Юность Василий Сергеевич Панфилов
        Россия, которую мы… #5
        Приключения продолжаются - в Южной Африке, России и по всему миру.
        Содержание
        Василий Панфилов
        Юность
        Пролог
        Шествуя по министерству, Сипягин раскланивался с подчинёнными с важной приветливостью, одаривая редких счастливчиков едва заметными улыбками, отчего за его спиной тут же начинались завистливые шепотки, а счастливчики начинали купаться во внимании коллег. Закрыв за собой массивную дверь кабинета, Дмитрий Сергеевич выдохнул, на секунду привалившись к резному дубу спиной и полуприкрыв глаза.
        - Министр Внутренних Дел, - прошептал чиновник одними губами, наполняясь государственным пиететом перед собственной высокой должностью. Больше года проработав управляющим министерства, а до того - пять лет товарищем министра Внутренних Дел, он всегда чувствовал лёгкую… Нет, не ущербность, но всё же, всё же… иначе ощущается, совсем иначе.
        - Выше только Бог и Государь, - сказал он значимо, отшагнув от двери к массивному письменному столу красного дерева, раскинувшемуся на несколько квадратных саженей, и вслушиваясь в слова.
        - Нет! - поправил он себя сурово, поджав губы, - Государь и Бог!
        Пройдясь по давно знакомому кабинету в новом качестве, Дмитрий Сергеевич встал у окна, и некоторое время глядел бездумно на набережную Фонтанки, видя перед собой - всю Россию! Перед внутренним взором министра разворачивались карты Империи.
        Денно и нощно дымят заводские трубы, тянутся по рельсам тяжёлые составы, а в помещичьих экономиях на Юге России уже готовятся к посевной. Мудро устроенное предками Государя сословное общество, в котором каждому отведено от века заповеданное место, и так будет всегда!
        - Всегда! - прошептал он горячечно, сжав массивный кулак, и отходя наконец от окна.
        Устроившись удобно в кресле, чиновник провёл пальцами по лакированной поверхности стола и наконец подтянул к себе подготовленные помощником папки с разными пометками. Разобравшись с самыми срочными и важными делами и отдав несколько распоряжений, Дмитрий Сергеевич решил сделать перерыв, нажав кнопку звонка.
        - Чаю, голубчик, - велел он явившемуся на зов служителю, - да покрепче. Ну да ты и сам знаешь…
        Глубокий поклон, и служитель исчез, как и не было. Хмыкнув, чиновник крутанул шеей - каждый раз ведь удивляется! Как джинн из восточной сказки, только что клубов дыма не хватает. И понятно ведь, что у потомственного лакея не может не быть профессиональных секретов, да и натаскивают их с самого раннего возраста, но всё едино - шустёр!
        Пару минут спустя на столе министра на изящной подставочке встал серебряный поднос с дымящимся самоварчиком, заварочным чайничком с толстой тряпичной бабой для тепла поверх, да усыпанные маком баранки в вазочке. Взмах рукой… и на подносе появилась сахарница с щипчиками, чашка с блюдцем, да розеточка с вареньем из айвы, о котором обмолвился давеча при случайном разговоре с былым сослуживцем, зашедшим в министерство по делам. Поклон… и лакея как не бывало.
        С удовольствием отхлёбывая ароматный китайский чай, Сипягин взял ложечку айвового варенья, и предвкушающее жмурясь, положил в рот. А потом бараночку! Сломав её в кулаке, министр закинул куски разом в рот, вкусно захрустев. И чайком…
        Имея привычку к печатному слову, министр поискал глазами газету, но передумал, взяв верхнюю папку из стопки «К ознакомлению». Встречаются порой презанимательные материалы, куда там газетам! Да и подача в таких вот папочках вполне себе поверхностная, рассчитанная именно что на ознакомление. Нужно будет, велит подчинённым провести подробный анализ.
        - Так-с… что тут у нас? - шёлковые шнуры, скрепляющие тиснённую кожу, разошлись, и будто огромная тропическая бабочка махнула своими гигантскими крылами, - Буры?
        Настроенный вполне благодушно, он начал листать, читая бегло, едва ли не по диагонали, вчитываясь только в особо интересные пассажи, да проглядывая сухие цифры. Но чем дальше, тем больше испарялось благодушие министра, а на высокий лоб набежали морщинки. Слишком всё…
        … неоднозначно.
        Подданные Российской Империи воюют в Южной Африке храбро, с выдумкой и огоньком, да и представлены они больше все прочих европейских граждан, едва ли даже и не вместе взятых! Храбро воюют, умело, но…
        … не те!
        Одних только русских почти четыре тысячи, да поляков, лифляндцев, жидов… и нет почти представителей благородного сословия! Если не считать Русскую Миссию Красного Креста, разумеется.
        Казалось бы, имена этих немногих должны звучать особенно громко на фоне серой массы вчерашних крестьян, горняков, мелких торговцев и бог весь знает, какого сброда, но нет!
        Мелькнул, да и пропал ротмистр Ганецкий, не успев взойти. Яркий, безусловно талантливый человек, но не сложилось. Бывает.
        Максимов талантлив и харизматичен, но полностью почти перекрыт фигурой Вильбуа-Марейля. Начальник штаба Европейского легиона, фигура безусловно значимая, но в основном для специалистов. Широкой публике он интересен мало.
        Гурко оскандалился, дав массу поводов для злословия, и притом оправданных. Такая блестящая биография, яркая карьера, и так… глупо!
        Багратион-Мухранский в прессу попадал не раз, но поводы сплошь анекдотичны! И не то чтобы они не к чести князя, но и уважения его приключения не вызывают. Если поначалу он вызывал уважение древностью рода, то ныне известен разве только пристрастием к черкеске, охотой на обезьян, да всякого рода казусами и нелепицами.
        Прочие же… несколько почти безвестных офицеров, воюющих в Европейском Легионе, да двое воюют в бурских коммандо на правах технических специалистов. К непосредственному командованию их не допускают, что решительно… ну ни в какие ворота!
        И…
        Министр перелистнул назад, хмуро глядя на колонку имён. Русские… и не слишком русские подданные и бывшие подданные, добившиеся успеха в Южной Африке. Некоторые - громкого, с регулярным упоминанием в европейских газетах, некоторые - значительно более скромного. Но…
        … не те, неправильные русские.
        Свыше двухсот человек стали офицерами, что для пяти тысяч не так уж и много. Но…
        Министр хмурился всё больше, понимая глубину проблемы, разом вставшей перед ним… Нет! Перед всем Государством Российским!
        - Никто, - прошелестел он побелевшими губами, вчитываясь в сухие строки, - ни один человек из числа Российских подданных, будь то настоящих или бывших, не пошёл под командование русских офицеров. Ах да, Ганецкий…
        - Нет, - решительно выдохнул Сипягин, массируя левое подреберье, где внезапно закололо сердце, - Ганецкий не в счёт! С десяток человек, да и те в самом начале боевых действий!
        - А потом… - он с ненавистью уставился на бумаги, - Дзержинские и прочее… быдло! Один-единственный дворянин, и тот - марксист, да ещё и поляк! Уж и не знаю, что хуже.
        Положив папку на стол, Дмитрий Сергеевич откинулся назад, прикрыв глаза. Скверно, очень скверно! Четыре… пять тысяч человек в общей сложности, и никто, решительно никто не идёт под командование людей благородных, игнорируя даже профессиональных офицеров.
        На войне! Казалось бы, сам Бог… ан нет, не идут. Сами справляются. Это решительно…

* * *
        - … невозможно! - с отвращением сказал Грингмут, отбросив от себя гранки, упавшие было на дымящуюся пепельницу, - Публика интересуется Южной Африкой, но где? Где, я вас спрашиваю… нормальные имена?
        - Какие есть, - суховато ответил репортёр, не принимая манеру начальства и забирая гранки.
        - Простите, Всеволод Игнатьевич, - закурив, искренне повинился редактор газеты «Московские ведомости», - не сдержался.
        - Понимаю, - чуть поклонился репортёр, смягчаясь, - но уж как есть! Упоминать в публикациях Дзержинского вы запретили, хотя как по мне…
        - Впрочем, вам видней, - примиряющее улыбнулся репортёр, видя выразительное лицо Владимира Андреевича, - я всё понимаю! Марксист, да ещё и беглый… непростой вопрос. Не тот человек, которого следует поднимать на щит. Ну а прочие? Панкратов не без греха, но ведь каков типаж!?
        - Типаж, - вяло отозвался Грингмут, сделав затяжку, - тип он, а не типаж! Я…
        Порывшись в столе и переворошив забитые бумагами ящики, он достал несколько листков и передал репортёру:
        - Читайте! Уж простите, но только в кабинете - не то чтобы секрет великий, но и не те вещи, о коих можно болтать без опаски.
        - Я…
        - Вам доверяю, - склонил голову редактор самой «правой» и официозной газеты в Москве, которую злопыхатели называли «охранительской», а за пределами России напечатанное в «Московских ведомостях» считали неофициальной позицией властей, - но всё же некоторую информацию следует выдавать осторожно.
        - Это… - вчитавшийся репортёр выпрямился ошеломлённо, глядя на Владимира Андреевича выпученными рыбьими глазами, - правда?!
        - В большинстве своём, - кивнул Грингмут, - хотя большая часть данных подкреплена лишь анализом и косвенными данными.
        - Уголовники?!
        - Теперь вы понимаете? - подался вперёд Грингмут, - Давняя связь с уголовниками, и чуть ли даже не сам Иван!
        - А… разоблачить? - неуверенно спросил Всеволод Игнатьевич, поведя полной щекой с пышной бакенбардой.
        - Как, голубчик?! Сами по себе карточные игры с иванами ничего не доказывают, зато благотворительность - вот она! Стоит чуть копнуть, и перед нашей нетребовательной публикой предстанет этакий Робин Гуд! И в эту же кучу - песенки, изобретательство… представляете? Снова возопят, что власти травят гения!
        - Да уж… - поёжился репортёр, дочитав, - прямо-таки инфернальная картина получается. Марксисты, жиды, иваны… экий клубочек вокруг мальчишки закручен! Да и сам он… нда-с…
        - Если бы только в мальчишке было дело, - грустно усмехнулся Грингмут, - если бы… Вот!
        На стол легла французская газета, открытая на нужной странице.
        - Изволите ли видеть - фехт-генерал Бляйшман!
        - Жи-ид?! - рванул ворот репортёр, дикими глазами вглядываясь в бравого фехт-генерала с развевающимися пейсами, позирующего фотографу с видом брутальным и суровым, как и положено боевому офицеру, обеспечившему прорыв в Дурбан. Сперва - безукоризненно налаженной интендантской службой, а затем и личным участием!
        - Жид, - кивнул Владимир Андреевич деланно невозмутимо, и только глаз дёрнулся, - и это полбеды. Хуже другое…
        - Да што может быть хуже?!
        - А то, Всеволод Игнатьевич, что наши мужички в Южной Африке готовы идти за жидом Бляйшманом, за полячишкой Дзержинским, да своими доморощенными… офицерами, - выплюнул он, - но лишь бы не за человеком благородного сословия! Представляете? Напрочь!
        - Мы… - Грингмут, задыхаясь от ярости, ослабил ворот на налившейся багровым шее, - умилялись сперва… подъёму патриотизма… духу русскому…
        - А потом выяснилось, - уже потухшее сказал он, - что русскими они видят только себя. Не нас с вами! Жида Бляйшмана готовы русским видеть, поляка Дзержинского, цыгана Шижиря, но не нас с вами! И Церковь… в кальвинисты перекрещиваются, к староверам примыкают, лишь бы не с чиновниками в рясах! Такое-то у них мнение о священнослужителях, понимаете?
        - Земля и воля как есть, - прошептал репортёр, - без всякой политики, в самом первобытном понимании…
        - Пока! Пока без политики! Четыре тысячи русских мужиков и мещан воюет в Африке за землю лично для себя и волю, как они её понимают! Чёрный передел, если хотите, - едко хмыкнул редактор, туша папиросу, - а потом что будет, представляете?
        - Ведь получится у них, - продолжил Грингмут, - и не потому, что они действительно… а потому, что Африка! Палку воткнёшь, вырастет, копнёшь - золото. А им, голодным после малоземелья да нечерноземья, кожурка лимонная за лакомство будет!
        - И письма… - севшим голосом сказал Всеволод Игнатьевич, глядя на начальника дикими глазами, - они же письма станут писать…
        - Да! А мы-то… севшим голосом сказал Грингмут, - радовались. Первый Сарматский, а? А теперь?
        Всеволод Игнатьевич никогда не жаловался на фантазию, да и увлечение живописью сказывалось. Привычная картина мира, с робкими работящими крестьянами, готовыми ломать шапку перед барином за-ради великого уважения, рушилась на глазах. Вдребезги разбивались впитанные с молоко матери, вычитанные в книгах иллюзии о солдатушках - бравых ребятушках, готовых по слову отца командира - без раздумий! Вот он, настоящий русский народ!
        В воображении репортёра робкий крестьянин, стоящий перед ним с картузом в руке, выпрямил голову, и смиренная улыбка его обернулась волчьим оскалом, а в руке мелькнул тяжёлый клинок.
        « - Марга!»
        И только зарево пожаров над помещичьими усадьбами, над родовыми дворянскими гнёздами! Где-то когда-то покупали и продавали людей, обменивали молодых девок на борзых щенков, отдавали в солдаты, запарывали насмерть непокорных - огни пожаров.
        Топот неподкованных копыт по степи, волчьи ямы в лесах, и люди, готовые умирать за свободу. И убивать - всех, кто выше тележного колеса. Врагов. Их…
        - Это, - с ужасом сказал Всеволод Игнатьевич, - надо остановить! Они же… дикари! Не как в сухих строках учебника истории, а… скифы! Настоящие, пропахшие дымом и кровью, ничуть не романтичные!
        - Любой ценой, - сказал он уже решительно, без прежней интеллигентской вялости. По-прежнему рыхлый, рано оплывший, но глаза - волчьи. Глаза человека, готового… нет, не умирать. Но убивать.
        - Священную дружину[1 - Возникла 12 марта 1881, после убийства императора Александра II, по высочайшему соизволению… «СВЯЩЕННАЯДРУЖИНА» - тайная монархическая организация в Российской империи, созданная для борьбы с терроризмом «Народной воли». Возникла 12 марта 1881, после убийства императора Александра II, по высочайшему соизволению Александра III и при его крупной финансовой поддержке. Официально прекратила своё существование 1 января 1883 года.Информации сохранилось сравнительно немного, но достоверно известно, что только организационной работой в «Дружине» занималось свыше 100 человек. Количество русской и заграничной агентуры составляло 729 человек, добровольных помощников - 14672 человека.Издавались газеты от имени революционеров, с провокационными и дискредитирующими революционеров материалами, политическим террором.В «Священной дружине» начал свою карьеру Столыпин, как и целый ряд государственных деятелей.] упразднили, - выдохнул дымом Грингмут, целясь глазами в подчинённого, - и я считаю - рано!
        - Рано, - эхом отозвался Всеволод Игнатьевич, не отрывая глаз.
        Первая глава
        - Слово Кайзера! - кричали мальчишки-газетчики, шутихами вылетающие из типографий и размахивающие газетами, - Речь Императора в Рейхстаге!
        Газеты, ещё тёплые и пахнущие типографской краской, моментально расхватывались прохожими, и медяки летели в подставленные ладони. Часто - отмахиваясь от попыток дать сдачу!
        Самые нетерпеливые тут же разворачивали газетные листы, чуть отойдя в сторонку, чтобы не мешать прохожим. Повсюду расцветали диковинные бело-чёрные цветы на толстых стеблях, зашелестели бумажные лепестки, движение на улицах замедлилось, кое-где до полной его остановки.
        Солидные господа усаживались в ближайшем гаштете или пивной, заказывали что-нибудь, и время для них замирало. Лишь шевелились изредка усы, да подёргивались щёки, украшенные полученными на студенческих дуэлях шрамами.
        Не мигая, до рези в глазах, всматривались юнкера в строки, напечатанные ради пущей торжественности строгим готическим шрифтом. Тик-так… Морщились лбы, и высокоучёные немецкие мозги разбирали статью построчно, выискивая потаённый смысл и додумывая там, где его и не предусматривалось.
        А потом… потом загудело. Разом! Берлин, Мюнхен… прокатилась по городам и городкам речь Кайзера. Рубикон пройден!
        «К германскому народу!
        После двадцати девяти лет мирного времени я призываю всех, считающих себя годными к военной службе, встать в строй! Наши святыни, отечество и родные очаги нуждаются в защите!
        Мы должны понять и признать, что у Германской нации есть два союзника - её армия и её флот! Не враждуя ни с кем, мы должны быть готовы к войне с любым противником, опираясь только на собственные силы.
        Германский народ доказал всему миру, что умеет воевать и трудиться так, как никто другой! Наши гениальные учёные, наши доблестные военные, наши трудолюбивые крестьяне и квалифицированные рабочие не знают равных в Европе и Мире. Медленно, но верно германский народ поднимается на вершину культурного и технологического Олимпа, и не далёк тот день, когда мы сможем встать на его сияющей вершине, сжимая в руках флаги наших отцов!
        По праву победителей, по праву сильных, по праву лучших. Но дадут ли нам мирно дойти до вершины? Нет!
        С лицемерными улыбками наши соседи сжимают нас в тисках необъявленной экономической блокады. Мы задыхаемся от недостатка ресурсов и самого жизненного пространства! Это война! Необъявленная война за рынки сбыта, за ресурсы, за будущее наших детей!
        Нам предстоит тяжёлая борьба, большие жертвы. Но я верю, что древний воинственный дух германских народов ещё не уснул в нашей крови! Тот могучий дух, который, где только встретит врага, тотчас атакует его - будь то человек или сама Природа!
        Я верю в германский народ! В каждом из вас живёт горячая, неукротимая воля к победе. Каждый сможет прожить жизнь так, чтобы принести пользу Отечеству, а если потребуется - умереть, как герой!
        Не желая войны, я обращаю ваш взор на наши колонии в Африке. Бог дал в наши руки те благодатные земли, и они пока простаивают впусте, ожидая прихода германских колонистов.
        Плодородная земля ждёт тех, кто пойдёт за тяжёлым плугом, взрывая девственную красноватую почву. Тех, кто заложит шахты и рудники, добывая золото и серебро, уголь и металл для нашего Отечества.
        Африка ждёт тех, кто помнит о великом славном прошлом, и кто желает сделать великим - настоящее! Помните, что вы немцы!
        Независимо от повседневных забот, от текущей политической обстановки в мире, мы должны стать настолько сильны, чтобы обеспечить себя от любых случайностей, уверенно глядя в будущее! Сильны настолько, насколько это вообще возможно, превосходя любое другое государство мира, равное нам по численности населения.
        Мы не ищем войны! Вследствие нашего географического положения мы должны прилагать больше усилий ради собственной безопасности. Находясь в центре Европы, мы имеем по меньшей мере три фронта, с которых можем подвергнуться нападению.
        Я не сомневаюсь, что если вспыхнет война, наш народ будет сражаться с полной отдачей, и вероятнее всего, мы победим. Но я желаю, чтобы мы стали настолько сильны, чтобы никакой враг просто не осмеливался напасть на нас!
        Тевтонская ярость, соединённая с прусской выучкой и дисциплиной, делают нас лучшими солдатами мира, и германский народ весьма уверенно смотрит в будущее! Но я хочу тотального, абсолютного технологического и экономического превосходства Германской нации, и для этого нам нужен всего лишь доступ к ресурсам!
        Не пытаясь отнять чужого и не ведя захватнических войн, мы должны действовать самым решительным образом, колонизируя Камерун, Намибию, Тоголенд. Я призываю вас, народ мой!»
        Германия загудела задетым ульем, неслыханно всколыхнулся патриотизм. Речь Кайзера ждали, и в общем-то предугадать подобную риторику было несложно…
        … но «Паровозик Вилли» от бряцанья оружием в ножнах перешёл к делу.
        Не сбавляя накал речей, он решительно и энергически начал разворот государственной машины на скорейшее и самое основательное освоение колоний. Решительно все министерства Рейха озаботились программой освоения Африки со своих, сугубо утилитарных и деловых точек зрения. Что можно сделать прямо сейчас, через год, через три…
        Служащие дневали и ночевали на работе, их заскорузлые бюрократические сердца пылали жаром верноподданного энтузиазма! А ещё - жажды жизненного пространства.
        Знатоки, будь то настоящие или самозваные, с жаром подсчитывали возможные прибыли - как непосредственным участникам освоения Африки, так и всему немецкому народу. Выходило что-то вовсе уж фантастическое, и скептики осаживали чрезмерный энтузиазм, принимаясь в свою очередь за подсчёты, но…
        … даже так, цифры выходили значительные. По всему получалось, что если Рейх возьмётся как следует за колонии, то даже у самого бедного немца бутерброд с маслом разом станет вдвое толще!
        Возможные риски учитывались, но отбрасывались, как несущественные. Африканская лихорадка охватила все слои населения.
        Фёлькише[2 - Националистические объединения «народного» типа.] бурлили, обсуждая, и тут же претворяя в жизнь маленькие и большие планы, ведущие к Цели. Шаг за шагом!
        Наполеоновские их планы оказались заразительны, и неделю спустя в каждом ферейне[3 - Кружки, объединения - от любителей бабочек до хорового пения или нудизма.], даже и самом аполитичном, отдав должное положенным по календарю культурным мероприятиям, записанным в уставах, до хрипоты спорили о будущем Германской нации. Немецкая основательность, помноженная на энтузиазм, давала свои плоды.
        В каждом городке, насчитывающем хотя бы пару сотен жителей, появлялись «Общества содействия…»
        Печатались тематические брошюры и календари, справочники и полноценные энциклопедии. Люди, знакомые не понаслышке с африканскими реалиями, были нарасхват. Немцы, не совсем немцы и совсем даже не они… Героических колонизаторов ждала благодарная публика, внимающая их подчас завиральным речам с нескрываемым восторгом.
        Будущие колонисты объединялись в ферейны, изучая географию, флору и фауну… Но прежде всего - оружие. Пылая праведным гневом на чернокожих дикарей, которые не могут оценить по достоинству доставшиеся им блага, немцы учились воевать. Это их жизненное пространство, данное им Богом!
        Кто-то видел себя плантатором с сотнями безусловно осчастливленных чернокожих работников, кому-то грезились алмазы, а кому-то приключения. Но все были едины - эта земля должна принадлежать немцам!
        Масла в это бушующее пламя подливали многочисленные материалы, с великим единодушием отказывающие туземцам в праве на родину. Со ссылками различной степени достоверности, авторы уверенно доказывали, что почти все туземные племена - пришлые на тех землях! Завоеватели, пришедшие недавно на эти земли, уничтожившие мирных, и несомненно добрых аборигенов, остатки которых нуждались не только в цивилизаторстве, но и в защите!
        Своих сторонников находила и идея пангерманизма, объявлявшая те земли исконно германскими. Одни говорили о временах достопамятных, другие упирали на королевство вандалов и аланов[4 - КОРОЛЕВСТВО ВАНДАЛОВ и аланов - германское КОРОЛЕВСТВО в V -VI веках в Северной АФРИКЕ на территории современных Туниса, Алжира, Ливии, островов Сардиния и Корсика.], ветви которого дотянулись далеко за экватор, и павшего под натиском природных катастроф и эпидемий.
        Один из виднейших идеологов пангерманизма и по совместительству крупный писатель в сфере романтического и националистического жанра, Гвидо Лист, разродился несколькими работами, получившими немалую известность. На фоне таких успехов оккультист и эзотерик самовольно добавил к своему имени дворянскую приставку «Фон» и приготовился судиться с магистратом, отстаивая свои права на официальное её использование…
        … а магистрат её удовлетворил.
        Головокружение от успехов у Гвидо фон Листа оказалось столь велико, что он всерьёз поверил в свою избранность и происхождение от вождей древних племён. Согласно его учению, в древности именно аристократы были жрецами, а себя он видел именно аристократом, пусть и перерождённым…
        Поверили и другие. В рейхе, не отрицая пока христианства, зародился культ Вотана. Собственно, зародился он много раньше, но всегда был уделом немногих, ныне же идея пошла в массы[5 - Возглавляя партии и классы,лидеры вовек не брали в толк,что идея, брошенная в массы, -это девка, брошенная в полк.Губерман.], и чем она обернётся, не знал никто.
        Курильница германской идеологии, на которой наркотически дымились мечты и чаяния германского народа, в сознании людей стала оформляться причудливым треножником: опора на собственные силы, жизненное пространство и оккультизм.

* * *
        Угрюмо выслушав речь мастера, хмуро объявившего об урезании расценок, рабочие глухо ворчали. Недавно ещё они высказались бы… пусть не в полный голос…
        Но с недавних пор полиция Петербурга как озверела, выискивая крамолу там, где её отродясь не бывало. Защита прав, пусть даже и самая робкая, подавлялась нещадно. Особо доставалось тем, кого власти назначали лидерами протеста, ну и просто заметным и авторитетным в рабочем коллективе личностям.
        Прокатившаяся волна арестов и уголовных дел заметно проредила ряды потенциальных справедливцев, но тлеющие под молчанием угли гнева разгорались всё сильней. Разошлись молча, лишь глухо ворча и пряча друг от друга глаза. Лишь сжимались натруженные мосластые кулаки, да крепче зажималась цигарка под пожелтевшими от никотина усами.
        - Пашка Сабуров писал, - подняв от ветра ворот старой шинелки, сказал негромко дружку Васька Климов, молодой рабочий, ещё недавно числившийся в учениках.
        - И чо? - без особого интереса, даже не поворачиваясь, поинтересовался для порядку Евген Маринин, такой же молодой и ещё совсем недавно - дерзкий на язык и быстрый на кулак жилистый парень.
        - Так… он ныне в Африке…
        - Иди ты!? - повернулся Евген, и узкое его лицо разом стало хищным и заинтересованным, - Это который Ленке Свиридовой шурину через двоюродного брата свойственник?
        - Ага…
        - В Африке, значит… и как?
        - По всякому, - покосившись на городового и на всякий случай примолкнув, парни добавили шагу, обходя служителя режима стороной.
        - Пока добирался, - чуть наклонившись к дружку, на ходу повествовал Васька, прыгая иногда через мартовские лужи, щедро разлившиеся на рабочей окраине по отродясь не мощённым дорогам, - так чуть не помер! Тяжко через море-то, чуть нутро не выблевал.
        - Ну эт понятно, - кивнул Евген, глядючи на дружка не мигая, - а потом?
        - Потом, - тот выдохнул и поёжился, будто перед прорубью, - знаешь…. как пишет, так и передаю, чтоб безо всяких!
        - Ага, ага… ну?
        - Так… в общем, опомниться до сих пор не может, и кажный день щиплет себя по утру - не сон ли!? Такая-то малина и лафа, што самому и не верится. В паровозное депо, и комнату в бараке - разом!
        - Комнату?! - пугая не ко времени вышедшую за водой девицу, вскричал Евген, шарахнувшись в сторону и вступив от неосторожности в собачье говно. Заругавшись, он начал отмывать подошву в ближайшей луже, слушая рассказ.
        - Да! А когда о жаловании стал писать, о ценах тамошних, так и вовсе! В пять! - Васька для достоверности выставил перед собой пятерню, плохо видимую в вечерних сумерках, озаряемых лишь звёздами, да нечастыми огоньками в окнах домов, - В пять раз выше! А цены почти на всё - ниже! - Ну то есть фотографический аппарат ежели покупать задумаешь, то оно и дороже, - поправился он, - а еда - дешевле, и сильно.
        - Та-ак… - Чуждый долгим размышлениям, Евген остановился и решительно потянул за собой друга, - давай-ка к Ленке…
        - Не веришь?! - обиделся было Климов.
        - Чего же не верить? - даже не остановился дружок, - Верю… не ты един такое говоришь. Просто одно дело - кто-то там незнаемый, и другое - насквозь знакомый Пашка. Понял?
        - А… а! Да, не на пустое место…
        - Так вот… Нам, - остановившись, Евген звучно высморкался, - нечего терять… Как там? Ах да… пролетариату нечего терять, кроме своих цепей!
        - Про док?менты узнать, - подхватился Васька, - да как чего… А может, и в самом деле, а?!
        - А я о чём?! Чем так жить…
        Переглянувшись, они заспешили к Свиридовой, потому как - ну до зудёжки! Никак на завтра не отложить!
        - И ты тута? - удивился Васька пожилому Анатоличу, обчищая сапоги на пороге.
        - Ну дык… - тот пожевал дряблыми губами и покосился на молча сидящего рядом сына, - я уж и всё, подзажился - за сорок уже, шутка ли!? А вот Акиму да меньшим ещё жить…
        - Ты, девка, чти давай, - повернулся старик к хозяйке дома, приходящейся ему троюродной племянницей через покойную супружницу, - што там у Пашки-то? Оченно мне интересно за ту жизнь узнать!
        Вторая глава
        Дурбан аукнулся нам бессонницей, ночными кошмарами и душевной вялостью, когда не хочется лишний раз не то што пошевелиться, но даже и думать. Организм будто решил разом отыграться за все ранения, недосыпы, ушибы и умственные перегрузки, выполнив поставленную задачу.
        На меня навалилась бессонница по ночам, днём же я, за неимением сил, постоянно залипаю на месте в каком-то оцепенении. Попытка передремать после восхода солнца заканчивается головной болью и ещё большей вялостью. Голова становится дурная-предурная!
        Саньку мучают кошмары, он раз за разом идёт в рукопашную, то полосуя многочисленного противника клинками, то всаживая в тухлые кишки тесачный штык. Ну и в обратку, не без этого… а главное, до того натуралистично, ярко и подробно, што просто ой!
        Мишка впополаме между нами, только што кошмары не столько кровавые, сколько душевные. Всё мниться ему во сне, што он што-то не предусмотрел, и вот сейчас там погибают люди… Худшая гадота, как по мне!
        Феликса треплет малярия, но железный поляк всё равно в седле, только што в бой самолично не ходит. Ему сейчас самая горячая пора, вычищать остатки гарнизонов и захватывать ту часть Наталя, которая ещё под бриттами. Держится, только што похудел и до совершеннейшей одури стал похож на Дон Кихота.
        - Та-ак… - оценил наш полудохлый вид Владимир Алексеевич, отвратительно жизнерадостный и довольный, - ну-ка…
        Повертев нас перед собой и заглянув зачем-то в глаза, он покивал сам себе, и вздыхая, сел на прикрытый стёганым покрывалом дощатый топчан, просевший под его весом.
        - Значит так, господа офицеры, - начал он с видом нарочито бодрым, - кхе… Не думал, што буду говорить с вами о таком… ну да ладно!
        - Леченье ваше… кхе! - он покраснел помидорно, зажав кисти рук меж сомкнутых колен, и поднял блуждающий взгляд на потолок, с напряжённым вниманием разглядывая трещинки в штукатурке и снующих там гекконов, охотящихся за мотыльками, - Известное, значит, лечение… н-да…
        - Короче! - рявкнул он, вовсе уж багровея, - В бордель, и нажраться! Ясно?! И не краснеть мне тут, как институтки, я сам в смущении! Никогда не думал… Всё! Я к Сниману, пусть он вам отпуск, и штоб как следует там!
        Стараясь не глядеть друг на дружку, разошлись, все в смущении и таком себе… томлении. За себя, по крайней мере, ручаюсь!
        Подготовка заняла несколько дней, потому как не так всё оказалось так просто, как хотелось бы. За командира оставил Военгского, как самого грамотного и авторитетного, заместителем Шульца. Строго-настрого запретив им лихачить и самовольничать, очертил круг обязанностей и прав, и пару дней натаскивал, занимаясь натуральной дрессурой.
        Отпуск же…
        … неожиданно стал командировкой.
        - Ну не на кого, в рот мине ноги! - вертелся вокруг дядя Фима, просительно заглядывая в глаза и никак не походя на боевого генерала, - Ты таки пойми, шо от безбабья и рыбу раком, и если я прошу за да, то это такое весомое пожалуйста!
        - Пф…
        - Вот и договорились! - обрадовался тот, подсовывая документы и поясняя, за што и как, - Ты здеся смотри, а здеся просто попугать можешь, тибе опыту и глаз хватит! Да, вот такой зырк, но ты больше на мине не надо, а то страшнее, чем когда на пулемёт шёл! Шутю-шутю, но всё ж таки не надо, даже и мине, который знает за тибе много всякого, и хорошего тоже, нервозно саму чуточку!
        - Да там не сильное пуганье нужно, - прижимал изрядно похудевший компаньон волосатые руки к груди, - а грамотное! Ицхак понимание имеет, но без того характера, как надо! А Ёся за характер таки да, и ещё раз… нивроку…
        Он постучал по прикладу винтовки, с которой не расстаётся даже в сортире, и озарился счастливой улыбкой, гордясь за правильно воспитанного сына.
        - Ведь какой шлимазл был, а?! А всего-то - через нехорошее пройти и смерти в глаза глянуть! А, ну да… Характер у него уже таки да, а опыта пока нет. Кому другому если, так это проще самому съездить, чем в курс дела натаскивать.
        - Я Самуила и Товию с тобой отпрошу, штоб маячили за рядом, и грубая физическая сила заодно! Габариты-то какие стали, а? Чисто два кабана на задние копыта, но ты мине за этот разговор не слышал. Таки да!? Ну вот и ладненько!
        - Ф-фу… есть што поснедать? - устало выдохнул Мишка, вернувшись от Снимана, - Спасу нет, как хочется щец! Из кислой капусты штоб, с головизной.
        - Чем богаты, - ответствовал Санька, разливая на троих уху из морской гадоты, приготовленную марсельцем Этьеном. Мишка потянул ноздрями и заработал ложкой.
        - Шлавно, - промычал он, чавкая самым некультурным образом, - вкушнотища! Пошти шта и не хуже щей!
        - Да! - утолив первый голод, он стал есть медленней, успевая говорить, - Отпуск дали, но такой… в общем, мало чем от командировки отличается.
        - И тебе? - удивился Чиж, присев наконец за стол, - Егора тоже впрягли в логистические дела.
        - А? Ну да, резонно, - кивнул Мишка, чуть помедлив, - кого же ещё? Дядя Фима занят, Ёся пока по опыту не тянет, а Исцак по характеру.
        - Тьфу ты… как сговорились!
        - А чо? - удивился брат, - Логично же!
        - Логично, просто почти теми же словами!
        - А… бывает. Так вот, - он ненадолго прервался, заработав ложкой, - Меня тоже запрягли. Не так, штобы и очень тяжко, а просто - понимание ситуации в делах штабных нужно иметь, ну и немножко - авторитет в войсках.
        Санька заулыбался, показывая нам язык.
        - Припряжём, - сощурившись, пообещал Пономарёнок, - куда ж ты денешься!?
        Путешествие наше ещё не началось, а мы уже начали обрастать свитой. Сперва на запах буйабеса пришли таки близнецы, и воздали ему должное безо всякой оглядки на кашрут.
        Потом к особо ценным нам добавили десяток человек охраны, из числа отличившихся в боях здоровенных парняг из Европейского Легиона, вроде как им в поощрение заодно. Расположившись в свободном ангаре, те сходу перезнакомились со всеми пилотами, сували носы куда ни попадя, да предвкушали поход в бордель, обсуждая с подробностями вовсе уж зоологическими. От их рассказов было одновременно противно и томительно.
        Корнелиус сам себя откомандировал, мотивировав вполне логично - должен же в нашем отряде находиться хоть один бур?! Логика в его словах наличествовала, так что будущий пилот влился в отряд.
        Потом, вовсе уж неожиданно, к отряду прибились староверы, получившие карт-бланш на открытие не то миссии, не то… Не знаю, как они будут оформлять это на бумагах, но вроде как в Лоренсу-Маркише планируется выстроить странноприимный дом для прибывающих русских.
        С дальним, я так понимаю, прицелом. Сперва - помощь нуждающимся, а што большая часть прибывших в Африку православных будет именно нуждающимися, я нисколько не сомневаюсь! Отмыть, обогреть, накормить, дать место для ночлега, а после и на работу пристроить.
        Ну и миссионерская работа, не без этого! И я так вижу, што успех будет, потому как православные привыкли в России слышать от Церкви только «Дай!», а тут «На!» Да и старцы эти - никак не чиновники в рясах, а вполне себе понятные люди для человека православного.
        Церковь же… н-да… За Синод только позлорадствовать могу, потому как если людям тяму не хватает хоть одного попа откомандировать на такую кучищу православных, то это проблема сугубо Синода!
        До войны ещё мало не девять тысяч народа, и пусть даже добрая треть - совсем даже не православные, но всё же! Для инородцев Сибирских миссионеров готовят, с немалыми приключениями подвиги духовные там совершают, а здесь - зась! Ну так и сами себе дураки!
        Не знаю, што уж там им надо - от начальства согласование, иль ещё што, а тока нетути пока от Синода ни единого долгогривого во всей Южной Африке! Странно немножечко, но больше злорадно, и я это даже за грех не считаю.
        А вот за Иерусалимский Патриархат обидно вышло… Я, значица, такое интересное письмо им отправил, где расписал все прелести и возможности, а там - зась! То ли всерьёз не восприняли, то ли настолько зависимы от денежных потоков из Петербурга и влияния Сергея Александровича, подвизающегося помимо всего прочего Председателем Императорского Православного Палестинского общества, уж не знаю.
        Не могу сказать, што так уж болею их проблемами, но обидно за несостоявшуюся интригу. Пара-тройка тысяч потенциальных прихожан, да в золотоносной Южной Африке, это был бы такой козырь, што всем козырям козырь! Ух-х, как мне стало бы интересно и уважительно в Палестине! Не срослось.
        Жаль… вдвойне жаль, потому што знаю немножечко людей, и предвижу с их стороны обиду на меня. Письмо там недостаточно прелестное написал, или прямо в руки не передал, да с должными поклонами. Не они же сами дураки, право слово!

* * *
        Стыдно… сижу как дурак, полыхая ушами и старательно выдерживая расписанную дядей Гиляем программу. С братами стараемся не встречаться глазами, потому как… ну потому вот!
        Вроде как и привычен по Хитровке к виду… хм, самому разному, но вот поди ж ты! Одно дело, когда полуголая фемина мохнатку свою кому-то там демонстрирует, а я так, случайно… А когда тебе, да со всем, значица, вежеством и умением, то совсем другое дело. Томно, ети его! И стыдно.
        Кажется почему-то, што все, вот до единого, присутствующие глядят только на меня, и разговоры будут потом только обо мне. Знаю, што это сильно не так, но вот такая вот психология! Выверт.
        На первом этаже лучшего в Лоренсу-Маркеше борделя салон, оформленный с обилием позолоты, красного бархата и репродукций картин с голыми феминами и алкоголем. Для розжигу аппетиту, значица!
        Повсюду диваны, кресла, кушеточки - непременно резные, много портьер где надо и нет, в центре салона рояль, и разумеется - они, проститутки. Одни бездельничают в ожидании клиентов, другие тискаются с мужчинами или друг с дружкой у всех на виду, ну или за портьерами, для того и приспособленными. Для стеснительных клиентов, значица. Или…
        - Кхм… - не стоило любопытничать, оказывается…
        Перемещаюсь по салону, то старательно отводя глаза от слишком откровенных сцен, то вспоминая о расписанной дядей Гиляем программе. Сперва, значица, экскурсия! Потом непременно выпить, и крепенько так, но только штоб не до блёва! А потом и того, на бабу. На следующий день похмелиться и повторить, и так несколько раз.
        Не самая замысловатая программа, но не признать её действенности нельзя. Самое оно для поправки психики после боёв, веками проверено!
        Проститутки только белые, што по здешним местам признак нешутошной роскоши и элитарности. Чернокожие, или там индуски, встречаются прехорошенькие, но вот такой вот выверт сознания у людей.
        Здешние завсегдатаи чернокожих служанок регулярно… тово, даже и за грех не считается, как так и надо. Впрочем, всё как и у нас, с поправкой на цвет кожи. Сюда же приходят вроде как культурно отдыхать, не всегда даже по мущщинской надобности.
        К роялю продефилировала одна из местных звёзд, в одной нижней юбке и чёрной кружевной шали, больше подчёркивающей, чем прикрывающей её изрядно обвислые груди. Приземистая, смуглявая, она изрядно походит на цыганку, но самоуверенности не занимать!
        Опираясь на рояль, она ждала чего-то, поглядывая вокруг кокетливо-снисходительно, пока оживившаяся публика собиралась вокруг.
        - Фаду[6 - Ф?ДУ (порт. fado [36 - Государство - это я! Приписывается французскому королю Людовику XIV.]) - португальский музыкальный (исторически - также танцевальный) жанр. Буквально слово «ФАДУ» означает «фатум», «судьба», доминантной эмоцией в произведениях является принятие горькой судьбы.], - восторженно шепнул мне капитан-португалец, взявшийся за роль моего чичероне, и замер упитанным сусликом, приоткрыв рот с крупными плохими зубами.
        Дождавшись музыкантов, звезда повела плечами, отчего один сосок выбился из кружева, и запела што-то, полное тоски и страсти.
        - В притоне вчера была большая заварушка, - взялся переводить капитан, - пришёл туда патрульный, решил увести меня в отделение.
        Я приоткрыл рот… ничего себе! Меня, значица, склоняли на все лады за низкий жанр в песнях, а тут нате! Самый што ни есть низкий, а в Португалии - популярней некуда!
        Пела она здоровски, но больше на эмоциях и мимике, чем голосом. Я оценил, но скорее как профессионал, так-то не шибко зашло. Не моё!
        - … Мы тут дерёмся,
        Но на самом деле мы друзья,
        Любители свободы!
        Мы всё лучше с возрастом,
        И попробуйте сказать, что это не так!
        Приложился к бокалу, а он уже пуст… но одна из девиц уже спешит на выручку, улыбаясь белозубо. А ничего так! Симпатичная почти… англичанка! Хм…
        Ощутив мой интерес, белокурая британка принялась виться вокруг. Я было забеспокоился за её патриотизм, а потом успокоился… откуда он у блядей?! А хорошее винцо-то…
        Через щёлочку в портьере пробрался солнечный лучик, разбудив меня. Повернувшись было на другой бок, я обнаружил, што мочевой пузырь мой изрядно переполнен, и оглядываясь на сопящую под боком проститутку, не прикрытую одеялом, посетил ватерклозет.
        … помню смутно, как исполняли на пару с Санькой первую мою, приютскую, с немалым притом успехом. А потом сразу - англичанка на четвереньках, хвостом виляет, а хвост у неё из… н-да, изобретательно!
        - Проснулся? - девка сонно тёрла глаза, сыто потягиваясь всем своим ладным молодым телом, и я вдруг понял - надо повторить!
        Часом позже, помывшись и похмелившись, мы с братами завтракали, переглядываясь смущённо. Но так уже, без вчерашней багровости! По мущщински!
        - Работает терапия-то, - задумчиво сказал Санька, когда мы вышли на улицу.
        - Пф… - смешливо фыркнул Мишка, - терапевт!
        - Сам ты… терапевт! Хотя нет… как там тебя девка твоя поутру? Большой Змей!
        Я раскашлялся, давясь смехом, и по заинтересованно-похабным мордам охраны понял - это в народ пойдёт! С гарантией.
        Третья глава
        - Эсфирь Давидовна, - дворник стянул фуражку с потной лысины и показал в приветливой улыбке желтоватые, но всё ещё крепкие не по возрасту зубы, - моё почтение, барышня!
        Улыбка в ответ, и девочка пошла по Балковской, цокая каблучками по брусчатке, стараясь держать лицо. А дворник, преглупо улыбаясь, остался стоять с головным убором в руках, пока у него у него не начала замерзать лысина. Опомнившись, он ностальгически вздохнул, оперевшись на метлу, а в голове зазвучал марш его пехотного полка. Тогда, очень давно, красивые барышни улыбались ему совершенно иначе…
        « - Эсфирь Давидовна!» - ах, как сладко кружится голова! Она - взрослая почти барышня, дающая частные уроки в хороших домах, и тамошние дворники кланяются ей, а взрослые, солидные господа, обращаются к ней - на равных! Ну… почти!
        Отчасти - потому, что она невеста Егора, а солидным господам с доходными, но скучными должностями, очень хочется быть причастным к чему-то интересному! Пусть на уровне слухов, сплетен, но сказать потом при случайном разговоре что-либо… этакое. О, для людей понимающих это многое значит!
        А отчасти - потому, что учить она умеет, порукой тому четверо её учеников, поступивших кто в прогимназии, а кто и в гимназию, и что немаловажно - бесплатно. Есть таки повод погордиться собой, потому как это не девочки и мальчики из хороших семей, а самые что ни на есть кореннные молдаванцы! Потомственные босяки.
        « - А за окошком месяц май, месяц май, месяц май», - песня зазвучала в её голове, и Егор, растянув меха аккордеона, подмигнул невесте и продолжил с хрипотцей…
        «… А по брусчатке каблучки, каблучки…»
        Ах, если б она видела себя со стороны! Красивая барышня, только-только расцветающая, идёт такой походкой, что любая балерина, пусть даже и прима, сгрызла бы мундштук от зависти!
        Никакой фривольности, но каждый шаг, каждое касанье каблучка по брусчатке, и будто расцветают невидимые, но вот ей-ей - явственные весенние цветы, прорастая сквозь щели в камнях. А порывы весеннего ветра, разлохмачивают клочкастые сизые облачка будто в такт её шагам, повинуясь улыбке.
        А какая улыбка! Улыбка любящей и любимой молоденькой девушки, делящейся счастьем со всем миром. Одесская весна, белозубая и черноглазая, а в глубине этих прекрасных глаза - то ли распускающиеся цветы, а то ли звёзды бесконечной Вселенной.
        Улыбалась навстречу Одесса, и на Балковскую заглянул май, а на горожан пахнуло мимолётно цветущими каштанами и акациями. Весна!
        Тянули носами одесситы, втягивая нагретый солнцем солёный морской воздух с нотками цветущих деревьев, и улыбались. Нахальные одесские коты, непременно чьи-то, а если вдруг и нет, то всехние, с мявом начинали делить территорию, а то и вспоминали котёночьи времена, с азартом гоняясь за подхваченной ветром бумажкой.
        - Эта? - дорогу преградила ей солидная дама средних лет, одетая по последнему писку, но не слишком к лицу. Невысокого росточка, и не слишком даже дородная, она несла себя с превеликой важностию, заполнив собой всю улицу. Так порой ходят супруги высоких сановников, будто цепляя на шлейф своего эго все регалии мужей, все их высочайшие благодарности и милостивые взгляды покровителей и высоких особ. Обезьянничая Двору, ходят такие дамы непременно со свитой, собирая льстивых злоязыких подруг-приживалок да мужчинок из тех, кто делает себе карьеру угодничаньем и услужением.
        Небрежным жестом прислонив к глазам лорнет, висевший на длиной цепочке, дама оглядела девочку сверху вниз и хмыкнула, еле заметно скривив губы. Свита угодливо захихикала, будто сочтя поступок невесть каким уместным и остроумным. Отпустив несколько нелицеприятных комментариев на грани оскорбления, сопровождающая даму свита заспешила прочь, хихикая стаей бандерлогов и оглядываясь поминутно.
        Зачем? Бог весть… бывают такие люди, которым сладко топтаться по чужим судьбам.
        А Эсфирь Давидовна… Фира почувствовала себя вновь - не барышней, а бедной еврейской девочкой из трущоб, невесть какими путями выбившейся в люди. И будто солнце погасло для неё, и она разом стала неуместной на Балковской улице, полной почтенных горожан. А она здесь - не к месту!
        Будто вторя её настроению, изменчивая одесская погода тотчас переменилась, и порывы холодного шквалистого ветра толкнули девочку в спину, подталкивая в сторону Молдаванки.
        « - Там тебе самое место!» - чудилось Фире злорадное в его завываниях, - «Прочь!»
        Песса Израилевна, почуяв неладное всем своим большим материнским сердец, заходила вокруг дочки на мягких лапах, не зная, как подступиться. Пошикав на расшалившихся было сыновей, и повздыхав, она выгнала мелких играть на улицу, затеяв выпечку.
        Приоткрыв дверь на кухне, она полотенцем гнала в комнаты вкусный воздух, но без толку, а это куда годится?! Не на шутку встревожившись, Песса Ираилевна сделала было шаг, но потом решила передумать, и поговорить сперва с той Хаей, которая умная Кац.
        - Не знаю, шо и как! - пожаловалась она подруге, - Думала по мамски подойти, обнять, погладить по умной и красивой головке, потом залить туда чаю со вкусностями, а потом думаю, ну а если таки нет?! Такая вся пасмурная, шо вот-вот заштормит, и как тут будешь? Я её обнять, и вдруг только хуже?
        Хая таки умная баба, и потому она не стала лезть к девочке с разговорами, а села на ихней кухне с открытой дверью и интереснымиразговорами о женской судьбе за вкусной выпечкой. Песя вздыхала, поглядывая на подругу, которая ела безо всякой экономии к чужим деньгам, но с замечаниями помалкивала и только подливала чаю, потому как кипяток, он таки дешевле!
        Через четыре чашки чая и один поход гостьи на пописать, из комнат вышла Фира. Вежливо поздоровавшись, она налила себе чаю, без особой охоты взяла булочку и уселась на послушать, подперев тонкой рукой кудрявую голову. Хая про психологию знала только то, шо она есть, но без конкретики, зато насчёт практики - это сюда!
        Сменив несколько тем и чутко отслеживая реакцию девочки, она добилась того, шо Фира поделилась-таки своей ситуацией и обидой. Выговорившись сумбурно, она ушла в комнату, и вскоре машинка яростно застрекотала в пользу синагоги и бедных.
        - Лорнировала! - тихохонько пыхтела Песса Израилевна, приняв обиду дочи слишком близко и всерьёз, как невесть какое оскорбление.
        - Оно конечно и да, - кивала Хая, снова подвинув к себе блюдо с выпечкой, давай подруге выговориться, а себе экономя ужин.
        - На улице! - продолжала возмущаться негодующая мать.
        - Песя, - подруга попыталась достучаться, но вышло таки несколько невнятно из-за чавканья, - ты таки пойми, шо это если и да как оскорбление, то сугубо для равных, и то не везде.
        - Ты хотишь сказать, шо моя рыбонька хуже этой мадамы? - Песса, в эту минуту воистину Израилевна, упёрла в бока полные руки и опасно сощурилась.
        - Тьфу на такое твоё! - замахала на неё Хая, которая внезапно поняла, шо Бунд и всякие интересные связи с приключениями, это канешно и да, но такая вот разгневанная иудейская мамеле может быть страшнее урядника с ружьём!
        - Я только за то, - пояснила она, - шо мадама хотела сделать девочке гадость, и таки сделала, но получилось у неё так, как у мальчика посцать против сильного ветру! Ты мине слушаешь? Такой наскок на еврейскую девочку делает дурой саму мадаму, потому как ну никуда!
        Песса Израилевна дала себя уговорить, шо мадама явно из ку-ку, но дальше застопорилось. Напрочь забыв, как сама в нежном девичьем возрасте могла смертельно обижаться на всякую ерунду, она горела священной таки местью!
        Её дочу сильно обидели, и какая ж она будет мать, если простит такое? Это у гоев всякая там ерунда с прощеньем врагов, а у них всё как правильно!
        Не без труда уговорив подругу, шо нанимать разных бомбистов на эту мадаму будет перебором, Хая выдохнула облегчённо, обмякнув на стуле. Кажется, на секунду только прикрыла глаза…
        … а Песя уже во дворе, делится дочиной обидой, умножая её сперва на два, а потом ещё на десять. Трагически заламывая руки так, как это умеют только актрисы глубоко провинциальных театров, она пронзительно поведала двору за нехорошую мадаму в самые кратчайшие сроки.
        Взметнулся ворох юбок… Песю было уже не остановить! Ангелом мщения пройдясь по Молдаванке, она завела всех, кого таки надо, а кого таки нет, тех тоже да! Потому што доча!
        Дело быстро приобрело всехний окрас, потому как Песя насквозь своя, и родня половине Молдаванки.
        « - Туки-тук!» - постучалась обида в сердца молдаванцев, а у кого если и нет, те вспомнили за Егора, Африку, Бляйшмана и всех-всех-всех, кто так или иначе! Оттуда идут письма, сочащиеся энтузиазмом и деньгами, гостинцы и самое интересное - деньги! И всё это вкусное так или иначе, но хотя бы чуть-чуть завязано на Егоре и немножечко вокруг.
        Тута такое дело, что кто если ему чуть-чуть, до - здрасте, водопровод! А если кто да? То-то! Ви таки поглядите на Песю и её счастливое сегодня, и ещё более потом? А эти два оболтуса, Товия с Самуилом?
        Все таки думали за их судьбу биндюжниками и немножечко контрабандистами, вслед за папеле, а они таки р-раз! И в Африке! Война, оно канешно и да, но уже на спад, а сержантские нашивки и уважительные знакомства, они останутся. Как и несколько участков под застройку в Претории, а это уже поднимает их из низа - вверх! Сильно не самый, но и они не больно ого!
        А ещё Сам Фима Бляйшман его за племянника, а Фима это голова! Надежда и гордость народа и Одессы, потому шо это - ну просто праздник, а не человек!
        Рассыпались мальчишки и те, кто постарше, искать видоков и подробности, и ведь таки нашли! Кто, где… неведомыми путями выяснили даже за любовника одного из свиты, и ви таки представьте - два мущщины!
        В Одессе ханжей не так, штобы и да, но есть и нюансы! Одно дело - два человека увлекаются эллинской культурой, никому таки не мешая, и другое дело - вот так вот! Ну не пидарасы ли?

* * *
        - Это невыносимо, Анатоль! - яростно обмахиваясь веером, выговаривал дама вялому мужу, сидящему на диване в гостиной в домашнем платье, - Эти босяки вовсю лорнируют меня, сделай же что-нибудь!
        - Душечка, - отложив газету, потел мужчина, совершенно раскиснув под натиском супруги, - ну это же другой город! Нас только перевели сюда из Петербурга, и у меня нет ещё таких связей, чтобы надавить…
        - Ничего не хочу слышать! - дама с треском сложила веер, ударив себя по полной ладони, - Каждый мой выход фраппирует[7 - Фраппировать - неприятно поражать, удивлять, ошеломлять.] народ, на меня уже показывают пальцем!
        - Душечка…
        - Анатоль! - взвизгнула дама, и на глаза у неё появились слезинки, - Ты! Ты… какая-то девчонка… и ты… нас…
        Швырнув в мужа веером, она в рыданиях убежала в спальню. Мужчина, вздохнув еле слышно, пробормотал негромко:
        - … спасибо тебе, маменька, за устроенный брак… Зато с лучшей твоей подругой породнились, да? Ни любви, ни…
        Он постоял, раскачиваясь с носка на пятку и думая мучительно - последовать ли привычному сценарию регулярно разыгрывающегося представления, согласно которому он должен кинуться утешать супругу, обещая загладить все настоящие или мнимые вина, или…
        - К чорту! - неожиданно резко сказал он, и стало вдруг видно, что не такой уж он мямля, а просто сложилось так в жизни. Бывает. - Всю жизнь живу так, как маменьке угодно! Каждый раз поминает, как тяжко меня носила… сто крат уже отдал - хоть послушанием сыновним, хоть деньгами. Для себя жить буду! К чорту! Решено… развод!
        Четвёртая глава
        К середине марта войска Южно-Африканского Союза вышли к границам Капской колонии, и войска застыли в томительном ожидании. Промедление играет на руку британцам, но и буры изрядно выдохлись. Началось подтягивание тылов, накапливание резервов и высокие переговоры на самом верху, с участием третьих государств.
        В Северной и Южной Родезии, напротив, бои продолжаются, и наши войска действуют решительно и безоглядно. Сейчас туда перебрасывают Европейский Легион, в довесок к уже имеющимся частям.
        Боевые действия там самые ожесточённые, виной чему наши чорные союзники, получившие оружие и возможность расквитаться с давними недругами, которыми видят прежде всего почему-то не англичан, а тсвана и родственные им племена. Резня идёт страшная, в письмах Житкова и Корнейчука проскальзывает иногда такая инфернальная жуть, што будто ледяная когтистая лапа ухватывает за сердце.
        Чорные воюют всё больше друг с другом, в войнах европейцев выступая скорее носильщиками и скаутами, и лишь изредка выступают на второстепенных направлениях. Отдельные отряды, к числу которых можно отнести батальоны наших одесских друзей, могут похвастаться хоть какой-то выучкой, дисциплиной и стойкостью, остальные же само понятие «дисциплина», воспринимают как страшное колдунство.
        Так, винтовки есть у большинства матабеле, и вполне притом современные. Но заставить их чистить оружие - задача из разряда особо тяжёлых. Зато вырезать на прикладе колдовские узоры, обвешивать её амулетами из разной дряни и «кормить» винтовку кровью и жиром самого подозрительного происхождения, это само собой разумеющееся!
        Матабеле и тсвана, по рассказам очевидцев и письмам друзей, полагаются больше не на выучку, а на всякую потустороннюю гадость, имея в своих рядах колдунов, притом вполне официально. Амулеты и «лекарства» из человечины, и кровавые ритуалы с гекатомбами жертв скрыты обычно от глаз белых. Но и того, што всплывает ненароком, хватает! Украшенные винтовки, это так… мелочь.
        А каково, например, войти отряду в деревню тсвана, и обнаружить население не просто убитым, а разделанным на части? Людоедством матабеле не балуются, но ритуалы и «лекарства» как бы «не в счёт», и это почти по всей Африке.
        Пара-тройка сотен людей, немалая часть из которых умирала долго и мучительно, это огромное потрясение даже и для здоровой психики. Если же добавить к этому отрезанные ягодицы, ступни или кисти рук, то…
        … новоявленные белые колонисты не потерпят рядом с собой таких соседей, пусть даже и трижды союзных. Пусть даже и отселенных на худшие земли. Какие-то исключения наверняка будут, но думается мне, очень нечастые.
        Может быть, батальоны Житкова и Корнейчука, да ещё с десяток таких же «гвардейских», с белыми офицерами, и унтерами из гриква и бастеров. Прочие же… впрочем, у противника не лучше.
        А ведь эти племена относятся к относительно цивилизованным… Впрочем, не мне их судить, первобытное зверство ничем не хуже цивилизованного. Честнее.
        Чорные войны, ведущиеся параллельно белым, сдвинули лавину, и в Африке началось переселение народов, не дотягивающее пока до Великого.
        Некогда британцы с помощью тсвана согнали матабеле с лучших земель, а ныне уже матабеле уничтожают все родственные тсвана племена, оставляя собственные родовые земли войскам буров. Тсвана, ведя самое ожесточённое и безнадёжное, в виду недостатка вооружения и особенно патронов, саранчой рассыпаются по окрестным землям.
        Схема получается грязная и кровавая до рвоты, но в здешних первобытных краях явление это едва ли не естественное. Некогда тсвана уничтожали койсанские племена, загнав их в пустыни, а ныне и сами подвергаются геноциду.
        Драться за Капскую колонию Британия настроена решительно, это вопрос государственного престижа и самосохранения. Стоит дать где-то слабину, и огромная империя начнёт рассыпаться на глазах.
        Престиж Империи не слишком пострадает, если буры смогут отстоять своё, да и обе Родезии формально не входят в состав Британии, оставаясь частными землями Родса, а это уже проблемы его наследников, а никак не государства!
        Ныне ситуации застыла, и как повернётся, сказать не может никто. Умствования политиков в газетах не стоят и ломанного гроша. Большинство из них, за исключением людей недалёких, просто преследует собственные цели, продвигая ту или иную точку зрения.
        Мишка знаком с международной ситуацией куда как лучше меня, отчасти по долгу службы, а отчасти благодаря более глубокому, стратегическому мышлению. По его словам, одна только Индия может преподнести многовариативные сюрпризы.
        А ведь помимо Индии, есть ещё Афганистан, где проходит граница владений русского царя… и я решительно не могу назвать те земли частью Российской Империи! У тамошних правителей есть свои интересы, и интересы эти необходимо как минимум принимать во внимание, потому как мелкие племенные властители не раз и не два становились камнем преткновения великих держав.

* * *
        - Его… - запнувшись на полуслове, опекун остановился, и самым неприличным образом открыл рот, сдвинув на затылок широкополую шляпу, глядя кинетическую скульптуру[8 - Вбейте в поисковик, АТ всё равно не даёт возможность выделить ссылку.], вращаемую ветром. Широкие лопасти из тончайшей листовой меди кружатся тихохонько, создавая постоянно-изменчивые композиции, действующие самым гипнотическим образом.
        Мотнув головой, он захлопнул рот, и вытер рукавом тонкую ниточку слюны, тихо ругнувшись и покосившись, видел ли я?
        - Што это за… - крутанув загорелой дочерна шеей, он дёрнул кистью руки, не в силах подобрать слова, - хреновина?
        - Движущаяся скульптура в стиле кинетизма, - отвечает за меня Санька, улыбающийся так, што чуть не солнечные зайчики от кипенно-белых зубов.
        - Што за… а, нет! Не отвечайте!
        Стараясь не коситься на лопасти, он вошёл в ангар и принялся разглядывать многочисленные модели аэропланов, висящие под потолком.
        - И што… все?
        - В потенциале, - понял я его, - Какие-то лучше, какие-то хуже.
        - Примеряетесь, значит… - он прошёлся ещё раз, задирая голову и глядя на раскачивающиеся под потолком модели.
        - Агась… - я отвлёкся, дав распоряжение одному из техников, - работают все, но по-разному. Одни - на взлёт-посадку, согласно расчетам, хороши.
        - А это как? - быстро перебил Владимир Алексеевич по репортёрской привычке.
        - Короткая взлётная и посадочная полоса.
        - Ага, ага…
        - Другие планируют лучше. Ну и так… всего по чуть-чуть. Примеряюсь, какие модели лучше, да какие по нашим условиям проще сделать.
        - А это што? - нагнулся он к широкой трубе, трогая лопасти вентилятора.
        - Аэродинамическая труба. Так себе труба, если честно… за неимением лучшей. Помещаем сюда модель самолёта, и начинаем обдувку.
        - Ага, ага… впечатлён, - он уселся на верстак, сщёлкнув с него предварительно большого жука, угрожающе растопырившегося на дощатой поверхности, - не ожидал, если честно. Думал почему-то, што ты творишь этак по наитию, а тут всё такое… научное.
        - Ну… - я перехватил его взгляд на доски, исчерченные формулами, чертежами и набросками, - вернее будет говорить - пытаюсь.
        - Што там с двигателем?
        - Доводят до ума, - присаживаюсь рядом, привалившись к плечу и прикрывая глаза, - в паровозных мастерских хорошие инженеры и рабочие, но есть, как говорится, нюансы. Марки стали, закалка и прочее.
        - Хм… - его рука нерешительно взъерошила мне волосы, отчего меня совсем зажмурило, как когда-то в далёком-предалёком детстве, - а чем тебе старые двигатели не угодили?
        - Тяжёлые слишком, или ненадёжные, а чаще и то и другое разом.
        - А твой, значит, лучше? - в голосе тщательно скрываемое неверие и надежда.
        - Угу, - я зевнул, не открывая глаза, - предварительные испытания двигателя проведены.
        - Вот так вот?! - перебил он меня, - За две недели - ангар с десятками моделей, новый двигатель… пусть сырой… две недели?!
        - Не-а… сперва, - стучу себя согнутым пальцем по виску, - здесь! Годами! А это так… и не две, а три почти.
        - Он модели ещё в Одессе клеить начал, - наябедничал Санька, - в первый же свой приезд. И тетрадка там, в подвальчике, от сырости вся разбухла, а чертежи в расчёты в целости.
        - Была в Одессе, - перебил я его, - давно уже забрал, и расчёты эти… так, филькина грамота, по большому счёту.
        - Ну… тебе видней, - согласился Чиж, - я это просто к тому, што совсем даже не с ноля! Ночами иногда - проснусь, а он сидит с лампой, чертит, шепчет, волосы ерошит… Думал, не вижу?
        - В Родезии, - я чуть шевельнулся, устраиваясь на плече поудобней, и перевёл разговор, - от летадл эффект скорее психологический.
        - Ну да, - согласился дядя Гиляй задумчиво, - всё и вся вперемешку, небольшими отрядиками.
        - Вот-вот! Отправил туда Тома и Ивашкевича, но мнится мне, они там больше негров пугают, да ещё координируют действия разрозненных наших отрядов.
        - Это не лишнее, - пробубнил Санька рядышком, смачно зачавкав яблоком. Я не глядя протянул руку, и получил свою долю.
        - Не лишнее, но так… На границе Капской колонии они нужней, вот пусть и летают, проверяют расположение вражеских войск, да тешут души бурских генералов. Пора им свои шишки набивать, да уверенности набираться. А я вот…
        Открыв глаза, захрустел яблоком и соскочил с верстака.
        - Чуть не забыл! Пойдём, - потянул опекуна за рукав, и жестом театрального режиссёра открыл брезентовый занавес, отгораживающий часть ангара.
        - Какой-то… - он качнул пальцем конструкцию из реек и шёлка, - ненадёжный… нет?
        - Испытан, - жму плечами, пытаясь удержать на лице скромное выражение, - вдвоём с Санькой поднялись, и ничего… нормально.
        - Это ещё мотор у нас даймлеровский, - похвастался брат, принимавший непосредственное участие в создании аэроплана - чуйка у него на аэродинамику, - тяжёлый, зараза! А так… двести…
        Он оглянулся на меня…
        - До двухсот килограммов груза, не считая пилота, - поправил я, расплываясь в горделивой улыбке так, што ещё чуть, и морда пополам!
        Владимир Алексеевич простецки присвистнул, уважительно оглядывая аэроплан.
        - Поэтому позвал?
        - В основном. Первый репортёр и всё такое…
        - Первый… - засмеялся он, - положим, всё ж таки ты!
        - Пусть второй, - соглашаюсь с ним, слыша нотки сожаления, - тоже недурно! И… хочешь, научу потом пилотировать?
        - А… - он сглотнул, и взгляд загорелся безумной надеждой и Небом, - очень!
        Погладив аэроплан по обшивке, уже этак по-хозяйски, опекун вздохнул прерывисто, потянувшись всем своим сильным телом.
        - А ещё, - продолжил я, - дело такое… мы Фиме Бляйшману подарок задумали к дню рождения, и я было за всякую банальность, но Саня сказал - ша! У человека и так всё есть, нужно дарить ему интересное! И…
        - Мишка собрал трофейные клинки британских офицеров с самых-рассамых битв, Егор откуёт, а на мне украшение!
        - Ишь ты! - удивился опекун, - Сильно! А справитесь?
        - Я слесарь не из последних, - жму плечами, - а нехватку умения восполню избытком оборудования.
        - Угу… а я тут каким боком?
        - За молотобойца постоишь?
        - Охотно, - опекун подшагнул к тяжёлому молоту и сделал несколько уверенных движений такого рода, што мне на миг причудились на нём тяжёлые доспехи… - приходилось и за молотобойца.
        Настрой сбился, но вот ей-ей, напишу! Как привиделось, так и напишу!
        - Кстати, - остановился дядя Гиляй, опустив молот, - меч, это канешно символично, но продумать бы этот символизм заранее! Как минимум - гравировка в правильном стиле, а не мешало бы и поинтересоваться также, какие там клинки в Иудее в древности были. Есть соображения?
        - Эге ж… - озадачился я, - вот это я лопухнулся!
        - Замотался, - хмыкнул Санька, - да и я хорош! Ладно… решим. С Ицхаком переговорим, Фиру можно будет телеграммой спросить.
        - Телеграммой? Да… в Палестину ещё… ладно, не завтра дарить собрались, решим вопрос.
        - Почта, шеф! - издали закричал молодой техник, - Вам как обычно, целая пачка!
        Вручив мне телеграммы и письма, он удалился, покосившись с любопытством на Владимира Алексеевича, я же стал разбирать почту.
        - От Сытина… - вскрываю письмо, - требует продолжения «Африканских дневников»… некогда. Лев Лазаревич, хм…
        Прибираю письмо в сторонку, компаньон по антикварному бизнесу поместил в письмо условные знаки, и нужно будет… Отвлекаюсь на неуместные звуки…
        Санька рыдает беззвучно, кривя лицо над распечатанным письмом, и крупные слёзы падают на бумагу.
        - Исаак… - он зарыдал ещё горше, задыхаясь от горя, - Исаак Ильич умер!
        Пятая глава
        Скрипнула дверь в сенях, в избе потянуло холодом, и малая Глашка, улыбаясь щербато, метнулась встречать деда, обтряхая веником липкий снег с валенок, да со спины.
        - Ишь ты… - ласково заулыбался тот в бороду, опуская голову вниз и глядя на свою любимицу, - помощница растёт! Ну будя, будя…
        Войдя в избу, большак перекрестился на бумажные иконы в красном углу, потемневшие от копоти и намоленности, и только затем скинул ветхий длиннополый тулуп, озабоченно погладив истончившуюся местами кожу. Эка досада… полувека ведь не прошло, аккурат к свадьбе справили.
        - Эхе-хе… ну, небось на мой век хватит, туды ево в качель!
        Невеста споро подхватила тулуп и рукавицы, и без лишних слов разложила их сушиться на поддымливающей печи. Жена-старуха, прожившая с супругом больше сорока лет, поднесла корец кваса, шибающего в нос кислыми пузыриками.
        - Некрепок ить лёд-то уже, - осушив корец, вздохнул большак, тяжко усаживаясь на лавку. Мозолистая пятерня его размочалила сивую густую бороду, а выцветшие от возраста глаза будто смотрят в лесок за речкой.
        Надобно бы съездить украдкой, да нарубить, потому как дровишек в обрез. Надобно бы, да лес барский! И лес, и речка, и… со всех сторон так - куда ни ступи, а барское всё, помещичье! От крепости когда освобождали, так землицу нарезали, что сплошные неудобья мужикам достались, сталбыть! На поля свои проехать, и то через помещичьи земли, кланяться управляющему изволь, в ноженьки пади! А уж он-то не оплошает - найдёт свой да барский интерес, ничем не погребует.
        Хотишь там иль нет, а приходится через закон беззаконный переступать! То лесу, то… и-х, жистя! Перекрестившись, крестом смахнул с души грешные мысли, набежавшие невольно.
        И-эх… грехи наши тяжкия!
        - Деда… - малая потянула его за штанину, прерывая размышления, - баба сказала, што обед уже готов! Ты как велишь, так она на стол накрывать почнёт!
        - Кхе! Ну, старуха - всё што есть в печи, на стол мечи! - ухмыльнулся большак, выходя в сени умыться. Невестка подскочила, полила на руки, пока тот отфыркивался над бадьёй.
        - Отче наш… - привычно начал большак, читая молитву, и за большой, начисто скоблённый стол, начала усаживаться вся немаленькая семья. Сам со старухою, да двое женатых не отделившихся сынов с жёнами, да их дети. Ничо! В тесноте, да не в обиде! Отделиться, оно не долго, было б только куда.
        Шти жиденькие, не забелённые даже и молоком, зато у каждого - своя миса! Не нищета какая, штоб вкруг из одного горшка по очереди хлебать. Богатый дом, справный.
        Ели истово, без разговоров и чавканья, даже и малые понимали важность трапезы, а если кто плошал, того и ложкой по лбу! Звонко! Набухали слезами детские глаза, но зная за собой вину, только сопели молча, да переглядывались.
        Капустный хворост да вываренный до серости зелёный свекольный лист, и только самую чуточку свеклы, которая уже подходит к концу. Не уродилась по осени, стал быть. Ну и травок всяких-разных, для скусу и аппетиту.
        Хлеб пушной, изо ржи, пронизанный тонкими иголками мякины, и человеку непривычному прожевать его ещё ничего, а вот проглотить - ну никакой моченьки не хватит! В горле комом станет, ежели только не с малолетства титешного приучен.
        - То не беда, што во ржи лебеда, - утерев рот после трапезы, молвил довольно большак, - а то беда, когда ни ржи, не лебеды!
        Пили чай - скусный, страсть! Большуха, она травница знатная - травинку к травинке так подберёт, што в чашке глиняной мёдом отдаёт и летом. Дети надулись кипятку быстро, и собравшись у старухи, усевшейся с прялкой под печкой, пристали было со скасками.
        - И-и, милые, - отсмеивалась старуха, не прекращая сучить нить, - память совсем дырявая стала!
        - Ну ба…
        На скаску бабку не уговорили, но разговорившая детвора упомянула Афоню из соседнего села, который по осени в губернском городе бывал, да не на ярманке, а на выставке сельского хозяйства, так-то! К куму недавно заехал, да баек про ту поездку целый короб вывалил. Врак, понятное дело, преизрядно, но занимательно, етого не отнять.
        - Ён грит, - захлёбывался словами восьмилетний Ивашка, размахивая для убедительности руками и кругля глаза, - што как зашёл туда, шапку снял при виде бар вокруг, глаза выпучил, да и не моргнул ни разочка! Такие там чуда чудные и дива дивные, што и словами не передать, во!
        - Капуста - во! - развёл руками в стороны Стёпка, показывая чуть не человечью голову.
        - Брешешь! - немедленно усомнились остальные.
        - Собаки брешут! А я как есть, так и передаю! Наврал там Афоня, иль нет, про то не ведаю, а я вот слыхал да видал, так и пересказываю, врак не добавляючи!
        - Да где эт видано? - усомнилась хлопотавшая у печи невестка, прислушивающаяся к разговору, - Штоб капуста, и такая вот здоровущая урождалась? С яблоко ежели, и то хорошо.
        - И-и, милая! - засмеялась старуха дребезжаще, - С моё поживёшь, и не то увидишь! Оно и с голову может быть, и побольше! Коль слова нужные знаешь, так чево ж?!
        Народ вокруг завздыхал, завозился. Вызнать тайное слово мечтал кажный, но поди ты - вызнай! Тут либо через родову передаётся, да под клятвы клятвенные, либо колдовским путём. Поди вон на Купалу, папоротника цветущего в лесу добудь, лёгко ли?!
        Дверь с размаху стукнула о бревенчатую стену, и в избу ворвался разъярённый исправник, за спиной которого матёрым медведем вздыбился урядник. Нагнув чутка голову в форменной шапке, штоб не цеплять низкую, закопчённую дымом притолоку крестьянской избы, он грозно поводил очами и свирепо сопел.
        - Бунтова-ать? - и в зубы большаку, только мотнулась седая голова, - Как ты смел!? Как смел?
        Топорща свирепо усы и брызжа слюной, исправник наградил хозяина дома, вставшего перед ним навытяжку, ещё несколькими зуботычинами. Не мигаючи и кажется, даже и не дыша, старик стоял, боясь утереть кровушку с разбитой морды, падающую на скоблённый пол.
        - Вы! - женатым сыновьям досталось шашкой в ножнах - по головам, по хребтам!
        Малые дети, сгрудившиеся у печи, с диким ужасом глядели на это, не моргаючи. Глашенька, сама того не замечая, подвывала тихохонько на одной ноте, глядя на избиение родных.
        Запыхавшись и окончательно запугав крестьян, исправник немножко успокоился.
        - Ишь! - погрозив им кулаком, он прошёлся по избе, глядя брезгливо вокруг, - Думали, не узнаю? Я всё… всё знаю. В оба гляжу!
        Усевшись по-хозяйски на лавку, исправник оглядел крестьян, немало напуганных присутствием столь высокого для них начальства.
        - Совсем распоясались, - гневно сказал он, и за его спиной нахмурился урядник, шевеля по тараканьи усами и всем своим видом обещая бунтовщикам немыслимые кары, как только уедет такой милосердный и добросердечный исправник.
        - Распоясались, - повторил он, - барина на вас не хватает! Да, барина… Ну ничево, ничево…
        Еле заметный кивок, и урядник выметнулся из избы, топоча подкованными сапожищами. Минуту спустя в дом вошёл молодой человек, едва ли двадцати лет, одетый по последней парижской моде и пахнущий тонким парфюмом.
        С брезгливым любопытством оглядев убогую обстановку, он скорчил гримаску, уместную больше кокотке, и быстро заговорил по-французски с исправником. Тот разом вспотел, подбирая слова, и молодой человек перешёл на русский, давшийся ему не без труда.
        - Вов?… Владимир Александрович Турчинов, - поправился он, отчаянно грассируя, - владелец сих… как это будет на русском, шер ами?
        - Пажитей? - предложил исправник, на что Вов? неуверенно кивнул.
        - Ваш… как это? Ах да… природный господин!
        Большак вздохнул было прерывисто, но смолчал, наткнувшись на взгляд урядника.
        - Обленились мужички, - заявил Вов?, расхаживая по избе, с надушенным платочком у носа, разглядывающий обстановку с видом этнографа, - буду у вас… порядок вести.
        Не обращая внимания на хозяев избы, дворяне повели разговор на смеси французского с русским, из которого большак только и понял, что молодой барчук решил выжать из мужиков последние соки.
        « - Не слушать ни чиновников, ни господ, ни попов, - вспомнилось большаку давнее так явственно, будто это было вчера, а не без малого сорок лет назад, - не выходить на работу, добиваться истинной воли! А она не будет разыскана, пока не прольётся много крови хриястиянской!»
        Пренебрежительный взгляд Вов? на домочадцев, несколько картавых слов и среди них - «пороть» на русском.
        « - Резать, вешать, рубить дворян топорами!» - кровавым набатом удалило в уши старику давнишнее.
        - … эка скверная погода, - донеслось до старика будто из-под воды, - и всё ведь одно к одному! Кучер, фис дёпЮт[9 - Сукин сын (фр.)], руку себе повредил, и эк ведь угораздило лё кон[10 - Мудак (фр.)]…
        Снова смесь русского с французским, и…
        - За кучера поедешь, старче! Ну! - урядник без затей двинул большака под дых, помогая тому собраться с мыслями.
        « - Воля! Воля! - скандировала толпа, не расходясь при виде готовящихся стрелять солдат. Апраксин ещё раз велел расходиться, и затем скомандовал залп… потом второй, третий…»
        На крытом возке позади молодой помещик вёл беседы с исправником, ведущим себя удивительно предусмотрительно, показывая себя тонким и остроумным собеседником. Повозка покачивалась, откормленный полицейский конь легко тянул утеплённый возок, а позади говорили, говорили…
        Вов? делился непринуждённо своими планами на принадлежащие ему земли.
        - … привести в порядок, что-то продать, - вырывался из возка грассирующий голос молодого барина, - заставить, наконец власти взыскать недоимки с мужиков…
        - Вов?, мон шерри! - донёсся из возка густой смех исправника, - Помните, они теперь не крепостные, и даже не временнообязанные!
        - А какая есть разница?!
        - Ха-ха-ха! Подловили, мон шерри, подловили! - послышался лязг стекла, и урядник, сидящий рядом на козлах, облизнулся непроизвольно, ещё пуще задымив цыгаркой.
        - Где этот ваш… енфант террибле…
        - Ха-ха-ха! - захохотал исправник, - Париж в каждом слове, я восхищён!
        - Эй, - высунулся он в окно красной мордой, поманив урядника, - иди-ка сюда… ужасный ребёнок, ха-ха-ха!
        Получив нежданный гостинец, урядник перебрался на задки, откуда сразу же послышалось бульканье, и до большака донёсся запах ветчины.
        Несколько раз господа приказывали остановиться и вылазили из возка, обозревая владения Турчинова и ведя беседы о том, как бы половчее наладить хозяйство, ничего собственно не налаживая. Собственно, споров и не было, молодой помещик и исправник вполне резонно считали главным ресурсом крестьян, которые фактически не могут покинуть земли.
        - Стой! - заорали из возка, - да стоять же, скотина!
        Большак натянул вожжи, и конь, фыркая недовольно, встал.
        - Стоять, - ещё раз повторил исправник и выбрался из возка. Красная его морда, вкупе с пышущей паром фигурой, навевали мысли о самом приятном времяпрепровождении. Вслед за ним вышел и Вов?, твёрдо стоящий на ногах, но с несколько стеклянным взглядом.
        Окропив кусты, господа полезли было назад, но молодой барчук остановился.
        - Вот… - повёл он рукой, - пап? так красочно рассказывал мне, что я будто сам пережил эти волнительные минуты! С того плёса он и расстреливал восставший плебс.
        - Как же-с… закивал исправник, - с лодок, весьма остроумно!
        - Эй… - Вов? прищёлкнул пальцами, - пейзанин! Лёд крепкий?
        - Так это… - большак открыл было рот, дабы упредить, што чутка побольше недели, как аккурат на том месте чуть не ушёл под лёд Ефим. Сам еле вылез, а лошадку и вовсе чудом спас!
        - Как есть крепченный, ваша милость, - закланялся он, - как есть! А што трещит, так ето по весне завсегда так! Он ить не скоро ещё ледоходу быть.
        Разгорячённые вином и разговором, дворяне потянулись к плесу, а следом за ним, кинув на старика грозный взгляд потопал урядник. Размахивая руками, Вов? энергически двигался, притоптывая и очевидно, разыгрывая целый спектакль по сюжету сорокалетней давности.
        Не выдержав их лёд затрещал, и молодой барчук ухнул по пояс. Почти тут же под лёд провалился, как и не было, грузный урядник. Исправник попятился и сел, глядя на Вов?, ломающего лёд в тщетной попытке выбраться.
        Не пытаясь помочь, полицейский начал пятиться, не отрывая взгляда от молодого помещика.
        - Чичас! Чичас, ваша милость! - заорал большак, - Не шевелитеся там, я чичас!
        Выдернув из-за опояски топор, он споро добежал до молодого леска и в несколько взмахов свалил тонкое деревце, сделав из него жердину.
        - Чичас! - разевая рот, побежал он до тонущего Вов? и сидящего на льду исправника, боящегося пошевелиться. Не добегая с десяток сажень, старик лёг и быстро пополз. Исправник перевернулся на живот, вытянув руки навстречу жердине…
        … и н-на! Деревяха с размаху обрушилась на лёд подле чиновника, а потом ещё, ещё… Всё затрещало, и осанистый мужчина оказался в воде. Парижанин, будто при виде этой картины, утратил последнюю волю к сопротивлению и ушёл на дно.
        А исправник, не отрывая взгляда от крестьянина, раз за разом выбрасывался всем телом на лёд, ломая его и приближаясь к не такому уж далёкому берегу.
        - Чичас ваша милость, чичас… - пятясь, приговаривал большак, и как только почуял под ногами матёрый лёд, встал прочно, и деревяхой - да в харю исправнику, отталкивая его назад! А потом ещё раз, ещё…
        - Сподобился… - опёршись на жердину, перекрестился большак, - спаси Господ! А на душе-то как лёгко! Будто за кажного по тыщще грехов простили.
        « - Резать! Вешать! Рубить дворян топорами!» - шумело у него в голове, и где-то совсем в глубине сознания было острое сожаление - и-эх… раньше надо было! Лишнее они по землице проходили, как есть лишнее.

* * *
        После увода большака домочадцы не сразу отмерли, да и потом двигались сонными мухами, переживая испуг и унижение.
        - Тятя, - осторожно спросил отца пятилетний Павлик, отходя от женщин, с остервенением взявшихся за приборку, - а почему барин грозился? Чего деда посмел?
        - Грозился? - мужик втянул стылый воздух через зубы, и ответил как есть, - потому што мог… так вот. Потому што барин, и власть вся как есть - их, барская.
        - А чево деда посмел?
        - Чево? А Бог весть! Законы-то барами придуманы, да в пользу бар. Как ни повернись, а всё едино закон ихний нарушишь.
        В ожидании большака домочадцы вели себя так, будто у них в дому упокойник. Скрип двери заставил их сердца заколотиться, а ноги ослабнуть.
        - Слава Богу! - широко перекрестился на иконы старик, разом будто помолодевший на десяток лет. И добавил, глядя светло на домашних:
        - Всё хорошо, все потопли!
        Шестая глава
        Столица Российской Империи жила мечтами о Небе. В Европе вовсю уже проводятся соревнования планеров и летадл, русские же спохватились позже всех, хотя казалось бы….
        Даже дамы высшего света разговаривали всё больше о Небе, авиации, моторах и Рыцарях Неба, бывших у всех на слуху. Воздухоплавание воспринималось занятием в высшей степени аристократичным, а этот… анфан террибл в Свете считался этаким недоразумением.
        Люди здравомыслящие высказывали вполне обоснованные сомнения, предполагая и предлагая настоящих пионэров аэронавтики, отошедших в сторону по каким-то несомненно высшим соображениям. Или возможно - отодвинутых.
        Наибольшей популярностью пользовались идеи жидовского заговора, но в деталях идеологи существенно расходились. Одни считали, что жиды не способны придумать ничего самостоятельно, и украв изобретение, уничтожили изобретателя. Другие, более здравомыслящие, не отказывали иудейскому племени ни в образовании, ни в интеллекте, отчего вырисовывался вовсе уж иезуитской подлости заговор.
        Публика более либеральная разделилась на два неравных лагеря, а потом ещё и ещё. С газетных страниц на читателя выплёскивались полемические изыски знатоков, отчего провинциалы пребывали в состоянии перманентного шока. Едва ли не каждый выпуск предлагал как минимум новые аргументы в ту или иную пользу, а порой и новую версию происходящего. Мнение обывателей менялось по несколько раз за неделю, и куда в итоге повернёт ветреная общественность, предсказывать никто не брался.
        Репортажи из Южной Африки читались взахлёб, как приключенческие романы, но и воспринимались примерно с той же степенью достоверности. Едва ли человек здравомыслящий мог поверить, что вчерашние лапотники, коих было принято жалеть и самую чуточку презирать, громят с успехом войска просвещённых британцев.
        Буры… это совсем другое дело! Ну вы же понимаете, мон шерри?
        Отдавали должное и полководческим талантам Дзержинского, всё ж таки шляхтич хорошего рода, а что марксист… так у каждого свои недостатки. Впрочем, среди образованной публики хватало сторонников левых взглядов, и марксистские убеждения поляка были скорее преимуществом.
        Отдавая должное стойкости и неприхотливости русских добровольцев, люди просвещённые всё же полагали более верным иное соотношение потерь.
        - Скрывают! - понимающе кивали просвещённые друг другу, гордые собственной проницательностью.
        - Несомненно, пароходы берут куда как больше заявленных пассажиров, - соглашались знатоки. Сходились на том, что потери русских лапотников при столкновениях с британскими войсками - два, а то и три к одному, вполне приемлемы и логичны. Возглавляй их Русские Офицеры, соотношение потерь, несомненно, было бы совсем иным.
        Русские добровольцы из хороших семей, славшие письма родным и знакомым, в общем-то подтверждали эту версию. Кто из них упорно не желал замечать рушащуюся картину привычного мира, а кто целенаправленно лгал, Бог весть. Мнение в обществе сложилось устойчивое, и меняться пока не собиралось.
        Яркие, интереснейшие репортажи Гиляровского зачитывались до дыр, но отдавая должное писательскому мастерству, считались произведениями скорее художественными, нежели публицистическими. Склонность к гиперболизации за Владимиром Алексеевичем водилась, да и, как полагала публика, опекун пристрастен.
        Европейские газеты, недоумённой скороговоркой отдавая должное техническим талантам Панкратова, писать предпочитали о земляках. Его же считали скорее харизматичным лидером и неплохим организатором, попавшим в фавор религиозному бурскому генералитету. Этаким красивым символом, персонажем скорее литературным, вроде Гавроша.
        Само же изобретение летадл, успевшее обрасти самыми противоречивыми слухами, приписывалось то ли Божественному озарению, то ли, и пожалуй - скорее, найденным в библиотеке старинным чертежам. Попытки изобрести планер предпринимались ещё во времена Леонардо да Винчи, и стоит ли удивляться, что один из чертежей оказался настолько удачным, что его удалось воплотить в жизнь в полевых условиях?
        Не отрицая вовсе таланты Панкратова, европейцы предпочитали считать его изобретение «не вполне настоящим». Первые восторги схлынули, и пальма первенства стала выглядеть изрядно смазанной.
        Комендантское поле на время превратили в аэродром, чтобы посмотреть на первые в России авиационные соревнования. Объявленные за месяц, они необыкновенно взволновали публику, и цена на места начиналась от одного рубля, и билеты эти разобрали, не доходя до кассы. В ложи стоимость мест начиналась от пятидесяти рублей, и ажиотаж был таков, что количество ссор и дуэлей чуть было не затмило сами соревнования.
        Организатором выступил Великий Князь Александр Михайлович, употребивший весь свой немалый авторитет и организаторские способности. Сандро уважали не только как представителя Дома Романовых, но и как весьма дельного моряка, но даже так ему пришлось немало потрудиться.
        Хлопот добавляла и погода, весьма своеобычная для Петербурга в это время года. Солнце то и дело заволакивалось рваными тучами, и с неба срывалась ледяная влага. Но тотчас почти порывы ветра разгоняли их, и снова над Петербургом лунно светило мартовское солнце. Благо ещё, что внизу ветерок был хоть и пронзительным по близости моря, но всё ж таки ровным и умеренным по силе.
        По-хорошему, соревнования следовало бы перенести хотя бы на апрель, а лучше на май, но состязания такого рода прошли уже едва ли не во всех европейских столицах. Уступать же, будучи в некотором роде родоначальниками, виделось организаторам и публике решительно немыслимым.
        В конкурсе участвует более пятидесяти летадл самых причудливых форм. Панкратов не делал тайны из формы планера, да и сложно было сохранить её, барражируя регулярно над войсками противника.
        Однако же изобретатели, судя по всему, считали прямо-таки необходимым продемонстрировать независимость мышления. Представлены как ставшие «классическими» треугольники с некоторыми дополнениями, так и весьма интересные конструкции, напоминающие то крыло летучей мыши, а то и многоэтажного воздушного змея.
        На соревнования записались как энтузиасты, так и вовсе уж случайные люди, желающие толики славы и возможности попасть под благосклонное внимание Света. Признанные изобретатели, представители университета и заводов, владельцы велосипедных и швейных мастерских, художники и студент медик, инженер-железнодорожник и отставной моряк.
        Призы: за короткий разбег, за дальность полёта и высоту. Отдельно, уже не от организаторов - за использование двигателей определённой фирмы, за эстетику… лишь бы взлетел!
        Летадлы взлетали… в основном. Случались и казусы, подчас обидные, но по большей части заведомые. Конструкция художника Миклашевского, необыкновенно живописная и напоминающая скорее фантасмагорический парусник, с фырканьем и пыхтеньем ползала по полю и в конце концов загорелась.
        Большая часть конструкций всё ж таки взлетало, но не могло похвастаться хоть сколько-нибудь значимыми результатами. С немалым трудом вскарабкавшись в небо, творения русских и не очень русских гениев делали один или два круга над полем, после чего приземлялись, изрядно подскочив несколько раз на казалось бы ровном поле. К летадле тотчас подбегали механики и представители спонсоров, оттаскивая её с помощью моряков Гвардейского Флотского Экипажа, премного довольных пребыванием в эпицентре событий.
        Неизбалованная публика реагировала с превеликим оживлением, громко ахая и обсуждая храбрецов, взмывающих в небо. Ксения Александровна с детским восторгом глядела то на парящие в небесах летадлы, то переводила влюблённый взгляд на мужа, организовавшего столь необычный воздушный праздник, и ставшего, таким образом, родоначальником нового зачинания.
        Сам же Александр Михайлович напряжённо следил за происходящим, отдавая распоряжения и пытаясь дирижировать этой воздушной вольницей, где от каждого первого изрядно разило сумасшедшинкой. В редкие перерыва он ловил себя на тщеславных мыслях - теперь-то Ники отдаст пост шефа авиации ему - постфактум!
        Повернувшись на мгновение к супруге, он улыбнулся ей, вложив в эту улыбку всю любовь и нежность, и снова повернулся к полю.
        - Конструкция инженера Левады, - несколько вразнобой стали объявлять распорядители в жестяные рупоры, пока команда Левады выталкивала аппарат на поле. Инженер, очень импозантный в шофёрских очках и кожаном реглане, покрасовался перед фотографами и дал короткое интервью желающим, коих набралось преизрядно.
        Регламент прервала экзальтированная девица, невесть зачем выбежавшая на поле и кинувшаяся к летадле. Девицу отловили с превеликим бережением, да выставили вон, вручив дюжему полицейскому унтеру, только выдохнувшему резко при виде барышни.
        Короткий взлёт на высоту чуть ли не полусотни сажден, круг над полем… а потом звук взрыва и вспышка! Опасно накренившись, аппарат Левады пошёл на посадку, едва ли не в последний момент миновав трибуны.
        Великий Князь, наблюдавший за сим с превеликим для публики хладнокровием, разом взмок, мысленно вознося хвалу Богу за то, что отговорил Ники идти на это мероприятие…
        - Жив! - выдохнул он вместе со всеми, наблюдая за суетой медиков на месте аварийной посадки.
        … а если бы не отвернул?! Стечение обстоятельств, а быть может, и желание войти в Историю пусть даже и овеянным дурной славой цареубийцы, и всё… Какая катастрофа была бы для России!
        На поле тем временем суетились фотографы и репортёры, почуяв поживу. Ах, как непросто было получить аккредитацию на столь яркое мероприятие! Вспышки фотоаппаратов, интервью…
        Пострадавшего героя унесли, равно как и его аппарат его конструкции. Александр Михайлович вытащил блокнот и сделал пометку о Леваде. Человек явно дельный, да и планер его конструкции вёл себя лучше многих. А что с мотором неприятности, так тут не его вина, а заводчиков!
        На Комендантское поле выкатили новый летательный аппарат, при каждом движении заметно покачивающим всеми своими шестью крылами. Распорядителя взяли объявлять пилота, а один из гвардейцев, спохватившись чем-то, рысью убежал с поля.
        - Барограф[11 - БАРОГРАФ - (от греч. baros - тяжесть, вес и grapho - пишу) самопишущий прибор для непрерывной записи атмосферного давления. Применяется на метеорологических станциях… В том числе регистрирует высоту.] у Левады забыли второпях, - минуту спустя доложил адъютант.
        - … конструкции инженер-полковника Фёдорова[12 - ЕВГЕНИЙ СТЕПАНОВИЧ ФЁДОРОВ - русский изобретатель в области воздухоплавания и авиации, председатель 7-го (воздухоплавательного) отдела Императорского русского технического общества. В реальной истории сконструировал самолёт пятиплан с бензиновым движком, который летал, только влекомый автомобилем. Автор ряда работ по воздухоплаванию, в частности по вопросам аэродинамики и теории летания.], - объявляли тем временем распорядители, и чуть погодя самолёт взлетал, мотыльково колыхая крылами. Сделав успешно круг, аппарат начал по спирали набирать высоту.
        - Куда… - одними губами шептал инженер, не мигаючи глядя в небо, - куда полез… уговаривались же на круг! Сырой ещё аппарат…
        Публика, не отрываясь, следила за поднимающейся в небо летадлой, взобравшимся на явно рекордную высоту. Вдруг, на высоте около двухсот метров, машина покачнулась опасно под резким порывом ветра. Пилот начал снижение…
        - Ах! - единым организмом застонала публика, глядя на аппарат, разваливающийся на части прямо в воздухе. Было отчётливо видно кувыркавшиеся на воздусях отломанные крылья, с гулом падающий мотор и саму человеческую фигурку, метеором летевшую к земле.
        Глухой удар мотора о землю… и тотчас почти - навзничь упавшая человеческая фигурка, врезавшаяся в сырое Комендантское поле. Следом на поле посыпались обломки летадлы, часть из которых упала на публику. Всё это продолжалось менее чем полминуты, но такого накала эмоций не упомнят, пожалуй, и бывшие в сражениях военные!
        К телу лётчика уже бежали медики с носилками, выбежавшие едва ли не ранее, чем произошла катастрофа. Двуколка Красного Креста заспешила по колдобинам, спеша убрать с поля тело, дабы не смущать покой собравшихся.
        Погрузив тело на двуколку, медики поспешили оказать помощь пострадавшей публике, и слава Богу - все оказались живы!
        - Живы, живы… - прошла по рядам волна облегчения, и тотчас почти следующая - люди не пострадали, всего-то мастеровщина!
        - Что же ты… - шептал разом постаревший инженер-полковник, не замечая накинувшихся на него репортёров и вспышек фотоаппаратов.
        После короткого перерыва полёты возобновились, и два часа спустя публика расходилась довольная, обсуждая соревнования, ставшие, по мнению большинства, главным событием марта. Разумеется, не считая приёмов Двора!
        Находились, разумеется, и маргиналы, ставящие на первое место воздушный праздник, но право слово, когда это приличных людей интересовало мнение плебса?! Если человек не допущен ко Двору, то не вправе и рассуждать о высоких материях!
        Однако все без исключения соглашались - событие безусловно выдающееся! Этакий… воздушный Колизеум. Захватывающее зрелище, пролившаяся на арену кровь, и немалые деньги, вручённые призёрам организаторами и спонсорами. Воистину, Varietas delectat[13 - Разнообразие доставляет удовольствие!]!
        Седьмая глава
        С нескрываемым облегчением отложив в сторону письмо, присыпал его мелким песком, дабы поскорее высохли дрянные чернила, которые только и удалось достать, и разминаю натруженную руку.
        - Мы писали, мы писали, наши пальчики устали, - вылезает откуда-то из подсознания. Отдохнув чутка, запечатываю конверт, подписывая адрес инаклеивая марки.
        Сувенирчик… покопавшись, выбрал миниатюрные шахматы негритянской работы, вырезанные с большим искусством из полудрагоценных камней. Среди местных встречаются настоящие мастера, даже и удивительно! Глянешь иной раз на полудикую физиономию и все эти дикарские украшения, и кажется, што и искусство у него такое же первобытное, примитивное.
        Ан нет! Столь тонкий художественный вкус, такие самобытные таланты встречаются, што только тогда и понимаешь, што пусть они не вполне цивилизованны, но вполне культурны!
        - Опять пишешь? - захмыкал подошедший Санька, примостив зад в испачканных машинным маслом штанах на брёвнышко у входа в наш домик.
        - Всё пишешь и пишешь… - зазудел он докучливо, перекидывая в руках карты. Никак выучил новый трюк, и опять ему неймётся переиграть меня по шулерским правилам. Такая себе зуда с самоподзаводом выходит в такие минуты, што ой!
        Пока не проиграет в очередной раз, не успокоится. И всё никак не поймёт, што в картах главное всё ж таки не трюки, а голова, которой нужно думать как бы не посерьёзней, чем в шахматах.
        - И тебе не мешало бы, - затянув бандероль, отвечаю ему, - мы с тобой списки вместе составляли, никак запамятовал? Кому открыточку с мелким сувенирчиком, кому без оного, а кому и письмо, да с подарком.
        - Пф…
        - Садись давай! - во мне проснулись разом командир и педагог, и брат, завздыхав, прошёл в дом за своим списком. Недовольно вздыхая, он завозил пальцем по строкам, выбирая адресата.
        - Саня… выключи с морды лица недовольное выражение, оно тибе не красит! Мы таки здесь и сейчас на взлёте славы и популярности, и люди ждут от нас минуточку внимания к сибе!
        - Опять ты напополам с идишем начал! - засмеялся брат, чуть сдвигая на затылок широкополую шляпу.
        - Начнёшь с тобой! Говорено-обговорено русским по белому, а вот опять! Контакты с не самыми плохими людьми поддерживать не только можно, но и должно! Открыточка здесь и сейчас будет человеку приятна - не забыли его, не испортили нас медные трубы!
        - Да-да-да… - скорчил он моську, ровно и не грозный боец, от одного имени которого британцы удваивают посты, а обезьянка в зоопарке, - письма и сувениры сейчас, когда мы в зените славы, дают нам возможность выстроить фундамент взаимоотношений… как там дальше?
        - Ты што, наизусть учил? Во балбес! Пиши давай! У тебя этих контактов на раз-два…
        - Скажешь тоже! - взвился он, - в одно только Училище почти три десятка писем писать, да всем соученикам хотя бы фотографию нашу подписанную! Мы у самолёта, да мы у подстреленного слона… тьфу!
        - Балда! У меня в одну только Палестину полторы сотни писем писать, так-то! И не на русском, а всё больше на арабском, да на иврите с греческим.
        - Ф-фу… - сдулся брат.
        - Вот тебе и фу! - надулся уже я, - А как ты думал, дела вести? Каждому племенному вождю, да непременно писаное собственной рукой, да с фотографиями, и непременно разными, да с подарками - тоже штоб и близко не повторялись! И никак иначе. Если я хочу держать те земли - так вот!
        Жмякаю пальцами, будто удерживая вожжи от тройки, на што Санька только головой качает. Почему… сам толком не знаю. Может просто потому, што могу?
        Влез удачно в дела Палестинские, да как-то оно так и покатилось. Земли там пусть и нищие, но библейские! Политические, экономические и религиозные интересы держав европейских и азиатских переплетаются там причудливейшим клубком.
        Потянув порой за нужную ниточку не самого значимого племенного вождя или уважаемого раввина, можно дотянуться до интересантов в Европе, хоть даже и коронованного! В теории, разумеется… пока в теории.
        Вот и пишу - в Палестину, да в Османскую империю, да в Одессу, в Москву. Всем из хороших и нужных людей, до кого только могу достучаться. Мно-ого кому писать надобно. Ежели даже и открыточки считать, то побольше пятисот адресатов будет, включая персонажей чуть ли не случайных в моей жизни.
        Тяжко… благо, не в один день писать, а по десятку-другому писем в те дни, когда выдаётся свободное время. Ну и фотографии подписать с наилучшими пожеланиями, не без этого.
        Пока всё больше с дальним прицелом, ну а в Палестине и с настоящим. Лев Лазаревич пишет за большой восторг от нашего с ним бизнеса! Арабы, они же падки на всё громкое и блестящее, а тут такой весь блестящий я!
        Лестно им письмецо с подарком от «Небесного воина» получить, из кожи потом выворачиваются, штобы какие-никакие совместные дела с «дорогим другом» вести. Не сразу и не быстро, но такая себе сеть торговая выстраивается, шо дядя Фима нервно обмахивается пачкой шекелей и начинает завидовать! Всё на всё меняется и продаётся.
        Москва с Одессой и Туретчина, оно не так ярко, но тоже - фундамент. Так мыслю, што если сейчас не поленюсь с писульками, то потом смогу при нужде какой обратится. Не факт, што ответ будет да и с улыбкой, но шанс на это сильно повышается.
        Здесь и сейчас обо мне пишут, и вот ей-ей, не верю, што хоть кто-то из адресатов не удержится, хвастаясь! Кто как бы невзначай, а кто и всех соседей обойдёт. Кому - славы чужой кусочек урвать, а босякам с Пересыпи, Молдаванки или Трубных проулков - ещё и статус!
        Ну и в обратную… благие пожелания в основном, денег мало кто просит, хотя и так бывает. Даю, чего уж… я всех знаю, кому пишу, чай не на пропой. Кому долги за доктора заплатить, кому за учёбу детям - всё такое, всерьёз, без игрушечек. Не самые большие для меня деньги, даже и неудобно бывает иногда.
        А бывает, што и выспрашивают, как там в Африке, да можно ли здесь пристроиться. Што ж нельзя-то? Человеку с руками, да с головой, здесь раздолье!
        Хоть даже и вдовица немолодая с полудюжиной ребятишек, а примут ещё пуще, чем мастеровитого мужика! Баб здесь, окромя чорных, до того мало, што на цветных женятся, и за счастье то считают!
        А тут румяная да дебелая, русоволосая и светлоглазая… ух! И свободная, а?! Местные, пусть даже и сто раз не русские, сразу глаза с поволокой делают, да компас в штанах на ближайшую церкву указывает, с жениховством то.
        Бурские бабы, они так-то красивые, хотя подчас очень уж здоровы. Но мало их, и всё промеж своих разбираются. А остальные, которые из гриква да бастеров, они вроде как ничего себе бывают, но не каждому по нраву с такой чернявой в постели ерохаться. Детишек клепать, так тем более.
        Всех зову! Чем больше тут своих да наших, тем легче хоть им, хоть мне. Они не на пустое место едут, да и мне при случае будет на кого опереться. Не знаю пока толком, для чего, но пишу, отвечаю, устраиваю приезжающих…
        - … Егор… Егорка!
        - А?!
        - Заснул, што ли? Гля, я тут письма написал, фотографии подписал, давай с подарками помоги.
        - Да бери любой! - махнул я рукой на ящики, в коих едва ли не навалом свалена африканская экзотика - от шахмат с местными особенностями, до колдунских масок и оружия. Я как начал собирать - для подарков, да для торговлишки, так и потащили! Вроде как расположение выказывают, даже и неудобственно иногда бывает.
        - Да понятно всё, - отмахнулся брат, - голова просто не работает, кому какой лучше!
        - А… ну давай.
        - Пашка Храмцов с пересыпи, - зачитал Санька адрес.
        - Это тот, который рожи всё время? Маску! В том ящике поройся, там они самые страховидлые! Ему приятно, што вспомнили, а дружки и соседи посмеются заодно, тоже память!
        - Ага… - он быстро нашё искомое, а я понял, што на севодня с писаниной - всё! Надоело. Помог брату выбрать подарки, да сели играть в карты, поглядывая на часы. Чиж постоянно почти проигрывал, а когда нет, то только по моему снисхождению, штоб только не злился.
        - Всё, - защёлкнув крышку «Брегета», подымаюсь с бревна, - время!
        Без всякой дурашливости переодеваемся в парадное, и посадив задницы на велосипеды, едем к ангару. Техники уже здесь, выкатывают «Рароги[14 - РАРОГ - в славянской мифологии огненный дух, связанный с культом очага. Рарога представляли в образе птицы или дракона с искрящимся телом, пламенеющими волосами и сиянием, вырывающимся изо рта, а также в виде огненного вихря.]», начиная подготовку к полётам. Волнуются как бы не больше пилотов, работающих с ними бок о бок.
        Проверка двигателей на холостом ходу, уровень горючего, масла… Снова и снова - деревянные и тканевые части бипланов, ощупывая и осматривая каждый дюйм.
        Не впусте такой регламент родился, не от великой моей дури и даже не от осторожности. Ловили уже, ети их мать! То шпионы, то просто любопытные разной степени подозрительности. И дураков хватает, не без этого: пару раз уже на память что-нибудь отковыривали - благо, вовремя заметили. Сувенирчики, а!?
        Бомбы загружали осторожно, едва дыша. Вроде как и нет опасности случайно детонации, но… бережённого Бог бережёт!
        Наконец прибыл запыхавшийся Жан-Жак, задыхающийся скорее от волнения, чем от тяжести фотоаппарата, и Владимир Алексеевич с раздувающимися от возбуждения усами.
        - Эк… - крякнул опекун досадливо, - не застал подготовку… Ну да ладно!
        Чуть погодя подоспело бурское командование - все, кто только был в настоящее время на границе Капской колонии, готовя наступление. Разом стало многолюдно и почему-то тревожно, будто только сейчас понял, што это - по-настоящему!
        Выстроившись в ряд у бипланов, сфотографировались всем отрядом, не делясь на пилотов, механиков и охрану. Потом ещё, ещё…
        - Ну… - вглядываясь в лица, иду вдоль строя. Чиж, Военгский, Ивашкевич, Кучера, Шульц, Тома, Морель - из старичков. Стоят, развернув уверенно плечи, глаза жосткие, стальные независимо от цвета.
        Корнелиус Борст, Ван Эйке - эти нервничают немного, дышат будто через силу, но… вытянут. Перевожу взгляд на опекуна и Жан-Жака - не передумали? Нет, только подтянулись разом… Што ж…
        - По машинам!
        В кабины взбирались без дурной лихости, по лесенкам. Уселись, пристегнулись, и механики начали раскручивать пропеллеры. Один за другим, «Рароги» пошли на взлёт, делая на прифронтовой полосой широкий зигзаг, дабы воодушевить войска.
        Гиляровский возится сзади, снимая происходящее на фотоаппарат и экспериментальную кинокамеру от братьев Люмьер. Как уж там она будет работать в таких условиях, Бог весть, но генералитет наш необыкновенно воодушевился возможности снять небесную фильму, и я взял под козырёк. Благо, большой переделки летадлы не требовали, всей работы на пару часов.
        - Красотища! - заорал сзади дядя Гиляй, когда мы залетели на нейтральную территорию, где не надо было никого и ничего снимать, - Второй раз лечу, и никак не налюбуюсь! Эскадра, а?! Силища!
        Несколько минут полёта, и я, качнув крылами, веду воздушный флот по дуге, поглядывая вниз и сверяясь с картой. Согласно данным разведки, в одном из ущелий скопилась британская конница, сформированная преимущественно из числа местных добровольцев английского происхождения. Вроде как отвели туда на отдых и переформирование, ну да будет им сейчас отдых…
        Чуть снижаясь, качаю крылами и оглядываюсь. Дядя Гиляй приник к аппаратуре, лихорадочно снимая панику на земле. Корнелиус, мой ведомый, открывает бомболюк, и на британцев сыплется с неба Смерть!
        Следом за ним по одному проходят все пилоты соединения, и внизу воцаряется паника. Высота слишком большая для того, штобы разглядеть детали, и пожалуй, это к лучшему!
        Сглатываю подступивший к горлу комок и делаю круг над ущельем, дабы оператор заснял всё получше. За мной повторяет Санька, несущий Жан-Жака. Разворот… идём домой, вскоре я сажаю летадлу на тщательно выровненное поле.
        Прокатившись чуть-чуть, аппарат останавливается, и дикая усталость наваливается на меня. Нервы, штоб их… Не в силах встать, сижу так, пока пропеллер перестаёт крутиться. Щёлкаю крышкой часов… меньше часа на всё про всё, включая фотографирование.
        - Сколько же сегодня было установлено рекордов?! - жму плечами на вопрос Жан-Жака, и почему-то отчаянно хочется курить. И выпить. И бабу…
        А ещё - тошно немного, потому как я хотел ну вот ни разу не такого, а просто - летать. Но так уж вышло…
        Встряхнувшись, встаю с парусинового креслица, и вот ей-ей, даже и не упомню, как на него уселся! Загнав меринхлюдию в глубинное подсознательное, вспоминаю свои обязанности командира и иду докладывать о полёте.
        Хрусть! Кажется, это были мои рёбра… Сниман всё ж таки здоровущий мужик! А потом ещё раз - хрусть! Рот открыть я так и не успел…
        … а потом мы смотрели фильмы о полёте и бомбардировке. В огромный затемнённый ангар люди набились так, што сложно было дышать. Затаив дыханье, мы смотрели на прыгающие чорно-белые кадры, на землю с высоты птичьего полёта и на убиваемых британцев.
        … дважды. Сперва - отснятое дядей Гиляем, а потом - Жан-Жаком - с неизбывным интересом.
        Два часа спустя мы снова идём на взлёт. А потом ещё, ещё… Британцы выдержали два дня бомбёжек, седьмого апреля начав отводить войска от границы.
        Восьмая глава
        Армия де Вета взломала границы Капской колонии, и буры хлынули полноводной рекой, затопив окрестности. В седло, кажется, сели и старые и малые, по домам остались только женщины, детишки, и вовсе уж древние старцы, не способные самостоятельно вскарабкаться на коня и удержать винтовку в дрожащих руках.
        В авангарде, заворачивая постепенно на Запад, пошла кавалерия Дзержинского с приданными ему силами буров. Не ввязываясь в сражения, они кружили вокруг британцев, нарушая коммуникации, не давая им соединиться и хоть как-то координироваться свои действия.
        В небе постоянно висели летадлы, и стоило только британцам собраться в единый кулак или выстроиться в походную колонну, как сверху сыпались бомбы и флешетты[15 - Флеш?тта - металлическая стрела-дротик размером с карандаш; особый тип авиационного оружия, разработанный в начале XX века и применявшийся ВВС противоборствующих сторон.], убивая и калеча лошадей и личный состав. Помимо флешетт, сбрасывались сверху и поистине дьявольские изобретения Кошчельного: особым образом обработанные металлические детали, воющие в полёте воистину инфернальным образом. Лошади отчаянно пугались этого воя, и приходилось долго успокаивать их, собирая по вельду.
        Несколько погодя налёт повторялся - когда с флешеттами и бомбами, а когда и с одними только «дьявольскими свистками» Кошчельного. Далее следовала атака наведённых летадлами буров, знающих едва ли не досконально расположение и численность врага. Деморализованные англичане, держась порой с большим мужеством, оказать хоть сколько-нибудь организованное сопротивление были уже не в силах.
        Де Вет с основными силами громил разрозненные отряды врага по частям, вступая в бой только при значительном численном и тактическом преимуществе. Лишённые какой-либо связи, британские войска и части ополчения Капской колонии сражались отчаянно, но положение их с каждым днём выглядело всё более безнадёжным.
        Сниман тем временем осадил Кимберли, разом блокировав руководство Капской колонии и добрую треть кадровых британских военных. С миномётами Кошчельного и европейскими консультантами при штабах, осада эта не выглядела занятием безнадёжным и хоть сколько-нибудь длительным.
        Луис Бота двинулся на Порт-Элизабет, не встречая значительного сопротивления и не ввязываясь в осады. Эти земли буры не рассчитывали удержать даже в самых смелых своих мечтаниях, и потому действовали самыми варварскими методами, уничтожая вражескую экономику. Не довольствуясь подрывом шахт и уничтожением заводов, буры с мелочной мстительность выводили из строя железные дороги, разводя костры на стыках рельс. Жгли фермы, резали и угоняли скот, потянувшийся на Север огромными стадами. Война всё больше и больше начинала походить на набег варварских племён на предместья Рима.
        Однако же капских буров, оставшихся верными британскому правительству, почти не трогали, руководствуясь то ли родственными чувствами, то ли какой-то иезуитской логикой. Чем аукнется такая политика, Бог весть, но зёрна сомнений и обид Бота посеял знатные.

* * *
        - Здесь, - Феликс обвёл карандашом район со стороны Северо-Северо-Запада от Кимберли, - дислоцируются британские войска, вытесненные Сниманом при начале осады.
        - Около… - он поморщился, растирая бедро и сел, опираясь тяжело на костыль, - батальона, согласно предварительным данным, но могли пристать и разрозненные подразделения, подсчёт которых почти невозможен.
        В усталом голосе звучит досада. Для человека, привыкшего к маневренной войне и опирающегося на самую активную разведку, все эти «около» звучат личным оскорблением. Но увы, не всегда бывает так, как хочется нам.
        - Хуже всего, - выдыхает он, чуть ссутулившись, - что в тех местах, помимо войск и ополчения, присутствуют и отряды из личной армии Родса. Щуку съели, да зубы целы, н-да… Бойцы там отменные, штучной выделки, и если такие ударят вовремя в тыл, могут наворотить немало дел.
        - Угу… - я склонился над картой, пытаясь соотнести её с уже виденным, но получалось так себе. Котяра, без лишних церемоний плюхнувшись рядом, разложил кроки с пометками высот, ущелий и тому подобных нужностей, слишком небрежно намеченных на излишне масштабной карте.
        Слушая его, делаю пометки в попытке сообразить - где же может пройти достаточно крупный отряд, и как мне составить полётную карту, дабы не блуждать лишнее. Наконец, што-то начало вырисовываться в голове и на бумаге.
        - Вот как-то так, - показал свои наброски Дзержинскому, - если верить картам, то они не могут миновать эти точки.
        - Если, - снова вздохнул Феликс, ухватив в кулак донкихотовскую бородку.
        - Угум… обещать ничего не могу, если только проглядеть сверху - нет ли их поблизости от Кимберли.
        - И то хлеб, - согласился фехт-генерал, кивая вестовому, штоб приоткрыл полог штабной палатки. Тоже ведь… казус с его генеральством. Полторы тысячи руснацких сабель в бой водит, а всё коммандер! Политика, штоб её. Верхушка местная к марксизму настороженно относится. Н-да… В итоге звание генеральское Дзержинскому присвоили, когда совсем неудобно стало, и ропот в восках пошёл.
        - Да! Пока не забыл, - повернулся я к возмужавшему Коту, изрядно ушедшему в рост, - не в службу - передай моим, пусть устанавливают фотоаппарат.
        - Флешетты возьмёшь? - поинтересовался друг, не одевая пока шляпу.
        - А пожалуй што… и нет. Горючего лучше под завязку, хочу охватить как можно больший район, заодно и какая-никакая, а картография. Пугалочек разве только пусть кинут в кабину пару десятков, может и пригодятся.
        Обговорив ещё раз со штабными примерный район полётов, дабы в случае чего знали, где искать, пошёл мыться. Плещась под самодельным душем и морщась от собственной вонючести, яростно отдирал кожу намыленной мочалкой.
        Блицкриг, оно канешно здорово с точки зрения военной, но толком ни помыться, ни пожрать, ни… хм, посрать. Всё на бегу, всё галопом, да с выпученными глазами. Всем тяжко, а авангарду, разведке и логистам особенно.
        - Пообедаешь с нами? - предложил Котяра, подавая полотенце.
        - Давай, - яростно растираюсь чистой тканью, - Только знаешь… без этих штоб… без лекций! В прошлый раз ложку в рот положить толком не дали.
        - Я уже… - смущённый Котяра показал сжатый кулак, - выговор сделал и предупредил. Щи, а?! По-нашему, с говядинкой!
        - Щи… - в животе предвкушающее квакнуло. У буров всё больше мясо с мясом, а если официальщина какая-то, то изыски европейские. Оно вроде как и вкусно, но непривычное брюхо потом частенько бурчит.
        Поднявшись в воздух, сделал круг над Кимберли - по настоянию Снимана, ага! Летадлы мои не успели ещё приесться в войсках, и буров чрезвычайно воодушевляет видеть то, што есть у нас, но нету у врагов. Вроде как пролетел, помахал крылами, и сразу боевой дух вырос в разы. Хером, ага…
        Сверяясь с картой и находя всё больше и больше ошибок, лечу, делая поминутно пометки. Благо, руль можно застопорить, пусть и ненадолго. Воздушные потоки для моей этажерки вполне чувствительны, постоянно корректировать приходится.
        Получасом позже начинаю опасливо поглядывать на небо, где явственно собирается гроза. В горах это особливо опасно, а мне тем паче.
        Всматриваясь вниз до рези в глазах, ищу подходящую площадку. А вот и она: ущелистая долина, поросшая по краям обильной растительностью.
        Нос чуть вниз, и проваливаюсь мягко, с тревогой ощущая порывы ветра всеми своими крылами. Захожу на…
        … выстрел! А потом ещё, ещё и ещё! Небольшой отряд из четверых мужчин при десятке лошадей ведёт яростную стрельбу, находясь аккурат на моём пути.
        Рули вверх…
        … но нисходящий поток воздуха с силой прижимает меня вниз с такой силой, што вся конструкция застонала жалобно. Резко снижаюсь, едва успевая удержать управление.
        Ветер давит, и я с вытаращенными глазами и застрявшим в глотке матом, в пологом пике иду фактически на таран! Лошади разбегаются, да и людям как-то не до стрельбы!
        Едва ли не в последний момент успеваю вытянуть рули на себя, пройдя чуть ли не по макушкам обстрелявших меня людей. Дальше лечу низом, опасаясь подняться над долиной. Там, наверху, уже рокочет гроза и сверкают молнии.
        Продырявленное пулей крыло разлохмачивается на глазах, и я с превеликим трудом удерживаю летадлу, стремясь уйти как можно дальше. Несколько минут, и не в силах более держать аппарат в равновесии, нахожу относительно ровную площадку и сажусь, как по учебникам.
        Пробежка с подпрыжками, и… стойка шасси подламывается, я крепко врезаюсь бедром в ограждение кабины, ломая его и вылетая на каменистую землю.
        - Ах ты ж ё… - несколько минут ругаюсь в голос, собирая в кучу весь свой страх и боль, и только затем беру себя в руки. Встав не без труда, скидаю амуницию и со свистом втягиваю воздух. По бедру будто врезали окорённым бревном - ссажена кожа до самого мяса, и хорошо ещё, што нога не сломана… кажется.
        С осознанием приходит ещё большая боль и желание упасть, ничего не делать, ждать… хоть кого-нибудь! Приходят мысли о плене, и некоторое время я вполне серьёзно рассматриваю этот вариант.
        А што? Награду за меня сулят немалую, притом не только Величество, но и всякие там… спонсоры.
        Потом приходит понимание, што почётный плен - сильно не факт! Скорее - объявление меня военным преступником со всеми вытекающими. Или как вариант - сразу вздёрнут, на месте. Для очень и очень многих я олицетворение врага. Разведка, бомбы, флешетты…
        Желание жить заставило шевелиться, и я захромал к ледатле.
        « - Хм… а почему, собственно, к летадле? Правильно же - самолёт или аэроплан!»
        Выкидываю из головы неуместные мысли, вытаскиваю из кабины всё нужное. Промыв рану крепченным ромом, щедро намазюкал мазью из аптечки и перевязал. Вроде как… пусть нет пока полной уверенности, но рана не столь опасная, как показалось в начале. Болезненная, и даже более чем, но кожа скорее содрана скользом, чем продавлена. В противном случае, даже не потеряй я сознание от боли, ходить бы просто не смог.
        Более серьёзных ран у меня нет, если не считать отбитого ливера, но ободран так, будто пытался отнять котят у дикой кошки. Промыв раны, поглядывая поминутно наверх, где в небе разворачивается вовсе уж инфернальная картина, спешу одеться и забрать из летадлы всё нужное.
        - Н-да… покачав в руках деревянную кобуру маузера, разбитую скорее пулей, достаю пистолет, и…
        - С-суки… - шиплю я совершенно по гадючьи! Ствол погнут и немножко смят, - ёб…
        В последний момент удерживаю себя от истерики и начинаю спешно перетаскивать вещи повыше метров на двадцать, в длинную горизонтальную расщелину, узкую и неглубокую. С неба уже льётся вода, и я опасливо предвкушаюревущие буруны, в кои за считанные минуты может превратиться почти пересохший ручеёк на дне долины, то и дело пропадающий средь камней.
        Сделав пару ходок, напоследок полусаблей нарубаю веток под жопу, и на этом всё. Следующие пару часов я провожу крайне неинтересно, забившись поглубже в расщелину, куда то и дело влетают порывы ветра пополам с водой. Сидеть так холодно, сыро и скучно, но утешаю себя мыслью, што снаружи ещё хуже. Утешается плохо, но снаружи и в самом деле отвратно. Мимо проносятся потоки грязной воды с ветками и камнями, а то и мелкими животными в бурлящих потоках.
        Пару часов спустя дождь утихает и я осторожно выглядываю вниз. Ну… бывало и хуже! Внизу не то штобы безмятежные лазурные воды, но и не бурление говн. Так, средней руки горная речушка, разве што склоны сейчас вовсе уж склизкие. Глинисто-каменистые почвы, да подмоченные водой со всей щедростью природы - ни убавить, ни прибавить.
        Отчаянно бьёт нетерпёжка, но останавливаю себя тем, што не с моей ногой лазать по таким говнам. Дабы успокоить нервы, сжираю шоколадку и обсасываю вяленое мясо, необыкновенно вкусное, и совершенно немилосердно солёное и перчёное.
        Стрелки всё время лезут в голову, и хотя я понимаю, што шли они к выходу из ущелья, а никак не вглубь, утешается плохо. Будто хотя бы оружие… хотя даже пистолет-карабин «Маузера» никак не вундерваффе в здешних краях. Н-да… сам дурак.
        Чуть подсохло, и спускаюсь вниз, то и дело оскальзываясь. Вырубил себе посох, и дело пошло легче. Доковылял до самолёта и осмотрел, што же там за повреждения.
        Стойку шасси поменять несложно - благо, в багаже есть топорик. Вот же, а? Топорик есть, а винтовку… сам дурак, действительно.
        Двигатель… двигатель захлебнулся водой, но в принципе, решаемо. А вот крыло… обойдя, покачал его… тоже решаемо, нужна только ткань. Расчистить площадку за пару дней смогу, даже с учётом ноги, а там и доковыляю - на одном крыле.
        Пока искал стойку для шасси, вырубил заодно и нормальный посох - не железное дерево, но сойдёт. Вырубил, и не успокоился, пока не примотал к посоху полусаблю ремнями от портупеи, будто подгонял кто.
        Вот же ж! Голым себя без оружия чувствую, и хотя против винтовок с моим копьём толку никакого, а всё легче.
        Чуть погодя сделал ещё дротик из невесть как завалявшейся в кабине флешетты. С некоторым сомнением покачал его в руке, придерживая пальцем за верёвочную петлю.
        Здравый смысл во мне начал бессмысленную борьбу, вынуждая принять решение из двух заведомо худших. Одна его часть приказывала бежать как можно дальше, опасаясь закономерно враждебных стрелков…
        … и она быстро победила. Опираясь на копьё, я захромал прочь от летадлы, отмахнувшись от голоса разума, призывавшего хотя бы привести двигатель в полную негодность. «Рарога» было просто жалко, будто живое существо…
        Влажная земля, прогревшись под солнечными лучами, сильно парит, на свет божий вылезли многочисленные насекомые. Растения попёрли в рост чуть ли не глазах, а настроение - ровно наоборот.
        Не успел я отойти на пару вёрст, как нога разболелась, и я начал искать ночлег. Настроение окончательно испортилось, и в голову полезла всякая херота, навроде партизанской войны с этими чортовыми стрелками.
        Сверху осыпалось несколько камней, я вздёрнул голову…
        - Сука… - в горле застрял вязкий ком, и я, выставив вперёд копьё, начал пятится от льва. Старый, основательно истощавший и потрёпанный жизнью, выглядел он не самым желанным трофеем, но…
        … мне хватит.
        Удерживая левой рукой копьё и дротик, правой отчаянно шарю по карманам, лапаю амуницию в тщетной надежде на… хоть што-нибудь! Хлоп по боку… пусто. По карману, по груди… сгрёб машинально командирский свисток и прикусил губами.
        Лев, оскальзываясь на осыпающихся камнях и на глинистой почве, спешил неловко ко мне. Вот он уже подбирается для прыжка…
        … и свист! Заполошный, отчаянный! Хищника будто дёрнули в воздухе за задние лапы, и он осел мешком. Тут же - дротик, н-на! Флешетта, к превеликому моему отчаянию, вонзилась не в бок, куда я целил, а в лапу.
        Отчаяние тотчас переросло в ярость, и я приготовился драться так, штобы стать последним обедом для этой твари! Будто почуяв што-то, лев чуть помедлил, но голод и боль гнали его вперёд.
        Подобравшись, он бросился было вперёд, и почти тотчас оступился, скомкав атаку от боли в раненой конечности. Лапы его заскользили по влажной глине, и внезапно целый пласт почвы с шорохом поехал вниз.
        Напрягая все силы, отпрыгивая в сторону, и тычу копьём в бок престарелого хищника, растопырившегося совершеннейшей кошкой на льду. Раз, да второй… попал удачно, и навалился всем весом, вгоняя лезвие как можно глубже, перерезая и протыкая львиное брюхо. Мной овладела злая ярость, и кажется, я даже рычал диким зверем.
        Дёрнувшись несколько раз совершенно отчаянно, лев было выбил копьё из моих рук, но я тут же ухватился за корявое, даже не ошкуренное древко. По львиному телу пробежала судорога, и старый хищник затих. Я почувствовал, как вытекала его жизнь.
        Постояв так минуту, выдернул копьё и отошёл чуть в сторонку. Сев на сырую корягу, полусгнившую и вывороченную из земли прошедшим ливнем, я бездумно уставился на мёртвого хищника, глядя на вытекающую кровь и вдыхая запах скотобойни.
        - Однако… - я встал, опираясь на копьё и стараясь не ступать на болевшую ногу. Мыслей никаких - ни возвышенных, ни низменных, одна сплошная звенящая пустота в голове и слабость в конечностях.
        Девятая глава
        В себя я пришёл, когда ободранная туша багровела бесстыдно распоротым брюхом, а снятую по всем правилам шкуру, вместе с башкой и когтищами, я начал сворачивать конвертиком. Уставившись на окровавленные по локоть руки, перевёл взгляд на вонючее мясо, по которому уже ползали какие-то насекомые, личинки и мелкие зверьки, и сплюнул тягуче на землю.
        - Твою же… и вот на хрена? Оно канешно… тьфу ты ж… и зачем? Пф…
        Пнув задумчиво шкуру и оттащив её чуть поодаль, пошел отмываться в хиреющем на глазах ручейке. Вроде как выкинуть жалко, тем более што и трофей вполне себе стоящий. Однако же и тащить его через горы никаких сил не хватит, да и завоняет скоро.
        Разобрав самодельное копьё и отмыв его от крови, заново примотал полусаблю к древку, каким-то чудом даже не повреждённому. С некоторым трудом привёл мысли в порядок, пытаясь выстроить хронологию недавних событий.
        Пролетел я после обстрела… да пожалуй, што и порядочно! Вёрст за десять ручаться можно уверенно, а как бы даже и не все пятнадцать… хотя не… вряд ли! Но и так немало. Даже и с калечным крылом летадла моя ничуть не медленней лошади в галопе, а летел я после обстрела минут с десяток, плюс-минус.
        - Стал быть, - приободрил я себя, - можно и не ожидать стрелков этих чортовых вот прям сейчас? И то! Дождь этот ещё… тудым-сюдым…
        Глянув на катившееся к закату солнце и сверившись с часами, я и вовсе ободрился. Сразу после дождя выступить в путь они никак не могли, а если и решили преследовать меня, то это два… пусть даже три часа до заката! А ещё время нужно на разбивку лагеря и такое всё прочее… нет, никак не раньше утра! По ночам по Африке не ходят, дурных нет!
        Жизнь заиграла новыми красками, и голова взорвалась фейерверками идей. В основном всё тех же - партизанских, с копаньем ям на предполагаемом пути предполагаемых преследователей, да втыкиваньем туда заострённых колышков.
        - Была бы ещё ткань на кры… - я перевёл взгляд на львиную шкуру и заморозился, - да ну… бред!
        - Хотя… - вспомнив, как я вполне успешно летал на ничуть не специализированной ткани, а вполне себе палаточной, и вполне себе долго. А тут все-то взлететь и долететь! Хм…
        - Крениться будет… а с другой стороны-то - стоечка! А?! Кондовая, чуть не из бревна! Да и запас мощности у мотора - вполне, можно и поиграть с центровкой аппарата.
        Вскочив в возбуждении, я зашипел от боли в ноге, но на радостях даже не озлился. В голове начал вырисовываться вполне себе рабочий план.
        - Значица… - прервав сам себя, я подхватил львиную шкуру и поспешил к летадле. По дороге обдумаю!
        На ходу в голове начала выкристаллизовываться небезынтересная идея, которую я частично озвучивал вслух.
        - Сперва лагерь устроить чутка поодаль… - пыхтел я, стараясь не обращать внимание на ноющую боль в ноге, - штоб если што - можно было затихариться, и нет меня! Морды там, вот ей-ей - британские! Местные, кто хоть чутка обжился, иначе одеваются и повадки другие. Эти небось не африканеры, которые самую малость похуже бушменов в вельде ориентируются!
        До темноты я успел дойти до летадлы и ещё раз наскоро осмотреть аппарат, убедившись в его ремонтопригодности. Частично разобрав двигатель для просушки, я решил было взять коленвал с собой, но…
        … положил назад. Уши горели от дурного стыда, но - пусть! Если… снова это поганое слово… Так вот - если они всё же решили меня преследовать, то велик шанс, што они удовлетворятся захваченным трофеем. Они же не знают, што я фактически без оружия и ранен, а значица - дураков нет, играть в партизанскую войнушку с боевитым мной!
        А вот ежели поймут, што самая ценная часть трофея у меня, то… могут. Да, могут - бритты, они упёртые, заразы! Хоть на чувстве мстительности, хоть на патриотизме, хоть на желании орденов и званий, или к примеру - каких-то преференций по части промышленности. Это ж, помимо всего, и деньги. Деньжищи!
        Да и чорт с ним! Жизнь дороже, да и деньги… жизнь дороже.
        Внутри ворохнулось осуждение, мелькнули кадры каких-то фильмов и плакатов, и почему-то - всё больше про героических партизан и подпольщиков, которые героически, ценой собственной жизни…
        - Э, нет! - вытряс из башки эту ересь, потому как одно дело - когда враг топчет родные поля, и совсем другое - так вот, в чужих краях приключаешься. С чего бы насмерть стоять-то?
        Приметив себе место под ночлег, принялся за ремонт. Быстро сделав заместо стойки под шасси её дубоватое подобие, примерился как следует, но крепить не стал. Дело нехитрое, успеется.
        Двигатель собирал уже при свете луны и ярких звёзд Южного полушария, усыпавших бархатное полотно ночи. Запустив, вслушивался некоторое время в его тихое урчанье, и не без сожалений заглушил.
        В уши сразу врезалась свара гиен, разтявкавшихся над тушею льва, и разом стало зябко. Захотелось забраться в кабину, показавшуюся вдруг такой уютной и безопасной…
        - Кстати! - достав одну из свиристелок Кошчельного, привязал к бечеве и раскрутил. Звуки раздались такие гадские, что я ажно присел! Чутка подуспокоившись услышанным, проверил висевший на поясе топорик и зашлёпал по воде, давая широкую петлю в сторону ночлега.
        Присмотренное мной место довольно таки близко от самолёта, в буреломном вывортне из нескольких старых деревьев, дикобразом растопырившихся в сотне метров выше и парой сотен левее по склону. То опираясь на копьё, как на посох, то опасливо тыкая им перед собой и готовясь к прыжку всяких хищных тварей, добрался таки до ночлега сильно за полночь.
        Ёжась от ночного холода, застегнул реглан, натянул шлем и кое-как примостился средь корней, озабоченный не столько удобством, сколько возможными хищниками. Львиная шкура, пристроенная с грехом пополам под боком, делала мою лежку несколько более мягкой, но и значительно более вонючей.
        Повозившись, смахнул ладонью с корневища всякий сор с насекомыми, да и примостил голову. Спа-ать…
        Разбудило меня лошадиное ржанье, и сна разом - как не бывало! Вжавшись в переплетенье корневищ и ветвей, с колотящимся сердцем выглянул в щёлочку и до боли стиснул зубы.
        Давешняя компания, ощетинившись настороженно стволами, исследовала летадлу и место крушения.
        - Ах ты ж… - прошептал я и тут же замолк, будто они могли услышать. Британцы чортовы! Вопреки всем писанным кровью правилам и самому здравому смыслу, они всю ночь шли, не жалея ни себя, ни лошадей.
        Осторожно, двигаясь по сантиметру в минуты, достал футляр с биноклем и принялся рассматривать преследователей, преисполненный самых мрачных предчувствий. Лошадок… не ручаюсь, но кажется, побольше было, побольше… две притом хромают явственно. Гнали, значица? Стал быть, из идейных… или особо жадных и упёртых, што ни разу не слаще.
        Лица усталые, но довольные… и кажется, мал-мала расслабились. Кто ж это такие?
        Так… двое - явно из джентльменов с хорошими частными школами, очень уж лица и манеры специфические. Может, и не Итон за плечами, но немногим хуже. Насмотрелся на пленных, таких хоть раз увидишь, ни с кем не спутаешь. И кажется - родственники.
        Не то отец с сыном, не то кузены, но явная родня. Долговязые, с лошадиными физиономиями и длинными хрящеватыми носами, нависшими над рыжевато-русыми усами. Старшему около пятидесяти, младшему под тридцать.
        В моторе копается низкорослый коренастый крепыш с лицом, истрёпанным алкоголем и тяжёлой жизнью. Явственный технарь, притом как бы не из рабочих вышел - есть, знаете ли маркеры в поведении. У бриттов кастовость очень сильна, и у каждой касты превеликое множество отличий в поведении.
        Следующий - слуга, судя по повадкам. Камергер? А… нет, камердинер наверное… один чорт, лакей! Рожа сытая, пусть прямо сейчас и осунувшаяся, и такая… прямо-таки родня с джентльменами! Ближняя притом. Но сразу видно - лакей, не спутаешь. С кем там ево матушка… впрочем, не всё ли равно?
        Двигатель затарахтел, и технарь с довольной улыбкой раскланялся. Удостоверившись в работе двигателя, его заглушили, и механик со слугой принялись обустраивать лагерь.
        Лакей довольно ловко расставил палатки и принялся за стряпню, в то время как джентльмены взялись обихаживать лошадей. Скинув вьюки и сёдла, да обтерев слегка верховых, выделявшихся на фоне местных лошадок ростом и статью, они взялись осматривать ноги. Што ж, вполне себе дельные господа… к сожаленью.
        Повертевшись у костерка, механик взял топор, и направился…
        … с-сука, ко мне он направился! Нашёл ближний свет, падла!
        Вернулся…
        … слава тебе… за винтовкой, сцука!
        Закинув винтовку за спину и размахивая топором, он ещё раз остановился, сказав лакею несколько фраз, от которых сам же и заржал. Шаг за шагом, он пошёл… нет, ну точно ко мне!
        Стараясь двигаться как можно более плавно, я змеиным движеньем накинул на себя львиную шкуру.
        « - Я в домике» - вякнуло подсознание и заткнулось. Подтянув к себе копьё, я замер, старательно вжимаясь в переплетение древесины.
        « - А колотит-то как…»
        Шаги… остановившись возле меня, механик скинул винтовку с плеч, отчего у меня всё похолодело. А потом…
        … аккурат перед моим лицом оказалась елда, и вонючая струя ударила в корни.
        Копьё к себе…
        … удар! Длинное лезвие вонзилось ссыкуну с солнечное сплетение, и обдирая руки и лицо, я рванулся вперёд, хватая его за ремень. На себя!
        Привалившись вперёд, англичанин упёрся уже мёртвым телом в переплетение ветвей, завалившись немного вперёд и продолжая опорожнять мочевой пузырь… а теперь ещё и кишечник.
        Винтовку… потянувшись вперёд и не отпуская мертвеца, подтянул с себе оружие за приклад. Сердце чуть не переломало рёбра, пока я втянул её к себе.
        - Есть… вырвалось у меня непроизвольно, когда я проверил наличие патронов в «Ли-Энфилде», - вот теперь пошалим!
        Ещё сильней привалив мертвеца на себя, обшарил ему карманы, найдя ещё десяток патронов россыпью.
        - Вот теперь поиграем… - приникаю к прицелу, и… выстрел! Старший из джентльменов падает, получив пулю в живот, а младший живо прячется за лошадью. Выстрел! Лошадь падает, начав биться в агонии, и всё моё крестьянское нутро восстаёт против такого поступка, но… прости, животина.
        Выстрел! Джентльмен, метнувшийся было в сторону, снова залегает в ручье.
        Пуля лакея попадает в уже мёртвого механика, и тот шумно заваливается вбок. Ещё одна, ещё… я шарахаюсь в сторону, но там только змеёй проползать!
        - А-а! - как есть в львиной вонючей шкуре, выметнулся вперёд из укрытия, ставшего ловушкой. И вперёд, вперёд… пригнувшись чуть не до четверенек, до ближайшего валуна метрах в двадцати ниже!
        Обдирая тело, юзом проехался по земле, и прижав винтовку к плечу сразу после падения, выцеливаю лакея, вставшего почему-то испуганным сусликом. Грохочет выстрел, и тот падает, будто сломавшись. Жив? Жив… кажется, в бедро попал…
        Передёрнув затвор, перестаю дышать и приникаю к прицелу… Выстрел! Молодой джентльмен падает с дырой посреди лица.
        С лакеем чуть ли не полчаса вылёживали друг друга, играя на нервах. А потом - всё… потаившись ещё, я обполз поле боя по широкой дуге и приблизился сзади-сбоку. Кровью истёк слуга.
        - Вот так вот, - сообщаю я зачем-то ему и с трудом нахожу силы встать. Хромая, обхожу убитых и собираю трофеи, без зазрения совести выворачивая карманы. Оружие документы, часы… деньги.
        - Што с бою взято, то свято! - успокаиваю вякнувшую было совесть. Не то штобы и действительно надобно, а просто - чистоплюйство какое-то!
        Не без труда собираю лошадей, причём четыре лошадки местной бурской породы так и не дались. Да и чорт с ними! Эти вполне без человека выживут, а мне они… так, на всякий случай - не знаю даже пока, зачем и собирал. На тот случай разве, што с летадлой ничего не выйдет? Разве што…
        Хромая, дохожу до вьюков, сложенных у господской палатки. Зубами расковыряв тугую шнуровку, достаю один из множества шёлковых мешочков и взвешиваю его на ладони. В голову стучится догадка, но это слишком…
        - Алмазы, - констатирую я, развязав его. И снова - алмазы, алмазы… много, очень много. Пуды! Такие цифры не желают укладываться в голове, и я остаюсь совершенно спокойным к добыче. Ну вот… не верится!
        Равнодушно бросив драгоценные трофеи обратно, долго моюсь и стираюсь, затем долго обрабатывая рану на бедре и многочисленные ссадины по всему телу. Для этого, не жалеючи, использую найденный алкоголь, и перевязываюсь наконец, щедро обмазавшись найденной мазью.
        Переодевшись в найденное во вьюках чистое бельё одного из джентльменов, подвёрнутое где надо, завтракаю консервами и галетами, а заканчиваю бисквитами с сильно разбавленным вином. Отчаянно клонит в сон, но сперва - похороны.
        Привязав мертвецов за ноги, оттаскиваю их волоком прочь, к крутому склону, понукая нервно храпящих лошадей. Там и засыпаю, подорвав склон найденным в вещах динамитом. Ах да… крест! Сверившись с документами, химическим карандашом пишу на разрезанной шляпной коробке имена и даты смерти, читаю молитву, и понимаю свой христианский долг исполненным.
        С трудом заставляю себя двигаться, но чиню наконец стойку и не без сомнений примериваю шкуру к разлохмаченному крылу. Несущие конструкции сделаны с преизрядным запасом, и в теории, выдержать должны и куда как большую нагрузку.
        Ах да… голова! Её-то зачем было оставлять? Хотя… вроде как и нормально. А переделывать наново и лень, и… не знаю - суеверие, што ли? Шкура эта с башкой, как я понимаю, изрядно озадачила лакея, и возможно, спасла мне жизнь. Да и память…
        - Выглядит несколько экстравагантно, - высказываюсь я, присматриваясь к львиной башке, скалящейся на пилота жёлтыми зубищами, - но… пусть!
        Закинув назад алмазы, оружие и ещё кое-какие трофеи, закрепляю их так, штобы скомпенсировать львиную шкуру. Вроде как нормально…
        - Ладно! - протерев лицо руками, обхожу ещё раз место приземления, и нахожу, што в паре сотен метров место куда как ровнее, - А вот и лошадки сгодятся!
        Как я разгружал летадлу, изобретал упряжь к ней и перетаскивал на ничтожнейшее расстояние, холодея при каждом взбрыке лошадей и качании аппарат, даже и вспоминать не хочу! Потом наново нагружал, центровал, убирал с разбега крупные камни и засыпал ямы.
        Пообедал на ходу, всухомятку, будто подгоняемый кем-то. Не предчувствие, а так… просто не хочу оставаться здесь, больно уж воспоминания не из приятных.
        Наконец, отогнав лошадей в сторонку, сел в пилотское кресло и перекрестился истово, разом вспотев. Двигатель затархтел ровно, и я дёрнул за верёвку, раскручивая лопасти. Фырк…
        … и заново. А потом ещё раз, ещё и ещё, каждый раз вылезая наружу и хитрым способом наматывая верёвку на нехитрую приспособу.
        Наконец, лопасти закрутились, и я начал выруливать, набирая скорость. Подскакивая на неровностях почвы и отчаянно притом потея, доехал до конца полосы, и развернул назад. И снова…
        … взлёт! Несколько натужно, но вполне уверенно, «Рарог» набрал высоту, и минуту спустя я уже парил над долиной. Назад я летел по прямой, и меньше чем через час уже садился у Феликса.
        - Всё нормально, - вяло доложил я ему, едва в силах стоять, - подбили, сел на вынужденную посадку, починился, уничтожил врага. Да… там трофеи…
        - Оружие?
        - А? Оно тоже… - зеваю душераздирающе, и скидывая на ходу реглан, направляюсь в ближайшую палатку, - но в основном алмазы.
        - Сами… - снова зеваю, и почти не разлипая глаз, дохожу до бачка с кипячённой водой, обильно сдобренной лимонным соком, - буль-буль… посчитаете. Я… спать…
        Десятая глава
        - Опять-то вы по делам етим оборванским, - ворчала привышно Татьяна, помогая хозяйке одеваться и обтряхая с платья невидимые ворсинки, - и ходите, и ходите… ноженьки все сбили, а оно ить как в прорву! Етим што ни дай, всё проглотют и руку без спасибо откусют. Токмо дай! Уж кому-кому, а мне-то доподлинно известно, уж поверьте!
        - Да я што?! - отстранившись чуть, всплеснула горничная руками, уловив недовольство Марии Ивановны, - Ходите, Господь с вами! Дело-то богоугодное, только больно уж, прости Господи, вшивотное! Ромашкой обсыпаетесь, а нет-нет, да и принесёте насекомую. Я-то што - привышная, да и пожила, а вот за-ради Наденьки вы б побереглись! Ей-ей, не за себя переживаю, а за барышню! Не кажная вша тифозная, оно и так. Но ведь коли принесёт в гимназию раз, да другой, оно ж и тово… невеста ведь, неудобно ж! Разговоры ж пойдут, и даже если промеж собой, да долго ли до других донесть!?
        - Не ворчи, - привышно отозвалась Гиляровская, но кажется, всё ж таки призадумалась, - да и не будет сегодня… хм, персоналий с вошками.
        - Я хоть и иду по делам оборванским, - поддразнила она горнишную, сощурив весело глаза, - но сегодня наш попечительский комитет собирается по делам сугубо благотворительным. Будем пить чай и разговаривать.
        Она чуть вздохнула… дамы из благотворительного комитета натуры вполне дельные, вот только бы поменьше им светскости и побольше дельности! Но што есть, с тем и работаем!
        - Ну хоть бы и так, - пробурчала для порядку Татьяна, подавая шляпку Наде, - а всё едино - неспокойно на душе, остались бы вы дома, хозяюшка?
        - Ох, Татьяна, - улыбнулась Мария Ивановна, - вечная ты перестраховщица, вечно-то у тебя на душе неспокойно, да блазниться всякое.
        - Так не впусте ж! - всплеснула руками упёртая горнишная, вздёрнув подбородок, - Студенты опять воду баламутят, известные безобразники! Оно ж…
        - Всё, - прервала её монолог женщина, выходя за дверь, - в Москве вечно што-нибудь происходит, так што ж теперь, дома отсиживаться? Да и недалеко мы, на Тверском бульваре квартира. Пошли, Наденька.
        По лестнице застучали каблучки, эхом отдаваясь в парадном.
        - А хоть бы и так, - пробурчала Татьяна уже за закрытой дверью, оставляя за собой последнее слово. Проверив замок и засовы, она обошла квартиру, заложив руки за спину. Покачавшись на носках перед шкафчиком с наливками, вздохнула шумно, и отошла было, но тотчас почти вернулась назад.
        - Так ить… выдыхается же… - она неуверенно потопталась перед шкафчиком, - да и не убудет, от рюмочки-то!
        С рюмочки началось, а получасом позже Татьяна сидела на кухне с несколько раскрасневшимся лицом. Шумно отдуваясь, она сёрбала хозяйский кофий, отставив по-барски мизинчик. Не то штобы и шибко вкусно, какава куда как вкусней будет! Но и сказать етак невзначай среди ково надо, што позволяет себе, это дорогово стоит. Статус в обществе!
        Сделав глоточек, горнишная неспешно обшаривала глазами стол, выбирая - чем бы закусить? Взять ли што мясное из нарезанных по чуть ветчин и колбас, или черпануть ложечкой кизилового варенья. Или может быть, ватрушку? Муки выбора делали её лицо одухотворённым и возвышенным, а нависшая над столом рука со сложенными щепотью пальцами так и просилась на картину с благочестивым сюжетом.
        Вздохнув ещё раз, она начала переворачивать разложенный на столе пасьянс, слизав мимоходом капельку оброненного варенья с дамы пик. Пасьянс упорно не сходился, ну вот как сглазил кто!
        - Поучать тебя не буду, - наставляла на ходу Мария Ивановна, чуть повернув голову, - ты барышня почти взрослая и вполне разумная. Об одном только прошу - больше слушай и меньше говори.
        Девочка только вздохнула еле слышно, поведя плечами.
        - Знаю, што ты у меня умница! - рассмеялась женщина, уловив недовольство дочки, вступающей в тот сложный возраст, когда хочется всё делать наперекор, - Помни просто, што это не твои гимназические подруги, а по большей части - скучающие дамы большей или меньшей степени светскости, находящие благотворительность развлечением.
        - Помню, - смиренно отозвалась Надя, - дамы эти фору иному жандарму дадут в стремлении покопаться корзине с грязным бельём. Да и в умении вести допрос, как мне кажется, не уступят.
        - Не уступят, - весело согласилась мать, - вот и помни об этом!
        По Тверскому бульвару текла многочисленная студенческая демонстрация, ставшая в последние годы явлением вполне рядовым. Выступления прошлого года были усмирены обычным для Российской Империи сочетанием репрессий и уступок, но на рубеже веков охранители, будто спохватившись, ещё туже затянули гайки.
        Напугав обывателей и часть студенчества, репрессии скорее озлобили молодёжь, радикализируя и поляризуя их. Среди лозунгов, обычных для учащейся молодёжи - как-то академических свобод и тому подобных, всё чаще стали звучать требования откровенно политического характера. И если раньше таковые хоть и встречались, но всё ж таки были вторичны, то чем дальше, тем больше, студенчество политизировалось.
        «Временные правила» за 29 июля 1899 года, согласно которым предоставлялось право отдавать студентов в солдаты за устроенные «беспорядки», с недавних пор начало действовать, и в марте 1900[16 - В РИ эти события начались 11 января 1901 года, когда 183 киевских студента были отданы на разный срок (от года до трёх) в солдаты. Студенческие волнения прокатились по всей стране, и в итоге, в солдаты «забрили» сотни человек.При этом не учитывалось ни состояние здоровья рекрутов, ни их семейное положение (единственный сын у матери, к примеру). Отдельно указывалось, что студентов запрещено назначать на нестроевые должности (писарь, трубач), запрещалось иметь в роте или эскадроне больше одного (в крайнем случае два) «политических» рекрута. По прибытии на место службы студенты попадали в самые невыносимые условия службы - более даже невыносимые, чем были у обычных рекрутов.] года свыше четырёхсот «переписанных» студентов было отдано в солдаты. «Безсудные суды» проходили быстро, и нередко с нарушениями. Да собственно, все эти «суды» и были одним сплошным нарушением.
        «Переписанные» студенты, исчисляемые многими тысячами, ожесточились, и демонстрации их чем дальше, тем больше переставали быть мирными. И чем ближе приближалась годовщина ходынской трагедии, тем больший накал принимало противостояние.
        - Ох ты ж господи, - крестилась не переставая не старая ещё женщина, глядя на колонну молодёжи с испуганным видом. На рано поблекшем её лице отпечатался извечный испуг маленького человечка, который с детства приучен к покорности и страху божиему. Живут такие всю жизнь, довольствуясь самым малым, и пуще всего на свете боясь, как бы чего не вышло, да так и умирают в гноище раньше срока.
        - Опять эти бунташники, - напуганным фальцетом, ввинчивающимся в уши против воли, причитала она истерично, - и што им не хватает-то, прости Господи!? Обуты-одеты, с голоду не пухнут, а всё туда же!
        - Гарантий личных прав и свобод, - отозвался немолодой мещанин с облезлой короткой бородкой, по виду из тех небогатых купчиков, которые белкой в колесе крутятся в крохотной своей лавчонке, с трудом обеспечивая шаткий достаток себе и домочадцам.
        - А я што? - тут же отмежевался он, стушевавшись под чужими взглядами, - Прочёл токмо, што на лозунгах написано. Личных прав и свобод им, отмену репрессий и свободу задержанным товарищам. Как есть, так и чту!
        - Оно и читать такие вещи не следует, - наставительно пробасил высоко над головой Нади тухлый голос, и вперёд начал протискиваться одышливый красномордый молодец. Таких молодцев, разной степени одышливости и упитанности, вдруг стало неожиданно много.
        - Пойдём-ка, - встревоженная Мария Ивановна потянула дочь назад, подхватив под руку, - сдаётся мне, што Татьяна в кои-то веки оказалась права!
        - Осторожней! - с трудом удержавшись на ногах, бросила она в спину толкнувшему её приказчику, пахнущему потом и прогорклым лампадным маслом. Вздёрнув возмущённо подбородок, она наклонилась отряхнуть подол, и тотчас же толпа увлекла её за собой.
        Не слишком заботясь о вежливости, м?лодцы начали протискиваться к студентам, толкая и зацепляя с собой публику, более напуганную, нежели возмущённую. Национально-патриотическое «Русское собрание[17 - Реальный прообраз черносотенного движения, созданного в РИ в октябре-ноябре 1900 года в Санкт-Петербурге.]», задумывавшееся как славянофильский литературно-художественный клуб правого толка, получил неожиданно мощную государственную поддержку и развернулся необыкновенно широко.
        Художественно-литературного в «Собрании» не наблюдалось, а вот охранительства самого правого толка - с избытком. Пользуясь необычайной поддержкой властей, члены «Собрания» успели провести ряд нашумевших акций, изрядно взбудораживших и отчасти - напугавших общественность. Пуще всего пугало безмолвное, но явственное одобрение полиции, закрывающей глаза на откровенный произвол патриотически настроенной части общественности.
        Сдвигая публику перед собой подобно щиту, молодчики врезались в студентов, пытаясь потеснить их. Ряды молодёжи на мгновение разомкнулись, и чьи-то крепкие руки втащили Марию Ивановну в самое сердце студенческой колонны.
        Теснимая со всех сторон, она отчаянно пыталась удержаться на ногах. Едва не упав на скользкой после недавнего дождя мостовой, она была подхвачена, и студенты начали проталкивать её, как и другую непричастную публику - прочь, подальше от ожесточённой драки.
        Дрались остервенело, с применением не только свинчатки и кастетов, но и дубинок, безменов и кистеней. Местами озверение доходило до такой степени, што в ход шли даже и зубы! Отрывались уши, выдавливались глаза, а упавшим не позволяли встать.
        Оскальзываясь, женщина вылетела наконец из колонны и тут же остановилась, обратившись назад.
        - На-адя! - закричала она, надрывая горло, но не в силах перекричать шум тысячной толпы, где уже звучали выстрелы.
        - Казаки! - истошно заорал кто-то над ухом, и оглянувшись, Мария Ивановна увидела чубатых донцев, идущих в плотном строю. Присев испуганно, она повернулась бежать к доходному дому «Общества для пособия нуждающимся студентам Императорского Московского Университета», но брошенный кем-то из толпы обломок булыжника задел её, и женщина покатилась под копыта коней.
        Истошно крича, она пыталась встать, не в силах выбраться из толчеи, но раз за разом её сбивала то конская грудь, то колено казака. Хрусть! Подкованное копыто с размаху опустилось на женскую ступню. Тяжёлый удар в затылок бросил её вперёд, и донской жеребец, напуганный выстрелом из револьвера, опалившим ему морду, затанцевал на её голенях и бёдрах.
        - На… - прошептала женщина из последних сил, прежде чем кованое копыто опустилось ей на затылок.
        - Единственная ведь, единственная… - выл пожилой купчик, хватаясь за ногу прибывшего в карете скорой помощи доктора, - господин доктор, - купец, не отцепляясь от ноги, пополз за медиком на коленях, дырявя штаны английской шерсти и не обращая внимания на стирающиеся до мяса ноги, - смилуйтесь! Што хотите, только штоб не умерла… дочка, единственная! Продукты, деньги, дом заложу, душу! Только штоб жива!
        Не отпуская ноги, он потащил доктора к телу лежащей на земле девочки лет пятнадцати. На белом её лице багровыми разводами остывала запёкшаяся кровь, а тёмно русая коса её лежала почти отдельно, вместе с куском кожи. Синие глаза, закатившись под чистый лоб, смотрели мёртво на майское небо, по которому бежали игриво кудряшки облаков.
        « - Всё» - одними губами сказал многоопытный фельдшер, оценив вытекшую из тела кровь и неестественное положение размозженных конечностей.
        - Калекой… - горячечно шептал купец, - пусть калекой! Деньги есть, прокормим! Пусть…
        Студент-медик, так же приехавший в карете «Скорой», подхватив купца, закатал ему рукав, и фельдшер, не медля, сделал тому укол морфия.
        - Сколько сегодня таких… - начал было фельдшер, но замолк, глядя угрюмо на подошедшего казачьего есаула. Скрывая растерянность за нарочито бравым видом, офицер смотрелся настолько неуместно, што доктор только ожёг его взглядом, когда тот вздумал завести беседу.
        Казаки и «Русское собрание» ещё гонялись по окрестностям за студентами, а подоспевшая полиция уже составляла первую партию задержанных. Уцелевшая в этом побоище публика поспешила разбежаться или тщилась доказать полиции свою непричастность, открещиваясь от политики.
        - Начальство разберётся, - невозмутимо отвечали городовые, делая вид совершенно служебный и неподкупный. А то ведь и сам… за политику.
        Трупы пострадавших сносили к тротуару, а на дрожки пока грузили тех, кого можно спасти.
        - Мама? Ма-ма!
        Опознав мать, Наденька Гиляровская села рядом и заплакала беззвучно. Вскоре рыданья её стали утихать, а слёзы высохли.
        - Ненавижу… - шептала она, глядя на казачьего есаула…
        …на здешнего городового…
        … на приказчика из бакалейной лавки, возбуждённо докладывавшего што-то полицейскому офицеру и скалящему то и дело неровные зубы…
        … - я вас всех… ненавижу… не прощу!
        Одиннадцатая глава
        Проезжая по Невскому мимо синематографа «Зрелище электрического мира» и роящихся у входа зрителей, Амалия Фёдоровна улыбнулась снисходительно, но не позволила себе большего. Однако же шофёр, уловив подспудное желание пассажиров, замедлил движение, и публика на проспекте получила возможность полюбоваться греческим профилем молодящейся дамы.
        Едва повернув голову, Амалия Фёдоровна одарила супруга сияющим взглядом женщины, взошедшей на миг на пьедестал, воссияв в славе. Тот, едва заметно улыбаясь в усы, всем своим полным одутловатым лицом излучал уверенность высокопоставленного чиновника, ступившего на подножие Олимпа. Взяв затянутую в тугую перчатку руку жены, он поднёс её к губам, и Амалия Фёдоровна затрепетала так, как не бывало и в юности.
        Всё её существо объяло то восхитительное чувство, когда ты понимаешь, что ставка, сделанная годы назад, оказалась единственно верной! Где все эти подруги детства, вздыхающие о бравых военных и выглядывающие в мужчинах разворот плеч и волевой подбородок? А она… жизнь только начинается! И Боже мой… какая же в России чудесная жизнь, особенно когда - почти на самом верху!
        Подъезжая к особняку в Спасском переулке, шофёр несколько раз нажал на резиновую грушу, оглашая окрестности звуками охотничьего рожка. Вышколенная прислуга подскочила к дверце авто, помогая спуститься и всячески услужая, оставаясь притом почти незаметными, подобно джиннам из восточных сказок.
        Ступив на тёсаные плиты подле входа, Амалия Фёдоровна жалела лишь, что праздных зевак слишком мало, и вовсе уж нет подруг юности… а жаль! Ах, как жаль…
        В просторном салоне, обставленном с большим вкусом, уже собираются гости, обмениваясь приветствиями, слухами и остротами. На таких приёмах и решаются самые важные дела, будь то служебные или личные.
        Обстановка самая богатая, одна только меблировка стоит побольше иной деревни! А отделка помещения? Картины? Вышколенные лакеи в ливреях, и ведь видно же - потомственные! Школа!
        Но превыше всего - люди, здесь собравшиеся. Нельзя сказать, что это весь Свет, но несомненно, весьма значимая его часть! Не столько по происхождению и родственной близости к императорской Фамилии, сколько по доверительному вниманию Государя, но и это немалого стоит.
        Амалия Фёдоровна трепетала при виде представителей столь именитых представителей петербуржского Общества, но держала себя хоть и скромно, но с достоинством, не умаляя статуса. Лишь поглядывала иногда с горделивою любовию на супруга, пробившегося на этот Олимп из самых низов провинциального чиновничества.
        « - Мой полубог, - подумала она восторженно, будто и не зрелая дама, а провинциальная инженю, неожиданно взятая на содержание блистательным гвардейским офицером, - а когда-нибудь и вовсе станет божеством… пусть даже и младшим! И я…»
        Мысли её, тщеславные и такие понятные, собравшиеся считывали, как с листа, но не осуждать же за них супругу провинциального чиновника, попавшего в фавор? Право слово, все они одинаковые!
        Собравшиеся перемещались по салону и беседовали, ничем не выдавая ожидания «главного блюда» сегодняшнего вечера. Вращаясь в орбите хозяина дома, они общались и порой злословили весьма едко, подслащая капающий с языка яд набором цитат на французском и латыни.
        Наконец, усатый киномеханик с солидным пузцом, держащийся важно, но с полным пониманием момента, скользнул по паркету и начал устанавливать киноаппарат, а бесшумная прислуга повесила белое полотнище и задёрнула тяжёлые бархатные шторы.
        На экране начали появляться первые кадры. Сперва - фотографические снимки пилотов, механиков и бурского генералитета, сопровождаемые субтитрами, и наконец - летательные аппараты и стремительный взлёт!
        Тотчас почти - склейка с отснятым из летадлы кадрами. Земля, всё более и более удаляющаяся, и потрясающие виды, достойные кисти лучших художников! Дамы ахали, мужчины вели себя более сдержанно, но и они не смогли сдержать восторга.
        Несколько минут полёта, и вот под прицелами киноаппаратов оказался лагерь британцев, отснятый с высоты птичьего полёта. Летадлы, одна за другой, начали сбрасывать бомбы, и собравшиеся дружно ужаснулись при виде летящей с Небес смерти.
        Дамы нервно сжимали веера и кружевные платки, а то и руки мужей, не всегда своих. Мужчины, многие из которых пусть и не воевали, но тем или иным образом были причастны к делам армейским, вольно или невольно примеряли эту ситуацию на себя. Каково это… вот так, под бомбами с неба? И каково - наоборот.
        А кинокамера беспристрастно запечатлевала происходящее, и пусть с такой высоты сложно оценить детали… но оно и к лучшему! Страх Божий!
        Пятнадцать минут спустя первая фильм? закончилась, и притаившиеся в тенях лакеи отдёрнули шторы.
        - Н-да… - нарушил молчание князь Мещерский, писатель и публицист крайне правых взглядов, редактор газеты «Гражданин», субсидируемой правительством, известный трубадур самодержавия. Ещё большую известность сей любитель розог для вразумления народного, получил как «представитель заднего крыльца, трижды облечённый в мужеложестве», но говорить о том в некоторых кругах не принято… Тем более, в доме самого «Князя Содомы, гражданина Гоморры».
        Владимир Петрович был личным другом Александра Третьего, а после небольшой опалы, и Николая Второго. Доверие Государей, это ли не лучшая характеристика для человека?! И да будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает!
        Поджатые губы Мещерского[18 - Я не подыскивал специально «заднеприводного патриота», оно само) Нужен был человек, близкий ко Двору, и в тоже время некоторым образом причастный к издательскому бизнесу.] задали тон, и разговоры повелись таким обтекаемым образом, чтобы ни в коем разе не зацепить личности пилотов. Тема эта с недавних пор несколько скандальная, ставшая своеобразной линией водораздела на либералов и патриотов.
        Обсудив перспективы синематографа и его возможности в настоящем, сошлись на мысли, что его всемерно нужно развивать в России.
        - Наглядный патриотизм! - горячился Бурдуков, камергер двора Его Величества и чиновник особых поручений при МВД, получающий усиленное содержание при отсутствующем воспитании и образовании. Собравшиеся внимали очевидному, излагаемому с большим апломбом и важностию. Перебивать любимца влиятельного Мещерского, проживающего вместе с князем в том же доме… дураков среди присутствующих не нашлось.
        Белкой проскакав по увиденному на полотне, Николай Фёдорович коснулся и табуированной для прочих темы пилотов, высказавшись несколько более резко, чем приличествовало.
        - А вы что думаете? - обратился он к Ивану Карловичу, и Амалия Фёдоровна усиленно замахала веером, не в силах помочь супругу выбраться из непростой ситуации.
        - Я? - улыбнулся смущённо чиновник, лихорадочно подыскивая ответ, - Гм… ежели честно, то и ничего! Мысли всё больше дела департамента занимают, уж простите.
        - И всё же? - на Ивана Карловича дулами глаз уставился уже Мещерский.
        - Гм… если судить по той скудной информации, что осела у меня в голове, - начал чиновник, - то вижу этого… гм, изобретателя скорее пешкой.
        - Пусть даже фигурой, - поправился он, уловив в глазах князя тень недовольства, - но всё же не игроком.
        Владимир Петрович кивнул еле заметно, и Иван Карлович приободрился, оседлав волну вдохновения.
        - Личность он, безусловно, интересная, а насколько… - он пожал плечами, будто извиняясь за то, что не интересовался вопросом, - Однако же лично мне видится он скорее ширмой, за которой ловкие дельцы проворачивают некие махинации. Стихи, даже и недурственные, сочиняют многие гимназисты, удивительного тут нет ничего. А вот по части инженерной меня берут большие сомнения. Нет, знаете ли, доверия к образу самородка из народа.
        - И откуда же, по вашему, взялось… - князь неопределённо махнул рукой в сторону экрана, - вот это?
        - Гм… мысль о жидовском следе пусть и выглядит несколько лубочной, но при здравом размышление - вполне допустимой. Не берусь судить, придумали ли они сию конструкцию сами… А впрочем, ежели вспомнить о том, что народец сей рассеян по всему свету и подвизается в том числе в патентных бюро, всё становится на свои места.
        - Пожалуй, - согласился князь с удобными мыслями, одарив собеседника бледным подобием приязненной улыбки.
        - Позвольте, - вмешался в беседу полковник Мосолов, флигель-адъютант Его Величества и человек достаточно резкий для придворного, - мне сей отрок хоть и не показался светочем разума, но человек он, похоже вполне искренний. Я хоть и сужу о нём исключительно по словам других людей, но респонденты эти заслуживают доверия. Маловероятно, чтобы подросток отыгрывал свою жизнь настолько достоверно.
        - Соглашусь, - Ивана Карловича бросило в пот, - однако же и полностью исключать эту версию нельзя - мало ли, какие психические расстройства есть у мальчишки? Но я бы поставил скорее на гипнотизм.
        Вывернувшись, он брякнул едва ли не первое, что пришло ему в голову, но судя по всему - удачно! Лица мужчин демонстрировали гамму от сдержанного интереса до полной поддержки, а вот дамы приняли его версию едва ли не безоговорочно.
        - С некоторым скепсисом относясь к спиритизму, - продолжил он, старательно дистанцируясь от модного, но несколько скандального увлечения Света, - не могу не отрицать возможностей гипноза. Тем паче, для этого не нужно мистических способностей, а всего-то окончить медицинский институт по соответствующему направлению. Внушить что либо…
        Он пожал плечами, как бы закрывая тему, и эта точка зрения стала в определённых кругах едва ли не аксиомой. В самом деле! Ну не верить же всерьёз, что мальчишка из народа (!) сумел… вот это всё? Ширма, господа, определённо ширма! А вот чьи зловещие тени стоят за ним… о, вот здесь можно и должно поспорить!

* * *
        В руку мне ткнулась бутылка вина, и символически приложившись к ней губами, передаю её дальше. Закутавшись в шерстяное одеяло, бездумно гляжу на рдеющие угли костра и решительно ни о чём не хочу думать.
        Длинные деревянные столы на козлах и плетёные кресла освещаются дюжиной керосиновых ламп, висящих на ветвях жакаранд, да светом луны и костра. Игра света и теней самая причудливая и прихотливая, и настроение тоже - прихотливое, меняющееся с каждым всполохом костра, с каждым ударом сердца.
        Собралось нас едва ли не сотня человек, и многих из них я если и видел, то настолько мельком, што решительно и не упомню, што же это за люди. Впрочем…
        … какая разница?
        Война ещё не закончилась, но перемирие уже объявлено, боевые действия приостановлены, и разом - будто стержень вытащили из всего народа. Несмотря на все победы Южно-Африканского Союза и нацеленность Европы воевать с Британией до последнего бура, экономика держав несоизмерима.
        Как бы не надувались африканеры жабами, а сопоставить хотя бы численность населения ума им хватало. От того, пожалуй, и было у них ожесточение и желание вывезти с захваченных земель всё, што только можно, а што нельзя - порушить и сжечь. Был в этом некий истерический надрыв, ощущение грядущего поражения. Накачка кредитами и оружием спасала до поры, равно как и приток добровольцев, так и не ставший полноводной рекой.
        Британская общество крайне болезненно отреагировала на поражение от кучки фермеров. А пуще того - на дружную реакцию европейских держав, на их общую истеричную ненависть.
        Военная машина Британии с превеликим скрежетом начала разворачиваться, тут же и забуксовав.
        Войска требовались в Индии, вечно беременной мятежами и готовой вот-вот разродиться, притом по всем показателям - «детишек» будет много. А самое скверное - для британцев, так это воспалившееся национальное самосознание у сикхов. Во время индийского национального восстания 1857 года они сохранили верность английской короне, а ныне ситуация хоть и далека от мятежа, но и надёжной опорой считать их в настоящее время сложно.
        Афганистан, спровоцированный русскими и индусами разом, устроил полномасштабное восстание, традиционно вырезая белых. Самое же настораживающее заключалось в том, что столь же традиционная междоусобная резня пока не намечается.
        Поиск союзников закончился для британцев неудачей. Испания не отошла ещё от испано-американской войны девяносто восьмого года, и никакие кредиты не способны дать результата ранее чем через два-три года, и это при самых оптимистичных прогнозах.
        Развернуть к себе Италию также не представлялось возможным. Неверная союзница Германии, не отвергая окончательно прусского ухажёра, со всем пылом юности бросилась в объятия французского правительства, заключив целый ряд взаимовыгодных соглашений.
        Россия, накачанная французскими и немецкими кредитами, не могла пойти против кредиторов. Англофилы, франкофилы, германофилы, славянофилы… Раздираемое группировками, российское правительство раскорячилось, старясь если и не угодить всем разом, то хотя бы не слишком обидеть. Сия политическая проституция и её последствия живо обсуждаются европейскими, да и не только европейскими газетами, и градус международного общественного презрения по отношению к русскому царю бьёт все рекорды.
        На фоне всего этого полыхнуло восстание боксёров в Китае, началась резня европейцев и христиан-китайцев, на што британцы отреагировали едва ли не с облегчением. Буры, ещё вчера объявляемые дикарями, были всё-таки дикарями белыми, и войны с ними - внутренним делом европейских народов. А китайцы…
        … ату их! Азиаты, существа низшей расы! Уничтожить!
        Градус истерии в британском обществе, не стухая, начал разворачиваться в иную сторону, и между бурами и британцами состоялись мирные переговоры. Сперва - с руководством Капской колонии, уже поголовно сидящим в плену. Позже, с явственной неохотой, статус переговоров повысился, и вот теперь - всё! Перемирие.
        Никто не сомневается, што мир будет заключён, вопрос лишь в репарациях, контрибуциях, возмещении национализированной собственности и разумеется - захваченных землях. До поры.
        Два-три… возможно - пять лет, и война вспыхнет снова, уже всерьёз. Буду ли я воевать в ней? Не знаю…
        … а пока… бутылка вина ткнулась мне в руку, и делаю символический глоток, кутаясь в одеяло.
        Наконец, братья Сапата[19 - Герои мексиканской Революции 1910 года. Эмилиано (младший) - лидер восставших, Эуфимио (старший) - полководец.] сочли угли достаточно прогоревшими и принялись священнодействовать. Потянулись запахи смешанного с дымком жарящегося мяса, и в смешении с ароматами африканской ночи это просто чудо, што за ароматы!
        Хандра моя начала отступать, и я предвкушающее потянул ноздрями воздух, а желудок согласно забурчал в ожидании хорошей порции мяса.
        - … с точки зрения позитивизма…
        - Это не позитивизм, а идеализм! - перебил Луначарского[20 - Анат?лий Вас?льевич Лунач?рский - русский революционер, советский государственный деятель, писатель, переводчик, публицист, критик, искусствовед.] Эссен[21 - Эссен, Александр Магнусович - (партийные псевдонимы «Бур», «Мямлин», 1880 -1930) - коммунист, советский работник. С 1899 принимал участие в студенческом движении, а с 1902 - в с.-д. организациях.], - При критическом рассмотрении эмпириокритицизм Авенариуса выглядит неубедительно, и как бы ты не хотел…
        - Па-азволь! - Анатолий Васильевич поправил пенсне и воинственно нахохлился, - Идеализм - сверять всё с марксизмом, отвергая любые идеи, вступающие с ним в противоречие! Меж тем марксизм не догма, а лишь часть…
        Некоторое время слушал вечную их свару, но быстро потерял всякое понимание, когда они начали жонглировать цитатами, предполагающими у слушателя идеальное знание материала.
        В сторонке техники взялись записывать на граммофон. Столпившись вокруг, они колдовали с ним, бурно хохоча всякий раз, когда перемежаемый треском голос одного из их товарищей звучал с пластинки. Выкрикивая то смешные фразы, а то и ругательства, они с восторгом слушали их в записи, радуясь совершенно по-детски.
        Завладев гитарой, Том? начал наигрывать, и откуда-то начали появляться гитары, мандолины, аккордеон, флейты и фагот. Несколько несыгранный, но очень задорный и громкий оркестр удивительно волшебно звучал над луной, и люди вдруг запели.
        Песни и языки сменяли друг друга, и к концу каждой кто-то непременно вспоминал новую, а то и выталкивал в круг певца, обладателя особо интересного голоса. Некоторых приходилось уговаривать, а некоторые, разгорячённые вином и волшебством вечера, не заставляли себя ждать.
        Пели мы и русские песни, и у Луначарского оказался весьма недурственный баритон. Санька отмахнулся - у него как раз начал ломаться голос, и брат то и дело срывается на препротивный дребезжащий фальцет даже при разговоре. Меня эта проблема почему-то обходит, хотя всё и… нормально функционирует, в общем.
        Желая реабилитироваться, он потащил меня танцевать, и под луной раздались задорные звуки лезгинки. Танец этот даётся Саньке так, будто он родился и вырос на Кавказе, и вот ей-ей - ничуть не хуже, чем у меня выходит!
        Раскрасневшись, я отмахнулся от брата и похромал к креслу, отчего взгляд у Саньки сделался виноватым.
        - А… не бери в голову! Всё равно по чуть расхаживать надо! Иди, иди… дай жару за обоих!
        Пока пели танцевали, пожарилось мясо, и Сапата с добровольными помощниками принялись отрезать куски и кусищи по аппетиту едоков. К нему прилагалось несколько совершенно огненных соусов, от которых брызгали слёзы и желудочный сок, да разнообразные лепёшки в мексиканском стиле.
        Пришёл Сниман, устроившись без всяких церемоний рядом с Дзержинским, и тут же завёл с ним беседу. Полуграмотный бур, ни в коей мере не разделяя взглядов Феликса, считает его за друга и вечно пытается спасти душу, обратив в кальвинизм. Впрочем…
        … - для начала - не Маркс, разумеется, - услышал я, - обратившись в слух, - попробуй сперва…
        О как… это кто ещё кого…
        - Документы готовил, - пояснил Мишка, умащивая тощую задницу в свободное кресло по соседству, - сверяли описи… Впрочем, тебе всё это неинтересно.
        Согласно киваю и наливаю себе в кружку чу-уточку вина, обильно разбавляя его холодной водой из серебряного кувшина.
        … - не отвергая решительно кадровую армию, концепцию вооружённого народа считаю наиболее оптимальной, - донеслось от Дзержинского.
        Санька вытянул в круг художника Верещагина[22 - Вас?лий Вас?льевич Верещ?гин - русский живописец и литератор, один из наиболее известных художников-баталистов.], и оказалось, што немолодой грузный человек может двигаться так легко и красиво. Я даже пожалел на миг, што с нами нет дяди Гиляя, вот эти двое точно нашли бы общий язык! Тоже ведь… авантюрист. Жаль только, што приехать в Африку Василий Васильевич смог только недавно, ох и жаль! Такие сцены батальные могли выйти из-под его кисти, и-эх…
        Внутри ворохнулся Тот-другой в немом изумлении, но я так и не понял причины. Пройдясь с кружкой в руке по поляне, пообщавшись и выпив понемножку с каждым.
        - А, Гекльберри! - махнул мне рукой Марк Твен и засмеялся озорно, окутавшись клубами дыма, - Садитесь, побеседуем!
        Перескакивая с эпизода на эпизод, он живо интересовался моей биографией и без утайки рассказывал о своём детстве. Тоже… помотало.
        - … «Пак с Драконовых гор[23 - В РИ Киплинг написал серию рассказов «Пак с Холмов»]»? Хм… положительно отношусь, хотя и выведен я там весьма зловредным… существом.
        Мы веселились вовсю. Пели, пили, ели, танцевали и разговаривали, но постепенно веселье шло на убыль, и наконец мы поняли, што пора расходиться, пока этот вечер, полный волшебного очарования, не начал превращаться в банальную пьянку.

* * *
        Разбудил меня настойчивый стук в дверь. Сонно завозившись под одеялом, я высунул босую ногу наружу, засунул её обратно и решительно закутался в кокон, твёрдо вознамерившись спать до обеда.
        Стук не унимался, и к двери, зевая отчаянно, поднялся Санька.
        - Телеграмма! - донёсся его голос.
        - Угу, - я уже погружаюсь в сон…
        - От Владимира Алексе… - разговор прервался, но брат почти тотчас ворвался ко мне в комнату, сдирая одеяло.
        - Марию Ивановну убили! - выдохнул он мне в лицо, - Казаки!
        Двенадцатая глава
        Сев на кровати, Лев Лазаревич нашарил ногами тапочки и близоруко сощурился на часы. Фосфоресцирующий циферблат давал понять, што ещё можно спать и спать, но откуда-то взялся же тот, кто и сам нет, и другим не даёт?!
        - Лёва, зисэр[24 - Милый, сладкий (идиш)]! - супруга сонно приоткрыла один глаза, - Будь мущщиной и покажи этому настойчивому любителю долбиться в чужие двери в такое рано йидишкайт[25 - Еврейский дух (идиш)]! Только не забудь показывать своё мужское с пистолем, а не с расстёгнутой ширинкой!
        - Да, Идочка! - взяв короткоствольный револьвер с тумбочки и привычно проверив патроны, аптекарь зашаркал к задней двери, в которую стучались не слишком громко, но весьма настойчиво.
        - Ну и? - вопросил он, становясь на всякий случай в стороне от двери. В ответ послышался условленный стук, и Лев Лазаревич, не теряя бдительности, приоткрыл дверь.
        - А сразу так нельзя, пишэр[26 - Молодняк, пацан, сопляк, сосунок (идиш)]? - выговорил он сурово прыщеватому мальчишке лет десяти, озирая одновременно полутёмную ещё улицу. Мальчишка в ответ только протянул конверт и шмыгнул влажно, заковыряв землю носком ботинка.
        - А… с кем я говорю?! На тебе два… де… пятачок, да ступай!
        - Благодарствую, - спрятав денюжку за щеку, мальчишка убежал, как и не было.
        - Кому опять понадобился старый абортмахер, - заворчал хозяин дома, запирая дверь на все засовы и замки и торопясь читать простыню телеграммы.
        - О как… Егор? Да ещё через почтовый ящик?
        Зашаркав в гостиную, он зажёг керосиновую лампу, достал с полки нужную книгу и начал расшифровку, ругаясь негромко на слишком осторожного гоя, из-за которого почтенному иудею приходится ломать себе не проснувшийся мозг.
        - Как ни письмо, - бурчал аптекарь, слюнявя пальцы и листая в поисках нужной страницы, - так сплошная радость для моей старой головы! Мине уже давно можно выйти на заслуженный собой отдых, а всё кручусь ради других.
        - Ой… - сказал он, глядя на расшифровку и ухватившись за сердце, а подумав немного, добавил:
        - … вэй! А я ещё ругался за его осторожность с письмами и телеграммами через три не подозревающих адресата без связи и знаний с нами и о нас? Беру свои слова взад! И всё равно так написано, шо никак не пристегнуть!?
        - Золото, а не мальчик, - умилился он, - Гершелю бы в его годы такое понимание жизни! Ходит до сих пор дурак-дураком, несмотря на всё образование! Стыдно даже бывает, когда покойная сестра сниться - только головой укоризненно… А я таки причём, если мозги, они не от дяди, а от папеле и мамели, а они оба два - ни разу не слишком?! - Вытянул шлемазла на аттестат и хорошую профессию, - будто оправдываясь, он поднял глаза наверх, - а дальше мне шо - всю жизнь его тащить за яйцы и пинать за жопу, штоб он был таки здоровым, умным, и хорошо кушал кашу?! Так я бы и за, если б тот и сам тянулся, а мальчик решительно настроен тянуться к моим рубелям, но никак не к труду и знаниям. И куда такого?
        - Однако… - сложив руки перед собой и уткнувшись кончиком носа в сомкнутые пальцы, Лев Лазаревич начал думать ситуацию - так, как делал это много лет, вертясь вокруг и около Закона, а когда таки да и совсем хорошо, то и вертя Закон с законниками. О, такие моменты идут для души иной раз вперёд рубелей!
        - Однако… - повторил он, мучительно думая - сделать Егору за да, как тот просит в письме, или уйти в сторонку? За второй вариант поднимает руку спокойный сон, а с другой стороны…
        - Мальчик интересуется обстоятельствами гибели близково ему человека, так што ж здесь не да?! Н-да… - постучав пальцами по столу и согнав таракана, Лев Лазаревич признал, што за таки да или нет, случись што, будет отвечать не суд присяжных, а какая-нибудь гадость в синих мундирах[27 - Синие мундиры - жандармы.]. А может быть и повеселее, по каким-нибудь «Временным правилам», и это может быть ой не только ему, но и Идочке.
        - Просьба, просьба… узнать за как обстоятельство гибели, оно вроде и… н-да… Это через полицию и архивы лезть, и только через третьи руки. Ой-вэй, одни расходы! Хотя…
        Сощурившись, ещё раз перечитал расшифровку, остановившись на двух тысячах, которые Егор готов потратить только на расследование. Потерев небритый подбородок, он расстроено перебирал варианты, как бы сделать всё за да, но с минимумом денег!
        Потому как деньги, они вроде как не его, а юного компаньона, но если немножечко прокручивать их перед отдачей, то немножечко и общие! А теперь, как из своего кармана, и немножечко ведь и да!
        - А ведь можно, - пришёл он к выводу, перебрав всех своих нужных в полиции знакомых. Не только тех, которые в мундирах, но и всяких тётушек с племянниками, которые бывают порой полезней самого служивого!
        - Должно быть проведено расследование? Должно, - ответил он сам себе, - И даже если совсем формально и в свою пользу, то всё равно - имена, адреса, обстоятельства! А вот оттудова и будем уже танцевать!
        - Но ведь запалюсь! - откинувшись на спинку скрипнувшего стула, Лев Лазаревич расстроено глянул на телеграмму, и дабы не забыть на потом, свернул её трубочкой и поджёг, подняв на миг стекло лампы, - запалюсь… Сам-то я вряд ли, а вот наш юный мститель непременно учинит што-нибудь этакое, и уже по его делам могут выйти на мои! И значит…
        - … нужно отойти в сторонку, - заключил он уверенно, проследив за догорающей в пепельнице бумагой, - Но! Сперва сделать да Егору, а потом… буду просить за Палестину!
        - А почему бы и не да? - аптекарь склонил голову набок, - Мине опасно, но храбрый я порвал себе больное сердце и спину ради приятного драгоценному компаньону! Оценит? Таки да! Егор не жадный, местами даже чересчур, особенно если не в пользу мине!
        - Перекинуть поток на… - в голове Льва Лазаревича начала выстраиваться сложная схема - кому и как он будет передавать свои московские от Палестины дела, и как эти кто будут ему денежно благодарны. Некоторое время, забыв о шифрованном письме, он прорабатывал схему - когда и кому передаст московские свои дела, и как поудобней ухватить палестинские.
        - Оно и понятно, - бурчал он, с вдохновенным видом ссутулившись над тетрадью, - што всё и сразу Егор не отдаст, потому как все эти племенные вожди, они завязаны на него. А героический он против не слишком мине, оно… а оно мине надо, отодвигать?
        - А пожалуй… - заключил он чуть погодя, - шо и нет! Лучше я потом ещё к чему-нибудь африканскому краешком прислонюсь. Там… хм, такой краешек может быть, што…
        - Ах да, расследование! - Вздыхая то и дело, и поглядывая с тоской на более милую его сердцу тетрадь со своими интересами, Лев Лазаревич со всей добросовестностью приступил к делу.
        - Тем более, - напомнил он себе, широко зевая, - што помимо Льва Лазаревича у него таки есть и всякие там Иваны, так што…
        Старое пёрышко, давно уже просящееся на выброс, зацарапало бумагу. Старый Лев вышел-таки на тропу войны!

* * *
        - Спаси Господи люди твоя… - перекрестился двоеперстно, Евфимий Моисеевич, пребывая в смятении, - Мне отмщение и Аз воздам[28 - «Мне отмщение и Аз воздам…» Изречение это принято трактовать в том контексте, что не надо отвечать злом на зло, предоставив воздаяние Богу.]… Не хочешь ждать суда Господа нашего?
        Запалив от старинной лапмадки шифрованную телеграмму и записи с расшифровками, он бездумно смотрел, как они прогорают, и растерев пепел меж пальцев, сбросил его в кадку с фикусом, полив поверх водой из давно остывшего чайника. Пребывая в сомнениях, он сделал то же, што всегда в таких случаях - повернулся к старым, намоленным семейным иконам, сбережённым от никонианцев в самые лихие годины, и начал молиться.
        В небольшой комнатушке старого дома в Замоскворечье пахло ладаном, лампадным маслом и немножечко - потом. Слова, будто наполненные незримой силой, бусинами нанизывались одно на другое, и танцующие в лучах солнца пылинки поднимались то ли сквозняком, а то ли силой молитвы.
        Получасом позже, уже не колеблясь, он достал из шкапа записи, и сощурившись, сдул с них пыль.
        - И остави нам долги наши… - прошептал он, но сызнова перекрестившись, окончательно утвердился в намерениях. Грех не помочь человеку, который помогает людям веры праведной добрести к Беловодью[29 - Распространённая среди старообрядцев (в основном 19, возможно 18 века) легенда о таинственном Беловодье - стране праведников, в которой сохранили древние православные традиции.]. И пусть он сам пока не пришёл к Богу, зато помогает привести к Нему целую страну!
        Перекрестившись её раз и уже не колеблясь, Евфимий Моисеевич принялся расставлять на мысленной шахматной доске фигуры своих должников и единомышленников, способных помочь отроку Егорию. И горе тому, кто подумает, што владелец крохотной букинистической лавочки обладает столь же крохотным влиянием!
        Сощурившись, купец с особым вкусом вписывал имена тех, кто мог бы помочь с «Русским собранием», в котором его возмущало решительно всё. Ну не могут исконно русские люди служить власти Антихриста, а тем паче - одновременно властям церковным и светским, пытаясь притянуть в этот диавольский вертеп народ.
        Самодержавие, православие, народность! Ишь чево удумали? Жилами народа русского сшить одно с другим, получив химеру чудовищную! А вот шиш вам!

* * *
        - Это они зря, - уверенно сказал Сэмен Васильевич, вспоминая за характер мальчиков и Владимира Алексеевича, - это они сильно зря.
        Затянувшись, он подпалил телеграмму, сдув пепел в окно. Некоторое время он бездумно сидел, а в голову лезла нехорошая, неправильная смерть Марии Ивановны. Под копытами коней можно и должно погибать на войне, но никак не…
        - Нельзя так, - повторил он, недобрым словом поминая разом казаков, членов «Собрания» и всё Фамилию разом, - неправильно.
        Не глядя, он достал папиросу и закурил, обдумывая просьбу Егора. Деньги… што ж, мальчик имеет право ошибаться, предлагая их. Не такие уж они и друзья, да и… Мужчина усмехнулся, вспоминая забавную ревность мальчика, так до конца и не отошедшую.
        Деньги… тлен, друзьям надо помогать.
        - Кунакам… - он прокатал на языке слово, обдумывая, а смог бы он так назвать Гиляя? Пожалуй… нет. Пока што. Хороший человек, годный. Годные.
        - И… - он задумался ненадолго, - есть куда отступать. Даже… хм, не слишком огорчусь. Африка, алмазы…
        - Лёвка! - негромко позвал он, высунувшись в окно, и рыжеватый парнишка поднял вопросительно голову на своём посту, - обеги всех, ково надо. Скажешь - зову на поговорить. Вечером… да и пожалуй, што севодня, к девяти. Ну, пулей!
        Пуская дым колечком, Сэмен Васильевич прокатывал в своей голове - как и што он будет говорить за ситуацию. Толика его черкесской крови одобряла кровную и не слишком кровную месть, но люди в Одессе разные, и не нужно вкладывать своих тараканов в чужие головы!
        - Пожалуй, - он вдавил окурок в пепельницу, - подымать на щит чужие беды будет неправильно, а вот сказать за наши проблемы с этими шлемзлами из «Собрания», это таки да! Я могу понять и даже иногда одобрить погром, если он идёт по конкретным адресам конкретных жидов!
        - Семиты, - сказал он чётко, проговаривая будущую речь, - бывают такие, шо только оторви и выбрось, и если отрывать и выбрасывать идёт их возмущённый народ, то это таки можно если не принять, то хотя бы понять! Так?
        Сэмен Васильевич повторил слова, а потом ещё раз и ещё, меняя их местами, добавляя и убавляя што-то. Достав блокнот, он набросал проговоренное стенографическими знаками.
        - Так… народ… Ага, если выбрасывать народ, это можно не принять, но понять. А вот если представителей этого самого народа и адреса тех, кого нужно отрывать и выбрасывать, назначает полиция, то в рот я…
        - … хм, а пожалуй, што так и получше будет, - одобрил он вариант с якобы случайно сорвавшимися ругательствами, - подостоверней.
        - Годно! - заключил он часом позже, закрыв блокнот. Поморщившись он табачного перегара во рту, он покосился на горку папирос в пепельнице.
        - Н-да… может, и правда бросить? И Песе не нравится…
        Тринадцатая глава
        Опекуна мы чудом перехватили в Дурбане, где тот готовился то ли брать на абордаж виднеющийся на горизонте британский крейсер, то ли попытаться проскользнуть мимо него на хоть на первом попавшемся угольщике, а хоть и на рыболовецком судёнышке. С превеликим трудом уговорили подождать подходящего судна, долженствующего придти чуть погодя.
        Понимая всё умом, высидеть на жопе ровно дядя Гиляй был решительно не в состоянии, и страшно запил. Оба два с Санькой, мы едва успевали выхватывать из рук непонятно на чём настоянную бормотуху наихудшево р?зливу, а то и ещё чево похуже, подсовываемово доброхотами. Парочке таких пришлось прострелить колени, при полном одобрении городских властей.
        И говорили, говорили… поминали то и дело Наденьку, которая осталась без матери, и может остаться и без отца, если он вот прямо сейчас…
        … хватало ненадолго, но скрежеща зубами или заливаясь пьяными слезами, Владимир Алексеевич на чуть-чуть приходил в себя, швыряя бутылку о стену или опуская оружие. А потом снова, и снова…
        Отдав владельцу гостиницы за погром втридорога раз, да другой, да третий… плюнул на всё, и выкупил двухэтажное здание целиком. Дешевле выйдет! Опекун, не замечая ничего, продолжил крушить зеркала, пить, петь и выть по-волчьи, отчево перебесились все собаки в округе.
        - … Коста… - выдохнул я при виде грека, возникшего на пороге, - как хорошо…
        Приобняв меня, а потом и Саньку, он отстранился, заслышав грохот на втором этаже.
        - Гиляй?
        - Он… плох совсем, чуть не разума лишился, - спешу поделиться со старшим другом, - давеча перед зеркалом хохотал и рыдал. Как там…
        - Дед был казак, - зачастил Санька ломающимся голосом, - отец сын казачий, а ты хуй собачий! И шарах кулаком по зеркалу! Кровища, осколки из руки торчат, а ему хоть бы што! За бутылку сперва, а потом как был - в стекле и кровище, так за голову себя схватил, и как завыл!
        - А убрать зеркала? - тихохонько поинтересовался Коста, прислушиваясь к творимому наверху. Пьяным голосом дядя Гиляй пел про Стеньку Разина, сбиваясь с куплета на куплет безо всякой системы, затевая то плясать, то вроде как в такт песне долбася кулачищем деревянную межкомнатную перегородку.
        - А-а… пробовали! - машу рукой безнадёжно, - Хуже только! Зацепился на этих зеркалах, и если нет их, искать начинает по другим домам. А это такой пиздец…
        - Скверно… - грек задумался, потирая переносье, - очень скверно… это уже…
        - Психиатрия, - закончил я за нево.
        - На чём ещё… - Коста затуманился взглядом и защёлкал пальцами, подбирая полузнакомые слова, - фиксируется?
        - Помимо Марии Ивановны и Нади? На казачестве. Для него это особенно болезненно - куча ж друзей и товарищей среди чубатых, да чуть ли и не родни. А тут такое!
        - Ага… - подхватил брат, - эти, которые из «Собрания», они вроде как… не ожидаемо, но всю эту… массовку псевдопатриотическую, дядя Гиляй всегда презирал. А казаков идеализировал, што ли…
        - Есть такое, - пробормотал Коста, кусая нижнюю губу, - черноморские чайки, десанты казаков на турецкое побережье - р-романтика! Но это были другие времена и другие…
        Он замер на месте, бормоча што-то себе под нос и закатив глаза.
        - Точно! - воскликнул он наконец, - Другие! Другие казаки, понимаете?!
        - А-а… - затянул Санька, - ага! Не он хуй собачий, а они! Выродились!
        Мотнув головой, Коста некоторое время постоял, собираясь с духом и мыслями, и потопал наверх.
        - Гиляй, брат…
        Переглянувшись, мы обратились в слух, но кажется…
        … Коста знает, што делает! Ну, оно и не удивительно - взрослый ж мужчина, наверняка не первый из дружков в такой ситуации, да и окружение такое же. Насмотрелся.
        - Помыться, - озвучил Санька решительно, - и жрать!
        - Есть, - поправляю ево.
        - Есть я хотел вчера! - решительно отмахнулся он, - А сейчас уже - жрать!
        Осторожно поднявшись наверх, заглянули в щёлочку и переглянулись успокоено - всё там как надо! Не шибко штобы и так… но лучше опекун, размазывающий слёзы по лицу и выговаривающийся другу, чем кулаком по зеркалу или пьяна стрельба из окна!
        Дядя Фима нашёл нас в португальском трактире, бесцеремонно плюхнувшись рядом и положив на свободный стул широкополую шляпу.
        - Да ви кушайти, кушайти, - махнул он рукой.
        - Угум, - вымотанные донельзя, мы даже не удивляемся Бляйшману, который вроде как должен быть в Претории, а это ни разу не близко. Наворачиваем калду верде[30 - КАЛДУ ВЕРДЕ - известное блюдо португальской кухни, густой СУП из капусты и картофеля с луком, чесноком и колбасой чорисо (из свинины).] так, што только за ушами трещит и пищит, а мозги работать - ну никак!
        - Мине, - начал он, подозвав официанта, - можно што-нибудь…
        - …такое же, - потянул он ноздрями от нас, - но менее трефное?
        - Тьфу, нерусь, - расстроился он непониманию официанта, - я и мы уже сколько тут, а они ещё ни разу!?
        Мы уже было приготовились переводить, но из кухни уже выпорхнул хозяин, смуглый и приземистый, больше похожий на местных цветных, чем сами цветные. Все недоразумения были разом улажены, и из кухни потащили то, што не шибко религиозный дядя Фима готов был признать «кашрутом в походе».
        - Я к вам зачем? - будто задумался он, чуть утолив голод, - А… за разным! Как обычно, сразу куча дел и делищ - во как, по самое горлышко!
        - Так… - он замолк, собираясь с мыслями, и сразу стало видно, што устал он чудовищно, как бы не побольше нашево, - Да! Искренние мои сочувствия вам и Владимиру Алексеевичу! Даже не представляю за такое горе, как потерять любимую жену, тем более так страшно!
        Лицо его исказилось, и выдохнув шумно, он налил себе местной водки, и выпил, как воду. Опустив стопку подрагивающими пальцами, он помолчал, вспоминая што-то своё. И лицо такое стало… в общем, лучше не спрашивать, потому как и ответить может.
        - Так… - повторил он, - для начала - раз уж вы и мы здеся, то от имени и по поручению отзываю ваш отпуск.
        - Дядя Фима!
        - Отзываю! - повторил он с нажимом, - И заимейте привычку дослушивать! Отзываю, потому как вам и нам поручено сформировать первый пароход из тех наших буров, которым тоже надо заехать домой в Россию! Ждать никто никого не будет, все сплошь те, которым срочно и прямо сейчас.
        - А… - переглядываемся с братом, - ладно, потянем. Изучили мал-мала вопрос - знаем хотя бы, к кому и как подходить и о чём спрашивать.
        - То-то! И вам лишний козырь по возвращению! - воздел он вверх палец, - Потому как пусть и не вполне, но почти официальные лица!
        Видя наше не вполне понимание, дядя Фима вздохнул и разъяснил снисходительно:
        - А эмансипация ваша? Хотели же через суд добиваться, или так и будете, половинчато жить?
        - А-а…
        - Бэ! Шо вы здеся в офицер? выбились, это не полдела даже, а четверть! Ещё четверть, это когда вы на этом пароходе главными прибудете. Ну а остальное, это уже суд и мнение общественности!
        - Второе, - он потёр руки, - алмазы! Правительство Южно-Африканского Союза признало за тобой право на половину трофея! Ну?! Шо как неродной?!
        - Так… жму плечами неловко, опуская ложку, - будто и не мои.
        - Не в том смысле! - поправляюсь я, завидев выпученные глаза Фимы, - Хрен ему, этому Родсу с наследниками… так ведь?
        - По всем законам, хоть даже и международным - так, - важно подтвердил Бляйшман, - потому и тянули время, шо сверялись и проверялись! Такая головоломка юридическая вышла, скажу я вам - цимес, и никак не подкопаешься через тухес!
        - Ты мне зубы не здесь… - спохватился он, - в чём дело-то?
        - Ну… думал уже о том, и считаю… - говорю, будто ныряю в ледяную купель.
        - … неправильным считать их своими. Погоди! Теперь ты меня дослушай! Хрен ему, а не Родсу с наследниками, но…
        - На русскую общину? - дядя Фима откинулся назад, скрестив руки, - На бедных и обездоленных?
        В голосе и самой позе нескрываемый скепсис и непонимание такого поступка.
        - Да! То есть нет. На общину, но не раздавать и не помогать, а… На общину сейчас бессмысленно, потому как буры в нас заинтересованы.
        - И не только они, - подтвердил Бляйшман, - но и Франция с Германией, кто бы мог подумать?! А куда им деваться, если самих буров с гулькин… хм, нос, а ехать в Африку европейцы особо и не хотят.
        Проблема эта остро стоит у европейских держав. В Германской Восточной Африке меньше тысячи белых, и это включая как чиновников и офицеров, командующих аскари[31 - Аскари - туземные солдаты, набираемые германцами среди местного населения.], так и торговцев, плантаторов и членов их семей. В Юго-Западной Германской Африке около десяти тысяч белых, что тоже как бы… не слишком.
        У французов немногим лучше, равно как и у бельгийцев с итальянцами. Не едут!
        - Зажрались, - выразил Санька свою, единственно верную позицию, сощурив пренебрежительно глаза, - им клозеты тёплые подавай и вежливых полицейских на каждом углу, а если и нет - дайте сразу землицы побольше, рабов полсотенки, да этих… субсидий от государства. А иначе ни-ни!
        - Да нет, Санечка, - грустно усмехнулся дядя Фима, - не они зажрались, а у нас - жопа!
        - Во-от такой тухес, - растопырил он руки в стороны, показывая што-то совершенно слонячье, - и я тебе так скажу, шо если из государства люди готовы бежмя бежать хоть в малярийное чисто поле посреди Африки, то это таки пиздец, а не государство!
        - Буры… - он пожевал губами, - не так штобы в большом восторге от нас, а просто поняли - случись што ещё раз, только всерьёз, и их просто стопчут. А германцы с французами всегда готовы воевать до последнего русского солдата! Или бурского. Поэтому будут давать много, но размазывать это много тонким слоем по большой тарелке на ещё больше народа, так вот.
        - Угум, - спеша прожевать, соглашаюсь с ним, - потом вот прямо сейчас - бессмысленно давать. Дам я, так буры меньше дадут, ну или французы с германцами, не суть важно. А вот потом…
        Я замолчал, ощущая подступающее, а потом и всё нарастающее аление ушей.
        - … универ… гхм! Университет хочу заложить, - признался наконец, не подымая глаз. И зачастил скороговоркой:
        - Возьму только пару жменей на Фиру и Наденьку, ну и так, штоб было! А остальное, вот ей-ей - на университет!
        - О как… - сомнабулически отозвался дядя Фима, глядя перед собой оловянными глазами.
        - Здоровски! - завопил брат, хлопнув меня по спине, - Я знал, што ты такое придумаешь, чтоб ваще - ух!
        - Университет, - повторил дядя Фима, и уже более осмысленно:
        - Университет… а знаешь, в этом што-то есть! Целиком если, это никаких алмазов не хватит, но основать… хм, это такая реклама, такая… Самому, што ли, - забубнил он себе под нос, явственно задумавшись, - это ж какой уровень получается! Никаких денег… Хотя нет, всё равно жалко… но реклама! И Свет, даже и самый высший, н-да…
        Мотанув головой, он снова было впал в транс, но быстро справился.
        - Неожиданно… н-да, красивый жест, и ведь правда… Ладно, закрыли пока! Я так понимаю, алмазы пока полежат?
        - Угум.
        - А-атлично! С этим тоже можно будет провернуть… я снова забежал вперёд и не о своём? Так, о чём я… А! О моторе.
        - Дело такое, - Бляйшман затарабанил пальцами по столу, - в общем, тебе его лучше продать. Не вскидывайся! Не целиком, а семьдесят пять процентов в пользу Союза, смекаешь?
        - Нет? - огорчился он, - Хм… такое дело, шо мотор получился слишком… слишком! Передовые технологии, и дело такое, шо за тобой их просто не признают. Уже… звоночки были.
        - Будут, - дядя Фима завздыхал, - рисовать всякие старые каракульки, якобы наследия умерших изобретателей… ну ты понял, да?
        - Понял, - у меня ажно зубы скрежетнули, тогда только опомнился.
        - Прости, - повинился дядя Фима, - здесь я тебе просто не помогу! Это на государственном уровне, понимаешь? То есть официально тебя могут в жопку целовать и награды давать, а всякие там судебные претензии, это же ж частное дело!
        - И сколько? - мрачно поинтересовался я, смиряясь с реалиями. Не то штобы вовсе не ожидал чево-то подобново, но думалось всё больше за промышленный шпионаж, а тут такое - разом! Но да, при здравом размышлении…
        - Дело такое… - Бляйшман кхекнул смущённо, - денег у Союза сейчас не то штобы и много, да и те нужны… В общем, землёй! Соглашайся! Три тысячи акров[32 - В одном квадратном километре 247,1 акров, то есть в 3000 акров 12 км. кв. без малого.] в Претории, и два раза по три в новых землях.
        - О как… - моя крестьянская натура завопила радостно, и ажно голова закружилась от такой дурнины.
        - Мотор и коленвал - живые деньги, - возразил я для порядку, пытаясь унять несостоявшевося крестьянина внутри меня, - а эти пустоши то ли поднимешь, а то ли и нет. Когда с них деньги пойдут, да и пойдут ли вообще, большой вопрос! Я таки понимаю, што в земле может быть што-то, но может и вовсе не быть! Да и наладить добычу, даже если там што-то есть, это сильно непросто и очень денежно.
        - Двадцать пять процентов твои, - напомнил мне дядя Фима как-то нехотя, будто для порядку.
        - Не очень-то я верю в эти проценты, - во рту кисло, - скорее буры сторгуются с Большими Державами, а мой мотор - лишний козырь в этой игре. Будет капать копеечка малая… а-а! Ладно! Я так понимаю, вариантов у меня нет?
        - Ты таки думаешь, шо я сильно в восторге? - взвился неожиданно Бляйшман, - Мине сказали передать, и я как последний передаст говорю тибе чужие слова! Скажу тибе сразу, шо по итогам войны будут раздаваться земли согласно заслугам, а у вас с Санечкой и Мишей их стока, шо скакать не обскакать! Если рядовым - от ста шестидесяти акров, а?!
        - Тогда… - я откинулся назад.
        - А вот так! - перебил он меня, злясь на всю ситуацию разом, - Так вот, Егор, так! Мине это нравится? Нет! И больше скажу - Де Вету и Бота это тоже не нравится, и тем более Сниману! А денег всё равно нету, и мотор твой - всё равно сопрут, а так вроде и польза!
        - В таком разе… ха! - меня оскалило по росомашьи, - Таки да, но с условиями! Землю эту буду выбирать я сам, и если надо - не одним куском!
        - В стратегических местах не буду, - понял я его взгляд, - имею понимание.
        - А нет? - дядя Фима склонил чутка голову набок, похожий на экзаменатора.
        - Подарю патент Кайзеру, - снова оскалился я, - и пусть тогда все претензии - к нему!
        Бляйшман выпучил глаза, а потом ка-ак захохотал! Чисто гиена! Слёзы капали из его глаз, и от смеха он едва мог дышать.
        - Шломо, - убеждённо сказал он, отхохотавшись, - никакой ты не Егор, и не убеждай! Кайзеру, а?! Там такое себе интересное намечается, шо даже и не представляешь, какой это козырь!
        - Так… погодь, - он посерьёзнел и задумался, - а если… хм, а почему бы и не да? Шо мы теряем?
        - Давай так, - он наклонился ко мне, - мы с тобой поговорили, и ты сильно обиделся, а я тибе уговариваю за буров, а не Кайзера! Пару… месяцев, ладно? Мне… нам это может интересно помочь, и пожалуй… Мише. Да, Мише…
        - А земли помогу… хм, поможем подобрать. И с университетом!
        Четырнадцатая глава
        - Прости, - в который уже раз повиноватился Мишка, страшно конфузящийся от невозможности поехать с нами в Москву, - я бы непременно, но сам знаешь…
        Сняв шляпу и промокнув влажный лоб, он так и оставил её в руках, нервно теребя широкие поля.
        - Вот же самоед, - покачал головой Санька, слегонца пхая брата кулаком в перепоясанную портупеями грудь, - хватит, а? Никто тебя не виноватит, и если тебя пока при штабе оставляют, то это оченно даже и здорово!
        - На время переговоров, - педантично уточнил Мишка, которому, кажется, стало чуть-чуть полегче, - потом в резерв.
        - И то! - пхаю ево в грудь уже я, - Мало, што ли? Заодно и дела общины порешать проще будет.
        Снова вздохи и виноватый вид…
        - Я не…
        - Знаем, што не можешь, - перебиваю ево самоедство на взлёте, - и не вижу ничево страшново, што ты имеешь какие-то отдельные дела и тайны от нас. У нас их тоже - во! Правда, Санечка?
        - Угум, - невнятно ответил тот, розовея смущённо, и очевидно - воображая што-то своё. Ажно отвернулся человек, ну как тут удержаться, а?!
        - И эти, - выделил я голосом, - тоже! Но што естественно, то не безобразно!
        Зафыркали втроём, и косясь на подымающихся по трапу пассажиров, отошли чуть поодаль, штоб не смущать людей всяко-разным. А прибарахлился народ… каждый второй, не считая каждого первого, таким оборванцем в Африку приехал, што просто ой! А сейчас, на каком-никаком, но жаловании, да на трофеях, вполне себе добротно выглядят. Иному купчику из небогатых не стыдно будет этак вот нарядиться.
        - Не виноваться, - повторил я ещё раз, понижая голос, - Мария Ивановна тебе не чужой человек, но и не родня ни разу, а здесь ты остаёшься по делам службы и родовы одновременно. Так што успокой свою воспалённую совесть, да неси свою службу так, штоб не было стыдно.
        - Ага! Заодно и за нашими проектами присмотришь, - добавил Санька, - Вплоглазика, просто штоб глупостей на ровном месте не наворотили, ладушки?
        - Ладушки, - улыбнулся Мишка, обнимаясь на прощание, но без христосования - выучили уже, што не люблю мужских слюней, - Ну… всё! Только вас ждут… с Богом!
        Перекрестив нас, он остался стоять с непокрытой головой, и вот ей-ей… опять себя накручивает!
        Пароход наш строился для перевозки всякого рода скоропортящейся продукции, и ходовые ево качества превыше всяких похвал. Корпус не новый, но машину меняли третьево года, и такая… ровненько фырчит.
        С началом войны трюмы отчистили и наспех оборудовали под перевозку людей, набивая их подобно сардинам в банке. Многоярусные нары, вечно то занятые, а то и сломавшиеся гальюны, да неизбежная духота и вонь.
        Несколько душевых кабин, где можно ополоснуться морской водой, прогулки на палубе да сносное питание, от которого не пробирает кровавый понос - вот и весь скудный набор удобств, предоставляемый владельцем и капитаном пассажирам второго класса. Несколько тесных, одновременно душных и сквозных кают, в которых нельзя было развернуться без синяков, считались первым классом.
        Впрочем, пассажиры неприхотливы, в большинстве своём воспринимая такие условия как нечто естественное, и как бы даже не единственно возможное. Там паче, што сардинной тесноты в этот раз нет, отчево капитану маятно и сварливо. Вроде и оплатили ему весь фрахт, а всё едино, привык уже.
        Какие-либо развлечения пассажиры выискивают сами, коротая время в разговорах, карточных играх да песнях. Свободное время, по хорошей погоде, проводим на палубе безо всяких чинов.
        Мужики иногда подковыривают меня с Санькой, величая «Благородиями», но без злобы и жесточи. Да и мы не особо подковыриваемся, хотя и на панибратство не скатываемся. Сумели как-то так, по канату пройтись. Не самое простое дело, н-да…
        Потому как с одной стороны - звания воинские и заслуги военные, да и деньги, куда ж без них!? И образование и кругозор жизненный, они тоже очень даже и сказываются. А с другой - возраст, да и не на службе мы сейчас. Оченно непросто иногда - што нам, што мужичк?м да мещанам вчерашним, ажно ломает некоторых.
        - В картишки будешь, благородие? - позвал меня Ван-Ваныч, расположившийся с приятелями прямо на палубе, подстелив под жопы сюртуки.
        - Сам такой! - отгавкнувшись привычно от корнета, становился, зачесав задумчиво нос.
        - Ха! - вытягивая худую шею, тасанул колоду Федот, - Чует нос-то, што вскорости карты об ево облупасивать будут!
        - Ах ты… раздавай! - плюхнувшись рядом на нагретую солнцем палубу, двинул локтем в ребристый бок, - Двигай, холера!
        - Пф… - отфыркнулся он облаком махорки, щуря весело глаза, - тока без шулерских штучек!
        - Шулерских-мулерских… у тя карты какие? Рубашка вся затрёпана да обцарапана! Пару раз раздашь, я те их наизусть запомню!
        - Ишь, - почесал он в затылке, - образованный!
        - … да ты вытяни морду-то! Во… - и с оттягом, да по колодой по покрасневшему носищу!
        - Всё… - начал я было вставать.
        - Сиди пока!
        - Чево? - повернулся я к брату, а тот, оказывается, рисовать нас подобрался!
        - Когда успел-то? - озадачило меня, - Долго сидеть-то?
        - Ну… минуток с двадцать ещё, эскизов мал-мала набросаю.
        - Ладушки. Ну… - потираю ладони, - кто тута ещё не битый!?
        Завалившись в каюту, прикрыл глаза и устало привалился к переборке.
        - Притомился?
        - А? - открыв глаза, гляжу на Саньку, роющевося в книгах, - Есть маленько. Не то штобы и скушно с мужиками, но актерствовать приходится. Вся эта херобора, когда и себя не уронить, и реакцию каждово соседа отслеживать, дабы не обидеть ненароком.
        - Ну, - брат пожал плечами и достал Гюго на языке оригинала, - сам так хотел. Этот, как ево…
        - Имидж, да… знаю, што надо. Как ни крути, - плюхаюсь на узкую койку, - а чуть не полторы сотни мужиков, которые не просто смотрят на нас с тобой, но перескажут родне и знакомым в России, какие мы есть.
        - В их глазах, - педантично добавил брат, подтянув поближе мешок со всяко-разными сухофруктами.
        - Угум, - запускаю туда лапу, нагребая здоровую жменю, - Не стали ли благородиями? Нет ли слабины? Потом проще уже будет - мнение мал-мала сформируем. Да! Дядя Гиляй где?
        - В народ пошёл, рассказы жизненные да байки собирать.
        - Ну… и то дело, - одобрил я, - ему пить поменьше, а там глядишь, и издаст цикл рассказов о русских переселенцах в Африку. Судьбинушка там почти у каждого такая, што и не продохнуть. При ево талантах оченно даже сильно получиться может.
        - У нас издать? - скептически приподнял бровь Чиж.
        - У нас не дадут, эт понятно, но кто мешает в той же Африке напечатать? Я ж постоянно долбасю ему о собственной газете да об издательстве. Даже здания присмотрел, да с полным раскладом по ценам и пригодности под издательские нужды. А теперь…
        - А теперь да… - эхом отозвался брат, мертвея лицом. Вздохнув прерывисто, он отвернулся… уж насколько он сперва боялся Марию Ивановну, настолько же потом и привязался, ласкунчик…
        К Порт-Саиду опекун напрочь бросил пить, и сделался молчаливым, то и дело впадая в задумчивость, порой вовсе на ровном месте. Вот так вот идёт, а потом - раз, и замер! Притулился к переборке или лееру, и думает, думает… только губами иногда шевелит, да лицо этакое делается, што не дай Бог - глянуть на нево в этот момент! Ей-ей, обсикаться можно! И это я о себе да о брате говорю, так-то вот.
        Раз так, да другой, потом Коста его зашептал, разговорил. Я сунулся было, но не-ет… не хотят втягивать, как будто нам и без тово не ясно, к чему ведётся и как закончится.
        Сердце иногда сжимается, но молчу. Только кулаки обгрызаю иногда, да думы думаю. Планов - громадьё! Как в одном случае буду поступать, да как в другом. Проблема только в том, што дядя Гиляй с Костой не сознаются ни капельки, это они нас вроде как оберегают!
        А вспомнить за наши приключения да то, што звания офицерские не на пустом месте появились, и кровищи на каждом поболе, чем на ином Иване будет, тяму не хватает. Ну или эта… психология.
        Остаётся только надеяться, што не к Одессе, так хоть к Москве отойдёт мал-мал, и будет действовать с холодной головой, а не пропади оно пропадом! А мы… ждём, только взрослые наши никак в толк взять не могут, што ожидание это, да при полном понимании, нам ножом по сердцу. Каждый день чуть не хуже, чем когда рукопашная с кровищей и говнищей, а надо - улыбаться!
        Надсадно гудя, пароходик причалил к пристани, и толпа на берегу заволновалась, подавшись вперёд.
        - Ишь ты… - озадачился нервенно Ван-Ваныч, привстав на цыпочки, - никак нас встречают?
        - … герои… - донеслось из толпы, где какой-то самодеятельный нетерпеливец начал сумбурную речь, силясь перекричать весь порт.
        - Ну, раз герои, - ёрническо отозвался кто-то невидимый, - то етто мы, хтож ишшо?
        - Пиисят лет в морду тыкали да шапку ломать заставляли издалече, и таперича героем стал? - издевательски протянул голос вроде как в ответ.
        - Да ты не переживай, Фролыч! - тут же развернулся к нему Ван-Ваныч, - оно ить быстро на круги своя вернётся! Чичас тебе хлебом с солью по сусалам мазнут, а через недельку ужо кулаком! Ась, благородие?
        - Не… чуть попозжей! - отзываюсь в тон, - с месяцок выждут.
        - То-то и оно, - дробно засмеялся тот, которому пиисят лет кулаком в морду мазали, - то-то и оно…
        Толпа принаряженных ветеранов разом загомонила, и праздничное настроение их смешалось со злым настроем к барам и жизни вообще.
        - Егор!
        - Иду, - отозвался я на зов опекуна, проталкиваясь через расступающуюся толпу, - да пропусти ты, орясина! Я всё ж таки официальное лицо, ети твою медь! Раскорячился караморой!
        Протолкавшись наконец к трапу, принял вид настолько официальный, насколько это вообще возможно в пятнадцать лет. Духовой оркестр грянул што-то бравурное и хор запел едва ли не самое неуместное, што только можно придумать втакой ситуации - марш Преображенского полка. Где мы, а где…
        - … на сраженья, на победы, нас всегда сам Царь ведёт.
        - Не видел, - вроде как озадаченно пропыхтел мне в ухо Ван-Ваныч, и по рядам прокатился смешок, - уж такое-то я бы запомнил!
        Следом, почти без перерыва, грянул гимн, и новый конфуз - шляпы как были на наших головах, так и остались. Может, где-то в толпе и сдёрнули по привычке головные уборы, но в общем и целом - так. Музыканты от таково даже с ритма сбились пару раз, а рожи у встречающих начало корёжить нехорошим предчувствием.
        А вот зась вам! До единого все - не буры, но африканеры! Все паспортинами нужными обзавестись поспешили, и если ково и манит виденье родных берёзок, то виденье исправника и весенней голодухи, оно куда как быстро такую ностальгию вымораживает. Сюрпризец, а?
        Но пока…
        - … герои Африки… воинство бранное… православные герои, осиянные славой…
        Как уже бывало не раз, пропускаю трескучие фразы мимо ушей, и вот - хлеб с солью…
        … протащили мимо меня, ткнув в опекуна. И куда деваться? Отломил, макнул, откусил… сказал, што не тому. Ломать и кусать пришлось уже мне, делая встречающим интригу. А потом и речь… пересиливая неожиданный страх перед толпой, вышел вперёд, и…
        - Жители Одессы и весь народ русский! Мы рады столь тёплой встрече на землях Отчизны её сынов…
        - … какой молоденький, - ловлю обрывки фраз, протискиваясь через толпу и пытаясь одновременно общаться с чиновничеством и общественностью, не растеряв по дороге своих.
        - … непременно должны показаться на ужине в нашем обществе! - наседает дама, какающе пуча глаза, но её оттесняют, и я так и не успеваю понять - кому и што я успел задолжать. Только озадачила зря.
        - … вы же понимаете, Егор… Кузьмич, - запинается на отчестве человек из канцелярии градоначальника, - это разумеется формальность, но без неё вам…
        Видно, што ситуация эту ему - нож острый! Всё не так, с самого начала не зашло, а крайним кто будет? Так-то… заранее переживает, болезный.
        - …мой, мой… Степа-ан! - молодая симпатишная девка, да с разбегу на шею добру молодцу! Дождалась! А счастья-то…
        - … брульянты вёдрами… да вон тот! - хабалистово вида бабы, с рожами совершенно жабьими, пробившиеся в первые ряды, тыкают в меня пальцами, ничуточки не стесняясь. - Ты не смотри, шо молодой, там такой хват и жох, шо ево жиды за своево признали, я те точно говорю!
        - Да ты шо?! Вёдрами? - жадно пучит глаза, обшаривая всю мою фигуру - никак, надеется заприметить те самые вёдра.
        - … а мужичья-то! Ради этих собирались?! - немолодой господин со снуло обвисшим пузцом искренне возмущён и не думает даже понижать голос, - Столько разговоров, а…
        Встреча…
        … не задалась.
        Пятнадцатая глава
        «РУССКИЕ ВЕДОМОСТИ»
        «Вчера в Одессе встречали героев англо-бурской войны, возвратившихся на Родину. Общественность очень приязненно встретила бравых ветеранов, однако же не обошлось без курьёзов.
        „Марш Преображенского полка“ исполненный любительским оркестром портовых служащих с немалым мастерством и чувством, выглядел несколько неуместно и архаично. Выбор музыки для торжественной встречи изрядно озадачил как общественность, так и наших героев.
        Курьёзный инцидент произошёл и во время подношения хлеба и соли. Встречающие преподнесли дары известному литератору Гиляровскому, приняв его по важному виду и осанистой фигуре за главного в сём караване. Как можно было так оконфузиться, нам решительно непонятно. Телеграмма с поимённым перечислением возвращающихся на Родину африканцев, с указанием их званий, регалий и должностей, была дана загодя, ещё из Дурбана.
        Наших косных чиновников, по-видимому, смутил возраст Егора Кузьмича Панкратова, и они предпочти обойти его, поступив самым оскорбительным образом. Остаётся только радоваться, что известный литератор и изобретатель воспринял эту ситуацию с присущим ему юмором. Впрочем, чиновникам рано вытирать пот со лба…»
        «МОСКОВСКИЕ ВЕДОМОСТИ»
        «Вчера в Одессу прибыл пароход с русскими добровольцами, вернувшимися из Африки. Горожане весьма тепло встретили африканцев, но вскоре были фраппированы манерами не только рядовых, но и их так называемых офицеров. Вульгарные манеры и развязное поведение бросались в глаза, и общественность была изрядно смущена.
        Так, во время исполнения „Марша Преображенского полка“, священного для всех людей, гордящихся историей России, они позволяли себе неуместные разговоры и даже смешки. Когда же заиграл гимн, африканцы позволили себе остаться в головных уборах. Сей провокационный поступок не получил должной реакции только благодаря сдержанности властей, не пожелавших раздувать скандал.
        Вероятно, нам нужно задаться вопросом о благородстве мотивов и понять наконец, что нужно различать добровольцев, поехавших в Африку из высоких соображений, и тех, кого можно назвать скорее наёмниками. Как бы ни было неприятно это признавать, но при столкновении с африканскими добровольцами из простонародья, возвышенные иллюзии разбиваются вдребезги. Развязность эту и хамские манеры нужно лечить, притом жёстко и незамедлительно, пока эта зараза…»
        «ОДЕССКИЙ ЛИСТОК»
        «Торжественная встреча героев англо-бурской войны, организованная властями нашего города, с самого начала пошла так, как мы уже привыкли, то бишь кувырком. В лучших цирковых традициях, началось всё с буффонады: встречающие ухитрились всучить хлеб с солью не тому. Затем был „Марш Преображенского полка“, неуместный, излишне пафосный для этой ситуации, и решительно незнакомый большинству добровольцев, происхождения самого что ни на есть простонародного.
        Есть прекрасные песни из „Африканского цикла“, в том числе написанные нашими земляками - Корнейчуком и Житковым, близкие и понятные как африканским добровольцам, так и самой широкой публике. Однако какому-то из чиновников показалось необходимым показать верноподданническое усердие, отдающее затхлостью и нафталином, а не организовать встречу должным образом. Вместо сердечной встречи вышла изрядная нелепица, оставившая всех в разочарованном недоумении.
        Нашлись свои клоуны и среди встречающих. Так, некий господин N, очевидно, будучи в просветлённом состоянии по случаю праздника, позволил себя ряд неуместных и даже оскорбительных высказываний. Господина N не устроило простонародное происхождение добровольцев, и своё возмущение этим прискорбным фактом он высказал весьма громко.
        Да, господа, прискорбным! Но не для добровольцев из крестьян и мещан, а только лишь для представителей привилегированных классов, выказывавших свою горячую поддержку храброму народу буров преимущественно на словах! Факт этот не только печальный, но и тревожный, вскрывающий болезненное состояние общества, в котором привилегированные классы цепко держатся за права, не желая видеть обязанности.
        А господину N, равно как и его духовным последователям редакция желает скорейшего душевного выздоровления. Нужно помнить, что боевые действия составляются из людей разного происхождения, а не из одних лишь благородных. Простонародное происхождение не делает людей некоей серой массой, которой должно только воевать и погибать, но никак не принимать заслуженные почести.
        Господину N, очевидно, и в голову не придёт, что человек из народа может не удовольствоваться своим положением. Крайней степенью своей эволюции он видит не положение зажиточного крестьянина, мелкого купчика или городового, но желает в полной мере иметь все права и свободы, присущие привилегированным классам.
        Господин N решительно не одинок в своих высказываниях и суждениях, и общество в целом видит в простонародье некую серую массу, аморфную и безликую. Однако же англо-бурская война весьма болезненно вскрыла этот чирей и показала, что верхи хотят удержать власть, ничего для того не делая. Низы же, не имея силы взять власть, решительно не желают мириться с существующим положением дел.
        Не имея возможности эволюционировать в пределах Российской Империи, лучшие её представители либо борются с несправедливостью, либо покидают страну. Наши африканские герои с той же решимостью, с какой они шли добровольцами на чуждую для них войну, отказались от подданства Империи, и вернулись сюда лишь затем, чтобы забрать родных?!
        Отказавшись от подданства, они стали гражданами, и не нам винить их в отсутствии патриотизма!»

* * *
        - Да куда ж… простонал официант, разом вспотев подмышками и набриолиненной головой при виде нестандартного посетителя, - мужик же, как есть мужик…
        Перебирая ногами на месте, он поглядывал на буфетчика, а тот, зараза, ну хоть бы глазом дёрнул! Выкручивайся, дескать, как знаешь, милейший Жан, в святом крещении Акакий!
        - Собакам и нижним чинам вход воспрещён! - проскулил тихохонько официант, чувствуя любопытное, и не всегда доброжелательное, внимание посетителей.
        - Ну мужик же…
        Посетитель, уложив широкополую шляпу на стул, взглядом поймал официанта, и тот, сглотнув болезненно…
        - А, пропади оно!
        … подбежал рысцой.
        - Чего изволите?
        - Какаву, - пробасил мужик, скребя с наслаждением проволочной жёсткости бороду, - тока штоб не это ваше… ты мне сразу - во!
        Руками показав объём немаленькой такой кастрюльки, африканец сощурил нехорошо глаз, чудом не потерянный после сабельного удара поперёк рожи.
        - И чашку штоб нормальных, а не ети ваши… - оно покосился на брюзгливого вида барыню с парой детей-подростков, и не отводя от неё взгляда, зашарил ногтями в бороде, будто ища насекомое. Щёлк ногтями!
        Барыня вздрогнула, и дёрнув всем телом по лошажьи, будто отгоняя слепня, встала резко, отодвинув со скрежетом стул.
        - Дети! - прозвучало повелительно, и подростки неохотно, оглядываясь то и дело на африканца, заспешили вслед за недовольной матерью.
        - Савва! - гоготнув удачной шутке, он уже не обращал внимание на согнанную барыню, замахав проходящему на улице знакомцу, - Давай сюды, какаву попьём!
        Скандализированная публика начала быстро расходиться, но в беседе неожиданно зазвучали имена Снимана, Де Ла Рея, и…
        … в таком контексте, что становилось ясно - знают, и знают лично! Мужики… или нет? Мужики, но… такие знакомства!
        Или уже - граждане? Но ведь… а-а, как всё сложно и неправильно!
        - В морду бы… - городовой с усилием отвёл глаза от рассевшегося на лавочке мужика в широкополой бурской шляпе, раздражавшего его одним свои видом. Да как он…
        … смеет?! Здесь чистая публика, а он…
        - Не нарушает ничего, - вслух пробормотал полицейский, измученный самим видом мужика, которому и хочется дать в морду, да нельзя! Ишь, падла такая… сидит! Не пьяный, семечки не плюёт, матом не выражается, а просто сидит среди чистой публики, будто право имеет. Вот же… социалист!
        Развернувшись спиной, городовой решительно направился прочь. Потому как ну очень уж хочется, штобы - р-раз! И в морду! С юшкой кровавой! А нельзя, потому как скандал будет, дипломатический.
        « - И когда они только уедут!?» - заевшей патефонной пластинкой билась в виски единственная мысль.

* * *
        Песса Израилевна наслаждалась центром внимания, будто даже помолодев, и уж точно - похорошев! Короткая их встреча с Егором обсказана много раз и со всех сторон, как это умеют только женщины.
        - Он та-ак на Фирочку смотрел… - Фейга Бляхер закатила глаза, заобмахивавшись грязноватым платочком, - шо ажно мине жарко стало!
        - Да ты шо?! - завистливо протянула одна из заклятых подруг, которая не попала под чужой жар, и не догадалась за то соврать, а теперь не могла даже и похвастаться.
        - Да мине аж неудобно стало видеть такое! - подтвердила Фейга, затрепетав ещё сильней, - Одними глазами такой огонь, и это мальчику ещё пятнадцать!
        - А шо ж он не сюда? - выпучив жадно и без того базедовые глаза, полюбопытствовала Сара, которая имела такое несчастье, как пропустить такое интересное и потому страшно завидовала, - Всё уже, не по чину?
        - Вот уж кто на што тьфу! - отмахнулась снисходительно Песса Израилевна, даже не думая морально растаптывать Сару, и эта её снисходительность сказал женщинам больше, чем сотня оправданий, - Владимир Алексеевич человек известный, и то не гнушался, а Егору ту и вовсе - роднее родново!
        - Он мине так сразу и сказал… - она примолкла, ожидая внимания и тишины, - Тётя Песя! Без тибе и Фиры Африка как не родная, и еда сплошной треф, и жить неинтересно!
        - Я вот таки подумаю, да и соглашуся! - подбоченилась она, - Потому как мальчик без присмотра, и кто его покормит, если не мы и я?!
        - И ви таки будете жить в ево доме? - засомневалась Кац, которая не Рубин и дура.
        - А как захотим! Хотим - так, а хотим - он мине говорил за ево гостиницу, которая без женской руки в непорядке. Вот мине и работа, а Фирочка шить будет. А ещё он сказал, шо я могу черпануть брульянтов хоть целую жменю, и это только за моё мамство над Фирой!
        Лицо её сияло тем женским торжеством, когда она - выше всех своих подруг и соседок, и ихняя зависть льётся бальзамом, выдавливая прыщи и распрямляя морщины. Окружающих придавило величием, как повышенной гравитацией, и даже задорно торчащие носы несколько обвисли.
        - А как там за наших? - снова влезла Кац, - Я таки понимаю за любовь и светлое будущее, но без приличного общества таки тяжело!
        - Ты как откуда?! - удивилось на неё несколько соседок разом, - Фима Бляйшман всех своих да наших тащит, а ты и не знаешь? Там скоро будет половина Одессы и вся Молдаванка с ещё чуточкой!
        Пристыженная Кац начала оправдываться тем, шо болела и даже в самой больнице, а не как обычно, но выглядело это жалко и неубедительно. Все которым надо, они знают, а если ты нет, то фу такой быть!
        - … и работает, и работает, - рассказывала Песса Израилевна уже не только женщинам, - в баню только по приезду сходили, с Фирочкой за руки подержались, и всё! Сперва таможня вопросы спрашивала, потом кому из своих билеты, кому што.
        - Там же такие есть! - она сделала глаза, показывая величину проблемы, но видя непонимание некоторых мужчин, решила-таки пояснить, - С проблемами!
        - О-о! - закивали, запереглядывались понимающе.
        - Да не такими! - замахала она на них руками, - Если кто совсем да, тот взад не поехал. Много тех, которые без паспортов уходили, лишь бы как!
        - Всё это решать, - Песса Израилевна прижала руку к груди, но немножечко спустя передумала на голову, - и везде таки он за главного! Даже с его головой такая себе морока, шо и не позавидуешь! А как порешал, то и в поезд на Москву, там же такая трагедия с казаками!
        Глаза её увлажнились, и Песса Израилевна шумно высморкалась, жалея в равной степени не старую ещё женщину, и Владимира Алексеевича, которому надо поднимать дочь, а ни одной приличной дамы рядом! Ну ничего… они с Фирой дадут помочь, воспитают как надо!
        - А как… - переглянувшись, мужчина подвинулись, сбивая с мыслей, - с возможностями? Штоб не как со всеми туда, а чуточку отдельно и интересней?
        « - Тётя Песя, - всплыл в её голове голос Егора, - ты таки бери всех, за ково можешь ручаться - всех пристрою!»
        На Пессу Израилевну упал отсвет чужих возможностей и авторитета, и глядя в эти ожидающие глаза, она таки поняла за счастье!
        Шестнадцатая глава
        - … счастливы были… - махнув напоследок толпе на станции, скрываюсь в глубине вагона, по всему коридору роняя цветы и письма. Состав дёрнуло, и вагоны с железным скрежетом сдвинулись с места, медленно набирая скорость.
        Пожилой проводник, идучи за мной, подбирает цветочно-бумажные какахи, и с видом самым деликатным сваливает на столик.
        - Вашество… - расплывшись морщинками, он с поклоном выходит из купе, закрыв за собой дверь.
        - А я ещё, дурак, о всемирной славе мечтал, - трагическим тоном высказал мне Санька, не отрывая лица от крохотной щёлочки в окне.
        - Бегут?
        - Угу… а нет - всё, отстали.
        Поезд потихонечку набрал скорость, и самые рьяные наши поклонники перестали соревноваться в беге по путям.
        - Много? - поинтересовался он, отлипая от окна.
        - Давай вместе и посчитаем, - и не дожидаясь ответа, начинаю складывать письма в стопки, - разбери только цветы.
        - Да куда их?! - брат широким жестом обводит роскошное купе, выкупленное на нас двоих, - Жопу прислонить некуда, одни букеты!
        - Владимиру Алексеевичу? - чешу я в затылке, обозревая цветочные завалы, пропитавшие наше купе запахами луга, цветочного магазина и почему-то - парфюмерии.
        - Не-е… он сказал, что с таким количеством цветов ощущает себя погребённым вместе с Марией Ивановной.
        - Пьёт? - насторожился я.
        - Н-нет… кажется, - неуверенно ответил брат, - но морда лица такая, што лучше б и да! Вот ей-ей, сорваться может в любой момент, и не за пистолет, так кулачищем обиходит, да со всем вежеством пластуна.
        - Н-да…
        Сходив за проводником, я предложил ему забрать букеты и букетики.
        - … да хоть продавать их можете, милейший, слова в упрёк не скажу! По поезду пройдитесь, на станции… да не мне вас учить!
        Освободив купе, присоединился к Саньке, разбирающему письма.
        - Двести шестьдесят одно… или два? - засомневался он.
        - Да какая разница, их и так… - кошусь с ненавистью на два саквояжа, битом набитые письмами, и ведь мне на них отвечать! Надо! Хоть несколько строчек, хоть формально, но отписаться необходимо, дабы не обижать людей. Мне сейчас общественное мнение - ну позарез! Да и есть пусть и небольшой, но всё ж таки шанс… шансик, што попадётся среди этой навозной кучи одна-две жемчужины.
        Значительная часть писем - хлам откровенный, с мёртворожденными прожектами летательных или иных аппаратов и требованием денег. Затем, по убывающей, предложения делового сотрудничества в иных сферах, предложения руки и сердца, и то и просто… этого самого. Часто с откровенной фотографией, их Санька коллекционирует.
        В Одессе мы обошлись малой кровью. Народ там не то штобы понимающий, но к пирсу толпище не протолкаться, а чуть погодя по городу рассеялась вся наша рота «отпускников», отвлекая на себя значительную часть внимания. Ну и так… за-ради дела пришлось общаться с персонами весьма значительными, а они толпеней вокруг себя не любят.
        Пришлось несколько раз выступить с балкона гостиницы всем и каждому, речь у Миразли сказать, и на этом всё. До сих не понимаю, как мы так легко отделались.
        Попросил через народ и газеты не приставать к Владимиру Алексеевичу, но…
        … так себе помогло. Вот откуда в женщинах эта убеждённость, што именно она - сможет вылечить душевные раны?! Со дня гибели Марии Ивановны всево ничево прошло, а эти…
        Не так, што бы сильно много их, но с этаким… надрывом каждый раз. Письма с обещанием «разделить горе» и «воспитать сироту» прямо-таки валом, но письма-то ладно, некоторые и так… представления закатывают.
        Дядя Гиляй чуть по новой не запил, когда в Брянске очередная дура бальзаковского возраста бросилась к нему, предлагая «скорбеть вместе» и… Не помню, как там точно, но то ли «Они каждый год будут вместе ездить на могилку его покойной супруги…» Такое што-то.
        По хорошему-то, ей бы в мордень, да вожжами! Ну или просто вожжами, без мордени, это кому как.
        Отошёл опекун, но с речами и прочим - зась! Намертво отказывается. Так только, помаячить за нашими спинами. Мы теперь втроём спички тянем, кому на следующей станции выступать, а так-то они с Костой сидят в своём купе и планы планируют.
        А я, значица, тоже… планирую, как буду из тюрьмы и Сибири их вытаскивать. Тоска-а…

* * *
        - Ма-асква… - протянул Санька с тоской, ёжась заранее. Передёрнув плечами, он встал у зеркала, и начал отрабатывать позы и улыбки.
        - Н-да… - поглядев на такое, я вышел и постучался к опекуну.
        - Войдите!
        Мрачный, но хвала небесам - трезвый дядя Гиляй, даже и не думал готовиться, и только мрачно глядел в окно.
        - Ты это… может сам? - спросил он с тоской, даже не поворачиваясь.
        - Начну, - киваю, подавив вздох. Чего уж там, ожидал, - только всё равно придётся, хоть чутка!
        Только щека дёрнулась…
        - Я набросал, - сую им листки, - там немного! Обоим по чуть, ладно?
        - Ладно, - согласился грек за обоих. Выйдя из купе, я прислонился к двери и услыхал ненароком:
        - … его и так Фима со старшинством знатную свинью подложил…
        Не желая подслушивать, вернулся к себе, и тоже - перед зеркалом, да речь тезисно заучивать.
        Не подкладывал мне Бляйшман ничего, а предложил! А я согласился. Формально я старший в нашей компании по званию и должности, и значица, всё в порядке. Однако же дядя Гиляй - старше не только по возрасту, но ещё и опекун… закавыка, а?!
        Камушек в фундамент моей эмансипации, и не только в России, но и в мире. Ну и целая куча и кучища побочных для меня эффектов - начиная от прецедента для многих интересных дел, заканчивая сложной политической игрой, которую затеяли Бляйшман с Пономарёнком.
        Собственно, из-за Мишки и согласился, ему этот прецедент куда как важен, и даже не ради собственной эмансипации, так ситуация много сложней и интересней. До меня только брызги долетают о тово, што они там затеяли, и даже этих брызог… ух!
        В дверь поскреблись, и почти тут же просунулся проводник, с лицом одухотворённым и усталым, но кажется - вполне себе довольным. Поимел, значица, копеечку малую на букетиках.
        - Вашество… - изобразил он нечто среднее между поклоном и кивком, - с минуты на минуту-с подъедем. Так меня загодя упредили, што вас встречают, подготовиться бы…
        Вокзал оцеплен полицией и…
        … казаками.
        - Пф… - шумно выдохнул Санька, привалившись рядом, - вот и думай - то ли среди чинуш наших сплошь недоумки…
        - … то ли провокация, - подхватил я, - Ладно. Действительно, в таком разе только мне и начинать.
        - … Р-раа! Ра-а! - волнами накатывает нас и в человеческом этом многоголосье не разобрать ну ничего не возможно! Только глаза выпученные, да в глазах этих восторг чистейший, да рты раззявленные.
        Мурашки по коже, и вот ей-ей, не от радости! Идём, шляпами машем… и волнами в ответ:
        - Р-раа!
        С трудом немалым вышли за пределы вокзала через коридор оцепления, а там уже, на площади привокзальной, трибуну для нас соорудили.
        Всходили туда, как на эшафот, и…
        … как в прорубь! Руку поднял вверх и жду. Тишина…
        - Соотечественники! Сограждане! К вам обращаюсь я, друзья мои! Приветствую вас от лица молодого Южно-Африканского Союза, в тяжелейшей борьбе сумевшего дать отпор Британскому льву!
        - Р-раа!
        Снова тяну руку… и резко обрываю её вниз. Тишина…
        - Соотечественники! Друзья! К вам мы приехали не только для того, чтобы передать радостную весть о победах и о завоёванной независимости!
        Воздуха в грудь, и снова - стараясь покрыть голосом как можно большее пространство…
        - Нас пугали Родсом и Китченером, но мы доказали, что вооружённый народ, отстаивающий право на свободу, отстаивающий свою землю, способен на самый решительный и успешный отпор! Народ буров и люди доброй воли со всего мира сказали своё решительное «Нет» британским оккупантам!
        - Нас пугали голодом и разрухой, но мы справились, мы выстояли! Вместе! Нас пугали возможностью войны с огромной Империей, возможными дипломатическими осложнениями с ведущими мировыми державами, но мы не поддались на давление и отстояли свободу!
        - Здесь и сейчас, о лица народа буров я передаю благодарность всему русскому народу! Всем тем, кто принимал участие в сражениях. Всем, кто собирал деньги, продовольствие и медикаменты. Всем, кто отстаивал право народа на свободу в газетной полемике и был неравнодушен к чужой беде!
        Замолкаю, давая возможность проораться, и с полминуты слушаю неистовую толпу. И снова…
        - Война закончилась, но угли её тлеют, и мы знаем, что недалёк тот день, когда дряхлеющий хищник снова оскалит на нас пожелтевшие зубы. Но мы не боимся! Мы готовы дать отпор, и среди народа буров плечом к плечу станут русские добровольцы! Добровольцы, ставшие африканерами, осевшие на земле, за которую проливали кровь. И добровольцы, которые здесь и сейчас слушают меня. Африка ждёт вас!
        Отшагнув назад, дал слово Владимиру Алексеевичу, потом слушали Саньку, Косту…
        … и снова я, но в этот раз - об авиации. Её применении, перспективах - вообще и в России в частности. Слушают… а мне страшно, до одури страшно. Толпа внизу ворочается дикими зверем, симпатии которого переменчивы и подчиняются инстинктам. Што-то будет завтра… не знаю, не могу и не хочу строить свои планы, опираясь на такие эфемерные и переменчивые вещи, как толпа.
        А надо. Пусть отчасти, но принимать во внимание, учитывать их - жизненно необходимо.
        Спускаемся и идём через толпу, где каждый норовит если не коснуться, то хотя бы приблизиться, и многотысячный этот организм готов удушить нас своим многочленным телом. Касаюсь по дороге рук, туловищ… пытаюсь отшучиваться на ходу, но получается так себе.
        - Товарищ! Товарищ! - долговязый молодой человек самово што ни есть студенческого вида. Пропихивается через толпу, - Я представитель одной из студенческих групп, и мы просим вас встретиться…
        - Непременно, товарищ…
        - Вальцуев! Александр Вальцуев! - глаза совершенно сумасшедшие, но как-то… иначе, што ли. Не психоз при виде знаменитостей, а желание донести донас што-то важное, получить какую-то необходимую информацию.
        Политика, инженерия… ни в коем разе не знаю, што ево интересует. Потом разберёмся!
        Даю ему свою визитку и спешу дальше. К счастью, толпа эта не растянулась на весь город, как я всерьёз уже опасался, и мы сели на извозчика, выдержавшего за нас настоящий бой. Дородный бородач, он то и дело оглядывался, светя свеженаливающимся фингалом, и ухал филином, ничуть не расстроенный.
        - Ух-ха! Да ни в жисть! Обзавидуются.
        - За дорогой смотри, завидущий, - прервал его Санька. Извозчик закивал так, што едва ли не отвала башки, и действительно - принялся следить за дорогой.
        Мы же постарались вжаться в глубь пролетки - благо, широкополые бурские шляпы вошли в моду, и встречались достаточно часто. Среди чистой публики так чуть ли не каждый третий, и насколько я знаю, это не только мода, но и выражение определённых политических симпатий. Разнятся покрои, залом полей, ленточки на тулье, и каждый модный веверт што-то, да и означает.
        У Столешникова переулка - снова пост, и благо - хотя бы без чубатых. Переглядываемся с братом без слов… на вокзале казаков хватило, и так-то провокация удалась.
        Дворник, Татьяна с глазами на мокром месте и совершенно осунувшимся лицом, и чуть не все жильцы, которым разом понадобилось што-то во дворе. Приветствия вернувшихся героев мешались с сочувственными словами к человеку, потерявшему супругу, и так-то всё это было тяжко, што и слов не подобрать.
        Наконец, дворник с доброхотной помощью извозчика перетащил весь наш багаж в квартиру, и получили «на чай» по африканскому фунту на память.
        - Не уберегла! - завыла Татьяна, едва закрылась дверь, - Сердце вещувало не ходить, а мне бы не пустить их хоть как! Мария Ивановна теперя на небесах, а Наденька сиротой осталася-а…
        - Ну… - дядя Гиляй шагнул к ней, неловко прижимая голову к груди, и та зарыдала ещё горше. Кривясь, опекун сморгнул раз, да другой…
        … да и заплакал. Так, как это только могут сильные мужчины - кривясь неловко и так горько, как и представить себе невозможно.
        Но вот ей-ей… кажется мне, что слёзы эти - к лучшему.
        Семнадцатая глава
        Заполошный бабий визг ввинтился в уши, подняв разом птиц надо всей плантацией, и Серафим, не думая долго, рванул со спины ружьё, уходя в сторону от возможного стрелка - как учили, перекатом…
        … и тут же встал, отряхивая насекомых, золу и растительный сор. Руки подрагивали от злости не случившевося боя, и всево ажно потряхивало от хотения организма куда-то стрелять, бежать и рубить тесаком.
        - Чевой в етот раз-то! - выплюнул он, с трудом удержавшись от тово, штобы не поучить свою бабу поперёк широкой жопы. Стоит, зараза белобрысая, моргаить!
        - Во-от… - протянула виновато Прасковья, тыкая опасливо лопатой в разрубленную многоножку, - выскочила…
        - Да тьфу-ты! - сплюнул мужик и несколько раз сжал-разжал мосластые кулаки и отряхнул с рукавов пропущенный сор, - Думал уже, Богу душу отдам! На войне так не пугалси, как от твово визгу заполошново!
        - Ну так оно само, Серафимушка… - баба часто заморгала, серые её глаза наполнились слезами, и супруг только вздохнул прерывисто. Любит он ея, заразу глупую! И так-то любил, а уж опосля разлуки и тово крепче!
        А поучить… он сжал несколько раз кулаки и вздохнул. Удар-то тово… поставили добрые люди, британцев с одново удара на Тот Свет отправлял, а тут - супружница… жалко! Пузатая ишшо, не дай Боже…
        Вожжами бы надо, но тожить жалко - самому ж потом раздетую щупать, а у ево ажно серце заходится, когда на гладком теле видит красноватый вздувшийся рубец. Ей уже не болить, заразе бестолковой, а ему будто самому кожу в том месте содрали!
        - Ладноть, - попытался успокоиться Серафим, - ты тово… привыкай.
        - Ага, ага… - закивала супруга виновато, - я так-то помню, а всё едино серце заходится, когда такую гадоту вижу, чуть ли не с полруки.
        - А ета… - она ткнула многоножку лопатой, мстительно разрубая её ещё раз, - нежданчиком ка-ак…
        - Ка-ак, - передразнил Серафим, поудобней перехватывая тесак на длинной рукоятке, каким удобно рубить молодую зелёную поросль, а при нужде и приголубить кого - хоть выскочившего леопарда, а хоть и етого, прости Господи… аборигена! Вот же образованный люд ругательства придумывает, а?!
        Лес на этой части плантации они хоть и пожгли, но молодая поросль, да по пожарищу, рванула к небу с такой силой, што оставалось только в затылке скрести. Местами так зарасти успело да листвой и побегами растопыриться, што ей-ей - отделение пехоцкое спрятать можно так, што и мимо пройдёшь! Вот и думай - толь вздыхать опасливо, толь радоваться и надеяться, што и всё посаженное такой же дурниной переть будет.
        Поглядывая на ребятишек одним глазом, он достал трубочку и кисет, и с удовольствием начал набивать ароматным табачком трофей из верескового корня, с серебряной пяткой шиллинга, удобно ложащейся в руку. Небось не махорка! Здешний табачок куда как духовитей будет, даже и бабы не ругаются, как бывалоча, когда избу задымишь. Да и трубочка скусная, тяговитая.
        - Тять! - к нему солидно подошёл старшенький, вооружённый великоватым ему лёгоньким ружьецом, взятым с боя в одной из усадеб. Несерьёзное оружье-то, но пора, пора мальца приучать… чай, взрослый почти, девятый год пошёл! Так-то, канешно, ни о чём, но крупной дробью, да в морду, эт хоть кому не в радость - хоть зверя хищного, а хоть бы и похуже - человеку.
        - Тять, а мы скока всево расчистили? - поинтересовался он деловито, вытирая обкозявленный палец о штанину, - Я чай, десятины с четыре, а Минька говорит за все шесть!
        - Четыре и есть, - солидно кивнул отец, окутавшись клубами дыма.
        - А всево скока?
        - Никак запамятовал? - фыркнул добродушно отец, - Триста двадцать! Сто шестьдесят, как всем, и за заслуги отдельно.
        - Да не… - сын расплылся в проказливой улыбке, - век бы слушал!
        - Ишь, слухач! - Серафим пошёл улыбчивыми морщинками, - Ты ето… давай в кучи стаскивай иди, нарубленное-то. Да ето… с опаской гляди! Визжать лишку, как мать, не надо, но и не глядючи руки куда попало не сувай. Здеся стока гадов ядовитых, што и памяти не хватит, всех запомнить-то!
        - А мы ето… долго так ишшо будем-то?
        - Никак притомился за два дни? - сощурился отец, - Своё жа, не чужое!
        - Да не… - старшенький ажно головой для верности замотал, - Чево ж не работать-то? Тёплышко, сыты вкусно, пусть порой и чудн?, одеты-обуты… чево же не работать-то в таком разе? Я об вообще! Ну ето… избу когда будем ставить и такое всё.
        - Хозяином растёшь! - похвалил приосанившегося сына мужик, - Правильный интерес имеешь!
        - Сейчас, - он важно поднял палец, - мы с тобой расчищаем плацдарм!
        Звучно слово произнесено без запинки, и Серафим немножечко даже и загордился собой.
        - Потом избу не избу, а балаганчик себе соорудим лёгонькой - тока штоб сверху не капало, и любопытные сквозь стены на нас не глазели.
        - А нормальную домину сразу? - не удержался сын, - Эко стволин скока! Руби, не хочу!
        - Руби, - усмехнулся мужик снисходительно, глядя на мальца сверху вниз, - Ты здеся двух недель не пробыл, да и я не так штобы местный! Где строить можно, да из чево, да прочие иные хитрости - ет не самому надо шишаки набивать, глаза зажмурив и по жизни шарохаясь, а учиться у тово, кто понимает. Ясно?
        - Ага… а нас кто учить будет?
        - Найдутся, Мить! Я ить не последний человек - чай, в пластунах отвоевал, не пехоцкий! Трофеи имал, да и тово-етово… знакомства, куда ж без них? Всю верхушку здешнюю, которая из русских, самолично знаю, а с Егором Кузьмичём так даже и земляки мы с тобой, так-то. Даже и сродственники мал-мала, хучь и не близкие.
        - Из нерусских тоже знаю, - добавил он после короткого раздумья, - но это уж и не знаю, за ково генерала Бляйшмана щитать! Хы!
        - Сговорился с кем надо, - уже спокойней продолжил он, - обещалися сами подойти, и работников из машонов пригнать.
        - Машоны… - малец зафыркал и поворотился к младшему брату, - а?!
        Тот заулыбался в ответ, не отпуская палку с гуляющей по ней забавной медлительной ящеркой, меняющей цвет. По малолетству ему ящерка интересней, и вообще - вот кому раздолье! Пять лет уже - достаточно большой, штоб не у мамкиной юбки вертеться и понимание иметь. Но и не так, штоб работать - так тока, приучаться к труду тихохонько.
        А вокруг дива дивные, чуда чудные! Только глаза распахни, и будто в сказке живёшь! Жизнь как скаска, а?!
        - Племя такое, - улыбнулся отец, - машоны под матабеле ходили, в рабах. Матабеле, они те ещё злыдни, а ети ничево… работящие. Расчистят нам плантацию, а знающие люди за тем проследят, поживут здеся. Заодно и нас поучат, што и как выращивать и строить.
        - Ишь… - озадачился старшенький, - я чай, сильно недёшево такое стоит, тять?
        - Да уж не дороже денег! - усмехнулся тот, скрывая озабоченность под напускной уверенностью, - Михаил Ильич, Пономарёнок который, он помочь обещался, но тока тем, кто согласен единым кулаком, а не наособицу, значица.
        - Кооперативы! - в небо ткнулся корявый палец, хозяин которого смутно понимал значение слова, но имел почти безграничное доверие к тому, кто его произнёс.

* * *
        - Доставшиеся нам карты изобилуют неточностями, порой едва ли не фатальными, но в общем и в целом с их помощью можно выстраивать некую стратегию действий. С учётом рудников, рельефа местности и уже имеющихся железных дорог, можно пусть грубо, в первом приближении, но выстраивать достоверные логистические маршруты и предполагать наиболее вероятные места для строительства городов.
        - Солидно… - протянул один из бородачей в поддёвке, обозревая карту, и отошёл в глубокой задумчивости.
        - Кхе! Все кубышки распечатывать… - пожилой мужчина, скрестив руки на груди, глядел на карту, не мигаючи. Так же, не мигаючи, он перевёл взгляд на Пономарёнка, собравшево уважаемых людей у себя дома.
        - С вами или без вас, - спокойно ответил тот, не отводя взгляда. Короткое противостояние… купец заморгал заслезившимися глазами и дал себе зарок не меряться больше, а то…
        « - Чисто аспид в обличии человечьем!»
        - Мы, - выделил словами Михаил Ильич, - уже начали. Ветераны в большинстве своём согласны на кооперацию, буде от нас пойдёт помощь. А это ни много, ни мало - свыше трёх тысяч участков, расположившихся согласно нашим инструкциям.
        - Логистика, говоришь… - переглянувшись, несколько староверов приблизились к карте, - значит, и все они…
        - … расположились так, - подхватил Пономарёнок, не двигаясь с места, - што путешествовать можно едва ли не с плантации на плантацию, в самых сложных случаях разрыв составляет не более трёх-четырёх дневных переходов.
        - О как… - снова переглядки, - и опереться на ети плантации можно будет, коли нужда возникнет?
        - Именно, - только капля пота, проползшая по виску, выдала волнение юного офицера. Или это всё же жара? - Опереться не только в путешествиях, используя как постоялые дворы и укреплённые пункты, но и при необходимости - как плацдармы для разработки близлежащих месторождений.
        - А ежели… - остро глянул на него один из старообрядцев, - мне не нужны - все, а лишь одна плантация как… плацдарм?
        - Единая система кооперации несёт больше выгод и меньше расходов для товарищества в целом, - уставился ему в глаза Михаил Ильич, - всё давно подсчитано, и вы можете получить копии подсчётов с нашими соображениями. Впрочем, помимо вклада в кооператив, никто не мешает вам вкладываться отдельно и в приглянувшуюся плантацию.
        - И не купишь землицу, без гражданства-то, - крякнул купчина, отворачиваясь, - а оно тока через временн?й ценз, ну или кровушку, в боях пролитую. Н-да… так бы…
        - Оно бы и да, - согласился с невысказанным другой купчина, комкая рыжеватую бороду, - не сразу-то она пойдёт, кооперация-то. Пока туды-сюды… наломаемся! В нашу пользу подвинуть бы, ить риски, да немалые!
        - И капиталов простой, - согласной загудело сразу несколько старообрядцев, сплачивая ряды, - подвинуть бы!
        - С вами или без вас, - Михаил Ильич чуть усмешливо пожал плечами и замолк.
        - Оно ить без нас-то… - начал рыжеватый и замолк, оглядываясь на старцев, сидящих за столом чуть поодаль. Сморгнул… и будто забыл о них.
        - Три тысячи плантаций, - Пономарёнок улыбался уже откровенно зло, - да на каждой - семья сидит, ну или сядет, как из Расеи супружницы да родители переедут. И я чай, не только они! Небось немало тех, кому терять дома нечево, а тут - не пустое место, а землица! Да на землице родня сидит, а?!
        - Будут работники, будет кооператив, - он чуть склонился вперёд, сощурившись, - с вами или без вас.
        - Ветеранам, - он мотнул головой в сторону карты, - без помощи вашей чуть дольше придётся да тяжелей, но небось не помёрзнут и не оголодают! Да и найдутся капиталы-то, пусть и не русские.
        - Бляйшман… - охнул кто-то из купцов, и собрание сразу загудело, зазвучали библейские цитаты и слова о недопустимости жидов.
        - Жидами попрекать удумали? - на шее Михаила Ильича вздулись жилы, а глаза сузились так, што вот ей-ей - аспид, как есть аспид! Даже будто и зрачки вертикальные! - О прибыли печётесь, выторговать себе как можно больше?
        - Здесь! - свистящим шёпотом, от которого почему-то заходилось сердце, он резко ткнул в карту, - Страна! А вы… урвать?! Библией меня… жидами?!
        - Думаете, упрашивать буду, торговаться? А вот шиш вам! Вполовину… - процедил он тягуче через сомкнутые зубы, - взнос на кооперацию тогда - больше… Нет?! К бурам, к жидам… найду… Вам страну на блюдечке…
        - Ты эта… - переглянувшись, рыжеватый шагнул вперёд, - не серчай, Михаил Ильич! Прости дурака старого да жадного!
        Поклонившись поясно, он выпрямился, глядя на Пономарёнка ясными глазами.
        - Вполовину, - сухо сказал он, - и без проволочек.
        Взгляды старообрядцев сделались тоскливыми, но перечить не решились. А ну как и вправду… к жидам?!
        - Отчасти, - продолжил молодой человек, - деньгами, отчасти - делами. Помощь в переезде родственников из России, фрахтовка пассажирских пароходов, товары.
        - Моего, - подчеркнул он голосом, - коммерческого интереса в этом ровно столько же, сколько у каждого из вас. На равных вношу деньги, а там уже - как пойдёт!
        Загудели…
        - Обмирщились[33 - У старообрядцев: войдя в сношения с иноверцами, оскверниться, отступить от правил.], - послышалось негромко от старцев даже и без горечи, а сухой констатацией, - и это ведь не самые худшие…
        Восемнадцатая глава
        - Татэ!
        - Ёся! - вскочивший было Фима стёк обратно на кресло, держа руку на поджелудочной и укоризненно глядя на ворвавшегося в кабинет сына, - С такими твоими привычками ты таки можешь сделать нас с тобой сиротами раньше времени! Ну зачем было врываться так, будто у тибе в родне казаки, а не мы с твоей мамеле, и ты об том таки узнал, и горишь расправиться со мной, как с самым близким до тибе жидомасоном!
        - Сердце - слева, - ехидно поправил сын, плюхаясь в кресло для посетителей.
        - Всё время путаю, - не смутился Бляйшман-старший, - но от таких твоих привычек погромщика у мине скоро будет болеть весь организм, включая галстук! Вот откуда они у тибе? Такой был культурный еврейский мальчик, и стал каким-то гусаром в пейсах! Вот кто тибе учил так открывать дверь? Ты скоро будешь её ногой!
        - Ты, - сын без колебаний ткнул пальцем в отца, - помнишь? Нет? Странно… такой ещё молодой, а уже склероз и маразм?
        - Сына! Одно дело - выбивать двери, когда ты захватываешь здание, и совсем другое, когда ты захватываешь кабинет собственного папеле! У мине таки тожить рефлексы, и напугался я таки не тебя, а себя!
        - Вот! - Фима откинул полу сюртука, показывая небольшую кобуру справа, - Так тибе понятней?
        - Эге… - озадачился сын, - так ты…
        - Именно! Едва руку удержал! Думать надо, а не сперва делать, - успокаиваясь и ворча только за-ради воспитания отпрыска, уже тише сказал старший Бляйшман, - Ну и чево тибе надо так срочно, шо ты врываешься к мине, как Вещий Олег к неразумному хазарину?
        - Мысль! - сын важно поднял палец, продолжая играть за Одессу, и даже чуточку утрированно. Воспитание-то у нево вполне ого, но детство, он ж счастливое, и к тому же - таки да, в Одессе!
        - Я таки придумал за алмазы Шломо, - продолжил он и озадачился, - Вот же ж! Уже не только ради хохмы, но и в глубине своего иудейского сердца я воспринимаю его не то близким кузеном, не то младшим братом.
        Отец вместо ответа развёл руками так, што будто бы сказал и за сибе.
        - А мине давно… Ну так шо?
        - Я таки думал, - Ёся откинулся на кресле с видом важным и деловым, - и решил, шо просто заработать на их продаже - скушно и моветон! Ювелирный бизнес? Таки да! Хорошая история с большой и громкой рекламой, она быстро и сразу обеспечит такой интересный взлёт, как никакая из летадл кузена!
        - Фундамент - да, - продолжил он чуть спокойней после короткого молчания, - но мало! Потом - поделить производство на две, или даже - три части, здесь думать надо.
        - Европейская классика, - загнул он палец, - потом русский стиль…
        - Ага… - перебил его отец, задумавшись глубоко, - а вот здесь ты сильно да и молодец! Русский стиль начинает быть интересным для европейцев, а после войны и тем более! Да и староверы…
        - Вот и я о том же, - подхватил сын, - и можно будет войти в этот интересный бизнес как партнёры Шломо, то бишь ему - пятьдесят один, а остальное - нам. Ну и управление. Я таки думаю, шо народ в Африке самую немножечко обрастёт жирком, и начнёт таки делать форс на золоте и алмазах. А тут такое дело, шо многие захотят абы не как у российских бар, а сильно по старине. А?!
        - Голова, - восхитился старший, - а третье?
        - Восток.
        - Ага… - Фима задумался, прикидывая свои и Егоркины Ближневосточные контакты, родню и всех-всех-всех… и таки выходит, шо тема-то - перспективная!
        Решив погордиться, глянул на сына, но тот сидел с видом загадочным, и острое чутьё подсказало старшему Бляйшману, шо в этой сокровищнице разума вытряхнуто ещё сильно не всё! Кивнув ему, принял позу самую сосредоточенную и внимательную.
        - А главное… - не подвёл его Ёся, - сертификаты!
        Замолкнув, он откинулся назад ещё сильней, сделав вид самодовольный и гордый.
        - Ага, ага… огранить камушки, - заработала мысль старшего Бляйшмана, - посчитать их на количество и караты, потом…
        Он забуксовал, хотя и несомненно - ненадолго, но Ёся не выдержал, и снисходительно поблёскивая чорными глазами, начал рассказывать план целиком, а не кусочками.
        - … посчитать, - он назидательно махал перед собой пальцем, - и в рекламных буклетах писать количество камней разных каратов, предлагая изготавливать из них изделия сугубо на заказ! К каждому изделию прилагать потом сертификат соответствия, рисунок изделия и его фотографию.
        - А в следующих рекламных буклетах - писать, насколько каких камушков стало меньше, и к каким именно уважаемым людям они уехали. И главное, - Ёся подался вперёд, - дороже! И сильно!
        - Сильно? - Ефим поскрёб бороду, - Хм…
        - Реклама, - повторил сын терпеливо, - Нам таки не нужно, штоб эти камушки все раскупили одним быстрым разом! Покупать будут, потому как они с интересной историей, а главное…
        - … университет, - поставил он точку после недолгого интригующего молчания.
        - К интересной истории ещё и благотворительность на университет? - старший Бляйшман задумался так глубоко, што сына не смог удержаться, и после нескольких минут томительного молчания хорошим чертёжным шрифтом написал на выдранном из ежедневника листе «Ушёл в себя, вернусь не скоро!» Прислонив его к отцу, он некоторое время хихикал, а потом начал скучать.
        - Ага… - Фима повертел листок в руках, похмыкал, и бережно спрятал её в стол, намереваясь потом положить туда же, где бережно хранятся детские рисунки как самого Ёси, так и Фимы, и даже его дедушки.
        - А знаешь, - тоном сытого кота сказал старший Бляйшман, - может не просто получиться, а на весь мир получиться! История эта брульянтовая паровозом все наши шахты и рудники потянуть может, потому как добыть - полдела, а вот вкусно сбыть в мелкую розницу - совсем другое. У мине даже есть план с рисунками для нашей с тобой и Шломо фирмы.
        - Не знаю пока точно, но там должны быть та полусабля, львиная шкура, аэроплан и мешки с алмазами, - продолжил он задумчиво.
        - Только… - Фима вздохнул, и во вздохе этом отразилась вся грусть и горечь гонимого народа, - мине Руви… то есть Санечка, такую сибе головотяпку устроил за дополнение к ево щитовой эмблеме моей компании, шо до сих просыпаюсь иногда! Веришь ли - в холодном поту! Я маленьким в погром попал, и так тибе скажу, шо Санечка - страшнее всево погрома разом, когда он за искусство!
        - Хм… он озадаченно подёргал сибе за пейсу и снова задумался, - в таком разе выходит, шо нам вот прямо позарез нужно, штоб у Шломо были не только эти брульянты, но и шахты с ними! Я таки обещал, шо поинтригую в его сторону с землями за движок, но сдаётся мине, шо интриговать придётся куда сильнее, чем я думал!
        - Зачем? Ты со мной и так делаешь в его пользу, как и обещал! - озадачился Ёся, - Я таки знаю, шо на кусках земли в его пользу точно есть медные, железные и прочие вкусные рудники, а за алмазы и золото есть слишком много других желающих.
        - И эти другие желающие имеют куда как весомый капитал и влияние, - согласился отец, обвиснув носом, - А шо делать? Понятно, шо мы будем продавать нашей общей фирме золото и алмазы из наших Бляйшмановских шахт, но нужно таки иметь интересные шахты и Егору! Хотя бы для того, штобы всякие там поменьше об иудейском засилье!
        - Своими же руками, - грустно вздохнул Ёся, соглашаясь с надом отца.
        - Што там с переговорами? - переменил тему Фима, и сын на непростой вопрос только цыкнул зубом.
        - Насколько хорошо для нас с тобой, - впал он в меланхолию, - настолько нет для общины в целом.
        - Н-да… если уж Шмуэль Маркс еле удержался, то и…
        - А куда я?! - развёл руками Ёся, - Ты и без мине знаешь за наших, которые через англичан! Сколько в петле повисли, да скольких выкупили, и доверия теперь - много хуже, чем до войны! Есть наши, которые и для буров свои, но таких и сотни не наберётся, и всё больше одесские, шо лично нам в большой плюс. С ними и нами говорят нормально и даже хорошо, но весь их и наш авторитет до одной десятой от нужного не дотягивает!
        - А… эти? - Фима повёл глазами наверх.
        - Эти… - сын побарабанил пальцами по столу и выдохнул, - сильно хорошо, шо ты не стал разговаривать с их представителями сам, а вроде как я отдельно и по инициативе. Такое… вокруг их «хочу и надо» крутиться всё должно, а не вокруг интересов общины. Сплошные «дай», а в ответ только «может быть». Дай шахты, дай земли, обеспечь…
        - Это не крикет[34 - Выражение «Это не крикет» джентльмен с негодованием употребляет в ситуации, когда ему кажется, что оппонент действует не по правилам. Не по-джентльменски. Употребляется в Англии повсеместно, к самой игре отношения не имеет.], - отозвался генерал, мрачнея на глазах и будто бы…
        … переступая некий Рубикон.
        - Ну… - он помедлил, - мене, мене, текел, упарсин[35 - М?не, м?не, т?кел, упарс?н (ивр. ? ??? ??? ???, по-арамейски означает буквально «мина, мина, шекель и полмины» (меры веса), в церковнославянских текстах «мене, текел, фарес») - согласно ветхозаветной Книге пророка Даниила - слова, начертанные на стене таинственной рукой во время пира вавилонского царя Валтасара незадолго до падения Вавилона от рук Кира.]!
        Челюсти его сжались на миг, и тут же расслабились.
        - Удельными князьями хотят быть… - усмешливо протянул он, - если у нас с тобой получится так, как задумывали. Фактически за то, штобы просто сказать своё веское для мира «да», и решить вопрос для нашего народа?
        Он крутанул головой, снова усмехнувшись.
        - Они… - Иосиф, по примеру отца, возвёл глаза вверх, - видят своё благо - народным, а народное горе - чужим.
        - Государство - это Я[36 - Государство - это я! Приписывается французскому королю Людовику XIV.]!
        - Да, татэ, - кивнул сын, - государства ещё нет, а они уже лезут со своим «Я», считая это делом совершенно естественным.
        - Обойтись без них… - генерал замер так, што младший Бляйшман даже и дышать забыл.
        - … сложно, но можно, - продолжил Фима, и сын выдохнул, задышав наконец.
        - Это большая и наглая авантюра, - старший Бляйшман задумчиво сложил перед собой руки, - но я таки подумал, а кто у нас может надавить на буров в нашу пользу? И это таки Франция, Германия и самую чуточку Америка.
        - Дорого, - быстро сказал сын, - подкупить парламент… а-а!
        - Да, сына! - торжественно кивнул генерал, - Парламента слишком много, а вот Кайзер - один!
        - Но… - сдулся он, - дорого, очень дорого! И я таки не представляю, как к нему можно подступиться!
        - А и не надо! - быстро перехватил инициативу Ёся, - Есть идея и деньги для неё, а остальное - детали! Не думать, чем и сколько заинтересовать Кайзера, а думать за его ближних… обер-лакеев! Не много одному, а по малу многим, а там и нажужжат в царственные ухи! Главное - подход. У нас есть среди там, к кому подойти?
        - Найдётся, сына, найдётся, - расплылся в улыбке Фима.
        - Это… - он задумался мечтательно, - может быть удобно - страна в Южно-Африканском Союзе, но при этом - под протекторатом Кайзера. Можно будет интересно вилять внутренней и внешней политикой.
        - А… - Ёся снова задрал глаза к потолку, - эти?
        - Если… Когда, - поправился старший Бляйшман, - у нас выйдет, то мы сами станем «Этими», а тем «Этим» - вот!
        … и он решительно рубанул себя ребром левой ладони по локтевому сгибу правой руки!

* * *
        Завидев отца, Надя вцепилась в него, не оторвать! Потом, наплакавшись и решительно промочив ему сюртук - в меня, Саню…
        - Мамы… - с трудом выговорила она, чуть отстранив заплаканное лицо, - больше нет. К… ка-азаки… ненавижу!!!
        - Всё будет… - начал я, и замолк, просто гладя её по голове.
        - С медицинской точки зрения… - протирая пенсне, разъясняя психиатр Владимиру Алексеевичу, - ваша дочь в принципе здорова, имел место лишь тяжелейший нервный срыв. Время, голубчик… время лечит. Могу лишь рекомендовать смену обстановки.
        - Да-с! - вскинулся он, нацелив в дядю Гиляя острую бородку клинышком, - решительно даже настаиваю! Африка? Замечательно! Только ни в коем случае не оставляйте её в Москве, в привычной обстановке!
        - Я сам из… - он покосился на Надю, - но поверьте - стыдно, очень стыдно! Из воинского сословия в…
        Он махнул рукой так отчаянно и с такой горячностью, отвернувшись и часто моргая, што я проникся к нему самым горячим сочувствием. Вот ведь, а?!
        - В общем - прочь из Москвы, прочь из России! Я бы даже порекомендовал вам не возвращать её в квартиру, где всё будет напоминать…
        - Есть где остановиться, есть… - закивал опекун, глядя на доктора, как на пророка.
        - Замечательно! Ну то есть ничего замечательного… - смутившись, психиатр снова сорвал пенсне, принявшись его протирать.
        - В общем, голубчик, хлопочите о паспорте для Наденьки! Я понимаю, што бюрократия наша любит затягивать такие дела, но вы уж расстарайтесь! Со своей стороны, напишу рекомендации медицинского характера. Не уверен, што сильно поможет, но уж чем, как говорится, могу.
        - Так я… - дядя Гиляй показал глазами на выход.
        - Ну не так скоро, голубчик! Ваш приезд некоторым образом - тоже потрясение. Несколько дней, как минимум, Наденька должна полежать у нас. Не волнуйтесь, я не сторонник… - он замялся, подбирая слова, - медицинских экспериментов. Беседы, прогулки и легчайшее медикаментозное воздействие, преимущественно успокоительные.
        - Прогуляйтесь… - мягко подтолкнул нас доктор, - прогуляйтесь по саду, поговорите! И… не ждите чудес, голубчик, восстановление будет не слишком быстрым.
        Девятнадцатая глава
        Встал я с самово ранешнего утра с больной головой и красными глазами. Не спалось решительно, а если и засыпалось… ей-ей, лучше бы и не надо! Жути жуткие снились, и так всё на сердце давило, што ажно ныть в подреберье начало.
        Отодвинув штору и поглядев в окно, где нерешительно занимался рассвет, потянулся болезненно всем телом, зевая мало не до выворачивания челюсти. Глянул на брата… спит, не разбудил ево своим завыванием.
        Сонно-болезненный, прошаркал в ванную тихохонько и долго умывался, плескаючись холодной водой в морду лица и подмышками. А потом и вовсе - скинул решительно исподнее, да и ополоснулся, да под холодной водой напоследок!
        Пободрев после ванны, направил было свои стопы в гостиную, выглядывая на книжных полках што-нибудь читабельное, когда унюхал табашный дым из комнаты Наденьки. Чуть приоткрыл…
        … сидят, заговорщики. И такое-то меня зло взяло, так вся эта ситуация дурная ножом по сердцу резанула! Сходил к себе, да и…
        - Читайте! - распахнув дверь, кинул я им тетрадь с моими выкладками на стол, подбивая пепельницу и выбивая из неё окурки, заскакавшие по столу и полу.
        - А?! - глупо вытаращился Коста, давясь папиросой и тут же закашлявшись.
        - С вечера небось, как из больницы от Нади приехали? З-заговорщики…
        Выхватив у нево папиросу, давлю её в пепельнице, как клопа, а потом так же - у опекуна. Только глаза вытаращенные, да губами плямкает…
        - Вы друг на дружку гляньте! Гляньте-гляньте! Лица иссера-жёлтые, с прозеленью! Ещё и в духотени…
        Распахиваю окно, и встаю у нево, скрестив руки на груди. Табашный туман в комнате нехотя рассеивается, клубами пробираясь через меня в окно. Вонища стоит страшная, совершенно не для девичьей комнаты, а ей-ей, для притона картёжново в пору! Табачищем воняет, да перегаром алкогольным, да телом пропотелым!
        - Читайте!
        Впечатлённые даже не командирским моим тоном, а непочтительностью, смолчали и открыли тетрадь.
        - Погоди, - дядя Гиляй, пробежав её по диагонали, быстро уловил суть, - план… как нас из Сибири вытаскивать?!
        - Из Сибири да из тюрьмы, - киваю резко, и по лицу у нево проходит судорога.
        - О-о… - он потёр щёки ладонями и молча встал. Вскоре из ванны послышался плеск и трубные звуки сморканья, а за ним отсморкался и Коста.
        - Всё так… - вернувшийся опекун переглянулся с греком, - плохо?
        - Куда уж хуже! На лицах всё крупным шрифтом…
        - Я не смогу не… - начал было Владимир Алексеевич, и лицо ево начало каменеть жертвенностью.
        - А я не призываю отказываться! - быстро перебиваю ево, - Просто… ну думать же надо!
        На стол летит новая тетрадка, с именами и адресами всех-всех-всех…
        Мужчины листают её и переглядываются ошалело, а я вместо тысячи слов тычу себя указательным пальцем в лоб.
        - Голова у меня не только для тово, штобы шапку носить и есть в неё, но и думать! - нарочито обидным тоном сообщаю им так, штоб каждый принял за личной. Надуваются жабами, но молчат, и это хорошо.
        - А главное… - из меня будто выпускают воздух и я сажусь рядом на кровать Нади, - есть друзья и родные. Вы што думаете? Оберечь нас с Санькой решили, дитачек неразумных?
        Переглядки…
        - Ага… вижу! А то, што мы с ним боевые офицеры, и не только с саблей наголо или там… с бомбами, но и операции планировать научились грамотно, эт ничево? И крови на каждом… с головой нырнуть.
        Слова заканчиваются, и просто смотрю на них. Некоторое время меряемся взглядами, да в переглядки играем, потом смотрю - опекун губу кусать начал, Коста переносье тереть.
        - Месть это блюдо, которое подаётся холодным[37 - Месть - это блюдо, которое нужно подавать холодным. Крестный отец. Марио Пьюзо.], - говорю им, и лицо у опекуна делается - ну чисто рыба снулая!
        - Ты призываешь…
        - Немного! - перебиваю ево, - Самую чуточку подождать! Я понимаю, што ух как хочется самолично…
        Лица у мужчин становятся такими одухотворёнными, што меня немножечко… да себе-то чево врать, множечко страшно! Пробрало.
        - … как на Кавказе принято, - закивали болванчиками, - но зачем? Идти потом на каторгу или жизнь в бегах заканчивать - глупо.
        - А можно, - расплываюсь в злой улыбке и подтягиваю к себе тетрадь с именами и тыкаю пальцем в есаула и нажимом провожу по ево имени, слегка размазывая чернила, - и так - каждого.
        - Да не ножиком самолично, - шиплю я на них коброй очковой, подавшись вперёд, - вы свои нынешние возможности до сих осознать не можете?!
        - Рудники! - начинаю загибать пальцы, - Шахты, поместья, доля в логистическом деле Фимы! Книги, наконец! Дядя Гиляй - ты ж не только репортёр, но и литератор популярный, а с некоторых пор и не только в России.
        - Кто тебе мешает, - тычу пальцем в опекуна, - организовать издательство в… Дурбане, например, да печатать то, што в Российской Империи - подсудно! Кто мешает оказывать материальную поддержку боевому крылу… да любой партии! Царю с царёнышами это стократ страшней вашево личного террора будет, уж поверьте.
        - А главное, - подаюсь вперёд ещё сильней, пытаясь донести свою мысль едва ли не гипнотически, - в таком разе можно не только эту заваль…
        Палец отчерчивает есаула и имена этих… «союзников».
        - … но и организаторов, - перелистнув страницы, безошибочно нахожу имена Мещерского, Грингмута и московского генерал-губернатора, - всех! Может быть, не так быстро, но зато надёжно.
        - Хотелось бы… - взгляд опекуна прикипает к чуточку размазанному есаулу.
        - Будет, - обещаю легко, - не в вакууме живёт.
        - Уже встали? - появляется в дверях Санька, зевая по все двадцать восемь белоснежных кусалок, - А што это вы… а, список! Ну и хорошо, што открылось, а то я измаялся совсем маршрут побега составлять.
        - Маршрут побега… - деревянно сказал Коста, - до которого, видно, только сейчас дошло, как далеко захлестнула ево волна чужой мести.
        - Ага… - брат ещё раз зевнул, - Егор людьми занимался, а я маршрутом. Климат, рельеф, где можно опорный пункт разместить… Пошли завтракать, а? Татьяна с утра блинцов затеяла, а я страсть как по её блинцам соскучился!
        В гостиной уже возилась горнишная, стараясь не зевать, да с глазами на мокром месте. Жалко улыбаясь, она расставляла приборы, начиная иногда часто моргать и кусать распухшие губы.
        - В Африке по твоей стряпне скучал - страсть! - заявил брат, жеванув первый блинчик, я согласно заугукал с набитым ртом.
        - Ты как? - осведомился я в лоб, - С нами в Африку? Экономкой попервой, а там и замуж выдадим, а?!
        - Да куда ж вы без меня, - несмело улыбнулась она, оттаивая сердцем, - с вами, канешно!

* * *
        Выдохнув прерывисто, Вальцуев потянулся было к кнопке звонка, но тотчас почти одёрнул руку и принялся лихорадочно приводить себя в порядок. Глядя на него, прихорошился и товарищ, пригладив давно не стриженные каштановые кудри и отряхнув сюртук и брючины от пыли.
        - Ну… - Александр нажал кнопку звонка, и за массивной дверью послышалась канареечная трель мелодии.
        - А, господа… или всё-таки товарищи? - поинтересовался открывший дверь Панкратов, одетый совершенно по-домашнему, хотя и без чрезмерной простоты.
        - Товарищи, несомненно товарищи! - резко мотнул головой Земцов.
        - Проходите, товарищи, - серьёзно сказал подросток, посторонившись, - Александр…
        - Просто Александр, Егор Кузьмич, - засмущался Вальцуев внезапно.
        - Валериан, Валериан Земцов, - представился второй.
        - Ну а я Егор, - постановил подросток.
        - Что вы, Егор Кузьмич… - начал было Вальцев, разом вспотев от волнения, - уважение к вашим…
        - Мы же товарищи, - улыбнулся тот, - или как?
        - Товарищи, - сипло ответил Земцов, переглядываясь с Вальцуевым, - Егор кхм… Егор, да!
        - Ну и прекрасно, - ещё раз улыбнулся подросток, - Да вы проходите и не смущайтесь, дома никого, кроме нас. Разговаривать можем совершенно свободно.
        Повесив шляпы на вешалку, студенты прошли в гостиную, озираясь одними глазами. Обстановка самая простая, небогатая, и разве что африканские маски да богатый ассортимент холодного оружия освежали обстановку, подчёркивая несколько обшарпанную мебель.
        - Присаживайтесь, - предложил Егор, показывая подбородком на стол посреди гостиной, - сейчас самовар поставлю.
        - Да что вы… - засмущались гости, но именитый авиатор, не слушая возражений, весьма умело хозяйничал.
        - Я в это время по возможности всегда сажусь чаю попить, - рассказывал подросток, расставляя на столе баранки и прочую снедь.
        « - Как у него всё по-простому, без чванства и без той скромности, что превыше гордыни, - мелькнуло у Валериана, - но чувствуется внутренне достоинство».
        - Да пейте, пейте! - потчевал авиатор, подвигая варенье, - Африканское!
        - Да ну!? - удивился Земцов, изрядно осмелевший, и наложил себе розеточку.
        Чаепитие проводилось по негласному, но достаточно строгому московскому этикету, согласно которому гостя нужно было сперва нафаршировать вкусностями, и лишь затем переходить к беседе.
        - … встреча, - Егор отставил чашку и задумался, - в принципе согласен, но некоторые вещи нужно согласовать заранее, например - политика. Её мы трогать не будем.
        - Пф… - из Вальцева будто выпустили воздух, - как же так, Егор?
        Разочарование в его голосе было так велико и скорбно, что стало едва ли не осязаемым, густым туманом наполнив гостиную.
        - Я, - изобретатель, не мигая, встретил разочарованный взгляд, - полностью согласен с вами и вашими товарищами. Произвол властей и невообразимая, бессмысленная тупая жестокость мне противны. Противны больше, чем вы можете себе представить, потому как я знаю жизнь много глубже и шире вас, и большинства ваших товарищей.
        Вальцуев, прикусив губу, согласно кивнул, а за ним и Земцов.
        - В солдаты отдано уже свыше шестисот человек наших товарищей, - с горечью сказал Александр, нарушая молчание.
        - Однако… - нехорошо изумился Егор, - уже шестьсот? Цифры совершенно безумные, а если учесть, што студентов на всею Империи шестнадцать тысяч человек, то и подавно! И тем не менее… Если я выступлю с поддержкой, мы безусловно выиграем тактически и привлечём всеобщее внимание, с этим я согласен.
        - Но… - продолжил он нехотя, - проиграем стратегически. Оставим пока в стороне мою судьбу и судьбы близких, по которым я решительно не настроен топтаться, принося в жертву моменту.
        Валериан, вскинувший было голову, опустил её обратно и обратился в слух.
        - В ближайшие если не дни, то как минимум недели, в суде будет решаться дело о полной эмансипации меня и моего брата. Прецедент. Торжество разума и фактической дееспособности над мёртвыми цифрами в графе «дата рождения».
        - Прецедент более чем важный, - сухо продолжил изобретатель, - в том числе и для ваших товарищей. Так, многие из них отданы в солдаты против всех законов, не будучи даже совершеннолетними. Сюда же - тысячи и тысячи подростков, которых судят как взрослых, отказывая одновременно в дееспособности и возможности самим решать свою судьбу.
        - Да! - выдохнул Земцов, переплетя пальцы добела, - Простите… личное.
        Он смутился так, что пошёл даже пятнами, но быстро оправился.
        - Но и это не самое важно, - Егор легко встал со стула и подошёл к карте Африке, висящей на стене. Химическим карандашом он очертил сначала территории Южно-Африканского Союза, а потом и присоединённые к нему земли.
        - Здесь, - постучал он карандашом по территории Союза - живут не только африканеры, но и русские, коих прибавляется буквально каждый день.
        - А здесь… - карандаш сместился к присоединённым землям, - почти исключительно - русские. Немного, очень пока немного…
        - Это… - просипел Вальцуев.
        - Возможность, - закончил за него Егор, расправляя плечи, - а точнее - возможности.
        - Для…
        - А вот это, - быстро перебил его изобретатель, - лучше не озвучивать! Не только при мне, но и попросите ваших витий заткнуть на время фонтаны воображения! Я думаю, не нужно разъяснять, почему?
        - Не нужно, - с восторженной злостью выдохнули студенты в один голос, разглядывая карту уже совсем иначе.
        - Возможностей, - повторил авиатор, - и надеюсь вы понимаете, што на этом фоне моя поддержка вашему протесту несколько меркнет.
        - Понимаем, - нервенно согласился Земсков, - ещё как…
        - В таком разе, - Егор сел обратно, - предлагаю сделать фэйс-контроль…
        - Простите… а, понял! - закивал Вальцуев, - Ограничить доступ тем из наших товарищей, кто не способен… затыкать фонтаны своего красноречия.
        - Именно. И я прошу… я настаиваю на дружинниках, дежурящих в зале. Не дай Бог, найдётся хоть один упёртый оратор, который то ли по несогласию, то ли в надежде на славу…
        Егор замолк, и студенты, переглянувшись, закивали.
        - Под дых, - расправил костлявые плечи Земсков, - да из зала под белы рученьки!
        - С политикой всё… давайте вкратце пройдём по пунктам, - предложил авиатор, - я понимаю, што вопросы касательно авиации всё равно будут мне задавать, но хотя собью первую волну. Расскажу вам - пунктиром, а вы уже вашим товарищам, а в подробностях - на встрече. Согласны?
        - Разумеется! - ответил за двоих Вальцуев.
        - Для начала… - Егор чуть задумался, и студентам показалось было, что несколько напоказ, но позже они сумели сопоставить не самый бодрый вид подростка, и пришли к выводу, что путешествие далось ему очень нелегко.
        - Для начала, - повторил он, - самый ожидаемый вопрос - почему я приехал без летадл, и ответив на него, я отвечу разом и на десятки других.
        Студенты обратились в слух, пока Егор доливал себе заварки и подливал кипятка.
        - … права на двигатель принадлежат теперь народу Южно-Африканского Союза, и предупреждая ваш вопрос… Да! Вероятно, была возможность привезти аппараты в Российскую Империю, но на это требовалось время, прежде всего для согласования.
        - Бюрократия уже и до Африки добралась? - неприятно удивился Земсков.
        - Если бы… - грустная усмешка в ответ, - Петербург! Шпионаж никто не отменял, а как вы понимаете, возможности моего изобретения более чем интересны для военных.
        - В Петербурге же… - снова усмешка, - начались согласования. Не знаю уж, чем они руководствовались, затягивая дело и отказывая в возможности собственной охраны и настаивая на казаках и жандармерии, но…
        Вальцев, запустив пальцы в голову от таких известий, глянул на Егора дикими глазами.
        - Простите, - сказал он хрипло, - не очень…
        - … верится? - подхватил изобретатель, - Вся переписка сохранена, а чем руководствовались в Петербурге, решительно не знаю. Догадок же строить не хочу, и вам - до поры, не советую.
        - Я же, - чуточку печально усмехнулся он, - в затягивании дела был решительно не заинтересован, и выехал так скоро, как это вообще возможно.
        Спускаясь по лестнице, Земсков был задумчив и меланхоличен.
        - А может, - внезапно повернулся он к товарищу, остановившись резко, - и правда - в Африку?! Нет, ты не думай, я не против борьбы!
        - Отступление не есть бегство, - ответил Вальцуев после короткого молчания, - Всё-таки… хм, возможности. Но…
        - Будем драться, - понял его товарищ, - просто теперь нам есть куда отступать.
        Двадцатая глава
        Вальцуев сотоварищи встретил нас у входа в университетский квартал на Моховой. Подхватив лёгкую, но изрядно громоздкую поклажу нашу, студенты взгромоздили их на головы, шутки ради выстроившись в некое подобие процессии, сопровождающий восточного владыку.
        Сам же Вальцуев, фыркнув на великовозрастных обалдуев, пристроил свой шаг слева от меня, рассказывая свои мытарства.
        - В канцелярии попечителя встретили меня с этакой суконной любезностью, направив к Тихомирову, в приёмной которого пришлось прождать мало не два часа, и был принят исключительно нелюбезно и кратко. Ректор у нас… - щека его дёрнулась, но по-видимому, помня наш уговор не говорить о политике, Александр весьма красноречиво смолчал.
        - Формальных препятствий со стороны университета не было, - продолжил он с нотками саркастичности, - но Тихомиров отдал ситуацию на откуп МВД.
        Губы его сжались в тонкую полоску, побелев от гнева. Университет во все времена славился неким фрондёрством, и такое поведение ректора воспринимается им, да и всеми почти студентами, как предательство. Тихомирову это не простят…
        - Мне… - вытолкнул он сквозь сжатые губы, - пришлось общаться с полицией, и… не самый приятный опыт.
        - Как я вас понимаю… - вырвалось у меня.
        Огромный зал не вмещал всех желающих, и люди толпились в проходах, заняв их сильно загодя и мешая пройти. Протолкавшись не без труда через дружественно настроенную толпу, пожав едва ли не сотню рук и ответив на десятки приветствий, к сцене я пробрался совершенно употелым изамученным. Саньке с диапроекторами и добровольными помощниками ещё тяжелей.
        Став фокусом внимания сотен и сотен людей, я заволновался было, и сердце моё забилось так, што ещё чуть-чуть, и выскочит из горла. Вдох, выдох… Не первое выступление, но каждый раз…
        Подняв руку, я будто перенёс фокус на неё, и разом стало легче. Переждав приветственные крики, опустил её, и…
        - Здесь и сейчас, - начал я речь, - я вижу не просто московское студенчество, но и ту часть человечества, которое принято называть прогрессивным или передовым. Умные, образованные молодые люди, стремящиеся сделать мир чуточку лучше. Здесь и сейчас.
        - Позже, - вглядываюсь в их лица, - многие и многие из вас сделают небольшой шаг назад, потом ещё и ещё… Этот путь страха, называемый иногда практичностью выбирают чаще всего не от трусости и желания иметь «теплое местечко», а от банального конформизма. Желая сделать шаг в ту или иную сторону, вы оглядываетесь на других, и видите монументальные истории успеха, забронзовелые бюсты, покоящиеся на постаментах должностей.
        - Постаменты эти подчас кладбищенские, могильные, покрытые вековой пылью, отдающей тленом. Но все вокруг говорят, что все эти ордена, звания… это почётно, важно и необходимо всякому, кто хочет стать… памятником.
        Выдыхаю в полной тишине.
        - Я ни в коем случае не призываю вас отбросить всё и вся, устремившись в некие сверкающие дали! Это путь не для всех, и я не вижу ничего дурного в том, чтобы стать врачом, чиновником или учителем. Не aliis inserviendo consumor[38 - Светя другим, сгораю сам (служа другим, расточаю себя).], а жить, просто жить. Не уподобляться премудрому пескарю, но и не рваться в гонки на катафалках, где победителя ждёт постамент на кладбище!
        - Жить так, чтобы вас поминали добрым словом не только родные, но даже и недоброжелатели, пусть даже и нехотя, сквозь зубы. Не быть конформистом, закрывая глаза на привычное, устоявшееся взяточничество и некомпетентность, а делать что должно!
        - Мне… - на губы сама лезет усмешка, - повезло, у меня не было выбора.
        Слушают, как заворожённые, и кажется даже, дышат через раз.
        - Были ли у меня неудачи? О да! Избежать неудач невозможно, если только вы не живёте так осторожно, что ваше существование едва ли можно назвать жизнью.
        - Мне много раз говорили, что я странный, но я был готов, что не каждый может принять или даже понять меня. Люди иначе видят, иначе чувствуют и часто, желая тебе добра, пытаются вогнать тебя - в свои рамки. Оставшись в рамках чужих представлений о себе, вы никогда не станете - собой!
        - Кем бы я стал, оставшись в этих чужих рамках? Пастухом с репутацией деревенского дурачка - если бы не умер от голода по весне. Учеником пропойцы-сапожника с сомнительной перспективой самому стать когда-нибудь мастером, но куда как с большей вероятностью умереть если не от побоев, то от чахотки.
        - Вором… да, именно вором на Хитровке. Возможно… - усмехаюсь, - шулером с перспективой дорасти до Ивана. Или плясал бы перед пьяными купчиками в ресторанах, увеселяя их, и скорее всего - спился бы через несколько лет, и оказался бы всё равно - на Хитровке. Возможно, стал бы неплохим репортёром… не самая плохая судьба. И всё же, всё же…
        - … мне снилось небо. Нет, - усмехаюсь кривовато, - никакой мистики! Никаких низринутых ангелов… да-да, я тоже читал эти вирши. Гм… поэтический талант наличествует, но это явно о ком-то другом!
        - Мистика и я… - делаю решительный взмах рукой, будто отметая от лица паутину, - абсолютно не совместимы! Я просто хотел летать, и понимал, что если за моей спиной не выросли крылья, то их нужно - сделать!
        - Сперва… - порывшись в кофре у ноги, достаю ветролёт и запускаю в публику, - оставьте себе! Детская игрушка, созданная не на математических расчётах, а скорее на интуиции, многочисленных опытах и примерном понимании, как оно примерно должно работать. Потом пришёл черёд расчётов и снова - опытов, опытов, опытов… Модели планеров, совершенно игрушечных поначалу размеров. Позже - опыты с двигателями и железом вообще.
        - Дабы проиллюстрировать ход своих мыслей, подчас весьма извилистый и не всегда верный, я разъял свои тетради и продемонстрирую рисунки с помощью диаскопа…
        - Товарищи! Товарищи! - я застучал ладонью по кафедре, - Галдеть и обсуждать можете потом! Я не против, если несколько ваших представителей подтянутся поближе и будут задавать мне вопросы. Но не надо шуметь! Вас много, и одного только шороха от одежды и движений достаточно, чтобы мне приходилось надрываться! Если каждый десятый начнёт обсуждать с товарищем, услышать меня вы просто не сможете!
        - Тишина! Тишина! - дружинники и прочие представители студенческих комитетов быстро угомонили собравшихся, не прибегая к кулачным методам.
        - Рисунки, - продолжил я, - в диаскопе могут быть видены весьма дурно, поэтому тотчас за каждым будет следовать копия чертежа, выполненная специально для такого рода демонстрации.
        - Итак… - начали задёргивать шторы, и в зале воцарился душноватый полумрак. Саня в первых рядах завозился с диаскопом, и на стене позади меня возник изрядно расплывчатый рисунок, а через десяток секунд - он же, но выполненный жирно, - одна из первых моделей планера, которую я строил в Одессе…
        Щёлк! Один кадр сменял другой, а я объяснял и объяснял, смачивая иногда пересохшее горло водой из стоящего подле меня стакана.
        - Вопросы? - прервал я демонстрацию.
        - Егор Кузьмич, - встал один из делегированных студентов, - у нас с товарищами сложилось впечатление, что вы показываете нам рисунки и чертежи не в должной последовательности, пропуская некоторые из них.
        - Гхм! Товарищами мне вас запретили называть, так что… Господа студенты! Разумеется, я пропускаю некоторые этапы, потому как не все их них защищены в должной мере патентами. Помимо самого двигателя, в моих планерах есть ряд важных конструктивных особенностях, которые до поры хотелось бы оставить в покое.
        - Егор Кузьмич, - встал уже другой, - мы с большим уважением относимся к вашим военным заслугам, но хотелось бы увидеть более… убедительные доказательства вашей причастности к изобретениям.
        - Не поймите нас неправильно, - тут же подхватил его сосед с большим жаром, - но ряд иностранных, да и российских газет, опубликовали несколько отличные точки зрения на эту проблему!
        - Как же, приходилось читать, - отзываюсь насмешливо, - то ли он ложечки украл, то ли у него… но осадок остался! Так? Нет, господа, доказывать вам или кому бы то ни было своё… хм, право первородства я не собираюсь. Как я уже сказал, не все мои изобретения защищены патентами. Заявки поданы и рассматриваются, но дело затягивается, потому как…
        - Деньги! - громко сказал Санька со своего места.
        - Верно, и не просто деньги, но ещё и стратегическое преимущество в вооружении. Поэтому… - развожу руками, - правительства ряда стран, а так же частные лица, кружатся вокруг подобно акулам, почуявшим запах крови. В настоящее время…
        - … к моменту моего отъезда из Претории, - поправляюсь я, - было выиграно почти два десятка дел против различных жуликов, пытающихся оспорить патент на двигатель. Отдёрните пока шторы… благодарю.
        - Можете назвать самое интересное из них? - азартно поинтересовался делегат, и зал согласно загудел.
        - Гхм! Для меня, как человека юридически неграмотного, самой интересной показалась попытка некоего француза Блаза оспорить моё авторство, размахивая якобы древним чертежом своего деда. По его версии, для своего времени это изобретение оказалось излишне сложным, и дед, просадив всё состоянии на попытке создать двигатель, потерпел поражение. Адвокаты наши выиграли дело, но было она настолько интересным, что пришлось подключать химиков для анализа якобы древнего чертежа.
        - Легко предположить, - продолжаю, чуть повысив голос, - что суды будут тянуться несколько лет, а потому я решительно не желаю упрощать работу мошенникам.
        - Не будет ли излишне нескромным поинтересоваться, насколько выгодной вы считаете сделку с правительством Южно-Африканского Союза? - поинтересовался делегат, - В прессе ходят самые противоречивые слухи.
        - Сложный вопрос… право слово, очень непростой. Без оглядки на сложившуюся ситуацию с оспариванием патентов, я бы назвал эту ситуацию скорее невыгодной… Да, невыгодной! Земли я получил огромные, но о них чуть позже!
        - Однако… - отпиваю из стакана, - нужно принять во внимание, что без поддержки Союза я безусловно не выдержал бы эту бесконечный юридический Колизей, и в итоге получил бы меньше, чем ничего. Если бы система права работала должным образом, без оглядки на капитал и политические мотивы, мне выгоднее было бы оставить патент у себя. А поскольку двигатель мой подходит не только для авиации, но и является в некотором роде совершенным образцом, я мог бы весьма уверено смотреть в будущее.
        - Земли же… - вздыхаю, - есть, но решительно нет средств для их разработки! Не исключено, что в глубинах таятся неисчислимые богатства, но для этого нужно потратиться на геологоразведку, нанять работников и так далее… В общем, очень неблизкие перспективы, хотя и разумеется, нищим меня не назовёшь.
        - Главная ценность сейчас - люди. Не земли! Если кому-то достаёт сил толкать тачку с породой, в Союзе он уже будет вкусно сыт, иметь крышу над головой и добротно, хотя и скромно одет. Отчаянно! Отчаянно не хватает специалистов! Геология, рудное дело, металлургия, медицина… Люди образованные и готовые именно что работать, а не отсиживать время, очень и очень нужны.
        - Но! - вижу внимание зала, - Нужно понимать реалии сложившегося в Союзе общества. Не каждый его примет, не каждый уживётся.
        - Там… - взмах рукой, - конфедерация, и нет никаких дворян, мещан и купечества. Есть граждане Союза и те, кто ими не является. И поверьте, это не так-то просто. Попробуйте представить общество, где вы - равны с дворником, приказчиком из лавки или крестьянином, пришедшим в город на заработки. Отчасти - формально, потому что есть финансовое неравенство, да и разница в образовании сказывается.
        - Господа! Господа! - пришлось снова застучать рукой по кафедре, прерывая шум, - Я вижу, что вас это зацепило, но давайте не будем обсуждать вопросы равенства здесь и сейчас! Разговор наш и без того на грани дозволенного! То, что отчасти позволено мне, может привести вас сами-знаете-куда!
        - Кхм! - добившись тишины, откашлялся я, - Господа! Попробуйте представить себе, что дворник ваш решительно отказывается снимать картуз иначе как взаимообразно, и требует обращения по имени-отчеству. В парках гуляет не только чистая публика, но и… всякая. Представили? Замечательно! Считайте это частью домашнего задания и подумайте - смогли бы вы жить в такой стране, не пересиливая натуру? Не отвечайте сейчас, переспите с этим вопросом.
        - И завершая политэкономическую часть лекции, хочу сказать, что несмотря на все риски и все недостатки Южно-Африканского Союза, это страна возможностей. Но! Если кто видит себя чиновником, отсиживающим от и до, или чиновным инженером, получающим немалое жалование за наличие университетского диплома, забудьте об Африке! Нужны сподвижники и работяги, готовые к неудачам и адово тяжёлой работе. К малярии, паразитам, враждебным племенам и к обществу, в котором оценивают только вас и ваши деловые и человеческие качества. Не череду предков, не наличие диплома, и ни к коем разе не доскональное знание греческой мифологии, чтобы вам там не говорили педагоги в гимназии!
        По залу прокатились смешки и солёные шуточки. Гимназическое образование, при всей своей статусности, штука довольно-таки громоздкая и отчасти бестолковая. Проблемы эти обсуждаются и решаются, но медленно, очень медленно…
        - А теперь закройте окно… благодарю. Саня, давай фотографии! Это, господа, вид на Дурбан с высоты птичьего полёта…

* * *
        - Это немыслимо! - задыхаясь от ярости, Александр Михайлович рванул ворот мундира, и по паркету весело заскакали золотые пуговицы. Ксения Александровна никогда не видела своего милого Сандро в таком состоянии и не на шутку встревожилась.
        Великий Князь меж тем, не пользуясь услугами лакеев, налил себе полный стакан коньяка и выпил как воду, отчего Ксении Александровне стало страшно.
        - Растоптать… - задыхаясь сказал супруг, наливая себе ещё и стуча зубами о хрусталь, - любое начинание уничтожить готовы, лишь бы не допустить усиления другой ветви. Родственные связи и даже сама Империя - побоку!
        - Любое начинание растоптать готовы, даже если оно на благо России, если во главе его не они! - выплёвывал он слова, глядя в никуда белыми от ярости глазами, - А потом удивляемся - революционерам, да голоду…
        - Сандро, милый…
        - Ксения… - поворотил он к ней голову, - ты-то чистая душа, далека… А эти… Представляешь? Я бьюсь, дабы появился у России флот воздушный, а они… ради интриг мелочных все мои усилия - прахом!
        - Мальчишка этот, - пьянея на глазах продолжал Великий Князь, - готов был свои летадлы в Россию везти! И чорт с ним - сам, не сам… уговорили бы, скопировали! Украли!
        - Флот… - хрустальный стакан лопнул в его руке, но мужчина не обратил никакого внимания, - хоть где-то… первыми были бы! Первыми! Несколько лет - без оглядки на всех, а за это время столько успеть можно было! Нагнали хотя бы…
        Присев, Ксения Александровна быстро перевязала руку носовым платком, не прерывая, впрочем, речь супруга.
        - Тянуть начали… так и это полбеды! На мальчишку, как на врага! А ему пятнадцать! Пусть… пусть из трущоб… какой ни есть, а наш, русский! Дать ему чин гвардейский, орденами осыпать, да хоть бы и титул, чорт с ним! Хоть на несколько лет привязать, а там бы и своих…
        - А эти… - он махнул рукой, и брызги крови разлетелись по комнате, - как в стену, веришь ли? И Никса…
        Встав, он взял новый стакан, налил себе ещё и принялся пить уже медленно.
        - Медикуса нашего позови, что ли, - излишне чётко артикулируя, сказал он, удивлённо разглядывая набухшую кровью повязку, с которой капали тяжёлые капли.
        - Чорт знает что, - сказал Великий Князь, поникая плечами, - чорт знает…
        Двадцать первая глава
        - Сима! - пхнув ногой дверь и картинно остановившись в проёме, портовый слесарь Ерохин обратил на себя всеобщее внимание, - Я мучительно трезв, исправь мине это большое упущение!
        - Здрасьте, - как завсегдатай, Ерохин знает в кабаке всех и вся, ровно как и наоборот. Приехав в Одессу семь лет назад щуплым мальчишкой-былиночкой, спасающимся от очередного города в Центральной России, здесь он отъелся, отживел, и стал-таки большим патриотом города, полюбив его всей душой. Порой даже большим, чем коренные из тех, что выводили родословную от Ришельевских времён, отчего бывало иногда смешно, но высказывать это Толе вслух стеснялись даже биндюжники.
        - Ну… - выдохнув, слесарь выпил стопочку перцовки и залил начавшийся пожар пивом, - хорошо! Вот это я называю - культурный отдых!
        Маленькие его глазки под мохнатыми бровями, блестящие и живые, оббежали зал. Шумно выдохнув, он отвернулся и затарабанил пальцами по стойке, и в зале немножечко выдохнули. Насчёт подраться в Одессе не дураки, тем более в районе Пересыпи, но Толя…
        … даже для Пересыпи немножечко чересчур. И главное ведь, могёт! Умеет! Не гляди, что росточком чуть выше сидящего бульдога. По степени опасности пересыпцы, да и не только они, умножали гипотетических бульдогов на два, получая четыре пятых Толи.
        На Англо-Бурскую он не попал, отлёживаясь сперва в больничке после драки с одной футбольных команд Молдаванки, а потом - немножечко в тюрьме, по результатам оной. Поговаривали, что в приговоре суда значилось сперва «За избиение футбольной команды», но обсмеянные своими же, молдаванцы упросили судью избавить их от такого позора.
        - Муля… - Хаим, который позор семьи, - нетрезво водил пальцем перед лицом собеседника, - не нервируй мине[39 - Фаина Раневская, фильм «Подкидыш». Я полагаю, что Раневская со своими вполне одесскими (ну или если хотите - местечковыми) фразочками, отчасти выдумывала их, но всё же опиралась при этом на какой-то «фундамент».]!
        Муля, который на самом деле Миша, водил глазами за пальцем биндюжника, и от этого его заметно укачивало. Многоопытный Сима, вздохнув, вышел из-за стойки и поставил к ноге клиента поганое ведро, потому как - культура!
        - Штой-то мы стали слишком интеллигентные, - с неудовольствием заметил Ерохин, хрустя пальцами, - ещё не кафе Фанкони[40 - «Fanconi» - культовое одесское кафе тех времён, где собиралась творческая интеллигенция и богема.], но уже таки слишком рядом! Можно провести интересный и весёлый мордобой, а никто и не хотит, потому как вокруг все свои да наши и будет неудобно… Тьфу! Интеллигенция! Никакого понимания спорта!
        - Ну а што ты хотишь? - Сима бестрепетно встретил взгляд Толи, зная себя как нонкомбатанта, - Африка! Все…
        - … почти все, - поправился он, - которые любят спорт и жизнь, они или там, или готовятся в путь и им некогда!
        - Доброго здоровья честной компании! - раздалось от двери, прервав мучительные размышления Толи. Троица рослых бородачей с бородами чуть не до пояса и с пудовыми кулаками, на лбах которых читалась православная вера, а больше не помещалось ничего, уверенно вошли в кабак.
        - Ма-асковские, - чуть передразнивая, уверенно определил их один из завсегдатаев, пока пришлые уверенно крестились на едва различимые, донельзя закопчённые иконы в дальнем углу. Публика начала разворачиваться, предвкушая зрелище, а то и увлекательный спортивный праздник «Бей чужих!» Начались делать ставки, хватит ли на них одного Толика, и если да, то как быстро.
        - Люди русские…
        - Га?! - шумно оглянулся Хаим, отстав от щуплого Мули.
        - … к вам пришли мы от «Русского собрания», - уверенно, но несколько заученно басил старший из здоровяков, зажав в потном кулаке порядком истрёпанную бумажку.
        - … как Минин и Пожарский в Смутные времена…
        - Хто? - поднял голову Муля, который ещё и Минин, но не из тех, а совершенно других, - Я? Не-е…
        Уронив голову назад, он завозился, пытаясь выбрать для сна доску помягче, и таки нашёл. Повозившись на ней щекой, он накрыл голову блюдом и сладко засопел, выводя носом тоненькие рулады впополам с пузырями.
        - … это как профсоюз? - наморщил лоб Ерохин, - Только для русских? Хаим! Тибе есть с кем за поговорить, у нас социалисты!
        - Нет, нет, нет! - бородачи закрестились, а один из них крестился так, шо публика заподозрила падучую, - Социалисты - Богом про…
        - То есть, - Толик начал собирать мысли в кучку, - не профсоюз? Ну и на хуя вы тут нужны, такие красивые?
        Сплюнув для убедительности на носок сапога, слесарь приготовился уже драться, но оплеванный бородач оказался из идейных и только побагровел сытой мордой. Выдохнув шумно, он начал ещё раз втолковывать идеологию «Русского Собрания».
        - Погоди… - Толик заинтересовался всерьёз, резонно рассудив, шо дать в морду он успеет всегда, - то есть против жидов, социалистов и профсоюзов за батюшку царя? То есть жидов - ладно, эт я понимаю и одобряю…
        Бородачи, как один, дружно повернулись в сторону Хаима, тот уставился на них.
        - Это Хаим, - сказал Толик так, будто объясняя што-то, - он в первую голову слесарь, и только потом жид. А которые сперва жиды, и только потом - люди, вот те - жиды[41 - Я ни в коем случае не идеализирую межнациональные отношения вообще, и в том времени в частности. Однако к тому моменту в Одессе прошло четыре достаточно крупных погрома (за столетие), три из которых инициировали… греки, конкурировавшие с иудеями в торговле и ремёслах, и последовательно им проигрывающие.Последний (к описываемому мной времени) погром в Одессе произошёл в 1881 году - уже «русский», но инспирированный отчасти (большей или меньшей, сказать сложно) со стороны. В описываемый мной период русская и еврейская общины Одессы жили вполне мирно.]!
        Бородач тряхнул головой, но явно ничего не понял. Да собственно, Ерохин и сам не вполне понял, что и как сказал. Для него, как и для большинства присутствующих, такие вещи очевидны - есть свои жиды, правильные, и есть неправильные.
        Сруль Лебензон, который разбавляет пиво и добавляет в водку всякую дрянь для крепости - неправильный жид и кровопийца! Его при каждом погроме грабят и бьют, скотину!
        А Хаим, он хотя и пить совсем не умеет, но надёжный товарищ и хороший слесарь. Ему в погромах Сруля участвовать некошерно, но он - всей душой за!
        - За жидов таки да, - уцепился за понятное ему Ерохин, - их есть за што громить, особенно если некоторых.
        - Обнаглели! - поддакнул Хаим, - Я Срулю… ик! Постоянно говорю, шо погромщики, которые до тебе - святые практически люди! Эти, как их…
        - Цадики[42 - Цад?к - в иудаизме набожный и благочестивый человек.], - подсказал Толя.
        - Они! Если столько да, а ты всё живой, скотина! Хотя твои клиенты, они таки не всегда! А он… о чём это я?
        - О Сруле! - раздалось из-за соседнего стола.
        - А! Скотина этот ваш Сруль! - решительно заявил Хаим, и с пьяной настойчивостью начал выбирать с щелястого стола волоконца ветчины с опрокинутого Мулей блюда.
        - Прости, Господи… - задрав глаза к потолку, перекрестился один из бородачей, и как по команде, перекрестились и остальные.
        - Так и я говорю - ладно против жидов, - развёл руками Толя, предчувствуя интересную драку, - но почему против профсоюзов и социалистов? Я не так штобы и сильно да, но хочется иметь права помимо обязанностей! А што даёт мине «Русское Собрание» помимо возможности невозбранно бить жидов и поддерживать царя-батюшку?
        - Деньгами будут доплачивать, - моргал он с нарочитой наивностью под смешки дружков, - или рабочую ставку в порту мине лично поднимут? И кто будет за главных?
        - Да уж нашлись умные люди, - сдерживаясь, баском прошипел бородач помоложе, - не тебе чета…
        - … Голицын, Энгельгард, Лобавнов-Ростовский, - повторил за бородачом Ерохин, заводясь всё сильней.
        - То исть, - сбиваясь на привычную с детства речь, начал он наливаться кровью, - опять нашими кулаками князья да помещики меж собой драчки устраивать будут?! Ах ты тля…
        Едва заметное движение, и бородач, которому в печень ткнулся маленький, но увесистый кулачок Толи Ерохина, согнулся пополам, и…
        … всё быстро кончилось. Каждый из присутствующих пожелал приложиться хотя бы по разу, и Толя не успел отвести душеньку.
        - Да тьфу ты, - плевался слесарь, глядя на бессознательных москвичей, валяющихся на заплёванном полу, - никаково спорта с вами!
        - А ведь тебя, - нарушил виноватое молчание компании Сима, - точно вспомнят!
        - Иди ты!
        - В этот раз идти придётся тибе, - философски ответствовал Сима, - и это такие не оскорбление, а факт! Ты с Алёной всё?
        - Ну… - угрюмо набычился слесарь.
        - Гну! И шо тибе здеся держит, окромя друзей и чувства Родины? Если ты думаешь за друзей, то сам и пощитай, сколько их в Африке, и сколько там будет!
        - А здеся… - выйдя из-за стойки, Сима пхнул ногой одной из бессознательных тел, - каторга! Я не я буду, если эти помимо побоев Величество в дело не приплетут! И на дружков тут не смотри, не помогут! Политика, ети ево мать… ты имена-то слышал, Толя?
        - Ну, слышал, - угрюмо ответил тот.
        - Ну вот и… - Сима быстро набросал записку, - передашь… не вслух! Грамотный, вот и чти про себя! Не хватало ещё… К себе бегом заскочи, костюмчик свой и… што там у тибе? И в порт! Через два… с половиной часа отходит. Как раз ты успеешь, а полиция - нет!
        - Я таки думаю, - негромко сказал владелец заведения, проводив взглядом Ерохина, шо если кто в Одессе и да, то уж точно не сейчас!
        - Фима, это голова, - кивнул Хаим, тут же икнув.
        - Вот-вот, - кивнул Сима, - он там… на русских опирается, русские на Фиму…
        - И на Егора! - перебил правдолюбец Хаим, Фима и сам через Егора в Африке оказался, чего и сам говорит.
        - А я о чём? Друг на дружку когда опереться можно, оно удобней, чем когда наоборот.
        - А там… - Сима задумчиво пихнул бородачей, - кто как хотит можно! Разбегаться или по соседству, или ещё как… разберёмся. В Африке мы все - русские. Скопом. А кто больше, кто меньше…
        - А, шевелятся, - обратил он внимание на москвичей, - Кто-нибудь… Фома, у тибе нога так и хромает? Или сходи за полицией, только будь умничкой, береги сибе!

* * *
        Приём, устроенный Посниковым в редакции, собрал интереснейшую публику, на фоне которой мы не слишком-то и выделялись. Санька робел поначалу, живо пуча глазами на каждую новую знаменитость, но быстро отошёл, заприметив ответное восторженное любопытство. Оттаяв, он живо стал собой - невероятно обаятельным и очень искренним.
        Юлия Алексеевна и Степанида Фёдоровна смущаться так и не перестали, и я принялся таскать их за собой хвостиком, знакомя с нужными людьми.
        - Егор… - остановившись у стены, выговорила мне Юлия Тимофеевна, - ты не находишь…
        - Вы мои друзья, и… - вздыхаю чуть напоказ, - мне очень нужно представить вас как можно большему количеству именитых гостей.
        - Егор! - голос Степаниды Фёдоровны зазвучал с прохладцей.
        - Помните… - наставляю на учителок палец пистолетом, - да-авний наш разговор о том, какой д?лжно быть правильной школе?
        - С ума сошёл?! - ахнули женщины в один голос.
        - А што? Пора… сколько в Африке наших, а школ русских пока нет. Вот… и я серьёзно! Это не просто мои хотелки, но и вполне конкретные планы - как мои, так и других людей. О вашей порядочности, профессионализме и деловых качествах я знаю лично. Вот…
        - Я… - начала Юлия Тимофеевна и оглянулась на подругу, - нам нужно подумать.
        - Но от представлений гостям вы не отказываетесь?
        - М-м… - женщины переглянулись, - не отказываемся.
        - Замечательно! Владимир Галактионович! - я потащил своих спутниц к Короленко, в кои-то веки выбравшемуся из Петербурга, - позвольте представить вам…
        - … непременно подумайте! - горячился Санька, - Ну в самом деле, Антон Павлович! Климат в Дурбане куда как лучше Ялты, а люди, люди-то какие? Вдохновение - полными горстями черпать будете, ручаюсь!
        - Всё может быть, друг мой Санька, - смеялся Чехов.
        - А я портрет ваш напишу, а?
        - Кхм, - поперхнулся писатель смешком, - если только не в стиле… э-э-э, «Бляйшмановского китча». Не в обиду…
        - Какие обиды, Антон Палыч?! - засмеялся брат, - Дядя Фима имеет много достоинств, но вкуса среди них не наблюдается! Поярче ему, да повыпуклей, да деталей побольше! Ну и… как карикатура, а ему и понравилось.
        Чехов расхохотался в голос, до слёз. А потом, глянув на стоящего вдали Брюсова, ещё сильней.
        - Ну так как? - не отставал Санька.
        - Подумаю, - серьёзно ответил писатель, - Основоположник, ну надо же… подражатели уже появились, а тут - карикатура!
        - … приезжайте, приезжайте непременно, Алексей Максимович, - басовито гудел дядя Гиляй, - вы всё мечтаете о новых людях, бесстрашных и свободных.
        - А знаете… - Горький задумался ненадолго, - пожалуй, что и поеду! Вот как соберётесь… вы не против, Владимир Алексеевич?
        - Буду рад!
        - Егор Кузьмич! - расшалившаяся Гиппиус подлетела ко мне с листом бумаги, - Я наслышана, что вы неплохой художник газетного стиля, и славны своими экспромтами! Не откажете даме в просьбе?
        - А почему бы и не да, дражайшая Зинаида Николаевна?! Так… вы слышали историю о Бляйшмане? - поинтересовался я собравшихся вокруг.
        - Какую из? - поинтересовался Брюсов и вокруг захмыкали. Фима… это Фима, со всеми втекающими и вытекающими.
        - Обожествление Бляйшмана одним из племён.
        - Ах это… кто же не слышал! - вокруг засмеялись уже открыто, - Да уж, история наделал много шума!
        - Тогда… - прислонив лист к стене, карандашом вывожу немного карикатурную, но узнаваемую фигуру Чижа перед мольбертом, с кистью в одной и тесаком в другой. Вид самый вдохновенный, какой только бывает у брата, с лёгкой степенью придурошности.
        «Буров нарисую, бриттов распишу. Обращайтесь».
        Рафинированная Гиппиус поинтересовалась жаргонным словечком, и ей быстро пояснили.
        Потом Мишку, склонившегося над узнаваемой картой Африки с гигантскими портняжными ножницами.
        «Кроим планы. Можем пришить»
        … и наконец - Фима, в той самой китчевой манере, насколько её можно передать карандашом. В важной позе, обвешанный с ног до головы разными товарами, он стоял перед склонившимися ниц дикарями.
        «Зовите меня просто: О, Господи!»
        Дружный хохот, и лист пошёл по рукам, оказавшись в конце концов у Гиппиус, которая и оставила его себе, пообещав взамен «посвятить какое-нибудь стихотворение или рассказ».
        Двадцать вторая глава
        Пыхая трубкой, старый Илмаринен равнодушно следил за полицейскими агентами, изучающими амбар. Молодые ещё, и от того полные служебного рвения, они напоминали ему голенастых недопёсков, в которых угадывается порода, но дурные щенячьи повадки пока преобладают. Вороша сено и тыкая металлическим шомполом пол, преисполненные молодым азартом так, будто всерьёз ожидая социалиста с револьвером в одной руке, и адской машинкой в другой, смотрелись полицейские скорее забавно, нежели серьёзно.
        Раздражения они не вызывали, давно уже став частью сезонного цикла Виролахти. Сперва в окрестностях появляются полицейские агенты, рыскающие в поисках революционеров, потом царский доктор, проверяющий местных на наличие заразных болезней.
        Если к полицейским финны относились скорее с равнодушной покорностью, то доктора они любили за возможность лечиться даром. Обращая внимание на заразные заболевания, тот не отказывался выслушать лёгкие, а иногда и бесплатно давал лекарство.
        Вслед за полицейскими и доктором в Виролахти появлялась царская яхта, ставшая пусть и ежегодным, но довольно-таки знаменательным событием для финской глубинки. Приодевшись понарядней, можно было принести на яхту продукты, и что было особенно приятно, гости часто не торговались. Однако же были и…
        … неприятные моменты.
        Выстрел! Ещё! Кувыркаясь, полетела на землю ворона. Император не глядя вытянул руку, и служитель вложил туда заряженное ружьё.
        Выстрел! Отменный стрелок, Николай редко промахивался, находя удовольствие видеть, как полное жизни существо превращается в окровавленный комок перьев или меха, умирающий от горячего свинца.
        С ошалелыми глазами выбежала на него кошка…
        Выстрел! Его Величество не делал различия между дичью, воронами или кошками, с равным удовольствием нажимая на курок. Войдя в азарт, он стрелял и стрелял, меняя только ружья и позу.
        Под царскими сапогами лежала давленная земляника, обильно разросшаяся на вытянувшейся вширь солнечной прогалине, а перед ним - трупы и трупики, устилающие землю окровавленным ковром. Вороны, кошки, утки, глухари или лоси… Выстрел!
        Вдали послышались крики, гуденье рожков и самый дикий лязг с воем, которые только можно представить. Экипаж яхты «Штандарт» загонял дичь для царственного охотника. Раскрасневшиеся от энергического движения и производимого шума, матросы с выпученными глазами шагали густой цепью, проламываясь то сквозь густой малинник, а то и вытаптывая крестьянские посевы.
        Выстрел! Маленькая лесная птаха разлетелась окровавленными перьями, а Самодержец азартно повернулся к одному из офицеров.
        - Точно в лузу! - живо откликнулся тот, восхищаясь меткой стрельбой. Стреляли и допущенные к охоте офицеры, но значительно реже, и как правило, далеко не так метко за отсутствием должного опыта.
        - Жаканы! - завидев лося, служитель сунул Императору ружьё, и тот вскинул приклад к плечу, слившись на миг с оружием.
        Выстрел!
        По окончанию охоты служители раскладывали подстреленную живность крыло к крылу, голова к голове. Оскаленные в предсмертной агонии морды, судорожно раскинувшиеся крылья, и тяжёлый запах крови и страха, стоящий над леском.
        - Славная охота, Ваше Величество!
        С аппетитом отобедав на яхте, Николай приказал сниматься с якоря, желая искупаться на одном из бесчисленных островков с песчаным пляжем. В окружении минных катеров, «Штандарт» медленно курсировала меж бесчисленных скал, пока царственные пассажиры решали, где им бросить якорь.
        Дабы Хозяин Земли Русской не скучал в плавании, его развлекал сперва духовой оркестр, а потом балалаечники и плясуны с нижней палубы, удалившиеся назад по едва уловимому движению брови. Только что над водной гладью звучала музыка, а потом разом - ни музыки, ни музыкантов!
        Многочисленная прислуга обеспечивала комфорт, угадывая мысли Самодержца, и преподнося ему то лимонад со льдом, а то и мороженого. Вышколенные лакеи нешуточно гордились местом, не без оснований считая себя выше дворцовых. Не бесчисленные сотни, а штучные личности! Каждого в лицо и по имени Государь знает, подарки по праздникам и к именинам от его имени.
        Лестно! И непросто, Император строг. Но и возможности у лакеев немалые, иному офицеру гвардейскому не уступят!
        Маленькие Ольга и Татьяна, блестя глазами, выглядывали место для купания, невероятно важные от доверенной им миссии. Аликс с двумя доверенными фрейлинами, не спуская с рук Марию, следили с улыбками за девочками, пока те наконец не пришли к согласию.
        Скалистый островок, поросший редкими соснами, разлапившимися на морских ветрах во все стороны, имел как пологий песчаный пляж, так и удобное место для стоянки. Еле заметный кивок капитана…
        - Всё для моих маленьких принцесс…
        … и восторженный визг в ответ!
        Загрохотал якорь, и на берег отправилась шлюпка с вооружёнными матросами, и вскоре сигнальщик с вершины скалы замахал флажками, давая добро на высадку. Получасом позже голый Самодержец плескался в холодных водах бухты, ничуть не смущаясь охраны, равно как и купающихся рядом офицеров свиты.
        Аликс с детьми в компании фрейлин долго бродили по берегу, играя в натуралистов и собирая интересные разности. А заскучав, затеяли прогулку на лодке по спокойным водам, где по низким волнам скакали солнечные зайчики.
        Вечером, поужинав и уложив детей спать, Император затеял с офицерами игру в бильярд, до которого был большим любителем. Прохаживаясь вокруг стола с неизменной папиросой, он обменивался со свитскими впечатлениями от охоты, пока Аликс с фрейлинами занимались шитьём.
        Вспомнилось, что обещался назавтра принять Сипягина с докладом, и настроение Государя упало. Докука! Опять нужно будет читать документы, принимать решения, от которых приходят в досаду то Михень[43 - Тётушка Николая Второго.], а то и Николай Николаевич Младший[44 - Внук Николая Первого.], и угодить одному из них, это решительным образом не угодить другому. Все эти их свары то друг с другом, то с Михайловичами, то с одним из его министров раздражают безумно!
        Опёршись на кий и прикусив папиросу, он задумался, и принял наконец решение…
        … не принимать никакого решения. Потом. Пока русский царь отдыхает, дела могут подождать[45 - Изначально - фраза Александра Третьего на «Когда русский царь удит рыбу, Европа может и подождать», сказанная им прибывшим из Петербурга посланникам, просившими его о возвращении в Петербург во время серьёзного дипломатического кризиса.]!

* * *
        Устроившись в кресле настолько удобно, насколько позволяли это старческие болезни, Иосиф Филиппович с благожелательным интересом созерцал витийствовавшего перед ним сановника от МВД.
        - … туре по городам, - возведя очи горе, вдохновенно рассказывал коллежский советник, поводя ароматной сигарой будто дирижёрской палочкой, и окутывая кабинет табачным дымом, будто ладаном, - только чтоб без этих ваших… товарищей, ха-ха-ха!
        Рассмеявшись раскатисто и округло, он погрозил шутливо пальцем адвокату, изучавшему его подобно энтомологу. Пока - молча…
        - В монастыри… да-с! - оживился сановник, - Непременно на богомолье! После войны, оно сам Бог велел!
        Перекрестившись широко с видом одухотворённым и благочестивым, сановник сбился немного, рассказав адвокату о собственном духовном опыте.
        - Да-с! - спохватился он, - сам Бог велел! Очень вдохновенно и поучительно выйдет, ну и конечно - лекции. Но только познавательные, а не эти ваши… ха-ха-ха! А там уж за Богом молитва, а за государем служба не пропадёт!
        - А, молодой человек!? - повернулся он ко мне, и не дождавшись ответа, сам же и продолжил живо, наседая соблазнами, - Покажете себя достойно… да-с! Достойно! И можно будет хлопотать об окончании полного гимназического курса, а там и университет.
        - Будете у нас, - подмигнул он, - примером, так сказать, патриотической молодёжи. Песенки эти ваши… вы ведь можете и романтические, не так ли?
        Киваю машинально, и лицо коллежского советника озаряет прямо-таки отеческая улыбка, а голос становится обволакивающим и вязким.
        - Изобретения, опять же… к вящей славе России! Есть, есть где развернуть производство, да и Государь милостью своей не оставит. Он великодушен и милосерден!
        Сановник смотрит на меня глазами иконописного воина, а Тот-кто-внутри говорит ехидно…
        « - Он ничего не забывает и ничему не учится[46 - Изначально «Они ничего не забыли и ничему не научились», сказанное о роялистах в период Директории, а позже эти слова обрели вторую жизнь, комментируя поведения Бурбонов, вернувшихся ненадолго к власти.]»
        … и я машинально киваю, но вот ей-ей, не советнику!
        - А эмансипация… - небрежный взмах рукой с зажатой сигарой, - Господь с вами! Зачем? Вы совсем ещё юноша, живите обычной для своих лет жизнью и не спешите взрослеть!
        - Иосиф Филиппович, - поворачиваюсь я к адвокату, - он дурак или это должность такая?
        И тишина… нарушаемая сухим кашлем старика. Не сразу понимаю, што это смех.
        А от советника потянуло нехорошим, но тотчас почти, будто рубильником переключил, этакий добрый дядюшка, расстроенный неуместной выходкой недалёкого племянника.
        - Действительно, какая уж там эмансипация, - покачал он головой с самым скорбным видом, коснувшись сигарой полных губ, обрамлённых полуседыми роскошными усами.
        Улыбаюсь ему ответно так ядовито, как только могу, и он невольно подбирается.
        - Можно, - говорю совсем негромко, - тихо и безболезненно, без громких заявлений.
        - А можно… - и улыбочка у меня становится Санькина, медоедовская, - громко и со скандалом. Меня, собственно, любой вариант устроит. Да-да, любезнейший Александр Павлович, любой!
        - В случае тихом и безболезненном мы просто уедем из России в Африку, и я смогу наконец заняться своими делами без лишних проволочек. В другом же… ах, Александр Павлович, какая это будет реклама! Чудесная, просто чудесная! Разумеется, планы мои в таком случае несколько подзатянутся, зато какой будет старт!
        - Внимание… - перекидываю ноги, - на юного гения…
        … и улыбочку ему.
        - … всего мира обеспечено. А сколько внимания достанется вам и вашему департаменту, Александр Павлович!
        - Вы, я вижу, космополит, - совсем другим тоном произносит коллежский советник, и снова эти иконописные глаза, удивительно необычные на одутловатом лице, - человек без Родины и Веры.
        - Действительно - дурак, - внезапно говорит Иосиф Филиппович и цитирует:
        - Бездарных несколько семей[47 - Автор - Аполлон Николаевич Майков.]
        Путем богатства и поклонов
        Владеют родиной моей.
        Стоят превыше всех законов,
        Стеной стоят вокруг царя,
        Как мопсы жадные и злые,
        И простодушно говоря:
        «Ведь только мы и есть Россия!»
        - Государство, - заявляю сухо, вставая со стула и помогая встать Иосифу Филипповичу, - ещё не есть Родина, и ни вы, ни любой из представителей Дома Романовых, не являетесь её олицетворением. Вы…
        … меня несёт, но чудовищным усилием воли я заставляю себя замолчать. Некоторое время мы меряемся взглядами, и сколько в нас ненависти!
        - Враждебные действия, затягивание дела или провокации я буду рассматривать как объявление войны, - голос мой звучит лязганьем затвора.
        - Да ты… - сановник встаёт, и Боже… как я его ненавижу!
        - Я сказал… - склоняю голову набок, - а вы услышали. Честь имею!
        Двадцать третья глава
        - Пироги! - надрывалась голосистая торговка, распаренной тряпишной куклой сидя на корчагах, - С вареньем, с иичком, с картохой, с мясом!
        - С мявом, - пошутил проходящий мимо выползший не ко времени старый нищий, часто моргая слезящимися глазами на поднимающееся меж домов солнце.
        - А хоть бы и с им! - подбоченилася торговка, оглядываясь на загомонивших товарок в поисках поддержки, - Зато ить свежие!
        - И то! - согласился тот, останавливаясь, и от нищего начала расползаться в стороны удушливое облако запаха немытого тела, застарелой сцанины и рвоты, - Так говоришь, свежие?
        - Куда как посвежее тебя, козёл душн?й, - замахала торгашка перед носом, привстав с корчаг, оттопыривая рыхлый зад, обтянутый засаленными и пропаренными юбками, - так с мявом? Тьфу ты… с мясом?
        - Два давай, - нищий растопырил подгнившие от сифилиса пальцы и заскрёб по лохмотьям, наскребая полушки пополам со вшами. Отойдя чуть в сторонку, он вытянул вперёд морщинистую шею и начал истово жевать, подставив ладонь под крошки.
        Просыпающаяся Хитровка гомонила на площади, ночлежники из приезжих на заработки крестьян торопятсяурвать чево подешевше да посытней, дабы набить утробу до самово вечера. Голоса торговок звучат чаячьим базаром, завлекая едоков.
        - Свининка-рванинка!
        - Пира-ажки! С яичком, с сигом, с творогом!
        - Каратоха! С салом, с маслом, а таком!
        - Требуха, свежая требуха, картоха!
        - Давай-ка на две копейки, - водя носом и сглатывая слюну, приказал незадачливый крестьянин, подсчитывающий немногую медь, оставшуюся после карточной игры.
        - Укра-али! - завыли пронзительно на другом конце обжорных рядов, и ватага огольцов пробежала по площади, прижимая к себе кто корчагу со съестным, а кто и подобранные с земли пироги. Крестьяне гоготали развлечению, а торговки ругались самой площадной бранью, не вставая, впрочем, с насиженных мест. А то живо ведь! Тута таких огольцов, как вшей на богомольце!
        Мелкие совсем детишки, шныряющие в толпе и промышляющие Бог весть чем, ровно тараканы под ногами в ночлежке. Одним больше, одним меньше… Милостыню просить, так публика ишшо не та, а украсть и убежать пока умения не хватает. Мамки с папками поутру выгнали, деньги на опохмел искать, и тута такое дело, што лучше не поперечничать, а пока не поколотили - не улицу! Безопасней будет.
        - Малой! - какой-то незапоминающийся совершенно тип окликнул одного из них, замурзанного синеглазого мальца лет шести, в ватаге таких же малолеток клубившевося под ногами крестьян.
        - Ась? - на всякий случай отступил тот, готовясь хоть давать дёру, а хоть и ловить денежку. Учёный!
        - Палываныча знаешь?
        - Ну!
        - Не нукай, а да или нет!
        - Ну знаю, - шмыганул тот носом, втягивая длинную соплю назад. Видя, што мущщина перед им сурьёзный и не из полиции, обронил несколько слов, долженствующих показать о знакомстве с уважаемым квартиросъёмщиком.
        - На-кось… - покопавшись, незапоминающийся тип вручил мальцу письмецо, присовокупив две копейки и недоеденный кусок пирога, - одна нога здеся, другая тама!
        - Ага! - малец рванул было, но затормозился босыми пятками, проелозив по наблёванному, - А обратно што будет?
        - Нет. Всё, беги!
        - Ага! - денюжку за щёку, пока не отобрали, пирог за пазухи, и ну бечь!
        Квартиросъёмщик, уже не спящий, одарил мальца копейкой и подзатыльником для порядку, и осчастливленный, тот умчался прочь, выгрызаясь на бегу в пирог, вкусно пахнущий прогорклым маслом и почти што не тухлым мясом.
        - Чевой там? - полюбопытствовал один из жильцов, проснувшись не ко времени. На сонной ево морде, перекошенной опухшей от многолетнево пьянства, и без тово маленькие глазки казались крохотными, будто высверленными кривым буравчиком.
        - Не твово ума дело, - привышно огрызнулся Палываныч, проходя в свой нумер, отделённый от прочих, жильцовских, занавесями из драного линялово ситцу. Промасленные донельзя, они отчаянно нуждались в стирке, но в дурной работе никто не видел смысла. В ночлежке-то!
        Открыв письмецо, Палываныч подивился сперва витиеватому почерку и дорогой бумаге, а затем и оченно уж господским высокоучёным словесам, сквозь которые он не враз и продрался. Даже и пальцем водить пришлось, штоб не растерять!
        - Обесчещенная сестрица, да? - сказал он одними губами, тарабаря пальцами по колену, обтянутому штанами из почти не дырявово плису, и ещё раз перечитал письмецо. Свернув его трубочкой, он задумался…
        Казачий есаул и обесчещенная барышня из… он поднёс письмо к носу, принюхиваясь. Еле уловимый запах хорошего парфюма от бумаги вносил ещё одну нотку странности в это странноватое дело.
        Снова развернув письмецо, он глазами пробежал условные пометки, свидетельствующие о надёжности отправителя. Очень… очень высокой надёжности! Но, гм… обесчещенная барышня? Это-то зачем?
        Ну-ка… пробежав глазами по буковкам, Палываныч прикрыл на минутку глаза, и перед ево внутренним взором будто начали пролистываться странички. Вот!
        - Егорка! - выдохнул он беззвучно, расплываясь в улыбке, - Ну точно - он!
        Попадались ему в руки записки от хитровского поэта, и есть, есть общее! Почерк здесь куда как кудрявистей, да и писано пером, а никак не карандашом, но есть общие детали. Умеючи если, понять можно, а он умеет, и куда как хорошо! Полезное умение.
        - Ага… казачки, так? - пальцами по колену, и сторонний наблюдатель, не лишённый слуха, мог бы узнать марш одного из егерских полков.
        - Казаки, - повторил Палываныч беззвучно, каменея лицом. Иногородний с Дона, он нахлебался полной ложкой и наслушался всякого, порой вовсе уж за пределами понимания человека православного. Если уж ходили разговоры, штоб хоронить иногородних отдельно, то… весёлое было детство.
        А потом была служба, война и возвращение домой…
        … и снова - отношение как к человеку второго сорта. Даже от тех казаков, кто не воевал сам, даже у безусых ещё казачат к нему, кавалеру и ветерану. Не казак!
        Попытка добиться справедливости, и…
        « - Русь вонючая у нас править не будет![48 - Автор не «нагнетает», желающим предлагаю вспомнить Шолохова «Тихий Дон», где старик Мелехов говорит «Вонючая Русь у нас не должна править».]»
        … насквозь простое и понятное дело казачьи судом решено было в казачью же пользу и закручено мало не до преступления против Государя. Суд, каторга, побег… и после некоторых мытарств на Хитровке появился Палываныч.
        - Следы запутать на всяко-разный случай? - понюхал он ещё раз бумагу, - Дельно, дельно… только щенок ты ещё против меня, хотя и зубы отрастил.
        Чирканув спичкой, он поджёг письмо и по давнему суеверию растёр в ладонях пепел.

* * *
        Выскользнув из дома вдовушки через зады, есаул сбил ладонью фуражку на затылок и усмехнулся по-кошачьи блудливо. Потянувшись всем телом и чувствуя приятную истому, он широкими шагами заспешил с улочки, не реагируя на лай всполошившихся в ночи собак.
        - Ой при лужку, при лужке,
        При широком поле…
        Голос его, поначалу совсем тихий, с каждым шагом становился всё громче, хотя и не переходя определённых границ. Несколько нетрезвый, приятно усталый и вкусно пахнущий молодой страстной женщиной, чувствовал он себя прекрасно, напевая красивым, хорошо поставленным голосом.
        - … При знакомом табуне
        Конь гулял на воле.
        Ты гуляй, гуляй мой конь
        Пока не поймаю,
        Как поймаю, зануздаю
        Шелковой уздо…
        Взмах руки, и меткий бросок мешочка со свинцовой дробью прервал полунощную арию. Обмякнув, есаул начал оседать, но тут же был подхвачен крепкими руками.
        - И зануздаю, - пропел тихохонько Палываныч, делая из казака шелковичный кокон и вставляя хитроумной конструкции кляп, говорящий о немалом опыте, - ишь, глазами заворочал, эк и крепкая у тебя башка! Турков, бывалоча, и проламывал этак, а ты крепок на голову, хе-хе! Ну ничево, ничево… недолго осталося.
        Не обращая внимания на попытки мычанья, он ловко подхватил есаула и взвалил на плечо, потащив куда-то без малейшей отдышки. Несколько минут спустя он без лишних церемоний погрузил казака на телегу к золотарю, казалось бы, не обратившего никакого внимание на прибавление груза.
        Донец замычал с новой силой, но раздирающий глотку кляп заглушал почти все звуки. А минутой позже, закурив трубочку-носогрейку, золотарь тронул поводьями лошадку, и цоканье копыт да мерный скрип колёс сделали мычанье казака и вовсе безнадёжным. Тому оставалось только вращать глазами, придумывать всевозможные планы, да молиться о спасении, с каждым поворотом колеса впадая во всё большее отчаяние.
        Остановка… разговор двух мужчин, смешки… Сердце есаула заколотилось от нахлынувших надежд, и он замычал как можно сильней. Пусть… пусть кто угодно! Случайные прохожие, полиция… кто угодно! Лучше позор, лучше смех братов-казаков, решивших разыграть его…
        - Ы-ыы! - затянул он на одной ноте, отчаянно забившись в путах, подобно пойманной рыбе. Колотясь всем телом о переполненную бочку и раскачивая телегу, он решительно не обращал внимание на выплёскивающуюся на него жижу.
        - Ну всё, касатик, - склонилась к донцу бородатая рожа с отклеивающейся опереточной бородой, - приехали. Фу! Эк ты, брат говенным духом провонял! И не только духом, я гляжу, хе-хе-хе… А употел-то! Ну ничево, ничево…
        - Ишь, в говнеце весь, - озадачился похититель, - ну кась… Вернувшись через пару минут, бородач, стукнув предварительно казака по почкам, ловко взвалил есаула на плечо, прикрытое куском мешковины.
        Вися вниз головой и пытаясь придти в себя от острой боли, донец видел только сапоги, булыжчатую мостовую двора, да позже - услышал волнующихся в денниках лошадей. Минутой позже его сбросили с плеча, в навоз и солому, под копыта взбудораженного мерина.
        - Ну вот и всё, - благодушно сказал похититель, утирая пот начисто отодранной бородой и почёсывая раскрасневшуюся от клея и жара решительно незнакомую физиономию.
        - Конка, - словоохотливо поведал он казаку, - здеся тебя и найдут, так вот. Ка-за-чок! Жаль, што ты не из моих обидчиков, но и так-то славно вышло. Я ить из иногородних, уж нахлебалси-и…
        - А тебя я хоть и от всей души, но не от себя. Помнишь демонстрацию? - похититель уставился ему в глаза.
        Есаул отчаянно замычал и завращал глазами, выражая решительное несогласие. Ему казалось почему-то, что если он сможет донести этому вонючему мужику о присяге и служебном долге, то тот отпустит, поймёт… не может не понять! Видно же, что из солдат!
        - Не помнишь даже, - понял его по-своему мужик, - ишь ты… Бабу тогда задавили, супружницу Гиляровского, из репортёров который. А? Вспомнил?! Ну вот тебе и привет от них…
        Совершенно буднично похлопав себя по карманам, он достал свёрнутый фунтиком пакетик и горбушку, подманивая ей мерина. Фыркая недоверчиво и раздувая ноздри, тот осторожно потянулся к угощению, переступая через лежащего под ним человека, а тот
        … взмахнул рукой, бросая ему в морду молотый табак вперемешку с перцем!
        И заржал мерин, заплакал от боли и обиды, заскакал по деннику! Тяжёлые его копыта выбивали щепу из досок и вминали в каменный пол навоз да солому.
        - Ыы-ы! - завыл есаул, стараясь отдвинуться, забиться в угол. А беснующийся конь, да подкованным копытом - на голень! В щепу! В труху! В кашу! На бедро…
        … на живот… на голову…
        Палываныч, наблюдающий за этим с болезным любопытством, начал было креститься…
        … а потом просто харкнул, стараясь попасть в ещё живого человека, да и заспешил прочь.
        - … на корню, - шептали ево губы, - как траву сорную… всех, всех…
        Двадцать четвёртая глава
        В дверь замолотили кулаком, и тотчас почти, ещё и сапожищами.
        - Откройте, полиция!
        - Уйдёт, вашбродь, ей-ей - уйдёт! Дайте ка…
        Хрустнули доски, и выломанная дверь с силой стукнулась о стену. В квартиру ввалилась целая куча народу, впереди с дикими совершенно глазами полицейский унтер с огромным револьвером в лапищах. Замахнувшись, он с хеканьем попытался опустить мне на голову рукоять…
        … и тут же скорчился от боли в подреберье и вывернутой руке.
        - Что происходит, господа!? - А дабы вопрос звучал убедительней, дуло отнятого револьвера было упёрто в потный лоб не вовремя подскочившему участковому приставу.
        - Из полиции господа, Егор Кузьмич, - откуда-то из-за спин полицейских раздался извинительный голос нашего дворника, - вы уж…
        Он протолкался вперёд…
        - … не серчайте, - добавил он, выпучивая глаза и начиная жевать ус.
        - Допустим, - оттолкнув младшего унтер-офицера в сторонку, крутанул револьвер в руке и сунул его за отворот шинели пристава, - но это никак не объясняет погром!
        - Сопротивление… - начал было наливаться дурной кровью полицейский офицер, но вопреки гневному виду, голос его сорвался на фальцет, - полиции при аресте!
        - Вашество! - всплеснул руками прикормленный дворник, отчаянно пуча глаза и делая вид как можно более придурковатый, - Да если бы Егор Кузьмич сопротивляться вздумал, мы бы тута и все… тово.
        Зло блеснув на дворника глазами, пристав катнул желваки, но смолчал.
        - Начинайте обыск! - скомандовал он, раздуваясь жабой, и полицейские разом отмерли, затопотав сапогами по комнатам. Резко завоняло потом, махрой, перегаром и тем неистребимым портяношным духом, сопровождающим служивый люд в России.
        - Могу я поинтересоваться причиной этого… - оглядываюсь на звук разбившейся посуды, - погрома?
        - Где вы были на момент убийства есаула Лазарева?! - выпалил пристав[49 - Давняя традиция сокращать звания в сторону повышения в обыденном разговоре. Не «подпоручик», а «поручик», или как здесь - «пристав» вместо «помощник участкового пристава».], выпучив на меня карие глаза, обильно пронизанные кровяными прожилками.
        - Чего-о?!
        - Не валяйте Ваньку! Полиции всё известно!
        Отмахиваюсь брезгливо от буквально выплюнутых слов и утираюсь воротом рубахи за неимением платка.
        - Пристав! Не играйте в… кого вы там играете, а скажите русским языком, чего вам надобно! Русским! - перебиваю его на вдохе, - Не суконно-полицейским!
        - Где вы были в момент убийства есаула Лазарева?!
        - А эту сволочь убили? - приятно удивился я. Нет, в самом деле… двух дней не прошло, как письмецо написал, и на тебе!
        Дико… да што за пучеглазик этот пристав! И так-то жаба-жабой, а когда глаза пучить начинает, и вовсе… Главное же, так это у нево интересно выходит, што меня опаска берёт, што он не просто пучится, а тово… тужится. Сейчас ка-ак… навалит в штаны! Невольно дыхание задержать хочется.
        - Не трогать! - не дождавшись ответа, рявкаю на унтера, взявшегося за покрывало на кульмане. Замер… полотнище в кулаке, шея в плечи вжата, и только глазами - с меня на пристава. Понять не может, кто из нас тут страшней, значица.
        - Та-ак… - пристав ажно подобрался, как лягух перед прыжком, - Макаркин, давай!
        Покрывало, наспех накинутое на кульман от посторонних глаз, сползло на пол.
        - Ага… - озадачился пристав, подавшись назад, - и што это?
        - Это, пристав, вас не касается!
        Кивок с ухмылочкой кому-то в дверях, и пристав, так до сих пор и не представившийся…
        « - Упущение, - пропел Тот-кто-внутри, - и мы непременно используем его на суде!»
        - … Так где вы были на момент убийства есаула Лазарева, Егор… Кузьмич, - выплюнул он.
        - Для начала, господин неизвестный пристав… - смерил я его взглядом, - представьтесь!
        - Грачёв Павел Игнатьевич, помощник участкового пристава! - козырнул, как от комара отмахнулся, - Честь имею!
        - Н-да? - и от тона моего пристава ажно пятнами разукрасило, этакими белыми-белыми, да фоне багровой рожи, я даже и залюбовался получившимся колером.
        - Как стоите перед старшим по званию?! - в струнку на миг вытянулся полицейский, и тут же ссутулился нарочито, и на подчинённых - зырк! Не видали ли ево оплошности? Отворачиваются, ажно до шейного хруста, и стал быть - не просто видели, но ещё и расскажут всем, кто только слушать захочет!
        - Вы, - медленно начал он, - в глазах российской Фемиды являетесь несовершеннолетним, и не можете рассматриваться в качестве офицера.
        - Аверьян Иванович! - машу рукой соседу, взятому полицейскими в понятые, но так до сих пор и не допущенному в квартиру, - Доброе утро!
        - Доброе, Егор Кузьмич, - подобрав брюхо, он протиснулся наконец в дверь, глядя нехорошо на слишком ретивого служаку, ставшему в дверях скифской бабой, - а где Владимир Алексеевич, где все домашние?
        - К Наде в больницу поехали, Аверьян Иванович. А у меня, изволите ли видеть… - обвожу рукой гостиную, - погром!
        - Да уж… - яда в голосе соседа хоть отбавляй, иная кобра позавидует, - проводить обыск не дожидаясь понятых? Узнаю нашу доблестную полицию! Ну што вы там подбросили? Листовки? Динамит?
        - Я вижу, вы хорошего мнения о полиции, - сухо отозвался пристав.
        - Да уж много лучшего, чем вы того заслуживаете, господин полицейский офицер! - Аверьян Иванович не смущается. Он из тех воинственных либералов, которые в студенческие годы где-то там участвовали и состояли, да-с! Потом семья, быт… но под слоем душевного пепла тлеют жаркие угли, только сдуй!
        С адской машинкой на генерал-губернатора он не пойдёт, но вот так вот, показать зарвавшемуся приставу его место, вполне способен. Гражданского мужества у соседа в достатке, даром што вид самый безобидный. Неудачно они понятого… понятых выбрали.
        - Очаровательно, - морща породистый нос, вошёл в квартиру второй понятой, - Здравствуйте, Егор Кузьмич. Аверьян Иванович…
        - Кирилл Владимирович…
        - Слышал, слышал, не утруждайтесь, - он оглядел мельком полицейских и остановил взгляд на приставе, - Виден, так сказать, уровень… Вы уж определитесь, голубчик - если Егор Кузьмич несовершеннолетний в глаза российской Фемиды, то какое вы имеете право врываться в квартиру, где он проживает, в отсутствие законного опекуна? Да и насчёт «Не можете рассматриваться в качестве офицера» уточните - это мнение нашей Фемиды или ваше личное?
        Пристав пошёл пятнами, не в силах ответить на заданный вопрос. Тут ведь как ни крути, а любой ответ - неверный! Скажет «Фемиды», и неприятности по служебной линии гарантированны, потому как будучи в столь ничтожном чине, да за всю Фемиду Российскую говорить… Это, знаете ли, даже и не моветон, а натурально - вылететь со службы можно.
        Скажет, что это его, сугубо личное мнение, и неприятностей не оберёшься уже от возвращающихся в Россию африканцев. Хоть лично, хоть через прессу, а хоть и по дипломатической части: стоит только довести, что некий полицейский офицер не считает Панкратова офицером и не получил за то хотя бы выговор, консул ЮАС в Москве сможет довести своё «Фи» очень высоко.
        - Продолжайте обыск, - дёрнул шеей, скомандовал он, а битый жизнью Аверьян Иванович затеял с полицейским длинный и нудный спор, объясняя всю незаконность обыска и ничтожность добытых таким образом улик. Тот вяло отбрёхивался, скорее даже довольный переменой слишком уж неудобной темы.
        Квартира тем временем наполняется всё новым народом. Полицейские чины и малопонятные агенты в штатском таскаются по комнатам, входя и заходя. Подкованные сапоги полицейских оставляют в паркете выбоины, рвут ковёр в гостиной, небрежные действия их оставляют царапины на мебели, а чужие руки, качающиеся одежды и белья, хочется - тесаком, да с оттяжечкой!
        А у меня в голове, помимо нарастающего озлобления, одна только мысль вертится, как заезженная пластинка…
        … почему?! Откуда такая прыть? Неужели Палываныч попался и раскололся?!
        - Господа! - пошёл я ва-банк, - Объясните мне наконец толком основание для обыска, тем более столь бесцеремонного, похожего больше на погром!
        - Убийство есаула… - заученно начал полицейский.
        - Господин помощник участкового пристава, - перебил я его, - не буду скрывать, что не огорчён ни капли смертью этого человека! Но я решительно не согласен с отведённой мне вашим ведомством ролью обвиняемого! С момента приезда в Россию я окружён столь плотным кольцом полицейских агентов, что не мог бы сделать ни шагу без вашего ведома!
        - А действительно! - оживился Аверьян Иванович, - Я и сам, признаться, был несколько ошарашен такой полицейской активностью! Посты полиции, да и филеры… Да-с! Извольте объясниться, господин помощник участкового пристава!
        Последовало долгое и нудное объяснение, с каким-то выкладками полицейских чинов, согласно которым я имел основания и возможности…
        - … и более того, - вытирая обильно потеющее лицо уже несвежим носовым платком, - неубедительно вещал пристав, - смерть есаула от коня, равно как и…
        Он сбился и начал отдувать губы, промокая лицо.
        - Ну же, господин помощник участкового пристава… - облегчение у меня - волной! Не поймали Палываныча! Не… просто подозревают, и скорее даже - хотят подозревать. Не знаю, удержал ли лицо, ох не знаю!
        - … равно как и убийство Гиляровской Марии Ивановны, совершённой есаулом Лазаревым… так?
        - Не сравнивайте умышленное убийство и несчастный случай, в коем виноваты не казаки, а согласно данным следствия - студенты! - огрызнулся полицейский, обнажив в оскале неровные прокуренные зубы, - Ведётся следствие, и виновные понесут заслуженное наказание, назначенное судом!
        - Даже так? - нехорошо удивился я, - А виновные, случаем, заранее не назначены?
        Дёрнув щекой, тот ничего не ответил, и только как-то по крысьи оскалился. Он уже ненавидит меня, ненавидит страстно и искренне - как человека, ставшего неудобным не просто системе, но и ему лично.
        Едко комментируя действия полицейских, понятые сопровождали их при обыске, а комнаты наши чем дальше, тем больше напоминали картину самого безобразного погрома в еврейском местечке.
        - Ну право слово… - только и смог вымолвить белеющий от ярости Кирилл Владимирович, глядя на полицейских, вскрывающих паркет в месте, показавшимся им подозрительным.
        - Шшшх! - вспорота аккуратно, по шовчику, обивка дивана, и вспучился конский волос.
        - Вашбродь… кажись оно! - и голос ликующий.
        - … это мы конфискуем! - помощник участкового пристава полон торжества и нескрываемого злорадства, упаковывая документы. А я только сейчас понимаю…
        … им нужен был просто повод. Любой. Ворваться, провести обыск, конфисковать мои расчеты и чертежи, наброски и всё-всё-всё…
        И если прежде я чуточку, где-то в самой глубине души чувствовал себя не вполне правым из-за смерти казака… Нет, не виноватым! Око за око! Если закон работает только в одну сторону, то этот закон - беззаконный! Но…
        … и я немногим лучше.
        А сейчас - война, самая настоящая война, и плевать, что она не объявлена. Плевать, что государство… или что вернее, Романовы, считающие себя олицетворением страны, считают себя вправе на любые действия, воспринимая защиту - бунтом. Это - война…
        - Господа, - голос у меня каркающий, - вы похищаете чужую интеллектуальную собственность. Вы понимаете последствия этого поступка для вас лично, для ваших покровителей и страны?
        Голову чуть набок, смотрю… бледнеет помощник участкового пристава. А потом как встряхнётся, как передёрнет плечами… и улыбка взбесившейся крысы в ответ! Наглая! За ним - Государство. И как же он счастлив от того, что может - больше других!

* * *
        Закончив чтение конфискованных документов, Александр Михайлович обессиленной медузой расползся по креслу, прикрыв ненадолго глаза. Грубо, топорно… но ведь вышло же!
        Чертежи, рисунки, эскизы и записи были обрывочны, но всё же, всё же…
        - Воздушному флоту - быть!
        Двадцать пятая глава
        Поморщившись от сильнейшей головной боли, Сергей Александрович прикрыл ненадолго глаза и начал массировать виски кончиками пальцев. Немного отпустило, и генерал-губернатор, вздохнув еле заметно, снова принялся за работу, просматривая бумаги и делая пометки.
        Великий Князь старался не давать поблажек ни подчинённым, ни тем паче себе, но сказывалось воспитание при Дворе, и форма для него стала важнее содержания. Вот и сейчас, несмотря на небывалую для Москвы летнюю жару, он сидел, затянутый туго в мундир, позволив себе только расстегнуть пуговицу ворота.
        Понимая таким образом свой долг, и стараясь быть эталоном чиновника и дворянина, Сергей Александрович никогда не жаловался, а частые свои мигрени и дурноту от жары лечил героином от «Bayer».
        Не в силах более терпеть всё более усиливающуюся головную боль, Сергей Александрович подрагивающими руками налил лекарства в серебряную ложечку и проглотил. Ожидая, пока его отпустит, Великий Князь подошёл к окну и ещё шире распахнул, но лицо его обдало жаром раскалённой улицы. Настроение разом испортилось, но лекарство наконец-то начало действовать, и выдохнув беззвучно, он снова сел за стол.
        Оживлённая, а порой и ожесточённая борьба с Найдёновым[50 - Крупный московский предприниматель, банкир, активный член Московской городской думы.], активно противодействующего указу о запрете слива отработанных фабричных вод, ведется с переменным успехом. Кооперация дельцов, не желающих вкладываться в очистные сооружения, оказалась изрядно зубастой даже для генерал-губернатора. Но в голову Великому Князю пришла небезынтересная идея, способная при грамотном юридическом оформлении изрядно усложнить дела Найдёнова и Ко, и он набросал на полях краткие тезисы для канцелярии.
        Негромкий стук прервал его размышления, и тотчас почти в кабинете возник адъютант, всем своим видом балансируя на грани меж деловитой почтительностью и едва заметной фамильярностью фаворита.
        - Ваше Императорское Высочество, - чуть поклонился он, - в приёмной ожидает Зубатов Сергей Васильевич, начальник Московского охранного отделения[51 - Охранное отделение при МВД занималось политическим сыском.], вы назначали на это время.
        Кивок…
        - Проходите, Сергей Васильевич, - негромко указал адъютант Зубатову, - Его Императорское Высочество ожидает вас.
        - Есть ещё люди в России, - задумчиво констатировал Сергей Александрович после ухода Зубатова, пока адъютант массировал ему голову, - очень дельный человек. Идея спорная и на первый взгляд даже несколько сумасшедшая. Легальные рабочие организации… ближе к затылку… но если разбираться вдумчиво, то ведь правильные вещи говорит! Нужно различать, и главное - отделять рабочее движение от революционного! Вбить меж ними клин!
        Пальцы адъютанта заскользили чуть медленней, и Великий Князь, хорошо зная своего любимца, пояснил:
        - Рабочее движение в его чистом, дистиллированном виде, ведёт борьбу за копейку, за свои экономические нужды. Революционное внушает рабочим, что решения своих экономических проблем они могут добиться только путём социальной революции.
        - Зубатов… теперь виски… Зубатов предлагает возглавить рабочее движение, сделав его легальным, и разумеется, полностью подконтрольным. Некоторые меры по улучшению быта рабочих, предлагаемые им, вполне осуществимы в самые короткие сроки. Не ослабляя нажима на сторонников революции социальной, мы дадим добро сторонникам эволюции экономической.
        - Золотой мост[52 - Концепция «золотого моста» как возможность отступления для противника.]? - не прекращая массировать, спросил адъютант.
        - Именно, - Сергей Александрович приоткрыл на миг глаза, встретившись взглядами с адъютантом, - есть категория людей, которые не видят себя без борьбы, и если они не могут заниматься таковой в рамках служебных обязанностей, то начинают искать возможности на стороне. Этакие справедливцы от интеллигенции. Показывая им принципиальную, и самую жёсткую позицию властей в части незыблемости устоев, мы одновременно показываем возможность борьбы за права экономические, поддерживаемые нами.
        - Изящно, - оценил молодой офицер и замер ненадолго, - А если применить этот метод и по отношению к студенчеству?
        - Следует обдумать, - согласился Великий Князь, приходя в самое благоприятное расположение духа.
        - А в моей стране всё есть, - донеслось с улицы, и на Сергея Александровича навалился сильнейший приступ мигрени, - есть в ней нефть и лес[53 - Текст песни Семёна Слепакова, самую чуточку изменённый под реалии 1900 года] в ней есть. Уголь есть, и никель есть, меди в ней не перечесть! Есть в ней золото, алмазы, изумруды и топазы! Как же так, в стране всё есть, а народу нехер есть! Как же так, всё есть в стране, а народ живёт в говне! Ла-ла-ла-ла-ла, ла, ла!
        Подскочив торопливо к окну, адъютант погрозил кулаком одному из полицейских, дежурящих у резиденции генерал-губернатора, и тот засвистел, затопал сапожищами в сторону легконого нарушителя спокойствия. Взявшись было закрыть окно, он покосился на Великого Князя, но тот раздражённо махнул рукой:
        - Оставь! На Тверской уже… ну, Сандро, удружил! Мы с… пакт о ненападении фактически заключили, и такая…
        Скривившись как от зубной боли, он махнул рукой, и офицер поспешно выскочил из кабинета. А в голове Великого Князя вертелись незамысловатые, но крайне назойливые строки, получившие необычайную популярность в народе, и от того слышанные едва ли не десятки раз.
        « - А в моей стране всё есть, есть зерно и мясо есть, есть лосось и осетры, в них полным-полно икры. Есть и овощи и фрукты и молочные продукты. Как же так, продукты есть, а народу нехер есть? Как же так, всё есть в стране, а народ живёт в говне?»
        - … весь народ живёт в говне, - прошептали его белеющие от ярости губы, - а говно живёт вполне[54 - Если есть желающие переделать последний куплет под реалии того времени, вэлкам - впишу ваш вариант с указанием авторства, могу даже со ссылкой на вашу страницу.]!
        - Сандро… - Сергей Александрович плотно сжал губы и резко встал, отбросив кресло. Сделав несколько шагов по комнате, он взял пузырёк с героином, и зубами выдернув пробку, сделал глоток прямо из горлышка.
        Успокоившись немного, Великий Князь уселся в кресло и погрузился в мрачные размышления. Сандро и прежде позволял себе самые нелицеприятные высказывания, называя его совершенно невежественным управленцем и человеком, в характере которого решительно невозможно найти хоть одну положительную черту[55 - Подлинные высказывания «Сандро», то бишь Великого Князя Александра Михайловича, если верить воспоминаниям последнего, опубликованным в 1933 году.]. Но это… это решительно переходит всякие границы!
        Какого чорта Сандро закручивает интригу в Москве… в его Москве, да ещё и вербуя полицейских!? Грубо, грязно!
        Московскую, именно Московскую… Его полицию склоняют ныне на все лады на страницах либеральной прессы! Ненадлежащие действия, грубейшие правонарушения, беззаконие… и прочие неласковые эпитеты от прессы. Заслуженные!
        А главное, зачем?! Можно было деликатно… изъять. Хоть документы, а хоть и… но разумеется, за пределами России! Договориться, в конце-то концов! Не с ним, так подойти через близких, завербовать одного из окружения. Чуть дольше, зато и стократ надёжней. Вот только и лавры в таком случае…
        - Шефом авиации захотел стать? Родоначальником? - сощурился Сергей Александрович, несколько раскрепощённый после лекарства, - Ну это мы ещё посмотрим!
        Ники, недовольный позицией Московского генерал-губернатора в этом вопросе, отстранился от их конфликта и дал некоторым образом карт-бланш Сандро. Этого… мальчишку, он самым решительным образом отказывается видеть субъектом права, видя лишь объектом.
        - Не забыл и не простил… - вспомнил Сергей Александрович давний эпизод, и настроение его сползло на самое дно. Он тоже… не забыл и не простил. Но эта злопамятность Ники бывает иногда так не к месту!

* * *
        - Сэмен, нам таки надо поговорить, - решительно заявила Песса Израилевна, комкая в руках фартук, - и прямо сейчас, пока детей нет дома.
        - Это то, о чём я думаю? - заулыбался Сэмен Васильевич, подшагнув и положив ладонь на живот женщины.
        - Нет, но мине нравится ход твоих мыслей! Сэмен… не сейчас! - она мягко, но решительно отпихнула мужчину, раскрасневшись и часто дыша, - Ф-фу… Я таки волнуюсь за тибе, потому што мине кажется, шо ты слишком много увлёкся политикой, и так сильно, шо ещё немножечко, и она увлечётся тобой!
        - Сёма! - уперев руки в бока, она перешла в нерешительное наступление, - Ты уже один раз бывал там как уголовный, и тибе сильно не понравилось! Или ты думаешь, шо у политических на каторге больше развлечений? Если да, то скажи мине, Сэмен, я пойму!
        - Песя, золотце… - мужчина внимательно поглядел на неё, - скажи мине за пожалуйста, откуда у тибе такие необычные мысли?
        - Ты сильно удивишься за то, шо у мине есть голова не только для есть? - подняла женщина брови, - Сэмен! Ты начал слишком много говорить о «Русском Собрании»! Я таки понимаю за твой интерес, но когда его начинает понимать половина Молдаванки, это уже немножечко чересчур!
        - Помнишь, мы с тобой говорили за Африку? - вопросом на вопрос ответил мужчина, - Ты тогда громко и много сказала своё да в её сторону. Так вот… да, Песя, да! Я таки решил с тобой, Фирой и мальчиками туда, но если у мине и нас есть деньги, то вот с капиталом политическим немножечко хужей.
        - А оно тибе зачем? - не поняла та.
        - Песя! - он сделал большие глаза, - Я тибе не узнаю! Мы едем туда, где много людей, привыкших смотреть на других с помощью винтовки, ты это понимаешь? А я таки тоже да, но не там, а в совсем других местах. Жить просто так я не умею, и быстро найду сибе интересное занятие. А зная сибе и не зная Африку, это занятие может закончиться слишком быстро!
        - За тибе многие знают, - нерешительно сказала Песса Израилевна, теребя фартук.
        - Да, - согласился мужчина, - Но! Как кого? Умением стрелять и решительностью там никого не удивить! А вот если и когда я приеду с немножечко славой за политику в нужной части, то все скажут - Сэмен Васильевич, это голова!
        - И, золотце… - он шагнул к ней, - ты таки не думай за меня слишком опасно. Мы занимаемся не террором и большой громкой политикой, а маленькими, но изящными операциями по дискредитации тех, кого надо. Ты мине понимаешь?
        - Ну и самую множечко… - разговор прервал поцелуй, - наводкой на тех, ково надо. Такая маленькая большая помощь для людей, которые хотят сделать ноги имуществу одного из активных против нас. Где, што, привычки… нам несложно, а людям немножечко полезно и множечко приятно с мерси до нас.
        - А потом приеду… - разговор прервался, и сильные руки зашарили по телу, - в Африку… Фима говорил таки, шо ему так сильно не хватает начальника полиции, шо он прямо спать не может! Все есть, а мине пока нет! Вот мы и подумали, а потом я решил…
        Сэмен Васильевич подхватил на руки Пессу Израилевну, глянув мимоходом на ходики…
        … у них всево-то сорок минут до прихода Фиры, какие тут разговоры!
        Двадцать шестая глава
        - Сон… - выдохнула Эсфирь облегчённо и одновременно разочарованно, вспоминая все-все детали… и чем дальше, тем больше пламенея щеками, а затем и всем лицом. Егорка… как же она соскучилась!
        Перевернувшись на скрипнувшей кровати, девочка обхватила подушку, прижавшись к ней лицом. Потеревшись щекой, она смущенно прикусила губу и пискнула приглушённо в подушку, переполненная чувствами. Там, во сне, Егор… поцеловал её! В губы!
        Она плотно зажмурилась и слегка вытянула губы, пытаясь заново пережить тот волнительный момент…
        - Фир, доча… - заглянула в комнату мать, - да ты вся горишь!
        - Жарко, мама! - отбивалась та смущённо, пока Песса Израилевна с озабоченным видом касалась лба дочери сухими губами, - Да нормально, нормально!
        Соскочив с кровати и обившись от материнской заботы, Фира умылась и начала расчёсывать густые смоляные кудри, разглядывая себя в купленное у старьёвщика облупившееся зеркало, висящее над рукомойником в кухне. Придирчивый взгляд её находил всё новые и новые подтверждения собственного несовершенства. Крохотный прыщик сбоку носа, заветрившийся уголок губ, чуть оплывшие с утра веки.
        - Как же, - прошептала Фира, и глаза её набухли слезами, - поцелует он такую… уродину! Ма-ам! Я сильно страшная?!
        - Доча! - Песса Израилевна, возящаяся у плиты, даже выронила ложку, - Откуда такие странные мысли?! Што случилось?!
        - Ма-ам! - из глаза девочки закапали первые слёзы, и красивые губы искривились в преддверии плача, - Скажи мине правду, не надо врать только потому, шо я твоя дочь! Все матери так говорят, но мине скажи такую правду, какой бы горькой она не была! Я приму это как лекарство, и пусть мине будет больно и плохо, но лучше горькая правда, чем сладкая ложь!
        - Фира… - всплеснув руками и проводив потерянным взглядом выплеснувшуюся в дальний угол крышку от кастрюли, заплясавшую с дребезжанием на полу, - ну шо ты такое… Фира!
        - Пойдём! - схватив её за руку, она подвела дочку к зеркалу, и обхватив сзади под затылок, приблизила голову почти вплотную к стеклу, - Смотри внимательно! Шо ты видишь?!
        - Уро-одину, - начала подвывать та, но тяжёлая затрещина прервала начинающуюся истерику.
        - Доча, имей совесть! У тибе есть такая красота, какой нет ни у ково на Молдаванке!
        - Все матери так говорят! - притопнула маленькая босая ножка.
        - Доча… не нервируй мине! Если я сказала да как мать, то ты таки можешь мине не верить, но если об том же говорит Двойра, которую мы турнули за приставания к Мише, то шо это значит?
        - Прямо-таки и говорит? - засомневалась девочка, шмыгая покрасневшим носиком и отходя от почти случившейся истерики.
        - Доча! - мать прижала её к объёмной груди и тут же оторвала от сибе, заглядывая в глаза, - Я тибе уверяю! Понятно, шо она говорит это другими словами, промеж которых много нехороших и гадких за твою и нашу мораль с гоями, но таки да! Я таки плюнула в сторону её рожи и сказала о ней то немногое, шо думаю об этой почти состоявшейся проститутки! Кто бы, но не она!
        - Ну, если даже Двойра… - неуверенно протянула Эсфирь и тут же засомневалась, - а прыщи?
        Песса Израилевна только закатила глаза так выразительно, что какая-нибудь начинающая провинциальная актриса изошла бы желчью от зависти, но ж Молдаванка! Играть лицом и разговаривать руками здесь могёт каждый, и некоторые даже - талантливо! Играют, правда, в основном не на театре, а в разных панамах, но таланта там нужно ничуть не меньше, потому как публика очень уж требовательная.
        - Фира! Доча! Ты сибе помнишь, какой тибе Егор встретил? Одни глаза и волосы, да сплошные ободранности по всей моей маленькой девочки, от коленок и до лица! И шо ты думаешь? Егор заметил таки не ободранности, а именно тибе за всеми ими! Как в столб с разбегу! Ну! Лицо как после бамца!
        Девочка хихикнула, заново вспоминая момент знакомства, зарумяниваясь от приятных воспоминаний.
        - А я и правда была такая… ну, ободранная?
        - И снова тибе шалом и здрасте, - всплеснула руками мать, - а я тибе об чём?! Ты за свой тогда возраст вспомни! Если бы ты в десять лет думала об прыщиках и ободранностях коленок, я бы первая заволновалась об твоём душевном здоровье!
        - Мущщины, - продолжила она наставительно, - видят нас не по кусочкам, как курочку на тарелке, а целиком! И если ты им по сердцу, то целиком и вся, а не только безпрыщовыми местами! Когда он начинает морщить нос при виде какой-то твоей отдельной части, то тут два варианта - или эта часть стала больше тибе всей, или мущщина ищет повод! Для уйти или вообще.
        - Я тибе даже так скажу, - она чуть понизила голос, - шо даже прынцессы какают, ты мине поняла?
        - Ма-ам, фу-у… - раскраснелась девочка.
        - Это не «фу-у» - передразнила её мамеле, шлёпнув слегка полотенцем пониже спины, - а жизнь! Если б я слишком много фукала, тибе бы и на свете не было, ты тоже через «фу-у!» появилась, и даже не через одно!
        - Ма-ам, - лицо у Фиры вовсе уж запунцовело, отсутствием воображения она никогда не страдала.
        - Не мамкай! И это не только ту «фу», о котором ты подумала, но и во время беременности было много разного фу в поганое ведро! Ты думаешь, твой папеле мине за это разлюбил? Щас с разбегу!
        - А это у тибе… - женщина наклонилась и поцеловала дочку в лоб, - возраст такой дурацкий! Шоб ты понимала, Егор из деревни и немножечко с Хитровки! Он как раз и понимает за жизнь, и видит в тибе не барышню с открытки, а всю целиком. Понимает и принимает.
        - Ма-ам, - протирая глаза, вышел из спальни один из сыновей, - а шо у нас на поесть? Доброе утро!
        - Доброе, милый! Сейчас, сейчас… - она засуетилась, разрываясь меж дочей и сыновьями, и Фира, поняв её метания, начала помогать с завтраком. Песса Израилевна, с превеликим трудом принижая голос, рассказывала ей за мужчин и за кулинарию, переплетая их странным образом в некое гармоничное целое.
        Как-то у ней всё так получалось, шо мужчин надо было готовить по рецепту, навроде борща. Выбрать качественный продукт, довести до кипенья, а потом - р-раз! Одни ингредиенты за другими, да вовремя, да помешивая, да специи потом… Цимес будет, а не мужчина!
        Позавтракав, они всем семейством отправились на Привоз, общаясь по дороге со встреченными знакомцами, коих набралось чуть ли не полгорода. Из-за общения со всеми и каждым шли медленно, так што народ начал уже тянуться не только туда, но и немножечко оттуда.
        А шо делать? Она же теперь не просто так, а с возможностями и авторитетом, понимать надо. Кого пристроить, кого отстроить… сложно! Такая ответственность, такая ответственность… вся в делах!
        - Песса! - фальшиво улыбаясь, издали поприветствовала её идущая с рынка Сара Минкина, с которой они в молодости почти дружили, - Прекрасно выглядишь для своего почтенного возраста!
        - Сарочка! Я таки помню, шо ты старше мине на полгода с большим хвостиком, но извини - спешу, и мине не до скандалов!
        Фира хихикнула еле слышно, но тут же приняла вид самый благонравный и кроткий, как и положено барышне из хорошей семьи. И пусть! Пусть эта хорошесть начинается лично с неё, важен сам принцип!
        - Фира, доча, а ты чего молчишь, будто и не родная? Сделай мине одолжение, поддержи приличным разговором, как ты умеешь!
        - Ма-ам! Будет опять как всегда! За приличный разговор на Привозе ты сперва начинаешь мной гордиться, потом смеяться за то, шо говорю не как все нормальные люди, а потом и обижаешься, потому шо таким разговором я вроде как стыжусь тибе и делаю нарошно!
        - Ой, всё! - мотанула подолом мать, и некоторое время они шли молча, общаясь только со встреченными, а не с друг дружкой.
        - Я и правда да? - перервала молчание Песса Израилевна, глядя Фиру, только кивнувшую молча, - Не замечала никогда. Обижаешься?
        - Да не… поначалу-то оно и да, - поправилась девочка, - но быстро и нет!
        - Скучать будешь? - мать повела глазами по сторонам, захватив разом улицы и подход к Привозу.
        - Н-наверное… не знаю! Дурбан, это сильно не Одесса, но всё ж таки у моря, да и говорят - красивый. Не знаю…
        - Наших там много, - приободрила её мать.
        - Так оно и да, - с сомнением отозвалась девочка, - но будет ли там по-нашему, я таки сильно думаю за нет!
        Рахиль ждала во дворе, сидя на лавочке под деревом и нервно обкусывая заусенцы. Завидев их, она заулыбалась с облегчением, и вскочив, торопливо поздоровалась, едва ли не приплясывая от нетерпения.
        - Шо ты как неродная? - удивилась Песса Израилевна, - Если тибе сильно надо, то спрашивать разрешения за туалет не нужно.
        Девочка в ответ хихикнула истерично и закусала губы.
        - Та-ак… - протянула многоопытная женщина, - я так понимаю, шо ты имеешь нам кое-што сказать?
        - Д-да… можно только… наверху, и… - она покосилась на мальчишек, - совсем втроём?
        - Ой вэй… - пробормотала тётя Песя, - чует моё сердце, шо у тибе в ближайшем будущем возможны большие неприятности.
        Закивав головой с видом самым отчаянным, та помогла поднять покупки наверх и начала разбирать их, роняя постоянно.
        - Мне… - виновато улыбнулась она, - без этого совсем…
        В глазах Рахили стояли слёзы и неизбывное горе, и Песса Израилевна, повинуясь извечному чувству материнства, прижала её к груди. Девочка сразу разревелась отчаянно, и рыдала долго, с большим горем и вкусом.
        - АнтшУлдикт[56 - Извините (идиш).], - пробормотала она, отстранившись, но всё ещё хлюпая носом.
        - Вы… - шмыганье, - знаете за мою жизнь.
        - Немножечко, - сказала осторожная Песса Израилевна. Лучшей подруге дочери не сильно повезло с папеле, а когда не стало мамеле, невезения стало ещё больше.
        Женщина склонялась к мысли, что он таки не шлемазл, а настоящий поц, но помалкивала. Пока Рахиль не слишком говорила о своих проблемах, можно было делать вид, шо не знаешь о них, экономя на нервах и обедах. Потому как если слишком да, это ж придётся не только улыбаться, но и помогать, а оно ей сильно надо?
        Сбиваясь то на скороговорку, то начиная всхлипывать и капать глазами, Рахиль поведала вздыхающим им о своих проблемах. Постукивая зубами о чашку и захлёбываясь словами и эмоциями впополам с водой, она поведала о планах папеле, которые ей - ну совсем никак!
        - Сам шлимазл, - жаловалась она, сжав руки меж колен и раскачиваясь, - и друзья у него таки же! Один к одному, как семечки в перезрелом огурце!
        - Все таки… одухотворённые, - выплюнула она, замолкнув ненадолго, - а как работать и зарабатывать, так они…
        Слёзы закапали у неё из глаз, лицо некрасиво скривилось.
        - … замуж, - всхлипнула девочка, - мне же четырнадцать скоро, вот и… За сына своего лучшего друга. А тот…
        Она разрыдалась и Песса Израилевна вместе с Фирой долго утешали её.
        - Всю жизнь… - скривила она рот, - как мама! Рта не открывай, по дому… и деньги тоже она! А он… уткнётся в Талмуд, и ладно бы хоть умным был…
        Несколько раз вздохнув, Рахиль немножко успокоилась.
        - Решил папеле, - скривила она рот, - шо раз я умею шить, то станут таки хорошей партией для сыночки его лучшего друга! Нужно только выпросить у тибе машинку, и я стану шить за деньги, попутно рожая детей, пока они будут… в Талмудах…
        - Даже так? - нехорошо приподняла бровь Песса Израилевна, задумавшись надолго, пока девочки сидели затихшие.
        - Я так думаю, - сказала она медленно, и Фира с Рахилью перестали дышать, - шо твой папаша настоящий поц, раз решил дочке такую неинтересную судьбу!
        Двадцать седьмая глава
        Едва заметно покачав головой, Иосиф Филиппович отвёл глаза.
        - Упёрлись, - выдохнул он и замолк угрюмо, пока Татьяна помогала снять пыльник. Прошаркав по паркету в разношенных ботинках в ванную, адвокат долго плескался, умываясь, и вернулся слегка посвежевший.
        Горнишная наша уже хлопотала, накрывая в гостиной обед, и старик уселся на своё привышное место. Он молчал, пожёвывая дряблые губы, да мы и не торопили ево.
        Жмурясь, Иосиф Филиппович медленно ел суп, по-черепашьи вытягивая вперёд худую, морщинистую шею. Расковыряв грешневую кашу с бараньей котлетой, да так и не притронувшись к ним, он вяло оживился, лишь когда Татьяна принесла пышущий жаром самовар и свои знаменитые пироги.
        - Упёрлись, - повторил он, вытирая рот и откидываясь на спинку стула, - решительно не хотят ничево слушать, всячески затягивая дело.
        - А может, и ну его? - предложил Коста, промокая испарину на высоком лбу.
        Дёрнув щекой, Иосиф Филиппович снова пожевал губами, но всё же нехотя ответил:
        - Не так всё просто, молодой человек. Частичная эмансипация оставляет лазейки для… - он задумался, подняв ввысь выцветшие глаза, - для слишком многово. Даже если толковать букву Закона беспристрастно, толкований этих достаточно, штобы при желании изрядно усложнить жизнь Егору Кузьмичу.
        - Это в России, - перебил Коста, чуть подавшись вперёд, - в Африке, как я понимаю, ситуация несколько иная!
        - Н-да… Неправильно понимаете, молодой человек, - покачал головой адвокат, - Частичная дееспособность не помешала Егору Кузьмичу получить офицерское звание, но это не вполне… да-с! Не полное признание!
        - Иным чины офицерские ещё в люльке раздают, - прогудел опекун, сидящий каменным истуканом с мрачнеющей на глазах физиономией.
        - Именно, Владимир Алексеевич, именно! - закивал старик, - Звания и ордена с пелёнок ничуть не мешают воспитателям ставить в угол, а то и пороть таких… офицеров и кавалеров за леность и проказы.
        - Участие в боевых действиях, - начал было Коста, но адвокат только мотнул головой.
        - В случае Егора Кузьмича можно предположить попытку оспорить… да к примеру, опеку. Да-с! Не вскидывайтесь, Владимир Алексеевич! Используя даже букву закона можно очень и очень здорово усложнить жизнь юноше, слишком уж непростая у нево биография, нда-с… Если же учитывать явную пристрастность судебной системы, можно предвидеть куда более широкий… спектр неприятностей.
        - Навскидку… - Иосиф Филиппович прикрыл на несколько секунд глаза, - да хотя бы, зацепившись за неполную эмансипацию и ненадлежащую опеку… Да не вскидывайтесь вы, Владимир Алексеевич! Я вам логику судебной системы пытаюсь объяснить, притом заведомо враждебно настроенной!
        - Простите, - медленно сев назад, выдохнул опекун, пока Татьяна протирала со стола разлитый чай.
        - Ничево, - вздохнул адвокат, - прекрасно понимаю ваши чувства, уж поверьте! Зацепившись за ненадлежащую опеку и неполную эмансипацию, можно, к примеру, оспорить законность продажи ваших патентов бурам.
        - А к этому, - ссутулился старик, - похоже, всё и идёт.
        - Насколько это реально!? - слышу я, и понимаю внезапно, што сам же и задал этот вопрос.
        - Так… - Иосиф Филиппович пожал плечами, - если строго по букве Закона, то шансы на это не слишком велики. Предполагаю, што в России будет… попытаются развернуть производство ваших летательных аппаратов, опираясь именно на оспаривание эмансипации.
        - В других странах… - он чуть задумался, - наверное, всё будет зависеть от политической обстановки.
        - И… - с трудом проговариваю слова, сдерживая ярость, - ково же хотят назначить моим… опекуном?
        - Полагаю, государство, - ответил адвокат без промедления, - промелькнули, знаете ли, мнения… Вас, Егор Кузьмич, предполагается отдать то ли в юнкерское училище, то ли… В общем, муштра с круглосуточным контролем и возможностью психологического давления и военного трибунала.
        - Ага… - я откинулся на спинку стула и замолчал…
        - … а ведь это уже не военный конфликт, а полноценная война.
        - Егор… - предупредительно сказал дядя Гиляй, испугавшись неведомо чево.
        - Да всё в порядке, - улыбаюсь ему, - функция «моя крушить» под контролем.
        - А?!
        - Так… - снова улыбаюсь, но сам чувствую - кривенько, - с голой пяткой на шашку бросаться не буду, не волнуйся. Просто теперь у меня нет моральных ограничений - ни-ка-ких! Егор Панкратов - враг Государства? Што ж… тем хуже для Государства!
        Слова мои вызвали тишину самую оглушительную, но понемножку разговорились, лишь я молчал, с внезапно проснувшимся аппетитом смакуя Татьянин пирог. Близких моих, кажется, спокойствие это напугало пуще вспышки ярости, и они всё поглядывали тревожно, но наконец, эмоции потихонечку улеглись.
        - … общественность, в конце-то концов! - горячился Саня, но дядя Гиляй только покачал головой на такую наивность. Дело моё, в иное время ставшее причиной небывалого скандала, погребено грудой куда как более ярких и пожалуй - скандальных новостей.
        В Британии во всю ширь разворачивается кризис, разом финансовый и политический, имеющий все шансы стать мировым[57 - Экономическийкризис1900-1903 годов - упадок в экономической сфере, затронувший большинство развитых стран и сопровождавшийся финансовым крахом ряда предприятий и резким падением уровня производства.]. Предпосылки его экономисты предсказывали загодя, но поражение Империи в Англо-бурской войне не смог предугадать никто, и кризис, ещё только набирающий обороты, уже сейчас называли тяжелейшим со времён Наполеоновских войск.
        Африканская ставка Британии оказалась перебита, а затем - разом навалились проблемы в Индии, Китае и Афганистане. Разговоров о переделе мира ещё нет, но Франция и Германия, в кои-то веки готовые отбросить на время взаимные претензии, хищно принюхиваются к раненому колоссу.
        Добрая половина Капской колонии разорена бурами, а владения Родса национализированы, и это оказалось лишь первым ударом по британской финансовой системе. Волнения в Индии, и прежде всего в Бенгалии, подавляются ныне с решительной жестокостью, избыточной даже для ничуть не милосердных британцев. Подавят, в этом никто не сомневается, но…
        … опиумные плантации Бенгалии уничтожены восставшими…
        … а боксёры в Китае уничтожают не только европейцев и своих же, ханьских христиан, но и торговцев опиумом.
        И как же волнительно ныне обывателям! Откроешь газету, а там на первых полосах - волосы дыбом!
        Британия, это ведь только эпицентр, а из Лондона волной по всему миру - кризис. Банкротства, отставки министров, девальвации национальных валют… В Российской Империи не лучше, хуже скорее. В процентном отношении да по части статистики, подданным российским повеселее будет, но где там статистика, а где - жизнь? Запаса прочности у Империи Российской куда как поменьше, чем у Британской.
        До кучи - финансовые пирамиды, невесть откуда взявшиеся пророки и будто бы выпущенные из Бедлама политики, которым остро не хватает смирительных рубашек. Летит со страниц слюна ядовитая, и хочется порой после чтения руки с мылом помыть.
        Наши, российские газеты, не слишком отстают. Помимо новостей международных, хватает и собственных. Всё тоже… кризис, банкротства, самоубийства, мошенничества. И - недород в некоторых губерниях. Как всегда. Голода у нас нет и не бывает, только недород. Государь так повелеть изволил.
        До кучи - казачество Туркестанское. Чем там думал Николай, выпуская этого джинна, Бог весь…
        « - Обострение!»
        … однако подписав приказы о создании нового казачьего войска, назад он повернуть уже не может. Казаки, они ведь и правда - опора режима, но ровно до тех пор, пока им самим это выгодно.
        Туркестаном же они грезят давно, задолго до походов Скобелева в Среднюю Азию! Тогда - говорили, составляли планы… не срослось.
        Сейчас же… нет, не выйдет развернуть. Ну или выйдет, но не простят казачки царю-батюшке такого разворота. Не тот народ.
        Тесно станишникам на Дону да на Кубани! В пересчёте всех десятин на казачьи лихие головушки, оно вроде как вволю земли, да не выпустит её старшина казачья! Не выпустит и не выпускает - даже и ту, что общинной считается. Мно-ого сейчас среди казаков тех, кто даже коня и оружие купить себе не могут, за казённый кошт на службу их собирают.
        Нарезаются земли под станицы на границе с Афганистаном, а местные казакам - не рады. Ни афганцы, ни поданные Российской Империи, ни…
        … только сами казаки и рады. У них давно уже - планы, с семидесятых годов ещё, да с конфликта на Кушке. Живы ещё те, кто воевал в здешних краях, и не все они старики. Есть карты, проводники, и поговаривают, даже землица нарезана загодя, тогда ещё.
        Вот как в таком разе развернуть их? Опору режима?
        Сложно сейчас в Туркестане, очень сложно - так, что икается порой в Петербурге. Клубок змеиный из интересов эмиров и беков Афганских и Туркестанских, казаков и администрации тамошних земель, британцев и Бог весть, кого ещё.
        А царь рыбу ловит…
        … ну или чем он там занимается? Царствует, а править - решительно не хочет, но и другим не даёт.
        Растопырил страну в раскоряку, пытаясь услужить разом всем, да только вышла какая-то политическая «Камасутра» С Британией разругался, а с Францией или Германией не союз, а чорт те што! Даже с Южно-Африканским Союзом ухитрился отношения испортить. Талант у человека, не иначе[58 - Я не пытаюсь изобразить последнего императора хуже, чем он есть. Возможно, и даже наверняка я пристрастен, но судя по действиям Николая в кризисные моменты (Русско-Японская, Революция 1905 года, ПМВ, Февральская и Октябрьская Революции), «кризисный менеджер» из него был никчёмный. Почти всегда принимались наихудшие решения из возможных, только руками развести и можно на подобную некомпетентность.]. Р-рыбак…
        Пока раздумывал, руки сами подтянули салфетку, Санька протянул карандаш, да и…
        - Охо-хо! - засмеялся Иосиф Филиппович, забавно кругля глаза, - Эк ты царя нашего батюшку!
        Николая я изобразил очеловеченным страусом, засунувшим голову в песок, и только откормленный афедрон, обтянутый белыми лосинами, приглашающее торчал над песками. А вокруг такие же очеловеченные звери-страны, приглядываются…
        - Прелестная в своей пошлости карикатура, - заключил Иосиф Филиппович, пряча салфетку в карман, - С вашево позволения, я её пристрою в одном из европейских издательств. Есть у меня, знаете ли…
        - Даже и гонорара требовать не буду, - согласился я.
        - Я за вас потребую, - отмахнулся старик, - Это, знаете ли, своевременная вещица. Остро!
        - Вам видней. Так… што же будем делать с этой чортовой эмансипацией?
        - Ф-фу… Я, знаете ли, не могу в настоящее время ручаться за правильность своих мыслей, - начал медленно адвокат, - но пожалуй, посоветовал бы до поры сделать вид, што вы играет по их правилам. Ну, знаете… немножечко интервью, разговоры с общественность, лекции. Специально эту тему поднимать не нужно, но будьте уверены - спросят, и спросят не раз, равно как и поинтересуются обыском с конфискацией.
        - Всё настолько серьёзно, - построжел лицом опекун, - што следует делать вид, будто мы приняли правила чужой для нас игры?
        - Более чем, Владимир Алексеевич, более чем. Я бы… - пожевал адвокат губами, - посоветовал бы вам всемерно ускорить работу над документами для Нади, хотя бы даже и через взятку. Разумеется, в стороне я не останусь, но в этом деле на острие будете именно вы.
        Опекун подобрался хищно, и…
        - … ни в коем случае, Владимир Алексеевич, - покачал пальцем адвокат, - без этих ваших… штучек! Это, господа, ко всем относится, без исключения! Провокации… нда-с, почти наверняка будут, так што - передвигаться только в компании, с надёжными свидетелями, только в светлое время суток, и разумеется - никаких трущоб!
        - До поры, - он ткнул пальцем в опекуна, - так и только так! Потом Надю в охапку и на поезд, но желательно… у вас есть надёжные знакомые, которым вы можете доверять самым решительным образом?
        - Антоша Чехонте, - без раздумий сказал дядя Гиляй, - Наденька его знает и очень любит, да и характер у нево вполне авантюрный. Есть и…
        - Даже так? - приятно удивился Иосиф Филиппович, перебивая опекуна, - Славно! Антон Павлович вполне подойдёт на роль сопровождающево. Ну а вы с Егором Кузьмичём и Александром Фроловичем будете делать вид, што готовитесь к затяжной войне с Российской Фемидой. И только потом… вам ясно?
        Переглянувшись, мы кивнули, но адвокат то ли для убедительности, то ли не вполне доверяя столь быстрому согласию, добавил, загибая пальцы.
        - Фемида Российская во всём её безобразии! Отдельно - Сергей Александрович. Отдельно - Александр Михайлович. Казаки… да-да, могут, и ещё как могут! Британцы… да-да, позиции их в Российской Империи традиционно сильны, несмотря на нынешние разногласия.
        - Русское собрание, - продолжил он, - и… Бог весть, кто ещё может счесть себя обиженным и оскорблённым, или просто пожелает выслужиться. Каждый шаг - с тремя подстраховками, господа! Каждый!
        Двадцать восьмая глава
        Через густые пряные джунгли протянулась колонна чорных воинов, кажущаяся бесконечной извивающейся змеёй. Ловкие как пантеры, африканцы скользят меж зарослей, огибая попадающиеся на пути валуны, единым прыжком перемахивая неширокие лесные ручьи и речушки.
        Лоснящиеся, мускулистые тела их, разодетые в отменно выделанные звериные шкуры и украшенные искусной работы изделиями из золота и слоновой кости внушают какой-то первобытный страх. Сильные руки сжимают копья с широкими наконечниками, щиты и ассегаи, и здесь, в густых зарослях, это оружие ничуть не хуже винтовок!
        Остановившись, идущий впереди воин подал знак рукой, и все замерли каменными изваяниями работы искусного мастера. Втянув широкими ноздрями воздух, глава авангарда принюхался совершенно по-звериному. Пахло прелой листвой и древесиной, подгнившими плодами, упавшими на листвяную подложку земли, да еле уловимым острым запахом хищного зверя.
        Показавшийся промеж деревьев леопард, оценив количество двуногих, беззвучной тенью канул в лесном полумраке. Колонна чорных воинов продолжила свой путь, и несколько минут спустя там, где скалил желтоватые зубы леопард, мускулистые легконогие носильщики пронесли изящно украшенный паланкин, сопровождаемый охраной, вооружённой винтовками «Маузера».
        Вслед за паланкином ящеричьим хвостом потянулись тяжело нагруженные носильщики, согнувшиеся под весом тюков и корзин. В арьегарде пожилые воители, выжившие в бесконечных стычках и войнах Чорного Континента. Украшенные шрамами, по-звериному сторожкие, они не оставляют неведомым врагам ни единого шанса.
        Колонна то сжимается упруго, а то рассыпается причудливой сороконожкой, проверяя окрестности малыми отрядами. И горе тем, кто попадётся им на пути!
        Остановились у реки, разлившейся широко по каменистому руслу. Без лишней суеты начали разбивать лагерь, расставляя охрану. Грибами после жаркого дождя выросли шатры и палатки, навесы из наскоро сплетённых циновок и шалаши.
        На джунгли опустилась ночь, но яркие африканские звёзды сияли в небесах, а на земле звёздными зеркалами отражаются костры чорных воителей, широкой дугой опоясывающие шатёр предводителя. Зазвучали в ночи барабаны, рокотом разгоняя духов, тысячами глаз наблюдающих из зарослей за людьми.
        Грозный их рокот надвигался подобно шторму, а потом грянуло! Ударом молнии прозвучал металлический котёл, а потом снова, снова и снова… Чорбаджи[59 - Чорбаджи (тур. corbac?, буквально - «раздатчик похлёбки») - термин, имеющий в Турции несколько значений. Офицерский чин в Османской империи у янычар, соответствующий командиру орта (роты). Представители сельской верхушки в XVI -XVIII столетиях - старосты, старшины.], скаля свирепо кипенно белые зубы, лупит половником по боку котла, и от сотен костром эхом рокочут большие и малые барабаны.
        А потом, разом, будто выросла стена из человеческих тел, и тысячи тысяч мускулистых чернокожих воинов, свирепых и умелых, затеяли пляску, потрясая оружием. Они пошли по кругу, и чем дальше, тем больше становясь единым организмом. Несколько невообразимо долгих минут спустя ноги воителей ударяют о землю в такт, а ещё чуть погодя даже само дыхание их стало единым.
        Хоровод этот всё ускорялся и ускорялся, а потом неожиданно зазвучали скрипки, и внутрь круга вошли Самуил и Товия. Огромные, заросшие щетиной по самые глаза, они плясали и плясали, потрясая оружием, а мелодия барабанов смешивалась со скрипками самым причудливым образом.
        И вот уже близнецы танцуют семь-сорок, а в круг выходят всё новые и новые жиды. Лихо отплясывает Лев Лазаревич, осыпая всех перхотью. Выделывает коленки Лебензон, скаля зубы и размахивая саблей и копьём. Беня, Ёся… и ещё десятки и десятки одесских жидов.
        Уже и сами чернокожие выделывают коленца, выкрикивая «Мазл тов[60 - «Мазаль тов» - фраза на иврите, которая используется для поздравления в честь какого-либо события в жизни человека. Выражение происходит из мишнаитского иврита, где слово mazzal означает «созвездие» или «судьба».]!», дуя в шафары[61 - Шоф?р (????) - еврейский ритуальный духовой музыкальный (сигнальный) инструмент, сделанный из рога животного.] и поправляя растрепавшиеся в танце талиты[62 - Талит, также т?лес (ивр. ??????? сефард. талл?т, ашкеназ. т?лес) - молитвенное облачение в иудаизме, представляющее собой особым образом изготовленное прямоугольное покрывало. Заповеди ношения талита не существует…].
        - Мазл тов! - орут тысячи глоток, и вот к костру выходит Фима Бляйшман и начинает свой танец. А вокруг поют - неразборчиво, но весело и громко, и вот уже можно разобрать слова…
        - … и вовеки слава Фиме атаману!
        Стригая ногами в воздухе, Бляйшман с разбегу перепрыгнул через костёр, и ночь отозвалась слитным воплем, потрясая оружием. Один за другим чернокожие воители прыгали через костёр, приземляясь уже с пейсами. Зажав в одной руке Тору, в другой копьё, африканские иудеи, разом посветлевшие и обзавёдшиеся одеждой, воинственно выплясывали вокруг, и с каждым их движением джунгли менялись неуловимо.
        Шаг… появились дороги.
        Шаг… поля… И вот они уже выплясывают вокруг синагоги, расходясь по спирали, а красноватую африканскую землю начинают взламывать растущие дома…
        … и я просыпаюсь.
        - Ебическая сила… - шепчу нервенно, опасаясь разбудить Саньку, и не сразу вспоминаю, што брат вместе с Наденькой и Антон Палычем уже на полпути в Одессу.
        - Приснится же херота, прости Господи! - встав с кровати, иду к распахнутому на всю ширь окну и сажусь на широченный подоконник, обдуваясь чахлым ветерком, - Ну и сон!
        … а потом задумываюсь…
        - Да ну, бред!
        Ветер начал раздувать угольки рассвета, и ощутимо попрохладнело, даря отдохновение от удушливой, затхлой ночной жары, чувствительной даже мне, привышному к африканскому климату. Я сидел и сидел, бездумно глядя на зачинающийся день, на завозившевося во дворе дворника, да на полицейского наблюдателя, ссутулившевося напротив моего окна.
        - Всего лишь функция, - произнёс я, покусывая губы. Странно… но с того самово дня я перестал видеть в полицейских людей, будто рубильник переключили.
        Функции. Рисованные человечки. Ходит, говорит, любит… наверное. Есть семья, дети, отцы-матери, но… куклы. Не настоящие люди, будто притворяются только, и от тово только хуже и противней.
        Когда просто стоит, то и внимания особо не обращаю. Ну, полицейский… такая же часть пейзажа, как столб фонарный и собачья будка. А когда с подошедшим приятелем улыбается, меня ажно корёжит… будто они и право на это не имеют.
        Настолько не имеют, што хочется вычеркнуть их из жизни, стереть с листа. Неправильные, бракованные… Они не должны - жить, а только - функциями быть. Только!
        Умом понимаю, што это со мной што-то не так, и так сильно. Одурманенные люди, враги… это сколько угодно. Но функции? Это ой… для меня. Сильно с головой не в порядке.
        Впрочем, надеюсь, што это явление временное и меня потихонечку отпустит. За неимением, так сказать, раздражителей… и от тово ещё хуже.
        Хотелось ведь… думал, што перерос уже мечталки свои детские, с прогулкой по Сенцово, ан нет! Теперь, когда нельзя стало, тоска всево обглодала, до самых позвонков. Мозг костный высосала.
        Сенцово, Москва, Одесса… всё, совсем всё. Неделя, много две, и покину я Россию, и очень может быть - навсегда. Такая тоска накатывает, што не приведи Боже…
        Потому как враг Государства, ети ево в качель! И наоборот… Не пройдусь я больше ни по Сенцово, ни по московским улочкам, милым моему сердцу, ни по Одессе. Ни-ког-да!
        Исхитрился ведь, а? Царю и царёнышам ноги оттоптал, и ведь не по злокозненности врождённой, а потом как - право имею! Хоть по Достоевскому, а хоть и просто - по жизни. На жизнь, на честь, на гражданские права.
        А они, царь с царёнышами, отказывают мне в правах, навешивая только - обязанности. Тягло. Иначе - бунтовщик по закону, написанному барами для бар. И никогда мы не найдём с ними общего языка. Ни-ког-да…
        И буду я вечным изгнанником, или…
        Встав с подоконника, я потянулся, захрустев всеми хрящиками, и несколько иньше поглядел на дежурящего полицейского.
        - … или я уничтожу царя и царёнышей.
        А полицейские, в массе своей, всё ж таки не враги. Криво, косо… а всё ж таки пользу приносят. Хотя всё равно - функции!
        - Подъезжают к Одессе, - поглядывая на часы, молвил за завтраком опекун.
        - Угу… - и снова молчание, только ходики в гостиной по мозгам - тик-так… Мыслями мы там, в Одессе, ждём телеграммы о прибытии, да чуть погодя - об отплытии. Потом контрольная, из Стамбула…
        … и бегом, бегом, бегом!
        Вся наша деятельность в России, все ангажированные лекции, встречи - к чорту! Мы с Владимиром Алексеевичем калачи тёртые, жизнь битые, по трущобам поскитавшиеся. При нужде переоденемся в отрепья, и хрен кто нас найдёт! Проверено.
        Вроде как и морда лица у дяди Гиляя во всех полицейских участках побывала, ан нет! Надо ему, так рожу набок перекорёжит или там губы вывернет гримом, и… обыщись, не найдёшь. Бывалоча, знали агенты полицейские, што вот он, здесь! В самой гуще очередной катастрофы, которую власть намеревается скрыть. Телеграммы в газеты шлёт, статьи пишет.
        Знают, а найти не могут. Вроде и фигура богатырская, и морда примелькавшаяся, а хрена! А нужда случись, хоть и лесами пройдёт так, што с собаками не разыщешь.
        Мне ещё проще - хоть обсмотритесь, подростков всех проверяючи, да взрослых из тех, кто телом похлипче. Гимназистом прикинуться, мальчиком из лавки, а хоть и жидёнком молоденьким, ну или немчиком.
        Но это всё - если! Планы на тот случай, если совсем худо дела повернутся, но власти оплошку дадут, хоть чутка. Когда ясно станет, што всё - уходить надо! Но руки пока не крутят и есть куда бечь. Хоть пять минут форы, а дай!
        У государства своё «если» имеется, с филерами да агентами полицейскими, да провокациями и Бог весть, кем и чем ещё. Против нас сейчас государство играет, да не одно. Британия, а?! Могут… а што именно могут, Бог весть. Тоска… хуже нет, чем вот так вот - ждать, когда от тебя ну ничевошеньки не зависит. Хоть из окна шагай!
        - Тоска-а… - протянул опекун и замолк, наливаясь чаем и унынием.
        - Был бы хоть Коста… - он вздохнул прерывисто, с греком они подружились накрепко, што называется - два сапога пара, и оба - на левую ногу!
        - С ним Наде надёжней.
        - Я ж не спорю, - вяло отозвался дядя Гиляй, снова вздыхая. Привыкший жить ярко и яро, ждать он не любит и не очень-то умеет. Как он сам говорит - жданчик не вырос!
        - Если што пойдёт не так, Коста своими путями уведёт их, да и прикроет по необходимости.
        - Да я не спорю, - повторил опекун, - хорошо ещё, Чехонте согласился, не раздумывая.
        - Антон Палыча возможные неприятности только подстегнули.
        - Ага. Тошка, он такой. А всё равно… - дядя Гиляй начал помешивать чай, бестолку бряцая ложечкой по фарфору, - скушно! И тошнотно.
        - Угум, - отозвался я, подвигая к себе варенье.
        « - Пошалим?» - спросил в моей голове толстенький рисованный человечек, и я замер, придавленный нахлынувшими картинками.
        - А знаешь… - мои губы растянула резиновая улыбка, - можно и пошалить!
        - Останови! - тронул дядя Гиляй извозчика за плечо, и я соскочил у приметного дома. Тщательно отмеряя шаги, вытащил из кармана кусок мела и нарисовал пляшущего человечка, пока опекун, глядя в бинокль куда-то в окна напротив, подавал знак рукой.
        - Вы тово… этово… - опасливо сказал лихач, глядя на наши экзерсисы.
        - Сто рублей, - парировал Владимир Алексеевич.
        - Ага… - оживился возчик, лихо заламывая цилиндр на левый бок, - так-то мы завсегда!
        Запрыгнув в качнувшийся экипаж, я обменялся с опекуном ехидной усмешкой, и мы продолжили свой анабасис по Москве. Заметив приметного прохожего, непременно кивали, а то и давали условный знак, проезжая мимо недоумевающего господина. Метили мелом и краской ворота и стены домов, жестикулировали любопытствующим в окнах и…
        … впервые за много дней наслаждались жизнью! Искренне, от всей души, чего не было очень давно.
        А пусть побегают! Шалость…
        … удалась.
        Двадцать девятая глава
        Африканским тамтамом бьётся сердце о рёбра, норовя выломать их, ритм с каждой секундой всё быстрее и быстрее. И одновременно - липкий страх, вязкий, окутывающий меня паутиной. Ещё немного, ещё чуть-чуть, и я просто не решусь…
        Облизав пересохшие губы, гляжу на ночное небо, затянутое низко нависшими рваными тучами, заслонившими звёзды и луну. Не отрываясь гляжу…
        … есть! Порывистый ветер отогнал тучу, и луна выглянула через щёлочку. Шаг, ещё… начинаю разбег, отмерянный десятки раз. Толчок…
        … короткое мгновение полёта, и приземляюсь на крышу соседнего дома на все четыре, раскровянив ладони. Грудь распирает от восторга, хочется заорать во всю глотку, но давлю в себе этот порыв, и только в голове бьёт набатом кровь.
        Короткий отдых, затем меряю шагами крышу, самым внимательным образом прицеливаясь глазом до соседней. А потом ещё раз и ещё, уже под ногами - не оставили ли коты пахучего сюрприза, да не прогибается ли под ногами кровля. Разбег…
        … тяжело приземляюсь на соседнюю крышу и поправляю без нужды волосяную верёвку, намотанную вокруг пуза.
        Наверное, началось всё с нашего разговора с опекуном о том, што мы оба два можем уйти в любой момент, раствориться на московских улочках. Настроение наше оформилось впервые пусть сырым и лихаческим, но всё ж таки планом действий.
        Или нет… наверное, всё ж таки потом, когда в Одессе арестовали Косту…
        … или тогда, когда на Владимира Алексеевича власти подали иск о ненадлежащем исполнении обязанностей опекуна.
        Или когда мы узнали о намерениях строить в Петербурге завод по выпуску летадл и о готовящемся иске, согласно которому моя сделка с правительством Южно-Африканского Союза должна быть признана ничтожной.
        Ясно стало, добром не выпустят. Как именно, здесь наша воспалившаяся фантазия набросала в костёр эмоций столько сырых идей, што мы и запутались. Много, слишком много вариантов.
        Разом - личная неприязнь Николая и двух царёнышей, да желание хапнуть себе техническую новинку вместе с изобретателем, и желательно - бесплатно.
        « - Есть и другие кандидаты на, так сказать, освоение бюджетных средств. Достойные!»
        Не подойти, не…
        … а к слову, почему? Только ли личная неприязнь Николая и последующие отсюда неприятности, или это системная ошибка? Деление на тех, кто право имеет и тех, кого имеют?
        Сюда же - неприятности с Церковью, которые никуда и не делись. Напротив, нашлись отягчающие обстоятельства за время моих африканских приключений. Не так молился, не с теми виделся, неправильные разговоры. Не ново.
        Я, собственно, и притворяться перестал уже православным, даже и в церкви по приезду не бывал. Зря, канешно… дурное фрондерство, но так уж сложилось. Иногда так бывает, што всё вроде понимаешь, што - надо! А заставить себя, ну никак - до тошнотиков.
        Не думаю, што дело дошло бы каторги, но проверять решительно не хочется. По одной только церковной линии, если за уши притягивать, много интересного можно инкриминировать. Да даже и не притягивать если, а строго по Закону, по минимуму притом - ссылка!
        Тем паче, репрессивные возможности Государства не исчерпываются тюремным и Синодальным ведомствами. Можно и по медицинской части устроить, нда-с… Нервическая горячка с временным умопомрачением. Опять-таки через Церковь легче всего.
        Дескать, это как же может православный человек отойти от Веры? Месяца этак на три в сумасшедший дом, с пеленанием, ледяными ваннами да экспериментальным лечением электротоком. До полного вразумления с покаянием.
        Вряд ли дошло бы до вовсе уж крайних мер, известность моя и опекуна достаточно велика. Ограничились бы затягиванием дел, шантажом… но проверять, как далеко может зайти дело и насколько злопамятен Николай, второй этого имени, решительно не хочется. И…
        … мы решили пойти на обострение ситуации. На конфликт. Попробуй-ка, оспорь у буров ничтожность сделки, если два героя недавней войны вынуждены были бежать из родной страны! Международный авторитет императора - в яму! Выгребную.
        Любые доводы противной стороны, любые доказательства, разбиваться будут о наш побег.
        Вертели ситуацию так и эдак, да вот и довертелись. Пришли к выводу, што узел этот Гордиев разрубать надо, а не мучеников режима в застенках царских изображать.
        С точки зрения прецедентного права, оно канешно бы и да, неплохо бы. Пресса, в том числе и международная, общественность…
        … но мы дядей Гиляем решили - в жопу! Здесь и сейчас у нас - страда. Хоть в Африке, а хоть и по делам: у меня изобретательским, у опекуна издательским. И Наденька. Это, пожалуй, в его глазах все иные соображения перевесило.
        И… последний прыжок остался, на этаж ниже. Разбег… и кровельное железо загрохотало под моими ногами!
        - Да ебись оно конём! - вырвалось у меня.
        Петлю волосяную на трубу, загодя заготовленные тряпки на руки, и оттолкнувшись - как в пропасть! Вж-жух! Только тряпки задымились.
        - Ку… кхе-кхе… - выскочивший было дворник подавился криком, хватая воздух волосатым ртом, не в силах вдохнуть.
        В рот этот раскрытый тряпки, ножиком кусок верёвки волосяной резанул, да руки за спиной ему, а потом и ноги. Дышит? Дышит! И закоулками, переулками…
        - К-конёк?! - выдохнул вышедший на условленный стук оголец, тараща сонные глаза и неверяще их протирая. Из узкого проёма, перегороженного досками, несло скопищем потных тел, отродясь не стиранных тряпок, рвоты и алкоголя.
        - Он самый, - отзываюсь небрежно, стараясь не дышать слишком глубоко. Отвык, ети! - да не стой столбом, старшево зови!
        - А… агась! - оголец, оскальзываясь на телах товарищей, стал пробираться вглубь, - Клещ… Клещ!
        - … опился совсем, утырок… - и звук затрещины.
        - Ай! Да правда!
        - … смотри у меня… Конёк?! - глаза выпученные, мокрогубый рот раззявлен округло. Спохватился, вытерся рукавом…
        - Он самый, - не чинясь, жму руку…
        « - Не забыть протереть её спиртом!»
        - … дело есть.
        - Ага, ага, - истово закивал атаман болванчиком, растирая лицо.
        - Што там за скотина посередь ночи… - забухтела куча тряпья недовольно.
        - Никшни! - вызверился Клещ, швыранув в ту сторону кусок щепастой доски, - Я те покажу!
        - Пусть, - останавливаю его, - не к нему пришли.
        - Ага, ага… - в глазах - безудержная готовность на… што угодно, пожалуй. Вот позову сейчас голову кому проламывать, так даже и не спросит - кому и за што. На Хитровке меня до сей поры держат за своево, считая, пожалуй, особо удачливым Иваном. Даже африканские приключения и изобретательство тому не помеха.
        - Переодеться? - засуетился Клещ, - Эт мы завсегда!
        Затеплилась воняющая прогорклым салом лампадка, завозились огольцы, спящие вповалку на досках. Обступили, трогают неверяще…
        - Конё-ок… - протянул самый младший, отчаянно, с подвывертом щипя себя, - ай! Не сплю…
        - Га-га-а! - разом несколько рук ущипнуло его.
        - Да идите вы, черти! - отмахнулся мальчишка.
        - Держи-ка… - сотенная купюра перекочёвывает к Клещу, - прогулеваньте!
        - Да мы и так! - вскидывается тот, но всё ж таки прячет деньги, пока я переодеваюсь под чужими любопытствующими взглядами. Ничего штоб не упустить, значица… событие!
        - Не перечь! - и по плечу его, вроде как по-дружески, - Сказал прогулеванить, так прогулеваньте, штоб всем чертям жарко стало!
        И дальше я на улыбочках да ухмылочках, поплёвываю и шучу скабрезно. Работаю под удачливого делового, хотя вот ей-ей, ажно тошнит! И от роли своей, да отчасти и от публики.
        - Разошлися мы с Ники мнениями, - подмигиваю самому мелкому, натягивая на затылок картуз с ломаным козырьком, - я считаю его за скотину, а он себя - за Государя!
        - Ха-ха… - и как обрезало разом, переглядываются. Дошло… Только глаза блестят - это ж… скока рассказывать потом! Роман! Дюма, Монте-Кристо! А накрутят вокруг да около!
        Скороговорочкой об Одессе и дружках тамошних, как бы между делом, не напрямую. Кому другому игра такая скверная и не зашла бы, а этим… съедят!
        - Государя… - в трансе повторяет мелкий, глядя на меня вытаращенными глазами.
        - А ты как думал? - и одну бровь этак наверх, потом вторую… - Я ему, скотине, Ходынку так и не простил. Три дружка там осталось… так-то, брат.
        - Так это… - хватая ртом воздух, Клещ обрисовывает руками прямоугольник, потом хватает себя за шею, - портрет… ты?!
        - Не докажут! - смеюсь натужно, скалю зубы, обнажая их до самых дёсен.
        - А сейчас… - улыбка моя перетекает в нечто такое, от чево огольцы ажно шарахнулись по стенами, - обокрасть решил, да за решётку посадить.
        - Царь?! - ахает кто-то из толпы.
        - А што царь?! Такой же Иван, только банда побольше!
        - Счастливо, огольцы! - меня малость отпускает от этой дурной ярости, взамен начиная потряхивать, - А будут спрашивать, так и передайте ему - мы принимаем бой!
        « - Боже, что я несу!»
        … и бегом оттуда, бегом…
        Путевой обходчик старательно отворачивается, пока я, пригибаясь, бегу вдоль вагонов, выискивая заранее помеченный собачий ящик.
        - Есть… стерев ладонью начерканный мелом андреевский крест, ныряю внутрь, на чистое тряпьё. Поворочавшись, устраиваюсь поудобней, и мне бы задремать, но лезет в голову, как ловчее было сказать, да о чём бы промолчать…
        « - Хорошая мысля приходит опосля!»
        … так был же план, был! Слить информацию огольцам об Одессе, да о недоразумениях с Величеством. А меня, ети, адреналин из жопы ещё не выплеснулся, опосля скачек по крышам!
        Вагон дёрнуло и состав начал движение. Все мои мысли на время выдавило из дурной башки, осталась только настороженность да готовность хоть прыгать на ходу, а хоть бы и драться!
        Умом понимаю, што обходчик получил деньги впополам с угрозами, ежели вдруг што! Кто, от кого… испытанная схема, знать не знает железнодорожник ничегошеньки.
        Да и огольцы сразу разносить новость не побегут, промежду собой обжуют, обсудят, обсмакуют. Потом уже, поутру… и то не сразу. Не должны хватиться до самой Твери, а там иши ветра в поле!
        Состав выехал наконец за пределы Москвы и поехал без остановок, так што я несколько успокоился. Завозившись, достал часы и поглядел на фосфоресцирующий циферблат. За полночь… ну и славно.
        Ужом извиваясь в тесноте собачьей будки, переоделся в одёжку небогатого мастерового и выкинул на ходу огольцовское тряпьё. Всё, теперь только ждать… не проглядеть бы!
        Приникнув к щели, вглядываюсь в ночную темень, стараясь не пропустить приближающихся станций и полустанков. Дурное дело… известно, поезда по часам ходят, график выдерживают. Не так, штобы и очень точно…
        … но лучше вглядываться в ночную тьму, чем думать, какой же я дурак!
        « - Переходный возраст», - произнёс Тот-кто-внутри, и вот ей-ей… будто вздохнул и погладил по голове…
        Тридцатая глава
        - Вот она… - зашептал Афанасий, истово крестясь, - земля обетованная…
        Воткнул привычно щепоть в лоб, в плечо… да и замер статуем, и только порывистый ветер шевелил грязные волосы да заскорузлую от пота рубаху. На лице его, рано постаревшем от невзгод, обветренном и морщинистом, отразилась мучительная работа мысли. Опустив глаза, мужик оглядел заскорузлую ладонь свою, а потом сложил пальцы двоеперстием и вздохнул, расправил плечи.
        - Так-то оно правильней будет… - прошептал он, и закрестился, не обращая ни на што внимания. Только губы шевелились в молитве, да глаза не мигаючи глядели то ли на берег, а то ли на нечто незримое, но несомненно благостное.
        Судёнышко их ткнулось в причал, и сноровистые матросики положили сходни, тумаками разгоняя заволновавшуюся толпу, почуявшую близкий берег.
        - Ста-аять! - надрывался боцман, ярясь и раздувая усы, - Вашу маму трипперным осьминогом и утрамбовать пехоцким сапогом через зад! Куды прёте, сиволапые, подавитесь так! Ста-аять, гальюнную жабу вам в глотку!
        С немалым трудом угомонили народ, уставший от моря опосля тяжёлого перехода в трюмной духоте, пропахшей рвотой, мочой и человеческими страданиями. Народу набилось стока, што и дышать-то иногда получалось через раз, а вздохнёшь ежели, так хоть бы и не вздыхалося! В нужнике, вот ей-ей, слаще дышится!
        Скопище немытых тел, да в тесноте, да со скверной едой и протухлой ещё в Одессе водой, далеко ли до беды? Чудом холеры не случилося, Господь попустил! А под себя да… бывалоча, не все и успевали очередь к параше отстоять.
        - Ма-аша! Маша! - ввинтился женский крик, пронзительный и совершенно чаячий, резавший уши и саму душеньку.
        - Тих-ха! - прервал зарождающуюся истерику боцман, раздувая полуседые усы и лужёную глотку, - Никуда ваша Маша не денется, мамаша! Дальше берега не упустят!
        - Куды пхаешься! Я те щас так пхну, зубов не досчитаишси! - мужики сверкали глазами, готовые зубами вцепиться в глотки, отстаивая своё право сойти с корабля на несколько секунд раньше. Всё-то им кажется, што эта отвоёванная или не уступленная пядь палубы под ногами - щасливый билет в несомненно светлое будущее, которого на всех - ну никак не хватит! А потому надо непременно быть первыми, и зубами выгрызать себе место под жарким и благодатным африканским солнцем.
        - Ста-аять! Не толпимся, спа-акойно пра-аходим!
        … и потёк люд с осточертевшево судёнышка на землю. Гружённые как муравьи, тащили они тюки и узлы, сундуки и корзины, чемоданы и бог весть, што ещё. Давясь, пхаясь локтями и пуча глаза, и только поручни по краям трапа спасали от падения в солёную океанскую воду, волнующуюся под свежим ветром.
        Схлынули на берег… и встали, не зная куда бечь, идти… да хоть и ползти! Ан не пропал люд православный: овчарками пастушьими засновали среди толпы русские африканцы, поделили на колонны, выстроили в очередь к столам, за которыми сидели таможенники.
        И как и не было озверения недавнево! Шуточки началися да смехуёчечки, недавние свары смешными уже кажутся. Скалят зубы, перекликаются со знакомцами. Легота на душах - не бросили…
        Быстро очередь потекла! При каждом таможеннике переводчик с русского на бурский, а кое-где и не нужон! Сидят в шляпах широкополых под тентами, да записывают - откуда, да имя, отчество, прозвание…
        - Так это… писарь из управы меня, паскуда, не по-хорошему записал! Мы завсегда Силины были, а ён, паскуда, без рублевика в жадную харю, Матрёниными нас, на обсмеяние[63 - Фамилия типа «Матрёнин» или «Надеждин» с большой долей вероятности говорила о внебрачном происхождении ребёнка - мать «в подоле принесла».]!
        Сам мнётся, смотрит на паспорт в руках таможенника, вытягивает худую шею вперёд, а по шее - вша ползёт.
        - Благодарствуем…
        Отошёл, плечи расправил, почесался, в документы выписанные глянул… а там невесть на каковском написано.
        - Так эта… православный, - он отловил за рукав одного из русских буров, - погляди-ка, што здеся написано?
        - … ван… хто? - переспросил мужик, затряся кудлатой башкой, будто вытряхая воду из ушей.
        - Фамилию твою на бурский перевели. Были Силин, им остался! - важно сказал русский африканер, вчитавшись в документы.
        А што же не важничать?! Обтёрся здеся, вон… в шляпе, при костюмчике! Не из господ, оно по всему видно, а туда же! Ишь… чево же не важничать? Не врут, значица, можно здеся жить, ишшо как можно!
        - Так эта… - сдвинул Силин картуз на затылок, - а ить и ладно! Всё по новой!
        У бачков с водой кружки раздают жестяные… даром! Иные по два, три раза подошли, ан всё равно - дают! Но таких жадоб свои же, да кулаками в душу… не зарывайся! Из-за тебя, паскуды, всему обчеству могут худоту сделать!
        - Ить староверы тута всем командуют, - рассудил народ, - они и в одной семье норовят каждому отдельную посудину завести!
        На староверов разговор и перекинулся. Известное дело, если они здеся командуют, так прямой интерес выходит! Сошлись на том, што вера християнская, она одна, а двумя там перстами или тремя, оно личное дело кажного. И што без чиновников в рясах, оно как-то полегше будет!
        Может, иные и по-другому думы думали, да языки за зубами придержали, потому как - зачем? Староверы тебе помогают, и помочь ты ету принимаешь, ну а раз так, то и неча поперёк со своим мнением вылезать! На ноги встанешь сам, в пояс им поклонишься, так хоть обспорься за веру православную, хто тебе слово скажет тогда?
        Эт самое важное, даже и негры, шастающие мимо - тьфу! Навидаются ишшо, хотя да…
        … замолкнув, мужики проводили глазами проплывшую мимо тяжёлым баркасом жопастую готтентотку, и только кадыки на шеях дёрнулись.
        - Да…
        - Оно бы и…
        - Агась…
        И ведь без слов ясно, о чём… и ком мысли у мужиков. Да и чего ж тут неясново-то?!
        - Но ведь… а?! - руки разведены на ширину плеч, взгляд осоловелый, котячий.
        - Невкусная вода, - давясь, один из мужиков допил и снова подставил кружку под краник, отпивая жопастенькую негритянку. Мордально, она канешно и тово… но ведь жопа… уф-ф!
        - …будто солёная!
        - А солёная и есть, - отозвался африканер с ленцой, - по такой-то жаре, да после давки трюмной, вам она только на пользу.
        - Ишь… - смерив ево взглядом, мужик всё ж не стал спорить, хотя кулаки и чесалися. Да об таково не шибко и почешешь - эвона, револьвер на поясе висит, как так и надо! И по всему видать - могёт!
        - Шибче, шибче, православные! - подгоняли овчарки-африканеры тех, кто уже прошёл таможню, да сел жданки ждать земляков и знакомцев, - Баня натоплена, ажно досочки от жара трескаются!
        Карантинная баня при порту, выстроенная попечением староверов, не то штобы и казиста, а так… на грош пятаков выстроена. Ну так оно ить и ясно-понятно, деньги люду не дуриком достаются, и чай, не для бар выстроено! Дёшево и сердито!
        Толкаясь весело и предвкушая банные удовольствия, потянулся народ вереницею. Мужики налево, бабы с малыми направо, ну и от греха - кто-никто при пожитках оставался.
        - По-господски! - качнул кудлатой башкой Афанасий, вертя в руках кожаный нумерок на шнурке, и вешая ево наконец на шею. Ещё раз бросил взгляд на узел с бельём, повисший под нужными циферками, двинулся наконец из раздевалки, шлёпая босыми ногами по полу.
        Отскрёбшись под душем и отпарившись наконец-то в бане с диковинно пахнущими вениками, мужики стали благостными и довольными, хотя и сошлись на том, што парок так себе, жосткий и невкусный, хотя и сильный, етого не отнять. Да попариться толком не дали, в полное удовольствие-то.
        Всё гнали - дескать, следующая партия ждёт, не тяните времечко, православные! Впрочем, чего уж там Бога гневить, и так-то - спаси Господь благодетелей!
        - Етическая сила… - рассевшись за длинными столами в столовой при бане, народ гонял ложками по здоровенным мискам, где в кажной стока мяса, скока не на всякой свадьбе едали!
        Ели истово, дикими глазами глядя на огроменные котлы, выставленные прямо на столах. Черпай, скока твоей душеньке угодно!
        И черпали, жевали, глядя осоловелыми глазами перед собой. У некоторых уже и рыгачка началась, потому как - во! До самово горлышка мясо уже стоит! А потом - хотишь чай, хотишь кофей с какавой. Сладкие! Хоть упейся!
        Мужики отдельно сидят, бабы отдельно, штоб не смущать друг дружку.
        Узлы здесь же, под ногами, хотя кому они… ясно-понятно, обетованная земля. Вот она, настоящая Палестина! Вот где реки полны молока и мёда!
        Сытые по самое горлышко, с трудом добрели до бараков на окраине города. Он ить вроде и не далёко, а опосля таково обеда и ноженьки-то передвигать тяжко!
        А там каждой семье - комнатушка. Махонькая, только лишь досками отгороженная, да своя! Широкий деревянный топчан с набитым сеном матрасом, да такой же, только поширше, для детей. И ширма.
        Африканер подвигал её туды-сюды, отгораживая топчаны один от другово, выразительно играя бровями.
        - Эх и заскрипят севодня бабьи косточки, да в мужицких объятиях! - охально сказал один из мужиков, и все…
        - Га-га-га! - и шуточки солёные. Бабы кто смущаются, а кто и… оно ить разные, бабы-то! Иная сама в краску вгонит!
        - С избытком комнаток-то, - приметил один из мужиков и все закивали, запереглядывались. Кто и правда понял, а кто так… за кумпанию.
        - Глядите! - африканер погрозил пальцем, - Не вздумайте по углам сцать! Есть нужники, вот туда и дуйте!
        Бараки обнесены стеной - не низенькой, не высокой, а так - в самую плепорцию.
        - Осаду не выдержит, а от ворья самое то, - приметливо сказал остроглазый серьёзный мужчина лет тридцати.
        - Никак служил? - сощурился африканер Фёдор Василич, - Добро…
        Показав, где што есть, собрали самых авторитетных мужиков на разговор.
        - Значица так, - начал он, и разговоры разом затихли, - накормили, напоили, в баньку сводили и спать уложили, как русскими людьми от веку заведено.
        Фёдор Василич закрестился двуперстно и все закрестились следом.
        - А ежели што не нраву, - продолжил он, - то вон Бог, а вон порог! Стоумовым кто себя щитает или есть куды пойти, неволить никово не будем. Ясно-понятно?
        - Ясно…
        - Чево уж там, - загалдели согласно мужики.
        - Вы здеся как кутята слепые, - чуть усмехнулся он, - да не морщите рожи! Кутята как есть, потому как не Расея! Много иньше, и по незнанию врюхаться можно разом так, што и отпоют в тот же день, это вам ясно-понятно?
        - Так-то… - снова усмешечка, - а для тех, кому не ясно - выход там.
        - Остальным же… - Фёдор Василич сделал паузу и мужики обратились в слух, - будем оказывать помощь с работой… Тих-ха! Тих-ха! Разорались, как жиды на базаре!
        - Работы - во! - он черканул себя под подбородком, задрав даже и подбородок, - Руки-ноги есть, будешь сыт, пьян и нос в табаке! Ежели не ленивый, то и всю семью прокормишь, это вам ясно-понятно?! Ежели голова светлая, руки из нужного места растут и мастерство в руках имеется, то и вовсе - мёд и мёд!
        - Но! - повысил африканер голос, - Понимание иметь надо! Сдуру, оно можно законтрактоваться или ещё што хуже. Поэтому попервой и помогаем - ково, куда…
        - … в порт пристрой, Фёдор Василич!
        - … землицы…
        - … кузнец я, кузнец…
        - Тих-ха! Всем место найдём. Списочки составим, значит, кто куда хотит да чево умеет. Сегодня переговорите друг с дружкой, ночку с думками переспите, а завтрева и придём списки составлять да думать, ково куда пхать.
        - Работы, - ещё раз повторил он, - во! А с оплатой… ах да!
        Достав из-за пазухи свёрнутый рулоном лист, Фёдор Василич прикрепил ево к стене барака.
        - Всё, мужики, до завтрева!
        … а мужики столпились вокруг листа, который грамотеи перечитывали раз за разом, пытаясь найти подвох в жаловании или в условиях работы, или…
        … да потому што - ну никак не может таково быть! Самое наихудшее всё равно лучше по деньгам выходит, чем в Расее! В три раза! Ну не может же…
        А потом вспоминали мясное хлёбово, да доставали письма односельчан, родни и знакомцев, которые уже здесь, и по всему выходило - может, и ещё как! И от тово ум за разум заходил… вот ведь жизнь будет, а?! Скаска!
        Тридцать первая глава
        Протирая поминутно багровое лицо несвежим, посеревшим от пота платком, выслужившийся из нижних чинов немолодой коллежский секретарь[64 - Поручик.], сидя в солнечных лучах на краешке стула, ел глазами расхаживающего по кабинету начальника. Удушливая жара липко обнимала полицейских, и распахнутое настежь окно совершенно не спасало ситуацию.
        - Говоришь, волнения? Да сиди, сиди… не вскакивай, что за привычка у вас, Фёдор Христофорович… - выговорил надворный советник, аккуратно промокнув лицо белоснежным платком.
        - Субординация-с… - виновато отозвался секретарь, осторожно опуская массивный зад на скрипнувший стул, - Точно так, Илья Евгеньевич, волнения, и сильнейшие, вынужден я вам доложить!
        - И… как? - видя непонимание в глаза подчинённого, полицейский вздохнул еле заметно… а куда деваться? Этот хоть звёзд с небес и не хватает, но службу знает, с самых низов усердием и верной службой поднялся. А сетовать на отсутствие образования у подчинённого, право слово…
        - Стихийно шумит народец, - терпеливо пояснил Илья Евгеньевич, обмахивая газетой, - или организаторы есть?
        - Так эта… Ваше Высокоблагородие… попервой стихийно, а потом и подхватили! - оживился коллежский секретарь, снова ступив на твёрдую почву, - И знаете, одно к одному всё складывается, нехорошо совсем!
        - Сдаётся мне… - он заколебался, но всё же нашёлся сил и выдохнул, - это только начало! Как бы войска вводить не пришлось!
        - Даже так? - Илья Евгеньевич, прекратив расхаживать, остановился, заложив руки за спиной, и остро глянул на подчинённого, отчего тот снова вскочил, - Да сидите, сидите… и без чинов, Фёдор Христофорович! Вашей вины в происходящем я ни в коем разе не вижу, да никто и не усмотрит, даже при самом пристрастном рассмотрении. Так что успокойтесь и рассказывайте покойно, без волнения. Только ли греки ропщут?
        - Да что вы, Ваше Высокоблагородие, Илья Евгеньевич! - замахал руками коллежский секретарь и тут же смутился, сделав виноватый вид и норовя вытянуться по стойке смирно, не поднимая афедрона со стула.
        Вздохнув, Илья Евгеньевич достал из шкапа бутылку Шустовского коньяку и не без толики сожаления налил подчинённому полный стакан.
        - Выпейте, Фёдор Христофорович, - велел он.
        - Х-ху… - и благородный напиток отправился в натренированную глотку единым глотком, отчего начальник поморщился едва заметно. Впрочем, Бог с ним…
        - Ну так? - повторил он вопрос максимально доброжелательно, - Греки волнуются?
        - Никак нет-с! - браво ответствовал коллежский секретарь, - то есть да-с! Греки, но ещё и вся Пересыпь без малого! За всю Одессу говорить не могу, но полагаю, всё очень нехорошо.
        - И что, этот Коста настолько… - Илья Евгеньевич пощёлкал пальцами, - уважаем в Одессе? Ты же знаешь, Фёдор Христофорович, я здесь человек новый, многих реалий просто не знаю.
        Коллежский секретарь кивнул осторожно, и начальник, хмыкнув, снова начал расхаживать по невеликому кабинету.
        - Настолько?
        - Ваше… а-а, нет! Соломинка, Ваше Высокоблагородие, одно к одному так всё легло незадачливо. Пошумели бы малость, ну или может - делегацию к вам греческая община отправила, договариваться. Они завсегда так делают - в мундирах да при орденах, у кого есть, с медалями «За усердие». Чуть не полувзводом приходят, тут хочешь не хочешь, а…
        - Скажи, голубчик, - перебил его начальник, - греки всегда своих держатся? Даже откровенных преступников стараются вытащить?
        - Так точно-с…
        - Даже так… - впрочем, удивлённым Илья Евгеньевич не выглядел, а будто получил подтверждение своим мыслям, - соломинка, говоришь?
        - Точно так, Ваше Высокоблагородие, Илья Евгеньевич! Незадачливо вышло всё. В греческой общине Коста не последним человеком был, даром что контрабандист.
        - Только… - коллежский секретарь замялся, - не могу ручаться… поговаривают, в Тридцатидневной войне[65 - Первая греко-турецкая война 1897 года.] он себя… проявил. Да-с!
        - Филики Этерия[66 - «Филики Этерия» - тайная организация, поднявшая в 1821 году Грецию на борьбу с Османской Империей. Целью общества было восстановление Византии в рамках периода расцвета.]? - приподнял бровь начальник.
        - Оно вроде как и нет, - вздохнул Фёдор Христофорович, - но как бы и да - щуку съели, а зубы остались. Коста этот каким-то боком…
        - А ты, - остро глянул на него начальник, - будто и не знаешь?
        - Виноват! - вскочил коллежский секретарь, - Только ежели велено было смотреть в ту сторону не слишком пристально, то я и вовсе не смотрел!
        - Да ты, я гляжу, политик, - усмехнулся Илья Евгеньевич, наливая подчинённому ещё один стакан.
        - А куда деваться? - философски заметил тот, нежно баюкая алкоголь и предвкушающе поводя бугристым носом, - Ежели начальство приказывает…
        - Так значит, эллины…
        - Никак нет, Ваше… Илья Евгеньевич, - замотал головой Фёдор Христофорович, и капли пота с его лба разлетелись по комнате, - То есть… прошу прощения…
        - Ничего, продолжай.
        - Благодарю… Илья Евгеньевич. Греки самые что ни на есть верноподанные и благонадёжные… - Илья Евгеньевич усмехнулся, но перебивать не стал, - выручить своего, это для них святое дело, а беспорядки… Нет, Ваше Высокоблагородие, это уже наша, русская сволочь!
        - Как началась эта Африка… - коллежский секретарь отчаянно махнул рукой, сморщив багровое лицо, - так одни неприятности! Закрыть бы ту дверку, Ваше Высокоблагородие, да покрепче!
        - Ну, это не нам решать, - вздохнул начальник согласно, - хотя… да, не в пример спокойней стало бы.
        - Спокойней, Илья Евгеньевич, куда как спокойней! - живо закивал подчинённый, расплескав немного коньяка на полицейский мундир, но не замечая этого.
        - Раньше-то - во… - он вытянул вперёд могучую волосатую лапу, - за горло держали! Пикни! Не нравится что - за ворота, на твоё место желающих полно! А сейчас дерзкие стали, без робости разговаривают, и чуть что - в Африку грозятся… И письма эти ещё! Нет, Ваше Высокоблагородие Илья Евгеньевич, закрыть это дверку надо, да покрепче!
        - Одесса-то, Илья Евгеньевич, она и так-то наособицу стояла, всё ж таки портовый город. Хошь не хошь, а дипломатичность… - коллежский секретарь вздохнул, всем своим красным лицом показывая, насколько ему не по нраву эта самая дипломатичность.
        - Дипломатично работали, - повторил полицейский, хмуря лицо, - Вот где сволочь эту держали! Но аккуратно. С одной стороны - промышленники да купечество, а с другой - мы, власти! Затеет бузу рабочая сволочь, так только чу-уть к черте приблизился, которую можно только незаконной счесть, так и мы тут как тут, да под белы рученьки. Да и не забузишь особо - эвона, за воротами стоят желающие, жданки прождали! А сейчас? Дерзко разговаривает сволочь!
        - Ишь, прав им! - разгневался Фёдор Христофорович правоохранительски, - Ты кто такой, чтоб права тебе, тля?! От Бога как заповедано, так и… а эти - в Африку! Ну не сволочь ли, Ваше Высокоблагородие?!
        Выпроводив за дверь коллежского секретаря с державными амбициями, Илья Евгеньевич сел было в кресло, но тут же встал, поморщившись. Жарко! Расхаживая по кабинету, он думал, думал… и лицо полицейского всё более становилось похожим на одну из африканских колдовских масок, вошедших в Одессе в большую моду.
        Беседа с коллежским секретарём была одним из даже не десятков, а сотен разговоров, которые он провёл после назначения. По крупиночке, по маковому зёрнышку чиновник от МВД собирал данные. Пусть в Одессе он и новичок, но в полиции не первый год, и работать умеет.
        А некоторый наив и близорукость в общении… Известно же - умеешь считать до десяти, остановись на семи! Думал по перв?й, показывая себя более незнающим, чем есть на самом деле, просчитать подчинённых и не вызывать опаски у начальства.
        И… похоже, перестарался. Слишком удачной оказалась привычная, давно приросшая к лицу маска.
        - Вот оно что, - глуховато проговорил он, двигая одними губами, в то время как лицо чиновника стало совершенно омертвелым, - А я ещё, дурак, радовался повышению! Как бы в отставку не вылететь, без мундира и пенсии!
        Прикрыв слегка глаза, надворный советник пытался найти выход из положения, и чем дальше, тем больше понимал - надо резать! Даже и по живому.
        - Не сразу… - пробормотал он, - годика два-три… Ничего, именьице есть, капиталец какой-никакой… Утрусь, а потом потихонечку, полегонечку… По земской части, или… а, неважно! Документами обложусь, как щитами, а то вздумали крайнего найти… А вот шиш вам!
        Усевшись-таки и подтянув к себе бумагу и чернильницу, надворный советник задумался, подбирая даже не формулировки, а саму суть письма. Лицо его менялось, и будто маски прорастали сквозь кожу. Одна, вторая, третья… Наконец, Илья Евгеньевич нашёл то, что искал и открыл глаза, и на стороннего наблюдателя, находись он там, посмотрел болеющий за Отчизну человек Дела, готовый высказать в глаза правду-матку, а там хоть бы и в отставку!
        « - … Считаю своим долгом обратить внимание Вашего Высокопревосходительства на напряжённую политическую ситуацию в Одессе и сильнейшее брожение умов во всех слоях общества. Шаткость нашего общественного положения велика необыкновенно, а преступное благодушие властей приводит меня в отчаяние. Необузданное подстрекательство со стороны находящихся за границей русских возмутителей, складываясь с попустительством местных властей уже дало первые ядовитые плоды.
        Наблюдая за политическим движением в Одессе даже не с точки зрения полицейской предусмотрительности, но с позиции обывателя, обеспокоенного ситуацией в городе, я отчётливо вижу нежелание властей делать хоть что-то для исправления ситуации. Повсеместные разговоры о справедливости и просвещении среди людей, считающих себя передовыми и просвещёнными, таят в себе часто скрытые, опасные мысли и цели, не согласные с законами империи, с самой возможность сохранения спокойствия и даже самого государства.
        Нет должного благоговения к самодержавной власти, а есть только лишь пристальное и недоброе внимание к любому действию со стороны правительства, и любая ошибка трактуется превратно и злонамеренно. Люди эти не заботятся о поддержании необходимого доверия к престолу, но даже в случае прямого их отступления от долга верноподданного, власти оказывают им необыкновенное снисхождение, неизменно употребляемое во зло.
        Напротив, отношение к низшим слоям населения чрезмерно порой жестокое и никогда не гибкое. Даже если имеется возможность усмирить разгорающийся пожар народного недовольства обычным отеческим внушением, власти реагируют исключительно резко, не приемля никаких переговоров не с бунтовщиками даже, а с обычными работниками, жалующихся на незаконные действия фабриканта. Справедливость такого взгляда подлежала сомнению ещё и прежде, нынче же нужно действовать как можно более деликатно, не возбуждая в народе ненависти.
        Хотя наружный порядок в городе ещё не нарушаем, но тем не менее должно заметить, что действия власти пробуждают в народе желание действовать корпоративно, и я вижу все признаки самой высокой организованности. Предосудительные выражения в речи обывателей чем дальше, тем больше становятся чем-то обыденным, а враждебность их к полиции велика необыкновенна. Достаточно лишь искры, и Одесса, а следом и весь Юг России, полыхнёт пламенем.
        Ваше Высокопревосходительство, Одесса беременна Революцией, и нужно как можно быстрее абортировать этого чудовищного младенца. Прошу Вас…»
        - Ваше Высокоблагородие! - распахнул дверь дежуривший в приёмной полицейский унтер, сжимая в руках телефонную трубку, - Велели доложить, што в городе стрельба!
        Илья Евгеньевич ожёг полицейского бешеным взглядом и дёрнул было шеей… но смолчал, и только встал излишне резко, одёрнув складки на мундире.
        В приоткрытую дверь игривым котёнком проник сквозняк и заигрался с бумагами, не придавленными пресс-папье, раскидав их по кабинету. Перед надворным советником опустился листок с ориентировкой…
        Панкратов Егор Кузмин, он же Конёк, он же Шломо, он же Два Процента, он же Еврейский зять, он же Злой, он же Маккавей, он же Ангел Трансвааля…
        … разыскивается…
        Тридцать вторая глава
        Надсадно загудел пароход, и провожающие заволновались, замахали руками, выискивая взглядами столпившихся на верхней палубе пассажиров первого класса. Трепещут на ветру белоснежные платки, шляпы и шляпки, вздымаются к небесам длани. Будто сторукие гекатонхейры никак не могут расстаться, разделённые всё более ширящейся полосой солёной воды. Что-то хтоническое, древнее и необыкновенное виделось в этом обыденном действе.
        - … Зоя, Зоинька… - семенит на месте немолодая полная женщина семитской наружности, щурясь близоруко в сторону парохода, - обещай мне…
        - … пиши, Володенька, непременно пиши! - энергический господин средних лет, основательно подвыпивший с самого утра, басит соборным дьяконом, едва ли не перекрывая гудок могучим голосищем, идущим из объёмистого брюха.
        - Как устроишься, так сразу… - надрывается болезненного вида мещанин, по виду из кустарей. Взмахнув рукой, он зашёлся в болезненном кашле, согнувшем его в дугу.
        .. будто их могли услышать.
        Стих гудок, но долго ещё волновался народ, выкрикивая в морские волны благие пожелания, требование непременно писать, обещания ждать да прочее, неизменное во времени и пространстве. И только лишь когда белоснежный пароход начал таять в морской дали, народ стал расходиться, шумно переговариваясь с людьми знакомыми, малознакомыми и вовсе незнакомыми, чувствуя некую сплочённость, общность.
        Позже она пройдёт, сменившись неловкостью, но некоторые случайные знакомства такого рода тянутся ниточками через всю жизнь. И вот уже люди раскланиваются, встретившись на улице, а через год-другой, быть может, общаются уже вполне по-приятельски, встречаясь для партии в вист.
        - Вот и всё, - разделяя слова, сказал Сэмен Васильевич и замолк, положив руки на тросточку с рукояткой причудливой формы, и невидящими глазами выглядывая куда-то в синеющие безоблачные небеса. Стоя посреди расходящейся толпы подобно гранитному валуну, он был необыкновенно одинок, и молчаливое это одиночество никто не решался нарушить. Толпа обтекала его, пока не рассеялась окончательно.
        - Всё, - будто встряхнулся он, - дорогие моему сердцу люди плывут в далёкую Африку, а у меня…
        Он щёлкнул крышкой часов.
        - … дела.
        Наклонив голову, мужчина прислушался, и где-то далеко зазвучали сухие, резкие хлопки винтовочных выстрелов. Корнейчук выразительно приподнял бровь, но смолчал, всей своей живой мимикой задавая вопрос.
        - Немножечко, - отмерил пальцами четверть дюйма Сэмен Васильевич, - самую чуточку и даже немножечко меньше.
        Корнейчуков выразил мимикой лёгкий скепсис, и Сэмен Васильевич даже восхитился подобным талантом.
        - Ви мине сильно льстите, - усмехнулся он кривовато, - всего моего авторитета хватило только на чуточку задержать начинающийся бардак, штобы его осколками не зацепило Песю с детьми. А што я отдал за эту чуточку, я вам даже не хочу и не буду говорить, шоб мине не стало плохо от жадности и жалости к сибе!
        - И кто? - поинтересовался Николай, вслушиваясь в звуки стрельбы.
        - Анархисты, будь они… - проглотил ругательства Сэмен Васильевич, - и не смотрите на мине так! Я вполне за всё хорошее против всего плохого, но эти шлемазлы могут устраивать только террор и гореть глазами и идеями! И ладно, когда они горят сами, так эти полупоцы втянули в свои игры народ!
        - А шо эти сопляки[67 - Средний возраст анархистов 18 организаций находился в пределах 19 -24 лет. В то же время среди анархистов было немало подростков 15 -17 лет, а в Виленской группе (1906) встречались даже анархисты 13 -14 лет!] могут дать людям? - склонив чуть голову набок, он уставился на молчащего Корнейчукова, - Если горение и идеи на сильно потом отодвинуть, то шо останётся? Помимо террора и фраз о том, штоб всем резко стало хорошо, там нет ровно ничего! Это не марксисты, которые хотя бы последовательны в своих действиях и делают правильные вещи за рабочий день и социальные гарантии!
        - Рано… - с тоской сказал Сэмен Васильевич, разом поникнув плечами и настроением, - и люди не те, которые надо. Будет много крови, а толку… постреляют полицейских и казаков, пожгут полицейские участки, освободят тюрьмы, и… всё. А потом введут войска, и при необходимости раскатают кварталы артиллерией. И ни-че-го достигнуто не будет, ничего!
        - А марксисты чем лучше? - не поворачивая головы поинтересовался Корнейчуков, вслушиваясь в город.
        - Организацией! По части террора они не так штобы и да, а вот когда террор начинает перерастать в нечто более интересное…
        - Коля… Николай Иванович! Ты случайно не марксист? - поинтересовался Сэмен Васильевич, сцепив руки на трости и сощурившись от солнца.
        - Хм… читал, - признался молодой человек, умалчивая о том, что продвинулся он очень недалеко, да и не так чтобы много понял, - и не только Маркса.
        - Коля… Николай Иванович…
        - Просто Коля, - перебил Корнейчуков, имеющий серьёзные проблемы с отчеством, - или Николай, как угодно.
        - Тогда я Сэмен, - уголовник схватил руку молодого человека и затряс энергично.
        - Николай… - проникновенно сказал он, не отпуская руки, - как ты смотришь на то, штобы немножечко возглавить восставший народ? Я не говорю за всяких полупоцев, но ты таки свой и здешний, да ещё и с африканским опытом! За весь город не скажу, но даже если его часть будет организованна как надо, а не как придётся, это уже большой козырь и меньше крови!
        Корнейчуков молчал отстранённо, вслушиваясь в город.
        - Нужен кто-то, кто может не только делать речи и кидать бомбы в полицию, но и организовать из толпы хотя бы подобие войска! - агитировал его Сэмен Васильевич, загоревшийся привлечь известного африканера в свою пользу, - Если ты такое да из негров, то из наших здешних ваше да будет ещё интересней! Николай, мине и нам не нужно от вас много крови и войны, на эти глупости есть много желающих, и местами даже умеющих.
        - Ну… положим, - с некоторым сомнением отозвался Корнейчуков.
        - Я всегда знал, шо ты хороший и благородный человек! - заранее обрадовался Сэмен Васильевич, сверкая золотой коронкой, но видя скепсис африканера быстро добавил:
        - Я дам тибе власть и пулемёт! Два! - для верности Сэмен Васильевич растопырил пальцы перед носом Николая, на что тот только дёрнул щекой.
        - Коля! Ну хотишь, на колени встану!? - Недолго думая, он упал на колени прямо посреди порта, и заалевший Корнейчуков, оглядываясь по сторонам и досадливо стиснув зубы, вздёрнул уголовника на ноги.
        - Коля! - норовя упасть на колени и удерживаемый только сильной рукой Корнейчукова, Сэмен Васильевич умоляюще глядел на него, прижав к груди соломенную шляпу, - Ну ты пойми - не за сибе прошу, за народ!
        - За народ, говоришь… - остановился африканер.
        - Да! Когда этот тухес только начинался, я таки был спокоен за Молдаванку, и оказалось, шо сильно зря! Эти идиёты с бомбами, они всё больше той же крови, шо и почти вся Молдаванка, и шо ты думаешь?
        - Вот так вот! - Сэмен Васильевич щёлкнул пальцами, - Не было, и вот! Окопались! Я таки умею стрелять и махать ножиком, но перемахать всех идиётов, готовых погибнуть за просто так, мине не хватит. А к идиётам идейным примкнули одураченные, и вся Молдаванка сейчас как муравейник, в который плеснули кипятку.
        - Что ты хочешь от меня? - поставил вопрос ребром Корнейчуков, сощурившись, и Сэмен Васильевич осознал, что надо говорить серьёзно, а не давить на боевого офицера разговорным жанром. Пусть пока в силу возраста и ностальгии это и работает, но…
        … злоупотреблять не стоит.
        - Жалко, - после короткой паузы ответил он, преобразившись. Сейчас это был серьёзный мужчина, которого легко было принять за отставного офицера с немалым боевым опытом. Наличествовала даже выправка и те неуловимые мелочи, говорящие подчас больше наград на парадном мундире, - сгорят ведь, как мотыльки.
        - Предлагаешь мне пойти против анархистов? - приподнял бровь Корнейчуков.
        - Не напрямую. Анархисты, они молодые, горящие идеей и отчаянно романтичные. Сам я… - пожевал губами мужчина, - не потяну, сам понимаешь. При всём моём к себе уважении…
        Сухо усмехнувшись, он прямо посмотрел в глаза молодому человеку, чуть задрав голову.
        - Нужен овеянный славой военный вождь, чтобы перебить одну романтику на другую, понимаешь? Несколько дней у нас есть, и за это время нужно организовать из людей здравомыслящих отряд самообороны. А потом первый порыв несколько схлынет, и самооборона выдавит потихонечку анархистов из Молдаванки. Пусть себе резвятся… подальше.
        - И только? - не поверил Николай.
        - Хм… разумеется, нет, - еле заметно скривил в улыбке губы Сэмен Васильевич, - под эти беспорядки у меня запущено несколько проектов… Да! Проектов! Эти беспорядки спровоцировал не я, и делать гешефт планирую тоже никак не на народе.
        - Это… - нехотя продолжил мужчина, - гешефты такого рода, которые перетекают сперва в маленькую, а затем и в большую политику, ниточки которой тянутся до самой Африки.
        - Я, кажется, догадываюсь… - очень тихо сказал Корнейчуков, усмехнувшись одними губами, - ладно!
        - Замечательно, - скривил губы в улыбке Сэмен Васильевич, начиная смутно подозревать, что с этим застенчивым молодым человеком всё куда сложнее, чем казалось на первый взгляд… и случайно ли они столкнулись в порту?!
        Тряхнув головой, мужчина выбросил из головы лишние мысли, до поры…
        - Давай, - озабоченно сказал он, глянув на часы, - сразу реши вопрос с родными… может, вывезти? Могу по своим каналам помочь, и если проблема с деньгами…
        - Мать с сёстрами на том же пароходе в Африку уплыли, - перебил его Корнейчуков, - а вот за вещами и оружием заехать надо.
        Квартира Корнейчуков, бедно обставленная и оставшаяся без тех памятных вещиц, без которых любое жильё выглядит казармой, навевало печальные мысли. На стене виднелись тёмные пятна, выдававшие места, где когда-то висели фотографии и быть может, картины. Повсюду какой-то мелкий сор, оставшийся после переезда, и лишь немногочисленные личные вещи молодого говорили, что жильё ещё обитаемо.
        Быстро собравшись и отдав ключи дворнику, щедро дав тому на чай, мужчины сгрузили багаж на ждущего извозчика.
        - Молдаванка, голубчик, - приказал Сэмен Васильевич.
        - Н-но! - и извозчик направил ленивую рысцу своей гнедой лошадки в нужном направлении. Зацокав разбитыми копытами по булыжчатой мостовой и потряхивая головой, полусонная лошадёнка направила свой бег, а кучер, жалуясь привычно на дорогие овса, завёл разговор с седоками. Хоть те и не отвечали, но и не велели замолкнуть, и извозчик, ведя разговор сам с собой, вполне был этим удовлетворён.
        С начала первых выстрелов времени прошло всего ничего, но по всему городу виднелись угрожающие внешние признаки надвигающейся беды. Разбитые витрины некоторых магазинов и кафе, подобие баррикад, виднеющихся в некоторых переулках, группки вооружённых людей, виднеющихся повсюду, да окна первых этажей, забиваемые кое-где досками.
        Настроение горожан, несмотря на грозные признаки, скорее радостные. И пусть у многих радость эта скорее болезненная, как от вскрытого наконец гнойника, но общее впечатление праздника тем не менее оставалось.
        - Однако, - пробормотал Корнейчуков, разом преображаясь из франтоватого молодого человека в опасного двуногого хищника. Не опуская глаз и постоянно отслеживая обстановку вокруг, он открыл стоящий у ног вместительный саквояж и достал винчестер, зажав между колен. Карманы пиджака из чесучи уравновесились пачками патронов. Следом на поясе повисла патронташ с револьвером и внушительным тесаком, которым при нужде можно рубить хоть черепа, а хоть бы и деревья.
        Сэмен Васильевич, в ответ на вопросительный взгляд, показал кургузый «бульдог», на что африканер только дёрнул щекой, достав из недр саквояжа пистолет-карабин «Маузера», протянув его союзнику.
        - Так я гово… - оглянувшийся было кучер зацепился глазами с Сэменом Васильевичем и замолк надолго. Прервав свой разговор с самим собой, он заоглядывался вокруг уже осмысленно, с каждой минутой приходя во всё большее удивление.
        - Никак Революция?! - вопросил он у Корнейчука, показавшемуся ему более интеллигентным.
        - Русский бунт, - отозвался тот, - бессмысленный и беспощадный[68 - Пушкин, «Капитанская дочь».].
        - Не приведи Бог! - закрестился кучер, и снова открыл было рот, но тут же захлопнул его с отчетливым стуком. А ну как ответят?!
        Тридцать третья глава
        Выставив перед собой узлы, я с силой оттолкнулся, и сгруппировавшись, насколько это вообще возможно, покатился по косогору. Приземлился не слишком удачно, изрядно ободрав рожу о не вырубленный нерадивым обходчиком кустарник и приведя одежду в некоторый беспорядок.
        Наскоро отряхнувшись, поспешно удалился от железной дороги, и засев в зарослях у реки, как следует почистил костюм и умылся, морщась от прикосновения к ссадинам.
        - Ну што ты будешь делать… - досадливо сказа я, разглядывая покорябаное лицо в зеркальце, вертя его так и этак, - будто подрался с кем-то, будто оно неладно!
        Выдохнув шумно, начал копаться в мешке с театральным реквизитом, примеряя его и разглядывая получившееся самым строгим образом. Прицепив под носом жиденькие дрянные усишки, полюбовался на получившийся результат, морщась от увиденного.
        - Алкоголист какой-то… а, ладно!
        Следующие полчаса я провёл, самым старательным образом примеряя парики и вырисовывая гримасами и манерами нужный облик, пока не остался наконец довольным. Вышел такой себе ниочёмный человечишко из мещан-кустарей, повздоривший накануне в трактире и отхвативший хорошую трёпку. И всё же…
        … чего-то не хватает.
        Налив на ладонь воды из баклаги, плеснул туда водки, и ощерившись заранее, умыл глаза.
        - Ар-р… - как ножом резануло! Зато и результат: кровью глаза налились, все прожилочки кровяные выступили, веки воспалились… пропойца как есть, никто не усомниться. Гримом ещё чуть-чуть добавить…
        - А-атставить! - скомандовал я сам себе. Жизнь, она не сцена, разгуливать я буду средь бела дня, а искусству театрального гримёра я хоть и учился, но сугубо поверхностно и отрывочно, скорее от любопытства, нежели от нужды. Раскорябав уже имеющиеся ссадины, мокрыми руками долго мял лацканы пиджака, будто меня хватали за грудки, да валялся в одежде по влажной от росы траве, после чего долго чистился.
        Плеснул ещё дрянной водовки на парик да на одёжку, для пущего аромату. Нехай нюхают! Это, канешно, не застарелый многодневный шлейф алкоголя, пропитавший саму суть человеческого отброса, но в общем и в целом сойдёт.
        Вышел такой себе скушный и несимпатичный типчик около тридцати, не вполне опустившийся, но уверенно идущий в нужном направлении. Поколебавшись, примерил серебряное колечко на палец, но решил оставить своего персонажа холостяком: так он выходил ещё более никчемушным.
        Перемотав портянки, подложил камушек под пятку и подвигался. Хар-рашо… хочу или нет, а хромать буду самым естественным образом, а то у меня среди особых примет не только морда лица записана, но и «танцевальная лёгкость шага». Ах да… пару булавок ещё в пиджак со спины таким образом, штоб кололи, как только я начну выпрямляться. Ну-кась…
        - А-атлична!
        Прихрамывающий и скособоченный малость, двинулся я наконец в сторону пригородов Твери, играя на ходу голосом и добиваясь нужной пропойческой хрипотцы. Как есть мастеровой, ночевавший на лоне природы опосля хорошего загула.
        Идя вдоль берега, я всё косился на уже зацвётшую реку да жалел, што не догадался сперва искупаться. Ажно зудит! Хочется не только смыть пот и грязь, но и перемерять саженками Тверцу вдоль и поперёк, понырять за раками, поискать холодные ключи на дне. Ни разу ведь не удалось на речку выбраться, как в Россию приехал! С другой стороны, запашок пота и огольцовского тряпья, они дают увесистый такой плюсик к аутентичности, хе-хе…
        Как ни хотелось мне устроить себе променад по Твери, в которой бывал лишь единожды, да и то репортёрским наскоком, но дразнить Судьбу не стал. Дохромав до Ямской улицы, не без некоторого труда нашёл нужный дом, затаившийся чуть в глубине сада, под сенью старых деревьев.
        Под прицелами соседских взглядов, жалящих спину, постучал в резную калитку. Кабыздох во дворе залился истеричным лаем, гремя цепным металлом и разрываясь от ненависти.
        - Сейчас, сейчас… ково там чорт… кто таков? - несколько томительных минут спустя поинтересовался хозяин дома через крохотное оконце. Называю пароль, и калитка со скрипом отворилась, впуская меня. Старый, но всё ещё бодрящийся мужчина, одетый несколько старомодно, но с претензиями на дешёвый разночинный шик, в доли секунды оценил меня и признал условно безопасным.
        - Цыть! - прикрикнул хозяин на кудлатого пса, у которого от пожелтевших от времени клыков начала уже отлетать пена, - Свои!
        Унявшись, тот гавкнул ещё раз для порядку, осторожно вильнул хвостом и принюхался, недоверчиво кося на меня глазом.
        - Ну пошли… заходи в дом, - смерил меня взглядом Афанасий Никитич.
        Обшоркав сапоги об половик и перекрестившись на иконы, да оглядев всю обстановку в горницу, прямо-таки кричащую о прошлом владельца, я уселся на лавку под выжидательным взглядом Афанасия Никитича. Некогда он крутился в театральных кругах, подвизаясь сперва плотником и малюя декорации, попутно играя роли «кушать подано», а потом дорос и до антрепренёра, кочуя по провинции с переменным успехом.
        Каких бы то ни было высот не достиг, но сколотил к преклонным годам некоторый капиталец и осел на родине, купив хороший дом и обставив его небедно, но несколько эклектично. Быстро заскучав в своём сорочьем гнезде, Афанасий Никитич (Афанасий Никитин на афишах) не стал возвращаться на сцену, но принялся водиться с людьми разной степени авантюрности, не опускаясь, впрочем, до прямого криминала.
        Пользуясь колоссальными и подчас весьма необычными связями, полученными за годы скитаний, он оказывает услуги то мелким дельцам, и то и всевозможным радетелям за народ. С авантюрной своей жилкой, сидеть на жопе ровно антрепренёр не может, да и не хочет, но и кочевая жизнь в преклонном возрасте уже не выглядит так привлекательно. А так он вроде и щекочет себе нервишки, чувствуя себя нужным, но и не удаляется далеко от печи.
        - Владимир Алексеевич привет вам передавал, - своим голосом сказал я, и Афанасий Никитич сощурился, склонив голову набок.
        - Никак Егорка?
        - Он самый, Афанасий Никитич.
        - Эх! Хар-рош, чертяка! Ну, рассказывай… - он жадно подался вперёд, - да не боись! Племяшка аккурат в Москву поехала, тётку навестить, а ты, значить, из Москвы к нам, хе-хе!
        - Хотя погодь, - остановил он меня, - давай-ка помоешься сперва, а то вот ей Богу, псиной от тебя какой-то… А потом уже не торопясь, за самоварчиком и поговорим. Баньку я растапливать не буду, уж не обессудь, так помоешься.
        Сняв парик и усы, я отмылся в корыте, пока услужливый хозяин поливал меня.
        - На-ка вот покамест, - дал он мне чистую одёжку из своих запасов и захлопотал, накрывая на стол, - Не обессудь, пища у меня самая простая, холостякую. Щец когда захочется, так я в трактире и поем, а то и в гости напрошусь, хе-хе!
        Нарезая ветчину и хлеб, он всё оглядывался на меня, весь расплываясь в предвкушающей улыбке.
        Рассказывая ему за едой свои приключения, я иногда показывал в лицах то филеров, а то и свои с дядей Гиляем шуточки с условными знаками, што особенно понравилось хозяину дома. Хохотал он почти беззвучно, но до слёз и мотания головы.
        - Сильны… - протянул он, вытерев слёзы.
        - Так што, - посерьёзнел он, - из России совсем уходите?
        Жму плечами неловко, и на некоторое время воцаряется тягостное молчание.
        - Жаль… очень жаль. Впрочем, - тряхнул он плечами, виноватить вас не буду, да и не могу. Да… история. Как уходить-то будешь?
        - Думаю через Петербург и морем, - поделился я планом, - есть у меня там завязочки, хотя и не то штобы большие.
        - Завязочки, говоришь… - он замолк, зажевав дрянными зубами губу, да подкручивая в кольцо крашеные чорной краской усишки, - а стоит ли? Обшерстили небось всё твоё прошлое… погоди-погоди! Я помню, што ты в Одессу полицейских направил! Всё грамотно сделал, молодец!
        - Прямо-таки… хм, - прервал он сам себя, хотя и явно хотелось поделиться. Што ж, это ему только в плюс, раз уж язык за зубами держать умеет!
        - Направил ты грамотно, ничего не скажешь. Взъярил сперва свору, а потом будто кинул старую портянку в нужную сторону, н-да… Тут хошь не хошь, а когда начальство ногами топочет и молнии глазами мечет, не до изысков сыщицких у полицейских чинов. Бумажками да рапортами жопы прикрывают, н-да… Но всё едино… а вдруг? Это ж Петербург, там полицейских филеров да дворцовой полиции, да… чорт ево знает, какой ещё дряни, как опарышей в нужнике.
        - Вот што… - остро глянул на меня хозяин дома, - ты помощью моей не побрезгуешь?
        - Ни в коем разе, Афанасий Никитич! - я ажно руки к груди прижал, - Если уж дядя Гиляй, о вас вспоминаючи, хихикать начинает и головой мотать, то это такая рекомендация, што лучше и не бывает!
        - Эт да… - с ностальгией сказало старик, - мы с ним, бывало, озорничали так… Впрочем, тебе это лишнее. Так о чём я… а! Ты, Егорка, не обижайся, но больно уж ликом красен. А в старину парни роли женские отыгрывали, смекаешь?
        - Хм…
        - Ну вот, обиделся, - вздохнул старик, - я ж не в содомском смысле! Вырастешь, и такая погибель девичья будет, што не приведи господь! Но то потом, а пока… ну вот глянь, глянь в зеркало!
        Встав, я нехотя подошёл к большому зеркалу и уставился в его стеклянную глубину. Зазеркальный мой двойник придавил ответным взглядом, показывая ободранную, дочерна загорелую физиономию.
        - Смотришь, да не так, - закряхтев, Афанасий Никитич встал и закопался с сундуке, достав оттуда платье и платок, а после - ещё и фальшивую косу, - Вот… приложи спереди…
        Накинув мне платок, пока я придерживал платье, он ловко завязал его, прикрепив сперва косу.
        - Видишь? Черты лица у тебя тонкие, нос не ломаный, борода пока не растёт, а главное - глаза синь-синевой, любая девка позавидует. Не так штобы и красотка выходит, но в платье нарядить, косу подвязать… а?!
        - А морда? - предложенный вариант, несмотря на несомненные плюсы, не слишком-то мне нравится. Какой-то он… сомнительный. Театральностью так и прёт, и кажется всё, што Афанасий Никитич не только и не столько помогает, сколько развлекается, чудя по своему обыкновению.
        - Покорябанная?
        - И загар.
        - А! - махнул рукой старик, - За два-три дня заживёт, да и отбелить несложно. Не полностью, но будет…
        - А! Я ж главного не сказал! - хлопнул он себя по лбу, - С театром я давно уже завязал, но по старой памяти то актёра какого порекомендую, то горнишных для меблированных комнат подыскиваю. Смекаешь? С ре-ко-мен-да-ци-ей! Тебя в этот цветник вопхну, и ни один жандарм не заподозрит!
        - А главное, - выпрямился он, - не просто доедешь во благе, но и там, в Петербурге…
        - Даже несколько вариантов есть, - задумался хозяин дома, - вместе потом померекуем, как лучше будет.
        Несколько нехотя, я всё же согласился. Доехать в Петербург могу и в пропойном обличии, но там проверки строже, да и прав старик - всякой охранительской дряни там до чорта, могу и вляпаться.
        Это в Москве я как рыба в воде, чуть што - нырь в переулки! Чуть не где угодно утечь могу, потому как чуть не каждый дворик знаю, да и случись чево, не одна сотня дверей мне откроется. Хоть через Хитровские знакомства, хоть через дядю Гиляя, а хоть и через цыган, купечество, фабричный люд… Знают меня в Москве, свой насквозь, родной практически.
        Петербург же…
        - Пожалуй, што и соглашусь, Афанасий Никитич.
        - Вот и славно! - потёр он ладоши, - Тэкс! Для начала… для начала мы приведём в порядок твою физиомордию.
        Старик бесцеремонно повернул меня на свет, подхватив под челюсть и оглядел с видом художника.
        - Тэкс… я в аптеку, а ты пока давай-ка снова нацепи свои усишки с париком. Вроде и не должны, но бережённого Бог бережёт.
        - А не бережённого конвой стережёт.
        - Как? Однако… - он рассмеялся беззвучно, повторив за мной, - Да! Если што вдруг, то приехал ко мне в надежде ус троиться в труппу рисовать декорации! Умеешь хоть? Славно, славно…
        Афанасий Никитич ускакал, а у меня полезло в голову… всякое, насчёт девиц…
        « - Дас ист фантастишь практишь гуд!»
        Тридцать четвёртая глава
        - Н-да… - протянул Афанасий Никитич, скептически оглядывая меня, - как на корове седло, право слово! Ну-кась пройдись!
        Чуть придерживая подол левой рукой, семеню по горнице, а гостеприимный хозяин дома морщится, будто от сильнейшей зубной боли. Да я и сам вижу…
        - Тэк-с… - сцепив узловатые артритные пальцы на излом, Афанасий Никитич прикрыл дрябловатые веки и зажевал губу, - времени у нас маловато, а бабы, они ж, заразы, наблюдательные, когда не надо…
        - Вот што! - он отрыл глаза и остро глянул на меня, - Будешь вживаться в роль круглосуточно, ясно-понятно? И… да никак на штаны юбки натянул?!
        Всплеснув руками, он возвёл очи горе и зашептал што-то, мешая мат с молитвами.
        - Егор! Хотя нет, какой там… Дашей будешь, понял? Есть у меня документы на это имечко… И не фыркай! Служить, так не картавить, а картавить, так не служить! Стоять по-бабьи, и то не умеешь, это тебе понятно? То-то… А тебе ж, хм… Дашуля, не просто до вокзала дойти надо, но и с девками в одной компании до Петербурга доехать неузнанной. А это, я тебе скажу…
        Он крутанул головой и усмехнулся.
        - … не так-то просто.
        - Был опыт? - с толикой яда в голосе полюбопытствовал я.
        - А? Да, канешно, - усмехнулся он беззлобно, - в нашей театральной среде как только не чудили, н-да… Иди! Иди переодевайся! Штаны сымай, я те говорю! Когда ноги голые, походка сразу поменяется, сам увидишь. Я те в спаленке всё разложил… иди, иди!
        Застиранные панталоны с разрезом, это… мотанув головой, вытряхнул из межушного пространства ругательства, натянул на голое тело, ажно корёжась от отвращения к ситуации и к самому себе. И ведь понимаю, што надо, што предложение Афанасия Никитича прямо-таки идеально, но…
        … противно, честное слово. Не сам даже факт переодевания, это я бы пережил. Но вот натуралистичность и эти панталоны…
        - Жопку накладную не забудь! - крикнул старик через дверь, и я начинаю налаживать на узкие бёдра амуницию, не сразу разобравшись во всех этих тесёмках и пуговках. Потом корсет с накладными сиськами, сверху нижнюю рубаху, потом уже платье, башмачки… с каблучками, сцука! С каблучками!
        Уставившись в зеркало, передёрнул от отвращения, оттуда на меня смотрел… смотрело…
        « - Трансвестит» - подсказало подсознание, и я согласно скривился. Благо ещё, дом у Афанасия Никитича вполне себе театральный, наполненный афишами былых спектаклей, с развешенными на деревянных болванах в париках особо памятных костюмов из былых спектаклей. Ну и прочая атрибутика того же рода - затупленные мечи из дрянной стали, но непременно с вычурными эфесами, подаренный поклонниками табакерки, бюстики и прочая харахура в числе совершенно невообразимом.
        Обстановка эта отчасти примиряла меня с необходимостью переодевания, делая её не вполне… ну, извращённой. Но даже и так - с трудом.
        - Всё там? Закончил переодеваться? - поинтересовался старик, не открывая двери.
        - Угу. А может… а-а! Да хрен с ним! - с трудом удержавшись, штобы не шарахнуть дверью о косяк, вышел из спаленки.
        - Сейчас-сейчас… - Афанасий Никитич залопотал вокруг меня, примеряя парики и платки, - ну вот…
        Подтолкнув меня к зеркалу, он встал рядом с видом заботливого дедушки.
        - Видишь?
        - Вижу…
        - Голос, Дашенька…
        - Вижу, - мрачно отозвался я на октаву выше, с некоторым недоверием разглядывая угрюмую девицу в ростовом зеркале. Даже и не очень страшная… страшный… в общем, на пучок пятачок, девка как девка. Полгодика ещё назад вышла бы, пожалуй, смазливая… хм, пейзанка. А сейчас такая себе особа, с несколько рублёным лицом, но глаза да… глаза спасают. Только што…
        - Взгляд тяжеловат, - озадачился Афанафисий Никитич, - ну да ладно. Хорошо ещё, мода сейчас подходящая…
        Он поправил рукава-фонарики на моих плечах и прошёлся вокруг, поправляя складки и бурча себе што-то под нос.
        - Да! Чуть не забыл… на-ка вот!
        Не без труда наладив на морду лица жирную салфетку с дырками где надо, я окончательно пал духом. Афанасий Никитич, напротив, ожил совершенно и засуетился, придумывая на ходу историю к моим документами, отдающую отчётливо театральным нафталином.
        - Никак из пьесы персонаж?
        - А как же, Дашенька! - засмеялся он, - Ста-арая… и по совести, не слишком удачная, скорее даже наоборот, и я бы сказал - совсем наоборот! Есть там одна роль второго плана, аккурат под тебя…
        - Да ты не сомневайся, - снова засмеялся он, подкручивая усы, - пьеса старая и неудачная, эт да! Зато чуть не первая в которой я роль получил, и в памяти - от и до! Да и с Дашенькой у нас тогда, хм…
        - Ты, старче, только меня со своей давней зазнобой не перепутай, - на всякий случай предупредил я, делая шаг назад, на што Афанасий Никитич расхохотался.
        - Не боись, - уверил он меня, утирая выступившие слёзы, - никогда жопошничеством не увлекался, хотя и были… Да-с! Мог бы и через заднее крыльцо в большие люди выйти! Тогда погребовал, а сейчас-то, на старости лет, и вовсе поздно меняться. Говорю же, пьеса знакома, да и… хм, персонаж. Вот и буду тебе на роль натаскивать, смекаешь?
        - Для начала… - ну-ка, походи! - велел он, - Да просто походи, без кривляний!
        Чувствуя себя дурак дураком, я расхаживал по комнатам в жирной кремовой маске на морде лица, призванной отбелить насколько возможно мой африканский загар. Ходил, потом много раз садился на лавку, на стул, на кресло, на пол…
        - Ясно-понятно, - подытожил наконец Афанасий Никитич, - не так всё и страшно, как думалось. Всё ж таки танцор, нет ни косолапости мужицкой, ни сстуленности. Ну-кась…
        Соорудив на скорую руку странноватого вида постромки, он велел прикрепить мне их повыше колен. И… зараза! До чево неловко юбки задирать, будто и правда обабился в этой одёжке! Мудя ещё из разреза вываливаются, ети… стыдобища!
        Ну, ладно… нацепив постромки, сделал шаг…
        - Неудобно, семенить приходится.
        - Для того и задумано, - закивал старик довольно, - а то ишь… подол подхватила, а шаги широкие, будто егерь скорым маршем идёт! Широко, барыня, шагаешь - штаны порвёшь!
        Жужжа навозной мухой вокруг, Афанасий Никитич правил мои движения в мельчайших мелочах, начиная от походки, заканчивая размашистыми жестами и тем, как я сажусь. Есть разница! Не просто коленки вместе и такое всё… нет, намного всё сложнее. Голову там опустить, руки на колени…
        - Ах да! Рукоделье ещё! - подпрыгнул старик и унёсся куда-то. Вернувшись с целым ворохом одежды, нуждающейся в штопке, он вывалил её мне на колени и закивал довольно.
        - А вдруг? - прищурился он ответно, и снова - не так нитку вдеваю, да… не по-бабьи, в общем.
        - Ах вы, сени мои, сени, - выводил я, занимаясь рукодельем, - сени новые мои! Сени новые, кленовые, решетчатые!
        - Выше! - дирижирует пальцем перед самым носом Афанасий Никитич, - Да не пищи как скопец! Ты девка! Давай, из самово нутра штоб… ну!
        - Как и мне по вам по сеночкам, не хаживати, - дёрнув щекой, пытаюсь найти у себя бабье нутро, - мне мила друга за рученьку не важивати!
        Получается вполне себе по-девичьи, но как-то… свирепо, што ли. Погребально или даже нет… как перед битвой!
        - Ну, хватит! - он отобрал у меня заштопанные портки, придирчиво оглядев результат, - Не приглядываться ежели, так и сойдёт!
        - Сойдёт, пф…
        - Ну вот… башка дурья, - засмеялся он, ущемляя кончик носа, - не об качестве говорю, а о манере, ясно-понятно, дурёха? Мало ли, как… оно и в поезде по-всякому может повернуться, а может, и после пару-тройку дней в бабьем обличии поживёшь. В комнатах меблированных, иль ещё как-то. Не только сам… сама, ежели што, но и меня под монастырь подведёшь, если попадёшься, это-то тебе ясно?
        Потом была уборка, опять-таки чисто бабья - штоб раскоряка с тряпкой правильная была. Свои, оказывается, сложности, с раскорякой-то… У баб, она спина гибче, да и вообще - немного всё, а иньше, и подстраиваться под их движения, это совсем даже и не мёд!
        К вечеру всё валилось из рук, но пришлось, опять-таки в бабьей манере, готовить ужин, накрывать на стол и убирать после. Отнепривычной работы, совмещённой с актёрством, болела спина и шея. Я-то привык шею держать прямо, а тут - выю чуть согнуть, очи долу… тьфу! И всё это в памяти держать, на крепатуре, а не на естестве.
        Снилась всякая дрянь, от которой просыпался то и дело, и засыпать, ну вот ни капельки не хотелось! А кому б хотелось, ежели во сне всякое там… по сеновалу, к примеру, валяют… Силёнок же, штоб отбиться, ровнёхонько как у бабы, да и между ног… В общем, хреново спал.
        Поутру накрывал на стол под брюзжание Афанасия Никитича, снова и снова то поправлявшего меня, то принимавшегося рассказывать в очередной раз биографию моего персонажа. До оскомины… но старательно репетирую роль, проникшись мрачноватым пессимистическим смирением.
        - Прогуляюсь… - сообщил он мне, небрежно ставя на чистый стол влажную от чая чашку, и мне так захотелось огреть его полотенцем!
        - Та-ак… - замолкнув, он склонил голову набок.
        - Стреляют, - растерянно констатировал я.
        - Я в город, - резко встал Афанасий Никитич, - нужно узнать, што там, да как.
        Подскочив было, я набрал уже полную грудь воздуха… но тихо выдохнул и сел назад. Иногда нужно и так… просто ждать.
        Хозяин дома пришёл меньше, чем через час. Скинув сюртук, он растёкся на плетёном кресле-качалке на веранде, выходящей в сад, обмахивая себя попеременно соломенной шляпой и газетой, да понемножечку отходя. Накрахмаленная его рубаха пропотела едва ли не насквозь, а лицо изрядно осунулось и выражало озабоченность.
        - На Мытной площади волнения начались, - рассказывал он, прерываясь, только штобы глотнуть кваса, - додавливают уже, но…
        Афанасий Никитич пожевал губу.
        - … не вдруг и додавят. Неорганизованно, а так… устал просто народ, а власти всё закручивают да закручивают гайки. Резьбу уже сорвали, а всё крутят и крутят, иногда даже и непонятно - зачем? Сейчас разогнали, а потом… знаешь, даже и предугадать не могу, как обернётся.
        - Революцией?
        - Не… - он убеждённо покачал головой, - не в этот раз. Репетиция, даже и не генеральная, уж я в этом-то понимаю! Сразу подавить не выйдет, это как… сапожищем по угольям костра садануть. Вроде как и нет больше костра, а угольки потом тлеющие где только не найдёшь.
        - Не лезь, - бывший антрепренёр остро глянул на меня, - не твоё, не в этот раз. Пока раскачаются, да пока… боевиков с револьверами да ружьями дай Бог человек пятьдесят на всю Тверь найдётся! Да не в одной кучке, а россыпью. Потом уже да… мстители и прочее. Но то потом! А тебя, ежели вздумаешь, цапнут быстро - яркий ты, да и нездешний. Ни к кому подойти, ни куда бежать…
        Стало почему-то стыдно, я ведь и не собирался… Не первый уже раз принимают меня за человека, который вот прямо-таки горит странствовать по миру, причиняя справедливость всем, кто не успел убежать.
        Покивал, сделав под маской нужную гримасу, и Афанасий Никитич наконец-то соизволил дать мне газету, велев читать вслух. А новости…
        … пугали. Через колючую проволоку цензуры пробивались заметки о… репетиции в десятках городов. Началось в Одессе, а оттуда по всему Югу России, да в Москве… Тлеть начало по всей стране, и где полыхнёт пожарищем, а где и потухнет, не найдя пищи, Бог весть.
        - Тэк-с… - и Афанасий Никитич принялся раскачиваться, хрустя сцепленными пальцами, - вот што, Дашенька… да не вскидывайся ты!
        - Даша, - с нажимом повторил он, - и так до Петербурга, а может быть, и чуть дольше.
        Я нехотя кивнул, обещая себе давить в зародыше весь этот нелепый стыд и принял вид благонравной девицы.
        - Похоже, Даша, - сказал он, покусывая губу, - в Петербург тебе придётся ехать несколько раньше, чем планировалось. Очень уж ситуация складывается скверная. Ещё денька два-три, и не у нас, так в Петербурге поднимут войска и подтянут полицию, так што…
        Он резко встал, хлопнув ладонями по подлокотникам.
        - … пойду я собирать своих подопечных. А ты… готовься.
        Тридцать пятая глава
        Покосившись с ненавистью на щелястую, неплотно закрывающуюся дверь клозета, сделал свои дела, присев по-бабьи, от греха. А то есть любители… Ума не приложу, што может быть интересного в отправлении естественных надобностей, но свои… хм, ценители находятся.
        Оправив юбки, зашарил глазами в поисках умывальника[69 - В вагонах третьего класса были туалеты, но умывальники не устанавливали, считая, по-видимому, избыточной роскошью.], и ожидаемо не нашёл, отчего настроение скакнуло вниз. Протерев руки спиртом и спрятав бутылёк в карманах, прикрыл за собой дверь и вернулся в вагон.
        Несмотря на раскрытые настежь окна, стоит духота, ну да мы сейчас и плетёмся еле-еле по жаре и безветрию. Едучий махорошный дым стоит плотным облаком, разъедая глаза и лёгкие, и нехотя выдавливаясь в окна густыми клубами.
        Мужики по соседству, кашляя надсадно и отхаркиваясь поминутно под ноги, играют в карты, смоля одну цигарку за другой как заведённые и шлёпая засаленной бумагой о деревянные лавки как можно звучней. Только и слышно…
        - Вини!
        - … а мы вас мадамой, да по ушам!
        - С оттягом!
        Переступив через вытянутые в проход ноги и с трудом удержавшись, штобы не наступить с размаху каблучком на стопу, уворачиваюсь от щипка за задницу, саданув по руке. Вот тоже… щипун нашёлся! Потрёпанный, весь какой-то сальный и болезненно рыхлый, а туда же! А ещё духовного звания, дьякон!
        Жопошничеством никогда не страдал, так што и удовольствия в таком внимании не вижу, так ещё и опаска имеется. Жопка-то у меня накладная, и небось такой опытный щипун может почуять разницу между настоящей и накладной, и чем это обернётся, Бог весть.
        Или к примеру - щипанёт такой уродец с подвывертом, а я и не почувствую, потому как не меня щипет, а туго набитую вату. Тоже ничего хорошего в перспективе. Сразу-то может и не поскочит в полицию с подозрениями, ну а вдруг? Даже если не сразу, даже если поделится просто странностями с дружками, да не вовремя.
        Потом-то ладно… но то потом, а сейчас вся моя жизнь как та самая накладная жопа, и лишнее внимание мне, а тем паче мужское - нож острый! Затянувшийся стресс, а не поездка.
        - С облегченьицем! - сдавленным голосом приветствовала меня широконосая конопатая Настёна, тут же зажав рот углом застиранного платка и закусив его от смеха. Смешливая она девка, страсть! А судбинушка ведь… н-да… как и у всех прочих.
        С родных-то краёв да в дальние края в прислугу наниматься, это ведь никак не от хорошей жизни, совсем не от неё. Тем паче, среди лета, когда рабочие руки, какие бы они ни были, в деревне во как нужны! Любые! Хромой, косой… хоть за детьми присматривать, пока хозяева спины на поле ломают, всё помощь.
        Совсем, значица, край в родном селении наступил, если девок из дома не ко времени выперли. Последние времена. Да и в Петербурге сейчас места нормального не найти, на дачах все, так-то…
        Афанасий Никитич, при всей моей к нему симпатии, из тех людей, кто не видит большого греха в сводничестве, и кто там едет на место горнишной или посудомойки, а кто - в полицию за жолтым билетом, Бог весть. Не мне судить - ни девок, ни антрепренёра. Всё лучше, чем с голода умирать. Хотя может и зряшно наговариваю, а? Всё ж таки связи у человека, может и…
        - Хи-хи-хи… я уж думала, ты через дыру енту на рельсы вывалилась!
        - Не вывалилась, а вывалила! - кусая смешливо губы, деланно серьёзно поправляет её Алёнка, белобрысая до полной прозрачности… недокормыш с прозрачной кожей и бледно-розовыми губами, отдающими в синеву. Лето на вторую половину перевалило, а она после зимы ещё отъесться не успела, да здоровья набраться. Переживёт ли сырую петербургскую зиму, Бог весть.
        … и давятся смешками, хихикают, толкаются…
        Протолкавшись к окошку и отвечая на подначки лёгкой улыбкой, развязал узелок и достал добрую жменю калёных семечек. Крупные, астраханские, попавшие к Афанасию Никитичу по случаю, они стали частью моей легенды.
        Загар за два дня так и не сошёл, хотя и побелел заметно мордой лица. Ну и вышел… вышла этакая южанка, с примесью ногайских кровей. Антрепренёр мне парик чернявый подобрал, и…
        … грех говорить такое о себе, но красотка! Точнее даже - экзотка. Глаза-то синие, да волосы чернявые… зря поддался Афанасию Никитичу, ох и зря! Нужно было прежний, тёмно-русый парик оставлять, я с ним на пучок пятачок тянул… тянула.
        А сейчас облик приметный вышел, амазонистый. И хотя отчасти я и согласен, што Егора Панкратова никто во мне и не опознает, но сальных взглядов и щипков многовато. Ох, сдаётся мне, што взыграло в антрепренёре былое ево прошлое, и сотворил сей престарелый Пигмалион образ не для жизни, а для театра! Перестарался, козёл старый.
        - Отсыпь-ка жменю! - подставила руку широколицая некрасивая Анфиска, и я, не жадничая, узелок ей подсунул - на, залазь! Да и другие девки не постеснялись, цыпанули без скромности. Посыпалась на пол шелуха семечковая, и снова разговоры, разговоры… Пустые напрочь, обычный девичий трёп, щедро разбавленный враками и мечтами, да планами на будущее - немудрящими и простыми, но едва ли сбыточными.
        Вагон дёрнуло, и состав наконец-то пошёл шибче, раскачиваясь на ходу и погромыхивая, поскрипывая на стыках рельс всеми своими деревянными сочленениями. От этого скрипа сердце порой замирало и вспоминалось многажды слышанное от дяди Гиляя «телескопирование», когда вагоны при аварии - один в другой… мясорубка, ей-ей! И всё больше как раз у третьего класса такое, с их непрочной сырой конструкцией.
        Табашный дым начал сперва нехотя, а затем и всё быстрее выползать в окно, разговоры пошли живее и громче, будто подстраиваясь под ход поезда. Вагон немножко протянуло сквозняком, и разом стало легче не только дышать, но и кажется - жить. Очень уж эта духота табашная на грудь давила.
        Сбоку он нас, через проход, сильно немолодой поджарый помещик, одетый по моде тридцатилетней давности, начал раскладывать на скамье одуряюще пахнущую снедь, скооперировавшись с таким же немолодым, только што более рыхлым сельским священником, мирно переговариваясь о видах на урожай и мелочной торговле на селе.
        - Матушка, матушка пекла, - всё потчевал священник соседа, расплываясь в улыбке и подвигая пряженые, вкусно пахнущие пирожки, завёрнутые в промасленную бумагу.
        - Благодарствую, а вы вот возьмите…
        Беседа их текла плавно, с многочисленными реверансами и старомодными эквиоками[70 - Экивоки - двусмысленности, двусмысленные намеки; увертки.], до которых оба оказались большими охотниками. Выказывая удивительную для его сана осведомлённость, попик весьма грамотно рассуждал о нюансах торговли с крестьянами, хотя порой в его речах и мелькало што-то кулацкое, недоброе.
        - Рукам скушно, - тягуче сказала Анфиса, поведя полными плечами, - мы, бывалоча, откупали дом на зиму для бесед, пока…
        Она поджала губы и замолкла, пойдя пятнами, и неловкое молчание опустилось на нас.
        - … в жмурки, - с натужной смешливостью подхватила Настёна, - в бояре, в колечки…
        Все разом заговорили, вспоминая недавнее.
        - Дашуль… Даш… - защекотала меня Параша, - ты-то што молчишь? Эка молчунья…
        - Как у всех, - улыбаюсь ей, старательно контролируя голос и мимику. Как же с ними тяжело… хорошие ведь девки, и если судьба их повернётся хоть чутка получше, то не самые плохие выйдут жонки. А общаться, ох и тяжко… куча мелочей ведь, знакомых и понятных каждой бабе, а мне, по вполне понятным причинам - нет. Контроль, контроль и ещё раз контроль… ежесекундный. Будто в веригах сижу, каждая косточка ноет.
        Разговоры наши прервали старушки-богомолки позади, затеявшие петь духовные песни. Пели они старательно, но не слишком умело, компенсируя этот недостаток громкостью и усердием.
        Священник, покосившись, широко их перекрестил, но не прервал ни трапезу, ни беседы с помещиком о мирском. Взяв с них пример, развязали свои узелки и мы, и скудность нашей пищи вполне компенсировалась хорошей компанией.
        - Да я те! - вскочил внезапно на скамью один из игроков, попирая пожитки нечистыми сапогами и согнувшись низко, будто готовясь броситься сверху на неприятеля.
        - Пики, пики были, вот те крест! - забожился ему мужичок со слишком честными глазами, задирая голову и отступая опасливо на шаг.
        - Н-на! - и по вагону прокатилась злая драчка, вобравшая в себя не только мужиков-картёжников, но и неожиданно - паломниц. Бабки разом, будто и не тянули молитвенное, превратились в сущих мегер и с площадной руганью принялись колотить мужиков куда ни попадя, щипая их и царапая их с необыкновенной злобой.
        Девки, визжа притворно, вытягивали шеи и старательно впитывали каждое движение драчунов.
        - По сопатке ево, по сопатке! - азартно выкрикивал помещик, нависая над побиваемыми мегерами мужиками. Его бы воля… ух! Злой мужчина, даже лицо сейчас нехорошее такое, будто жалеет, што крови мало.
        Вскоре драка затухла, и подранные мужички убрались на своё место, ворча негромко и вроде как примирившись. Обыденный быт пассажиров вагона третьего класса возобновился, будто и не было никакой драчки.
        По-прежнему клубится табашный дым, нехотя выползая в открытые окна. Священник с помещиком, найдя подходящих людей для партии, затеяли вист на дорожном сундуке, поставленном на попа. Негромкие их картёжные разговоры переплелись гармонично с духовным пением богомолок и гоготом компании подвыпивших мещан в дальнем углу вагона.
        Похрапывает ветхий дедок, пуская слюни на бороду, а бабка его, тряся седой головой, рассказывает непонятно кому о былом, мешая воедино рассказы о детях с воспоминаниями о поездках по железке полувековой ещё давности. По её, вагоны третьего класса раньше были без крыш, и хихикая, бабка поведала пустоте, как ездили они не на лавках, а под ними. Потому как если дождь, то мокро, а если нет дождя, то сверху сыпались раскалённые кусочки угля из паровозной топки.
        - … не надо миллионщика, - зажав руки меж колен, истово выговаривалась Анфиса, - нормального мужика бы - штоб не пил вовсе уж, руки зря не распускал, да работящ был. Ну и удачи чутка, ничево больше у Господа не прошу!
        - Нам-то? - с горечью отозвалась Параша, каменея лицом и как-то по-особому переглядываясь с ней, - Только в Африку ежели, порченных-то…
        - А хоть бы… - залихватски махнула рукой Настёна, - я хоть и не…
        Она закусила губу, виновато глядя на девок и почему-то - меня. Ожгло почему-то стыдом и захотелось сказать… што-то… но я наступил себе на горло и чуть потупил глаза. Приняли… за кого бы там не приняли, но пусть. Не лезут с лишними разговорами, пустоту в легендах за меня додумывают, да и вообще - не придираются. Пусть…
        - … а всё равно, хоть бы и в Африку, - закончила девушка, кусая губы, - чем так… Там, говорят…
        - Много чево говорят, - перебила её Анфиса, - да не всему верить надобно! Да и на какие шиши? За морем тёлушка - полушка, да рубль перевоз! Слыхала?! А самой переехать, это у-у… такие деньжищи нам и не снились! Мужики на заводах по полгода-году горбатятся, штоб билет купить, а нам-то..
        Она махнула рукой и замолчала так выразительно, што меня пробрало мурашками.
        - Партия! - громко подытожил священник.
        Тридцать шестая глава
        К полудню на Молдаванку начали подтягиваться командиры одесских отрядов самообороны. Разношёрстные и разноплеменные, объединённые разве что общим неприятием режима, вели они себя крайне независимо и задиристо, не всегда понимая, а чаще - просто не принимая для себя лично необходимость подчинения или хотя бы кооперации.
        Еврейская молодёжь из БУНДА, анархисты всех национальностей, русские рабочие и прочая, прочая… Вся эта пестрая публика косилась друг на друга недоверчиво, кашляла в кулаки и носовые платки, негромко переговаривалась и двигалась по двору совершенно хаотическим образом.
        Некоторые прибыли поодиночке, проскользнув через дворы и катакомбы по давней привычке подпольной работы. Другие пришли в окружении верных то ли нукеров, то ли ближайших соратников, пытаясь вести себя с позиции силы, и вольно или невольно провоцируя конфликты. Какого-либо доверия меж собравшимися не было, и помимо неприятия идеологического, хватало проблем и на национальной почве.
        «Русское собрание» хоть и не прижилось особо в Одессе, но и привозных плодов сего ядовитого древа хватало, чтобы заметно отравить вполне интернациональное сообщество горожан. Взращиваемое официальной прессой неприятие к жидам в частности и к инородцам вообще, пусть и поверхностно, но всё ж таки легло на сознание части одесситов.
        Сионистские идеи, популярные среди жидовского сообщества, часто понимались им в крайне радикальных видах, а то и вовсе, искажались до неузнаваемости, выворачиваясь едва ли не наизнанку. Выплёскиваясь извне, они закономерно порождали опаску, подчас враждебную.
        Жидовская молодёжь, нахальная и задиристая, но часто не там, где нужно, вела себя подчас неумно и вызывающе, провоцируя и не всегда понимая последствия своих провокаций. Жажда справедливости, понимая ими по большей части крайне однобоко и исключительно в пользу гонимого народа, принимала иногда гротескные формы, вызывая непонимание и неприятие.
        Причины для взаимной нелюбви, закрученные столетиями общежития в густой перепутанный клубок, имели место быть, но как водится, своих ошибок каждая из сторон не замечала, а чужих - не прощала.
        Русские и малороссы смотрели на жидов, видя не ремесленников, в подавляющем своём большинстве представляющих иудейскую общину, а сравнительно немногочисленных откупщиков, шинкарей и ростовщиков, ненавидимых и презираемых.
        Жиды смотрели на прочих через искажённую призму указов из Петербурга, видя в русском народе не угнетаемых, а угнетателей. Все обидчики в их глазах сливались в аморфную русскоговорящую православную массу, и не всегда даже умные и сдержанные представители богоизбранного народа готовы были видеть реальность.
        Одесситы любых национальностей настроены скорее интернационально, но при любых потрясениях человек ищет стаю себе подобных, скаля зубы на чужаков. Инстинктивно.
        Занимая места африканских иммигрантов, интернациональное это сообщество разбавили приезжие из Центральной России, преисполненные подозрения к никогда доселе не виденным, но несомненно опасным жидам. С детств знакомые с рассказами о «жидах, которые Христа распяли» по проповедям и байкам странствующих богомольцев, они относились к ним вполне серьёзно, как к части Священного Писания.
        Затем, не распаковывая чемоданы и узлы, прибыли иудеи из местечек, часто даже не знающие русского языка и живущие по каким-то своим, единственно верным, но не всегда уместным при совместном общежитии, законам. С ними, хотя и отдельно, прибыли и еврейские боевики, имея свои резоны, не всегда понятные даже единоплеменникам.
        Две эти волны столкнулись сперва с одесситами, а затем и друг с другом, и в городе начал раскручиваться водоворот взаимного неприятия. До погромов и стычек дело не дошло, но пожалуй, только из-за рассеяния их среди аборигенов Одессы.
        Указы императора и полицейские репрессии придавили крышку этой скороварки, но…
        … модель оказалась непрочной, и рвануло, да как! Единого центра у восставших не было, но даже только что прибывшие переселенцы из Центральной России успели уже как-то организоваться, начав выстраивать пусть рыхлые пока, но всё ж таки профсоюзы. Организованные по земляческому принципу, они держались несколько наособицу, не отвергая вовсе коренных горожан.
        Местечковые же размазались тонким слоем между одесскими родственниками, приезжими еврейскими боевиками и религиозными авторитетами. Но большая их часть, настроенная чемоданно, решила переждать грядущие неприятности. Перетерпеть.
        Пёстрая эта публика, со своими целями и интересами, в иное любое время вряд ли стакнулась, но так уж сошлись звёзды, и объединённые общей ненавистью к Власти, командиры самообороны решили собраться вместе и выработать хоть какой-то план совместных действий. Перемещаясь по двору, они общались, знакомились и будто бы даже принюхивались друг к другу.
        Жильцы глазели на них самым нахальным образом, возмещая зрелищем и интересным воспоминанием на будущее потраченные нервы. Переговариваясь на смеси русского и идиша с вкраплениями греческого, они не стеснялись заводить разговоры как со знакомыми командирами, так и вовсе с незнакомыми людьми.
        - … стоя на платформе ортодоксального марксизма…
        - Соня! Соня! - высунувшись из окна по пояс и демонстрируя богатую, хотя и несколько обвисшую грудь, немолодая женщина со следами былой привлекательности, пронзительно звала подругу, задрав голову вверх, - Ты посмотри, какой мущщина!
        - Хто? - отозвалась такая же грудастая и упитанная, свесившись вниз.
        - С усиками который! - ткнула она рукой.
        - Та он же гой! - всплеснули наверху руками.
        - И шо? - возмутилась та, которая снизу, - Я ж не про синагогу говорю, а за так!
        - За так… - свесившись ещё сильней, женщина оценила немолодого рыжеватого рабочего, пытающегося скрыть смущение от нежданных смотрин поглаживанием усов, - Я тебе так скажу, Ривка, шо глаз у тибе - алмаз! С таким хоть за так, а хоть и как!
        - Хи-хи-хи!
        - … равно как и Каутский, я не верю в постоянную гармонию между населением и средствами существования…
        - Только индивидуалистический анархизм! - не отцепляясь от пуговицы собеседника, токовал боевитого вида юнец с шапкой курчавых волос, - Только личная автономия и рациональная человеческая природа…
        - … а я его по голове, - делился недавними переживаниями молодой парень гимназического совсем вида, пытаясь трясущимися руками вытащить папиросу из портсигара, - и вот… одним псом самодержавия меньше, ха-ха…
        Смех его, механический и нервный, должен был продемонстрировать сверхчеловеческую природу бунтаря, но тоскливые глаза резко контрастировали с юношеской бравадой.
        - Товарищи! Товарищи! - надрывалась Элька Рувинская[71 - Элька Рувинская, она же Ольга Таратута, в реальной истории ставшая (позднее) одной из самых известных анархисток России.], тщетно пытаясь привлечь внимание надсаженным голосом, но командиры самообороны если и смотрели на неё, то лишь мельком, как на молодую красивую бабу.
        - Вперед, сыны отчизны[72 - Марсельеза.], - запела она, отчаявшись совершенно, - Величественный день настал.
        Против нас тирания
        Кровавое знамя поднято,
        Слышите ли вы в деревнях
        Ревущих беспощадных солдат
        Они приходят в наши руки,
        Резать горло наших сыновей, наших подруг
        К оружию, граждане! Формируйте ваши батальоны!
        Идем, идем, чтобы кровь нечистая впиталась в наши нивы
        К оружию, граждане! Формируйте ваши батальоны!
        Идем, идем, пусть кровь нечистая напоит наши нивы.
        Кто молчал задумчиво, посасывая трубочку, а кто и начал подтягивать со всем энтузиазмом, но внимание она привлекла.
        - Спасибо, Эля, - в наступившей тишине сказал Корнейчуков, башней выросший за её плечом, - Здравствуйте, товарищи!
        - … и тебе…
        - … здоровей видали.
        Не теряя времени даром, африканер ледоколом раздвинул толпу и повесил на дерево в центре двора большую карту Одессу и окрестностей.
        - Не будем терять времени даром, товарищи, - деловито начал Николай, - к делу! Для начала хочу заверить вас, что мы ни в коем разе не претендуем на главенствующие роли в этом восстании, а только лишь предлагаем помощь с кооперацией действий и…
        Он сделал паузу.
        - … оружием.
        - Га-а… - оглушённые птицы поднялись над кварталом, а перепутанные коты забились по щелям. Заговорили разом, перекрикивая друг друга, хватая за грудки и норовя пробиться к Корнейчукову и Сэмену Васильевичу, расталкивая соперников. Дай!
        - Товарищи! Товарищи! - больше угадывалось, чем слышалось от вскочившей на стол Эльки.
        Бахнул выстрел… и гомон разом - как обрезало.
        - Оружия хватит на всех, - веско сказал Сэмен Васильевич, опуская револьвер, - Тих-ха!
        - Благодарю, - кивнул ему Корнейчуков, - Повторюсь, оружия хватит на всех желающих, скажите спасибо Сэмену Васильевичу.
        - К сожалению, - он достал трубку и начал раскуривать, дрессируя толпу, - восстание началось много раньше запланированного, и началось стихийно, без должного руководства.
        - Оружие в обмен на лояльность? - сощурился Махайский[73 - Ян-Вацлав Махайский, видный анархист польского происхождения.], бежавший недавно из-под ареста в Иркутске.
        Корнейчуков смерил его тяжёлым взглядом, передавливая и…
        … неожиданно отпустил анархиста, улыбнувшись.
        - Нет. Оружие мы дадим вам в любом случае… - и единый выдох прошелестел в толпе, - но мы надеемся на вашу самодисциплину.
        - Мы… - выделил голосом Махайский, сощурившись.
        - Мы, - шагнула вперёд София…
        … Беня Канцельсон
        … Сергей Жуков.
        - Красные бригады, - мягко закончила женщина, и с десяток командиров и авторитетных бойцов самообороны встали рядом с ними.
        - О…
        Вытянулись шеи в толпе, заговорили… шепотом почему-то, будто в церкви.
        - С… с вами! - решительно тряхнув головой, Элька пробилась через толпу и встала рядом с Софией. Оглянувшись на Корнейчукова, она покраснела слегка и отвернулась, старательно не глядя в его сторону.
        - С вами!
        - Пишите…
        - Принимайте командование!
        … а давешний гимназист, забыв обо всём, смотрел восторженными глазами на людей из Легенды.
        - Добровольно и с песней, - не совсем понятно сказал Сэмен Васильевич одними губами, уважительно поглядывая на африканера, оказавшегося настолько непростым.
        Корнейчуков же, чуть вздохнув, выбросил… постарался выбросить из головы вечный свой страх и нежелание ответственности. Что в Африке, что сейчас… как-то так получается, что больше - некому просто!
        Сперва - руководство самообороной Молдаванки, и… Боже, как он не хотел! Вечный его страх… не умереть даже, а вести на смерть других. Видеть… и изворачиваться каждый раз с наименьшими потерями, а потом видеть каждого убитого во сне, снова и снова… Ноша не по себе, но как-то ведь справляется…
        Как же так вышло? Придавленные африканским авторитетом анархисты отчасти выдавились, а отчасти влились в ряды самообороны, вырастающей на глазах в явление совершенно иного порядка. И вот уже он в руководстве Красных Бригад… тех самых, знакомых каждому одесситу по десяткам легенд…
        Сердце его будто сжала невидимая рука, а потом отпустила… и Николай снова ощутил ту безбрежную ясность сознания, порождённую страхом за людей. Ясность немыслимая, необыкновенная…
        … будто сама Реальность выстроилась в его голове гигантскими трёхмерными шахматами невероятной сложности. В партии этой имело значение всё: сами ходы и внешний вид фигур, положение их в пространстве, запах и цвет, и ещё десятки переменных…
        … и вдохнув воздух, ставший будто морозным, он поднял глаза и принялся командовать, выстраивая операцию на карте, и разом - отсылая командиров за оружием ли, на захват полицейских участков или куда-то ещё. В реальности этой, исписывая формулами-человеками доску пространства и времени, он дирижировал одновременно оркестром их чувств и взаимоотношений, остро… даже не чувствуя их, а - зная!
        Просто потому, что - надо. Некому больше. А потом опять придут сны, и каждый убитый пройдёт перед ним. Но это потом, а пока…
        … рассыпались по Одессе командиры разрозненных отрядов самообороны, а вечером занимали позиции уже Красные Бригады. Вооружённые пусть и не до зубов, пусть отчасти устаревшим оружием… Но их было много, и это был - их город, их Одесса.
        Тридцать седьмая глава
        Потея от непривычных умственных усилий, Серафим сочинял письмо оставшимся в Сенцово родным и знакомым, чиркая и перечёркивая, покусывая крепкими зубами еле тлеющую трубочку и отдуваясь, как от тяжких усилий. Грамота давалась с превеликим трудом, но мужик он самолюбивый и гордый, и потому старался вовсю, сверяясь с потрёпанным «Письмовником», купленным по большому случаю у заезжево армянского торговца.
        Фыркнув по котячьи, он покосился на завёдших песню чернокожих работников, радующихся тёплышку после ночных заморозков[74 - В Зимбабве (Родезии) июнь-июль самые холодные месяцы в году, вплоть до (редких) минусовых температур.]. Будто и не понимают!
        - Ф-фу… - сняв картуз, мужик пригладил вспутанные волосы и постарался успокоиться, потому как ну што с нехристей взять?! Дело делают, много не просят… чево ж ещё надобно?
        Отложив желтоватую, выгоревшую на солнце бумагу, Серафим залистал письмовник, пытаясь подобрать образчик хоть и немножечко, а под себя. Переписку вели всё больше «любезные судари» и «сударыни» с «благородиями» да «степенствами», и посылать такое вот письмецо в Сенцово, оно ж засмеют потом!
        Но и показывать себя невежей справный мужик не хотел самым решительным образом. Деревенский говорок как-то неуместно смотрелся на бумаге, а чиркать снова и снова… Оно ить бумага хоть и бесплатно досталась, а всё денег стоит! Копеечка к копеечке…
        - Кхм! - раскурив наново потухшую трубку, Серафим всё ж таки решил начать письмецо вежественно, а там как пойдёт.
        « - Любезные судари мои…
        Он задумался, почёсывая подбородок, и решил-таки не жадиться, и вставить как можно больше имён - начиная от крестной матушки, заканчивая трёхюродной сестрицей, вышедшей замуж за Прова из Желтовки. Закончив растянувшийся на полстраницы список, он потряс занемевшей рукой, привыкшей к тяжёлому плугу и топору.
        - … письмо ваше получил, и рад, што все живы, ну а Лушка завсегда слаба грудью была. Отмучилась, значица, Царствие ей Небесное. Молюся за вас всех, и верите ли, снится иногда родное Сенцово и все вы. Просыпаюсь тогда в слезах, и грудь тоской, как каменьем придавлена. Скучаю по вам всем, да по родным могилкам, а пуще тово, хочу видеть вас здесь, благоденствующими.
        - Неурожай ваш грядущий меня и Прасковью сильно печалит. Оно ить едоков в Сенцова теперича помене, и стал быть, землицы у общины прибавилось, ну так мы давнёхонько малоземельные, так што не шибко и легше стало оставшимся.
        - Просьбу вашу о деньгах…
        Серафим отчаянно зачесался, потому как с одной стороны - самолюбие, да и помочь землякам, как ни крути, а надобно. Какая ни есть, а родня! С другой, денег-то особо и нетути, да и не вытянет он всю деревню, чай не стожильный!
        - … получил, но шибко помочь и не могу. Землицы у меня хоть и много, но прибытку с неё нет пока и будет не в етом, и даже не в том годе. Сами, слава Богу, сыты, потому как с земли и кормимся, и каждый день молимся Ему за благодать етакую.
        - Д?чки плодовой да ягодной на землице моей стока растёт, што кажный день почитай пробуем разную, и до сих ещё не пробованного уймища целая. Такие благодатные здеся края, што кажется - листок или кору грызанёшь, ан скуснее и сытнее наших яблок да вишенья. А уж в садах здеся такую благодать выращивают, што ей-ей, запахом одним сыт будишь! Куснёшь такое, а оно будто мёдом да молоком разом во рту брызжет, слаще сахара и всево, што только можно и представить.
        Пыхнув дымком, Серафим не без труда заставил себя остановиться, а то как дразнилка какая-то выходит, для голодных-то… И хочется-то написать повкусней, штоб жопки, значица, подымали, да ехали, да совесть иметь надо, а не дразниться.
        В кусочки сенцовские не пойдут, спасибо Егору Кузьмичу, но ить оно всей общине на милость одново человека надеяться, эт грешно. Да и обеды ево пришкольные, ето одно, а корма для бурёнок и саврасок, ето уже совсем другое. Бескормица когда, она редко когда по одной пшаничке бьёт!
        Если засуха или там погнило всё от дожжей, то и сена не напасёшься, так вот. Скотинка, она тоже жрать хотит, дохнет без кормов, зараза такая. А ежели с другой стороны, так оно у других и Егора Кузьмича нет, да и землица освободилася…
        - Денег… - начал он было писать отказную, но остановился, пыхтя недовольным ежом. Не то штобы совсем мало… в Сенцово такие бы, и ух… деньжищи! Да што там Сенцово, одним из первеющих богатеев в уезде стал бы, ежели только крестьян брать. А уж с землицей-то, пусть пока и неухоженной, и вовсе - ого!
        - … мало, - с трудом вывела его рука, - посему посылаю вам сто???????…
        Сверившись с письмовником, он с некоторым сомнением дописал:
        - …рублей, да и те от хозяйства отрываю. Голодать не будем и в разор не уйдём, но и?????только.
        - Фильку Елистратова видывал недавно. Говорит, все живы, слава Богу! Натерпелися в море-окияне горюшка-горькова, но ничево, оклемалися. В карантине их подлечили да откормили, а потом по работам законтрактовали по всей Африке. Это, значица правление?? кооператива так решило, стал быть. Уму-разуму набираться да премудрости здешние постигать, с языками.
        Написав положенное о переселенцах, из которых видывал только самово Фильку с евонной Глашкой, устроившихся на строительстве железной дороги не шибко штобы и далеко от фермы, Серафим снова затряс рукой, захотел было закруглиться. Руку уже судорогой сводило от непривышных усилий, но…
        … похвалиться хотелось ещё больше. Фермер! Владелец собственной земли! Член капе… кооператива! Ну как тут…
        Превозмогая судороги в пальцах и делая большое количество ошибок и помарок, справный мужик Серафим, некогда из Сенцово, выплёскивал на бумагу самое сокровенное.
        Вспоминалось, как приехал он тогда в сопровождении чиновника, да со всеми нужными бумагами, и оказалось, што вся ета земля до самово окоёма - его… Несколько дней ходил будто и не сам, а кукла на верёвочках, какие на ярмарках бывают. Делал што-то, говорил, ел-пил, бабу свою как-то даже помял, но будто бы и не вполне сам.
        А потом и поверил наконец… его это земля, отныне и навсегда! И слёзы как-кап… а и не стыдно было, только размазывал их по лицу с соплями вместе то рукавом, а то и просто ладонью. Параша тогда на нево посмотрела, да как рёву дала! Ревёт, а сама улыбается, и такое-то счастье в рёве етом!
        Умылся он землицей етой, целовал ей, молился и обещал, што никогда-никогда… А потом лёг на землю, руки раскинул, и вот ей-ей, будто всю свою ферму и обнял, каждую травиночку, каждую твариночку.
        Отмывался потом в мутноватой речушке, протекающей через ево ферму… ево! Мылся, да пил воду то с ладоней, а то прямо и так, и никогда ничево слаще ему не пилося…
        Оделся, не вытираясь, встал во весь рост, и только тогда осознал наконец - ево эта земля! На веки вечные!
        Навсегда в памяти осталось, как он обещает то ли себе, то ли за себя и всех потомков разом…
        - Никогда больше!
        Што именно, Серафим, наверное, даже затруднился бы объяснить. Ему казалось, што это настолько ясно-понятно… ан словами-то и не передать, это в сердце должно прийти.
        Но он старался хоть и неумело, но передать это необыкновенное чувство корявыми своими словесами, через рвущие бумагу буковки. И проступали на желтоватых листах, выцветших от старости и солнца, образы голода по весне, приезда урядника в деревню, и вечно согнутая спина перед любой сошкой.
        - … никогда больше!»

* * *
        На Московском вокзале нас встретила красивая дама под тридцать, одетая эффектно и с большим вкусом, но несколько броско, как и положено актрисе со статусом этуали[75 - Эту?ль (фр. etoile - звезда): Этуаль - знаменитый артист или артистка в европейском и русском театре до революции; также высший статус артистов балета парижской Оперы.]. Довольно высокая как для женщины, держалась она просто, но очень величественно. Спутницы мои сразу заробели, да и я опустил глаза, кланяясь нарочито неловко.
        - Афанасий Никитич поклон слал, Евгения Константиновна, - певуче протянул я, протягивая письмо с вежественным полупоклоном, полагающемся в таком случае. Будто отмерев после моих слов, девицы разом закланялись не ко времени, с выражением самой отчаянной надежды и опаски, застывших на молодых лицах. В их глазах, наверное, актриса была, да пожалуй и являлась, олицетворением самой Судьбы.
        - Хм… - не говоря ни слова, женщина распечатала письмо, и пробежав его глазами, положила в рюдикюль, ни единым мускулом не показав заинтересованности.
        - Успокойтесь, девочки, - красивым грудным голосом сказала она, видя волнение моих спутниц, - я вас не съем! Представьтесь, пожалуйста. Ну! Смелее!
        Пища, срывая голоса и покрываясь пятнами, оробевшие девицы представлялись, а Евгения Константиновна благожелательно их выслушивала, самым естественным образом не встречаясь со мной взглядом.
        - Довольно, - мягко велела она, и по еле уловимому движению изящной ручки, к нам подскочил дюжий носильщик, склоняясь в поклоне.
        - Два экипажа, голубчик, - ласково велела Евгения Константиновна, и тот истово бросился выполнять порученное. Тотчас почти к величественному зданию на Невском подкатило два экипажа, в один из которых и уселась этауаль, поманив меня за собой пальчиком.
        Сидя напротив в покачивающемся экипаже, актриса с самым сочувственным видом расспрашивала меня о нелёгкой судьбе красивой девушки сироты, и я немножечко даже и занервничал… Не предупредил Афанасий Никитич? Не дочитала письмо?
        Отвечая в рамках легенды, я нервничал всё больше…
        … пока не заметил пляшущих в её глазах бесенят. С этого самого мига началась у нас взаимообразная лукавая пикировка, полная двусмысленных намёков и щекочущая нервы. Послушать если со стороны, так невиннейший разговор, но легчайшая мимика, жесты, лёгкие паузы в словах…
        Вопреки моему ожиданию, конечным пунктом нашего назначения были не меблированные комнаты, а небольшой двухэтажный флигель, где и жила Евгения Константиновна. Ночевать нам полагалось вместе с прислугой, в полуподвале с низенькими оконцами у самой земли, выходящими на дровяной сарай.
        - Несколько дней так поживёте, - горлицей ворковала этуаль, не чинясь собственноручно помогать нам разбирать вещи, - а там видно будет.
        Не привычные к ласковому обращению от господ и ожидающие всем крестьянским нутром подвоха, девицы отчаянно нервничали, шли пятнами и то роняли всё, а то и сами спотыкались. Неловкая эта ситуация стала совсем почти абсурдной, когда Евгения Константиновна отошла наконец в сторонку со смиренной улыбкой святой.
        С лёгким вздохом гостеприимная наша хозяйка взялась было за дверную ручку, и девицы едва ли не унисон выдохнули.
        - Дашенька… - горлицей проворковала этуаль, поворачиваясь будто в нерешительности и прикусывая пухлую нижнюю губу, - вижу, ты бойкая девушка, и не теряешься, как твои подруги. Мне на несколько дней нужна горничная, поможешь? Ну и славно…
        Поднимаясь за ней по лестнице на второй этаж, я самым беззастенчивым образом пялился на повиливающий перед глазами зад, чувствуя стеснение в панталонах. С прорезью!
        Повернулся ключ в двери спальни… и Евгения Константиновна, толкнув меня к стене, впилась в мои губы жарким поцелуем. Вела она себя так, будто девицей был я, а она - мужчиной.
        Распустив шнуровку на её платье и дав волю рукам, я начал было стягивать свою одежду…
        - Нет! - очень решительно прервала мой разоблачение актриса, - Не так… не надо ничего… ты Дашенька…
        Она дышала прерывисто, потянув меня к столику у кровати, пятясь и впившись мне в губы. Уперевшись в столик задом, она развернулась, и задрав юбки на спину, упёрлась в него руками.
        - Ну! - нетерпеливо сказала она, - Давай… Дарьюшка…
        Проведя ладонью по промежности, я обнаружил уже знакомый разрез на панталонах и… полную готовность Евгении Константиновны к приёму гостей. Будучи распалённым до крайности, я не стал терять времени даром и воспользовался любезным этим приглашением, войдя без лишних приветствий.
        - А-ах… - простонала она, подмахивая бёдрами и не отрывая взгляда от зеркала, - Давай, милая… Дашенька…
        - Как это… - выгибалась она в сладких судорогах, - сладко…
        Прижавшись ко мне бёдрами, она извернулась, ища поцелуя, и я впился в её губы до боли, опомнившись только, когда она прикусила мне нижнюю губу. И снова затуманенный взгляд в зеркало…
        - А-ах…
        - Наверх переберусь пока, поближе к Евгении Константиновне, - сообщил я девицам, собирая свои вещи. Было необыкновенно легко и чуточку неловко, и немудрёный свой скарб, в общем-то и ненужный, я собирал несколько дольше, чем нужно.
        Настёна, чуть наклонившись ко мне, с шумом втянула воздух и спросила с ноткой неверия и возбуждения, прикрывая рот платком:
        - И каково это… с женщиной?
        - Хм… - я огляделся и увидел смущённые мордашки, горящие неверием, любопытством и… пониманием?
        - Сладко… - честно ответил я, вспоминая недавнее.
        Тридцать восьмая глава
        - Н-да… - вздохнул молодящийся полицейский фотограф, выставляя свет, - барышня-крестьянка как есть, только с обратным знаком. И зачем вы, с вашей-то… впрочем, не моё дело. Замрите!
        Томительное ожидание, и наконец вспышка магния слепит глаза. Улыбаюсь поставленной Евгенией Константиновной улыбкой, робкой и чуть лукавой, и полицейский служитель крякает, глядя недовольно на моего сопровождающего. Но молчит, ни слова более, лишь отдувается иногда да поджимает губы.
        Один из многочисленных знакомых гостеприимной моей хозяйки наряжен натуральным сутенёром из тех, что промышляют увозом девушек за границу. Обещание работы или женитьбы кружит головы крестьяночкам и мещанкам, и летят, летят они мотыльками на обжигающий огонь страсти. На тоненькие усики и масляный взгляд, на ровный пробор посредине набриолиненных волос и массивные перстни фальшивого золота. Дело это поставлено на поток, и полицейские служители играют в нём определённую роль, закрывая глаза на несоответствия за не столь уж и крупную мзду.
        Да и наряжен ли? Бог весть… Евгения Константиновна начинала в хористках[76 - Слово же «хористка» в предреволюционной России обозначало профессию и репутацию. В контрактах у них прямо была записана обязанность «ужинать» с гостями.], и высокоморальной особой её едва ли можно назвать. Впрочем, не мне её судить, судьбинушка у неё не сахар.
        Сутенёр, играющий роль моего «сердечного друга», договаривается тем временем с полицейскими, время от времени подкручивая усишки и кидая мне томные взгляды. Противно… а ещё противней, что приходится подыгрывать. Благо, такими вот взглядами дело и ограничивается, а у меня нет особого выбора, пришлось едва ли не полностью положиться на добрую волю Евгении Константиновны.
        Увы и ах, но Петербург ныне едва ли не на осадном положении, а недавнее распоряжение Сипягина, усложнившее и без того не самый простой выезд за границу, перекрыл многие пути. В частности, паспорт оформляется теперь почти столь же тщательно, как и регистрационная карта преступника, включая три фотографии, хотя и раздеваться для внесения «особых примет» пока не надо.
        Для представителей привилегированных сословий ничего существенного не изменилось, а вот сословия, живущие своим трудом, стали фактически невыездными. Недавно ещё временные таможенные паспорта выдавались лишь жителям приграничных губерний, морякам торгового и рыболовецкого флота. Жители же глубинной России могли выехать исключительно на богомолье, в составе организованной группы, и давалось это разрешение далеко не каждому. Хотя конечно, были и исключения, как же без них.
        Вот и выезжали за пределы Империи Российской сплошь почти жиды да поляки, лифлянды с курляндцами, литвины да редкие общины сектантов, вроде тех же духоборов, добивавших выезда годами, а порой и десятилетиями. Русские мещане и крестьяне если и могли вырваться за пределы удушливой опеки Государства, то скорее как редкое исключение из правил.
        А с недавних пор, как бы не после африканских событий, тиски властной заботы затянули ещё туже, и выезд за границу представителей не привилегированных сословий, осложнился и вовсе безмерно. Фактически, выехать теперь может только женатый мужчина, живущий в приграничных губерниях, и непременно без семьи, как дополнительной гарантия возвращения…
        Ещё не заложники де-юре, но де-факто уже где-то очень рядом. В Сибирь членов семей невозвращенцев вряд ли будут ссылать, но осложнить их жизнь хотя бы по церковной линии можно очень серьёзно.
        Инициативы Сипягина, получив самую горячую поддержку от Церкви и промышленников, обеспокоенных как количеством паствы и её послушанием, так и оттоком рабочих рук, в народе поддержки не получили. Хотя и выступали в газетах сановники, разъясняя всю пользу новых постановлений для народа, но как-то неубедительно выходило.
        Отмена этих постановлений и введение хотя бы таможенных паспортов в том числе и для жителей глубинных губерний, было одним из непременных требований при любом митинге, восстании и забастовке. Одесса же, равно как и Юг России вкупе с Западными губерниями, выставляли это требование едва ли не основным.
        Свобода передвижения стояла очень остро как для верхов, так и для низов, но разумеется, по разным причинам.
        Одни не хотели ничего менять, сохраняя привычный и естественный для них порядок вещей. С дешёвой рабочей силой, не имеющей никакой возможности ни эмигрировать, ни каким бы то ни было законным путём улучшить, в массе своей, материальное и социальное положение. Бесправной, издали срывающей шапки, готовой работать за миску каши и койку в общаге, делимую на двоих, а то и троих.
        Другие готовы были поменять если не страну проживания, то как минимум власти в этой стране. Забитые, бесправные, лишённые самомалейших гражданских прав, и увидевших вдруг - внезапно, что может быть иначе. Что мужики, пусть и африканские, могут жить без бар, и жить хорошо. И бить этих самых бар, пусть даже и английских… Увидевшие, что такие же как они - могут…
        Реального выхода из этой ситуации, решительно нет. Оставь всё как есть, крышку рано или поздно сорвёт. Поддадутся власти… и поедут за лучшей жизнью квалифицированные рабочие и весь люд, лёгкий на подъём. А потом будут письма родным… и сравнения новой жизни и прежней…
        Менять ситуацию к лучшему, хоть бы и по имеющимся заграничным лекалам, нужно прежде всего власти, к непременному удовлетворению если не большей, то как минимум значительной части требований народа. Равенство если не фактическое, то хотя бы юридическое. Свобода передвижений, свобода вероисповедания…
        Не пойдут, никогда власти на это не пойдут. Не хотят… Да и не умеют они - иначе, без привилегий по праву рождения. Поступиться хотя бы и часть своих прав, частью власти, им кажется сейчас невозможным. А потом будет поздно…
        - … Даша! Дашенька! - усатая физиономия нависает, зубами золотыми сверкает, глаза с поволокою, томно выдыхает в лицо селёдочным запахом…
        - А? - как я только сдержал лицо, уж и не знаю.
        - Пошли домой, - и руку кренделем подсовывает, да с улыбочкой.
        « - Я Даша, Дашенька, крестьянка…» - твержу как мантру, но получается так себе. Дабы придти в себя, остановился перед зеркалом, приводя в порядок причёску и шляпку, одёргивая платье от малейших складок. Евгения Константиновна поделилась нарядом от щедрот, и пусть сидит оно на мне, закономерно, не очень… Но образ, особенно рядом с золотозубым её знакомцем, получается законченным и удивительно уместным.
        В полицейском участке пара наша смотрится настолько естественно, насколько это вообще возможно. Обыденная здешняя жизнь не прекращается, и все эти полицейские и воры, проститутки и потерпевшие кажутся интересным и своеобычным только, пожалуй, человеку далёкому от городского дна. Скука…
        Ловлю снисходительный и одновременно сальный взгляд Жоржа… ну а какое ещё имя может взять себе сутенёр, «работающий» по малограмотным крестьянским и мещанским девушкам? Жорж, Пьер, Антуан… в дешёвых бульварных романах сплошь почти имена. И на жопку накладную пялится, с-скотина…
        Улыбаюсь… Жорж руку крендельком, я просунул, и как парочка фактически. А он, падел, очаровывать меня взялся… Усиками шевелит, фиксами блестит, слова французские вставляет, иногда даже и к месту.
        Ну, прошлись с полверсты… а потом всё, терпёжка кончилась, да и надобность отпала.
        - Пардону прошу, - и улыбаюсь… ах, как хочется ему в морду… но Евгению Константиновну подводить не хочу. Да и публика эта обидчивая, по Хитровке знаю, - но теперь нам пора идти разными дорогами.
        - Ах, дорогая Дарья, вы разбиваете мне сердце… - и ещё много лишних слов. Наконец, склонился над затянутой в перчатку рукой, пощекотал её выразительно усишками и удалился фланирующей походкой, поигрывая тросточкой.
        Выдохнул я, поглядел вслед… ушёл. Чуть иначе шляпку поправить, платье одёрнуть, походку сменить, и вот уже не барышня-крестьянка, а девица из бедной, но вполне приличной семьи.
        Напряжение отпустило, и какой-то застывший, выцветший Петербург разом наполнился жизнью и движением. Не картинка чёрно-белая, выцветшая от времени, а живой и очень красивый город. И… очень опасный.
        Город полон патрулей и праздношатающихся военных, напичкан агентами охранки, провокаторами и…
        - Вы жертвою пали в борьбе роковой[77 - А. Архангельский (наст. имя Амосов Антон Александрович) - поэт, подрабатывал частными уроками, годы жизни неизвестны, ум. после 1893; больше о его биографии неизвестно практически ничего.]
        Любви беззаветной к народу,
        Вы отдали всё, что могли, за него,
        За честь его, жизнь и свободу!
        Порой изнывали по тюрьмам сырым,
        Свой суд беспощадный над вами
        Враги-палачи уж давно изрекли,
        И шли вы, гремя кандалами.
        … обыденная похоронная процессия, с плетущейся сонной лошадкой, едва не засыпающей на ходу и влекущей похоронные дроги со скоростью совершенно улиточной, самым внезапным образом началась оборачиваться демонстрацией. Было ли так задумано и кто запел первым… Бог весть. Однако же подхватили охотно, и по Гороховой неслось стоголосая песня…
        - Идете, усталые, цепью гремя,
        Закованы руки и ноги,
        Спокойно и гордо свой взор устремя
        Вперед по пустынной дороге.
        Нагрелися цепи от знойных лучей
        И в тело впилися змеями.
        И каплет на землю горячая кровь
        Из ран, растравленных цепями.
        А деспот пирует в роскошном дворце,
        Тревогу вином заливая,
        Но грозные буквы давно на стене
        Уж чертит рука роковая!
        Настанет пора - и проснется народ,
        Великий, могучий, свободный!
        Прощайте же, братья, вы честно прошли
        Свой доблестный путь, благородный!
        Песня эта становилась всё громче, а людей всё больше, и вот уже скромная похоронная процессия стала манифестацией! Рыхлая толпа эта не начала ещё уплотняться, и шла чрезвычайно широко, а с боковых улиц к этому людскому потоку присоединялись всё новые, тоненькие пока ручейки.
        Несколько повозок встали в этом людском половодье, я же, оценив ситуацию на глазок, решил…
        « - Решила!»
        … не убегать, а пойти навстречу. Благо, хвост манифестации заканчивался не далее как в паре сотен метров от меня. Там, впереди, их будет ждать полиция, гвардия, казаки и Бог весть, кто ещё. А в полицию мне нельзя, никак нельзя!
        Подобрав подол, ускорил… ускорила шаги, отчаянно делая вид, што вот боюсь-боюсь! Сердобольная питерская публика, независимо от политических пристрастий, расступалась, и мне не пришлось протискиваться в сгущающейся толпе.
        В один миг толпа приблизила меня к богатому экипажу, где соскочивший с облучка кучер отчаянно лаялся с кем-то, мне невидимым. Сановный же его хозяин, затянутый в расшитый золотом мундир на тугое брюхо, невольно вслушивался в перебранку, постукивая пальцами по висящей на левом боку придворной шпажонке. Обернулся…
        … и я узнал ненавистную физиономию князя Лобанова-Ростовского[78 - Государственный деятель и правый политик, в РИ был избран в действительные члены Русского Собрания только в 1909 году, но уже через неделю стал его председателем. Так же был казначеем Императорского Православного Палестинского общества.] из того памятного списка. Он же - в авиационном комитете… не самая крупная вошь, но кусучая.
        Глаза у меня сделались совершенно отчаянными, и… стареющий ловелас понял это несколько иначе. Крутанув ус, он улыбнулся ласковой улыбкой бывалого педофила и повёл рукой в сторону экипажа.
        Шаг навстречу… улыбка князя стала совершенно масляной…
        … и острая шпилька для шляпки вошла ему в висок.
        Я же, обогнув лошадей, поспешил прочь и вскоре выбрался из толпы на простор, торопясь прочь. Не слышно было ни свистков городовых, ни погони… а стало быть, ушёл!
        Евгению Константиновну я застал в лихорадочных сборах. По всем её покоям разбросаны наряды, украшения и какие-то очень женские штучки, назначения которых я так и не смог понять, несмотря на почти неделю девичьего бытия.
        - Я с тобой, - решительно заявила она, и в глазах её метался отчаянный страх и решимость.
        - Не бойся! - принуждённо засмеялась женщина, кусая губу, - Не настолько с тобой!
        - Просто… это мне идёт? - она приложила платье прямо к пеньюару.
        - Э-э…
        - Ясно, - платье решительно полетело в валяющуюся на ковре кучу тряпья, - оставлю.
        - Всё никак не решалась, - Евгения Константиновна села на кровать, - он страшный… страшный человек! Солидный такой… с орденами… когда он меня из хора выкупал, я от счастья в себя придти не могла! Знаешь же, что это…
        Киваю осторожно…
        - Знаешь… думала, ну и что, что старый! Он не противный был, ты не подумай! Подтянутый такой, зубы все… Несколько лет и ничего, дом вот… в актрисы помог… но дальше я сама! Своим талантом!
        - А он, - губы её побелели, но имя так и не было произнесено, - чем дальше было мужское… бессилие, тем больше ревновал и с ума сходил!
        - А уйти?
        Она замотала головой.
        - Пыталась. Потом в… больнице лежала, в психиатрической… так вот. Не приведи Господи ещё раз!
        - Ты думаешь, - женщина пристально взглянула на меня, - я так уж… сапфическую любовь воспеваю? Ну то есть, теперь-то! Был у меня… сердечный друг.
        - А он… - она развела указательный и средний палец, а потом опустила их к тазу и сделала стригущее движение. Лицо Евгении Константиновны сделалось совершенно помертвелым, - так вот… а потом - в Неву, якобы самоубийство.
        Бубенчики мои чуть в живот со страху не втянулись, потому как… верю, ох и верю! Наслушался о нравах тех, кто имеет право… С такими вещами на Хитровке сталкивался, что история эта едва ли не на Рождественскую тянет.
        - Я потом… - совсем тихо сказала она, - даже когда уверена была, что… Не могла уже с мужчиной, каждый раз вспоминала… на моих же глаза всё. Так только… как с тобой…
        - Потом уже могла, - горячечно воскликнула она, - имя уже заработала, и… а поверишь ли, как цепями невидимыми к ненавистному приковали! Рот не могла раскрыть, как… как рабыня! А сейчас вот… я с тобой, ладно?
        - Ладно, - согласился я и был опрокинут на кровать…
        - Знаешь… - сказала Евгения мечтательно, - я бы хотела напоследок гадость сделать. Такую… масштабную!
        - Слушай! - вскочила она, - Ты же революционер и ниспровергатель?!
        - Я? Ну…
        - Давай что-нибудь такое… революционное? Я дверью хочу хлопнуть, понимаешь?
        - Хм…
        - Песню или портрет… как тогда! - женщина подмигнула лукаво.
        - Всё-то ты… - заворчал я, - хм… у тебя есть доступ к типографии и надёжные люди?
        - Да! - она запрыгала, как маленькая девочка, получившая лучший в жизни подарок.
        - Тогда… - я задумался, прикидывая свои знания с возможностями этуали, и… - это будет забавно.
        Затаив дыхание и прикусив полную нижнюю губу, Евгения Константиновна установила свечу под верёвкой, удерживающей связку воздушных шариков, рвущихся в небо. На щеках её выступил нежный румянец, а глаза блестят озорно… необыкновенно хороша в эти минуты! Не отпустил бы никогда… если б любил.
        - Чуть повыше, - подсказал я ей, - нужно, чтобы свеча не сразу пережгла верёвку, а дала нам время отъехать.
        - Около часу горит, - с ноткой сомнения сказала она, двигая свечу, - так?
        - Примерно, нам большая точность не нужна.
        - Ага…
        Покинув наконец сарай, крышу которого озадаченный дворник разобрал для ремонта, я вызвал извозчика, и получасом позже мы подъезжали к порту. Видя повсюду следы пуль, выщербивших стены, а кое-где и огня… или крови, мы только переглядывались но молчали.
        Странноватое такое звенящее ощущение в ушах, когда понимаешь, что вот-вот должна произойти развязка, но она всё никак не происходит. И хочется уже заорать, побежать куда-то, подраться… лишь бы не это ожидание. Сердце отчаянно бьётся в груди, и наверное, успокоиться только тогда, когда мы минуем территориальные воды.
        Дабы чуть-чуть отвлечься, я начал вспоминать заново девиц, коих считаю уже если не близкими людьми, то наверное, и не далёкими. Любовница моя вручила им билеты и рекомендательные письма в Одессу, составленные не без моей помощи. А там подойдут к ним люди и предложат переправиться в Африку, ну а что решат… так и будет.
        - Летит, летит… - зашептала Евгения Константиновна, ткнув меня локотком. И правда… неожиданно, но ветер отнёс воздушные шарики в нашу сторону, хотя и заметить их на такой высоте было довольно мудрено.
        Набежавшее облачко спрятало их в курчавой белоснежной шёрстке, и у женщины от разочарования задрожала нижняя губа, предвещая слёзу. А потом дно у коробочки вышибло, и на город просыпался бумажный дождь. Тысячи листков блокнотного размера, нарезанные из газетной бумаги, где на одной стороне был суслик[79 - Прозвище «царскосельский суслик» появилось у Николая позже, но «сусликом», по свидетельству некоторых очевидцев, его звали офицеры Морского Гвардейского Экипажа.] с ананасом[80 - Около 1900 года Николай Второй произнёс крайне неудачную речь, в которое словосочетание «а на нас» было использованно не только очень часто, но и не всегда к месту. Цензура потом долго вычёркивала само слово и рисунок ананаса.]. На другой «Весёлый Рождер» со столовым ножом и вилкой вместо скрещенных костей. И надпись… «Ешь богатых[81 - Символ анархо-панка, известный с конца 1980-х годов.]!»
        Тридцать девятая глава
        - Номер с двумя спальнями, месье, - нетерпеливо постучав по стойке золотым франком, велела Евгения Константиновна сонному упитанному портье с одутловатой физиономией. Потрёпанный и будто побитый молью, он идеально вписывался в интерьер второразрядного припортового отеля, с его чахлыми пальмами, облезающей краской на стенах и служителями в несвежей униформе.
        - Третий этаж, мадемуазели, - растянул марселец синеватые губы в резиновой улыбке, тотчас почти вернувшись к ленивому созерцанию брачной жизни мух.
        Прыщеватый длиннорукий гарсон лет шестнадцати на вид, подхватил наши пожитки, и скаля обезьяньи крупные белые зубы, с немалой натугой потащил их вперёд, показывая дорогу. Оборачиваясь то и дело, он сыпал несколько сомнительными комплиментами и играл сросшимися бровями, явно надеясь не только на щедрые чаевые, но и на роман со скучающими русскими дамами.
        Самоуверенное поведение не лучшего представителя французской нации много говорило о его умственных способностях… или о поведении русских дам. Не исключено, что скучающие соотечественницы средних лет, утомлённые морским путешествием и очарованные самим фактом пребывания в Прекрасной Франции, дарили ему увядающие свои телеса вместе с некоторым количеством денег. Франция издревле славна не только изысканной кухней, высокой модой и передовой наукой, но и своими альфонсами.
        Равнодушием нашим гарсон был немало оскорблён, и получив на чай, удалился с видом человека, обманутого в лучших чувствах. Едва дверь захлопнулась, Евгения Константиновна захохотала беззвучно, глядя на моё кислое лицо.
        - Это крест всех красивых женщин, - развела она руками с наигранной скорбью, и снова засмеялась, на што я, пользуясь её же уроками, только приподнял бровь, показывая всю неуместность высказывания. Вовсе уж закусив губу, она расхохоталась уже в голос, до слёз.
        - Привыкай, прекрасная амазонка из донских степей… - простонала актриса вовсе уж сдавленно, на што я только хмыкнул. Ну да, ситуация вышла та ещё… Любезный наш капитан, надеясь развлечь пассажиров, организовал конкурс красоты среди пассажирок.
        И хотя я, то бишь моё альтер эго Дашенька, в сей забаве и не думала участвовать, но созданный Афанасием Никитичем образ получил таки приз зрительских симпатий. Как и полагается - с дипломом и прочей атрибутикой. Пигмалион престарелый…
        Раскладывая вещи, наткнулся на диплом и повертел в руках.
        - Только не выкидывай! - вскинулась актриса весело, - Мне лучше отдай, это же потрясающая совершенно вещица, уникальная в своём роде!
        - Себе оставлю, - сощурился я, - буду потом дочек дразнить!
        Евгения Константиновна поперхнулась и захмыкала, кусая смешливо губы, но уже молча. Ну… а чего мне стесняться-то? Я же, пардон, в женщину переодевался не для того, чтобы жопкой торгануть или общество скандализировать, а ради спасения собственной шкурки от больших неприятностей. Ни греха в сём не вижу, ни стыда самомалейшего.
        Вот если бы поймали в таком обличии… да, неприятно вышло бы. Наверняка грязью облили бы так, што долго отмываться пришлось, да и Синод наверняка подключился, не упустили бы шанса. Подпадает ведь… а если и нет, то было бы желание!
        А так… мелочь, право слово. Закончится когда всё, одни только воспоминания пикантные и останутся. Ну и диплом! Сильно не сейчас, но будет он у меня висеть в кабинете на почётном месте!
        Отмывшись в ванне, мы заказали в номер лёгкий завтрак, и Евгения Константиновна покинула меня, отправившись в вояж по магазинам готового платья. Скучал я недолго, и менее чем через час она вернулась с костюмом и прочей мужской атрибутикой.
        Начав было скидывать с себя женскую шкурку, я был остановлен почти тотчас.
        - В последний раз… - умоляюще прошептала она, прижавшись ко мне губами.
        Спустя пару часов, приятно истомлённый и вновь ополоснувшийся в ванне, я гляделся в зеркало, наслаждаясь привычным своим обликом. Глаз у этуали оказался пристрелянным, и костюм сидел отменно, будто на меня и шили.
        - Ну как? - повернулся я.
        - А девкой был бы лучше… - с нотками грусти сказала женщина, клюнула меня сухими губами и оттолкнула мягко, - всё, ступай…
        Сонный портье не обратил никакого внимания на незапланированного постояльца, что и ожидалось от второразрядной гостиницы неподалёку от порта. Он всё так же считал мух, а гарсон давил прыщи у облупившегося слегка зеркала, округляя обветренные губы и делая вид необыкновенно сосредоточенный, подобно хирургу перед важной операцией. Выдавив прыщ, он капнул на грязную ватку аптечное снадобье и приложил к носу.
        Поигрывая тросточкой, я гулял по Марселю и наслаждался даже не видами города, а тем фактом, что на мне снова брюки. Отыгрывал Дашеньку я со всем старанием, да и образ получился удачным, но и удовольствия такие переодевания мне не доставили.
        Моясь или одеваясь с утра, я боялся глядеть в зеркало, всё-то мне казалось, что или хер меньше стал, или грудь начала расти. С трудом удерживался от того, штобы взять линейку, и значица, примериться, так ли? Зато сейчас, вот ей-ей, ощущение, будто хозяйство моё самую чуточку не достаёт до колена, а количество колокольчиков удвоилось, равно как и размер.
        И ведь умом-то понимаю, что всё это отчасти психология, а отчасти просто от отвычки к мужскому костюму, но даже и шаги мои теперь излишне размашистые, с морской раскачкой и игрой плечами. Ну да ничего, день-два-три, и всё в норму войдёт.
        А сейчас… щёлкнув крышкой часов, я поглядел на стрелки. Погулять ещё два-три часика по городу, и можно идти «сдаваться» консулу Союза.
        В принципе, можно и сейчас, вся эта игра в конспирацию белыми нитками шита. Однако же и упрощать задачу полиции Российской Империи не намереваюсь ни в коем разе.
        Евгения Константиновна хлопнула дверью с превеликим наслаждением, и теперь она не небезызвестная актриса, решившая сменить страну проживания, а политическая иммигрантка. К слову, неглупый ход, который несомненно прибавит ей популярности, да и тронуть её в таком разе чревато. Хотя…
        … надо будет заняться её покровителем. Психопат какой-то, право слово, да ещё и при власти. Не он первый и не он последний, но дело-то, как ни крути, стало личным.
        Беспокоюсь я разве что за Афанасия Никитича, но он калач тёртый, и прихватить его за жабры не так-то просто, даже и при желании. Поспорить могу, что лежит уже в полиции заявление о краже женской одежды и парика некоей девицей… ну и далее, что положено врать в таких случаях. Возможно, легенда совсем другая - не суть, да и не знаю. Но усмешечка на мои опасения у старика была вполне уверенной.
        И всё же, всё же… Гложет што-то, и никак не пойму, чего же упускаю…
        Посетив одну из главнейших достопримечательностей Марселя, базилику Нотр-Дам-де-ла-Гард, и обойдя её со всей тщательностью как снаружи, так и изнутри, устроился в кафе неподалёку.
        - Гарсон! - вежливый без подобострастия носатый малый материализовался передо мной, приветствуя легчайшим поклоном и вполне приятельской улыбкой.
        - Чего изволит месье?
        - На ваш вкус, и… нет ли свежих газет?
        - Разумеется есть, месье! - улыбнулся гарсон, и через несколько минут я ковырял уже вилкой марсельский пирог, развернув газету. Более всего уделяя внимание местной кулинарии, прессу я просматривал фактически по диагонали…
        … но недолго. На второй странице репортёры обсуждали мирный договор, подписанный на днях представителями Британии и Южно-Африканского Союза в Париже. Аппетит разом пропал, и пирог я доковырял, не чувствуя более никакого вкуса. Проваливается што-то в желудок, и ладно.
        Большой сенсацией договор не стал, и как и ожидалось, Британия фактически признала существующее положение вещей, но с целым рядом оговорок. Территории Капской колонии, захваченные нами, большею частью возвращались назад, а вот Наталь и что немаловажно - Кимберли, оставались за бурами.
        Расплачиваться за это, как было ясно из смакования репортёрами неких подробностей, пока мне неизвестных, руководство Союза собирается концессиями. Национализированные предприятия ряда британских поданных и захваченные земли весьма щедро раздавались… или предполагались к раздаче?
        Пробежав глазами текст, я так и не понял этого момента. По-видимому, пока идёт торг, кому дать и сколько. Как водится, за признание Южно-Африканского Союза и его поддержку, братские государства Европы и Обеих Америк хотели очень многого в обмен на малое. Ну а буры, как водится, ровно наоборот.
        Основные паи, как я понимаю, получит Германия и Франция, но немалые куски некогда британской собственности достанутся США и Аргентине[82 - Аргентина в те годы была одной из самых богатых и перспективных стран мира.]. Европейская и Южно-Американская мелочь тоже получала какие-то преференции, в зависимости от степени влияния и общего антибританского настроя правительств.
        - Ожидаемо…
        - Простите, месье? - поинтересовался проходящий мимо гарсон.
        - Ничего-ничего, месье, мысли вслух, - и я возвратился к изучению газеты. Как это водится у французов с их эгоцентричностью, всю мировую политику они рассматривают через призму собственных интересов, порой изрядно перебарщивая. С непривычки сложновато бывает разобраться в местнических хитросплетениях и политических намёков.
        Захваченные нами территории Родезии британцы признали без всяких оговорок, и честное слово - гора с плеч! Опять-таки ожидаемо, потому как территории эти были частными, и хотя они и принадлежали Родсу, но де-юре не входили в состав Империи. Признавая их, бритты не теряли лица, но дальше…
        … шли совершенно ошеломительные новости. Кайзер объявил о культурном протекторате над здоровенным куском бывшей Родезии, примыкающем к его владениям. И… лицам иудейского вероисповедания предлагалось переселяться туда, строя своё государство в рамках Союза и под протекторатом кайзера… Предполагалось, што культурном, но между строк читалось большее.
        - Мамочки… - вырвалось у меня, и голова - кругом! Это… я даже не представляю, сколько соломы он подбросил в костёр сионизма. Одно объявление, и… Боже!
        Я откинулся на спинку стула, пытаясь переварить съеденное и прочитанное, а несколькими минутами спустя снова взялся за газету. Построение иудейского государства вполне закономерно возбудило французов, у которых антисемитские настроения весьма сильны, а иудейская община достаточно велика. Идей, зачастую противоречивых, выдвигалось много, и среди этой несомненно важной, но сумбурной информацией, я едва не проглядел главное.
        Русская община Южно-Африканского Союза объявила о создании национального государства в рамках этого Союза. Без всякого протектората.
        Сороковая глава
        - Фру Хольст? - приподняв шляпу, придерживаю её и старательно проговариваю на голландском, стараясь соблюсти баланс между протестантской основательностью и деловитой напористостью, - Симон Веннер, фирма «Байер», могу ли я поговорить с вами?
        … и не давая опомниться, зашагиваю в холл, чуть тесня потерявшуюся от моего напора супругу консула…
        … останавливает меня только ствол дерринджера под рёбра, и руки сами задираются вверх, а лицо расплывается в осторожной улыбке.
        - Фельдкорнет Панкратов, фру Хольст, - спешу представиться, - прошу прощения за этот нелепый маскарад.
        Короткая пауза, и дерринджер пропал, как и не было.
        - Коммандер, - мягко сказала она.
        - Простите?
        - Коммандер Пакратов, - повторила фру Хольст, - фольксраад недавно повысил вас в звании.
        - Однако… Кхм! - простите ещё раз за этот маскарад, фру Хольст. Не знаю, следите ли вы за ситуацией в России, но складывается она самым причудливым образом, и я считаю не лишним обсудить её с вашим супругом.
        - Он… - женщина бросила взгляд на часы, висящие в холле, - будет через час, вы можете подождать его здесь в гостиной.
        - Рад был бы воспользоваться вашим гостеприимством, фру Хольст, но увы, разговор наш должен быть максимально коротким. Велика вероятность того, что ваш супруг сумеет использовать как сам факт моего прибытия во Францию, так и все мои приключения. К вящей пользе Союза.
        - Британцы, - видя её сомнения, выкладываю козырь, - Даже не сомневаюсь, что эти гиены кружат вокруг консульства, выискивая малейшую возможность поживиться. А народ это подлый и готовый на любое преступление, и я очень опасаюсь провокаций.
        Хозяйка дома собрала гладкий лоб непривычными мыслительными морщинками и кивнула осторожно. Умелая хозяйка, железной рукой держащая в узде многочисленных работников на огромной ферме, за пределами привычной жизни она решительно терялась, оглядываясь на мужа.
        - Он… сможет, - кивнула фру Холст, не испытывая уверенности даже и не в супруге, а в своём понимании ситуации.
        - Даже и не сомневаюсь! Дядюшка Пауль на столь серьёзную должность назначил лучшего!
        Фру Хольст закивал с просветлённым лицом, глядя на меня уже вполне по-родственному. Явственно желая проявить гостеприимство, она несколько раз открывала рот… и закрывала его, так и не произнеся ни слова.
        « - Программа вирус поймала» - съехидничал Тот-кто-внутри, и мне стало разом смешно и неловко. Ну… не мыслительница, и што? Воспитывайся она в иной среде, вполне возможно, смогла бы стать… кем-то. Не большим даже, а иным. Винить же человека за невозможность проломить реальность - глупо.
        Открыв саквояж с логотипом фирмы, вручил ей небольшую тетрадку, в которой были законспектированы мои приключения без ненужных подробностей. Особо останавливаю внимание женщины на карте Марселя с помеченным маршрутом, расписанным по времени.
        Поправив перед зеркалом в холле усишки, я покинул дом с видом совершенно раздосадованного человека, отправившись бродить по городу. Опаски быть узнанным не испытываю совершенно, внешность у меня без особых примет.
        Правильные черты лица, полудетские ещё в силу возраста, легко корректируются в нужную сторону, не требуя особо мастерства от гримёра. В женском наряде - барышня умеренной миловидности. В мужском - фатоватый хлыщ или болезненного вида рабочий, в зависимости от одежды и манеры держаться. С гримом, париками и наклеенным усами узнать меня можно лишь случайно, да и то при длительном общении.
        Некоторые опасения вызывает слежка, но при здравом размышлении - спецслужбы, будь то британские или иные, если и поставят кого бы то ни было следить за домом консула, то явно не лучших своих агентов. Один-два человека в отдалении, более опасающиеся попасться на глаза любопытным соседям и тем паче - французским своим коллегам.
        Вот за самим консулом и тем паче марсельским консульством следить могут серьёзно, и посему…
        … выбросив из головы лишние мысли, я принялся бродить по Марселю столь естественным и одновременно причудливым образом, чтобы наверняка сбросить слежку, не вызывая подозрения излишним профессионализмом. Сбросив с гарантией возможный хвост, я переменил в одном из переулков усишки на усы, сменил ленту на тулье шляпы, галстук и запонки. Мелочь… но получился совсем другой человек.
        Поведя плечами, переменил походку и саму жестикуляцию на более сдержанную. Витрина показал мне типичного пруссака из тех мещан, что небезуспешно подражают сословию юнкеров, взяв их как образец. Ныне их во Франции вообще, да и в Марселе в частности, хватает.
        Былая неприязнь французов и немцев не ушла прочь, но некая союзная общность, направленная против горячо нелюбимой Британии, имеет место быть. Переговоры, проводящиеся в Париже, привлекли немало любопытных как туристов, так и всевозможную публику со своими интересами, съехавшуюся со всего мира. Шпионы, коммивояжёры, репортёры тысяч и тысяч газет, порой вовсе уж провинциальных, непризнанные изобретатели и авантюристы всех мастей, затеряться среди которых вполне реально.
        В паровой катер, уже разводящий пары, консул сошёл едва ли не в последний момент. Оплатив поездку небритому капитану до замка Иф, он начал разглаживать усы, внимательно глядя по сторонам.
        Встретившись глазами, кидаться в объятия или обмениваться секретными рукопожатиями не стали. Спокойно дождавшись конца поездки и высадившись на островке, самым естественным образом приотстали от небольшой группы туристов, поморщившись от слишком шумного и не вполне удачного экскурсовода.
        - Рад видеть вас, коммандер, - негромко сказал консул, вышагивая коридорам крепости.
        - Взаимно, минхеер, - и тот, не теряя времени, начал задавать уточняющие вопросы, больше интересуясь не деталями моего анабазиса, а скорее общим впечатлением от российского общества, и главное - его отношения к Союзу.
        - … ситуация сложилась очень непростая, - медленно сказал он, выслушав мой рассказ, - ваш побег, да и вся ситуация с Россией в целом, завернулись в такой запутанный гадючий клубок, что я его размотать и не возьмусь.
        - Среди нас есть… - Хольст сжал губы добела, - разные люди, и интересы у этих людей разные. Русское государство в рамках Союза, это… сложно. Не все буры готовы понять, и главное - принять наше сосуществование. Всё-то им кажется, что можно каким-либо образом обойтись без вас… без европейцев вообще. Договориться с британцами, разграничить сферы влияния и… наверное, повернуть время вспять. В те времена, когда можно было кочевать по вельду годами, не встречая белых людей.
        « - А главное - мы не буры» - продолжил я мысленно. Есть, есть душок… Когда само существование буров висело на волоске, они готовы были терпеть нас, не принимая за ровню.
        - Вы можете несколько дней… - виновато начал он после длинной паузы.
        - … подождать? - подхватил я, - Без проблем. Документы при побеге я захватил, деньги имеются, опыт нелегальной жизни есть.
        - Связь также, - облегчённо выдохнул он, - и… вот.
        Хольст неловко сунул мне объёмистый пакет с документами, перекочевавший во внутренний карман моего пиджака. Дальнейшая экскурсия прошла без шпионских страстей, и единственно - мелькнула у меня под конец довольно таки едкая мысль…
        « - Популярность замка Иф исключительно высока благодаря двум узникам: Железной Маске, который там никогда не был, и Эдмону Дантесу, который никогда не существовал[83 - Французский историк Ален Деко.]!»
        В Марселе я никогда не был, но весьма недурственно ориентировался, опираясь не столько даже на карты и многочисленные открытки, сколько на рассказы знакомых контрабандистов, притом как одесситов, так и марсельцев. Есть, есть знакомые… а так же адреса, пароли и всё, што нужно честному контрабандисту и панамщику.
        Не настолько, штобы вести здесь свои дела и делишки, но достаточно для пересиживания неприятностей, не слишком мозоля глаза местным. А при необходимости могу и выйти на нужных людей, относительно честных и порядочных, но разумеется - в очень узких рамках.
        Не путаясь в припортовых районах, осадил прицепившуюся было шпану тяжёлым взглядом и быстро нашёл дешёвый отель из тех, где не спрашивают документов и не сотрудничают с полицией. Ну как не сотрудничают… не слишком…
        Заведение весьма сомнительное, балансирующее на тонкой грани между дешёвыми меблированными комнатами и ночлежкой для моряков. В крохотном холле помещалась стойка портье, больше похожего на вышедшего в отставку вышибалу, зеркало с сеточкой трещин в правом верхнем углу, безнадёжно засохший фикус и проститутка.
        Улыбнувшись было, она чутьём мноопытной бляди поняла моментально, что в её услугах я точно не нуждаюсь, и потеряла всякий интерес.
        - Номер с ванной, - приказал я портье.
        - С ванной… - протянул он, скребя небритый подбородок и озвучивая цену, приличную гостинице классом повыше. Поторговавшись для приличия, минуту спустя я поднимался по скрипучей деревянной лестнице, игравшей под ногами.
        Крохотный номер пах палью, клопами и нафталином, а одернутая портьера одарила меня засушенными тараканами, упавшими на пол, и их вполне бодрыми и живыми соплеменниками, даже не подумавшими разбегаться. Запылённое окошко показало достаточно безрадостный вид глухой стены в паре метров, и зассаного переулка, в котором давешняя проститутка уже обслуживала какого-то юнца, уперевшись в стену руками.
        Проинспектировав ванную комнату и спугнув возмущённую крысу, я самым внимательным образом исследовал дверную задвижку, прочность дверей и наличие щелей в стене со смежным номером.
        - Н-да…
        Не отклеивая усов, я уселся на кровати по-турецки, принявшись разбирать полученные от консула бумаги. Вырезки из русской и европейской прессы, анализ оной, фотографии и собственные измышления как самого Хольста, так и русских политэмигрантов.
        Ситуация в Российской Империи совершенно отчаянная, и сотни, если не тысячи городов, городков, местечек и сёл бунтуют с разной степенью размаха. Где-то весь бунт ограничивается петицией к градоначальнику и верноподданическими прошениями немножечко ослабить удавку на горле, а где-то и всерьёз.
        В Москве забастовки, не работают порядка восьмидесяти процентов предприятий, парализовано железнодорожное сообщение и улицы перегорожены баррикадами. Настроение же горожан скорее митинговое, нежели боевое, и повсюду флаги, транспаранты и бесконечные митинги.
        «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» во главе с Ульяновым, прибывшим тайком из Пскова, пытается организовать в Москве всю эту несколько аморфную массу в единое целое. Получается, если верить документам, так себе, очень уж народ верит в Доброго Царя. Ну и Зубатовщина, н-да…
        Однако же ядро у партии есть, и ядро боевитое, горластое, закалённое в недавних стачках и стычках. Хоть каких-нибудь шансов на победу у них нет, но если товарищи Ульянов, Мартов и Кржижановский не оплошают и не дадут вовсе уж разгромить молодую свою организацию, годиков через несколько шансы у них появляются, и недурные.
        В Петербурге всё заметно скромней, но там и войск побольше, и гвардия под боком, и силу применяют куда как более… непропорционально. Вплоть до артиллерии, прямой наводкой разбивающей баррикады.
        Казань…
        Тверь…
        Ярославль…
        Новгород…
        Тифлис…
        Баку…
        Пермь…
        Митинги, красные и чорные флаги, петиции, забастовки, перекрытые дороги и железнодорожные пути, забастовки и стычки с полицией и казаками. Военно-полевые суды, приговоры Революционных Трибуналов…
        … винтовочные залпы у выщербленных кирпичных стен, пляска в петле, взрывы бомб в атакующей казачьей лаве, и…
        … шашки наголо! Руби их в песи, круши в хузары!
        А в Одессе…
        … бои. Не подавление восстания, а всерьёз. Артиллерия с обеих сторон, тысячи убитых.
        Восставшими захвачена большая часть города, выпущены из тюрем политические заключённые и та часть уголовных, которых сочли безобидными. Во главе восстания «Красные бригады», которых причислили почему-то к анархо-коммунистам. А среди них…
        … все знакомые. Я начал вчитываться, и видел не ровные строчки и сухие цифры, а людей и события. Восстание заключённых в «Тюремном замке», и…
        - … сами справились, - скалит весело зубы Коста, встречая в воротах тюрьмы Сэмена Васильевича, и тотчас почти - подхватывая на руки Софию.
        - … главная, но единственная наша проблема - отсутствие единого даже не плана, а стратегии восстания, - суховато докладывает Корнейчуков на совещании штаба «Бригад», - Даже в Одессе мы в полной мере контролируем не более четверти боевых отрядов. Ещё четверть подчиняется нам через раз, но готовы хотя бы координироваться, прочие же - анархисты и сброд в худшем смысле этого слова.
        - С прочими городами… - он выдохнул воздух, мрачнея лицом и ломая в сердцах карандаш, - связи почти нет.
        - Есть случаи грабежей, - мрачно подтверждает Жуков, - и хотя мы их пресекаем, но многие товарищи даже не понимают нашей позиции, ставя между Революцией и возможностью грабить знак равенства.
        - Кровь невинных вопиет к Небу, - немного невпопад сказал Беня.
        - Есть… - медленно начал Сэмен Васильевич, сделав всем знак молчать, опасаясь спугнуть витающую рядышком мысль, - мнение…
        - А почему бы, собственно, - уже уверенно прищурился он, - не организовать эвакуацию?! Семьи руководства и рядовых бойцов переправим в Османскую Империю, а оттуда…
        - Африка… - улыбаясь чуточку зло от того, что ему не пришло это в голову раньше, сказал Коста, - я готов оплатить…
        - Не ты! - Сэмен Васильевич воспарил, - И никто другой не будет платить, а через рабочие контракты! Через Фиму, а? Сами же и оплатят, в рассрочку.
        - Голова, - восхитился Коста, - разом кучу проблем решил!
        … так оно было или как-то иначе, Бог весть, позже узнаю… лишь бы живы остались!
        И ведь эвакуируют… да как! Цены на рыбном рынке Стамбула взлетели почти двое, заняты рыбаки перевозкой людей! Каждую ночь сотни, а может быть, уже и тысячи лодок в обе стороны с живой контрабандой.
        Власти же Османской Империи не просто закрывают глаза, но и оказывают беженцам прямую поддержку. Абдул-Хамид Второй разом отыграл свои позиции, изрядно утраченные после недавней резни армянского населения в Восточной Анатолии[84 - Резня христианского, и прежде всего армянского населения, была в 1894-96 гг.], да как отыграл! Лагеря для беженцев, горячее питание, по необходимости врачебная помощь… какой прекрасный шанс реабилитироваться…
        … и какая пощёчина русскому Самодежцу!
        Физиономию мою прорезал нервический оскал, да так и остался там, пока продолжал читать.
        « - Ох и интересные наступают времена!»

* * *
        Эпилог
        Чопорную тишину огромного викторианского особняка на одной из центральных улиц Дурбана разорвал дикий переливчатый вопль, и старый чернокожий слуга, оставшийся новым хозяевам вместе с мебелью, посерев от страха, присел в углу, прикрыв седую голову метёлочкой для пыли.
        - Баас… - пролепетал он, жалко улыбаясь и пытаясь всем своим видом показать безобидность и полезность, но выскочивший из кабинета хозяин, не обратив на него внимания, ссыпался вниз по лестнице, размахивая бумагами.
        - Письмо! - донеслось снизу, и слуга вслушался опасливо в звуки незнакомого языка, с превеликим облегчением распознав в нём не кличь идущего в атаку свирепого воина, а звуки радости, - От Егора!
        - Жив! Он жив! - вычленив главное, Эсфирь расплакалась, кусая губы и шмыгая покрасневшим носиком, а Надежда принялась растерянно утешать подругу, но потом и сама расплакалась.
        - Женщины… - одними губами сказал Владимир Алексеевич Саньке, и встав, обнял девочек сзади, прижав к себе. Рыдания возобновились, но несколько долгих минут спустя они всё ж таки утешились, и Гиляровский в очередной раз возблагодарил за Эсфирь, посланную им не иначе как Небесами.
        Девочки на корабле ещё сошлись так крепко и искренне, как это бывает только у детей и подростков. Обыденное их девичье общение чем дальше, тем больше вытаскивало Наденьку из того проклятого депрессивного состояния. А вот сейчас эти слёзы иудейские будто прорвали плотину и Надя, вынужденная утешать подругу, будто ожила окончательно, став почти прежней.
        Отплакавшись и умывшись, девочки обратили наконец внимание на необычную бумагу письма, на дату…
        - Получено по дипломатическим каналам, - чуть принизив голос, сказал Гиляровский, - экспериментальная фотоэлектрическая система для передачи неподвижных изображений[85 - Артур Корн, немецкий изобретатель с еврейскими корнями, в РИ продемонстрировал это изобретение в 1902 году, назвав её «Бильдтелеграфом».]. Преимущество едва ли не стратегическое, так што…
        - Он в Париже, - перебила его Фира, прижав к груди несколько листков с видом совершенно влюблённым, - скучает и любит всех нас…
        Покрасневшую, её обняла Надя, и они зашушукались, засмеялись негромко…
        … и слыша впервые за долгое время этот смех, Владимир Алексеевич сделался почти совершенно счастлив. А девочки, хихикая и краснея неведомо от чего, снова и снова перечитывали те самые страницы, находя в них что-то…
        … понятное, наверное, только женщинам.
        Наконец, добрались они до самого конца, и сблизив кудрявые головки, принялись внимательно вчитываться.
        - … даже с оркестровкой?!
        - Ой, а как здорово-то получается… - выдохнула восхищённо Надя. Полуприкрыв глаза, она начала будто дирижировать невидимым оркестром, напевая беззвучно. Вид у девочки сделался одухотворённым, и…
        … у Владимира Алексеевича кольнуло болезненно сердце… как раньше. Может быть…
        … он взял осторожно бумаги и вчитался в текст песни, а потом, в меру разумения, попытался понять оркестровку Егора с многочисленными пометками «Примерно так» и «покажите профессионалам».
        - Это можно… - начал он, и тут же поправился, - это непременно нужно записать!
        Видя оживившуюся дочь, Гиляровский переглянулся с Чижом и поклялся себе, что эту песню он использует по максимуму! Если уж Наденьку она так зацепила…

* * *
        Восстание так и не стало в полной мере общероссийским, оставшись серией выступлений, пусть подчас и очень серьёзных. Оно раздробилось, рассыпалось на осколки и осколочки, и разобщённые боевые дружины терпели поражение за поражением.
        Отсутствие должного централизованного управления и даже единого плана восстания, вкупе с подавляющим военно-техническим преимуществом правительственных войск делало положение восставших безнадёжным. Немногочисленные сравнительно африканеры, прошедшие англо-бурскую и выступившие на стороне революционеров, показывали чудеса профессионализма и героизма, мастерски сражаясь малыми группами. Однако на общем фоне сторонников Революции, людей безнадёжно гражданских, вся их подготовка и всё мужество африканеров погоды не делали.
        Разбивая баррикады артиллерией, выкатываемой на прямую наводку, пехота пошла по Пресне, ощетинившись во все стороны игольчатыми штыками. Стреляя на каждый звук и при ответной стрельбе выкатывая артиллерию, правительственные войска с угрюмой жестокостью подавляли остатки сопротивления.
        Лица солдат молчаливо-озлобленны, и будто судорога запечатлела на них это выражение. Верность присяге, вбитая унтерами и отцами-командирами, впитанная в церковных проповедях вместе с кагором причастия, борется в них с пониманием правоты восставших.
        Ломает судорога крестьянские лица, рвёт души страшная злая тоска, и глухая ярость выползает наружу. Вымещается она в стрельбе, в стеклянном звоне витрин и глухом стуке выбиваемых ударами приклада дверей.
        Злость на себя, на восставших, на присягу и командиров, и глухо…
        … на царя.
        Тихий ропот, так и не ставший штормовым рокотом. Поздно… восстание уже подавлено! Или…
        … слишком рано?
        Над головами послышался треск, и…
        - Слова и музыка Егора Панкратова! - произнёс басовитый мужской голос, перемежаемый лёгким потрескиванием и шипеньем, и смутно знакомый командующему отрядом ротмистру, - Исполняет Надежда Гиляровская! Прощание… Славянки!
        … грянуло!
        Заиграл невидимый духовой оркестр, а чуть погодя чистый девичий запел, будто с неба…
        Много песен мы сердцем сложили[86 - Слова и музыка Агапкина, немножечко переделанные (только слова)) автором под нужды книги.],
        Воспевая родные края.
        Беззаветно тебя мы любили,
        Святорусская наша земля.
        Высоко ты главу поднимала -
        Словно солнце твой лик воссиял.
        Но ты жертвою подлости стала -
        Тех, кто предал тебя и продал
        И снова в поход
        Труба нас зовет
        Мы все встанем в строй
        И все пойдем в священный бой.
        Встань за Правду, Русская Земля
        Ждут победы России святые.
        Отзовись же, о русская рать
        Где Илья твой и где твой Добрыня?
        Сыновей кличет Родина-мать.
        Под знамёнами встанем мы смело
        В бой смертельный мы храбро пойдём,
        За российское правое дело
        Кровь народную честно прольем.
        Оскалился зло растерявшийся было офицер, дав отмашку унтерам. Оскальзываясь сапогами по кирпичному крошеву и осколкам стекла, разбежались солдатики в пропылённых, пропотевших мундирах, и прикладами - в двери! Снова, и снова… пугались обыватели, смотрели ничего не понимающими, испуганными глазами… или притворялись?
        А песня всё лилась с неба, полная тоски и обещания. Пойдут ведь, непременно пойдут!
        И снова в поход
        Труба нас зовет
        Мы все встанем в строй
        И все пойдем в священный бой.
        Встань за Правду, Русская Земля
        Все мы - дети великой Державы,
        Все мы помним заветы отцов
        Ради Родины, Чести и Славы
        Не жалей ни себя, ни врагов.
        Встань, Россия, из рабского плена,
        Дух победы зовет в бой, пора
        Подними боевые знамена
        Ради Правды, Любви и Добра
        И снова в поход
        Труба нас зовет
        Мы все встанем в строй
        И все пойдем в священный бой.
        Встань за Правду, Русская Земля
        Кончилась песня, и…
        … в десятках городов солдаты, полицейские и казаки понесли командирам граммофоны, целые и простреленные. А песня…
        … осталась.
        notes
        Примечания
        1
        Возникла 12 марта 1881, после убийства императора Александра II, по высочайшему соизволению… «СВЯЩЕННАЯДРУЖИНА» - тайная монархическая организация в Российской империи, созданная для борьбы с терроризмом «Народной воли». Возникла 12 марта 1881, после убийства императора Александра II, по высочайшему соизволению Александра III и при его крупной финансовой поддержке. Официально прекратила своё существование 1 января 1883 года.
        Информации сохранилось сравнительно немного, но достоверно известно, что только организационной работой в «Дружине» занималось свыше 100 человек. Количество русской и заграничной агентуры составляло 729 человек, добровольных помощников - 14672 человека.
        Издавались газеты от имени революционеров, с провокационными и дискредитирующими революционеров материалами, политическим террором.
        В «Священной дружине» начал свою карьеру Столыпин, как и целый ряд государственных деятелей.
        2
        Националистические объединения «народного» типа.
        3
        Кружки, объединения - от любителей бабочек до хорового пения или нудизма.
        4
        КОРОЛЕВСТВО ВАНДАЛОВ и аланов - германское КОРОЛЕВСТВО в V -VI веках в Северной АФРИКЕ на территории современных Туниса, Алжира, Ливии, островов Сардиния и Корсика.
        5
        Возглавляя партии и классы,
        лидеры вовек не брали в толк,
        что идея, брошенная в массы, -
        это девка, брошенная в полк.
        Губерман.
        6
        Ф?ДУ (порт. fado [36 - Государство - это я! Приписывается французскому королю Людовику XIV.]) - португальский музыкальный (исторически - также танцевальный) жанр. Буквально слово «ФАДУ» означает «фатум», «судьба», доминантной эмоцией в произведениях является принятие горькой судьбы.
        7
        Фраппировать - неприятно поражать, удивлять, ошеломлять.
        8
        Вбейте в поисковик, АТ всё равно не даёт возможность выделить ссылку.
        9
        Сукин сын (фр.)
        10
        Мудак (фр.)
        11
        БАРОГРАФ - (от греч. baros - тяжесть, вес и grapho - пишу) самопишущий прибор для непрерывной записи атмосферного давления. Применяется на метеорологических станциях… В том числе регистрирует высоту.
        12
        ЕВГЕНИЙ СТЕПАНОВИЧ ФЁДОРОВ - русский изобретатель в области воздухоплавания и авиации, председатель 7-го (воздухоплавательного) отдела Императорского русского технического общества. В реальной истории сконструировал самолёт пятиплан с бензиновым движком, который летал, только влекомый автомобилем. Автор ряда работ по воздухоплаванию, в частности по вопросам аэродинамики и теории летания.
        13
        Разнообразие доставляет удовольствие!
        14
        РАРОГ - в славянской мифологии огненный дух, связанный с культом очага. Рарога представляли в образе птицы или дракона с искрящимся телом, пламенеющими волосами и сиянием, вырывающимся изо рта, а также в виде огненного вихря.
        15
        Флеш?тта - металлическая стрела-дротик размером с карандаш; особый тип авиационного оружия, разработанный в начале XX века и применявшийся ВВС противоборствующих сторон.
        16
        В РИ эти события начались 11 января 1901 года, когда 183 киевских студента были отданы на разный срок (от года до трёх) в солдаты. Студенческие волнения прокатились по всей стране, и в итоге, в солдаты «забрили» сотни человек.
        При этом не учитывалось ни состояние здоровья рекрутов, ни их семейное положение (единственный сын у матери, к примеру). Отдельно указывалось, что студентов запрещено назначать на нестроевые должности (писарь, трубач), запрещалось иметь в роте или эскадроне больше одного (в крайнем случае два) «политических» рекрута. По прибытии на место службы студенты попадали в самые невыносимые условия службы - более даже невыносимые, чем были у обычных рекрутов.
        17
        Реальный прообраз черносотенного движения, созданного в РИ в октябре-ноябре 1900 года в Санкт-Петербурге.
        18
        Я не подыскивал специально «заднеприводного патриота», оно само) Нужен был человек, близкий ко Двору, и в тоже время некоторым образом причастный к издательскому бизнесу.
        19
        Герои мексиканской Революции 1910 года. Эмилиано (младший) - лидер восставших, Эуфимио (старший) - полководец.
        20
        Анат?лий Вас?льевич Лунач?рский - русский революционер, советский государственный деятель, писатель, переводчик, публицист, критик, искусствовед.
        21
        Эссен, Александр Магнусович - (партийные псевдонимы «Бур», «Мямлин», 1880 -1930) - коммунист, советский работник. С 1899 принимал участие в студенческом движении, а с 1902 - в с.-д. организациях.
        22
        Вас?лий Вас?льевич Верещ?гин - русский живописец и литератор, один из наиболее известных художников-баталистов.
        23
        В РИ Киплинг написал серию рассказов «Пак с Холмов»
        24
        Милый, сладкий (идиш)
        25
        Еврейский дух (идиш)
        26
        Молодняк, пацан, сопляк, сосунок (идиш)
        27
        Синие мундиры - жандармы.
        28
        «Мне отмщение и Аз воздам…» Изречение это принято трактовать в том контексте, что не надо отвечать злом на зло, предоставив воздаяние Богу.
        29
        Распространённая среди старообрядцев (в основном 19, возможно 18 века) легенда о таинственном Беловодье - стране праведников, в которой сохранили древние православные традиции.
        30
        КАЛДУ ВЕРДЕ - известное блюдо португальской кухни, густой СУП из капусты и картофеля с луком, чесноком и колбасой чорисо (из свинины).
        31
        Аскари - туземные солдаты, набираемые германцами среди местного населения.
        32
        В одном квадратном километре 247,1 акров, то есть в 3000 акров 12 км. кв. без малого.
        33
        У старообрядцев: войдя в сношения с иноверцами, оскверниться, отступить от правил.
        34
        Выражение «Это не крикет» джентльмен с негодованием употребляет в ситуации, когда ему кажется, что оппонент действует не по правилам. Не по-джентльменски. Употребляется в Англии повсеместно, к самой игре отношения не имеет.
        35
        М?не, м?не, т?кел, упарс?н (ивр. ? ??? ??? ???, по-арамейски означает буквально «мина, мина, шекель и полмины» (меры веса), в церковнославянских текстах «мене, текел, фарес») - согласно ветхозаветной Книге пророка Даниила - слова, начертанные на стене таинственной рукой во время пира вавилонского царя Валтасара незадолго до падения Вавилона от рук Кира.
        36
        Государство - это я! Приписывается французскому королю Людовику XIV.
        37
        Месть - это блюдо, которое нужно подавать холодным. Крестный отец. Марио Пьюзо.
        38
        Светя другим, сгораю сам (служа другим, расточаю себя).
        39
        Фаина Раневская, фильм «Подкидыш». Я полагаю, что Раневская со своими вполне одесскими (ну или если хотите - местечковыми) фразочками, отчасти выдумывала их, но всё же опиралась при этом на какой-то «фундамент».
        40
        «Fanconi» - культовое одесское кафе тех времён, где собиралась творческая интеллигенция и богема.
        41
        Я ни в коем случае не идеализирую межнациональные отношения вообще, и в том времени в частности. Однако к тому моменту в Одессе прошло четыре достаточно крупных погрома (за столетие), три из которых инициировали… греки, конкурировавшие с иудеями в торговле и ремёслах, и последовательно им проигрывающие.
        Последний (к описываемому мной времени) погром в Одессе произошёл в 1881 году - уже «русский», но инспирированный отчасти (большей или меньшей, сказать сложно) со стороны. В описываемый мной период русская и еврейская общины Одессы жили вполне мирно.
        42
        Цад?к - в иудаизме набожный и благочестивый человек.
        43
        Тётушка Николая Второго.
        44
        Внук Николая Первого.
        45
        Изначально - фраза Александра Третьего на «Когда русский царь удит рыбу, Европа может и подождать», сказанная им прибывшим из Петербурга посланникам, просившими его о возвращении в Петербург во время серьёзного дипломатического кризиса.
        46
        Изначально «Они ничего не забыли и ничему не научились», сказанное о роялистах в период Директории, а позже эти слова обрели вторую жизнь, комментируя поведения Бурбонов, вернувшихся ненадолго к власти.
        47
        Автор - Аполлон Николаевич Майков.
        48
        Автор не «нагнетает», желающим предлагаю вспомнить Шолохова «Тихий Дон», где старик Мелехов говорит «Вонючая Русь у нас не должна править».
        49
        Давняя традиция сокращать звания в сторону повышения в обыденном разговоре. Не «подпоручик», а «поручик», или как здесь - «пристав» вместо «помощник участкового пристава».
        50
        Крупный московский предприниматель, банкир, активный член Московской городской думы.
        51
        Охранное отделение при МВД занималось политическим сыском.
        52
        Концепция «золотого моста» как возможность отступления для противника.
        53
        Текст песни Семёна Слепакова, самую чуточку изменённый под реалии 1900 года
        54
        Если есть желающие переделать последний куплет под реалии того времени, вэлкам - впишу ваш вариант с указанием авторства, могу даже со ссылкой на вашу страницу.
        55
        Подлинные высказывания «Сандро», то бишь Великого Князя Александра Михайловича, если верить воспоминаниям последнего, опубликованным в 1933 году.
        56
        Извините (идиш).
        57
        Экономическийкризис1900-1903 годов - упадок в экономической сфере, затронувший большинство развитых стран и сопровождавшийся финансовым крахом ряда предприятий и резким падением уровня производства.
        58
        Я не пытаюсь изобразить последнего императора хуже, чем он есть. Возможно, и даже наверняка я пристрастен, но судя по действиям Николая в кризисные моменты (Русско-Японская, Революция 1905 года, ПМВ, Февральская и Октябрьская Революции), «кризисный менеджер» из него был никчёмный. Почти всегда принимались наихудшие решения из возможных, только руками развести и можно на подобную некомпетентность.
        59
        Чорбаджи (тур. corbac?, буквально - «раздатчик похлёбки») - термин, имеющий в Турции несколько значений. Офицерский чин в Османской империи у янычар, соответствующий командиру орта (роты). Представители сельской верхушки в XVI -XVIII столетиях - старосты, старшины.
        60
        «Мазаль тов» - фраза на иврите, которая используется для поздравления в честь какого-либо события в жизни человека. Выражение происходит из мишнаитского иврита, где слово mazzal означает «созвездие» или «судьба».
        61
        Шоф?р (????) - еврейский ритуальный духовой музыкальный (сигнальный) инструмент, сделанный из рога животного.
        62
        Талит, также т?лес (ивр. ??????? сефард. талл?т, ашкеназ. т?лес) - молитвенное облачение в иудаизме, представляющее собой особым образом изготовленное прямоугольное покрывало. Заповеди ношения талита не существует…
        63
        Фамилия типа «Матрёнин» или «Надеждин» с большой долей вероятности говорила о внебрачном происхождении ребёнка - мать «в подоле принесла».
        64
        Поручик.
        65
        Первая греко-турецкая война 1897 года.
        66
        «Филики Этерия» - тайная организация, поднявшая в 1821 году Грецию на борьбу с Османской Империей. Целью общества было восстановление Византии в рамках периода расцвета.
        67
        Средний возраст анархистов 18 организаций находился в пределах 19 -24 лет. В то же время среди анархистов было немало подростков 15 -17 лет, а в Виленской группе (1906) встречались даже анархисты 13 -14 лет!
        68
        Пушкин, «Капитанская дочь».
        69
        В вагонах третьего класса были туалеты, но умывальники не устанавливали, считая, по-видимому, избыточной роскошью.
        70
        Экивоки - двусмысленности, двусмысленные намеки; увертки.
        71
        Элька Рувинская, она же Ольга Таратута, в реальной истории ставшая (позднее) одной из самых известных анархисток России.
        72
        Марсельеза.
        73
        Ян-Вацлав Махайский, видный анархист польского происхождения.
        74
        В Зимбабве (Родезии) июнь-июль самые холодные месяцы в году, вплоть до (редких) минусовых температур.
        75
        Эту?ль (фр. etoile - звезда): Этуаль - знаменитый артист или артистка в европейском и русском театре до революции; также высший статус артистов балета парижской Оперы.
        76
        Слово же «хористка» в предреволюционной России обозначало профессию и репутацию. В контрактах у них прямо была записана обязанность «ужинать» с гостями.
        77
        А. Архангельский (наст. имя Амосов Антон Александрович) - поэт, подрабатывал частными уроками, годы жизни неизвестны, ум. после 1893; больше о его биографии неизвестно практически ничего.
        78
        Государственный деятель и правый политик, в РИ был избран в действительные члены Русского Собрания только в 1909 году, но уже через неделю стал его председателем. Так же был казначеем Императорского Православного Палестинского общества.
        79
        Прозвище «царскосельский суслик» появилось у Николая позже, но «сусликом», по свидетельству некоторых очевидцев, его звали офицеры Морского Гвардейского Экипажа.
        80
        Около 1900 года Николай Второй произнёс крайне неудачную речь, в которое словосочетание «а на нас» было использованно не только очень часто, но и не всегда к месту. Цензура потом долго вычёркивала само слово и рисунок ананаса.
        81
        Символ анархо-панка, известный с конца 1980-х годов.
        82
        Аргентина в те годы была одной из самых богатых и перспективных стран мира.
        83
        Французский историк Ален Деко.
        84
        Резня христианского, и прежде всего армянского населения, была в 1894-96 гг.
        85
        Артур Корн, немецкий изобретатель с еврейскими корнями, в РИ продемонстрировал это изобретение в 1902 году, назвав её «Бильдтелеграфом».
        86
        Слова и музыка Агапкина, немножечко переделанные (только слова)) автором под нужды книги.