Король Камней Генри Лайон Олди
        Циклоп #2
        Однажды в подземельях Шаннурана, где властвует чудовищная Черная Вдова, сошлись трое: мальчик Краш, приемный сын Вдовы, великий маг Симон Пламенный и авантюрист Вульм из Сегентарры. Двадцать лет спустя судьба вновь сводит их вместе. Мальчик вырос, откликается на прозвище Циклоп и носит кожаную повязку, закрывающую лоб. Маг после битвы с демоном тяжело болен - и вынужден искать помощи у Циклопа. Что же до авантюриста, то он хорошо усвоил, что лишь драконы смеются последними. Зимой, в снегах, заваливших мрачный город Тер-Тесет, этой троице будет жарко. Гибнет настройщица амулетов Инес ди Сальваре, которую болезнь превратила в чудовище, и Циклоп - верный слуга Инес - решает продолжить исследования хозяйки, над которыми смеялись сильнейшие волшебники округи…
        Роман «Циклоп» авторы посвятили Роберту Говарду, одному из отцов современной фэнтези. Впрочем, декорации «меча и магии» лишь оттеняют реалистичность повествования. Вторая, заключительная книга романа включает в себя также рассказы «Скороход его величества» и «Смех дракона» - картины прошлой жизни героев.
        Генри Лайон Олди
        Король Камней
        И ветра жгучего как лед запомнил я порыв,
        И темной пропасти в ночи зияющий обрыв,
        И путников, бредущих в ад, покорных как рабы,
        И с Пращуром бессмертным бой у самых Врат Судьбы.
        Я смехом злым не провожал испуганных дриад,
        И темноглазый поводырь со мной спускался в ад.
        Но смерть отринула меня, не впавшего во грех,
        И по Великому Пути прошел я дальше всех.
        Р. Говард, «Вознаграждение»
        - Он должен нас видеть, - сказал Конан. - Но почему не нападает? Он легко может пройти через это окно.
        - Он нас не видит, - ответил жрец. - Он охраняет дверь, к которой ведут узкие ступени. Его изображение передается через систему зеркал. Видите эти медные трубки?
        Мурило стало ясно, что жрец опередил свое время на века. Конан же просто счел все это магией, и даже не попытался понять что-либо из объяснений Набонидуса.
        Р. Говард, «Полный дом негодяев»
        Пролог
        - Кто? - спросил шаман.
        - Мальчик, - ответили ему.
        - Буду, - кивнул шаман. - Скоро.
        Он сел на пол пещеры, влажный от каменной испарины. Набедренная повязка шамана сразу промокла и отяжелела. Родичи новорожденного ждали, еле слышно вздыхая. Время шло, и шаман начал двигаться. Взяв руками левую ногу, он поднял ее вверх, словно кот, собравшийся вылизать яйца, а потом, согнув в колене, заложил себе за шею. То же самое шаман проделал с правой ногой. Скрестившись на уровне щиколоток, босые стопы торчали по обе стороны затылка на манер куцых крылышек. Пальцами ног шаман непрерывно шевелил, усиливая сходство с крыльями. Руки он свел перед грудью, тыльными сторонами ладоней друг к другу. Не человек - бутон диковинного цветка, растущего в кромешной тьме, под массивами Шаннурана - шаман замер каменным идолом.
        Лишь трепетали пальцы ног.
        Молодой отец смотрел на шамана с завистью. Лечебные позы, именуемые «грезами Сатт-Шеола», давались ему с трудом. С самого детства а'шури были обречены на ежедневное повторение грез, и тем беднягам, кого судьба обделила гибкостью, приходилось тратить куда больше времени на простые позы, чем их удачливым соплеменникам - на сложные. Каждый раз, мучая тело, вопящее от боли, молодой отец говорил себе, что лучше сдохнуть. Он знал, что лжет. Он видел, как умирают дураки, отказавшиеся грезить. Легко свести счеты с жизнью, прыгнув в пропасть. Быстро убивают хищные жабы в колодцах Йо-Шенн. Неплохо упасть на нож: так, чтоб клинок пронзил сердце. Но прожить три счастливых дня без грез, и затем в течение месяца корчиться от адских метаморфоз, растекаться слизистой лужей, которая в конце концов уйдет, впитается в черные известняки, откуда душа мертвеца станет вечно взывать к живым а'шури…
        Детей водили глядеть на кончину безумцев.
        Чтобы знали.
        Шаман вернул ноги на пол. Опершись ладонями о шершавую поверхность, он резким махом забросил ноги назад. Свел лодыжки над влажным полом, устроил затылок на этом импровизированном изголовье. Руками шаман обхватил бедра, сцепил пальцы на пояснице - и вновь застыл без движения. Лишь сновал узкий, темный язык, облизывая губы в странном ритме, да затылок мерно ударял о пятку левой ноги. Не человек - дитя в колыбели из собственной плоти, урод шаннуранских недр - шаман ждал и прислушивался.
        Дед младенца, хнычущего далеко отсюда, в галереях Сорги-Тхо, смотрел на шамана с грустью. Младше на добрый десяток лет, дед знал, что очень скоро не сумеет грезить в достаточной степени. Возраст грыз суставы и скручивал узлами сухожилия. Возраст наливал в мышцы жгучей кислятины. Дед старался изо всех сил, сражаясь не столько за лишний день жизни, сколько за возможность избежать мучений. Если а'шури уделял должное внимание «грезам Сатт-Шеола», в старости он получал награду: право сесть спиной к сталагмиту и окаменеть. Говорят, это даже приятно. Во всяком случае, мертвые пращуры улыбались. Дед сам видел, как они улыбаются, и рассчитывал обзавестись такой же улыбкой в ближайшее время.
        - Возьмите, - сказал шаман. - Там.
        И кивком указал: где.
        Мрак, царивший в пещере, не был помехой зрению а'шури. Дядя новорожденного - безбородый юноша - прошел под гирляндой натёчных сосулек, наклонился и поднял горсть мелкого щебня. Протянул шаману, молча спрашивая: что дальше?
        - Выбери, - велел шаман.
        - Два, - сказал дядя. - Знаю.
        - Дурак, - ответил шаман. - Все знают.
        - Два, - рассердился дядя. - Мальчик.
        - Дурак, - повторил шаман. - Отряд вернулся?
        - Нет.
        - Третий сын с ними?
        - И пятый.
        - Хорошо. Ждите.
        Мужчины не поняли, кого им ждать: возвращения отряда, посланного наверх за Вдовьей долей, или шамана? Но спросить побоялись. Сопели, топтались, чесались в паху. Дураки, думал шаман, продолжая грезить. Мои дураки. Родные дураки. Кто я без них? Пустое место, бессмыслица. Шамана беспокоила судьба отряда. Двое сыновей, вылизанных Черной Вдовой - это, конечно, радует. Быстрые, сильные, в боевых браслетах, приемыши Вдовы были ловкими убийцами и бдительными охранниками. Но ходить в набег год от года доводилось все дальше. Деревни вокруг Шаннурана пустовали; чтобы взять пленников, надо было карабкаться на скалы, ночами пробираясь в селения диких горцев - или идти лигу за лигой, мучаясь головной болью и рискуя нарваться на конный разъезд.
        Люди полагают, мы боимся солнца, думал шаман. Тоже дураки. Чужие дураки. При чем тут солнце? Сев обычным образом, он вытянул и широко раздвинул ноги. Наклонился вперед, ткнувшись лбом в пол; прежде чем развести руки в стороны, подсунул их под колени. Дыхание Шаннурана текло сквозь шамана. Уловив неприятную задержку, он стал похлопывать ладонями по полу. Дыхание выровнялось, вернув шаману ощущение цельности. Един с Шаннураном, с чувствами и страстями Хозяев, которыми здесь был пропитан каждый камень, он знал, что младенец в безопасности, и мог позволить себе миг передышки.
        Глубоководные рыбы, думал шаман. Никогда в жизни он не видел моря. Глубина была для него колодцами, пропастями и лавовыми туннелями. Вода - подземными реками и озерами, укрытыми от солнечных лучей. Из рыб шаман знал лишь слепых, чешуйчатых тварей с хвостами, похожими на серпы, да голавлей, изредка заплывавших в пещеры - переждать зимние холода. Мелкие рачки и лягушки - не в счет. Но чувства Хозяев служили ему воздухом и водой, пищей и светом, а для Хозяев чувства являлись знаниями и источником перемен. Обучен наставником, шаман умел укрощать это кипение и превращать смутное колыхание чувств в нужные сведения. Глубоководные рыбы, думал он. Это мы, а'шури. Когда мы всплываем из каменных пучин Шаннурана, где веками живем под давлением Хозяйских страстей - в разреженном воздухе свободы нас разрывает в клочья. Надо торопиться. Надо успеть взять Вдовью долю и вернуться на глубину, прежде чем сердце взорвется, как вонючий, пахнущий тухлыми яйцами туман, скопившийся в заброшенной шахте. Не волнуйся, старик. Отряд возвратится с пленниками, ты проведешь обряд вызова, и Вдова изберет себе пищу, а может, и
сыновей. Вылижет их в сухой темноте камер, и бойцов станет больше. Успокойся, старик, и не надейся, что еще при твоей жизни Черная Вдова вылижет не бойца, каких много, а истинного шури'аша - надежду племени. Однажды это случится, ибо так завещали предки. Но к тому времени ты сольешься со стенами лабиринтов, окаменев, и Хозяева примут твою жалкую душу…
        Двадцать лет назад, шепнула память. Забыл? Вдова любила мальчишку превыше остальных. Она делила свое драгоценное присутствие на двоих: древнего наглеца, одного из тех бездельников, кого внешние люди зовут магами - и испуганного звереныша, который быстро разучился бояться. Ты чуял Вдовью любовь, ты спал в обнимку с надеждой, и что же? Они сбежали, наглец и щенок, и третий, вор с острым мечом; сбежали и унесли сокровище, предназначенное для истинного шури'аша. Ты сжег надежду на костре разочарования, а твой собственный сын, твой любимец, кого ты готовил в преемники, сошел с ума и объявил шури'ашем себя, нарушив вековой запрет. Сегодня, закончив с новорожденным, ты навестишь сына - и сможешь вдоволь поговорить с ним о запретах, надежде и глупостях. Ты готов, ничтожество?
        - Все, - сказал шаман. - Идем.

* * *
        Мальчишка орал, как резаный.
        Ребенок посинел от холода, крепко сжав крошечные кулачки. Дрыгая ножками, он надрывался из последних сил: требовал еды, тепла, ласки. Еще он требовал постоянства формы, но не знал об этом. Вокруг гранитного, грубо тесаного стола, на котором вопил младенец, сгрудились женщины. Те, кто постарше, прекрасно помнили, что еще ни одно дитя не умерло в ожидании прихода шамана. Они переглядывались и улыбались. Юная мать и ее сверстницы тряслись от страха. Роженице казалось, что время, обернувшись змеей, заглатывает малыша. Она обхватила себя руками - тесно-тесно - и из сдавленных грудей по капле сочилось густое молоко.
        Губы шевелились, моля Хозяев о милости.
        Галерея, где жил род, была просторной. Свод здесь круто опускался, открывая углубления странной формы - горожанин сказал бы, что они похожи на храмовые колокола. По краям углублений вниз свисала сталактитовая бахрома. Желтоватые, с восковым отливом, гребни расчесывали зябкий, пронизанный сыростью воздух, ловя на лету крупицы света - и прятали до поры в мерцающей сердцевине. За века в галерее натекли целые колоннады, разделив пространство на отдельные залы. В соседнем зале пол был испещрен естественными впадинами с водой. Темная, маслянистая жидкость неприятно колыхалась от сквозняка. Казалось, на дне беспокоится плотоядный моллюск, чуя поживу. Стена над ближайшей впадиной на десять локтей вверх заросла снежно-белым ковром кораллитовых цветов.
        - Дай! - велел шаман.
        Не глядя, он протянул руку - и дядя новорожденного вложил в ладонь пару камешков. Шаман придирчиво осмотрел добычу. Первый камешек устроил его полностью, второй пришлось обстучать плоским обушком ножа. Крошка, отслаиваясь под ударами, сыпалась под ноги шаману. Мелкие, размером с сухую горошину, камни сошли бы за пещерный жемчуг, будь они другого цвета. Шаман подул на «горох», затем бросил камешки в рот, тщательно облизал и выплюнул обратно на ладонь. Встав над ребенком, он долго молчал. Умолк и мальчик - он сорвал голос, и лишь всхлипывал время от времени.
        Крепкий парень, оценил шаман. И мать не из доходяг. Выкормит. Дети у а'шури рождались реже, чем хотелось бы; жизнь каждого была в большой цене.
        Изучая ребенка, шаман видел намеки на первые метаморфозы. Еле заметно, неуловимо для взгляда, если тебя не учили примечать такие изменения, руки и ноги ребенка становились то длиннее, то короче. Сплюснулся лоб, чтобы миг спустя вернуться к прежнему виду. В пупке пробилась кисточка волос, дрогнула - и втянулась обратно. Чувствительность новорожденного к эманациям Хозяев, какими полнился Шаннуран от горных пиков до бездн, где кипела магма и плясали демоны, была велика. Еще недавно единый с матерью, спасавшей плод в своей утробе, мальчик впервые сделался открыт для древних страстей, как самостоятельное существо - и тело младенца страдало. Не в силах сделать выбор - естественный для Хозяев, не имевших постоянной формы, но запретный для человека - ребенок ждал спасения или смерти.
        «Все, - решил шаман. - Пора!»
        Прижав камешки мизинцем и безымянным пальцем к центру ладони, большим и указательным он ухватил ребенка за левый сосок. Малыш пискнул. Быстрым движением ножа шаман отхватил сосок, смахнув сизый кусочек плоти на пол, и уронил в ранку один из камешков. То же самое он проделал и с правым соском. На груди новорожденного образовались две кровавые лужицы. Впрочем, крови натекло мало. Камни, закупорив раны, уже пустили корни. Темные, блестящие нити, тоньше волоса и проворней хорька, впились во влажную плоть. Края отверстий сомкнулись вокруг новых сосков, делая часть Шаннурана - частью маленького а'шури. С девочками было сложнее: соски требовались будущим матерям для кормления детей, и шаман обходился одним камешком, находя для него иное, заветное местечко.
        Дитя причмокнуло губами, и крепкий сон сморил ребенка.
        Еще с минуту шаман вглядывался в малыша. Да, наконец уверился он. Метаморфозы прекратились. Теперь, если мальчик - юноша, мужчина, старик - станет уделять должное внимание «грезам Сатт-Шеола», он проживет долгую и счастливую жизнь. Тело его будет меняться сообразно закону взросления, а позже - старения. Иные законы, убийственные для людей, не обретут власти над а'шури.
        «Просто камни, - говорил наставник, повторяя это по тысяче раз. - Из-под ног. Никогда - рубины, сапфиры, изумруды. Никогда! Иначе ты убьешь ребенка.»
        Просто камни, кивал шаман: глупый, молодой.
        «Мы живем на глубине. Мы плаваем в чувствах Хозяев, несущих изменения. Обычный камешек спасет дитя. Драгоценный - убьет. Младенец не выдержит напора страстей, текущих через рубин или алмаз. Наверное, вне Шаннурана такое возможно. Там влияние Хозяев рассеяно в пространстве; здесь - собрано в тугой комок. Только шури'аш, полностью вылизанный Черной Вдовой, способен принять в себя драгоценность, вплоть до величайшей, и остаться в живых. Шури'аш, второй раз родившийся в Шаннуране, вскормленный млечным соком…»
        Да, кивал шаман.
        Он кивал и сейчас, в такт воспоминаниям, не замечая этого. Руки занимались привычным делом: мяли тельце спящего малыша, гнули конечности в суставах. На первых порах ребенку придется грезить с помощью родителей. Мать и отец знают, что делать; судя по младенцу, с ним не будет много хлопот. Чужой сын вырастет сильным и здоровым. Чужой… Мой сын, думал шаман. Мой гордый, мой безумный; мой несчастный сын. Уж лучше бы ты сорвался в пропасть. За двадцать лет я бы оплакал тебя - мертвого - и, пожалуй, смирился бы. Почему ты еще жив? Сегодня я навещу тебя, и мы поговорим обо всем. Ты ждешь старика-отца? Хотелось бы верить, что ждешь.
        - Можно? - спросил дед новорожденного.
        Шаман очнулся. Ноздри будоражил запах грибной браги. У стены дышала жаром груда мелко наколотого угля. Над ней булькал, закипая, котел с водой. Две старухи бросали в кипяток слизней, вымоченных в крепком рассоле, и коренья щель-травы. Рядом ждала груда мелких, заранее очищенных рачков - таких сетями ловили в подземных озерах. Женщины помоложе, ловко орудуя ножами, чистили и потрошили живородков. Чешуя веером разлеталась во все стороны. Перемигиваясь с красавицами, юноши возились со связками летучих мышей - жаркое из крылатых визгунов на вкус напоминало мясо серой белки. Летом молодежь поднималась за белками наверх, в леса на склонах, но зимой приходилось довольствоваться мышами.
        Остальные а'шури переминались с ноги на ногу, ожидая, когда им разрешат приступить к пиршеству.
        - Можно, - сказал шаман.

* * *
        Рука скользнула в щель между камнями. Пальцы нащупали рычаг, сжали, потянули вверх. С тихим скрежетом плита, заслонявшая вход, ушла в сторону. Предки были мудры и мастеровиты: их механизмы действовали до сих пор. А'шури без зазрения совести пользовались наследством пращуров - тех, кто давным-давно спустился под землю, чтобы окунуться в дыхание Хозяев. Утратив знания, потомки сохранили навыки. Не спеша войти в камеру, шаман глубоко вдохнул. Мускус и тлен. О да, мускус змей и тлен вечности. От этого запаха у него кружилась голова.
        Он шагнул вперед.
        В подгорных лабиринтах имелось около трех дюжин камер, где Черная Вдова вылизывала и вскармливала сыновей. Большая часть из них пустовала. Сейчас были заняты шесть темниц. Пятеро детей из внешнего мира тряслись от страха, ожидая прихода Вдовы; шестой привык и ждал с нетерпением. Из них получатся хорошие сыновья, думал шаман. Крепкие, злые; преданные. Из шестого - лучший. Жаль, в походах они гибнут чаще, чем хотелось бы.
        Сделав еще один шаг, он сел на пол и скрестил ноги.
        Двадцать лет, напомнил шаман себе. Двадцать лет назад мальчишка, сидевший в этой камере, сбежал. Первый случай побега из Шаннурана, первый и последний. С тех пор в камеру перестали сажать избранников Вдовы, но темница не пустует. Ты хорошо знаешь, старик, что она заселена. Ты отдал бы жизнь - твою никчемную жизнь! - лишь бы этого не случилось.
        - Я здесь, - сказал он.
        Ответа не последовало; впрочем, как всегда.
        - Мальчик, - сказал он. - Родился.
        Тишина.
        - Здоровый. Радость.
        Радость, согласился мускус. Здоровый, шепнул тлен.
        Глазам не требовалось света. Шаман и так прекрасно различал фигуру, сидящую напротив, у дальней стены. Выше, под потолком, зиял чернотой лаз, сквозь который в камеру приходила Вдова. Оттуда шел теплый, слегка затхлый воздух. Вопреки обычным путям тепла и холода, этот удивительный ветер опускался на плечи человеку у стены, окутывая его колеблющейся мантией. Казалось, что человек движется, дышит, меняет позу.
        Шаман знал, что это неправда.
        Его сын сидел здесь два десятка лет. Сразу после побега, когда один из сыновей Вдовы был убит возле юго-западного выхода из лабиринтов, а другой - недовылизанный - сбежал вместе с вором, укравшим величайшую драгоценность, сын шамана сказал: «Хватит!» Что хватит, спросил шаман. «Хватит ждать!» Мы ждем шури'аша, напомнил шаман. Таков завет предков. «Я - шури'аш!» - сказал сын. Ты дурак, ответил шаман. Дерзкий дурак. «Я - шури'аш!» - повторил сын. Шаман решил, что это временное помрачение, и ошибся. Есть ошибки, которых ты не простишь себе до конца дней. Потому что сын спустился на пятый ярус, в сокровищницы, оставшиеся от предков, и нашел драгоценность. Не величайшую: просто очень крупный изумруд. Еще он отыскал камень с острым краем. Щербатый кремень распорол сыну лоб, на три пальца выше переносицы, и безумец вложил изумруд в рану. Наверху, вне Шаннурана, ничего ужасного не случилось бы. У внешних людей такая рана оставила бы уродливый, звездчатый шрам, а может, загноилась бы, и пришлось бы промывать ее вином и отваром трав. Наверху - да, но не в толще шаннуранских гор, где жизнь с избытком
пропитана страстями Хозяев.
        Изумруд врос.
        Сын кричал три дня. Он видел картины, сжигающие мозг, слышал требования, смысла которых не понимал, вспоминал события, каким не было места в памяти а'шури. На четвертый день он снова взялся за кремень. Кровь лилась по его лицу, пока крошащееся лезвие выковыривало «третий глаз» - зеленый, хищный. Когда же изумруд выпал, оставив во лбу багровый, запекшийся цветок из лоскутов кожи, погасли и два сыновних глаза, данные безумцу при рождении. Окостенел язык, утратив способность к осмысленной речи. Все, на что хватило несчастного - заползти в камеру, где раньше томился юный беглец, сесть у стены и ждать смерти.
        - Двадцать лет, - сказал шаман.
        Да, молча согласился ложный шури'аш.
        - Смерть. Ты ждешь ее двадцать лет.
        Из лаза послышался далекий шорох.
        - Ты жив. Почему?
        Не знаю, без слов ответил сын.
        - Еда. Питье. Сон.
        Что это, спросил ложный шури'аш. Я забыл.
        - Почему ты жив?!
        Жив, повторил сын. Что это? Я забыл.
        - Ты грезишь?
        Шаман знал, что нет. Этот разговор, когда один спрашивал, а второй молчал, повторялся всякий раз, год за годом. Зачем ты ходишь сюда, спросил шаман самого себя. И дал ответ: я надеюсь, что найду его мертвым. Не мумией, которая живет вопреки здравому смыслу, а честным мертвецом. Трупом, лужей, впитавшейся в известняки; частью стены. Тогда я успокоюсь.
        - Она вылизывает тебя?
        Не скажу, молчал сын.
        Шаман вспомнил, как бесновалась Вдова после побега. Шаннуран содрогался от ее гнева. А'шури попрятались в укромнейшие из залов и галерей; кое-кто выбежал наружу, боясь, что горы рухнут и станут им гробницей. Нет, обошлось. Вдова успокоилась, и все вернулось на прежние, давно известные пути. Разве что Черная Вдова стала реже избирать пленников в пищу, и чаще - в сыновья. Впрочем, приемные сыновья умирали чаще обычного, не выдержав вскармливания и вылизывания. Гонясь за количеством, Вдова останавливала свой выбор на тех, кто был годен лишь отчасти. Шаман иногда думал, что бедняги скорее решились бы стать Вдовьим обедом, чем Вдовьей долей…
        - Что? - громко спросил он.
        - Отряд, - доложили из коридора. - Вернулся.
        - Пленники?
        - Восемь.
        - Хорошо.
        Я вернусь, шепнул он сыну. Родится мальчик, и я вернусь.
        Жди.
        …призрачный, зеленоватый свет. Клыки сталактитов и сталагмитов. Губчатая плесень на стенах зала. Перламутровое облако над головами собравшихся. Пленники у алтаря. Волынки в руках а'шури.
        - Х'орбар фузган!
        - А'шур ниган!
        - Х'орбар фузган!
        - А'шур ниган!..
        Все, как обычно, думал шаман, ожидая явления Черной Вдовы. В недрах гор, под толщей земли и громадой камня, нет ничего нового. Есть ли новое снаружи, под солнцем и луной? Иногда ему хотелось вернуться в камеру, сесть рядом с сыном - и больше не вставать.
        Мускус и тлен.
        О да, мускус и тлен.
        Глава первая
        Да здравствует король!
        1.
        - Улитка! Лентяй-слизень!
        Мечи скрещивались с оглушительным звоном. Две стальные полосы, два орудия убийства; символы мужества. Снопы синих искр были почти не видны на фоне снега, ярко блестевшего под лучами солнца. В центре двора снег утоптали до твердости льда. Подошвы сапог скользили, бойцам приходилось туго. В любой миг кто-то мог упасть, и уж тут пощады не жди!
        Стойка железной двери.
        Стойка сорочьего хвоста.
        Пауза, и бойцы вновь сорвались с мест.
        - Хромой мерин! Шевели копытами…
        «Дурачок, - улыбнулся Ринальдо. Стоя на балконе, он любовался сыном. - Весь в деда. Бранится, наскакивает… Нет, чтоб поберечь дыхание! Я в его годы был рассудительней. Впрочем, я с детства предпочитал мечу пыль свитков и яд сплетен. Еще шесть-семь лет, и мальчишка зарубит меня, не вспотев. Нельзя дать ему повод. Повод и возможность….»
        - Мерин!
        «Надеюсь, он провозится не один год, прежде чем отправит меня к праотцам. Честный поединок? Нечестный поединок? Нет, малыш. Я заставлю тебя придумать что-то пооригинальней…»
        - Н-на!
        Двуручный меч принца Альберта изобразил в воздухе косой крест. Меч ковали для ребенка, прошлой весной. За это время принц вытянулся, раздался в плечах. Взрослый мужчина без труда справился бы с таким мечом и одной рукой. Но для юного принца, чьи щеки еще не знали прикосновения бритвенного лезвия, оружие тоже стало чрезмерно легким. Клинок свистел, ища брешь в чужой обороне. Альберт прыгал кошкой, припадал к земле, стараясь достать колени противника; буря и натиск, и уверенность в собственном бессмертии…
        - Трус! Гуннар, ты трус!
        Гуннар ди Шохт, в прошлом - капитан королевской гвардии, сносил оскорбления с равнодушием скалы над морем. Волны могут сколько угодно яриться внизу. Они могут даже плеваться, окатывая утес пенными брызгами. Рано или поздно волны откатятся назад, зеленея от бессильной ярости. Скала же проводит их каменным взглядом, не снизойдя к глупцам. Хмурое, иссеченное морщинами лицо Гуннара оставалось бледным. Для румянца, багрового, как закат над Чес-Дерри, старому гвардейцу требовалось нечто большее, чем изворотливость наследника трона. Лишь шрам на щеке налился кровью, став похож на дождевого червя.
        - Ястреб, - дрогнули сухие губы. - Рвет клювом, хлещет крыльями…
        - Получай!
        - Ястреб, - повторил Гуннар, отступая.
        - Вот тебе!
        - Кричи, - согласился Гуннар. - Это правильно…
        - Сдавайся!
        - Кричи на круговых ударах. Не кричи все время…
        - Мой принц! Ты забыл добавить: «мой принц»!
        - Ты убит, мой принц…
        Три раза шагнул Гуннар ди Шохт. Трижды сделал длинный выпад, действуя мечом, как копьем. Загнав принца в сугроб на краю площадки, он отошел назад, сделав вид, что колеблется - и прыгнул с места, завершая атаку четвертым, быстрым, словно молния, уколом. Тупой конец меча с силой ударил Альберта в грудь, защищенную стальным зерцалом поверх кожаного дублета на стеганой подкладке. Звон, вопль, и его высочество скрылся в сугробе, проломив спиной намерзшую за ночь корку.
        - Это случайно! Давай еще раз!
        - Давай, - кивнул Гуннар.
        - Если бы я был в доспехе…
        Гуннар оскорбительно хмыкнул.
        «Великий Митра! - король плотнее закутался в плащ, чувствуя, как дрожь бежит вниз по хребту. - Благодарю за милость! Мой сын здоров. Мой сын упражняется с мечом. Не безногий калека - ловкий, сильный мальчишка. Он вырастет настоящим мужчиной, похожим на деда. Я буду радоваться на земле, глядя на него. Буду радоваться на небесах, когда ему повезет справиться со мной. Сивилла, залог нашей удачи - сегодня ты уедешь в Гендау…»
        Ринальдо уже выбрал замок для пожизненного заточения сивиллы. Неприступная глухомань - вот наилучшее описание горных краев Гендау. Преданный болван - вот наиточнейшая характеристика Клемента ди Гендау. Графский титул - предел его мечтаний. Сделавшись графом, он будет беречь сивиллу, свою молодую супругу, как зеницу ока. А главное, не станет задавать лишних вопросов.
        «Я бы оставил ее здесь, в Тер-Тесете. Держал бы под рукой, на крайний случай. Но это невозможно. Пойдут разговоры, ее сочтут моей фавориткой… Ссылка - лучший выбор. Счастлива ли она? Наверняка. Сестра в бедной обители, позже - беглянка, чудом избежавшая смерти. И вот - в скором будущем, графиня Гендау. Да она ноги мне целовать должна! Я дам ей приданое из казны. Осыплю пряниками, временами напоминая про кнут…»
        Ринальдо вспомнил, как умирал его отец, Фернандес Великолепный. Неужели сивилла сумела бы спасти короля? Справилась бы с ядом? На покои нисходит темнота, отливающая янтарем, и отрава превращается в воду, а смерть - в призрак, тающий на пороге. Ринальдо снова принц, Фернандес по-прежнему король… Внизу бушует пир, горланят шуты и пьяницы. Из отцовской памяти - ломоть пирога! - изъят жалкий кусок: сутки, или меньше. Фернандес не помнит, что сын посягнул на него, что заговор увенчался успехом. И надо опять искать способ, да такой, чтобы ни один янтарь в мире, ни одна сивилла не вернула бы отца к жизни!
        «Она едет в Гендау. Иначе я не совладаю с искушением…»
        - Держись!
        Принц Альберт теснил Гуннара. Нанося круговые удары по голове, один за другим, он заставил противника отступить, после чего с торжествующим кличем прорвался вплотную, норовя резануть гвардейца по локтю. Ловко подставив клинок, Гуннар высвободил левую руку, схватил принца за шиворот и вернул в сугроб. На сей раз наследник обошелся без воплей. Вскочив, весь в белой, искрящейся пороше, Альберт обманул Гуннара угрозой справа - и поразил бы отставного капитана в плечо, когда б не козни природы. Мальчик поскользнулся, нога проехала дальше, чем хотелось, и меч зацепил Гуннара на излете. Старый вояка отмахнулся с такой силой, что Альберт выпустил оружие из рук - и плашмя огрел его высочество по спине.
        - Это нечестно!
        - Да.
        - Это подло!
        - Да.
        - Тут скользко…
        - Разумеется. Велеть, чтоб присыпали песком?
        - Ты должен был…
        - Ты убит, мой принц.
        Мальчик умолк, закусив губу. Посмотрел на балкон, где смеялся его отец.
        - Ты прав, Гуннар, - сказал Альберт. Кровь бросилась принцу в лицо, глаза подозрительно заблестели. Так блестят слезы; так блестит сталь обнаженного клинка. - Тут скользко, и я убит. Я больше не буду обзывать тебя трусом и улиткой.
        - Будешь, - возразил честный Гуннар.
        - Нет!
        - Да. Трусом, улиткой и мерином. Но теперь ты будешь это делать все реже.
        Слепив снежок, принц откусил от него, как от яблока.
        - Пусть так, - согласился он. - Давай еще раз?
        2.
        - Зачем звал? - спросил Вазак.
        Амброз не ответил.
        Толстяк-некромант втянул голову в плечи, исподлобья уставился на море. Он грубил, и рисковал, и знал это. Чайки над свинцом воды кричали: берегись! Волны плескались у берега: придержи язык! Сосны взбегали вверх по склону: прочь отсюда… Высилась в сотне шагов отсюда, ближе к мысу, Амброзова башня. Намекала, от фундамента до черепичной крыши: тебя, жирный, в дом не зовут. С тобой на ветру парой слов перекинутся, и ладно.
        - Зачем звал, спрашиваю?
        Амброз молчал.
        На горизонте клубились тучи. Бледно-синие, как кожа бродяги, окоченевшего в чистом поле, тучи ворочались, громоздились одна на другую. У туч сегодня шел гон, свадьба, свальный грех. Глядя на них, Вазак вспомнил лицо Амброза в хрустальном шаре. Хрусталь с утра капризничал, превращая королевского мага в гостя из пекла. Назначая встречу, Амброз был непривычно краток. Часто облизывал губы, моргал; дергал подбородком, словно у него затекла шея. «Нет! - с опозданием понял Вазак. - Он не назначал встречу! Он договаривался о встрече…» Холодный пот прошиб некроманта. Толстяк плотнее надвинул шапку, чувствуя, как клочья меха щекочут брови и уши. Поверить в слабость надменного, острого на язык Амброза Держидерево? Проще было поверить в тайный умысел. Будь вежлив, приказал себе Вазак. Будь сдержан.
        Будь…
        Вазак знал: ничего не получится. Полнолуние, демон его заешь. Сегодня ночью. В такое время он, как ни старался, не умел держать себя в руках. Талел всегда злил его в полнолуние, а потом наказывал самым строгим образом.
        - Просто так, - сказал Амброз. - Что, не веришь?
        - Нет.
        - Разумно. Я бы на твоем месте тоже не поверил. Вот скажи мне, дружище Вазак… Нас в Тер-Тесете было трое. Я, ты, Красотка. Сейчас нас осталось двое. Почему мы встречались так редко? И раньше, и теперь… Почему только по делу?
        Вазак хрипло расхохотался. Смех вороньим граем метался над берегом, пугая чаек. Слезы текли из кабаньих, заплывших глазок толстяка. Щеки налились темным багрянцем, в горле что-то клокотало. Казалось, некроманта вот-вот хватит удар.
        Амброз ждал. Сунув в рот варган, он указательным пальцем дергал язычок инструмента. Гнусавый напев вторил хохоту некроманта. Впору было поверить, что ученик Н'Ганги Шутника и ученик Талела Черного творят над морем странные чары, вызывая к свету исчадье ада.
        - Ты - королевский маг, - отсмеявшись, сказал Вазак. - Ты ни в чем не нуждаешься. Наконец, ты сильнее меня. Продолжать, или лучше не надо? Мне бы не хотелось испытывать твое терпение.
        - Почему? - Амброз оставил варган в покое.
        - Ты храбрец, а я трус. Да, я, Вазак Жирный, повелитель гробов - трус.
        - Даже трус кусается, если его загнать в угол.
        - Предпочитаю иметь пространство для маневра. Я трус, но не дурак. Ты удивлен моим признанием? Так это не тайна…
        - Продолжай, - кивнул Амброз.
        - Ты красив, тебя любят женщины. Я похож на квашню с тестом. Мои женщины мертвы, они не любят, а покорствуют. Ты владеешь собой, как гвардеец - мечом. Меня снедают страсти, которых мне не укротить. Короли ценят тебя. Мной пользуются при необходимости. Когда необходимость проходит, меня брезгливо отбрасывают. Ты - предмет зависти. Я - мишень для стрел презрения. Ты еще не устал от моей исповеди?
        - Я благодарен тебе. Продолжай.
        Толстяк с изумлением смотрел на собеседника. Он не узнавал королевского мага. Начнись весенняя гроза, зацвети черемуха, превратись галька в золотые монеты - все это было бы естественней, чем поведение Амброза. Чем-то королевский маг напоминал мертвеца, поднятого меньше часа назад. Такие дрейгуры еще не поняли, что мертвы. Им кажется, что они живы, просто больны - и они прислушиваются к себе, словно люди, впервые узнавшие, что хворь уже отмерила им срок. О да, восставший мертвец поначалу схож с тяжелобольным: во всем ищет признаки болезни, находит их или изобретает; в любую минуту он - не здесь, не до конца, потому что судьба крадется на мягких лапах, и надо услышать первым, обернуться на звук…
        - Я все сказал, - буркнул Вазак. - Все, что хотел, и ничего нового.
        - Ты жалеешь о своей откровенности?
        - Да.
        - Не жалей. В сущности, ты ответил на мой вопрос. Мы, маги, встречаемся только по делу. Кузнец сидит с кузнецом за кружкой пива, и болтает о бабах. Скорняк со скорняком ловят рыбу по выходным. Солдат с солдатом играют в кости. Две кумушки ворошат грязное белье соседей. И только мы, знатоки рун, мастера метаморфоз, кудесники и чародеи… Ревность. Соперничество. Страх. Зависть. Злорадство. Обида. В результате - только по делу, и никак иначе. Почему, Вазак?
        Толстяк пожал плечами:
        - Так устроен мир.
        - Я объявил Дни Наследования. Все, кто сочтет нужным, соберутся у башни Красотки. Думаешь, нас будет много?
        - Я приду.
        - Я тоже. Симон уже там. Уверен, явится и Талел. Кто еще? Десять человек, приятель. В лучшем случае, дюжина. Вряд ли больше. Почему?
        - Остальным наплевать. Что ценного может быть у покойницы Инес?
        - Умерла одна из нас - наплевать. Уважить мертвую - наплевать, и растереть. Только ценности - польза, и хватит. Если ценностей нет, большинство и пальцем не пошевелит. Тебе не кажется, что мы уроды? Говорят, у поэтов то же самое…
        - Не знаю. Я не поэт.
        - Ладно, оставим. Поговорим о чем-нибудь веселом. Ты помнишь труп Красотки?
        - О да! - мимо воли вскрикнул некромант.
        Вот это был прежний, знакомый Амброз. Заморочить голову, отвлечь пустым, лживым разговором - и вдруг прыгнуть волком из чащи, вцепиться клыками в глотку. Задать внезапный, болезненный вопрос - удар под ложечку! - и с мечтательной улыбкой глядеть, как собеседник станет выкручиваться. Пытаясь вернуть самообладание, Вазак глядел на клубящиеся тучи, похожие на грозди сизого винограда, и видел изменения Инес ди Сальваре, хладного тела в зимней могиле. Толстяка била дрожь, в паху все налилось. «Страсти, которых мне не укротить», - с горечью вспомнил он. И в сотый раз пожалел о дне, когда пришел к башне Талела Черного, просясь в ученики.
        «Скорняки ловят рыбу по выходным. Солдаты играют в кости…»
        - Ты знаешь заклинания, способные причинить такой вред? - Амброз подошел ближе, взял некроманта за плечо. - Метаморфозы тела, при жизни и после смерти? Без смысла, изменения ради изменений?
        - А ты?
        - Я не знаю, - спокойно ответил королевский маг.
        - Ты, Амброз Держидерево? Ученик Н'Ганги Шутника?
        - Да, я. Понятия не имею. Я даже не представлял, что такое возможно. Единственное сравнение, которое приходит мне на ум - вода. Она принимает любую форму. Заключи ее в самый замысловатый сосуд, набери в горсть, рассей брызгами… Но плоть - не вода. Умом я в силах представить тело, способное к быстрым, а главное, сиюминутным метаморфозам. Но на практике… Так знаешь, или нет?
        - Нет, - Вазак мотнул головой.
        Шапка сползла ему на глаза. Поправляя ее, толстяк обратил внимание, что Амброз пришел на встречу с лошадью. С детской лошадкой-качалкой, выточенной из липы. Маленькая, для годовалого ребенка, игрушка стояла в трех шагах от магов. Боком она прижималась к узловатому стволу арчи, в тени вечнозеленой, курчавой кроны. Резчик постарался на славу - лошадка вышла, как настоящая. Равийский аргамак, дитя беспечных табунов; вот-вот ринется наперегонки с ветром.
        Спросить, зачем Амброзу нужна липовая лошадь, некромант постеснялся.
        - А Талел, твой учитель? Он знает?
        - Спроси у Талела.
        - Боишься?
        - Да, - с ледяным спокойствием ответил Вазак. - Я боюсь рассуждать о том, чего знает, а чего не знает мой учитель Талел. Я боюсь отвлекать учителя пустой болтовней. Поэтому я жив до сих пор. И могу забавлять тебя на морском берегу. Зачем ты звал меня? Посетовать, что мы редко видимся? Предаться воспоминаниям о мертвой Красотке?
        - Поговорить. О разных разностях, не завидуя и не прицениваясь. Так, словно завтра конец света, и все потеряло смысл. Представь, что в конце недели ты умрешь…
        - Не хочу.
        - И все же представь. Подобные мысли отлично проветривают голову.
        Вазак отшатнулся:
        - Это угроза?
        - Прости меня, друг мой, - Амброз развел руками. - Я выбрал неудачный пример. Представь, что в конце недели умру я. Так тебе больше нравится? Мой срок отмерен, и мне хочется напоследок заняться пустяками. Все серьезные дела утратили смысл, а пустяки, знаешь ли, вечны. Помнишь ли ты свое ученичество у Талела?
        - Лучше, чем хотелось бы, - буркнул толстяк.
        - Я тоже помню годы, проведенные при храме Шамбеже. Я был молод, а молодость - пора страстей. Каким образом Талел будил сердца учеников? Не сомневаюсь, что Черный знал множество оригинальных способов…
        - Не твое дело.
        Вазак отвернулся. Толстяк боялся, что лицо выдаст его. Иногда он полагал, что оригинальные способы Талела превращали сердца учеников в козий сыр - ноздреватый, пористый, текущий мутной слезой. Тот сыр, чей запах - удовольствие для знатоков, и вонь для большинства. Искусник Талел был неутомим, орудуя страхом и ужасом, ужасом и страхом. Могилы, откуда несся тихий шепот. Мертвецы, желающие тебя. Крысы с лицами родных и близких. Ласки, от которых выворачивало наизнанку. Пытки, которых ждешь, как праздника. И наступала ночь откровения, когда ученики начинали путать страх с доверием, а ужас с блаженством. Все в мире теряло краски, кроме извращений, обернувшихся счастьем. Фундаментом они ложились под заново возведенную башню души ученика. Ты становился некромантом, и обратного пути уже не было.
        - Не твое дело, - повторил Вазак.
        - А вот я все помню до мелочей, - улыбнулся Амброз. - И не смущаюсь говорить об этом вслух. Н'ганга обращался со мной, как с деревом. Ломал ветки, сдирал кору. Мучил жаждой. Строгал, пилил, рубил топором. Копошился древоточцем в стволе. Долбил клювом дупло за дуплом. Червем грыз мои корни. Не было воспоминания, куда бы не вгрызся Шутник! Он причинял мне боль, и требовал, чтобы я творил чары. «Запоминай! - говорил Н'Ганга. - Запоминай руны и заклинания, пассы и имена! Но в первую очередь запоминай боль и избавление от боли. Восторг, любовь, ненависть. Чувства, которые в тебе. Без них не существует чар…» Знаешь, что он сказал мне однажды?
        - Что?
        - Вся наша магия - чувственная, сказал он. Это страсть, а может ли страсть быть разумной? Заклинания и пассы - для мага это лишь инструмент. Способ восстановить в душе сложный, уникальный сплав чувств, который в итоге рождает волшебство. Пережить его заново, и сотворить чудо. Магия - искусство выстроить требовательный всплеск души. А все остальное делает кто-то другой…
        - Чистая правда, - мимо воли подтвердил Вазак.
        - Пробовал ли ты колдовать всухую, без чувственной подкладки?
        - Да.
        - И как?
        - Никак. Слова и знаки теряют власть. Проще носить воду в решете. Но стоит мне вернуть мертвеца к жизни…
        - Мертвеца?
        - Я говорю о чувствах, испытанных мной в дни ученичества. О чувствах, которые сопровождали мой первый опыт пробуждения трупа, или разверзания могилы…
        Толстяк содрогнулся. Так содрогается любовник, изливая семя; так дрожит смертник на эшафоте.
        - Мертвец восстает в моем сердце, - подвел итог Вазак. - И каждый пасс вновь наливается силой. Помню, Талел водил нас смотреть мистерии храма Митры. Великого бога представлял Дантон XIV, наследник знаменитой актерской династии. Талел сказал, что все Дантоны вот уже который век свято блюдут канон. Их Митры - идентичны. Костюм, движения; тембр и тон. Паузы, жесты. Количество шагов, сделанных навстречу публике. Это бессмертие, сказал Талел Черный. Копируя форму, Дантоны год за годом пробуждают в себе те чувства, которые испытал Дантон I, воплощая божество. Всякий раз музыка их сердец в точности совпадает с исходным оригиналом. Маги и площадные фигляры - родные братья. Учитесь, пока не поздно. «Так что же? - спросили мы, ученики. - Выходит, руны и заклинания на деле не нужны?» Нужны, ответил Талел, и, клянусь, звук его голоса на миг прервался. Наши знания необходимы, но не достаточны. Без чувств они - ничто. Пустое сотрясение воздуха…
        Маги замолчали.
        Внизу тяжко колыхалось море. Вверху набухал влагой купол неба. Два человека стояли между небом и морем. «Мы, маги, встречаемся только по делу, - звучало в их молчании, заглушая шум волн. - Ревность. Зависть. Обида. Почему?» Оба знали, что сейчас они разойдутся в разные стороны, и все станет, как раньше. Если небо и море постоянны, отчего же нам ломать устоявшиеся правила?
        И все-таки…
        - Ты изменился, Амброз, - сказал Вазак. - Ты очень изменился.
        - Да, - кивнул Амброз. - И это меня не радует.
        - У меня тоже есть вопрос к тебе. Позволишь?
        - Спрашивай.
        - Ты хочешь, чтобы я сообщал Талелу о наших встречах. Передавал твои слова. Докладывал обо всем. Почему?
        - Твой учитель - негодяй, - спокойно ответил королевский маг. - Предатель и интриган. Он способен на любую подлость. Такова его природа, и не мне судить Талела. При этом он мудр и рассудителен. Он умеет впитывать и сопоставлять. Я не повернусь к нему спиной, но я доверю ему делать выводы. А главное, Талел Черный - маг до мозга костей. Если он узнает, что магии, которая в нас, грозит опасность… Пожалуй, он единственный, кто станет действовать со всей необходимой жестокостью. Остальные погрязнут в распрях, спорах и взаимной неприязни. Спрячут головы в песок, отложат решение на потом. Талел - оружие. Я хочу, чтобы оружие было острым.
        - Я передам это своему учителю.
        - Обязательно передай. И не забудь сказать, что я считаю его подлецом. Это сильно облегчит нам будущее сотрудничество. Всегда хорошо, если двое почтенных чародеев верно оценивают друг друга.
        - Я ничего не забуду.
        - Вот и славно…
        Дождавшись, когда Вазак уйдет, Амброз подошел к деревянной лошадке. Присел на корточки, положил руку на гриву, сделанную из вьющихся стружек. Прикрыл глаза, беззвучно шепча что-то на странном, шуршащем языке. Игрушка вздрогнула, закачалась вперед-назад. Медленно, с напряжением Амброз вставал, и следом за ним росла лошадь. Тугие мышцы играли под лоснящейся кожей. Ударило в землю точеное копыто. Раздулись ноздри, моргнул темно-лиловый глаз. Равийский аргамак фыркал, готов лететь на край света. Лишь ладонь мага, сросшаяся с гипподендритом - кошмаром конокрадов - тысячей тонких, как волосы, корешков удерживала скакуна на месте.
        Шуршание, в котором с трудом угадывались слова, прекратилось.
        - В путь!
        Одним прыжком Амброз оказался на спине гипподендрита. Конь заржал, вставая на дыбы, и вскоре берег моря опустел.
        3.
        - Осторожней, госпожа…
        Опираясь на руку гвардейца, Эльза выбралась из саней. В дороге ее разморило; сон до сих пор, что называется, висел на кончиках ресниц. Закутав ноги в медвежью полость, сунув нос в пушистый ворот шубки, сивилла задремала, едва сани выехали из городских ворот. Сейчас она безуспешно пыталась вспомнить: что же ей приснилось? Натан с земным диском на плечах? Принц Альберт, обреченный до скончания веков гнаться за рыжей лисой? Король-канатоходец, идущий по струне безумия?
        - Сейчас, госпожа. Прошу вас обождать.
        Вечер спускался с небес на белых крыльях. Сумерки лизали мир, как льдинку. Скрылась из вида деревня, мигая редкими огнями. Растаял тракт, весь, без остатка. Чахлые яблоньки утонули в разлитых чернилах. Подмораживало, иней звезд блестел над головой.
        - Скоро все будет готово для вашего ночлега…
        Харчевня стояла на краю деревни, в ста шагах от поворота дороги. Только что в дверь нырнули пятеро гвардейцев, и в харчевне закипел погром. Первыми на двор вылетели двое лесорубов, так и не успев согреться горячим пивом. У того, что постарше, был разбит, а может, сломан нос, и ярко-красная кровь текла ручьем, заливая бедняге усы и бороду. Следом выполз на карачках голый до пояса забулдыга, разбуженный пинками. Он мотал головой, словно мерин, которого донимает мошкара, и кашлял, сплевывая на снег желто-зеленую мокроту. Пьяница успел добраться до коновязи, когда из харчевни рысцой выбежал, держась за ухо, сельский староста - и с разбегу споткнулся об несчастного, рухнув ему на спину. Сыпля проклятиями, оба возились в сугробе; куча мала вскоре пополнилась новыми людьми. Плюясь зубами, моргая подбитым глазом, хромая и кособочась, все старались убраться подальше от гвардейских кулаков - падали, вставали, ползли…
        Из дверей махнули: чисто, мол.
        - Прошу вас, госпожа…
        Это сон, подумала Эльза. Вот это настоящий, доподлинный сон. Людей выкидывают на мороз ради моего удобства. Бедняг, желавших всего лишь скоротать вечерок, гонят прочь от теплого очага, чтобы я могла без помех отдохнуть под крышей. Пожелай я, и их прирезали бы мне в угоду. Я бы шла по трупам к новой жизни. В собольей шубке, в капоре, отороченном чернобуркой; в мягких сапожках. Ваше величество, благодарю за щедрость!
        - В-ва…
        Сопровождающий Эльзу гвардеец, не говоря ни слова, ударил с носка. Пьяница вернулся в сугроб, где и замер без движения.
        - Зачем? - спросила Эльза.
        Гвардеец пожал плечами. Наверное, он улыбался, но под маской это было незаметно.
        В харчевне уже заново накрывали столы. Хозяин, дрожа от страха, тащил кувшины с медом и вином. Две бабы, молодая и старая - должно быть, жена и дочь хозяина - собирали в мешок битую посуду. Черепки терлись друг о друга с костяным звуком. Вонь и дым ели глаза. Эльза зажмурилась, плача от рези под веками. Сильные пальцы гвардейца взяли ее за локоть.
        - Идите спокойно, госпожа.
        Во тьме и слезах, Эльза сделала пять шагов. Шесть. Семь…
        - Садитесь, прошу вас.
        Она села, уверенная, что упадет на пол. Нет, скамья. Застеленная чем-то мягким. Запах вина, сдобренного чабрецом и душицей. Запах жареной свинины. Запах мужчины: кожа, сталь, войлок. Звуки: бряканье металла, топот сапог, вздохи женщин. Стук зубов хозяина.
        - Пейте вино. Согреетесь…
        - Мне жарко.
        - Хотите снять шубу?
        Сбросив верхнюю одежду, Эльза приняла в руки кружку. Сделала глоток; поморщилась - кислое, жиденькое вино вязало рот. Похоже, гвардеец уловил ее недовольство. Кружка сменилась другой, побольше. Сивилла отхлебнула: мед. Крепкий, сладкий, горячий. Слишком крепкий. Голова закружилась; боясь свалиться со скамьи, Эльза открыла глаза. Напротив сидел гвардеец. Черную маску он стащил вниз, на грудь. Лицо и личина с одинаковым беспокойством вглядывались в сивиллу. Хорош, равнодушно оценила Эльза. Вряд ли записной сердцеед, но хорош. Она не понимала, как в сложившейся ситуации ее хватает давать оценки конвоирам. Чувства притупились, биение жизни рассудок воспринимал глухо, словно из-за скорлупы.
        - Вам лучше без маски, - сказала она.
        Гвардеец засмеялся, встопорщив узкую полоску усов.
        - Вы правы. Скоро я сброшу маску навсегда.
        - Вы уходите в отставку?
        - Из-за вас.
        - Шутите?
        - Ничуть. Позвольте представиться: Клемент ди Гендау. Вашей милостью, и монаршей волей - граф ди Гендау. Ваш будущий супруг, госпожа.
        - Не называйте меня госпожой, - попросила Эльза.
        И вздрогнула: супруг? Мой муж пред людьми и небом? Тюремщик, для которого я раздвину ноги?! Вряд ли он придет ко мне в глухом, темно-зеленом балахоне, с дыркой в причинном месте. Я рожу ему детей. Я буду вышивать на пяльцах. Буду слушать щегла, запертого в клетке. Я никогда не покину замка, если за мной не пошлет король. Темница? О такой темнице женщины тщетно молят богов. В сущности, та же обитель. С одной, ничтожной разницей: здесь я проживу жизнь не человеком, а залогом. Залогом графского титула, залогом благополучия династии…
        - Как мне звать вас? - растерянный, удивился Клемент.
        Глуп, поняла Эльза. Предан, глуп, честен.
        - Не знаю.
        - Женой? Нет, рано. Вашей милостью?
        - Вы сошли с ума!
        - Вы правы. Проснуться графом - от такого можно тронуться. Проснуться женихом красавицы, к которой благоволит его величество…
        - Красавицы? - Эльза указала на струп, коростой покрывший щеку.
        - Да, - твердо сказал Клемент. - Я разбираюсь в ранах. Это сойдет, поверьте мне. Через неделю, или раньше. Потом - мази, притирания… Весной, глядя в зеркало, вы и не вспомните об этой дряни. Я куплю вам тысячу украшений. Вашу янтарную диадему вы со смехом выбросите в канаву. Дешевые побрякушки не к лицу графине ди Гендау…
        - Никогда, - Эльза наклонилась вперед. Пальцы ее вцепились в край столешницы, побелев от напряжения. - Никогда не говорите такого. Слышите? И не прикасайтесь к моей диадеме. Ни днем, ни ночью. Даже если вам покажется, что я крепко сплю, и ничего не замечу. Даже если я буду валяться без сознания. Даже если я стану умолять вас об этом. Вы поняли меня, граф?
        Будущий муж выпрямился. Глаза его сверкнули гневом. Раздулись нервные, тонко очерченные ноздри. У виска задергалась синяя жилка. Отец, и тот не говорил с Клементом ди Гендау подобным тоном. Мужчина уже лежал бы с кинжалом между ребер. Но женщина, слабая женщина; и слова короля: «…ответишь головами всей твоей семьи…»
        - Вы забываетесь, - голос Клемента заледенел. От учтивости не осталось и следа. - И потом, что будет, если я нарушу ваш запрет?
        - Я перегрызу вам глотку.
        - Что?
        - Вы не ослышались. Если вы снимете с меня диадему, добром или силой, я перегрызу вам глотку. Или вам придется убить меня.
        - Это угроза?
        - Я не угрожаю, и не лгу. Примите это, как судьбу, и не задавайте лишних вопросов.
        Челюсть графа отвисла. Кажется, лишь сейчас Клемент начал понимать, что у подарков есть обратная сторона. Припав к своей кружке, он осушил ее залпом. Утер рот тыльной стороной ладони, сдвинул шапку с затылка на лоб. Мальчишка, вздохнула Эльза. Светлая Иштар! Доведись мне выбирать из двух мальчишек, я предпочла бы графу ди Гендау изменника Танни. И вовсе не потому, что влюблена. Танни носил бы меня на руках, но и граф выглядит крепким малым. Танни делился бы со мной последней коркой хлеба, но и граф не оставит свою жену голодной. Любовь? Выгода? Нет, просто сама возможность выбора - редкое счастье…
        - Вы утомлены дорогой, - нашел выход Клемент. Морщины на его лице разгладились, во взгляде читалось понимание. - Вы хотите спать. Я велю отвести вас в самую чистую, самую просторную комнату. Завтра утром мы снова тронемся в путь. Путь до Гендау долог. Вы должны отдохнуть…
        Он зевнул во весь рот.
        - Отдохнуть, да…
        Еще один зевок. Прекрасные зубы, отметила Эльза. Белые, крепкие. Вопреки словам Клемента, ей совершенно не хотелось спать. Зато граф маялся зевотой, рискуя вывихнуть себе челюсть. «Спать… - бормотал он между зевками. - А-а-у… спать…» Изумлена, чтобы не сказать, испугана, Эльза смотрела, как голова будущего мужа клонится все ниже. Глаза Клемента заволок туман. Обмякли широкие плечи. Миг, другой, и граф ди Гендау, ударившись лбом о край стола, захрапел что есть мочи.
        - Что с вами?
        Эльза зря ждала ответа. Она рискнула потормошить Клемента, но добилась лишь того, что граф вскинулся, рявкнул: «По коням!» - и упал обратно. Храп дюжины глоток был ему ответом. Казалось, на тайном языке гвардейцев призыв «По коням!» означал пожелание «Спокойной ночи!». Чувствуя, как ноги делаются тряпичными, сивилла огляделась. Харчевня превратилась в сонное царство. Спали гвардейцы за столами. Спали бабы на полу. Спал хозяин на пороге кухни. Время от времени спящие шевелились, и тогда Эльзе мерещилось, что из досок пола, от грубо сколоченных столешниц, из сучков и волокон древесины к людям тянутся тончайшие, еле заметные нити.
        Темно, подумала она. Сальные свечи против ночного мрака, и битва проиграна. Здесь темно, тени морочат меня; я вижу то, чего нет. Я - маленькая девочка, мне страшно. Вернулось детство: дряхлая бабка Тильда, гомон детворы, сказка про злую чародейку. Злюка усыпила целое королевство, от советников до поварят. Повалившись там, где застало их колдовство, люди ждали, пока в их земли наведается влюбленный принц - и разбудит поцелуем юную королевну. Я не сплю, напомнила себе Эльза. Зачем меня будить? Светлая Иштар, спаси и сохрани; сейчас явится принц, поцелует меня - и все проснутся, а я засну навеки, до скончания времен…
        Она едва не закричала, когда открылась дверь. В харчевню ворвался холодный ветер. Закружил, принюхиваясь - легавый пес зимы. И стих в испуге, кинулся под ноги хозяину - человеку, которого Эльза помнила.
        - Все хорошо, - сказал Амброз, королевский маг. - Вы верите мне?
        - Нет, - призналась Эльза.
        - Напрасно. Позже вы поблагодарите меня…
        Он прошел к столу Эльзы, сел рядом с Клементом ди Гендау. Вздохнув, толчком сбросил графа со скамьи. Не просыпаясь, тот упал под стол и захрапел вдвое громче. В груди и горле Клемента играл целый оркестр: взвизги, свист, клокотание.
        - И так каждую ночь, - сказал Амброз. - Представляете? Он лежит рядом с вами, пьяный, горячий. От него несет вином и чесноком. В Гендау едят чеснок круглые сутки. Он храпит, а вы маетесь до утра. Встаете измученная, вас ломает, глаза красные… И весь день ждете: пришлет за вами король или нет? Глядите вдаль со стены: да или нет? Сидите в нужном месте и ждете. Носите ребенка и ждете… Вы знаете, что Ринальдо - безумец?
        - Да, - кивнула Эльза. - Я его боюсь.
        - Я тоже.
        - Вы?!
        - Это вас удивляет? Да, я маг. Если говорить без лишней скромности, маг не из последних. Я еще не стар. Но я давно перестал быть юношей, который довольствуется сквозняком на обед и обещаниями на ужин. Я люблю удобства. Я согласен оказывать услуги королям, получая за это умеренную плату. И не желаю исполнять прихоти сумасброда, срываться по первому его зову, зная, что в гневе он прикажет сжечь меня на площади…
        - Вас? - усомнилась Эльза.
        - Я в состоянии усыпить малый отряд гвардейцев. Но будь их здесь, к примеру, сотня… С сотней я не справлюсь. Ударьте мага булавой по темени, и вы не отличите чародея от метельщика. Опять же, мир полон доброжелателей. Всегда найдется кто-нибудь из друзей-волшебников, желающих занять мое тепленькое место. Он поможет солдатам взять честного Амброза за кадык. И обеспечит достаточно жаркий костер, чтобы я превратился в дым. Дерево отлично горит, дитя…
        Последние слова Эльза не расслышала. Ее тряхнул озноб, знакомый и опасный. В смутном облаке, что окутало сидящего напротив мага, возникли янтарные отблески. В них таилась беда, но Эльза видела, что беда - чужая. В них таилось спасение, но Эльза чуяла, что спасение - двусмысленное. Фигура Амброза колебалась, очертания множились. Маг принимал самые невообразимые формы, как если бы тело его взбесилось, решая на ходу, кто оно: птица? зверь? урод? Чудовище?! И еще - ноготь. Эльза отчетливо видела мужскую руку - вроде бы Амброзову - и ноготь на мизинце, длинный и черный по краю.
        Она моргнула, и видение исчезло.
        - Хватит обо мне, - решительно сказал маг. - Я желаю вам добра, дитя. Хотите, верьте, хотите, нет, но это так. Я - Амброз Держидерево. Мои силы велики, я знаю исток их, и знаю предел. Ваши силы…
        Он указал на лоб Эльзы, а может, на диадему.
        - Знаете ли вы их исток?
        - Нет, - вздохнула Эльза.
        - Предел?
        - Нет.
        - Вы ими владеете, или они вами?
        - Они - мной. И даже не владеют, а вертят, как щепку в водовороте.
        - Король пошлет за вами, и скоро. Ринальдо не из терпеливых. Он станет требовать от вас чудес. Если в один малопрекрасный день вы не удовлетворите его требований, или чудо покажется его величеству не вполне желаемым… Был случай, когда фаворитка случайно укусила Ринальдо, тогда еще принца, за губу. Кстати, не в первый раз. Говорят, раньше это ему нравилось. И вдруг разонравилось. Ее зашили в мешок с десятком голодных крыс. При дворе шептались, что девушке повезло. Ее предшественнице в горло впустили ядовитую змею.
        - Зачем вы мне это рассказываете?
        - Чтобы вы ясно понимали, что вас ждет. И ушли со мной доброй волей, без принуждения. Да, я не рыцарь на белом коне. Я - чародей на гипподендрите. Но мне жаль вас, дитя, и я не стану требовать от вас чудес. Я всего лишь спрячу вас в надежном месте…
        - Одна тюрьма взамен другой?
        Маг хотел что-то ответить, но Эльза не позволила. Качнувшись вперед, она рассмеялась Амброзу в лицо:
        - И вы меня еще уговариваете? Да я кричу ночью, вспоминая его величество! Я боюсь обмочиться, когда он снится мне! Выстройте мне золотой дворец, дайте в мужья самого Митру - я сменяю дворец на лачугу, а Митру на погонщика мулов, лишь бы никогда больше не встречаться с королем. Заберите меня отсюда! Сделайте так, чтобы король не нашел меня - и я с радостью сдохну у ваших ног…
        - Тихо! - велел Амброз. - Замолчите!
        Вскочив, он прислушался. В ночи ясно звучал топот множества копыт. Ближе, ближе… Раздосадован, Амброз ударил кулаком в стол.
        - Сейчас я разбужу их, - он обвел жестом харчевню, где вповалку спали жертвы его магии. - Вы не увидите меня, дитя. Но отриньте страх. Я буду рядом, я все время буду рядом. При первом же удобном случае я вытащу вас из этой ловушки. Поверьте мне хотя бы потому, что я не бескорыстен.
        Помолчав, он с неохотой закончил:
        - Надеюсь, однажды вы отплатите мне тем же. Выпейте меда!
        - Что?
        - Пейте мед! Быстрее!
        Подчиняясь, Эльза сделала глоток. Голова закружилась так, будто она осушила кружку до дна. В глазах потемнело, а когда зрение снова вернулось к сивилле, Амброз исчез. Вокруг шумно просыпались гвардейцы. Стоял на коленях хозяин, тычась лбом в косяк. Грудами тряпья ворочались у очага бабы. Выбрался из-под стола граф ди Гендау, сжал ладонями виски, бранясь шепотом. Будущую жену он не замечал, целиком поглощен болью, разлившейся в мозгу.
        - Господин граф!
        Дверь распахнулась. В харчевню влетел гонец в ало-зеленой одежде. За его спиной в ночи ржали кони и перекрикивались солдаты.
        - Хвала Митре, успел!
        - В чем дело? - хриплым спросонья голосом каркнул Клемент.
        - Именем его величества! Король повелевает вам вернуться в Тер-Тесет…
        - На ночь глядя? - изумился граф.
        Гонец выпрямился и гаркнул что есть мочи:
        - Без промедления!
        4.
        Факелы в ночи.
        Эй, эй, кто мчится в вихре снега? Шпоры терзают бока усталых, лишенных отдыха лошадей. Позади остались ясли с охапкой сена. Впереди - ночь, тьма, смерть. Вот пал один конь, выбросив седока в сугроб. Вот храпит, качаясь, другой. Пена закипает на губах, судорожно вздымаются бока. В последний миг гвардеец успевает спрыгнуть из седла на землю. Бредет пешком, прочь от четвероногой падали: вперед! вперед…
        - Не останавливаться!
        Визжат полозья. Так визжит девка под насильником. Сани на поворотах грозят опрокинуться. Бежит следом поземка, завивается льняной куделью. Небо ясное, луна полная - моргает желтым, кошачьим глазом, дивится. Куда? Зачем?! Кто в силах приказать человеку ринуться в ночь? Свистит ветер, рвет в клочья охристое пламя. Факельщики обогнали всех, маячат: здесь мы! Дорога укатана до стальной твердости. Осколки льда, намерзшего за вечер - брызгами из-под копыт.
        - За мной!
        Деревья на обочине. Голые, черные, растопырили ветви - не деревья, виселицы. Бросай веревку, вяжи петлю. Есть, где качаться, оставив приятелям земные заботы. Шустрый ельник взбежал на пригорок, укрылся белой косынкой. Шепчется: кто? что? Под мохнатыми лапами - волк. Тощий, ребра торчат. Смотрит вслед, зевает; скалит клыки.
        - Не отставать!
        Ужас грызет сердце Клемента ди Гендау. Свилась дорога в кольцо. В начале - графский титул. В конце - плаха. Жизнь за короля! Вряд ли Ринальдо III приказал верному Клементу скакать обратно, чтобы превратить графа в герцога. Не из тех молодой король. Играет? Как кот с мышью? Дал побегать, порадоваться внезапному счастью - и хвать когтистой лапой! За что, думает Клемент. Чем провинился, государь? Свернуть бы на проселок, удариться в бега по целине… Или плюнуть на монарший приказ? Продолжить путь домой, в горные края Гендау. Высок родной утес, крепок отцовский замок. Запереть ворота, выставить лучников на стены. Придет король, встанет осадой - что крикнешь ему, братец Клемент? Дал ты мне жену, твое переменчивое величество. Возвысил, обласкал. Радовался я, благодарил, руку целовал. А как решил низринуть от щедрот твоих, так я в мятежники подался. Титул от тебя взял, а меч палача - нет, не приму, уж прости дурака за откровенность. Такова честь моя, такова преданность…
        - Вперед!
        Ужас точит душу Эльзы Фриних. Разум тонет в догадках, задыхается. Где ты, друг-обморок? Медлит, смеется с издевкой. Жарко под медвежьей полостью, жарко в собольей шубке; жарко, страшно, безнадежно. Отбросить бы диадему во мрак, да так, чтобы в жизни не сыскать! Тони, янтарь-яйцо, в снегах… А самой - зверем, кошкой, вороной - в зимнюю темноту. Навсегда, без остаточка. И не вспомнить: кем была, кем стала. Мерзлым трупом под елкой, волчьей добычей в чаще; безумной нищенкой по селам… Так, чтобы в час смерти одно лишь тело боялось, дергалось, сучило ногами. А рассудок с его страхами останется за спиной, под полозьями саней.
        Король станет требовать от меня чудес, думает Эльза. Так сказал маг. Если я не удовлетворю его прихоть, или чудо покажется его величеству сомнительным… Мешок с голодными крысами, сказал маг. Змея в глотку. Свернувшись в комочек, еле живая от тряски, Эльза Фриних молится о чуде. Знать бы еще, о каком…
        - Не отставать!
        А по бездорожью, где не пройти ни лошади, ни человеку, в броске копья от гвардии и саней, летит на бешеном гипподендрите Амброз Держидерево, и ужас пожирает королевского мага заживо. Быстр липовый скакун. Стук его копыт - шорох листвы. Дыхание - шепот ветра в кустарнике. Путь - везде, где есть твердь и влага. Без звука, как корни растут, бьют копыта куда придется. Прожигают насквозь твердую корку наста. Остается за гипподендритом цепочка проталин-колодцев, и дышит оттуда черное, рыхлое, весеннее. Расступаются деревья, пропускают своего. Давно бы обогнал чудо-конь отряд Клемента ди Гендау, да седок не велит.
        Горбится седок, губы кусает.
        Это мнительность, думает Амброз. Я здоров. Я сам придумал беспощадную, злую болезнь. Из пальца высосал; вызвал, словно демона, из преисподней. Я прислушиваюсь к себе, как лютнист к инструменту. Присматриваюсь, как охотник к зарослям. Ищу беду там, где ее нет; ищу и нахожу. Убеждаю себя: все в порядке! - и хоть ночью, хоть днем мне мерещишься ты, Красотка. Кошмар плотских метаморфоз, при жизни и после смерти. Инес, я боюсь, что кончу тем же. У меня трясутся руки, когда я думаю об этом. Слышишь? Я разговариваю с тобой! Ответь мне: да или нет? Я больше не могу гадать и сомневаться…
        Это оружие, думает Амброз. Оружие против нас, магов. Если все-таки да, и я обречен - это оружие. Кончина Красотки, мое бессилие, испытанное дважды… Ничтожества, жалкие людишки, сивилла и безродный служка - они сами не знают, что делают. И вот ученица Симона Пламенного превращается в бесформенный комок страданий. А ученик Н'Ганги Шутника ест себя поедом, обмирая от страха перед будущим. Если даже я приму это оружие в свои руки, завладею им - я могу не успеть. Знание требует времени… Много ли его у меня осталось? Великий Митра, это конец магии! Если есть иная магия, доступная кому угодно; иное волшебство, рядом с которым мы, чародеи, превращаемся в чудовищ…
        Сто лет, думает Амброз. Хорошо, двести. И мы вымрем в мучениях, от вида которых обмочит штаны матерый палач. В могилах - и там мы не найдем покоя, извиваясь и трансформируясь. А мир захватит магия новая, бессмысленная. Ею станет управлять кухарка и плотник, шлюха и мясник. О да, они будут помнить нашу смерть. Наш исход, наше проклятие. Их будет трясти от этих воспоминаний, они детям и внукам сто раз закажут идти в маги…
        Кто мне поверит, думает Амброз. Братья по Высокому Искусству рассмеются мне в лицо. Я и сам бы еще вчера… Гордыня. Уверенность в своих силах. В том, что мы справимся с любой напастью. Как я сказал Вазаку? Ревность. Соперничество. Зависть. Злорадство. Обида. Так устроен мир, ответил он. Я потеряю уважение коллег, превращусь в изгоя. Еще бы! Признаться в слабости. Объявить себя мнительным трусом. Где доказательства, спросят они. И будут, в сущности, правы. Сперва я должен заполучить Око Митры и янтарную диадему, Циклопа и сивиллу. Выжать их досуха, как поломойка - тряпку. Узнать все, что можно; понять остальное…
        Я боюсь, думает Амброз. Я боюсь не успеть.
        Луна глядит на него с неба.
        5.
        - Чш-ш… не бойся, мой золотой…
        Все повторяется, вздрогнула Эльза. Все повторяется, только на этот раз я умру. Стоя на пороге спальни принца, измученная дорогой и бессонницей, она еле держалась на ногах. Круг замкнулся, двери захлопнулись за спиной. Сивилле было жарко, как в пекле. Струйки пота, мерзко щекочась, текли по спине, вдоль хребта. У копчика они собирались в горячую лужицу. На висках, вцепившись когтями в обруч диадемы, сидели два дятла-невидимки. Птицы долбили без устали. От каждого удара Эльзу качало из стороны в сторону. Падай, советовали единороги на шпалерах. Ложись, скрипел шкаф-секретер в углу. Иди к нам, квакали кресла-жабы. Нет, ко мне, возражала кровать под балдахином.
        К нам.
        На кровати, забившись в угол, сидел король. Как есть, в камзоле, в сапогах; с кинжалом на поясе. Обеими руками он прижимал к себе сына. Ринальдо обхватил мальчика с такой силой, словно пытался закрыть собой от целой армии врагов. Лицо принца Альберта возвышалось над отцовским плечом. Синяки под глазами, взгляд затравленного зверя; черты заострились от усталости, как у покойника. Должно быть, объятия короля причиняли Альберту боль, но принц терпел. Он был жив-здоров, хотя измучен не меньше Эльзиного. Можно было ставить медяк против сокровищ Махмуда Равийского, что этой ночью принц и сон ходили разными дорогами.
        - Чш-ш… я спасу тебя, родной мой…
        Принц шевельнул сухими губами, желая что-то сказать, и не смог. Хирургические инструменты успели убрать из спальни, но призраки их, казалось, остались тут навсегда. Сталь, лезвия, крючки - все, чем режут и расчленяют. Эльза чувствовала, как они впиваются в ее тело, душу, мозг. Это бред, беззвучно шептала она. Это кошмар. Сейчас он развеется…
        - Где эта тварь? - заорал король. - Почему ее нет?!
        - Я здесь, - шепнула Эльза, ни на миг не усомнившись, что речь идет о ней. - Я здесь, ваше величество… Вы посылали за мной?
        Кровать взвизгнула. Вихрем, отбросив сына на подушки, король слетел на пол - и кинулся к гостье. Кулак Ринальдо с сокрушительной силой ударил в косяк двери, рядом с головой сивиллы. Всхрапнув по-лошадиному, король облизал кровь с разбитых костяшек. От Ринальдо несло потом и безумием. Щеки в сизой щетине, губы искусаны, между зубами застряли волокна мяса - от королевской улыбки бросало в дрожь.
        - Наше сокровище, - сказал король. - О, как мы счастливы…
        И указал на принца:
        - Объяснитесь!
        - Я… я не понимаю, о чем вы… - начала было Эльза.
        Пощечина швырнула ее на колени.
        - Не понимаешь? - ласково спросил Ринальдо.
        - Нет…
        - Так взгляни и пойми!
        На грани обморока, чувствуя, как из-под струпа, содранного монаршей дланью, сочится липкая жидкость, Эльза уставилась на принца. Мальчик корчился в забытьи. Оставленный отцом, он сразу заснул, и видел недоброе. Дар отказывал, видения медлили; Эльзе чудилось, что она бредет по болоту, до пояса в густой жиже…
        …Рыжий росчерк на снегу. Петляй, глупая тварь! Обледенелый склон бросается навстречу. Копыто с хрустом проламывает наст, ныряет в скрытую под ним рытвину…
        - Охота, - прохрипела Эльза. - Лисья охота.
        - Неужели?
        В голосе Ринальдо сквозила убийственная ирония.
        - Охота, ваше величество. Как в прошлый раз.
        - Как в прошлый раз…
        Он плачет, с изумлением поняла Эльза. Не утирая слез, король опустился рядом с ней; сел на ковер, скрестив ноги. «Охота, - бормотал Ринальдо. - Будь она проклята, эта охота! И ты будь проклята, сокровище… Если наш мальчик обречен на проклятие, почему ты должна жить, как ни в чем не бывало?» Качнувшись вперед, он привалился лбом к Эльзиному плечу, и сивилла, плохо соображая, что делает, обняла короля. Так мать обнимает плачущего ребенка.
        - Вчера утром, - шепот Ринальдо жег сивиллу огнем. - Наш мальчик рубился с Гуннаром. Во дворе, на снегу. О, он был прекрасен! Было холодно, наш мальчик разгорячился… Я сам ел снежки в детстве. И ничего! После обеда у принца заболело горло. Начался слабый жар. Лекари заверили нас, что это пустяки. Что в скором времени жар пройдет. Принца напоили горячим молоком с медом, уложили в постель. Жар усилился, и вдруг исчез. Наш мальчик выздоровел. Горло больше не болело… Ты рада, сокровище?
        - Я счастлива, государь.
        - Счастлива?
        От толчка Эльза опрокинулась на спину. Ринальдо возвышался над ней: гневный, страшный. Ладонь закаменела на рукояти кинжала. Впору было поверить, что выздоровление сына, в одночасье избавившегося от простуды, является для короля величайшей горестью в мире.
        - Боги, вы слышите? Митра, мощный владыка! И ты не поразишь ее молнией? Эта тварь счастлива! Светлая Иштар! Ты не покараешь ее проказой? Не набьешь червями ее нутро? Она счастлива, и дерзко заявляет нам об этом…
        Клинок до середины выдвинулся из ножен.
        - Король хотел видеть меня?
        В дверях стоял Амброз. Лицо мага оставалось невозмутимым. Казалось, принц, вздрагивающий во сне, сивилла, трясущаяся от ужаса на полу, и его величество, схватившийся за кинжал, были самым обыкновенным зрелищем для Амброза Держидерево. Не знай Эльза, что маг проделал тот же путь, что и она, что зимняя ночь была его верной, холодной спутницей - сивилла поверила бы, что гонец явился в башню чародея, когда тот сладко спал в тепле и покое.
        Она не знала, что маг - натянутая тетива. Что стрела готова отправиться в полет. Твердо уверенный, что король вызнал про его намерение похитить сивиллу, что приглашение во дворец - западня, где предателя ждут пытки и казнь, Амброз был готов к бою. Не всякие силки удержат мага, одержимого страстным, могучим желанием - любой ценой заполучить вожделенную добычу. Причину своей болезни, надежду на спасение - последнюю сивиллу Янтарного грота.
        - Да, наш драгоценный Амброз. Мы посылали за тобой.
        Сталь вернулась в ножны.
        - Я готов служить моему королю.
        - Что ж, послужи, - спокойствие вернулось к Ринальдо. От этого спокойствия хотелось бежать на край света. - Верой и правдой, да. Ты слышал, что наш сын заболел?
        - Да, сир. Я также слышал, что болезнь не угрожает жизни его высочества. Воспаленное горло еще никого не убивало. Мальчишки простужаются сто раз за зиму…
        - Воистину, ты кладезь мудрости. Ты ел снег в детстве?
        - Нет, сир.
        - Ты был благоразумен? Берег горло?
        - Я провел детские годы в обучении у Н’Ганги Шутника. При храме веселого бога Шамбеже. В джунглях Ла-Ангри не бывает снега, сир. Зимой там идут дожди. Я бы сказал, ливни, сир.
        - Дожди, - повторил король. - Закрой дверь, я не хочу, чтобы нас слышали. У дворцовых коридоров растут уши сверху донизу. Закрой, говорю!
        Амброз подчинился. Пользуясь мигом передышки, Эльза снова повернулась к принцу. В затылке ударили молоточки, боль в ободранной щеке усилилась. Странным образом это помогло сивилле сосредоточиться. Она даже услышала, как вдали, за холмами времени, трубят рога и лают собаки…
        …Рыжий росчерк на снегу. Обледенелый склон бросается навстречу…
        Ничего нового. Лисья охота, и все.
        - Ты чуешь след магии? - спросил король.
        - Нет, сир, - маг был краток.
        - Подлой магии? - настаивал Ринальдо. В щель между неплотно задернутыми шторами сочилось утро, обволакивая короля слабым, жемчужно-серым сиянием. - Отвратительной? Направленной против нашего потомства? Против рода государей Тер-Тесета?!
        - Нет, сир.
        - Ты лжешь! О, Амброз! Если ты скрываешь правду от нас…
        - Я честен перед вами, сир. Здесь нет и следа магии…
        - Ложь!
        - Возможно, если вы расскажете мне, что произошло…
        - Мы расскажем, - выхватив кинжал, король что есть сил метнул его в стену. Пробив шпалеру, острие лязгнуло о камень. Кинжал повис рукоятью вниз, увязнув в плотной ткани. - О, мы расскажем все, как есть! Наш сын излечился от простуды. Слышишь, Амброз! Излечился! У него нет жара! Его горло больше не болит! Принц здоров, гори весь мир огнем!
        - Это же прекрасно, сир?
        - Да, но он собирается на охоту! На охоту, которая едва не лишила его ноги!
        Забыв о маге и сивилле, Ринальдо бросился к кровати. Схватил сына в охапку, прижал к себе, бормоча: «Чш-ш… я спасу тебя…» Альберт продолжал спать. Сейчас его не вырвал бы из забытья и гром сражения. Мальчик лишь тихонько стонал, обмякнув в руках отца мокрой ветошью.
        - Тихо, тихо… я с тобой…
        Это не память, содрогнулась Эльза. Светлая Иштар, прости дуру! Я считала, что принц заплатил за ногу частицей памяти, и ошибалась. Не разум, но плоть! В миг опасности, когда телу угрожает очередная напасть, Альберт становится прежним, каким был перед отъездом на охоту, а значит, здоровым. Рана, горячка, простуда… Неужели принц обречен навеки остаться мальчишкой? Человек не может прожить жизнь без болезней, ран, телесных повреждений. Вывихнул стопу - вернулся в детство, собираешься на охоту. Подхватил лихорадку - вернулся в детство, собираешься на охоту. Маешься животом, переев жареной рыбы - детство, охота… Это не размен! Это бессмертие! Вечная жизнь, и трудно придумать что-нибудь хуже такой вечности.
        - Что я натворила? - забывшись, вскрикнула сивилла. - Казните меня, ваше величество!
        - Казнить? - переспросил Ринальдо.
        Голос его пустил петуха и сорвался в хриплый бас, как у подростка, становящегося мужчиной. Опустив сына на подушки, король двинулся к сивилле. Он шел, словно по хрупкому льду, готовому проломиться в любой момент.
        - Я с радостью лягу под топор палача…
        - О нет, сокровище! Ты будешь жить. Ты спасешь нашего мальчика. Спасешь до конца сегодняшнего дня. А если нет… Ты будешь умолять о палаче. Рыдать кровавыми слезами, корчиться от желания умереть. Уж поверь мне, ты заплатишь с лихвой. Ты и твой янтарь…
        Рука короля метнулась атакующей змеей. Схватив диадему, Ринальдо сорвал ее с головы сивиллы - и с силой безумца запустил в окно. Ударившись о шторы, диадема сползла на ковер. Кошачьим глазом моргнул янтарь. Расхохотавшись, король обернулся к Эльзе - и отступил на шаг, услышав клокочущее рычание.
        На него смотрел зверь.
        6.
        Амброз опоздал.
        Маг ждал чего угодно, но не этого. Он был готов противостоять королю, страже, другому чародею, нанятому для Амброзова ареста. И вот - ожидания вывернулись наизнанку. Даже в кошмаре, навеянном испарениями ада, он не смог бы представить кроткую сивиллу в облике дикой кошки. Посягни Ринальдо на честь или жизнь Эльзы, и сивилла - Амброз был уверен в ее слабости! - с покорностью овцы, бредущей под нож, приняла бы любое надругательство. Таким людям проще умереть, чем сопротивляться.
        Но Ринальдо посягнул на янтарь.
        С пола, броском, сделавшим бы честь горному барсу, Эльза прыгнула на грудь Ринальдо. Пальцы ее вцепились в ткань камзола, ноги кольцом обхватили талию молодого короля. Казалось, сивилла сгорает от страсти. Качнувшись под ее тяжестью, едва не упав, Ринальдо отступил на шаг. Рука короля шарила у пояса, натыкаясь на колени и бедра женщины. Он искал кинжал, забыв, что минуту назад сам же и выбросил оружие. Там, где трактирный вышибала без колебаний ударил бы кулаком, сын Фернандеса Великолепного желал взяться за клинок, и это было последней ошибкой его величества. Эльза резко качнулась вперед, будто в поцелуе. Зубы ее впились в шею короля; мотая головой, сивилла вырвала кусок плоти. Яремная вена лопнула, ручьем хлынула кровь. Рыча, Эльза снова вгрызлась в глотку жертвы. Король упал на колени, запрокинулся назад, так, что хребет отозвался громким хрустом - и лег на бок, сжимая сивиллу в объятиях, как раньше сжимал сына.
        Ковер под ними быстро пропитывался кровью.
        - Отец!
        Принц Альберт уже не спал. Что разбудило его? - рык Эльзы? Чутье на опасность? Так или иначе, потомок многих поколений воинов, он прямо с кровати бросился на сивиллу. Возможно, мальчик справился бы с женщиной, но со зверем он справиться не мог. Вслепую Эльза отмахнулась, ногти ее прочертили борозды на левой щеке принца, задев глаз. Альберт схватился за лицо - судя по всему, глаз был поврежден не на шутку. И рухнул рядом с отцом, потеряв сознание. Ринальдо содрогался в предсмертных конвульсиях - так идет на спад приступ падучей. Тело принца била мелкая дрожь - так вибрирует струна. Оставаясь на месте, Амброз видел, что глубокие царапины затягиваются, возвращая щеке ребенка первозданный облик. Маг не сомневался, что и с глазом не случится беды. Проклятие янтаря действовало, восстанавливая принца по былому образцу.
        Охота, понял Амброз. Придя в чувство, бедняга не вспомнит ничего, кроме того, что собирается на лисью охоту. Простуда, выздоровление, бессонная ночь, убийство отца - все покроет мгла забвения. Зато венценосный отец принца - о, Ринальдо лишился памяти навсегда, памяти и жизни…
        На четвереньках, выпутавшись из хватки мертвеца, Эльза побежала к окну. Схватила диадему, довольно урча, лизнула медовое яйцо. Лицо ее, похожее на лицо людоеда в конце трапезы, исказила гримаса. Трясущимися руками сивилла надела украшение на голову; встала, шатаясь. Взгляд ее - разумный, кипящий от паники - уперся в Ринальдо, который лежал без движения, свернувшись в позе зародыша, в принца, откатывающегося все дальше в прошлое.
        - Это я? - шевельнулся окровавленный рот.
        И Амброз принял решение.
        - Нет.
        - Врете!
        Сивилла беспрестанно облизывала губы, чмокала, прислушиваясь к ощущениям. Медный привкус говорил ей о том, во что Эльза не могла, не желала поверить.
        - Это принц, - Амброз указал на мальчика. - Король сорвал с вас диадему, и вы утратили разум. Забились в угол, начали скулить. Ринальдо взбесился; думаю, он убил бы вас. Я хотел вмешаться, но принц успел первым. У парня доброе сердце… Он пытался оттащить отца, кричал что Ринальдо позорит весь их род. Король в бешенстве ударил сына, и его высочество не стерпел. Сил у мальчика не слишком много, зато зубы острей, чем у крысы. Сами видите…
        - Ложь, - без уверенности повторила Эльза.
        - Как угодно, - маг пожал плечами. - Можете принять вину на себя. Вас казнят, тем дело и кончится. Хотите умереть героиней?
        - Я хочу спасти мальчика!
        - Спасти? От чего? Кто тронет своего владыку? Какой суд отважится вынести приговор королю? Если вы забыли, в их роду испокон веку принят такой переход короны. Ни один человек в Тер-Тесете не удивится, узнав, что вчерашний принц стал Альбертом V, прикончив отца. Рановато? Об этом посудачат на улицах, и перестанут. Дитя, вы слишком наивны. Что полагается говорить в подобных случаях?
        - Что?
        Эльза была на краю обморока. Заранее выпуская корни, Амброз приблизился к отцу и сыну, мертвому и живому. Брезгливо, словно падаль, ткнул носком сапога в бок Ринальдо. Присев на корточки, взъерошил волосы бесчувственному принцу.
        - Король умер! - сказал маг. - Да здравствует король!
        Глава вторая
        Барьер крови
        1.
        «…многообразие их форм поражает и приводит в растерянность. Можно было бы предположить, что копиисты слишком вольно обошлись с оригиналами, но и Дарио Серебрянка, и Донатас Костерук славятся скрупулезностью. В этом легко убедиться, глядя на другие их работы. Да я и сама видела часть оригиналов, и могу с уверенностью сказать…»
        Сын Черной Вдовы впервые читал записи Красотки. Пока Инес была здорова, она охотно делилась с Циклопом плодами своих изысканий. Забиралась с ногами в любимое кресло, укрывалась пледом из верблюжьей шерсти, словно погружаясь в воды теплого моря, и начинала говорить. В памяти Циклопа всякий раз всплывал полустершийся образ матери. Как ни старался, он не мог вспомнить ее лица. Только ласковые руки, зыбкий, туманный абрис - и голос. В детстве мать по вечерам рассказывала им с сестрой сказки… То, о чем говорила Инес, тоже походило на сказку. Но если мать понимала даже маленькая Нитта, то смысл речений Красотки ускользал. Когда Инес заводила «ученые беседы» с гостями-чародеями - те глядели на хозяйку с изумлением, и не крутили пальцем у виска разве что из вежливости. Со временем, конечно, привыкали. Главное - идеальная настройка жезла. Умеет, однако! А завиральные идеи…
        Пусть тешится.
        Циклоп не пытался вникнуть и понять. Он слушал - и верил. Голос Красотки завораживал его, уносил в жутковатые дали - в эпоху, когда мир всецело принадлежал Ушедшим. Мы изменяем форму предметов снаружи, применяя силу, говорила Красотка. Жар горна, молот, мускулы кузнеца - и кусок железа превращается в меч. Вода или ветер вращают мельничный жернов, и зерно становится мукой. Руки пекаря делают из муки тесто; огонь печи превращает тесто в хлеб. Ушедшие действовали изнутри. Они изменяли саму суть вещей и существ, используя силы, которые мы зовем магией. Наша магия в сравнении с их искусством - огонек свечи рядом с проснувшимся вулканом…
        Умаявшись за день, Циклоп засыпал на кушетке под речи Инес. Наутро Красотка притворялась обиженной. Циклоп отшучивался: молодая, а ворчишь, как старуха. Знал бы ты, сколько мне лет, смеялась Инес. Ладно, так и быть. Натаскай воды в лохань - и будешь прощен.
        Иногда же на Циклопа, напротив, накатывала похоть. С плотоядной улыбкой он подкрадывался к Красотке, увлекшейся выкладками, и нес ее в спальню. Надо же, смеялась Инес, обвивая его шею руками. Тебя возбуждают Ушедшие? Ты любишь чудовищ? Я люблю тебя, шептал Циклоп. Ты - мое чудовище. Извращенец! - возмущалась Инес, выворачиваясь из-под Циклопа и оказываясь сверху. Она любила - сверху, и не только в постели.
        Потом у Красотки начались изменения, и обоим стало не до постельных утех. Пока могла, Инес продолжала изыскания. Как же она жалела, что не успела посетить Янтарный грот!
        Я пойду туда, сказал Циклоп Симону, заворачивая тело Инес в покрывало. «Надеешься получить ответы?» - спросил Пламенный. Не знаю, пожал плечами Циклоп. Инес убили метаморфозы. Янтарный грот тоже меняет людей. Быть может…
        Что влекло его в грот? Чувство вины? Жажда знаний? Или нечто, подобное зову, о котором он давно забыл? Зов Черной Вдовы с годами угас. Став Циклопом, Краш больше не стремился вернуться в Шаннуран. Черная Вдова являлась ему в снах молчаливой тенью.
        «Когда умерла Красотка, я вновь ощутил знакомый порыв. Впрочем, теперь меня влекло не в Шаннуран. Неужели Инес заняла в моей душе место Черной Вдовы?! Направила в грот, до которого не успела добраться при жизни? Нет, это плод больного воображения. Инес умерла, мы сожгли ее тело. Янтарный грот перестал существовать, так и не раскрыв своих тайн. Янтарное яйцо утеряно вместе с последней сивиллой. А я - часть наследства Инес. Имущество, ходячая вещь. Впору удавиться, облегчив дележ стервятникам-чародеям….»
        Но в ушах Циклопа до сих пор звучали слова Симона:
        «…либо Красотка все еще жива.»
        Безумная, отчаянная надежда билась в словах мага птицей, угодившей в силки. В это невозможно было поверить. Циклоп видел, как тело Красотки обратилось в пепел: серый, легкий. Последняя метаморфоза Инес. Или все-таки не последняя?!
        - Как? - хотел крикнуть Циклоп. - С чего ты взял?
        Он промолчал. А Симон развел руками: «Не спрашивай!» - и, сгорбившись, вышел из комнаты. Провожая старца взглядом, Циклоп вспоминал перстень и кристалл. Перстень Газаль-руза шарахнул его синей молнией. Кристалл зазвучал в его руке, как звучал раньше в руках хозяйки.
        Почему?!
        «До утра я, как безумец, носился по этажам, хватая кристаллы, перстни, жезлы… Запрет был не властен надо мной! Бери, что хочешь. Словно я вдруг сделался хозяином имущества Инес. Неужели она все-таки успела написать завещание? И завещала все мне? Но почему завещание подействовало лишь сейчас, после сожжения тела?»
        Циклопу чудилось: его голова пухнет, как во время лечения Симона. Набухают жилы, оплетающие Око Митры, кровь жаркой волной грохочет в висках. Череп готов лопнуть, извергнув наружу кипящее содержимое. Разгадка вертелась вьюном, не даваясь в руки. Цветные кусочки смальты отказывались сложиться в мозаику. Янтарный грот. Метаморфозы. Ушедшие. Красотка говорила:
        «Они изменяли саму суть вещей и существ…»
        Библиотека встретила его запахом растрескавшейся кожи и пыли древних фолиантов. И еще - мускуса. Сын Черной Вдовы вздрогнул. Этот запах встретил его двадцать лет назад, когда он забрался в окно башни, мечтая завладеть Оком Митры. Несчастный, ты получил то, чего хотел. Помнишь, ты счел содержимое библиотеки хламом. Что скажешь сейчас?
        - Скажу, что я был тупым болваном, - пробормотал Циклоп. - В моем возрасте поздно умнеть. Но я попробую.
        Футляры со свитками - сафьян, медь и дерево. Инкунабулы с бронзовыми скрепами, запертые хитроумными замками. Дюжина пухлых тетрадей в переплетах из телячьей кожи. Циклоп дотянулся до верхней тетради, сдул пыль. Переплет был приятным на ощупь. Он показался Циклопу теплым, живым.
        Письменный стол стоял у окна. На столе - чернильный прибор из бронзы: колодезный сруб с воротом. К срубу, отдыхая, привалился старик с двумя ведрами. В колодце отсвечивали чернила, стариковские ведра были доверху наполнены песком для присыпки. За колодцем, рощицей диковинных деревьев, торчали гусиные перья. Колодезный ворот представлял собой хитроумный механизм для их очинки. Кажется, миг - и в библиотеку скользнет Красотка, без церемоний сгонит Циклопа с любимого кресла, обмакнет перо в колодец…
        За спиной скрипнула половица. Циклоп дернулся, едва не уронил тетрадь. Никого. Половицы рассохлись, вот и скрипят, жалуясь на жизнь.
        Вздохнув, он раскрыл тетрадь.
        «…многообразие сбивало меня с толку. Я была уверена, что ряд рисунков изображал Ушедших. Но как вычленить нужные, отсеяв изображения иных существ? Как разобраться в феерическом буйстве форм? Ответ подсказало мое собственное тело. Око Митры, Король Камней - несомненное наследие Ушедших. Под его воздействием мое тело начало меняться. Но разве могли Ушедшие, создавая Око, не учесть подобную опасность?
        Ответ оказался прост. Как я не видела его раньше?! Метаморфозы плоти не являлись для них опасностью! Ушедшие не имели постоянного облика, изменяя тела по своему усмотрению! Для них это было так же естественно, как для нас - сменить шубу на плащ. Вот почему их изображения - разные! В поисках подтверждения своей догадки я заново пересмотрела коллекцию рисунков. Теперь я искала не различия, но сходство. Общий абрис, зачастую - единственный глаз, похожий на огромный кристалл… Не отсюда ли пошли легенды об гигантах-циклопах? Искаженная веками, людская молва придала „циклопам“ человекоподобный облик. Природное свойство людей: очеловечивать чуждое. Это же свойство сыграло злую шутку и со мной. Пытаясь понять Ушедших, я мимо воли наделяла их нашими качествами и устремлениями…
        Я отвлеклась. Иногда формального сходства отыскать не удавалось. Но даже в копиях древних рисунков чувствовался общий стержень, смысл которого я не в силах выразить словами. Это всё были существа единой расы! Увы, метаморфозы плоти, естественные и безболезненные для Ушедших, для нас - мучительны и гибельны. Тело - наше проклятие и приговор. Я не знаю, сколько мне осталось…»
        Белые языки поземки за окном облизывали могильный холм. Зима заметала следы, но небо скупилось, швыряя вниз жалкие подачки - горсти снежной крупы. На темной земле оставались причудливые разводы: письмена Ушедших, способные свести человека с ума.
        «Я знаю, что убило Красотку, - размышлял Циклоп. - Однако новое знание не приближает меня к цели. Изменчивость природы Ушедших; древний артефакт, передавший Инес часть их свойств… Все это не объясняет, почему наследство Инес послушно мне. Быть может, ответ скрыт во мне самом? В Оке Митры, вросшем в мою плоть? Как заставить говорить проклятый камень? Я готов расколоть себе череп, если это даст ответ…»
        Он не знал, как сумел излечить Симона в первый раз. Когда старец, едва живой, волоча каменеющую руку, заявился в башню Красотки - маг не узнал повзрослевшего мальчишку. Зато Краш-Циклоп на всю жизнь запомнил мага, вставшего между ним и демоном. Увидев Симона вновь, он страстно захотел помочь умирающему чародею. Тогда Око Митры ожило впервые.
        «Я действовал по наитию. На опаляющем желании, на вере, не имеющей объяснений…»
        Что еще? Перстни и жезлы, принесенные для настройки. Он очень хотел этому научиться - и ощутил вибрации, уловил диссонансы и сбои. А ведь у него никогда не было музыкального слуха! Еще - Янтарный грот. Медовые волны, разум мутится; из глубин естества исторгается вопль:
        «Хватит! Прекрати!»
        Желание? Снова - отчаянное желание. Крик души. Спасти Симона. Выучиться искусству Инес. Остановить напор требовательного янтаря… Чувство на грани исступления - и Око Митры откликается на зов?
        Циклоп уставился в окно, собираясь с мыслями.
        «Чего я хочу? Вернуть Инес к жизни? Сделать так, чтобы проклятые маги оставили меня в покое? Ты, сукин сын - давай, захоти чего-нибудь! Так, чтобы разум не вступал в борьбу с чувствами. Не в силах? Шторм души разбивается о рассудочное осознание невозможности? И ты еще мечтал повелевать Оком Митры?! Ты, не способный совладать даже с самим собой?»
        Свет за окном изменился. Крупа перестала сыпать, поземка улеглась. Исчезли белые разводы, исчертившие могильный холм. Влажная земля парила, оттаивая. Откуда взялась оттепель? Кажется, на какое-то время Циклоп выпал из реальности. Рассудок помутился от перенапряжения, или он позорно заснул. Все ли по-прежнему в библиотеке? Стол, колодец-чернильница, рощица гусиных перьев. С минуту Циклоп тупо смотрел на собственную руку, пальцы которой сжимали очиненное перо. На указательном темнело фиолетовое пятно.
        Чернила. Свежие.
        С пальцами было что-то не так. Но взгляд Циклопа, словно магнит - железо, уже притянула к себе тетрадь. Он точно помнил, чем заканчивались записи Инес: «Я не знаю, сколько мне осталось…» Дальше шли чистые листы. Теперь же, после отступа, на пергамент легли еще три абзаца. Знакомый почерк - наклон вправо, стремительные росчерки «поперечин», небрежные завитушки… Циклоп пригляделся. Да, почерк тот же, но более размашистый, чем на предыдущих страницах; обводы букв слегка дрожат.
        Казалось, Инес взялась за перо после долгой болезни.
        «…я ошибалась! Изменения плоти - следствие. Результат особых свойств разума, которыми обладали Ушедшие. Мы, маги, подобны им, но бесконечно ущербны в сравнении с прежними владыками земли. Око Митры пыталось сделать меня Ушедшей, вернуть „утраченные“ возможности, которыми я никогда не обладала. В том числе - способность к метаморфозам плоти.
        Король Камней хотел вылечить меня!
        Дайте ребенку нож - и он порежется. Вручите меч дураку, и он рассечет себе ногу. Дикарь, не знающий огня, обожжется, сунув руку в костер. Око Митры даровало мне талант, которым я не умела пользоваться. Метаморфозы корежили мое тело, а я не знала, что с этим делать. В итоге „лечение“ убило „больную“. Полагаю, огонь изменений продолжил терзать мой труп - так горит забытый костер, пока дрова не обратятся в золу…»
        Буквы расплывались перед глазами. Плачешь? - спросил себя Циклоп. Когда ты плакал в последний раз? Глупец, ты хватаешься за соломинку. Ты сам написал эти строки, имитируя почерк Красотки. Если тебе расколют голову, перед смертью ты должен поблагодарить избавителя…
        Он смотрел на свои пальцы, и глупо улыбался. Тонкие холеные пальцы. Гладкие, длинные ногти, чуть заостренные на концах. Знакомые; чужие. Женские. На указательном - пятно от чернил. Инес всегда была аккуратна, она бы ни за что не запачкалась. Ты - не Инес…
        - Господин Циклоп!
        Он обернулся, пряча руки за спину. В дверях мялся изменник Натан. Глаза у парня были - по медяку каждый. И без разницы, что левый - незрячий.
        - Господин Циклоп! Там… Там такое!
        2.
        Башню окружал плотный кокон тумана. Или, скорее, пара - как в бане. Пар клубился, бурлил, в нем рождались течения и вихри, складываясь в зыбкие фигуры. Призраки колебались водорослями на дне, меняли форму, расточались, сгущались вновь, уже в другом обличье. Словно Ушедшие, считавшие постоянство облика болезнью, решили вернуться - и не нашли ничего лучшего, кроме как собраться вокруг башни Красотки.
        - Что за Беловы шуточки?
        Циклоп шагнул за порог. Под ногой чавкнула грязь, намереваясь плотно закусить сыном Черной Вдовы, или хотя бы его башмаком. Грязь? Откуда? Ведь - зима, снег…
        - Сто раз говорил тебе, - сообщил один из призраков, - не произноси имен и прозвищ всуе. А тебе, дураку, хоть бы хны!
        Шагнув ближе, призрак налился плотью - щеголь, одетый не по погоде. Длиннополый кафтан лилового атласа; пуговицы из аметиста, оправленного в серебро. Сафьяновые сапоги с носами-клювами; по всей длине пояса - вставки из гранатов. Головной обруч - электрон с опалом в шипастой розетке. И целая радуга перстней: по два-три на каждом пальце. Рубины и изумруды, сапфиры и бриллианты, простенькие на вид камеи и геммы со странными рисунками…
        Лицом гость ничуть не напоминал заплутавшего в тумане вельможу. Южный загар, смоляные волосы стянуты на затылке в роскошный хвост; жесткий уступ подбородка, щель рта, утесы высоких скул, орлиный нос - и взгляд хищной птицы из-под кустистых бровей.
        - Здравствуйте, мастер Газаль, - поклонился Циклоп.
        - И тебе доброго здравия…
        Воздух, по-летнему теплый, был до предела насыщен влагой. Циклоп взмок, на лбу выступила испарина. Тут не в кафтане, подумал он - голышом впору разгуливать!
        - Н'Ганга не любит холода. Да и я, признаться тоже, - Злой Газаль скривил в усмешке узкие губы. - Держись поближе к башне, приятель, если тебе дорога жизнь.
        «Почему?» - хотел спросить Циклоп, но Газаль-руз уже растворился в облаках пара.
        - Дни Наследования, - сказали за спиной.
        Симон Остихарос выглядел дряхлым, как никогда. Маг горбился, опираясь на посох, словно прожитые годы давили на него, пригибая к земле.
        - Мы возведем вокруг башни Инес барьер крови. Выйти ты сможешь. Но если захочешь вернуться - умрешь скверной смертью. Вас это тоже касается, - обернулся старец к Натану и Вульму, стоявшим поодаль.
        - А зачем… - начал было любопытный изменник.
        Отмахнувшись, Симон убрел в туман.
        - А если в город надо? - забеспокоился Натан.
        - Перебьешься, - отрезал Вульм.
        - Нет, а если? Еды купить?
        - Жрать меньше надо. Хорош глазеть, пора ужин готовить, - Вульм ухватил Натана под локоть. - Я что, один корячиться должен?
        - Ужин? - вяло удивился Циклоп.
        Вульм пожал плечами:
        - Вечер. Люди вечером ужинают. Или ты голодать решил?
        - Почему - голодать?
        - На обед мы тебя не дозвались.
        Желудок словно только и ждал - свернулся в трубочку. «Сколько же я просидел над тетрадью? - вздрогнул Циклоп. - Великий Митра, так и рехнуться недолго…» Он взглянул в небо, но ничего не разобрал: мешал пар, клубящийся вокруг башни.
        - Так тебя звать? - настаивал Вульм.
        - Звать, - буркнул Циклоп, и уселся на порог.
        В сумерках туман поредел, открывая взгляду окрестности. Пушистая шуба снега полностью стаяла на полтораста шагов вокруг. Обнажилась земля - темная, влажная; да и та подсыхала на глазах. Башня Инес оказалась не в центре этого круга, а ближе к краю. На всей остальной территории, словно по волшебству - нет, именно по волшебству! - бутонами исполинских цветов встали шатры. Маги, пожелавшие участвовать в Днях Наследования, обменивались приветствиями; заводили осторожные разговоры. Слов было не разобрать, но по лицам и скупым жестам делалось ясно: гости прощупывают друг друга. Каждый желал узнать новости, но опасался сболтнуть лишнего. Беседы велись обиняками, чародеи ходили вокруг да около, примериваясь друг к другу, как борцы перед поединком.
        Прибывшие были знакомы Циклопу. Кроме Газаль-руза, он сразу узнал Осмунда Двойного - обладателя огненно-рыжей копны волос и белой, словно заиндевевшей на морозе бороды. Это Осмундов перстень пал жертвой Симонова излечения. Ну и бес с ним, с перстнем. И с Осмундом. Выберет себе что-нибудь из наследства, взамен. Взгляд скользил по людям и шатрам, все подмечая, и не задерживаясь ни на ком.
        Мимо проскакал вертлявый живчик Тобиас Иноходец. Сегодня он принарядился: кургузый кафтанишко, шальвары цвета спелой малины. Левую ногу Иноходцу от колена до ступни заменял протез - лаковый, черный, с инкрустацией. Штанина грубым комом нависала над протезом. Ковылял Тобиас резво, вприпрыжку, а над шутками в свой адрес смеялся громче всех.
        Дальше, присев на раскладной стул с набивным сиденьем, Симон беседовал с Н'Гангой, главой жрецов веселого бога Шамбеже. Судя по облику Н'Ганги, бог веселился со вкусом, не различая пароксизмы хохота и содрогания ужаса. Напротив Остихароса, на гладкой подставке из тикового дерева, покоилась черная голова. Одна голова, без туловища. Она оживленно гримасничала, и отсветы костра играли глянцевыми бликами на лбу и щеках темнокожего колдуна, словно те были смазаны маслом. Вывороченные, иссиня-фиолетовые губы жреца оставались сомкнутыми, несмотря на обезьянью мимику. Тем не менее, Симон время от времени что-то отвечал Н'Ганге.
        Меж шатрами, словно тени, сновали молчаливые слуги, прибывшие вместе с магами. Таскали лари, тюки и узлы, подбрасывали дров, ворошили угли, помешивали варево в котлах, булькающих над огнем. Зелье, подумал Циклоп. Или кулеш? Скорее, кулеш - зелье слугам бы не доверили.
        Ночь подкрадывалась к башне; бродила на мягких лапах, примериваясь, как бы ловчее накрыть людей своим плащом. И отшатывалась, шипя по-кошачьи. Темнее внутри колдовского круга не становилось. Виной тому были не костры - что для ночи какой-то костер?! По мере того, как небо темнело, раскрывая бархатные глубины, усыпанные искрами звезд - над башней Красотки разгоралось переливчатое жемчужное сияние, вынуждая звезды бессильно меркнуть. Говорят, такое сияние полыхает на далеком севере. Но в Тер-Тесете отродясь не видывали подобного.
        К тьме господа маги относились еще хуже, чем к холоду.
        За пределами круга раздался зловещий треск. Так в лютый мороз трещат деревья в лесу. Все смолкли, вслушиваясь. Звук повторился. Теперь к нему добавился тяжкий стон. Казалось, стонет сама земля, в муках рождая урода-великана. Снег в двадцати шагах от границы озарился зеленоватым, мертвенным светом. Свечение пульсировало, как в лихорадке. У Циклопа заныли зубы. Снег вспучился белесым нарывом; треснуло, сочась гноем, нутро земли. Из адского провала поднялась фигура, закутанная в серую мантию - ни дать ни взять, оплывшая свеча.
        - Митра-заступник! - ахнули за спиной Циклопа.
        Похоже, Натан сбежал от Вульма, и сейчас жалел об этом.
        - Это не он, - бросил, не оборачиваясь, Циклоп. - Это Талел, жрец Сета. Заходил к нам, помню…
        - О, Талел! - прошелестел над лагерем голос Вазака.
        В разломе горбом выгнулось тело исполинской твари, потекло кольчатыми сегментами. Талел похлопал чудище по лоснящейся спине, как верную лошадь, и тварь с отчетливым скрежетом ушла под землю. А жрец Сета зашагал к башне. В снег грузный некромант не проваливался, и следов за собой не оставлял.
        - Земля тебе пухом, Талел! - приветствовал его Тобиас Иноходец. - Как подземные пути?
        - Извилисты, но быстры. И тебе легкой иноходи, Тобиас.
        - Да будет ловок твой язык!
        - Да не отсохнет твоя нога!
        Какая из ног имелась в виду, жрец не уточнил. Талел вошел в очищенный от снега круг, и рядом тут же оказался Вазак; что-то горячо зашептал учителю на ухо. Талел слушал, благосклонно кивая. Затем, жестом остановив Вазака, отправился приветствовать чародеев.
        - Ну что? - громко спросил кто-то. - Достаточно ли нас собралось?
        - Достаточно, - согласились вразнобой.
        - Ставим барьер?
        Хаотическое бурление замерло. Восемь магов двинулись к границе, безошибочно разделив пространство на равные сектора. Циклоп ощутил легкий укол любопытства: что сейчас произойдет? И как станет перемещаться Н'Ганга? Черная голова колдуна начала пухнуть, превращаясь в темное облако. До слуха Циклопа донеслось нарастающее гудение. Пчелы! Черные пчелы джунглей Ла-Ангри, что любят гнездиться в черепах убитых ими тварей. Циклоп напрягся, готовый в любой миг юркнуть внутрь башни и захлопнуть дверь.
        - Бежим! - выдохнул Натан.
        Опасения оказались напрасны. Превратясь в гудящий рой, Н'Ганга двинулся к границе круга. Достигнув черты, за которой начинался слой ноздреватого снега, рой завис в воздухе. В нем проступили очертания знакомой головы, но колдун раздумал возвращать себе изначальный облик до конца. Голова была раза в два больше человеческой; внутри нее все время происходило какое-то движение.
        - Кан'целлосангвум ашг'орх мадум! - взлетело к небесам.
        - Кан'целлосангвум! - подхватили маги.
        Их руки плели странные узоры. Из головы Н'Ганги вытянулись извивающиеся отростки, совершая те же движения. Губы магов шевелились, повторяя заклинание. Воздух дрожал и искрил, окружив лагерь зыбкой стеной.
        - Мадум!
        Капли темной крови, вспыхнув, упали на землю. Воздух, быстро уплотняясь, обрел рельеф и фактуру. Не прошло и минуты, как пристанище чародеев окружил колеблющийся занавес, состоящий из бесчисленных дощечек, скрепленных между собой. Казалось, занавес свисает с самого неба - оттуда, где перламутровыми волнами текло сияние.
        Как по команде, маги опустили руки и побрели к шатрам. Пчелиный рой схлопнулся, провалившись внутрь себя; на подставке из тика вновь возникла голова Н'Ганги. Жрец Шамбеже ухмылялся, демонстрируя белоснежные зубы. Симон вернулся на складной стул, и пигмей-слуга вручил старцу миску дымящейся похлебки.
        - А я это… - опомнился Натан.
        - Наложил в штаны? - спросил Циклоп.
        - Хотелось, - признался изменник.
        И шагнул ближе:
        - Меня господин Вульм прислал. Мы ужин сготовили…
        3.
        - Где шляется наш брат Амброз?
        В голосе Газаль-руза звучало раздражение. Щеголеватый обладатель коллекции перстней сидел на атласной подушке по-ригийски, подобрав ноги под себя. Сидел, не шелохнувшись, с гордо выпрямленной спиной. Лишь губы брезгливо выплюнули порцию слов, и вновь сомкнулись. Напротив Злого Газаля, являя ему полную противоположность, ерзал и вертел головой Вазак. Он впервые участвовал в конклаве магов, и заметно робел: среди собравшихся он был младшим и, пожалуй, слабейшим. Но любопытство оказалось сильнее робости. Вазак жадно впитывал в себя новые впечатления, стараясь ничего не упустить.
        Он и ответил Газалю.
        - Амброз - королевский маг. Видимо, его задержали дела при дворе.
        - И когда же он освободится?
        Осмунд Двойной в упор глядел на Вазака, двумя пальцами оглаживая иней бороды. Рыжая шевелюра Двойного костром полыхала в свете лампад. Ученик Талела мысленно проклял свой длинный язык. Сколько раз учитель твердил: «Не отвечай за других. Даже за себя отвечай, если знаешь наверняка - в какую мишень вонзится твой ответ!» Тысячу раз прав ты, мудрый Талел! Вазак - скверный ученик. Сунулся, не подумав, и теперь выглядит дурак дураком перед старшими.
        - Откуда мне знать? - пожал плечами Вазак. - Амброз мне не докладывает.
        Тобиас Иноходец ухмыльнулся. И Н'Ганга ухмыльнулся. И еще кое-кто. Непонятно было только: потешаются они над Вазаком, или соизволили оценить его немудрящую шутку?
        - Начнем без Амброза?
        Тобиас всегда был нетерпелив.
        - Амброз объявил Дни Наследования. Известил нас. Он второй из наследников Инес после Симона. Мы оскорбим нашего достойного брата, начав без него, - проскрипел из самого темного угла Максимилиан Древний. Его глаза плохо переносили свет, и Максимилиан окружал себя тенями, сквозь которые можно было различить лишь смутные контуры мага, оплывшего в кресле. Максимилиан был старше даже угрюмо молчавшего Симона Остихароса, и прозвище свое носил едва ли не с начала времен. Никто из собравшихся не помнил его зрелым, или даже пожилым. Тобиас как-то сострил, что Древний - последний из Ушедших.
        Недошедший, смеялся одноногий.
        Шутки - шутками, но на память Максимилиан не жаловался, ум имел острый, и, что важно, ему без труда удавалось пережить более молодых чародеев одного за другим. Возразить Древнему никто не осмелился. Лишь Злой Газаль проворчал себе под нос:
        - Надеюсь, Амброз также проявит к нам уважение. Я не собираюсь торчать здесь…
        - Всех нас ждут важные дела, - на слух Максимилиан тоже не жаловался. - Но у каждого случаются обстоятельства, которые сильнее нас. Будем же снисходительны к нашему брату Амброзу. Предлагаю обождать… - Древний задумался, прикидывая. - Скажем, до завтрашнего полудня.
        - Хватило бы и до утра, - буркнул Газаль-руз.
        - А чтобы не терять время зря, - тоном няньки, уговаривающей шалуна оставить спящего кота в покое, продолжил Древний, - утром мы приступим к донаследному возврату. По традиции, всякий, чья собственность находится в башне, имеет право беспрепятственно забрать свое имущество. Инес ди Сальваре была настройщицей. Думаю, в ее башне найдется немало предметов, принадлежащих моим братьям.
        - Да уж, найдется!
        - В таком случае, очистим свои мысли. Отдадим долг памяти усопшей - и разойдемся до утра.
        В шатре воцарилась тишина. Казалось, маги перестали дышать. Замерли, вытянувшись в скорбном карауле, язычки пламени в светильниках. Застыли тени на плотной ткани. Под сводами раздался удар колокола: торжественный и печальный. Когда же угас последний отзвук, маги зашевелились, поднимаясь со своих мест, разминая затекшие ноги - и устремились к выходу. Избегая толчеи, Максимилиан Древний вышел прямо сквозь стену шатра, словно той не существовало вовсе. Кресло, в котором он восседал, растаяло за его спиной. Снаружи шатер, где заседал конклав, выглядел скромно - вряд ли он мог бы вместить больше трех-четырех человек. Но большинство магов давно не считали себя людьми, и размеры пристанища не имели для них значения.
        Чародеи разошлись, и перламутр в небе угас.
        4.
        - Не вмешивайтесь.
        Сидя на стуле с высокой спинкой, Симон хмуро щурился на бледное спросонья утреннее солнце. Стул из башни старцу притащил расторопный Натан. Именно его старый маг сейчас и одернул - хотя обращался, вроде бы, ко всем.
        - А чего они? Как к себе домой?!
        - Таков порядок, - видя, что парень не угомонится, Симон снизошел до объяснений. - У Инес хранились чужие амулеты. Хозяева имеют право их забрать. Не вздумай мешать им.
        - Ага, не мешай! - за прошедшие дни Натан освоился в обществе старших, обнаглел и не собирался отступать. - Свое - ладно, пусть берут. А вдруг сопрут чего?!
        - Наследство Инес в силах само за себя постоять.
        - Это волшебное! А обычное? Цацки, золото; деньги, опять же! Вазы, мебель… Тут глаз да глаз!
        - Ты считаешь, здесь собрались воры?
        - Ну… - под суровым взглядом Пламенного изменник поник, и вдруг воспрял. Шумно выдохнул, расправил широченные плечи и с храбростью, рожденной отчаянием, уставился на мага. - Воры, не воры! Мало ли? Лучше б приглядеть…
        Рядом с Натаном скалился Вульм, одобряя. Он разделял сомнения парня в кристальной честности гостей.
        - Нет, господин Симон, вы не подумайте! Я не про вас! - спохватился изменник. - Видели? Этот колченогий в башню поперся…
        - Тобиас Иноходец?
        Словно в ответ на имя, произнесенное вслух, в окне третьего этажа полыхнула голубая вспышка. Следом донесся приглушенный расстоянием крик боли.
        - Я ж говорил! - просиял Натан.
        И собрался в башню - бить морду уличенному прохиндею. Вульм с Циклопом едва успели удержать дурака.
        - Стой, балбес!
        - Его уже шарахнуло!
        - Хочешь, чтоб он тебя в жабу превратил?!
        - Это мы еще посмотрим, - упорствовал парень, - кто первый! Он меня в жабу, или я его оглоблей!
        Оглоблю, валявшуюся у границы барьера, Натан приметил заранее. Откуда она здесь взялась, оставалось загадкой. Магия, не иначе! Вокруг хмыкали в кулак чародеи, наблюдая за развитием событий. Кто-то не выдержал - расхохотался в голос.
        - Опять нарвался!
        - Говорил я ему…
        - Небось, и ногу так потерял…
        - Присмотреться решил. Заранее. Как торги начнутся - что прикупить…
        Натана угомонили и оттащили прочь - во избежание. Вскоре на лестнице послышался стук деревяшки, и в дверях объявился Иноходец. Он морщился и тряс обожженной рукой.
        - Хиханьки им! - заорал Тобиас на братьев по Высокому Искусству. - Хаханьки им! Оступился я! Схватился, чтоб не упасть - а оно из наследства, чтоб ему…
        - Ну-ка, глянь, Циклоп.
        Газаль-руз, посетивший башню первым, отвел Циклопа в сторонку. Разжал ладонь, сунул под нос. На ладони лежали два массивных перстня. Один - змея свилась в три кольца, держа в пасти нешлифованный гранат. Другой - массивная оправа из серебра, безвкусная и угловатая, с камеей из темно-розового турмалина.
        - Мое, - пояснил Злой Газаль. - В настройку отдавал.
        - Знаю, - кивнул Циклоп.
        - Теперь, вот, не пойму - вроде, оба настроены. Есть у меня сомнение. Посмотри, а? Я ж за работу вперед заплатил…
        - Помню.
        Циклоп взял перстни, поглядел турмалин на просвет. Темно-розовый цвет, как и положено, сменился желтым. Муть растворилась, камень засиял, заискрился, напоенный изнутри жидким золотом. Звучал турмалин мощно, ровно, без дребезга и диссонирующих обертонов.
        - Все в порядке, - он вернул серебряный перстень Газаль-рузу.
        - А второй?
        На змею с гранатом Циклоп смотрел дольше. Змея? - нет, последний день жизни Красотки…
        - Ты смотрел перстень Газаль-руза?
        - Да.
        - Справишься?
        - Да.
        - Когда сделаешь, принеси мне. На всякий случай.
        - Не доверяешь?
        - Принеси. Хочу поверить, что еще жива.
        - Жива! - заорала из угла сипуха. - Жив-жив-ва!
        Он не справился. В дверь постучал Симон, и вскоре Инес не стало. Если бы он тогда не корчил из себя героя, если бы пустил Симона наверх, в спальню…
        Гранат был темным. Змеиное тело опасно вибрировало, грозя пойти трещинами и рассыпаться в прах. Как рассыпалось в прах мертвое тело Красотки, сгорев в яростном пламени Симона Остихароса. Четверть тона фальши - ерунда, пустяк. Но диссонансы накапливались, усиливались. Когда они достигнут критического предела, перстень не просто откажет в помощи - его владельцу может оторвать руку. Замысли Циклоп недоброе против Злого Газаля… Газаль заплатил вперед, напомнил себе сын Черной Вдовы. Если ты, щенок, опозоришь хозяйку, Инес встанет из могилы, чтобы намылить тебе шею. Ах, будь это правдой - я бы сто раз подряд опозорился с радостью…
        - Сейчас…
        Газаль весь превратился во внимание. Втайне чародей мечтал увидеть, как Красотка - да хоть Циклоп! - настраивает перстни. Сейчас на его глазах будет твориться чудо - то, чего не умеет он, Газаль-руз, сильный маг, проходивший в учениках у Максимилиана Древнего два десятка лет. Циклоп тем временем, напрочь забыв о зрителях, без особого успеха пытался надеть перстень на средний палец левой руки. Перстень был мал, любой на месте сына Черной Вдовы давно прекратил бы бесплодные попытки. Но Циклоп не сдавался. В какой-то миг - Злой Газаль ахнул от изумления! - перстень скользнул вдоль пальца, легко пройдя до основной фаланги. Даже там он сидел свободно, грозя свалиться. Перстень не стал шире - в этом маг готов был поклясться. Зато пальцы Циклопа… Изящные, женственные, с гладкими, чуть заостренными ногтями - став тоньше, они нисколько не походили на прежние, какими обладал Циклоп еще минуту назад!
        Тут бы и слепой не спутал…
        Уставясь в одну точку - она располагалась на вершине башни - Циклоп принялся бормотать. Газаль-руз не смог разобрать слов, как ни старался. Голос Циклопа изменился, сделавшись выше и мелодичнее. «Да ведь он поет!» - сообразил чародей. Мелодия казалась знакомой. Газаль не был знатоком музыки, и все же вспомнил: сходным образом звучал один из кристаллов Красотки. Когда Газаль оставался в башне на ночлег, Инес любила вести позднюю беседу под журчание струн. Ну да, лютня и клавикорды. Новый голос Циклопа выводил ту же мелодию. К музыке Циклоп был отменно равнодушен - но, возможно, это не просто музыка? Что, если она помогала Инес настраивать амулеты?
        Газаль-руз шумно втянул ноздрями воздух, словно зверь, учуявший свежий след. Едва ощутимые изменения в окружающей ауре. Тончайшие вибрации, источник которых - вокальные штудии Циклопа. Пальцы настройщика. И перстень! Внутри граната играли бордовые сполохи. Камень то светлел, то наливался глухой чернотой. Циклоп крутил перстень на пальце, оборот за оборотом, и камень менялся. Увлечен метаморфозами, Газаль с опозданием сообразил: Красотка тоже имела привычку вертеть перстень вокруг пальца. Легкими, небрежными движениями, не отдавая себе отчета. Так иные накручивают на палец локон волос, оглаживают щеку или теребят пуговицу.
        - Готово, - сообщил Циклоп своим обычным голосом.
        Он протянул перстень Газаль-рузу. Камень в пасти змеи едва заметно мерцал. Маг прикипел взглядом к пальцам Циклопа. Пальцы были мужские, грубые. Толще, чем у Газаля. В мозолях и заусенцах. Нет, в помрачение рассудка Злой Газаль не верил.
        Он видел то, что видел.
        Взяв перстень, маг ощутил исходящую от него силу. Ровную, уверенную. Испытующе взглянул на Циклопа - и спиной почувствовал, что они здесь не одни. Газаль обернулся: в трех шагах от них стоял Симон Пламенный. По лицу старца Злой Газаль понял, как выглядит сам, и поспешил взять себя в руки.
        - Благодарю, - кивнул он Циклопу. - Отличная работа, приятель.
        - Вы мне льстите, мастер Газаль.
        - Ничуть. Инес, будь она жива, не сделала бы лучше.
        - Будь она жива… - хрипло повторил Циклоп.
        И, словно кто-то тащил его за шиворот, походкой глиняного голема двинулся мимо магов и слуг, шатров и костров - к барьеру крови.
        5.
        Он забыл, как это бывает. Много лет он не слышал зова. Сны - не в счет. Да и те были редки и мимолетны. Он уверился: Черная Вдова отпустила сына. Еще чуть-чуть, и прекратятся даже редкие грезы.
        Он плохо помнил, что и как делал. Настраивал перстень? Работая с амулетами, он действовал по наитию, уходя в подобие транса, но никогда раньше не проваливался так глубоко, теряя связь с реальностью. Сегодня темный водоворот взбесился - завертел, увлек в пучину. Там, на дне, звучала музыка - лютня и клавикорды. Инструментам вторило пение Красотки. Призрачный лик колыхался, оплетен водорослями; ободряя, Инес улыбалась ему, и диссонансы исчезали, мелодия выравнивалась, лилась ровно и мощно. Я тебя больше не отпущу, кричал Циклоп. Слышишь?
        Выброшен на поверхность, он испытал приступ тоски - острый и короткий, как укол жугалом в сердце.
        Именно в этот миг до него добралась Черная Вдова. О, как долго хозяйка Шаннурана ждала своего часа! Знакомый, сладостный озноб сотряс тело Циклопа, как тряс в прошлом мальчишку по имени Краш, идущего по следу Ока Митры. Он ясно увидел путеводную нить: от башни Красотки к подгорным лабиринтам. Черная Вдова звала своего сына. Что держит тебя здесь? - спрашивала она. Не тешься напрасными иллюзиями. Инес умерла, прах ее - горсть пепла. Ты, мальчик мой, тоже не человек. Сперва - чудовище, теперь - наследство, вещь, за которую спорят могущественные маги. Они хотят завладеть Оком Митры? У Ока есть законная хозяйка, а у тебя - ласковая мать. Кто осмелится последовать за тобой в мой мрак? Возвращайся, блудный сын! Я прощу и приму тебя, мои сосцы полны млечного сока…
        Циклоп улыбался в ответ. Аспидный зрачок Вдовы распахивался перед ним, в глубинах тьмы клубилась бриллиантовая пыль звезд, обещая ответы на все вопросы; вечность и покой, покой и вечность…
        В какой-то миг зрачок затуманился. Глаз Черной Вдовы моргнул, отодвинулся - и сквозь точеные обводы Вдовьей морды проступило лицо Инес. Вдова и Красотка перетекали друг в друга, наслаивались, сливаясь и вновь разделяясь. Обе были прекрасны - каждая по-своему. Два образа спорили меж собой. Рассудок Циклопа наливался расплавленным свинцом, безумие было мечтой и надеждой…
        Он застонал сквозь зубы и остановился. Боль отпускала с неохотой. До занавеса из дощечек, свисавшего с неба, оставалось пять шагов. А перед сыном Черной Вдовы - вещью! чудовищем! - загораживая дорогу, суровым утесом воздвигся Симон Остихарос.
        - Ты сказал, что выйти можно, - прохрипел Циклоп. - Барьер пропустит.
        Перед глазами качалась багровая пелена.
        - Наружу - пропустит. Но тебе лучше не пробовать.
        - Почему?
        - Око Митры. Наследство.
        - Но я же брал в руки… Кристаллы, амулеты!
        - Одно дело - взять. Другое - вынести за барьер. Это может быть расценено барьером, как попытка кражи. Голова болит? У тебя такое лицо…
        - Это не лицо. Это карта. Чтобы я не заблудился дорогой…
        - Смешно, - кивнул старец, мрачней ночи. - Пошли обратно.
        Циклоп повернулся, чтобы идти, но ощутил внезапную слабость и противную дрожь в коленях.
        - Я тут отдохну. Ноги не держат.
        На лице Симона явственно отразилось сомнение.
        - Уймись, - с нарочитой грубостью бросил Циклоп. - Я еще поживу. К чему портить дорогую вещь? Говорю же: отдохну и приду.
        Он с трудом отошел от барьера. Опустился - считай, упал - на успевшую подсохнуть землю. Симон пожевал губами, собираясь что-то сказать, не сказал и убрался прочь. Сын Черной Вдовы был уверен: маг наблюдает за ним, и в случае чего - остановит. Или Натана пошлет, чтоб удержал. Изменник тройку коней удержит, не вспотеет. Дрожь в коленях усилилась, и Циклоп решил не обращать на нее внимания. Сижу, видом любуюсь, по сторонам глазею. Давно подмечено: чем реже поглядываешь на котелок, висящий над огнем, тем быстрее он закипает…
        Сквозь узкие щели меж дощечками виднелись заснеженные поля, предместья Тер-Тесета, горы, начинавшиеся в трех лигах. Дощечки колебались под ветром, постукивали друг о друга. Деревянные, простецкие - хочешь, рукой потрогай. Сельский плетень, и тот понадежней будет. Краем глаза Циклоп уловил некое движение на равнине. Когда он всмотрелся, занавес послушно истаял, обратившись в дымку, и стала видна стая бродячих собак, пробирающихся к башне. Кудлатые, грязные, они крались, припадая к корке наста. Время от времени наст ломался под самыми тяжелыми из псов, и бедолаги спешили выбраться из снега, с раздражением отряхиваясь.
        Рядом, на зависть волкодавам, бодро семенила лохматая мелюзга.
        На кострах, которые с утра развели слуги, булькали, благоухая похлебкой, закопченные котлы. Ароматы горячей еды и привлекли стаю: запахи барьер пропускал беспрепятственно. Собаки то и дело настораживались, замирали, нюхали воздух, склоняя лобастые головы - и, пересилив страх, двигались дальше. Наконец стая остановилась шагах в десяти от барьера. До слуха Циклопа долетел жалобный скулеж: страх и голод уравновесили друг друга, не позволяя псам ни отступить, ни двинуться дальше.
        Собаки сетовали на вселенскую несправедливость.
        Время шло, и вожак решился. Здоровенный кобель - рыже-черный, с рваным ухом, весь в колтунах, с большим лишаем под левым глазом - отбросив страх, с места рванул вперед. По грудь провалился в снег, выбрался, вновь провалился. Позади ждала притихшая стая. Впереди, забыв о дрожи в коленях, о Вдове и Красотке, ждал Циклоп. Что сейчас произойдет? Он жаждал это увидеть, как толпа перед эшафотом жаждет увидеть взмах топора, фонтан крови и голову, катящуюся по помосту.
        Качнулся дощатый занавес. В щели меж деревяшками возник, жадно принюхиваясь, собачий нос. Отчаянный, истошный визг взлетел к небесам - и оборвался. Черно-рыжее тело распластало по барьеру, словно шкуру, распяленную для просушки. Дощечки раздались в стороны, освобождая место, и между ними начали возникать новые деревяшки. Черные; рыжие… Минута, и все было кончено. В занавесе прибавилось дюжины две дощечек. А стая с диким воем неслась прочь, вспарывая снежную целину, увязая, проваливаясь, но ни на миг не останавливаясь. Казалось, за псами гонятся все демоны ада.
        Циклоп поднялся на ноги.
        Колени перестали дрожать, и он побрел к башне.
        6.
        - Уж солнце взошло над горами, уж высохла в поле роса…
        Газаль-руз фальшивил. Детская песенка в его исполнении походила на разбойничью. Повторяя одну и ту же строку, Злой Газаль строгал ножиком упрямую деревяшку. Каменный дуб сопротивлялся стали, но маг был упрямее. Колышек, выходивший из-под серповидного лезвия, уже мог упокоить самого бойкого упыря. Но чародей и не думал останавливаться на достигнутом. Сейчас он покрывал колышек рунным узором. Человек, сведущий в магии, с первого взгляда определил бы, что Злой Газаль намерен делать дальше. Вырезав семь витков рунной оплетки, он за неделю до полнолуния вымочит колышек в настое чистотела, высушит в тени, в полдень вынося на солнце, а в полночь - под свет луны; вычернит руны экстрактом чернильных орешков, собранных в Духов День. После чего даже легкая царапина отправит в небытие хоть поднятую, хоть изначальную нежить, а некроманта лишит силы, по меньшей мере, на сутки.
        - Уж солнце взошло над горами…
        Проходивший мимо Талел Черный был более чем сведущ в магии. Злой Газаль почувствовал его внимание, но не подал виду.
        - Ты мог бы заняться этим в своей башне, - бросил Талел.
        - Мог бы, - согласился Газаль. - Но моя башня далеко.
        - Ты, как я вижу, трудолюбив.
        - Не люблю зря терять время.
        - А если я скажу, что ты ведешь себя вызывающе? Идут Дни Наследования, и это территория собрания конклава. А брат Газаль демонстративно готовит убийственные мортусы…
        - А если бы я точил кинжал? Шлифовал рубин для огненного жезла? Ты стал излишне мнителен, брат Талел. Стареешь?
        - В твоих действиях я вижу дурной намек, брат Газаль!
        - Еще и зрение слабеет… Видишь то, чего нет?
        Дав понять некроманту, что разговор окончен, Газаль возвысил голос:
        - Уж солнце к полудню стремится, уж пот заливает глаза…
        Тот, кому следовало, прекрасно его услышал.
        - Увы, брат Газаль прав, - на сей раз Максимилиан явил себя миру обычным способом, откинув входной полог. - Полдень, конечно же. Боюсь, нам придется начинать без нашего брата Амброза.
        Для второго заседания шатер магам не понадобился. Чародеи расположились на открытом воздухе, сотворив каждый себе - кресло, табурет, шелковую подушку. «Кисея глухоты» надежно отгородила конклав от внешнего мира. Нечего слугам, хлопочущим рядом, слышать лишнее.
        - Итак, время истекло. Впрочем, у брата Амброза еще есть возможность принять участие в наследовании. Он - второй в очередности.
        - Инес ди Сальваре не оставила завещания? - поинтересовался Осмунд Двойной. Рыже-седой маг прекрасно знал ответ, но порядок есть порядок.
        - Никто не слышал о ее завещании.
        - Поиск по ауральному оттиску покойной ничего не дал.
        - Посему считаем, что завещания нет! - возгласил Тобиас Иноходец.
        Он азартно потер руки в предвкушении. Одноногий маг не зря наведывался в башню, успев положить глаз на пару любопытных вещиц - и теперь весь кипел в ожидании начала торгов. Наследнички, Бел их забери! Вот у кого губа не дура. Небось, разберут все самое ценное. Тобиас украдкой покосился на Симона. Хорошо, что Амброз запропастился. Меньше наследников - больше шансов, что тебе достанется славный куш.
        Мнение Иноходца разделяло большинство присутствующих. Но они лучше умели скрывать свои чувства.
        - Если кто-то желает заявить о завещании, пусть скажет сейчас, или замолчит навеки, - словно издеваясь над братьями, Максимилиан Древний говорил торжественно и медленно, едва ли не нараспев.
        В мертвой тишине маги выждали положенную минуту. Когда она истекла, кое-кто выдохнул с облегчением. Объявись завещание - прахом пошли бы все надежды разжиться полезными безделушками из имущества покойной!
        - Начинаем наследование по очередности. Первым наследует учитель покойной, если он жив и присутствует среди нас. Симон Остихарос, учитель Инес ди Сальваре, жив и присутствует. Желает ли кто-нибудь оспорить его первенство?
        - Желает!
        «Кисея глухоты» не пропускала звуки в одну сторону: изнутри наружу. Не было ничего странного в том, что чародеи услышали голос, долетевший издалека. Удивительно было другое: как говоривший ухитрился расслышать вопрос Древнего?
        - Предстань перед конклавом и предъяви свои претензии.
        Далеко, на окраине города, возник едва заметный снежный вихрь. По мере приближения он стремительно вырастал в размерах, двигаясь по пологой дуге. Не прошло и трех минут, как бешено крутящееся веретено - с коконом-утолщением в дюжине локтей от земли - с ходу врезалось в барьер крови. Занавес распахнулся, как от удара исполинским тараном, словно и не крылась в нем могучая магия. Белый смерч ворвался в лагерь и рассыпался в трех шагах от конклава - не снежной крупой, а тополиным пухом. Летняя пурга замела вокруг башни; ярче вспыхнули костры, жадно пожирая хлопья, и сквозь пуховую круговерть проступили две человеческие фигуры.
        Высокий мужчина распахнул плащ с меховым капюшоном, являя взорам темно-бордовую мантию мага. Рядом с ним, испуганно озираясь, стояла молодая женщина в собольей шубке, накинутой поверх атласного платья, с диадемой на голове. Пряди волос цвета спелой пшеницы спадали на лицо, скрывая левую его половину. Складывалось впечатление, что женщина пытается спрятать некое уродство.
        - Приветствую братьев, - Амброз Держидерево улыбнулся, поклонившись. - Прошу извинить меня за опоздание. Дайте мне еще пять минут, и я предъявлю свои претензии.
        На первый, вскользь брошенный взгляд, королевский маг Тер-Тесета выглядел, как всегда: вежливо-спокойный, ироничный. При втором, более внимательном взгляде, можно было заметить: грудь Амброза вздымается чаще обычного. Казалось, маг никак не может успокоить дыхание после быстрого бега. На щеках гасли багровые пятна румянца. Волосы, обычно расчесанные со всем тщанием, сейчас находились в легком беспорядке. Глаза Амброза блестели; взгляд метался по сторонам, не в силах надолго задержаться на чем-то одном.
        Максимилиан Древний с достоинством кивнул:
        - Пять минут, брат Амброз. Не больше.
        - Эльза! - заорали от башни. - Госпожа Эльза!
        Женщина обернулась на голос и, оступившись, чуть не упала. Сделалось ясно: она едва держится на ногах.
        - Благодарю, - кивнул Амброз, увлекая спутницу прочь.
        У башни началась возня: здоровенный детина, похожий на быка, рвался к «госпоже Эльзе», а его не пускали. С трудом парня угомонили. Тем временем Амброз, выбрав свободный участок земли, извлек из-под плаща сверток, щелкнул пальцами - и сверток развернулся в туго натянутый шатер. Проводив женщину внутрь и что-то строго-настрого ей приказав, Амброз вернулся к конклаву. Сотворять себе кресло он не счел нужным, оставшись стоять.
        - Еще раз приношу свои извинения. Увы, у мага трона есть обязанности, которыми он не в силах пренебречь.
        - Ты объявил Дни Наследования, брат Амброз, - сказала голова Н’Ганги. - А сам явился последним. Тебя задержало что-то? Откройся своим братьям.
        - Меня задержали государственные дела. А теперь я хотел бы огласить обвинение. Надеюсь, ни у кого нет возражений?
        Амброз извлек из-за пазухи черствую горбушку хлеба. С нежностью огладил шершавую, подгорелую корку. Хлеб под ладонью мага шевельнулся, задышал. Чародеи наблюдали за происходящим с интересом, но без удивления: поминальный обряд был знаком каждому. Амброз подождал, пока дыхание хлеба выровняется, и произнес так, чтобы все слышали:
        - День Поминовения. Инес ди Сальваре. В чем каялся Симон Остихарос, именуемый Пламенным?
        Горбушка печально вздохнула.
        - Инес ди Сальваре, прости меня, - впору было поверить, что Симон, уподобясь Н’Ганге, принялся вещать, не размыкая губ. - Я убил тебя, не желая этого…
        - Кто может подтвердить сказанное?
        - Огонь в горне, лава в утробе вулкана. Хлеб и вода, и два живых свидетеля…
        - Ты, хлеб, свидетельствуешь?
        - Да.
        Хлеб умолк. Молчал и Амброз. Над конклавом повисла такая тишина, что безмолвию ночного кладбища впору было обзавидоваться. Казалось, «кисея глухоты» перестала пропускать звуки в обе стороны, расплавленным воском затекла в уши - и застыла.
        Взгляды сошлись на Симоне Пламенном.
        7.
        - Убийца не может наследовать убитой!
        Кому принадлежал визгливый выкрик, осталось тайной. Миг, и благопристойный конклав превратился в растревоженное осиное гнездо.
        - Пересмотреть очередность!
        - Исключить из наследников!
        - Позор убийце!
        - Торги! Всё на торги!
        - Тор-ги! Тор-ги!
        Маги вскочили с мест - откуда и прыть взялась! Тобиас Иноходец в возбуждении притопывал деревянной ногой, роя землю, как норовистый конь - копытом. Пальцы Газаль-руза зловеще шевелились. В любое мгновение Злой Газаль был готов пустить в ход свои знаменитые перстни. В руке Осмунда возник жезл. Голова Н’Ганги издавала гудение, грозя обратиться в рой пчел. Бледный, как смерть, Вазак отступал к шатрам, намереваясь в случае драки спастись бегством.
        - Братья! Стыдитесь!
        Максимилиан Древний вознесся над готовыми сцепиться чародеями, окутан шевелением теней, словно коконом тьмы. Голос старейшего из магов был подобен удару колокола, вытеснив иные звуки. Маги замерли; Древний выдержал паузу, дождавшись тишины.
        - Обвинение предъявлено. Нам следует выслушать Симона Остихароса. Кто-то считает иначе?
        Не слыша возражений, он кивнул:
        - Говори, брат Симон.
        - Что ж, я отвечу, - Симон встал. - Да, я виновен.
        Учитель Инес выглядел угрюмым и сосредоточенным, как человек, принявший решение: трудное, но окончательное. Он говорил только с Максимилианом, игнорируя остальных.
        - Инес была неизлечимо больна, - слова давались Симону с трудом. Чувствовалось, что старец не привык объясняться или оправдываться. - Я опасался, что она в плену или мертва, и явился в ее башню, намереваясь это выяснить. Циклоп, слуга Инес, отказался пускать меня к ней. Я вспылил. Инес все слышала; чтобы спасти Циклопа, ей пришлось спуститься к нам. На это ушли последние силы больной. Инес умерла у нас на руках. Да, я виновен в ее смерти, но убила ее болезнь.
        - Как трогательно! - шмыгнул носом Тобиас Иноходец.
        Насмешку одноногого никто не поддержал.
        - От какой болезни умерла Инес?
        - Ее тело было подвержено хаотическим метаморфозам.
        - Никогда не слышал ни о чем подобном!
        Осмунд Двойной был взволнован. Маги вновь зашумели:
        - И я не слышал…
        - И я…
        - Что-то не слишком верится…
        - Надо взглянуть на тело!
        - Где вы ее похоронили?
        - Там, - указал рукой Симон. - Впрочем, тело Инес продолжило меняться и после смерти. Я сжег его.
        - Он убил ее! И скрыл следы!
        - А вдруг он врет? Вдруг тело цело?
        - Хотел сжечь, но не успел!
        - Увы, Симон, - лицо Древнего скрывали тени, но от слов его веяло печалью. - Мы обязаны проверить твои слова. Кто пойдет к могиле, чтобы удостовериться?
        Талел Черный презрительно фыркнул:
        - В этом нет нужды. Я чую пепел даже отсюда. Симон говорит правду - по крайней мере, насчет сожжения. Это случилось позавчера. Я прав, брат Симон?
        - Ты прав, брат Талел.
        - Инес умерла три недели назад. Почему ты сжег ее тело только сейчас?
        - Не твое дело, брат Талел.
        Талел рассмеялся, но остальные приняли сказанное Симоном за оскорбление:
        - Я ж говорю: следы заметал!
        - Ну да, истории рассказывают живые!
        - Мертвецы молчат…
        - Опасался: поднимем, расспросим…
        - Дело скверное, - подвел итог Максимилиан. - Все мы слышали свидетельство хлеба. Уверен, вода скажет то же самое. Симон Остихарос убил свою ученицу, утверждая, что не желал этого. С другой стороны, сожжение тела вызывает у собравшихся законные подозрения. Полагаю, если Симон доброй волей откажется от участия в наследовании…
        От Симона не укрылось, как напрягся молчавший до сих пор Амброз. Хладнокровие изменило королевскому магу. На лице его вновь проступили сошедшие было багровые пятна, выдавая сильное волнение - на грани вожделения.
        - Я не откажусь, - сказал старец.
        Вокруг начался ропот. Казалось, из морских глубин встала приливная волна.
        - Возможно, ты, по крайней мере, согласишься уступить свою очередность?
        - Нет.
        - Подумай, Симон! Ты всегда был рассудителен…
        - Нет.
        - Неужели в имуществе покойной есть что-то, что стоит такого упрямства?!
        - Инес ди Сальваре была моей ученицей, - отрезал Пламенный. Он встал, и воздух вокруг него задрожал, как над костром. - Я, Симон Остихарос - ее первый наследник. И закончим на этом.
        Максимилиан обернулся к королевскому магу:
        - Что скажешь, Амброз? Ты обвинил Симона, и ты - второй в очередности, как муж покойной. Согласен ли ты уступить?
        - Симон сам обвинил себя. Я лишь огласил свидетельство. И я настаиваю на том, что Симон Остихарос не может наследовать первым, поскольку повинен в смерти Инес.
        «Интересно, что эти двое не поделили?» - прошептал Тобиас на ухо Газаль-рузу, так, чтобы услышали все. Злой Газаль в ответ лишь дернул щекой. Противостояние Пламенного и Держидерева вызывало у него живейший интерес - едва ли не больший, чем участие в предстоящих торгах. Газаль не желал пропустить ни слова, ни жеста. Когда еще выдастся столь изысканное развлечение?
        - Итак, никто не желает уступить, - тени, окружавшие Древнего, клубились, наводя на мысли о грозовых облаках. - Значит, решение вынесет конклав, без участия заинтересованных сторон. Братья Симон и Амброз, удалитесь. Когда решение будет принято, вас пригласят.
        Глава третья
        Любовник Черной Вдовы
        1.
        - Госпожа Эльза?
        Ни разу в жизни Натан не боялся так, как сейчас. Даже в переулке, где убивали отца, а малыш Танни полз по брусчатке, понимая, что от смерти не уползешь. Гибель под градом камней, под сапогами озверелой толпы - подарок судьбы, если представить, что может сделать с тобой оскорбленный чародей. Парень оглянулся через плечо. Зрячий глаз слезился, Натан вытер его рукавом. Маги спорили, кое-кто вскочил с мест, но сюда, к шатру Амброза, не доносилось ни звука. Пусть спорят, подумал изменник. Я должен успеть, пока им не до нас.
        - Госпожа Эльза, вы здесь?
        В шатре царил слабый полумрак - словно на опушке леса, в тени разлапистых елей. Сперва Натан решил, что шатер пуст. Ткань в ромбах, синих и бордовых, колыхалась; сплетение узловатых корней, заменявшее пол, воображение превращало в мускулистую спину чудовища, избитого до полусмерти - синяки, кровоподтеки. Напротив входного полога, менее чем на локоть приподнимаясь над корнями, росла узкая лежанка. Сплетенная из гибких, кажется, ивовых веток, с краями, загнутыми вверх, она походила на корзину, с какой ходят на базар за свежей рыбой. На ветках трепетали крошечные язычки листьев. Они облизывали тело спящего человека, и зелень делалась гуще, темнее, местами переходя в осеннюю желтизну. От этого зрелища изменника пробил холодный пот. А ну как опоздаешь, промедлишь на пороге, и найдешь в сытой, обожравшейся лежанке не сивиллу, а скелет с ошметками плоти на костях? Парень шагнул вперед, боясь оступиться. К счастью, идти по корням - а хоть бы и его беспалыми ногами! - оказалось легко и удобно.
        - Госпожа Эльза, это я…
        Он присел у лежанки на корточки. Сивилла спала, и Натан залюбовался спящей, забыв, где он, и зачем пришел. Эльза лежала на боку, изуродованной щекой в подушку. Профиль молодой женщины навел изменника на мысли о птицах. Зяблики, щеглы… Знать бы, почему? Ничего птичьего в чертах сивиллы не было.
        Силки, подумал Натан. Клетки.
        Вот почему.
        - Проснитесь, госпожа Эльза…
        Он едва успел зажать ей рот. Опоздай Натан на краткий миг, и вопль сивиллы всполошил бы весь лагерь. Крик бился ему в ладонь, будто живой; крик рвался на свободу. Проклиная себя, чувствуя, как ладонь горит от чужого ужаса, изменник навалился грудью на край лежанки. Ветки прогнулись, из последних сил удерживая тяжесть могучего тела. Листья-языки мелькали, ища живую плоть чужака. Натан чуть не расхохотался от щекотки, пробравшейся под кожух и рубаху. Прикосновения юрких листьев, как ни странно, успокоили его, придали смелости.
        - Вы не бойтесь, госпожа Эльза. Все хорошо, это я…
        «Танни?» - толкнулось в ладонь.
        - Ага, я…
        «Зачем? Откуда?»
        - За вами пришел. Вы вставайте, только тихо…
        Он убрал руку, боясь, что Эльза все-таки закричит. Нет, она молчала, просто села на лежанке. Сивилла была в одной сорочке; подол сбился, открывая ноги много выше колен. На груди под тонким полотном торчали два бугорка: маленьких, твердых. Рожки, подумал Натан. У меня похожие, только на голове. Он не замечал, что фыркает, раздувая ноздри, и клонит голову, как если бы собирался боднуть сивиллу. Мозг заволакивала пелена: не багровая, как от ярости, а сизая с горящими прожилками молний - грозовая туча, готовая пасть ливнем на иссохшие от зноя поля. Понадобилось чудовищное усилие, чтобы вернуть рассудку ясность. Тащить каменную руку Симона от грота к башне, и то было легче.
        Натан облизнул пересохшие губы, и увидел, что Эльза тоже облизывается. Он не знал о дурной привычке короля - а если б и знал, то не нашел бы сходства! - и удивился. Наверное, она хочет пить. Надо принести ей воды…
        Надо бежать, болван, подсказал кто-то, злой и деловитый, голосом Циклопа.
        - Медь, - задумчиво произнесла сивилла. - Или железо.
        - Что?
        - Медь. Соль. Чуть-чуть с кислинкой.
        - О чем вы, госпожа Эльза?
        - О вкусе крови. Ты когда-нибудь пробовал кровь на вкус?
        - Жареную, - сознался Натан. - В колбасе. С кашей, салом и чесноком.
        - А человеческую?
        - Вы с ума сошли!
        - Он успокаивает меня. Амброз говорит: это принц. У них в роду так заведено. Король умер, да здравствует король. Почему же мне снится, что это я? Я ничего не помню. Только медь и соль на языке. Зачем ты пришел, Танни? Ты славный мальчик. Я бы поцеловала тебя, но не могу. У меня во рту медь и соль, а это кровь…
        Ее пытали, подумал Натан, холодея. Ее пытали, и она рехнулась. Великий Митра, теперь что с диадемой, что без диадемы - безумная, и все тут. Нет, госпожа Эльза, какой бы вы ни стали, я не предам вас во второй раз.
        - Идемте со мной, - попросил он. - Я вас спрячу.
        - Куда?
        - Вы, главное, оденьтесь. Нельзя в одной сорочке…
        - Где ты меня спрячешь?
        - В башне. Я прослежу, чтобы не было крыс. Мы пересидим там, пока эти не разъедутся. Да пусть хоть все заберут, до последней тряпки! Стервятники! Они уедут, а мы останемся. Или уйдем, если вы пожелаете.
        «Если Циклоп отпустит», - молча добавил он.
        - Далеко? - вздохнула сивилла. - На край света?
        - Мир велик, госпожа Эльза. Кто станет искать двух бродяг?
        - От себя не сбежишь, Танни. Уходи, мне больно от твоей заботы.
        - Я умолю господина Циклопа. Он защитит нас.
        - Соль и медь, Танни. Это судьба.
        - Перестаньте!
        - Уходи. Я останусь с Амброзом.
        - Он - плохой человек, ваш Амброз! Господин Циклоп ходил к нему в гости. Вернулся пьянючий, как сапожник. Кричал: я - вещь! Я мало что понял, госпожа Эльза, но ваш Амброз хочет забрать господина Циклопа себе. Как шубу или кресло. Разве ж так можно? Забрать живого человека без спросу! Он очень плохой человек, ваш Амброз…
        - А твой Циклоп - хороший?
        - Хороший! Очень! - Натан знал, что лжет. У лжи был отвратительный привкус: медь и соль, и слабая кислинка. Хотелось сплюнуть, а приходилось глотать, борясь с тошнотой, и твердить с уверенностью, которой у парня не было: - Он добрый, он просто с виду сердитый. Меня спас, для опытов… вам диадему подарил…
        - Диадему, - со странным выражением лица повторила сивилла. Кончиками пальцев она коснулась щеки, где уродливо торчал наполовину содранный струп, и поморщилась. - Лучше бы он подарил мне цепи. И два кольца в каменной стене.
        - Он защитит нас, вот увидите…
        - Ты сказал: вещь. Циклоп кричал: я - вещь. Я - тоже вещь. Меня передают из рук в руки. Мной пользуются, не спрашивая, хочу ли я этого. Как одна вещь может защитить другую? Уходи, Танни. Ты пострадаешь из-за меня, и я огорчусь.
        - А уж я как огорчусь! - сказали от входа.
        Скрестив руки на груди, Амброз улыбался самым приятным образом. Кто угодно поверил бы, что это благородный отец смотрит на тайное свидание дочери с возлюбленным, загодя планируя день свадьбы. Узлы корней щенятами льнули к сапогам мага; листва, росшая на лежанке, тянулась к нему. Амброз и впрямь был доволен. Еще бы! Он своими ушами слышал, как девчонка отказалась бежать, сделав выбор в его пользу, а это дорогого стоило. Мне хватит одного Циклопа, думал маг. Разумеется, я постараюсь уговорить его на сотрудничество. Я буду вежлив и убедителен - шелковые кандалы, хозяин в маске доброжелателя. Если дурак упрется, я уж точно смогу принудить его к повиновению. Заранее представляя, какое решение вынесет конклав, падкий на зрелища, связанные с публичным унижением братьев по Высокому Искусству, Амброз уже считал Циклопа - вернее, Око Митры! - своим. Все, чего хотелось сейчас королевскому магу, так это хорошенько отдохнуть. Силы вскоре окажутся нелишними.
        - Т-ты!.. я т-тебя…
        О, Амброз ждал чего угодно. Слез. Мольбы о прощении. Попыток объясниться. Лжи, правды; душещипательной истории о любви, вопиющей к небесам. Обморока, наконец! Но того, что произошло, ученик Н'Ганги Шутника не ожидал, несмотря на свой богатый жизненный опыт. Так это было глупо, так по-детски… Набычив лохматую голову, ссутулив плечи, сделавшие бы честь Левиафану, молодой болван от лежанки - великий Митра! - на четвереньках ринулся на врага.
        - Т-ты!..
        - Я, - кивнул Амброз. - Кто же еще?
        Корневой пол, по которому легко прошла бы и хромая старуха, превратился в трясину под ногами Натана. Ступня, искалеченная ножом лекаря, застряла между узлами, щиколотка хрустнула веткой в зимнем лесу. Тело еще неслось вперед, но дотянуться рукой до проклятого чародея не получилось - хрип, краткая судорога, и Натан упал так, что шатер заходил ходуном. Клейкие побеги, брызнув из корней, с деловитостью разбойников уже вязали парню запястья и лодыжки. Крепость их могла соперничать с крепостью стали. Натан дергался, изрыгал брань; более длинный побег, изогнувшись кольцом, обвил шею - вскоре жертва лежала, спеленутая на манер младенца, тесно прижавшись к полу щекой, и как назло, это была правая щека, со стороны зрячего глаза.
        - Герой, - Амброз присел рядом. Натану был виден сапог и нога до колена. - Гвадриль Могучий. Лислав Падающая Звезда. Идиот, сын и внук идиота. Кто этот громила, госпожа Фриних?
        Горло предало Эльзу. Понадобились усилия, чтобы вернулась речь.
        - Изменник, - срывающимся шепотом ответила она. - Последний изменник, как я - последняя сивилла. Его зовут Танни. Не трогайте его, прошу вас…
        - Вы делаете из меня зверя, дитя мое, - Амброз взъерошил парню волосы, нащупал бугорок рога и рассмеялся. - Пожирателя детей. Обидно, знаете ли. Если вы заметили, я и пальцем не тронул вашего последнего. На кого тебя разменивали, богатырь? На кулачного бойца? Если да, то размен прошел не лучшим образом.
        - Грузчик, - прохрипел Натан. - Как отец…
        - Ну так грузи! Тюки, бочки, доски! Твое место на пристани, а не в моем шатре…
        - Убью, - пообещал Натан.
        - Это вряд ли. Что ты вообще здесь делаешь? Приволок в башню новый шкаф, и застрял? Иди, не бойся - барьер выпустит…
        - Я скажу Циклопу! Я скажу Симону! Они тебя…
        Амброз вздохнул:
        - Эльза, ваш последний лишился ума. Сперва уговаривал вас бежать, теперь грозится… Я бы с удовольствием избавился от его присутствия. Да боюсь, что развязанный он снова полезет драться. Эй, рогоносец! Если я верну тебе свободу, ты уберешься прочь?
        - Я…
        - Ты уйдешь, Танни, - твердо сказала Эльза.
        - Я… госпожа Эльза!..
        - Ты уйдешь. Но сперва попросишь прощения у господина Амброза. Ты в его шатре, ты поднял на него руку. Понял?
        Натан молчал. Он не произнес ни слова, пока корни отпускали его. Огромный, всклокоченный, со щекой, на которой отпечатался рисунок корневища, он побрел прочь. Откинул входной полог, задержался, свесив голову на грудь.
        - Простите меня, господин Амброз, - голос парня был мертвым. - Простите дурака. Вы берегите ее, она хорошая. Она лучше всех…
        В шатре стало просторно, когда он вышел.
        Амброз лег на спину, чувствуя, как корни делаются мягче, пружинят, укачивая хозяина. Надо отдохнуть, думал маг. Любой ценой. Отдаваясь качке, на грани яви и сна, он вспомнил, как во дворце отыскал советника Дорна - и кратко, избегая подробностей, доложил о трагической гибели Ринальдо III. Советник был из тех крыс, которые мало того, что не бегут с тонущего корабля, но в случае шторма способны встать за штурвал, и даже на капитанский мостик. Себастьян Дорн принял новость с каменным лицом. Так он радовался, и Амброз знал об этом. Дорн распорядился перенести спящего принца в отдельные покои, и обмыть тело короля, подготовив к погребению. «Альберт?» - спросил Дорн. Скоро проснется, ответил Амброз. Полагаю, он вряд ли вспомнит, что убил отца. Это, как по мне, к лучшему. В столь юном возрасте, столь жестоким способом… «Да, - кивнул Дорн. - Я слышал от лекарей о прискорбном состоянии принца. Его память…» Вот-вот, согласился Амброз. «Я пошлю гонца к Эдварду ди Тарра, - Дорн поджал губы, отчего рот советника превратился в куриную гузку. - Надеюсь, он не откажется стать регентом при малолетнем племяннике.
Одна из дочерей Эдварда в будущем сделается прекрасной женой его высочеству…» Его величеству, поправил Амброз. «Да, конечно. Его величеству. Как вы считаете, версия о собаке, кинувшейся на короля, когда тот избивал бедное животное палкой, будет принята двором и народом?» Да, кивнул Амброз. Учитывая вспыльчивый характер усопшего… У вас найдется подходящая собака? «У меня? - улыбнулся советник. - Вряд ли. На псарне - наверняка. Каждый пес должен быть рад погибнуть за отечество. Надеюсь, досточтимый Амброз, вы и в дальнейшем не оставите нас своим попечением?»
        - Вы спите? - тихо спросила Эльза.
        Ответа сивилла не дождалась.
        2.
        - Ты был прав.
        Симон потянулся к блюду, ухватил кусок успевшей остыть баранины - и сжал в кулаке. Меж пальцев Остихароса проступил желтоватый, загустевший жир. Над кулаком заклубился сизый дымок. Жир закапал на пол, наливаясь сочной рыжиной. Ухватив мясо поудобнее, старец откусил кусок вновь горячего жаркого. С одного краю волокна баранины подгорели до черноты. Рыжее, подумал Циклоп. Черное. Шкура бродячего кобеля. Смертный визг; барьер жрет несчастную собаку, виновную лишь в том, что была голодна. Жрет, превращая ее в себя - живое в мертвое, плоть в деревяшки. Рыжее, черное; миг, и ты - дюжина дощечек, стучащих на ветру. Будь она проклята, ваша магия, меня тошнит от нее. А теперь выясняется, что я был прав…
        - В чем? - спросил он.
        Доев жаркое, Симон вытер губы и ладони чистой тряпицей - и лишь после этого ответил:
        - Тело Инес надо было сжечь.
        Циклоп ждал продолжения.
        - Амброз обвинил бы меня в любом случае, - лицо старца окаменело. - Да что там! Я сам себя обвинил. Тут он поймал нас, как рыбак - леща. Но мы не дали им глазеть на Красотку. Видел бы ты их рожи! Они жаждали зрелищ, как сброд на площади! Еще бы! - занятная диковина. Уверен, они бы подняли ее для допроса…
        В глазах Пламенного мелькнула опасная бирюза; мелькнула - и погасла. «Что решил конклав?» - хотел спросить Циклоп. И промолчал. От конклава он не ждал ничего хорошего. Если уж Симон держит язык за зубами…
        - Ты тоже был прав, Симон.
        - В чем? - вернул маг Циклопу его же вопрос.
        Циклоп поглядел на остатки баранины. Нет, тошнота никуда не делась. Он налил себе воды в кружку и выпил залпом.
        - Помнишь, ты предположил, что Инес еще жива? Я все время вспоминаю твои слова. А может быть, я просто схожу с ума. Когда я едва не ушел за барьер крови, меня вел зов Черной Вдовы. Как двадцать лет назад! А Инес остановила меня, вернула. Я видел ее ясней ясного…
        В очаге, стреляя искрами, трещали поленья. Языки пламени вели свой бесконечный танец, за которым можно наблюдать вечно. Но Симон смотрел не на огонь, а на человека, сидевшего напротив. В отсветах лицо Циклопа плыло разогретым воском, складки и морщины разглаживались, меняя рельеф; волосы удлинялись, отливая медью… На миг огонь пригас, тени метнулись из углов, стремясь поглотить комнату, а когда пламя вспыхнуло с новой силой, напротив старца сидел прежний, давно знакомый Циклоп. Симон мотнул головой: примерещилось? Говорят, на склоне дней становишься мнительным.
        - Инес и Черная Вдова?
        - Да.
        - Это зов Вдовы привел тебя в башню Красотки? Двадцать лет назад?
        Циклоп кивнул.
        - Забавное совпадение. А меня Инес в свое время привела в Шаннуран, к Черной Вдове. Жил-был мальчик, похищенный а'шури. Освободившись из темницы, он попал в другую темницу, где и нашел великого мага в цепях, с зашитым ртом… Печальная история, не правда ли? И некому было спросить: что ты здесь делаешь, старый дурак? Какого беса ты полез в подгорные лабиринты? Если к Оку Митры ты был равнодушен, если прочие сокровища ты, выживший из ума колдун, считал пылью под ногами…
        В дальнем углу шевельнулась темная фигура, до того неразличимая в сумраке. Вульм из Сегентарры устраивался поудобнее, готовясь слушать.
        - Инес? В Шаннуран?!
        - Не она сама. Ее поиски, ее одержимость Ушедшими. Их знаниями, утерянными в глубинах эпох…
        - О да! Об Ушедших она могла говорить часами. Инес считала, что вся наша… ваша магия - и есть Ушедшие. Они здесь, они никуда не ушли. Вы, маги, пользуетесь ими, как рыбы-прилипалы. Вместо того, чтобы искать ключ к их наследию…
        На слове «наследие» Циклоп помрачнел и умолк.
        - Ты говоришь, как она, - плечи старца поникли. Маг откинулся на спинку кресла. - Я плохо понимал свою ученицу. Ушедшие - здесь? Где? В очаге? В стене?! В воздухе, которым мы дышим?!
        Циклоп развел руками:
        - Не знаю. Я просто слушал ее - и верил. Как дети верят в сказки.
        - Инес была слабой магичкой. Я никогда не обманывался на этот счет. Она - тоже. Но ты не поверишь - я, Симон Пламенный, ей завидовал.
        - Почему?
        - У нее была цель. Безумная? - да. Тем не менее, год за годом, шаг за шагом, Инес шла к этой цели. А я, могучий, окруженный страхом и завистью… Ты когда-нибудь бился лбом в стену?
        3. Сила слабых
        Я не видал, как седоков крушил жестокий враг,
        Но в залах призраков чужих будил мой гулкий шаг;
        Златого бога не лобзал тигриную пяту,
        Зато безлюдных городов я видел красоту.
        Я дверь к царям на шумный пир ни разу не открыл,
        Но смог уйти от неземных когтей и темных крыл;
        Пред королевою колен не преклонил, зато
        Туманный берег посетил, где не бывал никто.
        Р. Говард, «Вознаграждение»
        …стена окружала его со всех сторон.
        Бесплотная и незримая, она была стократ прочнее любой материальной преграды. О, встань перед ним крепостной вал, базальтовая скала или кованая решетка из лучшей стали - Симон рассмеялся бы, потирая руки в предвкушении веселой потехи. Но та стена, что исподволь сомкнулась вокруг чародея, была не по зубам Остихаросу. Старость? Симон был стар, но не дряхл. Опыт и знания, и огонь в жилах еще не оскудел. Просто червь, точивший его много лет, вдруг явил себя во всей своей мерзости. Симон достиг предела возможностей. Жечь и сокрушать, возводить башни и укрощать демонов; мчаться по небу, оседлав существа, от вида которых записной храбрец лишился бы чувств; странствовать по слоям Предвечного Мрака, спорить с обитателями эфира… Силы старца были велики. Кто рискнул бы потягаться с Симоном Остихаросом, прославленным магом из Равии? Но он достиг предела.
        Симону стало скучно.
        Да, оставались сотни заклятий и ритуалов, которые он мог бы изучить. Так ныряльщик волен обследовать коралловые рифы и прибрежные отмели, собирать раковины-жемчужницы и отыскивать входы в потайные гроты, разглядывать стайки юрких рыб и медлительных, грязно-зеленых омаров. Но дальше, туда, где начинается истинная тьма пучины, человеку пути нет. Три дюжины локтей - его приговор. Симон плевать хотел на рыб и жемчуг - роскошь и плотские радости, почет и уважение. Симона влекла глубина.
        «Отступись, - шептало благоразумие. Ему вторил здравый смысл. - Радуйся жизни, приняв ее границы…»
        - Нет! - львиный рык клокотал в глотке Пламенного. Глаза старца наливались грозной синью небес. - Есть в мире силы, которые смеются надо мной! Я хочу познать их! Подчинить! Мне рано на покой!
        Узнай кто об этих терзаниях - покрутил бы пальцем у виска: «Совсем старик из ума выжил! Сам не знает, чего хочет. Да я бы на его месте…»
        Пожалуй, только Инес сумела бы понять учителя. Инес, достигшая своего предела давным-давно, едва ли не в начале пути. Симон испытывал к упрямой, строптивой ученице странную смесь чувств. Любовь? Жалость? Зависть? Брось все это в тигель алхимика, подогрей на огне страстей - и молнии небесные покажутся болотными гнилушками в сравнении с грозовым ураганом, что извергнется наружу.
        …детские игрушки. Так Красотка называла жезлы и амулеты. Маги обижались. Кто не был обделен чувством юмора - ухмылялись в ответ. Инес шутит, говорили они. Намекает, что в мире есть более могущественные артефакты. Поначалу Симон тоже так думал. Но вскоре понял: Красотка считает, что жезлами мощи и амулетами силы многие эоны назад забавлялись дети Ушедших. Если допустить, что она права…
        Каковы же были истинные возможности сгинувшей расы?!
        Заполучив ключ к утраченным знаниям, Симон вырвался бы из опостылевшей клетки. Обрел источник могущества, в сравнении с которым его теперешний огонь вызвал бы снисходительную усмешку. Даже если Инес заблуждалась, старец все равно был готов рискнуть, ибо не видел иного выхода из тупика. Присоединиться к изысканиям ученицы? Годами корпеть над свитками, силясь расшифровать загадочные письмена? Довольствоваться крупицами, надеясь сложить из песчинок гору?
        От такого времяпровождения Симон Пламенный взвыл бы волком еще скорее, чем от одолевавшей его скуки. Практик, он привык идти напролом, кратчайшим путем. К счастью - или к несчастью, как позже думал Симон - такой путь существовал. Черная Вдова, владычица подземелий Шаннурана. Согласно легенде, ходившей среди адептов Высокого Искусства, ужасная тварь была стражем и хранительницей древних тайн - знаний Ушедших, к которым искала ключ Красотка.
        Собственно, Вдова и была этим ключом.
        Способ обретения знаний был прост, как самоубийство. Ты должен был спуститься под землю, пробиться сквозь орды дикарей-а’шури, сладить с демоническими отродьями Сатт-Шеола, отыскать Черную Вдову, принять Стихийный Облик - и совокупиться с ней. После чего одолеть Вдову, которая, подобно паучихе, обретя удовлетворение, вознамерится сожрать любовника - и тогда, признав поражение, хозяйка Шаннурана впустит победителя в сокровищницу Ушедших.
        Время от времени находился смельчак, рисковавший попытать счастья. Стоит ли говорить, что ни один не вернулся?
        Красотке этот подвиг был не по плечу. Она и легенду-то считала забавной выдумкой. Симон полагал, что за скепсисом Инес прячет боль от собственной слабости. Магичку-настройщицу Шаннуран сожрет быстрей, чем волк - куропатку. Да и для совокупления с Вдовой нужен мужчина. Муж, полный доблестей; такой, как Симон Пламенный, достигший границ своего могущества? Кто, если не он? Препятствия лишь раззадоривали старца, возвращая забытые дни молодости. А’шури? Демоны? Черная Вдова? О, она взвоет от наслаждения в жарких объятиях гигантской саламандры - Стихийного Облика, присущего Симону! Позже Симон поделится могуществом с Инес. Посвятив жизнь наследию Ушедших, она имеет на это право, как никто! В конце концов, ученица дала учителю новую надежду на склоне дней. Симон Остихарос умеет быть благодарным. А если он проиграет… Лучше сгинуть в утробе Черной Вдовы, нежели прозябать под небом тварного мира, понимая, что жизнь закончилась раньше, чем ты умер.
        Симон был готов сгореть, лишь бы не гнить заживо.
        Слугам и мальчишке-ученику он ничего не сказал, но на всякий случай составил завещание. Деньги - ученику, подкидышу по имени Карши. Книги, список которых прилагался - ему же. Со стыдом Симон признался себе, что ученика тоже взял из скуки. Думал развеяться, согреть душу чужой, восторженной юностью - так престарелый, утративший пыл тиран кладет себе в постель робкую девственницу. Остальную библиотеку маг завещал Инес. Коллекция артефактов… башня… Вроде, ничего не забыл. Завещание Симон спрятал в ближний, безопасный слой Предвечного Мрака. Если он погибнет, свиток возникнет в его кабинете, заключен в сияющий кокон.
        Теперь - уведомить трех братьев по Высокому Искусству. Инес пришла на ум первой, но Симон с сожалением отложил в сторону розовый кристалл кварца. Если у него получится - пусть будет сюрприз. Если нет… Жестоко изводить женщину ожиданием. Газаль-руз? Пожалуй. Н’Ганга? Без сомнения. И Талел Черный, жрец Сета, сосед Симона. Каждый из троих будет знать: оповещен не только он. И воздержится от глупостей в отсутствие хозяина равийской башни.
        Он начертал краткие сообщения на полосках пергамента - и сжег письма в огне витой свечи, отлитой из черного воска.
        …все спали, когда Симон вышел на балкон. Вышел? - выметнулся вихрем, разом скинув груз лет! Кровь кипела, кружа голову. Старец ощущал себя безрассудным юнцом. Как давно он не совершал старых добрых безумств!
        Что ж, время пришло.
        Ночь вздрогнула, услышав хохот Пламенного. Симон готов был взобраться на перила - и прыгнуть, раскинув руки-крылья. Пожалуй, он сумел бы долететь до Шаннурана. Но в финале пути он будет похож на жертву вампира, высосанную досуха, а не на полного сил чародея, готового встретить молнией любого врага. Вздохнув, Симон сосредоточился на эманациях обитателей эфира. Власть мага простерлась за ткань мироздания, и его услышали.
        …мягкий ворс щекотал запястья. В тварном мире тело эфирного создания обрело материальность; так ожила бы морская волна. Тварь плыла по воздуху, подобно скату-манте в толще вод. Самый зоркий глаз не сумел бы различить темное полотнище, что прокладывало путь в вышине, на фоне звезд. Ветер бил в лицо Симону, остужая разгоряченное лицо. Горбун-месяц, трепеща, завис над горной грядой. На птерозмее маг добрался бы до Шаннурана к рассвету. На эфирнике он рассчитывал оказаться на месте к полудню.
        Когда пурпурная кайма восхода объяла горизонт, и небо на востоке налилось жемчужным сиянием, хищная тень ринулась на добычу с вышины. Симон слишком поздно ощутил опасность. Хищник завизжал - так рвется ржавый металл, так сотня гвоздей скребет по стеклу - на миг заставив Остихароса оглохнуть.
        …вспыхнув факелом, владыка горних высей прорвал купол, раскинутый магом. Бритвенно-острое лезвие крыла рассекло надвое тело эфирника, пройдя в локте от лица Симона. В ноздри ударила кислая вонь. Кувыркаясь и полыхая, хищник падал в зубастую пасть ущелья. За ним тянулся шлейф жирной копоти. Часть эфирного существа - за нее из последних сил цеплялся Остихарос - усыхала, беспорядочно вертясь, как подхваченное ветром семя клена. В ней почти не осталось жизни, и лишь воля мага удерживала ее от того, чтобы камнем рухнуть на скалы. Из разреза хлестала белая кровь, превращаясь в радугу, в туман, выедавший глаза.
        Земля была еще далеко, когда плоть эфирника расползлась гнилой ветошью. Симон едва успел ослабить удар - и долго выбирался из отвратительно мягкой ямы, в которую превратилась скальная поверхность вокруг места его падения.
        На краю ущелья он нашел разлом, подходящий для спуска.
        …ко входу в подгорный лабиринт он добрался в сумерках. Старец устал, лихорадочное возбуждение, питавшее его, шло на убыль. Магия Симона была по-прежнему сильна, он в любой момент мог извергнуть наружу текущий в жилах огонь. Но тело, человеческое, изношенное за долгие годы тело отчаянно молило об отдыхе. Ковыляя, словно загнанный мерин, он выбрался на пригорок. Отсюда открывался вид на скальную стену. Дальше небо изрезали острые клыки пиков; от них тянулись длинные, сумрачные тени.
        У подножия стены чернел провал. Даже издали Симон ощущал: из провала веет древностью, настолько чуждой нынешнему миру, что лишь последний безумец отважится… «Что ж, значит, я безумец, - усмехнулся Остихарос. - Последний. Я не стану ждать до утра. Какая разница: ночь, день? В подземельях Шаннурана царит вечный мрак.» Порывшись в сумке, он извлек темно-синий флакон с эликсиром. Это восстановит силы на несколько часов. Достаточно, чтобы добраться до возлюбленной Вдовы, и осчастливить ее пылкой страстью. Если все получится, у Симона будет время на отдых перед обратной дорогой. Если же нет…
        Тогда он будет отдыхать вечно.
        Солнце скрылось. Лишь алый краешек маячил над горами, готовый кануть во тьму. Смолкли птицы в близлежащих рощах. Налетел ветер, зябкий и стремительный, взъерошил кроны деревьев и умчался прочь. Симон опустошил флакон, закашлялся - питье было горше измены - и двинулся ко входу в черные лабиринты Шаннурана.
        …они ждали его на перекрестке.
        Без сомнения, а’шури прекрасно знали, что в их владения проник чужак, слышали, куда он направляется - маг и не думал скрываться! - и встретили его здесь. Симон был уверен: рано или поздно обитатели подземелий встанут у него на пути. Его удивило другое: он не сумел почуять засаду заранее. Человек, зверь, демон, упырь - кто угодно обладает аурой, эманациями, которые опытный чародей ощутит издалека. Сейчас же он был глух к целой толпе. Белый шар огня, качаясь на верхушке жезла, высвечивал свод, низкий и шершавый, потеки известковых отложений на стенах, гладкий пол. Два тоннеля уводили во мрак - справа и слева. И дюжина с лишним дикарей - полуголых, вооруженных копьями, кремневыми ножами и палицами, утыканными клыками зверей.
        Все чувства, включая обоняние, страдавшее от вони, кричали Симону: перед ним - люди. Живые. Грязные. Из плоти и крови. Лишь чутье мага отказывалось в это верить. Чутье утверждало: здесь никого нет. Голые стены. Иди дальше, глупец, и не обращай внимания.
        Иллюзия?
        Когда иллюзия качнулась вперед, вонь усилилась.
        - Прочь! - Симон поднял жезл над головой.
        Он не хотел лишних смертей. Все знают, что а’шури скверно переносят яркий свет… На миг дикари замерли, а затем, двигаясь бесшумно, как кошки, сделали первый шаг. Даже разбойники, встреться они Симону ночью, в глухой чаще, моргали бы, отворачивались, старались прикрыть глаза руками. Разбойники, но не а'шури. Огонь жезла был для них равнозначен привычной темноте.
        - Назад! Сожгу!
        Жезл описал в воздухе петлю. Стена пламени встала перед а’шури. Рыжие лисицы плясали джигу, их хвосты разбрасывали снопы искр: жгучих, бешеных. Когда пламя угасло, маг лишился дара речи. А’шури были совсем рядом, целые и невредимые. Симон попятился. Сердце ёкнуло в груди; страх сдавил его мягкими, холодными пальцами. Старец забыл, как это бывает, и напоминание оказалось не из приятных.
        - Дети геенны!
        Маг ударил в полную силу: насмерть. Тьма в ужасе отпрянула. На перекрестке разверзлась преисподняя, до краев наполненная жаром и яростью. Камень, и тот бы не уцелел в этом аду. А Симон все жег и жег, хохоча, как безумец, пока затылок не взорвался тупой, черной болью. Падая бесконечно долго, опрокидываясь в беспамятство, он видел лица а’шури, склонившиеся над ним, и палицу в руке дикаря, стоявшего ближе всех.
        …вместо головы у него был чугунный котел. Время от времени в котле булькало, и боль возвращалась. Словно эхо в горах, боль долго затихала, а потом все начиналось заново. Саднили губы. Во рту пересохло. Язык ворочался, как мертвец в гробу.
        - Пить… - хотел прошептать Симон.
        Новая, острая боль пронзила рот. Он едва не закричал, от этого сделалось еще больнее, и старец открыл глаза. Темнота. Плотный, едва ли не осязаемый мрак. «Я ослеп?» - ужаснулся маг. И понял, что он в подземелье, в толще лабиринтов, куда испокон веку не проникал луч света. Симон шевельнул руками; звякнуло железо. Как он вскоре убедился, с ногами дело обстояло сходным образом. Его заковали в кандалы и, похоже, зашили губы. Все-таки они боятся его - а’шури, жалкая плесень! Утешение было слабым. Да, боятся. И предусмотрительно приняли меры. Возможно ли творить чары без пассов и слов, рун и знаков - на одном всплеске чувств, испепеляющем желании? Нет, сам себе ответил Симон. Но я все же попробую. В сознании рождались туманные образы, складываясь в знакомую картину; маг силился обуздать вихри чувств, слить в единственно верную гармонию…
        Нет, вскоре повторил он. И услышал шелест.
        …мускус и тлен.
        И осязаемая волна ужаса - дикого, первобытного, от которого заскулил бы и записной храбрец. Симон улыбнулся, насколько позволяли зашитые губы. Добро пожаловать, хозяйка. Ты нашла меня. Иди сюда, я сгораю от любви.
        В подземелье не прибавилось света. Но мрак, застыв свечным воском, вдруг ожил, потек извивами гигантского тела. Симон ясно различал согласованные движения трех пар лап, трепет длинных, почти человеческих пальцев, страшную пасть, разинутую в ответной улыбке. Глянец и смола - тело Вдовы сочилось сквозь вечную, матово-аспидную ночь подземелья, от начала времен царившую в здешних лабиринтах. Меж клыков твари скользнул наружу узкий язык, коснулся Симоновой щеки, и маг почувствовал, как тончайшие паутинки щекочут его разум.
        «Торопишься, шлюха? Едва пришла, и давай целоваться? - он загнал омерзение за броню грубой иронии. - Освободи меня, и, клянусь, ты не пожалеешь! Ты ведь хочешь старого ловеласа? Хочешь, да?»
        Язык чудовища прошелся по его обметанным лихорадкой губам, увлажнив их. Симон задышал чаще; в груди кузнечный молот бил в наковальню, раз за разом. Язык убрался, тварь окружила пленника тесным кольцом. Морда хозяйки Шаннурана качнулась в сторону, на Симона в упор глянул круглый, светящийся янтарем глаз. «Отвернись!» - приказал себе маг, но было поздно. Его уже втянуло в воронку зрачка, где вращался рой звездных искр, обещая вечное наслаждение и ответы на все тайны мироздания…
        …цепи со звоном опали наземь - россыпь свадебных колец. Кандалы истаяли, обратившись в ржавую труху. Нити, стягивавшие губы, растворились, не оставив следов - соль в воде. Темница раскрылась, как бутон цветка - огромная, полная сталактитов зала, чей свод испятнали потеки зеленоватой, слабо фосфоресцирующей плесени. Черная Вдова выгнулась, припав к устланному мхом полу - брачному ложу. Горя от страсти, она хлестала себя по бокам хвостом-плетью с гроздью скорпионьих жал на конце. Раздвоенный язык мелькал в пасти, будто молния в тучах; слюна, пузырясь, текла на камень.
        Плохо понимая, морок это или явь, Симон развел руки в стороны. Он чувствовал в себе мощь, достаточную, чтобы вынудить гору стонать от страсти. Ладони мага сошлись над головой; с губ, шипя разъяренной гадюкой, сползла формула метаморфозы. Яростно гудя, пламя объяло человека. Живой факел разгорался все сильней; в нем проступили очертания твари, размерами не уступавшей хозяйке Шаннурана. Алые сполохи пробегали вдоль пышущего жаром тела саламандры - до кончика хвоста, где они становились ослепительно-белыми. Ящерица, сотканная из огня, разинула пасть, в которой полыхал частокол раскаленных игл, и издала призывный свист.
        На миг они замерли: Черная Вдова и Симон Пламенный.
        А затем ринулись навстречу.
        …битва титанов? Свадьба чудовищ? Убийственные ласки? Безумие похоти? Все это, и еще многое, для чего не придумано слов на языках человеческих. Тела сплетались, извиваясь и содрогаясь в пароксизмах сладкой боли. Пламя и мрак проникали друг в друга, становясь единым целым. Боги умерли бы от зависти - или от ужаса - бросив единственный взгляд на подземную феерию. Но чужое присутствие не смело осквернить арену любовной битвы стихий. Обитатели Шаннурана, будь то а'шури или демоны, попрятались в страхе, благоговейно внимая отголоскам жуткого соития.
        И наконец семя - поток вулканической лавы - изверглось в лоно Черной Вдовы. Хозяйка Шаннурана выгнулась дугой, исторгнув рык блаженства. Ей вторил оглушительный свист саламандры. Тела двух исполинов замерли, вжавшись друг в друга с такой силой, словно желали срастись. Их сотрясала единая, синхронная дрожь. Сполохи пламени - волны на шкуре ящерицы - начали гаснуть. Тело саламандры усыхало, могучие лапы обвисли, из пасти вырывалось тяжкое, надсадное дыхание. Стихийный Облик высасывал из мага последние силы, словно вампир - остатки крови из жертвы.
        Время Симона вышло.
        Вдова заворочалась, стряхнув с себя измученного любовника. Медленно, зевая, распахнула пасть, демонстрируя ряды клыков. «Ты уже побывал во мне, - говорил зевок твари. - Понравилось? Не желаешь ли войти в меня целиком? Раз и навсегда?»
        Саламандра лежала мокрой тряпкой, забыв о сопротивлении.
        Вдова прянула вперед.
        Боли не было. Последнее, что увидел Симон - черный, стремительно надвигающийся провал глотки. Магу показалось, что там, в глубине, как и в зрачке Вдовы, тоже роятся искры далеких звезд. Видение мелькнуло - и погасло.
        Симон Остихарос умер.
        …Крик разрывал глотку. Боль - губы. Судорожное, горячечное дыхание опаляло ноздри. Ужас сжал сердце ледяными тисками. Она сожрала его! Мрак темницы шевельнулся, очерчивая контуры тела хозяйки Шаннурана. То ли Симону почудилось, то ли в движениях Черной Вдовы и впрямь сквозило разочарование.
        Шелест отдалился и смолк.
        Тишина.
        Симон шевельнул руками. Глухо звякнули цепи. Он был жив; он был пленником а’шури и их беспощадной повелительницы. Маг чувствовал себя выпотрошенной рыбой, которую раздумали бросать на сковородку - и швырнули обратно в реку. Сила и жизнь вытекали из него, как вода из прохудившегося бурдюка. Пережитое совокупление и смерть были настолько реальны, что Симон до сих пор содрогался от кошмара, внушенного ему чудовищной волей Вдовы.
        Рассудок подсказывал магу, что тварь явится к нему снова.
        Что все повторится.
        …он был прав. Черная Вдова посещала его раз за разом. Соитие, похожее на битву, объятия, напоминавшие конвульсии, похоть, родная сестра страданий - и закономерный финал: гибель в утробе любовницы. Иногда Симон успевал принять человеческий облик, но это ничего не меняло. Тварь плевать хотела на людскую магию. В этом а’шури лишь копировали свою госпожу. Легенды гласили, что Ушедшие удалились в камень; среди чародеев это считалось метафорой, подобно сказкам про богатырей, ждущих Дня Битвы в толще скал. Кое-кто из адептов Высокого Искусства полагал, что часть древней расы, обреченной на вымирание, спустилась под Шаннуран, где, вступив в связь с дикарями, положила начало племенам а'шури. Если и так, Ушедшие оставили ублюдкам-потомкам не знания, но кровь, сопротивляющуюся волшебству.
        Знай Симон об этом заранее - остался бы в Равии.
        Он думал, что к собственной смерти привыкнуть нельзя. Тем не менее, он привык. Время шло, и маг осознал, что ждет очередного визита возлюбленной убийцы, как прыщавый щенок - первого свидания с девкой-соседкой. Старец раздвоился, ненавидя и обожая Вдову. В редкие часы просветления он страшился самого себя. Нового, чуждого Симона Остихароса, готового провести остаток дней в круговороте совокуплений и гибели. Ему мнилось: Вдова предлагает узнику то, за чем он сюда явился. Легенда лжет! Победа? - нет, смерть, окончательная смерть подарит магу знание и могущество! Слиться с хозяйкой Шаннурана - не любовник, но пища! - вот истинный путь к наследию Ушедших. Отвратительный для человека путь, но Ушедшие и не были людьми. Он, Симон, меняется, и когда изменится в должной степени, примет этот дар с радостью…
        Увы, человеческая природа властно противилась такому решению. Симон хотел жить, вываливаясь из кошмара, превращаясь в старика на грязном, липком от испражнений полу пещеры. Вдова же разочарованно удалялась.
        «Она приходит пить мою силу, - маг жадно глотал воду: теплую, воняющую железом. - Растягивает удовольствие, бережет свою дойную корову, не спеша пустить на мясо…»
        Действия а’шури подтверждали догадки узника. В темницу, шаркая босыми подошвами, являлся безмолвный дикарь-тюремщик. Через тростинку, просунутую меж зашитых губ, он поил Симона водой, кормил жидкой кашицей с гнилостным привкусом грибов, кореньев и тухлого мяса. Смерть от голода и жажды не грозила Симону. Утратив счет времени, он, случалось, гадал, сколько недель - месяцев? лет?! - провел в заточении. Хорошо, что я ничего не сказал Инес, думал Пламенный. Она бы вся извелась. Искала бы среди магов того, кто отправился бы на поиски; сулила бы деньги и амулеты, редкие книги и саму себя…
        - Кто бы подался на твои уговоры? - кричал Симон. - Да никто!
        - Конечно, - соглашалась Красотка из тьмы. - Маги - практичные люди. Даже если они не всегда считают себя людьми… В тебе одном, старый мальчишка, хватило безумства, чтобы поверить мне хотя бы отчасти. Сейчас ты ближе к цели, чем мы все. Я завидую тебе, Симон.
        - Завидуешь? Узнику, заточенному в толще гор? Магу без магии? Источнику пищи для древней твари, лишенному надежды на спасение?
        - Глупости! - сердилась Красотка, хмуря брови. Сейчас она было диво как хороша. - Магия вокруг тебя. Ты - в средоточии Силы. Чувствуешь, как клубится, давит со всех сторон древнее волшебство, скрытое в каменных толщах Шаннурана?
        - Я полагал, это давит камень. Сотни локтей камня. Но теперь…
        - Камень, магия, Ушедшие, - перебивала его Красотка, а может быть, Вдова. - Какая разница? Это одно и то же! Ушедшие удалились в камень, они и есть магия. Возможность изменять окружающий нас мир. Вот почему твои грозные заклятия - пустое сотрясение воздуха для диких а’шури и Черной Вдовы. Тысячи лет и сотни поколений под землей, в сердце Шаннурана - дыхание Ушедших пропитало их насквозь, они плоть от плоти этих гор. Наше, человеческое волшебство бессильно против них; оно - бледная тень, эхо, далекий отзвук голоса Ушедших…
        Много позже Симон узнал, что все то время, пока Вдова пожирала его, Инес ди Сальваре снились кошмары. Среди ночи, в холодном поту, она просыпалась и долго лежала в смятых простынях. Перед глазами женщины медленно гасли обрывки видений. Там, во мраке, среди дикарей, чудовищ и демонов, страдал ее учитель с зашитым ртом, скованный по рукам и ногам. Это сны, убеждала себя Инес. Это всего лишь сны.
        И не верила утешительной лжи.
        Получив от Инес задаток, Вульм из Сегентарры отправился в Шаннуран. Для него это был и заработок, и вызов. А Красотка и впрямь желала заполучить Око Митры. Но еще больше она надеялась, что живучий авантюрист (да сопутствует ему удача!) принесет ей вести о судьбе Симона Пламенного.
        …когда каменная плита со скрежетом отошла в сторону, и в проеме, ослепив узника, полыхнул факел - у Симона был редкий момент просветления. В последнее время ясность мысли нечасто возвращалась к изможденному магу. Обратив в ржавый прах железо кандалов, он переступил порог своего узилища, и не выдержал: оглянулся. Замер в дверях. Ледяная рука сжала сердце, только-только согретое привычным огнем. Он не хотел уходить! Черная Вдова звала своего любовника. «Останься! Нам было хорошо вдвоем. Еще чуть-чуть, и ты обретешь наследие Ушедших, за которым явился. Ты до сих пор боишься смерти? Это пройдет, как проходит болезнь. Ты умирал много раз, ты привык. Еще день, другой, и ты даже не заметишь…»
        - Ты идешь, колдун? - окликнул его Вульм.
        «Нет! - закричал Симон-пленник. - Я остаюсь!»
        - Иду, - глухо отозвался Симон-свободный.
        4.
        - Пожалуй, я был благодарен Шебубу, - старец залпом осушил кружку воды. От долгого рассказа у него пересохло в горле. - Битва с демоном очистила мою душу от яда Черной Вдовы. Я вновь стал Симоном Пламенным, а не безумным куском мяса. Каменная рука - скромная плата за возвращение к жизни.
        - Мужчины! - с насмешкой воскликнул Циклоп. В глазах его отразилось пламя очага. - Готовы отдать руку, а то и голову, лишь бы вычеркнуть из памяти свою возлюбленную! Ставлю яблоко против изумруда, маг, Вдова не так легко забыла твои ласки…
        Симон с Вульмом переглянулись. Вульм решил, что Циклоп паясничает; старец услышал голос, и это не был голос Циклопа. Волосы сына Черной Вдовы, всегда темные, сейчас отливали красной медью. Игра света? Губы сделались тоньше, чувственней, сложившись в печальную улыбку:
        - Могущество за совокупление? О да, это путь мужчины!
        У Симона перехватило горло. «Великий Митра! Если так начиналась болезнь Красотки…» - втайне содрогаясь от ужаса, хороня Циклопа в мыслях своих, подумал маг, но не успел ничего сказать.
        - Мальчик мой, ты здесь? - спросили за окном.
        Не ведая, что стал причиной замешательства, Циклоп вздрогнул: вопрос застал его врасплох. Шепот, шорох: «Мальчик мой…» - казалось, он течет из углов. Мама, подумал Циклоп. Я, считай, забыл тебя. Отец, ты дрался за меня. Инес, ты умерла. Проклятье, как же хочется стать маленьким, и чтобы кто-то спросил чуть слышно: «Ты здесь, мой мальчик?» Беспомощность детства и беспомощность зрелости - счастье и мука…
        Встав, он подошел к окну. Снаружи, в двадцати локтях над землей, клубились тени. Отделенные от Циклопа лишь заклятием Газаль-руза, превратившим воздух в стекло, тени были похожи на чернильное пятно, принимающее в воде самые диковинные формы. Такое выпускает каракатица, спасаясь от врага. В сердцевине теневого кокона угадывалась фигура человека, но черты его не различил бы и самый зоркий глаз.
        - Мальчик мой, ты позволишь мне войти?
        - Это Максимилиан, - сказал Симон. - Входи, Древний.
        - Благодарю.
        - Я ждал тебя. Собрание закончилось?
        - Да.
        - Что решили?
        - Ты прекрасно знаешь, что решил конклав…
        Циклоп посторонился, и тени, презирая заклятье, вплыли в комнату. Наверное, Древний поступил бы точно так же, останься Циклоп у окна. Обволок бы пульсирующей темнотой, просочился насквозь, не заметив препятствия. Для него, понял сын Черной Вдовы, есть только Симон Остихарос, его мальчик. Больше в комнате нет ни души. Я, Вульм - пустое место. Набейся сюда рота гвардейцев, и это ничего не изменит. Тиран лучше относится к черни; тиран хотя бы знает, что чернь существует. Глупо обижаться - для Максимилиана Древнего, похоже, давно перестали существовать все люди на земле, кроме магов.
        Тени опустились в кресло.
        - Поединок, - со странным удовлетворением бросил Симон.
        - Да.
        - В Круге Запрета?
        - Да.
        - Скажи, Древний… Почему мы так любим смотреть на унижение себе подобных? Нас это возвышает? Радует? Напоминает о том, что в брюхе сильнейшего из чародеев воняют те же потроха, что и в брюхе лавочника?
        - Откажись, - Максимилиан пожал плечами, и мрак всколыхнулся. - Признай первенство Амброза. И поединка не будет. Мальчик мой, я взываю к твоему благоразумию! Ты не имеешь права опускаться так низко. Симон из Равии, Симон Пламенный - как грязный матрос в порту, как зверь, лишенный разума…
        - Тебя послали воззвать к моей гордости?
        - Я сам вызвался. Талел пошел к Амброзу, а я к тебе. Надеясь, что в память о былой дружбе, о тех годах, когда я уже был Древним, а ты еще не стал Пламенным…
        - Замолчи!
        «Великий Митра! - беззвучно ахнул Циклоп. - А наш старец-то еще живчик!» На его глазах Симон преобразился, и магии здесь не было ни на грош. Так сын бунтует против отца, ученик - против учителя; ощутив свою силу, увидев слабость вчерашнего кумира. Циклопу было ясно: он присутствует при конфликте, возникшем давным-давно, когда не был зачат и дед мальчика по имени Краш. Он опустил взгляд и вздрогнул: его собственная тень, подняв мятеж, подползла к креслу вплотную. Головы и туловища до середины груди у «черного Циклопа» не было - их поглотила смутная круговерть, клубящаяся вокруг Древнего. Связь тени и человека все истончалась; вот она порвалась, Циклоп остался без тени, словно сделавшись прозрачным, и ничего не почувствовал.
        - Я буду драться! - крикнул Симон. - Слышишь?
        Тени качнулись:
        - Я бы на твоем месте…
        - Вот именно! Ты бы на моем месте остался на пьедестале. Шагу бы вниз не сделал! Уступил, отошел бы в сторону; сохранил лицо. Я еще помню это лицо… Брезгливая мина, снисхождение к глупцам. Максимилиан Древний не унизится до поединка в Круге Запрета!
        Щеки Симона побагровели. Между бровями залегла гневная складка, губы дрожали от ярости.
        - О да, позже ты наверстал бы упущенное с лихвой; нашел бы для мести и время, и силы. Я помню твой отказ! Ветер превратил в песок скалы, бывшие свидетелями, а я еще помню! Ты и меня учил этому. Магия, говорил ты, единственная ценность в нашем мире. Маги - единственный разум на земной тверди. Отказаться от Высокого Искусства - на час! на миг единый! - предать идею. Однажды я спросил тебя: что есть идея, ради которой надо предать всех и вся? И сам ответил: упырь, высасывающий твою кровь. Впервые я видел Древнего вне себя. Ты бесился, как гвардеец после зуботычины…
        - В первый и последний раз, - согласились тени. - Мне стыдно вспоминать об этом.
        - Когда поединок?
        - Ты стар, мальчик мой. Ты дряхл. Не мне говорить об этом. Но и не мне выходить в Круг Запрета! Амброз моложе и сильнее. Ты слышал, что он берет уроки тау-тё? В его башне постоянно живет кто-то из дикарей Ла-Ангри. Н'Ганга рассказывал…
        - Я не собираю сплетни! Когда поединок?
        - В полночь.
        - Если ты сказал все, Древний, - Симон отвернулся, оперся ладонью о стол, - я больше не смею тебя задерживать. Уходи, я хочу отдохнуть перед схваткой.
        Кокон теней взлетел над креслом. В движениях гостя появилась резкость, не свойственная ему ранее. Оставив комнату, тени повисли за окном, на прежнем месте.
        - Что есть в наследстве Красотки, - спросил Максимилиан, - чего ты не хочешь уступить Амброзу? Если Симон Пламенный готов унизиться в Круге Запрета, это должна быть величайшая в мире драгоценность. Что это, мальчик мой?
        - Честь, - ответил Симон. Между его пальцев сочился дым. Столешница горела, в дереве корчился уродливый, пятипалый отпечаток, похожий на кленовый лист. - Дружба. Любовь. Долг. Память. Да что угодно! Вокруг нас тьма забавных пустяков, каждый из которых стоит унижения. Смеешься? Да, ты прав. Я выжил из ума. Зато я живу, а не храню величие.
        - Я не смеюсь, - ответили тени. - Я бы заплакал, но забыл, как это делается.
        - Напомнить?
        - Не трать силы зря. В полночь я вспомню сам.
        Струйка пота сползла по спине Циклопа. Весь дрожа, он следил, как Древний в плаще из краденых теней скрывается в ранних, зимних сумерках. Земля вокруг башни дышала весной, зато небо плевать хотело на ухищрения колдунов. Небо знало, какое время года на дворе. «Что есть в наследстве Красотки…» Двадцать лет назад, в Шаннуране, измученный пытками Симон учуял Око Митры из темницы, сквозь толщу камня - и безошибочно привел Вульма в сокровищницу. Что помешало Древнему, во всей его силе и мощи, учуять камень во лбу Циклопа? Ну не равнодушие же к человеку, лишенному магии?! И не кожаная повязка, жалкая лента…
        - Успокойся, - со злостью глядя на испорченный стол, бросил старец. - Мои братья, бес их дери, глухи к твоему «третьему глазу». Они сгорают от любопытства, вот и все. И закрой рот. Я не читаю твои мысли. У тебя на лице все написано…
        - Глухи? Почему?!
        - Если б я знал! Когда Око Митры вросло в твой лоб, я тоже перестал слышать его эманации. Ты - есть, его - нет. А ты, дружок, вряд ли вызовешь интерес Максимилиана…
        - Поединок, - напомнил Вульм.
        В течение визита Древнего бывший искатель приключений сидел тише мыши, прикидываясь мебелью, и лишь сейчас подал голос:
        - Он сказал: поединок. В Круге Запрета. Что это значит?
        - Это я сказал, - буркнул Симон. - Я сказал первым.
        Вульм вздохнул:
        - Ребячество. Клянусь Беловой задницей! Ребячество - последнее, в чем я рассчитывал тебя упрекнуть, Симон. Надеюсь, с Амброзом ты поведешь себя, как взрослый, опытный маг. Сожги его в пепел…
        - Вряд ли, - рассмеялся Симон. - Пепел? В другой раз.
        Вид старца испугал Циклопа. Симон походил на безумца, радующегося стекляшке, которую он принимал за бриллиант.
        - Хорошо, - кивнул Вульм. - Преврати его в яблоню. Летом мы наварим варенья из Амброзовых яиц…
        - Яблоня? - смех превратился в хохот. - И не надейся!
        Приблизившись к стене, Симон изо всех сил ударил в нее кулаком. Посмотрел на разбитые костяшки, слизнул кровь. Впору было поверить, что старец жалеет о Шебубовой напасти - каменной, неподъемной руке.
        - Врешь! - ахнул Вульм. - Не может быть!
        Симон оскалился:
        - Замолчи, бродяга! Тебе ли решать, что возможно на этом свете, а что - нет? Разве ты не слышал, как Максимилиан говорил об унижении?! В Круге Запрета нет магии. Я и Амброз будем драться, как пьяные лавочники. Руки, ноги, кулаки. Голые по пояс, мы расквасим друг другу носы, вцепимся зубами в дряблую шею. Потеха! Зрители животики надорвут…
        - Оружие?
        - Нет, - маг взял с блюда баранье ребрышко с остатками мяса. Взмахнул им в воздухе: - Как бараны! Мы сойдемся, как два барана из-за овцы! Сцепимся рогами: кто кого? Чары, сталь, палка, ребристый камень - исключено. Тумаки, пинки, зуботычины - вот оружие великих, прославленных магов в Круге Запрета. Ну что же ты, бродяга? Скажи еще раз: «Ты врешь, старый дурак!»
        Вульм встал. Под глазом авантюриста дергалась синяя жилка. Он был потрясен, и не скрывал этого.
        - Ваши примут замену? - тихо спросил Вульм.
        - Нет. Ты не выйдешь драться вместо меня. Амброз, сукин сын, все продумал заранее. Симон Пламенный - опасный соперник. Но Симон Остихарос в Кругу Запрета - дряхлый старик. Ржавый клинок, изношенный ремень. Амброз уверен, что я откажусь. Мне будет приятно его разочаровать.
        - Он убьет тебя, - сказал Циклоп. - Откажись, умоляю.
        - Убьет? Глупости. В конце концов, я могу сдаться…
        - Ты?!
        Симон не ответил.
        - Если ты проиграешь, Амброз заберет Циклопа, - Вульм лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации. - Мы должны… Симон, возьми его в ученики! Сейчас! Немедленно!
        - Кого? - изумился маг.
        - Циклопа! Амброз не может взять Око Митры, не взяв Циклопа. Если к тому времени Циклоп будет считаться твоим учеником, ты предъявишь на него права. Возникнет новый спор, и решать его вы станете уже вне Круга Запрета…
        Старец долго молчал.
        - Спасибо, - наконец произнес он. - Спасибо, бродяга. Если ты чувствуешь какую-то вину передо мной - забудь. Вины нет, есть уважение и благодарность. Твой способ и впрямь мог бы сработать, не будь я Симон Остихарос! К сожалению, ничего не выйдет. Двадцать лет назад я поклялся, что больше никогда не возьму ученика. Все маги знают о моей клятве. Не клянитесь опрометчиво, друзья мои! Придет срок, и вы пожалеете…
        Он подошел к окну. Вдали, над спящим Тер-Тесетом, качалась луна. Пятна на диске складывались в лицо, искаженное гримасой боли. Где-то выли собаки. Еле слышно постукивали ставни, и Циклоп с опозданием вспомнил, что на окнах башни нет ставен. Это в полном безветрии стучали дощечки барьера крови.
        - До полуночи есть время, - сказал Симон, не оборачиваясь. - Циклоп, помнишь, в гостинице ты сказал нам, что две исповеди в один день - это слишком? Ты был прав: да, слишком. И все-таки я попробую. Когда я вернулся в Равию из Шаннурана…
        Глава четвертая
        Круг запрета
        1. Скороход Его Величества
        Тенедержцы сквозь столетья совершают переход
        По колено в лунном свете и спускаются с высот
        По обрывистым ступеням многочисленных вчера.
        Их приход предвосхищают чернокрылые ветра.
        Тенедержцы наступают, дымом грозный строй повит,
        Но никто не бьет тревогу, ибо все на свете спит.
        Роберт Говард
        Все жители Равии - мальчишки, не брившие бороды, и старики, помнящие осаду города кочевыми ордами Йо-хана - знали, где расположен дом Симона Остихароса. Скромное, если не брать в расчет двух спиральных башен из металла, неизвестного людям, жилище мага стояло на юго-западной окраине, там, где начинались сады - снежно-розовое кипение весной, зрелая благодать осенью, черная печаль ветвей в зимние месяцы.
        Дом магу строили каменщики и плотники, которым было щедро заплачено из казны Махмуда Равийского, шестнадцатого в могучей династии Менгеридов. Услуги, какие чародей оказывал султану, стоили дворца, захоти Симон жить во дворце. Башни же возникли в одну ночь, восстав из-под земли парой адских фаллосов, и те, кто возвел их, хохотали и рыдали так, что младенцы седели в колыбелях. Чем заплатил маг ужасным зодчим, осталось загадкой, и горожане до сих пор ломали голову над ней.
        Глупцы полагали, что Симон платил душой. Над ними смеялись, ибо душа - товар лежалый, дешевый на любых пластах бытия, включая геенну. Торговый перекресток, Равия знала толк в барышах.
        Соседям Остихароса, а в особенности - городской страже при свершении обходов, трудно было привыкнуть к гостям мага. Даже распоряжение визиря Газана ибн-Газана, мудреца из мудрецов, согласно которому стража освобождалась от ответственности, буде посетители Остихароса нарушат покой, не помогало. Поди вспомни про мудрость визиря, когда у Симоновой коновязи стоит конь, не похожий на коня, и слуга, не похожий на человека, кормит зверя злаками, подобными дымящейся требухе! А песнопения во тьме? Рев чудовищ? Фейерверки алхимии?! Родители привязывали своих чад, дабы те не бегали смотреть на опасную красоту; сбежавших же пороли до кровавых рубцов.
        Скажи кто равийцам, что они гордятся магом-земляком, что страсти, какими они стращали приезжих и самих себя - тоже предмет их гордости, жители бы возмутились. В драку бы полезли, лишь бы не согласиться с истинной правдой. Тем паче, что ущерба от Симона городу не было; одна прибыль.
        Когда маг вдруг исчез, Равия содрогнулась от горя. Каждый почувствовал, что в жизни его, скучной и монотонной, исчезла пряность, придававшая вкус существованию. Бондари и медники, купцы и лекари спорили: куда подевался Симон? Жив ли? Вернется - или надо бросить надежды, оплакав великого?
        День спорили. Месяц.
        Год.
        За спорами никто не услышал, как в полночь у дома Остихароса села птица, непохожая на птицу. Шума она произвела меньше, чем перышко, опустившееся на мостовую. С ее спины, кряхтя и охая, слез человек, дождался, пока летучая тварь взмоет в поднебесье, и зашел в калитку. Малые воротца распахнулись перед ним, виляя створками, как пес - хвостом. Шепот раздался на вершинах башен, бормотание и смех, и синие огни вспыхнули на зубцах смотровых площадок.
        - Тихо! - велел человек, и шум смолк.
        Он брел к дому через маленький, ухоженный сад, часто останавливаясь. Правую руку он придерживал левой, вздыхая от напряжения. Казалось, безумец-скульптор высек руку из гранита, и живому тяжелей носить ее, чем каторжнику таскать кандалы. Когда человек уже всходил на крыльцо, навстречу ему выбежал толстяк Римингал - верный слуга мага с давних пор.
        - Хозяин!
        И, припав к ногам Симона, толстяк зарыдал.
        - Согрей мне воды, - велел Симон. - И собери на стол. Умираю от голода.
        - Вы живы, хозяин! Я верил, да… я говорил им…
        Видя, что маг валится с ног от усталости, Римингал попытался забросить руку Симона себе на плечо - и упал на колени, не совладав с тяжестью.
        - Это Шебуб, - объяснил маг, баюкая конечность. - Шебуб Мгновенный, отродье Сатт-Шеола. Мы бились в подземельях Шаннурана, а потом - ниже. Наверное, можно сказать, что я одержал победу. Во всяком случае, я жив больше, чем Шебуб.
        Свет, сочившийся из дома, сплелся с мерцанием звезд. Стало видно, что рука действительно похожа на камень - грязно-серого цвета, выветренный, в трещинах и разводах. Какой ценой удавалось Симону сохранять контроль над телом, осталось тайной. Цена эта была написана на осунувшемся, изможденном лице, цена крылась в морщинах, более резких и глубоких, чем обычно; и углы рта старца еле заметно подрагивали.
        - Что Пула? - спросил он в прихожей.
        - Спит, - прошептал Римингал, утирая платком слезы. - Я сейчас разбужу ее, да. Пусть бежит на кухню…
        Симон улыбнулся, узнав, что кухарка не бросила его.
        - Не надо. Пусть спит. Дашь мне холодной говядины и овощей. Карши тоже спит? Он здоров?
        - Карши нет, - вздохнул толстяк, пряча глаза.
        - Где он?
        - Ушел. Искать ушел, да…
        - Кого искать?
        - Вас, хозяин.
        Двенадцать лет назад к воротам Симонова дома подкинули младенца. Надо обладать извращенным чувством юмора или милосердия, чтобы предложить ребенка одинокому старику-магу. В Равии судачили, что милосердием здесь и не пахло. Дитя отдали для тайных обрядов: сделать гомункула или накормить демонов. Как бы то ни было, кухарка Пула вцепилась в младенца хваткой, достойной тигрицы, и заявила, что оставит дом благодетеля, если…
        Симон пожал плечами.
        - Будет мешать, превращу в улитку, - сказал он.
        - Не будет, - заверила Пула.
        Мальчишка рос тихим и ласковым. Ему дали имя Карши - «случайный» по-равийски. Пулу он звал мамой, Римингала - дядей, а Симона - хозяином. Толстяк-слуга однажды донес магу, что на базаре, в разговоре со сверстниками, малыш называет Симона дедушкой.
        - Выпороть? - спросил Римингал. - Запретить?
        - Это он, чтоб не били, - объяснил Симон, пряча усмешку. - Оставь ребенка в покое.
        Странное дело - Симон Остихарос привязался к мальчишке. Дряхлею, думал маг. Утрачиваю твердость духа. Торчит за спиной, сопляк, а я не гоню. Что это, хозяин? Это книга. А что в книге, хозяин? В книге - руны. А что в рунах, хозяин?
        Сила, малыш. Великая сила.
        Карши исполнилось десять, когда Симон стал думать о нем, как об ученике. Большим талантом Карши не обладал, но при должных наставлениях, заменив природный дар трудолюбием, мог вырасти в умелого волшебника. Верный кусок хлеба. И отсутствие зависти со стороны коллег по Высокому Искусству - таким не завидуют.
        Где ты сейчас, малыш?
        Отдыхая телом в лохани с горячей водой, Симон волновался душой. Гордость за ученика, который отправился на поиски учителя, вооруженный лишь отвагой и крупицей знаний, мешалась с тревогой за судьбу Карши. Переодевшись в чистое, он отдал должное ужину, собранному верным Римингалом, и вместо спальни поднялся в башню, в свой кабинет. Янтарный порошок завертелся на столе крошечным смерчем. Минута, и бешеная карусель сделалась ярко-красной, а внизу, у основания - белой. Маг ждал. На белой полосе возникли иероглифы - смутные, небрежные, словно каллиграф был пьян.
        - Ты, Симон? - прозвучал хриплый голос.
        - Я, Талел.
        - Рад, что ты вернулся. Честно сказать, мы тебя похоронили.
        - Считай, что я воскрес. Мой мальчишка к тебе не приходил?
        - Какой мальчишка?
        - Карши.
        - Нет, не видел. А что?
        - Ничего. Извини, что потревожил.
        Порошок сплавился в цельный кусок янтаря. Симон произнес два-три слова, похожих на рычание хищника. Янтарь просветлел, налился молоком; стал прозрачным, как родниковая вода.
        - Н'Ганга? - спросил маг.
        В кристалле заерзала черная мошка. Она увеличивалась в размерах, как если бы приближалась, и вскоре маг увидел голову. Водружена на подставку из тикового дерева, голова стояла на полке, рядом с чучелом крокодила и калебасом из тыквы.
        - Я не ждал тебя, брат, - сказала голова.
        Вывороченные, темно-фиолетовые губы не шевелились, когда Н'Ганга говорил. Лишь крокодил вяло шевельнул ужасными челюстями. Зато лицо негра гримасничало по-обезьяньи.
        - Ты не рад меня видеть, брат? - Симон наклонился к янтарю.
        - Нет.
        - Но ты ответишь?
        - На один вопрос.
        - Хорошо. К тебе приходил мальчик, назвавшийся Карши?
        - Нет.
        - Спасибо, брат.
        - Пустяки. А теперь спроси меня: не соврал ли я?
        - Не соврал ли ты мне, брат Н'Ганга?
        Негр хихикнул:
        - Я обещал ответить на один вопрос, брат. А это уже второй. Прощай.
        - Прошай, - без обиды ответил старец.
        Он давно знал Н'Гангу Шутника, жреца при храме веселого бога Шамбеже, и привык к его манерам.
        Дальнейший опрос чародеев ни к чему не привел. Никто не видел мальчишку. Вздохнув, Симон спустился в спальню и с наслаждением вытянулся на кровати. Ему снился бой с Шебубом, и он вздыхал во сне, не разжимая губ - казалось, их зашили суровыми нитками. Во сне ребенок, похожий на Карши, бежал темными коридорами, спасаясь от смерти. Симон спрашивал демона, спасся ли мальчик, но демон не отвечал. И битва начиналась заново.
        …рев Шебуба обрушился горным камнепадом. Сбил с ног, погребая под звуком, спресованным в лавину. Мрак преисподней туманил сознание, сковывал тело крепче цепей. Демон надвигался, сотрясая подземелье тяжкой поступью. Могучий торс исчадья Сатт-Шеола покрылся трещинами, две руки из четырех обломками валялись на полу, левая нога крошилась на ходу.
        Но в чудовище еще оставались силы.
        Превозмогая боль в спине, маг с трудом поднялся на ноги. Усилием воли приказал себе оглохнуть. Аспидная кисея, застившая взор, отступила. Симон чувствовал себя развалиной, дряхлой обителью духа, остывшего тысячу эпох назад. Тварный мир не выдерживал их поединка - прогибался, расступаясь. Померкли своды пещеры, маг и демон увязли в смоляной черноте безвременья. Оба знали, что продолжить сражение они смогут, лишь достигнув Мерцающих Слоев Иммутара с их искаженными пространствами.
        - Учитель…
        В первый миг Симон решил, что ему почудилось. Голос был слабый, на пределе слышимости.
        - Учитель… забери…
        «Это сон, - вспомнил маг. - Я вновь и вновь переживаю битву в недрах Шаннурана. Когда же это кончится? Бой выматывает меня, словно наяву…»
        - Учитель!
        Старик начал всплывать из глубин кошмара, словно морской змей - из пучины вод. Обычный человек не сумел бы осознать, что спит, либо проснулся с отчаянным криком, оборвав связь. Но Симон Остихарос поднимался с предельной осторожностью, и зов не канул в безднах его мрачных грез.
        - Учитель!.. помоги… забери меня…
        Словно в трансе, балансируя на грани между сном и явью, маг сел на постели. Бросил взгляд в зеркало, висевшее над резным столиком. Поверхность зеркала шла рябью: озеро под ветром. В волнах проступило заплаканное лицо.
        - Учитель! Вы меня слышите?! Это я, Карши!
        - Карши?!
        Остатки сна слетели с мага палой листвой. Из зеркала на Симона, рыдая, глядел пропавший ученик. На мгновенье старик ощутил прилив гордости. Мальчишка сумел позвать на помощь. Парень далеко пойдет! Если, конечно, учитель вытащит его из передряги, в которую малец угодил. Маг потянулся сквозь зеркало, укрепляя связующую нить, вплетая в нее волокна собственной силы. Сил, по правде сказать, оставалось мало. Но об этом старик запретил себе думать.
        …проклятье! Канал был перекручен, как ствол саксаула, и уходил в бездны подвалов Мироздания. Связь такого рода считалась опасней веревки палача: твари, обитавшие во мраке нижних слоев бытия, истекали слюной, желая вырваться в тварный мир. Но отступать было поздно. Разум Остихароса скользил по каналу, содрогавшемуся в конвульсиях; вскоре Симон уже смотрел на мир глазами мальчишки. Тесная каморка без окон. Мощная дверь, сколоченная из дубовых досок. Ветхий, но чистый тюфяк. Плошка с остатками каши. В оловянной кружке - молоко…
        Зеркало.
        Справа и слева от зеркала в бронзовых, зеленых от времени подсвечниках оплывали две свечи, немилосердно чадя. На зеркале была криво выведена багряная, местами черная пентаграмма. Симон потянулся к воспоминаниям ученика, сливая воедино сознания мальчика и старца…
        …выбраться отсюда!
        Ах, если бы удалось достучаться до учителя! Он меня вытащит, ему это - раз плюнуть. А ядовитого гада Талела превратит в жабу! Или в таракана. Нужен хрустальный шар. Но шара нет. Нужен кристалл. Но кристалла тоже нет.
        Зеркало?
        Свечи по бокам. Пентаграмма - кровью. Учитель пользовался киноварью… Кровь, наверное, даже лучше. Ведь это моя кровь! Учитель сразу поймет, кто его зовет.
        …и ножика нет.
        Надо щепку от стола отодрать. Острую… Ай! Ноготь сорвал… Ну, вот и кровь. Ничего, что больно. Я умею терпеть. С'амокх визир! Г'арокх асиперра! Лусарум… лусарум… Лусарум ни'гха? Или - лусарум го'ттха? Вроде - ни'гха…
        Еще руки надо поставить вот так.
        С'амокх визир! Г'арокх асиперра! Лусарум ни'гха! Учитель! Вы меня слышите? Это я, Карши! Заберите меня отсюда! Пожалуйста…
        Выбраться из сознания Карши оказалось непросто. Мальчик боялся, что вновь останется один, и страшный жрец, вначале притворявшийся добряком, скормит его демонам.
        - Я приду за тобой, Карши. Ты веришь мне?
        - Верю, учитель. Только… Приходите скорее, пожалуйста!
        Наконец Симону удалось освободиться. Кажется, еле различимая паутинка все еще тянулась от него к Карши, но это не имело значения. Разум мага скользнул в канал, спеша вернуться в тело хозяина. Кровавая звезда! И кошмар длящегося поединка с Шебубом… Стоит ли удивляться, что канал так вывернуло! Странно, что у мальчика вообще получилось. Заклинание он переврал на треть… А Талел, отродье ехидны и скорпиона! «Какой мальчишка? Нет, не видел…»
        О жрец, тысячу раз пожалеешь ты, что солгал Симону Пламенному!
        Неладное он почувствовал, уже вернувшись. Словно мерзкий слизень коснулся души - прилипая, присасываясь. Перед глазами возникло знакомое зеркало в ореховой раме. Но в зыбкой глади не отразилось лица. Зазеркалье распахнулось цветком черной асфодели, впуская в спальню пряди гнилостного тумана. Дыша миазмами, туман взмыл к потолку. Обозначились контуры безгубого рта, вытаращенные глаза жабы, бахрома шевелящихся отростков…
        Бесплотный демон-когитат в тварном мире вынужден был принять облик. Это делало тварь уязвимой, но не менее опасной. Вкрадчиво, с тошнотворной лаской щупальца оплели мозг Симона. Нечто подобное проделывала с магом Черная Вдова, но хозяйка Шаннурана растягивала трапезу на долгие месяцы. Когитат же не церемонился. Он желал выпить все до капли, оставив на полу спальни пустую оболочку - муху, высосанную пауком.
        Барьеры трещали под напором демона.
        - Моррах н'агиб! Р'хошш!
        Зеркало брызнуло тысячей осколков, рассекая мглистое тело демона. Истошный визг едва не одарил Остихароса глухотой, и хватка щупальцев ослабла. Часть когитата осталась в зазеркалье, ослабив тварь. Маг скользнул на ближний призрачный план - здесь щупальца демона сделались видимыми, и Симон стал яростно отдирать их от себя, швыряя на пол извивающиеся обрывки. Каменные пальцы правой руки действовали успешнее, чем плоть левой. Демон отпрянул, распластавшись под потолком, и маг понял, что свободен.
        - Х'акстурн ашш!
        Он вернулся в тварный мир. Руки плели в воздухе ловчую сеть, готовясь набросить ее на когитата. Но в царстве грубой материи правая рука едва слушалась. Проклятье! - маг опаздывал… Позже Остихарос уверит себя, что совершил это в порыве отчаяния. Ибо то, что он сделал, легко могло испепелить его самого.
        Вал огня, вскипая лавовым гребнем, поднялся из глубин души. Тело охватило нестерпимым жаром, одежда задымилась. С отчаянным визгом тварь отдернула обожженные щупальца. Огонь растопил камень руки, сделав его податливым, как воск. Пальцы стали послушны, и финальная нить сети легла на положенное ей место. Жар извергся наружу, давая передышку изнемогающему, слабому телу. Но ударило пламя не в демона, а в сухие дрова, сложенные в камине.
        Дерево вспыхнуло.
        Осколки зеркала взмыли в воздух, прилипнув к нитям сети. Сеть вывернулась наизнанку, и демон, конвульсивно дергаясь, оказался заключен в искрящийся шар. Тоскливый вой наполнил спальню. Переливаясь сполохами, шар начал вращаться все быстрее. Осколки всасывали тварь, тускнея по мере того, как их заполняла инфернальная сущность.
        Время шло, и вой стих.
        Порывшись в ящичках столика, Симон извлек яшмовый флакон в виде головы ифрита. Взглядом направив шар в полыхающую пасть камина, маг шагнул ближе - и взмахнул флаконом. Губы ифрита разошлись в подобии ухмылки, струя небесно-голубой пыли ударила в камин. Пламя загудело, в камине разверзлась преисподняя - и зеркальный шар, чернея, провалился внутрь себя.
        Миг, и все было кончено.
        Дрова прогорели дотла. Поворошив пепел кочергой, Симон выковырял из золы спекшийся сгусток. Тот медленно остывал, тускнея и багровея. На всякий случай маг провел над ним рукой. Ничего. Обычный жар раскаленного стекла. Тем не менее, следует запечатать эту пакость в бутыль и закопать за городом. Только не сейчас. Завтра. Он слишком устал.
        А ему ведь еще выручать Карши…
        Едва волоча ноги, он направился в башню. Ступеням, казалось, не будет конца. Факелы, чуя приближение хозяина, вспыхивали зеленоватым огнем. Маг тяжело опирался на перила; никогда еще подъем не давался ему такой кровью. Шагнув в кабинет, Симон перевел дух. Битва опустошила его; медлить же было преступно.
        Талел - жрец Сета; и бой даст нешуточный.
        Открыв ларец из палисандра, маг извлек золотой перстень с камнем, багрово сверкнувшим в свете лампад. Мало кто отличил бы с первого взгляда Камень Крови от обычного рубина. Симон надел перстень на безымянный палец левой руки - и усталость отступила. Кровь быстрее заструилась по венам, разгладились морщины, сердце забилось от притока огня. Прихватив жезл, украшенный фигурками чибиса и нетопыря, старик выбрался на узкий балкон - и воздел жезл над головой.
        Гортанный вопль призыва огласил ночь.
        Прошла минута, долгая и мучительная, прежде чем бархат ночи всколыхнулся. Гигантская тень закрыла рисунок созвездий. Перепончатые крылья, пронизанные сеткой вздувшихся жил, с гулом загребали воздух, удерживая над землей гибкое тело двадцати локтей длиной. Тварь покрывали глянцевые, плотно прилегающие друг к другу перья, больше похожие на чешую. Мощную шею венчал треугольник головы. Она походила бы на змеиную, если б не зубастый роговой клюв, из которого, пенясь, капала слюна.
        От реликта минувших эпох веяло первобытным ужасом.
        С легкостью, неожиданной для старика, Симон перемахнул через перильца балкона, оседлав чешуйчатый загривок. Крылатый «конь» ринулся в ночь, со свистом рассекая воздух. Кварталы Равии, мигая редкими масляными огнями, быстро остались позади. Птицеящер несся со скоростью ветра, пожирая пространство. Когда впереди на фоне неба обозначился силуэт чужой, одиноко стоящей башни, и на ее вершине вспыхнул сторожевой огонь, Симон понял: его заметили.
        В освещенном окне мелькнула тень, изнутри блеснуло алым. Талел готовился дать отпор незваному гостю, кем бы тот ни был. Симон направил тварь вниз, соскочил на землю, отпустив чудовище, и встал перед массивной дверью. Правая рука налилась силой оживающего камня. Пальцы сжались в кулак. Страшный удар сорвал дверь с петель, разнеся ее в щепы. Глаза мага сделались пронзительно-голубыми, сквозь одежду пробился ледяной свет - и Пламенный вступил под своды башни.
        Над входом, подвешенное на цепях, ожило чучело пантеры. Лязгнув зубами, оно попыталось схватить Симона, но рассыпалось в прах. Тяжкая поступь сотрясла лестницу. Перила крошились под каменной хваткой, гобелены, висевшие на стенах, вспыхивали и сгорали, разлетаясь клочьями пепла. Башня тряслась, как в лихорадке, ступени ходили ходуном. Из стен выпадали целые блоки, с грохотом раскалываясь на куски.
        А маг все шел, не задерживаясь.
        Охранительные знаки на двери замерцали - и погасли в испуге, едва Симон протянул к ним руку. Дверь открылась. Рыхлый толстяк, бормотавший заклинания над жаровней, от которой воняло падалью, затравленно обернулся к гостю. Лицо его исказилось, и Талел рухнул на колени.
        - Симон, пощади!
        Старик бросил брезгливый взгляд на жаровню, на свиток папируса с ригийскими иероглифами.
        - Симон… умоляю…
        Порыв ветра распахнул окно, подхватил папирус и унес его в ночь. Жаровня угасла, шипя как змея. Во мраке продолжала светиться лишь фигура мага. Остихарос протянул руку, ухватил толстяка за горло и приподнял над полом. Жрец захрипел, чувствуя: еще чуть-чуть, и его шея сломается.
        - Где мой ученик?!
        Голос старца громом рокотал под сводами.
        - Я… я виноват!.. Ты же пропал… Все думали - ты погиб! Он сам пришел ко мне…
        - Где он?!
        - Он… его увезли… Прости, Симон! Я не знал…
        - Лжешь! Когда я вызвал тебя, мальчишка сидел в твоем подземелье!
        - Да, я солгал… Я не мог!.. они уже пообещали его…
        - Кто - они? Пообещали - кому?!
        - Махмуду! Султану Махмуду! Ты объявился слишком поздно, Симон… С-с-сделка… Да отпусти же! Задохнусь…
        - Султан Махмуд Равийский?! Ты не лжешь?
        - Нет!
        Каменные пальцы разжались, и жрец плюхнулся на пол. Кашляя, растирая шею, Талел попытался отползти в угол, но был остановлен магом. Жесткий каблук Остихароса опустился на мясистый загривок жреца.
        - Кто пообещал моего ученика султану Равии?
        - Они! Открывающие Пути!
        - Раздери тебя Даргат! Значит, это правда, что ты умеешь находить скрытое в людях?
        - Правда… - еле слышно прохрипел жрец.
        - У Карши есть скрытый талант?
        - Он - прирожденный скороход. Только не знает об этом.
        - Я полагал, из него получится неплохой маг, - пробормотал Симон.
        Свечение под его одеждой гасло.
        - Да, конечно! - подобострастно зачастил жрец. - Маг неплохой, а скороход - замечательный! Я так и сказал Открывающим. А они нашли заказчика…
        - Какова твоя доля?
        - Десятина…
        Симон убрал ногу с загривка Талела.
        Открывающие Пути, жрецы Многоликого, умели с помощью тайных обрядов пробуждать дремлющие в людях, неизвестные им самим таланты. При этом у человека, Вставшего-на-Путь, урезалось многое другое. Музыкальный слух, способность к быстрому счету, глазомер… В каждом случае это был особый набор качеств, которыми следовало пожертвовать. Если обряд над Карши свершится, мальчику никогда не быть чародеем. Музыкантом, астрологом; летописцем…
        Зато скороходом он станет превосходным.
        - Когда его увели?!
        - Час назад. Прости, Симон!
        Опоздал. Если бы не проклятый демон…
        - Симон! Бери все, что захочешь!
        - Перестань скулить. Все, что захочу? Я запомнил твои слова. Живи, мой должник. Позже я решу, как взыскать с тебя долг. А сейчас я тороплюсь.
        Быстрым, молодым шагом Симон Остихарос направился прочь из башни. Для обряда Открытия Пути требуется подготовка. Во второй раз он не опоздает.
        Махмуд Равийский кормил рыбок.
        Стоя у края бассейна, выложенного яшмой и нефритом, султан брал из чаши разваренные зерна ячменя - и бросал в воду. Цветные карпы, завезенные из далекой Негары, толкались, плямкали слизистыми кругляшами ртов. Золотые, зеленые, цвета оливок или апельсина - рыбы любили владыку сильнее, чем придворные лизоблюды. Сам же Махмуд из всех карпов предпочитал снежно-белых с красно-черными пятнами.
        «Они напоминают мне раненых», - говорил султан.
        Возле беседки, увитой лозами винограда, ждал великий визирь Газан ибн-Газан. Он первым заметил Симона Остихароса, и приветливо улыбнулся гостю.
        - Мы рады видеть тебя, Симон, - бросил Махмуд, когда маг приблизился. - Мы горевали, что лучший алмаз выпал из нашей короны. Что ты скажешь, если мы устроим пир в честь твоего чудесного возвращения?
        Симон рассыпался в благодарностях. Махмуд Равийский, плоть от плоти водителей войск и вождей племен, умел говорить между слов. Напоминание о короне (помни, чей ты!) приводило в равновесие те весы, где на второй чашке лежала радость султана по поводу возвращения мага. О да, Остихарос мог в любую минуту оставить Равию, перебравшись, скажем, в Латерну. Но башни не положишь в котомку, и уют, к какому привык, жаль променять на гордую, но бедную участь скитальца.
        - Проси, - сказал султан, когда маг замолчал. - Твое желание будет выполнено.
        Визирь Газан поднял руки к небу, восхищаясь щедростью владыки. Он не сомневался, что маг сейчас заявит: «Счастье лицезреть ваше величество…» Потом настанет время просьб - деньги, почести, чин для родственника. Тем острее было изумление визиря, когда Газан услышал:
        - Слово Махмуда, Потрясателя Мира, тверже чешуи дракона. Я прошу владыку вернуть мне моего ученика, мальчика по имени Карши.
        - Вернуть? - султан обернулся к визирю. - Мы причастны к судьбе этого ребенка? Он в темнице? Завербован в армию? Взят в евнухи?
        - Взор повелителя проницает небо и землю, - заторопился визирь, ибо вопросы султана часто заканчивались эшафотом для ответчиков. - Речь идет о мальчике, который по мнению прозрителя Талела скрывает в себе талант скорохода. Вы милостиво приказали отдать ребенка в руки Открывающих Пути - жрецов Тирминги. Если верить Талелу, судьба мальчика ослепительна…
        - Ах да, - кивнул Махмуд. - Помню. Мы не знали, что это твой ученик, Симон.
        Старый маг нахмурился:
        - Слово владыки нерушимо. Было дозволение, была и просьба. Беру в свидетели вечное небо!
        И Симон поднял к небу руку - правую, каменную.
        Махмуд смотрел на руку с интересом, визирь - с ужасом. Кусты жасмина, росшего за беседкой, тронул легкий порыв ветра. Казалось, растение тоже уставилось на руку Остихароса. Симон знал, что там, за жасмином, дежурит Деде Барандук, личный чародей Махмуда XVI. Если султан был отважен, то визирь был осторожен, и настаивал на присутствии Барандука, когда во дворце объявлялся Симон.
        - Ты не хочешь, чтобы мальчик стал скороходом? - жмурясь, как сытый кот, спросил Махмуд. - Почему?
        Все знали про страсть султана к скороходам. О нет, это была не та постыдная страсть, когда мужчины уединяются на ложе, но могучее стремление к собирательству бегунов. Желания скороходов исполнялись быстрее, чем прихоти любимых жен. Их жалованье было предметом зависти. Дом за счет казны, одежда за счет казны; личные врачи, массажисты, повара… На состязаниях считалось пустым делом выходить против «Махмудовых жеребцов». Кое-кто лелеял надежду переманить скорохода у владыки Равии, но тот несчастный, кто согласился оставить благодетеля, польстившись на титул, кончил так плохо, что о его судьбе даже в харчевнях старались говорить шепотом.
        Жестокость Махмуда не уступала его щедрости.
        - Карши - мой ученик, - повторил Симон. - Он хочет стать магом.
        Новая порция ячменя упала в воду. Султан размышлял.
        - Я не могу вернуть твоего ученика, - сказал Махмуд, светлея лицом. Царственное «мы» исчезло, что говорило о душевном спокойствии владыки. - Он у Открывающих Пути, а не в моем дворце. Но я напишу послание Открывающим, где уведомлю, что я отказываюсь от этого скорохода. Если жрецы все же рискнут проявить скрытый талант ребенка, они вольны будут продать его кому угодно, но не мне. Королей и императоров уведомят от моего имени, что Махмуд Менгерид отказался от этого бегуна. И значит, продать его станет сложнее во сто крат.
        - Милость владыки безмерна, - Симон склонил голову.
        - Не торопись благодарить. Я откажусь от мальчика, но забирать его у Открывающих тебе придется самостоятельно. Кроме этого…
        Султан дружески прикоснулся к каменной руке мага.
        - Ты должен нам одного скорохода, Симон.
        - Я сделаю это.
        - Хорошо. Так как насчет пира? Газан распорядится…
        В бассейне, безразличные к людским заботам, пировали карпы.
        Циклопические террасы взбирались к вершине горы. Древний зиккурат? Храм Ушедших - гигантов, сгинувших во тьме веков? Ни маги, ни мудрецы не знали ответа на этот вопрос. Гранит террас, в прошлом голых, как ребра скелета, занесло песком и глиной. На них проросли самые стойкие травы. Умирая, травы удобряли собой почву, превращая ее в перегной, куда ветер приносил семена иных растений. Сейчас террасы были покрыты зарослями можжевельника и ядовитого олеандра. Гора справила себе шапку из зеленого каракуля - и задумалась: идет ли ей обнова?
        В одном месте тело горы рассекала узкая щель - от подножья до вершины. Издалека она виделась черным провалом в преисподнюю. Вблизи же расщелина представала в ином виде. Она имела пятнадцать шагов в ширину. На дне начиналась вырубленная в камне лестница. По ней поднимался высокий, худой как жердь старец в бархатной мантии - лиловой с золотом. Посох, в чьем навершии плясала алая вьюга, стучал по камню. Достигнув площадки, венчавшей лестницу, старец направился к темной арке. Вход стерегли изваяния: женщина с головой кобры и мужчина с головой носорога. У подножия статуй замерли два живых стража. На вид - люди; только одна походила на змею, готовую к броску, а другой мощью телосложения мог поспорить со статуей-двойником.
        Старец остановился.
        - Я - Симон Остихарос. Я хочу видеть Верховного.
        Голос мага эхом загулял в недрах горы.
        - Впустите его, - повелела гора.
        И следом, подчеркнуто вежливым тоном:
        - Войди, Пламенный. Тебя ждут.
        - Благодарю.
        Просторный зал встретил гостя гулкой пустотой. На стенах горели факелы, освещая двенадцать барельефов, шедших по кругу. Мясник, могучий, как титан, занес топор над тушей быка. Лучник с изумрудом, сверкающим в правой глазнице, натянул тетиву. Танцовщица была похожа на пожар, мечущийся над городом. Каменщик напоминал шестирукого божка. Табунщик врос в лошадь, став частью животного. Наложница, воин, ювелир…
        И несся, как ветер, длинноногий скороход.
        Над каждым барельефом, меняя цвет, переливался крупный опал. Факела вспыхнули ярче. Остихарос различил три фигуры - возникнув в дальнем конце зала, они двинулись навстречу магу. Впереди шел статный мужчина в темно-синей, расшитой серебром хламиде. Голову его венчала митра, высокая и жесткая, а на груди, ниже завитой колечками бороды, сверкал все тот же опал - символ Многоликого.
        Двое адептов тенями следовали за старшим жрецом.
        - Приветствую тебя, Верховный.
        - Привет и тебе, Пламенный.
        - Как жизнь, Сагиран? - прищурился маг, давая понять, что с официальными приветствиями он покончил. - Вижу, борода твоя черна по-прежнему. Употребляешь мой эликсир?
        - Он действует, - улыбнулся старший жрец. - Ты явился одарить меня новой порцией?
        - Я пришел забрать своего ученика. И надеюсь мирно уладить этот вопрос.
        - Твой ученик? Ты ничего не путаешь?
        - Нет. Его похитил Талел, чтобы вы сделали из него скорохода.
        - Не сделали, - жрец поморщился, - а открыли ему Путь. Впрочем, неважно. Недомолвки Талела дорого обходятся. Все не так просто, Симон. Мальчик уже обещан султану Равии.
        - Знаю, - Симон улыбнулся уголками губ. - Вот послание Махмуда Равийского, скрепленное личной печатью султана.
        Маг извлек пергамент с красным кругляшом печати, висящим на шелковом шнуре, и протянул его жрецу.
        - Жаль, - дочитав послание, жрец нахмурился. - Теперь пристроить Вставшего-на-Путь будет куда сложнее…
        - У тебя больше нет обязательств перед Махмудом. Верни мне ученика, и избавь себя от лишних хлопот.
        В словах Остихароса звучала угроза.
        - Прости, Симон, - жрец сделал вид, что ничего не заметил. - Мы уже начали подготовку к ритуалу. И боимся навлечь на себя гнев Многоликого.
        - Мальчик еще не предстал перед Многоликим!
        Голос мага набрал силу. В глазах засветилась опасная бирюза. Пальцы правой руки с отчетливым скрежетом сжались в кулак.
        - Ты собираешься забрать мальчика против его воли?
        - Что?!
        - Он хочет стать скороходом.
        - Я не верю тебе.
        - А ему - поверишь?
        Не дожидаясь ответа, Верховный приказал:
        - Приведите Встающего-на-Путь.
        - Я хочу быть скороходом…
        Мальчишка не выглядел забитым или истощенным. Вряд ли его пытали, понуждая дать ответ, угодный жрецам Тирминги. Но Симон хорошо представлял себе возможности Открывающих Пути. Маг и сам без труда, одним движением брови, принудил бы ребенка поклясться, что тот с детства мечтает отрезать себе язык, стать обедом крокодилов, раздать имущество беднякам…
        - Сам видишь, - пожал плечами старший жрец.
        - Я еще ничего не вижу, - возразил Симон. - Я еще только всматриваюсь.
        И тут Карши шагнул вперед:
        - Скороходом! Я хочу быть скороходом!
        - Ты же мечтал стать магом, - начал было Симон.
        Но мальчишка перебил его, как если бы Пламенный во славе и величии выносил ему смертный приговор, и дослушать до конца значило сунуть голову в петлю:
        - Нет! Ни за что! Я хочу - скороходом!
        Карши вскинулся всем телом, словно норовистый, почуявший аркан жеребчик. Взгляды мага и мальчика встретились. Симон вздрогнул. На миг почудилось, что это он сам, юный, насмерть испуганный, смотрит на грозного, беспощадного старца, пришедшего увлечь его в бездны ужаса. И лучше быть скороходом, поваренком, конюшим, лучше вообще не быть…
        Нет, это мне не чудится, понял маг. Я действительно вижу его глазами. А он - моими. И видит себя - несчастного, трясущегося от страха. Кого ты боишься, Карши? Меня? Своего учителя? Или той судьбы, которую я олицетворяю?
        - Я приду за тобой, Карши. Ты веришь мне?
        - Верю, учитель. Только… Приходите скорее, пожалуйста!
        Наконец Симону удалось освободиться. Кажется, еле различимая паутинка все еще тянулась от него к Карши…
        Проклятье! Кровавая звезда! Если бы Карши, взывая из темницы, воспользовался тушью, углем, киноварью… Но кровь, его кровь! Симон проклинал себя за преступное небрежение. Паутинка до сих пор соединяла их, давая доступ в сознание «кровника». Как паучок, висящий на серебристой нити, летит по воле ветра, так Карши все это время волочился за учителем, видя то, что видел Симон, и даже проваливаясь в воспоминания старика - вряд ли далеко, не дальше пяти-шести месяцев…
        Представить себя мальчишкой было для мага трудней, чем сокрушить скалу. Но он попытался. Что же ты видел, мой маленький Карши?
        …мрак подземелий Шаннурана. В углу, прикован к стене толстыми, лоснящимися в свете фонаря цепями, скорчившись, сидит старик, облаченный в грязное рубище. Космы седых волос, свалявшись в сальные колтуны, падают ему на лицо. Когда старик поднимает голову, болезненно щурясь - становится видно, что рот пленника зашит суровыми нитками.
        …голову Черной Вдовы обрамлял венчик подвижных щупальцев. Щупальца колыхались, как водоросли в воде. Тварь приоткрыла узкую пасть, обнажив ряды острых зубов, и начала протискиваться в темницу. Гибкое тело искрилось крошечными блестками. Вот стала видна первая пара лап, шестипалых и когтистых, с неестественно цепкими и длинными, почти человеческими пальцами; влажный раздвоенный язык коснулся лица.
        - Она приходит пить мою силу…
        - Узнаешь меня, Шебуб?!
        Маг захохотал. Было видно, что заклинание далось ему большой кровью: по лицу обильно стекал пот, руки дрожали. В ответ демон утробно зарокотал, подражая горному обвалу, и двинулся на мага.
        Глаза чудовища горели провалами в ад.
        Зазеркалье распахнулось цветком черной асфодели, впуская в спальню пряди гнилостного тумана. Дыша миазмами, помрачающими разум, туман взмыл к потолку. Обозначились контуры огромного безгубого рта, вытаращенные глаза жабы, бахрома шевелящихся отростков…
        - Моррах н'агиб! Р'хошш!
        Зеркало брызнуло тысячей осколков. Истошный визг едва не одарил Остихароса глухотой, и хватка щупальцев ослабла. Маг стал яростно отдирать их от себя, швыряя на пол извивающиеся обрывки…
        …гигантская тень закрыла рисунок созвездий. Перепончатые крылья, пронизанные сеткой вздувшихся жил, с гулом загребали воздух, удерживая над землей гибкое тело двадцати локтей длиной. Тварь покрывали глянцевые, плотно прилегающие друг к другу перья, больше похожие на чешую. Мощную шею венчал треугольник головы. Она походила бы на змеиную, если бы не зубастый роговой клюв, из которого, пенясь, капала слюна…
        …рыхлый толстяк, бормотавший заклинания над жаровней, от которой воняло падалью, затравленно обернулся к гостю:
        - Симон, пощади!
        Жаровня угасла, шипя как змея. Остихарос ухватил толстяка за горло и приподнял над полом. Жрец захрипел, чувствуя: еще чуть-чуть, и его шея сломается…
        - Скороходом!
        Карши был близок к истерике.
        - Я очень-очень хочу быть скороходом!
        - Прости меня, малыш, - еле слышно пробормотал Симон. - Прости старого дурака.

* * *
        - Мы рады видеть тебя, Симон.
        - Я обещал вашему величеству нового скорохода. Вот он.
        Махмуд Менгерид долго рассматривал будущую звезду «конюшни» - сухого, легкого, порывистого в движениях мальчишку. Тот ждал, без страха глядя на владыку. Казалось, в своей короткой жизни он уже отбоялся на долгие годы вперед, и сейчас даже палачу рассмеется в лицо.
        - Как его зовут?
        - Карши.
        - Не тот ли это ребенок, из-за которого…
        Махмуд замолчал. Долгое время владыка о чем-то размышлял. Наконец лицо его тронула хищная, довольная улыбка.
        - Кому мы должны заплатить за скорохода, Симон?
        - Это подарок, ваше величество.
        Мальчишка не мог устоять на месте. Он все время пританцовывал, готовый сорваться с места - и бежать, бежать, нестись прочь, словно за ним гнались все демоны ада.
        - Я принимаю твой дар, - кивнул Махмуд. - Прими же и ты мой. Кого ты хочешь в ученики? Ребенка? Юношу? Зрелого человека? Скажи мне, какими достоинствами он должен обладать, и, клянусь милостью небес, я найду тебе такого человека! Даже если волосы у него будут из золота, а дыхание - ладан и мирра, ты получишь его и возьмешь в науку. Люди, подобные тебе, должны продлиться - не в детях, так в последователях.
        - Я больше не беру учеников, - ответил Симон. - Отныне и до конца моих дней.
        - Опомнись, маг!
        - Я сказал. И слово мое тверже подошвы мира.
        2.
        - Когда ты дрался в последний раз? - спросил Вульм.
        Симон нахмурился, вспоминая.
        - Давно, - буркнул маг.
        - Как давно?
        - Задолго до рождения твоего отца.
        В вышине, крышкой колодца, уходящего в небо, плескался знакомый перламутр. Его отсветы ложились на землю, шатры, людей и стены башни. Мир проявлялся рельефно и зримо, с четкими обводами теней, и вдруг сливался в студенистую муть. Тени исчезали, расстояния скрадывались, цвета плыли. Это раздражало, понуждая всматриваться до рези под веками. Впрочем, маги, судя по их поведению, не испытывали особых затруднений. Просоленный до печенки морской волк, и тот не рискнул бы определить время по звездам и луне, но Циклоп был уверен: конклав не пропустит назначенный час.
        Любопытствующие слуги толклись рядом. Возвести барьер для ограждения места поединка никто не спешил. На пространстве, свободном от шатров, вычертили круг шагов двадцати в поперечнике; тем и ограничились. Участники конклава, собравшись вместе, перешептывались. Время от времени кто-нибудь бросал взгляд в сторону Симона, оседлавшего стул. Амброз отсутствовал - видно, решил сидеть в шатре до последнего.
        Босой, обнажен по пояс, как кулачный боец, в одних холщовых штанах, Симон Пламенный являл собой жалкое зрелище. Морщины без снисхождения избороздили угрюмое лицо. Дряблая кожа, вся в старческих пятнах, походила на дешевое сукно, траченое молью. Висели складки на животе и боках; выше явственно проступали ребра. Редкие седые волоски на груди; узловатые вены густо оплели предплечья. В жестоком сиянии перламутра Остихарос походил на мертвеца, поднятого из могилы.
        - Как твоя рука? - Вульм начал разминать Симону плечи.
        - Лучшая в мире. Эй, полегче!
        - Терпи, боец, - хмыкнул Вульм, ослабив нажим. - Я тут пораскинул умом… Помнишь, ты рассказывал, как кулаком вынес дверь в башню Талела? Если бы ты собрал чуточку камня в правой руке…
        - Магия во время поединка запретна, - отрезал Симон. - Забудь.
        - А это разве магия? Это, как я понял, остатки Шебуба.
        - Не говори ерунды.
        - Твое дело, - упорствовал сегентаррец. - Но ты хотя бы попытайся!
        - Отстань от него, - вмешался Циклоп.
        Он видел, что все попытки Вульма помочь только раздражают мага. Хорошо, хоть Натан помалкивает. Сунется, придурок, с советами: «Пальцами не брать, руками не поднимать…»
        - Хочешь его угробить?! Если Симон тебя послушает, окаменение ускорится…
        - Я же хочу, как лучше!
        - Все мы хотим, как лучше. А в итоге…
        - Заткнитесь, - велел маг. - Оба. Я сам решу, что мне делать.
        Он стряхнул с плеч руки Вульма и встал.
        - Время! - возгласил Максимилиан Древний.
        Маги засуетились. Едва ли не бегом они спешили занять места на границе круга, тщательно следя, чтобы не переступить ее хоть на пядь. Все, кто явился сюда ради наследства Инес, напомнили сейчас Циклопу ватагу сопляков, собравшихся посмотреть на драку заводил. Правда, цена победы в этот раз была много выше, чем в мальчишеской потасовке - его собственная свобода.
        - Соперники готовы?
        - Да, - громко ответил Симон.
        И эхом от входа в ближайший шатер донеслось:
        - Да!
        Босой, с голым торсом, в шальварах черного шелка, Амброз быстрым шагом достиг границы - и встал напротив Пламенного. Он улыбался; казалось, вместо схватки его ждет приятная встреча с красавицей. В сравнении с Держидеревом старец выглядел еще более неприглядно. Да, рядом с быком-Натаном или гвардейцем, кому меч заменял жену, а седло - дом, Амброз живо полинял бы и выцвел. Но в целом, лишен мускулов атлета, королевский маг был мужчина в соку: хорошо сложен и крепок. Ни малейшего сходства с сухим деревом, как можно было бы ожидать. Женщинам такие нравятся; даром, что ли, похождения Амброза были притчей во языцех.
        Перламутр замер, перестав мерцать. Резче проступили тени, предметы обрели предельную материальность. В этом мертвом свете гладкая кожа Амброза отблескивала глянцем - перед поединком он натерся снадобьем из дозволенных, травяных, на оливковом масле.
        - Вы еще можете отказаться от поединка, - напомнил Древний.
        - Нет.
        - Нет.
        - Правила вам известны?
        - Да.
        - Да.
        - Войдите в круг.
        Одновременно, словно превратившись в отражения друг друга, бойцы переступили черту. Сделав еще по шагу, они остановились. Маги на границе, как по команде, скрестили руки на груди. Что сделал не имевший рук Н’Ганга, осталось загадкой.
        Ничего не произошло.
        Бойцы ждали, и дождались. Томительную паузу оборвал звук охотничьего рога. Казалось, трубит ловчий, ведя по следу свору псов, и вскоре охота достигнет башни.
        - Начинайте!
        Симон врос в землю: камень камнем. С удивлением Амброз уставился на старца, затем пожал плечами - скорее для зрителей, чем для себя - и решительно двинулся вперед. По мере приближения к Остихаросу, стоявшему молча, с руками, повисшими как плети, вдоль дряхлого тела, решимость королевского мага таяла на глазах. Его движения замедлились, и наконец он остановился, не дойдя до Симона пары шагов. Чуть присел, согнув колени; без особой уверенности, словно стесняясь, выставил вперед руки. Ладони Амброза с прижатыми большими пальцами походили на ласты морского животного. Полон безразличия, Симон ждал. Амброз качнулся вправо, влево - старец дремал, не обращая внимания на угрожающие действия противника. На уроках тау-тё все было иначе. Амброза учили защите и нападению, и даже иногда хвалили. Но сейчас, когда дошло до дела, а соперник спит…
        Я выгляжу дураком, подумал Амброз. Последним дураком.
        - Сдавайся, Симон. К чему нам…
        Сделав шаг навстречу, старец отвесил Амброзу пощечину. Резкий звук далеко разнесся по окрестностям; где-то завыли псы. Королевский маг вздрогнул, невольно отступив назад. Он ждал боли; ее не было. Амброз поднес руку к лицу: щека горела огнем. Единственным огнем, который сейчас имелся в распоряжении Пламенного.
        - Зря. Поверь, ничего в мире не стоит…
        Когда Симон замахнулся во второй раз, в Амброзе проснулась злость. Злость и азарт. Он без труда поймал Остихароса за запястье, дернул на себя, услышав тихий хруст, и пнул старого дурака в колено. Как подрубленное дерево, Симон грохнулся наземь. На границе круга рассмеялись. Амброз ждал. Он надеялся на этот смех, как отряд, зажатый в ущелье, надеется на подкрепление. Любой здравомыслящий человек на месте Остихароса не захотел бы служить посмешищем для коллег.
        - Сдавайся, Симон. Как магу, тебе нет равных.
        Старец с трудом встал.
        - К чему нам длить глупую потеху?
        Амброз приблизился, готов обнять сдавшегося противника. И, обманут поведением Симона, а вдвойне - надеждой на его здравомыслие, получил еще одну пощечину. Происходи все это на ярмарочном помосте, бойцов давно бы освистали или забросали объедками. Маги-зрители не опускались до скотства грубой публики, но большинство ухмылялось. А Тобиас Иноходец заржал в голос, оправдывая прозвище.
        Ухватив старца, который оказался упрямей осла, за шею и плечо, Амброз крутанулся волчком. Все получилось лучше лучшего: сверкнув пятками, Симон взлетел в воздух - и упал боком, сильно ударившись о землю. Когда он, хрипя, встал на четвереньки, Амброз пинком в локоть вернул упрямца в лежачее положение. Присел рядом на корточки, слыша, как воздух со свистом вырывается из глотки старца.
        - Хватит. Я ценю твою отвагу.
        Что-то было не так. Амброз прислушался и понял: круг молчал.
        - В поражении нет позора…
        Третья пощечина, тыльной стороной ладони, прервала его монолог. Слабая-слабая, она не ранила бы и младенца, но сердце уязвила хуже ядовитой стрелы. Качнувшись, Амброз навалился на старца; оба завозились на влажном грунте, пытаясь оседлать друг друга, и измазались, как пьяные могильщики. Наконец Амброз подмял соперника под себя, прижав руки дряхлого болвана к земле. Спиной он чувствовал взгляды магов, вслушивался в их молчание, и не мог понять, кто сейчас лежит, побежденный, а кто уйдет победителем.
        - Все. Сдавайся.
        Он больше не просил: требовал. На лице багровели пятна лихорадочного румянца, в волосы набилась грязь. Яростный взгляд сверлил Симона, приказывая выжившему из ума старцу покончить с дурацкой затеей. Слишком поздно Амброз осознал свою ошибку. Пустая затея - приказывать Остихаросу Пламенному, пусть даже лишенному магии и сил телесных.
        - Дрянь…
        И Симон плюнул в лицо Амброзу. Липкий, вонючий плевок угодил прямиком в глаз. Королевский маг зарычал, чувствуя, как превращается в зверя; обретя собственную волю, кулак взлетел и упал молотом. Хрустнула переносица, из ноздрей Симона брызнула кровь, заливая подбородок и грудь. Мигом позже Амброз проклял себя за вспыльчивость. Он не хотел калечить Остихароса! Даже если придурочный старец мечтает, чтобы его измордовали до смерти… Лежа на спине, Симон глядел в небо, где блистал перламутр. Дышал старик с трудом; в глотке булькало, из сломанного носа выдувались и лопались красные пузыри.
        Амброз встал.
        - Жаль, - пробормотал он. - Клянусь корнями, я не хотел этого…
        Костлявые пальцы вцепились ему в ногу. Пока есть сопротивление, нет победы - вот правило Круга Запрета. Рывком Амброз попытался освободиться, но проклятый Симон держал мертвой хваткой - не отдерешь. В остервенении Амброз топнул свободной ногой, целясь в предплечье старца, и услышал треск, будто сломалась ветка. Симон застонал сквозь зубы, его пальцы разжались.
        Торопясь, Амброз шагнул прочь.
        - Ну что? Хватит?
        Маги безмолствовали.
        Амброз кинулся к Осмунду; не говоря ни слова, Осмунд отвернулся.
        - Насмотрелись?!
        Газаль-руз не стал отворачиваться. Он смотрел сквозь Амброза, словно перед ним было даже не оконное стекло, а воздух между створками рамы.
        - Я победил! Я наследую первым!
        Голова Н’Ганги, загудела, грозя обернуться пчелиным роем.
        - Говорите! Кто победил?!
        Тобиас Иноходец хмуро уставился в землю. Против обыкновения, на его лице не было и намека на ухмылку.
        - Говорите!
        Как безумный, Амброз метался в круге - требуя, крича. Все напряжение последнего времени вырвалось на свободу, лишая королевского мага рассудка. Он готов был поверить, что кулаки Симона измолотили его в кровь, но в победу, обернувшуюся чудовищем, Амброз поверить не мог.
        - Значит, так?!
        Он вернулся к старцу. Тот успел перевернуться на живот, и теперь пытался встать. Левая рука Симона беспомощно висела, как у тряпичной куклы, подвешенной на гвоздь.
        - Смотрите! И не смейте отворачиваться!
        Хохоча, он ударил старца по ребрам.
        - Сомневаетесь? Вот вам!
        Удар. И еще.
        - Вот вам всем!
        Он бил и бил, не помня себя, и в какой-то миг ощутил, что нога угодила в костер. Пальцы и ступню обожгло дикой болью. Амброз закричал, отступая. Сквозь пергамент старческой кожи ясно просвечивал огонь, бегущий по жилам. От Симона пахнуло жаром, как от раскаленной печи, и Амброз в ужасе попятился. Этого не могло быть! В Круге Запрета нет магии! Он затравленно оглянулся. Круг больше не существовал. Осталась лишь черта, проведенная по земле, бесполезная и забытая. Маги покинули свои места, удаляясь прочь.
        Жар усилился, и Амброз побежал.
        Когда он вошел в шатер, его обожгла последняя на сегодня пощечина.
        - Я все видела, - сказала Эльза.
        Амброз кончиками пальцев тронул щеку.
        - Ты дрянь, - сказала Эльза. - Теперь можешь убить меня.
        - Пусть так, - кивнул Амброз. - Так даже лучше.
        3.
        …он был руками, месящими тесто. Тесто вздымалось и опадало, влажно хлюпая. Где-то кричали, но это лишь побуждало Амброза удвоить усилия. О, тесто! - мягкое, податливое; местами липкое. Задыхаясь, он лепил восхитительные, пышные булки. Груди, украшенные вишней соска. Бедра с темным, манящим ущельем между ними. Живот с поджаристой впадиной пупка. Все хлебопеки мира продали бы душу адским барышникам, лишь бы оказаться на его месте. Он был руками, и печью, и огнем в печи.
        «Эльза, - вспомнил Амброз, задыхаясь. - Ее зовут Эльза…»
        И снова забыл.
        …он был ногами, топчущими виноград. Брызги сока летели во все стороны, и он жадно слизывал терпкую, душистую жидкость отовсюду, куда мог дотянуться. Голова шла кругом, когда Амброз надкусывал те ягоды, что волей случая остались целыми. Вино? - крепчайший хмель в мире не сравнился бы с этим опьянением. Сусло всхлипывало, стонало под бешеным напором мага. Схватив гроздь в кулак, он давил из последних сил, и пальцы белели, ногти впивались в скользкое, дрожащее, а красный ручеек стекал вниз, отчего волосы в паху слипались колечками.
        «Дрянь, - вспомнил Амброз. - Это я дрянь. Нет, это она…»
        И снова забыл.
        Он был пахарем, взрывающим пашню. Он шел за плугом, он тянул плуг; он служил лемехом плуга. Хрипя, земля распахивала перед ним свое лоно. Борозда пылала, билась в агонии; слизистая, чуть солоноватая влага, сочась из земных пор, не имела власти остудить пламя зачатия. Он бросал семя в тесную, воспаленную, пульсирующую колыбель, расходовал себя без меры - и хохотал, как безумец. Он был нивой, и дождем, пролившимся с небес, и небесами, упавшими на твердь. Да, где-то кричали, но разве это важно?
        «Нельзя, - подумал Амброз. - Что я делаю? Я…»
        И сжег рассудок дотла.
        Он был солдатом, ворвавшимся в захваченный город. За спиной остались трупы, кровь, горячка боя. Ярость кипела в тигле сердца, переплавляясь в иное. Вынырнув из омута смерти, он люто, страстно хотел доказать себе, что жив. Ноздри трепетали, человек шел по следу, как пес, и в третьем по счету переулке настиг добычу. Не глядя, молодая или старая, хороша собой или уродка, он швырнул ее на мостовую и, храпя по-конски, упал сверху. Рвал одежду, будто знамя врага; умирая от голода, хватал ртом все, до чего сумел дотянуться. Зарывался лицом в трепет и содрогание; ему мешали - бил наотмашь, и помеха исчезала. Грудь, мокрая от пота. Впадинка над ключицей. Фарфор ломкого запястья. Ребра ходят ходуном; крик толкается в ладонь и стихает. Темно-русый, курчавый треугольник; ниже, ниже! Мостовая была за него, булыжник пророс цепкой лозой, удерживая жертву - рыбу в сети, птицу в силках. Тело плясало под мужчиной, тело без имени, никто и звать никак; жертва, о которой завтра и не вспомнишь без смеха, а верней, не захочешь вспоминать.
        «Эльза… ее зовут Эльза…»
        Ну и что?
        Он был насильником, Амброзом Держидеревом, чудовищем, с которого пощечина содрала человеческую личину. Он мог все. Зная любовь, как изысканный танец, где каждый шаг - ступень к обоюдному наслаждению, он и представить не мог, что его опыт - жалкий поскребыш рядом с возможностью силком раздвинуть женские ноги, сломив сопротивление. Симон унизил его в Кругу Запрета, превратив победу в насмешку. Сейчас Амброз должен был в свою очередь унизить кого-нибудь, растоптать, лишить чести и достоинства, иначе сердце разорвалось бы в груди.
        - Я умру. Я скоро умру. Зачем ты ударила меня?
        Он стоял над Эльзой на коленях. Чресла иссякли; разум, будь он проклят, возвращался из ссылки. Распятая на полу, истерзанная сивилла едва дышала. Кольца побегов, выметнувшись из корней пола, глубоко врезались ей в щиколотки и запястья. Губы вспухли, запеклись, как у больной после горячечной ночи. В спутанной гриве волос блестел обруч диадемы; чудо или кара богов, но украшение до сих пор оставалось на месте, не давая сивилле спастись за стеной безумия. Нагота Эльзы, в царапинах и пятнах кровоподтеков, утратила волшебную силу. Она больше не рождала в Амброзе похоть. Должно быть, снаружи слышали, как женщина кричала. Шли мимо шатра, делая вид, что торопятся; ухмылялись в бороды. Стыд? Нет, он не стыдился. Он так устал, что голым вышел бы на площадь, полную народа, и ничего бы не почувствовал.
        - Я умру в таких мучениях, что ты и представить не можешь…
        Жаль, ответил кто-то. Хотелось бы представить.
        - Ты - моя надежда на спасение. Ты и Циклоп. Добром или силой, я вырву из вас даже то, чего вы не знаете. Думаешь, я боюсь смерти? Правильно думаешь. Но больше смерти, больше страданий, я боюсь, что стану первым в длинной веренице смертей. Возглавлю исход Высокого Искусства. Хорошо, первой была Красотка. Ты права. Эй, вы! Те, кто сейчас презирает меня! Я спасаю и вас тоже… Подавитесь вашим презрением!
        Эльза шевельнулась. Под сомкнутыми веками дрожали глазные яблоки; вряд ли сивилла понимала, где находится и что с ней происходит. Дыхание ее было дыханием старухи, ковыляющей в гору. Ноги, согнутые в коленях, ослабли; запах пота и мускуса царил в шатре. Мускус, подумал Амброз. Мускус и тлен.
        Почему - тлен?
        - Насилие? Я готов мордовать стариков, если это на шаг приблизит меня к цели. Готов брать женщину силой, если это подарит мне час забвения. Я стану чудовищем в душе, чтобы не стать чудовищем во плоти. Что, Инес? Теперь ты понимаешь меня? Если даже пепел твой шевелится в горниле метаморфоз…
        Протянув руку, он снял диадему с головы Эльзы. Янтарь сверкнул глазом хищника. Из глотки сивиллы донеслось хриплое рычание. Вздрогнув всем телом, Эльза оскалилась: кот и крыса, и ворона с острым клювом. Дернулась - нет, путы держали крепко. Амброз помнил, что сделала эта хрупкая на вид женщина с королем. Вернуть ей диадему? Побеги не сумел бы порвать и тот дурак-изменник, который приходил за сивиллой. Я в безопасности, горько усмехнулся Амброз. Передо мной, целиком в моей власти, лежит зверь. Симон тоже лежал передо мной, корчась в грязи. Но власть - во власти ты мне отказал, упрямый старик!
        Наклонившись, Амброз вдохнул острый, будоражащий запах зверя. Темная волна накрыла мага, потащила на глубину. Он и не знал, что в нем осталось так много сил.
        Глава пятая
        Король Камней
        1.
        - Здесь? - спросил король.
        - Да, сир, - советник Дорн согнул спину в угодливом поклоне. - В вашей спальне. Амброз сообщил мне, что известное нам обоим событие произошло именно здесь. Хочу заметить, сир…
        - Закрой рот, - велел король. - Мы не нуждаемся в твоей болтовне. Событие! Скажи прямо: тут, в спальне, мы якобы перегрызли горло нашему отцу. Гуннар! Если этот лис заговорит без нашего разрешения, отрежь ему ухо.
        Закованный в броню Гуннар ди Шохт кивнул.
        - Левое? - уточнил он. - Правое?
        - На твой вкус.
        Король Альберт V, еще вчера - принц Альберт, прошелся по спальне. Мальчик был одет в легкий доспех и вооружен. На бедре - меч, кхалосский зуль-факар с раздвоенным острием, в ножнах, изукрашенных сапфирами и черным жемчугом; за поясом - кинжал с роговой рукоятью. Выше юного короля на голову, Себастьян Дорн горбился в углу, кусая губы. От страха и возбуждения советнику хотелось говорить, говорить, молоть языком без перерыва. Сдержать порыв оказалось труднее, чем терпеть, когда свербит или тянет на двор помочиться. «Молчи!» - беззвучно кричал Дорн самому себе. Советнику было жаль уха, левого или правого, все равно. Кроме того, он чудесно знал, как один взмах клинка уравнивает его в росте с венценосным юнцом.
        Кто же мог предположить, что щенок кусается больнее матерого пса?
        Альберт проснулся ближе к вечеру. Он, как и предполагалось, собирался на охоту, травить лису; в памяти ребенка стерся даже намек на след ужасных событий. Выслушав длинный, уклончивый доклад советника, Альберт с мастерством цирюльника, выдергивающего гнилой зуб, выхватил из слов Дорна главное: его, принца, титулуют величеством. Значит, отец умер, и вряд ли от старости. С этой минуты мальчик преобразился, и начал действовать со стремительностью атакующей кобры. «Гуннара ко мне! - приказал он. - Быстро!» Гуннар явился без промедления - и вновь стал капитаном гвардии. Впервые советник Дорн видел, как отвисает челюсть у старого, повидавшего жизнь бойца. Замешательство Гуннара продлилось недолго: миг, и капитан ди Шохт спросил высочайшего дозволения взять дворец под охрану. Бери, кивнул король. Клемент ди Гендау станет твоим лейтенантом. Отец доверял Клементу, значит, доверяю и я. Скажи ди Гендау про караулы: пусть займется. И бегом возвращайся ко мне. Слышишь? Бегом!
        И обернулся к Дорну:
        «Кого мне прочат в регенты?»
        «В-вашего д-дядю, - советник начал заикаться. - Благород-дного Эдварда д-ди Тарра…»
        «Гонец к дяде послан?»
        «Ут-тром…»
        Догнать, велел Альберт. Эй, Гуннар! Ты еще здесь? Это хорошо. Гонца догнать и вернуть. В случае сопротивления - привезите мне его голову. Да, и послание к дяде. Живо! Вскоре за окном послышалось громкое ржание коней, лучших в конюшне, скрежет поднимающейся решетки и гиканье посыльных. Едва топот копыт затих в отдалении, Себастьян Дорн в мыслях похоронил злополучного гонца, да и себя заодно. Глядя на ребенка-короля, он видел двоих: Фернандеса Великолепного и Ринальдо Заступника, а значит, рядом с Альбертом хитрейший из мудрецов ходил бы по лезвию бритвы. Бритву любил приводить в пример отец советника. «Оступись, - учил сына Дорн-старший, хлебнув лишку, - соскользни, раздвинув ножки! И возьмешь в левую руку яйца, а в правую - хрен…» Трижды приговоренный к смертной казни, дважды помилованный, отец знал, что говорит.
        Когда Гуннар вернулся, король отдал приказ сопровождать его в спальню. По дороге он заставил Дорна заново доложить о смерти отца. Кратко и сухо, сказал Альберт. За каждую уклончивость ты получишь дюжину плетей. Выслушав доклад, он, задержавшись на лестничной площадке, задал вопрос:
        «Кто сообщил тебе о гибели нашего отца?»
        «Амброз, сир.»
        «Значит, Амброз. Он своими глазами видел, как мы вцепились в глотку нашему любимому отцу? Видел кровь, слышал хрип умирающего?»
        «Он так сказал, сир.»
        «И не вмешался? Не остановил нас?!»
        «Со слов Амброза, все произошло слишком быстро…»
        «Даже для мага?»
        «Не могу знать, сир…»
        «Он же сказал тебе, что очнувшись, мы ничего не вспомним?»
        «Да, сир.»
        «Когда мы лежали в бреду, со сломанной ногой… Амброз был в спальне?»
        «Да, сир. Вместе с вашим отцом он дождался доброй вести от лекарей, и лишь потом оставил дворец…»
        Хорошо, кивнул король. Дорн не знал, что тут хорошего, но сухие глаза мальчишки блестели так, что советник прикусил язык. Сейчас Дорн видел, что блеск королевского взгляда потускнел, но не исчез. Сталь, подумал советник. Сталь на морозе. Молчи, идиот, молчи, пока не спросят. Светлая Иштар, разве мог я предположить, что однажды затоскую по бешеному Ринальдо?
        - Где Амброз?
        - Ваше величество…
        - Отвечай!
        Вышивка гобелена колола спину. От аромата курений кружилась голова. Дорн сам распорядился жечь в спальне нард и красный сандал, чтобы отбить запах бойни, и теперь жалел об этом. Хотелось лечь и свернуться калачиком.
        - Полагаю, сир, он в окрестностях башни Инес ди Сальваре. Как мне сообщили, там начался процесс наследования имущества покойной. Территория огорожена занавесом, который называют барьером крови…
        - Что это значит?
        - Доподлинно неизвестно, сир. Я слышал, что человек, рискнувший шагнуть за барьер, подвергается смертельной опасности.
        - Даже если мы велим роте гвардейцев взять башню мертвой колдуньи штурмом? В конном строю, с копьями наперевес?
        У дверей хмыкнул суровый Гуннар.
        - Простите, сир. Я знаю, что гвардия вашего величества - буря и ураган. Про барьер мне доступны только слухи. Если сир спросит моего мнения…
        - Позже. Кроме Амброза, в Тер-Тесете есть маги?
        - Как я уже имел честь докладывать, возле башни…
        - В ад чужаков! Мы говорим о тер-тесетцах. Среди них сыщется опытный колдун?
        - Вазак Изнанка, сир. Но, если позволите…
        - Говори!
        - Вряд ли он сумеет вернуть память вашему величеству.
        - Почему?
        - Вазак - некромант. Ученик, насколько мне известно, Талела Черного. Его извращениями матери пугают дочерей-невест. Власть Вазака - на кладбищах, а не во дворцах…
        - Некромант?
        Выхватив кинжал, король вспорол им подушку. Долго смотрел, как перья белой вьюгой мечутся по спальне; морщил лоб, словно решался на подвиг или предательство. И наконец срывающимся голосом отдал приказ:
        - Послать за Вазаком!
        2.
        - Принес!
        Боком, держа в лапах закопченный казан, доверху полный воды, Натан протиснулся в дверь. Споткнувшись о край ковра, парень охнул: чуть ли не полказана выплеснулось ему на ноги. Лужа, радостно хлюпая, потекла дальше, к камину.
        - Ты б еще лохань приволок, - разозлился Вульм.
        - Могу!
        - Кто б сомневался. Все, сядь в углу и не мелькай…
        Симон был равнодушен к суете, да и к себе самому в том числе. Старец обмяк в кресле, откинувшись на спинку всем телом. Время от времени он вздрагивал, как человек, которому снится кошмар, и затылок мага глухо стукался о дубовый венчик. Холщовые штаны обгорели от пояса до колен, грозя рассыпаться в прах при любом резком движении. Сквозь прорехи виднелась кожа, покрытая сажей. Грязный, в ссадинах и кровоподтеках, Симон походил на погорельца, чудом спасенного из пожара.
        От старца несло гарью.
        Циклоп обмакнул в воду чистую тряпицу, чуть отжал и с осторожностью матери, хлопочущей над сыном, принялся стирать с лица мага засохшую кровь. Симон досадливо поморщился и разлепил морщинистые веки.
        - Дай, - буркнул он. - Ну давай же…
        Отобрав тряпку, он сунул краешек в ноздрю и начал вычищать оттуда багровые сгустки. Левая, пострадавшая рука Симона безвольно покоилась на подлокотнике. Закончив, старец высморкался и засопел, делая глубокие вдохи и выдохи. Похоже, результат его удовлетворил: дышалось без натуги, и нос больше не кровоточил.
        - На вас, магах, все зарастает, как на собаках…
        В голосе Вульма звучала откровенная зависть.
        - Собака порой тоже нуждается в помощи, - жестом Симон остановил Циклопа, который собрался возобновить обтирание. - Волк, ты смыслишь в переломах?
        - А что?
        - Посмотри мою руку.
        Вульм присел перед креслом, ощупывая руку Остихароса. Маг морщился, дыхание его участилось; на лбу выступили росинки пота. Багровые пятна на щеках побледнели, кожа цветом уподобилась пеплу. Наконец Вульм поднялся, растер хрустнувшее колено.
        - У тебя сломана малая кость предплечья.
        - Где?
        - Выше запястья. Кажется, трещина в большой.
        - Кость на месте?
        - Сместилась, но не очень.
        - Берешься вправить?
        - Может, лучше послать за лекарем?
        - И за шлюхами, - через силу кивнул старец. - Устроим оргию.
        - Ладно, попробую…
        Сегентаррец принялся разминать пальцы.
        - Будет больно, - предупредил он. - Циклоп, у нас есть крепкое вино? Еще понадобится лубок. Натан, срежь с яблони пару веток!
        - Иди ты в ад со своим вином, - меж бровями мага залегла упрямая складка. - И с лубком - туда же. У меня должна быть трезвая голова. Циклоп, сходи в лабораторию Красотки. Там есть шерсть саламандры, я знаю. В ореховом шкафчике, сверху. Грузчика не посылай, он шкаф в окно уронит…
        Кивнув, Циклоп вышел.
        - Шерсть саламандры? В Сегентарре ее зовут горным льном, - Симон не ответил, и Вульм продолжил, разговаривая сам с собой. - Иногда алхимики дают дельные советы. Помню, саламандрова шерсть, натянутая на щит, спасла жизнь нам с Хродгаром. Под Черным Зиккуратом мы угодили в огненную ловушку…
        В углу, сгорая от любопытства, Натан ловил каждое слово. К великой скорби изменника, Вульм замолчал, и продолжения не последовало. Вернулся Циклоп, принес грязно-белый коврик. С коврика на пол сыпалась труха. Натан фыркнул, разочарован. Ерунда какая-то! Мохнатая тряпка, которую давно пора выбросить на помойку. Небось, и Черный Зиккурат с кочку высотой…
        - Когда Вульм вправит кость, обернешь мне руку, - распорядился Симон. - И держите, держите крепко! Главное, чтобы кость не сдвинулась…
        Склонившись над рукой старца, Вульм с крайней осторожностью взялся за предплечье; примерился. Сжал пальцы, резко и коротко провернул; сдавил, как будто вставлял на место деталь сложного механизма. Хрустнуло; Симон скрипнул зубами.
        - Дать тебе ремень? Закусишь, оно и полегчает…
        - Обматывай, варвар! - прохрипел Симон. - Держи!
        Вульм припал на одно колено. Пальцы его клещами сомкнулись на пыльной шерсти саламандры, укутавшей руку Остихароса. Костяшки побелели от напряжения. Старец откинулся назад и закрыл глаза. Казалось, он уснул, измотан болью и усталостью. Вульм держал; Симон не шевелился. Тишина в комнате сделалась плотной и горячей, как воздух в бане. Над сломанной рукой потекли вверх зыбкие, дрожащие струйки. Завибрировала и сама рука. Впору было поверить, что вместо Симоновых костей некий демон-музыкант натянул струны из адского металла, и теперь перебирал их когтями - быстрей! еще быстрей! - гоня мелодию, как обезумевшую лошадь.
        - Крепче!
        Дрожь усилилась. Теперь она напоминала конвульсии. В хватке Вульма билась пылающая тварь, силясь вырваться. Жар, накатывая волнами, ощущался даже сквозь коврик из горного льна. Пальцы жгло так, что мутился разум. Еще немного, понял Вульм, и я закричу во всю глотку. Я буду вопить, как ребенок, сдуру сунувшийся в костер. Я отпущу Симона; края вправленной кости разойдутся…
        - Держу!
        Две огромные лапищи накрыли кисти Вульма. Сжали с мягкой, беспощадной мощью: тиски поверх клещей. Пульсируя в двойном захвате, тварь отчаянно пыталась высвободиться. Тщетно: изменник удержал бы и ломового битюга. Корчась от боли, Вульм закричал; он молился, чтобы Натан не испугался, не отпустил. В ответ эхом донесся еще один крик: за окном, в отдалении. Кричала женщина. Натан, хрустнув затекшей шеей, вывернул голову в сторону окна, захрапел, словно его душили удавкой, и усилил хватку. Лоб парня избороздили глубокие морщины, на скулах играли желваки. Вульм плакал, мечтая сдохнуть, и сейчас же; жар сделался нестерпимым, после чего начал спадать. Рука старца дернулась в последний раз - и обмякла. Шумно выдохнув, Симон открыл глаза, в которых гасла, растворяясь, знакомая бирюза.
        - Все, отпускайте.
        - Кровь Даргата! - заорал Вульм. Откуда и голос взялся? - Пусти, балбес!
        Натан обиженно засопел - вот тебе и благодарность! - но пальцы разжал. Вульм кинулся к казану с холодной водой, и с тихим, блаженным стоном опустил в него горящие ладони. Он был уверен: вода зашипит и вскипит, исходя паром.
        Нет, обошлось.
        - Я принесу мазь от ожогов.
        Обождав, пока Циклоп выскочит за дверь, Симон встал. Для пробы сжал кулак, легонько ударил в набивное сиденье кресла. Ударил сильнее, в столешницу. Видимо, результат удовлетворил старца, но от комментариев он воздержался. Вернулся Циклоп со склянкой - и видом, и ароматом снадобье напоминало собачье дерьмо.
        - Пузырей нет, - сын Черной Вдовы бросил взгляд на красные, глянцево блестящие ладони сегентаррца. - Это хорошо. Сходи помочись на руки, оно кстати. Рук не мой, так возвращайся…
        - Может, ты? - ядовито предложил Вульм. - У тебя целебней!
        Пожав плечами, Циклоп взялся за завязки штанов:
        - Как хочешь…
        Когда, благоухая свежей мочой, Вульм возвратился в кабинет, самозванный лекарь покрыл его ладони слоем мази, обмотал полосками чистого полотна - и завязал концы на запястьях.
        - Ты в Ригии не бывал? - с подозрением спросил Вульм.
        - Нет. А что?
        - Так жрецы мумии пеленают. И пахнет так же.
        - Господин Вульм, - встрял изменник, - вы голодный?
        - Уже лучше, - буркнул сегентаррец.
        - Что - лучше?
        - Раньше ты как приставал? «Господин Вульм, я есть хочу!» - и будишь среди ночи. А теперь: «Господин Вульм, вы голодный?» Совсем другое дело. Учись хорошим манерам, парень! У вежливых жизнь короче… Пошли, кашу нам сваришь.
        - Я?
        - Нет, великий Митра!
        - Может, вы сами? Я не умею…
        - Мне и шумовки не удержать. Я командую, ты - делаешь.
        - Это я запросто! На всех наварю! Господа маги, небось…
        С минуту бас изменника еще доносился с лестницы, потом хлопнула дверь кухни - и стало тихо.
        3.
        Симон Остихарос одевался.
        Подтянуть сползающие чулки. Оправить рубаху из тонкой бязи. Затянуть пояс. Штаны, одолженные у Циклопа взамен прожженных, были коротковаты. Ничего, сойдут. Других все равно нет. Роба: длинная, навыпуск, до колен. Разгладить складки ворота, чтоб не натирали шею… Хмурый, сосредоточенный, маг целиком отдался делу, в сущности, пустяковому. Так воин перед битвой облачается в доспехи, проверяя каждую пряжку, каждый ремешок. Внимательный наблюдатель сделал бы верный вывод: старец вышибает клин клином, пытаясь за счет простых, обыденных действий отрешиться от мрачных мыслей, обуревающих его.
        - Далеко собрался? - спросил Циклоп.
        - Не привык ходить голым.
        - Брось юлить, Симон. Тебе нельзя здесь оставаться.
        Не говоря ни слова, маг сунул ступни в кожаные туфли без задников. Сапоги Пламенного остались в углу. Мы здесь, кричали сапоги. Куда ты пойдешь в этих шлепанцах?
        - Ты сделал, что мог. Теперь - уходи.
        - Гонишь меня?
        Старец прошелся по комнате, разминая ноги; громко хрустнул пальцами. И замер у окна, словно что-то высматривал в непроглядной ночи.
        - Я тебя прошу. Уходи.
        - Почему?
        - Утром Амброз придет за наследством. Тебе лучше быть подальше отсюда…
        «Почему?» - читалось на спине Симона.
        - Не спрашивай. Уходи, и все. Считай, что у меня предчувствие.
        Симон обернулся. Взгляды скрестились; казалось, воздух сейчас заискрит, будто в нем скрежетнули друг о друга два клинка. Ярче вспыхнули свечи на каминной полке; в ноздри ударил едкий запах гари. Ни один из спорщиков не желал уступать. Так же стояли они три недели назад, в этой самой башне, не зная, что по лестнице к ним из последних сил ползет женщина - умирающее чудовище. Желая спасти, предотвратить; пусть даже ценой собственной жизни…
        - Я остаюсь, - Симон отвернулся первым. - Не бойся за меня. Думаешь, я ополчусь против конклава? Устрою славную заварушку?
        - Уходи, - повторил Циклоп. - Немедленно.
        - Это не похоже на просьбу.
        - Зато ты похож! - от вопля Циклопа в казане плеснула вода. - Тебе осталось только закутаться в покрывало из теней!
        - Ты видишь во мне сходство с Максимилианом?
        - Да! И знаешь, почему? Ты никого не желаешь слушать! Ну да, твой выбор - единственно правильный, ты лучше всех знаешь, что делать! Что может остановить тебя, Симон? Переубедить? Вторая смерть Инес?! Если бы ты…
        Циклоп сгорбился, сжал лицо ладонью. Он словно пытался сменить облик - или стереть с лица карту Шаннурана, запечатленную в складках и морщинах.
        - Щенок, - еле слышно бросил Симон. На щеках мага вспыхнули багровые пятна. - Шаннуранский ублюдок. Ты бьешь больнее Амброза. Мне с этим жить, сколько бы ни осталось…
        - Кто должен умереть на сей раз, чтобы ты уступил?! Ты что, не можешь просто поверить? Сделать то, о чем тебя просят?
        Симон прошел в угол и стал натягивать сапоги.
        - Я разучился верить. Давно; раньше, чем родился твой отец. Двадцать лет назад я поверил Красотке, и угодил в темницы Черной Вдовы. Да, Инес ни о чем меня не просила. Я сам пришел в западню, и выжил чудом. Три недели назад я не поверил тебе, и Инес умерла. Что ж, я снова рискну поверить. Посмотрим, в какую темницу приведет меня эта вера… - старец набросил на плечи меховой плащ, надел шляпу. Взял в руки посох. - Я услышал тебя. Я ухожу. Но я хочу знать, что здесь произойдет. Я оставлю на тебе метку.
        Циклоп хотел возразить. Сказать, куда магу следует засунуть свою метку. Он даже открыл рот, но Симон, не дожидаясь ответа, шагнул ближе и, отвернув Циклопу ворот рубахи, с силой вдавил большой палец в ямочку между ключицами. Под пальцем набухла капля жидкого пламени. Сын Черной Вдовы ощутил, как она просачивается под кожу, все глубже; горит в легких, растекается по венам… Он едва сдержал стон. Его бросило в жар, лоб под повязкой взмок от пота.
        - Всё, - Симон убрал палец. - Проводи меня.
        Циклоп молча последовал за старцем. Проигнорировав наружную дверь, Симон начал подниматься по ступенькам. Светляки с шелестом расползались прочь от его тени.
        - Нам на самый верх, - бросил маг через плечо.
        С верхней площадки башни на крышу вела узкая деревянная лесенка. Перекладины опасно скрипели под сапогами. С третьей попытки Остихаросу удалось отодвинуть засов. За шиворот Циклопу посыпались хлопья ржавчины. Крышка люка завизжала, как базарная торговка, и оба выбрались на обзорную площадку. Гладкие плиты камня. Низкие зубцы парапета. В центре - пирамидка из обломков базальта, пригнанных друг к другу без зазоров. Циклоп никогда не поднимался сюда. Небо затянули тучи; ни звезд, ни луны. Налетел теплый не по-зимнему ветер, тронул лица влажными пальцами - и умчался в дальние дали.
        - Подойди.
        Симон стоял возле пирамиды. По пояс магу, на фоне серого камня она казалась глянцевым сгустком мрака.
        - Этот портал установил я, и соединил со своей башней. Путь к бегству. Если бы Инес грозила опасность… - он погладил камень, будто собаку. - И в страшном сне мне бы не приснилось, что я прокладываю путь для себя. Положи ладонь на верхушку.
        Голос старца дрожал от плохо скрываемого волнения. Циклоп протянул руку: камень был гладким и холодным. Он слегка пружинил, прогибаясь под ладонью. Миг, и в глубине пирамиды родилась слабая пульсация, словно там кто-то пробудился ото сна. Вспыхнул млечно-голубой свет, в недрах камня потекли вязкие струи перламутра, свиваясь в кольца и петли. Из вершины, лунным лезвием рассекая ночь, ударил яркий, трепещущий луч. К лучу Симон остался равнодушен; маг прикипел взглядом к Циклопу, словно пытался высмотреть в сыне Черной Вдовы…
        Что?
        - Убери руку.
        Циклоп повиновался. Симон встал у пирамиды, задержался на миг.
        - Портал открывался только для Красотки, - сказал Симон Пламенный. - Никто другой… Береги себя. Слышишь?
        И шагнул в луч.
        4.
        - Ты изменился, Амброз. Ты стал совсем взрослым…
        В стены шатра тыкался рассвет. Багровые ромбы, выцветшие за ночь, наливались свежей кровью; синие превращались в спелые сливы. Амброз моргнул; сон отпускал с неохотой, туманя зрение. Входной полог был отдернут, на пороге маячила жаба: темная, жирная.
        - Вазак, - вздохнул Амброз. - Пошел вон, болван…
        Жаба квакнула: засмеялась.
        - Вазак? Этого я бы и сам прогнал взашей. Не обижай гостя, приятель! Какой же я Вазак? Ты приглядись, разуй глаза…
        - Талел?
        Сон рассыпался в прах. Амброз силился вспомнить, что же он видел, забывшись под утро мутной дремой, и не мог. Он чувствовал себя грязным. Будто очнулся в придорожной канаве, терзаясь похмельем. Странным образом это бодрило. Вызов, подумал Амброз. Перчатка, брошенная себе-прежнему. Плечу было щекотно от чужого дыхания. Маг повернул голову: Эльза спала с ним бок о бок, свернувшись калачиком. Прямо на полу; до лежанки он вчера не добрался. Так раньше спала Инес: нагая, горячая, презирая ночные сорочки. Красотка ложилась за полночь, и тот, кто разбудил бы ее до полудня, рисковал жизнью. Только Инес не засыпала, вся в синяках, и тончайшие усики лоз не забирались ей под кожу, прорастая в набрякшие вены. Инес просыпалась сама, а сивилла - безмятежное растение, герань в горшке - проснется, когда Амброз Держидерево сочтет, что ей пора вставать. И вспомнит ли она радости минувшей ночи - это, знаете ли, тоже вопрос. «Ты знаешь ответ?» Амброз пожал плечами: «Когда узнаю, тогда и разбужу…»
        - Славное дитя, - Талел Черный встал над сивиллой.
        Просторные, складчатые одежды делали жреца Сета еще толще. Гость почесал тройной подбородок, похожий на зоб. Пухлые губы разошлись в улыбке:
        - Отдашь ее мне? Потом?
        - Когда - потом? - машинально спросил Амброз.
        И понял: когда.
        - Значит, не отдашь, - от Талела не укрылась брезгливость, исказившая черты хозяина шатра. Некромант закудахтал, затрясся в приступе зловещего веселья. Его живот, похожий на студень, ходил ходуном. - Жаль. Никто не любит жирного Талела. Назойливого, вонючего Талела. Ты слышишь запах?
        - Слышу, - кивнул Амброз.
        В шатре и впрямь пованивало падалью. Узлы корней дрогнули, выпуская щупальца мясистых стеблей; на них раскрылись свадебные венчики лилий. Мощной симфонией аромат цветов вознесся к куполу, но гадкий душок - диссонансная тема - еще остался кое-где.
        - Легко унизить Талела, - некромант присел на корточки. Чувствовалось, что так он может сидеть долго, несмотря на горы жира. - Робкого, пугливого Талела. Легко пнуть его в отвислый зад. Но унизить Симона Пламенного… Когда ты фактически вытолкнул старого упрямца в Круг Запрета, я удивился. Симон - огонь. Можно ли унизить огонь? Его можно заточить в фонарь, натравить на врага; погасить, наконец. И что в итоге? Ты - первый в наследовании, и ты же унижен Симоном. Ночью он сжег тебя дотла. Я говорю с новым Амброзом: фениксом, восставшим из пепла. Феникс-насильник, феникс, знающий, что цель оправдывает средства. Феникс, который уяснил, что он смертен. Я, жаба, ценю таких партнеров…
        Протянув руку, он погладил Эльзу по бедру.
        - Хорошо кричала. Сладко. Гладкие кричат лучше всех. Я слышал; думаю, многие слышали. Если ты хотел сообщить, что в наследстве Красотки есть ценность превыше нравственных устоев Амброза Держидерево… Ты бы не сумел заявить об этом громче, даже трубя в рог. Они, - Талел мотнул головой в сторону входа, - ждут, когда ты явишь нам эту ценность. Пускают слюни, сгорают от любопытства.
        - И ты?
        - Я тоже. Но лишь я один в состоянии сложить части головоломки вместе. Ты хотел, чтобы Вазак держал меня в курсе твоих поисков? Меня, нудного болтуна Талела? Хорошо, слушай. Красотка умерла, и умерла скверно. Двадцать лет ты не вспоминал про Инес ди Сальваре, и вот: готов драться за ее наследство. Рвать соперника зубами и когтями. Ходить по углям геенны босыми пятками. Ради чего, спрашиваю я. И отвечаю: лишь бы первым ухватить лакомый кусок.
        - Каков твой вывод? Я - жертва жадности?
        - Ты - жертва, - согласился некромант. - Я вижу, что ты хищник, и все-таки ты жертва. Жадность тут ни при чем. Значит…
        Он наклонился вперед:
        - Ты болен? Ты боишься скверной смерти?
        - Да.
        - Смерть Инес - ее прошлое и твое будущее?
        - Да.
        - В наследстве Красотки есть лекарство?
        - Вряд ли.
        - Забавно. Тут я дал маху… Что же там есть?
        - Причина болезни. А вот еще одна…
        Амброз указал на диадему, скрытую в волосах Эльзы. Когда лозы усыпили сивиллу, он вернул чудесное украшение на прежнее место. Это не имело практического смысла: человек или зверь, Эльза покорилась бы дурману. Но магу было спокойнее, когда мягкий блеск янтаря терялся в кудрях женщины. Рядом со зверем он не мог заснуть, и не потому, что боялся.
        - Позволь…
        - Не трогай.
        - Хорошо, - с внезапной покорностью согласился Талел. - Как скажешь. Ответь еще на один вопрос… Красотка болела и умерла. Ты полагаешь, что болен, и боишься смерти. Есть ли что-то, что страшит тебя больше могилы?
        - Да, - кивнул Амброз.
        Кусая губы, он смотрел на свою правую ладонь. Сегодня указательный и средний пальцы были одинаковой длины. Вчера - разной; средний короче указательного. Амброз хорошо помнил времена, когда было наоборот.
        - Мучения тела после смерти? Муки души?
        - Мор. Мор, явившийся по наши души.
        - Ты не преувеличиваешь?
        - Красотка - начало. Она всего лишь ушла первой.
        - Я так и думал, - сказал некромант.
        В голосе Талела звучало неприятное удовлетворение. Поднявшись, он начал ходить по шатру, от стены к стене. Колыхались щеки, похожие на собачьи брыли. Дергался уголок рта. На подбородок стекла струйка липкой слюны. Амброз ждал. Он понимал: Талел Черный размышляет. То, что у другого сошло бы за признаки слабоумия, у жреца Сета являлось признаком глубочайшей сосредоточенности. Учеников Талел себе выбирал таких же: рыхлое брюхо, плечи-подушки. Все они обличьем походили на Черного, как сыновья на отца. Тощий доходяга выбирался из Талеловой науки гороподобным хряком. Болтали, что это позволяет Талелу всю жизнь держать учеников на коротком поводке, требуя услуг, и призывать их к себе в башню после смерти. В подвалах якобы имелся тайный ледник, где мертвецы терпеливо ждали, когда мастер спустится к ним и одарит приказом.
        - Однажды я принес Красотке гемму, - Талел заговорил в такт шагам, раскачиваясь из стороны в сторону. - Яшмовую гемму из пирамиды Мер-не-Хет. Инес не взяла с меня платы за настройку. Взамен она сделала копию с рисунка, вырезанного на яшме. Эти холмы с глазами… Она их обожала. Говорила, что любой камень на земле - волшебен. Алмаз, гранит; без разницы. Что если Ушедшие куда-то и ушли, так в камни. Когда мы это поймем, мы станем ровней им. А если не поймем, они вернутся. Какой смысл оставлять землю недоумкам?
        - Ты это к чему? - Амброз приподнялся на локте.
        Некромант встал, как вкопанный.
        - Мор, - пробормотал он. - Ты сказал: мор.
        - Да. И что?
        - А вдруг это они возвращаются?
        Их прервал трубный звук рога. Возвращаются, содрогнулся Амброз. Из камня. Из рубинов и кварца, ракушечника и яшмы, базальта и сапфира. Горные утесы, скалы на морском берегу, булыжник мостовой, щебень копей, пещеры Шаннурана, стены башен и дворцов - камень, где бы он ни был, чем бы ни притворялся, распахивает запертые от начала времен двери, и Ушедшие идут гнать нас, жалких подражателей. Возвращаются и трубят в рог?
        Я схожу с ума, подумал он.
        5.
        Рог требовал. Взвивался к серому, утомленному небу, срывался на хрип; набирал воздух и вновь шел на взлет. Спросонья могло показаться: грядет второй поединок в Круге Запрета, и рог возвещает его начало.
        - Кого тут демоны полощут? На кол трубачей!
        Кричали из шатра легкомысленной сине-белой расцветки, стоявшего ближе других к барьеру. Ни дать ни взять, обиталище морского волка, пьяницы и сквернослова. Словно в подтверждение этой догадки, ткань шатра пошла волнами, парусом в поисках ветра хлопнул входной полог - и наружу, протирая заспанные глаза, выбрался Тобиас Иноходец.
        «Сон украли, - читалось на его лице. - Ну, хоть погляжу на сволочей…»
        На ходу заправляя в шальвары исподнюю рубаху, Иноходец резво ковылял к барьеру крови. За ним на влажной земле оставались две цепочки следов: справа - отпечатки каблука, слева - глубокие ямки от деревяшки. Дно ямок по центру выпячивалось руной «лаф», вестницей беды. Иноходца мучил утренний кашель. Он давился, перхал, сплевывал комки липкой мокроты. Остановился калека в десяти шагах от барьера; зыркнул из-под козырька ладони. Связки дощечек взгляд его, кипящий от злости, сперва заставил качаться с тревожным шелестом, а там и обратил в дымку, какая на зорьке плывет над дремотным озером.
        - Ишь ты! - буркнул Тобиас. - Аж пупы рвут…
        За горами вставал рассвет. Первые лучи солнца залили желтой, пенной слюной клыки скал. Нахлобучив снеговые шапки, вершины искрились серебром. В небе кружилась стая воронья: дым над пожарищем. По белой целине, от тракта к башне Красотки, тянулась широкая полоса, похожая на борозду от великанского плуга. Наст был без жалости взломан и взрыт копытами, превращен в хрусткое крошево. Шестеро всадников на взмыленных, грызущих удила конях ждали по ту сторону барьера. К счастью, у гонцов сохранилась толика благоразумия. Они гарцевали, поднимая коней на дыбы, один, надрываясь, трубил в рог, но никто не спешил преодолеть хлипкую на вид преграду. Маски на лицах, тусклый блеск кирас, плащи гвардейцев. Кони прядали ушами, громко ржали; животные чуяли опасность, исходящую от барьера, и им не терпелось поскорее убраться отсюда.
        Трубач спешился, удерживая сразу двух коней.
        - Кто такие? Зачем явились?
        Колченогий маг знал: снаружи преграда застит взоры. Толком разглядеть, кто к ним обращается, гвардейцы не могут. Но даже сгинь барьер, и окажись Тобиас полностью на виду - тон его не изменился бы ни на йоту. До конца наследования здесь - территория конклава, и плевать, на чьих землях она расположилась.
        - Именем короля! Вазака Изнанку сюда!
        Тобиас ухмыльнулся, на миг пожалев, что гвардейцы его не видят.
        - Кому это понадобился мой добрый брат Вазак?
        - Приказ его величества!
        - Да ну! И что гласит приказ?
        - Доставить Вазака во дворец! Немедленно!
        - Надеюсь, его там четвертуют? Удавят тетивой?
        - Захлопни пасть, болван! Где Вазак?
        - Спит. Велите разбудить пинками?
        С удовольствием слушая брань трубача, калека заковылял к жилищу тер-тесетского некроманта. По пути он старался запомнить кое-что из ругательств. Все-таки гвардия есть гвардия… Долго идти не пришлось. Рог и зычный бас гонца разбудили весь лагерь. От дальнего шатра, лилового с черными разводами, к барьеру уже спешил Вазак, на ходу пытаясь всунуть руки в рукава каракулевой шубы. Толстяку мешала лохматая шапка, которую он не успел надеть на голову, и теперь норовил зажать между плечом и подбородком. Шапка упала; тяжело отдуваясь, Вазак наклонился за ней, а когда разогнулся - перед ним, словно пробившись стеблем из-под земли, стоял Амброз Держидерево, в робе на голое тело.
        - Брат Вазак! - заорал Тобиас издалека. Видя растерянность некроманта, он решил прийти бедняге на выручку. - Тебя зовут во дворец! Обещались не четвертовать! Ты как, идешь?
        Вазак икнул.
        - Сказать им, чтоб убирались? Не беспокоили тебя по пустякам?
        - Во дворец? - Амброз по-прежнему загораживал некроманту дорогу. - Ни свет, ни заря? Что ты забыл во дворце, друг мой?
        - Н-ничего, - толстяк боролся с икотой, и проигрывал. - Я…
        - Почему зовут тебя, а не меня?
        - Я…
        Вызов во дворец свалился на Вазака, как снег на голову. А тут еще и гнев Амброза, уверенного, что некромант тайком подсидел королевского мага, в надежде занять тепленькое местечко. Для Вазака, не отличавшегося храбростью, это было слишком. Вертя головой в поисках поддержки, он увидел смеющегося Талела - и понял, что отступать некуда. Потерять лицо в присутствии учителя? Зная любовь Черного к чужим слабостям, это было страшнее Амброзовых обид.
        - Откуда мне знать?! - рявкнул Вазак. - Хочешь, иди вместо меня!
        - Зубки режутся? - Амброз взял шапку из рук толстяка. Нахлобучил ее Вазаку на голову, завязал хитрым узлом тесемки наушников. Ласковый голос оплетал некроманта лозами ядовитого плюща, высасывая волю к сопротивлению. - Гляди, не застудись. Давай, шубку подержу… Я верю тебе, приятель. Ты честен со своим старым другом Амброзом. Надеюсь, ты поделишься со мной дворцовыми новостями?
        Мрачный, как ночь, Вазак кивнул.
        - Вот и славно. Поторопись, а то опоздаешь на торги!
        - Да уж, - хрипло выдохнул Вазак. - Ринальдо бесится, если промедлить…
        - Ринальдо?
        Амброз просветлел. Губы мага сложились в приятную улыбку.
        - Я счастлив утешить тебя, дружище. Ринальдо сильно изменился. Теперь он ждет, сколько надо. Он стал терпелив, как памятник. Все, иди, не смею тебя задерживать…
        Резкая перемена в Амброзе не укрылась от толстяка. Это отравило Вазаку все торжество от собственной - по правде сказать, жалкой - отваги. Одернув шубу, он втянул голову в плечи и быстрым шагом направился к гвардейцам, ожидавшим его за барьером. Не сорваться на бег, постыдный для ученика Талела Черного, стоило Вазаку больших трудов.
        Ничего, справился.
        6.
        Он больше не заснул.
        Амброз сиднем сидел в шатре, пока утро окончательно не вступило в свои права. Снаружи царила тишина. Слуги ходили на цыпочках, маги дремали или притворялись, что дремлют. Братья, глумливо хмыкнул Амброз. Высокое Искусство! Может, оно и к лучшему, если мы все сдохнем? Воздух, тут нет сомнений, станет чище. Рядом, ткнувшись лбом в его щиколотку, чуть слышно вздохнула Эльза. Согласилась? Увидела дурной сон? Растение до тех пор, пока хозяин не примет другого решения, сивилла не могла - не должна была! - видеть снов. Что грезится пинии? Ольхе? Сосне над взморьем? И все-таки Амброза мучили темные подозрения. Чудилось, что упрямая шлюха, чей разум - жалкий блеск янтаря в серебре - чутьем прокладывает пути в будущее, отыскивая брешь в бастионах судьбы. Легавая сука взвыла бы от зависти, узнав о таком чутье. Амброз бы и сам не отказался. Будущее виделось магу на шаг вперед, не дальше. Забрать Око Митры, вернуться в башню с Циклопом и сивиллой; дальше все скрывалось в тумане.
        - Камни, - громко сказал он. - Ну и что?
        Ткань шатра глушила сказанное, превращая голос в труху.
        - И на камнях растут деревья!
        Ерунда, возразил разум. Гнилой пафос.
        - Все, хватит!
        Вскочив, Амброз начал одеваться. Он шел на свидание со знатной дамой - судьба, смерть, удача, как ни назови, но в знатности этим жеманницам не откажешь. Одеяния, привычные магам, уступили место наряду благородного дворянина. Атлас, бархат, парча. Штаны до колен, изнутри набитые паклей. Зеленые, как молодая листва, чулки-трико; клювастые башмаки с пряжками. Колет со складчатым, искусно гофрированным воротником. Голова покоилась на воротнике, как на блюде. Над ватными наплечниками, создававшими иллюзию телесной мощи, трепетали крылышки из плотного шелка. Живой человек? - статуя в дворцовой галерее. Сходство со статуей усиливал и наброшенный поверх кафтан - просторный, с шалевым воротом - и плащ на цветной подкладке, и берет с жестким околышем, похожий на нимб.
        Взяв перчатки, Амброз повертел их в руках и сунул за пояс. Рядом устроился жезл, в навершии которого сиял крупный изумруд. Одежда придала королевскому магу уверенности. Раньше он расхохотался бы в лицо тому, кто осмелился бы намекнуть про зависимость Амброза Держидерево от вороха тканей. Сейчас же, после отвратительной драки с Симоном, после бессонной ночи, воняющей потом и мускусом, после разговора с Талелом, а главное, после Вазака, вызванного ко двору в обход самого Амброза… Пожалуй, и сейчас маг бы расхохотался. Да, в лицо кому угодно, хоть демону преисподней. Но в смехе крылась бы ущербная трещинка.
        «Боюсь?» - спросил себя Амброз.
        И ответил:
        «Нет. Просто устал…»
        Снаружи ярко светило солнце. Местами проклюнулась трава: робкая, клейкая. Добрый знак, подумал Амброз. Расправив плечи, он зашагал к башне. Наскоро оглядел свои ладони: все пальцы были правильной длины. И ногти - обычные. Добрый знак, еще раз подумал он. За его спиной, кряхтя и бранясь шепотом, выбирались из шатров братья по Высокому Искусству. Всклокоченные, в мятых одеждах, хмурые от недосыпа, забыв умыться, они молча брели следом. Над стайкой магов парила голова Н'Ганги, выпучив красные, кроличьи глаза. Каждому хотелось знать, что за сокровище выберет Амброз. По-хорошему следовало дождаться, когда конклав приведет себя в порядок и отдаст должное завтраку, потом обратиться к Максимилиану, чтобы Древний возгласил о начале наследования…
        Плевать я на вас хотел, усмехнулся Амброз.
        Я - первый.
        Когда он приблизился к крыльцу, входная дверь башни отворилась - и навстречу вышел Циклоп. Голый по пояс, босиком, в одних холщовых штанах, он неприятно напомнил Амброзу Симона. Тощий, жилистый, Циклоп подпоясался темно-багровым кушаком, похожим на ленту запекшейся крови, и сунул за кушак жугало. У Амброза заныла печень. Замедлив шаг, он с изумлением разглядывал жалкий кусок металла: острие лопаточкой, кольцо, рукоять обмотана пеньковой веревкой. Великий Митра! Упрямец решил дать бой? Он что, хранил эту пакость все двадцать лет, в чулане? Сдувал пыль, смазывал от ржавчины; точил на оселке, с тоской вспоминая вольную бродяжью жизнь…
        Слуга Красотки, даже не ученик, против Амброза Держидерево?
        Жугало против жезла?!
        - Не надо, - сказал Амброз. - Давай без подвигов.
        За спиной шептались маги. Зажужжал рой пчел; в жужжании слышалось удивление. Высокое Искусство дивилось отваге верного слуги. Встать на защиту имущества мертвой хозяйки, преградить дорогу чародею, способному мановением руки скрутить тебя в бараний рог… Герой, утверждал шепот. Безумец. Покойник. И все это, как эссенция трех трав, в одном флаконе.
        - Давай, - согласился Циклоп. - Как тебе спалось?
        - Скверно.
        - Видел сны? Добрые? Вещие?
        - Нет.
        - А я видел, - лицо Циклопа расплылось в улыбке. - Под утро.
        Его лицо, подумал Амброз. Морщины, складки, бугры в углах рта. Кожа плотно обтянула острые скулы. Топорщится полоска усов. Лучи солнца; свет и тень от башни - они творят злые шутки, заостряя контуры, делая черты резче. Откуда я знаю его лицо? Из книг?! Нет, это сумасшествие. В памяти, левиафаном из пучины, всплыл толстенный фолиант с картами земель ближних и дальних. Еще почему-то - Шаннуран и легенда про Черную Вдову. Ночь, сказал себе Амброз. Бессонная ночь и возбуждение триумфа. Я отдохну, и мне перестанет мерещиться всякая бесовщина.
        - Что же тебе снилось? - спросил он.
        - Ты, - безмятежно ответил Циклоп. - Мы боролись, обхватив друг друга. Ты навалился сверху и пыхтел, как евнух на горной тропе. От тебя разило потом и благовониями. Я до сих пор отлично помню букет. Полынь, сандал, росный ладан. Чуть-чуть коричного масла. И пот грузчика. Мы были нагие. Я не сразу понял, что это не борьба. Сперва мне казалось, что я - Симон. Что надо держаться до последнего. Но вскоре выяснилось, что я - не Симон, и даже не я…
        Откуда он знает, ужаснулся Амброз. Коричное масло. Полынь, сандал, росный ладан. Слишком сладко для мужчины; впрочем, полынь… Инес говорила, что ей нравится. Делала мне подарки. Я отказался от этого состава двадцать лет назад. У меня оставалось три склянки, я выбросил их в море, со скалы. Откуда он знает?!
        - Ты большой затейник, Амброз, - Циклоп погрозил магу пальцем. - В каком борделе тебя научили таким штучкам? Скажу честно, борешься ты отвратительно. С дряхлым старцем - еще ладно, но трущобная крыса измолотила бы тебя, как ячмень на току. Зато в постели ты - боец. Гвардия стоит до последнего! Тебе приятно слышать это?
        Его голос, вздрогнул Амброз. Его два голоса. Мне ясно слышен один из-за второго. Так из-под ткани камзола, в прорезях на плечах, коленях и сгибах локтей, хорошо видна дорогая подкладка. Замолчи, мертвая! Твое тело корчилось в промерзшей насквозь могиле; оно корчилось и в Симоновом пламени, пока не стало пеплом. Замолчи, или я поверю, что душа твоя сейчас бьется в корчах, издеваясь надо мной! Хочешь сказать, меня ждет такая же судьба?
        - Довольно болтовни! - он собрал всю решимость в кулак. - Мы - взрослые люди…
        Циклоп пожал плечами.
        - Ты пойдешь со мной доброй волей?
        Позади загомонили маги. «Слуги не являются наследуемым имуществом…» - слова Древнего заглушило гудение роя, и все утонуло в общем шуме.
        - Изумруд, - сказал Циклоп.
        - Что?
        - У тебя в жезле изумруд. Забаррский изумруд, чистой воды. Вес - дюжина семян «дерева удачи». Хороший камень, ценный. Давно он у тебя?
        - Идем со мной, - повторил Амброз.
        Возбуждение давало себя знать. Оно переплавлялось в бешенство: чище слезы младенца, холодней, чем сталь на морозе. Мордой по грязи, решил Амброз. Если он не закроет рот, я протащу его мордой по грязи. Пусть видят, как я ценю наследство Инес.
        - Перстни Газаля, - Циклоп играл с кольцом жугала. - Гранат, сапфир, опять сапфир. Морковный турмалин. Три бриллианта. В головном обруче - опал. Восковой опал, тридцать пять семян. Мастер Газаль, каким маслом вы пропитываете камень?
        - Оливковым, - крикнул Газаль-руз. - С добавлением меда!
        Ситуация, вне сомнений, забавляла Злого Газаля.
        - Известняк стен башни, - продолжил Циклоп. Он побледнел, ноздри горбатого носа хищно раздувались. - Гранит облицовки. Ломовой плитняк фундамента. Мрамор - статуи на втором этаже…
        Камни, вспомнил Амброз. Ушедшие ушли в камень. Когда мы это поймем, мы станем ровней им. А если не поймем, они вернутся. Клянусь милостью Иштар, этот дурак рехнулся! Он что, надеется вызвать армию? Угрожает мне каменным гневом? Сейчас расколются изумруды и сапфиры, треснет мрамор и гранит, и вокруг безумца сомкнутся полки защитников: существ, от которых остались только легенды, да и те - пустой звук.
        О, ужас! Инес, тебе бы понравилось.
        - Нефритовое панно в зале для приемов, - Циклоп закрыл глаза, прислушиваясь к невидимому хору. Звук к звуку, тон к тону: далекая гармония целиком заняла внимание сына Черной Вдовы. - В кабинете - малахит, бирюза, оникс. Ваши амулеты, господа. Песчаник и кремень недр, ниже слоя почвы. Бедный пласт угля. Долгая история, к чему все перечислять…
        Повязка на его лбу вспыхнула и сгорела.
        7.
        Тяжелая кованая дверь лязгнула, отрезав Вазака от коридора, насквозь пронизывавшего скальное основание дворца. Ученик Талела привык к подземельям, склепам и усыпальницам, но когда молчуны-гвардейцы подвели его к узкой лестнице, уходившей в недра дворца, Вазака охватила паника. Казематы в толще скал, темницы, пыточные - будь ты трижды магом, есть места, откуда нет возврата! Его сопровождали двое; прочие остались во дворе. С двоими он бы справился - толстяк умел не только поднимать мертвецов, но и укладывать живых. Увы, страх парализовал его волю. Страх - и отчаянная надежда. Чем мог скромный некромант провиниться перед владыкой Тер-Тесета? Водились за ним мелкие грешки, так кто сейчас невинен? Конечно же, его вызвали не на расправу, а для тайного поручения…
        Королю понадобились личные услуги?
        Сет-Разрушитель, не оставь своей темной милостью!
        Гладкие ступени. Спуск во тьму. Скрежет отпираемого замка, лязг решетки. Еще одна лестница. Грубо вырубленный в толще скалы коридор - дорога в ад. Тусклый свет лампад на стенах. Они шли и шли, и страх в душе Вазака начал сменяться жарким волнением, сродни похоти. Здравый смысл, надрываясь, кричал: держись подальше от королевских тайн! Много знаешь, мало живешь! Но Вазак ничего не мог с собой поделать. Любопытство глодало его сердце, а предвкушение чуда, небывалого даже для мага, наполняло рот слюной, густой и приторной.
        Вазак поминутно сглатывал, чтоб не захлебнуться.
        Впереди возникла еще одна дверь - родная сестра первой. Возле нее ждал гвардеец, заметно старше конвоиров Вазака. Против ожидания, дверь оказалась не заперта, и даже приоткрыта. На плитах лежала полоска охристого света; чудилось, на камень, истертый подошвами, плеснули яичным желтком. Рука старого гвардейца, закованная в латную перчатку, потянула створку на себя. Вазака без церемоний втолкнули внутрь. После темного коридора свет факелов показался ему хуже пытки. Толстяк зажмурился - и часто-часто заморгал, пытаясь восстановить зрение. Ноздри его трепетали, ловя знакомый душок. В смолистом чаде факелов, в ароматах благовоний и бальзамических трав ясней ясного звучала сладковатая нотка тления. Утерев слезы, Вазак сумел рассмотреть помещение целиком. Камера, вырубленная в толще базальта, имела двадцать шагов в длину, дюжину в ширину, и около восьми локтей в высоту. В дальнем конце, на возвышении из зернистого гранита, стоял саркофаг с откинутой крышкой. Рядом, положив руку на край постамента, ждал мальчишка в легком доспехе.
        Меч, подумал Вазак. Кинжал за поясом.
        Ненавижу острую сталь.
        Лицо ребенка было по-взрослому сосредоточенным. Смутно знакомое лицо - такие занозой торчат в памяти, не даваясь к опознанию. Но Вазака больше интересовал не мальчишка, а труп, лежащий в саркофаге. Некромант подался вперед, привстав на цыпочки. Сомнений, если они и были, не осталось. На багряном атласе, в белых одеждах, с руками, сложенными на рукояти меча, покоился Ринальдо III, король Тер-Тесета. Стены камеры дрогнули, завертелись в безумном хороводе. Пол качнулся под ногами. Вазак едва успел нащупать ладонью какую-то опору, чтоб не упасть.
        - Боишься трупов, колдун?
        Хрипя, Вазак откашлялся. Он вспомнил, где видел мальчишку. Год назад, во время парадного выезда Ринальдо - тогда еще принц! - взял с собой сына. Альберт? Отныне - Альберт V, если Вазаку не изменяет память.
        - Я не боюсь трупов, ваше величество, - с неуклюжей поспешностью толстяк опустился на колени перед юным королем. - Это трупы боятся меня.
        - Встань, колдун. Чего же ты боишься?
        Вставал Вазак долго, с усилием. Жирное тело, раскисшее от скачки и пережитого страха, слушалось плохо. Поднявшись, он низко поклонился королю:
        - Я боюсь тайн, ваше величество. Тайн, которые мне не предназначены.
        В глазах мальчишки сверкнул интерес.
        - А ты умнее, чем нам показалось сначала. Это хорошо. Это дает нам надежду, что ты окажешься толковым слугой. Скажи, что ты понял, войдя сюда?
        - Ваш венценосный отец скончался, сир. Вы - мой король. Я - ваш верный слуга. Если угодно, немой слуга. Приказывайте, ваше величество!
        - Разумный ответ, - кивнул Альберт. - Ты начинаешь нам нравиться.
        Он улыбнулся. От его хищной, совсем не детской улыбки Вазака мороз продрал по коже. Так вести себя рядом с едва остывшим трупом отца мог лишь человек, который узнал цену жизни, и счел ее ничтожной. Мальчишка опасен, сказал себе толстяк. Опасней всех, кого ты знаешь. Может быть, за исключением Талела Черного. Бойся не мертвых, некромант, бойся живых.
        - Приказывайте, сир.
        - Нам нужен маг. И не какой попало. Нам нужен ты, Вазак Изнанка. Но мы хотим, чтобы ты доказал нам свою верность. Ответь, могли ли мы перегрызть глотку нашему отцу? И не лги! Одно слово лжи, и ты отправишься на эшафот!
        Искренность, подумал толстяк. Будь искренним, и спасешься. Он посмотрел на мертвого Ринальдо, затем перевел оценивающий взгляд на Альберта.
        - Нет, ваше величество. Вы слишком слабы для этого.
        - Мы? Ты, жаба, смеешь упрекать нас в слабости?!
        - Я скажу иначе, сир. Ваш отец был слишком силен, чтобы вы справились с ним. Если, конечно, говоря о порванной глотке, вы имеете в виду острые зубы и красное мясо, а не фигуру речи. Кинься вы на отца, вооружены одной яростью… В таком случае сейчас вы лежали бы в саркофаге, а я бы исполнял приказы короля Ринальдо. Вы хотели правды, сир? Вот вам правда. Можете отправить меня на эшафот.
        Юный король молчал вечность, не меньше. Казалось, некромант перестал его интересовать. Внимание Альберта сосредоточилось на резных панно, украшавших стены. Мраморные плиты с барельефами шли рядами, стык в стык. В дальней части помещения оставался участок голой стены, предназначенный для новых изображений.
        - Смотри, колдун. Здесь история нашей династии. Вот Энгельберт Первый. Это он шесть столетий назад проклял своего сына…
        Речь мальчишки лилась плавно, чуть нараспев. Наверняка его вынуждали заучивать династические хроники на слух, и теперь Альберт невольно копировал интонации хрониста. Вазак взглянул на панно, крайнее справа в верхнем ряду. Изможденный, еще не старый мужчина упал на меч. Острие пронзило грудь самоубийцы, выйдя из спины. Умирающий Энгельберт запрокинул лицо, искаженное страданием, к небесам. Распяленный в крике рот изрыгал слова проклятия. Хотелось заткнуть уши; чудилось, что эхо до сих пор витает под каменными сводами.
        - …мы убиваем отцов. Садимся на еще теплый трон. Из поколения в поколение. Смотри, колдун! Наши предки были изобретательны…
        Взгляд, жесты, речь - ничто сейчас не выдавало в короле ребенка. Устами Альберта говорила длинная череда тер-тесетских владык, поднаторевших в искусстве отцеубийства. Их жизни глубоко врезались в мрамор; жизнь и смерть. Стрела бьет в спину. Кинжал вспарывает горло. Внезапное бешенство охватывает пса-любимца. Затягивается удавка наемного убийцы. Троица ныряльщиков утаскивает на дно захлебывающегося пловца. Боевой топор рассекает тело наискось, от ключицы до нижних ребер…
        - Эту резчик еще не закончил.
        За постаментом, на котором покоилось тело Ринальдо, обнаружился низкий, очень крепкий стол. На нем лежала еще одна плита. Вазак сразу узнал Фернандеса Великолепного. Сидя за пиршественным столом, король в левой руке держал окорок, а правой тянулся к блюду со сливами. Сбоку гримасничал шут, демонстрируя непомерно длинный язык. Вазак перевел взгляд на то место, которое вскоре займет новый барельеф. В стене был выдолблен аккуратный прямоугольник соответствующих размеров и глубины.
        - А здесь, - Альберт указал на участок стены, которого еще не коснулось зубило каменотеса, - мы будем рвать глотку нашему возлюбленному отцу. Острые зубы и красное мясо…
        Он замолчал.
        - Ты был честен с нами, колдун, - когда мальчик вновь заговорил, в голосе его звучали слезы. - Мы это ценим. Но пусть твоя честь в другой раз подбирает слова! Наш гнев может не внять разуму…
        - Простите, сир! Я…
        Король взмахнул рукой, и Вазак прикусил язык.
        - Хватит о чести, - велел Альберт. - Перейдем к правде.
        Когда он, глядя в глаза Вазаку, сказал, чего желает, некромант с беспощадной ясностью понял, что ходит по краю пропасти. Толстяка бросило в пот. Холодная камера превратилась в баню; тело - в кисель.
        - От тебя воняет, - сказал король. - Боишься?
        - Боюсь, - признался Вазак.
        - Сделаешь?
        - Сделаю.
        8.
        - Око Митры!
        Кричал Газаль-руз. Пальцем, украшенным двумя перстнями - с сапфиром и турмалином - Злой Газаль, забыв о приличиях, тыкал в Циклопа. Выдержка прочих магов оказалась крепче. Перешептываясь вполголоса, они не сводили глаз с рубина, вросшего в лоб сына Черной Вдовы; рубина в розетке из вспухшей плоти, густо оплетенного жилами. Всем стали ясны причины упорства, с каким Амброз добивался первенства в наследовании.
        - Король Камней! - надрывался Газаль.
        - Слуга, - задумчиво бросил Древний. - Верный слуга…
        Амброз обернулся к конклаву:
        - Кто-то желает оспорить?
        Колыхнулась тьма вокруг Максимилиана. Газаль-руз отступил на шаг. Остальные пожимали плечами, отворачивались. Никто не хотел вступать в спор.
        - Слуга, - вздохнул Злой Газаль. - Ну, слуга…
        Стоя в тени башни, Циклоп улыбался. Казалось, его веселит беспокойство чародеев. Кожа туже обтянула скулы, грозя лопнуть; губы сделались похожи на два застарелых рубца. Уголок рта мелко дергался. Это была улыбка смертника, и веселье мертвеца. Капля пота стекла по щеке к подбородку, и Циклоп вытер ее тыльной стороной ладони.
        - Не бойтесь, - сказал он. - Она не выползет. В прошлый раз она одолела лестницу, чтобы остановить нас с Симоном. Думаете, сегодня она одолеет смерть? Нет уж, я сам. Стыдно тревожить попусту тех, кто ушел…
        - Замолчи, - велел Амброз, бледнея. - Замолчи, и иди со мной.
        - Приди и возьми, - ответил Циклоп.
        Земля между ним и Амброзом колыхнулась. С десяток проворных нитей, прячась в рыхлой почве, устремились к крыльцу. Миг, и шустрые змейки обвили щиколотки сына Черной Вдовы. Язычки тоньше волоса нырнули под штанины, внедряясь в поры кожи, и дальше - в мышцы, сухожилия, кости. Циклоп вздрогнул; улыбка застыла на его лице, превращаясь в гримасу страдания. Он сделал шаг, другой, и замер на краю крыльца.
        - Чудовища, - сказал он. - Были добры…
        Солнце облизало его лоб. В рубине, служившем Циклопу третьим глазом, вспыхнули мягкие, голубоватые искорки. Темно-красный цвет кое-где просветлел, утратил насыщенность, мерцая костром в ночи. Сгусток крови уступил место тлеющему углю; рубин - карбункулу. Камень власти и доблести обратился в камень дружбы и удачи. Никто не заметил разницы, списав изменения на игру солнечных лучей в гранях драгоценности. Но все без исключения заметили, как споткнулся Амброз Держидерево, споткнулся на ровном месте. Часть соков, бурлящих в корнях мага, изменила состав - пища сделалась отравой, как если бы воля сына Черной Вдовы, всасываемая корнями, была ядовитой. Пенясь, яд вторгся в сознание мага; чувственный образ заклятия, знакомый Амброзу издавна, с дней ученичества у Н'Ганги, обрел новые, чуждые ему оттенки. Еще немного, и на каждый шаг, сделанный Циклопом от крыльца к своему хозяину, Амброз сделал бы бы ответный шаг, сам того не желая.
        Охнув, Амброз втянул корни.
        - Перстень! Смотрите! Мой перстень…
        Багровый от возбуждения, Злой Газаль размахивал рукой так, словно обжегся. Опытный путешественник, взломавший не одну пирамиду в поисках волшебных сокровищ, сейчас он напоминал малолетнего сопляка, из любопытства сунувшего ладонь в костер. Бранясь, маги уворачивались - палец Газаля грозил воткнуться неосторожному в ноздрю. Глубже, еще глубже! - чтобы всякий мог хорошенько обнюхать сперва кольцо с сапфиром, а там и перстень, в розетке которого тускло блестел дымчатый топаз.
        - Турмалин, - бормотал Газаль-руз. - Но ведь был же турмалин…
        Его не слушали. Взгляды всех были прикованы к Циклопу. Жилы на лбу сына Черной Вдовы налились густой синевой. Розетка, собранная из лепестков воспаленной кожи, трепетала, Око Митры вылезло из орбиты. В карбункуле, борясь с красным пожаром, вертелся смерч черных песчинок, похожий на рой мошек. Циклопа шатало из стороны в сторону; с трудом он отступил назад, к дверям.
        - Это моя башня! - крикнул он высоким, срывающимся голосом. Волосы упали ему на лицо, сверкнув лисьей рыжиной. - Моя! Убирайтесь, стервятники…
        Амброз выхватил жезл из-за пояса. Так воин обнажает меч, понимая, что отступать некуда. Взмах, и королевский маг обернулся спрутом, выбравшимся из воды на сушу. Дюжина лиан с иззубренными, острыми, как бритва, краями, венцом щупальцев заплясала вокруг Амброза. На концах лиан топорщились кривые, скорпионьи жала. В воздухе распространился резкий, удушливый запах: гниль прелой листвы мешалась с дурманом, свойственным желтому лотосу. Мерно взмахивая жезлом, маг двинулся к крыльцу. Губы Амброза шевелились, из глотки несся гул, подобный гудению разъяренных пчел Н'Ганги. Низкий, властный звук подавлял, от него хотелось втянуть голову в плечи. Две самые длинные лианы, будто пастушьи бичи, хлестнули крест-накрест. Жала едва не вспороли грудь Циклопу, уронив под ноги упрямцу капли дымящейся слизи.
        - Моя башня! - завизжал Циклоп. - Я здесь живу!
        Волосы сдуло ветром, открывая страшно изменившийся лик. Напившись дурной крови, жилы, служившие оправой Оку Митры, разбухли до невозможности. Лоснясь, вздрагивая, срастаясь в бугристый панцирь, они покрыли не только верхнюю часть головы Циклопа, превращая ее в обнаженный, пульсирующий мозг, но и спустились ниже, до скул и ноздрей. Мозг-шлем; мозг-маска. Глаза, данные мальчику Крашу при рождении, затянуло багрово-синей опухолью. Третий же глаз, напротив, увеличился в размерах. Если при лечении Симона он почти целиком скрылся под наплывами и складками, то сейчас Око Митры вздулось нарывом, готовым лопнуть в любой момент.
        Вряд ли Циклоп знал, что делает. Не он противился Амброзу - сопротивление овладело им, как жажда крови овладевает толпой, превращая лавочников в упырей. Страсть питалась из бездн, перед которыми лабиринты Шаннурана были придорожной канавой.
        - Вон отсюда!
        - Мои перстни! - эхом ударил вопль Газаль-руза.
        Злой Газаль кричал от отчаяния, уставясь на свои пальцы. Его знаменитые перстни превратились в хлам. Газаль утратил власть над ними: бриллианты, взбесившись, сделались хризопразами, сапфиры - известняком, гранат - углем. Лютнист, чья лютня обернулась черепашьим гребнем; флейтист, который выяснил, что целует не флейту, а болотную гадюку; воин, чей меч стал вальком прачки - Газаль-руз вслушивался в звучание перстней, и не находил привычных гармоний. Крик Газаля подхватили другие маги. Прежде увлеченные поединком, все наконец заметили, что происходит с их собственными амулетами.
        - Король Камней! - взвыл Газаль.
        Изумруд в жезле Амброза сверкнул пронзительной голубизной бирюзы. Это Симон, подумал Максимилиан Древний. Великий Митра! Это Симон Пламенный вернулся в силе и мощи, прожигая взглядом соперника! Древний попятился, видя, как гниют Амброзовы лианы, как жала брызжут вонючей жижей, а зазубрины краев делаются мягкими, как воск. Старейший из магов и предположить не мог, что так обрадуется ужасу, вторгшемуся в сердце. Утратив с годами способность испытывать сильные чувства, Максимилиан смаковал испуг, наслаждался вкусом и букетом страха, будто пьяница - редким вином. Тени вокруг Древнего блекли, редели; он утрачивал контроль над коконом, открываясь внешнему миру, и впервые за долгий срок ощутил, как холод пробирает его до костей.
        - Король Камней! Будь ты проклят!
        Крыльцо рассыпалось под Циклопом. Гранит, облицованный аспидным сланцем, обернулся грудой песка. Сын Черной Вдовы упал на колени, с трудом сохранив равновесие. Схватив горсть песка, он швырнул им в магов:
        - Убирайтесь! Это моя башня!
        Глава шестая
        Кнут, огонь и музыка
        1.
        - Жертва? Будет тебе жертва, колдун!
        «Не мне, сир, а вашему отцу», - подумал Вазак, кланяясь. Он бы предпочел разговаривать с кем-нибудь из взрослых - с советником, с капитаном гвардии, наконец! - но Альберт не оставил ему выбора.
        - Что еще?
        Сейчас, когда обратного пути не было, Вазак сделался деловит и собран. Мысли о смерти - скорой, мучительной, а главное, своей - он изгнал в ссылку, на глухие задворки сознания. В конце концов, все мы умрем. Важен не гроб и саван; взлет и слава - важней. Поднять мертвого короля, чей род насчитывает шесть столетий - это ли не подвиг для некроманта? Талел Черный, и тот не отваживался беспокоить венценосных мертвецов. Слабое утешение на краю могилы, но другого Вазак не имел. Даже если юный король, получив требуемое, проявит внезапную милость - во что верилось с трудом! - и раздумает избавляться от опасного свидетеля… Оставалось еще право брать без спросу, известное любому Талелову ученику. Оно кипело в королевской крови, пускай кровь и остыла в жилах. Монархам не приказывают; мертвым - тем более.
        - Что еще? - Альберт топнул ногой.
        Сказать, что мне нужно попасть домой, подумал Вазак. Взять снадобья и амулеты. Дома избавиться от конвоя, открыть подземный путь, заготовленный для бегства - и прощай, Тер-Тесет! Может быть, мальчишка не почует ложь?
        Он знал, что не побежит.
        - Я обязан предупредить вас, сир. Когда ваш отец встанет, всем, кто окажется рядом, будет грозить опасность.
        - Так огради нас, колдун! Нарисуй защитный круг…
        - Королевская кровь, ваше величество. Круг - ничтожная крепость для такой армии. Чем древнее династия, тем злее кровь…
        - О какой опасности ты говоришь?
        - Право взять без спросу, сир. Король сам выберет жертву…
        Альберт задумался. Взрослые морщины избороздили чело мальчишки. Наконец лицо его просветлело, сделавшись строгим и ясным.
        - Живой или мертвый, отец не причинит нам зла! В нашем роду сыновья убивают отцов, и не иначе. Действуй, колдун! Мы не боимся.
        То, что жертвой может оказаться сам некромант, Альберта нисколько не волновало. Между тем, в очереди претендентов, спорящих за честь присоединиться к монарху в смерти, Вазак стоял первым. Учитывая способ, каким толстяк собирался поднимать короля, и то, что бешеный норов Ринальдо вряд ли улучшился после кончины… Пусть, решил Вазак. В низу живота возникло томление; оно поднялось выше, затапливая грудь. Сердце билось гулко и ровно. Ученик Талела был готов к величайшему деянию своей жизни.
        - Сир, мне понадобится уголь.
        - Из печи? Костра?
        - Для рисования. И кнут. Крепкий плетеный кнут.
        Юный король взглянул на мага с удивлением. Его черты сделались детскими, придя в соответствие с возрастом. Но - лишь на миг. Кивнув, Альберт обернулся к двери:
        - Гуннар!
        - Я здесь, ваше величество!
        На пороге возник старый гвардеец.
        - Нам требуется уголь для рисования и кнут с конюшни. И еще… Дорна сюда! Распорядитесь, капитан!
        - Слушаюсь, сир.
        Дверь закрылась без лязга.
        - Нас будет четверо, - бросил король. - Мы не хотим лишних свидетелей. С другой стороны, у отца должен быть выбор.
        - Да, сир.
        Вазак почтительно склонил голову. Альберт явно рассчитывал, что покойник удовольствуется советником. Сам маг не был столь уверен в решении мертвеца. Впрочем, мальчишку устроит любой выбор отца. Разумеется, кроме Альберта.
        - Прежде, чем мы начнем, я нижайше молю вас, сир…
        - Мы слушаем.
        - Не вмешивайтесь. Что бы я ни делал, стойте на том месте, которое выберете, и не сходите с него. Даже если мои действия и слова покажутся вам дерзостью, оскорблением, мятежом - не вмешивайтесь! Заранее прошу простить меня…
        - Хорошо, - с нетерпением оборвал толстяка Альберт. - Мы прощаем тебя, колдун! Если мы узнаем правду, мы щедро наградим тебя.
        - Благодарю, сир…
        Последующие минуты прошли в гнетущем молчании. «Камера в толще базальта, - Вазак мысленно собирал все воедино, как воин проверяет оружие перед битвой. - Постамент из гранита. Саркофаг без крышки. Меч в руках покойника. Насильственная смерть. Мрамор на стенах. Барельефы; резец скульптора… До полудня еще далеко. Факелы. Уголь и кнут. Темное вожделение…» Он запретил себе надеяться на успех. Надежда расслабляет.
        Вернулся Гуннар, неся кучерский кнут и уголь, завернутый в тряпицу.
        - Отдай ему.
        Вазак поблагодарил старика кивком и отошел к постаменту. Развернув тряпицу, он принялся натирать углем плетеную сыромять, оставляя кнутовище чистым.
        - Где Дорн?
        - Ведут, сир.
        - Пусть поторопятся.
        Гуннар исчез за дверью.
        - Ты готов, колдун?
        - Да, сир.
        С кнута на пол сыпалась пыль: тонкая, черная. Бормоча заклятия сухими губами, Вазак бродил вокруг саркофага. Живой не слышал, слышал мертвец. Ледяное пламя бушевало в груди некроманта, готовое извергнуться наружу, войти в царственный труп.
        - Где нам встать?
        Сосредоточен на ритуале, весь в болезненном предвкушении, Вазак не сразу понял, что король обращается к нему. Выходит, мальчишка волнуется? Не из железа сделан?
        - Стойте, где стоите, сир.
        - Дорн? Гуннар?
        - Пусть капитан встанет справа от вас, сир. И на шаг позади. А советник Дорн - в ближнем углу, на два шага от стены.
        За дверью послышались шаги. Чуткий слух Вазака определил: идут трое. Двое топали, с силой вбивая каблуки в плиты. Третий старчески шаркал, едва поспевая за конвоирами.
        - Советник Дорн, сир.
        - Ну наконец-то!
        Гуннар пропустил затравленно озирающегося советника вперед.
        - Стань сюда, Гуннар. Дорн - в угол. Отойди от стены!
        Голос мальчишки «пустил петуха», сорвавшись на щенячий визг. Советник в испуге отшатнулся от стены, куда намеревался вжаться, и замер соляным столбом.
        - Заговоришь - умрешь, - предупредил король. - Гуннар, молчи и ты. Пусть колдун делает, что хочет. Не вмешивайся…
        Лишь сейчас, подслеповато моргая, Себастьян Дорн сумел рассмотреть, кто еще находится в камере. При виде Вазака лицо советника приобрело восковой оттенок. Лежащий в саркофаге Ринальдо выглядел живее. Догадался ли Дорн, какая роль ему уготована? Вряд ли. Но суть обряда понял наверняка, и ломал голову, пытаясь сообразить: зачем его привели сюда? Засвидетельствовать слова мертвеца? Мальчишке-королю ни к чему лишние свидетели. Есть тайны, от которых лучше держаться подальше - это советник знал, пожалуй, лучше некроманта.
        Вазак меж тем, забыв о живых, двинулся вокруг саркофага в кощунственном подобии танца. Грузное тело обрело подвижность и гибкость, несвойственные ему ранее. Руки взлетали и опускались, плели вязь узоров, смущающих разум; выворачивались под немыслимыми углами, изгибаясь там, где у человека не могло быть суставов. Ноги выкидывали замысловатые коленца, пока не слились в сплошное мелькание. Казалось, по полу мечется змеиный хвост. По телу Вазака пробегали волны судорог, хорошо различимые сквозь одежду. Из горла вырывалось шипение, чуждое речи людей. В звуке крылся ритм, подавляющий волю. Он заставлял жадно ловить каждое придыхание, и зрители мимо воли откликались, конвульсивно подергиваясь в такт.
        Кнут взлетел к потолку.
        Оглушительный щелчок, и по камере загуляло эхо. Вазак замер напротив мертвеца, оборвав пляску. Ярче вспыхнули факелы на стенах. Пламя удлинилось, вытянулось; извиваясь, дым взмыл к отдушинам в потолке, словно продолжая танец некроманта. Против ожидания, в камере не стало светлее. Наоборот, мрамор барельефов пророс тенями, и барельефы ожили. Короли былых времен задвигались, убивая и умирая. Лилась черная кровь, мраморная сталь вонзалась в мраморную плоть; скалился, гримасничая, шут, пена летела из пасти взбесившегося пса, расходились круги по водам, и бились под сводами, вторя эху, отголоски древнего проклятия.
        На какой-то миг круговорот смертей замирал вместе с пламенем - и начинался вновь. Раз за разом. По кругу. Без конца…
        - Вставай!
        Голос Вазака - грохот лавины - рухнул с потолка, заполнив всю камеру. Вторя крику мага, взлетел, свернулся петлей и упал с каменных небес кнут, оставляя за собой шлейф угольной пыли. Плетеная сыромять стегнула по груди Ринальдо III, изуродовав белизну одежд черной полосой.
        - Вставай, падаль!
        2.
        Было холодно.
        Очень-очень холодно.
        Эльза села. Ее трясло, как в лихорадке. Кожа озябла, густо покрылась синеватыми пупырышками. Полог шатра был откинут, и внутрь задувал ветер: зимний, беспощадный к слабым. Редкие снежинки кружились в воздухе. Корневой пол вздрагивал, ежился - собака, застигнутая непогодой. Узлы стянулись в младенческие, плотно сжатые кулачки. Местами они трескались, открывая взгляду сизую, болезненную мякоть. Лозы, тянущиеся от корней к сивилле, пожухли и обвисли плетями. Там, где их усики забрались в плоть Эльзы, чувствовался легкий зуд. Плохо соображая, что делает, сивилла оборвала одну лозу, другую; ужаснулась, что сейчас истечет кровью - и увидела, что усики без помех выскальзывают наружу. Тонкие, жалкие; шерстинки дохлой лисы. В тех местах, откуда они выходили, оставались красные, чуть вспухшие пятнышки, похожие на комариные укусы. Задыхаясь от омерзения, словно подхвачена свирепым ураганом, Эльза стала яростно срывать оставшиеся лозы. Так человек, взобравшись на муравейник, который в слепоте принял за земляной бугор, пляшет джигу, стряхивая с себя орду мелких, кусачих тварей. Голая, как при рождении,
содрогаясь всем телом, бессвязно вскрикивая, она отпрыгнула к стене, схватила первое, что попалось под руку, закуталась, сжавшись в комок - и узнала, что свободна.
        Я помню, сказала Эльза. Я все помню.
        Он делал со мной, что хотел.
        Снаружи кричали. «Это моя башня!» - услышала Эльза. Пронзительный крик утонул в смутном хоре, где и захочешь - слова не разберешь. «…моя башня!» - хор сменился воплями и хриплым воем. Выходить из шатра было опасно; оставаться в шатре - нельзя. Я перегрызу ему глотку, подумала сивилла, и поняла, что знает, как это делается. Прыжок, ты повисаешь на жертве, обхватив ее ногами за талию; пальцы когтями впиваются в складки одежды. Хищный поцелуй, между плечом и щекой, биение чужого пульса на твоих губах. Зубы рвут упругую кожу, жилистое мясо, вену, полную горячей крови. Во рту - медь и соль. Тот, кто распоряжался твоей судьбой, карал и награждал, бьется в агонии. Хлещет багровый ручей, утоляя первобытную, звериную жажду… Я убила короля, вспомнила Эльза, вспомнила так ясно, что задохнулась от этой, внезапно открывшейся памяти, и не испытала угрызений совести. Разум говорил, что это ужасно - о да! кошмар… - но крыса, кошка и ворона смеялись над тряпкой-разумом. Скалили клыки, подмигивали янтарным глазом: «Эй! Мы с тобой! На свете много вкусных глоток…»
        Глаз?
        Диадема лежала на полу, в трех шагах от Эльзы. Тускло мерцал янтарь. Ужас окутал сивиллу душным облаком. Она кинулась на диадему, как рысь на зайца, и в последний момент извернулась, отпрянула, не коснувшись украшения. Что происходит, спросила Эльза у янтаря. Волшебные лозы жухнут, вне шатра кричат маги; к безумной сивилле возвращается рассудок, но и зверь остается со мной… Она перебирала память, словно четки. Каждая бусина была на месте. С диадемой, без нее - память восстановила цельность. Эльза засмеялась, сверкнув белыми, острыми зубами. Прочь! Прочь отсюда! Стремление к свободе удивительным образом сплелось в ней с практичностью бродяги, знающего цену вольной жизни. Скинув шубку - подарок мертвеца - Эльза быстро оделась. Одежда была порвана, часть пуговиц и крючков отлетела. Ничего, ее устроили бы и лохмотья. Теперь сапожки, шуба; капор с оторочкой из чернобурки. Она бы предпочла что-нибудь попроще, но выбора Эльзе не оставили.
        …диадема.
        Откинув капор назад, так, что он держался на одних лентах, сивилла вернула диадему в волосы. Бросить янтарь в шатре, оскверненном насилием? Она сочла бы это предательством.
        Снаружи бродила зима. Когда Эльза попала сюда впервые, здесь царило лето. Нет, не впервые, поправила она себя. Первый раз ты пришла к башне грязной нищенкой, нанизанной на янтарную нить. В первый раз здесь были крыса и кошка, и Танни, который дал тебе приют. Нарушив уговор между ним и Циклопом, рискуя жизнью, мальчик, выросший в гиганта - он прятал тебя, и спасал, как мог, как умел; он пришел за тобой в Амброзов шатер, не убоявшись гнева королевского мага, а ты прогнала его и велела просить прощения у Амброза.
        «Вы берегите ее, она хорошая. Она лучше всех…»
        Эльза огляделась. В иной раз она бы кинулась прочь сломя голову, лишь бы убраться подальше. Сейчас она знала, что добрая сестра Корделия не всегда приготовит тебе пещеру, полную сокровищ. Одежда, еда, поленья, огниво… Что перед этим все золото мира? Прижимаясь к сине-бордовой, туго натянутой ткани, сивилла вертела головой: где опасность? Где путь к спасению? За шатром, стоявшим на окраине лагеря, начинался, как она смутно помнила, странный занавес. Ну да, шагах в двадцати, или больше - занавес опоясывал всю территорию вокруг башни. Связки дощечек, подвешенные к небесам; Амброз строжайшим образом запретил приближаться к ним, а если доведется выйти за занавес - под страхом смерти не возвращаться обратно, если рядом не будет самого Амброза.
        Добрый Амброз. Заботливый Амброз.
        Амброз-нянька, чтоб он сдох.
        Занавеса не было. На земле валялась груда хлама. Деревяшки прогнили насквозь; скреплявшие их веревки растеклись слизистой жижей. Снег, пушистый благодетель, заносил гнилье, прятал мерзость под белым саваном. С востока подбиралась метель. Гнала стада жирных, курдючных туч, свистела над отарой кнутами пастухов. Солнце спряталось; утро превратилось в вечер. Метель шла медленно: ей не нравилось то, что творилось у башни. Эльзе все это нравилось еще меньше, но ноги сами понесли ее вперед. Перебегая от шатра к шатру, сивилла горбилась, втягивала голову в плечи, желая стать мышью, юрким хорьком. Ей казалось, что рыболовный крючок впился в янтарь диадемы, и злой рыбак уже взмахнул удилищем, натягивая лесу. Ближе, еще ближе; она едва сумела остановиться, прячась за последним, охристо-млечным шатром. Перевела дух, вытерла слезы, навернувшиеся на глаза - и тихонько выглянула из-за края полога.
        - Это моя башня! Вон отсюда!
        Кричала женщина, а может, мужчина. На осыпавшемся крыльце, стоя на коленях, раскачивалось, как маятник, голое по пояс существо, ладонями сжав обнаженный мозг. Пульсируя, похож на мякоть царского ореха, сбрызнутую темным, гречишным медом, мозг заменил человеку лицо вплоть до верхней губы. По бокам головы мозг сполз до мочек ушей, сзади опускался гривой, сотканной из червей, ниже затылка. Там, где полагалось быть лбу, горел драгоценный камень. Рубин, сапфир, изумруд - с каждым мгновением изменяясь, камень грозил вырваться из мозга, распираемого чудовищным давлением.
        - Вон! Сгиньте!
        Вокруг, на земле, схваченной внезапным морозцем, корчились маги. Эльза узнала Амброза. Поджав колени к подбородку, королевский маг выл на одной пронзительной ноте. Рядом с ним в конвульсиях бился древний, как мир, старик, расплескивая собственную тень. Тень у старца напоминала лужу, собранную из множества мглистых струек. Брызги летели черным, лоснящимся веером, накрывая соседей. Одноногого колдуна выгнуло дугой; деревяшка протеза глубоко ушла в подмерзшую грязь. Припадок трепал смуглого щеголя; упав на четвереньки, тот бился лбом о свои растопыренные пальцы, унизанные множеством перстней. Каждый удар оставлял на лбу щеголя кровоточащие царапины. Остальные выглядели не лучше: тела, терзаемые палачом-невидимкой.
        Им не до меня, вздрогнула Эльза. Я могу плясать у них на спинах. Могу вырвать Амброзу корень. Да хоть отрезать уши и сварить похлебку! - они ничего не заметят… Как долго это будет продолжаться? Беги, подсказали кошка и крыса. Быстрей, каркнула ворона. Удерживая стаю на поводке, Эльза перевела взгляд на женомужчину с мозгом вместо головы. Она готова была поклясться, что у существа минутой раньше торчали груди - тугие, прекрасной формы, с крупными сосками. Нет, теперь сивилла ясно видела мужскую грудь, покрытую колечками волос. Зато бедра, скрытые холщовыми штанами, заметно раздались вширь. Зрелище завораживало своей противоестественностью. Эльза ощутила, как под ложечкой тает кусок льда. Ледяные капли просочились ниже, озноб метнулся вдоль хребта.
        - Моя башня!
        Сивилле почудилось, что ее вот-вот настигнет приступ, открывающий будущее. В сознании, не замечая, что стучит зубами, Эльза смотрела на хозяина - хозяйку? - башни, и от ужасного существа в разные стороны разбегались его двойники по имени «может быть». Один остался на крыльце, заживо пожираемый взбесившимся мозгом, и вскоре упал, засучил ногами. Смерть была милосердна к нему, не заставив себя ждать. Другой замолчал, хрипя; мозг, словно море от берега, отхлынул назад, высвобождая горбатый нос. Камень во лбу умерил биение - время роняло снежинки-минуты, и наконец кто-то из магов, приподнявшись на локте, сжег несчастного синей молнией. Третий погиб под обломками башни: фундамент здания обратился в песок, часть стенных блоков рассыпалась щебнем, и беспомощных чародеев вместе с их мучителем накрыло убийственной тяжестью. Четвертый побрел прочь, спотыкаясь; возле Амброзова шатра он рухнул ничком, собрав остаток сил, перевернулся на спину, широко разбросав руки. Мозг усыхал, втягиваясь внутрь; открылось лицо…
        - Циклоп! - закричала Эльза.
        И со всех ног побежала туда, куда вели ее кошка и крыса, и ворона: напрямик. Перепрыгивая через магов, утративших контроль над собой, огибая Циклопа, похожего на чудовище - в открытую дверь башни.
        - Прячетесь? Трусы!
        Вульм опустил руку. В пальцах сегентаррца был зажат метательный нож. Натан, раскрыв рот, моргал от изумления. Пот ручьями тек по лицу парня, белки глаз налились кровью. Он выронил ониксовую вазу, которую только что взял с подоконника, и отступил на шаг. Черепки на полу слабо вибрировали: оникс превращался в лазурит.
        - Госпожа Эльза? - Натан затряс кудлатой головой.
        - Что - госпожа? Что - Эльза?!
        - Я…
        - Он там бьется! Бьется за вас! А вы…
        - Он бьется за себя, - хмуро бросил Вульм. - За свою драгоценную шкуру. А нам велел спрятаться. И не выходить ни при каких обстоятельствах. Заткнись, женщина. И без тебя тошно…
        - И вы послушались? Шмыгнули в норку? - в голосе Эльзы звенело презрение. - Мужчины! Воистину, я рада, что родилась женщиной… А ну, живо! Бегом! Пока эти не очнулись…
        - Я! - воспрял Натан. - Я понесу господина Циклопа!
        Судя по виду парня, он готов был нести башню. Босиком по камням, на край света, лишь бы рядом с фурией, что бесновалась на пороге кабинета и обзывала Натана придурком.
        3.
        - Мразь! Не сметь!
        Мерзкая жаба избивала кнутом мертвого короля! Большего кощунства Гуннар ди Шохт не мог себе представить. Ярость, способная испепелить дворец сверху донизу, вскипела в груди капитана. В одно мгновение лопнули цепи - приказ юного короля, удерживавший Гуннара на месте. Будь капитан Симоном Пламенным, колдун уже вспыхнул бы живым факелом.
        Но Гуннар был солдатом.
        Он шагнул вперед, обнажая меч. Рядом на подгибающихся ногах пятился к выходу Альберт. Король, сама решимость и власть, заключенная в тело ребенка, злой волей обратился в насмерть перепуганного щенка. Советник Дорн оцепенел в своем углу: кролик под взглядом змеи. Из уголка его рта, пачкая кружевной воротник, тянулась нитка липкой слюны. Гуннар мог расчитывать только на себя; впрочем, как всегда.
        - Не сметь, я сказал!
        Вазак вскинул левую руку. Шипение, издаваемое некромантом, превратилось в скрежет ножа по стеклу. Этот скрежет поселился в голове Гуннара, и сказал: навеки. Лязгающие, ржавые слова били наотмашь. Тяжелой, крепкой ладонью - по щекам. Такая ладонь была у отца. Гуннар, как в детстве, ощутил на губах соленый вкус крови…
        - Сопляк! Недоносок! Ты убил ее…
        Отец выступил из гущи теней. Сквозь истлевшую одежду виднелась гниющая плоть. В дыры просвечивал огонь факелов. Раньше от отца густо несло вином и луком, сейчас - смрадом мертвечины. Отец умер тридцать лет назад; перед Гуннаром стоял труп. «Нет, - вскрикнул мальчик, который еще не знал, что вырастет в старого капитана гвардии. - Мама умерла родами! Я не виноват…»
        - Ты убил ее, ублюдок!
        - Держи ее за руки! Царапается, сучка…
        Фернандес Великолепный - синий, распухший - взгромоздился на женщину. Десять лет назад, когда войска короля штурмом взяли замок мятежного герцога ди Сарамо, герцогиня была первой красавицей королевства. Опьянен победой и кровью, дымящейся на ступенях, Фернандес набросился на нее прямо в зале, в двух шагах от еще не остывшего тела герцога. Острые ногти распороли щеку насильника, и король велел Гуннару: «Держи!». Это было низко. Убить - да. Оборвать мятежный род. Это Гуннар понимал. Но требовать от капитана, чтобы он… Гуннар не посмел ослушаться; не посмел и сейчас. Мертвый король насиловал мертвую Агату ди Сарамо; рыча, покойник яростно входил в покойницу, а Гуннар держал, чувствуя, как расползается под пальцами кожа содрогающегося трупа.
        - Убей заморыша!
        Младенец в колыбели. Последыш рода ди Сарамо. Гуннар знал: дитя давным-давно на небесах. Он сам прикончил его, едва король оставил Агату.
        - Убей, говорю!
        Все повторилось. Ладонь охватила тоненькие щиколотки. Гуннар размахнулся. С силой ударил о стену. Содержимое крошечного черепа плеснуло в лицо и на доспех капитана. И снова: детские ноги в ладони, взмах…
        - Гуннар, дорогой…
        Жена в испачканном землей саване смотрела с тихой укоризной. Розалинду забрала чума; когда она прощалась с жизнью, Гуннар - начальник охраны послов Тер-Тесета - бесчинствовал в сегентаррских борделях, за сотни лиг от Розалинды. Рыдал призрак матери, которой Гуннар никогда не видел. Голоса мертвецов скрежетали в мозгу, сливаясь и распадаясь; трупы заполонили камеру, надвинулись, тесня жертву к порогу безумия…
        - Прочь! - заорал Гуннар. - Вас нет!
        Мертвецы подступили ближе.
        Голова раскалывалась от воплей. У меня нет выбора, понял капитан. Надо выпустить их на волю. Тогда мертвые обретут покой. А вместе с ними - и я. Сорвав шлем, Гуннар швырнул его на пол - и бросился на стену, как на штурм крепости. Черная вспышка боли едва не лишила капитана сознания. Голоса сделались тише, отдаляясь. В глазах потемнело, мертвецы начали тонуть в сером тумане. Да! Да, будь я проклят! Разбить голову-темницу, выгнать незваных гостей прочь… Кто-то ухватил Гуннара за плечо, оттаскивая от спасительной стены. Гуннар зарычал, вырываясь; звонкая пощечина обожгла лицо, возвращая ясность рассудку.
        - Прекрати! Это приказ!
        Альберт плакал. Король замахнулся для второй пощечины, но Гуннар мягко отстранился. По лицу текла кровь: горячая, живая.
        - Умоляю простить меня, сир. Это больше не повторится.
        Он преклонил колени. С рассеченного лба на пол упали багровые капли. Говорят, подумал капитан, королевское прикосновение исцеляет. Не знаю, как прикосновение, а затрещина - однозначно.
        - Вы спасли меня, сир…
        - Молчи! Встань и стой, где велено!
        В голосе Альберта мешались злость и слезы.
        - Слушаюсь, ваше величество.
        И эхом от саркофага:
        - Вставай! Кому говорю!
        Взлетел к потолку кнут. Обрушился на труп. Вазак бил снова и снова; приплясывал вокруг постамента, без жалости стегая мертвеца. Кнут рвал одежду Ринальдо, полосы на ткани складывались в орнамент, похожий на сплетение чудовищных рун. В воздухе плыли шлейфы из угольной пыли, рождая знаки, от которых факелы начинали коптить.
        - Вставай, корм червей!
        Тело содрогнулось. Следующий удар кнута пришелся поперек лица усопшего короля - по закрытым глазам. Черная полоса напоминала узкую маску. Вазак приглашал Ринальдо на карнавал мертвых, и монарх откликнулся на приглашение. Или не мог стерпеть позора - какая разница? Белые, бескровные пальцы ухватились за края саркофага. Медленно, слишком медленно для живого, Ринальдо сел на смертном ложе. Распахнулись глаза - бельма без зрачков. Ринальдо оглядел камеру, ни на ком не задерживая взгляда. Смотреть на некроманта покойник избегал. Вазак же сделался выше ростом. Трусливый, жалкий толстяк стоял надгробьем, исполинским обелиском, нависнув над вчерашним господином. Кончик кнута подрагивал на полу, готов хлестнуть в любой момент.
        - Вы хотели правды, сир? - прохрипел Вазак. - Спрашивайте.
        Альберт молчал, закусив губу. Он знал, что это будет страшно. Но не представлял, насколько. Отцовский взор, дыша могильным холодом, высасывал из мальчика все силы. «Он избрал жертвой меня?!» Паника вспыхнула и погасла; ей на смену пришел гнев. Живой король не должен бояться мертвого! Пересилив ужас, Альберт сделал шаг вперед.
        - Здравствуй, отец.
        Он обращался к трупу на «ты», как высший к низшему. Желать здоровья мертвецу - глупей глупого, но важен не смысл, а тон. Голос мальчика перестал дрожать.
        - Не лги нам! Кто и как убил тебя?!
        Синие губы пришли в движение. Казалось, мертвец силится заговорить, и не может. Нижняя челюсть отвисла, рот распахнулся смердящей дырой. Из глотки Ринальдо исторгся утробный стон. Меня сейчас стошнит, понял Альберт.
        - Мальчик мой… Я горжусь тобой.
        Голос - шелест опавших листьев - звучал не из уст мертвеца, а из угла.
        - Не думал, что ты отважишься…
        Альберт обернулся и увидел, что говорит Себастьян Дорн. Советник остался на месте, превратившись даже не в статую - в нарост камня, который по странному капризу принял форму человеческой фигуры. Капли пота, усеявшие лоб и щеки Дорна, казались росой.
        - Я отвечу на твой вопрос. Меня убил Амброз, маг трона.
        В шелесте клокотала ярость. Это мой отец, сказал Альберт себе. Мой бешеный, мой самый лучший в мире отец. За спиной мальчика хмурил брови Гуннар. Недоверчивый по природе, капитан боролся с сомнениями. К чему магу, обласканному высочайшими милостями, убивать своего благодетеля? Богатство? Почет? Власть?! Всего этого у Амброза в достатке. Да и рвать врагу глотку по-волчьи - не в привычках чародеев. С другой стороны, зачем Ринальдо лгать?
        - Амброз хитер, - ветер подхватил груду листвы, взвихрил хрустящим смерчем. - Эта шлюха! Изменник колдовством лишил ее разума, превратил в дикого зверя… Он натравил бешеную ведьму на своего короля! Трус, ничтожество… Мы пригрели на груди змею, и имя ей - Амброз!
        Мертвец трудно, с усилием облизнул губы пятнистым языком.
        - Отец! Амброз сказал, что тебя убил я…
        - Ложь!
        Ложь, вздрогнул Гуннар. Разумеется, ложь. Отец лжет мальчику, ярость трупа насквозь фальшива. Великий Митра! Он говорил о какой-то шлюхе… Если Ринальдо действительно убила женщина, он и под пыткой не признается в этом. Да что там признание! Король не в силах поверить в такую смерть, даже будучи мертвым. Сдохнуть от зубов жалкой девки - позор, вечный позор для сына Фернандеса Великолепного. Другое дело - чары предателя, искушенного мага, способного превратить прачку в тигрицу… Забыв, где он, Гуннар сделал шаг, другой, и почувствовал, как ледяные пальцы сдавили сердце. Лед подтаял, сердце забилось в зябкой лужице, расплескивая воду - и начало остывать. Капитан приложил ладонь к груди, словно давая клятву верности, и мешком осел на пол. Лязгнула о камень сталь доспеха, и пришла тьма.
        «Я выбрал жертву, - сказал мертвец мертвецу. - Никто не смеет усомниться в моих словах. Никто не оспорит меня перед моим наследником. Радуйся, Гуннар ди Шохт, верный слуга! За гробом ты возглавишь мою гвардию…»
        Да, ваше величество, ответил Гуннар.
        Альберт оглянулся на звук. Жаль, подумал мальчик. Отец выбрал не ту жертву. Что ж, колдун предупреждал… Мысли прервал визг Дорна - советник ожил, и теперь бился в истерике, пытаясь разорвать ворот камзола. Дергаясь, всхлипывая, Дорн рухнул на пол, где вскоре замер. Ринальдо утратил рот, который говорил за него, но душа короля не спешила возвращаться во мрак. Губы мертвеца шевелились, силясь вытолкнуть хотя бы слово. На негнущихся ногах Альберт приблизился к отцу, наклонился вперед, силясь разобрать смысл гримасы. Лицо мальчика просветлело, Альберт кивнул - и обернулся к Вазаку, протягивая руку:
        - Дай сюда!
        Некромант безропотно отдал кнут.
        - Ложись! - велел мальчик отцу.
        Взмах кнута, и черная полоса зачеркнула сидящего Ринальдо.
        - Ложись, говорю!
        В тишине закрылись белые глаза. Не споря, Ринальдо лег на смертное ложе. Затылок коснулся атласной подушки. По телу прошла дрожь, и покойник застыл, скован трупным окоченением. Запах тления резко усилился; казалось, Ринальдо стал разлагаться втрое быстрее. Альберт смотрел в костенеющее лицо отца, не в силах отвернуться.
        - Мой долг, - глухо сказал мальчик. - Сын убивает отца. Пусть даже так, после смерти…
        Он бросил кнут некроманту:
        - Подойди, Вазак Изнанка, маг трона Тер-Тесета! Ты оказал нам услугу, и вот наша благодарность.
        Толстяк рухнул на колени.
        - Благодарю, сир! Это для меня великая честь…
        - Мы ждем, что ты окажешься достоин этой чести.
        - Все, что угодно…
        - Для начала - сущая безделица, - губы Альберта тряслись, но голос оставался ровным. Бледный, как полотно, юный король выглядел стариком. - Принеси нам голову Амброза Держидерево, предателя и цареубийцы.
        4.
        С небес ясно виделось, как старается язык поземки, зализывая рану - круглую пропалину на белой шкуре, укрывшей землю. Из дыры торчала каменная заноза - башня. Выдернуть ее поземка была не в силах, но бурая короста грязи, вся в цветастых волдырях шатров, уже скрылась под слоем снежной корпии.
        Внимательный глаз, птицей летя в мглистом поднебесье, обратил свой взор на северо-восток. Там он быстро обнаружил отряд путников. Люди торопились прочь от башни. Впереди, до колен проваливаясь в снег, шагала молодая женщина. Соболья шуба, капор, отороченный чернобуркой - судя по одежде, женщина жила в достатке. За ней следовал тощий, жилистый старик в плаще с капюшоном. Ножны узкого меча задирали край плаща вверх, на манер собачьего хвоста. Старик заметно прихрамывал, но не отставал. Замыкал шествие детина в кожухе и войлочной шапке. Он вел под уздцы коренастого пони. Пони вез поклажу: мохнатый ком, в котором при тщательном рассмотрении можно было распознать человека. Похоже, его в спешке закутали во что попало - лишь бы потеплее! - взвалили на спину животному, привязали, чтоб не сверзился, и отправились в путь.
        Несчастный был без сознания.
        Путники выбрались на тракт. Две сотни шагов, и женщина свернула на обочину, оставляя город по левую руку. Мужчины безропотно следовали за проводницей. Маленький отряд углубился в лабиринт предместий, запетлял по кривым улочкам, меж сараями и хибарами. Наверное, люди опасались погони. Поземка, свистя взахлеб, кинулась следом: помогать беглецам. Взвилась, взъярилась, щедрой мерой сыпанула хрусткой крупы на цепочку следов - ровняя, заглаживая…
        Сколь ни извилист был путь, каким вела отряд женщина, общего направления она не теряла. Путники обходили Тер-Тесет по дуге. Дальше, если пересечь утонувшую в снегу балку, лежала разоренная обитель сивилл. Еще дальше начинались горы: громоздили скалу на скалу, чернели базальтовыми сколами.
        Горы - и выбор.
        Узкий скальный мост, обледенелый и опасный. Провал входа в Янтарный грот, темный, как могила. Дорога, уводящая в сердце гор, прочь от негостеприимного Тер-Тесета. Тропа, спускающаяся на дно ущелья, откуда в прошлом струился священный дым, даруя сивиллам пророческие видения…
        Какой из путей изберут люди?
        Тот, кто смотрел с небес, не знал ответа. Возможно, поэтому он и вернул свое внимание башне. В снежном крошеве ворочались люди. К ним бежали другие: слуги торопились к хозяевам, несли теплую одежду, помогали господам магам встать. Лишь одно тело продолжало лежать без движения, коченея на морозе. Вокруг трупа, лужицей на солнцепеке, испарялись остатки теней. В их колыхание вторглась поземка; в смертный час тени изменили цвет, отдавая последнюю дань господину, укрывая Максимилиана Древнего погребальным саваном…

* * *
        - Прощай, Древний…
        Еще с минуту, не говоря ни слова, Симон Остихарос глядел в хрустальный шар. Когда изображение затуманилось, а хрусталь стал похож на дымчатый кварц, маг встал и подошел к окну. Симоновы башни закручивали над Равией надменную спираль, выше береговых маяков и минаретов храма Лат-Илат, открывая обзор, достойный султана. Но второй, малый кабинет Симон оборудовал на первом этаже дома. Отсюда были видны арыки окраины, а за водяными канавами - сады: мокрые, жалкие зимой. Маг долго изучал сплетение ветвей, черное и блестящее на фоне блеклого неба, как если бы желал прочесть в нем вещие руны.
        - Что же это выходит? - наконец спросил он.
        Сады молчали.
        - Значит, я теперь самый старый?
        Ну да, сказали сады.
        - Самый старый… Симон Дряхлый?
        Протянув руку, Симон дернул витой шнур. Где-то в доме задребезжал колокольчик. Вскоре в кабинет вошел Римингал-младший, сын управляющего. Его отец - человек, верней которого Симон не знал на земле и под землей - прошлой осенью слег после удара. Годы взяли свое, как кредиторы - имущество должника. Римингал угасал, и уходил счастливым. Хозяин сохранил за ним комнату, где толстяк прожил столько лет, хозяин приставил к нему заботливую сиделку, а сын - лучший сын на свете, и Римингалы продолжат свою службу у величайшего из магов. Улыбка не сходила с лица управляющего; слегка кривая, она вмещала в себя всю радость мира.
        - Да, хозяин? - Римингал встал на пороге.
        - Кувшин воды, - приказал Симон. - Холодной, из родника. Две оловянные кружки. Одно сырое яйцо. И поторопись!
        Римингал не двинулся с места.
        - Пула ругаться станет, - буркнул он. - Очень сильно.
        - При чем тут Пула?
        - Она жаркое стряпает. В соусе с черносливом, как вы любите. И красную шурпу. Люля-кебаб из молодой баранины. Фасоль с кунжутом. Хотите кебаб?
        - Не хочу. Неси воду и яйцо. И кружки.
        - Ругаться станет. Хотите шурпы?
        - Сожри тебя Шебуб! Вместе с Пулой.
        - Чего нас жрать? Это вы яйцом давиться будете…
        Горько стеная, Римингал удалился - воевать с грозной Пулой. Война, судя по результатам, закончилась мировым соглашением. Молодой управляющий доставил в кабинет поднос с кружками, водой и яйцом, будь они неладны, а также с миской дымящегося кебаба, украшенного кольцами лука, свежей лепешкой и пиалой, где лежала горка фасоли. Выскочив за дверь раньше, чем кебаб полетел ему в голову, Римингал удалился, насвистывая «Вай-мэ, сары гелин».
        Сев к столу, маг пренебрег лакомствами. Отодвинув поднос на край, он взял кружку и поставил перед собой. Развел ладони - так, чтобы между стенками кружки и руками оставался зазор в три пальца. Воздух над столом задрожал, кружка шевельнулась и начала плавиться. Симон развел ладони шире. Лужица олова тускло блестела. На поверхности жидкого металла колыхалась пленка цвета соломы. Вот расплав застыл, сделавшись мутным, с серым отливом. Литейщик, тот еще хитрован, подмешал в олово изрядную толику свинца.
        - Видишь? - спросил Симон у пустого кресла в углу.
        Кресло скрипнуло.
        - Нет, Инес, я не про свинец. Не пугайся, я в своем уме. Я знаю, что тебя нет. Ты умерла, я сам сжег твое тело. Даже если ты есть, ты не здесь. Ну и что? Мне надо с кем-то разговаривать, и лучше с тобой. Смотри: я помещаю кружку в пламя, и кружка меняет форму. Кружка - это порядок. Пламя - хаос. Продолжим?
        Резким движением он сбросил оловянный блин на пол. Взял вторую кружку, побольше, налил воды из кувшина. Ладони вернулись на прежнее место; минута, другая, и в кружке забулькало. Вверх, изгибаясь, как танцовщица, потянулся легкий парок.
        - Я помещаю воду в металл. Металл я помещаю в пламя, - Симон дохнул на пар, и струйка отклонилась к окну. - Металл сохраняет форму. Вода - меняет. Вода - порядок. Пламя - хаос. Управляемый, но все-таки хаос. Моего управления достаточно, чтобы пламя не расплавило металл; хаоса достаточно, чтобы пламя испарило воду.
        Взяв яйцо, он бросил его в кружку с водой.
        - Следи, Инес, - вода, начавшая было остывать, вновь закипела. - Ты обожала такие опыты. Я смеялся над тобой, злился, запрещал тратить время на пустяки… Следи за мной; можешь смеяться. Я не обижусь.
        Вода кипела все сильнее. Яйцо вертелось, билось о стенки кружки.
        - Я помещаю воду в металл, и яйцо в воду. Сейчас оно сварится вкрутую. Изменится, станет плотным. Из него больше не вылупится цыпленок. Варим дальше…
        Яйцо треснуло. Наружу, быстро схватываясь, полез белок.
        - Если пламя - хаос! - усилится, вода выкипит. Яйцо сгорит, превратится в уголь. В конце концов, расплавится металл. Все дело в пропорциях хаоса, а пропорции диктую я…
        Симон поднял руки к потолку. Дождался, пока вода остынет, и ловко выхватил яйцо. Сжал в кулаке, превратив в кашу из белка, желтка и обломков скорлупы.
        - Я помещаю яйцо в руку. Сдавливаю, и яйцо меняет форму. Яйцо - порядок. Давление - хаос. Пропорции хаоса - мой выбор. Сожму слабее - треснет скорлупа. Сильнее - раздавлю целиком. Хаос вторгнется в порядок, порядок изменит форму. Скажешь, пустяки? Конечно, пустяки. Сварить яйцо, вскипятить воду - это сумеет мясник и прачка, шлюха и пастух. Правда, им понадобится костер. Но какая разница, откуда возьмется хаос?
        Словно в ожидании ответа, старец долго глядел в угол. Впору было поверить, что Красотка слушает его, забравшись в кресло с ногами и укутав колени пледом.
        - Зерно падает в борозду. Соки земли - хаос. Их движение, их состав. Они вторгаются в зерно, и оно меняет форму. Набухает, прорастает. Все, зерна нет. Есть росток ячменя. Мы поместили зерно в землю, и получили метаморфозу… Да, это прописная истина. Но ведь я теперь самый старый. Старики часто впадают в детство. Почему бы мне не начать с начала?
        Он бросил раздавленное яйцо под стол. Отодвинул прочь кружку, взял с подноса лепешку. Собрал в щепоть зернышки черного тмина, которыми Пула всегда посыпала хлеб; кинул в рот, стал задумчиво жевать. Сглотнул, дернув хрящеватым кадыком. Губы Симона зашевелились, рождая слова, каким не место под солнцем. Под веками сверкнула бирюза, зрачок превратился в точку, дырку от швейной иглы. Пальцы, по-прежнему собранные в щепоть, терлись подушечками друг о друга. Так барышник на рынке напоминает покупателю, что товар денег стоит. Только у барышника пальцы не шуршат, будто листы пергамента. И мелкие, колючие искорки не сыплются под ноги ошалелому покупателю, готовому бежать сломя голову.
        Лепешка потекла, как олово. Желтый, неприятный блеск корочки. Муравьиная суматоха тмина. Бурление мякиша. Казалось, скверный мальчишка, пользуясь занятостью матери, лепит из хлеба игрушку. Миг, и там, где лежала лепешка, встала лошадка. Запрокинув точеную голову, она беззвучно ржала. Грива по ветру, передняя нога согнута в колене. Мальчишка был талантлив, спору нет. Судя по фактуре, хлеб зачерствел до твердости дерева, а может, и превратился в дерево.
        - Я помещаю лепешку в мои мысли, - сказал Симон лошади. - В огонь чувств и требований, в магию, которая пропитывает меня. Яйцо в кипяток, металл в пламя. И что же? Лепешка меняет форму. Лепешка - порядок. Мысли, чувства, требования; знания, полученные от учителя… Хаос? Магия - управляемый хаос? Выходит, что так. Размести порядок в хаосе, соблюди пропорции, задай направление метаморфозе - и внутри порядка начнется движение, которое приведет к желаемому изменению. Ошибись с пропорциями, позволь хаосу бурлить невозбранно - и он растворит порядок в себе. Цепь хаотических метаморфоз, а в итоге - чистый хаос, и никакого порядка. Я прав, Инес? Не отвечай, прошу тебя. Твоя болезнь - ответ. Твоя смерть, и мучения после смерти - ответ…
        Надев на палец перстень с крупным карнеолом, Симон взял кусочек кебаба. Увидь это зрелище стряпуха Пула - залилась бы горькими слезами. Она ведь так старалась! А хозяин жевал нежнейший фарш, как корова - травяную жвачку. Пренебрегая вкусом и ароматом, поглощен размышлениями. Двигались челюсти, зубы перемалывали пищу. Ходил туда-сюда кадык, когда Симон глотал. И светлел камень в перстне, делаясь из темно-вишневого пурпурным.
        - Хаос, - повторил маг, покончив с кебабом. - Мы используем его мощь для изменений. Порядок сам по себе мертв. Хаос сам по себе разрушителен. Лишь хаос, скованный цепями порядка, способен творить. Менять целенаправленно, создавать новый порядок. Кристалл - это наивысший порядок. Самая прочная в мире клетка. Не потому ли большинство амулетов содержит кристаллы? Они лучше всего сохраняют силу хаоса - силу магии. Ты следишь за моей мыслью, Инес?
        Симон прошелся по комнате, остановился перед креслом. Наклонился, заглядывая в лицо незримой собеседнице:
        - Но ведь кристалл - это всего лишь камень? Верно? Значит, любой камень - тоже порядок. Да, рубин совершенней гальки на берегу, а изумруд - булыжника мостовой. Но я видел, как Око Митры во лбу Циклопа превращало камень в камень! И раньше, когда он лечил меня, и сегодня, когда чародеи корчились в грязи. Яшму - в лазурит, изумруд - в бирюзу, гранит - в песок. Менялись камни; менялась плоть. Твоя плоть, Инес. Плоть Амброзовых заклинаний. Возможно, тела магов, собравшихся у башни, тоже изменились. Правда это или нет, выяснится позже. Моя плоть тоже менялась - камень Шебуба под воздействием Ока Митры растворялся в моем теле, как соль в воде. Но в моем случае Циклоп направлял хаос, рожденный метаморфозами камней, как лекарь направляет ланцет, вскрывая нарыв. Ты же, Инес… Тебя просто зацепило рикошетом и искалечило. Так в глаз прохожему вонзается щепка из-под топора плотника. Прости нас, глупцов! Знай мы это раньше…
        Симон вернулся к столу, устало опустился на стул. Сжал фигурку лошади в кулаке - и долго смотрел, как вниз, песчинками в колбе часов, сыплются крошки, сухие и колючие.
        - Вульм, Натан, слуги магов… Скажи, Инес: мне это кажется, или с ними действительно ничего не случилось? Впрочем, нет, не отвечай! Наши тела, чары Амброза… Что в них общего? Чего нет в обычных людях? Магия. Хаос течет в наших жилах. Мы пропитаны им, как губка водой. Менялись мы, менялись заклинания; изменялись камни. Не только кристаллы в жезлах и перстнях! Гранит и известняк, оникс и мрамор… Что это значит, Инес? Да, ты права. Средоточия магии, пленника-хаоса - вокруг нас. Любой камень! Горка щебня и бусы из малахита. Твердь горы и гладкий окатыш на берегу моря. Стены башен. Исполинские платформы под слоем почвы. Кладка дома и песок пустыни… Мы, маги, и камень - сродни друг другу! Нас пронизывает одно и то же - сила хаоса, которую мы зовем магией!
        Усталость сгинула. Не в силах усидеть на месте, Симон заметался из угла в угол. «Как зверь в клетке, - пришло на ум банальнейшее из сравнений. Разум, кипя от возбуждения, продолжил цепочку аналогий: - Зверь хаоса в клетке порядка! А может, не клетка - хранилище? Весь камень мира - колоссальное хранилище? Сокровищница силы? магии? знаний? Чего - или кого?!»
        - Если так… если мы все плаваем в ауре молчуна-камня…
        Симон замер. Обернулся к пустому креслу:
        - Око Митры - король камней. Король властен над судьбой своих подданных. Солдат по воле монарха делается вельможей, герцог - узником, лишенным титула; стряпуха - блудницей. А значит, Око Митры меняет ауру каменного королевства, выпуская на волю скрытую силу хаоса. И начинаются метаморфозы, гибельные для магов. Ибо хаос освобожденный чует хаос, текущий в наших жилах, льнет к нему, вторгается в его течение… А мы не умеем управлять новым, чуждым потоком. Кто же умел? Ушедшие? Светлая Иштар! «Они ушли в камень…» Нет, Ушедшие не вымерли, и не погребены в толще гор! Они и впрямь ушли в камень! Они живут в нем - их магия, знания, сила, накопленная за тысячелетия. Или…
        Старец содрогнулся:
        - Или то, что мы зовем магией - это они сами?!
        5.
        Безумным взором Симон обвел комнату. Выдержка мага, в прошлом - тверже скалы, сейчас дала трещину. Казалось, из стен, фундамента, амулетов, перстней - из камня, чем бы мерзавец ни прикидывался! - сейчас поползут орды непредставимых, непредсказуемых, всемогущих тварей. Ушедшие - хозяева земли столь древней, что ее трудно было назвать землей - вернутся, если они вообще куда-то уходили, и Симону Пламенному придется дать бой, последний, безнадежный бой в долгой жизни Остихароса. Как надеяться на победу, если твое оружие - твой враг? Может ли дерево сражаться с почвой, откуда пьет соки? Победа огня над дровами - смерть огня. Куда сбежать от присутствия камней, если даже под океаном есть дно…
        - Римингал!
        Брякнул колокольчик. И вновь, снова - Симон дергал за шнур с такой злостью, словно хотел оторвать его. Заполошное дребезжанье наполнило дом. Вскоре раздались шаги - торопливые, гулкие. Молодой управляющий вихрем ворвался в кабинет, с изумлением глядя на хозяина, в котором раньше видел олицетворение спокойствия.
        - Скажи мне, Римингал…
        - Что-то случилось, хозяин?
        - Да. Я хочу задать тебе вопрос.
        Римингал беззвучно шевелил губами. Когда ругательства кончились, а сердце застучало ровнее, он вытер пот со лба и ответил, безучастней статуи:
        - Я слушаю.
        - Допустим, у тебя есть друг, который всего себя посвятил одному делу. Делу пустому, бессмысленному, не дающему ни прибыли, ни славы. Короче, глупостям. Все смеются над ним, считают безобидным дурачком. Выслушивают его речи, делая вид, что им интересно. Представил?
        - Да, - кивнул Римингал, мрачный как ночь. - И очень хорошо.
        - Теперь представь, что этот друг умер…
        - Вам плохо, хозяин? Послать за лекарем?!
        - Заткнись и представляй. Твой друг умер. Ты похоронил его и оплакал. И вот ты узнаешь, что кое-что из речей твоего друга - вовсе не такая ерунда, как думалось. Что в этом есть определенный смысл. У тебя мало доказательств, все зыбко, шатко, и тем не менее… Что бы ты сделал, Римингал?
        Управляющий пожал плечами:
        - Сперва я попросил бы прощения у покойника. За насмешки и недоверие. Затем… Если подтвердилось кое-что, а не все, я бы зашел с другого конца.
        - Каким образом?
        - Я бы вспомнил, о чем еще говорил мой друг. Я поискал бы подтверждения иным его рассуждениям - не тем, в которых отыскал крупицу смысла, а тем, что до сих пор кажутся мне бессмыслицей. Если они подтвердятся хотя бы частично… Я не маг, хозяин, и не мудрец. Это базарная, деловая сметка. Если я узнаю, что честнейший в моих глазах человек украл брошь с топазом, я начну выяснять, не водилось ли за ним иных случаев воровства. Если да, я откажу вору от дома. Если нет, я решу, что брошь - наклеп злопыхателей.
        - Храни тебя Митра, Римингал! Говоришь, базарная сметка?
        Когда управляющий покинул кабинет, Симон встал над хрустальным шаром. Долго смотрел в затянутые сизым дымком глубины, даже не пытаясь оживить шар. Там, в дыму и мерцании, старец прекрасно видел и так: башня Красотки, Циклоп на крыльце - и чародеи, бьющиеся в конвульсиях.
        - Кого из нас ты спасала, Инес? - тихо спросил маг. - Меня или Циклопа? Чего ты боялась? Что я сожгу его первым, и поднимусь к тебе? Что он первым обратит камень в камень, и мой огонь растечется водой? Кого бы ты ни спасала, ты спасла обоих. Я вышел за Циклопа в Круг Запрета, как вышел бы за тебя. Я не стыжусь, и не жалею о случившемся. Напомни мне, Инес: какую твою идею я полагал самой вздорной? Да, спасибо. Демоны - музыка Ушедших…
        Дым в хрустале клубился тучами над горной грядой.
        - Музыка вне звука, говорила ты. Песня вне слов. Клубок страстей, чувств и порывов. Вызывая демона в тварный мир, мы сами придаем ему форму. Страсть без примесей? Ну конечно же, демон! Когда Шебуб усиливался во мне, я едва справлялся с его звучанием. Ярость, похоть; восторг и наслаждение. Моя суть - борьба. Я глушил Шебуба, потому что этого требовала природа Симона Остихароса. Он звучал со всё большим неистовством, ибо его природа - быть услышанным…
        Дым свернулся клубком змей.
        - Римингал сказал: искать подтверждения. Ну что ж…

* * *
        Симон в задумчивости провел ладонью по шершавому камню стены. «И в тебе тоже - магия? Знания Ушедших? Или - они сами?» Камень не ответил. Сухой и прохладный на ощупь, летом он спасал людей от зноя без всякой магии, не пуская духоту внутрь. Напрасно дни, полыхая жарой, один за другим шли на приступ спиральных башен. Зимой же здесь было холодно, но терпимо. Если разжечь камин…
        Камин Остихарос решил оставить в покое. Не за тем маг, покинув уют дома, спустился в нижний, подземный ярус башни. Тут Симон проводил наиболее опасные опыты. Стены, сложенные из блоков вулканического базальта, повидали такое, от чего содрогнулась бы сама преисподняя - и выстояли. Маг надеялся: выстоят и на этот раз. Или, на худой конец, станут могилой Симона Пламенного.
        Он медленно обвел взглядом «камеру для опытов», словно видел ее впервые. Идеально круглая, два десятка шагов в поперечнике; считай, пустая. Лишь у дальней стены стояли грубо сколоченные стол и табурет. На столе - дюжина свечей, охра, мел и уголь. На стенах горели шесть смоляных факелов; в их пламени явственно сквозила зеленая нотка. Резкие, угольные тени обозначили два проема: вход с лестницы - и запасный выход, ведущий в камеру-соседку.
        Камень пола, камень стен…
        «Не потому ли мы, маги, так любим камень? Серебро, золото, слоновая кость, эбеновое дерево… Нет! Известняк и гранит, туф и базальт. В краях Н’Ганги всё строят из дерева и бамбука. Н’Ганга же возвел башню из песчаника, с облицовкой из плитняка. Каждый из нас подбирает камень по себе. Мои башни снаружи покрыты металлом. Но под ним - базальт и диорит, и облицовка из мрамора и сланца… Традиция? Или, сами того не сознавая, мы чуем скрытую в камне силу - и пытаемся заключить себя в ее кольцо?»
        - Демоны, - громко произнес Симон. Голос дрожал, маг впустую боролся с волнением. - Музыка Ушедших. Тогда ад, обиталище демонов - скрипторий прошлой расы. Хранилище звучащих кристаллов; вернее, хранилище звука в чистом, нематериальном виде. Если так, демон должен возвышать дух, дарить новые переживания! А мы вытаскиваем их в тварный мир, вынуждаем принимать облик, соответствующий нашим страхам и ожиданиям…
        Он прислушался. Звучало глупо.
        Глупей, чем у Красотки.
        - Мы используем демонов, как дикарь, нашедший лютню: он принимает ее за дубину и бьет по голове другого дикаря. Удивительно ли, что демоны, воплощаясь, несут смерть и разрушение? В лучшем случае - исполняют примитивные, животные желания того, кто сумел их обуздать…
        Звучание демона, рассмеялось эхо. Тирьям-пам-пам.
        «Что я делаю, старый дурак?»
        Первые же слова призывающего заклятия отдались зудом в пальцах правой руки. Камень Шебуба, растворенный в крови, откликнулся на зов. Он готов был выпасть в осадок, как соль из пересыщенного раствора. Рука налилась ужасной, скальной тяжестью. Голос Симона окреп, взлетел к сводам камеры. Вопль достиг громового крещендо, и кривой нож в левой руке мага наискось полоснул по запястью, отворяя вены.
        - Шебуб! Г’хаш уррагх, асситус видери!
        Ярче вспыхнули факелы на стенах. Тягучие черные капли со стуком забарабанили по полу. Как смола, они искрились в свете факелов. Мельчайшие крупицы Шебубова камня, смешанные с искрами Симонова пламени, вспыхивали, гасли, загорались вновь. Капли жили своей собственной жизнью, ведя нескончаемую борьбу.
        - Шебуб! Секхарра видери!
        Миг, и призрак огромной, двуглавой фигуры возник в центре камеры. Шебуб Мгновенный не зря носил данное ему прозвище. Пламя факелов отшатнулось, пятная стены копотью.
        - Шебуб! Л’асерра!
        Призрак обрел плоть. От нижней правой руки отродья Сатт-Шеола остался короткий обломок. Широкая трещина змеилась по левому бедру. Из нее на пол с тихим шорохом сыпалась крошка - словно кровь, вытекающая из раны. Грудь демона изъязвили выбоины и сколы. Обе головы Шебуба с отчетливым скрежетом повернулись в сторону мага. Симон невольно отступил на шаг. Он узнал эти растрескавшиеся лики. Казалось, тысячу лет назад скульптор грубо вытесал из гранита лицо Симона Остихароса, повторив его дважды. Но прошли века, и трое варваров - ветер, песок и время - истерзали статую.
        - Шебуб фуг’с’аннур!
        В глотке Шебуба заклокотало. Так рокочет обвал в горах, сомневаясь: делаться лавиной или погодить. Одна голова неотрывно глядела на Симона, другая озиралась по сторонам. Как слабоумный ребенок, демон топтался на месте, переминаясь с ноги на ногу. Защитный круг, обычно вычерчиваемый на полу, отсутствовал. Руны-охранницы, амулеты-обереги, ветви белой рябины - ничего. Если дети Сатт-Шеола способны испытывать удивление, Шебуб - свободный - был удивлен.
        - Я вызвал тебя не для битвы. И не для того, чтоб обуздать…
        Симон понимал, что говорит глупости. Человеческая речь для демонов - пустое сотрясение воздуха. Но хранить молчание было еще глупее.
        - Если ты создан, чтобы звучать, я хочу услышать.
        Рокот усилился, наливаясь мощью.
        - Звучи же! Звучи для меня!
        Демон шагнул ближе, навис над жертвой. Рев Шебуба оглушал, лишая воли и туманя мысли. Симон Остихарос улыбнулся в ответ. Руки мага крыльями взмыли к потолку. С губ слетели властные слова, рождая в душе чувственный отклик. Повинуясь воле старца, камера подернулась рябью, как гладь озера под рассветным ветром. Кровь, пролитая Симоном, ударила с пола черным дождем. В струях мелькали искорки и крупинки камня. Дождь заплясал вокруг мага и демона - быстрее! еще быстрее! - заключив их в кровавый кокон. Мир вне кокона стремительно гас, истончался и мерк, подергиваясь мглистым туманом. Пол под ногами исчез, исчезли стены и факелы. Кокон выпал из тварного мира в безвременье, проваливаясь все глубже, сквозь ничто и нигде, без формы и названия. Минула вечность, и еще одна. Наконец пустоту заполнили переливы света, что пронизывал собой все, ничего не освещая. Маг и демон достигли Мерцающих Слоев Иммутара.
        Холл геенны? Обитель демонов в их истинном облике?
        Скрипторий Ушедших?
        - Звучи для меня, Шебуб!
        Здесь у Симона не было рта, чтобы произнести эти слова. Он был - мысль и дух, воля и пламя. Шебуб здесь не имел ушей, чтобы слышать, но он услышал и отозвался. Пожираемый демоном заживо, маг творил величайший подвиг в своей жизни - Симон не сопротивлялся. Это оказалось самым трудным. Весь опыт, все существо Пламенного, вся ярость его огня восставали против бездействия. Слабость - смерть! Демон - враг! Сражайся, прах тебя побери! Дерись, или умрешь! Справиться с собой было стократ тяжелей, чем справиться с демоном.
        Укротить жажду боя. Сдаться. Позволить…
        Симфония ярчайших, сверхчеловеческих страстей поглотила старца. Лишила собственных чувств и мыслей, паводком снесла последние барьеры, которые воздвиг тот, прежний Симон, не желающий сдаться без борьбы. Шебуб покончил с добычей, переварил ее, сделав частью демонической сущности. Чужое звучание разметало Симонову личность мириадами песчинок в неистовстве вихря. Гнев содрогался мраморной поступью барабанов, ненависть лилась темным ядом басов, а решимость взвивалась к небу крещендо труб и «гидры». Похоть плела сети из хора виол и лютен, капель арфы возносила эту низменную похоть до вершин божественной любви - и рушилось вниз острое, как нож, стаккато: неминуемая боль утраты.
        Утрата.
        Потеря себя.
        Симона больше не было. Яркость и глубина переживаний уничтожили Симона Остихароса. Кипение страстей полностью растворило его - так мастерство виртуоза поглощает слушателя без остатка. Скорбная кода - вот-вот отзвучит и она, и от мага не останется ничего. Разве что бренная оболочка - там, в далеком тварном мире - пустая и бесполезная.
        Все.
        Финальный аккорд.

* * *
        - Вдова, - сказал Симон. - Черная Вдова.
        Маг стоял в камере - один. Демон исчез. Отзвучал, завершился; вернулся в ад. Симон знал: Шебуба можно призвать снова. Искупаться в животворном гейзере. Главное - уйти из тварного мира и не сопротивляться. Сердце, омытое музыкой Ушедших, билось сильно и ровно. С чувств, огрубевших за долгие годы, наждаком содрали коросту. Чувства, подумал Симон. Основа магии. Я словно родился заново; я сильнее, чем был вчера.
        - Вдова предлагала мне то же самое. Впустить в себя, сделать своей частью. Частью знания? Я называл это: пожрать. И бился до последнего всякий раз, потому что моя природа - сопротивление. Я отторгал Черную Вдову, и в итоге она отторгала меня. Великий Митра! Так ученик поглощается авторитетом учителя. Теряет прежние взгляды и привычки, навыки и умения… Закончив обучение, он рождается заново - выбирается из учителя, разрывая пуповину, восстанавливается на более высоком уровне. Карши был таким. Он принимал без сомнений все, что я говорил или показывал. Если бы я не накормил мальчишку страхом так, что его начало рвать от магии! Я, вернувшийся из Шаннурана; доверху полный своего собственного страха. О, я помню это до сих пор! Вдова пожирала меня, я упирался, и все начиналось опять, день за днем…
        Лицо старца побелело, губы затряслись:
        - Неужели Вдова звала меня в ученики?
        Глава седьмая
        Проклятое наследство
        1.
        Стылые пальцы ласкали лицо. Невесомые, бесплотные, они касались щек и лба с вкрадчивой нежностью. Так Смерть примеривается к очередному любовнику, прежде чем заключить его в ледяные объятия и унести в свое царство, откуда нет возврата - что бы там ни болтали некроманты…
        Мгла беспамятства лопнула, истаивая клочьями тумана. По телу Тобиаса Иноходца прошла судорога. Маг-калека отчаянно вскрикнул, закашлялся, отмахнулся от Костлявой, мазнув себя ладонью по лицу. Ладонь была шершавой, как наждак, и Тобиас окончательно вернулся к жизни. Резко открыл глаза, зажмурился от слепящей белизны, ворвавшейся под веки.
        Вздрогнул, ощутив на щеке холодное и мокрое.
        Снег. Всего лишь снег! С неба, кружась, летели пушистые мухи. Роились, закручивались в вихри. Грядет метель, понял Иноходец. Он хрипло расхохотался. Хвала Митре! Я жив! Но что, Даргат побери, тут произошло?! Барьер крови исчез. Земля, прогретая чарами, быстро остывала - зима спешила взять свое. Тобиас заворочался, пытаясь встать. С третьей попытки ему это удалось. Мага качнуло, но знакомые сильные руки вовремя поддержали сзади, не дав упасть.
        - Я здесь, хозяин! Вот, наденьте. Не лето, чай…
        Верный Феликс накинул на плечи Тобиасу плащ на беличьем меху. Иноходец сделал несколько глубоких вдохов-выдохов. Морозный воздух прочистил мозги. Маг мотнул головой, уперся в землю здоровой ногой и деревяшкой. Его наконец перестало шатать, как на корабле в шторм.
        - Все, отпусти. Кыш, говорю!
        Слуга - крепыш средних лет с торсом-бочонком, лапами кузнеца и физиономией пройдохи - отступил на пару шагов. Замер в ожидании приказов, готов в любой миг прийти на помощь хозяину. Тобиас же боролся со слабостью. Казалось, по магу пробежало стадо ригийских олифантов. Все тело было - один тупо ноющий кровоподтек. Слабость, раздрай и головокружение. В животе бурчало; там ворочался клубок скользких червей. Дико зудела утраченная нога, чего с Иноходцем не случалось уже лет двадцать. Но главное - в нем почти не осталось магии, волшебной силы, что давно проникла в плоть и кровь Тобиаса, пропитала его насквозь. Маг ощущал себя голым и беспомощным, как при рождении.
        Он огляделся. Кругом стонали и кряхтели собратья по Высокому Искусству. С трудом поднимались на ноги: кто сам, кто при помощи слуг. Осмунд, кособочась, с перекошенным от ужаса лицом, бормотал проклятия. В рыжей шевелюре Осмунда блестели нити седины, зато в снежно-белой бороде пробилась красная медь. Голова Н’Ганги гудела, распухая пчелиным роем и вновь уплотняясь. Газаль-руз изрыгал чудовищную брань, от которой небо должно было рухнуть на землю, а земля - превратиться в кипящую лаву. Поодаль, ближе ко входу в башню Красотки, сидел в подмерзшей луже и пялился в небо Амброз Держидерево. Тобиас проследил за взглядом Амброза, но ничего не увидел в вышине, затянутой дерюгой туч.
        Два тела лежали без движения. Максимилиан Древний, вокруг которого, сменив привычный кокон теней, клубилась поземка - и Талел Черный. Мертвы? Вон, у Талела даже лицо посинело. Толстые щеки, похожие на собачьи брыли, обвисли, нос заострился, в глазницах залегли свинцовые тени. Тобиас принюхался. Ему почудилось, что он улавливает душок тления, исходящий от некроманта. Внезапно глаза мертвеца открылись. Ладони уперлись в землю - и Талел начал медленно, с натугой, садиться. Заметив, что за ним наблюдают, жрец Сета хищно оскалился: «Не дождетесь! Я всех вас переживу!» Оказавшись в сидячем положении, некромант принялся вставать. Так встают не люди - трупы, поднятые заклинанием. Впору было поверить, что Талел - кукла на ниточках, и загадочный кукольник тянет его вверх, презирая законы, данные телу человека. Жирным стервятником Талел навис над телом Древнего, по-птичьи вертя головой, чтобы взглянуть на Максимилиана то одним, то другим глазом. Минута, и некромант каркнул:
        - Прах к праху…
        - Мои перстни! - откликнулось эхо. - Скорпионово семя!
        Тобиас обернулся. К сидящему в луже Амброзу широким шагом приближался Газаль-руз. Сейчас Злой Газаль полностью оправдывал свое прозвище - его ярости хватило бы на сотню демонов.
        - Что ты натворил, мерзавец?! Отвечай!
        Оторвав взор от косматых туч, Амброз уставился на Газаля. Рот королевского мага кривился в горькой улыбке; на левой щеке явственно проступил багровый, шелушащийся лишай. Тобиас мог бы поклясться: утром никакого лишая у Держидерева не было.
        - Ты еще и смеешься?!
        Лицо собирателя перстней налилось дурной кровью. Вне себя от бешенства, Газаль-руз с размаху ударил Амброза сапогом в подбородок. В последний миг он поскользнулся, и носок сапога, загнутый на манер клюва, лишь вскользь зацепил скулу Держидерева. Газаль грохнулся на задницу; Амброз, не изменив позы, провел двумя пальцами по ободранной скуле. Издали Тобиасу померещилось: это не пальцы, а сучки, покрытые растрескавшейся корой. Слизнув с указательного пальца каплю крови, Амброз счастливо зажмурился, смакуя - будто ничего вкуснее в жизни не пробовал.
        Тонкая корочка льда хрустела под ним.
        Газаль-руз барахтался в грязи и снегу, воя от боли в отбитом копчике. Подошвы скользили по наледи; пытаясь встать, всякий раз Газаль терял равновесие и падал обратно. Когда же ему наконец удалось подняться, перед Злым Газалем возник Талел Черный, загородив собой безучастного Амброза.
        - Уйди, труподел! - ощерился Газаль.
        - И что ты сделаешь, если я уйду?
        «Труподела» некромант пропустил мимо ушей, хотя спускать оскорбления было не в привычках Черного. Тобиасу стало страшно по-настоящему. Что же происходит, если Талел счел оскорбление Газаля не стоящим внимания?
        - Я этому хлыщу все кости переломаю!
        - За что?
        Талел был сама невозмутимость: могильный курган на пути вихря.
        - За что?! За что?!! - Газаль ткнул Амброзову защитнику под нос обе руки с растопыренными пальцами. - Ты это видел?! Мои перстни! Камни! Их сила! Она исчезла! Пыль! Прах! И ты еще спрашиваешь?!
        Пальцы мелко дрожали. В розетках из металла и дерева тускло блестели камни: яшма вместо рубина, сапфир вместо сердолика, уголь взамен аквамарина.
        - Полагаешь, - спросил толстяк, - это сделал Амброз?
        - А кто, по-твоему?
        Подошел Осмунд. Рыже-седой маг из последних сил пытался сохранять самообладание. На лбу его выступили бисеринки пота - несмотря на ветер, пронизывающий до костей, от Осмунда за лигу несло жаром.
        - Циклоп, - ответил Талел.
        - Чушь!
        - Циклоп. Ты это знаешь. Все мы знаем. Просто не желаем признать.
        - Циклоп?!
        Руки Газаль-руза бессильно упали вдоль тела.
        - Подмастерье? Никчемный служка Красотки?!
        - Или монстр, которого мы знаем под именем Циклопа.
        Тобиас Иноходец сам не заметил, как ноги - здоровая и увечная - понесли его к чародеям, собиравшимся вокруг Амброза. Слуги опасливо сгрудились в отдалении, перешептываясь. Никто не хотел стать мишенью для гнева разъяренных хозяев.
        - Бред! Циклоп не маг!
        - Даже не ученик!
        - Такое никому не по силам!
        - Тогда почему вы обвиняете нашего брата Амброза?
        Упала тишина. Лишь свистел, набирая силу, ветер, облизывал выщербленные стены башни; обещал скорую пургу. И в тишине раздался смех. Не вставая, Амброз Держидерево смеялся - все громче и громче. Задыхаясь от хохота, он поднял руку. Палец, похожий на сучок, уперся в грудь Газаль-руза. Газаль попятился, закрываясь; скрежетнули друг о друга бесполезные перстни.
        - Примеряйте мою шкуру, братья! - хохот превратился в слова. - Примеряйте! Ты, Газаль, теперь - я! И ты, Осмунд - я. И ты, Тобиас…
        Палец указывал на каждого по очереди, утверждая приговор.
        - А ты - кто?! - рявкнул в ответ Газаль-руз.
        - А я - никто! Меня нет.
        - Издеваешься?
        - Я уже умер, но еще не родился…
        Амброз внезапно умолк, выковырял из снега серый камешек и принялся изучать его, потеряв к собратьям-магам всякий интерес.
        - Свихнулся, - мрачно констатировал Осмунд.
        - Притворяется!
        - В любом случае, он не мог сделать то, чему мы были свидетелями.
        - А Циклоп мог?!
        - Когда творится безумие и происходит невозможное - разгадка должна быть такой же. Безумной и невозможной.
        Лишь потом, видя, что все уставились на него, Тобиас Иноходец сообразил: это сказал он. Слова родились без долгих раздумий, оформляя смутную мысль на ходу, по мере произнесения.
        - Ты умнее, чем кажешься, брат Тобиас, - Талел разрушил колючую, неуютную паузу. - Я согласен с тобой. Вы все ощущаете, что магия едва теплится в вас? Что сил едва хватит на простенькое заклятие? Все видели, как менялись камни в перстнях и жезлах? Как менялся камень башни Красотки? Как менялся облик Циклопа? Как сквозь него проступал облик покойницы-Инес? Как чары Амброза выворачивались наизнанку? Теперь скажите: кто из нас способен на подобное?!
        Тишина. Свист ветра.
        - Никто!
        - Это наваждение!
        - И тем не менее, мы это пережили. Все видели Око Митры во лбу Циклопа?
        - Да!
        - Король Камней!
        - Ты хочешь сказать, что с его помощью…
        - Какой-то служка…
        - Неуч!
        - Обычный человек…
        - Один - против всех нас?!
        Расколись небо надвое, явись из сияющего разлома великий Митра и светлая Иштар, встань земля на дыбы, извергнув из себя орды Ушедших - и тогда маги, собравшиеся у башни Инес ди Сальваре, не испытали бы большего потрясения. Мироздание трещало по швам, рушились основы вечного порядка. Из Внешней Тьмы в трещины заглядывало, злорадно скалясь, Неведомое. То, чего нет, не должно быть! То, что не имеет права на существование. Да, маги не всемогущи. Чародея можно убить стрелой или ядом, его способен одолеть отряд мечников, демон, чудовище или другой, более сильный маг. Но чтобы скромный служка управился с сонмом опытнейших чародеев, даже прибегнув к помощи сколь угодно могучего артефакта - этого не могло быть, потому что не могло быть никогда!
        Осознать и принять свершившийся факт было для магов стократ болезненнее, чем терпеть телесные муки. Неудивительно, подумал Тобиас, что Амброз повредился рассудком. Все-таки он принял на себя первый удар…
        - Позор, - с отчаянием выдохнул Осмунд Двойной.
        Слово было произнесено. И услышано.
        - Если об этом узнают наши собратья…
        - …герцоги и короли…
        - …ювелиры и оружейники…
        - …воры и прачки…
        - …нищая шелупонь…
        Голоса магов, способные греметь, сотрясая небеса, сейчас были подобны шелесту осенних листьев. Все и без лишнего шума понимали, что стоит за сухим, мертвым шорохом слов.
        - Мы будем молчать до самой смерти.
        - И после.
        - Никто ничего не узнает…
        - Мы будем молчать. А они?
        Осмунд слегка качнул головой, и все догадались, о ком говорит Двойной. Слуги. Они сгрудились поодаль, пряча лица от колючего ветра. Ждали распоряжений хозяев. Еще не догадываясь, каков будет последний приказ. Тобиасу было жаль своего Феликса. Он привык к пройдохе. Где найти другого, столь же расторопного слугу? Да еще обученного грамоте. И все же Осмунд прав: рисковать нельзя.
        - Согласен.
        - Согласен.
        - Согласен…
        Кто-то молча кивнул.
        - Сначала пусть разожгут костры и приготовят еду. Нам надо решить, что делать дальше. А здесь холодает. Да, еще жаровни в шатрах…
        Талелу хорошо, вздохнул Тобиас. Он-то явился на Дни Наследования один! Впрочем, маг-калека не сомневался: толстяк-некромант без колебаний умертвил бы хоть сотню лишних свидетелей. Слуг, учеников, родичей. В чем-чем, а в этом у жреца Сета имелся большой опыт.
        2.
        Укрыться от зимы в башне - что сделал бы любой бродяга, окажись он поблизости от жилья - никому и в голову не пришло. Одна мысль о таком поступке рождала безотчетный ужас. В ушах магов до сих пор стоял вопль жуткого, изменчивого существа - полу-женщины, полумужчины - с обнаженным мозгом и камнем, пульсирующим во лбу:
        - Это моя башня!
        Его - ее?! - крик, и бессилие, когда чары уходят водой в песок. В песок, которым стали гранит и сланец башенного крыльца. В песок, что заполнил жилы взамен крови и силы, сомкнулся над взыскующими наследства, погребая под дикой тяжестью, гася сознание и лишая надежды. Да, понимали маги. Мы выжили. Но нам уже не быть прежними. Что-то сломалось, изменилось, расстроилось в телах и душах. Песок - будь он проклят! - в часах, отмеряющих срок жизни, сыпался все быстрее и быстрее. Скоро его не останется совсем…
        А в часах Древнего песок закончился.
        Они хотели похоронить Максимилиана, как подобает, отдав последние почести старейшине волшебного цеха. Но хоронить Древнего не пришлось. Тело растаяло само, изошло зыбкими тенями вместе с одеждой. Так выкипает вода в котелке, забытом на огне, без остатка обращаясь в пар. Наверное, Древний слишком давно кутался в теневую кисею, утратив точное представление: где плоть, где тень. Лишь несгибаемая воля удерживала его в человеческом облике. Когда же воля иссякла, тени заклубились над трупом, высвобождаясь, тело Древнего обратилось в распадающийся клубок сумрака, стаей траурных лент вознеслось над башней - и растворилось в низких тучах. Где теперь обреталась душа Максимилиана, не сказал бы никто, даже Талел Черный, искушенный в мрачных тайнах посмертия.
        К счастью, шатер Древнего - самый просторный из всех - остался на месте. Ежась от холода, кутаясь в шубы и плащи, пряча лица от секущего ветра, чародеи понуро брели к жилищу мертвеца. Время от времени кто-нибудь останавливался и оглядывался через плечо на башню Инес. Мнилось: в любой момент оттуда может ударить неведомый враг.
        Или просто - Неведомое.
        Магам было страшно.
        Башня молчала. Покосившаяся, с осыпавшимся крыльцом, в язвах и трещинах, в застывших потеках изменившегося камня - как в пятнах засохшей крови - она возвышалась над чужаками: израненный великан-победитель над карликами, бредущими прочь.
        В шатре было тепло. Слуги успели разжечь жаровни. У входа на костре булькал закопченный котел, распространяя вокруг запах мясного варева. Судя по аромату, кулеш был почти готов.
        - Ну и славно, - улыбнулся Талел. - Пора.
        Никто и не подумал возразить. Некромант был прав. Силы телесные и магические возвращались к чародеям. Их уже хватало для убийства. К чему оттягивать неизбежное? Откинув полог, адепты Высокого Искусства вышли к слугам. Миг, и те прочитали свой приговор в глазах людей, кому грели шатры и варили кулеш.
        - Пощадите, хозяин! Я буду молчать! Клянусь!
        Упав на четвереньки, Феликс полз к Тобиасу: единственный из всех. Остальные ждали без ропота, словно онемели. «Прощай», - хотел сказать Иноходец, и прикусил язык. Жезл не действовал, амулеты - тоже. Жаль. Он хотел бы подарить Феликсу быструю смерть. Быструю и легкую. Увы, не получится. В его теперешнем состоянии не до милосердия.
        Слова заклятия дались с трудом.
        Феликс захрипел, валясь набок. Схватился за грудь, разрывая на себе одежду. Засучил ногами - башмаки оставляли в снегу глубокие борозды. Он силился вдохнуть воздуха; лицо слуги побагровело, с синих губ летели клочья пены. Последним усилием Феликс с треском разорвал ворот куртки. Ногти оставили на шее кровоточащие ссадины, но это уже не имело значения. Для Феликса больше ничего не имело значения. Взгляд его уперся в хозяина: ни ненависти, ни укоризны. Лишь мольба и смертная мука. Агония была краткой: судорога, другая, и мертвец ткнулся лицом в грязь.
        Это послужило сигналом.
        Справа и слева от Тобиаса послышались громкие выкрики. Руки магов взметнулись, плетя рунную вязь. Лезвия из льда кромсали беззащитную плоть; наотмашь хлестал огненный бич. Двое пигмеев, похожих друг на друга, как братья-близнецы, умерли, не издав ни звука, когда пчелиный рой облепил их с головы до ног. Бритый наголо раб Газаль-руза встал на колени, сцепив пальцы на затылке. Молот-невидимка размозжил ему правое запястье вместе с затылочной костью. Слуги умирали с обреченностью животных, приведенных на бойню. Лишь слуга Осмунда бросился наутек, но растяжка ближайшего шатра вдруг ожила, вырвав из земли дубовый колышек. Летучая змея описала сложную петлю, и острие кола вонзилось беглецу под ребра, пробив сердце.
        - Надо избавиться от тел, - хмуро бросил Осмунд.
        - Я сделаю, - кивнул Талел.
        - Погоди! Еще одна осталась.
        - Кто? - удивился жрец Сета.
        - Девка! - у Газаль-руза задергалась щека. - Этот привел…
        Он с ненавистью ткнул пальцем в Амброза. С бесполезного перстня издевательски подмигнул хризолит-метаморф. Амброз, которого привели под руки, даже не обернулся. Стоял, качаясь с пятки на носок, устремив взгляд в одному ему ведомую даль. Из левого глаза Держидерева медленно вытекла слеза. Сползла по щеке к уголку рта, оставляя за собой мокрую дорожку.
        - Мы своих прикончили. А он?!
        - От брата Амброза сейчас толку мало, - сухо отрезал Талел. - Но от девки надо избавиться. Тут ты прав.
        - Небось, в шатре прячется…
        Ругаясь вполголоса, Газаль-руз кинулся к сине-багровому шатру. Рванул полог, сунулся внутрь:
        - Ее здесь нет! Спрятал, сучий выкормыш!
        Вихрем Злой Газаль налетел на Амброза. Схватил за грудки, встряхнул так, что у Держидерева лязгнули зубы.
        - Где она?! Говори!
        Губы Амброза шевельнулись. Должно быть, королевский маг хотел что-то сказать, но передумал.
        - Лучше признайся, - надвинулся сбоку Осмунд.
        Черная голова Н’Ганги, угрожающе гудя, зависла в паре локтей от Амброзова лица.
        - Я из тебя душу вытрясу! - орал Газаль-руз.
        - Стыдитесь, братья. Видите, он не в себе.
        Маги в изумлении воззрились на некроманта. Талел Черный в роли миротворца - подобного зрелища им еще видеть не доводилось.
        - Кругом - чистое поле. Куда ей деваться?
        - И то верно…
        - Посмотрите в шатрах. В башне…
        Доводы подействовали. Газаль в сердцах плюнул Амброзу под ноги, и маги разбрелись осматривать шатры. Не обнаружив пропажи, обошли вокруг башни, заглянули во внутренний дворик. Войти в башню долго не решались, но в конце концов собрались с духом. На поиски ушли трое: Талел, Газаль-руз и Осмунд. Они осмотрели башню снизу доверху; и еще раз - сверху донизу.
        Башня была пуста.
        - Ушли, - подвел итог Талел, выбираясь наружу.
        - Кто?!
        - В башне прятались слуги. Двое: старик и молодой здоровяк. Думаю, они сбежали вместе с девкой.
        - Когда они успели?!
        - Пока мы валялись в беспамятстве.
        Некромант благоразумно умолчал о том, что сам он отнюдь не валялся в беспамятстве. Состояние, в котором Талел пребывал, лишь на волосок отличалось от смерти. Но Циклоп и Око Митры были тут ни при чем. Талел хорошо запомнил утренний разговор с Амброзом: про мор, посланный на чародеев. Едва кожаная повязка на лбу Циклопа сгорела, явив взорам Короля Камней - жрец Сета не колебался ни мгновения.
        Талел был хорошим учеником. Давным-давно - мастер, он до сих пор время от времени спускался на шестой ярус подземелья своей башни, где царил вечный холод, и долго стоял над телом учителя, вмороженным в глыбу синеватого льда, благодаря за науку. «Смерть - союзник, - часто говорил учитель. - Лучший друг. Надежда и опора. На тебя направлен меч смерти? Укройся от него за щитом смерти…» Смерть спасла Талела и сейчас. Он лежал, холоден и безучастен, подобен трупу, а над ним кричало двуполое существо, превращая камень в камень; осыпалось крыльцо башни, чары выворачивались наизнанку, падали лишенные сил маги, проваливались в тяжкое, болезненное забытье - а Талел Черный прятался в смертной тени, спасая жизнь тем, чего плотские существа боялись превыше мучений…
        Связь жреца Сета с миром живых держалась на тончайшей паутинке. Без нее Талел вряд ли сумел бы вернуться. Но эта паутинка его и подвела. Толика хаоса, вырвавшегося на свободу из Ока Митры, все же проникла в плоть и кровь Талела. Да, он пострадал меньше остальных. Но отравленное семя упало в некроманта, и Талел не знал, когда оно даст всходы, перекраивая и изменяя его тело, уродуя и лишая человеческого облика. Какой срок отпущен ему? Месяц? Год? Десять лет? Красотка болела долго, и умерла не сразу. Возможно, Талел продержится дольше. И уж в любом случае переживет магов, явившихся за наследством Инес ди Сальваре - они-то получили полной мерой.
        Слабое утешение: умереть последним.
        - Вернемся в шатер, - устало сказал Талел. - Боюсь, у нас мало времени. А дел - много. Сбежавшая девка - наименьшая из наших забот.
        3.
        Самым трудным оказалось не дать собратьям по Высокому Искусству разорвать Амброза на части. Голыми руками. Без всякого волшебства.
        Мор, поражающий магов? Корёжащий тела? Превращающий в чудовищ? Эманации Ока Митры и ему подобных артефактов? Красотка - лишь первая жертва? Амброз уверен, что тоже болен? А мы? Мы все?! Так он знал?!
        …знал?!!
        Девятый вал ярости вскипел в шатре. Казалось, напор гнева и злобы сейчас разнесет полотняные стены в клочья. Амброза надо было спасать любой ценой. Нет, не жалость или милосердие двигали Талелом. Амброз знал больше, чем успел поведать жрецу Сета: и через Вазака, и лично. Жизнь Держидерева дорого стоила для Черного. Некромант был уверен: рано или поздно Амброз придет в себя, и его сведенья окажутся бесценными для всех.
        - Сдохни, падаль! Сдохни!
        - Из-за тебя! Всё - из-за тебя…
        - Н-на!
        - Получи, мразь!
        Чародеи словно с цепи сорвались. В считанные мгновения конклав растерял и мажеский, и человеческий облик. Никто не прибегал к чарам. Словно злой шутник очертил вокруг шатра Круг Запрета, внутри которого магия исключалась. Талел, жирный и медлительный, не справился бы со всеми, но, к счастью, в толчее кто-то опрокинул жаровню. Угли высыпались на пушистый равийский ковер, ворс начал тлеть. Местами пробились язычки огня; вспыхнула пола кафтана у Тобиаса Иноходца, шатер заволокло дымом… Пришлось магам вспомнить, кто они, и прибегнуть к Высокому Искусству, дабы унять пожар в зародыше. Когда же огонь угас, а дым вытянуло наружу через откинутый полог - выяснилось, что страсти, бушевавшие в шатре, тоже поутихли. Бранились и орали господа маги по-прежнему, но, по крайней мере, не спешили пускать в ход кулаки.
        - Пёс! Он все скрыл!
        - Хотел Око Митры к рукам прибрать!
        - Симона обвинил!
        - А где он, кстати?
        - Кто?
        - Симон!
        - Небось, еще ночью ушел. По-тихому. Что ему здесь делать?
        - Почуял, чем дело пахнет…
        - Симон, может, и почуял. А этот - знал!
        - Знал про мор!
        - И не предупредил, сучий потрох!
        - А вы бы поверили? Пока всех не приложило? - голос некроманта перекрыл галдеж. Не давая чародеям опомниться, Талел продолжил, закрепляя успех: - Вы и сейчас не хотите верить! Вам проще спрятать голову в песок, чем признать невозможное! Даже если от этого зависит будущее… Да что там! - само существование Высокого Искусства!
        - Все равно! Он должен был…
        - Амброз боялся стать посмешищем. Потому и молчал. Думаю, он рассчитывал справиться с Циклопом, но недооценил врага. Любой на его месте недооценил бы…
        Амброз, успевший получить несколько пинков и зуботычин, но, в целом, легко отделавшийся, неожиданно встал с обгорелого ковра - и в пояс поклонился Талелу. «Что он творит, идиот?! - разозлился некромант. - Я тут из кожи вон лезу, его выгораживаю, а он шута ломает…» Амброз тем временем смотрел на магов с таким неподдельным сочувствием, что даже у Талела зачесались руки дать ему по шее.
        Вместо этого он снова возвысил голос:
        - Мы считаем себя выше черни? Выше королей?! Посмотрите на себя, братья! Видите толпу у эшафота на площади? Нет, мы - не зеваки. Мы - приговоренные. Ждем на помосте, и палач уже поднимается по ступеням. Вы торопитесь исполнить его работу? Своими руками убить одного из нас? Думаете, вам полегчает? Убивайте! Но я, Талел Черный, ближе всех вас знакомый со смертью, отказываюсь в этом участвовать!
        Отодвинув плечом Амброза, жрец Сета в молчании проследовал к выходу. Когда обескураженные маги, опомнившись, высыпали следом, первый из трупов - бритоголовый раб Газаль-руза - уже начал погружаться в землю. Чары трудно давались Талелу. На лбу вздулись синие жилы, сплетясь в подобие руны «Шак». Лицо некроманта перекосило: левый глаз наполовину закрылся, правая щека обвисла, из уголка рта на подбородок стекала пузырящаяся слюна. Все ждали, что Черного вот-вот хватит удар, но пальцы его упорно терзали струны арфы-невидимки, а с губ, вместе с брызгами слюны, слетали каркающие заклятья.
        Земля вокруг покойника на глазах превращалась в жидкость: вязкую, едкую. Тело раба медленно тонуло в ней, распадаясь по краям на белесые лохмотья. Словно в земле разверзся желудок исполинской твари, переваривая добычу. Над прожорливой грязью стоял смрадный пар, от него слезились глаза и першило в горле. Тобиас Иноходец, из любопытства подойдя слишком близко, закашлялся и побагровел; калеку едва не стошнило, и маг отступил назад, прикрывая рот и нос ладонью. Остальные предпочли смотреть издали. Лишь Амброз, выбравшись из шатра последним, спокойно направился к Талелу - и замер в двух шагах за спиной некроманта, с интересом наблюдая за его действиями. Смрад на придворного щеголя, похоже, не действовал: окутан облаками миазмов, Амброз дышал ровно и безмятежно, не меняясь в лице.
        Наконец жижа булькнула в последний раз, смыкаясь над останками. Поверхность земли начала твердеть, возвращая себе первозданный вид. Талел икнул, содрогнувшись всем жирным телом, постоял, качаясь, как пьяный - и двинулся к следующему телу. Амброз следовал за ним, не приближаясь и не отставая. Остановившись возле трупа с засевшим под ребрами деревянным колом, Талел помедлил, собираясь с силами - и взялся за струны арфы.
        Казалось, этому не будет конца. Разжижающийся грунт, кипение и бульканье; дрожь слизистой массы, зловоние, ползущее меж шатрами. Слуги уходили вглубь, тонули, растворялись - земля с неохотой принимала в себя свидетелей чужого позора. Талел выбился из сил. По лицу и жирной шее обильно струился пот, затекая под ворот. Щеки приобрели землистый оттенок. Грудь тяжело вздымалась, при каждом вздохе под ребрами что-то всхлипывало. Левое веко, прикрывшее глаз, мелко подрагивало. В такт этой дрожи билась на виске синяя жилка.
        Некромант работал. Он привык доводить дело до конца.
        Остался последний мертвец: Феликс, слуга Иноходца. С него началось - им и закончится. Талел долго переводил дух, стоя над покойным. За спиной некроманта ждал Амброз. Ни мороз, ни секущий снег не беспокоили королевского мага. Поодаль, у шатра Древнего, сгрудились прочие чародеи, кутаясь в шубы и плащи. Никто из них не ушел, не укрылся в тепле. С заметным усилием некромант поднял руки: погребальная арфа отозвалась, вибрации эфирных струн проникли в землю, делая твердое - жидким, соединяя мертвое с неживым…
        Труп Феликса шевельнулся. Приподнял голову:
        - Талел! О, Талел!
        - Что?
        Открылись слепые глаза:
        - Талел, учитель мой, зову тебя…
        - Вазак?!
        Оказывается, жрец Сета еще не разучился удивляться.
        - Да, это я, Вазак! О, Талел! Я едва успел…
        - Чего тебе надо?
        На смену изумлению пришло тупое, усталое раздражение. Силы иссякали, а впереди у Талела намечался серьезный разговор. Быть может, самый серьезный в его жизни. Только Вазака сейчас не хватало!
        - Амброз! Мне нужен Амброз, о Талел!
        - Тебе повезло, - некромант оскалил зубы в усмешке. - Иди сюда, Амброз. С тобой хотят говорить. Эй, Вазак, поторопись! Мелодия погребальной арфы уже звучит. У тебя мало времени…
        Труп вздрогнул. Вазаку было хорошо известно, как действует арфа. Если он не успеет вовремя покинуть тело, растворяющееся в земле, если задержится хоть на миг - душа Вазака канет во тьму в обнимку с душой мертвеца. К счастью, Амброз проявил редкую покладистость. Он встал рядом с Талелом, с интересом глядя на слугу, копошащегося в едкой жиже. Вазак предпочел бы разговор с глазу на глаз, но выбора ему не предоставили.
        - Благодарю, Талел! Ты слышишь меня, Амброз?
        - Да, - прозвучал ответ.
        - Тогда слушай внимательно. По приказу молодого короля я поднял Ринальдо, его отца…
        Брови жреца Сета поползли на лоб. Если Вазак не врет, Талелу Черному впору было гордиться своим учеником. Поднять короля из гроба? Главное, чтобы сам Вазак не возгордился сверх меры, не возомнил… Впрочем, сейчас это - мельчайшая из забот.
        - Ринальдо обвинил тебя в покушении. Сказал, что ты, Амброз, убил его руками - верней, зубами какой-то шлюхи. Что ты придал шлюхе сил, замышляя против трона. Молодой король в ярости. Он уверен: мертвые не лгут живым. Отцы не лгут сыновьям. А уж мертвые отцы живым сыновьям - и подавно. Я-то знаю, что ложь - основа жизни и смерти, но король мне не поверит…
        По яме с земляной жижей прошла зыбь. Труп Феликса качнулся, переворачиваясь набок. Правая рука мертвеца отвалилась и исчезла в глубине. Из плеча сочилась желтоватая слизь; бледными водорослями лохматились волокна истончающейся плоти. Мертвец натужно захрипел, прочистил горло, отхаркнув серый ком мокроты, и заговорил быстрее:
        - Молодой король назначил меня магом трона. Я не просил этого! Но как отказать владыке? Цена моего назначения - твоя голова, Амброз. Я не враг тебе! К чему нам биться из-за прихоти мальчишки? Беги из Тер-Тесета, и сохранишь жизнь. Альберт хочет твоей крови. Он не остановится, если ты останешься в городе. Откажись я - король наймет другого мага. Пошлет гвардию, солдат, наемных убийц… Беги! Вряд ли он отправит меня или армию искать тебя по всему свету. Мальчишка не дурак. Беги, Амброз, беги как можно дальше - и не держи на меня зла…
        - Зла? - Амброз улыбался. Улыбка его становилась все шире и ослепительней. - Что ты, Вазак, друг мой! Напротив, я благодарен тебе! Прощай…
        И Амброз расхохотался.
        - Прощай, Амброз…
        Труп моргнул бельмами, и веки мертвеца смежились. Душа Вазака покинула тело. С еле слышным всхлипом останки ушли в землю. Амброз же задыхался от хохота. Он откидывался назад так, что казалось, сейчас хрустнет хребет, сгибался в три погибели, отвешивая поясные поклоны, хватался за живот, булькал, утирал слезы - и вновь начинал смеяться.
        - Дух веселого бога Шамбеже, - сказал Н’Ганга. - Бог овладел нашим братом.
        - Рехнулся, - сплюнул под ноги Газаль-руз.
        Талел Черный был иного мнения. Он чуял: для Амброза настало время перемен. Лощеный интриган, упрямец, дерущийся за наследство Инес, пришибленный безумец, и вот - Амброз опять стал другим. Каким? Талел не знал, и это пугало некроманта.
        Продолжая хохотать, Амброз двинулся прочь.
        - Эй! Ты куда?
        Ветер отнес в сторону крики чародеев. Амброз не обернулся. Опальный маг трона шел через снежную целину, с хрустом проламывая наст, проваливаясь по колено, не разбирая дороги. Ветер хлестал его наотмашь колючей плетью, рвал с плеч щегольской плащ, измазанный в грязи, но Амброз - простоволосый, в тонких штанах до колен, в башмаках с пряжками вместо сапог на меху - продолжал идти, не пытаясь хотя бы укрыть лицо в ладонях. Пальцы правой руки он держал у рта, словно ногтями дергал себя за кончик языка, и унылый, дребезжащий звук варгана сопровождал Амброза, как верный шут - изгнанника-короля. Минута, другая, и он скрылся в подступающей метели.
        Талел перевел дух и нырнул в шатер.
        Следом потянулись остальные.
        4.
        - …я не слишком люблю вас, братья мои в Высоком Искусстве. Можно сказать, что я совсем вас не люблю. В свою очередь, вы не любите меня. А уж друг друга - и подавно. Нам тесно в этом просторном мире. Да, мы уживаемся, но с трудом. Лучше всего мы уживаемся на похоронах одного из нас, рассчитывая на долю в наследстве. Если похороны медлят, мы рады поторопить судьбу. Мой жирный затылок хорошо помнит пятку вспыльчивого Симона Остихароса. Ребра и нос Симона знакомы с кулаками почтенного Амброза. Спина уважаемого Осмунда… Впрочем, я отвлекся. Итак, между нами нет любви и мало приязни. Это великий секрет, который известен ветру в небе и свинье в навозе.
        Сегодня я рад, что нам тесно.
        Плечом к плечу легче защищаться.
        Благодарю вас за то, что вы выслушали меня, не перебивая. Наш брат Амброз ушел, но я рассказал вам все, что узнал от него. Вы спросите: почему наш брат Амброз делился результатами своих изысканий с Талелом Черным, а не, к примеру, с мудрым Н'Гангой, своим учителем? Благодарю тебя, Н'Ганга. Конечно же, вы не спросите. Вы и так знаете причину. Кроется ли она в ваших великолепных пороках? Нет! Ее корень - в моих сомнительных достоинствах. Я - самый злопамятный из вас. Преследуя врага, я - гадкий, омерзительный Талел - дойду до края, и дальше. Я - самый терпеливый из вас. Месть - блюдо, которое едят холодным. И наконец, я - самый трусливый. Я вцеплюсь в глотку врагу лишь тогда, когда его когти и клыки утратят силу.
        Итак - Циклоп…
        В мертвой тишине Тобиас Иноходец поскреб культю через шелк шальвар. Культя отчаянно зудела. Там, внутри, что-то шевелилось. Казалось, в увечной ноге завелись черви, или нога вознамерилась отрасти заново, как хвост у ящерицы. Зуд нарастал, делаясь нестерпимым, и вдруг прекратился. Тобиас еще раз почесался - и обнаружил, что культя утратила чувствительность.
        Вздрогнув, калека повернулся к Талелу. В Черном он видел надежду на спасение. Толстую до утраты человеческого облика, откровенную до наглости; язвительную и обидную - надежду.
        О, Талел!
        - Кем был для нас Циклоп? Никто, и звать никак. Служка Красотки. Грелка в ее постели. Жалкий подмастерье. Мебель, домашний зверек; прихоть слабой магички. Ученик? Нет, иначе мы бы знали об этом. Чудовище в облике человека? Вряд ли. Мы часто навещали Инес, по делу и просто так. Чудовище мы распознали бы. Однажды при мне Циклоп проговорился, что в детстве мечтал поступить в науку к кому-нибудь из магов. Полагаю, эта мечта и толкнула его на пагубный путь. Мерзавец, как большинство из нас… Тише, брат Газаль! Я приношу свои извинения. Мерзавец, как большинство из нас, за исключением брата Газаля, Циклоп отказался от идеи ученичества. Инес была слабой магичкой; в ее руках Циклоп, вне сомнений, стал бы ничтожным чародеем. Был ли у него великий талант, способный превозмочь слабость наставницы? Не думаю. Талант - пожар. Посещая башню Инес, кто-нибудь из нас заметил бы его отблески. Мы же видели скромного слугу, способного в лучшем случае завершить настройку амулета.
        Настало время подвести итоги.
        Повторюсь: кто есть Циклоп? Теперь мы ясно видим его сущность. Честолюбец, обуянный мечтой о магическом величии. Бездарность, осознающая это. Хищник, умеющий ждать в засаде. Учеба не утолила бы его жажды. Взойти на пригорок, когда грезишь о заснеженных вершинах?
        Циклоп рискнул пойти иной дорогой, и преуспел.
        Я - гора жира по имени Талел - не знаю, что толкнуло его к Оку Митры. Вживить в себя Короля Камней? Каждый из нас предвидит тьму смертельных опасностей - свиту такого поступка. Пользоваться могучим амулетом? Да! Сделать амулет частью собственного тела? Мозга? Души?! Тысячу раз нет! Мы слишком хорошо представляем, как ошибемся - и станем частью амулета, бесправной и подчиненной. Циклоп - не маг, а игрок. Он поставил на кон все, что имел, и выиграл.
        Газаль-руз чуть не плакал от бешенства. Прорва времени ушла на изучение секретов, спрятанных в камнях перстней, не говоря уже о том, сколько раз Злой Газаль рисковал головой, добывая чудесные драгоценности. Теперь все придется начинать заново. И неизвестно, хватит ли на это отпущенного Газалю срока. Окажись проклятый Циклоп здесь, в шатре - Газаль-руз, забыв о магии, перегрыз бы мерзавцу глотку.
        Чувство, охватывающее Злого Газаля при виде Талела Черного, граничило с обожанием. Талел указывал на врага. Талел хотел привести Газаля к врагу. Талел уже взял след.
        О, Талел!
        - Как выжил Циклоп после такого самоубийственного шага? Не спрашивайте, братья, я не отвечу. Почему Красотка не уничтожила его в первые же дни? И снова: не спрашивайте. Инес дорого заплатила за свое легкомыслие. Последние годы она провела в заточении, страдая от ужасной болезни, и умерла чудовищем. Тело ее и в могиле не обрело покоя. Душа же, как мне кажется, заточена в Оке Митры. Иначе чем объяснить черты Инес, которые мы ясно видели в облике Циклопа? Негодяй пошел дальше - он укротил Симона Пламенного! Вернувшись из Шаннурана, смертельно больной Симон шесть лет скитался в поисках лечения, и нашел его у Циклопа. Шантажируя старика, цепляющегося за остатки жизни, Циклоп превратил гордеца в раба, готового на все. Мы сами видели, как Симон ради хозяина шагнул в Круг Запрета! Кто из нас сделал бы то же самое ради брата? Матери?
        По приказу короля?!
        Я - скверный, подлый некромант Талел - восхищаюсь гением Циклопа. Симон Остихарос в качестве цепного пса… Два десятилетия я мечтал о мести Симону, унизившему меня. Теперь я отомщен. Худшего наказания для нашего брата Симона я бы не изобрел.
        Что мы знаем еще? Да, Янтарный грот. Из каких соображений Циклоп интересовался гротом? Ты прав, брат Тобиас. Конечно же, с целью увеличения своего могущества. И ты прав, брат Н'Ганга. Циклоп уничтожил грот с первого раза. Хотя наш неудачливый брат Амброз утверждает, что грот не уничтожен, а превращен в новый амулет. Диадема на сбежавшей девке украшена яйцом из янтаря, и оно, по словам Амброза, творит чудеса. Мор на магов - вот имя этим чудесам. Скажу прямо, я удивлен, что янтарное яйцо сияет в диадеме, а не во лбу девки. Должно быть, Циклоп просто не успел это сделать. Теперь-то он поторопится! Их станет двое, а где двое, мужчина и женщина, там вспыхивает страсть - даже если страсть подкреплена строгим расчетом…
        Кто родится у Короля Камней и Янтарного яйца?!
        Осмунд Двойной с ожесточением расчесывал бороду. Гребень путался в волосах. Между черепаховыми зубьями проскакивали искорки. Пряди словно ожили, то уворачиваясь от гребня, то напротив, слипаясь в противные колтуны. Когда Осмунд начинал разглядывать гребень, полный вырванных волос, он ясно видел, как белые волоски становятся рыжими, и наоборот. Что-то подсказывало Осмунду, что скоро ему не понадобится ни гребень, ни бритва. Яйцо, сказал Талел. Янтарное яйцо. Голова, на которой ничего не растет, тоже похожа на яйцо - только из слоновой кости. Удовлетворится ли болезнь одними волосами?
        Разумом и сердцем Осмунд следовал Талеловым рассуждениям, как слепец тащится за поводырем. Тот, кто видит путь - да что там! - тот, кто ищет путь в тумане, стократ лучше бездельников, топчущихся на месте.
        О, Талел!
        - Что же выходит, братья мои? Я вижу, что Циклоп во всем подобен нам. За исключением волшебного мастерства, добытого в учении и помноженного на талант, он - лучший из лучших. Циклоп - человек умный, хитрый и деятельный. Добавлю: бесконечно циничный и осторожный. Добавлю еще: он способен на подлость и предательство во имя великой цели. Я готов избрать его нашим старейшиной вместо Максимилиана Древнего! Разумеется, посмертно.
        Вы согласны со мной?
        Вы поспешили, братья. Никогда не торопитесь соглашаться с отвратительным, грязным труполюбом Талелом. Я сказал: человек. А Циклоп, пожалуй, давно уже не человек. Помните, я удивлялся: почему Красотка оставила его в живых, простив кражу Ока Митры? Все мы знаем болезненную тягу Инес к наследию Ушедших; все мы не раз смеялись над этим… Я вижу единственную причину, которая удержала Красотку. Циклоп - не человек, и не часть могущественного амулета. Ушедшие возвращаются, и он первый из авангарда. Когда в лоб девки врастет янтарное яйцо, она станет второй. Их ребенок будет третьим. Камешки, катясь по склону, родят лавину, которая погребет нас под собой.
        Смейтесь над глупым Талелом, братья!
        Отчего же вы не смеетесь?
        5.
        С некоторых пор Вульм из Сегентарры терпеть не мог подземелья. Гроты и пещеры, гробницы и катакомбы - они будили воспоминания, заставляя бывшего искателя сокровищ содрогаться в душе. Внешне Вульм оставался невозмутим, но едва он вступал под каменные своды, и тьма смыкалась вокруг… Предательский холод поселялся в груди, кости делались тряпками, кровь - водой, и сегентаррцу стоило титанических усилий не броситься опрометью назад, под свет солнца.
        Поначалу он боролся со страхом, грыз его зубами и рвал ногтями. Гнал себя под землю, раз за разом, даже если для этого не было особой надобности. Но как бы ярко ни полыхал факел, разгоняя предвечную тьму, сколько бы людей ни шло рядом - палач-ужас тисками сжимал сердце и давил, пока Вульм вновь не выбирался под чистое небо. Отчаявшись победить страх, Вульм привык к нему. Загонял панику вглубь, не давая прорваться наружу. Ухмылялся спутникам, делая вид, что старому вояке плевать на мрак кротовой норы. Как раньше - двадцать, тридцать лет тому назад…
        Сегодня все было иначе. Страх медлил. Может, дело в огромном, гулком пространстве подгорной залы? В высоком куполе свода? В световых колодцах над головой, откуда медленно падают, кружась, искристые хлопья снега? В токе свежего воздуха? Нет, знал Вульм. Дело в другом, и новая причина пугала его больше старой.
        …беглецы остановились у скального моста. Отсюда начинался путь через пропасть к Янтарному гроту. Метель ярилась, набирая силу. Закручивала снежные вихри, выла в ущелье волчьей стаей, идущей по следу, хохотала на тысячу голосов. Ветер, кулачный боец из опытных, осыпал ударами глупцов, рискнувших пуститься в путь, норовил сбить с ног.
        - Надо спешить! - надрываясь, чтобы перекрыть вой бурана, крикнул Вульм. - Укроемся в гроте! Маги туда не сунутся…
        В последнем он сомневался. Но грот дарил хоть какую-то надежду. Чародеи наслышаны о причудах этого места, и, возможно, остерегутся искушать судьбу. Буран заметет следы. Сумеют ли маги отыскать беглецов при помощи волшебства? Вульм привык цепляться за соломинки. В гроте они по меньшей мере смогут отдохнуть. Но если промедлить, ветер усилится, и тогда им не перейти обледенелый мост: смельчаков сдует в пропасть.
        - Нет! - замотала головой Эльза. - Есть другое укрытие. О нем никто не знает…
        Вульм поразился упрямству женщины. Он хотел возразить. Объяснить, почему им нужен грот. В конце концов, заставить, настоять на своем. Но Эльза развернулась и, не оглядываясь, двинулась прочь, в сторону базальтовых скал. Вульм в сердцах выругался. Поперхнулся, выплюнул набившуюся в рот снежную кашу и, поминая интимные места демонов преисподней, кинулся за неугомонной сивиллой, пока буран не поглотил женщину без остатка. Следом топал Натан, ведя в поводу пони с беспамятным Циклопом.
        Они догнали Эльзу у самых скал.
        - Сюда.
        Женщина указала вверх и, подавая пример, принялась карабкаться по узкой расщелине. За скользкие уступы она цеплялась с ловкостью, выдававшей опыт.
        - Сдурела?! - рявкнул ей в спину Вульм. - А Циклоп?!
        Эльза замерла, прильнув к скале всем телом. Она повернула голову, глядя на спутников через плечо. Сивилла хотела что-то сказать, но ее опередил Натан:
        - Я! Я его затащу!
        Он уже возился с узлами, отвязывая Циклопа. Корявые, замерзшие пальцы плохо слушались изменника. Наконец он легко, играючи, взвалил сына Черной Вдовы на плечо - и двинулся к расщелине. Вульм проклял день, когда связался с компанией болванов, обогнал Натана и полез в гору вслед за сивиллой. Позади, заглушая метель, пыхтел изменник.
        Внизу жалобно заржал пони.
        - Я вернусь! - взревел Натан. - Слышишь? Жди…
        Пони умолк, будто понял.
        Наверху метель свирепствовала еще сильнее. Впрочем, здесь от ветра отчасти спасала каменная стена, сложенная предками или подземными карлами.
        - Вход там, - махнула рукой сивилла.
        Проморгавшись, Вульм с трудом различил аспидный провал на фоне стены. Дыра, подумал он. Ну и пусть. Чем эта дыра хуже Янтарного грота? Над краем скальной площадки возникло мохнатое чудище: Натан с Циклопом на плече. Вульм сунулся было помочь, но изменник сам взобрался на уступ - и с осторожностью заботливой няньки сгрузил Циклопа под защиту камней.
        - Я за Тугодумом, - Натан шагнул обратно к краю.
        - Стой, дурак! Убьешься!
        Натан ссутулился, но не остановился.
        - И пони своего ненаглядного угробишь!
        Парень обернулся, мрачней ночи:
        - Господин Вульм, вы бы друга бросили?
        - Бросал, - хрипло ответил Вульм. - Случалось.
        Изменник кивнул и, словно получив важный, долгожданный ответ, полез вниз с уступа. «Какой он тебе друг! Он тебе лошадь!» - чуть не заорал Вульм в спину упрямцу, но было поздно.
        - Погоди! Я тебе веревку скину…
        Кляня на чем свет стоит всех лошадей мира, Вульм отвязал от пояса кольцо веревки. Кровь Даргата! Если что, ему не удержать Натана с пони! Ему и одного-то Натана… Память подступила к горлу. Там, во мгле прошлого, где хохотали драконы, Вульм был вынужден привязать веревку к выступу стены… Стена! Он отыскал просвет меж камнями, пропустил туда веревку, намертво затянул узел - и скинул вниз свободный конец.
        Под карнизом, в завывающем снежном месиве, ворочалась гора. Вульм не сразу понял, что Натан от большого ума взгромоздил Тугодума себе на плечи, как пастух - овцу. Шаг за шагом парень брел по расщелине, нащупывая опору. Бедняга-пони от потрясения утратил голос: он не ржал, а лишь в ужасе всхрапывал, косясь на Натана. К счастью, Тугодум не сопротивлялся, тряпкой вися на богатырских плечах изменника.
        - Хватайся за веревку!
        Натан внял совету, поймав конец левой рукой. Время шло, как идет замерзший путник - до колен проваливаясь в снег, сбиваясь со счета от воя ветра. Наконец изменник, отдуваясь, сгрузил дрожащего, как студень, Тугодума на край уступа.
        - Как ты его в пещеру загонишь? - буркнул Вульм, отвязывая веревку. - В грот он, зараза, идти не пожелал…
        Вульм зря опасался. Восхождение сделало Тугодума шелковым. Пони был согласен на что угодно, лишь бы не повторять жуткий подъем. Идти, куда велят, тащить, чем нагрузят; лезть хоть к Белу в задницу. Туда они и полезли. На всякий случай Вульм завязал Тугодуму глаза платком, одолженным у Эльзы. Мало ли, вдруг глупая скотина взбрыкнет в самый неподходящий момент? Проход оказался узкий - не «шкурник», где на стенах остаются клочья одежды, а то и собственной кожи, но все же… Впрочем, для пони с Натаном как раз «шкурник» и вышел. Сперва Эльза провела внутрь Натана с Циклопом на руках. Потом сивилла с изменником вернулись, и в недра горы двинулись все: впереди Эльза, за ней Вульм, и последним - Натан, тащивший под уздцы Тугодума в платке.
        Пони храпел и втягивал бока.
        Увидев просторную пещеру, а у стены - лари с припасами, Вульм оттаял. Оказывается, Эльза прекрасно знала, куда ведет спутников, и пророчества, а также иные сивиллины штучки были тут ни при чем. Сегентаррец даже хотел сказать Эльзе что-нибудь хорошее, доброе, но сивилла обозвала его варваром, желающим Циклоповой смерти, и велела перенести сына Черной Вдовы в дальний угол, на два теплых одеяла. Вульм проглотил все добрые слова, закусил бранью, уже готовой сорваться с языка - и гаркнул Натану:
        - Раскладывай костер, олух!
        Натан бросился исполнять. Эльза присела над Циклопом, набрав в плошку воды из ручья и время от времени обтирая Циклопу щеки. Касаться влажной тряпкой лба она боялась. Пони, к счастью, впал в прострацию и забот не требовал. Оглядываясь на животное, Вульм принялся изучать содержимое ларей. Его преследовал взор каменного стража пещеры - дракон с аметистовыми клыками дремал на скользком постаменте. Причудливое творение природы не имело ничего общего с иным, хорошо знакомым Вульму драконом, который обожал посмеяться над незваными гостями - и все же…
        Вскоре на костре забулькал котелок с пшенной кашей. Изнемогая от усталости, Вульм щурился на огонь. Сегентаррец выглядел разомлевшим, умиротворенным, но на душе у него скребли кошки. Да, обморок Циклопа длился; да, по следу наверняка шли озлобленные маги. Как ни странно, эти поводы для беспокойства были отстраненными, рассудочными. Сейчас Вульма куда больше волновало другое. Он находился в пещере - и не испытывал страха. Сходное бесстрашие сопутствовало Вульму в Янтарном гроте. Неужели дракон, сломавший однажды пропащую жизнь Вульма из Сегентарры, перестал смеяться?
        Слишком заманчивое объяснение, подумал Вульм.
        Подарок судьбы? - нет, не верю.
        «Кто был со мной оба раза? Сивилла отсутствовала в гроте. Симона нет здесь. Остаются Натан и Циклоп; и Око Митры во лбу сына Черной Вдовы. Неужели это оно уничтожает мой давний страх, позволяя дышать под землей полной грудью? Рядом с Циклопом - рядом с Оком Митры! - я чувствую себя так, словно вернулся домой после долгих странствий. Двадцать лет назад я выкрал драгоценность из лабиринтов Шаннурана. Неужели Король Камней запомнил вора? Благодарен вору? Что делает Око со мной? Всего лишь уничтожило страх подземелий - или продолжает трудиться над моей душой?!»
        Новая забота пришла на место старой.
        6.
        Циклоп приподнял голову.
        Эльза отпрянула, холодея. Она не знала, что люди могут смотреть с закрытыми глазами. Под веками Циклопа двигались глазные яблоки - так бывает у спящих, когда им снится кошмар. Но лицо - странное, изрезанное морщинами лицо Циклопа было вполне осмысленным. Черты исковеркала быстрая, едва уловимая гримаса. Казалось, Циклоп очнулся в незнакомом месте среди чужих людей, и борется со страхом.
        - Я убью его, - шевельнулись запекшиеся губы.
        - Кого? - спросила Эльза.
        Сивилле стало жарко. Кого-то убьют. В пещере не так много людей, выбор невелик. Было сказано: «его» - значит, Эльза в безопасности. Вульм? Натан?! Или Циклоп имеет в виду постороннего, отсутствующего здесь человека?
        - Я убью его. Надо что-то делать…
        - Что? Скажи, и мы сделаем.
        Циклоп повернул голову к Эльзе. Веки его сомкнулись еще плотнее. Во лбу, не скрыт повязкой, мерцал камень - черный-черный, как уголь. Он смотрит «третьим глазом», поняла Эльза. И содрогнулась от внезапной, обжигающе-ясной мысли: это «третий глаз» смотрит Циклопом. В озарении не было ни грана смысла, один страх.
        - Кто ты? - спросил Циклоп.
        - Ты забыл меня?
        - Я не знаю тебя. Как твое имя?
        - Эльза.
        - Сиделка? Шлюха?
        - Сивилла. Сивилла из обители при Янтарном гроте. Правда, грота уже нет. И обители нет. Погромщики сожгли все. Я - последняя…
        - Грота нет, - повторили губы Циклопа.
        Рот его искривился в горькой усмешке:
        - Жаль. Я опоздала.
        Я говорю с женщиной, поняла Эльза. Светлая Иштар, это безумие…
        В черном камне закружилась снежная метель. На миг камень стал белым, мутно-искрящимся. Вскоре тьма вернулась: буран в ночи. Жилы вокруг розетки набухли синевой. Эльза испугалась, что сейчас Циклоп превратится в существо с обнаженным мозгом - и закричит: «Это моя башня!» Нет, все осталось по-прежнему: закрытые глаза, шепчущий рот, мерцанье «третьего глаза».
        - Да, - сказала женщина: моллюск, прячущийся в Циклопе, как в раковине. - Я вижу. Ты - Эльза, он подарил тебе диадему. Его память… Я опустилась до того, что шарю по чужим шкафам. Впрочем, чего ждать от мертвой?
        - Кто ты? - в свою очередь спросила Эльза.
        - Спроси у него. Когда он очнется, - женщина дернула уголком Циклопова рта и поправилась: - Если он очнется. Я боюсь, что убью его, и не пойму, что сделала. Очень заметно, что я боюсь?
        - Нет, - честно ответила Эльза. - Я боюсь гораздо больше.
        - Дурочка. Славная маленькая дурочка…
        - Я боюсь больше! - заупрямилась Эльза.
        Почему-то сивилле казалось важным доказать свою правоту. Эльза смотрела, как капли пота стекают по лицу Циклопа, собираясь у крыльев носа в блестящие лужицы. И боялась так, что никакая женщина, мертвая или живая, где бы она ни скрывалась, не могла победить сивиллу в этом споре.
        Циклоп молчал. Голова его повернулась вбок, камень уставился на Вульма с Натаном. Глухие к чужим разговорам, мужчины возились с костром. Сухие дрова прогорели, новые не хотели заниматься: шипели на углях, трещали, воняли сыростью. Изменник чиркал огнивом; охотник за сокровищами бранился хриплым шепотом. Не меняя позы, Циклоп протянул руку к костру. Задвигались пальцы: еле-еле, словно кисть робкого каллиграфа. От каждого движения в воздухе оставался едва заметный след. Губы дрогнули, рождая слова, неизвестные Эльзе. Она слышала сказанное не ушами, как все люди, а низом живота. Там, щекочась, ворочался мохнатый клубок, Костер вспыхнул.
        - То, что нас не убивает, делает нас сильнее, - лицо Циклопа сморщилось. Эльза не сразу догадалась, что женщина-невидимка пытается закрытыми глазами указать вверх, на лоб, где мерцал камень. - Симон обожал эту спорную мудрость. А то, что нас убивает? И, убив, делает сильнее? Что скажешь, сивилла?
        Эльза пожала плечами:
        - Не знаю.
        - Вот и я не знаю. Знаю другое: при жизни я бы разжигала костер втрое дольше. Устала бы, как собака. Огонь - дыхание Симона, мне он давался с трудом. Я была слабой магичкой, девочка. Посмотри на мои пальцы.
        Пальцы левой руки Циклопа были тонкими, изящными. Под взглядом Эльзы они начали меняться, делаясь грубее. На первых фалангах, как и на тыльной стороне ладони, пророс рыжеватый волос. Стали короче ногти, утратив блеск. Женская рука опять стала мужской.
        - Теперь ты видишь, что я убиваю его?
        - Да, - кивнула Эльза.
        - Я хочу просыпаться чаще и чаще. Мне хочется играть со своей силой, как мальчишке - с деревянным мечом. Испытывать силу, искать ее предел. Я едва сдерживаюсь. С каждым пробуждением я буду перекраивать его тело под себя. Возрождаться, восстанавливаться, желаю я этого или нет. Однажды я вернусь, и его не станет. Я уходила, я возвращаюсь, и меня трясет от ужаса. Он выносил за мной горшок. Варил для меня бульон. Кормил с ложечки. День за днем, год за годом. Чем я отплачу ему за заботу? Тем, что заберу последнее, что у него есть - тело? Я уходила, я возвращаюсь…
        У него затечет шея, подумала Эльза. У нее? Какая разница, у кого, если обычный человек не способен долго лежать на спине, оторвав затылок от пола и прижав подбородок к груди! Попросить, чтобы она легла по-человечески? Чтобы она уложила Циклопа по-человечески?! Я могу сесть ближе, ей не придется вертеть головой, чтобы увидеть меня. Светлая Иштар, что за глупости лезут мне в голову!
        - Я уходила, - губы Циклопа тряслись. Голос зазвучал выше, звонче. - Мы, маги, ближе всего к Ушедшим. Душой, не плотью. Кажется, я начинаю понимать… Око Митры сочло меня Ушедшей! Слабой, больной, ничтожной. Заключенной в тюрьме - теле, не способном на метаморфозы. Око пыталось излечить меня! Коверкало мое тело, терзая его изменениями. Так всадник гонит усталого коня - плетью и шпорами. Что ж, конь пал. Тело Инес ди Сальваре умерло, Око Митры сохранило душу покойной - и продолжило лечение.
        Пальцы Циклопа нащупали запястье Эльзы.
        Сжали: крепко, по-мужски.
        - Для Ока Митры мое тело умерло… - метель снова взвихрила тьму камня, вросшего в лоб. Женщина, чья душа томилась в гранях «третьего глаза», шарила по чужим шкафам. - Да, я вижу. Я менялась и в могиле. Они сожгли мое тело, Симон и Циклоп. Лишь тогда Око Митры сочло мою плоть достаточно мертвой. Для Ока я выздоравливаю, набираюсь сил; я уже могу просыпаться, могу перекраивать Циклопа под себя. Я не хочу выздоравливать! Не такой ценой… Ты - его любовница?
        Эльза отпрянула:
        - Нет!
        - Успокойся, девочка. Это не ревность. Он дорог тебе?
        - Нет, - сердце билось, грозя сломать ребра. - Он - мой стыд. Он вернул мне рассудок. А я предала его ради другого. Ради подлеца и насильника по имени Амброз. Циклоп - мой стыд, и я не оставлю его.
        - Амброз? Амброз Держидерево, королевский маг?!
        - Вы знаете его?
        - Думала, что знаю, - в глотке Циклопа каркнули вороны. Не сразу сивилла поняла, что это смех. - Говоришь, насильник? Он сильно изменился, наш Амброз. Пожалуй, он изменился не меньше моего. Впрочем, оставим. Я скоро засну, у нас мало времени. Ты запомнила мои слова? Про Ушедших, про Око Митры?
        - Да.
        - Расскажи обо мне Циклопу, когда он очнется. Пусть он поделится этим с Симоном Остихаросом. Есть мудрецы превыше Симона, но Симон - человек действия. Он что-нибудь придумает…
        Речь загадочной женщины становилась все более внятной. Интонации обострились: ирония, напор, убедительность. Голос же дрожал все больше, как у больного лихорадкой. Стучали зубы, струйка слюны вытекла изо рта, застыв на побородке. Чувствовалось, что время гостьи на исходе.
        - Запомни! Симон и Циклоп. Они должны…
        Шея расслабилась. Голова упала назад, затылок с глухим стуком ударился о тряпье. «Мама…» - шепнул Циклоп голосом испуганного мальчика. И больше не произнес ни слова, пока Эльза сидела над ним, сжимая виски ладонями. Сивилле мерещилось, что Циклоп - призрак! - встает и идет к выходу из пещеры. С каждым шагом он превращается в женщину, для которой возродиться таким способом - горше второй смерти. Эльза боялась, что призрак Циклопа оставит пещеру, и возможное станет неизбежным.
        Она зажмурилась, чтоб не видеть этого.
        Глава восьмая
        Драконы Вульма из Сегентарры
        1.
        - Вкусно?
        Натан с надеждой заглядывал в лицо сивилле. Кулеш - вернее, кашу с горсткой сушеной моркови и лохмотьями солонины - он сготовил сам. Теперь изменнику не терпелось узнать мнение обожаемой госпожи Эльзы о своей стряпне. Интересоваться мнением Вульма парень опасался, и не без оснований. Вульм и так бурчал, что кулеш подгорел, а кое-кому надо руки засунуть в задницу.
        - Что? - Эльза растерянно заморгала, возвращаясь мыслями из дальних далей. - Ой, я уже все съела. А еще осталось?
        Сейчас, когда не требовалось никого спасать, тормошить и понукать, вести через пургу и гнать на скалы, Эльза - крыса и кошка - вновь превратилась в прежнюю сивиллу: застенчивую и скромную. Спросила добавки - и смутилась, потупила взгляд.
        Натан просиял так, что чудилось: в пещере взошло солнце с улыбкой до ушей. Госпожа Эльза хочет еще. Может ли быть похвала лучше?!
        - Осталось! Я наберу…
        Парень сунулся к котелку, споткнулся и чуть не грохнулся в медленно угасавший костер. К потолку, навстречу кружащимся снежинкам, с треском взметнулся сноп искр. Костер вспыхнул ярче, блики пламени заиграли на «гребнях» и «бородах», украшавших свод. Блестящие от влаги сталактиты и сталагмиты полыхнули фейерверком. Пещера преобразилась, даря беглецам миг волшебства, недоступного для великих магов - и свет угас. Последними сверкнули клыки-аметисты в пасти каменного дракона. Вульм вздрогнул. Ему мерещилось эхо смеха, от которого кровь стыла в жилах. Нет, показалось. Тишина. Лишь журчит ручей у стены, да где-то капает вода. Должно быть, Вульм все-таки изменился в лице, и от сивиллы это не укрылось.
        Один Натан ничего не заметил:
        - Вот!
        Изменник ухватил закопченный котелок за ручку, обжегся, зашипел от боли, но добычу не выпустил. Присел на корточки перед Эльзой, дуя на пальцы:
        - Угощайтесь!
        Говоря по правде, Натан оставил порцию кулеша для Циклопа. Очнется голодный, а тут - пожалуйста, горяченькое! Но отказать сивилле парень не мог. Лишь скосил здоровый глаз на сына Черной Вдовы, без движения лежащего на одеялах. Вроде, спит. Ну и славно. Иди знай, когда Циклоп придет в себя, а госпожа Эльза сейчас голодная. Очухается Циклоп, Натан ему свежего кулеша сварит… Не требовалось быть чародеем, чтобы прочесть мысли изменника. Эльза и Вульм переглянулись. В другое время они улыбнулись бы, но сейчас губы словно замерзли. Вульма, как он ни крепился, тревожил дракон на постаменте; сивиллу - мертвая магичка, говорившая устами Циклопа.
        - Этот, - Вульм мотнул головой в сторону дракона. - Ты ничего не слышишь?
        Эльза пожала плечами:
        - Нет. А что я должна слышать?
        - Он не смеется?
        - Это камень, - сивилла говорила внятно и ласково, как с испуганным ребенком. - Камни не смеются.
        - А золото? Рубины? Изумруды, Бел их сожри!
        - Я никогда не слышала, чтобы они смеялись.
        - Твое счастье… - Вульм сгорбился, втянул голову в плечи, превратившись в глубокого старика. - А я уверен, что этот каменный урод хохочет над нами!
        «О боги! - похолодела сивилла. - Он повредился рассудком?»
        - Смех. Тихий, издевательский смех. Неужели ты не слышишь?
        - Здесь никто не смеется. Страж пещеры… Я доверяю ему. Этот камень на нашей стороне. В его пасти я нашла письмо от старшей сестры. Где лежат припасы, и вообще… Если кто и станет потешаться над нами, так только не он.
        Вульм глядел на сивиллу с болезненным интересом. «Кто из нас сошел с ума? - ясно читалось на его лице. - Ты? Я? Мы оба?!»
        - Наверное, ты права, - пробормотал он. - Я слышал этот смех перед смертью. С тех пор он преследует меня. Бывало, он умолкал надолго, но теперь…
        «Смерть… смех…» - шуршанием палых листьев откликнулось эхо. «Что это? - подумала Эльза. - Разговор двух безумцев? Миг откровения? Человек говорит, что умирал. Я вижу, что он жив - сидит, хмурится, растирает больное колено…»
        - Разве такое возможно? - спросила она. - Ты умер, и продолжаешь жить дальше?
        Сегентаррец тихо застонал.
        - Хорошо, не ты, - заторопилась Эльза. - Другой человек умер. Женщина. Ее тело сожгли. Но она все помнит, беспокоится, просит о помощи. Не призрак, не ходячий труп - боится, переживает…
        Странная, хрупкая связь возникла между сивиллой и авантюристом. Превыше слов и смыслов, магии и власти, она поглотила обоих без остатка. Каждый говорил о своем. У каждого имелись собственные страхи и тревоги, воспоминания и надежды. И в то же время свое мало-помалу сплеталось в общее.
        - Так бывает, - после долгого молчания отозвался Вульм. - Я умирал, и я снова жив. Поверь, я дорого заплатил за это…
        Он вскочил на ноги, обернулся к Натану:
        - Ты спрашивал, бросал ли я друзей? Что ж, слушай…
        2. Смех дракона
        Тенедержцы выступают с дальних сфер, где вымер свет,
        Где в застывший сумрак вмерзли трупы сгинувших планет,
        Где ветра задули звездам погребальные костры,
        Где мертвец трубит побудку, встав на лысине горы,
        Где подернуты долины ядовитой тишиной,
        Где огни болот - как раны в рыхлой плоти торфяной.
        Роберт Говард
        I
        Оказавшись под каменным козырьком, Вульм фыркнул по-лошадиному и так тряхнул мокрой гривой волос, что капли полетели во все стороны. Осенняя слякоть и дождь, зарядивший с утра, раздражали его. Жару летом и стужу зимой Вульм переносил лучше. Шрам на бедре - память о визите в мрачные подземелья Шаннурана - разнылся на погоду, тоже не прибавляя хорошего настроения.
        - Далеко еще, Хродгар?
        Великан-северянин с трудом, как медведь в узкую расщелину, втиснулся в укрытие. С шумом выдохнул, словно вознамерясь опрокинуть чарку крепчайшего травника, и полез за пазуху. Долго рылся там, забираясь все глубже - казалось, Хродгар копается в собственных потрохах - и наконец извлек на свет свиток тонкой кожи. Если верить Хродгару, он лично вырезал этот лоскут из спины несчастного следопыта-лигурийца. «Бедняга сам просил облегчить его страдания! Кричал, что карта жжет его огнем. Ну, я и помог, от чистого сердца… Правда, потом он все равно умер.» Перед смертью лигуриец рассказал: карту на его спине вытатуировал колдун посредством ужасного заклятия.
        - Мы здесь, - корявый ноготь Хродгара уткнулся в пунктир, ведущий сквозь чешую нагорья Су-Хейль. Желая удостовериться, северянин выглянул из-под козырька, и дождь забарабанил по его рогатому шлему. - Точно тебе говорю. Вульм, ты ж грамотный? Что тут написано?
        - Палец Хатон-Идура, - с трудом разобрал Вульм.
        Напротив них в мглистое небо вздымался одинокий белый утес. Он и впрямь напоминал палец исполина, торчащий из-под земли. Зная чувство юмора исполинов, Вульм не сомневался, какой это палец.
        - Значит, мы на верном пути!
        Хродгар от души хлопнул приятеля по плечу, и Вульм едва не вылетел кубарем под дождь. Уроженцу студеных фьордов Норхольма было не привыкать к сырости. Осень в теплой Эсурии старалась - и никак не могла досадить великану. А близость вожделенной цели зажгла в его кабаньих, глубоко посаженных глазках огни азарта.
        - Пошли, - буркнул Вульм. - Хорошо бы найти пещеру до темноты.
        До входа они добрались засветло.
        Тропа вильнула змеей - и завершилась раздвоенным «жалом», упершись в отвесную скалу. В камне, изъеденном ветром и временем, чернели две мрачные дыры - глазницы черепа. К ним вел ряд полуобвалившихся ступеней - столь древних, что возникало серьезное сомнение: человеческие ли руки вытесали их?
        Вульм огляделся. Здесь, на крайнем западе Эсурии, в пустошах дикого приграничья, боялись селиться даже кровожадные пикты. Авантюрист и бродяга, Вульм по опыту знал: в холмах и подземельях может скрываться кое-что пострашнее дикарей. Семейка людоедов, следящая за тобой голодными взорами - не самое худшее в нашей тихой, скучной, а главное, короткой жизни. На миг ему почудилось движение на гребне ближайшего холма. Ладонь легла на рукоять меча. Искатель сокровищ замер, до рези в глазах всматриваясь в серую пелену дождя. Нет, показалось. Просто качнулся под ветром куст бересклета.
        - Достань карту, Хродгар. В какую дыру нам лезть?
        - Я и так помню, - прогудел великан. - Крест стоит возле левой.
        - Надеюсь, там хотя бы сухо…
        Скользя на мокрых ступенях, приятели начали подъем. Оказавшись на узкой площадке перед входом, Вульм обнажил меч, а северянин выволок из-за пояса двулезвийную секиру с укороченной рукоятью. Бережно, с нежностью великан отер влагу со стали. К секире Хродгар относился, как к родной дочери. Она платила ему ответной преданностью, выручая хозяина в опасных передрягах.
        Жилистый, гибкий Вульм первым скользнул в пещеру. Здесь и впрямь было сухо. Свет угасающего дня сочился сквозь «глазницу», давая возможность рассмотреть пол, на удивление ровный, и низкий шершавый потолок. Дальше тьма сгущалась воронкой смерча, опрокинувшегося набок и окаменевшего. В центре чернело жерло прохода, уводя в недра горы.
        - Темно, как у Бела в заднице! Без факелов не обойтись.
        Усевшись на камень у входа, ближе к свету, Вульм извлек из-под плаща дорожную торбу. Плащ и оленья кожа уберегли содержимое торбы от дождя. Внутри, в числе множества полезных мелочей, обнаружились две палки, запас тряпья, глиняный флакон с земляным жиром, огниво и трут. Северянин тоже зря времени не терял. Он устроился напротив, положил рядом секиру и стащил с головы шлем, оказавшись лыс, как колено - после чего приступил к важному делу: занялся своей бородой. За кудрявой, огненно-рыжей бородищей - предметом зависти горных карл - Хродгар ухаживал с тщанием. Мыл дважды, а если была возможность, и трижды на день, расчесывал гребнем и заплетал косицами - числом от семи до двенадцати, в зависимости от предстоящего дела.
        Однажды великан обмолвился, что так норхольмцы гадают «на успех», приманивая удачу.
        Вульм всякий раз дивился: как грубые пальцы Хродгара, привыкшие к оружию, веслу и кружке, справляются со столь тонкой работой? Он успел изготовить факелы, дважды проверил снаряжение, изучил сложный узор трещин на потолке пещеры, а северянин все священнодействовал. Сейчас он вплетал в косы шелковые ленты, полоски тисненой кожи и суровые нитки разного цвета. По опыту Вульм знал: торопить Хродгара бесполезно. Он совсем уж собрался достать наждачный брусок и поточить без того острый меч, но тут Хродгар вернул шлем на голову - и с проворством, удивительным для его телосложения, вскочил на ноги.
        - Наконец-то!
        Чиркнув огнивом, Вульм зажег факел. Второй он решил поберечь. Тьма шарахнулась прочь, по стенам заплясали зловещие тени. Одна из них смахивала на рогатого демона Белл-Сатона. Вульм давно подозревал, что без снежного гиганта-ётуна в родне Хродгара не обошлось. Загуляла мать или бабка по молодости в торосах… Но спрашивать северянина о таком было равносильно самоубийству.
        Хродгар отобрал факел у приятеля и, скрежетнув рогом шлема по потолку, нырнул в мрачный зев тоннеля. Пещера Смеющегося Дракона поглотила гостей, и тишина вернулась под своды.
        Впервые они встретились семь лет назад, во время мятежа в Содгане. Вульм ничего не имел против содганского шаха, и участвовать в штурме Нефритового Дворца не собирался. Но мятеж - отличный случай разжиться чем-нибудь ценным. Если, конечно, знаешь, где искать, готов к риску и умеешь вовремя уносить ноги. Всеми этими качествами Вульм обладал в полной мере. Однако ему не повезло. Стража и дворцовая гвардия опомнились слишком быстро. Уносить ноги пришлось раньше, чем он предполагал. Прихватив пару серебряных браслетов и горсть перстней с опалами, Вульм справедливо рассудил, что это лучше, чем ничего, и бегом покинул ювелирную лавку. На пути к порту он нагнал бородача, тащившего на плечах целый сундук.
        Золото!
        Сперва Вульм раздумывал: не ткнуть ли бородатого ножом в печень, пока у того заняты руки, выгрести из сундука, сколько унесем, и рвануть дальше? Но тут из-за поворота улицы объявились стражники, и план изменился.
        Поравнявшись с великаном, Вульм деловито бросил:
        - Сзади. Пятеро. С двумя я справлюсь.
        - Ну-ну, - хмыкнул великан.
        Он поставил сундук на мостовую и взялся за секиру. Пламя близкого пожара сверкнуло на двойном лезвии. Бой вышел коротким. Стражники оказались зеленые, таким воришек на базаре тиранить да мзду с купцов драть. Пятый, правда, успел дать деру, не дожидаясь участи товарищей.
        - А говорил, двоих! - хохотнул великан, вновь берясь за сундук.
        - Я сказал «справлюсь», а не «убью».
        - Твоя правда, хитрец. Я - Хродгар Олафсон.
        - Вульм из Сегентарры. Ты в порт?
        - А что?
        - Вместе легче пробиться.
        Хродгар кивнул.
        По пути им еще трижды пришлось драться. Потом оказалось, что фелука, на которую рассчитывал северянин, ушла раньше срока, и тут пригодились знакомства Вульма среди контрабандистов. Содержимое сунудука они разделили пополам. В будущем судьба сводила их не раз - пиратский рейд к Жемчужному берегу, гробница верховного жреца Ригии, где Вульм остался бы навсегда, если бы богатырь-Хродгар не удержал каменную плиту, порвав мышцы плеча; затерянный город в джунглях Йе-Лайе, где Вульм закрыл щитом спину Хродгара от стрел, градом летевших с Черного Зиккурата. Вновь они встретились месяц назад, в харчевне на окраине Эсура. Там Хродгар показал Вульму карту. О пещере Смеющегося Дракона ходили легенды. Клад под охраной монстра, демоны подземелий, тьма ловушек…
        - Нам нужен колдун, - заявил осторожный Вульм.
        - Зачем?! - изумился северянин. - С драконом мы и сами управимся! Помнишь змея из Вейсхейма? Ты вспорол ему брюхо, а я отсек башку…
        - А если клад заговорен? Если демоны - не ложь?
        - Ну, пробуй, - согласился Хродгар.
        Никто из чародеев, кого им удалось разыскать, не выказал желания присоединиться к походу. Куда там! - при одном упоминании Смеющегося Дракона двери домов, где жили маги, захлопывались перед искателями сокровищ. А плюгавого, редкозубого колдунишку, который из штанов выпрыгивал, лишь бы навязаться в попутчики, Вульм прогнал взашей. Много ли толку от жадного дурака? Пришлось нырять во владения Смеющегося Дракона вдвоем. Циклопические залы, сталактиты в свете факелов переливаются радугой; чернильная темнота тоннелей, похожих на кишки окаменевшего Левиафана; и наконец - дверь…
        Дверь была - сущее издевательство.
        Белый мрамор, добытый в каменоломнях Йоханамейта, где рабы не жили больше пяти лет, светился в темноте. Его поверхность, пересекаясь с темно-золотистыми прожилками, испещрили руны. Казалось, когти зверя, на миг обретшего подобье разума, изодрали дверь без цели и смысла. Орнамент? Заклинания? Таинственные формулы древних? Чувствителен к сырости и сквознякам, благородный камень устоял против капризов природы, но главной - отпугивающей - странностью двери были ее неестественные пропорции.
        Откройся она - и войти, не поклонившись, смог бы лишь подросток.
        Или горный карла.
        - Это хорошо, - сказал Вульм.
        - Почему? - изумился Хродгар.
        - Если тут живет дракон, он невелик.
        - Или ползает другой дорогой, - хмыкнул северянин, дергая себя за косицы бороды. - Клянусь грыжей Фродгена! В этой дыре хватит тоннелей, чтобы пролез Мировой Змей!
        «Типун тебе на язык», - молча пожелал Вульм, опускаясь перед дверью на колени. Поднеся факел ближе, он пытался разобрать руны. Временами ему чудилось, что он улавливает связь знаков. Но едва Вульм пробовал произнести текст вслух - даже от шепота, от беззвучного движения губ начинала кружиться голова, а по спине ползли холодные струйки пота. Он достал кинжал и ткнул острием в ручку, расположенную на уровне колена взрослого человека. Медная, резная, ручка успокаивала.
        Вряд ли драконы пользуются такими приспособлениями.
        Взяться за ручку сумел бы лишь ребенок. С помощью кинжала убедившись в отсутствии отравленных шипов, Вульм с трудом просунул в отверстие три пальца. Подергал - без результата. Откуда-то, должно быть, из глубин подземелий, ему послышался тихий смешок. В звуке не было жизни - шелест, шорох, трепетанье воздуха. Так могла бы смеяться вечность, в которой не осталось места человеку, если он не жертва и не скользкая тварь.
        - Ты слышал?
        - Что? - Хродгар завертел косматой головой.
        - Нет, ничего. Посмотри на карту. Мы не ошиблись местом?
        Держа факел в левой руке, Хродгар стал разворачивать свиток. Дьявольский смешок вновь долетел до ушей Вульма, и в ту же секунду великан, громко выругавшись, уронил лоскут кожи себе под ноги. Вульм потянулся, чтобы взять карту, но отпрянул прочь.
        Карта шевелилась.
        Кожа, содранная со спины лигурийца-следопыта, шла волнами, скручивалась в трубочки, делаясь похожей на волынку. Хродгар собрался ткнуть в ожившую карту факелом, но Вульм жестом остановил его. Держась на безопасном расстоянии, он следил, как карта обретает форму, объем…
        Минута, и крошечный голем уже приплясывал у двери.
        Вцепившись в ручку, карлик злобно урчал. Рывок, еще один - дверь поддалась, взвизгнула и стала открываться. Голем пронзительно завопил, юркнул в щель и сгинул. Напоследок он обернулся и погрозил Хродгару крошечным кулачком. Несмотря на разницу в размерах, северянин попятился.
        - Впервые в жизни от меня сбегает карта, - пряча ухмылку, заметил Вульм. Ему понравился вид испуганного Хродгара. - Бывало, крали. Отбирали силой. Однажды спьяну забыл у девки. Но чтоб так - отворить дверь и дать деру…
        - Поймаю, разорву в клочья, - пообещал Хродгар. - Лезем следом?
        Открыв дверь пошире, Вульм сунул вперед факел, насколько хватило длины руки. Если голем-ключ прячется поблизости, пусть отбежит подальше, в мерцающую тьму. Трепетали ноздри длинного, горбатого носа - как волк, которому Вульм был обязан именем, искатель сокровищ принюхивался к открывшемуся перед ним зеву. Живым не пахло. Мускус змей, вонь горного тролля, мокрая шерсть льва-пещерника - нет, ничего. Пыльцы алой хризантемы, способной убить носорога, Вульм не боялся. Под землей, где нет свежего ветра? Кто бы ни обитал здесь, он не самоубийца.
        - Дай я, - не выдержал северянин.
        С готовностью Вульм посторонился. Если их ждет дракон, пусть с ним первым встретится Хродгар. Когда великана охватывает боевое безумие, лучше не соваться ему под секиру. Если же там ловушки… Хродгар - не сопляк, понимал, на что идет. Вульм знал - при необходимости он пожертвует северянином, если в этом будет шанс спастись самому. Но временами, как ни странно это звучит, выгода кроется в простой истине: спасаться вдвоем и драться плечом к плечу. Хродгар ему нравился. Расчетливый и практичный, Вульм был близок к опасной грани - признать Хродгара другом со всеми обязательствами, неуютными и опасными. «Так боятся свадьбы закоренелые холостяки», - усмехнулся он, глядя, как Хродгар, встав на четвереньки, лезет в пещеру. Эхо разносило по тоннелям пыхтенье великана. Забреди сюда для любовных игр демоны ада, в страхе разбежались бы кто куда.
        Вульм сосчитал до двадцати и последовал за Хродгаром.
        - Это рай, приятель! Чертог асов, клянусь мошонкой Эйвунда!
        Не двигаясь с места, Вульм смотрел, как Хродгар мечется по пещере. Северянин хватал золото пригоршнями и сыпал себе на голову. Подошвы сапог топтали драгоценные камни, грудами лежавшие на полу пещеры. С маху он подцепил чашу, за которую можно было купить табун лошадей, и зашвырнул ее в дальний угол. Штабель слоновой кости рассыпался под ударами секиры. Перевернулся сундук с динарами хушемитской чеканки, выплеснув содержимое под ноги беснующемуся великану.
        Восторг у Хродгара граничил с яростью. И жажда разрушения нет-нет, да и выплескивалась наружу.
        - Мы купим весь мир! Цари станут лизать нам пятки!
        Северянин был прав. Рядом с пещерой Смеющегося Дракона меркли сокровищницы Тиримьюты и Даотхи. Барханы золота и серебра, курганы нефрита и яшмы, оружие и жезлы, стоимость которых многократно превышала их полезность. Клыки единорогов и маммутов, чешуя василисков, отполированная до зеркального блеска. Волны рубинов и изумрудов, синие эвклазы, алые и голубые бриллианты; паиниты, величиной и цветом похожие на апельсин. Диадемы и венцы, браслеты и колье…
        Дракона не было.
        Света факелов хватало, чтобы убедиться - никакого дракона, смеющегося или рыдающего. Никто не лежал на сокровищах, разинув пасть и хлеща по стенам хвостом. Разве что крошка-змееныш мог притаиться за сундуком. Из сверкающих завалов выныривала рожица голема, ярящегося в бессильной злобе. Хродгар запустил в карлика блюдом, голем взвизгнул и зарылся в груду сапфиров.
        Вульм сделал первый осторожный шаг. Второй. Третий. Поднял обручье с колокольчиками, вслушался в нежный звон. Четвертый шаг. Подошва скользнула на ковре из динаров. Пятый. Шестой. Проклятый смех мерещился Вульму, сочась из пор пещеры, словно пот. Смеялось золото. Хихикало серебро. Веселились рубины. Скалились клыки маммутов. Шевельнулся, ухмыляясь, сверкающий прибой монет. Извивы безделушек, дрожь цепей…
        Лишь звериный нюх хищника удержал Вульма от рокового, седьмого шага. Замерев с поднятой ногой, смешной, похожий на цаплю, он вертел головой, не понимая, почему остановился. Скрытая пружина? Стрела? Вульм вернул ногу назад, на прежнее место, и услышал, как ревет Хродгар.
        Под великаном разверзся пол. Тайный механизм привел в движение плиту, на которую ступил безудержный в своем ликовании Хродгар, и северянин с воплем рухнул вниз. В последний миг он успел вцепиться в край люка. Вульму хорошо были видны могучие плечи и голова Хродгара. Сейчас он подтянется, выберется наружу…
        Ничего не получалось. Казалось, к ногам Хродгара подвесили две наковальни. Стальные мышцы грозили лопнуть от напряжения, капли пота градом катились с багрового лица. Взлетев на сундук, гримасничал подлец-голем. Хватая мелкие монеты, карлик швырял ими в Хродгара, но, к счастью, промахивался.
        - Вульм! На помощь!
        Вульм размышлял. Что знают двое, знает свинья. Остаться единственным человеком, кто вернулся с добычей из пещеры Смеющегося Дракона? Неплохая перспектива. С другой стороны, он готов был назвать Хродгара другом. И что? Случается, друзья погибают. Нигде не сказано, что друзья обязаны гуськом следовать в пекло…
        - Скорее!
        Возвращаться вдвоем, с ценной добычей - безопасней. Пусть повисит, ничего с ним не станется. Надо все взвесить, самым тщательным образом. Настоящая дружба требует подкрепления чувств расчетом. Иначе, как гнилая веревка, она не выдержит веса двух человек.
        - Да что же ты?!
        Чудовищным усилием Хродгар сумел приподнять себя на пядь - и, не удержавшись, полетел в пропасть. Эхо хриплого вопля металось по пещере. Чудилось, что великан летит не в глубины подземелий, где его ждут демоны, а пляшет здесь, счастливый от обретенного богатства.
        Вульм вздохнул, довольный тем, что судьба решила за него, и услышал смех. Смех рос, ширился, превращался в хохот, поглощая крик гибнущего Хродгара. Слышалось в нем удовольствие, искреннее и нечеловеческое. Вторя смеху, скакал на сундуке голем. Вульм завертел головой - и заметил, как шевельнулась куча золота в пяти шагах от него. Изогнулась боком, блеснула чеканной чешуей. Парой кровавых углей сверкнули два рубина, с интересом вглядываясь в гостя. Сплелись цепи от люстры, с силой ударили о слоновую кость. Пять кинжалов сцепились рукоятями в противоестественную гроздь - кривые, заточенные «на иглу» клинки скрежетнули о камень, оставляя глубокие борозды.
        Смеющийся Дракон был здесь с самого начала.
        Он окружал Вульма со всех сторон. Мощное тело возникало и исчезало. Сокровища двигались, меняли очертания, жили отдельной, ужасающей жизнью. Глаз-рубин, глаз-топаз, глаз-алмаз. Коготь-меч, коготь-нож; чешуйки-монеты. Шипастый наконечник хвоста - булава военачальника, чье имя угасло в веках. Сундук-пасть. Балдахин-крыло. Клыки единорогов и маммутов. И вновь - золото, серебро, алмазы…
        Когда, забыв о ловушках, Вульм сломя голову кинулся к двери, путь ему преградила груда одеяний. Запутавшись в плотной, колючей ткани, слепой, оглохший, он упал, забился, кашляя от едкой пыли - и почувствовал, как дикая тяжесть наваливается на него, ломает кости и погребает под собой.
        Страшнее смерти был - смех.
        - …Раздери меня Бел!
        Он сидел на камне у входа в пещеру. Сквозь «глазницу» сочился тусклый свет дня. Вульм бросил взгляд на место, где Хродгар заплетал бороду в косицы. Может, он попросту заснул, ожидая, пока северянин закончит свой ритуал? Ему все привиделось? Великана в пещере не оказалось. Последнее, что помнил Вульм: убийственная тяжесть - и тихий, издевательский смех. С крайней осторожностью он напряг и расслабил мышцы, вздохнул поглубже. Ничего не болит, кости целы… Чудо? Магия? А-а, какая разница! Жаль, конечно, что не удалось прихватить золотишка… Когда искатель сокровищ поднялся на ноги, торба звякнула, оттянув плечо.
        Что такое?!
        Золота было немного. Комок спутанных цепочек, горсть монет, три перстня с топазами, браслет… Вульм запустил в добычу пальцы. Все его существо жадно требовало убедиться, что золото - не колдовской мираж! И вновь ему почудился ехидный смешок, а топаз в перстне моргнул со значением.
        Едва не рассыпав украшения, Вульм выбежал из пещеры.
        День угасал. Ветер разметал тучи, очистив темнеющее небо, в котором уже загорелись внимательные глаза звезд. Белесый серп месяца повис над горами, как топор палача над головами осужденных. Дождь прекратился, и Вульм зашагал прочь, стремясь убраться подальше. В этих диких краях ночь таила множество опасностей. Не стоит добавлять к ним те исчадия, что во мраке выбираются из-под земли.
        «Я жив и ухожу с добычей, - твердил он, стараясь не вспоминать, какие сокровища лежали за мраморной дверью. - А Хродгар… Что - Хродгар? Сам виноват: следовало быть осторожней!» Мысли о сгинувшем товарище не давали покоя. Впервые после чужой смерти Вульм чувствовал себя неуютно. Он злился; за каждым кустом ему мерещился подлец-голем, в каждом порыве ветра слышался драконий смех.
        Вульм взбирался на гребень холма, когда слева послышался вкрадчивый шелест. Мгновеньем позже взгляд уловил движение. Угольно-черная лента текла меж камней, сливаясь с неровностями рельефа. Вульм рванул вверх по склону, но шелест не отставал. Уяснив, что спастись бегством не удастся, искатель сокровищ одним прыжком взлетел на замшелый валун, венчавший холм подобно шишаку шлема - и, выхватив из ножен меч, развернулся лицом к врагу.
        Месяц, сгорая от любопытства, осветил каменистый склон. Облит небесным молоком, навстречу Вульму лился поток сегментов из жесткого хитина. По бокам с завораживающей ритмичностью двигались бесчисленные, глянцево-блестящие лапы с острыми когтями на концах. Голову чудовища венчали две пары кривых, сочащихся ядом жвал, по сравнению с которыми абордажные сабли пиратов были детскими игрушками. Шесть глаз, глубоко утопленных в хитиновую броню, неотрывно следили за добычей. Гигантская полипеда, реликт давно минувших эпох, имела не менее двадцати локтей в длину! Вульм вспомнил рассказ джамадийца, с которым случай свел сегентаррца в походе. Воину пустыни, если верить его словам, удалось справиться с гадиной при помощи ассегая - копья с широченным листовидным лезвием.
        «Избегай жвал! - поучал джамадиец. - От яда нет спасения. Когти на лапах тоже ядовитые, но не так сильно. Проваляешься неделю в лихорадке - и, если Сет оглянется, выживешь. Когда она поднимется на дыбы - ныряй под жвалы и бей копьем в брюхо: там нет брони. Насадишь ее на вертел - и беги что есть ног. Издыхать эта мразь будет долго, но с копьем в брюхе она тебя не догонит.»
        Совет джамадийца выглядел тонким издевательством - копья у Вульма не было.
        Вдвоем с Хродгаром, а главное, с его секирой, они бы управились с тварью и без ассегая. Но Хродгар мертв, и душу его грызут демоны преисподней. Сейчас, на шаг от смерти, Вульм впервые пожалел, что не поспешил на помощь северянину. Словно подслушав его мысли, полипеда широко раскрыла жвалы, поднимая переднюю часть туловища для атаки - и в мозг Вульма ледяной волной ворвался знакомый смех. Тварь потешалась над ним!
        Кровь ударила Вульму в голову.
        - Мерзкое отродье! - бледнея от ярости, взревел он. - Я отправлю тебя в ад!
        Увернувшись от клацнувших впустую жвал, он прыгнул вперед и всадил клинок меж белесых сегментов брюха. С рычанием повел меч наискосок, намереваясь вспороть полипеде брюхо и выпустить кишки. Из разреза в лицо брызнула смрадная жижа. Вульм жаждал одного: убить, убить проклятую тварь, осмелившуюся хохотать над ним! Черная ярость ослепила рассудок, и он слишком поздно понял свою ошибку. В бока впились острые когти лап. Вульм рванулся, с ужасом ощущая, как жгучий яд проникает в кровь, туманя сознание и сковывая движения… Нет, тварь держала крепко. Отчаянным усилием он выдернул меч из раны, взмахнул клинком, пытаясь отсечь лапы…
        Над головой скрежетнули жвалы. Полипеда изогнулась - и впилась человеку в спину. Адская боль кипящим свинцом влилась в жилы. Крик застрял в горле.
        Чернота. Изначальный мрак. Ничто.
        Смерть.
        В мертвенном свете месяца гигантская многоножка с шелестом кружила вокруг добычи. Человек был мертв: он скорчился, не выпустив из лап блестящее жало. Рана не беспокоила полипеду - она не чувствовала боли. Можно было приступать к трапезе. Но многоножка медлила, сама не зная, почему.
        Короткий, неуловимый глазом бросок. Жвалы вырывают из добычи кусок мяса. И снова - завораживающее кружение. Второй бросок. Хорошее мясо. Вкусное.
        Полипеда остановилась, нависла над мертвецом…
        Труп шевельнулся. По изорванному телу прошла волна дрожи. Грудная клетка распахнулась, как пасть; из нее, отразив лучи месяца, высунулись жвалы. Полипеда отпрянула. Знай она страх, содрогнулась бы. А навстречу твари уже струился поток сегментов, наполнив ночь зловещим, скрежещущим шелестом. Миг, другой - и колоссальная многоножка, рядом с которой первая охотница казалась безобидной гусеницей, вознеслась над добычей.
        Ее жвалы взламывали жесткий хитин, как хрупкую скорлупу яйца. Рвали податливую, склизкую плоть. Добыча еще дергалась, судорожно свивая тело в кольцо и вновь распрямляясь, а убийца жадно насыщалась. Не только голод двигал ей. Да, она хотела есть, но еще больше хотела убивать! Уничтожать, рвать в клочья похожее на нее существо. Что может быть слаще плоти врага?
        Что такое - «враг»? Тварь не знала.
        Почему? Тварь не помнила.
        Она все делала правильно.
        Что такое - правильно?
        - …Мы купим весь мир! Цари станут лизать нам пятки!
        Великан радовался, как ребенок, осыпая себя дождем из золотых монет. Вульм знал, что сейчас произойдет. «Стой! - хотел крикнуть он. - Замри!» Язык присох к гортани. С трудом ему удалось издать слабый хрип, но Хродгар не услышал. Северянин сделал шаг. Плита ушла из-под его ног.
        Застыв, Вульм смотрел, как великан цепляется за край колодца.
        - На помощь!
        Вульм напряг все мышцы, пытаясь сдвинуться с места - до темноты в глазах, до режущей боли в суставах.
        - Да что же ты?!
        Чудовищным усилием Хродгар сумел приподнять себя на пядь - и, не удержавшись, полетел в пропасть. Эхо вопля металось по пещере, превращаясь в смех. Звоном живого золота он пересыпался из уха в ухо, давил неподъемным грузом, погребая под собой…
        Вульм закричал - и проснулся.
        Он лежал на склоне холма.
        Пальцы закостенели на рукояти меча. Тело продрогло от ночной сырости. Руки и ноги одеревенели. Но, главное, Вульм был жив. Как такое возможно, если тебя сожрала гигантская полипеда?! В следующий миг он вспомнил все. Встающую из его тела многоножку-исполина - втрое больше случайной убийцы. Хруст проламываемого хитина. Пиршество, вкус плоти… Вульм содрогнулся от омерзения. Он помнил себя-чудовище!
        Рядом валялась торба. Из нее выпал перстень с моргающим топазом.
        С трудом поднявшись на ноги, Вульм оглядел остатки вчерашнего пиршества. Его вывернуло наизнанку. Шатаясь, как пьяный, он побрел в сторону пограничной деревни. Сейчас Вульм не слышал проклятого смеха - и радовался этому, как еще не радовался ничему в своей жизни.
        II
        - Этот курган?
        - Да, господин.
        - Большой мертвяк?
        - С медведя.
        - Всего лишь? Что ж вы его сами-то, а?
        - Ага, сами… легко говорить…
        - На медведей не хаживали?
        - Хаживали, господин. Он тяжелый - страсть! Землю прогибает.
        - Так уж землю?
        - Эрик на него с рогатиной, сзади. Ну, всадил в горб. Рогатина - хрясь! Он, гадюка, отмахнулся…
        - И что?
        - Хоронили Эрика без головы. Какая уж там голова…
        Когда наемник разразился хриплым, похожим на уханье филина, хохотом, староста подумал, что зря связался с этим безумцем. Говорят, безумцы в бою страшнее. Так то ж в бою! А перед боем с ним еще людям разговаривать надо. И после боя, значит, благодарить… Редкий снег падал на голову старосты, мешаясь с сединой. От пролива тянуло сыростью. Дыхание воды, еще не схваченной коркой льда, забиралось под кожух, грызло кости. На тот свет пора, вздохнул староста. На покой.
        Эх, где ж ты, брат-покой…
        Мертвяк, один из дружины Ингвара Плешивого - погибший в море воин, которого норхольмцы, тремя ладьями переправляясь через Скальдберг, на скорую руку похоронили в чужом кургане - досаждал сверх всякой меры. Являлся ночами, куролесил. Ломал заборы и двери, лез в дома. Урчал басом, чего-то требовал. Ярился, если боялись и прятались - желал объясниться, найти понимание. Жрал скотину: у старосты - корову Баську, женину любимицу, у Брегисов - две свиньи с поросенком. На Липовом хуторе заломал лошадь; Эрика прикончил. И Витасова младенчика - ударил по люльке, расшиб вдребезги. Деды пророчили: жди худшего. Звереет, скоро полюбит человечину.
        Эрику ногу объел…
        Мертвяк объел бедняге-Эрику ногу или собаки, но староста и сам видел: дело плохо. На совете бондов он не стал артачиться, когда собрание послало его в Павель - нанимать спасителя. Колдуна или сильного-могучего бойца - кто б ни был, лишь бы справился. Денег на плату спасителю собрали мало. Бонды жались, крякали, а намекнешь - делались косоглазыми. В Павеле на старосту, умоляющего о помощи, глядели с подлой ухмылкой. Слуги магов гнали дурака-просителя:
        - Занят великий! Алхимию практикует…
        - Дык я с поклоном…
        - Пшел вон, деревенщина!
        - Пропадаем же…
        - Вон! Демона спущу!
        До градоправителя староста не дошел. До князя - и не надеялся. По кабакам, где он молил каждого, кто при мече, в ответ кричали:
        - Ставь выпивку! Насухую не договоримся!
        Поначалу он ставил, дальше перестал. А в последний день сел в «Лиловом Жеребце» у окна, спросил кружку воды, остудить сердце - и заплакал. Тут и подошел сумасшедший наемник. Сел напротив, уперся локтями в столешницу. Уставился тусклыми, оловянными глазами - будто душу вынуть хотел. Староста поначалу решил: сочувствует. Ну хоть один… И быстро уверился: ничего подобного. Просто смотрит. Еще и смеется вполголоса.
        Ох и смех был - тихий, а хуже вопля.
        - Тебе мертвяка убивать? - спросил наемник.
        - Ага…
        - Ну, пошли.
        - Деньги, - честно сказал староста. - Мало. Очень.
        - Деньги, - повторил наемник со странным выражением лица. Казалось, он пробовал слово на вкус, и по всему выходило: дерьмо. - В задницу деньги. Пошли, говорю.
        - Как тебя звать, господин?
        - Вульм, - и поправился: - Вульм Смехач.
        Сейчас, стоя у кургана, наемник ничем не походил на героя. Пьяный, как шутили на хуторах, до рогатых свиней, он больше напоминал бродягу.
        - Норхольмцы? - бормотал наемник. - Врешь, крупоед. Врешь! Норхольм своих в чужом кургане не хоронит…
        Староста кивнул:
        - Твоя правда, господин. Не хоронят. Ан тут взяли и похоронили. С ними скальд был, а может, чародей. Пел-пел, аж глотку сорвал. Чуть бурю не накликал. Конунг хотел покойника на плот, да по воде, с костерком… Нет, и все. Ну, послушались скальда…
        - И вас не пограбили?
        - Пальцем не тронули. Спешили, будто гнались за ними…
        - Иди прочь.
        - Что?
        - Убирайся! Без тебя справлюсь.
        Дважды уговаривать старосту не пришлось.
        Вульм не проводил его взглядом. Он еле сдерживался, чтобы не задушить поганца собственными руками. Еще с кабака подметил: староста смеется над ним. Втихомолку, прыская в кулак, чтобы не заметили. В последнее время все смеялись над Вульмом. Он слышал их смех - тихий, шелестящий; даже если они притворялись серьезными и встревоженными. Да что там слышал! - видел, ощущал вкус и запах, мог потрогать руками…
        Вино не спасало. Спасало, и то ненадолго, лишь одно.
        Ради спасения и пришел.
        Он ждал. Прошел час, или больше, и подножие кургана треснуло. В каменистой толще объявилась нора, словно лопнул нарыв, и вместо гноя наружу полился свет - неприятный, гнилой. От вони кого другого вывернуло бы наизнанку, но Вульм не пошевелился. Как смертник безгласно стоит на эшафоте, ожидая палача, так стоял он, склонив голову к плечу.
        Снег таял в его волосах.
        Минута, другая, и из норы полез мертвяк. Похожий на чудовищного, закованного в броню кабана, он пер на четвереньках, разбрасывая курящийся паром, рыхлый грунт. Навершие шлема казалось рылом зверя. Когда мертвяк выбрался наружу, он - по-прежнему на четвереньках - рысцой потрусил к Вульму, как если бы только и ждал гостя.
        Вульм не тронулся с места.
        Не добежав пяти шагов, мертвяк остановился и с трудом поднялся на ноги. Закованный в броню, безоружный, с руками, похожими на лапы медведя, с темным, исковерканным лицом, он мало напоминал человека. В глазках, сверкающих белым огнем, мерцало недоумение.
        - Ы-ы… - заворчал обитатель кургана.
        Вульм разглядывал мертвяка. Земля и впрямь прогибалась под нежитью. Чудилось, мертвый воин стоит на болоте, и кочка ходит ходуном, намекая: еще шаг, и в бочаг, на веки вечные. Возникло странное желание: подергать мертвяка за бороду. Расчесанную, заплетенную в дюжину косиц - грязные ленты, полоски кожи, бусы…
        - Ты знал Хродгара Олафсона? - спросил Вульф.
        Мертвяк рыкнул. Он смеется, понял Вульм. Смеется надо мной. Я слышу этот хохот - ядовитый, змеиный. Даже этот смеется…
        Набрав полный рот слюны, Вульм харкнул на мертвяка. Часть плевка угодила на бороду, испачкав ленты. Дико заревев, мертвяк ринулся в атаку. Вульм не обнажил меча, не стал уворачиваться, не побежал - дождался, пока жуткие лапы свернут ему шею, и мешком упал на землю. Мертвяк бесновался над трупом, лупил себя кулаками в грудь; выл, рухнув на четвереньки. Торжествовал он победу, или хотел, чтоб его поняли - как бы то ни было, понимания он не дождался, а триумф не состоялся. Когда мертвяк в очередной раз наклонился к убитому Вульму, разинув пасть с желтыми клыками, рука трупа вцепилась в глотку обитателю кургана.
        Захрипев, мертвяк попытался разорвать хватку врага. Проще ему было бы рвать шкуры на скотобойне. Покойник-Вульм оказался много сильнее себя-живого. Пока мертвяк барахтался, судорожно дергаясь, с телом Вульма происходили ужасающие метаформфозы. Он стал гораздо больше, размерами соперничая с буйволом; лицо потемнело, исказившись знакомой гримасой - мертвяк словно гляделся в зеркало. Во рту сверкнули желтые клыки, ладони превратились в лапы, тело покрыла броня, такая же, как на мертвяке - только прочнее, тяжелей…
        Пальцы разжались сами.
        Два мертвяка, большой и малый, качаясь, стояли друг напротив друга. Миг, и обитатель кургана, истошно взревев, кинулся было обратно в нору, но Вульм-мертвец в три прыжка настиг его. Клыки впились в толстый, прикрытый кольчужной сеткой затылок. Повалив мертвяка, как насильник валит встреченную в лесу девку, Вульм рвал его зубами и пальцами, ломал кости. Броня поддавалась под его напором, будто сделанная из листьев дерева, а не из металлических блях.
        Когда Вульм, или тот, кто еще недавно был Вульмом, поднялся на ноги, перед ним лежала груда дергающегося, воняющего падалью мяса. Даль огласил рев - безумный, победительный. Такой, что нора в кургане, боясь впустить нового хозяина, вздрогнула и срослась, как старая рана. На хуторах, заслышав этот рев, люди жались ближе к очагу.
        Утром младший сын старосты, из пустого удальства сбегав к кургану, доложил землякам, что видел наемника. Тот, не оглядываясь, уходил в сторону Павеля.
        Он больше не мог.
        Силы кончались. Разум балансировал на тонкой нити, грозя рухнуть в пропасть. Нет, это не разум. Это Хродгар. Висит над бездной, кричит: «Помоги!». Не знает, смешной великан, что никто не придет к нему на помощь.
        Гибни молча.
        Вульм брел от города к городу, от села к селу, теряя человеческий облик. Над ним смеялись. Он точно знал - смеются. Кольцо на каждом пальце. Серьга в каждом ухе. Монеты в каждом кошельке. И люди. Трижды он убивал насмешников, подстерегая их в укромном месте. Дважды насмешники убивали его - себе на беду. Не проходило и минуты, как труп Вульма превращался в двойника убийцы, только втрое сильнее, быстрее, яростнее.
        Насытив гнев, он становился самим собой.
        В торбе не переводилось золото. Малая толика, но ее хватало, чтобы не умереть с голоду. Смеющийся Дракон был не слишком щедр, но заботлив. От хохота, преследующего Вульма по пятам, спасало одно - найти чудовище, дать убить себя… Дальнейшая схватка, повторяясь раз за разом, не приедалась Смеющемуся Дракону. Где бы он ни находился, в пещере, за спиной или в туманящемся рассудке Вульма, мерзавец готов был вечно любоваться ужасной картиной. Чудовище, которым становился убитый в схватке Вульм, неизменно побеждало, и после этого до завтрашнего утра - а если повезет, то и день-два - искатель сокровищ не слышал проклятого смеха.
        От снов это не избавляло.
        Ночами с регулярностью пытки он посещал знакомую пещеру. «Да что же ты?!» - кричал Хродгар, цепляясь за край. Вульм хотел ответить, или кинуться на помощь, или сбежать, как преступник бежит из опостылевшей темницы… Ничего не получалось. Хродгар падал, и золото смыкалось над предателем - переваривая, переплавляя его душу и тело.
        Сперва он думал, что это кара. Потом решил, что Смеющийся Дракон равнодушен к человеческим поступкам. Для твари главное - зрелище. Потом понял, что смысл ночных видений вряд ли станет ему ясен. Так происходит, и можно лишь терпеть, стиснув зубы.
        Однажды терпение лопнуло, и Вульм перерезал себе горло. Пустое занятие - минутой позже он встал, втрое сильнее и быстрее себя-настоящего, только убивать было некого, а радоваться обретенной мощи - бессмысленно. Не успел он оглянуться, как вернулся к исходному состоянию.
        Его сторонились. Стоило Вульму зайти в кабак - и тот пустел, словно в него вошла Госпожа Чума. На улице люди переходили на другую сторону или укрывались во дворах. Никто не соглашался быть его спутником. Нанимать его перестали. Он искал чудовищ сам, сверхъестественным чутьем определяя, где можно найти гигантского змея, упыря или тигра-людоеда. В Каверране он нырнул со скал в объятия кракена - кошмара окрестных флотилий. Вскоре много больший кракен, одержав победу, выбросился на берег, где и стал Вульмом.
        Двое рыбаков, видевших это, сошли с ума от ужаса.
        С недавних пор Вульм стал предпочитать одиночество - или общество нищих. У всех остальных были деньги, украшения, яркие безделушки. Золото смеялось над ним, серебро потешалось, сердолик хихикал. Алмазы задыхались от хохота. Остатки здравого смысла подсказывали - однажды он не выдержит, убьет кого-нибудь на глазах у всех и попадет на плаху. А может, сам будет убит и воскреснет при свидетелях. Тайна раскроется. Жрецы Кхалоса и Нурая, маги Трипитаки и Арканума будут спорить за право изучить Вульма, как занятную диковину.
        Если, конечно, его просто не сожгут на площади.
        Летом, сидя в лесу и вдыхая аромат свежей зелени, он высыпал из торбы подарки веселой гадины. Бездумно перебирая монеты, взял перстень с топазом. Такой перстень был в каждой порции даров. Надев его на палец, Вульм вглядывался в брызжущий искрами «глаз», словно надеялся увидеть там ответ. Наконец, бледный и решительный, он собрал драгоценности обратно в торбу, встал и побрел на юго-восток - в дальний путь к нагорью Су-Хейль, туда, где за Пальцем Хатон-Идура скрывалась пещера Смеющегося Дракона.
        Перстня он не снял.
        Ноги скользили по раскисшей земле. Ветер, колючий и злой, порывами налетал из холмов, швырял в лицо пригоршни дождя. Кусты бересклета, взмахивая ветвями, рыдали, словно плакальщицы над разверстой могилой. Вульм шел, презирая опасность. Сейчас к нему могла подкрасться любая тварь, но человек не думал об этом.
        Ему было все равно.
        На долгом пути к пещере ему не встретилось ни одно чудовище. Твари избегали Вульма, хотя он не выбирал дороги, ночуя где придется: поляна в лесной глуши, постоялый двор, капище мертвого бога. Грабители избегали безумца, нутром чуя, что пожива дастся большой кровью.
        На безымянном пальце Вульма блестел перстень с крупным топазом. Камень с ехидцей подмигивал всякий раз, когда Вульм смотрел на него. В торбе завалялась горсть монет, человек! Трать! Меняй на вино и еду, проигрывай в кости…
        Он не притрагивался к проклятому золоту. Брался за любую работу: колол дрова, драил песком котлы в харчевнях, таскал мешки с зерном. Соглашался чистить выгребные ямы. Над ним смеялись, косясь на перстень, украшавший палец бродяги. Вульм терпел, получая за работу кров и еду. На вино не хватало, но вино не приносило желаемого забвения.
        По ночам он видел сон, а днем его преследовал смех.
        Оскалясь, как зверь, он шел дальше.
        И вот - тропа вильнула змеей, завершившись раздвоенным «жалом». Вульм принялся карабкаться по мокрым ступеням и вскоре нырнул в левую «глазницу». Он миновал череду залов и тоннелей; шел в кромешной тьме, без факела, пока не увидел призрачное свечение. Дверь в сокровищницу была открыта, и там играли масляные сполохи, приглашая войти.
        Опустившись на четвереньки, Вульм заполз внутрь.
        Завалы драгоценностей призывно блестели, переливались огнями самоцветов. Золота стало еще больше. Барханы текли, наполняя пещеру тончайшим, как писк комара, перезвоном. Через мгновение уши Вульма наполнил знакомый смех. Перстень не хотел сниматься. Вульм сорвал его, до крови ободрав кожу, едва не вывихнув палец. Размахнулся из последних сил:
        - Забирай! Подавись!
        Он швырял золото в золото, перстни в перстни, цепи в цепи. Жалкие подачки из торбы - в груды сокровищ, сияющие и бесконечные. Когда торба опустела, Вульм стал хватать что попало, из-под ног, отовсюду - и бросать наугад, с бессильной яростью, как пращник мечет жалкие камни в боевого, укрытого броней слона.
        - Не надо! Не хочу!
        Он не надеялся на возмущение хозяина пещеры и был до икоты, до остановки сердца счастлив, когда золотые горы зашевелились. Смеющийся Дракон окружил нахала со всех сторон, взял в кольцо, оскалил клыки.
        - Будь ты проклят!
        Никто сейчас не смеялся в пещере, кроме Вульма. Он хохотал, чувствуя, как его хоронят под ливнем драгоценностей, ликовал, заваленный трепещущим металлом, выкрикивал оскорбления, чувствуя, как прерывается дыхание, а кости вот-вот раздробятся под невыносимой тяжестью. Но мечте Вульма не суждено было сбыться. В последний момент золото осыпалось с жертвы, растаяло ледышкой в кипятке; содрогаясь, отползло в глубины пещеры.
        - Вульм! На помощь!
        Все повторялось! Во сне? В бреду? Наяву? Он стоял на прежнем месте, плита уже провернулась под ногами Хродгара, и великан повис на краю бездонного колодца.
        - Скорее! Да что же ты?!
        В глотке клокотала бессильная ярость. Опять - в который раз! - Вульм заставлял тело подчиниться своей воле, желая прийти на помощь северянину, и опять не мог совладать с упрямой плотью. Напротив, в стене, чернело отверстие. Полшага отделяло Вульма от плиты-педали, приводящей ловушку в действие. Если он не в силах спасти Хродгара…
        От дикого напряжения потемнело в глазах. Казалось, жилы сейчас лопнут, как перетянутые струны, мышцы разорвутся гнилыми канатами, а кости раскрошатся в труху. Кипящий мозг выплеснется из расколовшегося черепа, пятная сокровища… Медленно, очень медленно левая нога Вульма преодолела эти полшага, длинные, как бессмысленная жизнь - и опустилась на плиту.
        Стрела ударила в сердце.
        Он воскрес - и ощутил, что может двигаться! Оковы исчезли. Не раздумывая ни секунды, Вульм бросился к багровому от натуги Хродгару. Ухватил великана подмышки, рванул на себя… Чудовищным усилием ему удалось приподнять Хродгара на жалкую пядь. Как же так?! Он ведь должен был стать втрое сильнее себя самого! Да, он изменился - Вульм чувствовал это - но сил не прибавилось.
        - Я сейчас!
        Он выхватил из торбы моток прочной веревки.
        - Меня что-то схватило! - прохрипел Хродгар. - Уходи…
        - Не дождешься! Мы уйдем вместе.
        Обмотав веревкой могучий торс Хродгара, он привязал другой конец к каменному выступу, напоминавшему торчащий из стены рог. Ноги скользили на золотых монетах, рассыпанных по полу.
        - Беги, Вульм! Оно тащит меня вниз…
        - Держись, друг. Руками, зубами - чем угодно! Я сейчас…
        Он заглянул в темный колодец. Ноги великана до бедер оплели гибкие, шевелящиеся плети. Щупальца? Хищные лианы? Какая разница! Жестокая улыбка осветила лицо Вульма - и, даже не подумав выдернуть меч из ножен, он с рычанием прыгнул в бездну.
        - Вульм!..
        Хватка ослабла. Там, в смрадной глубине, что-то происходило. Шипение, влажный хруст, безумная, убийственная кутерьма… Еще миг, и Хродгар понял, что свободен. Кем бы ни был обитатель бездн, у него нашлись заботы поважнее северянина. Ухватившись за веревку, Хродгар в три рывка выбрался из колодца и откатился подальше. Сев, великан нахлобучил на лысину свалившийся шлем, вытер ладонью мокрое лицо - и, устыдившись, кинулся обратно к провалу. Освободившись от веревки, он проверил, надежно ли та закреплена, сбросил конец вниз, сколько хватило длины, присел на корточки у края и стал ждать. «Ты живуч, я знаю, - бормотал великан, перебирая косицы бороды с вплетенными в них амулетами. - Хватайся за веревку, я тебя мигом вытащу. И не вздумай сдохнуть, оставив меня одного! Ну же, Вульм, давай…»
        В пропасти еще дрались. Это вселяло в Хродгара надежду, что товарищ жив. Потом все стихло. И наконец, спустя дюжину бесконечно долгих ударов сердца, за веревку дернули.
        Великан осклабился и принялся за дело.
        - …Ничего не бери!
        - Ты сдурел?! Здесь на всю жизнь хватит…
        - Хочешь остаться тут навсегда?
        - Заклятие? - догадался северянин.
        - Заклятие, - угрюмо кивнул Вульм.
        Свет в пещере мерк на глазах. Отыскав в углу факел, Вульм со второй попытки зажег его, и друзья поспешили прочь. Они не оглядывались и потому не видели, как беззвучно закрылась за их спинами дверь из йоханамейтского мрамора.
        Когда они выбрались наружу, Вульм приметил молодую осину.
        - А ну-ка, сруби мне это деревце, - обратился он к Хродгару.
        - Зачем? - изумился великан.
        - Ночью нам понадобится хорошее копье, - ухмыльнулся Вульм, придирчиво изучая самый большой из своих кинжалов. Широкое, заточенное под бритву лезвие было длиной в локоть.
        Кивнув, Хродгар отправился рубить осину.
        Чутью друга он доверял.
        3.
        Зябко передернув плечами, Эльза плотнее закуталась в шубу, хотя в пещере было не слишком холодно. Натан выдохнул с таким шумом, словно в течение всего рассказа сидел, не дыша. Вульм подбросил в угасающий костер пару деревяшек, проследил, как они занялись, и подвел итог:
        - Нам с Хродгаром все-таки повезло. Спустя месяц мы нашли клад. Никаких ловушек или там колдовства. Говорю ж: удача. Хродгар вернулся в Норхольм; говорят, дом построил, женился. Детей завел… Меня с собой звал. А я, дурак, не послушал…
        - Не жалей, Волк. Нам всем повезло.
        У стены ворочался, вспухал, рос мохнатый холм. В верхней части холма кровавым сгустком блестел драгоценный камень. Эльза охнула, зажав рот ладошкой. У Натана отвалилась челюсть, а глаза - и слепой, и здоровый - казалось, готовы были выпрыгнуть на пол и ускакать прочь. В памяти обоих - и сивиллы, и изменника - всплыли «грезы янтаря». Холмы-циклопы, из которых прорастали руки, клешни, щупальца… Неужели грезы обернулись реальностью: здесь и сейчас?!
        Один Вульм был спокоен.
        Скособочившись, холм вырастил из шерстяных складок руку. Ухватился за стену, боясь завалиться обратно. С холма сползла одна шкура, за ней другая. Взорам беглецов предстал Циклоп. Сына Черной Вдовы качало, как в доску пьяного моряка. Он едва держался на дрожащих, подгибающихся ногах. Тем не менее, Циклоп встал и даже ухитрился выпрямиться.
        - В чем наше везение?
        В тоне Вульма, песком на зубах, скрипела вселенская скука. Сегентаррец не сомневался: его личный запас удачи исчерпан давным-давно.
        - Мы все - изменники.
        - Это я изменник! - возмутился Натан.
        - И ты тоже, - успокоил парня Циклоп.
        Он постоял, шатаясь; отлепился от стены и сделал робкий шаг. На втором Циклоп едва не упал, нелепо взмахнув руками, и тут беглецы очнулись.
        - Господин Циклоп, я помогу!
        - Куда вы?! Вам надо лежать!
        Сивилла с Натаном кинулись к сыну Черной Вдовы. Вульм остался на месте, справедливо решив, что помощников и без него хватает. Натан успел первым, подставил могучее плечо, но Эльза заступила обоим дорогу.
        - Немедленно ложитесь! Вам нужен покой.
        Циклоп с досадой поморщился:
        - Я замерз. Хочу к костру.
        Его трясло. Во взгляде сивиллы пылали молнии, но спорить Эльза не решилась. Фыркнув, она отправилась за одеялами. Вульм подкинул в костер еще поленьев и стал ждать продолжения.
        - Изменники, - повторил Циклоп, устраиваясь у огня. - Мы. Все.
        - Вы, небось, голодный? - спохватился Натан.
        Схватив пустой котелок, он рванул к ручью.
        - Время перемен. Если угодно, время изменений. Разве вы не чувствуете? Меняется мир. Меняются люди. Мы - одни из первых. Вот я и говорю: нам повезло.
        Циклоп закашлялся, содрогаясь всем телом. Кашель походил на треск рвущегося полотна. Эхом он отразился от стен пещеры, пошел гулять меж сталактитами. Казалось, мироздание вот-вот пойдет трещинами и разлетится на куски, явив уцелевшим новые небеса и новую землю.
        - Выпейте.
        В губы Циклопа ткнулась плошка с водой. Сын Черной Вдовы пил жадно, проливая воду на грудь. На шее, в такт глоткам, судорожно дергался острый кадык.
        - Лучше молчите. Берегите силы…
        Циклоп помотал косматой головой:
        - Ты, Вульм. Я помню, каким ты был в Шаннуране. Смеющийся Дракон был добр к тебе. Он дал тебе шанс. Ты теперь не такой, как раньше.
        Грязно выругавшись, Вульм отвернулся. Циклоп был прав, но правота эта была Вульму горше желчи. Давний авантюрист, живучий и беспринципный, и так слишком часто намекал нынешнему старику, в какую задницу привели его две подлые стервы: милосердие и человечность.
        - Ты, Эльза. Ты выжила, но потеряла все, включая разум. Янтарь был добр к тебе, вернув способность рассуждать. Стала ли ты прежней? Нет, ты изменилась.
        - Я изменилась, - прошелестел в ответ голос Эльзы. - Но разве дело в одном янтаре? Тогда, у башни… Вы тоже повинны в моих изменениях. Я не знаю, что вы делали, но вы виноваты.
        - Натана изменил грот. Сила? Мышцы - пустяки. Где насмерть перепуганный щенок, которого я подобрал в переулке?
        Засыпая крупу в котелок, Натан пожал плечами: не знаю, мол.
        - Симона изменил Шебуб. Камень, оставшийся в Симоновой руке. Магов меняет то, с чем они не могут справиться. Меня изменили Вдова и Око Митры, - с осторожностью лекаря, изучающего открытую рану, Циклоп коснулся лба двумя пальцами. - Инес…
        Он умолк, борясь с приступом кашля. Все ждали продолжения. Натан застыл истуканом в опасной близости от костра; искры уже прожгли штанину парня, еще немного - и придется тушить. Но изменник ничего не замечал.
        - Инес досталось больше всех. Око Митры изуродовало, а затем убило ее тело. Оно же сохранило душу Инес. Красотка, ты жива! Это ли не чудо?
        Циклоп обернулся к Эльзе, которая все время порывалась что-то сказать:
        - Что?
        - Она… Инес… - слова давались Эльзе с трудом. Язык и губы сделались чужими. - Она говорила со мной. Вашими… вашими устами, пока вы лежали в беспамятстве. Просила передать…
        Сивилла глянула на Вульма с Натаном, сомневаясь, можно ли говорить при них.
        - Я знаю, что она просила передать.
        - Знаете?
        - Ушедшие, Око Митры, Симон. Я прав?
        - Откуда?! - задохнулась Эльза.
        - Я спал, и видел сон, - нараспев, нещадно фальшивя, протянул Циклоп. Лицо его озарилось огнем, и костер был тут ни при чем. - Сон о беседе двух женщин. Мертвая, но живая, одна говорила другой: я стала сильнее, как маг, для Ока Митры я - увечный, слабый Ушедший…
        Он уставился на булькающий котелок, словно увидел там резвящихся саламандр. Остальные тоже повернули головы, но ничего не заметили, кроме пузырящейся каши с редкими вкраплениями моркови и темных волокон солонины. Натан ревниво засопел: пусть кто-нибудь только попробует сказать про кулеш - помои с глиной!
        - Тело, - произнес Циклоп голосом, звенящим от напряжения. Он по-женски обхватил себя руками, сделавшись хрупким, узкоплечим, и повторил с нажимом: - Ей нужно тело. Я бы отдал свое, но она не возьмет. А если возьмет, потом вся изведется. Будет мучиться… Сто лет. Больше. До конца жизни. Я ее знаю. А я бы отдал…
        Речь сына Черной Вдовы походила на бред умалишенного. Но в сказанном горела такая уверенность, такая страсть на грани отчаяния, что даже Вульм не заподозрил в Циклопе безумца.
        - Ей нужно тело. Ей надо воплотиться. Она сказала: Симон. Надеюсь, он в силах помочь, - Циклоп говорил сам с собой, забыв о спутниках. - Великие маги умеют заточать души в зеркала из нефрита. Значит, умеют и возвращать. Если найти подходящее тело, Симон сможет… Тело! Главное, найти тело…
        Он моргнул - раз, другой, словно просыпаясь. Взгляд его превратился в лед: взломанный лед вокруг стылой, черной полыньи. Вульм вскочил, отступая; ладонь искателя сокровищ легла на рукоять меча. Натан засопел, набычился; шагнул вперед, заслонив дрожащую Эльзу. Око Митры во лбу Циклопа потемнело, зашлось горячечным пульсом. Вздрогнул базальт под ногами, от костра по полу кинулись врассыпную яшмовые волны…
        - Не бойтесь, - сказал Циклоп.
        Рука Вульма осталась на мече. Натан не двинулся с места.
        - Не бойтесь. Чудовища были добры ко мне. Я тоже буду добр к вам.
        Глава девятая
        Живые и мертвые
        1.
        - Что вы себе позволяете?!
        Великан-гвардеец был вне себя от гнева. Ворвавшись в кабинет Дорна, он так хлопнул дверью, что вдоль косяка пошла длинная трещина, а со стены посыпалась штукатурка. Схватившись за меч, гвардеец до середины выдернул клинок из ножен - и с лязгом вогнал меч обратно. Чувствовалось, что с большим удовольствием он всадил бы меч в сердце человеку, сидящему за столом.
        - Меня! Нет, меня, барона ди Пертуа… - от возмущения барон задохнулся. Имя ди Пертуа скомкалось, прозвучало неприличным звуком. Казалось, гвардеец ртом пустил ветры. - Меня, чьи благородные предки бились на Тисовом поле и под Фрельвилем! Потомка Шарля Сорвиголовы! И что? Я вас спрашиваю: что?!
        - Что? - повторил советник Дорн.
        - Меня арестовывают!
        - Правда?
        - Конвоируют по дворцу, словно мятежника!
        - Вы подумайте…
        - Влекут на допрос! Тысяча проклятий!
        Кулак барона врезался в блеклый гобелен, прямо в лицо пастушку, скликающему овечек. Под гобеленом екнуло, зашуршало. Лицо пастушка превратилось во вмятину неприятного вида, делая юного красавца уродом. От такого овечкам по-хорошему следовало бы бежать на край света.
        - Снимите маску, - попросил советник Дорн.
        - Издеваетесь?
        - Снимите маску. Здесь жарко, вы и так вспотели…
        Сорвав черную маску, барон с воплем зашвырнул ее в угол. Пожалуй, ему хотелось бросить маску под ноги - и долго, с ожесточением топтать злополучный кусок кожи. Но это граничило с бунтом, а знакомиться с топором палача барон при всей его вспыльчивости не желал. Примятые маской усы распрямились, кончики торчали иглами. По щекам барона текли крупные капли пота. Ноздри широко раздувались, придавая внешности ди Пертуа что-то кабанье.
        - Вина хотите?
        - Хочу!
        - Темприльо. Дивная лоза.
        - Хочу!
        - Мне поставляют это вино из Равии. Шесть бочек в год.
        - Хочу, Бел вас разрази!!!
        - О, простите! Я увлекся…
        Советник налил вина в два серебряных кубка. Барон осушил свой единым глотком. Крякнул, рыгнул, рукавом камзола утер рот. Вино придало великану сил:
        - Что вы себе позволяете!
        - О чем вы, барон?
        - О допросе!
        - Вы преувеличиваете. Какой допрос? Дружеская беседа…
        - Под конвоем?!
        - Конвой? Что вы! Сопровождение, достойное вашего титула. Все должны видеть, как я уважаю род Пертуа. Я был дружен с вашим батюшкой. Он говорил вам, что в юности я спас его от темницы? Его величество Фернандес был в ярости. Еще бы! - ту молочницу государь присмотрел для себя. Мне стоило больших трудов умерить гнев короля. Вы очень похожи на отца. Буря и натиск…
        Барон задумался. Он умел выпить залпом ковш вина и рассечь мечом всадника от плеча до седла. На этом таланты барона заканчивались. Разговор о темнице раздражал его. Дружеская беседа, подумал барон. Сопровождение, достойное моего титула. Звучит недурно. Эта крыса знает толк в истинных дворянах. Наверное, он ищет моего расположения. Опять же, батюшка… Старик был скор на расправу и крепкое словцо. Если батюшка привечал эту крысу, значит, видел в том пользу.
        - Еще вина?
        - Да!
        - Присаживайтесь, барон.
        Барон рухнул в кресло, едва не разломав мебель в щепки. Принял из рук Дорна вновь наполненный кубок, отпил половину. Советник не спешил вернуться обратно за стол. Стоял напротив, ласково улыбаясь. Это правильно, оценил барон. Как слуга. Уважает. Нет, не крыса. Трусливый крючкотвор, чьи предки получили дворянскую грамоту за наушничество и ловкость в обращении с гусиным пером. Подняв голову, барон наткнулся на острый, внимательный взгляд Дорна. Глаза противоречили лицу, улыбке, добродушию. Все-таки крыса. И крыса, загнанная в угол. Природный боец, ди Пертуа знал цену таким тварям. Знание превратило вино в уксус. Барон отхлебнул еще глоток и закашлялся.
        - Что вам от меня надо? - буркнул он.
        - Мне? - Дорн отошел к окну. Сутулый, вялый, он шаркал туфлями по полу, словно дряхлый старец. - Ничего. Я всего лишь выполняю приказ его величества. В ином случае разве бы я рискнул пригласить вас сюда? Скажите, барон… Вы сопровождали покойного короля Ринальдо в башню покойной Инес ди Сальваре?
        Барон расхохотался.
        - Что здесь смешного?
        - Я прямо демон смерти! Сопровождал покойного к покойнице…
        - У вас тонкое чутье на шутки. Должно быть, вы - превосходный собеседник. Так да или нет?
        - Разумеется, да. К чему мне врать?
        - Вы были один?
        - Нет. Нас было…
        Барон сосредоточился, шевеля губами. Он долго загибал пальцы, морщил лоб - и наконец подвел итог:
        - Нас был целый отряд.
        Дорн глядел в окно. Он знал, что ди Пертуа был не один. Перед бароном он расспросил еще троих гвардейцев, сопровождавших Ринальдо. Все повторялось: скандал, угрозы, ответы. Советник вспомнил, как юный король вцепился ему в отвороты кафтана. Альберту не хватало роста, мальчишке пришлось забавно вскинуть руки и повиснуть на Дорне всей тяжестью, вынуждая советника наклониться. Они как раз вышли из усыпальницы: Альберт, Дорн, Вазак. За их спинами охранники выносили в коридор труп Гуннара ди Шохта. От тела скверно пахло, словно мертвец неделю провалялся на солнцепеке. Дорн еле передвигался: при виде ужасной гибели ди Шохта он упал в обморок, и сейчас ноги не держали советника. Когда идущий впереди мальчик-король внезапно обернулся и схватил Дорна за кафтан, советник чуть не бухнулся на колени. «Та девка! - прошипел Альберт, брызжа слюной. Ярость превращала лицо ребенка в гримасу чудовища. - Заколдованная девка, которая загрызла нашего несчастного отца! Ты найдешь ее, Дорн! Слышишь? Ты найдешь ее для пыток и казни. И поторопись! Наше терпение на исходе…»
        Мне нужен рассказ этого дурака, думал советник, стараясь не оглядываться на барона. Гвардейцы сходятся в показаниях, что ди Пертуа находился рядом с Ринальдо, когда тот в кабинете хозяйки башни беседовал с девкой. Позже девку привезли во дворец. Во время разговора барон якобы стоял у окна, как сейчас - Дорн. У дверей ждали еще двое из сопровождения; советник послал за ними - и выяснил, что оба свидетеля, получив увольнение, с утра ушли в город. Дорн велел искать их по кабакам, но не надеялся на быстрый успех. Опять же, свидетели наверняка окажутся пьяными до поросячьего визга. Гвардейцы вечно жаждут, как изнуренная жарой земля. Поторопись, вспомнил Дорн. Мальчишка сказал мне: «Поторопись!» Время идет, затягивая петлю на моей шее.
        - Маги находились в башне, когда вы прискакали?
        - Покойница? Нет, она уже умерла…
        - Симон Остихарос. И Циклоп, слуга покойной.
        - А-а… Нет. Там вертелся другой слуга, хромой. Судя по выправке, бывший солдат. Он сказал, что маги убрались на рассвете. Он не знал, куда.
        И не надо, отметил Дорн. Первое, что сделал советник, оказавшись в кабинете - послал в башню изменника-Амброза за управляющим. Гонцы с проворством, выказывающим большой опыт, приволокли во дворец пузанчика в ливрее. Пузанчик кланялся и молил о пощаде. От управляющего, согласного ради помилования донести на родную мать, Дорн узнал: пока Ринальдо навещал башню Инес ди Сальваре, господа маги гостили у Амброза. Пузанчик лепетал о Дне Поминовения, но советник понимал: врет. Или не в курсе правды. О каких поминках может идти речь через столько дней после смерти хозяйки башни? И почему в башне Амброза, а не в башне самой ди Сальваре?! Ясное дело, маги о чем-то сговаривались. Доказать участие Симона Остихароса и Циклопа в покушении на Ринальдо будет сложно. Опять же, Симон - подданный султана Махмуда, а это грозит межгосударственными осложнениями…
        Но взять их визит к Амброзу на заметку - стоит.
        Он задавал барону вопросы, на которые знал ответ, не из желания проверить уже полученные сведения. Дорн тратил драгоценное время, скрипя зубами и проклиная тупость ди Пертуа, понимая: в разговоре с могучим тупицей надо подниматься медленно, ступенька за ступенькой. Если прыгнуть через целый пролет - барон собьется с мысли, разозлится, и придется начинать все с начала.
        - Кто еще был в башне, помимо хромого слуги?
        - Метельщик. Здоровый такой…
        - Еще!
        - Ну, сивилла.
        - Кто?!
        Дорн вздрогнул. Так рыбак чует знатную поклевку.
        - Сивилла, говорю. Мы увезли ее во дворец.
        - Откуда вам известно, что это была сивилла?
        - Она сама сказала.
        - Вы уверены?
        - Я что, глухой? Его величество ей: ты, мол, дрянь. Как, мол, смеешь? А она: я не дрянь. Я - сивилла Янтарной обители. Эльза Тримех… Триних? Выветрилось из головы… Мы дуру на коня, и во дворец. Еще вино есть? Люблю равийские вина, они слаще…
        - Наливайте, сколько хотите. Если вы сказали правду, я пришлю вам бочку.
        - Вы обвиняете меня во лжи?!
        - Ни в коем случае. Значит, сивилла? Она говорила что-то еще?
        - Последняя. Я, мол, последняя.
        Снаружи послышался шум. Дверь распахнулась, ударившись краем о многострадальный косяк. Трещина пошла дальше, грозя окончательно разрушить кленовую, украшенную позолотой доску. В кабинет вихрем ворвались двое гвардейцев, статуями застыв по обе стороны от входа. Позднее солнце, разбившись об оконный переплет, забрызгало их кирасы свежей кровью. Казалось, гвардейцы только что из боя. Следом за ними вошел - вбежал! - юный король, пылая от возбуждения. Альберта сопровождал молодой граф ди Гендау; как уже доложили советнику, преемник Гуннара ди Шохта на посту капитана гвардии. Одежда короля была в беспорядке. Мальчик даже не посмотрел на барона, который вскочил на ноги, с грохотом опрокинув кресло. Левая щека Альберта дергалась, как в припадке.
        - Вот! - король указал на смущенного Клемента. - Все приходится делать самому! Пока наши бестолковые советники пьют вино…
        - Ваше величество, - поклонился Дорн.
        - …мы уже выяснили главное. Вот! - мальчик еще раз ткнул рукой в сторону графа. - Он сопровождал эту девку к себе в замок! По приказу нашего отца… Ему было велено жениться на ней! Следить за ней! И не выпускать из замка без высочайшего распоряжения…
        Дорн склонился еще ниже:
        - Надеюсь, сир, граф назвал вам ее имя. Я имею в виду имя, которое эта девка намеревалась сменить на титул графини ди Гендау. Если так, я без промедления пошлю глашатаев объявить…
        - Нет! - король сорвался на крик. - Он не назвал! Он не знает!
        - Тогда я назову вам ее имя. Прямо сейчас.
        - Молчите! - Альберту стоило колоссального труда взять себя в руки, но он это сделал. - Вон! Все пошли вон! Клемент, останьтесь. И вы, советник, разумеется…
        Миг, и кабинет опустел. Гвардейцы встали в караул за плотно закрытой дверью. Барон ди Пертау, забыв про гордость и родовую честь, испарился со скоростью, удивительной для его телосложения. Граф поднял кресло, предложил его величеству сесть - и, получив отказ, замер у стены, спиной к злополучному гобелену. Изуродованный бароном пастушок с подозрением косился на графа; овечки безмятежно щипали травку, нагуливая жирок.
        Надо будет сменить гобелен, подумал советник. Если останусь жив, повешу что-нибудь батальное. Например, битву под Фрельвилем.
        - Ее имя, - прошипел король. - Ну же!
        - Эльза. Эльза Триних, или что-то в этом роде.
        - Кто она?
        - Сивилла. Сивилла Янтарной обители.
        - Все сивиллы мертвы!
        - Выходит, не все. Когда я докладывал вашему венценосному отцу о гибели сивилл от рук горожан, охваченных справедливым возмущением, мне показалось…
        - Что тебе показалось?
        - Что ваш отец, сир, чуточку огорчился. По моему скромному разумению, он хотел бы иметь возможность допросить одну из сивилл. Скажем, на предмет уничтожения Янтарного грота. Ваш отец и не предполагал, что последняя сивилла станет причиной его безвременной гибели. Желая отомстить за убийство сестер и разрушение обители, мятежница сошлась с магом Амброзом, замышлявшим против нового короля - и вступила с ним в сговор. Как видите, сир, я времени зря не терял.
        Забыв, где он и кто он, юный король схватил кубок, недопитый бароном. Вино проливалось мимо рта, текло по атласу и кружевам. Весь - порыв, язык пламени, в красном и золотом, Альберт был страшен.
        - Награду! - прохрипел мальчик. - Награду за ее голову!
        - Да, сир.
        - Пусть ее ищут все! Солдаты, стража, воры, наемные убийцы; прачки, кучера… Все! Если награды будет мало, обещай дворянство! За живую - дворянство! За мертвую - деньги… Ты понял нас?
        - Злоумышленницу будут искать все, - кивнул Дорн.
        - Если ее не найдут…
        Советник позволил себе улыбку:
        - Ее найдут, сир.
        2.
        Спустя два часа, когда юный король давно покинул кабинет Дорна, а солнце скатилось за синие пики гор, освятив вершины зыбкими нимбами, Дорн вновь подошел к окну. Взявшись обеими руками за край подоконника, советник глядел вниз, во двор. Зрение с годами ухудшилось, Дорн подслеповато моргал и щурился. Впрочем, главное он чуял нюхом. По булыжнику двора, звонко цокая копытами, от дворца к воротам ехала смерть. Из дюжины ртов смерти валил пар. Дюжина шапок смерти была лихо заломлена набекрень. Дюжину указов, свернутых в трубки и перехваченных витыми шнурами, смерть засунула за двенадцать поясов. Скоро, очень скоро указы развернутся во всей красе, а рты изрыгнут монаршее повеление. Из переулков на площади и перекрестки Тер-Тесета хлынет народ.
        Деньги, скажет смерть.
        Дворянство.
        Милость государя нашего Альберта.
        Все, что хотите, за сущую малость: голову богомерзкой сивиллы по имени Эльза. Если голова останется на плечах, сохранив для пыток способность кричать - тем лучше. Идите, ищите; хватайте. Мир велик, Тер-Тесет просторен, но кое-кому станет тесно в городе и мире. Солдаты и стража, велел король. Воры и наемные убийцы; прачки и кучера. Ищите! Дорн не сомневался, что завтра к утру во дворец доставят три десятка избитых, окровавленных, истошно орущих женщин. За каждую будут требовать награду. Может быть, среди схваченных отыщется настоящая Эльза. Может быть, нет. Пленниц отпустят; кое-кто умрет от побоев. К вечеру приведут еще, споря до хрипоты: эта! нет, эта! Какая разница? Рано или поздно…
        Смерть выехала за ворота. Кони фыркали, раздувая ноздри. Каурый жеребец заржал во всю мочь. А от дворца уже спешили подсмертыши: пешие, сытые, в крепких сапогах. Звенели о камень подковки на каблуках, рассыпая блеклые искры. Блестели ложным золотом кушаки с кистями. Горластые, способные перекричать шторм, глашатаи откашливались, сплевывали на снег. Их глотки тоже будут не лишними: вопить по окраинам, на постоялых дворах. Купцы, возницы, стряпухи, конокрады соберутся у костров, мечтая о награде. Оглянутся кругом: нет ли рядом сивиллы Эльзы? Будут зоркие глаза шарить в дороге по кустам, по белизне обочины, по наезженной ленте тракта. Жадность человеческая - вот залог поимки красного зверя, тер-тесетской волчицы. Беги, Эльза!
        От жадности не убежишь.
        - А я? - вслух сказал советник. - Мне-то куда?
        Он чуть не оговорился. Чуть не брякнул: мне-то куда бежать? Еще пару дней назад советник Дорн и в страшном сне не увидел бы, как произносит крамольные слова во дворце, где у каждой стены - десяток оттопыренных ушей и три слюнявых рта. Услышат, шепнут, перешепнут; где надо, заинтересуются. Себастьян Дорн бежать собрался? От кого? Зачем?! Небось, в Равию, к султану Махмуду: государственными секретами торговать! Такого интереса Дорн боялся до колик. Возьмет палач за яйца калеными клещами… Не боюсь, подумал Дорн. Отбоялся. Другого боюсь. Я - смертник, и палач - только вопрос времени. Я видел смерть Эльзы, выезжающую за ворота, и видел свою смерть в глазах мальчишки-короля. Еще там, в усыпальнице, когда очнулся, а щенок склонился надо мной, не зная, что старый лис Дорн уже пришел в чувство. Альберт не простит мне отцовского унижения. Некромант бил Ринальдо кнутом, обращался с венценосным покойником, как с падалью, с последней тварью. Свидетели непотребства, творимого над отцом, уже мертвы в глазах сына. Гуннар скончался в камере. Я и некромант пока нужны. Едва в нас отпадет надобность: колдун справится
с беглым Амброзом, а я отыщу зубастую сивиллу…
        - Зря Ринальдо посягнул на грот, - беззвучно шевелились губы советника. - Камешек родил лавину…
        Собственная жизнь - а если по правде, то и вся окружающая действительность - представлялась Дорну изменницей. Кто-то, не слишком добрый, сводил Дорнову жизнь в Янтарный грот, выслушал указания проклятого янтаря - и отсек ножом, что было велено. Жизнь отлежалась в лазарете, встала с постели и начала меняться. Дорн еще не знал, что из нее получится. Силач? Ловкач? Бестолочь с собачьим нюхом? В любом случае, советник намеревался продлить жизнь, насколько возможно. И если во взгляде Альберта он видит иное - что ж, тем хуже для короля.
        Взяв со стола колокольчик, Дорн позвонил.
        - Ваша милость?
        - Я освободился, - Дорн кивнул слуге. - Впускай.
        Лекарь, тощий и горбатый, долго топтался на пороге. Весь вид лекаря выражал недовольство. Его, знатока трав и виртуоза ланцета, допущенного к драгоценной плоти королей и королев, принцев и герцогов, заставили ждать в приемной, словно жалкого подмастерья! Поджав губы, отчего рот превратился в куриную гузку, лекарь ждал извинений.
        - Умоляю меня простить, - не разочаровал его Дорн. - Сами понимаете, приказ короля - прежде всего. Иначе я бы встретился с вами в первую очередь.
        - Да, я понимаю.
        - Садитесь, мэтр. Вина?
        - Если можно, подогретого.
        - С корицей? Гвоздикой? Розмарином?
        - И чуточку душистого перца. Равийского горошка…
        - Вы знаток, мэтр. Эй, кто там?
        Пока слуга бегал на кухню за глинтвейном, советник и лекарь беседовали о пустяках. Дорн жаловался на колотье в боку, донимавшее его по утрам; лекарь рекомендовал умеренность в еде и отвар лугового прострела. Оба прекрасно понимали никчемность этой беседы. За пустячными словами, как за ширмой, пряталась истина: лекарь, обремененный молодой, требовательной супругой, нуждался в золоте, советник же, обремененный заботами, нуждался в сведениях. Глоток горячего вина, удовлетворение, смягчившее черты лекарского лица - и Дорн перешел к сути дела.
        - Король прежде всего, - повторил он. - Вы знаете, мэтр, как я предан королевскому дому Тер-Тесета. Мой отец служил двум владыкам. Я служу уже третьему, проводив двоих в райские чертоги. Ночами мне не дает уснуть беспокойство. Его величество Альберт так юн, так уязвим… Кто, если не мы, мэтр?
        - О да, - согласился лекарь.
        - Солдаты? Гвардия?! Они спасут от врага, который ломится в ворота. Но кто убережет его величество от козней и предательств? От хворей и болезней?
        - Да! - воодушевился лекарь. - Тысячу раз да!
        Он терпеть не мог гвардейцев, подшучивавших над телесной немощью целителя. Болваны утверждали, что такой доходяга кого хочешь в могилу сведет. Не в силах урезонить благородных шутников, лекарь отыгрывался на них, когда гвардия попадала в его цепкие руки. Излечить? - разумеется. Но на средства, утоляющие боль, гвардейцы могли не рассчитывать.
        - Кажется, мэтр, вы осматривали его величество, тогда еще принца, когда мальчик упал с коня? Мне докладывали, что вы превзошли самого себя. И в мастерстве, и в честности. Это вы сказали покойному Ринальдо, что ногу ребенка спасти не удастся?
        - Вы правы.
        - И вы же осматривали будущего короля после его чудесного выздоровления?
        - Не стану спорить, господин Дорн. Признаться, я был крепко удивлен. Чудо, воистину чудо! Мое искусство способно на многое. Но чудеса - область магов и богов.
        - Позже, когда у его величества воспалилось горло, мы стали свидетелями еще одного чуда. Не так ли?
        - В целом, да. Хотя я, признаться, не видел здесь повода для чудес. При должном лечении его величество исцелился бы за неделю. Полоскать горло, чередуя сок клюквы с медом и настой чеснока…
        - Если у меня заболит горло, мэтр, я знаю, к кому обратиться. А теперь я задам вам вопрос. Золотой вопрос, чтоб не сказать, алмазный. Не было ли у чудес обратной стороны? Такой, чтобы мы с вами, верные слуги его величества, имели бы повод для беспокойства?
        - Золотой вопрос, - согласился лекарь.
        С минуту горбун молчал, изучая кубок. Советник приятно улыбался, не торопя собеседника. Дорн любил, когда продаются с оглядкой, прикинув риск и выгоду.
        - Знаете, что я сказал королю Ринальдо? - задумчиво начал лекарь. - Когда узнал, что нога принца исцелилась? Что все повреждения исчезли, как не бывало? Я сказал: «Если бы я не знал правды, сир, я бы решил, что его высочество и впрямь никогда не ездил на эту проклятую охоту…»
        - Что вы имеете в виду, мэтр?
        - Тело и разум принца стали такими, какими были до злополучной охоты. Позже это повторилось, излечив принца от воспаления горла. Один раз чудо - чудо. Два раза подряд - повод задуматься. Если чудо повторится в третий раз…
        - Давайте-ка сначала, мэтр.
        Они говорили долго. Слуге пришлось еще несколько раз бегать за глинтвейном. Впрочем, слуга не остался внакладе: уходя, лекарь дал ему монетку. Сегодня у мэтра был повод для щедрости.
        3.
        Талел Черный приносил жертву.
        От жаровни, установленной на низкой треноге, явственно несло падалью. Смрад горелой тухлятины ширился, расползался во все стороны, пропитывая лагерь насквозь. Маги морщились в отвращении, подносили к носу платки, смоченные благовониями, отворачивались - но не уходили. Черный трудился ради их общего дела. Синеватые язычки пламени лизали разлагающуюся плоть неведомой твари, капли прогорклого жира шипели и вспыхивали, усиливая зловоние, а жрец Сета мерно раскачивался, нависнув над жаровней, подобен гигантской кобре. Вместо змеиного шипения из уст некроманта вырывался вой, тягучий и заунывный - слова архаичного заклинания, чьи корни терялись во тьме веков:
        - …амортал уллаг’х су-у-улла! Дахума ад’хибере луум!
        Свиток папируса с ригийскими иероглифами, развернувшись сам собой, завис в воздухе перед лицом Талела. Некромант глядел сквозь него, прозревая нечто, запретное для остальных. Окажись здесь Симон Остихарос - сразу узнал бы обряд. Его творил Талел двадцать лет назад, когда Симон, пылая гневом, ворвался в башню Черного в поисках пропавшего ученика. Тогда Пламенный не дал толстяку довести ритуал призыва до конца; пожалуй, не дал бы и сейчас. Но Симон отсутствовал, а маги, окружившие Талела, были на стороне некроманта.
        - Алум реддереллу-у-ум! Гха’ладха санти…
        Во внешнем мире ярилась метель. Она превращала черноту ночи в вихрящуюся снежную мглу. Но здесь, на добрых сто шагов вокруг жаровни, царило затишье: духота и тревога. Стоячий, затхлый воздух над головами магов мерцал гнилостным свечением болота. Куполом оно накрывало собравшихся. Взгляни кто из поднебесья - узрел бы: торчит из тела земли заноза-башня, а рядом вспух волдырь, полный фосфоресцирующего гноя. Копошатся внутри волдыря бледные черви…
        Выдернуть бы занозу, выдавить волдырь - да прижечь.
        Жаль, некому.
        Талел сорвался на визг, заставив голос вибрировать на запредельно высокой ноте. У магов заложило уши. Эхо визга еще не затихло, когда некромант, сгорбившись над жаровней, плюнул в огонь. Вязкий, желтоватый комок вспыхнул ярко, словно земляной жир. Над жаровней вознеслась и медленно истаяла вязь знаков, от одного вида которых лбы чародеев покрылись ледяной испариной.
        - Ждем, - выдохнул Талел, с усилием распрямляясь. - Они уже в пути.
        Ждать пришлось больше получаса. Все это время маги простояли в молчании, не двигаясь с места. Бессильно обвисла ткань шатров, выцветших и поблекших. Саванами ниспадали к земле одежды. Потрескивала, угасая, жаровня, ползали по лицам зеленоватые сполохи, скрадывая и сглаживая черты, превращая лица в восковые маски. Наконец земля в десяти шагах от жаровни дрогнула. Ноздреватый, подтаявший снег вспучился сугробом; осыпался, обнажая влажную тьму. Земля треснула, распалась на жирные ломти, раскрылась цветком черной асфодели. Из мрачных недр пахнуло тленом и грибной прелью. Оттуда, приводя людей в содрогание, несся шелест и скрежет, наводивший на мысли о полчищах насекомых и реликтовых полипедах.
        Из провала начала выбираться оплывшая, вся в грязи, фигура. Слепые бельма гостя уставились на магов. Труп, призванный Талелом, прорастал вялым, лишенным соков побегом. Казалось, мертвец не прилагает к движению никаких усилий; его выталкивала вверх некая сила. Так поднимаются на поверхность грязевого болота пузыри газа, чтобы вспучиться и лопнуть, распространяя сернистую вонь. Однако лопаться гость не спешил. Выбравшись из провала, он упал на четвереньки, сотрясаясь всей своей студенистой плотью, и шумно потянул носом воздух. Так собака по приказу хозяина спешит взять след. В разломе позади мертвеца что-то шевельнулось, потекло влажной лентой кольчатых сегментов, топорща щетину, редкую и жесткую, в палец длиной - и скрылось под землей.
        Рядом вспух второй сугроб; третий, четвертый…
        Их было шестеро - мертвых учеников Талела Черного. Все - в серых балахонах до пят. Все - жирные и рыхлые, как жрец Сета. Обнюхав землю, мертвецы подползли к Талелу, приникли к ногам учителя, ткнулись лбами в истоптанный снег. Некромант провел ладонями по лицу, смежил веки, уподобясь мертвым в слепоте.
        - Циклоп! - шептали губы Талела. - Девка… слуги… Все, кто был в башне. Найдите их! Убейте их! Первый - Циклоп. Ищите!
        Не открывая глаз, он указал пальцем на башню.
        Мертвецы внимали. Талел Черный вызывал в сознании образы жертв - и исторгал их наружу, впечатывая в гнилые мозги поднятых. Круг учеников распался. С жутковатой прытью трупы двинулись к башне на четвереньках, оставляя за собой в снегу неопрятные борозды. Добравшись до цели, ученики беспокойно засновали у входа. Они карабкались по груде осыпающегося песка, в которую превратилось крыльцо, проникали в здание и выбирались обратно, вставали на ноги, припадая к стенам башни и облизывая шершавые блоки языками - такими же шершавыми, сухими, иссиня-черными. Нюхали землю и песок, камни и снег. Иногда мертвецы застывали, слепо таращась в лишь им ведомые бездны - и вновь возобновляли движение с тупым упорством механизмов, какие искусники-механикусы изготовляют для развлечения знати.
        Сегодня развлекалась не знать, но смерть.
        …решение далось магам нелегко. Да, все были согласны: случившееся надо сохранить в тайне. К делу нельзя привлекать чужих: следопытов, наемных убийц, братьев по Высокому Искусству. Всё придется делать самим. Уничтожить в зародыше невиданную заразу, грозившую захлестнуть привычный мир. Отомстить за позор, найти и прикончить тварь по имени Циклоп, а вместе с ним - оставшихся свидетелей. Впрочем, со свидетелями трудностей не предвиделось. Что могут слуги и глупая девка против убийственных чар? Магия возвращалась, и чародеи были уверены в своем мастерстве.
        Другое дело - Циклоп.
        Если он одержал верх один раз - сумеет и во второй. Пустить по следу демона? Хищную тварь? Демоны тупы и плохо управляемы. Отыщет ли исчадие Сатт-Шеола беглецов? А даже если и отыщет, сильный маг в состоянии справиться с демоном. В силе Циклопа никто не сомневался. Застать его врасплох и навалиться скопом? Убить раньше, чем он воспользуется Оком Митры? Кто знает, какими талантами обладает это отродье, если в нем действительно пробудился Ушедший… Не почует ли Циклоп их за лигу? Да и как искать мерзавца?
        Маги - не гончие псы.
        Выход предложил Талел. Нам нужно могучее существо, созданное магией, но само магией не обладающее, сказал некромант. Существо, на которое не подействует сила Циклопа, что обращает камень - в камень, а чары - в пыль и прах. Создание, которое не по зубам даже Ушедшему. От нас потребуется жертва, сказал Талел. Огромная жертва. Каждый доброй волей отдаст частицу себя. То, что дорого ему по-настоящему. То, без чего он будет ощущать себя ущербным. Лишь тогда мы победим. И жрец Сета объяснил магам, что он имеет в виду.
        Маги ужаснулись.
        Они долго спорили, искали другие способы, но так и не преуспели. Уже темнело, когда конклав принял решение. Сейчас Талел приносил свою жертву. Скоро настанет черед остальных.
        4.
        Голова Н’Ганги тревожно загудела, распухая и пульсируя. Чернокожему магу были неприятны копошащиеся вокруг башни мертвецы, похожие на жирных слепых термитов. Их вид пробуждал в памяти то, о чем чародей предпочел бы забыть. Увы, он помнил; и так хорошо, словно это произошло с ним вчера, а не полтора века назад.
        Не все служители веселого бога Шамбеже жертвуют телом ради обретения могущества. Но, отказавшись от плоти во имя духа, достигаешь вершин. Н’Ганга, любимый ученик М’Бхали Двуязычника, решился. Учитель был горд за юношу, хоть ничем не выдал своей гордости. Обряд длился сутки. Ритуальный танец до изнеможения. Песни для луны; песни для солнца. Тело, покрытое рунной татуировкой, налилось свинцом, потом сделалось чужим, деревянным, и наконец обрело небывалую легкость. Н’Ганга засмеялся, готовый взлететь, и по приказу учителя ожили лианы Ла-Ю, спеленав танцора по рукам и ногам. На шею скользнула змея - ожившая кожа мамбы, где на каждой чешуйке блестел знак отсечения. Петля затянулась, и Н’Ганга снова засмеялся: он больше не нуждался в воздухе! Все силы, жизненные и магические, сосредоточились в голове. Тело стало лишним, от него следовало избавиться. М’Бхали кивнул, ободряя ученика, и зашипел, часто-часто мелькая раздвоенным жалом. Миг, другой, и Н’Гангу шевелящимся ковром облепили черные пчелы. Н’Ганга надеялся, что тело вместе с жизненными силами утратило и способность испытывать боль. Как же он
ошибался! Когда пчелы улетели, покинув раздувшуюся, посиневшую плоть, им на смену пришли орды красных муравьев.
        Н’Ганга знал: муравьи не тронут его голову.
        Ему было, чем кричать.
        Чернокожий маг до сих пор иногда кричал во сне. Когда-то он принес в жертву веселому богу Шамбеже собственное тело - и обрел могущество. Сейчас наступила пора для другой жертвы. Во имя власти? Нет, во имя мира магов, стоящего на краю гибели.
        У Тобиаса Иноходца отчаянно зудела культяпка. Гнилым зубом, как на погоду, ныла давно утраченная голень. Казалось, деревяшка протеза превратилась в кость, и вокруг нее спешило нарасти мясо. Всякий раз, когда Тобиас бросал взгляд на трупы, суетящиеся вокруг башни, зуд усиливался, делаясь нестерпимым. Калека отворачивался, но вскоре не выдерживал и вновь косился на свору мертвецов.
        Он не любил вспоминать, как потерял ногу. Но сейчас память с упорством опытного дознавателя раз за разом возвращала его в хмурое, промозглое утро близ отрогов Саррантхи. Ученики Талела напоминали Иноходцу тех мерзких тварей, что выползли из тумана, охватывая мага двойным кольцом…
        Сейчас ему предстояло лишиться еще одной части себя.
        Добровольно.
        Злой Газаль страшным, свистящим шепотом ругался сквозь зубы. Он и так утратил слишком много. Коллекция перстней, которую он любовно собирал годы и десятилетия, бесполезным хламом позвякивала в сумке. Впервые за добрые полвека на пальцах Газаль-руза не было ни камней, ни металла. Без перстней маг ощущал себя голым. Голым и больным. В костях и мясе, венах и суставах притаился моровой червь, готовый проснуться в любой момент.
        Но и этого Судьбе показалось мало.
        Газаль оскалился по-волчьи. Мир рушится? Плевать на мир! Ради возможности увидеть, как свершится месть, он готов на любые жертвы.
        Рыжий Осмунд никогда не рассказывал, при каких обстоятельствах его борода сделалась седой, как иней. Молчал он и сейчас…
        …мертвецы покидали башню. Они ползли к Талелу - каждый по собственному следу, борозде, оставленной в снегу, не сворачивая в сторону ни на пядь. Некромант, который за все время обряда не сдвинулся с места, отступил в сторону. Впору было поверить: жрец Сета боится восставших учеников. Но маги не сомневались: Талел Черный знает, что делает. Заподозрить некроманта в страхе перед трупами, поднятыми его властью…
        Славная шутка!
        Там, где стоял жрец Сета, образовался темный глянцевый круг полутора локтей в поперечнике. Нет, это была не проталина. Напротив, снег превратился в лед, гладкий и блестящий. Подо льдом открывалась зловещая глубина, бездна, куда лучше не заглядывать.
        Вход?
        …выход?
        Из центра круга, едва заметно подрагивая, словно в нетерпении, на глазах прорастал иззубренный ус. Талеловы ученики подползли к кругу, сгрудились головами к центру, замерли, тесно вжимаясь плечами друг в друга. Запах тления усилился - и вдруг исчез. Из круга накатила волна запредельного, парализующего холода. По сравнению с ним зимняя стужа казалась летним зноем. Трупы сотрясла дикая судорога - одна на всех.
        Миг - и мертвецы ринулись вперед.
        Тела их плющились глинистым студнем, становясь единым целым. Одежда и плоть, кости и волосы - все превращалось в подгоревшую кашу. Из каши выстрелил в небо знакомый ус; раскрылся на конце смоляным бутоном, развернув языки лепестков. Под собственной тяжестью лепестки загнулись к низу, легли на бурлящую массу, расплылись по ней кляксами мрака - и принялись уминать, лепить, придавать хаосу новую форму.
        Талел плакал, не стыдясь. Слезы текли по обрюзгшим щекам некроманта, и он слизывал капли, попавшие в угол рта. Руки дрожали; чтобы это было не так заметно, Талел сцепил их за спиной. Талел Черный приносил свою жертву: мертвых учеников. Последний бастион, самое страшное оружие - и тайную гордость мага. Никогда, думал он. Никогда мои мальчики не вернутся ко мне. Прощайте; докажите, что я не зря учил вас при жизни и после нее…
        Метаморфозы тем временем продолжались. Из кома некротической плоти возникло подобие человеческой фигуры. Мрак, облепивший добычу, поредел, рассеялся, и дитя Талеловой магии предстало перед конклавом. Из круга на чародеев слепо пялилась тощенькая, горбатая старушонка. Лицо - в складках бесчисленных морщин, морщинок и морщиночек. Синева прожилок на крючковатом носу. По плечам рассыпались редкие, грязно-седые волосы. Дряблая кожа, вся в рыжеватых пятнах. Пустые, отвислые груди. В сухоньких лапках карга сжимала четки из человеческих зубов. Зубы были стертые и пожелтевшие, со щербинами и темными вкраплениями, с наростами зубного камня. Пальцы старухи ни на миг не оставались в покое. Они все время шевелились, жили своей, отдельной жизнью, издавая сухой шелестящий звук. Казалось, старухе не терпится начать перебирать четки, и она с трудом сдерживается.
        Мертвечиной от карги не пахло. Исходивший от нее едва ощутимый аромат напоминал горечь осенней листвы. Талел отер с лица слезы и, через силу улыбнувшись, погрозил старухе пальцем:
        - Это свои, Смертушка. Ты их не трогай.
        Старуха мелко-мелко закивала, соглашаясь.
        - Знаешь, за кем идти, Смертушка? Знаешь ведь?
        Старуха потянула носом воздух, хихикнула и с неожиданным проворством крутнулась на босых пятках, чуть пригнувшись. Раздув ноздри, она кивала без отдыха: знаю, мол.
        - Вот и славно. А мы тебя подкормим. Силенок подбавим…
        Старуха опять хихикнула - и замерла, в ожидании уставившись на магов. Тобиас Иноходец попятился под ее невидящим взглядом, споткнулся и чуть не упал.
        - Ваша очередь, братья. Ваша жертва.
        Маги переглянулись. Никто не хотел быть первым.
        - Боитесь, братья?
        - Белово охвостье…
        Злой Газаль шагнул вперед. Ощерившись, он развел руки в стороны, словно хотел взлететь - и, сведя их над головой, с ненавистью выплюнул шипящую формулу. Грудь Газаль-Руза разверзлась, наружу высунулись исполинские клешни. Тускло блеснул хитин, отразив разлитое в воздухе зеленоватое мерцание. Миг, другой, и гигантский скорпион, не менее десятка локтей в длину, выбрался из Газаля целиком. Грудь мага вновь была целой, от жуткой раны, что в мгновение ока убила бы любого, не осталось и следа. Сама по себе подобная тварь никак не могла уместиться внутри человека, но Стихийные Облики превышают размерами тела хозяев. Покинув убежище, скорпион поблек, больше походя на призрак, нежели на чудовище.
        Старуха плотоядно ухмыльнулась и поманила скорпиона скрюченным пальцем. Тварь, как ни странно, подчинилась и кинулась к ней. Карга вытянула губы трубочкой, раздался влажный, чмокающий звук - и скорпион на бегу стал таять, превращаясь в облако грязно-серого тумана, похожего на клочья старухиных волос. Когда он без остатка втянулся в ненасытный рот, тело карги сделалось стеклянным; внутри проступили одутловатые лица мертвецов-учеников, подернулись рябью - и исчезли.
        Газаль-руз пошатнулся, но устоял. Медленно, словно постарев на сотню лет, маг отступил назад. Злой Газаль принес свою жертву. Его Облик больше не вернется к нему.
        Тобиас Иноходец зарыдал, как ребенок, когда красавец-дракон, сияя алмазной чешуей, покинул его - и канул в утробе ненасытной старухи. Губы карги всосали гудящий рой пчел Н’Ганги. Лицо Осмунда Двойного затвердело, превращаясь в камень: за роем последовал извергнутый им ледяной гигант…
        - Жертвы приняты.
        Талел оглядел понурых собратьев, едва державшихся на ногах. Облик-жертва обеспечивал магам связь с творением Талела. Пока ужасная посланница не выполнит свое предназначение, каждый из чародеев будет ощущать часть себя - в старухе, и толику мертвечины - в себе. Магам было зябко. Их томил холод могилы, который останется с ними до конца дней. Впрочем, сам Талел чувствовал себя не лучше.
        - Иди, - велел он. - И поторопись!
        Визгливо хихикая, старуха устремилась прочь, к утонувшим во мраке предместьям Тер-Тесета. Едва она пересекла границу «волдыря», как болотное свечение угасло, и метель с лихим посвистом ворвалась на территорию лагеря.
        5.
        Снег предательски скрипел под сапогами.
        Себастьян Дорн шел один. Ему, природному трусу, до сих пор не верилось: по ночным улицам - один, мимо трущоб окраины - один, вдоль кладбищенской ограды, блестящей от инея - один, как перст. Сперва Дорн хотел взять охрану, но передумал. У охранников, сколько им ни заплати, есть языки. Если эти языки не развяжутся от вина или глупости, их развяжет палач на допросе. Нет, мы уж лучше рискнем встречей с грабителями. Меч в дубовых, окованных серебром ножнах больно хлопал по бедру. Завтра будет синяк, вздохнул Дорн. Если останусь жив… Впервые за много лет он был при оружии. Советник не обольщал себя лживой надеждой. Случись драка, меч не спасет. Вывернется из слабой руки, упадет в сугроб. Разве что какой-нибудь золотушный оборванец поостережется нападать на человека с мечом…
        Месяц качался на черных волнах. Длинная тень Дорна бежала впереди хозяина. Карабкалась на стены зданий, цеплялась за балконы. Меч тень превратила в хвост. Быстрей, шептал Дорну темный бес. Быстрей, пока решимость не увяла. Вон, впереди пряничный домик. Красный кирпич, вставки из белого тесовика; треугольник фронтона над окнами. Вот дверной молоток. Стучи; ну, стучи же!
        Звук ударов спугнул кота, дремлющего меж прутьями ограды. Советнику долго не открывали. Он ждал, переминаясь с ноги на ногу; начинал стучать снова. Наконец лязгнул засов. Створка отодвинулась, сверкнула провисшая цепь; в щель глянул налитый кровью глаз.
        - Какого ляда… - прохрипел Вазак.
        И умолк: узнал советника.
        - Холодно, - сказал Дорн. - Пусти погреться.
        Некромант размышлял. Тон, предложенный советником, намекал на важность беседы. Вазак не был ранее представлен Дорну; Дорн никогда не обращался к Вазаку по магической части. Если королевский советник является к королевскому магу - и вот так, запросто, как с давним приятелем…
        - Не боишься? - спросил Вазак.
        - Боюсь, - честно ответил советник. - Очень. Давай бояться вместе?
        - Мне-то чего бояться?
        - Ты меня впусти. Я и расскажу: чего…
        - Ну, входи…
        Дверь закрылась; брякнула цепь, и Вазак распахнул створки пошире. Дорн обождал, пока колдун подвинется, освобождая дорогу, и вошел в крошечный холл. Чистота, невероятная в доме некроманта, который Дорн представлял вонючей берлогой, поразила советника. Он ждал сушеных жаб и маринованной требухи, а тут и пылинка бы сесть постеснялась.
        - Мне бы разуться, - с робостью сказал Дорн.
        Вазак пожал плечами: дескать, я не против. Маг был в ночной сорочке - короткой, до колен - поверх которой он набросил застиранный халат. Голову Вазака украшал бязевый колпак с кисточкой.
        - Годы, - объяснил Дорн. - Сам не справлюсь.
        - Слуг не держу, - буркнул Вазак. - Садись…
        Дорн сел на дубовый табурет, вытянул ноги - и Вазак Изнанка, ученик Талела Черного, начал стаскивать с советника грязные, задубевшие на морозе сапоги. Толстяк пыхтел, встав на колени, по лицу его градом катился пот. Дорн смотрел на некроманта сверху вниз и думал, что беседа может получиться легче, чем он ожидал, или не получиться вовсе. Когда сапоги разместились в углу, на веревочном коврике, а Вазак дал гостю кожаные шлепанцы с носами-клювами, оба - и маг, и советник - утомились сверх всякой меры. Шубу Дорн сбросил на пол, даже не пытаясь повесить ее на крюк. И, шаркая, двинулся за хозяином в кабинет.
        - Вина? - спросил Вазак.
        Кивнув, Дорн с облегчением плюхнулся в кресло. Кабинет, по счастью, располагался на первом этаже. Похода в подземелья Дорн бы не пережил. Накатила слабость; страх, испытанный во время ночной прогулки, дал о себе знать. Не время, подумал советник. Слабые умирают первыми.
        Огни свечей двоились в глазах.
        - Кажется, еще осталось… Подогреть?
        - И пряностей. Хочу взбодриться, - Дорну вспомнился визит лекаря. - Корица, гвоздика, розмарин. И чуточку душистого перца.
        Вазак смотрел на него со странным выражением лица.
        - Корица есть, - некромант говорил с Дорном, как со слабоумным ребенком. - Две палочки. Остального нет. У королевского мага большое жалованье?
        Дорн кивнул.
        - Вот казна раскошелится, тогда и придешь за розмарином. А пока…
        Не договорив, маг вышел прочь. Дорн скучал, разглядывая стол на гнутых ножках, шкафчик у окна и кушетку в углу, застеленную клетчатым покрывалом. Больше в кабинете ничего не было. Чистота и бедность. Чувствовалось, что в услугах Вазака нуждаются редко, и платят скупой мерой.
        Дорн не знал, хорошо это или плохо для его замысла.
        Вернулся Вазак с котелком, кувшином вина, корицей и мешочком древесного угля. В шкафчике нашлась жаровня и пара оловянных кубков. Дорн втайне ждал чудес, но маг воспользовался огнивом и пригоршней щепок. И гость, и хозяин молчали: Вазак хлебосольничал, Дорн готовился к разговору. Когда угли раскалились, подернувшись сизым пеплом, а вино в котелке готово было вскипеть, Вазак бросил в напиток палочку корицы, голыми руками снял котелок с жаровни, опустил на подставку из можжевельника - и с вопросом уставился на советника.
        - Колдовство, - сказал Дорн. - Я опишу внешние признаки, а ты ответишь мне, есть ли такое колдовство. Предположим, человек тяжело ранен. Лекари говорят, что он останется калекой. И вдруг человек выздоравливает. Никаких последствий, отметин, шрамов. Кажется, что раны никогда не было. Сам человек не помнит о ней. Он забыл все; он полагает, что случай, приведший к ранению - выдумка окружающих. Спустя несколько дней человек простужается. У него болит горло, его донимает жар. И вдруг - выздоровление. Болезни как не бывало. Правда, и памяти - тоже. Человек вновь забывает все, что было после первого ранения. Есть ли такое колдовство?
        - Это не выздоровление, - после долгой паузы бросил Вазак. - Это возвращение. Судя по твоим словам, любая опасность, грозящая телу, возвращает человека назад, в тот миг, когда он был здоров. Возвращает телом, рассудком и душой. Возможно, это бессмертие. Хотя, если сжечь тело дотла…
        Брови Дорна взлетели на лоб:
        - Сжечь? К чему нам злоумышлять против своего короля?!
        Кусая губы, Вазак стал разливать вино по кубкам. Лоб толстяка превратился во вспаханное поле: складки, морщины. Вазак лихорадочно размышлял над услышанным. Он поверил советнику, поверил сразу и безоговорочно.
        - Охота, - продолжил Дорн. - Альберт сломал на охоте ногу. В покоях принца находились Ринальдо и Амброз вместе с той девкой…
        - С сивиллой Эльзой, - уточнил Вазак.
        - Ты слышал глашатаев?
        - Их слышал весь город.
        - Хорошо. Никто не знает, что сделал Амброз с принцем. Но Альберт выздоровел. Потом было воспаленное горло, и новое выздоровление. Говоришь, возвращение? Значит, он возвращается в день накануне охоты: телом, рассудком и душой. Но хватит о короле. Вернемся к нам с тобой…
        Сделав глоток, советник еле удержался, чтобы не скривиться. Дешевое, терпкое вино вязало рот. Корица не спасала. Вазак же пил с видимым удовольствием.
        - Ты хочешь жить, Вазак? - спросил Дорн.
        - Хочу.
        - Ты, мастер смерти, хочешь жить?!
        - И больше остальных.
        - Я тоже хочу. Но Альберт не позволит нам жить. Ты бил его отца кнутом. Я видел это. Когда ты говоришь о колдовстве, я соглашаюсь. Потому что ты - мастер. Согласись и ты со мной, мастером интриги, мастером двора. Ринальдо был опасней кобры. Мальчишка - весь в отца, если не хуже. Он не простит, и не станет долго ждать.
        - Я маг, - оскалился Вазак. - Не всякий палач…
        - Думаешь, король не найдет другого мага? Сильнее, опытнее тебя?! Нет, если ты уверен, что никто из ваших не подрядится вырвать твое сердце и доставить Альберту…
        Потное, лоснящееся лицо некроманта пошло пятнами. Меч, подумал советник, втайне улыбаясь. Я не попаду мечом в сердце. Но словами я бью без промаха.
        - Что ты предлагаешь? - севшим голосом спросил Вазак.
        - Допустим, его величество заболеет. Допустим, его величество снова вернется. Память его сделается чиста, как лист пергамента. Кто окажется рядом? Верные слуги: советник и маг. Клемент, новый капитан - болван, его я не боюсь. Да его и не было с нами в усыпальнице. Ах, как вовремя умер Гуннар! Мы расскажем принцу, что он - король. Мы расскажем ему всю правду: зубастая сивилла, предатель-Амброз, новый королевский маг… Всю правду, за мелким исключением. Мы не станем говорить про кнут. Про унижение Ринальдо. Если к тому времени сивилла будет у нас в руках, или мертва - тем лучше. Гнев мальчишки найдет выход. А наша верность получит достойную награду. У королевского мага и впрямь большое жалованье…
        - Это ненадолго, - после раздумья ответил Вазак. - Рано или поздно все повторится. Ты спрашивал, слышал ли я о таком колдовстве? Нет, не слышал. И сомневаюсь, что о нем слышал Амброз. Нельзя вечно скрывать от людей короля-мальчишку.
        - И не надо. Главное, что мы здесь будем ни при чем. Начнись мятеж, сядь на престол кто-то из родичей Альберта, сменив вечного ребенка - мы останемся верными слугами. Такие всегда в цене, уж не сомневайся. Если нам повезет, мы сумеем дотянуть мальчишку невредимым до того дня, когда он сделает себе наследника. Ты отыщешь нужную болезнь для короля?
        Вазак поднял кубок, словно возглашая здравицу.
        - Да, - ухмыльнулся толстяк.
        6.
        «Где я?!»
        Натан заморгал, завертел головой, пытаясь оглядеться. Гулкая тьма, окружавшая его со всех сторон, была даже не слишком черной. Мутные помои, сквозь которые, тем не менее, ничего не видно. Ну, то есть, совсем ничего.
        «Я ослеп!»
        Изменник едва не заорал. В панике он принялся лихорадочно шарить вокруг. Ладонь наткнулась на теплое, мягкое… Живое! Живое зашевелилось, вздохнуло, прижалось к Натану. Госпожа Эльза! Парень отдернул руку, замер, не дыша. Больше слепоты, смерти, больше всего на свете он сейчас боялся разбудить сладко посапывающую во сне сивиллу. Бегство, думал он. Память упрощала, превращала события в слова, а слова - в колечки, связывая из них понятную цепочку. Пещера. Ночь. Костер погас. Все хорошо. Мы убежали, мы живы, а я не ослеп. Словно в подтверждение этой мысли, Натан разглядел в мглистом сумраке свою ладонь, а дальше - плечо Эльзы. Глаз видит, Эльза рядом; чего еще надо?
        Оказалось - надо.
        Давящие позывы в паху напомнили изменнику, отчего он пробудился ни свет ни заря. Натан отодвинулся от Эльзы - сивилла беспокойно заворочалась - и, пятясь на четвереньках, отполз на пять шагов. Стараясь быть тише мыши, а главное, не оступиться, он поднялся на ноги. Накинул на плечи кожух, которым укрывался. Справить нужду в пещере, ставшей им домом? Нет, стыдно. Найти ход, ведущий наружу, и выбраться в стужу и пургу? Тут главное, хозяйство не отморозить…
        Куда идти?
        Спать мы легли у стены, вспомнил парень. Я - ближе к середине зала, прикрыв собой Эльзу. От кого? Ну, мало ли, от кого! От господина Циклопа, к примеру. Вчера господин Циклоп был не в себе. Уставился, как пес на кость, камнем во лбу сверкает… Потом, вроде, передумал.
        Сказал, что будет добрым, как чудовище.
        Обойдя сивиллу по широкой дуге - чтоб, упаси Митра, не наступить! - Натан добрался до стены. Хорошо, что он шел, выставив руки, иначе точно бы лбом треснулся. То-то господин Вульм потешился бы с утра: «Было два рога, а стало три!» Натан осторожно двинулся по кругу, ведя рукой по бугристому камню. Под ладонью камень менялся: из сухого и шершавого, как терка, он сделался шершавым, но влажным, потом стал влажным и гладким. Стена тянулась и тянулась, а ход сгинул. Проморгал, дубина? Нет, ход - не трещина, мимо не прошмыгнешь… Дотерпеть бы! Хорошо Тугодуму. Схрумал миску ячменя - порченого; хорошего Вульм не дал - навалил кучу, где стоял, и нет забот. А ты топай, корячься…
        Рука ушла в пустоту. Натан ощутил на лице зябкое дуновение. Ну наконец-то! Мокрая стена, словно по волшебству, заискрилась, вскипела мерцающими бликами. Пещера преобразилась. В далеком небе разошлись тучи, и молоко луны по каплям стекло в подземелье сквозь световые колодцы. Сталагмиты - перламутр и серебро; базальтовый пол украсили пятна, словно шкуру леопарда…
        Ты это, сказал Натану мочевой пузырь.
        Ты долюбуешься.
        Парень сунулся в проход. Здесь темнота загустела, подобно смоле. В паре мест Натан с трудом протиснулся, но ничего, хвала богам, не застрял. Холод усилился, терпеть становилось все труднее. Обеими руками Натан держался за живот, поскуливая, как баба на сносях.
        Шлеп, шлеп, шлеп…
        Это не я, понял изменник. Это оттуда. Звук был тихий, размеренный, и в первый миг парень решил: где-то капает вода. В пещере все время капало. Но шлепанье приближалось, и Натан вспотел от догадки: это шаги. Кто-то шел в пещеру. Зимой. Босиком. Сердце бухнуло в груди и, сорвавшись в галоп, застучало часто-часто. Натан попятился. Может, это Вульм? Тоже до ветру ходил? Но почему босиком? И вообще, сегентаррец ходит тихо, как волк… Изменник все пятился и пятился; когда он уперся спиной в уступ, мимо которого недавно протискивался, то чуть не закричал. Показалось: кто-то схватил его за плечо. Натан рванулся, слыша треск кожуха, миновал узкий участок и, забыв про искалеченные ступни, кинулся обратно.
        Шлепанье преследовало его.
        Он вылетел в серебристую мешанину лунных бликов, отбежал шагов на двадцать - и подхватил с пола камень побольше. Замахнулся для броска. Поднять тревогу? А вдруг это все-таки Вульм? Или безобидный бродяжка? Если что, заорать он всегда успеет.
        Смоляная чернота хода подернулась серой, пыльной паутиной. Миг, и из паучьей сети родилась сухонькая, морщинистая старушонка. Натан не поверил своему единственному глазу: старуха была голая! Тем не менее, замерзшей она не выглядела. Скорее, заинтересованной. Мол, куда это я попала?
        «Нищенка, - решил Натан. - Неужели ее ограбили?»
        Пялиться на голую старуху было стыдно. Натан хотел и не мог отвести взгляд в сторону. Шея заржавела, глазное яблоко заледенело в глазнице.
        - Ты… ты кто? - выдавил он.
        Старуха навострила уши. Повела крючковатым носом, принюхиваясь. На парня в упор уставились два страшных, белых, сваренных вкрутую яйца - без малейшего намека на зрачки.
        «Слепая!»
        - Тебе холодно? У нас есть одежда…
        Одежды в пещере и впрямь было завались, причем женской. На дюжину старух хватит. Карга явственно хихикнула - должно быть, от радости - и мелкой, тараканьей пробежкой сократила расстояние между собой и Натаном на треть. Груди ее тряпками болтались при каждом движении. Лишь сейчас Натан увидел, что в пальцах старуха сжимает четки. Паломница, догадался изменник. В храм Митры шла, за перевал, где святой источник. Он и зимой течет, не замерзает. Шла бабушка на богомолье, встретила лихих людишек… Вот ведь гады! Небось, когда грабили, бедняжка так в свои четки вцепилась, что отобрать не смогли. Догола раздели, на морозе бросили… Старуха сделала еще шажок, ласково улыбаясь Натану, и луч луны упал на ее последнее сокровище.
        Четки паломницы были сделаны из человеческих зубов.
        - Ведьма! - ахнул парень. - Пошла вон!
        Старуха взмахнула четками, как плетью.
        - Пошла, говорю! Вульм! Господин Циклоп…
        Горло перехватило. Натан закашлялся, багровея от удушья. Взмахнул камнем: убью! Башку проломлю, дрянь! Пальцы карги замелькали с сухим шелестом, перебирая четки. Зубы со скрежетом терлись друг о друга, и у Натана помутилось в голове. Камень выпал из ослабевших рук, громыхнул о пол пещеры. Ноги подломились, парень рухнул на колени, не заметив боли от удара, и стал медленно, словно бык на бойне, заваливаться набок. Он лежал на стылом базальте, скорчившись ребенком в утробе матери; тяжело, с хрипом дышал, обливаясь смертным потом, холодней которого - только вода в проруби, и зубы четок в пальцах старухи грызли годы его жизни: все, что остались, один за другим. Не той жизни, что была - той, что будет; вернее, уже не будет никогда.
        Они брели в ночь - сквозь метель, прочь от родного Тер-Тесета, по чужим, неприветливым землям, через молчаливые деревни, утонувшие в снегу, обходя стороной города. Пони вез Вульма - у сегентаррца была сломана нога, а голова замотана грязной окровавленной тряпкой. Эльза куда-то пропала, зато объявился Симон. Они шли в страшное место под названием Шаннуран. Натан идти не хотел. Он хотел быть вместе с Эльзой, но ему сказали, что Эльза мертва, и уже ничего не исправить, а значит, иди, брат, да помалкивай… В предгорьях на них напали. Циклоп получил по затылку камнем из пращи и свалился в ущелье. Симон жег врагов слепящим белым огнем и хохотал, как безумец, пока горло мага не пробил арбалетный болт. У Вульма был самострел. Он успел выстрелить два раза, а потом дико вопящий бородач проткнул Вульма копьем насквозь, и сегентаррец умер. У Натана была дубина, и он колотил убийц что есть мочи. Теперь он тоже стал убийцей: трое лежали под ногами изменника, содрогаясь в агонии. На него навалились скопом, повалили - и взялись пинать сапогами.
        Подняли, повели.
        Его заковали в цепи и определили в каменоломни. От зари дотемна он махал кайлом, дробя гранит, возил нагруженные доверху тачки. В воздухе то и дело свистел бич, оставляя на спине кровоточащие рубцы. Дважды Натан рвал цепи и бежал. Его ловили, избивали до полусмерти и возвращали в каменоломни. В конце концов он смирился. С тех пор в его жизни больше ничего не менялось. Разве что от горькой пыли он начал кашлять кровью, да в волосах объявилась первая седина.
        Годы мелькали быстрее. Зубы-четки вгрызались в остаток жизни. Все тяжелее делалось кайло. Тело наливалось свинцом и могильным холодом. Сдал, помутнел зрячий глаз. Натан ждал смерти, как желанного избавления, но время замедлило свой бег. Стертые зубы клацнули от разочарования, упуская добычу - и вокруг разлилось знакомое янтарное сияние…
        Натан не видел, как Вульм, тенью скользнув вдоль стены, обнажил меч, прыгнул к старухе - и, споткнувшись на ровном месте, растянулся на полу. Рыча, попытался встать, и не смог. Мелькали, скалясь, зубы-четки, и вместе с ними мелькали годы - скупые, немногие годы, что судьба отпустила волку-одиночке.
        Они расстались у выхода из пещеры. Вульм знал, что маги станут охотиться за Циклопом - а значит, следовало держаться от сына Черной Вдовы подальше. Сегентаррец тоже покидал Тер-Тесет. Оставаться здесь было опасно. Что ж, он привык к дорогам. Снег сменялся грязью, грязь - пылью, знойное лето - промозглой осенью. Постоялые дворы, харчевни; стог сена за околицей села… Болели стертые ноги. Колени хрустели по утрам. Он стал хуже видеть, подслеповато щурился, чтобы разглядеть собеседника даже при дневном свете. Деньги кончились. Услуги старика-бродяги были никому не нужны. Надо возвращаться, думал Вульм. В Тер-Тесете все давно улеглось, а у меня осталась доля в «Лысом осле». Тер-Тесет - не худшее место, чтобы встретить последние деньки.
        Его подкараулили на окраине города. Как последнего ротозея, ударили дубинкой по загривку. Он не сразу потерял сознание. Пытался отбиваться; кажется, ранил кого-то кинжалом…
        Очнулся Вульм в сточной канаве. Голый, будто младенец, старик скорчился в зловонной жиже. Обе ноги были сломаны. Всё, понял Вульм. Тут и сдохну. На западе садилось солнце, скрываясь за нагромождением черных крыш. Вульм смотрел на солнце, не мигая. Мой последний закат, думал он. Восход увидят другие. Внезапно солнце вспыхнуло теплым, живым янтарем; сияние затопило мир, пронизывая Вульма, принимая его в себя…
        Это по мою душу, понял Циклоп.
        Он не знал, что за тварь пустили по его следу маги, но сдаваться без боя не хотел. Ну же, Король Камней! Выручай… Базальт под ногами мелко завибрировал. Мигнули, меняя цвет, сталактиты над головой. Капли воды, падающие с них, на лету превратились в кровь. Пробудилась Красотка; с отчаянием птицы, угодившей в силок, она рвалась на свободу. Ты сильная, сказал ей Циклоп. Ты сейчас очень сильная. Неужели ты…
        Карга хихикнула, и пол ушел из-под ног. Сын Черной Вдовы падал, валясь на спину; муха, завязшая в меду. Мелькали пальцы старухи, постукивали друг о друга зубы-четки, а он все падал, и никак не мог упасть.
        Они уходили из Тер-Тесета. Погоня дышала в спины холодом ночи и пламенем ада, трупным смрадом и едким потом, людским и лошадиным. Дважды их настигали, вынуждая биться. Из пятерых осталось трое: Циклоп, Симон и сивилла. «Почему другие должны умирать за меня? - думал Циклоп, карабкаясь по крутому склону. - К чему мне бегство, которому нет конца? Не проще ли остановиться - и покончить с этим?»
        Он знал ответ. Он - сосуд, в котором живет душа Инес. И будь он проклят, если позволит ей умереть во второй раз.
        Их застали врасплох. Симон умер сразу, пронзенный дюжиной стрел с зазубренными наконечниками. Тело мага ослепительно вспыхнуло - Циклоп с Эльзой едва успели отшатнуться. Против мечей и стрел Око Митры было бессильно. «Живыми! Живыми брать!» - надрывался главарь преследователей. И тогда что-то надорвалось в сердце Циклопа. Я кокон, подумал он. Кокон, из которого рождается бабочка. Око Митры воссияло маленьким солнцем, от его жара плоть Циклопа расплавилась, меняя форму. Инес ди Сальваре, ушедшая и вернувшаяся, заново лепила себя - тело и душу. Лепила из того, что у нее было: из сына Черной Вдовы.
        Вся ужас и восторг, она указала рукой - и море ревущего огня затопило долину, обращая в прах лучников и мечников, рыцарей, закованных в броню, и магов, прячущихся за ними. Симон Пламенный мог бы гордиться своей ученицей! В глубине новой Инес, в самом дальнем тайнике ее возрожденной души, глядя на горящих врагов, плакал от счастья умирающий Циклоп.
        А когда все кончилось, ветер развеял пепел.
        Глава десятая
        Мертвые и живые
        1.
        Кот, собака и крыса.
        Голубь и ворон.
        Эльза.
        Смерть шла за ней по пятам. Эльзе оставалось только бежать, петлять и прятаться, путая следы. Эльза-кошка уходила от погони. Эльза-крыса забивалась в такие норы, куда опасались соваться не только стражники, но и наемные убийцы. Эльза-ворон отыскивала такие ходы, о которых не знали даже нищие и бродяги, прожившие в трущобах Тер-Тесета всю свою никчемную, тусклую жизнь. Она научилась воровать и спать в полглаза, все время оставаясь настороже. Без колебаний она забиралась в койку к карманникам и конокрадам, грабителям с большой дороги и бесшабашным искателям сокровищ. Почему нет, если это дарило ночь передышки, три-пять часов хрупкой, призрачной безопасности?
        А по Тер-Тесету ползли слухи, превращаясь в легенду. Легенду о последней сивилле Янтарного грота, о неуловимой и беспощадной Эльзе, которая из мести перегрызла глотку королю Ринальдо. Горожане смеялись, видя, как стража и гвардия, наемники и тайные соглядатаи ловят - и не могут поймать одну-единственную женщину. Лавочники и содержатели гостиниц шептались о чудо-диадеме, что сияет в волосах сивиллы. О, янтарь способен излечить любой недуг, выправить любое уродство; саму Смерть он обведет вокруг пальца - но плату за это Эльза возьмет полной мерой. Так что стоит тыщу раз подумать: не лучше ли умереть в муках, чем принять сивиллину помощь?
        И никто не знал, что каждый день, на перекрестках и площадях, в кривых переулках и на широких улицах встречает Эльза старуху - голую, грязную, горбатую. Карга заступала Эльзе путь, хищно принюхивалась и в упор глядела на сивиллу слепыми бельмами. От этого взгляда сердце останавливалось в груди, и сивилла опрометью бросалась прочь, не разбирая дороги.
        Кот, собака и крыса.
        Голубь и ворон.
        …старуха замерла. Просторная пещера стала для нее тесной. Пальцы закостенели, вцепившись в четки. Добыча куда-то подевалась. Была, и нет. Э-э, да вот же она! Старуха хихикнула. Пальцы снова взялись играть с зубами на нити - быстрее, еще быстрее…
        Эльза-собака доверяла своему чутью. Прочь из города! Здесь ее поймают, рано или поздно. Она может прятаться долго, но не вечно. Если покинуть королевство, затеряться на просторах необъятного мира - у нее появится шанс. Пусть погоня, пусть! - Эльза станет идти день и ночь, оторвется, собьет со следа… А главное, пока гонятся за ней, старухе ничего не поделать с Натаном, Вульмом, Циклопом…
        Кто такие? - удивилась Эльза-крыса.
        Натан, Вульм, Циклоп?
        И ответила: не важно. Они есть. Они будут, пока Эльза отвлекает старуху на себя. Да, подтвердил янтарь. Медовое тепло разлилось по телу женщины, придавая сил. Она уходила на юг, туда, где лежала жаркая Равия - родина Симона Остихароса. Почему на юг? Она не знала, но ее влекло туда. Кто такой Симон? Она забыла, но стремилась к этому человеку.
        В деревнях она бралась за любую работу - за кров и еду. Судьба хранила ее. В маленьком городке у моря Эльза задержалась на месяц. Сушила травы для местного лекаря, скопила толику денег на дальнейший путь, и уже собралась в дорогу, когда из темноты заплеванной подворотни на нее уставились два незрячих бельма.
        С отчаянным визгом Эльза бросилась наутек.
        …старуха вновь сбилась. Время добычи подошло к концу - и вот опять! Судьба сивиллы, издевательски мигнув желтым глазом янтаря, разветвилась, выбросила еще один побег, еще одну возможность, которую следовало пройти до конца.
        Сколько таких дорог у нее в запасе?
        Терпения старухе было не занимать. Она пройдет, сгрызет, высосет досуха все ягодки, сколько бы их ни было…
        Паруса - крылья. Правда, вороново крыло - чернее ночи, а паруса «Сестры ветра», идущей на север, в край норхольмских фьордов - цвета грязного снега. Тер-Тесет остался за кормой. Эльза-ворон улетала, уводила погоню от птенцов, оставшихся в гнезде. Она устала, она очень устала, мечтая о передышке. Пока ее отыщут в далеком Норхольме…
        За спиной скрипнула палуба.
        За спиной хихикнули.
        Бежать было некуда.
        2.
        Движение пальцев старухи замедлилось.
        Зубы на суровой нити скользили с запинкой, сталкиваясь боками. Стук кости о кость сделался громче, отчетливей, в него вкралась дрожащая щербинка. На плечах и предплечьях карги вздулись тощие, синие мышцы. Жилы налились черной кровью: змейки обвили дряблую плоть, вливая в хозяйку целительный яд. Казалось, даже собрать пальцы в щепоть стоит незваной гостье каторжных усилий. Зубы по-прежнему без устали жрали чужое время и чужие судьбы. Но счет пошел не на дни и годы, а на часы и минуты.
        Старуха разволновалась. Она ткнулась носом в свои четки, слепо пяля мутные бельма. Ноздри ее раздулись по-кабаньи; карга фыркнула, склонилась ниже и чихнула. Кончиками пальцев старуха ухватила усик, тонкий как волосок, невесть как возникший между двумя зубами - и дернула что есть мочи.
        Ус остался на месте.
        Более того, он стал длиннее, раздвоился на конце и туго обвил злополучный зуб. А рядом уже вился другой усик, скручиваясь колечком. Зуб-сосед угодил в петлю; кончик старухиного большого пальца толкал его дальше, но зуб уперся - и ни с места. Нить на глазах превращалась в виноградную лозу. Прочней стали, упрямей осла, усики множились, цепляясь за вереницу желтоватых зубов. Часть бойцов сохла, словно от палящего зноя, отваливалась, сыпалась на пол пещеры жалкой трухой. Но место павших занимали новые солдаты. В светло-зеленых мундирах, гибкие, молодые, они впивались в мертвую кость, словно та была их вечным врагом - или истинным лакомством.
        Старуха взвыла.
        Шея карги удлинилась, свернулась в жгут, как мокрая тряпка, когда ее выкручивает прачка. Руки, обращенные к жертвам, по-прежнему воевали с предательницей-нитью, а лицо старухи обратилось ко входу. Плотно сомкнулись морщинистые, черепашьи веки. Наверное, так старухе было проще видеть, потому что лицо ее вспыхнуло от ненависти. Дрогнули губы, похожие на высохших от жары червей. Беззвучные проклятья, страшней мора, опасней ядовитой стрелы, хлынули потоком - и пали на холодный камень охапками жухлой листвы.
        У входа стоял Амброз.
        - Держи дерево, - еле слышно сказал маг. - Держи дерево, падаль…
        Карга оскалила голые десны. Каждый палец ее затрясся мелкой дрожью; каждый - в своем, особом ритме. Так дрожат руки умирающего, так дрожит бродяга на ветру, мачта в шторм, больной падучей, струна перед тем, как порваться… Трясучка передалась усикам. К лозе вернулся облик нити, зубы выскальзывали из обессилевших петель, продолжив отсчет времени. Гнусавое хихиканье наполнило пещеру, отдаваясь под сводами. Амброз покачнулся, закрыл ладонью лицо. Плащ, измаранный грязью, упал с его плеч на пол. Отступив назад, Амброз встал на плащ; плохо соображая, что делает, начал топтаться, вытирая о ткань подошвы башмаков.
        Сквозняк трепал длинные, до плеч, кудри опального мага.
        - Врешь, - ясным, высоким голосом произнес Амброз. - Врешь, тварь!
        Старуха смеялась, перебирая четки.
        - Держи дерево…
        Приоткрыв рот, отчего лицо его приобрело глупый вид, маг поднес к губам варган. Кончик язычка варгана оказался посередине рта; опустив локоть правой руки, Амброз ударил по язычку указательным пальцем - ребром, подушечкой, снова ребром. Сам палец оставался неподвижным - Амброз сгибал и разгибал кисть в запястье, как если бы вяло отгонял муху. Звук, издаваемый варганом, не делался выше или ниже, творя мелодию; менялся лишь тембр. Складывалось впечатление, будто маг что-то говорит, мелко гримасничая, а варган превращает связную речь в гнусавый монолог, доступный лишь ветру в кронах да древоточцам в стволах.
        Держи, бормотал варган. Держи дерево…
        Камень вокруг босых ног старухи треснул. Из многочисленных разломов выметнулись побеги: тонкие, покрытые бледным пушком. Они ветвились, плели ловчую сеть, твердея и покрываясь корой - местами бурой, местами темно-красной. Набухли почки, схожие с бусинами, родились листья - тоже опушенные, с зубчатыми пилами по краю. Когда ветвь хлестнула старуху по ребрам, и другая - под коленом, карга взвизгнула, оставив четки в покое. А на ветках уже росли, удлинялись, жаждали крови хищные колючки. Корчась от боли в мертвой хватке терновника, старуха визжала все громче. Шипы впивались в ее голую плоть, царапали там, где не могли вцепиться; тело старухи превратилось в стекло, и там, в мутноватой глубине, беззвучно вопили Талеловы ученики. Облако, состоящее из лиц, искаженных криком, заполнило старуху без остатка: кричали груди, ляжки, спина…
        Крик вскипел, вырываясь из стекла.
        Единым броском освободившись из объятий палача-терна, перед Амброзом замер исполинский скорпион. Членистый хвост дугой изогнулся в воздухе, на конце кривого жала висела капля яда. Могучие клешни приподнялись, готовые хватать и рвать. Лунный свет играл на хитине - доспехе рыцаря, ставшего чудовищем. Облик Газаль-руза на миг припал к камню, отчего в скорпионе вдруг явился образ дракона с чешуей из алмаза, и кинулся на врага. За скорпионом дико визжала старуха, подгоняя ядовитого убийцу.
        Амброз схватил себя за волосы - и рванул что есть сил.
        Вокруг головы мага взметнулся вихрь коры и листвы. Удлиняясь, хлестнули воздух гибкие ветки с гладкими, похожими на ножи лекаря, листьями. Те листья, которые только проклюнулись, отливали в красноту, как если бы взамен соков в них текла кровь. Амброз сделался вдвое выше, туловище его превратилось в ствол, покрытый твердой корой - бледно-пепельной, местами цвета обожженной глины. Ступни ног стали корнями, так глубоко уйдя в базальт, словно это был рыхлый чернозем. Часть боковых корней стелилась над полом пещеры, образовав треугольные выросты, краями примыкавшие к стволу - внешние укрепления цитадели. Дерево банг, владыка джунглей, чьи сучья тонут в воде, а в древесину невозможно вбить гвоздь, встретило натиск скорпиона, и жало бессильно скользнуло по стволу, а клешни затупились, обрывая куски коры.
        Скорпион ударил еще раз, сломав зубец левой клешни. Мелькая быстрее молнии, жало искало щель, брешь, уязвимую слабину, куда тварь могла бы влить толику яда - и не находило. Кора летела клочьями, обнажая бледно-розовую древесину. Там, где внешний слой уступал напору клешней, сползая длинными волокнами, плоть банга делалась темно-вишневой, подобной густому вину, и эта оборона стояла насмерть.
        Рой разъяренных пчел отделился от скорпиона. С жужжанием пчелы вознеслись в гущу ветвей - и упали обратно, сшибленные на лету упругими хлыстами. Любимый ученик, Амброз лучше других знал привычки своего учителя. Зачиная и взращивая Стихийный Облик, первым делом он думал о губительном рое Н'Ганги; наконец-то Амброзу довелось проверить догадки юности на деле - и возблагодарить веселого бога Шамбеже за милость.
        Нижняя ветвь, крепкая как боевой молот, перебила скорпиону хвост. Тварь завертелась волчком, шипя с присвистом. Вокруг нее начал было формироваться дракон, но увял, когда другая ветвь едва не снесла ему голову. Банг качнулся вперед, наступая, корни дерева взломали пол вокруг себя. Приученные вместе с соками всасывать песок и мелкие камешки, эти корни брали из недр горы все, что укрепляло ствол. Ветки пытались схватить верткого скорпиона, вскинуть к своду пещеры - и расшибить об пол. Казалось, вот-вот Амброзу это удастся. Но в последний момент, едва дюжина тонких, длинных прутьев обвила врага у основания хвоста, а три более толстых прута внедрились под щиток, закрывающий головогрудь - правая клешня взлетела вверх, превращаясь в топор. Скорпион поднял переднюю часть - выше, еще выше! - хитин поблек, делаясь светло-голубым, грязным по краям, с блестящими прожилками…
        Ледяной гигант с ревом взмахнул топором.
        Они сшиблись: дерево и дровосек. Дождем сыпались листья; ядрами, пущенными из катапульт, осколки льда били в стены. Лезвие топора, звеня, отсекало ветви, хлещущие великана по лицу. Корни обвивали щиколотки лесоруба, он трижды падал, но чудом поднимался. Топор выщербился, став похож на чудовищную пилу. На уровне живота гиганта ствол, что заменял Амброзу туловище, был искромсан без жалости. Древесина прочней железа, которая устояла против скорпионьих клешней, мало-помалу сдавалась черной льдине топора. Надсеченные волокна торчали грубой коростой, бородой цвета запекшейся крови. Часть листвы пожухла; странным образом это напоминало седину, когда молодой еще человек, пережив кошмар, видит в темной копне своих волос прядь из серебра.
        В последний момент, когда ствол уже готов был надломиться, титаническим усилием Амброз толкнул себя вперед. Боковые, краями торчавшие вверх корни напряглись, будто мышцы смертельно раненого силача, усиливая толчок, и банг врезался в гиганта всем своим весом. Так сельские драчуны, измочалив друг друга до последней степени, наскакивают петухами: грудь в грудь, уронив руки к земле.
        Хруст заполнил пещеру без остатка.
        Чудилось, что сломались корни самой горы, что невероятная махина земли и камней сейчас тронется с места, разрушит по ходу близкий город - и сползет без остановки в холодное море. Даже старуха, чьи слепые бельма от возбуждения грозили вылезти из орбит, а ноздри с жадностью принюхивались к едкому поту гиганта и древесному соку, льщемуся из ран банга - даже она, забыв про четки, с суетливостью насекомого отскочила прочь. Люди же - откуда и силы взялись? - давно забились под защиту каменного дракона, скалившего клыки на незваных гостей, и боялись выглянуть из-за постамента.
        Гигант упал на колени, выронив топор. Левое плечо его раскрошилось до самого локтя. Рыхлой шугой лед хлынул на пол, сверкая в лунном свете. Правой рукой гигант обхватил взбесившийся банг, не удержал - и вместе с деревом повалился на базальт, нагревшийся во время битвы. Ветки цеплялись за тело поверженного врага, корни опутывали щиколотки и голени; навалившись на гиганта, павший, но непобежденный Амброз трясся, стараясь тяжестью ствола расколоть ледяную плоть. Гигант ревел, храпя громче табуна жеребцов; кулаком уцелевшей руки он наотмашь колотил по взбесившейся массе ветвей, ломая узловатые сочленения. Лицо его утратило сходство с человеческим. От носа остался уродливый обломок, рот превратился в полынью. Глаза заплыли, под каждым чернели дряблые опухоли - такие нарастают зимой, в лютый мороз, по краю сточной канавы.
        Треск ломающихся веток, треск колющегося льда - от этого можно было потерять рассудок. Но разум гиганта, если ему нашлось место в деформированном, убогом черепе, подсказал хозяину: кулаком делу не поможешь. Оставив бесплодную войну с ветвями, принимая на себя удары ствола, гигант высвободил руку из-под банга. Он шарил вокруг в поисках топора; пальцы судорожно дергались, ища рукоять. Свет луны превращал бойцов в единое, вздрагивающее от конвульсий существо. Когда гигант наконец отыскал вожделенное оружие, в пещере потемнело. Шкура леопарда выцвела, часть пятен слилась в мрачную кляксу. Тучи, способные затмить луну, были здесь ни при чем - и гортанный клекот, несшийся сверху, еще раз подтверждал это.
        В световой колодец, расположенный над каменным драконом, билась птица, непохожая на птицу. Колодец не позволял рассмотреть тварь целиком. Взгляду представала грудь, выпяченная острым клином, кожистое крыло, голова на длинной, голой шее, проникающая в отверстие. Впору было поверить, что дитя мертвых эпох рвется в пещеру сквозь время и пространство, желая принять участие в схватке. Когда птица опять ударилась о свод, в колодец с ее спины соскользнул человек - и, бескрылый, ринулся вниз, чтобы найти на камнях свою смерть. Раскинув руки, он падал в разинутую пасть стража пещеры, прямо на аметистовые клыки, но в последний миг извернулся, вспыхнув так, что зрячие взвыли от боли, а слепая старуха выронила четки и обеими ладонями закрыла бельма, трясущиеся как студень.
        Огненная саламандра приземлилась на все четыре лапы.
        Прыжок, и живое пламя накрыло старуху. В огне, красном и желтом, пробились черные пятна. В них корчились, гримасничали от боли лица, в которых легко узнавались Талеловы ученики. Пещера стала печью, от жара плавились сталактиты. Зубовный скрежет перекрыл и рев гиганта, и треск веток банга. Рты горящих учеников коверкал вопль, один на всех; саламандра извивалась, не позволяя добыче ускользнуть.
        Взмахнув топором, гигант вывернулся из-под дерева. Но прийти на помощь старухе он не успел. Последним рывком подавшись вперед, в огонь, банг вспыхнул - сперва кроной, а там настала очередь ствола. Заключенный между двумя кострами, гигант споткнулся на бегу. Ноги его начали таять, колени подломились, и облик Осмунда Двойного рухнул на пол скользкой грудой льда. С шипением талая вода превращалась в пар. Облако заволокло место сражения, в нем дрожали зыбкие силуэты, плясали языки огня - ад сошел в недра горы, и все это длилось вечность.
        Огонь, вода, смерть.
        3.
        - Гордыня, - прохрипел Амброз.
        Он умирал, и умирал скверно. Тело опального мага обожгло так, что местами это был уголь. Древесный уголь - в несчастном смешались банг и человек, два облика, которые уже не распутал бы самый ловкий мастер по узлам. Лицо Амброза, по странной прихоти судьбы, осталось невредимым, и дико было видеть это счастливое, улыбающееся лицо в сочетании с агонизирующей плотью. Даже боль не могла стереть улыбку, как ни старалась.
        - Что? - спросил Симон.
        Он стоял ближе всех. Остальные сгрудились за спиной старца, боясь подойти к умирающему. Сдерживали стоны, со свистом втягивали воздух; наклонившись, сгребали в ладонь еще теплую влагу с пола - и брызгали на ошпаренные щеки и лбы. Лунное молоко, впитав морозное дыхание зимы, текло из световых колодцев на жалкую кучку людей. Королева ночи, равнодушная к страданиям смертных, и та желала помочь беднягам. Издыхая, ледяной гигант все же достал беглецов - их обварило паром, заполнившим пещеру.
        - Гордыня…
        Под глазом Амброза билась синяя жилка.
        - Я родился гордецом. Н'Ганга поощрял это. Он думал, что я тоже откажусь от тела. Что гордыня победит… Я захочу превзойти его, и откажусь… Он ошибся. Я хотел, правда, хотел - и передумал. Гордыня не позволила мне идти путем учителя. Своим, только своим… Я любил радости тела. Симон! Спроси: жаль ли мне умирать?
        - Тебе жаль умирать? - тихо спросил Пламенный.
        - Нет! Теперь спроси: лгу ли я?
        - Ты лжешь, - вздохнул Симон.
        - Нет! Гордыня… Она еще кипит во мне. Я сковал Талелову дрянь. Я дрался с тремя Обликами. Ты слышишь это «я»?! Я, Амброз Держидерево… Гордыня, будь она проклята!..
        - Бредит, - сказал Симон, обращаясь к Циклопу.
        Выгнувшись дугой, Амброз ударился затылком о базальт:
        - Не говори! Не говори при мне так, будто я уже умер! Слышишь? Это голос гордыни… Говори, что хочешь, Симон. Я справлюсь, я не буду кричать на тебя. Помнишь, в День Поминовения? Я требовал от Циклопа, чтобы он превратил камень в камень… Гордыня! Я не сомневался, что справлюсь с напастью, погубившей Красотку! Обуздаю, укрощу; заставлю служить мне. Я, великий Амброз! Амброз Держидерево! И что же? Янтарь в диадеме погубил меня. Наградил болезнью, от которой нет лекарств…
        Маг замолчал, сдерживая стон. В тишине, сковавшей пещеру, были слышны только рыдания Натана. Стоя на коленях над мертвым пони, изменник обеими руками затыкал себе рот. Он изо всех сил старался не привлекать внимание к своему горю, и всё равно - слезы текли по щекам парня, а реквием несчастному Тугодуму звучал громче с каждой минутой. В суматохе битвы, спеша укрыться за постаментом, Натан не сообразил отвязать пони. Остальным же было не до животного.
        - Я хотел отнять Око Митры у Инес, - свистящим шепотом продолжил Амброз. - Отнять силой! Я знал, что сильнее; я радовался этому! И получил шило в печень… Эй, щенок! Помнишь, как ударил шилом великого Амброза?
        Помню, кивнул Циклоп.
        - Вчера, у башни, я думал, что ты по-прежнему щенок. Гордыня! Я был уверен, что справлюсь с тобой, как двадцать лет назад был уверен, что справлюсь с Инес… Щенок вырос в матерого волка. Шило отрастило ядовитые зубцы. А великий Амброз испытал великий позор… Я полагал, что короли не обойдутся без моих услуг. Обошлись! Принесите во дворец мою голову - вас щедро наградят… Я избил тебя, Симон. Избил, как пьяный кузнец - соседа-старика. Победил ли я? Нет! Газаль еле сдержался, чтоб не плюнуть мне в глаза. Осмунд отвернулся от меня. Тобиас, мошенник! Даже Тобиас смотрел на меня, как на собачье дерьмо. И так - раз за разом… Гордыня нашептывала мне, и я шагал, как вол на бойню. Сдохни! Сдохни, тварь! Как же я рад, что ты сдохнешь вместе со мной…
        - Как ты нашел их? - спросил Симон.
        Мрачней ночи, он слушал исповедь Амброза и кусал губы. Судя о всему, старец тоже не был чужд гордыни.
        - Я - ладно, я поставил Циклопу метку. А ты?
        - Наклонись, - велел Амброз.
        И, когда Симон присел рядом с ним на корточки, радостно оскалился в лицо Пламенному:
        - Не скажу!
        - Гордыня, - с пониманием кивнул Симон.
        Амброз расхохотался. Было видно, что смех причиняет ему ужасную боль.
        - Убей меня, - попросил он. - Не могу больше.
        Не говоря ни слова, Симон протянул руку к голове умирающего.
        - Нет!
        Рука остановилась.
        - Я сам… Я - Амброз Держидерево!
        Корень, росший из левой ноги Амброза, почернел. По нему прошла слабая волна. Что-то, чему нет названия на языках человеческих, влилось в обожженного мага. Черты Амброза разгладились; боль оставила его. Кожа на скулах натянулась, сделалась пепельной. Свет луны отражался в каплях пота жидким серебром. Маг лег на спину, глядя вверх, в отверстия на куполе.
        - Гордыня, - вздохнул он. - Куда ж я без нее…
        Пальцы Симона закрыли мертвецу глаза.
        Циклоп вышел вперед и встал над остывающим телом. Он держался очень прямо; так ведут себя люди, знающие, что их силам есть предел, и предел этот давно пройден. Складки на его лице налились темной киноварью горных разломов. Глаза слезились; в уголках, возле переносицы, скопились комочки бледно-желтого гноя. Во лбу Циклопа мерцал рубин. Сейчас Око Митры было таким, каким хранилось оно в подземельях Шаннурана. В тусклом освещении камень напоминал сгусток запекшейся крови. Циклоп прикоснулся к «третьему глазу» с двух сторон, словно желал выдавить его наружу.
        - Смотри, Инес, - шепнул он. - Если можешь, смотри…
        В рубине мелькнула желтая искорка.
        - Он был твоим мужем. Попрощайся с ним; прости за все…
        Вторая искорка. Третья.
        - Вряд ли у тебя будет другая возможность…
        Желтизна затопила камень. В нее плеснули меду: темного, гречишного. Если правда, что золотистый топаз нельзя носить без отдыха, иначе сделаешься одержимым - Циклоп испил эту правду полной чашей. Ладони его, побелев, сжали виски; лицо - карту окрестностей Шаннурана - исковеркала болезненная гримаса. Вокруг Ока Митры набухала оплетка из вздувшихся жил. Нити превращались в червей, черви - в змей.
        - Это моя башня, - сказал Циклоп женским голосом.
        И заорал, как сумасшедший:
        - Это моя башня! Вон отсюда!
        Эхо крика заметалось от стены к стене. Взлетело под своды, стаей летучих мышей кинулось врассыпную; снежной лавиной пало на каменного дракона:
        - Моя! Моя башня!
        Циклоп менялся. Запястья истончились, талия стала ?же, бедра - шире. По плечам рассыпались густые рыжие кудри. Волна волос упала на лоб, скрыв «третий глаз». Верхняя часть головы распухала, делалась внешним мозгом; локоны шевелились кублом гадюк. И надрывался женский, изящно очерченный рот на грубом мужском лице:
        - Убирайтесь! Это моя башня!
        Как ни странно, первым успел Натан. Пока все, включая Симона, пятились от буйствующего сына Черной Вдовы, не зная, что делать, изменник бросился к Циклопу:
        - Вам плохо? Душно? Я вас вынесу наружу…
        - Моя башня! - рявкнул на него Циклоп.
        - Ваша, ваша… Вы только не помирайте, ладно?
        - Моя!
        - Может, водички?
        Размахнувшись, Циклоп ударил себя кулаком по голове. Рот его задрожал, делаясь ртом мужчины. Торопясь, брызжа слюной, похож на тонущего, который умоляет бросить ему канат, Циклоп вцепился в Натанов кожух:
        - Ты! Ударь меня!
        - Вы чего…
        - Бей! Ну же!
        Должно быть, великий Митра оглянулся на изменника. Раздумав спорить, без возражений повинуясь безумному приказу, парень ахнул сына Черной Вдовы кулачищем в ухо. Бить по шевелящемуся мозгу, захватившему всю верхнюю часть головы, он побоялся. Циклоп упал, как бык под ударом молота. Заботливей няньки, Натан снял кожух, укрыл им Циклопа - и, сопя, указал спутникам на лежащего: вот, мол! Метаморфозы прекратились, лисья масть кудрей почернела, во многих местах битая сединой. Привычный облик возвращался к Циклопу, валяющемуся без сознания. Око Митры утратило желтизну, вновь становясь рубином. Темные отблески в камне наводили на мысли о существе, что глядит из граней на окружающий мир; Эльза одна знала, кто это, и не удивилась, услышав голос Инес:
        - Я не виновата.
        4.
        - Я не виновата. Когда он бодрствует, мой рассудок помрачен. Два разума не уживаются в одном теле. Я плохо понимаю, где я и что со мной. Меня преследуют видения. Схватка у башни, мой погребальный костер; страдания плоти… Все сливается, я дерусь за башню, а кажется, что за собственное тело. Я переделывала его, да?
        - Да, - прохрипел Симон.
        Белый, как мел, старец дрожал всем телом. Казалось, Симону невыносимо слышать голос Красотки, льющийся из уст сына Черной Вдовы. Повидавший такое, от чего любого бы вывернуло наизнанку, древний маг сейчас напоминал священника, наблюдающего за отвратительным кощунством.
        - Это ты? - спросила Инес. - Симон, это правда ты?
        - Правда…
        - Я скверно вижу. Подойди…
        Шаг, другой; маг словно тащил себя на веревке.
        - Хорошо, - с удовлетворением сказала Инес, когда Симон склонился над Циклопом. - Ты здесь… Я тоже здесь. Если мы бодрствуем оба, я убиваю его. Понимаешь? Если я бодрствую, а он спит - я еле сдерживаюсь чтобы не убить его. Если я вернусь, его не станет. Ты сам видел, что я творю с его телом… Ты ведь спасешь нас?
        - Как? - прохрипел старец.
        - Ты - великий маг. Я всегда знала, что ты из великих. Маленькая, я гордилась тобой. Ученица Симона Пламенного… Это возвышало мою слабость, делало ее приемлемой. Ты плачешь? Не надо, я жива. Ты - моя надежда. Ты ведь вызволишь меня из камня?
        Гордыня, читалось в глазах Симона. Я, великий. Я, могучий. Я спасу и вызволю. Что это, если не голос гордыни - обманщицы, погубившей Амброза Держидерево? Подбородок старца жалко трясся, словно Симон сдерживал рыдания.
        - Как? - повторил он.
        - Великие умеют заточать души в нефритовые зеркала. Краш рассказывал мне, - Инес назвала Циклопа подлинным, детским именем, и тихонько рассмеялась, - что он хотел пойти в ученики к такому, как ты. К великому. Даже если его душу заключат в нефрит… Смешно! - Краш хотел, и он на свободе, я не хотела, и я в камне… Ты умеешь помещать души в нефритовые зеркала? Скажи, что умеешь!
        - Да, - кивнул Симон. - Умею.
        - Значит, ты умеешь и освобождать их оттуда?
        - Да.
        - Ты освободишь меня?
        - Нет.
        Тучи пожрали лунный серп. Тьма сошла в пещеру на бархатных лапах. Ловя последние капли света, блеснули клыки-аметисты в пасти молчаливого стража. Впору было поверить, что дракон смеется, эхом вторя недавнему смеху Красотки - или хохоту своего далекого брата-дракона, облюбовавшего пещеру близ нагорья Су-Хейль. Бледней полотна, Симон чувствовал, что тоже вот-вот зайдется смехом безумца - стоя между двумя телами мужчин, мертвым и бесчувственным, и разговаривая с душой женщины, мертвой, но живой.
        - Почему? - в темноте, в тишине спросила женщина.
        - В нефрит заточают души врагов. Злейших врагов, тех, кого готов растерзать голыми руками. Учеников всего лишь пугают этим. Малыши боятся, думая, что нефрит - что-то вроде черного, страшного чулана. Старшие знают, что учитель шутит. Но если вчерашний ученик, в расцвете сил и мастерства, обратится к учителю с просьбой показать ему, как извлечь душу из человека и поместить в нефрит… Я обычно отказывал. Талел соглашался; и Максимилиан соглашался. Инес, тело без души живет меньше года. Это голем, чурбан, слизняк; он ходит под себя и воет ночами. Собаки поджимают хвосты, слыша этот вой. Душа без тела… Пока она в нефрите, она безответна. Задай вопрос - и услышишь тоненький визг. Только визг, больше ничего. Так визжит нефрит, если пилить его ювелирной «ниткой». Освободи душу, верни ее в тело - получишь безумца, визжащего день и ночь. Если Ушедшие ушли в камень, в нефрите душу поджидают искусные мучители. Прости, Инес. Око Митры - не нефрит. Я не знаю, как освободить тебя. А если бы и знал…
        Симон встал на колени. Сухими, растрескавшимися губами он поцеловал Циклопа в лоб, в темно-багровый камень - быстро, словно клюнул в рану.
        - Прости, - еще раз сказал он. - Я боюсь. Я не прощу себе, если ты завизжишь. Лучше умри, или сделай это тело своим. Ты ведь можешь?
        - Дурной совет, - женским голосом ответил Циклоп.
        И, садясь, повторил мужским:
        - Дурной совет. Ты же видишь: она может, и боится этого хуже смерти. Эх, ты - великий, мудрый, могучий… Окажись ты в теле Инес, отрасти ей седую бороду, сделай руки костлявыми, научи мочиться стоя - как бы ты жил дальше? В доме, где ничего не напоминает о былом хозяине, а значит, напоминает всё?! Разве не возненавидел бы ты этот дом? А где ненависть, там и желание сжечь краденый приют дотла. Не пугайся, великий: она заснула, она не слышит…
        По-прежнему стоя на коленях - силуэт во мраке - Симон Остихарос наклонился вперед. Ткнулся лбом в лоб Циклопа: плотью - в камень. Обхватил плечи сына Черной Вдовы и замер, едва шевеля губами. Дыхание старца жгло Циклопу лицо:
        - Я бы променял тебя на нее. Лишь бы она жила…
        - Я бы променял себя на нее, - ответил Циклоп. - Лишь бы… Но ты ведь знаешь: она не согласится так жить. Хочешь разжечь для нее второй погребальный костер? Даже для великого это слишком…
        - Ей нет места в тебе.
        - А мне нет места здесь. Ты уже все понял, да?
        - Ты не пойдешь туда один.
        - Я не один. И я пойду. Вдова звала; Вдова была права. Там все началось, там и закончится. Я не знаю, к беде или к добру; впрочем, чудовища всегда были добры ко мне. С людьми у меня получалось хуже.
        - Ты не пойдешь туда один. Вы не пойдете туда вдвоем.
        - Ты сошел с ума, старик.
        - Пусть.
        - Там ты гнил в цепях, с зашитым ртом!
        - Зато сейчас я рассчитываю на райские чертоги…
        - Куда это вы собрались? - с подозрением спросил Вульм.
        И услышал:
        - В Шаннуран.
        5.
        - Ты с нами?
        Циклоп не гнал, не уговаривал. Он предлагал сивилле выбор. Отправиться в подземелья Шаннурана, место из страшных сказок; остаться в Тер-Тесете; уходить, куда глаза глядят…
        - Госпожа Эльза! Я с вами.
        Это судьба, поняла Эльза. Какая разница, что я решу, если Натан - моя тень? Огромная, могучая, любящая тень. А значит, за ним будет нужен глаз да глаз - с его-то бычьим норовом…
        - Я жду, - напомнил сын Черной Вдовы.
        - Вы ее не торопите, господин Циклоп! - вступился Натан.
        Вид у изменника был жутковатый. Парня словно в кипяток окунули. Пунцовая кожа на щеках и ладонях глянцево лоснилась, словно панцирь вареного рака. Натан то и дело кривился от боли. «Светлая Иштар! - ужаснулась Эльза. - Я, небось, еще хуже!» Кожа обжигающе зудела. Казалось, по ней без конца бегают полчища муравьев. Сивилла рискнула прислушаться к своему чутью: куда идти? Увы, предчувствие, в котором она так нуждалась, молчало. Собака и крыса, ворон и кошка попрятались кто куда.
        - Вы лучше вот что скажите, господин Циклоп, - упорствовал Натан. - Я вам еще нужен? Ну, это… Для опытов? Нужен, да?
        Циклоп по привычке тронул лоб кончиками пальцев - и сморщился, отдернул руку.
        - Пожалуй, нет, - сказал он. - Ну их, эти опыты. А что?
        - Отпустите меня! Я ведь по-любому с госпожой Эльзой пойду. А у нас с вами уговор. Вы меня отпустите, раз я вам не нужен, и все по-честному будет.
        - Каков нахал! - восхитился Циклоп.
        И подумал, что это Натан затащил его, беспамятного, в пещеру. На своем горбу, небось. Больше некому. Увечный щенок из переулка; спаситель, тряпкой болтающийся на могучем плече… Выходит, квиты. Пусть будет по-честному.
        - Иди, братец, на все четыре стороны! Отпускаю! Но запомни: теперь ты сам будешь о себе заботиться…
        - Спасибо, господин Циклоп! - изменник просиял. - Вы не беспокойтесь, я позабочусь. А если госпожа Эльза с вами пойдет, так и я тоже! Я тогда и о вас позабочусь.
        - Утешил! - хмыкнул Вульм.
        Сам он в Шаннуран идти не собирался. Что он, дурак - лезть в пасть к Черной Вдове и в лапы к а’шури? Один раз Вульм едва унес оттуда ноги; с него достаточно.
        Тем временем Эльза приняла решение:
        - Мне надо в Янтарный грот.
        - За каким бесом?!
        - Я хочу спросить совета. Он ответит, я уверена.
        - Кто?!
        - Грот.
        - Дура! - в сердцах плюнул Вульм. - Там же нет ничего! Один камень. А янтарь - у тебя в диадеме. Вот и спрашивай, раз приспичило.
        Эльза поправила диадему:
        - Мне надо туда. Я чувствую.
        - Я с вами! - поспешил встрять Натан. - Мало ли, что…
        - Тебе туда нельзя!
        - Почему это?
        - Ты - изменник, - сивилла говорила с ребенком; темнота помогала ей, скрывая громадный облик Натана. - Янтарный грот может продолжить твой размен. Ты превратишься в чудовище.
        - С чего бы? - набычился Натан. - Господин Вульм сказал: пусто там…
        - Тебе напомнить, что с тобой стало во второй раз?
        - А что стало? Ничего не стало, - Натан с обидой засопел и запустил пальцы в шевелюру, нащупывая рожки. Хвала Митре, расти они, вроде, перестали. В волосах и не заметишь, если нарочно не приглядываться. - Пойду, и всё тут…
        - Ты останешься здесь.
        - Я вас одну не отпущу! Ну и пусть чудовище! Господин Циклоп говорил: чудовища были добры к нему. Я тоже буду добрым чудовищем. Так даже лучше! Пусть только кто-нибудь сунется к вам…
        Вульм мысленно проклял все на свете. Сивиллу с ее гротом, Натана с его упрямством, Циклопа с его Шаннураном…
        - Ты не пойдешь!
        - Я…
        Жесткая ладонь Вульма запечатала изменнику рот.
        - Я пойду с твоей ненаглядной Эльзой. Думаешь, не справлюсь?
        - М-м-м…
        Вульм убрал ладонь.
        - Я не… Не думаю я.
        - Вот и не думай. А то рога наставлю: до потолка.
        Сегентаррец подхватил с базальта плотно набитую сумку из оленьей кожи. Оружие, припасы, деньги… Возвращаться в пещеру Вульм не собирался.
        Не любил прощаний.
        6.
        В первый миг Эльза едва не ослепла. Солнце, встав над горизонтом, било прямо в глаза. Снег вокруг искрился мириадами блесток - сиял, переливался, подмигивал. От бушевавшей ночью метели не осталось и следа. Умытое, праздничное небо сияло голубизной. Свежая пороша укрыла землю, похоронив под собой всё непотребство и ужасы ночи. Сивилла с трудом проморгалась, вытерла слезы. На дубленой физиономии Вульма ожоги были заметны слабо; тем не менее, сегентаррец зачерпнул пригоршню рассыпчатого, хрусткого снега и приложил к лицу. Эльза последовала его примеру. Стало легче; кусачие муравьи угомонились. Вульм обернулся, приглашающе махнул рукой и принялся спускаться первым. Эльза осторожничала: она слишком хорошо помнила, как сорвалась с уступа в прошлый раз.
        Меньше всего сивилла хотела повторения.
        Возле скального моста, ведущего к гроту, Вульм замер и резко обернулся. Долго, с подозрением, всматривался из-под руки в сугробы, вылизанные ветром. Щурился; молчал. Наконец из-за сугробов с хриплым карканьем взлетела ворона, и Вульм угомонился.
        - Показалось, - буркнул он.
        Словно извиняясь за старческую мнительность, сегентаррец повел затекшими плечами - между лопатками хрустнуло - и ступил на мост. Сивилла заторопилась следом. Мир объяла тишина: редкая, благоговейная. С края моста, шелестя, сорвалась снежная шапка, мягко ухнула в пропасть. Эльза замедлила шаги, стараясь держаться на середине узкой перемычки. Лишь когда мост закончился, и они оказались на площадке перед гротом, Эльза с облегчением выдохнула. И ощутила, что вся вспотела под одеждой, несмотря на морозец, щиплющий щеки.
        Вульм достал из-за пояса факел, а из сумки - огниво. Факел разгорелся с третьей попытки.
        - Держи. Я тут обожду.
        - Спасибо.
        Взяв факел, Эльза устремилась ко входу в грот.
        - Ты недолго там! - крикнул ей в спину Вульм. - Если что, кричи.
        - Хорошо…
        Отсветы пламени ложились масляными бликами на дикий камень стен. Потолок ощерился шершавыми клыками, с пола навстречу им вырастали другие. Перед Эльзой распахнул пасть дракон-исполин. Страха не было: с каждым шагом сивилла узнавала знакомые очертания, лишенные медового сияния. Будто с изделия мошенника-ювелира содрали позолоту, обнажив грубый свинец. Померещился принц Альберт: мальчик лежал в смятых простынях, а над ним склонились двое - тощий и толстый. Тощий что-то втолковывал принцу; толстяк кивал, подтверждая. С каждым словом лицо Альберта менялось… Эльза вгляделась, пытаясь разобраться в происходящем, но видение растаяло. Она стояла на месте, где раньше погружалась в грезы, готовя очередной размен.
        «Зачем ты пришла сюда?» - спросила крыса.
        «Чью жизнь ты собралась разменять?» - мурлыкнула кошка.
        «Свою?» - предположил ворон.
        Не ответив, Эльза воткнула факел в трещину и опустилась рядом, на стылый камень. Поза для отрешения. Успокоить дыхание… Нет, мысли и чувства - бунтовщики! - отказывались уходить. Душа и разум восставали против безмятежности. Эльза вновь стала маленькой девочкой, твердо уверенной: не думать, не чувствовать может только покойник в гробу. А она - живая! На глаза навернулись слезы. Почему именно сейчас?! Когда ей так нужно… Отсветы факела множились, расплывались. Янтарные струйки текли со сталактитов, собирались на полу в медвяные лужи. Сквозь металл диадемы сивилла ощутила теплую пульсацию янтаря. В такт ей мерцал грот, на краткие мгновения озаряясь светом, который, казалось, ушел отсюда навсегда. Ты можешь все вернуть, говорил он. Стоит тебе захотеть, и стены вновь прорастут солнечным янтарем. Грот, диадема и ты - последняя из сивилл; чувства и разум, воля и желание…
        Слезы текли по щекам Эльзы: радость и отчаяние. Янтарный грот дарил блудной дочери право выбора, а сивилла не знала, что делать. Возродить грот? Оставить все, как есть? Бежать за тридевять земель, на край света? И всю жизнь мучиться сомнениями, гадать, верно ли ты поступила? Распутье, подумала она. Перекресток дорог, и некому подсказать, куда идти. Дар прорицания молчал, молчали ворон, собака и крыса; безмолвствовал камень, озаряемый темно-желтыми сполохами.
        Мы похожи, сказала себе Эльза. Две женщины; две заложницы судьбы. Я, сивилла с янтарем, заключенным в диадеме - и другая, волшебница в камне, вросшем в лоб мужчины. Выжившая чудом - и чудом воскресшая. Еще недавно я металась между двух огней: человек и зверь, разум и чутье. Инес мечется между любовью и убийством, страстным, звериным желанием воплотиться - и гордым, человеческим отказом воплощаться такой ценой.
        Мы - сестры, рожденные бедой и случаем.
        Это что-то значит?
        Грот молчал. Лишь неподалеку с потолка капала вода. Мало-помалу стук капель превратился в звук шагов. Скрипел снег под ногами. Позже пришли голоса: смутные, неприятные. Неужели грот ответил ей?! Эльза затаила дыхание. У входа разговаривали. Ей показалось, что она различает голос Вульма, но слов было не разобрать. Ступая как можно тише, Эльза направилась к выходу. Когда снаружи забрезжил свет, она тщательно загасила факел. Почему она кралась, подобно вору? Звериная осторожность, подруга последних дней? Тайная тревога? Эльза не знала, но шагов сивиллы сейчас не расслышал бы и опытный охотник.
        - …поделимся.
        - А много дают?
        В голосе Вульма звучал интерес. Его собеседник мялся, медлил с ответом. Вновь заскрипел снег: человек переступил с ноги на ногу.
        - Тысячу золотых за голову.
        - Ого! - Вульм присвистнул. - А за живую?
        - Дворянство.
        - На кой мне дворянство на старости лет?
        - Мы с Куцый тоже так решать! - встрял кто-то с жутким северным акцентом. - Золото лучше!
        - Моя доля - половина! - отрезал Вульм. - Сивиллу-то я нашел!
        Кровь ударила в виски. Сердце зашлось, колотясь о клетку ребер, и следующих слов Эльза не расслышала. Надо бежать! Забиться в грот, в самую глубину; там ее не найдут. Если вообще решатся сунуться внутрь… Нет, эти сунутся. Эти за деньги родную мать из могилы выкопают и продадут! Ноги вросли в камень. Всей душой Эльза стремилась прочь отсюда - и не могла сдвинуться с места.
        - …по рукам, - донеслось снаружи.
        7.
        Слежку Вульм почуял еще у моста. Сугробы, наметенные вчерашним бураном, не давали ему покоя, и Вульм не удивился, когда из-за них выбрались двое. Лишь проверил, легко ли ходит в ножнах Свиное Шило, да тронул рукояти кинжалов, как музыкант - струны лютни. Ранние охотнички, ясен пень, ждали, пока Эльза скроется в пещере, и сегентаррец останется один. Значит, намечался разговор между бывалыми людьми. Хотели бы убить - напали бы раньше. Разговоры Вульм собирался вести у схода с моста, когда у него за спиной будет ровная площадка, а у бывалых - узкая обледенелая перемычка.
        Куцего Хряпа и Ингвара Жги-Всех он узнал издалека.
        - Ты, смотрю, бабой обзавелся, - осклабился Куцый, подходя ближе.
        - Не без того, - в тон ему ответил Вульм.
        - Что ж не пользуешь? Она - в нору, а ты хрен морозишь?
        - Зябко на камнях. Мы себе берлогу потеплее найдем.
        - Найдешь ли?
        - Да уж отыщу, не сомневайся.
        - Мы не сомневаться, - встрял Ингвар. - А ты бабой делиться - как?
        Коротышка всегда ходил вокруг да около; подход искал, слабину. Ингвар же пер напролом, беря быка за рога.
        - Никак. Моя баба. Вам что, потаскух мало?
        - А за деньга?
        - Запал на нее?
        - Любовь, - Куцый Хряп прищурился: скверно, с намеком. Нахлобучил шапку на уши, передернул плечами: из ущелья дул ветер. - Слыхал про такое? Баба твоя, спору нет. Значит, тебе с каждого по монете. Все по-честному. Идет?
        - Мимо идет, - оскалился Вульм. - Может, потом.
        - А сейчас?
        - Сейчас я ее сам валять буду. Без помощников.
        Ингвар дернул углом рта. Уродливый ожог на щеке норхольмца начал темнеть, приобретая цвет бурой земли после дождя.
        - Бери грошик, старик. Иди вон.
        - Грошик? Ты, скупердяй… Два ферна давай!
        Вульм шагнул к Ингвару, требовательно протянул руку. Жги-Всех на миг растерялся, но быстро опомнился и полез за пазуху. Пару золотых за бабу он счел излишеством; две серебряные монеты с профилем Грюна IV, тусклые и обрезанные по краям, перекочевали в ладонь сегентаррца. Благодарность Вульма была молниеносной: засипев, Ингвар сложился пополам. Колено старика, острое и твердое, угодило северянину в пах. Рука Жги-Всех метнулась к мечу, и сталь собственного клинка едва не отсекла Ингвару пальцы. Вульм успел раньше: меч с визгом вылетел из ножен до половины, забыв, кто его хозяин. Тяжелая, обмотанная медной проволокой рукоять врезалась Ингвару в рот, превратив губы в кашу. Сплюнув, Вульм отступил назад, поглядывая на Куцего Хряпа, стоящего без движения.
        - Хорош кривого строить! На бабу они запали…
        - Волк, - ухмыльнулся коротышка. - Есть дело, волк…
        - Если дело с наваром, я в доле. Ну?
        Куцый Хряп захохотал. Он трясся всем телом, сгибался в три погибели и азартно хлопал себя по ляжкам. Чувствовалось: сегодня у коротышки знатный день. Жги-Всех харкнул в снег кровью - раз, другой - и тоже булькнул: засмеялся. Медленно, с усилием норхольмец разогнулся. Ожог на его щеке бледнел, ясно говоря: лезть в драку Ингвару расхотелось. Сунув пальцы в рот, он скривился, дернул - и выбросил в сугроб окровавленный зуб.
        Старухе на четки, подумал Вульм.
        - Говорил: дохляк врать! - рявкнул Жги-Всех приятелю. - Волк уши на макушка. Я тебя в зубы бить, умник! Зуб за зуб. Вот.
        - Награда за твою бабу обещана, - Куцый Хряп пренебрег угрозой северянина. - Вчера глашатаи надрывались. Мятежница она. Злоумышленница. Врагиня трона. И откуда в одной бабе столько вреда?
        - Так бы сразу и начал…
        - Вот мы с Ингваром и решили: грот. Куда еще сивилле идти? Они ж без грота, как шлюха без дырки… Сунулись, а тут ты. Может, оно и к лучшему. Мы добрые, мы барышом поделимся.
        - А много дают?
        - Тысячу золотых за голову.
        - Ого! - Вульм присвистнул. - А за живую?
        - Дворянство.
        - На кой мне дворянство на старости лет?
        - Мы с Куцый тоже так решать! Золото лучше!
        - Моя доля - половина! Сивиллу-то я нашел!
        - Гнёшь, волк! Если б не мы, ты б и не знал…
        - Тыща золотых пялить, ничего не знать! - хохотнул Ингвар.
        Ухватив пригоршню снега, он размазывал снег по губам. Вниз, под ноги Жги-Всех, падали темно-розовые капли. Казалось, норхольмец ест малину, и слюна течет по подбородку.
        - Четверть, Вульм. Все по-честному.
        - Сколько? - возмутился сегентаррец. - По-честному выйдет треть на рыло. Три сотни, да три десятка с тремя. А один лишний пропьем.
        - Ха! Тебе б купцевать… Ладно, уболтал.
        - Ага, - кивнул Жги-Всех.
        - Значит, по рукам?
        - По рукам.
        Вульм шагнул к Ингвару, протянул руку - скрепить сделку. Хорошо помня волчьи шутки, Жги-Всех медлил. Наконец он стряхнул растаявший снег, вытер ладонь об одежду - и, на всякий случай взявшись левой рукой за меч, подал Вульму правую.
        - Тварь продажная! Мразь!
        Из грота выметнулась не женщина - дикая кошка. Комок яростной, опаляющей ненависти. Мех шубы - дыбом, зубы оскалены; скрюченные пальцы-когти метили Вульму в глаза - вырвать, выцарапать, а там будь, что будет. Куцый Хряп ловко подставил сивилле ногу, и женщина растянулась на снегу. Когда она попыталась вскочить, пинок под ребра вновь опрокинул ее в белое крошево.
        - Хорош баба. Злой, прыткий…
        Ингвар навис над Эльзой, поигрывая мечом:
        - Голова рубить жалко. Давай сначала…
        Он поперхнулся, не закончив фразу. Икнул: громко, утробно. Кинжал Вульма из Сегентарры по крестовину вошел в печень норхольмца. Провернув клинок, Вульм резким движением выдернул кинжал. Кровь хлынула мощной струей, заливая снег, Эльзу, сапоги мужчин. С брезгливостью человека, знающего толк в чистых убийствах, Вульм отпихнул тело Жги-Всех, заваливающееся набок. Эльза стала на четвереньки, встряхнулась по-собачьи - пунцовые брызги полетели во все стороны - и жесткая пятерня Вульма ухватила женщину за волосы. Рывок - сивилла подавилась криком, задохнулась, отчаянно запрокидывая голову, и ткнулась лицом обратно в колючий холод. Колено Вульма уперлось ей в спину между лопаток, не давая подняться. С мастерством, отточенным годами опыта, сегентаррец принялся вязать Эльзе руки, как уже проделывал это однажды в башне Красотки. Не прерывая своего занятия, он глянул на Куцего Хряпа. Коротышка успел отскочить на пару шагов и теперь стоял, пригнувшись, выставив перед собой тесак и нож - длинный, кривой, похожий на обломок сабли.
        - Я ж сказал: половина - моя, - с отменным спокойствием сообщил ему Вульм. - Так и вышло. А ты: гнёшь, гнёшь… Тысяча на двоих делится без остатка. Как мыслишь, бывалый?
        Коротышка не спешил убрать оружие в ножны. Сверлил Вульма подозрительным взглядом, переминался с ноги на ногу - вроде бы на месте, но на деле исподволь, едва заметно сокращал расстояние. Впрочем, сообразив, что от Вульма его маневр не укроется, Куцый быстро прекратил опасные игры.
        - Оно-то делится, - бросил он, кусая губы. - Только зачем ее вязать?
        - Мало ли… Может, ты в бароны метишь?
        - В принцы!
        - Ну вот. Потом скажешь, что я тебя титула лишил.
        - Золото, - твердо сказал коротышка. - Отдаем голову, берем деньги и разбегаемся. Я тебе не Ингвар. Со мной твои штуки не пройдут.
        Вульм пожал плечами:
        - Как скажешь. Так я рублю?
        - Руби.
        Стоя в пол-оборота к Куцему Хряпу, Вульм потащил из ножен Свиное Шило. Левая ладонь сегентаррца, скрытая от Куцего, легла на рукоять кинжала. Наблюдая за действиями Вульма, коротышка приплясывал от нетерпения. Он даже подбросил к небу свой тесак - должно быть, восторг переполнил сердце - и резко, с подворотцем, взмахнул освободившейся рукой, словно в ней объявился кнут. Веревка, одним концом продетая в дырчатое «яблоко» тесака, выпала из рукава коротышки, натянулась, запуская тяжелый тесак по большому кругу. Так на корабле срывается канат, удерживающий мачту, и хлещет кого ни попадя смолёной молнией. Вульм хрипло вскрикнул, когда его многострадальное колено взорвалось дикой болью. Он неуклюже повалился на Эльзу; сивилла задергалась под тяжестью сегентаррца, будто жертва под насильником - и Вульм, рыча раненым зверем, навзничь опрокинулся в снег.
        Куцый Хряп прыгнул.
        Тесак уже вернулся в его ладонь; в другой хищно изогнулся нож. Куцый умел считать не хуже старого волка. Тысяча хорошо делится на двоих. А на одного - еще лучше. Искалеченный, ослепленный болью Вульм опоздал вытащить меч. Два клинка целились в его грудь, и отбить их было нечем. Коротышка учел все, кроме глупой бабы, которой оставалось жить - вдох да выдох. Освободившись от Вульма, Эльза вскочила на ноги, и Куцый в прыжке врезался в сивиллу. Плотный, крепко сбитый - ядро, не человек - он сшиб женщину в сугроб и рухнул на Вульма: неудачно, боком. Кривой нож на треть вошел в правое плечо сегентаррца, но тесак лишь без толку вспорол воздух. Куцый Хряп снова взмахнул тесаком, желая раскроить Вульму череп - и узкое лезвие кинжала, легко пробив куртку коротышки, скользнуло меж ребрами.
        Вот и сердце, сказал клинок.
        Хрипя, пачкаясь в чужой крови, Вульм титаническим усилием сбросил с себя мертвеца. Ногу дергало так, словно он угодил в пыточную, и палач раскаленными клещами извлекал из колена все мелкие косточки, одну за другой. На фоне этой боли нож, застрявший в плече, казался милостью небес.
        - Эльза…
        Он не узнал собственного голоса.
        Скрип снега. Она подобралась к нему сбоку, настороженная, как крыса, готовая отпрянуть в любой миг - и броситься прочь.
        - Кинжал. Возьми. Ремешок…
        - Я… вы…
        - Замолчи. Режь.
        - Не могу. Пальцы затекли.
        - Дай я…
        Неуклюже, словно желая помочиться, она присела спиной к нему, подставила связанные сзади руки. Кинжал был острый, как бритва, Вульм боялся рассечь Эльзе вены. Боялся потерять сознание от боли. Боялся сдохнуть раньше, чем освободит женщину. Кровь Даргата! Он никогда в жизни столько не боялся… Проклиная судьбу, возраст, Куцего, весь мир сверху донизу - от проклятий становилось легче - Вульм справился с путами и откинулся затылком в снег, едва дыша. Хотел утереть со лба выступившую испарину - и не смог.
        - Вы… вы это из-за меня? Или…
        Лицо сивиллы. Близко-близко. Струп на щеке сошел, обнажив молодую, нежно-розовую кожу. Шрама не останется, подумал Вульм. Это хорошо. Красивая девка…
        - Я… я думала… Простите меня! Простите!
        В глазах темнело. Разум превратился в лодку. Он уплывал от берега, раскачивая Вульма на пологой зыби. Началась течь, в лодку струилась вода. Жалкая скорлупка проседала, грозя пойти на дно.
        - Я вас тут не оставлю!
        - Беги, - прошептал Вульм. - Награда… за тебя…
        - Я вас не брошу.
        Эльза вытерла слезы и принялась рыться в походной сумке Вульма. Она не знала, что ищет: снадобья? чистое полотно? Но кот и крыса, ворон и голубь сгрудились вокруг искалеченного волка, не видя для себя иного пути. Это грот, думала сивилла. Это Янтарный грот. Он все-таки ответил мне. Теперь я знаю, что делать. Я - последняя сивилла обители, и мой янтарь всегда со мной. Где бы я ни была, хоть на краю света.
        Не уйдет, уверился Вульм. Дура…
        - В Шаннуран, - сказал он. - Теперь мне только в Шаннуран.
        - Что?
        - Под землю, говорю. Самое время.
        И черная, рыхлая гора погребла под собой Вульма из Сегентарры.
        8.
        - Двадцать лет, - сказал Циклоп.
        Снежная целина лежала перед ним. Под солнцем, рвущимся в зенит, снег отдавал в желтизну, словно лист пергамента, отбеленный мукой и молоком. Ветер нес по равнине искрящуюся пыль: серебро и перламутр. Дорога рождалась в муках, в ожидании первого шага.
        - Двадцать лет назад я видел в темноте. Черная Вдова навещала меня, и я не знал, чего хочу: бежать или остаться. Что я знаю сейчас? Чудовища были добры ко мне, вот и все. Судьба - чудовище. Надеюсь, она не станет ломать традицию.
        Камень в его лбу, не скрытом повязкой, был черным.
        - Двадцать лет назад, - сказал Симон Остихарос, - я гнил под землей. В цепях, с зашитым ртом. Черная Вдова навещала меня, и я бился с ней до последнего. Моя природа - борьба. Говорят, в старости человека не изменить. Что ж, проверим…
        Лицо старца казалось высеченным из дерева.
        - Двадцать лет назад у меня случился первый приступ, - сказала Эльза. - А может, чуть позже. В семье были уверены, что я больна. Падучая, говорили они. И завидовали соседям, чьи девочки родились здоровыми. Ладно, что там вспоминать…
        Поземка вилась у ног сивиллы.
        - Двадцать лет назад я славно погулял в Шаннуране, - сказал Вульм. - Надеюсь, а'шури не злопамятны. Эй, парень! Чего молчишь?
        Натан держал сегентаррца на руках, как ребенка.
        - Двадцать лет назад меня не было, - сказал изменник. - Совсем.
        Взгляд его прояснился.
        - Хотел бы я знать, - задумчиво произнес Натан, - что будет с нами через двадцать лет? Через сто? Тысячу?! Госпожа Эльза, вы не посмотрите?
        - Сдохнем, - уверенно заявил Вульм. - Даже раньше.
        - Ну, не с нами. Вообще. Госпожа Эльза…
        - Посмотрю, - кивнула Эльза. - Прямо сейчас и посмотрю.
        И шагнула вперед.

* * *
        Багровый диск солнца летел в пасть заката. Клыки горных пиков жадно тянулись навстречу, окрашиваясь свежей кровью. В кронах буков и грабов, растущих на холмах, занялся пожар - скоротечный, потому что от скальной гряды уже ползли длинные лиловые тени, и деревья подергивались сизым пеплом сумерек. Лишь две-три верхушки продолжали тлеть грудами углей, но вскоре погасли и они. Умолкли птицы. Налетел порыв зябкого не по-летнему ветра, взъерошил листву, встревожил рощу тихим шепотом - и унесся прочь. Дальше лежал спуск в долину, а на другом ее краю, за ручьем, путь преграждала стена, в которой чернел глубокий провал.
        Шаннуран ждал гостей.
        - Ты видишь, Инес? - спросил Циклоп. - Мы пришли.
        Вульм покосился на сына Черной Вдовы, сравнивая складки на его лице с видом, открывавшимся с холма. Лицо-карта не лгало. Ларский хребет, лес на склонах Седой Мамочки; черный рот - вход в преисподнюю.
        - Заночуем? А завтра, с утра…
        Не было никакой разницы: спускаться под землю утром или на ночь глядя. В шаннуранских лабиринтах царит вечный мрак, равнодушный к смене времени. Просто Вульму очень хотелось увидеть еще один рассвет.
        - Надо идти.
        Голос сивиллы прозвучал глухо, словно из могильного кургана.
        - Хорошо, - кивнул Циклоп.
        Симон молчал, хмурясь. Натан, преданно глядя на Эльзу, лишь поскреб ногтем косой шрам на скуле. Шрам он заработал три месяца назад, в предгорьях Кинассы. Ничего, отбились, хвала Митре. Кроме шрама, в Кинассе Натану достался топор на длинной рукояти. Похожий был у ледяного гиганта, о котором парень до сих пор вспоминал с содроганием.
        Они избегали городов. Нигде не задерживались дольше, чем на два-три дня. Лошадь для Вульма - каурого мерина с крепкими, мохнатыми ногами - удалось купить в Фортрене через две недели. Не помешала бы повозка и еще одна лошадь, но кончились деньги. Дорога же едва началась. Обледенелые тракты. Проселки, заваленные снегом. Весенняя распутица. Чавканье жирной грязи. Косые струи ливня. Морось, тоскливая, как речи на похоронах. Духота, пыль; кажется, что солнце прикипело к зениту…
        Мерин заупрямился. Фыркал, мотал головой, упирался копытами в землю. Ворча на глупое животное, Натан свел упрямца с холма под уздцы. Каурый давно усвоил: у изменника рука тяжелая - и брел смирно. Лишь косил на парня влажным глазом, укоряя: что ж ты так? Если самому жить надоело, хоть меня пожалел бы? В конце спуска по спине Вульма, с трудом державшегося в седле, пробежал холодок. За ними наблюдали. Это длилось третий день, но сегентаррцу не удавалось засечь соглядатая.
        Какая разница, подумал Вульм. Все, приехали.
        Над холмами взошла луна - темно-желтая, как янтарь в диадеме. Тени упали в обратную сторону - от холмов к горам. На поверхности скал, тускло отблескивающих в лунном свете, четче обозначился матово-аспидный провал. Оттуда тянуло мускусом и тленом. До входа оставалось всего-ничего, когда тени ожили, зашевелились, надвинулись со всех сторон.
        Их ждали.
        А’шури призраками возникали из тьмы, поднимались из-за камней и кустов. Их было много, очень много. Яркий свет луны не был помехой жителям подземелий - если а'шури и щурились, то глаз руками не прикрывали. Молчаливые, строгие, они обтекали путников справа и слева, отрезая пути к бегству.
        Вульм спешился. Это далось ему с трудом: нога хоть и зажила, но почти не сгибалась. Теперь Вульм туго перетягивал колено лентой из телячьей кожи, поверх штанины. Так на искалеченную ногу можно было наступать, пусть и с грехом пополам. Сойдя на землю, сегентаррец отцепил от седла костыль из твердого кизила, любовно отполированный на привалах, и оперся на него, стараясь держаться прямо.
        А’шури приблизились вплотную. Здесь собрались не только вооруженные мужчины - женщины, дети, старухи… Люди вечной тьмы и люди подлунного мира стояли у врат Шаннурана, на границе миров. Кажется, ожидание томило и тех, и других. Вскоре толпу всколыхнуло едва уловимое движение - рябь на воде - и дикари расступились. К гостям шли двое. Тощий, жилистый старик, похожий на саранчу, в одной набедренной повязке - и живой труп. Рядом с иссохшей мумией старик выглядел юным атлетом в расцвете сил. Нет, это не был мертвец, ведомый чужой волей, хотя во лбу его, на том месте, где у Циклопа располагалось Око Митры, зияла страшная дыра с рваными, загноившимися краями.
        Медленно, как во сне, Циклоп поднял руки к вискам и стянул с головы повязку. Луна светила ему в спину, но камень полыхнул костром, ярко-багровым пожаром в ночи. Купаясь в отблесках Ока Митры, за спинами старика и мумии проступили из темноты силуэты еще пятерых существ. Заостренные черепа сужались к затылку - гладкие, лишенные волос. Странные пропорции тел, по-обезьяньи длинные руки с коваными наручами на предплечьях. Лоснящаяся кожа наводила на мысли о змеиной чешуе; двигались пятеро тоже подобно змеям.
        Сыновья Черной Вдовы.
        Гвардия Шаннурана.
        Запах мускуса и тлена усилился. Взгляды всех были устремлены на сияние во лбу Циклопа. Король Камней в ответ изучал своих подданных. А потом мумия шагнула вперед и опустилась перед Циклопом на колени, припав ужасной дырой к его стопам.
        - Шури'аш-ш-ш!
        Шорох листвы, шелест чешуи, шипение гадюки:
        - Шури'аш!
        Бормоча заветное слово, а’шури преклоняли колени.
        - Я вернулся, - шептали губы Циклопа.
        - Ты будешь добр к нам? - спросил старик.
        О Шаннуране ходит немало легенд. Сегодня родилась еще одна.
        Эпилог
        Пятьдесят лет спустя
        …и по Великому Пути прошел я дальше всех.
        Р. Говард, «Вознаграждение»
        - Неужели? - спрашивает король.
        Он с жадностью смотрит на Вазака. Его величество ждет продолжения истории. Он готов слушать ее без конца. В двадцатый раз, думает Вазак. Нет, больше. Маг забыл, как часто возвращался король Альберт, прозванный в народе Недотрогой. Время - песок - шлифует память, и все, что повторяется, сливается в единую полосу.
        - Так рассказывают, сир.
        - И с тех пор его никто не видел?
        - Да, сир.
        - Никто-никто?
        - Болтуны утверждают, что видели. Пили с ним вино. Взывали к древним богам. Катались верхом на чудовищах. Превращали камни в камни. Они лгут, ваше величество.
        - Зачем они лгут?
        - За эту ложь их угощают пивом и мясом. Люди падки на сплетни.
        - Ты не любишь людей, Вазак?
        - К живым я равнодушен. Кроме вас, сир.
        Отсюда до самого берега - маки, шафран, бледно-голубые ирисы. На склоне - желтая пена кизила. Выше - нежно-розовые островки миндаля. Ветер ерошит ворс травяного ковра. Кажется, что щедрая рука, протянувшись с неба, без меры одарила Тер-Тесет: рубины, топазы, сапфиры… Над морем кричат чайки. В волнах мелькает парус рыбачьего челнока.
        - А маги?
        - Они умерли, сир.
        - Все?
        - Нет. Жив Талел, мой учитель. Впрочем, большую часть времени он проводит в состоянии, которые вы, сир, не назвали бы жизнью. Это продлевает ему дни.
        И мне тоже, думает Вазак. Талелу Черному не до бывших учеников. Иногда он хочет понять, чего ждет Талел. И не может. Когда жрец Сета бодрствует, он глух к призывам Вазака.
        - Остальные умерли? - упорствует король.
        - Да, и скверно. У Тобиаса в первый год выросла новая нога. Он радовался, как дитя. Позже он перестал радоваться, а спустя три года покончил с собой. Осмунд заперся в башне и тянул до последнего. Как ушел Н'Ганга, я не знаю.
        - А Злой Газаль?
        - Газаль-руз очень страдал. Однажды он не выдержал и ушел в Шаннуран. Сказители поют, что он бился с Циклопом, желая погибнуть в бою, и достиг своей цели.
        - Они поют правду?
        - Что есть правда, сир? Никто больше не встречал Злого Газаля. Иные утверждают, что битвы не было. Что Газаль упал Циклопу в ноги и вымолил здоровье. За это Циклоп взял с него клятву никогда не выходить под свет солнца и луны. Газаль согласился и здоровым ушел во мрак. Сейчас он - правая рука Циклопа.
        - Почему он? Почему не Симон Остихарос?!
        - Маги живут долго, ваше величество. Но и мы не бессмертны.
        - Жаль…
        - Не жалейте Симона, сир. Он был не из тех, кто принимает чужую жалость. Впрочем, кое-кто болтает, что Симон - хранитель Шаннурана. В лунные ночи, если смотреть с Седой Мамочки, над входом в подземелья можно увидеть скалу, похожую на статую. Одни толкуют, что это демон Шебуб, другие - что это Симон Остихарос. Якобы при виде врагов в глазницах статуи вспыхивает раскаленная бирюза, и море огня течет навстречу дерзким.
        - Красиво, - вздыхает король.
        Вазак молчит. Он ставит себя на место дерзких, и думает, что красота - величайшая в мире ложь. Король вернулся три дня назад, после того, как Альберта укусил каракурт. В первый день Вазак чуть не стер себе язык, повторяя навязшее в зубах: вы, сир, не принц, а король, ваш благородный отец скончался, регентом при вас - Филипп Высокий, ваш близкий родственник; я - ваш преданный слуга, маг трона… Подробности Вазак давным-давно опускал. Какая разница, что Филипп - не родич, а сын Альберта? Еще был жив Дорн, старая крыса, когда им удалось дотянуть Альберта до четырнадцати лет, и Недотрога сумел обрюхатить младшую сестру графа ди Гендау. Законный брак, все честь по чести… Филипп родился крепким и бойким. В семнадцать он, соблюдая традицию, задушил юного отца подушкой. Говорят, убийца плакал. Он любил Альберта, жалел его, но советчики убедили Филиппа, что в ином случае Тер-Тесет обречен. О да, думает Вазак. Ночью, орудуя подушкой, Филипп плакал; утром же он зарыдал, как безумный, когда вернувшийся Альберт спросил у него: «Кто вы такой? Нам сказали, что вы - регент…»
        Сейчас, намекни кто Филиппу на необходимость прикончить отца - регент велел бы четвертовать мерзавца. Сам - отец двух сыновей-подростков, король для всех, кроме собственного родителя, Филипп благодарил великого Митру за то, что, явив чудо, бог сломал отвратительную династическую традицию. От своих детей Филипп больше не ждал удара в спину.
        - А почему Вдова его не съела?
        Ирисы. Маки. Кизил. Солнце заливает мир светом. Зеленая вода блестит: глазам больно. А юный король тянется к Вазаку, и во взгляде Альберта - подгорная тьма. Он обожает историю про Циклопа. Разобравшись на скорую руку с государственными делами, Альберт слышит обрывок этой истории - от пажа, гвардейца или певца на пиру - и зовет Вазака. Кто скажет его величеству правду, если не королевский маг?
        - Говорят…
        Вазак решает опустить это назойливое «говорят». От него горчит во рту. Вазак не верит болтовне глупцов. Он знает, что тайны, в особенности тайны Шаннурана - темнее и опаснее любых легенд. Сказки - для детей и дураков. Для них будущее загадочно, а прошлое мертво. Некроманту хорошо известно: ударь прошлое кнутом, и оно встанет, терзаясь голодом и злобой.
        - Почему Вдова не съела Циклопа! - упорствует мальчишка.
        - Циклоп откупился, сир. Он принес в Шаннуран нефритовое зеркало, в котором томилась душа Инес ди Сальваре. Вдова приняла душу несчастной, сделав Циклопа владыкой над а'шури. Теперь душа Инес, тоскуя во Вдове, как в темнице, осуждена вечно беседовать с Ушедшими, а это хуже ада. Циклоп же сидит на троне, выточенном из цельного алмаза.
        - Король дикарей? - Альберт смеется.
        - Именно так, ваше величество.
        - Король слепых кротов?
        - И наследник тайн Ушедших. Все, что узнает Инес - узнает Черная Вдова, а значит, Циклоп. Он ест эти тайны, как мы едим хлеб. Пьет их, как мы пьем воду. Дышит ими, как мы - воздухом. И во лбу его горит Око Митры.
        - А дети? Нам доложили, а'шури крадут человеческих детей…
        - Раньше - да, сир.
        - А сейчас?
        - Сейчас - нет. Детей покупают на невольничьих рынках. Берут из нищих семей, щедро расплатившись золотом. Находят в трущобах, в гильдии побирушек… Да мало ли где? Дети исчезают, и больше никто их не видит. Полагаю, они у Циклопа. Ваши слуги, сир, пытались схватить хотя бы одного посредника, снабжающего Шаннуран детьми. Увы, они не преуспели.
        - Он их ест? А Вдова? Она их ест, да?!
        Король нетерпеливо машет рукой. Королю скучно слушать про слуг и розыск. Лицо Альберта раскраснелось, глаза сверкают. Однажды я умру, думает Вазак. Я не бессмертен. Надо подготовить преемника. Кто-то должен быть рядом с Альбертом Недотрогой. Некромант боится признаться самому себе, что он привязался к мальчишке.
        - Она их лижет. А он их учит.
        - Магии?
        - Вряд ли, сир. Во всяком случае, я незнаком с этой магией.
        Полагаю, дети уже здесь, молчит Вазак. На земле, под солнцем. Циклоповы выкормыши. В харчевнях, на улицах; такие же, как мы. Подданные Короля Камней, вошедшие в возраст; его лазутчики. Что они ищут? Чего хотят? Вазак радуется, что стар. Что сила его не слишком велика, а значит, и годы не будут слишком обременительны. Он уйдет прежде, чем мир изменится окончательно. И не вернется, хоть тысяча кнутов станут звать Вазака обратно.
        - Когда воспитанники Циклопа выйдут наружу, - важно заявляет король, - настанет конец света. Так пел сказитель. Мы ему верим. Они выйдут, и мир рухнет.
        - Когда же они выйдут, сир? - спрашивает Вазак.
        - Через тысячу лет. А может, через пятьсот.
        - Хорошо, - с легким сердцем соглашается Вазак. - Пусть выходят.
        Эпилог
        Пятьсот лет спустя
        …прошел я дальше всех.
        Р. Говард, «Вознаграждение»
        1.
        Широкие ступени Первого Учебного запрудила толпа студентов - так всегда бывало пополудни. Натан лавировал и протискивался меж болтунов-прогульщиков, отрастивших пушистые «хвосты», и фланирующих отличников, уворачивался от спорщиков, когда те в азарте начинали махать руками, обходил зубрил, уткнувшихся в конспекты и учебники. Экзамены уже начались, и кое-кто в спешке домучивал последние параграфы, сидя прямо на ступенях. «Умение отрешиться в толпе - дар, достойный уважения», - вспомнил юноша слова Долорес. Увы и ах, сам Натан подобным даром не обладал. Скорее педант, чем импровизатор, он предпочитал заниматься дома - и, говоря по правде, не слишком от этого страдал.
        После прохлады коридоров теплынь, царившая на улице, оглушила Натана. Зной упал на плечи ватным одеялом, и без пяти минут магистр расстегнул сюртук. Вольность, позволительная вне стен alma mater! С завистью он покосился на сокурсников, которые имели дерзость щеголять в одних рубашках из тонкого батиста. Отец Натана, генерал-майор ди Шоргон, застрелился бы, узнав, что сын появился на людях без верхней одежды. Хорошо еще, общественное мнение в последние годы сделалось лояльным к «бумажным» сюртукам из казинета. В шерстяном, камлотовом по такой жаре упреешь за пять минут.
        «Парадокс, - вздохнул Натан. - Мы гордимся деяниями своих предков. Хвалимся древностью рода, титулами, привилегиями. А в итоге сыновья торговцев и аптекарей свободнее нас, и не только в одежде. Они свободны от уймы дурацких условностей…»
        - Натан!
        Из-под раскидистой липы-великанши - по легенде, ровесницы университета - махал рукой Эрик. Со свойственной ему предусмотрительностью младший брат, студент первого курса, укрылся в тени королевы парка. Сюртук брата, голубой с серебром, был застегнут на все пуговицы. Эрик во всем брал пример с отца - и с возрастом обещал перещеголять Шоргона-старшего в консерватизме.
        - Ты свободен? - спросил Натан, ныряя в тень.
        - Как птица! Последняя лекция, конец семестра…
        - Кто читал? Ворон?
        Эрик подобрался:
        - Профессор ди Ронар, барон…
        - Ворон и есть. Его так и на кафедре зовут. «Честь и традиции! Традиции и честь! Наш славный Университет с гордостью несет имя Инес ди Сальваре, открывшей путь к знаниям…»
        Натан мастерски копировал интонации профессора. Увидев, что брат обескуражен, он завершил тираду хриплым:
        - Кар-р-р, кар-р-р! И не смотри на меня, как жандарм на либерала! Ворон повторяет это слово в слово на каждом курсе…
        Профессор ди Ронар в глазах Натана являл собой символ замшелых устоев. Отвечать ему следовало строго по учебнику полувековой давности. Шаг в сторону - и мятежник превращался в «носителя лженаучной ереси». Карался мятеж переэкзаменовкой; многие, дай им выбор, предпочли бы расстрел.
        - Это твоя Долорес? - прищурился Эрик. На бледных щеках его вспыхнул румянец. - Это она настроила тебя против ди Ронара?
        «Пройди братец через камень, - подумал Натан, - небось, отрастил бы клыки до пояса…» Самому Натану до совершеннолетия - двадцати одного года - и «каменной инициации» оставалось чуть больше трех месяцев. Всякий раз, когда он вспоминал об этом, сердце начинало стучать быстрее. Какие возможности он обретет, вернувшись? Полный контроль метаморфоз тела? Способность управлять инфо-полями точечным всплеском эмоций? Или его участь - жалкие крохи могущества Ушедших? Современная наука не могла предсказать этого заранее.
        - Не «моя Долорес», а мистрис Станца, приват-доцент.
        - Тебе не кажется, что она ему завидует?
        - Завидует? - фыркнул Натан. - Было бы, чему!
        Эрик воодушевился:
        - Ди Ронар - профессор. Ординарный, между прочим! Титул, репутация…
        - Еще скажи: она завидует, что он мужчина.
        - А что? И скажу…
        Пикировка с братом успела порядком надоесть Натану. И как Эрик не поймет, что в науке важны не титулы и звания? Заслуги предков, покрытые толстым слоем пыли - тьфу! Главное - полет мысли, новые идеи… Джамад Праведник, легендарный основатель Равийской Академии, посетив уже действовавший к тому времени университет в Тер-Тесете, назвал ученых «дворянством духа». Золотые слова! Мистрис Станца - настоящая герцогиня. Нет, королева! Окажись рядом с сыном умудренный опытом генерал-майор ди Шоргон - заметил бы с улыбкой, что влюбленной юности свойственны горячность и преувеличения. Читать мысли отец не умел, но лицо Натана являло собой открытую книгу.
        - …а еще у профессора ди Ронара - высшая степень контроля!
        В голосе Эрика звучало восхищение. Он днем и ночью мечтал о том времени, когда обретет контроль над метаморфозами. Эрик грезил о крыльях, как, впрочем, большинство его сверстников. - Сам придумал?
        - Ди Анорио рассказывал.
        Откуда степень Ворона известна ди Анорио, Натан уточнять не стал.
        - Ты сейчас куда? - сменил он тему.
        - А ты?
        - Я собирался где-нибудь перекусить…
        - Пошли в «Цветок яшмы»! - загорелся Эрик. - Там мороженое…
        Натан улыбнулся. Слабость к мороженому Эрик питал с раннего детства. Даже в шумных компаниях, когда сокурсники заказывали пиво или вино, он отдавал предпочтение любимому лакомству. Поначалу над ним подшучивали, но вскоре обидчик, вызванный Эриком на дуэль, обзавелся косым шрамом через всю щеку, и задирать вспыльчивого ди Шоргона перестали.
        К счастью, кроме мороженого, в «Цветке яшмы» подавали отличную телятину под брусничным соусом. Чтобы не лезть в карман за «луковицей», Натан бросил взгляд на университетскую башню. Часы показывали четверть второго. До визита к куратору можно дважды пообедать.
        - Пошли!
        2.
        Над аллеями витал аромат отцветающего жасмина. Кроны лип и каштанов дарили желанную прохладу. Зеленый полог смыкался над головами; сквозь листву пробивались лучи солнца, пятная гравий дорожек. Львы фонтана, разинув пасти, извергали струи воды. Логовом мраморным хищникам служил бассейн с розовыми кувшинками, над которым стояла радуга. Стену университетского городка покрывал буйно разросшийся плющ. Гранит в сочетании с облицовочным сланцем давал комбинацию полевых эманаций, способствовавшую росту плетей.
        У ворот, распахнутых настежь, дежурил констебль. На поясе у него висел жезл-парализатор: кристалл граната в оправе из серебра. Взглянув на братьев, охранник сразу же потерял к ним всякий интерес. Среди констеблей было немало изменников, как правило - с абсолютной памятью. Этот, помимо Натана с Эриком, наверняка знал в лицо сотни преподавателей и студентов. Натану вспомнились уроки истории: в диком средневековье изменников хирургически уродовали, желая получить нужные качества. Юношу передернуло. Варварство! Хвала прогрессу, лицензированные менялы в янтарных клиниках проводят размен быстро и безболезненно. Впрочем, наследнику ди Шоргонов, стоящему на пороге «каменной инициации», размен без надобности.
        Это - удел мещан, стесненных в средствах.
        В следующий миг щеки Натана обжег стыд. С какой горячностью, чувствуя себя передовым радикалом, он соглашался с Долорес: путь через камень должен быть открыт для каждого! Лишь тогда человечество по-настоящему овладеет силами природы, поставит их себе на службу - и двинется дальше. Воспитание, сказал он себе. Одна из разновидностей информационного давления. Трудно отказаться от взглядов, которые впитал с молоком матери. Даже если твой разум уже осознал их ошибочность…
        Улицы встретили их привычной суетой. Шелестели рубчатые шины кэбов и ландо на резиновом ходу, пищали клаксоны, пугая обалделую от шума деревенщину; грохотали по брусчатке колеса возвращающихся с рынка телег. В ратуше готовился указ, согласно которому повозкам без шин запретят въезд в центр города - его согласовывали третий год, морщась от грохота. Со стороны вокзала Короля Альберта долетел пронзительный свисток паровоза. Ежедневный экспресс «Тер-Тесет - Равия» отправлялся с минуты на минуту.
        Мимо плыли фасады домов: салатная зелень сменялась небесной голубизной, пунцовый румянец - солнечной охрой; мрамор и гранит, известняк и туф, сланец и травертин. В зажиточных кварталах каждый дом имел собственное лицо, стремясь выделиться среди соседей. С узких балкончиков свешивались гирлянды вьюнков, благоухала герань и уже привявшие гиацинты. Аромат цветов, как мог, боролся с запахами конского пота, дегтя и разогретой резины.
        С проспекта Просвещения братья свернули на Кленовый бульвар. Здесь, на аэроплощадке, ожидал седока молодой птероящер. Радужный венчик на шее рептилии еще не успел потемнеть и обрести жесткость чешуи. К площадке подкатило ландо вишневого цвета. Повинуясь виброкнуту в руках кучера, конь встал, как вкопанный; в темени животного тускло блестел вживленный топаз-приёмник. Служитель распахнул дверцу, откинул ступеньки и помог выбраться из экипажа даме преклонных лет. Сухая и строгая, с седыми буклями, во всем черном, дама наводила на мысли о ведьме из сказки про леденцовый домик.
        - Мой багаж, - распорядилась она. - Живее, Пит!
        Служитель кинулся вытаскивать с заднего сиденья баулы, корзины и саквояжи, торопясь приторочить их к бокам птероящера.
        - Вам нужен рулевой, госпожа Фриних?
        - Не нуждаюсь, - отрезала дама.
        - Но ваша мигрень…
        - Моя мигрень, Пит, советует мне оставить вас без чаевых!
        Расписавшись в полетной квитанции, она с нежностью потрепала рептилию по шее. Ящер заклекотал и припал к земле, позволяя оседлать себя. Со сноровкой циркового акробата дама вскарабкалась на мощный загривок; вокруг нее началось оживленное шевеление - отрастив управляющие корешки, пожилая леди внедряла их в летуна. Разбег, мощный взмах перепончатых крыльев, покрытых сеткой вздувшихся жил - и ящер прянул в небо.
        «Цветок яшмы» располагался за аэроплощадкой, в переулке. Напротив входа в ресторацию застряла самобеглая коляска, сверкая хромированными ручками и рычагами. От коляски пахло нагретым металлом, минеральным маслом и дорогой кожей. Усатый водитель, сняв куртку и закатав по локоть рукава сорочки, копался в движителе. Судя по его проклятиям, один из кристаллов-акцепторов раскрошился и пришел в негодность.
        - У отца такая же, - Эрик кивнул на коляску.
        И забубнил, подражая Гуннару, шоферу отца:
        - Полиморфный кристалл-эманатор, взаимодействуя с кристаллами-акцепторами, создает инфо-поле высокой напряженности….
        - Губы криви, - подсказал Натан. - И нос задирай.
        - Стоячие инфо-волны индуцируют распад воды в баке на кислород и водород, которые сгорают в движителе, выделяя энергию…
        - И фыркай. Гуннар всегда фыркает, как конь…
        Усач извлек из гнезда раскрошившийся акцептор и заменил его свежим. Наполнив бак водой из уличной колонки, водитель закрутил рунированную крышку, обтер ладони тряпицей, сел за рычаги - и, воодушевясь, спел активирующую формулу. Движитель зарычал по-львиному, коляска извергла из трубы облако пара; вскоре она скрылась за поворотом.
        - Дурацкая тарахтелка, - резюмировал Эрик.
        - За ними будущее. Скоро они станут ездить быстрее кэбов.
        - Раньше мы оглохнем.
        - Шум - ерунда. Уже есть разработки…
        Они устроились на открытой веранде. Эрик заказал «Сугроб» с клубничным джемом, а Натан - телятину и клюквенный морс. Взять вина перед визитом к куратору он не рискнул. Пристроив сумку с диссертатом на свободный стул, юноша махнул кельнеру, и тот принес свежий, еще пахнущий краской «Курьер». Эрик же - видимо, в пику брату - велел дать ему «Белое знамя»: бульварный листок, чьи репортеры честно заслужили прозвище гиен.
        Вскоре, сражаясь со статьей «Уголь и пар: в топках горит бесценная информация!», Натан позавидовал смеющемуся Эрику. Тот, наверное, прочитал его мысли, воскликнув:
        - О-ло-ло! Слыхал, что твоя Долорес вытворяет?!
        Натан чуть не разорвал «Курьер» пополам.
        - Щелкоперы! - буркнул он. - Нашел, кому верить…
        - Ты несправедлив. Они же ее защищают!
        И Эрик принялся зачитывать, нарочито гнусавя:
        - …участились злобные нападки замшелых ретроградов на авангард современной науки. Чувствуя, что время их сочтено, что академические кресла шатаются и трещат под ними, клика ученых чинуш объявила войну прогрессу. С начала года идет оголтелая травля Долорес Станца, доктора философии и информатики, приват-доцента Королевского Университета. Но смехотворной, а главное, бездоказательной критикой эти, с позволения сказать, могучие умы не ограничились. В ход пошли гнусные инсинуации, затрагивающие личную жизнь мистрис Станца. Титулованные клеветники прозрачно намекают, что женщина скромного происхождения и еще более скромных талантов могла защитить докторский диссертат и получить место на кафедре только одним способом, о котором в приличном обществе не принято говорить вслух. Да, мистрис Станца - привлекательная особа, и на ее лекциях всегда хватает студентов, кто с радостью согласился бы на индивидуальные занятия, но вряд ли это дает основания…
        - Замолчи!
        - …сплетни же о том, что жемчужное колье, украсившее грудь мистрис Станца, является подарком графа N., ее высокопоставленного любовника…
        - Дрянь! Как у тебя язык повернулся?!
        Стул отлетел прочь. Вне себя от гнева, чувствуя, как слепое, бычье бешенство овладевает сердцем и рассудком, Натан возвышался над братом, сжав кулаки, и твердил, не смущаясь интересом посетителей ресторации к скандалу:
        - Дрянь! Ну ты и дрянь…
        Бледный как смерть, Эрик встал.
        - Это вы мне? - он скомкал листок в кулаке.
        - Только последнее ничтожество…
        Жестом Эрик прервал брата. Сейчас молодой человек был, как никогда, похож на отца. Ветеран Ливорнийской кампании, кавалер ордена Улитки, генерал-майор ди Шоргон славился среди офицеров тем, что в самой скверной ситуации шел до конца.
        - Достаточно, - сказал Эрик. - Господин ди Шоргон, я к вашим услугам.
        3.
        Пять лабораторных башен университета походили на пальцы исполина, сожженного молниями и погребенного под землей. Нерадивые могильщики зарыли тело, не заметив вскинутую к небу пятерню, которой гигант закрывался от гнева богов. Сравнение обретало дополнительный смысл для тех, кто знал: часть лабораторий расположена в подземельях, соединенных тоннелями, пробитыми в толще скального основания. Черные и суровые, сложенные из вулканического базальта, башни казались сгустками ночного мрака. Они являли собой полный контраст парку, разбитому вокруг. Плакучие ивы, беседки, увитые плющом, заросли сирени и жасмина, дорожки, выложенные цветной брекчией…
        Путь Натана лежал к «безымянному пальцу».
        Тщетно юноша пытался совладать с волнением. Мысль о проклятой дуэли металась в мозгу, как крыса в лабиринте, не находя выхода. Слово, брошенное в запале, и пожалуйста, дуэль! С родным братом! Из-за статьи в поганой газетенке… Нельзя, подумал Натан. В таком состоянии нельзя являться к куратору. А что делать? Поднявшись по ступенькам, он потянул за медное кольцо под табличкой: «Долорес Станца, приват-доцент». Едва слышно звякнул колокольчик, и женский голос, в котором звучало раздражение, спросил из раструба над дверью:
        - Кто там?
        - Это Натан ди Шоргон, мистрис Станца. Вы мне назначили…
        - Заходите. Я в кабинете…
        В темном холле под потолком вспыхнули осветительные шары. Цепочкой они загорались вдоль лестницы по мере продвижения Натана, угасая за его спиной. На третьем ярусе располагались личные покои мистрис Станца. У отца Долорес имелся дом в городе, но университет пошел навстречу просьбе и выделил одно из жилых помещений, дабы приват-доцент не тратила зря время на дорогу. Кроме мистрис Станца, в башнях обитали еще трое преподавателей, которых шепотом звали фанатиками.
        Дверь в кабинет была приоткрыта. Смущаясь войти просто так, Натан постучал.
        - Войдите!
        - Здравствуйте, мистрис Станца.
        - Добрый день.
        Внутренние помещения башни контрастировали с ее внешним видом не меньше, чем парк. Облицовка из йоханамейтского мрамора и розового туфа, светлые панели из ясеня, и темные - из мореного дуба. Шторы на окнах раздернуты, открывая путь лучам солнца. Рабочий стол, секретер, три кресла выгнули спинки по-кошачьи; в шкафах древние манускрипты соседствуют с новейшими изданиями; грифельная доска исписана рядами формул, на стенах - плакаты с таблицами и диаграммами.
        - Я доработал вводную часть…
        - Давайте, я посмотрю. Присаживайтесь.
        Натан подождал, пока Долорес первая сядет за стол и откроет папку. Лишь тогда юноша позволил и себе опуститься в кресло. Затаив дыхание, он любовался женщиной, листавшей страницы диссертата. Если б ему позволили, он бы тянул с защитой до бесконечности - лишь бы сидеть напротив Долорес сутки напролет. Вот она нахмурила брови. Вот откинула со лба упрямый локон…
        Звонкий щелчок выдернул Натана из транса. На угловом столике ожила, застрекотала счетная машина. Шестерни из бронзы и стали завертелись, ускоряясь. Нефритовые диски соединялись, вращаясь, и расходились, образуя новые сочетания. Иногда они уходили в пазы, чтобы миг спустя всплыть над рядами клавиш из слоновой кости, помеченных рунами и ригийскими иероглифами. В потрохах устройства дробным стаккато трещали сотни рычажков-невидимок. Мистрис Станца взглянула на машину, затем перевела взгляд на стенные часы с маятником в виде секиры.
        - Ну наконец-то! Я думала, она никогда не начнет. Очень большой объем данных…
        Она вернулась к чтению, а Натан, следя за бешеным вращением шестерней, вспомнил, что Долорес - дочь синдика часового цеха. Дочь часовщика в университете?! Научная элита визжала, как девка в лапах матроса. Но вступительные экзамены Долорес сдала с блеском, а синдик с лихвой заплатил за обучение. Формально придраться было не к чему. Бакалавратура, магистратура… Докторский диссертат - восьмичасовая битва с Ученым Советом. Через год на основе диссертата университет выпустил монографию, которая разошлась далеко за пределы Тер-Тесета. С начала зимы Долорес Станца претендовала на должность экстраординарного профессора. Сплетни клубились вокруг молодой «выскочки», отравляя воздух на сто лиг кругом…
        Натан проклял «Белое знамя» и читателей грязного листка. Дуэль сейчас казалась ему единственно верным решением.
        - Я прочитала введение. Рекомендую вам изменить эту формулировку: «…важнейшими аспектами тройственной природы материи (вещество-энергия-информация) являются энергоинформационные и инфоструктурные переходы. Т. е., индуцируемые мощными информационными полями изменения в структуре вещества как живой, так и неживой материи, и связанные с этим энергетические процессы. Упрощенным аналогом в данном случае может служить процесс электромагнитной индукции…»
        - Что здесь следует править? - удивился Натан. - Это ведь основы…
        - Все дело в точности формулировок. Не забывайте: председателем Комиссии является профессор ди Ронар, - Долорес едва заметно улыбнулась. - Уточните: «важнейшими практическими аспектами». Слово «мощными» не вполне научно, правильнее будет сказать: «полями высокой напряженности». «Процесс» замените на «явление» - это относительно индукции. Оформляйте список источников, пишите автореферат, и я сообщу Комиссии, что вы готовы к защите.
        Собрав листы в папку, она протянула диссертат вскочившему Натану.
        - Трех дней вам хватит?
        - Вполне. Благодарю вас, мистрис Станца…
        Уходить отчаянно не хотелось. Дуэль, вспомнил Натан. Завтра на рассвете. Донесут; отцу наверняка донесут. Он нас обоих убьет. Меня - первого, потому что я - старший…
        - С вами все в порядке?
        - Что? Да, спасибо. Я только… - взгляд юноши упал на яростно стрекочущую машину. - Что она считает? Если, конечно, вы сочтете возможным…
        - Это не секрет. Если хотите, задержитесь до окончания расчета.
        - С удовольствием!
        Долорес шагнула к машине:
        - Вы в курсе моей гипотезы о двух волнах Ушедших?
        - Разумеется! Первые создали Вторых около пятисот миллионов лет назад и «ушли в камень»: в мантию и ядро. Вторые - «холмы-циклопы» - создали нас, людей, и тоже «ушли в камень»: в литосферу планеты. Чтобы не влиять на наше развитие, как Первые отказались влиять на них. Ушли они не сразу, потому и сохранились их изображения рядом с людьми…
        Он умолк, чувствуя себя полным дураком. Щенок принес брошенную хозяйкой палку. Можно претендовать на косточку.
        - Теория планеты-кристалла вам тоже известна?
        - Нам читали на втором курсе. Наша планета - гигантский кристалл, чья топология изменилась, когда Первые «уходили в камень».
        - Теперь наложим гипотезу на теорию…
        Стрекот машины замедлился. Из щели печатающего устройства поползла бумажная лента. В ноздри ударил запах свежей типографской краски.
        - Момент истины, - в голосе Долорес звенело напряжение. - Я получила данные, которых мне не хватало. Замеры напряженности инфо-поля и гравитации, данные топографических съемок…
        Схватив ленту, мистрис Станца кинулась к столу, где стоял глобус из полированной яшмы. В руке ее возник жезл-модулятор с рубином в навершии. Губы Долорес шевельнулись, выпевая сложную форму тройного соответствия; жезл запорхал над лентой. Знаки на бумаге вспыхнули и роями искрящихся мошек устремились к пришедшему в движение глобусу. Через минуту лента опустела. Рубин модулятора коснулся малахитовой шишечки, фиксировавшей ось глобуса. На глобусе проступила сетка светящихся линий. Их пересечения вспучивались и опадали, линии текли по поверхности планеты, уходя вглубь и вздымаясь острыми ребрами.
        - Смотрите! Так менялась земля. Начальная точка - пятьсот миллионов лет назад, момент первого ухода…
        - Но ведь считается, что с тех пор планетарный кристалл остается неизменным!
        - Как видите, это не так.
        - А конечная точка? Момент предполагаемого зарождения человечества? Уход Вторых?
        - Конечная точка - сегодня и сейчас.
        Глобус продолжал меняться. Близ полюса загорелись ряды цифр, ведя обратный отсчет. В районах узлов вспыхнули алые пятнышки, расползаясь в разные стороны.
        - Места тектонических сдвигов. Районы наибольших напряжений земной коры…
        - …и информационных полей планеты! Они же - районы зарождения человеческих цивилизаций!
        - Верно, - кивнула Долорес.
        - Значит, Ушедшие не спят в камне! Не застыли в виде чистой информации? Они продолжают мыслить, действовать, преобразовывать наш мир! Они - это и есть планета! Создав нас, они до сих пор… Они никуда не ушли!
        Натан весь дрожал.
        - Кстати, - спросила мистрис Станца, - чем вы собираетесь заняться по окончании университета?
        4.
        Спрыгнув с лошади, Натан набросил поводья на ветку яблони. Ноги устали и подгибались. В висках стучали упрямые молоточки. Глупо было не спать всю ночь. Глупо было скакать перед дуэлью. Впрочем, что сегодня было не глупо?
        Эрик ждал его у фонтана.
        Из кувшина, который мраморная нимфа держала на плече, лилась вялая струйка воды. Стены башни - верней, развалины - в этом месте изгибались раковиной, давая приют крохотному палисаднику и двум скамейкам. Цветы, игнорируя клумбу, росли везде - узники, сбежавшие из тюрьмы. На них сыпался яблоневый цвет. Мама, вспомнил Натан. Ребенком она водила меня сюда. Смотри, сынок, говорила мама. Это великое место. Тут жила Инес ди Сальваре, чье имя носит университет. Я кивал, смотрел во все глаза и не видел ничего великого. Руины, где живет хромой, вечно пьяный сторож. Три сестры-яблоньки. Фонтан. Палисад и фонтан восстановлены за счет казны; руины декорированы благотворителями. Уже позже, выяснив, за что имя ди Сальваре присвоено университету, я заодно выяснил, что окрестности знаменитой башни - излюбленное место студентов, решивших выяснить отношения с клинками в руках. Отсюда возвращались со шрамами на лице и дырками в теле; случалось, что и не возвращались.
        - Я взял, - вместо приветствия сказал Эрик. - Вот.
        Он показал брату две рапиры без ножен. Натан узнал рапиры. Легкие, гибкие, с решетчатыми корзинками вокруг рукоятей. Дома, в фехтовальном зале, Эрик выигрывал у Натана три схватки из пяти. «Много думаешь, - бранил наследника отец, улыбаясь. - Умники гибнут первыми…»
        Сняв сюртук, Натан остался в сорочке. Драться они договорились без секундантов, не желая предавать огласке свою дуэль. Ждать было некого. Повертев сюртук в руках, юноша бросил его на ограду палисадника. Топнул, проверяя, скользят ли подошвы сапог, и взял у Эрика рапиру. Пока Эрик раздевался, в ушах Натана звучало аллегро из концерта дер Кюнста для фагота с оркестром. Он всегда слышал это аллегро перед тем, как наделать глупостей. Хриплый фагот несся в атаку, скользя по гребням струнных, и кровь закипала в жилах.
        - Начнем? - спросил Эрик.
        Вместо ответа Натан принял стойку.
        Напротив стоял чужак. Младший брат куда-то делся, вместо него рапиру держал человек, похожий на отца, только без отцовской ласки во взгляде. Он меня убьет, подумал Натан. Нет, это я убью его. Юноша не знал, что страшнее. Твоя Долорес, вспомнил он. Эрик всегда дразнил меня: «Твоя Долорес…» Я обижался, сердился и не видел главного. Сейчас вижу. Чужой человек хочет убить соперника. Гордый, кичащийся происхождением Эрик и самому себе не признался бы в том, что с легкостью говорила вслух половина студентов на каждом курсе. Великий Митра, что мы делаем?
        Клинки скрестились.
        Фагот звучал все громче. Струнные бесились; скрипки белыми гребнями порхали над волнами баритон-виол. Натан сдерживался, пробуя защиту брата. Сдерживался и Эрик, двигаясь с медлительностью, мало свойственной его порывистой натуре. Это не могло продолжаться долго. Правый кварт. Укол в секунду. Финт, ангаже; ремиз. Музыка рвалась в зенит. Звон литавр; звон рапир. Скрипка-прима хлестнула яростным пассажем. Натан едва увернулся. Опоздай он, и клинок рассек бы ему скулу. Рискни он, и его собственный клинок вошел бы брату под ребра. Вольт; еще один. Фланконад под руку, в бок. Эрик отступил. Увлекаемый боем, Натан шагнул вперед, но брат отступил снова. Он смотрел поверх Натанова плеча, в сторону городской окраины, где, как знал Натан, сгрудились корпуса красильной фабрики.
        Ловушка?
        Натан остановился, опустил рапиру острием к земле. Нет, Эрик не спешил воспользоваться моментом. Забыв о дуэли, он не отрывал взгляда от чего-то, невидимого для Натана, и чужак уходил, растворялся, уступал место растерянному мальчишке.
        Подставив брату спину, Натан обернулся.
        От города к ним неслась гарпия. В когтях она несла знамя, красное с золотом. Мощные крылья пластали воздух, человеческое лицо пылало от гнева. Если бы мог, Натан провалился бы сквозь землю. Позади сопел Эрик. Гарпия спикировала к башне, начиная обратную трансформацию еще в полете. Долорес Станца, в прошлом - именная стипендиатка Академии наук, прошла через камень, закончив университет с отличием. Инициацию будущему доктору философии и информатики оплатили из благотворительного фонда, учрежденного графиней ди Гендау. Если у профессора ди Ронара, более известного как Ворон, и впрямь была высшая степень контроля над метаморфозами, приват-доцент Станца ни в чем не уступала заведующему кафедрой.
        Братья отвернулись. Разглядывать голую Долорес было низко для ди Шоргонов. Натан чуть замешкался - и поэтому видел, как знамя оказалось домашним халатом, который женщина мигом накинула на себя. Мелькнул нитяный кушак, завязываясь узлом. Полы халата развевались, словно крылья, когда Долорес ринулась к дуэлянтам. Две пощечины прозвучали так громко, что спугнули ворон, сидевших на карнизе башни.
        - Идиоты!
        Пощечины сменились оплеухами.
        - Болваны! Молокососы!
        - Ну да, - сказал Натан. - В общем, да.
        Эрик кивнул, держась за щеку.
        Сев на траву, приват-доцент Станца разрыдалась. Из слов, тонувших в слезах, сделалось ясно, что Долорес проспала. Добрые люди, чьи друзья случайно оказались в «Цветке яшмы», из лучших побуждений уже сообщили ей о предстоящей дуэли. Проклиная двух идиотов, болванов и молокососов, Долорес намеревалась еще до рассвета явиться к башне и, договорившись со сторожем, обождать дуэлянтов внутри. Но с вечера она долго не могла заснуть, и вот - пришлось лететь сломя голову, едва схватив халат, позоря ученую степень и женское достоинство…
        - Что напишут в газетах? Что я совратила молодых ди Шоргонов? Нагишом выплясывала перед ними?! Лупила по мордам, как портовая шлюха - пьяных матросов…
        - Ну да, - вздохнул Эрик. - В общем, да.
        Натан втянул голову в плечи.
        Яблоневый цвет летел с веток на землю. Вздрагивая, белые лепестки кружились в воздухе. Лепесткам казалось, что они - метель, буран, вьюга. Что жизнь - навсегда.
        В чем-то они были правы.