Дуэль Генри Лайон Олди
        Рассказы очевидцев, или Архивы Надзора Семерых [=Фэнтези] #2
        Одно неосторожно сказанное слово - и два закадычных друга, великий маг и великий воин, вынуждены бросить друг другу вызов. Но, находясь на государственной службе, они не вправе рисковать собой. И с невольничьего рынка приводят они новых учеников, которым предстоит вскоре встретиться на арене в смертельном поединке.
        Главное, чтобы мальчишки успели вернуться из далекой провинции, куда отослали их учителя.
        Генри Лайон Олди
        ДУЭЛЬ
        Из личной коллекции сплетен Эдварда II, литературная обработка Феликса Думцкопфа, королевского сентенциографа. Копия с высочайшего позволения передана Гувальду Мотлоху, верховному архивариусу Надзора Семерых, для сохранения в веках. Публикуется согласно эдикту «О частичном просвещении», после письменного согласия частных лиц, имеющих касательство.
        - Томас Биннори? - переспросил молодой казначей.
        - Совершенно верно!
        - Бард-изгнанник?!
        Казначея звали Август Пумперникель. Был он молод, нагл и непосредственен, как всякий избалованный удачей юнец, а также талантлив, как дьявол. Подкидыш, безвестный сверток в приюте для сирот, тринадцати месяцев от роду Август по совокупности признаков был отобран скопцами-арифметами из Академии Малого Инспектрума, где и прошел восемнадцатилетний курс обучения. После чего, отказавшись от почетной кастрации, без которой место на кафедре Академии для выпускника запретно, Пумперникель вступил в должность главного казначея Реттии, был обласкан Эдвардом II, покровителем талантов, и возгордился сверх меры. Гордость молодого человека имела под собой основания. Август мог сосчитать капли в море и шерстинки в хвосте любимого ослика принцессы Изабеллы Милосской, вспомнить сумму недоимок по округу Улланд за позапрошлый год, с точностью до двух-трех грошей, и - о чудо! - без промедления указать текущую задолженность по выплатам столичным мусорщикам и золотарям.
        Последнее удавалось прошлому казначею лишь после часа медитации.
        Сейчас господин Пумперникель, впервые посетив знаменитые термы Кара-Каллы, место собрания первых людей королевства, блаженно кряхтел под пятками разговорчивого банщика, по совместительству - плясуна-массажиста. Любопытство обуревало казначея. После аскетизма Малого Инспектрума местная роскошь приводила душу в плохо скрываемый восторг, а нос задирался до небес, словно, кроме звезд, гениальный выскочка больше ничего считать не желал.
        - Вы прекрасно осведомлены, мой господин! - Банщик упал коленками на лопатки казначея. Стал умело елозить, исторгая ответные стоны. Издалека это могло бы показаться сценой из малопристойного спектакля «Любовь земная и небесная». - Из-за печально известной истории с королевой фей и «Паховыми стансами», вызвавшими неудовольствие женщин Народца-Полых-Холмов, сэр Томас был вынужден покинуть Верхний Йо и перебраться к нам. Король, да продлит небо дни Его Величества, приблизил барда: Эдвард II внимает перед сном песням Биннори, а королева Ядвига раз в неделю требует новую балладу о похождениях благородного разбойника Чайльд-Гарольда Пышные Усы.
        - А вон та удивительная парочка?
        - О-о! Это Рудольф Штернблад, капитан лейб-стражи, и боевой маг Просперо Альраун…
        Банщик ладошкой зажал себе рот, словно проговорился о государственной тайне. И быстро поправился:
        - Кольраун! Просперо Кольраун, разумеется! Упаси вас Нижняя Мама, мой господин, вслух повторить ошибку глупого банщика…
        - Даже учитывая расположение ко мне Его Величества? - гордость Пумперникеля была уязвлена.
        - Не мне, маленькому человеку, взвешивать расположение короля и мстительность чародея! Вы же, мой господин, человек большой, вам и карты в руки!
        Пропустив шпильку мимо ушей, Август Пумперникель вгляделся. Двое людей, привлекших внимание казначея, сидели у бассейна с лечебной грязью. Один, расположась на бортике и свесив тощие ножки в грязь, был мал и щупл, словно принц цветочных эльфов, умостившийся на лепестке тюльпана. Узкие плечи, тоненькие запястья. Ниточки мускулов натянуты кое-как, местами провисая: такая арфа волей-неволей сфальшивит. Рыбий хребет выпирает, грозя порвать кожу на сутулой спине. Копна ярко-рыжих, скорее всего крашенных хной волос, заплетенная в множество косичек, лишь подчеркивала субтильность телосложения. На лице малыша застыла брюзгливая, обиженная гримаса, словно он только что обнаружил пропажу кошелька. Неподалеку от смешного крошки, за столиком с фруктами, в кресле расположился атлет. Торс, достойный полубога, глыбы бицепсов, броневые пластины грудных мышц. Ноги атлета достойны были попирать твердь в день творения мира - и в свое время успешно попирали, ибо скульптор Анджело Яниц, работая над «Зиждителем», в качестве модели выбрал именно сего красавца.
        Атлет дремал, прикрыв глаза.
        - Маленький и есть капитан Рудольф, - помолчав, добавил банщик как бы невзначай. - А который побольше, это боевой маг Просперо.
        Молодой казначей охнул, но не уловки массажиста явились тому причиной.
        - Ты рехнулся!
        - Если вам так угодно, мой господин.
        - Рассказывай!
        Вскоре Пумперникель узнал много такого, что в термах Кара-Каллы, кроме собственно казначея, знали все. Например, историю Рудольфа Штернблада, сына гвардейского блиц-прапорщика, в детстве - ребенка, скорее дородного, чем заморенного скудным питанием, и сразу при рождении записанного в полк. К шестнадцати годам будущий гвардеец подавал большие надежды в искусстве владения алебардой, затем женился по отцовскому велению, зачал даже наследника, но, насмерть обидев отца и юную жену своим поступком, удрал из семьи. Достиг порта, неделю голодал в трюме мирного купеческого драккара «Змей Вод» и, обессиленный, в конце концов ступил на берег острова Гаджамад. Здесь, по слухам, скрываясь от назойливых зевак, обитали мастера школы «Явного Пути» - лучшие из лучших, кобры меж людей, тигры меж ланей, благодаря двум исповедуемым ими принципам. Первый гласил: «Уважение! Враг должен ясно понимать, что ты с ним делаешь!» И, скажем без обиняков, принцип соблюдался неукоснительно: все покойные враги перед смертью обладали необходимыми сведениями в должной мере. Второй же принцип утверждал: «Скромность! Самый великий
воин выглядит безобидней мотылька!» Исходя из этой посылки, «явнопутцы» отбирали учеников: желающий присоединиться к ним должен был отыскать на острове самого безобидного человека и уговорить последнего стать учителем новичку. Пылкий Руди, узнав об испытании, провел день в поисках, к вечеру забрел в хижину безрукого старца-рыбака, разбитого параличом. У циновки старца плакал голодный младенец, правнук калеки, но Рудольф наотрез отказался кормить дитя, пока просьба гостя не будет удовлетворена. Всю ночь он сиднем сидел у входа, младенец плакал, потом заснул, потом опять стал плакать, а старик мычал, тщетно пытаясь уползти прочь.
        Утром мастер Ша Лац согласился взять нового ученика.
        Кто из двоих обитателей хижины был мастером Ша, история умалчивает.
        Через двадцать лет в Реттию вернулся новый Рудольф Штернблад - существо комариного телосложения и сварливого, но безобидного нрава. Еще через год, после смерти короля Эдварда I от солнечного удара, бывший принц, а теперь Его Величество Эдвард II, включил Штернблада в число личной охраны. Капитанский патент Рудольф получил буквально через месяц, после непродолжительной схватки отправив на тот свет предыдущего капитана - изменника, мздоимца и сторонника династии Лжебигорров.
        - Надеюсь, что в аду, - злорадно добавил банщик, умащая поясницу казначея медом диких ос, - негодяй, изменивший присяге, обречен вечно терзаться: «Ах, если бы не встречный выпад в кварту! Все могло бы сложиться иначе!..»
        - А маг? Просперо Альраун?
        Атлет в кресле шевельнулся, словно услышав свое прозвище, но открывать глаз не стал. Все его могучее тело дышало истомой.
        - Чш-ш-ш! Ну я же просил вас…
        История мага Просперо оказалась куда более прозаичной. Сын Авеля Кольрауна, заклинателя ветров, и Хусской сивиллы, мальчик с ранних лет проявил расположение к боевой магии. Родители много натерпелись с неслухом, ликвидируя последствия его забав и выплачивая компенсацию соседям, пока сам Нихон Седовласец, прослышав о таланте Просперо, не явился в семью Кольраунов. Когда чародей увел нового ученика прочь, соседи устроили праздник; родители же поставили благодарственную свечку Нижней Маме. Чему именно учил Нихон юного сорванца, осталось тайной, но вскоре гробница Сен-Сен стала вновь открытой для богомольцев, ибо там не осталось ни одного демона-людоеда, а некроманты Чурихского замка по сей день восстанавливали сожженную дотла Башню Таинств: отстроенная, в ночь с четверга на пятницу башня опять вспыхивала, сгорая до основания. Так что девственницы Чуриха могли спать спокойно, равно как и мертвецы тамошнего погоста, - некромантам, поглощенным строительством, было не до них.
        Подвиги же Просперо на ниве службы Реттийскому престолу служили неисчерпаемым источником вдохновения менестрелей.
        Одно было известно доподлинно: сам Седоглавец, маг преклонных лет, и в старости был богатырем, всячески добиваясь от учеников мощи телесной. Боевая магия Нихона требовала изрядных сил, которые черпались именно в крепости мышц дельтовидных, икроножных, ягодичных, грудных, широчайших и прочих, а также в упругости суставов и кипении жизненных соков. Дважды в день, на рассвете и на закате, Просперо запирался в комнате для бдений, выходя оттуда еще могучей, чем вошел. При этом накопленную силу следовало расходовать осмотрительно, приберегая для Веерных Заклятий, Поцелуя Судьбы или иной смертоносной магии, - никто не видел, чтобы маг поднял что-то тяжелее кувшина с вином, ускорил шаг или лишний раз пошевельнулся там, где можно было сохранять неподвижность. Большую часть времени Просперо проводил в креслах и на диванах, в банях и загородных виллах для отдыха, лелея мускулатуру для дел куда более возвышенных, нежели грубая физическая работа. Холостой, бездетный, он очень любил женщин, быстро приходя к соглашению с прелестницами, но ночи любви проводил в расслабленных беседах о пустяках. Не забывая перед
разлукой одарить собеседницу наведенными воспоминаниями: «О Просперо! - только и отвечали дамы на вопросы подруг, сладострастно вздыхая. - О-о! Волшебник!»
        - Но почему Альраун?
        - Вы погубите нас, мой господин! Ну разве что на ушко…
        На ушко выяснилось, что капитан Рудольф и маг Просперо - давние приятели. Бились бок о бок с врагами, мылись плечом к плечу в термах. Подшучивали друг над дружкой. Спорили до хрипоты - верней, хрипота была уделом Рудольфа. Просперо голоса не повышал, экономя силы, но и уступать в спорах не желал. Племянница мага вышла замуж за сына капитана. Общий пай в корабельных верфях Турристана. Общий знакомый Томас Биннори, слагавший песни про обоих, - именно бард и пошутил однажды насчет Альрауна. Всем известно, что альраун - корешок мандрагоры, иначе «виселичный человечек», - выкопанный ночью под трупом повешенного, приносит удачу хозяину. Правда, надо уметь выкармливать и ублажать сволочной корешок, потакая капризному нраву, но это дело наживное. Особенно помогает альраун солдатам. Как поется в балладе: «Если смерти - то мгновенной, если раны - небольшой…» Но «висельник» свободолюбив и всегда норовит сбежать; если же ему это удается, то корешок начинает жить собственной жизнью, часто вырастая до вполне человеческих размеров. Таких псевдолюдей сложно отличить от людей, рожденных женщиной. Разве что по их
необыкновенной удачливости…
        - Вот сэр Томас и предположил смеха ради, что маг Просперо - сбежавший от капитана Рудольфа альраун.
        - И что сам Просперо?
        - Рассмеялся.
        - Так почему ты меня стращаешь?
        - Это он сэру Томасу рассмеялся. А ежели вам, господин мой, рассмеется, то может вовсе невесело выйти…
        Следующие полчаса массажа были доверху заполнены увлекательными историями. Битва у Семи Зеркал, где Просперо неделю отражал налеты Василиска Прекрасного, с флангов поддержанного сворой драконышей, мелких, но гадких; покушение в Брэквудском лесу, когда, заслонив собой Его Величество, капитан Рудольф убедил Дикую Охоту раскаяться и отойти в мир иной; поединок мага с Септаграммой Легатов, в результате чего Заклятье Благих Намерений вошло во все учебники по боевой магии; осада Вернской цитадели, после которой благодарные вернцы поставили на площади Свободы конную статую Неистового Руди; туги-гильотинеры тайком пробираются в дом Просперо, превращая все двери в страшные орудия своего ремесла; Бумажный Всадник преследует Штернблада, охваченного наведенным безумием, в затопленной столице; Шестидневная война, бунт Чистых Тварей, оккупация Летиции, мятеж зомбийского полка копейщиков…
        И тут казначей не выдержал.
        Рассудок, способный без передышки жонглировать цифрами и фактами, размяк в ласковых объятьях дремы, освобождая сердце, - сердце мальчишки, талантливого сопляка, лишенного детства волей скопцов-арифметов.
        - А если один на другого налезет?! - задумчиво, но очень громко сказал Август Пумперникель. И мигом поправился, соблюдая приличия этикета: - То есть, сойдись они в поединке… Клянусь годовым бюджетом королевства, я бы поставил на капитана!
        Атлет в кресле шевельнул уголком рта. Усмехнулся, значит. Малыш у бассейна легко дрыгнул ножкой, разнеся вдребезги угловой изразец. «Глупости», - сказали фрукты в вазе; «Глупости», - подтвердили осколки изразца, и пар над водой сложился в обидный кукиш. Но слово прозвучало. Дурацкое, нелепое слово в колпаке с бубенцами, - оно вприпрыжку забегало по термам, приставая к серьезным людям, к важным господам. «Кто кого?! А вы как думаете: кто кого?!» На миг, но сверкнули глаза. Мимолетно, но языки облизали пересохшие рты. Азарт пропитал воздух, отшибая аромат курений. Взгляды ударили в двоих: кто? кого?! Брови изломались вопросительными знаками: а если?! Пальцы отбили смертельную дробь: а вдруг?!
        Первым сдался бард Томас Биннори. Творческие люди, они скатываются в мальчишество быстрее прочих:
        - Поддерживаю! На капитана Штернблада!
        - Я бы предпочел мессира чародея, - осторожно заметил министр псевдоизящных искусств. - Духовность, она, знаете ли… Не чета грубой силе.
        - Разумеется, мы рассуждаем чисто гипотетически! - Главный королевский хлебодар поклонился сперва капитану, затем магу. Но сам порядок поклонов говорил, на кого поставил бы хлебодар.
        - Шпага против посоха? Ставлю на посох!
        - Посох вовеки!
        - На шпагу!
        Рудольф Штернблад нервно крошил в пальчиках второй изразец, словно краюху хлеба. Крошки он щелчком отправлял на другой конец терм, в отверстие водостока, ни разу не промахнувшись. Просперо Кольраун движением ресниц разломил большое краснобокое яблоко на восемь долек. Ваза качнулась, но чародей быстро восстановил равновесие.
        Друг на друга оба старались не смотреть.
        Задумаешься: «Странная опаска? К чему бы?!» - а там махнешь рукой, плюнешь трижды через левое плечо и бросишь задумываться не ко времени. Во избежание. Потому что внутренний голос, удивительным образом помолодев, спросит: «Слушай, братец… А если?!»
        - Ну, допустим, на расстоянии копейного броска…
        Капитан Рудольф отломил третий изразец. Щелчком разбил керамическую плитку на пять узких, заостренных полос. Взмах тоненькой ручки, и вся пятерка «дротиков» вонзилась в столик, рядом с которым отдыхал маг, образовав правильную звезду.
        Три дротика из пяти плавились, наткнувшись в полете на улыбку Просперо.
        Оставшиеся два вибрировали, трескаясь и рассыпаясь.
        Зато под доблестным капитаном подломился бортик бассейна, и Рудольф Штернблад рухнул в замечательную, ароматную, крайне лечебную грязь. Казначей зажмурился, ожидая град брызг, но грязь осталась незамутненной. Тельце воинственного крошки сделало в воздухе «Мыльную Петлю», лапка уцепила противоположный край бассейна, и спустя долю секунды глава королевских телохранителей вновь сидел на бортике как ни в чем не бывало. Единственная грязевая плюха обильно заляпала лицо волшебника, но почти сразу исчезла, а сочная груша в вазе сочла себя летучей, шарахнув Рудольфа в висок. Одновременно Просперо успел сделать особый пасс, накладывая Медленный Заговор. В итоге капитан опоздал увернуться, всего лишь проткнув грушу в полете тычком пальца.
        Собравшиеся зааплодировали, любуясь, как Рудольф вкусно чавкает грушей.
        - Значит, на расстоянии копейного броска? - спросил маг, поднимаясь из кресла. Могучее тело Просперо блестело, словно намазанное маслом.
        - Можно и ближе, - встал навстречу капитан. Как он встал, никто не заметил, несмотря на остаточное действие Медленного Заговора. Даже сейчас Рудольф выглядел самым безобидным человеком на свете.
        - Господа! - вмешался казначей Пумперникель. - Господа, опомнитесь! Если всему виной мои неосторожные слова, я беру их обратно. Но, чтобы удовлетворить притязания обоих великих людей, а также дать возможность цвету королевства побиться об заклад, равного которому не сыщется в истории человечества…
        Боец и маг ждали.
        Ждали люди в термах.
        Болтун-банщик тихо охал под топчаном.
        - Я предлагаю следующее…

* * *
        Невольничий Рынок находился сразу за Цветочными Рядами.
        Торговали здесь, разумеется, не только цветами, но и курительными лентами, а также Легкими Зельями, разрешенными к свободной продаже. Именно в Цветочных Рядах, не поверив сперва своим глазам, обонянию и рассудку, Просперо три года назад приобрел редчайший порошок «Шакья-мухи». В устрашающем количестве семи с половиной унций, за совершенно смехотворную цену. Хозяин, древний садовник-клумбарий, ни бельмеса не смысливший в магии, рекомендовал снадобье в качестве «прекрасного удобрения для подкормки гортензий и рододендронов». Менее сдержанного или более пожилого чародея на месте Просперо от подобных слов вполне мог бы хватить удар. Но боевой маг только крякнул, прочищая горло, и велел упаковать «удобрение» в свинцовый футляр. Затем, собираясь уходить, с выражением вселенской скуки на лице поинтересовался: имеется ли у почтенного клумбария запас сего пустячка? Если удобрение оправдает надежды, клиент закажет еще. Увы, мага ждало жестокое разочарование. Он забрал последнее. «Шакья-мухи» любитель гортензий обнаружил в подвале дедовского дома после смерти старца от обжорства и, откуда взялось зелье,
понятия не имел. Тайное расследование, предпринятое магом, не дало результатов. Удалось выяснить лишь, что покойный дедушка клумбария был весьма удачливым вором, а также жил несусветно долго, раздражая соседей и родственников. С тех пор Просперо взял за правило время от времени посещать Цветочные Ряды. Однако больше ему не везло на редкости, кроме тусклого от порчи, но вполне действенного Горшка Нечаянной Радости.
        Сегодня маг быстро шел мимо прилавков. Сопровождающие могут дурно истолковать задержку. Решат, что он колеблется, нарочно тянет время. Затея, скажем прямо, дурацкая, но… Уговор дороже денег, а честь дороже уговора. Отказаться - значит потерять лицо. А жить без лица - удел мокриц и нопэрапонов.
        Процессия, распухая по дороге беременной гадюкой, приближалась к месту своего назначения. Согласно кодексу, каждый из «дуэлянтов» взял с собой ученика и доверенного слугу. Были приглашены беспристрастные свидетели: придворный капельмейстер, донельзя гордый оказанным доверием, и желчный, но справедливый королевский советник по делам градостроительства. Вполне достаточно с точки зрения капитана и мага. Увы, близкие и доброжелатели считали иначе. Весть об уникальной дуэли молнией облетела дворец, стаей тараканов разбежалась по улицам. В итоге за спорщиками увязались: дюжина придворных, с десяток родственников капельмейстера, казначей Пумперникель, гвардейский лейтенант со товарищи, стайка полузнакомых личностей, дурно одетый поэт-пасквилянт со следами свежих побоев, старшина цеха гробовщиков с женой и детьми, а также уйма зевак всех сословий.
        Прорва народу сопела и сплетничала громким шепотом.
        «Превратил бы Альраун их в жаб, что ли? Ненадолго, только чтоб отстали», - хмуро косился капитан на толпу. Мысли мага двигались аналогичным курсом: «Хорошо бы Руди этих болванов - в тычки! Мечом, плашмя, по хребту… Ф-фух, дошли наконец!»
        Невольничий Рынок ждал, распахнут настежь: дощатые бараки для рабов, шатры менял, кипящие котлы с похлебкой, загоны, где понуро сгрудились мученики долговой ямы, чернокожие силачи-мамболезцы, скованные одной цепью, харчевня для торговцев, колодец на краю торжища… Откуда-то сбоку вывернулся карлик-распорядитель. Утер потный лоб тряпкой с грязными кружевами, затараторил:
        - Честь! Большая честь для нас! А то как же… Наслышан, изрядно наслышан! Заранее старался - с утреца отбирал, с рассвета! Прошу за мной, господа, прошу… а то как же!..
        Советник по градостроительству хотел было задержаться у навеса с чисто вымытыми по случаю продажи наложницами, даже поинтересовался оптовыми скидками, но вспомнил, зачем он здесь, и уныло поплелся дальше.
        - Извольте видеть! Превосходный товар, самый смак!
        За угловым бараком ждали дети и подростки.
        - Налетай, выбирай! А то как же…
        Просперо мрачно зыркнул на распорядителя, и карлик прикусил язык. Зато обрел дар речи хозяин рабов: разбойного вида детина с серьгой в ухе, насквозь прожаренный солнцем.
        - Что угодно моим повелителям?
        - Твоим повелителям, бандит, угодно выбрать. Отдели мальчиков двенадцати-четырнадцати лет и выстрой перед нами, - выступил вперед капельмейстер. Глянул на градостроителя: вы согласны, уважаемый? В ответ советник кивнул столь энергично, что в хребте хрустнула какая-то деталь. Странно, что не сломалась.
        Детина оказался понятливым. Или заранее осведомленным. Хлопок в ладоши, и парочка звероподобных надсмотрщиков кинулась к детям. Раздались крики, хныканье, брань и звуки затрещин. Рудольф Штернблад скривился от раздражения, но промолчал. Капитан терпеть не мог бессмысленного рукоприкладства - в отличие от рукоприкладства осмысленного и целенаправленного, в каковом знал немалый толк.
        Минута, другая, и перед покупателями стояло десятка полтора мальчишек требуемого возраста. Двоих капельмейстер с советником единодушно забраковали: первому явно еще не было двенадцати, а другой вдруг дерзко заявил, что ему давным-давно пятнадцать и он брезгует торчать рядом «со всякой мелюзгой». За наглость парня отхлестали, чтоб не болтал без разрешения, и пинком отправили в общую толпу. Судя по всему, нахал говорил правду.
        «Жаль, - мельком отметил Рудольф. - Дерзец, упрямец. Молчал под бичом. Но уговор есть уговор».
        Затем оба «дуэлянта» повернулись спиной к шеренге юных рабов, и беспристрастные свидетели завязали им глаза. Из-под повязки Рудольф мог видеть носки собственных сапог. «Колпак бы надо. Надежнее. Впрочем, Альрауну колпак - тьфу! Захочет, сквозь городскую стену увидит. Правда, слово дал: никакой магии. Значит… А что - значит?! Не проверишь ведь…» Мигом позже капитана опалил жгучий стыд. Будто факелом в лицо ткнули. Усомниться в друге? В человеке чести?! Позор!
        Но зерно сомнения уже было посеяно.
        Послышался невнятный шум: мальчишек спешно меняли местами. Так тасуют колоду карт. Зеваки гомонили, шушукались, не вполне понимая, что происходит.
        - Господа готовы? - от волнения баритон капельмейстера сорвался, «пустив петуха».
        - Да.
        - Готовы.
        - Начинаем!
        Короткая пауза. Звонкий шлепок по детской ягодице. Тишина. Даже толпа затаила дыхание. Второй шлепок. Третий. Пауза. Не стоит тянуть. Глупо. Чем раньше закончится этот балаган - тем лучше.
        Но маг успел раньше.
        - Этот!
        - Маг Просперо выбрал оружие. Продолжайте.
        Шлепок. Пауза. Шлепок. Пауза. Шлепок…
        - Этот.
        - Капитан Штернблад выбрал оружие. Развяжите господам глаза.
        Они стояли рядом, вытолкнутые надсмотрщиками из шеренги. Конопатый голубоглазый крепыш с копной соломенных волос - и гибкий чернявый паренек. «Бычок и пардус», - подумалось Рудольфу.
        - Этот ваш, - шепнул капитану советник, указав на крепыша.
        - Вы - любимцы Судьбы, господа! Удача! Несказанное везение! - Карлик-распорядитель был тут как тут: суетился, заискивал, едва ли не облизываясь, как кот на сметану. - Прошу убедиться в талантах этих парней!
        Приволокли изрядную глыбу черного гранита. Крепыш примерился, обхватил камень поудобнее, ухнул филином… Есть! Подержав каменюку над головой, он под восхищенный вздох толпы швырнул глыбу шагов на семь, едва не зашибив надсмотрщика.
        - Знатная силища! Титан! Но и вам, господин маг, повезло не меньше. А то как же?! Извольте видеть…
        Карлик взял зажженную свечу, встал напротив чернявого раба. Паренек весь подобрался, как перед прыжком, вперился в свечу взором безумца. Побледнел. Медленно, с натугой, вытянул вперед руку с раскрытой ладонью. Пламя судорожно мигнуло и погасло.
        - Из него выйдет толк, господин маг! Знали бы вы…
        Карлик поперхнулся, пятясь от шагнувших к нему мрачных клиентов.
        - Сколько, торгаш?!
        - Превосходный товар!.. любых денег будет мало… - оттолкнул карлика более храбрый разбойник-хозяин, явно боясь продешевить. - Себе в убыток… Ну, скажем, полсотни бинаров! За каждого!
        «Дуэлянты» молча переглянулись и, не сговариваясь, с искренним интересом уставились на работорговца. Так смотрят на несуразную диковину. К примеру, на чудного зверя-свинобраза, прикидывая: а не набить ли из твари чучело?
        - Хороший товар стоит дорого… Прожорливы, спасу нет: одного хлеба на них ушло… А вам прожорливые, говорят, в самый раз: сил набираться!.. От сердца отрываю!..
        Сторговались на шестидесяти за обоих.
        Во время торга Рудольф исподтишка присматривался к своему конопатому приобретению. Сила у парня есть, хотя камень наверняка был выдолблен изнутри. Но что толку с лишней силы? У капитана на такие дела глаз наметанный. А вот Просперо не в пример удачливей. Если парень на пяти шагах свечу гасит…
        Молча расплатились. Толпа начала расползаться. Рудольф резким жестом подозвал крепыша. Тот подбежал («Враскоряку! Жирная утка…»), застыл в поклоне.
        - Твое имя?
        - Тьяден, господин.
        - Иди за мной. Ошейник с цепью нужен? Или так пойдешь?
        - Так пойду, господин.
        - Не называй меня господином. Говори: «Да, учитель».
        - Учитель?!
        - На первый раз прощаю. Впредь будешь спрашивать только с моего разрешения. Пойдем. И поверь, рабом тебе жилось бы гораздо легче.
        С Просперо они расстались, не прощаясь. Просто двинулись в разные стороны. Дороги недавних друзей расходились, разбегались… У колодца капитан Штернблад не выдержал: оглянулся. С завистью мазнул взглядом по гибкому пареньку, что достался Альрауну. И внезапно поймал ответный взгляд Просперо. Наверное, почудилось, да и не разглядеть было глаза мага на таком расстоянии, - но две зависти словно искры высекли. Нет, чепуха! Маг уже шествовал прочь с гордо выпрямленной спиной.
        Не оглядываясь.

* * *
        - Ты кого-нибудь ненавидишь?
        - Да, господин! Ой!
        - Что я сделал?
        - Вы ударили меня! По щеке! Больно…
        - Ты видел, как я ударил тебя?
        - Угу… Ох! Вы сломали мне руку!..
        - Ничего подобного. Сейчас пройдет. За что я дважды наказал тебя?
        - Не знаю…
        - Знаешь. Еще раз: я спросил, ты ответил. Что ты сделал не так?
        - Не знаю, господин… Не надо! Не бейте меня! Я понял! Надо было ответить «Да, учитель!» - как вы приказали на рынке.
        - Правильно. Я бью с уважением, иначе ты бы никогда не увидел моего удара. Я бью с пониманием, иначе ты бы успел увернуться. Я бью с ясностью задачи, иначе ты бы уже умер. И приказываю я, как бью: с уважением, пониманием и ясностью задачи. Один раз. Требуя в ответ уважения, понимания и подчинения. Ты понял?
        - Да, учитель. Кажется, да…
        - Ты веришь, что я на самом деле учитель, а ты - ученик? Что это не злая шутка?
        - Нет, учитель. Не верю. Это злая шутка.
        - Искренность движет миром. Я рад честному ответу. Итак, продолжим: кто этот счастливчик, кого ты ненавидишь всей душой?
        Поздний вечер бродил по саду. Шуршал в кустах декоракаций, очищенных от шипов умелой рукой садовника, дышал цветам в сонные венчики; пересыпал звезды в ладонях. Десятой дорогой обходил летний зал для занятий: утрамбованную площадку под навесом, где между двумя боковыми столбами расположился стеллаж с оружием. Месяц отражался в клинках: широких, узких, прямых, изогнутых, с зазубринами и без, двойных, пламевидных, изящных, ужасных… Десятки смертоносных лун. Жизнь под такими невозможна.
        Рядом со стеллажом ждал Мартин Гоффер, старший ученик и доверенное лицо капитана Штернблада. Не входя в число королевских телохранителей, Мартин жил в доме обожаемого наставника больше десяти лет, - отказавшись завести семью, он твердо решил посвятить себя искусству уничтожения ближних и дальних. Когда-то он тоже ездил на остров Гаджамад, но обрести учителя из «явнопутцев» не сумел. Прикажи Нижняя Мама тысячу раз умереть за Рудольфа тысячью разных способов, Мартин Гоффер согласился бы, не задумываясь. Честь и слава наставника были его кумиром. Сам же капитан Штернблад ясно понимал, что обожание и любовь - разные, порой противоположные чувства, но объяснить это Мартину не сумел. Талантливому, упорному, преданному Мартину - нет.
        Не сумел.
        Честь, слава, кумир - все это никак не живой человек из плоти и крови. Казалось бы, проще простого. А вот поди объясни…
        Сейчас Мартин Гоффер страдал. Во-первых, от невозможности лично постоять за идеал. Во-вторых, от страстного, но невоплотимого желания наяву увидеть поединок двух гигантов, Просперо и Рудольфа, - дабы толпы глупцов воочию убедились, чье величие неоспоримей, а мастерство опасней! И, в-третьих, он страдал от собственной ошибки. Предложив свои услуги в обучении раба, Мартин заранее составил план будущих занятий, подробный и безукоризненный, согласно методикам самого Рудольфа Великого, - и был награжден саркастической усмешкой учителя. «План великолепен! - говорила усмешка. - Если, конечно, обучение предполагает двадцать лет ежедневных занятий… Но, когда у тебя в распоряжении крохотный, быстролетящий год, можно ли довериться опыту и традициям?!» Нельзя, согласился Мартин, сгорая со стыда. «Как отполировать меч за минуту?» Не знаю, потупился Мартин. «Как подготовить бойца за год?» Не знаю, закусил губу Мартин, старший ученик и доверенное лицо. «Вот и я не знаю…»
        От последнего Мартин страдал больней всего.
        Кумир должен был знать ответ на любой вопрос…
        - Я ненавижу Дылду Самуила, учитель!
        - Кто это?!
        - Мой прошлый хозяин. Работорговец, с серьгой.
        - Хотел бы ты убить его?
        - О да!
        - Давай вместе поразмыслим, каким оружием ты бы хотел убить его. Ножом?
        - Ножом! Острым ножом!
        - Чудесно. Нож - оружие любви, он предполагает близость. Кривой, похожий на коготь нож. Он твой. Только представь: кинувшись к Дылде, одной рукой ты хватаешь негодяя за волосы, а другой вспарываешь глотку. Дылда хрипит, кровь брызжет тебе на лицо, на губы, вкус крови солоноват, а ты всаживаешь нож врагу в живот. Стоя совсем рядом, вплотную. Чувствуя дыхание умирающего, слыша тихое чавканье, с которым лезвие рассекает…
        - Фу! Меня сейчас стошнит!
        - На первый раз прощаю. Нож не для тебя. Слишком близко. Топор? На коротком древке? Мощные руки, взмах, и голова Дылды расколота спелым арбузом. Рассказать тебе, как выглядит расколотая голова? Или иначе: тычок на манер копья, острым краем лезвия, и лицо врага трескается скальным разломом. От рта до переносицы. А ты обухом, наотмашь, превращаешь в месиво…
        - Не надо! Вы нарочно, да?! Ой!
        - Что я сделал?
        - Вы ткнули меня пальцем в печенку! Я сейчас умру!
        - И не надейся. Почему я это сделал?
        - Потому что я перебил вас без разрешения… Два раза.
        - Хорошее слово: «перебил». Ах, если бы ты за год сумел перебить меня… Впрочем, мечты расслабляют. Продолжим. Шпага? Меч? Это дальше, чем топор, но ближе, чем алебарда или двуручная секира.
        - Да! Меч! Меч - благородное оружие героя!
        - Разумеется. Кость громко хрустит, когда ее рассекает клинок. Это очень благородно. Зато кровь на лицо героя брызжет редко. Что не может не радовать. Знаешь, лучше всего подрубить врагу колено. Одноногий враг - существо занятное, но местами опасное. Поэтому постарайся зайти к нему за спину. Вонзить меч в почки. И последнее: если ты желаешь отсечь голову сразу, одним ударом, чтобы потом не надо было отрезать ножом лоскуты кожи…
        - Я не хочу убивать Дылду Самуила! Пусть живет! Пусть живет сто двадцать лет!
        - Пусть живет. Что ты скажешь насчет копья?
        - Копье? Ну, если издалека… если кинуть… Чтоб ничего не хрустело и не брызгало.
        - Собственно, я так и думал. Эй, Мартин!
        - Да, наставник!
        - С завтрашнего дня все свое время ты отдаешь этому юному дарованию. Нагрузки обычные. Смотри не переусердствуй! Из оружия: все предназначенное для метания. Копья, дротики, ножи, стрелки, диски, камни.
        - Рукопашный бой?
        - Ни в коем случае. Тьяден, иди спать.
        - Раб ушел, наставник. Так что насчет рукопашного?
        - Не трать время на глупости. Ты понял?
        - Да, наставник. Верьте мне! Я заставлю раба сделать чудо!
        - Чудо? Ни в коем случае. Иди спать, Мартин… Завтра тебе рано вставать.
        - Я всегда рано встаю, наставник.
        - Да. Но ты перед этим не ворочаешься полночи, размышляя: как из чурбана сделать самострел? Да еще за один день…
        - За год, наставник.
        - Ты верный друг, Мартин Гоффер. И хороший ученик. Знаешь, чем утешить.
        - Спокойной ночи, наставник.
        - Вот именно. Проклятье! Я способен драться любым оружием. Но это…
        - Вы совершенно правы. Это не оружие.
        - Нет. Это не я.
        - Не понимаю…
        - И не надо. Достаточно, что понимаю я.

* * *
        Томас Биннори, знаменитый бард, обычно в таких случаях делал паузу, сообщая замогильным голосом: «И минуло с того дня двенадцать месяцев без малого…» Ну, барды, они вообще со странностями. Хотя что да, то да.
        Минуло.
        Окно распахнуто.
        Духота лениво ползет в комнату, дыша июльским пеклом. За отдельную мзду лейб-погодмейстер готов снабдить окна Хладным Заклятьем II степени, но капитану Штернбладу эти новомодные кунштюки не по душе. Пробовал и зарекся. В первые дни наведенная прохлада вымораживает дом наглухо. Впору огонь в камине разводить. Потом ничего, вполне. А под конец, на исходе заклятья, в окнах начинает искрить. И воздух в комнатах становится неживой, стоячий, как вода в болоте. Тиной воняет.
        Чума на вашу магию!
        Снаружи, во дворе, визжало, завывало и свиристело на разные лады. Взвизги и посвисты перемежались тупым стуком, дребезгом и мерзкой вибрацией, от которой болели зубы. Контрапунктом звучали указания верного Мартина, перемежаемые бранью; сверху несся истошный мяв кота Брамбеуса за трубой. Вслушавшись в какофонию, словно опытный дирижер - в звучание оркестра, Рудольф огорчился явному диссонансу. Да хоть сами послушайте! Согласно канону высокого искусства, «Вж-ж-ж!» должно вступать на два пункта раньше очередного «Т-тук!» и уж наверняка раньше гнусного «Др-р-р…» В переводе на общеупотребительный, нож, кейфа, чакра или дротик должны со свистом уходить в полет раньше, чем предыдущий вонзится в мишень.
        Должны.
        А не уходят.
        Редкие удачи Тьядена - дань скорее везению, чем мастерству.
        Капитан мельком глянул в окно, хотя и так прекрасно знал, что творится снаружи. Парень без передышки метал разнообразное железо в три колоды, качавшиеся на ремнях. Железо вопило на манер заблудших душ. Это он, Рудольф, хорошо придумал. Мастер на «пищик» и ухом не поведет, зато новичок испугается, дернется, когда у виска рявкнет эдакая пакость. Глядишь, запнется на полуслове или из чародейского транса выпадет. А у Тьядена появится шанс для нового броска.
        Призрачный, смутный, но все-таки - шанс.
        Силы у бычка навалом. Если попадет, даже рукоятью или плашмя, - не уложит, так оглушит наверняка. И глаз верный. С «паяцем», правда, беда, три «оплеухи» из десятка, но трешник в «паяца» за год обучения… Для конопатого увальня - подвиг. А вот скорости не дано. Хоть ты тресни, хоть наизнанку вывернись! Тьяден и рад бы треснуть-вывернуться. Учителю мало что в рот не заглядывает (поначалу всерьез заглядывал, дурила!), день-деньской до седьмого пота корячится. И ведь сам, что главное, не из-под палки! Другим бы лентяям так…
        Хороший парень. Жалко.
        Рудольф не выдержал, отвернулся. Прошелся по комнате из угла в угол, как зверь по клетке. Три дня. Осталось всего три дня. Завалит парня мажоныш, как пить дать. Наповал. «На убой отдаю, - с тоской подумал капитан. - Будто скотину - резнику. Альраун небось своего гения правильно выучил! Чтоб кости - тестом, а мясо - водой… Самому надо было выходить. Самому. Не так пакостно было бы…»
        С магом за этот год они виделись редко. Во дворце, на церемониях и приемах, по долгу службы. Вежливо обменивались поклонами и расходились в разные стороны. А раньше в термы - вместе, в любимую обоими харчевню «Три латимерии» - вдвоем; турниры смотреть рядом садились, хотя и не положено: у магов своя ложа, у офицеров лейб-стражи - своя. В гости захаживали, винца хлебнуть. Все, отрезало. И не в дуэли дело, будь она проклята! Что люди скажут - вот беда. Известно что: «На попятный пошли. Сговориться заранее решили: чье оружье острее! О почетном проигрыше условливаются. Или вовсе о ничьей! Знамо дело: приятели, рука руку моет. Еще и великий барыш на ставках слупят! Честь? Принципы? О чем вы, любезный? Вон, каждый день друг к дружке в гости шляются…»
        В глаза сказать побоятся, но за спиной шепотком пройдутся.
        Всем языки не оборвешь, к сожалению.
        А город слухами полнится. Добрые люди доносят: Альраунов щенок молниями, как перышками, шарашит, огненные кукиши градом мечет, а глаза отводит - залюбуешься! Верней, залюбовался бы, когда б глаза в нужную степь глядели. Если не врут доброжелатели хоть на четвертушечку… Молчи, сердце! Иначе хоть в петлю. Было бы в запасе лет пять, а лучше - десять! Большим мастером Тьядену не стать, но доброго солдата сделать можно. Выслужился бы до сержанта-наставника или устроился охранником при караванах. При его-то усердии, при его-то честности! Уж капитан Штернблад нашел бы парню хорошее место…
        Что, умник? Нашел?!
        Три дня, и прахом по ветру.
        Хуже всего было то, что парень ни о чем не догадывался! Хитрый казначей Пумперникель, заварив дьявольскую кашу, главным условием предложил тайну. «Оружию» о предстоящей через год схватке знать не полагалось. Разумеется, о дуэли шептались даже грузчики в порту, но рядом с Тьяденом или гением-мажонышем любой, самый завзятый сплетник становился нем как рыба. Сболтнешь лишнего - капитан с чародеем в долгу не останутся. Да и кому охота испортить великую забаву?! Смешно, право слово! Год назад капитан бы тоже рассмеялся. За компанию. Пустяк, потеха: раб - не человек, случайный клинок - не фамильный меч. За год наточить, сколь возможно, баланс подправить, отшлифовать - и в бой. Наудачу. Выиграть приятно, проиграть обидно, но особых сожалений не предвиделось. Стареешь, братец? Сантименты, терзания? Добро б ты один: Мартин Гоффер тоже поначалу как на вещь смотрел, а потом оценил усердие. Бороться по вечерам повадился. Рудольф не препятствовал. Вряд ли на арене до свалки дойдет, но… Лишнее уменье не повредит: руки заломать - чтоб пассы делать не мог, рот заткнуть - чтоб заклятьем подавился; и шею свернуть,
как куренку.
        Однажды капитан застал Мартина за дурацким занятием: тот учил Тьядена стрелять из лука. Влетело «мудрецу» по первое число (лук? за год?!), но сам Рудольф вдруг задумался. На следующий день он отправился к знакомому оружейнику, вскоре притащив домой пружинный самострел-однозарядку. Перезаряжать игрушку времени не будет, зато… Склянку с ядом для стрел, купленную у аптекаря Борджиа, капитан спрятал в шкаф. В драке все средства хороши, а дуэльным кодексом яд дозволялся. Вернее сказать, не запрещался.
        Небось мажоныш-просперыш церемониться не станет!
        Рудольф Штернблад остановился у письменного стола. Чернильница темной бронзы: дракон, мучаясь изжогой, разинул пасть. Перья гусиные, очинены заранее. Стопка девственно чистых листов пергамента…
        Придвинул кресло.
        Что ты делаешь, глупец?! Дуэль! Честь! Репутация…
        Нехорошо усмехнувшись, капитан взял перо.
        - …Мартин!
        - Да, наставник?
        - Зайди.
        По лестнице Гоффер взлетел галопом, громко топоча.
        - Слушай и запоминай. Повторять не буду. Велишь Тьядену немедленно собраться в дорогу. Ты едешь вместе с парнем. Насчет лошадей я распоряжусь. На сборы - час обоим. Вот деньги и рекомендательные письма. Первое - к моему сыну Вильгельму, личному лекарю графа Ла Фейри. Вручишь сыну письмо и сдашь мальчишку с рук на руки. После этого возвращайся. Тьядену передай: если хочет продолжить обучение, пусть отнесет второе письмо сержанту Эмилю Сорантено. Передаст привет от меня. И найдет какого-нибудь грамотея - сержант, когда я его видел в последний раз, читать не умел. Да, вот тебе третье письмо. Отдашь Тьядену при расставании. Это вольная. Все. Собирайся.
        Ошарашенный Мартин раскрыл было рот для возражений. Закрыл. Потому что обожаемый наставник никогда раньше не смотрел на верного Гоффера, как на заклятого врага. И все-таки нашел силы выдавить:
        - Но как же… как можно?! Дуэль?! Честь?! Репута…
        Очнулся Мартин у фонтана. Болел прикушенный язык.
        Тело ныло, но кости были целы. Учитель опять оказался на высоте, если не считать безумной идеи. И это означало, что в случае отказа Мартина исполнить повеление…
        - Эй, Тьяден! Собирайся! Быстро, быстро!
        На душе скребли не кошки - львы, тигры и леопарды.

* * *
        Чем славится юго-восточный рубеж графства Ла Фейри? Покладистыми селянками, душистым сеном, от которого коровы доятся исключительно сливками, и харчевней «У Старины Ника».
        - Хозяин! - Мартин Гоффер шагнул в дверь, не дожидаясь, пока Тьяден привяжет коней, и застыл на пороге. Протер глаза, широко улыбнулся, впервые за всю дорогу. Шагнул к угловому столику. - Мускулюс! Дружище Мускулюс! Какими судьбами?!
        Колдун Андреа Мускулюс, из числа доверенных лиц мага Просперо, коротал час за пивом и гребешками речного петуха, жаренными в кляре. Каждый глоток, каждый хрустящий гребень делали колдуна еще мрачнее, хотя казалось: дальше некуда. Глядя в стол, заставленный пустыми кружками, Мускулюс глухо пробормотал:
        - Судьба - злодейка…
        Затем поднял взор на Мартина. Багровое, всклокоченное солнышко пробилось сквозь мрак:
        - Гоффер? Ты?! Что ты здесь делаешь?!
        Даже если бы Мартин собирался ответить, то все равно бы не успел. Мимо него, чуть не сбив с ног, пронесся чернявый юнец, на бегу застегивающий пояс. Судя по всему, минутой раньше юнец посетил нужник и избавился от очень большой заботы. Плюхнувшись за стол, чернявый счастливо ухватил кувшин:
        - Дядька Андреа! А мне пива можно?
        - Я тоже хочу пива. И мяса я хочу… - пробасили за спиной.
        Это объявился голодный Тьяден.
        Мартин Гоффер, человек капитана Штернблада, и Андреа Мускулюс, человек Просперо Кольрауна, долго смотрели на парней. Молча. Думая о своем. И складки на лицах разглаживались, а морщины исчезали.
        - С рекомендательными письмами? - спросил Мартин.
        - Ага, - кивнул Мускулюс. - К племяннице.
        - Значит, в один дом. Мой к сыну написал. Выходит, испугался маг?!
        - Дурья твоя башка! Просперо страх неведом. Не испугался, а совесть замучила. Люди говорят, ваш пацан ножи мечет, словно карась - икру. Кулаком стену прошибает. Муху копьем в глаз бьет. Вот хозяин и решил: на себя позор приму, а безвинную душу грех губить! Великое сердце, понимать надо!
        - Люди, значит, говорят? Ну, эти люди нам тоже наговорили… Ваш, мол, луну с неба - щелчком! Море надвое разделит и суровой ниткой зашьет! Зря, что ли, еще год назад свечу ладонью гасил?
        - Свечу он гасил, бездарь… Распорядитель, скотина хитрая, в свечке вытяжной фитилек присобачил: потянешь, она и гаснет!
        - Ясно… А нашему камень на треть выдолбил. Для облегчения.
        - Слушай, Гоффер, что же это получается?
        - А хорошо получается, братец Мускулюс! Ежели бы один мальчонка исчез, а второй явился - тогда позор! Совесть совестью, а честь - одна, ее на всяк язык не натянешь! Но если оба не явятся для драки, тогда что?
        - Ясное дело что! Тогда твой учитель и мой наставник, Рудольфова гордыня и Просперово самолюбие…
        - Ага! Дуэль века! Наконец узнаем, кто лучше!
        - Чего там узнавать? Просперо твоего капитанишку в бараний рог!
        - Ага! И этот рог твоему мажишке в задницу! До затылка!
        - Посмотрим!
        - Посмотрим!
        - Главное - этих побыстрее доставить, сдать под опеку, и - домой! К сроку! Мы хозяйское распоряжение выполнили, с нас взятки гладки!..
        - Так чего же мы сидим?
        - Никуда я не поеду, - буркнул Тьяден, и Мартин Гоффер осекся, ибо впервые видел обычно спокойного парня в бешенстве. Оба мальчишки буравили друг друга такими взглядами, что, будь у них вместо глаз ножи да посохи, лежать обоим в дубовых гробах. - Гад ты, гад безъязыкий! Почему раньше не упредил?!
        - Не твое дело! - рассердился Мартин. - Раскомандовался! Иди коней седлай!
        - Сам седлай! А я в Реттию! К учителю!
        - Зачем?
        - Честь ему спасать! А этот шпендрик пускай с вами бежит! Пускай!
        - Сам ты шпендрик! - возмутился чернявый. - Это я обратно возвращаюсь! Мне Просперо заместо отца, я за его честь в могилу лягу! А лучше тебя, жирняка, в могилу уложу!
        Вместо ответа Тьяден направился к выходу. Но разгневанный Мартин, чувствуя, как из-за мальчишеского упрямства срывается дуэль века, вмешался быстрей удара молнии. Тьяден охнул, завязанный хитрым узлом, суставы пронзила боль, а хребет выгнулся луком; возле уха раздался злой шепот: «Ты мне еще указывать станешь, щенок?!» - и вдруг хватка ослабла. С трудом разгибаясь, парень увидел чернявого «шпендрика»: тот крутил пальцами хитрые загогулины, временами сплевывая в адрес обмякшего на лавке, потерявшего сознание Гоффера. Колдун Мускулюс, опомнясь, выкрикнул два слова страшным, нутряным голосом, чернявого приподняло и ударило о стену, но тут уже не оплошал сам Тьяден.
        Зря, что ль, учили?
        Три кружки, три увесистых кружки из доброй красной глины, а первая - так и вовсе доверху полная пивом, ухнули колдуна в голову. Подносом Тьяден достал бесчувственного Мускулюса на полу. Хорошо хоть плашмя, а не ребром.
        - Эй, жирняк! Быстрее!
        - Сам ты жирняк! Сопля крученая!
        - Это я сопля? Ладно, шевелись! Если успеем в срок, я тебя небольно убью!
        Вместо ответа Тьяден рубанул себя по сгибу локтя. И кинулся за чернявым, стараясь не отставать.

* * *
        Это был звездный час Августа Пумперникеля.
        Кто, как не он, в конечном итоге организовал (клеветническое «спровоцировал» отвергаем с негодованием) сегодняшнее грандиозное действо? «Я! Я!! Я!!!» - об этом очень хотелось кричать на всех углах, дабы каждый понял, осознал и проникся величием момента. Правда, отчего-то реттийцы не горели желанием слушать вдохновенные речи Пумперникеля. Разве что троица аудиторов казначейства, коим по долгу службы полагалось внимать своему достославному предводителю. Впрочем, подобные мелочи не могли омрачить триумф. И главное: триумф сей можно было взвесить, оценить и сосчитать, прослезившись от счастья.
        Итак, «Мене, текел, фарес!» - как в сходной ситуации говорили древние.
        Для проведения образцово-показательной дуэли Его Величество король Эдвард II (Второй) самолично выделил лучшее ристалище размерами 288x112 локтей, а значит - площадью 32256 (тридцать две тысячи двести пятьдесят шесть) кв. локтей! На трибунах имелось 4848 (четыре тысячи восемьсот сорок восемь) сидячих мест, и казначей имел честь наблюдать полный аншлаг. Также в проходах толпилось 346… нет, уже 347 (триста сорок семь) человек, кому не досталось сидячих мест! Итого - 5195 (пять тысяч сто девяносто пять) зрителей. Это не считая детей на руках и ворон над ареной! На устроение дуэли согласно высочайшему указу было привлечено из казны 203 (двести три) бинара 11 (одиннадцать) монов и 4 (четыре) децима. Дабы память не стерлась в веках, воспеть дуэль явились 2 (двое) приват-летописцев, 6 (шесть) писцов, 17 (семнадцать) бардов и 1 (единственный и неповторимый) Томас Биннори. Их менее состоятельные и уважаемые коллеги, потеряв надежду угодить в число зрителей, готовились воспеть событие заочно. Приукрасив дуэль в 2, 3 и даже 10 (вдвое, втрое и вдесятеро) раз.
        «Да хоть в 100 (сто)!» - радостно думал Пумперникель.
        Лучики цифр плясали в глазках казначея.
        «Его Величество, - бубнил, истекая восторгом, внутренний голос, - Эдвард II (см. выше) был облачен в мантию с подбивом из горностая, украшенную по вороту 12 (дюжиной) кистямуров голубой воды, общей стоимостью 342 (триста сорок два) бинара и 6 (шесть) монов. Монаршее чело венчала корона, оцененная согласно квартальной описи…»
        Троекратный рев фанфар сбил с мысли. Казначей поморщился, ковырнул мизинцем в ухе. «Какой дурак решил начать праздник вовремя?» По трибунам прокатилась волна оживления. Его Величество привстал в ложе, махнул рукой: приступайте!
        - А-а-а!!! - деликатно отозвались трибуны.
        Откинулись пологи в двух шатрах, серебристом и фиолетовом. На арену ступили капитан лейб-стражи Рудольф Штернблад и Просперо Кольраун, боевой маг Реттии. Форма одежды парадная; капитан при шпаге, маг при посохе. «Оружие» до поры оставалось в ножнах, то есть в шатрах.
        - О-о-о! - оценили выход трибуны.
        Сойдясь в центре арены, дуэлянты отсалютовали королевской ложе. Затем сдержанно кивнули друг другу.
        - Можешь сделать «Трубный Глас»? - осведомился Штернблад у мага.
        Просперо от удивления слегка приподнял левую бровь, что в данной ситуации было недопустимой тратой сил и энергии. Но кивнул с достоинством. Трудно выглядеть спокойным, когда в душу нагадил клин перелетных грифонов. Тут или нюхай, братец, или разгребай. Одно радовало: мальчишка в безопасности. Остальное неважно. Позор, потеря лица - неважно. Если Рудольф хочет что-то сказать, пускай говорит. Хоть ненадолго оттянуть миг унижения…
        Маг тронул ярко-синий кристалл под навершием посоха. Сунул посох под нос капитану:
        - Говори сюда. Тебя все услышат.
        - Ваше Величество! - капитан еще раз поклонился. - Благородные дамы и господа! В здравом уме и трезвой памяти, объявляю во всеуслышанье…
        Кристалл барахлит? Или у доблестного капитана в самом деле дрожит голос?!
        - …что имею честь признать себя побежденным! Сначала Просперо решил, что Бедный Йорик, шут короля Эдварда, подсадил в посох «вертун-словокрут».
        - Я убежден, что «оружие» высокоуважаемого Просперо Кольрауна превосходит мое по боевым качествам, и потому сдаюсь без боя. Если Его Величество сочтет такое заявление несовместимым со званием капитана лейб-стражи, я готов сложить с себя служебные полномочия и немедленно подать в отставку.
        - …?! - не поняли трибуны.
        И в тишине - одинокий, писклявый вопль:
        - Трус!..
        Крикун смолк раньше, чем опомнилось эхо. Обнаружить на трибунах героя-одиночку проще простого. А общественное мнение тем и славно, что в нем нет одиночек.
        Спохватившись, маг едва не вцепился в посох зубами:
        - Ваше Величество! Дамы и господа! Капитан Штернблад проявил невиданное благородство, пытаясь избавить от позора меня, Просперо Кольрауна! На самом деле его «оружие» подготовлено куда лучше моего, поэтому я отказываюсь принять заявление о поражении. Напротив, я сам публично объявляю себя побежденным и сдаюсь без боя!
        И тут трибуны прорвало.
        - Издевательство!
        - Сговорились!
        - Позор!
        - Пусть бьются между собой!
        - Дуэль!
        - Даешь дуэль!!!
        - Ду-эль! Ду-эль!
        Тем временем на арене, забыв про беснующуюся толпу, бранились доблестный капитан и великий маг:
        - Могучий Просперо, я отказываюсь вас понимать. Я сдался вам первым!
        - А я отказываюсь принять вашу сдачу, непобедимый Рудольф!
        - А я настаиваю, господин маг! Не для того я принял на себя публичный позор…
        - Позвольте, господин капитан! Это я принял на себя публичный позор, я, и никто иной!..
        - Мое «оружие» тупое…
        - …а мое - хрупкое!..
        - …поэтому я требую…
        - Требовать будете от сержантов! Категорически заявляю…
        - Ах, категорически?! Дудки! Я первый!..
        - Да если вам угодно знать, я еще третьего дня…
        - Мне неугодно это знать! Мне угодно сдаться!
        - Это похоже на оскорбление, господин капитан!
        - А на что похоже ваше кривлянье?! Или вы, господин маг, беспрекословно примете мое поражение, или…
        - Или - что?!
        - Сами знаете что!
        - Нет, я не знаю! Извольте объясниться!
        - Объясняю! Всякий паяц, оскорбивший Рудольфа Штернблада…
        - Отлично! Я к вашим услугам. А свое поражение можете засунуть себе…
        - А-а-а! - подвели итог трибуны. - Ду-эль! Ду-эль!
        Дрянной посох! Как чародей мог забыть о нем?! «Трубный глас» послушно трудился на благо скандала, и зрители слышали все, до последнего слова. От сладостного предвкушения облизнулись 5542 (пять тысяч пятьсот сорок два) языка, моргнули 11083 (одиннадцать тысяч восемьдесят три) глаза, а 55420 (пятьдесят пять тысяч четыреста двадцать) пальцев забарабанили по подлокотникам сидений. Лишь два глаза, не учтенных в общем реестре, сверкнули дальней зарницей. Его Величество Эдвард II встал в ложе:
        - Соблаговолите прекратить! Что за мальчишество!
        - Мальчишество! - самозабвенно взвыли трибуны.
        - Я запрещаю непосредственную дуэль!
        - …ду-эль!
        - Господа, вы слышите?!
        «А как насчет мятежа? - со всей учтивостью, но более чем внятно спросили верноподданные трибуны. - Такого себе маленького, добропорядочного бунта?! Мы понимаем, монаршая воля, то да се, но народ жаждет… И не хлебом, знаете ли, единым!..» Видя, что дуэлянты в горячке спора вполне способны ослушаться приказа, короля окружили коллеги Просперо в искусстве боевой магии. Будучи поодиночке много слабее Кольрауна, вдесятером (на тайном языке тари «гуртом») они представляли грозную силу. К арене двинулась лейб-стража, усиленная гвардейцами-пикинесами. И чародеи, и солдаты отчаянно нервничали. Втайне страшась конфликта, ибо хорошо представляли его разрушительность, они скорее хотели бы увидеть дуэль века, нежели мешать событию. Флюиды бунтарства и здоровой любознательности, в изобилии излучаемые толпой, заражали быстрее чумы. Редкие зрители, выказав недюжинную предусмотрительность, проталкивались к выходу, но даже эти одиночки поминутно оглядывались: кто кого?! Нет, все-таки: кто кого?!
        Все шло чудесно, с каждой минутой делаясь еще хуже.
        - Стойте! Не надо! Мы будем…
        - …драться! Насмерть!
        - Мы вот…
        - Вот мы…
        Тишина удавкой перехватила горло ристалищу. От северного входа, ковыляя, спотыкаясь и поддерживая один другого, спешили двое парней. Верней, очень хотели спешить, а получалось не ахти. Тот, что поздоровее, буквально тащил на себе чернявого худышку, пыхтя загнанным троллем, а чернявый бормотал Коленно-Лодыжкин Заговор, от которых здоровяк худо-бедно, но держался на ногах.
        - Что вы здесь делаете, мерзавцы?! - в этом вопросе маг с капитаном проявили редкое единодушие.
        - Драться!.. - Крепыш сгрузил чернявого к ногам Просперо. - До победного конца!
        Вместо ответа чернявый лишь яростно охнул, когда заговор перестал действовать и бычок сел прямо ему на живот. Рудольф Штернблад кинулся снимать своего увесистого героя с чужого «оружия», попутно массируя ему бедра; Просперо Кольраун пассами начал восстанавливать силы своего изможденного волшебничка, - но оба сразу прекратили эти действия, сделав вид, будто ничего не произошло. А вдруг решат, что нарочно перед дуэлью?! Что вопреки кодексу?! Что против чести?!
        - Ду-эль! - девятым валом ударили трибуны. Но шторм зрителей разбился вдребезги, налетев на вопль королевского бирюча, стократ «подзвученный» усилиями трех волхвов-аччендариев:
        - Внимание и повиновение! Говорит король!
        И дождавшись гробовой тишины:
        - В создавшейся ситуации Его Величество не видит иного выхода, кроме как провести публичное расследование случившегося. Приступайте!
        - Мы можем рассчитывать на вашу помощь, мастер Просперо? - волхв, лысый, как колено принцессы Изабеллы, говорил сдержанно, без лишних эффектов, но маг прекрасно услышал каждое слово.
        - Разумеется, мастер Юхиббол!
        Аччендарий с удовлетворением кивнул в ответ. Его коллега сплел из пальцев сложную фигуру, третий волхв незамедлительно впал в связь-транс, а Просперо Кольраун ударил посохом оземь, дождался, пока навершие замерцает в ритме па-де-грасс, и росчерком каллиграфа изобразил Руну Срочного Вызова. В сочетании с крипто-заклятием «Ока Силы» эта Руна обеспечивала чистоту следственного эксперимента.
        На арене, в дюжине шагов от дуэлянтов и их обессиленного «оружия», возник глянцевый бесенок - меньше локтя высотой, зато с игривыми рожками. Гудя басом, он закружился в пляске. Быстрее, еще быстрее… Гул нарастал, плясун превратился в аспидно-черный смерч, плеща белесой гривой; в воронке явственно проступила жемчужина двадцати локтей в поперечнике. Вращение замедлилось, аччендарий в унисон крикнули: «Хэй-хо!» - жемчуг вспыхнул, просветлел…
        В глубине явилось: капитан Штернблад отдает распоряжения Мартину Гофферу перед отъездом в Ла Фейри.
        Трибуны сладостно ахнули, припав, так сказать, к замочной скважине на более чем законных основаниях. Шар-обсерватор обладал замечательной особенностью: с любой его стороны картина происходящего выглядела одинаково, так что обзор был превосходным отовсюду.
        …Ага, вот уже Просперо отправляет в дорогу Мускулюса вместе с недоумевающим «оружием». Тракт Св. Архипа, ночлег в Тихом Омуте, деревне близ виконтства Геззим, снова дорога, поворот на графство - все это мелькнуло в жемчуге за считанные мгновения. Харчевня «У Старины Ника». Смена картинок замедлилась по мановению руки лысого волхва. Вот Тьяден, привязав лошадь, входит в харчевню, вот разговор Мускулюса и Гоффера, так некстати прерванный мальчишками…
        Глядя, как пивные кружки, брызжа осколками, расшибаются о голову чародея, капитан Штернблад испытал прилив гордости. Моя школа! А поднос - это уже импровизация, хотя и вполне удачная. Мускулюс без пяти минут магистр, понимать надо!..
        По всей видимости, Просперо Кольраун испытывал весьма сходные чувства, наблюдая, как падает, оглушен заклятием, Мартин Гоффер.
        Дальше была бешеная скачка по ночной дороге.
        «Олухи! Куда сворачиваете?! - едва не выкрикнул вслух Рудольф. - Там же Эльфячьи Кущи!»
        Как в воду смотрел. Жемчуг испустил тоскливый вой, и отголоски пошли стягивать кольцо вокруг юных всадников. Лошади взвились на дыбы, сбросив седоков, после чего умчались во тьму. Мажонок едва успел зажечь еловую ветвь, как троица хомолюпусов кинулась на добычу. Парням еще повезло: прочие оборотни, видать, предпочли конину. Вожака свалил чернявый: факел ударил жуть-сполохом прямо в оскаленную пасть. Просперо оценил сноровку ученика, отметив, что на занятиях у чернявого жуть-сполохи выходили безобидными, зато дурнопахнущими. И почти сразу одобрительно хмыкнул капитан: два ножа ослепили второго хомолюпуса, Тьяден навалился на зверя, ломая хребет…
        Третий прыгнул парню на плечи, стремясь к глотке.
        Боевой маг наскоро «прощупал» Тьядена. Все в порядке, укусов нет - лишь царапины от когтей, и те «чистые».
        Короче, третьего хищника добивали уже вдвоем, воткнув в глотку березовый сук и многократно проворачивая. К утру мажонок с забиякой выбрели к мельнице, где выпросили кувшин молока и краюху свежего хлеба. Также мельник, а по совместительству - ведун и добрая душа, указал короткую дорогу на Реттию.
        Рудольф Штернблад, отвернувшись, скрипнул зубами. Знал он эту «короткую дорогу». И рожу мельника запомнил. Надо будет съездить, отблагодарить…
        …На сквалыгу-лепрекона, пересчитывавшего золото в своем горшке, парни наткнулись пополудни. Гном злобно шипел, пока чернявый пытался наколдовать лепрекону толику приязни к гостям, потом харкнул «обмиралой» и двинулся превращать мажонка в жабу. Не дошел: в затылок уродцу ахнула его же собственная золотая монета. Лепрекон обернулся, багровея от гнева, и немедленно получил следующей монетой в глаз. Увесистые кругляши сыпались градом, кучность попаданий была на высоте, многократно ушибленный гном кинулся собирать богатство, и почти собрал, когда его по темечку огрел горшок, еще наполовину полный золота.
        Полтора часа, ожидая, пока кончится действие «обмиралы», Тьяден тащил чернявого на закорках. Да и потом ноги у мажонка заплетались, он шел, как пьяный, спотыкаясь и норовя упасть в овраг. На Поляну Фей ученики выбрели в сумерках. Тьяден застыл, в восхищении любуясь хороводом красавиц, одетых исключительно в лунный свет; разум помутился, забияка шагнул к феям, ничего не соображая. В таких случаях лучше всего помогал «Гром-с-Ясного», но чернявый попросту не изучал этот раздел заговоров. И применил первое, что смог вспомнить, из боевого раздела. Вполне достойно, на взгляд Просперо. Правда, угодило не по феям, а по Тьядену: оглушенного забияку удалось оттащить подальше от хоровода, сквозь шипастые кусты ежевельника. Впрочем, нет худа без добра - жгучие колючки быстро привели бычка в чувство!
        До рассвета, когда они заблудились в Гнилой Топи, ничего примечательного не произошло. Хотя, конечно, поиски лесины и спасение чернявого из болота доставили зрителям немало волнительных минут.
        Капитан Штернблад усмехнулся:
        - У вашего «оружия» редкостная удача, мой дорогой волшебник!
        - Да и счастье вашего, мой милый капитан, тоже из редких! - не остался в долгу маг.
        - Хотя, с другой стороны…
        - Вы так думаете?
        Ковыляя, еле живая парочка вошла в северные ворота Реттии; шар-обсерватор заволокло туманом, и картина исчезла. Трибуны потрясенно молчали, предвкушая дальнейшее развитие событий. Зато король на этот раз обошелся без бирюча. Высочайший голос, усиленный аччендариями, заполнил чашу ристалища до краев:
        - Я, Эдвард II, ныне рассудив по итогам состоявшейся дуэли между капитаном лейб-стражи Рудольфом Штернбладом и Просперо Кольрауном, магом трона Реттии…
        Упади на трибунах волосок - все обернулись бы на святотатца.
        Кто тут шумит?!
        - …объявляю ничью. Решение окончательное, обжалованью не подлежит. Господ дуэлянтов прошу завтра на аудиенцию, во дворец.
        Брезгливо сморщились носы: ничья? Обиженно моргнули глаза: ничья?! Сотни возмущенных задов принялись ерзать на сиденьях: ну знаете… Тысяча языков покатала во рту непроизнесенное, но готовое сорваться: позор! Тысяча мудрых голов вспомнила про честь, которая превыше всего. Легион пальцев вновь ударил маршевую дробь: смертельный номер! Хотим смертельный номер! Прачки, мясники, художники, белошвейки, ювелиры, золотари, нотариусы, домохозяйки, булочницы… и, что самое неприятное: гвардейцы, чародеи, лейб-стражники, волхвы, офицеры, придворные, заклинатели…
        Кто кого?! - грозой надвигалось отовсюду.
        Маг и капитан смотрели на трибуны, где не было людей. Ни единого, самого захудалого человечка. На трибунах бесновался демон, дитя геенны по имени Общественное Мнение. Скалил клыки, выпускал и вновь прятал когти. Лизал губы раздвоенным жалом. Плевался ядом уязвленной гордыни - без промаха в сердце. Хлопал кожистыми крыльями сплетен.
        У демона было лицо Августа Пумперникеля, казначея и любителя зрелищ.
        Кошмарный, сводящий с ума лик.
        Маг с капитаном встали над учениками: измученными, обессиленными, но готовыми по первому знаку вцепиться друг другу в глотку. Взрослые над мальчишками. Переглянулись. И демон, готовый скорее умереть, чем выпустить добычу, в ужасе очистил ближайшие ряды на каждой трибуне, когда прозвучал вопрос, один на двоих:
        - Кто-то желает оспорить высочайшее решение?
        В эти секунды Просперо Кольраун был опасней, чем в битве у Семи Зеркал, и Рудольф Штернблад - смертоносней, чем под Вернской цитаделью.
        Демон подумал и решил, что король, разумеется, всегда прав.

* * *
        Через двенадцать лет, окончательно разочаровавшись в светской жизни, казначей Пумперникель вышел в отставку и принял наконец предложение скопцов-арифметов: возглавить в Академии кафедру высшего умножения. По дороге в Малый Инспектрум, обеспечивая безопасность, экс-казначея сопровождала рота вольных метателей под командованием сержанта, человека молодого, но вполне способного обеспечить дисциплину в отряде, - а также чародей из коллегии Бранных Магов, недавно возглавленной Просперо Великим.
        Имен сопровождающих история не сохранила.
        В отдельных летописях, в частности у Лжепимена, упоминается, что во время почетной кастрации Августа Пумперникеля с галерки слышались глумливые выкрики, но Якобс ван Шпрее, хронист, заслуживающий всяческого доверия, опровергает это в труде «Зрелые годы короля Эдварда II».