Сохранить .
Нелюдь Дмитрий Николаевич Петров
        Нелюдь #1
«Нелюдь» - кровавое повествование о врачах-монстрах, поставивших свою благородную профессию на службу человеконенавистническому бизнесу…
        Дмитрий Петров
        Нелюдь

«Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла…»
        Псалом 22, ст. 4
        Как хорошо раннее утро в Петербурге!
        В пять часов начинается первое движение людей к станциям метро - это едет на заводы первая смена. Люди идут по одному, а вблизи станций собираются в стайки, в тоненькие ручейки. Потом, возле входных дверей людей становится все больше, поток их все гуще. Он проскальзывает в тяжелые стеклянные двери, мимо заспанного милиционера, устремляется к эскалатору.
        Потом людей начинает становится все больше, но это уже после, часов около семи. Это появляются первые служащие. Их сразу можно отличить от рабочих, тех, что едут в пять-шесть часов утра на заводы. У этих лица гораздо свежее, одеты они чуть затейливее.
        Это еще мелкие служащие - бухгалтеры, кассиры, инспектора… Им нужно успеть в свои конторы к половине девятого, а ехать придется издалека, из спальных районов.
        Их начальство поедет позже - часам к десяти. Это уже совсем другая публика - галстуки на мужчинах, бритые подбородки, отглаженные воротнички старых сорочек. Женщины в этой партии тоже иные - глаза решительные, на лицах - смешанное выражение испуга и агрессивности… Тип женщины-начальника средней руки…
        И только к полудню в метро появляется настоящая «публика» - праздные, красиво одетые люди с сумочками, с книжками в ярких переплетах. Они чувствуют себя вальяжно, им некуда спешить. Их очень много, это мужчины и женщины разных возрастов, а роднит их то, что все они никуда особенно не торопятся.
        Запахи в вагоне метро тоже разные. В пять или в шесть утра пахнет потом и немытыми телами. От мужчин отдает перегаром со вчерашнего…
        Потом запах исчезает вовсе - служащие ничем не пахнут. И только после полудня вас может вдруг обдать ароматом французских духов или туалетной воды, если рядом с вами мужчина.
        Алексею в это утро пришлось ехать как раз на метро. Он опоздал к развозке и теперь ехал на метро сам, уже точно зная, что опоздал на работу и будет нагоняй.
        Ему предстояла утомительная и скучная работа, может быть, поэтому он и проспал. Просто организм сопротивлялся подсознательно тому, чтобы вставать и целый день заниматься ерундой. Алексей точно знал, что с самого утра, стоит ему показаться в своем парке, как его посадят за руль и заставят поливать улицы…
        А поливать улицы - это очень скучно. Жарко, однообразно, подкалымить тоже невозможно.
        Конечно, кто-то должен это делать. Жара стояла который уже день, да не какая-то, а совершенно невозможная.

«Сумасшедший город, - говорили все вокруг. - Бывали и прежде жаркие дни, но чтобы жара держалась, не спадая, уже месяц - такого не бывало никогда».
        И действительно, это было даже как-то странно. Все-таки северный город, хоть и лето, но не может же весь июнь температура быть как в Ташкенте… Где же такой знаменитый петербургский дождичек? Где он? Отчего такая жара?
        Все пожимали плечами и сходились во мнении, что во всем виноваты нынешние ученые.

«Напакостили всюду, все засорили, загрязнили, теперь природа совсем с ума сошла»,
        - говорили старые бабки, и нечего было им возразить. Не иначе, как все это ученые сделали…

«Улицы водой поливать - это же только перевод денег, - изо дня в день думал Алексей, медленно проезжая по улице и разбрызгивая воду из бака на раскаленный асфальтовый тротуар. - Испарится немедленно, и все… Солнце вон как шпарит…»
        Противно делать бессмысленную работу, да еще если за нее мало платят. А кто же много заплатит за полив улиц? Государство еще никому много не заплатило. Не бывало еще такого…
        Когда работаешь на грузовой машине, можно что-то заработать. Потому что всегда можно кому-то что-то подвезти частным образом. Глядишь, и калым будет. А на поливочной машине что подвезешь?
        Едва Алексей вышел из метро и направился пешком к своему гаражу, как его окликнули. Радом с тротуаром стояла поливочная машина, и из нее выглядывал Степан - его напарник.
        - Похмелье, что ли? - улыбаясь, спросил он, распахивая дверцу кабины. - Чего это ты, Леха, припозднился? Я уже с пустым баком обратно еду.
        - Нормально, - проворчал Алексей, забираясь в кабину и захлопывая за собой дверцу.
        - Все нормально.
        - Взбучку получишь, - сказал Степан, трогаясь в сторону гаража.
        - Получу, - согласился Алексей равнодушно и добавил: - Ничего, не уволят. Кто им еще будет за сто тысяч работать? Сами что ли пойдут баранку крутить по жаре?
        Улица перед ними была пустынной. Степан вел машину не спеша, торопиться не имело никакого смысла. Раньше приедешь, раньше тебя опять «зальют» и отправят обратно…
        - Сейчас еще хорошо, - злобно и обреченно сказал Алексей. - Утром хоть машин и народу нету… А днем - просто пропади все пропадом. Свистопляска такая…
        - Это верно, - согласился Степан и добавил: - Давай девушку подвезем. - Он указал заскорузлым пальцем на девушку, которая стояла на проезжей части, подняв руку.
        - Слушай, да довези хоть меня до гаража, - взмолился Алексей. - Я ведь действительно опаздываю. Сам знаешь, а еще девушку какую-то хочешь везти…
        Они оба посмотрели на девушку. Что-то привлекло их внимание. Впереди и сзади на улице не было никакого транспорта. Улица и днем-то бывала пустынной, а в этот ранний утренний час и вовсе пустовала. Прохожих тоже не было.
        Девушка была одета в короткое красивое платье из пестрой шелковой материи. Одну руку она держала поднятой, а другую прижимала к лицу. Что-то неестественное было во всей ее позе. И то, что стояла она на краю проезжей части, а не на пустом тротуаре, и вся ее фигура…
        - Что это с ней? - как бы размышляя сказал Степан и притормозил.
        - Пьяная, наверное, - предположил Алексей лениво. Ему не хотелось останавливаться и терять драгоценное время. Он и так сильно опоздал, а теперь вот Степан вдруг заинтересовался этой девчонкой. Да мало ли что с ними случается? Напилась ночью, а теперь выползла на улицу из какого-нибудь притона. Хочет в свою общагу добраться. А глаза на свет Божий не смотрят. Вот она и прикрыла лицо рукой. Можно себе представить, что там за пьяная опухшая образина…
        - Может, и пьяная, - согласился с предположением Степан, но все же высунулся из окна и крикнул:
        - Эй, девушка, что с вами? Ехать надо?
        Девушка не ответила, а только, не отнимая руку от лица, неуверенно шагнула вперед, к машине, на голос.

«Она же ничего так не видит, - подумал Алексей с раздражением. - Это же надо так напиваться в таком юном возрасте…»
        На вид, судя по фигуре, девушка была совсем молодая - не больше двадцати лет. Талия у нее была тоненькая, стройная, светлые волосы рассыпались по плечам.
        - Тебе куда? - опять крикнул Степан уже более нетерпеливо.
        - Отвезите меня домой, - вдруг сказала девушка, и оба мужчины вздрогнули. Голос был девический, тонкий, но какой-то настолько отрешенный, что можно было бы назвать его замогильным. Просто такое сравнение не приходило в голову, потому что было яркое солнечное утро, и о могилах никто не вспоминал.
        Шоферы переглянулись озадаченно. Оба почувствовали что-то неладное. Слишком уж странным был этот голос, шедший из-под руки, прикрывавшей лицо.
        - А куда? - переспросил Степан. - Где твой дом-то? Далеко ехать?
        - Я не знаю, - послышалось в ответ. - Отвезите меня домой, пожалуйста. - Девушка помолчала секунду или две, а потом вдруг повторила, как автомат, машинально: - Пожалуйста, отвезите меня домой. Прошу вас. Отвезите меня домой…
        - Эк завелась, - крякнул Степан досадливо и взглянул на Алексея вопросительно, желая узнать, что думает напарник. Алексей на самом деле ощутил интерес к происходящему. Теперь он уже не так думал о выволочке в гараже за опоздание, как хотел понять, что же такое случилось с девушкой.
        - Да где дом-то твой? - опять выкрикнул Степан. - Ты руку-то убери, что ты себе лицо закрываешь? Ты пьяная, что ли?
        Голос у него был не злой, а просто нетерпеливый. Он хотел и девушке помочь и денег, может быть, заработать, и при этом в гараж не опоздать по возможности…
        Девушка сделала еще шаг на его голос и споткнулась о выбоину на асфальте. Она вскрикнула и чуть не упала, взмахнув беспомощно руками.
        В эту секунду оба водителя чуть не вскрикнули. Лицо девушки открылось, и оба они увидели, что на месте глаз девушки находятся два больших красных пятна…
        Пятна были кроваво-красного цвета, в лунках запеклась кровь сгустками. А самое главное, не было видно самих глаз, совсем. Ни белков, ни зрачков. Как бы ни заплыли глаза у человека, все равно хоть маленькая щелочка да останется.
        - Что это? - вскрикнул Алексей, подскакивая на своем сиденьи.
        - Ну и дела, - протянул Степан, решительно открывая дверцу и вылезая из кабины. Алексей последовал его примеру, и вскоре они оба с двух сторон стояли возле девушки, которая уже успела оправиться от растерянности, когда чуть не упала, и опять закрыла лицо руками. На этот раз она стояла, закрыв ладонями глаза, и дрожала.
        Алексей явственно ощутил, какой крупной дрожью дрожит ее хрупкое тело, когда нерешительно прикоснулся к локтю.
        - Да что с вами, девушка? - спросил он.
        Уже было понятно, что она не пьяная. Было ясно, что с ней произошло что-то неладное.
        - Адрес-то скажете? Мы вас довезем, - предложил Степан еще раз. Он решил, что по такому случаю можно и опоздать на работу. Он еще не понимал, что произошло, но было понятно, что они столкнулись с чем-то страшным, с какой-то бедой…
        - Фурштадтская улица, дом двадцать девять, - вдруг произнесла девушка, продолжая дрожать всем телом.
        - Это ваш адрес? - допытывались мужики, и тогда она повторила номер дома и добавила еще квартиру. А после этого вновь завела свою мольбу о том, чтобы ее скорее отвезли домой.
        - Ладно, - сказал решительно Степан, обращаясь к напарнику: - От нее все равно ничего не добьешься. Поехали, пусть тут стоит. - Не успел Алексей ничего ответить, как девушка вздрогнула, затряслась еще сильнее и неожиданно сказала безучастно:
        - Я ничего не вижу… Я ничего не вижу. - Она отняла руки от лица, и шоферы отшатнулись как по команде. Глаз у девушки действительно не было. Только ярко-красные лунки на тех местах, где должны быть глаза…
        Девушка так и стояла, опустив по швам руки и замерев, подставив свое лицо солнечным лучам.
        Через несколько секунд первым пришел в себя Алексей и выдавил что-то про милицию и
«Скорую помощь»…
        - Нет, - вдруг ответила девушка. Голос ее задрожал. Он утратил свою безжизненность, и теперь в нем явно чувствовалась мольба, как и прежде, когда она просила отвезти ее.
        - Домой, - повторила она, умоляя. - Домой… Фурштадтская, двадцать девять, квартира сто два.
        - Ладно, - помотал головой Степан. - Надо отвезти. Давай, Леха, бери ее за другую руку, посадим в кабину.
        - Втроем нельзя в кабине, - отозвался Алексей, - гаишники…
        - Насрать, - коротко ответил Степан, и напарник кивнул. Действительно, насрать…
        Они посадили девушку в кабину и тронулись. Теперь она сидела между ними, не шевелясь и ничего больше не говоря, опустив руки и не закрывая лицо. Водители молчали и боялись заглядывать в лицо своей пассажирке…

* * *
        По утрам я отключаю телефон. Вернее, отключаю я его поздно ночью, специально для того, чтобы с утра мне не мешали звонками. По утрам я сплю. Крепко, и почти без сновидений.
        Потому что работаю я по ночам.
        Вы спросите меня, кто я такой… Почему работаю по ночам? Шахтер, доменщик, милиционер? Или, не дай Бог, рэкетир?
        Нет, не то и не другое. И не третье тоже. Я врач. Тогда вы подумаете о том, что я работаю в больнице и у меня частые ночные дежурства. И вновь ошибетесь. Я частный врач, и мне не надо ходить ни в какую больницу на службу, тем более на ночную.
        Отчего же я - частный врач - работаю по ночам? Отчего мне не спится? Ведь я сам хозяин своего времени…
        Но это не так. Хозяева моего времени - мои клиенты. А они предпочитают ночное время для лечения. Почему? Потому что я - криминальный доктор, а не обычный.
        Раньше я, точно, работал в больнице. Раньше все где-то работали, отсиживали положенное время за копеечную зарплату. Но это было уже давно. Так давно, что кажется неправдой.
        Из больницы я уволился уже несколько лет назад и перешел на частную практику. Никогда государство не заплатит за труд положенную сумму. Всегда будет обманывать и недоплачивать. И львиную долю будет забирать себе, а тебе швырять жалкие крохи… Так было всегда, и, боюсь, будет впредь. Тоже всегда. Как писал в свое время Мандельштам:
        И государства жесткая порфира
        Как власяница грубая, бедна…
        Бедна порфира нашего государства. Ох как бедна… Насколько жестка, настолько и бедна…
        Ты будешь «пахать» на государство, а потом оно жестко швырнет тебе гроши, а все остальное, что ты заработал, бережливо положит в свою казну. И будет на эти заработанные тобой деньги вести какую-нибудь очередную бесконечную войну с каким-нибудь маленьким, но гордым народом. За твои кровные, между прочим… И тебя еще будет потом упрекать в непатриотичности.
        Нет уж, спасибо. Я все это раскусил уже довольно давно и не согласен участвовать в этих игрищах. Из больницы я ушел, и постепенно у меня сложилась довольно многочисленная частная клиентура. И я зажил так, как следовало зажить давно всякому разумному человеку…
        Профессия, тем более, у меня отменная. Я - дерматолог. Многие люди, сталкивавшиеся с этим, понимают, какое это золотое дно, если правильно поставить дело. Если не сидеть в казенной больничке, излечивая застарелый сифилис и гонорею у алкоголиков и бомжей, а лечить тех, кто действительно хочет поправиться.
        Потому что алкашу это вообще не интересно. Сколько я их перевидел в больнице за первые годы, когда работал там по распределению после института! Зачем алкашу из коммуналки лечиться? Он и так помрет в свое время. Гораздо раньше, чем загнется от сифилиса… Просто помрет от водки и дешевых вин.
        Они и лечиться толком не хотели. Зато теперь, стоило мне выйти на нужный уровень, я оказался крайне важным человеком. У меня появилась клиентура, которая очень озабочена своим здоровьем и готова платить за него настоящие деньги.
        Их и лечить имеет смысл. Они выполняют предписания, они способны купить хорошие лекарства.
        Одна беда - они любят приходить к доктору со своими проблемами ночью. Даже не знаю почему, но это факт. Есть такая категория людей - они не переносят света дня. Вся их жизнь проходит под покровом темноты. Под покровом ночи они делают свои делишки, и ночью же приходят к врачу.
        Так что я сплю до двенадцати часов дня, или даже до часу. Встаю, занимаюсь своими делами, а больных начинаю принимать только после девятнадцати.
        Основной наплыв бывает между десятью часами вечера и часом ночи.
        Приезжают валютные проститутки, всякие юнцы, подцепившие заразу и умоляющие спасти их… Кого только у меня не бывает.
        Так что спать я ложусь только под утро, ощущая приятную тяжесть своего кошелька.
        Ибо платить по заслугам они умеют, и за мое мастерство им ничего не жалко. Вот, например, проститутка… Она чувствует, что очередной клиент ее заразил. Что ей остается делать? Заражать других и дальше? Это очень опасно. Во-первых, можно попасться за это в милицию. Есть такая статья - умышленное заражение венерическими болезнями… Пока ты просто проститутка, и никто не жалуется на то, что ты его заразила, тебе никто ничего не сделает. И никакой милиции можно не опасаться. А вот после заражения… Это уже совсем другой коленкор. Тогда тебя возьмут и торжественно, под барабанный бой посадят в тюрьму. И гордо отрапортуют наверх о том, что славно борются с «негативными проявлениями». Знаем мы их…
        А может быть еще гораздо хуже. Ты заразишь какого-нибудь «крутого» человека. А он возьмет да и «пришьет» тебя… Так что нет - лучше быстро вылечиться. Но где? В диспансере тебя поставят на учет. Хотя и это не так уж страшно, если подумать. Но беда в том, что лечить там тебя будут неделю или две. А это уже серьезный простой для валютной проститутки. Она не может позволить себе двухнедельный незапланированный отпуск.
        Тут-то она и бежит ко мне. Прибегает и говорит:
        - Феликс, дорогой! Вот тебе сто или двести «баксов», только вылечи меня за один или два сеанса. Чтобы я к послезавтрашнему дню была в порядке…
        Вот это хороший и благородный разговор. А поскольку делать я все это отлично умею, моя репутация растет не по дням, а по часам.
        Думаете, я публикую где-нибудь свою рекламу? Ничего подобного. Так делают только глупые начинающие. Про меня просто известно всем и каждому, что это я умею делать хорошо и быстро. Это - самая лучшая реклама.
        Или приезжает «крутой» мужчина. Машина у него вся импортная, блестящая, сам он - страхолюдный, бритый, с головы до ног облитый французским одеколоном. И кричит:
        - Через неделю жена из заграницы возвращается, а я три дня назад что-то подхватил нехорошее. Нельзя ли мне это немедленно вылечить?
        Вот тут ты его осматриваешь и ласково так говоришь:
        - Да, и вправду, подцепили вы нечто… Триппер называется. Надо лечить. - И тогда он начинает плакать и говорит, что ему надо срочно. А срочно - это будет долларов триста. Смотря по толщине его физиономии…
        Это вам не в диспансере алкоголиков бесплатно лечить. Хотя, конечно, и тут требуется кое-что вроде мастерства и профессионализма. Надо владеть методикой, знать препараты. Потому что ответственность большая. Не дай Бог я его полечу, а потом болезнь у него не пройдет. Тут у меня могут быть крупные неприятности.
        Я занимаюсь этим делом уже почти четыре года. Через мои руки прошло много этой швали. Кого-то уже и нет - убили при разборках. Это у них обычное дело. Кто-то уехал на Запад, а кто-то - на Восток. На очень дальний восток, в сторону Магадана…
        Сейчас все задаются вопросом - отчего это новые русские живут с таким шиком, так роскошествуют и не знают удержу? Я отлично знаю ответ на этот вопрос. Это все от того, что у них мало времени. Им надо жить сейчас, немедленно взять от жизни все. Побольше и подороже. Только хапнул - и сразу надо бежать что-то покупать, проматывать, сорить деньгами. Потому что очень скоро убьют или посадят. «Новый русский» живет хорошо, но недолго.
        Есть у меня и постоянная клиентура. Они-то меня и рекомендуют своим знакомым. Знают, что я - могила.
        К своим тридцати пяти годам я приобрел весьма респектабельную внешность и кое-какой капитал. Смешно говорить, конечно. Что мои капиталы в сравнении с капиталами моих клиентов…
        Зато меня никто не убьет. Я всем нужен. Какой бы страшный бандит не обратился ко мне, я его не боюсь. Я - доктор, который его лечит.
        Моя мама сначала очень боялась того, что я свяжусь с ужасными людьми и погибну. Она говорила:
        - Феликс, не надо тебе этих шальных денег. Сиди лучше спокойно в своем диспансере. Там хоть денег поменьше, зато ты не на виду. А то неровен час, что-нибудь случится.
        - Что со мной может случиться, мама? - спрашивал я, хотя прекрасно понимал, что отчасти мама права. Но надо же было как-то ее успокаивать. Пожилые люди с трудом понимают истинную сущность того, что сейчас происходит. Им все кажется, что можно переждать, пересидеть, а потом все нормализуется, все станет как прежде. Или почти как прежде.
        - Мало ли что может случиться, если ты окружен такими подозрительными людьми, - говорила мама, пожимая плечами. - От них чего угодно можно ожидать. Вот я недавно смотрела по телевизору…
        Но тут я прервал маму. Мне не хотелось слушать о том, что она смотрела по телевизору. Мне слишком хорошо известно, как много страшного происходит в жизни. Такого все равно по телевизору не показывают.
        Беда с этими стариками. Как им объяснишь, что того, что происходит сейчас, не пересидишь, не переждешь. Как говорится, поезд уже ушел. И рельсы разобрали. Старики еще не до конца поняли, что мы уже не просто погружаемся в трясину глобального криминала. Мы уже погрузились и сидим в нем по самые уши. И никакого пути обратно у нас нет.

«Процесс пошел», - как сказал лидер перестройки в свое время. Теперь он уже зашел слишком далеко.
        В конце концов мама успокоилась относительно меня и моего будущего. Вернее, смирилась с неизбежностью. Пусть уж сын будет криминальным доктором и залечивает триппер у проституток и высокопоставленных бандитов. Пусть, если они за это хорошо платят. Все же я работаю по специальности.
        Единственное, что неудобно во всем этом - это ночная работа. Допоздна горит свет в моем кабинете, где я принимаю поздних посетителей. Я осматриваю их, делаю назначения, выписываю лекарства…
        А на следующий день сплю до полудня. И телефон, естественно, отключаю.
        Так что в тот день я был немало раздосадован, когда в десять часов утра был разбужен настойчивыми звонками в дверь. Кто-то отчаялся дозвониться до меня по телефону и явился собственной персоной.
        С этим тоже ничего не поделаешь. Мои постоянные клиенты слишком хорошо мне платят, чтобы я мог отказывать им в помощи, даже если для этого приходится просыпаться пораньше. Зря я, что ли, клятву Гиппократа давал!
        Но то, что ожидало меня, не могло присниться мне даже в самом кошмарном сне.
        Уж я не могу сказать про себя, что слишком впечатлителен. Да и, кроме того, невольно приходится много слышать о разном. Если уж ты лечишь такую публику, поневоле оказываешься в курсе многих вещей, так что ужасами меня не удивишь. Что только не происходит каждый день в нашем благословенном Петербурге…
        И все же, все же.
        - Скорее, Феликс, - вот были первые слова, которые выкрикнул мне стоявший на лестничной площадке Геннадий Андреевич. - Скорее, почему вы не отвечаете по телефону? - голос его был резким и раздраженным, но я не захотел отвечать ему в том же духе. Не оттого, что боялся его, а просто по лицу было сразу видно, что человек действительно вне себя и плохо отдает себе отчет в своих словах и поступках.
        - Одевайтесь и поедем к нам, - кричал он возбужденно, дергая меня за голую руку. - Она хочет, чтобы приехали именно вы.
        - Кто она? - не сразу понял я, хотя мне следовало сообразить это и самому. Из-за кого бы еще Геннадий Андреевич стал так волноваться?
        - Юля! Юля! - выкрикнул страдальчески Геннадий Андреевич, и после не выдержал и закричал:
        - Да не стойте вы столбом, одевайтесь скорее.
        Я лихорадочно, не попадая ногами в штанины, натянул брюки, потом рубашку, но стоило мне потянуться за пиджаком, как гость нервно остановил меня.
        - Там страшная жара на улице, - крикнул он. - И вообще я на машине… Не простудитесь. Давайте скорее.
        Уже в машине, в сером «ситроене» последней марки, я все же спросил, что произошло.
        Было уже понятно, что случилось нечто ужасное, в противном случае Геннадий Андреевич с его рыбьими глазами и не подумал бы нервничать. Но его слова о том, что Юля хочет меня видеть, говорили о том, что с его дочерью все нормально - она жива… Так что же случилось?
        - Вот сейчас приедем, и вы сами все поймете. И заодно нам с женой объясните все, - ответил резко сидевший за рулем Геннадий Андреевич. Он вел машину сосредоточенно, не отрывая глаза от дороги. Вероятно, чувствовал, в каком находится состоянии, и не хотел рисковать.
        - И Юле объясните, - продолжил он. - Потому что она сама ничего не понимает. Что произошло… - он неожиданно всхлипнул. Вот уж чего я от него никогда не ожидал. От этого негодяя… Но вместе с тем мне стало по-настоящему страшно за Юлю. Если уж эта гадина плачет, то дело нехорошо…
        Что могло быть? Что могло случиться? Автомобильная катастрофа? Изнасилование? Что еще?
        - Она твердит только, чтобы приехали вы, - произнес Геннадий Андреевич, смерив меня искоса ненавидящим взглядом. - Мы звонили вам все утро, но вы так и не соизволили поднять трубку.
        - Но я же не знал, - машинально начал я оправдываться, но Геннадий Андреевич не стал меня слушать. Он был на самом деле вне себя. Губы его дрожали и были почти синего цвета - это оттого, что он их все время кусал.
        Я понял, что он прекрасно знает, что произошло, просто не хочет об этом говорить. Может быть, он хочет, чтобы я посмотрел и сам сказал это…

* * *
        Юля сидела в своей комнате на диване.
        Когда я вошел к ней, она даже не подняла голову. Наверное, подумала, что это опять мать.
        Но это была не мать, а я. Мать Юли, Людмила, действительно стояла за дверью, обмерев от всего того, что произошло.
        - Она ослепла, - сказала она мне шепотом, как только я вошел в квартиру.
        - Как ослепла? - не сразу даже понял я.
        - Сейчас сам увидит, - сказал Геннадий Андреевич жене, входя в квартиру за мной следом. - Нечего вперед забегать…
        И я увидел все это сам. Юля доверчиво подняла голову, когда я обнял ее за плечи, и я увидел все…
        Юля не ослепла. Это совсем не то слово. У нее были вырезаны глаза. Оба глаза.
        Еще два дня назад я видел их, они сверкали на лице Юли, они смотрели на меня, а теперь на их месте было два кроваво-красных углубления, лунки… Вместо Юлиных голубых глаз…
        За что? Почему? И самое главное - кто?
        Она была ослеплена. Я видел эти лунки, от которых сжималось сердце и слова застревали в горле. Видел запекшуюся кровь, тонкие прожилки на нежной коже. Это было невыносимо.
        Ужаснее всего было то, что я на самом деле совсем недавно видел эти глаза на Юлином прелестном лице. А теперь вместо них на меня смотрели пустые беспомощные мертвые глазницы…
        Я вышел из комнаты, сквозь зубы пробормотав что-то о том, что мне нужно поговорить с ее родителями и что все будет хорошо. Что могло быть теперь хорошо?
        Просто я не мог пока что взять себя в руки и собраться с собственными чувствами. Ничего не мог сказать Юле. А она ждала от меня именно этого.
        Выйдя из комнаты, я столкнулся взглядом с Геннадием Андреевичем и Людмилой, которые посмотрели на меня. Не знаю, на что они могли надеяться, но в их глазах я прочел надежду. Которая, конечно, тут же исчезла…
        - Это уже не поправить? - спросила упавшим голосом Людмила.
        - Зачем это было нужно? - как бы эхом отозвался Геннадий.
        Несколько секунд я молчал, ничего не отвечая. Потом вспомнил о том, что нужно что-то сказать. Открыл рот, потом закрыл его. Глотнул воздуху. Это не помогло.
        Дело в том, что я точно чувствовал, вернее, даже знал, если попробую сказать сейчас что-то, из этого все равно ничего не выйдет. Просто я завою, как волк. Или разрыдаюсь. А этого мне если и хотелось, во всяком случае, не здесь и не сейчас. Не потому, что я стеснялся этих двух людей. А из-за Юли, которая сидела одна в соседней комнате и прислушивалась. Из-за нее.
        Потому что я любил Юлю.

* * *
        Скелет любил романтику.
        Тяга к головокружительным приключениям и борьбе за справедливость были ярко выраженными чертами его характера.
        Еще в институте он больше всех стремился в строительные отряды летом, всегда был там заводилой и самым мужественным человеком. В студенческом общежитии он всегда висел на волоске из-за постоянных драк. Его могли отчислить почти каждый день.
        И не потому он дрался, что просто кулаки чесались, а опять же из-за тяги к справедливости. Он не мог пропустить мимо себя хулигана, хама. Особенно не любил он грубости. Так что почти каждая дискотека в общежитии заканчивалась тем, что Скелет вел кого-то во двор и «разбирался» с парнем, грубившим девушкам и оскорблявшим общественный порядок.
        А поскольку Скелет не понимал чувства меры, зачастую такие «разборки» заканчивались плачевно. Хулиган бывал жестоко избит железными кулаками разъяренного Скелета.
        Он был бы любимцем всех девушек института, если бы не исключительная худоба. Кости буквально выпирали из всех частей его тела. Поэтому его и прозвали Скелетом.
        Эта кличка сохранилась за ним и потом, уже после института, когда он пошел служить в милицию.
        Отчего Скелет стал лейтенантом милиции? Кое-кто этому удивлялся тогда, но только не те, кто близко знал Скелета. Те, кто знал его с самого первого курса, понимали, что быть обычным инженером-инженер-электриком Скелет просто не сможет. Он умрет от скуки, от невозможности каждодневно бороться за справедливость. Будучи инженером, это сделать трудно. А вот милиция представлялась Скелету именно тем местом, где каждый день можно быть активным борцом.
        За что борцом? Этого вопроса он себе не задавал. У него были четкие внутренние представления о том, как должны себя вести люди и как должны складываться их взаимоотношения. Наверное, эти представления были примитивными и отдавали кодексом чести мальчишек из провинциального двора. Наверное. Но Скелет хотел жить именно так. И других заставить жить по этим законам.
        Есть правда и есть неправда. Есть справедливость и есть несправедливость. Для него все было достаточно просто в мире.
        И не то, чтобы Скелет был таким уж примитивным человеком. Нет, он даже иногда читал книжки и пару раз бывал в театре, пока учился в институте. Так что он был даже в меру образованным мужчиной. Просто ему было просто и привычно не усложнять жизнь моральными категориями. Он считал, что все в мире можно уложить в простую схему - честно и нечестно…
        В милиции он прослужил четыре года. Единственное, что он вынес оттуда, было представление о том, что там ему не место.
        Скелет не понимал, что для того, чтобы восторжествовала правда и справедливость, нужно написать три рапорта, два протокола и пять служебных записок. И что хулигана нужно не бить палкой по голове, а вести его в отделение. И что мерзавца нужно не пристрелить на месте, а долго судить, чтобы в конце концов оправдать…
        После очередного случая начальство вызвало Скелета и сказало ему:
        - Знаете, товарищ лейтенант, вам надо было бы шерифом в Америке быть, да и то не сейчас, а в прошлом веке. Вот там бы вы были на месте. Пистолет под рукой, звезда на груди, а закона нет. А в милиции вам делать нечего.
        Вот так ему и сказали.
        Скелет не слишком сопротивлялся, потому что понимал - начальство право. Ему и самому претила вся эта бюрократия. Нет, это было не для него, не дни Скелета. Он считал, что очевидное преступление требует немедленного реагирования и немедленного наказания. И нечего тут писанину разводить.
        И если хулиган разбил витрину в магазине, его нужно не в отделение милиции тащить и не писать на него пять протоколов с последующей передачей в суд, а просто взять дубинку и тут же на месте, возле разбитой витрины, избить его до полусмерти, чтобы впредь неповадно было. А потом уже можно отпустить домой. Пусть ползет, если еще сможет…
        Правда, Скелет успел получить прописку и однокомнатную квартиру за годы своей службы в милиции. Так что можно сказать, что все было не так уж страшно. Он внял словам начальства и уволился. Или можно сказать, что они расстались с милицией по взаимному согласию.

«Слава Богу, - вздохнуло начальство, когда это случилось. - Пока он никого не успел убить, мы от него отделались. Пусть в другом месте дров наломает».

«Слава Богу, - подумал Скелет, надев гражданскую одежду. - Теперь я свободный человек и могу делать все, что захочу».
        Делать он умел не слишком много, но для него этого было достаточно. Уже пять лет Скелет служил в частном охранном агентстве и считался частным детективом. Это на Западе частный детектив что-то из себя представляет. Это там с ним случаются разные приключения. Здесь же работа Скелета была рутинной, почти такой же, как в милиции. Просто тут он не был офицером, должностным лицом, и не нужно было ни каждый свой шаг писать три объяснительных.
        Он сопровождал ценные грузы, обеспечивал безопасность поездок и переговоров всяких высокопоставленных бизнесменов. Это тоже не было его стихией. Зато могло служить отличным прикрытием для всякого рода других дел, которыми теперь занялся Скелет.
        Все-таки он был неглупым человеком и за истекшие пять лет приобрел определенный авторитет в Петербурге. Теперь к нему часто обращались разные люди и просили сделать то или иное.
        Один человек попросил проследить за его женой и выяснить, изменяет ли она ему, а если изменяет - то с кем. Скелет все выяснил и даже представил фотоматериал на эту тему. Бизнесмен ломал себе руки и рвал последние волосы на почти лысой голове, глядя на принесенные Скелетом снимки. Но денег заплатил много.
        Другой просил узнать, каковы взаимоотношения одного коммерческого банка с
«крышей». Что это за «крыша», и не собирается ли банк с ней расставаться. Тут уж помогли старые и многочисленные связи Скелета. Так что это задание он тоже выполнил.
        Это уже как-то напоминало ему романтику. Он действовал в одиночку, шел на определенный риск. Что-то узнавал, выведывал. Это была романтика. То, чего всегда так недоставало ему в милиции, да и вообще в жизни.

«Доволен ли я тем, как живу? - спрашивал себя Скелет. - Да, - отвечал внутренний голос. - У меня есть деньги, квартира, я холост. Могу жениться, только пока не хочу. У меня интересная работа. Я рискую и в одиночку иду навстречу опасности».
        Скелет иногда любил высокопарные выражения. Они казались ему отвечающими его приподнятой натуре.
        Он как раз сидел в ванной и размышлял о разных разностях, когда раздался телефонный звонок.
        Скелет не любил телефон. Каждый раз, когда звонил телефон и он снимал трубку, то слышал о чем-то неприятном. Никто не звонил ему, чтобы предложить пойти в кино. Никто не звал в гости на день рождения. У Скелета не было друзей. Те, что были, давно пропали куда-то. То ли они не хотели с ним общаться, то ли он сам как-то их отпугнул… Старые институтские товарищи отшатнулись от него, узнав, что он ушел из органов и связался с криминальным миром. С милицейскими друзьями Скелет сам не хотел общаться. А со своими нынешними знакомыми он не находил ничего общего.
        Они были преступниками, бандитами, рэкетирами. А он считал себя рыцарем без страха и упрека, отважным бойцом-одиночкой в море человеческой мерзости и несправедливости.
        Что между ними могло быть общего? Они общались по делу, и довольно плотно, их миры соприкасались - преступный мир и внутренний мир Скелета.
        Скелета все знали и уважали, он во многом разбирался, и ничем себя не запятнал перед криминальным сообществом. Но и только. Сам он считал себя гораздо выше этих людей. Они хотели денег, а он хотел справедливости.
        Деньги он тоже хотел, но совсем не в той степени, что они. Деньги были нужны просто для жизни.
        Скелет хотел быть настоящим мужчиной.
        Зазвонил телефон, и ему пришлось встать из теплой ванны, в которой он лежал уже полтора часа, иногда добавляя горячей воды, чтобы совсем не замерзнуть. Он поднялся, вода стекала с него и он, глянув в зеркало, в очередной раз подумал о том, до чего привязчивы клички и как люди к ним привыкают. Он давно уже оброс жиром, и никакие кости не были видны. Вполне упитанный и даже разленившийся мужчина… Тем не менее кличка Скелет так и ходила за ним по пятам.
        Звонил Феликс. Скелет прекрасно помнил его. Никогда он не болел венерическими заболеваниями, но однажды ему потребовалось редкое лекарство и по совету своих нынешних коллег Скелет обратился за помощью к доктору Феликсу. Про этого Феликса все так и говорили - «наш доктор»…
        Скелет и прежде был о нем наслышан, потому что в среде, где он теперь вращался, каждый второй заболевал регулярно чем-нибудь нехорошим. Кстати, и поэтому Скелет не считал этих людей ровней себе.
        И эти люди часто упоминали имя Феликса, говоря между прочим друг другу: «Вечером я не могу быть, мне нужно к доктору». Или: «Доктор велел три дня не пить алкоголь, чтобы таблетки подействовали». Все знали, что имеется в виду доктор Феликс.
        Тогда этот доктор помог Скелету и достал для него редкое импортное лекарство. Но с тех пор они не виделись. Так, осталось какое-то воспоминание о том, что доктор Феликс - приличный спокойный человек. Вот и все.
        - Мне посоветовали обратиться к вам, - раздался в трубке голос доктора, едва только они поздоровались.
        - А что случилось? - осторожно поинтересовался Скелет. С чего бы это доктору посоветовали к нему обратиться? Обычно это к доктору обращаются, а не наоборот…
        - Ничего особенного, - ответил доктор. - Просто есть одно дело и очень бы хотелось, чтобы вы за него взялись. Сказали, что лучше вас никто не справится.
        - А кто сказал? - задал опять вопрос Скелет. Это немаловажно, кто сказал, а в таких делах, которыми он теперь занимался - едва ли не решающий вопрос. Что это за дело и что имелось в виду, когда было сказано, что Скелет справится лучше других?
        - Кто вам меня рекомендовал? - хотел выяснить Скелет. Но на сей раз его настойчивость не была вознаграждена. Доктор оказался довольно твердым человеком.
        - Какая разница? - ответил он. - Дело хорошее, и мы с вами все равно лично знакомы. Так зачем вам знать, кто рекомендовал? Я и сам бы мог к вам обратиться. Разве не так?
        - Хорошо, - сдался Скелет. - Вы мне однажды помогли, и я ваш должник. Где мы встретимся?
        Был уже вечер, и он не хотел выходить из дома. Не потому что боялся, а просто устал за день. Он в этот день с самого утра работал - обеспечивал безопасность переговоров двух каких-то финансовых тузов, которые решили встретиться и поговорить в Петербурге.
        Пока тузы сидели в прохладном офисе с кондиционерами и решали судьбу этой несчастной страны, Скелет вместе с еще одним человеком стоял недалеко, в душном и жарком коридоре.
        Тузы беседовали неторопливо, попивали напитки со льдом и, вероятно, думали, какую цену назначить за доллар на ближайших торгах биржи и как бы еще покруче ограбить своих соотечественников. Скелет же их добросовестно охранял. Это входило в его представления о рыцарском кодексе чести. В конце концов они заплатили за охрану, и теперь его долг - охранять их все оплаченное ими время. Когда время закончится, Скелет попрощается и уйдет. И если после этого кто-то захочет всадить по пуле в их наглые толстые рожи, Скелет не будет возражать. Время закончилось, его служба истекла и пусть мордастые сами беспокоятся о себе…
        Но заплачено было за целый день, так что Скелет сильно устал торчать на жаре и присматриваться к окружающим. Теперь он уже полтора часа сидел в ванной и
«отмокал» - отходил после тяжелого дня.
        - Вы могли бы приехать ко мне, - сказал он Феликсу. - Вы ведь на машине?
        - Я не один, - ответил тот. - Было бы здорово, если бы вы приехали ко мне домой. Вы же у меня бывали.
        Они препирались несколько секунд, после чего Скелет нетерпеливо сказал:
        - Хорошо. Я сейчас приеду, если у вас такое срочное дело.
        Он не любил спорить по пустякам. Если этому доктору так уж хочется, чтобы он приехал - пусть. Он приедет. Вряд ли это специально подстроенная ловушка. У Скелета были враги, как и у всех, и они могли сделать ему ловушку и заманить его, но Скелет не думал, что доктор Феликс может быть к этому причастен. Криминальные доктора не занимаются такими делами - это слишком опасно. У них другой бизнес.
        Криминальный доктор живет до тех пор, пока молчит и ни во что не встревает. Лечит и все. Лечит всех и ничего ни про кого не знает. Ни в чем не участвует. В противном случае жить ему останется не больше нескольких дней.
        Так что это не ловушка. А если так - то отчего бы не сделать приятное доктору?
        Скелет не собирался болеть сифилисом или чем-то в этом роде, но с кем не бывает… Пусть уж лучше доктор будет доволен.
        Машину Скелет имел самую обыкновенную - пятерку «Жигули». Пусть всякие молокососы разъезжают в «мерседесах». Да еще всякие богачи, которые не боятся «засветиться». Но только не он. Зачем ему привлекать к себе лишнее внимание?
        Теперь каждый гаишник только и делает, что высматривает в потоке машин на улице иномарку, чтобы остановить ее и, придравшись к чему-нибудь, оштрафовать владельца. Они, похоже, просто с этого живут. Такое создается впечатление.
        Скелет этого не хотел. К его старенькой машинке никто не привязывался, на него вообще никто не обращал внимания. Это было как раз то, что нужно.
        Скелет всегда держал машину под рукой, рядом с домом. Это было необходимо, ведь что-то срочное могло случиться каждую минуту и тогда следует действовать быстро.
        Адрес Феликса он помнил отлично - у него вообще была феноменальная память на имена и адреса. Держал в голове даже то, что, казалось, никогда не должно было пригодиться.
        В дороге Скелет, автоматически ведя машину по улицам, прикидывал, чем мог быть вызван такой звонок Феликса. Что ему может быть нужно? Прикрытие от какой-нибудь заезжей банды?
        Свои его бы никогда не тронули. Теоретически могут «наехать» какие-нибудь залетные
«беспредельщики» и не поглядеть на то, что он доктор. Но на этот случай Феликс легко мог найти защиту и без Скелета. Его бы выручил любой постоянный клиент-пациент. Наверняка есть такие, которые цепляют какую-нибудь гадость каждую неделю. Они охотно защитят Феликса от приезжих бандитов.
        Доктор был дома не один. Кроме него был еще невысокий плотненький человечек с острыми злыми глазами - чрезвычайно неприятный тип. Скелет даже удивился, что такой приятный человек, как доктор, дружит с такой явной мразью. А что мразь - это было сразу видно.
        Феликс усадил Скелета на диван и предложил ему выпить. У них со вторым человеком уже были в руках бокалы из толстого стекла, в которых плескалась какая-то темная жидкость.
        - А что у вас есть? - спросил Скелет.
        - А что вы предпочитаете? - отозвался Феликс радушно. - Есть водка, коньяк, ликер. Все, что пожелаете.
        Он указал на бар, стоявший в углу комнаты.
        Состояние у обоих пригласивших Скелета было какое-то взвинченное.
        - Я пока пить не буду, - осторожно сказал Скелет. - Давайте сначала поговорим. Что у вас случилось?
        Мужчины переглянулись, как бы решая, кто будет говорить. Потом мразь пожала плечами, и Феликс начал.
        - Мне начать с самого дела, или с того, чего мы хотим от вас? - спросил он. Скелет задумался. Ему, лично, кое-что не понравилось здесь. Кто этот незнакомый мужчина? Зачем он тут? А самое главное - чего от него хотят? К чему все эти разговоры о водке и коньяке? Коньяк он и на свои выпьет, и не для этого же его позвали сейчас…
        - Давайте с дела, - ответил он сухо. Потом мотнул головой в сторону незнакомой мрази и сказал неприязненно:
        - А это кто такой? Я не люблю с незнакомыми…
        - Меня зовут Геннадий Андреевич, - вставил незнакомец, кашлянув нерешительно.
        - Мне это ничего не говорит, - ответил Скелет и вопросительно взглянул на доктора.
        Он пока что не понимал, что связывает этих двух людей между собой. Человек, назвавшийся Геннадием, был гораздо старше Феликса. Ему на вид было здорово за пятьдесят - невысокий, крепкий, с брюшком. Много седых волос. Вид вполне благообразный. Этакий чиновник средней руки из мэрии… Что он тут делает и почему вообще сидит тут?
        - Можете называть меня Гена, - добавил незнакомец, видимо решив, что это необходимо для оживления обстановки.
        - Это необязательно, - коротко бросил Скелет. Его было не купить на эти вещи. Гена, Вася, Паша… Какая разница?
        - Вы сами сейчас все поймете, - сказал торопливо Феликс и отпил жидкость из своего стакана. - Вы действительно не хотите коньяку?
        - Нет, не хочу пока, - ответил Скелет и поторопил хозяина: - Давайте ближе к делу.
        Тот встрепенулся и сказал быстро:
        - Мы хотим, чтобы вы нашли некоего человека. Или неких людей, если говорить точнее.
        - Каких людей? - хмуро поинтересовался Скелет.
        - Мы не знаем, каких, - ответил Феликс. - Просто произошло ужасное несчастье, и мы хотим найти виновников. Вот Геннадий Андреевич хочет. - Он мотнул головой в сторону тихо сидевшего с краю незнакомца.
        Наступила недолгая пауза. Скелет больше не считал нужным задавать дополнительные вопросы и торопить развитие событий. Пусть теперь сами все рассказывают.
        - У меня есть невеста, - начал вновь Феликс, явно делая над собой усилие и заставляя себя выдавливать слова. Они ему давались нелегко, Скелет это почувствовал.
        - Моя невеста Юля шла по улице поздно вечером. На нее напали и похитили.
        - Так нужно ее найти? - спросил Скелет, все еще ничего не понимая.
        - Нет, она нашлась, - ответил Феликс и отпил еще один большой глоток. - Ее похитили, посадили в машину и завязали глаза. Потом куда-то отвезли. И там ее ослепили. - Феликс сказал это, и стакан в его руке задрожал, а голос как будто сорвался.

«Бедняга, волнуется», - подумал Скелет с сочувствием.
        - Что значит - ослепили? - спросил он осторожно: - Зачем ослепили? За что?
        - Ни за что, - ответил Феликс и потом упавшим голосом еле слышно добавил: - У нее вырезали глаза.
        Как будто что-то пронеслось в воздухе, как будто что-то упало и разбилось рядом.
        - Вырезали глаза? - переспросил пораженный Скелет. Он всякое видел и слышал на своем веку, а за последние годы - в особенности. Но чтобы такое…
        Феликс кивнул и опустил голову. Он подтвердил свои слова, но избегал повторять их.
        Скелет молчал. Он должен был собраться с мыслями. Слишком необычную вещь он только что услышал.
        - Они выдвигали какие-то требования? - наконец спросил он. - Вообще, зачем они это сделали?
        - Об этом потом, - вдруг сказал сидевший молча прежде Геннадий Андреевич. - Сначала скажите, вы могли бы их найти? Мне нужно их непременно найти. Я хорошо заплачу, если вы найдете…
        - А зачем вам это надо? - спросил Скелет и тут же прикусил язык. Внезапно он понял, кто этот мерзкий тип и что он делает тут сейчас в доме у Феликса.
        - Вы ее отец, да? - спросил он сразу же. Мужчина кивнул и лицо его покрылось красными пятнами.
        - Я хорошо заплачу, - повторил он, как будто старался убедить в чем-то Скелета, или как будто тот уже как-то выразил свое отношение.
        - Постойте, - ответил Скелет, лихорадочно пытаясь вобрать в себя сказанное и осмыслить то, что ему поведали.
        - За что это с ней сделали? Вероятно, это вас хотели за что-то наказать? Или от вас чего-то хотят? Хотя я никогда не слышал о таком способе наказания или шантажа…
        Скелет говорил чистую правду. Такого он никогда не слышал. Могут избить, убить самого человека, если он что-то должен или не отдает. Или в наказание за что-то. Могут даже сделать то же самое с его родственниками. Но чтобы такое зверство…
        - Вы что-нибудь должны? - спрашивал он у Геннадия. - Или вы кого-то предали? Заложили? Что вообще может быть от вас нужно?
        Потому что даже если кто-то захотел сделать такое наказание, то наверняка не остался анонимным и каким-то образом дал понять потерпевшей стороне, и что ее настигла такая кара… В противном случае это никакая не месть. Ведь вся сладость мести как раз и заключается в том, чтобы жертва понимала, за что с ней это сделали…
        - Я никому ничего не должен, - медленно и раздельно ответил Геннадий Андреевич. - А если кому-то и должен, то это обычные рабочие вопросы, и они решаются в рабочем порядке… Мои кредиторы совершенно не склонны к таким вещам. Да у них и оснований нет. Даже если я задолжал, я отдам с процентами, как положено. Нет, это не то.
        - А если это просто месть? Кому-то вы наступили на любимую мозоль? - допытывался Скелет.
        - Мы уже думали об этом, - сказал мужчина, нервно поеживаясь под красивым серым пиджаком в искорку.
        - Ну и что? Вы вспомнили, кто мог бы вам отомстить таким образом?
        Опять наступила пауза, в течение которой Геннадий беспомощно развел короткими руками и сказал:
        - Нет. Никто не мог. Если бы я знал, кто это может быть, я не стал бы к вам обращаться. Но я ничего не могу придумать. Я обеспеченный человек, член правления нескольких акционерных обществ, и конечно же, у меня есть недоброжелатели. Есть и враги. Но совсем не такие, и не на том уровне, чтобы сделать такое…
        Он был растерян, и Скелет почувствовал это. Он перевел взгляд на Феликса и пожал плечами.
        - Знаете, - сказал он сдержанно, - если говорить по науке, то прежде всего должен быть мотив. В основе любого действия лежит мотив…
        Скелет выучил это за годы службы в милиции. Именно с мотива и начинается раскрытие любого преступления. Кому это было выгодно? Ведь не искать же преступника среди всех пяти миллионов жителей Петербурга.
        В основе любого раскрытия преступления лежит то, что ищут среди тех, кому это было выгодно. Таким образом, круг подозреваемых сразу же очень сужается.
        Если такое сделали с невестой доктора и дочерью этого Геннадия, то нужно подумать, кому и зачем это было нужно. Не шантаж… Хорошо, не шантаж. Потому что в случае шантажа, преступники похитили бы девушку и, не трогая ее, предъявили бы свои требования.
        Но они этого не сделали.
        Месть? Это вероятнее всего. Но и в этом случае должны быть ниточки. Чья месть? Кто-то угрожал раньше? Нет. Кто-то позвонил потом и взял на себя ответственность? Нет. Кто-то торжествующе хохотал в телефонную трубку, прямо в ухо рыдающим родителям? Нет, не было и этого.
        - Нет мотива, - сказал Скелет. - Где искать? Среди кого?
        - На самом деле у меня есть кое-какое предположение, - сказал Феликс, откидываясь на спинку кресла и вытянув вперед ноги в пестрых полосатых носках.
        Он помолчал, и в наступившей тишине произнес:
        - Я тут навел справки… Дело в том, что прошло уже три дня с того утра, когда все это случилось…
        - Мы все это время места себе не находим, - всхлипнул вдруг Геннадий из своего угла: - Жена все глаза выплакала…
        - Я вас прекрасно понимаю, - вежливо сказал Скелет и подумал, что на этот раз он говорит действительно чистую правду. Как бы не был ему неприятен этот тип, он все же может его понять. Когда с твоей дочерью-невестой делают такое, можно переживать…
        - Кстати, - вдруг произнес Скелет. - Вы не могли бы рассказать мне все подробно? Потому что я все еще почти ничего не понял.
        - А вы найдете их? - поднял голову Геннадий Андреевич. Теперь глаза его горели огнем ненависти. Они были красные и воспаленные и в них светилось нечто, заставляющее содрогаться.

«Вот до чего можно довести обычного хапугу бизнесмена, - подумал Скелет, но тут же аккуратно поправился: - Не бизнесмена, а отца. Отца своей дочери». Это было совсем другое дело, и Скелету стало стыдно перед собой за свое неприязненное отношение к этому человеку. Просто он ничего не мог поначалу с собой поделать. Уж больно мерзкая рожа…
        - Откуда я знаю, найду или нет, - ответил он спокойно. - Но уж во всяком случае подробности мне нужно узнать, прежде чем говорить вам о своем согласии.
        - Ну хорошо, - сдался Геннадий. Ему было неприятно говорить об этом, и Скелет ему сочувствовал, но ничего не поделаешь.
        - Три дня назад Юля пошла вечером к подруге, - начал Геннадий. - И после этого она не вернулась домой. А утром ее нашли на улице. Просто двое шоферов с поливалочной машины… Они увидели ее, и она попросила их довезти ее до дома.
        - Сколько ей лет? - спросил Скелет.
        - Кому? - не понял его Геннадий.
        - Ну не поливалочной же машине, - досадливо сказал тот. - Вашей дочери, конечно. Юле.
        - Девятнадцать, - ответил отец и содрогнулся всем телом. По нему прошла как бы судорога.
        - Она может говорить? - задал следующий вопрос Скелет. Было уже понятно, что оба мужчины не способны к связному рассказу и нуждаются в наводящих вопросах.
        - Может, - кивнул Геннадий, и продолжил:
        - Она шла по улице Восстания, недалеко от Московского вокзала. Было около двенадцати часов. И подъехала машина. Ее посадили в эту машину насильно. Она ничего не могла сделать, народу вокруг никого не было…
        - Марка машины? - быстро спросил Скелет, но отец безнадежно покачал головой:
        - Она ничего не запомнила. Да и не разбирается она в марках машин… Ее посадили туда и завязали глаза. Потом заставили пригнуться и куда-то отвезли.
        - Стоп, - вмешался Феликс, который все это время сидел молча в кресле, как будто находясь в прострации: - Стоп. Вы упустили одну важную деталь… Ее спросили сразу же, хорошее ли у нее зрение.
        - Да, совершенно верно, - ответил Геннадий, морщась.
        - Это очень важно, - повторил Феликс, принимая свою прежнюю позу отстраненности: - Потом я вам объясню.
        - Они привезли ее куда-то, она не знает, куда, и после этого сделали укол.
        - Какой укол? - спросил Скелет, уточняя, хотя уже в целом представлял себе картину преступления. Вот только мотив оставался совершенно неясен.
        - Укол, вероятно, снотворный, - ответил Феликс. - Во всяком случае, когда Юля очнулась после наркоза, она уже была слепая.
        - А после этого ее вывели из дома, где все происходило, посадили в машину, отвезли и оставили на тротуаре, - закончил Геннадий Андреевич, и его голос вновь задрожал:
        - Оставили ее на улице слепую. С вырезанными глазами…
        - Да ладно вам, слезами горю не поможешь, - сказал Скелет, пытаясь успокоить этого человека. Все-таки горе у него…
        - Оставили нам Юлю с вырезанными глазами, - повторил Геннадий и закрыл лицо руками.
        - Знаете что, - сказал Скелет, обращаясь к Феликсу. - Теперь, наверное, самое время и мне выпить… Что вы там предлагали?
        Доктор встал со своего кресла и налил гостю почти полный стакан водки. Скелет отказался от коньяка. Водка подходила к данному случаю как нельзя лучше.
        Скелет отхлебнул водку, которая, к счастью, оказалась холодной, и подумал о том, что это - гиблое дело. Дело, которое не раскрыть. И никого он не найдет.
        - Вы обратились в милицию? - спросил он на всякий случай.
        - Конечно, - ответил Феликс. - Что же вы думаете? Конечно, сделали заявление. Оперуполномоченный приходил, бумаги писал.
        - Ну и что милиция говорит? - поинтересовался Скелет равнодушно. Поинтересовался просто так, на всякий случай. Он лучше всех присутствовавших знал, что милиция может сказать в таких случаях…
        - Милиция? - переспросил Феликс, доливая себе коньяку в опустевший стакан. - Милиция ведет следствие… Они возбудили уголовное дело и ведут следствие.
        - Понятно, - вздохнул Скелет. - Вы не обижайтесь на глупый вопрос. Я просто так - на всякий случай.
        - Ничего, пустяки, - ответил Феликс.
        - Вот я и попросил найти вас, - сказал, вступая вновь в разговор Геннадий Андреевич: - Чтобы вы их нашли.
        Водка приятным теплом растекалась по телу Скелета. Он ощущал, как расслабляется его организм. Он не слишком любил пить, и собирался вообще сегодня отказаться от выпивки, но история, которую он услышал, была уж слишком… Слишком тяжела и удручающа.
        И смотреть на лица двух мужчин, рассказывающих ее, было тяжело. Отец и жених…

«Ничего себе, - подумал Скелет, - положеньице, в которое они попали. Мне - постороннему человеку, и то страшно слушать про такое. А каково им, могу себе представить. Да еще и рассказывать об этом… Только не смогу я им помочь. Где их искать?»
        Он так и сказал вслух.
        - Это какие-то маньяки, - произнес он слово, которое давно уже крутилось у него на языке. - Если все так, как вы говорите, и это действительно не месть и не вымогательство, то тогда это не может быть никто иной, кроме маньяков. Методом исключения, - добавил он для весомости своего утверждения.
        Когда Феликс лез в бар за бутылкой водки для него, Скелет успел заметить, что там уже стоят две пустые бутылки из-под коньяка. Наверное, это доктор один выпил за прошедшие с того дни.
        Интересно, сколько бы выпил сам Скелет, если бы с его невестой случилось такое?
        - Дело в том, что я догадался, кто это такие, - произнес Феликс и замолчал. Он испытующе посмотрел на Скелета и продолжил: - Вы понимаете, что все эти три дня я только и делал, что думал о том, что произошло.
        - Понимаю, - кивнул Скелет. - Расскажите, о чем вы догадались.
        Феликс вздохнул и сказал:
        - Это никакие не маньяки. Это обычный бизнес.
        Наступила тишина, и Скелет на секунду подумал, что это алкоголь помутил рассудок бедного доктора.
        - Самый обычный бизнес, - повторил Феликс. - Я все уже узнал. Нашел специалистов, и мне все объяснили… Дело в том, что для медицины нужны живые человеческие органы. Их пересаживают пациентам взамен больных и удаленных. Понимаете?
        - Нет, - покачал головой Скелет. - Это сложно, доктор… Давайте расскажите понятно. Какой медицине, каким пациентам.
        Феликс закурил сигарету и постарался взять себя в руки. Он внутренне собрался и пояснил свою догадку.
        - Есть целые клиники, которые специализируются на пересадке живых органов взамен утраченных… Вот, например, у вас отказала почка. То ли она поражена заболеванием, то ли вы попали в автокатастрофу и она у вас раздавлена… Мало ли что. Так вот, вам могут пересадить новую почку. Это очень хорошо и здорово. А может быть и так, что вам выбили глаз… И тогда вам пересадят здоровый глаз, и вы снова сможете видеть этот мир. Правда, здорово?
        Скелет уже начал понимать и оглянулся на Геннадия Андреевича. Но тот не реагировал на слова Феликса. То ли он уже слышал о его догадке, то ли его этот вопрос сейчас не интересовал…
        - Здорово, - ответил Скелет. - Наверное, это очень дорого?
        - Это безумно дорого, - ответил Феликс спокойно. - Это так дорого, что далеко не каждый может себе это позволить. А знаете, почему?
        - Догадываюсь, - мрачно сказал Скелет. - Это ежу понятно… Потому что пересаживать нужно только живые человеческие органы. Глаза, например.
        - Вот именно, - произнес со значением в голосе Феликс. - Этим клиникам позарез нужны человеческие органы для пересадок. И они, естественно, готовы платить за них приличные деньги. - Доктор оживился и продолжал: - Проблема заключается именно в том, чтобы эти органы добыть из тел людей. Их можно купить, и раньше именно так и поступали. Органы покупали у людей в слаборазвитых странах - в Латинской Америке или в Индии. Или еще где-нибудь в этом роде. Но почему нельзя предположить, что эти же органы можно не купить, а просто отнять?
        - Вы подумали об этом сразу после того, как узнали о том, что у вашей Юли первым делом спросили, хорошее ли у нее зрение? - спросил Скелет, вспомнив слова Феликса, вставленные в рассказ о похищении.
        - Ну да, мне это сразу пришло в голову, - ответил тот. - И я кинулся консультироваться у специалистов. И узнал, что мое предположение вполне реалистично.
        - Ну что ж, - сказал Скелет почти облегченно. Он на самом деле переживал этот рассказ и теперь как бы даже обрадовался тому, что все может обернуться не так плохо, как раньше казалось.
        - Теперь вам остается найти эту клинику, а потом и преступников через нее. И дело в шляпе, - сказал он, прекрасно понимая, что дело в шляпе не будет. Но это все же хоть какая-то ниточка…
        - В России таких клиник нету, - ответил надтреснутым голосом Геннадий Андреевич. Видимо, Феликс уже успел все ему рассказать.
        - Да, такие клиники есть только за рубежом, - сказал Феликс. - Вот, например, по глазам специализируется один институт в Италии. Похоже, они открыли золотую жилу. Зачем покупать глаза у людей в Латинской Америке, если их можно просто получить нелегальным путем из России. Глаза те же самые, а расходы гораздо меньше.
        - А сколько стоит человеческий глаз на мировом рынке? - поинтересовался Скелет. - Наверное, есть такие расценки. Вы не узнавали?
        - Это невозможно узнать, - сказал доктор. - Во всяком случае я узнал, что вся операция по вживлению глаза человеку стоит пятьсот тысяч.
        - Чего? - переспросил Скелет.
        - Чего - чего?
        - Чего пятьсот тысяч? - пояснил Скелет. Цифра не укладывалась у него в голове.
        - Долларов, конечно, - отрезал доктор. - А вы думали - итальянских лир? Или рублей? Нет, это дорогое удовольствие. Не всякому по карману. Ну и конечно, если глаза покупать, то все равно ни один даже самый бедный человек где-нибудь в Боливии не продаст свой глаз меньше чем за десять-пятнадцать тысяч долларов. Сумасшедших же нету.
        - А у нас, в России, бандитам можно заплатить одну тысячу. Или даже меньше, - подвел итог этому размышлению Скелет. Он точно знал, что это именно так. За тысячу долларов многие пойдут на убийство. Да что там, и за меньшее пойдут…
        Тысяча за глаз, тысячу кидаем на расходы по транспортировке - всего две тысячи, и глаз уже в клинике. Готов к операции. Красиво.
        - Так вы считаете, что существует целая организация людей, которые нападают и отнимают человеческие органы? - спросил Скелет. Все же в голове не укладывалось, что такое реально возможно. - Отнимают у людей органы и везут их за границу?
        Феликс затянулся сигаретой и выпустил дым длинными струйками из обеих ноздрей.
        - А почему нет? - сказал он, делая вид, что философствует, хотя ему это плохо удавалось и лицо его все время нервно подергивалось от напряжения. - Это приносит определенный доход… Здесь действует банда, которая нападает на людей. У них вырезают глаза или другие органы, а потом все это везется через границу.
        - Сволочи, - выдохнул Геннадий Андреевич. Он долго крепился и молчал, а сейчас не выдержал. Он трясся, а руки у него ходили ходуном. Вероятно подействовал алкоголь, и человек расслабился, расслабил свою нервную систему. - Найдите их, - сказал он, глядя умоляющими пипами на Скелета. - Вы не пожалеете, я смогу хорошо заплатить.
        - Да ладно вам, - ответил Скелет. - Почему вы думаете, что я смогу их найти? Если это организация, то они хорошо законспирированы. И, наверно, у них на лбу не написано, чем они занимаются.
        - Мне сказали, что вы очень хорошо знаете преступный мир нашего города, - спокойно сказал Феликс. Он вполне владел собой и говорил рассудочно.
        - Вы многих знаете, и знаете, за какие ниточки дергать, - продолжал он. - Вот мы с Геннадием Андреевичем и решили обратиться к вам.
        - Ну хорошо, - сказал в ответ Скелет, покачивая ногой и допивая водку, которая еще оставалась на дне его бокала. Жалко, что не предложили ничего закусить. Это коньяк хорошо пить без закуски. А водка - не то. Это только иностранцы пьют не закусывая… Говорят, чтобы не нарушать букет… Чудаки.
        - Хорошо. Если я сумею их найти… Ну, не найти даже, а хотя бы просто напасть на след… Что я должен буду сделать? - Скелет сказал это как бы размышляя. Он ждал ответа на свой вопрос, и от этого ответа зависело, возьмется ли он за дело, или откажется. Он это точно знал.
        - Если вы их найдете, - сказал Геннадий Андреевич. - Если вы их найдете, вы убьете их и принесете мне их глаза. Чтобы я мог на них посмотреть. - Чувствовалось, что он заранее обдумал, что скажет. Вероятно, все три дня он провел в мыслях об этом.
        Геннадий Андреевич смотрел на Скелета в упор, и тот понял: зрелище убитых бандитов или хотя бы созерцание их глаз - это было то, что помогало несчастному отцу пережить эти дни… Он предвкушал, и это предвкушение помогло ему жить.
        - Принести вам их глаза? - переспросил Скелет совершенно серьезно, как бы договариваясь.
        - Принести, - подтвердил Геннадий Андреевич.
        - На блюдечке с золотой каемочкой? - допытывался Скелет.
        - На блюдечке, - повторил Геннадий. - И вы будете не внакладе. Я вас отблагодарю как следует.
        - А как следует? - поинтересовался Скелет. Ему стало интересно. Не само дело - дело ему стало интересно с самого начала, а именно реакция этого толстого нелепого человечка…
        - А сколько вы хотите? - спросил Геннадий. Все же он был деловым человеком и теперь хотел конкретно договориться об услуге, которую желал получить.
        - Вы сказали, что вы - обеспеченный человек, - не спеша ответил Скелет. Он замолчал и выразительно посмотрел на Геннадия, а потом перевел взгляд на Феликса, как бы спрашивая его подтверждения. Оба его собеседника кивнули головами.
        - Назовите вашу цену, - произнес Феликс. - Не стесняйтесь, мы оба будем вам очень благодарны.
        - А вы, - спросил Скелет задумчиво, обращаясь к доктору. - Вы тоже хотите получить их глаза?
        Наступила новая пауза.
        - Хочу, - ответил наконец Феликс после короткого размышления. - Только с одним немаловажным условием.
        - С каким? - насторожился Скелет.
        - Это действительно должны быть глаза тех типов, а не просто глаза случайных людей, которые подвернутся вам под руку, - медленно проговорил доктор. - Вы понимаете, это настолько чудовищное преступление, что я никому не могу желать ничего подобного. И в ином случае мне и в голову не пришло бы захотеть, чтобы вы сделали такое. Но тут… - Феликс умолк и сжал ладони так, что они налились кровью и выступили напрягшиеся вены…
        - Ладно, вы не оправдывайтесь, - милостиво сказал Скелет. Он протянул свой бокал доктору и попросил налить ему еще водки. Он сам от себя не ожидал такого поступка, потому что вообще мало пил.
        - Так вы беретесь? - нетерпеливо спросил Феликс, как только Скелет сделал первый глоток.
        - И скажите сразу цену, - добавил Геннадий Андреевич.
        - Да что вы все о деньгах, - отмахнулся досадливо Скелет.
        - Деньги все делают, - сказал Геннадий уверенно. - Скажите, сколько вам надо на расследование и сколько вы сами хотите. Я все дам. Был бы результат. Деньги все делают, - закончил он повторением уже сказанного.
        - Отнюдь нет, - покачал головой Скелет. - Может быть, где-нибудь это и так, но в России так не было никогда и никогда не будет. Уж не знаю, к счастью или к несчастью, но это факт. Деньги решают не все.
        - Что же они не решают? - спросил Геннадий. Он потер руки, и Скелет тут же подумал о том, что у этого толстого человечка, наверное, очень мягкие и влажные от пота руки…
        - Они очень многого тут не решают, - сказал веско Скелет. - Например, они не решают моего согласия или отказа… Вот вам пример из разряда простых. Можно и посложнее. Сказать?
        - Ну скажите, - протянул Геннадий. - Очень интересно послушать вас перед тем, как вы все же возьмете деньги и согласитесь.
        Феликс метнул на Геннадия Андреевича быстрый взгляд. Он кое-что все-таки знал о Скелете и мог испугаться, что эти слова его обидят и он действительно откажется. Просто чтобы подтвердить свою правоту насчет денег и их относительной ценности.
        Но Скелет решил не кипятиться и простить несчастному человеку его опрометчивые слова. Поэтому он только сказал:
        - А пример посложнее - это как раз то, что произошло с вами… Вот вы сами говорите, что вы обеспеченный человек… Вы каким бизнесом занимаетесь, позвольте узнать?
        - Бензином, - ответил быстро Геннадий. - Бензин и горючее всякое. Оптовые продажи.
        - Замечательно, - похвалил Скелет иронически. Потом лицо его сделалось серьезным:
        - Ну и что - сильно помогли вам ваши деньги? Сильно они спасли вашу дочь? Вы со всеми своими деньгами, про которые охотно верю, что они большие, не смогли уберечь собственную дочь. Ни одного ее глаза не смогли уберечь. Вот так-то, уважаемый.
        Скелет все-таки подосадовал на себя за то, что не смог до конца удержаться, и неприязнь к Геннадию выплеснулась наружу, да еще в такой острой жестокой форме… Но что ж поделаешь, сорвалось. Слово, как говорится, не воробей…
        - Да, - как-то сразу осел и поблек Геннадий. Его лицо вновь исказилось горем.
        - Вы правы, - спокойно сказал Феликс, стиснув зубы. - Никакие деньги не помогли. И никакая наша любовь не помогла. Мы не смогли уберечь Юлю. Но кто же знал? Так вы беретесь за это дело?
        Скелет уже знал, что он возьмется. С первых слов рассказа о происшедшем он знал, что это - его дело. Каждый человек совершает в жизни много неправильных и дурных поступков. Их надо как-то искупать. Хорошо тому, кто умеет молиться и каяться перед Богом. Покаяние очищает от грехов, это всем известно.
        Ну, а как быть тем, кто не умеет каяться, как положено? Кого не научили молиться и просить Бога о прощении? Как быть тем?
        Скелет не слишком задумывался на эту тему, но чувствовал, что для таких людей, как он, остается только один выход - совершить что-то хорошее. Ну, пусть не хорошее. Может быть, он вообще не способен к хорошему. Но во всяком случае - справедливое.
        Ему предоставлялась возможность совершить акт справедливости, и он подозревал, что если он сумеет выполнить просьбу этих двух людей и отомстит за бедную девушку - это будет для него искуплением многих его «художеств».
        Он как бы имел возможность смыть с себя значительную часть грехов и мерзостей, которыми успел основательно заляпаться за свою жизнь.
        - Да, это как раз именно то, что нужно, - сказал он вслух, размышляя сам с собой. А для собеседников он добавил: - Теперь мое слово. Вы сказали все, что вы хотите от меня… Теперь я скажу. Скорее всего, я никого не найду, это вам должно быть понятно. Такое трудно найти. Но обещаю постараться, и прямо с завтрашнего дня возьмусь за дело. Буду искать.
        - Вы найдете, - с убежденностью сказал Феликс. Он хотел как бы подбодрить Скелета, вселить в него уверенность. Или ему просто очень хотелось надеяться.
        - Вот только насчет глаз, - медленно сказал Скелет. - Насчет глаз не обещаю. Вернее обещаю, что не стану этого делать. Глаза выдавливать людям не стану. Даже в отместку.
        - Почему? - почти хором спросили оба заказчика.
        - Не моя специальность душегубствовать, - коротко ответил Скелет. Он сказал это так решительно, что стало ясно - он не станет этого делать на самом деле. Он и вправду не кокетничал. Просто выдавливать глаза мертвым людям - это не входило в его рыцарский кодекс. Для него это было «западло», как говорят уголовники.
        - Найти негодяев - одно, - сказал он. - А мучительствовать - это совсем другое. Хотите, я их убью, а вас потом позову. Вот сами и выдавливайте им глаза, если есть желание.
        - Сколько вы за это хотите? - еще раз спросил Геннадий Андреевич. Теперь, когда Скелет окончательно согласился, уже хотелось обсудить детали и получить ясность.
        Скелет молчал и ничего не отвечал на этот вопрос.
        - Десять миллионов хватит для начала? - решился Геннадий.
        - Для начала, - подтвердил Скелет равнодушно. - Десять вперед дадите. У меня могут быть всякие расходы. А еще десять - когда я сделаю дело. Договорились?
        - Дорого берете, - произнес купеческим голосом Геннадий Андреевич. Но поймав взгляд Феликса, спохватился и умолк.
        - Вы же состоятельный человек, - заметил Скелет без улыбки. - Что для вас какие-то двадцать миллионов… Вы что же думали - я за спасибо пойду работать?
        - Да нет же, - ответил Геннадий торопливо. - Вы меня не так поняли. Конечно же, договорились.
        Скелет попрощался и вышел на лестничную площадку. Он так и не заставил себя пожать руку этому толстенькому человечку. Феликс провожал его на лестнице, и Скелет сказал ему:
        - Дело сложное… Это вам не грузы охранять от налетчиков… Буду думать, с какой стороны подступиться, а потом еще вам позвоню или заеду. У меня могут появиться вопросы. Дело уж слишком необычное, в голове не укладывается.
        - Вы думаете, у меня укладывается? - спросил в ответ Феликс, и сквозь его сдержанный тон Скелет уловил нотки отчаяния. Захотелось сказать что-то утешительное, но он воздержался. К чему? И что тут можно сказать?
        Садясь в машину, он еще раз взглянул на стоящего в дверях парадной Феликса. Доктор был высокого роста, довольно грузный, широкоплечий. Но как жалка сейчас была его фигура, заслонившая сейчас своей массой весь дверной проем. Как будто отчаяние и безысходность запечатлелись в каждой черте доктора.

«Жалко мужика, - подумал Скелет. - Когда я прежде с ним виделся, он производил такое уверенное впечатление… Что горе делает с людьми…»
        Дома Скелет некоторое время ходил по квартире и перекладывал вещи с места на место.
        Пачку сигарет убрал с холодильника и переложил на комод, а тарелку с печеньем, стоявшую на столе, почему-то перенес на буфет. Потом зачем-то проверил антенну на телевизоре, хотя она работала исправно, и он вообще не собирался смотреть телевизор…
        Только потом он понял, что совершенно не в себе. История, которую ему только что рассказали, совершенно выбила его из колеи.
        Скелет подошел к окну и посмотрел вниз. Ночь была очень светлой, все было видно. Окна квартиры выходили на канал Грибоедова, пустынный, безлюдный даже в самое оживленное время дня. Чуть слева Гороховая улица с горбатым мостиком через канал. По Гороховой, обгоняя друг друга, суетясь, мчались машины.

«Ночная жизнь города», - подумал Скелет и вспомнил, что примерно так называются всякие интригующие статейки в газетах. Когда у газеты начинает серьезно падать тираж, она публикует статейки с такими примерно заголовками. В них рассказываются всякие ужасы и «жареные» факты, как бы отражающие тайную жизнь города. Рассказывается о налетчиках, о рэкетирах, о проститутках и их сутенерах… Журналист пишет, читатель почитывает и ужасается. Все как положено.

«Что они знают об этом? - подумал внезапно Скелет. - Что все эти мальчики и девочки, а так же старики и старушки знают о ночной жизни Петербурга? Ничего не знают. Так, лепят что-то, более или менее правдоподобное…»
        Он вспомнил о девушке Юле, которую никогда не знал и не видел. Подумал о том, что где-то в этом городе сейчас сидит молодая девушка, ставшая за одну ночь совершенно слепой по чьей-то воле. Сидит и с ужасом прислушивается к каждому звуку, ничего не видя вокруг себя, кроме темноты.
        Наверное, она не привыкла еще к своему состоянию. Ее все пугает. Жизнь для нее закончилась. В голове крутится только одна мысль - за что?
        Хуже всего, что у нее больше не осталось близких людей. Все они рядом - и папа, и мама, и этот самый Феликс… Но они бывшие близкие люди. По-тому что ничего сейчас про нее понять не могут. Все равно, хоть и сочувствуют и убиваются, а сами не могут понять ее состояние. Не могут быть вместе с ней в ее пугающей темноте…

«Хоть бы руки на себя не наложила, - вдруг подумал Скелет. - В таком положении это вполне возможно».

* * *
        Юля не могла наложить на себя руки, даже если бы очень этого захотела. Если бы эта мысль пришла ей в голову.
        Все близкие понимали, как ей тяжело, и ее не оставляли одну. Мама или папа всегда теперь были рядом. Каждый день приезжал Феликс.
        Сначала в доме была суматоха. Были крики, плач - сначала громкий, потом тихий, сдавленный. Но постоянный. Истерика висела в воздухе. Истерика была в душе самой Юли.
        Как только она оказалась дома и родители поняли, что произошло, была вызвана
«Скорая», которая поставила «диагноз»…

«Удалены глаза», - сказала тогда врачиха со «Скорой» слишком громко, так что Юля услышала. И то, о чем она догадывалась и страшилась даже назвать своим именем, стало страшной реальностью. Свершившимся фактом.
        Потом был следователь из милиции, который задавал много разных вопросов. Он спрашивал, кого Юля подозревает… Как это глупо. Никого она не могла подозревать. Кто же из ее знакомых вообще способен на такое? Да и зачем, почему?
        Всю жизнь все вокруг любили Юлю. Мама, папа, Феликс, друзья и подруги. Все, кроме одной сокурсницы в институте, которая говорила, что Юля - «задавака». Но нелепо же было бы думать, что это сделала она…
        Выйдя в соседнюю комнату, следователь, прощаясь, сказал родителям Юли, что ума не приложит, кто это мог бы быть.
        - Это неслыханно, - сказал он.
        - А что вы все-таки собираетесь предпринимать? - спросил его папа.
        - Будем проверять больницы, - сказал следователь. - Может быть, это какой-нибудь врач-маньяк… Знаете, бывают такие. Работает человек, работает, а потом на почве профессии начинает «ехать крыша». Может быть, кто-то ставит эксперименты.
        Следователь помолчал и добавил:
        - Безумные эксперименты… Но раньше такого не было, я не слышал во всяком случае. И в ориентировках такого не бывало… Будем искать.
        И следователь ушел. Пошел искать окулиста-маньяка-экспериментатора.
        А Юля осталась в своем черном кошмаре. Она сидела в своей комнате, часами не меняя позы. Ей казалось, что она заключена в какую-то коробку, куда не проникает ни лучика света.
        Самым страшным было подносить руку к лицу. Тогда рука натыкалась на пустые глазницы. Сначала они побаливали после всего происшедшего. Что-то кололо, потом боль прошла. Остались пустые лунки. Юля отдергивала руку.
        - Скажи, чего ты хочешь? - говорила мама дрожащим голосом. - Поесть, попить… Я же всегда с тобой. И всегда буду с тобой.
        Юля знала, что, наверное, так и будет. Всю ее жизнь теперь. Она стала слепой калекой. Слепая девушка. За одну ночь. На всю жизнь.
        Ей не хотелось говорить. Вообще не хотелось ни с кем общаться. Что толку сидеть тут и слушать сочувственные слова? И ощущать свое полное одиночество в наступившей темноте… И слышать ужас, затаенный ужас в голосах близких людей, когда они видели ее лицо теперь…

* * *
        Скелет появился у меня на следующий вечер. Не успел я отпустить очередного пациента, как Скелет протиснулся в дверь. Я даже не успел как следует засунуть полученные доллары в карман.
        Вообще я предпочитаю брать долларами. В рублях по получаются такие пачки, что приходится таскать их мешками. А если рассчитываются в долларах - это тонкая пачечка…
        - У меня два вопроса, - проскрипел Скелет, садясь в красное дерматиновое кресло напротив моего стола. - Я все это время размышлял и у меня появилось два вопроса.
        - Там еще есть пациенты за дверью? - поинтересовался я на всякий случай.
        - Нет, - ответил Скелет. - Хотя я к вам ненадолго, так что сильно не задержу, не беспокойтесь. У вас можно курить?
        - Если только одну, - сказал я извиняющимся юном, и выразительно обвел руками кабинет, показывая, что у меня нет кондиционера.
        - Так вот мои вопросы, - начал Скелет, вынимая сигарету из пачки и прикуривая от зажигалки «Ронсон». - Вопрос первый. Почему вашу девушку вообще отпустили живой?
        - Вы имеете в виду, почему ее не убили? - спросил я. Мне и самому приходила в голову эта мысль. Но ответа на нее я не знал. Так и сказал Скелету.
        - Воля ваша, это странно, - заметил он, поднимая глаза к потолку и выпуская дым колечками изо рта. - Логично было бы взять глаза, а потом убить. Кстати, это был бы и ответ на вопрос, почему это первый такой случай и прежде мы никогда не слышали об этом бизнесе. Они забирают органы, которые им нужны, а потом убивают человека. И это проходит просто как убийство. Или исчезновение. Что вы об этом думаете?
        - Я не знаю, почему ее отпустили, - повторил я. - В общем, я согласен с вами, что отпустить ее было нелогично. Все равно она уже была в их руках… Хотя, отпуская, они тоже ничем не рисковали. Юля все равно ничего не может рассказать о том, что случилось. Сказала, что ее куда-то везли. Но куда - не помнит. А уж потом, когда ее слепую выводили из дома и оставили на улице - она вообще ничего не понимала. Даже сразу не сообразила, что осталась без глаз.
        Я замолчал, а Скелет погасил сигарету и задумался.
        - Так, - сказал он. - И второй вопрос. Вы сказали, что предполагаете, будто глаза предназначались для отправки за границу. Вы уверены в этом? Уверены в том, что нет смысла искать врача здесь?
        - Врача здесь ищет милиция, - ответил я. - Милиция как раз ищет врача-маньяка, который мог заказать человеческие глаза для экспериментов. Но я думаю, что это пустые хлопоты. В России нет соответствующей технологии и медицинского оборудования для подобных операций.
        - Так уверены? - переспросил Скелет. - Потому что это очень важно - отсечь сразу те пути, по которым бессмысленно вести поиск. Вы меня понимаете?
        Я понимал его. Но я был уверен в том, что след ведет именно за границу, где есть серьезные потребители этого страшного товара. Хотя, это еще с какой стороны посмотреть на такой товар. Для того, кому пересадят Юлины глаза, и он станет видеть, это будет самым счастливым днем его жизни… А про то, что эти глаза вырезали насильно у молодой красивой девушки, он и знать не будет. Просто тот богатый человек в итальянской клинике не задумается об этом. Может быть, он даже спросит врача после операции, откуда такие красивые глаза.
        - Ах, синьор, - ответит блестящий европейский доктор. - На свете столько бедных людей. Вы же знаете, многие решаются продать часть своего тела ради денег.
        И они оба вздохнут о несчастных бедняках, которые вынуждены зарабатывать на жизнь таким образом. И забудут об этой грустной теме, и только оба будут радоваться успешно проведенной операции.
        Да и сам доктор в итальянской клинике скорее всего ничего не будет знать о происхождении прекрасных голубых глаз. Что я, не знаю своих коллег? Он просто доволен, что ему доставили отличный «материал», что он стоил недорого, что операция прошла хорошо…
        Скорее всего, люди на чистеньком Западе для собственного спокойствия предпочитают думать, что глаза куплены где-нибудь в далекой слаборазвитой стране. Бедняки продали свои органы, получили за них деньги и все в порядке.
        Что было бы, если бы я встал перед этим блестящим европейским доктором и сказал ему: «Дорогой коллега! Глаза, которые вы так мастерски пересадили своему пациенту, вырезаны у моей молодой невесты. Посмотрите на меня - я не бедняк из Индии и не бомж из Боливии. Я точно такой же как и вы - доктор и белый человек. И моя невеста - культурная девушка из хорошей семьи. Мы собирались пожениться и поехать в свадебное путешествие в Париж. Вы, наверное, тоже ездили в свадебное путешествие в Париж? Как бы вы отнеслись, если бы такое произошло с вами?»
        Его бы, наверное, хватил инфаркт… Потому что он просвещенный и гуманный человек, и никому не желает зла. Он противник зла, решительный противник. Он предпочитает о нем ничего не знать.
        - Уверен, что «товар» предназначен для заграницы, - сказал я Скелету.
        - А почему именно глаза? - задал следующий свой вопрос Скелет. - Ведь, наверное, можно пересаживать и другие органы.
        - Конечно, можно, - ответил я. - Просто глаза наиболее удобны при транспортировке. Они же маленькие, достаточно небольшого контейнера, который спокойно помещается в дамской сумочке, например.
        - Но могут похищаться и другие органы? - настаивал Скелет. Я пожал плечами. Какое мне дело до этих других органов у других людей? Хватило мне и своей собственной проблемы…
        - В каких условиях это нужно делать, доктор?
        Я не понял Скелета и поднял на него взгляд. Он был сосредоточен и даже как бы задумчив.
        - Что делать?
        - Ну, это самое… Вырезать и все такое прочее, - пояснил он свою мысль. - Для этого ведь нужны специальные условия? Значит, все же следует поискать в больницах?
        Я понял его. Скелет оказался парень не промах. Не зря мне его рекомендовали для сложного дела. Он смотрел прямо в корень проблемы. Говорят, он раньше работал в милиции. Зачем его оттуда отпустили?
        - И ведь обыкновенный человек не может сам изъять глаза, - продолжал Скелет спокойно. - Я тут все обдумал и понял, что я бы, например, не смог это сделать… Не надо быть врачом, чтобы понять такое. Глаза же нужно не просто выцарапывать, а делать это осторожно, чтобы не повредить и чтобы они были пригодны потом для пересадки.
        - Ну, тут вы правы, - ответил я. Мне была неприятна сама мысль, что без врача тут не обошлось, но приходилось смиряться с этим фактом. - Конечно, изъять глаза таким образом - это целая операция. Может быть, не слишком сложная, но все же сделать ее может только врач-окулист. Я бы не взялся за это. А вот провести такую операцию можно не обязательно в больнице. Вполне можно и в домашних условиях.
        Как хотите, но мне было трудно представить себе своего коллегу-доктора, который оказался способен на такое. Всякие бывают врачи, и я сам далеко не идеал врача и не образец гуманизма и бескорыстия… Но все же. Знавал я недобросовестных докторов, всякое видел, но представить себе, что человек в белом халате ослепил за деньги мою Юлю…
        Факты, тем не менее, были именно таковы, и с ними нельзя было не считаться. Это сделал врач - сомнений не было. Увидеть бы этого монстра.
        - Значит, что мы имеем? - сказал Скелет все так же задумчиво и медленно. - Мы имеем бандитов, которые едут по улице и хватают девушку. Потом они привозят ее в некое место к некоему доктору-окулисту. Который делает ей укол и под наркозом вынимает ее глаза. А потом эти глаза едут в маленьком контейнере и солнечную Италию. Я все правильно изложил?
        - Все правильно. Получается именно так, - кивнул я. - В квартире безопаснее, никто не увидит. А в больнице слишком много посторонних глаз. Медсестры, больные… Даже ночью. Так что, скорее всего, это частная квартира.
        - А какие еще органы могут быть? - спросил Скелет. Он был сосредоточен, и я понял, что у него есть какая-то идея, которую он начал разрабатывать.
        - Для медицины важны почти все органы, - ответил я. За последние несколько дней я беседовал с несколькими специалистами по этим проблемам и теперь стал знатоком вопросов транспланталогии.
        - Это могут быть почки - в первую очередь, - пояснил я. - Они удобны при транспортировке. Небольшие. Кожа… Человеческая кожа для пересадки, вы понимаете?
        Скелет ответил, что понимает, и глаза его сверкнули.
        - Печень - маловероятно, - сказал я. - По разным причинам, вам неинтересно… А что, у вас появилась перспективная идея?
        Скелет вдохнул. Он сидел передо мной в кресле весь напряженный, собранный. Он был довольно высокого роста, почти как я, только гораздо уже в плечах. Хотя вид довольно упитанный и холеный. Почему его называют Скелетом?
        - Есть идея, - согласился он. - Перспективная, как вы сказали… Она же и единственная.
        - Расскажите, - не выдержал я.
        - Какой вы мстительный, - ответил Скелет. - Вот уж не думал, что доктор может быть таким мстительным… Что вы так волнуетесь? Ведь даже если мы найдем всех негодяев и всех накажем, от этого ведь, по существу, ничего не изменится. Глаза обратно не вырастут, вы же сами это понимаете.
        Это я понимал. Прекрасно понимал. Может быть, мне была нужна какая-то другая форма активности для того, чтобы тяжесть горя отодвинулась в сторону. Пусть я буду занят проблемой поиска мерзавцев и их наказанием… Тогда я меньше буду думать о том, что произошло и о том, что я потерял.
        Какой эгоизм, тут же поймал я себя на последней мысли. Я потерял… Какие пустяки. Вот что потеряла Юля…
        Но что я еще мог сделать в этой ситуации, как только не «зациклиться» на мести?
        Скелет смотрел на меня и, вероятно, понял, что вогнал меня в «ступор». Его последние слова слишком жестко очерчивали реальность и мои жалкие возможности теперь, когда самое ужасное уже случилось. Что я мог теперь? Мстить? Наказывать?
        - Ладно, я вам скажу, - произнес Скелет. - Искать за границей я не стану. Я этого не умею, да и где и как я стану искать кого-то в Италии? Или в другой стране… Я же не Интерпол… Сделаем проще, поищем здесь. Тем более, что нас ведь и интересуют конкретные исполнители. Вы ведь заказали именно их.
        Да, мы с Геннадием Андреевичем заказали именно конкретных исполнителей, и тут Скелет был прав.
        Что толку искать за границей? Мы будем искать клинику и в конце концов найдем какого-нибудь старенького профессора в очках с седой бородкой, который делает такие операции и заказывает себе «материал» в России…
        Ну и что мы станем с ним делать? Он нашу Юлю никогда не видел и не знал. Он скажет, что покупает глаза у третьих лиц и ни в чем не виновен. Он не знал. Он не интересовался. Он очень сожалеет. Право, ему так неприятно… Что там еще может проблеять седенький профессор в Риме?
        Не он хватал на улице нашу Юлю. Не он ослепил ее. Не он вытолкнул ее слепую на пустынную улицу жарким утром…
        - А те, кто нас интересует, - продолжил Скелет, - они живут тут. И ходят рядом с нами по улицам, и ездят в своей машине. Они зарабатывают себе на жизнь таким образом. Вот мы их и поищем.
        - Но как? Вы что-нибудь узнали?
        - Нет, - пожал плечами сыщик. - Но надеюсь узнать. Дело в том, что, скорее всего, у них заказы на разные человеческие органы. Не только на глаза. Во всяком случае, я так думаю. И еще я думаю, что это дикая случайность, что ваша Юля осталась жива, скорее всего, они убивают «доноров».
        И вновь я поразился проницательности этого человека. То, что он сказал, абсолютно совпадало с тем, что объяснил мне один важный товарищ, к которому я обратился незадолго до того за консультацией. Я прибежал к нему на второй день после происшествия с Юлей - страшный, всклокоченный, с горящими глазами, из которых я все никак не мог выдавить слез… Мне казалось, что если я буду плакать, мне станет легче.
        И высокопоставленный товарищ в институте транспланталогии сказал мне буквально то, что только что произнес Скелет. А именно:
        - Вы понимаете, теоретически то, что вы говорите, возможно, - сказал доктор медицинских наук в отутюженном халате снежной белизны и в немецких золотых очках за полмиллиона. - Теоретически можно предположить, что в нашей стране и в Петербурге в частности появились эмиссары западных клиник, которые вступили в контакт с мафией и покупают отнятые у населения человеческие органы. Хотя мы и не имеем такой информации.

«Мы не имеем такой информации», - гордо сказал тот человек, поблескивая своими очками.
        По стенам его кабинета висели разные красивые фотографии. У меня была возможность рассмотреть их. Они были развешаны так, чтобы посетитель имел возможность познакомиться с ними подробно. На одной из них мой собеседник был снят с группой коллег на фоне Альп, на другой - на фоне лазурного южного океана. Еще тут был диплом какой-то международной организации, занимающейся транспланталогией, и многое другое, говорившее о том, какой хозяин кабинета важный и заслуженный человек.
        Он сказал мне, что теоретически все возможно, но он не имеет информации. Как долго он будет говорить это? Нужно, чтобы с его собственной дочерью произошло то, что случилось с Юлей? Или он, может быть, стряхнет с себя слепоту раньше?
        Я так и сказал ему в сердцах.
        Светило глядело на меня сквозь полумиллионные очки и снисходительно улыбалось.
        - Я понимаю, у вас несчастье, - сказал он потом примирительно, как бы давая понять, что не собирается сердиться на мои возбужденные слова.
        И тут я понял заодно и про него.
        - А я, наверное, ошибся, - сказал я, сбавляя тон. - Что я вам говорю про вашу дочь… Вас это же не должно пугать совсем. Она ведь у вас учится где-нибудь в Америке, и ей ничего такого не грозит.
        - В Канаде, - поправил меня профессор, улыбаясь еще мягче и даже чуть стыдливо.
        - И конечно, она не собирается возвращаться? - уточнил я.
        - Зачем же? - недоумевающе развел он руками. - Она уже вышла там замуж… А тут… Вы же сам вон какие страсти рассказываете? Ведь рассказываете?
        И я понял, что взывать к нему бесполезно. Ничего его не пугает и не интересует по-настоящему. Дочка в Канаде, сам он уже старый… Поработает тут, получит еще три международных диплома за успехи в теоретической медицине, и на покой. А дочка уж к тому времени местечко в Канаде нагреет для папы. Очень мило.
        Но в конце концов светило расчувствовалось и согласилось пофантазировать со мной на предложенную тему - о возможности насильственного изъятия у людей их органов и перевозки их в клиники за границей.
        И, кстати, сказал весьма важную вещь.
        - Жертв этого, скорее всего, нет, - сказал он спокойно. - Некому жаловаться, понимаете ли… Как говорят американцы - преступление без жертв… Потому что после того, как у человека изъят орган, его удобнее всего убить, а не вылечить.
        - Действительно, зачем вылечивать после такого, - согласился я тогда, содрогнувшись.
        - Никому не нужны свидетели, - пояснил свою мысль профессор. - Ведь если изъять, например, почку, человеку нужно неделю лежать в постели. Это - тяжелая полостная операция, вы же сами доктор и знаете… Он может за это время кого-то увидеть, запомнить. Потом расскажет. Кто-то нежелательный может увидеть его и заинтересоваться… Нет, батенька, их просто убивают.
        Вот и теперь Скелет сам до этого дошел, не имея, как говорится, медицинского образования.
        "Может быть, он и плохой человек, этот Скелет, - подумал я, - но умница. Это уж точно".
        - Ну и что это нам дает? - спросил я его, когда он сказал о трупах, которые должны оставаться после «донорского изъятия».
        - Посмотрим, - коротко ответил он и встал. - Спасибо за консультацию, - сказал он вежливо. - Попробуем что-нибудь сделать. Я с вами свяжусь через пару дней.
        Уход его был своевременным, потому что тотчас же пришел мой очередной пациент. Он не болел венерическими заболеваниями, зато у него был сильнейший простатит.
        А простатит - это такая штука, которая не разбирает - простой ты человек или один из главарей преступного мира. Как скрутит, так взвоешь… Вот этот человек и ездит ко мне три раза в неделю на двух машинах с пятью охранниками, которые оставались на улице.
        В первый раз трое из них пытались войти вместе со своим хозяином, но я этому воспрепятствовал.
        - Не надо пугать мне посетителей, - твердо сказал и пациенту, взывая к его здравому смыслу. С таким надо сразу поставить себя и его по местам, иначе сядут на голову. Им ведь кажется, что все для них.
        Но пациент все твердил, что его безопасность очень важна и без трех своих горилл он не будет чувствовать себя спокойно. Убедить его удалось последним средством.
        Я мягко улыбнулся ему и негромко сказал:
        - Вы знаете, какое самое эффективное средство для лечения простатита, уважаемый?
        - Конечно нет, - ответил он раздраженно. - Это ваше дело знать средства. Я за этим к вам и приехал.
        - Так вот, - продолжил я. - Вы же не сомневаетесь, что я сделаю все, чтобы вылечить вас самым проверенным и надежным способом?
        Я смотрел на пациента, смотрел на его раздутое от коньяка и ликеров лицо, на толстую золотую цепь на бычьей шее, на перстни и улыбался самым невинным образом, как бы не замечая его нерешительности.
        - А самым эффективным средством от простатита является массаж предстательной железы, - добавил я внушительно.
        - М-м-м, - сказал пациент.
        - Вы уверены, что хотите, чтобы ваши охранники смотрели, как их шеф стоит раком на кушетке и плачет, в то время, как доктор засунул палец ему в задницу?
        Пациент осекся и замолчал.
        - Вы этого хотите? - продолжал я. - Если хотите, чтобы ваши ребята на это посмотрели, увидели вас в таком положении - тогда пожалуйста. Пусть остаются, я не возражаю. Дело ваше.
        - Так, - сказал наконец пациент и повернулся к стоящим позади его гориллам: - Ждите меня на улице. Я буду через полчаса.
        Гориллы вышли, а я счел нужным похвалить несговорчивого больного:
        - Очень мудрое решение…
        Это всегда очень смешно - смотреть, как воротила преступного мира, наводящий ужас на половину города, стоит на четвереньках и плачет от боли во время массажа предстательной…
        Хотя это еще что! У меня был один пациент, который был самым настоящим наемным убийцей. Страшный, молчаливый тип. Стоило посмотреть на него, и хотелось сразу же бежать, чтобы больше никогда не сталкиваться с этой рожей… Так вот, больше всего на свете он боялся уколов. Да-да, самых обыкновенных уколов.
        Это было для него настоящим испытанием. Думаю, он никогда не волновался во время своих зверских убийств так, как волновался и переживал перед обычным уколом…
        Одним словом, у меня продолжался трудовой день, а точнее - трудовая ночь. Я осматривал пациентов, лечил их, давал советы и даже иногда выслушивал откровения. Люди ведь наивны. Им нужно хоть кому-то рассказать, насколько они крутые, хоть перед кем-то похвастаться своим душегубством… А кому такое расскажешь?
        Дружкам - нельзя. Они такие же сами, и чего доброго, предадут. Жена - такая же сволочь и ей, конечно, нельзя доверять. Порядочные женщины с такими не живут. Подходил бы священник, но мои пациенты не догадываются о существовании церкви и им не приходит в голову такая возможность - побеседовать со священником. Да он ведь, кроме всего прочего, захочет, чтобы они покаялись. А они каяться не хотят. Они хотят наоборот, похвастаться. Самоутвердиться. Покрасоваться.
        Так что у многих из них - одна такая возможность. Рассказать о своих героическо-мерзопакостных деяниях криминальному доктору. Доктор - это у них вроде исповедника, хоть они и не знают такого слова.
        И полная уверенность в том, что доктор такой никому ничего не расскажет потом. Потому что он же не обычный доктор, а криминальный. То есть кому, как не ему известно, что могут с ним сделать, если он хоть слово вякнет на сторону…
        Я-то это хорошо знал. И мои пациенты знают, что я знаю. Вот такая у нас игра. Они платят большие деньги, а я молчу. Делаю свое дело, лечу их, выслушиваю их исповеди и молчу. Я - могила. На том и стою.
        В тот вечер я именно так и поступал, хотя все мои мысли были заняты прошедшим разговором со Скелетом.
        Никогда не понимал романтики и специфики сыска. Никогда мое воображение не могло охватить разносторонность фактов, обилия версий. Мне приходилось читать детективы, и я с интересом следил за развитием событий и за мыслью сыщика, но никогда не мог постичь этой механики. Механики мыслей сыщика.
        И вот в моей жизни появился Скелет. Бывший милиционер, знаток и в какой-то мере участник преступного мира.
        Его догадки и жесткая логичность его умозаключений поражали меня.
        - Они забирают не только глаза, но и другие органы, - сказал он.
        - Они убивают свои жертвы, - сказал он.
        - То, что Юля осталась жива - это дикая случайность, - сказал он.
        Вот что сказал Скелет. Он дошел до всего этого сам, и впоследствии я убедился, что он был совершенно прав.
        Но и тогда, в тот вечер я это чувствовал. Чувствовал, что не ошибся, доверившись ему.
        Вот только одно он сказал зря. Его слова ранили мою душу.
        - Даже если я всех поймаю и накажу, вашей девушке это не поможет, - сказал он. И это было так. Он хотел указать мне на бесплодность мести. Разве Юле станет легче от того, что кто-то будет убит?

* * *
        К утру я ложился спать. Примерно около четырех часов становилось понятно, что ночь заканчивается, что посетителей больше не будет. Прием пациентов откладывался до следующего вечера и ночи, а я ложился спать.
        Моя мама, глядя на меня, вставшего после двух часов дня, всегда смеялась и вспоминала слова Пушкина про Евгения Онегина:
        И утро в полночь обратя,
        Спокойно спит в тени блаженной
        Забав и роскоши дитя…
        Хороши забавы и хороша роскошь…
        В нашей семье медицина - это наследственная профессия. Не только мои родители, но и дедушка, и прадедушка были врачами. Дальше в глубь веков никто не заглядывал, но было совершенно очевидно, что мои предки были врачами, начиная с шестнадцатого века. С шестнадцатого - потому что именно тогда открылся Дерптский университет с его знаменитым медицинским факультетом.
        А именно там учились и становились докторами все мои предки. Так было в семнадцатом, восемнадцатом, девятнадцатом веках… Мои родители был первыми, кто вынужденно нарушил эту славную традицию. Они закончили Ленинградский мединститут. Граница тогда отсекла Дерпт от России. Как, впрочем, и сейчас…
        Недавно в консульстве Эстонии мне гордо отказали в визе на въезд. Вышла какая-то девка и что-то прошепелявила в качестве объяснения отказа.
        Я хотел ей сказать, что восемь поколений моих предков были докторами в Ревеле и Нарве и четыреста лет лечили убогий и безграмотный эстонский народ. Их полуразрушенные могилы рассеяны по всей земле Калева, а теперь я - их потомок, оказался персоной нон грата… Свободная и независимая Эстония отказала мне во въезде.
        Наверное, так бывает со всякими маленькими народами. Они сходят с ума. Я смотрел тогда на девку, которая прочитала мне гордо отказ в визе, и хотел ей сказать:
«Милая, когда триста лет назад твой прапрадед лизал стремя коня моего прапрадеда и, путаясь в мудреных немецких словах, лопотал: „Господин доктор, спасите моих детей от болезни!“ - он, наверное, не предполагал, что ты будешь так горда и величественна, отказывая мне сейчас во въезде… Не худо бы бывшим бедным батракам поумерить гордыню. Все-таки есть реалии на Земле, и есть история народов, которую нельзя игнорировать…»
        Но все это было в прошлом. Все прошло, как говорил царь Соломон. Все проходит…
        А теперь я криминальный доктор. Что бы сказали мои предки, посмотрев на меня? Им, наверное, не приходило в голову, что есть и такая возможность зарабатывать деньги…
        Так вот, в то утро я не лег спать. Наоборот, я дождался девяти часов утра и поехал к Юле. Мне вовсе не хотелось лишний раз видеть ее родителей, но мысль о моей невесте не оставляла меня. Да что там говорить, ведь все, о чем я думал все это время - было о ней. О Юле.
        Как она там? Что она думает? Как она себя чувствует?
        Как она живет в той кромешной темноте, которая настала вокруг нее? Одна, в темноте…
        Юля сидела на своей кровати, безучастно опустив руки. Такое впечатление, что она не меняла позы с того момента, когда я попрощался с ней накануне. Теперь она всегда сидела на кровати, опустив руки, и молчала.
        Я не мог видеть выражения ее лица. Это было слишком невыносимо. Оно было совершенно пустое и как бы мертвое.
        - Это ты, - сказала Юля, когда я вошел в комнату и обнял ее за плечи. Голос ее был слабый и безжизненный. - Я ждала тебя, - произнесла она все тем же тоном. - Отчего ты не приходил раньше?
        - Я занимался твоим делом, - ответил я и добавил: - Нашим делом. - Но эта заминка, эта неловкость не укрылась от Юлиного внимания.
        - Да нет, именно моим делом, - сказала она. - Я теперь совсем одна, и у меня не может быть никаких общих дел со зрячими, нормальными людьми.
        - Что ты такое говоришь? - возмутился я, но Юля сделала нетерпеливый жест рукой и перебила меня:
        - Я знаю, что говорю. Теперь я отторгнута из нормального мира, отторгнута от других людей. Теперь у меня свой собственный мир. Мир темноты. Что вы все можете понимать в моем состоянии? Ничего, вы же не находитесь в моем положении.
        - Но все образуется, - возразил я. - Мне как раз удалось узнать, что сейчас делают такие операции и восстанавливают утраченное зрение. - И я рассказал Юле о том, что есть такая клиника в Италии.
        Я старался говорить бодрым уверенным тоном. На самом деле мы уже обсудили этот вопрос с Геннадием Андреевичем. Я поведал отцу о том, что мне удалось узнать.
        - Пятьсот тысяч? - переспросил он меня. - Эта операция стоит пятьсот тысяч?
        - Ну да, - подтвердил я. - Стоимость самой операции.
        - А еще дорога до Италии, проживание там, содержание в стационаре, лекарства в послеоперационный период… - Лицо Геннадия стало жестко-саркастическим.
        - Это почти миллион долларов все вместе, - сказал он. - С тем же успехом вы могли бы вообще мне всего этого не говорить. Что толку? Теперь нам будет даже еще тяжелее жить. Знать, что такая операция существует и точно знать, что у нас никогда не наберется столько денег…
        Геннадий в чем-то был прав. Он - богатый человек, но ведь богатый по русским понятиям. Он мог купить квартиру, домик, три машины… Ну, пусть пять машин… Все равно это не имеет никакого отношения к столь ошеломляющим суммам.
        Обо мне и говорить нечего. Нет, я способен прокормить себя и семью, могу поехать в свадебное Путешествие в Париж, например, но… Полмиллиона долларов - такая сумма, которую я не смогу заработать за всю свою жизнь. И если даже мы с Геннадием сложим вместе все деньги, которые сможем достать, это не составит и пятой части требуемой суммы.
        Ну, пятую-то может и составит, если честно говорить. Но все равно, этого будет недостаточно.
        После того разговора с Геннадием я решил не говорить ничего Юле. Пусть зря не тревожится ее сердце.
        А теперь, увидев ее поникшую, безжизненную, я «сломался» и сказал. Зачем? К чему давать пустые надежды?
        Но Юля оказалась способной рассуждать трезво и логически. Она сразу не приняла моей спасительной соломинки.
        - Ты думаешь, я не представляю, сколько это может стоить? - сказала она спокойно.
        - Я представляю. - Юля вздохнула. - Это совершенно нереально. Так, будто этого и нет на свете.
        - Да нет же, - попытался настаивать я. Я обнимал Юлино хрупкое тело, пытаясь ощутить жизнь в нем, или напротив, пытаясь вдохнуть в него жизненную энергию. Но все было напрасным. Юля оставалась, как ватная.
        - Деньги можно набрать, заработать, - сказал я. - Мы с твоим папой наберем нужную сумму, и я повезу тебя в Италию. И мы вернемся оттуда уже с глазами, ты будешь видеть, как прежде, и даже лучше.
        - Ничего этого не будет, - спокойно ответила Юля. - Не надо говорить глупости, Феликс. Я ведь уже не ребенок. - Она сказала это и сжала губы. По выражению ее слепого лица я вдруг понял, что она права. Она теперь старше и мудрее нас всех вместе взятых… После того, что она пережила и переживает сейчас.
        Теперь Юле открылось что-то такое, что недоступно всем нам, зрячим. Она переживала настоящую утрату. Это отнимает надежду и отдает жизненную силу. Зато дает мудрость и внутреннее видение вещей.
        Вот сейчас Юля как бы заглядывала внутрь меня и видела, что я бессовестно лгу.
        Но я не мог остановиться.
        - Нет, - сказал я, как будто не замечая Юлиных слов. - Из Италии мы не станем сразу возвращаться сюда. Мы сразу поедем в свадебное путешествие в Париж. Помнишь, как мы и собирались прежде… А поженимся в Италии. Наверное, это возможно, как ты считаешь?
        Я пытался настроить Юлю на веселый лад и заранее понимал обреченность своих поползновений.
        Она теперь все понимала лучше меня.
        - Знаешь, Феликс, - сказала вдруг Юля, полностью проигнорировав мое оптимистическое блеяние:
        - Принеси мне таблетки, пожалуйста.
        Она вдруг подняла свои руки и положила их мне на плечи. Странно, как она сделала это на ощупь.
        Ее руки лежали у меня на плечах, а Юля подняла ко мне свое лицо с пустыми глазницами и повторила:
        - Принеси мне таблетки. - Она говорила это тихо и настойчиво.
        - Какие таблетки? - сделал я вид, что не понял, что она имеет в виду.
        Но с Юлей такие номера не проходили. Она всегда знала точно, чего она хочет, и твердо стремилась к достижению своей цели.
        - Мне нужны таблетки, - повторила она. - А то у меня уже кончаются. Принеси, пожалуйста.
        Я молчал. Мне очень не хотелось делать этого. Юля в последний год баловалась наркотиками, я это знал. Иногда это были инъекции, иногда - таблетки. Она делала это ради баловства, но потом постепенно втянулась.
        Огромными усилиями мне удалось уговорить ее отказаться от внутривенных инъекций. Она в конце концов согласилась со мной, что это слишком опасно, и даже отдала мне свой шприц. Хотя в наше время купить шприц - не проблема.
        В обмен на шприц она вырвала у меня обещание, что я буду иногда снабжать ее таблетками, которые она полюбила. Выбирая из двух зол меньшее, я согласился.
        К счастью, Юля никогда этим не злоупотребляла. Просто иногда она чувствовала потребность «побалдеть» и тогда как бы уходила в себя на день или на два.
        Она оставалась дома в такие периоды и просто лежала на диване с широко открытыми глазами. Перед ней проносились сказочные видения, о некоторых из них она мне потом рассказывала. Для нее это было увлекательно, интереснее, чем в кино. Она так говорила.
        - Я не думаю, что тебе сейчас нужны таблетки, - сказал я нерешительно. - Я не думаю, что в твоем нынешнем состоянии они тебе помогут. И что вообще это будет благоприятно.
        На самом деле я очень боялся этих таблеток. Когда с Юлей все было в порядке, эти таблетки просто уносили ее в мир грез, откуда она возвращалась обессиленная, но счастливо-успокоенная и умиротворенная. Так, словно приехала из дальнего путешествия.
        Теперь же я не знал, как таблетки могут на нее подействовать. Перманентный стресс, в котором Юля находилась, мог дать какие угодно результаты в совокупности с наркотиком.
        А вдруг она захочет наложить на себя руки?
        Или вообще сойдет с ума? Примет таблетки, у нее помутится рассудок, да так и не придет в себя…
        В таком состоянии что угодно возможно.
        - Может быть, лучше не надо? - еще раз попробовал я возражать, но Юля мне этого не позволила.
        - Что ты в этом понимаешь? - довольно резко сказала она. - Я лучше тебя знаю, что мне теперь нужно.
        - Ты уже пробовала? - осторожно спросил я.
        - Да, - шевельнула губами Юля. - Вчера ночью. Но я хочу еще. Принеси мне завтра. Пожалуйста.
        Я молчал, не зная, что ответить. Принести - это проще всего. Проще простого. Но я боялся этого. И Юля это почувствовала.
        - Ты боишься? - сказала она тихо. - Чего ты боишься?
        Она сдвинула руки на моих плечах и как будто обняла сильнее.
        - Не бойся, Феликс, - произнесла она голосом старой мудрой старухи. - Теперь уже нечего бояться. Все уже свершилось.
        Я молчал, и в эту секунду Юля как будто догадалась, о чем я думаю.
        - А, - сказала она. - Ты боишься, что я сойду с ума. - Она тихо хихикнула. Это было ужасно, чудовищно.
        Юля хихикнула еще раз. Ее губы раздвинулись в дьявольской усмешке, от которой я похолодел. Пустые глазницы и усмешка на тонких бескровных губах…
        - А почему бы мне и не сойти с ума? - сказала она. - Ты не находишь, что это был бы замечательный выход из положения? Я сойду с ума, и для меня все закончится. Я не буду ничего соображать, и, значит, забуду обо всем. Почему ты этого не хочешь, Феликс? Ну, ради меня?
        Юля перестала улыбаться своей чудовищной улыбкой и сказала еще:
        - Ты ведь любил меня, Феликс? - Она сжала мою шею руками. - Любил? Скажи мне.
        - Я и сейчас люблю тебя ничуть не меньше, - ответил я и сам почувствовал, как дрогнул мой голос.
        - Неправда, - быстро и зло сказала Юля. - Нельзя, невозможно любить слепую. Это противоестественно, так что ты сейчас обманываешь себя и меня. Но меня теперь тебе не обмануть. Молчи, не говори ничего. Ты меня любил. Теперь ты меня жалеешь. Это совсем другое дело.
        - Вольно же тебе говорить глупости и фантазировать, - промямлил я. - Это все просто реакция на это несчастье. Все пройдет постепенно, ты успокоишься и поймешь, что наши с тобой отношения нисколько не изменились.
        - Какая гнусная ложь, - хмыкнула внезапно Юля. - Не спорь со мной, Феликс. Принеси мне таблетки. Я тебя очень прошу. Это единственное, о чем я прошу тебя теперь. - Она вдруг наклонилась ко мне поближе, и на лице ее появилось хитрое заговорщицкое выражение.
        - Дело в том, что я научилась видеть, - сказала она тихо. - Да - да, не смейся, я не сошла с ума… Пока не сошла, - поправилась она. - Я могу видеть… Когда я сплю, мне снятся сны. И в снах я все вижу. И тебя, и папу с мамой и вообще все вокруг. А ночью я приняла те таблетки и оказалась и лесу. Я всю ночь гуляла по солнечному лесу. Я даже узнала его - это тот лес, который возле твоей дачи, на Карельском. Такие высокие сосны, и между стволами пробиваются солнечные лучи… Я бродила по лесу и смотрела на сосны. И все видела - деревья, мох на земле, сучки всякие… И я была не слепая… Принеси мне еще таблетки, пожалуйста. - Юля сказала это громко, как бы нетерпеливо. - После таблеток я проснулась сегодня утром и опять стала слепой. Принеси мне еще.
        Я все понял. Наркотический сон - это был единственный способ для Юли вновь становиться зрячей.
        Она могла теперь видеть только во сне. Но обычный сон не был гарантией того, что она будет что-то видеть. А вот наркотическое опьянение наверняка приводило к этому.

«Может быть, в чем-то она и права, - подумал я. - Если нынешнее ее состояние безвыходно, для нее лучше провести оставшуюся жизнь в наркотическом дурмане. Она будет периодически как бы становится зрячей, членом общества здоровых людей».
        - Ну вот видишь, ты начинаешь понимать меня и соглашаться со мной, - вдруг произнесла Юля. Она почувствовала каким-то образом мое состояние и будто прочитала мои мысли. - Я это чувствую, - подтверждая мою догадку, сказала Юля. - Теперь я стала гораздо чувствительнее, чем прежде. Стоит мне прикоснуться к человеку, и я сразу ощущаю его состояние. С мамой и с папой то же самое.
        - Что - то же самое? - не понял я.
        - Я и их состояние чувствую, - ответила Юля спокойно. - Обниму, или просто дотронусь до них, и мне даже кажется, что я могу прочитать их мысли. Только мне не хочется этого делать, - это она добавила, чуть помолчав.
        - Все ваши мысли так однообразны, - сказала она. - Вы все жалеете меня и еще… Еще - такая безнадежность в ваших мыслях, что мне даже немного надоело. От ваших мыслей я еще больше впадаю в отчаяние.
        Она убрала руки с моей шеи.
        - Ну вот, и у тебя точно то же самое, - грустно произнесла она. - Ты сидишь, и думаешь о моей жалкой участи. Как будто я и сама этого не знаю. Так ты принесешь таблетки?
        Наверно, это было единственное, чем я мог помочь. Единственное, что мог сделать для Юли.
        - Принесу, - ответил я. - Завтра же.

* * *
        Первую половину дня Скелет провел в размышлениях. Утром он сибаритствовал - час пролежал в ванной, потом приготовил себе завтрак. Он очень любил поджаренный хлеб с вареньем, просто как ребенок.
        Он даже купил себе специальную машинку для поджаривания хлеба. Сначала он помнил, что приспособление называется тостер. Но потом забыл это заморское название и про себя называл его просто «фиговина»…
        Он засунул в фиговину нарезанные ломти белого хлеба, а сам уже приготовил открытую банку с вишневым вареньем. Варенье ему присылала бабушка с Украины. У нее был вишневый сад, и каждое лето хотелось порадовать внучка, который жил один в далеком Петербурге.
        Скелет имел возможность покупать любое варенье - денег у него хватало. Но он любил только бабушкино вишневое и очень берег его. Даже когда к нему иногда приходила девушка и оставалась ночевать, то утром за завтраком Скелет жалел для нее бабушкиного варенья и не вынимал его из холодильника.
        Он угощал девушку чем-нибудь другим.

«Не для этого моя бабушка варила это варенье, - думал он, - чтобы всякие посторонние его ели».
        У Скелета не было близких людей, и ни одна девушка из тех, что приходили к нему ночевать, не увлекала его. Он вообще предпочитал не думать на эту тему и не привязываться ни к кому.
        Скелету казалось, что жизнь, которую он ведет, несовместима с постоянными привязанностями, с любовью и семьей. В чем-то он был, конечно, прав, и с каждым годом все больше в этом убеждался.
        Он был волк-одиночка. Отважный рыцарь. Или шериф-рейнджер, как в старых американских фильмах.
        После завтрака Скелет долго и тщательно брился перед зеркалом в ванной. Он уже знал, что намерен делать. В голове его все время крутилась эта проблема про негодяев, которые похищают людей и потрошат их.

«Сволочи, - думал он. - Есть же пределы человеческой низости. Есть грабители, убийцы, налетчики, рэкетиры… Это все приличные уважаемые профессии. Но чтобы делать такое…»
        Он опять вспомнил о девушке, которая сидит теперь слепая у себя дома. А ее глаза следуют малой скоростью в солнечную благословенную Италию.
        Он подумал о тех людях, что сделали это за какую-то паршивую тысячу долларов. И носит же земля этих монстров.
        - Поймаю - яйца отрежу, - с удовольствием решил Скелет. - Глаза выдавливать не стану, это я правильно решил. А вот яйца отрежу. Это стоит того.
        Зацепки у него еще не было, но он представлял себе направление поисков. Сказалась служба в уголовном розыске. Скелет отлично помнил шутку: «Нету тела - нету дела».
        Главное - куда девают тела… Если это банда, которая промышляет тем, что изымает органы у людей, то они делают это регулярно. А кроме Юли пока что ни с кем это не произошло. Скелет это знал точно, он накануне звонил знакомым в милицию, тем, которые помнили его по совместной службе. Те подтвердили, что не поступало к ним таких сигналов.
        А если сигналов не поступало… А почему, кстати, не поступало сигналов? Да потому что тела убитых не находились. Все эти люди просто числятся пропавшими, исчезнувшими. Вот по этой категории и проходят жертвы банды. Если нет тел - то никто и не догадывается, что люди не просто убиты, а выпотрошены, как импортные курицы…
        Но куда девают тела? Тел должно быть довольно много.
        Как бывший сотрудник уголовного розыска Скелет хорошо знал, что так не бывает. От тела не так-то легко избавиться, как многие думают. Убить человека - это еще только половина дела. Труп - это вещественное доказательство совершенного преступления. Именно при наличии трупа заводится уголовное дело. Нет трупа - и дела нет. Есть просто сигнал о пропаже человека. И все.

«Вот с трупов мы и начнем», - подумал Скелет.
        Куда-то же должны деваться трупы. Это не такое простое дело. Особенно, если труп не один.
        Если в результате какой-то деятельности трупов бывает много и это регулярно возникающая проблема, то она должна быть как-то решена. Значит, есть способ избавляться от них. И это должен быть надежный поточный способ.
        Загадкой, правда, оставалось, почему эту девушку Юлю оставили в живых. Что там у них произошло, у этих монстров? Какой-то сбой…
        Вот если бы Юля просто исчезла, как, вероятно, исчезают многие, то опять бы никто не узнал об этом удачном бизнесе. Все было бы шито-крыто. Органы едут за границу в руки порядочных умных докторов, трупы пропадают, и никто ничем не интересуется. Очень мило. Но вот тут, с девушкой, у монстров явно вышла промашка.
        Хотя, можно посмотреть на вещи с другой стороны.
        Просто уж так получилось, что случайно в руки монстров попала девушка из богатой семьи. Ну, не слишком богатой, но все же такой, где папа спокойно может выложить двадцать миллионов за частного сыщика. А понадобится - выложит больше.
        А была бы это девушка из обычной семьи? Ну, пришел бы дядя-милиционер, поговорил бы и ушел. Где он станет искать? Кого? Как?
        Да у него, бедняги, десять дел на шее висят. Он с ними-то не знает, как разобраться, а тут такое…
        Нет, Скелет слишком хорошо помнил свою прежнюю службу, чтобы иметь иллюзии на этот счет.
        Просто случайность, что жертвой оказалась именно Юля, что ее папа захотел и смог позволить себе роскошь отомстить и нанять для этого дорогостоящего Скелета. Теперь Скелет отработает свои деньги и «сядет на хвост» монстрам…
        В том, что хоть что-то удастся выполнить, Скелет не сомневался. Пусть он не докопается до конца, но что-то найдет. Он знал по опыту, что если долго и упорно искать, применяя разные средства, то можно найти что и кого угодно. Возможность такая у Скелета была. Он - не милиционер. У него гораздо больше времени на это дело, гораздо больше денег для этого, И абсолютно развязаны руки. Ему нужно только найти и убить. И никаких протоколов писать не надо, актов о задержании. Отчитываться в своих поступках и расходах перед начальством… Ничего такого от него не требовалось.
        - Вот и отлично, - подумал Скелет и мстительно усмехнулся, мысленно обращаясь к монстрам: - Держитесь, парни. Быть вам мертвыми, голыми и без яиц».
        Он добрился и потом долго выбирал себе сорочку и галстук. Он был щеголем и внешний вид был для него немаловажным.

«Если уж погибать, то в свежей сорочке. И чтобы галстук был в тон», - так он считал.
        Скелет выбрал в конце концов светло-салатную сорочку и темно-зеленый шелковый галстук к ней.
        Подумал, и засунул в нагрудный карман пиджака такой же темно-зеленый платочек - уголком, краешком…
        Он вышел из дома, мельком взглянул на стоящую у подъезда свою машину.
        - Не боитесь оставлять так автомобиль? - однажды спросил Скелета бесшабашный сосед.
        - А что может произойти? - без улыбки отреагировал Скелет, остановившись.
        - Могут угнать, - ответил сосед растерянно.
        - Кто? - коротко спросил Скелет. - Кто может угнать?
        - Да кто угодно, - смешавшись, сказал сосед, уже жалея, что начал это разговор с этим странным жутким мужичком.
        - Я бы ему это очень не советовал делать, - спокойно произнес Скелет, зловеще улыбаясь и заглядывая в глаза соседу. С той памятной минуты сосед даже остерегался смотреть в сторону скелетовой машины…
        Сегодня Скелет не собирался ехать на машине. Он подозревал, что придется выпить, а ездить днем «под газом» он не хотел.
        Поездка его была довольно долгой. Сначала Скелет ехал на метро, потом еще несколько остановок на автобусе. Заехав далеко в глубь спального района, он подошел к отдельно стоящему зданию кафе-стекляшки.
        Внутри было полупустынно. На первом этаже было поуютнее, стояли столики, покрытые сравнительно свежими клетчатыми скатертями, и играла музыка. Народу было немного. Несколько бизнесменов, которые горячо обсуждали что-то в углу зала, и несколько одиночек, молча напивающихся по разным столикам.
        - Обедать будете? - спросил официант, нагло глядя на Скелета, и одновременно предупредительно помахивая салфеткой.
        - Мне нужен Владимир Антонович, - вежливо ответил Скелет, обводя глазами зал кафе.
        - Он вам по личному делу нужен? - поинтересовался официант и придал своей хамской морде более почтительное выражение.
        - Он здесь? - не замечая дурацкого вопроса, спросил Скелет. Он взглянул прямо в лицо официанту, и тот наконец понял, что имеет дело с серьезным человеком, а не
«фраером». И что лучше не дурить и не лезть с вопросами.
        - Он сейчас у себя, - произнес официант. - Только занят, вроде…
        - А ты пойди к нему и скажи, что я пришел, - сказал Скелет, присаживаясь за ближайший столик. - Я пока тут подожду.
        - А как ему сказать? - уже гораздо более робко поинтересовался официант, делая шаг в сторону служебной двери.
        - Скажи, что пришел я, - повторил Скелет. - Он поймет. А не поймет - пусть выглянет и сам посмотрит.
        Официант убежал, а Скелет принялся рассматривать посетителей. Он закурил и поискал глазами пепельницу. Конечно, ее не было на столике. Но официант уже шел к нему.
        - Владимир Антонович сейчас придет, - сообщил он. - У него там небольшое совещание.
        - Ладно, я пока подожду, - сказал Скелет. - Ты пепельницу принеси пока что.
        - У нас не курят, - произнес официант и осекся.
        - Правда? - спросил Скелет, выпуская струю дыма в сторону официанта. - Это похвально, - заметил он. Потом взглянул мельком на самого парня и тихо произнес: - Ты все-таки пепельницу-то принеси. Не заставляй дважды повторять.
        Тут открылась задняя служебная дверь, и в зале появился невысокий плотный человек. Он был очень смешной - круглое брюшко выпирало из-под пиджака, кривые короткие ножки как будто катили его по полу.
        Ко всему прочему, он был удивительно одет. Красные брюки, желтая рубашка и ярко-голубой галс-тук: - все это контрастировало между собой и еще дичее смотрелось вместе с ярко-зеленым травянистым пиджаком…
        На вид человечку было лет сорок пять, но Скелет помнил, что ему не больше сорока. Просто толстый живот, кривые ножки и все манеры человечка старили его.
        Он подошел к столику, за которым сидел Скелет, и быстро, отодвинув стул, сел напротив.
        - Слушаю вас, - произнес он, улыбаясь.
        - Ты иди пока, - кивнул официанту Скелет. - Пепельницу не забудь. - Официант вопросительно взглянул на хозяина, но тот его как будто не замечал. Парень ушел в растерянности, и тогда Скелет сказал: - Привет, Клоун.
        - Ты еще не забыл, как меня зовут? - засмеялся Клоун. - Сколько лет, сколько зим. Как ты поживаешь, Скелет?
        Они посмотрели друг на друга, как будто изучая заново.
        - Я и другое твое имя помню, - медленно произнес Скелет. - Ты сам-то его не забыл?
        Клоун молчал, и глаза его сделались тревожными.
        - Так не забыл? - настаивал Скелет.
        - Не забыл, - так же медленно ответил Клоун, убирая с лица улыбку.
        - Тебе что-то надо? - спросил он наконец.
        - Давай лучше пообедаем, - предложил Скелет миролюбиво. - Я не хочу устраивать вечер воспоминаний. Мы немножко поговорим о настоящем, и если наш разговор будет содержательным, мы не будем говорить о прошлом. Договорились?
        Клоун помолчал, опустив голову и как бы разглаживая руками складки на своих красных брючках.
        - Тебе курочку? - наконец спросил он. - Или эскалопчик с гарниром? Курочку не рекомендую - слегка жилистые. Сам ел сегодня.
        Клоун встал из-за стола.
        - Жаркий день сегодня, - заметил Скелет. - Пока ехал сюда, весь вспотел в этом метро, да еще в автобусе. Далеко ты все-таки забрался.
        - Ничего, - хихикнул Клоун. - Мы люди скромные. Нехорошо быть на виду.
        - Это понятно, - кивнул Скелет. - Ты вели лимонаду принести холодненького.
        - А из горячительного? - спросил Клоун предупредительно. Он не мог спокойно стоять на месте и все время приплясывал, дергая короткими ножками и ручками, как тряпичная кукла в детском кукольном театре.
        - Чего хочешь, мне все равно, - отозвался Скелет равнодушно. - У нас будет долгий разговор, - добавил он как бы нехотя. Клоун опять нервно захихикал:
        - У меня нет столько информации, чтобы долго разговаривать, - сказал он тревожно.
        - Мне много и не надо от тебя, - сказал Скелет. - Просто я тебя знаю. Ты же всегда сначала кривляешься, перед тем, как что-нибудь интересное рассказать. Ломаешься, как девочка. А ты ведь уже не девочка, а, Клоун?
        - Нет, я мальчик, - засмеялся тот и побежал на кухню.
        С Клоуном Скелет был знаком давно. Еще когда работал в уголовном розыске. Дело в том, что почти у каждого оперативника есть так называемая секретная агентура. Эти люди, их имена никогда не разглашаются. Потому что они не просто осведомители. Они - часть преступного мира, в этом и состоит их ценность. Они - воры и убийцы, пользующиеся доверием в своем кругу.
        Просто однажды такой преступник попадается, или «залетает». Можно его посадить. А можно и не сажать пока. Можно закрыть глаза на его деяние и предложить в качестве
«благодарности» стать секретным агентом.
        На это не все соглашаются. Зависит от характера каждого. Есть такие бесстрашные волки, что ни за что не пойдут на сотрудничество с органами. Лучше пусть ему все пятнадцать лет навесят, а он секретным агентом не станет. Потому что это называется «ссучиться». И если станет известно о том, что ты «ссучился», стал осведомителем - тебя точно убьют.
        Так что многие не соглашаются просто из страха. Тут всего пятнадцать лет лагерей, а тут - верная смерть от руки своих же товарищей, если они узнают.
        А кто-то, конечно, ломается и подписывает бумагу.
        Это - крючок на всю оставшуюся жизнь. Потому что в бандитской среде не бывает срока давности.
        Такой секретный агент может состариться, вообще отойти от дел, и мирно поселиться на дачке. Но если станет известно, что когда-то он сотрудничал с органами и
«закладывал» своих товарищей - его найдут на той маленькой дачке, и плохо ему будет.
        Скелет тогда, еще в самом начале своей карьеры задержал Клоуна с товарной партией наркотиков.
        Наркотики не были специальностью Клоуна. Он занимался совсем другими вещами. С этой злополучной партией наркотиков он связался совершенно случайно и вдруг именно с ними и попался.
        Садиться в тюрьму из-за такой глупости ему было очень обидно. Просто до слез. На более страшных вещах Клоун не попадался, а тут из-за такой чепухи можно было поехать на семь лет в дальние края…
        Семь - это минимум, потому что Клоун был рецидивистом и это был бы уже третий суд в его жизни. А таких не любят прокуроры. Отломили бы Клоуну семь лет строгого режима, это как пить дать.
        И тут Скелет предложил Клоуну сделку. Пусть тот станет секретным агентом, и тогда Скелет сделает так, что никакой партии наркотиков не было и вообще они с Клоуном не знакомы.
        Два дня думал Клоун в камере о таком предложении. И в конце концов согласился. Он знал, что дома сидит его жена, которую он любил, и ждет Первенца. Глупо же было, не посмотрев на сынишку, поехать валить лес для нужд Родины.
        И Клоун стал секретным агентом. Он тайно встречался со Скелетом и выдавал тому информацию. Все то, что Скелета интересовало.
        Скелет не все пускал в дело, но Клоун ему сильно помогал в работе.
        Только Клоун был уже не Клоуном в этих взаимоотношениях. Клоун - это была его всем известная кличка. А в общении со Скелетом он был «агент Гоша». Именно так он и фигурировал в документах уголовного розыска.
        Сколько хороших парней «заложил» этот агент Гоша! Какие люди были! Убийцы, налетчики, взломщики… Столько хорошего народу благодаря своей доверчивости перед Клоуном поехали в далекий край!
        Если бы их собрать воедино и каждый из них отрезал бы себе от Клоуна по кусочку, по самому маленькому кусочку - на всех бы не хватило…
        Самое страшное для Клоуна было то, что он знал - примерно так и будет, стоит кому-то в преступном мире узнать о его хобби - дружбе с милицией.
        Не жить ему на свете. А жить очень хотелось, потому что после первого мальчика у Клоуна родилась еще девочка. И теперь ради этих двоих детей Клоун хотел еще немножко пожить.
        - Надо сына к делу пристроить, а потом доченьку замуж выдать, - говорил он безмятежно. - А тогда уж и помирать можно спокойно.
        Сынок был еще маленьким, но Клоуну удалось пристроить его в престижную английскую школу, и мальчишка делал теперь большие успехи в иностранном языке. Папа очень гордился этим и даже планировал, что сын подрастет и станет настоящим ученым.
        А дочку он лично водил на кружок рисования в Дом пионеров, и там ее тоже очень хвалили. Говорили, что у нее исключительно точное чувство композиции. Как же было не хотеть пожить еще на белом свете? Не посмотреть, как детишки вырастут и станут талантливыми людьми, на радость родителям?
        Поэтому, понимая, что опасность велика и неминуема, Клоун очень тяготился своим положением секретного агента.
        Как веревочке не виться, а кончик всегда найдется - говорили все вокруг. И Клоун знал, что рано или поздно его сотрудничество станет известно и ему придет конец.
        Когда Скелет уходил из милиции, Клоун, узнав от него об этом, расплакался и взмолился. Он умолял «отпустить» его и не передавать по наследству другому оперативнику.
        - Я же все выполнил, - говорил он. - Пока мы с тобой сотрудничали, я свое дело для тебя делал. Но теперь, Скелет, оставь меня, не заставляй дальше сотрудничать с другими. - Он рыдал и ссылался на семью.
        Скелету к тому времени настолько опротивела служба, что он подумал и плюнул. И согласился отпустить Клоуна на все четыре стороны.

«Пусть мой преемник сам себе агентуру секретную ищет и добывает», - подумал Скелет эгоистично.
        С тех пор они с Клоуном почти не встречались. Так, несколько раз. Скелет по природной своей любознательности иногда наводил справки о том, как поживает и что делает Клоун, и знал, что у него все в порядке.
        Теперь жить стало легче, и Клоун в качестве прикрытия своего основного дела открыл кафе вот в этой стекляшке на окраине города.
        Надо же быть солидным человеком, не век в преступниках ходить. Да и деньги-то надо как-то «отмывать». Вот Клоун и превратился в хозяина задрипанного кафе, даже вспомнил давно им самим забытое имя-отчество - Владимир Антонович. Отродясь никто его так не звал. Просто знали все, что он Клоун. Эта кличка прилепилась к нему еще в молодости, когда он в первый раз «мотал на зоне».
        Он имел любовь к ярким шмоткам. Даже в лагере обязательно повязывал себе на шею красный шарфик. Сначала его принимали за педераста, но это было не так. Просто он любил ярко и пестро одеваться. Ему было так легче жить.
        - В одежде должна быть контрастность, - говорил он иногда вычитанную где-то фразу.
        Теперь, когда Клоун состарился, у него еще и нос стал красным от выпивки, так что контрастности еще прибавилось. И на свободе не то, что в зоне - любой выбор одежды. Вот Клоун и стремился всегда одеваться в соответствии со своим вкусом - поярче.
        - Как твой бизнес? - спросил ради интереса Скелет, когда Клоун вернулся за столик и вновь сел напротив.
        - Откуда я знаю? - улыбнулся тот и смешно развел руками. - Спроси что-нибудь полегче. У меня бухгалтер есть, вот она точно знает. А меня это не интересует. Ты же знаешь, Скелет, я не торгаш по натуре.
        - Да, - хмыкнул Скелет. - Я знаю. Ты - не торгаш. Ты - романтическая личность…
        Официант принес эскалоп с гарниром и несколько тарелок с закусками. Тут была красная рыба, финский сервелат, горячие грибы в сметане.
        - За счет заведения, - усмехнулся Клоун, указывая глазами на стол. - По случаю дорогого гостя.
        Он принял из рук официанта бутылку водки «Абсолют-курант» и потрогал запотевшую поверхность пальцем:
        - Холодненькая, как ты и просил.
        - Я лимонаду холодненького просил, - буркнул Скелет, с неодобрением глядя на необъятную величину бутылки. Он очень не хотел напиваться. Не потому что был противником выпивки. Просто Клоун - это был не тот человек, с которым можно было бы расслабляться. Очень уж он был страшен, несмотря на весь свой шутовской вид и действительно клоунское поведение.
        - Как семья? - спросил Скелет, вспомнив о чадолюбии Клоуна. Тот всегда говорил о своей семье и даже показывал фотографии детей.
        - На дачу отвез, - ответил Клоун, разливая водку по рюмкам. - Видишь, какая погода стоит. Грех в такое лето детей в городе держать. Надо и им отдохнуть.
        - Зачем детям отдыхать? - усмехнулся Скелет. - Они же не работают все равно. Отдыхать - это взрослым надо.
        - Ну, - вздохнул Клоун, - мы-то с тобой отдыхать на том свете только будем. Столько дел, просто невпроворот. А дети у меня занятные. - Клоун рассказал о сыне - отличнике в английской школе и об успехах доченьки в кружке по рисованию.
        - У меня ее рисунки даже в кабинете висят, - сказал он. - Хочешь, пойдем, покажу.
        - Нет, - отказался Скелет. - Все равно я в этом ничего не понимаю, давай лучше о твоих делах поговорим. Ты говоришь, что их у тебя невпроворот. Так?
        - Ты же знаешь, Скелет, - ответил собеседник, стыдливо опуская глаза. - Что тебя конкретно интересует?
        - Расскажи про дела свои, - попросил Скелет. - Ты ведь не изменил профиль? Все тем же занимаешься?
        Клоун хихикнул и поднял рюмку:
        - Давай выпьем, Скелет. За нашу тяжелую работу.
        Они выпили. Скелет накинулся на горячие грибы в сметане, а Клоун лениво бросил в рот кусочек горбуши. Водка действительно была ледяная. Собственно говоря,
«Абсолют-курант» и закусывать необязательно, она же все равно пахнет черной смородиной.
        Так что закусывали скорее для порядка. Скелет любил грибы, хоть и пишут в газетах, что от грибов бывают болезни поджелудочной железы. Его это не останавливало. Он справедливо полагал, что так или иначе, и его, конечно, убьют раньше, чем успеет развиться панкреатит от неумеренного употребления грибов.
        - Мы же теперь с тобой коллеги, - заметил Клоун, пожевав рыбу.
        - То есть? - поднял голову от тарелки Скелет. Он не понял.
        - Что ты имеешь в виду?
        Клоун ухмыльнулся, и налил по второй.
        - Ну, ты же теперь охранником работаешь, я слышал, - сказал он.
        - Да, - подтвердил Скелет. - Ну и что?
        - Вот я и говорю, - засмеялся Клоун. - Мы с тобой обслуживаем одних и тех же клиентов… Ты их охраняешь. А я имею с ними дело после того, как тебе не удастся их уберечь. - Он захохотал и на глазах его даже выступили слезы. Он смеялся от души над своей шуткой, и все никак не мог успокоиться.

«У него еще осталось чувство юмора, - мрачно подумал Скелет. - При такой жизни, да имея такой бизнес… Остаться веселым человеком - это талант».
        Он знал, каким бизнесом занимался Клоун. Что у него за работа, которой, как тот сказал, «невпроворот»…
        Клоун занимался этим уже давно, и Скелету это было известно. Просто теперь Клоун еще вдобавок открыл кафе и сделался внешне солидным человеком. Но Скелета это не могло ввести в заблуждение.
        Клоун работал не один. У него было еще два подручных, с которыми они и составляли как бы бригаду. Это была бригада, наподобие «Скорой помощи». Конечно, на их машине это не было написано…
        В большом городе находится работа для каждого. Одни без других не могут существовать.
        Клоун избрал свое занятие сам. Вероятно, по зову сердца, по велению долга… И достиг в своем деле вершин мастерства. Жалко, что он не имеет возможности рассказать никому о своей редкой профессии. Не придет к нему шустрый журналист и не сделает в газете интервью с Клоуном под заголовком «Люди редких профессий». А жаль, потому что Клоун мог бы много забавного рассказать.
        Во всяком случае, в Питере было известно всем, кого это интересовало, что кто-кто, а Клоун свое дело знает, и если тебе нужны такие услуги, то никто не сделает быстрее и надежнее его.
        Клоун уничтожал трупы. Уничтожение трупов убитых людей было его основным занятием.
        Ведь не каждого убитого можно оставлять на улице или в доме. Есть масса случаев, когда интересы дела диктуют необходимость сохранения строжайшей тайны.
        Убили человека, и он исчез. Убийства не было, ничего не было. И трупа тоже нет. Совсем, как будто не бывало такого человека. Нет головы, рук, ног, туловища. И никто, нигде его больше не найдет. Потому что занимался уничтожением трупа сам Клоун…
        Не все хотят этим заниматься. И не все могут, не все умеют этим заниматься. Есть такие герои, которым только дай пострелять. Убьют человечка, а как от тела избавиться - не знают. Не умеют. Или просто лень. Или трупов много…
        Вот для этих случаев и существует Клоун с его командой.
        Им звонят по телефону. И говорят буквально следующее:
        - У нас есть три единицы. В садике Челюскинцев, возле главной аллеи. - Вот и все. Это чертовски короткий разговор. По краткости и одновременно по содержанию такой разговор мог бы занять рекорд в книге Гиннесса…
        Три единицы - значит три трупа.
        Дальше указывается место, где они оставлены. Их нужно забрать немедленно, в течение пятнадцати-двадцати минут, пока никто из посторонних не заметил. У одного из трупов куда-то в одежду на видном месте засунуты деньги - плата для Клоуна.
        Цена тоже известна всем, кому это положено. Раньше она колебалась, но потом окончательно стабилизировалась - триста долларов за «единицу». Если труп детский - тогда вдвое меньше. Потому что в этом случае для Клоуна легче его работа.
        Кто ему звонил - этого Клоун не знал. Его это совершенно не интересовало. Вообще это был его принцип. Даже если бы ему представлялся случай узнать, кто же его клиенты, он бы от этого отказался.

«Меньше знаешь - крепче спишь», - это он всегда повторял. Да и вправду, зачем им всем было знать друг друга?
        Были постоянные клиенты, которые звонили регулярно. У них часто бывали «единицы», которые надлежало уничтожить бесследно. Клоун даже старался не запоминать голоса звонивших.
        Он не знал также, каким образом его контактный телефон попадает в руки к новым людям. Это его не интересовало.
        Кафе они открыли тоже втроем - всей бригадой. Клоун, как «пахан», стал хозяином. Одно дело не мешало другому, ведь основная работа у Клоуна была по ночам.
        Скелет прекрасно знал о деятельности Клоуна. Просто она никогда прежде не входила в сферу его интересов.
        - Тебя тут рэкет не донимает? - как бы между прочим спросил он. - Говорят, что в новых районах, вроде этого, рэкет совсем обнаглел. Пользуются беззащитностью хозяев заведений.
        Клоун погрустнел.
        - Да, - вяло промолвил он. - Правду говорят, совсем рэкет обнаглел… Мы когда только купили это кафе, год назад это было, так сразу же и пришли… Трое, страшные такие. Из соседнего рабочего общежития. Ты не поверишь, такие морды некультурные. Лимитчики поганые, житья нет, понавезли всякое быдло в Петербург.
        - Ну и что? - оскалился весело Скелет. - Денег потребовали, да?
        - Ох, и не говори, - покачал сокрушенно головой Клоун. Он сидел, смешно сложив пухлые короткие ручки на своем толстом животе, и качал головой, как китайский болванчик.
        - Я же говорю, совсем обнаглела лимита паршивая. Трое, да все такие страшные - в кожаных куртках и все время на пол плюют. И матом ругаются - совсем некультурно. Давай, говорят, денег, а то для начала тебе все стекла перебьем. А потом и до тебя самого доберемся. И все матом, матом, - Клоун даже передернулся от отвращения.
        - Ну, а ты? - уже откровенно смеялся Скелет, предвкушая окончание рассказа.
        - А я что? - развел руками Клоун. - Что я могу поделать? Я им сказал - бедный человек, говорю… Дайте встать на ноги, а то у меня семья, говорю… Пожалейте… Не пожалели, гады, - он опять сокрушенно покачал головой.
        - И что же? - нетерпеливо спросил Скелет.
        - Жадность фраера сгубила, - ответил Клоун, и лицо его мгновенно изменилось. Только что это был смешной добрый дедушка, а теперь вдруг улыбка сползла с его румяного лица, а глаза - выцветшие, блеклые - глянули так, что у самого Скелета мороз прошел по коже.
        - Пропали те парнишки, - ответил отрывисто Клоун. - Совсем пропали, все трое. Вместе с кожаными куртками… Вся милиция ищет по всей стране.
        - Найдут, как думаешь? - поинтересовался для смеху Скелет.
        - Боюсь, не найдут. Зря ищут, - ответил с сожалением в голосе Клоун. Он помолчал, потом добавил: - Где же найти? В то время как раз тут недалеко бетонный котлован делали… Когда его теперь разрушать будут? Может, через тысячу лет только… Тогда, может, и найдут тех парней, как знать…
        Он захохотал, а Скелет присоединился к нему. Смеялись они громко, так что с соседних столиков стали посматривать посетители. А официант, стоявший с тревожным лицом возле стойки, окончательно успокоился за хозяина, увидев, как весело проводит тот время со своим грозным посетителем.
        Скелет смеялся от всей души. Парней тех было совсем не жаль. Сами нарвались, дураки. Действительно, правильно сказал Клоун - лимита поганая.
        Понаехали из вонючих деревень, решили рэкетирами заделаться. Легкой жизни захотелось, чтоб все как в кино - деньги, девки, почет и уважение… Вот и пусть теперь полежат, замурованные в бетонном котловане.
        Красивую жизнь надо заслужить. Надо уметь так жить. А не умеешь - скоро окажешься в бетоне…
        Они выпили по второй. Потом по третьей. Скелет следил за собой. Опьянеть было нельзя. От Клоуна можно чего угодно ожидать. Ему нечего и некого бояться. Скелет - единственный, кого он боится.
        Потому что только Скелет знает, что он был осведомителем… Больше никто. Стоит Скелету сказать кому-нибудь хоть словечко - и все. Погиб Клоун. Утоплен в дерьме, как обычно поступают со «ссучившимися».
        А если не станет вдруг на свете Скелета - тогда Клоуну будет лафа. И не будет он больше «на крючке» у Скелета. На вечном крючке. Избавиться от такого крючка - очень заманчиво. Наверное, Клоун дорого готов дать, чтобы навсегда избавиться от Скелета.
        Так что пить с Клоуном можно, но нужно соблюдать осторожность.
        Народу в зале прибавилось. Публика все была неинтересная - какая-то мелочь. Лоточники после тяжкого трудового дня, их визгливые девицы, раскрашенные дешевой косметикой, как индейцы на диком Западе. Несколько мрачных компаний - наверное, мелкие рэкетиры… Скука.
        Скелет выпил три рюмки и расслабился. Он знал, что теперь ему можно еще три, и на этом надо будет остановиться. Потому что Клоун только и ждет, чтобы он опьянел. Опьянеешь, и почти тут же окажешься замурованным в бетон. Знаем мы вас!
        Клоун молчал или говорил о разных пустяках. Он не начинал серьезного разговора, потому что знал - когда надо будет, Скелет сам наведет на него.
        Эта привычка у них сложилась обоюдно, еще в те времена, когда они встречались в темной подворотне, в служебной машине Скелета, на которой он приезжал, и куда, озираясь, впрыгивал Клоун.
        Скелет между тем осматривался, оглядывал посетителей, убогий интерьер кафе. Многие были уже пьяны, народ «гулял».
        Скелету вспомнилась девушка, которую он никогда не видел. Помнил только, что ее звали Юля. Как-то она сейчас там, у себя - одна, в кромешной темноте? Она не может вот так, как все эти девицы, натянуть короткую юбчонку и пойти радоваться жизни вместе со своими дружками-дебилами…
        - Я хочу поговорить о твоей работе, Клоун, - наконец сказал Скелет, давая понять тем самым, что лирическая часть их беседы закончилась.
        - Давай поговорим, - неожиданно легко согласился собеседник. - Только зачем тебе это? Ты ведь больше не практикуешь.
        - Ну, я в милиции не практикую, - ответил Скелет. - Но могут ведь быть и другие дела.
        - А что ты хочешь узнать? - сказал Клоун деланно-равнодушным голосом и как бы даже потянулся с ленцой. - Я ведь и сам не знаю слишком много.
        - Мне на этот раз от тебя слишком много и не надо, - успокоил его Скелет. Но Клоун не поверил и только хмыкнул:
        - Ну да, а то я тебя не знаю. Когда это тебе было нужно немного? Ты все жилы вытягивал. Это у тебя манера такая.
        - Слушай, скажи мне, - начал Скелет. - Не было ли у тебя за последнее время каких-нибудь странных заказов?
        - Каких таких странных? - удивился Клоун. - Знаешь ли, у меня все заказы странные, это тебе известно. Что ты хочешь узнать?
        - Сам толком не знаю, - почти откровенно признался Скелет. - Не попадались ли тебе тела без глаз, например?
        Клоун замолчал и задумался. Пошевелил губами, потом смешно наморщил лоб.
        - Нет, - сказал он. - Что-то ты загадками говоришь… Не понимаю я тебя. Без каких таких глаз? Всякое, конечно, бывает… Бывает, выбит глаз… Выстрелом или как иначе… ты скажи прямо, а то мы так и будем вокруг да около ходить.
        Скелет выпил четвертую рюмку и, оглядевшись, понизил голос:
        - Ну, понимаешь, может быть попадались такие, что у них обоих глаз нету. И не выбиты, а так аккуратненько…
        Клоун подумал опять.
        - Нет, - твердо ответил он. - Мы, конечно, специально не рассматривали, но не припомню. - Он был очень удивлен вопросом, но вида не подал. Зачем ему лишний раз интересоваться и лезть не в свое дело. Скелет спросил - он ответил. И все.
        Помолчали. Самым неприятным для Скелета было то, что он действительно точно не знал, что спрашивать. Чем интересоваться. Вот спросил про глаза… И ничего. Пусто.
        - А не бывало, чтобы другие органы были удалены? - задал он уже совершенно безнадежный вопрос. Бессмысленный вопрос. И Клоун понял бессмысленность. Он даже нашел в этом юмор и хохотнул тихо:
        - Так мы же им вскрытие не делаем… Откуда я знаю, есть там у него внутри органы или нет? Может, и нет у него аппендицита, мы справок не требуем. И истории болезни к ним не прилагаются.

«Действительно, глупо с моей стороны», - подумал Скелет тоскливо. Собственно, о чем еще спрашивать? Два вопроса. На них получено два отрицательных ответа. Может быть, Клоун и вправду тут ни при чем. Может быть, те монстры вообще не пользуются его услугами, а делают все сами от начала до конца. Включая уничтожение тел. Вообще-то говоря, это было бы весьма разумно с их стороны - делать все самим. Как говорится - замкнутый процесс производства.
        Так что же спрашивать?
        А Клоун тем временем посмеивался.
        - Ну и вопросы ты задаешь, Скелет, - бубнил он весело. - Прямо цирк, да и только… Органы его заинтересовали… ты что, доктором заделался?
        - Так вы с них даже одежду не снимаете? - спросил Скелет. - Прямо так в одежде и делаете все?
        - А зачем ее снимать-то? Только возиться, - ответил спокойно Клоун и зыркнул на собеседника своими тусклыми глазами. - Они же не живые уже… Что ж, о гигиене что ли заботиться? А одежда нам не нужна - мы не такие бедные, чтобы на тряпки зариться.
        Он протянул руку к бутылке, чтобы налить еще, и вдруг что-то вспомнил. Его невыразительное лицо-маска замерла на мгновение, а потом в глазах словно что-то вспыхнуло.
        - Постой, - произнес он, и даже рука его чуть дрогнула - водка пролилась на скатерть.
        Клоун задумался, а Скелет весь напрягся. Вдруг… Вдруг тот что-нибудь вспомнит о том, что важно в данный момент. Может быть.
        - Было, - наконец твердо произнес Клоун. И повторил убежденно: - Было. Не дурак ты, Скелет… Не мое это дело, зачем тебе надо, но ты в точку попал. - Он даже не сдержал невольного восхищения и посмотрел на собеседника с уважением.
        - Фирма веников не вяжет, - быстро проговорил Скелет и подался вперед всем телом:
        - Говори, - почти приказал он по старой привычке.
        - Было такое два раза, - сказал нехотя и очень тихо Клоун. - Я сначала и не понял, про что ты спрашиваешь. А теперь понял, что это, наверное, оно самое и есть.
        - Ну, не тяни, - прикрикнул на него Скелет. Он почувствовал, как все тело его покрылось потом. В зале было очень жарко, но он точно знал, что это не от жары. Наверное, точно так же чувствует себя собака-овчарка, когда вдруг берет потерянный след…
        В зале громко заиграла музыка. До этого она была тихая, а теперь наступил вечер, и планировались танцы. Музыка была плохая по представлениям Скелета - современная, ритмичная. Такая, что бьет по голове и только выводит из душевного равновесия.
        Наверное, эта пластинка, которую завел бармен за стойкой, была каким-то хитом сезона, потому что присутствующие лавочники и их подруги завизжали от восторга, едва заслышали первые аккорды этой дебильной музыки.
        Послышалось примитивно-ритмичное звучание гитары, и потом надтреснутый пэтэушный голос певца, какого-нибудь лидера очередной музыкальной группы. Было в нем что-то гнусно-завлекательное, желание понравиться, столь же наглое, сколь и наивное.

«Наглость - второе счастье», - подумал внезапно Скелет. Он расслышал слова первой песенки. Они были пропеты, вернее, проговорены речитативом. Пэтэушник старательно проговаривал игриво:
        Надеюсь, пятый наш альбом
        Сегодня вам не будет влом…

«Какая чушь», - подумал злобно Скелет. Захотелось велеть бармену сделать музыку или то, что тут называлось этим высоким словом, потише. Но он не стал этого делать. Во-первых, не хотелось привлекать к себе внимания, а во-вторых, было слишком интересно «раскрутить» до конца Клоуна…
        - Я и не тяну, - ответил на окрик Клоун и продолжал, сделав голос еще тише, так, что Скелету пришлось наклониться к собеседнику через стол, чтобы разбирать его слова: - Было два заказа, - сказал он. - Один в прошлом месяце, а один - недели две назад… Позвонили и сказали, что «единицы» в количестве двух штук лежат в скверике, что на углу Баррикадной и Семеновской. Мы приехали, забрали и все сделали, как положено… Во второй раз - то же самое, и в том же самом месте.
        - Тоже две «единицы»? - уточнил Скелет для точности.
        - Да. Тоже две, - повторил Клоун.
        - Ну и что? Ты не тяни. Что в них было необычного? - торопил Скелет. Не терпелось добраться до сути. Скелет еще не знал, что скажет Клоун, но у него уже появилось предчувствие, что все идет нормально и разгадка близка. Он редко ошибался в таких случаях. Это называется сыскной интуицией…
        - Необычное было то, что в обоих случаях «единицы» были голые, - ответил Клоун. - Завернуты в черный полиэтилен и все… Совсем голые… А потом мы увидели, что они все располосованы, Огромные такие разрезы.
        - Где разрезы? - вскинулся Скелет.

«Это оно. То самое», - пронеслась в голове счастливая мысль.
        Клоун замялся.
        - В середине, - сказал он. - В середине разрезано.
        - А точнее, - настаивал Скелет.
        - На себе нельзя показывать, - всполошился Клоун. Как все матерые преступники, он был суеверен.
        - Ну, на мне покажи, - разрешил великодушно Скелет. Он не верил в такие вещи.
        - Все равно нельзя, - сказал испуганно Клоун. - Плохая примета.
        - Ничего, - ответил Скелет. - Не бойся. Показывай.
        - Ну пожалуйста, мне-то что, - согласился Клоун, и кривая ухмылка перекосила его раскрасневшееся лицо. - Не мне же погибать… - Он склонился над столиком и, протянув руку, ткнул Скелета в правую и в левую сторону живота, ближе к низу.
        - Вот тут, - сказал он. - Вертикальные разрезы.
        - Глубокие? - поинтересовался Скелет задумчивым голосом.
        - Глубокие, - ответил Клоун. - Иначе мы бы и не заметили. Сам понимаешь, тут быстрота нужна, особенно не порассматриваешь.
        Но Скелет понимал. Теперь он напряженно пытался вспомнить, что за органы расположены в тех местах, на которые указал Клоун…
        - Расплатились с тобой нормально? - на всякий случай спросил он.
        - Как обычно. Все цену знают, - успокоил его Клоун. - Да иначе мы бы и связываться не стали. Оставили бы лежать, как есть, вот и все.
        - И оба раза были завернуты в черный полиэтилен?
        - Оба раза, - подтвердил Клоун. Строго говоря, это был самый настоящий триумф. Конечно, сказалось тут и везение, но все же Скелет ощущал себя молодцом и умницей. Знал, к кому обратиться. Сразу вычислил.
        Это была настоящая победа.

«Победа разума над силами зла», - вспомнил Скелет фразу из какой-то то ли книжки, то ли статьи…
        - Молодой человек, - вдруг послышался над ним незнакомый голос. - Можно вас пригласить?
        Скелет резко поднял голову кверху и увидел стоящую перед ним девицу, которая протягивала ему руку, приглашая на танец.
        Девица была совершенно обычная - такая, как и все в подобных местах. Толстая морда
«будкой» раскрашена в яркие цвета, на полных крепких бедрах в обтяжку сидит джинсовая юбка, сверху груди почти вываливаются из поношенной такой же джинсовой рубашки.
        Целый день она торговала с лотка морковкой и бананами, а вечером ее дружки повели их с подружкой в кафе…
        Она смотрела требовательно, и мутные темные глаза ее, проглядывавшие сквозь густо намазанные ресницы, смотрели властно и нагло.

«Помесь коровы с сукой, - подумал Скелет. - Эти твари еще смеют называть себя женщинами, прекрасным полом…»
        Клоун с интересом смотрел на Скелета, следил за его реакцией. Спорить и отказываться не хотелось, это было бы слишком вызывающе. Поэтому Скелет уныло решил: «Наплевать… Один танец, и она сама поймет, что напрасно ко мне подвалила. Отвяжется».
        Он взглянул на Клоуна, усмехнулся и пошел вслед за девкой в круг.
        Танец к тому времени был медленный, и корова тут же облапила Скелета за плечи своими заскорузлыми от овощей руками, прижалась к нему всем телом.

«Боже, она даже не приняла душ после работы», - содрогнулся Скелет, явственно уловив запах пота, смешанный с «ароматом» самых дешевых духов. Тех, что сделаны
«самопально» в Польше и продаются русским сукам в качестве французских…
        - Вы отдыхаете? - завела девка светский разговор.
        - Нет, я тут по делу, - сухо и коротко ответил Скелет. - Деловой разговор.
        - А мы с подругой так скучаем сегодня, - сказала донка, пытаясь придать своему сиплому голосу несвойственный ему томный оттенок. Скелет промолчал.
        - Мы живем тут как раз напротив, - продолжала донка свои заигрывания.
        - В общежитии, что ли? - для вежливости уточнил Скелет.
        - Ну да, пока, - объяснила девка и тут же добавила: - Но вход у нас свободный… Можно было бы продолжить вечер…
        Скелет прикинул что-то в уме и вспомнил, что недавно как раз исполнилось десять лет с тех пор, как он стал окончательно глух к таким предложениям.
        И не потому, что чего-то боялся. Нет, конечно. Чего ему было опасаться? Он даже венерических заболеваний не боялся. Подумаешь, триппер или даже сифилис. Вылечат. А не вылечат - тоже не велика беда. Он все равно одинокий человек…
        Просто ему было противно… Он чувствовал, что если пойдет, потом неделю будет ощущать себя вывалянным в дерьме…
        Он ничего не ответил своей партнерше, надеясь, что все обойдется и она сама поймет, что обратилась не по адресу.
        Скелет столько уже всякого перевидал и переслышал в жизни, что мог даже точно сказать, что будет, если он согласится на заманчивое предложение. Девка попросит для начала заплатить за них с подругой по счету. Потом попросит взять с собой бутылку коньяку и бутылку шампанского. И даже прибавит при этом жеманно:
        - Чтобы расслабиться…
        А потом будет заплеванная комната в общаге, музыка вроде той, что играет тут, и портреты черномазого Майкла Джексона по стенам. И потом секс с полупьяной наглой торговкой, то есть даже и не секс вовсе, а свинство…
        - Так что вы скажете? - нетерпеливо обратилась девка к Скелету, продолжая прижиматься к нему. Он не успел ничего ответить, и тут танец кончился. Скелет с облегчением стряхнул с себя партнершу и сказал спокойно:
        - Я занят сегодня. Так что не смогу. - Потом добавил, подумав немного: - Спасибо за приглашение.
        Конечно, для нее он был бы завидным кавалером. Одет хорошо и дорого, не то, что здешние пацаны. Костюм на Скелете явно «тянул» долларов на триста, да и весь вид его выдавал в нем человека солидного, уважаемого, а не жалкого лоточника.
        Поэтому в глазах девки вспыхнул огонек ненависти и оскорбленной невинности. А такие бабы очень легко сбрасывают с себя тончайший покров приличий.
        - Ты импотент, да? - злобно спросила она, немедленно переходя на привычное «ты»: - Зачем тогда танцевать пошел? - Она по инерции еще шла рядом со Скелетом к его столику.
        Он остановился возле своего столика, повернулся к ней и спокойно сказал, глядя прямо ей в «будку»:
        - Отлезь, гадюка. - После чего сел на стул и повернулся к ожидавшему его Клоуну. Он знал, что такие слова иногда могут правильно подействовать на этих тварей. Может быть, девка по ошибке приняла его за интеллигента?

«Отлезь, гадюка», - эти слова должны были ее отрезвить и показать, что не все так просто в жизни…
        - Развлекаешься? - спросил, приятно улыбаясь, Клоун.
        - Да ну, - отмахнулся Скелет, закуривая очередную сигарету.
        - Противная прошмандовка, - бросил Клоун вслед удалявшейся наконец-то девке. - Если хочешь, я тебе сейчас хорошую курицу устрою. Чистенькую, послушную.
        - Ты же сам предупреждал вначале, чтобы я курицу не брал, - усмехнулся Скелет. - Говорил, что они слишком жилистые сегодня.
        Клоун захохотал и от удовольствия даже хлопнул себя по коленям, обтянутым красными штанами.
        - Да я же не про то говорю, - радостно пояснил он. - Чудак-человек… Я же курицами еще и баб называю. Мы же про это дело так и говорим - «потоптать курицу». Бабу, значит, поиметь. Не понял, что ли?
        Скелет смеялся вместе с ним, а потом покачал головой:
        - Не надо мне, Клоун, никаких куриц. Ни жилистых, ни других. Это меня пока не интересует.
        - А интересуют тебя другие вещи, да? - спросил Клоун понимающим тоном. - «Единицы» мои тебя интересуют?
        Скелет уже успел вкратце обдумать план действий и то, что он теперь хочет от Клоуна.
        - Знаешь что, - сказал он. - У меня к тебе последняя просьба. Много было у меня к тебе просьб, ты сам знаешь. - Клоун при этих словах сокрушенно покачал головой, как бы прося не напоминать о неприятном.
        - А теперь последняя, - сказал Скелет и для верности добавил: - Честное слово, последняя.
        - Ну? - напрягся теперь в свою очередь Клоун.
        - В течение двух недель тебе опять позвонят те самые люди, - объяснил Скелет. - Те, которые имеют голых… Разрезанных… Ну, ты понял. И ты немедленно после этого позвонишь мне.
        - Зачем это? - быстро спросил собеседник.
        - Я хочу на них посмотреть, - твердо ответил Скелет. - Да ты не дергайся. Только посмотреть и все. И кончено. И сразу уеду и не буду тебе мешать. Понятно? Больше мне от тебя ничего не надо.
        - Ты что, очумел, Скелет? - удивился даже Клоун. Он был по-настоящему испуган и возмущен. - Где это видано такое? Ты что? - он задохнулся от гнева. - Я ж этим живу, ты знаешь прекрасно… А живу только потому, что я - могила. Полная могила. Мне за то и доверяют, что знают мою честную репутацию. Иначе мне кранты будут.
        От ярости он даже поперхнулся и закашлялся. Скелет смотрел на него и спокойно ожидал, когда тот все скажет.
        - Нет уж, - сказал наконец Клоун решительно. - Чего-чего, а этого не будет. Никогда, понял? Это мне - смерть… Верная смерть. И никто за меня не заступится, если узнает, что я разгласил. Сообщил тебе, например… Все скажут - так ему и надо, гниде. За дело поплатился.
        - Но это последняя просьба моя к тебе, - ответил Скелет.
        - Зато какая, - протянул Клоун. - Эта просьба стоит всех остальных. Нет, разговор окончен. - Клоун был настроен решительно: - Нет и нет. Ты просил меня кое-что припомнить. Я вспомнил по старому с тобой знакомству. А сообщать тебе и тем более брать на свое дело не стану. Мне жизнь дорога.
        - Подумай как следует, Клоун, - предостерегающе сказал Скелет и сверкнул своими серыми глазами.
        - А мне и думать нечего, - отозвался Клоун и сделал движение, как будто собирался вставать из-за стола. Но остался на месте, продолжая буравить Скелета ставшими очень колючими глазами-буравчиками.
        - Однажды ты уже советовал мне подумать, - сказал он. - Я тогда подумал и согласился на то, что ты мне предлагал. Дурак был. Но теперь все - больше дураков нет, и ты меня не уговоришь. Другие времена.
        - А что, разве ты тогда прогадал? - с удивлением спросил Скелет. - Тебе ведь тогда лет пять светило, как минимум. Партия была большая, а тогда как раз кампания против наркотиков была.
        - Нет уж, дурак был, попался к тебе на крючок, - убежденно ответил Клоун. Было видно, что он уже Неоднократно думал на эту тему, и у него сложилось определенное мнение. Он проклял трижды тот день, Когда согласился на предложение Скелета сотрудничать с органами.
        - Знаешь, Скелет, как в народе говорят, - промолвил Клоун задумчиво. - Говорят - лучше стоять, чем идти, лучше сидеть, чем стоять, лучше лежать, чем сидеть… Так вот, в нашем с тобой деле все как раз наоборот получается. Лучше сидеть, чем лежать… Так бы я отсидел свои пять лет и вышел бы потом нормальным вором, а я к тебе попался. И теперь все время рискую, как и прежде, что кто-нибудь узнает… И тогда я буду точно - лежать. Нет уж, лучше сидеть, чем лежать.
        Скелет подивился остроумному замечанию Клоуна и засмеялся. Отчасти, конечно, Клоун был совершенно прав. И в этом он сейчас убедится.
        Нужно было показать Клоуну, что ничего не кончилось и времена, хоть и изменились, ничего не изменили в положении самого Клоуна. Он все еще полностью зависим от Скелета. От его расположения.
        - Так ты окончательно отказываешься сделать так, как я тебя прошу? - переспросил Скелет. - Ты окончательно отказываешься мне помочь в последний раз?
        - Окончательно. Чего тебе еще? - окрысился Клоун. - Я и так по краешку хожу, а у меня семья. Не успею детей на ноги поставить. И все из-за таких, как ты.
        - Ну ладно, тогда закончим разговор, - твердо промолвил Скелет, и в тоне его Клоун сразу почувствовал офицера милиции. Того самого капитана, который тогда с ним работал. Только тогда Клоун не смел называть его Скелетом…
        - Закончим этот разговор и расстанемся навсегда, - зловеще произнес Скелет, отодвигая стул.
        - А почему навсегда? - спросил тревожно Клоун, почуяв недоброе в словах собеседника.
        - Да так получится, я думаю, - спокойно ответил Скелет, вставая и нависая всем телом над сидящим Клоуном.
        - Полагаю, что так и случится, - повторил он, и добавил, чуть слышно: - Не увижу я больше никогда агента Гошу…
        - Нет, - выкрикнул толстый Клоун, и лицо его перекосилось. Он схватил Скелета за рукав щегольского костюма и притянул к себе. Как бы нехотя, Скелет сел на свой стул обратно.
        - Ты не сделаешь этого, ты что, - забормотал Клоун. - Это же верная смерть. Ты не сделаешь этого.
        Скелет засмеялся утробным смехом. Это было какое-то клокотание у него в груди.
        - Почему это не сделаю? - спросил он удивленно. - Ты что, думаешь, ты мне дорог как память? Или ты мне брат родной? Почему это не сделаю? Еще как сделаю, с большим удовольствием.
        Скелет посмотрел издевательски на притихшего Клоуна, на его подавленное лицо, на еле сдерживаемую ярость.
        - Что мне тебя жалеть? - сказал он вдобавок. - По мне так ты вовсе никакой жалости не заслуживаешь… А насчет того, что это будет тебе верная смерть, тут ты совершенно правильно сказал. Как в воду глядишь. На позапрошлой неделе, например, братья Захаровы с зоны вернулись… Очень теперь интересуются, кто их заложил десять лет назад… А, как ты, Клоун? Ты не в курсе, кто их заложил тогда со всеми потрохами?
        Скелет весело посмотрел на Клоуна и засмеялся:
        - Как ты полагаешь, они простят тому человеку, который их продал?
        - Тебе этого нельзя, - сказал слабым и злым голосом Клоун после минутного молчания: - Это называется разглашение секретной агентуры… Ты мне сам говорил. Ты присягу давал…
        Для внушительности Скелет выдержал паузу. Он понимал, что требует от Клоуна невероятного, невозможного. Но понимал также, что игра его удалась и сейчас Клоун сломается и согласится. Теперь просто требовался последний заключительный удар.
        Если уж Клоун вспомнил про милицейскую присягу и стал заклинать ею, то, значит, он на грани и больше ему нечего сказать…
        - Присягу я давал давно, - сказал Скелет спокойно и медленно, четко проговаривая каждое слово: - С тех пор сколько воды утекло, сам подумай… И уволился я тоже очень давно. Так что свободен я от присяги, совсем свободен, вчистую. И не надейся, Клоун, на такие глупости. Уж что меня не остановит, так это присяга.
        Клоун помолчал вновь. Он боролся с желанием убить Скелета тут же, немедленно, прямо за этим столиком.
        Сделать это было невозможно. Не мог он этого сделать прежде, не мог и сейчас. Посмотрев с ненавистью на своего давнего мучителя, Клоун сказал в конце концов:
        - Но это правда в последний раз?
        Скелет задумался. Он спросил себя самого, правда это или он все еще обманывает Клоуна. Потом вспомнил о том, что Клоун действительно страшно рискует, если все-таки выполнит его требование. Его тогда точно убьют. А уж о том, что к нему никто больше не обратится, можно даже и не говорить.
        - Ладно, - сказал он, наконец, помолчав достаточно и решив, что уже хватит мучить собеседника. - В последний раз. Обещаю тебе, что после этого ты меня больше никогда не увидишь и я ничего больше от тебя не потребую.
        - И забудешь обо всем? - переспросил на всякий случай Клоун для верности.
        - О чем? - осклабился Скелет. Ему нравилось играть с Клоуном, как кошка с мышкой.
        - О Гоше? - уточнил он. - Хорошо. И о Гоше забуду. Никто в Питере не узнает, кто был тот иуда, что всех заложил.
        Он наслаждался ситуацией. Он был «на коне». Настоящий рыцарь без страха и упрека. Ланселот в поисках чаши святого Грааля…
        - Только хочу предупредить тебя, Клоун, - сказал он напоследок. - С сегодняшнего дня я сижу дома днем и ночью. Жду твоего звонка. Если в течение двух недель не позвонишь - значит, ты просто не хочешь мне помочь… И не хочешь сообщить и показать то, что меня интересует. Понятно?
        Клоун кивнул. Флюиды ненависти летели огненными снопами из его глаз прямо в улыбающееся лицо Скелета.
        - И второе, - спокойно продолжал сыщик. - Тебе могут прийти в голову разные такие глупости… Наверное, они даже уже пришли. Ты - шустрый парень и умеешь прикидывать. Так вот, чтобы ты знал… Я напишу все об агенте Гоше и его геройских подвигах на бумаге, заклею ее в конверт и отдам одному человеку, которого ты не знаешь и никогда не узнаешь. И если со мной что-нибудь случится, этот человек отошлет это письмо братьям Захаровым. Или другим, мало ли в Питере людей, которым это будет интересно… Ты меня понял?
        - Конечно, - Клоун заставил себя через силу улыбнуться. - Как не понять. Ты всегда умел выкручивать руки. Честно говоря, падла ты, Скелет. Эх, знать бы тебя, какой ты человек, не связался бы с тобой тогда… Получил бы свои пять лет, зато твою рожу не видел бы потом так часто. Ты уж прости меня за откровенность. Давай выпьем по последней, на посошок.
        Клоун налил по последней рюмке, и они выпили, предварительно чокнувшись.
        - Так я жду звонка от тебя, - напоследок сказал Скелет. И добавил на всякий случай еще раз: - Запомни, днем и ночью жду.
        Прощаться они не стали. Просто Скелет встал и пошел к выходу, а Клоун так и остался сидеть на своем месте за столиком в задумчивости.
        В дверях Скелета вдруг остановили.
        Сначала он даже не понял ничего, просто показалось, что кто-то не успел посторониться. Но когда человек, загородивший ему дорогу не пошевелился и продолжал мешать проходу, Скелет понял в чем дело.
        - Ты что девушку обижаешь? - послышался откуда-то сбоку мальчишеский голос. Скелет окинул взглядом окружающих и оценил обстановку. Парней было трое. Все трое - пьяные, хотя и не слишком. Молодые, нет и двадцати.
        Фигуры у всех троих были крупные, откормленные, руки - толстые, загорелые на солнце.
        Типажи были известные Скелету и легко просчитываемые. Подносчики овощей к лоткам. Таскают ящики с бананами. Таких как раз нанимают в качестве «тягловой силы» приезжие с товаром азербайджанцы и прочие. Они приезжают и нанимают этих парней как рабочую скотину. Платят им, конечно, что-то…
        После этой скотской работы они еще немножечко занимаются мелким рэкетом. Отнимают деньги у торговца из соседнего киоска.
        Таких сейчас развелось огромное количество. Они молодые и загорелые, Как быки, им хочется красиво жить, их волнует, что кругом так много богатых людей, дорогих вещей… Но они ничего не умеют и ничего не знают. У них нет ни профессии, ни вообще способности трудиться, учиться… Они очень глупые и едва умеют читать.
        Но признаться себе в этом они не могут. Поэтому они, кроме всего прочего, очень злые и агрессивные. На весь мир, на всех людей. Потому что подсознательно они чувствуют, что хуже других. Гораздо глупее и хуже. И что скорее всего, так и останутся они отребьем общества, потому что не может же всем дебилам повезти в жизни…
        Но все же так хочется красиво пожить! И вот после работы эти тупые животные идут в дешевое кафе, где и веселятся по-своему.
        Скелет понял все это про стоящих в дверях парней. Им просто надо было подраться. Теперь они уже выпили, и им нужно было избить какого-нибудь приличного человека.
        Скелет поправил себя - не подраться они хотели. Драк они боятся. Нет, им нужно не драться, а именно избивать какого-нибудь одинокого человека в галстуке. Того, который явно лучше их.
        Найти такого, пристойного, уважаемого, образованного, поймать его, издеваться над ним. А потом бить его ногами по голове. Увидеть, как течет первая кровь, как этот человек корчится под их ногами…
        Потом убить его, забить до смерти. Чтобы он затих и застыл на тротуаре. Чтобы сдох… Чтобы сиротами остались хорошенькие ухоженные воспитанные дети.
        Чтобы вдовой - любящая порядочная жена. Вот что им нужно, вот чего они хотят.
        У них ничего такого не было никогда, нет и никогда не будет. Они это прекрасно знают втайне каждый про себя.
        Вот пусть ни у кого и не будет! Пусть у этого приличного тоже ничего не будет. Пусть он умрет.
        Так они и чувствуют. Договариваться с такими бессмысленно, это Скелет знал. Еще по службе в милиции он помнил такие случаи. Этим существам даже деньги не нужны. Нужна кровь человека, который лучше их. Такого, каким им не стать никогда…
        Они будут избивать его за все. В каждый свой зверский удар они будут с кряканьем вкладывать всю свою темную звериную ненависть и горе.
        Будут бить за детство в коммунальной квартире, где на пятнадцать семей одна уборная. За отцов-алкоголиков и тунеядцев, за матерей-проституток, за скандалы с матом на коммунальных кухнях, за грязь, за семь поколений вырожденцев в семье…
        За свою тупость и неспособность ни к чему, за отсутствие идеалов, понятий, за свое ничтожество…
        За все это убьют поганого интеллигента в шляпе!

«А, они меня за культурного приняли», - подумал Скелет и внутренне усмехнулся.
        - Ты, гад, девушку обижаешь, - повторил нетрезвый голос паренька в синей рубашке, который стоял ближе всех троих к Скелету.
        - Какую такую девушку? - переспросил Скелет и тут же увидел неподалеку ту самую корову с наглыми глазами. Она стояла и курила. И смотрела на предстоящую
«разборку».
        - Вот эту, что ли? - спросил Скелет.
        - Ну да, - ответил второй парень и надвинулся на него.
        - А ну, пустите меня, - сказал грозно Скелет. - Некогда мне с сопляками неумными базарить. Расступайтесь!
        Это он так, для порядка сказал. Понимал, что не выпустят просто так.
        - А, говно, - смачно сказал третий парень, и в руке у него блеснул нож.
        Скелет краем глаза увидел, как с интересом наблюдает сцену Клоун, который все сидел за столиком, где Скелет только что его оставил.
        Это не Клоун организовал парней. Скелет пони-мал, что не Клоун. Он бы просто не успел, да и не смог бы так быстро. И не рискнул бы, наверное, действовать так примитивно.
        Все получилось случайно, и Клоун тут ни при чем. Но в том, что он не вмешается и не придет Скелету на помощь, можно было не сомневаться. Главной мечтой Клоуна сейчас было, чтобы Скелета вдруг случайно взяли и убили тут, на месте.
        Наверное, Клоун сидел и молил Бога, говоря:
        - Господи, ну если уж так удачно получилось, и появились тут эти пьяные идиоты, и если уж они вдруг пристали именно к Скелету… Ну сделай же так, чтобы вот этот парень убил бы Скелета ножом. Раз, и убил бы…
        Вот что просил у Бога в ту минуту Клоун. Это было понятно. Для него это было бы просто-напросто спасением. Избавлением от всех проблем. Скелет был бы мертв и унес бы с собой тайну. И ничего бы больше не хотел от него, не заставлял рисковать…
        Нет, Клоун на помощь не придет, не стоит надеяться.
        Дело было не в том, что Скелет боялся этих парней. Просто бывают на свете случайности и неблагоприятные стечения обстоятельств. Пырнет ножом, и все. Мало ли, что Скелет умеет отбивать такие удары, бывает и на старуху проруха, как говорят…
        А Скелету очень не хотелось сейчас ни умирать, ни попадать в больницу. Сейчас, когда он взялся за такое важное и интересное дело. И так мастерски принялся раскручивать его, и даже добился первого результата.
        Было бы совершено неразумно попадать в неприятную историю.
        Оставалась и еще одна вероятность - тоже противная. В драке Скелет мог сильно повредить кого-то из этих идиотов. И тогда могли возникнуть неприятности с милицией. А ничего этого Скелет не хотел.
        Нужно было как-то выпутываться из этой ситуации.
        - Вам чего, парни? - сказал он, отступая на шаг и примериваясь.
        - Пойдем выйдем, - прошепелявил один из парней.
        - Я и собирался выйти. Сами же не даете, - ответил Скелет, стараясь говорить спокойно, ничем не выдавая своих намерений.
        - С нами выйдешь, - процедил другой парень, тот, у которого был в руке длинный нож.

«Интересные теперь ножи продаются, - подумал Скелет, увидев оружие в руке нападающего, - теперь такие ножи просто можно купить в магазине. Они входят в набор ножей. Таким длинным ножом удобно, наверное, резать мясо. И никто не задумывается о том, что им столь же удобно резать человеческое тело».
        - Давай, двигай с нами, - сказал третий парень, наседая сзади на Скелета. Теперь он был у них в руках, так они полагали.
        Наверное, не в первый раз проделывали они такие штуки с людьми.

«И все из-за гнусной девки, - с сожалением подумал Скелет. - Надо было не ходить с ней танцевать… Отказаться сразу и все. А так - поскромничал, и все. А теперь из-за этого такой риск».
        Но потом понял, что не в этом дело. Если бы сразу отказался идти танцевать, парни бы просто придумали иной предлог. Нет, он их раздражал. Они принимали его за приличного мужчину, и он им мозолил глаза…
        - Ладно, пойдемте, - сказал равнодушно Скелет и опустил руки, как бы давая понять, что он покорился судьбе и не собирается сопротивляться.
        В затылок ему дышал противным перегаром третий парень. Вот с него Скелет и собирался начать. Он прошел в дверь вслед за первыми двумя и стал спускаться по лестнице. Третий пыхтел сзади.
        Парни имели уже некоторый опыт в таких делах и понимали, что нельзя устраивать драку прямо в кафе. Слишком много свидетелей. Они вели его на улицу. Чтобы спокойно убить там.
        Ударом локтя в живот идущему сзади, Скелет заставил его скорчиться и сесть на ступеньку. Одновременно, стоило раздаться первому вскрику, Скелет ногой в ботинке ударил идущего впереди парня прямо в затылок. Тот даже не успел издать звука и так и повалился вперед лицом на каменные плиты пола первого этажа…
        Третий парень обернулся и в следующее мгновение с громкими грязными криками бросился на Скелета, выставив вперед нож.
        Нож был длинный и представлял собой грозное оружие. Если бы он угодил в живот Скелету, ему не помогла бы никакая медицинская помощь.
        Но вот беда - движения у парня были слегка замедленные. Он сам этого не осознавал, ему казалось, что он движется как молния, но все же сказалось действие выпитого алкоголя.

«Меньше пить нужно», - подумал Скелет, и уклонившись от ножа, схватил парня обеими руками за голову, которая оказалась совсем близко от него, на уровне груди. Нож он не успел выбить из рук нападающего, но зато не теряя ни мгновения, резко рванул голову парня в сторону и изо всей силы опустил того лицом на железные перила лестницы.
        Перила были узкие, и лицо пришлось со всего размаху ртом на тонкую металлическую полосу.

«Зубы придется все вставлять», - мелькнуло у Скелета, когда он услышал характерный хруст. Сколько раз уже ему приходилось проделывать нечто подобное. Он теперь мог заранее, в момент нанесения удара ставить предварительный диагноз, с которым человек будет доставлен в больницу.
        - Это высший пилотаж, - говорили Скелету коллеги уважительно. - Мало того, что избил, да еще и сказал, что доктора определят потом.
        Так оно и было. Парень в руках Скелета обмяк, стал как бы ватным и осел на лестницу. Рот его представлял собой кровавую кашу. Парень орал благим матом, и вместе с воплями изо рта вылетала кровь и какие-то ошметки…
        Парень орал с открытым ртом и боялся его закрыть.

«Может быть, еще и челюсть сломана, - подумал Скелет. - Или во всяком случае - трещина».
        Тут он резко обернулся к парню, которого оставил сидеть на ступеньке, корчась от боли в животе. Тот мог уже «оклематься» и трижды успеть напасть на него.
        Такие моменты и губят людей. Это и называется роковой случайностью. Можно спокойно расправиться с двумя громилами, но забыть про третьего дохляка, который вдруг возьмет да и всадит тебе сзади финку. Для этого ведь большой силы не требуется…
        Как нож входит в мягкое человеческое тело, Скелет знал не понаслышке… Но третий нападавший и не думал вставать и бросаться в бой. Он по-прежнему сидел на лестнице и старался стать незаметным, меньше насекомого.

«Вот если бы им удалось меня свалить с ног и избивать, этот был бы самым жестоким зверем», - подумал про себя Скелет.
        - Ну что, - быстро сказал он парню. - А тебе я сломаю копчик. Хочешь?
        Тот молчал и, задыхаясь от страха, смотрел на Скелета.
        - Это очень быстро, - проговорил Скелет с наслаждением в голосе. - Тебе это как раз подойдет, падаль… Всю свою жизнь будешь на карачках ползать, потому что на инвалидную коляску у твоей матери не хватит денег…
        - Я, - сказал парень. - Я, - повторил он жалобно. На него напала икота и он повторял только «Я»…
        - Ты - падаль, - сказал Скелет, следя глазами за двумя другими парнями, но они были почти неподвижны. Так, только шевелились чуть-чуть. Но нужно было спешить, потому что у них могли рядом оказаться дружки.
        И вообще, Скелет не обязан бесплатно воспитывать недорослей с питерских окраин…
        - Повтори, - приказал он парню.
        - Я - падаль, - покорно сказал тот.
        - Ты - вонючая падаль, - поправил его Скелет.
        - Я - вонючая падаль, - с готовностью пропел мальчишка, трясясь от страха.
        Скелет поправил пиджак и побежал из кафе на улицу. Теперь следовало спешить и быстро ловить машину до дома. Приключение окончилось, и слава Богу.
        Последнее, что Скелет увидел в кафе, было огорченное лицо Клоуна, смотревшего на происходящее с верхней ступеньки лестницы. Он был явно разочарован…
        Теперь я не выключал телефон по утрам. Пусть звонят.
        Я продолжал принимать всех своих пациентов по домам, часов до двух, а потом ложился в постель.
        И уже с десяти утра меня начинали донимать звонками. Раньше я этого не допускал, но теперь не мог себе позволить такой роскоши - не отвечать по телефону.
        Дело в том, что я ждал звонков от двух людей - от Юли и от Скелета.
        Юля мне не звонила. Она вообще никому не звонила, это я точно знал. Мне сказала об этом Людмила, ее мать, но и без нее я знал об этом. Юля как бы умерла. Она находилась как бы между жизнью и смертью. Она была в темноте, в черноте. В долине смертной тени…
        Я знал, что нужно к ней поехать, но чувствовал, что это совершенно бессмысленно. Она отдалилась от всех нас. От мира людей. Она переживала свое состояние одна, в полном одиночестве.
        И мы все были ей больше не нужны. Ей были нужны только ее сны, где она могла видеть. А для этого ей были необходимы таблетки. Я их достал.
        В полдень позвонил Скелет. Надо сказать, что я не слишком-то ожидал его звонка, времени прошло еще немного и мне казалось, что он вряд ли успел что-то сделать.
        Голос его был спокойный, и, как мне показалось, торжествующий. Чувствовалось, что он доволен собой. Это всегда чувствовалось, даже если человек старается это скрыть и разговаривать скромно и сдержано.
        - Я на минутку, доктор, - сказал Скелет деловым тоном. - Скажите мне, что у человека находится по бокам живота?
        Это был вопрос… По бокам живота? Доктору трудно ответить на вопрос, заданный таким образом.
        - Ну, вот посредине живота у человека пупок, - объяснил Скелет, когда я попросил его выражаться яснее. - А справа и слева от пупка на той же высоте сантиметрах в семи по обе стороны что находится? Какой орган? - Голос у Скелета был сосредоточенный, он хотел получить информацию.
        Я подумал. Что бы это могло быть?
        - Почки, - сказал я наконец неуверенным голосом. - Если поглубже посмотреть, то почки. А что?
        - Странно, - проговорил недоверчиво Скелет. - Почки же сзади находятся. Я точно знаю, когда бьешь по спине пониже - это называется «бить по почкам».
        - Это у вас чисто профессиональный взгляд ни вещи, - ответил я. - Смотря с какой стороны посмотреть на проблему. Бить, наверное, удобно сзади. А вообще-то почки там, где вы сказали.
        - То есть если меня разрезать справа и слева от пупка, то можно найти почки, - уточнил Скелет со всей дотошностью сыщика.
        - И не только вас, - ответил я. - Даже если разрезать президента и тибетского далай-ламу, то и у каждого из них найдутся в том месте почки.
        Но Скелет не захотел шутить и понимать мои шутки. Он был очень серьезен.
        - А вам уже что-нибудь удалось узнать? - спросил я, осознав, что он неспроста задает все эти вопросы про внутренние органы. Меня осенило, что ведь почки - идеальный вариант для пересадки.
        - Удалось, - ответил Скелет сдержанно, и тут все-таки впервые в его голосе явственно зазвучала гордость. Наверное, таким тоном генеральный конструктор космических кораблей сообщает премьер-министру о готовности новой модели для полета на Марс…
        - Ну! - вскрикнул я от неожиданности. - Скорее, расскажите…
        - Конечно, нет, - спокойно ответил сыщик. Голос его снова стал твердым.
        - Это что - тайна? - удивился я. - Уж во мне-то вы можете быть уверены…
        - Я в вас уверен, - монотонно произнес Скелет. - Просто рано еще говорить. Когда будет нужно, я вам своевременно сообщу. А пока что не о чем говорить. У меня к вам, кстати, просьба. Вы не могли бы заехать ко мне домой на минутку? А то мне нельзя выходить из дома.
        Конечно, я согласился. Хотя просьба Скелета показалась мне несколько странной. Как же он собирается заниматься нашим делом не выходя из дома?
        Вряд ли искомые негодяи приедут к нему на дом…
        Тем не менее я записал его адрес и телефон и пообещал, что скоро приеду. Вот, подумал я, тогда все и выясню.
        Именно так я и поступил. Собрался, взял таблетки для Юли и поехал. Сначала к Скелету, а потом уж к Юле. Даже трудно сказать, что хуже и тяжелее. Как говорится, сочетание неприятного с бесполезным.
        Неприятное - это общение со Скелетом. Как бы много не было у меня таких знакомых, все они тем не менее оставались просто моими пациентами, и нас не связывало ничего, кроме их заболеваний. Да и вообще - даже если он найдет мерзавцев - что от этого изменится? Ну, он их доблестно убьет… Как будто Юле от этого станет легче.
        А бесполезное - это поездка к Юле. За наши последние встречи я отчаялся
«достучаться» до нее. Она удалялась от меня. И таблетки, которые я вез ей - разве это помощь для нее, если уж говорить на чистоту. Ну, я просто помогал ей уйти от жизни, убежать в мир ирреального. Вот и все. Но потом-то она все равно просыпается и страшная реальность входит в свои права.
        Скелет встретил меня в махровом халате, накину-том на голое тело. Грудь его обильно поросла волосами, как у орангутанга.
        - Что вы так смотрите? - спросил он, увидев мой взгляд, невольно задержавшийся на его груди.
        - Это все оттого, что папа мой был грузином, - пояснил он. - Я по-грузински ни одного слова не знаю, а волосы на груди растут как у настоящего грузина.
        Он усадил меня на диван в комнате и протянул конверт.
        - Это запечатано, - сказал он. - Вы не будете открывать, в этом я уверен. Но на всякий случай сообщаю вам, что там нет совсем ничего, интересного для вас. Можно сказать, что вообще ничего интересного. Если я погибну и вы узнаете об этом, просто опустите конверт в ящик. Вас это не должно затруднить. Договорились?
        Я был смущен. Ничего страшного в его просьбе я не увидел, но мне стало как-то не по себе.
        - А почему вы просите об этом именно меня? - спросил я. - У вас что, нет других знакомых в Питере, кроме меня?
        Скелет ухмыльнулся.
        - Отчего же, - задумчиво сказал он. - Знакомых у меня много. Но только вам я доверяю в этом смысле. Не вообще доверяю, заметьте. Не вообще. Вообще я не знаю про вас достаточно, чтобы вам доверять. Но в данном вопросе - доверяю только вам.
        - Отчего? - не понял я.
        - Оттого, что вы - лицо незаинтересованное. Вы посторонний человек. Это про вас хорошо известно.
        - Кому известно? - заинтересовался я.
        - Всем, кому это важно знать, - отрезал Скелет, и стрельнул в меня глазами. - Да вы и сами с этим утверждением не спорите?
        - Нет, не спорю. Я действительно надежный и проверенный человек, - подтвердил я даже с оттенком гордости. Заслуживать доверие и уважение трудно везде. И преступный мир - не исключение…
        - Вот и возьмите письмо. Конверт надписан. Адрес там есть, так что больше ни о чем не беспокойтесь.
        - А вы что - собрались на тот свет? - спросил я, кладя конверт себе во внутренний карман.
        - Не знаю, - пожал плечами Скелет. - Во всяком случае, мне следует быть готовым к неожиданностям. Это просто необходимое приготовление на всякий случай. Так сказать, должок… Если все обойдется, то вы отдадите мне конверт обратно.
        - Очень хорошо, - сказал я. - А это как-то связано с нашим делом?
        - Впрямую, - ответил Скелет и опять ухмыльнулся. - Вы не тревожьтесь. Кажется, все будет в порядке и я сумею найти тех, кто вам нужен. Только нужно немножко подождать, и они проявят себя.
        - Опять изуродуют кого-то? - с содроганием спросил я. Скелет оскалился:
        - Уж не без этого. Теперь я кое-что узнал про них, так что хорошего от этой компании ожидать не приходится.
        Я осмотрелся. Квартира у Скелета была самая обычная. Мне всегда казалось, что люди такой профессии, как у него, живут как-то особенно. Но оказалось, что все весьма прозаично. В комнате стояла старая довольно потрепанная мебель, а на стене висела плохая картина. Это был подлинник, но весьма заурядных художественных достоинств. На картине было изображено море, а в нем, среди ненатуральных серых бурунов, виднелся кораблик. Морской пейзаж на тему «Белеет парус одинокий». Середина прошлого века. Скорее всего, работа студента Академии художеств.
        Все же наличие картины показалось мне странным и и решился сделать Скелету комплимент, похвально отозвавшись о картине.
        Не знаю, насколько он почувствовал фальшь в моем голосе, но даже не взглянул на картину и равнодушно ответил:
        - Это от мамы осталось. Не продавать же, пускай висит.
        Такие картины висят почти во всех старых петербургских квартирах, и по их наличию всегда можно судить о том, коренная петербургская семья или нет. Эти картины перевозят с собой в новое жилье, в Новостройки, где на светлых бетонных стенах они смотрятся совсем странно. Но тем не менее… Это отличительный знак.
        На все мои дальнейшие вопросы о ходе расследования Скелет отвечал уклончиво и в общем-то ничего не сказал. Это уже была старая милицейская закалка.
        - Как вы себя чувствуете? - спросил я напоследок.
        - Отлично, - сказал он. - А что?
        - Просто я несколько встревожился, когда вы сказали, что собираетесь сидеть без выхода дома, - ответил я. - Обычно это свойственно больным людям. - Я не стал больше ничего говорить о том, что меня тревожит ход расследования. Что же это за поиски такие, которые ведутся человеком, который сидит дома в махровом халате, надетом на голое тело? Но Скелет прекрасно понял меня и произнес многозначительно:
        - Мне позвонят и скажут, куда и когда нужно прибыть. Вот этого я и жду. А пока что у меня есть время для размышлений.
        - Вы работаете по методу дедукции? - поинтересовался я шутливо. Вот ведь какой Шерлок Холмс попался…
        - Ну да, - кивнул Скелет. - Все главные событии проходят в голове. Что бегать без толку, если еще ничего хорошего не придумал? Так, только видимость деятельности.
        На этом мы и попрощались. Я поехал к Юле, а Скелет обещал держать меня в курсе дела.
        Юля на этот раз лежала на кровати и была накрыта одеялом.
        - Она так и не встает, - сказала мне тревожно Людмила, впуская в комнату дочери. У Людмилы при этом было такое лицо и такие умоляющие глаза, как будто она надеялась, что я смогу вылечить Юлю. Если бы это было возможно…
        - Привез? - сразу спросила меня Юля, стоило мне появиться в комнате. Она протянула руку в мою сторону. Я взял ее в свою и тихонько пожал.
        - Не надо больше этого, - Юля поморщилась.
        - Что не надо? - даже не понял я сразу.
        - Ничего этого больше не надо, - ответила Юля спокойным и ровным голосом. - Ты не должен больше считать себя моим женихом. И у тебя нет передо мной никаких обязательств. Так что не надо больше объятий, поцелуев. Это все ни к чему и только делает все еще тяжелее.
        - Что ты говоришь, - возмутился я, но Юля меня остановила.
        - Я протянула руку, чтобы взять таблетки, которые ты привез, - сказала она. - И больше ни за чем… Я много думала о том, что произошло, и о том, что теперь будет впереди… Мне нужно научиться жить по-новому, по-другому. Вот с этими таблетками, например.
        - Но это не может длиться долго, - ответил я, обескураженный и еще не вполне ее понимая: - Таблетки перестанут действовать и помогать тебе по мере того, как ты будешь к ним привыкать.
        Улыбка тронула бескровные Юлины губы. Это была странная улыбка. Юля улыбалась так, словно она была старым, умудренным жизнью человеком, столько знания жизни и даже провидения было на ее устах в тот момент, что я даже испугался.
        Таблетки - ерунда, - сказала она. - Когда перестанут действовать эти, ты принесешь другие. Мы ведь останемся друзьями все равно, правда?
        Юля еще некоторое время помолчала, а когда я попытался что-то сказать, ответила:
        - Ну посуди сам, Феликс… Что за глупости… Ты вовсе, не обязан продолжать любить девушку, которая стала слепой. Есть же элементарный здравый смысл. Твое благородство не дает тебе этого сказать, признаться себе самому в том, что все изменилось. Но это ведь именно так. Не дай Бог, мы бы поженились сейчас. Ты станешь тяготиться мной, моей беспомощностью, моими проблемами… будет только хуже.
        - Но я же по-прежнему люблю тебя, - сказал я растерянно. На самом деле я был подавлен уверенным тоном Юли, тем, как спокойно и со знанием дела ими излагала новую версию своей жизни и наших отношений.
        - Вот и прекрасно, - ответила Юля. - Просто мм теперь станем друзьями. Можно, наверно, любить слепую женщину, но нелепо же становится ее мужем и жить с нею всю жизнь. Ты в конце концов проклянешь меня и себя, и все на свете.
        Юля вздохнула и добавила:
        - А я совсем не хотела бы, чтобы ты меня проклинал.
        - Твое настроение еще изменится, - сказал я ей. Мы еще неоднократно поговорим обо всем, и ты сама поймешь, что мое отношение к тебе не изменилось. Только, может быть, мне очень больно за тебя, поэтому тебе кажется, что я стал неувереннее.
        Юля взяла меня за руку. Она лежала на кровати, запрокинув лицо вверх и на нем было совершенно сомнамбулическое выражение.
        - Я хочу, чтобы мы перестали об этом говорить, Феликс, - сказала она. - Нашей свадьбы не будет никогда. Тебе не нужна слепая уродливая жена, да и мне в нынешнем положении вряд ли нужен муж в качестве мужчины. Что-то я не могу себе представить наших супружеских отношений…
        Она облизнула пересохшие губы и добавила:
        - Ты найдешь себе другую женщину и женишься на ней. А до этого мы с тобой будем просто старыми друзьями, у которых ничего не получилось. Бывает же так. Люди планируют, но судьбе оказывается неугодно то, чего они хотят.
        - На ком я женюсь? - озадаченно спросил я. - Что ты такое говоришь? Ты - моя невеста, и нету у меня на примете других женщин.
        - Нет, так будут, - ответила Юля равнодушно. - Ты красивый мужчина, молодой и здоровый. Найдется… А пока что можешь завести любовницу. Меня это больше не волнует. Так тебе будет легче примириться со всем тем, что произошло.
        Юля еще раз тяжело вздохнула и сжала губы.
        - А я уже, кажется, совсем примирилась. Вот сейчас приму таблетки и примирюсь окончательно.
        - Только будь осторожной, - сказал я. - Ты ведь знаешь примерную дозировку.
        - А что будет, если я превышу ее? - поинтересовалась Юля язвительно, с горьким смешком.
        - Будет - безумие, - ответил я и тотчас же прикусил себе язык.
        - Безумие, - проговорила Юля. Она как бы повертела это слово на губах. - Безумие - это было бы прекрасно. Это была бы панацея, - сказала она мечтательно: - Что может быть лучше безумия в моем положении…
        Не дай мне Бог сойти с ума,
        Нет, лучше посох и сума…
        Так писал Пушкин, а с Юлей случилось такое, что она теперь мечтала сойти с ума…
        Да и то сказать - во времена Пушкина у девушек не вырезали глаза на продажу. Кстати, может быть, в этом именно и таится ответ на вопрос, почему в наше время не появляются гении вроде Пушкина. Когда такое возможно - Пушкины не живут…
        - Ты теперь не приходи ко мне слишком часто, - попросила Юля. - Не надо дразнить себя и меня. Приходи пореже. Мы останемся друзьями, но нам надо постепенно отвыкать друг от друга. Что толку сейчас тебе сидеть тут. Пусть у тебя будет своя жизнь.
        Я молчал и не находил, что сказать в ответ. Столько внутренней силы и мужества было в словах этой сломленной молоденькой девушки!
        - Только хочу попросить тебя об одном, - Юля усмехнулась вновь и сжала мою руку, найдя ее на одеяле: - Не делай этого с мамой… С кем хочешь, но с мамой не надо…

* * *
        С мамы, собственно, все и началось.
        Четыре года назад я только-только начинал свою нынешнюю практику как частный доктор.
        У меня оказалось несколько друзей и коллег, которые помогли мне, и я был полон радужных надежд. Кстати, многие надежды мои того времени, как ни странно, оправдались.
        Тогда еще я не был таким заматеревшим, как сейчас, и меня еще смущали мои новые пациенты. Пугал их слэнг, их странные манеры, привычка лечиться по ночам…
        - Когда все доброе ложится, и все недоброе встает, - цитировала моя мама что-то каждый раз, когда я вечером начинал прием больных.
        Очередной такой прием еще только начинался, а я сидел, с тоской ожидая очередных своих пациенток - валютных проституток - мрачных деловых баб, которые за деньги готовы переспать даже с сенбернаром… Одна, кстати, именно такое и рассказывала…
        При этом они оставались совершенно равнодушными, презирали и ненавидели мужчин и испытывали отвращение ко всему вокруг. Кроме денег, кроме шуршащих плотных долларовых бумажек.
        И вот тогда появилась Людмила. Она вошла в кабинет и сразу сказала, что она по рекомендации такого-то. Так принято. Нужно обязательно сказать от кого ты пришел, в противном случае я не стану лечить. Вернее, буду, но от нескольких элементарных кожных заболеваний.
        А про венерическую болезнь скажу, что не имею такого права и что очень извиняюсь и рекомендую обратиться в кожвендиспансер по месту жительства…
        Но Людмила сразу сказала, от кого она. Я знал этого типа, и не мог сказать о нем почти ничего, кроме того, что он очень богат и что деньги свои заработал явно не на государственной бессрочной службе.
        Я взглянул на посетительницу. На вид ей было лет тридцать. Потом выяснилось, что тридцать пять…
        Это была красивая женщина, немного вульгарная, но не похожая на проститутку. Все-таки есть у них что-то особенное в облике, несмотря на все индивидуальные различия.
        Посетительница же моя не имела этих отличий. Ни циничного взгляда, ни тяжелого выражения лица, ни прущего через все края хамства…
        - Ложитесь, - кивнул я на гинекологическое кресло, - сейчас я дам вам подкладную.
        - Я встал и потянулся к шкафу, но женщина остановила меня словами:
        - Не надо, доктор. У меня есть своя с собой. - Это уже окончательно убедило меня, что передо мной не проститутка. Дорогие валютные «шмары» вообще не думают о таких тонкостях. Они не понимают, зачем подкладная, не то, что носить ее с собой к доктору. Хотя, конечно, при специфике их работы можно понять их равнодушное отношение к гигиене…
        Пациентка легко забралась в кресло, и я осмотрел ее.
        - Гонорея, - сказал я в конце концов, откладывая в сторону зеркало и садясь обратно за стол:
        - Одевайтесь.
        Женщина оделась и села на стул напротив меня за столом.
        - Сейчас я выпишу вам лекарство, - сказал я. - Вы будете принимать это утром, днем и вечером. Через три дня я вас жду.
        - Нет, - произнесла пациентка с отчаянием в голосе. - Это невозможно. - Я вскинул на нее глаза и удивленно спросил:
        - Что невозможно? Если не можете через три дня, приходите через два или через четыре.
        - Нет, - ответила дама и прижала руки к груди. - Я потому к вам и пришла, что мне сказали, будто вы можете срочно.
        Я понял ее. Она заболела, и теперь боялась, что узнает муж. Наверное, муж уезжал в командировку и вот-вот должен был вернуться. И ей было непременно нужно вылечиться прямо сейчас, чтобы к его приезду уже быть здоровой. Нельзя же заражать своего собственного мужа…
        Я взглянул на нее повнимательнее. Это была красивая шатенка, довольно высокого роста, с отлично сохранившейся фигурой. Наверное, на чей-нибудь вкус она была крупновата и походила на кобылу, но мне такие нравятся. Может быть, потому что они мне под стать - я и сам не маленьких размеров.
        И еще одно отличие было у нее, которое я сразу заметил. У нее больше зеленые глаза. Они немного удлиненные, как у кошки, и совершенно изумрудного цвета.
        - Можно за два раза, - сказал я. - Только вы сами понимаете… - Я сделал вид, что замялся. Это такая манера у докторов. Некоторые врачи сейчас забыли традиции отцов и говорят пациентам все прямо в лицо открытым текстом. Что и сколько стоит…
        Но я знаю, что так нельзя. У меня есть корни и представления о приличиях профессии. Их несколько, и они неукоснительно соблюдаются всеми культурными врачами еще с чеховских времен.
        Никогда не называть точной суммы. Хороший пациент сам все прекрасно знает. Ему известны все расценки. А тот, кто не знает и дает меньше положенного - тот плохой пациент и его вообще не надо принимать. Пусть идет в следующий раз в поликлинику по месту жительства.
        Вообще не следует употреблять слово «деньги».
        Это низкое слово, оно не к лицу представителю самой гуманной профессии. Достаточно просто выразительного взгляда. Хороший пациент его сразу поймет. А что делать с плохими, я уже сказал раньше…
        И третье. Деньгами не размахивать. Когда тебе их дали, они должны немедленно исчезнуть в кармане или в твоем столе. Еще лучше, если они просто растают в твоей руке. Есть такие специалисты, что добились этого долгими тренировками.
        - Я готова заплатить сколько нужно, - с готовностью отозвалась дама. - Но я вас очень прошу - чтобы это прошло поскорее.
        Она заплатила мне и я сделал первый укол. Второй нужно было сделать на следующий день и я гарантировал, что во всяком случае, болезнь перестанет быть заразной.
        Она пришла и на следующий день, и после этого мы расстались.
        Некоторое время я думал о ней, она произвела на меня впечатление. Кроме всего прочего, я не очень понимал, кто она такая. С одной стороны - не проститутка. А с другой… С другой - она совсем не смущалась. Обычно порядочные женщины, когда с ними случается такое, теряются. Они краснеют, бледнеют, нервно мнут носовой платок.
        В данном случае ничего этого не было. Странно.
        Но Петербург маленький город. И произошло невероятное. А если посмотреть на вещи трезво - вполне возможное. Мы встретились с моей странной пациенткой через две недели после первого знакомства.
        Один мой знакомый пригласил меня в ресторан.
        Дело в том, что он мой очень старый приятель, и когда он обратился ко мне за помощью, я не смог взять у него деньги. Вылечить - вылечил, но когда он протянул мне деньги, я не сумел их взять. Все-таки почти школьный товарищ…
        Тогда он пригласил меня в ресторан, и я согласился. Хотя и пришлось отменять ради этого прием.
        Я вел довольно замкнутый образ жизни, который диктовался в основном моим странным распорядком дня. И просто чувствовал, что мне необходимо расслабиться.
        Товарищ привел меня в ресторан - огромный зал с множеством столиков, почти все они были заняты. Посредине находилась танцевальная площадка, на которой толпились люди, и все они в ритм прыгали на одном месте. Уморительная картина, скажу я вам…
        Мы сидели и болтали о разных разностях. В основном о проблемах современного бизнеса - он был бизнесменом.
        Козьма Прутков однажды написал:

«Три вещи, единожды начав, трудно кончить. Слушать друга, возвратившегося из дальнего путешествия, вкушать вкусную пищу, и чесать там, где чешется»…
        Мы как раз «вкушали вкусную пищу», друг мой вернулся только что из Лондона, а это вполне можно считать дальним путешествием. И мы «чесали, где чешется» - потому что разговаривали о бизнесе, а у кого не чешется сейчас в этом месте?
        И тут я увидел свою недавнюю пациентку. Она сидела за столиком невдалеке и смотрела прямо на меня.
        - Что ты так замолчал? - с интересом спросил меня товарищ, а потом поймал мой взгляд.
        - Да, ничего, - прокомментировал он, но я тут же перебил его. Я извинился и сказал, что это моя знакомая и мне хотелось бы с ней немного поболтать. Товарищ оказался не занудой и меня понял.
        - Ладно, покобелируй, - сказал он. - А у меня пока что есть своя собеседница, - он весело указал на бутылку французского вина с высоким и узким горлышком.
        - Потом обсудим, у кого из нас собеседница была стройнее, - засмеялся он.
        Почему я захотел подойти? Не знаю, может быть, это судьба. Или мы с самого начала заинтересовали друг друга? Наверное, так.
        Между людьми существует невидимое притяжение, просто зачастую судьба разводит их в разные стороны и не предоставляет возможности закрепить знакомство. Сейчас же судьбе явно было угодно свести нас вместе.
        Взгляд женщины, устремленный на меня, был достаточно красноречив. Она, очевидно, не скрывалась от меня и хотела, чтобы я подошел к ней.
        - Пойдемте танцевать, - пригласил я ее и она охотно согласилась. Рядом с ней сидела подруга примерно такого же возраста, только гораздо хуже сохранившаяся.
        - Вы часто здесь бываете? - спросил я, едва только мы вышли в крут танцующих.
        - Иногда, - уклончиво сказала она и, приблизившись, обняла меня за шею своими руками, от которых исходил сильный и приятный аромат духов.
        - Как вас зовут? - спросил я. Ведь мне так и не было известно ее имя.
        - Людмила, - ответила она и внезапно добавила:
        - Но только не Люда… Терпеть не могу. Какая-то кличка, вроде собачьей. Люда…
        Руки ее были мягкие и сильные. На Людмиле было зеленое шелковое платье без рукавов. Когда она подняла руки, я скосил глаза и увидел гладко выбритые подмышки.
        - Цвет платья вам очень к лицу, - сказал я комплимент в духе прошлого века. Людмила засмеялась, открывая белые и ровные зубы, и раздвинув полные, изящно очерченные помадой губы, сказала:
        - Вы заметили, что у меня красивые глаза? Я думала, что вы смотрели мне совсем в другое место.
        - Но ваши глаза произвели на меня большее впечатление, - попытался я отбиться.
        - Там, куда вы смотрели, тоже неплохо, - заметила она спокойно, продолжая улыбаться и тут пришел черед мне смущаться и краснеть.
        Разговор был рискованный, и все равно Людмила не производила впечатления проститутки. Я мог бы за это ручаться, а я к тому времени уже понимал в этом толк.
        - Вам тогда все удалось? - спросил я, чтобы перевести разговор в другое русло, а заодно и перейти в наступление: - Муж ни о чем не догадался?
        - Муж? - картинно вскинула она брови: - А при чем тут муж?
        Она опять «переиграла» меня. Вновь я смутился. Вероятно, в этот момент Людмила поняла, что переборщила с напористостью, и что может просто испугать меня своими играми.
        - Спасибо вам, - сказала она. - Я вам очень благодарна за помощь. Все прошло.
        Танец на этом закончился, и я усадил Людмилу на ее место за столиком. Она с интересом посмотрела на меня, подняв голову, но больше ничего не сказала.
        Еще некоторое время мы болтали с товарищем, но меня уже интересовала только эта женщина. Все мои мысли были о ней, я был взбудоражен. Кроме того, я постоянно ловил на себе ее взгляд.
        Это было совсем как у Блока:
        И из глуби зеркал ты мне взоры бросала
        И, бросая, кричала: - Лови!
        Вероятно, Блок описывал что-то именно в таком роде, как было у нас в тот вечер с Людмилой.
        Даже когда я отворачивался к товарищу, то невольно чувствовал на своем затылке ее взгляд.
        Через некоторое время возле нашего столика появился не наш официант, не тот, который нас обслуживал.
        - Вам презент, - произнес он, улыбаясь, и поставил перед нами бутылку шампанского.
        - Совсем как в кино про старинных купцов, - растерянно заметил мой товарищ, озираясь по сторонам.
        - И к нему записка, - официант протянул мне сложенный вчетверо листок розовой бумаги.

«Доктор, - было написано там летящим стремительным почерком. - Если вы выйдете отсюда через десять минут и сядете в красные „Жигули“ с номером…, то вы сможете проводить меня домой». И стояла подпись: «Людмила».
        Я первым делом посмотрел на своего товарища, который читал вместе со мной, через мое плечо.
        Он улыбнулся.
        - Старик, надо ехать, - сказал он решительно. - Иди, я тебя пойму… Как не проводить такую женщину? Шампанское прислала, домой позвала. Почему бы и нет доктор?
        Людмилы уже не было за столиком. Я увидел только ее спину, когда она вместе со своей спутницей спускалась по лестнице в гардероб.
        - Иди, иди, - сказал мой товарищ. - Что я - не человек, что ли? Я все понимаю. Мгновенная страсть и все такое. Бывает. Я бы сказал тебе - будь осторожен, но ты же сам венеролог и лучше знаешь… - Он захохотал и еще раз благословил меня на подвиги.
        - Бутылку оставь, - сказал он на прощание строго. - Бутылка моя. Это мне в утешение. А тебя ждет нечто получше. - Он мечтательно причмокнул губами.
        - Ну, и ты можешь немедленно найти тут кого-нибудь, - сказал я. - Да хоть официанту скажи - он тебе мигом троих приведет.
        - Не-ет, - протянул приятель. - Это совсем не то… Это - блядство. А тут, у тебя - роковая страсть. Ты меня за дебила не принимай. Я разницу понимаю.
        Я вышел и сел в красные «Жигули», где за рулем сидела подруга. Людмила не познакомила нас. Она просто потом объяснила, что всегда берет с собой эту свою подругу, потому что та - диабетичка и не пьет, а значит, может потом вести машину. Да и вообще - вдвоем лучше. Одинокая женщина в таких местах привлекает слишком много внимания.
        Когда мы подъехали к дому Людмилы, она вышла, и я вслед за ней. Подруга - сумрачная особа кивнула на прощание, с ревом развернулась и уехала.
        Во время поездки мы не сказали друг другу ни слова. Теперь, перед парадной Людмила остановилась и сказала, интригующе скользя по мне глазами:
        - Вы хотите войти?
        Она спросила это так, что не оставалось сомнений, в том, что это означает. Этот вопрос и мое согласие…
        Квартира оказалась очень большой. Хотя это и был самый центр города, все же я не ожидал такой величины комнат, такого их количества.
        Пять комнат, самая маленькая из которых была метров двадцать…
        Но не только размерами поражала эта квартира. Она была роскошно обставлена и отделана. Белые полированные двери с бронзовыми ручками, начищенные латунные защелки на высоких окнах, новый паркет в комнатах и ковролин от «Искрасофт» в прихожей и в холле…
        Тут было что посмотреть.
        В то же время чувствовалось, что все это не старое, не фамильное, а совсем недавно приобретенное. Ни одной старой вещи. Ни одного предмета антиквариата. В центре Петербурга стоит войти в любую квартиру, даже в самую задрипанную, и повсюду ты будешь наталкиваться на предметы старины.
        В одном месте - старая гравюра, в другом - старенький подсвечник, в третьем месте - удивительные часы-ходики, изделие умельцев художественной ценности, но люди с этим живут.
        Это есть здесь у всех. Конечно, я говорю о центре города и об определенном слое людей.
        Понятно, что я не имею в виду «лимиту» с заводов, получившую квартиры в новостройках. И не их детей. Там этого ничего нет. Там полное «манкуртство»… Деревню, из которой они приехали - презирают. Город, в котором живут сейчас - не знают и не понимают. Так и живут, неприкаянные, пока не помрут.
        Но здесь-то, в квартире у Людмилы, явно жили не лимитчики. Об этом говорило очень многое. Вот только со стариной у них что-то не в ладах.
        Ни одной картины на стенах. Ни одной статуэтки.
        Я огляделся в комнате, куда она меня привела. Ни одной книги. Даже книжных полок нет.
        Потом я убедился в том, что книг нет и в других комнатах тоже. Только в детской, на секретере дочери - стопка книг, но то были школьные учебники. Не вполне книги…
        Ублюдочная культура.
        Людмила вышла ко мне в длинном пеньюаре. Она уже успела скинуть с себя платье, и теперь она была почти вся обнажена. Голыми были ее плечи - белые, полные, как у кустодиевской купчихи, руки - мягкие, округлых форм…
        Она легла на диван прямо передо мной и улыбнулась.
        - Мне кажется, что вы плохо рассмотрели в тот раз кое-что, - сказала она. - А то все глаза, глаза… Есть у меня и получше что-то. Смотри. - Она подняла пеньюар и развела оголившиеся колени…

* * *
        Утром я уехал домой и завалился спать. Устал я так, как никогда не уставал во время своих ночных приемов.
        Спал я до середины дня. Только в начале третьего меня разбудила мама. Она всегда будила меня, иначе я мог бы так проспать до самого вечера.
        И утро в полночь обратя
        Спокойно спит в тени блаженной
        Забав и роскоши дитя.
        Этими словами она часто будила меня, сравнивая с Евгением Онегиным. Вот только, как правило, я спал так после работы. Но в данном случае сравнивать меня с Онегиным было вполне правомерно.
        Людмила буквально истерзала меня ночью. Она набрасывалась на меня, как ненасытная кошка, и даже издавала при этом какие-то характерные кошачьи звуки - то урчание удовольствия, то вопли страсти…
        Через день она позвонила мне и пригласила к себе вновь. Она держалась совершенно непринужденно и не стеснялась.
        Я был просто заворожен ее темпераментом. Для меня было что-то удивительное во всем этом приключении. И в том, как оно началось - тоже.
        Прежде всего, никогда у меня не было романов с моими пациентками. Для меня это было дико. Все-таки я ведь не стоматолог и не косметолог… У меня довольно специфическая направленность.
        И потом, ее инициатива. Мне прежде приходилось слышать о том, что иногда дамы берут инициативу и смело предлагают приглянувшимся им мужчинам себя. Но столкнулся с этим я впервые.
        Все-таки не каждая женщина, далеко не каждая решиться на такое, что сделала с такой легкостью Людмила - послать мужчине бутылку в ресторане и недвусмысленную записку.
        А уж о том, как она вела себя потом, я и не говорю. Такая откровенность ее, граничащая с цинизмом, были мне совершенно непривычны. Может быть, поэтому я был так очарован ею. Очарован - не совсем правильное слово. Я был покорен. Я был заинтригован.
        Так победитель, страшный варвар, предводитель скифских племен входил в европейские города. Точно так же покорила меня Людмила.
        В ней была какая-то загадка. Если бы ее не было, и она оказалась просто проституткой, я с отвращением отвернулся бы. Но все было гораздо сложнее, я это чувствовал.
        - Где твоя семья? - спросил я ее на второй раз. Мне ведь приходилось видеть в квартире и детскую, и две кровати, мирно стоявшие рядом в супружеской спальне.
        - Сейчас лето, - ответила Людмила спокойно. - Дочка вернется только в конце августа, к началу учебного года. А муж - он как обычно.
        - Что - как обычно? - не понял я.
        - Муж - объелся груш, - ответила Людмила спокойным голосом и только после этого рассмеялась:
        - Ты ведь слышал такую поговорку? Они всегда объедаются грушами, эти проклятые мужья.
        Она рассказала мне подробности своей жизни и дала объяснения тому, что происходит, только потом, когда всласть наслушалась моих расспросов и предположений.
        Чего только я не предполагал, какие только не строил гипотезы…
        Людмила смеялась, загадочно смотрела на меня. Только потом, когда воображение мое иссякло, она согласилась поведать мне правду, или то, что она называла правдой.
        - В одном ты оказался прав, - сказала она. - Я на самом деле была проституткой. Только было это очень давно, и я уже и сама не вспоминаю об этом. Отсюда, наверное, моя откровенность и мои немного вольные манеры.
        Конечно, об этом сейчас никто не знает, а те, кто знал, стараются не вспоминать.
        Я и тебе не сказала бы, все же это не так уж приятно взрослой замужней женщине - рассказывать о том, что она была проституткой. Но ты ведь сам мне сказал, что для тебя проститутки - привычный контингент и ты не должен так уж вздрагивать при этом слове. А кроме того, у меня, как говорится, давно, истек срок давности…
        Мне тогда было двадцать лет. Как ты сам понимаешь, уже вполне можно говорить о событиях, отстоящих от нынешнего времени на пятнадцать лет.
        Я жила в общежитии при заводе «Красное веретено» и одна воспитывала дочку. От кого я ее родила - совершено неважно. Глупая была, девчонка, вот и родила от одного жалкого негодяя с красивыми усами…
        Негодяй с тех пор пропал из моей жизни навсегда, а я осталась с ребенком на руках. Воспитывала ребенка - это, конечно, сильно сказано. Слишком сильно…
        Жила я тогда очень плохо. Днем я работала на фабрике, а девочка моя была в яслях. Потом я забирала девочку, отводила ее в общежитие и сдавала на руки подругам. А сама отправлялась на заработки.
        Куда? В гостиницу, конечно.
        Недалеко от нашего общежития как раз была одна такая гостиница. «Выборгская». Очень удобно. Там гостиница, а на первом этаже - ресторан.
        Нас было там несколько девушек, которые терлись там постоянно. Помню, что почти все были из общежитий, с фабрик, и только две студентки…
        Сутенеров тогда еще не было. Наша страна в те времена еще не доросла до этого признака цивилизации. То есть у меня было двое парней, которые защищали меня от пьяных хулиганов, и которым я отдавала часть своей выручки. Знаешь, проститутку ведь всегда могут побить. Избивали и меня несколько раз, и после этого я сама подошла к двум парням - завсегдатаям того ресторана, и предложила им.
        Они брали у меня деньги каждое утро, после того, как я выходила из очередного номера гостиницы и, кроме того, спали со мной раз в неделю. Бесплатно, конечно. Но меня весь этот вариант устраивал. Денег они брали с меня немного, а потрахаться с ними мне бывало даже приятно, они были красивые парни…
        Рассказывать тебе об этом долго не буду, потому что ты, наверняка, и сам себе все это представляешь.
        - А сколько ты получала за ночь? - спросил я Людмилу.
        - У тебя профессиональный интерес? - улыбнулась она.
        - Просто я хочу сравнить, - ответил я. - Мне ведь известны сегодняшние гонорары проституток, и было бы интересно узнать, насколько поднялись или упали в цене такие услуги.
        - Я брала тогда за ночь двадцать пять рублей, - сказала Людмила. - По тем временам это были очень и очень приличные деньги. Потому что ужин в ресторане на двоих стоил примерно столько. Иногда давали даже больше, а иногда и поменьше. Но я никогда не торговалась. Я вообще не люблю торговаться…
        - Сейчас это стоит от пятидесяти до ста долларов, - сказал я задумчиво. - Как ни крути, а сильно подорожало женское тело в России.
        - Сейчас это поставлено на профессиональную ногу, - прокомментировала мои слова Людмила. - Сейчас много берет себе сутенер, много берет себе полиция нравов…
        - А полиция нравов тоже берет? - удивился я.
        - Ну, я точно не знаю, - засмеялась Людмила. - Но если проституция существует, значит и полиция нравов берет… Если бы не брала, проституток не было бы так много. Это же очевидно.
        Она задумалась, а я вставил:
        - Вообще-то это странно, что цены сейчас так высоки. Сто долларов за ночь, это обычная цена в Питере, и совершенно дикая, невероятная где-нибудь в Париже или Нью-Йорке.
        - Да? - улыбнулась Людмила. - Я и не знала…
        Я точно знал, что в Париже или Нью-Йорке цена ночи с женщиной никогда не превышает тридцати-сорока долларов. Это уже предел. Больше берут только единицы, и в очень дорогих ночных клубах… А так - двадцать-тридцать долларов. Поистине, Россия становится самой дорогой страной в мире…
        У нас сейчас самые дорогие панельные девки, и самые дешевые человеческие органы… И цена продуктовой корзины немного превышает цену человеческой жизни.
        - Все это было так давно, - сказала Людмила, погруженная в свои воспоминания. - Восьмидесятый год… Именно в тот год я и встретила своего нынешнего мужа. Он был тогда очень хорош собой.
        - Он был твоим клиентом? - догадался внезапно я. А что, русский человек так устроен. Он вполне может жениться на первой встреченной им проститутке. Об этой нашей особенности писали еще классики литературы.
        - Ты будешь смеяться, но это действительно так, - подтвердила мои слова Людмила. - Только он не был моим клиентом… Но познакомились мы на самом деле в том ресторане. Был обычный вечер, и мы с подружкой сидели за столиком с бутылкой сухого вина. Мы высматривали клиентов.
        - Иностранцев? - уточнил я.
        - Не обязательно, - ответила Людмила. - Вовсе не обязательно. Иностранцев в той гостинице было не много, да и вообще я никогда не была любительницей финских лесорубов…
        А за столиком неподалеку сидела довольно странная компания. Мы обратили на нее внимание, потому что там сидели пятеро мужиков, и ни одной женщины. Мужики были наши, советские, но очень приличные. Ну, ты представляешь себе, что это означало в восьмидесятом году…
        Все пятеро были мордастые, здоровенные, все в костюмах-тройках. Они тогда как раз были в самой моде.
        Мы с подругой, как говорится, «положили на них глаз». Они же были в чисто мужской компании. Она присмотрела себе одного, я - другого. В общем-то это было не важно. Не один, так другой. Из пятерых кто-то все равно клюнул бы.
        Мы начали строить им глазки и всячески заигрывать, издалека. Тогда еще не принято было подходить самим.
        Закончилось все тем, что двое из них подошли к нам и пригласили танцевать. Мужчина, с которым я пошла танцевать, был постарше меня, ему было тогда лет тридцать. Он мне сначала не очень понравился, потому что он - низкого роста, даже чуть пониже меня.
        И уже начал лысеть в то время. Он танцевал со мной, и вел неторопливый разговор. Он, надо сказать, сразу понял, кто я такая, так что разговаривал просто для проформы.
        - Мы тут еще некоторое время посидим, - сказал он. - А потом, если хочешь, можем поехать ко мне. Не возражаешь?
        - Нет, - сказала я ему, потому что в тот день ресторан был полупустой, а лучше синица в руках, чем журавль в небе. Хоть он мне и не понравился, а все же я согласилась. Мало ли что - покапризничаешь, откажешься, а потом вообще никто не
«клюнет».
        - Сколько ты берешь? - спросил он меня напрямую.
        - Сколько захотите подарить бедной женщине, - ответила я кокетливо, но сразу же отметила про себя этот вопрос как неприятную деталь. Дело в том, что в то время в Питере было не принято спрашивать у женщины так прямо. Тут, наверное, сказывалась советская стыдливость в этих вопросах. Или извечное русское желание создавать себе иллюзии. Делать вид, что ты соблазнил женщину, а не что тебя просто подцепила проститутка…
        Во всяком случае, до того дня у меня никогда не спрашивали о цене с таким брезгливым спокойствием. Меня даже это покоробило. Стало как-то оскорбительно.

«Вот ведь советская проклятая идеология, - подумал я в этом месте рассказа Людмилы. - Даже в проститутках сумела воспитать чувство человеческого достоинства… Подумайте, она оскорбилась таким вопросом… Да для любой девки в нормальной стране это совершенно закономерный вопрос, она с радостью тут же на него ответит. Значит, подумает, клиент хороший попался, понимающий проблему. А у нас всех приучили корчить из себя тургеневских барышень. Даже шлюха требует к себе „человеческого“ подхода. Фу-ты, ну ты, о цене ее даже не спроси, а то обидится…»
        Но Людмила тут же, как будто услышала мой внутренний монолог, сказала:
        - Я не обиделась бы на это, если бы не вся его манера держаться. Он как бы не видел во мне женщину… Разговаривал так, как будто я бревно бесчувственное.
        - А как вас зовут? - спросила я его тогда, надеясь хоть таким образом как-то установить с ним человеческие отношения.
        - Зови меня Гена, - ответил он и усмехнулся. - Разрешаю.
        Я тоже представилась, но он как бы пропустил это мимо ушей.
        - Значит так, - сказал он. - Через двадцать пять минут я выйду отсюда. А ты выходи следом за мной. Только чтоб никто не догадался, ладно? А то мне не хочется, чтобы мои товарищи видели, как мы с тобой познакомились.
        - Мы же уже танцуем, - обескураженно возразила я, но Гена сказал:
        - Это совсем не то… Танцевать в ресторане можно, а вот то… Другое… Это уже нехорошо, это относится к моральному облику… так договорились?
        Я пожала плечами, давая понять тем самым, что не слишком-то и рвусь к нему в объятия, но тогда он испытующе посмотрел на меня и добавил:
        - Я тебе хорошо заплачу… Останешься довольна, обещаю.
        Моя подружка разволновалась, когда я рассказала ей, вернувшись к столику, о нашем разговоре. Глаза ее сделались круглыми и она прошептала:
        - Может, это маньяк какой-нибудь? - Но мне показалось, что ничего страшного не будет. Будет только противно. Уж больно мужичонка был какой-то странный и неинтересный. А впрочем, чего не сделаешь ради хороших денег?
        - Ты и сейчас так считаешь? - спросил я Людмилу в этом месте.
        - Как? - не поняла она сразу.
        - Ну, ты и сейчас считаешь, что чего не сделаешь ради денег, как ты только что сказала? - уточнил я. Мне стал интересен ее облик.
        - Не знаю, - ответила она спокойно. - Сейчас у меня есть деньги, так что этот вопрос перестал меня волновать. Сейчас я ничего не делаю ради денег.
        - Понятно, - констатировал я, так ничего от нее и не добившись.
        - Все так и произошло, как он сказал, - продолжила Людмила. - Через полчаса Гена попрощался со своими товарищами и пошел к выходу. Пошла и я. Еще помню, что на ходу кивнула нашим парням, сидевшим у входа. Показала им, что все в порядке.
        Мы сели в такси и поехали домой к Гене. Он жил в однокомнатной квартире на окраине. Ржевка-Пороховые. Это тогда, в восьмидесятом, было очень дальней окраиной.
        Квартирка оказалась довольно неухоженная, и я сразу поняла, что он живет один. Холостой мужчина оказался.
        Он приготовил кофе и поставил передо мной чашечку. Потом развалился в кресле и начал задумчиво:
        - Ну, ладно, зачем попусту время терять? Раздевайся.
        Я хотела ответить ему, что хотела бы сначала выпить кофе и получить деньги вперед, но не решилась. Он был довольно солидным мужчиной. Я сумела оценить его хороший костюм и особенно - ботинки «Саламандра». Это тогда было как бы маркой, отличительной чертой солидного человека.
        Поэтому я не стала спорить, а тут же, встав перед ним, разделась. Сняла с себя все и дала ему рассмотреть свое тело. А тело мое в те годы было отличное. Отменное, я бы сказала… Не зря оно меня кормило тогда.
        Все клиенты восхищались, когда я раздевалась перед ними. Один грузин все кричал, что нужно меня на Запад отпустить, чтобы я там в ночных варьете танцевала.
        - Ты и сейчас отлично выглядишь, - сказал я, не делая при этом пустого комплимента. Людмила и вправду выглядела замечательно. Совсем не так, наверное, как в восьмидесятом году, но все же… Для тридцати пяти лет она сохранилась блестяще…
        - Спасибо, дорогой, - ласково и небрежно бросила Людмила. - Так вот, это был самый странный вечер в моей жизни… Я разделась и просто ждала от него ну пусть не восхищенных криков, и не кавказского пощелкивания языком, но хоть каких-то слов. Хотя бы возбужденного взгляда…
        Ничего этого не было. Гена совершенно равнодушно смотрел на меня. При этом он велел мне покрутиться перед ним и даже провел рукой по моей ягодице.
        Меня часто гладили в том месте, и я всегда чувствовала при этом, как вибрирует горячая рука возбужденного мужчины. Но в тот раз не было ничего подобного. Рука была совершенно холодная, даже влажная. Бр-р… Очень неприятно. Это была какая-то рука исследователя… Как будто впервые в жизни гладил женщину по ягодице…
        Между тем, была зима и я довольно скоро замерзла, стоя голая посреди комнаты без движения.
        Тело мое покрылось гусиной кожей и я сказала:
        - Слушай, Геночка… Может быть, мы ляжем с тобой в постельку? Я горячая, я тебя согрею. - Но он только хихикнул недовольно в ответ и больше ничего не сказал.
        Он продержал меня стоящую перед ним несколько минут, а потом вдруг посмотрел на меня очень неодобрительно и произнес осуждающим тоном:
        - Нет, не пойдет…
        - Что не пойдет? - испуганно спросила я. - Что, я тебе не нравлюсь? Что же ты раньше смотрел? - Во мне стало подниматься раздражение на этого идиота. Сорвал из ресторана, привез сюда, держит тут голую на холоде, да еще бормочет что-то невнятное, но явно неодобрительное… Бывают же идиоты. Хоть бы денег дал…
        - Садись, - сказал вдруг Гена, подтолкнув меня к креслу, с которого я только что встала.
        - Можешь накинуть на себя что-нибудь, - добавил он брезгливо, заметив, что я дрожу от холода. Я накинула себе на плечи плед, который взяла с дивана. Но и это не понравилось Гене. Он с сомнением посмотрел на меня.
        - Ну, так что? - нетерпеливо спросила я. - Что мы будем делать?
        Гена задумался, так мне во всяком случае показалось.
        - Ты одна живешь? - неожиданно спросил он меня. Вот уж чего терпеть не могла, так это глупых праздных вопросов. Зачем? Ты меня позвал, сейчас сделаешь то, чего тебе хочется, дашь мне денег и мы с тобой больше никогда не увидимся. Так какое тебе дело, одна ли я живу, или с кем? Какая разница?
        - Нет, с дочкой, - ответила я неохотно.
        - Большая дочка-то? - поинтересовался Гена, и поймав мой недоуменный взгляд, вдруг засмеялся: - Хотя, что это за глупости я спрашиваю… Как у тебя может быть большая дочка? Ты же сама еще девчонка. Тебе сколько лет?
        - Двадцать, - ответила я, начиная стучать зубами под тонким пледом. Зима была в том году суровая и в квартирах плохо топили. В особенности, в новых бетонных домах.
        - А живешь в общаге? - как догадался он. Хотя, может быть, у всех общежитских особенные выражения лиц? Не знаю…
        Одним словом, он добился от меня хоть и краткого, но содержательного рассказа о себе. И о дочке, и об общежитии, и о том, что родители мои живут далеко и не могут мне помогать.
        - Ну, и что теперь? - в конце концов спросила я. - Что ты теперь мне скажешь?
        И тогда он вдруг стал еще более задумчивый и сказал мне:
        - Ну, так что же сказать тебе, моя одинокая деточка,
        Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?
        Лучше бедную шейку свою затяните потуже горжеточкой
        И отправьтесь туда, где никто вас не спросит, кто вы…
        Я тогда ничего не поняла из этого стихотворения. Поняла только, что он советует мне куда-то отправляться…
        Мне было непонятно и обидно все это. Впрочем, про кокаин я поняла.
        - Я не наркоманка, - сказала я в ответ твердо. Потом подумала и спросила: - А что такое горжеточка?
        Видимо, лицо у меня было сильно обескураженное, потому что Гена засмеялся опять и ответил:
        - Про кокаин я и не думаю… Кокаин больше ни кто почти не употребляет. Это раньше было. А насчет горжеточки - вообще не знаю, что это такое.
        Потом он помолчал и добавил:
        Это стихотворение Вертинский написал. Ты слышала такого?
        - Слышала, - кивнула я. - А про что это?
        - Да про тебя, - ответил Гена и усмехнулся. - Про уличную проститутку.
        - Вы что - артист? - поинтересовалась я. Мне почему-то показалось, что он, наверное, артист. Стихи знает наизусть и ведет себя странно… Более чем странно. Наверное, артист.
        - Нет, - вздохнул вновь Гена. - Я не артист, деточка… Я - партийный работник. А впрочем, сейчас это неважно. Вот что. - Он расстегнул брюки и чуть приподнял на животе жилетку: - Все равно надо попробовать… Чего тянуть… давай. - И он указал мне глазами на пол под собой.
        Я поняла, что мне следует делать, и опустилась на колени перед ним, просунула голову между его коленей…
        Стоять голыми коленями на полу было жестко и холодно, но я даже вздохнула с облегчением. Это все-таки было уже кое-что. Какое-то нормальное, привычное для меня желание клиента…

«Нет, он все-таки не маньяк, - подумала я с облегчением, принимаясь за дело. - Просто неторопливый такой».
        К моему удивлению, Гена оказался вял и совершенно не готов к тому, о чем просил меня. Но меня это не остановило и не смутило. Мало ли мне приходилось иметь дело с пьяными, которых приходилось «раскачивать» самой?
        Это ведь тоже часть профессии. Проститутка должна уметь приводить мужчину «в норму». Сделать самой так, чтобы он смог… Люди ведь разные бывают. Если не сможешь, клиент может разозлиться, он ведь пьяный… Тогда может и избить девушку за нерасторопность. Со мной так однажды уже было. Вот и стараешься, ползаешь вокруг него…
        В конце концов все удалось, и он удовлетворился, но и это было тоже очень странно. Сделав свое дело, Гена тут же отпихнул мое лицо от себя и торопливо застегнулся.
        - Ладно, - сказал он равнодушно. - Ничего. Теперь можешь идти. А если хочешь - можешь остаться. Только спать будешь на диване, вон там, - он указал мне на диванчик в углу комнаты.
        - И это все? - с бестактным удивлением воскликнула я. - Уже спать? Тебе больше ничего не надо?
        - Кажется, я уже сказал, - холодно ответил Гена и, порывшись в кармане пиджака, достал бумажник.
        Он посмотрел на меня и достал две десятки. Еще раз вопросительно взглянул в мою сторону.
        - Ладно, хватит, - произнесла я. Двадцать рублей и на самом деле было довольно за пятнадцать минут орального секса… Я могла бы сказать ему, что в другие ночи я за двадцать пять рублей подвергалась натиску в течение нескольких часов, так что утром выходила, пошатываясь, как пьяная… Бывало, попадется какой-нибудь горячий кавказец, так спуску не дает.
        Но я не стала ничего этого говорить, а спокойно взяла деньги и положила к себе в сумочку.
        Ночь мы провели на разных кроватях. Вернее, он на своей кровати, а я - скорчившись на коротком диванчике. Утром мы проснулись, и я стала одеваться. Меня не отпускало какое-то странное чувство досады.
        Надо было бы радоваться. Работать совсем не пришлось, почти ничего от меня не потребовалось… Денег он дал. Что же мне еще?
        Но нет, было дурацкое чувство не востребованности, оскорбленности.
        Зачем он меня сюда позвал, если ему совершенно была не нужна женщина?
        Почему он не воспользовался мной, как следует? Он брезгует мной? Но тогда почему он пригласил меня?
        Что все это означает?
        Была суббота, и Гена никуда не спешил. Он сварил опять кофе и позвал меня. Я была уже одета и могла уходить, но Гена позвал, и я присела выпить кофе. А может быть, я не спешила уходить, потому что была заинтригована его странным поведением?
        И мне хотелось узнать, в чем же дело. Ведь он не импотент, в этом я все же имела возможность убедиться.
        А дальше началось нечто уж совершенно невообразимое… Невероятное. Непредсказуемое…
        Всего я ожидала от этого типа, но такого…
        - Сегодня суббота, - сказал Гена, отхлебывая кофе. - Я сегодня выходной. А ты?
        - Я работаю посменно, - ответила я. - Но сегодня днем я свободна. Мне выходить только завтра.
        - Если хочешь, - сказал вдруг Гена неожиданно, - мы могли бы сходить куда-нибудь.
        Я поперхнулась. Сходить… Куда-нибудь… Что это значит? Ведь, как выяснилось, я ему совершенно безразлична. Я ему даже не понравилась, как женщина Мне в это верилось с трудом, но я понимала, что, вероятно, это так.
        Знаешь, есть такой одесский анекдот. Идет в Одессе бракоразводный суд. И судья спрашивает у мужа: «Почему вы разводитесь с вашей Сарой?»
        А муж отвечает: «Она меня не устраивает, как женщина».
        И тогда в зале зашумели все, а судья гневно говорит: «Нет, вы посмотрите на этого фраера! Всю Одессу она устраивает, а его - нет!»
        Так же было и со мной. Пока что я нравилась всем клиентам, с которыми имела дело. Гена был первым, кто смотрел на меня совершенно равнодушно.
        И вдруг такое странное предложение!
        Все-таки я прошу понять меня и мое состояние в тот момент. Пусть все так, как я сказала. Но…
        Гена был значительно старше меня. Он был явно солидный уважаемый человек, не то, что я - жалкая фабричная работница и проститутка с ребенком на руках. И он предложил мне провести с ним день.
        - А куда мы пойдем? - спросила я, когда отдышалась после того, как подавилась горячим кофе от неожиданности.
        - Не знаю, - пожал он плечами. - Это все равно. А куда бы ты хотела?
        - Мне нужно зайти к ребенку, - сказала я. Ведь моя соседка по общежитию не простит мне, если я подкину ей дочку на весь субботний день. Она и так ворчала все время. Надо будет опять подарить ей что-нибудь, как я это всегда делала.
        - Мы можем взять твою дочку с собой, - сказал Гена, и я чуть не упала со стула.
        Он, наверное, понимал мое состояние, потому что улыбнулся миролюбиво и подбадривающе и добавил:
        - Возьмем твою дочку и пойдем, например, в парк. Сегодня хорошая погода, и мороз, кажется, спадает. Она ведь у тебя, наверное, мало гуляет.
        Короче говоря, мы так и сделали. Я взяла Юльку, положила ее в коляску, в сидячую, и мы отправились в парк.
        Полдня мы там прогуляли, а потом Гена дал мне свой телефон и сказал, чтобы я ему позвонила завтра.
        Я была очень удивлена всем этим его поведением, но подозревать что-то плохое не могла. Ведь я сама видела, как он играл с маленькой Юлькой, как купил ей погремушку в магазине, куда мы зашли, и даже вдруг спросил у меня озабоченным голосом:
        - Может быть, из вещей что-нибудь надо купить?
        В общем, ты должен понять мое состояние.
        Людмила сказала это и посмотрела на меня с торжеством, словно задала мне ребус для разгадки. И заранее знала, что я не смогу его разгадать.
        И на самом деле все в ее рассказе было непонятно. Кто же ведет себя так странно ночью с проституткой, которую сам пригласил, а потом еще приглашает ее с ребенком гулять в выходной день в парк? Да еще покупает ребенку погремушку?
        История странно напоминала старинные русские рассказы о бедной проститутке и благородном господине, который решил помочь ей. Очень жалостливые были рассказы… Короленко, Вересаев… Это уж не говоря о Толстом с Достоевским, которые просто обожали описывать благородных проституток и их чистую душу. Что за нелепое оригинальничанье!
        Каким, право, извращенным умом надо обладать, чтобы придумать всех этих чистых Сонечек с Катюшами… Полноте, что же это такое? Или в России порядочных людей нет, чтобы литераторы выставляли проституток-подстилок в качестве носителей духовности? Или это делалось просто из желания поразить воображение читателя? Для оригинальности?
        Я, пожалуй, принял бы описанного Людмилой Гену за одного из тех чудаков, что встречаются в классической русской литературе. Но слишком уж был изначально ироничен и недоброжелателен ее тон, когда она говорила о нем.
        Я сдался и, пожав плечами, ответил, что не могу представить себе, как развивались дальнейшие события. Добавил только, что, вероятно, этот Гена все же не оказался маньяком. Это можно утверждать уже хотя бы потому, что Людмила сидит сейчас тут передо мной, живая и здоровая…
        - Он и не был маньяком, - ответила она. - Он был партийным работником, как он мне сразу и сказал. Гена был заместителем секретаря парткома на большом предприятии.
        - Ну что же, - заметил я. - И этим парням надо было как-то расслабляться. Дело житейское.
        - Ну да, - ответила Людмила. - И вот, в тот вечер, когда мы с ним встретились, он был в ресторане с компанией таких же, как он сам - аппаратчиков.
        И в тот самый вечер он узнал о том, что есть возможность ему получить повышение. Его могли сделать заведующим отделом в райкоме партии. А ты, наверное, помнишь, что это была уже большая фигура.
        Как не помнить…
        Хоть сам я и не имел никогда отношения ко всем ним структурам, но кто же тогда не знал, что такое заведующий отделом пусть даже и в райкоме партии? Это был человек…
        Это был почти что секретарь райкома. Громовержец! Вроде бы и должность не высокая в масштабах страны и мира, а власти у него было побольше, чем у нынешнего мэра города. Одним взглядом мог человека с лица земли стереть. Спокойно, без напряжения. Любого.
        Нынешние-то казнокрады - они разве страшны кому-то? Кто-то их уважает? Могут ли они хоть что-то реальное? Нет. Так, наворуют себе, дачки построят, детей пристроят и отвалят… Кто за границу, кто - в бизнес подастся. Схема, как говорится, накатанная. К ним у всех и отношение такое - плевое. Ворюги, они и есть ворюги. Мелочь пузатая…
        Раньше не то было. «Да, были люди в наше время…»
        - Ну вот, - продолжала Людмила. - И ему сказали, что должность скоро будет вакантна, и у Гены есть возможность ее занять. То есть, что его присматривают на это место. Он подходил по всем параметрам, по всем анкетным данным. Возраст, стаж партийной работы, образование. Словом, все.
        Вот только оставалась одна проблема. Он был неженат, а ему прямо намекнули доброжелатели, что без этого никак нельзя. Никто завотделом не поставит неженатого. Тогда ведь помнишь, какие строгости были по части морального кодекса… И Гена понял, что ему срочно нужно жениться. А иначе место уплывет.
        - Вот это да, - удивился я. - Но ты же не хочешь сказать, что этот Гена женился на тебе? Это слишком невероятно.
        - Отчего же? - хитро улыбнулась Людмила: - Вовсе не невероятно. Всякое в жизни бывает.
        Я задумался на минутку, а потом все же решительно помотал головой.
        - Нет, - сказал я. - Всякое, конечно, бывает, и мы все в этом убеждаемся каждый день. Но есть то, что невероятно.
        Во-первых, у каждого неженатого мужчины есть знакомые женщины, и среди них найдется хоть одна, которая готова выйти за него замуж. Даже если он кривоногий горбун с признаками эпилепсии. Одна все равно найдется.
        А даже если предположить, что и знакомых у него не было, что невозможно, ведь он был партийный работник на большом предприятии, то оставался еще один вариант. Он мог воспользоваться службой знакомств. Она в восьмидесятом году уже была в Ленинграде. Хоть и не такая большая и эффективная, как сейчас, но все же была и найти там женщину, чтобы жениться на ней, было вполне можно. Да и вообще - тогда тоже была не пустыня… Были разные вечера «Кому за тридцать» и так далее. Совершенно незачем было жениться на проститутке, которую ты случайно встретил.
        Людмила усмехнулась.
        - Ты очень логичен и совершенно прав, Феликс, - сказала она с торжеством в голосе.
        - Но ты не предусмотрел привходящих обстоятельств.
        - Каких еще обстоятельств? - не понял я.
        - Привходящих, - повторила Людмила серьезно. - Человек ведь не просто человек. Не просто заместитель секретаря парткома или еще кто-то… Всякое бывает.
        - Ну, тогда тебе придется пояснить свою мысль, - сказал я. - Я достаточно заинтригован. Рассказывай дальше.
        Гена несколько раз приглашал меня к себе, почти каждый день. Я оставалась у него ночевать, и утром он давал мне деньги. Правда, меня несколько смущало, что эти деньги были не заработанные мной. Ведь он так и не попробовал меня. Я имею в виду - моего тела. Только орально… И только один раз. И все - дальше мы спали по отдельности.
        Мне было неудобно спать на том коротком диванчике, который был предназначен для меня, но все же я думала о том, что я сравнительно легко зарабатываю деньги.
        Сделать один легкий минет приличному тихому человеку - это все-таки совсем не то, что за те же деньги обслуживать пьяного глумящегося кавказца или озверевшего от русской водки финского шофера…
        Раза два Гена приглашал меня в гости вместе с Юлей. Я приводила ее, и он играл с девочкой. Это было поистине удивительно.
        Людмила замолчала, и я вставил:
        - Похоже на рождественскую сказку про Санта-Клауса…
        - Ну да, - согласилась женщина. - А потом он сделал мне предложение… Просто сказал, что хотел бы жениться на мне, удочерить Юлю, и вообще…
        - Ты не упала в обморок?
        - Почти упала, конечно, - ответила Людмила честно. - Уж на что, на что, а на это я не рассчитывала. Мне такое и в голову не приходило.
        Гена сказал, и что я ему понравилась, и вполне утраиваю его, как будущая жена. Он объяснил, что должен вскоре получить повышение, а вместе с ним и улучшение жилищных условий. То есть он дал понять, что мы не будем жить в этой однокомнатной квартирке. Хотя после общежития и она казалась мне раем на земле.
        - Ты не будешь больше работать на фабрике, - сказал он также. - Я присмотрю для тебя какую-нибудь глупую синекуру, где ничего не нужно будет делать. И ты сможешь посвятить все свое время дочке. А зарплата у меня и сейчас приличная, а будет просто царская.
        Наверное, это было совсем не объяснение в любви, и я отдавала себе в этом отчет. Но, черт возьми, чего мне было еще желать?
        Подруги в общежитии умерли от зависти, когда я сказала им, что выхожу замуж, да еще за кого. Это было выше их понимания. Многие от зависти просто перестали со мной разговаривать. Они чувствовали, что если заговорят, то не сдержатся и выцарапают мне глаза. Где это видано - мать-одиночка, да еще из общежития, да еще такого поведения - и вдруг замуж. И не просто за алкоголика Васю, а за ответственного партийного работника…
        Мы подали заявление в загс, и уже через неделю Гена был назначен заведующим отделом. Он уже смог написать в анкете, что почти женат и заявление подано. Этого было вполне достаточно.
        Правда, я все же ничего не могла понять. Зачем я ему нужна? Но все-таки я смело дала телеграмму родителям, сообщила им радостную новость и получила в ответ поздравления и сожаления о том, что не смогут приехать. Что ж, я их и не ждала.
        А ответ на все свои вопросы я получила в день свадьбы. Вот тогда я и узнала про все привходящие обстоятельства.
        Свадьба была скромной. Я пригласила двоих подружек, а Гена - двоих своих товарищей. Мы сходили в загс, а потом устроили ужин дома у Гены. Теперь это был уже наш общий дом.
        Товарищи Гены были его коллегами и за ужином один из них сказал, что новую квартиру для него уже присматривают. Так что скоро мы сможем переехать поближе к центру и в более удобную квартиру.
        Потом гости ушли, и мы остались одни.
        Должна тебе признаться, что несмотря на всю необычность происходящего, на все свое смятение, я все же была настроена серьезно.
        Какая молодая женщина будет равнодушна воспринимать свое первое замужество?
        Я была ошеломлена, я многого не понимала, я была подавлена благородством этого человека. Ведь он взял меня в жены просто с улицы. С ребенком, который не от него. Такой уважаемый перспективный человек женился на мне. На мне!
        Нет, ты не подумай, у меня и тогда не было заниженной самооценки. Я понимала, что я красивая женщина, что у меня много достоинств, но все же я была Гене совсем не ровня…
        И конечно я всерьез готовилась к свадьбе. До самой последней минуты я не верила, что это возможно, но все же готовилась. Я купила себе очень красивое белое платье. Только фату не стала покупать. Все-таки фата на мне была бы вопиющим цинизмом…
        Но платье было красивым - белое, шелковое. Может быть, ты заметил, что я вообще люблю шелковые платья.
        Я сразу вспомнил, что Людмила была в зеленом шелковом платье, когда мы встретились в ресторане, и кивнул.
        - Ну вот… Еще я достала самое изящное нижнее белье, которое тогда было можно достать. Тогда это была целая проблема, не то, что теперь…
        Дело в том, что я все время уговаривала себя, что в сексуальной жизни тоже все будет хорошо. Я совсем не понимала такой холодности Гены со мной. Уж если решил жениться на мне, то почему он только один раз использовал мой рот, и отказывался от всего остального?
        Мне казалось, что это у него от робости, от смущения. У многих советских мужчин бывает комплекс на этой почве.
        Я подумал, что Людмила права и это совершенно верное замечание. Особенно это стало заметно сейчас. В восьмидесятом году секс вообще был в «загоне» и о нем было не принято даже много говорить. А сейчас развелось много разных борцов с эротикой в разных формах и видах…
        Посмотришь - взрослые мужчины, облеченные властью, а о чем говорят, чем занимаются? С эротикой борются… Пишут что-то, обличают, запрещают…
        Я подозреваю, что Людмила права, и что это у них, бедных, все от комплексов происходит. Неправильное половое воспитание, зажатость, комплексы, неудовлетворенность… Отсутствие культуры тоже сказывается. Борются, потому что сами себя боятся. Своей собственной ущербности.
        - Я еще подумала тогда, что, может быть, у Гены ослабленная потенция, - продолжала Людмила. - Я заметила, что у многих наших мужчин так бывает, Чем он солиднее на вид, чем серьезнее на нем костюм, чем тяжелее у него ответственный портфель - тем он слабее как мужчина.
        Вот я и надела на свадьбу самое красивое и изящное нижнее белье под платье, чтобы ему понравиться и заинтересовать таким образом.
        Мне и подруги такое советовали…
        Но Гена оставался совершенно безучастен. Он разделся и лег в постель. Я скинула с себя платье и подошла к нему, но он не пригласил меня к себе. Больше я уже не могла молчать и недоумевать. Сколько можно, в конце концов?
        - Гена, - сказала я. - Нам, кажется, пора объясниться.
        И я сказала ему несколько слов о том, что он напрасно меня боится. Что если у него что-то не в порядке с потенцией, то я ему помогу. Только мне для этого нужно как минимум лечь с ним в постель, а не делать все, стоя коленями на полу и работая только губами…
        Рядом спала маленькая Юля и я говорила тихо, потому что боялась ее разбудить.
        Гена понял меня и вдруг сказал:
        - Ты права. Нам пора поговорить, так что пойдем на кухню.
        Мы вышли на кухню - маленькую и заставленную тарелками после нашего свадебного ужина. И вот на этой маленькой кухне, среди тарелок и пустых бутылок я услышала новость - мой муж педераст.
        Да-да, он был гомосексуалистом. Да, собственно, отчего я говорю был - он и есть гомосексуалист.
        Людмила посмотрела на мое лицо и захохотала радостно и оживленно. Она радовалась тому, что ее сюрприз удался.
        Мое лицо и впрямь вытянулось.
        - Ты этого не ожидал, да? - спросила Людмила.
        Я был вынужден признаться, что да, не ожидал.
        Чего-чего, а такого поворота ее рассказа я не ожидал. Можно было предполагать все что угодно в качество объяснения странного поведения этого Гены, но только не это. Вернее, это - в последнюю очередь.
        - Он так мне прямо и сказал, - произнесла Людмила с оттенком горечи. - Он сказал - я педераст.
        Видно было, что и сейчас, по истечении многих лет, ей нелегко рассказывать об этом. Не исключаю даже, что я был первым, кому она столь подробно рассказала обо всем.
        - Он не «двустволка», - пояснила Людмила, имея в виду мужчин, которые могут иметь секс как с мужчинами, так и с женщинами. - «Двустволок» довольно много, а Гена - полный гомосексуалист. То есть у него что-то с гормонами. Он так считает. Потому что ему просто невыносимо прикасаться к женщине, - сказала Людмила. - Он сказал мне, что просто делает над собой усилие, когда трогает меня. Он объяснил, что у женщин, у женского тела есть какой-то невыносимый для него запах.
        Про запах я понимал. Конечно, у женщин есть свои специфические запахи. Но для полных, то есть гормональных гомосексуалистов они нестерпимы. Можно вспомнить одного великого композитора, который стал несчастен именно оттого, что не мог заставить себя прикоснуться к женщине. Ему даже не удалось иметь потомство.
        - Одним словом, Гена сообщил мне, что он был просто вынужден вступить в брак, потому что в противном случае его никто бы не повысил в должности, - сказала Людмила, - и он потому и женился именно на мне, что был абсолютно уверен - я буду молчать. Мне некуда деваться. Что же я, дура совсем, что ли? Все-таки теперь у меня есть муж, дом, мне есть на что содержать дочку… Это ведь немаловажно.

«А в том, что к Юле я всегда буду относиться как настоящий отец, ты можешь не сомневаться», - сказал он мне тогда. И, надо сказать, он не солгал. Действительно, он очень полюбил мою дочку и стал ей настоящим отцом. Искренним и любящим.
        И ту ночь я была в полном отчаянии. Все складывалось так сказочно, так великолепно… Это была просто сказка про Золушку. Жила-была девочка-замарашка и все у нее было плохо. Вдруг появилась Фея в лице ответственного партийного работника и осчастливила ее.
        А потом вдруг все оказалось так ужасно. Ведь ты понимаешь, я нормальная женщина. И мне хотелось ею оставаться. Конечно, я даже очень радовалась, что больше мне не придется заниматься проституцией и отдаваться за деньги разным негодяям. Но ведь и совсем отказываться от половой жизни я тоже не собиралась.
        А Гена объяснил мне, что он просто физически не может иметь со мной ничего. Вот как все обернулось.
        Напоследок он сказал мне:
        - Ты привыкнешь. Все будет хорошо. Пока что иди спать на диванчик. Через месяц-другой мы получим новую квартиру и у тебя будет хорошая кровать. А Юле сделаем детскую.
        Он уже совсем собрался уходить из кухни, а потом вдруг все-таки сжалился надо мной, увидел мою подавленность и растерянность и сказал:
        - Ладно, уж по случаю первой брачной ночи можешь опять получить свое… Становись на колени…
        И я сделала это. Только он все время ежился и переступал с ноги на ногу. А когда все закончилось, засмеялся и сказал:
        - Вымочила меня всего. - Это оттого, что я делала это и все время плакала, не переставая, и слезами замочила ему низ живота…
        Я оплакивала свою женскую судьбу.
        Я прекрасно понимал положение этого Гены. Взрослый здоровый мужик, полный сил, умный и образованный. Он хочет сделать карьеру. Сделать ее по-настоящему. Если у тебя в анкетах нет опыта партийной работы, невозможно. А тут все идет так хорошо, и место отличное предлагают.
        Как поется в советской песне: «Перед нами все дороги, все пути…» Но вот беда - он гомосексуалист. Что делать?
        Пойти к врачу и лечиться? Но во-первых, от чего? От природы? Если это не от распущенности, а от гормонов - то это же просто ошибка природы и больше ничего.
        А кроме того - куда ты пойдешь? К врачу в поликлинику?
        Но Гена явно все понимал и не имел никаких иллюзий относительно сохранения врачебной тайны советскими психиатрами. Все знали, что это за психиатры. Тогда даже выражение такое шутливое было - психиатр в штатском»…
        Нет, конечно, если бы он был каким-нибудь фрезеровщиком на заводе, никто бы им не заинтересовался. Лечись на здоровье, никто слова не скажет.
        Фрезеровщик, который ни на что не претендует, или слесарь, или почтальон - они никого не интересовали, Могли пить, гулять, сходить с ума. Это пожалуйста. Еще Джордж Оруэлл писал, что пролам разрешено очень многое. Никто их не донимает моралью.
        А вот если ты чего-то хочешь, если ты хочешь чуть-чуть приподняться - то все. Никаких поблажек, шаг вправо, шаг влево - считается побег…
        О том, что партийный работник пришел к врачу И признался в том, что он - педераст, станет известно самому высокому начальству на следующий же день.
        Тут иллюзий ни у кого не было.
        - И вы так и жили? - спросил Людмилу. - Как вы вынесли все это? Оба?
        - Он оказался очень хорошим человеком, - отбила Людмила. - Я даже не ожидала от Гены таких душевных качеств. Больше всего я благодарна ему за Юлю. Он по-настоящему любил ее. Никогда не ожидала такого… А я просто привыкла. Сначала я все надеялась на то, что у него это пройдет. Надеялась, что мне удастся его соблазнить, понравиться ему. Потом постепенно поняла, что это невозможно. Гормоны не победишь…
        Это мне было понятно. Изменить сексуальную ориентацию, если она врожденная, конечно, практически невозможно. Хотя профессор Свядощ и имеет свою точку зрения на этот вопрос…
        - Я одевалась красиво, надевала красивое белье, и ложилась к нему в постель и пыталась ласкать его. Но в лучшем случае Гена менялся в лице и бледнел от отвращения, а в худшем просто прогонял меня.
        Людмила рассказывала мне это уже долго. Она несколько раз вопросительно посматривала на меня, не надоела ли мне ее история. Но к тому времени мы с Людмилой стали уже довольно близкими людьми и меня интересовала история ее жизни. Я вообще очень привязчивый человек. Со стороны этого, наверное, не скажешь. Но это действительно так. Пусть я хорош собой, как говорят. Пусть я уверен в себе. Но я быстро «приклеиваюсь» к людям и не люблю менять свои привязанности. Вероятно, когда я женюсь, я стану идеальным супругом.
        - Хуже всего мне стало примерно через пол года, когда я увидела это своими собственным глазами, сказала Людмила. - Ведь одно дело знать, а другое видеть… Я как-то не представляла себе, что означает «увлечение» моего мужа. Я как бы просто приняла к сведению, когда он сказал мне, что он - гомосексуалист. Может быть, я потому и предпринимала свои жалкие попытки обольщения, что не до конца отдавали себе отчет в том, что происходит рядом со мной.
        Однажды я пришла домой в неурочный час. У нас с Геной только что начался летний отпуск и я пошла по магазинам за покупками. Сказала ему, что вернусь только в вечеру, потому что собиралась еще зайти к подруге, к старой подруге, в свое бывшее общежитие.
        Но ее не оказалось дома, я вернулась быстро.
        Стоило мне открыть дверь нашей квартиры, как я сразу поняла, что пришла не вовремя. У порога стояли мужские ботинки, и в углу прихожей - зонтик. А из комнаты я услышала странные звуки.
        Там была паника. Гена не хотел, чтобы я оказывалась свидетельницей его забав. Не потому, что он чего-то от меня опасался, а просто из деликатности.
        Но тут все вышло очень нехорошо. Как будто какая-то нечистая сила подтолкнула меня к дверям комнаты. Надо было бы мне не ходить туда, раз уж я успела догадаться. А я все-таки пошла и заглянула в комнату.
        И тогда я увидела «это самое»… Два голых мужчины лежали в постели. По комнате лежала разбросанная мужская одежда, и в своей кровати Гена был не один. Тот, второй мужчина, успел засунуть голову под одеяло, так что я его не рассмотрела. Да, впрочем, не он меня интересовал. Я увидела красное, возбужденное лицо Гены и этого мне было достаточно.
        - Убирайся отсюда, - закричал он. - Что ты сюда притащилась, дура?
        Он крикнул мне это очень злым голосом. Я тотчас же выскочила в другую комнату и там зарыдала. Я сидела там одна и плакала.
        Вспомнилось, как я плакала в свою свадебную ночь, когда Гена открыл мне правду о моем замужестве И ушел спать. Я осталась тогда тоже одна и рыдала, сидя полуголая на кухне, заставленной грязными тарелками и пустыми бутылками. И слезы мои капали в тарелку с остатками салата…
        Через некоторое время я услышала, что гость Гены собрался и ушел, а сам муж вошел в комнату. Он был одет и выглядел подавленным.
        - Людмилочка, - сказал он мне извиняющимся голосом. - Прости меня за то, что я так грубо крикнул на тебя. Мне очень неудобно, что так получилось.
        - Я же не виновата, - проговорила я сквозь слезы, которые душили меня. - Разве я виновата в том, что пришла пораньше?
        - Но ведь и я не виноват, что у меня такая проблема, - тихо и примирительно ответил Гена. Он подошел ко мне и положил руку мне на плечо. Наверное, это был максимум физической близости с женщиной, на который он был способен. И я оценила его жертву.
        - Теперь мы можем как-нибудь договариваться о том, чтобы нам не пересекаться, - сказал Гена. - А то действительно неудобно получилось. И тебе неприятно, и нас побеспокоила.
        После этого мы и впрямь договорились о том, что Гена будет откровенно сообщать мне о планируемых свиданиях с мужчинами, и я буду уходить из дому на это время.
        К его чести надо сказать, что он никогда не беспокоил Юлю. Уже когда она подросла и стала ходить в школу, он никогда не требовал, чтобы она уходила из дому. Он подстраивался под нее.
        - И Юля знает о том, что ее папа - гомосексуалист? - спросил я, удивленный. Все-таки это целая психологическая проблема для ребенка. Будь то мальчик, или девочка…
        - Сейчас, может быть, и догадывается, - ответила Людмила, - но в принципе она никогда ничего не видела. Да и кто мог бы ей сказать? Не я же… Но и сейчас вряд ли она точно знает об этом. Мы ведь спим в одной спальне, только на разных кроватях. А это ни о чем не говорит. Многие спят в кроватях порознь.
        - Эта история продолжается уже пятнадцать лет? - спросил я. - Так долго… Неужели все это время вы и жили вот так, и никто ни о чем не догадался? Ведь у твоего Гены была такая ответственная работа, он был все время на виду.
        - О, - засмеялась Людмила, - тут нам помогла известная советская закрытость. Да, Гена работал и райкоме, а потом и в горкоме партии, в Смольном… Был на виду. Но ведь тогда не существовало понятия общественной жизни. Никто ни с кем не общался. Партийные работники знали друг друга по работе, они встречались на службе, вот и все.
        Совместные пьянки были редкостью, во всяком случае тот, кто не хотел участвовать в них слишком часто, мог и не участвовать.
        Если бы нас часто видели вместе где-нибудь на приемах, в гостях, на коктейле, то кто-то, может быть, и догадался бы о странных отношениях между нами. Но ведь ничего этого не было. Какие приемы и коктейли в среде партийных аппаратчиков?
        Известно было, что Гена женат, что он воспитывает дочь… Что там еще нужно для аппаратной анкеты? «Взаимоотношения в семье нормальные»… Так писалось. Имелось в виду, что я - жена, не обращалась к его начальству с просьбой приструнить его за пьянство или за что-то еще…
        Конечно, я не обращалась. Да ведь, можно сказать, что Гена сыграл огромную положительную роль в моей жизни. И в жизни моей дочери… Нашей дочери, - поправилась она.
        - Он честно трудился, обеспечивая семью всем необходимым. Он - пример для дочери. У него можно поучиться и трудолюбию, и усердию, и ответственному отношению к делу. Что же ты думаешь - тогда в партаппарате были дурные нравы? Ничего подобного… И мой муж, и его товарищи бескорыстно трудились день и ночь для пользы общества. Другое дело уж, что система была такова, что их труд пропадал впустую. Но это совсем не их вина. А они все делали по чести и по совести. И ничего себе не брали.
        Вот это да, подумал я. Людмила еще оказалась и защитницей ушедшего тоталитарного режима. Чего только не услышишь в наше смутное время от самых разных людей…
        Я сказал ей о своем недоумении ее словами, и она ответила:
        - А почему бы и нет? Все познается в сравнении. Тогдашние руководители, может быть, и ошибались, и делали глупости. Но все были уверены хотя бы в одном - они все это делают не ради себя, не ради своего кармана. У них не было никакой материальной заинтересованности.
        И Гена, и его начальники в горкоме и обкоме - они могли совершать разные поступки, принимать разные решения. Но никогда - в личных интересах. Они не были повязаны соображениями денег и прочих благ.
        Первый секретарь обкома партии Григорий Романович жил в малогабаритной трехкомнатной квартирке на Петроградской стороне со своей семьей. И весь город это знал. Сейчас каждый чиновник в мэрии имеет гораздо больше…
        Тогда были понятия о чести и достоинстве. Не то, что сейчас - все продано и разворовано.
        Теперь я часто вспоминаю тот разговор с Людмилой и эти ее слова. И мне кажется, что в чем-то она была права. Тогда Россия не продавалась оптом и в розницу, без стыда и совести… Как писал в свое время Симонов:
        Потому что Москва - это твердость сама…
        Так было когда-то.
        Одним словом, несмотря ни на что, Людмила была благодарна своему мужу за многое и по-своему, как мне показалось, даже любила его.
        - А как жила ты все это время? - спросил я Людмилу. - Насколько мне показалось, ты весьма темпераментная женщина. Ведь это настоящее испытание - жить с мужем-педерастом…
        - Сначала я все равно не собиралась ему изменять, - ответила Людмила. - Хотя Гена и не ставил мне такого условия. Он сказал мне в один из первых дней нашей совместной жизни: «Я вижу, ты такая понурая ходишь и подавленная… Плюнь на это. Если ты хочешь завести себе любовника, я нисколько не буду возражать. Это твое право, в конце концов, если уж так все получилось… Единственно, о чем я тебя прошу - это об осторожности. Никто не должен ничего знать. Потому что за неверность жены у нас наказывают мужа. - Он усмехнулся и добавил:
        - Работнику партийных органов может помешать и карьере все, что угодно. Если он изменяет жене, или она ему - это одинаково означает конец продвижения». Суровые тогда были нравы.
        - И уродливые, - добавил я.
        - И уродливые, - согласилась Людмила. Потом подумала и добавила вдруг решительно:
        - Ну и правильно, что суровые. Эти годы прошли для меня счастливо.
        Людмила рассказала потом, что хотя и не собиралась изменять Гене, но не выдержала.
«Не вынесла душа поэта…»
        - Та сцена, которую я тогда застала в спальне, и о которой я тебе рассказала, показала мне полную бесперспективность моих попыток что-то изменить, направить в иное русло.
        Тогда я и завела себе любовника. Это было весьма просто, тем более, что мне от него ничего не требовалось, кроме постели. Я пошла по самому простому пути - просто зашла в ресторан «Выборгской» и нашла одного из своих парней-сутенеров. Он страшно обрадовался, что увидел меня, и на мое предложение переспать согласился с восторгом. Вот так я и жила все эти годы.
        - С сутенером? - уточнил я.
        - Сначала с ним. Потом его посадили за что-то, - равнодушно ответила Людмила, - он пропал и больше не появился. Тогда я нашла другого. И так продолжалось все пятнадцать лет.
        Я подумал о том, что это дикая ситуация. И Людмила после всего этого еще осталась защитницей существовавшего строя. Пятнадцать лет человек скрывал, что он гомосексуалист, чтобы его не выгнали с работы, которую он делал, вероятно, хорошо.
        Он был вынужден жениться, чтобы скрыть свой порок. Сделал несчастной свою жену. Бедная женщина, жена ответственного партийного работника вынуждена была тайком бегать к какому-то сутенеру и упрашивать трахнуть ее… Не маразм ли это?
        - А кто тебя заразил? - поинтересовался я наконец. - Кому мы с тобой обязаны счастью нашего знакомства?
        - Это был один случайный человек, - ответила женщина. - Я уже не помню его имени. Просто Гена поехал по делам в Самару, дочка за городом, а был такой жаркий день. Знаешь, душно и жарко, как это всегда бывает летом в Питере… И я шла по улице, и остановилась машина рядом со мной. И красивый юноша предложил сесть к нему… А я шла домой усталая после похода по магазинам. Так ничего и не купила в тот день, а собиралась… Была раздражена на весь мир, расстроена. И подумала - а почему бы и нет? Все равно делать нечего, только дома в душной квартире сидеть… Мы поехали сразу к нему. К себе в дом я никого не пускаю. Ты - первый за все эти годы. Ну, и там он меня заразил. А для меня это было очень неприятно, потому что через три дня должен был приехать один мой старый любовник. Он теперь живет за границей. Раньше мы с ним встречались почти полгода, он очень красивый. И я очень хотела встретиться с ним, когда он приедет. Он позвонил мне и предупредил о своем прибытии. А тут вот такая петрушка случилась с этой гонореей…
        Людмила вдруг надула губы и сказала с обидой:
        - А почему ты спросил об этом так иронично? Я, например, и вправду считаю, что это счастье - встретиться с тобой.
        В общем-то я был с Людмилой согласен. И для меня встреча с ней была в определенном смысле счастьем.
        Людмила была на пять лет старше меня, но очень красива - агрессивной, вызывающей красотой. Она была чувственна, легко возбудима. Ее бесхитростный ум не был испорчен ничем.
        И она, изголодавшаяся за пятнадцать лет хождения по случайным рукам, привязалась ко мне. Ведь ей был нужен постоянный любовник. Она его и получила. Что же касается меня, то и для меня это был отличный, хотя и временный выход из положения.
        Я ведь уже говорил о том, что очень привязчив.
        Такой же оказалась и Людмила. Мы постепенно привыкли друг к другу. Я привык к ее необузданной чувственности, а она - к тому, что ее нужно временами сдерживать. Чтобы любовник не сбежал…
        Кроме всего прочего, Людмила исключительно подходила мне по режиму. Я работал по ночам, а свободен бывал только днем. И она вечером и ночью была дома, с семьей, а днем муж уходил по делам, а дочка - в школу.
        Мы познакомились с ее мужем Геннадием Андреевичем. К этому времени я стал уже как бы официальным любовником, и Людмила приняла решение познакомить нас. Это произошло, когда мы с ней собрались поехать на юг на две недели. Я купил себе путевку в Крым, а Людмила, узнав об этом, тут же купила точно такую же и себе. Она не хотела вводить меня в расходы, тем более, что я тогда еще не вполне стал на ноги…
        И я заехал за ней, когда нужно было ехать в аэропорт. Вот тогда-то Людмила и представила нас с Геннадием друг другу.
        Я не слышал от нее никогда ничего плохого об этом человеке. И он в момент знакомства держался дружелюбно. Но он мне не понравился. По-моему, и я ему тоже.
        Но, впрочем, мы пожали друг другу руки и сказали традиционное «очень приятно».
        Говорить нам с ним было совершенно не о чем, и так все было понятно. Геннадию Андреевичу было уже около пятидесяти лет, во всяком случае выглядел он именно на пятьдесят. Уж не знаю, что так повлияло на старение его организма - гомосексуальные наклонности или партийная работа…
        Он досидел в горкоме до самого путча, и дождался, когда грубые милиционеры пришли опечатывать его кабинет. Но он довольно быстро оправился от удара. Наверное, Людмила не напрасно говорила о нем, что он - очень деловой и серьезный человек.
        Геннадий занялся торговлей. Сначала все шло через пень-колоду, а потом он быстро набрал обороты и стал весьма преуспевающим бизнесменом. Сказалась аппаратная закалка. Он мог работать по двадцать часов в сутки, и при этом оставаться бодрым и веселым.
        - Вы едете с Людмилой на две недели? - спокойно уточнил он у меня. - Потому что через три недели мне нужно ехать в Казань по делам, а я не хочу оставлять Юлю одну.
        Я заверил его, что ровно через две недели доставлю его жену обратно. Я видел, что они уже так привыкли друг к другу, к своему странному сожительству, что их уже ничего не волнует. Никакие условности.
        Кстати, тогда же я увидел и Юлю. Ей было тогда четырнадцать лет. Она вышла в комнату, где мы сидели, готовясь к отъезду, и Людмила познакомила нас. Юля тогда была еще совсем девочкой, в том возрасте, когда она уже не ребенок, но и не девушка.
        Этот возраст очень любили описывать русские классики. Вероятно, из любви к полутонам и неясности…
        - Именно Юля уговорила нас с Геной не разводиться, - пояснила мне потом, уже в Крыму, Людмила. - Когда все это грянуло, и горком закрылся, и Гена остался без работы и без всего, у нас был такой момент, что мы с ним подумывали о том, чтобы развестись.
        - Теперь я могу спокойно уйти от тебя, - сказала я ему. - Сейчас все это уже не имеет никакого значения. Ты можешь смело заявить на площади о том, что ты - гомосексуалист. Все изменилось так разительно, и сегодня признание в том, что ты - голубой, может даже помочь тебе в политической карьере. Станешь депутатом.
        - Ага. Голубым депутатом, - ответил смеясь Гена. - Нет уж. С нынешними сотрудничать не буду. Пусть я - гомосексуалист, зато они - вообще педерасты, причем пассивные. - Он имел в виду, что считает их гораздо в большей степени извращенцами, чем себя.
        - Разрушить великую державу, а потом еще распродавать ее - разве это не ужасное извращение? - говорил он.
        Одним словом, мы подумывали о разводе.
        - Тебе будет легче встречаться со своими мальчиками, если ты будешь жить один, - говорила я, - да и мне, может быть, еще удастся наладить свою нормальную жизнь. - Но Гена очень не хотел. Он привык к такой совместной жизни. И нашел себе союзницу…
        - Юльку. Как это ни странно, но она любит его, мне кажется, даже больше, чем меня. И она категорически просила меня не расставаться с ним, но ломать нашу семью.
        Наверное, для ребенка это естественно - бояться разрушения стереотипов. Мы провели чудесные две недели в Крыму, а потом, когда вернулись, я уже как бы вошел в их семью в качестве полноправного члена. Я стал - официальным любовником…
        Геннадий Андреевич за столько лет «подпольной» жизни, в неестественной атмосфере выработал некий общий стереотип поведения. Он был тут, и как бы не тут. Ни разу, ни словом, ни жестом он не выдал своего отношения ко мне. Его сдержанность была поистине феноменальной.
        Иногда мы сидели все вместе в гостиной и я смотрел на лица этих двух людей. Казалось бы ничем не выдающиеся лица. Но только для того, кто не знает их историю. Для постороннего, для равнодушного взгляда нет в них ничего удивительного.
        А я смотрел и видел их совсем по-другому. Двух людей, которые пятнадцать лет жизни лгали, кривили душой, притворялись. Перед всеми, даже перед маленькой девочкой, которую уже, наверное, можно было назвать их дочкой.
        Пятнадцать лет бояться каждый день разоблачения и позора. Суровых санкций, мер, постановлений, комиссий…
        И оставаться самими собой только в редкие минуты одиночества, в редкие минуты, когда не видело их обоих всевидящее око непримиримого к чужим слабостям общества.
        Говорят, что прежнее тоталитарное коммунистическое государство организовывало гонения на инакомыслящих. На всех, без особенного разбора - на политических диссидентов, на верующих в Бога, на сексуальные меньшинства, на художников-модернистов… Словом, почти на всех, кто не укладывался в прокрустово ложе дикой «коммунистической», а точнее - непросвещенно-тоталитарной морали…
        Но, право, не стоит так уж обвинять во всем этом именно то государство. Ничего путного у него бы не вышло, если бы все это не находило живейшего отклика и понимания в широких массах самого народа.
        Разве мы не помним тысячи писем в редакции газет и тысячи митингов по всей стране, когда люди призывали расправиться с Солженицыным и Сахаровым? Разве не помним? Вы скажете, что люди делали это вынужденно, из-под палки? Не знаю… Уж во всяком случае отнюдь не под страхом смерти или сколько-ни-будь серьезного наказания. Нет, все было, как говорится по любви… По стремлению души самого народа.
        А с верой в Бога? Кто же мешал десяткам миллионов наших соотечественников продолжать в душе своей верить? Кто запрещал молиться дома? Как это можно было бы проконтролировать? Никак. Но нет, десятки миллионов людей совершенно добровольно и радостно предпочли жрать водку и забыть о Боге… И смеяться над Ним, и рассказывать глупые байки и анекдоты.
        То же самое и с сексуальным меньшинствами. Если бы народ действительно не хотел гонений на своих же сограждан, он бы этого не допустил. Вся страна с удовлетворением смотрела на показательные судебные процессы над несчастными гомосексуалистами, и никому в голову не приходило, что это - дикость и средневековье… это сам народ придумал такое специальное оскорбление - «пидарас»… Он даже не всегда понимал значения этого ругательства, но точно знал - быть
«пидарасом» - позорно…
        А, собственно, почему? Спросите об этом любого простого человека, и он будет долго мычать что-нибудь совершенно невразумительное, перемежая это свое мычание привычным для него: «Ну, бля…»
        Так что нет, не говорите мне, не говорите… Не надо этих сказочек про народ-богоносец, который страдал в тисках диктатуры.
        Все гонения на инакомыслящих и иначе-чувствующих проходили под радостные и веселые улюлюканья. И этого самого народа, всей его толщи. Теперь политика изменилась, и все эти толпы приумолкли, прекратили «единодушно одобрять» травлю непохожих не примитив людей, но, боюсь, лишь на время… Переменилась обстановка, и вновь толпы озверевших от водки и комплексов мужиков, глупых безграмотных баб начнут
«осуждать» и «призывать»… То есть, по простому говоря, вооружатся дубьем против всего, что им непонятно, а значит - «не наше», чуждое, подлежащее
«выкорчевыванию»…
        Как писал в свое давнее время Тютчев:
        Над этой темною толпой непробужденного народа
        Взойдешь ли ты когда, свобода, мелькнет ли луч твой золотой?
        Так и сказал великий поэт - прямо и честно, про «темную толпу непробужденного народа», не постеснялся, не побоялся, не поддался так называемому обаянию
«простого человека».
        Так вот, Федор Иванович, не взойдет свобода, не мелькнет никаких лучей. Теперь после всего, что было у нас, это уже понятно.

* * *
        Я уже говорил о том, что имею склонность к постоянству. Во всем, а в привязанностях - особенно.
        Так что роман с Людмилой продолжался несколько лет. Это было нечто вяло текущее, но необременительное.
        Людмила, кроме всего прочего, была прекрасной любовницей. Нетребовательной, непритязательной и очень благодарной, отзывчивой на любую ласку. Настрадавшись от женского одиночества, от ненормальной двойной жизни, от необходимости по «женской слабости» ходить по рукам случайных мужчин, она с восторгом ухватилась за меня и ни за что не хотела бы отпускать меня от себя.
        Стыдно признаться, но она даже делала мне подарки. Небольшие, больших я не принял бы. Нет, она делала как раз маленькие, от которых отказываться неловко и глупо. Зато - почти каждый раз.
        Новый галстук, запонки для рубашки, бритвенные принадлежности, перчатки, шарфик, зажигалка… Она каждую нашу встречу дарила мне что-нибудь. Конечно, не в качестве платы за мои постельные «услуги». Конечно, нет. Просто так, из благодарности…
        Она и не скрывала своих чувств.
        - Я так благодарна тебе, - сказала она мне как-то. - Ты уже два года живешь со мной. А я ведь старше тебя, и ты мог бы найти себе девочку помоложе. Но ты даришь мне счастье быть женщиной. Полноценной женщиной.
        Я ее понимал. После стольких лет несчастья вдруг получить молодого и сильного мужчину, который стал ее постоянным и надежным любовником. Знать, что раз или два в неделю он придет к тебе или увезет на машине и ляжет с тобой и удовлетворит тебя.
        Изменял ли я Людмиле? Она мне никогда этого не запрещала и даже несколько раз говорила о том, что не смеет претендовать на мою исключительную верность. Она говорила только о том, что не хотела бы знать о моих изменах…
        Честно признаюсь, что я никогда не воспользовался своей полной свободой. Отчего? Просто так. От лени, может быть. Да и потом, Людмила была мне приятна и интересна во всех отношениях.
        Сложилась редкая, а может быть, и не такая уж редкая ситуация - я стал как бы признанным членом семьи. Геннадий не выказывал никакого отношения ко мне, дочь Юля, скорее всего, ни о чем не догадывалась. Людмила ни на что не претендовала, кроме моих ласк.
        Все было отлично - мирно и спокойно. Так можно прожить десятилетия. Но вот именно на этом самом спокойном и безоблачном этапе и случилось то, что не должно было бы случиться, но чего следовало ожидать…
        За эти три года выросла Юля.
        Когда мы познакомились с ней, она была еще подростком. А потом время шло, она становилась девушкой.
        А становясь девушкой, она стала искать любви.
        Мне тридцать пять лет. Рост - метр восемьдесят. Плечи широкие, глаза красивые, как утверждает моя мама и все окружающие. Я - преуспевающий доктор, человек свободный и независимый, что немаловажно для человеческого достоинства и самоуважения. Я не бегаю, поджав хвост, на государственную службу. Не трясусь перед начальством, не выпрашиваю какие-то гроши в виде «зарплаты». Это сказывается на выражении лица…
        Посмотрите на госслужащих. Какой бы ни был красивый и уверенный в себе человек, государственная служба непременно накладывает на него свой оттенок. Потому что это в любом случае - школа холуйства и унизительной зависимости. Я это сам проходил, так что знаю.
        Послужишь «дяде» - и в лице твоем появится новое выражение, походка станет иной - специфической, наклон головы. Поневоле вспомнишь старину Некрасова:
        И в лице твоем, полном движенья,
        Полном жизни, появится вдруг
        Выраженье тупого терпенья
        И бессмысленный вечный испуг…
        Вот так хорошо сказал. Великий был поэт.
        У меня все это давно прошло, я уже почти пять лет обеспечиваю себя сам. И теперь скажите, на кого обратить свою любовь, свое чувство молоденькой девушке - на сопляков-однокурсников в институте, или на часто бывающего в доме самостоятельною взрослого мужчину?
        Сначала Юля обращала на меня мало внимания. Я был просто приятелем ее родителей. Родителей она не делила на папу и маму и не вдавалась в детали взаимоотношений между ними и применительно ко мне.
        У девочек-подростков бывает всегда много проблем, и я попросту не вписывался в круг Юлиных интересов.
        К своей чести должен сказать, что никогда не рассматривал Юлю в качестве любовного объекта. Никогда. Для того, чтобы спать с матерью и хотеть ее дочку, надо быть либо извращенцем, либо мопассановским героем. Да и то, кажется, Жорж Дюруа является единственным героем такого плана.
        И кроме того, мы познакомились с Юлей, когда она была еще подростком, и я продолжал относиться к ней именно так. А поскольку я не страдал комплексом Гумберта из набоковской «Лолиты» - нимфетки меня не интересовали.
        Другое дело, что мы все вместе не заметили, как Юля стала взрослой девушкой. И как она постепенно присмотрелась ко мне, другу матери, и как она решила «положить на меня глаз»…
        Она именно так и сказала себе в тот момент. Потом она призналась мне в этом.
        Поначалу я этого добросовестно не замечал. Юля не проявляла активность. Просто в какой-то момент я стал замечать ее взгляд, устремленный на меня. В нем появилось какое-то новое, непривычное выражение. Она смотрела на меня так, что я начинал чувствовать себя неловко.
        Сперва я подумал, что это изучающий взгляд. Потом подумал, что - оценивающий.
        Но все это было не то. Просто Юля как бы «примерила» меня к себе и наоборот. Занималась медитацией - представляла себе меня в роли любовника…
        Решающие события произошли год назад.
        Юля должна была прийти после экзамена в институте. Он начинался в одиннадцать, а закончится должен был часов в пять. Юля всегда страшно трусила на экзамене и никакими силами не могла заставить себя войти в аудиторию, где он проходит. Поэтому каждый раз подружки буквально впихивали ее последней. И Юля сдавала экзамен последней, когда отступать уже было некуда.
        И в тот раз мы думали, что так и будет.
        С утра я приехал к Людмиле и мы отлично провели день. Она только сказала мне просительным тоном, что к трем часам нам нужно все закончить и одеться, потому что после трех уже будет опасность того, что вернется с экзамена Юля. Кстати, это был последний экзамен в той сессии, и я специально даже принес с собой бутылку шампанского. Мы планировали, что дождемся Юлиного возвращения, и все втроем отметим ее последний экзамен.
        Геннадия Андреевича как всегда дома не было. Он уехал в одну из своих бесконечных служебных командировок. Где только он не колесил в поисках выгодных контрактов? От Алтая до Прибалтики, и к его чести, всегда возвращался с победой.
        Вот мы с Людмилой и «расслабились», думая что Юли еще долго не будет дома. А то ли она в тот раз решилась пойти сдавать экзамен раньше других, то ли экзаменующихся было немного, но только Юля пришла домой ровно в два часа дня.
        Она открыла дверь своим ключом, так что получилось бесшумно, и радостно влетела в комнату…
        И конечно застала нас с Людмилой совершенно голыми на кровати. Да еще в совершенно недвусмысленной позе.
        К несчастью вышло так, что мы не сразу еще и заметили, что Юля стоит в дверях и смотрит на нас, заметили мы только тогда, когда она вскрикнула и выскочила в другую комнату.
        - Это ужасно, - сказала Людмила, от беспомощности и досады закрывая лицо руками.
        - Да, нехорошо получилось, - согласился я, не зная, что тут можно теперь предпринять.
        Потом мы вдруг услышали из соседней комнаты звон бьющейся посуды.
        - Что она там делает? - недоуменно спросил и, натягивая штаны.
        - Она достает из серванта посуду и бьет ее об пол, - ответила Людмила, догадавшись о природе доносящихся звуков.
        - Зачем? - спросил я и тут же сам понял, что говорю глупость.
        - А ты сам не понимаешь, зачем? - пожали плечами Людмила.
        Звон продолжался. Один раз, второй, третий, четвертый…
        - Нет, это невозможно, - наконец раздраженно сказала Людмила, набрасывая на белые полные плечи халатик. - Так можно совсем без посуды остаться. Всему же есть предел.
        Она вышла в соседнюю комнату и вскоре действительно звон прекратился. Потом Людмила рассказала мне, что Юля стояла у серванта, доставала по одному хрустальные бокалы и с ожесточением трескала их об пол.
        Мир в семье через некоторое время был восстановлен, только Юля в тот день все-таки заперлась в своей комнате и не вышла к нам, когда я уже собрался уезжать, и мы с Людмилой пили кофе.
        А через пару дней Юля вдруг появилась у меня. Она подождала, когда уйдет очередной пациент, и потом зашла ко мне в кабинет. Она была строго одета в деловой костюм и лицо ее было бледным.
        Я заметил, что она сильно накрашена, но, вероятно, это было случайно. Просто Юля хотела придать себе смелости и скрыть свое смущение.
        Она подошла к моему столу, из-за которого я попытался встать, и молча протянула мне конверт. В нем было письмо.
        - Это тебе, - сказала она, и ее голос дрогнул. - Я могу пока подождать, пока ты его почитаешь.
        - А от кого письмо? - поинтересовался я, беря конверт.
        - От меня, - ответила она и круто повернулась ко мне спиной, чтобы я не мог видеть выражения ее лица.
        - Я выйду пройтись, - произнесла она, направляясь к двери. - И если ты прочитаешь за полчаса, скоро я приду.
        Я открыл конверт и погрузился в чтение письма.
        Как известно, в русской литературе существует несколько образцов любовной переписки. Татьяна Ларина писала к Онегину, потом он писал ей, уже когда она была замужем за «толстым генералом»… Есть еще грифельная доска, на которой произошло письменное объяснение в любви между Левиным и Китти.
        Юля предпочла свой стиль. Она начала с того, что любит меня и не представляет своей жизни без моего присутствия. Что хочет потерять девственность только в моих объятиях. И про то, что сцена, которой она сделалась невольной свидетельницей, только укрепила ее в желании поскорее объясниться.

«Не удивляйся, Феликс, - читал я. - И не пытайся утешить себя глупостями вроде того, что я еще ребенок И ко мне не стоит относиться всерьез. Я уже взрослая девушка, хотя никто из вас всех и не хочет этого замечать. Но это так, и я могу принимать твердые и самостоятельные решения».
        Судя по письму, это действительно было так.
        Когда через полчаса Юля пришла опять, я вышел из-за стола и сел рядом с ней на диване в своем кабинете. Потом выяснилось, что это была роковая ошибка.
        - Ты ведь сама пишешь, что ты взрослый чело-век, - начал я, намереваясь произнести нечто вроде учтиво-педагогической отповеди Онегина Татьяне:
        Но я не создан для блаженства,
        Ему чужда душа моя.
        Напрасны ваши совершенства,
        Их недостоин вовсе я…
        Вместо этого у меня получилось некое невнятное бормотание.
        Я же старше тебя, - говорил я и сам как бы со стороны видел, как смешно развожу руками.
        - И ты сама видела, что нас с твоей мамой связывает что-то…
        - Вот именно, что-то, - ответила резко Юля. - Вас связывает страсть, я знаю, что это такое. А нас с тобой будет связывать любовь. Она и сейчас нас связывает, просто ты об этом не знал до сегодняшнего дня.
        - Но мама, - начал я растерянно, подумав о Людмиле.
        - Вот именно после того, как я застала вас с мамой, я и поняла, что не могу больше этого видеть, и не собираюсь ждать, - ответила Юля. - Я полюбила тебя уже давно, но все не решалась ничего предпринять, все откладывала. А может быть я просто ждала, что ты это заметишь и сам подумаешь обо мне. Но когда я увидела тебя с мамой на кровати, я поняла, что ты просто сошел с ума от ее роскошного тела и не хочешь больше ничего замечать вокруг. И что это совершенно неправильно, и я должна сама прийти к тебе на помощь.
        - На помощь? - удивился я. - Что ты имеешь в виду?
        - Ну, если человек сам не видит своего счастья, ему надо на него указать, - ответила Юля. - Вот я и указываю тебе на себя. Потому что ни с кем ты не будешь так счастлив, как со мной.
        - И ты совсем не ревнуешь? - спросил я. - Пусть это глупо, но допустим, что ты говоришь правду и любишь меня… И вот, ты увидела меня с твоей мамой… Разве это не заставило тебя ревновать и навсегда отказаться от идеи быть со мной?
        - Я? - удивилась Юля, и глаза ее сверкнули. - Я не ревную? Да я просто с ума сошла от ярости. Я готова была выцарапать маме глаза. А когда еще она сказала мне, что вы любовники уже четыре года, я просто хотела поколотить ее… Это она специально сказала, чтобы сделать мне больно.
        - Что за глупости? - возмутился я. - Что ты такое говоришь про маму? Просто ей было очень неудобно, что ты нас увидела, вот и все.
        - Ну да, - покачала головой Юля. - Не рассказывай мне сказки. Что я, не знаю собственную мать? Она прекрасно видела, что я неравнодушна к тебе и сказала все это мне специально. Как бы хотела показать мне, что она уже «застолбила» тебя и чтобы я не смела соваться. Я тебе даже больше скажу - она в общем-то была рада, что я это увидела. Так бы у нее не было возможности поговорить со мной на эту тему. А теперь я все увидела, и мама обрадовалась в глубине души, что теперь-то я выброшу тебя из головы.
        - Но ты не выбросила? - переспросил я иронически, поглядывая на письмо.
        - И не подумала, - ответила Юля и ноздри ее страстно раздувались. - С чего бы это? Я люблю тебя и уверена, что именно я смогу дать тебе счастье.
        - А ты не боишься перебегать дорогу собственной матери? - вдруг спросил я. - Ведь если это правда, что ты говоришь… Людмила ведь не простит тебе, что ты пришла ко мне.
        - Ну и пусть, - ответила Юля. - Она уже старая для тебя. А я - молодая. Посмотри на меня и сравни нас с мамой? С кем тебе хотелось бы больше заниматься любовью?
        Я хотел ответить, что никогда не смотрел на Юлю с такими мыслями и не готов ответить на этот вопрос, но не смог. Потому что взглянул на Юлю и внезапно понял, что она совершенно права. Просто я никогда не замечал ее как девушку, никогда не думал о ней в этом ключе.
        Я посмотрел на нее, увидел ее прекрасную юную фигуру, ее сверкающие глаза, ее чувственный рот и короткий греческий нос, тонкие ноздри которого выдавали страстность и необузданность натуры…
        Прошу не судить меня слишком строго. В конце концов, инициатива исходила не от меня. Так что хотя бы в этом смысле я заслуживаю снисхождения.
        Юля обвила руками мою шею и внезапно крепко поцеловала в губы. Это был долгий и нежный поцелуй, напоенный ароматом ее рта, ее языка, ее молодого и гибкого тела.
        Человек - не машина. И не автомат для принятия правильных взвешенных решений.
        У меня хватило сил и здравого смысла оторваться от Юли и сказать, что нужно хотя бы закрыть дверь. Она молча смотрела на меня и ничего не отвечала. Я встал, подошел к двери кабинета. Перевернул несколько раз ключ в замке. А когда обернулся, Юля уже успела снять с себя блузку.
        Она осталась в лифчике и юбке, туго охватывающей ее бедра. Глаза ее, не отрываясь, смотрели на меня, как бы говоря: «Гляди, гляди на меня. Вот какая я молодая и свежая. И люблю тебя, и хочу тебе принадлежать»…
        Потом, когда Юля ушла, я остался один на один с собой и меня не покидала мысль о том, что мы оба совершили подлость. Не следовало мне этого делать. Ведь с Людмилой нас связывало несколько лет взаимной страсти. И переспать с ее взрослой дочкой - это был совершенно незаслуженный удар с моей стороны.
        Хотя, конечно Юля сама проявила настойчивость. Тут же я подумал о том, что по напористости и целеустремленности в страсти дочка не уступает матери и в этом отношении пошла вся в нее. Людмила ведь тоже не особенно скромничала и церемонилась, когда добивалась меня…

«Что ж, в конце концов, Юля - ее дочь, - меланхолично подумал я. - Наверное, они как-нибудь сами разберутся». Одного только я категорически не хотел. Я не хотел жить с обеими одновременно. То есть устраивать постыдный и запутанный клубок. Не хотел лгать и выкручиваться. Ситуация должна была получить какое-то развитие.
        Вместе с тем я вдруг понял, что Юля была права, и что с ней мне будет гораздо лучше, чем с Людмилой. Может быть, за несколько лет, что мы жили с Людмилой, я просто слишком привык к ней. Но теперь, после нашей близости с Юлей, я был потрясен. Ведь она была как бы Людмила в юности. То же страстное и ненасытное тело, только не тронутое годами, не отяжелевшее, не отягощенное бременем физиологических воспоминаний…
        Та же страстность, тот же напор… И раздувающиеся ноздри в минуту близости - все это было внове, все это волновало меня.
        Людмила отдавалась мне, как взрослая женщина - со слезами страсти, с тяжелым дыханием взрослой женщины. После близости она приводила себя в порядок, разглаживала выступившие на лице красные пятна…
        Дочь же была как птичка - легкая, подвижная. Она тоже вскрикивала, билась в экстазе, но это было несколько по-иному. Может быть, и Людмила была такой же в юности.

«В каком-то смысле я вовсе не изменяю Людмиле, - подумал я. - Для них обеих это, конечно, имеет значение, а для меня - почти нет. Просто мне посчастливилось обладать женщиной в годы ее зрелости, а потом - в годы ее юности».
        На следующий день Юля опять пришла ко мне. И сказала такое, что я чуть было не упал с дивана.
        - Я все рассказала маме, - поведала мне она.
        - И что же? - выдавил я из себя, потому что произнеся первые слова, Юля многозначительно замолчала.
        - Что сказала мама?
        - О, она в полном ужасе, - произнесла Юля и добавила тут же: - Точнее, в ярости. Она чуть не убила меня. Хотела ехать к тебе и закатить сцену, но тут появился папа, который все это остановил.
        - Геннадий Андреевич? - удивился я. - Ты и ему все рассказала? И что он ответил?
        Для меня вообще оставалось загадкой, что он думает обо мне, и о моей роли в его семье. Он же не дубина стоеросовая, чтобы равнодушно смотреть на все вокруг себя…
        - Папа? - переспросила Юля. - А что он мог сказать? Он ответил, что если мы с тобой так решили, то он не может возражать.
        - А что мы решили? - озадаченно спросил я.
        - Ну, это же понятно, - ответила девушка. - Я сказала, что люблю тебя и что хочу выйти за тебя замуж. Сказала, что мы близки.
        - А он? А мама? - в полном ужасе спрашивал я. Я пытался представить себе этот семейный разговор, который разыгрался вчера в квартире, которую я так хорошо знал, среди всех этих людей, о которых я также знал немало…
        - Папа сказал, что это мое дело. Он вообще у меня очень разумный человек, - деловито сообщила Юля.
        - А мама? Людмила? - настаивал я.
        - Мама, конечно, рыдала всю ночь, - ответила Юля с сожалением. - Она и сейчас плачет. Я уходя сказала ей несколько слов, чтобы ее утешить. Но, кажется, она меня не поняла.
        - А что ты ей сказала? - спросил я и сердце мое сжалось. Молодость всегда бессердечна к старости…
        - Я сказала маме, что ты больше подходишь мне, чем ей. Что тебе со мной гораздо приятнее, и что ей придется с этим смириться.
        - Но ты ведь не сказала родителям, что мы поженимся, например? - поинтересовался я на всякий случай.
        - Нет, не сказала, - ответила Юля. - Хотя я думаю, что мы могли бы. На самом деле, если ты не хочешь этого, то можно и не жениться. Просто я очень хочу быть с тобой. И ты ведь тоже - правда? - она потянулась ко мне руками и опять, как и накануне, обняла меня. И, как накануне, я совершенно потерял голову.
        В тот вечер я посетил их дом. Людмила встретила меня со злыми глазами и все время отворачивала от меня опухшее от слез красное лицо. Она не хотела видеть ни меня, ни дочь.
        Увидела нас с Юлей и ушла к себе в комнату. То, что я приехал вместе с ее дочерью, было достаточно красноречиво.
        Зато Геннадий Андреевич был совершенно спокоен, впрочем, как всегда. Похоже, этот человек уже прошел в своей жизни все - разочарования, страхи, надежды, и их крушение… Он так затвердел, что не удивлялся ничему и на все смотрел одинаково своим прямым немигающим взглядом.
        И в тот раз мы также не поговорили с ним откровенно. Геннадий сидел на стуле, пил чай и глядел на нас.
        - Мне кажется, нам надо было бы поговорить, - сказал я неуверенно. Мне всегда казалось, что лучше идти навстречу опасности. Это гораздо легче, чем ждать неведомого.
        - О чем? - поинтересовался Геннадий Андреевич голосом партийного аппаратчика.
        - О Юле, - смешался я. - И обо мне. Она ведь рассказала вам, что…
        Я не смог выговорить больше ни одного слова, но Геннадий и не подумал мне помогать. Он продолжал молчать и смотрел на меня холодным, если не ледяным взглядом.
        - Что мы скоро поженимся, - закончила за меня Юля, и я еще раз удивился ее решительности и твердости в решениях.
        - Да? - перевел на меня взгляд Геннадий. Я кивнул, не в силах ничего больше добавить, и тогда он спокойно произнес:
        - Очень приятно. Поздравляю вас. - Потом замолчал на секунду и добавил все так же без всякого выражения: - От всей души. И сердечно желаю вам счастья в семейной жизни.
        - Молодец, папка, - воскликнула Юля и, вскочив, поцеловала его в тщательно выбритую щеку.
        - По-моему, тебе нужно сейчас пойти к маме, - произнес Геннадий, никак не отреагировав на поцелуй: - А мы пока обсудим кое-что с Феликсом. Идет? - Он показал глазами на дверь спальни, за которой скрылась Людмила.
        Юля пошла туда, пожав плечами, а Геннадий скосив глаза в ее сторону, негромко сказал:
        - Вот что… если вы действительно хотите жениться, то пожалуйста. Это меня даже радует. Хотя я, как вы сами знаете, не понимаю вас. Но, наверное, у вас уже такой возраст, что нужно жениться и заводить детей. Я в вас ничего особенно плохого не вижу, так что… Только у меня условие.
        - Какое? - подскочил я на своем месте. Что это еще за условия?
        - Простое, - ответил твердо Геннадий. - Если вы приняли такое решение, то больше вы не прикоснетесь пальцем к Людмиле. Незачем ее мучить. Она очень переживает с тех пор, как узнала про вас и про Юлю. И чтобы никаких связей у вас с ней больше не было. - Он испытующе посмотрел на меня, как будто хотел забраться ко мне в душу.
        - Договорились, - вздохнул я с облегчением. Я его понимал - он не хотел бардака в своем доме. Что ж, его позиция понятна.
        Мне была непонятна моя собственная позиция, вот что интересовало меня в тот момент.
        Я был подавлен активностью Юли. Можно было сколько угодно уговаривать себя, что она плоть от плоти своей матери и по характеру мать и дочь одинаковы. Но это мало утешало.
        Я чувствовал себя предателем. Ведь Людмила не сделала мне ничего плохого. А я совершил в отношении ее такое страшное предательство. Не просто отказался от нее, бросил, а сделал это с ее собственной дочерью. Наверное, это нелегко перенести.
        - Знаете, Феликс, - сказал Геннадий, допив свой чай. - Мне кажется, что вам лучше всего не появляться тут некоторое время. Сидите дома, встречайтесь с Юлей, если хотите. Но тут появляться не следует. Пусть все уляжется и утрясется. Когда станет можно вам появиться тут, не причиняв боли Людмиле, я вам дам знать. Можете считать это моим вторым условием.

«Да, были люди в наше время», - с невольным восхищением подумал я, слушая Геннадия и глядя в лицо, изрезанное ранними морщинами. Теперь я, кажется, понимал Людмилу и ее восхищение мужем и вообще партийными аппаратчиками застойных времен.
        Избитый жизнью, изолгавшийся, несчастный… Человек с разбитой жизнью и опечатанным милицией горкомовским кабинетом… Гомосексуалист. Изгой общества во всех отношениях.
        Но какой голос! Какие интонации! Какие глаза у него, когда он сейчас заговорил и стал ставить свои условия!
        Персональный магнетизм, как говорит один из героев О’Генри… Попробуй, не послушайся такого…
        - Вы так заботливы к Людмиле, - сказал я неожиданно для самого себя. Я и впрямь был этим несколько озадачен. Мне казалось, что его реакция будет иной.
        - А как же иначе? - ответил Геннадий. - Мы с вами никогда об этом не говорили… Я и с Людмилой не обсуждал ничего подобного. Но следует, наверное, теперь все же сказать. Тем более, что вы собираетесь стать как бы членом семьи. - Геннадий усмехнулся.
        - Я очень благодарен Людмиле за все. Она очень помогла мне в жизни. Из-за меня она долгие годы была несчастна. Хотя я и старался изо всех сил, чтобы жизнь ее и Юли была радостной… Я ничего не жалел для жены и дочери. Тем не менее, все же Людмила многого от меня не получила. Ну, вы сами понимаете… А она дала мне иллюзию семьи. Я чувствовал себя как бы нормальным человеком. Это немаловажно. Мы ведь не просто делали вид все эти годы, что у нас семья. Мы и были семьей на самом деле. Только без постели, как вы понимаете. Так что я в какой-то мере в долгу перед своей женой. Вот я и забочусь о ее состоянии. Вы сами должны понимать.
        Одним словом, Геннадий меня убедил и я действительно исчез. Юля приезжала ко мне каждый день. Часто она оставалась у меня, а иногда куда-нибудь ходили.
        Что касается моего собственного отношения к тому, что происходило, то оно было двойственным. С одной стороны я чувствовал себя предателем и непорядочным человеком. Меня мучило чувство вины перед ни в чем не повинной Людмилой. Я представлял себе, в каком отчаянии она находится.
        С другой стороны, меня захватила Юля - ее молодость, ее страстная любовь. Может быть, я и не слишком порядочно рассуждаю, но мне и вправду было уже пора жениться. Сколько можно быть холостяком?
        В тридцать пять лет уже вполне пора определиться. А тут Юля…
        Она оказалась напориста и настойчива в достижении своей цели, которой был я. Отказать ей? Не согласиться?
        А зачем? Чтобы сберечь себя? Но для кого? Для той неведомой, которую я еще не знаю и еще не встретил?
        А встречу ли? И будет ли та, которую я встречу потом, так уж лучше Юли, чтобы ради нее - то есть ради неизвестного, отказываться от известного?
        Сыграла роль и моя привязчивость. Так уж случилось, рассуждал я. Ведь это была не моя инициатива. Сам того не желая и не подозревая, я возбудил любовь прекрасной девушки.
        Эта любовь не побоялась сама прийти ко мне и объясниться. И попросить, нет, потребовать моей ответной любви, добиться ее.
        Юля была для меня как бы воплощением ее матери. Я любил ее, спал с ней, и каждый раз это было для меня как бы путешествием во времени. Я спал с молодой Людмилой…
        Тогда же начались Юлины проблемы с наркотиками. У нее было несколько подружек по институту, которые баловались этим, и Юля тоже пристрастилась. Тут сказалась ее натура - подвижная, нервная, страстная. Ее стремление ко всему новому, неизведанному.
        К новым, необычным ощущениям реальности и себя в ней…
        Несколько раз она пропадала на сутки или даже больше. В это время она была где-нибудь в очередной компании и «ловила кайф».
        Однажды, когда ее исчезновение затянулось, мне вдруг позвонил Геннадий Андреевич.
        - Мы с вами договорились, что я сообщу вам, когда вам можно будет опять у нас появиться, - сказал он. - Так вот, мне кажется, что это время настало. Тем более, что сейчас пришла домой Юля и она в плохом состоянии.
        Как сумасшедший гнал я машину в тот раз. Когда я приехал, Юля лежала на кровати вся бледная и испуганная. Она рассказала, что два дня вместе с подругой они кололи себе всякую дурь, вызывая видения, и теперь ей стало очень плохо.
        Я принял меры и взял с нее слово, что впредь она будет во всяком случае советоваться со мной относительно препаратов и не будет исчезать так надолго.
        Юля отвечала мне слабым голосом. Потом заплакала, обняла меня и сказала:
        - Прости меня, Феликс. Я так виновата перед всеми вами - перед тобой, мамой и папой. Но я вправду не могу с собой ничего поделать.
        - Отчего? - спросил я. - Что заставляет тебя все время уходить от реальности? У тебя такая хорошая и счастливая жизнь… Ты студентка престижного вуза, у тебя богатые родители и я тебя люблю.
        - Я все время чувствую, что украла чужое, - ответила Юля жалобно и беспомощно. - Теперь она выглядела как маленькая девчонка, которая ищет защиты и утешения.
        - Я такая хищница, - пролепетала она. - Я полюбила тебя, мне захотелось быть твоей. И чтобы ты был моим. И я отняла тебя у мамы. Если бы ты знал, как она плакала, какими глазами смотрела на меня. Этот взгляд теперь бывает у нее и сейчас, когда мы уже примирились. Все равно, нет-нет, да и посмотрит на меня. И мне становится ее жалко и стыдно за свой поступок…
        - А потом… - Губы ее задрожали и на бледных щеках появился первый слабый румянец.
        - А потом, мне все время вспоминается та сцена, что я увидела тогда… Ну, ты помнишь, когда я вернулась с экзамена и увидела вас с мамой… Это помогло мне тогда решиться и прийти к тебе. Но теперь это видение преследует меня и мучает и не дает покоя.
        - Ты поэтому и хочешь наркотиками вызвать другие видения? - спросил я. - Чтобы заглушить то?
        - Ну да, - призналась Юля и заплакала. Ее лицо стало мокрым от слез и я вытирал их ладонью.
        - Все пройдет, - утешал я ее. - Все пройдет. Ты забудешь обо всем и у тебя пропадет потребность оглушать себя.

«До чего ревнивы женщины, - отметил я. - Она ведь все уже сделала, всего добилась. Она отняла меня у своей матери, она стала моей невестой. И все равно не может пережить того, что видела меня в объятиях Людмилы»…
        Я «вкатил» Юле препарат, который усыпил ее, и вышел в гостиную, где впервые после всего происшедшего встретил Людмилу. Геннадия не было, он ушел из дома на весь вечер.
        - Он очень тактичный человек, - пояснила Людмила, вновь говоря о муже с гордостью.
        - Хотя я говорила ему, что нет необходимости оставлять нас с тобой одних. Потому что ты можешь не трудиться и ничего мне не говорить. В какой-то мере я понимаю тебя.
        Видно было, что она действительно пришла в себя и успокоилась. Пережила двойное предательство - любовника и собственной дочери.
        Она даже не подошла ко мне, только смотрела холодным взглядом. Подозреваю, что она и по сей день в глубине души ненавидит и презирает меня. Совсем другое дело, что в течение нескольких лет я был ее самым близким человеком, которому она доверяла все и могла быть самой собой. Этого тоже ведь не скинешь со счетов.
        Так что как бы не презирала меня теперь Людмила, все-таки я для нее не просто человек с улицы.
        - Ты заведешь себе кого-нибудь вместо меня, - сказал я ей тогда, чтобы хоть что-то сказать. При этих словах я оглянулся на комнату Юли, боясь, что она может услышать такой откровенный совет.
        - Я больше никого не буду заводить, - горько ответила мне Людмила. - Хватит с меня. Я возвращаюсь в семью.
        - Но ты же ее и не покидала, - возразил я недоуменно, но Людмила посмотрела на меня строго и пояснила:
        - Я имею в виду, что возвращаюсь к мужу, Геннадию.
        - Но, милая, к нему ведь очень трудно возвратиться, - сказал я, еще больше удивляясь. - Кому, как не нам с тобой известно, что он ведь… Он гомосексуалист… Ты ему совсем не нужна как женщина.
        - Нет, все оказалось не так, - ответила мне Людмила. Она торжествующе усмехнулась.
        - Уже почти две недели, как мы живем с ним. - А заметив мое вытянувшееся лицо, объяснила, понизив голос почти до шепота: - Так, как прежде… Мне было очень тяжело первые дни после того, как я узнала, что ты бросил меня и путался с Юлей. Она тоже хороша… Мне не хотелось смотреть на мир после этого. Я лежала и плакала по ночам. И вот, в одну из ночей Гена вдруг позвал меня, окликнул. Сначала мне почудилось, что это просто галлюцинация. Но потом он повторил и я поняла, что это правда. И с этой ночи он регулярно каждый вечер дает мне любить его.
        Голос ее был гордым и удовлетворенным. Людмила смотрела на меня даже как бы свысока…
        - Но ведь ты же сама говорила, что Геннадий твой не переносит женского тела, - сказал я осторожно.

«А может быть, она рехнулась от несчастья?» - опасливо подумал я.
        - Это именно так и есть, - ответила Людмила. - Он разрешает мне ласкать его ртом, как в первые годы нашей совместной жизни. И я делаю это. Может быть, я постарела, но теперь меня это вполне удовлетворяет. Или я просто насытилась всем… Не знаю, может быть, даже я поняла, насколько я люблю его, и как он мне дорог. Ведь Геннадий - моя жизнь. Сколько лет мы провели вместе. Сколькое нас объединяет…

«Общая тайна в течение пятнадцати лет - что может объединять лучше? - подумал я. - И не просто общая тайна, но и общее несчастье».
        - Так что ты можешь быть совершенно спокоен теперь, - произнесла Людмила. - Я не собираюсь больше устраивать скандалы и сводить счеты. Мне и на самом деле это больше не нужно. Можешь жениться на Юле, и вообще можете делать, что угодно. Я остаюсь с Геной.
        Я представил себе, как по вечерам Людмила подползает к кровати мужа и засовывает голову к нему под одеяло. И долго стоит так, ерзая на коленях, перед кроватью, и сопит там, под одеялом.
        А потом вылезает и, облизываясь, ложится к себе постель, удовлетворенная. Что ж, если теперь это она любит и это ее устраивает, значит, она нашла, обрела свое женское счастье. У каждой оно - свое…
        Больше мы не возвращались к этой теме и я вновь стал частым гостем в этом доме.
        Не скажу, что между всеми нами не оставалось внутренней напряженности. У Людмилы все равно было натянутое отношение ко мне и к своей дочери. К двум предателям. А Геннадия я вовсе не мог понять никогда. Он странный человек.
        А наши отношения с Юлей укреплялись с каждым днем. Может быть, из-за моей склонности плыть по течению.
        - Сначала тебя подобрала одна баба, - говорила с досадой моя мама. - Потом подобрала другая… А у тебя самого - что, совсем нет чувств? Собственных чувств и собственных предпочтений?
        Но и мамины слова меня не пугали. Я отвечал, что у меня много важных деловых забот, а чувства пусть остаются женским делом. Если две женщины как-то умудрились поделить меня и договориться, то я не хочу мешать. Меня вполне устраивала Людмила, но время прошло, ситуация изменилась и, наверное, сейчас мне уже пора жениться и заводить семью. А для этой цели как нельзя лучше подходит, конечно, не мать, а дочь. Ну, если она так этого хочет, почему бы и нет? Чем одна молодая женщина лучше другой? Да ничем, если разобраться…
        - У тебя столько знакомых женщин, - говорила мама. - Ты бы мог выбрать любую. Ведь ты - такой завидный жених.
        - Да, мама, я мог бы выбрать и другую женщину. Но для чего?
        Единственное, что меня серьезно беспокоило, было увлечение Юли наркотиками. Но мне удалось как бы сгладить и приостановить это, и я надеялся, что после свадьбы все вообще пройдет. У кого не бывает каких-то недостатков? Тем более, что я представлял себе Юлино положение - приезжать домой после свиданий со мной и каждый раз встречать дома мать с ее язвительными замечаниями. И вспоминать ту сцену…
        Свадьбу мы назначили на осень, и в самом деле собирались ехать за границу в свадебное путешествие.
        И вдруг - случилось то, что случилось. Непоправимое, неожиданное… Почему такое несчастье так глупо обрушилось именно на нас?

* * *
        Скелет не отказывал себе в радостях жизни.
        - Уж если сидеть безвылазно дома, то делать это с комфортом, - сказал себе он. Скелет понимал, что впереди у него сложная операция. Все-таки Клоун вполне мог решиться на что-то и запросто убить его. Скелет стал слишком опасным для Клоуна.
        И письмо, о котором Скелет рассказал ему, могло и не остановить этого типа. Он мог просто не поверить. Письмо, которое будет отправлено по определенному адресу в случае смерти Скелета - это было слишком сложно для сознания Клоуна. Совершенно не соответствовало сложившимся привычным для него воровским законам.
        Так что Скелет не исключал, что может не вернуться живым из очередного приключения с Клоуном.

«Вот и не стану отказывать себе ни в чем», - решил он и назначил по телефону очередь. Это он сам так называл то, что проделывал крайне редко, примерно раз в год во время отпуска.
        Он обзвонил своих знакомых девушек и пригласил их в гости, с ночевкой, разумеется. На один вечер - одну, на следующий - другую, и так далее. Чтобы они приходили к нему ночевать строго по очереди и чтобы он с самого утра каждого дня точно знал, с кем будет спать ночью.
        Тут все дело было в воспитании. Скелету это в свое время хорошо объяснил один знакомый.
        Знакомый тот был психологом. Они просто шапочно были знакомы, выпивали несколько раз в одной компании. И вот этот маленький щуплый Виктор Васильевич отчего-то заинтересовался личностью Скелета и долго беседовал как-то с ним. А потом сказал, что у Скелета сильнейшая и очень опасная в некоторых ситуациях деформация психологического типа.
        Скелет жил всегда только с мамой. Папы-грузина у него никогда не было. Он канул в небытие задолго до того времени, как мальчик начал что-то понимать. И мать воспитывала его одна.
        Виктор Васильевич объяснил, что существуют три основных психологических типа у женщин. Женщина-дочь, женщина-женщина и женщина-мать… То есть эти три типа женщин ведут себя по-разному в одинаковых ситуациях, у них совершенно разные запросы и представления о жизни. В частности, от мужчин они хотят разного.
        Женщина-дочь хочет быть капризной, слабовольной и избалованной девочкой при мужчине. Чтобы он опекал ее и руководил ею.
        Женщина-мать, напротив, хочет иметь рядом с собой слабого мужчину, чтобы заменить ему мать. У нее такая потребность.
        А женщина-женщина хочет совсем иного. Ее идеал мужчины - крепкий самец, то ли джигит, то ли ковбой, во всяком случае героическая личность. Он должен быть сильный и мужественный. И в меру бесшабашный, чтобы с ним было можно играть в женские игры. Она ведь не случайно женщина-женщина…
        Вот мать Скелета и была как раз такой женщиной-женщиной.
        Взаимоотношения матери с мужчинами не слишком-то волновали сына, да и не в этом в данном случае было дело.
        Дело было в том, что мать, естественно, хотела воспитать сына таким, каким хотела видеть идеального мужчину. Она хотела сделать его таким, каким вообще виделся ей мужчина.
        А поскольку сама она была женщиной-женщиной, то и настоящий мужчина представлялся ей в качестве психологического типа мужчина-мужчина…
        Тут все просто, объяснял в свое время Виктор Васильевич. Женщине-дочери нужен мужчина-отец, женщине-матери нужен мужчина-сын, а женщине-женщине нужен мужчина-мужчина.
        То есть в представлении матери сын должен был стать бесшабашным, смелым, решительным человеком. Он должен был обязательно иметь мужественную профессию - военный, моряк, геолог, альпинист… Он должен был пить водку, петь песни под гитару и соблазнять женщин. Менять их как перчатки.
        Ведь когда меняет женщин муж, жене это неприятно. А если так поступает сын, матери это даже лестно. Конечно, если она женщина-женщина…
        Мама хотела хорошего для сына. Она хотела, чтобы он вырос таким, каким она мечтала его увидеть. Она постоянно рисовала ему образ мужчины-мужчины, предписывала ему определенные, свойственные этому типу нормы поведения.
        Беда заключалась в том, что Скелет по своему психологическому типу с самого начала не был мужчиной-мужчиной. Он был ярко выраженным мужчиной-мальчиком, мужчиной-сыном. Он нуждался в ласке, в нежности, в заботе. И был готов отдавать обратно эту ласку, нежность и заботу. Он был миролюбив и покладист.
        Но все эти природные качества резко вступали в противоречие со всем тем, чего хотела от него мать. Хотела с самыми лучшими намерениями. В конце концов не ее вина, что она была портнихой и никогда не изучала психологию…
        А мальчик стремился соответствовать материнскому идеалу. Стремился быть таким, каким она хотела его видеть. Ему же невдомек было, что он тем самым насилует себя и уродует свою личность. И мужчиной-сыном можно очень хорошо прожить. Это ведь чисто личная психология, и никакого отношения не имеет к деловым, например, качествам.
        Мужчина-сын вполне может быть директором завода или президентом компании, политическим деятелем и даже министром. Ему только не нужно быть военным, альпинистом, милиционером, то есть заниматься делом, где постоянно требуется применение жизненной силы в качестве агрессии…
        - Петя обидел тебя в школе - побей его, - говорила мать сыну. А он, хотя уже давно простил бы этого Петю и забыл обо всем, шел его бить. Насиловал себя.
        И сын начал драться, пить сначала вино, потом водку. Стал гулять с девочками, менять их… Ему все это не приносило никакой радости и удовлетворения, но он старательно делал все это. Потому что это было по-мужски, как учила его подсознательно мать.
        Он все время, всю жизнь доказывал себе самому, что он настоящий мужчина. В действительности он и был бы настоящим мужчиной, только иного типа. Но из-за матери, которая была его единственной воспитательницей, он сломал себя.
        Естественно, он втянулся в это бесконечное доказывание. Он не случайно пошел служить в милицию и не случайно стал заниматься борьбой в спортивной секции. Не случайно проявлял решительность и бескомпромиссность. Все это работало на чуждый ему образ мужчины-мужчины.
        А поскольку все это было хоть и неосознанно, но чужеродно, Скелет постоянно находился в состоянии внутренней истерики, все время на грани срыва и совершения нелогичных поступков.
        Скелет был добрым, а заставлял себя быть злым. Он был мягким, а принуждал себя к жестокости. Был дисциплинированным и покладистым, а стремился к тому, чтобы быть диким и неуправляемым как техасский рейнджер…
        Что за дело до того, что мать давно умерла. Скелет продолжал свою нелепую игру. Игру с собственной личностью и собственной жизнью.
        А поскольку это все же была вынужденная игра, он все время был на грани, все время был готов эту грань перешагнуть и совершить те поступки - жестокие и неоправданные, - которые никогда не совершает подлинный мужчина-мужчина.

«Первый звонок» прозвучал, когда его все же турнули из милиции. Хоть и ничего не понимает в психологии милицейское начальство, но как-то все же сообразили, что что-то тут не то с этим капитаном…
        И умный, и сообразительный, и энергичный. Но весь он какой-то «слишком». Весь какой-то ненатуральный, искусственный, вымученный человек.
        Слишком жесткий, слишком резкий, слишком энергичный и слишком независимый. Действительно, как можно знать меру вещей, если эти вещи не твои?
        Когда от Скелета избавились в органах, Виктор Васильевич и решился рассказать ему о своих наблюдениях. Он поведал Скелету эту теорию, но тот ему не поверил.
        Виктор Васильевич и не рассчитывал на это, он понимал, что уже слишком поздно и теперь уже ничего не поделаешь, не выправишь. Просто он счел своим долгом сказать Скелету то, что заметил в нем самом.
        Конечно же, это ни к чему не привело. Скелет ничего не понял, ему показалось, что Виктор Васильевич как-то неуважительно отзывается о покойной матери Скелета, которая сделала для сына так много… Вырастила его одна, без отца, дала образование. А тут какие-то психологические типы…
        Скелет сдержался и не поссорился с Виктором Васильевичем, но приятельству на этом пришел конец. Напрасный получился разговор.
        Скелет вовсе не нуждался в таком количестве женщин. Вовсе ему было не нужно, чтобы они приходили к нему каждую ночь разная и чтобы он менял их. Но он иногда проделывал такую «очередь», потому что так поступали настоящие мужчины и это было лишним подтверждением тому, что Скелет принадлежит к их числу, что он - полноценный, гармоничный человек.
        Каждой девушке Скелет сообщал, чего он от нее хочет.
        - Принеси хлеба, а то у меня закончился, - говорил он одной.
        - Принеси кусок мяса, - просил он другую.
        - Захвати по дороге пару бутылочек вина, - бросал он небрежно третьей.
        Скелет на самом деле не отлучался из своей квартиры ни на минуту. Он периодически поглядывал на молчащий телефон, а если тот вдруг начинал звонить, бросался к нему как пантера, одним длинным прыжком.
        Но телефон молчал.
        Телефон молчал, когда Скелет разгуливал по квартире в махровом халате, накинутом на голое тело. Молчал, когда Скелет принимал ванную и брился. Молчал, когда хозяин занимался любовью, заставляя себя при этом быть брутальным и небрежно-снисходительным.
        Каждую девушку он встречал тщательно одетым, в свежей сорочке и галстуке. Для стирки он недавно купил себе машину «Вятка-автомат» и установил ее в ванной, отделанной розовым кафелем.

«Вятка-автомат» стирает очень долго, у нее цикл стирки превышает три часа, и нормального человека это выводит из себя. Но Скелету было некуда торопиться. Он стирал свое белье, потом гладил его на красивой гладильной доске. Гладил мастерски, очень старательно.
        Он гладил каждый шов, каждую складочку, аккуратно раскладывал вещи. В холодильнике стояла бутылочка пива, которое он выпивал после. Пиво он пил всегда после стирки и глажки, это было как бы наградой за домовитость и старательность. Некий давний ритуал.
        Скелет раскладывал белье и рубашки по ящикам комода тоже аккуратно, одну вещь к другой, а потом садился на чистенькой кухне и пил свою бутылочку пива «Балтика
№ 1», с удовольствием думая о том, как у него уютно и какой он хороший хозяин.
        Только дома, в одиночестве, он неосознанно расслаблялся и как бы позволял себе становиться самим собой.
        Он становился маленьким мальчиком, таким, каким он был в детстве, когда над ним еще не довлели все эти комплексы, страхи неполноценности.
        За стенами дома, за окнами была жестокая жизнь, которой он жил. Он умел стрелять в людей, он умел мастерски бить ногами насмерть. Он знал почти все мерзкие тайны криминального Петербурга и вообще был, что называется, «своим» человеком.
        Но в эти часы, когда он сидел на кухне, расслабившись, в одиночестве после ванны, стирки и глажки белья… Ему бы сейчас жену полненькую, с бигудями и в симпатичном розовом халатике… Чтобы она бухтела что-нибудь насчет дороговизны и безответственного отношения Скелета к семейному бюджету. И детей - двоих, обязательно двоих - мальчика и девочку. Чтобы девочка заплетала куклам косички, а мальчик собирал конструктор.
        И чтобы главной проблемой для Скелета было, как купить дочке ко дню рождения то, что она хотела, а именно - мебель для Барби…
        Но наступал час, звонил будильник, Скелет вставал, переодевался, повязывал шелковый галстук, и оставалось только ждать звонка в дверь.
        В дверь звонили, приходила очередная девушка. И ее встречал выбритый, роскошный Скелет, который небрежно целовал ее в щечку и отрывисто спрашивал с порога:
        - Принесла, что я просил?
        Одну девушку звали Оля, другую - Марина, третью - Лиза. Одна была блондинка, другая - брюнетка, третья - шатенка. А как вы думали? Во всем должно быть разнообразие, в особенности у такого «крутого» человека, как Скелет…
        Он никогда не пользовался услугами проституток. Вот с этим уж он, как ни старался, ничего не смог поделать. Проститутки и услады с ними оказались не для него.
        Скелет раньше уговаривал себя, что это обязательно нужно, что это хорошо и что все так делают. Он пробовал несколько раз, но никак не мог преодолеть себя.
        Отвращение брало верх. Он даже не мог возбудиться как следует. Так, заставлял себя что-то одним усилием воли, но все равно ничего путного не выходило.
        - Блевать тянет, - признался он как-то раз сам себе, да и то тайком. Дело тут было даже не в брезгливости. Просто он не мог видеть их рож. Были среди проституток красивые, были даже образованные и довольно богатые. Валютные, из дорогих гостиниц.
        Но не мог… Не мог себя заставить, как ни старался. Уж слишком велико было презрение к ним. Скелет не мог заставить себя относиться к ним как к людям, хоть даже в малой степени. Лживые грязные животные, да еще пытающиеся вести себя, как люди…
        Нет, он бросил эти попытки.
        Все три женщины, посещавшие его, были обычные русские матери-одиночки. У каждой сбежал муж, каждая мыкалась с ребенком на руках между детским садиком и работой. Каждой хотелось любви, хотя бы частичку. Хотя бы суррогата.
        Однажды представители третьего сословия в Генеральных Штатах задали королю Людовику следующие вопросы:
        - Чем является во Франции третье сословие?
        И ответили:
        - Ничем.
        - Чем оно хочет быть?
        И ответили сами же:
        - Чем-нибудь….
        Как говорится, скромненько и со вкусом.
        Вот эти три женщины и хотели быть чем-нибудь. Пусть не женой. Пусть даже не постоянной любовницей. Чем-нибудь.
        Чтобы не только матерью дома и учительницей или лаборанткой на работе… Скелет добросовестно устраивал им праздник. Для каждой - отдельно. Они знали это и поэтому всегда охотно откликались на его приглашения. Правда, приходилось куда-то пристраивать ребенка на ночь. Скелет не отпускал от себя до утра. Так что мамочке приходилось бегать по подругам и соседкам и как-то устраивать ребенка. Но ни одна из них наутро не пожалела об этом.
        Скелет никогда не жалел денег. Он вообще не был скаредным человеком от природы, а его несчастная необходимость постоянно доказывать свою «крутизну» и вовсе заставляла его почти что сорить деньгами.
        Как не показать женщине, что он «крутой мэн»?..
        Скелет ставил музыку, желательно классическую, и они садились выпивать. В музыке, особенно классической, Скелет ничего не понимал, и если бы с ним завели об этом разговор, получился бы форменный конфуз. Но он знал, что под Вивальди очень хорошо соблазнять женщину, кружить ей голову. В особенности для этого подходит цикл
«Времена года»…
        А вот заниматься любовью Скелет любил под Бетховена. Что-нибудь громкое и патетическое…
        Того же Бетховена он приберегал и еще для одного случая. Когда после тяжелого дела, драк и кровавых «разборок» он приходил домой, то напивался в одиночестве. Голова становилась тяжелая, наливалась кровью. Той кровью, которую на этот раз вновь из него не выпустили… Для этих случаев подходила музыка Бетховена «К Элизе». Скелет всегда в таких случаях ставил именно ее.
        Он сидел на стуле и смотрел в окно, в темный квадрат окна. Он не видел того, что происходит на улице, не видел даже оконных переплетов. Перед Скелетом был просто черный квадрат, наподобие того, что возбудил как-то воображение Казимира Малевича…
        Просто черный квадрат, как воплощение геометрического ужаса и безысходности жизни.
        Бетховенская мелодия «К Элизе» идет как бы по спирали. Она тревожит, бередит сердце чем-то несбыточным, но прелестным, и вдруг завершается новым всплеском звуков. И вновь повторяется. И вновь, и вновь…
        От этой музыки становилось полегче - сердце отпускала томительная безнадежность, и, выражаясь по-пушкински, печаль Скелета «становилась светла…»
        Мне грустно и легко,
        Печаль моя светла…
        Скелет и очередная Оля, Лиза, Марина сначала слушали Вивальди, а потом, когда приходило время и тела звали их принять горизонтальное положение - Бетховена.
        Наутро Скелет нежно целовал девушку в щечку и говорил ей небрежно:
        - До скорого. Я позвоню.
        В такие ночи он бывал нежен - настолько, насколько мог себе это позволить не выходя из имиджа «сильного человека». Женщина бывала счастлива. Она бежала к соседке за ребенком, одевала его, тащила в детский садик, потом торопилась на работу и все невольно повторяла про себя: «Какой мужчина!»
        И сердце сладко сжималось от тайной мысли, что, может быть, когда-нибудь он станет ее мужем.
        Только не знала Оля, Марина, Лиза, что Скелет - мужчина-сын, мужчина-мальчик, и что в момент последнего обручения женой его станет мать-сыра земля…
        Клоун позвонил через несколько дней в полночь. Когда раздался этот телефонный звонок, Скелет лежал на кровати, закинув руки за голову и прислушивался к ровному дыханию утомленной любовными схватками женщины рядом с собой.
        После первой же трели Скелет вскочил с кровати и метнулся к телефону.
        - Ну, можешь приезжать, - раздался в трубке недовольный голос Клоуна.
        - Куда? - быстро спросил Скелет, уже протягивая руку за рубашкой, лежавшей на кресле.
        - Ты знаешь, куда, - ответил Клоун мрачно. - Я говорил тебе адрес. Все туда же. Только давай быстро, я из-за тебя ждать не намерен. Если не приедешь, уедем без тебя, и тогда не обижайся. Я буду не виноват.
        Скелет вспомнил адрес, названный в кафе Клоуном. Скверик на углу двух улиц. В трубке раздались гудки отбоя, и Скелет одним махом натягивал на себя всю одежду сразу.
        Он разбудил женщину и сказал ей, еще не понимавшей, что к чему, спросонья:
        - Мне нужно уехать. Я к утру буду.
        Больше он ничего не сказал, а женщина спросить не успела, потому что к тому моменту, когда она начала что-то соображать, в прихожей уже хлопнула входная дверь.
        Скелет мчался по городу и благодарил судьбу за то, что по ночам светофоры переводят на другой режим, то есть можно ехать, не обращая на них внимания. В такие моменты особенно остро ощущается, какой большой город Петербург. Бесконечный город.
        Скелет гнал машину, не жалея колес на трамвайных переездах, на выбоинах в асфальте, лишь бы успеть.
        Хорошо было бы взять с собой Феликса, чтобы он посмотрел глазом врача на эти трупы, но тут уж ничего не поделаешь. Все равно нет времени на это, да и Клоун не согласился бы ни за что на присутствие постороннего человека. Скелета он хотя бы знал, и то ни в какую не соглашался сначала. Еще неизвестно, не приготовил ли он какого-нибудь сюрприза вроде пули в затылок…
        Вот и показался тот самый скверик. Скелет вспомнил, что он однажды бывал тут в годы ранней юности.
        Когда он был еще студентом, однажды нелегкая занесла его в этот район в гости к одной девушке, и вот с той девушкой они даже целовались тут на лавочке под деревом. Дома у девушки были строгие родители, и поэтому перед тем, как проводить ее домой, Скелет все же завел ее в этот скверик и целовал.
        Имени девушки он уже не помнил. Зато помнил все остальное. Как они целовались, и девушка поминутно жарко шептала ему.
        - Не надо так… Не надо… Меня родители ждут.
        Да он, собственно, ничего плохого ей и не сделал.
        Мелькнула было мысль, что можно было бы поиметь ее прямо здесь, на лавочке, но потом он отбросил эту идею. Было прохладно, и к тому же еще не слишком поздно для таких экспериментов. Кругом ходили люди.
        Так что в тот вечер Скелет только целовался с ней, а потом еще расстегнул пуговки платья и вытащил наружу обе груди. Он мял их и тискал, а девушка тонко повизгивала и просила не жать так сильно. Она боялась, что останутся синяки…
        После этого он проводил ее домой, а она все жаловалась, что сильно замерзла тем прохладным вечером.
        Поимел ли он ее потом? Этого Скелет не помнил. Может быть… Зато сегодняшняя ночь была жаркой. Уже который день стояла такая жара, даже ночь не приносила прохладу.
        Скелет затормозил у ограды скверика и огляделся. Чуть впереди он заметил машину с погашенными фарами. Она стояла так скромно, что создавалось впечатление - кто-то оставил ее тут на ночь и ушел. Но спустя секунду Скелет увидел, что это не так. Сквозь ветровое стекло мелькнул темный силуэт головы водителя.
        Скелет вышел из машины и побежал в скверик. Там не было ни души. Он пригляделся к окружавшей его темноте. Белые ночи ведь не гарантируют полного освещения.
        Внезапно перед ним возникла фигура, от которой Скелет сначала отпрянул. Человек возник как из-под земли и совершенно бесшумно.
        - Это ты? - проскрипел Клоун. - Вот там, - он указал рукой чуть подальше, под большой куст сирени с краю скверика.
        - Я посмотрю? - спросил полуутвердительно Скелет и побежал туда. Он увидел, как подручный Клоуна возится на земле с чем-то объемным, завернутым в черный полиэтилен.
        - Сколько? - спросил Скелет у подошедшего сзади Клоуна.
        - Двое, - ответил тот, сразу поняв все. Он помог своему товарищу, и они взвалили кульки себе на плечи.
        - Постой, Клоун, - сказал Скелет. - Я же должен посмотреть, мы так договаривались. Что мне с того, что я сюда приехал, если не увидел сами тела?
        - Ты что, рехнулся? - возмутился Клоун. - Время же дорого. Ты что думаешь, мы тебе их тут разворачивать будем и показывать? Тут не музей… Мы и так задержались из-за тебя. - Клоун шел к своей машине, согнувшись под тяжестью «единицы», висевшей у него на плечах.
        - Но мне нужно посмотреть подробно, - сказал Скелет. - В этом же все и дело. Мы так договаривались. Иначе это не считается.
        Клоун сбросил кулек в багажник машины и обернулся:
        - Жизнь тебе не дорога, Скелет, - ответил он серьезно, размеренным тоном. - Ну, что ты такой настырный? Чего ты, сука, добиваешься?
        - Мне нужно посмотреть внимательно, - ответил спокойно Скелет, игнорируя «суку». В другом случае он не спустил бы этого Клоуну, но теперь, во-первых, понимал его нервозное состояние, а во-вторых, ему было важно сделать дело и получить информацию.
        - Очень нужно? - переспросил Клоун.
        - Очень, - подтвердил Скелет. - И после этого я от тебя отвяжусь. Как обещал. Клянусь тебе.
        Несколько секунд они с Клоуном стояли напротив друг друга.
        - Хорошо, - сказал наконец Клоун. - Поезжай за мной. Но помни свое обещание.
        Он сел в машину рядом с водителем, подручный его шмыгнул рядом с ним.
        Скелет метнулся к своей машине и поехал вслед за «Москвичом» Клоуна. Ехали быстро и затейливо. Скелет успел за это время оценить качества клоунского шофера. Тот блестяще знал город и отлично умел водить машину.
        Он явно «заметал следы» - кружил по переулкам, мчался мимо каких-то заброшенных складов, бесконечных заборов, пользовался проходными дворами и сквозными проездами…
        Трудно было от него не отстать. Тем более, Клоун наверняка не давал ему никаких инструкций относительно того, что нужно поджидать машину Скелета, едущую сзади. Клоуну вообще было бы очень на руку, чтобы Скелет отстал.
        Выскочили на пологий пустынный берег Невы в том месте, где уже нет никаких набережных, а только камни и мусор по берегам реки.
        На берегу валялись брошенные старые лодки, баркасы с продырявленными днищами, виднелись рабочие строительные вагончики. Они ехали по ухабистому шоссе, удаляясь от города.

«Интересно, далеко ли это?» - подумал Скелет. Он все еще не был вполне уверен в том, что Клоун не приготовил ему какую-нибудь ловушку и не заманивает подальше, чтобы одним махом решить все свои проблемы. Грохнуть Скелета, и дело с концом. И нет проблем. А что Скелет что-то говорил о письме, которое он якобы написал - так это неправда. Врет, сучара…
        У Клоуна ведь примерно такая психология и такой склад мыслей. Так что от него всего можно было ожидать.
        Заехали в какой-то двор, обнесенный деревянным забором. Посреди двора стояло неказистое каменное здание уродливой формы с длинной трубой над крышей. В маленьком оконце с краю здания горел свет.
        Скелет вышел из машины и увидел, что Клоун со своими людьми уже вытаскивает два страшных кулька из багажника.
        - Ну, и что дальше? - спросил Скелет, приближаясь.
        - Пойдем, - буркнул Клоун, согнувшись под тяжестью своей ноши, и мотнул головой в сторону здания. - Там и увидишь.
        Сбоку была открыта невысокая дверь, и в нее Клоун с помощником втащили кульки. Следом вошел Скелет.
        Он шел и каждую минуту прощался с жизнью. Ему уже нередко случалось это делать, но в тот раз он слишком явственно понимал, какая тонкая грань отделяет его от смерти.
        Удар ножом в сердце или ломиком по голове мог быть в любую минуту.
        Это была котельная. Огромное помещение было залито по полу бетоном, над головой проходили железные балки. Все вокруг было усыпано угольной крошкой, а в стороне высились горы этого самого угля.
        Котельная была ярко освещена, но только присмотревшись, Скелет понял, что это за освещение.
        Дверь в огромный котел была открыта, и там, внутри, бушевало пламя. От этого все помещение было окрашено в багровые тона. Языки пламени, мечущиеся в печи, давали яркие отблески.
        Было очень жарко. Кроме вошедших, был еще один человек, который сразу же отошел в сторону и отвернулся.

«Ага, это оператор котельной», - подумал Скелет и не ошибся. Человек, не поворачивая головы, сказал глухо:
        - Давайте скорее, пока огонь хороший.
        - Сейчас, сейчас, - торопливо ответил клоунский помощник. Они сорвали черный полиэтилен и обнажили два трупа.
        Перед Скелетом на бетонном полу лежали тела двух молодых парней. Да не парней даже, а совсем еще мальчишек. Обоим убитым было лет по шестнадцать, это было видно по всему их физическому складу.
        Тела были белые, как бумага. Они были совершенно обнажены, и по обе стороны живота у каждого тянулись длинные швы. Только там, по краям, была засохшая кровь.
        - Ай да Скелет, - вдруг сказал Клоун, распрямляясь. - Ты прямо как в воду смотрел. Ведь и вправду глаз нету. Никогда не видел такого… - Он отступил на шаг и дал Скелету рассмотреть трупы как следует.
        Скелет нагнулся, сердце его затрепетало. Если еще и глаз нету - значит, это точно они, те самые мерзавцы, которых он ищет. Их почерк.
        Теперь он мог видеть все, как полагается. Глаз действительно не было, оставались пустые глазницы.
        Скелету приходилось несколько раз видеть выбитые глаза, но тут было другое. Ясно было, что глаза удалены хирургическим путем, чисто, а не просто выбиты выстрелом или ударом.
        А швы на животах были сметаны неровно, небрежно, большими стежками. Скелету даже показалось, что так плохо мог бы сшить и он. Швы делались ясно просто так, чтобы кровь из разрезов не вытекала слишком обильно. Это не были швы для живых людей. Это были швы для мертвых.

«Интересно, а глаза у них изъяли еще когда они были живы? - подумал Скелет. - Как у той девушки… Вот только почему-то ее отпустили потом, а у этих еще взяли почки».
        - Посмотрел? - спросил его Клоун, и Скелет вспомнил, что тот стоит над ним, за спиной.
        Ужасное положение, ужасная ситуация. Один удар по голове сзади, и вместо двух трупов тут станет три. А открытая дверь пылающей топки готова принять три безгласных тела…
        И никто никогда не найдет ничего. Огонь горит сильно и ровно, дым воет в трубе, и через десять минут от тел останутся только пепел да дым, с воем вылетающий в черное петербургское небо.
        Были люди, стали трупы. А после и трупов не осталось, только дым и пепел.
        - Посмотрел, - Скелет встал и не мог удержаться, взглянул на Клоуна с благодарностью за то, что тот не воспользовался блестящей возможностью и не убил его.
        - Теперь все, - сказал Клоун. - Теперь пора.
        Они с напарником схватили первое голое тело и потащили его к топке. Пара секунд - и труп исчез в огне, сразу охватившем и начавшем лизать его белые мертвые бока… Затем пошел в огонь и второй.
        Скелет, замерев, смотрел на эту процедуру. Он видел гудящее в топке пламя, слышал хруст костей в огне. Он видел, как в багровом свете суетятся Клоун с помощником, как старательно запихивают они внутрь печи тела.
        Один труп уже совсем залез внутрь, но тут свесилась зацепившаяся рука. Она как тряпка лежала на бетоне, высовываясь из горнила…
        Весь труп был уже охвачен пламенем, а ноги даже успели почернеть и обуглиться, а рука все еще была белая, нетронутая. Клоун подцепил ее кочергой и стал запихивать внутрь.

«Как черти в аду, - подумал Скелет. - Наверное, именно так и представляют себе ад. Красные отсветы, зловещая атмосфера, и какие-то согнутые фигурки копошатся вокруг белых-белых человеческих тел».
        Когда-то одна бабка говорила ему, что в аду будет гореть неугасимое пламя, сжигающее грешников. Тогда Скелет не понимал этого выражения - «неугасимое пламя». Сейчас, глядя в ровный яростный огонь топки, он понял, что это такое.
        Клоун сделал свое дело и обернулся к нему.
        - Теперь тебе тут больше нечего делать, - тяжело дыша, сказал он. - Теперь все кончено. И помни о своем обещании. Больше я тебе ничего не должен.
        - Хорошо, - ответил Скелет. - Договорились. Спасибо тебе, Клоун, за экскурсию. - Он сам заметил, что голос его звучит как-то неестественно. Все-таки обстановка была слишком уж непривычной.
        Заметил это и Клоун.
        - Что, труханул, Скелет? - сказал он покровительственно и ухмыльнулся. Освещенный красным пламенем, он выглядел совсем как дьявол во плоти.
        - Ничего, мы уже привыкли, - сказал Клоун, утирая пот со лба. - Про нас бы в газетах писать. Знаешь, под заголовком «Люди редких профессий»…
        Скелет еще раз обвел взглядом котельную. Наверное, днем тут все выглядит совсем по-другому, привычно, обыденно.
        В углу он заметил обшарпанный стенд. Шагнув к нему, он прочитал: «Экран социалистического соревнования». Стенд был старый, еще советских времен. Наверху его был изображен красный флаг с серпом и молотом, а еще выше этого шла надпись:
«Профсоюзы - школа коммунизма»…
        Наверное, повесили этот стенд году в восемьдесят пятом, шестом, да так и забыли снять. Никому он тут не мешает. Висит себе в углу и висит. Сначала его не снимали, потому что подозревали о том, что старые времена могут вернуться и стенд еще понадобится. А потом пошли совсем уж новые времена, и стало не до стендов.
        - Они жгут трупы убитых людей тоже в рамках соцсоревнования? - спросил Скелет, пытаясь шутить и указывая на стенд рукой.
        - Ага, они с мафией соревнуются, - ответил, усмехаясь, Клоун. - Те убивают, а мы тут сжигаем. Кто больше? Вот такое соревнование.
        Скелету было невыносимо больше тут находиться. Ему все время казалось, что в котельной пахнет паленым человеческим мясом. Он понимал, что, наверное, это не так, но иллюзия оставалась.
        - И это твоя работа и есть? - спросил он у Клоуна на прощанье.
        - Ну, можно еще иначе, - ответил тот. - Просто когда котельная работает, то легче и надежнее тут. А так - есть и другие способы.
        Он выжидательно смотрел на Скелета, ожидая, когда тот уйдет. Скелет подумал, подавать ли ему руку на прощание. Потом вспомнил, как этими самыми руками Клоун только что запихивал в огонь тела убитых людей. И не стал подавать руку.
        Только выйдя из котельной, он подумал о том, что этими же руками завтра Клоун поведет своих детишек в школу…
        Клоун в последний раз мелькнул на пороге двери, провожая Скелета, и потом захлопнул дверь, возвращаясь к своим обязанностям, в царство огня, пожирающего плоть.
        Скелет завел машину и поехал обратно. Руки его не то, чтобы дрожали, но он вел машину неуверенно.
        Была какая-то слабость во всем теле. Ему удалось напасть на след и получить хорошую, важную информацию. Но радости отчего-то это не приносило. Скелет как бы побывал в царстве смерти и осознавал это.
        О занятиях Клоуна он, конечно, знал и раньше. Тот говорил ему достаточно откровенно. Просто Скелет никогда не интересовался подробностями, а Клоун и не распространялся о них. Теперь же Скелет все видел сам.
        Он знал, что Клоун с помощником будут сидеть у огня, полыхающего в печи, до тех пор, пока не сгорит плоть. Потом подождут, когда сгорят скелет и черепа. Точнее, они не сгорят, но раскалятся, так что потом станет возможным расколотить их кочергой…
        Или ломиком. Чтобы уже точно не оставалось никаких следов.
        И вот, через полчаса, Клоун возьмет ломик и станет в тишине котельной крушить черепа и толстые кости скелетов… И будет стоять хруст, и тлеющая плоть угольками будет рассыпаться по полу…
        Сжигать таким образом - это даже легче, чем замуровывать в бетон. Ничего не надо делать, не надо искать стройку.
        Клоун знает свое дело, он давний специалист. Те, кто не хочет прибегать к его услугам или не знают его координат, поступают гораздо проще. У убитого отрезается голова и руки. Голова - чтобы не опознали по лицу или по зубам, а руки - чтобы не опознали по отпечаткам пальцев. Голова и руки уничтожаются в бытовых условиях, а тело выбрасывается. Пусть находят, все равно без головы и без рук никто его с уверенностью не опознает.
        Но это - метод дилетантов. Клоун же - большой специалист. Если он взялся уничтожить тела - это гарантия качества.
        Скелет проехал почти всю дорогу до дома машинально. Он был вял и только в конце обратного пути порадовался тому, что остался жив.

«Ему ничего не стоило меня грохнуть, - подумал он с благодарностью к Клоуну. - В письмо он все равно не поверил. Молодец, парень». Больше всего он был удивлен тем, что Клоун выполнил его просьбу с такой пунктуальностью. И даже показал место своей
«работы»…
        Значит, считает его, Скелета, своим окончательно.

«Вот я и докатился, - подумал он. - Стал совсем „своим“ у такой публики. Что ж, это показательно».
        На подъезде к дому Скелет вдруг вспомнил о том, что в постели его ждет женщина. Она спит и ждет его. Он ведь сказал ей, что скоро приедет. Странно… Все это время, пока происходили такие страшные дела, пока Скелет смотрел на сжигаемые трупы и сам мог стать трупом в любую минуту, она просто спала и ни о чем не догадывалась.
        Утром она спросит его, куда он отлучался ночью? Что он ей скажет? «Меня вызвали по работе, дорогая…»
        Не говорить же ей правду. Люди этого не могут перенести. Такое может перенести только такой человек, как он - настоящий мужчина. «Ты ведь всегда ведешь себя как подобает мужчине», - услышал он голос матери из своего детства.

«Конечно, мама. Я ничего не боюсь и на все способен», - ответил он ей. Как жаль, что мама умерла, она бы сейчас порадовалась за то, каким он вырос бесстрашным и способным на все!
        Скелет вдруг почувствовал, что не сможет заснуть, когда придет домой. И не сможет нормально беседовать с дамой утром, когда она проснется. Он остановил машину у магазина «24 часа» и зашел в него.
        У входа дремал охранник в пятнистом костюме с дубинкой на боку. За прилавком два продавца играли в карты.

«Ограбить такой магазин ничего не стоит, - подумал Скелет. - Сейчас вот трахнуть по башке охранника, пока тот продирает свои сонные глаза, а потом навести на этих сосунков какой-нибудь пугач. И все».
        Парни-продавцы были здоровенные и довольно страшного вида. Но Скелет сумел оценить их с другой стороны.

«Они страшные для мирных жителей, - заметил он. - При появлении настоящего человека с пистолетом они станут плакать и звать маму. И отдадут все деньги, а потом бросятся к дяденьке-милиционеру. Они из тех современных героев, которые презрительно говорят слово „мент поганый“ и играют мускулами, а когда доходит до дела, они трясутся и плачут: „Защити, дяденька-милиционер“…»
        Скелет купил бутылку коньяка и поехал домой. Там он в тишине выпил полбутылки, закусил помидором и пошел в спальню. Женщина, как он и предполагал, мирно спала. Он услышал ее дыхание, и это его немного успокоило.

«Бывает ведь нормальная жизнь, - подумал он. - Хорошо бы жениться, растить ребенка, ходить на какую-нибудь работу…» Но нельзя. Тогда он перестанет быть настоящим мужчиной. Настоящий мужчина - это одинокий волк, не страшащийся ничего. Гордый борец за справедливость.
        Скелет полежал в кровати немного, потом повернулся на бок. Неожиданно он почувствовал, что засыпает. Неожиданно, он на это не рассчитывал. Наверное, он правильно поступил, что выпил.
        Сон наступал, слепил глаза, смыкал веки. Потом наступила темнота. Он ничего не видел. Темнота была густая, непроглядная. Скелет пытался разглядеть хоть что-то, но это ему не удавалось.
        Он испугался. Стало ясно, что у него вынули глаза, как у той девушки и у двух парней, тела которых он сегодня видел.
        Скелет страшно испугался. Было уже ясно, что слепота наступила навсегда. Попытался сделать движение рукой или ногой - не получилось.

«Я уже мертв, - подумал он. - Вот отчего я не могу пошевелиться. Мое тело меня не слушается. - И вдруг его осенило: - Сейчас меня сожгут. И меня не станет вовсе». В этот миг перед глазами как будто мелькнула яркая вспышка, и он прозрел.
        Вокруг была как будто ярко-багровая пещера. Вокруг него суетились люди, почти как Клоун со своим помощником. Они наклонялись над ним, и он с ужасом видел их лица - незнакомые, искаженные отблесками багрового адского пламени. И у них тоже не было глаз. На него смотрели сверху вниз пустые глазницы.
        Скелету хотелось кричать, но он не мог выдавить ни звука. Страшные черные тени метались по потолку пещеры. Их отбрасывали те существа, что безглазо глядели, уставясь на него.

«Это ад, - вспомнил Скелет и содрогнулся. - Я попал в ад. Сейчас они бросят меня в огонь. Странно только, что я все вижу. У меня ведь нету глаз».

«Это не ад, - вдруг раздался голос в его мозгу. - Это морг. Здесь потрошат тела таких, как ты. Твоих ближних. Теперь пришла и твоя очередь».

«Не надо», - хотел выдавить из себя Скелет, но не смог. Багровый туман сгущался вокруг него. Он заползал в легкие, от него было невозможно дышать. А кроме того, он ощущал нестерпимый жар от печи, в которую его должны были бросить.

«Потрошат, - подумал Скелет. - Какое это страшное слово, когда касается человеческого тела. Мы же не курицы…»
        Существо над ним наклонилось и схватило его за плечи. Внезапно Скелет увидел, что это знакомый ему человек. Это был Феликс, доктор, его заказчик. Что он тут делает? И отчего он стал безглазым существом?

«Доктор, - захрипел Скелет. - Доктор, не надо».
        Он попытался вырваться, встать, но ничего у него не получилось.

«Не надо!» - орал он в бессильном ужасе смерти.
        В этот момент его разбудила женщина, с которой он спал. Она сидела над ним на кровати и трясла за плечо.
        - Чего не надо? - тревожно спрашивала она. - Что с тобой?
        Потом она потянула носом воздух и засмеялась:
        - А, да ты выпил крепко… Вот ты, оказывается, куда ночью выходил. А я-то еще удивилась, куда это ты среди ночи… Ты, оказывается, тайный алкоголик.
        Скелет несколько секунд пытался сообразить, где он и что с ним. Потом вспомнил все, что было, а заодно ухитрился отделить сон от реальности.
        - Да, я алкоголик, - сказал он весело. - Только не тайный, а совершенно явный. Ты как-то спрашивала у меня, отчего я не женюсь. Вот тебе и ответ на этот вопрос: я алкоголик.
        - Я никогда у тебя этого не спрашивала, - сказала женщина и надулась. - Это у тебя кто-то другой спрашивал. Другая женщина…
        Но Скелет уже не обращал внимания на нее. Пообижается и забудет. Глупости. Он взглянул на часы и увидел, что уже восемь утра.
        Женщине было пора на работу и пора вести ребенка в садик. Скелет вспомнил о ее ребенке, которого никогда, впрочем, не видел и заставил себя подняться с кровати. Голова раскалывалась.

«Надо бы зайти в тот поганый магазин и устроить скандал, - подумал он. - Чтоб не смели фальсифицированным коньяком торговать. Сволочи, управы на них нет».
        Он достал из стола шоколадку с орехами и протянул женщине.
        - Вот, это твоему мальчику, - сказал он. Шоколадку он купил давно специально для этих случаев.
        Таких шоколадок у него лежало еще много в нижнем ящике стола.
        - У меня девочка, - еще больше насупилась женщина, но шоколадку взяла.
        - Ну, извини меня, - отозвался Скелет скучным голосом. Он смотрел на женщину и уже откровенно ждал, когда она уйдет. Ему не терпелось приступить к дальнейшей работе.

* * *
        Ближе к полудню Скелет несколько пришел в себя после бурной ночи и отправился к доктору.
        Совершенно незачем было ехать к нему, но Скелет ощущал желание похвастаться. Все же он добился немалого результата. Он теперь точно установил, что есть на самом деле люди, которые охотятся за человеческими органами. Кроме того, он выяснил, что делают они это регулярно, то есть страшный процесс поставлен «на поток». Более того, ему стало понятно, что он был прав, полагая, что никому об этом бизнесе неизвестно, потому что трупы несчастных жертв уничтожаются.
        Он знал, что теперь уже располагает ценными сведениями. По дороге он заехал к Московскому вокзалу и в специальном туристском киоске купил карту Петербурга.
        День был опять очень жарким, солнце светило в чистом небе, и Скелет в очередной раз подумал о том, что трудно работать в такую жару.

«Хоть бы дождик прошел, - мечтал он. - Когда не надо, нас тут поливает целыми неделями, а теперь вот такое пекло установилось».
        Он подумал, о том, что многие, наверное, сейчас смотрят на небо и говорят о грядущей засухе. Это такая привычка у советских горожан. Если подумать, то какое, собственно, им дело до засухи?
        Подумаешь, засуха…. Все равно все продукты, которые есть в магазинах и которые мы едим, импортные. То есть выращено все это очень далеко, где-нибудь в Европе, Азии или Африке. От говядины до подсолнечного масла.
        А что на наших полях все засохнет - это невелика беда для горожанина. Все равно даже в лучшие времена наши земледельцы производят так мало, что этого не хватает и практически для больших городов не имеет значения. Хоть бы и вовсе у них ничего не росло - подумаешь… А что колхозники разорятся - так им туда и дорога, все равно они ничего путного не могут и не умеют. Только кредиты из нищего нашего государства тянут. Наши деньги кровные проматывают миллиардами.
        Скелет однажды высказал эти мысли какому-то человечку в метро. Тот все сокрушался, что будет засуха, и поглядывал на Скелета, ища сочувствия своим словам.
        - Вы что - крестьянин? - спросил его наконец Скелет.
        - Нет, - ответил человечек. - Я - инженер.
        - Тогда какое вам дело до этих алкоголиков и неумех? - удивился Скелет. - Все равно мы с вами едим французскую говядину и аргентинский хлеб. Сыр у нас эстонский, а сосиски - польские… А от наших крестьян все равно пользы нет никакой. Пусть разоряются поскорее, тогда, может быть, сельским хозяйством займутся какие-нибудь латыши или японцы. Продуктов своих будет - завались.
        Такие слова в русском метро не могут закончиться миром. Человечек обвинил Скелета в отсутствии патриотизма. О патриотизме всегда вспоминают, когда заканчиваются разумные аргументы…
        Скелет хотел было спросить человечка, почему быть патриотом - значит рассуждать нелогично и забыть о здравом смысле. Но не стал этого делать. На него уже злобно смотрели какие-то мрачные женщины и замуторенного вида мужичонки. Ну их, решил Скелет, пусть себе тешатся глупыми мыслями… Может быть, им больше не осталось в жизни ничего другого. Надо жалеть несчастных.
        Скелет уже заметил, что как только высказываешь здравые трезвые мысли, простые люди сразу же обвиняют тебя в отсутствии патриотизма и подозрительно спрашивают:
        - Вы, наверное, еврей?
        Даже обидно, как будто одни евреи могут рассуждать логически и нормально смотреть на вещи.
        Феликс был дома, но еще спал. Пожилая женщина, его мама, сказала, что он поздно лег.
        - Это ничего, - философски сказал Скелет. - На том свете выспимся. Давайте его разбудим пока что.
        Мама с ужасом посмотрела на Скелета и пошла будить сына. Через несколько минут Феликс в халате появился в гостиной.
        - Поздно легли вчера? - сочувственно спросил Скелет. - Все сифилитиков лечили?
        Феликс кивнул и засмеялся. Лицо его было опухшим и помятым. Он и сам это почувствовал, потому что провел рукой по щекам и виновато сказал:
        - Вчера ночью, вернее, под утро зачем-то выпил большой стакан крымской мадеры со льдом… Зачем, сам не знаю.
        Скелет подумал, что, наверное, и сам выглядит ненамного лучше после бессонной ночи и коньяка также под утро.
        - Я вообще почти не спал, - произнес он торжественно, чтобы Феликс понял, что он имеет в виду и заинтересовался.
        - Вы кофе будете пить? - спросил Феликс. Он принес кофе, сахар и сливки, поставил все это на стол и уселся напротив Скелета.
        - Так, судя по вашему тону, вы что-то нашли, - сказал он утвердительно.
        - Нашел, - подтвердил Скелет и достал из карману карту города.
        - Зачем это? - удивился доктор.
        - Когда-то, - ответил Скелет медленно, - еще в школе, в девятом классе я занял первое место в районной олимпиаде по теме «Знай и люби свой город». Меня даже наградили грамотой дома пионеров.
        Он развернул карту перед недоуменным взглядом Феликса.
        - Но недавно я подумал о том, что не так уж хорошо знаю свой город.
        - И вы приехали ко мне пополнить свои знания? - поперхнулся кофе доктор. Он понимал, что Скелет к чему-то клонит, но еще не догадался, к чему…
        - Моих знаний оказалось недостаточно, - сказал Скелет спокойно, уставясь глазами в карту.
        - Но вы же победитель олимпиады школьников, - произнес Феликс, принимая шутливый тон Скелета. - К тому же не какой-то, а районной. И у вас есть даже грамота…
        - Все дело в том, что я занял первое место, потому что назвал все ленинские места в нашем районе, - ответил Скелет. - Так что по местам пребывания Ленина я и сейчас могу давать консультации. Но сегодня у меня другая проблема.
        - Какая? - спросил Феликс, уже чувствуя по тону Скелета и по тому, как ой затягивает разговор, что тот добился какого-то успеха.
        Скелет рассказал в двух словах о той операции, которую провел ночью. Конечно, он не назвал имени Клоуна или каких-то конкретных деталей. Просто описал то, что видел в котельной.
        Это был жуткий рассказ, и Феликс несколько раз вздрагивал. Чего только не приходилось слышать в его нынешней работе, но такого…
        - Вот у меня и остались два вопроса, - закончил Скелет свой рассказ. - Два вопроса и больше ничего.
        - Какие вопросы? - оживился Феликс, но Скелет остался глубокомысленным и медлительным.
        - Первый вопрос и второй вопрос, - ответил он серьезно. - Хотя эти два вопроса и слабо связаны между собой. Первый - это почему вашу Юлю оставили в живых? Почему? Они всех убивают, это теперь ясно. Почему у нее взяли только глаза и отпустили слепую? Почему не взяли почки и еще что-нибудь? Это непонятно.
        - У них не было заказа на другие органы, - пожал плечами Феликс. - А долго хранить почки без соответствующего контейнера нельзя. Их и в контейнере вряд ли можно хранить больше недели. Просто не было заказа. Только на глаза.
        Он уже думал об этом, так что ответ был готов заранее. Скелет покачал головой:
        - Допустим. А почему оставили в живых?
        Мужчины помолчали.
        - И второй вопрос - главный для меня сейчас, - произнес сыщик. - Мне нужно идти дальше по цепочке в обратном направлении, раскручивать ее.
        - По какой цепочке? - не понял доктор.
        - По технологической, - ответил Скелет. - Я видел изрезанные и голые трупы людей. Теперь надо двигаться в обратном направлении и выяснить, где их раздевали и резали. Это ведь нельзя делать в домашних условиях?
        - В принципе - можно и в домашних, - ответил Феликс. - Но квартира должна быть оборудована соответственно под операционную.
        - Технически это возможно? - быстро спросил Скелет.
        - Технически сейчас все возможно, - ответил Феликс. - У меня один знакомый переделал одну из своих квартир на пятом этаже под сауну с бассейном… Другое дело - сколько это будет стоить, и насколько это целесообразно.
        - Вы стали бы так поступать? - спросил сыщик, напрягаясь на своем стуле и впиваясь глазами в доктора. - Вы смогли бы провести такую операцию в домашних, приспособленных условиях?
        Феликс хмыкнул и передернул плечами.
        - Я не стал бы проводить такую операцию, - ответил он. - А кроме того, я не специалист по внутренним органам. Я бы просто не взялся за это. Надо ведь не просто удалить почки или глаза, а сделать это так, чтобы они были пригодны для дальнейшего использования, то есть пересадки другому человеку. Я этого не смог бы.
        - Я не говорю, что вы смогли бы, - ответил Скелет. - Но где это возможно осуществить? Какой врач и где может сделать такое наиболее эффективно?
        - В больнице, конечно, - сказал Феликс. - В оборудованной операционной. Там лучше всего. Да, пожалуй, только там и можно делать это с гарантией успеха. Кроме глаз, наверное. Глаза можно и в домашних условиях. При наличии квалификации, конечно.
        - То есть вы считаете, что все это проделывает доктор в больнице? - настаивал на точности Скелет. Он теперь был похож на гончую собаку, почуявшую верный след.
        Взгляд его заострился, глаза блестели нездоровым блеском.
        - Да, и не просто любой врач, - сказал Феликс. - Почки может удалить любой хирург. Вероятно, он не обязательно должен быть специалистом-урологом, а вот глаза… Удалить глаза так, чтобы их можно было потом сохранить, перевезти и пересадить - это может только офтальмолог. Окулист. Больше никто за это не возьмется, это очевидно.
        - Ну вот, - произнес Скелет облегченно. - Я и сам так думал. Примерно так, - поправился он. - Остается вероятность того, что вы неправы, - продолжил он.
        - То есть? - вскинул брови Феликс.
        - Я имею в виду, что все может быть и не так, как мы с вами только что установили,
        - пояснил Скелет. - И операции делаются в какой-нибудь обычной квартире, и не врачами-специалистами. Всякое бывает. Был же у нас Кулибин - механик-самоучка… Может быть, есть и хирург-самоучка. И окулист-самоучка. Наша страна богата талантами, вы же знаете.
        - Да, - вздохнул Феликс и усмехнулся. - Молодым везде у нас дорога…
        - Вот-вот, - подхватил Скелет. - Вы все сами прекрасно понимаете. Так что мы рискуем пойти по ложному пути. Но мы, правда, всегда рискуем таким образом.
        - С вами - никогда, - улыбнулся доктор. - Вы прекрасно доказали свои способности. Уже то, что вы нашли эти трупы и эту котельную… Вы просто Шерлок Холмс.
        Феликс говорил искренно. Он именно так и считал. Точность и логичность действий Скелета вызывали в нем восхищение.
        Он сравнивал свою работу с работой Скелета. Он ведь тоже отлично владел методикой лечения той или иной болезни. Но он хотя бы знал, что он лечит. Он знал описание этой болезни, знал анамнез… А Скелет расследовал то, о чем никто ничего не знает. Пойди туда, не знаю куда. И найди то, не знаю что. Пойди и найди в пятимиллионном мегаполисе нескольких людей, про которых ничего не известно.
        - Ладно вам, - махнул рукой Скелет. Он прямо сидел на стуле, чуть наклонив вперед голову и почти прижав подбородок к груди. Руки его лежали на коленях, а широкие плечи были неподвижны. По его мнению, именно так сидят настоящие мужчины - техасские рейнджеры, например. Он несколько раз видел такую позу в кино у героев, которым старался невольно подражать, и постепенно выработал такую же у себя.
        - Давайте перейдем к делу, - сказал он. - Риск риском, но мы пойдем по наиболее вероятному пути. Кстати, другого пути у нас все равно нет.
        Скелет все обдумал за утро, так что теперь излагал уверенно, почти не сомневаясь, что так и надо действовать.
        - Будем исходить из того, что оперируют они в больнице, в операционной. И что делает это врач. А после всего они отвозят тела в определенное место - в тот самый скверик. Теперь подумаем, почему все время в один и тот же скверик? Таких гадюшных сквериков в нашей Северной Пальмире - пруд пруди. Но они, эти монстры, уже три раза пользовались именно этим сквериком. Отчего бы это? А все дело, вероятно, в том, что больница находится где-то неподалеку. Вот они и оттаскивают «единицы» в скверик, чтобы долго не возить их по городу.
        Феликс наконец понял его.
        - Мысль ваша проста и незатейлива, - заметил он. - Может быть, они отвозят в этот скверик именно потому, что он находится на другом конце города от той больницы, где все происходит.
        - Может быть, - кивнул Скелет. - Но сначала следует убедиться в том, что моя простая версия ошибочна. Вот если выяснится, что в том краю больниц нет, тогда и будем думать дальше. Вы согласны?
        - Вы - мастер своего дела, - согласился доктор. - Если вы так считаете - значит, с этого и начинайте.
        - Только мне трудно начинать без вашей консультации, - сказал Скелет. - Я хочу, чтобы вы сказали мне, какие больницы в том районе. Вот этот скверик, - он ткнул пальцем в карту, - на пересечении вот этих улиц.
        Феликс глянул в карту. Он не знал, есть ли больницы в этом отдаленном старом пролетарском районе.
        - Надо узнать, - сказал Скелет. - Мы не могли бы этим заняться?
        - Можно спросить в Комитете по здравоохранению, - предположил доктор. Потом подумал и добавил: - А еще лучше в районном отделе здравоохранения. Только я там никого не знаю.
        - Это необязательно, - ответил Скелет. - Только я хотел бы сделать это вместе с вами. Дело в том, что нам нужны все лечебные заведения, которые там расположены. Не только государственные, но и любые другие.
        - Это понятно, - сказал доктор. Он встал из-за стола и потянулся. Ему очень не хотелось куда-то ехать, тем более, что он не представлял себе, как узнавать то, что им было нужно.
        Но не отказываться же. В конце концов, это его дело в гораздо большей степени, чем Скелета, и кому, как не ему, быть заинтересованным в успешном исходе дела.
        - Вы одевайтесь, а я буду ждать вас в машине, - сказал Скелет.
        По дороге сыщик вдруг спросил доктора:
        - А вы уверены в том, что если я их найду, мне следует непременно убить их?
        Феликс не понял и удивленно взглянул на Скелета. А что еще можно сделать с этими монстрами?
        - Просто я подумал, что вы хотите вылечить вашу девушку, - объяснил Скелет и добавил: - У вас хватит денег на операцию в том итальянском институте?
        - Конечно, я хотел бы, - ответил Феликс. - Только это полмиллиона долларов. Ни у меня, ни у ее родителей нет такой суммы. Это же неслыханные деньги.
        - Можно ведь достать денег, - заметил Скелет. По его лицу и по тому, как он зловеще оскалился, доктор понял его замысел, то, что он хотел сказать.
        - Вы предлагаете отнять деньги у самих монстров? - спросил он. Идея показалось ему трудно выполнимой, но интересной. Поймать монстров и забрать у них деньги на лечение Юли…
        - Только у них может не оказаться такой суммы, - предположил сыщик. - Тогда надо будет попросить у их хозяев, у тех, на кого они работают.
        - Ну, это же нереально, - ответил Феликс разочарованно. - Что же вы думаете - мы придем в итальянскую клинику, попросим денег на том основании, что мы кого-то поймали, и нам дадут полмиллиона?
        - Не дадут? - стрельнул на него глазами Скелет.
        - Конечно, не дадут, - ответил Феликс. - Что я, своих коллег не знаю, что ли? Они скажут, что им очень жаль, что с Юлей произошла такая неприятность, но что они не знают, кто это сделал. И никаких бандитов из России в глаза не видели. Вот что они ответят.
        - Правильно сделают, - заметил Скелет меланхолично. - Мы с вами, наверное, ответили бы то же самое.
        - Мы с вами никогда не стали бы пользоваться услугами бандитов в таком деле, - резко сказал Феликс.
        - Не знаю, - с сомнением произнес Скелет. - Это никогда нельзя сказать заранее. Чего не сделаешь ради больших прибылей. А как вы думаете, они на самом деле знают о том, каким образом добываются в России поставляемые им человеческие органы?
        - Итальянцы? - переспросил доктор. - Думаю, что они на самом деле не знают. Они могли бы узнать, если бы очень захотели, но они не хотят. Они подозревают что-то незаконное и поэтому и знать не хотят. Понимаете, все хотят быть гуманистами и учеными. А нести ответственность никто не любит.
        Наступило молчание. Скелет обдумывал слова доктора. Винтики-колесики покрутились в его мозгу, потом остановились в некоем положении, и он произнес:
        - Тогда, наверное, нам нужно понести эту ответственность. Раз никто не хочет.
        - Что вы имеете в виду? - озадаченно спросил Феликс, заерзав на кожаном сиденье.
        - Если все так, как вы говорите, - произнес сыщик, - то эти итальянские доктора-гуманисты вовсе и не контачат с нашими бандитами. Значит, если они ничего знать не хотят, у них есть посредник. Вот с ним эти доктора и имеют дело. А он, в свою очередь, и выступает в роли заказчика для наших бандитов.
        - Может быть, - согласился доктор. - И что же?
        - Все правильно, - размышляя сам с собой сказал Скелет. - Конечно, умные ученые врачи не станут иметь дело с головорезами. Они имеют дело с одним очень приличным человеком. Этот человек в костюме и с галстуком, он чисто побрит и, может быть, даже носит очки в золотой оправе… И вот этот человек появляется в их стерильной клинике каждые две недели, например, и привозит им человеческие органы… Они с ним и имеют дело. Просто он приносит чемоданчик с контейнерами, где лежат глаза, почки и прочее, получает деньги и уходит с новым заказом. И вот этот человек и выступает в качестве заказчика у наших бандитов.
        - Честно говоря, я и сам об этом думал, - признался Феликс. - И представлял себе именно такого человека.
        - Вот его и надо бы поймать, - сказал Скелет мечтательно. - Вот его и потрясти как следует. У него как раз полмиллиона есть, которые вам требуются.
        - Но этот человек ведь живет за границей? - возразил Феликс, хотя вдруг почувствовал, что слова Скелета - не пустая болтовня, и в принципе все может получиться.
        И все будет хорошо - они достанут требуемую сумму, и Юле сделают операцию. Она станет видеть, и они поженятся… Вот только найти того, главного, кто организовал этот страшный бизнес и кто получает главные деньги.
        - Ну и что - за границей? - пожал плечами Скелет. - Во-первых, и за границей можно достать этого человечка… А во-вторых, он ведь, наверное, приезжает сюда за
«товаром». А даже если он кого-то посылает, все равно это его спасет от таможни, от закона, но не от меня.
        Феликс понял, что Скелет имеет в виду. Тот, главный организатор, может бояться возить через границу человеческие органы в контейнерах. Он может посылать сюда своего курьера, экспедитора. Если поймают на таможне - сидеть в русской тюрьме будет экспедитор. Ну, посидит, потом выйдет… Вероятно, у них есть на этот счет даже какая-нибудь договоренность. Может быть, главный что-нибудь приплачивает курьеру за риск. Или заранее положил на имя того в банк какую-нибудь сумму…
        - От меня-то он все равно не уйдет, - сказал с уверенностью Скелет. - Курьер может молчать на допросах в угро, в службе безопасности, на суде… Но если его поймаю я, то со мной он молчать не станет, вы же понимаете, - Скелет мягко улыбнулся.
        Посмотрев в ласково-мечтательную улыбку Скелета, Феликс понял, что если курьер попадется Скелету, то он расскажет все. Включая половую жизнь своей прабабушки…
        - Приехали, - вдруг сказал Скелет, останавливая машину возле здания с надписью
«Районная администрация». На крыше развевался гордый российский триколор, а в дверях стоял, ковыряя спичкой в зубах, скучающий милиционер.
        - Что-то я устал, - сказал Скелет, откидываясь на сиденьи и закуривая. - Вы уж, доктор, не в службу, а в дружбу, зайдите вон в тот магазин. Купите, пожалуйста, бутылку французского коньяка и коробку конфет. Только хорошую коробку, большую и с яркой упаковкой.
        - Зачем? - не понял Феликс и тут же сам догадался.
        - Взятку давать будем? - спросил он.
        - Это не взятка, - ответил равнодушно Скелет. - Просто они же не обязаны давать нам информацию. Тем более, что нам нужна подробная… Ну вот, если на мужика попадем - коньяк отдадим, а если на бабу - то конфеты. Только поярче упаковку, не забудьте. Исполкомовские дамочки любят, чтобы все было в глянцевой упаковке.
        Пока Феликс ходил в магазин, Скелет обдумывал идею, которая пришла ему спонтанно в голову. Действительно, хорошо бы не просто поубивать исполнителей, а еще и выйти на организатора. И потрясти его хорошенько. Взять деньги на лечение несчастной девушки Юли, а все остальное пойдет Скелету. Очень хорошо. Справедливо и благородно. А парня потом убить. Все равно ему незачем жить на свете.
        А Феликс, пока ходил туда и обратно, размышлял о том, что Скелет не зря получил свои десять миллионов от Геннадия Андреевича. И получит еще десять, когда найдет.
        Он явно хорошо отрабатывал эту сумму. Хотя, с другой стороны, что это за деньги в наше время? Ну, комнату в коммуналке можно купить. Причем, плохую комнату. Или паршивенькую русскую машинку - какой-нибудь «Москвич»… Разве это эквивалентно риску, которому Скелет подвергает себя в этом деле?
        Феликс был вообще очень удивлен поступком Геннадия Андреевича. Он не предполагал, что тот окажется столь мстительным и решительным человеком. И что не пожалеет двадцати миллионов для того, чтобы только те преступники были убиты. Он даже хотел получить их глаза. Интересно, что он собирался с ними делать? Исполнять вокруг них ритуальный танец мести?
        В первый же день, когда Юлю только привезли домой, Геннадий завел Феликса в дальнюю комнату и сказал, что хочет нанять частного детектива. И что не пожалеет денег для расследования и наказания.
        - И что вы хотите от меня? - спросил тогда Феликс. Он был слишком потрясен случившимся и только что увиденным на лице у Юли, чтобы сохранять спокойствие. Вообще, казалось, что спокоен во всем доме один Геннадий. Он и говорил спокойным голосом, и держался тверже.

«Вот что значит партийная закалка, - еще раз подумал тогда Феликс и обиделся на Геннадия: - Вот ведь, что значит холодное сердце. У него дочь ослеплена какими-то подонками, а он сохраняет спокойствие».
        Но тут же был вынужден пересмотреть свой взгляд, потому что Геннадий вдруг сел на стул, как будто у него подкосились ноги, и сказал:
        - Дело в том, что я ничего не пожалею, чтобы отомстить… Вы понимаете, это нужно сделать обязательно, - голос у него был все такой же твердый и ровный, как прежде, только в нем вдруг что-то зазвенело. То ли сталь, то ли слезы. Он взглянул на Феликса своими водянистыми глазами и произнес тихо и спокойно:
        - Вы, наверное, удивлялись все это время, почему я живу с Людмилой и с Юлей хотя теперь это уже не имеет значения… Мог бы и разойтись. Жил бы со своими мальчиками, очень даже удобно. Теперь это никого не волнует. Думали ведь об этом.
        Феликс кивнул и не смог ничего сказать.
        - И я думал, - продолжал Геннадий. - И понял, что я без них не могу. Потому что они - моя семья. И я ощущаю себя мужем и отцом. Наверное, вам это трудно понять… Вы думаете, раз гомосексуалист - значит ему ничего не нужно, кроме мальчиков. Это не так. И я был счастлив все эти годы. У меня была семья, у меня - два близких человека, которых я люблю. А теперь эти твари ослепили мою дочь. Но пусть не надеются - я сделаю все, и их найдут.
        Теперь, после разговора со Скелетом, Феликс подумал о том, что они, может быть, сумеют добиться и большего, чем просто банальной мести. Что месть? Юле не станет легче, и никто не станет счастливее оттого, что несколько мерзавцев будут мертвы…
        А если удастся то, о чем сказал Скелет - вот тогда это будет настоящее счастье.
        Только дело за немногим - надо поймать хоть кого-то. А потом уже пытаться выйти на след того, главного монстра.
        В этот момент Феликс опять вспомнил о докторе. О том докторе, который живет где-то здесь, рядом. Который берет живых здоровых людей и вынимает у них органы. Чтобы эти люди потом умерли. Он умерщвляет их.
        Этот человек ходит где-то рядом. Вот, может быть, это тот, который только что прошел по тротуару мимо и задел его плечом. Или вон тот, что стоит на троллейбусной остановке с газетой в руках…
        Или вот тот, за рулем, который выворачивает на повороте… Он живет среди нас. Среди обычных людей. Более того, каждое утро он приходит в больницу и надевает белый халат. Его ждут больные, они говорят ему: «Доктор, я на вас надеюсь…»
        А по ночам этот урод вырезает органы у живых людей. И бросает их, чтобы потом их сожгли в той котельной, где Скелет побывал вчера. Интересно, он вырезает все это тоже в белом халате и белом колпаке?
        Все эти чудовищные образы несколько раз посещали Феликса. Он с самого начала понимал, что эта история с органами не обходится без врача. Или без врачей, то есть его коллег.
        Вот только думать об этом было невозможно. Настолько немыслимым это представлялось.
        Ведь если врач - значит, он заканчивал медицинский институт, давал клятву Гиппократа. Да Бог с ней, конечно, с этой клятвой. Она все равно нарушалась не раз за историю человечества. Но все же, все же…
        Скелет утверждает, что следует искать этого монстра в больнице. Значит, среди практикующих докторов. Значит, он - практикующий доктор. И днем лечит больных, а по ночам…
        Думать об этом было невыносимо. Феликс подошел к машине Скелета, и тот вылез наружу.
        - Принесли? - спросил он, глядя на пакет в руках Феликса. - Пойдемте. Вы знаете, где тут отдел здравоохранения?
        В отделе было пусто. За столом сидела молодая женщина и красила ногти.
        - Сейчас обед, - сказала она, поглядев фурией на вошедших мужчин. На вид ей было лет тридцать, она была блондинка с большой грудью и розовыми, как у поросенка, щеками.
        - Мы вас не затрудним, - произнес Скелет, не обращая внимания на ее слова. - Вы - начальница?
        При виде двух молодых мужчин приятной наружности тетка сменила гнев на милость и неохотно ответила:
        - Заведующая в отпуске. Я - инспектор. А что вы хотели?
        Скелет оглянулся на Феликса и глазами указал ему на стул. Сам тоже сел и чарующе улыбнулся инспекторше:
        - Мы к вам за справочкой. Устной. А если у вас обед, то позвольте презентовать вам к обеду…
        С этими словами он достал из пакета большую коробку вишни в шоколаде и положил на стол.
        - Что вы? Не надо… - промямлила тетка, скосив глаза на дверь.
        - Там никого нет, - тут же успокоил ее Скелет. - В коридоре абсолютно пусто, мы только что видели. Да вы не смущайтесь, нам от вас ничего особенного не нужно. Так, только поговорить.
        - О чем? - поинтересовалась инспекторша, несколько успокаиваясь. Разговор принимал привычный для нее оборот. Коробку она все еще не брала, только смотрела на нее, не отрываясь.
        - Нам нужно узнать, какие есть больницы вот в этом районе, - сказал Скелет, раскладывая перед теткой на столе карту города и тыча пальцем в пересечение улиц, где находился скверик…
        - Тут неудобно смотреть, - ответила тетка и указала на висящую на стене карту района. - Подойдите и покажите, что вас интересует.
        Скелет с Феликсом подошли к карте и сразу поняли, что это именно то, что им и нужно. Карта была вся уставлена красными треугольничками. Как будто красная сыпь высыпала на карте.

«Совсем как на коже при вензаболевании», - подумал Феликс, разглядывая частую сыпь.
        - Это - медицинские учреждения, - сказала тетка, не вставая из-за стола.
        - Все? - уточнил Скелет деловито.
        - Все, - подтвердила она. - А вам зачем?
        - Надо, - пожал плечами Скелет, доставая ручку из кармана пиджака. Хорошо, что он не побоялся жары и надел пиджак… А то бы еще ручку просить. Исполкомовские работники этого не любят…
        Через полчаса они вышли из кабинета и сели в машину.
        - Ну вот, - сказал Скелет. - Дом престарелых, психоневрологический интернат для отсталых детей и больница имени какого-то там съезда КПСС.
        - Негусто, - произнес Феликс.
        - Напротив, - сказал Скелет радостно. - Это же как раз тот случай, когда нам и не нужен большой выбор. Чем меньше больниц, тем уже круг работы.
        Он помолчал, что-то прикидывая в уме.
        - Если я не прав, доктор, то вы мне скажите, - начал он спустя минуту. - Никогда я не бывал ни в домах престарелых, ни в интернатах для дебильных детей. А вы бывали?
        Феликс задумался и покачал головой:
        - Нет, кажется. Не припомню.
        С чего бы ему бывать в этих местах? Их и медицинскими учреждениями трудно назвать. Просто содержат там стариков и безнадежных детей… Как можно вылечить старика от старости или дебильного ребенка, если его зачали в пьяном виде и мать всю беременность пила и курила? Никак. Ничего тут поделать невозможно. Нечего и лечить…
        - Я думаю, что там даже нет операционных, - сказал Скелет, и Феликс кивнул, соглашаясь с ним. В доме престарелых - точно нет. А вот в психинтернате - кто его знает.
        - Кто его знает, - задумчиво протянул Скелет. - Но во всяком случае, - сказал он,
        - проводить такие операции в интернате для детей вряд ли безопасно… Если бы интернат был взрослый, тогда другое дело. А тут вряд ли… Если возить по детскому интернату тела взрослых людей туда и обратно, то рано или поздно будут свидетели. Персонал заинтересуется. Все же не могут быть в сговоре. А детское тело легко отличить от взрослого. Так?
        - Так, - сказал Феликс. - Хотя исключить интернат все равно нельзя.
        - Конечно, нельзя, - ответил Скелет. - И мы узнаем, есть ли там операционная… Непременно узнаем. Но, честно говоря, меня сейчас больше всего беспокоит больница имени этого самого съезда… В ней-то уж операционная точно есть.
        - И не одна, я думаю, - подтвердил доктор. Феликс когда-то слышал об этой больнице. Он не мог сейчас вспомнить, от кого, но точно припоминал, что ему говорили о ней.
        Это была большая больница, и человек в ней мог затеряться, как иголка в известном стоге сена… Одних врачей, наверное, больше сотни. Как искать там? Ведь у монстра на лбу не написано. И белоснежный халат его не багровеет от крови невинных жертв…
        - Что вы теперь собираетесь делать? - спросил он у Скелета.
        Тот крякнул и недовольно скривился.
        - Придется документировать, - сказал он. - Самый надежный способ. Только это будет довольно долго, и может ни к чему не привести. И, кстати, потребует от вас дополнительных затрат.
        Феликс ничего не понял. Что документировать? И какие дополнительные затраты?
        - Это так называется, - пояснил Скелет мрачно. - Термин такой профессиональный, милицейский. Это все означает, что я попросту сяду в засаду и буду сидеть ночью. Одну ночь, вторую, третью. Буду сидеть у той больницы до тех пор, пока ночью там не заездит какая-нибудь машина. Туда и обратно… Потом, когда они проявятся, прослежу, куда повезли тела. И если туда же - в скверик, то дальше уже дело техники.
        Скелет закурил сигарету и обратился к Феликсу:
        - Как вам такой план действий? Одобряете, нравится?
        Феликс промолчал. Он тоже закуривал и не успел ничего ответить.
        - Мне - совершенно не нравится, - продолжал Скелет. - Во-первых, можно очень долго ждать. Неделю, две, три. Представляете себе, во что превратится моя жизнь, если я три недели буду ночью сидеть в засаде возле какой-то паршивой больнички? Во-вторых, можно и вовсе не дождаться. Вдруг они работают не там, и я просто потеряю время? Или у них будет большой перерыв.
        - Что же вы тогда собираетесь делать? - озадаченно спросил Феликс.
        - Ничего другого, - ответил Скелет мрачно. - И ничего другого мне и не остается. Буду сидеть и документировать. Это у бэхаэсэсников был такой термин раньше. Как теперь - не знаю… Только вот про дополнительные затраты… - Он посмотрел на Феликса. - Вы ведь не сами платите, кажется? Это ведь ваш тот знакомый - клиент? Он мне платит?
        - Ну да, - подтвердил доктор и, замявшись, добавил: - Впрочем, могу и я тоже платить. Она ведь моя невеста…
        - Это неважно в данном случае, - отрезал Скелет. - Но за просто так я уродоваться не намерен. Если вы одобряете мою засаду, то договоримся так - пятьсот тысяч за ночь.
        - Сверх суммы, о которой договорились? - на всякий случай уточнил доктор.
        - Конечно. Это - само собой. Это за расследование и за результат. А по пятьсот тысяч - это за ночную работу.
        Он выжидательно замолчал. Феликс вздохнул. Сколько ночей потребуется? Бог знает…
        - Могу иногда и я посидеть в засаде, - сказал он. - Не обязательно вам каждую ночь там сидеть.
        Но сам тут же понял, что сказал глупость и на этом не сэкономишь. А кто будет принимать больных по ночам? Да и вообще - он ведь не спец по этой части.
        Скелет усмехнулся:
        - Доктор, либо вы платите, либо нет. Кажется, вы уже успели убедиться, что я свое дело знаю неплохо. Убедились? Тогда о чем разговор?
        Нужно было согласиться, Феликс это понимал.
        - Платим, - сказал он. «В крайнем случае, если Геннадий заартачится и сумма покажется ему слишком большой, я буду платить сам, - решил он. - Интересно, на сколько хватит моих сбережений? На неделю или на две хватит?»
        Он скромничал сам с собой. Сбережений могло хватить недели на три-четыре. Но кто знает, сколько ночей понадобится, чтобы монстры проявили себя?
        - Вы хотите дежурить прямо с сегодняшней ночи? - спросил он, и Скелет кивнул:
        - Чего ждать? Хотя и маловероятно, что они прямо так каждую ночь будут это делать. Но чем черт не шутит? К тому же, мы все заинтересованы в том, чтобы я нашел их поскорее. Вдруг у них много заказов на органы, и они будут работать каждую ночь? Как стахановцы…

* * *
        После того, как Скелет рассказал мне о своих успехах и мы с ним установили местонахождение больницы, про которую предполагали, что она и есть то место, где
«потрошат» людей, я весь оставшийся день думал об этом.
        Как ни странно, самое большое впечатление на меня произвело предложение Скелета вырвать из лап этих преступников деньги на операцию для Юли. Предложение было неожиданным. Мне почему-то прежде не приходило такое в голову.
        Мы уже обсудили такое с Геннадием, но пришли к выводу, что всех наших денег не хватит на эту операцию. Теперь же открывались новые перспективы. Конечно, дело было за немногим - поймать этих уродов, потом выйти на их организатора-перекупщика и выколотить из него деньги. Не много и не мало, а пятьсот тысяч долларов…
        Я не представлял себе, как это может получиться, но у меня появилась слабая надежда.
        Я не стал говорить ничего Юле, когда заехал к ней. Зачем обнадеживать понапрасну?
        Людмила встретила меня и провела к дочери. Юля напрасно беспокоилась о том, что я могу вернуться в объятия Людмилы. По всему было видно, что к прошлому возврата больше нет, как писал Есенин… Людмила окончательно возвратилась к мужу, если это можно было так назвать. Похоже, она вообще утратила интерес к сексу после пережитого всеми нами потрясения.
        Теперь она вся ушла в дочь. Глаза ее постоянно были полны слезами, и она только беспрестанно плакала и спрашивала, почему такой ужас произошел не с ней…
        Я всегда замечал, что пережив несчастье, люди становятся лучше, мягче, добрее к другим. Пусть это жестоко звучит, но, наверное, человек так уж устроен, что только столкнувшись с настоящим горем, он «оттаивает» душой.
        Едва я вошел, как увидел нечто совершенно непривычное для меня. В гостиной в углу над диваном висела икона. Никогда прежде в этом доме я не видел икон или других предметов, связанных с религией. Не только потому, что Геннадий в прошлом был коммунистическим руководителем, но и потому, что оба супруга были равнодушны к этим вопросам.
        Теперь икона Богородицы висела гордо и значительно. Под ней была привешена лампада, и я заметил, что она зажжена. Где-то мне приходилось читать, что в обычные дни лампады жгут только очень набожные люди, а другие зажигают их только по церковным праздникам.
        Не успел я ничего спросить о появлении иконы, как тут же увидел на груди у Людмилы крупный нательный крестик. Мне ли не знать, что она никогда ничего такого на груди не носила…
        - Что ты так смотришь? - с вызовом, заметив мой недоуменный взгляд, спросила Людмила. - Я вчера была в Спасо-Преображенском соборе… Ставила свечку и молебен заказывала.
        - О чем молебен? - поинтересовался я, все еще не будучи в состоянии прийти в себя от неожиданного поворота событий.
        - За здравие, - вдруг жалобным голосом ответила Людмила и заплакала. Теперь у нее это было часто.
        - Ко мне подруга заходила, - сказала она. - Посоветовала в храм сходить, помолиться. Я и пошла, и мне легче стало. Это нас Бог за грехи наказал тем, что случилось.
        - За какие грехи Бог наказал Юлю? - спросил я. - Что ты такое городишь? Уж не такая она грешница, чтобы так ее наказывать.
        - Это наши с Геной грехи, - ответила Людмила, опуская голову. - Ты же все про нас знаешь, я тебе рассказывала… И мою жизнь ты тоже знаешь, я - грешная дурная женщина… А Бог, как говорят, наказывает детей за грехи родителей. Если бы я вела себя иначе, с Юлей бы такого не случилось.
        - Кто это тебе такое сказал? - поинтересовался я. Никогда прежде мне не приходилось слушать от Людмилы рассуждений о грехе и наказании…
        - Батюшка в церкви сказал, - всхлипнула она. - Да и в Библии так написано, я сама читала…
        - Ты читала Библию? - даже не смог я скрыть своего удивления. На моей памяти Людмила вообще никогда ничего не читала.
        - Я купила, - сказала она. - В киоске там… В церкви продавалась. Я купила, и теперь мы с Юлей читаем. То есть я читаю вслух, а она слушает.
        Она вдруг заговорщицки посмотрела на меня своими большими глазами и сказала:
        - Ты знаешь, это очень помогает.
        - Кому помогает? От чего помогает? - не понял сначала я.
        - Раскаяние и молитва очень помогают, - ответила Людмила и заплакала опять. - Я теперь каждый день молюсь по три раза. Молитвенник вот купила там же. Тут очень полезные молитвы есть.
        - И давно ты этим увлеклась? - спросил я, стараясь не показать своего отношения к пробудившейся вере у давно знакомой мне женщины.
        - Пять раз уже была, - сказала мне Людмила, поджав губы. - Меня подруга первый раз отвела, познакомила там с женщинами. Они теперь ко мне даже заходят. Это у них называется - приходской совет. Как услышали о нашем несчастье, так теперь очень сочувствуют.
        - Это они тебе все это рассказали - о грехах родителей, и о том, что раскаяние помогает? - спросил я. Людмила кивнула.
        Больше я ничего не сказал, потому что доктора вообще такой народ, что с ними, как правило, лучше не говорить о религии. Еще моя бабушка рассказывала, что ее отец никогда не ходил в кирху. Он был доктором и втайне не верил в Бога. Докторский атеизм всему миру известен.
        Так что лучше мне было не высказываться по этому поводу. Я прошел к Юле, которая на этот раз сидела в кресле и сразу узнала меня по шагам. Она была гладко причесана, и на лице ее были темные-темные очки с большими стеклами, закрывавшими глазницы.
        Я целовал ее в прохладную щеку, но она не обняла меня в ответ. Только сжала мою руку и немного подержала ее.
        Лицо ее при этом было странно-сосредоточенным.
        - У тебя есть, что мне сказать? - спросила она неожиданно. - Ты что-то хочешь сообщить?
        Я растерялся, это был странный вопрос.
        - А почему ты спрашиваешь? - ответил я недоуменно. Юля сидела, подняв ко мне беспомощное, замкнутое лицо.
        - Мне так показалось, - сказала она. - Теперь я часто чувствую людей, их настроение. Наверное, у меня открылось внутреннее зрение. Когда у человека исчезает какой-то орган чувств, то у него взамен обостряются другие. У меня больше нет глаз, зато появилось ощущение, что я могу читать чужие мысли и чувства.
        - И что ты чувствуешь про меня? - спросил я, ошарашенный. Сегодняшний день, похоже, вообще был наполнен неожиданностями.
        - Я почувствовала, что ты что-то узнал, - сказала Юля. - Ты весь наполнен какой-то информацией и не хочешь мне о ней говорить.
        Я услышал, как сзади открылась дверь и в комнату вошла Людмила, остановилась за моей спиной.
        - Просто мне удалось кое-что узнать о тех мерзавцах, которые сделали это с тобой,
        - ответил я сдержанно. - Только пока что мы знаем очень мало, поэтому я и не хочу говорить об этом.
        - Зачем? - равнодушно произнесла Юля. - Какое это может иметь значение? Папа говорил мне уже, что он предпринимает усилия, чтобы найти их. И тот человек из милиции тоже говорил так же. Он недавно опять приходил, все вновь расспрашивал. И сказал, что он напал на след. Но что толку? Даже если их поймают, мне не станет от этого легче. Даже если их будут поджаривать на костре, у меня не появятся глаза вновь.
        Я хотел сказать Юле, что это еще неизвестно, появятся или нет. Меня так и подмывало рассказать ей о Скелете и его идее. Но я не мог этого сделать, потому что отнюдь не был уверен в успехе нашего предприятия и не должен был давать пустых надежд.
        - Сегодня мне опять снился сон, - произнесла Юля. - Будто мы все вместе поехали на дачу к тебе, Феликс. Мама, папа и я. И я снова видела всех вас, как прежде. Мы ходили по траве, над нами были деревья, и все это я видела.
        Юля помолчала и потом сказала:
        - В этом году жаркое лето. Наверное, трава очень зеленая.
        Мы с Людмилой молчали. Потом вдруг Юля откинулась на спинку кресла и сказала спокойно:
        - Ты как-нибудь отвезешь меня на дачу, Феликс? Мне очень хочется понюхать траву и деревья. И потрогать стволы. Я помню, что у деревьев очень шершавые стволы. Здесь все вокруг очень гладкое, искусственное, - ее пальцы поцарапали полированную ручку кресла. - Гладкое кресло, гладкая бумага, стол, даже постельное белье тоже гладкое. Мне хочется ощутить что-нибудь природное, естественное… Шершавое.
        - Конечно, мы поедем на дачу, - произнес я. - Буквально через несколько дней. Я заеду за тобой, и мы поедем. Если хочешь, мы возьмем и маму с папой, чтобы все было как в твоем сне.
        - Как во сне не будет, - произнесла Юля. - Во сне я все видела.
        Я боялся, что сейчас она опять попросит меня принести ей новую партию таблеток, но она промолчала.
        - Давай, я еще тебе почитаю, - сказала Людмила. - А Феликс может посидеть рядом и тоже послушать. Хочешь?
        В ее руках появилась толстая Библия, новенькая, в черном коленкоровом переплете.
        - Хочу, - ответила Юля.
        Библия была заложена закладкой, было видно, что ее читали уже и остановились на каком-то месте.
        - Двадцать второй псалом, - провозгласила ровным голосом Людмила и начала читать. Когда она дошла до четвертого стиха и произнесла: «И если пойду долиною смертной тени, не убоюсь зла», Юля прервала ее.
        - Долина смертной тени, - сказала она вдруг. - Что это значит?
        Наступила тишина. Мы с Людмилой молчали.
        - Наверное, это именно то, что сейчас со мной, - сказала Юля. - Я жила-жила и вдруг оказалась в долине смертной тени. У меня ведь тень перед глазами… Да и глаз самих нету… Смертная тень… - Она зачарованно повторила это и умолкла подавленно, вжав голову в плечи.
        - Да нет, - вмешался я. - Это же не о слепоте говорится. Тут так и сказано - смертная тень. Имеется в виду смерть человека. Ты же не умерла. Это не о тебе, - не такой уж я и знаток Библии, но должен же я был успокоить Юлю.
        Людмила стала читать дальше, и мы молчали все это время. Потом в дверь раздался звонок. Это пришел домой обедать Геннадий.
        Я вышел к нему и рассказал о предложении Скелета. И о том, что он требует оплаты своей засады по ночам. Геннадий подумал, потом тряхнул головой:
        - Пусть дежурит. Я ему заплачу. Тем более, что, кажется, он оказался деловым парнем. Пусть дежурит. Хоть я и не особенно верю в то, что удастся что-нибудь вытрясти из этих негодяев. Убить их можно, в это я верю. А вот про деньги…
        - Давайте надеяться, - сказал я. Геннадий подумал и кивнул.
        - Давайте, - сказал он. Потом показал глазами в сторону комнаты и сказал: - А то моя-то Людмила уже совсем с ума сошла… В церковь ходит, грехи замаливает.
        - Она считает, что то, что случилось с Юлей - это Божья кара за ваши грехи, - ответил я. - Что Бог карает детей за грехи родителей. За ваши грехи и ее, Людмилины.
        Геннадий тоскливо посмотрел в окно и опустил глаза.
        - Что грехи? - пробормотал он. - Я родился таким… Что же я могу сделать? Вы думаете, что мне самому легко всю жизнь прожить не таким, как все? Вы думаете, мне легко и радостно было таиться всю жизнь и трястись от страха разоблачения? Но если у меня от рождения такие гормоны, то что же я могу поделать? Насколько мог, я всегда старался поступать хорошо. Я же порядочный человек. Детей не растлевал, мальчиков не совращал… А в остальном - разве это мой грех?
        - Этого я не знаю, - сказал я. - Мне трудно судить… Может быть, Людмила имеет в виду только свои грехи, я не знаю…
        - Грехи, - опять вздохнул Геннадий. - Ее грехи… А ей что оставалось делать в ее положении? Подумайте сами, вы же, можно сказать, почти член семьи и все прекрасно знаете. Зачем кривить душой и делать вид, что вы не знаете о том, в каком положении оказалась Людмила? Я бы сказал, что она вела себя достойно, как только было возможно в ее ситуации. Так что оставьте про грехи.
        - Это не я говорю, - оправдывался я. - Это сама Людмила мне сказала.
        - Я знаю, - ответил раздраженно Геннадий, не глядя на меня. - Просто у меня сердце разрывается, вот и все.
        Прощаясь с Юлей, я сказал ей, что непременно на днях повезу ее на дачу. Она напоследок вновь взяла меня за руку и, как бы размышляя, спросила:
        - Ты еще не завел себе другую девушку? Не завел еще? - Она отпустила мою руку и пробормотала: - Нет, еще не завел. Я бы сразу почувствовала… Но ты заведи, непременно. Если хочешь - я тебе разрешаю. И даже прошу. Мне так будет легче, если я буду знать, что у тебя есть другая женщина и мы с тобой просто друзья.
        Я ехал обратно домой и понимал, что имел в виду Геннадий, сказав, что у него разрывается сердце. Оно разрывалось и у меня. Было жалко всех. Юлю, себя - ее жениха, бывшего жениха… Людмилу, которая терзает себя и пытается взвалить на себя всю вину за происшедшее. И Геннадия, который может сколько угодно говорить о том, что он не считает себя виноватым, но сердце у него разрывается…
        И я понял тогда, что просто не могу сидеть сложа руки и ждать, когда Скелет найдет кого-то. Это ведь было и мое дело тоже. Моя месть. Мой вклад в историю жизни.

* * *
        Больница располагалась в садике, за черной, давно некрашеной решеткой. Наверное, зимой тут очень безлюдно. Стоят голые деревья без листьев, все засыпано снегом и только одна дорожка к главному входу разгребается ленивым дворником.
        А летом в садике было много людей. На лавочках сидели больные в смешных пижамах или в домашних тренировочных костюмах. Ходили по песчаным дорожкам врачи и санитарки в белых халатах и высоких колпаках, служители Гиппократа…
        Некоторое время я обдумывал предлог для того, чтобы явиться сюда. Сначала мне было непонятно, что я могу делать в незнакомой больнице, но потом пришло решение.
        Я решил сыграть в игру. Могу же я прийти и попроситься на работу. А почему бы и нет? В конце концов я дипломированный врач и могу же я искать себе работу в больнице…
        Только под конец моих размышлений я догадался позвонить одному своему знакомому, с которым когда-то вместе учился в институте. И узнал от него, что в этой больнице работает мой бывший однокурсник Лева Рахлин.
        Леву я помнил не слишком хорошо, потому что мы не были дружны. Он всегда был замкнутым молодым человеком, как бы погруженным в себя. Некоторые не любили его за это, считали слишком гордым, высокомерным, себе на уме.
        Я же не вдавался в эти размышления и просто полагал, что, может быть, этот парень просто слишком увлечен собой и медицинской наукой. К тому же мы учились с ним только до третьего курса, до того, как началась специализация. Потом он избрал себе какую-то специальность, а я углубился в изучение венерических и кожных болезней.
        Леву я иногда встречал, пока учился в институте, а потом совершенно потерял из виду.
        - Так ведь в той больничке Рахлин работает, - радостно сообщил мне приятель, когда я поинтересовался, нет ли у него знакомых в интересующем меня заведении. - Правда, я его давно не видел, - добавил он. - Но вполне можно поискать. Если ты решил все-таки бросить свою частную практику, то можно спросить и там.
        Вот я и отправился туда в надежде что-нибудь разузнать. Все-таки я доктор, и у меня есть основания для того, чтобы посетить больницу и походить там, присмотреться. Мне не нужно, как Скелету, сидеть в ночной засаде.
        Правда, я не очень хорошо представлял себе, что я буду искать. Ну, увижу операционную, увижу хирургов. И что? Подойду к ним и спрошу, не они ли вытворяют такое? Глупо…
        Тем не менее мне отчего-то очень хотелось там побывать и все увидеть собственными глазами. На успех я не надеялся, у меня не было никаких оснований для таких надежд. Но мне просто хотелось взглянуть. Было такое подспудное ощущение, что мне удастся что-нибудь почувствовать. Может быть, какая-то особая атмосфера…
        Мне казалось, что если в каком-то месте творятся страшные злодеяния, страшные преступления, то это место должно быть окутано какой-то незримой аурой, которую нормальный человек непременно почувствует.
        Конечно, если я зайду в операционную, то не увижу там потрошенный труп. Никто не делает этого напоказ и днем, при свидетелях. И никакой хирург не признается мне невзначай: «Мы тут вчера двух человек убили и изъяли у них органы». Конечно, нет, на это я не рассчитывал.
        Но мне казалось, что сейчас, когда все чувства мои обострены, я могу ощущать веяние зла, преступления.

«Вот сюда бы Юлю с ее обострившимся „внутренним зрением“, - подумал я. - Она могла бы сказать, нет ли тут где-то ауры зла…»
        В отделе кадров мне сказали, что Рахлин тут работал, но давно уволился. И что врачи-дерматологи им не требуются.
        - А вообще какие вакансии есть у вас? - на всякий случай спросил я. Надо же хоть о чем-то поговорить здесь, прежде чем уйти ни с чем. Хоть какой-то предлог выдумать, чтобы задержаться здесь, в предполагаемом месте преступления.
        Кадровичка заглянула в бумажки, полистала их и ответила равнодушно:
        - Есть вакансия в морге. Но это ведь вам совсем не по специальности, вы же не хирург… - Дама вопросительно посмотрела на меня, как бы говоря: «Ну, что тебе еще нужно? Понятно же, что ничего для тебя хорошего тут нет». Это было ясно с самого начала. Хорошие врачи не ходят по отделам кадров. Их приглашают на работу. А если ты пришел сам сюда и стал искать вакансию, то тебе и предложат какую-нибудь ерунду.
        Я молчал, и тогда кадровичка решила убить меня окончательно, чтобы я наконец ушел. У нее за белой занавеской в углу кабинета закипал чайник, и она явно собиралась пить чай. А тут какой-то чудак явился. Доктор называется…
        - Вам это место не по специальности, - сказала она. - А кроме того, Аркадий Моисеевич не согласится. Он вообще хочет, чтобы это место пустовало. А вас - не специалиста - он и видеть не захочет.
        - Аркадий Моисеевич - это заведующий? - поинтересовался я на всякий случай.
        - Ну да, заведующий моргом. Он уже три месяца не хочет брать себе нового человека. Говорит, что врачей и так хватает, а ставку они делят между собой, - объяснила кадровичка.
        - Ну ладно, - сказал я, решив, что уже пора уходить и не топтаться тут, мешая почтенной даме пить чай. Я попятился к двери и уже почти открыл ее, когда она сказала, видимо, решив, что моя покладистость должна же быть как-то вознаграждена:
        - Рахлин, которого вы искали, за границу уехал. Так что он где-то в Германии теперь.
        - Это он вам сообщил? - спросил я просто так, чтобы как-то отреагировать. Какое мне дело, где теперь Рахлин? Век я его судьбой не интересовался…
        - Его жена бывшая тут осталась. У нас работает, - сказала дама и добавила на всякий случай: - Доктор Хявисте, может, вы знаете ее…
        Вот это был успех. А если точнее сказать - удача. Успех - это то, что от тебя зависит, чего ты добился сам. А удача - это как раз то, что произошло только что. Это просто везение. Кадровичка могла ведь и промолчать. Про Рахлина и про его местопребывание. И про его бывшую жену. Спасибо кадровичке!
        - Хельга? - переспросил я, все еще не веря своим ушам.
        - Ну да, - ответила дама. - Я забыла, как ее по отчеству. Она в терапии работает.
        Больше мне было ничего и не надо. Какое мне дело теперь, есть тут Лева или нет. Если здесь работает Хельга, то все в полном порядке.
        Дело в том, что с Хельгой мы тоже учились на третьем курсе, а потом она перешла на какую-то другую специальность, отличную от моей. Но в отличие от Левы, с Хельгой мы были хорошо знакомы. Правда, после окончания института тоже не виделись, но это были совсем иные отношения.
        На первом курсе я ухаживал за Хельгой. И не как-то, а всерьез. Точнее, мне тогда казалось, что всерьез.
        Она жила в общежитии, и я часто приезжал туда к ней. Мы познакомились близко, когда нас послали в сентябре на картошку. Тогда всех студентов посылали на месяц копаться руками в земле. Это называлось - Продовольственная программа.
        Помнится, тогда еще западное радио каждую осень издевалось, говоря, что советская власть пытается накормить страну руками детей и студентов…
        Вот в колхозе мы с Хельгой и сблизились. Нет, ничего такого у нас с ней не было. На первом курсе я был не то, чтобы еще мальчик, но я имел много романтических иллюзий.
        Хельга была моя ровесница, но она казалась мне гораздо старше меня. Она была взрослая женщина. Может быть, тут сказывалось то, что я был домашний мальчик и каждое утро мама кормила меня завтраком и напутствовала, чтобы я хорошо учился, провожая на лекции. А Хельга жила в общежитии, она была приезжая.
        - Почему ты не поступила в Тартуский университет? - спросил я ее в первый наш разговор. Мне казалось это более естественным. Хельга была из-под Таллина и поначалу даже имела некоторые проблемы с русским языком. А медицинский факультет Тартуского университета славится на весь мир. Мне-то это известно лучше, чем многим, все мои предки заканчивали именно его.
        - Мне захотелось уехать подальше от дома, - ответила тогда Хельга. - Захотелось стать более самостоятельной. А Тарту слишком близко от дома, можно ездить на выходные. Я решила попробовать быть самостоятельной, иначе так никогда и не станешь взрослой.
        - А что сказали твои родители? - поинтересовался я, представив себе, какой вой подняли бы мои «предки», задумай я покинуть их в семнадцатилетнем возрасте.
        - Мои родители… - Повторила следом за мной Хельга. - Моя мама уехала далеко-далеко, а папе я вряд ли так уж нужна поблизости.
        Я тогда постеснялся и не спросил, почему у нее в семье такие странные отношения. Для меня эти Хельгины слова были дикостью. У нас в семье нельзя было сказать такого. Но тогда я не спросил, а потом уже просто не было повода. Да и какое мне дело до этого? Меня ведь интересовала Хельга, а не ее родители.
        Мы дружили весь первый семестр и половину второго. Как сейчас помню, что я тогда впервые почувствовал настоящую влюбленность. Мама с папой даже пугались, что чувство слишком захватит меня и я стану плохо учиться. Может быть, именно так бы и произошло, такая опасность была.
        Но потом все разрушилось. В один миг. Наверное, я был слишком впечатлительный и романтичный юноша. Что называется - домашнее, книжное воспитание.
        Влюбленность мешала мне даже целоваться с Хельгой. Она казалась мне почти неземным существом, почти небожительницей.
        Наверное, тут сказывался и ее сильный акцент. Она говорила по-русски с акцентом, который казался мне очаровательным. Характерные для эстонцев протяжные гласные и трудности с шипящими звуками приводили меня в полное умиление.
        Кроме того, я был мальчишка, а она почему-то казалась мне загадочной и таинственной взрослой дамой. Когда я приезжал к ней в общежитие, я с трепетом видел тумбочку рядом с кроватью Хельги, на которой стояли и лежали разные красивые и непонятные предметы женской косметики и вообще женского обихода. Каждый раз перед этой тумбочкой я благословенно замирал.
        Европейская дама - вот кем она мне казалась. Как же взять да и поцеловать такую?
        Так называемые прибалты всегда вызывали у русских восторженный трепет. К нашей семье это не относилось. Мои родители родились и выросли в Эстонии, так же, как и их предки. И сам я частенько проводил лето на даче в Нарва-Йыэсуу, у старых знакомых.
        - Народ как народ, - говорил папа. - Точно такой же, как и все остальные малокультурные народы… Пьют кофе, чистят улицы шваброй, но на этом все и заканчивается.
        - А поэты, писатели, художники? - вспоминала мама и называла выплывавшие из памяти имена, которых никто в мире никогда не слышал.
        - Вот именно, - говорил папа и смеялся. На этом разговор и заканчивался. Но Хельга меня завораживала. Она была такая изящная, такая стройная, такая стильная…
        На чем держалась наша дружба эти полгода? Не знаю, но я чувствовал, что Хельга относится ко мне с интересом. Только вот в гости отказывалась прийти.
        - Это неудобно, - говорила она каждый раз и шутливо трогала меня за запястье. - Прийти в гости к молодому человеку - это к слишком многому обязывает…
        А закончилась моя любовь на первом курсе совершенно внезапно. Была уже весна, и я провожал Хельгу в общежитие. Помнится, мы были с ней в театре. Приезжал на гастроли театр «Ванемуйне» Каарела Ирда, и я пригласил Хельгу.
        Перед общежитием был скверик, куда мы и зашли покурить. Сели на лавочку, и тут я решился наконец поцеловать Хельгу.

«Сколько можно! - сказал я себе строго. - В конце концов, это становится смешным. Такая робость просто неуместна, и, наверное, разочаровывает Хельгу… Она, может быть, ждет активности с моей стороны и уже подумывает, не идиот ли я…»
        Я поцеловал ее, и ничего страшного не произошло. Хельга нисколько не возражала. Она в ответ обняла меня за плечи, и мы стали целоваться. Мимо проходили знакомые студенты, некоторые видели нас на лавочке и хихикали, но мы не обращали на это внимания. В студенческой среде то, что мы делали, не считается зазорным. Кто же не целуется в студенческие годы на лавочке? «Тогда и в институте учиться не стоит», - говорил один наш студент.
        Одно только меня несколько озадачивало. Мне казалось, что я как бы «ломлюсь в открытые ворота…»
        Я целовал Хельгу, она не возражала, обнимала меня. Но в то же самое время ее губы оставались мягкими и холодными. Она раскрывала их в поцелуе, но делала это как-то механически. И объятия ее рук были холодны. Не было той порывистости, которая сопровождает подобные «упражнения»…
        Хельга позволяла себя целовать, а не делала это сама. Позволяла старательно, как прилежная ученица. Но в этом не было ни капли живости, ни одной искорки не только страсти, но даже интереса ко мне.
        Я вгрызался в ее раздвинутые холодные губы, я пронзал языком ее рот. Хельга была спокойна и позволяла мне делать все это. И все. Не более того.
        - Не надо, - остановила она меня, когда я стал рукой на ощупь расстегивать ее блузку, чтобы достать до груди. - Не надо. Тут много людей. И ты порвешь платье.
        Это было сказано таким трезвым голосом, так рассудительно, что у меня даже прошел пыл. Я был озадачен.
        Казалось, и сама Хельга была не удовлетворена. Когда я, пораженный ее спокойным тоном, отпрянул от ее лица, она, видимо, что-то сообразив, сама поцеловала меня, как бы приглашая продолжить прерванное занятие.
        Я подумал, что, может быть, до нее «дошло», но и тут я ошибся. Мои надежды были тщетны. Хельга целовала меня теперь сама, но и в этом она вела себя как ученица, выполняющая задание. Она прилежно прилеплялась губами к моим губам, старательно просовывала язычок, но все это уже не могло меня вдохновить.
        И тут надо же было появиться кошке. Летом кошки, как известно, увеличиваются в числе. Зимой они, может быть, сидят дома или, если бездомные - по подвалам и чердакам. А летом они гуляют. Каждая «сама по себе».
        И вот такая именно бездомная кошка подошла к нам и стала тереться об ноги. Сначала - о мои, потом - о Хельгины.
        Наверное, кошка думала, что мы дадим ей поесть, но напрасны были её ожидания. Ничего съестного у нас с собой не было. Кошка потерлась еще раз и подала голос.
        - Ур-р, - сказала она. Мы с Хельгой не обращали на нее внимания, занятые собой. Как говорится, сытый голодного не разумеет…
        - Мр-р… Ма-а-ау, - повторила кошка, стараясь придать своему голосу убедительности. Надо же было как-то объяснить нам, что она уже сутки ничего не ела!
        Вероятно, в этот момент кошка лизнула голую ногу Хельги. Или ткнулась в нее мордочкой.
        - А, - досадливо сказала Хельга, на секунду оторвала свои губы от меня и, метко прицелившись, острым концом туфельки изо всех сил ударила кошку прямо в подставленную морду…
        Удар был вообще очень сильным, к тому же носок у туфли был заострен, так что морда кошки оказалась здорово разбита. Животное завопило и отскочило от нас. Я еще успел увидеть ее окровавленную морду.
        - Лижется тут, - брезгливо произнесла Хельга и вновь приникла к моим губам. Но я больше не хотел целоваться. Не так-то это было и приятно с самого начала… Эксперимент был явно неудачным. К тому же… У нас дома всегда жили кошки. Иногда они пропадали, убегали куда-то. Мы заводили другую. Потом одна кошка умерла. Папа лично закапывал ее в землю на газоне возле дома.
        Я не мог представить себе, что можно просто так взять и разбить такую смешную кошачью мордочку.
        - Давай я провожу тебя до дверей, - сказал я, отстраняясь от Хельгиных поцелуев. - А то уже поздно, и общагу могут закрыть.
        Хельга сделала вид, что ничего не заметила, что ничего не произошло. Она спокойно согласилась, и мы встали со скамейки, где произошли наши первые и последние поцелуи.
        Я проводил ее до дверей, мы попрощались, и я поехал домой. В метро, сидя в пустом вагоне предпоследней электрички, я думал о том, что есть вещи, недоступные простому пониманию. История с кошкой не то, чтобы потрясла меня. Нет, все-таки кошка - это всего лишь кошка. Многие люди не переносят этих животных. Но сделать зло бедной кошке ни за что? Сделать походя, как бы случайно! Во время поцелуев…
        Всякий человек наполняется нежностью в этот момент, он не может разбить в кровь физиономию ближнему своему. Кошка ведь - тоже ближний, как ни крути. Она живое существо.
        И вдруг с меня как бы спала пелена. Полгода я боготворил Хельгу, она казалась мне воплощением совершенства. Я думал, что не смогу жить без нее. Что именно она - мой идеал, то, к чему я стремился, ради чего был рожден.
        Вся жизнь моя была залогом
        Свиданья верного с тобой…
        Вот какими словами я обращался к Хельге.
        Теперь же я впервые усомнился в этом. Я не понял ее поступка. Может быть, я так остро пережил это, что и наши поцелуи оказались какими-то странными…
        И я в одно мгновение как бы пережил свою первую трогательную любовь. Перешагнул через нее. Через свое детство, через свой романтизм и восторженное ощущение действительности.
        Мой папа был хирургом. Это довольно грубая специальность, она не дает особенно миндальничать. Но папа был потомственным хирургом. Его дедушка был первым хирургом в Эстонии, который сделал в свое время трепанацию черепа. У папы были грубые сильные руки с толстыми пальцами и тонкая душевная организация.
        Когда в тот вечер я приехал домой, он сидел один на кухне и приканчивал
«четвертушку». Он всегда выпивал «четвертушку», когда у него был операционный день. Он приходил домой усталый, переодевался и садился ужинать. Этот ужин затягивался надолго. Мама обычно не выдерживала и уходила к себе в комнату, но папа не обижался. Он оставался один и спокойно допивал маленькую в одиночестве, молча размышляя о том, правильно ли он сделал надрез на трахее во время второй операции…
        Папа посмотрел на меня, вошедшего в квартиру, и, доливая себе в стопку остатки водки, удовлетворенно сказал:
        - Ага! Кажется, ты излечился.
        Я прошел на кухню и сел напротив палы. Он еще раз оглядел меня и хмыкнул:
        - У тебя даже выражение лица изменилось, стало нормальным. Не то, что последние месяцы. Ты разочаровался в ней?
        - Откуда ты знаешь? - спросил я удивленно. - Ведь ты даже никогда не видел Хельгу. И не можешь знать, что произошло сегодня.
        - Да, я не знаю ни ее, ни того, что там у вас произошло, - ответил папа, выпивая водку и смачно закусывая ее маринованным огурчиком венгерского производства. - Но ты мне о ней рассказывал, и я себе представлял. Я видел твое лицо во время рассказа о ней и мог составить впечатление…
        Я рассказал папе о том, что было, и о том, какое впечатление это на меня произвело.
        - Ну и правильно, - сказал папа, когда я закончил. - Я так и надеялся втайне, что произойдет нечто подобное… Натура все равно рано или поздно должна проявиться, как ее ни маскируй. Это даже очень хорошо, что она проявила себя сегодня. Чем раньше, тем лучше. Нечего тратить душевные силы невесть на кого.
        - Но она - не невесть кто, - сказал я.
        - Ну да, - хмыкнул пала. - Оно и видно. Ты - потомок немецких докторов, Феликс. Люби немку или русскую… Кого тебе положено любить. И нечего связываться с девками из балтийских народностей. Не их это дело - с тобой целоваться. Их дело - коров доить да пить поменьше.
        Отец достал вторую «маленькую» из холодильника и предложил мне:
        - Хочешь рюмочку по случаю выздоровления и избавления от юношеских иллюзий? Пока мама не видит?
        Он налил мне рюмку, мы чокнулись и выпили. Папа утер губы и, задумавшись, мечтательно сказал как бы в пространство:
        - Молочные продукты они хорошо делают… Это у них просто талант. Пыльтсамааская сметана и вырусское масло всегда славились. - Папа хотел быть объективным…
        Все это я вспоминал, сидя на больничной лавочке в саду, выйдя из отдела кадров. После того вечера наша с Хельгой дружба больше не возобновлялась. Просто на следующий день я не сел на лекции к ней за парту, а на перемене не подошел и не предложил пойти покурить.
        Все было ясно. Хельга несколько раз посмотрела в мою сторону, а потом, видя, что я не собираюсь приближаться, решительно отвернулась.
        Мы продолжали здороваться и даже разговаривать, но с чувствами все было кончено навсегда.
        В любви так, наверное, часто бывает. Если люди поссорятся и не разговаривают, то это еще ничего не значит. Любовь еще может вернуться.
        А вот если эти двое здороваются и разговаривают о посторонних предметах, равнодушно глядя друг на друга - то это все! Это - настоящий конец. Так и было у нас с Хельгой.
        На последнем курсе кто-то сказал мне, что она вышла замуж за Леву Рахлина, и я принял это к сведению. Принял, чтобы почти немедленно забыть. Хельга, Лева - все это было уже в давнем и забытом прошлом, которое не имело никакого отношения ко мне и моей жизни.
        Все это я припомнил, пока сидел на покрашенной в стандартный зеленый цвет скамеечке в саду больницы. Прошлое почти всегда приятно вспоминать, особенно если это касается твоей юности. Даже не приятные воспоминания как-то сглаживаются и, подернутые дымкой прошлого, кажутся малозначительными и несущественными.

«Интересно было бы повидать Хельгу, - думал я. - Тем более, что у нас с ней вполне может получиться содержательный разговор об этой больнице. У нее я смог бы узнать многое из того, что иначе мне никогда не станет известным».
        В каждом коллективе ведь есть всякие подводные течения, свои тайны, которые хоть и очень важны, никогда не заметишь с первого взгляда, да еще если смотреть со стороны.
        Хельгу я нашел довольно быстро. На нее мне сразу указали, стоило мне заглянуть на терапевтическое отделение.
        Она сидела ко мне спиной в углу ординаторской, но я сразу ее узнал. Узнал по волне светлых, золотистых волос, привольно раскинувшихся по спине. Она все так же как и прежде не стриглась и не собирала волосы в пучок, а носила их длинными.
        Все может измениться в человеке, кроме волос. Если только они, конечно, не поседеют… А пока не поседели, они все такие же, как и в молодости. Голос и волосы - вот что всегда неизменно в женском облике.
        Я подошел к ней сзади и увидел, что она старательно мелким почерком заполняет истории болезни.
        - Это ты, Феликс? - она сразу же меня узнала, стоило мне окликнуть ее.
        Она смотрела на меня несколько секунд молча, и я уловил, как пристально сразу окинула и оценила всю мою фигуру.
        Женские взгляды вообще более цепкие, чем мужские. Женщина сразу способна оценить покрой твоей рубашки и сказать - турецкая она или французская. И какой у нее воротничок - отглаженный, или не очень. А башмаки твои - ленвестовские или настоящая «Саламандра»… И по всем этим казалось бы неуловимым признакам женщина может сразу сделать о тебе целый ряд выводов. И о твоем благосостоянии, и о семейном положении, а иногда даже - о состоянии твоих супружеских отношений…
        Мужчинам это редко бывает доступно. Мы гораздо менее наблюдательны в бытовых вопросах. Двое мужчин могут три часа беседовать на умные политические и философские темы и при этом не обратить внимания, из какого материала сшиты галстуки друг у друга. А женщина, ничего не понимая в философии и политике, сразу скажет про себя: «Ага, а галстук-то у него из искусственного шелка, а не натурального… Значит, не за восемнадцать долларов, а за три тысячи из Гостиного двора…»
        - Феликс! - воскликнула Хельга. - Ты как с неба свалился! Вот кого не ожидала увидеть.
        Она встала, и мы теперь оказались лицом к лицу. У Хельги не изменились не только волосы. Она стала еще красивее, чем была прежде. Есть такой тип женщин - они расцветают в зрелом возрасте. Как цветок, который поражает своей прелестью, еще будучи бутоном, но по-настоящему раскрывается во всей твоей поистине роскошной красоте только в середине дня, под лучами солнца.
        Ее фигура стала еще более женственной, исчезла девическая угловатость, формы сгладились и налились соками. Она не пополнела, только бедра немного раздались и в сочетании с тонкой талией были великолепны. А талия действительно осталась такой, как я ее помнил, будто Хельга все эти годы занималась аэробикой…
        А на лице сверкали глаза - большие и очень влажные. У северянок глаза обычно бывают сухими, строгими. Но только не у Хельги. Они светились, искрились… И они смотрели на меня ласково.
        Глаза у Хельги были небесно-голубые, но эта голубизна была не холодной, как Таллинский залив в районе Раннамыйза, а живой, теплой.
        - Мы так давно не виделись, - сказала она. Я почувствовал в ее словах восторг, Хельга была рада меня видеть - это было несомненно.
        Мы вышли в сад и пошли медленно по усыпанной песком дорожке, ища свободную скамейку. Мы не нашли ее, они все были заняты. Днем к пациентам приходят навестить родственники, и все они, естественно, гурьбой выходят в сад. Не в палатах же сидеть…
        - Как ты, что? - все эти обязательные и положенные в таких случаях вопросы были заданы, и на них был получен надлежащий ответ. Я все рассказал о своей жизни, только умолчал о последних ее событиях.
        - А что ты пришел сюда? - спросила Хельга наконец. - Ведь не меня же повидать?
        - Может быть, и тебя, - ответил я. Не зря же я красавец-мужчина. Нужно и быть таким в жизни, выглядеть. Если тебе дана некая роль, нужно ее и играть. Вот поэтому я и решил сыграть немного.
        Но Хельга оказалась по-настоящему зрелой женщиной. Красивой и знающей всему цену. Себе и словам. Своим и чужим. Так что она засмеялась и, тряхнув своими светлыми волосами, сказала:
        - Что ж, очень мило. Мне приятно.
        День был солнечный, и лучи падали на ее голову. Волосы переливались, они были то золотистыми, как нимб на православных иконах, то палевыми, то платиновыми. Никакими красящими шампунями не добьешься платинового оттенка волос у прибалтов…
        - Я ищу себе работу, - сказал я потом. - Мой бизнес перестал давать много денег, и я решил поискать себе что-нибудь более надежное.
        - Что, люди перестали болеть триппером? - шутливо спросила Хельга. - Вот уж не думала, в наше время… Как радуются, должно быть, блюстители нравственности.
        Я заметил, что Хельга намного лучше стала говорить по-русски. Акцент, конечно, остался, но он был почти незаметен. Да и то сказать - человек прожил в Питере уже семнадцать лет. Половину жизни!
        Ей ведь столько же лет, сколько и мне, подумал я. Неужели я выгляжу так же молодо, как и она? Нет, конечно, куда мне. Мои тридцать пять сразу видно, как бы я ни хорохорился. А Хельге не дашь больше тридцати, да и то с натяжкой.
        - И что? - спросила она заинтересованно. - Ты нашел что-нибудь? Я не в курсе здешних вакансий.
        Я рассказал Хельге о своем разговоре в отделе кадров, и она задумалась.
        - Я очень не советую тебе идти проситься в морг, - сказала она, нахмурившись. - Там очень тяжелый человек заведующий. Настоящая сволочь. Тут все так и считают… А кроме того, разве это так уж хорошо - работать в морге? Да это тебе и не по специальности?
        - Наверное, работа в морге - это не специальность, - ответил я. - Вероятно, это призвание.
        Мы посмеялись, вспоминая, как в студенческие годы ходили в анатомичку и некоторые девушки-первокурсницы падали поначалу в обморок. К слову сказать, сама Хельга всегда держалась мужественно и не подавала виду, что боится.
        - Я могу узнать, нет ли других вакансий, - предложила Хельга. - Ты же сам знаешь, постороннему никогда всего не скажут в отделе кадров. Наверное, места есть, только их придерживают.
        - К пришлым с улицы всегда подозрительное отношение, - согласился я. - Эта дама так и смотрела на меня - все думала, наверное, с чего бы это я явился без рекомендации? Вероятно, приняла меня за тайного алкоголика…
        Мы договорились, что я позвоню на следующий день и Хельга мне скажет, что ей удалось узнать.
        - Только не звони мне в ординаторскую, - сказала она. - Там вечно телефон занят, можно три года звонить. Вот мой домашний телефон.
        - Да, кстати, - сказал я после упоминания о доме. - Совсем забыл спросить у тебя - ты замужем? Я слышал, что ты развелась с Левой…
        Я не стал говорить о том, что слышал о его отъезде, не все любят эти разговоры.
        - Нет, не замужем, - ответила Хельга и, поймав мой удивленный взгляд, добавила: - Что ты так смотришь? Ничего нет в этом удивительного. На свете полно одиноких незамужних женщин. Тебе, как венерологу, это должно быть известно лучше, чем многим другим.
        - Но ты ведь - не многие женщины, - ответил я и запнулся. Однако, молчание мне не помогло, и Хельга без труда прочитала мои мысли и чувства.
        - Ты хочешь сказать, что я - красивая женщина? - спросила она, улыбаясь печально и иронично. - Но веда и это не спасает от одиночества. Да, я неплохо сохранилась для своих лет и хорошо выгляжу. Но ведь у меня и требования к мужчинам повышенные.
        - Дорогой алмаз дорогой оправы требует, - сказал я словами Паратова из
«Бесприданницы» Островского. Хельга этого не поняла, но усмехнулась в ответ:
        - Вот именно. Может быть, и не в дороговизне дело, но ведь и за первого попавшегося я тоже не выйду. Надо уважать себя. Как человека и как женщину.
        Мы попрощались, и я пошел прочь. В ту минуту я не собирался звонить Хельге на следующий день. Зачем? На самом деле никакого места я не искал, и ее помощь была мне не нужна. Было даже немного неудобно, что она будет беспокоиться из-за меня.
        Я покинул больницу в расстроенных чувствах. Наверняка, Скелет или любой другой детектив сделал бы все гораздо лучше и эффективнее меня. Ну, и чего я добился этим визитом? Потолкался, посмотрел и ничего не увидел. Вот что значит быть дилетантом.

* * *
        Скелет основательно приготовился к ночному дежурству. Он купил себе большую пластиковую бутыль голландского лимонада, завернул в бумагу два гамбургера, которые собирался съесть в полной темноте, сидя в своей машине. Потом долго выбирал место, где машину поставить. Нужно было видеть въездные ворота в больницу и в то же самое время оставаться незаметным.
        В конце концов он выбрал место напротив, чуть наискосок, возле заброшенного киоска с разбитыми стеклами, под толстым деревом с пышной кроной.
        Теперь машина стояла так, что большая часть ее была скрыта киоском и деревом. Скелет погасил все огни и остался в относительной темноте июльской ночи.
        Темно не было - царил полумрак. С тоской он подумал о том, что нельзя курить. Вернее, можно, но для этого нужно сидеть, нагнувшись под руль, чтобы в кабине не мелькал огонек сигареты.
        Он сидел с упрямством, которому сам удивлялся. Было понятно, что скорее всего бандиты не появятся ни сегодня, ни завтра. Если им вообще суждено появиться… С чего он взял, что все происходит именно в этой больнице?
        Просто от отсутствия других вариантов. Надо же как-то искать. Самое простое - предположить, что органы изымаются в больничных условиях и что эта больница находится поблизости от места, откуда Клоун забирает трупы.
        Конечно, такой метод несколько напоминает анекдот про человека, который потерял в темноте кошелек. Он ползал на коленях под фонарем и ощупывал землю.
        - А где ты потерял кошелек? - спросили у него.
        - Да вот там, - сказал человек и махнул рукой вдаль.
        - Так почему же ты ищешь его здесь? - удивились люди.
        - Потому что здесь светло от фонаря, а там - темень, - ответил тот.
        Скелет вспомнил анекдот и усмехнулся про себя. Но, с другой стороны, его опыт говорил ему, что не стоит усложнять проблему.

«Жизнь не так проста, как многие надеются, - говорил его милицейский начальник. - Но и не так сложна, как многие опасаются». К искомому результату часто приводит не удача, не озарение, а именно совокупность простых решений…
        Скелет просидел почти всю ночь, до того момента, когда стало восходить солнце. После этого дежурить уже не имело никакого смысла.
        К больнице часто подъезжали машины. Это был санитарный транспорт. В проеме двери приемного покоя мелькали люди, их было много - водители, санитарки, врачи.
        Скелет даже покинул свой пост и осторожно обошел здания больницы со всех сторон.
        Утром, когда можно было уже не ожидать никаких неожиданностей, Скелет вошел в больничный садик и походил по нему, присматриваясь к строениям. После этого можно было уезжать домой и ложиться спать с чувством выполненного долга, но он решил этого не делать.
        Он остался здесь, в садике, и просидел в нем до полудня. Хотелось есть, свои два гамбургера он давне уже «приговорил», но хотелось побыть тут еще. Скелет чувствовал, что ему нужно приглядеться к жизни этого заведения. Дело в том, что за эту ночь он убедился в одном - в ошибочности своей теории. Стало ясно, что осуществлять потрошение людей с последующим их умерщвлением в больнице невозможно. Даже в ночное время.
        Больница и ночью продолжает жить. Ходят люди, ездят машины «Скорой помощи». Через приемный покой таскать людей опасно - там дежурная медсестра, да и врач. Втаскивать через окна первого этажа - можно, конечно, но маловероятно. Как-то несолидно получается.
        Вариант «отпадал» просто на глазах. Скелет не мог себе представить, как бандиты могли бы протаскивать свои жертвы в больницу и уносить их потом, не рискуя при этом каждый раз.
        Однако, и уходить не хотелось. Уйти проще всего. Но тогда - что? Тогда - где искать? Уйти он всегда успеет.
        Только к десяти часам утра его внимание привлекло некое движение в углу садика, почти возле въездных ворот.
        Возле самого въезда на территорию больницы стояло приземистое двухэтажное строение. Оно было самым старым и неприбранным во всем комплексе больничных корпусов.
        Окна были не мыты уже, казалось, столетие. Стены, сложенные из старинного красного кирпича, облупились. Штукатурка осыпалась во многих местах, обнажив кладку.
        В здании было несколько дверей, которые были окрашены в казенную коричневую краску, но окраска явно производилась в последний раз во времена первых пятилеток.
        Всю ночь в одном из окон горел свет, который едва пробивался сквозь толщу пыли и грязи, которыми было залеплено стекло. Свет горел, и Скелет обратил на это внимание, но никакого движения вокруг здания не было.
        Теперь, утром, туда прошел пожилой человек и скрылся за дверью. После этого вновь никого не было до самого полудня. И лишь после полудня Скелет догадался, что там находится. Он никогда бы об этом не подумал, если бы не заметил стайки людей, направляющихся туда.
        Люди были явно посторонние, не больные и не медицинский персонал. Они все были разного возраста и социального положения. Много старушек, но были среди них и молодые мужчины и женщины. Но одно в них было общее - все они несли на себе печать траура. Старушки были в темных платочках, на мужчинах - костюмы. Кто побогаче - в темных галстуках, кто попроще - в белых рубашках с расстегнутым воротником. В жаркий летний день такое единодушие в темной строгой одежде было многозначительным. Кроме того, у многих в руках были цветы… Это было последним знаком, который и указал Скелету на то, что в здании находится больничный морг.
        За всю свою жизнь Скелет был в морге всего два раза. Первый - когда хоронил маму. Тогда он был совсем еще юношей и слишком сильно ощущал боль утраты и нахлынувшего одиночества, чтобы реагировать на внешние возбудители. Он был слишком погружен в себя и плохо запомнил все то, что сопутствовало печальной процедуре.
        Второй раз - уже во время службы в милиции. Но это только однажды, потому что Скелет, как правило, не занимался убийствами и с трупами дело не имел.
        Сейчас он встал и медленно подошел к дверям морга. Люди стояли кучками, вяло переговаривались. Все лица были как-то странно озабочены.

«Что это они так озабочены? - подумал Скелет. - Ведь все уже произошло. Люди, которых сегодня будут хоронить, уже умерли. И как бы там ни было, волноваться уже не имеет никакого смысла».
        Сзади послышалось шуршание шин по песчаной дорожке, и мимо Скелета проехали сразу два похоронных автобуса с траурными лентами на боках. А в воротах показался еще и третий…
        Автобусы подъехали к моргу, водители вышли из них, и сразу к ним подошли ожидающие люди.

«Сейчас вынесут тела и повезут их на кладбище или в крематорий, - понял Скелет. - А это все ожидающие родственники». Он заодно понял, и что означало выражение озабоченности на лицах людей. Они волновались, что не приедут похоронные автобусы. На самом деле, это было бы очень неприятно в каждом случае. А от похоронного агентства можно чего угодно ожидать.
        Скелет вспомнил, что тоже в свое время волновался, придет ли автобус. Маму нужно было везти в крематорий, и он переживал, приедет ли автобус. Его тогда еще успокаивали какие-то мамины подруги и сослуживцы. Говорили:
        - Не беспокойся, автобус придет…
        Он и вправду приехал вовремя. И вообще, говорят, что куда-куда, а на похороны транспорт приходит вовремя. Наверное, это так и есть, однако родственники всегда волнуются.
        Теперь все три автобуса стояли на площадке перед зданием морга. Дверь распахнулась, и на пороге появился добрый молодец в белом халате. Он был высокого роста, белобрысый, с добродушной физиономией спокойного, уверенного в себе человека.
        Наверное, только такие люди и могут работать в морге, подумал Скелет. Все-таки, что ни говори, а для этой работы нужен соответствующий склад характера и темперамент.
        - У вас особая служба, - говорили Скелету в милиции, когда он только начинал работу. - Вы работаете с людьми. Это требует особых качеств.
        Сейчас он с внутренним смешком вспомнил это, и в голове промелькнула мысль, что, наверное, работа с трупами тоже требует особых качеств.
        Говорят, что можно привыкнуть. Говорят, что «глаз замыливается» на такой работе. Говорят, что постоянно имея дело с покойниками, перестаешь об этом думать и воспринимаешь все совершенно обыкновенно.
        Вот так говорят все - те, кто работает с трупами, и те, кто никогда с трупами не работал.
        Но тут есть логическое противоречие. Привыкнуть к трупам людей - разве само по себе это нормально? Иметь дело с покойниками каждый день и относиться к этому, как к обыкновенной работе - разве это можно назвать психической нормой?
        Коллеги Скелета в милиции частенько говорили посторонним и друг другу: «Мы так часто имеем дело с преступлениями, что перестаем относиться к этому личностно. Перестаем возмущаться и удивляться. Наша психика остается в норме».
        Вот враки-то! Если человек равнодушно относится к преступлениям, леденящим кровь, и для него это обыденность - разве можно сказать, что его психика «в норме»?
        Скелет рассмотрел доброго молодца в белом халате и понял, что это санитар. «Похож на Добрыню Никитича, - решил Скелет, отчего-то сразу вспомнив русские былины, которые проходил в пятом классе школы. - Или, может, на Алешу Поповича. Хотя я и не помню, чем они отличаются друг от друга…»
        Скелет недавно листал какую-то книжку и там увидел картинку с изображением трех богатырей. Тогда-то и всплыли в памяти былины из школьной программы. «Интересно, а чем они вообще занимались? - подумал он тогда. - Что было их родом деятельности изо дня в день?» Скелет припомнил что-то о Змее Горыныче и Соловье-разбойнике и о прочем в таком же духе… Но что же была за специальность у трех богатырей - Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Алеши Поповича?
        А потом Скелет рассмотрел поподробнее картинку, увидел тревожный дикий пейзаж вокруг фигур трех богатырей, вглядывался в их суровые лица и понял, они были как раз теми, кем является он сам.
        Просто время было другое, обстоятельства немного иные. Но в принципе богатыри из былин делали как раз то, что делал Скелет в наши дни. Боролись за правду и справедливость. Защищали слабых, угнетенных, карали обидчиков. Защитники святой русской земли!
        Это звучало гордо. Теперь это называется «быть частным детективом». Или по-американски - «быть рейнджером». Смелым и бесстрашным защитником всех тех, кто нуждается в помощи. Не милиционером, не полицейским - а быть, что называется, «в свободном полете»…
        Именно это всегда импонировало Скелету. Русский богатырь. Он найдет и покарает всех злодеев. Победит их в страшной битве, потому что ему это под силу. Он - настоящий мужчина!
        Скелет вспомнил о трех богатырях, когда увидел санитара из морга. Тот стоял, и глаза его невольно щурились от ярких солнечных лучей, слепивших его с непривычки после полумрака морга.
        Он ведь провел там всю ночь - Скелет-то это точно знал. Он строго фиксировал все передвижения по территории больницы с вечера до утра. Тот человек, что утром пришел сюда - не санитар. Он был пожилой и невысокий. А этот - настоящий гигант.
        Тут же Скелет понял, что был неправ, сравнив санитара с Алешей Поповичем. У Алеши лицо было грозное, но открытое, а у этого бугая - совсем не то. Не то, чтобы явный бандит и проходимец, но все же и не святорусский богатырь. Не то, что те трое с картинки или он сам - Скелет. Совсем не то.
        Глазки были маленькие и очень шустрые, бегающие. Даже, пожалуй, слишком шустрые для такого крупногабаритного тела.
        Санитар постоял на пороге несколько секунд, пока глаза не привыкли к свету, потом кратко и мрачно сказал:
        - Проходите, - и исчез в полумраке за спиной. Люди потянулись внутрь. Послышались вздохи и плач…
        Скелет думал, что гробы будут выносить прямо сразу из дверей, но все пришедшие скрылись в здании и больше никто оттуда не вышел. Прошла минута, прежде чем Скелет сообразил, что там внутри устроен прощальный зал - место, где друзья и родственники умерших могут в последний раз спокойно посмотреть на них перед кладбищенской суетой или пугающей строгостью крематория…

«Войду и посмотрю - решил Скелет. - Приехало три автобуса, значит там три покойника, и люди не знают друг друга. Войду и посмотрю».
        Скелет точно не знал, зачем входил туда, что он там хотел увидеть. Просто сделал это из профессиональной щепетильности. Он должен был осмотреть все, что только можно, в этой больнице, вот он и осматривал…
        Он шагнул в полумрак и сразу увидел небольшую комнату, где на подставках стояли три гроба. Все гробы были дешевые, сосновые, из тонких досочек, обитые трафаретной красной материей.
        Два мужчины и одна женщина. Кругом каждого гроба стояли родственники. Кто-то плакал, кто-то причитал. Гробы стояли близко один от другого, но давки и тесноты никто не ощущал, все были слишком поглощены собой.

«Слава Богу, хоть здесь не толкаются», - подумал Скелет, всегда испытывавший физическую брезгливость при толкотне на улицах и в магазинах. Это было то, чего он совершенно не переносил.
        Здесь все было почти тихо и весьма благопристойно. Люди прощались. Сейчас гробы погрузят в автобусы и повезут кого куда.
        Раньше было отпевание в церкви, и там была возможность плакать и прощаться с усопшим. Теперь это большая редкость - чтобы отпевали в церкви. Верить в Бога стало модным, но за моду больших денег никто почти не заплатит, а отпевание стоит дорого.
        Поэтому теперь очень в ходу так называемые «заочные» отпевания. То есть человека преспокойно сжигают в крематории, а потом уже заказывают в церкви заочное отпевание. Это дешевле и никаких хлопот. И хотя такие вещи, как заочное отпевание сожженных в крематории, идут вразрез со всеми православными канонами и в общем-то являются настоящим надругательством над святоотеческим учением, все идут на это весьма охотно. Родственники умерших - потому что это гораздо дешевле канонического отпевания, а духовенство - потому что хоть такие деньги, а все же - хлеб… А что надругательство над религией и цинизм - кого это волнует? Заказчик в простоте своей об этом и не подозревает, а исполнитель - что ж? Он за наличные деньги, да еще мимо кассы церковной, да еще необлагаемые налогом - да он вам собаку Жучку возьмется отпевать, кого угодно!
        Возмутительно ли это? Это - никак. Если столько лет можно было строчить доносы в КГБ, разглашая тайну исповеди и растаптывая звание пастыря, то почему же нельзя и этого? Чего еще вы ждете от кагэбэшных стукачей?
        Скелет постоял несколько минут с краю, глядя на прощание с умершими, потом вышел.
        Он с облегчением вздохнул, увидев вновь солнце и листву на деревьях. Как все странно соседствует в мире… Смерть и тление соседствуют с солнцем и цветением природы. Шикарный летний Петербург с роскошными магазинами и ресторанами - с одинокой девушкой, ослепленной и сидящей теперь где-то в комнате…
        Гробы стали выносить по одному. Мужчины по трое с каждой стороны, вталкивали их в автобусы сзади, потом туда же клали венки.
        Скелету больше там было делать нечего, он понял, что на сегодня его программа закончена.
        Он узнал все, что мог узнать за одну ночь. Глубокое разочарование сменилось надеждой. Сначала Скелет уже совсем пал духом, когда увидел, что в больнице манипулировать с трупами практически невозможно. Он просто не знал, где искать дальше.
        Теперь он увидел, что еще не все потеряно.
        Когда Пушкин закончил своего «Бориса Годунова», он скакал на одной ноге по городищу Вороничу и кричал: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» Сейчас у Скелета было точно такое же чувство. Он шел к машине и приговаривал про себя: «Ну ты и даешь, Скелет! Ну и мысли тебе приходят! Тебе, Скелет, министром внутренних дел надо быть!»
        На самом деле министром он быть не хотел. Его вполне устроила бы роль Добрыни Никитича, если бы он вдруг почувствовал себя достойным ее. А в эти минуты ему было очевидно, что он - молодец.
        Скелет включил зажигание и медленно поехал по улице. Он был возбужден от своей догадки, а кроме того, устал после бессонной ночи, так что остерегался ехать быстро.

«Жалко, что у меня нет радиотелефона, - подумал он. - Очень хотелось бы позвонить сейчас доктору и поговорить с ним, посоветоваться обо всем».
        Ехать прямо к Феликсу было неудобно, звонить из автомата - надо иметь жетон, а для этого нужно идти в метро, выстоять очередь в кассу… Какая тоска!
        Скелет вспомнил, что он как-то давно читал, что в Советском Союзе для того, чтобы застрелиться, нужно было предварительно вступить в общество охотников и рыболовов. Чтобы купить ружье…
        Сейчас с этим стало проще, конечно, но для того, чтобы позвонить из автомата, нужно выстоять очередь в метро.

«Нужно купить радиотелефон», - решил Скелет раздраженно. Хоть и дорого, а ему это иногда действительно нужно. Не то, что нынешним мальчишкам-салагам. Посмотришь, сидит такой в «мерседесе» и разговаривает с умным видом по радиотелефону. Присмотришься - смотреть не на что. Мальчишке лет двадцать от силы, лицо глупое, голова бритая на тонкой шее болтается… А прислушаешься к его разговорам по дорогущему радиотелефону, становится еще тошнее. Несет какую-то чушь про Дусю с Марусей, про футбол… Говорить ему не о чем, да и двух слов он связать не может, а говорит. Упорно говорит, напоказ, чтобы все вокруг видели, какой он крутой.
        Разве для таких предназначена эта техника? Разве она сделана для того, чтобы по ней экали и мекали дебильные подростки?
        - Куплю, - твердо решил Скелет. - Вот закончу это дело и обязательно куплю. А пока что надо заехать к Феликсу.

* * *
        Вечер и ночь у меня опять выдались бурные. Сначала явились две подруги-проститутки. Они провели недавно ночь с одним арабом и заразились от него триппером. Хоть и банальное заболевание, а все же им нужно было немедленно от него избавиться. Тем более, что им предстоял «субботник».
        Когда я впервые узнал о существовании «субботников», я очень смеялся остроумию этого названия. Все-таки никуда не деться от советского наследия. Долго еще будут специфические коммунистические словечки преследовать наш язык. Вот даже и в этой сфере…
        Примерно раз в месяц или в два проституткам нужно участвовать в «субботниках». Это означает ночь бесплатного труда, когда бедные девушки ублажают своих сутенеров, своих истинных хозяев.
        Когда клиент берет проститутку, его сердце ликует, и в значительной степени возбуждение и острота ощущений наступают от сознания того, что ты на ночь стал хозяином и господином этой женщины. Она должна исполнять все твои желания. Но на самом деле это - типичный самообман и химера. Потому что у проститутки только один хозяин и господин - это ее сутенер. Или несколько сутенеров. Вот они на самом деле и являются ее полновластными повелителями.
        Им она действительно подчиняется и их в действительности обслуживает не за страх, а за совесть. То есть, и за страх, конечно, тоже.
        Как президент нашей страны является гарантом стабильности и демократии общества, так сутенер является гарантом безопасности и благосостояния проститутки.
        А клиент как раз - вовсе не хозяин и не господин, а скорее уж - орудие производства. Или средство производства, как это там классифицируется в экономике.
        Одним словом, клиент - это фактор экономический. А вот сутенер - фактор еще и чувственный.
        Для того, чтобы удержать проститутку покрепче, чтобы сделать ее по-настоящему преданной, сутенеры должны обязательно «влюбить» ее в себя. Во всяком случае, сделать так, чтобы именно они стали для нее волнующими мужчинами. И то, что они заставляют проститутку делать себе, не идет ни в какое сравнение с тем, что может потребовать какой-то рядовой клиент.
        Рядовой клиент - это просто «дойная корова». Он оплачивает красивую жизнь сутенера.
        И примерно раз в месяц сутенеры объявляют проституткам, находящимся в их ведении, что им предстоит «субботник». Как правило, это приурочивается к очередной сходке сутенеров, или к приезду гостей из других городов. Проститутки должны эту ночь обслуживать всех своих господ и их гостей бесплатно, и не как-то, а выполнять и предупреждать все их желания. Без денег. Просто из почтения и страсти к сексу…
        Так вот, две моих пациентки должны были через несколько дней обязательно участвовать в таком «субботнике» и не могли отказаться от него. В их среде от таких вещей не отказываются. И они, рассказав мне об этом, очень просили поскорее вылечить их.
        Едва только я закончил с ними, как явился мой старый знакомый, которого я знал как Альфреда. Подозреваю, что его настоящее имя - какой-нибудь Федор, как и у героя известного фильма, но он назывался именно Альфред. Что ж, когда у тебя завелись приличные деньги, а в голове слишком пусто, чтобы придумать что-нибудь оригинальное для «выпендрежа», тогда начинаешь сходить с ума по своему. Вот этот придумал, что его имя - Альфред…
        Уж не знаю, чем он торгует и что перепродает, но денег у него действительно пруд пруди.
        На тот раз Альфред попал в идиотскую историю. Смущаясь, он поведал мне, что вечером возвращался на своей машине из Пушкина, где у него была какая-то деловая встреча. Водителя с ним не было, и Альфред был в машине один.
        - И вдруг смотрю, девка какая-то «голосует» на дороге, - рассказывал Альфред. - Стоит на пригорке и руку подняла. И машет рукой-то… Я вообще не сажаю никогда посторонних в машину и даже не останавливаюсь, а тут бес попутал. Остановился, приоткрыл окно, а она наклоняется ко мне и спрашивает:
        - Побаловаться не хотите?
        Самой лет семнадцать на вид, худая, волосы немытые, висят лохмами… Говорит, могу и минет, и как угодно, прямо не сходя с места, в вашей машине. Всего десять тысяч. И все удовольствие не сходя с места, за пятнадцать минут. Сделал дело - и поехал дальше…
        Альфред умолк и потом, чтобы как-то снять собственное напряжение, игриво подмигнул мне:
        - Ну, доктор, я думаю, что вы бы тоже не отказались.
        - Не знаю, - пожал я плечами. На всякий случай перечить богатому клиенту не стоит. Хотя про себя я точно знал, что наверняка отказался бы. На сто процентов. Нет, даже на сто один, если такое возможно.
        - И вы пустили в машину? - поинтересовался я.
        - Ну да… Она - шмыг ко мне на сиденье рядом… Я и глазом моргнуть не успел, она уже сама мне брюки расстегнула и припала. А потом я ее просто так отодрал, на сиденьи. Посадил к себе на колени и отодрал. Она еще так подпрыгивала смешно…
        - Ну вы даете, - сказал я в ответ. - Это же верная зараза. Стопроцентная. Не нужно быть доктором, чтобы это понимать. И вы же взрослый человек…
        Что еще говорят врачи в таких случаях? Еще нужно укоризненно покачивать головой и осуждающе трясти козлиной бородкой. Бородки у меня нет, но головой я покачал.
        - Да я потом и сам сообразил, - признался Альфред. - Когда уже все закончилось и я отдал ей десять тысяч, то спросил, сколько у нее на этом пригорке клиентов бывает. Сколько водителей останавливаются и облегчаются за десять тысяч… Она мне и говорит: «Когда как. От десяти до пятидесяти». «А сегодня за день у тебя уже сколько было?» - спрашиваю. «Не припомню точно, - говорит. - Человек тридцать…» Ну, тут я ее вытолкал из машины и прямо к вам, доктор. Эк меня угораздило!
        - Да уж, там у вас теперь, небось, целый букет болезней, - отозвался я и велел ему раздеваться. Нужно было провести срочную процедуру, чтобы инфекция не укоренилась. Если уже не прошло много времени, конечно…
        - Давно это было? - спросил я. Если больше двух часов, то все процедуры бессмысленны и он все равно заболеет.
        - Часа два, - ответил Альфред и умоляюще посмотрел на меня. - Феликс, ко мне завтра жена с дочкой прилетают. Вылечи меня от этой гадости, озолочу.
        - Посмотрим, если повезет, - отвечал я, начиная процедуру. Это не из самых приятных для пациента, но Альфред стиснул зубы и терпел. Каких только мук не приходится принимать людям по собственной глупости…
        Примерно это я и сказал ему, когда все закончилось и он натягивал штаны.
        - Зачем тебе это было нужно? - спросил я. - К тебе завтра прилетает жена, у тебя наверняка есть любовница, и не одна.
        Альфред самодовольно улыбнулся при этих моих словах и кивнул:
        - Конечно, есть. Пальчики оближешь. Давай, как-нибудь познакомлю.
        - Нет, у меня достаточно знакомых, - поблагодарил я. - И зачем тебе понадобилась это прошмандовка? Ты же сам говорил, что она тощая, что волосы немытые… Уж прямо так не утерпеть было до города? Там ведь ехать-то от Пушкина десять минут. Поехал бы к любовнице. Или в крайнем случае, нашел бы чистую девочку, валютную. Все-таки гарантия…
        - У нее еще грязь была под ногтями, - вдруг вспомнил Альфред вместо ответа на мои слова и мечтательно улыбнулся, закатив глаза. - И потом пахла очень сильно… Конечно, натаскалась на шоферах за целый день. Я про таких слышал, они специально для дальнорейсовиков там стоят.
        - Так и зачем тебе это было все? - спросил я. - Ты же не дальнорейсовик, ты бизнесмен… Для чего тебе эта дешевая пэтэушница, или у тебя денег мало, и ты польстился на смехотворную цену? За эту тварь все равно никто больше не даст. Вот она и берет числом, количеством.
        - Нет, ты не понимаешь, наверное, Феликс, - доверительно, как бы в прострации, произнес Альфред. - Это же совсем другое… Жена у меня есть. Она красивая. И обе любовницы тоже ничего. Все духами пахнут, дезодорантами. Моются по три раза в день. Вот я и решил для разнообразия с пэтэушницей… Она как наклонилась ко мне, как я увидел ее грязь под ногтями и волосы немытые да запах пота почувствовал - тут, знаешь, прямо такое вожделение накатило, что дух захватывает. Ни с одной любовницей так не бывает уже давно.
        - А в дерьме искупаться не пробовал? - шутливо поинтересовался я. - Потому что это почти то же самое, что трахаться с девкой, которая до этого без перерыва была с тридцатью…
        - Я понимаю, Феликс, - ответил пациент почти виновато. - Но зажглось, ретивое… На разнообразие потянуло, на романтику…
        - Ничего себе романтика, - протянул я. - А теперь, может быть, и подцепил заразу… Два часа прошло, все-таки.
        - Нет, этого никак нельзя, Феликс, - встревожился еще больше Альфред. - Завтра жена прилетает… Мне нужно быть здоровым. Я же не могу ей сказать, что не уверен… Я их с дочкой в Болгарию отправил на Золотые Пески. А завтра уже надо их встречать в аэропорту.
        - Поехал бы с семьей, - посоветовал я. - И все было бы нормально. А теперь…
        - С семьей не мог, - ответил Альфред. - Дела… Да и супруги должны отдыхать друг от друга.
        - Но не так же, как ты сегодня, - возразил я. - Не спать с кем попало на дороге.
        - Ну, Феликс, давай, может, еще одну процедуру сделаем для верности? - сказал Альфред, глядя на меня отчаянными глазами. - Я все стерплю. Только сделай, жена меня убьет, если хоть что-то заподозрит. Она мне не простит.
        Я ответил ему, что сделал ему процедуру достаточно хорошо, и повторять сейчас же ее нет смысла.
        - Приезжай завтра часа в четыре, - предложил я. - Когда ты встречаешь жену с самолета?
        - В шесть, - ответил он искательно.
        - Ну вот, ты все успеешь на машине, - ободряюще сказал я. - Приедешь ко мне в четыре, мы еще раз повторим процедуру, и можешь ехать встречать свою жену.
        - Спасибо, Феликс, - почти застонал пациент. - А то она бы убила меня. Она такая строгая, у нее такие правила, что она бы никогда мне не простила. Она бы сразу развелась.
        - Это вряд ли, - с сомнением сказал я. - С такими богатыми мужьями не разводятся. Это просто было бы глупостью и безрассудством с ее стороны.
        - Ты ее не знаешь, Феликс, - ответил Альфред, закрывая глаза то ли в отчаянии, то ли в блаженстве. - Это - такая женщина… Символ чистоты и совершенства… Она таких моральных правил, что для нее непереносимо даже слышать о таком. Ты не поверишь…
        Я не поверил. Я вообще плохо верю в такие вещи. И как в очередной раз выяснилось, я совершенно прав. Потому что через два дня после этого события мне довелось познакомиться с женой Альфреда. Тут я забегаю вперед, но уж расскажу, что через пару дней вечером ко мне пришла красивая женщина и сказала, что она от «Пахомова»… Это как бы условный знак, что она «своя»… Она сказала, что заболела и просит немедленно ее вылечить.
        Я осмотрел ее и нашел трихомониаз.
        - Я была на отдыхе в Болгарии, - сказала она, лежа в гинекологическом кресле. - И только два дня назад прилетела. На всякий случай я не спала с мужем, когда приехала.
        - Вы случайно не супруга Альфреда? - поинтересовался я. Откуда у меня появилась эта догадка? Ведь почти половина Петербурга летает отдыхать на Солнечный Берег в Болгарию. Мало ли женщин заражается там и боится потом заразить своих мужей?
        Наверное, тут сыграла роль моя юмористическая натура. Мне показалось, что было бы очень смешно, если бы эта почтенная дама оказалась женой Альфреда… Но совпадения в жизни бывают. Она именно и оказалась его женой.
        - Только ради Бога, - сказала она, испуганно тараща на меня свои красивые подведенные глаза. - Альфред ничего не должен знать, вы понимаете…
        Как не понять… И она ничего не должна знать об Альфреде. Мне за то и платят.
        - Что же вы так неосторожно? - спросил я напоследок, перед тем, как разрешить ей встать из кресла. - Опасность заражения на южных курортах высока.
        - Ах, доктор, - сказала она, смеясь и игриво глядя на меня. - Эти болгарские мужчины… Они такие горячие, от них просто спасу нет.
        Она потом ушла, и я подумал, что было бы очень смешно, если бы Альфред заразил ее триппером в первую ночь после ее возвращения, а она его - трихомониазом. Что бы они потом сказали друг другу? Кто был бы признан виноватым? Наверное, Альфред.
        Ему бы и в голову не пришло, что трихомониазом он обязан своей моральной и строгой супруге…
        Итак, у меня была тогда довольно напряженная ночь. Как обычно, последний пациент, застегивая штаны, ушел от меня под утро. Он сел в свою машину, я услышал ревение мотора и вздохнул, понимая, что тяжелая ночь приема страждущих закончена.
        Я налил себе большой бокал крымской мадеры, набухал туда лед кусками из холодильника и сел в кресло. Эту мадеру я как-то купил в количестве двух ящиков и теперь это мой ежедневный, а еще лучше сказать - ежеутренний напиток. Кто как встречает новый день, каждый по-своему приветствует лучи восходящего солнца. Кто спит, кто занимается любовью, кто собирается на работу в утреннюю смену. Криминальный доктор Феликс ранним утром пьет ледяную мадеру из большого бокала и считает деньги.
        Рубли он откладывает в одну сторону, доллары - в другую. А утром, не успел я как следует выспаться, меня опять разбудил приход Скелета.
        - Вы уж меня извините, что я вас беспокою по утрам, - сказал он, входя и видя, как я натягиваю халат. - Но вы сами наняли меня и, наверное, хотите, чтобы я докладывал вам о том, что удалось сделать. Ведь так?
        - Конечно, так, - продирая глаза, ответил я. - Вам удалось что-нибудь узнать? Вы видели преступников?
        - Конечно, нет, - ответил он раздраженно. - Вы что - принимаете меня за Господа Бога? Я не могу работать так быстро.
        - Ну, после того, что вам уже удалось раскопать, я в вас не сомневаюсь, - сделал я комплимент сыщику. - Теперь я уже знаю, что от вас можно ожидать каких угодно успехов.
        - Это так, - согласился лишенный ложной скромности Скелет. - Но все же не так быстро.
        Он закурил и окутался клубами сигаретного дыма. От кофе он отказался, сказав, что сейчас поедет домой и ляжет спать, и поэтому не хочет терзать свою нервную систему.
        - Я ведь всю ночь дежурил возле больницы, - сказал он, и я вспомнил о том, что Скелет ведь теперь действительно приступил к жесткой осаде. Я, кстати, рассказал ему о своем визите в эту больничку и о том, что мне ничего не удалось выяснить.
        - А что вы надеялись узнать? - спросил Скелет. - Вы полагали, что стоит вам появиться там, как вам тут же вынесут распотрошенные трупы и заодно все расскажут?
        Он сразу закурил вторую сигарету после первой. Было видно, что у него есть что сообщить и он немного нервничает.
        - Вы и не могли там ничего найти, - продолжил Скелет деланно-равнодушным голосом.
        - И не только потому, что никто не делает такие вещи на виду, а и потому, что в больнице этим никто не занимается.
        - Вы точно в этом уверены? - разочарованно спросил я. - Вы продежурили всего одну ночь и уже выяснили, что там это невозможно?
        Вот тебе раз, подумал я. Ну и дела! Он так рьяно взялся за дело, а после одной ночи решил сдаться.
        - Вы ведь и не предполагали, что преступники появятся в первую же ночь, - сказал я.
        - Да, - согласился Скелет. - Они и не появились. Просто я увидел своими глазами, что потрошить людей в больнице технически невозможно. Там слишком много людей шляется, даже по ночам. Столько лишних свидетелей, которых невозможно убрать… Нет, в больнице это нереально.
        Скелет помолчал, чтобы придать больше значительности тому, что он собирался сказать, и продолжил:
        - Зато я видел морг этой больницы. Он мне очень понравился. Я его тщательно осмотрел, и с каждой минутой он нравится мне все больше.
        - Что вы имеете в виду? - спросил я. - В каком смысле - нравится? Вы хотели бы там лежать после смерти? Это можно легко устроить, я думаю…
        - Он нравится мне потому, что именно там и возможно делать по ночам все, что угодно, - ответил раздельно и внятно Скелет, закуривая третью сигарету. Он курил жадно и глубоко затягиваясь, и сигарета сгорела за одну минуту. В комнате у меня повисли голубые перистые облака табачного дыма. Они слоились в пронизанном солнечными лучами воздухе…
        - Место тихое, рядом с въездом. То есть можно подъехать на машине и отъехать, оставшись совершенно незамеченным. В больнице - суета, а в морге никого нет. Самое подходящее место.
        - Ну и? - нетерпеливо спросил я. - Что вы теперь собираетесь делать?
        - Теперь, доктор, я собираюсь спросить вас кое о чем, - ответил Скелет. - Собственно, я за этим к вам и приехал. Мне нужна от вас профессиональная консультация…
        - О чем? - не понял я.
        - Да о морге, доктор, - ответил Скелет, усаживаясь поудобнее. - Вот скажите мне, верна ли моя догадка. Можно ли в морге проводить потрошение? Технически морг можно использовать в качестве операционной? Вот что я хотел у вас узнать.
        Я чуть задумался, но много времени на размышление мне не потребовалось. Скелет казался мне гениальным сыщиком. Наверное, розыскная работа - это что-то сродни искусству. Потому что требует огромного воображения и интуиции. Интуиция у Скелета феноменальная.
        - Конечно, можно, - ответил я. - Странно, как это я сам прежде не догадался. Конечно, именно морг как нельзя лучше для этого и подходит. Там обязательно есть операционная и все необходимое оборудование. И, что очень важно - холодильники, где можно хранить не только трупы, но и изъятые органы.
        Скелет усмехнулся.
        - Очень мило, - сказал он. - Я почему-то так и подумал. Они же делают вскрытия. И контроль за моргом, конечно, не такой, как за больничной операционной. Народу мало, в основном - покойники… Очень, очень хорошо…
        Скелет задумчиво посмотрел на меня, как бы оценивал мои способности, и сказал:
        - Это очень даже удачно, что именно в морге есть вакансия врача, как вы мне рассказали. Было бы очень здорово, если бы вы все-таки попытались получить это место.
        - Но мне сообщили, что заведующий моргом Аркадий Моисеевич не хочет вообще брать туда никого на это место, - ответил я. - А у меня еще к тому же другая специальность.
        - А вы бы все-таки попробовали, - предложил Скелет. - Дело в том, что вас, наверное, и не возьмут. Но вы хоть посмотрите на этого заведующего, на все там вокруг. Сходите на разведку, а?
        Он проявил деликатность и не добавил, что поскольку расследуется мое дело и я заинтересован в его исходе больше всех, то мог бы и помочь. Зачем Скелету было это говорить мне? Я все и сам прекрасно понимал.
        - Вот пусть ваша знакомая вас и порекомендует, - сказал сыщик, покачивая ногой в тяжелом ботинке. - Вас не возьмут, это точно. Но вы хоть побываете там. Потом расскажете.
        Скелет хотел сказать, что если в морге творятся такие дела, то они, естественно, происходят при участии самого заведующего. Иначе - невозможно. От всех вокруг можно скрыть творящееся там, но не от заведующего же… Скорее всего, он даже и есть один из организаторов преступного бизнеса.
        А если это так, то, естественно, он никого и не хочет брать на освободившуюся вакансию. Зачем ему посторонний человек, который будет только мешать?
        Скелет сообщил, что будет по-прежнему дежурить каждую ночь на старом месте, только обратит теперь особое внимание на морг, и ушел. Он поехал спать, приходить в себя после бессонной ночи.
        Каков молодец, подумал я. Вот ведь, говорят, что нет теперь Шерлоков Холмсов. Все есть, только за очень большие деньги.
        Позвонить Хельге? Я достал ее телефон и долго сидел в кресле, размышляя. Я ведь не собирался ей звонить, хоть она и предложила.
        Но теперь, когда Скелет попросил помочь ему… Ради Юли. Чтобы наказать бандитов…
        Она просила лучше звонить ей домой, но сейчас был день, и не хотелось терять времени. Вдруг повезет, и она окажется в ординаторской.
        Так оно и оказалось. Мне сказали, чтобы я перезвонил через полчаса, потому что Хельга заканчивает обход и скоро будет. Я позвонил через полчаса, и она была на месте.
        - А, это ты, - сказала Хельга, и я услышал неподдельную радость в ее голосе. - Я еще ничего не успела узнать. С утра было много дел. Но я к вечеру все узнаю. Ты можешь не волноваться, я помню о твоей просьбе.
        - Да, - сказал я. - Только у меня есть пожелание, если ты не возражаешь. Дело в том, что я очень хотел бы работать в морге. Именно там.
        - Я бы сказала, что ты меня удивил, - ответила Хельга и хихикнула. - Ты случайно не некрофил? Что это тебя на покойников потянуло?
        - Вот, такая у меня странность, - покорно ответил я. - Устал я от суеты. Подумал, как хорошо работать с мертвыми… Ты не могла бы подумать, как мне это устроить? Вакансия ведь есть… Может, найдем какие-нибудь подходы к этому вашему Аркадию Моисеевичу?
        Хельга помолчала в трубку. Я даже слышал ее дыхание. Потом она сказала, видимо, волнуясь, потому что опять резко прорезался ее акцент:
        - Я попробую все узнать. Ты можешь вечером у меня все узнать о результатах.
        - А как это? - уточнил я. - Когда вечером?
        - Ты можешь заехать за мной в больницу, - ответила Хельга. - Я заканчиваю в пять часов, и ты можешь встретить меня. И мы обо всем поговорим.
        Я понял, что она не хочет ничего обсуждать по телефону. Это было естественно, тем более, что и я сам терпеть не могу телефонных разговоров. Всегда хорошо видеть перед собой собеседника. Слова ведь очень мало выражают. Гораздо больше значат выражение лица, глаз, тональность голоса и разные детали, которые невозможно уловить по телефону.
        Недаром еще Тютчев написал о том, что «мысль изреченная есть ложь»… По телефону легко обмануться.
        - Договорились, - сказал я и повесил трубку. Нужно было теперь только подумать, нет ли у меня каких-нибудь планов на вечер. Отменить визиты пациентов можно, но только не в том случае, когда у них обязательные запланированные процедуры. Я ведь работаю без медсестры, которой можно было бы это поручить. От медсестры я отказался с самого начала. У меня слишком интимный бизнес, и пациенты не хотят никаких лишних свидетелей.
        Пришлось самому позвонить нескольким людям и отменить их визиты. Только одного человека пришлось уговаривать и извиняться. В конце концов я упросил его приехать ко мне днем и получить свою дозу лекарств. Он не должен был пропустить этот день, иначе лечение пошло бы насмарку.
        И к пяти часам я был свободен, как птица в полете.
        Хельга вышла из ворот больницы ровно в пять, когда я уже стоял возле своей машины, поджидая ее.
        Она была красива, как всегда. Еще накануне я это отметил. Теперь она еще, несомненно, готовилась к встрече со мной. Она была красиво причесана, накрашена.
        Накрашена не сильно - чуть-чуть, как и подобает интеллигентной женщине. Главным ее достоинством были волосы - тяжелые, золотисто-платиновые, рассыпавшиеся по плечам. Может быть, именно благодаря этим волосам она и казалась такой молодой. Совсем как в юности, когда мое сердце сладко замирало при виде ее.
        Хельга увидела мою машину и села в нее.
        - Будем целоваться? - спросил я тоном завзятого обольстителя. Мне иногда нравится надевать эту маску.
        - Зачем? - удивленно подняла она на меня свои голубые глаза.
        - Ну, старым друзьям положено целоваться при встрече, - ответил я, не смутившись ее удивлением. Хельга тут же потянулась ко мне и подставила мне свою щеку. Я поцеловал ее, ощутив аромат духов, от которого у меня закружилась голова.

«Осторожнее, - сказал я себе. - Оказывается, Феликс, хоть и столько лет прошло, а ты еще не избавился до конца от таинственного очарования этой загадочной женщины».
        Хельга засмеялась, почувствовав мой поцелуй, и сказала:
        - Ладно, поехали.
        - Куда? - спросил я, заводя мотор.
        - Домой, - ответила она. - Куда же еще ехать после работы одинокой женщине? А ты думал - в ресторан? Плясать канкан?
        - Нет, но мы могли бы заехать куда-то, поговорить, - промямлил я.
        - Домой, - решительно ответила Хельга, и я повиновался. Она назвала адрес в районе Ржевки, где целый город новых домов. Мы промчались по широким проспектам нового района и скоро подъехали к ее дому. По дороге Хельга рассказала мне, что у них в больнице есть две вакансии, о которых мне не сообщили в отделе кадров. Требуются рентгенолог и невропатолог…
        - Ты мог бы поискать в других больницах, - сказала Хельга с сожалением в голосе. - Наверняка ведь требуются и венерологи-дерматологи, а у тебя большая квалификация. Если уж ты все равно решил покончить с частной практикой.
        - А что Аркадий Моисеевич? - спросил я. - Ты узнала что-нибудь о нем?
        Хельга засмеялась вновь:
        - Ты все не оставил свою дикую затею? Зачем тебе морг? Это же тоска, и потом все-таки неприятно.
        - Мне показалось, что я хотел бы работать в тишине с покойниками, - ответил я. - А потом ведь, ты сама понимаешь, что там ответственность гораздо меньше, чем с живыми больными. Ведь покойники уже все равно мертвы.
        - Но там тебе пришлось бы давать заключения о смерти, - возразила Хельга. - А это в некоторых случаях очень ответственное дело. Наверняка, тебе пришлось бы многому учиться.
        - А нельзя ли мне самому поговорить с Аркадием Моисеевичем? - спросил я на всякий случай. - Может быть, мы с ним смогли бы договориться?
        - Все же я так и продолжаю думать, что ты, наверное, некрофил, - ответила с легкой досадой Хельга. - Иначе что ты так загорелся идеей работать в морге?
        Мы подъехали к ее дому, и она взглянула на меня:
        - Феликс, ты ведь никогда у меня не был? Мы могли бы пообедать. Или поужинать, как тебе больше понравится.
        Это было приглашение. Хельга смотрела на меня своими голубыми глазами, и я прочел в них, что приглашение искреннее, не случайно же я всегда предпочитал разговоры с глазу на глаз телефонным переговорам. Пригласи она меня к себе по телефону, я наверняка бы отказался, потому что счел бы его неискренним. А сейчас, видя ее лицо, я дрогнул. И сломался.
        - Хорошо, - сказал я, вытаскивая ключ зажигания и кладя его в карман. - Спасибо.
        Мы поднялись к Хельге в ее двухкомнатную квартирку, где она тотчас же усадила меня в столовой комнате, а сама принялась хлопотать, приготовляя обед.
        - Не беспокойся, это быстро, - успокоила она меня. - Все готово, осталось только разогреть и кое-что нарезать.
        Пока она хлопотала на кухне, у меня была возможность рассмотреть ее квартиру. И ведь не то, чтобы мне было как-то слишком интересно, как живут люди, но я люблю разглядывать чужие дома.
        Дело в том, что по квартире и по ее обстановке сразу видно, что за человек живет здесь. Очень многое можно сказать по квартире, в которой оказался. Я уж не говорю о наличии книг в квартире. По этому много можно сказать. В семидесятые и восьмидесятые годы было модно иметь много новых книг в твердых глянцевых переплетах. Все покупали собрания сочинений. Совершенно не имело никакого значения, что за писатель написал такую прорву. Читать это никто не собирался. Вот и выходили тогда стотысячными тиражами всякие Сартаковы, Ивановы и Марковы. Всех их покупали и ставили мертвым грузом на лакированные полки купленных стенок и стеллажей. Это был как бы символ интеллигентности и вписанности в культурную среду.
        Был у меня тогда один знакомый. Его звали Витя, и он постоянно покупал всякие книги, а особенное предпочтение отдавал собраниям сочинений - от Джанни Родари до какого-нибудь мохнатого Серафимовича… Сам он книг никогда не читал, как и его жена. Когда же я спрашивал Витю, на фига ему все эти книги, он гордо говорил в ответ:
        - Это все для дочери.
        Дочери тогда было года два… Уже тогда я мог бы сказать Вите, что если ни он, ни жена его не читают книг, то можно отдать голову на отсечение, что их дочь книгу и в руки не возьмет. Это же запрограммировано ими самими. Но я ничего этого не говорил. Хочет - пусть покупает. Мода такая.
        Потом времена изменились. Теперь к власти пришли люди, которые даже слово «мода» не понимают… В отличие от прошлых «хозяев жизни», новые русские - совсем от сохи… Они слишком ошеломлены обилием наворованных денег и открывающимися в связи с этим иллюзорными возможностями. Книг они не собирают и не читают вообще. Они просто покупают видеокамеру и снимают на нее свои глупые пьянки под американскую музыку, а также видеомагнитофон. И составляют видеотеку, чтобы смотреть ее долгими зимними вечерами - от фильма «Черепашки-ниндзя» до боевиков с компьютерной графикой и спецэффектами. Это - последняя любовь новых русских… Наверное, это выморочное поколение так и сойдет в могилу под вопли Майкла Джексона и выкрики видео-ниндзей…
        Печально я гляжу на наше поколенье:
        Его грядущее иль пусто, иль темно…
        Старина Лермонтов даже представить себе не мог, наверное, какие умственные и нравственные калеки завладеют его Родиной в свое время… Или он предвидел это и потому и совершил свою вымученную ненатуральную дуэль с Мартыновым, как своего рода форму самоубийства?
        Так вот. В квартире у Хельги было очень много картин. И не каких-то, купленных по дешевке у Гостиного двора, но очень хороших. Тут были пейзажи, где краски и мазки кистью пленяли тебя с первого взгляда. Были натюрморты, на которых всеми красками и оттенками переливались овощи и фрукты… Было два ее портрета, которые делали настоящие художники. Не было никаких африканских масок, никаких эскимосских фигурок «нецка», не висело также портретов Хемингуэя с трубкой и православных икон - символов диссидентствующей интеллигенции семидесятых-восьмидесятых. Которые говорили, что они - борцы с тоталитаризмом, а на проверку оказались обычными торгашами, продавшими Родину за кусок колбасы… Посмотрите, где они сейчас все, эти рыцари «свободного духа». В каких западных рекламных конторах служат…
        Все тогда думали, что они - все эти бородатые писатели и лысые правозащитники, и загадочные дамы в черном с деревянными бусами на груди - что они честь и совесть народа. Они собирали иконы и говорили о «духовности»… И что? Они оказались обычными поджигателями, которые, отчаявшись заработать себе на кусок хлеба, натравливают чеченцев на русских, а хорватов - на сербов, а в какой-то африканской стране - племя тутси на племя хуту…
        - Ах, эта несчастная страна обманутых надежд и несбывшихся ожиданий!
        Квартирка Хельги была образцом очарования.
        Картины по стенам были развешаны с чувством вкуса, с тактом. Пейзажи - в столовой, натюрморты - на кухне. Портреты - конечно, в спальне. Где же еще любоваться чертами прелестной хозяйки, как не в спальне…
        Мебели было немного, а стены - покрашены белой водоэмульсионной краской. В этих вопросах Хельга осталась эстонкой. На полу - цветные половички. Книг я не заметил…
        - Все готово, - сказала Хельга, внезапно появляясь передо мной и приглашая за стол.
        Она успела переодеться. Теперь она была в длинном и широком сарафане, оставлявшем голыми плечи и часть груди. Сарафан был ярким и, несмотря на то, что был широким, очень красиво обрисовывал фигуру хозяйки.
        - Сшила себе в прошлом году, - сказала Хельга. - Я ездила отдыхать в Нарва-Йыэсуу и соответственно приготовилась. Но погода выдалась очень плохая, и пришлось весь отпуск проходить в кофте и куртке. Так что вот сарафан остался ненадеванным. Хоть теперь перед тобой покрасуюсь.
        Она игриво засмеялась и шутливо повернулась вокруг себя, демонстрируя свою великолепную фигуру.
        - Пойдем, а то все остынет, - сказала она и повела меня на кухню, где и был накрыт стол.
        - Расскажи мне о себе, - сказала Хельга тоном красивой женщины, привыкшей к повиновению мужчин. - Как ты живешь?
        - Я ведь в прошлый раз тебе сказал, - ответил я, не зная, что и ответить.
        - Ты рассказал мне о своей работе, - произнесла Хельга строгим тоном. - Но из этого ничего не следует. Человеческая жизнь состоит не только из работы.
        - Ну, я не женат, - сказал я скованно, чувствуя себя неуютно под устремленным на меня взглядом Хельги.
        - Это я поняла, - ответила она тотчас же. - У тебя есть женщина? Возлюбленная? Близкий тебе человек?
        Я сразу вспомнил о Юле и сказал:
        - Близкий человек - есть.
        И замолчал, потому что мне нечего было добавить. Ведь Юля сама произнесла те роковые слова о том, что мы с ней больше не возлюбленные и не жених и невеста. И, положа руку на сердце, она была совершенно права. Можно жалеть, можно сожалеть, можно делать все для близкого человека, но если Юля теперь слепая, трудно уже с чистой совестью называть ее своей невестой.
        Что еще можно было к этому добавить? Рассказывать о том, что случилось с моей невестой, я не хотел. К чему? И что это может дать?
        - А почему ты не женился? - поинтересовалась Хельга.
        - Очень просто, - ответил я. - Дело в том, что с того времени, как я ухаживал за тобой, протекло много воды. Было много знакомств, но ни одно из них не закончилось женитьбой. Да и сколько-нибудь длительной связью. Кроме двух, которые закончились волею обстоятельств.
        Тут я имел в виду Людмилу, у которой меня отбила ее собственная дочь, и Юлю, с которой случилось такое, что об этом просто так и не расскажешь…
        - Короче говоря, ты хочешь сказать, что привык, чтобы за тобой ухаживали женщины?
        - спросила Хельга, испытующе глядя на меня.
        Я смешался и не знал, что ответить. Душой я чувствовал, что она права. Я действительно избалован женским вниманием.
        Когда я говорю о том, что хорош собой и что нравлюсь женщинам, я не из хвастовства это делаю.
        Странно и глупо хвалиться тем, что не является твоей заслугой. Скорее, это уж стечение обстоятельств и совокупность генов. Тут нет никакой похвальбы.
        Ну, конечно, все это так. За последние много лет я, например, ни разу не звонил женщинам сам. И никогда никого не уговаривал со мной встречаться. Они все это делали сами.
        Просто гены моей матери соединились с генами моего отца, и получился я. То, что моя внешность так нравится женщинам - не моя заслуга. Я тут совершенно ни при чем.
        - Как же ты живешь без женщины? - спросила Хельга. - Или ты и в самом деле некрофил?
        Она заливисто засмеялась, и меня слегка покоробило такое легкое отношение к этим вещам. В Хельге появилось что-то вульгарно-чувственное, то, чего прежде я не замечал. Впрочем, чего не простишь красивой женщине?
        На столе были закуски - шпроты в банке, салат из помидоров с луком, паштет из печени.
        - Что ты будешь пить? - спросила Хельга, открывая дверцу холодильника. А поскольку я растерянно замолчал, она перечислила: - Коньяк, водка, виски, вино? - И при этом выжидательно посмотрела на меня.
        - Я же за рулем, - ответил я. - Мне нельзя ничего пить, вечером много постов ГАИ…
        Хельга оторвала взгляд от бутылок в холодильнике и сказала с усмешкой:
        - А почему ты так рвешься уехать вечером? А, Феликс?
        Бывают такие вопросы, на которые так сразу и не ответишь. Особенно славятся такими вопросами красивые, уверенные в себе женщины. Европейские женщины, знающие себе цену. И цену другим, в том числе и мужчинам…
        Насладившись моим безмолвием, Хельга вынула из холодильника коньяк и виски и, поставив их на стол, сказала:
        - Ты же сам сказал, что вечером столько гаишников на улицах… Лучше уж подождать до утра. Так что ты будешь? Виски хорошие, я сама выбирала.
        Продолжать этот диалог не имело смысла, я был к нему морально не готов. «А черт с ним, - подумал я. - В крайнем случае я просто оставлю машину здесь, у подъезда, а сам поеду на такси. А машину заберу потом».
        Угонов я не боялся. Одним из моих пациентов был громила, который контролировал всех угонщиков Питера. Однажды, когда я быстренько вылечил его от какой-то гадости, он сказал, расплачиваясь:
        - Если у тебя как-нибудь машину уведут, звони, доктор. Найдем, вернем и тому парню голову открутим.
        - У меня сигнализация стоит, - сказал я тогда. - Японская, очень надежная.
        Так и было написано в прилагаемой бумаге, когда я приобретал ту сигнализацию. Но человечек, застегивающий штаны, при моих словах о японской сигнализации так выразительно посмотрел на меня, что я заткнулся. Выражение лица у него было такое, что я понял - он сам централизованно закупал эту самую сигнализацию, чтобы продавать ее своим будущим жертвам…
        Во всяком случае, он ухмыльнулся и добавил:
        - В общем, если что - звоните…
        Так что отчего бы было не оставить машину тут и не поехать на такси?
        - А что налить тебе? - спросил я, разглядывая этикетки на бутылках. Коньяк был армянский, а виски - шотландское, настоящее, а не белорусский самогон, который чаще всего продается под маркой виски. Люди часто покупают такое виски в дорогих магазинах, несут домой и смакуют, представляя себя свободными жителями Шотландии. И не подозревают они, что пьют самогон из гнилой картошки с добавлением опасного для здоровья экстракта для ванн гомельского производства. Все вместе это называется «Привет от Лукашенко»…
        У Хельги виски было настоящее. Именно на него она и указала мне, когда я поинтересовался, что ей налить.
        - Просто так я люблю французское вино, - объяснила она. - Но за обедом, с закуской лучше всего виски.
        Мы выпили по стопке, и мое горло обожгла горячая жидкость. Давно я уже не пил напитки такой крепости.
        - Теперь расскажи, зачем ты хочешь работать в морге, - сказала Хельга после того, как мы закусили. - Что это тебя так привлекло в наших больничных трупах?
        Она смотрела на меня в упор, не отрываясь, и я понял, что отвертеться от ответа мне не удастся. Нужно было срочно что-то придумать. Но мысли не шли в голову. Тогда я решил перейти в наступление.

«Какого черта она меня допрашивает? - решил я. - В конце концов, я не напрашивался ни на ее помощь, ни сюда, к ней в гости. Помочь мне с устройством она предложила сама и сюда сама затащила. Так что я должен врать и изворачиваться?».
        - Знаешь что, - сказал я. - Сначала ответь-ка мне, можешь ты меня устроить туда на работу или нет? А потом я, может быть, расскажу тебе, зачем мне это надо. Идет?
        - Нет, не идет, - ответила Хельга. - Налей нам с тобой еще по рюмке. У меня появился тост.
        Она сказала это веселым голосом, я взглянул на нее и заметил, что первая порция виски уже успела оказать свое воздействие на нее. Хельга развеселилась, ее глаза заблестели, а щеки покрылись нежным румянцем.
        Наверное, и я не остался прежним. Вероятно, и мой организм не остался равнодушным к крепкому шотландскому напитку. Недаром ведь говорят: «Не бывает некрасивых женщин. Бывает мало водки…» К тому же Хельга сама по себе была очень красива, а уж после того, как мы выпили, она приобрела божественную прелесть.
        - Так вот - мой тост, - задумчиво сказала она после того, как я недрогнувшей рукой наполнил тяжелые хрустальные стопки. - Давай выпьем за то, что люди встречаются после долгой разлуки. Ты знаешь, - она посмотрела на меня затуманенным взором, - я часто тебя вспоминала после того, как мы расстались… Это было так обидно, что у нас с тобой тогда не сложилось.
        Мы помолчали. Настроение было лирическим. Это, наверное, свойственно людям среднего возраста. Когда грустят о юности люди молодые - это смешно, потому что ненатурально. У них все равно еще многое, очень многое впереди, а прошлое еще не подернулось дымкой навеки ушедшего.
        Когда грустят старики, это почти трагично, так как у них в прошлом вообще все - и хорошее и плохое, вся жизнь, а не только молодость. И совсем уж не на что надеяться, ибо впереди только одно…
        А в среднем возрасте грустить о юности - самое милое и романтическое дело. Хельга вспомнила о днях нашего студенчества, и буквально слезы показались на наших глазах.

«Как молоды мы были, как искренно любили, как верили в себя…» Незатейливая советская песенка, сказано очень точно и хорошо.
        - Я и потом тебя вспоминала, - продолжила Хельга. - Уже когда была замужем… Все жалела о том, что мы тогда с тобой разбежались.
        - Так о чем тост? - спросил я, устав держать поднятую стопку. И тут же понадеялся, что мой голос прозвучал не слишком грубо и не оборвал цепи ностальгических размышлений Хельги.
        - Тост - за нас с тобой. Которые все-таки встретились, спустя много-много лет, - сказала Хельга, одним махом выпив свою порцию ядреного заморского напитка.
        - Ты не подумай, что я рассопливилась, как выпившая русская баба, - вдруг спохватилась Хельга. - Я совсем не такая…
        Она оправдывалась.
        - Вовсе я не думаю такого, - ответил я. - Тем более, что мне известно, что ты не русская баба.
        - Да, я - эстонская баба, - произнесла Хельга и шмыгнула носом. - Впрочем, это почти одно и то же… Так вот, и замужем я вспоминала о тебе. Мне иногда казалось, что именно с тобой у нас могло бы все получиться хорошо.
        - Не так, как с Левой? - спросил я, ничего не имея в виду, просто, чтобы поддержать разговор.
        - Давай не будем о Леве, - ответила Хельга, вытирая слезу тыльной стороной ладони.
        - Как говорится - не будем о грустном. Это - перевернутая страница моей биографии.
        - Кстати, я слышал, что он теперь живет в Германии? - спросил я. - Это правда?
        - Сейчас многие живут в Германии, - сказала моя визави. - Я ничего о нем не знаю, кроме этого. У каждого своя судьба.
        Это была чистая правда. Настолько чистая, что я даже не счел нужным ничего говорить. Своя судьба была у Левы, своя - у Хельги, и своя - у меня…
        - Знаешь, Феликс, думаю, что мне не удастся устроить тебя к нам на работу, - сказала Хельга деловым тоном, стараясь перевести разговор на первоначальную тему.
        - Аркадия Моисеевича я плохо знаю. Известно только, что он - очень неприятный и замкнутый человек. И если он не хочет никого брать, то не возьмет. А моя рекомендация ничего для него не будет значить.
        - Ну и Бог с ним, с Аркадием Моисеевичем, - ответил я. Мне и на самом деле показалось, что нет смысла дальше насиловать Хельгу по этому бесперспективному вопросу.
        Может быть, Скелет и был прав, прося меня «внедриться» в эту больничку, но невозможно же выпрыгнуть из собственных штанов… Как я могу влезть в морг больницы, если там сидит этот мрачный Аркадий Моисеевич и Хельга никак не может мне помочь?
        Мы выпили еще по одной рюмочке, и между нами установилась тишина. Мы оба молчали. Лицо Хельги раскраснелось, она исподволь смотрела на меня, а я - на нее. Не знаю, о чем в эти мгновения думала она, а я размышлял о том, что она похорошела за прошедшие годы, и о том, как странно устроена судьба человека. Надо же было случиться такому совпадению: и пошел наугад в неведомую мне больницу и встретил там свою первую любовь…
        Помнил ли я при этом своего папу и тот разговор, который состоялся между нами в тот памятный вечер, когда все, что связывало нас с Хельгой, разрушилось в прах?
        Помнил, конечно. Не так уж часто у нас с папой бывали откровенные мужские разговоры. И я припоминал его пренебрежительные слова о Хельге и назидание мне, чтобы я не грустил о расставании с этой девушкой. Но ведь столько лет прошло с тех пор. Столько воды утекло. Теперь передо мной сидела красивая женщина, интересная и загадочная, как и прежде, и смотрела на меня. А я уже был не тот, что в юности. Теперь я знал цену себе, знал, что нравлюсь женщинам, и знал почему…
        И она ведь первая заговорила со мной о том, что вспоминала меня. Сказала об этом со всей нордической откровенностью.
        Стало темнеть. В кухне воцарился полумрак, и тень легла на наши лица.
        - Сейчас я зажгу свет, - сказала Хельга, вставая. Но потом замерла, как бы раздумывая. Она постояла секунду возле меня, а потом сказала твердо: - Или лучше я зажгу свечи.
        Она поставила на стол три свечи в тяжелых бронзовых подсвечниках и зажгла их.
        - Три свечи - к несчастью, - промолвил я нерешительно.
        Хельга хихикнула:
        - А вот мы и посмотрим, так ли это. Да ведь, кроме того, это русское поверье. А мы с тобой все равно не русские, так что нас это не касается. Правда?
        - Да уж, - ответил я. - Немец с эстонцем - братья навек.
        Мы оба засмеялись. Хельга села на свое место напротив меня.
        Свечи горели ровным тихим пламенем, они вытягивались вверх аккуратными теплыми язычками. Наши фигуры за столом отбрасывали причудливые тени на стены кухни. Совсем по-новому смотрелись теперь три натюрморта, висевшие над нашими головами.
        Правильно говорят, что свечное освещение сближает людей. Тут, наверное, дело в том, что живое пламя не такое навязчивое, как электричество. Оно не действует на нервы, не принуждает ни к чему.
        Тихое пламя свечей как бы говорило: «Нет ничего обязательного. Расслабься. Перейди из мира необходимости в мир возможностей».
        Действительно, все время человек живет в царстве необходимости. Он должен, должен и еще раз должен. Большинство людей должно ходить на работу, должно потом бежать домой, заботиться о близких. Должно отдыхать в свой отпуск и аккуратно выращивать свои огурцы на старательно вскопанных шести сотках дачного участка.
        Я не должен ходить на работу и я не поливаю огурцы на грядке. Но все равно и у меня есть свое царство необходимости. Прием больных, процедуры, визиты в банк, в налоговую инспекцию… Мало ли чего еще.
        Теперь, при огоньках трех свечей, напротив красивой женщины, которая недвусмысленно дала мне понять, что хочет возобновить наши давно прерванные отношения, я расслабился.

«Ты теперь свободен, - всплыли в моем сознании слова Юли, сказанные таким ровным безжизненным голосом: - Мы с тобой больше не возлюбленные, и я - не твоя невеста. Ты можешь найти себе другую». И даже дала понять, что была бы рада этому. Насчет рада - я с самого начала не поверил. Но все же, слова Юля эти сказала не напрасно. Да, я ищу этих проклятых монстров, да я могу найти их и страшно им отомстить. Судя по успехам Скелета, это вполне реально. Пусть не всем отомщу, пусть хоть кому-то, но это может произойти.
        Да, я навсегда останусь другом Юли, как и вообще другом этой семьи, с которой меня так странно свела судьба. Но невеста… Но брак… Но вся жизнь со слепой женщиной…
        Нельзя делать того, за что потом можешь себя казнить всю жизнь. Нельзя совершать благородные поступки, если ты до конца не уверен, что не пожалеешь о них.
        А впрочем, что оправдываться… Или я недостаточно знаю себя, чтобы не пытаться себя обмануть. Да, я флюгер. Конформист. Мне это про себя давно известно. И бессмысленно рассуждать, делали меня таковым обстоятельства жизни, или я таким родился. Просто это факт, хоть и печальный.
        Когда Хельга протянула ко мне руку и я увидел ее округлость в колыхающемся свете свечей, я взял ее. И погладил. А когда Хельга сразу после этого пересела ко мне на колени, я не вскочил и не стряхнул ее.
        Последние мои сомнения, связанные с неприятными воспоминаниями о холодности Хельги рассеялись после первых объятий. Что-то переменилось в ней, и теперь она была словно ненасытная тигрица.
        Жаркие объятия прекрасной женщины - разве это не то, ради чего стоит рождаться на свет?
        Услышать исторгнутый твоими ласками стон страсти, учащенное дыхание, как будто женщина вот-вот задохнется, а потом блаженный вскрик и мгновение наивысшего наслаждения - разве это не то, что определяет конечный смысл нашей земной жизни?
        Когда ночью Хельга встала с постели, чтобы задернуть шторы на окнах спальни, я увидел ее силуэт на фоне окна и отметил, что она выглядит совсем как молодая девушка.
        Кровати в спальне стояли рядышком - две кровати. Я понял, что одна из них принадлежала Леве до того, как он отбыл на место постоянного проживания в кающуюся перед ним Германию.
        Но я не стал спрашивать, отчего Хельга не передвинула кровати. Какое мое дело?
        Это была сумасшедшая ночь. Давно уже я не чувствовал себя таким молодым и полным сил, как тогда. Мы ласкали друг друга с все нарастающим исступлением и никак не могли насытиться друг другом.
        Мы оба молчали. Говорили только наши тела, наши руки, ноги, губы. И это был оживленный диалог.
        Наутро я встал и стал собираться домой, а Хельга - в больницу. У нее намечался утренний обход. Но я не стал ждать ее. Просто собрался и пошел к двери, потому что испытывал настоятельную потребность побыть наедине с собой, оценить и пережить свои чувства, а не разменивать их на обыденные слова.
        У самой двери в прихожей я все-таки обернулся. Хельга, полуобнаженная, в одних чулках и поясе, стояла возле кровати. В руках она держала кружевную комбинацию, которую собиралась надеть, и смотрела на меня.
        Стены спальни были выкрашены в голубой цвет, и на этом фоне Хельга с ее светлыми мягкими волосами, белой нежной кожей молодого тела казалась воплощенным ангелом света…
        Солнце слепило мне глаза, и я не увидел сразу ее выражение лица. Услышал только стыдливый смешок и ласковый голос:
        - А ты еще говорил, что три свечи - к несчастью… Глупый…
        Скелет спал очень чутко. Он вообще всю жизнь тренировал себя для экстремальных ситуаций. Вероятно, необходимость постоянно, даже во сне прислушиваться была как бы запрограммирована у него в организме.
        Он спал днем, вернувшись домой после ночного бдения у больницы. И когда внизу раздался грохот, он не сразу сообразил, что это может быть. Но проснулся мгновенно.
        Сел на кровати и взглянул на будильник. Будильник он поставил на девять вечера, чтобы успеть поесть и приготовиться к следующей ночи в машине.
        Будильник показывал половину девятого. Ему оставалось спать еще полчаса. Но что был за грохот внизу?
        Скорее всего, балуются подростки. Их теперь перестали отправлять в пионерлагеря, И они все лето маются без дела. Разбили что-то…
        Скелет подошел к окну и сразу понял что интуиция и на этот раз его не подвела. Перед самым подъездом стояла его машина, и все вокруг нее было усыпано осколками стекла. Это было его заднее стекло.
        Это была несправедливость и нарушение закона. Мозг Скелета немедленно среагировал на это, подобно компьютеру, встроенному в голову терминатора в американском боевике.

«Несправедливость и нарушение закона», - он так и сказал это себе. Именно такими словами.
        Мгновенно он оказался на лестничной площадке и еще спустя пару секунд уже выскакивал на улицу. Его не смущало то, что он в одних трусах и майке с надписью
«Адидас». Это ничего. Он хотел поймать хулигана и посмотреть ему в глаза.
        Рядом с машиной стоял сосед, который держал в руке авоську, из которой высовывался купленный зеленый лук, и двое пацанов из этой же парадной.
        Взглянув на бесстрастное лицо Скелета, сосед тут же сказал:
        - Это не я.
        - И не мы, - торопливо вставили пацаны. У них в руках был футбольный мяч, но едва бросив взгляд на него, Скелет понял, что таким мячом стекло машины не разбить. Во всяком случае, надо сильно постараться, а это вряд ли…
        - Я понимаю, что не вы, - негромко ответил Скелет. Он стоял и ждал.
        - Подъехала машина, - сказали пацаны. - Вышел мужик с ломиком и как хрястнет по вашему стеклу! Оно разбилось, а он что-то бросил внутрь и уехал.
        - Что за машина? - спросил быстро Скелет. - И сколько там было людей?
        - Машина иномарка, - ответил сосед, вступая в разговор. Он уже понял, что Скелет не станет «лезть в бутылку» и потому несколько осмелел. До этого он побаивался этого громилу с мрачной физиономией. - А сколько людей - не видно было, потому что у той машины стекла затемненные. Но не меньше двоих, потому что кто-то еще за рулем сидел.
        - Понятно, - сказал медленно Скелет, обходя свой автомобиль вокруг. Стекло было разбито вдребезги, значит, действительно били ломиком. Это не простые хулиганы, понял Скелет.
        Во-первых, они хотели разбить именно его машину. Она стояла ближе всех других к подъезду дома, и обычные хулиганы не стали бы рисковать, а просто разбили бы стекла у других машин, у тех, которые стояли у самой проезжей части. Так было бы удобнее.
        Кроме того, нормальный человек, даже автомобилист, не держит в машине ломика. Значит, ломик был приготовлен заранее, с конкретной целью разбить стекло.
        А зачем бить стекло? Чтобы бросить внутрь что-то… Сосед ведь сказал, что тот мужик что-то бросил в машину.
        Скелет шагнул поближе и заглянул в салон. Под ногами хрустело разбитое стекло.
        Ага, вот там, на заднем сиденьи лежит пакет. Пакет обыкновенный, цветной, полиэтиленовый. Когда Скелет покупает себе в дорогом магазине бутылку и закуску, то все это ему кладут в такой же пакет.
        Внутри пакета что-то лежало, но определить что было невозможно. Логически рассуждая, это должна быть бомба. Взрывное устройство. Что еще ему могут подбросить таким вот образом?
        Но, с другой стороны, это глуповато. Если хочешь подорвать человека в машине, это нужно сделать незаметно. А так - напоказ. Те, кто бросил сюда этот пакет, должны же понимать, что теперь он будет настороже. Так что, может быть, это и не бомба.
        Но тогда что же? Исключить бомбу было нельзя. Мало ли бывает дураков на свете. Но как это узнать? Способ один - вытащить пакет и посмотреть.
        Легко сказать - вытащить… А если он рванет в этот самый момент? Можно позвать саперов на всякий случай. Но во-первых, они приедут по такому вызову не скоро, может быть, через несколько часов. Так что это возни на сутки. А во-вторых, это привлечет к Скелету слишком много внимания. Надо будет объясняться с бывшими коллегами из милиции, кто он такой, да почему именно в его машине оказалась бомба. Куча лишних разговоров. Хотя, есть свидетели того, как эту бомбу ему подкинули, так что ничего страшного не будет. Но все же Скелет очень не хотел связываться с саперами и милицией. А если там ничего нет и это просто кирпич, завернутый в газету? Тогда саперы и милиция будут смеяться над Скелетом, издеваться над ним, да еще сдерут кучу денег за ложный вызов…
        - Вот что, вы лучше отойдите от машины, - сказал Скелет, обращаясь к молчаливо стоявшим рядом людям. Те не шелохнулись и с интересом продолжали ждать развития событий.
        Скелет поднялся к себе в квартиру. В шкафу, на дне лежал громоздкий и тяжелый бронежилет. Он когда-то купил его по случаю, но никогда не пользовался им. Ходить в таком бронежилете - сущее мучение.
        Скелет надел на себя бронежилет, пожалел, что у него нет каски, потом пошарил в углу и достал металлическую кочергу. Кочерга ему была не нужна, в доме было центральное отопление, но она осталась из его детства, когда они с мамой топили печку. У них была квартирка в Лесном, в двухэтажном деревянном доме с печами.
        Дом давно снесли, мама умерла, а кочергу Скелет не выбрасывал и даже перевез сюда, на новую квартиру. Вот теперь кочерга и пригодилась.
        Когда он появился вновь на улице, сосед даже присвистнул, а мальчишки восхищенно переглянулись. Голый человек в трусах и майке, поверх которой надел серый бронежилет, да еще с кочергой в руке… Это зрелище для летнего Петербурга!
        - Отойдите, - произнес Скелет вновь, обращаясь к свидетелям. - Сейчас я буду доставать то, что туда кинули, и это может быть опасно. Вдруг там бомба. Отойдите.
        Сосед тут же шмыгнул в подъезд и оттуда послышались его торопливые шаги. Он решил от греха уйти домой и приняться за волнующее повествование жене и теще о том, что произошло со странным жильцом из восемнадцатой квартиры. О таких вещах лучше и спокойнее рассказывать, сидя на кухне, чем быть всему этому свидетелями…
        Пацаны не уходили. Они только отступили на пару шагов и все так же зачарованно смотрели на Скелета, который расхаживал в своем бронежилете вокруг машины, примериваясь, как лучше доставать брошенный туда пакет.
        - Брысь отсюда! - прикрикнул на них Скелет и оскалился пострашнее. В сочетании с его мощной фигурой и кочергой в руке это произвело должное впечатление. Пацаны отошли подальше.
        Скелет понимал, что бронежилет его не спасет. Если бомба разорвется на таком расстоянии от него, когда он будет держать ее почти в руках, ему просто снесет голову.

«А кто знает, когда мне суждено погибнуть? - философски подумал он. - Погибнуть можно каждый день и каждую минуту. При моей-то профессии». С другой стороны он чувствовал, что если сделает сейчас это, он навсегда станет настоящим мужчиной… Мама бы одобрила его смелый поступок.
        - Отойдите подальше! - крикнул он пацанам. - И если кто пойдет сюда, скажите, чтобы подождали минутку. Не пускайте сюда никого.
        Теперь он точно знал, что пацаны сюда больше не сунутся. Теперь они получили ответственное задание и будут добросовестно стоять за углом дома, не пуская сюда прохожих…
        В конце концов Скелет примерился и, перегнувшись вперед, подцепил пакет концом кочерги.

«В общем-то, она не должна разорваться от прикосновения, - подумал он. - Ведь тот мужик бросил ее в салон, как говорят. Она же не разорвалась при падении… Значит, бомба устроена как-то иначе». Это несколько успокоило его, и он потащил пакет наружу.
        Несколько осторожных движений, и Скелет перехватил пакет рукой. Так, теперь остается заглянуть внутрь. Если там нечто, похожее на бомбу, ее надо просто тихонько отнести в овраг за домом и кинуть. Пусть потом саперы разбираются, в самом деле…
        Он перехватил пакет снизу и тут же почти отдернул руку. Взглянув на пальцы, Скелет содрогнулся. Пальцы были алые от крови.
        Из пакета сочилась кровь… Скелет не боялся крови, он в достаточной степени привык ее видеть. Но всему свое время и место, и сейчас он был просто не готов к этому. Причем тут кровь?
        Скелет оглянулся вокруг. Неприятно стоять посреди двора теплым летним вечером, держа в руках пакет, из которого течет кровь…
        Он еще раз заглянул внутрь. Увидел спутанные волосы, тоже перемазанные кровью, и понял страшное - это отрезанная голова.
        Но чья? Для этого нужно было поднять голову за волосы и заглянуть в лицо несчастному.
        Делать такие вещи не входило в скелетовский кодекс поведения настоящего мужчины. Странно и дико. Потом он вспомнил картинку с тремя богатырями на распутье, вспомнил дикое поле вокруг них, их суровые лица и подумал: «Добрыня Никитич, наверное, делал это не раз…» Сам усмехнулся своим детским мыслям, но тем не менее, они его успокоили, придали сил.
        Он осторожно засунул руку в пакет и стал тащить голову за волосы. В пакете хлюпнула натекшая кровь…
        Скелет не дотащил голову до конца, как уже узнал того, кому она принадлежала.
        Это был Клоун. Теперь уже не оставалось сомнений в том, что этот пакет брошен Скелету не случайно. Это своего рода послание по адресу. Как бы письмо. Оно что-то означает.
        Никакой загадки тут не было, все было предельно понятно. Скелету давали понять, что Клоун казнен и что это произошло по его, Скелета, вине. Из-за него.
        Клоун ведь предупреждал Скелета о том, что не имеет права показывать ему трупы, о том, что это очень для него опасно. Ну да, конечно, он ведь на том и стоял, что никому не разглашал ничего и ничего не показывал. А Скелету показал.
        Теперь он убит, и его мертвая голова находится в руках виновника его гибели.
        Убит за предательство. Это Скелет виновен в его смерти. Ведь он «выкрутил руки» Клоуну и буквально заставил его, шантажировал… Как тот не хотел, чуть не плакал…
        Что теперь следовало делать, было ясно. Никакой самодеятельности, никакой конспирации. Так много свидетелей. В данном случае для Скелета это даже хорошо.
        Он подозвал пацанов, которые охотно приблизились вновь.
        - Вот, - сказал он им. - Я кладу этот пакет обратно в машину и иду звонить в милицию. Постойте тут и посмотрите, чтобы никто тут ничего не взял. Идет?
        - Идет, - ответил старший мальчик и, шмыгая носом, спросил взволнованно: - А там что, бомба?
        - Если бы там была бомба, я не просил бы вас стоять тут, - раздельно ответил ему Скелет и пошел к себе в квартиру.
        - А что там? - вдогонку ему крикнул мальчик.
        - Отрезанная голова, - спокойно ответил Скелет и больше ничего не добавил. Теперь мальчишки, наверняка, посмотрят сами в пакете. Ну и пусть, подумал Скелет. То, что случилось - это жизнь, какая бы она ни была. А детей можно защитить от смерти, а не от жизни…
        Он позвонил в милицию и сообщил о том, что в своей машине обнаружил голову человека.
        Потом спустился вниз и закурил сигарету. Ему уже скоро надо было выезжать в больницу, и оставалось только надеяться, что по «убойному» вызову милиция приедет быстро.
        Мальчики явно посмотрели в пакет, пока Скелет звонил по телефону. Теперь их трясло от возбуждения, но они не уходили, молчали, иногда перешептывались.
        Скелет думал о двух вещах одновременно. Во-первых, ему было жалко Клоуна. Он ощущал свою вину за его гибель. Он заставил Клоуна отступить от правил. Кстати, Клоун мог его убить тогда, в котельной. Он не сделал этого. «У него осталось двое детей», - вспомнил Скелет. Навестить их и отвезти им денег?
        Нет, это глупо, опасно и ненужно. А деньги у семьи Клоуна есть и свои. Наверняка, большие деньги. А заменить двум детям отца Скелет все равно не мог.
        Кто-то проследил за действиями Клоуна. Видимо, те самые монстры следили за тем, как ночью Клоун приехал по их вызову и забирал оставленные ими трупы. Они увидели, как приехал Скелет, как Клоун ему все показал и как Скелет поехал следом в котельную.
        И монстры поняли, что Клоун предал их. Что он продал их Скелету. Потом они выследили самого Скелета и, вот, дали ему понять, что его игра раскрыта…
        Итак, что означает это послание? Что должен понять Скелет? Что он «раскрыт». Что за ним следят, и про него все известно - где живет, какую имеет машину. И что он интересуется трупами. Одним словом, что про него все известно.
        Заодно, голова Клоуна служит предостережением. С ним самим сделают то же самое, если он будет продолжать вмешиваться в это дело.
        Приехала бригада милиции в «рафике». Трое мужчин, из которых один был в форме и двое в штатском.
        Скелет предъявил им пакет, и один из оперативников взял его. Поднялись в квартиру Скелета. Одного из мальчишек послали за сбежавшим соседом, мальчик знал, из какой тот квартиры.
        - Пойди, скажи, что милиция приехала, - объяснил ему Скелет. Сосед был нужен в качестве свидетеля того, что Скелет не имеет к пакету никакого отношения.
        Явился сосед, глаза его бегали из стороны в сторону. Скелет сидел на кухне, и оперативник перед ним заполнял протокол опроса.
        - Вы знаете этого человека? - оперативник кивнул на пакет.
        - Нет, - отрезал Скелет.
        - Вы никогда не встречали его раньше?
        - Не помню, но думаю, что нет.
        - Почему голову подбросили именно вам в машину?
        - Не знаю, - пожал плечами Скелет.
        - Где вы работаете?
        - В охранной фирме, - Скелет сказал название фирмы. Оперативник задал ему еще много вопросов и лишь через полчаса своих усилий понял, что раскрыть дело «по горячим следам» не удастся.
        Скелет на все отвечал лаконично «Нет» и «Не знаю»… Сосед и оба мальчика рассказывали, что пакет действительно подкинули в машину и Скелета при этом не было.
        Оперативник вышел в комнату, оставив Скелета одного, потом вернулся. Наверное, он сверил его показания с показаниями других свидетелей. Все совпадало.
        Оперативник был уже не очень молодой, и ему было совершенно понятно, что Скелет много знает и много мог бы рассказать о деле. Во всяком случае то, что голова оказалась в его машине не случайно было очевидно для офицера.
        Но никаких «зацепок» не было.
        - Я уверен, что вы знаете, кто это, - сказал наконец оперативник, пристально глядя в лицо Скелету. Но это не подействовало. Тот просто пожал плечами и сделал непонимающее лицо.
        Разговор был неприязненным. Оперативник понимал, что Скелет многое скрывает, а Скелет понимал что оперативник это понимает… Как в старом еврейском анекдоте:
«Рабинович делает вид, что делает вид».
        Тот факт, что Скелет сам вызвал милицию свидетельствовало в его пользу, как и все остальное. Было ясно, что во всяком случае, непосредственного отношения к убийству он не имеет.

«Опять эти мафиозные разборки, - с тоской подумал пожилой оперативник. - У них сам черт ногу сломит, кто их разберет… Кто кого и за что. И кому подкинули…»
        Оперативник любил вызовы на другие убийства, на те, к которым он привык в молодости. Те убийства он «раскручивал» за один час. Муж и жена - алкоголики выпили две бутылки политуры, после чего жена оказалась убита ударом пустой бутылки по голове… Кого хватать? Мужа, потому что кто же еще мог это сделать? Два часа допроса, отпечатки его пальцев на горлышке бутылки и показания соседей о том, что в комнате раздавались дикие крики семейной ссоры… Вот и все. Признание на столе, и все подписано дрожащими с похмелья руками…
        Раскрываемость - сто процентов. Любо-дорого. Вот такие убийства любил пожилой оперативник. А сейчас такая свистопляска пошла - какие-то головы, машины, сотрудники охранных фирм. Нет, то ли дело раньше были времена.
        Бригада уехала только через час, пообещав, что еще могут вызвать на допрос для дачи дополнительных показаний.
        - Пожалуйста, - ответил Скелет вежливо. Ищите, голуби, ищите…
        Он собрался и поехал к больнице. Все мысли его были полны раздумьями о том, что же теперь будет происходить. Знают ли бандиты о том, что он караулит их по ночам?
        Вообще-то все развивалось как положено. То, что убили Клоуна и голову бросили в машину Скелета, говорило о радостном - о том, что он не ошибся, что он был прав и что он идет по верному следу. Иначе его бы не пытались запугать.
        Если бы бандиты получили профессиональную консультацию у психолога Виктора Васильевича, то он сказал бы им, что они сделали глупость. Не стоило пугать Скелета.
        Многие люди бояться угроз. Но только не Скелет, не его психологический тип. Угрозы действуют на нормальных людей. А Скелету нужно было все время ощущать свою полноценность, и для этого он просто настоятельно нуждался в том, чтобы совершать все время какие-то геройские поступки. Риск и опасность были необходимы ему как воздух.
        Чем страшнее опасность, которую нужно преодолеть, чем гибельнее обстоятельства, чем безрассуднее выглядят его поступки, тем комфортнее ощущал себя Скелет. Это было условием его существования. Он был как бабочка - чем ярче огонь, тем охотнее он летел на него…
        Лена и Гриша приехали поступать в Университет. Они познакомились на третий день, после того, как их в качестве абитуриентов поселили в студенческом общежитии.
        Лена закончила школу в своем Пскове, и родители насилу отпустили ее в Петербург одну. Мама, впрочем, обещала к началу экзаменов приехать, ей обещали дать отпуск на работе.
        Скорее всего, шансов поступить у Лены было очень мало, она и сама это понимала. Во-первых, девушек вообще не любят принимать в вузы, а в престижные - особенно. Во-вторых, она выбрала себе филологический факультет, где очень высокий конкурс.
        Но ей очень хотелось попробовать свои силы, попробовать что-то сделать перед тем, как сдаться и поступить в местный педагогический институт. У нее была серебряная медаль за окончание школы, но Лена и ее родители прекрасно понимали, что псковская серебряная медаль - это детские игрушки, а приемные экзамены в Петербургский университет - это настоящая реальная жизнь.
        - Отчего же не попробовать, - в конце концов сказал папа, вздохнув. - В наш педагогический ты всегда успеешь поступить.
        И Лену снарядили сдавать экзамены в университет.
        Она поселилась в общежитии и стала готовиться, ходить на консультации. И на третий день встретила Гришу. Она заваривала себе чай на большой студенческой кухне в конце коридора, а он вышел туда с половником лапши.
        Гриша приехал из Пятигорска и поступал тоже на филологию. Только он был постарше Лены, уже после армии.
        Где еще и знакомиться двум молодым людям, как не на кухне студенческого общежития, и когда же еще, как не летом, во время подготовки к вступительным экзаменам?
        - У тебя больше шансов поступить, - завистливо сказала Лена. - Ты - мужчина, и ты после армии.
        Гриша засмеялся и ответил, что обе эти вещи - не его заслуга… И мальчиком он родился не по собственной воле, и в армию его «забрили» не по его желанию…
        - Ты уже видела, как разводят мосты? - спросил он Лену. Последние две минуты он лихорадочно соображал, какой придумать предлог, чтобы погулять с этой красивой девушкой…
        - Нет, - призналась Лена и, потупясь, добавила. - Я бы очень хотела посмотреть. Говорят, что это очень красиво.
        Она все ждала, когда Гриша придумает предлог, и вот теперь обрадовалась, что он не растерялся и придумал такой замечательный повод погулять вдвоем по романтическим местам Питера…
        - А ты не боишься ночью гулять? - спросила Лену подружка-соседка по комнате, когда девушка стала собираться.
        - Нет, конечно, - ответила Лена и с гордостью добавила: - Этот Гриша такой сильный. Он же в армии служил.
        Молодые люди доехали до Невы и остановились на Стрелке. Благоухала свежеподстриженная зелень, как будто нехотя сворачивались на ночь лепестки роз на кустах.
        Грозно смотрели на молодых людей обшарпанные морды античных богов с Ростральных колонн.
        - Мосты будут попозже разводить, - сказал Гриша. - Давай пока пойдем вот туда. - И он повел Лену через мост Строителей на Петроградскую сторону.
        - А как мы будем добираться потом обратно? - спросила Лена. - Ведь уже почти час ночи, метро не ходит.
        Кругом сгущалась мгла, но они знали, что скоро начнет рассветать. И в лучах солнца будут особенно красивы и величественны разведенные половинки мостов через широкую Неву…
        - А нам и не нужно, - ответил залихватски Гриша. - Мы спокойно дождемся утра и поедем в общагу.
        - А что мы будем делать так долго? - поинтересовалась Лена. Она на самом деле не понимала, что можно делать всю ночь, если не спать. Ведь посмотреть на разведенные мосты можно за двадцать минут…
        У Гриши воображение было больше развито. Да он ведь был и постарше.
        - Мы будем целоваться, - сказал он и хитро взглянул на Лену. Та зарделась, хотя он этого и не заметил. Было темновато. Лена промолчала. Если быть совершенно откровенным, то ей и в самом деле хотелось целоваться.
        Теперь, когда Гриша произнес это вслух, она вспыхнула, но явственно ощутила, что он выразил и ее желание.
        Да и то сказать… Она скорее всего не поступит, и скоро ей придется ехать обратно в скучный Псков, к папе и маме. А тут есть возможность получить приятные воспоминания на всю жизнь.
        Она будет вспоминать это очень долго. Как была теплая летняя ночь в волшебном Петербурге, и где-то недалеко от невской глади она целовалась всю ночь напролет с красивым интересным юношей.
        Потом она приедет сюда через много лет, наверное, с мужем и детьми. Они будут гулять по городу, ходить по музеям, а она, Лена, иногда втайне от всех будет вспоминать эту сказочную ночь.
        - Мосты будут разводить через полчаса, - сказал Гриша. - Есть предложение купить бутылку лимонада и пойти посидеть где-нибудь на лавочке. А потом мы сразу пойдем к мосту и будем глядеть.
        Лена поняла, что он имеет в виду, когда говорит «посидеть на лавочке», но не стала возражать. А маме об этом можно и не рассказывать. Просто скажет, что ходила смотреть, как разводят мосты, и все…
        В киоске, работающем всю ночь, они купили бутылку пепси-колы, а стоило им пройти еще пятьдесят шагов, как Гриша указал на скамейку, которая одиноко стояла у самого края тротуара. Но на проезжей части было совершенно пустынно, и никого не было вокруг.
        Они сели на лавочку, и Гриша ловко открыл зашипевшую бутылку о железный край скамейки. Он даже подумал, что было бы очень эффектно открыть бутылку зубами и тем поразить воображение девочки, но потом передумал. Вдруг он порежет губу, а ведь ему еще предстоит целоваться?
        Лена отпила глоток и уже хотела передать бутылку Грише, как он тут же обхватил ее руками и, крепко прижав к себе, со всего размаху, молодецки поцеловал в губы…
        Это было немного слишком неожиданно, и в таком поцелуе не хватало романтичности, однако Лена не стала возражать и нерешительно обвила его за шею руками.
        До этого ей приходилось целоваться только один раз, да и то с собственным одноклассником, которого она знала Бог знает сколько времени. Это было совсем не интересно, и Лена рассматривала тогдашние робкие неумелые поцелуи просто как пробу сил. Или «пробу пера», как говорят писатели. Она ведь собиралась стать филологом и знала подобные выражения…
        Мысли все равно не оставляли ее. Уж очень она была рассудочная девочка. Во время поцелуев она думала о том, какой на самом деле это волшебный вечер. «Я в Петербурге, - думала она. - Здесь ходили по улицам Достоевский и Гончаров, Пушкин и Гоголь… Сколько героев и героинь русской литературы проходили по этим улицам. Наверное, где-то тут жила Неточка Незванова, где-то здесь князь Мышкин гулял с Настасьей Филипповной…»
        Знала бы она, что почти напротив того места, где они целовались сейчас с Гришей, находится Лебяжья канавка, в которой, как известно, утопилась Лиза из «Пиковой дамы»…
        Лена этого не знала и так и не успела узнать никогда. Потому что внезапно над ними с Гришей раздался мужской голос:
        - Тихо. Встать.
        Лена открыла глаза, которые по всем правилам девичьих поцелуев держала закрытыми, и увидела прямо над собой нависшую мрачную фигуру. Гриша отпрянул от нее и вскочил.
        Он решил, что сейчас произойдет обычная история. Он целовался с девушкой на скамейке, и подвалили местные хулиганы. Сейчас будет «разборка», то есть драка руками и ногами.
        К таким вещам Гриша был вполне привычен и даже рассматривал подобные драки как наилучший способ доказать девушке свою силу и мужественность.
        Он знал это по опыту - когда девушка видит, как ты мастерски и бесстрашно бьешь двоих, а то и троих пьяных хулиганов, она влюбляется в тебя бесповоротно.

«Только бы у них не было ножей», - подумал Гриша машинально. Он служил в десантных войсках, а до этого ходил в секцию карате, так что и ножи ему были не очень страшны, но все же…
        Рядом со скамейкой стояла машина. Дверцы ее были открыты. В машине сидел водитель, а двое мужчин стояли рядом с лавочкой и спокойно смотрели на молодых людей.
        Гриша уже приготовился к драке и слегка развернул корпус, чтобы сразу ударить ногой. Но оба мужчины явно не собирались его задирать и вообще применять физическую силу.
        - Садитесь в машину, - сказал одни из них. Только сейчас Гриша заметил, что это не юноши, а совершенно зрелые мужики довольно солидного вида. Такие обычно не затевают уличные драки.
        - Зачем? - спросил Гриша в наступившей тишине. И решительно добавил: - Никуда мы не сядем. Мы не сделали ничего плохого. Ни вам, ни вообще.
        Последние слова он сказал на тот случай, если эти мужики - милиция в штатском… Он готовился к конфликту. Но ничего такого не произошло.
        Мужики, казалось, были готовы ко всему, ко всем неожиданностям.
        - Садитесь, - твердо сказал первый мужчина, и в руке у него появился пистолет. Он поднял его и направил ствол прямо в лицо Грише.

«Это не газон, а настоящий, - сразу понял юноша. - А даже если и газон, то с такого близкого расстояния выстрел будет почти смертельный…» Он беспомощно оглянулся вокруг. Улица была пуста, как и прежде. Но подъехавшие были торопливы.
        - Быстро, кому сказано, - прикрикнул второй мужчина и схватил за руку сжавшуюся на скамейке Лену. Девушка была ни жива, ни мертва. Она только пискнула и задохнулась от страха. У нее даже не хватило сил закричать.
        Второй мужчина тоже поднял руку, и в ней также оказался пистолет.
        - Мозги вышибем, - прошипел он. Теперь Гриша остался один на один с двумя направленными на него пистолетами. Драться в таких условиях он не мог. Это была не просто драка, в которой можно показать свою удаль. С пистолетами не подерешься.
        Лену уже тем временем заталкивали в машину, на заднее сиденье. Она молчала.
        Эх, если бы хоть кому-то показаться в тот момент на улице… Они бы оба закричали, и одному Богу известно, что бы тогда произошло. Может быть, мужики и не решились бы затевать на улице стрельбу и потасовку. Может быть, они бы тогда просто вскочили в свою машину и уехали.
        Но была ночь. Скоро должны были разводить ближайший мост через Неву. С соседней улицы доносилось пьяное пение. Это какая-то компания направлялась к набережной.
        Гриша вздохнул и покорно полез в машину. Ему почему-то показалось, что с этими мужчинами лучше не связываться. Только он не мог понять, что им от него нужно.
        Если они хотят поймать и изнасиловать девушку, то зачем им тогда нужен Гриша? Если бы они хотели просто побить их, то зачем куда-то везти? Ограбить их? Но они явно очень молодые люди, небогато одетые, и что с них могут получить трое людей с пистолетами и на дорогой машине?
        Гришу и Лену посадили на заднее сиденье и тесно прижали друг у другу. Они почти слепились телами, потому что по бокам их сдавили севшие мужики. Машина рванула с места и помчалась.
        - Все в порядке? - спросил тот, что сидел за рулем.
        - Нормально, - односложно ответил другой. Машина неслась по спящим улицам города. Выскочили на мост, пересекли Неву. Перед глазами юноши и девушки промелькнула панорама невской набережной.
        - Куда вы нас везете? - спросил сдавленным голосом Гриша.
        - Уже недалеко, - ответил один из мужчин и вдруг хихикнул странно. - Все скоро закончится. Не волнуйтесь. Это будет недолго.
        - Что будет недолго? - спросила вдруг Лена. Она уже тысячу раз пожалела, что пошла гулять по ночному красавцу-Петербургу, а не осталась в общаге учить экзаменационный материал.
        - Все будет недолго, - ответил один из похитителей. - Глазом моргнуть не успеете.
        Наступила тишина, ничего было непонятно. Куда их везут? Зачем?
        - Вот что, ребятки, - вдруг обратился к ним один из мужиков. - У вас как обстоит дело со здоровьем? Не жалуетесь на здоровье? - Голос его был спокойный, и вопрос о здоровье звучал даже очень дружелюбно. Во всяком случае заинтересованно.

«Если бы хотели убить, то не спрашивали бы о здоровье», - промелькнула надежда у Лены. И она ответила, стараясь говорить ровно:
        - Не жалуюсь. Все нормально.
        - А у тебя, парнишка? - спросили Гришу. Он ничего не ответил, промолчал.
        - А почки у тебя здоровые? - поинтересовались у него. - Не болят? Если болят, то ты скажи лучше.
        - Что вам мои почки? - ответил наконец Гриша. - Что вам от нас надо?
        - Если больные почки, то ты скажи, мы тогда подумаем, - посоветовал ему водитель со своего места.
        - Здоровые почки, - отрезал Гриша. - Я только что из армии.
        - Ах, ты из армии? - засмеялся один из мужиков сбоку. - Это хорошо. Здоровый, значит, парень. Молодец.
        Потом он взглянул на Лену опять:
        - А как у тебя с глазками, красавица? Зрением не страдаешь? Что-то у тебя очков нету. Сейчас многие девушки в очках ходят…
        - Мне не надо очков, - с достоинством произнесла Лена. - Я все хорошо вижу.
        - Ну и тем лучше, - удовлетворенно вздохнул мужчина. Потом помолчал и добавил: - Глазки у тебя красивые. Как будто мы специально выбирали.
        - Что выбирали? - не поняла Лена.
        - Да глазки такие. Прямо как василечки, - сказал мужчина. Больше Гришу с Леной ни о чем не спросили. Они сидели, прижавшись друг к другу, и ждали, когда же их привезут на место, куда там их хотят отвезти… Привезут, и тогда хоть что-то проясниться.
        На широкой и длинной улице их машину вдруг остановил патруль ГАИ, неизвестно откуда выскочивший. Он обогнал машину и приказал остановиться. Улица была пустынная, и ГАИ на всякий случай тормозило едущие редкие машины.
        - Если пикните - сразу перо в бок, - пригрозил один из мужчин и продемонстрировал длинное и очень острое лезвие, которое уперлось в бок Грише. Со стороны Лены показалось почти такое же лезвие…
        - Молчите, понятно? Тогда вам потом ничего не будет, - добавил мужчина мрачным тоном.
        Юноша и девушка промолчали. Все было достаточно красноречиво. Гаишник вылез из машины, подошел к водителю, заглянул в салон и потребовал права.
        Водитель вылез со своего сиденья, они несколько минут о чем-то говорили с сержантом, отойдя на несколько шагов.
        Гаишников было двое. Один топтался возле своей машины и пытался прикурить. Спички у него все время гасли, не хотели загораться, и он был полностью поглощен этим занятием.
        Сержант, проверявший документы у водителя, был немолодым человеком с неприятным замкнутым лицом. Гришу все время подмывало крикнуть что-нибудь, позвать на помощь. Он хотел крикнуть, что они в опасности, что их схватили и везут неизвестно куда…
        Лена смотрела на Гришу и все ждала, закричит он или нет. Ей очень хотелось, чтобы все закончилось, чтобы их отпустили. Они же не сделали ничего дурного.
        Вот сейчас милиционер что-нибудь заподозрит, попросит всех выйти из машины, и тогда можно будет что-нибудь сделать. Попытаться привлечь к себе его внимание, или убежать, например…
        Но милиционер спокойно о чем-то говорил с водителем и не обращал больше внимания на тихо сидящих в машине людей.
        Если крикнуть ему из машины, подумал Гриша… Что крикнуть? Например: «Помогите!» Или: «На помощь!»
        Что тогда будет? Будет «перо в бок». Причем немедленно. Гриша ощущал, как сквозь куртку ему в бок тычется заостренное лезвие. А милиционер? А что милиционер? Он может вообще не услышать крика, не обратить внимания…
        В крайнем случае, если даже он спросит, что это за крики из машины, его собьют с ног и уедут. Пока он поднимается, пока его напарник заведет мотор…
        Нет, кричать нельзя. А так хотелось. Спустя полминуты водитель вернулся в машину и, криво улыбаясь, сказал:
        - Пересядь на переднее сиденье, - обращаясь к одному из сидящих сзади мужиков.
        - Зачем? - подозрительно спросил тот, не двигаясь с места и все по-прежнему тыча свое шило в бок Лене.
        - Я говорю - пересядь быстро, - повысил голос водитель, и стало ясно, что он очень взволнован. Мужик пересел. Машина тронулась, быстро набирая скорость.
        - Ну, что? - спросили у водителя его товарищи.
        - Оштрафовал на десять тысяч, - отрывисто произнес водитель и захохотал негромко и нервно. - За то, что четверо на заднем сиденьи сидят.
        - И все? - уточнил один из мужчин.
        - Как видишь, - ответил водитель и снова засмеялся. Шея его вспотела от напряжения.
        - Ну, теперь все, - облегченно сказал мужик, сидевший рядом с Гришей. - Теперь уже почти приехали.
        Машина действительно ехала по тенистой улице, засаженной деревьями, свесившими свои кроны над проезжей частью, и притормаживала.
        - Глаза будем завязывать? - спросил водитель, кивая на Гришу и Лену.
        - Зачем? - вяло ответил один из мужиков. - Они ведь ничего и никому потом не расскажут. Правда? - он взглянул на молодых людей и засмеялся жизнерадостно.
        Их вывели из машины и ввели в здание, которого они не успели рассмотреть. «Боже, - подумал Гриша, увидев темный сводчатый коридор и осклизлые стены. - Почему я не закричал тогда, в машине, когда рядом был милиционер?» Теперь ему стало ясно вдруг, что ничем хорошим эта поездка не закончится. Лучше уж было рискнуть и кричать, чем сейчас быть просто так убитым в этом вонючем коридоре.
        Додумать до конца эту мысль он не успел, и может быть, к лучшему. Потому что почти тотчас же его ударили сзади по затылку чем-то тяжелым, и он потерял сознание.
        Лена, шедшая сзади, увидела, как мужчина, сопровождавший Гришу, чуть отступил и, пропуская его вперед, размахнулся и изо всех сил ударил его по голове дубинкой, которую мгновенно выхватил из-за пазухи…
        Лена закричала, невольно сделала шаг вперед и споткнулась о тело лежащего на каменном полу Гриши.
        - Не кричи так громко, - сказал мужчина, твердо беря ее за локоть. - Ты ведь будешь послушная девочка, правда?
        Он заглянул ей в глаза и добавил весело:
        - Какие у тебя красивые глазки, деточка.
        - Что вам надо от меня? - спросила его Лена, едва выговаривая слова, потому что ее колотил озноб от накатившего на нее страха.
        Ее затащили в комнату, где она увидела два стоящих рядом операционных стола.
        - Ложись вот сюда, и все будет хорошо, - приказали ей, но Лена, уже ничего не соображая, металась раненым зверем и пыталась вырваться из державших ее рук. Чувство отчаяния охватило ее. Так кричит пойманный зверь, когда он уже осознал шестым чувством, что спасения нет.
        Лену повалили спиной на стол и, мгновенно закатав рукав джемпера, сделали укол в вену. После этого девушка затихла.
        Ярко горела лампочка под потолком. Двое мужчин стояли рядом со столами. Гришу положили на второй стол, рядом с Леной, с его несостоявшейся подругой. С той, которая могла бы стать его возлюбленной, его невестой, его женой, матерью его детей…
        Ему тоже сделали укол, но он уже был без сознания и этого не понял. Вошел человек в белом халате, осмотрел лежащие тела людей и хмыкнул.
        - Двое? - спросил он отрывисто и деловито.
        - Двое, - подтвердил один из мужчин. - Говорят, что здоровы. Мы спрашивали.
        - А справку они не предъявляли? - захохотал человек в белом халате. Потом насупился и, доставая из кармана купюры, произнес:
        - Вот вам за двоих. Когда будет нужна следующая порция, я вам позвоню.
        - Здесь все? - спросил один из мужчин, пересчитывая деньги.
        - Вы не в церкви, вас не обманут, - ответил ему человек в белом халате словами Остапа Бендера и опять засмеялся. Смеялся в этой комнате он один…
        Люди ушли, и в комнате остались три человека. Один из них в белом халате и докторском белоснежном колпаке, а двое - лежали на операционных столах.
        Тот, что был в белом халате, надвинул на глаза колпак, потом деловито наклонил над столом бестеневую лампу и подошел к зеркалу. Вглядевшись в свое отображение, он, казалось, остался удовлетворен увиденным.
        - Здравствуйте, доктор, - сказал он своему отражению. - Готовы ли вы к ответственной операции?
        И ответил себе же:
        - Да, я готов. Все будет хорошо. Мои пациенты останутся довольны. - Потом поклонился зеркалу и, проигрывая стилетом, зажатым в руке, подошел к первому столу.
        Держался он важно, старательно выпячивал вперед нижнюю губу, как, он прежде замечал, всегда делали известные хирурги.
        Два человека ждали его, лежа на операционных столах. Комната была пуста, в ней были покрашенные казарменной зеленой краской стены и давно не беленый потолок. Голос человека в белом халате звучал гулко, как будто это был голос последнего человека в мире.
        И на самом деле, он чувствовал, что один на всем белом свете. Человечества больше не осталось. Оно вымерло или погибло. Он не знал, что там точно случилось, но точно знал, что он - последний человек, оставшийся в живых. Последний великий хирург.
        И он готовился к своей операции в полном одиночестве. Он сделал первый продольный разрез на белом обнаженном теле. Выступила кровь, хирург погрузил руки внутрь, ловко и небрежно, как хиропрактик. Быстро вытащил почку и бросил этот бурый комок в приготовленный контейнер с раствором. Потом проделал то же самое с другой почкой.
        Он манипулировал с изяществом, наслаждаясь мощью и грациозностью своих движений. Он был один тут - царь и бог медицины, и никто не мог ему помешать.
        Потом он перешел к следующему столу и с той же грацией проделал то же самое.
        Затем быстро зашил сделанные разрезы. Он спешил, потому что с минуты на минуту должен был прийти окулист за глазами этих людей. У окулиста - особая специальность. Великий хирург хотел завершить свою часть работы в одиночестве, чтобы никто не помешал его величию, не поломал законченности процесса.
        - Все ли прошло хорошо, доктор? - спросил он себя, подходя к зеркалу и снимая колпак.
        - Операция прошла успешно, - ответил он себе же с легким полупоклоном. - Можете передать родственникам, что хирург доволен своей работой.
        Потом человек в белом халате вдруг улыбнулся своему отражению и, глядя себе в глаза, раздельно и внятно произнес с убежденностью:
        - Вы - великий врач, доктор.
        И ответил на это с достоинством:
        - Благодарю вас…
        Тела лежали на столах безмолвно, быстро умирая от произведенного вмешательства и переставая быть людьми. Окулисту нужно торопиться, пока они еще люди. Через пятнадцать минут они уже станут не Леной и Гришей, а двумя холодными трупами.
        Лена не поступит в университет. И не поступит в педагогический институт у себя в тихом Пскове. И не выйдет замуж, и не родит детей. Она не будет изменять мужу и ссориться со свекровью. А также не будет учить школьников русской литературе.
        А Гриша не станет филологом и не уедет в аспирантуру за границу. И не будет отдыхать с семьей на Лазурном берегу, попивая легкое французское вино и соревнуясь в остроумии с коллегами.
        Потому что они оба остались без обеих почек и без обоих глаз. И их изуродованные трупы были уничтожены особым способом, чтобы их невозможно было найти никогда. Как говорят медики - такое «несовместимо с жизнью»…
        В двери входил окулист. Тела ждали.

* * *
        Наступила суббота, и я, как обещал, повез Юлю на дачу. Никогда она не была любительницей природы. Юля была городским ребенком, а потом - городской девушкой. Ее не привлекало копание в земле и выращивание чего-нибудь на грядках.
        В лесу ее кусали комары и мухи, трава была неровная, и по ней нельзя было ходить на каблуках.
        Юля не любила дачу. Может быть, для городского жителя нужно, чтобы наступил какой-то определенный возраст, чтобы пришла любовь к природе. У Юли этот возраст не успел наступить.
        Но сейчас она сама попросила повезти ее туда, в лес, на поле, где пахнут травы и цветы.
        Я заехал за ней, и она встретила меня, уже готовая к поездке. Юля сидела у себя в комнате, напряженная, как струна. На лице ее были огромные совсем темные очки.
        - Она ждет тебя уже давно, - шепнула мне Людмила, встретив в прихожей. - С самого раннего утра… Ну, поезжайте, только не возвращайтесь слишком поздно. А то мы с Геной будем волноваться.
        Геннадий Андреевич стоял тут же. Я заметил, как сильно у него поседели волосы за последнее время. Что ж, у каждого своя реакция на то, что произошло с Юлей. Людмила вдруг бросилась в религию, то есть в нечто, доселе для нее вовсе не существовавшее. А Геннадий поседел.
        - Как дела? - спросил он у меня, и я сразу его понял. Он спрашивал, как вдет расследование. Он потому и вышел в прихожую, чтобы задать этот лаконичный вопрос.
        - Он почти нашел, - ответил я одними губами, чтобы нас не слышали женщины. Может быть, я не был так уж уверен в том, что Скелету удастся довести дело до самого победного конца, но мне вдруг захотелось сказать Геннадию что-нибудь приятное, хорошее. Или я сам хотел так думать, не знаю. Глаза Геннадия, обычно тусклые и бесцветные, вспыхнули незнакомым мне огоньком.
        - Денег ему больше не нужно? - спросил он меня так же беззвучно.
        - Пока нет, - успокоил я его. - Только у него есть к нам с вами одно предложение. Я вам потом расскажу.
        - Нет, сейчас, - заявил решительно Геннадий Андреевич и потащил меня в комнату, гае никого не было. - Людмила, он сейчас освободится! - крикнул он жене, кивая на меня. А когда мы остались одни, уставился в меня своими горящими теперь глазами и возбужденно сказал:
        - Ну же! Не томите!
        Я рассказал о том, что Скелет выдвинул предложение не столько убить тех, кого он поймает, сколько постараться вытряхнуть из них деньги на операцию для Юли.
        - Нужно пятьсот тысяч долларов, - пояснил я. - Вот Скелет и предлагает «вынуть» эти деньги из самих бандитов. Даже не у них, потому что они могут и не иметь таких денег, а через них выйти на главных людей.
        - А потом - убить, - решительно сказал Геннадий. Он помолчал с полминуты, глядя в окно и добавил: - Отнять деньги и вылечить Юлю - это отлично. Да что там - это великолепно. Но убить надо обязательно.
        - Вот уж не думал, что вы такой кровожадный, - заметил я. - Ведь если Юля опять будет видеть, то наша проблема решится…
        - Вы что - младенец? - окрысился Геннадий. - Разве вы не хотите подумать о других людях? Бог знает сколько людей они убили таким образом. Юля спаслась непонятно каким чудом… Это уж просто так вышло, что мы с вами имеем возможность нанять этого вашего Скелета и получить сатисфакцию. А другие люди не имели и не имеют такой возможности. Нет уж, мы обязаны подумать и о других несчастных тоже. О тех, кому уже никто не поможет. Они должны быть отомщены.
        Геннадий взглянул на меня и, поняв, что слишком много говорит о мести, заметил:
        - Кроме того, тут есть главный вопрос… Эти твари не должны жить на белом свете. Они подлежат уничтожению.
        - И мы выступим в качестве санитаров природы? - усмехнулся я. На самом деле мне нравилась эта идея. Бывший партийный бонза и педераст, криминальный доктор и сильно замаранный частный детектив объединились, чтобы выступить санитарами общества… Это сильно…
        Геннадий Андреевич потупился и сказал тихо:
        - Знаете, был такой партийный лозунг в свое время: «Кто, если не ты?» По-моему, хороший лозунг. Вы ничего не имеете против?
        Я никогда ничего не имел против партийных лозунгов. Не имел и сейчас.
        - Пятьсот тысяч нам даже не нужно, - сказал Геннадий. - Сто тысяч мы с вами вполне наберем, если вы согласны войти в долю… А вот четыреста нам не помешают.
        Больше мы с ним не обсуждали эту проблему. Людмила помогла Юле сойти по ступенькам лестницы на улицу и усадила ее в машину. Мы поехали.
        - Мама теперь каждый день ходит в церковь, - сказала Юля, когда мы ехали по шоссе на Осиновую Рощу. - А к нам в дом зачастили всякие старушки. Некоторые очень сочувствуют и переживают, а некоторые - очень противные.
        - Как и все люди, наверное, - заметил я. - А чем ты занимаешься целыми днями?
        Улыбка тронула Юлины губы.
        - Я нахожусь в долине смертной тени, - ответила она спокойно. - В долине смертной тени ничем не занимаются. Там только видят чудесные сны.
        - Ты принимаешь таблетки? - уточнил я и тут же вспомнил, что они должны были уже закончиться, но Юля не просила меня принести ей еще. Может быть, они с Людмилой нашли еще какой-то канал, чтобы получать их?
        - Нет, у меня больше нет в этом никакой необходимости, - сказала Юля. - Вообще, теперь я понимаю, какая я была дура прежде. Я одурманивала себя наркотиками в то время, как жизнь была так полна, так прекрасна… Все начинаешь ценить только потом, когда этого лишаешься. Но таблетки мне стали больше не нужны. У меня появилось столько других возможностей.
        - Каких? - не понял я, и Юля, промолчав, сказала:
        - Даже не знаю, как тебе это объяснить… Я ведь уже говорила тебе, что у меня открылось внутреннее зрение. Если Бог что-то отнимает у человека, он обязательно дает что-то взамен. Просто люди иногда не замечают этого.
        - Но не Бог отнял у тебя глаза, - сказал я. - Это сделали люди, причем какие-то полные подонки. Вовсе не Бог.
        - Мама теперь тоже так говорит, - сказала Юля. - Но это одни отговорки. Ничего не происходит на земле без Божьей воли. Странно говорить, что Бог всемогущ и не признавать того, что без Его воли ничто не может случиться. Так что эта уловка не проходит… Так вот, я говорила о том, что Бог дал мне взамен внутреннее зрение. Стоит мне потрогать человека, и я уже очень многое о нем чувствую. В этом нет никакого чуда, я думаю. Потому что я не знаю, а именно чувствую другого… И я способна чувствовать про других людей на расстоянии. Вот недавно я буквально увидела вдруг, как мама лежит где-то на земле, и почувствовала, как ей больно. Когда мама пришла домой из церкви, она рассказала, что у нее по дороге подвернулся каблук и она очень больно упала на кривом тротуаре.
        - И что же ты чувствуешь про меня, например? - спросил я, не ожидая услышать в ответ никакого откровения.
        - О, - сказала Юля и замолчала.
        - Тебе нужно меня потрогать? - шутливо поинтересовался я и, оторвав руку от руля, положил на ее ладонь.
        - О, - повторила бесстрастно Юля и убрала свою руку. Лицо ее оставалось спокойным, и это теперь нравилось мне больше, чем те минуты, когда она улыбалась. Улыбка у Юли была очень странная и страшная. Когда знаешь, что она слепая и вместо глаз у нее пустота под темными стеклами огромных очков, эта улыбка казалась совершенно сомнамбулической…
        - Я и почувствовала, - произнесла наконец Юля тихим голосом. - Просто не имело смысла об этом говорить.
        - Что ты про меня почувствовала? - удивленный, спросил я. Мне все еще не верилось, что то, что рассказывает Юля об открывшихся у нее способностях - правда.
        - У тебя появилась женщина, - сказала она как бы нехотя. - Ты сошелся с ней совсем недавно, но она тебя уже очаровала. Ты хотел это от меня услышать? Или нужно сказать тебе что-нибудь еще?
        Обескураженный, я молчал, напряженно глядя на дорогу. Миновали пост ГАИ в Осиновой Роще…
        - Она блондинка, причем яркая, - продолжила Юля, но тут я прервал ее. Мне все же удалось взять себя в руки после шока, и я попытался управлять ситуацией.
        - Не надо больше об этом говорить, - попросил я. Это и в самом деле было совершенно невыносимо.
        - Конечно, не надо, - охотно согласилась Юля. - Кстати, я и не собиралась об этом говорить. Просто так вырвалось… Ты попросил сказать о тебе, вот я и сказала… Ты не расстраивайся, Феликс, я удовлетворена всем этим.
        - Удовлетворена? - вздрогнул я при этом неожиданном слове.
        - Ну да. В конце концов, я ведь сама попросила тебя завести себе другую женщину, - подтвердила Юля. - Мне так легче с тобой общаться. Да, именно легче, - повторил она, подумав мгновение.
        - А мама и в самом деле стала очень верующей, - сказала Юля, переводя разговор на другую тему. - Папе это совсем не нравится, только он ничего не говорит об этом, а я не спрашиваю, почему.
        - Ну, он все-таки бывший партийный работник, - сказал я.
        - Нет, - засмеялась странным смехом Юля. - Не поэтому… Он не смеется над мамой, но не одобряет. Особенно его раздражает один священник. Он к нам заходил пару раз и со мной разговаривал. Кстати, он подтвердил твои слова о том, что «долина смертной тени» из Библии - это о смерти, а не о слепоте. Так что ты, оказывается, знаток Библии, Феликс… Так вот, я разговаривала с этим священником, он такой старенький и очень добрый. Я это почувствовала. А папа его прямо терпеть не может. На дух не переносит. Когда тот в последний раз пришел, папа даже ушел к себе в комнату и хлопнул дверью перед самым его носом.
        - У папы была трудная жизнь, - сказал я, стараясь быть справедливым и посмотреть на Геннадия другими глазами. За последнее время мне действительно стали открываться в нем какие-то совсем другие, неожиданные черты.
        На даче мы провели весь день, до самого вечера. Все цвело, лето было в самом разгаре.
        На юге в это время трава уже желтая, высохшая на солнце, земля трескается и природа готовится к осени, к осеннему цветению и умиранию. А у нас июль и начало августа - самое буйство красок. Леса стоят зеленые, и все листья еще не успели пожелтеть, так и лоснятся свежестью.
        Вдоль забора у нас - огромное количество малины. Мама давно не ездила на дачу, я привез ее сюда только неделю назад, так что кусты малины были почти не обобраны. Маме трудно одной собрать такое количество малины. Сколько раз я просил ее собирать и варить варенье, но из нее садовод еще хуже, чем из меня.
        - Приезжай сам, Феликс, - говорит мама. - И лучше съешь ее всю сам, пока она свежая. А то я наварю варенья, да все и испорчу. Там ведь надо определенные пропорции класть с сахаром, да еще варить строго отмеченное время. Нет, я точно все испорчу.
        А сама собрать и съесть столько малины она не может. Так что нас ожидали кусты, как будто склонившиеся под тяжестью созревших и перезревших ягод.
        Раньше Юля собирала малину сама - пожалуй, это было единственное сельскохозяйственное занятие, которое ей нравилось. Теперь же она была лишена и этой возможности.
        Все-таки мне удалось собрать почти корзинку, пока она сидела в кресле и беседовала с моей мамой.
        - Вам, Юлечка, надо, наверное, научиться читать по книге для незрячих, - говорила моя мама осторожно. Ей почему-то казалось, что сказать слово «слепых» будет неделикатно. Удивительные все-таки это люди - старики.
        - Я и раньше не особенно любила читать, - призналась ей Юля. - По нормальным-то книгам. А уж по этим - нет, не для меня эти развлечения.
        Я собирал малину в кустах, а женщины сидели в креслах, и я мог слышать каждое сказанное ими слово. И странное дело - я впервые подумал о том, что между женщинами разговоры совсем не те, что между существами разных полов. Мама была старенькая, а Юля совсем молодая. И интересы у них разные, и вся жизнь. Да уж наконец можно сказать - одна была слепая, а другая - зрячая. Все их разделяло. Но тем не менее между ними вдруг установился какой-то странный и непонятный мне контакт. Раньше такого не было, хотя мама, конечно, была знакома с моей предполагаемой невестой.
        Не то, чтобы она слишком уж одобряла этот брак, ведь Юля гораздо моложе меня и это настораживало мою маму. А потом ведь у женщин страшно развита интуиция, и мама шестым чувством подозревала о том, что не все так просто в той семье. Кажется даже, у нее были подозрения относительно того, что связывало меня с Юлиной матерью - Людмилой. Хотя понятно, что сам я об этом никогда не говорил.
        Сейчас мама старалась занимать и развлекать Юлю, и как ни странно, у нее это получалось лучше, чем у меня. Во всяком случае, я слышал это по реакции самой Юли. Она смеялась, чего я не мог добиться. Она разговаривала более мягким и теплым голосом, в котором звучали нотки, не адресованные мне.
        Может быть, я подсознательно ощущал свою вину перед Юлей. Хотя она и сама предложила мне завести себе другую женщину и, казалось, одобряет то, что я ее послушался, где-то в глубине души я ощущал себя предателем.
        Когда же я узнал о том, что Юля почувствовала мою измену и через мои руки, через мой голос узнала о том, что в моей жизни появилась Хельга, это меня окончательно смутило.
        Мы пошли с ней гулять по лесу. Посреди карельских сосен мы шли по лесной дорожке, и я держал Юлю под руку. Иногда она замедляла шаг и как будто прислушивалась.
        - Здесь так много звуков, - сказала она наконец. - Когда я была зрячей, я и не подозревала о том, как наполнен звуками лес. Скрипят деревья, трутся друг о друга ветки, перелетают птицы… И все это не бесшумно, все имеет свои звуки…
        Она потянула носом воздух и замерла:
        - А сколько запахов, Феликс… Ты лишен способности обонять всю гамму ароматов. Для этого, наверное, нужно быть слепой. Вот видишь, я правильно сказала тебе, что Бог обязательно дает что-то взамен того, что Он у тебя отнимает.
        Юля сделала шаг в сторону и, протянув руку, коснулась толстой сосны, стоявшей совсем рядом.
        Ладонь Юли с тонкими, почти прозрачными от белизны и нежности пальцами, легла на кору дерева и погладила ее. Потом замерла и погладила вновь.
        - По дереву текут соки, - сказала Юля. - Может быть, мне только кажется, но я ощущаю, как все внутри растения движется, как соки циркулируют вверх и вниз, как наполняются влагой корни… Как это странно. Надо будет попробовать потрогать растения у нас дома, когда я приеду домой. У нас есть несколько цветков в горшочках…
        Потом, уже вечером, мы вернулись в город.
        - Спасибо, Феликс, - сказала Юля. - Эта поездка была мне необходима. Мне обязательно нужно было пообщаться с природой для того, чтобы ощутить полноту жизни. Без этого я чувствовала себя совсем одинокой. А теперь я поняла, что у меня есть друзья - растения. Они ведь тоже ничего не видят.
        - Но у тебя есть все мы, - ответил я, имея в виду себя и ее родителей. - И мы гораздо лучшие твои друзья, хотя мы и видим.
        Юля улыбнулась печально и доверительно.
        - Сомневаюсь, - сказала она. - Сильно сомневаюсь. У меня теперь гораздо больше общего с растениями. Мы ничего не видим и совершенно беспомощны…
        - Зато мы - люди, способны мыслить и чувствовать, - сказал я. - А растения к этому не способны.
        Юля хотела мне что-то возразить, но потом как бы осеклась и замолчала. При этом она вся напряглась, и я увидел, как ее пальцы скользят по ткани юбки.
        - Разве это не так? - спросил я, кладя руку ей на плечо.
        - Я хотела сказать, - произнесла Юля тихим, но твердым голосом. Он сорвался, но Юля сделала над собой усилие и продолжила: - Я хотела сказать… Те люди, которые это сделали со мной - они ведь тоже способны мыслить и чувствовать… И это люди… С кем же у меня больше общего - с ними или с растениями, например? С деревьями? Деревья не сделали мне ничего плохого.
        Теперь я понял, чем вызвано такое постоянное спокойствие и отрешенность Юли. Чем вызваны, и что означают ее загадочные, как у сфинкса, улыбки и многозначительное молчание.
        Она отходила от мира людей. Она на самом деле утрачивала с этим миром связь. После того, что с ней сделали эти подонки, да еще ослепшая, не видящая ничего, Юля разочаровалась в мире людей, вернее, почувствовала свою чужеродность в этом мире.
        Она потому и попросила меня отвезти ее в лес, на природу. Ей хотелось проверить то, что она ощущала. Проверить, на самом ли деле она теперь ближе к природе, растениям, чем ко всем нам, вместе взятым. Ведь деревья на самом деле не сделали ей ничего плохого. Глаз ее лишили люди, а не растения…
        Мы подъехали к дому, и я помог ей подняться в квартиру. Геннадий открыл нам дверь и пропустил в прихожую. Юля ощупью направилась к себе в комнату, она все еще неуверенно ориентировалась в собственной квартире.
        - Пойдем, выпьем кофе, - предложил Геннадий, увлекая меня за собой на кухню. Впервые за все время нашего знакомства он сам пригласил меня. До этого он только терпел мое присутствие со всей присущей ему выдержкой.
        Теперь же мы с ним стали соучастниками, соратниками. У нас было общее дело.
        - А где Людмила? - спросил я. Ее не было видно.
        - Она молится, - ответил Геннадий и показал глазами в сторону комнаты Людмилы.
        Больше он ничего не сказал и никак не прокомментировал это. Он прошел по коридору вперед, на кухню, а я задержался возле людмилиной двери. Как часто я входил в эту дверь, движимый вожделением. Квартира была пуста, я был уже голым, потому что раздевался предварительно, а Людмила ждала меня в этой комнате, тоже приготовившаяся. Она обычно надевала тонкий пеньюар, который я моментально с нее срывал. И она со страстью, со стонами отдавалась мне - своему последнему любовнику.
        Эта комната оглашалась нашими сладострастными воплями, звуками оргазмов, здесь мы пили вино и «заводились» новым вожделением. Здесь было царство страсти, похоти, веселой разнузданности. Тут не слишком молодая вожделеющая женщина отдавалась своему сильному любовнику…
        Именно тут нас застала в свое время Юля, после чего побежала от отчаяния бить хрустальные бокалы…
        Теперь я приоткрыл эту дверь, куда прежде входил, открыв ее ногой, как господин этой ждущей меня женщины…
        Дверь открылась бесшумно, во всяком случае, Людмила никак не отреагировала на это.
        Она стояла на коленях перед иконами, которых в комнате было три - Спаситель, Казанская Богородица и Николай-чудотворец. Лампада была возжена и теплым неярким светом озаряла маленький иконостас.
        В нашем доме не было и нет икон, и мне не так уж часто приходилось видеть горящие лампады и обонять запах лампадного масла. Сейчас все это вкупе произвело на меня сильное впечатление. Людмила стояла на коленях ко мне спиной и не обернулась.
        Она вполголоса произносила слова пятидесятого покаянного псалма.

«Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изглади вся беззакония моя.
        Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очистя мя. Ибо беззакония мои аз знаю, и грех мой предо мною есть выну. Тебе Единому согреших, и лукавое пред Тобою сотворих. Оправдашися во словесах Твоих и победиши внегде судити…
        Се аз в беззаконии зачат, и во гресе роди мя мати моя. Се истину возлюбил если, безмолныя тайныя премудрости явил мне еси.
        Окропи мя иссопом, и очищуся. Омый мя, и паче снега убелюся…»
        Людмила читала этот псалом на память, без Псалтири, на церковнославянском языке. Это звучало таинственно и торжественно.
        Я постоял с полминуты, прислушиваясь к словам псалма. Людмила каялась во всем, во всех своих грехах и грехах своего мужа, и всех людей. В тех грехах, за которые их постигло такое страшное горе.
        Слезы звучали в ее голосе, и произносила свои молитвы она, сложив руки перед собой в молитвенном исступлении.
        Бедная женщина себя считала главной виновницей за все происшедшее. Наверное, сейчас ей становилось легче от покаяния.
        Я закрыл за собой тихонько дверь и на цыпочках прошел на кухню, где меня ждал Геннадий Андреевич.
        - Молится? - полувопросом сказал он, видя, что я заглядывал в комнату его жены.
        - Пятидесятый псалом читает, - ответил я, присаживаясь к столу.
        - Я не знаю их по номерам, - сказал недовольным голосом Геннадий, наливая мне кофе в толстую чашку с золотым ободком.
        - Это покаянный псалом, - объяснил я нехотя. Я все еще находился под впечатлением коленопреклоненной фигуры Людмилы. Наверное, такое сильное действие на меня произвело то, что это была моя старая разнузданная любовница, и то, что все, увиденное мною, происходило в том интерьере, где я привык к совсем иному, и который ассоциировался у меня отнюдь не с молитвой…
        - А, это, - вяло отреагировал Геннадий. - Помните, одно время в начале перестройки во всех газетах и журналах писали о том, что всем необходимо покаяние… Как же, как же, я это очень даже хорошо помню. Правда, не очень внятно объясняли, кто именно и в чем должен каяться.
        - Вашего брата и имели в виду - партийных работников, - сказал я откровенно. - Хотели, чтобы вы покаялись.
        - В чем? - поднял брови Геннадий. - Кто-то, наверное, и должен каяться, но вовсе не все мы. Что я, например, людей убивал, что ли? Или это я революцию эту поганую сделал? Или я репрессии проводил против невинных людей? Да ничего подобного. Просто мы жили, примеряясь к обстоятельствам, которые от нас не зависели… Все равно, кто-то же должен был работать и руководить. Вот мы и руководили, нормальные люди были. Теперь легко говорить каждому. Где вы все раньше были, такие умные?
        Геннадий долил себе еще кофе, который выпил одним глотком, и закончил:
        - Что было, то было, а стараться поставить всю страну на колени и заставить каяться - это не дело. Так жить нельзя, это ненормально.
        - Ну, Людмила-то знает, в чем кается, - заметил я.
        - Она - знает, - согласился Геннадий. Потом помолчал и добавил нерешительно: - Вот только не нравится мне многое в этом.
        - Что именно? - не понял я, но почувствовал, что он хочет что-то сказать, что нечто буквально рвется у него с языка.
        - Да вот, поп тут приходил, - сказал неохотно Геннадий. - Привели его всякие доброхоты из соседней церквушки. Пожилой такой человек, благообразный. Людмилу все за руку держал и все о покаянии говорил и о чистоте веры.
        - Ну и что? - спросил я. - Я слышал, что вы ушли тогда и дверью хлопнули. Мне Юля рассказала.
        Геннадий в сердцах даже как будто плюнул:
        - А вы знаете, отчего я ушел и дверью хлопнул? Не знаете? Конечно, никто и не узнает никогда, я никому не скажу, кроме вас… Я же этого попа отлично знаю, я же идеологией занимался одно время в райкоме. Тому уж немало лет прошло, но вот случайность привела свидеться… Он же, поп этот, всегда осведомителем был. Уж мне ли не знать? Я и бумаги видел, мне в КГБ тогда показывали…
        - Он и тогда попом был? - уточнил я.
        - Ну конечно, - ответил Геннадий. - А вы как думали? Бегал, как миленький, и писал донесения. На всех - на прихожан и на своих же коллег… Помните, как Игорь Тальков в одной из песен пел, что у наших попов под рясой кагэбэшный погон скрывается? Погон не погон, а все точно Тальков спел… Думаете, отчего все они, толстопузые да долгополые, так власть теперь поддерживают и во всем одобряют? От них же слова против не услышишь. Они вам сейчас все, что угодно, благословят. Да потому что у власти все бумаги про них остались. Лично про каждого. Доносы, расписки… Да стоит им хоть слово против вякнуть, все это будет обнародовано. Кто с какого года сотрудничал, что писал и на кого… Все художества, как говорится. Вот и этот пришел тут, про чистоту веры рассуждает. Благостный такой, серьезный. Вот эта серьезность его меня тогда особенно потрясла.
        - Чем потрясла? - удивился я.
        - Цинизмом, - ответил Геннадий, чуточку подумав. - Чистота веры, говорит… Я уж хотел ему сгоряча сказать, не помнит ли он, как в КГБ тайну исповеди разглашал, как на прихожан характеристики писал. Я же все прекрасно помню.
        - А почему не спросили? - сказал я. - Если уж все так, как вы говорите, то порок должен быть наказан.
        - Они этого и боятся больше всего, - ответил Геннадий. - Рыльце в пушку… А говорить я ничего не стал, просто ушел в другую комнату, чтобы не сорвалось. Потому что мне Людмилу жалко. Если есть у нее потребность в покаянии, то пусть… Зачем мне высовываться со своей принципиальностью? Это нехорошо бы было, неловко. Да и у меня самого слишком сложные с Богом отношения, вы же знаете.
        - Знаю, - сказал я. - Послание к римлянам Апостола Павла… Гомосексуализм - тяжкий грех, там так и сказано.
        - Не помню я этих посланий, - произнес с досадой Геннадий. - Но, конечно, грех… Невольный, наверное, с моей стороны. У меня не было выхода, не руки же на себя накладывать. Но все равно, в чем-то я Людмилу сделал несчастной, а в чем-то - и Юлю. Думаете, ей легко было узнать обо мне правду и о наших с Людмилой отношениях? Я думаю даже, что она и наркотиками стала баловаться из-за этого, не смогла спокойно перенести такой удар.
        - Так все-таки есть повод для покаяния? - спросил я. - Вы же не отрицаете, что виноваты во многом.
        - Как Достоевский сказал: «Каждый за всех про все виноват», - ответил Геннадий задумчиво. - Нет, покаяние и нужно, наверное. Но не стану же я молиться сейчас? Всю жизнь прожил, а теперь… Хотя, говорят, что никогда не поздно начать, но все равно это не для меня. Если виноват, я уж лучше делом исправлю, что смогу. А молиться - это пускай Людмила старается.
        - Делом исправить - вы имеете в виду то, что мы с вами надумали? - задал я вопрос.
        - Хоть так, - сказал мой собеседник, мрачно глядя в окно. - Пусть каждый делает, что может. Мне кажется, что для Юли будет лучше, если мы с вами облечем наше покаяние в поступки. В реальное наказание преступников и в помощь ей. Как вы считаете?
        Было уже поздно, я зашел попрощаться к Юле. Она лежала в постели и, казалось, спала. Но как только я приоткрыл дверь, она пошевелилась и сказала:
        - Феликс, теперь я хочу пойти в филармонию. Мы с тобой там давно не были, а я очень хочу послушать музыку. И не в записи, а живьем. Теперь я очень чувствительна к звукам, и меня все раздражает даже в самой качественной записи. Ты поведешь меня в филармонию?
        Я сел на постель рядом с ней и взял ее за руку.
        - Конечно, - сказал я. - А на какой концерт ты хочешь пойти?
        - На симфонический, - ответила сразу Юля. - Не фортепиано, и не орган. И не скрипичный… Я хочу, чтобы был большой оркестр. Чтобы звучало сразу много инструментов. Они будут сливаться и расходиться. А потом опять сливаться… Все как в человеческой жизни. Мне сейчас кажется, что симфонический концерт - это мир… Ты не забудешь повести меня?
        Ее рука сжала мою. Она была слабая, тонкая, и я вдруг почувствовал необычайный приступ нежности и любви к этой женщине. До этого я просто безумно жалел ее и желал помочь ей. А сейчас вдруг во мне всколыхнулись прежние чувства, стремление обнять это тело и ласкать его.
        Но Юля, будто почувствовав это изменение во мне, пошевелилась и как бы отстранилась. Она вынула свою руку из моей и сказала:
        - Тебе пора ехать домой. Уже поздно, и, по-моему, тебя там ждут.
        Сказала она это ставшим отчужденным голосом.
        - Кто ждет? - возразил я удивленно. - Сейчас почти полночь. Я отменил все визиты пациентов, так что никто меня там в пустой квартире ждать не может.
        - Может, - коротко ответила Юля. - Тебя ждет та женщина. Яркая блондинка, - добавила она тихо.
        - Ну, ты стала просто экстрасенсом, - засмеялся я. Мне было неприятно, что Юля сказала о Хельге, неприятно, что она вообще как-то узнала о ней.
        - Вот я завтра позвоню тебе и скажу, что ты ошибалась и твое внутреннее видение на этот раз обмануло тебя.
        - Ты позвони, - произнесла Юля. - А еще лучше - приезжай. Если, конечно, у тебя будет время. Если оно останется у тебя. Яркие блондинки требуют, наверное, много времени…
        Я поцеловал ее в щеку и уехал.
        Людмила так и не вышла из своей комнаты. Только проходя вновь мимо ее двери, я в нерешительности остановился, раздумывая, заглянуть еще раз или нет. И тогда услышал из-за двери ее голос:
        - Жертва Богу - дух сокрушенный. Сердца сокрушенного и смиренного Ты не уничижишь, Боже…
        Я ехал по улицам, среди вечерних огней, среди сверкания рекламы и снующих людей. Все это контрастировало с «сокрушенным духом», владевшим мной, да и всеми нами тогда.
        На лестничной площадке, возле своей квартиры, я увидел сидящую на ступеньках женщину. Она подняла голову при моем появлении, и я узнал ее. Это была Хельга.

* * *
        Скелет решил лететь, как бабочка, на яркий огонь.

«Что ж, - подумал он, - если другая сторона сама решила пойти на сближение, я отвечу тем же… Они сами активизировались и дали мне понять, что „вычислили“ меня. После головы Клоуна, это уже очевидно. Скрывать свои намерения теперь уже не имеет смысла. Они знают, что я за ними охочусь. Я начну действовать активнее. С одной стороны это опасно, потому что, увидев, что их угроза не сработала, они попросту попытаются меня убить. Но с другой стороны у меня даже нет другого выхода, как действовать решительно и быстро. Когда они уже узнали меня, я не должен терять времени, чтобы не дать им время изменить тактику».
        Преступники ведь могли перебазироваться, например. Или уйти в другой район, или еще что. Ищи их потом.
        Понятно, что теперь они будут гораздо осторожнее.
        - Ну что же, - решил Скелет. - Пойдем в лобовую атаку.
        После разговоров с Феликсом ему было совершенно ясно, что без врача тут дело обойтись не могло. Значит, он «тряхнет» врача. Ему вспомнился некий ханурик в берете, который утром приходит в морг. Наверное, это и есть тот самый заведующий Аркадий Моисеевич.
        Скелет воскресил его облик в своей памяти. Маленький, щуплый, с огромным носом, висящим над верхней губой. Совсем как Карлик Нос из сказки Гауфа.
        Да еще этот берет в теплое летнее утро… «Простуды боится, - подумал меланхолично Скелет. - Людей насмерть потрошить не боится, а простуды опасается. Крыса».
        Он так и окрестил Аркадия крысой. Эта кличка показалась ему подходящей. В течение нескольких дней Скелет наблюдал за жизнью морга и в частности за Аркадием Моисеевичем. Он просто сидел днем на лавочке в больничном саду, среди множества людей.
        Наверное, его не видели преступники, во всяком случае он на это надеялся. А впрочем, он уже готовился нанести пробный удар.
        Скелет был сторонником активных действий. Опыт говорил ему, что когда в расследовании наступает затишье, когда никто себя не проявляет, очень полезно бывает поворошить осиное гнездо.
        Гнездо ведь может висеть себе и висеть где-нибудь на чердаке, и кажется, что оно безжизненно и неопасно. Но стоит поворошить его палкой, оттуда вылетают осы.
        Если преступник себя не проявляет, его трудно поймать. Надо заставить его действовать. Хоть как-то проявлять себя. Совершать поступки. Наверняка, один их этих поступков окажется ошибочным…
        Преступников нужно напугать. Пусть они задергаются, забегают. Пусть даже это будет не очень эффективное пугание. Все равно, оно выводит бандитов из равновесия.
        У Скелета прежде был знакомый. Этот знакомый был офицером патрульно-постовой службы, то есть патрулировал улицы.
        Так вот, у него был своеобразный метод превентивной борьбы с преступностью. Он утверждал, что способ этот очень эффективен, хотя над ним и потешались коллеги.
        Он ехал по улице, если дело было вечером, и останавливался возле каждого подозрительного человека. Возле пьяного, или выпившего, или просто похожего на бомжа… Или возле человека, который странно себя вел или просто странно выглядел. Высовывался из окна патрульной машины и требовал документы.
        Если документы были при себе, он внимательно листал их, делая вид, будто читает.
        Если документов не было, он делал строгое лицо и говорил:
        - Мы вас знаем. Очень даже хорошо знаем… - И многозначительно добавлял: - Смотрите, чтобы все было тихо и спокойно. Если что - вы нас знаете. Мигом в
«обезьяннике» окажетесь.
        И делал при этом страшное лицо и вращал угрожающе глазами.
        Все коллеги, особенно те, что работали по линии уголовного розыска, говорили ему, что это бессмысленные и незаконные разговоры. Замполит отделения вообще упирал на то, что это оскорбляет невинных граждан…
        Оуровские работники говорили, что этот метод неэффективен, потому что если уж преступник задумал что-то дурное, он это сделает все равно и не побоится пустых угроз патрульного.
        Но Скелетов приятель твердо стоял на своем. Он говорил:
        - Настоящего преступника я, может, и не испугаю. А если человек сомневается, убить ему сейчас свою жену или воздержаться от этого, то мои слова заставят его задуматься… Да и серьезный преступник может после этого семь раз отмерить и, может быть, перенесет свое преступление на другое время. Все-таки после того, как тебя остановил патруль и так поговорил, ты уже сто раз подумаешь, идти спокойно домой или безобразничать…
        - Ты же все равно ничего сделать не можешь, - возражали ему. - Пока человек ничего не совершил, нечего его пугать. Ты даже задержать без оснований не имеешь права. И преступник это знает.
        - Знает-то знает, - говорил приятель. - Но ведь тут такое дело, - он загадочно хмыкал и крутил пальцами перед носом собеседника: - Тут такое дело… Психология.
        Вот Скелет и решил действовать с позиций «психологии». Хотелось напугать негодяев. Да и вообще - приятно же сказать монстру, что он - монстр и что ты об этом знаешь…
        Единственное, что смущало Скелета, было то, что Аркадий Моисеевич довольно старенький. С ним трудно было завязать контакт. Он приходил на работу в морг к десяти часам утра, а уходил под вечер. И не выходил, например, в садик, покурить.
        Днем в морге жизнь была довольно оживленная. С утра привозили трупы умерших за ночь больных. Скелет уже знал, что это два или три тела.
        Потом приходили родственники умерших, которых нужно было хоронить, и приезжали похоронные автобусы.
        К этому времени санитар - добрый молодец - уже успевал все приготовить для прощания в небольшом зале.
        Когда уезжали автобусы с телами и скорбящими родственниками, появлялись еще люди. Это были родственники тех, которых предстояло хоронить назавтра. Они приносили вещи, в которые нужно было обрядить покойников.
        Санитар был один - главный, который все и делал. Он сам получал деньги, скромную мзду от плачущих женщин в платочках. Днем приходил еще один санитар, но он находился в морге сравнительно недолго и с родственниками умерших не общался. Он что-то выносил в стоящие неподалеку мусорные баки, иногда останавливался у заднего входа покурить.
        Добрый молодец работал часов до двух дня, а потом уходил домой. И появлялся только поздно вечером. Ему предстояла тяжелая ночная работа - обряжать покойников, накладывать грим, замазывать выступившие трупные пятна. Чтобы утром все было готово.

«Зря ругаются люди и говорят, что с них дерут много денег за похороны», - думал Скелет, наблюдая изо дня в день за всем происходящим. Ему было жалко мордастого доброго молодца-санитара. Пусть он получал свои деньги от родственников, но ведь это были деньги за каторжный и неприятный труд.
        Попробуй-ка, поимей дело каждую ночь с мертвыми телами, оставаясь с ними в пустом морге… Это же какие нервы надо иметь.
        По ночам пока что никто не приезжал, и ничего подозрительного Скелет не заметил.
        Проследив несколько раз за передвижениями заведующего, он узнал, что уйдя вечером с работы, Аркадий Моисеевич идет по магазинам, причем заходит всегда в два - булочную и гастроном, а потом идет домой. Строго по одному и тому же маршруту.
        Маршрут имел одну остановку - в рюмочной на оживленном углу. Там Аркадий Моисеевич проводил полчаса - тоже как будто по часам. Придя домой, он почти немедленно спускался вниз и выгуливал собаку. У него была красивая собака-боксер, с очень большой головой и симпатичной мордой.

«Ничего, - сказал себе Скелет, увидев прогулку в первый раз. - Это ни о чем не говорит. У Гитлера тоже были любимые собаки, и он очень трогательно к ним относился. Это не помешало ему быть извергом».
        Так что боксер не оправдывал Аркадия в глазах сыщика. Что раздражало Скелета больше всего в его предполагаемом подопечном - так это манера одеваться. Заведующему моргом было на вид лет пятьдесят пять. Это был низкорослый и уродливый человек. А одевался он так, словно был законодателем мод и старался молодиться.
        Аркадий Моисеевич чем-то напоминал Скелету Клоуна. Он одевался так же шутовски и с претензией на чувство моды.
        Может быть, покойному Клоуну это и было необходимо для того, чтобы хоть как-то отвлечь его от мрачного промысла. Может быть, ему эта манера одеваться помогла пережить страх и беспросветность жизни… Как знать, теперь Скелет был склонен идеализировать мертвого осведомителя. Но воспоминание о странной манере Клоуна кричаще одеваться сейчас не вызывало в нем отторжения.
        Манеры же Аркадия Моисеевича рождали в нем брезгливость и отвращение. Душегуб, кровопийца, а смеет одеваться так модно и оригинально. Старается подражать молодым людям.
        На голове у доктора был берет, и не простой, а джинсовый, вышитый яркими нитками. Скелету не удалось рассмотреть издали характер узора, но он был уверен, что там вышито что-то омерзительное.
        Дальше шел джинсовый костюм - куртка и брюки. Все было голубого цвета, очень дорогое на вид. И отличные башмаки - из желтой кожи, на довольно высоких каблуках. Каблуки, вероятно, казались хозяину чрезвычайно подходящими, потому что он сам был очень маленького роста и походил бы на карлика, если бы не каблуки его заморских ботинок.
        Наряд дополняла клетчатая рубашка ярких тонов, как у юнца. «Пугало, да и только»,
        - решил Скелет. Но тем не менее ему надо было непременно каким-то образом познакомиться с этим уродом.
        Вообще-то Скелет не был сторонником теории Ламброзо и не считал, что внешний вид человека обязательно говорит о имеющихся у него преступных наклонностях. Однако, вид Аркадия Моисеевича не оставил его совершенно беспристрастным.
        В конце концов Скелет решил, что наилучшим способом вступить в контакт является якобы случайное знакомство.
        После окончания рабочего дня Аркадий Моисеевич, как всегда, вышел из своего морга и направился по магазинам. Он купил буханку белого хлеба, потом в гастрономе еще что-то, и по дороге домой зашел в рюмочную.
        Там его уже давно ждали. Правда, никто не знал, чем он занимается. А то, если бы узнали, что он целыми днями потрошит трупы и пишет заключения о смерти, ему не улыбались бы так приветливо.
        Он вошел в рюмочную, и увидевший его бармен тотчас же принялся изготавливать любимый напиток своего постоянного клиента.
        Он взял бутылку коньяка и налил сто граммов в большой отмерочный стакан. Потом туда же налил точно такое же количество шампанского, и «бурый медведь» был готов…
        Такой вкус выдавал в Аркадии Моисеевиче старого любителя красивой жизни. «Новые русские» не знают этого напитка. Когда Аркадий Моисеевич только начинал формировать свои вкусы и, в частности, пристрастился к «бурому медведю», нынешние нувориши еще ходили пешком под стол и тупыми глазами наблюдали, как их отцы дрожащими руками смешивают пиво с водкой…
        Аркадий Моисеевич принял из рук бармена свой стакан и с удовлетворенным видом присел за столик у окна.
        Он некоторое время не притрагивался к напитку и сидел над ним, почти свесив в стакан свой длинный крючковатый нос. Краем глаза он лениво смотрел на улицу, где за грязноватой занавеской мелькали прохожие.
        Потом он сделал небольшой глоток и прикрыл свои маленькие, близко друг от друга посаженные глаза. Он наслаждался. Наверное, он целый день резал трупы незнакомых ему людей и мечтал об этой минуте.
        Во время второго глотка он заметил, что к его столику уверенно направляется мужчина в куртке из дешевой турецкой синтетики и со стаканом шампанского в руках.
        - Вы позволите? - он склонился над Аркадием Моисеевичем, взявшись одной рукой за свободный стул.
        Мест в баре было еще много, и появление незнакомца раздражающе подействовало на доктора.

«Как будто мест в зале мало свободных», - подумал он. Теперь вот этот привяжется с пьяными разговорами, начнет изливать душу.

«Вечно эти русские алкаши пристают с душевными излияниями, - с брезгливостью подумал Аркадий Моисеевич. - Одна и та же история. Сначала изливать душу постороннему человеку, а потом озвереть от водки и начать хулиганить».
        Тем не менее Аркадия Моисеевича смутило то, что человек держал в руках стакан с шампанским, а кроме того, старинное выражение «Вы позволите?» напоминало не советскую распивочную, а что-то из блоковской поэзии. Наверное, так спрашивали «по вечерам над ресторанами»…

«Культурный алкаш, - подумал он. - Спившийся интеллигент». Но делать было нечего, и Аркадий Моисеевич, брезгливо оттопырив нижнюю губу, сдержанно ответил:
        - Пожалуйста.
        - Вроде жара спадает, - сказал человек, садясь и немедленно начиная разговор. Все было так, как доктор и предвидел. Теперь надо как-то быстро допивать свой стакан и уходить…
        - Устали после работы? - участливо спросил малый, отпивая большой глоток шампанского и облизывая губы.
        - Устал, - коротко ответил Аркадий Моисеевич, чтобы не связываться. Пусть себе поговорит, лишь бы все было тихо и спокойно. Чтобы без скандала встать и уйти от греха.
        - Домой идете? - все так же добродушно пытался его разговорить незнакомец. Но с Аркадием Моисеевичем такие штуки не проходили. Он был пожилой человек и достаточно видел в жизни, чтобы не связываться с незнакомцами. Особенно с выпившими незнакомцами, да еще в распивочной.
        - Покупки сделали? - поинтересовался человек, бросая взгляд на сумку доктора.
        Аркадий Моисеевич промолчал и отвернулся к окну. Он терпеть не мог скандалов и, между прочим, не верил, что могут по-хорошему, добром заканчиваться случайные знакомства со случайными людьми.
        Все эти разговоры с пьяными ему претили, и он не понимал, какую прелесть находят люди в таких вещах.
        Вспоминался Мармеладов, пьяный чиновник из «Преступления и наказания», и его нелепая фраза: «А позвольте, милостивый государь, обратиться к вам с разговором приличным…» Аркадий Моисеевич не понимал ни этого Мармеладова, ни слушавшего его Раскольникова.
        Впрочем, он вообще терпеть не мог Достоевского за всякие непонятные нагромождения страстей и глупых поступков безрассудных людей. Ему это было чуждо и неприятно. Он любил Шолом-Алейхема. Вот где чистота чувств героев, и чистота, незамутненность изображения!
        Вот где вещи называются своими подлинными именами - добро добром, милосердие - милосердием, а подлость - подлостью. И Шолом-Алейхем не ищет оправдания подлецам и осуждает порок. Он, подобно больному человеку Достоевскому, не извращает понятия морали и не требует от читателя сходить с ума вместе с ним…
        - Мне пора, - сказал Аркадий Моисеевич, вставая. Он уже допил свой стакан и теперь приходилось только сожалеть о том, что ему не пришлось сегодня спокойно посидеть и посмотреть в окно. Вечно какая-нибудь пьяная скотина привяжется с разговорами и не даст человеку отдохнуть после работы…
        Аркадий Моисеевич направился к двери, но человек встал и догнал его.
        - Вы не позволите мне вас проводить? - сказал он вежливо.
        Аркадий Моисеевич остановился, тяжелым взглядом смерил незнакомца и выразительно повернул голову к бармену. С барменом они не были знакомы, по тот знал этого старика, который заходил сюда каждый день и заказывал всегда одно и то же. Нормальный такой старик, тихий и безобидный…
        - Эй, у вас какие-то проблемы? - обратился бармен строгим голосом к незнакомцу из-за своей стойки. Он понял, что старикан как бы просит защитить его от приставшего хулигана. Ну, положим, рисковать своей жизнью бармен не стал бы, но отчего же не помочь человеку, тем более пожилому.
        - Вам что-то надо от гражданина? - повторил он, давая понять, что не собирается оставаться безучастным.
        Но не тут-то было. Незнакомец сделал шаг в сторону бармена и, приятно улыбаясь, сказал:
        - Не беспокойтесь, пожалуйста. Просто я хотел Поговорить с Аркадием Моисеевичем. Вы ведь не возражаете, Аркадий Моисеевич? - он повернулся к доктору.
        Ситуация мгновенно прояснилась для всех. Доктор опешил, потому что незнакомец назвал его по имени значит, оказался вовсе не случайным человеком. Кроме того, он оказался совершенно трезвым, а недопитый стакан с шампанским оставил на столе, Алкаши так не поступают ни в каких случаях… Бармен понял, что ситуация серьезнее для старика, чем предполагал. Ему тоже стало ясно, что этот человек не хулиган, и что ему что-то серьезное нужно от посетителя.
        Он не знал, что, но было понятно, что раз он знал того по имени, у него обдуманные намерения, а нарываться бармен не хотел. У него была не такая профессия, чтобы нарываться… Он слишком поздно закрывал бар и возвращался домой по пустым улицам… Он быстро опустил голову и сделал вид, что возится с неисправной кофеваркой.
        Аркадий Моисеевич вышел на улицу, поняв, что теперь отвязаться будет трудно. Да и потом нужно ведь было выяснить, что нужно от него этому странному человеку.
        В последний раз такая же история произошла с Аркадием Моисеевичем в сорок девятом году. Он собирался с женой Софочкой поехать в Сочи, и они уже с чемоданами приехали на Московский вокзал.
        Кругом суетились люди, Софочка была в соломенной шляпе с синей каймой, которую она купила на барахолке, готовясь на юг. Сам же Аркадий Моисеевич тогда был гораздо моложе, чем сейчас, и на нем были шикарные брюки, он их как сейчас помнил… Эти брюки остались ему еще от брата Зямы. Зяма купил их в тридцать пятом году. Это были белые брюки, летние, очень красивые.
        Зяма ходил в них летом, и Аркадий ему завидовал. Они оба были бонвиваны, но конечно, в таких брюках Зяма был неотразим, и Аркадий именно поэтому не мог с ним соперничать.
        А потом Зяма погиб при переправе через Днепр, в сорок третьем году. Он был командиром отделения саперов, и они наводили понтонную переправу. Она была уже почти готова, но тут налетели немецкие бомбардировщики, а Зяме было жалко уходить в укрытие. Он хотел, чтобы все было готово поскорее и чтобы наши танки быстрее рванулись на тот берег…
        Зяма погиб от разрыва бомбы, и на него пришла измятая похоронка на оберточной бумаге. А потом и еще одна бумага, о том, что младший лейтенант Зильберман посмертно награжден орденом Боевого Красного Знамени…
        А еще от Зямы остались эти новые брюки, которые теперь Аркадий мог беспрепятственно носить.
        Они с Софочкой стояли возле своих чемоданов в зале ожидания и уже готовились идти на перрон. И тут сзади подошел молодой человек и сказал, нежно беря за локоть:
        - Это вы Аркадий Моисеевич? - При этом он предупредительно улыбался.
        - Конечно, - ответил Аркадий, недоумевая, кто бы это мог быть. Наверное, какой-нибудь пациент, которого он забыл…
        - Можно вас на минутку? - сказал человек, показывая глазами в сторону двери на которой было написано «Дежурный по вокзалу».
        - А зачем? - спросил тогда Аркадий.
        - Это всего на минутку. Формальность с билетами, - ответил человек и улыбнулся еще приятнее.
        Отчего же не пойти к дежурному по вокзалу, тем более если это всего на минутку?
        - Только скорее, а то у нас ведь поезд уйдет, - крикнула вслед встревоженная Софочка, оставшаяся караулить чемоданы.
        А в комнате дежурного по вокзалу был еще один человек, как две капли воды похожий на первого. Он был в точно таком же костюме с подложными плечами и широкими брюками. Он встал навстречу Аркадию Моисеевичу и объявил ему, что он арестован по статье пятьдесят восемь, пункт такой-то и такой-то…
        Вывели его через заднюю дверь во двор и посадили в машину. А Софочка осталась нервничать и ждать его в зале ожидания. Поезд так и ушел, а она все ждала. Своего мужа она увидела через семь лет…
        Аркадий Моисеевич всю жизнь потом ломал голову, зачем нужно было устраивать этот спектакль? Уж если НКВД решило арестовать его, то зачем было делать всю эту дешевую романтику? Приехали бы просто домой и арестовали. Он же никуда не скрывался и каждую ночь ночевал дома, рядом с Софочкой…
        Потом уже он понял, что это делалось от скуки. Арестовывать невиновных и беззащитных людей было так скучно и однообразно, что энкавэдэшники сами придумывали разные увлекательные штуки с внезапными арестами на вокзале за пять минут до отъезда человека, или арестом в доме отдыха, хотя это можно было сделать и дома на неделю раньше…
        Сейчас, стоя на улице возле двери рюмочной, Аркадий Моисеевич вспомнил всю эту историю и тяжело вздохнул.
        - Вы кто? - спросил он у Скелета, который добился своего и вызвал к себе интерес.
        - Я хочу рассказать вам одну историю, - сказал Скелет, сбрасывая с себя дурашливый вид. Теперь, когда он произвел эффект и смутил доктора, ему нужно было поговорить серьезно. Ведь его целью было не удивить, а смертельно напугать этого человека.
        - Какую еще историю? Что вы валяете дурака? - взорвался Аркадий и затряс своим крючковатым носом. - Вы рэкетир? Или вы мафиози? Или как еще теперь называют таких шлеймазлов, вы?
        Он отступил на шаг и, прищурившись, демонстративно осмотрел Скелета.
        - И имейте в виду, - заявил он решительно. - Я на бедность не подаю. И таких, как вы, я много перевидал в жизни. Дай Бог вам не увидеть столько, сколько увидел я.
        Сказав это, он имел в виду все - начиная от полевого госпиталя Первого Белорусского фронта, где прослужил под артобстрелом и бомбежками четыре военных года, и семь лет в одном бараке с уголовниками на Колыме…
        - Послушайте лучше мою историю, - произнес спокойно Скелет, которого не обезоружил взрыв негодования со стороны этого человека. Скелет хорошо знал, какие искусные маски могут носить всякие подонки. - Если хотите, я могу вас проводить до дома.
        - Ай-яй-яй, какой вы умный и хитрый - прищурил глаз Аркадий Моисеевич. - Вы проводите меня до дома, потом придете ко мне и…
        - Как будто я не знаю и так, где вы живете, - раздраженно прервал его Скелет. - Я все прекрасно знаю.
        И он назвал номер дома Аркадия Моисеевича.
        - Ну, если вы и вправду такой умный, то вы тогда знаете, что у меня нечего брать,
        - сказал доктор. - Я не представляю никакого интереса для таких, как вы… Я гол, как сокол. Так что если у вас на плечах копф, а не тохис, то вы оставите меня в покое и спокойно уйдете по своим делам.
        Он демонстративно повернулся спиной к Скелету и побрел по улице.
        - Выслушать мою историю - в ваших интересах, - произнес Скелет, догоняя его.
        - Ну, пожалуйста, пожалуйста, говорите, - ответил доктор, не останавливаясь.
        Скелет не хотел говорить на ходу. Этот прием ему был прекрасно знаком. Когда идешь рядом с человеком и что-то говоришь ему, то не видишь его лица как следует. А Скелету хотелось именно смотреть в глаза этому скользкому типу.
        Они прошли несколько кварталов и остановились у дома доктора.
        - Как вы понимаете, я вас не приглашаю, - сказал Аркадий Моисеевич решительно.
        - Я и не рассчитывал на это, - ответил Скелет и веско добавил: - Мне известно, что вам есть, что скрывать. Так что, конечно, вы меня не приглашаете.
        Аркадий Моисеевич засмеялся неприятным скрипучим голосом, и у него над воротником куртки заходил треугольный плохо выбритый кадык.
        - Я сейчас спущусь, - сказал он. - Если вы подождете здесь пять минут, то я выйду, и вы хорошенько подумаете, хотите ли вы все же рассказывать мне свою историю.
        - Если вы имеете в виду вашего пса, то я не испугаюсь его, - ответил Скелет спокойно, показывая, что неплохо осведомлен о привычках собеседника.
        Не найдясь, что сказать, старик скрылся в парадной, предварительно убедившись, что Скелет не идет за ним, а уселся на лавочку у парадной.
        Действительно, через несколько минут Аркадий Моисеевич вышел с собакой на поводке.
        - Собака нужна вам для того, чтобы защищать вас? - язвительно спросил Скелет. - Интересно, от кого вы нуждаетесь в защите?
        - Вы разговариваете, как милиционер, - сказал старик. - Вы что, работаете в милиции? У вас такой же подозрительный склад ума.
        - Может быть, и в милиции, - ответил Скелет, решив не развеивать произведенного впечатления. Уж пугать, так пугать. Тут любые средства хороши. Похоже, старик еще не осознал нависшей над ним и его темными делами опасности…
        - Пойдемте вон туда, - махнул доктор рукой в сторону пустыря за домом. - Там можно спокойно погулять с собакой.
        Они направились к пустырю, и доктор, спустив пса с поводка, вдруг миролюбиво сказал:
        - Граф очень старый. Ему уже десять лег. Он сам нуждается в защите.
        Аркадий Моисеевич хотел еще добавить, что это, строго говоря, вообще не его собака. Щенка купила Софочка, когда была еще жива. И купила она его вместе с сыном Леней. Они очень хотели приобрести собаку.
        Потом Софочка умерла от щитовидной железы, а Леня собрался в дальнюю дорогу.
        У них всегда была очень дружная семья. Может быть, именно потому что семь лет Аркадий был на Колыме, а Софочка ждала его. Потом у них родился Леня. Он был поздний ребенок, а поздний ребенок у еврейских родителей - это что-то! Он был окружен любовью и заботой, как принц.
        Они даже никогда не расставались и все свободное время проводили втроем.
        - Нет, - говорил всегда знакомым Аркадий Моисеевич и яростно тряс головой, как будто с ним кто-то спорил. - Нет. Я люблю, чтобы все было вот так - так папа, так мама, так сын.
        И при этом он всегда показывал руками, как они все должны идти рядком, взявшись за руки.
        Когда Софочка умерла, Леня собрался в дорогу. Щенка никто, конечно, не выпускал. Сказали, что в Израиле и своих собак хватает в избытке и нечего таскать пса через моря и океаны.
        Теперь Аркадий Моисеевич жил вдвоем с собакой Графом, а Леня - где-то на краю Синайской пустыни.
        Аркадий Моисеевич однажды собрался к нему в гости - в позапрошлом году. Самому ему на больничную зарплату никогда бы не собрать было на билет, но Леня прислал деньги, и папа поехал.
        Он вообще был очень хорошим сыном, все время что-то присылал. В основном модную одежду. Наверное, он считал, что папа тут пойдет ее выгодно продавать. Однако Аркадий Моисеевич не любил и не понимал торговлю. Он всю жизнь был врачом. Так что присылаемую Леней одежду он носил по преимуществу сам. Иногда он и продавал что-то, но редко. Одежда была очень модная, и знакомые подтрунивали над ним, называя его старым ловеласом.
        Ловелас - это было совершенно несправедливое обвинение. Когда-то давно он таким и был. О, он был мужчина что надо - огонь… А теперь, конечно же, нет.
        В Израиле Леня отвез его в свой домик, где жил с женой, на которой женился уже там, и с сыном - внуком Аркадия Моисеевича. Собственно, из-за внука Аркадий главным образом и собрался в дальние края.
        Леня работал инженером в какой-то небольшой фирме, занимавшейся строительством. Жили они неплохо, хотя Аркадий Моисеевич с непривычки сильно страдал от жары.
        Не понравилось же ему то, что Леня пристрастился к фундаменталистскому иудаизму. Он лично учил сына Ветхому Закону, носил на голове кипу и малыша заставлял носить ее тоже. Увидев собственного сына Леню в кипе, Аркадий Моисеевич поначалу стал просто смеяться. Когда он увидел, что точно такую же кипу носит и внук, а при этом еще бормочет что-то на иврите, то дедушке стало не до шуток.
        Его это раздражало, как и боязнь свинины в доме и соблюдение всех прочих шестисот шестидесяти с лишним запретов…
        - Леня, ты сошел с ума, - говорил сыну в сердцах Аркадий Моисеевич. - Или я тебя не знаю с пеленок, Леня? Или ты не был обычным советским пионером? Или я не помню тебя комсомольцем? Или ты не учился в нормальном ленинградском вузе и не ел свинину в стройотрядах? Что ты морочишь голову себе и ребенку? Это же ненормально…
        Леня в ответ заводил что-то про Бога Авраама, Моисея и Иакова, про завет, заключенный Им с избранным народом.
        - Или Бог Авраама не был к тебе милостив прежде? - спрашивал в ответ Аркадий. - Или Он только теперь стал милостив к тебе, после того, как ты надел на голову эту кипу, которую век не носил? Перестань сказать, Леня!
        - Ты так говоришь, папа, оттого, что ты насквозь советский человек, - отвечал сын.
        - А я хочу забыть о том, как мы были в египетском рабстве. Здесь, на земле обетованной, мы должны жить в счастье и в завете с Богом и забыть все, что связывало нас с египетским рабством.
        - Это нашу жизнь в России ты называешь египетским рабством? - догадался Аркадий Моисеевич. - И ты это говоришь мне, человеку, у которого четыре боевых ордена и одиннадцать медалей за храбрость?
        - И которые тебе вернули только после семи лет лагерей, - язвительно говорил Леня, поправляя кипу.
        - Как будто это были одни и те же люди, Леня, - кипятился Аркадий. - Идиоты и выродки есть в каждом народе, это совершенно не связано с ношением кипы и отказом от свинины. Это же маразм! Что ты компостируешь мозги маленькому ребенку? Он же мой внук и может у тебя вырасти полным идиотом…
        Сын повязывал кожаный футлярчик на лоб, потом обвязывал руку ремешком и становился на колени молиться. Он молился Богу Авраама, Моисея и Иакова… Выпускник Ленинградского строительного института, лучший танцор на студенческих дискотеках и отличник марксистско-ленинской подготовки…
        Аркадий Моисеевич в душе плевался и говорил сквозь зубы, что каждый сходит с ума по-своему. Он так и уехал тогда, не понимая сына.
        С тех пор он не ездил туда, только регулярно получал письма, фотографии от Лени и посылки. И каждый раз вспоминал о том, какая у них была замечательная дружная семья, когда надевал поводок на Графа. Когда Граф умрет, оборвется последняя связь Аркадия Моисеевича с прошлой жизнью.
        Все это он мог бы рассказать Скелету, но не стал этого делать, потому что вообще был противником разговоров с посторонними, а Скелет ему был к тому же и неприятен. Проходимец какой-то…
        - Давайте вашу историю, - бросил Аркадий Моисеевич Скелету. - А то интриговать вы все мастера, а как до дела доходит - то и пшик…
        - Про пшик - это мы еще посмотрим, - ответил Скелет многозначительно.
        - Ой-ой-ой, - замахал рукой Аркадий Моисеевич. - И не надо меня пугать, прошу вас. Меня уже так пугали в моей жизни, что вам так не напугать. И не старайтесь… Один майор в НКВД все кричал мне, что он меня согнет в бараний рог. Потом то же самое кричали все чины рангом ниже, и так далее… А потом «бугор» в зоне шумел про то же. И все гнули меня в бараний рог. Так что, можете себе представить, я уже совершенно ороговел…
        Скелет отметил про себя сказанное доктором про НКВД и про лагерь и это показалось ему многозначительным. «Ага, эта сволочь уже опытная, битая, - подумал он с удовлетворением. - Значит, уже попадался, мерзавец. И как только таких поганцев заведующими назначают?»
        Он подумал, что находится на верном, правильном пути. Этому его научила служба в милиции. Если человек уже сидел, если имеет судимость - то наверняка из всех подозреваемых он и есть виновник. Кому же как не ему и быть виноватым. Скелет хотел уточнить, за что сидел Аркадий Моисеевич, но от удовлетворения этого любопытства пришлось отказаться. Спроси его - и Аркадий сразу поймет, что имеет дело не с всемогущим следователем, а с обычным человеком. Милиционер наверняка бы знал все про судимость Аркадия Моисеевича…
        - Я вас не пугаю, - сказал он. - Мне вас пугать не надо - сами испугаетесь… Так вот, я вам расскажу историю о том, что несколько человек разъезжают по улицам нашего города и хватают людей.
        - Азохен вей! - присвистнул подозрительно Аркадий Моисеевич. - Я полагаю, что таких людей не несколько, как вы сказали, а гораздо больше… Мало ли преступников сейчас разъезжает по городу и хватает людей… Или уж мы с вами об этом не знаем!
        - Я говорю о тех, которые хватают людей для того, чтобы не убить их просто так и не ограбить просто так, а для совсем другой цели, - серьезно сказал Скелет.
        - Таки вы уже могли бы и перейти к делу, - заметил Аркадий Моисеевич. - А то Граф скоро пописает и покакает, мне будет пора идти смотреть «Санта-Барбару», а вы еще даже не начали.
        - У людей изымают их органы, - произнес Скелет замогильным голосом. - Изымают на продажу. И люди умирают. И делают это врачи. Врач. - Он выразительно посмотрел на доктора и замолчал, давая тому время подумать о своем положении.
        Однако Аркадий ничем не выдал себя. Он даже удивился.
        - Это очень мило, - сказал он. - Такой остроумный вид заработка… Это и есть ваша история?
        Он вопросительно посмотрел Скелету в глаза.
        - Я вам больше скажу, - доверительно сообщил Скелет, не отводя взгляда, а напротив, впериваясь им в доктора. - Мы даже знаем, где это происходит. И как это происходит, мы тоже знаем.
        Ни один мускул не дрогнул в лице Аркадия Моисеевича. Он прищурился и качнул своим длинным носом:
        - Я вас поздравляю. Вы хотите, чтобы я сказал вам, что очень рад за вас?
        - Нет, не этого, - ответил Скелет напряженно.
        - А тогда чего? Вы хотите, чтобы я помог вам в чем-то?
        - Я хочу, чтобы вы хорошенько подумали! - произнес Скелет угрожающе.
        - Да, кстати, вы и на самом деле из милиции? - вдруг спросил Аркадий Моисеевич и с сомнением взглянул на Скелета.
        - Какая разница? - сказал Скелет, не желая вдаваться в эту щекотливую тему.
        - Для меня - никакой, - покачал головой доктор. - Для вас - есть разница, я думаю… Вы обратили внимание, какой я деликатный человек? Я попросил бы вас обратить на это внимание, молодой человек. Я ведь не спросил у вас удостоверение личности.
        - А зачем оно вам? - быстро среагировал Скелет.
        - Совершенно ни к чему, - ответил философским тоном старик. - Тем более ни к чему, что я сейчас спокойно пойду домой и лягу спать. Знаете, есть такой анекдот? Я вам сейчас расскажу на дорожку, чтобы вам не было так обидно возвращаться обратно… Однажды у такого вот старого еврея, как я, спросили, какую веру он хотел бы выбрать для себя. «Мусульманскую», - ответил он. «Но почему?» - спросили у него.
«А потому, что у мусульман разрешено многоженство», - ответил старый еврей. «Но зачем вам много жен? - сказали ему. - Ведь вы старый человек…» - «О! - ответил он тогда. - Я сказал бы Розе, что иду к Саре, а Саре сказал бы, что иду к Рахили. А сам бы тихо и спокойно пошел спать». Вот так.
        Скелету было не до шуток, и он даже не улыбнулся в ответ. У него на глазах проваливалось дело. Задуманная им операция по устрашению противника шла как-то не так…
        Они уже возвращались обратно и остановились у парадной старика.
        - Так вы хорошо подумали? - еще раз на всякий случай спросил Скелет. Он только что не щелкал зубами, чтобы придать себе грозный вид…
        - О чем? - меланхолично поднял глаза кверху Аркадий Моисеевич. - Об этой вашей истории? Я уже не в том возрасте, чтобы думать о таких страшных вещах. Нет, это не для меня. От таких историй потом плохо спишь, а я и так принимаю гору снотворных.
        - Но я занимаюсь этим делом, и оно касается вас, - произнес Скелет, почти раскрывая свои карты.
        Аркадий Моисеевич вспомнил известную историю из «Мальчика Мотла» о том, как братец Эля продавал чернила, и усмехнулся.
        - Вот и продолжайте его расследовать на здоровье, - ответил он и, не попрощавшись, скрылся в парадной вместе со своим ревматическим псом.
        Скелет пожал плечами и пошел обратно. Чего он добился? Что он получил? Услышал старый еврейский анекдот и вдоволь насмотрелся в издевательски-скептические глаза этого прохвоста…
        Он даже не испугался его. Скелет внимательно наблюдал за стариком. До чего же наглая рожа! Ни один мускул не дрогнул, глазом ни разу не моргнул. Надо же так закостенеть в зле, чтобы даже утратить страх перед разоблачением.
        Пора было возвращаться к больнице и занимать свой пост. «Пусть не боятся, - подумал Скелет. - В конце концов и я их не боюсь. Теперь они это знают.
        Этот тип может сколько угодно делать вид, что это его не касается. Сейчас он, наверное, сидит дома и названивает своей банде, рассказывая обо мне… Все равно забегают, никуда не денутся».
        Скелет сознательно вызывал огонь на себя. Теперь, после убийства Клоуна, когда ему ясно дали понять, что знают про него, он должен был сделать следующий ход. Он и сделал его. Расшевелил это гнездо. Теперь у них, у этих монстров, во всяком случае, нет иного выхода, как убрать Скелета. Он теперь им, очевидно, опасен.
        Ну что ж, Скелет этого и хотел. Пусть проявятся.
        В былинах Скелет читал о том, как перед битвой с печенегами Добрыня Никитич всегда выезжал один перед ратью в чисто поле и звал печенежского богатыря помериться с ним силами.
        Вот и Скелет как бы выехал в чисто поле на белом скакуне и ждал теперь врага.

* * *
        Это была чудесная ночь. Хельга была само воплощение нежности и страсти. Та девушка, которую я так неудачно целовал когда-то в скверике, казалось, никогда не существовала.
        Эта зрелая женщина, сохранившая всю силу и красоту молодости, не растеряла и любовного пыла.
        - Ты давно ждала меня? - спросил я ее, едва только поднял ее со ступенек, на которых она сидела. Я был потрясен такой неожиданностью.
        - Нет, недавно, - ответила Хельга.
        - Отчего же ты не предупредила заранее? - спросил я. - Ведь я мог и еще задержаться.
        - Раньше я и сама не знала о том, что захочу тебя видеть, - призналась Хельга немного смущенно. - Я сидела одна дома, телефон у тебя не отвечал… И я вдруг почувствовала, что ничего не могу с собой поделать. Я должна была непременно увидеть тебя. Вот я и приехала. Должен же ты был когда-то появиться. Тем более, ты говорил мне, что ты часто работаешь по ночам. Вот я и подумала - может быть, ты отключил телефон.
        Хельга очаровательно улыбнулась:
        - Должен же взрослый человек иногда совершать глупости.
        Я полез в холодильник и, почти ничего не обнаружив там, расстроился.
        - Вот ерунда, - сказала Хельга. - Как будто я есть сюда приехала.
        - А на самом деле? - поднял я на нее глаза. В ответ она сладко мне улыбнулась и, обвивая мою шею руками, шаловливо прошептала:
        - А на самом деле - я просто поняла, что ты мне очень нужен…
        Наша вторая ночь с Хельгой убедительно показала мне, что будет еще и третья. И еще много ночей у нас впереди. Мы словно заново открыли друг друга после стольких лет.
«Интересно, это можно назвать любовью с первого взгляда? - думал я. - Если люди в общем-то уже успели забыть друг друга за столько лет… Наверное, можно».
        - Это сама судьба, - сказала мне Хельга, как будто отвечая на эту мою мысль. - Самой судьбе было угодно, чтобы ты пришел именно в нашу больницу и мы с тобой встретились вновь. Ты веришь в судьбу?
        Мы лежали обнаженные на кровати, еще только едва отдышавшись после очередной любовной схватки, и я любовался совершенными линиями ее тела.
        Сквозь незашторенные окна светила луна, и в ее свете тело Хельги блестело и казалось чем-то неземным, совершенно гладким, чуть ли не светящимся. Это была ее нежная кожа.
        - В судьбу? - переспросил я. - Судя по событиям последних дней - верю. Во всяком случае, наша встреча - это и на самом деле перст судьбы. Так получается.
        Я и вправду так считал. Хоть и печальные заботы привели меня в эту больницу, но встреча с Хельгой как будто заслонила для меня многое.
        Не то, что я забыл о Юле. Нет, конечно. Я собирался до самого конца делать все, что в моих силах. Но мысли мои и чувства теперь были во многом заняты этой удивительной женщиной.
        Она встала и прошлась по комнате, озаряемая светом полной луны. У Хельги была тяжелая, довольно крупная грудь, тонкая талия и в меру широкие округлые бедра.
«Как же она красива», - в очередной раз подумал я. Когда Хельга вновь легла рядом со мной и оказалась под прямыми лучами, отраженными луной, ее тело показалось мне похожим на лунный пейзаж - холмы и округлости в серебряных лучах…
        Утром мы проснулись довольно поздно. День оказался не таким жарким, как предыдущие. Как пелось в старой пролетарской песне - тучи над городом встали… Что ж, уж к чему, к чему, а к этому петербуржцам не привыкать. Будь то летом или зимой.
        Хельга, не надевая ничего на себя, побежала на кухню и сварила кофе. Еды у меня никакой не было, и наш завтрак составили кофе и сигареты.
        - Где ты пропадал вчера весь день? - поинтересовалась Хельга.
        Я не хотел ничего говорить ей о Юле. И не потому, конечно, что опасался ревности. Если бы я побоялся говорить о Юле и о наших с ней отношениях, это было бы полным предательством. Нет, я сказал бы, но не хотелось вдаваться в подробности происшедшей трагедии.
        Мне не хотелось говорить об этом вскользь, мимоходом. А рассказывать подробно - значило слишком надолго затянуть этот разговор.
        Да и что даст рассказ Хельге? Она все равно не знает Юлю и не сможет почувствовать того, что я буду рассказывать.
        Не хотел я говорить и из корыстных мотивов. Пришлось бы сказать, зачем я появился в больнице. Хельга, узнав о наших со Скелетом подозрениях, разволновалась бы. Еще бы, узнать, что ты работаешь в больнице, где происходят такие вещи.
        Даже если Скелет ошибся, и интересующие нас преступления происходят в другой больнице - все равно для врача узнать об этом достаточно тяжело.
        - Ездил на дачу, - ответил я просто и тем самым снял все остальные вопросы. Вот и все. Наверное, Юля сама одобрила бы мой ответ. Незачем трепать ее имя в разговоре с женщиной, занявшей ее место в моей постели…
        - Как ты жила все это время? - спросил я Хельгу. - Что ты делала? Я ведь ничего не знаю о тебе.
        - А что бы ты хотел знать? - пожала плечами женщина. Она сидела передо мной, накинув на обнаженное тело плед. Лицо ее в утреннем свете было бледно, но трепетавшие губы и подрагивающие длинные ресницы выдавали еще недавно бушевавшую в ней чувственность.
        - Ты была счастлива с Левой? - задал я самый сакраментальный вопрос. Наверное, его часто задают женщинам, побывавшим замужем.
        - Была. До известного времени, - ответила Хельга, помолчав.
        - А потом? - нетерпеливо спросил я.
        - Для этого я должна была бы рассказать тебе все с самого начала, - произнесла Хельга задумчиво. - Но это длинная история, и вряд ли тебе она будет приятна.
        - Но я очень хочу ее выслушать, - сказал я. - Мне хочется все знать о тебе.
        Это и в самом деле было так, особенно после этой ночи.
        - Ты в этом уверен? - спросила женщина. - Ты так уж уверен, что тебе хочется знать все? Не лучше ли оставить некоторые вещи в стороне, в качестве интригующей загадки?
        - Нет, - твердо сказал я. - Я уверен в своем желании стать тебе ближе. Мне кажется, что и ты этого хочешь.
        - Ну, пожалуйста, - ответила она. - Только не пожалей потом. История не будет простой и легкой для понимания.
        - Ничего, я буду стараться тебя понять, - успокоил я ее.
        - Это как раз сомнительно, - хмыкнула Хельга. - Но что же, попробуем.
        Мой папа был директором мотеля под Таллином. Мотель располагался километров в десяти от города, на берегу Финского залива.
        Ты не можешь, наверное, себе представить атмосферу, которая царит в мотелях на прибалтийском побережье. Каждый день - толпы людей, туристов со всей страны. Теперь это, вероятно, совсем не так, но тогда - в семидесятые годы Прибалтика была самым престижным и шикарным отдыхом в Советском Союзе.
        К нам ехали отдыхать люди со всей страны. Обслуживающего персонала в мотеле было человек пятьдесят - администрация, рабочие… Мы жили в домиках чуть в стороне от мотеля. Я училась в школе неподалеку. Каждое утро на шоссе останавливался школьный автобус, и мы садились в него, чтобы ехать в школу. Для Эстонии это обычное дело. При хуторской системе школьный автобус - это панацея.
        И вот, мы все впятером - все дети работающих в мотеле, выходили на шоссе и школьный автобус забирал нас, чтобы после окончания уроков отвезти назад.
        Я училась в школе, по вечерам помогала маме по хозяйству, готовила уроки к следующему дню. Моя мама не работала, она только вела наш дом.
        Папы вечно не бывало, у него было много дел в мотеле. То ремонт, то еще какие-то проблемы с туристами. Тогда был огромный наплыв, особенно летом и осенью. Почему-то холодные берега Балтики привлекали людей со всех концов нашей огромной страны.
        В семидесятые годы у многих были машины, и целые орды туристов атаковали наш мотель со всех сторон. Ночь они проводили у нас, а утром отправлялись осматривать достопримечательности Таллина.
        Вероятно, папа был хорошим директором. Мало того, что он был на хорошем счету у таллинского начальства. Он еще и проявлял собственную инициативу. Например, он по собственному почину организовал в мотеле дискотеки.
        До этого туристы только и знали, что жгли по вечерам костры и жарили шашлыки. Тогда я впервые услышала это слово. Надо сказать, что «шашлык» - это совершенно непроизносимое слово для эстонца. В эстонском языке вообще нет шипящих звуков, и поэтому сказать слово, в котором их целых два - непреодолимая преграда.

«Шашлык» - это ужасное слово, с которым ни один нормальный эстонец не может совладать. Оно звучит почти так же устрашающе, как названия русских городов. Барнаул, Кустанай, Челябинск - ужас, кошмар в этих звукосочетаниях… От этих звуков эстонское ухо каменеет, и человек впадает в кому…
        Так вот, русские туристы жарили на кострах этот чудовищный шашлык… Папа завел дискотеки, организовал их проведение, приглашал из Таллина эстрадные ансамбли. Он был хорошим организатором. Я отлично его помню в то время - высокий стройный мужчина с красивым худощавым лицом. Он всегда ходил в помятом светлом костюме, и в уголке его рта была вечно зажата сигарета. Иногда она дымилась, иногда он просто жевал погасший окурок.
        У папы был один серьезный недостаток - он много пил. Наверное, к этому его вынуждала работа. Что ни день, приезжали комиссии из Таллина, всех нужно было угощать и принимать как дорогих гостей. Со всеми нужно выпить и сводить каждого в сауну за свой или за казенный счет. Этому татарскому обычаю эстонцы научились у русских.
        Вообще, каждый народ заимствует у другого только все самое плохое, это я давно заметила…
        У папы была приличная по тем временам зарплата, и еще он имел что-то «слева», так что мы вполне могли бы жить припеваючи, но всему виной водка. Не буду говорить
«русская водка» - это нехорошо, и было бы с моей стороны совершенно неоправданной клеветой. Водка - общая. Это такой же национальный эстонский напиток, как и русский…
        Так что нашей семейной бедой была просто водка. Не русская, и не эстонская. Папа сначала пил ее по обязанности, а потом втянулся и пил уже просто из удовольствия.
        А водка тогда было недешева. Сейчас водка - это самое дешевое, что есть в России. А тогда, при СССР - нет. И большая часть нашего семейного бюджета уходила именно на папины оргии. Нет, ничего особенно плохого он не делал. Просто каждый вечер он надевал свой светлый костюм и шел в мотель, за полкилометра от нашего дома.
        Мы с мамой оставались одни и сидели на кухне, прислушиваясь к крикам и воплям, доносившимся из мотеля. Это «гуляли» туристы. Может быть, их и можно понять. В конце концов, они были на отдыхе.
        А вот наш папа - нет. Для него это стало естественным и каждодневным времяпрепровождением.
        Я тогда училась в девятом классе и не особенно интересовалась подробностями жизни моих родителей. У меня тогда было много своих интересов, которые свойственны этому возрасту.
        В девятом классе я впервые поцеловалась с мальчиком. Для девочки такого возраста это ведь целое событие в жизни.
        Так что у меня было много тем для размышлений, чтобы не вдаваться в нюансы взаимоотношений родителей.
        Но потом все выяснилось и встало на свои места. Просто я не замечала, что творится во взрослом мире. Моя мама совершенно отчаялась. Ее одинокие вечера вдвоем со мной совершенно ее доконали. Сейчас я могу представить себе ее состояние. Она сидела одна в доме вдвоем с дочерью и все время напряженно думала о том, где сейчас и чем занимается ее муж.
        Под вечер, или ночью папа приходил, и я шла спать, довольная, что все в порядке и папа дома. Но каково было маме встречать его - выпившего, веселого, и знать, что он провел вечер в окружении таллинских знакомых и красивых девиц легкого поведения?
        Что она чувствовала и что переживала при этом? А девицы такие крутились тогда возле каждого начальника средней руки в Эстонии, особенно в туристском деле…
        Свобода нравов тогда в нашем окружении была ужасающая. Вся Эстония пыталась брать пример с Европы и главным образом брала пример в смысле свободы морали. Я же говорю, что народы заимствуют друг у друга только самое плохое…
        Вероятно, моя мама сильно переживала все происходящее. Просто она была нордическая женщина и не позволяла себе высказывать чувства при посторонних, тем более при собственной дочери.
        Но мама была еще довольно молодой, ей было всего тридцать четыре года. Тогда мне казалось, что она уже старая, а теперь-то я понимаю, что она вовсе не ощущала себя старухой. Наоборот, она думала о том, что еще молода и у нее, может быть, много хорошего впереди, а жизнь ее погибает тут, рядом с мотелем и распоясавшимся мужем…
        Несколько раз я оказывалась невольной слушательницей неприязненных разговоров между отцом и матерью.
        Домик у нас был небольшой, и по ночам, когда было тихо вокруг, все было отлично слышно из соседней комнаты, все разговоры. Особенно, если лежать тихо и прислушиваться.

«Крис, - говорила мать отцу. - Ты опять пришел ночью, и опять от тебя пахнет вином, хотя ты обещал мне быть аккуратнее».

«Брось, Мээлита, - отвечал отец. - Может настоящий мужчина вести себя по-мужски или он должен постоянно оглядываться на жену? Это же не по-мужски. Ты ведь хочешь, чтобы твой муж был настоящим мужчиной?»

«Да, но я не считаю, что помада на твоей шее, которую ты даже не удосужился стереть, идя домой, делает тебя настоящим мужчиной», - чуть не плача, но сохраняя достоинство, отвечала мать.

«Мои обязанности, моя должность накладывают на меня кое-что, - говорил, как бы оправдываясь, отец. - Ты же должна понимать, что я, как руководитель крупного туристского заведения, просто обязан делать некоторые вещи… Встречать начальство, важных гостей…»

«Ах, Крис, - с отчаянием в голосе говорила ему мама. - Это так, но я уверена, что случайные связи с девками и пьянки отнюдь не входят в твои служебные обязанности».
        Это были бесплодные разговоры. Они не могли привести ни к чему хорошему, и не привели.
        Постепенно моя мама отчаялась и стала тоже иногда ходить вместе с отцом по вечерам в мотель.
        Теперь в эстонских газетах иногда пишут о том, что русские туристы развратили чистые нравы эстонского народа. Что наплыв растленных жителей славянского востока развратил людей. Бог им судья, этим газетчикам. Кто не хотел растлеваться, тот не растлевался. Это дело совести и желания каждого…
        Иногда родители возвращались с этих гулянок вместе, но все чаще стали приходить домой порознь.
        Хельга сказала это и замолчала. Она сосредоточенно вскрывала новую пачку сигарет. Ее длинные ногти царапали целлофановую обертку.
        - Ты хочешь сказать, что твоя мама стала такой же, как отец? - спросил я, не выдержав ее паузы.
        - Нет, вовсе нет, - ответила Хельга, чуть задумавшись на секунду. - У моей мамы совсем другой характер. Она - жесткая и решительная женщина, но в душе она романтична, и ее желания всегда лежали в русле обычных вещей, связанных с любовью и семьей. Просто она попала в сложную ситуацию.
        - В какую? - поинтересовался я, и тут же мне стало неудобно, что я тороплю Хельгу с ее рассказом. Надо было мне быть потоньше и понимать не только умом, но и сердцем, чего стоит молодой женщине рассказывать мне такое со всей откровенностью…
        Вероятно, мне следовало бы быть не доктором, а священником. Все так охотно рассказывают мне все подробности своей жизни. Раньше я считал, что это касается только моих пациентов - преступников, а теперь оказалось, что это распространяется и на прелестных молодых дам.
        - В какую же ситуацию она попала? - спросил я, ожидая услышать нечто тягостное и полукриминальное, что сопровождает обычно фразу «сложная ситуация»… Но все оказалось проще и прозаичнее.
        - Сложная ситуация - это ее семейная жизнь, - просто ответила мне Хельга, поднимая глаза от распечатанной наконец пачки сигарет. - Больше, собственно, ничего… Но для моей мамы все это было слишком тягостно. А тут подвернулся Василий Савватеевич. Как нельзя более кстати, учитывая то, что творилось в нашей семье…
        - Кто такой Василий Савватеевич? - спросил я, удивляясь появлению этого русского имени применительно к мотелю под Таллином.
        - О, - усмехнулась Хельга. - Василий Савватеевич - это мечта каждой правильной эстонской женщины.
        Она сказала это и замолчала загадочно.
        - И все же? - допытывался я, хотя подумал, что делаю это напрасно и Хельга все равно расскажет сама, если уж начала.
        - Представь себе мужчину сорока лет среднего роста, широкоплечего, с щегольскими усами на красивом и глупом лице, - сказала Хельга. Я задумался.
        - Представил, - наконец ответил я, добросовестно создав в своем воображении искомый образ.
        - И представь себе, что этот человек приехал в мотель на красивой «Волге» цвета слоновой кости. Такие «Волги» тогда были не у каждого, и наличие такой машины говорило о многом. Гораздо больше, чем наличие «мерседеса» в наше время…
        А говорило оно о том, что Василий Савватеевич - крупный начальник. Он был преуспевающий руководитель нефтедобычи откуда-то из-под Тюмени. Или Сургута, я сейчас не помню. Сравнительно редкая и экзотическая птица в наших краях, уже хотя бы потому, что Эстония просто очень далеко от Тюмени…
        Василий Савватеевич приехал к нам отдыхать. Он и отдыхал, как только мог и умел. Денег у него было немерено, заработки тогда в Сибири были большие, у начальства - особенно. Он гулял по Таллину, дивился на красоту города и на то, что никто не харкает прямо посреди улицы и не орет матом на главной площади, как это принято в России…
        Он был неженат. Вообще Василий Савватеевич отдыхал на всю катушку. Днем он гулял и осматривал что-то, по вечерам посещал таллинские рестораны. А к ночи на такси возвращался в мотель.
        Но то ли в ресторанах ему не везло, то ли по врожденной порядочности его натуры ему не нравились женщины легкого поведения, стайки которых всегда вились в те годы между гостиницей «Виру» и рестораном «Глория»…
        Одним словом, Василий Савватеевич вдруг на дискотеке в мотеле встретил мою мать.
        Он произвел на нее огромное впечатление. Особенно, наверное, в сравнении с отцом.
        Василий Савватеевич был положительным, усатым человеком. Большой начальник в неведомой Сибири, денег у него куры не клюют… Пьет умеренно, в основном по праздникам и под хорошую закуску. Депутат областного совета то ли в Тюмени, то ли в Сургуте…
        По сравнению с моим пьющим и гуляющим папой это был просто образец совершенства. Хотя, чего же сравнивать? Мой папа все же был не нефтяником, а директором мотеля. Это совсем другой профиль работы, накладывающий определенную печать на человека.
        Но мама решилась сравнивать. А когда простая рассудочная женщина начинает сравнивать вот таких двух мужчин, понятно становится, кого она предпочтет. Тем более, что папины «художества» уже довели ее к тому времени до отчаяния.
        Что же касается Василия Савватеевича, то с ним вопрос был ясен. В те годы не было для русского мужчины ничего более престижного, чем женитьба на прибалтийке… русские даже придумали специально слово - прибалты. Они нас всех так называют. - Хельга засмеялась. - Они не могут различить, что мы - три совершенно разных народа. Это недоступно пониманию простого русского человека. Так вот они нас так и называют, очень глупо и смешно - прибалты. И, конечно, для мужчины из далекой Тюмени было чрезвычайно престижно привезти себе жену из Эстонии. Наверное, все потом говорили там о нем с тайным восхищением. Как же - он женился почти что на европейской женщине…
        Вероятно, это повлияло на воображение Василия Савватеевича, и он стал ухаживать за мамой, а потом стал уговаривать ее уехать вместе с ним.
        Мама никогда бы на это не согласилась, если бы папа к тому времени совершенно не обнаглел.
        Последней каплей было, когда он пришел домой в очередной раз под утро пьяный и мама нашла у него в кармане женские трусы. Ох, как она хлестала папу этими трусами по лицу… Когда она делала это, у него был такой жалкий вид. А по маминому лицу я уже тогда поняла, что это последняя капля и теперь она решится на что-то.
        Вот мама и решилась, и приняла предложение крупного усатого мужчины из Сибири.
        Она хотела, чтобы и я поехала с ней. Мама познакомила меня с этим дядькой и даже хотела, чтобы я называла его «дядя Вася». Но это было гораздо выше моих сил. С чего бы это я стала привыкать к какому-то постороннему мужчине, да еще поехала в такую даль?
        И я отказалась, сказала, что останусь с папой. Мама просила у меня прощения и сказала: «Прости меня, Хельга. Я понимаю, что не должна так поступать и оставлять тебя, но ты уже взрослая девочка и должна меня понять. Ты же видишь, как ведет себя папа в отношении меня».
        И я поняла маму. Действительно, она была еще совсем не старая женщина, и зачем ей было губить свою жизнь? Она старалась в свое время, как могла, образумить папу и наладить нормальную семейную жизнь. Но у нее ничего не получилось.
        Теперь мама решилась начать все сначала.

«Подумай еще раз, - говорила мне мама. - У Василия куча денег, и там богатый край. Поедем вместе со мной».
        Но я была уже действительно довольно большая девочка и совсем не хотела ехать на край света, пусть даже вместе с мамой. Так что маму я совсем не осуждала, но у нее была другая ситуация.
        - И ты осталась с отцом? - спросил я, когда Хельга остановилась в своем рассказе.
        Она посмотрела на меня испытующе:
        - Тебе интересен мой рассказ? История моего детства?
        Я кивнул в ответ. Хельга улыбнулась доверительно и сказала:
        - Я еще никому подробно не рассказывала об этом. Ты - первый. Может быть, я потому разоткровенничалась, что мне кажется, будто ты поймешь меня. Не знаю, почему я так думаю.
        Почему бы мне было не понять ее? Что за странный вопрос… Это самая обыкновенная история. У многих в детстве были нелады с родителями. В конце концов не всем же так везет с папой и мамой, как мне, например…
        Я сказал об этом Хельге, и она усмехнулась.
        - Но я ведь еще рассказала не все. Это совсем не такая простая история, как ты думаешь. Пока что действительно все шло, как обычно, как у многих. А вот дальше началось то, о чем я не решалась никому прежде рассказать.
        Хельга замялась. В ее глазах я прочел нерешительность.
        - Не знаю, как ты к этому отнесешься, - добавила она.
        - Я думаю, что ты можешь все спокойно мне рассказать, - ответил я. - Прошло уже столько лет, и теперь ты взрослая женщина, врач. Столько уже событий произошло в твоей жизни с того времени, что все сильно отодвинулось. Почему бы и не вспоминать об этом, о том, что было так давно?
        - Когда я расскажу все до самого конца, Феликс, ты поймешь, отчего я не люблю вспоминать свою молодость. Ты увидишь, что у меня на это есть серьезные причины…
        Так вот, мама собралась, в последний раз облила меня слезами прощания и уехала. Напоследок она еще добавила, что, естественно, я могу приехать к ней как только захочу. Но надо сказать, что я ни разу не воспользовалась ее приглашением.
        Хотя я и прекрасно понимала маму и побудительные причины ее поступка, тем не менее мне все равно было нечего делать с ней и ее новым усатым мужем.
        А папа через некоторое время привел в дом девицу. Это была одна из его дискотечных подружек. Подозреваю, что именно ее трусы нашла мама в папином кармане.
        Линда была всего на пять лет старше меня, и я довольно болезненно переживала это.
        Линда была красивая девушка, только держалась уж слишком развязно по моим тогдашним понятиям. Она поселилась у нас, в комнате, которая была раньше спальней моих мамы и папы.
        Теперь там спал папа с Линдой. Линда очень много себе позволяла. Она работала официанткой в ресторане неподалеку и, может быть, там научилась своим ужасным манерам. Она совершенно не хотела вести себя прилично и контролировать свое поведение, сдерживать свои желания.
        Например, она могла просто так запросто вдруг за ужином сесть к папе на колени и ласкать его, тереться об него. А могла даже, нисколько не стесняясь меня, попытаться залезть к нему рукой в брюки… Правда, папа ей этого не позволял делать, одергивал, но на это она немедленно говорила бесстыдно: «Ну, тогда пойдем в постель поскорее, мой зайчик», - и при этом нахально косилась на меня…
        Все же Линда вовсе не была такой уж плохой. Со мной она постаралась подружиться. Ведь мы были если не ровесницы, то во всяком случае, разница в возрасте между нами была гораздо меньше, чем между Линдой и моим папой.
        Сперва я сторонилась этой развязной девицы, а потом постепенно привыкла, стала замечать те знаки внимания, которые Линда мне оказывала. Она не собиралась что-то из себя строить и не собиралась претендовать на то, чтобы быть моей мачехой. С самого начала она поставила себя в нашем доме так, что стала моей старшей подругой.
        Именно от Линды я впервые по-настоящему услышала все о взаимоотношениях мужчины и женщины, например. А для молоденькой девушки такие доверительные разговоры очень важны.
        А услышать все это из уст папиной любовницы - в этом вообще было много пикантного…

«И ты все это делаешь с моим папой?» - зачарованно, не до конца веря, расспрашивала я, когда Линда, увлекшись, повествовала о какой-нибудь особо бесстыдной ласке или позе.

«Конечно, - смеялась Линда. - И не только с твоим папой. Со многими другими мужчинами - тоже».

«А что же папа? - в ужасе спрашивала я. - Он разве не против?»

«О, - еще более игриво отвечала моя старшая подруга. - Может быть, это было еще до того, как я познакомилась с Крисом… С твоим папой. А может быть… - тут глаза ее делались особенно хитрыми. - А может быть, я и сейчас иногда расслабляюсь и немного позволяю себе, но Крис ведь этого может и не знать».
        Она заливисто смеялась, и постепенно я стала привычно относиться к таким разговорам и к такому образу мыслей.
        Единственное, что меня смущало тогда, было то, что мне уже семнадцать лет, а у меня все еще не было парня. Слишком уж занимательными и сладкими были рассказы об этом деле Линды, чтобы я оставалась равнодушной.
        В противном случае, наверное, я продолжала бы пассивно ждать, когда встречу парня себе по душе, но в той ситуации я горела, будто в огне, и мне непременно хотелось поскорее попробовать того, о чем повествовала подруга.
        У нас в школе был парень по имени Роберт. Он учился в том же выпускном классе, что и я. Он был высокий и стройный блондин с наглыми глазами. У него уже были почти оформившиеся усы на холеном лице.
        Все девчонки втайне сходили с ума по Роберту, но он ни с кем не дружил из класса. Он приезжал в школу на мотоцикле и оставлял его возле школьного двора.
        А после уроков он гордо садился на своего железного коня красного цвета и, оставляя шлейф выхлопных газов, уносился с грохотом домой.
        Можешь представить себе, с какой бессильной завистью смотрели на него одноклассники и с каким вожделением - девочки.
        Директор как-то предпринял попытку запретить ему приезжать в школу на мотоцикле и сказал об этом родителям Роберта. Он упирал на то, что школьники не должны гонять на мотоциклах, а должны скромно приезжать все вместе на школьном автобусе.
        Но родители Роберта ответили, что их сыну уже восемнадцать лет и он имеет право ездить на чем хочет, и это не директорское дело - диктовать виды транспорта… Роберту действительно было уже восемнадцать, потому что он два года сидел в одном классе… Так что он и годами был старше всех.
        И вот однажды я встретила этого Роберта на дискотеке в мотеле, куда стала теперь иногда захаживать. Ходить-то я туда ходила, и там ко мне, естественно,
«подкатывались» разные отдыхающие со своими более чем нескромными предложениями, но я не решалась идти с незнакомцами. Для этого я все же была еще слишком молода и неопытна. Да и Линда не советовала мне делать это. Она рассказывала разные страшные истории, что могут сделать с девушкой незнакомые мужчины…
        А тут я встретила Роберта. Он был, как всегда, очень красив в своей короткой кожаной куртке и настоящих американских джинсах, которые тогда были большой редкостью.
        Я сама решилась подойти к Роберту и пригласила его на танец. Ни за что не сделала бы этого раньше, до знакомства с Линдой и ее разговоров о том, что если хочешь добиться наслаждения с парнем, то не следует стыдиться…
        Роберт очень удивился, но пошел танцевать со мной. Смешно теперь вспоминать, но я на самом деле ужасно боялась, что он откажет и мне придется, понурив голову, с позором отходить от него прочь под смех окружающих. Глупо, конечно, ведь я была вполне хороша собой. С чего бы это ему было так со мной поступить?
        И я сама пригласила его. Конечно, в любом нормальном городке Эстонии такой поступок девушки вызвал бы всеобщее недоумение и на меня потом всю жизнь показывали бы пальцем… Но у нас в мотеле тон задавали русские туристы, а у них свободное поведение считалось нормой.
        После двух танцев, которые мы протанцевали, Роберт прижал меня к своей кожаной куртке и предложил прокатиться с ним на его мотоцикле.
        Он прекрасно знал меня по школе и, конечно, просто решил, что Хельга сошла с ума, что так безрассудно себя ведет. Про Роберта ведь ходили слухи, что он, несмотря на то, что еще учится в школе, успел поиметь много женщин, и постарше себя. Так что он был совершенно развращенный парень.
        Он, наверное, был уверен, что уж от мотоциклетной прогулки я точно откажусь, и предложил просто так, для смеха, на всякий случай.
        Но я согласилась. Как сейчас помню его веселый и недоумевающий взгляд, когда он повел меня к своему мотоциклу. И еще помню взгляд Линды, которая тоже была на дискотеке и со стороны наблюдала за всем происходящим.
        Наши глаза на мгновение встретились, и она подмигнула мне, как бы подбадривая меня.
        Мы отъехали с Робертом не слишком далеко, и остановились в сосновой роще недалеко от моря, так что шум морских волн смешивался с шелестом верхушек сосен… Очень романтично.
        Вот там он и поимел меня, лишил невинности. Я стала женщиной, будучи опрокинутой на длинное кожаное сиденье мотоцикла. Очень в стиле двадцатого века. Потом я много раз видела в различных эротических журналах фотографии, где непременно фигурирует мотоцикл, и каждый раз вспоминала о своем первом мужчине и его мотоцикле…
        Роберт действительно был уже весьма опытным мужчиной, так что он сделал все очень быстро и грамотно.
        Только у меня осталось от этого ужасное воспоминание. Мне было больно и неприятно. Он навалился на меня всем телом и сопел в лицо. А потом, когда все закончилось, удовлетворенно крякнул и потрепал меня по щеке.

«Молодец, - сказал он покровительственно. - Вот ты и избавилась от своей инвалидности».

«Какой еще инвалидности?» - спросила я, вставая и поправляя платье.

«Ну, девственность - это же своего рода инвалидность, - захохотал он, довольный где-то услышанной и повторенной шуткой. - Теперь ты - нормальная девка».
        Он еще раз потрепал меня по щеке и добавил: «Ты еще будешь первоклассная сучка… Вот ведь, сама напросилась».
        Я тогда не решилась ничего ответить. Мне было стыдно и неприятно. Больше всего я была разочарована тем, как все произошло. Быстро, больно и совсем не так восхитительно, как это рассказывала Линда.
        Роберт даже не поцеловал меня, и уж вовсе не ласкал, не готовил. Просто навалился на меня и сделал свое дело, абсолютно не заботясь о том, как и что чувствую я.

«Неужели все мужчины такие? - думала я тогда. - Неужели это всегда бывает так быстро и грубо? Зачем я тогда все это сделала?»
        Все эмоции, которые я получила в тот вечер, были отрицательными. Роберт даже не подвез меня до дому на своем мотоцикле. Он сказал, что теперь должен торопиться и что ему в другую сторону.
        А я не осмелилась ничего ему сказать. Это был рейс в один конец. Я добралась пешком до дома и легла спать. Мне хотелось плакать, но я сдерживалась. Папы и Линды еще не было, они поздно возвращались с дискотеки в мотеле. Наконец-то папа получил то, что хотел. Мамы больше не было, и никто не мешал ему вести такую жизнь, которая казалась ему достойной мужчины.
        Хельга усмехнулась, наблюдая за моими реакциями на ее рассказ, и спросила:
        - Ну как, тебе понравилась история потери моей невинности?
        Я решил не кривить душой.
        - Знаешь, Хельга, - сказал я. - Все-таки я совершенно не понимаю пока, отчего ты так много значения придаешь этому воспоминанию. Спору нет, история малоприятная, но подобные истории случаются с каждой второй женщиной. Я имею в виду, что каждая вторая женщина теряла невинность при схожих обстоятельствах и тоже в первый раз имела негативные эмоции… Тут нет ничего не только трагичного, но даже и интересного, необычного. Очень, я бы сказал, банальная история.
        Я говорил так резко намеренно, потому что хотел таким образом показать Хельге, что ей совершенно нечего стыдиться и комплексовать. Тем более, что это было так давно…
        - Ну, посмотрим, как тебе понравится продолжение, - сказала Хельга, испытующе глядя на меня. - Поглядим, насколько высок твой эмоциональный барьер, и до какой степени ты будешь говорить, что я говорю обыденные вещи.
        Она села поудобнее и продолжила:
        - Самое неприятное ожидало меня назавтра в школе. Потому что к второй перемене Роберт успел рассказать всем ребятам о том, как он трахнул меня накануне. Уж не знаю, что двигало им. Наверное, он и в самом деле не имел никаких оснований меня уважать. Ведь я сама предложила ему себя и сама отдалась ему. Он не случайно назвал меня сучкой почти сразу, не успела я еще прийти в себя. Он все рассказал в деталях и подробностях, и все мальчишки класса хохотали, слушая его и издевательски поглядывали на меня. А девочки стали коситься и осуждающе перешептываться.
        - Но Хельга, - протянул я. - Ты же сейчас взрослая женщина и сама все понимаешь… Мальчишкам до смерти хотелось быть на месте Роберта, и потому они так возбужденно смеялись. А девочки всегда ведут себя ханжески… Они тоже втайне тебе завидовали, но им лишь бы только осудить подругу.
        - Это правда, - кивнула Хельга. - И теперь я действительно все это прекрасно понимаю. Но тогда ведь я была еще совсем юной, и слезы застилали мне глаза, не давали смотреть. Короче говоря, после третьего урока я ушла из школы и побежала домой. И вот тут и начинается самое интересное, то, что перевернуло мою жизнь. Дома была одна Линда. Она поздно вставала и в тот день еще лежала в постели. Когда я вошла в комнату, она сразу все поняла. Наверное, каким-то шестым женским чувством.

«Он все рассказал в школе?» - сочувственным тоном спросила она у меня.

«Кто?» - не сразу поняла я ее вопрос.

«Да Роберт же, - сказала Линда, потягиваясь. - Или ты думала, что я ничего не видела вчера? Ты, думаешь, я не знаю, что ты потеряла вчера?»

«А что я потеряла?» - все еще не понимала я. Мне не верилось, что и Линда теперь знает о моем позоре.

«Ты потеряла невинность, - ответила Линда спокойно, улыбаясь. - С чем я тебя и поздравляю… Это давно следовало сделать. Я даже удивлялась, почему ты так тянешь с этим. Ну и хорошо. Расскажи, как это было».
        Кому еще я могла все откровенно рассказать, с кем я могла поделиться своим разочарованием?
        Я села на край ее постели и все подробно поведала. О том, как равнодушен и груб был Роберт, и о том, что сама я ничего не почувствовала, кроме отвращения к самой себе и к сексу.

«Ну, это не беда», - ответила Линда, когда я закончила свой рассказ и чуть не плакала. Слезы я сдерживала, но Линда, несомненно, заметила мое состояние.

«У многих так бывает в первый раз», - сказала она.

«Неужели все мужчины таковы?» - задала я ей вопрос, который терзал меня с самого вчерашнего вечера.

«Многие, - улыбнулась Линда. - К сожалению, очень многие. Они такие неотесанные мужланы, - добавила она. Потом хитро посмотрела на меня и, все так же потягиваясь, томно сказала вдруг: - Раздевайся и ложись ко мне в постель, и я расскажу тебе один секрет о том, как добиться настоящего наслаждения и не зависеть от каких-то там невоспитанных робертов».

«Как в постель?» - оторопело спросила я. Никогда прежде Линда не приглашала к себе в кровать, да еще раздетую. Это было довольно дико для меня, но в тот раз я была в таком состоянии, что была готова на все.

«Давай, иди сюда», - поторопила меня Линда, и я скинула платье.

«Снимай и все остальное, - сказала Линда. - Трусики и лифчик тоже положи вот здесь. Чтобы ты была совсем, как я».
        С этими словами она откинула одеяло, приглашая меня к себе, и я увидела, что она совершенно голая. Я никогда до этого не лежала в постели с голой женщиной и мне не приходило в голову, что такое возможно. Но в тот день… Ах, в тот день я была так напугана и расстроена, и так нуждалась в утешении… Мне нужно было обязательно, чтобы кто-то приласкал меня.
        А Линда была такая участливая, а когда она пригласила меня к себе в постель, я увидела ее стройную фигуру, и мне не показалось противным прилечь к ней.
        Я сделала все так, как она сказала, и легла в кровать. Тело Линды было горячим, и она сразу же прижалась ко мне.

«Сейчас мы утешим нашу милую девочку, - заворковала Линда, гладя меня рукой по обнаженной груди. - Нашу милую девочку обидел какой-то идиот, и теперь она расстроена и обижена. У нее такое красивое тело, а его даже никто не оценил. Вот сейчас мы и погладим его и поласкаем так, как оно заслуживает».
        Руки Линды оказались проворными, и она пустила их в дело, не колеблясь. Тут же я сумела оценить ее мастерство и понять, что Линда умеет ловко лезть не только в брюки к мужчинам.

«Что ты делаешь? - вяло говорила я, ворочаясь в ее объятиях. - Не надо этого…»
        Но на самом деле я не была слишком уж против всего этого. Сначала я воспринимала ласки Линды просто как знак утешения. Мне казалось, что это лишь своеобразная форма участия подруги в моих делах. Она гладила меня по всему телу, по грудям, доставала пальцами до сосков и нежно трепала их.
        Однако, с каждой минутой я ощущала, как в Линде нарастает жар, и, что самое странное, почувствовала, что и сама не остаюсь равнодушной.
        Тогда еще я не слишком хорошо понимала механику полового возбуждения, особенно в такой странной ситуации.
        Но Линда почти сразу почувствовала, что я начала реагировать на ее ласки должным образом.

«Милую девочку обидели, - ворковала она, не прекращая ни на мгновение своих ласк.
        - Ее не оценили. Она предложила мужчине самое дорогое, что у нее есть, а он грубо воспользовался этим и не дал нашей девочке удовлетворения. Но у нашей девочки есть Линда, которая любит ее и которая утешит ее, как следует».
        Линда спустилась ниже и стала целовать мои груди, от чего соски набухли и затвердели.
        Губы Линды были проворными, как и ее пальцы. Она не долго задержалась на моей груди и сползла еще ниже, переключив внимание на мой живот. Она целовала его и приговаривала по-прежнему разные нежные ласковые слова.
        Мне было стыдно и неудобно, я уже начинала ощущать, что происходит что-то ненормальное, необычное, то, о чем потом мне будет стыдно вспоминать. Линда вела себя так странно, так неожиданно. Я всегда знала, что она ко мне хорошо относилась, но никогда не предполагала, что она вожделеет меня…
        Я начала тихонько постанывать и трепетать всем телом. Стыд, неловкость от всего происходящего смешались с зарождавшейся страстью. Наверное, это так трансформировалось мое желание нежности и ласки…
        Меня утешали и ласкали, хотя и совсем необычным способом, но меня устраивало и это.
        Линда тем временем спустилась совсем низко и прошептала: «Вот тот секрет, который я могу тебе открыть… Я поласкаю тебя так, как никакой мужчина не сможет тебе сделать. Я сумею удовлетворить тебя, чтобы ты не ощущала себя необласканной… Только женщина может так поласкать женщину, чтобы это было по-настоящему приятно».
        Я затрепетала, поняв, что она собирается сделать, но Линда рукой заставила меня раздвинуть ноги и принялась ласкать меня языком. Она сначала делала это осторожно и очень нежно, а потом становилась все жарче, все горячее…
        Я стонала и билась под ней, не находя себе ни секунды покоя. Повинуясь рукам Линды, я согнула ноги в коленях, и мне показалось, что она так вгрызается в меня, что скоро достанет своим языком до самых моих потаенных глубин.
        Надо отдать должное Линде и ее мастерству в постели. Она тогда же, в первый же раз заставила меня испытать самый настоящий оргазм. Она буквально дошла до исступления и довела до исступления меня.
        Когда все закончилось, и мои сладострастные судороги прекратились, Линда наконец оторвалась от меня и, улыбаясь своими мокрыми губами, сказала: «Правда ведь, это было великолепно?»
        Я промолчала, гладя в потолок. Я не представляла себе, как мы теперь с Линдой будем смотреть в глаза друг другу, как вообще сможем общаться. То, что произошло, было сладостно, и показалось мне слаще всего на свете, но меня не оставляло ощущение катастрофы. Ведь я не понимала, как это все случилось, что это было, и как жить дальше…

«Уж во всяком случае, гораздо приятнее, чем вчера с Робертом?» - настаивала Линда, садясь на кровати и протягивая руку за сигаретами, которые лежали на тумбочке.

«Лучше», - ответила я нехотя, а на самом деле могла бы сказать и больше. Это действительно было, как небо и земля… Совсем разные ощущения, и с Линдой мне было гораздо приятнее, чем с моим первым парнем.
        Потом уже я поняла, что это вообще очень важно - первые впечатления в сексе. Не случайно, наверное, женщины никогда не могут забыть своего первого мужчину. Я имею в виду, настоящего мужчину, с которым было по-настоящему приятно… Так же и я… Я была отравлена с самого начала ласками Линды.
        Наслаждение, которое я впервые в жизни испытала в ее объятиях, конечно, не могло идти ни в какое сравнение с тем, что накануне вечером проделал впопыхах Роберт.

«Так тебе понравилось?» - так и не отставала от меня Линда. Ей очень хотелось, чтобы я сама призналась в испытанном удовольствии. Хотя, зачем это ей было нужно? Она ведь только что имела возможность наблюдать, как я билась в оргазме…

«Конечно, мы ничего не скажем папе», - усмехнулась потом она, закурив и пуская к потолку красивые колечки. Она сидела на кровати такая бесстыдно-голая, и ее выражение лица было таким удовлетворенно-похотливым, что я просто содрогнулась от стыда, от мыслей о том, что мы делали, во что она меня втянула…

«Ведь это почти что жена моего папы», - с ужасом подумала я, но, видимо, и Линда представляла себе, о чем я могу подумать, поэтому сделала упреждающий маневр.

«Это не имеет никакого отношения к моим занятиям любовью с твоим папой, с Крисом,
        - сказала она. - Это - совсем другое. Это будет наша женская тайна».
        Вот так у меня появилась женская тайна. С тех пор мы часто занимались этим делом с Линдой. Постепенно она приучила меня также быть активной в постели, чтобы так же обслуживала ее, как и она меня в первый раз.

«Сегодня твоя очередь», - просто сказала она мне как-то, раскидываясь на постели и подставляя ласкам моего рта свое стройное тело. Я подумала тогда, что это совершенно справедливое требование и я должна доставить ей такое же удовольствие, как и она - мне… Я попросту привыкла к Линде и нашим взаимным ласкам.
        - Ну, что, Феликс, тебе пока что не достаточно? - поинтересовалась Хельга, прерывая свой рассказ и глядя на меня смеющимися изучающими глазами. - Как насчет твоего психологического барьера, я еще не перешла его своей историей?
        Она явно посмеивалась надо мной, посмеивалась над моей «приличностью» и не привычкой к подобным рассказам. На самом деле, она была совершенно права. Хотя моя профессия венеролога и располагает многих к игривым шуточкам, я никогда особенно не интересовался вопросами секса.
        Можно, наверное, сказать, что я скучноватый любовник. Никогда меня не привлекали сексуальные игры и всякие сложности в этом вопросе. Всему этому я предпочитал здоровый, без червоточин, без отклонений, секс. Своего рода семейный секс.
        Даже с Людмилой, которая отличалась неуемным темпераментом и бесстыдством, я не позволял себе никаких экспериментов и вольностей. Наверное, не из порядочности и стыдливости, а просто из-за отсутствия интереса к отклонениям. Я - эпикуреец в любви, а эпикурейству чужды чрезмерные сложности.
        - А чего ты хочешь добиться? - спросил я Хельгу в ответ. - Ты хочешь изучить мои реакции? Или это тест на выносливость?
        - Нет, просто я спрашиваю, готов ли ты слушать дальше? - призналась Хельга. - Видишь ли, я очень серьезно отношусь к тебе и к нашим с тобой отношениям. Можно сказать даже, что я на очень многое надеюсь в отношении тебя, Феликс. И я, во-первых, не хочу, чтобы между нами оставались какие-то тайны. Слишком долго я жила, неся в себе тайну, а теперь я хотела бы избавиться от этого груза. Может быть, я слишком назойлива и слишком явно добиваюсь тебя, но ты мог бы постараться понять меня. Ты стал дорог мне. Бывает ведь так - люди не встречаются долгие годы, а потом они видят друг друга, и между ними вспыхивает чувство. Это - как искра, как разряд электричества… Вот это я и почувствовала к тебе, очень бы не хотела потерять тебя.
        Хельга говорила это спокойно и размеренно, но я чувствовал, как подрагивает ее рассудительный голос. Она и вправду хотела меня, вправду хотела привязать меня к себе.
        - Ну вот, - расстроенно произнесла Хельга. - Кажется, я опять увлеклась и стала сама предлагать себя… Теперь ты Бог знает что обо мне подумаешь.
        Она выглядела немного расстроенной. Я посмотрел на нее и подумал, что в этой женщине действительно кроется загадка. Тут я не ошибался в юности.
        Она такая разная, в ней столько противоречий. Только что Хельга была уверенная в себе женщина, которая как бы свысока посматривала на меня, рассказывая свою бесстыдную историю. И тут же она вдруг смешалась, смутилась, стала оправдываться… А чего стоят ее трогательные глаза, когда она вдруг испугалась, что предлагает себя мне в качестве постоянной подруги.
        Я обнял Хельгу за плечи и притянул к себе. Мне хотелось приласкать ее, успокоить - такую потерянную, беззащитную.
        - Ты теперь подумаешь, что я - такая же ненормальная, как и все остальные незамужние женщины, - сокрушенно произнесла Хельга. - Они страдают от того, что не имеют семьи и готовы на все, чтобы повеситься на шею любому…
        - Я знаю, что ты не такая, - возразил я. - Не говори глупостей, Хельга.
        Перепад ее настроения показал мне, как она волнуется, рассказывая мне свою историю.
        - Мне ведь больше некому все это рассказать, - как будто прочитав мои мысли, сказала, оправдываясь, Хельга. - Просто ты хорошо ко мне относишься, и мне показалось, что я тебе не безразлична.
        - Конечно, это так и есть, - сказал я. Мне очень хотелось как-то выразить свое к ней теплое отношение, и я принялся гладить ее по голове, по золотистым волосам. Она доверчиво, как девочка, прижалась ко мне плечом, и я обнял ее правой рукой.
«Сколько личностей в этой женщине, - думал я с любовью. - Она и блестящая дама, и остроумный собеседник, и маленькая девочка, которая одинока и нуждается в ласке…»
        - Дай мне сигарету, - попросила Хельга. Она прикурила от моей зажигалки и продолжила:
        - Я очень сильно привязалась к Линде. Мне было больше никого и не надо. Я смотрела сквозь мальчиков и даже не хотела о них думать. Стоило мне вспомнить Роберта, и я вся содрогалась от брезгливости. Как он тогда сказал мне - «сучка»… Этой обиды я не могла простить всем мужчинам, вместе взятым. А наших ласк с Линдой мне было более чем достаточно. Другое дело, что Линда была своеобразная женщина. По-эстонски даже нет такого слова, чтобы точно определить, что же она такое. По-русски таких слов много - оторва, оторванка, прошмандовка, халда… Есть и другие слова.
        Хельга усмехнулась и взглянула на меня:
        - Хорошо я выучила за последние годы русский язык? - Она хмыкнула. - Так вот, Линда была настоящей оторвой… Она любила меня и старалась делать так, чтобы мне было с ней хорошо. Но она и пользовалась тем, что я слишком к ней привязана. Ведь у нее был еще мужчина, мой папа, и, наверное, другие мужчины временами - тоже… Я была ей нужна скорее для разнообразия. А у меня не было никого, кроме Линды. И что хуже всего, я не представляла себе никого другого. Уж мужчину - меньше всего.
        Это и называется стать настоящей лесбиянкой. Мне потом приходилось встречать нескольких лесбиянок, и я поняла, что есть два типа. Один - это то, что Линда. То есть у них есть и мужчины и женщины. Они просто всеядны в сексуальном отношении. Их большинство среди лесбиянок, и, строго говоря, их и лесбиянками назвать трудно. Просто очень чувственные женщины.
        А я под влиянием Линды и обстоятельств становилась полной лесбиянкой. Парни перестали меня интересовать, и я даже не могла представить себе, как бы это было. Конечно, тут главную роль сыграл мой первый неудачный опыт, который так больно задел меня и заставил страшиться нормального секса.
        Линда понимала свою власть надо мной и использовала ее в своих интересах. Она спихнула на меня всю домашнюю работу. Она говорила: «Хельга! Сделай то и сделай это, а потом мы поласкаем нашу маленькую девочку».
        И я не могла ей ни в чем отказать.
        И еще - она постепенно перестала ласкать меня сама. Это было уже ей затруднительно, и она решила не напрягаться. Постепенно она стала говорить:
«Сделай то и сделай это, а потом я позволю тебе себя поласкать».
        И меня стало устраивать и это. Теперь я как бы обслуживала в постели Линду. Когда ей хотелось, она звала меня и предлагала ползти к ней в постель или даже ласкать ее в других местах. И я делала это с восторгом поначалу, потому что с кем же еще я могла получить наслаждение, как не с моей первой учительницей в делах страсти?
        Папа ничего не знал и не догадывался о наших отношениях. Да ему все становилось безразлично. Он спивался. Не слишком быстро, но зато наверняка.
        Эстонцы вообще слабее на водку, чем русские. Если уж эстонец запил, то это почти всегда тягостное и жалкое зрелище. Эстонцы все делают слишком добросовестно…
        Атмосфера в нашем доме постепенно перестала мне нравится. Вечно пьяный папа, не обращавший на меня никакого внимания и катящийся в пропасть. Линда, которая уже начала понимать, что добра тут не будет, и потому начавшая смотреть «на сторону»…
        Линда уже поняла, что работать на своей богатой должности папе осталось не долго - до первой таллинской проверки… А после увольнения папе уже не подняться наверх. Именно так, кстати, все и случилось.
        Так что теперь Линда «гуляла» налево от моего папы, у которого остался только один интерес в жизни - бутылка вырусской крепкой…
        А я как раз в это время закончила школу. Стоит ли говорить тебе о том, что ты и сам знаешь? Я собиралась стать врачом и потому намерилась поступить в мединститут. Только мне захотелось поехать в Ленинград, а не в Тарту, где, может быть, мне и было бы легче учиться. Но Тарту слишком напоминал бы мне о моем детстве.
        Вот я и последовала примеру Оскара Лутса, который в свое время тоже предпочел Петербург Дерпту…
        Можно, конечно, было бы и вовсе никуда не ездить и просто остаться на родине, и в конце концов выйти замуж за какого-нибудь простака, эдакого современного Тийта Хундипалу, который любил бы меня всю жизнь и обеспечивал. Но мне хотелось стать доктором.
        И я приехала в Питер, где и познакомилась с тобой. Вот вскоре после того, как мы расстались, я сошлась с Левой Рахлиным.
        О, это я прекрасно помнил. Мне тогда было уже безразлично, с кем гуляет Хельга, но все же я отметил, насколько они не подходили друг другу с Левой. Хельга - настоящая северная красавица, а Лева был как хорек - маленький, с крысиной мордочкой и вечно слюнявыми губами. Правда потом, когда я встречал его на последних курсах института, он заматерел, приобрел больше черт мужественности. И тем не менее, разница между молодыми супругами была слишком очевидной и тогда. Другое дело, что меня это уже мало интересовало. Знал бы я тогда, через сколько лет мне предстоит встретиться с Хельгой и выслушать ее историю!
        - Он был так хорош, как мужчина? - поинтересовался я, стараясь вызвать в своей памяти образ Левы.
        - Пожалуй, да, - ответила Хельга. - У него немного подкачала внешность, но ведь и меня можно понять. Мне очень хотелось найти свое счастье, переломить как-то ту дурную тенденцию в сексе, которая у меня наметилась. Может быть, ты помнишь, что я оставалась совершенно холодна тогда, во дворе, под твоими поцелуями…
        Да, это я помнил хорошо, и сейчас мне только оставалось удивляться тому, какая перемена произошла в Хельге за эти годы. Теперь это была поистине страстная женщина.
        - Этим я и обязана Леве, - сказала Хельга. - Как бы там ни было, а ему удалось разбудить мою чувственность. Он был очень физиологичен, очень… И под его ласками я расцвела. В нем было что-то от Линды, то есть я имею в виду, что он был такой же чувственный и ласковый, как она. И в то же время он, несомненно, был мужчиной со всеми соответствующими повадками. Ты понимаешь меня?
        Я плохо понимаю мужскую сексуальность. Что я мог ответить Хельге на ее слова? Что я понимаю, как ей было хорошо с Левой Рахлиным? Я это вряд ли мог понять, да и не был уверен, что мне очень уж хочется пытаться.
        - Мы с Левой работали в одной больнице и жили здесь, в моей теперешней квартире. Дело в том, что его родители уехали в Германию еще раньше его, и мы жили тут вдвоем. И так продолжалось несколько лет.
        - Ты больше не занималась лесбийской любовью? - спросил я.
        - Нет, я очень не хотела возвращаться к прежнему, - ответила Хельга. - Я так старалась измениться. Я говорила себе, что наконец-то с Левой я стала нормальной женщиной и всем довольна. Это так и было, я чувствовала радость обычного секса, и мне его было вполне достаточно. А может быть, тут сказалось еще и то, что я просто не встречала лесбиянок.
        Одним словом, все было нормально до тех пор, пока не приехала Линда. Она к тому времени ушла от моего отца и жила одна. И однажды она позвонила и попросила разрешения приехать на месяц в гости и посмотреть Питер. Что же мне было ей ответить? Конечно, она ведь была моя старая подруга, с которой меня, как ты сам понимаешь, связывало очень многое.
        Она приехала, и я сразу заметила, насколько сильно она изменилась. Теперь она стала властная, насмешливая женщина. Она получила повышение по службе и стала заместителем директора ресторана, в котором работала. Наверное, и это повлияло на ее натуру.
        Мы гуляли с ней по городу, когда у меня было время, я ей все показывала. О прежнем она и не заикалась, и в общем-то я была рада этому. Хотя, не скрою, иногда у меня возникала шаловливая мысль как-нибудь попробовать повторить наши утехи юности.
        Линда похорошела, пополнела, и мне хотелось подчас попробовать поласкать ее тело, как прежде бывало так часто.
        Но разговоров об этом не заходило, и я, право, не знала, радоваться мне этому или грустить…
        Лева тогда уже начал готовиться к отъезду. Он собирал документы для перевода в Германию, бегал по знакомым. Он говорил, что для того, чтобы сразу хорошо устроиться, нужно сделать «задел» еще здесь, в России. Чтобы не приехать в Германию бедным еврейским эмигрантом…
        - Ты собиралась поехать с ним? - уточнил я.
        Хельга засмеялась.
        - Конечно, мне претило ехать в Германию в таком качестве, - сказала она. - Ехать куда-то хорошо, если ты едешь достойным человеком, а не потому что немцы каются в своих грехах по отношению к евреям и потому напоказ пускают их жить к себе… Я не могу понять, как можно ехать в Германию, если ты еврей и тебя пускают только потому, что прежде убивали и сжигали в крематориях твоих соплеменников. Сейчас немцы хотят получить как бы отпущение грехов, а ты и благодарен и ползешь на брюхе и просишь пустить тебя. Это же плата за кровь твоих соплеменников, может быть, родственников. И ты еще выпрашиваешь этой подачки, этой платы за кровь… Для Левы таких вопросов не существовало. Он бодро занимал очередь в германское консульство, спокойно стоял в ней часами, среди других «лиц еврейской национальности», и выпрашивал себе льготы у бывших палачей его собственного народа. Нет, с Левой было бессмысленно об этом говорить. Но в конце концов, он ведь был моим мужем, и я не исключала возможности, что могу поехать за ним.
        Хельга перевела дух и сказала серьезно:
        - Но не об этом будет мой рассказ. Не знаю, что бы там случилось со мной дальше и куда бы я поехала, а куда - нет, но все повернулось иначе.
        Я тогда осваивала новую специальность, переходила на терапевтическое отделение, и поэтому была очень занята. Нужно было очень многое прочитать и даже сдать экзамен по изменению специальности. Я очень хотела стать терапевтом. Так что у меня почти не оставалось времени на то, чтобы ходить повсюду с Линдой и сопровождать ее.
        Иногда ее возил на своей машине Лева. Ему, как он говорил, все равно нужно мотаться по городу. Он к тому времени уже уволился и крутился, как белка в колесе.
        И вот, однажды, когда я сидела дома и занималась, появилась Линда. Она пришла и сразу села напротив меня на диване. Она так смотрела на меня, такими глазами, что я сразу поняла - сейчас что-то произойдет.
        Линда загадочно посмотрела на меня и сказала: «А ты не забыла наших игр, подружка? Ты не скучала по мне за все это время, что мы не виделись?»
        Я покраснела и смутилась.

«Ты ведь теперь замужняя дама, - продолжала Линда, и в голосе ее я услышала издевательские нотки. - И как тебе это нравится? Ласки мужчины оказались слаще моих? Ты не вспоминаешь мое тело?»
        Я была очень сильно смущена этими бесцеремонными вопросами. Ко мне возвращалось мое прошлое, которое я столь долго и, как теперь выяснилось, столь безуспешно пыталась забыть и похоронить в своей памяти.

«Так скажи мне, - настаивала Линда, развалясь на диване передо мной и как бы демонстрируя свое тело. - Ты не мечтала обо мне?»
        То ли я была слишком удивлена, то ли смущена от неожиданности, но все эти вопросы, да и сама ситуация застали меня врасплох. Я не знала, что нужно ответить, а только чувствовала, как мои щеки покрываются румянцем, а глаза опускаются.

«Мечтала иногда», - призналась я старой подруге. Мой язык плохо слушался меня и я запиналась. Немного же понадобилось, чтобы привести в такое состояние взрослую замужнюю женщину-врача…

«Ну, иди ко мне, - сказала покровительственно Линда. - Пока твоего муженька нет дома, мы можем тряхнуть немного стариной».
        Вот так мы сошлись с Линдой вторично и в последний раз. То, что я тогда испытала, повергло меня в ужас. Я почувствовала, что это гораздо сильнее меня. То, что пришло к тебе в юности, что захватило тебя в самый первый раз - это останется для тебя наиболее сладким и на всю оставшуюся жизнь.
        Ласки Линды показались мне восхитительными. Я купалась в них, я купалась в ее теле. Я ласкала его, и у меня захватывало дух.
        С тех пор так все и пошло. Под вечер появлялась Линда, уставшая от хождения по питерским магазинам, и сразу приходила ко мне в комнату, где я сидела над книгами. Она садилась напротив меня и говорила требовательным голосом: «Ну, теперь ты можешь меня обслужить…»
        Левы никогда по вечерам дома не бывало, и я стала постепенно как бы рабой Линды по вечерам.
        Она даже не давала больше себе труда ласкать меня или хотя бы делать вид, что мы с ней равны. Я всегда знала о том, что она - хамская натура. Но до чего же сладко было мне ее тело!

«Обслужи меня, - произносила томным голосом Линда и закатывала глаза к потолку. - Как же я сегодня устала бродить».
        Она сидела на диване, а я становилась на колени и подползала к ней. Она позволяла мне раздевать ее, почти не помогала мне при этом. Я снимала с нее одежду, а Линда только чуть приподнималась, когда мне нужно было снять с нее юбку и потом стащить трусики вниз по ногам…
        Она раздвигала свои полные ляжки, чтобы пропустить меня вперед, и каждый раз приговаривала довольным голосом: «Там все такое жаркое. Я ходила целый день, а на улице так жарко… Постарайся получше, освежи меня там…»
        И я старалась, захлебываясь, ползала на коленях перед ней, дрожа от возбуждения, от возможности ласкать эту вожделенную плоть.
        Никакой нежности между нами больше не было. Она была бы, как и прежде, но Линда этого больше не допускала. Я просто обслуживала ее, нежила ее полное утомленное тело…
        Я жила как во сне эти две недели. Не знала, радоваться мне или ужасаться возвращению прежних ощущений.
        Я ходила на работу в больницу, по вечерам готовила ужин и читала медицинские книги, а подсознательно все время что-то внутри меня говорило коварно и тихо:
«Скоро придет Линда, положит на диван свое тело и приподнимет соблазнительно юбку на толстых коленках. И скажет: „Ну, иди сюда, Хельга“. И я поползу…» К тому же и Лева в тот период как будто охладел ко мне. Я объясняла себе это очень просто - у него много дел перед отъездом.
        Хельга сказала эти слова задрожавшим голосом, и я со страхом и внутренней жалостью к ней догадался о том, какой же была развязка этой истории. Мне было так жалко Хельгу, и я столь явственно слышал, как звенит обидой, несмываемым оскорблением ее голос, что мне не захотелось слушать дальше.
        Ведь мне даже слушать про такое было невыносимо, а каково же ей было рассказывать?
        Но, наверное, ей требовалось воскресить вновь все эти мучительные образы, чтобы навсегда избавиться от них. Есть такая методика избавления от мучительных воспоминаний и связанных с ними комплексов - взять и откровенно рассказать о них.
        Наверное, Хельга и избрала меня орудием такого психологического эксперимента.
        - Оказалось, что все это не так, - произнесла Хельга, помолчав, и задрожала всем телом. Она содрогалась, я это ощущал, потому что обнимал ее и чувствовал, как дрожит ее тело.
        Но она не расплакалась, взяла себя в руки.
        - Оказалось, что все не так. Оказалось, что я была обманута самым гнусным способом.
        Мой муж сошелся с Линдой. Это произошло через две недели после ее приезда. Он куда-то вез ее, и она предложила ему себя. Мне следовало бы не исключать такую возможность. Кому, как не мне, было знать о развратном характере бывшей подруги?
        На Линду это очень похоже, это просто в стиле ее поведения. Когда-то она также отбила моего папу у моей мамы. И скольких еще…
        Они сошлись и стали регулярно встречаться. Именно этим и объясняется, что Лева охладел ко мне. - Но подлость Линдиной натуры оказалась еще и в том, что она рассказала Леве о наших играх в юности. И он захотел, чтобы она вновь попробовала. Ему, видите ли, было интересно, как это будет.
        Они встречались, совокуплялись, а потом Линда приезжала домой и заставляла ласкать ее в том же месте, которым она только что отдавалась моему мужу. Каким извращенным умом надо обладать, как надо хотеть безжалостно поиздеваться надо мной?
        А Лева… О нем я вообще не могу говорить. Изменять мне с моей подругой, а потом развлекаться вместе с ней ее рассказами, как после их мерзких свиданий я - жена - на коленях ползаю перед любовницей мужа и обслуживаю ее… Какой это был для меня кошмар!
        - А как ты об этом узнала? - спросил я.
        - Они сами мне сказали, - ответила Хельга. - Им надоело развлекаться рассказами и самой пикантностью ситуации, и они захотели пойти дальше. Лева захотел сам посмотреть на все это, своими собственными глазами.
        А Линда была так уверена в своей власти надо мной, в своем гипнотическом воздействии на меня, что согласилась попробовать. Они оба почему-то были уверены в том, что им все удастся. Что им удастся поиздеваться надо мной вдоволь и натешиться своей игрой и моим унижением в полной мере.
        Вернее, Леве было совершенно не нужно мое унижение. Унижения хотела Линда. Не знаю, почему… Так, извращенное сознание, наверное.
        И вот однажды за ужином, после того, как мы все съели и пора было идти спать, Линда вдруг хитро посмотрела на меня и сказала: «А теперь ползи под стол, Хельга… Обслужи меня, как обычно». При этом она победно посмотрела на Леву. Я в ужасе застыла на своем стуле, еще ничего не поняв до конца.
        А он усмехнулся и, сверля меня своими черными глазами, сказал с интересом, облизывая мокрые губы: «Ну же, давай, Хельга… Я все знаю, и мне безумно интересно посмотреть, как ты ублажаешь Линдочку».
        У меня рухнуло небо на голову. Нет, это слабо сказано. Рухнуло мироздание. Я пошатнулась и чуть не упала со стула, на котором сидела.
        Это был ужасный вечер. Я ни на что не согласилась. Я была потрясена безмерно таким двойным предательством.
        А Линда, разъяренная тем, что я взбунтовалась и не дала ей показать Леве аттракцион, наговорила мне кучу ужасных вещей.

«Как вы могли? - только и спрашивала я у них обоих. - Неужели в вас нет никакой жалости ко мне? Ничего человеческого?»
        Они даже не хотели понять моих чувств. И ни за что не хотели отказываться от своей жестокой игры. Наверное, они не раз предвкушали, как это будет.
        В ту ночь я убежала к подруге ночевать. Я не могла больше быть с ними, с двумя, ни одной минуты.
        На прощание Линда еще, посмеиваясь, издевательски сказала мне: «Было очень приятно и удобно с тобой общаться, моя милая. Твой муж был таким неутомимым любовником, а я терпеть не могу подмываться после… А ты всегда была под рукой и всегда готова к услугам. Когда ты обслуживала меня после твоего мужа, я каждый раз была готова расхохотаться от мысли, как ловко я устроилась…»
        Наверное, потом Лева и сожалел о том, что довел меня до такого конца. Но тогда он буквально обезумел. В ту ночь я и подумала о том, как жестоки бывают люди. Как нравится им поступать вот так, как они поступили со мной.
        - Ну и что же было потом? - не выдержал я и спросил Хельгу, надеясь услышать хоть сколько-ни-будь приемлемое окончание ее рассказа. Слишком уж невыносимо мне было это слушать, и слишком уж переполнялось мое сердце жалостью к этой несчастной красивой женщине…
        - А потом ничего больше не было, - ответила Хельга. - Потом Линда уехала, и я больше ее не видела. А потом довольно быстро уехал и Лева в свою Германию. Так что мы с ним развелись, и я стараюсь не вспоминать его.
        - И ты больше ничего о нем не знаешь?
        - И не хотела бы знать, - ответила Хельга решительно. Она встала, поежилась, как будто ей было зябко, и сказала, неуверенно улыбаясь: - Я не слишком утомила тебя своим рассказом?
        - Нет, по-моему, это ты утомилась, вспоминая все эти ужасные вещи, - ответил я.
        - Очень холодно, ты не находишь? - спросила Хельга, набрасывая на плечи шаль. - То жара стояла несусветная, а теперь вот вдруг так сразу похолодало.
        Я сделал то, чего мне больше всего хотелось в ту минуту. Я заключил Хельгу в объятия и крепко сжал.
        - Я согрею тебя, - сказал я, прижимая к себе женщину. - Согрею тебя и никогда не отпущу. И ты никогда больше не будешь мерзнуть…
        Теперь передо мной уже не стояло вопроса, как поступать в дальнейшем. Я точно знал, что хочу эту женщину, хочу быть с ней, остаться навсегда. Я должен был согреть ее, чтобы она оттаяла после всего, что она пережила. Она была достойна счастья.

* * *
        На следующий день я проезжал мимо филармонии. И, конечно, сразу же вспомнил о том, что обещал Юле повести ее туда.
        На афишах, которые я рассмотрел, было несколько ближайших концертов. Среди них я выбрал тот, который был именно в тот вечер. Вторая симфония Малера.
        Я купил два билета. Места были не слишком близко - в шестнадцатом ряду. Но, в конце концов, для филармонии это не так уж важно. Совершенно необязательно сидеть в первых рядах и три часа смотреть под взлетающие фалды дирижерского фрака… А Юля к тому же и ничего не видит.
        Я приехал домой и стал звонить ей, чтобы пригласить на концерт. Но сначала телефон был занят, а потом, спустя час, когда стало свободно на линии, там никто не брал трубку.

«Может быть, они с Людмилой поехали куда-нибудь погулять», - думал я и все продолжал периодически набирать номер.
        Потом я позвонил Скелету, который оказался дома. Только голос у него был сонный, я его разбудил.
        - Вы хотите узнать, как дела? - спросил он. - И не лежат ли у меня дома скальпы интересующих вас господ? Нет, должен вас разочаровать - не лежат. Со скальпами пока что получается задержка.
        - Но вы не теряете надежды? - спросил я его.
        - Нет, не теряю, - ответил Скелет спокойно. - Но они меня расшифровали. Так что теперь мы можем с ними посоревноваться - кто будет проворнее и хитрее. Они меня убьют первым, или я их все-таки найду.
        - Вы не боитесь? - спросил я глупость. Кто же не боится смерти?
        - Не знаю, - признался Скелет. - Я пока что не думал об этом… Впрочем, если бояться, то лучше не заниматься той работой, которую я для себя выбрал в жизни… Я просто боюсь, что они опередят меня. Дело в том, что они теперь знают обо мне гораздо больше, чем я о них. А я знаю о них совсем мало - только в общих чертах.
        - Но это уже кое-что, - произнес я, стараясь сделать свой голос оптимистичным и тем самым поддержать сыщика.
        - Во всяком случае, мне кажется, что морг тот я определил не зря, - сказал медленно Скелет. - И с Аркадием Моисеевичем познакомиться поближе было бы очень полезно. Но у меня этого не получилось.
        - А вы пытались?
        - Пытался. И даже попробовал напугать его, - ответил Скелет.
        - Ну и что - получилось?
        - Уверен, что получилось, но он этого не показал. Крепкая сволочь, - сказал Скелет с оттенком уважения в голосе. - А судя по тому, что он и глазом не моргнул, когда я дал ему понять, что мне все известно, он начнет действовать.
        - Действовать? - переспросил я, не понимая странную тактику Скелета. - Что вы имеете в виду?
        - Ну, он мог и не показать вида, что испугался меня. Но ведь на самом деле он должен забегать. Для начала они теперь должны попытаться убрать меня. Или сделать еще что-нибудь. Пусть сделают хоть что-то, тогда легче будет их накрыть.
        Скелет обещал держать меня в курсе дела. Еще он добавил утешительно, что теперь, когда он разворошил осиное гнездо, осы непременно что-нибудь вскоре выкинут, и тогда ситуация получит какое-то развитие…
        Что ж, это было уже что-то, хотя я к тому времени уже основательно пал духом и не надеялся на успех расследования.

«Чего мы хотим, - думал я. - Сколько убийств и других страшных злодеяний произошло в последние годы. Вся страна содрогалась от них… Сначала Александр Мень, потом Листьев, потом еще что-то. Один Буденновск чего стоит… И что же? Никто ничего не нашел. Толпы милиционеров, надутых следователей и круглолицых прокуроров оказались совершенно бессильны. А мы хотим, чтобы один Скелет расследовал такое сложное и запутанное дело. Какая наивность с нашей стороны».
        Действительно, если все эти сотни важных людей, получающих высокие зарплаты, не смогли расследовать ни одного серьезного убийства и который год бубнят по телевизору, что «ведется работа», и это происходит на глазах у всей страны, которая не знает, смеяться над ними или плакать над собой…
        Мне так и не удалось дозвониться до Юли. В их квартире никто не снимал трубку.
        И тут нашелся неожиданный выход. Мне вдруг позвонила Хельга.
        - Что ты делаешь сегодня вечером? - спросила она.
        - Не знаю, - на всякий случай ответил я, хотя и на самом деле это был вопрос. Юля ведь не отвечала по телефону.
        - Может быть, мне приехать к тебе опять? - сама предложила Хельга. - Не беспокойся, я знаю, что ты работаешь по ночам. Но я могла бы подождать, и зато после этого мы могли бы вновь быть вместе. Или ты приезжай ко мне, когда закончишь.
        Хельга выпалила все это и замолчала. Я понимал - ей было не очень удобно так навязываться мне, но она, видимо, ничего не могла с собой поделать.
        - Ты хочешь и сегодня быть со мной? - спросил я.
        - Все дело в том, что я не узнаю сама себя, - тихо ответила Хельга. - Я все время чувствую, что не могу без тебя. Я на самом деле увлечена тобой. Хоть женщине и не принято говорить такое…
        Но я прервал ее. Особенно после ее рассказа о своей жизни, я все время ощущал свою ответственность за эту женщину. Она казалась мне такой беззащитной. Бывает ведь так - человек на вид кажется взрослым и самостоятельным, уверенным в себе. А на самом деле, внутри он постоянно ощущает свою ущербность, все время нуждается в ласке и защите.
        Именно такой предстала передо мной Хельга в последнее время. Меня отнюдь не смущал контраст между внешностью красивой женщины, принцессы Севера, и ее внутренним миром. После всех тягот, которые она пережила, ее сердце потянулось ко мне.
        А ведь еще Сент-Экзюпери сказал: «Мы в ответе за всех, кого приручаем». А ведь я приручил Хельгу, теперь это было очевидно. Раз приручил, то и нес за нее ответственность.
        Мы, немцы, очень хороши по части ответственности. Я это хорошо знаю по себе. Пусть я влюбчивый, пусть - непостоянный человек. Пусть, я даже способен на предательство. Но чувство ответственности у меня развито очень сильно. Просто мне трудно эту ответственность разделить между разными людьми. Билеты в филармонию я купил для Юли, перед которой ощущал ответственность. А теперь позвонила Хельга, и я захотел сделать приятное и ей… Что ж, как говорят, у господина большое сердце…
        Я пригласил Хельгу в филармонию.

«У Юли все равно телефон не отвечает, - сказал я себе и стряхнул половину ответственности с плеч на время. - Не пропадать же билетам. Концерт хороший, а если я скоро бы и дозвонился до Юли, то все равно уже пять часов, и она не успела бы собраться вовремя».
        После этого я окончательно успокоился. Уметь успокаивать свою совесть - это тоже искусство.
        Хельга очень обрадовалась. Она не сказала этого, но я почувствовал по ее голосу, как приятно ее поразило мое предложение. Она же не знала, что билеты я купил не для нее. А вот ведь как удачно получилось!
        - Я заеду за тобой, - предложил я, но Хельга не согласилась.
        - Незачем тебе затрудняться, - сказала она решительно. - Я сама подъеду к филармонии. Мы можем встретиться прямо там.
        Так мы и договорились. Она пришла вовремя, и я сразу узнал ее в толпе возле главного входа филармонии. На Хельге было длинное платье до щиколоток с открытыми плечами, которое великолепно обрисовывало ее фигуру.
        Увидев ее в толпе, я еще раз отметил, как она хороша. Не было среди всех женщин вокруг ни одной, которая обладала бы такой отточенной, совершенной красотой.
        Со своими золотистыми волосами, уложенными на голове, в длинном платье, Хельга была похожа на античную богиню. Наверное, именно такой представляли себе Афину древние греки. Было что-то величественное и в ее фигуре, - статной, стройной, и в ее лице - горделивое… Это была даже не богиня любви, не Венера-Афродита. Это была богиня-воительница. Богиня гордости и славы.
        - Я не опоздала? - спросила она только, подойдя ко мне.
        Что и говорить, приятно пройтись с такой женщиной по беломраморной лестнице филармонии. Когда архитектор проектировал эту лестницу, он наверняка имел в виду именно таких женщин, как Хельга…
        Несмотря на летнее время, народу было много. Настолько, что даже по бокам зала стояли те, кому удалось купить только входной билет. Они стояли и высматривали для себя местечко на боковых диванах у стен.
        Кажется, филармония - единственное место, где по традиции стоят такие диваны, на которые не продаются специальные билеты. Они просто стоят во множестве у стен, и на них может сесть всякий, у кого входной копеечный билет. Бывает, правда, что и там нет места, и тогда приходится подниматься на хоры, на самый верх, чтобы созерцать все как бы с небесной высоты. Внизу мелькает лысина дирижера, прилизанные волосы оркестрантов, и звуки музыки взлетают к тебе.
        Пока Хельга снимала плащ в гардеробе, пока мы покупали программку, раздался первый звонок. Почти сразу последовал и второй.
        Мы прошли и сели на свои места.
        - Густав Малер. Вторая симфония, - прочел я на программке. И только поднял глаза вверх, как тут же невольно опустил их вниз…
        Вот этого я никак не ожидал. То, что я вдруг увидел, заставило меня внутренне скорчиться. Впервые в жизни я ощутил желание стать маленьким-маленьким, совсем крошечным, меньше мыши. Стать таким и выползти незаметно из этого роскошного зала…
        По проходу мимо нас с Хельгой шли две женщины. Они направлялись к первым рядам и не видели нас. Это были Людмила и Юля. На Юле было темное простое платье и все те же темные очки, закрывающие глазницы. Она шла неуверенно, осторожно ступая, и мать поддерживала ее под руку.
        Совершать предательские поступки противно, но гораздо противнее, когда тебя в них уличают.
        И не было, казалось мне, никакого предательства с моей стороны. Так я думал раньше. Ведь я честно пытался дозвониться до Юли и пригласить ее, и уж не моя вина была, что ее не оказалось дома, и тогда я пригласил Хельгу. Это ведь было просто стечение обстоятельств…
        Но так я рассуждал сам с собой до того, как увидел Юлю с матерью. Объяснить себе этого словами и логическими понятиями я не мог, но чувствовал, как нехорошо получилось.

«Хоть сама Юля мне и говорила, что рада моему новому роману, - думал я, - однако, это вовсе не значит, что ей будет приятно, когда она узнает, что я здесь с другой женщиной…»
        Юля с Людмилой сели впереди нас, в третьем ряду. Они не знали, что я тут, Людмила не оборачивалась. Но я знал, что впереди антракт и выскользнуть из зала незамеченным мне не удастся.
        Фойе, да и сам зал филармонии устроены таким образом, что остаться незамеченным невозможно.
        Убежать сейчас? Но это глупо и невероятно. Что я скажу Хельге? Как я объясню ей необходимость немедленного бегства?
        Вышел оркестр, за ним - хор. Тут были мужчины и женщины, их было очень много. Дирижер - поджарый, в болтающемся фраке - взмахнул палочкой, и симфония началась.
        Хельга ни о чем со мной не говорила, и это к лучшему - у меня в те минуты был не лучший вид.
        Я не мог слушать музыку и вообще почти забыл о самой сидевшей со мной рядом Хельге, потому что был смущен и растерян.
        Оставалось только ждать антракта и неминуемой встречи.

«Ладно, - сказал я в конце концов себе. - Чему быть, того не миновать. Должен же человек отвечать за все свои поступки. Так тебе и надо, Феликс. Сиди и жди развязки. Ты сам во всем виноват».
        А что еще я мог себе сказать? Конечно, не стоило приглашать Хельгу. Еще не так много времени прошло с того дня, как случилось несчастье с Юлей. А с другой стороны - разве я мог предполагать, что мы сегодня встретимся? Да еще в таком составе? Боже, как стыдно и неудобно…
        Мощные раскаты малеровской музыки сотрясали зал. Оркестру вторил хор, и звучание десятков голосов дополняло аккорды.
        Потом все смолкло, и по ставшим ярче лампам я понял, что закончилось первое отделение. Симфония была в четырех частях и с одним антрактом. Люди вокруг нас стали вставать, и Хельга вопросительно посмотрела на меня.
        - Тебе нравится? - спросила она меня, беря за руку.
        - Не знаю, - ответил я одеревеневшим языком. - Я еще не разобрался до конца.
        - Мы выйдем пройтись в фойе? - спросила она, и мне не осталось ничего другого как встать, хотя больше всего я хотел бы лечь на пол и поползти к выходу на животе, под стульями.
        Едва только мы встали, Людмила увидела нас. Ее лицо как раз было повернуто в нашу сторону.
        Между нами было небольшое расстояние - несколько рядов, потому что Юля с матерью медленно шли по проходу к фойе.
        - Феликс! - немедленно окликнула меня Людмила с радостным выражением лица. Она, конечно же, не ожидала меня тут увидеть и обрадовалась. Но тут же лицо ее омрачилось, и она даже не смогла этого скрыть. Она увидела Хельгу, которая все еще доверительно и нежно держала меня за руку…
        От нее не укрылась ни красота Хельги, ни то, как она держалась со мной. Людмила все поняла и уже пожалела о том, что окликнула меня. Глаза ее потемнели.
        Но было уже поздно. Юля услышала голос матери и тут же инстинктивно повернула свое лицо в нашу сторону.
        В это мгновение мы поравнялись и теперь стояли вплотную друг к другу.
        - Здравствуйте, - сказал я и почувствовал, как мой голос стал сиплым от волнения.
        - Здравствуй, Юля.
        Юля радостно улыбнулась в мою сторону.
        - Это ты, Феликс, - нежно сказала она и на ощупь протянула руку. Я взял ее и пожал.
        - Как ты узнал, что мы с мамой собрались сюда? - спросила Юля.
        - Он не знал, - ответила тут же дочери Людмила, и голос ее не предвещал ничего хорошего. - Феликс не один. Он сейчас познакомит нас со своей очаровательной спутницей.
        Людмила говорила, употребляя светские выражения, но в голосе ее дрожал гнев и уже готовы были прорваться нотки скандала. Людмила иногда возвращалась в свою прежнюю личину - питерской проститутки…
        - Познакомьтесь, пожалуйста, - упавшим голосом сказал я. - Это Хельга… А это Людмила и Юля.
        - Очень приятно, - произнесла Хельга. Женщины не протянули друг другу руки и остались стоять в прежних каменных позах.
        Вокруг меня было сразу три моих любовницы: Людмила, Юля и Хельга. В последовательности, с которой мы были близки с каждой…
        Мне показалось, что можно было бы объяснить, что я покупал билет для Юли, но так вышло… Потом тут же сообразил, что ничего этого делать не следует. Во-первых, я смертельно оскорблю Хельгу, а во-вторых, в таких случаях, вообще не следует суетиться. Что есть, то есть. Что будет, то будет. И нечего вилять хвостом и оправдываться.
        Никто и не обвинял меня в подлости. Меня обвиняли в отсутствии характера, такта… Вернее, я сам себя обвинял.
        - Мы пойдем в фойе погулять, - сказала Людмила таким тоном, чтобы я понял - идти за ними не следует.
        Они прошли мимо нас, я успел только заметить, как сжались пальцы Юли на руке матери. Она не произнесла больше ни одного слова, с той секунды, как мать сказала ей о том, что я не один. Только кончики пальцев побелели от силы, с которой они сомкнулись на локте Людмилы.
        Я взглянул на Хельгу. Ее вид поразил меня. Я почувствовал себя паршиво и неуверенно, но то, что было с ней, просто ошеломило меня.
        Хельга была бледна, и глаза ее как будто потухли. Она стояла рядом со мной, и вид ее был отрешенный.
        Мне стало стыдно. Какой я все-таки идиот! Своим поступком я поставил в неловкое положение обеих замечательных женщин, которые были совершенно ни в чем не виноваты.
        О Юле я уж не говорю, это понятно. Мне не хотелось даже думать о том, как ей сейчас горько. Я не удивился бы, если бы они с Людмилой немедленно ушли отсюда и поехали домой…
        А Хельга? Она ведь не девочка и не придурок и прекрасно почувствовала весь смысл сцены. Теперь она понимала, что вышла неловкая сцена, и ей оставалось Бог знает что думать об этом.
        Я оскандалился и оказался в позорном положении, и Хельга, несомненно, это понимала. И ей, кроме того, наверняка было неприятно, что она выступила в роли коварной соблазнительницы.
        От ее внимания, естественно, не укрылось, что Юля слепая. И вот вся эта встреча…
        - Давай сядем и не пойдем гулять, - сказала вдруг Хельга и опустилась на свое кресло. Я видел, что она подавлена. Конечно, во всем была вина и Людмилы. Не стоило ей окликать меня, не убедившись в том, что я один. И не стоило потом вести себя агрессивно. Она сделала больно и Юле, и Хельге… Хотя… А разве ей самой не было больно при этой встрече? Ведь и у нее есть собственные чувства.
        Теперь я окончательно выгляжу полным негодяем в ее глазах. Сначала бросил ее ради ее дочери, а потом бросил ее слепую дочь ради вот этой женщины…
        Наверняка, теперь Людмила вообще не пустит меня в дом.
        И как можно обвинять ее в том, что она не была предусмотрительна сейчас? Разве ей не обидно за дочь?
        - Кто это? - неожиданно спросила у меня Хельга сдавленным голосом и тут же откашлялась.
        - Это мои старые знакомые, - ответил я. - Мы давно дружим.
        - Эта девушка, - сказала Хельга, - она что - слепая?
        - Да, - кивнул я. Мне не хотелось ни о чем сейчас говорить.
        - Я так и подумала, - сказала Хельга. - Она слепая с детства?
        Я вздрогнул. Вот что значит иметь дело с коллегой-врачом. Все вопросы не в бровь, а в глаз.
        Хельга вопросительно смотрела на меня и не понимала, отчего я замялся с ответом.
        - Нет, не с детства, - сказал я. - Это произошло недавно.
        - Я так и подумала, - задумчиво ответила Хельга. - Это всегда чувствуется. У нее слишком неуверенные движения для слепой от рождения.
        - Извини меня, пожалуйста, - сказал я, не в силах больше бороться с собой и сохранять спокойствие. - Мне очень неприятно говорить на эту тему. Дело в том, что Юля была моей невестой до… До того, как это случилось, и она ослепла. Если ты не возражаешь, мы не будем больше об этом говорить.
        Хельга сжала мою руку. Она так и сидела, не отпуская ее.
        - Мы можем даже уйти сейчас, - сказала она негромко. - Скажи, если тебе неприятно, то мы немедленно уйдем.
        - Нет, не стоит, - ответил я. Уйти означало показать, что мне и вправду стыдно…
        Юля с Людмилой прошли к своим местам, не глядя на нас. Играла музыка, пел хор, а я все не находил себе места. Теперь все мысли мои были поглощены Юлей. Что она сейчас чувствует? Что думает?
        Со своего места я мог видеть ее и смотрел, не отрываясь. Голова Юли была неподвижна, казалось, она вся поглощена музыкой. Это, наверное, было как раз то, чего она хотела. Она ведь говорила мне, что - теперь во многом живет звуками. А малеровская музыка - это как раз обилие разнообразнейших звуков. Да, кроме того, это было даже больше чем симфонический концерт, о котором мечтала Юля. Тут ведь был еще и мощный хор, то есть богатство звучания было огромным.
        Я взглянул в программку. «Умри и воскресни» - так назывался финал этой симфонии. Музыка грохотала, она переливалась раскатами, она волновала своим звучанием. Оркестр как будто сошел с ума, скрипки метались, трубы трубили иерихонским ревом.
        Потом все стало постепенно стихать. Музыка становилась все тише, все глуше, все беднее в смысле инструментов.

«Это умирание», - понял я. В конце концов осталась одна флейта, которая печально выводила тонкое фиоритурное соло.

«Это пение соловья», - догадался я. Только соловей у Малера был необычный. Было в его чарующем тихом пении что-то искусственно-механическое, и в то же время чувствовалась живость и натуральность природного звука. Что-то вроде соловья из сказок Андерсена..
        Пение соловья, как последний звук умирающей жизни… Флейта-соловей пропела последние звуки, и тут, вместо наступившей было тишины, вступил хор. Тоже тихо, как набегающая волна океана, тихо, но настойчиво и с обещанием грядущей силы хор запел гимн воскресения.
        Ты воскреснешь.
        Да, ты воскреснешь из праха земного…
        Может быть, мне показалось, но в то мгновение голова Юли чуть дрогнула. Это были звуки, это были слова, обращенные к ней. Когда я слушал финал, я тоже думал о Юле, о том, что для нее понятия «умереть и воскреснуть» - не пустой звук. Волновавшие Малера образы Апокалипсиса, несомненно, были близки и ей.
        Она потеряла зрение - значит, в каком-то смысле умерла. Умерли ее чувства. Но человек не может жить без надежды. А этой надеждой может быть только воскресение. Воскресение чувств.
        Юля считала, что может воскреснуть через то внутреннее видение, о котором она мне говорила. Еще я вспомнил тут же о том, что все люди, воскрешенные после земной смерти, тоже будут восстановлены во всех способностях, в том числе и в зрении.
        Юля надеялась и ждала воскрешения из своего мрака. Из долины смертной тени.
        Симфония закончилась. Вступившая в конце музыка оглушила нас гимном вечной жизни…
        После поклонов дирижера и оркестра, все встали и пошли к выходу. На лестнице перед гардеробом, когда мы стали спускаться, толпа вновь прижала нас к Юле и Людмиле.
        - Осторожнее, здесь ступеньки, - негромко сказала Людмила дочери и крепче подхватила ее под руку.
        Спускаться по лестнице вместе, близко прижатыми друг к другу, и молчать было невозможно, и я решился.
        - Я заеду к вам завтра, - сказал я, обращаясь к Юле.
        - Конечно, - ответили она, не поворачивая в мою сторону лица. Она узнала мой голос, хотя и не видела меня.
        - Пойдем скорее, - произнесла Людмила нервно. В этот момент Юля сделала неосторожный шаг, ее нога соскользнула со ступеньки и она качнулась вперед. Вероятно, Людмила все-таки не слишком крепко ее держала, потому что рука Юли выскользнула из руки матери.
        Несколько мгновений Юля стояла как бы накренясь, падая, но в эту секунду идущая рядом с ней Хельга инстинктивно подставила руку и перехватила ее, не дав упасть.
        Хельга держала Юлю за руку и, неестественно улыбаясь, говорила:
        - Осторожнее, что вы… Тут высоко… - Что еще должен сказать любой на ее месте?
        Мы с Людмилой тут же тоже подхватили Юлю, и больше она уже не соскальзывая могла спускаться с коварной мраморной лестницы. Люди кругом нас расступились, увидев, что ведут слепую, и мы сошли в гардероб спокойно.
        Юля была совсем бледна и дрожала. Все тело ее сотрясалось, ее буквально колотило. Едва дойдя до гардероба, она сказала в пространство:
        - Мне нужно сесть… Я не могу идти.
        На лбу ее выступили мелкие капельки пота, что говорило о внезапной слабости.
        Мы усадили Юлю на банкетку, и гардеробщица принесла стакан воды.
        - По-моему, тебе следует проводить их до дома, - сказала Хельга мне на ухо. Я растерянно молчал, подавленный происшедшим. Мне было очевидно, что Юля была сильно напряжена с момента нашей встречи и просто теперь не выдержала этого. Наверняка, она только и думала о том, что вот здесь, в этом зале сижу я со своей новой женщиной… Эта мысль терзала ее, обида глодала сердце. Бедная девочка…
        Нельзя было мне с ней встречаться сегодня, подумал я. Хоть это и не от меня зависело, но нельзя же подвергать Юлю сразу стольким эмоциональным потрясениям. Она и так держалась как только могла. Все, что с ней произошло, что она пережила - это и так было достаточно для того, чтобы сойти с ума. А тут еще и я с Хельгой.
        - Ты должен проводить их до дома, - тихо повторила Хельга. Она стояла позади меня, и после ее слов я обернулся. Хельга была бледна, краска заметно отлила с ее щек, остались только следы румян, но они теперь были безжизненные, как у раскрашенной куклы - просто красноватые пятна на бледной коже.
        Глаза у Хельги были тревожные и печальные.
        - Пойди вызови такси, - сказала она, указывая мне взглядом на выход.
        - Не надо беспокоиться, - произнесла Людмила. - Мы и сами прекрасно доедем.
        При этом ее лицо выражало презрение ко мне и даже почти ненависть.
        Юля молчала и тихо сидела на банкетке. Кругом нас суетились одевающиеся люди, но теперь их было немного. Это зимой в гардеробе Филармонии всегда столпотворение. А сейчас все надевали только плащи, да наиболее щепетильные дамы переобувались.
        Не зная, что предпринять, я посмотрел опять на Юлю. Она как будто почувствовала мой молчаливый вопрос и сказала:
        - Проводи нас, Феликс, - при этом она протянула руку вперед и наугад стала шарить ею в воздухе. Я уловил это движение и взял ее руку в свою. Юля немедленно схватила мою ладонь и сжала ее. Значит, я правильно угадал ее движение - она протягивала руку именно мне.
        - Сейчас я приведу такси, - произнес я и, осторожно освободившись, выскочил на улицу.
        Хельга осталась стоять вместе с Людмилой и Юлей, и теперь я невольно пожалел и ее. Наверное, ей было тоже неприятно оставаться с этими двумя женщинами, которые относились к ней со столь явным недоброжелательством. Она ведь тоже человек и наверняка догадалась о том, что тут все не так просто и это не простая случайная встреча. У женщин вообще страшно развита интуиция. Так что я не сомневался, что и Хельга поняла, кто такая мне Юля и отчего она так разнервничалась…
        Все же Хельга благородно предложила мне проводить Юлю с Людмилой. Такси стояли напротив, возле гостиницы «Европа». Их там был целый выводок. Клиентов не было видно, и шоферы сошлись рядом с машинами и болтали.
        - Вы свободны? - на всякий случай спросил я у водителя передней машины, который стоял, облокотившись о капот, и разговаривал с товарищем.
        Он окинул меня быстрым взглядом.
        - Двадцать баксов, - ответил он и отвернулся равнодушно.
        - Что двадцать баксов? - сразу не понял я. - Вы свободны?
        - Двадцать баксов в любой конец, - сказал шофер, вновь неохотно поворачиваясь ко мне.
        Все было ясно. В Питере есть несколько мест, откуда таксисты везут в любой конец только за двадцать долларов. Это международный аэропорт и пара престижных отелей. Там кучкуются иностранцы и вообще всякие приезжие.
        Если таксист назовет нормальную цену, то его потом сживут со свету его же коллеги. У них существует негласный, а может быть, даже и гласный договор - с этих стоянок ехать только за двадцать долларов…
        Я же подошел не от входа в отель, а с другой стороны. А значит, был плохим клиентом, по представлению водителя. Нормальный человек же не станет платить за провоз от Бродского до Фурштадгской двадцать долларов. На такие безумства способен только подгулявший финн или ничего не понимающий житель Кавказа… Я не был похож ни на финна, ни на кавказца, так что интереса у шофера не вызвал.
        Пришлось отойти и останавливать частника. С ними теперь гораздо надежнее и дешевле. Они не связаны ложными корпоративными интересами, как таксисты. Частник никому ничего не должен - он свободный человек.
        Когда я подъезжал к выходу из филармонии на сереньких «Жигулях», водитель которых радостно согласился отвезти куда нужно за пять тысяч, все три женщины уже стояли на улице. Как я и ожидал, они не разговаривали между собой. Хельга молча курила, глядя в сторону, а Юля крепко держалась за руку Людмилы.
        Я вышел из машины и помог Юле забраться на заднее сиденье. Рядом с ней села Людмила, всем своим видом показывая мне, что не нуждается в моей помощи.
        - Не надо нас провожать, - сказала она, меряя меня неприязненным взглядом. - Ты и так очень занят.
        - Мама, - тихо произнесла Юля со своего места. - Если он хочет, то пусть проводит нас…
        - Нет, - оборвала ее мать решительно. - Феликс должен проводить свою подругу. А мы с тобой прекрасно доедем сами.
        С этими словами она захлопнула дверцу машины. Я еще раз отметил про себя, как изменилась Людмила, как она стала непохожа на себя прежнюю, какой я всегда ее знал.
        Теперь это была твердая и решительная матрона, стоящая на своих позициях, отстаивающая интересы своей семьи… Что-то новое появилось в ней, чего раньше я никогда не замечал.
        Наверное, какие-то черты характера просто лежат внутри человека и дремлют там, и никто со стороны, да и сам он не догадывается о том, что такие черты характера существуют. Они просто лежат и ждут своего череда. Сейчас, после всего, что Людмила пережила, эти черты характера были востребованы. Сначала ее бросил я, да не просто бросил, а ради женитьбы на ее дочери. Это был первый удар… А потом удар гораздо сильнее - то, что случилось с Юлей. Вот характер и переменился. В лице Людмилы теперь появилось что-то от Кустодиевской купчихи за столом. Сквозь черты былой игривости и жизнелюбия сейчас проступили властность и жестокость.
        А как же иначе? Теперь изменилась ее жизнь, теперь она вдруг почувствовала, что все вокруг вдруг рухнуло и теперь от нее, может быть, только и зависит, сумеет ли она удержать разваливающуюся жизнь?
        Сейчас она уже была не той игривой красоткой, которой когда-то соблазнила меня. Людмила стала серьезной и целеустремленной. Новое выражение появилось в ее быстро постаревшем лице.
        Я глядел вслед удаляющейся машине, когда Хельга взяла меня за руку.
        - Мы поедем к тебе или ко мне? - спросила она, заглядывая мне в глаза. Наши взгляды встретились, и я увидел, что ей тоже не по себе. Я вновь - обругал себя за легкомыслие. Взял и сразу трех близких людей поставил в неловкое положение.
        - Куда хочешь, - ответил я, сжимая руку Хельги. Я был благодарен ей за то, что она не устроила мне надменную сцену и скандал, сопровождаемый криками и стенаниями типа: «Ты знал, что мы с ней встретимся… Ты специально это подстроил, чтобы помучить меня…»
        Но Хельга была человеком другого типа, все это было ей не свойственно. Есть моменты, когда отчетливо понимаешь преимущества европейских женщин перед русскими и азиатскими… Европейская женщина не станет устраивать плаксивую базарную сцену, даже если внутри у нее все переворачивается от обиды.
        Мы поехали ко мне, тем более что мама все еще была на даче. Кстати, надо бы познакомить Хельгу с мамой, подумал я. Все-таки у нас уже достаточно серьезные отношения, и пора уже это сделать.
        Тем самым я как бы дал понять себе самому, что мои отношения с Хельгой важны и дороги для меня. Да и то, как она держалась этим вечером… Как сдержанно и благородно она вела себя с Юлей и Людмилой. Чего стоило одно ее предложение проводить их…
        Едва мы вошли, как Хельга бросилась готовить кофе. Она быстро сварила его, найдя все самостоятельно на кухне, и принесла в комнату. Там она поставила поднос на низкий столик у кресла, на котором я сидел, а сама опустилась на ковер у моих ног.
        Она подобрала свое длинное платье, и я увидел, как красивы ее согнутые колени в чулках светло-телесного цвета…
        Хельга налила кофе и подала мне чашку. Потом она положила голову ко мне на колени и потерлась щекой о ткань моих брюк, совсем как кошечка. Потом она посмотрела на меня грустно и чуть виновато и сказала:
        - Наверное, я не права, и ты сейчас рассердишься, милый… - Голос ее звучал робко и неуверенно. Странно было слышать такие интонации от такой уверенной в себе блестящей женщины. - Но я все же должна спросить у тебя, - продолжала Хельга, - и ты поймешь меня… Эта девушка, которую мы встретили, - она была твоя возлюбленная?
        Я понял Хельгу. Женщина всегда остается женщиной. Она может вести себя как угодно, но пересилить некоторые свойства женской природы не может. Конечно, она должна была узнать у меня про Юлю.
        Врать я никогда не любил. Тем более не считал нужным делать это сейчас. Зачем? В конце концов, сейчас я был с Хельгой, а Юля осталась в прошлом. Больше она уже не была моей возлюбленной.
        - Так вы были близки? - спросила опять Хельга. - Расскажи мне, не бойся, я пойму тебя. Не думала же я, что ты был один все эти годы.
        - Была, - ответил я спокойно. - Юля была моей невестой, а не только возлюбленной.
        - Она ведь слепая, - сказала осторожно Хельга и замолчала.
        - Не всегда же она была слепая, - ответил я, и мне пришлось рассказать о том, что случилось с Юлей. Я ничего не стал рассказывать о том, что сначала был близок с Людмилой. Мне показалось, что это было бы слишком, да и обстоятельства не вынуждали меня быть столь подробным и откровенным. Но про несчастье с Юлей я рассказал.
        Хельга слушала меня, положив мне голову на колени и глядя на меня строго, серьезно, не мигая. Она была потрясена чудовищностью того, что я рассказал.
        - Даже не верится, - наконец произнесла она, встряхнув волосами, когда я закончил.
        - Никогда бы не подумала, что такое зверство возможно. Именно этим и вызвано твое появление в нашей больнице?
        - Конечно, - ответил я. - У нас есть все основания предполагать, что все это творится в морге больницы. Это весьма подходящее место.
        - Но почему именно в нашем морге? - удивилась Хельга. - В городе столько больниц и еще больше моргов. Отчего же именно у нас?
        Я не стал рассказывать Хельге о Скелете и о том, каким образом он вышел на эту больницу. Просто ответил, что нанятый мною детектив заинтересовался их больницей.
        - Вот почему ты так хотел познакомиться с Аркадием Моисеевичем, - облегченно вздохнула Хельга. - А я-то понять не могла, отчего у тебя такое тяготение к моргу и работе в нем… Так неужели ты думаешь, что Аркадий Моисеевич как-то причастен к этому жуткому варварству? Он вообще-то не похож на злодея.
        - Никто не похож на злодеев, - ответил я. - Тем не менее преступления совершаются, и результат ты сегодня видела на Юле. Наверняка это сделали люди, которые внешне не напоминают бандитов… Так что причем тут внешность?
        - Ты прав, - вздохнула Хельга. - Какой все-таки ужас ты мне рассказал. Просто мурашки по коже идут. Я все не могу успокоиться от твоего рассказа.
        Я и в самом деле видел, что Хельга потрясена моей историей. Она была напряжена, и лицо ее утратило безмятежное выражение. Глаза теперь горели, а губы кривились в мрачной улыбке.
        - И ведь носит же земля таких негодяев, - сказала она, уставясь в одну точку.
        - Самое ужасное во всем этом - то, что скорее всего делают все это врачи, - произнес я. - У меня не укладывается в голове именно это.
        - И ты хочешь проникнуть в наш морг, чтобы выяснить все про Аркадия Моисеевича? - спросила Хельга. Она помолчала. - Это очень умно с твоей стороны. Конечно, раз уж есть такое подозрение на него, то следует все выяснить. Он ведь и в самом деле очень неприятный тип. Замкнутый, никогда не улыбается, ни с кем не разговаривает.
        Хельга закурила сигарету, руки у нее подрагивали. Она была, видимо, возмущена мыслями о том, что среди нас ходят вот такие люди…
        - Знаешь, - сказала она после некоторого раздумья. - Ты мне все сейчас рассказал, я подумала и посмотрела на все иными глазами… В принципе, если задуматься, то Аркадий Моисеевич вполне может иметь какое-то отношение к этому ужасу. Он ведь и на самом деле очень тяжелый человек. Такой может заниматься тем, о чем ты мне рассказал.
        Она нервно курила, стряхивая пепел мимо пепельницы.
        - Может быть, мне и удастся тебе помочь, - сказала она. - Ведь когда ты говорил мне, что хочешь работать непременно в морге, я думала, что у тебя просто дурацкая фантазия… Кстати, а почему вы не обратились в милицию? Они ведь должны вести следствие.
        - Естественно, мы обратились, - сказал я. - Как только это случилось с Юлей, милиция появилась, и теперь они ведут следствие.
        - Но ты ведь не рассказал милиции о ваших подозрениях насчет нашей больницы, - уточнила Хельга.
        - Нет, мы ничего никому не рассказали, - ответил я. - У нас есть свои планы разобраться с этими нелюдями. Зачем же отдавать их милиции? Мой частный детектив считает, что мы и сами сможем снять с них шкуру… Незачем впутывать милицию в это дело.
        - Ну и правильно, - сказала после некоторого раздумья Хельга. - Если подключить милицию и позволить им самим арестовать негодяев, то это будет чисто моральное удовлетворение. Ну, расстреляют их, и все. А тут, если вы сами поймаете, то сможете наказать их действительно так, как они этого заслуживают.
        - Как? - не понял я. Мне и вправду казалось непонятным, что еще можно сделать с мерзавцами. Не относиться же всерьез к словам Геннадия о снятии с них скальпов и выколупывании глаз…
        Но Хельга, похоже, была того же мнения, что и Гена.
        - Шкуру спустить, - жестко сказала она. - Просто убить этих негодяев мало… Надо что-то пострашнее придумать. За то, что они делают с людьми, просто умереть им будет недостаточно. Пусть помучаются.
        Хельга встала с ковра и потушила сигарету.
        - Знаешь, милый, - сказала она, - кажется, я что-то сделала напрасно… То ли зря поехала к тебе сегодня, то ли зря попросила тебя рассказать мне эту чудовищную историю.
        - Что ты имеешь в виду? - не понял я.
        - Я имею в виду, что теперь я должна ехать домой, - ответила Хельга, качая головой. - Что-то я не расположена к любви сегодня ночью. Была расположена, но теперь, после того, как ты рассказал мне об этих ужасах, я просто не могу заставить себя радоваться жизни. Прости меня.
        Я понимал ее. После того, как это произошло с Юлей, я тоже долго не мог прийти в себя, а Хельга ведь к тому же была еще и женщиной.
        - Мне трудно пережить то, что я услышала, - продолжила она подавленно. - Конечно, когда ты уже взрослый человек, то достаточно гадостей знаешь о роде людском и понимаешь, что есть люди, которые на все способны… Но то, что ты мне рассказал… Это так потрясает, что я, право, теперь даже не знаю, когда смогу прийти в себя.
        Я не стал удерживать Хельгу, я прекрасно понимал ее. Она подошла к дверям, и я помог ей надеть плащ.
        Мы спустились вниз, и я остановил проезжавшую машину.
        - Не провожай меня, - сказала Хельга, прощаясь. - Я отлично доеду сама. Мне вообще теперь хотелось бы побыть одной. Есть такие вещи, которые человек должен пережить в одиночестве.
        Она села в машину и уже через окно сказала мне:
        - Спасибо за концерт, кстати. Музыка была великолепная.
        Поднимаясь по лестнице к себе в квартиру, я думал о Хельге. Несчастная женщина. Я пригласил ее на концерт, думая сделать приятное, а на самом деле подверг ее такому испытанию. Сначала познакомил со своей бывшей невестой, да еще слепой. Сколько она передумала и прочувствовала, прежде чем решилась спросить меня о Юле! Но каково самообладание! Я восхищался Хельгой, ее огромным мужеством и тем, как она сама предложила мне проводить Юлю с Людмилой… Настоящая белая женщина.
        А потом я еще и рассказал ей всю историю, то есть как бы переложил со своих плеч груз невыносимого знания…
        Ведь когда факты таковы, когда все так страшно, то даже знать об этом, о том, что рядом творится такое - и то тяжелое испытание.
        А я еще и не пощадил Хельгу - прямо так брякнул ей о том, что скорее всего эти ужасные монстры работают в той же больнице, что и она. Мне следовало бы быть более сдержанным и не говорить ей хотя бы этого. Довольно уж с Хельги испытаний.
        Я казнил себя за эгоизм, за то, что не пожалел нервную систему Хельги, заставил ее как бы принять и разделить со мной груз невыносимых факторов.
        - Может быть, я смогу помочь тебе, - сказала она напоследок. Что ж, может быть, теперь она поняла по-настоящему, как тяжело мне. Хотя чем она может мне помочь?
        Оказалось, что Хельга говорила не зря. Она и в самом деле приняла близко к сердцу наше дело.
        Она позвонила мне прямо с утра, когда я еще только встал и брился перед большим зеркалом. Оно висит у меня в ванной, и в последние несколько лет стало моим главным врагом. Как говорится, враг номер один. К зеркалу в ванной я боюсь подходить.
        Есть разные зеркала - одно есть у меня в кабинете, одно - в прихожей. Есть еще зеркала в разных вестибюлях и прочих общественных местах. Их я боюсь не очень. Дело в том, что в кабинете я работаю, в прихожей смотрюсь в зеркало, когда выхожу на улицу. Об общественных местах и говорить нечего - там я всегда более или менее при параде.
        А вот зеркало в ванной по утрам - это вечно неподкупное и объективное. Именно оно меня и пугает. Потому что к нему я подхожу по утрам, когда еще не успел привести себя в порядок. Когда я не успел причесаться, не разгладил складки на лице, когда еще не побрит.
        Это зеркало в ванной говорит мне правду обо мне. Оно говорит о том, что мне тридцать пять лет и что, несмотря ни на какие разговоры о молодости, тридцать пять - это не двадцать. И даже не двадцать пять…
        Потом, когда я сделаю все, что можно, со своей внешностью - причешусь, побреюсь, натрусь туалетной водой, оденусь в свежую сорочку с галстуком - потом уже все будет нормально и вновь можно принимать себя за мальчика. Можно смотреться в разные зеркала без внутреннего содрогания.
        А вот в ванной - я стою перед зеркалом и вижу, что мне тридцать пять. Это и состояние кожи, и мешки под глазами, и желтизна белков. Да мало ли что еще… Днем все это незаметно, а утром вылезает со всей очевидной беспощадностью.
        Вот тебе и «мальчик резвый, кудрявый, влюбленный»… Совсем другой коленкор. Поэтому, когда я бреюсь по утрам, у меня почти всегда дурное настроение - противно же смотреть на себя в таком виде.
        Хельга позвонила именно в такую минуту.
        - Ты откуда? - спросил я ее сразу же. Ведь мы расстались всего несколько часов назад.
        Хельга рассмеялась:
        - Откуда же я могу звонить в одиннадцать часов утра? Из больницы, конечно. Это ты можешь позволить себе спать до полудня.
        - Как ты себя чувствуешь? - спросил я ее, помня о том, в каком тяжелом моральном состоянии я проводил ее сегодня ночью.
        - Отлично, - ответила Хельга. - Хотя, когда вспоминаю о том, что ты мне рассказал… Бр-р-р… Мороз по коже. Но мне становится легче, когда я начинаю работать. А для тебя у меня к тому же есть хорошая новость. Можно сказать, сюрприз.
        Хельга многозначительно замолчала, и я услышал, как раздается потрескивание на линии. Она ждала, что я сам догадаюсь, что за подарок она мне приготовила. Однако, я не мог ума приложить, что же это такое. Ведь мы расстались совсем недавно.
        - Я договорилась с этим человеком, - понижая голос, сказала Хельга. - Он согласился с тобою встретиться.
        - С Аркадием Моисеевичем? - догадался я. - Как тебе удалось?
        - Очень просто, - хихикнула Хельга. - Немного женского очарования, немного лести, и он согласился поговорить с тобой. Я сказала ему, что ты - мой друг и что тебе очень нужна работа. Словом, все то, что ты «вкручивал» мне прежде о том, что тебе очень хочется резать трупы…
        - И что же он? - не утерпел я. На самом деле я страшно обрадовался. Я уже потерял надежду на то, что мне удастся «внедриться» в этот морг или хотя бы познакомиться с заведующим. Ну и молодец же Хельга!
        - Он согласился с тобой поговорить, - сказала она напоследок. - Приходи сегодня ко мне в девять часов и мы вместе поедем.
        - Как в девять? - не понял я. - В девять вечера, что ли?
        - Ну да, - подтвердила Хельга. - Он сказал, что днем он будет очень занят и это неподходящее время для разговоров, а в девять вечера он будет готов долго говорить с тобой. Так что давай, приезжай.
        У меня даже не нашлось слов, чтобы выразить Хельге полностью мою признательность. С каждым днем я все больше убеждался в том, что приобрел в ее лице настоящего друга, а не просто возлюбленную. Она так близко приняла к сердцу наше расследование.
        Положим, расследование было таково, что редко кого могло бы оставить равнодушным. Уж слишком велико злодейство. Однако, Хельга ведь немедленно приняла меры для того, чтобы помочь.
        - Могу себе представить, как тебе было не по себе, когда ты договаривалась с Аркадием, - сказал я. Конечно, ведь бедной Хельге пришлось улыбаться и разговаривать с человеком, про которого были все основания предполагать, что он настоящий монстр. Не всякому мужчине такое лицемерие под силу, а слабой женщине, да еще находящейся под впечатлением вчерашнего моего рассказа…
        - Ничего, я должна была это сделать для тебя, - сказала в ответ Хельга кратко. А через секунду, чуть подумав, добавила: - И для той девушки - тоже… Я теперь все время вспоминаю, после того, как узнала ее историю.
        Мы договорились, что я приеду на машине за Хельгой ровно в девять и мы отправимся в больницу. Я положил трубку и подумал: «Судьба явно благоприятствует всем нам. Сначала мне удачно попался Скелет, оказавшийся весьма дельным человеком. А теперь вот помощь вообще пришла с неожиданной стороны - от Хельги. Скорее всего, благодаря ей мы теперь совсем близко подойдем к этой устрашающей компании».
        Ну что же, я постараюсь сыграть свою роль как можно лучше. Буду с жаром говорить о проснувшемся у меня безумном интересе к патологоанатомии, к работе в морге. Буду клясться, что освою новую работу… Расскажу жалостливую историю о том, как прогорел на почве частной медицинской практики. Пусть я буду жалкий неудачник, не вписавшийся в рыночные отношения…
        Все любят неудачников. Все готовы помочь этим жалким людишкам. Я оденусь попроще, победнее, стоптанные старые штиблеты, советская рубашечка с короткими рукавами. Убогий интеллигент, которого не стоит никому бояться.
        Может быть, Аркадий даже примет меня на работу после этого. Только не следует бриться. Особенно сильно щетиной я к вечеру не зарасту, но зато приобрету специфически ущербный вид. Вот и будет прекрасная искомая картина. Хельга приведет своего знакомого, ищущего работу, находящегося на грани нищеты. Бедный парень попытался зажить по-человечески, прогорел, а теперь вот стоит, переминается с ноги на ногу в своих старых штиблетах и униженно просит дать ему местечко.
        Может быть, Аркадий не испугается такого несчастного типа, которым я перед ним предстану. И возьмет меня в морг. Ну, а после этого накрыть всю их поганую компанию уже не составит особенного труда.
        Право слово, как благодарить Хельгу за ее помощь! Значит, в этот вечер у меня опять срывается прием больных. Этак я скоро всю клиентуру растеряю. Но сделать тут ничего нельзя. Если уж ввязался в расследование, нужно довести его до конца. Только бы помочь Юле. Если все получится так, как посоветовал сделать Скелет, то мы еще отнимем у бандитов столько денег, что хватит на новые глаза для Юли…
        Новый телефонный звонок прервал мои прямые, слегка возбужденные мысли. Может быть, это Скелет? Если он, то у меня есть, что ему сообщить. И мне удалось добиться какого-то результата.
        Но это был не Скелет, а Юля. Я сразу узнал ее голос, как только она произнесла мое имя.
        - Как ты себя чувствуешь? - спросил я ее сразу, памятуя о том, в каком состоянии я оставил ее накануне.
        - Слушай меня, - слабым и каким-то очень сосредоточенным голосом вдруг сказала Юля. - Я чувствую себя… Неважно, как… Но я хочу сказать тебе, что ты в большой опасности. Я это знаю совершенно точно.
        - Откуда ты знаешь? - удивился я, хотя тут же вспомнил об удивительных способностях Юли в последнее время.
        - Я знаю точно, - быстро прошептала она. - И это очень страшная опасность. Она почти неминуемая.
        У меня от ее голоса и слов мурашки пробежали по телу.
        - Откуда ты это знаешь? - опять спросил я и сам почувствовал, как мой голос задрожал, настолько убежденно она говорила.
        - Я знаю, - просто ответила она. - Если хочешь знать поточнее, то ты почти мертв уже… Ты один у себя дома сейчас?
        - Да, - сказал я.
        - Если бы у тебя кто-то был сейчас, можно было бы сказать, что он стоит у тебя за спиной с ножом, - медленно произнесла Юля. - До такой степени близкая и неминуемая опасность тебя поджидает. Не выходи никуда из дома. И не открывай никому дверь… Ты слышишь меня, Феликс?
        Подавленный, я молчал. Тогда трубку взяла на том конце Людмила. Голос ее был все еще неприязненный, она давал мне понять, что в другом случае больше никогда не стала бы со мной разговаривать.
        - Знаешь что, - сказала она без всякого предисловия. - Мы с мужем в последнее время убедились, что если Юля что-то такое говорит, то следует к этому прислушиваться… Так что, хотя мне и наплевать на тебя, но все же послушайся Юлиного совета.
        В трубке раздались короткие гудки - видимо, Людмила прервала наш разговор. Да, собственно, что еще можно и нужно было добавлять к сказанному? Интересно, что все это должно означать?
        Во мне боролись противоречивые чувства. С одной стороны у меня не было оснований не доверять парапсихическим способностям Юли. Она уже доказала всем нам, что на самом деле обладает теперь ими.
        С другой стороны - что это была за опасность? Я сидел дома один. Выходить на улицу не собирался. Да и вообще - кому я могу быть нужен? Только если случайному хулигану или грабителю?
        От кого может исходить смертельная опасность? Я же не бизнесмен, не журналист, не президент банка…
        Я встал и на всякий случай прошел к входной двери. Взглянул в глазок на лестничную площадку - не притаились ли там убийцы. Нет, никого, пустая площадка. Может быть, рухнет потолок? Но это вряд ли, дом после капремонта…
        А вечером я должен идти к Аркадию Моисеевичу. Наверное, это как-то связано с ним. Конечно, он не может знать, кто я такой, и поэтому вряд ли станет меня убивать, да еще в присутствии Хельги. Тогда уж ему нужно убить нас с ней обоих. Но… Ему незачем это делать.
        С одной стороны - незачем. Но с другой… Все-таки он убийца и подонок. Мало ли что ему взбредет в голову. А если не ему, так его дружкам… Откуда я знаю, кто там будет? Так или иначе, а вечером мне предстоит идти в логово страшных преступников. Наверное, именно поэтому у Юли и появилось ужасное предчувствие, и она решила меня предупредить.
        Ну что же, тогда все раскладывается по местам. Юля почувствовала, что вечером меня ждет встреча с кровавым убийцей, и заволновалась. Все нормально.
        Я успокаивал себя все утро, пока пил кофе и завтракал. Но что-то тяжелое, тревожное лежало у меня на сердце. Я понимал, что у Юли это просто ложная тревога. Она же не знала, что я встречаюсь с этим убийцей по другому поводу, что он не будет знать, кто я такой.
        А если не будет знать, то мне ничто не угрожает. Просто перед Аркадием будет стоять жалкий дурак, которого, может быть, можно даже использовать в своих интересах.
        В середине дня, однако, я решил подстраховаться. Тем более, что Юля позвонила еще раз. Она все по-прежнему говорила что-то о смертельной опасности, и голос у нее был очень взволнованный.
        - Ты никуда не собираешься выходить? - все время настойчиво спрашивала она меня. На всякий случай я заверил ее, что сижу дома и никуда не выйду до следующего дня. Нельзя же было ее волновать.
        - Может быть, тебе следует приехать к нам, - вдруг сказала Юля. - Тем более, что у меня есть еще кое-что, о чем я хотела бы тебе рассказать.
        - Ну так расскажи, - сказал я, но Юля не согласилась.
        - Нет, - произнесла она потеряно. - Это нельзя говорить по телефону. Только лично, так, чтобы твоя рука была в моей. Иначе ничего не получится, ты не поймешь и не поверишь мне.
        - Завтра я приеду, - пообещал я, на что Юля горестно хмыкнула. Она как бы хотела сказать, что завтра может и не наступить…
        Тогда я позвонил Скелету. Теперь я уже точно знал его распорядок суток. Ночью он следил за моргом, а днем отсыпался у себя дома. Для меня это было весьма удобно.
        Я рассказал Скелету о том, что вечером пойду знакомиться с Аркадием Моисеевичем. Пришлось рассказать и о Хельге, что это она взялась помогать нам.
        - Вы ей рассказали обо всем? - поинтересовался Скелет как бы между прочим.
        - Ну да, - подтвердил я. - Иначе она бы и не взялась помогать. Никто кроме нее не смог бы сделать этого. Я имею в виду рекомендацию для Аркадия.
        - Это точно, - вяло отреагировал Скелет.
        - Так вы будете в морге где-то в половине десятого вечера?
        - Да, - ответил я, и он вздохнул:
        - Я обычно заступаю в десять. Но на этот раз приеду пораньше, подстрахую вас.
        - Вы тоже опасаетесь чего-то?
        - Я опасаюсь всего, что связано с этой компанией, - ответил Скелет спокойно. - Они уже имели возможность доказать свои способности. Так что не следует недооценивать их. Кстати, почему вы сказали «тоже»? Кто-то еще опасается, кроме меня?
        Не рассказывать же ему было о Юле и ее пророчествах. Частные детективы не понимают таких материй…
        - У вас есть оружие? - вдруг спросил Скелет.
        - Нет, - ответил я. - А что, вы считаете, что мне следует вооружиться?
        - Нет, как раз наоборот, - ответил он. - Если бы у вас было оружие, я посоветовал бы вам не брать его ни в коем случае.
        Мы попрощались, и в самом конце Скелет вдруг поинтересовался фамилией Хельги.
        Он уточнил ее у меня по буквам и лишь после этого успокоился.
        - Зачем вам ее фамилия? - спросил я. - Это совершенно излишне. Я ее отлично знаю, мы учились на одном курсе в институте…
        - На всякий случай, - ответил Скелет равнодушно. - Просто принцип работы такой - когда в деле появляется какой-то еще человек, которого раньше не было, и начинает влиять на события, я должен про него знать хотя бы элементарные вещи.
        Скелет повесил трубку, еще раз заверив меня, что приедет пораньше и подстрахует меня на всякий случай, а я вновь остался один. До вечера я коротал время, обзванивая своих постоянных пациентов и извиняясь перед ними за то, что и сегодня не смогу их принять. Некоторые извинения принимали, а по голосам других я слышал, что они раздражены и скоро начнут искать другого врача, если с моей стороны будут продолжаться подобные вещи.
        Что ж, они правы. Доктор - это ведь что-то вроде высокооплачиваемой прислуги. Он должен быть всегда на месте и всегда готов к услугам. Так что моя необязательность сильно претила им.
        Никогда я себе не позволял подобного - всегда был пунктуален. Это только теперь случилось такое в связи с тем, что я активно увлекся розыскной деятельностью. Но у меня не было другого выхода - я обязательно должен был закончить поиски и помочь Юле, хотя бы отомстить за нее. Это был как бы мой долг перед ней. Только поймав бандитов и отомстив им, я смогу чувствовать себя более или менее спокойно и не ощущать своей вины перед Юлей…
        Конечно, идеальным вариантом было бы «вытрясти» из них еще и деньги - огромную, дикую сумму. И на, эти деньги восстановить глаза Юле. Это было бы самым лучшим, почти недостижимым результатом. Во-первых, из-за того, что сумма уж очень огромна, а во-вторых…
        Во-вторых, мне в голову уже закрадывались противные мысли… Если мы поймаем бандитов и они даже дадут нам денег на операцию для Юли, она прозреет, то… То с кем же я тогда останусь? С прозревшей Юлей? И значит, брошу Хельгу?
        Ведь Юля, так сказать, «отпустила» меня и разрешила больше не считаться ее женихом, пока она слепа. А когда она вновь прозреет, вряд ли она захочет отказываться от любви…
        И тогда я разобью сердце Хельги… Которая так помогает мне в этом деле. Всегда так бывает. Человек совершает добрые благородные поступки и потом сам же за них расплачивается.
        А впрочем, обо всем этом было рано еще думать. Бандиты нам не попались, а мне всего лишь предстояла встреча с Аркадием Моисеевичем. Нужно было ломать комедию и проситься к нему на работу. А когда еще мы кого-то поймаем…
        Чем больше время приближалось к девяти часам, тем нервознее я становился. Мне позвонили несколько приятелей, однако я даже не смог с ними нормально поговорить. Мысли все время крутились вокруг того, что мне предстояло вечером.

«Сегодня я увижу того монстра, который совершает все эти ужасные злодеяния, - думал я с внутренним трепетом. - Я увижу того, кто сделал все это с Юлей, кто делает такие вещи с живыми людьми…»
        Дух, полный разума и воли,
        Лишенный сердца и души,
        Кто о чужой не страждет боли,
        Кому все средства хороши…
        Я вспомнил эти строки Заболоцкого, потому что они вдруг показались мне наиболее подходящими для этих монстров и их организатора. Для человека, который живет среди людей, ходит среди людей и сам старательно притворяется человеком. А сам вырывает из теплых, еще живых тел человеческие органы и оставляет людей умирать после этого…
        Разве это человек? Разве он может называться представителем человеческого рода вообще? А он ведь еще носит белый халат и притворяется врачом… Пусть патологоанатомом, какая разница.
        И сегодня вечером я увижу его. Я загляну ему в глаза и увижу его лицо. Какое оно?
        И смогу ли я хорошо сыграть? Смогу ли остаться спокойным? Смогу ли сделать вид, что ничего не знаю об этом чудовище?
        А может быть, мне придется пожимать ему руку? О, ужас! Я не смогу этого перенести. Пожать руку и дружелюбно улыбаться этому извергу…
        Но это надо непременно сделать ради Юли. И ради других жертв тоже. Как в свое время писали коммунисты - «Ради жизни на Земле»… К тому же, все это будет совсем недолго, и в присутствии Хельги. Она же будет рядом, и это должно придать мне сил, чтобы я выдержал весь этот спектакль.
        Но нервозность моя возрастала. Я сидел у себя в кресле и почувствовал, что больше не могу оставаться без движения. Меня могла разорвать какая-то внутренняя сила. Тогда я встал и вышел из дома.
        Да-да, я помнил, что обещал Юле не выходить из дома. Но в ту минуту я подумал о том, что все равно к девяти часам мне нужно ехать к Хельге, а какая разница - семь или девять часов вечера сейчас?
        Чему быть, того не миновать. Нельзя же оставаться сидеть дома и не двигаться с места только потому, что у Юли появились дурные предчувствия. А мне, для того, чтобы обрести душевное спокойствие и равновесие, обязательно требовалось какое-то движение.
        Я вышел из дома, сел в машину и поехал по улицам. На часах было семь ровно. Мне предстояло два часа ездить и гулять где-то.
        Может быть, подсознательно, памятуя о предупреждении Юли, я старался избегать оживленных магистралей, где могли быть аварии. Я ездил по тихим улицам, колесил по питерским окраинам. Иногда я останавливался где-нибудь у тротуара и курил. В конце концов, по мере того, как я размышлял обо всем, мои страхи сконцентрировались вокруг двух вещей. Мне было страшно войти в этот морг, где происходят такие страшные вещи, и мне было страшно увидеть Аркадия Моисеевича…
        Вот на этих двух узлах я и сконцентрировался. Мне нужно было подавить свой панический ужас перед местом преступления и перед человеком-преступником.

«Это будет совсем недолго, - говорил я себе. - Может быть, этот негодяй даже возьмет меня на работу. И тогда мне хватит нескольких дней для того, чтобы разобраться, что к чему, и вывести их всех на чистую воду».
        Конечно, я ведь точно знал, что буду искать и как себя вести. Скелет будет следить за моргом снаружи, а я - изнутри. Тогда уж преступникам от нас точно не уйти.
        Когда стрелка часов приблизилась к девяти, я подъехал к дому Хельги. Она уже ждала меня, стоя в парадной.
        - Ты вовремя, - сказала она и улыбнулась.
        - У меня было две причины, чтобы не опаздывать, - сказал я в ответ.
        - Какие же?
        - Первая - меня ждала красивая женщина… А вторая - мне очень хочется поскорее найти преступников.
        - Ты взволнован, но продолжаешь делать комплименты, - улыбнулась опять Хельга. - Честно говоря, - продолжила она, садясь в машину, - я и сама очень волнуюсь… Как пройдет ваша встреча? Все-таки, он опасный человек.
        - Но ты ведь рекомендовала ему меня, - возразил я. - Всегда хорошо приходить не с улицы, а по рекомендации.
        - Конечно, - согласилась Хельга, закуривая сигарету. - И все равно я очень волнуюсь. Мне в первый раз в жизни пришлось столкнуться с такой опасностью.
        Она прикурила, и я заметил, как подрагивают ее длинные пальцы со свеженаложенным красным лаком.
        Хельга всегда красиво одевалась и следила за собой. Ни разу мне не довелось видеть облупившийся на ее ногтях лак, никогда она не позволяла себе появиться ненакрашенной. Даже по ночам в постели она не смывала с себя грим.
        Однажды я спросил ее, почему она так делает.

«Я всегда смываю, когда сплю одна, - ответила Хельга. - Но теперь ведь ты со мной… Вдруг ты проснешься ночью и захочешь меня… Я должна быть всегда в форме перед тобой. Или утром… Нехорошо, когда мужчина видит свою подругу неприбранной, несоблазнительной…»
        Я замечал даже, что у нее всегда аккуратно подкрашены ногти на ногах, хотя Хельга носила закрытые туфли. Вот что значит европейская привычка!
        - Ты думаешь, он возьмет меня на работу? - спросил я.
        - Не знаю, - пожала Хельга плечами. - Во всяком случае, привезти тебя к нему - это был мой долг. Твоя история так потрясла меня, что я просто не могла оставаться равнодушной. Кстати, ты мог бы и раньше мне обо всем рассказать, - добавила она.
        Я промолчал, потому что мне нечего было ответить. Откуда я мог знать, что Хельга окажется таким хорошим товарищем и так близко к сердцу воспримет мое расследование?
        Мы подъехали к больничной ограде и вышли из машины. Смеркалось. Вокруг не было ни души. Только вдалеке, возле спрятанного за кустами приемного покоя стояли две санитарные машины и ходили несколько человек.
        - Вот морг, - кивнула Хельга в сторону строения возле самого входа на территорию больницы. - Нам туда, - добавила она и быстро пошла вперед. Здание было не освещено и выглядело безлюдным.
        - Там даже свет не горит, - заметил я. - Может быть, там никого нет?
        - Просто свет горит с другой стороны, - ответила Хельга. - С улицы ничего не видно, окна операционной выходят на другую сторону. Нас ждут там.
        Я огляделся в последний раз, перед тем, как приблизиться к моргу. Интересно, где же прячется Скелет? Я точно знал, что у него где-то тут невдалеке есть наблюдательный пункт, но не смог определить, где. Может быть, мне было бы легче, если бы я увидел его.
        Хотя, с другой стороны, было ясно, что Скелет хорошо и надежно спрятался. Невооруженным глазом его не увидеть.
        Я шагнул следом за Хельгой, и она одним рывком открыла железную дверь морга. Дверь была пригнана плотно, и со стороны казалось, что она вообще заперта. Мы оказались в узком коридоре, слабо освещенном одной-единственной лампочкой. Стены были обшарпанные, и кругом стоял специфический запах морга, который я уже успел позабыть с тех пор, как последний раз бывал в таком месте - запах формалина и разлагающейся человеческой плоти. Эти два запаха боролись друг с другом, и непонятно было, какой из них преобладает.
        - Ну и запах, - выдавил я из себя.
        - Ты же хочешь тут работать, - тут же ответила Хельга, и я уловил вдруг издевательские нотки в ее голосе. - У тебя вообще нездоровый интерес к моргу, - сказала она еще довольно громко.
        Я испугался, что нас услышит Аркадий Моисеевич, но тут вдруг сообразил, что Хельга говорит намеренно громко, специально, чтобы ее голос из коридора был услышан. В конце коридора была открытая дверь, из нее шел яркий свет, который не был виден с улицы.
        - Нам туда? - спросил я машинально, и Хельга, подталкивая меня рукой, сказала:
        - Туда. Нас уже ждут.
        Ощущение страха внутри меня все нарастало. Издевательские нотки в Хельгином голосе резанули меня и заставили вздрогнуть от неожиданности. Столько злобного торжества вдруг прорезалось в нем, столько издевки… Я не ожидал этого и сразу же сжался от дурного предчувствия. Я вдруг почувствовал то, что ощущают люди, страдающие клаустрофобией - боязнь замкнутого пространства.
        Я физически ощутил, как закрылась за мной железная дверь, как впереди меня слепит яркий свет из операционной, где меня ждали…
        Что все это значит? И этот странный голос Хельги, который так разительно изменился в тот момент, когда мы вошли в морг…
        Первым моим поползновением было броситься вон, наружу, на воздух. Туда, где не было железной двери, узкого коридора и яркого света неизвестно откуда. Где Хельга была моей возлюбленной, и голос ее был ласковым и дружеским.
        Но бежать? Как? Куда? А если я ошибаюсь, и просто у страха глаза велики? Если я испугался в решительный момент и сейчас позорно сбегу? Как это будет глупо. Я никогда себе этого не прощу.
        Но все же… Бежать? А если уже поздно? Коридор узкий, и я прошел по нему уже большую часть расстояния до открытой в операционную двери…
        Я машинально, как автомат, сделал еще несколько шагов вперед. Наверное, так идут люди, приговоренные к казни на эшафот. Ноги несут тебя сами, вне зависимости от тебя самого.
        Хельга остановилась, пропуская меня вперед, и я услышал ее голос за моей спиной:
        - Вот и конец. Сыщик нашел то, что искал.

* * *
        Поговорив с доктором Феликсом, Скелет задумался. С одной стороны это было здорово - то, что рассказал доктор. Если ему действительно удастся устроиться на работу в этот самый морг, то можно будет считать, что дело в шляпе. Тогда уже преступникам точно не уйти.
        Может быть, Феликсу даже удастся втереться к ним в доверие, и тогда они сами раскроются перед ним. Тогда их можно будет просто брать голыми руками. Бывает же везение на свете.
        Но с другой стороны, Скелет очень не любил привходящих обстоятельств. Он не доверял людям со стороны и не верил в бескорыстную помощь.
        Феликс сказал, что завел себе возлюбленную в этой больнице. Хорошо, это может быть. Потом он все рассказал этой своей возлюбленной врачихе. Зачем? Дурак, конечно… Но что же теперь поделаешь…
        А врачиха решила ему помочь. Это очень мило, но у нее как-то уж слишком быстро это получилось. Если она так хорошо знакома с Аркадием Моисеевичем и для нее ничего не стоит обращаться к старику с такими просьбами, то отчего она не сделала этого раньше?
        Да и вообще, Скелет уже успел познакомиться с Аркадием Моисеевичем и знал, какой у того скверный, несговорчивый характер. Так он прямо взял и согласился встречаться с каким-то протеже.
        Хотя всякое бывает в жизни. Может быть и такое. Может быть…
        Скелета смущал еще один факт. Встреча Аркадия Моисеевича с Феликсом была назначена на половину десятого вечера. Но за столько дней и ночей, что Скелет провел тут, следя за моргом, он уже точно знал, что старик-патологоанатом аккуратно уходит с работы не позже семи часов. И никогда не приходит по вечерам.
        Распорядок его дня был Скелету хорошо известен. Около одиннадцати старикан являлся потрошить трупы, а вечером шел пить свой коньяк с шампанским, чтобы потом гулять с псом.
        С чего бы это он вдруг решил прийти в морг в половине десятого? Неужели для встречи с протеже этой Хельги? Принял бы его днем, какая разница?
        Феликс не знал распорядка работы морга и поэтому ничего не заподозрил. Вечером так вечером. Но Скелета все это заставило задуматься.
        Было четыре часа дня. Скелет взглянул на сделанную им только что во время разговора с Феликсом запись. Хельга Хявисте… Очень приятно.
        Надо бы спросить у Феликса про эту женщину. Все люди, которые приобщаются к делу, должны учитываться. Кто они и что они - это закон оперативной работы. Идеально было бы почитать ее личное Дело. Что закончила, когда, какие были награды и взыскания… Выезжала ли за рубеж? Кто муж? Есть ли дети и какого возраста они?
        Скелету было известно, что иногда такая вот безобидная и, казалось бы, не относящаяся к делу информация может очень пригодиться.
        Позвонить опять Феликсу и спросить у него самого? Но он сам только что сказал, что она его возлюбленная и что они вместе учились в институте. Он, скорее всего, вообще плохо воспримет вопросы Скелета на эту тему. Да и будет, конечно, прав… Если уж он ей все рассказал вчера, то значит, он ей безоговорочно доверяет. Если Скелет начнет задавать наводящие вопросы, Феликс просто оскорбится и все равно ничего не скажет толкового.
        Феликс для этого дела не годится. Что ж, подумал Скелет, остался старый проверенный способ. Если бы он все еще служил в милиции, было бы гораздо проще. Теперь придется как-то изворачиваться.
        Очень не хотелось вставать и уходить из дома. По ночам Скелет уставал. Теперь он был вынужден не только следить за моргом и всеми перемещениями вокруг больницы, но и думать о собственной безопасности. После того, как его расшифровали и столь оригинальным способом дали понять это, он имел все основания бояться того, что его раскроют и здесь. Наверняка преступники теперь, идя на свое дело, тщательно высматривают его, Скелета, и его машину. Так что приходилось еще и поминутно озираться, следить за тем, чтобы не быть замеченным самому. Если уж они Клоуну голову отрезали, то и со Скелетом не постесняются поступить так же.
        Так что по ночам Скелет страшно выматывался и день использовал для отдыха. Но откладывать это дело было нельзя.
        Скелет заставил себя встать, надел костюм поприличнее, галстук, достал свое удостоверение частного детектива, сотрудника охранной фирмы, и поехал. Теперь он каждый раз тщательно проверял, не прилепили ли к его машине что-нибудь снизу. Есть такие замечательные штучки, что висят себе снизу и висят. А ты поедешь, да оно и рванет. И нет Скелета на белом свете…
        Сейчас, когда его машина уже была засечена, это могло произойти совершенно спокойно. Так что Скелет применял все меры предосторожности.
        Оружие он обязан был хранить в сейфе охранной фирмы. Он так и делал, но в последние дни забрал пистолет к себе домой. Иногда ему удавалось об этом договориться.
        Теперь пистолет лежал в кобуре под мышкой и придавал больше уверенности в себе.
        Скелет точно знал, что люди, на которых он сейчас охотился, не остановятся ни перед чем, и что «брать» их будет неимоверно трудно. Обычно, когда «берет» таких милиция, то специально вызывают натренированную «группу захвата», так называемых
«волкодавов». Они вчетвером берут одного преступника. Двое спереди и сзади, и двое повисают на руках с обеих сторон…
        Скелет не имел возможности повиснуть на руках у трех бандитов, так что не был уверен, что захват удастся ему совсем уж бескровно.
        К слову сказать, Скелет был уверен, что сегодня ничего особенно серьезного не произойдет и ему не придется вступать в бой. Скорее всего все будет именно так, как сказал Феликс, а ему - его знакомая. То есть, это ложная тревога.
        Просто Скелет хотел подстраховать не только Феликса, но и подстраховаться сам. Оружие не помешает. Ведь бандиты могут и сами перейти в наступление.
        И все-таки Скелету очень хотелось сделать все грамотно и по правилам. Он решил попробовать навести хоть какие-то справки об этой Хельге Хявисте. Он не сомневался в том, что Феликс ее действительно хорошо знает, но ему хотелось на всякий случай узнать и самому.
        Около пяти часов дня он подрулил к ставшей уже почти родной больнице. Схема была простая и отработанная, не раз испробованная в разных ситуациях.
        Из машины вышел хорошо одетый молодой человек и направился деловой походкой в отдел кадров. Деловитости ему придавал еще и аккуратный «дипломат» из дорогой кожи, внутри которого что-то слегка тянуло, добавляя солидности владельцу.
        Скелет заранее приготовился ко всему и теперь был во всеоружии. Он терпеливо дождался, когда заведующая отделом кадров освободиться, и зашел к ней в маленький кабинетик с окнами, задернутыми белыми занавесочками, сшитыми из больничных простыней.
        К тетке он уже успел присмотреться, пока она бегала мимо него по коридорчику и что-то громко выясняла про приказ о летних выплатах персоналу. Пока она ругалась с бухгалтерией по телефону, Скелет видел ее через полуоткрытую дверь. Тетка была самая обыкновенная, лет сорока, с блеклыми кудельками на голове и бульдожьим выражением лица.

«Советская власть вырастила определенную породу кадровичек, - подумал Скелет. - Это совершенно особая порода, не похожая на всех остальных. Маленькие краснорожие сучки с визгливыми голосами… Обязательно толстый низко посаженный зад от долгого сидения на стуле, кривые ноги и подозрительный взгляд маленьких глупых глаз… Подозрительный - это обязательно. Ведь каждая такая шавка чувствует себя не меньше чем самим товарищем Андроповым собственной персоной при исполнении им своих поганых обязанностей…»
        И еще выражение лица, покрытого обычно красными пятнами - одновременно наглое и искательное.
        Искательное - перед начальством, а наглое - со всеми остальными. Как же иначе, ведь всегда говорилось, что «кадры - основа основ». А один спустившийся с гор паразит даже изрек, что «кадры решают все…» Как тут было шавкам не вознестись!
        Самая лафа им была именно при Андропове. Вот тогда было раздолье - следить за тем, кто опоздал на минуту, кто раньше ушел на полминуты, не отлучился ли кто в туалет больше, чем на десять секунд.
        И много работы было у шавок - стоять у проходной с секундомером, например.
        Человек мог быть доктором наук и профессором, и заслуженным деятелем, но зависел в такие минуты от краснорожей шавочки с отвислым задом и десятью классами образования - в ее руках, вернее, в ее секундомере была его судьба. Опоздал на три минуты на работу… Что вы, да это же трагедия!
        Теперь, конечно, не то, и все сучки-кадровички вместе со старыми, посиневшими от алкоголя партийцами очень жалеют об уходе старых времен. Как бы там ни было, а теперь если человек - хирург с мировым именем, то он - человек, а ты - вовсе не
«основа основ» и не «решаешь все», а то, кто ты и есть на самом-то деле. То есть - дерьмо несчастное, сиди, пиши свои бумажки и не вякай…
        Пока Скелет размышлял о превратностях судьбы этого сучьего племени, кадровичка закончила лаяться по телефону и с интересом поглядела на него через щель в двери.
        - Заходите, что вам? - крикнула она.
        - У меня разговор, - сказал Скелет, солидно усаживаясь перед столом и закидывая ногу на ногу.
        Тетка с еще большим интересом посмотрела на него. Давно уже сюда не приходили хорошо одетые и уверенно себя чувствующие мужчины. Так, все больше старички дворниками наниматься, да одинокие матери с тремя детьми проситься лаборантами на неполный рабочий день…
        - Какой разговор? - спросила тетка, еще ничего не понимая.
        - Я - сотрудник сыскного агентства, - произнес Скелет замогильным голосом и сделал страшное лицо. Он знал, что баба немедленно попросит показать удостоверение, так что не стал этого дожидаться и сам положил его на стол.
        - Вот как, - выдавила из себя кадровичка, прочитав то, что было там написано.
        - Я хочу получить информацию от вас, - продолжал Скелет мрачно и добавил бессмысленную в данном случае фразу: - Вы очень поможете следствию.
        Он знал, что на таких баб всякие бессмыслицы производят большое впечатление.
        - А какую информацию? - задала осторожный вопрос тетка, у которой водка с портвейном и муж-забулдыга еще не отбили последние остатки здравого смысла.
        - Простую, - отрезал Скелет. - Мне нужно личное дело одного вашего доктора.
        - Это запрещено, - вякнула тетка и сделала официальное выражение морды. - Нужно разрешение главного врача.
        - Да мне только взглянуть, - промолвил Скелет и добавил доверительно. - Дело срочное, некогда с главврачом разговаривать. Серьезное дело, я вам говорю.
        - А какого доктора-то? - спросила кадровичка, в которой любопытство взяло верх над официальностью. На самом деле она с юности своей знала, что долг каждого советского человека - помогать «органам». А за время работы весьма привыкла к мысли, что главным ее начальником является вовсе не главврач-интеллигент, а куратор из КГБ…
        Может быть, теперь сыграло свою роль то, что Скелет с его мрачным лицом и аккуратным костюмчиком очень походил на последнего куратора «оттуда», каким его запомнила благородная память кадровички. Она всю жизнь гордилась тем, что имеет доверительные отношения с охранкой…
        Эх, были времена, когда она отводила душу и писала этому куратору длинные бумаги о том, кто что сказал из врачей, кто собирается «отъехать» в Израиль, а у кого жена вернулась из загранкомандировки и вроде бы привезла лишние туфли. И как начмед анекдоты рассказывает про последний партийный съезд… И многое другое. Когда серьезный материал иссякал, она писала о том, что зав. стоматологическим отделением спит с дежурной сестрой во время ночных дежурств, а шеф-повар таскает сумками ворованные продукты своему любовнику-диетологу…
        Все бумажки эти где-то подшивались, складывались, их читали серьезные люди, по ним принимались какие-то меры…
        Теперь стало скучно, ничего этого не стало. И Скелет с его разговорами о личных делах, о «расследовании» вдруг напомнил кадровичке дни ее былой славы. Он был для нее родным и понятным человеком. Человеком из ее прошлого. Что он не из милиции, ее не особенно волновало. Какая разница, думала она. Все они одинаковые.
        Вместо ответа на ее вопрос, Скелет с серьезным видом полез в «дипломат», достал оттуда коробку конфет «вишня в шоколаде» и бутылку ананасового ликера. Перед тем, как достать бутылку, он чуть помедлил, прикидывая - давать или не давать. Потом взглянул на багровые пятна на лице кадровички и решительно вытащил ликер.
        Все это он поставил на стол перед ней и одновременно, заведя руку назад, захлопнул дверь, полуоткрытую в коридорчик.
        - Так какого доктора-то? - опять спросила тетка, уставясь на принесенные дары.
        - Вы коробочку приберите, - сказал Скелет, кивая на стол и строго глядя на бабу. - И бутылку тоже, а то, неровен час, кто войдет, так неправильно поймет.
        На красной рожице мелькнула хитрая улыбочка.
        - Не войдет, - сказала тетка. - Дверь с автоматическим замком… Вы ее захлопнули сейчас.

«О Боже! - мелькнуло подозрение у Скелета. - Чего она теперь может еще от меня захотеть при закрытой-то двери…» Но все оказалось не так страшно. Баба уже «вышла в тираж» и амуры ее не интересовали. Теперь она сгорала от любопытства, кто же из докторов попал «под колпак».
        - Вы папочки достаньте, - сказал Скелет, надевая на лицо улыбочку «номер три».
        - Нельзя ведь посторонним показывать, - неуверенно опять завела кадровичка, но Скелет уже все про нее понял и твердо произнес:
        - Мне на минутку. И я сразу уйду. Взгляну только.
        - Ну ладно. Только быстренько, - вздохнула тетка, и глаза ее опять загорелись.
        - Доктор Хявисте, - сказал Скелет. - Я хочу посмотреть личное дело этой дамы.
        Кадровичка радостно закивала и достала папку. Хельгу Хявисте она отлично знала и недаром всегда ненавидела. Теперь пусть ею займутся вот такие серьезные мужчины. Вляпалась, наверное…
        Как же было ей не ненавидеть Хельгу? Та была красивая женщина, хорошо одевалась, была доктором, у всех на виду… От одной только зависти можно было умереть. А тут еще и муж у этой Хельги уехал за границу, потом, может, к себе заберет. А не заберет, так хоть посылки, верно, шлет.
        Ну ничего, подумала кадровичка, вот ты и допрыгалась, красотка. Недаром твоим личным делом интересуются.
        Она достала папку с делом Хельги и раскрыла ее.
        - Дать в руки не могу, - строго сказала она таким тоном, что Скелет решил не спорить. - Я вам так все прочитаю.
        Она стала медленно читать все с самого начала - год и место рождения и так далее.
        Образование - высшее медицинское. Разведена. Проживает, прописка… И так далее. Скелет слушал молча, кивал головой и силился вникнуть в скупые сведения. Пока ничего не находилось такого, за что можно было бы хоть краешком зацепиться. Ничего неординарного, непонятною.
        - Вот запись о переводе… Вот направление на переквалификацию, - бормотала кадровичка. - Приказ о зачислении на курсы по переподготовке… Приказ об окончании и направлении.
        - Какой приказ? - спросил Скелет на всякий случай. - О какой такой переквалификации?
        Тетка вчиталась повнимательнее. Наконец поняла.
        - А, - сказала она, наклонившись к бумаге. - Она переквалифицировалась на терапевта. С тех пор и работает в первой терапии у нас.
        - А раньше где работала? - насторожился Скелет.
        - У нас же и работала, - объяснила тетка. - Только на другом отделении.
        Она уже приготовилась читать дальше, но Скелет вдруг подумал, что с этими деталями следовало бы разобраться. В конце концов, именно за этим он сюда и пришел. Что же еще могут отражать скучные строчки личного дела?
        - А на каком отделении? - уточнил он. Тетка запнулась и вновь принялась вчитываться в бумаги.
        - На офтальмологии, - сказала она.
        - Это что такое? - переспросил Скелет. - Как вы сказали - офта…
        - Офтальмологии, - гордясь своей способностью легко выговаривать сложные заграничные слова, ответила бабища. - Это окулисты которые.
        Она подумала, что и это слово доступно только ей и потому пояснила дополнительно:
        - Ну, глазники.
        Скелет буквально подскочил на стуле.
        - Как глазники? - переспросил он для верности севшим от волнения голосом. И тут же почти приказал: - Повторите это место.
        Кадровичка прочитала еще раз приказ о переводе доктора Хявисте с отделения офтальмологии на терапевтическое в связи с окончанием курсов переквалификации и по производственной необходимости…
        - Так, - сказал Скелет, весь дрожа от предчувствия. Теперь он был «на коне», теперь он ухватил удачу за хвост и крепко держал ее, не намереваясь отпускать. - Так, дайте мне ее трудовую книжку.
        Тетка, видя как загорелись глаза посетителя, поняла, что он напал на след, и решив, что все равно уже почти на все согласилась, решила дать и трудовую, потому что «семь бед - один ответ»…
        Она протянула Скелету трудовую книжку Хельги, которую вынула из специального металлического ящичка.
        Скелет вперился глазами в голубые странички, заполненные разными записями, и сразу увидел, что записи сделаны разной рукой. Значит, нужно посмотреть все с самого начала.
        Вот и та запись, которая его интересовала. Откуда появилась эта Хельга здесь, в этой больнице. А что было прежде?
        Вот эта запись. Уволена по статье за прогул. А потом уже, спустя месяц, принята сюда, в эту больницу. Так, а откуда уволена? На синем штампе расплываются буквы, складывающиеся в сложное непонятное слово.

«Институт траспланталогии»… Что же это такое? Скелет задумался.
        - Что такое траспланталогия? - спросил он у кадровички. Та просто вся зарделась от выпавшего сегодня на ее долю интеллектуального торжества. Как много она, оказывается, знает красивых непонятных слов!
        - Транспланталогия - это те, которые пересаживают от одного к другому, - сказала она гордо.
        - Чего пересаживают? - напрягся Скелет.
        - Ну, там сердце или печенку или еще чего, - пояснила тетка. А потом добавила между прочим: - Они к нам оттуда вместе с мужем пришли. Сама и муж ейный… Их оттуда за прогул уволили, а они к нам и пришли. У нас тогда некомплект был, вот их и взяли.
        Теперь все встало почти что на свои места. Хорошо было бы еще заглянуть в этот Институт транспланталотии и выяснить, из-за чего на самом деле уволили Хельгу с ее мужем. Потому что за прогул - это вряд ли. Докторов за прогулы редко увольняют. Это статья для рабочих, а не для классных специалистов, но на долгие беседы в институте времени пока не было, да и случилась вся эта история уже давно, так что там могут и не сразу вспомнить.
        Сейчас Скелету все было уже ясно. Он обругал себя последними словами за то, что не догадался сразу зайти сюда и выяснить всю подноготную про новую знакомую Феликса. Хотя, конечно, кто бы мог подумать…
        Он встал. Время терять он больше не мог.
        - Благодарю вас, - со значением в голосе сказал он тетке. - Вы оказали неоценимую услугу следствию. Только я прошу вас никому о моем визите не рассказывать. Договорились?
        - Что же, вы меня за дуру принимаете? - ответила баба. - Я же не имела права вам все эти документы показывать… Что же, я сама стану болтать, что ли?
        - Ну и отлично, - быстро сказал Скелет, глядя, как баба быстренько убирает в шкафчик неподалеку от стола принесенные им коробку конфет и бутылку. - Я пошел. До свидания.
        - А ее посадят теперь? - спросила тетка заинтересованно. Ей очень хотелось, чтобы непременно посадили. - Она что сделала-то? - интересовалась кадровичка. Она даже хотела добавить на всякий случай строго, что ей положено это знать по должности, но вовремя спохватилась, что это уж совершеннейшая ерунда, и осеклась.
        - Ничего не сделала, - пожал плечами Скелет, уже стоя у двери. - Я просто так поинтересовался.
        - Все вы так говорите, - разочарованно протянула краснолицая тетка. - Вы замочек не в ту сторону крутите, гражданин… Вот так, ага…
        Скелет вышел из кабинетика и пошел к своей машине. Он взглянул на ходу, сколько времени, и, увидев, что уже семь часов, ужаснулся.
        Было очевидно, что Феликса сегодня заманивают в ловушку. Просто каким-то образом эта тварь узнала, что Феликс имеет отношение к преступлениям. То есть не каким-то образом, а Феликс по дурости сам ей рассказал… Вот теперь его и повезут сегодня вечером на расправу…
        Нужно его срочно предупредить. Скелет побежал к телефону-автомату. Он не работал. Побежал к другому - та же самая история.
        Нужно было успеть. Хорошо, если Феликса довезут досюда, чтобы убить. А если не довезут? Если просто грохнут по дороге?
        Скелет, про себя ругаясь матом, побежал обратно в административный корпус, чтобы позвонить оттуда, но когда подбежал к кабинетику отдела кадров, там было уже закрыто. Видно, тетка схватила конфеты и ликер и побежала к мужу. Или к любовнику-завхозу…
        Скелет вскочил в машину и поехал по улице. Вот наконец и еще один автомат. Долгие гудки, никто не снимает трубку. Скелет заметил, что руки у него от напряжения дрожат и жетон скачет в пальцах, не лезет в прорезь.
        Опять набрал и опять услышал протяжные долгие гудки. И шум ветра на линии. Феликс уже уехал. Или уже мертв. Хотя это вряд ли. Зачем было назначать ему встречу здесь, если решено уже было его убить дома, например? Нет, наверное, он просто вышел из дому…
        Скелет испытывал два чувства одновременно, которые перемешались в его сознании. С одной стороны он был горд и счастлив тем, что сумел распутать все. И теперь главная загадка была решена - он знал, кто в действительности имеет отношение к преступлению. Во всяком случае, ему так показалось.
        На самом деле никаких доказательств у него не было, это была чистая интуиция. В конце концов - что он узнал только что?
        Он узнал, что Хельга прежде была офтальмологом, вот и все. А потом переквалифицировалась и стала работать терапевтом. Это не только не доказательство причастности ее к преступлению, но даже, строго говоря, и не ниточка. Просто Скелет чувствовал, что Хельга появилась в этом деле не случайно. И не случайно она сама предложила Феликсу встретиться сегодня вечером с Аркадием Моисеевичем.
        Скелет стоял в телефонной будке, и мысли крутились в голове на бешеных оборотах.
        Значит так… Главарь банды - Аркадий Моисеевич. Он старик, старая сволочь, терять ему нечего. Накопит денег и уедет в Америку. А Хельга - как-то связана с ним. Во всяком случае, Скелету так казалось.
        И, значит, сегодня вечером, то есть через два часа, Феликс поедет прямо в лапы к этой банде. Он, как дурак, все рассказал Хельге, вот она и заманит его прямиком в могилу.
        Предупредить его невозможно. Надо же было ему уехать из дома! Стоп. Скелет заставил свои мысли остановиться и попробовал их упорядочить. А надо ли предупреждать Феликса?
        Теперь, когда их обоих «рассекретили»… Бандиты все знают про то, что Скелет напал на их след. Теперь они знают все и о Феликсе… Игра проиграна.
        Что будет, если сейчас предупредить доктора о том, что ему приготовлена страшная ловушка? Доктор испугается и сбежит. И в ловушку не пойдет. И правильно сделает, между прочим. Но это будет означать конец расследования. Все концы «отрубятся». Да, доктор ничем не рискнет, он спокойно уберегся к себе домой и спрячется за толстой железной дверью.
        Бандиты просто переменят дислокацию, найдут себе какой-нибудь другой морг, и дело с концом. Найти их будет совершенно невозможно. Причем это будет наилучший исход дела.
        Потому что, скорее всего, после такого провала и Скелету и Феликсу жить останется недолго. Преступники не позволят гулять живым людям, которые столько о них знают.
        А если несколько человек захотят убить тебя - тебя ничто не спасет. Доктору не помогут его металлическая дверь и его обширные знакомства в криминальном мире. А Скелета не спасет его тренировка, оружие и осмотрительность. Всю жизнь ведь не станешь ходить «по струнке». Хоть один-то раз расслабишься. И это будет концом. Теперь доктор со Скелетом уже слишком много знают, чтобы оставлять их в живых. Они оба слишком близко подошли к тайне.
        Ситуация вошла в ту стадию, когда-либо одна сторона победит, либо другая. Либо Скелет «зароет» бандитов, либо они - его и Феликса.
        Скелет вдруг вспомнил из школьной программы слова, которые еще тогда, в юные годы поразили его воображение романтическим пафосом: «Нам с вами двоим на земле нет места». Так крикнул в свою последнюю минуту, стоя на скале под дулом пистолета, Грушницкий… После этого и прозвучал роковой печоринский выстрел.
        Нам с вами двоим на земле нет места… Скелет вспомнил эти слова, и, как и в школьные годы, они заставили его содрогнуться под воздействием своей лаконичности и экспрессии.
        Вот прежде им было место на земле всем, пока они не знали друг друга. Как-то жили и жили. Жил доктор Феликс, жил Скелет и жили, делали свое страшное дело эти подонки. А теперь они встретились и связались в какой-то узел, развязать который невозможно. Его можно только разрубить… Смертью.
        Значит, Феликса и не надо ни о чем предупреждать. Скелет принял решение. Он сделает ловушку самим бандитам. Они хотят заманить и убить Феликса, а на самом деле он заманит и убьет их сам. Тут все дело не в числе, а в умении, как говорил Суворов.
        Вот только в одиночку справиться будет тяжело. Скелет все прикинул и подумал, что бандитов может оказаться в общей сложности человек пять.

«Я ведь не Джеймс Бонд», - с тоской сказал себе Скелет. Даже Бонду иной раз тяжело было сражаться одному против пятерых… И большой риск. Одно неловкое движение, и все. Никакой страховки.
        А тогда бандиты уйдут. Убьют Скелета, Феликса, и все. С концами. Бедная слепая девушка останется неотомщенной. И тот странный всклокоченный человечек - ее отец…
        Нет, допустить такого поворота событий Скелет не мог. Это совершенно противоречило его представлениям о справедливости.
        Кстати, о человечке… Скелет решил позвонить ему. Может быть, он окажется на месте. Тогда можно будет хоть ему задать пару вопросов. Скелет был одиночкой, но все же не до такой степени, и сейчас он чувствовал, что ему просто необходимо с кем-то поговорить, поделиться своими мыслями. Хотя бы некоторыми.
        Геннадий Андреевич был дома.
        - Я не знаю, где Феликс, - сразу сказал он, когда Скелет осторожно спросил его, нет ли поблизости доктора. - А что случилось? - тревожно поинтересовался Геннадий сразу же.
        - Знаете, - ответил Скелет задумчиво, глядя в черную телефонную трубку. - Я хотел с вами посоветоваться, поскольку вы все же главный заказчик… Есть три варианта, я бы хотел, чтобы вы сами выбрали тот, который вас больше устраивает.
        - Какие варианты? - не понял Геннадий.
        - Три варианта развития событий, - пояснил Скелет. - От нас с вами сейчас зависит, как будут развиваться события. Вы ведь понимаете, что я говорю о нашем с вами деле…
        - Это я понимаю, - отозвался Геннадий. - Просто я не понимаю, что вы имеете в виду. Вы что, нашли интересующих нас личностей?
        Скелет хмыкнул и не смог удержать нервного смешка.
        - Я бы сказал, что это они нас нашли, - заметил он. - Так будет точнее…
        - Вы откуда звоните? - сразу же резко спросил Геннадий. - Вы можете сейчас ко мне приехать?
        Ага, понял Скелет, он испугался, что меня захватили бандиты и теперь уточняет, что со мной происходит.
        - Я могу к вам приехать, - сдержанно ответил он. - Но не имею для этого времени. Ситуация развивается слишком быстро, чтобы я мог себе позволить разъезжать по городу.
        - Тогда я к вам приеду, - предложил Геннадий тут же. - Скажите, где вы находитесь.

«Он не дурак, - подумал Скелет уважительно. - И не трус. Зря я о нем так пренебрежительно думал». И сказал тут же в ответ:
        - Подождите приезжать. На это, может быть, тоже нет времени. Давайте сейчас поговорим по телефону.
        - Ну, говорите скорее, - поторопил его Геннадий. Похоже было, что нервозность Скелета передалась ему по телефонным проводам.
        - Так вот, - не спеша, стараясь говорить внятно и четко, произнес Скелет. - Ваш Феликс здорово вляпался сегодня. Я не могу его найти. Он, конечно, сам виноват, не следовало болтать так много с посторонними, да уж ладно теперь…
        - Вы что-то говорили о трех вариантах, - перебил его Геннадий Андреевич нетерпеливо. - Изложите три варианта, и я сразу все пойму. Вы сами сказали, что времени мало.
        - Первый вариант - я предупреждаю Феликса об угрозе, и мы оба смываемся, пока целы, - сказал Скелет. Он произнес это и замолчал, надеясь, что этот вариант не устроит заказчика. Ему самому он претил. Смываться, пока цел, было не в его правилах.
        Кажется, он не ошибся в заказчике.
        - И что дальше? - спросил, помолчав, Геннадий. - Вы смываетесь, и что потом?
        - Потом мы прячемся, как мыши, по норам и сидим тихо до тех пор, пока про нас не забудут, - сказал Скелет.
        - Так, это меня не устраивает, - резко ответил Геннадий. - Излагайте второй вариант. Я вас нанимал не для того, чтобы вы смывались и сидели, как мыши.
        - Второй вариант лучше, - продолжил Скелет. - Мы имеем возможность позволить Феликсу идти в приготовленную для него ловушку. Пусть он будет как бы приманкой. Мы поймаем их всех «на живца». Как вы смотрите на то, чтобы доктор был этим самым
«живцом»?
        - Тогда мы сможем их всех поймать? - спросил Геннадий. - С большой степенью надежности? Они не смогут в этом случае сбежать? Вы за это отвечаете?
        - Я один, - ответил Скелет. - Вы понимаете, что это означает? Как я могу гарантировать, что схвачу пятерых, например? Меня могут убить. Когда я один, а их пятеро - все возможно. Когда я буду убит, я уже ничего не смогу вам гарантировать.
        - Что вы предлагаете? - отрывисто спросил Геннадий Андреевич. По его голосу чувствовалось, что он тоже весь напряжен, как струна, и что мысль его напряженно работает.
        - Второй вариант - это пустить «живцом» вашего доктора и сообщить в милицию. Пусть их «берет» группа захвата. Гарантия в этом случае намного больше, сами понимаете,
        - сказал Скелет неохотно.
        - Они же не могут никого поймать, - ответил Геннадий вяло. - Что вы мне предлагаете, глупость какую…
        - Поймать не могут, - возразил ради справедливости Скелет. - Но если мы их приведем за руку и укажем, кого хватать, это они сумеют. Десять амбалов в бронежилетах окружат все, положат всех мордами на асфальт и будут долго кричать и бить ногами… Все-таки этот вариант надежнее, чем если я буду один.
        - А потом их заберут и посадят в тюрьму? - сказал саркастически Геннадий Андреевич. - Нет, это меня не устраивает. Их будут долго судить, с адвокатами, а потом признают больными или еще что там у них есть в запасе… И отпустят через год. Нет, никакой милиции, никаких судов. Только вы и я. И наше дело. Вам понятно?
        - Мне понятно, - вздохнул Скелет. - Значит, вы выбираете третий вариант.
        - Третий вариант - это имеется в виду, что брать бандитов будете вы сами и сделаете все так, как мы с вами договорились? - уточнил Геннадий Андреевич, который оказался гораздо понятливее, чем сам Скелет.
        - Если меня не убьют, - сказал он.
        - Вас не должны убить, - ответил Геннадий. - Как вы не понимаете… Если вас убьют, вы не сможете получить свои деньги. Я же не заплачу вам, убитому, ни копейки. И мое дело будет не сделано. Нет, убить вас не должны. Так вы сделаете все так, как мы с вами договорились?
        - Это вы насчет выколупывания глаз у покойников? - вспомнил Скелет. Эта мысль показалась ему сейчас такой дикой, что он даже хрипло рассмеялся.
        - Уж не знаю даже про это, - сказал он. Удача всего предприятия казалась ему вообще довольно призрачной и мало реальной, и ему казалось странным говорить сейчас о таких пустяках… Скелет хотел еще добавить, что, может так статься, что глаза будут выколупывать ему самому, но сдержался.
        - У вас что, нет напарника? - вдруг спросил Геннадий Андреевич. - Вы что, и вправду собираетесь все делать в одиночку?
        - Напарника у меня никогда не было, - ответил Скелет. - А звать в помощь постороннего человека, это, сами понимаете… Вы же первый и будете против.
        - Это так, - промолвил Геннадий и замолчал опять.
        - Так я пошел, - сказал Скелет. - Время дорого, а мне еще нужно ко всему подготовиться… Может быть, мне еще удастся сделать все так, чтобы и доктор не сильно пострадал.
        Таким образом, он как бы давал понять Геннадию, что не берет на себя ответственность за безопасность Феликса. Он и вправду не представлял себе, как ему все удастся, а уж о Феликсе думать не приходилось. Пойди, попробуй повязать нескольких бандитов в одиночку…
        - Хотелось бы, чтобы и Феликс остался жив, - заметил философски Геннадий Андреевич. - Все-таки он был женихом моей дочери… Это нельзя как-нибудь заодно устроить, чтобы он остался жив?
        - Не знаю, постараюсь, конечно, - скромно ответил Скелет и хотел было уже повесить трубку. Он даже сказал, крякнув, на прощание: - Вы теперь ждите до утра… Я вам сразу позвоню, когда они будут у меня в руках. А если до утра не позвоню, считайте, что вы сохранили ваши деньги и мне уж не придется их получать.
        Но тут Геннадий вдруг принял какое-то решение и сказал:
        - Ладно. Уговорили. Так вы уверены, что сегодня есть точно шанс их всех схватить?
        - Шанс есть, только возможностей маловато, - ответил Скелет. - Вы же сами отказались от помощи милиции…
        На самом деле, когда он говорил сейчас, он понял внезапно для самого себя, что именно этого с самого начала и хотел. Он не желал отдавать это дело милиции и, естественно, не желал сбегать… Он так и хотел - пойти и поймать их всех, проклятых гадов.
        - Вы будете не один, - внезапно произнес Геннадий Андреевич. - Я пойду с вами. Вам ведь нужна какая-то подстраховка. Говорите, где вы сейчас, и я подъеду.
        Голос его стал совсем твердым, он был уверен в своих словах.
        - Вы не сможете, - сказал Скелет, не ожидавший такого поворота событий. - Вы не умеете…
        Страховка ему, конечно, была нужна. И вообще, всегда в таких передрягах лучше быть не одному, а вдвоем с кем-то. Однако Геннадий… Скелет плохо представлял себе, как этот маленький всклокоченный человек может ему помочь.
        - Все я прекрасно умею, - отозвался на том конце провода собеседник. - И у вас все равно нет другого напарника, так что и нет выбора. Говорите, куда приехать.
        Скелет секунду подумал, потом понял, что Геннадий совершенно прав.
        - Приезжайте к больнице, - произнес он и назвал адрес, которого Геннадий не знал.
        - У вас есть оружие? - добавил он.
        - Посмотрим, - ответил собеседник. - Через полчаса я буду там. Ждите.
        Скелет повесил трубку и вернулся к себе в машину. И общем и целом он был удовлетворен. Он собирался поступить так, как сказал бы ему заказчик. Если бы тот решил выйти из игры и попросил бы только предупредить Феликса и сматываться, Скелет так бы и поступил. Если бы велел вызвать милицию и «навести» ее - тоже сделал бы. Но с неохотой.
        А теперь - вот это было по нему. То, что он и хотел и собирался сделать. Скелет все равно допускал возможность того, что у него ничего не получится. Может быть, их всех троих просто прикончат.
        Ну что ж… Значит такова будет их судьба. На этот раз Скелету припомнилось другое крылатое изречение - слова, которые сказал своим дружинникам князь Святослав на днепровских порогах. Он по растяпистости попал в половецкую засаду и погубил себя и дружину, а перед смертью сказал своим рыцарям: «Аще убитому быти, нежели полонену быти… Мертвые бо сраму не имут…» Скелет не был силен в истории, он просто машинально на протяжении своей жизни подбирал и запоминал цитаты, которые подходили к его характеру или, как ему казалось, могут пригодиться ему в какой-то ситуации. Пригодиться не для того, чтобы блеснуть образованностью, а просто для самоподдержки… Вот и эти слова он сейчас вспомнил оттого, что ему показалось - они как нельзя лучше подходят к нынешней ситуации и к его человеческой позиции.
        Чем трусливо бежать, чем сдаваться, пасовать перед монстрами - нет уж! Лучше пусть он погибнет, чем отступит перед уродами! Мертвые бо сраму не имут… А иначе - будет ему срам. Это верно сказал Святослав.
        А если Геннадий хочет погибнуть рядом - пусть, его дело. Тут каждый человек сам выбирает - смерть или срам…

«Если бы с моей дочерью так поступили, я бы наверняка действовал так же», - с уважением подумал Скелет о всклокоченном бизнесмене-заказчике.
        Он сидел в машине и курил до тех пор, пока не подумал, что Геннадий, наверное, уже подъехал к больнице и ищет его.
        Геннадий и вправду уже сидел в своей машине недалеко от главного входа и беспокойно озирался. Скелет сел к нему и сразу спросил про оружие. Его и вправду это интересовало. Он представлял себе, что Геннадий Андреевич, конечно, вряд ли сможет сильно ему помочь, но все же с оружием в руках это будет понадежнее.
        - У меня есть газовый пистолет, - скромно ответил Геннадий, вынимая из кармана черный пистолетик и демонстрируя его Скелету. Тот только усмехнулся, постаравшись сделать это понезаметнее.
        - Вы напрасно ухмыляетесь, - заметил Геннадий. - Все говорят, что если выстрелить с близкого расстояния в голову, это может быть очень эффектно.
        - Конечно, - сказал Скелет спокойно. - Если с близкого расстояния, да еще в голову, то можно и футбольным мячом поразить человека… Вот только тут проблема в расстоянии… Знаете анекдот про клопов?
        И он тут же рассказал Геннадию Андреевичу то, что казалось ему подходящим к данному случаю.
        Однажды человек купил на рынке порошок - средство от клопов. А на следующий день пришел на рынок ругаться с продавцом.

«Не действует ваш порошок», - говорит.

«А как вы его использовали?» - спрашивает продавец.

«Ну как, - отвечает, разводя руками, покупатель. - Очень просто. Насыпал ваш порошок по всей комнате, да и все. А клопы прямо по нему ползают и им хоть бы что».
        Засмеялся тогда облегченно продавец и говорит: «Ну что вы… Это не по правилам. С этим порошком нужно иначе обращаться, тогда он и будет очень эффективен».

«Как же?» - спрашивает обескураженный покупатель.

«Вы лежите себе спокойно в кровати. Видите - ползет клоп. Так вы должны его поймать и аккуратненько так насыпать ему порошок в оба глазика… Вот тогда клоп точно уползет», - отвечает продавец.
        Скелет рассказал все это Геннадию и добавил:
        - Так вам и позволят бандиты подойти к ним поближе и прицелиться… Вы уж будьте поосторожнее.
        Делать все равно было нечего, и пришлось смириться с таким помощником, другого все равно не было.
        Скелет посмотрел на часы. Было восемь часов вечера. До запланированной западни оставалось чуть больше часа. Ему еще предстояло обдумать варианты и все, что он мог предпринять в этой дикой ситуации.
        Надежды на успех было мало. Он не успел хорошенько приготовиться ко всему. Случайность сыграла свою роль. Надо же было Феликсу познакомиться и сойтись с участницей банды, да еще рассказать ей все… Вот бандиты и опережали их.

* * *
        Аркадий Моисеевич только хорохорился и делал вид, что спокоен, когда разговаривал со Скелетом в скверике возле своего дома.
        Скелет не ошибся, когда подумал, что старикан все равно испугался его слов. Аркадий Моисеевич после разговора поднялся к себе в квартиру и сразу принял валокордин, так стучало его сердце.
        Говорил ли этот странный человек правду? И что он конкретно имел в виду? Вот эти мысли теперь не давали покоя Аркадию Моисеевичу.
        Неужели его морг имеет какое-то отношение к тем страшным преступлениям, о которых он только что узнал?
        Прежде ничего подобного не приходило в голову Аркадию Моисеевичу. Он был единственным врачом в морге с некоторого времени. Раньше врачей было двое, а теперь он остался один, не хотел принимать на работу нового человека. Хотя справляться одному было трудно, Аркадий Моисеевич твердо стоял на своем и отклонял все предложения начмеда о новом человеке.
        Может быть, причиной тому была старческая инертность и нежелание что-то менять в устоявшемся порядке вещей…
        А может быть, тут было дело и еще в чем-то. Дело в том, что последний помощник, который был у Аркадия Моисеевича, ему страшно не нравился. Скользкий какой-то был человек. Поэтому, когда Лева Рахлин собрался увольняться и уезжать на постоянное место жительства в Германию, Аркадий облегченно вздохнул.
        Не было у него никаких особенных претензий к Леве, тот ни в чем не успел провиниться, однако сердце старика не лежало к этому субъекту с темными масляными глазами и потными руками. После рукопожатия с ним хотелось немедленно идти мыться.
        А это уж последнее дело для патологоанатома - испытывать такие чувства. Патологоанатом имеет пониженный порог брезгливости. Уж если ему не противно копаться в трупах, то и пожимать руку своему товарищу тем более не должно быть противно. А вот Лева вызывал у небрезгливого в работе Аркадия Моисеевича именно такое отвращение.
        Он даже не смог бы объяснить толком, если бы у него спросили, на чем зиждется его неприязнь к Леве. Блудливые глаза… Потные руки…. Резкий нагло-просительный голос. Все вместе, наверное.
        Аркадий знал о том, что Лева имеет жену - красавицу Хельгу, вместе с которой и перешел сюда на работу, в эту больницу. И иногда не мог взять в толк, что же привязывает такую красивую женщину к этому поцу…
        А потом поц собрал документы и гордо объявил, что теперь скоро станет гражданином Германии.
        Аркадий Моисеевич в сердцах плюнул, все же поздравил потом Леву с такой великой судьбой и поблагодарил судьбу за то, что Лева вскоре уберется с его глаз. Пусть с ним теперь мучаются немцы, так им и надо, фашистам проклятым… Уж если им так хочется подбирать всякую мразь, то пусть получат Леву.
        Рахлин собрал чемоданы и уехал. Жена его, Хельга, с которой он незадолго до того развелся, ходила даже какая-то посвежевшая и вполне довольная жизнью. Аркадий же Моисеевич не захотел брать больше никого.
        Теперь в морге они работали втроем - он сам, санитар Василий и еще на полставки санитар, которого звали Армен. Армен появлялся только днем, он помогал Василию, а потом уходил.
        Армен был художником, самым настоящим. Отчего-то он не захотел жить на своей далекой солнечной родине, а упорно цеплялся за Питер. Когда же Василий иногда говорил ему, что нечего жить за границей, надо любить свою Родину, Армен скрежетал зубами и вращал черными армянскими глазами от ярости. Аркадий Моисеевич подозревал, что Армен просто боится трудностей на своей родине, не хочет жить в нищете, да еще опасается призыва в армянскую армию…
        Поэтому Армен, стройный широкоплечий красавец с бородой, говорил о чистом искусстве и Петербурге - колыбели культуры, где только и можно творить… Конечно, чего только не скажешь, когда тебе «светит» нищая Армения, где нет газа и света, да еще перспектива защищать свою родину с автоматом в руках и погибнуть в перестрелке с азербайджанцами…
        В такой ситуации даже про Урюпинск начнешь со слезами рассказывать, что это колыбель европейской культуры… Помирать-то кому охота.
        А в морге Армен работал оттого, что, как он говорил, созерцание и осязание трупов будят его художественную мысль. Якобы он так вдохновляется этим, что немедленно по возвращении с работы в морге пишет великолепные холсты.
        Он каждый раз при этом вспоминал Бодлера и его стихотворение «Падаль» и звучно читал его со своим сильным кавказским акцентом. Аркадий Моисеевич как-то тоже читал Бодлера, но он ему не понравился. Аркадий любил Михаила Светлова и Багрицкого…
        Что же касается Василия, то этот добрый молодец работал в морге очень давно. Когда-то его вышвырнули из мединститута за какие-то гадости, и с тех пор он устроился санитаром в морг.
        Поскольку у него все же были какие-то зачатки медицинского образования, он оказался неплохим помощником для Аркадия Моисеевича.
        Когда появился Лева Рахлин, они почему-то сдружились. Лева часто беседовал по душам с Василием, выслушивал его. В особенности Аркадия Моисеевича возмущало то, что Лева лгал санитару. Василий страстно мечтал все же стать врачом, настоящим хирургом. Он не оставил надежды восстановиться в институте и сделаться врачом.
        Аркадий об этом знал, но никогда не поддерживал в Василии эти пустые мечтания. Он знал, что уже поздно, что время ушло, что никогда Василию диплом не получить. Поэтому и не обещал ему ничего.
        А Леве, казалось, было совершенно все равно. Он лгал Василию, что все это возможно, что все будет хорошо. А санитар за это, естественно, тянулся к доктору. Поощрять такой обман Аркадий Моисеевич не мог и однажды даже резко сказал Леве:
        - Зачем вы обманываете парня, Лева? Вы же прекрасно знаете, что его мечта неосуществима. Что прошло, то прошло. Врачом ему уже не стать. Зачем вы забиваете ему копф дреком?
        - Человек должен иметь надежду в жизни, - ответил тогда Лева. - Это теперь называется - видеть перспективу.
        - Но это же аморально - поддерживать пустые надежды, - возразил Аркадий, впрочем, понимая, что достучаться до души Левы невозможно.
        На том и закончился тогда их разговор, а Лева все дружил с Василием, который буквально стал боготворить этого доктора. Он смотрел ему в рот, и глаза его были полны любви…
        Потом Лева «отчалил» к немцам. Как и сын Аркадия Моисеевича, он тоже сослался на книгу «Исход» и сказал что-то невнятное про исход евреев из египетской земли…
        - Исход же был в Израиль, в землю отцов, в землю обетованную, - сказал Аркадий в ответ. - А вы, Лева, бежите за немецкими сосисками. Вам свысока швыряют кость, а вы ползете и виляете хвостом.
        Они расстались, и Аркадий Моисеевич не жалел о том, что остался фактически вдвоем с Василием. Армен бывал днем, он помогал серьезно, но все же на Василии, как на постоянном работнике, лежали главные заботы и хлопоты.
        Можно было еще принять медсестру, и Аркадий ничего против не имел. Он даже как-то говорил об этом, но Василий слезно упросил его этого не делать.
        - Я со всем справляюсь сам, - говорил он. - Днем помогает Армен, и хорошо. А во всем другом я здесь хочу быть вашим единственным помощником.
        - Но вам же тяжело одному со всем управляться, - увещевал его Аркадий. - Вы и так здесь днем и ночью. Разве это дело для молодого человека?
        - Меня это устраивает, - кротко отвечал санитар. - Вы же довольны моей работой? Ну, тогда и вопросов нет. А мне все здесь нравится.
        На том и порешили. На самом деле, самоотверженность Василия была почти уникальной. Чтобы молодой здоровенный парень имел такое рвение по службе - это и в прежние-то времена было редкостью, а уж про нынешние нечего и говорить. Он работал днем и ночью, Аркадий это отлично знал. Только днем Василий иногда уходил домой, да еще в очень-очень редкие ночи. Конечно, он был одиноким парнем, но ведь всему же бывают пределы.
        Конечно, он и получал немало, это Аркадию тоже было отлично известно. Когда каждый день три-четыре покойника, которых нужно обмыть, обрядить, причесать, побрить, натереть специальным раствором, чтобы не пахло в гробу… И за все это берется один санитар, и он же получает все деньги, которые ему отдают за эти услуги рыдающие родственники. Это довольно много денег. А если говорить честно - весьма много денег.
        И это ведь не все. А выламывание зубов с золотыми коронками? Это же целая отдельная статья дохода.
        Для того, чтобы получить золотые коронки с зубов своего покойника, родственники должны обежать пять инстанций и собрать сто справок и разрешений. Тогда они получат коронки в морге на законном основании по государственным расценкам.
        Но собрать такое количество справок в госучреждениях за три дня, которые проходят между смертью и похоронами, практически абсолютно невозможно. Это даже просто смешно об этом говорить…
        Так что за приличные деньги санитар в морге может сделать все это совершенно спокойно и без документов. Он просто выслушивает просьбу родственников, потом называет цену за свою услугу, потом берет в руку щипцы поздоровее и идет в помещение, где хранятся трупы…
        Так что, если говорить абстрактно, стимулы у Василия были. Он работал тут днем и ночью не даром. Другое дело - психика. Аркадий Моисеевич иногда пугался за своего санитара. Ему казалось, что тот спокойно может свихнуться.
        Все-таки привычка привычкой, а проводить всю свою жизнь среди трупов… Но пока что работал Василий безупречно и был отличным помощником. Несколько раз он аккуратно предлагал Аркадию некоторые суммы денег от своих барышей, хотел, так сказать, поделиться с начальством. Но Аркадий ни разу не взял ни копейки.
        Не взял по двум причинам. Во-первых, он вообще не признавал никаких денег, кроме тех, что ему выдавали через окошечко кассы. А во-вторых, нельзя вступать в денежные отношения с подчиненными. Если ты сегодня взял у него заработанные им самим деньги, то завтра уже не сможешь спрашивать с него как полагается.
        Хотя с Василия и спрашивать не приходилось. Он работал очень хорошо. После разговора со Скелетом Аркадий Моисеевич не находил себе места. Неужели он что-то проморгал?
        Но если что-то было, то это, наверняка, дело рук Василия. Кого же еще? Оставался еще на подозрении Армен, но он ведь приходил только днем и всегда был на глазах…
        Но если считать, что Скелет был прав, то оставалось только предположить, что все, о чем он рассказал, происходило ночью, когда Аркадия Моисеевича не было на работе.

«Но должны же оставаться какие-то следы, - подумал доктор. - Если у меня под носом творится такое, то я не могу не заметить чего-то необычного». Он ухватился за эту мысль и твердо решил все лично проверить.
        Во второй половине дня, когда основная работа по вскрыванию была выполнена и Аркадий Моисеевич сел писать бумаги, Василий, как всегда, протиснулся к нему в маленький кабинетик и сказал, что хотел бы сходить домой пообедать.
        Это было ежедневное дело, и так бывало всегда. К вечеру Василий возвращался, а Аркадий Моисеевич уходил до утра домой.
        - Идите, конечно, - согласился доктор, и санитар ушел, заверив, что, как всегда, явится теперь около семи часов.
        Иногда Аркадий Моисеевич даже не дожидался прихода Василия, настолько он ему доверял. Да и по чести сказать, Василий никогда не обманывал доверия Аркадия. Если даже он чуть задерживался вечером, все равно можно было быть уверенным, что он придет. Так что Аркадий спокойно запирал морг и уходил, будучи твердо уверенным в том, что спустя полчаса-час Василий придет.

«Да и то сказать, покойники ведь не разбегутся», - как-то шутливо заметил сам доктор.
        В этот раз, стоило Василию уйти, Аркадий вскочил и бросился по моргу. Он решил все проверить. Он не верил ни одному слову подошедшего к нему недавно Скелета, считал все это глупейшей провокацией с непонятными мотивами, но что-то говорило ему о том, что следует проверить даже этот сигнал.

«Почему я должен верить какому-то незнакомцу больше, чем собственному санитару, которого знаю с хорошей стороны много лет? - думал с внутренним раздражением Аркадий Моисеевич. - И к тому же Вася явно не может проводить такие сложные операции по изъятию органов. Он не может самостоятельно делать такую работу. А врачей, кроме меня, в морге нет».
        Ему вдруг некстати вспомнился Лева Рахлин, и он подумал о том, что вот как про Леву он мог бы еще поверить… Тот явно способен на все. Но Лева же давно уехал…
        Все-таки что-то толкало Аркадия обследовать свой морг. Давно он уже не проводил инвентаризацию в своем хозяйстве. В этом он не видел нужды - Василий сумел заменить ему и завхоза и заместителя, и медсестру…
        Прошелся по своему кабинету, заглянул во все углы. Потом вышел в холодное помещение, где хранились трупы.
        Аркадий Моисеевич не знал точно, что он ищет. Откуда ему было знать? Он вообще был почти уверен, что делает сейчас глупость. Было даже немного стыдно за то, что он не доверяет своему санитару настолько, что бросился проверять слова какого-то чужого человека.
        Да и что искать?
        Аркадий Моисеевич медленно прошелся по ряду, где стояли столы с холодными телами покойников. Сосчитал их для порядка. Все на месте… Потом вгляделся в лицо каждого. Он всех знал, потому что вскрывал каждою лично.
        Потом вспомнил об одном своем знакомом, который тоже был заведующим моргом. Тот все время мучился с тем, что помещение для трупов было маловато. Некуда было ставить новые столы и приходилось тела класть по двое на один стол.
        И тогда товарищ Аркадия Моисеевича придумал остроумную штуку. До него как-то никому не приходило в голову такое.
        Он решил, что трупы ведь совершенно необязательно класть плашмя, да еще на столы. К чему такое слепое следование традиции?
        Тот человек был новатором, революционером своего дела. Он заказал вкрутить в потолок покойницкой металлические крюки и стал просто подвешивать трупы под мышки…
        Трупам же все равно, они ничего не чувствуют… Вот так и получалось у него замечательно. Все трупы стояли стоймя, как на параде. Крючки цеплялись под мышками, иногда врезались в тело, но никто же не чувствовал боли. И управляться с ними стало очень удобно. Ничего не надо было раскладывать, а уж про экономию площади и говорить нечего. Получился самый вместимый в городе морг.
        Комиссия подвела. Кто-то из медперсонала зашел, увидел, возмутился. Приехала комиссия, и все накрылось. Сказали, что глумление над покойниками, варварство. Крюки вывернули из потолка, заставили тела опять раскладывать как положено по правилам. А парня с работы турнули.
        Аркадий Моисеевич вспомнил его и усмехнулся. Идея была хороша, конечно. Но он, Аркадий, никогда не нарушал правила.
        И что же искать? И где?
        На всякий случай заглянул в холодильники. Их было несколько, там тоже были тела. Вытащил тела, осмотрел их. Поглядел, нет ли лишних разрезов. Нет, конечно.
        Что за глупости рассказал тот странный человек? Безобразие… А он, старая обезьяна, поверил в такие басни…
        Так, медленно, шаг за шагом, он обошел все помещение. Понимал, что делает глупость и лишнюю работу, но не прекращал. Уж до того дотошный был человек…
        В конце концов, когда смотреть было уже негде и стало ясно, что ничего он не найдет подозрительного, вдруг на глаза попалась еще она дверка. Это была крошечная подсобка, где всегда хранился хозяйственный инвентарь - лопата для разгребания снега зимой, метла, несколько ведер, какие-то тряпки, мешки.
        Ни один уважающий себя доктор в такие места не заглядывает - это чисто санитарное хозяйство.
        Тем не менее Аркадий для очистки совести решил заглянул, и туда. А заглянув, очень удивился. Две лопаты, метла и ведра - это было тут и в полном порядке. А у самой стены стоял маленький холодильник «Морозко». В таком обычно любят хранить детское питание.
        Холодильника «Морозко» на балансе у морга не было. Ни к чему им бытовой холодильник. Откуда же он?
        Но удивление тут же прошло. Ясно, это Василий принес из дому для себя. Он ведь тут днем и ночью на боевом посту, вот и хранит тут для себя продукты, чтобы закусить иногда. Может быть, он даже и выпивает тут по ночам, отчего же и нет? По утрам Аркадий Моисеевич иногда слышал от Василия водочный дух, но не мог осуждать. Конечно, посиди тут с покойниками, как не выпить?
        Все санитары в моргах этим балуются. С этим бороться бессмысленно, работа такая. А Василий никогда не злоупотреблял, за это Аркадий Моисеевич мог смело поручиться.
        Холодильник стоял себе и стоял, а Аркадий Моисеевич смотрел на него. Надо было бы спокойно махнуть рукой и уйти, не мелочиться, но доктор привык доводить любое дело до конца.

«Там пара котлет и бутылка водки, - сказал он себе. - Если я стану это рассматривать, это будет просто неблагородно с моей стороны. Нечего лазить по чужим кастрюлям».
        Он сказал это себе, а рука уже тянулась к дверце.
        - Взгляну и пойду домой - пробормотал Аркадий Моисеевич. - Нечего глупостями заниматься. Хватит уже, подурил и будет.
        Он открыл холодильник. На двух полках стояли несколько стеклянных банок, прикрытых крышками. В растворе, который был налит внутрь, плавало нечто…
        В одной банке - одно, крупное, темно-бурого цвета. В другой - другое. Банок было несколько, и в каждой что-то было.
        - Азохен вэй, - сказал Аркадий Моисеевич себе под нос. Он кивнул и добавил, потянув запах длинным сизым носом: - Кушан мерин тохис…
        Он был патологоанатомом, и ему не надо было лезть в медицинский справочник, чтобы сказать, что он увидел в этих проклятых банках. В тех банках, которые перевернули все внутри него.
        Это были человеческие органы, самые настоящие.

«Или я не знаю, что это такое? - сказал бы он в другое время. - Или я не знаю, как выглядит человеческая почка? Или глаза? Или другие органы?»
        Он все это знал. Ему долгими годами доводилось видеть все это. Он не ожидал, что самое страшное, что говорил тот незнакомец возле дома, окажется правдой.
        Аркадий Моисеевич распрямился и захлопнул дверцу холодильника. Сомнений больше не было, глупый разговор Скелета оказался истиной.
        - Зей герейт хебе халоймес, - пробормотал доктор сосредоточенно. Ему так не хотелось признаваться в том, что все увиденное им - реальность. Ему так не хотелось, чтобы это было наяву. Он не верил в это до последнего мгновения.
        - И халойт будет немаленький, - сказал он себе и знал, что это еще слабо сказано.
        Конечно, Василий, он не мог не знать обо всем. Конечно, по ночам. Конечно, Василий тут не главный, он даже не врач… Но Василий за все здесь отвечает, как он мог?!
        Аркадий Моисеевич не пошел никуда, а уселся в своем кабинете, весь дрожа от ненависти и негодования. Пойти он еще успеет. Нет, пока что он хочет посмотреть в глаза этому человеку. Пусть Василий все сам расскажет ему.
        - Это я виноват, - говорил себе Аркадий. - Я взял его на работу еще совсем мальчишкой. Я не досмотрел за ним. Он пошел по дурному пути, а я этого не заметил… Да и вообще, я должен был ежедневно сам следить за всем, что тут происходит. А я расслабился, доверился совсем молодому человеку. И что же теперь?
        Нет, что будет теперь, Аркадий Моисеевич прекрасно себе представлял. Он обязан сообщить обо всем. Сначала главному врачу, а потом в милицию. Пусть приедут и разбираются во всем.
        За себя Аркадий нисколько не боялся. Что ему могут сделать? Конечно, с работы уволят. За халатное отношение к своим обязанностям и за отсутствие надлежащего контроля. Но это волновало Аркадия меньше всего. Он уже давно может жить на пенсию. Ему вообще ничего не нужно. Но позор… Какой позор…
        И главному врачу влетит, а он - неплохой человек. Не так уж они были близко знакомы с Аркадием, но он знал, что главный - ничего, еще не самая сволочь. Бывают и похуже.
        Да и сам факт ужасал Аркадия Моисеевича. Он не мог представить себе, что к таким делам может быть причастен кто-то из людей, которых он знал.
        Когда Скелет рассказал Аркадию о таком чудовищном бизнесе, тот не слишком испугался оттого, что не мог же он всерьез допустить, что это может делать кто-то из его знакомых. Что это делают какие-то мифические личности, которых потом покажут по телевизору - в это можно поверить. Но в то, что этим страшным монстром является твой собственный санитар Василий - красавец, косая сажень, розовощекий блондин, мечтающий быть врачом? Нет, в такое не верилось совсем, ни одной минуты не верилось.
        А банки, между тем, стояли себе в холодильнике… Аркадий Моисеевич так и просидел еще час или два, до тех пор, пока не явился из дому Василий.
        Вот тогда между ними и состоялся разговор. Это, строго говоря, не было разговором. Аркадий Моисеевич произносил монолог за монологом, изредка перемежая свою речь вопросами.
        - Нет, вы скажите мне, как вы додумались до этого? - кричал он, беспомощно простирая руки к Василию. - Как вы могли, вы же человек?
        Потом, когда накричался вдоволь, спросил:
        - Кто работал тут в мое отсутствие? Вы же не могли сами все это проделывать? Вы же не врач, вы не умеете работать с органами.
        Тогда он задел за живое Василия. Тот, сидевший до того напротив молча, вскинул голову и, поглядев в глаза Аркадия Моисеевича, вдруг сказал:
        - А вот тут вы и ошибаетесь… Очень даже мог. Очень даже умею.
        - Так вы сами изымали человеческие органы? - не поверил доктор.
        - Отчего же и не сам, - ответил санитар. - Я прочитал учебники и научился… Что же вы думаете, я зря три курса закончил? Я мог бы стать великим хирургом.
        Потом подумал минуту и добавил, бросив в лицо ошарашенному доктору.
        - Я еще и буду хирургом… Накоплю денег и поеду учиться за границу.
        Это было последней каплей для Аркадия Моисеевича.
        - Ты в другую сторону поедешь, падаль вонючая, - закричал он, вскакивая с места и вспомнив в ту минуту давно забытый лагерный лексикон. - Неужели вы думаете, что такие, как вы, могут стать врачами? Разве человечество может допустить, чтобы подонки носили это высокое звание?
        Аркадий Моисеевич был в полной ярости. Он был готов растерзать Василия. Но и тут он все же оставался интеллигентным человеком и как-то не допускал мысли о физическом насилии. Он оскорблял санитара, он кричал на него, угрожал, однако его не посещала мысль об опасности, которой он себе подвергает.
        Доктор обежал свой стол и встал перед сидящим на стуле санитаром, потрясая кулаками перед его лицом.
        - Дрянь! - кричал он. - Тебя в лагерную пыль сотрут за твои дела.
        - Нет, - неожиданно, не меняя позы сказал в ответ Василий. - Не сотрут.
        И замолчал, выжидательно глядя на Аркадия Моисеевича и ожидая его реакции.
        - Почему? - опешил доктор. - Почему это ты не боишься?
        - А вот почему, - ответил Василий спокойно. Его лицо вдруг приняло ленивое выражение, а глаза даже казались полуоткрытыми. Он как будто готов был вот-вот задремать. - Ты ведь, старая образина, никому не сказал о своем открытии, да?
        - Еще нет! - взорвался Аркадий. - Но неужели ты думаешь, что не скажу? Что буду тебя покрывать? Да разве то, что ты делаешь, можно покрывать?
        - Нет, - ответил парень. - Покрывать ты не будешь, это ясно. Но и не расскажешь никому.
        Аркадий Моисеевич как-то в пылу даже не заметил, что санитар вдруг обозвал его
«старой образиной». Если бы заметил, то понял бы, что это неспроста. Санитар просто уже не видел в нем заведующего и вообще того, кого следует бояться и что следует принимать в расчет.
        Аркадий Моисеевич был «списан», хотя еще не осознал этого.
        - Как не расскажу? - чуть не подскочил доктор на месте после последних слов Василия. - Расскажу сегодня же. И ты будешь наказан. Ни один человек не простил бы тебе этого.
        - Так то человек, - все так же лениво парировал Василий. - А не ты.
        - Что же я - не человек? - вспылил Аркадий. - Это как раз ты - не человек.
        - Ошибаешься, - вдруг громко и твердо сказал Василий, быстро вставая со стула во весь рост и сбрасывая с себя кажущееся оцепенение. - Я-то как раз человек. А вот ты - уже нет. Ты - бывший человек.
        Он возвышался над доктором и стоял твердо, прямо, несгибаемо, как древний викинг или русский богатырь перед битвой. Перед ним - красавцем и атлетом - подпрыгивал на слабых ножках какой-то сморчок и потрясал слабыми ручонками. Да он, Василий, этого задохлика соплей перешибет…
        - Как - бывший? - опешил Аркадий Моисеевич. Он почему-то не ожидал такого поворота разговора со своим старым работником, которого сам же принимал на службу много лет назад…
        - Ты - не человек, - ответил Василий гордо. - Ты - труп. Почти. А вот я - человек. Я уеду на Запад и там стану со временем великим хирургом.
        С этими словами он схватил доктора за горло и стал сдавливать обеими руками старческий выступающий кадык.
        Потом глаза его метнулись в сторону и наткнулись на лежащий на столе скальпель. Аркадий Моисеевич дергался в его руках, пытался освободить горло.
        Василий увидел скальпель и усмехнулся.
        - Вот я сейчас тебе покажу, какой я хирург, - произнес он почти шутливым добродушным голосом и схватил нож со стола. - Ты сейчас в этом сам убедишься.
        Он поднес скальпель к горлу старика и уже прицелился, но в последний момент передумал.
        - Нет, - сказал он, откладывая нож. - Это не пойдет. Слишком много крови будет на полу, могут потом заметить. Я мыть полы не большой мастер.
        Аркадий уже слабел в его богатырских руках. Останавливалось сердце, голова была как не своя, он задыхался от недостатка кислорода, который почти не поступал через сдавленное горло…
        - Все, привет, - прошипел санитар, сдавливая шею доктора еще сильнее. Это были последние слова, которые услышал, уходя из жизни, Аркадий Моисеевич. Никто и никогда не узнает о его последних минутах. Ни сын в Израиле, ни внук, вообще никто.
        Однополчане на очередной встрече недосчитаются своего товарища, но это будет уже привычное дело для них. Они каждый год недосчитываются кого-то.
        Вот кто будет рад, так это районная мэрия. Аркадий Моисеевич не успел никому завещать свою приватизированную квартиру, так что после его смерти она была объявлена «выморочным» имуществом и поступила в фонд мэрии. Наверное, потом какой-нибудь расторопный чиновник подарит эту квартирку своим детям к свадьбе или еще к какому торжеству…
        Василий же кинул обмякшее тело старика на пол и сплюнул в сторону.
        - Тварь, - сказан он хрипло с чувством своей глубокой правоты. И повторил: - Вот тварь!
        Действительно, думал он, этот старикан, этот убогий, вдруг решил встать у меня на пути. У меня - высокого, красивого, богатого. Ну и что, что я санитар? Это - чисто временное. Из-за вот таких чистоплюев я мог бы всю жизнь просидеть в санитарах… Вот из-за таких… Теперь же этого не будет. Я стану, стану, стану известным хирургом!

* * *
        - Времени очень мало, - сказал Скелет. - Я совершенно не успел подготовиться.
        - У вас есть хотя бы план? - спросил его Геннадий, засовывая обратно в карман куртки свой газовый пистолет.
        - Какой может быть план? - возмутился сыщик. - Я узнал обо всем несколько часов назад.
        Он помолчал, прикидывая что-то, а потом произнес:
        - Давайте сделаем вот как… Мы с вами еще ничего не знаем. Не знаем, сколько их там будет, вообще - ничего. Предположительно знаем, что через час сюда приедет Феликс, войдет в морг, а затем его скорее всего начнут убивать.
        - Кто начнет? - спросил озабоченно Геннадий. Похоже, судьба доктора его не особенно волновала, он спрашивал просто так, чтобы понять диспозицию.
        - Я знаю, что там будет женщина и старик, - ответил Скелет. - Но, как вы сами понимаете, не женщины и старика я боюсь… Наверное, они по такому случаю пригласят своих громил. Тех, которые доставляют им жертвы.
        - Как вы думаете - они уже там? - поинтересовался Геннадий, вглядываясь сквозь сгущающиеся сумерки в здание морга.
        - Не знаю, - ответил Скелет. - Скорее всего - нет. Если бы они там были, где-то рядом была бы их машина. А я ее не вижу.
        На самом деле он ведь не знал, как выглядит их машина, он просто огляделся и не заметил никаких транспортных средств поблизости. И вообще - хотелось думать, что бандитов внутри еще нет.
        - Мы поступим так, - сказал он. - Я попробую забраться внутрь, и спрягаться там. Уж не знаю, как это у меня получится. А вы оставайтесь здесь. Если появится машина, любая машина, вы пригнитесь, чтобы вас не было видно. Поняли?
        - Да, - кивнул Геннадий. - А что дальше?
        - Дальше бандиты выйдут из машины и войдут в морг. Один, наверное, останется за рулем. Вылезайте тогда из машины, только незаметно, и постарайтесь приблизиться.
        - И что делать потом? - нетерпеливо спросил Геннадий. Лицо его было сосредоточенным и серьезным. Такое лицо у него бывало в те часы, когда он проводил райкомовские совещания…
        - Потом - по обстановке, - ответил Скелет. Он тяжело задумался и произнес неуверенно: - Вообще-то лучше всего было бы дождаться, когда приедет Феликс. Пусть он войдет внутрь. Я думаю, что предварительные разговоры с бандитами займут не больше двух минут, а потом они уже начнут его убивать. Так что лучше всего было бы вам войти в морг следом за Феликсом спустя пару минут. Ну, а там уж - по обстановке.
        - А может быть, сразу следом войти? - спросил Геннадий. - За две минуты они могут его убить… Не опоздать бы.
        - Вам надо доктора спасти или вы хотите бандитов поймать? - строго спросил Скелет. А поскольку Геннадий не нашелся, что ответить на столь прямой вопрос, сыщик повторил жестко: - Давайте определим приоритеты. Вы - заказчик, так что вам и решать… Что вам важнее - поимка бандитов, которые изувечили вашу дочь, или жизнь доктора?
        Геннадий откинулся на спинку сиденья и вздохнул:
        - Конечно, хотелось бы как-то совместить, - сказал он наконец. Потом вздохнул опять и добавил: - Все-таки он был женихом Юли… Да и в этом деле мы вместе стали действовать… Дорог, как память, не хотелось бы жертвовать…
        - Дело в том, - объяснил Скелет, стиснув зубы, - что в ту минуту, когда Феликс будет только заходить, все бандиты будут напряжены и во всеоружии. А спустя пару минут, когда он уже будет у них в руках, они расслабятся… Нам с вами будет легче с ними справиться, когда они уже будут расслаблены… Феликс уже будет связан или… Или убит. Вот тут появимся мы с вами, и у нас может получиться. А врываться вместе с входящим Феликсом - это гибель. Просто нарвемся на пули.
        - Ладно, - вздохнул Геннадий. - Будем делать так, как вы сказали. Вы меня убедили.
        Скелет с интересом посмотрел на собеседника.
        - Так вы согласны рискнуть Феликсом? - уточнил он на всякий случай и добавил для полной ясности: - Его могут действительно убить за эти две минуты.
        - Вы это мне уже говорили, - отрезал Геннадий. - Совершенно незачем повторять дважды…
        На лице его появилось жесткое выражение сталинского наркома, и он процедил:
        - Приходится рисковать, ничего не поделаешь. Феликс мне все-таки не родная дочь… Лес рубят - щепки летят.
        - Ну, будем надеяться, что все обойдется, - заметил Скелет, сворачивая неприятный разговор. Им обоим было известно, что в таких делах чем меньше обсуждаешь необходимые жертвы, тем легче…
        - А где будете вы? - спросил на всякий случай Геннадий, когда сыщик же открыл дверцу машины, чтобы выходить.
        - Откуда я знаю? - ответил Скелет. - Спрячусь где-нибудь. Прикинусь покойником, - криво усмехнулся он. - Хоть это и дурная примета.
        - Но вы будете действовать одновременно со мной? - уточнил Геннадий Андреевич.
        - Не сомневайтесь, - ответил Скелет, потом пожал плечами и, глядя в глаза заказчику, сказал почти растерянно: - Тут такое дело… Мы с вами должны доверять друг другу. Просто никуда не денешься.
        Геннадий Андреевич остался один в машине. Он лишний раз проверил, как действует его газовый пистолет, и приготовился ждать.
        А Скелет проскользнул к своей машине и отогнал ее подальше, чтобы ее не заметили. Он не хотел «засветиться» раньше времени.
        Потом он вернулся к моргу и осторожно обошел его со всех сторон. Казалось, что внутри никого нет. Потом Скелет заметил, что в окне первого этажа мелькнула голова санитара. Того самого, которого он заочно «окрестил» добрым молодцем…
        Скелет несколько секунд понаблюдал за парнем через окно, потом увидел, что санитар вышел куда-то. Скелет проверил раму окна. Она была старая, растрескавшаяся. Вообще, чувствовалось, что в морге не опасались воров.
        Дверей было две, но Скелет не хотел входить в двери. Одна была заперта - это та, которая вела в помещение для прощания, куда пускались родственники и где стояли гробы по утрам, а вторая была служебной, и Скелет не хотел рисковать раньше времени.
        Оставались окна. Все они были совершенно одинаковые, и пролезть, в принципе, можно было через любое. Задвижки давно отлетели, да и петли держались «на честном слове».
        Эта больничка была построена еще в начале века, до революции, и за семьдесят лет своей власти большевики не ремонтировали ее толком ни разу. Так, латали кое-где… А уж про морг и говорить нечего. К нему, к его стенам не прикасалась рука ремонтника никогда.
        Во всем, что касалось смерти, советская власть была страшно стыдлива. Смерть как-то не вписывалась в коммунистическую идеологию, поэтому ее как бы и вовсе не существовало. Кладбища сносились, отпевания были запрещены под страхом увольнения с работы, морги разваливались, а слово «хоспис» вообще было неизвестно…
        Все вместе это называлось «социальный оптимизм». Удивительно, что кровавый режим, от которого с первых же дней узурпации им власти пахло гробами и трупным тлением, так заботился о том, чтобы нигде не было напоминаний о смерти…
        Итак, морг был очень старым и ветхим. Скелет попробовал рукой несколько рам на прочность и в конце концов выбрал то окно, которое было ближе всех к двери, ведущей в «прощальный» зал.
        Он постоял минутку, прислушался. А когда раздался очередной шум от проезжавшей за оградой грузовой машины, рванул раму на себя. Против его ожидания, рама даже не треснула и не отвалилась. Она просто была незаперта.

«Хорошее начало, - отметил про себя Скелет, вскакивая на подоконник. - Сразу получилось с окном - может быть, получится все и дальше…»
        Он, как и рассчитывал, попал в зал, где стояли несколько столов и на них гробы. Видно, санитар уже успел нарядить трупы для завтрашнего утра, когда придут родственники. Гробы были уже полны…
        В этот момент Скелет услышал звуки, которые шли из соседнего помещения. Он замер и прислушался.
        - Ну, - говорил грубый мужской голос. - Что это еще такое? Это ты сам, что ли?
        Потом наступило молчание. Кто-то ходил по дощатому полу, и Скелет слышал скрип половиц.
        Скелет стоял, боясь пошевелиться.
        - Я спрашиваю, ты сам его пришил? - повторил мужской голос.
        - Сам, - ответил санитар. Скелет сразу понял, что это тот самый санитар, добрый молодец.
        - А чего? - продолжал задавать вопросы мужчина. - Чем он тебе помешал? Тебе с него все равно никакого навару - он же старый.
        - Это мой заведующий, - произнес санитар. - Так было надо… Заберете его потом. Вместе с тем, другим.
        - Ладно уж, - ответил голос. - Значит, сегодня двое жмуриков будут.
        Раздался скрип еще более сильный, чем прежде, и голоса стали удаляться. За ними закрылась дверь, верно, они ушли в другую комнату.
        Самое сильное раздражение Скелет чувствовал от своей беспомощности. У него даже не было плана помещения. Он знал только, где находится сам. Но куда теперь он должен пробираться?
        Ведь он должен успеть вовремя… Когда станут убивать Феликса и Геннадий будет палить в бандитов из своего игрушечного пистолетика, Скелет не должен опоздать…
        На цыпочках он подобрался к двери, ведущей в соседнее помещение, откуда только что слышались голоса. Теперь там никого не было, и Скелет обрадовался. Он для верности выждал еще несколько секунд, опасаясь, как бы кто не вернулся, и только потом приоткрыл дверь.
        Одновременно он вытащил из кобуры под мышкой пистолет и убедился, что он готов к бою.
        Соседняя комната была небольшой, тоже с дощатым полом. В ней вовсе не было никакой мебели. Как Скелет понял, это был как бы рабочий тамбур перед прощальным залом. Может быть, здесь санитар в последний раз обрабатывал и обряжал покойников перед тем, как выставить их на обозрение.
        Сейчас прямо посреди комнаты на полу Скелет увидел труп человека. То, что это был труп, казалось несомненным. Само положение тела, неестественно вывернутые и подогнутые конечности, откинутая далеко назад голова - все это говорило о том, что человек мертв.
        Кроме всего прочего, Скелет сразу обратил внимание, что это скорее всего не
«штатный» покойник, то есть не больничный. Он был не обнаженный, как трупы в покойницкой, и не в больничной одежде. На трупе был обычный костюм, в каком ходят по улице.
        И только через секунду Скелет узнал Аркадия Моисеевича… Вот уж этого он никак не ожидал. Даже разговор, который он подслушал через дверь не привел его к догадке. Он настолько крепко вбил себе в голову, что Аркадий Моисеевич, этот мерзкий старик, и есть главарь банды, что теперь ему было сложно признать свои умозаключения ложными.
        Но ситуация была очевидной. На полу перед ним лежал труп Аркадия Моисеевича, а это говорило о том, что вряд ли он был руководителем преступной группы.
        Во всяком случае, сейчас Скелету было некогда думать об этом, он только отметил про себя, что диспозиция несколько меняется. Что-то оказалось не так, как он первоначально предполагал.
        Но задача его от этого нисколько не менялась и не становилась проще. Обрывочный разговор, который он услышал, говорил ему о том, что в поисках преступников он пришел по правильному адресу.
        Держа пистолет в опущенной руке, Скелет двинулся дальше, к двери, куда только что вышли те двое - санитар и неизвестный.
        Дверь скрипела, как и все тут, в этом старом здании. Сыщик был готов к тому, что в любое мгновение он будет обнаружен. Гарантий против этого не было. Он шел вперед, входил в двери, про которые ничего не знал, не представлял, куда они ведут, в какие помещения… Каждую секунду он мог быть обнаружен. И один Бог знает, что тогда его ждет и как повернуться события…
        Скелет миновал покойницкую - большой холодный зал, где лежали на столах трупы людей. Они были обнажены.
        Скелет содрогнулся при виде этого зрелища, и ему стоило некоторых усилий взять себя в руки.
        - Бояться надо не мертвых, - сказал он себе. - Бояться надо живых.
        В конце концов, это ведь были трупы обычных людей, пациентов этой больницы…
        - Ничего страшного, - пробормотал Скелет. - Эти мне ничего не сделают, и вообще они меня не интересуют. Главное - не присоединиться к их компании раньше времени.
        Теперь голоса слышались совсем близко. Они были где-то рядом, в соседнем помещении.
        - Уже полдесятого, - сказал незнакомый голос. - Скоро уже.
        - А куда ты спешишь? - ответил другой голос. - Волнуешься, что ли?
        Люди засмеялись. Потом вмешался третий голос, тоже принадлежавший мужчине.
        - Фраера замочить - подумаешь, дело называется…
        - Он слишком много знал, - произнес дурашливо первый голос и вновь хрипло хихикнул, а потом закашлялся, выдавая курильщика.
        Трое за стенкой помолчали немного.
        - Вася, ты его тоже потрошить будешь? - спросил один из голосов.
        - Не-а, - ответил голос санитара. - Он старый, говорят… Не пригодится.
        - Весь в брак пойдет? - опять засмеялся второй голос.
        Судя по всему, в комнате было трое, это Скелету удалось установить. Если только там не было кого-нибудь, кто все время молчал. А голосов было трое, один из них принадлежал санитару.

«Трое - это еще ничего, - подумал Скелет. - Жалко только, что я их не вижу… На слух трудно что-то определять».
        Он стоял неподвижно у самой двери, которая была приоткрыта в коридор. Сейчас Скелет примерно представлял себе топографию помещения морга.
        Вдоль шел длинный коридор, и в него выходили двери различных комнат. Он стоял сейчас в холодной покойницкой, а следующая по коридору дверь вела в ту комнату, где собрались те трое.
        Для того, чтобы очутиться в той комнате, Скелету требовалось несколько секунд - выйти из своей двери, сделать шаг по коридору и войти в следующую. Три секунды, примерно…
        Половицы повсюду нещадно скрипели, и ему приходилось стоять едва ли не на одной ноге, подняв другую, как страус, и держа ее на весу.
        Сколько ему предстоит так стоять? Недолго, конечно. Вот сейчас приедет Феликс, и заваруха начнется.
        Скелет успел похвалить себя за то, что сообразил про грозящую доктору опасность. Ведь можно было и не придать значения словам Феликса о том, что старая подруга поведет его знакомиться с Аркадием Моисеевичем…
        Надо же было Скелету заинтересоваться личностью этой старой подруги. Наверное, Феликсу не пришло в голову спросить ее, какова была ее первоначальная медицинская специальность. Тогда он, может быть, вздрогнул бы при слове «окулист»…
        Феликс едет на встречу с Аркадием Моисеевичем. И невдомек ему, глупышке, что никакого Аркадия больше нет и встретиться с ним можно только на том свете… Наверное, бандиты и имели в виду такую как раз встречу двух докторов…
        Грохнула тяжелая металлическая дверь на входе в конце коридора, и послышались шаги и невнятные пока голоса.
        - Приехали, - произнес со значением голос за стенкой. - Стойте тихо все, не шумите, сейчас войдут.
        Скелет был благодарен судьбе за разговорчивость бандитов. В противном случае, ему труднее было бы ориентироваться в происходящем. И вообще - трудно принимать правильные решения, если ты стоишь на одной ноге в полутемном помещении и отделен от интересующих тебя событий стенкой…
        Шаги приближались. Скелету нестерпимо хотелось выглянуть в коридор и посмотреть, кто там идет, но он не мог этого сделать. Ясно было, что коридор узкий и голова его, высунувшаяся из двери, будет сразу замечена.
        Феликс это или кто-то другой? Скелет понял по шагам, что идут двое. Потом по стуку каблуков понял и то, что один из идущих - женщина.

«А, - злорадно подумал он. - Она сама будет командовать парадом. Сучка».
        Скелет догадался, что женщина, которая шла по коридору, и есть та самая старая подруга Феликса. «Хороша у доктора возлюбленная», - подумал он. Скелет всегда считал, что женщинам нельзя доверять, но такое черное предательство он видел впервые. «Наверное, доктору придется несладко, когда он узнает сейчас, кто она такая на самом деле».
        Теперь ему оставалось только стоять и слушать, как будут развиваться события.
        - Вот, сыщик нашел, что искал, - услышал он женский голос.
        - Заходи, дружок, - послышался мужской голос как бы в ответ. - Заходи, не бойся. Поговорим. Больно ты шустрый, как я погляжу.
        - Что это значит? - спросил Феликс сдавленно, видимо, обращаясь к Хельге.
        - Ты же хотел докопаться до истины, - ответила она звонко и внятно. - И хотел найти тех, кто обезобразил твою девушку. Помнишь, ты чуть не плакал вчера, когда рассказывал мне об этом. Вот я и решила тебе помочь. Если ты уж так хотел нас найти, грех было бы не помочь тебе.
        Наступило молчание. Оно длилось недолго, но Скелету показалось, что прошел час. Все молчали, только слышалось сопение нескольких человек.
        - И что? - упавшим голосом произнес Феликс. Чувствовалось, что он совершенно подавлен и еще не до конца осознал, что произошло.

«Эх, нельзя же быть таким доверчивым, - с досадой подумал Скелет. - Сейчас его убьют, а он, может быть, так до конца и не осознает, что произошло и с какой тварью он связался в последнее время».
        - Ну, время дорого, - произнес мужской голос. - Нечего рассусоливать.
        Феликс продолжал молчать, и Скелет испугался, не упал ли он в обморок от страха и неожиданности.
        Интересно, решится ли Геннадий на то, о чем, они договорились? Что-то он медлит… Хватит ли у него духу войти сюда? Ведь он, несомненно, видел, как Феликс в сопровождении вот этой незнакомки только что зашел в морг. Наверное, две минуты уже прошли.
        Ну что ж, если даже он не решится на это, Скелет все равно будет действовать. У него-то нет другого выхода. Не убегать же теперь и не оставаться безучастным свидетелем убийства.
        - Хвоста за вами не было? - спросил мужчина за стенкой.
        - Нет, мы приехали вместе прямо от меня, - ответила женщина и вдруг хихикнула. - Он так ничего и не понял, болтун несчастный.
        - Какой же он болтун? - хмыкнул другой мужчина. - Он - герой. Сам взялся за нас. Даже в милицию ничего не сообщил. Молодец. На том свете тебя за это похвалят.
        Послышалось какое-то шевеление, и вдруг Феликс тонко вскрикнул. То, что это был именно его голос, Скелет не сомневался. Просто прежде он не мог себе представить, что доктор может так тонко вопить, так пронзительно и жалобно.
        Вот теперь времени больше уже не было.

«Сейчас его убьют», - понял Скелет. Геннадия все не было, но и медлить дальше было нельзя.

«Они вооружены, - сказал себе напоследок Скелет. - И очень опасны, - добавил он тут же. - А я даже не представляю себе той комнаты, и кто где стоит». Эта мысль давно пугала его, с самого начала. Ему могла помочь только внезапность, а какая может быть внезапность, если ему еще потребуется время для того, чтобы оценить ситуацию в соседнем помещении.

«Мертвые бо сраму не имут», - вспомнил он и с этими словами в голове рванулся из покойницкой в коридор.
        Спустя три секунды, если не раньше, он влетел в операционную. Сначала он испугался яркого света. Он до этого находился в полутьме, а сейчас его глаза слепила яркая бестеневая лампа, зажженная над операционным столом.
        Стены кругом были белые, отражающие этот нестерпимо яркий свет. Первое, что Скелет увидел, был Феликс. Доктор стоял возле самой двери. С одной стороны от него находилась женская фигура, которую Скелет не успел рассмотреть, а только зафиксировал, а с другой стороны, почти вплотную - мужчина высокого роста.
        Еще два мужчины стояли чуть поодаль, возле операционного стола, прямо рядом с лампой.
        - Всем руки за голову! - крикнул громко Скелет, не теряя времени на разглядывание. Он знал только, что не следует стрелять в Феликса, остальное его сейчас не волновало.
        Вместе с этим отчаянным криком, он наугад выстрелил в сторону стоявших у операционного стола мужчин. Ему казалось, что именно они сейчас могут представлять наибольшую опасность. Тот, который подошел к Феликсу, наверняка не успел сориентироваться…
        Выстрел прозвучал громко, и обе фигуры у стола как бы распались. Один человек отскочил в сторону, а второй остался на месте, не двигаясь.
        Глаза у Скелета еще не успели привыкнуть к яркому свету, так что выражения лиц, да и самих лиц он пока что не различал.
        - Вы арестованы! - прокричал он вслед за грохотом выстрела и нажал на курок еще один раз, вновь наведя ствол на того, который продолжал неподвижно стоять. Отскочившего в сторону он потерял из виду.
        В ту же секунду Скелет повернулся к человеку, который застыл около Феликса, чтобы выстрелить и в него. Но было уже поздно. Тот верзила не терял времени даром и успел оценить ситуацию за те секунды, что Скелет орал и палил в плохо различаемые фигуры.
        Бандит отскочил от Феликса и повис на руке у Скелета, выкручивая ее, чтобы выбить оружие.
        Мужик оказался здоровенный, гораздо тяжелее самого Скелета. Сцепившись, они оба шарахнулись к стене операционной и Скелет больно ударился плечом о какой-то шкаф.
        Глаза уже привыкли к свету, и в этот миг Скелет увидел, что в руке заламывающего его бандита сверкнул нож…
        Свободной рукой он перехватил руку с ножом, но почувствовал, что мышечная сила у бандита больше. Долго он не сможет удерживать нож на весу, в полуметре от своей головы.
        А тут краем глаза Скелет заметил еще одну фигуру - ту, что шарахнулась в сторону после первого выстрела. Он на какое-то мгновение потерял ее из виду, а сейчас она вновь выплыла перед ним. Скелет увидел, что это санитар.
        В руке у санитара было что-то длинное, черное. То ли палка, то ли ломик. «Если ломик - это конец!» - мелькнуло у Скелета в голове. Обе его руки сейчас были заняты. На одной висел бандит всей тяжестью своего тела, пригибая пистолет к полу, а второй рукой сыщик тщетно пытался отодвинуть от себя нацеленный в голову нож.
        Если сейчас его ударят ломиком, ничто уже не поможет. Против лома нет приема. Странно, отчего Феликс бездействует? Может быть, его уже успели убить или ранить? Скелет этого не знал, и у него не было времени посмотреть в ту сторону.
        Именно в этот момент раздался грохот из коридора и в дверях операционной показался Геннадий Андреевич. Он ничего не кричал, а лицо его было мрачно-сосредоточенным.
        Скелет увидел его в последний момент, когда уже потерял надежду спастись. Геннадий держал в вытянутых руках свой газовый пистолет. Наверное, он насмотрелся американских полицейских боевиков и думал, что так и нужно стрелять в преступников.
        Он не успел еще ничего сделать, а только застыл в дверях, примериваясь, что ему совершить в первую очередь, но его появление не осталось незамеченным. Фигуру Геннадия с пистолетом увидели все одновременно.
        Скелет почувствовал, как внезапно ослабла хватка державшего его бандита, как остановился идущий на него санитар, и услышал, как истерически вскрикнула женщина в углу:
        - Еще один!
        Геннадий быстро принял решение. Он пошел по самому простому пути и выбрал мишенью фигуру человека, который стоял во весь рост и не был ничем заслонен. Это оказался санитар.
        Геннадий навел на него свой газовый пистолет и выстрелил в лицо. Послышался приглушенный звук-хлопок от выстрела и громкое шипение.
        Санитар получил заряд газа с расстояния не больше двух метров, так что удар оказался сильным. Он застыл на месте, а потом упал на колени, выронив то, что до этого зажал в руке.
        Геннадий Андреевич увидел ситуацию в операционной уже в ином виде, чем Скелет. Тот не успел заметить, что одного из стоящих возле стола он «свалил» двумя выстрелами. Так что неподвижное тело лежало рядом со столом. Просто оно упало позже, чем Скелет успел это заметить…
        Теперь Геннадий Андреевич сумел на время «выключить» санитара. Тот стоял на коленях и, схватившись за лицо, раскачивался из стороны в сторону.
        Издав какой-то невнятный крик, Геннадий бросился на спину бандиту, навалившемуся на Скелета. Но это было уже ни к чему. Воспользовавшись мгновенной заминкой и растерянностью преступника при появлении Геннадия, Скелет ухитрился вывернуть руку с пистолетом так, что ствол уткнулся в живот нападавшему. Тут же раздался выстрел и следом за ним - стон бандита, больше похожий на звериное рычание.
        Хватка ослабла совсем, и Скелету удалось сбросить его с себя. Бандит отлетел в сторону. Он выронил нож и держался теперь одной рукой за живот, куда попала пуля.
        Но Скелет по опыту знал, что ранение в живот еще вовсе не означает, что человек сейчас «вырубится». После попадания пули в живот бандит еще мог быть очень опасен.
        Геннадий Андреевич свалился с его спины и теперь стоял, вновь подняв пистолет и обводя им вокруг себя, прикидывая, куда еще нужно стрелять. Он навел пистолет на Хельгу, но в этом не было необходимости. Женщина стояла безучастно, закрыв лицо руками.
        Феликс был как статуя. Он держался прямо, но не делал никаких движений. Казалось, он как оцепенел в первые же мгновения своего появления здесь, так и не пришел в себя до сих пор.
        Геннадий увидел, как Скелет бросился к стоящему на коленях санитару и ударил его ногой в подбородок. Громко лязгнули зубы, и санитар повалился на спину. Однако, это движение Скелета было промежуточным. Ему надо было окончательно вырубить раненого в живот бандита. Он уже успел оценить ситуацию и заметил, что один из преступников неподвижно лежит возле операционного стола.
        Он больше был явно не опасен, и им можно было заняться потом. Подлетев к раненому бандиту, Скелет хотел нанести ему удар рукояткой пистолета по голове, но тот увернулся и схватил сыщика за колени. Мужик решил повалить его на пол рядом с собой. Другой рукой он тянулся к выпавшему ножу.
        Хельга в этот момент стала пронзительно кричать. Это были непрекращающиеся вопли, как будто кошку переехала машина… Непонятно, кричит она инстинктивно, от охватившего ее страха, или хотела чего-то достичь этими воплями…
        Во всяком случае, она не совершала никаких движений и поэтому была в данный момент не опасна.
        Скелет не удержал равновесие и упал на пол рядом с бандитом. Тот как будто забыл о пулевом ранении в живот и вновь активизировался. Нож вновь оказался в его руке, и он теперь пытался ткнуть им Скелета в грудь.
        Два человека возились на полу, а Геннадий переступал с ноги на ногу над ними, размахивая газовым пистолетом, не в силах прицелиться в бандита, который все время тряс головой и уходил из-под ствола.
        В конце концов произошло невероятное - Геннадий улучил момент, когда бандит открыл в натуге борьбы рот, и тут же ловко ткнул ствол пистолета туда…
        Геннадий Андреевич всегда славился тем, что действовал наверняка. Он не любил лишних движений.
        Своим коллегам он часто говорил в доверительной беседе: «Макиавелли, большого ума человек, говаривал, что если ты не можешь убить человека сразу, то не стоит его и задевать… Это слишком опасно, он может растерзать тебя прежде, чем ты сумеешь нанести второй удар. Наносить удар следует только тогда, когда ты можешь быть уверен - человек после этого уже не встанет».
        Всю жизнь Геннадий Андреевич так и поступал с людьми, но никогда ему еще не доводилось совершать такое буквально, не в переносном смысле.
        Однако на этот раз он остался верен своему принципу и провел убийство блестяще, как будто всю жизнь готовился к этому.
        Геннадий воткнул ствол пистолета поглубже в разинутый рот бандита, ощутил, как сломал зуб или два по пути, но это уже не имело никакого значения. Он успел увидеть бешеные яростные глаза обезумевшего преступника и только после этого с наслаждением нажал курок…
        Газ со страшной силой ударил в горло бандиту. Тот даже не сумел закричать. Он подавился и, захрипев, упал на бок, разжав ручищи, которыми только что пытался прикончить Скелета.
        В комнате от двух выстрелов из «газона» сильно пахло какой-то гадостью. Скелет вскочил на ноги и обвел глазами помещение.
        Бандит, в которого он выстрелил сразу же, теперь был явно мертв. Скелет рассмотрел его и увидел, что попал в него дважды. Одна пуля вошла в голову, а другая - в самую середину груди. Наверное, первая и была смертельной, просто тело еще не успело упасть, а стояло по инерции, так что вторично Скелет стрелял уже в покойника…
        Санитар лежал на полу с разбитым лицом и так и не отводил от глаз руки. Вероятно, выстрел газом с двух метров оказался болезненным.
        Бандит с раной в животе умирал у них на глаза. Не от живота, а от выстрела в рот. Он посинел, глаза его закатились и стали кровавыми. Он не мог дышать и скорее всего уже ничего не видел вокруг себя.
        Хельга прекратила кричать и теперь в комнате стояла страшная тишина. Феликс стоял на своем месте в оцепенении и все смотрел на нее.
        С того момента, как Феликс вошел сюда и увидел бандитов, прошло минуты четыре. Первые две из них были самыми страшными в его жизни. Когда он внезапно обнаружил, что попал в ловушку, и не просто так, а благодаря Хельге…
        После этого у него сработали защитные силы организма, и он просто «отключился». Он продолжал стоять на ногах, но уже не воспринимал ничего после пережитого потрясения. Так что следующие две минуты как бы прошли мимо него, и он потом ничего не мог вспомнить.
        Звучали выстрелы, вокруг него метались и кричали люди… Сама схватка длилась не больше двух минут. Расчет Скелета оказался точным, хотя и очень шатким - каждое мгновение грозило провалом и гибелью…
        Скелет первым пришел в себя и сообразил, что теперь нужно делать. Голова его гудела, кровь еще не отлила от нее после борьбы с амбалом, который умирал теперь у его ног.
        - Нужно быстро сматываться отсюда, - сказал он. - Хоть тут и глухое место, но все равно - выстрелы наверняка были слышны. Так что через полчаса сюда может притрюхать милиция.
        - Сволочи, - сказал Геннадий, пиная ногой поверженное тело убитого им бандита.
        - Конечно, - быстро согласился с ним Скелет, и повторил: - Надо быстро уходить. Немедленно. Вы слышите меня?
        - Это они сделали с Юлей, - проговорил Геннадий, как во сне, разглядывая стонущего санитара и два тела рядом.
        - Они, - подтвердил Скелет. - Но нам надо удирать. Дело почти сделано.
        - А с этими что? - вдруг спросил Геннадий, как будто внезапно приходя в себя. Он головой показал на санитара и на молчавшую Хельгу.
        - Этих мы заберем с собой, - ответил Скелет. Он шагнул к Хельге и коротко бросил ей: - Давай сюда руки.
        Она сначала не поняла его, а потом протянула вперед руки с тонкими красивыми запястьями.
        - Не так, - Скелет поморщился. - Спиной повернись, не строй из себя дуру.
        Он достал из кармана наручники, которые всегда носил с собой, и защелкнул их на руках Хельги. Потом потрогал за плечо Феликса:
        - Доктор, вы не умерли случайно? Очнитесь, - сказал он, тряся Феликса за плечо. Тот сделал шаг вперед и пробормотал:
        - Какой ужас…
        Лицо Хельги было совершенно белым, меловым. На нем ярко выделялись пятна косметики и блестящие ненормальным блеском глаза.
        Скелет передал Феликса на попечение Геннадия Андреевича и подойдя к санитару, скомандовал:
        - Встать, падаль! - голос его было негромкий, но внушительный. Василий все продолжал лежать на спине, закрыв лицо руками, и только по подбородку его стекала струйка крови из разбитого рта… Он стонал то громче, то тише и, казалось, не слышал слов Скелета.
        Сыщик отошел на шаг назад и, размахнувшись, ударил санитара носком ботинка в бок. Удар оказался столь сильным, что стало слышно, как хрустнуло ребро. Василий громко ахнул, и в ту же секунду стал подниматься на ноги. Руки он при этом отнял от лица, и все увидели, что зубы у него выбиты, рот окровавлен, а глаза почти ничего не видят. Санитар щурился слепо на свет и держался одной рукой за сломанное ребро.
        - В машину! - бросил ему Скелет. - Иди за мной.
        Он повернулся к двери. Следом за ним двинулся Геннадий, который держал под локоть Хельгу, а в конце - Феликс.
        - Быстрее, - командовал Скелет, волоча санитара по коридору.
        - А глаза? - вдруг спросил Геннадий. Скелет от неожиданности даже остановился на секунду и посмотрел на Геннадия Андреевича. Он не ожидал от того такой упорной последовательности.
        - Вы что? - возразил он. - Через пять минут тут будет милиция… Какие еще глаза?
        - Вы должны это сделать, - повторил Геннадий Андреевич с упорством маньяка.
        - Не стану я выколупывать у трупов глаза, - ответил Скелет решительно. - Противно, бессмысленно, да и времени нет.
        Он оценивающе взглянул на Геннадия и, видя, что тот не трогается с места, привел последний довод, который не хотел приводить сейчас. Но Геннадий так уперся, что пришлось ему сказать.
        - Кроме всего прочего, - проговорил Скелет. - Это вовсе не они ослепили вашу дочь. Они только схватили ее и привезли сюда.
        - А кто же это сделал? - спросил Геннадий.
        - Это сделала вот она, - ответил Скелет, одновременно напрягаясь, чтобы вовремя прыгнуть и не дать Геннадию убить Хельгу на месте. Но это оказалось напрасным и излишним.
        Геннадий сначала опешил, потом в глазах его появилось недоверие, а потом он вдруг взглянул искоса на Хельгу, которую держал под руку, и неожиданно усмехнулся.
        - Да? - как бы задумчиво произнес он. - Ну что ж, это очень хорошо… Ну, пойдемте.
        Скелет понял, что Геннадий все осмыслил мгновенно и даже обрадовался, что сможет насладиться местью в спокойной обстановке.
        Они быстро вышли на улицу. Перед моргом стояло две машины - одна из них принадлежала бандитам, а другая Феликсу.
        - Ты можешь вести машину? - обратился Геннадий к доктору.
        - Могу, - ответил тот, едва шевеля губами.
        - Нет, не можешь, - оценил его состояние Геннадий Андреевич. - Я сам поведу машину, садись.
        Скелет тут же подумал, что с самого начала недооценивал Геннадия Андреевича. Он соображал едва ли не лучше всех в ту минуту. Голова его была ясной, и мысль работала четко.
        Он сам понял, что нужно обязательно увести отсюда, от входа в морг, машину Феликса. Бандитская пусть стоит. И его, Геннадия, машина, пусть стоит. Она все равно вдалеке, так что можно будет потом если милиция спросит, сказать, что он знать ничего не знает, а машину оставил в том месте просто случайно. Машина Скелета вообще стояла за углом так что о ней не стоило беспокоиться.
        За руль сел Геннадий, рядом с ним - Феликс На заднее сиденье посадили санитара и Хельгу, на них навалился Скелет с пистолетом в руке.
        - Будете дергаться - застрелю, - пообещал он на полном серьезе. Но оба захваченных не произносили ни звука. Санитар иногда стонал, плевался кровью изо рта и кривился, хватаясь за бок. А Хельга бледная как смерть, закусила свои красивые губы до крови.
        Феликс обернулся к ней и увидел, как острые белые резцы впились в кроваво-красные накрашеные губы, и вдруг подумал о том, как Хельга похожа на вампира. Никогда она не казалась ему похожей на упыря, только сейчас…
        Это вообще было его первой более или менее связной мыслью за последние минуты. Он взглянул на часы, чтобы удостовериться, сколько же времени он пробыл в беспамятстве от потрясения.
        Боже мой, подумал он тут же. Всего десять минут. Десять минут назад он входил вот в эту железную дверь и еще ничего не знал о том, что его ждет. И не только о бандитах. Он ничего не знал о Хельге, в какое холодное чудовище она превратится через несколько секунд.
        Это было всего десять минут назад… Эти десять минут вместили в себя так много, что Феликс не мог сразу даже восстановить ход событий. Была белая залитая мертвенным светом операционная морга.
        Был ставший вдруг неузнаваемым голос Хельги. И она сама - уже не возлюбленная, не ласковая несчастная женщина-красавица, не бывшая однокурсница… Нет, было чудовище, злобный монстр, который не знает ни жалости, ни сострадания, а только способен, издеваясь, смотреть на жертву своим выпуклым ледяным глазом…
        Потом была мгновенная схватка. Ворвался Скелет, стал кричать и стрелять. Это было уже, когда один из бандитов подошел к Феликсу поближе и он успел проститься с жизнью.
        Потом Геннадий Андреевич - вот уж поистине неожиданное явление…
        - Куда поедем? - спросил Геннадий, поворачивая голову к Скелету.

«Прямо как шофер такси», - хотел пошутить в ответ сыщик, но не нашел в себе сил улыбаться.
        - Скорее куда-нибудь, - ответил он. - Сначала надо уехать отсюда. А потом мы решим.
        - Хорошо, - ответил Геннадий, трогаясь с места. - Пусть милиция разбирается тут с трупами, мы свое дело сделали.
        Машина помчалась по пустынной улице.
        - Сверните куда-нибудь, - посоветовал Скелет. - Мы можем встретить милицию, и они запомнят наш номер… Или еще что.
        - Не думаю, что запомнят, - сказал Геннадий, но все же свернул в переулок и, не разбирая дороги и не сбавляя скорость, понесся вперед.
        Освещение тут было слабое, редкие фонари еле горели.
        - Сейчас будет Нева, - сказал Геннадий, вглядываясь вперед.
        - Я думаю, теперь самое время притормозить и поговорить по душам, - произнес Скелет.
        Они говорили только друг с другом - Геннадий Андреевич и сыщик. Феликс находился в прострации и молчал. Он сказал только несколько слов и снова замолчал. Видно было, что он не может пережить то, что с ним случилось.
        Санитар же и Хельга молчали вовсе. Они тоже еще не вполне поняли, что произошло.
        Да и что они могли сказать этим двум разъяренным мужчинам?
        Геннадий остановил машину на углу проулка, там, где он выходил на пустынную набережную Невы.
        Небо было темным, по нему медленно, гонимые ветром с Балтики, плыли еще более темные кучевые облака. Звезд не было видно, как и Луны, однако темнота не была кромешной.
        В Питере вообще практически не бывает непроглядной темноты летом. Это не юг, где, как пишут поэты - бархатные ночи. Здесь все равно в любую ночную темноту что-то видно.
        Набережная была пустая, по ней не ехали машины и не ходили люди. Это была окраина города. В десять часов вечера в центре полно народу, там настоящее столпотворение, а на рабочих питерских окраинах царит запустение.
        Несколько плохо одетых парней прошли по осыпавшемуся тротуару мимо остановившейся машины, громко и пьяно споря о преимуществах корейских кассетников перед отечественными… Они не обратили никакого внимания на стоящую у тротуара машину с людьми.
        Проехало такси - медленно, старательно объезжая выбоины на проезжей части. Теперь таксисты выкупают свои машины и должны платить за них свои деньги. За машины и за ремонт. Так что больше они не гоняют по разбитым улицам, как сумасшедшие. Они теперь стали такие аккуратные, медлительные, прямо как европейцы. Кто бы мог подумать, что деньги могут сделать с казалось бы неисправимыми людьми?
        Геннадий выключил фары и свет в салоне, чтобы машина вовсе не привлекала ничьего внимания.
        - Куда мы поедем? - спросил он у Скелета.
        - Я сначала хотел бы объяснить вам, - сказал Скелет спокойно, не отвечая прямо на вопрос.
        - Что объяснить? - не понял Геннадий.
        - Объяснить, что происходит, - произнес Скелет. - Я хочу вас познакомить с вашими новыми знакомыми. Вот этот, - он указал на санитара. - Вот этот - санитар в морге. Он отвечал, судя по всему, за организационную сторону вопроса. Кстати, как тебя зовут, падаль?
        - Вася, - ответил санитар нехотя.
        - Ну вот, эту падаль зовут Вася, - прокомментировал Скелет. - Это его мать так назвала - Василием. Дала ему красивое русское имя.
        - Не трогай мою мать, - вдруг внятно произнес санитар и бешено посмотрел мутным глазом на Скелета. Это были первые слова, которые он произнес с тех пор, как все это началось.
        - Да? - удивился Скелет. - Не трогать твою мать, падаль? Ты гордый, да? У тебя есть чувство собственного достоинства, да?
        - Да, - выдавил из себя Василий.
        - Да лучше бы твоя поганая мать сдохла, когда носила тебя в своем брюхе, - глядя санитару в глаза медленно сказал Скелет. - Лучше бы она никогда не рождалась на свет, эта твоя мать… Она тогда не родила бы тебя - подонка и выродка. Ясно тебе?
        Голос Скелета был очень убедительным, и он выдавал все владевшие им чувства, так что санитар спорить не стал и замолчал.
        - Кстати, - продолжил Скелет, вновь обращаясь к Геннадию Андреевичу. - Этот гнус еще убил сегодня своего непосредственного начальника, заведующего моргом. Я сам видел его труп…
        - Это не я, - почему-то вдруг вновь вставил Василий.
        Скелет хихикнул и ткнул его пистолетом в бок.
        - Ты, гнус, - сказал он твердо. - Ты, не отказывайся… Да и что тебе теперь? Мы ведь не народный суд, чтобы с нами в игры играть.
        - А почему вы думаете, что это она… Она ослепила Юлю? - вдруг спросил Геннадий Андреевич, показывая на молчавшую Хельгу.
        - Я не думаю, - ответил Скелет. Он помолчал для эффектности и добавил: - Я совершенно уверен… Дело в том, что она - окулист. Это ее профессия. Она потому и решила прикончить Феликса, что узнала в вашей Юле свою жертву. Они же встретились вчера…
        Скелет вкратце изложил то, что Феликс рассказал ему о встрече в филармонии и о том, что после этого он рассказал Хельге обо всем.
        В этот момент Феликс вдруг подал голос. Он застонал болезненно и закрыл лицо руками. Дело в том, что он внезапно вспомнил, что знал о том, что Хельга в институте специализировалась по офтальмологии. Он просто забыл об этом, когда увидел ее. Это вертелось у него в голове, но вспомнил он только теперь, когда до этого докопался Скелет…
        Ах, ели бы он вовремя вспомнил об этом! Но нет, судьбе было угодно, чтобы он, Феликс, спал с этой злодейкой, с той женщиной, которая сделала все это с Юлей, и ничего не подозревал. Словно память нарочно отшибло…
        - Это и вправду ты сделала? - спросил тихо Геннадий Андреевич у Хельги. Но ответа он не дождался. Женщина сжала искусанные губы и молчала. Она даже не смотрела на Геннадия.
        - Она, - подтвердил Скелет. Потом потрепал Феликса по плечу и добавил: - Не плачьте, доктор, вы же не знали. Вы - просто растяпа.
        Большего утешения он не смог из себя выдавить.

* * *
        Я и в самом деле был почти невменяем тогда. Кто бы мог подумать, что все обернется таким образом?
        Скелет на самом деле оказался великим детективом. Он сделал все, что мог, причем с высочайшим мастерством.
        Если про меня можно смело сказать, что я чуть было не погубил все дело и не погиб сам по собственной глупости и неосмотрительности, то Скелет как раз спас и меня и всех нас.
        Иногда мне приходит в голову еще одна мысль. Ведь я мог и не позвонить Скелету и попросту не сообщить ему о том, что приглашен в морг вечером. Мог не посчитать нужным говорить об этом заранее. Подумал бы: «Скажу потом, когда уже все будет позади».
        Мог я так поступить? Конечно… Он ведь начал действовать только после моего звонка. Что-то его насторожило. А позвонил я ему все-таки оттого, что меня беспокоил звонок от Юли.
        Она почувствовала, что мне грозит опасность, и звонила мне, предупреждала. Дело в том, что тогда, в филармонии, у нее случился обморок вовсе не от того, что она была в обиде на меня за то, что я пришел на концерт не с ней.
        Просто она поскользнулась на ступеньках беломраморной лестницы, и в этот момент Хельга невольно поддержала ее.
        И когда их руки соприкоснулись, Юля словно почувствовала, как в голове у нее разорвалась бомба.
        Она почувствовала тот же самый ужас, который ощутила, когда была там, во время экзекуции, после которой она и осталась без глаз.
        Тогда, во время той операции она не видела хирурга и не слышала голоса, но ее касались руки. Руки она и запомнила.
        Теперь же в филармонии ее коснулась Хельгина рука, и Юля узнала свои ощущения. Рука была та же самая, которая и ослепила ее.
        Как ей после этого было не упасть в обморок? Ведь это случилось так неожиданно.
        - А почему ты сразу мне об этом не сказала? - спросил я потом у Юли.
        - Но ты все равно бы мне не поверил, - ответила она. - Ты просто подумал бы, что я ревную и от ревности придумываю Бог знает что. Ведь подумал бы?
        Конечно, она была совершенно права.
        - Теперь, когда у меня появились мои новые способности, - сказала Юля, - я по опыту убедилась, что должна думать не только о них и не только о том, что говорят мне мои чувства, но главным образом о том, как это будет воспринято другими людьми. Дело в том, что люди многое не хотят воспринимать. Я вижу сейчас внутренним зрением вещи в их обнаженном, истинном виде, а люди этого совершенно не желают.
        Юля объяснила мне, что она сразу поняла, что это была именно та женщина. Поняла во всяком случае, что она, несомненно, имеет какое-то прямое отношение к тому, что с ней произошло.
        Но она боялась сказать об этом. Потому с ней и случился обморок, и потому она так долго оставалось зажатой и даже мне и матери ничего не сказала.
        - Мне было страшно признаться себе самой в своих ощущениях, - говорила Юля. - Как я могла… Ведь это была твоя спутница. Что же я, сказала бы вдруг тебе про нее, что она - убийца, монстр? Я просто это про нее почувствовала…
        А на следующий день Юля ощутила страшную опасность, которая нависла надо мной. Вот тут она и принялась мне звонить. Сказать, что опасность исходит от Хельги она не могла, может быть, она и сама до конца не могла быть в этом уверена.
        Но она упорно два раза звонила и умоляла быть осторожным. Благодаря ей я в конце концов все-таки позвонил Скелету. А он уж начал действовать…
        А в тот вечер я был просто вне себя. Привыкнуть к мысли, что ты был так зверски и подло «подставлен»… Что твоя романтическая возлюбленная - гнусная тварь, которая убивает людей и лично ослепила Юлю? Что меня хотели просто так взять и убить?
        Мне иногда казалось, что зло должно как-то стыдиться себя. А если и не стыдиться, то по крайней мере бояться. Возмездия, например… А теперь выяснилось, что зло страшно агрессивно и нагло.
        Эти подонки не просто вытворяли свои дела безнаказанно, они еще и были уверены в том, что никто не смеет их преследовать и с ними бороться. Они решили убить меня только оттого, что я признался Хельге в намерении отомстить за то, что они сделали.
        И кто решил убить меня? Хельга… Женщина, с которой я спал. Но я ведь был ее возлюбленным… Как можно убивать человека, с которым ты спала?
        Словом, за один вечер мне пришлось разом избавляться от многих иллюзий. В результате я был как будто ватный и ни в чем не принимал участия. Я все слышал, о чем говорили Скелет с Геннадием Андреевичем в машине, и как бы впервые подал
«признаки жизни» после того, как Скелет недвусмысленно заявил о том, что это именно Хельга ослепила Юлю. Он докопался до ее «офтальмологического» прошлого… Тогда я чуть было не закричал, и это было словно катарсис, после которого я окончательно пришел в себя и снова стал нормальным человеком. Я сбросил с себя оцепенение и посмотрел на Хельгу новыми глазами. Вампир, настоящий вампир…
        Хельга сидела позади меня, на заднем сиденье, прижатая к дверце обмякшим телом санитара. Руки ее были заведены назад, на них были наручники.
        Лицо ее было мертвенно-бледным, равнодушным. Я оглянулся внезапно, она этого не ожидала, и мы столкнулись глазами.
        Никогда я не видел такого взгляда. Сколько раз я глядел Хельге в глаза и никогда бы представить себе не мог, что ее глаза могут быть такими.
        Она словно сняла линзы, которые носила. Словно с них была снята какая-то оболочка, скрывавшая их истинное выражение. Сейчас это были огромные глаза какого-то, наверное, морского чудовища - выпуклые, матово-бледные, мертвящие. Наверное, какой-нибудь гигантский осьминог рассматривает вот так свою неминуемую жертву.
        У Хельги глаза всегда были большими, я это знал, и их красота меня восхищала.
        Эти же глаза-щупальцы испугали меня больше всего. Это была вторая Хельга, совсем не та, что я знал прежде. Это была ее другая личина. А вероятнее всего, личиной было как раз то, что видел я раньше.
        Я отвернулся и стал прислушиваться к разговору Скелета с Геннадием Андреевичем.
        Когда я осознал в полной мере, что произошло, главным чувством, которое захватило меня, стал стыд.
        Мне было безумно стыдно этих двоих людей. Кроме того, мне было стыдно и перед Юлей и перед Людмилой за свое поведение, за свое глупое предательство, за легкомыслие…
        Но это потом… Это будет потом - Юля и Людмила. А сейчас, в машине, рядом со мной были Геннадий Андреевич и Скелет. Люди, которые спасли мне жизнь. И не просто спасли, а сделали это, впрямую рискуя своей жизнью.
        И если для Скелета это было работой, то насчет Геннадия я не мог найти себе подобного утешения и оправдания. Он - точно такой же мирный человек, как и я сам.
        В то время, как я безрассудно пошел прямо в лапы преступникам, да потом еще вел себя хуже любой истеричной девицы, Геннадий бегал, стрелял из пистолета и даже пытался драться руками и ногами.
        Он не растерялся перед лицом опасности. А я… Нет, то, как вел себя я, не забудется никогда. Теперь я никогда уже не смогу уважать себя так, как прежде. Мне вдруг открылось, что я вовсе не такой уж мужчина, каковым себя полагал.
        Пусть я красив и строен, пусть я широкоплеч и густоволос… Пусть я иногда бываю неутомимым любовником, и многие женщины не прочь со мной, а я - с ними…
        Оказалось, что все это стоит очень мало, когда дошло до чего-то серьезного.
        Я стыдился не того, что не убил никого и никого не ударил. Бог с ними, с ударами и выстрелами. В конце концов, я и вправду могу быть к этому не склонен.
        Стыдно мне было потому, что я даже не смог попытаться участвовать. Самый здоровый из нас троих, самый сильный - я вдруг совершенно «вырубился». Позволил себе отключиться…
        Эта моя слабость теперь меня мучила, и я не мог да и не хотел находить себе оправдания. Меня волновало другое - как теперь они оба будут смотреть на меня, оказавшегося таким слабаком?
        Лучше уж не подавать надежд вовсе, чем не оправдать их потом. Я же подавал надежды. О, как я их подавал! Стройный, спортивный. Супермен, да и только. А выяснилось, что престарелый гомосексуалист оказался настоящим мужчиной против меня.
        Как я теперь буду смотреть им в глаза?
        От своих тяжелых мыслей я оторвался потому, что Геннадий вновь потряс меня за плечо. Тогда я понял, что он о чем-то спрашивает меня.
        - Феликс, - говорил он озабоченно. - Ты у нее дома бывал?
        Я кивнул. Сказать словами, что я бывал в доме у этой твари, я был не в силах. Сказать такое - значит признаться в том, что я целовался с ней. А это невозможно. После того, как я только что увидел ее глаза, от таких воспоминаний могло вырвать…
        - Она живет одна?
        - Одна, - подтвердил я.
        - Эй, ты, - обратился Скелет к Хельге. - У тебя дома есть кто-нибудь сейчас?
        Она смотрела на Скелета и молчала. Она не сказала ни единого слова.
        - Ну, и хорошо, - буркнул Скелет. - Поедем к ней. Феликс, показывайте дорогу. Вы же только что оттуда.
        Он сказал это наверняка просто так, чтобы подбодрить меня и стимулировать мои топографические способности, но я опять вздрогнул. Ведь я и вправду только что заезжал туда за Хельгой.
        Я показывал дорогу, и вскоре мы подъехали к ее дому.
        - А зачем мы приехали сюда? - вдруг неожиданно спросила сама Хельга. В машине наступила тишина.
        - Знаешь, деточка, - просипел Скелет со своего места, выразительно потряхивая пистолетом. - Я бы на твоем месте радовался, что мы вообще куда-то тебя возим. Можно ведь поступить и иначе… Можно просто всадить тебе пулю в твою змеиную голову и выбросить из машины. А мы еще бензин на тебя тратим. Вот и в гости к тебе приехали. А ты, кажется, и не рада.
        Скелет ухмыльнулся и добавил:
        - В каком кармане у тебя ключи от квартиры? Я достану.
        А поскольку Хельга не захотела продолжать разговор, ему пришлось обшарить ее карманы. В конце концов он нашел ключ и сказал удовлетворенно:
        - Значит так. Феликс, останетесь здесь, в машине, вместе с вот этим красавцем. А мы с шефом и с ней вот пойдем в квартиру. Если там все в порядке, то я спущусь вниз.
        Он повернулся опять к Хельге:
        - У тебя и вправду дома никого нет? Лучше скажи, потому что если мы сейчас туда войдем, то ты уже меня знаешь… Всех положу, а тебя - в первую очередь.
        Хельга вновь промолчала.
        - Ну, хорошо, - Скелет передернул затвор пистолета и скомандовал Хельге: - Иди из машины. И руки держи естественно за спиной, чтобы никто ничего не заметил. Крикнешь - убью на месте.
        Было уже половина одиннадцатого вечера, и возле подъезда никого не было. Оставалось надеяться, что никто из соседей не встретится на лестнице.
        Геннадий и Скелет, держа под руки Хельгу, быстро вошли в парадную. Они скрылись, и я остался один на один с санитаром. Теперь я уже не боялся и не был так сильно растерян, как прежде.
        Санитар смотрел мне в затылок ненавидящими глазами, я это чувствовал. Подумав, что он может напасть на меня, я повернулся к нему, но тут же понял, что опасения мои напрасны. Он был совершенно деморализован. Глаза его еще плохо видели, лицо раздулось от воздействия сильной порции газа и от удара по нему ногой Скелета.
        Василий сидел и держался рукой за бок, при этом дыхание его было хриплым и прерывистым.
        Прошло две или три минуты. Я напряженно ждал развития событий. Может быть, в квартире Хельги сейчас есть кто-то из ее дружков? Сейчас я уже не был ни в чем уверен…
        Только в эти минуты до меня стало доходить, какой ужасной опасности я подвергался. Само знакомство с этой женщиной уже вселяло в меня страх. Ведь от нее было можно ожидать чего угодно.
        А уж о том, что час назад я был на волосок от смерти, причем скорее всего мучительной - это не выходило из моей головы.
        Говорят, что фантазия - это дар Божий. Наверное, это действительно так, но иногда обладать фантазией и богатым воображением весьма неприятно. Когда я сидел в машине, у меня не выходила из головы ужасная и мерзкая картина. Я представлял себе, как мучительно умираю на полу той операционной. Меня убивают те амбалы, я корчусь в предсмертных судорогах, ползаю по полу, а надо мной стоит Хельга и за всем этим наблюдает.
        В агонии я поднимаю к ней взгляд и сталкиваюсь с амебиными рыбьими глазами той, которую считал своей возлюбленной… Вижу, как внимательно и беспристрастно она наблюдает за моими страданиями и концом…
        Не дай Бог, это теперь будет мне сниться по ночам…
        Вернулся Геннадий. Он открыл дверцу машины и сказал:
        - Все в порядке. Скелет прислал меня, чтобы я помог вам подняться в квартиру.
        - Он же хотел сам спуститься, - сказал я, разлепляя запекшиеся губы.
        - Он подумал и решил, что нельзя оставлять меня один на один с этой тварью, - мрачно улыбнулся Геннадий. - Может быть, он и прав. В данном случае мне не стоит так уж доверять. Я могу вырвать ей глаза в любую минуту.
        Мы вытащили Василия из машины и пошли наверх. В квартире Скелет уже устраивался со всеми удобствами. Он привязал Хельгу к креслу в гостиной и теперь закручивал последний узел, накрепко приторачивая ее как следует.
        - Давайте сюда и этого, - бросил он нам, указывая на второе кресло, напротив первого.
        Когда оба были привязаны, Скелет пригласил нас с Геннадием на кухню. Так вышло с самого начала нашей «операции», что он стал нашим командиром, руководителем и мы оба беспрекословно подчинялись ему. Даже спесивый Геннадий признал его авторитет. Еще бы, если бы не Скелет, мы никогда бы не добрались до этих сволочей…
        Но Скелет не собирался останавливаться на достигнутом. Он был последовательным человеком, а к тому же имел некий деловой азарт.
        Мы сели на кухне вокруг небольшого стола, и Геннадий огляделся. Он увидел картинки с видами Петербурга на стенах, увидел красивый цветок в горшочке на окне и криво усмехнулся:
        - Никогда бы не подумал, что так может выглядеть злодейское логово.
        - Это не просто логово, - возразил Скелет. - Логово у них было, скорее, в морге… А тут - змеиное гнездо. Тут живет змея. А змеи ведь, как известно, очень чистоплотны и любят порядок.
        - Так вот отчего она устроила себе такое уютное гнездышко, - пробормотал Геннадий Андреевич, и кулаки его, лежавшие на столе, непроизвольно сжались. Я подумал, что он не преувеличивал, когда говорил, что способен убить Хельгу в любую минуту…
        Скелет небрежным жестом открыл холодильник и заглянул в него.
        - Полный набор деликатесов, - сказал он. - Крабы, икра, ветчина… Ба, да икра даже двух сортов - красная и черная… Приятно, наверное, после того, как изуродуешь и убьешь человека, покушать черной икры с крабами…
        Он взглянул на побагровевшее лицо Геннадия и, чуть подумав, извинился.
        - Простите, - сказал Скелет. - Я не подумал, что вам неприятно это слышать…
        - Ничего, - ответил Геннадий все по-прежнему мрачно. - Вы нисколько не виноваты. Наоборот…
        Скелет достал из холодильника бутылку водки «Абсолют» и стал отвинчивать пробку.
        - Мы что - будем пить ее водку? - изумленно спросил Геннадий.
        Он даже как будто отшатнулся от стола, откинувшись на спинку стула, подальше от этой бутылки.
        - А вы что - хотите ночью идти в ближайший магазин? - спросил Скелет спокойно. Он отвинтил крышку у бутылки и добавил: - Водка - понятие абстрактное. Бутылка все равно запечатана, Хельга не пила ее еще. Я же не предлагаю вам целоваться с этой тварью.
        На этот раз пришел черед мне побагроветь.
        Скелет метнул в меня быстрый взгляд и сказал:
        - Что-то я не в форме… Все время кого-то задеваю. Теперь вы, доктор, меня извините за бестактность.
        Я промолчал. Ведь он и в самом деле был совершенно прав в своей невольной издевке. Я-то не просто целовался с Хельгой… И все равно ничего про нее не понял и чуть не погубил себя.
        - Будем считать, что это боевой трофей, - улыбнулся Геннадий, доставая рюмочки из настенного шкафа.
        Он не мог их сначала найти, шарил впустую, и нашел только после того, как я ему показал. Я, к сожалению, знал, где они стоят…
        Геннадий понял это и покачал головой. Что он мог мне сказать? Что он мог добавить к тому, что я уже полтора часа говорил себе сам?
        Мы выпили по полстакана, вероятно, это было нам необходимо. Потом Скелет закурил сигарету и сказал:
        - Геннадий Андреевич! Наступает торжественная минута, приготовьтесь пожалуйста.
        Геннадий удивленно поднял на него глаза и, ничего не понимая, стал ждать продолжения этой неспешной речи.
        - Вы заказывали поймать и уничтожить тех подонков, которые сделали с вашей дочерью то, что сделали… Двое убиты, а еще двое сидят в соседней комнате и могут быть убиты в любое удобное для вас время. Это могу сделать я, по вашему желанию, или вы сами, если вам так больше понравится.
        Скелет перевел дух и, сделав глубокую затяжку, закончил:
        - Насчет глаз и их выколупывания я вам с начала ничего не обещал, вы это помните… Так что если у вас сохранилось такое желание, то можете сделать это сами. Правда, я не хотел бы при этом присутствовать, это не по моей специальности.
        - Да, - после некоторого раздумья ответил Геннадий. - Да. Вы сделали все, что обещали. Я вам очень благодарен.
        Скелет оскалился и потушил коротенький окурок о плоскую пепельницу с видом Кельнского собора.
        - Вы не могли бы облечь вашу благодарность в материальную форму? - аккуратно спросил он.
        Геннадий понял, что пришло время расчета.
        - У меня деньги дома, - ответил он. - Я вам, кажется, должен десять миллионов?
        - Совершенно верно, - сказал Скелет. - Вы можете съездить. Машина у Феликса на ходу.
        - Что, прямо сейчас? - удивился Геннадий.
        - Ну да, - весело подтвердил Скелет. - И после этого мы сразу же приступим к следующей стадии.
        Я вспомнил, что говорил мне Скелет о своих планах относительно пятисот тысяч долларов. Только тогда это было совершенно призрачной и нереальной перспективой, а теперь вдруг совершенно неожиданно приблизилось и стало досягаемым. Теоретически, во всяком случае.
        Вспомнил и Геннадий.
        - Вы и вправду считаете, что возможно вытряхнуть вот из этих уродов пятьсот тысяч долларов? - спросил он, кивая на закрытую дверь, откуда не доносилось ни звука.
        - Из этих? - презрительно покосился Скелет. - Нет, про этих я ничего такого не думаю. У них нет и намека на такие деньги. Но через них мы сможем выйти на тех людей, у которых эти деньги есть.
        - Как? - спросил Геннадий. - Как вы собираетесь выйти на этих людей?
        - Это мы посмотрим, - ответил Скелет задумчиво. - Кажется, вы уже убедились в моих способностях. Вы не теряйте время, уважаемый, поезжайте за моими десятью миллионами.
        Геннадий встал со стула.
        - Как вы думаете, отсюда можно вызвать такси? - спросил он. - Я выпил и не хочу садиться за руль, да еще не своей машины.
        - Не надо отсюда ничего вызывать, - сказал Скелет твердо. - Вообще телефон этой квартиры должен молчать. Никаких звонков. Трубку не снимать, если будет звонить, и самим отсюда не звонить никуда… Эта квартира умерла. У нее нет связи с внешним миром. Понятно?
        - Хорошо, - вздохнул Геннадий. - Вам виднее.
        - Вы поймайте такси на улице, - посоветовал я, и Геннадий кивнул.
        - Пистолетик свой оставьте, пожалуйста, - попросил Скелет. - Он хоть и газовый, а все-таки…
        - Зачем вам? - спросил Геннадий, но вытащил пистолет.
        - Для Феликса, - ответил сыщик, беря из рук Геннадия оружие и передавая мне. - Мало ли что. Тут могут появиться разные гости, в этой квартирке. Мы же должны быть готовы их встретить.
        - Она же сказала, что никого не ждет, - опять кивнул головой в сторону комнаты Геннадий.
        - Вы ей верите? - прищурился Скелет и засмеялся. - Кстати, - сказал он. - Давайте не будем тратить время, поезжайте скорее. Вернетесь, и мы продолжим. Нам не надо тянуть. Все-таки у нас ущербная позиция.
        - Почему ущербная? - спросил я. - Разве мы не правы?
        Скелет закрыл дверь за ушедшим Геннадием и вернулся на кухню.
        - Вы знаете анекдот про ячменное зерно? - спросил он и, не дожидаясь моего ответа, рассказал об одном сумасшедшем, который сидел в сумасшедшем доме, потому что думал, будто бы он - ячменное зерно…
        А поскольку он так полагал, то смертельно боялся, что его может склевать петух. Так что при виде любого петуха с больным случалась истерика от страха. В конце концов его вроде бы вылечили.

«Кто вы?» - спросил его при выписке доктор.

«Я - человек», - гордо ответил больной.

«А раньше вы кем себя считали?» - участливо поинтересовался на всякий случай врач.

«Раньше я думал, что я - ячменное зерно. Но теперь я поправился, и вы мне объяснили, что я - человек», - отвечает пациент.

«Ну и отлично, - сказал довольный успешным исходом лечения психиатр и выписал человека. Тот оделся, ушел, а через пять минут влетает обратно, весь красный и задыхающийся.

«Что с вами?» - спрашивает доктор.

«Там… Там… Там петух», - отвечает, заикаясь от страха, больной.

«Но вы же теперь знаете, что вы - человек», - говорит озадаченный врач.

«Конечно, знаю, - лепечет больной. - Но вот вопрос - знает ли об этом петух?»
        - Так что вот, доктор, - закончил свой анекдот Скелет. - Мы-то с вами знаем, что мы правы, но милиция и прокуратура ничего такого не знают… Они как раз знают, что в морге найдены три трупа с признаками насильственной смерти. Это уже тяжкое преступление, и только по этому поводу нас троих могут держать в Крестах на следствии до посинения. А уж теперь мы вообще явные преступники. Даже если допустить, что тех двоих в морге мы убили, обороняясь, что, кстати, доказать будет очень трудно, то сейчас мы насильственно задерживаем двух людей, вместо того, чтобы передать их следственным органам для возбуждения уголовного дела… Так что, если нас обнаружат, сидеть нам не пересидеть.
        Скелет налил нам еще по полстакана водки, и залпом выпил свою порцию.
        - А чтобы у вас не оставалось уж совсем никаких иллюзий относительно нашего положения, - сказал он, - добавлю, что вот их преступления еще надо доказывать, - он кивнул на закрытую дверь. - Это мы с вами многое знаем, многое видели, и так далее. А перед законом они совсем не преступники, а честные граждане, вину которых еще, может быть, установит суд. А может быть, и не установит… А нашу с вами вину установить не стоит труда. Она очевидна. Один бандит убит из пистолета, который сейчас лежит у меня в кармане. Второй - из газового пистолета Геннадия Андреевича. Так что нам с ним - лет по десять строгого режима. Вам - поменьше, как соучастнику.
        - Но ведь заведующего моргом убили сами бандиты, - возразил я. - Это уж совсем не наша вина.
        - Мы убили двоих, - сказал Скелет. - А если докажут, что мы убили двоих, то легче всего повесить на нас и третье убийство. Чем возиться, что-то там доказывать - просто скажут, что это тоже мы сделали. Скажут - если двоих порешили, то и третьего могли.
        - Пожалуй, - пожал я плечами. - Это логично. Наверное, вы правы.
        - А уж о том, что мы собираемся сделать, я и вообще не говорю, - сказал Скелет мечтательным голосом. - Это будет такое…
        - Что вы имеете в виду? - поинтересовался я. Меня заинтриговал его мечтательный голос.
        - Я говорю о вытряхивании пятисот тысяч баксов, - ответил он.
        - Вы же не думаете, что это будет просто сделать? Они согласятся выдать своего шефа или шефов только под страхом смерти. Настоящей смерти, реальной, мучительной… Это ведь нужно будет организовать.
        Скелет взглянул мне прямо в глаза:
        - В уголовном кодексе это называется - «истязание»… Лет пять лагерей. Вы это понимаете? А потом мы найдем организаторов и будем отнимать у них деньги. Огромные деньги. Они ведь тоже просто так нам ничего не отдадут… Это будет называться на юридическом языке «вымогательством с применением средств насилия», и так далее.
        - Мы стали настоящими преступниками, - произнес я.
        Скелет ощерился и налил себе еще водки, правда гораздо меньше, чем в предыдущие два раза - только на донышко.
        - Вы ведь хотите сделать операцию своей Юле? - сказал он. - Никто не даст вам пятьсот тысяч баксов. Никто. Ни милиция, ни общественность, ни благородные благотворительные организации. Нигде в мире таких денег вам никто не даст. Все будут сочувствовать и болтать о суровом наказании для виновников. А девушка ваша будет оставаться слепой. Только мы сами можем достать эти деньги. И только таким путем. У этих же гадов.
        Мы некоторое время еще покурили, потом Скелет заглянул в комнату и удостоверился в том, что там все в порядке.
        - Они молчат и даже друг с другом ни о чем не говорят, - сказал он, вернувшись.
        Потом Скелет предпринял обыск квартиры. Он ничего не нашел из того, что могло бы нас заинтересовать.
        - Наверное, человеческие органы они хранили в другом месте, - сказал он.
        Потом осмотрел все документы и бумаги Хельги, лежавшие в отдельном ящичке ее секретера.
        - Свидетельство о разводе, - он протянул мне бежевую книжечку. - Кстати, вы знали о том, что ее муж и она сама до этой больницы работали в Институте транспланталогии?
        Это меня сразило в очередной раз. Я оказался полным профаном, а Скелету удалось только за вчерашний день выяснить окольными путями то, о чем я сам не сообразил спросить Хельгу.
        - Паспорт, - продолжал он разбирать бумаги. - Даже два, - он хмыкнул, кидая на стол две книжечки - красную и синюю. - Русский и эстонский, - пояснил он.
        - Так же не бывает, - заметил я. - Эстонцы ведь не допускают двойное гражданство.
        - Там, наверное, тоже бардак, - философски сказал Скелет. - А у нас вообще не понимают, что такое гражданство… Если бы понимали, не засоряли бы страну толпами всяких приезжих. Сделали из России проходной двор для разной нечисти.
        Впрочем, сказал это все Скелет как бы между прочим. Его занимало сейчас совсем другое.
        - Пора бы уже и Геннадию Андреевичу приехать, - сказал он, поглядывая на часы.
        - Мы могли бы уже и начать без него, - произнес я.
        - Допрашивать вот этих? - уточнил Скелет и покачал отрицательно головой. - Нет, не будем.
        - Почему? - спросил я.
        - Потому что нам надо сначала выяснить три вопроса, - ответил он серьезно. - Первый вопрос - я хочу получить свои десять миллионов. Это будет завершением первого этапа операции, после которого можно говорить о втором. Кроме того - я хочу оговорить условия моего дальнейшего участия. И сделать это не с вами, а с Геннадием, потому что он все-таки главный мой заказчик.
        - А почему не я? - задал я глупый вопрос.
        - Ну, он все-таки главная потерпевшая сторона. Юля ведь - его дочь, а не ваша.
        Я хотел было возразить, что Юля - моя невеста, но осекся. Говорить такое в квартире Хельги… Это было бы цинизмом.
        - А третье - самое главное, - закончил Скелет. - Я не хочу быть среди вас единственным уродом и допрашивать этих гадов самостоятельно… Что же это будет такое - я стану извергом, а вы останетесь чистенькими. Нет уж, если мучить их, то всем вместе.
        Все было изложено весьма логично, последовательно и убедительно.
        Но тут приехал и Геннадий.
        За то время, что он ездил, осознание успеха окончательно пришло к нему. Теперь Геннадий Андреевич почти сиял. Только в глазах его была настороженность. Он, в отличие от меня, прекрасно понимал, что мы делаем и какова степень опасности. Он не нуждался в скелетовских пояснениях и юридических экскурсах.
        - Вот ваши деньги, - сказал он, кладя на стол три пачки купюр. - Здесь одиннадцать миллионов.
        - Почему одиннадцать? - отрывисто спросил Скелет. - Вы мне должны десять. Вот пять миллионов и вот еще пять миллионов, - с этими словами он взял две пачки и положил их в карман, оставив на столе тонкую миллионную.
        - Миллион - за риск, - сказал Геннадий. - Это я от себя добавил. Просто я видел, как вы сегодня рисковали жизнью…
        - Хорошо, - сказал Скелет, без долгих препирательств убирая в карман и третью пачку. - Вы сами это мне дали. Я у вас не просил.
        - Теперь давайте все обсудим, - предложил Геннадий, успокаиваясь. - Что мы хотим узнать от них?

* * *
        - Сеньоре э синьори… «Алиталия»… Рома - Санкт-Петербурго…
        Трансляция в римском аэропорту работала исправно, но Лева плохо понимал по-итальянски. Он понял только, что регистрация пассажиров на рейс «Рим - Санкт-Петербург» и выход к самолету производятся на тридцать седьмой стойке в зале ожидания. Они шли от паспортного контроля к тридцать седьмой стойке, и через стеклянную стену справа от них прямо в глаза било яркое солнце.
        Лева органически не переносил яркого света. Света вообще, особенно естественного. Дома он всегда опускал жалюзи, а на улице пользовался темными очками. Электричество - еще куда ни шло. Но от него он уставал. Прежде, когда-то, это было настоящей пыткой - стоять возле операционного стола, например. И не уйдешь, и не закроешь глаза.
        Слава Богу, теперь это все давно позади. Он больше никогда не будет врачом. Не зря ему всегда говорили в молодости, что он родился бизнесменом.
        А потом, когда он уехал в Германию, его товарищ сказал ему доверительно: «Знаешь, Лева… Тебе лучше всего заниматься медицинским бизнесом. Продажа медикаментов или медицинского оборудования. Это - самое надежное дело».
        Надежное, и спокойное.
        Одно дело - лечить людей и отвечать за них. Сострадать им, стараться помочь, уговаривать в сложных и безнадежных случаях.
        Совсем другое дело - взять и продать, например, в какую-нибудь слаборазвитую африканскую страну огромную партию аспирина с просроченным сроком хранения…
        Или лекарство от детских болезней, которое запрещено во всех цивилизованных странах из-за токсичности, продать за крупную сумму в какую-нибудь Боливию. А что? Барыш можно сразу сорвать крупный, а хлопот совсем мало. И никаких душевных сил тратить не надо.
        И вспоминать свои медицинские познания - тоже. Лева всегда тяготел к бизнесу, а за границей для него открылись широкие перспективы.
        Вот только все места оказались заняты. Лева только успел попробовать кусочек сладкого пирога с краю, и его немедленно оттолкнули. Выяснилось, что все уже давно поделено. И господин Хансен продает отраву в Африку, а господин Свенсон - в Боливию… И никакого Леву Рахлина никто не ждет.
        Более того, ему даже намекнули, что если он будет «встревать» в чужие рынки, то может потом сильно об этом пожалеть.
        И только тогда, поняв, что нужны новые, свежие, перспективные идеи, Лева решился на то, что задумал уже давно, еще в России.
        Когда он работал еще в Институте транспланталогии, ему пришла в голову мысль о том, что человеческие органы, потребные для пересадки, могут иметь большую ценность.
        Тогда, в Советском Союзе о таких вещах еще и речи не было, в смысле ценности таких вещей и возможности поставить прибыль от этого на серьезную основу. Но у Левы всегда были задатки бизнесмена.
        Тогда у него ничего не получилось. Мысль о том, что за услуги нужно платить и немало, была чужда сознанию советского человека. Так все поползновения Левы обогатиться закончились тем, что его вместе с женой Хельгой позвал директор института и предложил быстро писать заявления «по собственному желанию».
        Лева, кроме того, что был прирожденным бизнесменом, был еще и наглецом. Так что писать что-либо он категорически отказался.
        - Прекрасно, - сказал тогда директор и отпустил супругов.
        И тут же вызвал заместителя по кадрам. Они о чем-то тихонько поговорили при закрытых дверях, и уже через неделю вдруг оказалось, что Лева и Хельга совершили прогул без уважительных причин, о чем своевременно и был составлен акт за тремя подписями. Готовых подписать такую бумагу в любом трудовом коллективе всегда находится достаточно - об этом заместитель по кадрам отлично знал всю жизнь.
        Потом были скучные времена, когда Лева «кантовался» в морге в подручных у Аркадия Моисеевича. Противный старик не любил его, с ним и говорить о возможности
«сотрудничества» было невозможно.
        Зато незадолго до отъезда Лева заручился полным согласием санитара Василия делать все, что только угодно, лишь бы заработать денег и уехать с ними за границу.
        Дело в том, что Василий было совершенно ненормальным парнем. Он имел навязчивую идею, что должен стать великим хирургом.
        Лева имел все основания сомневаться в том, что это осуществимо, но, впрочем, его ли это было дело…

«С деньгами ты сможешь получить на Западе все», - говорил он Василию.
        Потом, когда случилась дурацкая история с Хельгиной подругой и всем тем, во что Лева оказался втянут ею, пришлось развестись.
        С одной стороны развод с Хельгой был даже на руку Леве. Зачем ему тащить с собой в Германию эту корову? Она ему и здесь надоела.
        Еще корми ее там, заботься о ней, несчастной лесбиянке… Одни проблемы. Но Лева очень хотел оставить здесь, в России своего человека, которому смог бы доверять. Василий этим человеком быть не мог - он слишком глуп и психически неустойчив.
        Однако и эта проблема оказалась решенной. Стоило Леве приехать в Россию спустя год после отъезда и поговорить с Хельгой, как все наладилось. Наладилось в смысле бизнеса…
        Самым трудным оказалось осуществить все, что Лева задумал. Он начал с крупной клиники в Германии, где, как он слышал, делали операции по пересадке органов.
        Лева явился к менеджеру клиники - толстому апоплексическому господину в больших металлических очках.
        Менеджер сидел на крутящемся стуле фирмы «Тонет», сделанном из красиво изогнутых трубок, и лениво рассматривал Леву, который вкатился в его кабинет с портфелем в пухлых руках.
        Портфель Лева взял специально для солидности, класть ему пока что туда было нечего.
        - Вы - врач? - сразу спросил у него толстый менеджер, едва только Лева успел присесть на краешек стула.
        - Да, - ответил Лева и запнулся.
        Менеджер все понял мгновенно и задал следующий вопрос:
        - У вас есть немецкий диплом?
        - Нет, - сказал посетитель и заерзал на своем стуле, который сразу же показался ему жестким.
        - А какой у вас диплом? - спросил неторопливый, но въедливый немец. - Польский? Румынский?
        - Русский, - ответил Лева, и менеджер сверкнул своими очками:
        - Тогда у нас для вас ничего нет. Нужно иметь диплом, подтвержденный в Германии.
        - Я не по этому вопросу, - произнес наконец Лева заветную фразу. - У меня к вам деловое предложение.
        Немец кивнул и уставился на Леву, внимательно слушая его. Тот, торопясь и стараясь подбирать правильные, мягкие слова, объяснил, что был бы готов поставлять институту и вообще любым заинтересованным лицам человеческие органы для пересадки.
        - Абсолютно здоровые органы, - заверил он. - Я - специалист в области транспланталогии и гарантирую качество органов. И это будет гораздо дешевле, чем стоит по мировым ценам.
        - Мы покупаем органы, - сказал медленно господин в очках. - Это правда, что мы покупаем… У вас будут документы на них?
        - Какие документы? - насторожился Лева.
        - Нам нужен документ о том, что вы купили у данного лица данный орган, и его согласие на операцию и продажу, - сказал немец. - Кроме того, нам нужен документ из клиники, где была проведена соответствующая операция о том, что она проводилась в соответствии с законом и с медицинскими требованиями. И назовите ваши расценки, это самое главное, потому что мы имеем поставщиков из Индии и Латинской Америки, которые нас вполне устраивают. Если ваши цены будут ниже, возможно сотрудничество.
        Господин стал смотреть на Леву благосклоннее.
        - У меня не может быть таких документов, о которых вы сказали, - ответил осторожно Лева.
        - Почему? - удивился немец. - У всех есть такие документы. И из Индии, и из Эквадора…
        - Я собираюсь ввозить органы из России, - сказал Лева. - Такие операции в России запрещены законом. Там нельзя покупать у людей их органы.
        - Так вы собираетесь делать это нелегально? - вытаращился на Леву толстый господин.
        - Да, и поэтому моя цена на них будет гораздо ниже, чем та, которую вы платите за официальную сделку, - быстро затараторил Лева, стараясь донести до собеседника всю выгоду того, что он предлагает.
        Немец посидел с полминуты молча. Потом попыхтел и с натугой сказал:
        - Боюсь, что я вас неправильно понял… Давайте, я уточню. Вы собираетесь нелегально добывать в России человеческие органы, потом так же нелегально ввозить их сюда и продавать по дешевке? Я вас правильно понял?
        - Я все беру на себя, - вставил Лева, кивая головой и приятно улыбаясь. - И вам это будет стоить очень дешево. О ценах мы договоримся отдельно.
        - Понятно, - сказал менеджер решительно. - Вы можете убираться отсюда.
        Он наклонился к переговорному устройству и сказал секретарше:
        - Анна, пусть войдет следующий посетитель.
        - Но вы даже не спросили у меня о ценах, - пискнул Лева.
        Но старого господина было не так-то легко убедить.
        - Если вы немедленно не уберетесь, то о своих ценах будете рассказывать в полиции,
        - сказал он. - В полиции всем этим очень заинтересуются.
        И Лева понял, что лучше уносить ноги. Однако он обладал твердым несгибаемым характером. И твердо знал, что продажа органов может озолотить человека. А если это так - то не нужно унывать и поддаваться отчаянию.
        Ясно стало пока что только одно - делать это в Германии вряд ли возможно. Еще и потому, что очень трудно было бы перевозить органы сюда из России. Человеческие органы, изъятые из тела, могут находиться вне холодильника не больше пяти часов. Да и то в специальной морозильной сумке или контейнере.
        Это значит - нужно транспортировать их на самолете. И подвергаться таможенному досмотру.
        Все эти вопросы можно было бы решить, но вот контейнер… Контейнер… Лева смотрел телевизор и знал о том, как в Германию пытались провезти уран в контейнере, и какой после этого был шум. Теперь при виде любого контейнера на германской границе сбежится весь наличный состав…
        Нет, Германия отпадала окончательно. Да Лева теперь и опасался ходить тут со своим предложением. После того, как толстый менеджер чуть не выгнал его пинками из кабинета, Лева боялся, что в другом случае это может закончиться еще хуже.
        Лева долго думал и в конце концов поехал в Италию. Он знал, что там есть несколько клиник, занимающихся транспланталогией. А кроме всего прочего, очень важно было и расстояние. Путь на самолете из России не должен был превышать трех часов.
        Расчет был самый простой - час времени отпускался на путь с чемоданом до аэропорта
«Пулково» и посадку на самолет, затем три часа - время полета; а после этого еще час на всевозможные задержки в аэропорту прибытия. И прямо в аэропорту уже должна была ждать машина, оборудованная холодильником. Вот и вся схема…
        Из возможных стран это могли быть Греция, Турция и Балканы. Самая дальняя точка - Италия.
        Скандинавия и Англия отпадали сами собой, так же как и Германия, и по тем же причинам. Лева к тому времени уже достаточно пожил на Западе и понимал, что никто в этих странах с ним связываться не станет. Они лучше заплатят подороже, но за легальный товар. И с тамошними пограничниками вряд ли удалось бы договориться.
        Турция, Греция и Балканы вполне бы подошли, но там просто не было таких клиник, которые нуждались бы в Левиных услугах.
        Подошли бы страны Восточной Европы, но там нет еще частных клиник такого ранга…
        Оставалась Италия, и Лева направился туда.
        Он остановился в Риме и, страдая от жары, стал искать «клиентов». Больше всего его донимало солнце, от которого здесь было никуда не спрятаться. Он щурился, глаза слезились, но Лева был упорен в достижении своей цели.
        В роскошной клинике, куда он явился, произошла точно такая же сцена, как и в холодном Кельне…
        Лева изложил свое предложение, после чего был с позором изгнан смуглым человечком в белом костюме и очках в золотой оправе… Лева еще отметил, что ему почему-то попадаются все больше очкарики.
        Изгоняли его еще шумнее, чем в Кельне. Итальянский менеджер даже выскочил следом за Левой в коридор своего офиса и так, что все окружающие слышали, громко кричал что-то обидное по-итальянски. Лева не понимал этих слов, но менеджер сначала сказал их ему по-немецки…
        От немецкого менеджера этот отличался только двумя деталями. Во-первых, очками. У этого были очки не в металлической, а в золотой оправе…
        А во-вторых тем, что он сначала поинтересовался, в каком отеле остановился Лева. Сначала он узнал название отеля, а уж потом начал орать и выгонять его.
        Лева в изнеможении вернулся к себе в номер и, не раздеваясь, повалился на кровать. Вообще, он тут жил только от помещения до помещения. От кондиционера до кондиционера. Он перебегал, петляя как заяц, по теневой стороне улицы и потом старался отдышаться возле кондиционера.
        Вскоре он разделся и стал размышлять, не пойти ли выпить чего-нибудь. Лева не пил алкоголя, алкоголь был ему всегда противен, с детства.

«Пьют только дураки, - говорил ему папа. - Если будешь пить, то потеряешь голову. А иметь голову - это самое главное для мужчины. Женщине можно иметь другие места, а у мужчин главное - голова».
        Почти все нормальные отцы говорят это своим сыновьям, но никто их не слушает. А Лева послушался.
        Нет, в юности ему доводилось несколько раз выпить за компанию, чтобы не быть белой вороной. Бывало. Но он всегда испытывал отвращение к спиртному и к сигаретам.

«Я ведь медик, - всегда говорил он, когда ему предлагали выпить и закурить. - Мне известно, какой вред здоровью наносят табак и алкоголь».
        Леве было просто противно терять голову. Он даже с женщинами сходился очень осторожно - только с тихими, непьющими, аккуратными. С такими, которые заботились о своем здоровье.
        Сходился Лева тоже неохотно. Разврат был ему чужд. Голова, карьера и здоровье - вот то, что было для него важно, что его интересовало. А пучина, омут страстей - нет, это тоже было не для него. Зачем ему терять голову?
        Вот с Хельгой - это было какое-то наваждение. Он влюбился в нее, и только поэтому дело дошло до женитьбы. А кроме того, родители были не против.
        То есть они сначала, конечно, были категорически против женитьбы на Хельге по целому ряду причин, но потом передумали.

«Пусть, - сказал папа. - Она из Прибалтики… Значит, после института она сможет поехать работать и жить туда. И ты с ней. В Прибалтике жить хорошо. Там хорошие молочные продукты и чистота. Ты себе представить не можешь, там совсем не сорят на улице».
        Жить в Прибалтике - это было мечтой Левиных родителей. Они больше ничего не знали о Прибалтике, кроме хороших продуктов и чистоты, но все-таки были уверены, что это - место, где «можно устроиться»…
        А Хельга обманула ожидания и ни в какую полумифическую Прибалтику не вернулась. И вовсе не собиралась туда ехать.

«Мне там нечего делать, - объяснила она Леве, когда тот разочарованно спросил ее об этом. - У меня там совсем нет никаких связей, и я там никому не нужна точно так же, как и здесь».
        Это было первое разочарование. А потом Лева и вообще охладел к этой женщине. Не отчего-то, а просто от нежелания долго хранить в сердце пламя, огонь любви. Утомительно любить человека - обременительно и мешает работе.
        Появилось и физическое отторжение. Невысокому полному Леве с черными волосами и коротенькими руками и ногами стала отчего-то неприятна эта высокая крупная белокурая женщина. От нее исходила физическая сила, здоровье, страсть, а Леве все это было довольно чуждо.
        Он любил ласки, но был очень аккуратен и в них. Он любил женщину, как делал это знаменитый штабс-капитан Рыбников - очень нежно, тонко и с «придыханием». Он не хотел бурных сильных объятий. Они были ему непонятны.
        Вот и к Хельге он охладел. Поэтому, когда представилась возможность изменить ей с ее подругой, а потом еще и развестись, его это порадовало.
        Нет женщины, нет обузы…
        Итак, Лева лежал голый на кровати второразрядного номера отеля средней руки и думал о том, что нужно пойти и попить лимонаду. Холодильника в номере не было, а то он непременно купил бы заблаговременно большую бутыль со скидкой, чем тратиться на бар.
        Бар был внизу, и до него нужно было только доехать на лифте три этажа. Лева уже почти что решился надеть штаны и пойти истратить две тысячи лир на стакан лимонада со льдом, когда у него вдруг зазвонил телефон.
        В принципе он этого ожидал. Дело в том, что жившие в Германии родители всегда звонили ему, куда бы он не уезжал. Лева жил с родителями, как привык с детства.
        Время, когда он жил с Хельгой, вдали от папы и мамы, было скорее случайностью, досадным недоразумением, которое, к счастью, скоро закончилось. Он приехал в Германию и сразу поселился у родителей в маленьком домике, и это было совершенно естественно для всей семьи.
        Родители терпеть не могли, когда сын куда-нибудь уезжал, и всегда звонили ему туда. Они не любили даже, когда Лева поздно возвращался домой.

«Мало ли что, - говорила мама, тряся маленькой седой головой. - Сколько разных опасностей бывает. Хулиганы везде есть…»
        Телефон зазвонил, Лева спокойно снял трубку, удивляясь только, отчего родители звонят не вечером. Обычно они желали ему спокойной ночи, а заодно удостоверялись, что сын лег спать, а не шляется там один неизвестно где.
        - Синьор Рахлин? - осведомился незнакомый мужской голос на плохом немецком языке.
        - Я правильно попал к вам по этому номеру?
        Сердце Левы забилось сильнее.
        Звонок мог иметь два происхождения. Оба заставляли волноваться. Во-первых, это могла быть полиция. Сволочь-менеджер вполне мог сообщить куда следует о Левином предложении. На нелегальные махинации с человеческими органами везде смотрят отрицательно.
        А во-вторых… Во-вторых, это могла быть долгожданная удача. Тоже повод для волнений.
        - Меня зовут Марко, - представился человек на том конце провода. - Мы с вами могли бы встретиться?
        - А вы кто? - спросил ошарашенный и растерянный Лева. - Зачем встретиться? По какому поводу?
        - По интересующему вас поводу, - ответил человек по имени Марко. Он дал Леве три секунды на то, чтобы собраться, и произнес: - Вы можете встретиться прямо сейчас?

«Кто бы он ни был, - подумал Лева. - От того, что я буду тянуть, ничего не изменится. Надо играть по тем правилам игры, которые мне предлагают».
        - Я жду вас через полчаса, - сказал человек. - Чтобы вы не искали меня, я приеду к вам в отель и буду ждать вас в баре внизу. Вы согласны?
        Лева, прочистив пересохшее от волнения горло, хрипло сказал:
        - Согласен. А как я вас узнаю?
        - У меня в каждой руке будет по свернутой газете, - сказал человек. - Запомните - в каждой руке по газете.
        С этими словами он повесил трубку.
        Лева вскочил и принялся бегать по номеру. Это вполне могла быть ловушка. Обычная полицейская ловушка. Но… Постепенно Лева успокоился. Ведь он пока что ни в чем не виноват. Он только сделал предложение. Вот и все. Но предложение - это ведь еще далеко не преступление.
        Может быть, он - вообще сумасшедший? Мало ли какие предложения делают разным людям сумасшедшие?
        Нет, полиции тут делать нечего. Значит, это человек от менеджера. От того, который накричал сегодня на Леву. Не случайно же он сначала поинтересовался названием отеля.

«А как он, собственно говоря, должен был поступить? - подумал Лева. - Не мог же он просто так, сидя у себя в служебном кабинете согласиться сотрудничать со мной… Естественно, он устроил для виду скандал, а теперь хочет встретиться тайно».
        Что же, Леву это устраивало. Недаром он вообще не любил дневного света. Тайные махинации и были его стихией.
        Лева постарался был пунктуальным. Он спустился в бар ровно через полчаса и сел за столик в стороне, так, чтобы видеть входную дверь. Он сидел за столиком и ничего не мог с собой поделать - пальцы его нервно стучали по поверхности стола.
        - Прего, сеньор, - обратился к нему бармен из-за стойки.
        Но Лева только судорожно дернул головой, давая понять, что ему сейчас не до заказа.
        Он просидел пятнадцать минут, периодически поглядывая на часы. Пять минут, десять, пятнадцать…
        Может быть, что-то случилось? Что-то изменилось? Отчего этот Марко не приехал? Он чего-то испугался? Или изменились обстоятельства?

«Всегда так бывает - только забрезжит удача и все, провал, - с тоской подумал Лева и пожалел себя. - Бьешься как рыба об лед, и никакой отдачи».
        Вспомнив про лед, он тут же вспомнил, что давно уже хочет пить. Он оглядел посетителей в кафе. Был день, и посетителей было немного. Кроме него был только плотный мужчина в белой рубашке с маленькой дочкой в голубой шляпке. Дочка ела мороженое и болтала ногами, а мужчина - ее папа, лениво курил, глядя в потолок. Еще был один худой господин лет сорока в темных очках, которые он не снял даже здесь, в полутемном баре, который сидел молча, как истукан, даже не двигаясь перед крошечной чашечкой кофе.
        Вот и все. Больше посетителей не было, и судя по видимой из открытой двери дорожке, не предвиделось.
        Лева подошел к стойке и выбрал себе лимонную воду «Катараде» - небольшую бутылочку с зеленой жидкостью. Она была самая дешевая здесь, а Лева не позволял себе роскошествовать никогда.
        Неохотно отдав смятую пятитысячную бумажку, прижимистый Лева мрачно обернулся, намереваясь вернуться к своему столику, чтобы допить воду и уйти отсюда.

«Не выгорело», - сказал он себе. И в это мгновение вдруг заметил, что в обстановке кафе что-то неуловимо изменилось. Никто не вошел, и никто не вышел. Только было что-то новое…
        Сорокалетний мужчина в непроницаемо темных очках сидел на своем месте, все так же неподвижно, но только теперь его руки лежали на столе, и в каждой из них была зажата газета…
        Незнакомец смотрел на Леву, не отрываясь и без улыбки. Так это он! Тот самый таинственный Марко.
        Лева подошел к его столику и неуверенно сел напротив.
        - Отчего вы сразу не подошли ко мне? - спросил он у Марко.
        - Откуда я знал, что вы - это вы, - ответил незнакомец. - Мы ведь никогда не встречались.
        - Но тогда держали бы свои газеты сразу на столе, - сказал раздраженно Лева. - Я сам бы вас узнал. Мы же договорились…
        - А откуда я знал, что вы не опасны, - спокойно заметил мужчина.
        Он достал пачку сигарет «Мерит» и закурил, не предложив Леве.
        - Я должен был к вам присмотреться, - пояснил Марко. Потом он огляделся и, удостоверившись, что никто не прислушивается к их разговору, произнес негромко: - Ваше предложение может быть интересным… Если ваши цены не будут слишком высоки.
        - А кого вы представляете? - в свою очередь спросил Лева, решив расставить точки над «i».
        Но этого ему было не дано, распоряжался тут Марко. Он решал, что должен знать Лева.
        - Это совершенно неважно, - ответил он строго, давая понять Леве его место. - Какая вам разница? Я сказал вам, что готов обсудить возможность нашего с вами сотрудничества.
        - Откуда вы узнали про меня? - задал второй и последний вопрос Лева.
        - Вам не нужно знать и этого, - отрезал Марко, делая лицом некое движение, отчего губы его разъехались в стороны и кожа на щеках сморщилась.
        Только через мгновение Лева догадался, что это должно было означать улыбку.
        - Давайте договоримся так, - сказал незнакомец. - Я задам вам вопросы, которые меня интересуют, а вы на них ответите.
        - А потом? - нервно поинтересовался Лева. - Что будет потом, после того, как я отвечу на ваши вопросы?
        - А после этого я решу, продолжать с вами разговор или нет, - спокойно сказал Марко.
        Тон его при этом был таким, что становилось понятно - он решительный твердый человек и намерен не отступать от своих правил. И уж не Леве, во всяком случае, спорить с ним и ставить его на место…
        Леве все это очень не нравилось - и сам Марко, и его манера, и игра «в темную» или, лучше сказать, «в одни ворота»… И собственное глупое бесправное положение.
        Но Лева был практическим и трезвым человеком. В конце концов, он сам искал контактов и понимал, что тема его интересов - криминальная, опасная. Как же еще должен вести себя с ним предполагаемый партнер? Естественно, с осторожностью…
        Лева решил не обижаться.
        - Пойдемте погуляем по улице, - предложил Марко и первым поднялся из-за столика.
        На улице было жарко, солнце слепило глаза. Они пошли по пустынному тротуару Виа Аурелиа, где с одной стороны были прикрытые жалюзи магазинчиков, а с другой - проносились вереницы машин.
        - Органы будут из России? - сразу же спросил Марко.
        Лева кивнул.
        - Вы гарантируете качество? - голос Марко был теперь отрывистый и неприязненный.
        - Гарантирую, - ответил Лева, уже предчувствуя удачу своего предприятия. Марко производил впечатление очень делового человека. Побольше бы таких…
        - Каковы ваши цены? - спросил Марко и тут же добавил: - Только имейте в виду, что мне известно о том, что у вас нет лицензии на такую деятельность. И что я знаю - в России покупка и вывоз органов запрещены.
        - Вам-то что? - почти с обидой ответил Лева. - Я же предлагаю вам поставки… Не вам же иметь дело с законом и властями в России.
        - Не нам, - согласился Марко. - Просто я сказал вам это, чтобы показать, что я примерно представляю себе, откуда будут эти органы и как вы их собираетесь добывать. Никому не приятно общаться и иметь дело с подонками.
        Он выразительно взглянул на Леву. Тот онемел от внезапно полученного оскорбления и даже остановился.
        - Зачем вы мне это говорите? - спросил он и сам услышал, как жалобно прозвучал его голос. - У нас, кажется, деловые переговоры…
        - Да, - кивнул Марко. - Но все-таки не забывайте, кто вы такой… Я должен получить скидку в цене уже хотя бы за то, что разговариваю с таким, как вы. А кроме всего прочего, - добавил он, - органы, которые вы будете поставлять, а я у вас - покупать, не будут снабжены никакими документами. Ведь так? А без документов об их законном происхождении их не возьмет ни одна клиника. Понимаете, вообще ни одна. Так что мне еще придется потратить немало денег на приобретение таких оправдательных документов. То есть на легализацию этих ваших русских органов.
        - Я понимаю, - покорно сказал Лева. Он уже чувствовал, как этот Марко взял его в оборот.
        - Вот теперь назовите свою цену, - произнес Марко. - Сейчас, когда я вам все объяснил и вы все поняли и про себя и про свой бизнес, назовите цену.
        Лева назвал. Марко усмехнулся и снизил цену наполовину.
        - Это грабеж, - сказал Лева возмущенно. Он чуть не заплакал. Ради таких денег не стоило и затевать все это.
        - Что вы сказали? - наклонил к нему голову Марко, будто прислушиваясь.
        - Грабеж, - повторил Лева отчаянно.
        - А то, что вы будете вырывать окровавленные органы из тел бедных ваших соотечественников - это не грабеж? - ровным тихим голосом сказал Марко. Чуть помолчал и добавил:
        - Да я бы вас убил на месте собственными руками. Такие, как вы, не должны жить.
        - Что же не убиваете? - осмелел Лева.
        Все-таки их переговоры уже дошли до цены.
        - Нужда заставляет, - вздохнул Марко. - Семья, дети… Придется с вами сотрудничать… Жизнь дорожает каждый день, инфляция. Только не говорите больше про грабеж и вообще не стройте из себя человека, это меня раздражает.
        Лева промолчал. Хотелось плакать от обиды. Никогда еще с ним так не разговаривали. Хотя, с другой стороны, никогда еще он не занимался таким бизнесом…
        - Согласны на мою цену? - спросил настойчиво Марко.
        - Надо прибавить, - простонал Лева и умоляюще поглядел на итальянца. Ему так хотелось зажить хорошо и богато.
        - Хорошо, - наконец сказал Марко. - Прибавим по тысяче за один орган и на этом остановимся.
        Разговор о ценах велся в долларах, так что для Левы это была солидная прибавка. Хотя и не то, что он хотел бы иметь.
        Они остановились на самом солнцепеке. Леве казалось, что сейчас у него будет тепловой удар и он потеряет сознание. Жара наложилась на его взвинченное состояние.
        - Вот это кафе, - указал Марко на дверь и столики под тентами. - Сядем здесь.
        Лева опустился в тень на стул и ощутил блаженство.
        - Я буду заказывать вам партии товара, - сказал наконец Марко. - А вы будете сообщать мне, в какой день товар будет доставлен сюда. Вы будете звонить вот по этому телефону и только говорить день и час. Представляться вам будет не надо, девушка на телефоне все поймет и передаст мне.
        Они обсудили все детали предстоящего сотрудничества, но Лева плохо представлял себе, как это будет выглядеть на практике.
        Он попытался заикнуться об авансе, но Марко так посмотрел на него, что язык Левы прилип к гортани.
        - Итак, нужны почки и глаза, - сказал в завершение разговора Марко. - Может быть, потом понадобятся и другие органы, но пока что начнем с этого. Когда будет первая партия?
        Они договорились о том, что Лева в течение месяца-полутора позвонит по данному ему телефону и скажет о дне и часе.
        - Только у вас должна быть машина с холодильником, - предупредил он. - Органы не могут находится больше трех-четырех часов без холодильника.
        - Я дам вам контейнеры, - сказал Марко. - Специальные холодильные контейнеры. В них и будете перевозить.
        - Но это не решение вопроса, - настаивал Лева. - Я профессионал, я знаю это дело… Даже в контейнере с морозилкой не больше четырех часов…
        - Будет машина с холодильником, - ответил Марко. - Ваше дело только доставить контейнеры сюда, в Италию. И от аэропорта доехать быстренько на такси вот к этому кафе. Тут в назначенное время я буду ждать вас в машине с холодильником.
        Кроме всего прочего, Марко пообещал, что достанет для Левы медицинскую справку о том, что он болен тяжелой осложненной формой диабета и ему необходимо специальное питание, которое он и возит по всему миру с собой в контейнерах.
        - С такой справкой ваши контейнеры не тронут ни таможенники, ни пограничники, - заметил Марко, обнаруживая неплохое знание дела.
        Когда деловой разговор был окончен, Марко подозвал ленивого полусонного официанта и заказал «кампари-соду».
        - Вы будете пить что-нибудь? - поинтересовался он у Левы.
        - Да надо бы обмыть нашу договоренность, - ответил Лева, хотя терпеть не мог пить алкоголь на жаре.
        - Возьмите и себе «кампари», - посоветовал Марко.
        Официант принес заказ - тяжелые стаканчики с красной жидкостью. Лева поднял свой стаканчик, ощущая пальцами, какой он холодный от брошенного туда льда, и совсем уже собрался выпить, когда Марко, задумчиво глядя на стакан вдруг сказал:
        - «Кампари» совсем красное - как кровь, которую вы собираетесь пролить в России… - он произнес это и ухмыльнулся, вновь сморщив свое смуглое лицо.
        А Лева подавился напитком и больше уже не мог пить… Он мог делать все, что угодно, но не переносил, когда вещи называли своими именами…
        С тех пор Лева избегал «кампари». Оно напоминало ему о том, что сказал ему итальянец. Который презирал и ненавидел его, Леву, но благодаря которому Лева собирался стать богатым человеком…
        А потом все завертелось. Лева сообщил родителям в Германии, что у него все хорошо, но что он приедет домой не скоро. Ему надо было «поставить на ноги» свой бизнес…
        - У тебя есть теплые носки? - спрашивала старушка-мама.
        - Питайся регулярно, - говорил отец, и голос его звенел по проводам Европы. - Кушай каждый день три раза, это самое главное.
        В каждой семье свои традиции и свои представления о счастье. Когда героя
«Капитанской дочки» Петрушу Гринева провожали в путь, отец сказал ему то, что он считал самым главным: «Береги кафтан снову, а честь смолоду». Папа же Левы Рахлина хотел, чтобы его сын кушал каждый день по три раза…
        И Лева кушал, он всю жизнь слушался родителей и никогда об этом не пожалел. Он помчался в Россию и вновь очутился в Петербурге, который даже успел подзабыть за свое отсутствие.
        Ему надо было все устроить самому, сформировать все звенья цепи. Леве не привыкать было развивать бешеную активность, так что он с первого же дня принялся за дело.
        Главное, с чего следовало начать - это найти человека, который будет руководить всем здесь. Чтобы Лева просто приезжал раз в месяц или в два, и ему оставалось бы только забрать приготовленные органы, уложить их в контейнеры и улететь обратно…
        Найти такого человека было самым сложным делом, ведь от него очень многое зависело. Этот человек должен был координировать деятельность бандитов, хватавших людей на улицах, хирурга, которого также еще предстояло найти…
        Где взять такого человека?
        И тут, как и прежде в жизни, Леве помог его цинизм. Цинизм спасал Леву не раз, именно он подсказывал ему самые нетривиальные, казавшиеся невозможными варианты.
        Он всегда держал в голове свою бывшую жену… Уже давно он разлюбил Хельгу, сбросил с себя юношеские воспоминания, еще до развода…
        Хельга была теперь вообще неприятна Леве, после всего того, что было. Но помнить о ней он не переставал.
        Дело в том, что если ты был действительно близок с человеком, то ты приблизительно знаешь, на что он способен. До каких пределов он может дойти.
        И наблюдательный человек может судить о своем близком - способен он, например, совершить убийство, или же нет. Другое дело, что как правило в обычной жизни такое знание ничего не дает и остается без применения. Так, чистая теория.
        Лева жил с Хельгой несколько лет. Сначала у них была взаимная страсть, потом страсть ослабела, потом совсем прошла. Потом случилось то, что случилось, и Леве это было даже на руку - не нужно было тащить за собой надоевшую жену в Германию.
        Но всегда, все эти годы Лева совершенно точно представлял себе, что Хельга способна на что угодно.
        Он был достаточно наблюдателен и даже обладал впечатлительной натурой. Так что иногда он мог присматриваться к людям с холодной паучьей внимательностью. И он присматривался к Хельге, к своей супруге, и видел отчетливо, что она может все…
        У этой красивой изящной женщины был как бы понижен порог эмоциональной чувствительности.
        В первый раз это случилось спустя почти год после их свадьбы. Они сидели в парке на скамейке и о чем-то говорили. На руку Хельги села муха, и женщина машинально, не задумываясь, вдруг поймала ее и раздавила между пальцами…
        Она раздавила жирную муху, причем сделала это медленно, совершенно спокойно. А потом достала платочек и аккуратно вытерла пальцы…
        Лева увидел это, и его чуть не стошнило от отвращения. Он тогда сдержался и не показал виду. Что же касается Хельги, то она даже не обратила внимания на происшедшее. Она не понимала себя…
        А Лева все присматривался к своей жене. Второй случай не заставил себя ждать. В тот год Лева купил машину, и они с Хельгой ехали в гости к друзьям на дачу. Собственно, друзей у них никаких не было, а были - так, знакомые.
        Впереди них по дороге ехал «Москвич» и ехал он как-то странно. То начинал вилять, то несся, как сумасшедший, а потом внезапно замедлял ход.

«Пьяный водитель, должно быть», - подумал Лева и постарался отстать, чтобы не приближаться к опасной машине.
        На выезде из какого-то поселка внезапно на дорогу вырулил подросток на мопеде. Мопед был старый, а подросток - явно «трудный». Взлохмаченный, с соломенными волосами, торчащими паклей, в замызганной какой-то куртке.
        Видимо, у него и родители были такие же, иначе не купили бы подростку мопед. Русские поселяне с завидным упорством покупают своим чадам мопеды и мотоциклы.

«Чтобы стал мужчиной», - с тупостью пьяного объясняют они. Правда, в результате этого их чада становятся не мужчинами, а трупами, но это как-то не доходит до удалого сознания…

«Какой же русский не любит быстрой езды», - с умилением написал как-то Гоголь. Наверное, тот рабочий подросток как раз вспомнил эти слова, когда под треск своего мопеда с остекленевшими глазами выруливал на трассу…

«Москвич» ударил его бампером так, что парнишка отлетел в сторону, к тянувшемуся тут же бетонному забору чьего-то гаража. Но, видимо, шофер машины был и вправду пьян, потому что «Москвич» тут же как-то странно нырнул вправо и, как бы догнав отлетевшего парнишку, чиркнул боком по забору. Парнишка оказался в мгновение ока размазан по бетону…
        Все это произошло метрах в пятидесяти впереди машины, в которой ехали Лева с Хельгой.
        Водитель «Москвича», видно, тут же протрезвел и нажал на газ. Машина рванулась вперед со страшной скоростью и почти тут же скрылась из вида.
        Мальчишка лежал в луже крови возле забора, рядом со своим раскуроченным мопедом. Лева машинально притормозил, разглядывая лежащее тело.
        - Что ты смотришь, милый? - вдруг услышал он тихий спокойный голос жены.
        Он с удивлением быстро взглянул на нее - неужели она ничего не видела только что? Может быть, она сидела, закрыв глаза и не обратила внимания на скрежет и звук удара впереди?
        Но нет… Хельга все видела.
        - Ты хочешь посмотреть на него? - спросила она, кивая на тело у забора. - Лучше не надо, - добавила она. - Мы опаздываем, а если остановимся, то потеряем время…
        - Но, может быть, он жив, - сказал Лева озадаченно. - Если быстро довезти до больницы, то…
        Он не закончил своей растерянной фразы, потому что Хельга улыбнулась и положила свою прохладную ладонь на его руку.
        - Нас ждут к восьми, - мягко сказала она. - Сейчас уже половина восьмого… Неприлично опаздывать. А потом, если нас увидят тут, то еще запишут в свидетели, станут вызывать куда-нибудь. Сколько времени мы потеряем.
        Лева нажал на педаль, и их машина помчалась дальше. Мальчик остался лежать там, у забора, и Лева не знал, остался он жив или нет. Нет, скорее всего, уж больно здорово его размазал тот «Москвич»…
        Нет, Лева не удивлялся на свое поведение. Себя он знал достаточно хорошо. Если бы он ехал один, то, скорее всего, оказал бы мальчику помощь. Чисто машинально, потому что так принято. Но Хельга сказала, что они могут опоздать в гости, и он проехал мимо.

«Наплодили детей, а следить за ними не могут», - раздраженно сказал он себе, как бы объясняя то, что он, может быть, бросил парнишку умирать…
        Но вот что заставило Леву задуматься, так это не он сам, а Хельга. Лева получил дополнительное свидетельство ее пониженного эмоционального порога. Она не чувствовала чужой боли, не понимала ее.
        В ту ночь, на даче, они весело ужинали, выпили, потом все разошлись по комнатам. Хельга весь вечер была весела, обворожительна и буквально сводила с ума мужчин, вызывая тихую ярость у их жен.
        А ночью, в постели она была очень нежна и активна. Она так нежно ласкала Леву… Он до сих пор иногда вспоминал ту ночь. Он наслаждался тогда.
        Но что-то он отложил у себя в голове. Никогда чувства не довлели над Левой, он все замечал и фиксировал в сознании.
        Он не сделал никаких выводов из того, что узнал. Ему тогда это было не нужно. Но он понял, что Хельга - ненормальный человек.
        Красивая, умная женщина, она могла быть совершенно очаровательной. Она очень любила тогда Леву. Как она доверчиво прижималась к нему, как ласкала, какие были у нее глаза…
        Все это было правдой, и Лева это знал. Но ненормальность, выразившаяся в отсутствии чувствительности, была тоже. Хельга была начисто этого лишена. Она могла сколько угодно делать вид, что в этом отношении она точно такая, как и все окружающие. Она так и делала и вводила в заблуждение всех, с кем сталкивалась.
        Все считали ее нормальной женщиной. Да что там - не просто нормальной, а как говорится - «нежной и удивительной»… Ухаживавшие за ней мужчины всегда стремились поделиться с ней самым сокровенным. Им казалось, что именно такая прекрасная женщина, как Хельга, должна понять их, непонятых…
        Только Лева знал, что Хельга просто подражает другим людям. Она смотрела, слушала, что говорят вокруг другие люди, и старалась поступать так же.

«Какая прелестная птичка», - говорила Хельга, указывая на соловья.

«Собака сломала себе ногу… Какой ужас, она мучается, бедняжка», - сострадала Хельга.

«Умер Иван Иванович… Какой ужас, как жаль…» И все слышали это от Хельги, и все было нормально. Но Лева-то знал, что это произносится чисто механически. Хельга просто не была способна на чувства сострадания или жалости. Их для нее не существовало.
        Он как-то читал фантастический роман Филиппа Дика. Там среди героинь была женщина-андроид. Всем была она хороша, и мужчина в нее даже влюбился. Но вот беда - у нее не было чувства жалости… Читая этот роман, Лева все время не мог отделаться от ощущения, что он читает о Хельге. Женщина-андроид…
        Лева склонялся к тому, что это врожденный порок. Ну, бывает же, люди родятся без пальца, например… Или без ушей. Редко, но случаются же такие мутации при рождении. А вот его супруга родилась без некоторых чувств. Она жила как бы в усеченном варианте.
        Потом он бросил ее, уехал и забыл на время о Хельге. Вообще забыл, и о ее особенности в частности.
        Теперь он все вспомнил и явился к ней. В том, что его предложение нисколько не покоробит ее, Лева не сомневался. Он уже знал Хельгу достаточно. Его беспокоил вопрос, не захочет ли она отомстить ему за свое прежнее унижение. Простила ли она его?

«Не подставит ли она меня?» - вот вопрос, который его волновал. Все-таки следовало рискнуть и попробовать поговорить с ней.
        Лева пришел к Хельге, и они провели вечер воспоминаний. Он не хотел скандалов и объяснений. Их и не было. Хельга была сдержана с ним, но даже весьма мила.
        Сначала Лева рассказал о своем плане в сослагательном наклонении.
        - Можно было бы, - говорил он.
        - Можно, - спокойно соглашалась Хельга.
        - Вот было бы здорово, - продолжал Лева.
        - Было бы замечательно, - подхватывала бывшая супруга…
        Лева следил за ее реакциями. От его решения довериться ей зависела его жизнь. Как же ему было не осторожничать.
        Но все прошло удачно. Как он и предполагал, идея вырезать у людей органы и продавать их не вызвала у Хельги никакого внутреннего протеста. Она только задумалась о том, насколько это реально и насколько опасно.
        - Я могу сама вырезать глаза, - сказала она. - Ведь я окулист. Правда, теперь я работаю терапевтом, но все еще помню хорошо. Вырезать глаза несложно.
        Лева вздрогнул. Он сам все это придумал и организовал, но прежде ему как-то не приходилось проговаривать все это словами… Вырезать глаза… У Левы от этих слов, произнесенных вслух, перехватило дыхание. Он поднял глаза на Хельгу. Женщина-андроид спокойно смотрела на него и даже, казалось, довольно улыбалась. Ну да, конечно, вспомнил Лева… Она же не может понять, насколько ужасно это звучит.
        А улыбается она просто потому, что ей нравится идея заработать много денег и она довольна, что умеет хорошо вырезать…
        Они договорились и о цене. Хельга сама заговорила об этом, и Лева не стал торговаться - назвал хорошую цену.
        В конце разговора, когда Лева уже встал, чтобы попрощаться, Хельга заулыбалась и сказала, приближаясь к нему:
        - Я думаю, что у нас все получится. Ты хорошо придумал про все. И можно на самом деле получать хорошие деньги.
        Она приблизилась и встала вплотную к Леве. Он видел совсем близко ее лицо и светлые голубые глаза.
        - Я благодарна тебе за то, что ты именно мне сделал такое хорошее предложение, - произнесла Хельга и вдруг взяла его за руку.
        Она чуть подержала Левину руку в своей и сказала ласково:
        - Ты мог бы остаться у меня сегодня.
        Она сказала это нерешительно, просто как бы тоном любезного приглашения. Но сказала, и это опять потрясло Леву.
        Нет, он понимал, что прошло время и можно уже простить его предательство. Он понимал, что Хельга теперь может быть одинока… Но…
        К нему пришло очередное озарение. Ну, конечно… Он зря беспокоился о том, что Хельга может не забыть ему обиды. Хельга не могла испытывать никакой обиды. Она не понимала, что это такое. Просто сначала ее бросили - это был негатив. Теперь Лева появился и сделал хорошее предложение - это позитив…
        - Нет, спасибо, - пробормотал Лева, беря в руки пиджак. - У меня еще деловая встреча.
        Он торопливо засобирался. Хватит с него Хельги. В последнее время вся его половая энергия уходила в деловую активность.
        Договорившись с Хельгой, Лева отправился к Василию в морг.
        - Ты должен быть великим хирургом, - говорил Лева санитару. - Здесь ты никогда не пробьешься, - добавлял он с жаром, и санитар понуро кивал головой.
        - Но я помогу тебе. Ты заработаешь кучу денег.
        Василий был согласен на все. Заработать кучу денег, потом уехать с ними на Запад и стать там великим врачом. О, он будет делать волшебные операции!
        - Но для этого ты должен сначала заработать эти деньги, - напомнил Лева прагматично. - А заодно, - добавил он, хитро прищурившись, - попрактикуешься. Ты ведь должен показать себя на операционном столе.
        Договорились, что Василий вспомнит пройденное в институте, прочитает все, какие надо, учебники и будет сам изымать органы у людей, которых будут привозить в морг.
        - Аркадий Моисеевич не помешает? - спросил Лева.
        - А, он все равно по вечерам уходит домой, - ответил Василий, махнув рукой.
        Потом подумал и добавил:
        - Можно было бы и его привлечь… Но нельзя. Он - не такой человек. Ему только намекни. Узнает - убьет.
        - Прямо убьет? - засмеялся Лева, как бы подбадривая санитара.
        - Убьет, - с убежденностью кивнул Василий.
        Лева и сам вспоминал Аркадия Моисеевича - этого старика. И подсознательно понимал, что санитар прав. Аркадий Моисеевич ни на какие деньги не позарится. И на такое дело не пойдет.
        Лева, как всякий подонок, все прекрасно про себя знал. Подонки ведь только делают вид, что ничего про себя не знают. Поэтому и держатся бессовестно, нахально, прут вперед… А на самом деле все они понимают. И в глубине души каждый такой гнус знает, что он - дерьмо. Настоящее и законченное. Он не уважает себя и знает, за что…
        Но это, конечно, в самой глубине души. Или как это у них называется… Зато они, как правило, чувствуют настоящих людей. У подонков развит инстинкт самосохранения, так что они кожей ощущают опасность, исходящую от людей порядочных.
        Лева, например, точно знал, что Аркадий Моисеевич - настоящий человек. Не ему чета… Другое дело, что у Левы не было никаких оснований бояться старого Аркадия.
        А бандитов найти вызвался сам Василий.
        - У меня знакомства есть, - сказал он таинственно.
        И действительно нашел троих удалых молодцов, которые за доллары, или как они их называли, за «зеленые» были готовы на все. На каком-то этапе Лева даже удивился, как много вокруг оказалось людей, готовых на все…
        Раньше он этого не замечал, а сейчас ему вдруг даже стало неприятно. Он радовался тому, как сравнительно легко у него все получалось, но было и тревожно на душе - неужели он и прежде всегда жил с людьми, которые с такой легкостью, даже не задумываясь, согласны на страшные злодеяния?
        Самому Леве в некотором отношении было легче. Он был просто организатор и вдохновитель. Но ему же не приходилось самому хватать на улицах живых, здоровых и ни в чем не повинных людей, а потом превращать их в трупы…
        Может быть, он сам бы даже и не смог этого сделать - был трусоват. А эти люди, которые согласились сотрудничать с ним, от Хельги до Василия и его товарищей, прекрасно понимали, что им предстоит делать, и все равно за деньги соглашались…
        И дело постепенно пошло на лад.
        Лева спокойно сидел у себя дома в Германии, под крылышком у папы с мамой и ждал. Он знал, что в это время в далеком Петербурге идет напряженная работа. Разъезжает по темным безлюдным улицам машина с тремя людьми в поисках подходящих жертв, зажигается свет в операционной морга…
        Задача стояла так: нужны были только органы молодых людей, не старше двадцати пяти лет. Чтобы больше было гарантии их здоровья.
        Лева иногда как будто даже видел все это в своем воображении. Яркий свет в ночной операционной, фигура Василия в белом халате, последний предсмертный пот жертвы, которая только сейчас поняла, что выхода не будет и что это - смерть.
        Лева думал об этом и содрогался.

«Как они все только могут», - почти что с восхищением думал он о Хельге с Василием…
        Потом следовал звонок из Петербурга, и Хельга сообщала, что все приготовлено. Это означало, что они там уже распотрошили достаточно людей.
        Лева летел в Питер либо из Германии, либо предварительно ехал в Италию и летел оттуда. Не следовало привлекать к себе внимание слишком частыми одинаковыми рейсами.
        Он приезжал, забирал органы, укладывал их в контейнеры с заморозкой из азота и мчался в аэропорт. Он приезжал как раз к окончанию регистрации пассажиров и сразу же проходил в самолет.
        В римском аэропорту он брал такси и ехал в заветное место - к кафе на Виа Аурелиа. Место оказалось весьма удачным, сравнительно недалеко от аэропорта, так что органам уже недолго оставалось лежать в контейнерах.
        А возле кафе уже стояла машина Марко, который тут же перекладывал контейнеры в установленный в машине холодильник. Вот и все. Тут же производился и денежный расчет. Они с Марко договорились, что расчет будет всегда только наличными - это устраивало обе стороны.
        Два раза Леву досматривали в аэропорту - один раз в Питере, и один - в Риме. Оба раза таможенники заглядывали в чемодан, видели там среди белья и специально взятых с собой папок с бумагами контейнеры и интересовались, что в них.
        - Специальное питание, - отвечал Лева и показывал медицинскую справку о тяжелой болезни и специальном питании.
        Оба раза его заставили открыть контейнеры и показать, что там такое.
        Оба раза при этом Лева чувствовал, что сейчас умрет от разрыва сердца. Но ничего не произошло. Он продемонстрировал человеческую почку в растворе и сказал, что это - сырая пища, которая ему предписана.
        Русский таможенник после этого даже сказал: «Извините», а итальянский только мрачно пожал плечами и посмотрел на Леву с презрением здорового человека к больному.
        Поскольку Лева был бережливым человеком, он сразу же отвозил полученные от Марко деньги в некий банк, который он давно для себя присмотрел, и клал там на депозитный счет.
        Тут тоже была своя проблема, над выбором банка следовало долго размышлять. Требовался такой банк, чтобы в нем не задавали лишних вопросов. Это в России в коммерческом банке примут ваши деньги без всяких вопросов и уточнений. А в уважающем себя банке на Западе у вас немедленно самым строгим образом начнут допытываться об источнике вашего дохода, о его законности, попросят показать кучу документов в подтверждение легальности вашего бизнеса… Это была такая морока, что Лева понимал - ему ее не пройти. А если он сунется в какой-нибудь такой банк, это может для него плохо закончиться.
        В конце концов покладистый и нелюбопытный банк был найден, и отныне все, что платил Марко за органы, делилось на две сугубо неравные части. Меньшую Лева отвозил в Петербург и отдавал Хельге с Василием в уплату за услуги. А те уж сами рассчитывались с бандитами за их нелегкий труд. Лева даже не интересовался подробностями.
        Он не интересовался подробностями по двум причинам. Во-первых, это в самом деле было для него не столь уж важно, коли дело шло. А во-вторых, ему было неприятно вообще думать о подробностях, об умирающих на столе операционной людях… Нет, он предпочитал просто складывать деньги на счет в банке и тихо радоваться тому, как он растет.
        - Что ты потом станешь делать со своими деньгами? - однажды спросил Лева у Хельги во время очередной недолгой деловой встречи.
        - Накоплю побольше и уеду в Эстонию, - ответила она. - У меня там уже открыт небольшой счет в Таллине, так что по возвращении на родину у меня будет капитал, я стану очень уважаемая дама.
        Василий же мечтал только об одном - о карьере хирурга на Западе. Он считал, что с деньгами, «честно заработанными» в Питере, он сумеет все устроить. Да и практику он получал неплохую…
        В те ночи, когда была «работа», Василий занимался «клиентами» первым и удалял у них все, что было нужно, кроме глаз. И только уже потом, когда почки и прочее бывало изъято, входила Хельга и вынимала глаза. Это была тонкая работа, нельзя было повредить хрусталик и нервные окончания, так что делать ее должен был только специалист.
        Несколько раз, когда Лева приезжал за «товаром», Хельга довольно недвусмысленно давала ему понять, что могла бы простить ему то, что было, и вновь стать его женой. Но Лева был не такой человек.
        Во-первых, все было уже «отрезано». А во-вторых, теперь - в особенности теперь! - Хельга стала неприятна Леве.

«Зачем мне она? - думал он с оттенком брезгливости. - Зачем мне эта холодная красавица, да еще и злодейка вдобавок… Нет уж, когда я окончательно разбогатею и начну заниматься приличным бизнесом, я просто женюсь вновь, на тихой и спокойной молодой женщине. Желательно выбрать немку, чтобы уж окончательно
„натурализоваться“, и она родит мне детей».
        Лева хотел иметь детей. Ему так и виделось, как он прогуливается по тихой немецкой улочке с двумя своими детьми. Они красиво одеты, ухожены, наверное, он ведет их в школу. По дороге они старательно рассказывают ему о своих делах, о том, какие задания они приготовили к школе, а он, Лева, дает им рассудительные отеческие наставления…

«Семья будет полная чаша, - мечтал он про себя. - И в семье будет мир… А детям обязательно нужно дать хорошее образование и непременно религиозное воспитание…» Он еще не решил, какое - протестантское или иудейское, но твердо знал, что обе религии имеют свои преимущества в смысле жизненного устройства, поисков поддержки и прочего…
        В этот раз Хельга позвонила ему, как обычно, и сообщила, что товар можно забирать - все готово.
        - Я буду пятнадцатого, - ответил Лева и тут же заказал билет на самолет из Рима до Петербурга.
        Он собирался провести в Питере всего один день, как всегда, и тут же улететь.
        Марко иногда провожал его в аэропорту - демонстрировал, наверное, товарищескую поддержку…
        Хлопнув Леву в последний раз по плечу, он посмотрел, как тот спускается вниз к автобусу на посадку в самолет. Завтра Марко будет встречать Леву возле кафе на Виа Аурелиа, и холодильник в машине будет пуст и готов к приему «товара».

* * *
        Мы вновь все втроем собрались вместе - Скелет, Геннадий Андреевич и я. Мы сидели на кухне Хельгиной квартиры за маленьким столиком и молчали.
        - Все-таки я не удержался и сказал дома, что мы поймали подонков, - сообщил Геннадий.
        - Зачем? - спросил отрывисто Скелет.
        - Пусть порадуются, - ответил Геннадий Андреевич. - Я ведь прекрасно могу себе представить, каким испытанием является каждый день для Юли… Каждый день, проведенный в слепоте… Пусть теперь скорее узнает, что скоро это закончится. Мы достанем деньги и сделаем ей операцию.
        - Вы уверены, что это нам удастся? - покачал головой Скелет. - Нет, - добавил он тут же. - Я понимаю, что это ведь я сам предложил… Так что все правильно. Но, может быть, у нас этого и не получится, мало ли что может сорваться. Вот я и подумал что, может быть, вы напрасно пока что посеяли надежду у вашей дочери.
        - Нет, не напрасно, - ответил Геннадий и упрямо сжал кулаки, лежавшие на столе. - Каждый день, проведенный в слепоте и отчаянии, убивает ее, и мое сердце разрывается. А деньги мы теперь точно достанем, я уверен.
        - Ну хорошо, - согласился Скелет спокойным голосом. - В конце концов, это ваше дело - говорить или не говорить. Только я хотел бы оговорить сразу одну вещь.
        Он умолк, и Геннадий сразу же догадался, о чем тот хочет сказать.
        - Вы хотите оговорить вашу долю? - спросил он.
        - Мои деньги, которые я заработал на поимке вот этих, вы мне отдали. Дело закончено. Я имею в виду то первое дело, для которого вы меня нанимали и о плате за которое мы с вами договаривались.
        Скелет чуть запнулся, а потом все же решил сказать и промолвил с затаенной гордостью:
        - Согласитесь, что дело я провел неплохо и результата добился быстро и качественно, - он кивнул в сторону комнаты, где находились обездвиженные Хельга с Василием.
        - Совершенно верно, - кивнул Геннадий. - Все хорошо. Но теперь я хочу, чтобы вы помогли нам и дальше. Нужно выколотить деньги. Сколько вы хотите за это? Какой процент?
        Скелет не думал ни минуты, он, кажется, заранее уже все обдумал.
        - Я хочу не процент, - ответил он. - Мы выйдем вместе на их главного, организатора, у которого и есть основные деньги. Отберем их, потом отберем то, что есть у вот этих… Пятьсот тысяч долларов - ваши, как вы и хотели. А все остальное - мое. Все, что сверх пятисот тысяч.
        Геннадий задумался ненадолго. В общем-то это было выгодное предложение. Сверх пятисот тысяч там могло оказаться очень мало, копейки… Сумма-то огромная… А могло, конечно, быть и очень много. Но не наживаться же на несчастье.
        - Хорошо, - согласился Геннадий. - Договорились. Сколько сумеем вынуть из них сверх полумиллиона - будет ваше.
        - Тогда давайте приступать, - ответил Скелет решительно и поднялся из-за стола. - Не так уж у нас много времени. Утром им обоим нужно быть на работе, в больнице. Василия наверняка сразу же начнут искать, как только обнаружат трупы в морге… Ну, положим, здесь его искать не станут. А Хельгу могут хватиться.
        - Но до утра еще много времени, - сказал Геннадий, поглядывая в сторону двери комнаты.
        Ему не терпелось приступить…
        - Посмотрим, хватит ли нам времени, - возразил Скелет. - Нам предстоит многое у них выяснить.
        Мы все втроем прошли в комнату, где, привязанные к стульям, сидели напротив друг друга Хельга с Василием. Я вошел и сразу столкнулся взглядом с Хельгой.
        С этой женщиной я спал совсем недавно. Ее тело я ласкал и целовал, в ее глаза заглядывал…
        Теперь монстр сидел напротив меня. «Дух, полный разума и воли, лишенный сердца и души…»
        Я отвел глаза, я не мог смотреть на Хельгу, на женщину-оборотня. То ли мне было мерзко, то ли я стыдился самого себя. Своей влюбчивости, своей доверчивости. Не знаю, чего.
        Может быть, просто страшно смотреть в лицо персонифицированного зла, в лицо дьявола…
        Хельга молчала, а санитар сразу же заговорил.
        - Что вы от нас хотите? - тонким, неподходящим для его комплекции голосом произнес он. - Развяжите меня. Я же хирург, мне нельзя портить руки связыванием.
        Но Скелета, да, как выяснилось, и Геннадия тоже, не так-то легко было пронять.
        - Ах, ты хирург? - сказал Скелет мягким голосом, подходя к стулу, на котором сидел санитар. - А я думал, что ты - кандидат в покойники. Как ты думаешь, кто из нас прав?
        Он склонился к санитару, а потом выпрямился и почти закричал:
        - Рассказывай все, что знаешь… Когда начали этим заниматься, кто главный, где его найти? Все рассказывай!
        Он обращался пока что только к Василию, подчеркнуто не обращая внимания на Хельгу.
        Геннадий тоже подошел поближе и как будто даже отодвинул Скелета плечом.
        - Кто главный у вас, и где его найти? - повторил он.
        - А если я не скажу? - спросил санитар, глупо улыбаясь.
        Наверное, он не улыбался, а просто губы растянулись в нервной судороге…
        - Скажешь, - ответил Геннадий, вдруг наливаясь спокойствием и какой-то монументальностью. - Я тебя заставлю, и ты все скажешь.
        Он стоял перед стулом санитара, неожиданно крепкий, коренастый, как будто подобравшийся. Я понимал его, он все время сдерживался, крепился, чтобы не убить обоих на месте, без всяких разговоров.
        - Как? - спросил, внезапно наглея, санитар. - Как заставите?
        Видимо, он еще не вполне понял ситуацию и хотел выяснить, в чьи руки он попал и что ему грозит…
        - Как? - переспросил Геннадий.
        Потом задумчиво пробормотал:
        - Как заставлю?
        Он чуть покачался на своих коротковатых ногах и вдруг изо всех сил ударил кулаком санитара в солнечное сплетение.
        - Как завещал великий Ленин, - пробормотал он на выдохе.
        Потом опять нагнулся и ударил второй рукой в живот скорчившегося на стуле Василия:
        - Как учит коммунистическая партия, - добавил он.
        Я вспомнил, что все это слова из какой-то партийной присяги…
        Василий мычал, согнувшись на стуле, и тяжело дышал открытым ртом. Лицо его сразу сделалось мокрым от пота, а глаза вылезали из орбит.
        - За что? - простонал он, таращась бессмысленно в пол.
        Видно, он еще на что-то надеялся.
        Геннадий отошел на шаг назад и тихо рассмеялся. Потом вновь приблизился и размахнувшись, ударил кулаком снизу в челюсть санитара.
        - За нашу Советскую Родину, - с чувством произнес он при этом, крякнув в момент удара.
        Санитар отлетел со стулом назад и ударился головой о стенку. Ножки стула подломились, и он упал на пол с окровавленным лицом.
        - Тише вы, - произнес Скелет. - Вы же убьете его раньше времени… Он еще ничего не успел нам сказать важного и хорошего, а вы его уже хотите прикончить.
        Я больше не смог переносить всю эту картину. Мне показалось, что я задыхаюсь и сейчас потеряю сознание. Отвращение ко всему происходящему, страх и ужас сделались для меня невыносимыми. В душу заползала черная тоска и безысходность.
        Мне было стыдно за себя. Взрослые мужчины делали тут хорошее нужное дело, они совершали акт справедливости и возмездия, а я оказался слабаком, слишком чувствительным. А ведь только такими методами, наверняка, и можно было добиться результата от этих подонков… Ради Юли. Ради всех остальных.
        Я встал и вышел из комнаты. Но и на кухне до меня долетали звуки - крики Василия, топот ног и еще какие-то странные хлюпающие стоны…
        Скелет вышел следом за мной. Он поглядел, как я пью воду из-под крана и, улыбнувшись, озабоченно сказал:
        - Эх, боюсь, убьет он их обоих прямо так. Глаз да глаз нужен… А вам плохо, доктор?
        Я ничего не ответил, а только неопределенно помотал головой.
        - Понимаю вас, - деликатно сказал Скелет. - Искали мучителей вашей невесты, да сами же и связались с главной мучительницей… Понимаю, как же. Называется - неразборчивость в половых связях.
        Я взглянул на Скелета - не шутит ли он так неудачно. Но нет, он был серьезен и назидателен. Он и впрямь именно так оценивал мое поведение.
        - Я поеду, - сказал я, вставая на почти негнущиеся ноги.
        - Куда? - поинтересовался Скелет.
        - К Юле, проведаю ее, - ответил я. - Я ненадолго, только проведаю и обратно. Договорились?
        Я хотел чего угодно, лишь бы не присутствовать при допросе, который уже начался.
        - Проведать невесту? - переспросил Скелет и усмехнулся. - Конечно, очень трогательно… Быстро у вас все получается.
        Он покачал головой.
        - Что вы имеете в виду? - спросил я почти запальчиво.
        Еще не хватало, чтобы наемные сыщики учили меня морали.
        - Ничего не имею, - ответил Скелет, поскучнев. - Называется - активная жизненная позиция. Вы скоро вернетесь? Потому что события развиваются быстро, и может потребоваться ваша помощь.
        Я пообещал, что скоро вернусь, и выскочил из квартиры. Из квартиры, где еще недавно занимался любовью с женщиной-оборотнем, и которая теперь превратилась в такое ужасное место…
        Для начала я нашел в себе силы подъехать к моргу, где была оставленная мною машина. Мне повезло - было раннее утро и никто еще не обнаружил, что морг завален трупами, и отнюдь не теми, что умерли своей смертью на больничных койках…
        Наверняка утром, стоит только кому-то из больничного персонала зайти сюда, появится толпа милиционеров, все будут бегать взад и вперед, снимать фотоаппаратами со вспышкой и успокаивать собравшихся, что преступники скоро будут найдены…
        Тогда и меня бы прихватили с моей машиной, стали бы допрашивать и «шить дело». А почему бы и нет? Кого-то же надо поймать, в конце концов. А доктор, занимающийся частной практикой - вполне подходящая кандидатура, чтобы спокойно обвинить его во всех смертных грехах и гордо, под барабанный бой передать дело в прокуратуру. И что же? Общественность охотно поверит. Злодей-убийца, криминальный доктор, буржуй… Убивать таких надо… Вот так настроено общественное сознание.
        Но, к счастью, ничего этого не произошло, и здание морга стояло тихим, спокойным. Я взглянул на него, представил себе, что там внутри сейчас, и содрогнулся… Долина смертной тени.
        Осторожно завел мотор, тихонько отъехал и нажал на газ, чтобы поскорее уехать с этого проклятого места.
        Людмила и Юля не спали, они сидели в комнате и как будто специально ждали моего появления.
        - Мы уже все знаем, - сказала Людмила, встретившая меня.
        Она была мрачна и все время куталась в шаль, накинутую поверх халата. Когда-то она готовилась к моим визитам, а если я приезжал неожиданно, бросала торопливо:
«Подожди, я сейчас», - и убегала переодеться, накраситься, причесаться…
        Теперь все было не то, жизнь изменилась. Она спокойно смотрела на меня, не пытаясь отвернуть свое помятое лицо, скрыть растрепанные волосы, или хотя бы сменить халат на платье.
        - Вы еще ничего не можете знать, - ответил я.
        - Почему? - передернула Людмила плечами. - Геннадий уже был тут и все рассказал.
        - Вы не можете ничего знать потому, что мы сами еще толком ничего не знаем, - ответил я. - Некоторых подонков мы поймали на самом деле. Но мы хотели бы большего.
        - Чего, например? - поинтересовалась Юля, неожиданно вступая в разговор.
        Она сидела в кресле прямая, выгнув спину и схватившись за подлокотники. Юля была напряжена.
        Я смешался и не знал, что ответить. Мне не хотелось заранее обнадеживать Юлю. Вдруг у нас не получится вытащить из монстров такую огромную сумму?
        Воцарилось молчание, после чего Юля, вероятно, решила прийти мне на помощь и сказала:
        - Папа говорил, что тебя чуть было не убили. Это правда?
        - Это правда, - ответил я, вспомнив события прошлого вечера. Юля протянула руку и сжала мою ладонь.
        - Это была та самая женщина? - спросила она тихо.
        Я сразу понял, что она имеет в виду. Ведь не случайно Юля предупреждала меня о грозящей опасности…
        - Та самая, - сказал я. - Ты была совершенно права. Когда ты звонила мне, я на самом деле был в опасности.
        - Я не могла ошибиться, - произнесла Юля спокойно. - Ведь не случайно со мной случился почти что обморок тогда, в филармонии. Просто я не хотела тебе говорить.
        - Почему? - спросили мы почти одновременно с Людмилой.
        Та тоже вытаращилась на дочь, потому что впервые об этом услышала.
        - Когда та женщина дотронулась до меня на лестнице, - сказала Юля. - Меня словно прошибло током… Как будто это был электрический разряд… Я поскользнулась и чуть не упала, и женщина схватила меня за руку. Вот тогда я и почувствовала, кто она такая.
        - Кто? - не удержалась Людмила, чуть не подпрыгнув на месте и с ненавистью глядя на меня. - Кто она такая?
        - Это была та самая женщина, которая вырезала у меня глаза, - тихо ответила Юля и добавила: - Я не могла ошибиться. Когда все это происходило, я не знала, мужчина это или женщина. Я просто ощущала прикосновение рук к моему лицу, к голове… Может быть, я и подумала, что это женщина, но тогда не придавала этому никакого значения. К чему? Какая была разница - женщина это или мужчина? Я ощущала только прикосновение рук к своему лицу… А сейчас, когда та женщина дотронулась до меня, это было как удар грома, как молния в самую глубину сознания. Я сразу все вспомнила… Я узнала это прикосновение, это был тот же самый человек.
        - Так вот отчего ты упала в обморок? - спросил я и метнул взгляд на Людмилу, которая онемела в своем кресле и испепеляла меня взглядом.
        - От этого, - подтвердила Юля.
        - Почему же ты мне сразу не сказала об этом? - спросил я недоуменно. - Ведь у тебя была такая возможность… Сказала бы.
        - Нет, - покачала головой Юля. - Дело в том, что мои подозрения ведь ни на чем не основывались. Это были просто мои ощущения, вот и все. Образы моего больного сознания. Я сказала бы тебе, и как бы я могла это подтвердить?
        - Сказала бы просто так, - ответил я растерянно.
        На это Юля усмехнулась.
        - Просто так? - спросила она. - И ты поверил бы мне? Я сказала бы тебе, что та женщина, с которой ты пришел в филармонию и от которой ты без ума, - убийца и монстр? Сказать про нее такое и в качестве подтверждения своих слов сослаться на внутреннее чувство? Да ты никогда бы не поверил мне. Просто подумал бы, что во мне говорит ревность и обида. Вот и все, чем бы это могло закончиться.
        Так вот в чем было дело… Вот отчего Юля стала так неразговорчива после своего обморока. Она была просто парализована страхом, своими ужасными воспоминаниями, подозрениями и полной невозможностью поделиться ими с кем-то… Даже со мной.
        Можно представить себе ее отчаяние в те минуты и часы… Если бы она честно сказала бы мне о том, что она чувствует относительно Хельги, я и вправду подумал бы, что это голос ревности… Она совершенно права…
        - Но я не могла просто промолчать потом, - сказала Юля вдобавок. - Меня все сильнее и сильнее охватывало чувство, что ты можешь попасть в беду, что тебе грозит какая-то опасность. И вот я решила позвонить тебе и предупредить… Излишне говорить о том, что я понимала - опасность исходит, конечно же, от этой ужасной женщины… Я все это понимала, но не могла тебе сказать. Ты только раздражился бы внутренне на меня, даже если бы ничего не сказал.
        И это было чистой правдой. Но все-таки Юля спасла меня. Ведь именно после ее тревожного звонка я решил предупредить Скелета.
        Я так доверял отчего-то Хельге, что мне бы и в голову не пришло подстраховаться и рассказать Скелету о том, что меня зовут на встречу. Я просто пошел бы, как баран, и был бы убит. Тоже как баран…
        Удивительное дело - отчего мы всегда так безоглядно доверяем людям, с которыми переспали? Может быть, человек вообще так глупо устроен? Стоит тебе полежать в постели с женщиной, и тебе уже кажется, что ей можно доверять и что она не способна ни на какую пакость в отношении тебя… Очень глупо получается.
        На самом же деле, как говорила одна моя случайная знакомая, секс - не повод для знакомства…
        А очень затягивает, между прочим. Желание доверять телесно близкому человеку очень заманчиво. Были ведь времена в истории нашей славной родины, когда обычным делом были доносы жены на мужа, а мужа - на жену. Очень даже просто - написал донос в НКВД, и все… Можешь считать, что ты свободен и руки у тебя развязаны. Человек, с которым ты до этого делил постель, прочно сидит, если вообще еще жив, а ты можешь делать все, что угодно.
        Такое бывало сплошь и рядом. Тоже, кстати, тема для отдельных размышлений, потому что это ведь были не единичные случаи…
        В такую же психологическую ловушку попал и я. Кто же мог подумать, что Хельга окажется убийцей и монстром? Уж только не я.
        А Юля и вправду сделала все, что только смогла в той ситуации. Она точно знала, кто такая Хельга, и точно знала, что она задумала в отношении меня. Но не менее точно Юля знала, что ей никто не поверит. В первую очередь я сам. Поэтому она пыталась просто как-то дать мне понять, чтобы я был поосторожнее. Это меня и спасло.

«Как интересно получается, - подумал я. - Я все делал для того, чтобы спасти Юлины глаза, чтобы отомстить за нее, вылечить, а на деле вышло, что это она спасла мою жизнь».
        - Мы поймали ее, - сказал я, и почувствовал, как пальцы Юли сжали мою руку.
        - Она теперь в надежном месте, - добавил я.
        - Геннадий поехал туда? - спросила вдруг Людмила тревожно.
        - Да, он еще должен сделать там кое-что, - ответил я лаконично, не желая вдаваться в подробности.
        - Он скоро вернется? - настаивала Людмила.
        Никогда бы прежде не стала она так беспокоиться о своем муже… Что-то разительно изменилось вокруг меня.
        - Ему ничего не угрожает, - успокаивающе сказал я. - Он хочет кое-что узнать, так что все теперь будет хорошо. Кстати, мне пора.
        Я встал, и Юлина рука бессильно упала обратно к ней на колени.
        - Скоро я вернусь, и мы будем всегда вместе, - добавил я, заглядывая Юле в лицо так, словно она могла что-то прочитать в моих глазах.
        Может быть, она и поняла что-то такое, потому что улыбка чуть тронула ее губы и она прошептала:
        - Ну да… Ну да…
        - Жди меня, все будет хорошо, - сказал я Юле и вышел.
        Людмила выплыла в прихожую следом за мной.
        - Надо полагать, что теперь ты будешь поумнее, - мрачно сказала она. - Не будешь связываться со всякими гадинами, - она повела плечами, как будто поежилась.
        - Не буду, - заверил я ее. - Более того, может быть, нам удастся сделать так, что Юля снова сможет видеть.
        - Я знаю об этой идее, - отозвалась Людмила. - Мне сказал об этом Геннадий. Только упаси вас обоих Бог сказать об этом самой Юле. Нельзя давать такую надежду до тех пор, пока нет полной уверенности.
        - Конечно, я не скажу, - ответил я и потом добавил: - И, когда у нас все получится, мы с Юлей поженимся. Если, конечно, ты не будешь против.
        - Я не буду против, - ответила Людмила спокойно. - С чего ты решил, что я была бы против?
        Она пожала плечами…
        - Ну, я просто подумал, - ответил я неохотно. - Учитывая разные обстоятельства…
        - Какие глупости, - произнесла недовольно Людмила.
        Она даже, казалось, была огорчена тем, что я напомнил ей о прошлом.
        - Ты хотел сказать, что мы с тобой когда-то были близки и поэтому… Ерунда все это. Вот уж о чем я действительно стараюсь не думать, так это об этом. И вообще, меня все это перестает интересовать.
        - В каком смысле? - не понял я.
        - В прямом, - сказала Людмила.
        Она стояла передо мной, и руки ее вяло теребили свисающие концы теплой шали.
        - Если у вас все получится и Юля снова станет видеть, я просто-напросто смогу уйти.
        - Как уйти? - с недоумением спросил я. - Куда уйти?
        - Я уже все обдумала, - ответила женщина. - Я уйду в монастырь. Просто я не могу себе этого позволить до тех пор, пока Юля нуждается в моей помощи и поддержке. Это был бы грех - уйти в монастырь и оставить ее здесь беспомощную. Батюшка мне так и сказал: нельзя проявлять эгоизм и думать только о себе. А теперь, если все получится хорошо, то я уже решила все и непременно уйду в обитель. Ты удивлен?
        Она смотрела на меня спокойно, и я не узнавал свою старую любовницу и предполагаемую тещу…
        Был ли я удивлен? Не знаю… Наверное, я утратил способность удивляться. Мы попрощались с Людмилой, и я поехал обратно, на квартиру к Хельге, где все это время происходило невообразимое…
        Людмила собирается уйти в монастырь… Я рассмотрел это событие с двух сторон. Для меня и для Юли это было бы, наверное, как раз неплохо. Если мы поженимся и будем жить вместе, то зачем нам присутствие Людмилы - бывшей возлюбленной молодого мужа? И матери юной жены? Это бы только смущало всех нас и было, так сказать, привходящим обстоятельством.
        С этой точки зрения исчезновение Людмилы, ее уход был бы благом и разрешением многих проблем. Было бы легче мне, Юле и Людмиле самой…
        Интересно, а кто вообще уходит в монастырь? Однажды мы говорили об этом с моим знакомым. Он - церковный художник и часто выполняет заказы по росписи храмов в монастырях. Так вот, он сказал, что по его наблюдениям, уходящие в монастырь представляют собой два типа людей.
        Первый - это очень незначительное количество. Это те, кто уходит в монастырь, чтобы замолить свои грехи, которых накопилось очень и очень много. Конечно, не каждому человеку вообще приходит такое в голову. Есть миллионы злодеев, которые и не задумываются о Царствии Небесном… Но есть и такие, в которых просыпается совесть, и вместе с ней - религиозное чувство. Не смесь бытовых традиций и национал-шовинизма, что так часто сейчас в России именуется религиозностью, а истинное религиозное чувство. Вера и раскаяние в грехах… Вот такие люди составляют первую категорию, впрочем, малочисленную.
        А в основном - это те, кто просто рожден на свет слабым. Кто был слаб в жизни с детства, или просто ослабел «в процессе». Ведь жизнь - это борьба. С неудачами, невзгодами, с самим собой, с соблазнами… Можно еще назвать это игрой, кому как больше нравится. А некоторые люди просто не способны играть, бороться, отвечать за себя… Они устали от жизни.
        Кто-то в этой ситуации спивается. Ну, а у кого организм не принимает алкоголь? Тем как быть?
        Раньше таким людям было проще - за них отвечало государство. Плохо отвечало, конечно. Но все же этим слабым людям все время говорили, что им следует делать, а чего - не следует. Как себя вести. А теперь никто не говорит. Теперь - свобода. А свобода для многих просто непосильна…
        Вот и заполняются монастыри толпами мужчин и женщин, не выдержавших испытания жизнью, бегущих от нее.
        А что? Очень даже удобно. Есть игумен, он всем командует. Направляет каждый день на работы, руководит, наказывает. И кормят каждый день по три раза. Хоть и плохо кормят, а все же самому ни о чем думать не надо. Для многих это просто рай на земле.
        Подчиняйся и ни за что не отвечай. Даже за самого себя. Очень здорово. Так к какому же типу принадлежала Людмила?
        Наверное, в ней все смешалось. И усталость от нелегкой бурной своей жизни, и отсутствие перспективы, и крушение всех иллюзий. Все равно муж не перестанет быть гомосексуалистом, любовник бросил, надвигается старость… Вот и все. Да тут еще и несчастье с единственной дочкой. И помочь ей никак невозможно.
        Как тут не увериться в том, что ты сама своими грехами навлекла несчастье? Нет, подумал я, наверное, ей и вправду так будет лучше. Монастырь, тихая обитель… Любой человек имеет право на покой. Если Людмила хочет этого, значит она больше не выдерживает всего происходящего с ней и вокруг.
        Размышляя обо всем этом, я даже как-то забыл о том, куда еду и что еще предстоит. Но увидев дом Хельги, я сразу все вспомнил.
        Дверь мне открыл Скелет. В квартире стояла тишина, и из комнаты, где находились пленники, не раздавалось ни одного звука.
        Я вопросительно посмотрел на Скелета, но тот только кивнул мне в сторону кухни, как бы приглашая зайти туда.
        На стуле возле окна сидел Геннадий Андреевич и курил. Он был без пиджака, а рукава его рубашки были закатаны до локтей. Почему-то именно эти закатанные рукава сразу произвели на меня впечатление - очень напоминало отдых палача после казни…
        Рукава Геннадия и его мрачно-сосредоточенное лицо говорили о том, что за время моего отсутствия здесь что-то произошло.
        - Как дела? - задал я осторожный нейтральный вопрос. Но номер не прошел, ситуация была уже не в той стадии, чтобы мне могли разрешить отделываться аккуратненькими вопросами…
        - Что вы имеете в виду? - обернулся ко мне Геннадий.
        Лицо его было злое, глаза пронизывали насквозь.
        Я сел на табуретку, чтобы чувствовать себя увереннее под этим взглядом и вообще в зловещей тишине квартиры.
        - Ну… Они что-нибудь сказали? - спросил я.
        Мне очень хотелось, чтобы к моему приезду процесс допроса был уже закончен. Закончен как угодно, лишь бы мне больше не присутствовать здесь, не быть свидетелем и участником.
        - Он убил его, - произнес Скелет, показывая глазами на Геннадия. - Взял и убил.
        - Кого убил? - не понял я сразу.
        - Что вы, сами не знаете, кого он мог убить? - раздраженно отмахнулся от меня Скелет.
        Потом сменил гнев на милость и пояснил:
        - Геннадий Андреевич стал допрашивать этого парня. Василия… Решили с него начать. А он отказался отвечать. Сказал, что знать ничего не знает.
        - Совсем не знает? - удивился я. - Он же участник.
        - Ну, кое что он знал, - ответил Скелет. - Он сказал нам, что должен приехать хозяин всего дела из-за границы и забрать органы. И расплатиться с ним, в частности. Только он не сказал, когда и куда приедет этот субчик.
        - А это же самое главное, - вставил Геннадий усталым голосом. - Нам ведь нужен хозяин. Тот, у кого деньги… А этот урод ничего не знал.
        Наступила недолгая тишина, после чего Скелет все же решил окончательно ввести меня в курс дела.
        - Парень ничего больше не говорил, только твердил, что ничего не знает. И тогда Геннадий Андреевич…
        Одним словом, Геннадий просто свалил его на пол и забил ногами до смерти. Может быть, он и не ставил себе именно такой цели, но эмоции возобладали, и в конце концов один из ударов ногой пришелся точно в висок…
        Я с изумлением посмотрел на Геннадия. Все-таки я довольно хорошо знал его, мне во всяком случае так казалось…
        Я не думал, что он способен на такое. Забить человека ногами насмерть… Чего только не узнаешь о человеке. Никогда бы не подумал такого про Геннадия. Хотя, с другой стороны, разве мог я предположить про Хельгу?
        Наверное, я вообще плохо разбираюсь в людях.
        - Что вы так на меня смотрите? - окрысился Геннадий, поймав мой взгляд, наполненный ужасом. - Вы думаете, мне это было очень приятно? Вы так думаете? Просто я не мог остановиться. Когда представил себе, что моя Юля лежала на столе вот перед этим типом, так и ничего не смог с собой поделать.
        - Да вы и не особенно старались что-то поделать, - отозвался Скелет тихим голосом.
        - Ну и не старался, конечно, - согласился тут же Геннадий.
        Он трясущейся рукой поднес зажигалку к следующей сигарете и жадно затянулся.
        - А почему вы не остановили Геннадия Андреевича? - спросил я. - Ведь вы видели, что он увлекся…
        Скелет покачал головой.
        - А зачем? - сказал он. - Во-первых, я видел, что парень и вправду больше ничего не знает и ему все равно нечего сказать. А во-вторых, я думал, что такая сцена произведет впечатление на вашу Хельгу.
        Ах, вот оно что… Они не хотели все-таки марать руки и избивать женщину. Они надеялись, что ей будет достаточно, если она только посмотрит на то, как обошлись с ее сообщником.
        Пришла моя очередь торжествовать психологическую победу. Теперь Геннадий со Скелетом показали себя плохими знатоками людей. Не все же мне одному обманываться и оставаться в дураках.
        - И вы думали, что на Хельгу это может произвести какое-то впечатление? - саркастически спросил я. - После того, как она Бог знает сколько времени вырезала глаза у людей… После того, как она сознательно умертвила кучу народу… Ха-ха-ха! Да вы могли бы разорвать этого санитара на мелкие кусочки, на нее бы это не произвело никакого впечатления.
        Какая наивность, подумал я.
        - Вы правы, - согласился Скелет. - Она и глазом не моргнула, пока шеф убивал санитара. Просто сидела и смотрела.
        - Эта тварь совершенно бесчувственная, - сказал Геннадий.
        А я сразу же вдруг вспомнил ту кошку во время нашего давнего свидания в скверике. Вспомнил Хельгин точный и жестокий удар туфлей прямо в кошачью мордочку…
        Конечно, не случайно я именно тогда и расстался с Хельгой. Может быть, не вполне отдавая себе отчет в побудительных причинах… Все-таки тот ее поступок произвел на меня впечатление, он был слишком многозначительным.
        Конечно, от того поступка Хельги до ее сегодняшних злодеяний - целая пропасть, но некий знак был и тогда. Знак патологической бесчувственности.
        Бывают ведь такие люди. Просто им довольно легко маскироваться. Все ведь читают книжки про чувства, смотрят кино, да и вообще наблюдают вокруг себя жизнь нормальных людей. Вот и научаются мимикрировать, выглядеть так, словно и с ними все нормально.
        Только иногда вдруг случайно маска на секундочку слетает, и обнаруживается, что перед тобой и не человек вовсе, а нелюдь…
        - Что мы теперь будем делать? - спросил я после рассказа о происшедшем.
        Мне было нисколько не жалко санитара. Просто я не был уверен в том, что теперь мы сможем добиться чего-то. А вдруг Хельга равнодушна не только к другим людям, но и к самой себе?
        Что тогда? Вдруг ей не жалко и себя тоже? Тогда у нас нет надежды заставить ее говорить.
        - Пойдем к ней, - сказал Геннадий и решительно поднялся со стула.
        В комнате кое-что изменилось с тех пор, как я ушел оттуда. Стул был сломан, а в углу, возле дивана лежал лицом вниз труп Василия.
        Хельга по-прежнему сидела на стуле связанная и смотрела на нас, вошедших. Геннадий подошел к ней вплотную и остановился. В то мгновение я испугался, что он сейчас начнет ее избивать, как избивал санитара перед тем, как убить.
        Я мог не выдержать этого зрелища. Все-таки, что бы там ни было, а мне было бы тяжело смотреть, как бьют женщину, которую я обнимал и целовал… Пусть я слабак и ничтожество, но есть трудно переносимые вещи…
        Но ничего этого не произошло. Наверное, и самому Геннадию не хотелось пачкать руки о Хельгу.
        - Вот что, - сказал он, обращаясь к ней. - Ты, наверное, уже поняла, что я отец той девушки, которую ты оставила слепой на всю жизнь. Ты поняла это?
        Хельга продолжала молчать и с презрением смотрела на стоящего перед ней Геннадия. Тот переступил с ноги на ногу и продолжил:
        - И ты понимаешь, что это я затеял расследование. И теперь ты попалась, и я здесь самый главный сейчас. Ты видела, что я сделал с твоим напарником? Видела?
        Хельга непроизвольно скосила глаза в сторону лежащего трупа и кивнула чуть заметно.
        - Ты ведь не сомневаешься в том, что я с удовольствием убью и тебя? - спросил Геннадий.
        Он улыбнулся плотоядно и, даже как будто облизнувшись, добавил:
        - Это вообще будет мне очень приятно - убить такую тварь, как ты… Ты ведь это прекрасно понимаешь, да?
        Он говорил мягким проникновенным голосом, но ни для кого из присутствовавших в комнате уже не было сомнений в том, что Геннадий Андреевич действительно способен на все…
        - Так что я предлагаю тебе одну вещь, - сказал Геннадий Хельге. - Ты немедленно говоришь нам, кто хозяин вашего предприятия, то есть кто организатор и вдохновитель, и все рассказываешь про него, чтобы мы могли его поймать. Он нам нужен. И когда мы поймаем его, я обещаю отпустить тебя живой.
        Некоторое время Хельга и Геннадий смотрели в глаза друг другу. Наверное, Хельга соображала, правду ли он говорит и насколько можно ему верить…
        - Надо бы тебя прикончить, конечно, - задушевно добавил Геннадий. - Но уж больно мне нужен ваш начальник… Так что выбирай, что тебе больше нравится - немедленная смерть, или жизнь…
        - А вы отпустите меня потом, если я все скажу? - вдруг спросила Хельга.
        Это, кажется, были первые слова, которые она произнесла с тех пор, как ее схватили. Голос ее стал резким и хриплым, каким-то каркающим.
        Кроме того, у нее от волнения прорезался сильный акцент. Теперь она говорила по-русски так же, как на первом курсе, когда впервые приехала в Питер.
        - Отпущу, - ответил Геннадий Андреевич.
        - Вы даете слово? - спросила Хельга.
        - Нет, - ответил Геннадий Андреевич твердо. - Слово я могу давать порядочным людям. Тварям и монстрам я слова своего не даю. Но ты можешь не сомневаться - я отпущу тебя.
        - Придется поверить просто так, - вставил Скелет, стоявший позади меня, прислонившись к стене.
        - Но я отпущу тебя только после того, как мы действительно поймаем вашего хозяина,
        - уточнил Геннадий.
        Он все же хотел до конца соблюсти все формальности и оговорить условия…
        - Это теперь недолго уже, - ответила Хельга, как будто прокаркала. - Я скажу вам все, и вы отпустите меня. Вас тут трое, и вы не должны обмануть женщину.
        - Ты - не женщина, - вдруг вырвалось у меня.
        Наверное, я долго молчал, был в прострации, и только теперь из меня вырвалась первая реакция.
        Хельга вскинула на меня свои голубые глаза и отчеканила:
        - А ты - не мужчина… Я думала, что ты действительно любишь меня, а ты, оказывается, подобрался ко мне только затем, чтобы выведать что-то… Ненавижу. Ты предал свою невесту, потому что спал со мной. Потом ты предал меня.
        - Как это я предал тебя? - спросил я в наступившей тишине. - Тем, что не позволил себя умертвить просто так?
        - Да что вы, ей-богу, с ней разговариваете, Феликс, - вмешался Скелет. - Она же не женщина и вообще не человек, это вы правильно сами сказали… У нее какая-то другая психология. Нам все равно не понять.
        - Вот что, шутки в сторону, - сказал Геннадий, по-прежнему продолжавший стоять над стулом, к которому была привязана Хельга. - Человек она или нет… Женщина она или нет… Какая разница? Говори быстро все, что ты знаешь о своем хозяине, как нам его поймать! И тогда, если твои слова окажутся правдой, я отпущу тебя.
        - Кто он? - шагнул вперед Скелет.
        Наверное, он решил помочь Геннадию в допросе.
        Хельга помолчала еще несколько секунд. Наверное, она размышляла о том, есть ли у нее другие выходы, кроме предательства своего шефа… В конце концов, решив что она уже сидит, привязанная к стулу, и вокруг нее трое мужчин, готовых на все и уже убивших ее напарника, Хельга осознала, что никакой альтернативы не существует…
        - Это мой муж, - сказала она спокойно и добавила, чуть подумав: - Бывший муж.
        - Лева? - выкрикнул я, вздрогнув от неожиданности.
        Вот уж чего я не ожидал, так это услышать сейчас имя Левы Рахлина.
        - Вы его знаете? - обернулся на мой вскрик Геннадий.
        - Это мой однокурсник, - ответил я растерянно. - Как и она, - я указал на Хельгу.
        - Ну и курс же у вас был, - пожал плечами Геннадий.
        - Однако, - крякнул Скелет озадаченно. - Где он?
        - Он сейчас не здесь, - ответила Хельга.
        - А где он? - насторожился Геннадий Андреевич. - Скажи, где, и мы схватим его. А тебя отпустим, - добавил он нерешительно.
        Ему очень не хотелось отпускать Хельгу, но здравый смысл взял верх над мстительностью. Конечно, лучше уж отпустить эту тварь, зато поймать настоящего хозяина и отобрать у него деньги, столь необходимые для лечения Юли.
        Хельга молчала, как бы собираясь с силами. На лице ее были написаны сомнения. Она не была уверена, что поступает правильно. Но в результате она все же сказала:
        - Лева должен приехать сюда. Завтра он будет здесь.
        В конце концов, преодолевая ее нежелание говорить, мы вытянули из Хельги, что Лева прилетит в Питер рейсом «Алиталии» из Рима. Он должен забрать «товар» и расплатиться в очередной раз.
        - Теперь вы можете отпустить меня, - сказала Хельга, но Геннадий Андреевич только рассмеялся в ответ.
        - Вот когда он отдаст нам все, что мы от него захотим, - сказал он. - Тогда мы и будем считать, что мое слово должно быть выполнено. Так что тебе еще предстоит посидеть тут.
        - Он приедет прямо сюда, или ты должна его встречать? - спросил Скелет.
        - Он приедет сюда, - ответила неохотно Хельга. - Но сначала он всегда звонит из аэропорта.
        - Ну вот и отлично, - сказал Геннадий Андреевич. - Ты будешь сидеть здесь и ждать звонка. Скажешь, что все в порядке и что пусть он приезжает сюда. А мы уж с ним поговорим.
        Он оглянулся на нас со Скелетом, и в глазах его было торжество.
        Мы все втроем вышли из комнаты и уселись опять на кухне.
        - Вы и вправду собираетесь отпустить ее? - спросил я у Геннадия. - Дело, конечно, ваше, - добавил я. - Но мне кажется, что ее нельзя отпускать.
        - Какой вы кровожадный, - ответил Геннадий, закуривая. - Никогда бы не подумал про вас. В какие крайности вас бросает… То никак в себя прийти не могли, то сразу столько трупов вам подавай. Вы ведь, кажется, с ней спали?
        Он с интересом посмотрел на меня, и я опустил глаза. Мне было неприятно это напоминание, но я понимал, что Геннадий имеет право упрекать меня…
        - Может быть, именно поэтому я и не считаю возможным отпускать ее, - сказал я в ответ. - Я лучше знаю ее, чем вы, и думаю, что она всегда будет опасна для окружающих, всю жизнь.
        - Это так, - согласился Геннадий. - В особенности это страшно потому, что она по виду - женщина. А монстр в обличии женщины - втройне страшно, потому что внешность обманывает и никто не будет знать на что эта нелюдь способна…
        - Красивая, кстати, нелюдь, - добавил Скелет, мрачно усмехаясь.
        - Внешность обманчива, - повторил Геннадий. - Ну, как бы там ни было, а я обещал ей, что мы отпустим ее. Да и пусть катится, лишь бы с этим Левой все было в порядке.
        - Он ведь не привезет с собой пятьсот тысяч, - сказал я. - Нам следует подумать о том, как вытащить из него эту сумму.
        - А желательно - больше, - вставил Скелет. - Мне же тоже должно что-то остаться.
        - Вот об этом я подумаю сам, - отрезал Геннадий. - Вы оба все равно плохо в этом понимаете. Вы - не деловые люди. А я подумаю и решу, как мы добьемся этих денег. Если они, конечно, вообще у него есть.
        - Есть, - сказал Скелет. - Только они за границей, и будет проблемой их оттуда доставить. Мы ведь не можем отпустить этого Леву обратно за деньгами.
        - Все, - отрезал решительно Геннадий Андреевич. - Пусть это вас не беспокоит. Все эти вопросы я беру на себя. Кстати, - он поглядел на часы. - Мне нужно ехать по делам. Феликс, вы остаетесь здесь?
        - Нет, - ответил я. - Мне бы не хотелось тут сидеть.
        - Тогда мы оба попросим вас посидеть, - сказал твердо Геннадий. - Нужно покараулить эту мразь… Только до завтра. Миллион в день вас устроит?
        Скелет пожал плечами:
        - В принципе, устроит. Но я надеюсь еще поживиться дополнительно. У нее ведь тоже есть деньги. Как я понял, вы на них не претендуете?
        Мы с Геннадием вышли вместе, предоставив Скелету самому объясняться с Хельгой. Если ему удастся вытащить из нее деньги, то пожалуйста. Нам же предстояло на следующий день встретиться с Левой и «вынуть» из него полмиллиона долларов. Правда, я не знал, каким образом это удастся. Ведь с собой у него не будет, а не ехать же с ним за границу… Впрочем, Геннадий твердо уверил, что это он обдумает.
        Мы договорились, что назавтра встретимся утром здесь же, в Хельгиной квартире, и будем ждать звонка из аэропорта от Левы. В том, что Хельга сыграет свою роль, как надо, мы не сомневались. Она все же при всей своей бесчувственности была достаточно напугана нашей решимостью. Шутка ли, ведь Геннадий у нее на глазах забил насмерть санитара. Она могла нисколько не жалеть его, но ведь это служило как бы залогом того, что и с ней могут поступить таким же образом.
        К чести Геннадия он больше ни словом не упоминал о моем позорном поведении. Ни о том, что я, оказалось, спал с главной злодейкой, ни о том, как пассивно я вел себя в те минуты, когда они со Скелетом сражались в морге.
        Поскольку у нас была бессонная ночь за плечами, мы поехали по домам.
        - Как там Юля? - только спросил меня Геннадий. - Вы ведь вернулись оттуда?
        - Как обычно в последнее время, - ответил я. - Она ведь толком ничего не знает. Ни о том, что произошло ночью, ни о том, что мы собираемся предпринять.
        - И слава Богу, - заключил Геннадий Андреевич. - Когда мы сделаем все и вылечим ее, тогда пусть все и узнает. Это мужское дело.
        Я поехал к себе, и мы решили, что Геннадий позвонит мне утром следующего дня.
        - Я позвоню в справочное аэропорта, - сказал он. - И узнаю, когда прибывает рейс
«Алиталии».
        Дома я повалился на кровать и, несмотря на все пережитое волнение, почти сразу заснул. Мне ведь не двадцать лет, чтобы бегать всю ночь, а потом на следующий день быть, как огурчик. Тем более, что предстояло сделать еще немало. Очень может быть, что возни с Левой будет еще больше, чем с Хельгой и ее подручными…
        И, несмотря на все это, я ощущал легкость и приподнятость. Ведь с меня будто спала пелена, я выбрался из тяжелого кошмарного сна. Неужели все это было со мной, неужели весь этот кошмар был явью? Мое предательство Юли, и эта чудовищная противоестественная связь с Хельгой. Как я мог быть так слеп? Как мог я не распознать чудовища, монстра вблизи, рядом с собой, в одной постели, если угодно?
        Согревала меня мысль о том, что теперь все сомнения и страхи позади, и мне предстоит женитьба на Юле. Теперь я особенно остро чувствовал, как сильно я люблю ее.
        - Но для этого мне еще предстоит много сделать, - говорил я себе. - Хотя бы сейчас, на последнем этапе, я должен показать себя настоящим мужчиной. Надо же реабилитироваться. Нет, не перед Скелетом, конечно. Что Скелет? Может быть, я его больше никогда не увижу. Реабилитироваться надо перед собой в первую очередь, и перед Геннадием. Каков бы он ни был, и что бы я о нем не думал, а он ведь станет вскоре моим тестем… И, кроме того, он вел себя молодцом, как надо, в отличие от меня.
        И хотя я понимал, что Геннадий Андреевич никогда не станет меня упрекать в ошибках и малодушии, все-таки мне очень хотелось как бы смыть свой позор. Что ж, мне предоставилась такая возможность…
        Утром меня разбудил телефонный звонок Геннадия. Когда я услышал его голос в трубке, то не удивился, ведь я именно его звонка и ждал, как мы условились. Но голос его был мрачен, хотя и спокоен.
        - Надевайте штаны, - сказал он вместо приветствия. - И быстро собирайтесь, я сейчас за вами заеду.
        - А что случилось? - поинтересовался я, еще не вполне проснувшись и не понимая, отчего такая спешка и так холоден строгий голос Геннадия.
        - Выходите на улицу через десять минут, - ответил он коротко. - Времени очень мало. Я еду к вам.
        Он бросил трубку, а я принялся медленно одеваться. Позавтракать я не успел, зато успел побриться. Ведь я помнил о том, что на этот день у нас назначены важные дела, и хотелось выглядеть как подобает серьезному случаю.
        Не случайно же моряки перед смертельным боем всегда надевают новое белье и новую форму - чтобы погибнуть при полном параде…
        Я выскочил на улицу ровно через десять минут, все же недоумевая, что произошло и отчего Геннадий был так взволнован.
        Его машина показалась почти в ту же секунду, как я бросил взгляд вдоль улицы.
        - Так в чем же дело? - спросил я, едва успев сесть в машину.
        - Дело в том, что произошло нечто непредвиденное, - ответил спокойно Геннадий, и только по его гуляющим желвакам на лице я понял, как трудно ему сохранять видимость спокойствия. - Я еще не знаю, что это должно означать, и в общем-то ума не приложу. Но то, что это не означает ничего хорошего - это точно. Тут нет сомнений.
        Он нажал на педаль, и машина рванулась вперед. Только тогда, прибавляя газу, Геннадий объяснил мрачно:
        - Телефон в квартире Хельги не отвечает…

* * *
        Оставшись в квартире один, наедине со связанной и молчащей Хельгой, Скелет прошелся по комнатам, заглянул во все углы и вернулся к пленнице.
        Она ничего не говорила ему, а только смотрела внимательным холодным взглядом.

«Вот нелюдь, - подумал сыщик, всматриваясь в черты ее лица. - И бывает же так - на вид просто красавица, как ангел, а внутри на самом деле совсем иное…»
        Скелет сел на стул напротив Хельги, невольно при этом покосившись на лежащий в углу труп. Ему предстояло пробыть в одной квартире с трупом и связанной женщиной до самого утра… Это не пугало Скелета, но действовало подавляюще…
        - Где ты свои деньги держишь? - спросил он.
        - А тебе зачем? - презрительно выплюнула Хельга.
        - Тебе же обещали, что отпустят живой, - сказал Скелет. - А вовсе не обещали, что еще и с деньгами отпустят… Все деньги, которые ты нажила своим «бизнесом», ты отдашь сначала. Понятно?
        Хельга помедлила пару секунд и чуть кивнула.
        - Вот я и спрашиваю у тебя - где деньги? Если где-то здесь, то скажи место. А если ты их в банке держишь, то назови банк.
        - А если в банке, - усмехнулась Хельга. - Тогда что? Мы тогда поедем в банк?
        У нее было прекрасное самообладание, и Скелет невольно оценил это, как бы проникся к этой женщине чем-то похожим на профессиональное уважение. Не всякий мужчина в подобной гибельной ситуации вел бы себя так сдержанно и аккуратно.
        - Если в банке, то подумаем, что делать, - ответил он. - Во всяком случае, денег ты своих лишилась, это уж точно. С этим надо примириться.
        - А на что я жить буду, когда вы меня отпустите? - спросила Хельга. - Что же мне, на панель идти?
        - Может, и на панель, - ответил Скелет. - Это уж в любом случае лучше, чем то, чем ты занималась. Шлюхи людей не убивают, а ты - убийца. Самая настоящая.
        - На панель мне уже поздновато идти, - сказала Хельга, не обращая внимания на слова Скелета о том, что она убийца. - Дай мне сигарету, - попросила она, видя, что Скелет вытаскивает из кармана пачку.
        Сыщик достал сигарету и, подойдя, вставил ее между губ женщины. Потом поднес спичку, и она закурила. И тут же закашлялась.
        - Ты мог бы меня развязать, - сказала она, отдышавшись. - Или ты все еще меня боишься?
        - Боишься женщину, да? - она искоса взглянула на Скелета, демонстрируя свое презрение к мужчине, боящемуся женщину…
        - Я тебя не боюсь, - ответил сыщик, но в голосе его послышалась обида. - Я буду держать сигарету и давать тебе затягиваться, чтобы было удобно. Но развязывать не стану.
        Он твердо решил не развязывать Хельгу и постарался заглушить в себе обиду, вызванную ее словами. Мало ли что она будет говорить…
        Он стоял возле стула, к которому привязал Хельгу, и смотрел, как она курит. Он вставлял ей сигарету в рот, она затягивалась, потом он вынимал сигарету.
        - Ну так вот, - продолжила Хельга, хитро посматривая на Скелета. - На панель мне идти поздно. Возраст не тот, да и протекция там тоже нужна, как в любом деле.
        - Возраст у тебя еще вполне подходящий, - ответил вдруг Скелет. - Ты хорошо сохранилась.
        - Спасибо, - улыбнулась Хельга одними губами.
        Это была надменная и холодная улыбка…
        - А протекцию я тебе могу составить, - добавил Скелет.
        Он сам не понимал, отчего это он вдруг разговорился с этой тварью. Ведь он лучше других понимал, что она из себя представляет и что скрывается под очаровательной внешностью скандинавской королевы…
        - Правда? - кокетливо усмехнулась Хельга и стрельнула глазами в сторону Скелета. - Тогда я об этом подумаю.
        От этого странного разговора у Скелета пробежали мурашки по коже. Он понял, что эта женщина-монстр с ним кокетничает, а он поддается невольно ее кокетству. Ему стало не по себе от этого.

«Ну, наплевать, - сказал он себе. - В конце концов от всех этих разговоров ничего не меняется. Все равно все остается на прежних местах. Она сидит тут связанная, а я стерегу ее. И завтра она сделает все что нужно, чтобы заманить сюда этого несчастного Леву. Так что не имеет никакого значения, о чем и как мы сейчас разговариваем».
        Он поймал на себе испытующий пронзительный взгляд Хельги.

«Неужели она хочет меня соблазнить? - подумал он и тут же возмутился. - Ну и нахальство с ее стороны! Неужели она может подумать, что меня может соблазнить такая дрянь, как она? Разве соглашусь я когда-нибудь лечь в постель с таким недочеловеком, как она? Никогда».
        Скелет был совершенно искренен в своей убежденности. Он никогда бы и не сделал этого. Вероятно, Хельга это понимала по его суровому лицу, так что у нее была совсем иная цель. И она достигла ее - между ними установился контакт.
        Прошло минут пятнадцать в полной тишине. Скелет молчал, смотрел в окно, а Хельга не мешала ему.
        Скелет думал о том, что ночь пребывания вдвоем с этой тварью будет нелегкой. Он твердо знал, что не сломается и не пойдет ни на что. Просто предвидел моральные трудности, вот и все.
        Спустя некоторое время Хельга вдруг произнесла:
        - Мне нужно в туалет.
        Скелет обернулся к ней. Да, этого он как-то не предвидел. С мужчинами-пленниками ему не раз приходилось иметь дело. Там все было проще и понятнее…
        - Мне нужно в туалет, - повторила Хельга и выразительно посмотрела на Скелета.
        Прошло несколько секунд, за которые сыщик так и не придумал, что же ему делать.
        - Может быть, ты все-таки развяжешь меня на минуту? - сказала женщина, чуть усмехнувшись. - Ты ведь не хочешь, чтобы я описалась прямо так, сидя на стуле?
        Перед Скелетом сидела красивая женщина. Что ни говори, а внешность у нее дай Бог… Он подумал об этом и отогнал от себя эту мысль.
        - Или ты проведешь меня в туалет связанной и сам мне поможешь? - почти издевательски спросила Хельга.
        Будь пленник мужчиной, Скелет именно так бы и поступил. Наплевать, что неприятно, ему приходилось уже так делать не раз, и он относился к этому всегда спокойно - это была часть работы. Но тут…
        Сыщик продолжал молчать.
        - Ну? - поторопила его женщина.
        В глазах ее была усмешка и презрение к нему.
        - Ты так боишься меня, что готов унизить дополнительно? - сказала она. - Ты хочешь сам усадить меня и снять с меня трусы? А может быть, ты просто хочешь посмотреть, как я писаю? Да? Признайся, ты ведь хочешь посмотреть?
        От этих слов пленницы Скелета передернуло. Она думает, что он извращенец и хочет воспользоваться своим положением, чтобы подглядывать за ней… Какая гадость. У него и в мыслях такого не было.
        А еще она уверена, что он боится ее, и готова унизить таким образом. Отвратительно.
        Эх, если бы она не была такой красивой…
        - Ладно, - сказал Скелет. - Я развяжу тебя на минутку. Только туда и обратно. И ты не будешь закрывать дверь.
        Он произнес это с отвращением к себе. Это было совершенно непрофессионально, но он ничего не мог с собой поделать. Отвести ее в туалет за руку и помогать ей там - это было бы слишком не по-мужски… Что она подумает о нем?
        И что он подумает о себе сам? Мужчины, настоящие мужчины так не поступают. Мама в детстве всегда говорила ему, что настоящий мужчина всегда благороден и никогда не унижает женщину. Он сильный и смелый. Он ведет себя достойно и ничего не боится. Вот что такое настоящий мужчина!
        Он подошел к стулу и отвязал женщину.

«Она всего лишь женщина, - думал он при этом. - Даже развязанная, она все равно ничего не может мне сделать. Я - сильный и я вооружен. Со мной здоровенные мужики не могут справиться, а куда уж ей… Потом я ее опять свяжу».
        - Спасибо, - сказала Хельга, растирая затекшие руки, освобожденные от веревки. - Это очень любезно с твоей стороны.
        Она посмотрела на Скелета с благодарностью. Или ему так показалось… Во всяком случае, он хотел прочесть благодарность в глазах этой красивой женщины и прочел…
        - Поспеши, - отрезал он, гордый собой. - Иди в туалет, а потом я свяжу тебя вновь. И ты еще расскажешь мне, где хранятся твои деньги.
        Хельга медленно встала и сделала несколько неуверенных шагов по направлению к коридору. Она пошатнулась и схватилась за спинку стула.
        - Голова кружится, - пояснила она, обернувшись к Скелету.
        - Иди медленно, а я - следом за тобой. Дверь не закрывай. И знай - если что, я могу с тобой справиться.
        - О, я знаю, - ответила Хельга и двинулась к туалету.
        Скелет шел за ней и наблюдал за ее неуверенными движениями.
        В туалете, включив свет, Хельга обернулась:
        - Ты ведь не будешь подсматривать? - сказала она, и Скелету почудилась робость и просительная интонация в ее голосе. А это ведь именно то, что должно смягчать сердце настоящего мужчины…
        Кроме того, Скелет боялся, что Хельга вновь заподозрит его в постыдном желании подглядывать за ней. А такое подозрение унижало его самого, и он не мог допустить этого.
        - Я встану вот тут, - сказал он, отворачиваясь и загораживая спиной выход из туалета. - Когда ты будешь готова, скажешь.
        С чувством осознания собственного благородства и чести, Скелет застыл в проеме двери.
        Теперь Хельга достигла всего, чего хотела. Больше ей ничего было не нужно. Еще в детстве у нее была привычка заниматься маникюром, сидя в туалете. Чтобы зря время не пропадало.
        В нише за туалетным бачком она всегда держала маленькие маникюрные ножницы…
        Скелет услышал шорох спускаемой одежды, потом журчание. Он стоял неподвижно. Его смущала та роль, которую он выполнял. Утешало только то, что у него нет другого выхода. И все же он гордился тем, что повел себя достойно. Мама была бы довольна…
        - Мне плохо, я не могу встать, - послышался позади слабый голос женщины.
        Скелет резко обернулся. Что это еще за фокусы?
        Хельга сидела на унитазе, откинувшись к бачку и привалившись к нему спиной. Глаза ее были полузакрыты, все тело выглядело расслабленным.
        - Помоги мне встать, - сказала она тихо. - У меня кружится голова.
        Женщине плохо. Ей нужна помощь. Пусть она преступница, но ведь мужчина должен вести себя благородно в любой ситуации…
        Скелет шагнул к Хельге и, протянув вперед руки, подхватил ее подмышками, чтобы поднять. В этот момент женщина резко выбросила вперед правую руку и вонзила маникюрные ножницы в сонную артерию сыщика… Удар был точный и грамотный - недаром у Хельги всегда бывала пятерка по анатомии…
        Освободившись от разом обмякшего тела, Хельга выбралась из тесного туалета. Она поправила юбку, отряхнулась. Скелет лежал без движения, лицом на туалетном бачке.
        - Несчастный дурак, - пробормотала она презрительно.
        Теперь нужно было действовать быстро. Ведь Хельга не знала, когда могут вернуться Феликс и Геннадий. А все гениальное удается только раз…
        Было ясно, что «бизнес» погорел. С Питером все кончено. Ничего спасти было невозможно, да Хельга и не собиралась ничего и никого спасать. Она просто забрала из тайника под полом накопленные доллары, потом сложила в сумочку ценные вещи, а в карман плаща засунула синий эстонский паспорт. Русский она зашвырнула подальше - на шкаф. Больше она не русская гражданка.
        Да и не нужна ей больше эта страна - все, что было можно, Хельга здесь уже получила. Теперь тут опасно оставаться. До эстонской границы тут три часа, это если на автобусе или на поезде с Варшавского вокзала. А если взять машину, то и вовсе - два часа по ровному шоссе…

* * *
        - У нас нет времени, - сказал Геннадий. - Дело в том, что я узнал - самолет прилетает из Рима в одиннадцать утра. Этот Лева начнет звонить сразу из аэропорта домой к Хельге. А там в лучшем случае никто не ответит, как сейчас. А в худшем…
        - Что - в худшем? - спросил я. - Как вы вообще думаете, что там случилось? Ведь Скелет должен подходить к телефону.
        - Да, мы с ним договорились, что я могу позвонить. Он знает, что я сделаю три гудка и повешу трубку. А потом сделаю еще три, и тогда он ответит. Мы с ним так условились, - ответил Геннадий.
        - Вы все так и сделали? - спросил я на всякий случай.
        - Я сделал так несколько раз, - раздраженно бросил он.
        - Может быть, телефон отключили? - сказал я.
        Геннадий усмехнулся невесело.
        - Нет, таких совпадений не бывает, - ответил он. - Вернее, я не верю в такие совпадения. Там что-то произошло.
        - А что там может произойти? - сказал я. - Давайте поедем и посмотрим.
        - Нет, - сказал Геннадий твердо. - Не поедем, по двум причинам. Во-первых, там точно что-то случилось. А ничего хорошего там случится не могло… Если Скелет не отвечает, значит он либо мертв, либо насильно увезен. И если мы сейчас поедем туда - возможны три варианта.
        Геннадий говорил размеренно и собранно, он уже все обдумал и принял решение.
        - Первый вариант - мы находим там мертвого Скелета и все, - пояснил Геннадий. - Причем это лучший вариант из трех возможных.
        - А другие варианты еще хуже? - переспросил я, как зачарованный, будучи поражен остротой и ясностью мыслей старого педераста…
        - Второй вариант: мы приезжаем, и нас там поджидают сообщники Хельги. Они все прознали, приехали туда, грохнули или связали Скелета, освободили Хельгу и теперь только ждут нас. Им осталось только расправиться с нами, и все будет благополучно закончено. Вас устраивает такой вариант?
        Я промолчал. Зачем отвечать на бессмысленные вопросы?
        - А третий вариант? - спросил я.
        - Третий не намного лучше второго, - сказал Геннадий, покачав головой. - Третий вариант: милиция каким-то образом, обнаружив погром и трупы в морге, вышла на Хельгу. Они нагрянули туда, обнаружили труп санитара в квартире, связанную хозяйку дома и вооруженного Скелета… Труп увезли. Хельгу освободили. Скелета арестовали. Обоих повезли на допрос, а в квартире, конечно, оставили засаду. Вот мы в нее и попадем.
        - Да… - протянул я. - Перспектива неприятная.
        - Милиция нас с вами, конечно, не убьет, - сказал Геннадий. - Но посадят точно… Уж до суда, это всяком случае. Не забывайте, что это ведь только мы сами знаем, что наше дело правое. А в глазах закона мы все - банальные убийцы. А доказывать что-то мы будем очень долго. Даже если мы наймем самых лучших адвокатов и проявим чудеса логики, а милиция в свою очередь - чудеса понимания и здравого смысла, все равно это будет долгий и мучительный процесс. Есть, конечно, шанс, что нас потом оправдают и отпустят, но это будет очень не скоро… А уж Леву мы точно упустим.
        - Но мы же можем сказать все про него в милиции, - предположил я. И его арестуют. Пусть вместе с нами.
        - Да, - согласился Геннадий. - Может, и арестуют. Может быть, потом мы даже докажем его виновность и его надолго упекут. Лет на пятнадцать… Но разве этого нам с вами нужно? Разве этого мы добиваемся?
        Конечно, не этого. Нам нужно было не осуждение Левы судом и не тюрьма для него, а совсем другое. Нужны были его деньги для лечения Юли.
        - Отдать Леву в руки милиции нам с вами нет никакого резона, - продолжал Геннадий.
        - Так что же делать? - сказал я, ощущая внезапно пустоту внутри себя.
        Ведь еще час назад все было так хорошо и было столько надежд… А теперь - телефон молчит, со Скелетом что-то случилось…
        - Делать нам не остается ничего иного, как самим хватать этого Леву, - ответил Геннадий Андреевич. - Вы ведь знаете его в лицо? Я так и подумал, вот и заехал за вами. Сейчас едем в аэропорт. Нельзя допустить, чтобы он позвонил по телефону в квартиру Хельги. Бог знает, что он предпримет после того, как обнаружит, что телефон молчит.
        - Мы будем хватать его вдвоем? - спросил я. - Прямо в аэропорту? Как вы себе это представляете?
        - Никак не представляю, - ответил Геннадий. - Но я представляю себе, что другого выхода у нас нет. Это - моя дочь, и она нуждается в том, чтобы я сделал все, что нужно.
        Он повернул ко мне лицо и добавил:
        - Если вы не хотите в этом участвовать, вы можете выйти из машины и вернуться домой.
        - И вы поедете один? - глупо спросил я.
        - И тогда я поеду один, - подтвердил с непреклонной решимостью Геннадий и притормозил машину.
        Есть моменты в жизни человека, когда он сам определяет свою судьбу. Не так уж их много, чаще всего мы бываем просто марионетками в руках судьбы. Но бывает и такое, что только от твоего «да» или «нет» зависит твоя жизнь, все ее дальнейшее течение…
        Когда я понял, что мы тем или иным образом лишились Скелета, я впал в отчаяние. Скелет, его присутствие придавали мне уверенность в успехе. Он был надежен и профессионален. Сейчас стало ясно, что что-то с ним случилось и рассчитывать на него мы не можем.
        А мы с Геннадием - разве мы годимся для таких дел? Мы же ничего не умеем. Как мы станем хватать Леву в аэропорту? Это же дикость и очень опасно. Там толпа народу, много милиции…
        Больше всего мне, конечно, хотелось сказать «нет». Выйти из машины и поехать домой. И не делать того, о чем я был уверен, что это плохо закончится.
        Но кроме моментов, когда ты должен сам принимать окончательное решение, существует и еще один род моментов. Это когда ты просто никак не можешь сказать «нет». Тебе может очень не хочется, ты можешь бояться и сомневаться… Но в некоторых случаях ты не можешь отказаться.
        Это как со слепым на улице… Вы будете опаздывать на заседание Совета Министров и бежать сломя голову. Но если в этот момент к вам обратится слепой старик или слепая старуха и попросит перевести через улицу, вы же все равно не сможете отказаться… Это тот случай, когда ни один нормальный человек не может сказать
«нет»…
        - Поехали в аэропорт, - сказал я мрачно, засовывая руки в карманы плаща.
        Геннадий нажал на газ, и мы вскоре вынырнули на Московский проспект возле станции метро «Электросила».
        - А куда мы его повезем? - сказал я. - Ведь не на квартиру Хельги… Там теперь опасно.
        - Туда мы больше вообще не должны показываться, - быстро ответил Геннадий. - Если Скелет остался жив, он сам даст нам знать.
        - А он не мог просто сбежать? - предположил я. - Он ведь все сделал уже… А теперь взял деньги Хельги и сбежал. А ее убил, например. Или они сбежали вместе.
        - Не исключено, - ответил Геннадий. - Но маловероятно. Мы же с вами знаем Скелета. Он вряд ли станет так поступать.
        - Ну, - пожал я плечами. - Мне казалось, что я знал Хельгу…
        - Это - отдельная тема, - передернулся Геннадий. - Даже не знаю, как я смогу перенести, когда вы опять ляжете в постель к моей дочери после того, как спали с этой тварью… Вы сами-то можете спокойно об этом думать?
        - Ладно, не будем об этом, - ответил я. - Это - мое дело, думать или не думать. И, кроме того, Юля ведь не ваша дочь.
        Я сказал эту обидную вещь и сам испугался. Зачем я оскорбил Геннадия? Ведь он действительно любит Юлю, как родную дочь, и сейчас показывает это… Ему неприятно слышать такое, да еще от меня. Наверное, я сказал эту гадость оттого, что Геннадий был прав, упомянув о моей связи с Хельгой, я это понимал, и мне было неприятно. Вот я инстинктивно и захотел сделать ему больно в ответ.
        Но Геннадий, казалось, пропустил мои слова мимо ушей. Он даже не повернул голову ко мне, только крепче вцепился в руль, это я заметил.
        - Мы возьмем его в аэропорту, - сказал Геннадий. - А куда мы отвезем его, я уже знаю. Я успел договориться.
        - Куда же?
        - Есть место, - уклончиво ответил он, усмехнувшись своим жестким лицом. - У всякого человека есть друзья. Даже у меня, - он хмыкнул и спросил:
        - Сколько сейчас времени? Мы не опаздываем?
        - Десять тридцать, - ответил я, поглядев на часы.
        - Успеваем, - отозвался Геннадий, не отрывая глаза от шоссе.
        Мы уже проезжали мимо гостиницы «Пулковская», и до международного аэропорта было рукой подать.
        Пошел дождь. Пришлось остановиться и навернуть «дворники» на стекло. Мимо нас, обдавая нас мелкой водяной пыльцой, проносились машины в сторону Пушкина.
        Петербургский международный аэропорт, если смотреть на него со стороны главного входа, выглядит провинциально и просто жалко. По размерам и по архитектуре - это скорее напоминает бердичевский автовокзал. Очень непрезентабельное зданьице…
        Это только войдя внутрь и проходя через всю внезапно открывающуюся анфиладу залов и лестниц, ты понимаешь постепенно, что не все так просто. Что это - огромное и вполне шикарное помещение, просто оно скрыто от глаз, если смотреть снаружи.
        Но в тот раз мы не собирались ничего тут осматривать. И вообще нам надо было держаться как можно незаметнее. Мало ли что… Самой ужасной была перспектива, что Леву будет встречать кто-то, кроме нас. Тогда мы ничего не смогли бы сделать. Но нас согревала надежда, что и Лева сам не заинтересован в помпезных встречах и проводах.
        На табло в зале прибытия светились буквы, извещавшие о том, что прилет самолета из Рима не задерживается и произойдет в срок.
        - Вы хорошо его помните? - спросил Геннадий. - Сможете сразу его узнать?
        - Даже если и нет, - ответил я. - Все равно у нас нет другого выхода. Кто же еще может его узнать? Буду стараться.
        Мы вышли из здания и встали под навесом у входа. Закурили. Снаружи дождь усилился.

«Совсем как в шпионских романах, - подумал я. - Двое мужчин в плащах нервно курят возле аэропорта… Сцена для фильма про шпионов».
        Наконец, в зале на табло зажглись слова о том, что рейс «Алиталии» прибыл в Петербург. Толпа встречающих выстроилась в два ряда перед выходом из зала таможенного контроля. Люди были оживлены и почти все нарядные. Многие были с букетами цветов.
        - Улыбайтесь, - сказал мне негромко Геннадий. - Не будем выделяться внешним видом. Улыбайтесь, мы же приехали встречать дорогого нам человека. Мы так ждали его, так хотели встретить.
        С напряженными улыбками мы застыли в толпе, устремив взгляды на открытые двери. Спустя десять томительных минут показались первые пассажиры. Они проходили таможню и сразу попадали в объятия встречающих. Слышалась смешанная русско-итальянская речь.
        Стоять там и ждать - это было ужасно. Что может быть изнурительнее такого напряжения?
        Я чувствовал, как у меня по спине, между лопаток течет пот. Ноги дрожали в коленках. Наверное, и Геннадий чувствовал то же самое, потому что я заметил, как он трясущейся рукой распустил узел своего яркого галстука…
        Как ни странно, Леву я узнал сразу. Столько лет прошло, а он почти не изменился. Только облысел основательно да одет был хорошо, богато. В нашей советской юности он выглядел похуже.

«Раздобрел на человеческом горе», - подумал я, стоило мне увидеть Леву и оценить его облик.
        В руках у него был только объемистый портфель и больше ничего. Он был налегке, типичный западный бизнесмен.
        - Вот он, - указал я глазами на Леву, и Геннадий сразу понял, кого я имею в виду, весь подобрался и хрипло сказал:
        - Не спешить. Пусть выйдет, осмотрится. Никуда не денется.
        Лева и не собирался никуда деваться. Он прошел с независимым видом через толпу встречающих, миновал ее, отошел в сторону. Огляделся, постоял несколько секунд и медленно направился к телефонам-автоматам. Все было так, как рассказала нам Хельга. Кстати, где-то она сейчас?
        Лева вынул руку из кармана дорогого светлого плаща с темными отворотами и опустил жетон в автомат.

«Удивительно, до чего предусмотрительный человек, - промелькнуло у меня. - Он даже имеет жетон питерского метро для таксофона. Наверное, купил в прошлый раз и не забыл взять с собой».
        Лева, похоже, действовал с точностью автомата. Он, наверное, достал жетон из кармана еще при посадке самолета и так и шел, зажав жетон в кармане, чтобы теперь не терять времени.
        Он принялся набирать номер.
        - Пора, - прохрипел мне на ухо Геннадий и даже чуть подтолкнул вперед. - Пошли, пока он еще ничего не сообразил.
        - А что я ему скажу? - сипло, поперхнувшись, спросил я, ощущая, как мои ставшие ватными ноги, несут меня к Леве.
        - Посмотрим, - ответил Геннадий. - По обстановке.
        Я заметил, что лицо его было такое бледное, что даже казалось синюшным. Интересно, а какое было лицо у меня в ту минуту?
        Я приблизился к Леве, набиравшему номер, и положил ему руку на плечо.
        - Привет, Лева, - сказал я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал.
        Он резко обернулся, и на лице его отразился такой ужас, что я сразу окончательно понял - Хельга не соврала, и мы обратились «по адресу»…
        - Тысячу лет мы с тобой не виделись, - выдавил я из себя.
        - Да, - ответил Лева, пораженный неожиданной встречей.
        Он повесил трубку и повернулся ко мне всем корпусом.
        Он сделал над собой усилие и принужденно улыбнулся. Он заставил себя поверить в то, что наша встреча сейчас - простая случайность. Мы поговорим по-товарищески пять минут, а потом расстанемся.
        Он поверил в это. Это придало ему сил, и он улыбнулся еще шире.
        - Здорово, старик, - сказал он. - Какая встреча… Как живешь-можешь?
        - Живу хорошо, - ответил я. - Могу плохо.
        Лева хихикнул:
        - А что - плохо выходит?
        - Да нет, - сказал я. - Выходит хорошо. Входит плохо.
        Мы засмеялись, это была старая институтская шутка, ее все знали тогда…
        Смех был разрядкой. Лева понял, что все в порядке и мы сейчас еще чуть-чуть похлопаем друг друга по плечу, и я «отвалю», и он сможет спокойно звонить.
        - Встречаешь кого-нибудь? - спросил он.
        А почему бы и нет? Это вполне светский разговор при встрече на вокзале или в аэропорту…
        - Встречаю, - почти радостно кивнул я. В этот момент Геннадий обошел Леву сзади и протиснулся между ним и телефонным автоматом.
        - Кого? - поинтересовался радушно Лева.
        - Тебя, - вдруг произнес позади него Геннадий.
        Он сказал это громко, почти выкрикнул в ухо. Лева резко оглянулся и столкнулся с почти прильнувшим к нему сзади Геннадием.
        - Тебя и встречаем, - повторил Геннадий со значением в голосе и добавил угрожающе:
        - Уже встретили, как видишь.
        Кругом нас сновали люди, все громко разговаривали. Шум аэровокзала скрадывал наш разговор от окружающих. Да и вообще - кому мы нужны? Три дядьки стоят и беседуют…
        - Что это значит? - спросил Лева, и я уловил явственные истерические нотки в его голосе.
        Он повернулся ко мне и задал мне этот вопрос.
        - Значит так, - произнес Геннадий спокойно, уверенным голосом. - Сейчас ты пойдешь с нами, и мы сядем в машину. И будешь вести себя тихо-тихо… А если дернешься, то пожалеешь.
        Я к тому моменту уже перестал улыбаться, и Лева, взглянув в мои глаза, вероятно понял, что с ним не шутят и что дело обернулось серьезно.
        - Я позову милицию, - сказал он, не двигаясь с места и как бы окидывая зал в поисках постового.
        - Позови, - ответил я. - Вот прямо сейчас и позови. Давай, начинай.
        Ко мне внезапно пришло спокойствие. Я увидел перекошенное страхом лицо Левы и понял, что он боится гораздо больше, чем мы.
        Что, в общем-то, и естественно. Все-таки он настоящий преступник, и как ни трудно это доказать, а все же возможно. И он не знал, кто мы такие. То, что мы учились с ним в институте много лет назад, ни о чем не говорит. Мало ли что стало с нами за эти годы?
        Лева вообще стал иностранным гражданином, например… Почему бы и мне не стать кем-то? Следователем, например.
        - Позови, позови милицию, - сказал позади Левы Геннадий. - Под расстрел захотел?
        - За что? - простонал Лева, уже не оборачиваясь.
        Геннадий мягко улыбнулся и ласково сказал Леве в самое ухо:
        - Ты знаешь, за что.
        Но Лева не хотел сдаваться. Ему было слишком страшно. Все случилось так странно и неожиданно…
        - Я требую объяснить, - неуверенным голосом сказал он.
        - Ах ты, блядь, - строго ответил Геннадий, меняя тон. - Ты еще требуешь чего-то! А ну иди в машину и не трепыхайся, а то хуже будет.
        Наверное, с Левой уже давно так не разговаривали, он отвык… Медленно он двинулся вперед. Я шел слева от него, а Геннадий - справа. Для верности мы даже держали Леву под руки. Подавленный, трясущийся от страха и неуверенности, он шел с нами к машине.
        Его беда заключалась в том, что он не был уверен, что мы - не сотрудники милиции или контрразведки. Но в том-то и проблема всякого преступника - он знает, что виновен и боится всего на свете. Есть, конечно, отчаянные… Но Лева имел воображение, фантазию и понимал, что «повороты» могут быть разные…
        Вот он и шел за нами. И это еще раз убедительно свидетельствовало о том, что мы правы и он виновен. Если бы он был чист, и Хельга просто оклеветала его, отводя нас от истинного виновника, Лева вел бы себя иначе. Тридцать седьмой и сорок девятый годы давно миновали. Ни один нормальный человек никуда не пойдет, он станет возмущаться и звать милицию. А Лева пошел. Значит, боится, собака!
        Мы сели в машину, причем Геннадий предложил мне сесть рядом с Левой на заднем сиденьи.
        - Слушай, - сказал он, оборачиваясь к Леве. - Если ты в дороге дернешься или еще какую глупость сделаешь, я тебя пристрелю, - и он помахал рукой с зажатым в ней газовым пистолетом.
        Пистолет был заграничный и выглядел так, как настоящий. Конечно, если не приглядываться. Но у Левы не было ни возможности, ни желания рассматривать пистолет, из которого его угрожали застрелить. Он только кивнул и пробормотал:
        - Я ничего не понимаю…
        Лицо его было бледное, глаза моргали и губы тряслись. Так выглядит детсадовец, у которого отняли любимую игрушку… В каком-то смысле это и было так: мы ведь отнимали у Левы его прибыльный бизнес. Все было так хорошо - в далеком Питере резали людей, Лева возил и зарабатывал себе на достойную, старость. Себе, и своей семье… Как это было славно!
        И тут вдруг появились мы с Геннадием, и Лева понимал, что мы просто так не отвяжемся.
        - Не понимаешь? - засмеялся довольный Геннадий. - Все ты прекрасно понимаешь, гнида.
        Он тронул с места, и мы помчались обратно в город. Только я не знал, куда мы направляемся, и оттого чувствовал себя не слишком хорошо.
        - Вы что - работники милиции? - спросил вдруг Лева надтреснутым голосом.
        Я промолчал.
        - Я требую вызвать консула Германии, - проблеял Лева.
        Геннадий, не оборачиваясь, захохотал:
        - А Генерального секретаря ООН тебе не надо? - грубо сказал он.
        В общем-то нам было на руку, чтобы Лева пока что думал, будто мы - сотрудники спецслужб. Пусть его сковывает генетический страх перед представителями государственной власти…
        Мы ехали довольно долго, и все это время Лева молчал. Он сделал попытку, сказав про консула, но увидев, что это бессмысленно, решил не испытывать судьбу и покориться.
        А Геннадий точно знал, куда мы едем. Он вел машину уверенно. Его волнение прошло, теперь все шло по намеченному им плану.
        Мы подкатили к железным воротам на тихой безлюдной улице, и Геннадий два раза резко посигналил. Ворота были ярко-зеленые, глухие. За ними послышалась возня, грохот засова, и они распахнулись.
        Мы въехали во двор - тесный, маленький, куда выходили зарешеченные окна. Мне вдруг показалось, что это тюрьма. Я именно так и представлял себе тюремные дворы.
        Зачем Геннадий привез нас в тюрьму? Что это за тюрьма? Что вообще происходит? Наверное, в ту минуту я был испуган не меньше, чем Лева…
        Через ветровое стекло со все еще работающими «дворниками» я видел охранника в пятнистой форме с автоматом и в бронежилете, который отворил нам ворота и теперь стоял, ожидая, пока мы вылезем из машины. Охранник был один, и форма на нем была не эмвэдэшная… На тюрьму уже не похоже.
        - Выходим, - коротко приказал Геннадий.
        Мы вышли из машины, Геннадий посмотрел на Леву и усмехнулся:
        - Вот теперь ты уж точно никуда не денешься, - сказал он.
        Потом подумал и добавил почти ласково:
        - Как я тебя ждал! Вот ты и здесь, падла…
        Что-то мечтательное появилось во взоре моего будущего тестя, он испытывал, казалось, эйфорическое чувство от успеха предприятия…
        Охранник не задавал никаких вопросов, а только распахнул низкую железную дверь, куда мы и вошли.
        Там оказалась лестница - узкая и крутая, по которой мы поднялись на второй этаж. И почти сразу оказались в кабинете.
        Это была почти пустая комната, обставленная белой современной мебелью. Только два кресла из кожи были черными. Такую мебель мне приходилось видеть и раньше - ее поставляет знаменитая в Питере «Раума-мебель». Здравый смысл подсказывал, что в нищей государственной системе эта порода мебели не водится…
        Значит, это не государственное заведение. Так что же это? Куда привез нас Геннадий?
        Из кресла поднялся человек в сером плотном костюме с круглым красным лицом. Он подал Геннадию руку и уважительно поздоровался. Потом оценил взглядом нас с Левой и, все поняв, протянул руку и мне, проигнорировав Леву.
        Здороваясь, он никак не представился, но из разговора я понял, что его зовут Савелием Кузьмичем. На вид ему было лет пятьдесят пять, он был крепкого телосложения, а краснота его круглого лица говорила о том, что он не чужд спиртных напитков, табака и прочих скромных радостей быстротекущей жизни.
        В комнате мы были вчетвером: Лева, Геннадий Андреевич, Савелий Кузьмич и я.
        - Вам нужно предварительно поговорить с гражданином? - осведомился с топорной учтивостью хозяин кабинета, обращаясь к Геннадию.
        Тот кивнул, весело стрельнув глазами в мою сторону.
        - Располагайтесь, пожалуйста, - сказал так же важно Савелий, махнув рукой. - Я пойду в другое место. Чувствуйте себя, как дома. Вам не нужна помощь?
        - Нет, спасибо, мы сами управимся, - ответил любезно Геннадий.
        - Задняя комната тоже в вашем распоряжении, - сказал хозяин.
        Потом, повысив голос, добавил:
        - Если что случится, Коля в вашем распоряжении. Коля!
        Тут же дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился молодой человек в черном костюме, устрашающей наружности. Ему было лет двадцать, он был высокого роста, поджарый, но во всей фигуре, во всем облике ощущалась физическая сила. Он застыл на пороге, поводя в разные стороны своими мутными глазами. Свежая сорочка с галстуком не облагораживали его внешности, а только контрастировали с его зверообразным лицом.
        - Коля, познакомься с Геннадием Андреевичем, - сказал мягко хозяин кабинета. - Геннадий Андреевич поработает тут вот с этим гражданином, - он указал на молчаливо стоящего Леву. - А ты обеспечь безопасность. Понял?
        Зверообразный Коля кивнул и буркнул что-то. Это должно было означать, что он все
«усек».
        - Сколько у нас есть времени? - осведомился Геннадий у своего знакомого.
        Тот радушно улыбнулся своим толстым мясистым лицом и ответил:
        - Располагайтесь на сколько хотите. Если будет долго, то Колю сменит Гриша. Занимайтесь на здоровье, - он усмехнулся, и его густые полуседые брови сдвинулись на переносице, как в свое время у Леонида Ильича.
        Савелий Кузьмич вышел из кабинета, следом за ним ретировался Коля, и мы остались втроем.
        К тому моменту у меня накопилось вопросов не меньше, чем у Левы. Я ничего не понимал, однако не решался спросить у Геннадия. Наверное, он все это понял, потому что сказал мне:
        - Феликс, пойдем вот в ту комнату на минутку, поговорим. А ты, - он повернулся к стоящему Леве, - сядь вот в это кресло и не двигайся. Понял? Потому что если ты попробуешь сделать какую-нибудь глупость, зайдет Коля. Ты видел Колю? Он тебе все кости переломает… Сиди и молчи.
        С этими словами он увлек меня в соседнюю комнату. Это было очень маленькое помещение, где стояли только столик и два кресла.
        - Он не сбежит? - на всякий случай опасливо осведомился я.
        - Отсюда не сбежишь, - ответил спокойно Геннадий. - Как говорится - все учтено могучим ураганом… Решетки на окнах видели? Их снарядом не сломаешь… А Колю видели?
        Я кивнул удовлетворенно. Аргументы были убедительные. При виде Коли у всякого нормального человека должен наступить паралич конечностей…
        - Куда вы нас привезли? - спросил я наконец.
        - Куда нужно, - ответил Геннадий. - Я все обдумал и обо всем уже договорился. Мы не выйдем отсюда до тех пор, пока не получим всего, что хотим от этого мерзавца.
        - Так что же это? - повторил я.
        Решетки на окнах, да и вся обстановка, начиная с охранника и до Савелия Кузьмича казались мне непонятными. Бывают и в нашей жизни тайны…
        - Мы находимся в банке, - сказал Геннадий, понизив голос. - В самом обычном коммерческом банке. Хотя это и глупо звучит, - добавил он. - Какой же банк не коммерческий… Просто я хотел сказать, что этот банк был создан сравнительно недавно, вот и все.
        - А что это за банк? - спросил я, озадаченный.
        - Ну, название вы можете прочитать на входе, - ответил Геннадий. - Мы въехали с заднего входа, чтобы никто не видел. С Савелием Кузьмичем я договорился заранее. Он мой старый товарищ.

«Старый товарищ» в устах Геннадия означало, что они с Савелием вместе работали в партийных органах. Я понял - это был коммерческий банк, который был создан на закате империи специально на партийные деньги для проворачивания капитала.
        Об этих банках все время пишут в прессе, но никто толком не знает, что это за банки. Их много, и никто не хочет признаваться, какой из этих банков создан для
«отмывания» партийных денег. Вот мы и попали в один из таких.
        Савелий Кузьмич был старым партийным функционером, и ему было доверено возглавить этот банк. Так что он был полу-банкир, полу-функционер не существующего партийного аппарата.
        - В свое время я оказал Савелию Кузьмичу разные ценные услуги, - сказал Геннадий.
        - А теперь пришла пора и мне попросить его о взаимном одолжении. Вот поэтому мы здесь, и нам тут ничто не угрожает. Здесь мы в полной безопасности и можем
«работать» с этим Левой сколько угодно, до полной победы.

«Полная победа» - это на лексиконе Геннадия Андреевича означало полный отъем денег, требуемой суммы…
        - Давайте начнем, - сказал Геннадий в конце своего объяснения. - А то парень заждался решения своей судьбы.
        Мы встали и вышли к Леве, который по-прежнему сидел в кресле, куда ему велели сесть.
        - Значит так, - начал по-деловому Геннадий, закуривая и садясь напротив Левы. - Нам про тебя и твои художества все известно. Ты, как мы понимаем, деловой человек, так что с тобой лишних разговоров вести не будем. Альтернатива такая, - он перевел дух и выразительно посмотрел на Леву. - Только ты меня не перебивай, - добавил он, видя, что Лева порывается что-то сказать. - Если будешь перебивать, то будешь иметь дело с Колей. Видел Колю?
        Лева промолчал и осел в кресле. Он смотрел во все глаза на Геннадия и только изредка поглядывал на меня.
        - Итак, вариантов два, - сказал Геннадий. - Мы можем отдать тебя милиции. Это первое и самое простое. Предъявим человеческие органы, которые приготовлены для тебя. Потом предъявим Хельгу и Василия, которые во всем признаются и покажут, что ты организатор и вдохновитель. И будет тебе «светить» вышка, а как минимум, при хорошем адвокате - пятнадцать лет. Но ты их не отсидишь, - добавил Геннадий, стряхивая пепел сигареты в тяжелую хрустальную пепельницу. - Знаешь, что с тобой сделают в первую же неделю в колонии? Там ведь сведения быстро распространяются… Станет известно, за что ты сидишь и кто ты такой… Такие долго в колонии не живут, ты сам должен понимать.
        - Это все неправда, - вставил Лева. - Вы ничего не докажете…
        Он был испуган до последней степени, это было видно по его бледному лицу и трясущимся губам. А Геннадий, наоборот, расцвел. Он был теперь в «своей тарелке», он любил пугать людей, и у него это мастерски получалось. Что ни говори, профессия…
        - Докажем, - спокойно возразил он. - Ты и сам прекрасно понимаешь. Все, что я сказал - правда. И свидетели есть. Так что верная смерть тебе.
        - А какая альтернатива? - осторожно спросил Лева.
        Он уже все понял и был готов на компромисс.
        - Альтернатива? - переспросил Геннадий и плотоядно улыбнулся, отчего его лицо сморщилось и превратилось в подобие печеного яблочка.
        - Альтернатива лучше, - сказал он после некоторого раздумья. - Вот и выбирай: либо мы «сдаем» тебя милиции вместе с доказательствами и ты живешь до суда, а потом еще неделю до лагеря. А в лагере в первую же подходящую ночь тебя прислоняют к стенке барака и бьют в грудь концом деревянной лавки до тех пор, пока не разорвут внутренние органы. Вскрытие лагерное потом напишет, что с тобой случился инфаркт на почве угрызений совести… Тебе нравится такая перспектива? Но это только первый вариант. А второй будет такой… Сначала я отрежу тебе яйца, потом мы засадим тебе в задницу кол, и только после этого ты сдохнешь здесь. Без всякой медицинской экспертизы. Даже вскрытия не будет… Вот тебе второй вариант. Какой тебе больше нравится, а?
        Лева молчал, и только лицо его дергалось, как у резиновой куклы из популярной телепередачи. А Геннадий закончил свою речь и теперь торжествующе смотрел на произведенный эффект.
        Я глядел на Геннадия и подумал о том, сколько раз он уже делал все это в жизни… Конечно, в прошлом он не употреблял таких выражений, и беседа велась в иной фразеологии. Но… Весь стиль разговора и вся методика устрашения и издевательства были отработаны совершенно четко. Весь семидесятилетний опыт стоял за всеми
«прихватами» Геннадия…
        - Так что ты выбираешь? - спросил он в конце концов, с улыбкой обращаясь к онемевшему Леве. - Сдохнуть в бараке от разрыва внутренних органов или сдохнуть прямо тут, на полу, с отрезанными яйцами и колом в заднице? Мы разрешаем тебе выбрать из двух вариантов.
        Геннадий засмеялся, и от этого смеха даже у меня мурашки пробежали по телу.
        Лева принадлежал к людям нахальным и бессердечным. Но он никогда не сталкивался с настоящим ужасом… Теперь он вдруг был без всякой предварительной подготовки погружен в черный кошмар.
        Наверное, иногда он представлял себе, что может попасться. Вероятно, он думал о такой возможности. Его могли поймать итальянские полицейские… Мало ли что могло быть. Но Лева представлял себе все совсем иначе - его вежливо арестуют, посадят в чистенькую камеру и каждый день его будет навещать ловкий адвокат.
        Конечно, все равно это неприятно - сидеть в тюрьме. Но теперь случилось то, чего Леве не снилось и в страшных снах. Он попал в руки человека, который никак не соответствовал его представлениям об опасности…
        Геннадий все это понимал и поэтому старался усилить произведенное впечатление.
        - Посмотри мне в глаза, - сказал он спокойно Леве. - Посмотри мне в глаза и пойми, что я нисколько не шучу. Я именно это с тобой и сделаю, как говорю… Как ты думаешь, я тебя пожалею?
        Лева внимательно посмотрел на Геннадия, потом опустил глаза. Наверное, он увидел, что Геннадий действительно сделает все то, о чем только что сказал…
        - Что вы от меня хотите? - пробормотал он безжизненным голосом.
        Он охрип, и слова едва вылетали из его горла.
        - Дайте мне воды, - попросил он.
        И тут пришел час торжества Геннадия. Просьба о воде была как бы знаком того, что он победил, что враг сломлен. Морально во всяком случае. Теперь следовало ковать железо, пока горячо.
        Геннадий приосанился за столом и даже вскинул голову, как горный орел. Никогда не видел я его таким.
        - Ах, тебе воды дать! - загрохотал он, внезапно повышая голос на «всю катушку» так, что, казалось, задрожали стекла в кабинете. - Я тебе покажу воду! Ты у меня своей кровью поганой захлебнешься, падаль!
        Даже я при виде этой сцены замер от ужаса и внутреннего трепета. Каким я всегда знал Геннадия Андреевича? Незаметный, тихий, ко всему равнодушный муж моей бывшей любовницы… Потом - отец, вернее, отчим, моей невесты… Коммерсант, гомосексуалист… Жалкая, неинтересная личность, одним словом…
        Сейчас я увидел его «в деле». Наверное, именно таким он и бывал всегда, просто мы все об этом не догадывались. Ни Людмила, ни Юля, ни, тем более, я.
        Лева вжался в кресло и затих. Он больше не решался открыть рот. Вообще, в ту минуту мне стало даже немного жалко его. Передо мной были какие-то остатки человека. Все было так внезапно с ним… Он летел в комфортабельном самолете, где ему улыбались и поили итальянским вином. Потом он должен был забрать «товар» и лететь обратно. Все так здорово придумано, так легко и безопасно. И вдруг…
        Он оказался в мгновение ока в каком-то месте, где ему грозит неминуемая смерть. И нет никакого выхода. И перед ним сидит человек, который убьет его, Леву, недрогнувшей рукой.
        Геннадий закурил вторую сигарету и внимательно посмотрел на полумертвого Леву.
        - Один у тебя выход, - сказал он более миролюбиво, сбавляя тон. - Хочешь жить?
        Лева встрепенулся в кресле. Надежда никогда не покидает человека, даже в безвыходной ситуации он готов хвататься за любую соломинку.
        - Так хочешь? - повторил Геннадий Андреевич.
        Лева хотел что-то сказать, но только пискнул утвердительно.
        - Выход у тебя один, - продолжил Геннадий. - Ты даешь нам пятьсот тысяч долларов и мы тебя отпускаем. Идет?
        Главные слова были теперь сказаны. Вот и случилось то, к чему мы готовились. Теперь оставалось только ждать, сбудутся ли наши надежды. Мы поймали преступников, мы схватили главного… Все, как советовал Скелет. Теперь оставалось немногое - получить деньги. Мы получим их - и все. Дело будет сделано. Юлю вылечат, мы с ней поженимся и все будет прекрасно, и можно будет забыть этот кошмарный сон.
        Вот только деньги…
        - Кто вы? - выдавил из себя Лева. Даже его изощренная фантазия не могла так сразу вместить в себя все неожиданные повороты…
        - Я - отец молодой девушки, которую изуродовали твои мерзавцы, - спокойно ответил Геннадий. - Ты наживался на этом, а у меня в результате осталась на руках слепая дочь. Она - невеста Феликса. Видишь Феликса? Мир тесен, вот вы и встретились.
        Я кивнул и добавил:
        - Нам нужны деньги, чтобы вылечить ее… Из-за тебя все случилось, так тебе и платить.
        - Но у меня нет таких денег, - сказал Лева.
        Похоже было, что он еще не все до конца понял.
        - Ах, у тебя нет, - сказал Геннадий, поднимаясь из-за стола.
        Он подошел к креслу Левы и застыл рядом.
        - Начнем с яиц? - осведомился он. - Или сначала засадим кол? Или ты действительно еще ничего не понял?
        Страх физической расправы - ужасная вещь. Этот страх ломал и не таких людей, как Лева…
        - Ты не выйдешь отсюда, - произнес Геннадий внушительно. - Тебя вынесут отсюда в мешке и по частям… Неужели ты думаешь, что мы пожалеем тебя, подонка? Ты изуродовал мою дочь. Пятьсот тысяч, либо это твой последний день на земле. Ты понял?
        Теперь и я понял замысел Геннадия. Он привез Леву в банк не только потому, что здесь был его друг Савелий Кузьмич и тут было безопасно «работать». Банк был нужен еще и потому, что только так было возможно «вытащить» из Левы сумму, не выпуская его…
        Для меня тут не было роли, я находился рядом просто в качестве статиста. Чем я мог помочь Геннадию? Передо мной разворачивалась схватка, жестокая и коварная. Один очень плохой человек «ломал» другого, еще более плохого человека…
        Это продолжалось долго. Лева все-таки оказался умным человеком и не довел дело до физической расправы. Он мялся, трясся, а потом сказал, что готов выкупить свою жизнь за пятьсот тысяч долларов.
        - Это все, что у меня есть, - сказал он жалобно. - Я собирал, копил эти деньги очень долго.
        Геннадий оскалился в ответ:
        - Не пытайся нас разжалобить, - сказал он. - Такого подонка не может быть жалко… Подумаешь, что это последние деньги. Сколько людей распотрошили за них! Ты еще смеешь что-то говорить о том, что ты их копил…
        Лева по-настоящему боялся за свою жизнь, он осознал, что ему грозит. Так что с этого момента «сотрудничество» с ним пошло быстрее. Деньги свои он хранил в банке.
        Геннадий вышел на пять минут и вскоре вернулся вместе с Савелием Кузьмичем и еще одним человеком - молодым парнем в строгом костюме и модном галстуке в полоску.
        - Вот, - сказал Савелий Кузьмич молодому человеку. - Этот господин желает перевести свои сбережения из своего банка в наш и сразу же обналичить их. Займитесь этим, помогите господину.
        - Обналичить сразу не удастся, - возразил юркий юноша. - Это займет день-другой.
        - Хорошо, - кивнул Савелий Кузьмич. - Сейчас поработайте с господином. Подготовьте необходимые факсы, запишите у него все данные его банка и так далее. Впрочем, вы сами все знаете.
        Молодой банковский служащий прекрасно понимал все, что происходило, но не показывал виду. Может быть, такое бывало в этой комнате уже не раз?
        В кресле сидел плачущий Лева с отчаянными глазами и внезапно осунувшимся лицом. Он облизывал пересохшие губы, но больше не решался просить воды. Молодой человек с блокнотом подсел к нему и принялся записывать данные.
        - Если понадобится нотариус, - сказал Савелий Кузьмич своему сотруднику, - то позвоните Марье Петровне. Вы знаете, она все сделает конфиденциально.
        Потом он взял под руку Геннадия Андреевича и предложил:
        - Пойдемте ко мне пока что. Коньячку выпьем по случаю дождливой погоды, - он обернулся в мою сторону и искоса взглянул на меня. - Это ваш друг? - спросил он у Геннадия.
        Ох уж эта привычка смольнинских работников говорить о людях в третьем лице… Они знают, что делают - это наилучший способ унизить человека в неявной форме. Дать ему понять, что он шавка…
        - Это мой родственник, - коротко ответил Геннадий.
        Тогда Савелий тронул и меня за рукав и сказал:
        - Пойдемте. Это долгое дело, оно займет не час и не два. Нужно посылать факсы, потом запросят подтверждение… Сумма ведь очень большая, ни один банк просто так не выпустит из своих рук.
        Мы оставили Леву с молодым человеком и вышли из кабинета. У двери в коридоре по-прежнему стоял охранник Коля со зверским лицом. На тот случай, если Лева вдруг сделает глупость и заартачится…
        В роскошном кабинете Савелия Кузьмича мы сели в кресла, и хозяин достал бутылку дорогого коньяка.
        - Пожалуй, я не буду, - сказал я. - Мне еще надо поездить по городу, и я хочу быть за рулем.
        - Я тоже не хочу, - отказался Геннадий. - Спасибо, Савелий Кузьмич… Пока дело не сделано, я пить не буду. Вот придут деньги и я их получу, тогда и выпьем.
        - Ну, это не скоро будет, - усмехнулся Савелий. - День-два потребуется. Дело нескорое, сумма уж очень велика.
        Он налил себе стопку и опрокинул ее, отчего его лицо стало еще более красным.
        - Так это он? - спросил он, кивая в сторону кабинета, где мы оставили Леву. - Это он с твоей дочкой такое сделал?
        - Он, - подтвердил Геннадий, и пояснил: - Он - главный у них.
        - Только вот что, - нахмурился Савелий. - Ты помнишь наш уговор? Он не должен отсюда выйти, ты сам понимаешь. Если я взялся за дело и прокручу его деньги через себя, он никогда и никому не должен об этом рассказать. Мне не нужны разговоры на стороне о том, что творится у меня в банке.
        Он строго посмотрел на Геннадия, но тот не отвел взгляд.
        - Естественно, - сказал Геннадий. - Уговор дороже денег.
        - Ты же понимаешь, Геннадий Андреевич, - как бы извиняясь добавил Савелий. - Если этот тип отсюда выйдет и начнет рассказывать о том, что он был тут, что из него тут «вытряхивали» деньги… Что это будет за репутация у банка? Нет, мы же солидная положительная фирма. У нас таких непорядков не бывает.
        - Хорошо, - сказал Геннадий. - Как дело сделаем, деньги получим, так сразу же и кончим.
        Я понял, о чем они говорят. Лева не должен был выйти живым отсюда. Банк заботился о своей репутации и добром имени…
        - Но ведь вы сами обещали только что ему, что отпустите его, если он отдаст деньги, - посмел я вмешаться в разговор двух строгих людей.
        - Я обещал? - переспросил Геннадий.
        Потом подумал секунду и согласился:
        - Да, помнится, было дело… Обещал, вроде. Да чего же только не скажешь ради собственной дочери? Мало ли что я обещал… Надо же как-то деньги получить от этого мерзавца.
        - С такими любые средства хороши, - присовокупил в поддержку Савелий Кузьмич, наливая себе вторую стопку коньяка.
        - Что же вы, - он строго посмотрел на меня немигающим обкомовским взглядом. - Они будут людей резать, а мы с ними - миндальничать? Собаке - собачья смерть.
        - Но вы же обещали, - напомнил я тихо Геннадию.
        Мне казалось, что если уж он обещал…
        - Ничего я ему не обещал, - отрезал Геннадий, которому надоело со мной пререкаться. - Ты что, жалеешь его?
        Разговор на этом закончился. Я понял, что все уже решено и подписано. А у меня нет права даже задавать вопросы. В конце концов, Геннадий был тут главным, в этом деле…
        Через некоторое время Савелий вышел из кабинета и пошел проведать своего служащего, оставшегося с Левой. Он вернулся через несколько минут и сказал:
        - Все идет по плану. Уже послан первый факс в тот банк, где лежат деньги. Теперь будем ждать ответа.
        Мне не хотелось сидеть в этом банке и ждать у моря погоды. Поэтому я предложил Геннадию съездить и посмотреть, что же произошло в квартире у Хельги. Где Скелет, где Хельга? Вообще хоть что-то понять…
        - Поезжайте один, - сказал Геннадий. - Я останусь тут и буду отслеживать процесс. Это - самое главное сейчас. А вы, конечно, поезжайте. Только возвращайтесь скорее, вдруг потребуется ваша помощь.
        Я вышел из банка, только на этот раз через парадный вход. Меня проводил охранник прямо от кабинета Савелия Кузьмича.
        Я вышел на улицу, обернулся, окинул взглядом нарядный фасад солидного банка, осмотрел огромную доску с названием и подумал, что судя по виду, этот банк знаменит благотворительностью и поддержкой культуры… Или они помогают Детскому фонду… Очень уважаемое заведение, одним словом.
        А в глубине здания, в самой глубине, в небольшом кабинетике сидит сейчас Лева - трясущийся человечек, который под страхом смерти покорно подписывает факсы и прочие документы. И еще не знает, что никогда не выйдет своими ногами из этого замечательного банка.
        Потому что его тут вообще не было. Именно так потом все и скажут. Если кто-то заинтересуется, отчего вдруг была срочно переведена из заграницы такая сумма и куда девался сам клиент, все здесь скажут, что был клиент… Пришел, сделал перевод, получил наличность и ушел. Куда? Не знаем…
        А если потребуются свидетели? Найдутся и свидетели… Трое молодых людей в модных галстуках, наподобие того типчика, который работал сейчас с Левой… Они подтвердят все, что угодно. Клиент пришел, сделал перевод и ушел. Больше мы его не видели и ничего не знаем. Ищите…
        Савелий Кузьмич свое дело знает. И, вероятно, умеет подбирать надежных сотрудников. Хорошо Геннадию иметь таких друзей.
        Я не поехал домой за машиной, а взял такси. Что-то тянуло меня к дому Хельги. Наверное, это было ужасное предчувствие.
        Мы промчались по городу, причем я не смотрел по сторонам. Мне хотелось как можно скорее прибыть на место.
        Уже у подъезда я понял, что не напрасно спешил и волновался. Стояла милицейская машина, и толпились люди, жильцы дома. Я поднялся по лестнице, ничего ни у кого не спрашивая. Возле площадки, на которой находилась квартира Хельги меня остановил милиционер.
        - Вы куда? - спросил он меня, увидев, что я гляжу на распахнутую дверь квартиры. Все вокруг было залито водой, которая хлюпала под ногами. Валялись обгорелые обрывки бумаги и каких-то тряпок.
        - Что тут произошло? - сдавленным голосом поинтересовался я.
        Уже понятно было, что случилось нечто ужасное.
        - Вы идете в эту квартиру? - спросил милиционер, не отвечая на мой вопрос.
        - Да, - после некоторого замешательства ответил я.
        Надо же было как-то узнать о происшедшем…
        - Пройдите сюда, - сказал милиционер и посторонился, пропуская меня.
        - Да что случилось-то? - настаивал я, но милиционер был тверд.
        - Пройдите, вам все скажут, - настаивал в свою очередь он. Видимо, он был проинструктирован.
        В квартире недавно бушевал пожар, это было очевидно. Почти ничего не осталось от мебели и обоев. Квартира выгорела почти вся. Стоял тяжелый запах дыма и еще какой-то гадости.
        Следователь, который как раз разбирался в квартире, вцепился в меня мертвой хваткой. Он искал свидетелей и вообще кого-то, кто мог бы дать показания.
        Я уже понимал степень опасности для себя и потому сказал, что являюсь старым другом Хельги, хозяйки квартиры, и пришел ее навестить.
        - Вы договаривались о встрече? - спросил следователь.
        У меня хватило ума ответить отрицательно. Просто так зашел. Шел мимо и решил заглянуть.
        - Я вообще не видел Хельгу очень давно, - сообщил я. - И ничего про нее не знаю. А что тут произошло? Пожар?
        Следователь ничего не ответил мне. Он старательно записывал себе в блокнот мои данные - адрес и сведения из паспорта.
        - Она сгорела в пожаре? - осмелился я спросить его.
        - Нет, - ответил следователь. - Не беспокойтесь, она не сгорела. Осталась жива ваша знакомая.
        Мы спустились вниз и беседовали с ним в милицейской машине.
        - Вы не знаете, где можно ее найти? - спросил следователь.
        Я сказал ему адрес больницы. Пусть ищет ее там. Я был уверен, что там Хельги, конечно же, нет.
        Следователь в конце концов сообщил мне, что в обгорелой квартире найдены два мужских трупа. Опознать их невозможно, пожар начался как раз в том месте, где они лежали.
        - А где же сама хозяйка? - спросил я озадаченно.
        Следователь пожал плечами:
        - Будем искать. Должна же где-то быть…
        Все было ясно. Хельга каким-то образом ухитрилась убить Скелета и скрылась. Я не мог понять, как это могло произойти, но факт был очевиден.
        Следователь еще раз сверил мои данные и сказал, что меня могут вызвать потом, если я понадоблюсь. Что ж, пожалуйста. Вызывайте.
        Из машины я выскользнул тихо и боком стал отходить. Я сделал это специально на тот случай, если бы меня узнал кто-то из соседей, которые стояли тут же у подъезда и оживленно обсуждали происшедшее. Вдруг кто-то из них видел, как я ходил к Хельге, как мы выходили из дома рука об руку… А кто-то мог вообще не спать и видел, как мы ночью привезли сюда Хельгу с санитаром. Бывают же такие старушки-соседки, которые мучаются бессонницей и по ночам смотрят на улицу…
        Если бы меня кто-то узнал, потянулась бы цепочка, и я мог уже не выпутаться, К счастью, меня никто не приметил, и я сумел скрыться от глаз.
        Больше я здесь не появлюсь, незачем дважды искушать судьбу. А Хельга… Что с ней?
        Я взглянул на часы. Пожар в квартире, как я узнал, начался ранним утром. Сейчас было около трех часов дня. За это время Хельга уже трижды могла пересечь эстонскую границу…
        Для меня навсегда останется тайной, как ей удалось убить Скелета. Что ж, как говорится, политика - это искусство возможного. И жизнь вообще, наверное, искусство возможного. Поймать Хельгу теперь вряд ли возможно, так незачем было об этом думать.
        Я вернулся в банк, и меня сразу же провели обратно в кабинет к Савелию Кузьмичу. Геннадий сидел там же, и я рассказал ему о происшедшем. Он опустил голову и выругался.
        Он никак не комментировал исчезновение Хельги, только скрипел зубами некоторое время.

* * *
        К вечеру мы с Геннадием уехали домой. Лева остался в банке, где его заперли в комнате под охраной молчаливого парня, пришедшего на смену Коле. Связывать его не стали.
        - Все равно никуда не денется, - авторитетно пообещал Савелий Кузьмич.
        Потом пожал плечами и негромко добавил:
        - Пусть последнюю ночь проведет нормально, без веревок и наручников.
        Я поехал вместе с Геннадием Андреевичем. Мне не хотелось ехать домой, а хотелось увидеть Юлю.
        Она была молчалива и почти ничего не спрашивала у нас. Наверное, она понимала, что происходит нечто важное, связанное с ней. Недаром же у нее прорезалось внутреннее видение…
        Мы не говорили с ней о Хельге и вообще о том, что происходило вокруг. Юля держала мою руку и молчала. А когда к ней приблизился Геннадий, она прижалась лицом к его груди и замерла.
        - Папа, - только говорила она тихо. - Папа…
        Так мы и сидели втроем - Юля посередине, а мы с Геннадием по бокам. Наступала ночь.
        На следующий день все произошло так, как предвидел Савелий Кузьмич. После полудня в кабинет вошел вчерашний юнец с аккуратной папочкой в руках и сдержанно сообщил, что заграничный банк подтвердил передачу денег в размере пятисот тысяч и одновременно сообщил о том, что счет господина Рахлина исчерпан… Значит, Лева не солгал, когда говорил, что у него это последние деньги.
        - Ну что? - мрачно посмотрел на нас Савелий. - Теперь будем кончать? Только сначала он еще должен расписаться в получении суммы. А то нехорошо, непорядок…
        Все денежные операции заняли время до вечера. Савелий постарался на славу. Чемоданчик с деньгами был принесен и водружен на стол перед Левой. Все делалось строго по правилам.
        - Пересчитайте, пожалуйста, - предложил клерк посиневшему Леве.
        Он обращался к нему вежливо, так, словно ничего не случилось и он ничего не понимал о происходящем. Наверное, так и надо, правильно. Этот юнец далеко пойдет. Не его это дело - знать, что происходит. Его дело - соблюсти все формальности и сделать это вежливо и предупредительно.
        Лева только отрицательно помотал головой, он был уже совершенно подавлен.
        - Тогда распишитесь вот здесь, - клерк пододвинул ему бумажку по поверхности полированного стола.
        Лева затравленно оглянулся и взял ручку. Мы все стояли вокруг него и смотрели. Медленно он вывел свою подпись в одном месте, потом еще в одном… Может быть, он чувствовал, что подписывает сейчас смертный приговор себе. Может быть, кто знает…
        - Прекрасно, - сказал юнец, рассматривая подлинные подписи того, кто должен был умереть через несколько минут.
        Он улыбнулся предупредительно и сказал, обращаясь к Савелию Кузьмичу:
        - Все в порядке. Господин Рахлин получил деньги в полном объеме и подтвердил это.
        - Благодарю вас, - сказал Савелий торжественно. - Теперь вы можете идти.
        Юнец вышел из комнаты, а мы двинулись следом. Чемоданчик нес Савелий. Мы прошли к нему в кабинет и там расположились в креслах.
        - Вот ваши деньги, Геннадий Андреевич, - сказал Савелий.
        Геннадий подошел к нему и пожал руку.
        Было забавно наблюдать эту сцену благодарности между двумя старыми шакалами… Все выглядело очень чинно и благородно. Как в лучших домах. Старый товарищ оказал услугу другому старому товарищу. Еще Грибоедов писал: «Ну как не порадеть родному человечку…»
        Чемоданчик перешел в руки Геннадия.
        - Вы хотите сами заняться этим типом? - спросил Савелий предупредительно.
        - Занялся бы и сам, - ответил Геннадий. - Да что-то надоело мне за последнее время творить расправу… Может быть, ваши люди бы им занялись? Я был бы очень признателен.
        Савелий Кузьмич любезно улыбнулся:
        - Что вы, это совсем не трудно. Моих мальчиков это вовсе не затруднит.
        - Вы меня очень обяжете, - сказал Геннадий облегченно.
        - Что вы, Геннадий Андреевич, никакого беспокойства.
        Савелий проводил нас с Геннадием через задний вход, и мы, незамеченные никем, спокойно выехали из зеленых железных ворот.
        Несколько минут мы ехали молча, и только потом я спросил:
        - А вы уверены, что с Левой все будет в порядке?
        - Конечно, - бросил в ответ Геннадий. - Фирма веников не вяжет… Задушат, а потом вынесут в мешке. Камень на шею, и в воду. В первый раз что ли?
        Видно было, что Савелию Кузьмичу к таким художествам не привыкать. Нет, все-таки хорошо, что у Геннадия есть такие замечательные старые товарищи…
        - Деньги отвезем ко мне, - сказал деловито Геннадий, не глядя на меня. - Там они будут в сохранности. Хотя вообще-то они скорее ваши, чем мои.
        - Почему? - удивился я. - Ведь вы были главным в этом деле.
        - Несомненно, - ответил Геннадий. - Но ведь в Италию в клинику Юлю повезете вы, а не я. И вообще… Она хочет выйти за вас замуж. Что же я могу сделать? Ничего, хотя я и не понимаю ее выбора, - Геннадий неприязненно посмотрел на меня. - Что она в вас нашла? Кроме красивой внешности ничего нет в вас хорошего, я считаю.
        - Спасибо за комплимент, - ответил я, озадаченный.
        Геннадий остановил машину у тротуара на темной улице. Был уже вечер, и свет фонаря не доставал досюда.
        - Давайте выйдем, - сказал вдруг Геннадий.
        - Зачем? - не понял я.
        Куда выходить? Ведь надо ехать, и в машине у нас такая куча денег…
        - На минутку, - произнес Геннадий, открывая дверцу машины.
        Мне не оставалось ничего другого, как тоже выйти на тротуар. Геннадий обошел автомобиль и приблизился ко мне. Я увидел его лицо совсем рядом со своим.
        - Помните, как вы вчера сказали, что Юля мне не родная дочь? - спросил Геннадий негромко.
        - Да, - ответил я и, помявшись, добавил: - Извините меня, пожалуйста. Я это тогда сгоряча сказал, не подумав… Простите…
        - Пожалуйста, - ответил Геннадий.
        И в эту секунду в воздухе мелькнула его рука, а я ощутил сильный удар по лицу. От неожиданности я повалился на капот машины. Губы мои были разбиты, а нос превращен в лепешку. Так мне показалось, во всяком случае.
        Больше ударов не последовало. Геннадий стоял рядом и спокойно вытирал кулак носовым платком.
        - Это вам за неродную дочь, - сказал он. - Вчера просто некогда было, мы торопились по делу… А сейчас в самый раз.
        Я поднялся, зажимая пальцами разбитый нос, из которого сочилась кровь.
        - У вас есть платок? - спросил Геннадий, протягивая мне свой. - Приведите себя в порядок. Не могу же я привезти Юле побитого жениха, - он усмехнулся. - Ничего, не плачьте, пройдет. Но согласитесь, что вам причиталось.
        Я ничего не ответил, и мы сели обратно в машину. Может быть, Геннадий правильно поступил. В следующий раз я буду думать, что говорю…

* * *
        С итальянской клиникой мы созвонились спустя несколько дней. Через месяц мы с Юлей отправляемся в путешествие, откуда она вернется зрячей.
        Каждый вечер Людмила в своей комнате громко и нараспев читает псалмы, и каждый раз, когда она доходит до «долины смертной тени», я вздрагиваю.
        Мы все шли этой долиной. Каждый по своему. И мы выбрались из нее. Когда мы рассказали вкратце все, что произошло, Людмила и Юля долго сидели потрясенные.
        Наутро Людмила отправилась в церковь, чтобы заказать панихиду по убиенным. Чтобы Бог принял их в Царствии Небесном…
        Она вернулась оттуда обескураженная и расстроенная. Поп отказался служить панихиду, несмотря на все ее просьбы. Он сказал, что не понимает, как это возможно. Аркадий Моисеевич - иудей, а такие клички, как Скелет и Клоун в панихиде фигурировать не могут. А имен Людмила не знала… Так она и вернулась ни с чем.
        Но я думаю, что все будет в порядке. Мне почему-то кажется, что Бог примет их всех и они встретятся на небесах. И там никто не спросит их имен и кличек… Аркадий Моисеевич и Скелет, и Клоун - все они, пострадавшие за доброе дело и ушедшие в долину смертной тени.
        Мне даже кажется, что там, на небесах, они все станут друзьями… И туда точно не попадет Лева Рахлин. И Хельга, когда придет ее черед. Там не место холодным рептилиям…
        Вот только про себя самого я точно не знаю. Где мое место - с теми или с другими…

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к