Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Пелевин Виктор : " Смотритель Орден Желтого Флага " - читать онлайн

Сохранить .
Смотритель. Книга 1. Орден желтого флага Виктор Олегович Пелевин
        Император Павел Первый, великий алхимик и месмерист, не был убит заговорщиками - переворот был спектаклем, позволившим ему незаметно покинуть Петербург. Павел Алхимик отбыл в новый мир, созданный гением Франца-Антона Месмера, - Идиллиум. Павел стал его первым Смотрителем. Уже третье столетие Идиллиум скрывается в тени нашего мира, взаимодействуя с ним по особым законам. Охранять Идиллиум - дело Смотрителей, коих сменилось уже немало. Каждый новый должен узнать тайну Идиллиума и понять, кто такой он сам...
        О чем эта книга на самом деле, будет зависеть от читателя - и его выбора.
        Книга 1. Орден желтого флага
        Что счастие?
        Довольно, что не трушу, влача свое ничто через нигде, покуда черти чертят эту душу, подобно быстрым вилам на воде.
        ИЗ МОНАСТЫРСКОЙ ПОЭЗИИ^[1 - Приписывается Никколо Первому. По другой версии, написано Павлом Алхимиком - и изменено Никколо Первым под влиянием декадентов: в утерянном павловском оригинале якобы было “влача свой крест Мальтийский в темноте, || где Троица сию рисует душу, || подобно быстрым вилам на воде”. В пользу этой гипотезы говорит то, что в Ветхой России времен Павла действительно распространены были вилы с тремя зубцами. Против этой версии - некоторая амбивалентность термина «Троица» в устах Павла Алхимика.]^
        Предисловие
        Я долго размышлял, имею ли я право писать о себе прежнем в первом лице. Наверно, нет. Но в таком случае этого не имеет права делать никто вообще.
        В сущности, любое соединение местоимения «я» с глаголом прошедшего времени («я сделал», «я подумал») содержит метафизический, да и просто физический подлог. Даже когда человек рассказывает о случившемся минуту назад, оно произошло не с ним - перед нами уже другой поток вибраций, находящийся в ином пространстве.
        Поэтому мудрые утверждают, что человек не может открыть рта, не солгав (я вернусь еще к этой теме). Меняется только количество неправды.
        Когда человек говорит: «Вчера я выпил, и теперь у меня болит голова», это приемлемая ложь, хотя между вчерашним свежим кавалером и сегодняшним похмельным страдальцем часто не остается даже визуального сходства.
        Когда же человек заявляет, например: «Десять лет назад я занял тысячу глюков на покупку уже сгоревшего к настоящему моменту дома», эта фраза вообще не имеет никакого смысла, кроме судебного - во всех прочих отношениях былой заемщик и сгоревший дом уже ничем не отличаются друг от друга.
        Я собираюсь рассказать о себе молодом -и правильнее было бы, конечно, писать про «Алексиса» (мое официальное имя) или хотя бы про «Алекса» (это значит «беззаконник» на смеси греческого с латынью, шутил мой куратор Галилео).
        Но именовать героя, которого по-настоящему знаешь изнутри, словом «он» - это литературщина чистой воды: повествование теряет достоверность и начинает казаться выдумкой самому рассказчику.
        Поэтому я решился писать от первого лица. Но прошу помнить, что герой молод и наивен. Иные из мыслей я мог приписать ему ретроспективно.

«Я» в таком случае - нечто вроде телескопа, сквозь который я нынешний гляжу на пляшущего в пространстве моей памяти человечка, а человечек глядит на меня...
        Я почтительно посвящаю свой труд памяти Павла Великого, императора-алхимика, не узнанного на Ветхой Земле - и оставившего ее ради лучшей доли. В самое начало я помещаю отрывок из тайного дневника Павла - пусть он послужит вводным очерком к моему повествованию и избавит от нужды давать исторические справки.
        Алексис II де Киже, Смотритель Идиллиума
        Латинский дневник Павла Алхимика, ч. 1 (ПСС, XIV, 102-112, перевод)

1782
        DE DOCTA IGNORANTIA
        ВЕСЕЛЫЙ БРАТ ФРИДРИХ (ВЕРНЕЕ БЫЛО БЫ НАЗЫВАТЬ ЕГО ДЯДЮШКОЙ, НО МАСОНСТВО НЕ ПРЕДПОЛАГАЕТ ТАКИХ ОБРАЩЕНИЙ) ПИШЕТ, ЧТО ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЕВРОПЕ, ПРЕДПРИНИМАЕМОЕ МНОЮ ПОД ИМЕНЕМ ГРАФА СЕВЕРНОГО, МОГЛО БЫ ВОЙТИ В ЕГО УЧЕБНИК ВОЕННОЙ ХИТРОСТИ. ФРИДРИХ, ВЕРНО, ЗАМЫСЛИЛ ЭТОТ ТРУД, КОГДА МАРШАЛ ГЕМОРРОЙ ОБОШЕЛ ЕГО С ТЫЛА, ОТРЕЗАВ ОТ ПОСЛЕДНИХ ГРЕЧЕСКИХ РАДОСТЕЙ.
        НО НА ДЕЛЕ МОЯ ЗАДАЧА НЕ ТАК СЛОЖНА, КАК ОН ДУМАЕТ - ВЕНЦЕНОСНЫЕ ЛИЦЕМЕРЫ ЕВРОПЫ ТАК ЗАВОРОЖЕНЫ СОБСТВЕННЫМ ХИТРОУМИЕМ, ЧТО ОБМАНУТЬ ИХ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТ ТРУДА И ПРОСТЕЦУ (КОИМ Я, ВСЛЕД ЗА НИКОЛАЕМ ИЗ КУЗЫ, ИСКРЕННЕ ПОЛАГАЮ СЕБЯ САМОГО).
        ИЛЛЮМИНАТЫ, САМОЕ ЗЛОВРЕДНОЕ И ВЕРОЛОМНОЕ ИЗ НЫНЕШНИХ ЕВРОПЕЙСКИХ ТЕЧЕНИЙ,
        ДОСТОЙНЫ МЕСТА В УЧЕБНИКЕ ФРИДРИХА КУДА БОЛЬШЕ. ИХ ТАКТИКА ОТМЕННА - ОНИ МАСКИРУЮТСЯ ПОД МАСОНОВ, ПРОНИКАЮТ В ИХ ЛОЖИ И ПОСТЕПЕННО ВЫЕДАЮТ ИХ ИЗНУТРИ; ТАК, ГОВОРЯТ, ПОСТУПАЮТ НЕКОТОРЫЕ ПАРАЗИТЫ НАСЕКОМЫХ, ОТКЛАДЫВАЯ СВОИ ЯЙЦА В ЕЩЕ ЖИВЫХ ГУСЕНИЦ. УВЫ, ИЛЛЮМИНАТЫ ДАЛЕКИ ОТ НАСТОЯЩЕЙ РАБОТЫ - НА УМЕ У НИХ ЛИШЬ ВЛАСТЬ И ДЕНЬГИ. ПОЭТОМУ НЕ ЗАЗОРНО ПОСТУПИТЬ С НИМИ ТАК, КАК САМИ ОНИ ПОСТУПАЮТ С ГУСЕНИЦЕЙ МАСОНСТВА.
        ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ В ВЕНЕ МЕНЯ ПРИМУТ В ИЛЛЮМИНАТЫ. ЛОЖА БУДЕТ ДУМАТЬ, ЧТО ЗАПОЛУЧИЛА В СВОИ РЯДЫ БУДУЩЕГО ИМПЕРАТОРА РОССИИ - С ЕЕ ОГРОМНОЙ ТЕРРИТОРИЕЙ И АРМИЕЙ. Я ЖЕ ПРЕВРАЩУ ИЛЛЮМИНАТОВ В ТАЙНЫЙ РЫЧАГ БРАТСТВА. И ЭТИМ РЫЧАГОМ МЫ ВСКОРЕ ПЕРЕВЕРНЕМ ВСЮ ЗЕМЛЮ. НАШИМ АРХИМЕДОМ БУДЕТ БРАТ ФРАНЦ-АНТОН, А ТОЧКУ ОПОРЫ ЕМУ ДАМ Я. РЕЗУЛЬТАТЫ ОПЫТОВ СТОЛЬ ОБНАДЕЖИВАЮЩИ, ЧТО СОМНЕНИЙ В УДАЧЕ НЕТ.
        ВОТ ВКРАТЦЕ МОЯ СЕГОДНЯШНЯЯ “МУДРОСТЬ ПРОСТЕЦА”.

1783 (1)
        AURORA BOREALIS
        Я ПОЛАГАЛ, БРАТУ ФРАНЦУ-АНТОНУ УЖЕ НИЧЕМ НЕ УДАСТСЯ УДИВИТЬ МЕНЯ. НО УВИДЕННОЕ В ПАРИЖЕ ПОРАЗИЛО МЕНЯ ДО СОКРОВЕННЕЙШИХ ГЛУБИН ДУШИ. ПРИРОДА ЕГО ОТКРЫТИЯ ТАКОВА, ЧТО НАШИ ПРЕЖНИЕ ПЛАНЫ, НЕСМОТРЯ НА ИХ ВЕЛИЧИЕ, КАЖУТСЯ ТЕПЕРЬ НИЧТОЖНЫМИ. ВОЗМОЖНО СОВСЕМ ИНОЕ - И ГРАНДИОЗНОЕ. ВСЕ ПРЕВОСХОДНЫЕ СТЕПЕНИ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ЯЗЫКОВ БЕССИЛЬНЫ ЕГО ДАЖЕ КОСНУТЬСЯ.
        БРАТ ФРАНЦ-АНТОН КОЛЕБЛЕТСЯ - ОН ГОВОРИТ, ЧТО НАША ВЛАСТЬ НАД ФЛЮИДОМ НЕДОСТАТОЧНА. КАК НИ СТРАННО, МОЙ САМЫЙ БЛИЗКИЙ ЕДИНОМЫШЛЕННИК В БРАТСТВЕ, СРАЗУ ПРИНЯВШИЙ МОЙ ПЛАН, - ЭТО БРАТ БЕНДЖАМИН.
        ВОЗМОЖНО, ДИКИЕ И БЕЗРАДОСТНЫЕ ПРОСТОРЫ АМЕРИКИ (БЕНДЖАМИН ВЫПОЛНЯЕТ В ПАРИЖЕ ОБЯЗАННОСТЬ АМЕРИКАНСКОГО ПОСЛАННИКА) ПРИВОДЯТ УМ В БЕССТРАШНОЕ СОСТОЯНИЕ, СВОЙСТВЕННОЕ И РУССКИМ, НЕ СЛИШКОМ ЦЕНЯЩИМ СВОЮ ЖИЗНЬ. А НАСЕДАЮЩЕЕ СО ВСЕХ СТОРОН ДИКАРСТВО ЗАСТАВЛЯЕТ НАШИХ АНТИПОДОВ ЗАДУМАТЬСЯ О ПОБЕГЕ ТОЧНО ТАК ЖЕ, КАК ЭТО ДЕЛАЕМ ПОД ГНЕТОМ СВОЕЙ УТОНЧЕННОСТИ МЫ, ЕВРОПЕЙЦЫ.
        БРАТ БЕНДЖАМИН ВЕСЬМА КОЛОРИТЕН. ЗДЕСЬ ШУТЯТ НАД ЕГО МЕХОВОЙ ШАПКОЙ, А ОН ЗАВОРОЖЕН ВЕРСАЛЕМ И ТРИАНОНОМ. ДУМАЮ, ИЗ НЕГО ПОЛУЧИЛСЯ БЫ НЕПЛОХОЙ КОРОЛЬ АМЕРИКИ - ИЛИ ХОТЯ БЫ, КАК ЗДЕСЬ ОСТРИЛИ, LE DUE DES ANTIPODES[2]. ВЕЛИКОЛЕПНАЯ ПАРОЧКА - LE COMTE DU NORD ET LE DUE DES ANTIPODES.
        БРАТ ФРАНЦ-АНТОН ЗДЕСЬ В БОЛЬШОЙ МОДЕ. КРОМЕ ВЫСШЕЙ АРИСТОКРАТИИ И КОРОЛЯ, ПОСВЯЩЕННЫХ В ТАЙНУ, У НЕГО МНОГО ПОСЛЕДОВАТЕЛЕЙ СРЕДИ ПРОСТОЛЮДИНОВ. ТЕ ПОНИМАЮТ ПОД СЛОВОМ MESMERISME НЕЧТО ДИКОЕ - ЗНАХАРСТВО ВРОДЕ ПРАКТИКУЕМОГО В ГЛУХИХ РОССИЙСКИХ УГЛАХ СЕЛЬСКИМИ КОЛДУНАМИ.
        ЭТО СМЕШНО, НО И МУДРО, ИБО В ТАЙНУ УЖЕ ПОСВЯЩЕНО СТОЛЬКО ЛЮДЕЙ, ЧТО СКРЫТЬ ЕЕ ПОЛНОСТЬЮ БЫЛО БЫ НЕВОЗМОЖНО. ЛУЧШЕ СПРЯТАТЬ ЕЕ ПОД ЛОЖНЫМ ПОНИМАНИЕМ, КОИМ ЛЮДИ НАШЕГО ВЕКА СТОЛЬ РАДОСТНО ПРОПИТЫВАЮТ СВОИ МОЗГИ.
        У БРАТА ФРАНЦА-АНТОНА МОЖНО ПОУЧИТЬСЯ НЕ ТОЛЬКО ИСКУССТВУ ВЛАСТИ НАД ФЛЮИДОМ, НО И ЭТОЙ ШИРОКО РАСПАХНУТОЙ ВО ВСЕ СТОРОНЫ СКРЫТНОСТИ. ПОСТУПИМ ЖЕ ПО ЕГО ПРИМЕРУ -СКРОЕМ ГОРОШИНУ ИСТИНЫ В ОЗЕРЕ ЛЖИ.
        НОВАЯ ЛОЖА, ОСНОВАННАЯ НАМИ, БУДЕТ НАЗЫВАТЬСЯ “ВСЕМИРНАЯ АВРОРА”. ОНА БУДЕТ ВСЯЧЕСКИ ПРОПАГАНДИРОВАТЬ ЛЖЕУЧЕНИЕ, РАСПРОСТРАНЕННОЕ В НАРОДЕ ПОД ИМЕНЕМ MESMERISME. ПОДЛИННОЕ ЖЕ ИСКУССТВО УПРАВЛЕНИЯ ФЛЮИДОМ БУДЕТ ДОСТУПНО ЛИШЬ СКРЫТОМУ ВНУТРИ ЭТОЙ ЛОЖИ ОРДЕНУ, КОТОРЫЙ МЫ НАЗОВЕМ AURORA BOREALIS. СВЕТ СЕЙ АВРОРЫ УВИДЯТ ТОЛЬКО ИЗБРАННЫЕ. ПУСТЬ ИСТИННАЯ ЗАРЯ ВОСХОДИТ ПОД ПОКРОВАМИ ЛОЖНОЙ, ОТЧАСТИ РАЗДЕЛЯЯ С НЕЙ ИМЯ.
        А ЕСЛИ И ЭТОГО НЕДОСТАТОЧНО, ЧТОБЫ СКРЫТЬ ТАЙНУ, ЕСТЬ СРЕДСТВО ВЕРНОЕ И ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ, ПРИ ОДНОЙ МЫСЛИ О КОТОРОМ МНЕ ДЕЛАЕТСЯ ВЕСЕЛО: МЫ УЖЕ ПРИНЯЛИ К СЕБЕ КАЛИОСТРО, И ЗА КОРОТКОЕ ВРЕМЯ ОН НАДЕЛАЕТ СВОИМИ ТЕСТИКУЛАМИ СТОЛЬКО ПУСТОГО ЗВОНУ, ЧТО ИСТИНУ ПОЗАБУДУТ ДАЖЕ ТЕ, КОМУ ОНА СЛУЧАЙНО ОТКРЫЛАСЬ.

1783 (2)
        СРЕДИ СОВРЕМЕННЫХ УЧЕНЫХ СЧИТАЕТСЯ ХОРОШИМ ТОНОМ ОТРИЦАТЬ, ЧТО ДУХ МОЖЕТ ДЕЙСТВОВАТЬ НА МАТЕРИЮ - ЭТО КАК БЫ ВЫВОДИТ ИХ ИЗ ЮРИСДИКЦИИ РИМСКОГО ПАПЫ.
        ОДИН ТАКОЙ УМНИК ИЗ ЧИСЛА БРАТЬЕВ ГОВОРИЛ СЕГОДНЯ ФРАНЦУ-АНТОНУ НА СОБРАНИИ ЛОЖИ, ЧТО МЕТОДАМИ НАУКИ МОЖНО НАБЛЮДАТЬ ЛИШЬ ТО, КАК ОДИН МАТЕРИАЛЬНЫЙ ПРЕДМЕТ ВЛИЯЕТ НА ДРУГОЙ - ВСЕ ЖЕ ПРОЧЕЕ ЕСТЬ ПРОСТО АКТ ВЕРЫ. ФРАНЦ-АНТОН ИЗРЯДНО РАССМЕШИЛ СОБРАВШИХСЯ, ЗАДАВ ЕМУ ТАКОЙ ВОПРОС:

“ВАМ, ДРУГ МОЙ, СЛУЧАЕТСЯ ЛИ ЗАХОТЕТЬ ВЫПИТЬ ВИНА - ИЛИ ВЫГЛЯНУТЬ В ОКНО?”

“ДА”, ОТВЕТИЛ УЧЕНЫЙ, “БЫВАЕТ”.

“И ВАША РУКА ТЯНЕТСЯ К БУТЫЛКЕ ИЛИ К ШПИНГАЛЕТУ, НЕ ТАК ЛИ?”

“ИМЕННО ТАК”, ОТВЕТИЛ УЧЕНЫЙ, “И Я ПОНИМАЮ, ЧТО ВЫ СКАЖЕТЕ ДАЛЬШЕ, ПОЧТЕННЫЙ БРАТ МОЙ, - НО ЭТО ЛИШЬ ДЕЙСТВИЕ СУГУБО МАТЕРИАЛЬНЫХ ПРИЧИН, ТАКИХ КАК ЖАЖДА И ДУХОТА, НА МЫШЦЫ МОЕГО ТЕЛА."

“ТОГДА”, СКАЗАЛ ФРАНЦ-АНТОН, “РАССМОТРИТЕ СЛЕДУЮЩИЙ КАЗУС: КАКОЙ-НИБУДЬ КАРЛ ПЯТЫЙ РЕШАЕТ, ЧТО ЕГО ЧЕСТЬ ЗАДЕТА, И НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ СТОТЫСЯЧНАЯ АРМИЯ С ПУШКАМИ, ВЕСЯЩИМИ МНОГО ТЫСЯЧ ФУНТОВ, ПЕРЕХОДИТ ГРАНИЦУ. ПРИ ЭТОМ ЛОШАДИ, ТЯНУЩИЕ ЗА СОБОЙ ПУШКИ, ОБИЛЬНО ПОКРЫВАЮТ НАВОЗОМ ВСЕ ОКРЕСТНЫЕ ДОРОГИ... РАЗВЕ ТУТ НЕ СЛУЧАЙ ВОЗДЕЙСТВИЯ ДУХА НА МАТЕРИЮ?” УЧЕНЫЙ МОЛЧАЛ.

“Я СПЕЦИАЛЬНО УПОМИНАЮ НАВОЗ”, ПРОДОЛЖАЛ ФРАНЦ-АНТОН, “ПОТОМУ ЧТО ЗАМЕТИЛ - ПРИ ДИСПУТАХ СО ЖРЕЦАМИ МАТЕРИИ ИМЕННО ЭТА СУБСТАНЦИЯ ОТЧЕГО-ТО ДЕЙСТВУЕТ НА ИХ ВООБРАЖЕНИЕ САМЫМ НЕПОБЕДИМЫМ ОБРАЗОМ...”
        КОГДА МЫ ОСТАЛИСЬ В КРУГУ ПОСВЯЩЕННЫХ В ВЫСШУЮ ТАЙНУ, ФРАНЦ-АНТОН, КАК БЫ ВСЛЕД ЭТОМУ АНЕКДОТУ, СКАЗАЛ НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПРИРОДЕ ФЛЮИДА. ЗАПИШУ, ПОКА ПОМНЮ ДОСЛОВНО.

“МЕЖДУ МАТЕРИЕЙ И ДУХОМ ЛЕЖИТ ОТЧЕТЛИВАЯ И НЕПРОХОДИМАЯ ПРОПАСТЬ, КОТОРУЮ ПРИЗНАЮТ МЫСЛИТЕЛИ ВСЕХ ВЕКОВ. ТАК ЖЕ ОТЧЕТЛИВА И НЕСОМНЕННА ИХ СВЯЗЬ. РАНЬШЕ Я ДУМАЛ, ЧТО ФЛЮИД - ИМЕННО ТО, ЧТО СВЯЗЫВАЕТ МАТЕРИЮ С ДУХОМ. ТЕПЕРЬ ЖЕ Я ПОЛАГАЮ ФЛЮИД ТЕМ, ИЗ ЧЕГО ВОЗНИКАЮТ И МАТЕРИЯ, И ДУХ. И ПО ЭТОЙ САМОЙ ПРИЧИНЕ ОН МОЖЕТ СЛУЖИТЬ МЕЖДУ НИМИ МОСТОМ. УСТРЕМЛЯТЬ РАЗУМ ДАЛЕЕ НЕ СЛЕДУЕТ -СОХРАНЯЙТЕ ПОЧТИТЕЛЬНОЕ НЕВЕДЕНИЕ НАСЧЕТ ОСТАЛЬНОГО... CHUTE, MONSIEURS, CHUTE...”

1783 (3)
        НЕ ВСЕ ИЛЛЮМИНАТЫ НАХОДЯТСЯ ПОД НАШИМ КОНТРОЛЕМ - ЕСТЬ И ТАКИЕ, ЧТО ПЫТАЮТСЯ НАМ ПОМЕШАТЬ. НЕВЕРОЯТНО, НО ОНИ ПОЛАГАЮТ, БУДТО ЭТОГО ТРЕБУЕТ ИХ ДОЛГ ПЕРЕД ВЕРХОВНЫМ СУЩЕСТВОМ (ПОД НИМ ОНИ ОБЫКНОВЕННО ПОНИМАЮТ БАФОМЕТА). ОНИ ПЫТАЛИСЬ УБИТЬ ФРАНЦА-АНТОНА: К НЕМУ ПОДОСЛАЛИ ИТАЛЬЯНЦА-БРЕТЕРА, СЧИТАЮЩЕГОСЯ ВЕЛИКИМ ФЕХТОВАЛЬЩИКОМ.
        КАК ЛЕГКОМЫСЛЕННО СО СТОРОНЫ ФРАНЦА-АНТОНА БЫЛО ПРИНЯТЬ ВЫЗОВ! НО БРЕТЕР НАЗВАЛ ЕГОciarlatano- РЕДКОЕ ИТАЛЬЯНСКОЕ РУГАТЕЛЬСТВО, С КОТОРЫМ ФРАНЦ-АНТОН, ПО НЕСЧАСТЬЮ, ЗНАКОМ. ВЧЕРА ЕЩЕ ОН СМЕЯЛСЯ НАД КАРЛОМ ПЯТЫМ - А СЕГОДНЯ УВИДЕЛ В СЛУЧИВШЕМСЯpoint d’honneur.И ТАКОВ РАЗУМНЕЙШИЙ ИЗ ЛЮДЕЙ, МНЕ ИЗВЕСТНЫХ! СПОТКНУТЬСЯ НА ВЕЛИКОМ ПУТИ О СОБСТВЕННУЮ ВЫДУМКУ...
        ЕЩЕ ГЛУПЕЕ ВЫШЛО ОСТАЛЬНОЕ. ДУЭЛЬ БЫЛА ТАЙНОЙ, НО Я СМОГ НА НЕЙ ПРИСУТСТВОВАТЬ. БРЕТЕР БЫЛ НАСТРОЕН РЕШИТЕЛЬНО - Я ПОНЯЛ ЭТО, ПЕРЕКИНУВШИСЬ С НИМ ПАРОЙ СЛОВ. ПО ЛИЦУ ФРАНЦА-АНТОНА БЫЛО ЯСНО, ЧТО ОН СОБИРАЕТСЯ ИГРАТЬ БЛАГОРОДНОГО КАВАЛЕРА ДО КОНЦА И БУДЕТ, ВЕРОЯТНО, УБИТ.
        СЛЕДОВАЛО СДЕЛАТЬ ВЫБОР, И Я ЕГО СДЕЛАЛ: НЕ УСПЕЛИ ОНИ НАЧАТЬ, КАК Я ПАРАЛИЗОВАЛ ФЕХТОВАЛЬЩИКА СИЛАМИ ФЛЮИДА - И ТАК УДАЧНО ПЕРЕЖАЛ ЕМУ МЫШЦЫ, ЧТО БЕДНЯГА, НЕ УСПЕВ СДЕЛАТЬ НИ ОДНОГО ТОЛКОВОГО ВЫПАДА, СВАЛИЛСЯ НА ШПАГУ ФРАНЦА-АНТОНА. К СЧАСТЬЮ, ТОТ ДЕРЖАЛ ЕЕ ПОД НУЖНЫМ УГЛОМ.
        ФРАНЦ-АНТОН НИЧЕГО НЕ ЗАПОДОЗРИЛ - ДУЭЛИ ДЛЯ НЕГО В НОВИНКУ, И ОН БЫЛ СЛИШКОМ ВЗВОЛНОВАН ВИДОМ КРОВИ. А ВОТ ФЕХТОВАЛЬЩИК ПОНЯЛ ВСЕ. КОГДА Я СКЛОНИЛСЯ НАД НИМ, ОН ПРОХРИПЕЛ:

«НЕ ЗНАЮ, КАКОЮ СИЛОЙ ВЫ ПОГУБИЛИ МЕНЯ, СУДАРЬ - НО ТЕПЕРЬ Я СПУЩУСЬ НА ДНО АДА, ЧТОБЫ ОВЛАДЕТЬ ЕЮ. А ПОТОМ ВЕРНУСЬ И ОТОМЩУ!»
        НА МОЕЙ СОВЕСТИ ЕГО ЖИЗНЬ. НИКОГДА НЕ ЗАБУДУ ГЛАЗА БЕДНЯГИ. ОН БЫЛ ЖЕСТОКИМ УБИЙЦЕЙ - НО ЗАСЛУЖИЛ УМЕРЕТЬ ОТ УДАРА ШПАГИ. ВПРОЧЕМ, ФОРМАЛЬНО ОН ОТ НЕГО И СКОНЧАЛСЯ.
        ГОВОРЯТ, КОГДА ЧЕЛОВЕК ГИБНЕТ, ОХВАЧЕННЫЙ ЖАЖДОЙ МЕСТИ, ДУХ ЕГО И ВПРАВДУ МОЖЕТ ДОСТАВИТЬ СЕРЬЕЗНЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ. НО ГЛАВНОЕ, ФРАНЦ-АНТОН ЖИВ. И СЧИТАЕТ ТЕПЕРЬ СЕБЯ ГЕРОЕМ-ДУЭЛЯНТОМ. КАК ЛЮБИТ ПОВТОРЯТЬ ОН САМ - MONSIEURS, CHUTE
        ПОНИМАЮ КОРОЛЕЙ, ЗАПРЕЩАВШИХ ПОЕДИНКИ ПОД СТРАХОМ СУРОВОЙ КАРЫ. ПОИСТИНЕ, ИНОЙ РАЗ ЖАЛКО, ЧТО МЫ НЕ В РОССИИ. ПОРОТЬ, ТОЛЬКО ПОРОТЬ.

1784
        ВЕЛИКАЯ РАБОТА БЛИЗИТСЯ К ЗАВЕРШЕНИЮ. ДАЖЕ НЕ ВЕРИТСЯ, КАК МНОГО СДЕЛАНО - ИНОГДА, ПРОСЫПАЯСЬ, Я ДУМАЮ, ЧТО ВСЕ ЭТО ЛИШЬ ПРИВИДЕВШИЙСЯ МНЕ СОН. НО СТОИТ ПРОВЕСТИ В ЛАБОРАТОРИИ ЧАС ИЛИ ДВА, И УВЕРЕННОСТЬ В УСПЕХЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ.
        ОТ БРАТА ФРАНЦА-АНТОНА ПРИБЫЛА НОВАЯ ШЛЯПА МОГУЩЕСТВА, СПРЯТАННАЯ В ЧЕРНУЮ ТРЕУГОЛКУ. ОТКРЫТАЯ МЕТАЛЛИЧЕСКАЯ КОНСТРУКЦИЯ УДОБНЕЕ И ЛЕГЧЕ, НО ЭТУ МОЖНО НОСИТЬ, НЕ ВЫЗЫВАЯ ЛЮБОПЫТСТВА. СВЯЗЬ С МЕДИУМАМИ УСТОЙЧИВА И НЕ ЗАВИСИТ ОТ ОГРОМНОГО РАССТОЯНИЯ МЕЖДУ НАМИ.
        ФЛЮИД ДАЕТ НЕСОМНЕННУЮ ВЛАСТЬ НАД НЕОДУШЕВЛЕННОЙ МАТЕРИЕЙ - И ВЛАСТЬ ЭТА ТАКОВА, ЧТО ВЕЛИКА ДАЖЕ ДЛЯ ИМПЕРАТОРА. НО КАК ВДОХНУТЬ В ВЕЩЕСТВО ДУШУ? КАК И ЧЕМ ОЖИВИМ МЫ НОВЫЙ МИР?
        ЗДЕСЬ НУЖНЫ ЕЖЕДНЕВНЫЕ ОПЫТЫ; НЕЛЬЗЯ ТРАТИТЬ НИ МИНУТЫ НА ПУСТЫЕ ДОСУГИ - ЛУЧШЕ ПРОСЛЫТЬ САМОДУРОМ-ЗАТВОРНИКОМ, ЧЕМ УПУСТИТЬ ВЕЛИКУЮ ЦЕЛЬ.
        БРАТ БЕНДЖАМИН СООБЩАЕТ: ИЛЛЮМИНАТЫ ПОД ЕГО НАЧАЛОМ ГОТОВЯТ В ПАРИЖЕ ВЕЛИКУЮ СМУТУ. ЭТО БУДЕТ, ПИШЕТ ОН, НЕ ПРОСТО БУНТ ЧЕРНИ, А ПЕРВАЯ В СВОЕМ РОДЕ РЕВОЛЮЦИЯ, НЕУДЕРЖИМЫЙ ВИХРЬ ЦВЕТОВ И КРАСОК, КАК БЫ ОГРОМНЫЙ ОБАГРЕННЫЙ КРОВЬЮ КАРНАВАЛ, К КОТОРОМУ НЕМЕДЛЕННО ПРИМКНУТ ВСЕ ПРАЗДНЫЕ УМЫ, ПОЛАГАЮЩИЕ СЕБЯ СВОБОДНЫМИ В СИЛУ СВОЕЙ РАЗВРАЩЕННОСТИ.
        ЖЕСТОКОЕ, НО РАЗУМНОЕ РЕШЕНИЕ: ТЕ, КТО ЗНАЮТ ТАЙНУ, НО НЕ ПОСЛЕДУЮТ ЗА НАМИ, УМРУТ. БРАТ ЛУИ, НЕ ПРИНЯВШИЙ НАШЕГО ПЛАНА, - УВЫ, ТОЖЕ. ЭТО ПОЗВОЛИТ НАМ БЫСТРО И БЕЗ ПОМЕХ ЗАВЕРШИТЬ НАЧАТОЕ И СКРЫТЬ СЛЕДЫ.
        НЕ СОМНЕВАЮСЬ, ЧТО ЗАДУМАННАЯ СМУТА УДАСТСЯ. ПОДГОТОВКА ПОТРЕБУЕТ НЕСКОЛЬКО ЛЕТ; ПЕРВОЕ ВРЕМЯ БРАТ БЕНДЖАМИН БУДЕТ РУКОВОДИТЬ ВСЕМ ЛИЧНО, ПРЕСЕКАЯ НЕСОГЛАСИЕ ГРОЗНЫМИ МАНИФЕСТАЦИЯМИ ФЛЮИДА.
        НАДЕЮСЬ, ЧТО ВЫСШЕЕ СУЩЕСТВО ПРОСТИТ НАС, ИБО ВЕЛИКОЕ ДЕЛО ТРЕБУЕТ ВЕЛИКИХ ЖЕРТВ.
        УВЫ, МЫ НЕ БЫЛИ КРОТКИ, КАК ГОЛУБИ.
        СМОЖЕМ ЛИ ОВЛАДЕТЬ МУДРОСТЬЮ ЗМЕЯ?
        (записи 1785-1801 считаются утраченными)

1801, март
        СЛЕДЫ МОИХ ЗАНЯТИЙ В ЛАБОРАТОРИИ УНИЧТОЖЕНЫ; ПЕТЕРБУРГСКИЙ ЗАГОВОР, С КОТОРЫМ ЛЮБЕЗНО ПОМОГ АНГЛИЙСКИЙ ПОСЛАННИК, ГОТОВ. ВЕЛИКОМУ МАГИСТРУ НИКТО НЕ СМЕЕТ ПЕРЕЧИТЬ В ЕГО МАЛЕНЬКИХ СТРАННОСТЯХ. КИЖ ЗНАЕТ, ЧТО ЕМУ ПРЕДСТОИТ - НО ВЕРИТ МНЕ ПОЛНОСТЬЮ. СЛОВО ИМПЕРАТОРА ЧТО-ТО ЕЩЕ ЗНАЧИТ.
        ВСЕ НУЖНЫЕ МНЕ ВЕЩИ - ТАБЛИЦЫ МОДУСОВ ФЛЮИДА И НЕСКОЛЬКО МАНУСКРИПТОВ - ПОМЕСТИЛИСЬ В ОДИН ПОХОДНЫЙ СУНДУЧОК. ОСТАЛЬНОЕ ИЗГОТОВИМ НА МЕСТЕ.
        В ОДНОЙ ИЗ КОМНАТ МИХАЙЛОВСКОГО ЗАМКА Я СДЕЛАЛ ИЗ ФЛЮИДА ПОДОБИЕ ДВЕРИ, ПОЗВОЛЯЮЩЕЙ ПРОХОДИТЬ В МОЮ УДАЛЕННУЮ ЛАБОРАТОРИЮ В ИДИЛЛИУМЕ. КОМНАТА В ЗАМКЕ И ЛАБОРАТОРИЯ СОВЕРШЕННО СОВПАДАЮТ ПО ФОРМЕ; СЕВ НА СТУЛ В ОДНОМ МЕСТЕ, Я МОГУ ВСТАТЬ С ТАКОГО ЖЕ В ДРУГОМ. БЛАГОДАРЯ ЭТОМУ МОИ ОПЫТЫ НЕ ПРЕРЫВАЮТСЯ. НИКТО НЕ МОЖЕТ ПОСЛЕДОВАТЬ ЗА МНОЙ. КАК ТОЛЬКО Я ЗАКРЫВАЮ НЕВИДИМЫЙ ПРОХОД, ОН ИСЧЕЗАЕТ.
        ЧТО ПОДУМАЮТ ОБ ЭТОЙ КОМНАТЕ, КОГДА ВОЙДУТ СЮДА? ЕЕ, ВЕРНО, ПРИМУТ ЗА МЕСТО ДЛЯ ТАЙНЫХ СВИДАНИЙ - ИЛИ ЗА ПЫТОЧНУЮ КАМЕРУ (ЧТОБЫ ДАТЬ ПИЩУ ПЫТЛИВЫМ УМАМ, Я БРОСИЛ НА ПОЛУ САХАРНЫЕ ЩИПЦЫ И ПЛЕТКУ). ТАК СТРАННО ВИДЕТЬ ПРИЮТ МОИХ БЕССОННЫХ НОЧЕЙ ПУСТЫМ... ОКАЗЫВАЕТСЯ, ЗДЕСЬ КУДА БОЛЬШЕ МЕСТА, ЧЕМ МНЕ КАЗАЛОСЬ.
        КИЖ ТРЕТЬИ СУТКИ СПИТ НА ПОХОДНОЙ КРОВАТИ В МОЕЙ СПАЛЬНЕ. ДВЕРИ ОТПЕРТЫ, КАРАУЛ РАСПУЩЕН. КИЖ ГОВОРИТ, ЧТО ЕМУ СОВСЕМ НЕ СТРАШНО - НО ДЕЛО, ДОЛЖНО БЫТЬ, В ОПИУМНОЙ НАСТОЙКЕ, К КОТОРОЙ У НЕГО ПРОРЕЗАЛСЯ ИЗРЯДНЫЙ ВКУС. Я ВЫПОЛНЮ ДАННОЕ ЕМУ ОБЕЩАНИЕ.
        ПЬЯНЫЕ ЗАГОВОРЩИКИ ПУСТЬ ТЕШАТ СЕБЯ МЫСЛЬЮ, ЧТО УБИЛИ МАГИСТРА МАЛЬТИЙСКОГО ОРДЕНА. НА ДЕЛЕ Я МОГ БЫ ЗАКОЛОТЬ ИХ ПРОСТОЙ ЗУБОЧИСТКОЙ ПРЕЖДЕ, ЧЕМ ОНИ УСПЕЛИ БЫ ИСПУГАТЬСЯ, - НО КАКАЯ МНЕ РАДОСТЬ ПРОИЗВЕСТИ ВПЕЧАТЛЕНИЕ НА НЕСКОЛЬКИХ ДЫШАЩИХ ЛУКОМ ОФИЦЕРОВ, НЕ УМЕЮЩИХ ДАЖЕ СОБЛЮСТИ СВОЮ ПРИСЯГУ? ПУСТЬ СУДИТ ИХ ВЕРХОВНОЕ СУЩЕСТВО.
        МОЯ ЖЕ НАГРАДА В ТОМ, ЧТОБЫ ПРОЙТИ ПО ЗЕМЛЕ НЕЗАМЕТНО - КАК ПОСТУПАЛИ МУДРЫЕ ВО ВСЕ ВРЕМЕНА. НЕПРОСТО СДЕЛАТЬ ЭТО, РОДИВШИСЬ В ГОРНОСТАЕВОЙ ШКУРЕ. НО Я, КАЖЕТСЯ, СМОГ.
        ЗДЕСЬ ИМПЕРАТОРОМ БЫЛ Я. В ИДИЛЛИУМЕ ИМ СТАНЕТ КАЖДЫЙ.
        Фельдъегерь в красной камилавке склонил красивое лицо к окошку самоходной кареты и сказал:
        - Дорога до станции не так уж далека, сударь. Дам вам совет - начинайте покаяние прямо сейчас. Тогда нам не придется ждать в чистом поле, пока вы его завершите...
        Совет его был весьма настоятельным: договорив, он закрыл окошко, и я оказался в темноте.
        Перед личной встречей со Смотрителем полагается очистить душу, совершив так называемое Большое Покаяние - вспомнить всю свою жизнь и раскаяться в совершенных грехах («переосмыслить» их, как поясняют монахи Желтого Флага).
        Разумеется, если делать это добросовестно, вспоминая каждого раздавленного муравья, Смотрителю придется ждать очень долго, поэтому разновидность покаяния, рекомендуемая на практике, называется «быстрым Большим Покаянием»: кающийся осмысляет лишь то, что само проявляется в памяти. Если кается солик, он вспоминает созданный им мир - и сокрушается о его недостатках.
        Но моя двадцатидвухлетняя совесть была не то что чиста - ее вообще ни разу не доставали из чехла, где она хранилась. При моем образе жизни для этого не было повода, ибо я принадлежал к роду де Киже - что одновременно считалось и высочайшей честью, и проклятием.
        Проклятие нашего рода в том, что все де Киже обречены жить в Идиллиуме. Они не могут уйти в личное пространство. Но есть известное суждение диалектиков на наш счет: если ты - де Киже и рос в Идиллиуме, тем самым ты его создавал, хотя бы отчасти. Поэтому при подобных религиозных процедурах нам полагается думать про Идиллиум - и каяться за его недостатки (или за то, что мы по неразумию таковыми считаем).
        Это я и начал делать.
        Идиллиум, думал я неторопливо, это большой остров или маленький материк, кому как нравится. В силу особенностей рельефа здесь сосуществует множество разных климатических зон. Вокруг - море. Кругосветных путешествий никто не предпринимал, но, если мы решимся на это, нашему миру придется, видимо, расстаться с приятной неопределенностью своего статуса и стать залитым водой шаром.
        Столица наша тоже называется «Идиллиум», хотя много раз делались попытки переименовать ее то в Пауловилль, то даже в Архатопавловск (от чего, по-моему, разит совершеннейшей Ассирией). Самым изящным из предлагавшихся вариантов было, на мой взгляд, название «Светопавловск» - но не прижилось и оно. Дело, наверно, в том, что термин Idyllium ввели в обиход Трое Возвышенных - и лучшего способа увековечить память одного из них нет.
        Столица наша довольно скучна. Здесь постоянно околачиваются в основном чиновники да монахи, посвятившие себя защите мироздания и постижению его тайн. Они состоят в орденах «Желтый Флаг» и «Железная Бездна» (различить их довольно просто по татуировкам; кроме того, у первых медитативные резонаторы имеют вид маленькой медной головы, а у вторых это череп).
        Этим орденам мы обязаны очень многим - в том числе техникой и культурой. Именно ими был создан Corpus Anonymous, как называют сочинения монастырских писателей и поэтов, давших обет анонимности. Но в столице живут не только монахи - селиться тут может кто угодно, и народу на улицах довольно много.
        Когда я говорю «обречен жить в Идиллиуме», это не значит, что участь де Киже совсем уж горька. Идиллиум вполне себе счастливое местечко, и бежать из него ни к чему. Но это лишь центральный перекресток мира - узел, делающий возможным все многообразие опирающихся на него личных вселенных.
        Если живущий в Идиллиуме человек чувствует в своей груди свободу и силу (а это всегда зависит больше от внутренних причин, чем от внешних), и если он к тому же наделен фантазией и волей, Флюид становится к нему благосклонен - и человек получает возможность совершить то, что с легкой руки Бенджамина Певца называют у нас «coming in»: создать свой мир. Для этого он уходит на одну из наших невнятных границ - берег моря, пустыню, лесную чащу или любую другую из «внутренних территорий», как называют пригодные для практики места.
        Он селится в простой хижине, выбирает благоприятное для созерцания направление и, повернувшись туда лицом, сосредотачивается на образах мира, куда хотел бы уйти. Если душа его чиста, а сосредоточение достаточно сильно, Ангелы соглашаются ему помочь, и Флюид воплощает его мечту, открывая перед ним двери в новый мир.
        Таких людей называют соликами (кажется, этот термин происходит от брака слов «solus» и «стоик», но монастырские поэты видят в нем «соль четырех великих элементов - земли, воды и воздуха с огнем»). В официальных бумагах «каминг ин» принято именовать Великим Приключением, но говорят так редко.
        Иногда солики возвращаются из личных пространств - чаще всего ненадолго. На улице сразу можно узнать вернувшегося солика по диковатому взгляду и необычному внешнему виду - от крайне сурового до избыточно утонченного.
        Соликов уважают. Принято считать, что первыми из них были Трое Возвышенных, наши отцы-основатели. Но в полной мере это относится, пожалуй, только к Бенджамину Певцу в силу его связи с музыкой. С Павлом и Францем-Антоном сложнее: мир, куда они вывели избранных с Ветхой Земли, нельзя назвать чьим-то индивидуальным проектом, потому что его теперь продолжаем мы все.
        Франца-Антона даже называют новой ипостасью Бога-Творца. Но разве быть Творцом -личное приключение? Твари из ковчега вряд ли согласятся. Впрочем, теологи решают эту проблему запросто, такая у них работа - только слушай.
        Карету сильно трясло на ухабах, и мои мысли из-за этого выходили какими-то рваными. Если уж мне выпало каяться за Идиллиум, думал я, надо обязательно пожаловаться на то, что мне никогда не хватало наших денег, глюков.
        Gluck по-немецки - «счастье». Изобретена наша расчетная единица была лично Павлом Великим, склонным к педантичному буквализму: эта валюта обеспечена не хранящимся в банке золотом, не льющейся в мире кровью и не экспортируемым в другие земли хаосом, как в разные времена практиковали менялы Ветхой Земли, - а непосредственно переживаемым счастьем.
        Известный объем счастья может быть экстрагирован из монеты любого достоинства с помощью простейшего устройства, глюкогена, продающегося обычно за символическую сумму - ровно один глюк. Сама монета чернеет, и на ней проступает символ «С» - то есть «погашено». После этого она годится лишь на переплавку - ее больше не примут ни люди, ни торговые машины.
        Глюкоген в виде изящной костяной трубки был у меня с десяти лет - подарили на день рождения. А вот глюков для возгонки почти не водилось. Они, как полагали мои учителя, могли помешать моему образованию.
        Глюки детям ни к чему, гласит известная пошлость, отчего-то выдаваемая у нас за мудрость. Наоборот, господа, наоборот - это взрослым глюки не нужны. Они способны доставить настоящее счастье только ребенку: для него распустить монету в глюкогене подобно короткому и свежему морскому путешествию.
        Чем старше мы становимся, тем меньше радости в такой процедуре - богатому старику она напоминает щекотку, даже не особо приятную. Поэтому взрослые редко возгоняют глюки в счастье просто так, а копят их и копят - чтобы купить какую-нибудь ерундовую вещь, которая, по их мысли, и должна принести им то самое счастье.
        Любому ребенку, однако, ясна глупость подобной трансакции, следующая из уравнений духовной физики: в покупаемом предмете не может заключаться больше счастья, чем в расходуемых на него глюках, ибо часть содержащегося в монетах счастья будет неизбежно потрачена на социальное трение и прочие издержки.
        Но в разном возрасте счастье имеет разный вкус, ибо сделано из нашей собственной энергии - тут ничего изменить не смог даже сам Павел Алхимик. Для старичья, наверно, инвестиции действительно лучший выход. Поэтому символично, что в именных ассигнациях на большие суммы никакого счастья уже нет - хоть за каждую можно получить целый мешок глюков.
        Другим интересным нововведением Павла стал Единый Культ, где после Трансмиграции были объединены святыни и идеалы всех религий (что, по счастью, сопровождалось уничтожением большинства религиозных запретов).
        У Единого Культа сложная теология, но лучше всего его суть выражает запомнившаяся мне с младенчества фраза из детской книги для чтения:

«Один человек, обращаясь к Богу, скажет “Иегова”, другой - “Аллах”, третий - “Иисус”, четвертый - “Кришна”, пятый - “Брама”, шестой - “Атман”, седьмой - “Верховное Существо”, восьмой - “Франц-Антон”. Но Бог при этом услышит только “эй-эй!” - и то если очень повезет...»
        Книга, конечно, хитрила - число «восемь» в Едином Культе считалось счастливым и сакральным. Главным символом Культа стал так называемый павловский (бывший мальтийский) осьмиконечный крест - соединивший в своих раздвоенных лучах христианское пересечение горнего и дольнего с благородным восьмеричным путем последователей принца Сиддхартхи.
        А самым спорным элементом новой религии мне всегда казалось метафизическое положение о божественности Франца-Антона, одного из Трех Возвышенных. Это следовало понимать не иносказательно, а буквально: Франц-Антон преодолел физическое и стал потоком благодати, изливающимся на Идиллиум (и одновременно самим Идиллиумом). С точки зрения высокой догматики все мы -просто мысли, случайно приходящие ему в голову.

«Господь Франц-Антон больше не управляет Флюидом сам, - звонко отвечал я на уроках. - Он удалился в абсолютное спокойствие, равновесие и невмешательство. Он позволяет вещам изменяться в соответствии с их собственным путем...»
        Но в это, конечно, мало кто верил: трудно обосновать трансформацию физического тела в благодать иначе, чем опираясь на саму же благодать, полученную из такой трансформации. А у Павла Великого и Бенджамина Певца божественного статуса почему-то не было (хотя некоторые из теологов утверждали, что голосами Бенджамина поет не кто иной, как сам Господь Франц-Антон). Павел же был просто первым Смотрителем.
        Но за слишком смелые рассуждения на эту тему можно было заработать хорошую порцию розог, и не только в детстве: заведенный Павлом порядок соблюдался свято. Павел же полагал, что теологов и философов следует еженедельно пороть, чтобы вернуть их к фундаментальной дихотомии «материя - ум», которую они, пренебрегая личной духовной практикой, склонны забывать в своих эмпиреях.
        Впрочем, думал я, трясясь в темноте на ухабах, слишком долгое покаяние за мелкие нестыковки Идиллиума неуместно с моей стороны - его ведь на самом деле создал не я, а Трое Возвышенных. Я просто здесь вырос. Но лучше уж немного перестараться. А покаявшись за Идиллиум, можно начинать каяться за свой род и себя лично.
        Это будет несложно.
        Есть люди, оставившие довольно много потомства. К их числу относится и наш родоначальник, носивший простую русскую фамилию Киж (это было еще до того, как при Антонио Третьем в моду вошли имена, искаженные на французский, итальянский и античный манер).
        Киж, известный своим распутством («великим развратом», как удачно выразился один из переводчиков Светония), был одним из сподвижников Павла Великого и оказал императору неоценимую услугу. Он взял у судьбы награду натурой, ибо происходил из гвардейских офицеров и больше всего в жизни ценил ее влажную корневую суть. Под конец он совершил какое-то преступление, сохраняемое в тайне - и мы, потомки, до сих пор за него расплачиваемся.
        У Кижа было больше пятисот любовниц. То же самое, впрочем, говорили и про Павла, только Павел обычно уподоблялся Кришне, нежно играющему на флейте для пастушек, а Киж - буйнопомешанному, устроившему дебош в публичном доме; здесь таилась непонятная несправедливость, из-за которой наш род, считаясь одним из самых знатных в Идиллиуме, был одновременно своего рода непристойностью.
        Все де Киже прикованы судьбой к месту своего рождения - где как бы искупают неясную вину предка. Многие из старших бюрократов, служащих в канцеляриях Идиллиума, и все без исключения Смотрители происходят именно из нашего рода (ходила шутка, что к нему же принадлежат и Ангелы Элементов -это, конечно, ерунда, но дает представление о нашей вездесущности).
        Детство, проведенное в строгости - залог счастья в зрелом возрасте. Просто потому, что обойденному усладами долго не надоест все то, чем пресытится человек, утопавший в развлечениях с младенчества.
        Обыкновенно де Киже воспитываются в монастыре - а по достижении двадцати двух лет им доверяют какую-нибудь ответственную должность. Часто это делает лично Смотритель. Тогда в их жизни появляются обычные человеческие радости, но до этого момента они почти отсутствуют.
        Я вырос в фаланстере «Птица» возле одного из монастырей Желтого Флага (когда мне исполнилось двенадцать лет, меня записали в этот орден в чине шивы, на что, конечно, я не имел ни земного, ни небесного права). Обращались со мной строго. Вместе со мной росли несколько других монастырских детей, моих сверстников и, возможно, родственников.
        Я не был среди них ни самым сильным, ни самым слабым (то же касалось и моих умственных способностей). По мнению воспитателей, так человек развивается лучше всего: он не чувствует себя неполноценным, тянется за теми, кто быстрее, умнее, веселее - и понемногу учится преодолевать себя.
        Вместе со всеми я тренировался в концентрации, учил стихи, мыл посуду на кухне, зубрил историю Катаклизма и Возрождения, подметал двор и даже пас одно время монастырских свиней, что тогда вызывало у меня отвращение, а сегодня кажется идиллическим и милым. Еще я, как и все дети, с удовольствием добивал отработавших свое големов - за что сегодня мне стыдно.
        В двенадцать лет меня разлучили с фаланстером «Птица» и отправили в фаланстер «Медведь», расположенный в горах к северу от столицы.
        Помню мое первое от него впечатление: мы едем по горной дороге - и после поворота надо мной нависает как бы немыслимая серая плотина, перерезающая ущелье... Проходит секунда, и я понимаю, что это не плотина - мы слишком высоко, - а фасад возведенного между скалами здания с редко расставленными окнами.
        В этой плотине я и провел следующие десять лет. Внутри она оказалась неожиданно комфортабельным местом - там были спортзал, пара кафе и длинный бассейн с морской водой. Серьезная школа для высшей элиты. Я обучался так же анонимно, как и прежде.
        Нас учили физическому совершенству, древним языкам и так далее - как обычно в таких местах. Мы даже решали квадратные уравнения (они казались мне скорее продолговатыми - и особого успеха в этом я не достиг).
        Кроме того, в моем образовании появились и технические предметы: в те годы праведность медитаторов Железной Бездны была вознаграждена, и в нашем быту появились первые вычислители и умофоны.
        Помню, как мы разбирали их и вынимали из латунных цилиндров полоски бумаги с непонятными мантрами на латыни. Говорили, что их специально пишут чернилами, полностью выцветающими за два года - чтобы заставить покупателя обновлять модель.
        Сейчас я предполагаю, что память об этих нудных уроках вбивали в голову будущему Смотрителю специально - для того, чтобы у него навечно угас интерес к технике. Если так, то цель была достигнута.
        Но нас не слишком интересовали все эти технические новинки - мы главным образом увивались за хорошенькими прислужницами и официантками, чей полумонашеский статус совершенно не препятствовал нашему общению из-за специфики данных ими обетов.
        Бедняжки по-настоящему любили работу с молодежью, но их было мало, и на их благородную жертву у нас стояла серьезная многодневная очередь, отчего я привык придавать этой гигиенической процедуре значение и ценность, которых она сама по себе лишена.
        Во втором фаланстере со мной обращались строже, чем прежде. Я объяснял это тем, что меня невзлюбили учителя, особенно учитель медитации. Хоть мои тренировки в концентрации прекратились, от меня теперь требовали невероятных усилий в визуализации.
        Мне, например, несколько секунд показывали парадный портрет тогдашнего Смотрителя, Никколо Третьего, а затем я должен был описать его во всех подробностях - от черной маски на лице до крохотных рубинов в ошейнике придворной собаки. Если я не ошибался в своем отчете ни разу, меня могли спросить, например, про форму мазков, которыми написаны канделябры золотой люстры.
        К счастью, я проходил подобные проверки без особых трудностей - к визуализации у меня определенно был талант, и первые упражнения по ее развитию начались еще в «Птице».
        Мои успехи в математике и физике оказались скромнее. Я писал неплохие сочинения по литературе, но учитель словесности отмечал в них «бедность слога и боязнь актуального высказывания» (до сих пор не понимаю, что имел в виду этот трогательный поэт-неудачник, полный желчи, так и не алхимизировавшейся в чернила).
        Еще я неплохо рисовал, но меня бесили темы, задаваемые на уроках - изобразить капитель колонны, голову мраморной женщины, в подробностях перерисовать карандашом древний масляный пейзаж (оригинал убирали, дав мне посмотреть на него пару секунд, из чего я делал вывод, что меня продолжают натаскивать в визуализации).
        Это, конечно, дало результаты. Эклектичные символы Единого Культа становились объектом моей концентрации лишь на время экзаменов - зато к концу своего обучения я так развил свой дар, что мог закрыть от скуки глаза, вспомнить любую красивую девушку, и она оставалась со мной наедине столько, сколько я хотел. Товарищи не верили и завидовали - им для стимуляции воображения нужны были фотографии и рисунки.
        В двадцать два года я закончил наконец вторую школу (еще много лет после этого стандартный ночной кошмар об экзамене, к которому я не готов, происходил в ее длинных сводчатых коридорах).
        И вот за мной приехали четыре фельдъегеря в красных камилавках, посадили меня в комфортабельнейшую карету (в ней, правда, было что-то от одиночной клетки для сумасшедшего, обитой изнутри мягким) - и повезли в столицу, велев каяться, не теряя времени.
        Что ждет теперь? Счастье? Или, может быть... смерть? Не принесут ли меня в жертву во время какого-нибудь жуткого ритуала, настолько секретного, что я о нем никогда даже не слышал?
        Добравшись в своих мыслях до этого места, я понял - покаяние закончено. Как мало я успел нагрешить, подумал я с усмешкой, гожусь на роль агнца.
        Фельдъегери волновались зря. Мы еще не добрались до станции воздушной почты.
        Если покаяние было успешным, Ангелы посылают кающемуся знак, и на него нисходит глубокий сон. Так случилось и со мной -я заснул сладко и беспробудно, и не заметил толком, как меня перенесли из кареты в почтовый монгольфьер, летевший в Михайловский замок: мне только запомнился длинный коридор, по которому меня волокли.
        Когда я проснулся, в ободранной кабине монгольфьера не было никаких фельдъегерей, а одни тюки с почтой: возможно, мои грозные сопровождающие требовались на тот случай, если из меня при покаянии начнут исходить бесы... Но я не додумал эту мысль: в окошке уже видна была кордегардия Михайловского замка - и его сверкающие башенки, озаренные утренним солнцем, трепещущие разноцветными флагами... Мы снижались.
        Вот так я почти полностью проспал свой первый воздухоплавательный опыт.
        Я не особо волновался перед аудиенцией: возможно, назначат в адъютанты к какому-нибудь уставшему от дел чину, и что? Буду делать его работу, постепенно входя в курс дел. Так с де Киже бывало сплошь и рядом - и для карьеры считалось лучшим возможным стартом: когда чин умирал, бывшего помощника нередко назначали на его место. Но могли, конечно, определить и в простые секретари.
        Михайловский замок был величественно огромен. Впрочем, он не столько потряс меня своим великолепием, сколько пробудил в моей груди какое-то щемящее подобие ностальгии по великому прошлому.
        На фронтоне горела золотая надпись:
        ДОМУ ТВОЕМУ ПОДОБАЕТ СВЯТЫНЯ ГОСПОДНЯ В ДОЛГОТУ ДНЕЙ
        Я знал, что такая же была на петербургском замке, и теологи до сих пор спорят о ее значении, - но рассуждать о нем казалось мне бесполезным. Михайловский дворец строили титаны. Они могли говорить с Верховным Существом на «ты», и слова их напоминали грозное Слово, произнесенное в начале времен. Смысл их речи был так же неизъясним, как значение грома, удара молнии или затмения солнца. Где нам было понять его из нынешнего ничтожества?
        Меня привели в приемную Смотрителя (я не испытывал интереса к предметам старинного искусства, украшавшим коридоры его огромного жилища, и не запомнил ничего, кроме малахитовых плит пола) - и оставили в обществе двух охранников и секретаря в простом оранжевом халате без знаков различия. Одетый таким образом чиновник вызывает доверие, подумал я, надо будет запомнить.
        Приемная была большой светлой комнатой, убранной на удивление скромно. За атрибуты роскоши здесь могли сойти только вензели на дверях в малый тронный зал: золотые «О» с лазурными ножками, превращающими их в «Р», на фоне скрещенных красных фасций с топориками.
        Это был какой-то римский символ, заимствованный Единым Культом из древней истории - потому, наверно, что он без усилий раскладывался на «О» и «Р», акроним слов «Далай-Папа» (таков был один из многочисленных экзотических титулов Смотрителя; самым же красивым из них мне казалось слово «Неботрога»).
        Заметивший мое любопытство секретарь объяснил, что первоначально фасций не было - их сделали из буквы «X», пересекавшейся с «Р» в оригинальном символе. Его смысла секретарь не помнил - но предложил поверить на слово, что с теологическим обоснованием все в порядке.
        Мы немного поболтали. Секретарь и сам оказался выпускником фаланстера «Медведь», но, как ни странно, у нас не нашлось ни одного общего знакомого.
        Я стал расспрашивать о диковинках Михайловского замка - особенно о знаменитой Комнате Бесконечного Ужаса, куда, по легенде, мог войти только сам Смотритель (ибо хранящуюся там тайну могла вместить лишь его великая душа). Я не особо доверял легендам - и меня интересовало, устраивают ли публичные экскурсии в это помещение, и если да, то как туда записаться.
        - Не спешите, мой юный друг, - вежливо сказал секретарь, сомкнув ресницы, дрожащие от еле сдерживаемого смеха, - попасть туда не так сложно, сложно выйти, сохранив рассудок... А про экскурсии я не слышал.
        На этом наш разговор как-то сам угас, и я, укорив себя за легкомыслие, закрыл глаза и ушел в сосредоточение, приличествующее важности момента.
        Примерно через полчаса я понял, что секретаря и охранников в комнате уже нет. Я не заметил, как и когда они вышли. А потом двери с вензелями растворились. Сработал, должно быть, какой-то механизм - людей нигде не было. Я увидел коридор, плавно поворачивающий вправо.
        Где-то в его глубинах требовательно прозвенел колокольчик.
        Я не знал, что предпринять - дождаться возвращения секретаря или войти. Как первое, так и второе могло впоследствии оказаться проявлением неучтивости. Может быть, правильнее было вообще выйти из приемной.
        Я решил так и сделать - но ведущая наружу дверь оказалась запертой. Тогда я сообразил: таков, наверное, здешний ритуал - и часть его заключается в том, что неофита ни о чем не предупреждают... Колокольчик в глубине изогнутого коридора прозвонил еще раз - крайне, как мне показалось, нетерпеливо, - и я пошел на его звук.
        Стены коридора были украшены теми же повторяющимися вензелями. Через каждые несколько метров из стены торчала золотая рука, сжимающая факел с лампой, спрятанной среди красиво преломляющих свет кристаллов. Пройдя мимо трех или четырех таких факелов, я в недоумении остановился.
        Происходило что-то странное. Коридор загибался вправо, сворачиваясь огромной улиткой. Подобное, конечно, несложно было построить. Но при такой геометрии коридор никак не мог сосуществовать с приемной - а должен был находиться на ее месте. Я сейчас шел по той же самой комнате, где прежде сидел. Или я прежде сидел в том же самом коридоре, где сейчас шел.
        Я решил, что это оптическая иллюзия, - и потрогал стену. Затем коснулся одного из вензелей Смотрителя. «О» было из холодного золота, ножка «Р» - из стеклянистой эмали, тоже холодной, но по-другому.
        Все здесь выглядело настоящим, и центр коридора-улитки был уже близко. В качестве последнего опыта я дотронулся до светящихся кристаллов над лампой - и отдернул руку: они были нестерпимо горячими от благодати. Я тихо выругался, и из-за поворота долетел ухающий смех.
        Мне стало страшно. Через мой ум пронеслось множество версий происходящего, все тревожные. Наиболее вероятным казалось, что меня усыпили вызывающим галлюцинации газом. Но тогда я не мог бы так связно строить эти гипотезы, думал я. Вряд ли газ может действовать настолько избирательно.
        Колокольчик требовательно зазвенел снова. Я отбросил сомнения и страхи - и решительно пошел вперед.
        В тупике коридора стояло золотое кресло, накрытое тигровой шкурой. В кресле сидел Далай-Папа, Великий Магистр Желтого Флага и Смотритель Идиллиума Никколо Третий - в таком же оранжевом халате, как на секретаре, но со знаками высшего медиума - и глядел на меня сквозь прорези своей черной маски.
        Он носил такую не один - я уже видел нескольких высокопоставленных лиц в похожих масках. Возможно, так принято было в каком-то внутреннем ордене, чью униформу Смотритель надевал из тех же соображений, из каких государи Ветхой Земли облачались гусарами (не говоря уже о том, что в лицо Смотрителя никто не знал, и он мог, наверное, играть по вечерам в Гаруна-аль-Рашида).
        Я помнил из школы, что с богословской точки зрения при обращении к Далай-Папе уместны три титула: «Ваше Переменчество», «Ваше Безличество» и «Ваше Страдальчество».
        Обычно пользуются словом «Безличество», поскольку его можно отнести не только к лишенной постоянного «я» природе Смотрителя (которую он, как известно, разделяет со всем сущим), но и к его маске, что придает этому обращению свежий либерально-светский оттенок. Два других титула, уравнивающих Смотрителя с прочими феноменами Вселенной, используются лишь в священных документах - употреблять их при встрече считается фамильярностью.
        - Ваше Безличество...
        Я совершил перед Смотрителем тройное простирание - как того требовал этикет (обычно выпускники государственных школ совершают этот ритуал перед пустым креслом Далай-Папы). Закончив, я так и замер на коленях.
        - Можешь встать, - сказал Смотритель. -Ты знаешь, почему ты здесь?
        - Нет, ваше Безличество, - ответил я, поднимаясь.
        - Если со мной что-то случится, тебе придется сесть в это кресло. Ты мой преемник. Так сказать, запасной Смотритель. Совсем не такой, как я.
        -Я...
        - Надеюсь, - продолжал Смотритель, что до этого у нас в ближайшие годы не дойдет. Но такова была воля Ангелов. Ты здесь исключительно благодаря им.
        Он хмыкнул, как будто в этом было что-то смешное.
        - Ты ведь догадывался, зачем тебя сюда везут? Когда каялся в карете?
        - Нет, - ответил я.
        Я не врал.
        - А я сразу понял, - сказал он. - Просто из-за количества мучений, которые пришлось вспомнить. Мне казалось, что их обязательно должно увенчать какое-то окончательное и всеобъемлющее издевательство - вроде финального аккорда в симфонии. Тебе, я уверен, тоже жилось не сладко. Ты ведь де Киже. Ты и вправду не думал ни о чем мрачном?
        Я вспомнил, что этикет требует от собеседника Смотрителя предельной откровенности.
        - Думал, - признался я. - О смерти. Но совсем недолго.
        Смотритель засмеялся.
        - Ты, Алекс, оптимист. Прекрасная черта для будущего Смотрителя. Постарайся сохранить это качество.
        - Оптимист? - удивился я. - Мне кажется, это самое мрачное, что возможно.
        Мой собеседник покачал головой.
        - Смотритель - не наместник Трех Возвышенных, как вас учат, - сказал он. - Смотритель - это военный. А смерть для военного - отдых. Ее надо заслужить.
        - Но в нее можно уйти незаслуженно.
        -Да, так часто и происходит, - кивнул Смотритель. - Как ты думаешь, почему последние двадцать лет никто из Смотрителей не проводил Saint Rapporte Почему его раз за разом назначали и отменяли?
        Вопрос поставил меня в тупик. Я об этом никогда не задумывался. Слова Saint Rapport вообще крайне мало для меня значили - ни одного из них я не видел сам. Последний случился при моей жизни, но я тогда был слишком мал.
        Я знал, конечно, что так назывался один из главных праздников Идиллиума, на который возвращаются из личных пространств многие солики. Это было красочное зрелище - Смотритель появлялся перед людьми в старинном мундире времен Павла Великого, на коне и со шпагой в руке; ритуал, вероятно, много значил для нашей официальной идентичности - но никакого смысла, кроме карнавального, я в нем не видел.
        - Экономят средства?
        Мое предположение было логичным: я знал, что во время Saint Rapport на центральной площади для всеобщего удовольствия возгоняется огромное количество глюков, и это событие серьезно обременяет казну.
        Никколо Третий отрицательно покачал головой.
        - Мы бы не мелочились. Дело в том, что двух прежних Смотрителей, пытавшихся провести ритуал, убили.
        - Убили? - выдохнул я. - Я никогда не слышал, что кто-то из недавних Смотрителей умер насильственной смертью.
        - На самом деле смертей было гораздо больше, - сказал Смотритель. - Мы просто держим их в секрете. Я не первый ношу имя Никколо Третий. Тот, кто был до меня, ничем от меня не отличался. Ты же совсем другой.
        Это прозвучало жутковато, абсурдно - но я сразу поверил.
        - Кто их всех убил? - спросил я.
        - Мы называем его Великий Фехтовальщик.
        - Странное имя.
        - Многие думают, что это одержимый местью демон, упомянутый в дневнике Павла. Лично я в такое не верю - непонятно, почему Фехтовальщик появился только сейчас. Можно предположить, конечно, что последние две сотни лет он старательно тренировался в аду. Кто это в действительности, откуда он приходит и что за сила его направляет, мы не понимаем. Может быть, за Фехтовальщиком стоит кто-то из великих соликов, обретших над Флюидом невероятную власть. Но в таком случае Ангелы должны видеть, как он создает вихрь Флюида, а они этого не наблюдают.
        - Что-нибудь еще известно? - спросил я.
        Никколо Третий развел руками.
        - Ничего. Фехтовальщик возникает и исчезает непонятным образом. Мы даже не знаем, машина это, голем или живое существо. Знаем только, что он произвольно меняет форму.
        - Вы его видели сами?
        - Да, - сказал Никколо Третий. - Именно поэтому я теперь большей частью сижу в кресле. Ходить я могу, но мне не особо приятно.
        - Разве Ангелы не могут нас защитить?
        Никколо Третий хрипло засмеялся.
        - Ангелы, чтобы ты знал, сами нуждаются в нашей защите. Особенно сейчас... Но давай не будем сегодня в это углубляться, Алекс.
        Я не возражал - мне самому начинало казаться, что за последние несколько минут я узнал слишком много государственных секретов. Но один вопрос все же сорвался с моих губ:
        - Разве Ангелы не всеведущи? Не вездесущи? Не всесильны?
        - Не в этом случае, - сказал Никколо. -Здесь они ничем не могут нам помочь. Так что быть Смотрителем не отдых, Алекс. Это тяжкий и опасный труд.
        - Я готов подвергнуться опасности вместо вас, Ваше Безличество, - сказал я, положив руку на сердце.
        - Спасибо. Но природа нашей власти такова, что это невозможно. Тебе придется подождать моей смерти. Которая, возможно, не слишком далека.
        - Почему вы так считаете?
        - Через год мы попытаемся еще раз провести Saint Rapport. Если это не получится, на моем месте окажешься ты... Если оно вообще сохранится, место.
        Я поклонился - ответить на эти слова как-нибудь иначе было бы бестактностью.
        - Живи в уединении, - продолжал Смотритель. - Никто не должен знать, что ты мой преемник. Пусть тебя считают просто моим сыном, закончившим обучение. Это откроет перед тобой все двери - и закроет все рты. Самое главное, ты будешь в безопасности. На тебя будут смотреть как на обычного прожигателя жизни.
        - Что мне нужно делать? - спросил я.
        Черная маска на лице Смотрителя не изменилась, но по еле заметному движению век я почувствовал - он улыбается.
        - Прожигай жизнь. Веселись и ходи по путям своего сердца, только не сломай себе шею. Но знай...
        Никколо Третий замолчал, и я понял, что он ждет от меня продолжения.
        - Верховное Существо призовет тебя к ответу, - тихо договорил я.
        Он кивнул.
        - Именно. Но это ваши с ним дела, хе-хе. А я попрошу о другом - не прекращай тренировок в визуализации. У тебя великолепные данные, и твои способности пригодятся. Твоим наставником будет мой помощник и друг Галилео - он ждет в коридоре. У тебя будут и другие учителя. О самом важном я расскажу тебе лично... А сейчас я прощаюсь.
        Смотритель с некоторым усилием встал, поднял подбородок и закрыл глаза. Его плечи несколько раз дрогнули, и он замер. Мне показалось, будто он превратился в собственную куклу.
        А потом я понял - вовсе не показалось. Теперь передо мной действительно стояла стандартная кукла Смотрителя, вроде тех, что украшают храмы Единого Культа. Это был впечатляющий способ завершить аудиенцию.
        Трижды поклонившись, я попятился - а когда кукла Безличного скрылась за поворотом, повернулся и пошел назад по коридору-улитке.
        Как только я шагнул в приемную, двери за моей спиной закрылись. В приемной по-прежнему никого не было. Я опустился на стул и стал обдумывать услышанное.
        Надо сказать, восторга я не испытывал - скорее меня охватил страх. Нас с детства учили, что жизнь Смотрителя - это непрерывный подвиг ради блага человечества и беззаветная жертва на алтарь всеобщего счастья. Судя по тому, как стоически глядел на свою роль сам Смотритель, это могло быть не официозной пропагандой, а правдой.
        Видимо, моя мысль о жертвоприношении во время неизвестного ритуала была пророческой. Я чувствовал себя не столько наследным принцем, сколько жертвенным бараном, которому обещали позолотить рога перед процедурой. Это, конечно, льстило - но я не возражал бы против роли скромнее.
        Хотя, конечно, все могло объясняться проще. Может быть, Никколо Третий просто стремится избавить меня от излишнего нетерпения и энтузиазма. Это ведь было не его решение, а Ангелов. Он сам так сказал.
        Пока я думал, приемную стал заполнять народ. Это был выпуск какой-то школы - судя по тому, что молодые люди и девушки шли вместе, светской. Треугольная эмблема на их лиловых робах ничего мне не говорила. Скорей всего, решил я с завистью, будущие солики.
        Наконец в приемную вернулся секретарь. Он несколько раз хлопнул в ладоши, призывая к тишине. Когда вокруг установилось благоговейное молчание, двери с вензелями открылись.
        Но теперь за ними не было коридора-улитки. Там был малый тронный зал.
        Подчиняясь любопытству, я вошел туда вслед за всеми.
        Зал был пуст. Ни стульев, ни скамеек - только коврики для простирания. У его противоположной стены стоял золотой трон с наброшенной на него тигровой шкурой. Трон тоже был пуст. А рядом стояла кукла Смотрителя в натуральную величину. Точно такая же, с какой я совсем недавно попрощался.
        Все это, надо сказать, меня не особо удивило. Я слышал уйму загадочных историй о Смотрителе и не сомневался, что встреча с ним могла быть обыденной, понятной и заурядной только в том случае, когда речь шла о его кукле - вот как сейчас.
        Все мы упали на колени и совершили тройное простирание. Кукла Смотрителя совершила в ответ свой стандартный угловатый поклон. Мы вышли из зала через другие двери, и охрана провела нас по коридору во двор. Гражданский ритуал был окончен.
        Во дворе стояло несколько омнибусов, куда погрузились лиловые студенты, - и черный самобеглый экипаж, старомодный, длинный и излишне обтекаемый. Возле него стоял пожилой человек в черном халате. «В седой служебной бороде без знаков доблести и чина», - вспомнил я строчку из какого-то юмористического стиха. Впрочем, на его халате блестела непонятная лычка - то ли знак ордена, то ли монастырский оберег.
        - Добрый день, Алекс, - сказал он. - Меня зовут Галилео. Я отвезу тебя домой.
        - В фаланстер? - спросил я.
        - Нет. У тебя теперь будет новый дом. Свой собственный.
        По дороге Галилео рассказал о себе. Как и все сподвижники Смотрителя, он был соли-ком, на старости лет вернувшимся из личного пространства, чтобы служить Идиллиуму - считалось, что так поступают особенно благородные души (или те, кто признал свой поход в неведомое неудачным, но говорить о таком было не принято).
        Буквально в двух словах он рассказал про свой «каминг ин»: как следовало из его имени, он был оптиком, поселившимся на далеком заброшенном маяке («где мир», сказал он, «мог лишь глядеть мне в спину»).
        Он строил подзорные трубы разной силы и типа, и постепенно Флюид позволил ему открыть на небе новые миры, а потом наблюдать за жизнью и эволюцией их обитателей. Он предавался своим наблюдениям много лет.
        - Однажды, - сказал Галилео, - я увидел огромный взрыв, с которого все началось. Мне стало очень грустно. Я понял, что видел ту самую смерть Бога, которую тайком оплакивает столько монастырских философов и поэтов. Ведь то, что взорвалось, не может существовать одновременно с получившейся из взрыва вселенной... Мы все просто осколки этого взрыва, Алекс. Но я, разумеется, не повторю этого в обществе теолога. Я слишком стар для того, чтобы меня пороли.
        В конце концов, сказал он, ему наскучило лорнировать этот небесный спектакль, ибо он не мог более от себя скрывать, что все наблюдаемое есть его собственные мысли и догадки, спроецированные Флюидом ввысь. Тогда он решил вернуться к «живым реальным людям», чтобы посвятить остаток жизни их счастью.
        В его лице было что-то такое, что я ему поверил.
        В какой-нибудь из древних земных империй было бы невозможно выдать себя даже за захудалого князя. Уйма людей сразу задалась бы вопросом, почему они не знают вас с детства. Но социальный горизонт Идиллиума обладает удивительной пластичностью - чтобы не сказать дырявостью.
        Сын Смотрителя, поселившийся в одной из его летних резиденций, никого не заинтересовал. От отпрыска (незаконного, как все понимали без вопросов) не было никакого толку, он не мог помочь в делах - и вызывал любопытство разве что у галеристов, антикваров и торговцев предметами роскоши.
        Официально мое новое жилище называлось «летняя резиденция номер три» (название деликатно умалчивало, чья именно). Там же, говорили, жил в свое время и молодой Никколо Третий - когда его имя еще не сопровождалось порядковым номером.
        Неофициально это место называли «Красным Домом» - из-за династического убийства, якобы совершенного там век или два назад (Галилео называл это выдумкой дворцовых стилистов, считавших, что над каждой из резиденций де Киже должно довлеть небольшое декоративное проклятье).
        Это была утопающая в садах (вернее, полностью в них утонувшая) деревянная вилла, тихая, тенистая и совсем лишенная помпезности - даже отдаленные постройки ее морского причала выглядели куда солиднее, чем она сама.
        Когда я прибыл сюда впервые, прямо во дворе у фонтана меня ждали традиционные три подарка будущему преемнику.
        Я не был знаком с дарителями, но сопроводительная записка из канцелярии Никколо Третьего уверяла, что им предстоит сыграть в моей жизни большую роль - если та, конечно, сложится благоприятно и я стану Смотрителем. В этом присутствовала двусмысленность: «благоприятный курс» моей жизни подразумевал уход Никколо.
        Канцелярия Смотрителя призывала меня не выискивать в самих подарках тайного смысла и видеть в них простое проявление вежливости. Это мне почти удалось - не столько из-за доверия к канцелярии, сколько по душевной лени.
        Первым подарком был поющий Франклин «с расширенным репертуаром» - он прибыл от архата Адониса из Железной Бездны. Я знал, что в Железной Бездне занимаются в том числе и техникой - телефонами, моторами, благодатными ветряками и прочим, отчего выбор подарка меня не удивил: поющих Бенов делали там же.
        Для меня всегда было загадкой, кто сочиняет песни для этих стоящих по всему Идиллиуму статуй. Я не имел склонности к конспирологии, но не верил и в то, что это «благодать Господа Франца-Антона, самопроизвольно проявляющаяся через звук и слово». Иконы плачут с помощью попов - и поют, видимо, тоже.
        Скорее всего, думал я, где-то существует секретный департамент, занятый репертуаром Поющего Бена - и преогромный департамент, потому что песен Бен знал большое количество и постоянно пел новые, на разных языках. Поражало, как творческую деятельность такого размаха удается держать в тайне.
        Лишь когда моего Франклина вынули из коробки и собрали, я оценил подарок в полной мере. Это была изысканная и дорогая статуя - толстяка Бена отлили наполовину из бронзы, наполовину из золота с серебром. На его туфлях изгибались платиновые пряжки, а на камзоле вместо пуговиц мерцали драгоценные камни. Он стоял перед своим знаменитым изобретением - стеклянным органчиком colour revolution, собранным из множества прозрачных разноцветных цилиндров, вставленных друг в друга.
        На серебряных пальцах Франклина помещались специальные мягкие нашлепки - водя ими по вращающимся цилиндрам, он заставлял стекло петь, извлекая из него тот томительный звук, что доводил когда-то до слез Павла, Франца-Антона и их друга Моцарта, написавшего для этого органчика несколько милых пьес.
        Песня, которую Франклин споет своему владельцу первой, считается важной приметой - своего рода гаданием, напутствием от Неба. Мне выпало нечто странное и не поддающееся однозначной интерпретации.
        - Земля! - пропел Франклин, грозно завывая своей стеклянной гармоникой. - Небо! Между землей и небом - война! И где бы ты ни был, что б ты ни делал, между землей и небом - война!
        После этого он надолго умолк.
        Я имею в виду, действительно надолго - я его просто выключил и больше не включал. Я с детства предпочитал любой музыке тишину - и полюбил своего Франклина не за песни, а за таинственный неземной свет, зарождавшийся в разноцветных цилиндрах его гармоники, когда на них падал вечерний луч солнца. Я даже установил рядом с ним особое зеркало, исключительно для усиления этого эффекта.
        Вторым подарком был бюст Аниччи ди Чапао, присланный доброжелателями из Оленьего Парка (что это за заведение, я в те дни еще не знал).
        Аничча выглядела странно - половина ее лица была юной, красивой и веселой, другая же распадалась, как бы осыпаясь песком... Заглянув в энциклопедию, я узнал, что слово «Аничча» было не только распространенным женским именем - оно означало «непостоянство» на языке пали. Видимо, эту скорбную недолговечность человеческой красоты и пытался отразить скульптор - чтобы зрителю стало не по себе.
        Но портрет Аниччи мне нравился, в нем было отчаянное безрассудство юности - одна половинка лица улыбается распаду другой.
        Аничча, как я прочел в энциклопедии, была племянницей известного солика и авантюриста Базилио ди Чапао, написавшего на склоне дней трактат о медитации «К Ниббане на одном дыхании». Книга прилагалась к бюсту.
        Я положил трактат на полку в своем кабинете, а сверху поставил бюст - чтобы приподнять Аниччу чуть ближе к той самой Ниббане. Теперь она смотрела на Франклина, а Франклин - на нее.
        Третий подарок прислал некий невозвращенец Менелай из моего собственного ордена - Желтого Флага. В духовной табели о рангах «невозвращенец» (или «зауряд-архат», но так говорят реже) - это чин духовного совершенства, непосредственно предшествующий архату. Различаются они погонами и еще какой-то ерундой, не особо даже понятной нормальному человеку.
        Менелай прислал гравюру работы самого Павла. Она изображала, видимо, фантазию великого алхимика: над морем поднималась огромная башня - нечто вроде архитектурного гибрида Пизанской и Вавилонской. На ее вершине была корона с павловским крестом, а в море внизу извивался похожий на дракона змей, каких рисовали когда-то на картах.
        Я повесил гравюру в чайном павильоне - в таком месте, где на нее не падали прямые лучи солнца. В прилагавшемся письме Менелай советовал мне сделать гравюру объектом еже
        дневных медитативных упражнений - следовало мысленно разбирать башню на части, перемешивать их, не теряя ни один элемент из виду, а потом собирать заново. Это, как он уверял, было стандартным упражнением для будущих Смотрителей уже не первый век.
        Вскоре меня посетил монах-наставник из Железной Бездны, в обязанности которого входило следить за моей духовной формой. Он согласился с этим предписанием, заметив, что делать подобное упражнение следовало бы просто из благочестия.
        Заодно он объяснил, что две застекленные латинские каллиграфии в моем кабинете не менее ценны, чем гравюра. Они тоже принадлежали кисти Павла. Это была парная надпись - четыре слова на одной стене:
        И пять на другой:
        Буквы были высокими и узкими, как бы протоготическими - и напоминали о надписях, сохранившихся на стенах Помпей.
        Монах-наставник спросил, как я понимаю
        смысл этих изречений. Я гордился своими познаниями в латыни - и объяснил, что первая надпись была римским псевдосократизмом «я знаю, что ничего не знаю», а вторая - похожей по смыслу банальностью: «кто знает все, тот не знает ничего».
        - Почему же Павел соединил эти две банальности в каллиграфию? - спросил монах.
        Я пожал плечами. Мне это было непонятно - и не особо интересно.
        Изобразив на лице сочувствие к чужому слабоумию, монах объяснил, что Павел и его соратники понимали эти две максимы иначе: «знаю, что я знаю ничто» и «познать все - это познать ничто». Что радикально трансформирует смысл обоих изречений: речь идет о постижении ноумена, непроявленного Абсолюта, где скрыты все потенции... Будущему Смотрителю, добавил он, такие вещи следует понимать сразу.
        Когда я пересказал наш разговор Галилео, он рассмеялся.
        - Обычные песни Железной Бездны. Идет от архата Адониса, есть у него такой пунктик. Я тебе тоже дам духовный совет: хочешь познать ничто - не заморачивайся ни на чем. Сделай себе на эту тему третью каллиграфию. Красными чернилами, чтоб не забыть.
        Но красного цвета в моем новом жилище избегали (если не считать нескольких диванов и ширм) - возможно, из-за связанной с названием легенды. Зато повсюду зеленели остриженные шарами и пирамидами кусты. Старые деревья, причудливые аллеи, живые лабиринты... Зеленой казалась даже тень листвы.
        Красный Дом состоял из павильонов, беседок и залов, соединенных переброшенными через ручьи мостиками. Если всему этому и был присущ какой-то архитектурный стиль, то он много лет назад скрылся под не известным мне вьющимся растением вроде плюща -его нежно-фиолетовые цветки были почти на всех стенах.
        Речки и ручьи вокруг Красного Дома, увы, не были в полном смысле настоящими. Техники называли их «водной сеткой» - это была замкнутая сеть каналов разной ширины.
        Углубившись в лес, можно было дойти до точки, где делался слышен шум турбин, создававших течение воды, а еще дальше стояли два высоких ветряка, вырабатывавших благодать для моторов. Ветряки были самые современные, из тех, где мантры на барабанах написаны в сто восемь слоев, поэтому благодати хватало не только для турбин, но и для освещения с обогревом. Сразу за ветряками начинался периметр охраны.
        У Галилео, не верившего в династическое убийство, были два предположения о том, откуда взялось название «Красный Дом» на самом деле. По первому, оно было связано с древним китайским романом «Сон в Красном Тереме». По второму, Никколо Третий в пору своей юности высаживал здесь маковые и конопляные кусты.
        Мак очень красив, когда цветет. В остальное время он бывает, гм, вреден. Особенно в том случае, когда дурная привычка появляется у будущего Смотрителя, чей доступ к опьяняющим веществам строго контролируется охраной и воспитателями.
        Отчего-то мне было смешно представлять Смотрителя, выпаривающего собранное в саду ширево на спиртовке из химического набора «Познай Элементы» (из того, что Галилео знал даже такие подробности, следовало, что эта сплетня имела под собой основания). А после инъекции, видимо, и наступал «Сон в Красном Тереме» - так что обе версии дополняли друг друга.
        Лучшим доказательством того, что это правда, было полное отсутствие мака на территории Красного Дома. Старшие обычно отказывают младшим в том, что позволяли себе сами, считая, что ошибки их молодости не следует повторять. Только они забывают самое главное - ошибки молодости вовсе не казались им ошибками, пока они были молоды. Тогда ошибалось все остальное человечество, а они-то как раз были правы. Именно в этом самообмане и состоит юность...
        Но, увы, искусству прожигать жизнь нужно учиться с самого раннего детства. Если вы выросли в строгости и простоте, позже трудно привить себе вкус к пороку даже при наличии серьезного энтузиазма. Именно это со мной и случилось.
        Моими новыми друзьями - к счастью, ненадолго - стали дети бюрократов и чиновников, вынужденные жить в столице. Это были купающиеся в роскоши бездельники, не способные или не желающие отправиться в Великое Приключение. От них не зависело ничего в мире, кроме прибыли дорогих гипноборделей и ресторанов.
        В их среде было принято звать друг друга по прозвищам, яростно прожигать жизнь (стараясь, впрочем, чтобы дыма было поменьше, а огонь не перекинулся на казенную мебель) - и никогда не говорить о государственных делах или занимающихся ими родичах. Такое могло плохо кончиться.
        Никколо Третий сказал правду - спрятать меня лучше было невозможно. Но все мои друзья этой беспечной поры, увы, оказались настолько пустыми и никчемными, что далее я не скажу о них ни слова и коротко опишу лишь свои занятия - вернее, досуги.
        Я составил подробный список того, на что тратят время и глюки мои богатые одногодки, и принялся наверстывать упущенное, изредка обращаясь за советом к Галилео. Я не стеснялся делать это, даже когда речь шла о веществах - раз уж он сам рассказал мне о грешках Никколо Третьего.
        Наркотики, как нам объясняли в фаланстере, заменяли многим из мирян блаженство медитативных абсорбций. Поскольку абсорбции можно было рассматривать как вариант Великого Приключения, еще в детстве я дал обет не доводить свою медитацию даже до первой из них. И вот наконец меня ждала компенсация. Начитавшись расстриги Бодлера, я полагал, что в искусственном раю путника ждут таинственные и прохладные сады невыразимого наслаждения...
        Действительность, однако, меня шокировала - наркотики оказались просто ядами, убивающими мозг. По-детски распустить в глюкогене пару монет было и то интересней -убогая, мимолетная и казенно-оптимистическая эйфория, как я с высоты своего юношеского нигилизма классифицировал наступавшее вслед за этим состояние, нравилась мне куда больше, чем прыжки в кишащую червями клоаку наркотического транса.
        Я не мог поверить, что эти порошки, пилюли и жидкости в таком ходу среди позолоченной молодежи. Меня с младенчества учили пользоваться умом и чувствами как набором точных надежных инструментов - когда их начинала гнуть, скручивать или поливать кислотой не подконтрольная мне сила, я испытывал самый настоящий ужас. Понять, как мои сверстники могут находить радость на дне этих волчьих ям сознания, было невозможно.
        Монах-наставник объяснил, что наркотики, табак и алкоголь относятся к числу, как он выразился, «инициатических удовольствий» - и до появления физической зависимости молодые люди учатся находить радость в вызываемых ими состояниях исключительно под влиянием среды.
        - Точно так же внушаемые девушки делают себе пирсинг пупка, - сказал он. - Это нужно для того, чтобы заслужить одобрение воображаемого племени, способного подавать голос даже в сознании совершенно одинокого человека, если его уже посвятили в мистерию так называемого «стиля жизни». Как будто можно жить и умирать брассом или кролем. Впрочем, ведь научат...
        Действующие на сознание препараты и вправду напоминали пупочный пирсинг, только гнойные раны в этом случае появлялись не на животе, а в мозгу. Здорового и свободного человека, не ищущего отождествления с какой-нибудь субкультурой, такое вряд ли могло заинтересовать.
        Но в миру были, конечно, и радости, не связанные с прямым разрушением физического тела. Например, наслаждение статусом. Теперь оно тоже было доступно мне в полной мере.
        Но и тут не все обстояло так просто. Сам по себе социальный статус относится к умозрительным абстракциям, радость от созерцания которых знакома лишь медитаторам-неоплатоникам, а я в их секте не состоял. Но у статуса были многочисленные материальные символы. Вот их-то я и принялся осваивать, беря в пример своих новых друзей.
        Я пробовал кататься по морю на огромной галере, за веслами которой сидели двести двадцать два гребных голема. Их оживлял боцман-ребе, весь растатуированный синими древнееврейскими заклинаниями (вместе с межстрочными пустотами эти надписи удивительно походили на тельняшку, обтягивающую его потный торс).
        Но мне так и не удалось толком пообщаться с беднягой, потому что он все время метался по трюму с миской жидкой глины в одной руке и печатью в другой: такое количество гребцов требовало постоянного ухода.
        В трюме было мрачно; наверху, конечно, галера выглядела получше. Но големы в трюме потребляли куда больше благодати, чем простой мотор с винтом - это отдавало расточительством и позволяло плавать лишь вдоль берега, где стояли мощные ветряки.
        Даже потратив много дней на плавание, я так и не нашел радости в том, что сижу в шикарно обставленной гостиной, со всех сторон окруженной водой. Дорогостоящие предметы современного искусства и общество загорелых неискренних людей не добавляли происходящему очков.
        То же касалось и другого статусного символа - личного монгольфьера: в этом случае гостиная была поменьше, предметы искусства фильтровались по размеру, зато все вместе могло подолгу зависать в небе.
        Вообще, было что-то экзистенциально жуткое в том, что эти многометрово-многотонные плавательные и летательные средства не могли придать осеняемой ими жизни даже символического смысла - ибо не обладали им сами: они служили просто делу переплыва или перелета из пункта «А» в пункт «Б».
        Необходимость такого перемещения владельцу монгольфьера или яхты следовало обосновать самому - и с этим, я подозревал, были серьезные проблемы не у меня одного, ибо если у вас есть своя яхта в двести големов, у вас совершенно точно нет никакой нужды куда-то на ней плыть.
        Корабельным и воздухоплавательным агитаторам оставалось лишь повторять слова древнего пифагорейца о том, что движение важнее цели (я видел эту цитату как минимум в двух глянцевых брошюрах с якорем на обложке).
        Я исследовал и другие доступные высокопоставленному человеку излишества - но в них тоже не было ни радости, ни смысла. Они, возможно, возникали в процессе длительного и тесного (пусть даже заочного) общения с группой людей, разделяющих те же подходы к жизни.
        Надо было постепенно ввинтиться в их круг, впустить их мнения в свою душу, вступить в подковерную борьбу. Тогда, действительно, лишние десять метров палубы или три метра аэрокабины наполнялись живым эмоциональным смыслом.
        Но что-то отвращало меня от удовольствий, семена которых следовало подсаживать в свою голову подобно тому, как эпидемиолог прививает себе дурную болезнь. Выходило то же самое, что с наркотиками - только здесь за временное умопомешательство приходилось платить не физическим здоровьем, а душевным.
        Я не был счастлив - и начинал всерьез тосковать по своему монастырскому детству.
        Вселенная любого монаха-медитатора была куда обширней: в ней существовали бесконечные равнины покоя, пространства сладкого забвения, миры неподвижного восторга... На другом полюсе опыта, рассказывал мой наставник, искателя встречало быстрое мерцание сознания, создающее мир: можно было уйти туда и смотреть не отрываясь, как Вселенная исчезает и возникает много раз в секунду. А дальше, говорил он, не оставалось уже ни пространства, ни времени - но в них не было и нужды.
        Я не понимал этих слов до конца. Но, глядя с причала Красного Дома на разноцветные монгольфьеры и яхты, я горько жалел, что мои детские тренировки в концентрации прекратились в двенадцать лет, когда меня произвели в шивы Желтого Флага - и отрезали полосатым государственным шлагбаумом от блаженного пространства абсорбций.
        Я поделился своими переживаниями с Галилео.
        - Ты хочешь сказать, - ответил он, подкручивая бороду (когда он это делал, мне казалось, будто он заводит себя спрятанным в ней ключом), что мир более не в силах тебя обмануть. Ты не первый, кто делает такое заявление. Этой теме посвящено чудовищное количество плохих монастырских стихов. Однако не стоит этим гордиться, Алекс. Не слишком-то верь монахам, особенно из Железной Бездны. Выживают в нашем мире как раз те, кто позволяет ему себя обмануть. Хочешь пример?
        Я кивнул.
        - Пятьсот архатов с первого буддийского собора постигли все-все. Мир больше не способен был обмануть лучших учеников Будды даже во сне. Но они не имели детей. В отличие от индусских браминов, которые хоть и не могли состязаться с архатами в понимании истины, но зато плодились как кролики. Отсюда, Алекс, и упадок буддизма в средневековой Индии. Постоянная деградация человеческого мира неизбежна, ибо лучшие рождающиеся в нем существа мечтают лишь об одном - покинуть его безвозвратно. Игрок, понявший, что заведение жульничает всегда, встает из-за стола. Рано или поздно в человеческом мире остаются только тупо заблуждающиеся особи, подверженные самому убогому гипнозу. И не просто подверженные, а с радостью готовые передавать гипноз дальше, превращаясь в его... как это говорят монахи из Железной Бездны, хот-споты.
        Я не понял, что это за «горячие пятна», но не стал спрашивать.
        - Не гордись тем, что ты не похож на других, - продолжал Галилео. - Ты - искусственно созданное существо и воспитан совершенно особым образом, для особой миссии. Таких, как ты, мало. И нужны они для того, чтобы поддерживать тот самый порядок вещей, который ты презираешь.
        - Каким образом? - спросил я.
        - Придет время - узнаешь, - усмехнулся Галилео. - Пока же твоя главная задача - радоваться жизни. Если угодно, это твой долг. Надеюсь, ты хочешь быть счастлив?
        Я кивнул.
        - Тогда я дам тебе совет. Не ищи счастья, опирающегося на построения ума, ибо наши мысли зыбки. «Счастье» - просто химическая награда амебе за то, что она делится. Иди к награде напрямик. Соответствуй природе своего тела. У тебя есть девушка?
        - Постоянная? - смутился я. - Нет. Так, иногда...
        - Почему бы тебе не подумать на эту тему? Не спеши списывать мир иллюзий в утиль.
        Легко догадаться, что слова Галилео, старавшегося привить мне немного здорового цинизма, были поняты мной с точностью до наоборот. Я устремился к тому самому, против чего он меня предостерегал.
        Я стал искал Женщину с большой буквы. Не просто юную и красивую, но вдобавок умную и возвышенную. То есть идеальную.
        Дело тут было не только в романтизме, монастырском воспитании и житейской наивности. В ходе моих мыслей присутствовала логика. Если разобраться, разве не таких женщин воспевает вся - или почти вся - выливаемая на нас искусством мелодраматическая жижа?
        А если нигде во вселенной подобных женщин нет, зачем человеческая культура веками пропагандирует их с такой яростной настойчивостью?
        Я так проникся этими мыслями, что принял анонимное участие в конкурсе сочинений на приз Оккама, ежегодно проводящемся под патронажем Желтого Флага («сто тысяч глюков тому, кто найдет в этом мире хоть одну реальную сущность»). Я уединился на яхте и, пока големы со своим татуированным владыкой гоняли ее вдоль берега, исписал целых сто страниц рассуждениями о том, что такой сущностью является Любовь.
        Мне казалось, мысли мои убедительны, доводы неопровержимы, а стиль безупречен. Но моя работа не дошла даже до стадии публичных дебатов, где разоблачают особенно настойчивых идиотов: я получил утешительный приз в один глюк и отписку рецензента, где было сказано, что любовь не может быть подлинной сущностью, так как не обладает существованием независимо от порождающего ее сознания, а все феномены сознания... и так далее, с ожидаемыми цитатами из классиков.
        Упоминалась даже какая-то вторая бритва Оккама, «не способная», как было сказано, «прийти автору на помощь, несмотря на остроумное умолчание о ней - и все кажущееся сходство повесток».
        Бюрократам, конечно, виднее.
        Вскоре после этого мне попалась под руку книжка маркиза де Ломонозо «Математика и любовь» (подозреваю, что ее подбросил Галилео). Это было скорее художественное сочинение, чем научный трактат. Маркиз столкнулся с той же проблемой - он искал совершенную спутницу.
        Он пришел к выводу, что в строгом смысле проблема не имеет решения - но бывают, как он выразился, «страстные сближенья». Его склонность к математике подсказала ему оригинальный подход к вопросу.
        Он разложил идеальную женщину в ряд Фурье (так звали старинного математика, славившегося большим числом любовниц - как уверяет исторический анекдот, они даже стояли в очереди к его дверям, откуда и возникло это выражение).
        В результате у маркиза де Ломонозо появилось три подруги.
        Одна - невероятная умница, проницательная, злая и острая на язык, прекрасный собеседник - но некрасивая.
        Вторая была очень добра. Она писала замечательные письма - короткие, смешные и трогательные, любое из которых согревало душу. Она тоже была некрасива и вдобавок не особо умна.
        А третья девушка, работавшая в кухне его загородного дома, была бесконечно прекрасным юным существом. Она не только не умела писать - она по сути не могла даже говорить, потому что изъяснялась на южном диалекте, и ее кое-как понимали одни лишь големы да служанки. Тут об уме и доброте говорить не приходилось вообще - в таком же объеме они свойственны, наверно, ящерице или стрекозе. Но она была безумно хороша и свежа.
        Де Ломонозо обустроил свою жизнь следующим образом: ежедневно пил чай с первой из девушек, в минуты одиночества перекидывался записками со второй, а по ночам обнимал третью.
        Но в своем воображении он сплавлял их в одно-единственное совершенное существо, обладавшее умом первой, отзывчивостью второй и красотою третьей. Разговаривая с первой, он щурился и представлял себе на ее месте третью, а обнимая ночью третью, вспоминал трогательное письмо, полученное вечером от второй, и так далее.
        Вот несколько запомнившихся мне цитат из де Ломонозо:

«Легкое усилие воображения, которого требует метод Фурье, окупается тем, что становишься любовником практически совершенного существа. Может быть, такие женщины и есть где-то на самом деле, но их цена безмерна - и расплачиваться за такую любовь придется всей жизнью. Причем плату нужно будет внести авансом, без всяких гарантий. Любовь по Фурье дает практически тот же результат, но без серьезных рисков и с гигантской скидкой...

«Тому, кто сомневается в моих выкладках, предлагаю внимательно рассмотреть последовательность событий, из которых состоит “любовь”. В минуты страсти мы не беседуем с нашими любимыми на умные темы - мы их просто любим, и место слов занимают страстные вздохи. Когда мы ведем с ними серьезный тяжелый разговор, мы уже не воспринимаем их как объект желания. А если нам нужно чуть-чуть человеческого тепла, мы тянемся к нему - и забываем на время и умствования, и страсти. Мы употребляем все эти элементы по очереди, и никогда - одновременно. Любовь по Фурье просто синтезирует тот же конечный опыт из раздельно доставляемых на дом ингредиентов...

«Разница как между оригиналом картины и очень похожей подделкой, сказал мне один из друзей, чьим мнением я дорожу. Я ответил так - если это и подделка, то она висит на стене в том же самом месте и выглядит так же. То есть оказывает на органы чувств то же в точности действие. Признать это мешает лишь эго, желающее непременно “обладать оригиналом”. Хочешь быть счастлив, тщеславный человек, - усмири гордыню...»
        Логика де Ломонозо подкупала своим научным подходом. Но я не желал обнимать ряд Фурье. Я не хотел, как сказал бы Галилео, простого животного счастья. Мне было абсолютно необходимо умножить его на построения восторженного и нетрезвого ума.
        Я хотел Любви - оцененной моим собственным орденом в один символический глюк.
        Люди уже столько веков сравнивают любовь с болезнью, что желающий высказаться на эту тему вряд ли сообщит человечеству радикально новое. Можно лишь бесконечно уточнять диагноз.
        Я бы сделал это так: любовь маскируется под нечто другое, пока ее корни не достигнут дна души и недуг не станет неизлечимым. До этого момента мы сохраняем легкомыслие -нам кажется, мы всего-то навсего встретили забавное существо, и оно развлекает нас, погружая на время в веселую беззаботность.
        Только потом, когда выясняется, что никто другой в целом мире не способен вызвать в нас эту простейшую химическую реакцию, мы понимаем, в какую западню попали.
        С Юкой случилось именно это. Сперва я полагал, будто испытываю к ней снисходительное любопытство - эдакий насмешливый интерес сурового всадника к котенку, забравшемуся на колени в придорожном трактире. Но вскоре выяснилось, что всадник уже не особо помнит, по каким делам он куда-то ехал - а делает ежедневные петли вокруг трактира, раз за разом заказывая обед, чтобы лишний раз подержать котенка на коленях.
        Но винить меня в этом было глупо - в такую западню попал бы на моем месте любой. Юка была фрейлиной «Зеленые Рукава» - или, как говорят в светских кругах, «зеленкой». Красота этих существ совершенна настолько, что из приманки превращается в оружие страшной силы.
        Про «зеленок» почти ничего никому не известно, и они тщательно поддерживают вокруг себя ореол тайны - к тому же их очень мало, и не всякий поседевший в салонах светский лев может похвастаться, что хоть раз видел одну из них своими глазами. Их выращивают в специальном заведении, как ассасинов или янычар - но обучают не убивать, а, наоборот, возвращать интерес к жизни.
        Главное в их искусстве - не интимные услуги (их способны оказывать и куда менее утонченные существа), а самая настоящая любовь, которую они способны пробудить даже в черством и разочарованном сердце.
        Любовь, помимо всего прочего, - великий катализатор служебного рвения, особенно с учетом того, что доступ к «зеленкам» обычно теряют вместе с высокой должностью. А за глюки эту привилегию купить нельзя (говорят, впрочем, иногда можно купить должность).

«Зеленок» воспитывают точно так же, как девушек из благородных домов - только результат бывает не в пример лучше: дисциплина в их школе военная, и никаких послаблений им не дают. И они, конечно, куда красивее светских львиц, большинство из которых рождается от обычного для высших кругов брака глюков и звонкого имени. Поэтому дамы любят шептаться о том, что в красоте «зеленок» заключен какой-то темный инфернальный секрет.
        Мало того, у «зеленок» начисто отсутствует эгоизм и прочие дурные черты характера, свойственные избалованным наследницам. «Зеленки» с младенчества знают, что служат Идиллиуму - точно так же, как все монахи Желтого Флага (некоторые даже относят их к нашему ордену). «Зеленки» бесплодны (по слухам, им делают специальную операцию), чтобы не возникало юридических проблем с их потомством, могущим претендовать на наследство.

«Зеленке» можно доверять абсолютно - она скорее умрет, чем предаст своего господина. Их учат отдавать не только тело, но и душу. Они делают это бестрепетно и честно, с самоотверженной улыбкой шагая из своего сурового гнезда навстречу судьбе (которая часто бывает печальной - о чем я еще скажу). В общем, «зеленки» - не гейши, а самураи любви.
        Светские женщины, естественно, ненавидят «зеленок» со всей яростью проигравших соперниц и ежегодно придумывают для них новые унизительные ограничения, затрудняющие их выход в свет. Думаю, что, если бы светские дамы могли устроить «зеленкам» варфоломеевскую ночь, они бы сделали это с огромным энтузиазмом, и ночь эту наполнил бы зубовный скрежет, яростный визг и звон пилочек для ногтей.
        Но особой необходимости в этом нет - «зеленок» слишком мало, и существуют они в тех заоблачных высях, куда редко проникает омраченный темной завистью взгляд светского хроникера.
        Когда такое специально подготовленное к подвигу самоотверженной любви существо отдает тебе свое сердце, против этого невозможно устоять. То есть, может быть, и можно - но зачем? Ради чего-то другого в жизни? А чего именно? Я так и не смог ответить себе на этот вопрос.
        Юке было двадцать лет - я был старше ее всего на три года. Хоть мои ранние любовные опыты не отличались особой разборчивостью, я никогда не посещал гипнобордели, полагая это унизительным и нечистоплотным (де Ломонозо, впрочем, легко обходил этот моральный аргумент, называя гипноборделем весь человеческий мир). Словом, я был идеально готов к тому, чтобы пасть жертвой страсти.
        Я увидел Юку в выпускном альбоме Оленьего Парка - так называлось заведение, где готовят «зеленок» (только теперь я выяснил, что за департамент прислал мне в подарок странный женский бюст). Альбом оказался на столе в моем кабинете - видимо, его подбросили специально.
        Всего в этом выпуске было пять девушек. Они обычно исчезают из альбома через день-два после рассылки: каталоги прошиты волокнами, восприимчивыми к благодати, и страница с выбывшей из списка красавицей становится мутно-белой, словно раскрытый альбом надолго оставили под палящим солнцем.
        Мне, кстати, ужасно не нравятся эти альбомы. Сразу видно, что готовят их для всякого старичья. Молодой человек хочет отчетливо понимать, с кем он будет иметь дело - и предпочел бы фотографию полицейского типа, максимально упрощающую опознание: анфас, профиль и полные проекции тела с минимумом одежды.
        А вот пожилого слугу народа, привыкшего к работе с бумагами, видом голого тела не удивить - он, как выразился кто-то из монастырских писателей, видел и женщин с начисто содранной кожей. Его угасающее воображение подобно рыбе, прячущейся возле илистого дна: чтобы зацепить ее, крючок нужно забрасывать со множеством хитростей.
        Поэтому стилисты Оленьего Парка составляют сюжетные композиции, где их нежные героини наряжены то музой (с непременной лирой), то воительницей из Старшей Эдды (с подозрительной в символическом смысле булавой), то пастушкой (метафорично гладящей пожилого барана), то маляршей на стройке - и все это было в альбоме. Сюжеты таких подборок пошлы, несложны, и суть их в том, что происходящее заставляет возмущенную героиню постепенно раздеваться.
        Первое чувство, которое я испытал, увидев в альбоме Юку, напоминало обиду. Ее нарядили ангелочком. А она, несомненно, была ангелом на самом деле - поэтому выдавать ее за ангелочка казалось кощунством и издевательством. Я никогда не видел такого трогательно красивого лица (про все остальное я даже не говорю - «зеленки» совершенны абсолютно).
        Я не стану трудиться ее описывать: не смогу все равно. Уродливую женщину можно припечатать словом бесконечно точно и метко, а вот с красавицей такой фокус не пройдет. «Чистейшей прелести чистейший образец» - так плоско выражаются тончайшие из монастырских стилистов, попав в гормональную бурю.
        И дело здесь, я думаю, не в том, что их стихотворный органчик засыпает песком - просто красота по своей природе есть не присутствие каких-то необычных черт, поддающихся описанию через вызываемые ими ассоциации, а полное их отсутствие. Например, длинное лицо можно назвать лошадиным. А прелестное - только прелестным, и все. Красота неизъяснима. То, за что может зацепиться язык, - уже не она.
        Ангел из альбома мылся в небесной сауне -сначала крылья, потом все остальное. На ангельском лице застыла чуть заметная грусть и решимость пройти испытание до конца. Я понял, что через день или два это совершенное существо самоотверженно выдернет из сердца предохранитель и швырнет себя под ноги какому-нибудь проворовавшемуся до трансцендентности министру путей сообщения. Я не смог бы жить с чистой совестью, допустив подобное.
        Вот, кстати, еще один способ, каким маскируется любовь - желание обладать выдает себя за стремление помочь и спасти...
        Но я все еще колебался.
        На следующее утро ее фотография в альбоме превратилась в слепое бельмо. Ну и к лучшему, подумал я. Ее кто-то уже выбрал. Выйдя в сад, я уставился на желтых бабочек, кружащихся над цветущим деревом. И во мне вдруг взметнулась такая волна ресантимента, что я даже не стал делать попыток с ней бороться. Вместо этого я позвонил Галилео.
        Ее привезли в Красный Дом через два дня. Задержка была вызвана тем, что не так просто оказалось отменить пришедший на нее запрос. Его оставил кто-то очень высокопоставленный из аппарата безопасности - из тех слуг Идиллиума, которых и вправду может спасти только ангел с грузоподъемностью строительного монгольфьера.
        В то время я был доверчив, и мне даже в голову не пришло, что эта история может быть одним из трюков Оленьего Парка. Так или иначе, моя просьба оказалась весомее. Но это меня не обрадовало - узнав, какой величины зубчатые колеса пришли в движение от моего звонка, я понял, что ввязался в серьезную авантюру, не представляя, чем она завершится.
        Ее паланкин (бедняжек привозят заказчику в закрытом паланкине зеленого цвета, похожем на большую коробку конфет) поставили на траву между клумбами. Откланявшись и получив щедрые чаевые, носильщики в куртуазных ливреях удалились.
        Награда была совершенно не заслуженной - паланкин доставляют в грузовой повозке, и носильщики волокут его на себе всего несколько метров. Но характер груза таков, что они зарабатывают непропорционально много: в экономике подобное называется рентой.
        Паланкин был запечатан большой красной пломбой в виде сердца. Получателю полагалось срезать печать непорочности и чистоты лично. Я долго стоял перед паланкином в нерешительности, а потом сообразил, что бедняжке, должно быть, жарко, - и сломал пломбу пальцами.
        Отчетливо помню эту секунду: зеленая лаковая дверца в мелких разноцветных звездах, темная трава под ногами, поющие за спиной птицы...
        Мои пальцы, сжавшие красный сургуч, белеют от усилия. Дальше все происходит в строгом соответствии с законами механики: похожая на чайку впадина порождает трещину, и сердце разламывается пополам. Я так хорошо все запомнил потому, что ни о чем другом в эту секунду не думал. А думать следовало.
        Она была в том же ангельском наряде, что и в фотоальбоме - видимо, администрация Оленьего Парка серьезно относилась к правам заказчика и не хотела, чтобы ей вчинили иск, уличив в несоответствии товара его рекламе. И еще Юка показалась мне куда красивее, чем на фотографии. Теперь на ее лице уже не было грусти.
        Она подняла на меня глаза, улыбнулась и сказала:
        - Кушать подано!
        Признаюсь, я ожидал чего-то другого - и уже заготовил в ответ пустую и вежливую фразу. Но она сразу вылетела у меня из головы. Я протянул ей руку. Юка взялась за нее и вылезла из своей зеленой коробки. Я думал, она будет куда меньше меня - но она оказалась ниже всего на дюйм.
        - Здесь есть во что переодеться? - спросила она. - Мне не терпится снять эти крылья.
        - Могу предложить один из своих халатов, - ответил я. - А вообще, конечно, надо будет заказать вам одежду. Я не догадался, извините.
        - Что вы, - сказала она, - извиняться должна я. Мои вещи прибудут только завтра. А кузнечиков и стрекоз вы тоже называете на «вы»?
        - Я не держу их, сударыня, - ответил я. - Слишком хлопотно. И к тому же они мало живут, а я очень привязчив.
        Юка засмеялась.
        - Понимаю. Если захотите, чтобы я жила долго, не забудьте напомнить.
        Ее слова кольнули меня в сердце.
        Мы вошли в дом, и я заметил, что так и держу ее руку в своей. Ее ждали слуга и голем-носильщик - но нести ему было нечего. Когда она ушла в отведенные ей комнаты, я с удивлением понял, что нервничаю. Это «жить долго» открыло мне глаза на ситуацию.
        Передо мной было исключительно красивое существо, выведенное специально для того, чтобы приносить радость и счастье (в дополнительной их дозе я, в общем-то, не нуждался), - и сейчас она, как боевая стрекоза, отправилась на свой главный в жизни вылет. То, что казалось мне интересным опытом, для нее было судьбой, к которой она готовилась с младенчества. Я почему-то не задумывался о том, что с ней случится, если я отошлю ее назад в Олений Парк. Я даже не знал, разрешают ли это правила.
        За ужином - нашим первым ужином вместе - я попытался выяснить это в самой деликатной форме.
        - Если дама категории «Зеленые Рукава» не справляется со своей задачей и заказчик отсылает ее назад, - сказала Юка, - она может вернуться в Олений Парк. Ее примут. Но затем она переходит в категорию «Красные Рукава».
        - А что это значит?
        - Она становится просто гетерой. Ее можно купить за деньги. Пусть и большие. Разумеется, нас никто к этому не принуждает. Можно уйти в мир и исчезнуть в нем навсегда, некоторые так и делают. Но чаще...
        Она сделала странный жест рукой.
        - Что?
        - Чаще вспоминают про зеленый шнур.
        - То есть?
        - Если «зеленка» не смогла принести выбравшему ее человеку счастье, она никогда не будет счастлива сама, - ответила Юка. - Это значит, она потерпела поражение в битве и покрыла себя позором. Многие из нас не в силах такого пережить и совершают самоубийство. Вешаются на зеленом шнуре. К этому никто не принуждает - но шнур нам выдают при достижении шестнадцатилетнего возраста. Чтобы напомнить, как все серьезно. Мы вправду очень стараемся.
        Она говорила эти жутковатые вещи совсем просто, и сперва они даже не казались страшными. Но если ей не было страшно самой, то меня ей удалось напугать.
        - Секундочку, - сказал я, - мне хотелось бы знать, что вы собираетесь делать в том случае, если наши отношения не сложатся?
        Юка улыбнулась.
        - Я про это не думала.
        - Неужели? Как такое возможно?
        - Этому нас учат с самого начала. Если мы будем думать о будущем, то упустим из виду настоящее, где требуются наши услуги. Но я вас понимаю, мой господин.

«Мой господин». Надо же, «мой господин»... Меня так не называли даже свиньи, которых я пас.
        - Алекс, - сказал я нервно. - Меня зовут Алекс.
        - Хорошо, Алекс. Вы не хотите, чтобы вас мучила ответственность за мою возможную смерть?
        Я кивнул.
        - Я обещаю поступить так, как вы прикажете. Если захотите, я уйду в «Красные Рукава». Или найду себе какое-нибудь дело в миру. Но почему бы вам не дать мне шанс послужить вам? У вас в доме есть слуги. Все, о чем я мечтаю, - это стать одной из них. Я могу не попадаться вам на глаза - кто-то же должен стричь кусты и подметать дорожки...
        Я поднял на нее глаза. Ее красота была почти физически невыносима - словно гипнотический луч, которым природа лишает разума и воли бедных самцов, включили на такую мощность, что он мог уже прожигать стены и сбивать небольшие летательные аппараты. На ней был мой белый шелковый халат - она подвернула его рукава, как я никогда не делал.
        - Белые рукава, - сказал я.
        - Мой статус меняется каждую секунду, -улыбнулась она. - Я чувствую себя тростинкой, подхваченной ураганом. Будьте милосердны, господин... Алекс.
        Это звучало как шутка, но я понял, что она сказала правду.
        - Если вы любите поговорить, я могу быть интересным собеседником, - продолжала она. - Я могу развлекать вас музыкой. Я умею делать пятнадцать видов массажа и знаю наизусть множество поэтов, древних и монастырских. Я могу просто сидеть в углу молча. У меня нет другой цели в жизни, кроме вашего счастья. Дайте мне шанс, господин.
        Слушать это и глядеть на нее было странно. По всем законам природы просить и умолять должен был я - и мне казалось, что я вижу в ее глазах еле заметную усмешку. Она наверняка знает свою силу, думал я. Может быть, их тренируют на смертниках... Эта мысль меня рассмешила, и я пришел в себя.
        - Меня не за что любить, - сказал я. - Я бездельник и лоботряс. Избалованное ничтожество. Ленивый и самодовольный барчук.
        - Вы сейчас шутите, - ответила она, - но все это моя прямая специальность. Нас учат понимать человеческие недостатки. И любить их. Став бездельником и лоботрясом, вы все равно найдете во мне опору.
        Я понял, что в ней казалось таким странным. Юка была младше меня - но опытнее и взрослее. Она совсем не походила на девушек ее возраста. И неудивительно. У нее, как и у меня, не было детства в обычном смысле, только годы муштры за спиной - пусть и очень специфической.
        Ее с младенчества учили понимать человеческие недостатки и потакать им - но не позволяли иметь собственных. «Счастьем» для нее было развлекать другого человека, причем выбрать его сама она не могла. Ее вырастили именно для этой роли.
        На миг мне почудилось, что передо мной недочеловек, жестоко изувеченное существо, уродец, выведенный на потеху... Я испытал смесь страха и отвращения. А потом в моем восприятии что-то сместилось, и я сообразил: уродец по сравнению с ней - я сам. Все ее служебные качества, в сущности, были высочайшими моральными достоинствами, которыми обладает мало кто из людей - разве что святые.
        Бедняжке просто не оставили другого выбора кроме полной самоотдачи. Когда-то китайским женщинам бинтовали стопы, чтобы их ноги оставались маленькими - и женщина превращалась в сексуальную игрушку. А это была бинтованная душа. Мой страх сразу прошел - и мне стало ее жалко, почти до слез.
        Жалость, кстати, еще одна типичнейшая маска любви.
        Мы перешли на «ты» этим же вечером. Все произошло естественно и мило, но о деталях
        я умолчу. Да и хвастаться особо нечем. Скажу только, что Юка вела себя как обычная скромная и немного стыдливая девушка на свидании с приятным ей человеком.
        Догадаться о том, что она получила какую-то особую любовную подготовку, было невозможно - Юка ни разу ни оскорбила меня проявлением вульгарной умелости. Наоборот, она казалась трогательно неопытной, а о некоторых вещах ее приходилось упрашивать.
        Но когда мы оба иссякли, у меня осталось чувство, что мне сделали бесценный подарок, совершенно мной не заслуженный. Может, думал я, пытаясь пробудить в себе цинизм, в этом и заключается их подготовка. Но цинизм не хотел просыпаться. Рядом была Юка. И я решил отложить вынесение приговоров и вердиктов до утра.
        Вот так и начался мой сон в Красном Доме. Я проводил с Юкой целые дни, и меня совсем не тяготило ее общество. Я понимал теперь, почему светские дамы так ненавидят «зеленок». Фактически те относились к другому биологическому виду, и победить его в честной борьбе за существование у обычных женщин не было никаких шансов.
        Обычная красавица, получившая хорошее воспитание и знающая силу своей красоты, чувствует себя центром тяжести всего мироздания. И это чувство каким-то образом (возможно, посредством психических или гравитационных волн) искривляет пространство, где она находится. Если вы сидите с ней в одной комнате, вы будете постоянно ощущать ее присутствие, даже когда она молчит.
        Юка же была совсем не такой.
        Ее присутствие не утомляло - наверно, потому, что она ничего от меня не хотела. Она не смотрела на меня как на ступень к чему-то большему, как большинство профессиональных молодых красавиц, наперегонки катящихся к финишу в своих заколдованных тыквах. Про Юку действительно можно было забыть - причем без всякого пренебрежения, так же, как забываешь про самого себя, когда начинаешь думать о чем-то важном.
        Когда я поделился с ней мыслью про женскую гравитацию, она сказала:
        - Может быть, космическая гравитация - это такое же ощущение себя красивым. Вот только красота небесных тел поддается объективному исчислению - она пропорциональна их массе. У женщин чаще наоборот.
        Ее личного присутствия не было даже в этом милом ответе - там мелькнуло лишь отражение моей мысли, словно я играл в зеркальный пинг-понг с невидимкой.
        Разница между биологическим видом «женщина» и Юкой заключалась в том, что Юку невозможно было, как выражается Библия, «познать».
        Всем ловеласам известно: с некоторого момента любая красавица перестает быть тайной и начинает надоедать. Это не значит, что в ней не остается ничего непонятного - непонятным в ней может быть вообще все. Но оно перестает быть интересным. Нас слишком изнуряет постоянная жизнь в поле чужого сознания, регистрирующего любой наш вздох и чих: кто-то объяснял мне, что именно это делает нас реальными с точки зрения духовной физики.
        С Юкой ничего подобного не происходило. Она не стремилась вызвать во мне восхищение, из-за чего я наслаждался каждой ее фразой и поступком. Она не пыталась быть загадкой - и это делало ее невыразимо, непостижимо таинственной. В ней была настоящая сила. Но она использовала ее с одной-единственной целью - сделать мою жизнь интереснее и лучше.
        Надо сказать, у нее получалось.
        Мои прежние любовницы теперь казались мне шипастыми медными куклами в музее пыток, откуда я каким-то чудом выбрался на свободу. То же, наверное, испытывали и другие клиенты Оленьего Парка - нетрудно было понять, почему светские дамы так ненавидят это заведение.
        Моя жизнь заметно изменилась. Я проводил в Красном Доме почти все свободное время, избегая обычных развлечений моего нового круга. Я потерял интерес к политике, скачкам, спортивным повозкам и чужим женам. Изредка меня навещали приятели. Косясь на Юку, они говорили со мной ласково и немногословно, как с неизлечимо больным, которого боятся случайно обидеть, - и при первой возможности уезжали.
        Юка обычно отпускала каждому вслед -так, чтобы он не услышал, - какую-нибудь невинную шпильку. Укола, однако, хватало, чтобы из гостя вышел весь воздух, поэтому я ни о ком особо не скучал.
        Теперь меня регулярно навещал только мой монах-наставник, приходивший напомнить о возвышенном и вечном - и вернуть мой ум в состояние, подобающее будущему Смотрителю. Юка оставалась в углу моей комнаты за ширмой и замирала в неподвижности, так что ее не замечали ни монах, ни я сам.
        Ее, кажется, действительно увлекали эти душеспасительные лекции (мой наставник прежде был поэтом-лауреатом в Железной Бездне и выражал старые истины образно и красиво). Монах не знал, что Юка тоже в комнате.
        Один раз произошла забавная сцена.
        Наставник заставил меня сидеть на полу до тех пор, пока я не почувствовал боль в ступнях - и долго не разрешал сдвинуться. Потом он сказал:
        - Мы все время меняем позу тела, потому что ни одна из них не является окончательно удобной. Это с детства знает каждый. Но то же самое касается и умственных состояний. Мы постоянно меняем позу ума - то направление, куда ум глядит, - поскольку ни одна из открывающихся перспектив не бывает удовлетворительной. Внутренняя жизнь человека сводится к тому, что он много раз в минуту перебегает из одной безысходности в другую, даже не осознавая этого процесса. А если у него возникает чувство, что в каком-то мгновении стоит задержаться, он тут же покидает его, чтобы написать стихотворение на тему «остановись, мгновение...»
        Я подумал, что он, как бывший поэт-лауреат, хорошо знает, о чем говорит.
        В этот момент Юка кашлянула за своей ширмой. Мне показалось, что она не удержалась от смешка и попыталась замаскировать его таким образом.
        Наставник услышал - и поглядел на меня. Я пожал плечами. Монах беззвучно поднялся, выхватил из-под своей рясы четки из маленьких медных черепов (в руках тренированного человека это серьезное оружие) и мягкими кошачьими шагами двинулся к ширме. Я понял, что у него на уме - шпионы, покушения и все такое прочее. Перемещаясь по комнате, он продолжал говорить:
        - Ни в одной из поз ума нет счастья. Оно всегда где-то рядом. Но из-за того, что ум все время меняет позу, нам начинает казаться, будто счастье убегает от нас. Нам мнится, что мы вот-вот его нагоним. А потом мы решаем, что в какой-то момент промахнулись, стали отставать и упустили свой шанс...
        Монах остановился возле ширмы.
        - Последнее особенно мучительно, -продолжал он. - Но, как и все человеческие страдания, это тоска о миражах. Упущенного никогда не было не то что рядом, его не было нигде. Мы - просто стирающаяся память о веренице умственных поз, сменявших друг друга с безначального времени. Единственный смысл сей древней комедии - или, скорее, трагедии положений - бегство от неудовлетворенности, из которой сделана каждая из поз. Эта саморазворачивающаяся пружина не понимает, что убегает то самое, от чего хочется убежать - и именно оно будет найдено в результате. В этом неведении корень человека - и вечный двигатель истории...
        С этими словами монах отбросил ширму - и увидел почтительно склонившуюся Юку. Выпрямившись, она подняла глаза и сказала:
        - Но если не менять позу ума всю жизнь, то нам не останется ничего другого, кроме как стать той формой, которую мы сохраняем. Нам просто некуда будет деться. Разве не с этой целью вы, почтенный мастер, сделались монахом? Иначе в вашей рясе нет никакого смысла вообще.
        Монах улыбнулся. Затем поднял ширму и поставил ее на место. Видимо, слова Юки произвели на него впечатление - и он решил, что она имеет право присутствовать во время наших уроков.
        Но я-то знал, что Юка говорит не про него, а про себя. С того дня я стал понимать ее лучше - насколько это вообще возможно с таким странным существом. Кстати, чем меньше похож на нас другой человек, тем проще его полюбить. Думаю, это биология.
        Я хотел теперь только одного: чтобы меня оставили в Красном Доме в покое и одиночестве - и я мог бы спокойно играть в шашки с
        Юкой. Я говорю «шашки», потому что в шахматы она выигрывала.
        Мне следовало бы помнить слова монаха-наставника, что жизнь ненадолго приобретает кажущееся совершенство лишь для того, чтобы больнее поразить нас своим непостоянством (виновата в этом не сама жизнь, добавлял он, а наш ум, старающийся найти опору, смысл и красоту в танце вокзальных наперстков, шарик из-под которых был украден десять тысяч лет назад).
        Когда я наконец привык к счастливому и безмятежному существованию в Красном Доме и даже стал находить в нем благородную скуку, мой сладкий сон был нарушен самым неожиданным образом.
        Однажды мы с Юкой пошли гулять в лес.
        Это был не совсем лес - скорее, большой участок приусадебного парка, стилизованный под лесную чащу с такой степенью достоверности, что от настоящей дикой и заброшенной чащи его отличали только серьезные затраты на ландшафтных художников.
        Чаща сперва была сделана непроходимой, а потом големы протоптали в ней несколько пешеходных тропинок, отмеченных еле видными знаками на древесных стволах. Гуляя по тайным тропкам, можно было комфортабельно переправляться через овраги и ручьи, все время находя под ногой твердую опору - и постоянно видеть вокруг поэтичное запустение.
        Юка особенно любила эти прогулки. Я подозревал, что именно в лес она уходила, когда мне хотелось побыть одному - или надо было заниматься. Она непостижимым образом чувствовала все сама, без моих просьб - и пропадала с моих глаз. Но в лес мы часто ходили вместе.
        Так было и в этот день. Мы около часа петляли по тропинкам, ненадолго уединились в шалаше «Рай № 3» на берегу ручья, затем вскарабкались по почти отвесному обрыву (в его стене была очень удобная, почти гимнастического качества лестница из древесных корневищ) - и вышли на большую поляну.
        Я поднял глаза и замер.
        В центре поляны стояла высокая башня. Она выглядела один в один фрагментом парижской Бастилии со старого рисунка - только к ней не примыкало стен. Башня казалась старой, темной от времени.
        Ее совершенно точно не было здесь во время нашей прошлой прогулки.
        Юка повернулась ко мне.
        - Что это?
        - Не знаю, - сказал я, - давай посмотрим.
        Она взяла меня за руку.
        - Может, это ловушка?
        - Не думаю, - ответил я. - Никто не знал, что мы сюда придем.
        Вряд ли мои слова успокоили ее (они не успокоили и меня самого), но Юка пошла к башне вместе со мной.
        Странным казалось не то, что на лесной поляне появилась каменная постройка. Технически ее можно было перенести сюда за несколько часов. Но даже за месяц никто не смог бы вписать ее в пространство таким естественным образом.
        Башню окружали трава и цветы. На них не было заметно ни малейшего следа строительных работ. Выступающие над землей части фундамента - каменные плиты, кольцом окружавшие башню - были покрыты пятнами мха и той особенной патиной, которую оставляют перемежающиеся с жарой дожди. В стыках камней пустила корни пара древесных ростков. Еще маленьких. Но за несколько дней они бы не выросли никак.
        - Правда, - сказала Юка. - Охотник вряд ли будет тратить столько сил на благоустройство капкана.
        Дверь в башню была открыта. Все ее внутреннее пространство занимала закручивающаяся вверх лестница. Я пошел по ней первым.
        Стены покрывала растрескавшаяся штукатурка с цветными кляксами фресок - у них не было четких границ, и они напоминали огромные пятна плесени. Света из узких окон вполне хватало, чтобы разглядеть их.
        Рисунки перемежались абстракциями и орнаментами: на одном пятне играли музыканты, одетые в парики и камзолы музыкантов, на следующем - три разноцветные спирали сворачивались к общему центру, где был нарисован какой-то каббалистический или алхимический знак.
        Потом я увидел привязанную к столбу актрису в роли Жанны д’Арк - ее сжигали на сцене переполненного театра. Перед костром стоял бородатый дирижер с палочкой, как бы задавая правильный ритм огню. С другого пятна на меня влажно глянул придавленный избытком косметики древнеегипетский глаз.
        Вслед за этим появился разрез желто-черной человеческой головы, поделенной на множество пронумерованных аккуратных отсеков с надписями по-немецки (из-за чего голова делалась похожей на камеру хранения - или непотопляемый корабль). Потом - сложный орнамент, словно скопированный с купола среднеазиатской мечети.
        Рассматривая эти малопонятные, но занимательные изображения, мы шли вверх. Почему-то с каждым витком лестницы я чувствовал себя все беспокойнее.
        Наконец Юка дернула меня за рукав.
        - Что?
        - Высота, - сказала она шепотом. - Мы чересчур долго идем.
        Я понял причину охватившей меня тревоги. Юка была права - снаружи казалось, что в башне от силы четыре или пять этажей, но мы поднялись уже намного выше.
        Я попытался выглянуть в окно, но оно было слишком высоко над лестницей: даже подпрыгнув, я увидел только клочок серого неба.
        - Может, спустимся? - предложил я.
        Тут же раздался грохот рушащейся кладки. Башня содрогнулась - часть лестницы за нашими спинами провалилась вниз, и в воздухе повисла белая пыль. Теперь спуститься было трудно.
        - Они нас слышат, - сказала Юка.
        - Кто «они»?
        Юка пожала плечами. Мы пошли вверх быстрее.
        Рисунки на стенах были все так же безумны и занятны, но в них стала появляться сквозная тема: медиум, делающий странные пассы руками. Иногда от его пальцев отходили пронумерованные и подписанные по-немецки стрелки, иногда - лучи света, иногда - какие-то пузыри с заключенными в них людьми и предметами.
        Этот медиум был то мужчиной, то женщиной. Его наряды менялись от камзола до мантии. Он направлял свои пассы то на зрительный зал, полный господ и дам в вечерних туалетах, то на штормовое море, то в звездное небо... И еще на серпантине стены несколько раз повторился этот египетский глаз, отчего-то напоминавший мне не о древних тайнах, а о боевой росписи жриц любви.
        Мы уже перестали считать этажи, когда лестница кончилась полутемным тупиком. Сверху был потолочный люк на петлях. В стене - скобы лестницы. Поднявшись по ним, я постучал в люк и подождал, но ответа не было. Тогда я откинул его и решительно полез в ударивший сверху луч света.
        Я ожидал, что наверху будет маленькая комнатушка. Например, мастерская художника (так казалось после всех этих рисунков на стенах). Ну, или банальное узилище с рухнувшей крышей - в общем, что-нибудь романтическое. Но от невозможности того, что я увидел, у меня закружилась голова.
        Я оказался в просторном и светлом дворцовом зале. Его потолок блестел золотыми кессонами, а в окнах был виден парк со скульптурными фонтанами. Пол покрывала несимметричная мозаика из разноцветного камня.
        На стенах были пятна фресок, похожие на рисунки, мимо которых мы только что прошли, - они располагались так же хаотично, как в башне, и тоже напоминали разноцветные кляксы на штукатурке... Хаотичность эта была тщательно продумана - и радовала глаз, словно вокруг шел веселый разноцветный снег.
        Вместе с мозаичным полом фрески придавали залу удивительное очарование. Здесь хотелось кататься на коньках, пить грог и слушать рождественские хоралы.
        В углах зала стояли бронзовые фигуры четырех карточных королей - с пентаклями, жезлами, кубками и мечами на щитах, как было принято во времена Максима Полупредателя. Такое по геральдике дозволялось лишь вместилищу высшей власти. И все это, конечно, никак не могло поместиться в комнатенке на вершине каменной башни.
        - Невероятно, - прошептала Юка, беря меня за руку.
        - Спасибо, что навестили дядюшку, - раздался хриплый голос у нас за спинами.
        Я обернулся и увидел стоящее в дверях кресло на колесиках. У него была высокая красная спинка, и оно походило на строгий и минималистичный походный трон.
        На троне сидел Никколо Третий в пестром домашнем халате, расшитом человеческими и звериными рожицами. На его лице была черная маска. А на коленях лежал сложенный веер. Идеальный парадный портрет, подумал я, не хватает только мальчика и девочки с букетами ромашек... Впрочем, почему не хватает, это мы и есть.
        Юка склонилась в придворном поклоне, почти неприличном из-за ее лесных шортов, и я сделал то же самое. Судя по всему, простираться в подобном случае не следовало.
        Разгибаясь, я еще раз поглядел на фонтаны в окне и понял, что много раз видел их на картинах, а однажды - сквозь чугунный узор ограды. Просто прежде они никогда не представали передо мной в таком ракурсе.
        Мы были в Михайловском замке.
        Некоторое время Смотритель изучал меня и Юку сквозь прорези маски. Потом он сказал:
        - Извините за эту шутку с башней, но как иначе старику заманить молодежь в гости? Я слышал, Алекс, у тебя появилась подруга по имени Юка. Вижу, вижу... Она недурна. Очень. Жаль, что я пропустил этот выпуск Оленьего Парка.
        Кресло Никколо Третьего выехало из дверного прохода. Резиновые колесики на его ножках не были присоединены ни к какой механике. Ничего похожего на благодатный мотор внизу не имелось. Мягкие туфли Смотрителя не касались пола - его ноги стояли на подставке. Но кресло каким-то образом двигалось, причем по довольно сложному маршруту.
        Смотритель подъехал к Юке и сказал:
        - Разденься.
        Юка недоверчиво посмотрела на него.
        - У меня есть диплом врача-целителя, -сказал Никколо Третий. - Меня можно не стесняться.
        Юка еще раз поклонилась и сделала то, что ей было велено, спокойно и без суеты.
        Я думаю, по-настоящему красивые женщины, раздеваясь, испытывают не стыд, а торжество - они получают в этот момент награду за все свои диетические муки. Стыд - удел тех, кто вынужден скрывать под одеждой безобразие. Но красивые женщины, раздеваясь, все равно имитируют смущение и прикрываются ладонями, чтобы вдобавок к телу невзначай обнажить перед клиентом еще и кусочек стыдливой, непорочной и бесконечно прекрасной души.
        К чести Юки, она обошлась почти без этого - ее лицо только стало строже.
        Смотритель сделал вокруг нее петлю на своем кресле, останавливаясь, чтобы рассмотреть подробнее интересующие его детали. Он даже коснулся Юки пару раз, и в один момент его интерес сделался настолько нескромным, что она не удержалась и спросила:
        - А вы врач-целитель какой специальности, Ваше Безличество? Гинеколог?
        Смотритель оглушительно захохотал - вопрос Юки по-настоящему развеселил его.
        - Нет, - ответил он, отсмеявшись. - Гомеопат. Но мне нравится твоя непосредственность, детка. Может быть, у тебя есть и другие вопросы?
        - Если Ваше Безличество прикажет, - сказала Юка.
        - Приказываю. Валяй.
        - Мне уже двадцать лет, - сказала Юка, - а вы все еще глядите на меня с интересом. Возможно, я хорошо сохранилась?
        Смотритель отъехал от Юки назад и поднял на нее свою черную маску.
        - Что ты хочешь этим сказать?
        - Говорят, Ваше Безличество, двадцать лет - для вас уже старушка. Правда ли это?
        Смотритель долго молчал, и я подумал, что Юка перегнула палку. Но ее лицо выражало неподдельный интерес, и никаких следов смущения на нем не было. Я попытался представить себя на месте Смотрителя - каково получить такой вопрос от голой красавицы? - и не смог.
        - Не совсем так, - ответил наконец Смотритель самым учтивым тоном. - Но почти. Я действительно предпочитаю, э-э-э, молодых особ. Однако у меня есть уважительная причина, моя радость.
        - Не будет ли наглостью с моей стороны спросить, какая именно? - осведомилась Юка.
        Я решил, что на этот раз она уже точно подписала себе приговор, но Смотритель снова засмеялся. Нахальные вопросы Юки его развлекали.
        - Конечно, будет, - ответил он. - Но ты ведь знаешь, что оскорбления и унижения, а также прямые физические истязания, которым юные красавицы подвергают пожилых мужчин, есть лишь дополнение к культу мужской сексуальной гратификации. Вас ведь этому учат?
        Юка кивнула - с легким, как мне показалось, усилием.
        - Тем не менее, - сказал Смотритель, - если тебе интересно, я могу объяснить, в чем дело. Когда я был молод, духовные наставники предписывали мне воздержание. В молодости оно переносится мужчиной легко. Но когда мы начинаем стареть, возникают определенные проблемы, э-э-э, физиологического свойства. Ты знаешь, дитя, что такое простата?
        Юка снова кивнула.
        - Не сомневаюсь, - сказал Смотритель. - Думаю, в Оленьем Парке этому важнейшему органу посвящают не одну лекцию и не две. Возможно, вы даже проводили лабораторные работы. Но это было давно, и следует, вероятно, освежить вопрос в твоей памяти.
        Юка улыбнулась, но ничего не ответила.
        - Простата, мое дитя, - продолжал Смотритель тоном доброго школьного учителя, -с известного возраста уже не позволяет обходиться с собой легкомысленно. Она требует периодического опорожнения, иначе у мужчины начинаются недомогания самого неприятного свойства. Обзавестись такой болезнью ничего не стоит, а вот вылечить ее трудно. Это как воспаление придатков, только хуже.
        Юка кивнула.
        - Поэтому современные врачи прописывают мужчинам регулярную - примерно раз в три дня - мастурбацию. Даже таким мужчинам, у которых с простатой все в порядке. Просто в качестве профилактики. Для этого у докторов есть известные медицинские основания - говорю как врач. Но это одна из тех областей, где светская мудрость приходит в острый конфликт с духовными учениями. Можешь ли ты представить себе Смотрителя, запирающегося в ванной с дурными намерениями раз в три дня?
        - Могу, Ваше Безличество, - сладостно выдохнула Юка.
        Смотритель опять захохотал.
        - Ты можешь, - сказал он. - А вот другие - нет. Будут оскорблены не только люди, но и духи. Подобное поведение не согласуется с моим саном. Ни эстетически, ни протокольно, ни мистически. Поэтому я вынужден добиваться того же физиологического результата другими методами. Увы, мне приходится пользоваться женским телом. Не для услаждения чувств, отнюдь. А всего лишь для сохранения здоровья...
        - Столь важного для нашего мира, - договорила Юка и почтительно поклонилась. - Но почему это женское тело должно быть обязательно младше двадцати? Тоже по духовным причинам?
        Я подумал, что теперь Смотритель уж точно разозлится - но он опять засмеялся. Похоже, он получал от беседы с голой Юкой искреннее удовольствие.
        - Именно так, дитя, по духовным причинам, - сказал он. - Меня воспитывали иначе, чем твоего дружка. В молодости я долгое время проходил различного рода монашеские тренировки, в число которых входила медитация над безобразием женского тела. Меня учили мысленно расчленять самое совершенное внешне существо на кожу, кости, органы и физиологические жидкости - кровь, желчь, мочу, гной, слюну, костный мозг и так далее. Я подолгу созерцал безобразие всех женских телесных частей по отдельности. Целью упражнения было победить чувственность, и в этом качестве оно оказалось очень полезным. Я стал испытывать к женскому телу глубокое и искреннее отвращение. И к мужскому, разумеется, тоже. Это помогало мне соблюдать предписанное наставниками воздержание. Догадываешься, куда я клоню?
        - Пока нет, Ваше Безличество.
        - Тогда еще одна подробность. В этой же медитации меня учили замечать в совсем молодом еще существе следы надвигающегося возрастного распада - и я вижу их даже в тебе, моя прелесть. Причем вполне ясно...
        На этот раз Юка не улыбнулась.
        - Поэтому, - продолжал Смотритель, - вызвать необходимую для опорожнения простаты физиологическую реакцию в моем организме может только чистая и юная особа, чья красота способна на короткое время оказаться сильнее фундаментального отвращения к блуду, воспитанного во мне духовными практиками. Обычно моим спутницам действительно меньше двадцати. Но у меня, поверь, не бывает и подруг младше восемнадцати. Я следую законам, установленным для всех.
        - И по этой же причине вы так часто меняете спутниц?
        Смотритель грустно вздохнул.
        - Увы, да, - сказал он, - Проницательный дух трудно долгое время обманывать с помощью одного и того же миража. Декорации приходится постоянно обновлять. Это одно из моих проклятий. Именно поэтому аналитическая медитация над безобразием женского тела была исключена из учебной программы твоего дружка. Мне не хотелось, чтобы моего преемника постигла та же участь. Уже тогда этот старик в маске заботился о твоем счастье, моя нахальная неблагодарная девочка... Кстати, ты можешь одеться, спасибо.
        Юка еще раз поклонилась. Мне показалось, что Смотрителю удалось наконец ее смутить. Для этого, меланхолично подумал я, следует попросить красавицу не раздеться, а одеться.
        Пока Юка натягивала свои шорты и рубашку, Смотритель повернулся ко мне.
        - Молодец, - сказал он. - Одобряю твой выбор. Она не только хороша, но и умна - настоящий шедевр Оленьего Парка. Однако не надейся, что бывает воспитание, способное изменить женскую природу. Его не существует. Поэтому не создавай ситуаций, где природа сможет по-настоящему себя проявить...
        Смотритель выдержал паузу, словно хотел, чтобы я запомнил эти слова. Я пожал плечами.
        - Ничего, - сказал он, - ты поймешь меня позже. А теперь, Алекс, я попрошу тебя встать за мое кресло. Тебе придется возить меня по залу. Я могу перемешать кресло и сам, но мне хотелось бы полностью сосредоточиться на своем рассказе.
        Он глянул на Юку и пояснил:
        - Я способен ходить, но это дается мне с усилием.
        На спинке кресла оказалась удобная скоба - специально для того, чтобы его можно было двигать. Я хотел закрыть люк, через который мы с Юкой забрались в зал, чтобы случайно не въехать в него колесом. Но никаких его следов уже не осталось.
        - Я заманил тебя сюда не для того, чтобы беседовать с твоей подругой о простатите, - сказал мне Смотритель. - Мой рассказ вообще-то предназначается для твоих ушей. Но я не возражаю, если при нашей беседе будет присутствовать и она. Если тебе что-то покажется неясным, спрашивай сразу - полное понимание очень важно.
        - Мне тоже можно задавать вопросы? -спросила Юка.
        Смотритель кивнул.
        - Итак, - сказал он мне, - слушай внимательно. То, что я расскажу, каждый Смотритель сообщает преемнику лично - такова традиция. Но в тайну посвящены и другие люди, весьма небольшое число. В основном это монахи. Но не только - из твоих знакомых все знает, например, Галилео. Можешь обсуждать услышанное с ним. Ну, или с ней...
        Смотритель поглядел на Юку, и по еле уловимому движению его глаз я понял - он улыбается под маской. Юка улыбнулась в ответ, и я почувствовал легкий укол ревности.
        - Если в детстве вы не прогуливали уроки истории, - начал Смотритель, - вы должны помнить, что древняя культура Ветхой Земли была уничтожена Катаклизмом, или Апокалипсисом начала девятнадцатого века, случившимся в полном соответствии с библейским предсказанием. Мы возродились лишь чудом - Высшее Существо решило дать людям последний шанс, взяв лучших в новый прекрасный мир... блоп-блоп-блоп... Спаслись немногие - и обрели дом на новой Земле, созданной для них Господом Францем-Антоном. Все это неправда. Вернее, полуправда. На самом деле, друзья мои, Катаклизма не было.
        Я ожидал услышать что-то радикальное, но не настолько.
        - Как не было? - спросил я.
        - Так, - ответил Смотритель.
        - И Трансмиграции тоже?
        - А вот Трансмиграция была. Но не такая, как учат в школе.
        - Куда тогда делся Ветхий мир?
        - Он там же, где был, - сказал Смотритель. - То, что наша историческая наука называет Катаклизмом, - просто момент разделения. Так сказать, отпочкования нового мира от прежнего, оставшегося на месте. Катаклизм -это миф, объясняющий отсутствие связи с прошлым, исчезновение всех памятников культуры, всего материального наследия человечества. Почти всего - кое-что было нами...
        - Реставрировано, - предположил я.
        - Воссоздано, - поправил Смотритель. -С абсолютной точностью, во всей древней красе и величии. Но наши пирамиды, наша арка Константина, наш Нотр-Дам - это просто копии. Мы этого не скрываем. А, например, Михайловский замок, где мы сейчас находимся, - это не копия, а развитие идеи, когда-то положенной в основу петербургского дворца Павла Алхимика.
        - Что случилось с Ветхой Землей? - спросил я.
        - Ничего. Земля даже не заметила рождения Идиллиума.
        - Я не понял, - сказал я честно.
        - И немудрено, - улыбнулся Смотритель. - Отвези-ка меня вон к той фреске...
        Он поднял палец и показал, куда.
        Фреска изображала человека в камзоле и парике. У него было грубо-чувственное лицо боксера - а волосы на его голове вполне могли быть и собственными, причесанными так, чтобы походить на парик (подобный конформизм требовался при дворе любого лысого короля).
        Я знал, конечно, кто это. Это был Господь Франц-Антон в своей земной ипостаси - до того, как он стал Избранником и Благодатью, оживляющей мир. Но такого реалистичного (чтобы не сказать безжалостного) портрета я не видел никогда.
        - Господь Франц-Антон? - спросил я.
        - Да и нет, - ответил Смотритель.
        - Что значит «да и нет»?
        - Этого человека звали Франц-Антон Месмер, - сказал Смотритель, подчеркнув интонацией слово «человека». - У него было две разные жизни. Нам он известен как божественное существо, стоявшее у истоков Трансмиграции и нашего возрождения после Катаклизма. Наша сегодняшняя теология утверждает, что он овладел властью над Флюидом по воле Верховного Существа, вывел людей в новый мир - и передал свое искусство охраняющим наш мир Ангелам. А на Ветхой Земле его знают как ученого, создавшего странную и не особенно научную теорию животного магнетизма, объявленную позже шарлатанством. «Флюидом» в те дни называли силу, которую он якобы приводил в движение своими пассами...
        - Звучит как святотатство, - покачал я головой. - Скажи я нечто подобное в фаланстере, меня бы выпороли розгами.
        - Сейчас я постараюсь все объяснить, -сказал Смотритель. - Франц-Антон Месмер был ученым, изучавшим, помимо прочего, гипноз. Вернее сказать, внушение - слово «гипноз» в те дни еще не употребляли. Он жил при короле Луи Шестнадцатом, и тот проявлял серьезный интерес к его опытам. Правда, интерес временами сменялся недоверием... Но это неважно. Месмер сделал великое открытие. Вернее, заново открыл то, что было известно людям в глубочайшей древности.
        - Что? - спросил я.
        - Если внушить человеку некоторую иллюзию, - сказал Смотритель, - в его субъективном пространстве она может стать реальностью.
        Я усмехнулся.
        - Это знает любой, кто видел сны, Ваше Безличество. На этом основано Великое Приключение любого солика. Некоторые смелые и едкие умы даже называют «каминг ин» всего лишь сновидением длиною в жизнь.
        - Спасибо за напоминание, - улыбнулся Смотритель. - Но Месмер открыл нечто большее.
        - Что именно?
        - Если внушить одну и ту же иллюзию нескольким людям - так, чтобы они разделяли ее полностью, - для них она станет реальностью уже не субъективной, а объективной. Общей для всех. Это будет реальность, где они окажутся вместе. Они вступят в общение и начнут обсуждать свою коллективную галлюцинацию, укрепляя ее каждой связанной с ней мыслью и сказанным про нее словом. Чем сильнее они будут убеждены в ее подлинности, тем прочнее и непоколебимее сделается их новый мир.
        - А вот это звучит неправдоподобно, - сказал я. - Говорят, величайшая трагедия соликов именно в том, что они не могут уходить в Великое Приключение вдвоем. Само слово «солик» пропитано одиночеством. Они вынуждены возвращаться из своего мира, чтобы любить по-настоящему - и рожать настоящих детей. Нас учили, что это закон. Он гласит: «То, что видит один, может быть создано его умом. То, что видят двое, создано Верховным Существом».
        - Верно, - согласился Смотритель. - Совершенно верно. Этот закон отделяет общее от частного в практическом смысле. Но Верховное Существо вовсе не возражает, чтобы двое или трое увидели одно и то же. Проблема в том, как такого добиться.
        - Я думаю, это невозможно, - сказал я. -Когда нам в школе показывали одну и ту же картину, а потом прятали ее, все воспроизводили ее чуть по-разному. Подключалась фантазия. А заставить фантазию нескольких людей работать абсолютно одинаково невозможно.
        - В этом и заключалось открытие Месмера, - ответил Смотритель. - Он понял, как это сделать.
        -Как?
        Смотритель указал на следующую фреску - и я подкатил кресло к ней.
        - С помощью вот этого прибора.
        На стене было изображено устройство очень странного вида. Оно походило на большую дубовую бочку, сделанную дорогим мебельным мастером, - ее покрывали инкрустации. Из бочки торчало восемь металлических удочек. С них свисали длинные стержни, тоже из металла. На крышке бочки помещалась круглая решетка, соединенная с удочками чем-то вроде шлангов. К бокам бочки крепились серые веревочные корсеты - в них, видимо, одевали (или впрягали) людей. Во всем этом было что-то инквизиционное, устрашающее.
        - Это так называемый baquet, - сказал Смотритель. - Мы до сих пор называем его по-французски - только вместо «бакэ» иногда говорим просто «бак». Его использование у нас строго регламентировано - и засекречено до такой степени, что никто сегодня даже не помнит о его существовании. За этим следят не люди, Алекс. За этим следят Ангелы. Нам пришлось переписать собственную историю, чтобы скрыть ту роль, которую этот невзрачный деревянный чан сыграл в становлении Идиллиума.
        - Если бы меня попросили определить назначение этого устройства, - сказал я, - я бы предположил, что это... э-э... прибор для электрических пыток попавших в инквизицию аристократов.
        - Почему именно аристократов?
        - Для простолюдинов никто не стал бы так стараться. Я имею в виду инкрустации.
        Смотритель засмеялся.
        - Ты угадал с точностью до наоборот, - сказал он. - Этот прибор доставлял аристократам ни с чем не сравнимое наслаждение.
        - Как он работал?
        - Очень просто. Мастер-иллюзионист, в нашем случае сам Франц-Антон, заставлял себя мысленно увидеть особое пространство. Скажем, некий очарованный остров. Он представлял его себе во всех подробностях, в чем ему помогали художники и декораторы, продумывавшие это измерение вместе с ним. И, чего таить греха, аптекари, снабжавшие его определенными субстанциями, призванными подстегнуть воображение. А потом, когда иллюзия становилась для него равноценной реальности - в чем ему первоначально тоже помогали вещества, - он подключал себя к baquet, и остальные соединенные с прибором медиумы, следуя инструкциям и указаниям, начинали видеть то же самое, что он.
        - С открытыми глазами?
        - Сперва с закрытыми. Им иногда завязывали глаза. Неважно. Главное заключалось вовсе не в том, что все медиумы видели одно и то же. Главное было в другом.
        Смотритель сделал паузу, как бы подчеркивая то, что прозвучит следом.
        - Если этих настроенных на одну и ту же мысленную волну медиумов оказывалось достаточно много - обычно восемь или двенадцать, по числу вершин павловского креста, - их коллективная галлюцинация приобретала такую силу, что начинала втягивать в себя людей, просто оказавшихся рядом с baquet и не подключенных к его электродам. Они начинали видеть новый мир вместе с медиумами Месмера. Чем больше оказывалось втянутых в галлюцинацию, тем прочнее она становилась - поскольку новые участники тоже становились ее каталистами. Люди могли перемещаться по ней и даже оставаться там надолго.
        - А что происходило с их телами? - спросил я.
        - Они попадали туда в своих телах. Или, во всяком случае, так это ими переживалось.
        - Подождите, Ваше Безличество. Допустим, некий человек входит в это новое измерение, а кто-то другой смотрит на его тело. Что видит этот другой?
        - Алекс, - сказал Смотритель, - первые опыты Месмера - те, которые давали подобный результат, - проводились в глубокой тайне. В особой атмосфере, исключавшей присутствие непосвященных. Если кто-то смотрел на участника опыта, то он гарантированно находился возле baquet с подключенными к нему медиумами. Тем самым он становился участником опыта сам.
        - Медиумы перелетали в новый мир вместе со своим баком и зрителями?
        - Нет. Медиумы оставались на своем месте, во всяком случае вначале. Но рядом с ними открывался вход в новый мир. Именно этот вход они и позволяли увидеть другим.
        - Хорошо, - сказал я. - А насколько устойчивым оказывалось это новое измерение? Как долго его видели участники опыта?
        - Его видели до тех пор, пока медиумы продолжали сидеть вокруг baquet. Мало того, медиумы могли сменяться - по одному или по двое, пока остальные продолжали видеть то же самое. Великий Каталист - то есть сам Франц-Антон - должен был при каждом сеансе лично зажигать иллюзию, подключая других к своему сознанию. Но когда на очарованном острове оказывалось достаточное число людей, уже ни ему, ни медиумам не надо было делать особых усилий. Они выполняли просто роль страховки. Месмер мог покинуть свое место у baquet и гулять по очарованному острову лично - особенно после того, как изобрел каску, позволявшую поддерживать связь с baquet через Флюид. Вот как она выглядела первоначально...
        Смотритель указал на следующую фреску.
        Я увидел лицо Месмера в профиль на фоне каких-то скал. На его голове было нечто среднее между медной пожарной каской и античным военным шлемом. У этого шлема был гребень из множества тончайших металлических штырьков. Каждый кончался медным шариком в форме человеческой головы - размером с горошину.
        Из таких же медных голов до сих пор делали свои четки монахи Желтого Флага.
        - Потом шлем научились делать в виде шляпы, - сказал Никколо Третий. - Металлические резонаторы прятали в поля, и Месмер ходил по очарованному острову в треуголке. Теперь даже избранные клиенты не понимали назначения бака - они были уверены, что все держится на внушении Франца-Антона. А когда народу собиралось много, Месмеру уже не требовалось усилий, чтобы сохранить иллюзию живой и свежей. Достаточно было просто глядеть по сторонам.
        - Хорошо, - сказал я, - а какова была... э-э-э... мощность бака?
        - В каком смысле?
        - Ну, какого размера иллюзию можно было создать с помощью одной такой бочки?
        Глаза Никколо Третьего в прорезях маски стали круглыми.
        - А каков размер иллюзии, Алекс?
        - Ну, я неправильно выразился. Не размер, а... Наверно, масштаб?
        - Мой друг, - ответил Никколо Третий, - иллюзия по своей природе есть понятие... я бы сказал, логическое. Она или есть, или ее нет. И если она есть, то ее размер и масштаб могут быть любыми, потому что они тоже иллюзорны.
        - Да, - согласился я, подумав. - Это так... И что произошло дальше?
        Смотритель указал на следующую фреску, и я покатил кресло к ней.
        На стене была изображена вереница придворных - словно бы длинная куртуазная очередь к королевской туфле. Рисунок был не особо подробен, но Смотритель хлопнул в ладоши, и фреска ожила.
        Я увидел, как группа разряженных кавалеров и дам проходит между золотыми портьерами, разделяющими пополам большой дворцовый зал. Казалось, они играют в какую-то галантную игру. Окна зала были зашторены, на стенах горели свечи - словом, все выглядело как во время зимнего бала... Почти все.
        Возле прохода в портьере стоял baquet - а вокруг сидели похожие на ливрейных лакеев медиумы с завязанными глазами. Их лбы были прижаты к металлическим штырям, соединенным с крышкой устройства.
        Потом мы словно приземлились на парик одного из кавалеров - и вместе с ним прошли сквозь золотую портьеру.
        По ту ее сторону зала уже не было.
        Там был простор, закат, деревья ухоженного парка, мраморные беседки, дворец с красноватыми от вечернего солнца статуями на крыше... Больше всего меня поразило, что паркет перешел прямо в присыпанную розовым гравием дорожку. Люди уходили по ней далекодалеко - и их фигурки терялись в дымке.
        - Месмер открыл перед аристократией новый тайный мир, перед наслаждениями которого померкли соблазны Версаля и Трианона, - продолжал Никколо Третий. - Общество «Идиллиум», как называли себя эти люди, было секретным. И принадлежность к нему вскоре стала отличительным знаком высшей элиты человечества...
        Смотритель сделал мне знак, и я покатил его кресло вперед.
        Мы не останавливаясь проехали мимо нескольких фресок: дамы на лужайке ловили большими сачками крылатый мяч, возбужденные господа в треуголках расстреливали из пушки бредущего в их сторону дракона, два примитивных монгольфьера соревновались друг с другом в скорости, роскошный корабль несся по водной воронке к разверстой пасти какого-то чудовища (румяный господин и две дамы в развевающихся платьях, стоявшие на палубе, не проявляли страха и глядели на чудище с веселым интересом).
        - Месмер назвал созданное им пространство наслаждений латинским словом Idyllium. Но это не был мир, известный нам сегодня. Его иногда называли «Очарованный Остров» - в те дни он был неизмеримо меньше. Месмеру стоило больших усилий объяснить самым любознательным из своих клиентов, особенно из числа англичан, что не существует секретной карты, позволяющей приплыть к этому острову на корабле из Лондона. Доказательства у него были - на Идиллиуме происходили вещи, невозможные на Земле. Так что в конце концов Месмеру поверили даже самые опытные мореплаватели. Месмер обладал изрядным воображением, но, чтобы поддерживать интерес избалованной и пресыщенной публики, усилий одного ума оказалось уже недостаточно. Ему пришлось создать так называемую «Академию Идиллиума». В нее вошли лучшие художники и писатели того времени, объединившие усилия своего воображения, чтобы помочь в создании нового мира...
        Смотритель сделал мне знак остановиться.
        Фреска напротив нас изображала большую комнату с камином, где развалившиеся в креслах господа в париках и камзолах держали нечто вроде совета. В руках у них были странные массивные трубки с короткими мундштуками, а на столиках стояли бутылки и еще какие-то химического вида мензурки.
        - Что это? - спросил я, указав на одну из трубок.
        - Опиумная курильница. Примерно в то время, кстати, и возникло выражение pipe dream, означающее недостижимую мечту или безумный план. Разница была в том, что коллективные видения Академии Идиллиума не рассеивались вместе с дымом, а превращались сперва в эскиз, а потом, с помощью медиумов Месмера, в реальность. Правда, пока еще в условную и временную реальность. Но по сути Месмер открыл своей пастве новый мир.
        И хоть мир этот был известен избранным в Европе и даже Америке, он оставался тайной для всех остальных.
        - Но как можно было сохранить целый мир в тайне?
        Смотритель усмехнулся.
        -Тайну удавалось сохранить именно потому, что этот мир не был реальным до конца. Туда не попадали по собственной воле. Поэтому слава Месмера росла, но истинное содержание его опытов не было известно за пределами круга посвященных. Люди знали лишь то, что участники опытов Месмера переживают удивительные видения. У него появилось огромное количество имитаторов, строивших похожие чаны с железными электродами, подключенными к лейденской банке. Шарлатаны били током своих подопечных - обычно буржуа среднего достатка, - гипнотизировали их, вызывали у них грубые галлюцинации и объясняли, что это и был magnetisme. Для большинства клиентов из мелкого дворянства и буржуазии «месмеризм» был просто экзотическим способом приобщиться к высшей социальной касте...
        Следующая фреска изображала здание в разрезе - во всех его этажах, в одинаковых тесных комнатенках возле чанов с электродами сидели люди, явно не относящиеся к сливкам общества. Это была, судя по всему, перерисованная и раскрашенная старая карикатура.
        -Для шарлатанов и имитаторов «месмеризм» стал набором легко воспроизводимых эффектов - смесью примитивного гипноза с тем, что сегодня назвали бы шоковой терапией. Многие врачи и авантюристы пытались самостоятельно лечить магнетизмом больных. И небезуспешно - некоторые действительно исцелялись от неврозов. Что касается безумных галлюцинаций и видений, то в них у месмеристов полусвета, - Смотритель выделил последние слова насмешливой интонацией, - тоже недостатка не было, поэтому слухи о невероятных событиях никого не удивляли. В известном смысле название «животный магнетизм», как окрестили профанную часть месмеризма, очень подходило - толпу, как стадо баранов, подвели к фальшивым воротам, хотя настоящий вход в тайну был совсем рядом...
        Я услышал звон колокольчика. Он раздавался где-то близко - но точного места я определить не мог.
        Смотритель повернул голову, и я увидел появившийся в стене проход. Мне показалось,
        что Никколо Третий открыл его движением головы, зацепив взглядом часть стены и заставив ее отъехать в сторону.
        В открывшемся коридоре стояли двое монахов в полевых рясах. У одного на голове была черная треуголка с золотым позументом -парадный атрибут Смотрителя. Бритую голову второго покрывали вытатуированные букли парика, как принято у монахов Желтого Флага. Он держал две связки прутьев с торчащими из них топориками.
        Это были знаки достоинства Смотрителя - фасции. Раньше я видел их только на парадных портретах. Они заключали в себе эссенцию власти, и молва приписывала им неизъяснимые мистические силы (в народе верили, что прикосновение к ним лечит экзему). В образованных кругах, понятно, над всем этим смеялись.
        -Друзья, - сказал Смотритель, - прошу меня извинить. У меня срочное дело, и я вынужден вас покинуть. Но в самое ближайшее время я закончу свой рассказ.
        Его кресло отделилось от моих пальцев, само проехало в проход и развернулось на месте. Смотритель кивнул нам, и я подумал, что стена за ним закроется так же, как открылась. Но произошло совсем другое.
        Зал вокруг нас стал стремительно сжиматься - с такой скоростью, что я почувствовал на своей коже движение воздуха. Через несколько секунд мы с Юкой оказались в крохотном круглом помещении, где еле хватало места нам двоим. Фрески съежились в еле заметные узоры на его стенах, а четыре короля в углах зала сделались просто металлическими рейками на стенах.
        Мы были в лифте.
        Сквозь матовую стеклянную дверь просвечивал контур кресла и два силуэта - один с идеально круглой головой, другой в треуголке... Над креслом взлетела в прощальном взмахе рука Смотрителя, и мы поехали вниз.
        Потом лифт остановился, и дверь отошла в сторону.
        Я увидел кусты, остриженные шарами и пирамидами. Мягкая сила как бы выдавила нас с Юкой наружу. Сзади дунуло теплым ветром, и, когда я оглянулся, никакого лифта там уже не было.
        Мы стояли в саду Красного Дома - на одной из прогулочных дорожек. Садовый голем щелкал большими ножницами недалеко от нас, придавая очередному кусту идеальную геометрическую форму.
        - Господь Франц-Антон в помощь, - непроизвольно пробормотал я.
        Мне вдруг показалось, что все окружающее может точно так же свернуться и за секунду стать чем угодно - дворцом или клеткой. Я никогда прежде не испытывал такой острой неуверенности в происходящем. Мне стало интересно, что скажет Юка, и я поднял на нее глаза.
        - Идем пить чай, - улыбнулась она. -И знаешь что? Сегодня я позволю себе целых три шоколадных конфеты.
        По молчаливому уговору мы с Юкой не обсуждали услышанное от Смотрителя - и не строили предположений о том, чем может завершиться его рассказ. Вместо этого мы играли в шашки и карты.
        Несколько раз она предлагала прогуляться в лес к башне. Я не соглашался: мне не хотелось, чтобы она снова мозолила глаза Никколо Третьему. Я опасался, что в этот раз Юка точно чем-то его оскорбит.
        Через день или два я сходил в лес один -и не обнаружил на поляне никаких следов башни.
        - Только трава и кусты, - сказал я Юке за ужином. - Ничего не понимаю. Может быть, башня была иллюзией?
        - Может быть, - ответила она. - А может быть, иллюзия - что ее там нет. Откуда нам знать? Давай сходим еще раз вместе. Вдруг она снова появится?
        - Тебя тянет к Смотрителю? - спросил я. - Ты хочешь его увидеть? Перебраться в его гарем? Это ведь серьезное повышение по сравнению со мной.
        - Не говори глупостей, - наморщилась она. - Я не верю, что ты можешь считать так всерьез.
        Она угадала. Я был серьезен только на четверть. И эта моя серьезная четверть продолжила:
        - Кстати, хотел тебя спросить. Как ты вообще осмелилась говорить так с Никколо Третьим? Насчет возраста его подруг? Не говоря уже о том, что это просто невежливо, ты совершила немыслимое нарушение этикета.
        Я думал, она скажет, что Смотритель заставил ее раздеться и сам вывел ситуацию за рамки этикета. Во всяком случае, так на ее месте ответил бы я. Но она опять меня удивила.
        - Ты ничего не понимаешь, - сказала Юка. - Это был придворный комплимент. Его Безличество визжал от счастья как поросенок.
        - Что? - изумился я.
        - Ничто так не льстит пожилому мужчине, как намек на его половые достоинства. В частности, на его гипотетическую способность управляться с молодыми кобылками.
        - Вас этому тоже учили?
        - Первый курс, - улыбнулась она. - Азы. И не переживай за Смотрителя, Алекс. У него неплохо подвешен язык. Он вполне может за себя постоять. И полежать, по слухам, тоже.
        Я почему-то разозлился.
        Это меня удивило, и после ужина я удалился в комнату для медитаций. Там я долго вглядывался в свой ум - и понял, что в моем сознании успел вызреть полноценный любовный треугольник, где за Юку соревновались я и Его Безличество. Мало того, я испытывал ревность. Сильнейшую ревность. И она делала Юку куда красивее и желанней.
        У меня забрезжила догадка, что Юка все-таки применила свое искусство обольщения - но я не мог понять, как она это сделала. В лучшем случае она бросила по ветру крохотное семечко, а шипастую ядовитую розу вырастил из него мой собственный ум, причем совершенно для меня незаметно. Я начинал понимать, что в этой области мне не стоит состязаться с Юкой: нападать с веником в руке на гладиатора в полном боевом облачении как минимум неразумно.
        Я даже не видел, как она наносила удары. Я мог только угадать по перепаду своих чувств, что ее невидимое и неощутимое лезвие в очередной раз прошлось по моему сердцу. Но я ни в чем не мог ее обвинить - она, если разобраться, не старалась как-то подействовать на мой ум.
        Она просто не мешала мне сделать всю требуемую работу самому. В этом, видимо, и заключалось различие между кокеткой, развлекающей мужчину глупыми попытками захватить его в рабство, и соблазнительницей высшего класса, никогда не опускающейся до того, чтобы соблазнять.
        Смотритель навестил нас примерно через неделю - без всякого предупреждения. При этом не обошлось без конфуза.
        Был вечер. Мы с Юкой сидели в чайном павильоне, пили чай с печеньем и играли в одну из множества известных ей восточных игр. Следовало заполнить цветными кубиками стоящую на столе прямоугольную рамку так, чтобы четыре кубика подряд - вверх, вниз или по диагонали - были одного цвета.
        Я играл синими, а она красными - и она почти всегда выигрывала. Меня это бесило, потому что игра была крайне простой, даже примитивной, и наверняка существовали элементарные способы сводить ее если не к выигрышу, то к ничьей. Юка явно их знала - а я никак не мог нащупать.
        - Примитивный женский ум, - сказал я после очередного проигрыша, - легко сосредотачивается на простых и глупых задачах.
        Она засмеялась - и через минуту выиграла опять. В середине следующей партии я не выдержал.
        - Здесь должен быть какой-то секрет.
        - Секрет есть во всем, - ответила она.
        - Ты его знаешь, а я - нет. Поэтому мне неинтересно. Вас учат не только превращать мужчин в свиней, а еще и лишать этих свиней остатков самоуважения.
        - Если ты намекаешь на Олений Парк, -ответила Юка, - то плохо представляешь себе дух заведения. Это не школа по подготовке злодеек, а скорее женский монастырь, пронизанный светлой и чистой грустью.
        Меня так развеселили ее слова, что я бросил свой кубик не туда, куда следовало - и она следующим ходом опять закончила игру.
        - Чему ты радуешься? Ты проиграл.
        - Я давно это понял, моя радость, - сказал я. - Просто смешно, когда ты упоминаешь монастырь. Ты не знаешь, что это такое, а я знаю. Я вырос в монастыре.
        - Но ты никогда не жил в Оленьем Парке, - ответила она. - Откуда ты знаешь, права я или нет?
        - Атмосфера места зависит от того, какие науки и искусства в нем практикуют, - сказал я. - Как понимать «светлую грусть»? О чем грустим-то?
        - Да мало ли грустного в жизни молодой девушки, - ответила Юка. - С учебой это действительно не связано. Но у воспитанниц Оленьего Парка есть свои ритуалы. Они нередко печальны. Хотя тебе, скорее всего, показались бы смешными.
        - Например?
        Юка подумала секунду и улыбнулась.
        - Например, «проводы Смотрителя».
        - Что это такое?
        - У нас учатся девушки разного возраста. Много совсем молодых. Я, например, была бы среди них старухой. Старость в Оленьем Парке - когда тебе исполняется девятнадцать лет.
        - Почему именно девятнадцать? - спросил я.
        - Потому что после этого ты не можешь попасть в услужение к Смотрителю. Не то чтобы многие надеялись или даже хотели - но как возрастной рубеж это очень заметная дата.
        - А, - сказал я, - вот откуда ты знаешь про его вкусы... А почему - проводы Смотрителя? Их устраивают при визитах Его Безличества?
        - Нет. Их устраивают неофициально и тайно. Для тех девушек, которым уже исполнилось девятнадцать. Обычно в июне.
        - Зачем?
        - У нас такое суеверие. Считается, если принять участие в этом ритуале, будешь долго оставаться молодой.
        - Ты тоже участвовала? - спросил я.
        - Два раза, - засмеялась Юка. - Поэтому я хорошо сохранилась.
        - Неплохо, - согласился я. - И что это за ритуал?
        - В Оленьем Парке есть роща богини Весты... Да, не смейся, роща Весты. Это вполне уместно, потому что почти все воспитанницы у нас девственницы, и до выпуска их можно считать весталками. Эта роща - такое глухое местечко, куда девушки ходят уединиться. Некоторые курят, хотя у нас запрещено. Через рощу течет речка. Не как здесь, а самая настоящая... Начинается все с того, что кто-то из воспитанниц крадет в кабинете истории треуголку.
        - Зачем?
        - У Смотрителя есть похожая. Ты видел.
        - Она была на монахе, - сказал я.
        - Монах нужен просто как подставка. Треуголка по традиции должна находиться на живой голове. Монах разгружает Смотрителя.
        - Откуда ты это знаешь? - спросил я с изумлением.
        - У нас все девушки знают.
        - Откуда? - повторил я.
        Юка засмеялась.
        - Ну подумай, Алекс, откуда кучер знает, что у лошади под хвостом? Когда Смотритель лечит простатит, он не может носить свою треуголку. Иначе он расцарапает девушке все ноги. С ним приходит монах, на чью голову он ее надевает.
        - А почему именно монах?
        - Не знаю, - сказала Юка. - Наверно, чтобы чужие волосы не прилипали к шляпе. У монаха голова бритая.
        - И что дальше? - спросил я.
        - Девочки берут две метлы, связывают их крестом и обматывают тряпками. Получается чучело Смотрителя. А потом они надевают на него банный халат и эту треуголку.
        -И?..
        Юка закрыла глаза и мечтательно улыбнулась. Похоже, воспоминание было ей приятно.
        - Они собираются в полночь, жгут костер, водят хоровод и поют. И каждая девушка три раза бьет чучело туфлей по голове. Прямо под треуголкой, где у человека лоб. Потом чучело кладут в гроб, зажигают его и начинают через него прыгать. А то, что остается, сплавляют вниз по речке.
        - А треуголка? - спросил я с интересом.
        - Ее возвращают в кабинет истории. Один раз она сильно обгорела, и края у нее теперь обугленные.
        - Покажи, как танцуют, - попросил я.
        Юка встала, вытянула руки в стороны и,
        как бы вступив в хоровод, медленно пошла по кругу, мурлыча простую и приятную мелодию. Через несколько шагов она отпустила ладони невидимых подруг, сняла с ноги туфлю и три раза шлепнула пустоту впереди. Потом сделала вид, будто сталкивает что-то с берега. Видимо, гроб с углями Смотрителя.
        - Трогательно, - сказал я. - А что при этом поют?
        - Я не решаюсь воспроизвести, - ответила она, возвращаясь за стол. - Это очень неприлично. Переделали из каких-то древних частушек и заклинаний. Еще при Никколо Втором, у которого были близкие наклонности. В общем, нечто обидное и непристойное. Как и любая правда, впрочем.
        Тут я заметил еле уловимое движение - и поднял глаза. Неподалеку от места, где Юка остановилась, чтобы отшлепать воздух своей туфлей, произошло нечто странное.
        Стена павильона покрылась мелкой рябью - и вдруг разъехалась в стороны, словно дубовая панель и висящая на ней гравюра с морской башней были нарисованы на растянутой ткани и кто-то чиркнул по ней бритвой.
        Я увидел Смотрителя в военном халате и черной маске. За его спиной стояли два монаха в оранжевых робах. У одно из них в руках были фасции с торчащими из них топориками. У другого на голове - церемониальная черная треуголка с золотым позументом.
        Мы с Юкой вскочили из-за стола и распростерлись на полу в поклоне перед этими священными символами.
        Смотритель сделал монахам знак оставаться на месте и шагнул в комнату. Дыра в стене затянулась, скрыв его спутников - на ее месте осталось черное пятно с подрагивающим спиральным узором.
        - А я-то думаю, почему у меня во время летнего солнцестояния каждый год болит голова, - сказал Смотритель, глядя на Юку. - И врачи не могут сказать ничего определенного...
        - Прошу покарать меня, Ваше Безличество, - прошептала Юка, припадая к полу, - моему поведению нет прощения.
        - Не могу, милое дитя, - ответил Смотритель. - Даже не мечтай. Я еще мог бы закрыть глаза на то, что тебе больше двадцати, но увы - ты подруга моего преемника. Однако признаюсь, если бы я встретил тебя пару лет назад, то карал бы, наверно, до сих пор.
        Юка покраснела.
        - О, ты еще не разучилась краснеть, - засмеялся Смотритель. - Впрочем, скорее, уже научилась? Второй курс, я полагаю?
        Юка покраснела еще сильнее. Но промолчала.
        - Два - ноль, - сказал Смотритель. - Садитесь, дети мои, вы уже совершили поклон. Довольно.
        Мы сели на свои места. Смотритель был в хорошем настроении - и я догадался, что сегодня lese majeste[3 - Закон об оскорблении величества.], скорее всего, не обрушится на нас всей своей тяжестью.
        Наш гость взял третий стул и сел за стол рядом с нами.
        - Алекс, - сказал он, - не правда ли, это очень по-женски - ударить три раза в лоб, а потом просить покарать.
        - Вы совершенно правы, Ваше Безличество, - ответил я.
        - За это мы их и любим, - сказал Смотритель. - Они как бы делают мир добрее своей наивностью. Мы думаем - если эти трогательно нелепые существа ухитряются выживать рядом с нами, может быть, наш мир совсем не такое жестокое место, как мнится? Только постигнув, насколько хитра эта бесхитростность, понимаешь, до чего безжалостен мир на самом деле.
        Он покосился на рамку с синими и красными кубиками.
        -Ага, знаю... Я уверен, что ты постоянно проигрываешь ей в эту игру.
        - Иногда выигрываю, - ответил я.
        - Примерно один раз из четырех? - спросил Смотритель.
        - Иногда чаще.
        Смотритель засмеялся.
        - Они поддаются специально. Чтобы как можно дольше сохранить в нас заинтересованность. Так что не верь, мой мальчик, не верь...
        Я кивнул.
        - Сегодня у меня есть немного времени, - сказал Смотритель, - и я могу продолжить. На чем мы остановились в прошлый раз?
        Я напряг память, вспоминая - но меня опередила Юка.
        - На том, что толпу баранов подвели к фальшивым воротам, хотя настоящий вход был совсем рядом.
        - Да, - сказал Смотритель, - совершенно верно, моя девочка. Настоящий вход был рядом...
        Черное пятно на стене исчезло. На его месте появилась гладко оштукатуренная поверхность, где возникла кляксоподобная фреска вроде той, что я видел в Михайловском замке: кавалеры и дамы, проходящие между золотыми портьерами - и сидящие вокруг baquet медиумы с завязанными глазами.
        - Первоначально Идиллиум был невелик, -сказал Смотритель. - Чтобы создать этот островок в требуемых подробностях, хватало одной группы медиумов. Они обычно сидели вокруг своего baquet перед разделяющей миры портьерой - словно маленький оркестр, играющий музыку, которая не слышна, но зато видна. Из-за этого их прозвали «портьерными медиумами». Еще их называли «ливрейными медиумами», потому что Месмер одевал их в расшитые золотом ливреи. Но чем обширнее и сложнее становился мир за портьерой, тем труднее было портьерным медиумам удерживать требуемые подробности в умах - ведь сами они этого мира не видели. И тогда Месмер поставил довольно безобидный на первый взгляд эксперимент...
        Смотритель сделал паузу, как бы приглашая нас высказать предположения. Но мы молчали.
        - Он набрал вторую группу медиумов и провел их сквозь золотую портьеру. Мало того, вместе с ними он переправил на Идиллиум второй baquet - в точности такой же, как первый.
        - А разве можно было проносить туда реальные предметы? - спросил я.
        - Конечно... Если гости теряли что-то во время прогулки на очарованный остров, вещи обычно обнаруживались, когда сеанс кончался и видение исчезало. То же происходило и с теми, кто к концу сеанса не успевал вернуться к золотой портьере и оставался в полях Идиллиума. Они просто приходили в себя в темной половине зала, как бы пробудившись ото сна. Потом они выходили вместе со всеми через ту же портьеру, отчего приключение это считалось совершенно безопасным.
        - И что случилось дальше?
        - Когда Месмер и вторая группа медиумов оказались на очарованном острове, они устроились в специально придуманном для них здании. Оно, кстати сказать, выглядело как крохотный Михайловский замок - можно сказать, его зародыш. Сейчас уже никто не знает - то ли Павел построил свой замок по наброскам Академии Идиллиума, то ли этот эскиз для Академии нарисовал он сам. Медиумы начали там новый месмерический сеанс.
        - Зачем? - спросила Юка.
        - Вторая группа была нужна для того, чтобы раздвинуть новый мир, насытить его деталями, вовлечь гостей Идиллиума глубже в переживание. Месмер хотел, так сказать, достраивать иллюзию изнутри самой иллюзии - как при возведении бетонного здания поднимают чан для приготовления раствора на последний этаж.
        Я подумал, что так на самом деле не делают, - но промолчал. Аналогия была понятной.
        - Сначала все шло на удивление гладко, в полном соответствии с планом. А потом... Потом произошло нечто удивительное и невероятное, и Месмер сделал новое открытие.
        На стене появилась следующая фреска -два лакея в париках (почему-то они показались мне похожими на прусских солдат) сравнивают показания хронометров.
        - Месмер хотел сделать Идиллиум как можно более безопасным и удобным местом, превратив его в прогулочный парк для королей. Он старался исключить любые неожиданности. Поэтому им был заведен такой порядок - обе группы медиумов, внешняя и внутренняя, прекращали свою визуализацию одновременно. Для этого Месмер посылал на Идиллиум специального лакея с хронометром, который подавал остававшимся на острове медиумам сигнал точно в нужный момент. Но однажды про этого лакея просто забыли. По другой версии, его не пропустила охрана какого-то важного принца, веселившегося на Идиллиуме. И тогда...
        -Что?
        - Внешняя группа медиумов - та, что сидела возле золотой портьеры, - перестала создавать очарованный остров. Обычно загулявшиеся на Идиллиуме господа и дамы вскоре после этого оказывались в пустой половине зала, словно бы проснувшись после спектакля. В пустую половину зала возвращался и baquet со второй группой медиумов. Но в этот раз зал оказался пуст. Оставшиеся на Идиллиуме гости пропали. Второй магнетический бак - тоже.
        - Что случилось дальше? - спросил я.
        - На Месмера накинулась охрана оставшихся на Идиллиуме аристократов. Охранники требовали вернуть их пропавших господ. Месмер сперва отвечал, что господа выйдут позже. Но в темной половине зала так никто и не появился. Выждав несколько часов, Месмер велел первой группе медиумов - на всякий случай в том же точно составе - собраться вокруг своего baquet и создать Идиллиум заново. Медиумы очень нервничали, потому что теперь их окружала толпа вооруженных людей - но в конце концов это получилось. Те, кто оставался на Идиллиуме...
        - Исчезли? - предположил я.
        - Нашлись, - ответил Смотритель. -И благополучно вышли через проход между портьерами. Они ничего даже не заметили - просто решили, что сеанс был дольше обычного.
        Я заметил, что верчу на столе синий кубик от игры, - и отпустил его.
        - Месмер, - продолжал Смотритель, - погрузился в раздумья, пытаясь систематизировать все ему известное. Идиллиум возникал в воображении портьерных медиумов. Их галлюцинация затягивала в себя гостей. Но если этими гостями становилась другая группа медиумов, с их помощью Идиллиум мог само-поддерживаться изнутри. И здесь возникала опасная трещина в реальности, да чего там -зияющая черная воронка...
        Я подумал о спиральной черной кляксе, через которую Смотритель шагнул в комнату - но ничего не сказал.
        - Пока речь шла о совместно переживаемых галлюцинациях, - продолжал Смотритель, - можно было допустить что угодно. Но куда исчезали гости Идиллиума, когда первая группа медиумов прекращала создавать очарованный остров? Где находились люди и вещи? В видении второй группы медиумов? Но где в это время находилась сама вторая группа? Выходило, что в собственной умственной проекции. Потому что в физическом смысле нигде больше ее в это время не существовало. Понятно?
        Я кивнул.
        - Месмер был умным человеком - и догадался, что в случайно обнаруженной им трещине мироздания можно спрятать не только нескольких утомленных аристократов, но и целую вселенную. Вместе с ним это поняли немногие избранные, знавшие про его опыты. Эти люди не были подвержены гипнозу религии или естественных наук. Их не слишком занимало оккультное или физическое объяснение феномена. Их интересовали лишь практические вопросы, связанные с новым миром - такие, как его устойчивость и стабильность. И они принялись за эксперименты.
        - Каков был результат? - спросил я.
        - Результатов было много, - ответил Смотритель. - Но если говорить об окончательном, им стал наш мир.
        Я давно уже догадался, к чему он клонит. Но все равно это прозвучало жутковато.
        - Можно сказать, что человечество на своем веку открыло две Америки. Про одну людям рассказали, про другую - нет.
        - Кто еще про это знает? - спросил я.
        - У нас - высшая элита. На Ветхой Земле - уже никто. Все члены общества «Идиллиум» давно мертвы.
        - Как удалось утаить открытие такого масштаба и значимости? - спросила Юка.
        - Это оказалось не слишком сложно, - ответил Смотритель. - В мистерию Идиллиума была посвящена главным образом высшая французская аристократия. Почти всех этих людей уничтожили во время так называемой «Великой Французской революции» и «террора» - сейчас на Ветхой Земле подобные процедуры называют «операциями прикрытия». Дальше были «наполеоновские войны», позволившие завершить зачистку по всей Европе. Исключение было сделано лишь для тех, кто согласился держать язык за зубами и переселиться на Идиллиум. Эти люди отдавали свое достояние обществу «Идиллиум» и становились первопроходцами нового мира. Для Земли такой человек просто умирал - либо молодым, как Моцарт, либо уже старым, как Франклин, которого в последние годы на Ветхой Земле изображал двойник. Особенно сложно пришлось Павлу Алхимику. Он был русским императором, и, чтобы незаметно исчезнуть, ему пришлось устроить целый спектакль с династическим убийством.
        - Но вы ведь говорили, что в «животный магнетизм» было вовлечено огромное число людей, - сказала Юка. - Неужели их всех тоже...
        - Нет, - ответил Смотритель, - в этом не было необходимости. Уничтожали только тех, кто знал про Идиллиум. «Животный магнетизм», нелепая и дикая пародия на искусство Месмера, продолжил свое существование на Земле и после этих событий. Он был, впрочем, довольно скоро забыт. Всего лет через тридцать или пятьдесят - когда стало окончательно ясно, что эти странные электрические баки не лечат от облысения и геморроя. А в чем было их истинное назначение, никто к тому времени уже не знал.
        - Неужели ни один ученый не мог раскрыть назначение такого бака?
        - Baquet был прибором, предназначенным для соединения сознания людей в одно общее поле, - сказал Смотритель. - Он использовал достижения физики и химии, но очень особым образом. В те годы люди увлекались электрическими эффектами, изучали магнитное поле - и физика была уже весьма развита. Открыв baquet, ученые видели мощные магниты на концах железных штырей. Они видели лейденскую банку, которая при известных условиях могла ударить подключенных к штырям людей током. Но если задачей baquet было пропускать через людей ток, то он был устроен неграмотно. И никто не мог понять, почему и с какой целью магниты и лейденские банки залиты экстрактом васильков. Поэтому физики и химики, видевшие в устройстве физическую машину или медицинский инструмент, который должен был действовать согласно их разумению и по известным им принципам, неизбежно приходили к выводу, что перед ними дело рук шарлатана.
        - Хорошо, - сказал я, - и что случилось на Ветхой Земле дальше?
        -Жизнь продолжалась, - ответил Смотритель. - Исторические события, как там говорят, происходили одно за другим, постепенно пряча точку бифуркации под пеплом империй и перхотью демократий. Видишь ли, главная проблема Ветхой Земли - это слишком много истории. Слишком много инерции. У всего там был прецедент. Есть библейская пословица про молодое вино и старые мехи. Но на Земле все мехи давно прогнили насквозь. Старый мир не имел шансов измениться к лучшему - он обречен был так или иначе воспроизводить уродливые формы, известные прежде. Шанс появился у нас. И мы им воспользовались.
        - Вы говорите про Великое Возрождение?
        - Да, - сказал Смотритель. - Только ты не вполне знаешь, чем оно было на самом деле. Его в строгом смысле нельзя так называть. Это было создание нового мира. С чистого листа. Художники, мыслители и ученые, входившие прежде в Академию Идиллиума, взялись за гораздо более масштабный проект. Им казалось, что они - как бы коллективный Творец. Но упоение собственным всемогуществом продолжалось недолго. Скоро они наткнулись на границы своих возможностей.
        - То есть?
        - Сначала медиумы общества «Идиллиум» думали, что могут создавать новую вселенную как им заблагорассудится. Они на полном серьезе спорили, каким сделать нового человека - огромной стрекозой, живущей в небе, или электрической медузой, обитающей в море... Изменить решили и космос - художники даже нарисовали эскизы новых созвездий.
        Новое небо было куда красивее ветхого - хотя бы потому, что лучше отражало мифологию человечества. Но как только медиумы Идиллиума начали создавать пылающие шары звезд в помысленной ими бесконечной пустоте, произошло нечто жуткое. Вся вовлеченная в эту работу группа медиумов сгорела вместе со своим baquet. Их словно испепелил небесный луч - отблеск космического огня, который они кощунственно посмели зажечь.
        - Интересно, - сказал я.
        - Похожие проблемы начались и с твердью под ногами. Сперва архитекторы Идиллиума предполагали сделать новую землю плоским диском - и окружить ее бесконечным плоским морем... Но несчастье случилось опять - занимавшиеся этим погибли. Их как бы раздавила бесконечная тяжесть - даже от их baquet осталось в прямом смысле мокрое место. Пришлось загнуть море за горизонт, как на Ветхой Земле. Произошло еще несколько подобных трагедий - и медиумы стали понимать, что обладают свободой только внутри узкого коридора возможностей. Весьма узкого.
        - Но почему? - спросил я.
        Смотритель пожал плечами.
        - Ученые не смогли ответить на этот вопрос, - сказал он. - Наука того времени даже не пыталась объяснить мистерию Идиллиума. Поэтому за дело взялись теологи, тоже входившие в состав общества. Они объявили причиной всех бед то, что архитекторы Идиллиума нарушили волю Верховного Существа. В чем заключается воля Верховного Существа применительно к новому миру, теологи, естественно, не знали, поскольку никаких священных текстов на этот счет не имелось, откровений - тоже. Члены общества «Идиллиум» были большей частью трезвыми прагматиками, и экстатические видения их не посещали. Единственным способом понять божественную волю признали метод...
        - Проб и ошибок? - догадался я.
        Смотритель кивнул.
        - Именно тогда выяснилось, что индивидуальное путешествие, которое позже стали называть Великим Приключением, может быть каким угодно - а вот общее для всех пространство, каковым был Идиллиум, подвержено ограничениям. То, что видят... Как ты говорил?
        - То, что видят двое, создано Богом, - повторил я.
        - Почти. Постепенно архитекторы Идиллиума поняли границы своих возможностей -и сформулировали законы воплощения. Их было два. Первый ты уже процитировал, только в те дни его формулировали иначе: «То, что видят трое, видит Верховное Существо».
        - Почему трое, а не двое?
        -Теология, Троица, мистика, не знаю.
        Важно, что он проводит грань между общим и частным. А второй закон звучал так: «Творящая воля человека не должна создавать радикально новых форм». Другими словами, отныне медиумам разрешалось лишь воспроизводить существующее. Новый мир обязан был походить на Ветхий. Хотя бы приблизительно.
        - Но почему? - спросила Юка.
        - На этот счет высказывалось много предположений. Главным образом, конечно, теологических. Я не буду повторять аргументы о плане Верховного Существа, о священном чертеже, от которого нельзя отклониться - никто этого чертежа не видел. Лично мне кажется, что остроумнее всего сформулировал суть вопроса один из наших физиков, по совместительству еще и богослов: новое творение, сказал он, может существовать лишь до тех пор, пока скрыто в тени прежнего, - а чтобы спрятаться надежно, оно должно этой тенью стать... Очень похоже на правду.
        - То есть новый мир оказался просто копией старого? - спросил я.
        - Нет. Не копией. Не забывай, - Смотритель поднял палец, - что тень повторяет только внешний контур предмета. В тени можно спрятать многое, чего нет в оригинале. Главное - не нарушать предписанных тени границ. Как объяснял когда-то мой наставник, любивший понятные сравнения, мы едем на дилижансе творения зайцами, прячась на заднике от кондуктора... Суть законов воплощения проста - нам нельзя высовываться. Но пока нас не видно в тени Ветхой Земли, мы можем делать что хотим.
        - Значит, архитекторам Идиллиума пришлось проститься со своей мечтой о совершенном мире?
        - Вовсе нет, - ответил Смотритель. - Мы не можем создавать радикально новых форм, но можем как угодно комбинировать старые. Частности могут быть любыми, пока не нарушено общее равновесие. Эти рамки позволяют нам очень многое. Мы используем Ветхий мир как библиотеку лекал - и вырезаем по ним нужные нам узоры. Мы не можем приказать штукатурке стать звездой. Но мы в силах нарисовать на ней фреску со звездами...
        И он показал на стену. На ней появилось синее небо с золотыми точками - и большое оранжевое солнце с улыбающимся лицом.
        Потом фреска исчезла вместе со штукатуркой, и я опять увидел покрытое рябью темное пятно.
        Смотритель взял со стола чашку, плеснул в нее чаю из чайничка и сделал большой глоток сквозь прорезь своей маски. Мне пришло в голову, что это действие - единственное доказательство его телесной реальности: можно было измерить количество исчезнувшего чая. Остальное вполне могло быть просто иллюзией.
        Впрочем, любые чайные измерения ведь тоже могли быть наведенной в моем сознании галлюцинацией.
        - Непонятно, - сказала Юка, - почему Верховное Существо позволяет нам сказать «А», но не позволяет сказать «Б».
        - Ты права, - ответил Смотритель, - это понятно не до конца. Может быть, тот, кто выкрикивает слишком много букв, рано или поздно произносит что-то запретное...
        - Но почему тогда у нас есть возможность сказать «А»?
        - Неизвестно, - сказал Смотритель, - входило ли это в план. Может быть, мы обнаружили в творении прореху. Но это всего лишь щель. Если мы попытаемся превратить ее в брешь, охраняющие космос силы раздавят нас как муравьев. Мы можем заниматься нашим
        мелким колдовством на окраине мироздания, следя, чтобы питающий нас ручеек не был чересчур заметен. Но если мы превратим его в потоп, он первым делом смоет нас самих.
        - А что это за охраняющие космос силы? Ангелы Элементов?
        - Нет, - сказал Смотритель. - Я говорил о великих космических энергиях, природа которых нам неясна. Четыре Ангела - это силы, охраняющие Идиллиум. Это наше новое Небо, порождение Франца-Антона и Павла - они создали его, чтобы отказаться от использования baquet. Так было нужно для безопасности. Когда появилось Небо и Ангелы, необходимость в этом приборе исчезла, а потом мы стерли даже память о нем. Если сегодня baquet видят на старой гравюре или фреске, обычно думают, что это какая-то допотопная медицина. Благодаря Ангелам шивы и Смотрители могут управлять Флюидом напрямую.
        - Вы видели Ангелов? - спросил я.
        - Если ты станешь Смотрителем, будешь общаться с ними так же легко, как говоришь сейчас со мной.
        - Общаться с Ангелами? - недоверчиво переспросил я.
        Юка поглядела на меня широко открытыми глазами.
        - Да, - сказал Смотритель. - Они обучат тебя управлять Флюидом. Это сложная и развитая наука, тонкости которой Небо держит в секрете.
        - Небо контролирует нас? - спросил я.
        - Ангелы не заинтересованы в контроле, - ответил Смотритель. - У них вообще нет своих интересов. Их единственная цель - оберегать мир.
        - Зачем им служить нам? Почему они не возьмут власть в свои руки?
        - Им это ни к чему, - вздохнул Смотритель. - Постижение тайн Флюида уничтожает не только низкие, но и высокие желания. Это отчасти происходит даже со Смотрителем. Прикасаясь к силе, создающей Вселенную, невозможно сохранить личные интересы. Иначе Флюид разнесет тебя в клочья. Ангелы, превращающие Флюид в небесную благодать, не могут желать чего-то иного, кроме всеобщего благополучия. Они хотят, чтобы все были счастливы - но предоставляют заботиться об этом нам самим. Их собственное счастье заключается просто в созерцании Флюида...
        - На Небо можно попасть? - спросил я.
        - Если ты Франц-Антон или Павел Великий, - усмехнулся Смотритель. - Тогда шанс есть.
        - Детей учат, что Ангелов питает наша любовь к ним, - сказала Юка. - И наши молитвы.
        - В некотором роде, - согласился Смотритель.
        - Разве Ангелам нужны молитвы?
        - Конечно. Это создает причину и повод для их существования. Они находятся в потоке страдающего бытия исключительно ради нас.
        - Какое странное устройство мироздания, -сказал я.
        - Если ты немного подумаешь над ним, -ответил Смотритель, - оно покажется тебе изящным и совершенным. Благодаря ему мир уже третье столетие находится в равновесии.
        - Ангелы создают наш мир вместо медиумов Месмера? - спросила Юка.
        - Не совсем так, - ответил Смотритель. -У них другие функции. Им больше не надо наводить галлюцинацию и затягивать в нее людей.
        - Почему?
        - Потому что в нее уже втянуты все, кто живет в нашем мире. Они в ней родились. Для них это единственная известная им реальность, и они даже при желании не могут перестать ее создавать... Видите ли, если бы во времена Месмера через портьеру, разделявшую Париж и Идиллиум, прошла не сотня-другая аристократов и бонвиванов, а все тогдашнее человечество, или хотя бы критическая масса людей - я не помню сколько, но это уже подсчитано, - то никаких медиумов-каталистов больше не понадобилось бы вообще. Люди поддерживали бы поле новой галлюцинации сами, уточняя и полируя ее своим новым коллективным опытом. Медиумам, наоборот, пришлось бы воображать Землю, чтобы туда можно было вернуться... Но такую эмиграцию в восемнадцатом веке, конечно, никто не хотел устраивать. Зачем в Эдеме сифилитики-санкюлоты? Хотя прежде нечто похожее происходило.
        - Когда? - спросил я.
        - Очень давно, - сказал Смотритель. -В Атлантиде. А потом - в Америке, еще до Колумба. Через проходы, открытые древними медиумами, в другой мир ушли целые народы, следы которых до сих пор безуспешно ищут земные археологи. Атланты даже взяли с собой свой остров.
        - У них тоже был baquet?
        - Нет, - сказал Смотритель. - Они пользовались другой технологией. Наркотические настойки, помощь духов и все такое прочее.
        Но принцип был тем же самым - коллективная визуализация, строго одинаковая для всех вовлеченных. Она создает новый мир в тени прежнего, и туда уходят беглецы... Я говорил про тень Ветхой Земли, откуда новому творению нельзя выходить, - но и новый мир, в свою очередь, способен отбрасывать тень на Землю. Многое, что происходит на Ветхой Земле, вызвано влиянием этих скрытых пространств.
        - А где они находятся?
        - Они не где-то, - ответил Смотритель. -Они сами в себе. Как и наш Идиллиум.
        - У нас есть с ними контакты?
        Смотритель отрицательно покачал головой.
        - Мы им не интересны и не нужны, - сказал он. - Даже для жертвоприношений.
        От этих слов повеяло чем-то настолько мрачным, что я не стал задавать дальнейших вопросов. Некоторое время мы молчали. Потом Смотритель поднялся из-за стола.
        Мы с Юкой встали тоже.
        - Мне пора, дети мои. В следующий раз, Алекс, мы встретимся наедине.
        Он покосился на Юку. Та присела в придворном поклоне.
        - Я утомила вас своей глупой бестактностью, Ваше Безличество. Мне нет прощения, но я уповаю на ваше бесконечное милосердие и прошу меня извинить.
        - Отчего же, - ответил Смотритель, - мне очень понравилась наша беседа. Ты, вероятно, еще многое хотела спросить? Вероятно, тебе интересно, снимаю ли я маску, когда занимаюсь любовью? Это зависит от обстоятельств.
        Юка покраснела.
        - Три ноль, - сказал Никколо Третий.
        Юка, к счастью, промолчала.
        Помахав нам рукой, Смотритель шагнул в черное пятно на стене. Пятно колыхнулось, пропуская его, разгладилось и исчезло. Я опять увидел деревянную панель, гравюру с морской башней - и вспомнил, что уже давно не делал своих упражнений.
        Интересно было, что Смотритель появился в комнате как бы из этой башни. Но это, конечно, могло быть простым совпадением.
        - Ты его разозлила, - сказал я Юке.
        Она посмотрела на меня с жалостью, как на ребенка.
        - Как мало ты понимаешь в мужском сердце, Алекс. Хотя у тебя в груди такое же.
        - И чего я, по-твоему, не понимаю?
        Юка вынула из складок своей одежды крохотное зеркальце, оглядела себя и провела языком по губам.
        - Я его сокрушила. Полностью и целиком. Его Страдальчеству конец.
        - Наконец я вижу в тебе что-то человеческое, - сказал я. - Впрочем, этому вас тоже наверняка учили. Третий год, да?
        Она засмеялась.
        - Ты ревнуешь, и мне это приятно. Такому меня никто никогда не учил, клянусь.
        - Тяжело работать красавицей?
        - Очень, - вздохнула Юка. - Но все почему-то хотят.
        Однажды днем, когда Юка, по своему обыкновению, куда-то исчезла, а я выполнял свою рутинную медитацию над гравюрой Павла (теперь монах-наставник заставлял меня воображать постепенное строительство башни, затем - ее медленное разрушение силами природы, и так много раз подряд), в Красный Дом ворвался Галилео.
        С первого взгляда я понял: случилось что-то жуткое. Галилео был небрит, непричесан и бледен, а его глаза были окружены темными кругами - таким я не видел его никогда.
        -Алекс, мы едем к Смотрителю. У тебя минута, чтобы одеться.
        Мне этой минуты хватило - сказалась привычка к фаланстерской дисциплине. Я быстро натянул черный мундир без знаков различия - в таком наряде можно было ехать куда угодно. Мы вышли во двор, и я увидел колонну из нескольких бронированных экипажей.
        - Что случилось? - спросил я.
        Галилео отрицательно покачал головой, давая понять, что говорить не надо.
        Мы молчали всю дорогу. Галилео сверлил взглядом обшивку переднего сиденья. Мне было тревожно - и, чтобы развеяться, я разглядывал сонный счастливый мир за окном.
        Ландшафт был чуден и немного грустен, как часто случается ранней осенью.
        Обтекаемые гондолы ветряков, транслирующих Ангельскую благодать, казались не человеческой присоской к силе ветра, а, наоборот, могучими моторами, удерживающими разбухший монгольфьер нашего мира в небе.
        В кукурузном поле бродило жирафопугало камуфляжной масти - их, я слышал, ввели весельчаки из Железной Бездны, убедив бюрократов из департамента Земли, что такая окраска пугает сильнее, ибо мнительные вороны решают, что к ним хотят приблизиться незаметно.
        Возвращающиеся из школы мальчишки и девчонки катили по пешеходным дорожкам на велосипедах и роликовых коньках, скапливаясь на игрушечных светофорах - и там начинались короткие потасовки, завершавшиеся, как только загорался зеленый.
        Бабочки кокетничали друг с другом в придорожных кустах. Кружевные облака прятали в себе солнце.
        Почему-то я остро чувствовал полную беззащитность привычного миропорядка. Словно вокруг был милый и наивный рисунок на занавесе - а с другой стороны уже стояли актеры, готовые появиться на сцене. Что-то подсказало мне: спектакль будет мрачным.
        - Алекс! - позвал Галилео, и я поднял на него глаза.
        Вместо его лица я увидел черную маску, почти такую же, как на Никколо Третьем во время нашего последнего разговора. Галилео протянул другую складную маску мне, и я безропотно надел ее. Маска была легкой и удобной, совсем не мешала дышать, и через минуту я про нее забыл.
        Мы приехали на базу службы безопасности, окруженную стеной колючих кустов. Сначала мы долго петляли среди пакгаузов с двузначными номерами, а потом кортеж затормозил возле круглой башенки со шпилем, похожей на ступу вроде тех, что Железная Бездна ставит на городских окраинах. Вокруг стояла охрана.
        Внутрь вошли только мы с Галилео.
        Внутри ступы оказалась ведущая вниз лестница. Мы спустились довольно глубоко под землю, вышли на узкий перрон и сели в маленький стальной вагончик, чем-то напоминавший блестящую деталь огромной швейной машины. Он помчал нас по длинному туннелю.
        - Куда мы едем? - спросил я.
        - В Михайловский замок, - ответил Галилео.
        - А почему нельзя было доехать туда в экипаже?
        - Сегодня это может быть опасно. А так нас не увидит никто.
        Прошло несколько минут, и наш вагончик остановился. За его дверью начинался серый бетонный коридор. Галилео тут же побежал по нему.
        Мне стало по-настоящему страшно. Я побежал следом, стараясь не отставать от него на поворотах - иначе я просто потерял бы его из виду в этом подземном лабиринте. Помню, что стражники, стоявшие в коридорах, щелкали каблуками, когда мы проносились мимо, и мне успело прийти в голову идиотское сравнение: Галилео - движущийся по стене палец, нажимающий один выключатель за другим.
        Наконец мы выбрались из подвала, поднялись по мраморной лестнице на третий этаж, прошли по коридору и оказались у позолоченных дверей, где стояла группа офицеров. Здесь же были несколько монахов Желтого Флага и врачи с громоздкой медицинской машиной. Все молчали. Мы прошли в дверь, и я увидел Никколо Третьего.
        Он был еще жив. Но жить ему оставалось совсем недолго, это делалось ясно с первого взгляда.
        Он лежал на столе, на огромной карте Идиллиума, куда стекала его кровь (если б я увидел такое на картине, то решил бы, что это пафосная пошлость). Рукава его кителя были разрезаны до плеч, и на локтевых сгибах блестели маленькие металлические диски - наверно, медицинские амулеты. Но толку от них было мало: из груди Смотрителя торчали две короткие белые стрелы.
        На его лице даже сейчас была черная маска.
        Рядом со столом стояли два врача и охранник. В углу комнаты белели мраморные обломки - статуя античного воина раскололась, упав с постамента. Среди обломков валялся крохотный белый арбалет с двумя пружинными дугами.
        Я отчего-то сразу пришел в себя и почти успокоился. Ничего страшнее произойти уже не могло. Помню, я отрешенно подумал, что стрелы в груди Смотрителя все же, наверное, не из мрамора, а из крашенного в белый цвет металла.
        Увидев меня, Никколо Третий попытался приподняться, но его удержали врачи.
        - Не надо двигаться, - сказал один из них. - Яд будет распространяться быстрее.
        Я подошел к Смотрителю. Никколо Третий несколько раз открыл и закрыл рот в прорези маски - как выброшенная на берег рыба.
        - У него паралич речевого центра, - сказал доктор. - Он не может говорить.
        - Он может говорить, - ответил Галилео. - Оставьте нас. Все, без исключения, выйдите. Кроме тебя, Алекс.
        - Но Его Безличеству нужна помощь, - сказал второй врач.
        Галилео махнул рукой.
        - Вы ему не поможете. Он жив только усилием воли. Быстрее, у нас мало времени.
        Врачи и охранник подчинились. Несмотря на волнение и страх, я не мог не отметить абсурд происходящего: в комнате остались три человека в масках, словно здесь репетировали средневековую итальянскую комедию. Как выразился какой-то монастырский поэт - комедию с убийством.
        - У нас и вправду мало времени, - сказал Смотритель.
        Я вздрогнул. Его голос звучал странно и неестественно.
        - Горло меня не слушает, Алекс, - продолжал Смотритель, - я говорю через Флюид. Меня, как ты видишь, убили. Постарайся, чтобы этого не случилось с тобой.
        - Кто? - спросил я.
        Смотритель закашлялся - и я с трудом узнал в этих звуках знакомый смех.
        - Фехтовальщик, кто же еще. Галилео, покажи ему хронику... Он все тебе объяснит. Пока я жив, я должен передать тебе свой крест.
        - Что это?
        - На болтовню нет времени, Алекс. Дай руку. Нет, левую.
        Я протянул ему руку. Он поднял левую ладонь, повернул ее так, что наши средние пальцы соприкоснулись, и сказал:
        - Смотри внимательно...
        Я уставился на наши соединенные кисти.
        На тыльной стороне ладони Смотрителя стала проступать татуировка - павловский крест с раздвоенными острыми концами. Его середину закрывал лик солнца. Рисунок был выполнен в простой и благородной манере, напоминающей о древних алхимических трактатах. Сначала крест и солнце были желтыми, а потом сделались отчетливо-оранжевыми.
        - Не убирай руку, - сказал Никколо Третий.
        Он с неожиданной легкостью приподнялся (мне почудилось, что его грудь заскрипела), коснулся креста мизинцем другой руки, повел по нему ногтем - и рисунок вдруг сдвинулся с места, проехал по среднему пальцу Смотрителя (при этом уменьшившись и искривившись, словно перешедший на другую поверхность луч), поднялся по моему среднему пальцу - и оказался на моей руке, став в точности таким, как прежде.
        Это произошло быстро и легко, будто Никколо Третий перекинул костяшку на счетах. Сперва я ничего не почувствовал. А потом понял, что время замерло - словно этим движением Смотритель выключил его. Я видел его черную маску, его бледную руку, свои собственные пальцы - но все было неподвижным.
        Во вселенной остался лишь один крохотный родничок времени - татуировка на моей руке. Руке было холодно. Это был приятный, но требовательный холод, очень требовательный и одушевленный, населенный множеством ледяных иголок. Я стал дверью в этот холод, подумал я. И тени из него рвутся наружу, в мир, откуда я только что пришел...
        Но я не приходил ниоткуда, вспомнил я, а был всего лишь одной из теней, населявших этот холод - и сейчас сделался... сделался...
        Эта мысль свернулась на холоде, так и не превратившись в понимание. Источником холода было веселое алхимическое солнце.
        Чем пристальнее я глядел на татуировку, тем сложнее было понять, что я вижу - словно из моих глаз била струя воды, смывая с объекта моего внимания слой за слоем. Солнце несколько раз изменило цвет и размер - а затем я на секунду перестал видеть Никколо Третьего.
        Мне померещилось, что передо мной невысокий человек в треуголке и черном мундире со звездой. Я узнал Павла Алхимика. Сперва он глядел на меня требовательно и строго, но потом на его курносом лице появилась еле заметная улыбка.
        - Если ты дойдешь до последнего поворота, - сказал он, - будь смелее... Не бойся посмотреть на это, не бойся... Ты ведь Смотритель, ха-ха-ха...
        Павел исчез, и я понял, что гляжу на самого себя в высоком узком зеркале. За моей спиной, совсем недалеко, была часовня в виде короны из сияющего янтарного стекла. Она сразу же стала удаляться прочь. На пару секунд все закрыли клочья тумана, а затем я увидел башню с гравюры Павла - ту самую, что я мысленно собирал и разбирал каждый день во время своих духовных упражнений.
        Я видел ее издалека. Она высилась над утренним морем; в ее арках и нишах стояли мраморные и бронзовые статуи, а на вершине сверкала часовня-корона. Утреннее солнце точно наложилось на павловский крест над ней. Казалось, именно он и светит миру.
        У меня мелькнула мысль, что это видение - побочный результат моих ежедневных занятий: все было как на гравюре, если бы ту раскрасили. За исключением разве что уплывшего куда-то морского змея...
        Нет, понял я, было еще одно отличие.
        От часовни отходил мост, который не вел никуда, а так и обрывался в пустоту. На его краю, кажется, и стояло то самое зеркало, куда я только что гляделся. Ничего подобного на гравюре не было.
        Потом башня исчезла и стало темно.
        Я опять увидел свою руку. Выше и дальше белело застывшее лицо Галилео. Я сделал усилие, и замершая секунда треснула и рассыпалась, словно облепившая меня корка льда. Рука Смотрителя оторвалась от моей.
        На моей руке теперь не было никакого павловского креста. Не было его и на руке Смотрителя.
        Никколо Третий умер.
        - Его Безличество велел показать тебе хронику, - сказал Галилео, - и, поскольку это было его последним поручением, я почтительно исполню его прямо сейчас.
        Он подошел к двери, открыл ее и позвал:
        - Хронист!
        В комнату вошел один из монахов с вытатуированными на бритой голове буклями парика.
        - Покажи Безличному, что здесь произошло.
        Титулом «Безличный» Галилео назвал меня.
        Монаха это ничуть не удивило. Он сдвинул два стула так, что они оказались напротив друг друга, и жестом пригласил меня сесть на один, сам же уселся напротив.
        - Глядите мне прямо в глаза, - сказал он. -И не отводите взгляд.
        Его глаза были желтыми и цепкими, как у хищной кошки. Мне показалось, что он сразу же схватил мои зрачки своими - и куда-то их потянул. Я сопротивлялся - это было непривычно и страшно, - но монах ободряюще улыбнулся, и я поддался.
        Мои глаза чуть не вылезли из орбит от напряжения - а потом у меня закружилась голова и я догадался: он всего-то навсего хочет, чтобы я расслабился и посмотрел туда, куда смотрит он.
        Как только я сделал это, я увидел ту же комнату, где мы сидели - но на столе в ее центре еще не лежало мертвое тело, а статуя копьеносца на постаменте была целой.
        У стола с картой стояло несколько человек. Раскрылась дверь, и в комнату вошел Смотритель в сопровождении двух монахов. Стоящие у стола приветствовали его, Смотритель шагнул к столу, склонился над картой - и тут статуя в углу ожила.
        Как намазанный мелом мим, уставший стоять неподвижно, мраморный воин зашевелился, поднял копье и ударил им Никколо Третьего - но тот сделал легкое движение рукой, и копье замерло, упершись в воронку потемневшего воздуха, возникшую между Смотрителем и статуей.
        Никколо Третий поднял другую руку и стал быстро и брезгливо помахивать кистью, словно разгоняя мошек или сбрасывая со стола крошки - и после каждого такого мановения мраморный воин содрогался, и от него отлетал большой кусок. Сначала отлетела голова, потом рука со щитом, потом плечо, потом нога - но, когда воин уже падал с постамента, из-за его спины высунулось не то щупальце, не то хвост, кончающееся сдвоенным арбалетом - и в Никколо Третьего полетело сразу две стрелы...
        Глаза монаха отпустили меня, и я опять увидел Галилео.
        - Благодарю, - сказал он монаху, - теперь удались.
        Когда тот вышел из комнаты, Галилео повернулся ко мне.
        - Покойный Смотритель в совершенстве управлял Флюидом, - сказал он. - Но этого оказалось недостаточно. Наоборот - его погубило собственное мастерство.
        - Почему?
        - Он стал играть с убийцей. А тот просто дожидался момента, когда Смотритель окажется полностью связан Флюидом. Если бы Никколо Третий поставил себе задачу защититься любой ценой, он был бы жив.
        - Кто этот фехтовальщик? - спросил я.
        - Мы не знаем, - пожал плечами Галилео. - Этого не знают даже Ангелы.
        - Разве Ангелы могут чего-то не знать?
        - Получается, могут, - сказал Галилео. -Нападение было осуществлено силой Флюида. Ангелы видят любое колебание Флюида - но не могут понять, что приводит Флюид в движение в этом случае. Его источник невидим. Каким образом и откуда появляется Великий Фехтовальщик, не знает никто.
        - Он может убить любого?
        - Наверное, - ответил Галилео. - Но тебе опасность пока не угрожает. И не будет угрожать, пока ты не станешь Смотрителем. Никто не знает, удастся это тебе или нет. Все решат Ангелы.
        - Когда?
        - Мы отправимся к ним прямо сейчас. Вернее, отправишься ты. Я тебя просто провожу.
        Он протянул мне офицерскую кепку.
        - Надень это.
        - Зачем?
        - Чтобы те, кто увидит нас в коридоре, не знали точно, где ты и где я. Не останавливайся, не смотри по сторонам и ничего не говори... Следуй за мной и гляди в пол.
        Вслед за ним я вышел из комнаты. Мы протиснулись сквозь толпу у дверей - и я так точно выполнил его инструкции, что не увидел при этом ни одного лица - лишь ботинки и монашеские туфли.
        Затем мы прошли по разноцветным каменным кругам и ромбам на полу коридора, спустились по мраморной лестнице и нырнули в тот же подвал, откуда вышли. Как только проход вокруг нас сжался в узкую бетонную кишку, Галилео опять побежал, и стражники на разветвлениях коридора защелкали нам вслед каблуками.
        Мы сели в тот же стальной вагончик-шпульку, и он немедленно сорвался с места. В этот раз мы ехали гораздо дольше. По дороге я дремал - и пришел в себя оттого, что вокруг стало тихо.
        - Вылезай, - сказал Галилео, - приехали.
        Я заметил, что на нем уже нет маски - и снял свою.
        В этот раз наружу пришлось лезть по тускло освещенной вертикальной шахте, держась за железные скобы. Мы протиснулись в открытый люк - и я наконец вдохнул полной грудью свежий воздух.
        Вверху уже стемнело. Железная горловина с откинутой крышкой торчала из земли в каком-то огороженном дворе. Сверху в нас бил яркий свет.
        Я увидел двух человек, придерживающих колеблемую ветром веревочную лестницу. Первый, одетый в форму авиатора, поражал огромными закрученными вверх усами (я знал, что среди летчиков это модно - в идеале усам полагалось иметь форму штурвала). Второй, лысый и румяно-счастливый, был монахом в чине невозвращенца - что следовало из белого подбоя на его рясе и доходящего до плеч парика, вытатуированного на бритой голове и шее.
        Щурясь, я поглядел вверх - и увидел закрывшую полнеба тушу монгольфьера, слепящего нас повернутыми вниз фарами.
        - Это Менелай, - сказал Галилео, указывая на монаха. - Он будет твоим новым наставником.
        Монах поднял вверх три сложенных вместе пальца, приветствуя меня знаком Трех Возвышенных, и улыбнулся.
        - Если буду жив.
        Мне почему-то показалось, что он имеет в виду - если буду жив я.
        Несмотря на такое вступление, Менелай приступил к наставничеству незамедлительно.
        - Ложись спать, - сказал он, коснувшись моей головы теми же тремя пальцами, - тебе надо выспаться.
        Я полез вверх. Прямо на лестнице на меня навалилась такая сонливость, что я чуть не сорвался вниз. Но мне помогли забраться в полутемную кабину, и, как только за мной закрылась дверь крохотной одноместной каюты, я упал на узкий топчан и заснул.
        Мне приснился Великий Фехтовальщик. Во сне мы были с ним знакомы - и вместе шли по дорожке утреннего парка по какому-то делу.
        Фехтовальщик совершенно не походил на мраморного воина из кабинета Никколо Третьего.
        Его лицо словно сошло со старого масляного портрета - водянистые голубые глаза, тонкий нос, похожая на парик прическа с глубокими залысинами, доказывающими, что это все же его собственные напудренные добела волосы. Глаза его были так ледяны и остры, что казались холодным оружием.
        Его расстегнутый мундир, не то военный, не то придворный, напоминал своей пестротой брачное оперение тропической птицы. В руке он нес полукруглую шляпу с опушкой, как бы треуголку без третьего угла (кажется, их так и называли - двууголками).
        Удивило меня то, что он был уже не первой молодости. Потом я заметил целый ворох разнокалиберных крестиков и образков, выбивающихся из-под красного платка на его шее. Видимо, это были религиозные амулеты, так популярные среди убийц.
        Словом, он выглядел именно так, как положено профессиональному бретеру, кормящемуся с обычая решать вопросы так называемой «чести» с помощью остро заточенной железной палки.
        - Нам надо немедленно остановиться, -говорил я ему. - И тогда все может обойтись.
        - Но почему? Зачем?
        - От вашей шпаги гибнут разные люди, - отвечал я. - Смерть одних никого не огорчит. А гибель других может стать тяжелейшим ударом для человечества.
        - Ну что ж, - сказал фехтовальщик, - я согласен, что достойные люди иногда гибнут от моей шпаги. Но их убиваю не я. Их убивает судьба.
        - Значит, если кто-нибудь решится убить вас самого, вы тоже спишете все на судьбу?
        - Не обещаю, - засмеялся фехтовальщик. - Я не буду ничего списывать, я буду яростно защищаться. И попробую для начала убить такого человека сам. Любым способом.
        - Но это нелогично. Если вы считаете...
        - Сударь, - перебил меня фехтовальщик, - меня кормит не логика, а сноровка. Если оставаться в живых нелогично, то я возьму на свою душу этот страшный грех... перед Аристотелем или кем там еще...
        Удивительно, он слышал про Аристотеля. Я открыл рот для ответа, но меня схватила за рукав высунувшаяся из придорожных кустов рука. Я остановился, а фехтовальщик, тут же забыв про меня, пошел дальше.
        - Не оглядывайся, - сказал чей-то голос. -Только слушай и смотри.
        Я увидел впереди поляну. На ней ждали люди. Я узнал Франца-Антона - он был в черном и выглядел мрачно и торжественно, словно великим фехтовальщиком был он сам. Рядом стояло несколько господ, наряженных по моде позднего восемнадцатого века. Один из них, в лиловом камзоле, был в бархатной полумаске - и я понял, что это Павел.
        - Я буду учить тебя обращению с Флюидом, - сказал голос за моей спиной. - Сегодня я сообщу тебе два правила... Смотри внимательно, перед тобой стоят два величайших мастера Флюида в истории - Павел Алхимик и Франц-Антон. Лучше них не было и нет никого. Знаешь, в чем их сходство?
        - В чем?
        - Никто из них не понимает, что такое Флюид, - сказал голос и засмеялся. - И не пытается понять. Именно в этом секрет. Они знают Флюид только через то, что тот позволяет им с собой делать. Если ты хочешь, чтобы Флюид разрешил тебе управлять собой, уподобься им. Даже не пытайся понять, с чем имеешь дело. Это первое правило...
        Я слушал не слишком внимательно - мне было интереснее происходящее на поляне. Павел о чем-то говорил с фехтовальщиком; тот отвечал коротко и надменно, с улыбкой.
        Наверно, он говорил Павлу то же, что и мне минуту назад.
        - Второе правило такое, - продолжал голос. - Приказывая Флюиду, сохраняй почтительную дистанцию... Представь, как чувствует себя низкородный любовник королевы. Он должен соединять в своих действиях крайнюю учтивость с известной решительностью, без чего любовником стать невозможно, ха-ха-ха... Обращайся с Флюидом так же. Это все, что я хотел тебе сегодня сказать.
        Я все глядел на поляну.
        Франц-Антон вынул шпагу и встал в безупречную фехтовальную позицию. Бретер выглядел рядом с ним как-то неуклюже - достав из ножен свое оружие, он опустил острие к земле, словно раздумав драться. В позе его тоже не было ничего «фехтовального». Секундант изящно, как дирижер, взмахнул руками, предлагая начинать...
        И тут меня разбудил стук в дверь.
        В иллюминаторе горело уже склоняющееся солнце, но жарко в каюте не было. Мы летели над пустыней по направлению к гряде гор.
        Я спал, похоже, очень долго - но теперь чувствовал себя свежим и полным сил.
        - Выходи, - сказал из-за двери Галилео. -Мы скоро будем на месте.
        В моей каюте был крохотный туалетный отсек - и я вполне успешно принял в нем душ. Выйдя из каюты, я оказался в просторной кабине с узкими лавками вдоль стен - наш монгольфьер явно не был рассчитан на перевозку сановников и больше напоминал грузовое судно.
        Галилео и невозвращенец Менелай сидели по разные стороны кабины лицом друг к другу. Менелай лениво крутил рукой маленькую молитвенную мельницу.
        Я как следует рассмотрел его только сейчас. Кожа на его круглом лице была ровной и гладкой, без единой морщины, а глаза сверкали веселой уверенностью. Если бы не седая щетинка, выступившая на его татуированных буклях за ночь, я мог бы принять его за сверстника.
        Я хотел простереться на полу кабины, как принято при встрече с невозвращенцами, но Менелай остановил меня жестом.
        - Простираться полагается на земле, -сказал он, - а не в небе.
        И сам засмеялся собственной шутке.
        - Скажите, вы тот самый Менелай? - спросил я.
        - Что значит «тот самый»?
        - Это вы прислали мне в подарок гравюру Павла? С башней над морем? Там еще такая большая морская змея...
        -Я.
        - Какой смысл в этой башне и змее? Что они символизируют?
        Менелай нахмурился.
        - Я даже не знаю, - сказал он чуть смущенно. - У нас в монастыре хранится доска -с нее эти листы и печатают. Одна из реликвий ордена. Все-таки гравировал сам Павел... Мы делаем для каждого Смотрителя новый оттиск. Очень хороший подарок. Недорого - и, главное, быстро.
        Я подумал, что это особенно удобно при частой смене Смотрителей, - но не сказал ничего. Вместо этого я кивнул на мельницу в его руке.
        - Отрадно, что вы молитесь за наше благополучие.
        - Я не молюсь за благополучие, - ответил Менелай. - В этой местности нет благодати, и я обеспечиваю ею наши моторы.
        На моем лице, видимо, проступило недоверие. Менелай перестал крутить свою мельницу и положил ее на сиденье рядом.
        Гул винтов сразу стих. А потом горы за окном поехали в сторону: нас стало разворачивать ветром.
        - Перестань, - сказал Галилео, - мы так опоздаем.
        Менелай взял свою мельницу и опять начал небрежно ее покручивать. Моторы немедленно заработали.
        - Если устанете, - сказал я, - буду рад вам помочь.
        Галилео засмеялся.
        - Ты, Алекс, не сможешь помочь. Менелай летит с нами именно потому, что он невозвращенец. В силу высокой святости он может производить очень много благодати даже такой крохотной мельницей. Его могут заменить сорок девять «возвращающихся однажды» или триста сорок три «вступивших в поток», и каждому будет нужна своя мельница. Сколько нужно таких, как мы с тобой, я не знаю. Но подозреваю, что это будет число со многими нулями.
        - А почему здесь нет благодати? - спросил я.
        - Запретная зона, - ответил Галилео. -Здесь нет ни одного ветряка, ни одного водного колеса или флага с мантрами. Сюда никто не может приехать с помощью благодати. А дойти пешком будет трудновато.
        - Понятно, - сказал я. - Невозвращенец Менелай - наш мотор.
        - Невозвращенец Менелай - специалист по управлению Флюидом, - сказал Галилео. -
        Он учил этому искусству прежних Смотрителей. И будет учить тебя.
        - Я уже начал, - улыбнулся Менелай и подмигнул. - Я немного рассказал про Флюид, покаты спал...
        Только теперь до меня дошло, кто был мой невидимый собеседник из сна. Это был Менелай - я помнил его голос.
        - Но ты очень нервничал и все время отвлекался, - продолжал Менелай. - В следующий раз будь внимательней.
        - А когда будет «следующий раз»?
        - Когда Флюид тебя примет, - ответил Менелай, раскручивая свою мельницу.
        - Он может меня отвергнуть?
        - Может, - сказал Галилео. - Стать Смотрителем - не такая простая процедура, как кажется. Необходимо согласие Ангелов. Ты должен убедить их в том, что от тебя будет польза. Но главное, конечно, убедить в этом сам Флюид.
        -Как?
        - Тебе нужно привести Флюид в движение. Самому. Без всяких подсказок.
        - Но я такому никогда не учился.
        - В том и дело, - улыбнулся Менелай.
        - Как же я это сделаю?
        - Не знаю. Все, что следует, я уже сказал.
        Я посмотрел на Галилео. Тот пожал плечами.
        - Это все? - спросил я.
        - Нет, - сказал Менелай. - Приведя Флюид в движение, ты должен будешь доказать, что ты достаточно прочный сосуд, чтобы удержать его в себе.
        - Кому доказать?
        - Флюиду.
        - Я могу умереть?
        - Твоя гибель - крайне нежелательное развитие событий. Но если новым Смотрителем станет не годный к этому человек, все будет еще печальнее.
        - Хорошо, - сказал я, - когда это начнется?
        Галилео выглянул в окно.
        - Мы снижаемся. Считай, что уже началось.
        - Я бы поел, - сказал я нервно.
        - Лучше, - ответил Менелай, - если твой желудок будет пустым. Тебе надо проглотить только это...
        Он протянул мне прозрачную коробочку с медной горошиной. Она имела форму человеческой головы - это был обычный медитативный резонатор Желтого Флага вроде тех, что монахи носят на своих четках.
        - Зачем? - спросил я.
        - Резонатор позволит установить контакт с Ангелами.
        - А обязательно его глотать? Почему нельзя положить за щеку? Или просто в карман?
        - У тебя, скорее всего, появится искушение его выбросить, - сказал Менелай. - А когда ты его проглотишь, ты уже не сможешь.
        Я открыл коробочку и взял крохотную голову двумя пальцами. Она была холодной и твердой, похожей на картечину.
        - Не бойся, - сказал Менелай. - Глотай.
        Я проглотил медную пилюлю. Мне показалось, что она скользнула в мое горло и попала в лузу в самом начале груди - теперь я постоянно чувствовал ее присутствие, хотя и не испытывал особого неудобства.
        Менелай поглядел в окно - и я вслед за ним. Мы снизились почти до самой земли и летели совсем медленно.
        - Здесь начинается дорога Смотрителей, -сказал Менелай. - Просто иди по ней, и все будет... как надо.
        - Куда я по ней приду?
        - В приемную Ангелов.
        Я не понял, шутит Менелай или нет.
        - Потом вы за мной прилетите?
        - Нет, - сказал Менелай. - Ты вернешься сам.
        -Как?
        - Не волнуйся об этом, - ответил Галилео. - Не волнуйся ни о чем.
        Из кабины пилотов показался вчерашний усач в летной форме. Даже не посмотрев на меня, он раскрыл люк в полу - и сбросил в него сложенную горкой веревочную лестницу.
        Я поглядел вниз. Там была сухая красноватая земля в редких трещинах - и такого же цвета дорога.
        - Вы дадите мне с собой воды?
        - Тебе не будет хотеться ни есть, ни пить, - ответил Менелай. - Удачи.
        Галилео не сказал ничего, лишь потрепал меня по плечу. Я вздохнул - и полез вниз.
        Как только мои ноги коснулись земли, веревочная лестница уплыла вверх, монгольфьер поднялся, развернулся - и полетел прочь. Я глядел на него, пока он не превратился в крохотное пятнышко в небе, словно надеясь, что он повернет назад. Но он не повернул.
        Я остался один на границе гор и пустыни.
        Красноватая грунтовая дорога впереди казалась утрамбованной множеством ног. Но вот откуда на нее шагнули эти ноги, было неясно - дорога началась в том самом месте, где меня высадили, и вокруг не было никаких следов человека. Не могли же всех пешеходов доставлять сюда на монгольфьерах, подумал я.
        Впрочем, дорога Смотрителей могла быть создана Флюидом, и тогда, если я правильно понял Менелая, размышлять о ее странностях не следовало. По ней надо было просто идти - и я пошел в сторону висящего над горами солнца.
        Через два часа ходьбы местность сильно изменилась - теперь со всех сторон меня окружали каменистые холмы. Скалы отсвечивали нежнейшими оттенками - лиловыми, желто-коричневыми, розовыми. Было безветренно и жарко, но мне отчего-то совсем не хотелось пить.
        Дорога Смотрителей даже не делала попыток огибать препятствия - оставаясь идеально прямой, она то и дело взлетала вверх и ныряла вниз, словно кто-то провел по линейке черту на огромной стиральной доске (примерно так выглядели складки рельефа).
        Сначала я ничего не понимал в лабиринте холмов - мне только ясно было по положению солнца, что я иду на запад. Но когда дорога взмыла на особо высокий гребень, я увидел наконец, куда она ведет.
        Далеко на западе между холмами появилось каменное лицо. Это было, кажется, здание в виде огромной человеческой головы - похожее на увеличенный во много раз резонатор Желтого Флага. Но я не мог различить деталей: оно было слишком далеко и мешали лучи склоняющегося солнца. Наверно, решил я, проглоченная маленькая голова ведет меня к большой. Или позволяет ее увидеть... Кажется, в древности это называлось симпатической магией.
        Пространство послушно плыло мне навстречу: редкие кусты на склонах, выжженная жухлая трава, бугры земли и разноцветные скалы перемещались мне за спину в полном соответствии с законами физики. Сама каменная голова тоже вроде бы вела себя нормально - она то скрывалась за очередным холмом, то вновь становилась видна, когда я поднимался на вершину.
        Вот только она не приближалась, понял я еще через полчаса. Она словно была нарисована на далекой стене, к которой я шел по вращающемуся под ногами барабану.
        Может быть, со мной что-то было не в порядке - и дорога Смотрителей отказывалась вести меня к цели?
        Солнце уже заходило за холмы - и циклопическая голова скоро стала просто темным силуэтом впереди.
        Теперь, спускаясь в очередную ложбину, я нырял в синеватую тень - там была уже почти ночь, и мне становилось немного не по себе. Зато, поднимаясь на новый гребень, я попадал в оранжево-красный луч, смывавший с меня все уныние. Мне вспомнилась древняя строчка:
        Солнце, как медный шлем воина...
        Закатное светило походило на проглоченный мною медный шарик Менелая.
        Я начал спускаться в очередную впадину - и вдруг заметил на ее дне человека в черном. Он стоял в самой нижней точке спуска и, кажется, глядел на меня.
        Мне стало страшно. Но бояться было уже поздно, я хорошо это понимал. Собравшись с духом, я пошел навстречу незнакомцу.
        На нем был короткий черный плащ и маска. Мне показалось, что воздух в этой ложбине прохладнее, чем в прежних - или, может быть, моя кожа похолодела от предчувствия... И оно меня не обмануло.
        Я увидел две коротких стрелы, торчащие из черной груди.
        - Привет, Алекс, - сказала маска. - Добро пожаловать в Михайловский замок.
        Кажется, это был голос Никколо Третьего - но уверен я не был.
        - Вы ли это, Ваше Безличество? - спросил я. - Я не знаю, кто передо мной - Смотритель или мой страх в его маске...
        Он засмеялся и снял маску. Я сразу же пожалел, что дал ему для этого повод - вместе с маской с его лица слезла и кожа, и на землю посыпался сухой прах. Я увидел желтую кость и пустые глазницы мумии.
        Инстинктивно я отпрыгнул назад - но лицо Смотрителя невероятно разрослось, заслонив всю дорогу и даже холм. Передо мной осталась только огромная голова.
        Я понял, что это та самая голова, которую я прежде видел на горизонте. Видимо, устав меня ждать, она пришла за мной сама.
        Голова изменилась. Теперь она походила не на здание, а скорее на его руины: из нее выступал череп. На месте одного надбровья я видел сложенную из тщательно пригнанных камней арку, другое было краем вырубленной в скале дыры, рот походил на вход в пещеру.
        Чем дольше я смотрел на эти старые камни, тем больше необычных деталей замечал. Кое-где проступали следы недавнего ремонта - пятна сохнущего раствора, деревянные подпорки и клинья, прижимающие блоки друг к другу. Из отвесной стены торчали ржавые железные костыли, забитые допотопными скалолазами.
        В некоторых местах из кладки были вынуты камень или два, и в образовавшихся нишах были устроены микроскопические кумирни, покрытые изнутри копотью - видимо, чтобы путешественники могли сделать паузу и зажечь свечу или лампадку...
        Постепенно я стал замечать рисунки на камнях. Сперва они казались мне просто сетью мелких черных трещин, но, приглядевшись, я понял, что это ритуальные художества древних обитателей мира, схематичные наброски успешной охоты. Потом я увидел другие изображения - более сложные и поздние. Практически всю штукатурку, еще не обвалившуюся с кладки, покрывали выцветшие фрески, нарисованные в несколько слоев.
        У них было множество сюжетов - от библейских тем до куртуазного французского эскапизма предреволюционных лет (я узнал некоторые рисунки, виденные в гостях у Смотрителя). Но эта аристократическая мифология выражала, в сущности, ту же надежду на выживание, что и творчество пещерных охотников - просто выживать предполагалось с помощью других практик.
        Я понял наконец, что давно вижу отдельные, почти не связанные между собой фрагменты реальности, словно бы освещаемые по очереди моим собственным взглядом. Я не мог удерживать их в сознании одновременно. Когда я разглядывал фрески, никакого здания в форме головы не было видно, а когда я глядел на здание, я не различал фресок.
        Мало того, даже когда я смотрел на здание, я не видел его целиком. Я видел то одну глазницу, то другую, то треугольную выемку носа, то зияющий чернотой рот... Глядя, например, на арку-надбровье, я замечал, что вижу не саму арку - а аккуратные камни и их стыки, один за другим.
        То же происходило, когда я рассматривал какой-нибудь рисунок - скажем, купидона с луком. Я видел то пухлую попку, то острие стрелы, то порочный и сытый взгляд, то зеленые перья крыльев...
        - Что это? - спросил я вслух.
        - Мое настоящее лицо, - ответил голос Никколо Третьего. - И твое лицо тоже. Обычно оно скрыто под маской.
        Когда он заговорил, я опять ненадолго увидел здание-голову целиком. Казалось, темнота вращается вокруг него, как жидкость вокруг сливной дырки.
        - Почему все такое странное? - спросил я. - И постоянно меняется... То большое, то маленькое...
        - Мы не остаемся прежними ни секунды, - ответил Смотритель.
        Когда голова начала говорить, я глядел в ее правый, как бы вырубленный в камне глаз, а когда она договорила, я видел только рот-пещеру. Оттуда долетело дуновение ветра.
        - Я не могу ничего рассмотреть как следует, - пожаловался я.
        Голова засмеялась.
        - Это и означает увидеть свое лицо.
        В темноте вокруг мелькали еле различимые тени. Я избегал на них глядеть - но все равно от их присутствия мне делалось нехорошо. Тени словно вели вокруг меня с Никколо Третьим хоровод - и, как ни нелепо было это воспоминание, я подумал о воспитанницах Оленьего Парка, совершающих свой непочтительный летний ритуал.
        Никколо Третий хмыкнул - видимо, ощутив мою мысль.
        - Позволь Флюиду заполнить тебя, - сказал он. - Пусть он тебя проглотит. Это происходит со всеми нами, начиная с Павла Великого. Только так можно стать Смотрителем.
        Я поглядел на голову-здание. Теперь из распадающейся штукатурки отчетливо выступил гигантский череп. Он казался полированным и почти белым; в его плавных изгибах отражалась появившаяся на небе луна.
        Потом я заметил на мертвой голове легкий серебристый парик - и что-то вроде темной впадины на шее. Странно, но в голове появилось нечто изящное: возможно, так подействовало на реальность упоминание Павла.
        - Выбора у тебя нет, - сказал Никколо Третий. - Смерть - это не выбор. Это его абсолютное отсутствие. Беги...
        Я побежал ко входу - стараясь не глядеть лишний раз в пустые глазницы. По дороге мне пришло в голову, что слова Смотрителя можно понять как угодно - и совсем не обязательно в том смысле, что это действие сохранит мне жизнь. Слова могли значить, что смерть уже произошла.
        Но вблизи голова потеряла весь свой жуткий гипнотизм. Впадина на шее оказалась темной аркой входа. Она была окружена голубоватым нимбом - лунный свет, усиливаясь и сгущаясь, отражался от множества перламутровых зеркал, вмурованных в стену.
        Я услышал противный, тонкий, быстро усиливающийся вой. Его производили, кажется, искаженные человеческие голоса - словно участники неизвестного радения вспоминали свои жизни в качестве комаров. Несколько теней мелькнуло передо мной, пытаясь отрезать меня от входа, но я зажмурился, рванулся вперед - и вой стих.
        Когда я открыл глаза, я был уже внутри.
        Здание-череп выглядело большим снаружи - но изнутри оно оказалось просто гигантским.
        Это было даже не здание, а какая-то огромная заброшенная стройка. В лунном свете белели несимметричные стены и уровни, так и не сумевшие встретиться друг с другом. В серебристом полумраке были видны следы времени - обвалившиеся во многих местах своды, просевший пол, покосившиеся лестницы...
        Лестниц вокруг было очень много, разной ширины и крутизны - они вели куда-то вверх и терялись в каменных плоскостях. В общем, идеальное место для ночного рандеву аллегорических Шизофрении с Паранойей.
        Не успел я это подумать, как заметил в лунном луче мраморную скульптуру: две обнявшиеся голые девушки, худая и толстая, обе в венках и спадающих с головы лентах с мелко высеченными латинскими буквами... Видимо, на лентах был диагноз. В толстой чудилось что-то увещевательное - а худая, казалось, не столько отвечала на объятие первой, сколько отбивалась, стараясь не выходить за рамки приличий.
        - Успокой свой ум, - сказал в моем ухе голос Никколо Третьего. - Не засоряй священное пространство всяким мусором. Я хочу представить тебя кое-кому...
        Я увидел сходящие по лестницам темные силуэты - их было около дюжины. Каждый двигался по своей собственной лестнице.
        - Кто это? - спросил я.
        Никколо Третий не ответил.
        Темные фигуры сошли на каменный пол, где я стоял (мраморные девушки успели к этому моменту исчезнуть), и обступили меня полукругом.
        Я и сам уже понял, кто это.
        Серебристый парик Антона Второго, очки Антонио Третьего, золотой колпак Максима Полупредателя, знаменитая маска Жозефа Первого со специальной прорезью для усов и бородки, трубка Варфоломея Единственного и так далее - каждый из прежних Смотрителей имел при себе характерный атрибут своего канонического портрета (я знал, впрочем, что эти декоративные мифологии не имеют прочной исторической опоры).
        У всех Смотрителей на лицах были маски. Разного фасона, но одного цвета - черного.
        Я ожидал, что они заговорят со мной. Но Смотрители молча шли на меня - и в какой-то момент просто слились со мной, словно я был дверью, через которую они, толпясь, куда-то проскользнули. При этом я не почувствовал ровно ничего, только потерял их из виду. Передо мной остался последний темный силуэт - по двум торчащим из груди стрелам было ясно, кто это.
        - Души, умы, ментальные отпечатки, - сказал Никколо Третий, - думай о нас как хочешь. Мы были на твоем месте прежде. Мы соединимся в один ум. Он будет сопровождать тебя и приходить иногда на помощь.
        - Я тоже стану такой тенью, когда умру?
        - Смотрители не умирают, - ответил Никколо. - Они продолжают жить через живого Смотрителя. Вернее, они и есть живой Смотритель... Считай, что мы зрители на галерке твоего ума. Мы развлекаемся, глядя оттуда на сцену, где ты играешь. Иногда ты будешь слышать наши аплодисменты. Иногда свист. А иногда мы будем просто спать.
        - Не понимаю, - сказал я.
        Никколо Третий махнул рукой, явно не желая обсуждать эту тему дальше.
        - Скоро с тобой начнет говорить один из Ангелов.
        - Кто именно? - спросил я.
        - Не знаю. Это зависит от баланса элементов в твоем знаке. Кто из четырех Ангелов станет твоим покровителем, неважно - в каждом из них присутствуют трое остальных. Все они на самом деле один и тот же Ангел, глядящий в разные стороны.
        -Ангел будет приходить на мой зов? -спросил я.
        - Да, - ответил Никколо. - Иногда. Для этого тебе нужно будет обратиться к его изваянию или изображению. Ты сможешь задавать ему вопросы. Но не жди, что он станет решать твои проблемы.
        С этими словами он шагнул ко мне. На миг меня словно накрыло черное покрывало - и я остался один.
        Я пошел по лунному залу, обходя провалы в полу. Из трещин между камнями торчали прямые стебли кустистой травы с мелкими цветками - кажется, тысячелистник. Я помнил, что его использовали для гадания, но не знал как. Просто чтобы снять напряжение, я сорвал один жесткий стебель - и задал ему невнятный вопрос о своей будущей судьбе.
        Наверно, не следовало этого делать.
        Я заметил человека, идущего мне навстречу. Он совершенно точно не походил ни на одного из Смотрителей, и я испугался, подумав, что он собирается напасть. Я заметался, не зная, куда бежать - и неизвестный с карикатурной точностью повторил мои движения.
        Я решил, что он издевается - и успел ужаснуться: лишь абсолютно хладнокровный и безжалостный убийца способен был так артистично вести себя в подобной ситуации, что, конечно, лишало меня шансов на спасение.
        Только увидев над его головой вторую луну, я опознал в незнакомце самого себя.
        Впереди была зеркальная стена - и настолько ровная, что исчезала из виду: пол переходил в свое отражение без всякого заметного стыка. Из зеленоватой лунной полутьмы мне навстречу шел другой Алексис де Киже в черном мундире без знаков различия.
        - Подойди к зеркалу, - сказал в моем ухе голос Никколо Третьего. - Сейчас мы покажемся тебе еще раз.
        - Где? - спросил я.
        - Смотри в зеркало.
        Над моим правым плечом появилось еле заметное свечение. Я вгляделся в него - и увидел человеческую голову. Она все время менялась: парик с буклями, золотой колпак, усы... Наконец я увидел черную маску Никколо Третьего.
        - Не жди наших советов, - сказал он. Именно в твоих собственных решениях будет теперь содержаться наша мудрость. Относись с осторожностью к чужим голосам, раздающимся в твоем уме.
        - Почему? - спросил я.
        - Потому что враги могут подделать совет Ангела и указать тебе путь к смерти. Так было со мной...
        Эти слова произнес не голос Никколо Третьего, а другой, низкий и хриплый - и я увидел в зеркале колпак Максима Полупредателя (к своему стыду, я совершенно не помнил его биографии - и не знал даже, за что его наградили таким прозвищем). Но это продолжалось лишь секунду или две, а потом над моим правым плечом опять возникла черная маска последнего Смотрителя.
        - Сколько у вас лиц? - спросил я.
        - Одно, - ответил незнакомый голос, высокий и визгливый. - У нас всех в действительности одно и то же лицо. Но увидеть его можно только в очень особенном зеркале.
        - Ты увидишь в нем всех Смотрителей сразу, - произнес другой голос, приятный баритон, и над моим плечом блеснули очки Антона Второго.
        - Где это зеркало?
        - Потом... Это будет потом.
        - Вы Антон Второй? - спросил я.
        - Не дели нас на разные сущности. И не привыкай разговаривать с нами вслух. Иначе окружающие примут тебя за безумца.
        - Хорошо, - сказал я. - Что мне следует делать теперь?
        - Тебе придется иметь дело с самим собой. Здесь мы не сможем помочь. Мы будем просто наблюдать.
        В этот раз я не понял, кто из Смотрителей со мной говорил. А потом свечение над моим плечом исчезло.
        Я пошел вдоль зеркальной стены, стараясь глядеть себе под ноги. В лунном свете было что-то головокружительное - он казался то желтым и горячим, то безмерно древним и голубым, летящим к нам от звезд, угасших миллиарды лет назад.
        Мне пришло в голову, что луна - это самостоятельное светило, только излучает оно свет другой природы и питает не дневную реальность, а ночную, то есть наши сны... А дневная ложь про отраженный свет - просто способ, которым демон рассудка пытается скрыть эту великую тайну.
        - Поэтическая банальность, - пробормотал голос в моей голове.
        Я не возражал.
        Даже если я видел сейчас что-то вроде сна, из него не было выхода - зеркальная стена, словно лента Мебиуса, привела меня в то же место, откуда я начал свой путь.
        Отражения сливались с реальностью. Мне стало казаться, что я заблудился в пустыне - и точно так же заблудились эти руины, косые арки, залитые бледным светом разваливающиеся лестницы.
        Я поднял глаза к луне, несколько секунд впитывал ее голубой огонь - и вдруг понял, что могу покинуть это место тысячью разных способов.
        Мне сделалось легко и радостно. Отойдя от зеркала, я стал подниматься по одной из лестниц. Через пару шагов я зажмурился и вообразил, что иду по дороге Смотрителей (я представил ее со всей возможной отчетливостью), - а темная ложбина, где я имел неосторожность войти в голову Его Безличества, осталась за моей спиной.
        Когда я открыл глаза, я действительно шел по дороге.
        Здание в форме головы опять оказалось впереди, но теперь его силуэт был ближе. И передо мной уже не осталось холмов и впадин - последний участок дороги был совсем ровным.
        Я с облегчением вздохнул. Испытание оказалось хоть и жутковатыми, но не особо тяжелым.
        Однако почти сразу у меня появилось подозрение, что впереди еще какой-то сюрприз. Мне придется иметь дело с самим собой, сказал Антон Второй. Если речь шла о зеркальном зале, где я то и дело натыкался на свое отражение, то я сумел из него выбраться. Но если он имел в виду другое...
        Я понял, что именно.
        Он наверняка намекал на любимую страшилку спиритов и писателей-романтиков, когда затаенный страх вырывается из глубин человеческого ума и материализуется, превращаясь из внутренней реальности во внешнюю.
        Я усмехнулся этой мысли - мне, с моим монастырским детством и юностью, даже и вспомнить было нечего. Главным моим кошмаром всегда был страх провалить очередной экзамен. Но он владел мною и сейчас. Ожидать от себя каких-то мрачных манифестаций не приходилось.
        Впрочем, так ли это?
        Нет, не так - в моей жизни присутствовал страх, свежий и очень реальный. Это был...
        Охвативший меня испуг оказался таким внезапным и сильным, что я остановился и закрыл лицо руками. Я ведь видел его во сне, понял я, и знаю теперь, как он выглядит.
        - Сударь, - раздался тихий голос совсем близко, - прошлый раз я спешил, и мы не успели договорить. Но сегодня я всецело ваш.
        Великий Фехтовальщик стоял впереди на дороге.
        Он выглядел точно так же, как в моем сне, только теперь я заметил на его боку рапиру. Не позолоченную придворную подвеску, а длинный рабочий прибор в побитых ножнах (я сразу вспомнил, что опаснее всего именно глубокие колотые раны - какие и наносит этот похожий на огромное шило инструмент).
        В следующий момент Великий Фехтовальщик вытащил рапиру из ножен.
        Я знаю кое-что о концентрации внимания. Но во время своих тренировок мне редко удавалось достичь такой неотрывной сосредоточенности, с какой оно следовало теперь за движениями порхающего передо мной лезвия. А мой визави, похоже, наслаждался собой -принимая разные фехтовальные позы, он делал выпады вверх и вниз.
        Он, несомненно, был мастером - его движения выглядели по-настоящему красиво и уверенно. Особенное впечатление произвел на меня один несколько раз повторенный им выпад, при котором он как бы деликатно уступал дорогу, отстранялся, раскланивался - и в последний момент, извернувшись из крайне неудобной позы, наносил быстрый и далекий укол в область живота.
        И все это время лезвие гуляло в двух шагах от меня. Ближе он пока не подходил, но я не сомневался, что он проткнет меня при первой атаке. Было непонятно, почему он медлит.
        - Вооружайтесь, сударь, - сказал он. -Я не желаю убивать безоружного.
        - Чем? - спросил я.
        - Да чем вам угодно... Вот хоть каминные щипцы.
        И он оглушительно захохотал.
        Я понял, что мы стоим уже не на дороге.
        Сосредоточившись на его рапире, я полностью перестал воспринимать окружающее и не заметил, как мы оказались в аскетично убранной комнате с двумя передвижными экранами. За одним был камин, за другим - небольшая походная кровать.
        Каминных щипцов, однако, нигде не было видно.
        - Отчего вы хотите меня убить? - спросил я, отступая к стене.
        Великий Фехтовальщик выпучил глаза.
        - Я? Хочу вас убить? Сударь, вы меня оскорбляете. Вы давно мертвы, и хорошо это знаете. Мне ни к чему вас убивать - мне достаточно просто напомнить, как обстоят дела... Испанский выпад!
        Он сделал легкий выпад, и рапира кольнула меня в левую руку. Это был настоящий укол, и на моей ночной рубашке - отчего-то на мне оказалась длинная белая ночная рубашка - выступила кровь. Если бы я спал, я бы точно проснулся. Но увы, все происходило на самом деле.
        - А теперь speciality of the house[5 - Фирменное блюдо (англ.)], - сказал он весело и дружелюбно, и навел рапиру мне в лицо. - Английский выпад! А?
        Он опять захохотал - и без всяких видимых усилий, будто это было самой простой вещью на свете, разделился на множество людей. Словно он был складным ножом, раскрывшим свои лезвия, каждое из которых, в свою очередь, выкинуло еще несколько лезвий, почти неотличимых друг от друга: эдакие офицеры-сорвиголовы восемнадцатого века, дышащие перегаром и фатализмом. Их оказалось так много, что они заполнили комнату.
        Все они пошли на меня. Я заметил в руках у одного белый офицерский шарф и испугался, что меня сейчас задушат, но шагнувший ко мне сбоку гигант - самый крупный из них - резко и неожиданно ударил меня в висок овальной золотой коробочкой, и я повалился на пол. Потом меня действительно стали душить шарфом, и я даже успел порадоваться своей догадливости.
        Вопрос со мной, похоже, был уже решен судьбой - и на таком высоком уровне, что волноваться казалось невежливым.
        И тут я впервые в жизни ощутил Флюид.
        Тому, кто никогда не испытывал этого переживания, будет сложно его понять, но я попытаюсь объяснить, как могу.
        Есть такая деревянная игрушка - два кузнеца на стержне, двигающемся взад и вперед. Кузнецы по очереди бьют по наковальне как бы независимо друг от друга, но на деле их приводит в движение один и тот же рычаг.
        Флюид был в точности таким рычагом - к нему были пристегнуты и я, и пьяная офицерня. Сейчас сила Флюида повернулась против меня, но это была моя собственная сила: я, как и разделившийся на множество безобразных тел Великий Фехтовальщик, был ее руслом.
        Чтобы направить Флюид против меня, Великий Фехтовальщик (или тот, кто управлял им) должен был пропустить силу сквозь нас
        обоих, в известном смысле поставив между нами знак равенства, похожий на соединительную трубу между сообщающимися сосудами.
        И я понял, в чем секрет.
        Течение Флюида не зависело ни от меня, ни от Великого Фехтовальщика, ни от кого вообще. Флюид подчинялся только сам себе. В нем была внутренняя осмысленность, присущий ему самому закон, который естественным образом направлял его поток.
        И все-таки, парадоксальным образом, способ управлять Флюидом существовал. Это можно было делать - и здесь мое сравнение становится очень натянутым, но лучшего мне не приходит в голову, - как бы меняя наклон русла, где струился его поток.
        Парадокс в том, что изменить направление потока нельзя никаким усилием воли. А вот поменять наклон русла можно огромным числом способов, потому что любое русло - просто мираж и подделка.
        На самом деле, конечно, никто из медиумов не ощущает поток магнетизма таким гидротехническим образом. Это ближе к эмоциям: «изменение наклона» похоже на возникающую из страха надежду, перерастающую затем в уверенность, которая потом становится ощущением своей правоты, очевидной всему космосу - и снова сменяется нарастающим холодом ужаса...
        В общем, уподобления могут быть любыми - но стоящая за ними суть была верно угадана мною в тот самый миг, когда свет в моих глазах померк от удушья.
        Я увидел, как одолеть Великого Фехтовальщика - и неизъяснимым усилием воли (оно действительно было неизъяснимым, потому что я делал подобное первый раз в жизни) сначала остановил поток своей гибели, протекающий через нас обоих, потом развернул его -и наконец превратил в свое торжество.
        - А-а-а-ах! - закричал я ужаснувшим меня самого голосом - и поднялся на ноги. Каждая клеточка моего тела выдохнула: «Победа!»
        Мне показалось, что нависшие надо мной убийцы разлетелись в разные стороны от моего выдоха, как сухие листья от порыва ветра. А потом я понял, что их вообще нет - они были просто наваждением.
        Передо мной по-прежнему стоял Великий Фехтовальщик. Но теперь я его не боялся.
        Рапира, нацеленная в мое горло, изогнулась и пролетела мимо, словно ее лезвие оттянул магнит, а в следующий момент я шагнул вперед и нанес врагу страшный удар длинным и твердым предметом - причем, когда мое тело начало эту атаку, я и сам не знал еще, чем я его ударю: в последний момент в моих руках появился бамбуковый шест, потому что движение было слишком быстрым и я не смог бы управиться с каким-нибудь тяжелым металлическим орудием, не повредив собственных сухожилий.
        Великий Фехтовальщик отлетел назад и упал на спину. Его рапира, звеня, покатилась в угол комнаты. Было видно - быстро встать у него не получится. Удар оказался такой силы, что шест в моих руках сломался. Я отпустил его, и бамбук исчез, не успев коснуться пола.
        А потом залившая меня волна торжества и мощи схлынула, и поток Флюида снова поменял направление.
        Я подумал, что рано праздную победу. И как только я позволил этому подозрению заползти в свою голову, у него немедленно появилось множество доказательств. Я уже знал, что сейчас сам найду в себе уязвимость - но не мог остановить эту самоубийственную работу ума.

«А что, если на его рапире был яд? - пришла мне в голову мысль. - И не просто яд, а... яд, парализующий волю? Тогда я точно не смогу еще раз сделать то же самое. Ведь если этот фехтовальщик такой опытный убийца, он должен был знать, что произойдет».
        Великий Фехтовальщик открыл глаза.
        - Алекс, ты убит, - сказал он отчетливо. - Все снадобья на свете бесполезны...
        Он все рассчитал. Даже заготовил цитату.
        Я почувствовал холодную немочь, растекающуюся по моими жилам - и понял: яд теперь не остановить. Кровь уже разогнала его по телу.
        Сказать, что мне стало страшно, - значит ничего не сказать. Всего минуту назад я смирился со смертью, потом чудом вырвался из ее лап, испытал ни с чем не сравнимое торжество победы - и вот приходилось умирать заново.
        Партия была окончена. Я ничем не мог ответить Великому Фехтовальщику. Хотя в прошлый раз я успел. Но тогда... Тогда... Похоже, яд уже добрался до моего мозга - думать стало тяжело и как-то наждачно.
        Я чувствовал, что в происходящем есть нестыковка, какая-то подлая странность - и, если бы я мог нормально соображать, то обязательно увидел бы, в чем она состоит.
        Яд сковывал меня все сильнее. Великий Фехтовальщик поднялся на четвереньки и пополз к своей рапире. Похоже, я действительно чуть его не убил. Или, может быть, он просто издевался. Но теперь это не имело значения - справиться со мной мог и калека. О том, чтобы схватиться с ним снова, не было и речи.
        Я повернулся и, еле переставляя ноги, побрел куда-то в сгустившуюся перед моими глазами мглу, каждую секунду ожидая смерти. Я сдался и перестал бороться. Охвативший меня упадок духа был настолько глубоким, что на минуту я даже забыл про комнату с камином, куда меня перенес Великий Фехтовальщик.
        Это меня и спасло.
        Через шаг или два я вдруг понял, что опять иду по дороге Смотрителей - совсем недалеко от места, где встретил своего врага. Закат уже почти отгорел, и край неба из багрового сделался фиолетовым. Здание в виде головы оказалось теперь еще ближе. До него была всего пара минут ходьбы.
        Надежда вернулась ко мне - но лишь настолько, насколько позволял яд. В этом опять была какая-то подлая несообразность, но разбираться в ней у меня не осталось сил.
        Происходило что-то нелепое. Я использовал открывшееся мне всемогущество удивительно бездарным образом, а спасся только благодаря позорной слабости - позволив себе забыться. Главное, я даже не знал, что таким образом можно спастись. Это было как сперва выменять право первородства на чечевичную похлебку, а затем...
        - Метко вылить ее себе на известное место, - договорил у меня в голове голос Никколо Третьего. - И проснуться поваренком на кухне.
        Я вздрогнул, и над моим плечом раздался его смех.
        - Не переживай, - сказал он. - Ты такой не один. Через это проходят все великие повара. Много жизней подряд, ха-ха-ха...
        Отлично. Никколо Третий делится со мной афоризмами житейской мудрости - а остальные Смотрители с интересом наблюдают за моей гибелью.
        Ярость придала мне сил, чтобы проковылять еще несколько метров, но мои колени почти не гнулись. Яд превратил меня в хромой циркуль - я перемещался нелепыми полукруглыми шагами.
        Я понял, что не дойду до цели. У меня даже не осталось сил вспомнить еще какой-нибудь из старых ужасов, чтобы тот окончательно меня добил.
        Я заметил, что уже не иду по дороге, а лежу на спине.
        Я не испытывал страха. Было только жаль, что я больше не увижу Юку. Я изо всех сил напряг память, и на несколько мгновений она возникла передо мной как живая.
        Рядом послышалось цоканье копыт. Видимо, Великий Фехтовальщик, как и положено кавалеру, догонял меня на лошади...
        И тут я услышал голос Юки:
        - Алекс! Тебя подвезти?
        Наверное, я галлюцинировал перед смертью. Но галлюцинация все никак не кончалась. Я увидел в темноте над собой лицо Юки. Меня коснулась ее рука - и жизнь вернулась ко мне.
        Я поднялся на ноги. Кружилась голова, я плохо видел - но снова был собой. Юка помогла мне забраться на лошадь вслед за ней. Я даже не пытался сесть нормально, а просто перевалился через вздрагивающий круп.
        - Тебе к этой большой голове?
        Я промычал что-то неразборчивое, и Юка повезла меня к последним проблескам заката.
        Чем ближе становилось огромное здание, тем лучше я себя чувствовал - будто терзавшие меня злые духи оказались, как цепные собаки, прикованы к тому месту, где я встретил Великого Фехтовальщика. Всего через сотню шагов их власть надо мной кончилась. Моя предсмертная немочь куда-то улетучилась. Мало того, когда я вспомнил про нанесенную мне Великим Фехтовальщиком рану, оказалось, что от нее не осталось и следа. Исчезла и ночная сорочка - на мне опять был мой черный мундир.
        Теперь мне понятно было, почему Великий Фехтовальщик почти победил. Я сам развернул Флюид против себя, направив его по внушенному мне маршруту... Нет, какое там - даже этот маршрут был выдуман мной. Я сам проделал всю работу от начала до конца. Вот в чем заключалась мучившая меня несообразность.
        От обиды я застонал.
        - Ты плохо себя чувствуешь? - спросила Юка.
        - Все в порядке, - ответил я.
        - Ты уверен?
        - Нет, - сказал я. - Разве можно быть в чем-то уверенным?
        - Это верно, - вздохнула она.
        Мы были уже возле головы.
        Она оказалась поистине огромна - и теперь на ней не было заметно никаких следов распада (я не сомневался, что это та же самая голова, меняющая размер и форму - и возникающая в разных местах дороги). Сейчас я мог смотреть на нее без всяких проблем. Но верхнюю ее часть скрывала темнота.
        Вход по-прежнему был в шее, но выглядел он иначе: высоченная дверь, два факела по бокам... Их совершенно точно не было еще несколько минут назад - я бы заметил огни. Бронзовые привязные кольца располагались слишком высоко - пришлось бы встать в седле, чтобы до них дотянуться. Они были такого размера, что через них смогла бы пролезть и лошадь.
        Видимо, живущие здесь гиганты ждали в гости только других гигантов - в число которых я не входил. Интересно, если б я пришел пешком, появились бы здесь кольца или нет?
        Лошадь заржала, словно ее тоже занимал этот вопрос. Я слез на землю.
        - Ты сегодня вернешься? - спросила Юка.
        - Вряд ли.
        - Хорошо. Я тогда буду спать.
        - Спасибо, - сказал я. - Ты очень вовремя. Даже если ты просто мне снишься.
        - Я думала, ты будешь ругаться, - улыбнулась она. - Скажешь, что кататься здесь нельзя.
        Она сидела в седле амазонкой. На ней было легкое платье с пестрым поясом и шляпка с поднятой вуалью. Тени от факелов играли на ее лице. Она была безумно хороша.
        Повернув лошадь, она поехала прочь. Когда ее силуэт скрылся в темноте, я подошел к двери и постучал. Никто не ответил. Тогда я нажал на дверь ладонью. Она приоткрылась, и я проскользнул внутрь.
        Дверь выглядела тяжелой и надежной, подчиняющейся всем материальным законам -поэтому и за ней я ожидал встретить нечто понятное. Быть может, храмовый интерьер со скульптурами и фресками. Или хотя бы большую ротунду, как в Михайловском замке - можно было бы отлично разместить такую в каменной черепной коробке. Но то, что я увидел, поразило меня своей полной невозможностью.
        Стена, через которую я прошел, уходила вверх, вниз и в обе стороны насколько хватало глаз - и терялась во мгле, словно я был мелкой ночной букашкой, пролезшей через дырочку в вертикальном листе бумаги.
        От двери - ввысь и в пустоту - уходила широкая каменная лестница с огромными ступенями. У нее не было ни перил, ни ограждений. Далеко вверху - там, куда она вела, - фреской на невидимом потолке горел павловский
        крест. Улыбающееся солнце в его центре было главным источником фосфорического оранжевого света.
        Узнав изображение, перекочевавшее с руки Никколо Третьего на мою, я поглядел на тыльную сторону кисти и увидел, что исчезнувшая татуировка стала видна опять - она светилась приятным желтоватым огнем.
        Что-то тускло блеснуло под моими ногами. Я наклонился и различил на одной из ступеней темные серебряные буквы. Это была старинная надпись, выложенная одним из тех трогательных архаично-футуристических шрифтов, что рисует себе каждый век в попытке угадать будущее:
        SAINT RAPPORT 1807
        Я коснулся пальцем одной из букв. Раздался тихий звон, и я ощутил сладчайшее сотрясение реальности - словно в ней (и во мне самом) прошел эдакий дождь из розовых лепестков.
        Что-то дивное и невыразимое коснулось меня, побыло со мной миг или два - и исчезло... Я даже не мог понять - то ли аккорд невидимого клавесина так подействовал на мою душу, то ли сам его звук окрасился в нежнейшие оттенки из-за этого содрогания пространства. Я дотронулся до серебряных букв еще раз, но больше ничего не случилось.
        Тогда я не без трепета пошел - вернее, полез вверх по огромным ступеням.
        У меня не оставалось сомнений, что подобное пространство могла создать лишь сила Флюида. Но если целью этого архитектурного элефантизма было ущемить человеческое достоинство, то замысел не особо удался. Подниматься по лестнице было слишком утомительным упражнением - у визитера просто не хватало энергии, чтобы ощутить свое ничтожество.
        Лестница кончалась небольшой каменной площадкой, над которой висел крест с солнцем. Невозможно было понять, на чем он нарисован: тьма над ним казалась беззвездным ночным небом. Ничего больше вокруг я не различал.
        Дойдя до центра площадки, я ощутил странную неустойчивость - словно подо мной была палуба кренящегося корабля. У меня слегка закружилась голова. Моя татуировка теперь светилась очень ярко, и я даже чувствовал в этом месте легкое жжение. Я поднял руку, как бы показывая невидимым часовым пропуск -и они, видимо, сочли его годным.
        Пол под моими ногами перевернулся вверх дном.
        Первой моей мыслью было, что я попал в ловушку как в древних гробницах: одна из плит пола опрокидывается, и бедный грабитель летит в глубокую яму, навстречу костям коллег и кольям недоброжелателей.
        Это было бы похоже - вот только я никуда не упал, потому что сила тяжести перевернулась вместе со мной и полом. Или, может быть, каменный диск пола остался на месте, а вверх дном опрокинулся весь мир.
        Возможно, впрочем, все было еще проще - и меня опять провели: твердь под моими ногами даже не сдвинулась с места, просто я в очередной раз поверил во внушенный мне обман. Но в первый момент я был полностью дезориентирован - закричав от страха, я упал на четвереньки.
        Когда я решился поднять глаза, то увидел, что нахожусь на круглой площадке, похожей на сцену. Вокруг был полутемный зал, поднимающийся во все стороны пологим амфитеатром. Было прохладно. Воздух еле заметно пах костром и можжевельником: я узнал знакомый с детства запах монастырских благовоний.
        В амфитеатре ровными кольцами сидели каменные монахи. На статуи были надеты настоящие парадные рясы - судя по оранжевым аксельбантам и золотым погонам на правом
        плече, форма клириков старшего ранга. Глаза статуй были закрыты. Они казались ушедшими в одну из высших абсорбций (кто может уйти туда глубже каменной статуи) - и я по детской привычке прочитал про себя несколько благочестивых латинских мантр. То, что я стоял на коленях, было даже уместно.
        - Можешь сесть, - шепнул мне в ухо голос Никколо Третьего. - Вот циновка. Ангелы не смогут тебе явиться, пока ты не успокоишь свой ум.
        На полу действительно лежал оранжевый мат - его, видимо, Никколо и назвал «циновкой». Загнув его край, я сел, скрестил ноги и погрузился в бессмысленную сосредоточенность.
        Прошло, наверно, около четверти часа, и до меня долетел тихий удар гонга. Я открыл глаза. Пауза пошла мне на пользу - мой ум был собран и спокоен.
        Амфитеатр с каменными монахами выглядел так же. Но кое-что изменилось.
        Вокруг меня теперь переливалось какое-то прозрачное и подвижное, как ртуть, присутствие. Я ясно его чувствовал, но совершенно не мог сосредоточить на нем внимание: как только я замечал его в одном месте, оно перемешалось в другое. Оно было повсюду вокруг и нигде конкретно.
        Я попытался подняться на ноги - и вдруг мне в горло уперлись сразу несколько острых лезвий.
        Я так и замер на месте.
        То, что я принял за лезвия, было концами крыльев. А увидев крылья, я увидел и Ангелов.
        Их было четверо. Они стояли спинами ко мне - повернувшись, видимо, каждый к своей стороне света. Я сидел точно в центре образованного ими квадрата. Подрагивающие концы их крыльев щекотали мне кожу. Чтобы отделить мою голову от тела, им хватило бы легчайшего движения.
        Ангелы казались сделанными из прозрачного серебра. Чтобы увидеть их, нужно было особым образом сосредоточиться и сфокусировать глаза.
        Как только я научился это делать, оказалось, что, если сосредоточиться еще сильнее, вместо четырех крылатых спин вокруг появляются четыре больших серебряных лица с сомкнутыми веками. Мне даже не надо было крутить головою, чтобы увидеть лицо за моей спиной - довольно было просто подумать о нем и сдвинуть туда фокус внимания.
        Когда я стал ясно различать эти лица, сделалось так темно, что амфитеатр с монахами исчез (или, может быть, он остался на своем месте, просто мое внимание переместилось в более тонкий срез реальности). Теперь со всех сторон была мгла, пронизанная радужным мерцанием, похожим на полярные огни. Я вспомнил первое название ложи Павла Великого - Aurora Borealis.
        На лицах Ангелов застыли еле заметные улыбки - но, хоть я больше не видел их крыльев, моя шея чувствовала их острия очень хорошо. Прямо на меня глядело лицо со знаком воды на лбу. За моей спиной был Ангел Огня. Справа - Ангел Воздуха. Слева - Ангел Земли.
        - Тебе надо их приветствовать, - шепнул в моем ухе голос Никколо Третьего.
        Я прокашлялся.
        - Почтенные Ангелы, приветствую вас и склоняюсь перед вами умом и сердцем. И с удовольствием поклонюсь всем телом, если вы уберете свои режущие кромки...
        Похоже, меня понесло куда-то не туда. Я укусил себя за губу и сосредоточился.
        - Вы, несомненно, следили за происходившим со мной в последние часы - и мне стыдно, что я так неуклюже провалил назначенное вами испытание. Прошу вас разъяснить мне мою дальнейшую судьбу.
        - Ты прошел испытание, - сказал Ангел Воды. - В этом ни у кого сомнений нет.
        Голос у него был мелодичный и чуть металлический - он напоминал тот самый звон струн, который так освежил меня на лестнице.
        - Это неправда, - отозвался Ангел Воздуха. - У меня есть сомнения.
        - И у меня, - сказал Ангел Земли. - Очень серьезные сомнения.
        Когда говорил кто-то из Ангелов, передо мной вопреки всем законам оптики на время появлялся его лик. То же самое происходило, когда кто-то из Ангелов желал поглядеть на меня. Они были очень похожи друг на друга - если бы не меняющийся знак элемента на лбу, я вряд ли сумел бы их различить.
        Как только Ангел Земли замолчал, я опять увидел Ангела Воды. Он улыбался, словно услышал что-то приятное.
        - Прошу вас, братья, - сказал он, - выскажитесь.
        - По канону, - начал Ангел Воздуха, - испытуемый должен победить трех врагов, доказав, что он господин прошлого, настоящего и будущего. Первым врагом традиционно является дух прежнего Смотрителя - и все остальные владыки, приходящие ему на помощь. Я не заметил в их встрече ни борьбы, ни победы. Я увидел лишь то, что прошлый Смотритель благоволил к испытуемому, и никто из прежних владык не воспротивился. С учетом ошибок Никколо Третьего, которые чуть не привели нас к катастрофе, я остерегся бы считать это удачно пройденным испытанием.
        - Воздух все говорит правильно, - сказал Ангел Земли, - но этого мало. Я не уверен, что испытуемый победил второго врага.
        - Почему? - спросил Ангел Воды. - Как раз это испытание он прошел безупречно. Он с первого раза установил полный контроль над Флюидом. Этому его никто не учил, кроме обстоятельств. Ярчайшая удача.
        - Верно, - сказал Ангел Воздуха. - Но он тут же попался в поединке на элементарный трюк. Он не узнал уловки «прошлое в настоящем».
        Голос Никколо Третьего в моем ухе прошептал:
        - Это суггестивная атака, когда противнику внушают, что удар был нанесен ему в прошлом и теперь он может лишь пожинать плоды случившегося - хотя на самом деле вся атака происходит в настоящем посредством самого этого внушения... Один из самых коварных приемов, какие существуют. Тебе следует ответить, что твое обучение не было закончено и экзамен приходится сдавать в экстраординарных обстоятельствах.
        Ангел Воздуха, кажется, услышал подсказку.
        - Да, - сказал он, - это действительно коварный удар. Но прелесть ситуации в том, что испытуемый ухитрился нанести его себе сам. Враг ничего ему не говорил. Испытуемый парализовал свою волю самостоятельно, внушив себе мысль о яде на шпаге противника, хотя яда там не было. Зачем такому человеку враги?
        Передо мной возник Ангел Земли.
        - Случившееся свидетельствует о чрезвычайной доверчивости и податливости испытуемого, - сказал он. - А что, если цыганка или личный духовник убедят его в существовании некоей уходящей в прошлое причины, по которой должен погибнуть весь мир? Он ведь их послушает...
        Ангелы засмеялись, и лица их наложились друг на друга. Действительно, трудно было придумать более оскорбительный образ, чем Смотритель, справляющийся о будущем у духовника или цыганки.
        - Прошу почтенного Ангела простить меня, - сказал я, - но у меня нет привычки справляться о будущем. Ни у цыганок, видящих будущее, ни у небесных юмористов. Я предпочитаю выстраивать будущее сам.
        Теперь все Ангелы смотрели на меня -причем брови Ангела Земли поднялись на лоб, словно он меньше всего ожидал, что я решусь возразить.
        - Хочу также напомнить, - продолжал я, -что инициация проходит в экстраординарных обстоятельствах. У меня не было времени подготовиться к испытанию, как полагается. Тем не менее я его прошел. Поверьте, экзамен был более чем жестоким. Я действовал сам, наугад и наощупь. И смог победить, пользуясь ограниченными возможностями, которые у меня были. Что же смущает почтенного Ангела?
        И я уставился в глаза Ангелу Воды. Он улыбнулся. Я почему-то с самого начала был уверен, что он на моей стороне. Не зря ведь я сидел к нему лицом.
        - Хорошо, - сказал Ангел Земли. - Допустим. Но как тогда быть с третьим врагом?
        - А что не так с третьим врагом? - спросил Ангел Воды.
        - Его не было, вот что, - ответил Ангел Земли. - Мало того, в конце поединка со вторым врагом испытуемому на помощь пришла его любовница. Испытание было по сути сорвано.
        - Это не так, - сказал Ангел Воды. - В павловском положении об испытаниях ничего не говорится о «трех врагах». Там сказано, - он нахмурился, словно вглядываясь во что-то далекое, - о трех вратах, связанных с тремя временами и тремя встречными. Экзаменационные видения каждого из Смотрителей различаются так же сильно, как посмертные миражи разных людей. Действительно, чаще всего испытания персонифицируются тремя врагами, поэтому так иногда говорят. Обычно на вторых и третьих вратах происходят поединки разного рода. Но бывает и так, что кандидат проходит врата вообще без вражды.
        - Разве? - спросил Ангел Воздуха. - А можно пример?
        - Например, Никколо Первый на третьих вратах встретил свою мертвую кошку - и рыдал до тех пор, пока дверь Приемной не оказалась рядом. Он даже не шел к ней, дверь пришла сама.
        Ангел Воздуха несколько раз моргнул -и кивнул.
        - Да, - согласился он. - Рыдал. Но частично и от царапин, нанесенных кошкой. В известном роде это все же было похоже на схватку.
        - Это было похоже черт знает на что, - сказал Ангел Воды. - Но если дело в царапинах и неприятных ощущениях, то на третьих вратах наш кандидат тоже бился о круп лошади - пока не пришел в себя. Спокойное прохождение третьих врат знаменует спокойное будущего.
        Какой знак может быть лучше? Вспомните - правление Никколо Первого было безмятежным от начала до конца.
        Ангелы замолчали, словно о чем-то думая.
        - Простите, - не сдержался я, - а почему Никколо Первый встретил мертвую кошку?
        - Никто не может понять, - ответил Ангел Воды. - В кошке ничего плохого нет, но это была мертвая кошка из прошлого, встреченная на вратах в будущее... Первое, что Никколо сделал, получив полную власть над Флюидом, это вернул ей плотский образ. Вызвал ее к жизни, как Павел Великий твоего предка Кижа.
        - Что? - удивился я. - Как это Павел Великий вызвал Кижа к жизни? Он был его отцом?
        - Сейчас не время обсуждать это. Мы говорим про кошку Никколо Первого.
        - А зачем он вернул ей плотский образ?
        - Затем, - ответил Ангел, - что это пример зеркальной уловки - «настоящее в прошлом». После оживления кошки ее появление на третьих вратах действительно стало знаком, предсказывавшим благоприятное будущее. Хоть и довольно мещанское. Мелкие радости, домашний уют, покой, мяу... Владыки, конечно, мельчают. И дела их - тоже.
        - Раз мы говорим о знаках, - сказал Ангел Земли, - давайте на секунду вдумаемся в следующее: подруга испытуемого появляется на экзамене, причем не одна, а на лошади. Она фактически вмешивается в ход поединка и спасает испытуемого от смерти. Затем она становится третьим встречным - ведь им была не лошадь, я надеюсь? Подруга испытуемого подъезжает к дверям Приемной и сгружает будущего Смотрителя, будто куль навоза...
        - Мне кажется, - не сдержался я, - Ангелам не следует пользоваться унизительными сравнениями без необходимости.
        Ангел Земли поглядел на меня, как мне показалось, с интересом.
        - Здесь необходимость как раз есть, - ответил он.
        - Юка появилась не потому, что я ее звал на помощь, - сказал я. - Я просто попрощался с ней мысленно... Не знаю, как ей это удалось. Мы ничего подобного не планировали заранее.
        - Это не играет роли. Никакой вообще. Мы сейчас вынуждены гадать по пятнам кофейной гущи, а ты пытаешься объяснять, где купил кофейник...
        -Такое чувство, что на сан Смотрителя претендует именно эта женщина, - сказал Ангел Огня.
        -Давайте подведем итог, - сказал Ангел Земли. - Женщина, которую он привел...
        - Которая привезла его, - поправил Ангел Воздуха, поглядев на меня.
        - Да... Эта женщина могла появиться на дороге Смотрителей единственным способом - она каким-то образом была воссоздана из Флюида. Поскольку она помогла со вторым и третьим испытанием, экзамен был сорван. Хотя я готов допустить, что его в некотором роде сдала эта особа. Она выглядела куда убедительней.
        Ангел Воздуха и Ангел Огня засмеялись. Ангел Воды тоже улыбнулся.
        - Вы все отлично знаете - экзамен сдан, -сказал он. - Во всяком случае, с точки зрения Флюида.
        - У Флюида нет точки зрения, - ответил Ангел Земли. - Это ересь. То, с чем мы имеем сегодня дело, - спорный случай. А в спорных случаях следует полагаться на формальные признаки. С точки зрения формальных признаков, испытание не было пройдено.
        - Хорошо, - сказал Ангел Воды, и мне показалось, что его голос стал звучать чуть вкрадчиво, - не разъяснит ли в таком случае Земля, в чем заключается точка зрения формальных признаков, если последним, в отличие от Флюида, она разрешена?
        Ангел Земли задумчиво поглядел на меня и сдвинул брови. Похоже, его терзали сомнения.
        - Не придирайтесь к словам, Вода, - сказал он, - я просто механически повторил вашу неловкую формулировку.
        - Тогда прошу вас, - отозвался Ангел Воды с уже отчетливым сарказмом, - сформулируйте удачно и дайте нам всем образец для подражания.
        - Правила просты, - сказал Ангел Земли. -Испытуемый может действовать как угодно, но во время испытания он должен быть один. Один в элементарном... э-э-э... онтологическом смысле. У него не должно быть союзников и помощников. Испытуемый может - и должен - иметь дело лишь с проекциями своего сознания. Они могут выглядеть как дуэлянты восемнадцатого века, вереница предыдущих Смотрителей, мертвая кошка или Господь Саваоф в силах. Но реальная любовница, с которой кандидат находится в отношениях плотского сожительства, совершенно точно не должна помогать ему проходить испытания, даже если Флюид по неизвестной причине принял ее форму. Она не может быть вратами. У нас здесь не академия тантрических искусств, и под «вратами» понимают несколько иное...
        Ангелы, что один, что другой, были на редкость злоязычны и ехидны. Они походили на старых монахов: на тех часто остается отпечаток длительного воздержания - своего рода едкая накипь от алхимической возгонки, возникающая на стенках души. Но делиться этой мыслью я не стал.
        - Это все претензии? - спросил Ангел Воды. - Или будет что-то еще?
        - Все, - сказал Ангел Земли. - Но, мне кажется, сказанного достаточно.
        - Братья будут удовлетворены, если вопрос окажется разъяснен и снят?
        - Полностью, - ответил Ангел Земли.
        Ангелы Воздуха и Огня кивнули.
        - В таком случае, - сказал Ангел Воды, - позвольте привлечь ваше внимание к тому, что спутница испытуемого полностью попадает под определение, данное Землей. В техническом смысле это и есть проекция его сознания. Юка - фрейлина «Зеленые Рукава». Этой категорией особ занимается мой департамент, и я хорошо знаю, о чем говорю. Прошу вас, ознакомьтесь с сутью вопроса. Вы заодно поймете, как и почему ее перенес сюда Флюид. Вернее, почему нам так кажется.
        Три остальных Ангела зажмурили глаза и сосредоточились. Через минуту Ангел Огня начал тихо смеяться, а Ангел Земли, наоборот, негодующе покачал головой. Ангел Воздуха только тихо вздохнул.
        - Отвратительно, - сказал наконец Ангел Земли. - Я не знал, что сила Земли принимает участие в услаждении чужой похоти.
        - Стихия Земли занимается этим при любых обстоятельствах, - ответил Ангел Воды. - Некоторые даже видят в этом ее главное предназначение. А проект «Зеленые Рукава» - один из самых успешных в департаменте Воды. Благодаря ему искоренено невероятное количество служебных злоупотреблений среди высших сановников и бюрократии .
        - Не сомневаюсь, - бросил Ангел Земли. - Но это все равно безобразно.
        - По-моему, - сказал Ангел Огня, - ничем не хуже всего прочего. Но хоть смешно.
        Ангел Воздуха опять вздохнул.
        - Таким образом, - подвел итог Ангел Воды, - по самым строгим формальным критериям, испытание пройдено. Если кто-то хочет возразить, сделайте это сейчас.
        - Она действительно просто проекция? - спросил Ангел Земли.
        Ангел Огня кивнул головой. Ангел Воздуха еще раз вздохнул - это, похоже, было его стандартной должностной реакцией.
        - Возражений нет, - подвел итог Ангел Воды. - Братья, я понимаю ваши сомнения - и в более спокойное время, возможно, присоединился бы к ним сам. Но сейчас ситуация критическая. Каковы бы ни были недостатки кандидата - а я отмечу только его неопытность, - лучше такой Смотритель, чем никакого вообще.
        Говоря это, он ухитрился заговорщически мне подмигнуть - словно прося не придавать его словам большого значения. Три Ангела сохраняли молчание. Которое, похоже, было знаком согласия.
        - Узнаем у кандидата, - продолжал Ангел Воды, - хочет ли он что-то сообщить нам перед ультимативной проверкой? Или о чем-то спросить?
        - Что?? - наморщился я. - Какой ультимативной проверкой?
        - Хочет ли кандидат что-нибудь сообщить или спросить? - повторил Ангел.
        - Да, - сказал я. - Хочу и спросить, и сообщить.
        - Что именно?
        - Могу ли я узнать, о чем вы говорили, обсуждая мою подругу? Мне кажется, это имеет ко мне некоторое отношение.
        Ангел Воды поглядел на меня, как мне показалось, чуть виновато.
        - Имеет. Но для нашего разбирательства в настоящий момент важно только одно - условия испытания нарушены не были. В техническом смысле Юка была признана твоей психической проекцией.
        - В каком техническом смысле?
        - Мы, если угодно, поговорим об этом как-нибудь потом, - сказал Ангел Воды. - А сейчас нам нужно завершить процедуру. Хочешь ли ты сообщить что-то еще?
        - Да, - сказал я. - Я не рвусь занять должность. Это вообще не мое решение и не мой выбор. Если у их святых превосходительств имеется насчет меня хоть малейшее сомнение, прошу передать эту почетную ношу другим. Буду счастлив уступить дорогу любому кандидату. Я готов посвятить остаток своей жизни духовным упражнениям, смешавшись с толпой соликов.
        - Если она сохранится, эта толпа, - хмуро сказал Ангел Земли. - И Идиллиум тоже. Мы не сомневаемся в искренности твоих помыслов. Тем более когда они направлены на то, чтобы увильнуть от долга. Но тебе это не удастся. Просто кандидатов принято проверять. Даже когда других нет.
        - Если б у тебя были темные помыслы, - добавил Ангел Огня, - мы бы увидели их во время испытания. И ты вряд ли остался бы жив. Не представляешь, как жутко гибнут те, кому доводится столкнуться с материализацией собственной низости...
        - Алекс, - сказал Ангел Воздуха, - тебе следует сразу понять одну вещь. Смотрителя называют «господин четырех элементов». Но это не значит, что ты действительно их повелитель. Ты просто линза, проецирующая на мир силу Флюида. Смотритель - не господин и не раб стихий, а их проводник. Как шутил про себя Никколо Третий, имевший тягу к графическим сравнениям, наконечник шланга.
        - Очень похоже на правду в его случае, - добавил Ангел Земли.
        - Совершенно верно, - подтвердил Ангел Огня. - Как ты думаешь, почему Смотритель - всегда мирянин?
        - Никколо Третий был монахом, - возразил я.
        - Когда-то в юности. Перед тем как его сделали Никколо Третьим, он был освобожден от обетов, что ты, несомненно, знаешь. Смотритель должен быть мирским человеком. Он должен погрузиться в суету и тщету, потому что иначе невозможно будет приложить к этому миру силы Флюида. Но энергия, проходящая сквозь него в обе стороны, столь чиста и тонка, что никогда не смогла бы зародиться в обычном мирянине. Это тяжелая жизнь, Алекс, и не всегда она кончается хорошо.
        - Я видел, - ответил я. - Именно поэтому я не стремлюсь на эту должность.
        - Он полон смирения, - сказал Ангел Огня. - Незачем сгибать его еще сильнее. Он может не разогнуться.
        Все четыре Ангела замолчали - и пребывали в сосредоточении долго. Я догадался, что они продолжают бессловесно общаться - просто эта часть их беседы не предназначена для моих ушей.
        - Как я понимаю, возражений ни у кого не осталось, - сказал наконец Ангел Воды, причем мне показалось, что в его голосе опять прозвучал сарказм. - Переходим к процедуре.
        Четыре Ангела поочередно возникли передо мной, и каждый сказал:
        - Ты наш господин!
        Все вокруг скрылось в разноцветном мерцании Aurora Borealis. Когда сияние рассеялось, на полу передо мной появился вензель:
        - Обычно Смотрители ищут в своей монограмме предзнаменование, - сказал Ангел Огня. - Что ты видишь?
        Я внимательно поглядел на вензель.
        - Пирамида, колонна, луч света с неба. А также слоновая болезнь в запущенной форме... Прошу извинить, говорить этого не следовало.
        - Надеюсь, - сказал Ангел Воды, - ты понимаешь, что угадываемые тобой смыслы больше зависят от случайно доставшейся тебе буквы, чем от фатума.
        - Фатум может зависеть и от буквы, - возразил Ангел Огня.
        - Буква и судьба - одно и то же, - подвел итог Ангел Воздуха.
        Ангел Земли промолчал.
        Острые крылья Ангелов больше не упирались мне в горло.
        Я увидел на полу черную треуголку с золотым позументом. Она лежала справа от меня. Слева лежал свернутый серый мундир с двумя большими звездами на груди. Сзади - фасции вроде тех, что носил монах, сопровождавший Никколо Третьего.
        - Это память о Павле Великом, - сказал Ангел Воды. - Его шляпа и мундир. Созданные Флюидом копии соответствуют твоей телесной форме. Если все сложится хорошо, придет день, когда ты сможешь надеть подлинную шляпу Павла. Но с практической точки зрения разницы нет. В этих вещах присутствует наша сила. Они должны быть тебе впору... Надень мундир и треуголку сейчас.
        Меня всегда угнетал архаичный вид Смотрителей в парадном облачении. Треуголка вместе с черной маской превращала их в каких-то итальянских карнавальных злодеев, а две звезды на груди - серебряная и золотая - как бы доказывали, что злодеям улыбается судьба... Но спорить не следовало.
        Встав, я переоделся на глазах у Ангелов.
        - Теперь ты сможешь управлять Флюидом, - сказал Ангел Воды. - Хорошему медиуму реликвии для этого не нужны. Но так надежней...
        Шляпа и мундир действительно пришлись мне впору - но в них я чувствовал себя ряженым. К тому же шляпа была тяжелой из-за скрытых внутри резонаторов.
        - Мне следует одеваться так все время?
        - Нет. Обычно Смотритель обзаводится свитой из двух человек. Один носит фасции, другой - треуголку. Но ты можешь просто держать эти вещи в шкафу.
        - Это я тоже должен взять? - спросил я, кивая на фасции.
        - Не беспокойся. Все будет доставлено в Михайловский замок. Тебя попросили надеть шляпу и мундир, потому что новый Смотритель впервые появляется перед приближенными именно в таком виде.
        - Что мне делать дальше? - спросил я.
        - Тебя ждет еще одна формальность, - сказал Ангел Воды, - не совсем удачно названная мною «ультимативной проверкой». Это действительно в некотором роде испытание, хотя Смотрители обычно проходят его без проблем. Но, зная твою впечатлительность, доверчивость и подверженность внушениям, призываю тебя не волноваться и не принимать его слишком близко к сердцу. Попробуй отнестись ко всему с юмором...
        Прозвучало это несколько тревожно. Даже угрожающе.
        - Что это за формальность?
        - Тебе следует посетить Комнату Бесконечного Ужаса. Не сказал бы, что это приятное приключение, но именно оттуда новый Смотритель должен выйти в Михайловский замок к свите... Тебе уже пора там быть. Удачи.
        Четыре Ангела закрыли глаза, и их огромные серебряные головы застыли. Я некоторое время ждал, что кто-то из них вспомнит про меня, но они, похоже, превратились в металлические изваяния. Разговор был окончен.
        Я решил хотя бы попрощаться - но стоило мне открыть рот, как это легчайшее движение губ нарушило баланс мироздания. Пол под моими ногами накренился, я взмахнул руками, и вселенная перевернулась опять.
        Все произошло так быстро, что я даже не успел упасть - вернее, потеряв равновесие в одном месте, удержал его в другом. Но теперь я заметил грань, отделявшую один мир от другого.
        Это было странно и жутковато - словно память о крайней быстроте этого кувырка рождалась уже в новом мире, а в старом осталось бесконечно долгое падение в черную бездну ума - и холодные мысли и планы, заполнявшие забытую вечность.
        Обрывки планов я, впрочем, помнил -возвести себе дворец в виде пирамиды, выяснить все насчет Юки и что-то еще, касавшееся Великого Фехтовальщика, моего несостояв-шегося убийцы: он, думал я, еще поплатится... Все это было нелепо, как обрывки дурного сна - и испарилось, лишь только я увидел вокруг себя гнутые кресла, позолоту и висящие на стенах картины.
        Я понял, что я в Михайловском замке.
        Я стоял в большой круглой комнате с высоким сферическим потолком, покрытым прямоугольными углублениями-кессонами -напоминавшими не столько римский Пантеон, откуда они были скопированы, сколько вафельный торт. Возникало это кондитерское чувство главным образом из-за помпезной золотой отделки, как бы говорившей недоверчивому миру: «Мы - империя не со вчерашнего дня, а минимум с позавчерашнего».
        У стен стояли золоченые диваны и стулья с персиковой обивкой. Над ними висели портреты павловских времен - пепельные волосы румяных прозерпин, парики и крестики забытых асмодеев...
        По мне, ротунда была чересчур высока - подобное использование пространства казалось нерациональным. Но таков был вкус позднего восемнадцатого века, уже тянувшегося, как изящно выразился один монастыр-
        ский искусствовед, «к строгой имперской линии, проступающей сквозь голый абсолютизм разоблаченного барокко». Наверно, искусствовед хотел сказать: стоило прибыть императору с большими батальонами, как все заметили, что король голый.
        Кто это, кстати, первым сказанул про голого короля? Кажется, госпожа де Монтеспан? Дура, он потому и голый, что сейчас драть тебя будет...
        Я громко засмеялся - брат Луи оценил бы шутку. Но смех мой странно и тревожно прозвучал под старинными сводами.
        Я заметил, что в комнате нет ни одного окна. Мало того, отсутствовала даже дверь. Я видел место, где ей полагалось быть, - но там плавно изгибалась стена, слишком толстая, равнодушная и старая, чтобы ее могли хоть немного тронуть даже самые отчаянные удары моей головы.
        Не дождетесь, подумал я.
        В центре комнаты высилась круглая малахитовая тумба. На ней полагалось бы стоять какой-нибудь огромной драгоценной вазе -из тех, что покорные уральские гномы вырезали в своих подземельях во славу жирной немецкой узурпаторши. Но вместо вазы на тумбе была легкая золотая подставка - а в ее выемке покоилась темная от времени флейта-флажолет.
        Когда-то, совсем давно в детстве, я брал уроки игры на похожей флейте. Недолго. Но кое-что я помнил.
        Взяв флейту, я попытался сыграть отрывок из знаменитого концерта Баха. Играл я довольно долго, но в конце концов устыдился неточностей. Впрочем, у меня никогда не получалось особенно хорошо. Поразительно было, что я еще помню эти навыки через столько лет.
        Положив флейту на место, я подошел к одному из висящих не стене женских портретов. Мне улыбнулось незнакомое милое лицо - свежее и, верно, юное - сказать точно было сложно из-за румян и пудры, честно запечатленных живописцем. Памад, как тогда говорили дамы. Взбитые волосы, жемчужное платье, старинный потрескавшийся перламутр... Грамматика любви...
        Девушка немного походила на Юку - особенно глаза. Когда Юка, чуть сощурившись, глядела на меня со своей подушки и в комнате уже было солнце, ее глаза превращались в две солнечные дорожки на утреннем море. И эти же две солнечные дорожки теперь глядели на меня из прошлого - пойманные в краску, как древние стрекозы в янтарь.
        Картина, видимо, была ценной - ее защищало стекло. И в этом стекле я увидел себя - в черной треуголке и мундире с двумя большими звездами. Это было до того непривычно и даже жутко, что я вздрогнул.
        Но куда страшнее показался мне контур другого человека за моей спиной.
        В этой комнате я заранее был готов испугаться - и я испугался. Но на запредельный ужас происходящее все-таки не тянуло. Тем более что фигура не приближалась ко мне: она ходила взад-вперед на почтительном расстоянии, как бы ожидая, что я обращу на нее внимание.
        Я осторожно повернулся. Странная фигура стала теперь видна лучше.
        Это был не человек.
        Это был призрак - словно бы принявший человеческую форму клуб тумана. В его смутном абрисе можно было, сильно напрягая глаза, различить некоторые детали: бороду и нелепый кафтан с воротом, похожим на вывернутое голенище.
        Призрак, впрочем, выглядел мирно.
        Кажется, он увидел меня - или ощутил мое присутствие - и остановился.
        - Добрый вечер, Ваше Величество! - сказал он, приседая в поклоне. - Давно не имел счастья вас видеть. Если вы позабыли, меня зовут Алексей Николаевич, или просто Алексей. Не трудитесь отвечать, я все равно сейчас не услышу. Пойдемте, как обычно, в мою комнатенку. Там мы сможем спокойно поговорить...
        Еще раз поклонившись, он подошел к стене - и я заметил между двумя диванами уродливую узкую дверь, крашенную масляной краской. Я мог поклясться, что еще минуту назад ничего подобного там не было. Мало того, стена вокруг двери тоже преобразилась и как-то пожухла, поменяв цвет с бежевого на грязно-желтый, - словно ее покрыли сперва плохой краской, а потом вековой копотью.
        Открыв дверь, призрак почтительным жестом пригласил меня последовать за ним - и исчез.
        Он сказал «как обычно». Что это значило? Я совершенно точно никогда не ходил с ним в его «комнатенку». Или он имел в виду прошлых визитеров? Может быть, других Смотрителей? Не будет ли трусостью и бесчестием отказаться, если они принимали его приглашение прежде? Или это ловушка?
        Я решился - и шагнул за ним следом.
        За дверью оказался тускло освещенный коридор со стенами, обитыми чем-то вроде лоснящейся фанеры. Под ногами моего спутника заскрипел разбитый паркет.
        Мы будто переместились из Михайловского замка в мутную и нищую канцелярию. В воздухе чувствовалась непередаваемая затхлость - даже не в воздухе, а в самом пространстве: оно было как бы прогнижено насквозь отпечатками множества недобрых душ, давно уже отлетевших в худший мир. Словно здесь столетие за столетием варили и ели кислые щи, думая о всякой мерзости, - а потом кто-то положил в кастрюлю яд, все едоки померли, но их темные мысли так и остались висеть в воздухе.
        Главным, однако, была не эта вековая затхлость, а невыразимое ощущение распада, куда более фундаментального, чем материальный. Я слышал, что чем-то подобным бывают отмечены прикосновения к тайнам Ветхой Земли. Может быть, я на Ветхой Земле? И ужас заключается именно в этом?
        Я испугался, что со мной случится дурное. Словно почувствовав эту мысль, мой проводник повернулся и сказал:
        - Прошу простить, Ваше Величество, - я забыл напомнить, что эта прогулка для вас безвредна. Вы как бы спите и видите сон. Вы будете находиться в моем обществе ровно столько, сколько сочтете нужным - и сможете вернуться в ротунду в любой момент. Не волнуйтесь.
        Похоже, страх был знаком и прошлым Смотрителям.
        В коридор, где мы шли, выходило множество дверей, обитых черной дерюгой. Толкнув одну из них, мой провожатый нырнул внутрь, пригласив меня следовать за ним.
        Войдя из полутьмы в свет, я понял, что теперь вижу его вполне отчетливо. Это был мужчина лет шестидесяти или семидесяти, седобородый, в темной кофте с широким горлом, действительно похожим на голенище. Еще на нем были свободные серые брюки и черные туфли с маленькими пряжками.
        Он совершенно не походил на призрака - а напоминал, пожалуй, пожилого сельского учителя или ушедшего на покой мелкого чиновника... С другой стороны, я никогда прежде не видел призраков - может быть, именно так они и выглядят?
        Комната его, маленькая и неудобная, вся была пронизана эманациями ветхого распада. Почти половину ее занимал письменный стол, где лежало множество папок - и стоял громоздкий вычислитель с клавиатурой на витом проводе: у нас благодать иссякла в таких моделях лет десять назад (я сразу уверился в техническом превосходстве Идиллиума над Ветхим миром).
        Усевшись за стол, Алексей Николаевич указал на удобное, но очень старое и засаленное полукресло напротив, а сам открыл небольшую железную коробочку и вынул из нее шприц.
        - Прошу извинить, Ваше Величество, - сказал он, пряча глаза, - я знаю, что вы здесь, но все еще не вижу вас. С вашего позволения, я введу себе расширяющий сознание препарат - и смогу воспринимать вас лучше... Не так отчетливо, как вы меня, но все же...
        Быстро закатав рукав, он сделал себе укол. Несколько минут после этого он раскачивался на месте, закрыв глаза. Постепенно лицо его покраснело, морщины разгладились, и я физически ощутил, что ему стало легче - было такое чувство, что сквозняк постепенно выдувает из комнаты заполнявшую ее тоску.
        Алексей Николаевич широко открыл глаза, а потом закрыл их - и несколько раз повторил это упражнение, глядя в мою сторону.
        - Вот, - сказал он. - Хорошо. В этом году я не различаю вашего лица, но вижу силуэт. Впрочем, неважно. Я чувствую вас, Ваше Величество. Так же безошибочно и несомненно, как и прежде. Это вы - и я счастлив, что вы решились посетить меня после такого долгого перерыва. Поскольку вы имеете свойство забывать о наших встречах, я напомню, как обычно строится наше общение...
        Он спихнул папки с бумагами прямо на пол, нагнулся - и осторожно поставил на стол странного вида приспособление, стоявшее прежде у стены.
        Устройство напоминало таблицу для проверки зрения: это был большой прямоугольник с буквами алфавита - не то из твердого картона, не то из фанеры. Под каждой буквой помещался кружочек фольги, аккуратно разделенный надвое - между серебристыми половинками был тоненький зазор.
        От кружков фольги отходили тонкие жилки, ныряли в пучок других жилок и спускались вниз. По краям таблицы, словно оттопыренные уши, торчали два круглых выступа. Там помещались такие же разрезанные надвое круги фольги со словами «Да» и «Нет», только большие. От них тоже отходили провода.
        Такое произведение искусства вполне мог бы создать какой-нибудь прогрессивный художник - протестуя, например, против «растления невинных душ в гареме языка»(я видел нечто похожее на художественной выставке под патронажем Железной Бездны). Но Алексей Николаевич художником явно не был.
        Нижняя часть его картонной инсталляции выглядела совсем странно: там были провода и катушки с медной ниткой, мелкие пестрые кубики, разноцветные цилиндры и почему-то особенно приглянувшиеся мне кусочки стеклянного бисера в цветных точках, похожие из-за пронзающей их проволоки на брюшки замученных стрекоз. И все покрывал слой праха, напоминающего жирный тополиный пух.
        Я ждал объяснений, но Алексей Николаевич, на несколько минут забыв про меня, принялся настраивать это таинственное устройство. Сперва он присоединил его к своему вычислителю черным шлангом - а потом, поглядывая на экран, стал шлепать пальцами по клавиатуре и тихо материться (отчего во мне окончательно пропал всякий страх, и я даже ощутил некое подобие уюта).
        Наконец он посмотрел в мою сторону (я знал теперь, что он не прячет глаза, а просто не видит моих) и сказал:
        - Ваше Величество, все готово. Обычно мы общаемся следующим образом - я задаю вопрос или делаю утверждение, а вы касаетесь рукой слов «Да» или «Нет». Если вы пожелаете, можете ответить другим способом, касаясь по очереди букв алфавита. Давайте проверим, как работает связь.
        Он уткнулся в экран своего вычислителя.
        - Пожалуйста, коснитесь слова «Да».
        Картонка с буквами была совсем близко - мне не пришлось даже вставать. Я поднял руку... И увидел, как мои пальцы прошли сквозь серебристый кружок со словом «Да».
        Я похолодел от ужаса - но сразу вспомнил, что Алексей Николаевич назвал происходящее со мной сном. Я, судя по всему, находился на Ветхой Земле - наверно, туда можно было попасть лишь таким образом? Если это и не сон в обычном смысле, то нечто похожее... Но как тогда я могу ходить? И сидеть в кресле? Впрочем, у снов ведь своя логика.
        - Теперь слова «Нет».
        Я выполнил просьбу.
        - Теперь, пожалуйста, букв «А» и «Я».
        Я сделал и это.
        - Все работает, - удовлетворенно сказал Алексей Николаевич и отвернулся от своего вычислителя. - Я уже объяснял вам, Ваше Величество, принцип действия этого устройства, но вы наверняка забыли. Прикажете напомнить?

«Да», - ответил я.
        - Эктоплазма, из которой вы состоите, еле заметно меняет электропроводность воздуха рядом с буквой, и это фиксирует мой прибор.
        Он очень чувствителен, поэтому я могу общаться с вами только ночью, когда электромагнитные поля вокруг несколько угасают. Мой собственный компьютер не мешает, он экранирован. Поэтому он, собственно, такой старенький - дешевле было бы купить новый, чем поддерживать этот на плаву. Но новые все время стучат... в смысле - кому-то что-то докладывают, радируют в десять разных разведок и поэтому постоянно что-то излучают. Разобраться в этом я уже не могу - недостает знаний. Но все это неважно, простите.
        Он секунду помолчал, собираясь с мыслями.
        - Итак, вы управляете ходом нашей беседы, говоря мне «да» и «нет». Если вы желаете остановить поток моего красноречия, вы касаетесь клавиш «да» и «нет» одновременно. Это означает «стоп». Если вы желаете что-то сказать или спросить, к вашим услугам клавиатура - вам достаточно начать набирать нужное слово, и я его угадаю...
        Говоря это, Алексей Николаевич тер руки, поглядывал в потолок и вообще вел себя так, словно собирался с силами перед тем, как сообщить мне нечто крайне неприятное. Наконец он, видимо, решился.
        - По опыту наших прошлых контактов,
        Ваше Величество, я знаю - вы отвергаете или забываете то, что я каждый раз вам рассказываю. Мне приходится повторять все заново, и вы, как правило, очень... расстраиваетесь. Расстраиваетесь и опять забываете. Но все равно потом соглашаетесь выслушать меня заново. Хотите ли вы узнать, что я говорил вам при наших прошлых встречах?
        Я подумал немного - и ответил: «Да».
        - В таком случае я повторю свой обычный рассказ. Постараюсь, насколько возможно, быть кратким. Итак...
        Наморщившись, словно перед прыжком в холодную воду, Алексей Николаевич еще раз потер руки - и заговорил:
        - Здание, где мы сейчас находимся, называется Михайловским дворцом - или, как его именовали прежде, Инженерным замком. Он был построен в Санкт-Петербурге в конце восемнадцатого века по повелению императора Павла. Его строило шесть тысяч человек, почти как египетскую пирамиду - и возведен он был всего за четыре года. Этот замок создан во многом по эскизам самого императора - мистика до глубины души и члена множества оккультных лож еще с времени, проведенного им в Европе...
        Я знал, конечно, что Михайловский замок в Идиллиуме был возведен по эскизам Павла - с учетом оставшегося в Петербурге прообраза. Но я никогда не думал, что попаду на экскурсию в само это первоначальное здание.
        Алексей Николаевич словно почувствовал давление моих мыслей.
        - Вам интересно? Продолжать?

«Да», - откликнулся я.
        - Еще на стадии архитектурного замысла замок был буквально нашпигован оккультными символами, налезающими друг на друга. По своему плану это здание - восьмиугольник, вписанный в квадрат. Эти фигуры соответствуют восьмому аркану «Сила» и четвертому аркану «Император». Как вы понимаете, Павел был хорошо знаком с колодой Таро... Но арканами, конечно, дело не ограничивалось. Восемь углов - это еще и восемь отверстий человеческой головы, считая дырочку на затылке, появлявшуюся от высших мистических практик. В символическом смысле замок был для Павла как бы головой Великого Магистра, помещенной в розу ветров - и в голове этой раздавался глас архангела Михаила...
        Я вспомнил голову-здание на дороге Смотрителей, каменный череп Никколо Третьего - и все трансформации, что произошли с ними за время моей прогулки. Алексей Николаевич определенно не мог об этом знать.
        - Церковные названия ворот, - продолжал тот, - особенности дворцового храма - все указывает, что Павел видел в этом здании не просто очередной петербургский дворец, а жилище высшего духовного иерарха, главы мистического ордена, правителя-первосвященника - назовите как хотите. Одним из ясных указаний была, например, надпись на фронтоне - чуть измененная фраза из псалма: «Дому Твоему подобает Святыня Господня в долготу дней». Если считать в старой орфографии, в ней ровно сорок семь букв - из чего многие сделали вывод, что императору был известен срок его жизни...
        Алексей Николаевич мог знать изначальный смысл этой надписи. Я хотел уже спросить о нем - но решил, что придется слишком долго тыкать пальцем в кружочки фольги.
        Мой собеседник виновато вздохнул, словно переходя к щекотливому и неприятному вопросу - и поглядел искоса куда-то в район моей головы.
        - В ночь с десятого на одиннадцатое марта одна тысяча восемьсот первого года, через сорок дней после новоселья, император Павел Первый был умерщвлен в своей спальне заговорщиками. Как открыли недавно наши историки, смещение Павла произошло по типичной для русских революций схеме: английский посол напоил нескольких офицеров и велел им убить государя - что те, как и положено русским европейцам, немедленно исполнили. Замечу кстати, что на этом убийстве, по большому счету, и прервался европейский вектор развития России - страна наша стала опять сползать в еврозавистливую азиатчину. Мало того, изменился весь ход истории. Если бы не это омерзительное злодеяние, никакой войны с Наполеоном не было бы, и Россия устремилась бы в иное будущее, да и Европа тоже. Причем даже победить Наполеона удалось исключительно благодаря военной реформе Павла. Если б не он, у Кутузова просто не оказалось бы современной артиллерии... Впрочем, я отвлекаюсь. По одним сведениям, императора задушили шелковым шарфом. По другим - ударили золотой табакеркой в висок. Но это неважно. Вы спросите, что важно?
        Алексей Николаевич определенно ждал ответа на свой риторический вопрос, и я коснулся кружка со словом «Да».
        - Важно то, что император, недавно переехавший в замок своей мечты, отказался просто так уйти из него в небытие. Сначала об этом почти никто не знал. Романовы после убийства покинули резиденцию - и использовали ее в дальнейшем как рудник и каменоломню, где добывали мрамор и серебро. А примерно через двадцать лет Михайловский замок был передан Инженерному училищу... Вы со мной?

«Да», - ответил я.
        - И скоро кадеты и преподаватели стали отмечать странные... проявления, скажем так. В пустой комнате начинал скрипеть паркет. Форточка или окно распахивались или закрывались, несмотря на полное отсутствие ветра. Или - что особо пугало многих - где-то близко слышали игру на флажолете... Прохожие с улицы наблюдали светящийся силуэт в темных окнах. Происходило много подобных событий, но сперва их старались не замечать. Что вы хотите - девятнадцатый век. В моде были артиллерийское искусство, романы в стихах, венерические болезни и борьба за народное счастье. Ну и, понятно, естественные науки... Суеверия считались уделом низших сословий. В результате разговоры о призраке Инженерного замка не пользовались большой популярностью в столице - хотя слухи о нем, конечно, ходили. Зато в Инженерном училище сложилась целая мифология - кадеты, а потом юнкера побаивались живущей с ними по соседству тени... Вы все еще со мной?

«Да», - ответил я.
        - Но мир, к великому счастью, состоит не из одних только прогрессивных тенденций. Уже в девятнадцатом веке нашлись дерзновенные души, которые попытались вступить с Павлом в контакт, используя арсенал тогдашних спиритов. Одним из этих людей был мой прапрадед. Я, если вам угодно, потомственный духовидец. Спирит... Хоть и не люблю это слово, похоже на растворитель для масляной краски. Я вам должен, кстати, сказать, что хоть технический арсенал спиритов с тех пор сильно расширился, некоторые из их методов - такие, например, как парафиновая ванна - не претерпели ни малейших изменений. Сейчас я покажу...
        Алексей Николаевич встал, подошел к шкафчику у стены и вынул из него какую-то металлическую кастрюлю с проводом. Когда он поставил ее на стол, я увидел, что кастрюля заполнена чем-то вроде застывшего свечного воска.
        - Вот, - сказал он, - практически то же самое, что тогда, - только век назад грели на спиртовке. А сегодня все электрическое. Я включу, пусть греется. И водички надо приготовить.
        Рядом с кастрюлей появилась кювета, куда Алексей Николаевич почти до краев налил воды из огромной прозрачной бутыли. Все эти предметы, как по волшебству, возникали в его руках - словно я попал в гости к фокуснику, изголодавшемуся по зрителю. Или в лапы к шарлатану, который лечит облысение, заговаривая воду.
        - Итак, - продолжал Алексей Николаевич, - перехожу к самому интересному. Мой предок, Федор Степанович, устроился в Инженерное училище чем-то вроде ночного смотрителя - и приступил к опытам. Они проводились по ночам в строжайшей тайне, и скоро ему удалось вступить в контакт с духом императора. Они нашли способ вербальной коммуникации в духе технологий того времени: дух отклонял перо, падающее в колбе с выкачанным воздухом, в сторону одного из трех слов: «Да», «Нет» и «Иное». Были там и другие ухищрения, которые сегодня уже кажутся смешными - но они работали, и Павел рассказал моему предку много интересного...
        Алексей Николаевич покосился на свою кастрюлю с парафином и потрогал ее бок. Я испугался, что он может выплеснуть этот парафин на меня - кажется, у спиритов были похожие трюки.
        - Оказалось, - продолжал Алексей Николаевич, поглядывая в мою сторону, - что дух Павла вовсе не считает себя привидением, гуляющим по Михайловскому замку. Он успел выстроить в своем воображении целый мир - подробно продуманный, стройный и законченный, где, насколько мог судить мой предок, не было никаких внутренних противоречий. Чтобы объяснить возникновение своего мира из ниоткуда, Павел выдумал эту невероятную историю с опытами Месмера, якобы создавшими новую вселенную... Свою мечту сделаться императором-папой, или, если угодно, высшим магистром всего таинственного и возвышенного, он воплотил в чрезвычайно странном ритуале Saint Rapport. В записках моих образованных предшественников ритуал этот называют «царской теургией». Мне мало известно о его сути - но вы ведь знаете, о чем речь?

«Да».
        - На самом деле этот новый мир сперва был типичной для Павла взбалмошно-романтической фантазией, состоявшей из причудливых обрывков его жизненных впечатлений: масонских споров об идеальном мире, парижских сеансов магнетизма, увиденной там же дуэли, где дрался один из лучших фехтовальщиков эпохи - и все это под томительные звуки стеклянной гармоники, изобретенной Бенджамином Франклином. Тот, кстати, и правда жил в Париже в одно время с Месмером и Павлом. Они, возможно, даже встречались... В ту эпоху каждый монарх грезил о неземном величии. Павлу отказала в нем история - но он обрел его во сне, где сделался Павлом Великим.
        Меня покоробил такой наглый отзыв о Павле Алхимике, но я промолчал. Недаром ведь Павел покинул Ветхую Землю.
        - Фантазия Павла, - продолжал Алексей Николаевич, - не только основывалась на реальности, но была продумана и выверена в мельчайших деталях, со всем свойственным покойному императору педантизмом. Но самое удивительное было в том, что Павел в этой фантазии действительно каким-то образом жил. Вернее, уверен был, что живет. Все попытки моего предка убедить Павла в том, что он просто галлюцинирующий призрак, закончились неудачей. Павел, напротив, чуть сам не свел Федора Степановича с ума, доказывая, что тот живет в инфрамире, или, проще говоря, в аду, куда сам Павел спускается сновидящей тенью, эдаким Дантом...
        Алексей Николаевич сделал паузу, словно давая мне возможность высказаться. Но я молчал. Тогда он продолжил:
        - Выходило у Павла, надо сказать, весьма убедительно. Федор Степанович скончался в большом душевном смятении, но от него остались записи - и его сын, уже мой прадедушка, Николай Федорович, устроился в Инженерный замок на ту же должность. С молчаливого согласия начальства, среди которого тоже были спириты, опыты продолжились... Все встречи, что любопытно, происходили в этой же комнатке. Правда, тогда она была больше - в советское время ее поделили натрое перегородками с целью запустить сюда как можно больше шариковых... Вы со мной?

«Да», - ответил я после короткого колебания.
        - К тому времени в Инженерном замке было уже несколько серьезных библиотек с самой разнообразной литературой на разных языках - образование в те годы было энциклопедическим. Вероятно, Павел научился каким-то образом читать эти книги, узнавая много для себя нового. Однако он не помнил об источнике своих знаний - он делал все как бы в беспамятном трансе. В таком же беспамятстве происходили и манифестации его духа в Инженерном замке - когда кадеты слышали скрип половиц и чувствовали присутствие тени. А в бодрствующем состоянии Павел не вступал в контакт ни с кем и целиком уходил в свой выдуманный мир...
        Алексей Николаевич вдруг поднялся, подошел к двери, распахнул ее и выглянул в коридор. Там никого не было. Он вернулся на свое место и продолжил:
        - Этот мир с годами становился все причудливей. Павел узнавал про религию французских утопистов, про учение мудреца Сид-дхартхи Готамы, про электрическую тягу, про телеграф и телефон - и каким-то хитрым способом реплицировал это, пусть и в измененных формах, в своем мираже... Туда долетали и другие свежие веяния - идеи, настроения, даже новые словечки: будто он во все это с удовольствием играл... Да что там, он с энтузиазмом цитировал новую культуру со всеми ее неологизмами, клише, суевериями и мифами, кидая в окрошку своего мира цитаты из понравившихся ему книг и анекдотов, а позже и фильмов. Он делал это чрезвычайно хитро, так что выглядело все естественно. Так как его игрушечная вселенная была продумана до деталей, никто не мог убедить его в том, что это иллюзия. Существовала и другая причина... Вы следите?

«Да».
        Алексей Николаевич с сомнением поглядел в мою сторону. Несколько секунд он разными способами щурил глаза, а потом сказал:
        - У нас загорается все «да» и «да»... Я не уверен, что между нами сохраняется контакт. Попробуйте коснуться букв «А» и «Я».
        Я выполнил его просьбу, и озабоченное выражение исчезло с его лица.
        - Все хорошо, - сказал он. - Так вот, Ваше Величество, я перехожу к главному. Дело в том, что Павел... вовсе не считал себя Павлом. Это был, если можно так выразиться, невообразимый случай амнезии, развившейся у потустороннего существа. Павел нашел способ как бы перевоплощаться внутри своего миража, изменяя и достраивая себя и свой причудливый субъективный мир. Может быть, правильнее сказать, что каждые несколько десятков лет он терял память, как змея кожу, - и обзаводился новой. Вместо двухсотлетнего старца он ощущал себя молодым и полным сил человеком, ничуть не растратившим своей способности любить - и изумляться окружающему миру. Мало того, в пучине смерти он эпикурействовал, наслаждаясь всеми радостями жизни...
        Алексей Николаевич отпил немного воды из стоявшего на столе стакана и продолжил:
        - Для этого Павел изобрел в своей загробной фантазии нечто вроде линии престолонаследия, только модифицированной в гражданском духе. Все-таки Французская революция произвела на него впечатление, да. Он назвал себя «Смотрителем» - прямо как мой прапрадед Федор Степанович. У того это была официальная должность - почему они, верно, и сошлись, хе-хе... При каждом перерождении Павел трансформировал свой прежний мир в соответствии со своими свежеприобретенными знаниями, заново шлифуя его историю и устройство, так что результат скоро сделался чрезвычайно убедителен. Обычно его новая жизнь начинается с того, что он видит Ангела, а конца он не помнит сам, забываясь мирно и тихо. Между этими двумя полюсами умещается многое - но видны повторяющиеся циклы, косвенно связанные с его прошлым. Любовь, приход к власти - часто в результате династического убийства, - потом сложная инициация наподобие масонской, постижение тайн мироздания... А затем - Saint Rapport. Вы спросите, кто его этому научил?

«Да».
        - У меня есть одно предположение. Павел, как и все мистики восемнадцатого века, имел определенную склонность к учению о перерождении душ. Что только укрепилось, когда он, уже в своем загробии, познакомился с индуизмом, буддизмом, столоверчением, антропософией и прочими теориями, проповедующими это направление мысли - благо с каждым годом ему становилось доступно все больше разнообразных источников, и его знания углублялись. Но как ему было переродиться? Ведь умереть заново он не мог, ибо уже обрел весьма устойчивое загробное бытие. Тупик, не правда ли?

«Да».
        Алексей Николаевич погрозил мне пальцем.
        - Нет. Так только кажется. Ведь где перерождается ум? Разве он идет в одно либо в другое место? Нет, ум занимает собой все пространство и время, просто по той причине, что создает их сам, ибо это всего лишь категории, которыми он измеряет свой опыт - так учат не только великие мистики, но и нынешние ученые. Так зачем Павлу куда-то идти? Раз за разом он воспроизводит свой поразительный мир с его усложняющейся историей и материальной культурой прямо в самом себе, в глубинах своего сознания, блуждающего в темных коридорах Михайловского замка... Вы понимаете?

«Да».
        - Не сомневаюсь. С годами эта мистерия становилась для духа только проще: помогало то, что в советское время Инженерный замок занимало множество разных контор, и у его бесплотного смотрителя не было недостатка в информации любого рода. Духом своим Павел и сегодня присутствует в замке, и вступает изредка в контакт с «Ветхим миром» - так он его называет... В остальное время он целиком погружается в свой выдуманный «Идиллиум», выстроенный вокруг сказочного Михайловского замка. Материал, используемый Павлом для создания миража, никак не отличается от его тонкой посмертной телесности - это эктоплазма, субстанция, с которой вступают во взаимодействие спириты. Сам Павел, насколько я понимаю, называет ее Флюидом -хотя в прошлый раз он пытался объяснить мне какую-то замысловатую разницу. Как бы там ни было, он достиг весьма высокого мастерства в деле управления этой энергией.
        Алексей Николаевич покосился на кастрюлю с парафином.
        - Я могу продемонстрировать, как эктоплазма, или Флюид, входит в контакт с грубой материей нашего мира. Но вы должны будете мне помочь. Как вы заметили, ваша телесность практически не взаимодействует с предметами в этой комнате. Но вы можете, если захотите, установить требуемый контакт напряжением воли, как в случае с буквами на фольге - или с вашим умением сидеть в материальном кресле. Я покажу вам один опыт. Я уже ставил его с предыдущими Смотрителями - можете быть уверены, он полностью безопасен... Вы готовы?

«Да», - ответил я.
        - Нужна ваша правая рука. Придайте ее пальцам вот такое положение...
        Алексей Николаевич показал мне сложенные лодочкой пальцы.
        -Держите именно так, и не иначе. Это важно.
        Я сделал что он просил.
        - Теперь, - сказал он, - сосредоточьте в ладони весь доступный вам Флюид - и окуните ее сначала в парафин, а потом в воду.
        Я не очень понял, что он имел в виду под «всем доступным мне Флюидом», и сделал поэтому то единственное, что представлялось мне осмысленным. Сперва я сосредоточился и ощутил биение крови в ладони и пальцах. Когда это чувство стало отчетливым и несомненным, я быстро опустил руку сначала в парафин (мне почудилось слабое тепло), а затем в воду.
        На стол упало несколько капель парафина. Я поднял руку - на ней не осталось никаких следов. А потом я увидел в кювете тончайшую полупрозрачную перчатку, плавающую в воде.
        - Отлично! - воскликнул Алексей Николаевич и осторожно извлек перчатку из кюветы. - Теперь полагается залить внутрь гипс, но некоторые первичные выводы можно сделать уже прямо сейчас... Да, да... Никаких сомнений. Я знаю эту руку. Вот шишечка. Бугор. И, конечно, этот перстень...
        Никакого перстня на моей руке не было -но на слепке, который Алексей Николаевич осторожно выложил на салфетку, действительно различимо было утолщение на указательном пальце.
        - Вас что-то смущает? - спросил он. -У вас нет этого перстня или есть кольца на других пальцах? Или у вас рука другой формы? Такое уже бывало. Вы можете видеть свою руку какой угодно по той простой причине, что живете в иллюзии, которую себе внушили. Но след в парафине оставляет призрак Павла. Он не изменился с тех пор совершенно. И этот призрак - вы.
        Я давно уже понимал, к чему он клонит, но все равно это прозвучало неожиданно - и ужасно. Я склонился к его картонному листу и стал прикасаться к буквам:

«Д-о-к - а...»
        Алексей Николаевич покосился на экран своего вычислителя и спросил:
        - Вы хотите, чтобы я доказал свое утверждение?

«Да».
        - Извольте, - сказал он и выдвинул из своего стола ящик. - Вот.
        Алексей Николаевич положил на стол продолговатую деревянную коробку со стеклянной крышкой. Под стеклом было несколько отделений, в каждом из которых лежал гипсовый слепок руки - с пальцами, сложенными лодочкой, точь-в-точь как он показал перед опытом. На каждом из слепков была бумажка с датой: 1799, 1823, 1847, 1889, 1901, 1936.
        - Есть и другие, - сказал Алексей Николаевич. - Здесь просто большой временной разброс. Удобно сравнить. Посмотрите, вот этот слепок сделан с руки Павла при жизни, поэтому мы стремимся повторить его форму. Остальные - эктоплазма. Кольцо, как вы видите, везде одно и то же. Я, кстати, долго соображал - как у призрака может быть кольцо? Но это, видимо, не само кольцо, а как бы память о кольце, формирующая эктоплазму таким образом. Обратите внимание, хоть положение пальцев на каждом слепке несколько различается, есть детали, которые повторяются везде. Вот эта шишечка на мизинце - здесь у Павла был в юности сломан палец. Вот эта двойная складка кожи... Этот бугорок... Посмотрите - везде одно и то же.
        Он повернулся к салфетке, где лежал свежий слепок.
        - Теперь смотрим здесь. Окончательно можно будет судить, когда мы сделаем гипсовую отливку. Но многое видно уже сейчас. Во-первых, перстень. А во-вторых, двойная складка кожи у пальца, вот здесь. Вглядитесь, она видна даже так... Никакого сомнения нет: это одна и та же рука.
        Алексей Николаевич откинулся на спинку своего стула.
        - Итак, - сказал он, - здравствуйте, Павел Петрович. Как говорится, и снова здравствуйте...
        Я молчал. Мне было физически плохо - хотя после всего увиденного и услышанного я уже не понимал, что означает применительно ко мне слово «физически».
        - Другие свидетельства, - продолжал Алексей Николаевич, - не так убедительны и относятся к особенностям вашего мира, известным мне по рассказам предыдущих Смотрителей. Перечисляю. Как я уже говорил, Павел воображал себя чем-то вроде магистра-перво-священника, эдакого сражающегося Папы. Именно его крепостью и должен был стать Михайловский замок. Насколько я могу судить, «Смотритель» в вашем «Идиллиуме», -это нечто очень, очень близкое. Один из его титулов - «Далай-Папа». Сто лет назад, когда Павел еще не знал о Далай-Ламах, титул был «Князь-Папа». Ну не удивительно ли?
        Он загнул один палец, а потом - сразу второй.
        - Во-вторых, хоть я не знаю этого точно, но предполагаю по опыту встреч с другими Смотрителями, ваш личный мир компактен. Очень компактен. Дайте-ка я попробую погадать на кофейной гуще, хе-хе. Вы видите мало людей. Вокруг вас всегда одни и те же лица. Вас это не удивляет, потому что для вашего ранга такой образ жизни естественен. Толпа, перед которой вы изредка появляетесь, всегда видна издалека - это как бы одно ревущее целое... Ведь так?
        Я подумал, что мне не случалось пока появляться перед ревущей толпой, но все же ответил: «Да».
        Алексей Николаевич удовлетворенно кивнул.
        - Почти не сомневался. Я подозреваю, дело здесь в известной ограниченности вашей творящей - или, может быть, самогипнотизи-рующей - силы. Не хватает Флюида, как выражались прежние Смотрители. Вы способны создавать целый мир, да - но этот мир иллюзорен. Он достаточно убедителен и подробен, лишь когда вы в одиночестве. Деревья, цветы, насекомые, здания, произведения искусства - все это появляется без усилий и радует ваш глаз. Когда рядом с вами есть кто-то другой -например, ваша прекрасная возлюбленная, как бы ее ни звали в этом веке, - все остальное уходит на задний план. Ваша энергия переключается на то, чтобы создавать главным образом ее.
        Услышав это, я похолодел - про Юку он точно ничего не мог знать. Или это было просто риторическое совпадение?
        - Как выражаются у нас сегодня, - продолжал Алексей Николаевич, - вы способны создавать либо одного собеседника во всех подробностях, либо нескольких, но уже не так четко, либо целый мир - в довольно скудной деталировке. Но это не мешает вам верить в реальность вашей галлюцинации, потому что ваша творческая сила всегда пребывает там же, где и ваше внимание, отчего следов подлога не заметно... Место, по которому скользит ваш взгляд, всегда безупречно прорисовано. Вы не замечаете - и никак не можете заметить, - что все прочее в эту секунду просто рассыпается. Ибо, как только вы перенесете внимание на другое, само движение вашего внимания создаст то, на что вы смотрите - в такой же безупречной прорисовке... В этом секрет устойчивости вашего миража.
        Он постучал пальцем по коробке своего вычислителя.
        - Я не слишком хорошо знаком с подробностями компьютерных наук, но, по-моему, именно так просчитывается виртуальная реальность в современных трехмерных играх. Мир там возникает не весь сразу. Существует лишь та его часть, что выводится на экран. Подозреваю, что таков же механизм вашего многовекового сна.
        Мне показалось вдруг, что Алексей Николаевич говорит правду. Во всяком случае, в том, что касалось сна. Когда мне - очень редко - снились сны, которыми я мог хотя бы отчасти управлять, я замечал нечто похожее: реальность с треском и дрожью как бы сгущалась вокруг моего взгляда сама... Могло ли быть, что он прав и в остальном?
        Но тут же я вспомнил: таков прием всех демагогов от сотворения мира - прицепить к поезду вранья вагончик правды, которая, так сказать, и будет предъявлена на таможне вместе с документами на весь состав.
        - Я охотно признаю свою некомпетентность в данном вопросе, - словно услыхав мою мысль, сказал Алексей Николаевич и поднял руки, как бы показывая, что в них нет ни шарфа, ни табакерки. - В области трехмерных игр и симуляций я не специалист. Это лишь предположения.
        Я молчал.
        - Если Вашему Величеству станет интересно, вы наверняка найдете способ выяснить все сами. Не сомневаюсь, что вы непостижимым мне способом сделаете виртуальность такой же частью вашего причудливого мира, какой вы сделали практический солипсизм - или открывшиеся вам восточные доктрины. Так, во всяком случае, происходило всегда прежде. Но меня интересуют не эти интерпретационные моменты. Мне важно другое. Я хочу затронуть тему, которой никогда прежде не поднимали ваши собеседники в этой комнатушке. Вы позволите?
        Напугать меня сильнее было уже невозможно, и я кивнул. А потом, вспомнив, что собеседник вряд ли это увидит, коснулся кружка «Да».
        - Тогда я сделаю еще одно предположение, теперь достаточно рискованное. Если я нечаянно коснусь больного нерва или перейду границу того, что вы желаете слышать, немедленно остановите меня, прошу вас... Договорились?

«Да».
        Алексей Николаевич некоторое время буравил взглядом потолок, словно там была приклеена шпаргалка с текстом.
        - Почему вообще умерший становится после смерти призраком? - вопросил он наконец. - В былые времена, когда водители человечества еще не воспрещали людям духовную жизнь - а под ней я разумею прямой контакт с миром духов, а не всякие там бродилки по музеям и библиотекам, - на этот вопрос пытались ответить многие высокие умы. Я долго изучал существующий разброс мнений, от отцов Церкви до Сведенборга и тибетских лам, и постепенно пришел к собственным выводам. Мне крайне важно будет узнать ваше высокое мнение на этот счет. Скажите, вы верите в перерождения?
        Я подумал немного и стал касаться букв: «а» - «г» - «н»...
        - Придерживаетесь в этом вопросе агностицизма? - хохотнул Алексей Николаевич, глянув на свой экран. - То есть не говорите ни «да» ни «нет»? Как это мудро в вашем случае... А я, будете смеяться, отвечаю с точностью до наоборот - я говорю одновременно «нет» и «да». Удивлены?

«Нет», - ответил я честно.
        - Я сейчас объясню. Представьте себе облачное небо. Постоянно заложенное низкими тучами. Пасмурное, не меняющееся никогда. Говорят, кстати, что на Венере все обстоит именно так. Мы видим только ровный тусклый свет, пробивающийся сквозь тучи - и предполагаем, что у него есть источник, но где он? В облаках, как говорят одни? В нас самих, как говорят другие? Или - далеко за облаками? Мы не знаем наверняка. Теперь представьте, что веревка, привязывавшая нас к планете, обрывается. Мы поднимаемся ввысь, протыкаем облака - и очень скоро самой очевидной вещью в мире становится раскаленный шар Солнца, висящий в ледяной пустоте... Представили?

«Да».
        - Многие мистики - хотя бы ваш тезка-апостол, которого так не любил дедушка Ницше - полагали, что от ослепительной ясности духовного мира нас защищают лишь «кожаные одежды» телесности. Стоит сбросить их, как все откроется с полной очевидностью. И в первую очередь станет ясным и несомненным присутствие центрального элемента мироздания - Творца. Как это говорил другой Павел, апостол: «Теперь видим через мутное стекло, гадательно - а тогда лицом к лицу»[6 - Кор. 13:12.]. Целью своей подобные мистики полагали личное падение на солнце Абсолюта. Они были уверены, что расстояние до него им удастся каким-то образом покрыть, и они не сгорят при встрече - ибо ощущаемый ими жар есть любовь... Многие духовидцы говорили, что для праведника Абсолют выглядит ярким и приветливым солнцем, для грешника же - черной бездной, куда его затягивает безмерная тяжесть. Вы следите?

«Да».
        - С этой точки зрения, возвращение к своему истоку - естественный маршрут всего сущего. Но представьте себе другой тип ума, который и после смерти сохраняет привязанность к миру земных форм. После распада «кожаных одежд» он встречает зарю Абсолюта - но каким-то образом маскирует от себя ее появление. Его не тянет ввысь, потому что это страшно. Еще страшнее кажется встреча с нижней бездной, представляющейся ему эдакой черной дырой, пропастью. Или, может быть, его ум не испытывает страха, но в силу культурных запечатлений оба пути - вверх и вниз - кажутся ему неправильными. Такая душа, избежав встречи с Началом и Концом, продолжит двигаться вокруг него по замысловатой орбите. Если она обретет новое тело, это будет перерождение - после чего она вновь потеряет Абсолют из виду, занавесившись от него «кожаными одеждами». А если в результате каких-то прижизненных практик - не будем вдаваться в подробности -душа сумела закалить свои тонкие оболочки, она продолжит существовать без тела, сама по себе. Ее не утянет ни в верхнюю бездну, ни в нижнюю, что, как вы понимаете, есть одно и то же в разных астральных
преломлениях. Что же получится в таком случае?
        Алексей Николаевич несколько секунд глядел на мое кресло, словно ожидая ответа. Но я молчал.
        - В этом случае получится призрак вроде вас, - произнес он веско. - Мир, где он живет, очень причудлив - и населен не другими призраками, как подсказывает ложная интуиция, а лишь отражениями самого этого призрака, притворяющегося перед собою целой вселенной. Причем притворяющегося с таким мастерством, что объяснить ему истину невозможно... Тем не менее в этом мире, если моя логика верна, Бог все равно должен восприниматься прямо и непосредственно. Он должен быть чем-то предельно ясным, несомненным... Сейчас я задам вам вопрос, какого, если верить имеющимся у меня записям, вам никто в этой комнате пока не задавал. Скажите, Ваше Величество, есть ли в вашем мире Бог?
        - «ф» - «р» - «а»...
        - Я знаю про этот смешной апофеоз Франца-Антона Месмера, - отмахнулся Алексей Николаевич. - Павел Петрович просто увидел в своем загробном сне перевернутое отражение современного ему государственного культа со Священным Синодом в облаках - и заменил главную фигуру иконостаса на своего давнего парижского приятеля, когда-то потрясшего его воображение своими сеансами. Тут действует обычная логика сновидения. Я говорю не про это. Видите ли вы истинного Бога? Так же ясно и отчетливо, как солнце?
        Я некоторое время молчал, обдумывая ответ. Если б это был школьный экзамен по теологии, я, стремясь избежать порки розгами, сказал бы, что все видимое нами и есть божественная природа Господа Франца-Антона, его воплощенная светозарная мысль, ставшая для нас прекрасным новым миром - и поэтому Бог виден всегда и во всем. Экзаменатор согласился бы - и тоже избежал бы порки.
        Но Алексей Николаевич не грозил мне розгами. Он имел в виду другое: вижу ли я самого Франца-Антона? Прямо и непосредственно? Я не видел его, верно... Но я только что видел Ангелов.

«А» - «н» - «г», - принялся я телеграфировать ответ - и, как и в прошлый раз, Алексей Николаевич прервал меня на полуслове.
        - Ангелы?

«Да».
        -Я слышал про это тоже, - сказал он с досадой. - Как бы представители духовной иерархии, сотрудничающие со Смотрителем. Вполне в духе Павла. Эдакий небесный плац, духовная субординация, казарма в облаках... Знаете ли вы, что сперва это были Ангелы четырех сторон света? И даже четырех мастей? Карточных, если вы не поняли. Из колоды Таро. А после знакомства Павла с Востоком они превратились в Ангелов Четырех Элементов. Не так, кстати, давно...
        Я мог бы возразить, что масти Таро, стороны света и Четыре Великих Элемента являлись разной символической репрезентацией одной и той же великой тетрады, а Ангелов принято было по-разному именовать в разные исторические эпохи, что нисколько не искажало их сущности. Но пришлось бы слишком долго тыкать в фольгу.
        - Ангелы - это не Бог, - продолжал Алексей Николаевич. - Небесные помощники и адские враги, окружающие Смотрителя, - это проявления психических напряжений Павла, подводные течения его подсознания, которые он прихватил с собой в дивный новый мир. Бог - нечто иное. То, о чем я говорю, должно быть самым главным элементом мира. Оно должно быть так же очевидно, как солнце в небе. Вы знали бы... Хотя, наверно, может быть и так, что вся эта хитрая подтасовка нужна как раз с целью заслониться от сияния Творца, ибо оно кажется непереносимым. Сведенборг упоминает такую возможность. Может быть, вы видите, но не понимаете. Или понимаете, но лишь на миг, а потом уходите в забытье опять...
        Алексей Николаевич опять замолчал - и молчание его продолжалось так долго, что я решился задать ему вопрос.

«П» - «о» - «ч»...
        - Почему? - догадался он.

«В» - «а»...
        - Вам?

«И» - «н» - «т»...
        - Интересно?

«Да».
        - Ну как почему... Как вы думаете, что заставляет людей вроде меня искать контакта с духами? Живое религиозное чувство, не удовлетворенное суррогатами сегодняшних организованных вероучений. Согласитесь, Ваше Величество - ведь для задумывающегося о своей природе существа это центральнейший из вопросов. Страшен ли наш Источник? Есть ли в нем любовь? Безличная ли он сила? Вы, существо духовной природы, можете, если захотите, поглядеть в эту сторону - и увидеть ответ так же ясно, как видите меня. Но вы не хотите. Есть основания считать, что вы временами подходите очень близко к такой возможности - но каждый раз выбираете новый сладкий сон в качестве Смотрителя... Быть может, именно поэтому вы и сохраняетесь столько веков в своем лимбо.
        Он говорил обо мне как о призраке с такой жуткой уверенностью, что она передавалась мне. Я уже сомневался, что сумею проснуться когда-нибудь от этого кошмара. Но от отчаяния меня все же спасала одна простая мысль: место, где я находился, называлось «Комната Бесконечного Ужаса». Вот это, значит, он и был. Просто бесконечный ужас. Теперь я знал, каков он. И, судя по названию комнаты, знали это и другие Смотрители.
        - Возможно, когда-нибудь вы ответите на мои вопросы, - сказал Алексей Николаевич, - если захотите, разумеется, продолжить наше общение. Кстати, вы ведь говорите и с другими заклинателями вашего духа? Ходят разные слухи. Правда ли, что это вы навеяли маленькому Набокову идею его Solus Rex?

«Нет».
        Я с ужасом сообразил, что только что ответил за призрака.
        - А другие спириты? Я ведь в Инженерном замке не один такой. Что они от вас хотят, если не секрет?

«О» - «ч» - «е» - «м» - «в»...
        - О чем я? Да у нас же здесь целый музей Мальтийского ордена. Набрали туда, между нами говоря, каких-то весьма подозрительных лиц - они про свой собственный орден ничего толком не знают. Я пробовал поговорить с двумя-тремя - ну совершенно точно не мальтийские рыцари. Официально у них тут музей в музее, но я подозреваю, что это просто прикрытие, и на самом деле они спириты вроде меня. Я практически уверен. Они там запираются и сеансы устраивают. Не то чтобы часто, но бывает... Да вот, погодите...
        Он полез в ящик стола, потом в другой, третий, выудил оттуда мятый прямоугольник белой бумаги и положил его на коробку с гипсовыми слепками.
        - Вот.
        Это была визитка с планом здания в разрезе, вернее, с фрагментом такого плана - чтобы легче найти дорогу. Две комнаты были обведены красной чертой.
        - Простите, - сказал Алексей Николаевич и перевернул карточку. Я увидел павловский крест - и прочел:
        MUSEO DI ORDINE MILITARE DI MALTA LEONARDO GALLI DIRETTORE
        - Им было не просто тут прописаться, - сказал Алексей Николаевич. - Таких взяток, по-моему, даже Эксон Мобил не платил. Дали им после реставрации две комнаты - потому только, что вы у них когда-то были гроссмейстером. Они ведь вас вызывают?

«Нет».
        Я понял, что опять ответил за призрака -без всякого умысла, как и в прошлый раз.
        - Хм, странно... Кого же тогда? Впрочем, может, они вызывают, а вы не слышите?

«Н» - «е» - «з»...
        - Ну и не берите в голову, - Алексей Николаевич махнул рукой. - А сейчас вам нужно идти, скоро сюда придут люди. Надеюсь увидеть вас вновь. Каждый вечер теперь буду ждать, что услышу вашу флейту.
        Он встал.
        - Я провожу, пойдемте... Хочу заодно предупредить вас о типической реакции на мой рассказ, возникающей у призрака после очередного перевоплощения. Даже если он мне сперва не верит, в нем просыпается своего рода инстинкт разрушения. Он инициирует различные перемены и трансформации в своем мире. И сам потом жалуется на них как на удары судьбы. Поэтому старайтесь вести себя сдержанней. Если, конечно, это зависит от вашей воли... И заходите в любое время, заходите, Ваше Величество. Теперь я всегда буду вас ждать.
        Когда мы вышли в ротунду, я увидел, что в ней появилась выходная дверь - высокая, двойная, изукрашенная золотом. Именно там, где ей полагалось быть с самого начала.
        - Рад возобновлению нашего знакомства, - продолжал Алексей Николаевич. - Если я нечаянно напугал вас, не берите в голову. Вы весьма хитроумны и даже после окончательного доказательства - я имею в виду мою коробку со слепками - сумеете убедить себя, что все совсем не так... Я знаю... Помню.
        Он едко засмеялся.
        - Я уверен. Ваше Величество - вы вывернетесь и на этот раз...
        Я привык к тому, что меня окружает мало людей - и это никогда не казалось мне подозрительным. Никогда до рассказа Алексея Николаевича. Но как только дверь за моей спиной закрылась и я увидел встречающих, я немедленно задался вопросом - кто они, все те, кто явился приветствовать нового Смотрителя?
        Мое окружение? Или мой мираж?
        Крошечный «двор» ждал меня перед дверью Комнаты Бесконечного Ужаса (на ней не было никаких надписей - лишь большой восклицательный знак красного цвета). Пришло человек около пятнадцати: встреча явно не была протокольной. Никто, однако, не смотрел мне в глаза - словно всех что-то смущало. Все молчали.
        Я знал меньше половины собравшихся. В первом ряду стояли Галилео с Юкой, несколько знакомых монахов Желтого Флага, оболтусы из канцелярии, заезжавшие когда-то в Красный Дом, пара придворных чинов в парадной форме и старая придворная карлица в душном парчовом платье, со служебными бубенцами в руке.
        Она-то меня и спасла. Попытаюсь объяснить, что за реакция произошла в моей душе, когда я ее увидел.
        По насупленному лицу карлицы было видно, что судьба к ней не слишком благосклонна - эта усталая старуха с трудом плыла по реке жизни, играя свою нелепую шутовскую роль. Она, однако, относилась к своей миссии с комической серьезностью, и мне показалось, что оскорбить ее, отказав ее глупому подвигу в подлинности, будет запредельно жестоко.
        Это было смутное и еле ощутимое движение сердца. Но оно дало ту первую точку опоры, которой так не хватало моему раненому духу. Последующее было уже проще.
        Карлица наконец посмотрела мне в глаза -первой из всех. Она, похоже, и не догадывалась о том, что творится у меня внутри.
        - Ой, - сказала она, звякнув бубенцами. -Наш бедняжка так напугался, что опять все шарики растерял.
        Я знал, кто она. Передо мной стояла легендарная донна Александрина, перевидавшая на своем веку множество Смотрителей. Я много про нее слышал - она считалась живой легендой Михайловского замка. Одной из ее родовых привилегий было ежедневно хамить Смотрителю, из-за чего она уже двадцать лет постоянно жила при дворе.
        Этой привилегией она и воспользовалась. Но ее слова были до того похожи на правду, что я не выдержал и усмехнулся. А потом понял: на мне парадный мундир - но нет требуемой этикетом маски.
        По счастью, она лежала в кармане - Ангелы позаботились обо всем. В следующую секунду я скрыл под ней свое лицо. Присутствующие отреагировали так, словно увидели меня только после этого: на их лицах появились улыбки и они захлопали в ладоши - не то мне, не то бесстрашной донне Александрине.
        Ничего торжественного в происходящем, впрочем, не было - расслабленная непритязательная атмосфера этой встречи напоминала о мелком трудовом торжестве: так могли бы выглядеть проводы повара или день рождения старшего камердинера.
        - Алекс! - улыбалась мне Юка.
        - Ваше Безличество! - восклицал Галилео. - Тысяча поздравлений!
        - Король умер, да здравствует народовластие! - вопил жирный монах Желтого Флага.
        Это было старой шуткой. Ее в Идиллиуме повторяли при каждой смене власти, и то, что ее не боятся кричать при мне, льстило, хотя я и понимал - цель монаха именно в том, чтобы таким образом мне польстить.
        - Так хорошо, когда тебя не боятся, - сказала карлица. - Напугать детей или под данных несложно. А вот распугать... или отпугать... В общем, назад уже нельзя. Видишь, Безличе-ство, от слова «пугать» нельзя даже образовать обратный по смыслу глагол. Что ни делай, будешь только пугать сильнее и сильнее. Помни об этом.
        - Спасибо за наставление, донна Александрина, - ответил я. - Благодарю всех, кто пришел меня встретить. Я немного устал и хотел бы отдохнуть. Скоро опять вас увижу, друзья. Спасибо еще раз. Юка, идем.
        Юка вышла вперед, подала мне руку - и мы чинно пошли по коридору. Нам все еще хлопали вслед.
        - Ты молодец, - сказала она. - Я за тебя даже не волновалась.
        - Вот как?
        - Я знала, что ты справишься. Но все равно молилась за тебя Ангелам.
        - Скажи, - спросил я, - тебе случайно не снилось, будто ты везешь меня куда-то на лошади?
        - Нет, - ответила Юка. - Я вообще не вижу снов. Или не помню. А у тебя был такой сон?
        Я кивнул.
        - Наверно, - сказала она, - это предвещает... предвещает... лошадиную прогулку?
        Почему-то от этих слов мне стало легче.
        - Ты уже осмотрелась? - спросил я.
        - Да, - ответила она. - Кстати, рядом с Михайловским замком есть парк, где действительно можно кататься на лошади. И мне уже определили апартаменты - это рядом. Идем покажу.
        Юка была одета легкомысленно - возможно, даже с нарушением дворцового этикета. На ней было короткое сиреневое платье со складками в виде крылышек на спине. Это были совсем маленькие и ненавязчивые крылышки - словно с того дня, когда ее привезли ко мне в запечатанном паланкине, ее небесная сила успела сильно уменьшиться. Так могла бы выглядеть актриса, играющая фею на сельском празднике.
        Мы вошли в ее покои, и я повалился на стоявший возле двери диван, над которым зачем-то висел древний испанский меч - кривая фальката.
        - Что с тобой? - спросила Юка. - Ты чем-то подавлен.
        - Сейчас расскажу.
        Мне не хотелось говорить про экзамен (и особенно ее роль в нем - тут было много непонятного), поэтому я сразу перешел к Комнате Бесконечного Ужаса.
        Я ожидал, что Юка испугается. Но к середине моего рассказа она стала хихикать. Чем сильнее я старался передать ей свой ужас, тем больше она веселилась. У меня все еще тряслись поджилки, но ее смех звучал так заразительно, что я, несмотря на свой страх, иногда начинал смеяться вместе с ней. Это было удивительное ощущение - как будто на меня одновременно падали ледяные капли дождя и горячий солнечный свет.
        - У-у, - сказала Юка, когда я договорил. - Мой призрачный дружок! Как же ты оттуда выбрался?
        - Очень просто, - ответил я. - Алексей Николаевич проводил меня назад в ротунду. В ней к этому времени появилась дверь наружу. Я вышел - и увидел вас всех.
        - Так ты ему поверил? - спросила она. - Поверил, что ты призрак Павла?
        Я нахмурился и медленно, с усилием кивнул. Наверно, получилось смешно - она опять захохотала.
        - Ну, уж в этом я смогу тебя разубедить.
        - Буду очень признателен.
        Юка ушла в другую комнату - и через минуту вернулась с черной шелковой повязкой для глаз, какие надевают иногда, чтобы легче было заснуть днем.
        - Мы сейчас поставим простейший физический опыт, - сказала она, сняла с меня шляпу, маску и надела эту повязку на мои глаза. - Проверим твою телесность и установим связь духовного с физическим. Все сразу станет на места...
        Я даже не сообразил сперва, что она собирается делать, и доверчиво ждал какого-нибудь естественно-научного эксперимента - например, что она тюкнет мне молоточком под колено или уколет иглой, и безусловный рефлекс докажет мою телесность... Я почти угадал - только она выбрала другую группу рефлексов.
        - Перестань, - сказал я через минуту, - ты меня совсем собьешь с толку.
        Она на секунду отвлеклась.
        - Именно это я и хочу сделать.
        И снова взялась за свое. Надо сказать, выходило у нее до того убедительно, что Алексей Николаевич со своим откровением был посрамлен. К концу процедуры я совсем перестал бояться, что я призрак - если это и так, пришло мне в голову, какая, в сущности, разница, пока рядом Юка.
        - Спасибо, милая, - сказал я, когда она сняла с меня повязку. - Это, конечно, разъясняет многое. Но не все.
        - А какие остаются вопросы?
        - Как объяснить опыт с парафином? Я ведь сам окунул в него руку... Слепок был неотличим.
        -Алекс, - сказала Юка, - вот подумай сам. Ты попал в комнату, известную тем, что там чудится разный ужас. Ее в честь этого и назвали. Тебе привиделся кошмар, где ты не мог нормально обращаться с окружающими тебя вещами, правильно? У тебя, ты говоришь, руки проходили сквозь предметы...
        Я кивнул.
        - В этом кошмаре тебе рассказали страшную историю, а ты в нее поверил. Какой же ты ребенок. Призрак не ты. Призрак этот Алексей... Как его...
        - Алексей Николаевич.
        - Вот именно. Он тебе просто приснился. И даже его имя ты сделал из своего. Алексис, сменивший Никколо.
        - Нет, - ответил я. - Это был не сон, а реальность. Я ощущал эманации Ветхой Земли. Если ты знаешь это чувство, как теперь я, ты ни с чем его не спутаешь.
        Юка немного подумала.
        - Может быть, - сказала она, - та комната - действительно какая-то червоточина, через которую можно попасть на Ветхую Землю. Как граф ди Чапао со своей племянницей. Может, на Ветхой Земле действительно есть Алексей Николаевич, работающий чем-то вроде тамошнего смотрителя. И ум его, как часто случается со сторожами, полон странных идей. Но это ведь не отменяет реальности того, что ты чувствуешь сейчас?
        - Нет, - сказал я. - Не отменяет. Но ставит ее под сомнение.
        Юка покачала головой.
        - Он здорово тебя запутал. Знаешь что? Иди поговори об этом с Ангелом. Ты ведь теперь можешь, да? А то так и будешь сомневаться всю жизнь.
        Это был отличный совет. Но я по инерции продолжал ныть:
        - Алексей Николаевич сказал, что Ангелы - просто проявления моей собственной психики.
        - Вот и сообщи это Ангелу. Посмотрим, что он скажет тебе про Алексея Николаевича. А я пока поразмышляю.
        Я решил последовать ее совету немедленно - хотя не очень представлял, где искать Ангела Воды. Когда я подошел к двери, она позвала меня:
        - Алекс!
        Я обернулся.
        - Как только тебя опять напугают, приходи. Все уладим.
        Выйдя от Юки, я увидел в коридоре двух ждущих меня монахов - томных и бледных, стоящих в обнимку друг с другом. Оба были моложе меня, но в точности одного со мной роста - и близкого телосложения. Они отрекомендовались моими новыми фашистами. Как они объяснили, их назначили по протекции донны Александрины. Подбирать носителей фасций тоже было ее родовой привилегией.
        Монахи сказали, что будут теперь состоять при мне чем-то вроде секретарей-телохранителей (а может быть, отчасти и шпионов, подумал я); при желании, сообщили они, я действительно могу усложнить им жизнь, заставив их повсюду таскать за мной фасции и шляпу-треуголку. Если, конечно, я не боюсь выглядеть старомодно.
        - Где обычно Смотритель говорит с Ангелами? - спросил я.
        Фашисты переглянулись, а потом старший из них стал объяснять, что это зависит не столько от места, сколько от желания Ангела снизойти к человеку, ибо, если таковое существует, достаточно просто посмотреть на далекую золотую фигурку на шпиле.
        Монашек помоложе, смерив меня изучающим взглядом, возразил, что в некоторых случаях ритуал требуется - но не Ангелам, а попавшему в трудное положение человеку, ибо лишь церемониальное действо может разрушить сомнения, терзающие незрелую душу: чем основательней процедура, тем серьезней выглядит даваемая ею гарантия, отчего и существуют пышные службы в соборах и церквях.
        Несколько минут они, забыв про меня, спорили друг с другом, но так и не пришли к общему мнению. Тогда тот, что был постарше и лоббировал фигурку на шпиле, достал умо-фон с большим экраном (я таких прежде не видел) и куда-то позвонил. После короткого разговора он улыбнулся мне и сказал:
        - Мы проводим вас в дворцовую часовню, Ваше Безличество. Смотрители беседуют с Ангелами именно там. Простите наше невежество, мы пока что новички на этом поприще.
        - Ничего страшного, - ответил я. - Мне кажется, вы представляете два конкурирующих направления в религиозной мысли - и это очень здорово.
        - Почему?
        - Вам не будет скучно в дни нашей разлуки. Вы сможете дискутировать друг с другом.
        Про себя я решил, что таких дней будет большинство: ходить в сопровождении двух фашистов действительно казалось мне старомодным - тем более, думал я, что рядом со мной этим трогательным молодым людям могла угрожать опасность. Как только они довели меня до статуй Бенджамина Певца и Павла Великого, стоявших у входа в часовню, я отпустил их с миром, велев дожидаться моего вызова.
        Часовня оказалась церковью внушительных размеров. Внутри, однако, она выглядела просто и строго, как подобает вместилищу духа - что приятно контрастировало с пышностью коридоров Михайловского замка.
        На высоком алтаре восседала обычная кукла Франца-Антона в деревянном кресле. Франц-Антон держал в руке скрижаль со словами:
        ЭТО ТАК И НЕ ТАК
        Я не удержался от непочтительной мысли о том, что глубина подобных изречений сильно зависит от их предполагаемого авторства.
        У ног куклы блестел аскетичный стальной глюкоген на двадцать монет. Стену над головой Франца-Антона украшала серебряная надпись:
        ФЛЮИДОМ НАДО УПРАВЛЯТЬ С ПРЕВЕЛИКОЙ ОСМОТРИТЕЛЬНОСТЬЮ: СТОИТ ЛИШЬ НАЧАТЬ МЕНЯТЬ МИР ПРОИЗВОЛЬНО, КАК ПРИВЛЕЧЕШЬ ВНИМАНИЕ МНОЖЕСТВА НЕБЕСНЫХ СУЩНОСТЕЙ, ЯСНО ВИДЯЩИХ ЛЮБЫЕ ПОПОЛЗНОВЕНИЯ ТАКОГО РОДА И СОВЕРШЕННО НЕ ЖЕЛАЮЩИХ ЗАРОЖДЕНИЯ НОВЫХ Б-ГВ.
        ГОСПОДЬ Ф-Ц-А-Н
        На резных полках за спиною Франца-Антона стояли похожие на кегли вазы с портретами Смотрителей - с уже добавленным к ним Никколо Третьим (кажется, это были символические урны с прахом).
        Полки в целом выглядели почти пустыми, и пустота эта, с одной стороны, внушала государственный оптимизм - видно было, как много места оставлено на будущее, - а с другой, печалила: не всегда приятно глядеть на место, где будет со временем храниться твой собственный прах, пусть даже символический.
        Четыре Ангела в углах часовни еле заметно улыбались, повернув серебряные лица к центру зала. Позы их несколько различались - но все они восходили вверх по ажурным серебряным ступеням. Статуи выглядели изящными и живыми: казалось, ангелы жестикулируют не только руками, но и крыльями.
        На полу в центре часовни лежали синий мат и такая же подушка. Подойдя к алтарю,
        я зажег три благовонные палочки, вернулся к подушке и сел лицом к Ангелу Воды.
        Несколько минут в мою голову стучались мысли о Юке и Алексее Николаевиче, но постепенно факторы сосредоточения взяли верх, и перед моим мысленным взором засияла голубая точка Знака Собранности. Постепенно я позволил ей расшириться до размеров маленького солнца. С каждой минутой мое дыхание становилось все легче и сладостней - но, когда абсорбция уже готова была поглотить меня, я прекратил медитацию и избежал нарушения обета.
        Когда я открыл глаза, Ангел Воды смотрел прямо на меня. Простершись на полу, я беззвучно произнес просьбу об аудиенции. По мне сразу же прошла волна горячего воздуха, и вокруг стало гораздо светлее - как будто в часовне запылал костер.
        Я испуганно поднял голову.
        Свет излучал Ангел, висящий передо мной в воздухе.
        Все вокруг него переливалось и дрожало. Изменилось даже пространство: стены искривились и уплыли далеко в стороны, потолок выгнулся до самого неба, и только поэтому Ангел до сих пор помещался внутри часовни -так он сделался огромен.
        На него было страшно смотреть. Он казался расплавленным металлом, залитым в тонкую стеклянную форму - и каждый раз, когда его руки или крылья делали какое-нибудь движение, металл как бы крошил стекло прежней формы - и ненадолго застывал в новой.
        Зачем, подумал я, Ангелу смущать меня демонстрацией своих сил? Разве я не понимаю и так, что они у него есть?
        - Это не сила, Алекс, - сказал Ангел. - Это слабость. Сильный Ангел бесплотен. Небо сейчас совсем ослабло - и ты принимаешь за мощь судороги агонии. Нам следует провести Saint Rapport как можно быстрее. Весь мир зависит от тебя одного.
        Эти слова мне не понравились. Алексей Николаевич убеждал меня, что духу Павла якобы свойственна подобная mania grandiosa. Я, естественно, не поверил - и вот слышу от Ангела нечто похожее... Может ли быть, что Ангел - действительно порождение моего заблудившегося ума?
        Ангел засмеялся, и я понял, что он прочел мои мысли.
        -Ты был в Комнате Бесконечного Ужаса, - сказал он. - Вижу, вижу... Как ты думаешь, почему она так называется?
        - Полагаю, - ответил я, - там становится страшно. Мне страшно до сих пор.
        - Это не бесконечный ужас. Тебе всего лишь жутковато от допущения, что услышанное там может быть правдой, разве нет?
        - Да, - согласился я.
        - Но в глубине души ты все же веришь, что это неправда? Надеешься на это? И хочешь, чтобы тебя побыстрей разубедили?
        Я кивнул.
        - Так вот, - сказал Ангел, - эта комната называется Комнатой Бесконечного Ужаса, потому что услышанная там жуть сможет теперь бесконечно воспроизводить себя в твоей голове - если ты сам не наведешь там порядок. Ужас действительно может сделаться бесконечным, ибо отныне ты всегда сумеешь увидеть происходящее через призму этой версии бытия. Всегда.
        - Значит, это правда?
        - Только если ты захочешь, - сказал Ангел. - Если ты сам сделаешь такой выбор.
        - Как так может быть? Это или правда, или неправда.
        - Скажи, что такое Флюид? - спросил Ангел. - Правда или неправда?
        - Подобная постановка вопроса бессмысленна, - ответил я.
        - Точно так же, как твоя. Мир - это просто поток Флюида. Ты сам - тоже. Смотритель может придавать потоку любую форму. Именно это искусство тебе и предстоит изучить. Тот, кто управляет Флюидом, не склоняется перед чужой силой и тем более чужой правдой. Но он может быть побежден собственной слабостью или страхом, как ты хорошо знаешь на опыте.
        Если ты захочешь быть призраком, Алекс, никто не сможет тебе помешать. Даже я.
        - Хорошо, - сказал я. - А если я не хочу быть призраком, ну совсем ни капли не хочу, может мне кто-нибудь с этим помочь?
        Ангел опять засмеялся, и в этот раз смеялся долго, поглядывая на меня со своей высоты -и каждый раз будто заряжаясь весельем заново.
        - Извини, - сказал он наконец. - Я смеюсь не над тобой.
        - А над кем?
        - Над собой, - ответил он.
        - Почему?
        - Нам, Ангелам, тоже необходимо смирение. Я смотрю на тебя, Алекс, и вспоминаю, что ты наша главная надежда. Когда я осознаю, что именно от тебя зависит мое собственное существование, я постигаю, насколько я ничтожен в причинно-следственном смысле. От этого мне делается одновременно и смешно, и легко, и спокойно...
        Это, в общем, трудно было принять за комплимент.
        - Я тоже хотел бы, чтобы мне стало смешно и легко, - сказал я хмуро. - И спокойно тоже. Кто-нибудь может это устроить?
        - Так и быть, - ответил Ангел. - Я объясню тебе, как обстоят дела на самом деле. Во всяком случае, с канонической точки зрения.
        - Прошу вас, сделайте это.
        Ангел поднял палец.
        На полу передо мной что-то блеснуло - и я увидел узкий маленький ларец, отделанный золотом и яшмой (усатые пасти золотых драконов сжимали желтые яшмовые шары -словно каждый пытался заглотить свое маленькое личное солнце).
        - Что это? - спросил я.
        - Тайная часть дневника Павла Великого. Она считается утраченной. По традиции, ее позволено читать лишь Смотрителю и нескольким его ближайшим сподвижникам. Здесь идет речь о возникновении рода де Киже. Прочти все внимательно - прямо здесь и сейчас. Этот документ не дозволяется выносить из часовни.
        Я открыл ларец.
        Внутри был свиток из чего-то похожего на тонкую прозрачную слюду с запечатанными внутри пятнами черного пепла - видимо, остатки сгоревшей рукописи. По черному пеплу золотом были прочерчены восстановленные латинские буквы. Прочесть это я вряд ли бы смог - но, по счастью, в ларце лежал и свиток с переводом.
        Я взял его в руки - и благоговейно погрузился в чтение.
        КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
        ЧАСТЬ II
        ЖЕЛЕЗНАЯ БЕЗДНА
        И Андрей закричал: «Я покину причал, если ты мне откроешь секрет!»
        И Сиддхартха ответил: «Спокойно, Андрей, Никакого причала здесь нет...»
        Ветхая Земля, неизвестный автор (Из архивов Железной Бездны)
        Латинский дневник Павла Алхимика (1790-1801, тайная часть)

1790
        КРЫСЫ, КОТЯТА, ГОЛУБИ, СТРЕКОЗЫ, МУХИ -ВСЕ ОНИ ВЫГЛЯДЯТ ЗДОРОВЫМИ, НО ДУХ НЕ ЖЕЛАЕТ ВХОДИТЬ В ИХ ТЕЛА. ВЕРНЕЕ, ДУХ ВХОДИТ - НО НЕ ОСТАЕТСЯ НАДОЛГО. ПРЕЖДЕ ЧЕМ ИСПУСТИТЬ ЕГО, МОИ НЕСЧАСТНЫЕ СОЗДАНИЯ ДЕЛАЮТ НЕСКОЛЬКО ВЯЛЫХ ДВИЖЕНИЙ, И ХОТЬ НА ЭТО ВРЕМЯ ОНИ НЕОТЛИЧИМЫ ОТ ЖИВЫХ СУЩЕСТВ, КРАТКИЙ МИГ ИХ БЫТИЯ СЛИШКОМ МИМОЛЕТЕН.
        ТАК ЖЕ, НАВЕРНОЕ, ДРОЖАЛО БЫ МЕЛЬНИЧНОЕ КОЛЕСО, ЕСЛИ БЫ ВМЕСТО РЕЧНОЙ СТРУИ НА НЕГО ВЫЛИЛСЯ КУВШИН ВОДЫ. ВОДОПАД ЖИЗНИ ГДЕ-ТО РЯДОМ, НО ДОТЯНУТЬСЯ ДО НЕГО Я НЕ МОГУ.
        КАК ПРИГЛАСИМ МЫ ДУХ В МАТЕРИЮ? КАК ВДОХНЕМ УЛЫБКУ АВРОРЫ В НОВЫЙ МИР?
        Я ДЕЛАЮСЬ ЧУВСТВИТЕЛЕН И ПЛАЧУ ПОСЛЕ СВОИХ НЕУДАЧ. БОЛЬШЕ НИКАКИХ СИНЕГЛАЗЫХ КОТЯТ - ОСОБЕННО ЕСЛИ ИХ ХВАТАЕТ ЛИШЬ НА ОДИН
        ГРУСТНЫЙ ВЗГЛЯД. ТОЛЬКО КРЫСЫ, ЛЯГУШКИ И ПАУКИ.
        БРАТ БЕНДЖАМИН УЖЕ ЖДЕТ НАС НА ТОМ БЕРЕГУ; ОН СООБЩАЕТ, ЧТО ЧУВСТВУЕТ СЕБЯ ЧУДЕСНО И СЛОВНО СБРОСИЛ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ. ПОИСТИНЕ, ФЛЮИД МОЖЕТ ВСЕ - НО ОТЧЕГО ЕГО СИЛА НЕ ЖЕЛАЕТ ПРОЯВИТЬ СЕБЯ В МОЕЙ РАБОТЕ?

1791
        ГРОЗА, ОСВЕТИВШАЯ СЕГОДНЯ НОЧНУЮ ТЕРРАСУ, СТРАШНО ИСКАЗИЛА ЛИЦА МРАМОРНЫХ ИСТУКАНОВ, И НА МИГ МНЕ СДЕЛАЛОСЬ ЖУТКО ОТ ИХ ОБЩЕСТВА. НО ОДНОВРЕМЕННО В МОЮ ДУШУ УПАЛ ЛУЧ СВЕТА. Я ПОНЯЛ НАКОНЕЦ, В ЧЕМ ОШИБКА.
        ОТЧЕГО-ТО Я РЕШИЛ, БУДТО МУХУ ИЛИ СТРЕКОЗУ СОЗДАТЬ ЛЕГЧЕ, ЧЕМ ЧЕЛОВЕКА. ТАК, МОЖЕТ БЫТЬ, ОБСТОЯТ ДЕЛА ДЛЯ ВЫСШЕГО СУЩЕСТВА - НО НЕ ДЛЯ МЕНЯ. СКОЛЬ МАЛО Я ЗНАЮ О МЫШАХ И ПАУКАХ, И СКОЛЬ МНОГОЕ - О ЛЮДЯХ! НЕ ПРОЩЕ ЛИ МНЕ БУДЕТ ДОСТИЧЬ ЦЕЛИ, ПРИСТУПИВ СРАЗУ К ЗАДАЧЕ ВЕЛИКОЙ И СЛОЖНОЙ, НО ВНЯТНОЙ ВО ВСЕХ ЕЕ ЧАСТЯХ?
        ФЛЮИД МОЖЕТ ВСЕ, ПОВТОРЯЕТ БРАТ ФРАНЦ-АНТОН - И Я ЗНАЮ, ЧТО ОН ПРАВ. ПУТЕЙ И ТРОП ВОКРУГ НАС БЕСКОНЕЧНО МНОГО, НО СЛАБЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ УМ НЕ ВИДИТ ОКРУЖАЮЩЕГО ЛАНДШАФТА ВО ТЬМЕ СВОЕГО НЕВЕДЕНИЯ - ДО ТЕХ ПОР, ПОКА НЕ СВЕРКНЕТ СЛУЧАЙНАЯ МОЛНИЯ ПРОЗРЕНИЯ...
        СЕГОДНЯ Я СЧАСТЛИВ.

1792
        ОДИН ИЗ КАДАВРОВ СКАЗАЛ СЕГОДНЯ ЧТО-ТО ПОХОЖЕЕ НА “ПИТЬ” - ИЛИ, БЫТЬ МОЖЕТ, ЭТО МОИ НАДЕЖДЫ ЗАСТАВЛЯЮТ МЕНЯ РАЗЛИЧАТЬ СЛОВА В ИХ ПРЕДСМЕРТНОМ ХРИПЕ.
        ВСКРЫТИЯ РАЗ ЗА РАЗОМ ПОКАЗЫВАЮТ, ЧТО ПОЛУЧЕННЫЕ ИЗ ФЛЮИДА ТЕЛА СОВЕРШЕННО НЕОТЛИЧИМЫ ОТ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ. ОТЧЕГО ЖЕ МНЕ НЕ УДАЕТСЯ СОЗДАТЬ ПРИГОДНЫЙ К ДЕЛУ УМ? ФЛЮИД НЕ ОШИБАЕТСЯ. ЗНАЧИТ, ЧТО-ТО ДЕЛАЮ НЕВЕРНО Я САМ.
        МНЕ НЕ ДАЕТ ПОКОЯ ОДНА МЫСЛЬ. МЫ, ЧЛЕНЫ ТАЙНОГО БРАТСТВА, ДАЛИ КЛЯТВУ ОСВОБОДИТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ОТ МУК. НО КАК МОЖНО ПОБЕДИТЬ СТРАДАНИЕ, НЕ ПОСТИГНУВ ЕГО ПРИРОДУ? СВОДЯ ПРИЧИНЫ К МАТЕРИАЛЬНЫМ, МЫ СИЛЬНО УПРОЩАЕМ ДЕЛО - СКОЛЬКО БОГАТЫХ КРАСАВЦЕВ ЗАКОНЧИЛИ ЖИЗНЬ, БРОСИВШИСЬ НА ШПАГУ, СВОЮ ИЛИ ЧУЖУЮ... БЫЛИ, ГОВОРЯТ, В ВОСТОЧНЫХ СТРАНАХ МУДРЕЦЫ, ГОВОРИВШИЕ О ПРИЧИНАХ СТРАДАНИЯ. НО ЕСТЬ ЛИ У БОЛИ ПРИЧИНА ИНАЯ, ЧЕМ САМА БОЛЬ?
        МНЕ НЕ ХВАТАЕТ СОСРЕДОТОЧЕННОСТИ УМА.

1793
        ВОТ ЧТО ОТКРЫЛОСЬ МНЕ ВО ВРЕМЯ НОЧНЫХ РАЗДУМИЙ: ГОВОРЯ, ЧТО ЛЮБОЙ ЧЕЛОВЕК - “ДИТЯ СВОЕГО ВРЕМЕНИ”, МЫ ИМЕЕМ В ВИДУ, ЧТО ОН ВОСПИТАННИК НЕ СТОЛЬКО СВОИХ РОДИТЕЛЕЙ, СКОЛЬКО ТОЛПЫ. ОН СОЗРЕВАЕТ ИЗ ЧУЖИХ МНЕНИЙ, ВПЕЧАТЛЕНИЙ, ОПЫТА - СЛОВОМ, ИЗ ПОТОКОВ ФЛЮИДА, ПРОХОДЯЩИХ СКВОЗЬ ЧУЖИЕ УМЫ И ДУШИ. “ЛИЧНОСТЬ” - ТВОРЕНИЕ ВСЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ИЛИ ХОТЯ БЫ ЗНАЧИТЕЛЬНОЙ ЕГО ЧАСТИ. ИМЕННО ЭТО ДОЛЖНА УЧЕСТЬ МОЯ АЛХИМИЯ.
        УЛОВИТЬ В СВОИ СЕТИ ПОТОК ФЛЮИДА, КАК БЫ ОКРАШЕННОГО В ЦВЕТА ЧУЖИХ ДУШ, ЗАХВАТИТЬ ВНИМАНИЕ И ВЕРУ ДРУГИХ УМОВ - И НАПРАВИТЬ ИХ В СЕРДЦЕ КАДАВРА. ТОЛЬКО ТАК МОЖНО ЗАСТАВИТЬ МИР СОГЛАСИТЬСЯ С МОИМ АКТОМ ТВОРЕНИЯ. САМИ ЛЮДИ ДОЛЖНЫ ОЖИВИТЬ МОЕГО ПИТОМЦА - ТАК ЖЕ, КАК ОНИ ОЖИВЛЯЮТ СВОИХ ДЕТЕЙ, ИДОЛОВ, БОГОВ И СВЯТЫХ. ЛИШЬ ТОГДА ФЛЮИД ОБРЕТЕТ ТРЕБУЕМЫЙ МОДУС.
        ВОТ ПУТЬ. НО Я НЕ БУДУ ШАРАХАТЬСЯ ИЗ СТОРОНЫ В СТОРОНУ. СПЕРВА СЛЕДУЕТ СОСТАВИТЬ ПОДРОБНЫЙ И ВЫВЕРЕННЫЙ ВО ВСЕХ ДЕТАЛЯХ ПЛАН. МНОГОЕ НУЖНО ВЗВЕСИТЬ НЕ ЕДИНОЖДЫ, НО ТРИЖДЫ.
        НЕ СПЕШИТЬ, ТОЛЬКО НЕ СПЕШИТЬ.
        БРАТ ФРАНЦ-АНТОН ПИШЕТ О СЕРЬЕЗНЫХ ПРОБЛЕМАХ, ОМРАЧИВШИХ НАШИ ОПЫТЫ НА ТОМ БЕРЕГУ. НЕСКОЛЬКО ЛУЧШИХ МЕДИУМОВ МЕРТВЫ. СОЗВЕЗДИЯ НАМ НЕ ПО ЗУБАМ.
        НО В НАШИХ ПЛАНАХ ЭТО НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИТ - ИСХОД УЖЕ НЕОБРАТИМ. СЛЕДУЕТ ПОЛНОСТЬЮ СОСРЕДОТОЧИТЬСЯ НА ПОСТАВЛЕННОЙ ЗАДАЧЕ.
        В ПАРИЖЕ ВСЕ ИДЕТ КАК ЗАДУМАНО. НО БОЮСЬ, ЧТО СМУТОЙ ДЕЛО НЕ КОНЧИТСЯ - БРАТ БЕНДЖАМИН ПОСЕЯЛ ТАКОЙ ВЕТЕР, КОТОРЫЙ БУДЕТ ПРИНОСИТЬ ХОРОШИЕ ПРОЦЕНТЫ НЕ ОДИН ДЕСЯТОК ЛЕТ. ВЕРНО ГОВОРЯТ - КОГДА ПОЯВЛЯЕТСЯ МНОГО СВОБОДНЫХ УМОВ, ВПЕРЕДИ ВЕЛИКАЯ ВОЙНА. ИБО ЛИШЬ В НЕЙ ОНИ ОБРЕТУТ ОКОНЧАТЕЛЬНУЮ СВОБОДУ ОТ ТЕМНИЦЫ ТЕЛА.
        РЫЦАРЬ СПРАВЕДЛИВОСТИ СКАЗАЛ СЕГОДНЯ, ЧТО ПРАКТИКИ МАЛЬТИЙСКОГО ОРДЕНА ПО ВЫСШЕМУ СОСРЕДОТОЧЕНИЮ ВОСХОДЯТ В СВОЕЙ СУТИ К УЧЕНИЮ БРИТОГОЛОВЫХ МОНАХОВ. БРАТ ФРАНЦ-АНТОН ТОЖЕ ГОВОРИЛ, ЧТО ЭТОМУ УЧАТ НА ВОСТОКЕ.
        ПЕРЕБРАВШИСЬ НА ТОТ БЕРЕГ, ИЗУЧУ СИИ НАУКИ ГЛУБОКО.

1794 (?)
        СЕГОДНЯ, ОБДУМАВ ВСЕ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ, СТАЛ ДЕЙСТВОВАТЬ. МОЙ ПЛАН ПОДРОБЕН И ТОЧЕН; КОЛЕБАТЬСЯ УЖЕ НЕ СЛЕДУЕТ - ТОЛЬКО НЕУКОСНИТЕЛЬНО ВЫПОЛНЯТЬ.
        Я НАЧАЛ С ТОГО, ЧТО НЕЗАМЕТНО ИСПРАВИЛ ОДИН ИЗ ОСТАВЛЕННЫХ НА ПОДПИСЬ ПРИКАЗОВ ПО ПРОИЗВОДСТВУ В ОФИЦЕРЫ. ДОБАВИВ ПЕРОМ НЕСКОЛЬКО КРОШЕЧНЫХ ЧЕРТОЧЕК, Я СДЕЛАЛ ИЗ ПОЛОВИНКИ СЛОВА, ПЕРЕНЕСЕННОГО НА ДРУГУЮ СТРОКУ, НОВОЕ ЖИВОЕ СУЩЕСТВО ПО ИМЕНИ “ПОДПОРУЧИК КИЖ” (АХ, ЕСЛИ БЫ В ЛАБОРАТОРИИ ВСЕ БЫЛО ТАК ПРОСТО).
        Я НА ВСЯКИЙ СЛУЧАЙ ПРИДАЛ СОДЕЯННОМУ ВИД ОПИСКИ, МОГУЩЕЙ БЫТЬ ИСТОЛКОВАННОЙ ДВОЯКО - ЧТОБЫ НЕ ЗАСЕКЛИ БЕДНЯГУ ПИСАРЯ ЗА ПОДЛОГ, ЕСЛИ ФОКУС НЕ ПРОЙДЕТ. А ПОТОМ ЗАПУТАЛ ДЕЛО ЕЩЕ СИЛЬНЕЕ, ЗАЧЕРКНУВ СТРОКУ С НОВОРОЖДЕННЫМ - И ДОПИСАВ СВЕРХУ “ПОДПОРУЧИК КИЖ В КАРАУЛ”.
        КОГДА НАСТУПИЛА НОЧЬ, ГЛУХАЯ И БЕЗЛУННАЯ -Я, ЗНАЯ, ЧТО ПРИКАЗ МОЙ УЖЕ ПЕРЕВАРИВАЕТСЯ МЕДЛЕННЫМ УМОМ КАНЦЕЛЯРИИ, СОВЕРШИЛ СЛЕДУЮЩЕЕ: СПУСТИЛСЯ ИЗ ОКНА, ДЕРЖАСЬ ЗА КАНАТ, ПОЧТИ ДО СЕРЕДИНЫ СТЕНЫ - И, ПОВИСНУВ НАД КУСТАМИ, ЗАКРИЧАЛ ГРОМКИМ, КАК ВОЗМОЖНО, ГОЛОСОМ “КАРАУЛ!”.
        ЧЕРЕЗ МИНУТУ Я БЫЛ УЖЕ В СВОЕЙ СПАЛЬНЕ. КАК ОТРАДНО, ЧТО ТЕЛО МОЕ ЕЩЕ ПОЗВОЛЯЕТ ПОДОБНЫЕ УПРАЖНЕНИЯ!
        НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ Я ПОТРЕБОВАЛ ДОКЛАДА, КТО КРИЧАЛ “КАРАУЛ” ПОД МОИМИ ОКНАМИ. ЗАМЫСЕЛ МОЙ ПРОСТ, КАК ВСЕ УМНОЕ: КИЖА-ОПИСКУ МОГЛИ БЫ ПОЗАБЫТЬ, НО ОФИЦЕРА, НАЗНАЧЕННОГО ЛИЧНО ИМПЕРАТОРОМ В КАРАУЛ - УЖЕ НЕТ. А ЕСЛИ В ЭТУ ЖЕ НОЧЬ НЕИЗВЕСТНЫЙ ПРОКРИЧИТ “КАРАУЛ” ПОД ИМПЕРАТОРСКОЙ СПАЛЬНЕЙ?
        В УМАХ ДОЗНАВАТЕЛЕЙ БУДЕТ ПОСЕЯНО СЛЕДУЮЩЕЕ: В КАРАУЛ НАЗНАЧЕН КИЖ, КИЖА НИГДЕ НЕТ. ПОД ОКНОМ КРИЧАЛИ “КАРАУЛ”, КРИЧАВШЕГО ТОЖЕ НИГДЕ НЕТ. ВЕРНО, “КАРАУЛ” И КРИЧАЛ ЭТОТ КИЖ - КТО ЖЕ ЕЩЕ?
        ОДНО ЗАЦЕПИТСЯ ЗА ДРУГОЕ, ПОЙДУТ ТОЛКИ - И СМЯТЕННЫЕ УМЫ ОПЛОДОТВОРЯТ ДРУГ ДРУГА. ЭТИ КРУГИ НА ВОДЕ БУДУТ ОТНЫНЕ ВОСПРОИЗВОДИТЬ СЕБЯ САМИ - НО Я НАМЕРЕН ПОМОГАТЬ ИМ ПРИ КАЖДОМ СЛУЧАЕ.
        ЧТОБЫ НЕ ПОСМЕЛИ СВЕСТИ ВСЕ К НЕДОРАЗУМЕНИЮ, ИЗОБРАЗИЛ ВЕЛИКИЙ ГНЕВ. РАЗБИЛ СТЕКЛЯННУЮ ШИРМУ, УЩИПНУЛ БЕДНЯГУ АДЪЮТАНТА. ОН ПОКРАСНЕЛ, УЛЫБНУЛСЯ - И ПОСМОТРЕЛ НА МЕНЯ ТАК, ЧТО ПОКРАСНЕЛ УЖЕ Я. Я ДО ЭТОГО И НЕ ПОДОЗРЕВАЛ, ЧТО ОН LE BOUGRE, ИЛИ, КАК ГОВОРЯТ У НИХ В КАЗАРМЕ, ЖОПНИК. А ВЕДЬ Я ПРИСМАТРИВАЮСЬ К ЛЮДЯМ... ВЕРНО, ВПРЕДЬ НАДО БУДЕТ ПРИНЮХИВАТЬСЯ.
        КСТАТИ, ОТЧЕГО ЛЮБИТЕЛЕЙ ЭТОГО СУРОВОГО СОЛДАТСКОГО УДОВОЛЬСТВИЯ НАЗЫВАЮТ ПО-ФРАНЦУЗСКИ “БОЛГАРАМИ”? ОБРАТНОЕ БЫЛО БЫ ПОНЯТНЕЙ. ВИДИМО, ИСТОРИЯ ЕЩЕ НЕ ОТКРЫЛА НАМ ВСЕХ СВОИХ ТАЙН.
        ТОЛЬКО ЧТО ДОЛОЖИЛИ - “КАРАУЛ” КРИЧАЛ ПОДПОРУЧИК КИЖ, КОЕГО ИЩУТ, НО НЕ МОГУТ НАЙТИ. ВСЕ СОВЕРШИЛОСЬ, КАК ЗАДУМАЛ.
        ВЕЛЕЛ, КАК ОТЫЩУТ, СОСЛАТЬ В СИБИРЬ ПЕШКОМ - И ПРИКАЗ О СЕМ ВЫВЕСИТЬ ВЕЗДЕ, ГДЕ ВОЗМОЖНО.
        ТЕПЕРЬ Я НЕ ДАМ ИМ ЕГО ЗАБЫТЬ.

1800
        БРАТ ФРАНЦ-АНТОН СООБЩАЕТ, ЧТО МЕДИУМОВ ПОТРЕБНО БУДЕТ СКРЫТЬ “НАВЕРХУ” - ТАМ ЖЕ, ГДЕ МЫ ВОЗВЕДЕМ СОКРОВЕННЫЙ ХРАМ. ОН НЕ МОЖЕТ ОБЪЯСНИТЬ ПРИЧИНУ В ПИСЬМЕ. ОБЕЩАЕТ РАССКАЗАТЬ ПРИ ВСТРЕЧЕ И ЗОВЕТ СКОРЕЕ ПРИСОЕДИНИТЬСЯ К БРАТСТВУ НА ДРУГОМ БЕРЕГУ.
        БРАТ БЕНДЖАМИН ПОСТРОИЛ НОВУЮ СТЕКЛЯННУЮ ГАРМОНИКУ И ЖАЖДЕТ СЫГРАТЬ НА НЕЙ ЛИЧНО ДЛЯ МЕНЯ. СЕРДЕЧНЫЕ МОИ ДРУЗЬЯ, КАК НЕ ХВАТАЕТ МНЕ ВАС НА СЕВЕРЕ... ДУМАЮ О ВАС СО СЛЕЗАМИ НА ГЛАЗАХ. КАК ОДИНОК Я СРЕДИ ЗДЕШНИХ ОСИН, НА КАЖДОЙ ИЗ КОТОРЫХ ВИСИТ ПО ХОРОШЕМУ ИУДЕ!
        ИМПЕРАТОРУ, ОДНАКО, СЛОЖНЕЕ УСТРОИТЬ ПОБЕГ - ИБО ОН ЕСТЬ ЗАКЛЮЧЕННЫЙ, ОХРАНЯЕМЫЙ СОТНЯМИ ЧАСОВЫХ, ОТМЕЧАЮЩИХ КАЖДЫЙ ЕГО ЧИХ И ДВИЖЕНИЕ. НО Я ПРИДУМАЛ ПОИСТИНЕ ИЗЯЩНЫЙ ВЫХОД. ЗДЕСЬ МНЕ ПОМОЖЕТ МОЙ КИЖ - ОН, ВЕРЮ, СОЗРЕЛ УЖЕ ДОСТАТОЧНО ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ШАГНУТЬ ИЗ НЕБЫТИЯ В БЫТИЕ.
        ЕГО ИСТОРИИ ПОЗАВИДУЕТ ИНОЙ ИСКАТЕЛЬ ПРИКЛЮЧЕНИЙ: БЫЛ ОПИСКОЙ, СДЕЛАЛСЯ ОФИЦЕРОМ, ПОТОМ СОСЛАННЫМ ЗЛОУМЫШЛЕННИКОМ. ВЕРНУЛСЯ, ЖЕНИЛСЯ НА ФРЕЙЛИНЕ, ПРОИЗВЕДЕН В КАПИТАНЫ, ПОТОМ В ПОЛКОВНИКИ, А СКОРО БУДЕТ И ГЕНЕРАЛОМ. ОН СТАЛ УЖЕ И ОТЦОМ - ЧТО, ЗАМЕЧУ, ВБЛИЗИ КАЗАРМЫ НЕТРУДНО ДАЖЕ ДЛЯ ПРИЗРАКА. СОВСЕМ ЖИВОЙ ЧЕЛОВЕК. И ХОТЬ НИКТО ЕГО НЕ ВИДЕЛ ГЛАЗАМИ, УМСТВЕННО ЕГО КАСАЛИСЬ МНОГИЕ.
        ШПИОНЫ ДОНОСЯТ, ЧТО ЕГО ПРИНИМАЮТ ЗА РОДСТВЕННИКА ОЛСУФЬЕВА. ДРУГИЕ НАЗЫВАЮТ ЕГО БЕГЛЫМ ШУАНОМ. СЛОВОМ, ПРО НЕГО ХОДЯТ ЛЕГЕНДЫ.
        ТЕПЕРЬ ОСТАЛОСЬ ПЕРЕЙТИ К ФИНАЛУ.
        ЧТОБЫ РОДИТЬСЯ, КИЖУ ПРИДЕТСЯ УМЕРЕТЬ. А ПОСКОЛЬКУ ОН НЕ ЧЕЛОВЕК, А УМСТВЕННЫЙ ВИХРЬ, ВОЗНИКАЮЩИЙ ВО МНОЖЕСТВЕ СОЗНАНИЙ, СМЕРТЬ ЕГО БУДЕТ ЗАКЛЮЧАТЬСЯ В ТОМ, ЧТО ВИХРЮ ЭТОМУ ПРИДЕТСЯ ПОКИНУТЬ ПРИЮТИВШИЕ ЕГО ГОЛОВЫ, КАК ДУША ПОКИДАЕТ ТЕЛО. ЭТУ ИСКУССТВЕННО ВЫРАЩЕННУЮ ДУШУ Я И ПРЕДПОЛАГАЮ ПРИГЛАСИТЬ В ГОСТИ, ЧТОБЫ ОЖИВИТЬ СОЗДАННЫЙ МНОЮ КАДАВР.
        СЕЙЧАС О КИЖЕ ЗНАЮТ МНОГИЕ - НО ДУМАЮТ О НЕМ ЛИШЬ ИЗРЕДКА И СЛУЧАЙНО, КАК О ЛЮБОМ ДРУГОМ ЧЕЛОВЕКЕ. СМЕРТЬ ЕГО И ПОХОРОНЫ НУЖНЫ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ О НЕМ ВСПОМНИЛИ ВСЕ - ОДНОВРЕМЕННО И ВМЕСТЕ.
        КАК ТОЛЬКО ВИХРЬ ФЛЮИДА ОБРЕТЕТ ТРЕБУЕМУЮ ПЛОТНОСТЬ, Я УЛОВЛЮ ЕГО, ОТДЕЛЮ ОТ ОСНОВЫ - И НАПРАВЛЮ В ГРУДЬ СВОЕГО НОВОГО СОЗДАНИЯ. ИМЕННО ЭТОГО ЛЕГЧАЙШЕГО КАСАНИЯ, ЭТОЙ КАПЛИ ЭССЕНЦИИ И НЕ ХВАТАЛО МОИМ ОПЫТАМ ДО СИХ ПОР.

1801
        ИТАК, СЕГОДНЯ СВЕРШИЛОСЬ.
        ХОРОНИЛИ КИЖА. ЗА ЛАКИРОВАННЫМ ГРОБОМ НА ЛАФЕТЕ НЕСЛИ ОРДЕНА, ШЕЛ ПОЛК С ОПУЩЕННЫМИ ЗНАМЕНАМИ, ЕХАЛИ КАРЕТЫ. РЫДАЛА БЕЗУТЕШНАЯ ВДОВА. ОТДАВАЛ ЧЕСТЬ МАЛЫШ СЫНИШКА. ТОЛПА НАПИРАЛА СО ВСЕХ СТОРОН.
        Я ВЫЕХАЛ НА МОСТ НА ЖЕРЕБЦЕ, ЧЕРНОМ, КАК ЗРАК НОЧИ. НА ГОЛОВЕ МОЕЙ БЫЛА ШЛЯПА МОГУЩЕСТВА, СКРЫТАЯ В ЧЕРНОЙ ТРЕУГОЛКЕ - ДАР
        ФРАНЦА-АНТОНА. КОГДА ГРОБ ВЕЗЛИ МИМО, Я ПОДНЯЛ НАД ГОЛОВОЙ ЖЕЗЛ № 2, СИМПАТИЧЕСКИ СВЯЗАННЫЙ С КАМЕРОЙ В МОЕЙ ЛАБОРАТОРИИ.
        Я ПОЧТИ ТЕЛЕСНО ЧУВСТВОВАЛ ПОТОК СВЯЗАННЫХ С КИЖЕМ ПРОЩАЛЬНЫХ МЫСЛЕЙ, ВИТАЮЩИЙ НАД ГОЛОВАМИ (СЛУЖИЛ, ЛЮБИЛ, ОБЛАСКАН ИМПЕРАТОРОМ, ЗАГОВОР, ИЗМЕНА... МНОГИЕ ШЕПТАЛИСЬ, ЧТО, СНИСХОДЯ К ПРЕЖНИМ ЗАСЛУГАМ, ИМПЕРАТОР ВЕЛЕЛ БЕДНЯГЕ ПРИНЯТЬ ЯД, ЧТОБЫ СОХРАНИТЬ НАСЛЕДСТВО ВДОВЕ... ЧЕГО ТОЛЬКО НЕ ДУМАЛИ О ПОКОЙНОМ). НО СТОИЛО МНЕ ВОЗЗВАТЬ К СИЛЕ ФЛЮИДА, КАК ПОТОК ЭТОТ ЗАМКНУЛСЯ НА МНЕ - И УСТРЕМИЛСЯ В МОЙ ЖЕЗЛ.
        СЛОВНО НЕВИДИМЫЙ ВИХРЬ ПОДНЯЛСЯ НАД ТОЛПОЙ - И, СВЕРНУВШИСЬ В УЗКУЮ ВОРОНКУ, ВТЯНУЛСЯ В МОЙ АЛХИМИЧЕСКИЙ ИНСТРУМЕНТ. НО СИЮ КАРТИНУ ВИДЕЛ ОКОМ МУДРОСТИ ОДИН ЛИШЬ Я; ДЛЯ ТОЛПЫ ЖЕ ПРОИСХОДИЛО ИНОЕ.
        Я ДЕРЖАЛ ЖЕЗЛ КАК ШПАГУ. ОН ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПОХОДИТ НА НЕЕ БЛЕСКОМ И ДЛИНОЙ - ТАК ЧТО ВСЕ ОБРАТИВШИЕСЯ КО МНЕ БЕСЧИСЛЕННЫЕ ЛИЦА УВИДЕЛИ: ИМПЕРАТОР САЛЮТУЕТ УСОПШЕМУ. НЕМАЛО БЫЛО ТАКИХ, КТО ПРОСЛЕЗИЛСЯ - И ДАЛ МНЕ ДОПОЛНИТЕЛЬНУЮ СИЛУ.
        ЖЕЗЛ ЗАВИБРИРОВАЛ В МОЕЙ РУКЕ; УЛОВЛЕННЫЙ ИМ ВИХРЬ ФЛЮИДА УСТРЕМИЛСЯ В ЛАБОРАТОРИЮ, ГДЕ В СТЕННОЙ НИШЕ ВИСЕЛ НА ЦЕПЯХ КАДАВР, ПОДКЛЮЧЕННЫЙ К МАГНЕТИЧЕСКОМУ БАКУ.
        И КОГДА, ГЛЯДЯ НА САЛЮТУЮЩЕГО ШПАГОЙ ИМПЕРАТОРА, ПЛОЩАДЬ ГЛУХО ЗАВОЛНОВАЛАСЬ, Я УЗРЕЛ ОКОМ МУДРОСТИ, КАК КАДАВР В МОЕЙ ЛАБОРАТОРИИ ОТКРЫЛ ГЛАЗА.
        ЧЕРЕЗ ПОЛЧАСА Я БЫЛ УЖЕ ТАМ.
        У НЕГО МОЕ ЛИЦО, МОЕ ТЕЛО... СОЗДАВШИЙ ЕГО ФЛЮИД ВЕСЬ ПРОШЕЛ ЧЕРЕЗ МЕНЯ, ТАК ЧТО В ИЗВЕСТНОМ СМЫСЛЕ ОН И Я - ОДНО. СТРАШНО БЫЛО СМОТРЕТЬ В ЕГО ГЛАЗА. НО ЕЩЕ СТРАШНЕЕ - УСЛЫШАТЬ ПЕРВЫЕ ЕГО СЛОВА:

“МУКА! О, МУКА ЖИЗНИ! ЗА ЧТО, АСПИД, ТЫ ОБРЕК МЕНЯ НА ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ?”
        НИКАКОГО ЛИКОВАНИЯ ОТ УДАЧИ НЕ ОСТАЛОСЬ В МОЕЙ ДУШЕ; ОСТАЛАСЬ ТОЛЬКО ГРУСТЬ. Я ВСПОМНИЛ ТО, О ЧЕМ ДУМАЮ ТЕПЕРЬ ПОСТОЯННО. ВСЕ ТАЙНЫЕ БРАТСТВА ЗЕМЛИ ХОТЕЛИ СДЕЛАТЬ ЛЮДЕЙ СЧАСТЛИВЫМИ, НЕ ПОНИМАЯ ДО КОНЦА НИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ БОЛИ, НИ СЧАСТЬЯ. ПОЭТОМУ ОНИ ЛИШЬ МНОЖИЛИ СТРАДАНИЯ.
        РАЗВЕ МОЖЕТ ДОКТОР ВЫЛЕЧИТЬ НЕ ПОНЯТНУЮ ЕМУ БОЛЕЗНЬ? БЕЗУМНО ДАЖЕ НАДЕЯТЬСЯ ДОСТИЧЬ В ТАКОМ ДЕЛЕ УСПЕХА. ВОТ ЧТО НУЖНО ПРОЯСНИТЬ ОКОНЧАТЕЛЬНО, ВОТ ЧЕМУ СЛЕДУЕТ ПОСВЯТИТЬ УСИЛИЯ ДУШИ - ВИЖУ ТЕПЕРЬ, ЧТО ЭТА АЛХИМИЯ ВАЖНЕЕ ВСЕХ ПРОЧИХ. НАДЕЮСЬ, У МЕНЯ БУДЕТ ДЛЯ НЕЕ ВРЕМЯ.

“ТАКТЫ НЕ РАД ЖИЗНИ, БРАТЕЦ?” СПРОСИЛ Я. КИЖ ОТРИЦАТЕЛЬНО ПОКАЧАЛ ГОЛОВОЙ - НО Я ПОДМЕТИЛ, ЧТО ГЛАЗА ЕГО БЛЕСТЯТ НАИХИТРЕЙШИМ ОБРАЗОМ. Я ТУТ ЖЕ ПОНЯЛ: ОН МАЛО ТОГО, ЧТО РАД ДО БЕЗУМИЯ, НО ХОЧЕТ ЕЩЕ И ПОЛУЧИТЬ ОТ МЕНЯ СОЛИДНУЮ КОМПЕНСАЦИЮ ЗА СВОЮ УДАЧУ. ПОИСТИНЕ, КАКУЮ ЕЩЕ АНИМУ МОЖНО УЛОВИТЬ В НАШЕМ СЫРОМ СЕВЕРНОМ ВОЗДУХЕ, СРЕДИ ВОРОВ, ЗАГОВОРЩИКОВ, ПЬЯНИЦ И ГНИЮЩИХ ПО БОЛОТАМ ТРУПОВ?

“ИЗВОЛЬ, МОЙ ДРУГ”, СКАЗАЛ Я МЯГКО, “ЛОВЛЮ ТЕБЯ НА СЛОВЕ. Я ПОЗВОЛЮ ТЕБЕ ВЕРНУТЬСЯ В НЕБЫТИЕ. ДЛЯ ТОГО Я ТЕБЯ И СОЗДАЛ”.
        ЕГО ЛИЦО ИСКАЗИЛОСЬ УЖАСОМ.

“НЕ ПУГАЙСЯ, НЕ ПУГАЙСЯ”, ПРОДОЛЖАЛ Я. “ЕСЛИ ТЫ ВЫПОЛНИШЬ НАЗНАЧЕННОЕ МНОЙ, Я ОЖИВЛЮ ТЕБЯ ВНОВЬ”.

“КАК ТЫ ОЖИВИШЬ МЕНЯ?”

“ТОЙ ЖЕ СИЛОЙ, ЧТО СОЗДАЛ”.

“СУМЕЕШЬ ЛИ ТЫ ЭТО СДЕЛАТЬ?”

“О ДА”, ОТВЕТИЛ Я БЕЗ КОЛЕБАНИЙ. “ИБО ТЫ УЖЕ ЕСТЬ, И СНОВА ЗАТЯНУТЬ ТЕБЯ В ГЛИНУ МНЕ НЕСЛОЖНО. ТЫ БУДЕШЬ НАГРАЖДЕН ЗА СВОЮ СЛУЖБУ. ТЫ И ТВОЕ ПОТОМСТВО. ИМПЕРАТОР НЕ ОБМАНЕТ”.

“КЛЯНЕШЬСЯ?”
        ОТЧЕГО-ТО МНЕ ПОКАЗАЛОСЬ, ЧТО ОН ПЬЯН. ВОЗМОЖНО, Я И СОТВОРИЛ ЕГО ТАКИМ.

“КЛЯНУСЬ”, ОТВЕТИЛ Я.
        КИЖ НЕСКОЛЬКО РАЗ МОРГНУЛ.

“ДРУГОГО ВЫХОДА ВЕДЬ НЕТ?”
        Я РАЗВЕЛ РУКАМИ.

“ЧТО МНЕ НУЖНО СДЕЛАТЬ?” СПРОСИЛ ОН.
        ОН ХОТЬ И ПЬЯН, А РАЗУМЕН, ПОДУМАЛ Я, И СООБРАЖАЕТ ПРОВОРНО. НЕТ, НЕ ЗРЯ Я СТОЛЬКО ЛЕТ ПОВЫШАЛ ЕГО В ЧИНЕ.
        ЖЕЛЕЗНАЯ БЕЗДНА

1801, февраль
        КИЖ ВЕРИТ, ЧТО Я ВЕРНУ ЕГО К ЖИЗНИ В СЧАСТЛИВОМ МЕСТЕ. ПРАВДА, ЕГО ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О СЧАСТЬЕ ВУЛЬГАРНЫ ДОНЕЛЬЗЯ, НО В ЭТОМ НЕ МОЯ ВИНА. ЧУВСТВУЮ УЖЕ, ЧТО ВЗВАЛИЛ НА СЕБЯ ЕЩЕ ОДНУ ВЕЛИКУЮ НОШУ...
        Несколько минут я сидел в неподвижности, размышляя о прочитанном.
        Я никогда не придавал большого значения своему происхождению, считая его просто счастливым - или несчастным - лотерейным билетом, выпавшим мне при появлении на свет. Но теперь выходило, что билет был... не то чтобы фальшивым, раз по нему давали выигрыш, но каким-то очень сомнительным.
        Чей же я потомок? Лабораторной крысы?
        - Ты потомок Павла Великого, - сказал Ангел Воды.
        - Если я потомок Павла, - отозвался я, - то почему ношу фамилию де Киже?
        - «Де Киже» означает «созданный из Флюида».
        - Так почему я тогда потомок именно Павла, а не Кижа?
        - Потому что Павел и Киж - это одно и то же. Павел сотворил Кижа по своему образу и подобию. Это был его физический двойник, а после переселения в Идиллиум они как бы стали одним потоком Флюида, поочередно проявляющим свои противоположные аспекты. Трагизм - вернее, комизм ситуации был в том, что личность Кижа, уловленная шпагой Павла в гнилом петербургском эгрегоре, оказалась примитивной и низменной. Это был некий усредненный петербургский прапорщик - туповатый пьяница, склонный к распутству, но не лишенный хитрости. Мало того, у него были даже известные способности по управлению Флюидом, унаследованные от создателя.
        - Какие?
        Ангел улыбнулся.
        - Ты об этом еще узнаешь. Скажем так, они произвели впечатление на самого Павла, которого вообще-то было трудно удивить. В общем, никакой технической разницы между потомством Павла и Кижа не существует. Поэтому Павлу оказалось несложно выполнить первое обещание, данное Кижу в обмен на его самопожертвование.
        - Что он обещал?
        - Ты мог бы догадаться. Он обещал, что роду де Киже будет принадлежать высшая власть в Идиллиуме. Это обещание неукоснительно исполняется - все Смотрители носят фамилию «де Киже». Правда, несколько поменялся смысл выражения «высшая власть».
        - А почему наш род... Если это вообще можно назвать родом... Почему он такой большой? Де Киже в Идиллиуме можно найти почти под каждой крышей.
        - Отнюдь не первый случай в истории, - ответил Ангел. - Чуть ли не четверть жителей Центральной Азии - прямые потомки Чингисхана. Это связано со сластолюбием древнего властителя - и с широкими возможностями по его удовлетворению, которое давала административно-кочевая деятельность. На войне и в любви Чингисхан мыслил табунами, и в последнем отношении Киж оказался весьма на него похож.
        - С Чингисханом понятно, - сказал я. -Но откуда такие возможности появились у Кижа? Он же вроде не был завоевателем.
        - Не был, - согласился Ангел. - Но Павел дал ему в Петербурге еще одно ручательство, которое оказалось несколько легкомысленным. Он обещал, что Кижу будут принадлежать красивейшие женщины нового мира. Прельстил его, так сказать, обещанием гурий... Павел говорил метафорически. А Киж понял все буквально - и, когда Павел вернул его к жизни в Идиллиуме, в первую очередь напомнил именно об этом.
        - И чем кончилось? - спросил я.
        - Кончилось? С этого все только началось. Павел был воспитан в традициях романтического рыцарства и не мог взять назад свое слово - особенно данное человеку, согласившемуся за него умереть. Для Павла настали тяжелые дни. Ему приходилось постоянно заводить интрижки с фрейлинами и красавицами. Те, конечно, не могли устоять перед чарами великого алхимика. А цветы наслаждения срывал за него Киж - поскольку их сходство было абсолютным.
        - Как Павел согласился на такое?
        Ангел засмеялся.
        - Павла мало интересовали телесные радости. А ходившая о нем куртуазная слава весьма устраивала его в качестве одной из масок, которые он так любил. Легенда о Галантном Алхимике, все эти «пятьсот любовниц Павла Великого» и прочие мифы берут свое происхождение именно здесь. Киж оказался не только любвеобилен, но и плодовит. Многочисленные «бастарды Павла Великого» получали фамилию «де Киже». Но это было не уловкой, обычной в таких случаях, а прямым указанием на подлинное отцовство.
        - Значит, я на самом деле все-таки потомок этого Кижа?
        - Повторяю, правильнее считать, что ты потомок Павла, - сказал Ангел. - Киж был его точной физической копией, сохранившей даже его недуги. А личность Кижа не имеет к тебе никакого отношения. Создание Кижа - важнейшее событие в жизни Павла, Апекс. По сути, именно этот алхимический акт мы и воспроизводим в ритуале Saint Rapport. Это был акт подлинного творения. Опыт Павла оказался не просто успешен, а чересчур успешен.
        - Что значит - «чересчур успешен»?
        - Знаешь, есть такая пословица - «первый блин комом». Ком - это шар. То есть нечто такое, из чего можно нарезать много-много блинов. Смысл выражения в том, что в первый опыт часто вкладывают излишне много сил, и результат оказывается, как бы сказать... Чрезмерным.
        - В каком смысле?
        - В том, что, несмотря на воскрешение Кижа в Идиллиуме, первоначальному Кижу так и не удалось до конца умереть в Петербурге.
        - Как это?
        - Он вышел у Павла слишком живучим. Практически бессмертным. Его физическое тело было очень трудно убить. А тонкие оболочки - те, что называют эфирным и астральным двойником - оказались настолько прочными, что ни одна сила на Ветхой Земле не могла их разрушить.
        - Но его все же убили?
        - В некотором смысле да, - сказал Ангел. - А в некотором - нет. То, что я скажу тебе сейчас, - одна из самых тщательно охраняемых тайн дома Романовых-Гольштейн-Готторп-Гогенцоллернов. Понадобилось сто семьдесят два удара табакеркой в висок, чтобы Киж только потерял сознание и прекратил сквернословить. Его тело расчленили, но сердце продолжало биться еще трое суток... С физическим телом заговорщикам удалось кое-как справиться, растворив его в кислоте, но тонкая оболочка Кижа оказалась неубиваемой. Нерастворимой, так сказать, в мировом эфире. Мало того, она как бы прикипела к месту убийства, оказавшись привязанной к спальне Павла своего рода энергетическим поводком. И призрак Кижа действительно бродит до сих пор по коридорам Инженерного замка.
        - То есть призрак, о котором говорил Алексей Николаевич - это Киж?
        - Конечно. Как ты думаешь, почему несуеверные Романовы покинули дворец, построенный с такими затратами? Почему они отдали его под училище и стали обдирать с него серебро и мрамор?
        - Не знаю, - ответил я. - Наверно, из-за цареубийства.
        - Цареубийство в Ветхой России всегда было нормой. Призраками царскую семью не удивить. Но если со своим бесплотным родственником Романовы еще смогли бы сожительствовать, зажигая ему в дворцовой церкви свечки и лампадки, то Киж по своим проявлениям больше напоминал демона, чем мирное привидение. Он...
        Ангел запнулся, словно не решался продолжить.
        - Что он?
        - Он был создан из такого переизбытка Флюида, что мог даже приобретать физическую телесность. Делать то же самое, что ты сделал с рукой во время опыта в парафиновой ванне. Киж мог на короткий срок оплотняться всем телом. Или материализовать небольшую свою часть - но уже надолго. Если ты вспомнишь, что у Кижа было больше пятисот любовниц, ты без труда догадаешься, с какой именно частью своего тела он это проделывал. А у Романовых были дети. Дочери. Понимаешь?
        - Что же он за монстр? - недоверчиво прошептал я.
        - Он не монстр, - ответил Ангел. - Просто дитя своего времени. Павел создал его главным образом из Флюида, выделенного гвардейским полком - на площади в то время были одни унтера. Киж и не мог получиться другим. В этом нет его вины. Теперь понимаешь?
        Я отрицательно покачал головой.
        - Павел, как и обещал, оживил Кижа в Идиллиуме, - продолжал Ангел, - но новое бытие бедняги оказалась неустойчивым и зыбким, потому что его незримая неубиваемая основа осталась в Петербурге. Киж успел наплодить здесь потомства, но после смерти новой физической оболочки дух его обрушился назад - в ту самую спальню, где он был убит.
        - Хорошо, - сказал я. - Это очень интересно. Но все равно ничего не сходится.
        - Что не сходится?
        - Пускай Киж прикован к месту своей
        смерти в Михайловском замке на Ветхой Земле. Но ведь там был не Киж. И руку в парафин опускал не Киж, а я!
        Ангел улыбнулся.
        - Алекс, - сказал он, - вспомни, кто ты. Твое имя - Алексис де Киже. Другими словами, ты тот самый поток Флюида, из которого Павел когда-то создал своего первого гомункула. Но отделить этот поток от самого Павла невозможно, поэтому ты потомок не столько Кижа, сколько Павла. Он - исток реки, а ты - ее устье. Эфирное тело Кижа, прикованное к Инженерному замку, - тоже часть потока. Если угодно, река в ее среднем течении. Таков корень, откуда растешь ты и весь ваш род.
        - Спасибо.
        - Из-за этого твое сознание может соскальзывать в неуничтожимую оболочку Кижа и одушевлять ее. То же самое способны делать все другие Смотрители из рода де Киже. Поэтому, хоть они мало походят друг на друга, в парафине всегда отпечатывается одна и та же рука. Рука изначального Кижа. Она же рука Павла, потому что внешне они были неотличимы. Это, если угодно, ваш родовой аттракцион. Нечто, придающее вашей фамилии поистине царское величие.
        Некоторое время мы молчали - и я с наслаждением следил за тем, как последние осколки ледяного ужаса, совсем недавно заполнявшего мою грудь, тают от эха этих слов.
        - Теперь ты успокоился? - спросил Ангел.
        Я кивнул.
        - Почему, спрашивается, нельзя было меня предупредить?
        - Потому, - ответил Ангел серьезно, - что это не помогло бы. Видишь ли, нет никакой возможности доказать, что мой рассказ - не посмертная хитрость призрачного Павла, прячущего от себя страшную правду.
        У меня екнуло в груди.
        - Черт, - простонал я. - А вот это зачем надо было мне сейчас говорить?
        Ангел захохотал. В этот раз он смеялся долго, очень долго - и мне показалось, что он разрастается надо мной в огромную электрическую тучу, откуда вот-вот ударит молния. Но все кончилось иначе - небесный хохот словно бы истощил его, и часовня вернулась к своему прежнему виду. Ангел сжался до размеров своей статуи - и я понял, что наш разговор обессилил его.
        - Будь достоин своей великой свободы, -сказал он. - Завтра в Михайловский замок прибывает твой новый ментор Менелай. Он обучит тебя управлять Флюидом. Как только ты приобретешь необходимый минимум навыков, мы встретимся вновь. Приступай к тренировкам немедленно и ни на что не отвлекайся.
        - Хорошо, - сказал я. - Могу я задать еще один вопрос?
        - О чем?
        - О Юке.
        - Что ты хочешь спросить?
        - Помните, вы спорили с другими Ангелами? Я не понял, почему вы сказали, что она -проекция моего сознания.
        - Мы все проекции сознания друг друга, -сухо ответил Ангел.
        - Но вы говорили, Оленьим Парком занимается Департамент Воды. И поэтому вы...
        - Забудь про Юку и Олений Парк. До того, как ты завершишь тренировку, не смей даже думать ни о чем постороннем. Тем более о женских юбках.
        -Но...
        - Забудь хотя бы до конца занятий с Мене-лаем, - повторил Ангел. - А еще лучше - совсем. Теперь иди.
        Я поклонился. Когда я снова поднял голову, Ангел стоял на своем прежнем месте в углу.
        Выйдя из часовни, я поглядел на статую Павла Великого у входа. Павел держал в одной руке длинное копье - офицерский эспантон. Палец другой его руки был приложен к губам.
        Павел советовал помалкивать, но стоящий рядом Франклин не слушался - и тихо-тихо пел.
        ПРОДОЛЖЕНИЕ ЧИТАЙТЕ В СЛЕДУЮЩЕЙ КНИГЕ В. ПЕЛЕВИНА «СМОТРИТЕЛЬ. ЖЕЛЕЗНАЯ БЕЗДНА»
        Оптовая торговля книгами Издательства «Э»:

142700, Московская обл., Ленинский р-н, г Видное, Белокаменное ш., д. 1, многоканальный тел.: 411 -50*74.
        По вопросам приобретения книг Издательства «Э» зарубежными оптовыми покупателями обращаться в отдел зарубежных продаж International Sales: International wholesale customers should contact Foreign Sales Department for their orders.
        По вопросам заказа книг корпоративным клиентам, Втом числе Вспециальном оформлении, обращаться по тел.: +7(495) 411-66-59, ДОб. 2115/2117/2118; 411-68-99, доб. 2762/1234. Оптовая торговля бумажно-беловыми и канцелярскими товарами для школы и офиса:

142702, Московская обл., Ленинский р-н, г. Видное-2, Белокаменное ш., д. 1, а/я 5. Тел./факс: +7 (495) 745-28-87 (многоканальный). Полный ассортимент книг издательства для оптовых покупателей:
        В Санкт-Петербурге: ООО СЗКО, пр-т Обуховской Обороны, д. 84Е. Тел.: (812) 365-46-03/04.
        В Нижнем Новгороде: 603094, г Нижний Новгород, ул. Карпинского, д. 29, бизнес-парк «Грин Плаза». Тел.: (831) 216-15-91 (92/93/94).
        В Ростове-на-Дону: ООО «РДЦ-Ростов», пр. Стачки, 243А. Тел.:(863)220-19-34.
        В Самаре: ООО «РДЦ-Самара», пр-т Кирова, д. 75/1, литера «Е».
        Тел.: (846) 269-66-70.
        В Екатеринбурге: ООО«РДЦ-Екатеринбург», ул. Прибалтийская, д. 24а.
        Тел.: +7 (343) 272-72-01/02/03/04/05/06/07/08.
        В Новосибирске: ООО «РДЦ-Новосибирск», Комбинатский пер., д. 3.
        Тел.:+7 (383)289-91-42.
        В Киеве: ООО «Форс Украина», г. Киев,пр. Московский, 9 БЦ «Форум». Тел.: +38-044-2909944.
        Полный ассортимент продукции Издательства «Э» можно приобрести в магазинах «Новый книжный» и «Читай-город». Телефон единой справочной: 8 (800) 444-8-444.
        Звонок по России бесплатный.
        В Санкт-Петербурге: в магазине «Парк Культуры и Чтения БУКВОЕД», Невский пр-т, д.46. Тел.: +7(812)601-0-601, www.bookvoed.ru/www.bookvoed.ru/( Розничная продажа книг с доставкой по всему миру.
        Тел.:+7 (495)745-89-14.
        notes
        Примечания

1
        Приписывается Никколо Первому. По другой версии, написано Павлом Алхимиком - и изменено Никколо Первым под влиянием декадентов: в утерянном павловском оригинале якобы было “влача свой крест Мальтийский в темноте, || где Троица сию рисует душу, || подобно быстрым вилам на воде”. В пользу этой гипотезы говорит то, что в Ветхой России времен Павла действительно распространены были вилы с тремя зубцами. Против этой версии - некоторая амбивалентность термина «Троица» в устах Павла Алхимика.

2
        Герцог де Антипод (фр.).

3
        Закон об оскорблении величества.

5
        Фирменное блюдо (англ.)

6
        Кор. 13:12.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к