Сохранить .
Ухряб Виктор Пелевин
        Ухряб

1
        - Ты мне умно не говори, - сказал Василий Маралов, идеологический работник на пенсии. - Я сам умный, три книги написал. Проще надо. Вот у тебя что на руке? Часы, да?
        Собеседник - друг и в некотором роде ученик - утвердительно икнул.
        - Ну вот и поразмысли. Тут - своя диалектика. Носишь ты их, носишь, они у тебя тикают, тикают …
        - А при чем тут научный атеизм, Вася? Мы ж с тобой о научном ате…
        - Ты дослушай. Они тикают, тикают и вдруг - бац! Ударились о раковину.
        - Почему о раковину?
        - Это со мной случай был, еще до пенсии, в Сестрорецке. Я там…
        - Ладно, неважно… Ну, ударились, и что дальше?
        - А дальше у одного маленького колесика зубчик сломался. А все другие стали недоворачиваться. И часы тебе вместо пятницы возьмут и покажут какой-нибудь вторник. Вот так и человек… Эй, Петь!
        Собеседник уже спал, прижавшись ухом к бежевой клеенке.
        - Петь, - сказал Маралов и потряс его за плечо. - Слышь, Петь… Пойдем, на диванчик ляжешь.

2
        Маралов проснулся, подвигал ногой, запутавшейся не то в сбившемся пододеяль нике, не то в не до конца снятых штанах, и хмуро, привычно выглянул из тающего ночного мира в залитую серым светом комнату. По его пробуждающемуся мозгу мед ленно, как дождевые черви, ползли первые утренние мысли - они касались окружа ющего беспорядка. Тот действительно был ужасен: в комнате царил такой хаос, что в нем даже угадывалась своя гармония - длинная лужа на полу как бы уравновешива лась вдавленным в кусок колбасы окурком, а сбитый с ног стул вносил в композицию что-то военное.
        Несколько раз быстро шагнув в пустоте и полностью избавясь от штанов (ремень все-таки, как змея, цапнул холодной пряжкой за ногу), Маралов, как обычно, при нялся наводить внутренний порядок. Что-то похожее на вкус во рту явственно ощуща лось и в душе и было, кажется, связано со вчерашним разговором, хотя его содержа ние, тема и даже примерная траектория совершенно не желали вспоминаться. Словно бы что-то застряло в мозгу, обособившись от всего остального, и теперь ощуща лось, как плотная масса посреди знакомых мыслей - холодная, бесформенная и угро жающая.
        «Вспомнить надо, - думал Маралов, - о чем-то мы таком… О часах, что ли? Да нет, о часах - это помню. Это мы с атеизма перешли. А вот потом, когда он на диванчик лег. Час, наверно, бредил… И вот тогда я чего-то такое… Нет, не помню».
        Открывая глаза, Маралов видел вокруг себя загаженную комнату, закрывая - замечал в себе присутствие глубокой внутренней ямы, где скрывалось что-то опас ное. Так продолжалось довольно долго. Маралов не то чтоб не мог вспомнить, в чем было дело, а скорее не мог себя заставить сделать это, как никогда не мог себя заставить сразу нырнуть в холодную воду. Получилось все автоматически - в квар тире наверху заскрежетали чем-то по полу, тотчас же Маралов дал себе команду все вспомнить - и вспомнил.
        - Ухряб, - громко сказал он.
        Вчера успели еще поговорить о Боге. Оказалось, верят в него оба, но каждый по-своему. Петя признался, что на каждое партсобрание берет с собой высушенное волчье ухо, а в особо серьезных случаях три раза обходит клумбу во дворе, отчего получает небывалый заряд бодрости и мужества.
        Маралов хотел было рассказать о том, что он когда-то видел в Сестрорецке, но совершенно неожиданно для себя начал говорить обобщениями: что никакого единого Бога нет, просто в каждой стране у людей существует какое-то главное чувство по поводу жизни, что ли, и если выразить это чувство в виде сказки или истории, то как раз и получится конкретное священное писание и каждый конкретный, отдельно взятый Бог.
        - Бог, - умильно сказал Маралов, - это как бы персонифицированное обобщение всего непонятного.
        - Чего ж, - помолчав, сказал тогда Петя с диванчика, - у нас за эти семь десят лет столько непонятного набралось, что тоже можно обобщить. Выходит, и Бог такой есть, который этому соответствует?
        - Конечно, - сказал Маралов, - объективно должен быть.
        - И соответствующая религиозная мистика тоже?
        - А почему нет. Легко.
        На этом разговор сам собой затих. Маралов долго ворочался, вздыхал и все думал об этом интересном предмете, пытаясь представить себе соответствующего Бога. Только вдуматься: огромные портреты над городами и синие елочки, торжест венные заседания и могилы в стенах, бронзовые бюсты и салют - не просто ведь все это так. Этому, так сказать, материальному, - размышлял Маралов, - неизбежно должно соответствовать что-то духовное, сущностное… Это и будет данный конк ретный Бог - нечто, неявно вмещающее в себя остальное… Маралов незаметно уснул. Потом проснулся и засуетился Петя - он уже опаздывал на актив в другом конце города. Проводив его до дверей, Маралов пошел обратно, и тут, в мутном утреннем полусне, когда он, сидя на кровати, стаскивал брюки, его настигло невероятно ясное понимание - такое, что, испытав его, он даже не стал окончательно разде ваться, а оглушенно повалился на простыни и воспользовался пьяной способностью мгновенно засыпать. Прошло несколько часов тяжелого сна, во время которого это понимание не рассосалось, а наоборот, как пущенный с откоса снежный ком, обросло рыхлым коконом
страха и безнадежности.
        - Ухряб! - вдруг сказал Маралов. Ну да, все дело в этом слове - именно оно родилось из утренней вспышки ясности, и именно оно было сейчас в центре темного внутреннего образования.
        «А это значит - „ухряб“? - подумал Маралов, с гримасой боли поворачиваясь к стене. - Ухряб. Ничего не значит».

3
        Порядок был наведен и похмелье прошло. Маралов вглядывался в зеркало, заче сывая поперек головы длинную пегую прядь и думая, что так причесываться, в сущ ности, крайне нелепо - мало того, что все видят его плешивость, так все еще видят и то, каким жалким способом он пытается ее скрыть. Шевеление в душе вроде при тихло и только иногда напоминало о себе этим бессмысленным словом, выбрасывая его внезапно на поверхность. Поправив галстук (пиджак и галстук он надел, чтобы защититься от этой непонятной внутренней западни), Маралов пошел на кухню.
        Пройдя по коридору, он вдруг схватился за грудь и прислонился к дверце стен ного шкафа - квартира резко качнулась, некоторое время продержалась в наклоненном состоянии и медленно вернулась в обычное положение. Маралов твердо знал, что каким-то образом только что происшедшее было связано с ухрябом.
        - Что ж это такое, а? - вслух спросил он.
        - Ух-ряб-зз… - Ух-ряб-зз… - пробило на стене.
        Убедившись, что пол больше не качается, Маралов решил повременить с обедом и часик-другой почитать что-нибудь художественно-приключенческое. Он прошел в ком нату, наугад взял из шкафа серенькую, с кружком на корешке, книгу и открыл ее, как это обычно делал, на странице своего возраста - шестьдесят восьмой. (Перед этим Маралов посмотрел, сколько еще осталось жить, и увидел: двести двадцать восемь. Стало спокойно.)
        «…вкручиваясь в раскаленный воздух. Рябая гладь …»
        Маралов хмыкнул. Как это так - рябая гладь?
        Он снова пробежал глазами по строке - и вдруг всем своим пытающимся рассла биться существом налетел на ухряб, разделенный точкой.
        «К черту, - подумал Маралов. - Надо читать классиков». Он встал с дивана, вернулся к шкафу и выбрал другую книгу, с золотыми полосками на корешке.
        «…вот-с, умял двух рябчиков, да еще…»
        Маралов театрально засмеялся и сделал руками жест веселого недоумения, тоже очень театральный.
        - Привяжется какая-нибудь чушь, - громко сказал он книжному шкафу, - так человек и с ума может сойти. Если, конечно, слаб духом.

4
        Не раз еще в тот день Маралов остро ощутил враждебность судьбы.
        Удивительная мерзость произошла в кинотеатре - казалось, уж там-то вовсе неоткуда было взяться ухрябу - и на тебе: на стене - картина, на картине - рябина, а по бокам два подсолнуха. Так что справа ли налево, слева ли направо - ухряб сидел в засаде и недобрым глазом смотрел на Маралова. И как замаскиро вался! Не будь Маралов начеку…
        Выйдя из кинотеатра на улицу, Маралов прошел полсотни метров и оказался у магазина. «Надо бы мяса купить, - подумал он, - наделать котлет на праздники». Войдя в мясной отдел, он увидел мужчину в белом колпаке, который, коротко пог лядев ему в глаза, поднял большой, спортивного вида, топор.
        - У! - выдохнул он.
        - Хряб! - вонзился топор в доску. И голая, мертвая нога - быка, что ли, раз делилась надвое. Зажав рот, Маралов выскочил на улицу и быстро пошел к остановке. По дороге он заметил, как на другой стороне улицы несколько солдат-стройбатовцев в серых ордынских подшлемниках крепят на стене дома большущий плакат. На плакате была нарисована девушка в кокошнике, с детскими глазами и развитой грудью, ее выпяченное правое бедро огибала надпись:
        УСПЕХА УЧАСТНИКАМ
        XI МЕЖДУНАРОДНОГО ФЕСТИВАЛЯ ЗА РАЗОРУЖЕНИЕ
        И ЯДЕРНУЮ БЕЗОПАСНОСТЬ !
        И хоть Маралов и не заметил во всем этом никакого ухряба, все равно у него осталось четкое чувство, что тот присутствует и на плакате, и в этих солдатах, и даже в этом октябрьском небце над головой.
        Надвинув поглубже шляпу и отворачиваясь от ветра, он засеменил домой.

5
        За последние два дня ухряб из маленькой щелочки внутри превратился в без донную и безграничную пропасть, над которой Маралов висел, цепляясь за крохи уже не здравого смысла или, скажем, разума, - а просто некоторой остаточной неухряб ности. То, что ухряб глядел отовсюду, уже не удивляло - удивляло скорее то, что внутри еще оставалось что-то другое. Маралов пробовал размышлять, почему ухряб не был заметен раньше, - и быстро нашел ответ. Все вокруг, без сомнения, было точно так же пронизано и наполнено ухрябом - и два дня, и пять лет назад, задолго до прозрения. Но тогда ухряб не мог попасть ему в душу, а раз его там не было, не замечался и внешний ухряб, такой безмерный и грандиозный.
        «Ведь заметить, - думал Маралов, - понять что-то про окружающий конкретный мир или про другого конкретного человека можно только одним способом - увидев в нем что-то, что уже есть у тебя внутри…»
        До своего сна, до того, как это что-то, мелькнув сначала неясной точкой где-то на периферии души, вдруг с ужасающей скоростью понеслось с самому центру личности и лопнуло там, превратившись в ухряб и осветив внутренний мир Маралова тусклым красным мерцанием, - до этого сна Маралов видел воздух как воздух, асфальт как асфальт и так далее, теперь же оказалось, что все вокруг - просто форма, в которой временно застыл ухряб, - так же, как бронза остается той же бронзой, отливаясь и в солдатика, и в крестик, и в памятник Кирову. Итак, огром ный, безмерный ухряб, а в центре - просвеченный ухрябом Маралов, осознающий, что самое главное для него - удержаться от понимания того, что и он, в сущности, тоже ухряб.
        «Сколько ж я так протяну-то?» - с тоской подумал Маралов и ничего не смог ответить на этот вопрос. Надо отвлечься - заняться работой. Работа, слава Богу, была - отвечать на письма трудящихся в журнал «Вопросы методологии», где Мара лов, чтоб не чувствовать себя окончательным пенсионером, сидел на договоре. Стопка нераспечатанных писем как раз ждала на столе, Маралов наугад взял кон верт, исписанный косым детским почерком, и вскрыл.
        «Дорогая редакция! - прочитал он. - Я очень люблю ваш журнал и все время его читаю. Особенно мне понравилась статья Н. Сколповского о мертвых космонавтах. Сейчас я закончил десятый класс и все думаю - зачем я живу на свете? И не пони маю. Пожалуйста, ответьте мне на этот вопрос. Коля М. г. Сестрорецк».
        «Нормально, - прикинул Маралов, - и всегда уместно. Напутственное слово канает в любой номер. Допустим, одна колонка - это страницы полторы… Главное - без официоза, интимно».
        Маралов сел за машинку и вставил в нее чистый лист.
        «Меня, признаться, надолго заставило задуматься твое письмо, Николай. Ты, судя по тому, что сообщаешь о себе, еще очень молод - а уже чувствуется в твоем тоне какая-то усталость, расхоложенность - и это пугает. Может быть, это мне показалось - тогда извини. Теперь по существу твоего письма. Видно, что ты всерьез размышляешь над жизнью, задавая себе вопрос, над которым бились лучшие умы человечества. К сожалению, здесь вряд ли существует простой и однозначный ответ (хотя его и пытались в свое время дать многие религиозные и философские учения). Может быть, человек отвечает на этот вопрос всей своей жизнью и только в самом ее конце начинает понимать, зачем он жил и какой в этом смысл… Для чего же мы все-таки живем? Да для того, чтобы каждое утро радоваться свежему дыханию утра…»
        «Нет, так не пойдет, - подумал Маралов, - как это так: „каждое утро радо ваться дыханию утра…“ Некрасиво».
        «…свежему дыханию ветра, солнцу, прекрасным человеческим лицам, своему делу, которое обязательно должно приносить радость. Мы живем для того, чтобы по вечерам смотреть на звезды в темном небе и думать о той безмерности, крохотной частичкой которой мы являемся, мы живем для того, чтобы любить и быть любимыми, чтобы быть счастливыми и дарить счастье другим. Мы живем для того, чтобы разга дывать тайны Вселенной и оставлять знания нашим детям, для того, чтобы…»
        - Достучу после «Времени», - решил Маралов.

6
        - …Обращая внимания на дождик пополам со снегом, сходятся к центру города. Бодрое, хорошее сегодня у людей настроение. День добрый! - мглистым ноябрьским вечером говорило на кухне радио.
        «Ну и дался же им этот ухряб», - с тоской подумал Маралов.
        Окончательно он вот так ощущал свое положение: стоит на нижнем ухрябе, а сверху, плитою пресса, медленно спускается другой ухряб, сам Маралов жив до сих пор только потому, что не соглашается признать себя ухрябом, хоть и понимает, что это нечестно.
        - В таких ситуациях не нужно бояться взглянуть правде в глаза. И конечно, нужно помнить все хорошее, что было. Об этом и поет группа «Дюран Дюран», заклю чило радио.
        - Ухряб ухряб! - крикнул Маралов, вскакивая с табуретки и кидаясь к репро дуктору. - Ухряб! Ухряб!
        Заткнувшись наконец, репродуктор повис на одном гвозде. Маралов перевел дух. Самым главным для продолжения существования было сохранить баланс между верхним и нижним ухрябом, или, может быть, - между внешним и внутренним. Ухряб, заклю ченный в словах из радио, чуть было не нарушил этого равновесия - но от страха, в момент балансирования на самом краю распада, сознание Маралова мгновенно вырабо тало простой и ясный план.
        Дело было в том, что ухряб хоть и поглотил весь видимый мир, но еще не выявил своей подлинной сущности. А у Маралова давно уже возникло основанное на некоторых мелких наблюдениях подозрение, что никакого ухряба никогда и не было, - на самом деле существовало нечто другое, и тот момент когда оно ворвалось к нему в душу, оно проделало в ней дыру, из которой весь Маралов вытек бы, как молоко из бракованного пакета, не заткни он брешь. Ухряб - это было, во-первых, звуковое, во-вторых - буквенное и в-третьих - смысловое сочетание, служившее для закрывания дыры. (Борт «Титаника», пропоротый айсбергом, и всякая дрянь, затыка ющая пробоину, в машинном отделении ухряб - это промаслення ветошь, в пассажир ском - постельное белье, смокинги и платья, и так далее.) «Ухряб - не что иное, как символ, конкретный, отдельно взятый символ, - думал Маралов, надевая пальто и закутывая горло шарфом цвета хозяйственного мыла. - И вскрыть его надо с помощью самого этого символа, то есть ухряба. Да и исторический опыт свидетельс твует, что один ухряб уничтожается с помощью другого, создаваемого на его месте».
        - Сейчас узнаем, - шептал Маралов, запирая квартирную дверь и спускаясь к лифту, - сейчас узнаем, что там прячется…
        Маралов знал, что там прячется нечто нестерпимое, нечто такое, присутствия чего он не мог вынести даже секунды, - и теперь он собирался зайти к этой нес терпимости как бы со спины, поглядеть на нее хоть одним глазом.

7
        Такси остановилось скоро. Маралов сел на переднее сидение, поглядел на шофера и даже вздрогнул от отвращения: у того между усов шевелилися нежно- розовый раздвоенный ухряб. Зашевелившись, он растянулся сразу во все стороны, за ним мелькнуло что-то влажное, и Маралов услышал:
        - Далеко?
        - Ухряб, - тихо ответил Маралов, как и предусматривал его план.
        - Тут рядом, - сказал водитель, - понятие растяжимое. Где - тут рядом?
        - Ухряб, - произнес Маралов с чуть другой интонацией.
        - Прямо… - задумался водитель, - до самого конца?
        - Ухряб! - испуганно выпалил Маралов. Слова таксиста его смутили.
        - Угу так угу, - пробормотал водитель. - Вот только кричать не надо. - Он явно обиделся.
        Улица понеслась навстречу - улица для водителя, а для Маралова - известно что: имевшее по бокам отдельные вертикальные ухрябы серого цвета, на которых горели другие - желтые и квадратные.

8
        - Тут? - недружелюбно спросил водитель.
        Маралов поглядел вперед. Перед ним был словно конец города - асфальтовая дорога, поднимаясь, упиралась в сугроб, за которым, по всему чувствовалось, ее уже не было - там начинался уклон в другую сторону, и из-за снежного гребня тор чали только хилые верхушки деревьев.
        Маралов молча протянул водителю пятерку. Тот, не включая света, начал моно тонно шуршать бумажками - при этом контур его головы сливался с подголовником сиденья, а из радио неслись какие-то жуткие завывания. Маралов испугался - вдруг таксист ограбит? Но тут же почувствовал, что его испуг совсем не настоящий и не страшный по сравнению с тем, как он сам может сейчас напугать таксиста.
        - Да ты не ищи, голубок, Бог с ним, - вкрадчиво сказал он. - Ты послушай-ка лучше, что я тебе расскажу…
        Когда крик таксиста стих где-то за домами, Маралов вылез из машины и пошел вперед, прямо по снежным заносам. Деревья, ударив ветвями по лицу, пропустили - Маралов даже не стал нагибаться за сбитой с головы шляпой. Впереди лежало поле, покрытое заснеженными буграми и ямами, а с ближайшего бугра на него глядел ухряб в виде небольшой собаки.
        - Иду! - Маралов помахал ей рукой. - Сейчас…
        Каким-то образом он чувствовал, что постепенно приближается к тайне, спря танной за странным словом. Проваливаясь в снег, он шел вперед, и эта уверенность росла. Собака увязалась за ним, привлеченная решительностью его походки. Уви денное и понятое давней пьяной ночью начинало закипать в душе, как вода в каст рюле, а понятие «ухряб» стало как бы крышкой - подняв ее, можно было все мгно венно осознать, если, конечно, не бояться возможных ожогов.
        Размашисто шагая по рытвинам и не обращая никакого внимания на забившийся в ботинки снег, Маралов начал размышлять о возможном смысле слова. С такой точки зрения он никогда раньше не рассматривал проблему, и сама новизна и легкость, с которой ему думалось об ухрябе, свидетельствовала о близости разгадки. «Ухряб», - раскладывал Маралов, - «хребет» и «ухаб», наверное, так. Или …»
        «Или» уже не понадобилось. Маралов увидел ухряб сам по себе. Разумеется, все остальное - небо, снег, деревья - тоже было ухрябом, но как бы скрытым, при нявшим другую форму, - а здесь был ухряб-сырец, находящийся в своем изначальном виде - это была длинная заснеженная яма с двумя довольно высокими, в половину мараловского роста, обледенелыми хребтами по краям.
        Уже зная, что делать, Маралов побежал вперед, по дороге расстегивая пальто, стряхивая с ног ботинки и заливистым смехом отвечая на сумасшедший лай вертя щейся под ногами собаки. Расстояние было небольшим - и было в этой пробежке что- то от последних шагов олимпийского факельщика перед огромной факельной чашей: чем она ближе, тем торжественней и медленней шаг, тем неизбежней самое главное. Маралову пригрезились все бесконечные трамваи, автобусы и электрички, самолеты и прогулочные катера, привезшие его сюда, вся обувь, изношенная на пути к этому месту, все возникавшие когда-то мысли по поводу того, как удобней и комфорта бельнее достичь этой временной и пространственной точки, все те разумные и серь езные объяснения происходящего, которые нормальный взрослый человек наклеивает на каждый поворот своей жизни, словом, вспомнилось очень многое.
        - У-у-у-х-р-я-я-я-я-б! - подняв лицо к небу, закричал Маралов.
        А затем решительно, с размаху, повалилися в яму и, как сбрасывают покрывало с памятника, отбросил ненужное большое слово, приготовясь увидеть то, что за ним.

9
        Нашли его через два дня - лыжники, по торчащему из снега красному носку.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к