Муос. Падение Захар Петров
        Вселенная «Метро 2033» [межавторский цикл] #0Муос #3
        Что есть Истина? В поисках ответа на этот вопрос Вера готова на все. Не найдя ответа у диггеров, она пришла в спецназ, поступила в Университет, стала офицером и будет посвящена в следователи. Она пройдет весь Муос и истопчет Поверхность, оставит за собой трупы врагов и потеряет друзей.
        Но успеет ли Вера найти то, что ищет, до прихода в подземный мир нового апокалипсиса?..
        Книга содержит нецензурную брань.
        Захар Петров
        Метро 2035: Муос. Падение
        
* * *
        I. Следователи

1
        - Я не понимаю тебя, Тхорь… Командир…
        - А я не нуждаюсь в твоем понимании, Стрелка. Я уважаю тебя, ты хороший воин, нужный офицер. Но теперь я - Командир, ты будешь слушаться моих приказов и впредь не только не будешь обсуждать их вслух, но даже и вида не покажешь, что с чем-то не согласна. И это наш последний разговор, когда ты говоришь со мной в таком тоне. Ты поняла меня, старший лейтенант?
        - Так точно, Командир!
        - Отлично! Иди, готовься к выступлению.
        Вера сильнее нужного стукнула сапогами один о другой и развернулась на выход из кабинета Командира спецназа. Тхорь, кличку которого ей уже давно пора позабыть, смотрел в спину уходившего офицера. Он говорил с Верой строго, сразу указав на дистанцию, которая отделяет командира пятерки от Командира спецназа. Но что-то было в его взгляде, заставлявшее Веру думать, будто он сожалеет о своих действиях. А может быть, он еще просто не привык быть среди убров первым человеком.
        Вера вернулась из Госпиталя в Урочище, которое было тем и не тем, что раньше. Казарма почти обезлюдела - все были на войне с диггерами. Только женщины и дети наполняли Урочище своими голосами. На время войны здесь для несения дежурств оставалась только одна пятерка, да еще одна набралась из раненых, которые успели выписаться из Госпиталя.
        Чем ближе она подходила к входу в Урочище, тем меньше оставалось в ней тех мыслей и сомнений, которые наваливались на нее в Госпитале. Войдя в казарму, она остановилась возле шконки Паука. На маленькой полочке стояла вырезанная из дерева лошадка. Почему-то Пауку последнее время нравилось делать фигурки именно лошадей - этих давно погибших в атомной войне красивых животных. Лошадка была почти готова: при нажатии на загривок она немного сгибала шею и чуть-чуть приподымала ноги. Как раз в день ухода на войну Паук покрасил черной краской приклеенные льняные пучки, имитировавшие гриву и хвост, а также аккуратно прорисовал копытца и глаза. Закончить свою работу, покрыв все коричневой краской, он собирался после возвращения с задания. Вера поставила лошадку на ладонь и подивилась тонкой работе погибшего мастера. Она грустно подумала, что у детей в Урочище не скоро появятся такие чудесные игрушки. Лошадку она решила оставить себе и, как будто воруя, быстро сунула ее в свой рюкзак.
        Подойдя к шконке Фойера, она вспомнила, как всегда радовался, видя ее, этот немолодой весельчак. Шконка была аккуратно заправлена - казалось, что она ждала своего хозяина. Вера не удивилась бы, если б со стороны столовки теперь раздался веселый разговор Фойера, часто начинавшийся словами «А наша Стрелка…».
        Где-то еще воевали Саха и Паха, но без Фойера и Паука Урочище для Веры стало пустым и холодным, да и внутри нее тоже была эта леденящая пустота, которую сможет заполнить только кровь врагов, убивших ее друзей. Она хотела быстрее уйти на войну, которая длилась слишком уж долго. Она была уверена, что там она нужна как никто. Не зная диггеров, Штаб тратит силы республиканцев зазря, и только она смогла бы встряхнуть ситуацию и помочь быстрее закончить эту битву.
        Когда на следующий день ее в кабинет вызвал Командир, Вера ожидала, что ее направят к своим солдатам, но вместо этого Тхорь приказал ей с четырьмя бойцами осуществить сопровождение какой-то научной экспедиции из Ученого совета, Штаба и Инспектората. Прежде чем отдать приказ, Тхорь разразился длинным вступлением о том, что ей надо окрепнуть после Госпиталя, что кто-то должен оставаться в Урочище, что сопровождение экспедиции - тоже важное задание. И Вера поняла, что это не решение Тхоря, а указание Штаба отказаться от ее участия в противостоянии с диггерами, и была этим взбешена. Вера хотела, чтобы война быстрее закончилась, после чего она просто сядет и обдумает, как ей жить дальше, а вместо этого ее почему-то не пускают туда, где она очень нужна, туда, где погибли ее Паук и Фойер и где сейчас воюют Саха и Паха.

2
        - Офицер, я думаю, вам сообщили порядок наших отношений - я имею в виду, кто кому подчиняется в этой экспедиции? - с явным пренебрежением спрашивала ученый-биолог.
        Вера несколько раз видела эту немолодую, но стройную женщину с очень тонким носом и колючими темными глазами в Университете. Студенты из числа медиков и биологов называли ее Трахеей: может быть, из-за высокого роста, а может, из-за постоянного крика, которым она одаривала студентов-медиков, аграриев и зоотехников, и без того боявшихся ее до заикания. Вряд ли профессор помнит Веру-студентку и теперь несколько обескуражена тем, что именно девушка руководит «группой сопровождения», как нелепо окрестили сборную пятерку в Штабе.
        - Да, доктор, мне сообщили, что я должна выполнять ваши указания.
        - Вы должны выполнять приказы! Все мои приказы, как бы вы к ним ни относились! Я предупреждаю всех: поселение Ботаники заражено. Все, кто в нем находится, - носители или потенциальные носители опасной болезни. Все мы тоже рискуем заразиться, но это само по себе не так страшно. Страшно будет, если мы вынесем болезнь за пределы Ботаников - медленное вымирание ждет тогда всех жителей Муоса. Поэтому даже малейшее повреждение скафандра означает, что одетый в него остается в Ботаниках на неопределенный срок - независимо от того, из-за чего случилось повреждение.
        Это задание не нравилось Вере все больше и больше. Единственный положительный момент в нем - в этой экспедиции была Джессика. Времени поговорить у них не было, да и их окружение к этому не располагало. И все же, встретившись глазами с мулаткой, Вера едва сдержала радостное удивление; а Джессика даже не собиралась ничего сдерживать и во все тридцать два зуба улыбнулась своей бывшей пациентке. Если бы Вере сообщили, что эта начинающая эскулапка напросилась идти в зараженное поселение сама, она этому совсем не удивилась бы.
        Кроме ученой тетки и Джессики, которым предстояло обследовать зараженных и оказать им помощь, с ними шли два инженера с целью «обследовать помещения и коммуникации поселения Ботаники», а также низкорослый щуплый майор из Штаба, совершенно не похожий на военного, не посчитавший нужным представиться или хотя бы сообщить свою роль в этой миссии. Его непонятное присутствие Вере не понравилось тем больше, что по старшинству звания он должен был командовать военной частью экспедиции, однако дал понять, что командование остается за Верой, а он будет только присутствовать.
        Коридор, ведущий к главному входу в Ботаники, был прегражден тремя герметично натянутыми прорезиненными льняными тряпками-перепонками. Для того чтобы попасть за перепонку, они должны были приподнять нижний ее край, прижатый к полу тяжелой металлической арматурой, а поверх еще замазанный мокрой глиной. Между первой и второй перепонками они надели скафандры. Офицер и мужчина в сером одеянии - по-видимому, медик - внимательно осмотрели их со всех сторон, а потом провели по стыкам скафандров кисточкой, которую макали в ведро с тягучей серой массой - каким-то антисептиком, очень вонючим, судя по тому, как кривились они оба. Между второй и третьей перепонкой их встретил усиленный наряд вооруженных армейцев в толстых повязках, закрывающих рты и носы. За третьей, у самой металлической двери в бункер, они увидели еще несколько солдат в скафандрах. Пол и стены здесь были мокрыми, скафандры армейцев - тоже. Все здесь регулярно и тщательно заливалось антисептической жидкостью.
        После того, как все оказались по эту сторону перепонки, армейцы тщательно закрыли лаз, замазали его стыки глиной. Один из солдат, по-видимому, старший наряда, обратился к Вере, видя в ее руках офицерский арбалет:
        - Приготовьтесь к бою, могут попереть - было уже такое. Чуть что - стрелять на поражение.
        Вера кивком отдала команду, ее люди взвели арбалеты. То же сделали и двое армейцев. Остальные солдаты привели в действие два больших баллона с поршнями. Двое армейцев стали качать поршни, двое взяли в руки идущие от них шланги, направив распылители в сторону двери.
        Офицер открыл толстую дверь - неокрашенную, с мощными засовами и герметичными зажимами, со следами свежей сварки. За ней была еще одна дверь - старая, с облезлой краской, вмятинами и царапинами. Похоже, наружная дверь была смонтирована совсем недавно, уже после объявления карантина - ее можно было открыть только снаружи. Из шлангов в дверной проем брызнули две распыленные струи обеззараживающей жидкости. Командир, стоя в этом облаке, постучал прикладом арбалета в дверь. Оттуда послышался полный надежды взволнованный женский голос:
        - Кто там? Кто?
        Офицер громко, но бесстрастно ответил:
        - К вам пришла медицинская помощь, как вам и обещали. Но чтобы не получилось, как в тот раз, дверь отмыкаете, но не открываете - мы сами ее откроем. Отходите на десять шагов назад и ждете там, пока к вам не войдут врачи. Кто-нибудь рванет к двери - сразу стреляем. С врачами будут военные - убры. Во всем слушаетесь их - им приказано убивать всех, кто без разрешения попытается приблизиться или сделать что-то не так. Вам понятно?
        - Да-да! Все понятно! Я открываю дверь, и мы отходим.
        Лязгнуло запорное устройство. Офицер повернулся и сообщил:
        - Входите очень быстро, чтобы дверь была открыта как можно меньше времени. Чтобы выйти, стукните три раза по три с короткими промежутками. Вас я тоже предупреждаю: если кто-то будет ранен или допустит повреждение в скафандре - можете даже не выходить, оставайтесь там. Все, я открываю дверь: военные вперед, врачи и прочие - за ними.
        Офицер открыл дверь, быстро заглянул внутрь и убедился, что поселенцы отошли достаточно далеко, а потом шагнул в сторону, оставив проход пустым. Его солдаты еще сильнее стали давить на поршни, от чего струи распыляемой жидкости создали сплошную туманную завесу в дверном проеме. Вера вслед за своими людьми почти вбежала в помещение. Буквально через секунду за ними захлопнулась дверь.
        Поселение Ботаники располагалось в бывшем подземном служебном помещении Минского Ботанического сада. Когда-то оно использовалось как хранилище для семян, саженцев, для проведения каких-то ботанических исследований - собственно, это и дало название поселению. Поселение Ботаники было относительно небольшим, но многолюдным. До нашествия ленточников оно не имело статуса самостоятельного поселения, входило в юрисдикцию станции Академия наук, с которым соединялось прямым подземным коридором. Ботанический сад, очищенный от экзотических деревьев и кустарников, превратился в плодородное поле, способное прокормить почти семь десятков Ботаников. После изгнания ленточников поселение Ботаники заполнили переселенцы, которых из-за естественного прироста и плановой миграции становилось все больше. Сюда же на постоянной основе прикомандировали двух ученых из Университета для проведения исследований по выведению новых сортов картофеля, льна и других культур.
        Вера всматривалась в этих перепуганных людей, носивших заношенные повязки сомнительной стерильности и эффективности, но видимых признаков какой-либо болезни не заметила.
        - Администратор жив? - спросила профессор.
        - Пока жив, - ответил один из мужчин. - Но вряд ли вы захотите с ним общаться.
        - Понятно - заражен. А кто здесь за старшего?
        - Аня! Ты? - выступила вперед высокая женщина в очках, вымученно улыбаясь и всматриваясь в стеклянное забрало скафандра профессора. - Я надеялась, что сюда пришлют именно тебя, подруга.
        Женщина неуверенно сделала шаг вперед. Профессор резко одернула ее:
        - Тамара, оставайся на месте. Ни шагу вперед. Обниматься мы с тобой не будем. Тебе как биологу должно быть понятно почему. Но помощь твоя, конечно, будет мне нужна.
        Тамара растерялась, услышав ледяной тон своей подруги, и, как бы оправдываясь, с нескрываемой обидой сообщила:
        - Анна, я здесь не сидела сложа руки. С Виктором, пока он не… мы работали по изучению этого. Но у нас нет нужных приборов, расходников…
        - Да уж, работали они… Вот она, ваша работа, повылазила вся наружу… Наделали… - недовольно забурчали Ботаники, сдерживая свои эмоции в присутствии посторонних и к тому же вооруженных людей, не оставляя сомнений в том, кого они винят в своих бедах. Царапины на лице Тамары, ее подпухшие от слез глаза и загнанный взгляд говорили о том же.
        - Ладно, начинаем работать! Я бы предпочла, чтобы нам не мешали, - властно сообщила профессор, повернувшись вполоборота к Вере и тем самым дав понять, что ей пора действовать. - А ты, Тамара, иди со мной.
        Вера немедля кивнула своим бойцам и, чуть приподняв арбалет, громко крикнула:
        - Все зайдите в то помещение. Что это у вас? Кладовая? Отлично, все зайдите туда. Так, хорошо. Если кто-то попытается выйти, мы стреляем без предупреждения. Если это случится, могут пострадать дети. Еще раз насчет детей - вы за них в ответе, поэтому позаботьтесь, чтобы никто не выходил…
        Ботаники удивились, услышав женский голос, не слишком искаженный фильтрами скафандра, но все же покорно попятились. Они едва вместились в кладовую. Снаружи за ними заперли дверь.
        - Офицер, предпочту, чтобы вы шли с нами. Там больные, и я бы не хотела всяких недоразумений, - вроде как попросила, но на самом деле приказала профессор.
        - А мы пока займемся своими делами, - сообщил один из инженеров, направляясь со своим коллегой осматривать помещения. Штабист уже давно от них отошел и, смешно заложив руку за спину, прохаживался взад и вперед, как на прогулке, при этом внимательно осматривая пол, стены, потолок и внутреннее убранство помещений.
        Вера убедилась в прочности запора, оставила там двух солдат, а сама с еще двумя направилась за профессором и Тамарой. Они вышли в коридор, который огибал основное помещение по периметру. Профессор пропустила Веру вперед как бы из вежливости, но Вера подумала, что профессор боится своей подруги, вернее, той заразы, носителем которой она может быть. Из-за Вериной спины Анна спросила у Тамары:
        - Твои соображения?
        - Это мицеон.
        - Я читала это в твоей докладной. Но насколько ты в этом уверена?
        Тамара остановилась и резко обернулась.
        - Анна, мне бы поговорить с тобой наедине.
        После недовольной паузы профессор ответила:
        - Ладно. Где тут у вас есть какой-нибудь закуток? И кстати, офицера ты можешь не бояться. Она умеет быть глухой и слепой. Ведь так, офицер?
        У Веры нарастала неприязнь к профессору, причину чего она пока сформулировать для себя не могла. Может быть, из-за патологической трусости, проявившейся в брезгливой манере общения этой женщины со своей коллегой и, надо полагать, бывшей подругой, и вылившейся в боязнь остаться с ней наедине даже в скафандре. Вера дала знак остальным оставаться на месте и пошла за Тамарой. Когда они зашли за поворот коридора, Тамара каким-то неестественным сбивающимся голосом, стараясь говорить достаточно громко, чтобы слышала Анна через прорезиненную ткань головной части скафандра и в то же время не слышали те, кто оставался за углом, быстро проговорила:
        - Анна, Ботаники догадываются, что причина болезни - наши с Виктором испытания. Если они узнают, меня и Виктора убьют, хотя он и так почти мертв. О мицеоне… Очевидно, гриб в результате очередной мутации стал очень агрессивным. Виктор заразился первым, скорее всего, от спор мицеона. Он долго температурил, а потом у него пошла сыпь. У нас был небольшой запас антибиотиков - Виктор сдерживал ими развитие болезни. Но большую часть антибиотиков Виктор вколол мне, хотя ему они были нужнее, я отказывалась, но он настоял - ты же знаешь Виктора. Скорее всего, это и спасло меня, вернее, пока спасло. А местные начали заражаться один за другим - споры мицеона здесь везде. То, что я пока внешне здорова, а Виктор сообщил о болезни далеко не первым, временно спасло нас от расправы, иначе местные точно решили бы, что болезнь пошла от нас… Анна! Вытащи меня отсюда! Заприте меня в отдельную палату в инфекционке Госпиталя или у себя в лаборатории, понаблюдайте, а когда убедитесь, что я чиста, выпустите, и я буду работать над этим. Умоляю тебя, сделай это!
        - Тамара, скажу честно, пока вопрос о выходе - твоем или кого-то еще из Ботаников - не стоит. Отсюда выйдут те, кто выживет, и то лишь тогда, когда болезнь будет излечена. Да и не к лицу тебе просить о таком: сама же говоришь, что из-за вас с Виктором все началось. Ты должна принять ответственность на себя и работать здесь, с этими людьми, которые страдают по вашей вине.
        - И это говоришь ты, Анна? Это говоришь ты?! - Тамара произнесла это надрывным голосом, едва не срываясь на крик. - Вспомни, кто инициировал полевое испытание мицеона здесь, в Ботаниках? Кто кричал на Ученом совете и в Инспекторате, что это решит проблему продовольствия в Республике? Ты! Мицеон - это твое детище! Это ты, Анна, во всем виновата…
        - А ты считала по-другому? По-моему, ты была докладчиком на Ученом совете.
        - Что я? Кто я такая? Я во всем верила тебе, - теперь Тамара уже плакала. - А надо было верить Виктору… Он нашел мицеон, он увидел его пищевую ценность и плодовитость, но он же предположил, что мицеон, вернее, его первичные, не дошедшие до нас формы, - биологическое оружие, сброшенное в Последнюю мировую. Он ведь и тебе говорил не раз, что мицеон продолжает мутировать, и нельзя проводить его открытые испытания, пока мы не найдем устойчивую форму…
        - Так это же ты убедила его молчать на Ученом совете…
        Вера, даже не видя лица профессора, не сомневалась, что та произнесла эту фразу с омерзительно циничной улыбкой на лице. Тамара уставилась на Анну, потом истерично всхлипнула и, уже задыхаясь от плача, произнесла:
        - Да, я… Это я по твоей просьбе убедила его молчать… И он согласился… И ты была уверена, что он согласится, потому что знала, что я для него значу… Я его использовала для тебя… А ты нас использовала для себя самой… Ты по нашим трупам въехала в Ученый совет…
        - Все, хватит, Тамара. Поговорим об этом позже, а пока осмотрим инфицированных.
        Тамара отвернулась, продолжая тихо подвывать, надела головную часть скафандра и стала затягивать шнуры, зажимающие герметичные стяжки между головной и туловищной его частями. Из-за трясущихся рук или безразличия она сделала это не очень тщательно, и одна стяжка завернулась так, что в образовавшуюся щель сзади была видна тощая шея Тамары. Анна в этот момент стояла сзади и однозначно заметила эту оплошность. Вера была уверена, что она поправит стяжку своей подруге или хотя бы сообщит ей о разгерметизации, но та не сделала этого, даже когда ее коллега направилась к лепрозорию.
        - Постойте, я вам скафандр поправлю, - громко сказала Вера, догоняя Тамару. Проходя мимо профессора в узком коридоре, она специально, но как бы нечаянно толкнула ее.
        Лепрозорий находился в мастерской поселения Ботаники. В старой ржавой двери не было предусмотрено запорного устройства, между дверью и стеной коридора вставлялись упоры, не дававшие открыть дверь. Так от больных ботаников отгораживались ботаники здоровые или, вернее, считавшие себя пока здоровыми. Перед тем как открыть дверь, по команде Веры двое ее людей поставили на боевой взвод арбалеты и вскинули их для возможного выстрела. На удивление, за дверью не было слышно плача или стонов, не было слышно ни единого шороха.
        Одна потолочная лампочка мастерской давала очень тусклый свет. В тесном помещении на станках, верстаках, стульях и прямо на полу сидели и лежали около двадцати больных. На звук открывшейся двери они зашевелились, начали вставать и подходить ко входу в мастерскую.
        - Назад, всем назад! - приказала Вера.
        Больные остановились и молча уставились на посетителей. На этих людей, больше похожих на леших, было страшно смотреть. Их тела полностью покрылись наростами, словно стволы трухлявого дерева трутовиками. У некоторых из-за этих твердых на вид опухолей не было видно глаз, носа, ушей. Профессор отшатнулась от дверного проема и, похоже, только усилием воли заставила себя сделать шаг обратно и снова смотреть на эти порождения кошмара.
        - Они насквозь пронизаны мицелием. Грибница, вцепившись в живой организм, постепенно разрастается, одновременно подавляя иммунную систему. Я думаю, что иммунитет полностью ломается через несколько дней после заражения. На этой стадии у зараженного отмечается повышенная температура, иногда - лихорадка. Потом симптомы проходят, и наступает скрытый период - дней десять-двенадцать. Грибница по-прежнему продолжает захватывать организм, но при этом вырабатывает какие-то вещества, действующие как обезболивающее и гормон. По иронии, зараженный чувствует себя хорошо как никогда: у него отличное настроение, повышенная работоспособность и все нарастающее чувство голода - за день они съедали тройную норму. Думаю, это тоже из-за мицеона - ему надо, чтобы зараженный накапливал запас питательных веществ для следующей стадии. А потом начинает расти плодовое тело - то, что мы видим сейчас. Боли они не чувствуют: мицеон по-прежнему о них «заботится», если это можно так назвать. Эти шишки на них растут сначала за счет пожирания мягких тканей, хрящей, кожных покровов, то есть второстепенных органов. Шишки лопаются,
выбрасывая споры, очень малые и легкие, практически невесомые. Малейшего сквозняка достаточно, чтобы разнести их куда угодно. А на самой последней стадии гриб поражает все органы: смерть наступает от отказа печени, почек, остановки сердца или поражения мозга, от чего угодно - это самая агрессивная стадия… Вот то, о чем я говорю…
        Тамара указала в угол, где лежало что-то - только по приданным одеждой и обувью формам можно было догадаться, что это человеческие трупы, хотя они больше походили на упакованный в одежду хлам, сплошь покрытый шишками. Словно в подтверждение недавно сказанных Тамарой слов, над одним из трупов раздался хлопок - лопнул гриб, образовав серо-коричневое облачко из спор, которое зависло над тем, что когда-то было головой.
        - Почему вы их не хороните? - не выдержала Джессика.
        - Кому хоронить? Больные это сделать уже не в силах - они слишком больны, а здоровых не заставишь, сами понимаете. Да и где хоронить? Выход на Поверхность вы нам замуровали, а в коридор не пускаете… Если вас это тревожит, то трупы не успевают разлагаться - их полностью пожирает гриб, поэтому от тифа или холеры эти люди точно не умрут, - с горькой усмешкой добавила Тамара.
        Больные, как порождения другого, неправильного, искаженного мира, так и стояли, кто мог стоять, и сидели, кто стоять не мог. Они ничего не говорили и почти не двигались, как будто какие-то иллюзорные существа, сами не понимающие, как они здесь оказались.
        Профессор властным тоном с оттенком чиновничьего недовольства, пытаясь заглушить внутреннюю дрожь, начала давать указания:
        - Так, Джессика, чего стоишь… давай-давай, бери образцы… фрагменты инородного тела у живых и трупов, крови, тканей… мазки тоже возьми… все надо будет исследовать…
        Джессика переступила порог, вошла в лепрозорий, раскрыла ящик с пробирками, шприцами, пинцетами и тампонами и принялась брать пробы у больных, которые покорно и все так же молча делали всё, что бы она ни попросила. Профессор не сдвинулась с места, так и стояла у противоположной от входа в лепрозорий стены коридора. И она бы с удовольствием ушла отсюда прямо сейчас, подальше от этого кошмара. Чтобы как-то нарушить тягостное молчание под тихий перестук инструмента Джессики и негромкое общение последней с больными, профессор спросила у своей коллеги:
        - Если мицеон разносится спорами, значит, до появления плодовых тел или, как ты их называешь, шишек, зараженный не опасен для окружающих?
        - Опасен. Очень опасен… - неожиданно ответил мужчина едва слышным сиплым голосом. Он полулежал-полусидел на полу, опершись спиной о стену, и мало чем теперь отличался от трупов, лежащих в углу. - У зараженного… уже через несколько дней… в выдыхаемом воздухе… на теле… есть частицы мицелия… и даже споры…
        - Виктор… Виктор… - разрыдалась Тамара, но к своему коллеге и другу, скорее даже больше чем другу, она так и не подошла.
        Мужчине было тяжело дышать и разговаривать, каждое слово ему давалось с усилием. На месте одного глаза у него росла шишка размером с детский кулак, еще несколько шишек на другой половине лица исказили его так, что глаз превратился в узкую щелочку, через которую тот вряд ли мог видеть. Мужчина вяло шарил по полу рукой и наконец нашел то, что искал. Он поднял толстую потрепанную тетрадь и протянул ее:
        - Здесь мои наблюдения… что я успел… мицеон тяжело будет победить…
        Держать вытянутой трясущуюся руку ему было нелегко, однако ни Анна, ни Тамара, которым он хотел отдать эту тетрадь, к нему так и не подошли. Джессика фыркнула, сама подошла к ученому, взяла тетрадь, завернула ее в герметичный мешок и положила в ящик с образцами. Перед тем как отойти от Виктора, Джессика слегка тронула его за руку и тихо сказала:
        - Мы изучим все, над чем вы работали. Обязательно изучим.
        Когда Джессика заканчивала брать образцы, в лепрозорий заглянул штабной офицер. Не сказав ни слова и не выказав никаких признаков удивления тем, что видит, он прошелся по мастерской, почему-то оглядывая стены, и так же молча, словно привидение, вышел. Инженеры тоже заходили, но их реакция на вид находившихся здесь в заточении людей была более бурной. Инженеры осматривали стены, пол и потолок, скорее всего, для того, чтобы убедиться, не делают ли местные подкоп и не пытаются ли каким-либо образом выбраться из своего поселения. Но какова была роль штабиста, Вера так и не поняла.
        Наконец Джессика закрыла свой чемоданчик, грустно обвела взглядом обитателей лепрозория, все так же отрешенно наблюдавших происходящее, и пошла на выход. Больные возвращались на свои места. Убры помогли Тамаре установить обратно упоры, заклинивавшие дверь.
        Тамара разуверилась в том, что ее отсюда заберут, и по пути в главное помещение Ботаников пыталась решить с профессором хоть какие-то вопросы:
        - Нам бы антибиотиков, пусть даже просроченных, лишь бы побольше. Я же, кажется, до сих пор здорова. И новых масок для здоровых - те, что они носят, уже пять раз нужно было бы сменить. И какое-нибудь антисептическое средство, чтобы минимум раз в день мыть им полы и стены, да и слабым раствором постирать одежду и смазывать кожные покровы здоровых. И я бы хотела, чтобы всех условно здоровых протестировали… можете начать с меня… и сразу же сообщили результат, чтобы тех, кто заражен, отправить в лепрозорий… Я бы могла сама это сделать, но если результаты тестов зараженным буду сообщать я - меня саму отправят без скафандра в лепрозорий… а если вы - другое дело…
        Профессор молчала, никак не реагируя на просьбы Тамары, которая хотела еще что-то сказать, но они уже входили в главное помещение поселения. Здесь нарастало напряжение: в дверь, остававшуюся под прицелом двух убров, изнутри стучали запертые ботаники. Когда дверь открыли, находившиеся в заточении притихли в ожидании, но по их виду было ясно, что нервы у этих людей на пределе.
        Из второго ящика Джессика достала и разложила нехитрый медицинский инструмент и снова принялась брать образцы крови и мазки слюны, измерять давление и температуру. Ботаники повеселели и с надеждой смотрели на происходящее - теперь они были уверены, что хотя бы один из пришедших является врачом. Джессика взяла образцы у Тамары и еще пятерых местных, потому что у нее оставалось всего шесть комплектов для взятия анализов. Когда она закончила работу и закрыла чемодан с явным намерением уходить, тот же временный администратор, с которым они разговаривали вначале, удивленно спросил:
        - И это все?! Почему вы проверили только шестерых? А где лекарства? Где антибиотики? Тамара, ты же говорила, что они принесут лекарства, которые остановят болезнь!
        Джессика начала объяснять, от волнения снова с сильным акцентом:
        - Поймите. Ми должни исследовайть пр-робы, чтоби знать, как вас л’ечить…
        Но профессор при виде надвигавшихся ботаников отбежала к входной двери, стала стучать по ней кулаком и неистово орать:
        - Выпустите! Выпустите! Мы уходим.
        Ее истеричный крик подействовал как детонатор.
        - Куда?! Никто не уйдет! Держи их, - закричал временный администратор.
        Четверо мужчин бросились к тамбуру, чтоб отрезать выход. Вера видела, что у одного из них в руках меч, остальные похватали табуретки. Тот, который был с мечом, схватил профессора за рукав и грубо отшвырнул ее от двери. Отбегая, профессор столкнулась с одним из инженеров, в результате чего они оба завалились на стол.
        Из кладовки в главное помещение вбежало около дюжины ботаников, в основном мужчин, некоторые с оружием. Пока что они бестолково суетились, толпясь возле выходного тамбура, подбадривая себя грозными выкриками в адрес посетителей. Пользуясь секундной заминкой, Вера звонко крикнула:
        - Холод! Дверь!
        Пока ботаники соображали, что бы значил этот выкрик, Вера рванула к двери кладовки и с лету всадила тяжелым скафандровым сапогом в челюсть только намеревавшемуся выйти оттуда мужику. Пока тот заваливался назад, подоспевшие убры ударами и толчками загнали за дверь еще двух мнительных «повстанцев», сильным рывком захлопнули дверь и заперли ее со своей стороны.
        - Мочи их всех! Никто не уйдет, - это кричал временный администратор. С перекошенным от злобы лицом он ударил табуреткой подымавшегося с пола инженера. Раздался звон стекла, посыпалась на пол стеклянная крошка, инженер снова рухнул на пол, потом упала табуретка, а за нею на полу оказался и сам администратор с торчащей между лопаток стрелой, пущенной Верой из арбалета.
        Ботаники, запертые в кладовке, по-прежнему кричали и стучали в дверь. Но те, кто был в основном помещении, растерянно всматривались в неловко раскинувшегося на полу предводителя. По первому требованию они бросили на пол все, что держали в руках, и стали лицом к стене. Кто-то помог подняться невезучему инженеру. Через разбитое забрало шлема он растерянно смотрел на профессора. Та, не церемонясь, сообщила:
        - Вы остаетесь. Вы понимаете это?
        Инженер бормотал что-то невнятное. Вера условленным образом постучала в дверь. Дверь открылась, и участники экспедиции один за другим исчезли в клубах антисептического тумана. Вера, выходя последней, обернулась, с сожалением посмотрела на инженера и ступила за порог.

3
        На обратном пути она слышала разговор, который затеяла Джессика с профессоршей.
        - Их можно протестировать всех, выбрать тех, кто здоров, и вывести в другое помещение, хотя бы в отсек туннеля, ведущего к поселению. Ну, хотя бы отделить еще одно помещение внутри самих Ботаников, которое тщательно дезинфицировать, и установить нормальную фильтрацию, снабдить нужными средствами, антибиотиками. Так мы можем спасти многих… хотя бы некоторых… хотя бы детей.
        Джессика приводила молчавшей профессорше еще много аргументов, которые даже несведущей в медицинских вопросах Вере казались очевидными. Но член Ученого совета грубо и насмешливо оборвала Джессику:
        - Кто это «мы»? Ты, что ли? Знай свое место, резервантка! Ты взята в экспедицию не как компаньон или коллега, а как тот, кого не жалко потерять, если вдруг порежешься или начудишь при отборе образцов.
        Профессор ускорила шаг, Джессика на секунду остановилась, и Вера в свете фонаря уловила взгляд своей подруги. Нет, та не была обижена или расстроена. Ее гордое красивое лицо выражало только сочувствие к профессору, а может быть, и всему тому конгломерату людей, к которому относилась ученая, а может, и ко всем человекообразным обитателям Муоса, среди которых стало возможным такое отношение к своим сородичам, находящимся в смертельной опасности.
        Воины спецназа не разговаривали при движении во время боевых заданий, какими бы простыми те ни были. Не сделала Вера исключения для себя и в этот раз. Они дошли до охраняемого входа в одну из секретных лабораторий Центра, зайти в которую не имела права даже Вера. Задание было окончено, образцы доставлены по назначению, профессор еще раньше направилась в Университет, инженер и штабист - докладывать что-то своему начальству. И только Джессика должна была нести опасные образцы в эту лабораторию, а потом работать с ними. Мулатка остановилась и улыбнулась Вере, сверкнув ослепительно белыми зубами. Это уже не была улыбка той загнанной студентки, которая робко пыталась завести знакомство с Верой. Это была улыбка старшей сестры, которую о чем-то деликатном хочет спросить сестра младшая:
        - Я ушла из Университета через три дня после тебя. Теперь я практикуюсь в лабораториях. А еще через месяц ухожу в Резервацию - пришло мое время лечить людей.
        Джессика сделала короткую паузу, как бы дразня Веру, потом снова улыбнулась и сообщила:
        - После твоего ухода я его видела случайно только один раз, в коридоре. Он шел медленно, никого не замечал. Раньше я таким его не наблюдала. И я, кажется, догадываюсь, что с ним.
        Вера кивнула, дав понять, что услышала то, что хотела. Но или слишком резкий кивок, или забегавшие глаза Веры, которые та прятала от хитрого взгляда Джессики, рассмешили мулатку. Она хихикнула и, приблизившись к Вере, громко прошептала ей прямо в ухо:
        - Твой кивок, видимо, означает следующее: при встрече я должна сообщить Вячеславу, что я тебя встречала и ты просила ему передать, что его совсем не забыла? Ведь так?
        Вера еще резче и еще смешнее кивнула, отчего они рассмеялись уже вдвоем. Топтавшиеся в стороне убры и стоявший у входа в лабораторию охранник-армеец удивленно смотрели на нелепо-веселую беседу офицера спецназа и темнокожей резервантки.
        Но возвращение в Урочище после похода в Ботаники вызвало у Веры затяжной приступ депрессии. Ей приходилось видеть смерть, приходилось видеть больных, приходилось видеть умирающих. Но никогда она не была очевидцем медленной гибели целого поселения. Она привыкла, что если где-то беда, значит, нужно уничтожить врага, явившегося источником этой беды. В бою можно погибнуть, но бой с врагом - это очевидное средство победить и помочь людям. А против этого врага - спор и грибницы мутировавшего гриба - Вера бессильна. Она вынуждена принять, что несколько десятков человек в Ботаниках ждут своей кошмарной участи. Многие из тех, кого она видела в числе здоровых, теперь пребывают в лепрозории, а некоторые пополнили ту разросшуюся кучу, которую даже могилой не назовешь.
        Еще одной причиной тяжелых Вериных мыслей было то, что в Ботаниках остался один из инженеров, фактически обреченный на медленную смерть. Косвенно виновата в этом была она - ведь она сознательно дала условную команду «Холод», то есть запретила своим людям применять оружие. Положение о спецназе разрешало командиру давать такой приказ во время боевой операции только «в крайних случаях при явном численном превосходстве над невооруженным гражданским противником». Не скажи она: «Холод!» - и временный администратор наверняка валялся бы на полу своего поселения еще до того, как притронулся к кому-нибудь из членов экспедиции. Почему она это сделала? Тут все ясно - там была Джессика, которой Вера не хотела показывать кровавое шоу. И дело даже не столько в Джессике, сколько в глупой, мимолетной, толком не сформировавшейся мысли о Вячеславе, овладевшей ею за те полсекунды, в которые она принимала решение. Какой-то примитивной бабской логикой она увязала Джессику с Вячеславом, как будто мулатка при каких-то обстоятельствах могла ему рассказать о жестокой, кровожадной Вере. Как глупо!
        Но дело сделано, команда «Холод» прозвучала, хотя ботаников было больше, и один из них - с мечом. А значит, Вера превысила свои полномочия, что повлекло последствия, и теперь ее могут судить. Свои, убры, конечно, ее не сдадут - слишком ее уважают в Урочище, да и плевать солдатам на потери штатских. В рапорте по результатам задания она о команде «Холод» тоже умолчала. «Куда надо» пожелали бы сообщить и капризная трусливая профессорша, и второй инженер, потерявший своего коллегу. Но это только если они поняли, что за команду дала Вера, а это маловероятно. Зато вот штабист - он-то наверняка все понял и, скорее всего, сделает то, что должен сделать. Вера хорошо помнила судьбу Зозона, отказавшегося расстреливать детей и женщин в каком-то мятежном поселении. Ее ситуация была не лучше, а «смягчающих обстоятельств» у нее в разы меньше, если они вообще есть. Она представила следователя, зачитывающего приговор на общем построении посреди Урочища, позорное срывание погон и переодевание в рубище. А потом рабочие закуют ее ноги и руки в цепи, и остаток дней она будет трудиться на каторжных работах на
Поверхности, пока не выхаркает свои легкие или не сгниет от рака. Она предпочла бы по-срочному умереть в бою, но такой возможности ей не давал Тхорь или кто-то, стоящий над ним. Веру никуда не посылали, хотя остальные не задействованные на войне солдаты уходили уже не раз. И она все больше убеждала себя в том, что это из-за инцидента в Ботаниках.
        Общих тренировок в Урочище на время войны не проводили, а саму себя заставить тренироваться Вере теперь было тяжело. Большую часть времени она лежала на шконке, теребя в руках не доделанную Пауком лошадку, или перечитывая «Дзікае паляванне», или просто тупо уставившись в потолок. Так шли дни за днями, пока дневальный из числа тех, с кем она ходила в Ботаники, однажды не заглянул в казарму и с неподдельной тревогой сообщил:
        - Стрелка, к тебе следователь.
        Ну вот, теперь все разрешится. Ожидание приговора в любом случае хуже самого приговора. Да и время сейчас не самое плохое - в Урочище нет Сахи и Пахи, да и вообще почти никого нет, и ее позор останется только ее позором. Но эти фаталистические мысли не слишком успокаивали Веру, и она, прежде чем выйти из казармы, остановилась и сделала успокаивающее дыхательное упражнение, чтобы хотя бы выглядеть достойно в последний момент.
        Следователь стоял возле Тхоря - это был он, тот, который привел ее в спецназ. Оба молчали. Каменное лицо следователя, как обычно, ничего не выражало. Откуда-то вспомнилось: «Я тебя породил, я тебя и убью», - это было очень уместно в данной ситуации. Что чувствует этот человек, глядя на нее? Или внутри этой машины правосудия нет чувств, и управляет им лишь мощная пружина из трех слов: «Сила и Закон»?
        - Два месяца назад погиб следователь. Нам нужна замена. Идешь?
        Смысл сказанного туго доходил до Вериных мозгов - она не сразу поняла, что это не приговор и даже не допрос, а предложение новой работы.
        - У меня нет времени ждать, пока ты подумаешь. Пока мы доберемся до места, ты успеешь обдумать и, если что, сказать «нет». Только «нет» будет означать «никогда нет». А теперь я спрашиваю: ты идешь?
        - Да! - быстро выпалила Вера, чем очень удивила уверенного в другом ответе Тхоря.

4
        В день Последней мировой войны в Муос сошли десятки тысяч людей. Разных людей. Они принесли с собой все свое зло: зависть, ненависть и эгоизм. Еще вчера их скрытые демоны не показывались или почти не выбирались наружу, боясь наказания властей или осуждения окружающих. Но когда привычный жизненный уклад рухнул, когда голод, смерть и болезни наполнили подземелья, у людей прорвались звериные инстинкты. Вчерашние рабочие и служащие, бухгалтеры и домохозяйки, студенты и пенсионеры, отличницы и музыканты оказались на грани выживания. То, чем они занимались раньше, их социальный статус и общепризнанные ценности уже ничего не значили. Имели значение только еда, лекарства и дающее относительную безопасность оружие. Мораль и человечность потускнели на фоне постоянно нарастающего чувства голода и страха за свою жизнь. Уже в первый день в Муосе убивали, убивали из-за нервного срыва или временного помешательства. Доведенные до грани психического помешательства люди бросались друг на друга из-за неосторожного слова или случайного толчка. Потом стали убивать из-за еды. Или красть еду, что было почти тождественно
убийству: обворованный, которому никакого замещающего пайка не полагалось, был обречен на голодную смерть.
        Еще страшней были нападения на хранилища. Сколотившиеся группы бандитов, шатавшиеся в бесчисленных переходах Муоса, нападали на охрану складов, убивали и уносили всю еду, бросали к грани голодного вымирания целые поселения, не оставляя им иного выбора, как нападать на соседей, чтобы точно так же отвоевать себе кусок.
        В первые же месяцы наспех созданные Силы Безопасности и отряды самообороны поселений объявили беспощадную войну бандитизму и преступлениям. Здесь было не до гуманизма и судебных тяжб - застигнутых расстреливали на месте или публично линчевали, избивая до смерти. Но далеко не всегда преступников ловили с поличным, гораздо чаще им удавалось скрыться, и полуголодные самозваные сыщики редко находили реальных виновников. И тогда собственное бессилие и слепящая ненависть заставляли их видеть следы преступления даже там, где их не было, убийцами объявляли ни в чем не повинных людей на основе одних лишь сомнительных предположений. Обезумевшие от жажды мщения поселенцы набрасывались на своих соседей только из-за того, что следы воров вели примерно в их сторону, после чего не только убивали тех, кого подозревали, но порою, опьянев от крови, вырезали их семьи, не жалея ни детей, ни женщин, ни стариков. И никто никогда не узнает, сколько невинных казнено в пылу безумной ненависти. Поэтому очень скоро неорганизованное дикое правосудие стало почти такой же проблемой, как и сама преступность.
        Декретом Президента Валерия Иванюка в системе Сил Безопасности были созданы суд, прокуратура, адвокатура, следотдел и группа исполнения приговоров, в которые были набраны вчерашние работники правоохранительных органов. Но правосудие, скопированное с довоенного, оказалось неэффективным в условиях Муоса. Бюрократизированное расследование и судебные процессы, даже при максимальном их упрощении, были слишком длительны и не могли справиться с преступностью. Да и голодный и разваливающийся на части Муос был не в состоянии содержать большой правоохранительный аппарат. Со временем суд, прокуратура, адвокатура и палачи были сокращены. Остались одни следователи, которые сочетали в себе все эти функции. Письменный процесс тоже полностью упразднен; единственным документом, заменившим многотомные уголовные дела, стал рапорт следователя, содержавший в себе краткие результаты расследования, статьи обвинения и приговор. И никаких апелляций и обжалований быть не могло, потому что приговоры приводились в исполнение немедленно, а зачастую исполнялись еще до вынесения. Следователям были даны такая власть и такие
полномочия, от которых обычный человек даже с высоким уровнем нравственности мог стать кровавым беспредельщиком. Но следователи не были обычными людьми…
        Дмитрий Остромецкий - первый начальник следотдела Муоса, а проще - начсот. Он сам отбирал первых следователей и сам написал Уголовный закон. И этот Уголовный закон знали наизусть все следователи единого Муоса, потом Центра, а потом и Республики. Этот Закон стал их библией, по которой они работали и жили, потому что ничего, кроме работы, в их жизни не было. Они стали монахами правосудия: следователь не мог иметь жену и детей, у него не должно было быть женщин, он отрекался от своих родных и друзей, он забывал родное поселение и не должен был общаться ни с кем, кроме начсота. У следователей не было своего дома, кроме четырех шконок на десятерых в маленьком засекреченном следственном бункере, где-то в Центре. Да и это нельзя было назвать домом, потому что следователь в следотдел появлялся, лишь чтобы сдать рапорт и получить новое задание. У следователя не было личного имущества, кроме того, что лежало в рюкзаке, да и много ли положишь в рюкзак, занятый криминалистическими приспособлениями, запасом еды и воды. Следователь не получал зарплату и ему не определялся паек. Но Закон установил обязанность
для администраторов и граждан всех поселений обеспечивать следователей необходимым: ночлегом, пищей, любой требуемой помощью в проводимом расследовании. Отказ от всех и всего, особое мышление и внушенная священная вера в Закон гарантировали абсолютную неподкупность следователей и их нечеловеческую работоспособность. Десять следователей во всем Муосе делали то, что раньше не смог бы сделать крупный отдел милиции вкупе с прокуратурой и судом.
        Фактически любое слово следователя становилось законом. Он мог запретить выход из поселения на неопределенный срок, а мог потребовать уйти из поселения; мог мобилизовать военных и штатских на поисковую или боевую операцию, а мог обязать администратора арестовать любого из подчиненных; мог задействовать любые ресурсы, а мог в течение секунды привести в исполнение смертный приговор, лишь потом его зачитав.
        Следователи обладали почти сверхъестественными способностями: в бою, вооруженные двумя короткими мечами, они превосходили убров и диггеров. Их мышление в результате каких-то немыслимых тренировок было устроено не так, как сознание обычных людей. Их ум работал как машина, реакция была моментальна, а память безразмерна.
        Со временем следователей стали бояться и уважать. Само присутствие следователя в поселении внушало веру в Закон, справедливость и чувство защищенности. После прогремевшего на весь Муос рапорта Дмитрия Остромецкого, раскрывшего заговор ленточников, к следователям начали относиться как к фуриям, пришедшим из другого мира вершить правосудие. Завидев следователя, гражданин Республики вспоминал свои малые и большие грехи и, покрываясь потом, молил Бога, чтобы не в отношении него сейчас был вынесен приговор. А слова «Именем Республики…» повергали всех услышавших в оцепенение, не проходившее даже тогда, когда следователь завершит зачтение приговора и уйдет из поселения.

5
        Следователь вел ее незнакомыми переходами Улья, длинными, сухими и относительно чистыми. Муос - это многоярусная плетенка туннелей, переходов, лазов, лестниц и шахт, соединяющих десятки станций, сотни бункеров, лабораторий, складов, недостроенных пустошей. И вот значительный фрагмент этой путаницы в районе бывшего Дома Правительства был отсечен от остального Муоса: специальными завалами, бетонными пробками, ловушками. Лишь в нескольких из этих артерий по внешнему контуру были оборудованы мощные ворота, выставлены заслоны из самых опытных и надежных армейцев. Этот участок в Муосе назвали Ульем. Говорили, что таким странным названием раньше называли домики каких-то насекомых, живших на Поверхности. Действительно, именно в Улье плотность бункеров и коммуникаций была самой большой, где-то здесь располагались Штаб, Ученый совет, геотермальная электростанция, самые важные лаборатории, кабинеты Инспектората и жилые помещения высших чиновников.
        За всю дорогу следователь позволил себе один диалог:
        - Что ожидает тебя, знаешь?
        - Примерно.
        - У тебя не будет семьи и друзей, не будет дома, не будет ничего, кроме расследования. Расследование, вернее, установление истины, станет для тебя единственным увлечением до самой смерти. А в соблюдении Закона - твой смысл жизни. После посвящения пути обратно не будет, после посвящения перестать быть следователем можно, только умерев.
        - Что за посвящение?
        - Увидишь. Правда, до посвящения тебе нужно работать над собой. Может быть, ты еще не подойдешь…
        Наконец, они пришли. Это была комнатушка, вернее даже тупиковое расширение туннеля без двери. Кушетка с тонким одеялом, маленький столик, параша в углу, прибитая к стене черная доска, куски известки на полу.
        - Это келья - так мы называем камеру для подготовки следователей. Здесь ты будешь изменять себя.
        - Как это?
        Следователь поднял с пола два куска известки. Одновременно двумя руками он очень быстро написал на доске две фразы, вернее, одну фразу: «Сила и Закон». При этом правая рука написала эту фразу обычно, а левая - в обратную сторону в зеркальном отражении, и закончено это было одномоментно. Потом он так же ловко и синхронно написал правой рукой слово «Следователь», а левой - «Республика», начав с последней буквы и закончив первой.
        Следователь передал Вере оба куска известки. Вера подошла к доске и попыталась писать обеими руками, но как ни старалась, у нее получалось в лучшем случае одновременно выводить одинаковые буквы. Писать одновременно разные слова у нее не получалось никак.
        - Твой ум не умеет раздваиваться. Ты должна научиться мыслить одновременно о разных вещах. В этом основа всего. Тогда ты сможешь драться двумя мечами, беседовать с человеком и в это же время анализировать то, что он говорит и как он говорит; идти по туннелю вслушиваясь и одновременно изучать следы; смотреть на след и сверять его с ранее увиденными… Когда ты научишься так мыслить, твой мозг начнет работать по-другому, в разы эффективней. Ты станешь другим человеком - не таким, как все. И только после этого ты сможешь ступить на вторую ступень. А теперь я тебя научу нескольким упражнениям, которые помогут рассечь твое сознание надвое. И ближайшие дни ты будешь заниматься только этим. У тебя не должно быть никаких иных мыслей, только упражнения, только разделение сознания! Да и мысли здесь ни к чему, тебе не о чем думать: от прошлого ты уже отказалась, решив стать следователем, считай, что прошлого у тебя нет. А будущего - его ведь еще нет. И настоящего тоже нет, даже этой кельи не существует, только твое сознание, которое должно разделиться надвое…
        Следователь ушел. Упражнения на раздвоение сознания могли показаться простыми и глупыми. Закрыть глаза и представить перед собой двое часов: с секундной и минутной стрелкой, с делениями на циферблатах. Мысленно отсчитывать секунды и так же мысленно передвигать секундные стрелки на обоих циферблатах на каждый счет на одно деление. Правда, в одних часах - в правильном направлении, в других - в обратном. При этом необходимо было постоянно отчетливо «видеть» оба циферблата, существующих только в сознании. Когда секундная стрелка пройдет полный круг, нужно, как и в реальных часах, двинуть на одно деление обе минутные стрелки: одну в обычном направлении, другую - в противоположном… Если «управлять» парой воображаемых циферблатов удастся хотя бы с полчаса, упражнение можно считать выполненным - так сказал следователь.
        Условия задания казались простыми, но выполнить их оказалось нереально. Как ни пыталась Вера удержать в воображении одновременно оба циферблата, синхронно «двигая» стрелки, циферблаты то исчезали, то уплывали; стрелки никак не хотели двигаться в противоположных направлениях. Она судорожно двигала зрачками закрытых глаз, хотя чувствовала, что от этого упражнение дается еще хуже. Вера много раз сбивалась со счета, начинала все сначала. Со временем даже представить циферблаты было очень тяжело - дико разболелась голова. Хотелось отдохнуть или перейти к следующему упражнению, но следователь предупредил, что это - провал. «Никаких мыслей, ничего, кроме двух часов, только они - перед твоими глазами и в твоей голове».
        К концу дня Вера была совершенно истощена. Ей не удалось «пронаблюдать» даже одного оборота секундных стрелок, голова раскалывалась, циферблаты плыли. Она стала слышать какие-то звуки, возможно, голоса, нестерпимо хотелось куда-то бежать - обо всем этом ее предупреждал следователь, и она упорно толкала стрелки по циферблатам, но теперь они редко когда доходили до десятисекундной отметки. Вера не заметила, как, сидя на полу, вырубилась, не выполнив рекомендацию следователя наблюдать циферблаты даже во сне. В полусне-полубреду она, почему-то оказавшись в роли следователя, стояла у входа в келью и что-то с презрением втолковывала себе же, беспомощно сидящей на полу.
        Очнулась от боли - из-за неудобной позы свело шею. Не сразу поняла, где она и что делает. Воспоминания о циферблатах вызвали очередной болевой шквал в голове. Превозмогая себя, она снова принялась за упражнение с циферблатами. Прервалась пару раз - унять голодный спазм горстью сушеного картофеля из рюкзака, отпить воды из фляги и сходить на ведро. Один раз секундные стрелки уверенно проползли целый круг, но после этого начался откат - дальше десяти секунд никак. Отчаяние, звон в голове, тихий шепот из-под кровати и истеричный хохот за стеной. Вера долго удерживала себя, чтобы не заглянуть под кровать. Но вот часы - они стали очень тяжелыми, их трудно было держать в руках. Вытянутые руки болели и тряслись от тяжести этих вылитых из стали будильников. Часы надо куда-то поставить, и тогда руки освободятся. Но нельзя отводить глаз от секундных стрелок, которые, не сбиваясь, делают уже третий оборот. Кто-то тронул Веру за плечо, она оглянулась и не удержала будильники, которые упали на пол и с грохотом разбились…
        Вера проснулась: она спала стоя у стены. Конечно, никаких будильников не было, ее никто не трогал и ничего не падало на пол. Но вот голова болеть не переставала, и в ушах шумело все так же. Вера теряла чувство реальности: камера казалась наполненной едким дымом, в котором свободно плавали два огромных циферблата с ползающими в противоположных направлениях стрелками. Она с трудом понимала, зачем она здесь и что делает, помнила уверенно только важность передвижения стрелок по циферблатам. Только вот дым становился все гуще, превращаясь в мутную воду, в которой она стояла уже по грудь. И часы тяжело было удерживать рядом - циферблаты уносило течением то в одну, то в другую сторону, приходилось их ловить и подталкивать один к другому. Вонючая вода подымалась, Вера стала захлебываться как раз на рекордных семи с половиной минутах…
        Откуда-то выплыл следователь:
        - Вера, хватит! Смотри сюда! Ты меня видишь?
        Вода схлынула, вернее, не было никакой воды. Вера сидела на сухом топчане, вытаращив глаза. Перед нею стоял следователь. Он заслонял циферблаты, по которым размеренно ползли секундные стрелки.
        - Вера, смотри на меня!
        Несколько пощечин окончательно вернули Веру в реальность. Циферблаты почти исчезли, лишь два призрачных круга с едва видимыми синхронно движущимися стрелками мерцали где-то за спиной следователя. Вера посмотрела в лицо следователя, ей показалось, что он обеспокоен.
        - Помнишь, где ты?
        - Да, в келье.
        - Что ты делала?
        - Училась двоить сознание.
        - Зачем?
        - Чтобы стать следователем.
        Следователь был удовлетворен ответами.
        - Ты будешь следователем, я уже это вижу! Внутри тебя такая силища, что на трех следователей хватит!
        - Я не справилась. За три дня я не справилась…
        - Каких три дня! Ты уже неделю здесь. Ты хоть ела? Спала?
        - Неделю? За неделю всего семь с половиной минут…
        - А больше новички и не делали. Обычно врали, что справились, чаще сходили с ума - но ты не из таких, я сразу это понял. Еще тогда в Мегабанке. Короче, поешь, отоспись, а я на обратном пути зайду, и продолжим…
        Следователь приходил, приносил воду и еду. Давал новые упражнения и шел на задание. Со временем Вера почувствовала раздвоение - реальное расслоение своего ума. Но это не было раздвоением личности, как у шизофреников. Просто в ее голове было две почти автономные мыслительные машины, которыми успешно управляло сознание: поочередно давая задание каждой из половинок и координируя их действия. Со временем она могла без труда осознанно писать обеими руками два разных текста. Она могла читать в книге одновременно две соседние страницы. Пусть Вера и не имела возможности сейчас вступить с кем-нибудь в спарринг, она чувствовала, насколько выросли ее бойцовские качества - теперь в бою она могла не только полагаться на реакцию, навыки и интуицию, но и задействовать весь свой ум, как будто имела возможность в критический момент остановить время, спокойно все проанализировать и выбрать самый лучший прием для уничтожения противника.
        Затем следователь стал усиленно тренировать ее память - в основном, зрительную. Они выходили за пределы кельи, в коридор, где следователь заставлял ее проходить отрезок коридора, запоминая все бесчисленные выщербины пола. Потом он показывал ей заблаговременно отколотый от пола кусочек бетона, размером с пуговицу, а она должна была по памяти назвать ту щербину, из которой этот фрагмент мог быть извлечен.
        Между заданиями следователь принес ей стопку дактокарт, заставив ее запоминать наизусть пронумерованные папиллярные узоры сотен чьих-то пальцев, а затем, осматривая отпечатки пальцев, по памяти их узнавать…
        Еще раньше он научил ее структурировать мышление. Рисуя на доске прямоугольнички разных размеров, вложенные один в один, он показывал, как нужно запоминать информацию. Теперь Верин ум не был похож на беспорядочную свалку старых и новых воспоминаний, как у обычных людей. То, что Вера узнавала в келье сейчас, и даже то, что ей пришлось узнать раньше в течение всей ее жизни, постепенно классифицировалось и расставлялось «по местам» в строгой иерархии. Теперь, чтобы что-нибудь вспомнить, она быстро ныряла в широкий туннель в своей голове, постоянно разделяющийся на все меньшие туннельчики и коридоры, причем на каждом таком ответвлении образные знаки четко указывали, к какому типу, виду и подвиду информации лежит путь. Она чувствовала, как четко и рационально начинает мыслить, как быстро и легко запоминает новое.
        Она с лету постигала криминалистические хитрости; изучала теорию и практику идентификации объектов; развивала глазомер, позволявший без линейки определять размеры предметов с точностью до полумиллиметра; совершенствовала зрительную память, почти точно воспроизводя виденный ею в течение нескольких секунд текст или объект сложной формы; знакомилась с теорией раскрытия преступлений.
        В один из визитов следователь вручил Вере два коротких меча. Он показал ей лишь общие правила использования парного оружия. Вера не нуждалась в дополнительном обучении и спаррингах - ее новые способности умножили прежний опыт владения оружием. Она с удовольствием вращала двумя мечами, наслаждаясь ощущением, что в ней сидят сразу два воина, каждый из которых намного сильнее прежней Веры.
        Обучение длилось долгие месяцы. Теперь Вера понимала, что значили слова следователя: «Ты станешь другим человеком». Она чувствовала, каким ясным, быстрым и мощным становился ее ум, очищенный от ненужных мыслей и забот. Со временем в ней росли сила и интеллект, а вместе с ними и уверенность в себе. Это не было каким-то самодовольством, просто она наполнялась холодным осознанием готовности заниматься тем, чему ее учат.
        А потом следователь принес ей «Конституцию Республики» и «Уголовный закон Республики», сшитые в одну книгу. Он не скрывал своего трепетного отношения к этой толстой брошюре - по-видимому, к единственной святыне в жизни этого человека.
        - Ты должна не просто знать их наизусть, все до единой буквы и запятой. Ты должна пропитаться духом Закона, потому что в нем то, на чем стоит Муос. Без Закона - хаос. Закон и сила - основа всего, твердый фундамент, на котором зиждется настоящее и будущее.
        В словах следователя не было пафоса, он просто говорил то, в чем был уверен. «Сила и Закон» - слова, услышанные ею в глубоком детстве, поразившие своей простотой и вместе с тем мистической мощью, теперь становились для Веры девизом жизни. Она бережно взяла книгу в руки и с нетерпением начала читать.
        «Мы, народы Муоса, помня о поколениях, ушедших в Вечность, и думая о поколениях, грядущих в Будущем, в единстве цели, воли и разума, принимаем Конституцию Республики…» - это были первые прочтенные Верой слова в книге. Но только в преамбуле, настраивающей на священный смысл написанного, была допущена толика лирики. То, что она читала дальше, поражало ее своей продуманностью и лапидарной ясностью. Здесь не было ни одного лишнего слова и вместе с тем каждое слово имело определенный неотъемлемый смысл. Ничего подобного ей ранее читать не приходилось - разработанное не юристами, а высшими офицерами Положение о спецназе и рядом не стояло с этим математически точным документом. Конституция устанавливала структуру власти в Республике, порядок избрания и назначения чиновников, от Главного администратора, Инспектората и Парламента до военных командиров и администраторов поселений, четко оговаривала их полномочия. В Конституции были прописаны права граждан и внешних жителей, отношения между поселениями Республики и чужими территориями. Более детальный Уголовный закон Республики был концентратом запретов с
указанием санкций за их нарушения. В нем же прописывался порядок действий следователей, местных администраторов и военных при наведении порядка в государстве.
        Всего несколько дней ушло на заучивание Конституции и Закона - с нынешними Вериными способностями это уже не было проблемой. Эти новые знания не имели ничего общего с тем, что она учила в Университете. О существовании Конституции и Закона Вера слышала и раньше, но никогда раньше не читала их и даже не видела в печатном виде - знать их должны были только Инспекторат, члены Парламента, администраторы и следователи. Теперь же она понимала, что вся цивилизованная часть Муоса держится на том, что записано в этой толстой брошюре. Неведомо для большинства обитателей подземелий все во владениях Республики, да отчасти и вне ее, существовало и двигалось по тому, что записано в этих кривых строках на серых страницах. Законы устанавливали порядок, идеальный порядок для всех людей, выживающих в подземельях. И если у этого мирка были шансы выжить, то без законов они уменьшались в разы. А следователи, стоящие на страже законов, являлись полумистическими хранителями этого порядка.
        Эти новые знания подняли Веру на позицию, с которой ее прежнее увлечение абстрактными науками и поиск эфемерной истины показались совершенно нелепыми. Конституция и Закон не копали вглубь вещей, но вместе с тем они были насквозь пропитаны очевидным практическим смыслом и справедливостью. А значит, именно они реальны и истинны. Вот он, ответ на все терзавшие Веру вопросы и сомнения! Ответ, который прост и лежит на поверхности. И вот чем она готова заниматься до конца своей жизни и за что готова отдать жизнь.
        Теперь она по-другому смотрела и на гуманистическую слабость Зозона во вражеском поселении, за которую он был когда-то разжалован, и на свое малодушие в Ботаниках. Закон не знает и не должен знать уважительных причин и исключительных случаев. Такие послабления - это трещины в граните выверенной до мелочей целесообразности. И случай в Ботаниках - заражение невинного человека - это ее вина, это преступление. Нет, она не пойдет «сдаваться», каясь в том, что произошло. Но если завтра кто бы то ни было совершит подобное, она не задумываясь покарает преступника по всей строгости Закона.

6
        Период келейного затворничества закончился. Как всегда, ничего не объясняя, следователь привел Веру в знакомый бункер, в знакомый кабинет - именно здесь ее не то проверяли, не то тестировали, не то допрашивали в день прихода ее в Университет. За тем же аскетическим столом сидела женщина - ее Вера тоже узнала. У инспектора-психолога, как и тогда, темные волосы были стянуты в тугой узел на затылке, что должно было делать ее симпатичное лицо строгим. Но зато глаза у нее почему-то постоянно блестели, как будто она только что плакала, что создавало ложное, а может быть, и правильное впечатление о том, что их обладательница является доверчивой, легкоранимой или даже несчастной женщиной. Увидев Веру, инспектор улыбнулась обезоруживающей улыбкой с красивыми ямочками по уголкам ее полных губ:
        - А! Старая знакомая Вера Пруднич, агент диггеров, чистильщиков и всех прочих темных сил Муоса.
        - Здравствуйте, инспектор-психолог, гроза всех темных сил Муоса, - рискнула съерничать в ответ Вера.
        Услышав шутку, инспектор заразительно расхохоталась, похлопывая Веру по плечу. Следователь, убедившись, что знакомство состоялось, и ничего не сказав, вышел за дверь.
        - Ну, раз шутишь, значит, не обижаешься! Меня зовут Жанна! Давай по имени и на «ты», не люблю я этих официальностей. Следователь, конечно, не объяснял, зачем ты сюда пришла. Поэтому сразу ввожу в курс дела - за двадцать дней мы с тобой должны научиться понимать людей и управлять ими, научиться влезать к ним в голову и вытягивать оттуда информацию не только когда они тебе не хотят сообщать ее сами, но даже тогда, когда искренне не могут этого сделать. Привыкай к мысли, что каждый в Муосе хочет тебе соврать. Это может быть не на сто процентов истинное утверждение, но лучше думай именно так. Верить в твоем деле нельзя никому. Поэтому учись получать ответы на вопросы, не задавая их.
        - Как это?
        - Ну, скажем, ты расследуешь убийство. Труп обнаружен недалеко от поселения Икс. Следов нет. Десять человек в день убийства выходили за дверь поселения поодиночке по своим вопросам. И тебе надо узнать, кто из них убийца. Как ты это будешь делать?
        - Допрошу каждого…
        - Это само собой разумеется, но вряд ли убийца согласится тебе все рассказать, чтобы через полчаса быть обезглавленным. Поэтому прямой вопрос: «Заходили ли вы в ответвление, где обнаружен труп?» - только все испортит. Всегда ставь себя на место человека, которого допрашиваешь. Если он преступник, то ему нет смысла тебе отвечать правду на твой прямой вопрос о причастности к преступлению, но… подыми-ка ногу, покажи подошву…
        Вера, ничего не понимая, подняла свой сапог. Жанна несколько секунд изучала Верину обувь, а потом, изобразив усталость, сообщила:
        - Теперь остается узнать, кто из вас четверых, там топтавшихся, убийца. Отвечай: ты?!
        Вера отшатнулась от внезапного выкрика Жанны, которая согнувшись и дыша ей прямо в лицо, кричала:
        - Если ты шла позже убийцы, то должна была видеть труп! Если шла раньше, твои следы, скорее всего, были бы затоптаны убитым, убийцей и другими, кто шел за тобой. Так, может быть, ты убила? Отвечай!
        От былого добродушия на лице Жанны не осталось и следа, черты ее были перекошены злобой, от чего Вера невольно съежилась, стараясь вдавить себя в табуретку. Видя замешательство Веры, Жанна как ни в чем не бывало за мгновение сменила маску на лице, ангельски улыбнулась и спокойно спросила:
        - Что ты ответишь?
        - Что я там не шла.
        - Правильно, потому что ты там действительно не шла. И этот ответ в такой ситуации можно считать истинным, потому что вступление к вопросу предполагает только правильный ответ. Ведь следователь «невзначай» проговорился о следах нескольких людей. Тот тестируемый, которого там не было, будет в недоумении отрицать оставленные следы, что бы ты ему про них ни говорила. А что делать преступнику? Ведь любой дурак понимает: если подозреваемых несколько и только один из них упрямо отрицает очевидную вещь - наличие оставленных следов, значит, скорее всего, он и есть реальный преступник. Поэтому лучше признать то, что установлено - факт прохода по месту убийства, но отрицать причастность к убийству - подозреваемых ведь все равно несколько. Так думает тестируемый, или, как говорят следователи, - допрашиваемый, вернее, не думает, думать ты не должна ему давать, - просто такая позиция в предложенной ситуации на первый взгляд кажется очевидной. И следователь сам предложил подозреваемому новую позицию к отступлению: «Я шел, но я не убивал, убил кто-то другой из нас четверых». Но мы-то знаем, что эта новая позиция
- мираж, следов никаких нет и других подозреваемых, следовательно, тоже нет. И если из десяти тестируемых на эту утку поведется один - значит, это тот, с кем нужно работать дальше.
        - Но ведь это как бы… не совсем честно…
        - А где ты в моих словах увидела ложь? Следователь ведь не сказал, что он видел следы, не сказал, что увидел там твой след, - он просто посмотрел на сапог и бросил ничего не значащую фразу про «четверых топтавшихся». И кто знает, кого он имел в виду: может быть, тех, кто забирал труп после твоего осмотра, а может, тех, кто проходил там два года назад. Согласна?
        Вера неуверенно кивнула.
        Целыми днями Жанна посвящала Веру в секретные знания психологической службы Инспектората. Поначалу это было интересно и ненавязчиво. Они проигрывали разные ситуации, в ходе которых Вера узнавала все больше о людях, о том, как устроено их мышление и как можно эффективно на них воздействовать.
        - У древних были специальные машины, чтобы узнавать правду - «детекторы лжи». Они отличали ложные ответы от ответов истинных по изменению давления, частоты пульса, потоотделения. К сожалению, у нас такой техники нет, но хорошая наблюдательность и знание некоторых особенностей человеческого подсознания даст тебе возможность самой стать детектором лжи. С младенчества у человека одни эмоции сменяются другими, и организм реагирует на них конкретным образом. По выражению лица не так уж трудно определить крайние состояния человека: радость, страх, депрессию. На самом же деле человек заметно реагирует на все, что касается его лично, в том числе на слова, произносимые им и другими. Вот тут-то и надо научиться читать мысли по мимике и жестам, а особенно - по зрачкам. Проблема состоит лишь в том, что у каждого человека свой немой язык переживаний. И прежде чем этим языком начать пользоваться, его каждый раз надо изучать, с каждым новым человеком - заново. Поэтому прежде, чем задавать интересующие тебя вопросы, человека надо протестировать, вызывая у него соответствующие состояния страха, растерянности,
заведомой лжи. Но и когда изучишь человека, ты не должна давать ему расслабиться. Твоя беседа должна строиться иррационально, ты так же, как в бою, должна постоянно выводить тестируемого из равновесия.
        Вера часто присутствовала при проявлении Жанной своих способностей. Вот приятного вида молодой администратор из какого-то недалекого, но очень маленького поселения был подвергнут аттестации, обязательной для инспекторов и администраторов каждые пять лет. Вера сидела в углу и чуть не заснула от довольно нудной беседы Жанны и администратора. Жанна выглядела дурочкой, постоянно перебирала какие-то сборники с визуальными тестами, роняла их перед администратором, говорила о всякой ерунде, постоянно меняя тему, и даже заигрывала с молодым человеком. Лишь иногда она спохватывалась и что-то спрашивала «по делу», но, не дожидаясь скучного ответа на скучный вопрос, перебивала тестируемого и тут же выясняла какие-то глупые подробности о нравах в поселении, несла какой-то бред о мечте жить «как все», подмигивая, спрашивала, возьмет ли он ее к себе. Администратор подыгрывал Жанне, улыбался, шутил и даже с толикой издевки, как маленькой, разъяснял ей какие-то очевидные вещи, наслаждаясь открытым любопытством в глазах явно запавшей на него девицы.
        Когда Вера стала серьезно подумывать, не уйти ли ей из этого кабинета, чтобы не мешать затянувшейся идиллии, Жанна встала из-за стола, потянулась и небрежно сообщила Вере:
        - Скучный материал. Из отчетов курирующего инспектора известно, что его поселение относится к категории бедствующих. Регулярно недовыполняют план по сдаче картофеля. Им даже снизили налог почти вдвое на время стабилизации ситуации. Спроси я у такого, как им живется, распустил бы нюни и рыдал бы мне в грудь о том, как они там все голодают. Но этого вопроса, к которому он наверняка готовился, не последовало. Вместо злого инспектора его аттестует какая-то слабая до мужиков и к тому же недалекая бабенка. Так ведь ты думал, парень?
        Администратор, раскрыв рот, удивленно уставился на «недалекую бабенку», которая неожиданно трансформировалась в холодную канцелярскую стерву с властным голосом. Он не сразу понял, что «скучный материал» - это он (Вера и раньше замечала, что Жанна тестируемых называла «материалом»). Естественно, он ничего не ответил, да Жанна и не ожидала от него никакого ответа. Она продолжала комментировать произошедшее, обращая внимание на администратора не более чем на бездушный учебный инвентарь.
        - Прежде чем начать обрабатывать материал, нужно знать, из чего он состоит. Я перечитала досье парня: так себе, ничего необычного. Рожден он на той же станции, где ныне владычествует. Для таких малых поселений администраторы не учатся в Университете полный срок, а проходят лишь двухмесячные курсы. Насмотревшись на жизнь в метрополии, он вернулся в свое захолустье. И теперь он является правителем аж для двенадцати человек, из которых две - его жены. Да и остальные - сватья-братья. Трудность в таких поселениях заключается в том, что почти всегда мини-администратор вступает в сговор со своими подчиненными для того, чтобы дурить Инспекторат. Если заглянешь в досье нашего юноши, то увидишь пару «козявок» в его недлинной биографии, не настолько существенных, чтобы мешали его карьере, но достаточно неприятных, чтобы о них говорить вслух. Как я и предполагала, он даже не догадывался о нашей осведомленности в этих его грешках, и, как ожидалось, тестируемый несколько раз мне соврал - то, что мне и нужно. У нашего мальчика, впрочем, как и у многих других людей, во время лжи зрачки дергаются вниз-вправо и
веки трогательно приопускаются. Такая вот бесполезная подсознательная реакция - как будто, отведя или прикрыв глаза, можно зашторить свои мысли. А получается все наоборот. И еще одна забавная привычка чуть поджимать губки во время тревоги. Есть много других сигнализаторов в этом симпатичном юном теле, но перегружать тебя подробностями не буду. Он и так кольнется, даже без гипноза.
        Жанна внезапно отвернулась от Веры, в два больших шага оказалась возле стула администратора, поставила ногу на стул так, что администратор был вынужден раздвинуть ноги и отодвинуться на самый его край, освободив место для ботинка инспекторши. Жанна нагнулась, двумя руками схватила парня за щеки, притянула его лицо к себе, как будто хотела укусить, и, глядя прямо ему в глаза, громко крикнула:
        - Быстро отвечай «да» или «нет»! Отвечай только «да» или «нет»! Ты меня понял? Отвечай, быстро! Понял?
        - Да!
        - Вы скрываете излишки урожая?
        - Нет, что вы…
        - Только «да» или «нет»!
        - Нет.
        - Ответ неверный, едем дальше… Вы прячете излишки на Поверхности?
        - Нет!
        - Верю. В тайнике возле поселения?
        - Нет.
        - Верю. В самом поселении?
        - Нет.
        - Вижу, что соврал. Совсем обнаглели: прямо дома прячут и инспекторов не боятся. Или тайник так хорош? Давай-ка его поищем. Тайник под полом?
        - Нет.
        - Над потолком?
        - Нет.
        - В стене?
        - Нет!
        - Понятно, в стене. Молодец, малыш, у тебя хорошо получается. Может, уже сам расскажешь? Повторю вопрос: вы скрываете излишки урожая?
        - Нет.
        - Ладно, работаем дальше. Тайник во входном тамбуре?
        - Нет.
        - В холле?
        - Нет.
        - В кладовке?
        - Нет.
        - В квартире?
        - Нет.
        - Молодчина, значит, все-таки в стене одной из квартир. Осталось узнать - в какой… Так, где там у нас планчик…
        Чтобы взять со стола схему поселения, Жанна отпустила щеки администратора. Его колотило, он был бледным как труп, только на щеках оставались продолговатые бурые пятна от цепких пальцев Жанны. Жанна, держа в одной руке схему, второй схватила администратора снова, теперь уже за подбородок, и еще громче проорала прямо ему в лицо:
        - Ну так что, продолжим поиски или расскажешь сам? Ты скрываешь излишки урожая?
        - Да! Я расскажу, расскажу…
        - Вот и правильно, вот и молодец, - Жанна быстро поменялась в лице, улыбнулась администратору и ласково, словно любящая мать, пригладила ему волосы. - Да ты успокойся, красавчик, не трясись так. Ты молодец, держался мужчиной. Некоторые вот прямо на этом стуле обделывались во время тестирования, а ты ничего. Не переживай, будем считать, что ты просто рассказал мне все добровольно, после моих взываний к совести. Напишешь сейчас явку с повинной, сходишь с зональным инспектором, изымите излишек. Жить будешь, даже на Поверхность не отправят. Переселят в другое поселение, а там, глядишь, и снова до администратора дослужишься, верно?
        Парень кивал, но по щекам его текли слезы.
        Вера смотрела на это спокойно, с холодным интересом. Она запоминала все, что говорила и делала Жанна, стараясь перенять все ее мастерство. И незаметно в ее строго структурированном мышлении, уже научившемся буквально все запоминать и расщеплять на составляющие, было заведено дело на незадачливого, уже можно сказать, бывшего администратора. И не то чтобы она серьезно рассчитывала когда-нибудь воспользоваться этими знаниями о мелком администраторе, который за последние полчаса стал крестьянином или разнорабочим. Просто он нарушил Закон, Вера узнала это и должна всю информацию о преступлении и об этом человеке складировать в своей голове, как ее учил следователь. Это второе заведенное Верой мысленное досье. Первое чуть раньше было заведено на Жанну, которая ничего не нарушала. Но следователи имели право по собственной инициативе собирать информацию о ком угодно в Муосе, и Вера была уверена, что информация о Жанне ей когда-нибудь непременно понадобится.
        Во время тестирования Жанна упомянула о гипнозе, и вскоре Вера смогла узнать, что это такое. В ходе до занудства спокойного разговора психолог начинала говорить какие-то бессмысленные слова, иногда прикасалась к тестируемому, после чего он застывал и, уже как машина, монотонно отвечал на вопросы психолога. Повергнув человека в ступор, Жанна откровенно наслаждалась этим состоянием своих подопытных. Она задавала вопросы, явно не имеющие никакого отношения к цели тестирования, извлекая из людей такие интимные подробности их жизни, которые даже хладнокровную Веру приводили в смущение. Заметив брезгливую реакцию своей ученицы, по окончании одного из таких опытов Жанна с холодной улыбкой поведала:
        - А что ж ты думала, девочка? Человек мерзок, до безобразия мерзок! Для того чтобы не терзаться из-за каких-то гуманистических комплексов, надо периодически встряхивать людские души и убеждаться, какая муть лежит на их дне.
        - Ты и со мной могла бы это сделать?
        - Да нет, не думаю. Дело в том, что не каждого можно подвергнуть гипнозу, хотя я буду тебя учить и этому. И тем более это тяжело сделать, если человек сопротивляется. Ведь сознание человека - как эта лампочка, посмотри на нее, она такая теплая и такая яркая… такая теплая и такая яркая… так приятно на нее смотреть и думать, что ничего нет в мире, кроме этого яркого тепла… сядь спокойно, расслабься… плыви по воздуху к лампочке… и не надо ни о чем думать… на счет «три» возвращайся! Раз! Два! Три!
        Вера вздрогнула. Жанна находилась у нее за спиной, хотя Вера была уверена, что только что была напротив нее за столом.
        - Ну вот, ты примерно прочувствовала на себе, как это может быть. Сейчас это с тобой получилось, потому что ты немного устала и была неготова к этому. Я перевела твое внимание на лампочку, зациклила все твое сознание на ней и отключила твое критическое восприятие происходящего. То есть в цепочке «вопрос - осмысление - ответ» я выбила среднее звено.
        - И все следователи это умеют? - бойко спросила Вера с восторженной заинтересованностью. - Научи и меня!
        Жанна внимательно посмотрела на Веру и после паузы снова улыбнулась своей лучистой улыбкой:
        - Конечно, прямо сейчас и приступим…
        Вера сделала вид, что слушает Жанну оживленно и внимательно. Слушала только одной частью своего располовиненного сознания, а вторая часть обдумывала то, что произошло. Жанна погрузила ее в гипноз, и она совсем не помнит, что с ней происходило. Сколько времени она была отключенной - тоже сказать трудно, но по своим ощущениям (ноги от сидения на стуле не затекли, спина от неподвижности не устала) - видимо, не больше нескольких минут. Однако и за несколько минут у отключившегося человека можно выяснить многое. Задавала ли ей Жанна вопросы, и если да, то какие именно? В общем-то, никаких тайн у нее ни от кого и нет. Разве что об этом инциденте в Ботаниках? А может, в день приема в Университет в этом кабинете она тоже была под гипнозом? В любом случае сейчас ничего изменить нельзя. Можно только впредь быть все время настороже и не допускать таких ошибок… И еще одно: Жанна - очень опасный человек, с ней нужно быть предельно осторожной.
        То, чему Жанна должна была научить Веру за двадцать дней, Вера успела освоить за полторы недели. Несколько раз Вера сама подвергала тестируемых гипнозу, да и без гипноза все чаще «раскалывала» этих бедолаг, узнавая их грехи перед Республикой. Но в отличие от Жанны, ей не хотелось лезть в те темные уголки человеческих душ, в которых хранился всякий зловонный хлам, до которого Республике нет никакого дела. Жанна это заметила и истолковала правильно - как пассивное осуждение ее действий. Еще Жанну заметно пугали успехи Веры, ступившей на черту, за которой хранились знания, открывать которые Жанна не хотела. Но срок обучения не закончился, а Вера с простоватой напористостью ставила перед инспектором-психологом такие вопросы, на которые ни соврать, ни отмолчаться та не могла и поэтому была вынуждена выдавливать из себя информацию.
        Они по-прежнему играли в наставника-обучаемого, почти в приятельниц, но испытывали все нараставшую антипатию, скрывали это чувство, а также делали вид, что не замечают неприязни другого. И в этой игре, которая была не хуже самого обучения, против огромного опыта и беспредельного цинизма Жанны выступали гибкий ум, холодное самообладание и раздвоенное сознание Веры. Однажды поздно вечером, когда психологический диспут почти перешел в бабский треп о человеческих пороках, Жанна снова попыталась отключить Веру. Вера вовремя поняла это и попробовала прикинуться загипнотизированной, но что-то сделала не так, и Жанна обнаружила фальшь в ее «оцепенении». Она как ни в чем не бывало посоветовала Вере идти отдохнуть, но на следующее же утро доложила куда-то о необходимости досрочного прекращения обучения кандидата в следователи Веры Пруднич ввиду успешного овладения курсом психологических дисциплин.

7
        Вера находилась в одном из самых тайных мест Муоса - в следотделе. Так был назван маленький отсек бункера Штаба, в котором, кроме комнаты следователей с четырьмя полками для сна, было еще два помещения - камера хранения инвентаря и кабинет начсота, единственным украшением интерьера которого, не считая стола, стула и койки, был огромный сейф во всю стену.
        Она помнила присягу в Урочище, ожидала чего-то подобного и при посвящении в следователи. Однако посвящение, как и все в жизни следователей, было напрочь лишено пафоса и внешнего действа. Единственной исключительной особенностью этого ритуала было обязательное участие всех следователей - пока все следователи не являлись, посвящение не проводилось. Следователи безучастно сидели на нижних полках для сна или стояли, опершись о лишенную штукатурки стену, и без всякого интереса наблюдали за происходящим. Девять следователей, начсот и Вера. Убедившись, что собрались все, начсот монотонно сообщил:
        - Это одиннадцатая, которая пришла вместо четвертого. Ее абсолютный номер - тридцать семь. Сегодня с пятого по десятый переходим на один счет вперед. Одиннадцатая становится десятой…
        Вера не сразу разобралась в череде числительных. Следователь (ее следователь) говорил, что одним из гарантов отказа от штатской жизни является отречение от своего имени. Следователи называют себя не по именам, а по числам - от одного до десяти: «Первый следователь», «Второй следователь» и так далее. Погиб Четвертый следователь, для восполнения десятки призвали Веру, после чего пятый следователь становится четвертым, шестой - пятым… А Вера, соответственно, становится десятой. Привлекший ее следователь был одним из самых старых в следотделе - он был Вторым следователем. Единственной новостью для Веры было то, что она еще до посвящения значилась Одиннадцатым следователем. А потом она узнает значение присвоенного ей абсолютного номера: она является тридцать седьмым человеком, прошедшим процедуру посвящения в следователи, и это же значит, что в замыкаемом ею ряду двадцать семь следователей числятся погибшими.
        Все так же спокойно, как будто проверяя домашнее задание, начальник следотдела последовательно задал всем своим подчиненным вопрос:
        - Первый, если десятая нарушит Закон, откажется быть следователем или не убьет себя, когда не сможет быть следователем, что ты сделаешь?
        - Ликвидирую ее!
        - Второй, что ты сделаешь?
        - Ликвидирую.
        - Третий?
        - Убью ее…
        Все это было записано в Уголовном законе - обязанность каждого из следователей ликвидировать своего коллегу, если тот не сможет или не захочет выполнять свою работу или преступит Закон. И все же от этого зловеще спокойного, странного и страшного ритуала у Веры по спине прошел холодок. Каждый из следователей сообщал о готовности убить ее настолько безразлично и спокойно, что не оставлял сомнения в истинности своих слов.
        - Десятая! Если один из следователей нарушит Закон, откажется быть следователем или не убьет себя, когда не сможет быть следователем, что ты сделаешь?
        С непривычки Вера не сразу сообразила, что обращаются к ней, но потом спохватилась и поспешно, но уверенно ответила:
        - Я убью его.
        Начальник следотдела, едва дослушав Веру, сообщил:
        - Расходимся. Десятая и третий, зайдите ко мне.
        И все! Это и была процедура посвящения: никакой присяги, никаких торжественных клятв, никаких атрибутов - только пресное обещание о взаимном убиении. Но Веру интересовал еще один вопрос. Она остановила, коснувшись рукой плеча Второго следователя, который уже собирался уходить. За все время посвящения он не обращал на Веру никакого внимания, как будто не он раскрывал убийство всей ее семьи, не он отвел ее к диггерам, а потом - в спецназ, и не он привел ее в следователи. Вера спросила прямо:
        - Скажите, когда я стала считаться одиннадцатым?
        - Когда я тебя привел в келью.
        - И на Одиннадцатого следователя распространяется сорок девятый параграф о ликвидации, если он не станет справляться или решит отказаться?
        - Никто, кроме следователей, не должен обладать теми знаниями, которыми я с тобой делился.
        - Но ведь вы говорили, что пути обратно не будет только после посвящения?
        - Слова «только» я тебе не говорил. Я тебе сказал правду о том, что передумать после посвящения ты не сможешь. Сообщать Одиннадцатому следователю о том, что он лишается права выбора уже после прихода в келью, не принято.
        - И если бы я передумала или не потянула обучение, меня бы ликвидировали? Ты бы ликвидировал? - совершенно спокойно, перейдя на «ты» и глядя прямо в глаза своему наставнику, спросила Вера. Но ни одна черточка на лице этого человека не показала, что он растерян, смущен или о чем-то сожалеет.
        - Я уже ответил на твой вопрос. Мне пора…
        II. Чистильщики

1
        Шестой следователь Республики (абсолютный номер - тридцать семь), капитан Сил Безопасности, называвшаяся когда-то Верой Пруднич, находилась в знакомом для нее кабинете штабного бункера. Здесь она бывала уже дважды, и после каждого такого посещения линия ее жизни закладывала лихие виражи. Последний раз - несколько лет тому, когда обсуждала с командованием план будущей войны с диггерами. Войны, которая так до сих пор и не окончена и поглощает все ресурсы Республики. Большую часть рабочих и ополченцев после первых месяцев войны вернули в поселения, но тех рабочих рук, которые были заняты на саперных работах, очень не хватало для уборки урожая и прочих работ в тылу. Из-за этого многие поселения не выполняли нормы по сбору урожая и отказывались платить налоги. Занятые на войне с диггерами войска образовали в безопасности слабеющей Республики брешь, которой не преминули воспользоваться бунтари и преступники. Значительно увеличилась статистика бунтов и случаев неповиновения, убийств, краж, разбоев, и из-за этого работы у следователей только добавилось.
        В архиве следотдела лежат уже десятки рапортов Веры об успешном расследовании убийств, бунтов, саботажей. Ею казнено или отправлено на каторгу немало преступников: маньяков, воров, изменников, недобросовестных инспекторов и администраторов. Пожалуй, Вера стала одним из самых успешных следователей в истории Муоса, но не благодаря этому она сейчас значилась Шестым следователем. Просто за два года погибло четыре следователя, и такой «естественный отбор» продвинул Веру Пруднич по карьерной лестнице на четыре ступени вверх.
        За прошедшие годы спартанская обстановка этого кабинета не изменилась. Даже карта Муоса на весь стол лежала все та же. Вот только края карты заметно поистрепались, да тут и там виднелись пятна от опиравшихся на нее немытых рук и потеки от пролитого чая или чего-то другого, что принято пить в штабном кабинете.
        Когда Вера вошла в кабинет, генерал - может быть, и случайно - стал между нею и картой, загородив своим широченным торсом почти весь стол. Но беглого взгляда хватило, чтобы нематериальная копия карты со всеми ее обозначениями зафиксировалась в памяти Веры. Еще несколько мгновений потребовалось Вере, чтобы расшифровать неаккуратные размашистые обводы, значки, крестики и подчеркивания. И все это говорило о том, что конец войне с диггерами придет не скоро, особенно красноречиво вопили об этом множественные вопросительные знаки, некоторые обведенные кружочками, а некоторые перечеркнутые или нервно затушеванные. С холодным безразличием Вера вспомнила слова китайского мудреца о трудностях, ожидающих ловца черной кошки в темной комнате, подразумевая под кошкой диггеров.
        Генерал тоже не изменился, вот только почему-то старался не смотреть Вере в глаза. Теперь перед ним стоял не полуголый кандидат в Силы Безопасности и даже не лейтенант спецназа. Он общался с капитаном следотдела, которая при определенных обстоятельствах имела право арестовать его и казнить…
        Вере же прятать глаза было незачем, и она с профессиональным интересом наблюдала за генералом, пытаясь отгадать, что же могло так тревожить одного из самых могущественных людей в Муосе. Дайнеко, отмучив череду ничего не значащих формальных фраз, кивнул начсоту, стоявшему рядом с Верой, после чего отвернулся к карте, делая вид, что он не так уж обеспокоен поводом, по которому вызвал Веру и ее командира.
        Еще по пути в бункер Вера гадала, знает ли начсот о цели вызова в Штаб. До этого он всегда сам получал задания и сообщал о них подчиненным следователям. Поэтому Вера резонно предполагала, что очередное задание имеет какую-то чрезвычайную государственную важность. Но то, что она услышала, привело ее в замешательство.
        - Шестой следователь, насколько я знаю, вы в достаточной мере владеете историей Муоса? - начал начсот.
        Вера промолчала.
        - Шестой следователь, вы помните, что Республика образовалась в результате Великой Революции, объединившей Америку, Центр, Партизан, Нейтральную и часть дальних поселений, а также отвоеванные у ленточников территории. Но помните ли вы, что явилось началом Великой Революции?
        - Начсот, восстание одного из поселений Америки, распространившееся на весь этот клан.
        - Шестой следователь, а что явилось поводом к восстанию?
        - Начсот, убийство Президента Америки одним из пришлых, которого называли Дехтером.
        - Шестой следователь, теперь я скажу, почему он был убит. По обнародованной версии, Дехтер просто возжелал освободить жителей Америки от диктатуры и ценой своей жизни даровал им свободу. Для обывателей - вполне приемлемая легенда. Но если бы вы как следователь решили проанализировать эти события, натолкнулись бы на ряд вопросов, ставящих рядом с официальным объяснением большой вопросительный знак. Дехтер находился в Америке всего два дня, взаимоотношения тогдашних кланов ему были малопонятны, и цель его экспедиции была совсем другая. Его действия можно было бы объяснить попыткой вырваться из плена, но все говорило об обратном. Материалы расследования (а к этому происшествию привлекли следователей тогдашнего Центра) говорили о том, что он в последние секунды жизни уничтожал какой-то прибор. Исследования специалистов подтвердили, что этим прибором являлся компьютер (надеюсь, ты слышала об этих устройствах), дистанционно связанный с каким-то механизмом. Именно о наличии данного механизма Президент сообщил Дехтеру, быть может, пытаясь склонить к сотрудничеству, и именно это стало поводом для
решительных действий последнего. После этого следователи стали искать то, с чем был связан уничтоженный Дехтером прибор. Я опущу подробности о том, кого из американцев, выживших после Революции и Последнего Боя, допрашивали и пытали… Мы нашли то, что искали, но это уже не моя тема…
        Начсот, закончив свой монотонный доклад, сложил руки в замок за спиной и с безразличием уставился в пол. Генерал Дайнеко снова взял на себя неприятную роль докладчика:
        - Это был заряд, спрятанный Президентом на станции Октябрьская. Атомная бомба, привезенная им с военной базы, на которой американцы дислоцировались до начала экспансии в Муос. Ты, капитан, понимаешь, что такое атомная бомба? Стоит ли объяснять, что обнаружение и изъятие заряда было засекречено. Очень немногие узнали о его существовании, я имею в виду - немногие из тех, кто еще жив.
        Дайнеко многозначительно посмотрел на Веру, сделав ударение на последней фразе. С недовольством отметив для себя, что его угроза-предупреждение на Веру не произвела никакого впечатления, генерал дал слово четвертому человеку, находившемуся в кабинете. Дайнеко сухо представил его как члена Ученого совета, но Вера помнила этого ученого еще по Университету. Старый физик Варнас, похоже, косил под Эйнштейна: такие же длинноватые редкие волосы, зачесанные назад, и пышные усы. Только все это у него было ярко-рыжего цвета, отчего сходство с кумиром было весьма отдаленным, да и бесполезным, потому что мало кто из живущих в Муосе знал, кто такой Эйнштейн, а еще меньше видели его фото. И все-таки Вера входила в это меньшинство.
        Было слово «Варнас» именем, фамилией, кличкой или псевдонимом - никто не знал, потому что ученый от студентов требовал, чтобы его называли не иначе как Член Ученого совета. Высокомерие профессора объяснялось той отраслью науки, которой он занимался: электрофизика и энергетика являлись в Муосе полусекретными, почти сакральными знаниями, в которые посвящались немногие. По большому счету даже обычные электрики стали замкнутым профессиональным кланом, на который полудикие поселенцы смотрели как на полубогов, способных творить чудеса в виде загорания лампочек и приведение в движение электрических механизмов. Ядро этого клана составляли работники геотермальной электростанции, местонахождение которой было совершенно секретной информацией. И на верхушке этой иерархии гордо стоял профессор Варнас, курировавший в Ученом совете энергетические вопросы и по статусу имевший право открывать ногой дверь в любом кабинете Инспектората.
        Однако теперь Варнаса было трудно узнать. Военные - пожалуй, единственная каста, которую он все-таки побаивался. И как раз перед ними ему предстояло не выступать в качестве всеведущего научного докладчика, а отчитываться о чудовищном происшествии, косвенным виновником которого он был. Дрожащим голосом он поведал, обращаясь почему-то только к Вере:
        - Капитан, мне сообщили, что вы достаточно образованы, несмотря… э-э-э… на тот род деятельности, которым занимаетесь. Так вот, я надеюсь, вы в общих чертах представляете, что могло бы случиться, если, скажем, этот Славински привел бы в действие заряд… Собственно, в таком случае можно говорить о конце существования мира под названием Муос. Но слава Богу, этого не случилось и заряд был извлечен с Октябрьской и перемещен в… э-э-э… один из научных бункеров. Не удивляйтесь этому. Исследование взрывного устройства - это отнюдь не праздный научный интерес. Мы исследовали возможность использования заряда в энергетических целях… Вы даже не представляете, какая энергия скрыта в том ящике. Будь наши исследования удачны, мы могли бы вести речь об открытии второй электростанции, по мощности не уступающей геотермальной, которая была бы работоспособной в течение нескольких десятилетий… Но так бывает в науке: мы убедились, что пока наши возможности слишком скромны, чтобы осуществить такой крупномасштабный проект. Работы по исследованию заряда недавно были свернуты, и, чтобы освободить лабораторию от такого
опасного груза, было решено переместить заряд на неопределенный срок в один из глубоких заброшенных неиспользуемых бункеров за пределами населенной части Муоса… Но за день до назначенной даты прихода военных с целью сопровождения обоза на бункер напали, весь персонал и охрана были уничтожены, а заряд пропал… Вот, собственно, и все.
        - Нет, не все, - рявкнул генерал. - Вы забыли упомянуть о том, кого мы не нашли среди трупов. Полковник, напомните профессору.
        Без особого энтузиазма начсот сообщил:
        - На начальной стадии к расследованию подключился Первый следователь. Учитывая, что среди убитых сотрудников лаборатории не был найден только труп начальника лаборатории Якубовича, в качестве основной отрабатывалась версия о его соучастии в нападении. В пользу этого свидетельствовал тот факт, что обе двери лаборатории были не взломаны, а именно открыты изнутри. Он же был единственным, кому сообщалась дата прихода конвоя для отправки груза - остальной персонал этого не знал. Но самое важное теперь не это. Важно то, что нападение совершили чистильщики. Причем в захвате участвовало очень много людей, я думаю, что для этого объединились все или почти все разрозненные группы чистильщиков. Несмотря на то, что дверь была открыта изнутри, данные осмотра свидетельствуют об отчаянном сопротивлении охраны и персонала лаборатории. Трупы своих чистильщики унесли с места боя, однако нам удалось найти место их захоронения. В результате эксгумации достоверно установлено, что это были именно чистильщики: на это указывают давние термические клейма в лобной области каждого из них. Кроме того, две научные сотрудницы,
очевидно, не участвовавшие в сопротивлении и поэтому взятые в плен, стали жертвами ритуального убийства - их трупы найдены в лаборатории. Это пока вся информация…
        Сообщение о чистильщиках, о которых Вера почти не слышала с тех самых пор, как осталась сиротой, всколыхнуло запрятанную где-то глубоко внутри нее память о страшном зле, зле не абстрактном, не внешнем, а непосредственно коснувшемся ее, унесшем тех, кто был частью ее. Чистильщики начинали казаться уже чем-то нереальным, чуть ли не результатом неправильного и преувеличенного восприятия детской психикой каких-то обыденных событий, повлекших за собой гибель или естественную смерть ее семьи. Но нет, все было так, как ей помнится. И это зло никуда не делось, оно жило совсем рядом, на окраине Муоса, просто до поры оно не вставало на ее пути. Потревоженная память готова была взорваться беспорядочной круговертью тяжелых болезненных воспоминаний и трансформироваться в приступ ярости и гнева. Этого Вера не могла допустить в столь важный момент: она получала задание, а значит, должна была трезво мыслить и все четко запоминать. Тем более, по поведению присутствовавших она чувствовала, что должна получить об этом задании больше информации, чем ей готовы сообщить, а это потребует максимального напряжения
интеллекта. Усилием воли она погасила в себе так и не успевшую захлестнуть сознание волну эмоций.
        - Зачем им бомба? - задала Вера вопрос, ответ на который знала и сама.
        - Бомба им нужна, - невозмутимо ответил Верин начальник, - чтобы враз решить то, чем они занимаются и собирались заниматься долгие годы - уничтожить все население Муоса. Тогда их маниакальный план будет претворен в жизнь.
        - Но ведь вы говорили, что прибор, с помощью которого бомба приводилась в действие, был уничтожен. Разве бомба и после этого опасна?
        - В том-то и дело, - ответил ученый, - что помимо дистанционной схемы приведения в действие заряда существует еще и локальная схема. Правда, мы позаботились о безопасности, изъяв из схемы одну важную деталь, без которой взрыв невозможен…
        - Зато тот человек, который знает о существовании и принципе действия этой детали, теперь подался в чистильщики, и я думаю, целыми днями только тем и занимается, чтобы создать ее аналог, - прогремел генерал.
        - Вы имеете в виду упомянутого начальника лаборатории Якубовича? И сколько ему потребуется времени, чтобы эту деталь собрать? - спросила Вера у Варнаса.
        - Ну-у-у… в отсутствие лабораторных возможностей… я не думаю… - начал жалобно Варнас, но был резко прерван громоподобным криком Дайнеко:
        - Короче, профессор, называй минимальный срок, за который твой гениальный маньяк может собрать эту чертову деталь. Ты, мать твою, понимаешь, что будет, если твои благоприятные прогнозы окажутся ошибочными, и мы окажемся слишком нерасторопными? Я тебе обещаю: еще до того, как накроется весь Муос, я твою старую умную жопу лично вытащу на Поверхность, где ты вспомнишь, как это тебе удалось назначить сектанта начальником самой опасной лаборатории в Муосе!
        Начсот слегка поморщился от самоуверенности генерала, грозившего казнью, которую в исполнение имели право приводить только следователи. Но крик командующего окончательно сломал Варнаса, выветрив из него всякое желание выскользнуть невредимым из этой ситуации. Он как-то обмяк и отрешенно промямлил:
        - Якубовичу не составит труда замкнуть цепь на заряде за две-три недели… Скорее две, чем три…
        - Пшел вон, - просипел генерал. - Жди, пока тебя не позовут.
        Профессор на ватных ногах, спотыкаясь, вышел из кабинета. Дайнеко старался не смотреть на Веру, и это было странно.
        - Итак, капитан. Впервые в истории Муоса следователь за заданием приходит в этот кабинет. И впервые следователю дается такое задание, которое получишь ты. Отказаться ты не можешь, но я хотел бы, чтобы ты не просто исполняла приказ, а понимала цену вопроса…
        - Я, генерал, поняла цену вопроса, можете пропустить вступление и переходить к делу, - Вера опять могла позволить себе дерзость, на которую генерал не только не ответил, но даже был ей рад.
        - Вы уже слышали, что атомный заряд в руках клана чистильщиков. Примерное их нахождение нам известно, но начать военную операцию против них в данной ситуации сродни самоубийству. Во-первых, сейчас идет война с диггерами, которая и так отвлекает много наших сил и средств. Во-вторых, при первой же стычке с чистильщиками они поймут, с чем связаны наши действия, и, конечно же, постараются спрятать или защитить свое главное оружие - это в лучшем случае. А в худшем, и это в-третьих, наш дорогой профессор может врать или заблуждаться, и заряд на самом деле сейчас находится в боеспособном состоянии. Может быть, чистильщики ждут удобного момента или ищут, где разместить уже взведенный заряд, чтобы причинить максимальный урон. В таком случае они могут привести его в действие в любой момент. Короче говоря, войны с чистильщиками мы начинать не будем. Единственный приемлемый вариант - это внедрение своего человека в клан чистильщиков… И этот человек - вы, капитан…
        Генерал сделал паузу в ожидании вопроса, но Вера стояла молча и невозмутимо смотрела генералу в глаза. Заговорила Жанна - человек, которого Вера здесь хотела бы видеть меньше всего. До сих пор инспектор-психолог сидела молча, но Вера чувствовала сканирующий взгляд своей бывшей наставницы. Жанна предпочла обращение на «вы»:
        - Вы, Пруднич, спросите, почему выбор пал именно на вас. Не скрою, что в подборе кандидата участвовала психологическая служба, и мы вместе с военными пришли к однозначному выводу о том, что наибольшие шансы справиться с этим заданием именно у вас. На то несколько причин. Вы - женщина, единственная женщина в Силах Безопасности Республики. А значит, опасность того, что на вас падет подозрение, минимальна. Во-вторых, вы среди военных - одна из самых образованных, и если учить кого-то обезвреживать бомбу, то лучше это делать с вами. Ну, и третье… Учение чистильщиков в нашем неприветливом мире становится все популярнее… и мы не можем допустить даже минимальной возможности того, что агент по каким-либо причинам может поддаться этому соблазнительному безумию. Наибольший иммунитет к чистильщикам именно у вас - я имею в виду то, что вам пришлось пережить в детстве…
        Вере не понравилось, что кто-то пытается спекулировать на ее детской трагедии, поэтому она поспешила прервать Жанну:
        - Я бы хотела обсудить детали. Не могу пока понять, какую легенду вы собираетесь мне придумать. Моя принадлежность к женскому полу не прячет тот факт, что я являюсь следователем. Вы предлагаете положиться на случай - на то, что никто из чистильщиков меня не встречал? Или же мне надо настолько ярко играть роль нового адепта, чтоб они не обратили внимания на мою профессию?
        Вера могла поспорить, что Жанна уловила нежелание Веры говорить о своем прошлом и сделала по этому поводу какую-то пометку в своей голове. Но то, что ответила ей инспектор-психолог, на некоторое время поколебало невозмутимость Шестого следователя:
        - Вам, Пруднич, сделают операцию по изменению внешности. Плюс к этому побреют налысо. Надеюсь, вас после этого не узнает даже ДРУГ.
        Генерал уставился в карту, Верин начальник так и не выполз из своей отрешенной нирваны, в которую нырнул сразу после окончания доклада. Им обоим был явно не по душе этот план. Зато Жанна почти не скрывала своего удовольствия - улыбаясь одной из своих самых милых улыбок, она пристально смотрела на Веру, ожидая, что же та ответит. Одной частью своего сознания Вера по-быстрому наводила порядок в мыслях, удачно разбросанных сообщением Жанны. Второй поток мышления перемалывал то, что сказала психолог. Особенно не понравилась Вере последняя фраза Жанны. Фраза могла быть абстрактной, подразумевающей под «другом» кого угодно. Но Верина оппонентка сделала ударение именно на последнем слове, как будто имела в виду кого-то конкретного. Конечно, Жанна могла наводить о ней справки и знать об их встречах с Вячеславом. Могла расценить это как увлечение и даже ошибочно предполагать интимную близость между ними (чего так и не случилось). Но все это не давало никакого повода считать, что Вячеслав по-прежнему что-то значит для Веры, тем более, она добровольно ушла в следователи, тем самым перечеркнув возможность
быть когда-то с ним рядом. И все же Жанна знает или, во всяком случае, догадывается о том, что запрятано у Веры глубоко и далеко. Неужели все-таки она тогда под гипнозом добралась до этих недр в Верином сознании? И теперь неслучайно делает акцент именно на этом… Если так, то в их психологической дуэли Жанна провела убойный прием. Вера знала, что она далеко не красавица, и относилась к этому более чем равнодушно. Часто наблюдая «успехи» хирургов по зашиванию увечий от ранений на лицах бойцов, она была уверена, что такая операция не добавит ей привлекательности, - и это само по себе ее тоже не страшило. Пугало то, что она станет другой, не такой, какой ее запомнил он…
        Пока Вера все обдумывала, Жанна даже не моргала, не скрывая интереса к ее реакции. Смакуя момент, она наигранно успокаивала Веру:
        - Да вы не огорчайтесь. Какие-то черты от прежней Пруднич все-таки останутся… когда сойдут рубцы… Может быть, через год-два… Или, может быть, у вас есть возражения? Говорите, не стесняйтесь…
        Вера слышала отданный приказ, отказаться от выполнения которого она не могла. Хватаясь за соломинку, она лишь попыталась отодвинуть неминуемое:
        - Но у нас ведь нет времени. Пока все заживет после операции…
        - А никто и не собирается ждать, пока заживет, - поспешила «успокоить» Жанна. - Зачем ждать? По легенде - у вас травма лица и вы сбегаете из Госпиталя. Так ведь даже лучше - с распухшим лицом, не сошедшими швами вас будет еще труднее узнать…
        Вера не хотела больше ни видеть, ни слышать Жанну. Она демонстративно от нее отвернулась, сделала шаг к неподвижно сидящим генералу и начсоту. Но зная теперь себе цену, она рискнула на предъявление ультиматума:
        - У меня есть одно условие.
        Начсот наконец-то поднял на нее глаза, а генерал даже привстал, выражая готовность выполнить все, что бы она ни потребовала:
        - Говорите, капитан.
        - Операция по изменению внешности будет проводиться с участием врача Джессики из Резервации. И она на этой операции будет главной. Она когда-то спасла мне жизнь…

2
        Вода чавкала под ногами. Вернее, не вода, а мутная жижа, кишащая пиявками. Несколько этих слепых тварей прицепились к босым ногам Веры. Наверное, они уже сосали кровь, и наверное, это было больно. Вера этого не ощущала, потому что, насколько могла, отключилась от своего тела, иначе всю ее волю парализовала бы боль раскромсанного скальпелем и зашитого хирургическими нитками лица. Саднило тело и руки, над которыми также изрядно «поработали», чтобы оставить на ней следы аварии, которой не было. Операция длилась долго - все-таки пластическая хирургия была новшеством для эскулапов Муоса, а Джессика поставила перед собой задачу сделать новое лицо если не симпатичным, то хотя бы не уродливым. На третий день Джессика, несмотря на возражения военных, настояла на второй операции, которая прошла ненамного быстрее. За это время Вера слишком привыкла к опию, а это к прочим негативным факторам добавило нешуточную абстиненцию. Все вкупе мешало сосредоточиться, сконцентрироваться на выполнении задач, и Вера до сих пор балансировала на грани яви и забытья. Приближался тот условленный день, когда, по прогнозам
профессора Варнаса, экс-начальник секретной лаборатории Якубович должен был создать недостающую деталь к ядерному заряду. Военные нервничали и поэтому подняли Веру, еще не отошедшую от наркоза, с госпитальной койки и чуть ли не пинками вытолкали выполнять задание.
        Но все физические мучения не шли ни в какое сравнение с тошнотворным ощущением чужого лица. Послеоперационная отечность не прошла, и из-за порезов и стягивающих швов казалось, что на плечах Вера несет не свою голову, а тяжелый пульсирующий бидон из боли и сочащейся крови. Вспоминались слова Джессики, доносившиеся сквозь бледно-розовый туман послеоперационного забытья:
        - Все будет о’кей. Не бойся, ты не быть уродина. Сейчас, конечно, немножко уродинка, но потом пройдет. А главное, глаза - глаза мы оперэйт не умеем. Глаза остались твои. По глазам он тебя все равно узнает.
        «Какая глупая Джессика. Ну при чем тут глаза, при чем тут он…» - пыталась себя настроить на такие мысли Вера, подсознательно все-таки надеясь, что Джессика что-нибудь расскажет про Вячеслава, потому что сама она о нем спрашивать не будет, даже когда сможет говорить. Но Джессика болтала про Лидию, про Танюшу, про свою Резервацию, в которой она вовсю занялась лечением больных, которых годами никто не лечил, про какой-то лично ею изобретаемый антибиотик. Но про Вячеслава она молчала, а это значило только то, что мавританка ничего о нем не знает.
        Вера почувствовала засаду издалека. Они прятались за изгибом хода, который здесь подымался в гору, отчего там, где они притаились, было сухо. Это было удобное место для засады - идущий оттуда, откуда шла Вера, в любом случае вынужден был хлюпать по лужам, выдавая свое присутствие. Кроме того, как будто случайно, здесь под сводом хода висела парочка светящихся грибов, слабым неоном освещая проход метров на десять в ту и другую сторону. Оставаясь в кромешной тьме, невидимые наблюдатели могли вести прицельную стрельбу из арбалетов по приближающемуся чужаку. Вера внутренне напряглась и усилием воли попыталась оттеснить боль на задворки своего сознания. Но желанного просветления не наступило - слишком она была ослаблена операциями и блужданием по этим незнакомым грязным и холодным подземельям последние два дня. Нет, вести бой она сейчас не в силах. Остается играть, что она и сделала, как только послышался шорох. Чувствовала она себя, конечно, отвратно, но не настолько, как сейчас это изображала: прислонилась к стене, едва не падая, сильно задышала, оттолкнулась от стены, ступила еще несколько шагов,
вновь приникла к стене, сползла по ней, сев прямо в ледяную вонючую воду, и так и осталась сидеть, не доходя пары метров до светящихся грибов - далековато от засады, но так, чтобы они могли видеть, что она ранена и безоружна. Сыграла она, похоже, неплохо - стражи постояли, потом один из них крикнул:
        - Эй ты, подыми руки и иди сюда.
        Вера, конечно, не отозвалась. Еще пару раз что-то прокричав, постовые появились из-за изгиба туннеля, на всякий случай держа Веру в прицелах своих арбалетов.
        - Помер? - спросил сипловатый женский голос.
        - Дура, мертвые не дышат, - ответил ей мужчина, который осторожно стал приближаться к Вере, нехотя сделав несколько шагов по грязи. - Кто ж ему рожу так разнес… Слышишь, это… - он хлопнул Веру по груди, - это баба. От те на… Кто ж ее так?
        - Ну так тащи ее сюда, здесь рассмотрим.
        Мужчина закинул арбалет за спину, схватил Веру за руки и потащил на сухой пригорок, где бесцеремонно бросил ее на пол. Вера ударилась головой о цемент - вспышка боли чуть не разорвала голову на части. Вера застонала.
        - Живая, но скоро помрет, - сообщил мужик, впечатлившись тем, что осталось от Вериного лица. - Давай-ка ее положим мордой в воду, чтоб не мучилась, да помолимся об упокоении ее души. Куды ж ее тащить такую…
        - Нет, она - бедолага. А отче Мелхиседек говорил: сирых и убогих принимать и обращать, ибо из таковых ангел смерти набирает себе воинство для Последней Чистки. Меня помнишь, какой я была?
        - Ну-ну, - недовольно пробурчал мужчина в ответ, - начистили вы, сирые и убогие. Тащить же ее мне - не сирому и не убогому, ибо ты из-за своей сирости поднять ее не сможешь.
        Сильные руки схватили Веру и забросили на плечо, голова снова ударилась, теперь уже о костлявую спину мужчины, и у Веры вырвался очередной стон. От прихлынувшей к голове крови боль только усилилась, а мужик, как будто специально, шел какой-то пружинящей походкой.
        Вера не спешила демонстрировать, что она в сознании. Не особо церемонясь, ее бросили на голый пол в провонявшем мочой сыром углу. Рядом с ней лежал и стонал мужчина средних лет. Иногда он тихо бредил, зовя кого-то по имени. Выше пояса мужчина был обмотан грязной ветхой тряпкой, на которой проступала кровь. Тряпку давно никто не менял, на что указывал смрад гниющей крови.
        Несколько грибов-светильников, подвешенных в разных местах под потолком довольно большого помещения, отбрасывали зловещий свет на его обитателей. Сейчас здесь находилось человек десять. Кто-то в противоположном углу лежал на полу, завернувшись в серое ворсистое тряпье, очевидно, бывшее когда-то ватным одеялом. Трое подростков сидели, прислонившись к стене и тупо, почти не моргая, уставившись на взрослых, расположившихся в центре этого дикого поселения. Здесь было холодно и очень сыро. Вряд ли это был бункер или другое изначально приспособленное для проживания людей помещение. Скорее всего, какой-то подвал, наверняка расположенный слишком близко к Поверхности, а значит, со слишком большим уровнем радиации.
        К Вере несколько раз подходила та девушка, которая не разрешила своему напарнику утопить Веру. Она с вялой заботой зачем-то трогала Веру за руку, не то нащупывая пульс, не то проверяя, не остыла ли пленница. Это раздражало ее напарника:
        - Да что ты ее, Саломея, все щупаешь? Очухается - сама даст знать, а завоняет - выкинем. Одним хананеем меньше.
        - Хватит уже, Ахаз, по одному хананеев считать. Скоро уж свершится Великое Очищение, недолго ждать осталось, - вмешался второй мужской голос.
        - Не великое это очищение, а только маленькая чистка, Ирод. Ну, не станет Муоса, а сколько таких Муосов еще есть? Это не верный шаг. Верный шаг - искать пути в Москву и в другие поселения хананеев, чтобы начинать чистку там. А уходя, закончить миссию здесь.
        - Опять ты за свое, Ахаз! Опять за свое! Нового раскола среди чистильщиков возжелал, да? Великим мессией себя почувствовал? Или на место Мелхиседека метишь? А забыл заветы Мелхиседека? Он ставил задачу завершить дело Великого Очищения в Муосе и про другие места ничего не говорил, кроме того, что Господь и там назначил ангелоподобных. Может, в тех местах чистильщики давно завершили свое дело, а задержка только за нами?
        - Ирод, послушай, что Ахаз тебе говорит, - Саломея вступила в спор, который разгорался здесь явно не в первый раз. - Ахаз не меньше тебя Великого Очищения ждет. И мы все здесь этого ждем, иначе мы не стали бы чистильщиками. Ты вспоминаешь заветы Мелхиседека? Так почему ты не вспомнишь о том, что Судный День наступит только тогда, когда будут уничтожены все хананеи, а потом убьет себя последний во Вселенной чистильщик. Заметь, не в Муосе - во Вселенной! Или ты забыл, кем был, вернее, кто есть Мелхиседек? Он воплощение Гавриила - верховного ангела смерти! А Гавриил - один. И воплощение у него одно - Мелхиседек! А значит, нигде других Мелхиседеков нет. Это наше дело, идти туда и вершить Великое Очищение. А почему ты не вспомнишь слова Мелхиседека о том, что Господь дал нам разум, которым надо пользоваться для дела Великого Очищения? Он не запрещал нам думать, Ахаз. Он дал завет нам думать! Он дал пример нам думать! Вспомни, как он планировал чистки и не давал нам вступать в прямые бои с Республикой, говоря, что мы пока что очень слабы, хотя такие, как ты, давно рвались штурмовать Улей. Мелхиседек
думал, а не слепо полагался на Господню волю. Вот и Ахаз думает. И думает он о том, что сказать на Великом Суде, если он послушает тебя, завершит чистку в Муосе, так и не послав никого в другие хананейские убежища.
        - И как же вы собираетесь идти туда? И куда, собственно, идти собираетесь? Ждать этот летучий велосипед, на котором нечестивцы из Москвы прилетели? Так что-то давно он не появлялся. А может, пешком туда потопаете? Только мне видится, что если не твари, то радиация точно вас почистит. Хотя польза в этом тоже, конечно, есть - несколькими хананеями станет меньше…
        Саломея, чуть не плача, молила:
        - Ахаз, уговори Соломона не делать Великое Очищение сейчас. Тебя он послушает. Надо просто подождать - и Господь подскажет нам правильный путь. Ахаз, ну что ты молчишь? Скажи ему про свой план с передатчиком.
        - Ирод, мы тут думали… - неуверенно начал Ахаз. - Помнишь эту историю про собранный Присланным передатчик?
        - И вы верите в эти хананейские байки?
        - Это не байки, Ирод, - раздраженно прервал собеседника Ахаз. - Валаам, когда еще у нас жил, говорил, что передатчик существует, только вожди хананеев прячут его от народа. Так вот, охрана там, говорил Валаам, так себе. А значит, мы совершаем нападение и уносим передатчик. Связываемся с хананеями из Москвы, рассказываем им какую-нибудь слезную историю типа той, которую когда-то сочинили ленточники, и они прилетают к нам. Ведь повелись когда-то, так почему бы им этого не сделать еще разок? Тех, кто прилетит, предадим Всевышнему. А кто-то из них возжелает быть чистильщиком - они-то и станут нашими проводниками в тот мир. Садимся в эту их машину и летим в Москву. Кто-то, конечно, останется здесь - всем ведь все равно не улететь, вот оставшиеся и свершат Великое Очищение в Муосе.
        - Интересно-интересно, - с ехидцей отвечал Ирод. - И кто же входит в число улетающих? Наверняка ты с Саломеей?
        - Не только… Конечно же, ты, если пожелаешь, Соломон, Мелхиседек, остальные ангелоподобные, ну, и все молодые, здоровые и сильные - те, кто сможет вершить в Москве волю Господню и продолжить дело Великого Очищения. А остальные завершат наше дело здесь… - Ирод говорил это приглушенным голосом, почти шепотом, видимо, боясь, чтобы не услышали другие из числа тех, кто лежал и сидел поодаль или слонялся по этому помещению - те, кого даже с натяжкой нельзя было назвать молодыми и сильными. - И что ты так смотришь на меня, Ирод? Если чистильщики есть и в Москве и успешно вершат там свое дело, мы это, конечно же, узнаем из общения с Москвой. Если это так, значит, ты прав, и я соглашусь с тобой и, возблагодарив Господа, все сделаю, чтобы Великое Очищение свершилось…
        - Ах, как ты красиво стелешь. Научили тебя хананеи языком умно щелкать. А все очень просто: ты ссышь! И Саломея твоя ссыт! Вы свои жопы невредимыми сохранить хотите, перенести их из одной клоаки дьявола в другую. Вы снаружи только чистильщики, а внутри все те же хананеи. И я давно за вами присматриваю. Ты очень сильно поменялся, Ахаз, когда Саломея появилась в твоем приходе. Дело Великого Очищения для тебя ничего не значит. Ты охладел в вере! Я уже почти не сомневаюсь, что ты бы с радостью сбежал с Саломеей к хананеям, если бы тебя там не ждало усекновение головы за те дела, которые ты творил ранее. Ну что ж, то, что я хотел узнать, я узнал. Так знай, Ахаз: Валаам закончил свою работу, мы идем делать Великое Очищение, но идем туда без вас. Никто из твоего прихода мне там не нужен. Ты мог стать ангелоподобным, но сам лишил себя этой чести. Моли Господа, чтобы Он простил тебе твое предательство. Прощай.
        Ирод тяжело встал, завязал на поясе веревку с вложенным в ножны мечом, неуклюже закинул за спину арбалет и не спеша пошел на выход, бесцеремонно переступив через кого-то спящего. Голосом, в котором смешались раздражение и страх, Ахаз кричал вслед:
        - Ирод, подожди! Ты нас не так понял. Ты же не забыл, что я тоже ходил в бункер. Хананейский охранник мне чуть башку не снес, а мой брат… вот он, мой брат, корчится и подыхает. Ирод, неужели все это было зря?
        Но Ирод уже давно вышел из помещения, и его шаги были едва слышны.
        - Ну что ты сидишь? - капризно взвизгнула Саломея. - Что ты сидишь? Иди за ним, делай, что надо…
        Ахаз встал, нехотя, как бы перебарывая себя, сделал несколько шагов к выходу. Но, подняв стоявший у стены арбалет, он обрел уверенность и уже решительно и быстро выскочил из помещения.
        Вера, симулируя кому, сумела кое-как отдохнуть и сконцентрироваться. Несмотря на то, что чистильщики общались на понятном им псевдорелигиозном сленге, Вера, в общем-то, смогла получить кое-какую важную информацию. Валаам - это, конечно же, не кто иной, как беглый начальник лаборатории Якубович. Якубович закончил свою работу по созданию недостающей детали, и чистильщики намереваются приводить в действие заряд. А значит, времени осталось в обрез - и это очень плохо. Дает надежду лишь то, что не все чистильщики хотят столь быстрого «Великого Очищения», и это надо как-то использовать. Зачем Ахаз побежал догонять Ирода, Вера догадалась и была более чем уверена, что последний до Великого Очищения не доживет и даже не увидит больше многоуважаемого Соломона, а равно и прочих ангелоподобных. «В любом случае - пора оживать», - подумала Вера, а вслух жалобно простонала:
        - Пить!
        - Очухалась, - без радости произнесла Саломея. Она нервничала, посматривая на выход. Но все же схватила банку с водой и стала лить из нее на Верины губы. Вера хватанула полглотка, - вода была несвежей на вкус и запах, - открыла глаза и с предельной наивностью спросила:
        - Где я?
        - Заткнись уже… - гаркнула Саломея, начав грызть ногти.
        Но вот вошел Ахаз, кивнул Саломее. Несколько пар глаз наблюдали ссору и уход Ирода, а потом уход и возвращение Ахаза. Конечно же, они поняли, что произошло, но отнеслись к этому с абсолютным равнодушием. В этой сырой, грязной, вонючей конуре, захламленной мусором и заселенной человекообразными, каждый из которых давно переступил последнюю черту, апатия и мрачная безысходность повисли в провонявшем мочой и испражнениями тяжелом воздухе. Несколько людей-теней поднялись и вышли; Вера подумала, что они уходят избавляться от трупа.
        Настроение у Саломеи после возвращения Ахаза заметно улучшилось. Она нагнулась к Вере и с выражением не то жалости, не то отвращения к ее теперешней внешности спросила:
        - Как ты?
        - Где я? - повторила Вера.
        - Ты, подруга, в двух шагах от Царства Божия. И у тебя есть прекрасный шанс сделать эти два шага. Говорить можешь? Расскажи нам, кто такая будешь сама и что, собственно, случилось с твоей рожей?
        Вера начала излагать свою легенду, намеренно делая долгие и частые паузы с одышкой и закатыванием глаз. О том, что она дочь главы независимого поселения Серово, которое отказалось добровольно войти в состав Республики. Армия Республики осадила это небольшое поселение с населением в полтора десятка человек, забаррикадировавшихся внутри старого бункера. Когда несколько месяцев осады не сломили голодающих серовцев, были вызваны инженеры и рабочие, принявшиеся за проламывание и разборку железобетонной стены. Однако действие стенобитных орудий и отбойных молотков нарушило и без того ослабевшую за десятилетия конструкцию. Произошел обвал, который погреб под собой всех жителей селения и некоторых строителей-республиканцев. Она чудом выжила, однако надломанный край многотонной плиты перекрытия раскромсал ей лицо. Республиканцы были заинтересованы в том, чтобы кто-то из бунтарей выжил и смог им сообщить о местах нахождения когда-то принадлежавших Серово плантаций на Поверхности, их схронах в подземельях, а также о коммуникациях в этой малоизведанной части Муоса. Поэтому ее доставили в Госпиталь, где
кое-как зашили лицо. Охрану не выставили, так как не рассчитывали, что она уже через сутки после операции придет в себя и сможет сбежать из Госпиталя. А она, конечно же, сбежала, потому что лучше смерть, чем жизнь в ненавистной Республике. А вообще, ей не хочется жить, и она наложила бы на себя руки, да только хочется отомстить и за погибших в Серово родителей, сестру и любимого, и за свое когда-то бывшее красивым лицо.
        Часть Вериной легенды была правдой. Действительно, не так давно во время военно-инженерных работ по захвату поселения Серово на южной окраине Муоса произошел обвал. Но если под обломками и остались выжившие, они уже умерли, так как никто их откапывать не собирался. Вторая часть рассказа была не столь правдоподобной, зато исполосованное швами ужасное месиво на месте Вериного лица не давало никакого повода думать, что эта девушка может быть специально подослана в приход чистильщиков. А образ несчастной и отчаявшейся, продуманный психологами, был наиболее удачным для потенциального неофита клана чистильщиков.
        - Не отчаивайся, бедняжка, - почти ласково сказала Саломея. - Господь привел тебя туда, куда тебе нужно, к таким же несчастным, как ты сама.

3
        За несколько дней в приходе чистильщиков Вера окончательно пришла в себя. Отечность с лица сошла, швы не гноились и почти не кровоточили. Зеркал чистильщики не держали, но по личным ощущениям и по тому, что члены прихода Ахаза (приходами чистильщики называли вот такие небольшие группы) смотрят на нее без прежнего брезгливого отвращения, Вера догадывалась о том, что и выглядеть она стала получше. Не зная точно, какова в этом заслуга Джессики, Вера все же мысленно благодарила только ее.
        Кормили Веру очень плохо: какие-то коренья, распаренные побеги подземных растений, да одна полугнилая картофелина в день. Впрочем, в первый же день Вере предложили и другую пищу. Не прошло и часа после возвращения Ахаза, как те трое, которых Вера посчитала за похоронную команду для Ирода, вернулись. Они принесли большой тряпичный сверток, в котором Вера узнала куртку Ирода, наполненную чем-то. Очевидно, неокрепшие нервы кандидатов в свой клан чистильщики берегли, поэтому сверток развернули в противоположном от Веры углу. Там же начали разводить небольшой костер, но кое-кто из прихожан не стал дожидаться приготовлений. Они нетерпеливо хватали то, что было в свертке, и жадно рвали это зубами. Верина догадка подтвердилась, когда Ахаз рыкнул на своих невыдержанных подопечных и выхватил у одного из подростков то, в чем Вера узнала обрубленную по локоть человеческую руку. А чуть позже Саломея поднесла Вере кусок зажаренной на открытом огне печени. Вера отказалась, на что Саломея лишь улыбнулась с пониманием, как будто хотела сказать: «Ничего-ничего, придет время - сама просить будешь». Но из-за отказа
от человечины дневной рацион Вере никто увеличивать не собирался, поэтому она на большую часть времени по старой диггерской методе отключала свое тело, настойчиво требовавшее калорий для поддержания жизни. Зато недостатка в религиозных лекциях и вдохновенных беседах Вера не имела. Больше всех старалась сделать из нее примерную чистильщицу Саломея.
        Психологическая служба Инспектората обладала на удивление большим объемом информации о клане чистильщиков: об их примерной численности, количестве групп, ареале обитания, об их взглядах и целях и даже о предполагаемом каннибализме «среди наиболее опустившихся групп». Чистильщики ставили перед собой цель уничтожить все население Муоса, включая самих себя, так как считали, что именно задержка в вымирании человечества мешает Всевышнему свершить суд и создать новую землю и новое небо. Чистильщики понимали, что Республика - единственная реальная сила, которая может их изловить и уничтожить. Поэтому в прямые столкновения с республиканской армией они уже давно не вступали, республиканские поселения старались обходить стороной, готовясь к решительному походу - Великому Очищению. Почитаемый за пророка и воплощение архангела Гавриила сумасшедший ветеран Последнего Боя, прозванный чистильщиками Мелхиседеком, предсказал, что рано или поздно Господь пошлет великое бедствие на нечестивую Республику, и именно тогда пробьет час, когда окрепшие чистильщики нанесут этому оплоту хананеев последний удар, уничтожая
взрослых и детей, мужчин и женщин, тем самым верша волю Господню. А до этого Мелхиседек под страхом смерти запретил своим последователям причинять какой бы то ни было вред Республике, и из разведданных это было известно Инспекторату. Поэтому непосредственной угрозы в чистильщиках не видели, считая дело их уничтожения далекой и не самой актуальной перспективой.
        Однако не так давно внутри клана чистильщиков сформировалось наиболее фанатичное крыло, которое повел за собой новый пророк, прозвавший себя Соломоном. Он возгласил, что Республика на грани краха и именно теперь самое время для крестового похода. В ходе внутриклановой микрореволюции, разведданные о которой у Инспектората были очень скудны, Мелхиседек и несколько его приближенных были устранены. А уже вскоре случилось предательство физика Якубовича, ставшее следствием захвата лаборатории и кражи ядерного заряда.
        Часть этой информации была получена Верой от консультировавших ее начсота, военных и Жанны, из общения с Саломеей. Но в ходе непосредственного наблюдения за жизнью в приходе Вера узнала больше всего важных для выполнения задания подробностей из жизни чистильщиков. Несмотря на ежедневные церемонии, состоявшие из смеси православных молитв и каббалистических ритуалов, которые неизменно проводил Ахаз, почитавшийся в клане первосвященником, Вера не увидела в окружающих внешних признаков помешательства или фанатизма, которых стоило ожидать от членов секты со столь идиотскими целями. Апатия либо ненависть ко всем и вся, страх, загнанность, стадный инстинкт - все это заглушало преданность идеалам Великого Очищения. Знакомясь с этой группой чистильщиков, Вера не услышала ни одной истории сознательного целенаправленного прихода в секту. Впрочем, озлобленные и прихожане не особо любили рассказывать о себе. Зато Саломея, менее всего походившая на фанатичку, не прочь была поболтать с Верой, наверное, записав ее в потенциальные приятельницы. Невысокая и очень подвижная; с милым лицом, покрытым пигментными
пятнами, впрочем, уже ставшими обычными у девушек Муоса; с пухлыми потрескавшимися губами. Выжженные клейма-кресты на лбах местных прихожан были гораздо меньше тех, которые Вера видела у чистильщиков, напавших на МегаБанк. А у Саломеи крест был почти незаметен под неровной растрепанной челкой темных волос, таких же нестриженых и нечесаных, как и у других чистильщиков, зато собранных в два несимметричных хвостика, отчего она выглядела юной и забавной, если, конечно, не вглядываться в пустые глаза. Такая внешность резко выделяла ее среди соплеменников, и неудивительно, что пастырь этого прихода Ахаз сразу же приблизил ее к себе. А по тому, как он к ней относился, как он на нее смотрел, Вера сразу поняла, что имел в виду Ирод, говоря, что из-за Саломеи местный главарь сильно изменился.
        История Саломеи была похожа на истории многих, если не большинства, молодых чистильщиков. Еще два года назад она со своими родственниками жила на хуторе (так назывались небольшие поселения, состоящие из пяти-семи родственников). Саломею - тогда, правда, ее звали как-то по-другому - захватили на Поверхности, на небольшом поле, принадлежавшем их хутору. Чистильщики, среди которых был Ахаз, выследили их, спрятались в руинах, и когда все хуторяне приступили к работе, выбежали из укрытия. Родители и братья бросились бежать к люку, но убегавшую Саломею сбила впившаяся в бедро арбалетная стрела. Не повезло и одному из братьев, глупо споткнувшемуся и вывихнувшему себе ногу. Родственники спокойно спустились под землю, задраив за собой люк. Драться за отставших никто не собирался, об этом они уже давно договорились, «кто не успел, тот опоздал», и горевать по поводу уменьшения количества ртов в их вонючей конуре также никто не будет. Не собиралась скучать по родным и Саломея, особенно по опротивевшим братьям, которые, давно подавив возражения родителей и ее собственные, по очереди использовали сестру в
качестве наложницы. Что стало с братом Саломеи, Вера не уточняла, это само собой подразумевалось. Он был одним из хананеев, нечестивцев, которые своим присутствием в числе живых мешают наступлению рая на земле. Судя по всему, один из ритуальных ножей своему брату вогнала сама Саломея. Не исключено, что она же лишила его шанса сохранить себе жизнь, примкнув к чистильщикам и убедив Ахаза в том, что тот недостоин такой чести. Слушая беззаботный треп Саломеи, Вера усилием воли подавляла в себе отвращение к ней.
        Из рассказов Саломеи Вера поняла, что большинство новых чистильщиков были либо захвачены насильно во время нападений, либо прибрели в приходы таким же образом, какой сымитировала Вера. Из-за страха, ненависти к кому-то, неожиданно теплого приема, оказанного новыми знакомыми, или безразличия ко всему неофиты соглашались на участие в ритуале. Вгоняли один из ножей в тело приносимого в жертву Великому Очищению, навсегда связывая себя с этим кланом кровью убиенного. Тем самым они лишали себя возможности вернуться назад, потому что в Республике, да и в немногочисленных оставшихся независимыми поселениях их ждала смерть. Но сильнее страха перед остальным миром их незримым образом связывал сам факт совместного пролития невинной крови и участие в каннибальских трапезах. Они ненавидели чужих, ненавидели своих, ненавидели себя и, пожалуй, ненавидели Бога, которому якобы служили, однако какая-то сила держала их вместе, как пауков в банке, и даже не давала перегрызть друг другу глотки. Конечно, эти выводы Вера сделала сама, в исполнении же Саломеи все звучало с фальшивым и плохо скопированным по чьему-то
примеру пафосом:
        - Ты тоже почувствуешь ту великую благодать, которую изливает на нас Господь, когда мы представляем Ему очередного хананея. В момент святого очищения мы молимся за этого несчастного. Пока вместе с предсмертными воплями изыходит из него нечестие, он обретает возможность на Великом Суде быть оправданным по делам его, которые он творил в своем заблуждении, и разделить с нами блаженство в раю. Для хананея большая удача быть приданным Господу вот так, а не просто умереть или пасть от руки чистильщика. Поэтому мы из сострадания к хананеям, прощая их заблуждения, стараемся придать их Господу, именно проведя через святое очищение, хотя нам было бы проще их сразу убивать. Вот и тебя, Лия, если бы Господом не дано было тебе возжелать стать чистильщицей, мы бы придали; и со мной бы сделали то же самое, не открой мне Господь глаза…
        - А почему всех других людей вы хананеями называете? - прервала Вера уже в который раз начатую Саломеей песнь о милосердии чистильщиков.
        - Хананеи? За тысячи лет до Последней мировой, Господь, приведя народ Израильский в землю обетованную, называемую Ханааном, даровал ее им. Но сначала евреям следовало очистить Ханаан от нечестивых обитателей. Сейчас земля обетованная - весь мир, который будет дарован новому святому народу: чистильщикам и всем, прошедшим святое очищение. Но пока что этот мир - Новый Ханаан, а его жителей, не примкнувших к чистильщикам, мы называем хананеями. Ты, Лия, тоже хананейка до тех пор, пока не пройдешь обряд.
        В соответствии с давно наработанным сценарием, Саломея проводила беспрерывное зомбирование Веры. Кандидатам не давали возможности обдумать свое положение и то, что они должны будут делать. На новенького обрушивались потоки жалости с мнимым участием к его судьбе; постоянные напоминания про те беды, о которых новичок успел рассказать в своей исповеди; проклятия в отношении хананейского мира, катящегося в пропасть; заверения в том, что именно сейчас бедолага встретил или встретила таких же братьев и сестер по несчастью, которые его понимают и всегда готовы помочь; обещания беспредельной любви этих самых братьев и сестер; ну и, конечно, внесение в небесные списки попадающих в рай уже с момента обращения. Как залог грядущих благ, будущему адепту давалось новое имя, как правило, взятое из Библии. Так Вера стала Лией.
        Про само обращение Саломея говорила как бы вскользь, как о формальности пустячной и очень полезной для того, кто будет подвергнут очищению. А про далекие планы уничтожения всех хананеев, а затем и самих чистильщиков она предпочитала не упоминать вообще. Как не упоминала и о том, что судьба всего Муоса сейчас в руках ангелоподобных, уже давших обратный отсчет.
        В другой ситуации Вера давно была бы представлена к ритуалу обращения, в ходе которого обязана была вогнать нож в тело плененного хананея. Но в приходе Ахаза чистильщики не придерживались жесткого фундаментализма, требовавшего держать кандидата в строгой изоляции, пока он не будет обращен. Да и подходящей жертвы пока не было. Правда, чистильщики в последние годы практиковали ритуалы над своими же: теми, кто в чем-то провинился либо вследствие болезни или ранения стал обузой для прихода. Для этого сошел бы и тяжелораненый брат Ахаза, но тот умер уже на следующий день после появления в приходе Веры, когда она еще прикидывалась слишком слабой для участия в ритуале. А к поиску других жертв Ахаз пока не приступал, потому что напряженно ждал, чем закончится затея ангелоподобных с ядерным зарядом.
        Однажды, когда все остальные чистильщики уже спали, во время очередной такой беседы Вера воспользовалась сонным и расслабленным состоянием Саломеи, предприняв попытку ввести ее в гипноз. Это было рискованно из-за дремавшего рядом Ахаза - он почему-то относился к Вере с открытой неприязнью, и ему вряд ли понравилось бы то, что сейчас делала Вера. И все же Вера, не будучи совершенно уверена в том, что Ахаз крепко спит, решила не упускать удобного случая. Поднеся свою ладонь ко лбу лежавшей с открытыми глазами Саломеи, она тихонько шептала:
        - Саломея, девочка, ты устала, устала, устала… Ты такая сильная, но теперь тебе надо отдохнуть. Чувствуешь, какая теплая рука, чувствуешь? Сейчас в эту руку уйдет все из тебя, ты вся нырнешь в мою руку. Ты уже в моей руке, Саломея?
        - Да, я в твоей руке, - бесцветным голосом ответила Саломея, не шевелясь и не моргая, вглядываясь в гриб-светильник.
        - Скажи, что стало с Иродом?
        - Его убил Ахаз.
        - Почему Ахаз убил Ирода?
        - Ирод шел к ангелоподобным, чтобы донести на нас. Ангелоподобные хотят сделать Великое Очищение, взорвать бомбой весь Муос.
        - Но ведь ты тоже хочешь Великого Очищения?
        - Я не хочу умирать, Ахаз не хочет умирать.
        - Когда это должно случиться?
        - Послезавтра они пойдут закладывать бомбу.
        - Куда?
        - Валаам им скажет, он знает куда лучше.
        - Где находится бомба?
        - В приходе Соломона.
        - Где приход Соломона?
        - Я не знаю. Когда мы взяли бомбу, они ушли туда, где были всегда.
        - А кто знает?
        - Ахаз говорил, что знает, где они могут быть.
        - Что вы думаете делать?
        - Ахаз ходил в другие приходы. Там тоже недовольны ангелоподобными, но все их боятся.
        - Ты, девочка, не умрешь, - уже почти в полный голос заговорила Вера. - Ты не умрешь, если убедишь Ахаза найти приход ангелоподобных и напасть на него. Я вам помогу. Надо спешить, потому что они скоро взорвут бомбу. Надо очень спешить. И надо взять меня. Если возьмете меня, я вам очень помогу. Я очень сильная, я заберу бомбу. И ты будешь жить, и Ахаз будет жить…

4
        Когда Саломея проснулась после гипнотического сеанса, она вела себя очень беспокойно. Странно смотрела на Веру, как будто старалась что-то вспомнить. Потом ее начало трясти. Вера поняла, что едва не перестаралась с гипнотическими установками, когда Саломея неожиданно бросилась Ахазу в ноги и запричитала:
        - Ахаз, великий Ахаз, веди нас в бой! Мы должны остановить Великое Очищение! Должны остановить немедленно! Бомба взорвется сегодня, бомба взорвется сегодня ночью. Веди нас, Ахаз!
        Вера испугалась, что Ахаз решит, будто Саломея помешалась, и просто ее прогонит или предаст «очищению». Но очевидно, истерика Саломеи только взбодрила страхи самого Ахаза. Величественно положив руку на голову припавшей к нему Саломеи, он обратился к своим прихожанам:
        - Чистильщики! Гордыня ангелоподобных толкнула их в великий грех. Как когда-то сатана, они предали Бога и ослушались Его. Они хотят взорвать бомбу, уничтожив до времени всех чистых, чтобы мы не смогли нести Великое Очищение в другие населенные места за пределами Муоса. Да не бывать этому! Мы идем уничтожать отступников! Идем уничтожать хананеев!
        Впрочем, пламенная речь Ахаза не произвела на его прихожан особого впечатления. Никто из них не хотел умирать от взрыва атомной бомбы, но все они понимали, что означало выступление против ангелоподобных: вместо легкой смерти в неопределенном будущем они могли заработать куда более мучительную и неминуемую кончину уже в ближайшие день-два. И все же после рыка Ахаза его прихожане стали подыматься с пола и не спеша собираться в путь, подвязывая ножны с оружием и забрасывая за спину арбалеты.
        Эти переходы были очень глубокими - наверняка около сотни метров под Поверхностью. Воздух здесь был затхлый, и идти приходилось большую часть времени по колено в вонючей маслянистой воде. Вера шла впереди, сзади - Ахаз с Саломеей, между ними плелись четверо «добровольцев». Метрах в пятидесяти сзади за ними тащились еще полтора десятка чистильщиков из других приходов, которых Ахазу удалось склонить на свою сторону. Ахаз неохотно доверил Вере один из арбалетов и меч, кривой, тупой и с обломанным ограничителем. Вера убедила чистильщиков в необходимости взять ее в этот поход, сделав несколько выстрелов из арбалета в гриб-светильник, впрочем, стараясь стрелять не слишком кучно. Но когда все три стрелы вошли в гриб, отчего он стал тускнеть, это убедило чистильщиков в истинности ее короткого рассказа о хороших стрелковых навыках девушек из поселения Серово.
        Ахаз почти наверняка знал место, в котором новые ангелоподобные хранят бомбу. Перед развилками коридоров, люками и лестницами, ведущими на другие уровни коммуникаций, Ахаз подходил к Вере, объяснял, куда идти дальше, а потом отходил назад. Может быть, так он контролировал, чтобы не разбежалась его армия, а может, просто не желал погибать первым.
        Это были северные окраины Муоса, где не было поселений Республики. Лишь заблудившиеся ленточники или чистильщики изредка забредали сюда. Но Вера уже почти без подсказок Ахаза знала, куда идти. То тут, то там она видела признаки недавнего движения небольшой группы людей, тащивших двухколесную тележку с 52-килограммовым грузом, массу, внешний вид и даже общий принцип действия которого Вере сообщили до начала операции.
        Боясь, что громко топающие и шаркающие ногами чистильщики раньше времени выдадут свое приближение, Вера, пренебрегая конспирацией, властно потребовала от Ахаза, чтобы они шли сзади, на расстоянии видимости маленького гриба-светильника, который она подвязала за своей спиной. Ахаз на Верин добровольческий вызов кивнул - его это устраивало, но в его взгляде угадывалась решимость покончить с нею сразу после окончания операции. Решение этой проблемы Вера решила оставить на потом, после того как будет отбит заряд…
        След от тележки уперся в ржавую металлическую дверь с едва читаемой трафаретной надписью: «Посторонним вход воспрещен». Верин мозг почти на автомате запоминал все подъемы и спуски, используя практически идеальный глазомер и пространственную память, делал быстрые расчеты, и теперь Вера знала, что они сильно поднялись и находятся едва ли не на уровне земной поверхности. Скорее всего, они входили в подвальное или цокольное помещение какого-то предприятия. Именно такие входы во время создания в Муосе объединяющей коммуникационной системы за год-два до Последней мировой снабжали подобными надписями, а теперь поди разберись, кто является посторонним для этого помещения. Дверь проржавела и покосилась - из дыр и щелей лился едва заметный неоновый свет от грибов-светильников. Их там могли оставить только люди, но людей там не было, вернее, не было живых людей. Даже если бы они затаились или спали, Вера бы это услышала. Однако вместо звуков человеческого пребывания негерметичная дверь пропускала запах смерти, и Вера не таясь открыла дверь.
        Хорошо бы сделать нормальный осмотр места происшествия, чтобы собрать максимум информации о том, что же здесь произошло. Но такие действия Веры очень удивили бы команду Ахаза, приближающийся топот которой был уже слышен. Вера кинулась к ближайшему трупу, засунула руку в подмышку, заглянула в глаза, быстро пробежалась по пятиметровой каморке, являвшейся в далеком прошлом теплоузлом и перевитой соржавевшими почти в труху трубами разных размеров. А когда шаги уже были за дверью, она отскочила к стене, оперлась на нее, театрально вытаращив глаза и прижав ладони к вискам. Она даже сымитировала дрожь в губах и какое-то жалобное подвывание.
        Ахаз, Саломея и другие чистильщики кинулись к трупам, бесстыже затаптывая следы. Вера, оставаясь на месте и по-прежнему играя роль остолбеневшей дуры, вместе с тем внимательно слушала и наблюдала за вошедшими, особенно за Ахазом, продолжала сканировать место происшествия и одновременно компилировала всю полученную информацию, чтобы понять, что же здесь произошло и что ей делать дальше.
        Здесь пять трупов. Ахаз говорил, что ангелоподобных было шестеро, плюс седьмой - кандидат в ангелоподобные Якубович, он же Валаам. Ахаз уже сообщил присутствующим, что нет как раз Валаама и Соломона - нового предводителя чистильщиков. Убитых пятерых Ахаз называл по их библейским именам-кличкам. Вера запомнила и эти имена, но теперь это было не столь важно. Заряда, конечно, не оказалось. Нет сомнений, что именно завладение бомбой было целью убийства ангелоподобных. Термометра у Веры с собой не было (остался в следственном рюкзаке, который по понятным причинам она с собой взять не могла), но температурную чувствительность она методом тренировок в себе развила достаточно хорошую, с погрешностью в один-два градуса определила температуру в помещении и в подмышечной впадине одного из убитых. Натренированный мозг моментально вывел расчет остывания тела такой массы при данных температурных условиях. Сопоставив это со степенью высыхания роговицы и загустеванием (подсыханием) крови, Вера сделала вывод, что они не успели буквально на шесть-восемь часов.
        Все пять трупов лежали аккуратно, ногами ко входу. И их отчлененные головы с открытыми глазами, безучастно вытаращившимися в пустоту, были поставлены на живот каждому из их прежних владельцев и обращены также ко входу. Кроме того, каждому аккурат в область сердца по самый ограничитель был загнан ритуальный нож чистильщиков. Учитывая, что ни у кого из убитых этих ножей не было, можно предположить, что каждому из них достался свой нож. По характеру пятен и брызг крови на одежде и полу Вера была уверена в том, что всех убивали лежащими, что смертельным для каждого явился именно удар ножом в сердце, а головы отрезали при уже не бьющемся сердце - слишком мало крови возле шейных срезов. Раз они на момент смерти лежали, значит, отдыхали, и уж точно с таким ценным для них грузом они не могли не оставить кого-то настороже, и этот или эти кто-то - именно те, кого нет среди убитых. Часовых могли убить вначале, но зачем тогда уносить или прятать их трупы? Все указывает на то, что часовые были убийцами или заодно с убийцами. Действовало не меньше двух человек: один закрывал руками рот и нос (иначе было не
избежать непроизвольного вскрика, от которого могли проснуться другие), второй в этот же момент наносил сильный и точный удар в сердце. Теоретически это мог сделать и один человек, но пять раз подряд четко и решительно совместить эти действия, не допустив ошибки, было очень тяжело. Доступная Вере информация о Якубовиче указывала на то, что этот съехавший с катушек трудоголик-ученый, несмотря на глобальный перекос в своем мировоззрении, вряд ли мог самостоятельно столь хладнокровно и четко убить пять человек одного за другим. И главное, зачем ему это было делать? Конечно, он мог со временем раскаяться в своем предательстве Республики, решив все исправить, но для этого ему не нужно было устраивать эту бойню, достаточно было не сделать или сделать неправильно ту недостающую часть в цепи атомной бомбы и сбежать или гордо умереть. И совсем сказочно выглядит заражение раскаянием Соломона - самого фанатичного вождя чистильщиков. Значит, все-таки за рабочую нужно принять версию о том, что именно Соломон с Валаамом-Якубовичем являются исполнителями или соисполнителями убийства ангелоподобных и похищения
заряда. А то, что он был именно похищен, Вера уже не сомневалась: Ахаз, его люди и чистильщики других приходов уже в десятый раз исползали теплоузел и обегали ближайшие ходы и смежные помещения в поисках бомбы. За те полторы минуты, которые были у Веры до прихода Ахаза, она успела найти место, где хранилась бомба, - давно затоптанные бестолково суетящимися чистильщиками следы от колес да едва заметный прямоугольник на пыльном бетоне в небольшой нише под трубами указывали на место, где заряд лежал спрятанным еще часов восемь назад.
        Главный вопрос оставался открытым: где находится заряд? И ступенью к решению этого вопроса была другая загадка: кто такой Соломон, и почему они с Якубовичем устранили ангелоподобных? Подсказка, возможно, крылась в том, что в течение одних-двух суток они должны были взорвать заряд, и именно по этой теме у них и произошла размолвка. Кто-то взрывать заряд хотел, а кто-то не хотел или пока не хотел, как Ахаз и Саломея. По тому, что говорил и как вел себя Ирод незадолго до его умерщвления Ахазом, что-то не верилось, будто бы среди ангелоподобных были какие-то разногласия по данному вопросу - он не сомневался в сплоченности их намерений. Значит, кто-то среди верхушки чистильщиков вел двойную игру, и этот «кто-то», конечно же, жив. Вывод напрашивался сам собой: Соломон не тот, за кого себя выдавал. Раз он появился недавно, сверг и казнил Мелхиседека, сменил стратегию чистильщиков на агрессивную по отношению к Республике, сразу после этого последовало нападение на лабораторию, а затем и исчезновение Соломона с похищенным зарядом - значит, заряд и был основной целью его внедрения! Откуда же он взялся? Кто
он? Единственное, что совершенно ясно: он не чистильщик. А значит, нужды в дальнейшем присутствии Веры среди чистильщиков нет.
        Пока все эти силлогизмы выстраивались в Вериной голове, чистильщики обегали все вокруг и, убедившись в тщетности своих поисков, вернулись к теплоузлу. Они жадно смотрели на трупы ангелоподобных, еще при жизни внушавших страх, не решаясь предложить то, что пришло на ум каждому из них. Веру не интересовало, чем закончатся их внутренние борения, поэтому она постаралась незаметно выйти из теплоузла. Но Ахаз все это время тоже наблюдал за ней. Возможно, он каким-то образом увязал гибель ангелоподобных и исчезновение заряда с присутствием здесь Веры. Уже в коридоре она услышала голос Ахаза:
        - Лия, стой! А ну, за ней!
        Вера сейчас была далеко не в лучшей форме, но все же физически она намного превосходила доходяжных чистильщиков. Несколько минут она еще слышала сзади их топот и крики, но вскоре, скрывшись в одном из ответвлений коридора, ушла от своих не слишком настойчивых преследователей.

5
        Пока Вера без особого труда увеличивала дистанцию между собой и чистильщиками, она еще раз перебирала те скудные крупицы информации, которые почерпнула из рассказов Саломеи и Ахаза, снова и снова сопоставляя с данными осмотра места происшествия. Можно сказать, она и сейчас продолжала осмотр теплоузла. В ее развитую память записалась обстановка этого помещения, и теперь Вера продолжала сканировать виртуальную картинку в своей голове, по одной выдергивая и изучая детали. Эта мозговая работа сама по себе не дала ответов, но помогла правильно сформулировать новые вопросы, которые, возможно, помогут понять, кто есть Соломон, куда он ушел, а значит, и где искать заряд.
        Чистильщики будут заняты разделкой трупов не меньше часа, и это давало Вере фору, чтобы попытаться добыть один предмет, который мог стать зацепкой к установлению личности Соломона. Вера несколько раз наблюдала, как Ахаз листал небольшой замасленный блокнотик из грубо сшитых между собой нескольких листов серой бумаги. Это чтиво заставляло его нервничать, он несколько раз нервно отбрасывал блокнотик, задумывался ненадолго, потом снова хватал его в руки, быстро перелистывал страницы и засовывал в рюкзак Ирода, после убийства последнего доставшийся Ахазу в качестве трофея. Однажды Саломея спросила, потянувшись к блокнотику, чтобы взять его в руки:
        - Что читаешь? Можно посмотреть?
        Ахаз ударил Саломею по протянутой руке и спешно спрятал блокнотик в рюкзак. Но потом смягчился и пояснил:
        - Тебе не стоит читать бредни этого Соломона.
        Тогда Вера не посчитала эту информацию значимой. Сейчас же, когда бомба оказалась в руках Соломона, любые сведения о нем могли оказаться ценными. Вера, несмотря на болезненную одышку и ломоту в ослабленном организме, почти бежала, рискуя нарваться на хищников или засаду тех же чистильщиков. Она опередила банду Ахаза не более чем на полчаса. В приход вел один-единственный узкий коридор, и, вернись Ахаз раньше, чем Вера найдет то, за чем пришла, она окажется в западне. Войдя после многочасового отсутствия в помещение прихода, Вера невольно поморщилась. Затхлый воздух в этом никогда не убиравшемся помещении был почти едким от вони. И дело было не только в том, что здесь же, прямо в углу в неглубокой яме, чистильщики устроили себе туалет. Приступы тошноты вызывал смрад от гниющих костей, в основном, человеческих, разбросанных тут и там. Плесень, находящая себе здесь обильную пажить, покрыла противной слизкой пленкой полы и стены. И в этой клоаке, словно гигантские опарыши, лежали почти неподвижно или едва шевелились семь или восемь чистильщиков, которые уже не в силах были покинуть границы прихода.
Кто-то из них безучастно посмотрел на влетевшую в приход Веру, остальные не смогли или не захотели сделать даже этого. Вера, быстро справившись с приступом брезгливости, переступила через старуху, ползшую со стороны выгребной ямы к своему лежбищу, устланному какой-то ветошью, вонючей и такой же слизкой, как и все здесь вокруг. Впрочем, может быть, это была еще совсем не старуха, и может быть, даже не женщина. Голод и болезни очень быстро делают из людей почти бесполых всевозрастных существ. Но самое страшное - потеря в человеке того, что кто-то называет душой, кто-то совестью, кто-то самосознанием. Переступая в некий момент черту, решая кажущуюся в данный момент важной проблему сохранения жизни или чего-то еще и совершив для этого чудовищное зло, человек убивает в себе тот невидимый стержень, который отличает его от множества других тварей, населяющих этот умирающий мир. Он вроде бы остается человеком и даже какое-то время ничем внешне не отличается от других людей, с трудом удерживая на себе маску внешнего благополучия или даже озабоченности высокими идеями. Но как только приходит болезнь или нужда,
не соответствующая нутру личина разваливается от своей же тяжести, и человекообразное существо уже и внешне становится тем, кем себя сделало внутри. Вере приходилось видеть тяжело больных людей и стоящих на пороге смерти. Они страдали, плакали, порою боялись. И все же они оставались людьми. А эти… не вызывали даже жалости.
        Вера нашла рюкзак Ахаза в куче засаленного сырого тряпья, служившего супружеским ложем для Ахаза и Саломеи, схватила его и быстрым шагом вышла из опостылевшего прихода. К счастью, она успела выйти к тому месту, где слепая ветвь коридора, ведшая в приход Ахаза, соединялась с туннелем. Метрах в пятидесяти шумные чистильщики тащили в свертках, сделанных из одежды ангелоподобных, разрубленные части тел бывших хозяев этой одежды. Вера дождалась, пока они свернули в сторону прихода, а сама все так же бесшумно пошла дальше.

6
        - Очень интересно: «Я есмь архангел, пришедший разрубить четвертую печать. Мое имя - Смерть. Я есмь всадник, оседлавший коня бледного. Пришло время завершить святое дело Господне и очистить землю для Царствия Божия…» - Жанна читала блокнотик с демонстративным пафосом, причем делала это с показным удивлением, как будто бы в первый раз.
        Вера догадывалась, что с того момента, как вчера вечером она принесла блокнот в штаб, доложив, что эти письмена как-то связаны с похитителями ядерного заряда, Жанна не сомкнула глаз. Как минимум все психологи, а возможно, и кто-то из Инспектората, а может быть, и ученых, были задействованы в том, чтобы вычитать между строк что-нибудь о личности Соломона. Почему-то подумалось, что здесь мог очень помочь Вячеслав - один из последних ученых-гуманитариев в Муосе, но его к этому заданию вряд ли привлекли.
        - Что касается текста, - с обнадеживающим удовольствием сообщила Жанна, - то однозначно все писалось под диктовку этого самого Соломона. Есть в тексте определенные особенности, которые указывают на то, что автор и писарь - разные лица, но работали над текстом одновременно. Вернее, писарь очень внимательно, боясь что-нибудь упустить, нервно и фанатично писал то, что ему «вдохновенно» надиктовывал новоиспеченный пророк. Само содержание значит мало что: окрошка из цитат Апокалипсиса Иоанна, замешанная на доктрине современных нам чистильщиков, но с более радикальной решимостью покончить со всем в ближайшие сроки, да все это обильно смочено банальной мироненавистнической философией и туманными пафосными угрозами, типа…
        Жанна перелистнула еще несколько страниц и, пародируя пророка, охваченного проповедническим экстазом, прочитала несколько строк:
        - «Горе вам, хананеи, что бежите по длинному туннелю, ломая все на своем пути и убивая друг друга. Горе вам, надеющиеся найти выход, которого в этом туннеле нет! Вы, утратившие цель, веру и Бога, несетесь в никуда. Но Бог воздвигнет стену огненную, о которую вы разобьетесь, и эта стена - чистильщики, а фундамент стены - ангелоподобные!..». Если ты обратила внимание, то тема захвата и взрыва бомбы здесь попросту проходит красной нитью: «И сказал Господь: пойди изыми у хананеев их огонь неугасимый, который есть Звезда Полынь, для борения с архангелами приготовленная. И сожги их всех их же огнем за нечестие их…». Ну и так далее… Проще говоря, основная мысль этого пророчества - «надо украсть бомбу», все остальное - лишь фон и мишура. Даже взрыв бомбы тут упоминается лишь кое-где. Главное, ее украсть… Насколько я в этом сведуща, религиозные тексты так не пишутся, даже если их авторы - полоумные. В таких произведениях не размениваются на детали и не пытаются во главу угла поставить сиюминутную идею. Так что текст был явной пропагандой похищения бомбы. Единственным разумным объяснением его появления
является желание Соломона завербовать среди чистильщиков побольше бойцов для похода на лабораторию, что, собственно, ему и удалось. Я полностью согласна с твоей догадкой, что сам Соломон - никакой не чистильщик. Просто было очень удобно чужими руками загрести жар, а потом все свалить на придурков-чистильщиков. Впрочем, все, что я сообщила, лишь обоснование твоих догадок, которые ты ранее изложила Штабу. Но вот с вопросом, который ты поставила перед инспекторами-психологами - о том, кто такой Соломон, - дела обстоят похуже. Как ты знаешь, все до единой буковки в блокноте исписано почерком так называемого Ирода. Личность его уже давно, еще до твоего подключения к операции, была установлена, хотя мне как человеку штатскому таких подробностей знать не доверено. Ну и ладно. Важно то, что Ирод был, как я уже сказала, очень старательным писарем. Как следствие, мы владеем почти оригинальными монологами Соломона. Если срезать с них толстый слой псевдорелигиозных кривляний, мы получим некоторый остаток словарного запаса и уникального разговорного стиля, почти столь же неповторимого, как почерк. Мы однозначно
можем сказать, что этот человек - выходец из Центра, как минимум два десятка слов в тексте, причем слов, повторяющихся не раз, не употребляют в других секторах и тем более в дальних поселениях. Мы знаем, что этот человек образован, а значит, скорее всего, обучался в Университете: как он ни старался прикинуться фанатичным дурачком, проскакивали у него определенные словечки и обороты, да и речи структурированы так, что выдают в нем человека образованного. Что касается выяснения его профессии и занятий до того, как он подался в чистильщики, дела обстоят куда хуже. Это все-таки религиозный текст, а не мемуары. Встречаются разные типичные и нестандартные аллегории, но какой-то явной профессиональной наклонности их автора они не выдают. Например, это: «И как свиной навоз под сапожищем фермера, будут они попираемы в день тот…» - может говорить о крестьянском происхождении Соломона, а может, и нет: все-таки понятия «навоз», «свиньи», «фермер» общепонятны и общеупотребимы. Но если это все же пригодится, то запоминай эту небогатую статистику упоминания профессиональных терминов: четыре - фермерская тематика,
три - военная, по два - преподавательская, медицинская и кожевенная, по одному - кузнечная и текстильная… Ну вот, пожалуй, и все…
        - И все? - с сарказмом спросила Вера.
        - Ну а что ты хотела, подруга, - невозмутимо отвечала Жанна, спрятав блокнотик в шуфляду своего стола. - Думала, что мы тебе сообщим, кто такой Соломон? Это не работа психолога, это твоя работа, следователь!
        Жанна, слегка улыбаясь, приподняла руки ладонями вверх, направив их в сторону двери и склонила голову, как бы уступая дорогу Вере, но в подтексте предлагая ей убраться из кабинета. Вера не заставила себя ждать, но, поднявшись с табурета, бесцеремонно перегнулась через стол, открыла шуфляду и забрала оттуда засаленный блокнот. Жанна в ответ лишь еще милее улыбнулась и проводила Веру из кабинета своим колючим взглядом.

7
        Следующие сутки Вера провела в Архиве Инспектората. Из двух десятков стеллажей, плотно расставленных в небольшом помещении, четыре были заполнены коробками с учетными карточками живущих и умерших жителей Муоса. Большую часть карточек составляли те, которые были заведены сразу после Последней мировой - во время первой и единственной переписи жителей Муоса, устроенной последним Президентом Беларуси. На рожденных после переписи тоже заполнялись такие карточки, но по мере уменьшения президентской зоны влияния все меньше и меньше информации поступало в архив. Затем архив Муоса стал архивом Центра, а теперь - Архивом Республики. По мере расширения владений Республики карточки заполнялись и на новых граждан. Но даже с учетом этих пополнений всего три неполных коробки хватило на то, чтобы вместить информацию о живых. Если человека не стало - карточку из коробки извлекали и перемещали в одну из «мертвых», которых здесь было намного больше. Да еще две коробки - без вести пропавшие, то есть те, от которых не осталось даже трупов, или по крайней мере отсутствовали очевидцы, достоверно наблюдавшие их гибель.
Именно такие карточки больше всего интересовали Веру. Среди этой толщи бумаг она пыталась отыскать информацию о Соломоне, вернее, о том, кто пытался прикинуться полоумным вождем чистильщиков.
        «Малицкий Иван, рожден в минус пятом году, информация о родителях не сохранена, по Переписи приписан к станции Институт Культуры. В пятом году окончил школу на станции Институт Культуры… В тринадцатом году присвоен УЗ-6, в пятнадцатом - УЗ-5, в семнадцатом - разжалован в УЗ-9, в качестве раба сослан в Верхние Помещения Института Культуры… участник Великого Боя, ампутирована нога… за несанкционированное употребление и хранение опия сослан в Верхние Помещения Института Культуры… Во время выхода на Поверхность такого-то числа пропал. Последний наблюдавший - Якуненко Анна. По словам последней, подвергся нападению хищников: был утащен живым в заросли, откуда звал на помощь в течение десяти минут. Степень вероятности смерти - 98 %…».
        Вера читала эти посеревшие листки с выжатыми до скрипящей сухости людскими судьбами. Вся информация дословно откладывалась в ее голове. Три десятка карточек об исчезновении мужчин из центральных поселений за последние семь лет. Она стремительно вышла из архива, унося в голове только ту информацию, которая могла оказаться нужной. В бешеном ритме ее разум неустанно перекладывал виртуальные копии карточек, то обводя несуществующим маркером, то затушевывая определенные графы. «Мещеряков Егор, плюс восьмой год… Станция Октябрьская… Ушел с торговым обозом… Не вернулся… Яненков Осип… Поселение Питоново… Нападение бандитов, труп не найден… Капельчук Сергей…». Пока она шла узким сухим коридором, ведущим в бункер архива, она сократила список возможных кандидатов в Соломоны до двадцати человек.
        Следующие полтора суток ушли на обход станций Центра и ближайших к ним поселений. Администраторы поселений с чрезмерной угодливостью снабжали Веру информацией о пропавших людях. Вера допрашивала тех, кто последними видел пропавших, по нескольку часов беседовала с их друзьями и близкими, выясняя до мельчайших подробностей особенности и привычки тех, кого давно не видели. Постепенно список «кандидатов» сокращался: непризнание некоторых погибшими было простой формальностью - в их смерти даже у Веры не возникало сомнений, просто таково было правило: в умершие записывали лишь тех, чьи трупы захоронили. Другие хоть и пропали при обстоятельствах, не исключавших их выживание, но не обладали и тенью тех способностей, которые могли бы сделать из них Соломона. Постепенно список проверяемых сократился до нуля - никто из перечня без вести пропавших не мог быть Соломоном. В таких случаях следовало либо начать с начала - осуществить более тщательное изучение уже проверенных кандидатов, либо принять меры к расширению круга поиска.
        Мысленные карточки с анкетами без вести пропавших, дополненные сонмом вновь полученной информации по каждому записанному в них человеку, словно колода игральных карт, постоянно перетасовывались в Вериной голове, сопоставлялись так и эдак, накладывались на прочие известные ей факты, которые имели отношение к этому делу. Эта работа в сознании Веры приостанавливалась только на время сна. Каторжане, крестьяне, сталкеры, военные… - именно из этой группы риска состояла большая часть пропавших…
        - Стоп!!!
        В этот момент Вера сидела в небольшой пещерке, образовавшейся в результате проседания грунта. Вера давно облюбовала это место. Расщелина находилась почти в самом центре Улья, но сюда никто не ходил, видимо, боясь обвала. Последние два дня Вера провела здесь - в кромешной темноте, не разрываемой даже светом грибов-светильников. Она старалась полностью отключиться от внешнего мира, чтобы никакие раздражители - ни звуки, ни свет, - ничто не мешало мышлению. Думать - это единственное, что ей оставалось делать, потому что вся информация, которая могла быть получена, уже находилась в ее голове.
        - Стоп!!! - сказала себе Вера.
        Она выдвинула одну из шуфляд в своей памяти и невидимой рукой извлекла оттуда несколько карточек: «пропал без вести при зачистке прилегающей к поселению Поверхности в составе отряда самообороны поселения…», «пропала без вести при отражении нападения диких диггеров», «пропал без вести в Битве со Змеями». Все пропавшие без вести в ходе военных операций были гражданскими лицами. Некоторые из них входили в число администраторов, а некоторые просто в состав местной самообороны, но никто не был военным! Вера еще раз вернулась к информации о погибшем в Битве со Змеями - это был бурлак, один из каторжан, приписанный к поселению в Центральном секторе. Он попал в выборку, потому что до каторги жил в Центре и потому что пропал без вести в Битве со Змеями. Тогда не вернулась целая объединенная группа военных и бурлаков, и никто не видел и не мог пояснить, при каких обстоятельствах они пропали. На следующий день к озеру был направлен большой поисковый отряд, который собрал трупы военных и бурлаков и прямо там, на Поверхности, захоронил найденные тела. И все же два или три убра из той группы числились без вести
пропавшими, потому что тел их не нашли, а живых очевидцев их гибели не было. Не было и сомнений, что все они погибли, скорее всего, были сожраны змеями, и искать среди них Соломона - пустое дело. Но факт остается фактом - ни один из них не попал в картотеку пропавших без вести, хотя должны были значиться там - ведь все они приписаны к Урочищу, одному из поселений Центра. В то же время бурлак-каторжанин, пропавший вместе с ними, в этом перечне оказался. А это значит, что Вера обладала не всей информацией о пропавших выходцах центральных поселений.
        - Уж не думаете ли вы, следователь, что Соломоном мог оказаться кто-то из военных или убров?
        Генерал старался не отводить глаз от пристального взгляда Веры, сверлившего его насквозь, но делать это ему становилось все труднее. Он откровенно начинал опасаться самого молодого капитана в Силах Безопасности Республики. Чего стоило его внезапно пробившееся обращение на «вы». Его основательный, но неповоротливый разум категорически отказывался признавать в этом жестком следователе ту гологрудую пигалицу, которую всего пару лет назад привел в Штаб один из следователей. А она как ни в чем не бывало, будто из пращи, швыряла в него жесткие фразы, уклониться от которых было тяжело:
        - Для того чтобы начать думать, мне надо увидеть то, над чем нужно думать. Я потратила трое суток, надеясь, что отрабатываю исчерпывающий перечень пропавших без вести. Оказалось, что я ошибалась. Судя по вашим недвусмысленным ответам, в Штабе ведется еще одна картотека, о которой я проинформирована не была. В соответствии с пунктом четыре части первой параграфа тридцать седьмого Уголовного закона Республики воспрепятствование расследованию, в том числе путем умышленного сокрытия или умолчания информации, которая может способствовать расследованию, карается…
        Генерал успел перебить, заметно стушевавшись, и наконец отвел взгляд от Веры якобы для того, чтобы зачем-то посмотреть на карту:
        - Не надо мне ваших параграфов. Вы должны понимать, что информация о погибших и пропавших без вести военных - это фактически информация о военных действиях, общий доступ к которой мы разрешить не могли. Конечно, мы предоставим вам эту информацию, если вы так уверены в ее необходимости. Сообщите параметры, по которым необходимо осуществить отбор карточек, и они будут вам предоставлены.
        Вера еще несколько секунд сверлила взглядом спину генерала, думая, как ей отреагировать на его ответ. Она ожидала, что генерал по ее требованию предоставит весь секретный архив, а не поручит «осуществить отбор» карточек. И судя по побагровевшей шее ссутулившегося над картой Дайнеко, тот опасался, что Вера потребует непременно всю картотеку. Генерал этого не хотел, и дело было не только и не столько в нем: кто-то, стоявший над генералом, категорически не мог позволить этого. Нарушив тягостную паузу, Вера сообщила:
        - Мне нужны все карточки без вести пропавших сотрудников Сил Безопасности Республики за последние три года. Но нужны срочно, не позже чем через час.
        - Хорошо, следователь, - с облегчением выдохнул генерал и наконец-то повернулся к Вере. Он почти не скрывал своей неприязни к ней, граничащей с ненавистью. Формально Вера, сотрудник Сил Безопасности, являлась его подчиненной. Но Закон наделил ее такими полномочиями, при которых она могла его арестовать, а он ей не мог сделать ничего. Он почему-то подумал, что даже убить ее при случае у него не получится: его мощное, но уже дряхлеющее тело не дает ему никаких шансов против этой прыткой титановой девки.

8
        Вера шла по коллектору. Еще полгода тому воды здесь было едва по щиколотку. Теперь же мутная жижа едва не переливалась через голенища ее сапог. Но Веру настораживала не возможность замочить ноги, а те опасности, которые могли скрываться под водой, например, как тот краб, в западню к которому она едва не угодила в начале войны с диггерами.
        И все же Вера предпочла именно этот более длинный маршрут просторному туннелю Московской ветви. В который раз начались волнения в Восточном секторе, на этот раз переросшие в открытый бунт в поселении «Восток». Когда Вера получала последнее задание, Третий следователь ушел устанавливать зачинщиков бунта вместе с отрядом военных, которые должны были этот бунт подавить. Вера случайно видела уходивший отряд - семеро армейцев и два спецназовца без офицера. Это был еще один штрих в общей картине, сложившейся в Верином представлении о войне с диггерами. Нехороши там дела у Республики, если Штаб вынужден направлять на другие задания неполные спецназовские пятерки, разбавляя их отрядами армейцев.
        Еще раз убедиться в обоснованности своего пессимизма Вера смогла, посетив «осадную группу Ментопитомник». Сюда ее привела одна из шести карточек пропавших без вести военных, «любезно» предоставленных ей Штабом. Три карточки были заполнены на убров и армейцев, не вернувшихся с Комсомольского озера. Вере было достаточно своих собственных воспоминаний о Битве со Змеями, чтобы свести к нулю возможность выживания тех, кто формально был причтен к пропавшим без вести. Еще три карточки были заполнены на военных, которые пропали на войне с диггерами. Веру не удивило то, что других операций, где бы пропадали военные, не было - армейцы и спецназовцы не оставляли своих никогда, вернее, почти никогда. Ее удивило другое - то, что две карточки принадлежали Пахе и Сахе. Их послужной список, часть которого была списана с давно составленных Вериных рапортов, заканчивался небольшим перечнем длительных операций Войны с диггерами, проведенных под началом других командиров. Заканчивался список строкой, ничем, кроме кода операции, не отличающейся от других: «операция Д-36, закончена успешно, участие предельное». И сразу
за ней неожиданная запись в карточке каждого о том, что после этой операции они оба добровольно напросились в дозор, в котором их не оказалось уже при первой поверке. Следов схватки, как, впрочем, и никаких других следов в месте дислокации дозора обнаружено не было, из-за чего в карточку был вписан вывод: «Наиболее вероятная причина исчезновения - дезертирство». Что-то в этой истории не укладывалось в резюме, очевидно, переписанного дословно из командирского рапорта. И дело даже не в том, что Вера лично знала близнецов и ей не верилось, что эти простоватые смельчаки-забияки могли струсить или настолько разувериться в спецназовской службе, чтобы так вот разом убежать. Факт дезертирства не вязался с оценкой, выставленной Пахе и Сахе в их последней операции под кодовым названием Д-36; «участие предельное» - это была высшая оценка, которую командиры ставили не так часто. И вдруг в этот же день - дезертирство… Вера пожала плечами и отбросила обе карточки вместе с посторонними мыслями. Ясно, что ни Саха, ни Паха не подходят под образ Соломона - слишком просты, слишком молоды, не тот регион, а самое главное
- их говор. Хоть десяток характерных для них словечек в пространную проповедь Соломона попасть должны были по-любому.
        Оставалась одна карточка армейца, который исчез во время диггерского набега. Сержант вместе со своей пятеркой охранял какой-то агрегат, используемый Республикой в войне с диггерами. Диггеры сделали вылазку, уничтожили агрегат и исчезли. Возле разломанного инструмента было найдено четыре трупа; сержанта там не оказалось - только его оружие. Увели его диггеры, убежал он куда-то сам или утащили его труп хищники - осталось неизвестным. В любом случае, он тоже не подходил под психологический портрет Соломона, к тому же происходил из партизан, а не из центровиков, да и исчез слишком поздно, чтобы успеть «обратиться в Соломона» и увлечь за собой почти всех чистильщиков.
        Поэтому Верина настойчивость в истребовании карточек пропавших без вести военных, поставившая в неловкое положение главу Сил Безопасности Дайнеко, оказалась напрасной. Очередные сутки были потрачены зря, а значит, Муос стал еще на один шаг ближе к своей гибели. С момента возвращения от чистильщиков Вера почти не спала. Даже ее тренированный организм начинал сдавать. Ее мозг, не переставая гонять мысли по замкнутому кругу, ища какие-то связи между известными ей фактами и событиями, находился в состоянии, близком к апатии и отчаянию. Не добавляло оптимизма и то, что она увидела в лагере с гордым названием «осадная группа Ментопитомник», в котором ей пришлось опрашивать очевидцев исчезновения последнего из шести без вести пропавших. Два десятка солдат скучились в узком и длинном проходе ко входу в Ментопитомник, наполовину залитом тухлой водой. Это столичное поселение диггеров вновь перешло в руки врага, и теперь сдавать его они не собирались. Грязные спецназовцы, армейцы и рабочие, уставшие от неопределенности, упорства диггеров, забаррикадировавшихся за массивными добротными стенами, и постоянной
опасности быть атакованными осажденными или их неуловимыми сотоварищами, которые могли появиться в любой момент с другой стороны, вынуждены были месяцами прозябать в едва освещаемой слабыми лампами смрадной темноте. Даже Верино закремневевшее нутро заныло при взгляде на приподнятые над водой сбитые из досок нары, по которым, словно черви, были вынуждены ползать ее бывшие сотоварищи, стараясь не задевать низкий свод потолка, покрытый толстым слоем плесени, пожираемой слизнями, которые в последнее время научились присасываться и к спящим осаждающим. Их пропитанные влагой одежды также покрылись слизью и плесенью, отчего люди стали сами похожи на слизней и часто болели.
        Но несмотря ни на что, Штаб не давал команды к отступлению. Все возможные ресурсы были задействованы, чтобы любыми средствами проникнуть в одно из последних убежищ диггеров - лучшие инженеры усовершенствовали долбильные и сверлильные механизмы для того, чтобы проковырять массивные железобетонные стены, за которыми скрывались диггеры. Хотя горькая ирония выполняемой задачи заключалась в том, что никто толком и не знал, скрывается ли кто-нибудь в Ментопитомнике на самом деле. Может быть, за долгие месяцы диггеры вымерли от голода, а может, прорыли выход и ушли. А может, у них изначально имелся секретный ход, о котором не было известно Республике. Этого не знал точно никто, и осадная группа Ментопитомник настырно выполняла приказ Штаба любыми судьбами захватить столичное поселение диггеров.
        Как результат усталости, недосыпания и граничащей с отчаянием досады от невозможности разрешить поставленную ей задачу окружающая Веру действительность приобрела какой-то нереальный призрачный окрас. Пол подскочил, со свода туннеля посыпались обломки, раскаленный воздух сорвал Веру с ног и бросил на успевшую стать горячей стену, больно ударившись о которую, Вера рухнула в воду. Над водой прокатился огненный смерч, который мигом вскипятил верхний слой мутной жидкости, ожег Верину спину и превратил в пепел спинку ее комбинезона. Все-таки она не успела! Атомный взрыв сжег Муос, прокатившись плазменным ветром по просторным метрошным туннелям, а затем продезинфицировал от всего живого и неметрошные ходы. Когда Вера приподнялась из воды, ставшей нестерпимо горячей, но секунду назад спасшей ее от выжигания, на первом вдохе ее грудь скрутил огненный спазм - горячий, пропитанный паром воздух опалил ее легкие. Иногда ей казалось, что она слышит далекий раскат, эхо, доносимое туннелями. Может быть, это взрыв атомного заряда, который она не смогла найти; может быть, спустя одну-две секунды пол вздыбится,
потолок обвалится, а горящая плазма испепелит все то, что в данный момент пока еще является Верой.
        - Не успела! - пыталась выкрикнуть Вера, но обожженные легкие родили лишь жалкий сухой хрип.
        Вера, шатаясь, стояла в закипающей воде, из последних сил стараясь противостоять сильному ветру, порожденному взрывной волной. Свет залил туннель, нестерпимо яркий свет, растворивший потолок и стены, растворивший в себе саму Веру. Это не могло быть атомным излучением - оно непременно было бы поглощено изгибами туннелей и переходов. Ветер как-то незаметно стих, прошла боль от ожогов, тело стало невесомым. Вера пыталась посмотреть на себя, но почему-то не смогла этого сделать. Навстречу шли люди, десятки, сотни людей в белых комбинезонах. Они шли навстречу свету и непринужденно разговаривали, весело указывая друг другу на его источник. О чем они говорили, Вера никак не могла разобрать. И лиц их тоже не могла рассмотреть, хотя многие из них казались ей до боли знакомыми. Когда люди подходили, Вера надеялась, что они объяснят ей, в чем дело, но они проходили мимо, а некоторые даже сквозь ее, как будто она стала бестелесным духом. Лишь один остановился и положил ей руку на плечо. Вера пыталась рассмотреть знакомые черты, но как-то все не получалось - яркий свет резал глаза.
        - Девочка моя, сколько ты дел-то наделала… - с грустью произнес отец.
        - Папа? Папа, я не успела?
        - Вера-Вера…
        - Папа, они взорвали ее! Муос погиб!
        Вера хотелось плакать - игра проиграна, и сдерживать эмоции было уже ни к чему. Ей нестерпимо захотелось прижаться к отцу, но перед ней стоял не он. Знакомый балахон с капюшоном, под которым даже не видно глаз. Он не двигался и, казалось, не говорил. Слова незнакомца как будто сами всплывали в Верином мозгу:
        - Муос давно уже погиб. А до этого погиб весь мир. Но дело не в Муосе, дело в тех, кто гибнет каждый день.
        - Идущий-по-Муосу?
        - А ты, значит, очередной спаситель Муоса? И во сколько смертей ты оцениваешь это спасение?
        - Не понимаю твоей болтовни… Если ты так много знаешь, то почему не предотвратил этого…
        - Рано или поздно это или подобное этому все-таки случится…
        - Значит, это сон? - с надеждой спросила Вера. - Значит, есть еще шанс? Идущий-по-Муосу, если ты существуешь, помоги мне! Слышишь, помоги… Помоги мне успеть!
        Но незнакомец уже уходил, он исчез за пеленой ослепительного света. Лишь отдаляющийся голос неодобрительно звучал:
        - Все хотят успеть! Только вот куда успеть? Вместо того чтобы карабкаться вверх, все несутся по туннелю, в конце которого нет ничего…
        Вера открыла глаза. Все-таки она отрубилась, заснула стоя по колено в воде, едва лишь прижавшись плечом к стене. Атомный взрыв оказался кошмарным сном, но Вера могла поклясться, что слышит удаляющиеся шаги идущего по воде человека. Она не стала его догонять, догадываясь, что это все равно бесполезно. Да если б и догнала, где гарантия, что он не стал бы продолжением этого страшного видения. Это было не важно. Важны были последние слова Идущего-по-Муосу, в которых Вера уже улавливала разгадку своей мучительной задачи.
        III. Цестоды

1
        Опять штабной бункер. В кабинете генерала собрались ставшие здесь частыми гостями майор сил безопасности Шестой следователь, называвшаяся когда-то Верой Пруднич, и старший инспектор психологической службы Инспектората Жанна. Присутствовал еще один посетитель, который здесь был впервые и которого хозяин кабинета видеть здесь хотел меньше всего, - врач Резервации Джессика. Дайнеко, несмотря на Верину должность и смертельную опасность, нависшую над Муосом, всячески противился визиту резервантки в Штаб. Он готов был выслушать или прочитать доклад о проделанной ею работе, но только не видеть ее здесь. Объяснениями категорической настроенности генерала назывались интересы безопасности Республики, секретность и какие-то еще надуманные причины. Но Вера догадывалась, в чем тут дело - генерал был ярым сторонником все набиравшего популярность в Республике учения о «чистоте народа».
        Создавшая Республику революция провозгласила равенство всех народов и всех людей Муоса. Но так исторически сложилось, что основной интеллектуальный, административный и военный потенциал Республики составили бывшие граждане Центра. Это и понятно - именно в Центре находились Университет, лаборатории, электростанция, производственные мощности, рынок. Именно Центр оказался наследником первого правительства Муоса, спустившегося под землю в день начала Последней мировой войны. Именно здесь было сосредоточено управление Республикой. Даже слово «Центр», утратив значение отдельного государства, оставалось самоназванием столичного сектора Республики.
        Революция вынудила центровиков отказаться от своих дискриминационных идей и взглядов, сорвать цифровые нашивки и забыть уровни значимости. Но казавшиеся рациональными идеи не оставили их бывших носителей. Эти идеи касались тех, кто становился обузой для общества - инвалидов, стариков, мутантов. Уже несколько лет как в Республике действовал закон об инвалидах и эвтаназии. Кто не мог себя прокормить - не получал паек. Работоспособным родственникам, конечно, пока не запрещалось кормить инвалидов за свой счет. Но все чаще близкие несчастных отказывались это делать - государство популяризировало нерациональность такой благотворительности, из-за которой недоедали полезные обществу люди, и общественное мнение постепенно начинало совпадать с государственной позицией. Да и инвалиды, будучи презираемы и своими, и чужими, не очень-то хотели оставаться в семьях и просили отнести их помирать в верхние помещения либо соглашались на эвтаназию.
        Позаимствовав от партизан их ритуал почетного ухода в верхние помещения, государство устраивало такое же торжество для тех, кто сделал выбор уйти из жизни. Причем все за счет государства: красивые речи, выпивка для провожающих, даже музыка и танцы. На такие мероприятия Республика направляла целую бригаду, в которую входили инспектор, врач, музыканты, два рабочих похоронной бригады, ну и, конечно, несколько армейцев на тот случай, если что-то пойдет не так, как планировалось. Кульминацией действа являлась прилюдная мощная инъекция опия герою-инвалиду, который с блаженной улыбкой под аплодисменты земляков и отдание чести армейцами закрывал глаза, и через некоторое время его сердце останавливалось. Все было рассчитано на то, чтобы убедить народ в абсолютной безболезненности процедуры и почетности принятия решения о добровольном уходе из мира. Теперь же в Парламенте центровики лоббировали ужесточенную редакцию Закона, которая позволяла бы предавать эвтаназии младенцев с отклонениями, а также осуществлять ее в принудительном порядке независимо от желания инвалида.
        Генерал Дайнеко был одним из сторонников «чистоты народа», считавшим даже еще не принятую редакцию закона об инвалидах слишком мягкой. Группа высоких чиновников Республики давно была вдохновлена прорабатываемой учеными концепцией «чистоты генетических линий». Это учение воскресило забытые со времен Второй мировой войны взгляды на тех, кто обладал малейшими отклонениями от общепризнанного «стандарта республиканца». Даже если эти отклонения не мешали его труду, зачатию детей, их рождению и воспитанию. Как несоответствие стандарту поборниками новой концепции расценивались излишняя болезненность, физическое несовершенство, сниженный интеллектуальный уровень. Эта категория людей считалась работоспособной, а значит, полезной, но «бесперспективной в генетическом плане». А поэтому, пока что на уровне секретных исследований и докладов, рассматривался вопрос о возможном принятии в будущем закона о «принудительной стерилизации и поражении в правах носителей бесперспективных генетических линий», который должен был выделить новую категорию «подграждан», которые подлежали стерилизации по решению специальной
комиссии, и их ожидало промежуточное положение между обычными гражданами и каторжанами.
        Вера знала о существовании подобного течения по недвусмысленным высказываниям некоторых преподавателей во время ее обучения в Университете. Да и Вячеслав несколько раз, не скрывая возмущения, называл некоторых своих коллег последователями фашизма. И Вере врезалась в память одна фраза, сказанная Вячеславом:
        - Они не оставляют никаких шансов никому, кто не подходит под кем-то выдуманные «стандарты республиканца»: ни Хынгу, ни этой умнице из Резервации… как ее… Джессике.
        Вера из курса истории Муоса знала, что именно генерал Дайнеко через год после победы Революции добился создания Резервации, несмотря на то, что подданные короля Мавритании, да и сам король, оказались самыми отчаянными воинами, дравшимися в Большом Гараже во время Великого Боя. Поэтому увидеть мулатку в своих апартаментах он не пожелал бы даже в самом страшном сне. И ему было плевать на то, что Джессика с отличием окончила Университет и за пару лет стала высококлассным врачом. Его не впечатляло, что Джессика уже имела учеников и создала в Резервации маленький филиал Госпиталя, лечившего не только резервантов, но и жителей других поселений, согласившихся на операции у чернокожего хирурга. Как глава Службы безопасности он знал, что именно Джессику регулярно вызывали в Госпиталь на врачебные консилиумы и ассистировать при операциях в отношении членов Инспектората. И он знал, что именно Джессика создала новый антибиотик, благодаря которому спасена не одна жизнь. Наоборот, генерала возмущали те налоговые и миграционные послабления, которые в последнее время сделал для Резервации Инспекторат благодаря
успехам Джессики.
        Так или иначе, личное присутствие врача Резервации на очередном совещании в Штабе было категоричным требованием Шестого следователя. Как будто та специально издевалась над генералом, испытывая удовольствие от его постоянных уступок, граничащих с унижением. Дайнеко, переборов себя, дал согласие, но тут же для себя решил: «Все! Эта выскочка становится серьезной проблемой. Разберется с бомбой, и поставим на ней жирную точку!». А потом неожиданно для себя повторил слова, приписываемые классику тоталитаризма: «Нет человека - нет проблемы».
        Но еще задолго до капризов генерала Вере стоило немалых усилий подключить к расследованию саму Джессику. Какое-то внутреннее чувство, которое трудно было обосновать одной славой о медицинских успехах Джессики, заставило Веру обратиться с этим вопросом именно к ней, а не в Ученый совет или Госпиталь. Вера оказалась права - только Джессике с ее одержимостью медицинским ремеслом и с нетрадиционным мышлением удалось решить то, что вряд ли смогли бы заевшиеся ученые и медики Центра. Но это было потом, сначала же состоялся очень непростой диалог с Джессикой, к которой Вера пришла прямо в Резервацию, чем немало напугала всполошившихся мавров.
        - Ты с ума сошла, подруга! Ты сошла с ума! Вы убили моего учителя, и теперь следователь приказывает мне его вскрыть.
        - Его не убивали - он умер в тюремной камере. Но все это не важно - важно, что я в этом деле могу доверять только тебе, Джессика. И я тебе не приказываю, хотя в соответствии с параграфом… Да ладно, при чем здесь это. Мне не нужно, чтобы ты просто выполнила приказ следователя. Если ты готова только на это - лучше откажись без последствий для тебя. Мне нужно, чтобы ты исследовала труп от и до; чтобы ты отнеслась к этому, как к самой важной операции в своей жизни. Чтобы сделала это так, как это умеет делать во всем Муосе только один человек - Джессика. Чтобы ты сделала это не для меня, а вот для них, - Вера ткнула пальцем в двух чернокожих ребятишек, сидевших возле койки недавно прооперированной женщины. - Потому что в противном случае все, что ты делаешь, теряет смысл: если я не узнаю правды, умрут все - и те, кого ты вылечила, и те, кого могла бы вылечить в будущем.
        Джессика непринужденно пожала плечами, в ее больших черных глазах опять заиграли чертики. Что та подумала на самом деле, Вера не бралась даже предположить - слишком хитра была мулатка, чтобы выдавать свои мысли. Важно, что Джессика согласилась, и теперь они втроем докладывали генералу о новой опасности, нависшей над Муосом, которая была сопоставима с угрозой взрыва атомной бомбы.
        - Если позволите, генерал, начну я, - самоуверенным тоном заявила Жанна и, не дожидаясь ответа Дайнеко, тут же продолжила, начав с подколки в адрес Веры. - Наша безусловно талантливая, но вся такая засекреченная следователь Вера… простите, Шестой следователь… по одной только ей известной цепи умозаключений пришла к выводу о том, что поиск бомбы надо начинать именно с Госпиталя. Почему именно оттуда, выяснять даже не пытайтесь - не скажет, поэтому для всех нас это остается загадкой, - Жанна швырнула в Веру одну из своих самых едких улыбок. - Можно было бы оставить ее со своими поисками, но она действительно целенаправленно или случайно нашла серьезную опасность, которая существует под нашим боком. Четверо суток назад Вера притащила в психологическую службу главного хирурга Госпиталя, которого весь Муос знает под прозвищем Вась-Вась. Специалист он, конечно, уважаемый, - на секунду Жанна соорудила на своем лице трагическую гримасу, - но, как говорили древние, «хороший парень - не профессия». Те из своих подозрений, которыми сочла нужным поделиться с нами следователь, вызывали зевоту, а вопросы, для
выяснения которых она притащила доктора, - недоумение. Единственное, что меня действительно заинтриговало поначалу, так это то, что в этот раз она не доверилась своим сверхъестественным способностям и вынуждена была прибегнуть к помощи инспекторов-психологов…
        Генерал, слушая вступление Жанны, с удовлетворением отметил, что Шестой следователь раздражает не только его.
        - Но вы знаете, генерал, когда я занялась этим материалом, он меня тоже заинтересовал. Я поняла, что же в докторе так насторожило следователя. Доктор, будучи по природе обычным фанатиком своей работы и абсолютно недальновидным человеком во всем, что с этой работой не связано, вел себя на допросах, как разведчик. Нет, сравнение с разведчиком не совсем верное. Скорее, он вел себя, как зомби. Например, интересным моментом в биографии доктора было его исчезновение на Борисовском тракте восемь лет тому назад - вы должны помнить эту историю…
        - Я все-таки напомню, - вмешалась Вера. - Тогда раз в полгода врачи Госпиталя делали объезд крупнейших поселений Республики с целью разового лечения находившихся там больных. На Борисовском тракте было совершено нападение на командированных врачей. Двое были убиты в предоставленной им для ночевки хижине, а Вась-Вась куда-то пропал на целые три недели. Из рапорта следователя усматривалось, что предполагаемый сумасшедший суеверец до прихода следователя сам себе вспорол живот и, умирая, написал кровью на стене одного из домов на Поверхности вблизи указанного поселения что-то из тематики «чистильщиков», якобы врачи препятствуют исполнению воли Божьей в отношении караемых болезнями грешников. Вась-Вась же через двадцать дней нашелся, сам забрел в одно из дальних поселений. При допросе он сообщил, что мужчина, убивший его коллег, угрожая арбалетом, увел его со станции на Поверхность, именно туда, где покончил с собой, намереваясь совершить ритуальное убийство. Но доктору удалось от него сбежать, после чего Вась-Вась долго блуждал, пока не встретил людей. Что-то в его рассказе уже тогда смутило
следователя, но выявить какие-то явные несоответствия в показаниях не получилось. Да и не производил впечатления преступника или заговорщика исхудавший полуживой доктор, в связи с чем дальнейшее расследование было признано нецелесообразным: дело было закрыто, а командировки врачей за пределы Госпиталя с тех пор отменены…
        - Теперь же по инициативе Шестого следователя мы возобновили допрос о тех обстоятельствах, - вновь взяла инициативу Жанна. - В существенных деталях рассказ Вась-Вася не соответствовал тому, что он рассказал следователю восемь лет назад. Стало быть, наш доктор сильно подзабыл свою легенду. Не буду перегружать сообщение деталями, а приведу лишь однозначный вывод о том, что и нынешний его рассказ явно надуман. Когда доктор понял, что мы его раскусили, если можно так назвать наш скромный результат, он перестал говорить вообще. Не помогли ни пытки, ни наркотики, ни гипноз. Вернее, гипноз на него вообще не действовал, что никак не вяжется с психотипом нашего покойного доктора. Скрытое тестирование подсказывало явное возбуждение простоватого доктора при ответах, вернее, отказах отвечать на вопросы, связанные с некоторыми летальными исходами в Госпитале за последние восемь лет. Доктор был явно не тем, за кого себя выдавал. Совершенно определенно он был подвергнут некой форме зомбирования, и произошло это восемь лет назад. Зомбирование настолько жесткое, что врач на одном из допросов схватил карандаш и
попытался проткнуть себе шею. И я могу поклясться, что ему удалось бы покончить с жизнью таким способом, если бы я не оказалась шустрее, а старик явно слабее меня. Но доктор все равно нас перехитрил. Когда мы посадили его в пустую клеть под постоянное наблюдение, он лег в позу зародыша, повернувшись к охраннику спиной, и, имитируя беспокойный сон, перегрыз себе вены на одной из рук. А для того чтобы охранник не заметил растекающейся крови, он ее просто высасывал из своей вены, пока не потерял сознание. Когда же охранник все-таки заметил неладное, Вась-Вась уже остывал. Скажите, генерал, это не напоминает вам кое-какую историю из прошлого Муоса?
        - Не хотите ли вы сказать, что у нас снова объявились ленточники?
        - В самую точку, генерал! В самую точку, - развеселилась Жанна, наблюдая реакцию Дайнеко.
        - И я уверена в том, что по крайней мере Соломон и Якубович являются ленточниками! - вставила Вера.
        - Что-то здесь не так. Но как же они обманули регулярное тестирование на ленточников? - озадаченно поинтересовался генерал. - Да и, насколько я помню, ленточники не дают в обиду своих хозяев. А тут самоубийство…
        - А вот здесь надо дать слово профессионалу…
        Джессика чувствовала себя здесь не в своей тарелке - ей с самого начала хотелось, чтобы это все побыстрее закончилось и она смогла вернуться к своей работе. Но когда ей дали слово, говорила она хоть кратко, но спокойно и уверенно, почти без акцента:
        - Все, что я знала из паразитологии ленточников, и то, что мне сообщила Шестой следователь, наталкивало на мысль о наличии паразита в теле доктора. Однако я не выявила никаких следов хирургического вмешательства на затылке погибшего. Не нашла я паразита или следов его пребывания в традиционном месте гнездования червя. И все же я вспомнила привычку доктора потирать пальцами шею как раз под нижней челюстью. Обследуя труп в этом месте, я нашла едва заметный рубец в подъязычной области, а хорошо порывшись, и червя, который сросся со спинным мозгом, спрятавшись прямо в позвоночном отверстии.
        Джессика достала из медицинского чемодана две небольшие стеклянные банки, наполненные жидкостью, и поставила их на стол прямо перед генералом.
        - Этот образец заспиртован много лет назад - такой тип червя всем хорошо известен. А вот этот я извлекла из Вась-Вася. Конечно, для более досконального изучения вам надо обратиться к кому-либо из зоологов. Я же увидела лишь более приспособленную особь: она длиннее и тоньше, с более плотным хитиновым покровом, более острой головкой и псевдочелюстью, что позволяет быстрее пробивать себе путь к спинному мозгу. Но главное, даже невооруженным глазом видны нервные тяги червя, которые у него на порядок толще, чем у его предшественников. Однозначно, мы видим более совершенное создание, чем то, которое когда-то чуть не погубило весь Муос. Червь теперь прячется в позвонке, что обеспечивает ему большую безопасность и не вызывает у носителя затылочного рефлекса. Но даже не это самое главное. Если помните, у зараженных червем ленточников было замечено значительное снижение интеллекта. Ничего подобного я не наблюдала у Василия Васильевича. Я думаю, что на текущем эволюционном витке для паразита проблема частичного блокирования умственной деятельности носителя снята. А за счет того, что червь фактически
заставляет носителя самоотверженно действовать в одном направлении, не отвлекаясь на посторонние занятия и мысли, зараженный человек станет более интеллектуально продуктивным, чем был до вселения в него паразита. Что мы, собственно, и наблюдали в ситуации с Василием Васильевичем, который еще восемь лет назад был рядовым хирургом и именно после возвращения с Борисовского тракта стал делать успехи, работая как одержимый, что, впрочем, другими врачами списывалось на своеобразные последствия стресса, вызванного убийством коллег, похищением и последующим блужданием в подземельях и на Поверхности. И еще: настойчивость Вась-Вася в совершении самоубийства указывает на то, что паразит не навязывает носителю, как было когда-то, инстинкта сохранения собственной особи. Я думаю, что нынешние ленточники действуют в пользу всего вида, будучи готовы пожертвовать жизнью отдельных хозяев.
        Лоб генерала покрылся испариной. Он, ветеран Великого Боя, помнил кошмар войны с ленточниками. Казалось, что эта угроза изгнана из Муоса навсегда. Не вдаваясь в зоологические подробности, он понял, что паразиты вернулись, причем стали еще опасней, чем были когда-то. Тихим усталым голосом он спросил, обращаясь к Вере:
        - Ну а бомба-то зачем им понадобилась? Не в их же интересах уничтожать нас всех, мы же их пашня.
        - Этого я пока не знаю, генерал. Есть расплывчатые гипотезы, но они ничем пока не аргументированы, и озвучивать их я сейчас не буду.
        - Надо немедленно доложить в Инспекторат, Главному администратору, - с решимостью почти выкрикнул генерал, приподымаясь из-за стола, как будто прямо сейчас он намеревался связаться с высшими чиновниками…
        - Я думаю, этого не следует делать, - спокойно остановила Вера генерала.
        - Не понимаю вас, капитан.
        - Вы задумайтесь, генерал, о том, зачем ленточникам понадобилось обращать именно хирурга? Зачем им понадобилось проводить восемь лет назад эту рискованную операцию на Борисовском тракте, жертвовать при этом жизнью еще одного ленточника, а значит, и его хозяина?
        Сделав паузу, заполненную молчанием генерала, Вера невозмутимо продолжила:
        - Им нужен был именно хирург Госпиталя. Джессика обратила ваше внимание на то, каким образом было осуществлено внедрение червя - очень искусно, почти незаметно. Со слов доктора я знаю, что раневой канал с подъязычной складки к межпозвоночной щели не зарос за восемь лет, что, с одной стороны, говорит о толково проделанной операции, а с другой - о том, что червь регулярно размножался, и через раневой канал постоянно выползали новые особи. Джессика помнит, что доктор с регулярностью раз в полгода болел какой-то странной формой ангины - несколько суток не мог разговаривать, при этом работоспособности не терял и никого не допускал к своему лечению. Я думаю, не реже чем раз в полгода он находил нового носителя и трансплантировал в него червя во время какой-нибудь из стандартных операций или даже во время медицинского осмотра.
        - Я помню раз или два, - вставила Джессика, - когда после обычных операций, которые проводил сам Вась-Вась в неурочное время, в течение двух-трех дней он держал больных на опии и не допускал никого к их осмотру. Тогда он объяснял это наработкой новых методов лечения. Теперь ясно, что он боялся, чтобы прооперированный, скажем, на аппендицит не выдал наличия медицинских манипуляций в ротовой полости. А потом, когда рана заживала и червь полностью завладевал сознанием нового носителя, хирург все объяснял новообращенному, давал ему инструкции, и тот уже был с доктором заодно.
        - Новые ленточники, помня об ошибках своих пращуров, боятся разоблачения и действуют глубоко законспирированно, - продолжила мысль Вера. - Покойный доктор, я так думаю, был основным, если не единственным, источником заражения. Но трудно подсчитать, скольких людей он успел превратить в ленточников за эти восемь лет. Не забывайте, что паразиты внутри зараженных людей тоже размножались, и доктор наверняка подыскивал носителей и для, так сказать, внуков своего паразита. Мы пока точно не знаем, сколько людей из Инспектората и Штаба пролечилось в Госпитале за восемь лет. Если мы сообщим в Инспекторат о появлении новых ленточников, какой способ выявления зараженных мы можем сегодня предложить? Если вы внимательно слушали доклад Джессики, нынешний вид ленточников не подвержен затылочному рефлексу, и никаких следов в области шеи у них не будет. Обследование ротовой полости с целью выявления раневого канала - занятие трудоемкое и доступное лишь хорошо натасканным на поиск медикам. При этом, как мне успела поведать доктор Джессика, совсем не факт, что эти следы остались. Вась-Вась последние восемь лет
наверняка оттачивал мастерство пересадки. Возможно, теперь червей внедряют через пищевод, нос или другие труднообследуемые места. Мы вынуждены признать, что эффективного и безошибочного метода диагностики заражения у нас пока нет. Зная доктора Джессику, я убеждена, что эту проблему она решит, но для этого потребуются время и… живые подопытные образцы ленточников. Безусловно, когда-нибудь нам придется заняться новыми ленточниками, возможно, начав новую войну. Но сейчас мы только выдадим себя. Целью номер один является поиск и обезвреживание бомбы. Наш самый главный козырь - это то, что ленточники еще не знают о том, что мы уже про них знаем. А пока что мы просто должны подозревать ленточника в каждом, хоть раз лечившемся в Госпитале или контактировавшем с теми, кто там лечился. Я бы не была откровенна с вами, генерал, не будь уверена в том, что вы никогда не обращались к докторам…
        - Ну а эта?..
        Генерал едва повел подбородком в сторону Джессики, как бы отстраняясь от ее роли в выявлении ленточников и подчеркнуто уважительного обращения к доктору Веры. Назвать Джессику доктором или по имени для него было чересчур болезненным, поэтому «эта» - было единственной формой обращения, которую осилил генерал по отношению к резервантке.
        - Эта, кажется, тоже работала в Госпитале, его ученица и может быть с доктором заодно… Да и вы, следователь, тоже оперировались у Василия Васильевича. И как мне, скажите, верить, что вы двое - не ленточники, которые с какой-то выгодной для ленточников целью затеяли это ложное разоблачение…
        - О, генерал, вы, оказывается, умеете слушать, - холодным тоном и с почти незаметной издевкой ответила Вера. - Вы сумели оценить угрозу, и подозрения ваши отнюдь не безосновательны. Заполучить клану ленточников в свои адепты следователя, имеющего доступ к большинству тайн Республики, и талантливого доктора, являющегося последней надеждой для многих больных Муоса, - это было бы действительно достойное приобретение, которое отлично послужило бы их целям. Но есть несколько косвенных признаков, что мы с Джессикой пока не являемся ленточниками. Все же, с точки зрения здравого смысла, ленточникам в любом случае не хотелось бы быть разоблаченными как можно дольше, поэтому устраивать, как вы выразились, «ложное разоблачение» им не с руки. Кроме того, с покойным доктором работала психологическая служба, и конечно, они бы наверняка выявили поведенческое сходство у нас с ним. Есть еще пара-тройка косвенных признаков нашей чистоты. Но основным аргументом для вас, генерал, является слепая вера в то, что мы с вами заодно. Если это не так, и вы нас, скажем, изолируете, то противостоять этой угрозе без нас вы все
равно не сможете, и Муос очень скоро превратится или в обиталище ленточников, или в безжизненную радиоактивную штольню. А если все же мы чисты, то кой-какие шансы у Муоса пока еще есть. Поэтому выбор за вами, генерал… Хотя, впрочем, какой тут выбор, вы его уже давно сделали.
        Жанна с восторгом наблюдала за словесной дуэлью Веры и генерала, которая уже превращалась в интеллектуальное избиение последнего. Она восхищалась бывшей ученицей и с интересом констатировала, насколько та опасна. В бычьих же глазах Дайнеко светилась почти нескрываемая ненависть ко всем троим представительницам слабого пола, в руках которых оказалась его судьба и судьба всей Республики. Вера же не останавливалась:
        - Но коль вы, генерал, побороли свои сомнения, мы займемся бомбой. Потому что на сегодняшний день я не сомневаюсь, что именно из Госпиталя идет тропа к тому месту, где находится атомный заряд. Итак, наш план…

2
        Вера предпочла бы работать в одиночку. Но та угроза, лоб в лоб с которой она столкнулась в этот раз, была намного сильнее Веры, и ей было не обойтись ни без помощи военных, ни без содействия психологической службы Инспектората.
        Отношение Веры к Жанне было более чем настороженным. Цинизм инспектора-психолога превышал все мыслимые пределы: люди для нее являлись лишь материалом для ее психологических опытов и профессиональных побед. За тысячей масок, которые постоянно меняла Жанна на своем красивом лице в ходе общения с окружающими, было не рассмотреть ее подлинное лицо. Все слова, вся мимика и жесты инспектора-психолога являлись лишь реквизитами постоянной психологической игры с окружающими, в которой Жанна каждый раз выходила победителем. И Вера для нее была, может быть, единственным достойным соперником, соперником интересным и все же подлежащим уничтожению.
        Но Жанна в своем деле была профессионалом, и Вера в этом убедилась, когда та, побеседовав с доктором Вась-Васем «вслепую», не зная, в чем его подозревает Вера, не только подтвердила Верины опасения, но и нашла много ответов на еще не поставленные следователем вопросы. В необъявленной войне двух сильных женщин наступило временное перемирие. Жанна настолько увлеклась новой темой, что последние дни практически не спала. Было удивительно на этом всегда безупречно красивом лице видеть красные глаза и синеву под ними. За несколько часов до совещания у генерала в Штабе Жанна продемонстрировала Вере аналитический мастер-класс:
        - Ты, подруга, спрашиваешь, где искать свежих ленточников - крестничков нашего доктора? Давай-ка, врубай свой двойной мозг и становись на время ленточником. Причем будь самым главным ленточником. Представь, что у тебя в шее сидит червь. Только вот отбрось отвращение - заставь себя на минуту полюбить это маленькое беззащитное существо, которое стало с тобой одним целым…
        Вера несильно, но хлестко отбила руку Жанны, которую та протянула, чтобы прикоснуться к затылку, как бы пытаясь легким прикосновением к шее следователя добавить убедительности своим словам. Реакция Веры вызвала внешне непринужденный смех Жанны:
        - Ха-ха, подруга, да не собираюсь я тебя гипнотизировать сейчас… Ладно, продолжим… Итак, у тебя в шее самое дорогое существо, представитель господствующего над людьми вида, которому ты отдаешь всю себя. Твоя цель - обращение в ленточников всех людей Муоса. Достижение цели ограничивается только одним - опасностью разоблачения. Риск велик, но все же ты, руководитель клана ленточников, посылаешь в мир недолюдей, то есть наш мир, одного из хозяев, всадив его в шею хирурга, тогда совсем не выдающегося. Понятно, что у врача возможности незаметной пересадки самые большие, но он ведь находится среди других врачей, которые могут в любой момент заметить что-то неладное в пациентах. Если произойдет разоблачение - смерть хозяину, а в последующем и угроза существованию всего клана, еще совсем малочисленного. Как бы ты проинструктировала врача, кому рекомендовала имплантировать новорожденных червей?
        - Самым влиятельным людям Республики: высшим инспекторам и военным, членам Парламента…
        - Правильно, девочка, все правильно, за исключением парламентариев - они-то как раз мало чего решают. А вот зараженные инспектора и члены Штаба, узнай они о том, что республиканцам все-таки стало известно о появлении новых ленточников, с одной стороны, немедленно проинформировали бы руководство своего клана, а с другой стороны, всеми силами пытались бы затормозить любые активные меры, направленные против ленточников. Но это еще не все. Думай-ка дальше… ты - ленточник, ты, скорее всего, - единственный источник вживления червей; если с тобой что-нибудь случится - все пропало, повторно внедрить в Госпиталь нового ленточника будет очень сложно… Ну, шевели извилинами… Ты - одинокий ленточник, один среди чужих…
        Жанна смаковала возможность продемонстрировать свое превосходство, и Вера не отказывала ей в этом удовольствии:
        - Значит, мне нужно обратить в ленточника кого-то из медперсонала Госпиталя: он будет страховать меня на случай разоблачения и заменит меня, если со мной что-то случится…
        - А ведь можешь, когда захочешь… Скажу тебе больше - этот кто-то был обращен одним из первых, если не самым первым… Ищи, следователь, соратника Вась-Вася среди врачей Госпиталя, которые были им прооперированы семь-восемь лет назад.

3
        - Все будет хорошо! Все будет хорошо! Все будет хорошо! Только бы дойти! Только бы дойти! - повторяла Даша, задыхаясь от бега. - Мы дойдем с тобой, мой хороший, дойдем, ты только подожди, подожди немножко… Все будет хорошо!..
        Легкие были словно засыпаны металлической стружкой от непривычно частого дыхания. Боль в боку, будто разбухший шипованный шар, сковывала тело. Не привыкшие к бегу ноги становились ватными, и лишь усилием воли их удавалось переставлять. Сердце, казалось, выпрыгнет из груди. Даша почти теряла сознание, и весь организм, повинуясь человеческому инстинкту, требовал немедленно остановиться, отдышаться, отдохнуть. Но Даша не могла этого сделать - то, что она несла в себе и к чему обращалась в последних мольбах, было дороже всего. Червь еще семь лет назад полностью подчинил себе Дашу. Безмозглое существо, присосавшись к спинному мозгу девушки, умело только одно - посылать несложную комбинацию нервных импульсов в кору головного мозга, которые сплетением мозговых клеток расшифровывались примерно так: «Я здесь, у тебя в шее! Я - все для тебя! Ты должна заботиться обо мне и таких, как я! Наша жизнь и наше размножение - самое важное для тебя!». Червю было достаточно забросить эту фальшивую идею на вершину иерархии человеческих инстинктов, идей и желаний. И оседланный паразитом человек жертвовал всем,
задействовал все свои физические и психические силы, весь свой интеллект на выполнение новой установки. Червь не причинял особого ущерба человеческому организму, в отличие от болезнетворных вирусов, бактерий или обычных глистов. Он подчинял волю, и это было куда страшней: от любой болезни был шанс исцелиться или хотя бы оставаться человеком оставшиеся до ухода в мир иной месяцы, дни или часы; обращенный же в ленточника переставал существовать как личность, становясь умным придатком неразумного червя.
        Правда, зараженный червем человек не считал заражение рабством. Наоборот, субъективно он ощущал себя безмерно осчастливленным, согретым псевдолюбовью к своему «хозяину». Так и Даша, медицинская сестра хирургического отделения Госпиталя, делила свою жизнь на два периода. Ее воспоминания до рождения ребенка теперь были окрашены тоскливым сумраком одиночества. Детство на Немиге, школа, а по вечерам - занятия с отцом, бывшим американским рабом, всеми силами пытавшимся вытолкнуть дочь из беспросвета обыденной жизни и потому заставлявшим ее беспрерывно зубрить науку, чтобы быть лучшей в школе. Отец не дождался поступления дочери на курсы медсестер при Госпитале - умер за два месяца до того, как она ушла с голодной Немиги. Курсы, Госпиталь и Альберт. Какими глупыми и пошлыми теперь казались эти их встречи с Альбертом, фальшивым и ничего не значащим - то, что они называли любовью. Как смешно вспоминать их выдуманное счастье в тесной каморке, выделенной молодой семье специалистов. Потом девять месяцев тревожного ожидания чуда… Чудо произошло, но оно было связано не с рождением ребенка, а с тем, что подарил
ей Вась-Вась. До этого своего руководителя Вась-Вася она немного побаивалась, он ей казался каким-то странным после этой истории с его похищением на Борисовском тракте, замкнутым и сосредоточенным в себе. Говорил он с ней кратко и только по работе, да при этом смотрел всегда куда-то мимо, как будто Даша была для него невидимкой. И только на девятом месяце ее беременности он неожиданно ласково обратился к ней:
        - Как твоя беременность, Дашенька?
        Даша немного опешила от такой учтивости доктора. Но потом, конечно, заговорила о своих тревогах; о том, что и где у нее болит. У рожавших подруг и акушера-гинеколога ее страхи вызывали улыбку; они заверяли, что все это ерунда, так бывает у всех беременных. Но доктор разделил Дашины тревоги и неожиданно предложил ее осмотреть. После осмотра лицо доктора стало озабоченно-серьезным. Он настоял на проведении кесарева сечения.
        Когда она пришла в себя, то не сразу поняла, что с ней. От двухсуточной опийной анестезии ломило тело, болел шов от пупа к паху; по непонятной причине ужасно болела и распухла глотка, как будто кто-то вогнал туда большой гвоздь. Но все это перекрывало необъяснимое ощущение присутствия чего-то постороннего внутри; вернее, кого-то. Причем это присутствие не пугало, а наоборот, действовало успокаивающе, как будто этот кто-то знал о страданиях Даши и всеми силами хотел ей помочь. Это присутствие не снимало, но как бы отводило в сторону страдания Дашиного тела, акцентируя внимание на себе самом - таком прекрасном и беззащитном.
        В палату вошел Вась-Вась. От былого безразличия к девушке не осталось и следа, он смотрел на нее с отеческой любовью. Доктор сразу же, не подбирая слов, объяснил причину произошедшей в Даше перемены. Он даже не скрывал, что необходимость операции была им выдумана, что ее целью было лишь вживление хозяина, что ребенка после операции он умертвил, так как пока что он будет лишь помехой. Еще не до конца уничтоженные человеческие эмоции пытались в Дашином сознании представить чудовищным то, что говорит доктор, и пока что сопротивляющийся разум выводил картину неправильности происходящего, но ни двигаться, ни тем более кричать Даша сейчас все равно не могла, да и не хотела. Хотелось отбросить эти грустные мысли и полностью сосредоточиться на новом источнике эмоций, ласково пульсирующем между ее шейных позвонков.
        Доктор часто ее навещал, не столько чтобы оказать медицинскую помощь, сколько для того, чтобы обучить ее пребыванию в этом мире в новом качестве. Каждый приход доктора вызывал в ней массу положительных эмоций - ведь доктор тоже был цестодом[1 - Cestoda - ленточный червь (лат.).] - так на латинский манер теперь называли себя носители хозяев. Слишком некрасивым и опошленным недавней историей Муоса было слово «ленточники». Ее законный супруг Альберт, наоборот, вызывал у Даши лишь отвращение - недаром цестоды именовали людей, в которых не вселены хозяева, «дикими». Первое время перемену в своей супруге он пытался объяснить стрессом, вызванным родами и смертью ребенка. Ничего не изменилось, когда Даша вернулась в их квартирку. Его присутствие, а тем более попытки прикоснуться к ней вызывали лишь приступы отвращения. Поэтому почти все время Даша проводила в Госпитале. Сам Вась-Вась, ставший вскоре ее любовником, настаивал, чтобы Даша усилием воли заставляла себя не уклоняться от близости со своим мужем.
        Советы доктора помогли кое-как привести в норму отношения с Альбертом, искренне относившим на свой счет вторую беременность Даши. Через месяц после родов она сама настояла, чтобы ребеночку, который не вызывал у нее материнских чувств, имплантировали червя. Доктор оказался прав - мальчик был слишком мал и не выдержал операции. Даша еле пережила горе, когда на ее глазах умирал первый делившийся в ней хозяин. Смерть носителя, хоть это и был ее ребенок, для нее уже ничего не значила.
        Один, реже два раза в год они с Вась-Васем во время операций проделывали подобное с пациентами - в основном, с большими шишками, которые по разным причинам попадали на операционный стол. Доктор по окончании основной операции, когда его ассистенты уходили, быстрыми уверенными движениями осуществлял внедрение. Вскоре она уже сама умела это делать: с помощью специального инструмента выполняла глубокий прокол в задней стенке носоглотки аж до самого позвоночника, впускала туда только что делившегося червя и с восторгом наблюдала трогательный процесс его внедрения в кровоточащую рану нового носителя. Оставалось прижечь рану, чтобы остановить кровотечение, от которого носитель мог захлебнуться; а потом двое-трое суток поддерживать опийный сон, дабы суета прооперированного не мешала процессу его превращения в цестода.
        Вась-Вась совершенствовал навыки имплантации, но и третий ребенок умер, не пережив операции в полугодовалом возрасте. Больше детей у нее не было. Впрочем, у их ног лежал весь Муос. Рано или поздно, как обещал доктор, цестоды начнут войну с дикими, загонят их в вольеры и, отбирая молодых и здоровых, начнут их методично осчастливливать. Остальных же, непригодных к вживлению хозяев, уничтожат. Даша с восторгом слушала рассказы доктора о Высших цестодах, с которыми ему посчастливилось видеться лично. Доктор описывал их как прекрасных, совсем не похожих на людей, красивых и благородных порождений иного мира, умеющих читать человеческие мысли и свободно передвигаться по Поверхности.
        Но этот счастливый период в Дашиной жизни прервался совершенно неожиданно. Пришла следователь, которая несколько часов рылась в архиве Госпиталя, после чего чуть ли не из операционной забрала Вась-Вася, никак не прокомментировав свои действия. Она уловила полусекундный взгляд доктора, наполненный тоской и решимостью, и поняла, что значит этот взгляд - обо всем они уже давно договорились. За Вась-Вася она не боялась, прекрасно зная, что ничто в этом мире не заставит цестода навредить хозяевам - уговоры и пытки здесь совершенно бесполезны. Жалко было хозяина, который мог погибнуть вместе с Вась-Васем.
        Сегодня следователь вернулась - теперь уже с пятеркой военных и этой чернокожей выскочкой, которая, сидя в своей Резервации, возомнила себя Гиппократом. Всех докторов и медсестер собрали в одном помещении и объявили, что они будут подвергнуты осмотру, так как в дальних поселениях выявлено новое респираторное заболевание, и есть основания подозревать, что источник заражения находится в Госпитале. Даша сразу догадалась, что они врут: если в Госпитале ищут источник заболевания, почему же не проверяют санитарок и рабочих? И зачем привели следователя и военных? Потом медперсонал попросили покинуть помещение, чтобы затем входить по одному согласно списку. На выходе Даша бросила быстрый взгляд на стол, на котором резервантка разложила нехитрый инструмент, готовясь к проведению осмотра. От увиденного Даше стало дурно, и она едва не упала на входе: на столе в небольшой стеклянной банке в спирте лежал ОН. Это был МЕРТВЫЙ ХОЗЯИН! Это было невыносимо. Дашу начало трясти, и она вынуждена была опереться спиной о стену в коридоре. Когда беспорядочно скакавшие мысли кое-как начали собираться в логические цепочки,
Даша осознала, что дикие убили Хозяина Вась-Вася. Ну и сам Вась-Вась, естественно, тоже мертв. Это вызвало у нее приступ ненависти - прямо сейчас ей хотелось убить кого-нибудь из диких. Усилием воли она заставила себя успокоиться и прислушалась к тому, что говорят ее коллеги, поочередно выходившие из кабинета. Они, посмеиваясь, еще раз убеждали друг друга в надуманности слухов о гениальности врача из Резервации, которая для того, чтобы найти признаки ОРЗ, сначала осматривает шею, потом лезет под язык, а уже потом вглядывается в гланды. Это окончательно подтвердило Дашины подозрения: сомнений нет - дикие прознали о существовании цестод. И эта мавританка отнюдь не дура - она найдет за гландами раневой канал, через который еще совсем недавно выходил делившийся хозяин. И ее хозяина ждет то же, что и БЕДНЯГУ, трупик которого дикие держат на дне банки со спиртом.
        Нужно срочно бежать - спасать своего хозяина и предупредить Высших цестод о том, что дикие прознали о них. Благо дикие сначала осматривали врачей, а потом медсестер, в списке которых Даша была одной из последних. У нее оставалось время зайти в комнатушку для санитарок, где была припрятана ее сумка, собранная именно для такого случая, и выйти из Госпиталя. На выходе стоял сонный армеец, который вяло спросил:
        - Вы куда?
        - Меня уже проверили… - ответила Даша, одарив молодого солдата улыбкой, которая в прошлой жизни с ума сводила Альберта, да и не только его. Но вместе с этим она до хруста в пальцах сжала остро отточенный скальпель, который держала в кармане своего халата.
        - Скоро вернетесь? - игриво улыбнувшись, спросил парень.
        - Через час.
        - Нет, давайте быстрее, через полчаса. У следователя какое-то объявление для всех.
        - Ладно.
        Даша боялась, что военный услышит, как громко стучит ее сердце, но солдата больше интересовали ее бедра, идеальные формы которых не скрывали ни короткий больничный халат, ни обтягивающие льняные брюки. Чувствуя на своей спине, вернее, ниже ее, оценивающий взгляд похабного дикого, Даша несколько раз поразвязней вильнула бедрами, обернулась, через силу улыбнулась армейцу и, свернув за угол коридора, ведущего к госпитальному бункеру, бросилась бежать. Минут через пятнадцать очередь в списке дойдет до нее, и тогда, скорее всего, ее хватятся. Поэтому бежала Даша, не жалея своего организма, выжимая его на двести процентов. Дикий так бежать не мог, не сломанные воздействием хозяина инстинкты ему этого не позволили бы.
        Даше иногда казалось, что ее преследуют: она испуганно озиралась, прислушивалась и бежала дальше. Еще немного такого темпа, и она рухнула бы замертво, но наконец-то она прислонилась к двери заветной Шлюзовой. Здесь Даша никогда не была, дорогу нашла по заученным объяснениям Вась-Вася.
        Шлюзовая, расположенная между Институтом Культуры и Площадью Независимости, была построена всего несколько лет назад. По специальному проекту почти все известные выходы на Поверхность в пределах Улья были наглухо замурованы в целях безопасности. Было оставлено несколько небольших люков вблизи крупных поселений Улья и самых важных бункеров, которые также были снабжены массивными затворами, запирающимися изнутри и почти никогда не открывавшимися. Единственным постоянно функционирующим выходом на Поверхность была Шлюзовая. Отсюда совершали рейды на Поверхность сталкеры, военные и каторжане в сопровождении надсмотрщиков. Перенесенные из какого-то неиспользуемого туннеля рельсы, соединявшиеся с Московской веткой, позволяли даже осуществлять выезд велодрезин с целью доставки грузов с Поверхности и обратно. Пологий выходной туннель преграждали массивные гермодвери, разбивавшие его на три дезактивационные зоны.
        Заведовал этим хозяйством проживавший прямо в Шлюзовой Архимед. Так его когда-то называли за склонность и способность к изобретению и конструированию механизмов, как правило, основанных на системе рычагов и блоков. Шлюзовая была последним и самым важным проектом в жизни состарившегося Архимеда. Это сооружение проектировалось им, а потом в течение пяти лет строилось под его руководством. За несколько месяцев до сдачи Шлюзовой в эксплуатацию, на завершающем этапе строительства, произошла нелепая случайность - рухнули строительные леса, и одна из балок проломила Архимеду череп.
        Без Архимеда, в голове которого хранился весь план строительства, успешно закончить и привести в действие придуманные им хитроумные механизмы было делом почти не выполнимым, во всяком случае, другим инженерам на изучение недоделанной системы и достройку недостающих фрагментов потребовались бы годы. Неудивительно, что Инспекторат потребовал от Госпиталя, чтобы доктор оказался на ногах в кратчайшие сроки. И конечно же, выполнять операцию должен был лучший на то время хирург Вась-Вась. И тот сделал, что от него просили; и то, чего у него не просили, сделал тоже. Вась-Вась на свое усмотрение решил, что Архимед окажется очень полезен для цестод.
        Архимед после операции пришел в себя с металлической пластиной в голове и с необыкновенным чувством в области шеи, перебивавшим боль. После выписки из Госпиталя Архимед доложил Инспекторату, что готов закончить Шлюзовую, но на дальнейшую работу инженером он больше не способен. В это нетрудно было поверить, глядя на устрашающего вида пластину от правого виска до темени Архимеда. Поэтому Архимед по его просьбе после окончания работ был оставлен пожизненным смотрителем Шлюзовой. Такое решение было оправдано - никто, кроме создателя Шлюзовой, не мог так успешно ею управлять, при необходимости ремонтировать, а впоследствии - подготовить себе достойного преемника. Необходимости в отвлечении дополнительных работников на Шлюзовую не было - она полностью управлялась одним человеком, а с учетом того, что Архимед согласился постоянно жить здесь же, в каморке, - ему не требовалась смена. Охрана из пятерки армейцев также не оставалась тут на ночь, потому что при закрытых гермодверях ожидать вторжения с Поверхности было глупо, да к тому же на случай несанкционированного открытия все двери оборудованы достаточно
эффективной системой сигнализирования об опасности. Поэтому выполнение просьбы Архимеда было очень выгодным для Инспектората. И еще более полезным оно представлялось клану цестод, получивших контроль над входом в самое сердце Муоса.
        Еще до открытия внутренней гермодвери в Шлюзовую Архимед возрадовался. Слабые ментальные способности, которыми обладал каждый из цестод, подсказали, что за дверью ждет собрат. Последнего из них он видел года четыре назад: в этот незабываемый день его посещал один из Высших - прекрасное сверхчеловеческое создание, пришедшее к нему без какой-либо одежды прямо с Поверхности, чтобы поставить задачи на ближайшие несколько дней.
        Рухнувшую ему прямо в руки Дашу он затащил в свою каморку - девушку он сразу признал как одну из цестод: именно в ней сидел родитель его хозяина. Весь день девушка не могла встать с топчана - судороги от дикой физической нагрузки сводили ей ноги. Но все же в перерывах между его выходами из каморы для того, чтобы пропустить людей на Поверхность и обратно, записать соответствующее передвижение в журнал, она рассказала ему о своей жизни и трагических событиях в Госпитале.
        А ночью, когда Шлюзовой никто не пользовался, он вывел Дашу на Поверхность. Очередного открытия гермодверей никто не заметит - Архимед сам изменил им же разработанную еще до обращения схему сигнализации; и теперь она позволяла, когда надо, открывать дверь без сработки. У него были припасены и гермокостюмы - так посоветовал Высший цестод на случай необходимости эвакуации кого-нибудь из Улья. Как все-таки он оказался предусмотрителен!

4
        Вера могла быть удовлетворена. Пока что все шло даже лучше, чем было запланировано. Оправдались ее предположения, сформировавшиеся еще до ареста Вась-Вася насчет того, что соучастницей доктора является медицинская сестра, которую медперсонал Госпиталя давно считал фавориткой великого хирурга. Вера вместе с Жанной детально проработала спектакль и с липовым медосмотром медперсонала, и с демонстративно выставленным на стол заспиртованным червем. Джессика через силу согласилась участвовать в этом фарсе. Но спектакль стоил того: на Дашу он произвел убийственное впечатление - ее неконтролируемая реакция рассеяла последние сомнения в том, что она является цестодом. Хорошо проинструктированный армеец на входе в Госпиталь тоже отработал свою роль на все сто. Дальше дело было за Верой - ей надо было незаметно преследовать цестода, чтобы попасть в их логово. И это оказалось совсем не просто. Зараженная девушка бежала, как спринтер. Вера догадывалась, что такая прыть является следствием заглушенного инстинкта самосохранения и буквально разваливает нетренированный организм, но сейчас ей было от этого не легче.
Едва не потеряв преследуемую из вида, Вера в конце погони была вознаграждена - следственным путем без всяких тестов выявлен еще один цестод, действующий в стратегически важном месте Улья и даже всего Муоса - на Шлюзовой. Оценив ситуацию, Вера не могла исключить, что Даша явилась на Шлюзовую, чтобы переждать или просто отдохнуть перед длительным бегством по подземельям. Но все же наиболее вероятным было намерение совершить переход в центр клана новых ленточников по Поверхности, потому что покинуть Улей через хорошо охраняемые подземные выходы она не рискнула бы, тем более, догадываясь о том, что ее уже ищут. Но и через Шлюзовую днем она не пойдет, так как в фортике у самого выхода на Поверхность гермодверь охраняет пятерка армейцев, предупреждающая вторжение незваных гостей во время ее открытия. Даша будет ждать ночи. Этих нескольких часов Вере хватило, чтобы вернуться к Госпиталю, где ожидала выделенная ей группа армейцев. Их она направила к Шлюзовой ожидать Дашу, если все-таки та решит возвращаться обратно, а сама, облачившись в легкий следовательский гермокостюм, выбралась наружу через один из
секретных люков. С нею следовала еще одна пятерка армейцев со сталкерской подготовкой.
        Они расположились в двух сотнях метров от Шлюзовой, на третьем этаже рухнувшего многоэтажного здания в офисе какой-то маленькой фирмы, прекратившей свою деятельность в тот же день, когда умер весь мир. Стекол в окнах не было, и сырость за десятилетия превратила деревянную офисную мебель в труху. Десятки папок-скоросшивателей, некогда ровными рядами стоявших на полках стеллажей, теперь догнивали среди щепок мебели, методично пожираемой любящими древесину насекомыми. Несколько пучков проводов с истлевшей от времени изоляцией соединяли между собой параллелепипеды системных блоков, мониторов, сканеров, принтеров, модемов и прочих электронных чудес, теперь покрытых толстым слоем плесени и паутины. Для большинства наблюдателей эти сюрреалистические грозди не значили ничего, и лишь Вера, благодаря своей начитанности, смутно догадывалась о назначении этих предметов, теперь абсолютно бесполезных, но когда-то являвшихся воплощением человеческого гения.
        Теперь же обилие посторонних предметов в их наблюдательном пункте усугубляло и без того предельную опасность их ночной вылазки: в них могли скрываться нежелательные насекомые и даже мелкие хищники. Поэтому всю груду хлама с особой осторожностью перенесли в другое помещение этого же офиса. Вход в кабинет заставили дверью, давно обвалившейся с петель, покоробившейся от времени, но каким-то чудом сохранявшей некоторую прочность, а саму дверь подперли массивным бетонным обломком. Теперь неожиданную опасность следовало ждать только со стороны двух оконных проемов.
        Ночью на Поверхность жители подземелий подымались крайне редко, и ночная жизнь умершего Минска обитавшим под землей была почти неизвестна. В ночной темноте вопли, уханья и шорохи неведомых ночных обитателей, враждебно настроенных ко всем и особенно к людям, изводили на нет и без того напряженные нервы сидевших в засаде. Вера предпочла бы идти на такое опасное задание с убрами, но война с диггерами лишила ее такого выбора - почти все убры теперь на войне. Армейцы были на взводе, нацелив арбалеты на окна, они в любой момент были готовы выпустить стрелы, острия которых были промазаны цианидом. И только Вера пристально всматривалась в мрачный силуэт Шлюзовой, почти не моргая.
        Вдруг со стороны Шлюзовой послышался звук электрического мотора. Но этот звук не мог быть связан с поднятием гермодвери - слишком тихий. А спустя полминуты Вере по глазам резанул яркий свет, сразу же погас, затем загорелся и погас еще несколько раз. Неожиданная светомузыка на ночных обитателей произвела ужасающее впечатление - одни из них затихли, другие, наоборот, завыли, кто-то стал убегать и улетать от источника света, а кто-то, наоборот, двинулся по направлению к нему, желая поживиться тем, кто так светится, или просто уничтожить того, кто посмел поглумиться над ночной тьмой. Армейцы держались, но фильтры их противогазов издавали учащенно-нервное шипение. Нескольких секунд Вере хватило, чтобы идентифицировать источник свечения, - это был мощный прожектор, поднятый на высокую металлическую опору для того, чтобы освещать выезд из Шлюзовой и площадку вокруг нее. Но светил он явно не на площадку, а куда-то вдаль - на юго-восток. Это объясняло звук мотора - очевидно, прожектор был оборудован электродвигателем, позволявшим его поворачивать при необходимости, не выходя из Шлюзовой. Вряд ли такая
конструктивная особенность была заложена в изначальный проект Шлюзовой, скорее, изобретательный создатель-смотритель данного сооружения, став цестодом, по собственной инициативе реализовал свое никому не озвученное рацпредложение. Серия свечений с неравномерными промежутками означала какой-то сигнал, адресованный туда, куда был направлен прожектор. Вера быстро подскочила к окну, рискуя быть атакованной кем-нибудь из потревоженных хищников, и до боли в глазах всматривалась туда, куда был направлен луч света, ожидая ответного сигнала. Но ни в следующую минуту, ни через полчаса его не последовало. Это односторонняя связь - очевидно, получатели сигнала не обладали возможностью ответить либо боялись это делать, чтобы не быть обнаруженными.
        Оставалось только продолжать наблюдение. В любом случае Даша оставалась внутри Шлюзовой и рано или поздно оттуда выйдет либо на Поверхность, либо обратно в Улей, где за ней также должны были проследить. Впрочем, все пока складывалось удачно. Пока никто из ночных хищников не попытался напасть на шестерых двуногих, сбившихся в кучу на полу одной из сотворенных их предками пещер. Армейцы успокаивались - раз ничего не произошло за ночь, то днем тем более все должно обойтись.
        Но за час до рассвета что-то пошло не так. Какая-то иррациональная тревога внезапно хлынула в Верино нутро. Она прислушалась и поняла, что снаружи стало тише, намного тише. Издалека все так же доносились не предвещающие ничего хорошего звуки, но в радиусе трех сотен метров все затихло, как будто по команде. И тишина эта была тревожная, сродни той, которой всю эту ночь придерживался их маленький отряд. Вера напрягла весь слух, неморгающие глаза, казалось, вылезут из орбит. И она увидела это - едва видимая в сильно растворенном облачным покровом тусклом лунном свете фигура быстро и почти беззвучно пронеслась метрах в семидесяти от их наблюдательного пункта. И скрылась за ближайшими руинами. Для натренированной памяти следователя этих полутора секунд хватило, чтобы мысленно сфотографировать увиденное. А затем, сопоставляя расстояния, углы наблюдения и траекторию движения неизвестного объекта, время, в течение которого Вера его наблюдала, ее разум почти автоматически сделал расчеты, и их результаты были пугающими: это был человек или человекообразное существо, передвигающееся на двух ногах, ростом
более двух метров. Оно двигалось со скоростью, значительно превышающей скорость быстрого бега тренированного человека. Учитывая, что исполин двигался с такой скоростью в кромешной темноте и при этом почти беззвучно, а также то, что армейцы его даже не заметили, можно было счесть увиденное порожденной усталостью и перенапряжением галлюцинацией. Но вот фигура появилась снова - на фоне светлой гермодвери Шлюзовой она была видна намного лучше. Теперь были различимы голова, плавно переходящая в массивную шею, органично сочетавшуюся с нереально широкими плечами. Вера ожидала, что это существо постучит в гермодверь - появилась необъяснимая уверенность в том, что этот гуманоид непременно разумен и пришел он именно на зашифрованный вызов Архимеда. А потом Вере показалось, что гигант повернулся к ней и внимательно на нее посмотрел. Конечно же, этого нельзя было видеть - слишком далеко и слишком темно. И все же Веру на мгновение посетило какое-то нездоровое чувство: как будто она стала слабеньким травоядным, прибитым спокойным взглядом загнавшего его в угол опасного хищника. А еще спустя полсекунды силуэт исчез,
будто растворился в ночной тьме. Вера несколько раз зажмурила слезящиеся от долгого напряжения глаза, но это не помогло - на фоне гермодвери никого не было.
        Прошло несколько секунд. Эта тишина не подкупала Веру - чувство надвигающейся опасности заставило ее напрячься. Только ее чуткий слух уловил какое-то движение под оконным проемом. Быстро выхватив секачи, она успела крикнуть:
        - К бою!
        Но гигантская тень уже заслонила оконный проем. А следующее мгновение вместило в себя крик перепуганных армейцев, арбалетные щелчки, хруст костей, прыжок Веры, совмещенный с мощным выбросом секачей, боль и забвение…

5
        - Здравствуй, Вера!
        До боли знакомый мужской голос ворвался в Верино сознание, сдвинув с места и все быстрее разгоняя застывшие мысли. Без сознания она пробыла долго и, как ни странно, для нее это было не так уж плохо: она почти не спала уже много суток, и ее мозг давно требовал отдыха, хотя бы вот такого. Беспорядочная круговерть мыслей постепенно улеглась, и теперь она вспомнила последние секунды в наблюдательном пункте возле Шлюзовой. Вкупе с раскалывающимся от нокдауна черепом эти воспоминания подсказывали, что в схватке с чудовищем она явно не оказалась победителем. И этот голос, который она ожидала, но так не хотела услышать в конце своих поисков, свидетельствовал о том, что она находится в плену. Не открывая глаз, Вера ответила:
        - Здравствуй, Соломон.
        - Ха-ха… Не была б ты Стрелкой! Я всегда тебя считал одной из умнейших людей Муоса и, как всегда, не ошибся… Но Соломон - это как-то… Предпочел бы, чтобы ты меня называла, как раньше…
        - Зозон умер в Госпитале. Для меня Зозон и Соломон - разные люди. Вернее, человек из них только один - Зозон.
        Вера наконец-то открыла глаза. В сидящем напротив нее одетом в бесформенную черную мантию худом мужчине с седой бородой и длинными волосами тяжело было узнать Зозона. Особенно изменились глаза: вместо доброй меланхолии ищущего смысла жизни вояки эти глаза светились недоброй фанатичной целеустремленностью. Впрочем, как ни странно, улыбался Зозон так же приятно, как когда-то во время их недолгих ужинов в столовке Урочища. Вера огляделась - небольшое, скорее всего, квадратное помещение пять на пять метров казалось порождением фантазии психопата: все стены, пол и потолок были неровно покрыты полупрозрачным серо-коричневым веществом, переливавшимся в свете единственного факела, торчащего из этой же массы под самым потолком. Несколько неровных перетяжек вещества плотно приковывали Веру к стене в сидячем положении, не давая возможности шевельнуть ни руками, ни ногами. Тут и там стеклянистая масса была окрашена красно-бурыми пятнами, напоминающими запекшуюся кровь. Кое-где в ней виднелись обломки костей, скорее всего, человеческих, фрагменты одежной ткани, а в одном месте - верхняя часть человеческого
черепа. В противоположном углу она увидела одного из армейцев, бывшего с ней в засаде возле Шлюзовой. Ему повезло меньше, чем Вере, - по какой-то прихоти устроителя этого сюрреалистического интерьера, исполнители приклеили солдата к стене под самым потолком, так что он даже не доставал ногами до пола. Собственный вес тянул его вниз, и из-за этого наверняка болели и отнимались руки, ноги и туловище в месте контакта с этими прозрачными перетяжками. Стоны вырывались через нос солдата, потому что одна из перетяжек плотно заклеила его рот, растянув губы в нелепую улыбку. Вера понимала, что она с этим несчастным - единственные выжившие из участников засады.
        - Зачем вы его так мучаете, Соломон? Зозон был куда гуманнее, - съязвила Вера.
        - Тебе так кажется, ты ведь всего не знаешь. Он куда удачливей тех, кто сейчас бесцельно слоняется по Муосу. Потому что впереди у него то, что сделает его действительно счастливым - ты ведь понимаешь, о чем я… Хотя следователям, насколько я знаю, глубоко наплевать на все, что вокруг них происходит. Тебя же не волнует этот вояка как личность; для тебя он подзаконный объект. Тебе интересен лишь я - как нарушитель закона. Так ведь?
        Зозон внимательно посмотрел в Верины глаза, но не увидел там ничего для себя интересного.
        - Ладно, мы ведь с тобой когда-то были одной командой, а значит, не пристало нам общаться вот так. Давай сделаем вид, что ты у меня в гостях…
        Зозон свистнул, и вскоре в камеру ворвалось существо, телом похожее на бесшерстную серебристую обезьяну с большим, словно висящий мешок, брюхом. Безволосая голова существа отдаленно напоминала бы человеческую, если бы не толстый хобот, начинавшийся там, где у людей находятся нос и рот.
        - Знакомься. Мы их называем строителями - это будущие архитекторы нового мира, потом тебе о них расскажу больше.
        Пока Зозон это говорил, человекообразный монстр подбежал к Вере и, быстро двигая хоботом, изрыгнул из него вонючую мутную жидкость и ловко размазал ее все тем же хоботом по стекловидным перетяжкам, сковавшим туловище и конечности Веры. Вера почувствовала, как вещество стало нагреваться и становиться мягким, пока не превратилось в кашицу. Зверь, орудуя хоботом, все быстро всосал в себя и так же быстро выскочил из помещения. Вера встала и, растирая руки и двигая ногами, пыталась быстрее оправиться от длительного неподвижного сидения. Дико болела голова, к которой даже притронуться было страшно: Вера боялась, как бы в височной кости не оказалось трещины - не хватало ей еще внутричерепного кровотечения. Зозон, внимательно наблюдая за Вериными движениями, медленно распахнул свой балахон, под которым на широкой портупее висели меч в ножнах и несколько метательных ножей:
        - Я понимаю, что за это время ты стала еще сильнее. Но ты ведь безоружна, а я далеко не самый безобидный мужик в Муосе. Поэтому просто не рекомендую тебе испытывать судьбу. Совершенно уверен, что до определенного момента, следуя своей теперешней профессии, ты будешь любыми путями выуживать у меня информацию, надеясь в последующем ее использовать. Что ж, я не против, потому как знаю, что воспользоваться ею во вред Цестодиуму у тебя все равно не получится. Ведь чуть что - я не мешкая разрублю тебя и лишу тем самым возможности хотя бы попытаться выполнить свой долг. Поэтому давай подольше играть в нашу мирную игру, пытаясь получить из нее максимум удовольствия и пользы.
        Они вышли в коридор, а затем оказались в похожей камере, залитой все тем же веществом, но в ней не было других пленников, кровяных разводов и человеческих останков. Зато здесь обнаружились возвышения, похожие на стулья. То же или другое существо, которое Зозон назвал строителем, суетилось в углу камеры, заканчивая строительство: из его хобота фонтанчиком била пена, которую он этим же хоботом приглаживал, формируя еще один предмет мебели - «лежак». Прямо на глазах слюни строителя затвердевали. Зозон, налюбовавшись недоумением Веры, обратился к строителю:
        - Закрой нас снаружи.
        Зверь выскочил и, надавив на дверь, захлопнул ее. По звукам за дверью Вера поняла, что он замуровал их, намертво замазав дверь своими цементоподобными слюнями.
        - Ну вот, это будет твоим временным обиталищем. Неплохо, правда?
        Зозон уселся на лежак, который еще совсем недавно был полужидким, и жестом пригласил Веру сесть рядом. Вера с показным пренебрежением присела на стул подальше от Зозона.
        - И все же интересно, как ты докопалась до всего. Про чистильщиков можешь пропустить: мы позавчера отловили Ахаза, и он, порядком обделавшись, все нам рассказал про тебя. Ты, кстати, ему сразу не понравилась, но у него и в мыслях не было считать тебя разведчиком Республики. То, что нам сегодня рассказала Даша о задержавшем Вась-Вася следователе, сошлось с описанием Ахаза. В Силах Безопасности мне был известен только один следователь женского пола, но с другим, гораздо более симпатичным лицом - все-таки тебя капитально подпортили. Но вот секачи - они тебя выдали окончательно. Все сходилось к тому, что наша гениальная незнакомка является не кем иным, как следователем Стрелкой-Верой. Как ты пронюхала про Соломона у чистильщиков - я знаю; как ты, найдя Вась-Вася, доперла, что хирург и его медсестра Даша являются цестодами, - догадываюсь. Но вот что тебя подвигло почти сразу после чистильщиков идти в Госпиталь и арестовывать бедного доктора - ума не приложу. Ну, конечно, если эту информацию ты считаешь секретной, я подожду того дня, когда секретов у тебя перед нами никаких не будет…
        Соломон последнюю фразу сказал с ехидством, которого никогда не было у Зозона.
        - Ты его выдал, Соломон, - Вера порадовалась недоумению, промелькнувшему на лице цестода. - Да-да, ты сам выдал своего цестода, да и всех цестодов выдал ты - Соломон! Можешь похвалиться этим своим достижением перед Высшими цестодами, или как ты там называешь своих начальничков!
        - Ты блефуешь! Мы продумали все до мелочей - никаких зацепок остаться не могло, во всяком случае, я их оставить не мог, - вспылил Зозон.
        - Ладно, слушай. У цестода, которого я уже никогда не перестану называть Соломоном, все-таки остался мозг моего учителя и моего командира Зозона. И словарный запас, излюбленные выражения и идиомы остались в общем-то те же. В своих бесплодных поисках смысла жизни Зозон часто прибегал к описанию толпы, бегущей по туннелю, которому нет конца. Этот же философский прием использовал Соломон в своих речах, имея в виду бессмысленность жизненного пути хананеев. Именно эта фраза стала хорошей подсказкой для меня. Ну а дальше тексты твоих пафосных проповедей среди чистильщиков, умение решительно и бесшумно убивать, время и обстоятельства твоего исчезновения натолкнули меня на мысль, не Зозон ли стал Соломоном. Психологи неплохо потрудились над твоими проповедями и вывели, что их автор знаком с военным делом. Да к тому же в речах проскальзывала профессиональная терминология человека, работающего с текстилем и кожей, а не кто иной, как ты, Соломон, в позапрошлой жизни был обувным мастером. В это трудно было поначалу поверить, ведь по архивным данным Госпиталя, после операции Зозон умер, и его труп был передан
похоронной команде. Вот только похоронная команда не получала такого трупа. Не оставалось сомнений, что Зозон здравствует, а значит, он и Соломон - одно лицо. А хирург Вась-Вась - ключевая фигура, причастная к трансформации и исчезновению тела бывшего командира пятерки убров. Сам понимаешь, следующим делом был арест доктора, при недолгом изучении которого оказалось, что он заражен. Вот и вся история: ничего особенного, за исключением того, что ты облажался, и об этом следует сообщить твоим вождям.
        - Наивная, ты хочешь меня испугать. Ты забыла: цестод не боится смерти, и если Высшие цестоды сочтут, что мне следует умереть, я с радостью сделаю то, что они скажут.
        - Ну, давай баш на баш. Рассказывай мне свою историю, ты ведь уверен, что ничем не рискуешь.
        - Последнее, что я помню из своей дикой жизни, - это битву со змеями; помню змея, которого я отвлекал от тебя; помню, как загнал ему в шею меч. А потом - сон, из которого я уже проснулся в новую жизнь. Вась-Вась меня вылечил и подарил мне хозяина. Им нужен был цестод с боевой подготовкой, и мне посчастливилось быть выбранным. Затем через Шлюзовую он меня переправил сюда, в Цестодиум. И только здесь я понял, что такое настоящая жизнь. Хозяин, озарив мое сознание, подарил наконец-то мне смысл жизни, который я так долго искал. Я нашел выход из туннеля, образ которого, как ты заметила, постоянно приходил мне на ум при оценке моей жизни и жизней тех, кого я знаю. Здесь я занимался тем же, чем в прошлой жизни; было у меня несколько мелких заданий. А самым главным и сложным проектом было похищение атомного заряда - это стало моей песней! Кое-кто из Инспектората стал нашим и сообщил, что бомба найдена и находится в одной из лабораторий. На счастье, глава лаборатории оказался в Госпитале - просто я постарался, чтобы у него сломалась нога. Вась-Вась и ему подарил хозяина.
        - Ты говоришь о Якубовиче, которого чистильщики назвали Валаамом?
        - Ты и это знаешь! Ну так вот, надо было завладеть бомбой во что бы то ни стало. Можно было, конечно, попробовать самому, но это было опасно. Причем опасно не в плане моей гибели и неудачи операции, а именно из-за возможности разоблачения. Думая о захвате бомбы, я все время вспоминал тебя. Казалось: была бы со мной Стрелка - взяли бы лабораторию вдвоем. Но тогда это было несбыточной мечтой, и поэтому, думая дальше о тебе, вспомнил о так обидевших тебя в детстве чистильщиках. Ну а дальше - импровизация. Пошел к ним, обратился в чистильщика, - Зозон раздвинул волосы со своего лба, показав выжженный крест, - убедил их в своей богоизбранности и настроил на то, чтобы взять лабораторию. Все было сделано руками этих бедолаг. А когда бомба и Якубович перекочевали в главный стан чистильщиков, они мне уже стали не нужны. Да и для хозяев тела их оказались никудышными.
        - Ну а головы ты им зачем отрезал?
        - Так надо было - больше похожести на религиозный фанатизм. И все было бы хорошо: Республика тряслась бы от страха, ожидая взрыва с секунды на секунду, и мучилась бы в выборе: либо начать войну с чистильщиками и спровоцировать в любой момент уничтожение Муоса, либо ждать чуда, надеясь, что все обойдется само собой. В любом случае это был отличный отвлекающий и ослабляющий противника маневр - пока Республика принимала бы меры против мнимой опасности, мы за несколько лет тихо и бескровно завоевали бы Муос. Но тут появилась ты и сломала все наши планы. Вместо медленного бескровного переворота ты сама обрекла Муос на войну - войну долгую и кровавую.
        - Войну ленточников с людьми? Если не ошибаюсь, такая война уже была, и победили в ней не ленточники!
        - Ты путаешь ленточников с цестодами - это совсем другое! Хозяева сделали огромный эволюционный скачок. Теперь они влияют на интеллект своих носителей. Более того, цестод намного сосредоточеннее дикого, у которого нужная мысль всегда теряется в роящемся мушатнике бестолковых мыслей. Мы не только умнее ленточников, мы умнее диких. Да, нас пока что немного, но мы едины! А твоя Республика - это трухлявое полено, разваливающееся на куски отдельных поселений, каждое из которых в свою очередь рассыпается на отдельные гнилые опилки до предела эгоистичных личностей. Ты сравниваешь тех, кто живет в Муосе сейчас, с теми, кто едва победил ленточников в Большом Гараже? Это разные породы людей. Великий Бой, в котором погиб и мой отец, случился в то время, когда дикие на короткий миг объединились. Случись он немного позже или раньше - Муос сейчас принадлежал бы ленточникам или цестодам - их преемникам. А случись Великий Бой сейчас, кто бы пришел в Большой Гараж? Спецназ, сотня армейцев и ополчение, которое побежало бы еще до начала боя. Поселения ненавидят Республику, и есть за что: вспомни, как мы с тобой
покоряли новые поселения и наводили порядок в уже завоеванных! Единственным клейстером, пока что удерживающим Республику от краха, являются спецназ, армия и вы, следователи. При этом ты не могла не заметить, как надрываются Силы Безопасности в войне с диггерами, конца которой даже не видно. И как ты думаешь, долго они смогут вести войну на два фронта, когда вторым фронтом станем мы? А как только Республика начнет слабеть, сразу появится и третий фронт, вернее, много новых фронтов - восстанут поселения, еще недавно раболепно присягавшие на верность Республике. Несмотря на то, что ты так ловко раскрыла нас, мы уже многое успели - цестоды сейчас есть в Инспекторате, Штабе, Университете, лабораториях, на геотермальной станции, среди администраторов поселений и во многих других ключевых местах. Они ждут команды, чтобы начать действовать по плану, который сделает управление Республикой невозможным. И тогда начнется большой хаос, война всех со всеми, победителем в которой окажется тот клан, члены которого будут отличаться единством цели и воли - и это именно мы. Если я в чем-то не прав, поправь…
        Вере нечего было ответить Зозону. Насчет состояния дел в Республике он выразил своими словами те мысли, которые были в Вериной голове. Вместо ответа Вера задала вопрос:
        - А зачем ты ведешь со мной этот разговор, Зозон? Зачем тебе меня в чем-то убеждать?
        Но Соломон-Зозон предпочел уйти от ответа:
        - А ты пока что отдыхай, отсыпайся.
        Не успел Зозон договорить, как за дверью завозились. Вера уже догадывалась, что это строитель убирает слой клейстера с двери, чтобы выпустить Зозона. Непонятно было, как они, Зозон и строитель, сообщались, откуда тот знал, когда надо действовать и что именно делать. Зозон приостановился у выхода, пропуская Дашу. Медсестра зло сверкнула глазами на Веру, после чего швырнула на стол корзину с едой, а в угол - ведро для туалета, после чего, не скрывая своей брезгливости к обитательнице камеры, быстро вышла в коридор. Зозон, наблюдая эту сцену, деланно улыбнулся и пожал плечами, после чего тоже вышел. Строитель снова зашуршал, замуровывая Веру в камере.

6
        После серии проигнорированных Верой формальных вопросов Зозона о том, как ей отдыхалось и нет ли у нее каких-либо желаний, Зозон вывел Веру из камеры. Пока они шли по коридору, стены, пол и потолок которого были покрыты все той же стеклянистой массой, она, не поворачивая головы, осматривала все, что находится вокруг, и заносила новую информацию в свою безразмерную память. Впрочем, исходных данных было не так уж много, и каким образом эта информация могла ей помочь выполнить задание и тем более выбраться отсюда - пока было совсем не понятно. Единственное обстоятельство, дававшее хоть какую-то надежду, - это поведение Зозона, очевидно, олицетворявшего планы Высших цестодов по отношению к ней. И эти планы не были связаны с ее умерщвлением или немедленной пересадкой хозяина, так как они уже давно могли это сделать. Почему вместо этого Зозон ходит к ней философствовать о скором крахе Республики и процветании Цестодиума, было неясно.
        Они вошли в большой зал, освещаемый факелами. Здесь также поработали строители, потому что на полу, стенах и потолке не было видно ни одного фрагмента бетонной стяжки или кирпичной кладки - только полупрозрачная стеклянистая масса, придающая помещению почти сферическую форму и делающая его визуально намного более просторным. Свет от пламени факелов отсвечивал неоном на неровностях стеклянного покрытия, придавая всему интерьеру зловещий шарм потустороннего мира. Девять гигантских стеклянных кресел установлены полукругом вокруг большого стола. Вера невольно содрогнулась, увидев тех, кто восседал в этих креслах. Каждый более двух метров роста, с запредельно развитой мускулатурой: вздувшиеся горы мышц на телах, прикрытых только набедренными повязками, казалось, вот-вот разорвут серую кожу, блестящую в отсветах факелов. Широкие плечи, массивные шеи и крупные безволосые головы, наделенные всеми человеческими чертами: уши, рты, носы. Но вот глаза, если их можно было так назвать, были просто огромны и ничем не походили на человеческие: в них не было ни белка, ни роговиц, только одна чернота, словно глаз
состоял из одного зрачка, настолько черного, что могло показаться, будто у них нет глаз вообще - лишь черные пустые бездонные глазницы. Только слабые отблески факелов в глазах тех монстров, что сидели лицом к свету, рассеивали эту иллюзию. Они не моргали, не шевелились, и было совершенно не понятно, куда они смотрят и вообще живые ли это существа или кошмарные скульптуры, порожденные строителями, творчеством которых был заполнен весь этот зал.
        Монстров было семеро, два кресла свободны, но внимательный Верин взгляд различил едва заметные потертости на сиденьях. Значит, двоих здесь нет - погибли или же отсутствуют по другим причинам.
        - О Великие, я привел к вам ее!
        Вера даже вздрогнула, не от испуга, а от того раболепно-восторженного тона, которым Зозон прокричал эту фразу Великим цестодам. Посмотрев на него, Вера увидела в глазах слезы, а на лице приторное умиление. «Нет, это уже не Зозон!» - с отвращением подумала Вера о том, в кого превратился ее бывший командир. Великие цестоды не прореагировали, и Вера, пользуясь паузой, внимательно их рассматривала. На теле одного она заметила глубокие рубцы, покрытые недавно запекшейся кровью. Рассеченные мышцы на груди и плече были стянуты проволочными швами или металлическими скобами. Но Вера без труда опознала в них следы от своих секачей. «Все-таки я тебя достала!» - подумала она и издевательски улыбнулась этому, на вид самому молодому цестоду. Никакой реакции не вызвала ее усмешка, ни малейшего движения ни в теле, ни на лице, ничего не поменялось в черных глазницах, уставившихся не то на Веру, не то в никуда. Не вязалась такая заторможенная неподвижность с той скоростью, с какой этот же цестод пронесся мимо их наблюдательного пункта сутки назад, и с той ловкостью, с которой он взобрался на третий этаж, после чего
моментально уничтожил весь отряд профессиональных вояк.
        - Будь с нами! - одновременно проговорили все семеро цестодов.
        У Веры скакнуло сердце - после нескольких минут абсолютного молчания и полной неподвижности все семеро цестодов в унисон произнесли металлическими голосами одну и ту же фразу, причем едва приоткрыв рты.
        Сказав это, цестоды снова погрузились в свою молчаливую неподвижность. Но слова «будь с нами» закружились в Вериной голове, повторяясь вновь и вновь. «А что? В этом мире нет ничего важнее силы и единства. А цестоды обладают и силой, и единством - и это то, что так ценно для меня. И как прекрасно было бы слиться с ними, войти в их единство и разделить их силу! Ведь они так сильны! Так прекрасны! Будь с нами! Будь с нами! Будь с…». Поток этих мыслей не прекращался, Вера чувствовала, как ее отношение к цестодам меняется. Какой-то робкий голос второй части Вериного сознания пытался докричаться: «Это неправильно… Это не твои мысли… Кто-то у тебя в голове… Это они лезут тебе в голову и желают заставить думать так, как им надо…». Вера перевела взгляд на залитый красным стол, вокруг которого стояли кресла Великих цестодов, и вдруг поняла, что это за кровь: кровь тех, кому внедряли хозяев. Именно на этом столе происходит чудесное превращение диких в высших существ - цестодов. И это было бы избавлением - прилечь на этот стол, получить друга, который будет всегда с тобой, и обрести смысл жизни.
        - Нет! - заорала Вера на весь зал. Это кричала вторая часть ее сознания. Предательские мысли мигом улетучились из ее головы.
        Попытка цестодов завладеть ее сознанием не удалась. Но Высшие цестоды не шевельнулись и никак не прореагировали на этот вопль, эхо которого еще долго гуляло по стеклянным залам и переходам. Зато Зозон задышал быстро и прерывисто. Как будто разговаривая с кем-то невидимым и неслышимым, он отвечал:
        - Да!.. Да, конечно… Я ей объясню… Она поймет…
        Когда они возвращались по коридору, Зозон дрожащим голосом упрекал Веру:
        - Зачем ты так? Ты ведь ничего не понимаешь! Они хотят тебе добра!
        В камере они продолжили разговор. Вера видела, что Зозон очень разочарован и явно боится не убедить Веру.
        - Ты видела сама: они сильны, они знают мысли друг друга, они могут мысленно общаться с другими цестодами и даже проникать в сознание диких. Их боятся животные. Еще они могут долго находиться на Поверхности без костюмов. Тот Великий цестод, которого ты ранила, пронес тебя и армейца на руках через весь город. Это новая раса, более совершенная, чем ты и я. Это новый виток эволюции. И хозяева, которые находятся в них, тоже быстро эволюционируют. Неужели ты думаешь, что у диких в Муосе остались хоть какие-то шансы противостоять им? Не лучше ли стать их младшими братьями, как я или Даша, и начать вместе с ними завоевывать Вселенную?
        - Кто они? Откуда они взялись?
        - Когда-то в лабораториях Центра создавали рабов для работ на Поверхности. Их называли морлоками. Ленточники незадолго до Великого Боя напали на одну из таких лабораторий и осчастливили всех находившихся там морлоков. Из них выжили только двое. Один стал прародителем строителей, которые создали всю эту красоту, а в будущем преобразят весь мир, заменив безобразные бетонные конструкции диких светлыми замками из стекла. Второй морлок, оплодотворив нескольких ленточниц и подарив рожденным от них носителям хозяев, стал родителем Великих цестодов. Его мы называем Первым цестодом.
        - А что сейчас с ленточниками? - неожиданно спросила Вера.
        - Мы уже всех отловили и уничтожили, я лично занимался этим.
        - Но они как бы ваши родственники.
        - Они отмершая ветвь на древе великой эволюции. Наша задача - очищать древо от усохших ветвей.
        - А люди, вернее те, которых ты называешь дикими, - это тоже усохшие ветви? Ведь Великие цестоды круче нас всех: и в мозги умеют заглядывать, и по Поверхности шастать, и здоровые такие. Зачем же им такие хлюпики, как ты?
        - Нет, на данной стадии дикие Муоса - это тот наполнитель, в котором нуждаются хозяева. Великие цестоды пока не могут долго находиться на Поверхности, да и слишком мало их. Проблема еще в том, что Великие цестоды оказались бесплодны, ни одна женщина - цестодка, ленточница или дикая - не смогла от них забеременеть. Только Первый цестод дает потомство, но скоро и эта проблема будет решена. Уже через поколение, мы уверены, Великие цестоды будут приспособлены для беспроблемной жизни на Поверхности, и именно тогда начнется великая экспансия Планеты. А пока что мы нуждаемся в трамплине для этого рывка, и таким трамплином является умирающий Муос с его людьми, ресурсами и научными знаниями. А Муосу хозяева дадут вторую жизнь, жизнь, о которой его обитатели не могли даже и мечтать.
        - Очень слабо верится в ваши благие намерения по отношению к людям Муоса, если вспомнить, что вы своровали бомбу.
        - Бомбу мы не своровали, мы ее забрали от вас, чтобы вы сами себя не убили и нам не навредили. Твои начальники ведь ничего не поняли из мировой истории: прослышав о бомбе, они тут же решили на нее усесться и сидеть с напыщенным видом, мня себя богами, в руках которых судьба Муоса.
        - Не понимаю, о чем ты. Бомба нужна была для того, чтобы получать энергию, - используя ее, хотели открыть вторую электростанцию.
        - Ха-ха-ха, - весело рассмеялся Зозон, и Вера могла поклясться, что это его веселье отнюдь не показное. - Ну наконец-то ты меня развеселила, Вера. Наконец-то у меня есть шанс убедиться, что и ты можешь проколоться, раз тебя смогли развести на такой мути. Получать энергию из бомбы? Ха-ха-ха! Да это невозможно никогда и ни при каких обстоятельствах! Наш общий знакомый Якубович или Валаам на пике своей карьеры трудился над тем, чтобы заменить дистанционный запуск бомбы, который когда-то был уничтожен в кабинете Президента Америки, более простым ручным взрывателем.
        - Там же был ручной взрыватель, из которого извлекли деталь, без которой он просто не работоспособен. Но в Республике уверены, что Якубович мог создать копию этой детали.
        - Да нет, могу тебя заверить, что все устройство приведения в действие бомбы с помощью ручного механизма было сугубым детищем Якубовича и его команды. Действительно, одну из деталей в целях безопасности с этого устройства сняли, но, как ты правильно сказала, Якубович мог бы ее восстановить. Только зачем нам это? Важно, что дикие не уничтожат себя пока… Можешь расценивать это как отеческую заботу о вас самих же.
        Вера быстро развернула перед собой хранившуюся на одной из полок памяти мысленную схему атомного заряда, которую ей показывали перед отправкой на операцию. Она запомнила ее до малейших деталей. Вот аккуратная полуобтекаемая коробка в металлическом корпусе с лямками для ношения заряда на плечах. И совершенно неуместная конструкция из стоек, упоров, рычагов и пружин сверху. Именно это, как утверждал профессор Варнас, является механизмом привода заряда в действие. Все, что приходилось видеть Вере из сделанного древними, было изготовлено аккуратно и компактно. Это же беспорядочное нагромождение металла было явной добавкой, сконструированной через долгое время после изготовления самой бомбы. Почему она сразу не догадалась об этом? А если бы догадалась, что изменилось бы?
        - Но зачем? Зачем Республике бомба? - Вера надеялась, что Зозон растеряется, и тогда она изобличит его во лжи. Но он ответил уверенно:
        - А зачем были древним десятки тысяч таких зарядов? Ведь достаточно сотой части, чтоб уничтожить друг друга, но они выпустили все! Чтобы даже мы, их потомки, стенали в подземельях. Республике бомбу не надо - так же, как не нужны были бомбы почти всем из семи миллиардов живших до Последней мировой. Бомба нужна тем, кто сидит наверху - Главному администратору и его прихлебателям.
        - Ну а им-то она зачем?
        - Ты просто не догадываешься о беспредельности человеческой гордыни, в угоду которой люди идут на страшнейшие преступления и чудовищное безумие. Обладать тем, что в одну секунду может уничтожить все - это последняя мечта любого, кто обладает уже почти всем. А не веришь - найди мне другой аргумент.
        Вера молчала, уставившись в сторону. Она на полную катушку задействовала оба потока своего сознания, чтобы найти аргументы против Зозона, но их не было.
        - Это еще не все, Вера. Я должен тебе сообщить, что меня, тебя, нас всех кормили ложью, хорошо продуманной и циничной ложью. Республика - это кошмарный монстр, который пожирает людей, обращая их в рабство и манипулируя ими по своему усмотрению.
        Пока Зозон говорил, какая-то тревога начинала вкрадываться в ее сердце. Как будто ты идешь, изнемогая, по длинному и трудному пути, почти дошел до цели, но по некоторым признакам начинаешь понимать, что, скорее всего, ты ошибся в выборе направления и то, что тебе нужно, находится совсем в другом месте, дойти до которого уже не хватит ни сил, ни терпения. А Зозон, пригнувшись к Вере, говорил тихим голосом, как будто боялся, что его услышат те, о ком он рассказывает:
        - Помнишь, за что меня когда-то судил следователь?
        - Ты во время штурма какого-то поселения пожалел детей и женщин, и они первыми открыли огонь.
        - Точно. Это было мирное поселение Кальваристы. Они отказались войти в состав Республики, и наши власти на этом как бы не настаивали. Пока не было совершено нападение на одно из соседних поселений Республики. Подозрение сразу пало на кальваристов - только они во всем Муосе татуировали головы змеями и пауками, и именно такое описание приводили выжившие жители атакованного поселения. А потом у кальваристов были обнаружены свиньи, клейменные именно на ферме пострадавшего поселения. Реакция Республики была объяснима: поселения штурмовать, мужиков - на каторгу, остальных разбросать по Муосу. Мы сделали свою работу, даже если кто-то посчитал, что сделали ее плохо.
        - Ну и к чему ты мне все это рассказал?
        - Я еще всего не рассказал. Год назад я взял в плен и обратил в цестоды одного из тех, кто напал на то поселение Республики. Он мне все рассказал: и про само нападение, и про убийство пятерых поселян, и про угон свиней. И он оказался не кальваристом! Он оказался республиканцем, спецназовцем, рядовым Черной Пятерки. Слышала про такую?
        - Ты, кажется, когда-то хотел в нее попасть, но тебя не брали?
        - Хорошо, что не взяли, видимо, я оказался недостаточно отмороженным. Черная Пятерка - это внезаконное подразделение Инспектората, которое выполняет самые грязные задания, за каждое из которых следователь должен был их четвертовать. Но следователи подчиняются начальнику следотдела, который подчиняется Штабу, который подчиняется Инспекторату. И как-то так получается, что следователей не посылают туда, где поработала Черная Пятерка. В той ситуации они побрились, нарисовали себе чернилами татуировки на голове, напали на бедное поселение, убили людей, угнали свиней и оставили их недалеко от Кальваристов. Ну, те, конечно, обрадовались и забрали себе бесхозных хрюшек. Ты вдумайся только: Инспекторат приносит в жертву ни в чем не повинных граждан Республики, лишь бы захватить весь Муос. И это не единственный пример: тот новообращенный цестод мне еще многое успел рассказать, пока не погиб по нелепой случайности.
        Последнее несколько успокоило Веру. Вот так вот случайно погиб автор этой страшилки о проделках Республики. Конечно же, это хорошо продуманная Зозоном ложь, направленная на то, чтобы она возненавидела Республику, разочаровалась в том, что делала, и отказалась от своих убеждений. Но зачем он ее во всем этом так настойчиво убеждает, Вере по-прежнему было непонятно, и она решилась задать вопрос в лоб:
        - Соломон, зачем ты ведешь со мной эти милые разговоры? Зачем меня в чем-то убеждаешь и разубеждаешь? Зачем Великие цестоды пытались проникнуть ко мне в мозг? Не проще ли меня просто скрутить, засунуть хозяина и дожидаться, пока я стану вся ваша?
        Зозон замялся. Очевидно, Вера сильно заскочила вперед, и этот вопрос должен был быть задан несколько позже.
        - Понимаешь, Вера, Великие цестоды, да и все цестоды, восхищаются теми, кто добровольно соглашается принять хозяина. Это для нас очень большой моральный стимул. И те цестоды, которые сделали свой выбор сознательно, становятся по статусу почти равными Великим цестодам.
        Прозвучало это совсем не убедительно, к тому же забегавшие глаза и отведенный взгляд Зозона сразу выдали, что он лжет. Значит, реакции у цестода такие же или почти такие, как и у незараженного человека. А значит, у Веры может получиться то, что она только что задумала.
        - Послушай, Зозон, меня внимательно. Внимательно послушай меня, Зозон. Только отбрось все и слушай, слушай, слушай… Смотри на мое плечо и слушай, что я тебе говорю… Ты только не бойся за своего хозяина, ему у тебя тепло и спокойно, тепло и спокойно…
        Вера говорила протяжно, тихим голосом. Она протянула руку и слегка прикоснулась к шее Зозона пальцами. Он не отстранился. Глаза у него застыли на одном месте, уставившись на Верино плечо, зрачки расширились, дыхание замедлилось. Кажется, у нее получилось. Стараясь не менять тембра голоса, все тем же протяжным тоном она спросила:
        - Зозон, какие планы у Великих цестодов в отношении меня?
        - Они хотят подарить тебе хозяина, - сквозь зубы монотонно ответил Зозон.
        - Я уже это поняла. Почему они не сделали этого сразу?
        - Надо, чтобы ты сама об этом попросила.
        - Сама? Зачем? Почему я должна попросить хозяина сама?
        - Так сказано в пророчестве.
        - В каком пророчестве? - спросила Вера, от удивления чуть повысив голос, о чем сразу же пожалела: у Зозона дернулось веко, но гипноз пока что действовал.
        - В пророчестве диггеров. Их пророчества всегда сбываются.
        - Диггеров? От кого вы знаете о пророчестве диггеров?
        - От диггера, который стал цестодом.
        - Кто этот диггер? Где он?
        - Я не знаю, он был до меня, и его уже убили… сами диггеры.
        - Так что же было в пророчестве?
        - Я не знаю точно… О том, что придет Дева-Воин… выберет путь цестода… станет праматерью… новая раса… весь мир… нельзя говорить… прости, хозяин…
        Веко у Зозона часто задергалось, губы тряслись, на лбу появилась испарина. Верины гипнотические установки вошли в конфликт с поступавшими от паразита сигналами. Подсознание Зозона разрывалось между настойчивыми вопросами Веры и запретами, нагнетаемыми идущими от паразита импульсами.
        - Зозон, твой хозяин гордится тобой, ты ему не навредишь, если скажешь, что собираются сделать со мной цестоды.
        - Первый цестод и ты… ты будешь праматерью… согласись сама… нельзя насильно… так в пророчестве… нельзя… нельзя… нельзя… не-льзя…
        Зозона начало трясти, его мышцы напряглись, говорить он уже ничего не мог. Вера поняла, что сеанс пора заканчивать.
        - Зозон, я даю отсчет. На счет «три» тебе станет хорошо, и ты все забудешь. Мы говорили о том, что я должна стать цестодом. Ты должен убедить Высших показать мне бомбу, и тогда я соглашусь… Тогда все будет хорошо, и твой хозяин будет счастлив… Ты будешь помнить только то, что я тебе сказала, остальное забудешь. Итак, даю счет… Раз… Два… Три…

7
        Самая тяжелая ночь в Вериной жизни проходила на полу стеклянной камеры. Реальность здесь слилась с адскими наваждениями и обрывками воспоминаний о событиях сегодняшнего дня.
        Вот картина зала, в которую ее вводит торжествующий Зозон. Теперь уже девять Великих цестодов восседали на креслах, уставившись в никуда своими наполненными адской чернотой огромными глазницами; за ними три-четыре десятка обычных цестодов с восхищением поглядывают на своих вождей и возбужденно ожидают предстоящее зрелище. Вскоре откуда-то вытащили существо, лишь отдаленно напоминающее Великого цестода - ростом с обычного человека, с серой морщинистой слизистой кожей, местами покрытой кровяными нарывами, с отвратительными рогоподобными наростами, с безгубым ртом, с которого беспрерывно стекала слизь. Это был Первый цестод, единственным «достоинством» которого было умение плодить потомство. Глядя на него, Вера с содроганием представила, что будет с нею происходить, если она просчиталась и то, что она задумала, не выйдет. На ногах он едва держался и, когда его отпустили, безвольно опустился на пол, безучастно поглядывая на происходящее. Но когда гноящиеся глаза Первого цестода заметили Веру, он как-то возбужденно встрепенулся, подался туловищем в сторону Веры и начал двигать челюстью, отчего слизи из
его рта потекло в разы больше. Великие цестоды даже не взглянули на своего родителя - сам по себе он для них ничего не значил. Отцовство и детородные способности отнюдь не повышали статус этого старого похотливого монстра в обществе цестодов.
        Затем, изображая на лице улыбку, под радостные аплодисменты цестодов Вера легла на стеклянный лежак. Подошла медсестра Даша, осмотрела «пациентку», предложила Вере опий - Вера отказалась. Вообще-то обычно в таких ситуациях на опий не тратились - цестодов не волновали страдания диких и других цестодов. Просто ситуация была редкой - дикий сам захотел стать цестодом, и не хотелось портить особое торжество воплями новообращаемого. Да и Вера отказалась не ради демонстрации особого мужества, а лишь с целью ни на миг не потерять контроль над тем, что с нею будет дальше происходить. Отказ Веры от анестезии был встречен еще более громкими овациями низших цестодов.
        Несколько мужчин схватили Веру за руки и за ноги, раздвинули ей челюсти, а Даша с помощью узнанных Верой медицинских инструментов, изобретенных Вась-Васем (точно такие же она изъяла у хирурга при обыске), провела процедуру внедрения хозяина. В приступе боли, огненным колом вонзившейся ей в глотку, Вера не следила за тем, что происходит вокруг и чьего хозяина ей внедрили. Единственной ее целью было не потерять сознание, не отключиться, не утратить контроль над собой. Если она не справится, ее ожидает долгая жизнь с чередой оплодотворений посредством Первого цестода и рождений новых монстров - будущих завоевателей Земли. Если она справится, она даст ютящимся в подземельях людям еще один шанс.
        Она знала, что это случится, хотя не предполагала, что так быстро. Она надеялась сама выследить базу цестодов и, если не получится, отобрать бомбу иным методом, внедриться в новый клан любыми способами. Просто не рассчитывала, что ее затянут сюда захваченной в плен еще в самом начале слежки, да притом сделают объектом каких-то местных суеверий. И все же она готовилась к тому, что сейчас с нею происходило. Она задействовала для этого все ресурсы. Джессика пичкала ее лекарствами и психотропами, в эффективности и безопасности которых толком не была уверена сама - подбирала их чисто интуитивно из того небогатого перечня, который могла предложить местная фармацея, благо Ученый совет предоставил ей кое-какие полузабытые разработки лабораторий еще старого Центра, направленные на очеловечивание ленточников и противодействие заражению. Да и сама она кое-что понимала в лечении и профилактике гельминтозов. Хотя задача мавританке была поставлена непростая - не убить червя, а лишь его приглушить, чтобы он не смог завладеть сознанием Веры. Какой-то порошкообразный набор снадобий по настоянию Джессики был вшит в
уголок ее спецназовской куртки, и Вере удалось перед самым обращением их проглотить. Жанна так же, как и Джессика, не спала ночами, листая отчеты ее предшественников, составленные по наблюдениям за ленточниками. Наспех она разработала систему рекомендаций, внутренних установок, психологических приемов, направленных на то, чтобы подавить захват сознания. Вера даже сходила к своему наставнику, Второму следователю. Он угрюмо выслушал Верино повествование о предстоящей ей опасности, без эмоций сообщил, что не знает методов противодействия захвату сознания паразитами, но потом все же добавил пару слов о том, что бы он делал, если бы оказался в такой ситуации.
        Вере казалось, что она подготовлена, но реальность оказалась куда страшнее, чем любые предположения о ней. Теперь Вера корчилась на стеклянном полу от боли и недостатка воздуха, едва проходящего в легкие через распухшее горло. Но еще страшнее было то надвигающееся ощущение возможного покоя, который предлагал некто беззащитный и в то же время прекрасный, совсем недавно оказавшийся в ее шее. Следуя рекомендациям Жанны и Следователя, Вера всеми силами переключалась то на один, то на другой канал своего сознания так, чтобы они не были одновременно захвачены пагубным желанием подчиниться паразиту. Она оказалась в куда более деструктивном состоянии, чем то, в которое она сутки назад ввергла Зозона. Ее мозг раскалывался на две части, и разум рассыпался от алогичности происходящего.
        Уже через час Вера начала сдавать. Все оказалось тщетным, и выдержать это противостояние не под силу ни одному человеку. Наивно было считать, что это удастся ей, если не удавалось никому до нее. Да и к чему это сопротивление, если цестоды действительно лучше диких? Ведь она толком ничего не смогла возразить Зозону на его аргументы. Какая разница…
        - Есть разница!
        Вера нехотя повернула голову. Человек в черном балахоне с покрытой капюшоном головой стоял лицом к ней, спиной к факелу. Лица его, как всегда, видно не было. Его появление Веру раздосадовало - ведь она только что собралась сдаться и начать новую жизнь, которая, скорее всего, не так уж плоха.
        - Идущий-по-Муосу? Что тебе надо? Уйди!
        - Я пришел тебе помочь.
        - Мне не нужна помощь.
        - Нужна, если ты рассмотришь разницу.
        Начало этого отвлеченного разговора уже раздражало Веру:
        - Ну и в чем разница? - резко спросила она, имея в виду «говори и отвали».
        - Этот мир создан несвободным. И все в нем, от элементарных частиц до планет, движется по строго заданным правилам, не отклоняясь ни на йоту. Изменить движение может только столкновение с другой частицей, движущейся по этим же правилам. Вселенная - это всего лишь сложный механизм, где все чем-то обусловлено, и ни у одной частицы этого мира нет свободы выбора. Даже растения и животные - это тоже совокупность предсказуемостей, управляемая инстинктами. И лишь человек создан свободным. Это великий дар - возможность выбирать. Именно в этом смысл земной жизни - быть свободным и реализовать свою свободу. Мертвое человеческое тело от живого отличается тем, что оно подчиняется мертвым законам мертвой материи. Цестоды, ленточники - это мертвые существа, пусть и действуют внешне разумно. Зачем же тебе умирать раньше времени? Борись!
        - У меня нет сил бороться…
        - Но ты еще борешься, раз пока не сдалась и слушаешь меня.
        Вера, несмотря на нереальность происходящего, сознавала, что эта беседа отвлекает ее от боли, терзающей ее мозг, от манящего сладкого плена, который предлагал сидящий у нее в мозгу хозяин. Теперь не важно, откуда появился в замурованной строителями камере Идущий-по-Муосу, важно то, что беседа с ним позволяла продлить борьбу за свое «я». И надо просто говорить с ним, тем более что незнакомец выходил на орбиту тех вопросов, которые когда-то сильно волновали Веру. В Университете, перелопатив всю ту литературу по философским вопросам, которая не попала во внимание щепетильных комиссий по переводу книг в макулатуру, Вера имела что спросить у Идущего-по-Муосу:
        - Я согласна с тем, что у человека есть свобода выбора. Но ты говоришь, что в этой свободе - смысл жизни. То есть я могу поступать так и эдак - это и есть весь смысл моего существования? Но все те, кто уже умер, так и делали - они поступали, как считали нужным или просто как им хотелось. И всем им одна участь - смерть, разлагающийся труп, ничто. В день Последней мировой сгорели миллиарды людей: плохих и хороших, волевых и безвольных, гениев и преступников, управлявших государствами и младенцев, не сделавших ни одного шага. Какой же смысл был в том, что они сделали или могли сделать до того дня?
        - Ты согласилась с тем, что у человека есть свобода выбора. А значит, должна признать: нечто, делающее человека человеком, чуждо мертвой материи, такой свободы не имеющей, вернее, это нечто выше материи. Его называют разумом, сознанием, душой. Оно не из этого мира, а послано в этот мир с какой-то высокой целью и заключено в физическое тело с тем, чтобы эту цель осуществлять.
        - Десятки тысяч узников тюрьмы под названием Муос едва сводят концы с концами, и их каждодневная цель - добыть кусок, который можно запихать себе в желудок и в желудки своих близких. Это ты и называешь смыслом жизни для имеющих свободу выбора?
        - Типичная ошибка сильных мира сего - оценивать значимость действий по масштабам их внешнего проявления. Те, кто двигает армиями, совершает научные открытия или находится, как ты, на острие исторических событий, мнят себя важнее тысяч других людей. Но на самом деле, каждый человек имеет абсолютную важность. Настоящие битвы происходят не между армиями, а в сердцах людей, - это еще кто-то из древних сказал. И твоя победа или поражение в сегодняшней схватке ничуть не важнее победы над самим собой какого-нибудь голодного полупарализованного инвалида в самом забитом поселении Муоса, который из жалости отдаст еще более голодному незнакомцу картофелину из своего пайка. Просто так расположились события и сошлись жизненные линии, что твой выбор сегодня здесь, а у инвалида - на его кушетке.
        - И все равно, я не пойму, в чем же смысл: выйду я сегодня с победой или нет, отдаст инвалид картофелину или съест сам - разницы никакой. Рано или поздно подохну я, сдохнут проигравшие и выигравшие, умрет инвалид и тот, с которым он поделится или не поделится своим пайком. Какой же смысл в нашем выборе?
        - Высший смысл, который не вмещается в масштабы этого мира. Его чувствуют все люди: и такие интеллектуалы, как ты, и безграмотные простецы, и даже дети, причем последние еще острее, чем мы. Впрочем, все подробности ты сможешь достать из своей памяти: то, о чем тебе попросту и без философских изысков рассказывали твоя мама и твой отец, который, насколько я помню, был капелланом поселения. То, что ты тогда просто брала на веру как абсолютную истину, а потом всеми силами старалась отбросить и забыть, - именно это составляет высшее знание об этом и том мире. Захочешь - найдешь ответы на эти вопросы сама. А пока что тебе пора…
        Вера с досадой услышала чавканье строителей у двери. Ей же нужно было выяснить у Идущего-по-Муосу все до конца, но камера оказалась пуста. Это было как издевательство - в очередной раз пытались развалить с трудом сформированное ею цельное жизнепонимание, не потрудившись дать что-то определенное взамен того, что могло бы опять дать покой ее душе (странно, после общения с этим привидением она уже оперирует термином «душа»). Подымаясь с пола и выходя навстречу приветливо улыбающемуся Зозону, Вера вдруг поняла, что прошли целые сутки - предельно большой срок обращения дикого в цестода. Она чувствует в своей шее паразита, который ни на секунду не оставляет попыток завладеть ею, посылая болезненные импульсы в мозг. Но он проиграл - Вера не сдаст своего «я». Схватку с паразитом она выиграла: благодаря своим диггерским навыкам, сотворенной Джессикой отраве, аутотренингу от Жанны или же благодаря беседе с Идущим-по-Муосу, который, скорее всего, является эфемерным порождением ее перегруженного мозга. Но этот незнакомец, живой или виртуальный, снова поставил в ее жизни вопросы, до разрешения которых умирать
она не собирается.

8
        Вера одним взглядом могла устанавливать количество объектов - это было одной из способностей следователей. Девять Великих цестодов, восседающих на креслах, сорок два низших цестода и Первый цестод, сидящий на лежаке и возбужденно поглядывающий на Веру, - всего пятьдесят два. На это шоу были собраны почти все цестоды Муоса, за исключением тех, кто находился в Республике и не мог прийти, не вызвав подозрений у республиканцев. Именно сейчас в присутствии их всех должно было свершиться зачатие новой расы, об этом Вере поведал Зозон. Она во время гипнотического сеанса с Зозоном догадывалась о той роли, какая ей была определена в Цестодиуме, но когда это было сказано прямо в лоб без всяких обиняков, сообщение вызвало у Веры позывы к рвоте - женские рефлексы в ней все же были сильнее всяких установок. И ей едва удалось не выдать своих чувств и изобразить радостное согласие, чего, впрочем, не требовалось, так как оно предполагалось изначально. Низшие цестоды ликовали, крича и махая руками, Первый цестод ронял слюну и издавал какие-то хрюкающие звуки, Великие цестоды оставались абсолютно неподвижны.
        Возле лежака Вера увидела свое оружие - двойные ножны с мечами и незачехленные секачи, с которых никто не потрудился стереть запекшуюся кровь Великого цестода. Зозон сообщил, что помимо роли наложницы Первого цестода, ей также доверено его охранять. Все присутствовавшие чувствовали в Вере червя и, конечно же, не догадывались о том, что Вера не стала цестодом, поэтому ей сразу возвратили средства для обеспечения безопасности монстра-осеменителя.
        Она подняла секачи вверх, как бы демонстрируя некий ритуал приветствия, чем вызвала еще больший восторг толпы. Рядом с лежаком стояла тележка с ящиком, в котором Вера безошибочно узнала ядерный заряд. Зозону все же как-то удалось организовать доставку бомбы на эту дикую свадьбу, следуя удачно заложенной в его подсознание установке. Непонятно, как он объяснил необходимость присутствия этого неуместного атрибута другим, да и самому себе. Рядом с тележкой стоял Якубович-Ваалам в грязной лабораторной униформе, с восхищением рассматривающий Веру. Он даже немного отступил в сторону, как бы предлагая ей самой осмотреть его детище. Вера развела руки с секачами в стороны, наклонилась к заряду, прикрыла глаза, положила секачи на тележку и почтительно прижалась лбом к ящику. С близкого расстояния Вера удостоверилась в том, что привод полностью собран - Якубович все-таки смастерил и вставил недостающую деталь. Делала она все это предельно плавно, и у нее получилось убедить присутствующих в том, что это какое-то ритуальное действо - оно было здесь уместно, ведь новообращенной Вере, явление которой якобы
предсказано в диггерском пророчестве, приписывалась какая-то мистическая роль. Поэтому никого не напугали несколько быстрых, но не суетливых движений Вериных рук, снявших предохранители и ограничители и с помощью главного рычага приведших механизм в режим боевого взвода. Никого, кроме Якубовича.
        - Пискнешь - дерну рычаг! - процедила сквозь зубы ему Вера. - Знаешь, что будет.
        У Якубовича полезли на лоб глаза, он не сразу сообразил, что сделала Вера. А теперь было поздно: если она действительно дернет рычаг, всех хозяев в этом зале ждет конец. Конечно же, он промолчал.
        - О Великие цестоды! Если я дерну этот рычаг - во внешней оболочке бомбы произойдет взрыв, который сожмет плутоний. После этого в мгновение произойдет необратимая реакция и немыслимая силища вырвется наружу. Все вы и ваши хозяева в тот же миг превратятся в пар. Взрыв сотрясет весь Муос, которому придет конец - погибнут даже те цестоды, которых сейчас с нами нет. Якубович, подтверди!
        - Да-да! Она говорит правду! Нельзя, чтобы она дернула рычаг, - надрывно закричал находившийся на грани истерики Якубович.
        В ту же секунду она почувствовала агрессивное присутствие в своей голове чужой воли, требующей отойти от заряда. Но она и к этому была уже готова.
        - О Великие цестоды, если вы не оставите меня в покое, беда случится прямо сейчас.
        Великие тут же прекратили свое ментальное нападение. Остальные толком не понимали, что происходит, но тревога от Великих цестодов переходила и к ним. Первый цестод жалобно заскулил, сполз с лежака и спрятался за ним. Вера отходила к двери, таща за собой тележку.
        - Все хорошо, вы все молодцы, а значит, ядерного взрыва не будет, - Вера щелкнула еще несколькими переключателями на заряде и с силой толкнула тележку вперед, крикнув:
        - Якубович, держи!
        Бывший глава лаборатории бросился навстречу летящей к нему тележке, схватил заряд и попытался понять, что именно сделала Вера. Но Вера суеты Якубовича уже не видела, она неслась по коридору, считая секунды. В зале прогремел взрыв…
        Атомные заряды этого вида разрабатывались для размещения на военных базах, находившихся на территориях иностранных государств, дружественность которых была очень зыбкой. В случае переворота в государстве база подлежала эвакуации, а все, что не могли или не успевали эвакуировать, не должно было попасть в руки бывших друзей. Но далеко не всегда имелась необходимость именно в тотальном уничтожении базы и прилегающей территории посредством ядерного взрыва, который на месте базы создаст кратер, а заодно уничтожит несколько близлежащих городков страны, оказавшейся столь негостеприимной. Иногда достаточно было просто «отравить» базу, расплескав по ней ядерное содержимое бомбы. Можно было просто вынести заряд на высокое открытое место посреди базы и запустить другой режим привода в действие заряда. Тогда небольшой взрыв изнутри вместо сжатия плутониевой начинки, наоборот, разбрасывал его во все стороны, на десятилетия делая зараженной территорию в несколько футбольных полей, превращая тем самым базу в радиоактивный могильник.
        Возможность приведения заряда в действие двумя способами была предусмотрена в дистанционном приводе-ноутбуке к нему. Эту же возможность повторил и Якубович в своей лаборатории, заменив электронный привод механическим. И в последнее мгновение он понял, что именно сделала Вера до того, как толкнула тележку к нему. Несильный взрыв ранил разлетевшимися осколками корпуса некоторых цестодов и только стоявшего рядом Якубовича разорвал на куски. Если бы этого не случилось, он сообщил бы цестодам, что помещение заражено. Он посоветовал бы всем тщательно помыться, одежду выбросить, а это обиталище оставить навсегда и искать другой цестодиум. Послушай они его советов - многие перенесли бы тяжелую лучевую болезнь, но выжили бы и продолжили свое дело. Однако ничего сказать он не успел, и все цестоды останутся жить в Цестодиуме, будут дышать радиоактивным воздухом, питаться зараженными продуктами и носить на себе наслоения разбросанных взрывом радиоактивных веществ, не понимая, почему у них стали появляться язвы и болезни и почему они начали умирать один за другим.
        Впрочем, взрыв и радиоактивный выброс сразу же дурно сказались на цестодах - некоторые потеряли сознание, кого-то тошнило. Только Зозон выбежал за ней в тот момент, когда Якубович еще рассматривал в руках заряд.
        Вера бегала по остекленевшим ходам, ища выход, а когда увидела долгожданные бетонные стены, не инкрустированные строителями, там ее уже ждал Зозон. Он разминался, покручивая мечом. Как ни странно, но именно эти до боли знакомые движения напомнили ей того прежнего Зозона, человека сильного и доброго, человека, искавшего истину и старающегося не причинять зла женщинам и детям. Но посмотрев в пустые безжизненные глаза Соломона, она еще раз убедила себя в мысли, что Зозон умер, умер еще в Госпитале. А перед нею разминается труп Зозона, двигающийся труп, унаследовавший навыки того, кто когда-то жил в этом теле.
        Сзади слышались крики. Опомнившиеся цестоды выбежали из зала и искали Веру. Наверняка Великие цестоды участвовали в преследовании, а значит, времени у нее оставалось не больше полуминуты. Да и на долгий бой она была сейчас неспособна: сказывалось психическое истощение в борьбе с неустанно стучавшимся в ее сознание червем. Она в три шага разогналась, метнула в Зозона левый секач и упала на спину ногами вперед, проехав несколько метров по скользкому стеклянному полу. Пока Зозон отбивал секач, отвлекшись и не поняв маневра соперницы, Вера оказалась сзади него, быстро вскочила на ноги и нанесла мощный удар по шее вторым секачом. Зозон выронил меч, схватился руками за кровоточащее рассечение, обернулся и посмотрел на Веру. И ей показалось, что в этом взгляде узнавался тот, прежний, настоящий Зозон. Услышав приближающийся топот, Вера подхватила брошенный секач и скрылась во мраке коридора, оставив Зозона дожидаться второй смерти.
        IV. Психологи

1
        Не было ни одного человека, кому выпал жребий выжить в день Последней мировой, для которого случившееся не стало тяжелым психологическим потрясением. Гибель оставшихся наверху близких, осознание безвозвратной утраты прежнего образа жизни, невыносимые условия скученности и пребывания в замкнутом пространстве, голод и лишения первых месяцев обитания под землей, болезни и мор тысяч людей стали причиной стресса для каждого спустившегося под землю. Правда, переживали случившееся по-разному: кто-то впадал в ступор, кто-то - в истерику, одни терпеливо все переносили, другие становились агрессивными, а многие просто сходили с ума. Никогда этот видавший беды народ не оказывался в такой отчаянной ситуации.
        Уже в первый день Президент Валерий Иванюк дал распоряжение о создании психологической службы Муоса, в которую набирались выжившие психологи, психиатры, психотерапевты. Трудно переоценить то, что сделали эти люди: наряду со священниками разных конфессий они выводили из тяжелейших депрессий и стрессовых состояний сотни людей, давали им надежду, помогали лояльней взглянуть на те условия, в которых они вынуждены жить. Забывая о том, что они тоже люди, испытавшие не меньшие психологические потрясения, психологи сутки напролет пропускали через себя проблемы чужих людей, и во многом благодаря их самоотверженному труду в первые месяцы и годы Муос выжил, а не утонул в глобальной депрессии или не сгорел в агрессивных вспышках, любая из которых, словно детонатор, могла взорвать толпу, ввергнув всех выживших в агонию всеобщего буйного помешательства.
        Не все психологи выдержали чудовищные нагрузки, груз чужих страхов, маниакальных идей и проблем - многие из них уходили на другие, более спокойные работы, а некоторые и сами сходили с ума. Но зато оставшиеся прошли такую профессиональную практику, которой не было ни у одного специалиста их профиля на протяжении столетий. Нарабатываемый опыт обобщался, успехи в сглаживании конфликтов психологической службой тщательно исследовались, и в дальнейшем испытанные удачные методы применялись другими психологами. Уже вскоре каждый специалист умел быстро устанавливать психологический контакт, по словам, поведению, жестам и мимике тестируемого стремительно определять его психотип, особенности характера и склонности поведения. Особо изучались «полиграфические» методы, позволявшие по внешним признакам определить, говорит ли тестируемый правду или же врет. Ну и конечно, каждый психолог обладал навыками гипноза и нейролингвистического программирования - и это давало значительные преимущества при оказании помощи людям, оказавшимся в критических состояниях.
        Шли годы, обитатели Муоса постепенно привыкали к жизни под землей, нуждающихся в психологической помощи становилось все меньше. Но надобность в психологах не отпала - наоборот, их функции все расширялись: теперь они участвовали в отборе кандидатов на важнейшие должности (в Инспекторат и администраторами поселений), поскольку любая ошибка в назначении в критических условиях Муоса могла оказаться пагубной. Психологов привлекали к разрешению конфликтов внутри поселений, к выявлению и пресечению возможного неповиновения, их звали на допросы преступников и бунтарей, они обучали навыкам нейролингвистического программирования и полиграфического тестирования следователей, они участвовали в подготовке военных операций и даже в разработке законов.
        С развалом Единого Муоса психологическая служба была сохранена только в Центре. Во времена противостояния с ленточниками именно инспектора-психологи, подключившись к изучению плененных ленточников, достаточно четко определили их особенности поведения, отличающие симбионтов от обычных людей, выявили слабые и сильные стороны зараженных. Тем самым победа в Великом Бою была отчасти и заслугой психологов.
        С образованием Республики психологическая служба была укреплена, ей были приданы новые полномочия и функции. Теперь работа специалистов этого подразделения Инспектората мало напоминала то, чем занимались их предшественники в первые месяцы после Последней мировой. Сейчас их главной задачей стало манипулирование сознанием отдельных людей и целых поселений…

2
        - Я бы не советовала тебе сейчас уходить, приступ может повториться в любую минуту; подождала бы еще дней пять, Король не против, - сказала Джессика, не особо рассчитывая на то, что вечно куда-то спешащая пациентка ее послушается.
        Вера перебирала содержимое своего следовательского рюкзака, чтобы убедиться, что все на месте. Три дня назад, придя в себя сразу после очередного приступа, она услышала какой-то подозрительный шепот рядом со своей кроватью. Чуть приоткрыв глаза и покосившись, она заметила три курчавые черные головы, владельцы которых увлеченно перебирали вещи в ее рюкзаке, внимательно их рассматривая и строя версии об их назначении. Странная белокожая молчунья-следователь, появившаяся в Резервации, вызвала повышенный интерес со стороны негритят. Сначала они делали попытки завладеть загадочными круглыми пилами, поэтому Вере пришлось держать секачи под слежавшимся тюфяком. А сейчас вот добрались до рюкзака.
        - Эй! - окликнула их Вера и тут же пожалела об этом. От испуга трехлетняя девчушка, вздрогнув, выронила только что открытую ею баночку с дактилоскопической сажей, и черное облачко порошка сделало негритят еще чернее. Они закричали и бросились бежать, роняя по пути то, что только что подоставали из Вериной поклажи.
        Ревизия рюкзака не выявила недостачи, за исключением баночки сажи. Вера достала зачехленные секачи из-под тюфяка и повесила их на пояс.
        - А когда приступы пройдут?
        - Я не знаю, - пожала Джессика плечами. - Ты же первая излечившаяся.
        Вырвавшись из Цестодиума, Вера прибыла в следотдел, написала рапорт и сразу же направилась в Резервацию. Штаб настаивал на проведении операции по удалению червя в Госпитале, но Вера свою жизнь и здоровье доверяла только врачу из Резервации. Сама операция по извлечению паразита прошла удачно, но как только Вера пришла в себя, начался приступ. Впрочем, Джессика о такой возможности предупреждала - то, что она почерпнула из записей врачей и ученых, исследовавших когда-то плененных ленточников, давало неутешительные прогнозы. Паразит, посылая в мозг сигналы, программировал его на то, что при их прекращении мозг должен остановить свою работу, и носитель умирал вместе с червем от внезапного паралича внутренних органов. Вера была особенным пациентом, не сдавшимся червю, да и те снадобья, которые Джессика скормила Вере перед ее уходом на задание, должны были подавить активность паразита. Но полной гарантии того, что удаление пройдет без последствий, Джессика не давала. Чтобы снизить риск, она убивала червя постепенно, дважды в день делая Вере болезненные инъекции прямо в раневой канал раствором с
постепенно повышаемой концентрацией опия, антибиотика и яда. И все-таки, когда все угасавшие импульсы от червя совсем перестали поступать в привыкший к ним мозг, это вызвало у Веры шок.
        Это случилось задолго до того, как опийная анестезия должна была отпустить Веру. Ее пробудило чудовищное чувство одиночества, безнадеги, отчаяния, не совместимого с человеческой жизнью. Сбитый с толку мозг дал сбой во всех своих отделах, вызвав кошмарные зрительные, звуковые и осязательные галлюцинации. Палата вытянулась в длинный мрачный туннель и стала наполняться пронизывающим до костей холодом. Зловещий шепот со всех сторон вторил: «Убийца! Убийца! Убийца!». Невидимые липкие руки толкали и щипали ее. Вера поднялась с кровати и побежала вглубь туннеля. Адский хохот сопровождал ее бег. Она чуть не столкнулась с Зозоном, который так и стоял, как она видела его в последний момент, держащимся руками за кровоточащий порез на шее. Он выкрикнул, обращаясь к Вере: «Мы все бежим по туннелю, в конце которого - смерть», - и захохотал. Вдруг его лицо, туловище, руки начали шевелиться, словно взболтанный кисель; натянувшаяся кожа местами разорвалась и из разрывов выпадали черви, пожиравшие Зозона изнутри. Уже скоро на месте Зозона выросла куча, кишащая червями, быстро расползающимися в стороны. Ей надо было
бежать дальше, и она попыталась обойти кучу, но босые ноги наступали на ползущих червей, отчего они противно лопались, разбрызгивая по сторонам слизь. Сотни детских голосов заорали: «Не надо, мама!». Боясь двинуться с места, Вера присела и увидела, что это не черви, а тысячи крошечных человеческих младенцев копошатся на полу; а там, где она только что прошла, остались кровавые пятна, расплющенные трупики и полураздавленные тела младенцев. Они плакали, кричали: «Не надо, мама!», - а истеричный крик темноты «Убийца! Убийца! Убийца!» сверлил насквозь душу Веры.
        Вере хотелось умереть - она закричала и очнулась. Сознание вернулось, но с ним пришла и депрессия, невыносимая, ломающая волю и отбивающая желание жить, двигаться и думать. Еле шевелящиеся в этом апатичном клейстере мысли возвращались к тому, чего она уже не чувствовала в своей шее - она начинала сожалеть, что избавилась от червя. В красном сумраке отвращения к жизни иногда возникало лицо Джессики, пытавшейся поговорить со своей заторможенной пациенткой, но та не хотела общаться ни с кем, и ей было абсолютно все равно, что с ней происходит сейчас или будет происходить дальше. Лишь на следующий день голодный спазм в желудке побудил Веру думать, и она через силу стала выплескивать жижу безволия из своего сознания. Она заставила себя спросить Джессику о том, что с нею происходит, но та лишь пожала плечами, предложив ей немного опия или обратиться за помощью к инспектору-психологу Жанне, с которой успела пообщаться в начале Вериного задания. Для Веры и то, и другое было неприемлемо. Тогда Джессика ограничилась какой-то настойкой из плесневых грибов, и Вере постепенно становилось легче. Но потом
случилось еще три приступа, причем один из них - в тот момент, когда Вера шла по палате; она упала и свернулась в позе зародыша, пролежав так в течение нескольких минут с открытыми глазами и перекошенным лицом. Как ни пыталась Джессика привести ее в чувство, ничего не получалось, а когда все-таки Вера очнулась, очередная волна депрессии накрыла ее на несколько часов. Впрочем, промежутки между приступами становились больше, и каждый последующий переносился все легче.
        Джессика проводила Веру до выхода из Резервации.
        - Пока, подруга.
        Как странно: «подругой» ее называют и Джессика, и Жанна, но насколько по-другому это слово звучит в устах веселой мавританки! Действительно, если не считать Вячеслава, которого Вера уже, кажется, окончательно вычеркнула из своей жизни, Джессика - единственный близкий ей человек. Как это нелепо! Во всем Муосе она доверяет только одному человеку, принадлежащему другой расе, предок которого, прилетев поработить Муос, был заклятым врагом ее предков. Она трижды без страха ложилась под скальпель той, которую неорасисты считают «генетически бесперспективной линией». И в отношении к ней у Джессики нет и следа корысти, лицемерия или раболепия. Доктор держится предельно независимо от всех и, кажется, никого не боится. Не обращая внимания на Верину депрессию, она с присущим ей юмором похвасталась двукратным сватовством к ней Администратора Резервации, которого по привычке все здесь называют королем или кингом, - того самого, который когда-то выбрал из всех претендентов для поступления в Университет именно Джессику. Причем в первый раз Джессика обещала кингу «подумать», а во второй раз заявила, что в случае
излишней назойливости она «заберет свое обещание подумать». Судя по всему, возможность отказа от такого предложения для местных девушек расценивалась сродни сумасшествию.
        - Пока, подруга, - ответила Вера и неожиданно для себя улыбнулась.
        Когда она уже входила в проем открытого дозорным выхода из Резервации, улыбнулась еще шире, услышав веселый совет врачихи:
        - Вера, чаще улыбайся. Улыбка разгоняет грустные мысли и делает красивым даже твое новое лицо…
        - Старое, скажем прямо, тоже было не очень… - не оборачиваясь, попыталась пошутить в ответ Вера.
        Джессика не могла лишить себя возможности сказать последнее слово. Хихикнув, она бросила уже скрывающейся из вида Вере:
        - Я знаю кое-кого, кому оно ой как нравилось!

3
        - Итак, Варнас, даже не пытайтесь меня дурить! Я лично видела устройство ручного привода. Это, несомненно, сложное и добротно сделанное приспособление, но оно не было сделано древними - для них это было бы жалкой пародией на те механизмы, которые делали они сами. Это было сделано в лаборатории Республики, а если точнее - в лаборатории Якубовича. Я не механик и не ученый. Но тех крупиц информации об устройстве ручного привода, которыми вы просто вынуждены были со мной поделиться, да того, что я увидела своими глазами, достаточно, чтобы понять простую истину: все, что делалось с зарядом в этой лаборатории, делалось только для того, чтобы его можно было взорвать. Вы, Варнас, немного прогадали со мной - в свое время я была довольно любознательным студентом и кое-что читала о том, как древние получали энергию. Так вот, в Муосе невозможно соорудить атомную станцию, и вы этого не могли не знать. Все, чем занималась курируемая вами лаборатория, - это реанимирование атомной бомбы для ее использования по прямому назначению. Так вот, я хочу знать, Варнас: зачем вы это делали?
        Вера нависла над Варнасом, который, обхватив руками голову, согнулся, сидя на мягком кресле в своем небольшом, но уютном кабинете. В этом бункере размещались Ученый совет и несколько самых важных лабораторий. Вера имела право доступа в любое помещение Республики, поэтому и сюда она попала беспрепятственно. Сначала Варнас даже был рад или показал вид, что рад приходу Веры. Он один из немногих в Республике знал о той угрозе, которая нависла над Муосом. При этом его судьба могла сложиться трагично еще до взрыва, если бы миссия Веры провалилась, - он был бы однозначно обвинен в найме ненадлежащих кадров. Но раз бомба уничтожена, значит, и его устранять нет никакой необходимости. На радостях он сначала даже подумал, что следователь явилась персонально ему сообщить эту отличную новость, о которой его чуть раньше уведомил Инспекторат. Но та, которую он лично инструктировал о конструкции ручного привода бомбы (заверив, что этот механизм существовал уже в момент ее обнаружения), не стала хвастать победами, а сразу же приступила к жесткому допросу.
        - Я ничего не знаю… нет-нет… мы хотели получить энергию… - жалко лепетал профессор.
        - Профессор, вы же умный человек, задумайтесь, - почти ласково проговорила Вера в самое ухо ученого. - Вы уже лжете следователю. А потом я попрошу показать мне документы, связанные с разработками в лаборатории Якубовича, из которых будет видно, что вы создавали бомбу. Если же вы скажете, что они потерялись или уничтожены, я возьму вас под руку, и мы поищем их вместе - и окажется, что вы не только лгали следователю, но и пытались утаить вещественные доказательства. И это вкупе с увиденным и услышанным мною у тех, кто похитил атомный заряд, дает мне право, Варнас, признать вас заговорщиком. Вы вопреки воле Ученого совета и Инспектората, поручившего вам получить энергию из бомбы, вступили в сговор с Якубовичем и создавали устройство для уничтожения Муоса или, по крайней мере, для шантажа Республики. Это - государственная измена, наказание - умерщвление на месте без права выбора способа казни.
        Варнас тяжело дышал, испарина покрыла его лоб, на Веру он не смотрел, все так же раскачиваясь в кресле. Потом он отчаянно выдохнул:
        - И так казнь, и так смерть… Не уверен, следователь, что тебе понравится то, что я скажу… Ну, раз ты решила лезть в бутылку - валяй. Да, мы изначально делали привод для бомбы, хотя в Ученом совете считали, что мы стараемся получить из бомбы энергию. Делать привод к бомбе я поначалу отказывался, я говорил, что любой взведенный арбалет рано или поздно выстрелит! Тем более - атомная бомба внутри Муоса. Но меня не слушали. Мне было дано задание под угрозой потери членства в Ученом совете, и я должен был его выполнить. Кто ж знал, что так получится…
        - Дальше, Варнас, кто вам дал задание?
        - Главный администратор через своего Советника.
        - Главный администратор? Советник? Но зачем это им? Взорвать Муос меньше всего должно хотеться главным людям в Муосе!
        - Главный администратор не хочет взрывать Муос, он хочет забросить бомбу в Московское метро…
        - В Московское метро? Вы в своем уме, Варнас?
        - Я вам сказал, что знал, а проверять и уточнять - это ваша работа.

4
        Кабинет начальника следотдела не знал такой психологической напряженности, которая царила здесь последние десять минут. Никто не кричал, не повышал голоса, лишь монотонные голоса, лаконичные фразы и дословные цитаты из Закона:
        - Начсот, в соответствии с параграфом триста тридцать восемь вы обязаны предоставить по требованию следователя рапорт другого следователя о результатах проведенного им расследования.
        - Шестой следователь, примечание к параграфу триста тридцать восемь гласит, что следователь должен сообщить, для установления каких обстоятельств ему необходим рапорт другого следователя.
        - Начсот, я повторяю, что рапорт Первого следователя, абсолютный номер двадцать один, по обвинению поселения Кальваристы мне необходим для проверки информации о преступных действиях иных лиц, которые не были осуждены следователем. Данная информация поступила в рамках расследования хищения атомного заряда из лаборатории Республики.
        - Шестой следователь, вы сдали рапорт о результатах данного расследования - расследование завершено. Нападение Кальваристов не имеет никакого отношения к цестодам.
        - Начсот, в соответствии с параграфом двенадцать каждый следователь в случае поступления информации о готовящемся, совершаемом или совершенном преступлении, а равно информации о ненадлежащем или неполном расследовании, проведенном им лично или иным следователем, обязан немедленно принять меры к проверке данной информации и при необходимости инициировать новое или дополнительное расследование.
        - Шестой следователь, в соответствии с шестым пунктом названного вами параграфа расследование вправе поручить только начсот. Я вам его не поручаю.
        - Начсот, почему?
        - Шестой следователь, после выздоровления вы обязаны были явиться в следотдел для получения нового задания. Но мне поступила информация о несанкционированном проведении вами расследования по закрытому делу о хищении атомного заряда. Член Ученого совета Варнас подал жалобу на вас Главному администратору.
        - Начсот, я не занималась расследованием по закрытому делу. Я проверяла информацию об ином совершенном, а возможно, совершаемом или готовящемся преступлении. В соответствии с параграфом двенадцать следователь обязан получить у начсота санкцию на расследование, но не на проверку информации. Поэтому я не нарушила Закон и требую немедленно предоставить мне рапорт Первого следователя, абсолютный номер двадцать один, для проверки информации о ненадлежащем расследовании. В случае, если данная информация не подтвердится, проверка информации будет закончена.
        - Шестой следователь, я удовлетворяю ваше требование. Вы получите рапорт Первого следователя, абсолютный номер двадцать один, по обвинению поселения Кальваристы. При этом я предупреждаю, что мною будет рассмотрен вопрос о начале проведения в отношении вас внутреннего расследования в связи с совершением серии немотивированных действий. В случае, если внутреннее расследование будет начато и по его результатам будет установлено, что вы нарушили Уголовный закон или неспособны осуществлять функции следователя, скажем, из-за последствий заражения…
        - …в таком случае я себя умерщвлю, - закончила за своего начальника Вера.
        Вера прочитала рапорт - два изрядно пожелтевших листа, исписанные крупным почерком следователя с абсолютным номером двадцать один, ныне являющегося Первым следователем. Никакого нарушения внутренней логики в составлении рапорта она не выявила. Кроме узнавания жителями потерпевшего поселения Кальваристов по их приметам, а также обнаружения похищенных свиней в данном поселении, в рапорте приводился ряд других доказательств, в том числе результаты скрытого психологического тестирования допрошенных лиц, выявление противоречий по результатам перекрестного допроса и так далее. Единственное, что смутило Веру - это полное отрицание вины всеми выжившими. Но это тоже можно было объяснить: большая часть мужского населения Кальваристов погибла в результате операции спецназа по захвату поселения, и среди них могли оказаться все те, кто участвовал в разбойном нападении. А причиной краткости рапорта, излагавшего результаты столь обширного расследования, мог быть просто особый стиль изложения тогда Пятого, а ныне Первого следователя.
        - Шестой следователь, каковы результаты перепроверки рапорта Первого следователя, абсолютный номер двадцать один?
        - Начсот, информация о ненадлежащем расследовании дела по обвинению Кальваристов не нашла своего подтверждения.
        Начсот внимательно посмотрел на Веру, принял от нее рапорт, не спеша положил его в пронумерованную папку, папку вставил в определенное для нее место в своем сейфе, сейф запер на ключ и только после этого сообщил:
        - Шестой следователь, вам три часа на отдых, после чего прибыть ко мне для получения нового задания. Я вынужден сделать вам замечание о признаках поддержания личных связей. Неделю назад от дозорного на входе в Штаб поступило сообщение о том, что какая-то девушка, представившаяся Татьяной и утверждающая, что является вашей подругой по Университету, требует немедленной встречи с вами якобы по личному вопросу. После этого она же приходила еще несколько раз, пока вы были на задании, потом лечились, и теперь снова ждет вас на входе. Я настаиваю на том, чтобы вы встретились с нею, после чего доложите о характере ваших взаимоотношений, причине, побудившей ее искать встречи с вами, и состоявшемся разговоре. В любом случае вы должны понимать, что происходящее не умаляет количество поводов для назначения в отношении вас внутреннего расследования.
        - Танюша? Встречи со мной? По личному вопросу? Ничего не понимаю…
        - Верка! - Танюша бросилась обниматься, абсолютно не комплексуя перед следовательской униформой и по наивности не переживая за возможную дискредитацию своей подруги.
        Вера, взяв свою маленькую однокурсницу за плечи, бережно отстранила ее от себя. Сделала бы это грубее, если бы не круглый животик Танюши, который уже было тяжело скрыть. Танюша за пару лет все-таки повзрослела, детскости в чертах лица чуть поубавилось, отчего она стала еще милее. Конечно же, Вере хотелось пообщаться с Танюшей - нормальные девчачьи потребности поговорить и послушать новости не умерли в ней, они просто были скрыты под железобетонным слоем чуждых нормальному человеку установок, которых она была вынуждена придерживаться:
        - Татьяна, ты хотела срочно поговорить со мной. Извини, у меня немного времени.
        С почти нескрываемой обидой Танюша заспешила отвечать с деланной холодностью:
        - Конечно-конечно… Ты же - следователь… Ладно, слушай внимательно. Я сейчас работаю в Инспекторате и курирую Университет. Еще месяц назад ко мне обратился Вячеслав Максимович и сказал, что его могут арестовать. Он говорил, что его ложно обвиняют в измене Республике. Он опасался ареста, и если такое все-таки случится, просил сообщить об этом тебе. Он был уверен, что ты-то точно разберешься в его невиновности. А дней десять назад из Университета сообщили, что приходил следователь и осудил Вячеслава к бессрочной каторге на Поверхности. Я приходила к Штабу, но мне отвечали, что тебя все нет. Отец ребенка, - Танюша погладила себя по животу, - инспектор по принудительным работам. По моей просьбе он узнал, что Вячеслава направили на каторгу «Динамо». Но ты сама понимаешь, что будет с моим мужем, если кто-то узнает про утечку служебной информации. Короче, поступай, как найдешь нужным, только знай, что он тебя очень любил и сейчас любит. Все, будь здорова, следователь…
        Танюша развернулась и пошла, немного покачиваясь в стороны. Вера прислонилась к стене - у нее начинался новый приступ.

5
        - Кто? - недружелюбно спросили из-за двери, отреагировав на сильный стук.
        - Следователь.
        За дверью засуетились, приоткрыли смотровой лючок, а потом спешно открыли дверь. Запахи испражнений, мочи, пота, разложения ударили Вере в нос. Лучина освещала тесный коридорчик, на полу которого стояли два драных кресла, давным-давно вырванных из автомобилей.
        - Захадытэ, слэдаватэл, захадытэ…
        У коренастого мутанта, работавшего здесь старшим надсмотрщиком, была сильно выдвинута вперед нижняя челюсть, отчего он при разговоре ужасно шамкал. Республика признала оправданной принятую в дореволюционном Центре практику использования в качестве надсмотрщиков на каторгах именно мутантов. Это были добросовестные и безжалостные к каторжанам надзиратели, за паек и пару муоней готовые заставить каторжан трудиться круглые сутки.
        - Пысар, суда…
        Какая-то женщина в лохмотьях вползла в коридорчик на четвереньках, удерживая зубами грязный засаленный журнал. Могло показаться, что женщина не в себе, или такой способ издевательства придуман местными надсмотрщиками. Когда Вера пригляделась, то поняла, почему каторжанка вынуждена передвигаться именно так. Пропитанные кровью грязные лоскуты ткани, которыми были обмотаны ее ступни, свидетельствовали о том, что ноги у нее или отморожены, или гниют по иным причинам. То, с какой ловкостью она передвигалась, подсказывало, что не ходит она уже очень давно. Женщина подползла почти к самым ногам Веры, положила журнал на пол, открыла его на нужной странице и, взяв в руку карандаш, продолжая стоять на четвереньках, измученным голосом попросила:
        - Извините, мне надо записать ваши данные в журнал посещений.
        - Шестой следователь, абсолютный номер тридцать семь.
        Записав данные, женщина снова взяла в зубы журнал и куда-то уползла. Она здесь была кем-то вроде писаря, бухгалтера и делопроизводителя, компенсируя абсолютную безграмотность надсмотрщиков.
        Вера сообщила старшему надсмотрщику, кого именно ей необходимо предоставить для допроса, и потребовала выделить отдельное помещение. Надсмотрщик озадаченно отвесил свою непомерно выдвинутую челюсть и беспомощно осмотрел коридор, в котором они стояли. Поняв, что следователя это помещение не устраивает, заметно волнуясь, он стал думать, где именно ему усадить следователя на их тесной и грязной каторге, расположенной в подвале старой многоэтажки. Потом, клацнув челюстью, радостно сообщил о найденном решении:
        - Ыдытэ моа комната.
        Вера последовала за решительно ступившим вперед надсмотрщиком. Для древних этот подвал был местом хранения велосипедов, закаток и почти ненужных старых вещей. Теперь же маленькие подвальчики стали отдельными камерами каторжан. Лишь в добротных дверях, усиленных их прежними владельцами против подвальных воров и запираемых теперь снаружи на крепкие засовы, были проделаны зарешеченные оконца для вентиляции и постоянного наблюдения за узниками. Да полки, на которых раньше расставлялись пустые и наполненные домашними консервами банки, были давно переделаны для нар. По освещенным промасленными лучинами коридорам прохаживались охранники, заглядывая через оконца в мрачные, освещенные только светом из коридоров, камеры, в каждой из которых теснилось по десятку узников - мужчин и женщин. По коридорам также ходили и ползали выпущенные из камер каторжане, вынося параши, раздавая скудный паек и делая разную мелкую работу по заданию надсмотрщиков. В руках у надсмотрщиков были дубины или длинные палки, которыми они прямо через решетки «наводили порядок» в камерах.
        Вот и теперь двое надсмотрщиков с безобразными лицами ухохатывались около одной из камер, пытаясь ударить содержавшихся там узников просунутой через прутья решетчатого окна палкой. Судя по крикам, в камере дрались два узника-мужчины, не поделив между собой сокамерницу. Даже здесь, в двух шагах от смерти, в условиях невыносимой скученности, люди пытались завести подобие семейных отношений. А для надсмотрщиков было особым удовольствием устраивать реалити-шоу, перебрасывая заключенных из камеры в камеру, сводя и разбивая пары, забрасывая одну женщину к десятку мужчин или наоборот…
        Карцер был устроен в торце коридора - несколько вмонтированных в потолок блоков с цепями. На одном из таких блоков болтался узник, подвешенный за руки к самому потолку, а чтобы он не касался ногами пола, здесь специально была вырыта яма.
        Несколько особо мрачных камер рядом с карцером выделены для неработающих узников. В такие камеры запихивали инвалидов, ставших такими за время каторги или же отправленных сюда по закону Республики «Об эвтаназии и неработающих инвалидах». Эти камеры открывались только для заноса новых инвалидов или выноса параши и трупов. В камеру два раза в день кидали пищевые отбросы, причем никто не заботился, как инвалиды поделят их между собой, и обезумевшие от голода и невыносимых условий калеки постоянно дрались за эти жалкие крохи. Неудивительно, что ползающая на карачках женщина готова была идти на любые унижения, лишь бы доказать свою работоспособность и не попасть в ту камеру. Потому что единственным выходом из камеры неработающих узников была смерть в мучениях либо прошение об эвтаназии. И последнее очень поощрялось системой: стоило только написать письменное заявление или заактировать устное обращение об эвтаназии - неработающий узник получал последний двойной паек, стакан браги и выбирал для себя один из предложенных способов умерщвления. Причем отказаться от поданного заявления он уже не мог - его
прошение приводилось в исполнение в безусловном порядке.
        Вере и раньше приходилось посещать каторги и допрашивать узников. Тогда к происходящему здесь она относилась нейтрально. С формальной точки зрения, здесь не нарушался Уголовный закон Республики, вернее, те несколько кратких параграфов, которые регламентировали отбытие наказания. Поскольку у каторжан было только одно право - право на жизнь, убийство узника надсмотрщиком тоже считалось преступлением. Во всем остальном они были бесправны. А обсуждать Закон претило следователям - безукоризненным смотрителям Закона. Теперь же, когда она знала, что в одной из камер среди сонма безликих узников находится один реальный человек, который когда-то много для нее значил, вид каторги производил на нее удручающее впечатление.
        - Захадытэ, слэдоватэл, суда вот захадытэ.
        Старший надсмотрщик открыл свою комнату, которая по размерам равнялась камере узников. Мебелью здесь служили задние и передние сиденья автомобилей, поставленные на дощатые опоры. Полки под самым потолком были уставлены емкостями, источавшими зловонный запах брожения. В несколько стеклянных банок, стоявших прямо на полу, был разлит готовый продукт брожения - желтоватая брага. Зато все стены этого жилища были обклеены посеревшими и скукожившимися от влажности вырезками из древних порнографических журналов. На одном из сидений расположилась женщина неопределенного возраста - узница, согласившаяся быть временной женой надсмотрщика. Ее трудно осуждать, учитывая те условия, в которые она все равно рано или поздно попадет, когда чем-нибудь провинится перед своим господином или же просто ему надоест. И ее трудно осудить за то, что она сейчас попивала брагу из банки, - достаточно было взглянуть на внешность и повадки ее сожителя, явно держащего ее здесь не для интеллектуальных разговоров. Посмотрев в стеклянные глаза пьяной женщины, выходившей из комнаты по требованию старшего надсмотрщика, Вера испытала к
ней жалость. И это было совершенно необычным и неправильным чувством для следователя, который должен руководствоваться только двумя категориями: «законно» или «незаконно». Но пока Вере было некогда об этом думать, тем более что сам приход ее сюда был явлением незаконным, пусть она и пыталась представить его для себя как «проверку информации» о возможных незаконных действиях другого следователя.
        - Вот он, слэдоватэл!
        Надсмотрщик с силой втолкнул Вячеслава, отчего тот с трудом удержался на ногах и чуть не ударился о стеллаж с самогонными емкостями. Надсмотрщик считал, что тем самым он зарабатывает баллы во мнении следователя, не догадываясь, что это вызовет прямо противоположную реакцию - Вере лишь усилием воли удалось подавить желание двинуть в его выдающуюся челюсть.
        Пока надсмотрщик выходил, угодливо пятясь задом и закрывая за собой дверь, Вера молча рассматривала Вячеслава. И вопреки здравому смыслу, всем прагматичным установкам, которыми зомбировала Веру ее жизнь, вопреки обстановке, в которой они сейчас находились, снова эта необъяснимая аура спокойствия, тепла и уюта наполнила жалкую комнатушку, грязную, заставленную брагой и увешанную порнографическими картинками. И центром этой ауры, как когда-то давно в Университете, был только что загнанный сюда узник каторжного поселения «Динамо».
        За время, проведенное на каторге, Вячеслав похудел. На месте прежней аккуратной бородки росла густая борода, делавшая его чуть постарше. Униформа, которая выдавалась ученым и преподавателям, поизносилась. Но больше не изменилось ничего - те же спокойные, добрые глаза, отсутствие и следа озлобленности или отчаяния. Он внимательно смотрел на Веру, как будто силясь что-то вспомнить.
        - Здравствуй… те, Вячеслав, - сказала Вера, стараясь говорить холодно, не добавляя в голос никаких личных эмоций. Она даже решила называть преподавателя на «вы», чтоб не дать ему соблазна нарушить дистанцию, которая разделяет каторжанина и следователя. - Я - Вера Пруднич, вы должны меня помнить по Университету. По заданию Республики я не так давно была вынуждена поменять свою внешность, поэтому вы, может быть, меня не узнаете.
        - Вера! Вера, это ты? Ну конечно же, ты… вы… Извините, следователь, я вас не узнал, - спохватился Вячеслав.
        Он собирался было шагнуть навстречу, но, не рассмотрев и следа теплоты, тщательно упрятываемой его собеседницей, вовремя остановился. Конечно, та, о ком он думал каждый день, повзрослела, стала следователем и даже изменила внешность. И он совсем не вправе рассчитывать, что тот мимолетный интерес к нему молоденькой студентки сохранился до сих пор. И все равно он рад ее видеть, какой бы она сейчас ни была, по какому бы поводу она сюда ни пришла и как бы с ним ни разговаривала. И заметно взволнованный Вячеслав и не думал скрывать своей радости - в отличие от Веры ему это было ни к чему.
        - Вы, Вячеслав, искали меня? - прервав затянувшуюся паузу, спросила Вера.
        - Искал вас? Нет, я думал о вас, спрашивал про вас у Джессики, надеялся, что когда-нибудь вас снова увижу. Но искать воина и следователя мне, эдакому книжному червю, - это уж слишком.
        Очевидно, он не понял, о чем Вера его спрашивала, и та уточнила:
        - Я имею в виду то, о чем мне сообщила Татьяна.
        - Какая Татьяна? - снова не понял Вячеслав.
        - Татьяна Кривец.
        - Кривец Татьяна, инспектор по делам Университета? А что она могла сообщить?
        - Она мне сообщила, что месяц назад к вам приходил следователь, допрашивал по подозрению в государственной измене. Татьяна еще говорила, что вы просили в случае ареста сообщить об этом мне.
        Недоумение на лице Вячеслава внезапно сменилось прозрением:
        - А, я понял! Вот добрая девочка эта Танюша! Недаром ее даже среди преподавателей называют не инспектором, не по имени-отчеству, даже не Татьяной, а именно «Танюшей». Конечно же, она узнала о моем аресте, приняла близко к сердцу и сама решила вас разыскать. Очевидно, это золотое дитя выдумало историю о том, что я просил о помощи, чтобы вы не отказались меня найти и спасти. Наивный ребенок… Наивный и добрый… Нет, Вера… извините, следователь. Я никогда и ни за что не позвал бы вас на помощь. Я очень рад вас видеть, и мне плевать на то, что вы изменились внешне, пусть даже эта встреча - всего лишь следствие проделок нашей общей милой знакомой. Но я бы никогда не поставил под угрозу того, кто мне дорог; я прекрасно знаю, что для следователя значит возобновление личных связей. Да и я, знаете, реалист: как вы можете меня вытащить отсюда? Приговор-то состоялся…
        - За что вас осудил следователь?
        - Параграф двести сорок шесть, пункт двенадцать.
        - Измена Республике путем распространения панических измышлений? Кто был следователем?
        - Я не знаю, вы ж своих имен не сообщаете. Кажется, назывался Первым следователем.
        - Первый следователь? И в чем усматривалось распространение панических измышлений?
        - Вы же помните мои «Начала»? У меня, казалось, появилась возможность издания книги. Инспекторат благодаря, кстати, все той же Танюше повторно вернулся к рассмотрению этого вопроса - меня вызвали для доклада. Сами представляете, как я к этому готовился! Я несколько раз переписывал речь, с которой к ним обращусь. Но от чрезмерно капризного желания довести это дело до конца я, кажется, переусердствовал и в части близости сроков грядущего Краха, и в оценке его масштабов. Я ожидал, что после моего проникновенного доклада «Начала» наконец-то будут изданы, но на самом деле ко мне пришел следователь, провел обыск, изъял все черновики доклада. И формально следователь прав: в каждом из черновиков я описывал грядущую катастрофу по-разному и по масштабам, и по срокам. Конечно же, я делал это не умышленно, просто в каждом из проектов речи я выбирал один из вариантов своих предположений, но законы логики непреложны - не могут два, а тем более несколько нетождественных суждений по одному и тому же вопросу одновременно быть истинными. А значит, эти суждения можно назвать измышлениями. Так что следователь сделал
все правильно, я сам - самонадеянный дурак, в угоду своей гордыне поставивший под угрозу и дело своей жизни - «Начала», и вообще науку «вневедение». Я думаю, что мое преподавательское место в Университете теперь наконец-то сократят. И что теперь будет с Хынгом - тоже неизвестно.
        Наверное, Вере не удалось полностью подавить свои эмоции - не смогла она внешне оставаться беспристрастной к происходящему, поэтому Вячеслав с утешающей улыбкой добавил:
        - Да вы за меня не переживайте. Прожив всю жизнь беззаботно, в тепле и спокойствии, я должен был под конец испытать, как живет большинство жителей Муоса. Это даже приятно - ощущать, что вот наконец-то я не являюсь чьим-то нахлебником. Поэтому сменить труд умственный на физический для меня не является унижением; тяжело, конечно, но ведь нужно кому-то и это делать. И сейчас, зимой, здесь почти не выводят на Поверхность - в основном, мы работаем под землей, в Улье, на строительстве. Конечно, если бы мне разрешили после основных работ работать над «Началами», я б и здесь был абсолютно счастлив… Кстати, на каторге тоже встречаются замечательные люди. Меня вот подселили в камеру к одному священнику, монаху из бывшего Монастыря, который осужден по той же статье, что и я. Если б вы знали, какие интересные диспуты у нас происходят по ночам - шепотом, конечно, потому что некоторые сокамерники у нас очень уж раздражительные. Вы не поверите: он меня, человека науки, заставил посмотреть на многие вещи под совсем другим, неожиданным углом. А ведь подумать только: если все, в чем он меня почти убедил - правда,
значит, наша жизнь является лишь преддверием чего-то более важного и великого, что ждет нас после смерти…
        Вера смотрела на него, слушала и не переставала удивляться. Теперь он был каторжанином! Двадцать два месяца - таков по статистике средний срок жизни каторжан. Он прожил на каторге месяц, остался среднестатистический двадцать один месяц жизни. Впрочем, это громко сказано - «жизни». Скоро от повышенного уровня радиации, изнурительных работ, плохого питания, постоянного пребывания в холоде, сырости и скученности, являющихся оптимальной средой для болезнетворных бактерий и вирусов, у него начнутся проблемы со здоровьем: лучевая болезнь, туберкулез, рак, обморожения, грипп… Уже через несколько месяцев этот замечательный человек начнет медленно и мучительно умирать и рано или поздно окажется в камере для неработающих. Он уже сейчас недоедает, наверняка терпит побои от надсмотрщиков и сокамерников, ежеминутно балансируя на грани жизни и смерти. Но при этом пытается с научной точки зрения оправдывать свое осуждение; жалеет о том, что не смог дописать свою книжку, которая только теоретически может понадобиться эфемерным будущим поколениям; рассказывает об общественной и личной пользе физического труда; с
увлечением вспоминает околонаучные диспуты с таким же несчастным, как он сам. Этот человек выбивается из жестокой системы под гордым названием «Республика», он не должен быть здесь! Пока он говорил, Вера одним потоком сознания жадно впитывала каждое его слово, чтобы потом можно было проигрывать его речи снова и снова. Второй поток укладывал на одну чашу жизненных весов те ценности, которыми она жила до сих пор: «Сила и Закон», «Республика», «Конституция»; а на вторую чашу бросал невесомые с виду наивность и мудрость этого человека, проповедовавшего совершенно другие истины, растущие из одного корня с той правдой, которая была смыслом жизни для ее родителей, воспитавших Веру диггеров, Паука… И весы интуиции сильно-сильно качались в сторону второй чаши. И сердце обычного человека, простое человеческое сердце, уже не могло вмещаться в те оковы, в которые заковала его Верина жизнь.
        Вера чувствовала, что вот-вот она сотворит что-то неадекватное, что-то отнюдь не соответствующее ее теперешнему статусу. Поэтому она прервала рассказ Вячеслава о прелестях его жизни на каторге и собиралась подойти к двери, чтобы кликнуть надсмотрщика. Но, проходя мимо, по неуклюжести своей или Вячеслава, она случайно с ним столкнулась. А потом руки так же случайно обхватили его шею, щека прижалась к его щеке, а губы сами по себе зашептали:
        - Я вернусь за тобой! Я вытащу тебя отсюда, чего бы мне это ни стоило - я вытащу тебя! Ты только дождись!
        Он робко взял ее за плечи, и на время замер, и даже перестал дышать, боясь вынырнуть из этой яркой реальности, куда в очередной раз его с головой утащила эта посланная ему судьбой или Богом необыкновенная девушка.

6
        Вера решительно открыла дверь и позвала надсмотрщика, который тут же появился у входа в комнату, как будто никуда отсюда не уходил. Схватив Вячеслава за шиворот, он потащил его в камеру. Грубость мутанта Вера восприняла как добрый знак: мутант не подслушивал их разговор, иначе бы он не вел себя так дерзко по отношению к узнику в присутствии следователя, с которым заключенный только что так мило общался.
        Пары минут, пока надсмотрщик уводил и закрывал Вячеслава в камере, а потом провожал Веру к выходу с каторги, ей хватило, чтобы наспех проанализировать полученную информацию. У нее появились подозрения, еще не сформировавшиеся в какую-то определенную теорию. И до тех пор, пока она с ними не разберется, ей необходимо действовать осторожно. Приостановившись в коридорчике, ведущем к выходу, она не терпящим возражений тоном сказала:
        - Пять самых сильных надсмотрщиков с оружием сюда!
        Старший надсмотрщик уставился на Веру, не поняв ее требования. Когда она, повысив голос, повторила приказ, мутант быстро согнал в коридорчик пятерых надсмотрщиков. Вера кисло посмотрела на эти свирепые, перекошенные мутациями лица, на корявые руки, неумело держащие арбалеты и мечи.
        - У меня есть информация о том, что на каторгу готовится нападение с целью захвата допрошенного мной человека, который является важным свидетелем по уголовному делу. Вполне возможно, враги уже находятся там, за дверью. Кто бы там ни был - уничтожьте всех.
        Вера отошла к стенке, пропуская вперед эту бедовую пятерку, но при этом извлекла из заплечных ножен мечи, давая понять, что она идет устранять опасность вместе с ними. Увидев это, старший надсмотрщик, решительно клацнув челюстью, схватил увесистую дубину, утыканную гвоздями, и уже вознамерился выходить со всеми, но Вера его остановила:
        - Оставайтесь, вы нужны здесь. Сделайте все возможное, чтобы с тем узником ничего не случилось: он должен быть жив и здоров до следующего моего допроса.
        Убедившись, что старший надсмотрщик ее понял, Вера направилась на выход. Из-за поворота довольно узкого хода отсвечивали факелы ушедших вперед надсмотрщиков. Она быстро и беззвучно проследовала туда же и уже слышала разговор:
        - Да, следователь. Другая следователь сейчас подойдет, - объяснялся перед кем-то один из надсмотрщиков. - А вы никого не встречали по пути сюда? Нас та, другая следователь предупреждала о нападении на каторгу.
        «Ну и придурки!» - с досадой подумала Вера, а вслух крикнула:
        - Это враги! Уничтожьте их!
        Надсмотрщик, который вел переговоры, растерялся: команда поступила от подбегавшей сзади следователя, но и перед ним стоял мужчина в униформе следователя в сопровождении двух убров. Пока мутант решал мучительную дилемму, следователь-мужчина быстрым движением выхватил из ножен меч, и через мгновение у надсмотрщика вываливались внутренности из рассеченного живота. Другие мутанты думали чуть быстрее: кто-то успел, не прицеливаясь, выстрелить из арбалета, кто-то сделал несколько неумелых взмахов своим оружием. Нападавшие не были готовы к такому повороту событий: арбалетная стрела прошила насквозь шею одного, а мощный удар утыканной шипами палицей раздробил плечо второму убру. Вера в этом тесном коридоре ничем не могла помочь надсмотрщикам, рискуя быть покалеченной их же неуклюжими замахами, поэтому вскоре все пятеро лежали на полу рядом с убитым убром. Выпавшие факелы продолжали гореть на полу, слабо освещая коридор. Раненый убр переложил меч в левую руку, мужчина в такой же, как у Веры, униформе похабно улыбался:
        - Подпортили тебе морду, пигалица, но выбирать-то нашему брату особо не приходится. Что, не ожидала меня увидеть снова?
        - Отчего ж не ожидала? Я так и думала, что только таких уродов, как ты и твой дружок Булыга, могли направить на встречу со мной.
        - Хамишь, сучка. Ты хоть себе представляешь, что тебя ожидает? Ты ведь молить будешь о том, чтоб мы тебя прикончили, а этого делать мы долго не будем. Ручки я тебе, конечно, обрублю, чтоб к железячкам этим своим не тянулась, а потом ты будешь моё! Можешь, правда, сама, по доброй воле - тогда смерть будет быстрой и легкой, как это там у вас, у следователей… с правом выбора способа казни. А решишь рыпаться - будем вместе с тобой долго вспоминать, как ты мне вены в Урочище исподтишка подрезала. Вспоминать и оплакивать тот день… вернее, оплакивать будешь ты: за меня и за себя… Гы-гы…
        Солоп осклабился, довольный своей плоской шуткой.
        - Ну, раз ты так уверен в том, что мне все равно конец, скажи-ка: террор возле Риги - ваших рук дело?
        - А тебе-то что?
        - Да так, интересно просто. Наша пятерка брала Ригу за то, что они через год после вливания в Республику решили из нее выйти. А слиться с Республикой они решили, потому что их атаковали дикие диггеры. Только дикие диггеры туда отродясь не заходили, вот мне как-то и пришло сейчас на ум - не работа ли это Черной Пятерки?
        - Не делай из себя умную, тебе не идет, гы-гы… Что ты спрашивала? Рига? Рига-Рига… Булыга, помнишь ту мутантку малую, которую ты раздел, а как ее спину волосатую увидел, так и не смог, гы-гы. А мне так ничего пошла, даже жаль потом кончать ее было. Это ж возле Риги мы ее отловили?.. Помню Ригу - долго они не хотели в Республику входить, вот и поручили нам убедить их в том, что без Республики им никуда. А что тебя так пилит это? Нюники у девочки пробиваются от того, что зазря кого-то убила? И не получается себя сейчас героем считать? Так ты и не герой! Настоящие герои - мы! Мы делаем всю главную, грязную работу, а про нас никто не знает, нас ведь просто не существует. Спецназ почти всегда шел по нашим следам, а значит, настоящая передовая - это мы. Вам всем, таким правильным и справедливым, всегда повод нужен был, чтобы лохов гражданских мочить, вот мы вам этот повод и дарили. Гы-гы… Но что-то мы разболтались с тобой, пора приступать…
        Солоп был прав в одном - его поражение в Урочище было следствием внезапных и решительных действий Веры, которых он тогда от нее никак не ожидал. Теперь же он был готов к бою и, несмотря на свое бахвальство, вряд ли так уж недооценивал противника. Вера заметила, как раненый Булыга вложил в ножны меч и левой рукой из-за спины достал и направил в ее сторону взведенный арбалет, поэтому ей приходилось постоянно наблюдать за ним и стараться выбирать такое положение, чтобы Солоп постоянно находился между ней и Булыгой, - это сильно ограничивало ее фронт атаки. Вера вложила в ножны мечи и вооружилась секачами, решив, что это оружие дает ей больше шансов.
        С самого начала бой пошел не в Верину пользу - ей едва удавалось отражать секачами сильные и частые удары Солопа, и как она ни старалась, не меняя линии атаки, извернуться и достать его секачом, - у нее это не получалось. Отбивая сильные удары, она начинала уставать, зато Солоп, чувствуя скорую победу, только увеличивал силу удара, не теряя при этом осторожности. В какой-то момент Вера не успела правильно поставить секачом блок, отчего меч Солопа соскользнул и прошел по ее груди, причинив глубокое болезненное рассечение, комбинезон стал неприятно мокрым, что порадовало Солопа:
        - Еще немного! Еще чуть-чуть! И эта маленькая крыска станет моё!
        У него даже не сбилось дыхание, в отличие от Веры, с каждой секундой теряющей силы. И она пошла на риск, чуть не поплатившись за него жизнью. Как будто забыв о Булыге, она немного отошла в сторону, так, что дала тому возможность выстрелить без риска зацепить Солопа. Булыга не привык стрелять с левой руки, и Вера уловила движение кисти, предшествовавшее нажатию спускового крючка. Именно в этот момент она отскочила обратно, и стрела ощутимо царапнула ее левое плечо. Арбалет Булыги был разряжен, и его перезарядка займет не больше пяти секунд. Второго промаха Булыга не сделает, ближайшие пять секунд - ее последний шанс. Солоп в этой схватке уже привык к полунеподвижной манере сражения, и когда Вера неожиданно стала менять линии атаки, демонстрируя в полную силу диггерские навыки ведения боя с секачами, он не успел приспособиться к изменению тактики противника. Вера, улучив момент, юркнула под его руку с занесенным мечом и со всего маху секанула по ней - меч вылетел, и кровоточащая рука Солопа повисла как плеть. Он пытался выхватить метательный нож левой рукой, но несколько взмахов Вериных секачей
причинили ему пару ранений, каждое из которых было несовместимо с жизнью. Не успело грузное тело Солопа удариться о пол, Вера уже была около Булыги и, опустившись в предельно низкую стойку, перебила своим секачом ему голень, выхватила только что взведенный арбалет, сделала ему подсечку и тут же отскочила назад.
        Булыга завалился на пол, попытался встать на одну ногу, одновременно выхватывая меч, но Вера отрубила ему секачом кисть вместе с мечом. Булыга отрешенно смотрел на свою культю, из которой быстро вытекала кровь.
        - Да успокойся ты! - равнодушно сказала ему Вера. - Все, Булыга, для тебя все закончилось - надо это принять. Но у меня есть последнее предложение. У тебя же есть жены и дети, которым поступает твое жалованье от Республики. Они все равно тебя уже давно не видели и наверняка смирились с этим, считая, что глава их семейства - отважный воин, исполняющий свой долг перед народом Республики. Семья Солопа, например, однозначно узнает, чем занимался их кормилец, как и то, что он был уничтожен следователем-женщиной по приговору за тягчайшие преступления, совершенные в отношении беззащитных женщин и детей. О тебе же я могу просто не вспомнить в своем рапорте, а здесь найдут и потом похоронят безымянный труп. И твоя семья будет по-прежнему тобой гордиться и получать пенсионные… Как тебе предложение?
        - Что ты хочешь от меня?
        - Совсем немного. Ты скоро умрешь от кровопотери. А пока присядь поудобнее и ответь мне на пару вопросов о том, чем ты занимался последнее время, - я имею в виду Черную Пятерку. Ну что, задавать вопросы?
        - Мне уже самому это все обрыдло - может, и к лучшему, что ты это остановила. А тех, кто меня в это все втянул, мне не жалко. Валяй свои вопросы…

7
        Когда-то в келье для подготовки следователей, заучивая Конституцию и Закон, находясь под впечатлением от выверенной справедливости этих нормативов Республики, Вера заверила себя, что ни при каких обстоятельствах не позволит себе их нарушить. Затем в следственном отсеке Штаба во время посвящения в следователи, услышав от девяти своих коллег заверение в уничтожении ее в случае нарушения Закона, она не сомневалась, что к ней это относиться не может. Так почему же сейчас, проводя несанкционированное расследование в интересах человека, который для нее, несомненно, является преступным «поддержанием личной связи», она не чувствует за собой никакой вины? Как она, безоговорочно уверенная в недопустимости нарушения Закона, так хладнокровно его нарушает? Почему она без особого сожаления ставит под угрозу свое пребывание в следователях, что еще месяц или два назад казалось ей немыслимым?
        Сразу после каторги Вера направилась в Восточный сектор, в поселение Верхняя Степянка, надеясь, что этот поход рассеет очень неприятные для нее подозрения, закравшиеся после недавних событий и особенно после посещения каторги. Однако результаты ее самовольного расследования Веру пугали все больше, и теперь ее путь лежал в Центр, в Улей. По пути она решила зайти еще в одно место, где никогда не бывала. Какой-то объективной надобности посещать разрытый коллектор Немиги, где когда-то находился Монастырь, у нее не было. Он давно уже пустовал - всех монахов и постояльцев оттуда выселили и пытались создать здесь обычное светское поселение с названием Новая Немига. Но давно утратившие набожность люди все же испытывали какой-то суеверный страх перед этим местом и категорически отказывались здесь жить. Несчастных случаев, провалов в общественных работах и неудач в личной жизни у новонемиговцев было отнюдь не больше, чем в других поселениях. Но только здесь неурожай, подвернутую ногу, болезнь ребенка, бесплодие жены, пьянство и измену мужа относили непременно на счет злобных монахов, духи которых бродят по
бывшему Монастырю и вредят тем, кто посмел нарушить покой их бывшего обиталища. Сам вид старого разрытого коллектора, журчание ручья, в который превратилась река Немига после заключения ее в коллектор, особые сквозняки и игра теней в изначально не приспособленном для пребывания людей месте играли злые шутки над воображением обитателей, видевших кругом призраки монахов. Из поселения бежали по одному или целыми семьями. Это жестко пресекалось до тех пор, пока не сошел с ума администратор Новой Немиги, кинувшийся с ножом на прибывшего с проверкой инспектора, признав в нем восставшего из мертвых монаха. После этого поселение признали бесперспективным и всех, кто еще не убежал из Новой Немиги, оттуда выселили.
        Все это она знала со слов одного из бывших новонемиговцев, которого допрашивала по какому-то делу, будучи еще Девятым следователем. А из недолгой исповеди Булыги она узнала, что дискредитация Монастыря в свое время было делом рук Черной Пятерки - именно она, переодевшись в монашеские рясы, напала на выходивших на полевые работы обитателей соседнего поселения. И именно это нападение стало поводом для репрессий против религиозного поселения.
        Поселение пустовало, и причины его запустения были известны. Так почему она шла сюда? Потому, что пустующий Монастырь был почти по дороге, и она просто хотела «для общего развития» пополнить свой багаж знаний о географии Муоса? Или потому, что тут когда-то обучался ее отец, прежде чем стать капелланом поселения Мегабанк? А быть может, потому, что именно в этом поселении слабый телом и духом Радист, исстрадавшийся от потери своей любимой, был перекован в Присланного, поведшего за собой народы Муоса на Последний Бой? Или она снова искала ответы на свои вопросы?
        - Оглашеннии изидите! Оглашеннии изидите!..
        Тихо продвигаясь по коллектору и вслушиваясь в темноту со стороны Монастыря, она слышала эти странные слова и не верила своим ушам. Может, и правы бежавшие из Новой Немиги поселенцы насчет монахов-призраков, иначе кто и для кого может справлять православный культ в умершем поселении? Даже если это все-таки был призрак, Вера не была намерена его перебивать, потому что религиозное пение подняло забытые воспоминания, возвращая ее в далекое детство, в ее родной Мегабанк на воскресную службу, которую проводил Владимир Пруднич - капеллан поселения. Она как сейчас помнила отца, совершающего литургию, неумело затягивая старославянские строфы, которые он вычитывал из молитвенника, переписанного им же от руки во время его краткосрочной учебы в Монастыре. Участие в церковной службе в Мегабанке не было обязательным, и поэтому прихожан у Вериного отца едва набиралось человек десять. Да и то в их число входили сами Прудничи, потому что они не могли не прийти, Лизка, потому что она всегда хотела быть рядом с Костиком, тетя Нина с детьми, не упускавшая шанса показать свою преданность администратору, да еще пара
человек, делавших это скорее по привычке, чем по глубокой вере. Да и Вере не очень-то нравилось это скучное тогда для нее полуторачасовое стояние, и поэтому она развлекала себя тем, что деловито поджигала постоянно гаснущие лучины, используемые вместо свечей. Да еще она с нетерпением поглядывала на крохотные просфоры, выпеченные из муки, купленной за большие деньги на рынке Центра. Мать после службы раздавала просфоры и тем, кто участвовал в литургии, и тем, кто ее пропустил. В службе можно было не участвовать, но мешать Прудничу, шуметь и даже разговаривать в это время никто не смел, поэтому хрипловатый голос капеллана да тихое неумелое подпевание его паствы были единственными звуками в поселении на эти полтора часа. И это было настолько строгим правилом, что даже сейчас, через года, Вера не посмела перебивать неведомого священника с таким же хриплым голосом, какой был у ее отца, но с куда более стройным чтением молитв и красивым пением. Тем более, участвующие в этой литургии прихожане держались настолько тихо, что даже чуткий слух Веры не мог уловить, сколько их там вообще есть.
        - Но яко разбойник вопию, во Царствии Твоем. Аминь. Приидите, причастники, вкусите Святых Даров.
        Вера помнила эти слова, которыми литургия заканчивалась. Поэтому она теперь решилась войти в расширение коллектора, едва освещаемого одной лучиной. Но никакой паствы она не увидела, здесь не было никого, кроме одного маленького худого мужчинки с редкой бородой и в изодранной грязной рясе. Он стоял с церковной чашей в руках и испуганно смотрел на подходившего к нему человека в униформе. В незнакомом священнике происходило какое-то внутреннее борение, по результату которого он ложкой зачерпнул часть содержимого чаши, быстро это съел и, смешно насупившись, неуверенно заявил, не глядя Вере в глаза:
        - Вот теперь я готов: я не раз малодушничал, но больше это не повторится! Да, теперь я открыто заявляю: я - священник, монах Монастыря Святой Елизаветы, наверное, последний из оставшихся в живых и уж точно последний из живущих на свободе. Я успел совершить литургию, и теперь можете делать со мной, что хотите, - я принимаю венец мученика.
        - Да нет у меня для вас никакого венца - не за этим я сюда пришла.
        - А за чем? - растерялся священник.
        - Не знаю, - честно ответила Вера, а потом, чтобы успокоить этого перепуганного дядьку, чуть-чуть соврала: - Я мимо проходила, а тут слышу, кто-то молитвы читает, заинтересовалась вот, решила послушать.
        Похоже, мужчина поверил, что опасаться Веру не стоит, успокоился и немного помолчав сказал, обращаясь не то к Вере, не то к самому себе:
        - Вот ведь мелочная и трусливая душонка! Сколько раз продумывал я этот момент истины, когда придут меня забирать. Настраивал себя принять с радостью и отвагой воина Христова предуготовленные мне Господом испытания. Хотел уподобиться разбойнику распятому, на кресте испросившему прощения за грехи смертные. А увидел опасность - перепугался до полусмерти, чуть убегать не стал вместо того, чтоб радоваться шансу, мне дарованному. А узнав, что не за мной пришел этот путник добрый, обрадовался радостью предательскою, что не надо мне входить в сонм святых великомучеников. Вот ведь…
        - Вы службу вели сами для себя? - прервала Вера непонятную исповедь.
        - Нет здесь больше никого. У меня, маловерного, не хватает смелости пойти в поселения и провести службу пред людьми, там живущими. Вот и творю, прячась от всех. Сам себе служу, как ты сказала. Хотя… А ты давно, дочка, здесь?
        - Почти час.
        - Так ты слышала? Всю службу слышала? - с непонятной радостью спросил священник.
        - Наверное, да.
        - А ты крещеная хоть?
        - Крещеная. Вот и крестик есть у меня, - указала Вера рукой чуть ниже шеи.
        - Вот ведь радость-то какая. Так ты, поди, христианка православная! И в литургии, считай, поучаствовала. Может быть, потребность в причащении испытываешь? Не все ж мне одному Святые Дары поедать?
        Вера пожала плечами:
        - Да не знаю… Я вроде бы не за этим сюда шла, дядечка…
        - За этим! Раз ты, крещеная, сюда зашла, да еще и всю литургию выслушала, значит, только за этим! - восторженно возгласил священник тоном, не терпящим никаких возражений, а затем совсем смелым голосом добавил: - И я не дядечка тебе никакой. Отец Андрей я. Быть может, по сути жизни такого величания и недостоин, но официально меня сана никто не лишал, поэтому, если не трудно, называй меня так. И не сомневайся в том, что тебя Господь сюда неспроста привел. За три года тайных литургий в Монастыре ко мне никто не приходил! Никто! А я надеялся непонятно на что, ждал непонятно чего, свою трусливую душонку заставлял во всеуслышание службу воскресную справлять еженедельно. И тут появляется дева со светлым лицом, пусть и столь воинственного вида. Вот теперь я знаю, для чего все это было. Не сомневайся - за причастием ты пришла. Вот только исповедаться прежде надо.
        - Так я не знаю, в чем мне исповедаться, - задумчиво ответила Вера. - Я не могу разобраться, что делала правильно, а что нет.
        - А раз сомневаешься, то кайся на всякий случай и в грехах, и в тех поступках, в правоте которых сомневаешься. Грехи тебе Господь непременно отпустит. А если что грехом на самом деле не было, так и вреда от покаяния в том не будет.
        Вера подумала, что слова священника резонны…
        После исповеди и причастия Вера и отец Андрей еще несколько часов сидели рядом на ветхой лавочке и разговаривали, отвлекаясь только для того, чтобы заменить лучину.
        Отец Андрей сетовал на то, что ему, в отличие от Веры, исповедаться некому, потому что он не знает, остались ли еще священники в Муосе. А Вера рассказала ему про того священника, который стал каторжным другом Вячеслава. Но вместо того, чтоб обрадоваться, отец Андрей начал рыдать:
        - Горе мне, малодушцу проклятому! Горе мне, отступнику иудину! Стенают братья мои в застенках каменных, муки адские за веру принявши! А я бегаю от чаши, мне уготованной, прячусь от пути верного, страдальческого…
        Когда священник немного успокоился, он начал рассказывать о том, что явилось причиной его душевных стенаний. Он был выходцем одного из дальних независимых поселений. Когда руководитель дал команду собираться и переходить на другое место, подальше от наступавших ленточников, в поселение пришел Присланный. Образ монаха, говорившего необыкновенные вещи, запал в душу юного Андрея. По возрасту он мог не идти на Великий Бой, но романтика и желание свершить яркий подвиг заставили его напроситься в маленький отряд из пяти боеспособных мужчин, которых повел в Большой Гараж руководитель поселения. Но оказавшись на этом поле битвы, Андрей увидел огромное полчище ленточников, и неуправляемый страх парализовал его волю. Он стоял на самом правом фланге войска землян и, когда начался бой, незаметно юркнул в небольшую нишу в стене, сел на пол и, привалившись к стене, прикинулся умершим или потерявшим сознание. Это не было удивительно, потому что еще до прямого столкновения от постоянно пускаемых ленточниками арбалетных стрел и от удушья в возникшей давке многие были ранены, теряли сознание или погибали.
        Когда земляне выдавили из Гаража и кинулись преследовать отступавших ленточников, Андрей вылез из своего укрытия. От открывшейся его глазам картины Большого Гаража, залитого кровью и заваленного трупами, на которых шевелились и кое-где ползали стонущие, кричащие, плачущие и зовущие на помощь раненые, на Андрея накатила повторная волна страха. Он бросился бежать, не обращая внимания на врачей, просящих, чтобы он помог с ранеными. Споткнулся о раненого, упал в лужу крови, быстро поднялся и побежал дальше.
        Он не помнил, как добрался в свое поселение, как его встречали перепуганные земляки. У него отнялась речь, он впал в ступор, и поселяне отнеслись с пониманием к состоянию юного героя, которому пришлось убить множество врагов, кровью которых был залит весь его комбинезон. Приходить в себя он начал через несколько дней, когда поселяне собрались помянуть тех, кто не вернулся в поселение с Великого Боя, а это были все, кто ушел, кроме Андрея. Позор собственной трусости, предательского бегства с поля боя, выдавил прежний страх, испытанный в Большом Гараже. Когда кто-то из подвыпивших стариков попросил его рассказать, как погиб его сын, Андрей выскочил из-за стола, на глазах недоумевающих земляков открыл входной люк их бункера и убежал оттуда навсегда. Он не мог там жить и каждый день смотреть в глаза этим людям, которых предал, спасая свою шкуру.
        Кое-как он добрался до Монастыря. В тяжелых трудах и молитвах воспоминание о том предательском бегстве из Гаража стало меркнуть и почти не приходило ему на память. Он был уверен, что Богом прощен, да и люди, расскажи он им об этом сейчас, конечно же, не судили бы его строго. Наконец-то Андрей, вернее уже отец Андрей, обрел покой. Он, как и другие священники, назидал паломников, которых в Монастырь приходило все меньше, быть твердыми и решительными в новых гонениях на веру, которые, впрочем, и гонениями назвать можно было лишь условно. Просто администраторам запретили быть одновременно и капелланами, да по новому закону не разрешалось проводить службы в самих поселениях, дабы не нарушать покой неверующих. Поэтому воскресные богослужения могли проводиться только вне поселений. Это было неудобно и опасно, поэтому постоянных прихожан становилось все меньше. Священников готовили только в Монастыре, и после отстранения администраторов от этих функций добровольцев, желающих выполнять за бесплатно священнические обязанности без освобождения от основного труда, найти становилось все труднее. Поэтому во
многих поселениях уже несколько лет не было священников, не совершалось богослужений, да и верующих становилось все меньше. Но все это не нарушало покойную жизнь отца Андрея, который трудился, молился, назидал и степенно готовился к очень не скорому, но непременно мирному отходу в мир иной.
        Потом появилась она - молодая послушница Софья с большими блестящими глазами, наполненными неземной кротостью, способной растопить жестокое сердце любого монстра. На ее долю выпали нелегкие испытания, и она искала Бога, искала смысла в жизни, искала настоящих друзей. Он был ее духовником, ее исповедовал и вел с ней духовные беседы. И это дитя Божье все растворялось в духоносных проповедях отца Андрея, с преданностью обращая на него свой ангельский взор. И дивным образом ее присутствие открыло в обычно замкнутом отце Андрее проповеднический дар. На удивление братии и прихожан, он мог часами вести такие проповеди, по окончании которых люди рыдали, каясь в своих грехах и умиляясь открываемым им тайнам неземным. А отец Андрей искал средь устремленных на него внимательных взоров ту пару блестящих глаз, которые вскрыли в нем эти потоки истины. И когда они встречались глазами, ее губ легонько касалась благодарная улыбка. Думалось порою отцу Андрею, что он и Софья - родные души, друг для друга созданные, но в силу его сана и ее молодости невидимой стенкой разделенные. И уж чего греха таить, посещала порой
резко помолодевшего отца Андрея мысль лихая о том, не отречься ли ему от сана и не стать ли вольным проповедником. И тогда, быть может, эта чистая душа Софья решит идти с ним вместе по Муосу, и тогда… Он не имел права думать о том, что будет тогда…
        Но все, о чем он мечтал, и даже то, что уже имел, рассыпалось в ночь перед Вербным Воскресеньем. Он лежал на топчане в своей маленькой келье и продумывал завтрашнюю проповедь. Паломников в Монастыре было много, и еще больше придет к завтрашнему утру. Неожиданно Инспекторат разрешил именно на Вербное Воскресенье беспрепятственный проход православных верующих в Монастырь, чего не было давно - уже несколько лет людей на религиозные праздники не отпускали с работы, да и вообще не выпускали за пределы их поселений. Отец Андрей в течение нескольких часов прокручивал в голове слова, что должен обратить к этим людям, большинство из которых толком даже не понимают, что такое Вербное Воскресенье. За эти полчаса он должен произнести слова, которые замуруются в огрубевшие умы паломников, разогреют в них остывающую веру, заставят их по возвращении в свои поселения пересказывать услышанное.
        Вдруг дверь кельи на секунду приоткрылась. В кромешной темноте было не рассмотреть вошедшего, но он не сомневался, что это была она. Несмотря на смешанные чувства, которые в нем вызывала Софья, он готов был непреклонно выпроводить ее отсюда - для себя он еще ничего не решил и до снятия сана нарушать целибат не собирался. Но Софья, сделав два легких шага, не полезла к нему на кровать, а скромно забилась в единственный свободный уголок его кельи.
        - Софья? - строго спросил священник.
        - О, отец Андрей, вы не спите, - перепуганно прошептала девушка. - Пожалуйста, не выдавайте, не выдавайте меня им!
        - Не выдавать им? Кому?
        - Тише, отец Андрей, ради всего святого, тише…
        В Монастыре зажгли свет. Незнакомый мужской голос сурово скомандовал:
        - Всем выйти из помещений!
        Сквозь щели в двери свет пробивался внутрь кельи, и отец Андрей наконец-то увидел Софью, которая, словно ребенок, сидела в уголке прямо на полу, обхватив колени руками, и умоляющими, испуганными и оттого совсем уж огромными глазами смотрела на него. Отец Андрей усилием воли отвел взгляд от той Софьи, которой ему еще не приходилось видеть: с распущенными перед сном черными волосами, в не очень длинной майке с тоненькими бретельками, которая оставляла на виду точеные руки, плечи и стройные ноги девушки. Между тем в притвор - самое большое помещение Монастыря, сходились ничего не понимающие священники, монахи, монахини, послушники и послушницы, прихожане и паломники. Требовательный голос повторил приказ всем выйти, и отец Андрей, бросив последний робкий взгляд на Софью, вышел из своей кельи.
        Далее все происходило как в каком-то страшном сне. Следователь в присутствии нескольких армейцев требовал выдать изменницу Республики Софью, которой на ее обычном месте в женском общежитии послушников не оказалось. Все молчали. Отец Андрей тоже молчал, не столько из-за твердого желания не выдавать Софью, сколько от этого полусонного ступора, в котором он сейчас находился. Потом армейцы начали обегать кельи и, наконец, на глазах у всей толпы из кельи отца Андрея вытащили упирающуюся и плачущую Софью. К большому изумлению всех и ужасу отца Андрея, Софья была совершенно нагой, на ней не было даже той короткой майки, в которой она пришла в его келью. Возможно, армеец специально сорвал с нее одежду, чтобы опозорить девушку, вызвав к ней презрение толпы. Зато толпой эта ситуация была расценена по-своему: вокруг шепотом, а то и вполголоса уже судачили о том, что позволяют себе монахи и что оказались верными поддерживаемые атеистами слухи о царящем в Монастыре разврате.
        Следователь быстро выяснил, кто является хозяином этой кельи, в присутствии всех озвучил какой-то параграф о сокрытии преступников и обратился к отцу Андрею:
        - Ответьте на один вопрос: вы умышленно скрывали преступника?
        - Нет-нет, что вы… - залепетал отец Андрей.
        - То есть вы хотите сказать, что эта голая дама оказалась в вашей келье по другой причине?
        - Да, по другой, - быстро ответил отец Андрей, ожидая, что у него сейчас начнут выяснять, какая же это причина, и тем самым дадут возможность объяснить эту нелепую ситуацию.
        Но никаких других вопросов не последовало, их заменило негромкое хихиканье прихожан да произносимые вполголоса комментарии касательно «другой причины» ночного посещения красивой голой женщиной кельи монаха. Отца Андрея арестовали - это, может быть, было и к лучшему. Ему, во всяком случае, не пришлось наблюдать, как две трети паломников демонстративно ушли из Монастыря, проигнорировав участие в праздничной службе. Они разошлись по своим поселениям и рассказали другим о том, что чтимый до сих пор как святое место Монастырь стал вертепом разврата, где монахи растлевают молодых послушниц. И это известие как снежный ком начало обрастать надуманными подробностями, заронив в души многих верующих сомнения, а в умы сомневающихся - отличную причину, чтобы отказаться от веры и «жить как все».
        Конечно же, причиной ареста отца Андрея явилось не мнимое нарушение им монастырского устава. Следователь допросил его по поводу взаимоотношений с Софьей, осведомленности о ее деятельности, направленной на вербовку членов какой-то подпольной организации, готовящей восстание против Республики, о попытках Софьи склонить его к подобной деятельности. Но услышав только отрицательные ответы, следователь потерял к нему всякий интерес. После этого армеец отвел его с завязанными глазами в психологическую службу Инспектората, где с ним в течение нескольких часов беседовали два инспектора-психолога. Отец Андрей с трудом помнит, что происходило в кабинете психологов. Он еще с момента злополучного выхода из кельи пребывал в состоянии какой-то прострации, ощущения нереальности происходящего. После общения с инспекторами его личность была полностью уничтожена, он и сам был почти убежден, что Софья оказалась в его келье «не случайно» и что совратил ее именно он. В этом полуприбитом состоянии ему надиктовали текст, который он написал своим красивым почерком, и отправили в соседнее с Монастырем поселение. Толком не
понимая, что с ним происходит, он передал администратору поселения письмо с сопровожденным угрозами нелепым утверждением монастырской братии о том, что засаженное жителями этого поселения картофельное поле отныне принадлежит Монастырю. В памяти отца Андрея запечатлелось недоумение на лице приветливого администратора и бывшего капеллана, который раньше часто приходил в Монастырь на церковные службы, беседовал лично с отцом Андреем и внимательно слушал его проповеди, а теперь получил от проповедника этот жесткий ультиматум.
        Вернувшись в Монастырь, он прошел мимо встретивших его молчанием монахов, мимо своей кельи и забился в самый дальний угол - за выгребной ямой. Постепенно морок проходил, и отец Андрей с ужасом стал осознавать, какая катастрофа произошла с ним. Просидев день или два в вонючем углу, он услышал какой-то шум из жилой части Монастыря. Неохотно подошел ближе и в свете факелов увидел пятерых или шестерых крепких мужчин, в очередной раз выгонявших монахов и мирян из их жилищ. Настоятель твердо, но без злобы и раздражения, потребовал от незнакомцев отчета в том, что здесь происходит. Один из мужчин начал выкрикивать бессвязные обвинения по поводу какого-то захваченного поля и устроенной монахами резни в соседнем поселении. Еще не понимая всего до конца, отец Андрей стал улавливать какую-то связь между тем письмом, которое он относил в это поселение, и приходом карателей из него. И конечно же, ему надо было выйти из своего укрытия и сообщить это, но ноги не двигались и его челюсть свело. А каратели уже взмахивали мечами, породив отчаянный вопль толпы, бросившейся бежать. Убивали они только монахов, тех, с
кем отец Андрей столько лет делил трапезу. Он должен был выйти, должен был принять смерть со всеми, но как и тогда, в Большом Гараже, ужас сковал его тело, и он не мог пошевелиться.
        Когда Монастырь обезлюдел, отец Андрей не стал хоронить погибших братьев, не отпел их и даже к ним не подошел - он бросился бежать из Монастыря, боясь, что эти изверги вернутся и подвергнут его одной участи с погибшими.
        Гонимый страхом смерти и боли, он бежал по Муосу. Здравые мысли из его головы были вытеснены животным ужасом. Лишь изредка он пытался потянуть на себя одеяло спасительной Иисусовой молитвы, но, повторив ее два-три раза, он снова заменял ее бессмысленным подсчетом шпал в туннелях и поворотов в ходах. И в какое бы поселение он ни пришел, везде его встречали насмешки, презрение и даже открытая агрессия. По Муосу прокатились две волны охлаждения к православным истинам. Первая часть паломников, ушедшая из Монастыря после прилюдного извлечения из кельи монаха голой женщины, разнесла весть о царящем в обители разврате. Другие - бежавшие после нападения дружины из соседнего поселения - об алчности монахов, позарившихся на чужие угодья, и справедливом воздаянии им. Одна ревностная прежде прихожанка Монастыря, жена администратора поселения, в котором он пытался найти покой и пищу, сунув ему в руки две печеные картофелины и озираясь по сторонам, без особой теплоты в голосе, а больше с каким-то пренебрежительным сочувствием, сообщила:
        - Вы бы, батюшка, не ходили по поселениям. Инспекторат разыскивает священников по всему Муосу. За то, что там было у вас, всех арестовывают и отправляют на каторгу…
        У него не оставалось другого выбора, как вернуться в Монастырь, благо здесь был скрытый склад продуктов, главным образом, сушеного картофеля, который монахи держали «на черный день». Учитывая, что потребителем припасов был он один, ему хватило их надолго. Но вскоре Республика попыталась создать на месте Монастыря светское поселение Новая Немига. Отцу Андрею приходилось прятаться от новых обитателей разрытого коллектора в окрестностях поселения, лишь иногда ночью пробираясь к складу, так и не обнаруженному новыми жильцами, чтобы пополнить свои припасы. Несколько раз новонемиговцы замечали оборванного монаха, быстрой походкой движущегося по их поселению. И это видение вселяло в них суеверный страх. А через полтора года они ушли, оставив Монастырь пустым. Отец Андрей вернулся в свою обитель и так тут и жил один. Он ел, пил, спал, молился, совершал сам для себя церковные службы, но так и презирал себя за свою трусость. Он решил, что единственным правильным поступком для него будет выйти к людям, заявить, что он священник, и проповедовать им, несмотря на насмешки, угрозы, побои и возможный арест. И
каждый раз все та же трусость заставляла откладывать исполнение этого решения на следующий день.
        - Вот, вроде бы как исповедался, и чуть легче стало, - со вздохом завершил свой рассказ отец Андрей. - Видишь, мы с тобой оба убийцы, только ты не знала, правильно ли поступаешь, а я не сомневался, что, спасая свою шкуру, творю зло. Мое зло - осознанное.
        Монах говорил правду, ему незачем было врать. Она слушала его не перебивая, но эта исповедь поставила перед нею много вопросов, ответы на которые ей предстоит найти.
        Между тем отец Андрей стал собирать вещи в большой мешок с веревкой через плечо. Вера видела, как он бережно клал туда кадило, чашу, книги, еще какие-то церковные принадлежности. Увидев немой вопрос на лице Веры, монах произнес:
        - Ты не против, если я пойду с тобою до ближайшего поселения? А то ты уйдешь, и я опять передумаю делать то, что должен.
        - А что вы собираетесь делать?
        - Ходить по поселениям, проповедовать слово Божье, расскажу, что на самом деле случилось с Монастырем.
        - Вас не будут слушать.
        - Я знаю. Но это не значит, что я не должен говорить. А потом, если получится, дойду до своего родного бункера и расскажу тем, кто там остался, о своей трусости в Великом Бою, попрошу у них прощения. Рано или поздно меня арестуют, и быть может, я попаду на ту каторгу, про которую ты говорила, или на другую каторгу, где есть священник. Исповедаюсь и буду готовиться к смерти…

8
        Вера осмотрела добротную инспекторскую квартиру, освещенную яркой электрической лампой. Это была достаточно большая комната, в которой между не самой узкой кроватью для двоих, придвинутой к одной стене, и столиком с парой стульев - у другой, оставался немалый проход. В дальнем углу на веревках под потолком висела люлька, в которой мирно сопел годовалый ребенок. За столом сидел инспектор, вникая в какие-то бумаги, видимо, связанные с его работой. А на кровати полулежала-полусидела его миловидная жена, тоже инспектор. Конечно, только семья из двух инспекторов могла рассчитывать на такие апартаменты. Женщина что-то шила для ребенка - того, что лежал в люльке, или, может быть, для того, который бойко постукивал в ее животе.
        - Татьяна, это я, - просто сказала Вера, наблюдая, как меняется в лице ее бывшая однокашница.
        Танюшин муж удивленно уставился на вошедшего следователя. Вера попросила его удалиться. Для порядка он посмотрел на Танюшу, как будто у него был вариант не подчиниться требованию следователя. Но когда Танюша повторила «просьбу» следователя, ее муж облегченно вздохнул, встал и быстро вышел из квартиры, стараясь все-таки сделать это с подобием достоинства и даже изобразив на лице недовольную гримасу.
        Вера придвинула стул к самой кровати и села на него, нагнувшись к Танюше, как будто пришла в госпитальную палату проведать свою сестру или подругу.
        - Я, несмотря ни на что, вернулась оттуда, куда ты меня послала. И ты должна догадываться, что это означает. После беседы с Вячеславом я поняла, что ты мне соврала; соврала, чтобы заманить туда, где меня легче всего было подловить и убить. Люди врут следователям только в двух случаях: когда уверены, что следователь не узнает правды - а ведь ты знала, что я ее узнаю после общения с Вячеславом; либо когда уверены, что следователь узнает правду, но долго после этого не проживет - и это как раз наш с тобой случай. Чтобы получше понять, кто ты такая, я сходила в Верхнюю Степянку. И в общем-то, многое из того, что ты рассказывала мне когда-то в Университете, оказалось правдой. Даже про тех двух вздыхавших о тебе парнях, один из которых уже умер, а второй обзавелся тремя женами. Даже нападение на поселение с несколькими смертями тоже имело место. Несколькими, потому что до этого поселенцы из-за войны с диггерами стали расселяться по другим поселениям, и на момент нападения там оставалось всего пять человек. И никого из твоих родных среди погибших не было. Да и на поселение напали, как я сейчас знаю, не
диггеры… но это уже другая история… Как видишь, я уже многое знаю, а о многом догадываюсь. Но я хочу знать все, поэтому ты мне просто все расскажешь с самого начала.
        С момента появления Веры Танюша не проронила ни слова, она откинула голову на подушку, закрыла глаза, из которых текли слезы. Когда она их открыла, она уже не была тем миловидным ребенком, каким привыкли ее видеть Вера и все окружающие.
        - Ты меня не казнишь?
        - Нет, - искренне сказала Вера, бросив взгляд на живот своей бывшей подруги.
        Еще немного помолчав, Таня заговорила, причем ни в ее голосе, ни в манере говорить не было и тени детской наивности.
        - Ты была в Верхней Степянке, а значит, видела, в какой дыре я выросла. Уже лет пятнадцать, как Верхнюю Степянку стало подтапливать. Сперва воду удавалось на время откачать, а потом пришлось строить настилы. Ты даже не представляешь, что такое все время жить над водой. Это непреходящие сырость и холод, кусающиеся мошки и змеюги, и еще постоянные болезни. Я ненавидела Верхнюю Степянку и лет с пяти была уверена, что я оттуда вырвусь, чего бы это мне ни стоило; уйду в Центр, туда, где идет нормальная жизнь. Единственным доступным для меня способом вырваться из ада под названием «Верхняя Степянка» было поступление в Университет с последующим распределением в Центре. Но я - не ты, особыми способностями к учебе не отличалась, да и любовью к наукам тоже не горела: любой текст больше десяти строчек ничего, кроме зеленой тоски, у меня не вызывал. Но я через силу заставляла себя зубрить эти опостылевшие науки и кое-как стала второй по уровню знаний в Верхней Степянке. А быть второй не значило ничего - в нашем махоньком поселении брали в Университет только одного лучшего, и то лишь раз в три года. Первым был
один из моих ухажеров, тот, о ком я тебе рассказывала. И вот назавтра надо было идти в Нижнюю Степянку, поселение побольше нашего, куда приезжала комиссия по отбору абитуриентов. Должны были идти он да я. Вот я его и пригласила прогуляться накануне, уважила его давние ухаживания. Он рассказывал о своих планах поступить в Университет, вернуться в Верхнюю Степянку администратором, жениться на мне и плодить в этой вонючей яме детей. Но его планам не суждено было сбыться: когда мы проходили по краю помоста, я как бы оступилась и столкнула его в воду. Там у нас как раз больше всего змеюг водилось. Не видела змеюг? Это червячки такие, размером с ботиночный шнурок, - как почуют в воде что живое, сразу вгрызаются в тело и сосут кровь - руками не вытащишь, вырезать надо. Ванечку вытащили, и потом шесть червячков в нем насчитали. Кстати, меня он не сдал, всем сказал, что сам оступился, любил, значит. Пока змеюг из него вырезали, пока его потом залечивали - месяц прошел. Ну а я в единственном экземпляре от нашего поселения на экзамен прибыла и так попала в Университет.
        Поначалу радости не было предела, но потом оказалось, что в Университете тоже учиться надо, а это, как я уже говорила, мне не очень нравилось. Прошло первое тестирование у инспекторов-психологов - это когда на первом курсе нас по специализациям распределяли. Сказали, что по своим способностям я больше чем на администратора своего полумертвого поселения не тяну. Представляешь, что это значило для меня? Возвращение в ад! Но перед тем, как мне это сообщили, у них как-то получилось выведать у меня эту историю про Ванечку. Самое удивительное, что я никогда про нее никому не рассказывала, а им сама разболтала: понимаю, что не надо говорить, а остановиться не могу. Но журить они меня не стали. Наоборот, с каким-то извращенным интересом слушали, посмеивались. А еще им понравилось, как я с пацанами крутила в поселении, а потом в Университете, говорили, что у меня прямо талант какой-то, что я-де прирожденная артистка, что у меня многое может получиться, правда, не по администраторской линии. А потом предложили стать агентом-психологом взамен на то, что я после Университета останусь работать в Инспекторате.
        - Кем стать?
        - Агентом-психологом. Так называется моя вторая работа, если ее можно назвать работой. Поначалу все было довольно безобидно и даже романтично. По их заданию я делала разные психологические эксперименты: влюбить в себя одного студента, подружиться с другой студенткой, рассорить друзей. Это я теперь понимаю, что меня просто сделали стукачкой: ведь для того, чтобы получить задание, мне нужно было рассказать, кто чем в Университете дышит. А кроме того, меня натаскивали перед настоящим заданием. И этим моим заданием стала ты. Предупредили, что легче головой стену пробить, чем манипулировать тобой; сообщили, что ты - человек без чувств и эмоций. И именно мне надо было в тебе эти чувства породить для того, чтобы ты сделала то, что им надо. Для этого я должна была подружиться с тобой, стать близкой подругой, прикинувшись наивной деточкой, благо внешность моя к этому располагает. Короче говоря, ты должна была вовсю проникнуться ко мне старше-сестринскими чувствами. Насколько это у меня получилось - судить тебе…
        - У тебя получилось.
        - А уже потом мне сообщили задание. Объяснили, что скоро начнется война с диггерами, что ты - бывший диггер, и без тебя эту войну выиграть невозможно. Повлиять на тебя напрямую, заставить делать то, что ты считаешь неправильным, - бесполезно, это даже я к тому времени понимала. Необходимо было, чтобы ты сама захотела этой войны. А захочешь ты ее только тогда, когда враги ужалят кого-то из ставших близкими тебе людей - таков твой психотип. Этим обиженным диггерами человеком должна была стать я. Что-то в легенде о гибели нашего поселения придумали они, что-то подсказала я сама. Получилось довольно убедительно и трогательно - ты поверила и прониклась моей бедой. Они все правильно рассчитали, они всегда все правильно рассчитывают, и в этот раз угадали: ты пошла на эту войну.
        Вера слушала Танюшу, обхватив голову руками. Вместить услышанное в себя было просто невозможно! Ее использовали, использовали, как какой-то инструмент для достижения чудовищных целей. Опутав веревками лжи, из нее сделали послушную марионетку. Танюша права - без Веры война с диггерами просто не началась бы; Республика никогда не вступила бы в бой с неведомым и невидимым врагом. Когда же у них появился преданный информатор и инструктор по борьбе с диггерами, который к тому же самоотверженно повел в бой передовой отряд - баланс сил резко изменился. Для этого Инспекторату и Штабу ничего не было жалко: в жертву маниакальной идее они принесли несколько жизней на Верхней Степянке (Булыга сообщил ей, что это тоже дело Черной Пятерки).
        «Из-за меня началась война! Я начала эту войну! Из-за меня погибли десятки и сотни хороших людей и с той, и с другой стороны!». Чувствуя приближение очередного приступа, Вера всеми силами себя успокаивала, незаметно для Танюши проводя аутотренинговые комбинации, но мысль «война началась из-за тебя!» неумолимо вращалась в ее голове. Танюша продолжала:
        - Было еще несколько мелких заданий, но в основном меня больше не задействовали. Как и обещали, перевели меня в Инспекторат; можно считать, что мечта моя исполнилась. Правда, не очень-то я тяну эту работу, не мое это - тут же тоже уйма бумажек и постоянно думать надо. На всякий случай вот Пашку охмурила. Теперь даже если из Инспектората выгонят, все же в Улье оставят. Да беременностями и детьми прикрываюсь. Пока особо не трогают, недовольство мной высказывают, но все же не трогают. В общем, все было пока хорошо, и я бы с радостью с этими их заданиями завязала, но они ж не отвяжутся: агентом-психологом перестать быть нельзя, это мне потом уже объяснили - от этой неоплачиваемой работы освобождают только в связи со смертью. Потом снова по поводу тебя вызвали: говорят, так, мол, и так, подруга твоя Вера следователем стала и плохими делами занимается. И управы на нее никакой нет, и повлиять на нее никак невозможно, так как слабых мест она попросту не имеет, кроме одного - преподавателя вневедения из Университета. Это ж я сама им тогда про твои встречи с Вячеславом Максимовичем рассказывала, я ж не
думала, что они и на этом как-то сыграть надумают. Он им очень был интересен - это же единственный ключик к тебе. Поэтому я по их заданию стала для него «своим человеком» в Инспекторате. Он все с этой книжкой носился - «Начала» называется. Я этой его странности, если честно, так и не поняла: якобы он книжку писал для каких-то дикарей, которые придут сюда через сто или сколько там лет. Представь, как с моей «любовью» к чтению и наукам непросто было изображать «неподдельный интерес» к его труду, особенно к книжке, написанной не для обычных людей, а для каких-то дурачков. Даже с моими талантами убедительно сыграть не получилось бы, не будь твой возлюбленный таким наивным. А потом я, следуя их указаниям, проинструктировала Вячеслава, как и что надо говорить, чтоб убедить Инспекторат в необходимости издания книги. Я же не знала, что его арестуют за это и отправят на каторгу…
        Вера привыкла к опасностям, к жестокости этой жизни, к смертям и потерям, к постоянному противостоянию врагам. Но эти опасности она всегда видела перед собой; никогда сзади, сбоку или сверху, а именно перед собой. Рассказ Танюши в очередной раз переворачивал ее мировоззрение: угроза исходила из самой Республики, опасным был близкий человек - Танюша, но самая большая опасность била из самой Веры - созданной Республикой хладнокровной машины смерти, которую направляли, куда кому-то надо, и которая послушно все и всех перемалывала, ни над чем особо не задумываясь.
        - Но им нужен был не Вячеслав Максимович, а им нужна была только ты. Я в деталях не поняла, что они задумали. Сказали, что тебя нужно протестировать на предмет полного разрыва личных отношений. Если ты пойдешь к нему - значит, нарушишь присягу следователя. Я им говорю, дескать, встретившись с ним, ты узнаешь, что он тебя не звал, и вернешься за объяснениями. Но они заверили, что если ты пойдешь на каторгу, то уже не вернешься, так как будешь сразу же арестована за нарушение присяги, а если не пойдешь, то и не узнаешь ни о чем. Пойми, Вера, у меня нет выхода - я словно муха, запутавшаяся в паутине. Лучше б я тогда в Верхней Степянке сама в воду с головой бухнулась, чтоб меня змеюги загрызли… А теперь - все… Выхода у меня нет… Куда я с этим и этим? - она показала одной рукой на живот, а второй на люльку, в которой уже начал шевелиться просыпающийся ребенок.
        - И много вас таких, - безучастно спросила Вера, - агентов-психологов?
        - Я не знаю никого, кроме тех, кого завербовала сама.
        - Ты еще и вербовала? Кого?
        - В Университете ко мне в кубрик подселяли только тех, кого нужно было завербовать. Джессика до тебя была моей главной задачей. Резервация и так доставляет много хлопот Республике, поэтому иметь там агента-психолога - их давняя мечта. Но с Джессикой у меня ничего не получилось - это мой единственный прокол. Та - типа тебя, такая же замкнутая и неприступная, вся пропитанная непонятными идеями. И еще хитрющая - только прикидывалась простушкой. Я к ней и так, и сяк, а она как будто и не понимает, о чем я; словарного запаса-де у нее маловато. Зато вот Лида уже давно работает на своей электростанции и по совместительству сливает, кто чем там дышит. Им без своих глаз и ушей на таком важном объекте - ну никак…
        - Ты все говоришь - «они», «им». О ком ты говоришь? Кто тебя вербовал? Кто дает задания?
        - Я имею в виду психологическую службу Инспектората. Там их человек шесть или семь. Но меня вербовала и постоянно со мной работала только инспектор-психолог Жанна…

9
        - А что ты будешь делать, если я сейчас закричу? - со спокойной улыбкой спросила Жанна. - Тут же появится охрана - из этого бункера никто не уходил без разрешения.
        - Если ты закричишь, я для начала сверну тебе шею. А там буду думать дальше, - в тон Жанне ответила Вера.
        Две сильные женщины, сидя на табуретках по обе стороны стола, сверлили друг друга глазами, но лица у них оставались такими любезными, что посторонний, не вслушиваясь в разговор, мог бы подумать, что это две закадычные подруги сошлись посплетничать о третьей товарке.
        - Я так понимаю, ты сейчас начнешь допрос? Признаться, очень интересно увидеть тебя в действии. Посмотрим, что ты усвоила из того, чему я тебя учила, - не переставала ерничать Жанна. - Или, может быть, допрос будет с пристрастием, с пытками? Тогда уж я, подруга, точно закричу - не люблю, когда мне больно. И тогда скручивай мне шею, а потом думай, что делать дальше.
        - То есть баш на баш: я не сворачиваю тебе шею и не пытаю, а ты не кричишь. Мы просто работаем, как два цивилизованных специалиста. Так пойдет? - невинно предложила Вера.
        - Правила принимаются.
        - Ну, тогда начнем с лирики. Расскажи-ка в двух словах, чем занимается психологическая служба Инспектората. Кое-что я и без тебя уже знаю, но что именно - не скажу, поэтому не старайся меня обманывать.
        - Ну, если начинать с лирики, сообщу тебе, Вера, что главная задача нашей службы - поддержание единства в Муосе, психологического единства нашего общества. Я думаю, в этом ты не видишь ничего крамольного?
        - Гм… Звучит красиво, я бы сказала, лирично. Это, так сказать, глобальная цель. А каковы частные задачи?
        - Психологическое единство в обществе нарушают разного рода бунтари, провокаторы, паникеры и другие нехорошие люди. Мы принимаем все меры, чтобы скорректировать их поведение, изменить настроенность. Можно сказать, мы помогаем этим людям влиться в общую струю, а не плыть против течения.
        - А если не получается скорректировать поведение? Что вы с ними делаете?
        - Тогда мы просто направляем их в другое место, туда, где их атипичное поведение не сможет мешать обществу.
        - Например, вы отправили на каторгу преподавателя вневедения из Университета, потому что его поведение было атипичным; потому что его теория, может быть, не очень убедительная, или она вам не нравилась?
        - Постой-ка, подруга, а ты сама, что ли, не веришь в теорию своего любимого… ой, извини… своего знакомого? Скажи честно, не веришь?
        - Какое это имеет значение? Он ученый и имеет право на любые теории…
        - Конечно, не веришь! Вот так новость! Ха-ха…
        - Я тебя не понимаю…
        - Теория Краха, в разработке которой участвовал твой Вячеслав, признана Инспекторатом как наиболее вероятная футурологическая теория ближайшего будущего. Подумать только: Инспекторат ему верит, я ему верю, а та, о которой он вздыхает по ночам, считает это все глупостью! Ай да дела…
        - Вы считаете теорию Краха верной и при этом сослали его за эту теорию на каторгу?! - Вера не скрывала своего удивления.
        - Ты многого не знаешь о том, что происходит с Муосом и живущими в нем людьми. То, о чем Инспекторат знает по секретным докладам и донесениям, полностью совпадает с расчетами Вячеслава и его единомышленников. Муос, если ничего не менять, ждет чудовищный Хаос, или Крах, как его обозвал учитель вневедения. Но твой теоретик предлагает смириться с Крахом, занявшись размножением какого-то букваря, который через столетия отроют и начнут увлеченно читать оставшиеся после нас дикари. Нас такое «решение» проблемы не устраивает: мы хотим предотвратить Крах или же минимизировать его последствия. Мы не просто соглашаемся с тем, что существующая система ведет к катастрофе, мы ищем в этой системе наиболее деструктивные элементы, пытаемся их выправить, заменить или устранить.
        - И одним из таких элементов оказался главный разработчик теории?
        - Ты не туда клонишь - ну не я же туда отправила Вячеслава, это сделал твой коллега, следователь.
        - Ты, Жанна, прекрасно понимаешь, о чем я. Ведь это ты чужими руками его подставила под удар следователя.
        - Очень грубая и неконкретная терминология: «подставила», «под удар». В рассматриваемой ситуации я осуществила психологический прием корректировки поведения тестируемого с целью внешнего проявления им скрытых или недостаточно выраженных намерений. Простыми словами: я помогла преподавателю высказать вслух и написать на бумаге то, что он думает на самом деле. Он это сделал, следователь оценил его действия как преступление и сослал на каторгу. В чем моя вина?
        - Ладно, вернемся к начальному вопросу: зачем ты это сделала? Почему он там?
        - Тут все намного сложнее… С одной стороны, преждевременная паника, которую могли посеять его труды, только усугубляют проблему, которую он обозначил. Поэтому напрасно ты преуменьшаешь исходящую от него опасность. Но все же от тебя как своей ученицы я скрывать не буду - мне нужен не он, а ты.
        - Я?!
        - Да, Вера. Понимаешь, ты похожа на атомную бомбу, которую мы с тобой обезвредили…
        - Особенно ты, Жанна…
        - Хорошо. Обезвредила ты, а я тебе в этом помогла. Итак, ты для Республики - вторая атомная бомба. Из тебя можно получать пользу, черпая твою мегатонную энергию, но ты же можешь все разрушить, сама став причиной Хаоса. А Вячеслав - это как привод к бомбе. Воздействуя на него, можно управлять тобой. Ты - мой главный проект жизни, и на тебя потрачено больше всего моих сил. Я тебя заприметила, едва ты появилась в Урочище. И я тебя вела, незаметно вела к тому, куда ты пришла сейчас. Я тебя сделала такой, какая ты есть. И что бы ты там ни говорила, я твоими руками начала войну с диггерами и почти победила в ней, и я твоими же руками нашла и обезвредила заряд. Твоими руками я обнаружила цестодов, и благодаря моим действиям в твоем исполнении они подыхают или уже подохли в своем Цестодиуме. Ты - всего лишь инструмент, сложный механизм, насколько полезный, настолько и опасный. Ты - мое детище, и на мне же лежит ответственность за тебя. Ни один человек после того, что ты прошла, не может остаться нормальным и управляемым. И то, что ты сейчас здесь - тому подтверждение. Да к тому же эти приступы…
        - Ты и про приступы знаешь?
        - А как же… И что мне прикажешь делать? Теперь уже потенциальная опасность от тебя намного превосходит принесенную тобой пользу. Нужно было тебя покрепче привязать, чтоб не наделала дел ненароком…
        - Покрепче привязать, по-твоему - это похоронить?
        - Что ты имеешь в виду?
        - Я имею в виду тех, кто меня встретил на выходе из каторги; тех, кого вы послали меня убить.
        - Кто хотел тебя убить?
        - Не прикидывайся дурой. О том, что я пойду на каторгу, знала только ты, потому что именно ты через Татьяну Кривец меня туда направила. А значит, ты сама или через посредника натравила на меня Черную Пятерку, вернее, троих головорезов, двое из которых давно мечтали о моей смерти. Поняв, что Татьяна солгала, я почуяла опасность, и только благодаря этому мне едва удалось их ликвидировать и сорвать ваши планы.
        Жанна озадаченно задумалась:
        - Ты что-то путаешь. Я не офицер и не Советник Верховного администратора, мне не подчиняются военные… Черная Пятерка - что-то слышала, но думала, что это слухи… Убить тебя? Зачем мне это? Ты - мое самое драгоценное детище! Я послала тебя на каторгу, чтобы ты дискредитировала себя как следователь, обнаружив существование личных связей. После этого с тобой легче было бы играть…
        - Кто, кроме тебя, знал об этом?
        - Штаб. Я сообщила в Штаб о предполагаемом мною у тебя намерения вмешаться в дело другого следователя по мотивам сохранения личных связей. Эту информацию должны были передать в следотдел для начала проверки и возбуждения внутреннего расследования. Почему тебя пошли встречать какие-то боевики - понятия не имею.
        - Ладно, пусть так. Так зачем же тебе было меня дискредитировать, что ты еще хотела от меня?
        - О! Ты разрешаешь мне продолжить мою мысль… Итак, ты, Вера, не ведая того, представляешь огромную опасность. Пора было обезопасить Муос от тебя, а значит, надавить на привод в лице Вячеслава, что и было мною своевременно сделано. Пока что это подействовало - ты пошла к нему, оставила запись о посещении узника, не связанного с расследованием, и попалась в ловушку. Я думаю, внутреннее расследование в отношении тебя уже начато. Тебя интересует, что будет с тобой дальше?
        - Для начала скажи, зачем ты отца Андрея опорочить хотела и устроила это похабное представление в Монастыре? Я имею в виду тот период, когда ты была Софьей?
        - А как ты догадалась, что это я?
        - Так мастерски, подло и пошло играть могла только ты. Да и совокупность внешних черт: темные волосы, блестящие глаза, большой рот - это твой портрет. Так что же ты там делала?
        - Конечно же мне как психологу было интересно посетить Монастырь, эдакое хранилище сокровенных истин, которым уже больше двух тысяч лет. Библию я читала, читала от начала до конца - и что-то меня она не зацепила. Вот захотелось воочию понаблюдать за теми, кто отрешился от мира сего и живет в небесных сферах. А заодно проверить, насколько сильна их решимость не возвращаться к мирским делам. Поставила такой вот психологический экспериментик над первым попавшимся монахом…
        - Это был не первый попавшийся монах, ты выбрала самый слабый в психологическом плане материал, как ты любишь выражаться.
        - Но так или иначе, монахи - это твердыня Господня на земле, и один из них готов был сдаться.
        - Но ведь не сдался?
        - Будь уверена, еще пару недель, и он сам бы попросился ко мне в постель. Просто времени у меня не было - нужно было выполнить основную задачу по дискредитации Монастыря.
        - Я так и предположила, но вот зачем это было делать? Неужели и монахи, по твоему мнению, приближали Крах?
        - Они мешали нашим планам, внушая людям то, что происходящее с Муосом - не важно, решение проблем государства - второстепенно, засоряли людям мозги устаревшими правилами и табу, которые и в прошлые тысячелетия не особо спасали мир от войн и бедствий. Христианство свою роль в Муосе выполнило еще во времена Присланного и войн с ленточниками. А потом постепенно отмирало и все равно бы рано или поздно ушло в небытие. Монастырь и без моей помощи лет через несколько стал бы никому не нужной замкнутой сектой, а всякие там крестики, которые и сейчас по привычке носит половина людей в Муосе, стали бы не более священными безделушками, чем серьги и кольца. Но времени ждать у нас не было, реформы нужны уже сейчас, а для этого Муосу нужна только одна истина - та, которую предложим ему мы. Никакой другой, даже поблекшей и поношенной альтернативы, типа веры в воздаяние и загробную жизнь, допускать нельзя. Поэтому мы вынуждены были форсированно развенчать этот надуманный ореол, который Монастырю незаслуженно пририсовали темные людские массы. И я ж ничего особенного не сделала, просто показала, что монах - он
обычный человек, как каждый из тех, кто собрался в Монастыре перед Вербным Воскресеньем. Но это, как ты выразилась, маленькое представление напрочь вычеркнуло Монастырь из сознания людей…
        - Его вычеркнула не твоя нагота, а резня, устроенная в Монастыре после твоего ухода.
        - Вот об этом ничего тебе сказать не могу. Поройся в рапортах своих следователей и выясни сама, что там у монахов с их соседями произошло через неделю после моего ухода. Быть может, моя нагота, как ты едко подметила, открыла этим слугам Божьим глаза на то, кто они есть на самом деле. А там, где дана воля похоти, появятся алчность, злоба и какие-то там еще грехи из христианского перечня.
        - Ладно, с Монастырем разберемся, а вот чем вам диггеры помешали? Раз вы считаете Крах неминуемым, то зачем было, манипулируя мной, начинать эту бессмысленную войну?
        - Диггеры? Спасти Муос можно, только сделав из него единое целое. Республика охватывает сейчас девяносто процентов Муоса. Оставшаяся часть оседлых поселений войдет в состав Республики уже в ближайшее время. А вот диггеры - их психотип просто непробиваем, и ими невозможно управлять. Наглядный пример - ты: побыла там всего пару лет, а сколько с тобой теперь возни. Окончательное решение о начале войны с диггерами было принято по результатам изучения твоих записей - тех, которые ты нам оставила еще в нашу первую встречу, стараясь в них доказать, что ты не агент диггеров. Этот твой подробный отчет о численности, иерархии, принципах миграции, жизненных целях, быте диггеров оказался для нас бесценной разведывательной информацией. Инспектора-психологи, изучив твои мемуары, пришли к однозначному выводу: диггеры никак и никогда не впишутся в число граждан Республики. Они пытаются оставаться нейтральными к нам, но по сути - это чуждая идеология, которая причиняет вред Республике намного больший, чем мог бы причинить явный враг. К тому же они не привязаны к какому-то месту, то есть их невозможно захватить.
Они, сколько существуют, столько будут бродить по Муосу, расшатывая и без того некрепкие нервы его обитателей. Своим примером бродяжничества, своими дурацкими песенками будут отвлекать народ от работ, разрушать то зыбкое единство, над которым мы корпим день и ночь. Выход один: тотальное уничтожение самого непокорного и неисправимого народа - от мала до велика!
        - Как «от мала до велика»? В Штабе ведь говорили, что женщин и детей просто расселят и ассимилируют.
        - Эта придуманная Инспекторатом дезинформация, девочка, была рассчитана только на тебя одну. Диггеры будут уничтожены все! Все до одного! И ты по планам Инспектората тоже подлежала уничтожению, правда, лишь после того, как поможешь расправиться со своими бывшими собратьями. Только мне удалось убедить Инспекторат, что ты очень полезный полудиггер и для тебя можно сделать исключение.
        Жанна с абсолютным спокойствием излагала нацистские планы Инспектората. Вере казалось, что та вот-вот рассмеется и скажет, что все это шутка или эксперимент, что она просто хотела увидеть реакцию Веры. Но этого не происходило. Вместо того Жанна с полной серьезностью добавила:
        - Тебя интересует, как к этим планам Инспектората отношусь я? Да никак, просто никак. По теории Краха, в Муосе выживет от трех до семи процентов населения. Так что тогда значит гибель пары сотен диггеров? А если это даст позитивный эффект, и уничтожение диггеров только увеличит процент выживших?
        - Теорию чистоты народа ты, я так думаю, тоже поддерживаешь?
        - Ой, только давай без этих нюней! Скажи-ка, бывший спецназовец, идя на опасное задание, ты брала бы с собой косых и криворуких бойцов? Нет, конечно! Так знай, предстоящий Крах - это самое страшное испытание и самое ответственное задание, которое знал в своей истории Муос! Только физически сильная, интеллектуально развитая и психологически единая общность в силах выжить в грядущем Хаосе и построить на обломках Муоса новую Республику! Именно поэтому я считаю последние веяния в Инспекторате правильными и оправданными.
        Жанна с почти научным интересом всматривалась в лицо Веры, пытаясь выявить какие-то изменения в нем, хотя бы малейшие признаки, по которым можно было судить, как следователь относится к сказанному ею. Но Вера своим эмоциям поставила железный барьер и сейчас спокойно и невозмутимо смотрела на Жанну, как будто находилась не здесь, не в центре событий, и все это происходило не с нею, а с кем-то далеким и незнакомым, чья судьба ее совсем не волновала, отчего складывающаяся ситуация ей была совсем не интересна. Жанна поняла, что у Веры больше нет аргументов, и тоном уставшего победителя спросила:
        - Ну, следователь, у тебя еще есть вопросы?
        - Есть… А зачем ты мне все это рассказываешь?
        - Не поняла вопроса. Ты спрашиваешь - я тебе отвечаю.
        - Да нет, Жанна, ты ничего и никогда не делаешь просто так. На большинство моих вопросов ты могла ответить: «да», «нет», «не знаю», а не вдаваться в эти пространные рассуждения, выдавая тайны твоей службы, а заодно и тайны Инспектората. Ты не можешь быть заинтересована в том, чтобы об этом узнал кто-то еще, особенно следователь.
        - А ведь я в тебе не ошиблась! - с восторгом воскликнула Жанна, хлопнув ладонью по столу, будто констатируя выигрыш в заключенном с кем-то пари. - Тебя немного поднатаскать, и получится отличный инспектор-психолог! Ты спрашиваешь, зачем я тебе это рассказываю? На это есть несколько причин. Во-первых, одна относительно новая диггерская песенка. По какой-то причине все, что поют эти бродяги, всегда сбывается. Не подумай, будто я настолько суеверна, что верю в мистическую силу или богоизбранность диггеров, которым открыты сокровенные тайны бытия. Здесь что-то другое, очень интересное с научной точки зрения и нам, психологам, полезное к изучению. Но, к счастью или к сожалению, очень скоро останется последний диггер, и то - бывший, я имею в виду тебя. А значит, изучать будет нечего. Поэтому можешь довольствоваться моей гипотезой о том, что диггеры, лазая по всему Муосу, видят то же, что и Инспекторат по докладам, и твой Вячеслав - по научным расчетам. Сами они, хоть и отщепенцы, но далеко не дураки, и поэтому делают те же самые выводы о скором Крахе. Но в их, в общем-то, пессимистичных песнопениях
всегда находится место лучику надежды. Когда-то это был Присланный. Но в отличие от всех суеверцев, я считаю, что диггеры не предсказали, а создали Присланного. Да-да, именно создали! Спросишь - как? Мне не довелось этих песнопений слышать, но, по описаниям очевидцев, они сродни практикуемому мной и тобой гипнозу. Во время пения пораженный звучанием, ритмом и текстом слушатель впадает в незаметный для него транс, и в его подсознание записывается определенная информация. Все услышавшие единожды о Присланном становились уверенными в том, что он придет, и поэтому были готовы идти за любым, кто обладает харизмой и назовет себя Присланным. И это случилось - стоило появиться молодому харизматичному москвичу, и толпа упала перед ним на колени.
        Жанна сделала паузу, как бы удостоверяясь в том, что ее ученица правильно усваивает материал, а потом продолжила:
        - Диггеры незадолго до войны с ними стали распевать песнь о грядущем Крахе и о Деве-Воине. Я текст песни знаю только по пересказам, дословного содержания песни у меня нет, но суть такова, что у кого останется Дева-Воин, тот и выживет - примерно так. Вволю попеть свою новую серенаду диггеры не успели, но слух пошел, и в той или иной мере про эту песню уже знают почти во всех поселениях. Во время бедствий суеверные массы всегда вспоминают или выдумывают «древние пророчества и предсказания», особенно если они оставлены загадочными людьми или народами. Будь уверена, про Деву-Воина вспомнят, додумают кучу всего и будут пересказывать услышанное и придуманное друг другу. Ты поняла, к чему я веду? Я хочу создать из тебя Деву-Воина, нового мессию, который объединит вокруг себя оставшихся людей и остановит Крах. Кандидатура для Девы-Воина идеальна: ты - единственная женщина-офицер в Муосе, у тебя героическое прошлое, и ты, стесняюсь предположить, - девственница. Если даже у тебя там что-то с Вячеславом было, мы с тобой будем считать, что ты и после этого чудесным образом осталась девственницей, а черни про
это знать и вовсе не обязательно. В свое время мы, сочинив психологически выверенную легенду, сами подбросим ее народу под видом истинной песни диггеров - будь уверена, по прошествии времени подмены никто и не заметит. Тебе не надо будет объявлять себя Девой-Воином, по разным признакам и внедренным нами подсказкам массы «сами» это поймут, народ подхватит тебя на руки и объявит своим спасителем. Тебя будут боготворить, на тебя будут молиться, каждое твое слово - а мы позаботимся, чтобы это были правильные слова - будут запоминать, записывать, класть в основу своего поведения и рассказывать своим детям. Мы создадим новую религию, в центре которой будешь ты! Ну как?
        Жанна с напускной серьезностью посмотрела на Веру и тут же, непринужденно усмехнувшись, продолжила:
        - Да знаю-знаю, идеалистка ты наша, лишенная честолюбия. Это я так, на всякий случай тебя титулами подразнить хотела, заведомо понимая, что это не произведет на тебя никакого впечатления. Ну, а если серьезно: ты даже не представляешь, что уже скоро случится с Муосом. В настоящее время подавляющее большинство людей в Муосе находится в полуапатичном состоянии, разбавленном скрытой ненавистью ко всему и всем. Их не интересует ничего, кроме пищи и процесса размножения. И мы не знаем, почему так - возможно, через поколение жизни в Муосе деградировало людское сознание, которому чуждо обитание под землей. Люди меняются не в лучшую сторону. Сразу после Великого Боя на недолгое время Муос охватил резкий эмоциональный подъем, который быстро закончился, и теперь народ катится в пропасть глобальной депрессии и апатии. Нас, психологов, очень беспокоит такая, казалось бы, маловажная деталь, как производство в лакокрасочной мастерской. Раньше люди, будучи намного голоднее, чем сейчас, находили средства, чтобы раскрасить свои жилища и поселения. Так вот, уже несколько лет как мастерская закрылась, а ее склад
доверху завален уже засохшими красками, которые стали никому не нужны. Для людей слово «красиво» перестало что-либо значить. Если в Улье и больших поселениях Центра властями поддерживается какое-то подобие порядка, то в других поселениях люди живут в грязи: они перестали убирать свои поселения и даже свои жилища. И это тревожно не только и не столько с точки зрения гигиены. Это показатель того, что что-то страшное происходит с людьми. Причем эта апатия - это не просто отсутствие эмоций, она несет в себе отрицательную энергию, делающую людей эгоистичными, раздражительными и злыми. Так или иначе, достаточно одной искры, и произойдет глобальный взрыв - агрессия вырвется наружу и захлестнет весь Муос. Вполне возможно, что этой вспышкой будет потоп. Я не очень сильна в технических вопросах, лишь читала в одном документе Инспектората, поступившем из Ученого совета, о том, что скоро значительная часть Муоса будет затоплена или подтоплена - уже сейчас построенные древними системы дренажа выходят из строя, во многих туннелях, переходах и на станциях стоит вода, и скоро этот процесс станет необратимым. Потоп
сотрясет людей - начнутся восстания, войны между поселениями, вспышки агрессии и болезни, вызванные голодом, большим количеством трупов и повышением влажности. Такова реальность, от которой нам не уйти. Но именно в этом Хаосе должен появиться кто-то, кто даст людям надежду - и тогда Муосу, как никогда, потребуется сильная личность, герой, самоотверженный вождь, мессия. Человек, который будет сочетать в себе достоинства Присланного, Светланы и Дехтера! Человек, который объединит оставшихся и будет их учить терпению и справедливости, собственным примером возвратит людям вечные ценности, заставит их думать не только о пище и сексе, но вернет им тягу к искусству, знаниям, открытиям, труду на благо других людей.
        Вера слушала Жанну и почти реально видела описываемый ею грядущий кошмар, не сомневаясь, что так оно и будет. Интуитивно она и сама чувствовала, что Муос катится в какую-то пропасть, что граждане Республики - это уже далеко не те люди, которые шли на Великий Бой, а куда более эгоистичные, замкнутые на себе, апатичные и в то же время агрессивные особи вымирающего вида хомо сапиенс. Эта злая тоска, заполнившая поселения и переходы, все чаще и чаще вплескивалась и в Верино нутро. Не было оснований считать выдумкой теорию Жанны о Деве-Воине, тем более что Вера уже слышала данное пророчество от цестодов, толковавших его по-своему, но тоже удостоивших этого титула именно ее. И история Муоса, да и история древних знает примеры, когда именно великие личности спасали целые народы. Жанна права - роль вождя или мессии абсолютно не греет ее самолюбия, она готова умереть за Муос и отнюдь не собирается злоупотреблять доверием и властью. И имеет ли она право сейчас сказать «нет»?
        - Есть еще один важный момент, - продолжала Жанна. - Это Вячеслав. Он сможет стать для Муоса и тебя кем ты пожелаешь: председателем Ученого совета или свободным ученым, твоим заместителем или советником, верным другом вождя или летописцем новой истории. Не сможет быть только официальным мужем, потому что Дева-Воин должна для народа оставаться девой. Хотя ваши действительные отношения, если вы готовы их скрывать, мало кого интересуют. Даже в случае беременности, если без этого - никак, на несколько последних месяцев мы сможем придумать для черни какую-нибудь красивую легенду о том, что Дева-Воин пошла спасать какое-то далекое поселение или сражаться с приближающейся с юга или севера угрозой. А о ребенке потом позаботимся. И пусть твой Вячеслав пишет и размножает в любом количестве свою книжку. Вдумайся: если даже то, что я пророчу для тебя - не пройдет, тогда уж точно понадобится то, в чем уверен Вячеслав! То есть ты в любом случае не ошибешься, и то, что ты будешь делать, - беспроигрышный вариант.
        Вера никогда не видела Жанну такой серьезной. Теперь она сбросила все свои маски, и на ее безупречно красивом лице отпечаталась усталость, покрасневшие глаза слезились от недосыпа, клок темных волос, стянутых назад в тугой узел, выбился из строгой прически и упал ей на лоб, по которому проходили две едва заметные морщинки. Теперь она не сверлила Веру глазами, а выглядела просто усталой женщиной, тащившей на себе непомерную ношу. То, что Жанна сейчас говорила насчет Вячеслава, было сказано тоном женщины, навсегда отказавшейся от семейного счастья и оттого ценящей его в тройном размере. И Жанна опять была права: не было ни одного изъяна в ее рассуждениях.
        - А во-вторых? - после паузы спросила Вера.
        - Что «во-вторых»?
        - Свой рассказ о Деве-Воине ты начала со слов «во-первых». А что во-вторых?
        - А-а-а… я и забыла. Во-вторых, тебя ждут следователи. Я знала, что ты после каторги вернешься к Татьяне; знала, что после нее придешь сюда; знала, что у нас будет этот разговор; знала, что тебя сейчас арестуют и начнут внутреннее расследование. Как видишь, все идет так, как я просчитала. Но меньше всего я хочу твоего осуждения и казни. Я знаю, что ты не боишься смерти, даже такой позорной; гораздо больше ты будешь переживать за Вячеслава, который в случае твоей казни сгниет на своей каторге. Но я надеюсь на твой здравый ум и на то, что ты любишь этот проклятый небесами Муос не меньше меня. Если ты решишь выбрать путь Девы-Воина и попытаться что-то сделать для этого катящегося в пропасть мирка, сообщи об этом мне. Ну а теперь иди к следователям, они тебя уже заждались.
        - Они все время были здесь? И слышали, о чем мы говорили?
        - Нет, они не слышали. Здесь стены звуконепроницаемы.
        - И ты не боялась меня? Я шла сюда с очень нехорошим настроением - я была готова тебя убить, если понадобится. А за те полсекунды, которых мне вполне хватило бы, чтобы свернуть тебе шею, на помощь позвать ты не успела бы.
        Жанна по-дружески улыбнулась:
        - Свернуть мне шею тебе не позволил бы твой психотип. Ты убила многих, но для этого у тебя всегда были причины убивать. У тебя есть поводы ненавидеть меня, но причин меня убивать - у тебя нет.
        V. Инспекторат

1
        После Великого Боя делегаты от Центра, Америки, Партизан, Нейтральной и некоторых независимых поселений сошлись в одном из бункеров Центра. Они создавали новое государство, которому дали название Республика. Большинство делегатов еще недавно стояли плечом к плечу в Большом Гараже, многие до сих пор имели увечья и до конца не залеченные ранения. Это была встреча боевых товарищей, вместе прошедших такое испытание, какого в их жизни до этого не случалось и впредь больше не случится, поэтому между ними не было и не могло быть и тени недоверия. Пребывая на гребне небывалого эмоционального подъема, охватившего всех выживших, за считанные месяцы они создали Конституцию Республики и Закон Республики, которые после этого уже никогда не менялись. Впрочем, главную роль в создании этих основных документов молодого государства сыграли бывшие инспектора Центра, на униформах которых по-прежнему виднелись следы от содранных цифирных нашивок. В основу Конституции и Закона легли инструкции, существовавшие все в том же Центре, из которых были бесследно удалены параграфы о градации по уровням значимости, добавлены
новые и переработаны в революционном духе старые разделы.
        Конституция предписывала создание Парламента из делегатов от крупных поселений, и законодательный орган был впервые собран уже через год после Великого Боя. Парламент единогласно избрал исполнительную власть - Инспекторат - из числа кандидатур, предложенных разработчиками нормативной базы Республики. Так получилось, что в основном ими оказались опять же бывшие инспектора Центра, и в этом не было ничего удивительного: простоватые партизаны, измученные рабством, нашествием ленточников, постреволюционными чистками американцы, анархичные нейтралы и полудикие выходцы из независимых поселений явно уступали в управленческих навыках более цивилизованным центровикам.
        На низшей ступени иерархии государственного аппарата Республики находились администраторы поселений, представлявшие власть Республики на местах и отвечавшие за порядок и благосостояние поселений, но главным образом за сбор налога в пользу Республики. За администраторами из Центра внимательно следили инспектора, отвечавшие за одно крупное или несколько мелких поселений. Они устанавливали разнарядки по сбору налога, добивались от администраторов выполнения разнарядок и других указаний Инспектората, регулярно проверяли курируемые поселения с целью выявления скрытого урожая, невыполнения распоряжений Инспектората и коррупции администраторов. Некоторые инспектора отвечали за крупные объекты, такие как Университет, Госпиталь, Электростанция, или за направления деятельности Республики: инспектор по строительным и ремонтным работам, инспектор путей сообщения, инспектор дренажных систем. Руководили сонмом инспекторов верховные инспектора. Их было семь: четверо руководили секторами, трое - производством, сельским хозяйством, социальными вопросами. Элитным отделом в Инспекторате стала психологическая служба
- каждый из инспекторов-психологов по рангу равнялся верховному инспектору. Ученый совет, являвшийся главным государственным органом старого Центра, теперь также занимал особое место при Инспекторате. Были еще и особые инспектора, которые гласно и негласно проверяли администраторов поселений и других инспекторов, включая верховных. При выявлении малейших признаков злоупотребления, халатности, недобросовестности или некомпетентности об этом следовал донос Советнику Верховного администратора, а при необходимости - и в следотдел. В таких случаях инспектор запросто мог лишиться своей должности, ответственной и нервной, но дающей ему и его семье сытую безопасную жизнь в уютной отдельной квартирке вдали от радиации и смертоносных хищников. Это в лучшем случае, а в худшем, когда расследование факта коррупции проводил следователь, оно могло закончиться осуждением к каторге, а то и публичной казнью, на которую в обязательном порядке собирался весь Инспекторат. Надо ли говорить, что недобросовестных сотрудников в Инспекторате было не сыскать, все они были готовы денно и нощно нести свою пожизненную трудовую
вахту, скрупулезно проверяя, весь ли налог взыскан с поселения, все ли работы проведены рабочими бригадами по заданию Инспектората, не было ли где израсходовано лишнего государственного муоня.
        Главным должностным лицом Республики, руководившим Инспекторатом и Штабом, был Главный администратор. В соответствии с Конституцией Главный администратор должен был жить отшельником в президентских апартаментах правительственного бункера. Дабы исключить принятие решений в угоду кому бы то ни было, он не должен был ни с кем общаться, кроме Советника, докладывавшего ему ежедневную составленную Инспекторатом информационную сводку и передававшего затем декреты и приказы главного должностного лица для исполнения Штабу и Инспекторату. Главный администратор был наделен правом назначать и снимать инспекторов и администраторов, уменьшать и увеличивать налоги, давать команды на начало военных операций и осуществление строительных работ, утверждать списки на безоговорочное переселение людей из одних поселений в другие. Конституция не позволяла ему лишь принимать законы (этим занимался Парламент) и судить людей (это делали следователи).
        Созданный в соответствии с Конституцией Парламент собирался по мере необходимости, которая возникала все реже. Конституция Республики и Закон Республики не менялись с момента их издания. Главный администратор, выбирать и снимать которого имел право только Парламент, был все тот же - первый, избранный сразу после принятия Конституции, и повода для пересмотра кандидатуры до сих пор не возникало. Единственный вопрос, вокруг которого вращалась работа Парламента последние годы - это принятие лоббируемых Инспекторатом и Ученым советом законов, направленных на избавление от нетрудоспособных инвалидов и чистку генофонда. С большим трудом, ломая унаследованные еще от древних этические барьеры, практичные научные термины «чистота генетических линий», «генетически бесперспективные лица», «неработающие инвалиды», «интеллектуальный уровень» втолковывались в головы парламентерам. Депутаты пока что вяло сопротивлялись напору ученых и инспекторов, но поступали так лишь из боязни быть непонятыми своими избирателями в поселениях, многие из которых и думать не хотели о расставании со своими родными и близкими,
имеющими генетические отклонения, недостаточный интеллектуальный уровень или получившими увечья. Получая от Инспектората кругленькие суммы муоней за свои «труды», депутаты давно уже убедили себя в целесообразности предлагаемых этим же Инспекторатом законодательных изменений и осторожно пытались растолковать это в поселениях. Им, одним из самых уважаемых людей на своих станциях и в бункерах, удалось склонить многих земляков в пользу этого закона, и уже не оставалось сомнений в скором принятии этого закона. Как только это случится, по поселениям пройдет волна добровольных эвтаназий, удаляющая из общества бесполезных людей; затем чистки тех, кто отказался от эвтаназии; затем стерилизация представителей «генетически бесперспективных линий», и Муос станет счастливей. А потом, может быть, критерии чистоты и перспективности станут еще жестче, и покатятся новые чистки, делающие Муос все счастливей и счастливей…

2
        - Именем Республики! Шестой следователь - абсолютный номер тридцать семь - майор Сил Безопасности Республики, вы обвиняетесь в нарушении присяги следователя, а также в том, что совершили: действия, направленные на поддержку личных связей, выразившееся в несанкционированном посещении узника каторги «Динамо» номер двести девяносто восемь; злоупотребление служебным положением из личной заинтересованности, выразившееся в использовании власти и полномочий следователя при посещении каторги «Динамо» по вопросам, не связанным с расследованием, а также в высказанном старшему надсмотрщику незаконном требовании о создании благоприятных условий пребывания на каторге узника номер двести девяносто восемь; обман должностного лица при исполнении служебных полномочий, выразившийся в сообщении старшему надсмотрщику каторги «Динамо» ложных сведений о цели своего посещения, а также о якобы готовящемся покушении на каторгу «Динамо»; превышение власти, выразившееся в организации и проведении несанкционированной военной операции с привлечением посторонних лиц, в результате которой погибло пять гражданских лиц из числа
надсмотрщиков каторги «Динамо»; несанкционированное расследование, выразившееся в проведении допроса инспектора по вопросам Университета Кривец Татьяны, допроса Члена Ученого совета Варнаса, допроса старшего инспектора-психолога Инспектората, допросов жителей поселения Верхняя Степянка… при отсутствии задания начальника следотдела на производство расследования. Тем самым вы нарушили пункт шестнадцать параграфа…
        Начсот монотонным голосом оглашал многочисленные пункты и параграфы Закона Республики, которые успела нарушить Вера за последнюю неделю. Процедура суда над следователем была сложнее, чем над любым другим гражданином Республики. Осудить следователя могло лишь большинство следователей следотдела; некоторые из них участвовали в назначенном начальником следотдела внутреннем расследовании. Сам начальник не принимал участия в расследовании и осуждении, так как следователем не являлся. Он лишь составлял обвинение на основании результатов внутреннего расследования и зачитывал его, но ни решить вопрос о виновности, ни привести приговор в исполнение он не мог. Решение о казни следователя могло быть принято только по единогласному решению всех следователей, участвовавших во внутреннем расследовании. Если кто-то из следователей высказывался против решения о казни и при этом оказывался в меньшинстве, он излагал свои аргументы, после этого проводилось дополнительное расследование, и процедура голосования повторялась до тех пор, пока решение о виновности не будет принято всеми следователями или же как минимум
половина из них заявит о невиновности обвиненного коллеги. Впрочем, вся эта процедура существовала только на бумаге, на практике ее опробовали впервые.
        Начсот, Вера и еще шесть следователей - все, кто не был задействован на неотложных заданиях, теперь находились в комнате следователей в отсеке следотдела. Веру не арестовывали, только лишили оружия и запретили покидать отсек. Три дня, пока шесть следователей осуществляли внутреннее расследование, двигаясь по следам Веры, она провела здесь. За это время ей было о чем подумать. Дважды к ней приходила старший инспектор-психолог Жанна, и сами ее визиты были свидетельством того, насколько она важная фигура в Республике - в следотдел постороннему пройти было невозможно. Жанна с участием, в искренности которого не возникало никаких сомнений, беспокоилась о судьбе Веры и обещала вытащить ее отсюда под предлогом Вериной болезни, если только та согласится сыграть ту роль, которую ей прочила Жанна. Вера согласилась бы, если бы вновь не явился Идущий-по-Муосу.
        Здравый смысл подсказывал, что это очередной сон или видение пораженной нервной системы, но внутреннее ощущение говорило об обратном. Он зашел в комнату и присел на нижнюю койку - там, где теперь валялась Вера. Почему-то ей это напомнило отца, который уже после смерти матери так же садился по вечерам и рассказывал ей разные истории, и она слушала-слушала-слушала, стараясь не смыкать глаз, потому что если она только закроет глаза, то сразу заснет, и отец прекратит интересный рассказ и встанет с ее кровати…
        Лица незнакомца под капюшоном так и не было видно, и для Веры это было уже не важно. Существенным для себя она считала запомнить то, что он сейчас скажет, потому что появлялся он в самые острые моменты ее жизни и говорил всегда о чем-то важном, чего Вера до конца понять еще не могла.
        - Что меня ждет? - первой спросила Вера.
        - То, что ты выберешь сама.
        - Я должна стать Девой-Воином?
        - Смотря что ты вкладываешь в это сочетание слов.
        - Не знаю, Жанна говорит…
        - А что говорит твое сердце?
        И все - он исчез… Вера только хотела попытаться объяснить пришельцу поподробнее всю логику рассуждений Жанны и свои мысли по этому поводу, но его уже не было. А фраза «А что говорит твое сердце?» засела в ее голове. Вера злилась на Идущего-по-Муосу, который излагает свои мысли такими неконструктивными расплывчатыми терминами, с издевкой мысленно отвечала ему: «Мое сердце, как и твое, лишь качает кровь», - потом злилась на себя, что она спорит с призраком. Потом еще больше злилась от того, что, вопреки законам логики, она прекрасно понимает, о чем ей сказал этот пришелец, и ее сердце противится тому, что предлагает Жанна. И, как ни силилась, Вера не смогла разрешить конфликт своего разума и этой аморфной бунтующей субстанции внутри нее, которую Идущий-по-Муосу ошибочно называет «сердцем». Поэтому Жанне оба раза она сказала, что пока не готова ей ответить. А может быть, она не сказала «да» лишь потому, что рассчитывала на удачное для себя окончание внутреннего расследования, чего, судя по всему, уже не предвиделось. Как ни странно, Жанна в этом тоже была убеждена, потому что, уходя после очередного
отказа, она без обид сообщила:
        - До момента приведения приговора в исполнение ты можешь обратиться к начсоту с последней просьбой о встрече со мной - он не откажет, а я тебя оттуда вытащу. Как - это моя забота…
        Уже три часа идет суд: ее коллеги предъявили веские доказательства, изложив показания свидетелей - Танюши, Жанны, Варнаса, старшего надсмотрщика и делопроизводителя с каторги, жителей Верхней Степянки; сообщили о найденных вещественных доказательствах, таких как запись в журнале посещений каторги… Начсот заканчивал излагать обвинение:
        - …в соответствии с Законом Республики подлежит смерти без права выбора способа казни. Учитывая особые заслуги Шестого следователя перед Республикой, а также наличие хронической болезни в виде неизвестных медицинской практике паралитических приступов, в порядке исключения наказание смягчается, и может быть предоставлено право выбора способа приведения приговора в исполнение, в том числе посредством использования права на самоумерщвление. Следователи, ваш вердикт. Первый следователь?
        - Виновна.
        - Третий следователь?
        - Виновна.
        - Четвертый следователь?
        - Виновна…
        Она смотрела на вылитые из цемента лица своих коллег. В них не было никаких эмоций: ни сожаления, ни интереса к происходящему, ни даже презрения к следователю, впервые в истории следотдела оступившемуся. Только безучастное осознание правильности происходящего, только сосредоточенность на верности юридических формулировок и точности проводимой процедуры.
        - …Десятый следователь?
        Даже подобранный Верой юноша, который прошел посвящение всего месяц назад и успел сдать только один рапорт по результатам расследования, абсолютно спокойно и не мешкая ответил:
        - Виновна.
        Вот и все - полный консенсус. Начсот равнодушно произнес:
        - Приговор подлежит исполнению немедленно. Шестой следователь, вы вправе воспользоваться правом самоумерщвления или же выбрать способ казни.
        Теперь нужно было попросить о встрече с Жанной, но иррациональная формулировка «А что говорит твое сердце?» колоколом била в голове, и Вера вместо этого сообщила:
        - Начсот, я хочу воспользоваться правом на самоумерщвление - дайте мне один из моих секачей.
        Слова сказаны, она их уже не вернет и, конечно же, после этого не попросит о встрече с Жанной. Пока один из следователей по кивку начсота шел в инвентарную камеру за Вериным секачом, время изменилось - последние секунды ее жизни стали какими-то другими, более емкими и важными. Нет, ей не было страшно умирать, но почему-то мысли скакнули к нему - к тому, который сейчас мучился на каторге «Динамо», которому она всего пару дней назад обещала вернуться и спасти. И мысленно она обратилась к этому - в рясе с капюшоном, задавая ему немой вопрос о происходящем, чтобы он разъяснил, неужели такой исход имеет какой-то смысл.
        Следователь передал секач начсоту. Начсот долго игнорировал протянутую Верой руку, не передавая ей оружие. Она понимала, что означает эта мучительная пауза, но не нарушила ее. Но вот в ее руке появился секач - оружие ее юности, которое всегда добавляло ей уверенности и решительности. Она еще раз посмотрела на безучастные лица следователей и решила, что самым правильным будет не отвлекать их от их важных дел. Она занесла секач, чтобы с силой резануть себя по яремной вене…
        - Требую доследования!
        Шесть следователей одновременно повернули головы к входу в комнату; начсот, увидев в дверном проеме Второго следователя, с едва заметным раздражением спросил:
        - Что это значит?
        - Начсот, я требую доследования, - твердым спокойным тоном повторил Верин наставник, и Вера опустила секач, почему-то ощутив уверенность в том, что сегодня она не умрет.
        - Второй следователь, вы не входите в состав следственной группы по внутреннему расследованию преступлений Шестого следователя.
        - Начсот, вами нарушена процедура сбора следственной группы - именно поэтому я не вошел в ее состав.
        - Второй следователь, вы были на задании - это основание для того, чтобы не привлекать вас к внутреннему расследованию.
        - Восьмой следователь, три дня назад мы встретились с вами у кабинета начсота. С какой целью вы туда заходили?
        - Второй следователь, начсот отменил ранее данное мне задание, поручив приступить к внутреннему расследованию.
        - Начсот, вы подключили к внутреннему расследованию Восьмого следователя, отменив ему задание, на которое направили меня. Почему вы так поступили?
        - Второй следователь, я посчитал, что это сложное задание, которым должны заняться вы как более опытный.
        - Начсот, вы посчитали установление лица, подделавшего две сотни муоней, более важным заданием, чем расследование преступлений следователя? Даже если так, раскрытие фальшивомонетничества не является неотложным заданием, и вы должны были его отложить до окончания внутреннего расследования. Назовите истинную цель нарушения вами процедуры.
        - Второй следователь, я посчитал вас пристрастным по отношению к Шестому следователю, так как вы подобрали ее кандидатуру и поэтому могли негативно повлиять на процесс расследования.
        - Начсот, обвинение в пристрастности следователя является голословным, вы готовы назвать какие-либо факты? Если нет, я вновь обвиняю вас в нарушении процедуры. И обращаю ваше внимание, что вы не отстранили от расследования Десятого следователя, которого подобрала Шестой следователь и у которого было больше причин быть пристрастным. Итак, процедура внутреннего расследования нарушена, я требую доследования!..
        - Второй следователь, зачем вы это сделали? - обратилась по форме Вера, когда они остались одни в комнате следователей. - Все следователи проголосовали за доследование, вас включили в следственную группу, но что это изменит? Я совершила преступления, поэтому должна быть и буду казнена.
        - Шестой следователь, я лично подобрал вашу кандидатуру, знал вас до того времени, когда вы стали следователем, и знаю о том, каким вы стали следователем. Я могу только догадываться, какие причины побудили вас совершить действия, квалифицируемые как преступление, но я уверен, что это очень серьезные причины. Поэтому я надеюсь в ходе доследования доказать наличие оснований для применения сто сорок второго параграфа.
        - Сто сорок второй параграф? Крайняя необходимость? Вы собираетесь серию преступных действий следователя подвести под крайнюю необходимость? Каким образом?
        - Шестой следователь, вы мне просто опишите направление проводимого вами несанкционированного расследования и сообщите предварительные результаты, и я в ходе доследования по делу по обвинению Шестого следователя готов его продолжить.

3
        Вера не могла рационально объяснить свои действия. С точки зрения следователя, ее решение непременно найти диггеров являлось бессмыслицей. Но Идущий-по-Муосу сказал бы, что она делает то, что подсказывает ее сердце. Следователи единогласно сняли с Веры наложенный начсотом запрет покидать следственный отсек и даже вернули оружие. Вера должна была только вернуться в следотдел через три дня. При этом ей запретили проводить какие-либо действия, которые могли быть истолкованы как осуществление расследования.
        Решение родилось спонтанно - Вере вместе с оружием вернули ее следовательский рюкзак. По привычке она решила его перебрать, чтобы убедиться в том, что в нем присутствует полный комплект рабочего реквизита. Разложив все на кровати, она беглым взглядом убедилась в присутствии всего инструментария: лупа, зеркало на трости для осмотра труднодоступных мест, маленький, но мощный фонарик, дактопорошки и кисточки, жидкости для выявления биологических следов с тампонами и ватными палочками и десятки других специальных предметов, о назначении которых знали только следователи. Но были здесь вещи и далекие от ее профессиональной деятельности.
        Маленький раскладной ножик - первое в ее жизни оружие, подаренное Вере ее будущим командиром и ее же будущим врагом.
        Кружка, обычная металлическая кружка с коричневатым чайным налетом на дне. Если принюхаться, то можно почувствовать или убедить себя, что чувствуешь необыкновенный аромат чая из трав, принесенных с Поверхности, а если закрыть глаза - то почти ощутимо перенестись в другое время и в другое место - в лаборантскую преподавателя вневедения, из которой наверняка уже вынесены полки с ненужными Республике книгами и куда внесен какой-нибудь сельскохозяйственный или электротехнический реквизит.
        Деревянная лошадка, которую так и не успел доделать молчаливый мутант Паук. Тот, который был гораздо более достоин имени «Человек», чем многие из носителей идей об уничтожении таких, как он.
        Кожаная юбка. Во внезапном порыве Вера сняла серую следовательскую униформу и надела это напоминание о ее, в общем-то, счастливых юных годах. От этого грустные мысли развеял какой-то юношеский задор, и позвала свобода бесконечных туннелей и переходов.
        Наспех собрав все эти предметы обратно в рюкзак, она нашла маленький бумажный сверток, который зачем-то все время носила с собой еще с тех пор, как следователь увел ее от Мегабанка. В нем лежал деревянный крестик, состоящий из двух крохотных брусочков, аккуратно вырезанных и соединенных ее отцом. В торец более длинного брусочка была вставлена металлическая скобка, через которую продета льняная нить. Она вспомнила, как мама, с ее страстью к раскрашиванию и рисованию, раскрасила эту нить специально для Веры - красными, желтыми и голубыми полосками, а Костик, который считал себя уже непомерно взрослым, хмуря лоб, говорил, что это глупо. Краска уже облезла, и только едва заметные оттенки напоминали о веселенькой полосатости этой нити. Следуя опять же какому-то нерациональному порыву, Вера секачом вспорола край одеяла на кровати и вытянула оттуда льняную нить. Старую тесемку, через которую уже давно не пролезла бы ее голова, она вернула в сверток, а на ее место привязала новую - из вытянутой из одеяла нити. Потом надела крестик на шею. Это не значило для нее ничего, просто она так сделала, и все.
        Она шла теми же переходами, что и когда-то давным-давно, в начале войны с диггерами. Только воды здесь стало еще больше. На что она надеется? Как она сейчас встретится с диггерами, большая часть которых осаждена в своих поселениях, а остальные прячутся в таких местах, где их не найти даже Вере? И все же она шла, не сомневаясь, что эта встреча случится уже очень скоро. Вот то место, где она встретилась в первый раз с Идущим-по-Муосу. Она даже остановилась здесь в ожидании человека в балахоне, который, быть может, снова появится из ниоткуда и даст ей свои скудные подсказки. Но вместо этого она услышала впереди едва слышное шуршание двух пар босых ног, идущих диггерской походкой. И сумасбродное решение идти к тем, кого она предала, кому причинила столько зла, к тем, кто из-за нее скоро, быть может, будет уничтожен вообще - это равносильно самоубийству, от которого еще вчера ее спас Второй следователь. Она даже не знала, что им сказать, как им объяснять то, что она в свое время сотворила и зачем идет к ним сейчас. Но убегать она точно не будет - Вера достала из чехла гриб-светляк и положила его на
влажный пол так, чтобы приближающиеся в темноте могли ее рассмотреть издалека.
        - Я приветствую вас, диггеры!
        - Цетка Вера! - радостный возглас сотряс туннельные стены. Он был настолько громким, что какая-то живность вблизи Веры зашуршала лапками и хвостами, прячась по норкам и щелям.
        - Цетка Вера, хіба гэта вы?[2 - Тетка Вера, неужели это вы? (бел.)] - вторил еще один очень похожий голос.
        Вскоре к светляку приблизились и стали видны ей Паха и Саха - ее простоватые боевые товарищи, которые никогда не умели скрывать своих эмоций. Меньше всего Вера ожидала увидеть братьев в диггерских юбках с секачами на поясе. Паха, совершенно не смущаясь наготы Вериной и своей, схватил ее в охапку, приподнял легковесную командиршу от земли и прижал с такой силой, что у нее едва не хрустнули кости.
        За последнее время у нее было настолько мало положительных эмоций, что эта случайная или неслучайная встреча с близнецами ее действительно обрадовала. Она даже вновь почувствовала себя их командиром и с показной строгостью потребовала срочно удалиться с этого места, где они наделали столько шума и куда в любой момент могли нагрянуть враги или хищники. Паха и Саха с полной готовностью выполнять любой приказ своего командира шли за ней, перешептываясь между собой:
        - Казаў цябе, цетка Вера да дзігераў вернецца, а ты кажаш: «не-не, яна - следчы».[3 - Говорил тебе, тетка Вера к диггерам вернется, а ты говоришь: «Нет-нет» (бел.)]
        - Ты не казаў, што яна да дзігераў вернецца, ты толькі казаў, што мы яе сустрэнем.[4 - Ты не говорил, что она к диггерам вернется, ты говорил, что мы ее встретим (бел.)]
        Когда они нашли безопасное место и уселись на пол вокруг светляка, близнецы не сводили глаз со своего кумира. Постоянно перебивая друг друга, они рассказали свою невеселую историю. После ухода Веры удача перестала сопутствовать республиканцам в войне с диггерами. Впрочем, это уже сложно было назвать войной. Бесконечное брожение по многоуровневым запутанным переходам диггерского ареала в поисках неуловимого врага. Случались редкие удачи найти стоянку диггеров, как правило, хорошо укрепленную. А после этого шли долгие месяцы осады, пока инженеры и рабочие перетащат тяжелое оборудование, установят его и приведут в действие. А потом еще месяцы, пока долбильные установки, постоянно перегревающиеся и ломающиеся, проковыряют дыру в метровой железобетонной стене или двери из литой стали. И это были неспокойные месяцы - в мокрых туннелях кишели агрессивные хищные насекомые и кровососущие черви. Диггеры то и дело совершали нападения на подходах к лагерю осаждающих, а иногда врывались в их лагерь, в считанные секунды выводя из строя оборудование, а затем бесшумно исчезали, оставляя после себя лишь трупы.
Когда же долгожданный момент пролома наставал, часто оказывалось, что внутри никого нет. Лишь издевательски оставленный открытым лючок из укрытия в какой-нибудь потайной лаз свидетельствовал о том, что все это время десятки спецназовцев, армейцев, инженеров и рабочих, убивая свое здоровье и жертвуя жизнями, скреблись в никуда.
        Но при последней осаде, в которой пришлось участвовать Сахе и Пахе, республиканцы изменили способ борьбы с диггерами. Из Центра притащили новый агрегат с гигантским сверлом. Он тоже регулярно ломался, но уже через несколько дней, а не месяцев, как раньше, дверь была просверлена, правда, отверстие было совсем маленьким - туда едва можно было просунуть руку. Но руку внутрь совать никто не собирался. Пришли штабные военные в скафандрах и раздали похожие скафандры осаждавшим армейцам и убрам. В отверстие просунули шланг, соединенный с баллонами, открыли в баллонах вентили. Даже через шлемы скафандров еще ничего не понимающим Сахе и Пахе было слышно шипение, с которым газ врывался в убежище диггеров. Потом из-за двери через это же отверстие послышались надрывный кашель, крики и хрип. А потом осипший женский голос из последних сил прокричал прямо в дыру:
        - Де… тей… вы… пу… сти… те…
        И очень медленно, немеющими руками, изнутри стали отодвигать запоры. Майор, руководивший операцией по травле диггеров, с чувством выполненного долга и легкой усталости спокойно сообщил офицеру спецназа:
        - Теперь ваша работа…
        Убры уже напирали на дверь снаружи. Когда дверь открылась, то в свете направленных прожекторов они увидели трупы взрослых диггеров вперемешку с детьми. Одна женщина, возможно, та, что кричала в дыру, стоя по колено в стелющемся по полу дыму, уставилась уже ничего не видящими кровоточащими глазами на прожектор и держала в руках младенца. Когда она падала, Паха схватил ребенка на руки и побежал с ним в переход, подальше от этого отравленного убежища. Мальчик еще несколько раз хрипло вздохнул у него на руках, а потом у него изо рта потекла кровавая пена.
        Паха, едва сдерживая эмоции и, может быть, слезы, говорил:
        - Я, цетка Вера, часам бачу тыя вочкі маленькія, крывею залітыя. Глядзіць той хлопчык на мяне нават зараз, і колькі жыць я буду - будзе ее на мяне глядзець. Хіба ж гэта вайна, цетка Вера? Гэта ж бойня![5 - Я, тетка Вера, иногда вижу те глазки маленькие, кровью залитые. Смотрит тот мальчик на меня даже сейчас, и сколько жить буду - будет на меня смотреть. Разве ж это война, тетка Вера? Это же бойня! (бел.)]
        Саха с не меньшей болью, чем его брат, в сердцах добавил:
        - Ну каму трэба гэта вайна? Дзігеры ж нікога тады не чапалі ў Верхняй Стэпянцы - Антончык нам казаў, а ен ніколі не хлусіць. А калі б і падраліся яны калісьці з кімсьці - пакалацілі б мы іх трохі ды разышліся б у бокі…[6 - Ну кому нужна эта война? Диггеры никого тогда не трогали в Верхней Степянке - Антончик нам рассказал, а он никогда не врет. А если и подрались когда-то с кем-то - поколотили бы мы их немного, да и разошлись бы в стороны… (бел.)]
        Произошедшее не укладывалось в простое крестьянское понимание справедливости Пахи и Сахи. Никакие высокие цели не могли оправдать для них гибель детей таким страшным способом. Они дальше не могли быть теми, кем так давно хотели стать. После газовой атаки оба брата без спора решили стать на сторону тех, с кем недавно воевали. Они сразу после этой «победы» убежали из первого же дозора и долго искали диггеров. Через месяц поисков голодные и измученные братья попали в одну из бригад. В таком возрасте в диггеры никого не брали, но то ли детская наивность близнецов сыграла роль, то ли наличие у них военной подготовки, а может, то, что ряды диггеров значительно поредели, - словом, их взяли в бригаду. Паха и Саха теперь постигали путь диггеров с таким же вниманием и терпением, как раньше проходили спецназовскую подготовку. Диггеры использовали их в основном как разведчиков, - за сутки они нахаживали по десятку километров, отслеживая передвижение республиканцев по ходам и туннелям.
        Саха и Паха знали, что Вера как бывший диггер играла особую роль в войне с диггерами, но конечно же, не догадывались, что она фактически являлась ключевой фигурой в начале этой войны, что без нее эта война не началась бы вообще. Поэтому по душевной наивности они без каких-либо опасений повели Веру в бригаду.
        Убежищ и стоянок, в которых диггеры могли прятаться от республиканских войск, становилось все меньше. Сейчас бригада Сахи и Пахи остановилась в расширении тупика узкого хода очень глубоко под Поверхностью. Древние незадолго перед Последней мировой рыли этот ход либо навстречу другому ходу, либо к какому-то поземному объекту. Но они не успели доделать свою работу - туннелеройная машина так и осталась здесь. Уже вручную диггеры разрыли в стороны породу, и теперь это расширение, вход в которое сильно ограничивал ржавый механический монстр, использовалось как секретная стоянка диггеров. Вера здесь никогда не была, и найти сюда дорогу республиканцам будет очень непросто.
        Вокруг сложенных в кучу светляков сидели в позах лотоса диггеры - они распевали Поэму Знаний. Здесь же лежали раненые диггеры: мужчина, две женщины, два подростка и совсем маленький мальчик. Даже Вериных скромных познаний в медицине хватало, чтобы понять - эти люди долго не протянут. Но и раненые, кроме мужчины, который был совсем уж плох, распевали с завораживающей монотонностью песню о математических, логических, физических и химических законах этого мира. Это выглядело как сумасшествие: находиться на краю гибели, не быть уверенным, протянешь ли до следующего дня, и все же с таким упрямством повторять теоремы и правила, которые почти никому в этом мире не нужны, а уже в скором времени, возможно, станут не нужны вообще никому. Но если это сумасшествие, то почему практически тем же самым занимается тот, кого она сумасшедшим совсем не считает? Он ни капли не похож на диггера, пришел к этим же идеям другими путями и хочет сохранить никому не нужные знания другими способами, при этом делает-то он это с не меньшим упрямством, чем эти сильные аскетичные люди. Так, может, в этом все-таки есть какой-то
смысл? Хотя сейчас ей надо думать не об этом…
        - Вы кого привели?! - произнес запевала этого мистического хора.
        За то время, пока звучали эти три слова, диггер успел вскочить с утрамбованного песчаного пола, выхватить секачи и оказаться сбоку от Веры, став в боевую стойку. Острый секач остановился в миллиметре от Вериной шеи - казалось, она даже чувствует исходивший от острия холод металла. «Надо же, - одобрительно подумала Вера, - может быть, и среагировать не успела б!». Но к чему-то подобному Вера была готова, и реагировать она не собиралась, даже если бы секач не остановился.
        - Я приветствую тебя, Жак!
        - Зачем ты пришла?
        Жак стал мужчиной, красивым мужчиной. Подумав так, Вера даже смутилась. Нет, конечно же, она имела в виду его идеально сложенное тело, сильное и ловкое тело диггера, тело воина, покрытое шрамами и швами от зашитых ранений.
        - Ты меня узнал?
        - Время меняет внешность, но не меняет движения и походку диггеров. Так зачем ты пришла?
        - Я пришла на суд. Пришла на суд диггеров.
        - Суд диггеров? Не слышал о таком, диггеры никого не судят.
        - Значит, соберите суд, чтоб осудить меня за то, что я сделала.
        - А что ты сделала?
        - Я начала эту войну.
        - Мы это и так знаем. И какой ты приговор считаешь для себя справедливым?
        - Смертная казнь, мне его уже вынесли.
        - Так что ты хочешь от нас?
        - Я хочу, чтоб меня осудили диггеры, а потом выслушали меня и дали отсрочку. Мне надо попытаться хоть что-то исправить.
        Вере не хотелось уходить от диггеров. С тех пор, как она когда-то ушла от них со следователем, жизнь ее превратилась в череду войн и убийств. Ей казалось, что она занимается настоящим делом, но почему же теперь пролитая ею кровь как будто подступает к ее же горлу? Если бы можно было остаться с диггерами, будто и не уходила от них вообще, вычеркнуть эти годы из своей памяти…
        - Я думаю, что Зоя потом все-таки согласится с тобой встретиться, - совсем уже другим тоном говорил с нею Жак.
        - Она даже не захотела видеть меня. Я же просила только суда.
        - Ты рассуждаешь как следователь. Так, конечно, проще: осудили к смерти, которой ты не боишься, и ты в расчете. Нет, пусть то, что в тебе свербит, мучает тебя долго - в этом заключается истинное раскаяние, за которым следует прощение. Но я-то тебя простил, и если бы ты когда-нибудь решила снова стать диггером, забрал бы тебя в свою бригаду, что бы там ни говорила Зоя.
        Последние слова Жак проговорил слишком поспешно для диггера и чересчур эмоционально. Вера посмотрела на него - это получилось снизу вверх, так вырос этот диггер, который когда-то учил ее диггерским премудростям. Она вспомнила, как Жак не хотел, чтобы она уходила из бригады. Неужели он…
        - А ты сейчас…
        - Я сейчас один, - не дал договорить Вере Жак. - Ты помнишь Улю?
        Улю Вера помнила - тогда это была девчонка из бригады Антончика годами двумя младше Веры.
        - Мы были с ней. Она догадывалась о моих мыслях и старалась заменить мне тебя, все делала, как ты. Даже ногами научилась драться, как ты, а может быть, и лучше, чем ты… Просто я все надеялся, что ты вернешься. А потом эта война и твоя роль в ней… Тогда мы и стали с Улей… Она была беременна, поэтому я оставил ее в другой бригаде, в оседлой. Их осадили республиканцы. Там, в убежище, во время осады она и родила мальчика, который потом умер у твоего Пахи на руках…
        Вера опустила глаза, комок подступил к горлу. Жак, конечно же, прав, ей было бы намного легче, если бы диггеры осудили ее к смерти. Она бы не оправдывалась - посыпала бы голову пеплом и была б готова на любую смерть. И те несколько дней отсрочки, которую дали бы ей диггеры, она использовала бы сполна, а потом ушла в небытие, смерть стала бы для нее избавлением. Но ей суждено эту тлеющую боль носить в себе столько, сколько ей отмерено жить. И это не Пахе, а ей должен в видениях являться младенец с выжженными газом глазами - сын Жака, которого он так и не увидел.
        - А как Паха и Саха? Я имею в виду - как диггеры? - ни к чему спросила Вера, чтобы перевести разговор с этой тяжелой для нее темы.
        - Да какие они диггеры, - ответил Жак, не обрадованный уходом Веры от разговора. - Ну не гнать же их было обратно, когда они у нас появились. Там бы их быстро следователь за дезертирство на каторгу сослал. Пришлось дать им поиграть в диггеров. Они, конечно, ребята добрые, сильные, ловкие, упражнения диггерские быстро усваивают. Но диггер заключается не в теле, а в сердце и уме… Забирай их с собой побыстрее, пока они нас своим шумом не выдали. Мы и так специально для них «разведку» придумали, чтоб меньше в убежище находились.
        Помолчав, Жак попытался вернуть диалог в желаемое русло:
        - Я про Улю и сына сказал не для того, чтоб тебе сделать еще больнее. Я думаю, что все идет, как поется в Песне Хаоса - все или почти все так или иначе погибнут. Может, так и лучше, что они ушли к Богу в начале Хаоса.
        Жак сделал долгую паузу, как будто думая, стоит ли говорить то, что у него на уме.
        - Что бы ты ни натворила в своей жизни, я уверен, что Дева-Воин из Песни Хаоса - это ты. Ангелы и демоны сошлись в битве за твою душу, но выбор за тобой - с кем ты останешься, тому и будет дан шанс. Поэтому, даже если ты вернешься к диггерам и не будешь со мной, даже если уйдешь в другую бригаду - я все равно буду рад тому, что этот шанс ты подаришь диггерам.
        Почему-то именно сейчас Вера приняла для себя важное решение, которое тут же сообщила Жаку:
        - Там, Жак, есть один человек, очень хороший человек. Если мне суждено выжить, я буду там, где он. Так говорит мне мое сердце…

4
        - Второй следователь, вами инициировано доследование дела по обвинению Шестого следователя. Вы включены в состав следственной группы. Вы лично проверили полноту и объективность следствия, проведенного остальными следователями. Вы утверждаете, что все действия, в которых мною обвинена Шестой следователь, нашли свое полное подтверждение. И при этом вы настаиваете на невиновности обвиненной. Как это понимать?
        - Начсот, Шестой следователь невиновна. Все совершенные ею действия были продиктованы следственной тактикой по проверке информации о совершенном преступлении.
        - Второй следователь, данная информация подтвердилась? Есть обвиняемый в совершении данного преступления?
        - Начсот, есть два обвиняемых в совершении преступления, установленных по результатам проверочных действий Шестого следователя.
        Вера переводила взгляд то на начсота, то на Второго следователя, который говорил совершенно непонятные для нее вещи.
        - Второй следователь, два обвиняемых? Кто эти обвиняемые?
        - Начсот, это вы и Первый следователь!
        В комнате следователей сверкнула невидимая молния и прогремел беззвучный гром. Никто не выдал своих эмоций, только очень внимательный наблюдатель мог заметить, как сосредоточились и напряглись присутствовавшие в этом помещении люди. Начсот с абсолютным спокойствием металлическим голосом произнес:
        - Первый, Третий, Четвертый, Седьмой, Восьмой и Десятый следователи, обезоружьте Второго и Шестого следователей. Второй следователь, вы обвиняетесь в государственной измене и клевете в отношении должностного лица Республики и в отношении следователя, в связи с чем исключаетесь из следственной группы по делу Шестого следователя и будете взяты под стражу. После приведения в исполнение приговора в отношении Шестого следователя будет создана следственная группа по расследованию совершенных вами преступлений.
        Несколько следователей приблизились к Вере и Второму следователю с тем, чтобы забрать оружие, но те даже не шелохнулись. Вера не особо понимала, что происходит, но если бы Второй следователь выхватил из ножен мечи, она сделала бы то же самое.
        - Начсот, - твердым голосом сказал Третий следователь, который даже не сдвинулся с места по команде начсота. - В соответствии со сто сорок шестым параграфом следователь имеет право предъявить обвинение любому лицу без исключений. Мы обязаны выслушать суть его обвинения и только после этого принять решение о том, является оно ложным или нет. Учитывая, что из числа необвиненных я являюсь самым старшим следователем, до окончания слушания принимаю руководство следотделом на себя. Второй следователь, доложите информацию.
        - Третий следователь, в рамках доследования я проверял факты совершения действий Шестого следователя. Все, в чем она была обвинена, имело место в действительности. Проверочные действия я проводил по установлению косвенных обстоятельств, поводом для которых явились действия Начсота по преднамеренному удалению меня из процесса расследования дела по обвинению Шестого следователя. Очевидно, Начсот действительно заподозрил меня в определенной пристрастности по отношению к Шестому следователю, так как именно я ее подобрал. Подобная пристрастность, даже с точки зрения Начсота, никак не могла сказаться на объективности расследования, но могла значительно повысить скрупулезность его проведения с моей стороны, так как Шестого следователя я знаю с ее детства и поэтому обладаю большей информацией о некоторых ее психологических особенностях. Мною был осуществлен допрос Шестого следователя. По совокупности ее показаний, а также некоторых моих личных наблюдений была рассмотрена версия о возможной недобросовестности Первого следователя. Поэтому я перепроверял то направление расследования, которое ему было
поручено Начсотом.
        Как известно, Первому следователю было поручено наиболее сложное следственное действие - осмотр места происшествия и трупов по факту несанкционированной боевой операции, проведенной Шестым следователем в переходе возле каторги «Динамо». Мною были проведены повторный осмотр, допросы работников похоронной команды, осуществлявших перевозку и захоронение трупов, эксгумация и повторное исследование трупов, осмотр их одежды. По результатам прочтения озвученного здесь без меня Первым следователем рапорта мною выявлены существенные расхождения между тем, что якобы увидел Первый следователь, и тем, что увидел я лично. Например, он не сообщил, что один из уничтоженных в ходе боевой операции неизвестных был одет в униформу следователя, причем, судя по всему, это была не подделка, а именно подлинная униформа. Первый следователь, вам вопрос: где эта форма?
        - Второй следователь, я ее уничтожил.
        - Первый следователь, в соответствии со сто сорок шестым параграфом вы не имеете права уничтожать вещественные доказательства до тех пор, пока не закончено расследование. Почему вы это сделали?
        - Второй следователь, я посчитал, что расследование дела по обвинению Шестого следователя уже закончено; я уничтожил одежду, внешне похожую на одежду следователя, так как она была сильно окровавлена…
        - Первый следователь, итак, вы признаете нарушение сто сорок шестого параграфа?
        - Второй следователь, да. Но это несущественное нарушение, которое никак не может явиться поводом для обвинения меня в злоупотреблениях.
        - Первый следователь, тогда вопрос: почему вы изъяли и уничтожили только одежду, внешне похожую на одежду следователя, но не изъяли одежду убров, которая так и осталась на трупах на момент захоронения?
        - Второй следователь, я полагал, что имеет смысл проверять только одежду, внешне похожую на униформу следователя; но когда убедился, что это не униформа следователя, посчитал, что ее можно уничтожить.
        - Первый следователь, сколько вам понадобилось времени, чтобы отличить подделку от той одежды, которую вы носите много лет?
        - Второй следователь, вторая часть вопроса неконструктивна. Я до момента изъятия одежды сомневался, является ли она подлинной униформой следователя, но в последующем убедился, что она таковой не является, поэтому уверенно ее уничтожил.
        - Первый следователь, в соответствии с параграфом сто сорок семь следователь проводит визуальное исследование вещественных доказательств на месте происшествия и только при необходимости специальных исследований с привлечением специалистов либо возврата заинтересованным лицам изымает их. Вы вещественное доказательство изъяли при отсутствии заинтересованных в его получении лиц, но его не исследовали. Вы признаете нарушение параграфа сто сорок семь или же допущенную некомпетентность?
        - Второй следователь, я допустил некомпетентность и поспешность.
        - Первый следователь, вам известно, что униформа следователя является предметом строгой отчетности?
        - Второй следователь, конечно.
        - Первый следователь, вы всегда при получении новой униформы сдавали старую?
        - Второй следователь, да.
        - Первый следователь, сколько комплектов униформы может быть у одного следователя одновременно?
        - Второй следователь, два.
        - Первый следователь, сколько у вас на данный момент комплектов униформы?
        - Второй следователь, мною утерян один комплект.
        - Первый следователь, при каких обстоятельствах?
        - Второй следователь, он пропал здесь, в комнате следователей, пока я отсутствовал, будучи на задании.
        - Первый следователь, обвиняемая утверждает, что нападавший, одетый в форму следователя, также использовал и мечи следователя. Вы не находили оружие этого нападавшего?
        - Второй следователь, там было много оружия: арбалеты, кустарные палицы и булавы, два спецназовских меча.
        - Первый следователь, с двумя спецназовскими мечами понятно - там были обнаружены два трупа в форме убров. Но что с третьим, неужели, облачившись в форму следователя, он использовал кустарное оружие?
        - Второй следователь, я не знаю, какое оружие он использовал и было ли у него оружие вообще. По понятным причинам мы не можем использовать в доказывании показания единственного живого очевидца происшедшего - Шестого следователя.
        - Первый следователь, где вы находились, когда Шестой следователь проводил несанкционированную боевую операцию?
        - Второй следователь, я находился здесь, в комнате следователей.
        - Первый следователь, ваши мечи были с вами, это может кто-нибудь подтвердить?
        - Второй следователь, мои мечи были со мной, но подтвердить это никто не сможет, кроме меня.
        - Первый следователь, - неожиданно вмешался Десятый следователь, - я видел, как вы выходили из комнаты следователей с мечами в ножнах и следственным рюкзаком в одной руке и пакетом с формой в другой, а вернулись без этих вещей - это было как раз накануне расследуемой боевой операции. Я в тот момент, как и вы, был не на задании.
        - Первый следователь, - продолжил допрос Второй следователь. - Что вы можете пояснить по поводу показаний Десятого следователя?
        - Второй следователь, я не помню, куда, с чем и зачем я ходил.
        - Первый следователь, мы обязательно опросим постового на входе в отсек. А теперь оцените следственную ситуацию. На группу надсмотрщиков со следователем во главе совершается покушение. Один из покушавшихся одет в униформу следователя. Эта форма исчезает, и к ее исчезновению причастен тоже следователь. Причем именно у следователя, причастного к исчезновению формы, нет второго обязательного комплекта такой же формы. Покушавшийся использовал мечи следователя, во всяком случае, так утверждает обвиняемая, и при этом все у того же следователя нет мечей при себе. Какие выводы в такой ситуации должен сделать следователь, который расследует дело?
        Первый следователь молчал. Вмешался Начсот:
        - Первый следователь, вы арестованы. Я вынужден сообщить о происшедшем в Штаб.
        - Начсот, пока расследование не закончено, никто никуда ни о чем сообщать не будет. Тем более что я сообщил о двух обвиняемых, и вторым являетесь вы.
        - Второй следователь, какое я имею отношение к преступным действиям Первого следователя?
        - Начсот, на момент ситуации, о которой сообщил Десятый следователь, только вы, Первый и Десятый следователь находились в следственном отсеке. Только вы могли отнести и передать кому-то комплект униформы, рюкзак и мечи в ножнах, выданные Первому следователю. И это не все! Я настаиваю на пересмотре всех дел Первого следователя. Прямо сейчас, немедленно, вы предоставите ключи от сейфа, и мы пересмотрим все рапорты Первого следователя.
        - Первый, прикрой! - крикнул Начсот, бросившись на выход, одновременно выхватив начсотовский кортик и вогнав его по рукоять в грудь стоявшего у него на пути молодого Десятого следователя, так и не успевшего вытянуть из-за спины мечи. Первый следователь преградил выход из комнаты в попытке задержать остальных следователей. Шесть пар мечей уже рассекали воздух и высекали искры от столкновений с двумя мечами Первого следователя. Вера швырнула секач, который застрял в спине Начсота, пытавшегося открыть дверь и попасть в свой кабинет, чтобы сжечь архив рапортов. От мощного удара Начсот ударился лицом о дверь, упал на колени, потом, собрав силы, поднялся. Но попасть в кабинет и закрыться изнутри ему не дали следователи, которые уже расправились с Первым и распластали на полу своего руководителя. Тот, лежа на животе, стал извиваться как одержимый, несмотря на торчащий в спине секач, и неадекватно визжать:
        - Пустите! Если разоблачат - уничтожь следы и убей себя, уничтожь следы и убей себя, уничтожь следы и убей себя…
        Потом он еще несколько раз дернулся и замер.
        - Симулирует приступ? - спросил Третий следователь.
        - Да нет, не похоже. Он умер, - ответила Вера, с силой выдернув свой секач из спины Начсота.

5
        - Несмотря на успехи Республики по достижению единства общества, повышению благосостояния и мощи государства, годы испытаний не закончились, и мы по-прежнему находимся в состоянии войны с внешними врагами и врагами внутренними, с природой, хищниками, голодом и болезнями. Предыдущий докладчик излагал вам положение дел с выходящими из строя дренажными системами древних, об обеднении почв, используемых для посевов на Поверхности, о появлении новых очагов заражения мицеоном и кровянкой. Сейчас как никогда нам необходимо достичь абсолютного единства общества, сгруппироваться в единый кулак, который ударит и пробьет толщу противодействующих нам обстоятельств навстречу светлому будущему. Пусть даже это будущее наступит не для нас, а для наших детей!
        Советник Главного администратора эмоционально и в то же время складно и уверенно, не читая, втолковывал депутатам необходимость принятия нового закона. Он был из военных, но сейчас был одет в чиновничью униформу, впрочем, не скрывавшую его военной выправки. Он смотрел в зал, и каждому из присутствующих казалось, что эти мудрые, внимательные, почти не мигающие глаза второго человека в Республике смотрят именно на него. Заседание Парламента проходило в президентском бункере в небольшом зальчике для совещаний с трибуной, столом председательствующего и тремя десятками кресел. Но какие это были кресла - мягкие, обитые бордовой кожей массивные сидения! Расположившись в них, каждый чувствовал себя весомой фигурой, от чьего решения зависит судьба Муоса. Когда-то в таких же креслах восседали министры многомиллионной страны, жалким остатком которой является Муос. Теперь же в них сидели депутаты, в отличие от Верховных Инспекторов, скромно примостившихся на табуретках в проходах и за рядами кресел.
        - Народ Муоса должен обрести единую волю и слиться в единое существо, стать отважным бойцом, которому не страшны никакие испытания. Но я спрашиваю у вас: какие шансы у бойца, если у него переломаны пальцы, отсутствует глаз, разбито колено и гниет печень? И боец ли это вообще? Ответ однозначный - нет! Но пока что Республика похожа именно на такого бойца: среди нас много увечных, инвалидов, отживших свое немощных стариков, слабоумных. Они не трудятся! Они не трудятся в силу своей немощи или же симулируя немощь. И мы вынуждены отобрать кусок у наших детей и дать этим трутням. Да, древние когда-то могли себе позволить содержать и такой балласт, но мы находимся в других условиях и должны отбросить этот показной сентиментализм и принять нелегкое и потому героическое решение. Сжав зубы, через боль, мы должны вырезать эту опухоль на теле нашего народа! И помните: опухоль разрастается, и если ее вовремя не удалить, сожрет все тело. Посмотрите: мутанты и слабоумные рожают детей, которые порою становятся еще страшнее своих родителей; больные разносят заразу; и все они вместе своим видом разлагают общество,
усугубляя и без того близкое к депрессивному состояние большинства наших граждан. Кто-то здесь думает, что это жестокий закон! А я вам отвечу, что жесток тот, кто проголосует сегодня «против», обрекая тем самым свой народ на долгую и мучительную гибель. Этот закон является актом высшего милосердия, и прежде всего к тем, в отношении кого он направлен. Посмотрите на тех, о ком мы сейчас говорим! Хотели бы вы себе такую судьбу, как у них; хотели бы себе такой жизни? И разве это жизнь? Этот закон избавит от страданий этих несчастных. И не надо спрашивать себя, хотят ли они этого, пытаясь тем самым идти на поводу у упрямых человеческих инстинктов. Мы должны принять это решение за них, как мы решаем за наших детей, боящихся прививок и не желающих пить горькое лекарство!
        Каждое слово впечатывалось в головы депутатов. Все - слова, тембр голоса и манера выступления Советника, свет в зале, нахождение депутатов в креслах, а инспекторов - на табуретках, - все это было скрупулезно просчитано с тем, чтобы даже те депутаты, которые пришли сюда с твердой решимостью голосовать «против», поменяли свое мнение к концу выступления Советника, после чего сразу же будет голосование. С видом человека, уставшего от непосильной ноши и сделавшего все от него зависящее, Советник заканчивал выступление и совершенно равнодушно, как ничего не значащее обстоятельство, добавил чуть приглушенным голосом:
        - Я понимаю, что у многих из присутствующих есть близкие, которые подпадают или могут подпасть под закон, проект которого поставлен сегодня на голосование. Поэтому, чтобы сохранить объективность вашего решения, Инспекторатом инициирована и внесена в проект поправка о нераспространении закона на семьи членов Инспектората и Парламента… У меня все - прошу голосовать за проект закона с учетом внесенной поправки…
        Депутаты подняли вверх руки с белыми карточками, означавшими «за»: кто-то уверенно и быстро; кто-то после того, как осмотрелся по сторонам и увидел белое большинство; кто-то держал карточку робко - наполовину боком и невысоко, закрыв ее большую часть ладонью, как будто пытаясь так уменьшить свое «за». Только два делегата от партизанских поселений подняли черные карточки.
        - Закон «О принудительной эвтаназии и чистоте генетических линий» прошу считать принятым, - спокойно, как должное, констатировал Советник. - Спасибо всем за работу. Члены Инспектората, прошу остаться для обсуждения деталей реализации принятого Закона, откладывать это незачем. Депутаты, не забудьте зайти за денежным довольствием в кассу, там же получите прокламации о порядке разъяснения данного законодательного нововведения в поселениях. Психологическая служба Инспектората потрудилась над тем, чтобы вы могли правильно и доступно разъяснить его массам.
        - Всем оставаться на местах!
        Уже поднявшиеся с мест депутаты и инспектора удивленно смотрели на входивших в зал следователей, втолкнувших сюда двоих обезоруженных армейцев-охранников, до этого дежуривших на входе.
        - Прошу всех садиться на свои места, - громко произнес Второй следователь, направляясь к Советнику.
        - Что здесь происходит? - спросил Советник, медленно доставая красивый меч из заплечных ножен.
        - Именем Республики! Советник Главного администратора, вы арестованы по обвинению в многочисленных нарушениях Конституции Республики и Закона Республики: убийствах мирных граждан, провокации войны, создании и поддержании деятельности нелегального военного формирования под кодовым названием «Черная Пятерка», воздействии на процесс расследования, выразившемся в вербовке и руководстве необъективным расследованием Начсота и Первого следователя, присвоении власти Главного администратора. С учетом сложности дела обвинение будет сформулировано по окончании расследования, а теперь сдайте оружие.
        Второй следователь, слегка покручивая мечами, приближался к Советнику, стоящему в самурайской стойке и ничем не проявлявшего намерения сдать оружие. Сквозь зубы Советник процедил:
        - Вы даже не подозреваете, с кем связались. Вам всем конец, вы просто трупы… Если разоблачат - убей себя, убей себя, убей себя…
        Советник сильно резанул себя по шее, хлынула кровь, и он завалился на пол, лицом вперед, повалив трибуну. Кто-то из женщин-депутатов закричал. Только присутствие следователей сдерживало парламентариев и инспекторов от интуитивного порыва бежать из этого помещения.

6
        - Именем Республики! Старший инспектор-психолог, вы обвиняетесь в многочисленных нарушениях Конституции Республики и Закона Республики, превышении служебных полномочий, причинении вреда здоровью и убийствах путем психологического воздействия, присвоении власти Главного администратора Республики, опосредованных через иных должностных лиц Республики убийствах мирных граждан, провокации войны, создании и поддержании деятельности нелегального военного формирования под кодовым названием «Черная Пятерка», распространении клеветнических измышлений и уничтожении жителей поселения Монастырь, воздействии на процесс расследования, выразившемся в вербовке и руководстве необъективным расследованием Начсота и Первого следователя. Учитывая особые обстоятельства, приговор будет приведен в исполнение немедленно, а окончательно сформулирован после приведения в исполнение… Но сначала ты, Жанна, расскажешь мне все с самого начала и до конца.
        - А почему ты уверена, что я буду тебе все рассказывать?
        - Я уверена в этом, Жанна, потому что была у тебя хорошей ученицей. Я чувствую тебя, инспектор-психолог, как будто сижу внутри тебя. Ты - специфический человек, в какой-то мере психический мутант, а может быть, и в самом деле мутант. Тебе ведь не нужны ни материальные блага, ни власть сама по себе, ни восхищение толпы. Единственное, что тебе доставляет наслаждение, это властвование над человеческими душами. Ты все время демонстрировала кому-то невидимому: «Вот как я могу!». И все-таки чем виртуозней становились твои навыки, чем больше были твои способности и масштабней успехи, тем больше ты нуждалась в ком-то реальном, кто оценил бы твои творения. Но ты была одинока: вокруг либо чужие, либо твои психологические рабы, которые не способны были ничего оценить. Единственным человеком, перед которым ты во всей красе старалась показать свой мастер-класс, была я. Но продемонстрировать ты могла мне, по понятным причинам, лишь кусочек обширной панорамы. А теперь, когда жить тебе осталось совсем чуть-чуть и впереди новых побед у тебя уже не будет, ты со спокойной душой можешь явить мне все сотворенное
тобою. Надеюсь, я в твоих глазах достойный зритель, слушатель и ценитель твоего мастерства? Я уверена, что ты не сможешь себя заставить уйти из жизни, так и не рассказав мне всего.
        - Ха-ха-ха! - весело засмеялась Жанна. - Ну ты даешь, Верка, ну ты даешь! На всем этом полотне, о котором ты говоришь, самой значимой созданной мною деталью являешься ты. Ты у меня настолько хорошо получилась, что сошла с картины и набила по морде художника; а если б только захотела, то могла б и перерисовать эту, как оказалось, не совсем удавшуюся картину.
        Жанна откинулась на стуле, прикрыла глаза, как будто наслаждаясь предвкушением своего рассказа, и начала:
        - Я родилась в Верхних Помещениях Центра за три года до Великого Боя. Моя мать УЗ-4 была главой лаборатории по психологическому приручению морлоков, тех самых морлоков, которых выводили в другой лаборатории и потомки которых стали Первым и Высшими цестодами. Она же в начале своей карьеры участвовала в разработках по созданию двойного сознания у следователей. По иронии судьбы, один такой следователь признал ее виновной в серии тяжких преступлений и сослал в Верхние Помещения. Я не хочу об этом рассказывать, просто будь уверена, что приговорили ее законно, потому что была она редкой стервой и проводила такие жесткие комбинации с людьми, окружавшими ее в лаборатории и вне ее, что даже у меня волосы дыбом становятся, когда я читаю о них в составленных для меня записях матери. Я знаю, о чем ты, Вера, сейчас подумала… Да, мое творчество виртуозней и значительно масштабнее, но оно имеет совершенно другие цели. Мать же испытывала просто садистское наслаждение от мучений ее коллег и знакомых, натурально сходивших с ума от мнимых проблем, в наличии которых убеждала их моя мать. Находясь в Верхних
Помещениях, она на работы не ходила, но забеременела от мутанта-надсмотрщика. А может быть, и не от него, судя по тому, что я родилась без отклонений. После Революции она просила взять ее в психологическую службу Инспектората, но ей категорически отказали - так боялись ее прошлых «заслуг». И до самой смерти мать мстила миру за то, что ей, гениальному психологу, пришлось работать на ферме. Она сводила с ума женатых мужиков, натравливала друг на друга их жен, манипулировала администратором поселения. Правда, кроме морального удовлетворения, ей это ничего не давало - вырваться с фермы ей так и не удалось. Вся надежда у нее была на меня: ее приводили в восторг мои детские хитрости, умение в нужные моменты заплакать, прикинуться пай-девочкой или, наоборот, стервозным ребенком. Когда я чуть подросла, мама научила меня навыкам гипноза и нейролингвистического программирования. Она оставила мне свои записи - они стали для меня сверхценным пособием. Я опущу подробности о своих невинных шалостях в Университете и до него - они блекнут на фоне сатанинских проделок моей матери. Единственное, на чем остановлюсь -
это на моем личном наблюдении: самыми беззащитными перед психологической агрессией подобных нам с тобой являются мужики. Ты уже знаешь, как трудно загипнотизировать человека, если он напряжен, чувствует исходящую от тебя опасность или просто не обращает на тебя внимания. Зато если в тебе он увидел самку и гормоны у него подступили к горлу, он уже и так почти под твоим гипнозом, бери его голыми руками и делай что хочешь. Унаследованная от мамочки приятная внешность стала моим ударным оружием, пробивающим в сознании кобелей дыру, через которую я потом заливала свои гипнотические установки. Впрочем, тебя природа таким преимуществом обделила.
        На лице Жанны изобразилось издевательское сожаление, но Вера опустила эту реплику, ровным счетом никак на нее не отреагировав, поэтому Жанна вынуждена была продолжать:
        - Все мои таланты были применены в полную силу, когда я попала в психологическую службу. Я была приятно удивлена той ролью, которую играли в Республике инспектора-психологи. Кое-что ты видела во время обучения, но это лишь малая толика того, чем мы занимались. Мы были системой управления Республикой, дублирующей вертикаль инспекторов и администраторов, а во многом и превосходящих их по возможностям. Мы отслеживали на местах мнения и настроения и эффективно воздействовали на них. Нашими глазами, ушами, руками и ногами являются агенты-психологи, которые, кстати, трудятся абсолютно бесплатно. В основном их склоняли к сотрудничеству после того, как они были подловлены на каких-то неблаговидных вещах. Но это был только повод, потому что в природе большинства людей заложена потребность подсматривать за окружающими, доносить на своих ближних и пакостить им. Так что мы просто использовали на благо государства это не самое внешне благопристойное свойство человеческих душ. У каждого из нас было по десятку агентов-психологов, с одним из них - Татьяной Кривец - ты знакома лично. Кстати, Татьяна, если б так не
увлеклась деторождением, могла бы стать инспектором-психологом, это уж точно у нее лучше получается, чем то, чем она занимается сейчас. Итак, психологическая служба стала тем невидимым остовом Республики, который до твоего появления удерживал все здание от крушения. И работы у нас было невпроворот: Инспекторат, Штаб, сам Советник постоянно ставили нам задачи, решать которые было одно удовольствие. Если б не мы - работы у следователей и убров было бы на порядок больше; можно сказать, что вы приходили только туда, где наши методы оказывались бессильны, а это случалось очень редко. Скажем, поступит донос от агента-психолога о том, что на такой-то станции зарвавшийся администратор начинает поговаривать дурное о Республике, в разговорах все чаще мечтая о том, чтобы жить отдельно, независимо. Мы тут же это поселение берем в разработку: изучаем детально администратора, его окружение и все их грешки и начинаем разыгрывать партию. Например, переведем в это же поселение бывшую университетскую пассию администратора, да обставим все так, что былые чувства у наших уже немолодых людей взыграют с еще большей силой.
Само по себе это уже отвлечет администратора от его сумасбродных идей; а потом вмешаются другие факторы - ревность жены или соучастника намечаемого заговора, если тот станет поглядывать на вновь прибывшую. И на самом пике пылающих чувств удалим эту игровую фигуру из поселения, чтоб уж совсем не дискредитировать управленца в глазах подчиненных. Обычно в таких случаях наш материал становится подавленным, ему уже не до бунтарских идей, только и остается, что отдаваться работе. А запусти процесс - и наделает такой администратор дел нехороших - без трупов не обойдется: сначала повстанцы инспекторов и прочих правых элементов повздергивают, потом спецназ с армейцами в ходе штурма численность населения в поселении уменьшат; а затем следователи придут и все «отшлифуют» - отрубив пару голов в порядке приведения в исполнение безусловно справедливых приговоров. Видишь, насколько гуманнее наши методы: поковырялись в мозгах, поиграли на чувствах и человеческих пороках, порылись в грязном белье, попереставляли местами любимых и нелюбимых - и все остались живы…
        - На каторгах надсмотрщики-мутанты похожие эксперименты проводят с каторжанами, - не удержалась Вера.
        - Да ты что?! Вот жаль, что не знала - было бы интересно поизучать эти процессы, - как ни в чем не бывало парировала Жанна. - Но это отступление лишь для того, чтоб ты поняла, как сложна, многогранна, увлекательна и, главное, полезна наша работа. Дальше слушай самое интересное. Психологическая служба, которую вскоре возглавила я, все развивалась и совершенствовалась, мы успешно выполняли все более сложные задания; Инспектора и Штаб без нас выглядели бы как безглазые и безрукие увальни. Но чем талантливее мы выполняли их заказы, тем более четко формулировалась мысль, что сами заказы уже давно не соответствуют тому безграничному потенциалу, который мог быть задействован на их выполнении. Тут же появились первые разработки твоего Вячеслава и его единомышленников о предстоящем Крахе, но Главный администратор, а с ним и Инспекторат и слушать об этом не хотели. Наши пессимистичные прогнозы, сделанные с другого ракурса и полностью соответствующие выводам ученых, также игнорировались. Эти высокие чинуши были подобны мокрицам, прячущимся в щели от назревающих проблем. С этим надо было что-то делать, и я
решила принять на себя руководство Республикой…
        Жанна сделала паузу, пытаясь определить реакцию Веры на ее высказывание.
        - Я почти каждый день по работе бывала у Советника Главного администратора, поэтому зациклить его на себе не было для меня большой проблемой. Вскоре он своих жен с детьми выслал из Улья, якобы заподозрив их в измене одновременно и государству, и ему лично, но это был его собственный почин, в мои планы совсем не входивший. Мне даже приходилось порой остужать его, поднадоели эти его глупые сентиментальности, перемежающиеся с грубоватыми приставаниями прямо у него в кабинете. Короче, Советник сдался мне с потрохами, почти и не понадобились гипнотические установки…
        - Это было заметно, особенно когда он перерезал себе шею, твердя: «убей себя, убей себя», - сыронизировала Вера.
        - Ну я же сказала - «почти». Надо было себя обезопасить как-то на случай его разоблачения. Кстати, этот прием я позаимствовала у ленточников - ведь у них или преданный делу хозяев ленточник, или труп. Лишь у тебя это не очень сработало… пока… Но признаюсь честно: такую установку я заложила только Первому следователю, Начсоту и Советнику. Эти люди были под моим жестким контролем. Например, в мозгах Татьяны Кривец я не ковырялась вообще. Что касается Советника - это было один раз, когда он расслабился, я его и настроила на полное подчинение себе, которое и так уже было почти полным, а заодно и на самоубийство в случае разоблачения. Оставался только Главный администратор, с которым дело обстояло куда сложнее. К нему не пропускали никого, жил он один и, судя по рассказам Советника, потихоньку сходил с ума в своем заточении, но прошение об отставке упрямо не подавал. Тогда к нему доступ имели только три человека: Советник, уборщица и повар. По моему плану, Советник постепенно нагнетал истерию, рассказывая Главному администратору о готовящемся покушении, и тот вскоре издал распоряжение о допуске к нему
только Советника в целях недопущения покушений. А когда это решение вступило в силу, Советник негласно отправил своего непосредственного начальника в отставку… в связи со смертью. Скучные подробности о том, как это делалось и как потом Советник избавлялся от трупа, я опущу. Фактом является то, что исчезновения Главного администратора не заметил никто, кроме нас с Советником. Советник по-прежнему передавал декреты и указы Главного администратора, правда, проработанные и подписанные от имени последнего лично мною. Все, кроме Советника, по-прежнему считали меня лишь главой психологической службы Инспектората, но на самом деле именно я управляла Республикой последние годы и писала ее историю. Это моей идеей было уничтожение змеев; моей же разработкой была и война с диггерами. Она, как ты понимаешь, не началась, если бы не ты, Вера. Теперь о тебе… Об уникальном случае поступления в Силы Безопасности девушки я знала с самого начала, и поэтому за тобой вела наблюдение чуть ли не с первых дней твоего пребывания в Урочище. Ты была диггером, и я сразу усмотрела в тебе предоставленный историей шанс покончить с
этими бродягами. Не без нашего участия ты поступила в Университет, стала офицером. А как ты активно вступила в эту войну? Тебе неприятно сейчас это вспоминать, но не оценить виртуозность моих действий ты не можешь. Вспомни, как я ловко просчитала насчет Татьяны Кривец - именно такая вот твоя противоположность может стать для тебя подругой, несчастье которой ты примешь на свой счет и пойдешь за нее мстить. И напрасно ты себя терзаешь раскаянием о невинно убиенных диггерах, тебе не в чем себя винить, ты же объективно не знала, как дела обстоят на самом деле, поэтому действовала сугубо «по зову сердца»…
        Жанна вновь с ироничным сочувствием посмотрела на Веру. Но та опять никак не отреагировала, и Жанна продолжала:
        - Правда, уже имея определенное представление о твоем психотипе, я тебя отозвала с войны пораньше. Какой-нибудь детский диггерский трупик или же душевная встреча с былыми друзьями-диггерами могли резко поменять твое представление о войне. Теперь я считаю, что это была ошибка, надо было тебя подержать там подольше, глядишь, и выиграли б войну. Потом вмешался твой покровитель-следователь, который сосватал тебя в следотдел.
        - Вопрос в лоб: Начсот и Первый следователь…
        - Да-да-да! - торжествующе перебила Жанна. - Тебя, конечно, очень интересует, как я сделала агентами-психологами эти неподкупные машины правосудия, которые прошли в келье следователей капитальную промывку мозгов и двойное сознание которых так тяжело взять в узду? Утолю твое любопытство. Вроде как подразумевается, что начальник следотдела должен быть выходцем из следователей, но на самом деле в Уголовном законе Республики это не прописано, хотя все думают, что это именно так. На самом деле, Начсот - лишь юридически подкованный и прошедший в свое время военную подготовку инспектор высшего уровня, который никогда не расследовал ни одного преступления. С ним мы встречались часто по службе и… Ну, не буду повторяться - процесс тебе не интересен, а результат ты видела сама. А Первого следователя в агенты-психологи записала не я, это мой предшественник не мог смириться с тем, что у нас всюду есть свои глаза и уши, кроме следотдела. Конечно, вербовать уже состоявшегося следователя - это играть со смертью: чуть не рассчитаешь, проколешься, и твой же материал зачитает тебе приговор и снесет с плеч голову.
Поэтому он подбирал среди военных кандидатов, вербовал их и направлял в следотдел. Знаю, что у первого кандидата не получилось, возможно, у второго тоже - не каждому дано пройти через келью, а кто ее не прошел, того следователи отправляли в мир иной. Но какой-то там по счету кандидат сделал это, и вот у инспекторов-психологов появился свой человек в следотделе. Сначала ему просто везло на заданиях, а когда он был уже Пятым или Шестым следователем, то есть в мою бытность, я охмурила Начсота, и с тех пор наш следователь получал только те задания, которые разрешала ему давать я. Так мы его и сберегли аж до тех пор, пока он не стал Первым следователем.
        И все же, несмотря на то, что в следотделе у меня были свои люди, твой переход туда не входил в мои планы, а проиграть комбинацию по твоему возвращению в спецназ было непросто. Но будь уверена, я бы что-нибудь придумала, если бы не осознала потом, что Вера-следователь открывает мне новые горизонты. Примерно тогда же от агентов-психологов среди военных, участвовавших в войне с диггерами, и из поселений стали поступать сведения о псевдопророческой песне диггеров о Деве-Воине. И тут я поняла, что ты - именно та, кто сможет дать новое дыхание загибающейся Республике. Загипнотизировать тебя у меня не получилось, вернее почти получилось, и кое-что ты мне все-таки успела сказать там, в кабинете. Ты лепетала что-то несвязное про родителей и про Бога, но потом быстро прочухалась и с тех пор всегда держалась настороже, подступиться к тебе было тяжело. Но это только раззадорило меня, я стала тебя плавненько подводить к твоему призванию - стать Девой-Воином. А ты отказалась от последнего шанса спасти Муос, и теперь он обречен. Я раньше думала, что тем толчком, который развалит Республику, будет окончательное
разрушение дренажных систем и потоп, но теперь я уверена, что этим деструктивным фактором стала ты. Ты развалила государство, гнилую, но все еще пока работающую машину по поддержанию порядка. Депутаты уже пришли в свои поселения и рассказали о том, что произошло с Советником. Теперь жди череду восстаний и проявлений неповиновения, которые Силы Безопасности подавить уже будут не в состоянии. Республика развалится на десятки воюющих друг с другом кусков. По туннелям и переходам потекут реки крови. На Поверхность выходить в ближайшие годы никто не будет, а значит, голод и эпидемии накроют Муос. Добавить к этому чистильщиков и не вычищенных до конца цестодов, для которых такая ситуация - заветная мечта. Но самое страшное в этом будущем для людей - отсутствие надежды, которую могла дать им ты…
        - Красивый рассказ, Жанна, и даже почти правдивый. Почти… Но есть несколько обстоятельств, о которых ты не рассказала в нашу предыдущую встречу и умолчала сейчас. Для начала - это «Черная Пятерка», которая подчинялась непосредственно Советнику, а значит, тебе, Жанна.
        - Ах да, Черная Пятерка - романтическое название, не правда ли? Но это было не моим изобретением, она существовала до меня - эдакая личная гвардия Советника Главного администратора. Хотя не скрою, что явлением она оказалась довольно полезным и часто используемым…
        - Большинство случаев использования Черной Пятерки за последние пять лет мне известны. Но вот что никак не укладывается у меня в голове: зачем ты устроила бойню в Монастыре после того, как сымитировала там монашеский разврат? Вроде бы цель была достигнута!
        - Не до конца. Я рассчитывала, что когда я с Первым следователем разыграю этот душещипательный сценарий, самые фанатичные поборники православия, узревшие меня нагой в келье монаха, окончательно разочаруются в своей святыне и разорвут монахов на части - так по моим расчетам должно было случиться. Но, как я поняла, религия выводит человека из сферы предсказуемого. Прихожане в то Вербное Воскресенье посмеялись, повозмущались, большинство ушло, но многие и остались. А значит, удар по православию не был смертельным, и цель моя не была достигнута. Поэтому пришлось проиграть запасной вариант - обработали этого полувлюбленного в меня отца Андрея, он начеркал под гипнозом ультиматум соседнему поселению и сам же отнес его администратору. А уже через день Черная Пятерка, переодевшись в монахов, перебила всех, кто вышел на это якобы спорное поле. С восьмидесятипроцентной вероятностью поселение должно было само покарать Монастырь, но этого опять не случилось - слишком въелись эти предрассудки в их сознание: вроде бы и в Бога уже не особо верят, но и на Монастырь боятся идти. Пришлось акт возмездия вместо них
опять же выполнить Черной Пятерке. Ну а потом пришел все тот же Первый следователь, провел «объективное» расследование, и все священники оказались вне закона…
        - Примерно так я это себе и представляла… Второй момент, о котором ты умолчала - это передатчик и связь с Москвой. Весь Муос уверен, что передатчик вырубился вскоре после Великого Боя. Что же мы узнаем на самом деле: до сих пор осуществляются сеансы связи.
        - Ложь о прекращении радиосвязи была распространена задолго до меня. Это Главный администратор посчитал, что нечего отвлекать народ от насущного труда бесполезной информацией о чем-то далеком. Но потом, став негласным главой государства, я подумала - а почему бы и нет… и по моему указанию радиоконтакт был восстановлен. Что ж тут плохого?
        - Восьмой следователь, изучив стенограммы передач, выяснил, что Москва нашла утерянный вертолет, на котором когда-то прилетел в Муос Присланный и ремонтом которого он сейчас активно занимается, чтобы прилететь в Минск, в ответ на твою системную дезинформацию о наших делах и намерениях. Прочитав твои сообщения, я чуть не разрыдалась и уверена, что если москвичи до сих пор не прилетели, то это связано только с технической невозможностью сделать это. Так зачем тебе так нужен был этот прилет?
        - Неужели ты и в этом видишь что-то предосудительное?
        - Конечно. Во-первых, прилетев, они сразу бы поняли, что дела здесь обстоят не так, как сообщалось им посредством радиосвязи. Во-вторых, один из членов Черной Пятерки перед смертью успел мне поведать, что где-то в Улье построен примитивный макет вертолета по рисункам погибшего Командора и что они регулярно отрабатывали захват этого вертолета…
        - У меня была мысль закодировать каждого из Черной Пятерки, чтобы в случае чего они поступили с собой так же, как Начсот и Советник, да все как-то руки не доходили. Как результат, кто-то обязательно проболтается… Москва - это целина, непаханое поле для психологической службы, далекая перспектива. Захватив вертолет, мы бы закодировали экипаж, и они стали бы нашими людьми. Пара рейсов - и несколько инспекторов-психологов, возможно, даже я сама, оказались бы в Москве. Вербуя агентов-психологов по всем заселенным станциям московской подземки, мы в конце концов осуществили бы там маленькую бескровную революцию, и выходцы из Муоса правили б там. Если бы здесь дела стали совсем плохими, можно было бы эвакуироваться туда. Как тебе проект?
        - Проект - ничего. Только тут еще одно обстоятельство, о котором ты умолчала, всплывает. Тот атомный заряд, который я в Цестодиуме обезвредила, ты ж его для Москвы готовила и, значит, с помощью вертолета туда переправить собиралась. Совершенно у меня в голове не укладывается - зачем?
        - Сразу поправлю тебя - заряд готовила не я, а Главный администратор. Ему он нужен был как эдакое воплощение силы, которой владел бы только он. Я, если честно, боялась этого заряда - он же мог весь Муос погубить, что едва не случилось. Когда Главный администратор ушел в иной мир, я думала поначалу работы по созданию ручного привода прекратить и от заряда избавиться. Но заряд - не камешек, просто так его не выбросишь, вот я и решила использовать его подальше от наших территорий, в Москве. Поэтому работы были доведены до конца, а потом случилось то, что случилось…
        - Так что ты собиралась сделать с зарядом в Москве?
        - Ну-у-у… Это был бы такой гарант безопасности нашей экспансии. Если бы москвичи нас раскусили, можно было бы их первое время пошантажировать, а если бы они не послушались… Атомный взрыв в центре московской подземки, конечно же, не уничтожил бы московское метро - все же их мир побольше нашего, - но уж точно отбил бы желание сотворить акт возмездия за неудавшуюся экспансию на ближайшие полсотни лет.
        - Раз мы заговорили про заряд, Жанна, не могу не вспомнить о чистильщиках. Ты же помнишь, что у меня с ними свои счеты? И вот, побывав среди этих деградантов, я не могу никак понять: почему же они до сих пор существуют? Почему Республика их до сих пор не уничтожила? Ведь это не диггеры и не ленточники - несколько операций спецназа во главе со следователями, и про чистильщиков забыли бы навсегда. Но они ведь все это время жили, ползали на задворках Республики, обращали, убивали, а потом чуть весь Муос не погубили. Когда перед моим уходом к чистильщикам ты инструктировала меня об их внутриклановых порядках, именах и связях, я задалась вопросом: откуда у Инспектората столько информации об этих нелюдях? И почему эта информация касалась всего, что было до гибели Мелхиседека? У любого прознавшего про твою контору и методы ее работы напрашивается одно-единственное рациональное объяснение всему этому - среди чистильщиков у вас был свой агент-психолог, и это не кто иной, как Мелхиседек. Но если Мелхиседек - основатель клана чистильщиков, то когда же он стал агентом-психологом: до создания клана или уже
став чистильщиком? Ответь мне, Жанна…
        - Вот тебе только осталось обвинить меня в том, что я чистильщиков послала к тебе в поселение, чтобы вырезать твою семью! Быть может, ты не заметила, что я ненамного старше тебя и инспектором-психологом стала значительно позже тех событий? Но в общем твои предположения верны. Я не особенно интересовалась историей клана чистильщиков, знаю ее только по дошедшим до меня скупым отчетам самых первых инспекторов-психологов новой Республики. Все знают, что в Великом Бою погибло большинство землян, ни для кого не секрет, сколько после этого осталось инвалидов. Единственное, что никогда не афишировалось, - сколько солдат и ополченцев стали психическими калеками. Причем, как правило, это были самые лучшие воины, психика которых не выдержала череды смертей, а ведь им приходилось убивать не только ленточников-мужчин, но и женщин и детей. Их разум, эмоции, рефлексы на несколько суток целиком перестроились для нужд убийцы, а вернуться в прежнее состояние не смогли. Вернувшись в свои поселения, такие воины стали серьезной проблемой для мирных жителей, в каждом из которых они хотели видеть подлежащего уничтожению
ленточника. Свихнувшихся участников Великого Боя как-то удалось собрать из их поселений, но вот что делать с ними дальше - было непонятно. Убить всех? Отправить на каторгу? Вернуть обратно в поселения? Вот тогда-то и было принято не такое уж глупое, на мой взгляд, решение: создать из них новый клан, руководитель которого будет находиться под контролем Республики. Наспех придумали для них философию. Подобрали вождя из ветеранов - того самого Мелхиседека, он и сам был полусвихнувшимся, но с определенной харизмой и с достаточно высоким уровнем интеллекта. Капитально промыли ему мозги, залив пожизненное беспрекословное подчинение инспекторам-психологам, и отправили всю эту команду психов за пределы Республики - туда, где прозябали пока что независимые поселения. От чистильщиков Республике была только польза - во многих отношениях они оказались куда выгодней Черной Пятерки. Мелхиседек под чутким руководством инспекторов-психологов водил свою ватагу к самым строптивым поселениям, и уже вскоре их посланцы на коленях ползли в Инспекторат, умоляя, чтобы их приняли в Республику, лишь бы спасли от чистильщиков.
        - Но ведь Мегабанк был поселением Республики, зачем же на него было натравливать чистильщиков?
        - Когда я занималась тобой, то, конечно же, пыталась выяснить обстоятельства, связанные с трагедией Мегабанка. Судя по всему, в клане чистильщиков произошел раскол - появился новый вождь, который не разделял умеренности Мелхиседека в отношении Республики. Он увел с собой значительную часть тамошних придурков - именно эти раскольники набрели на твой Мегабанк. После того, что они сделали с твоим поселением, их уничтожили всех до одного - об этом ты знаешь и сама.
        - И неужели никому в голову не пришло после этого расправиться с чистильщиками окончательно?! - в сердцах спросила Вера, едва справляясь со своими эмоциями.
        - Да нет, совсем наоборот, - как ни в чем не бывало продолжала Жанна. - Мне на глаза попался отчет-анализ агента-психолога, который тогда контролировал Мелхиседека. Он аргументированно доказывал, что инцидент в Мегабанке дал Республике одни только плюсы. Во-первых, в клане чистильщиков произошла естественная чистка, извиняюсь за тавтологию: все непослушные и чересчур агрессивно настроенные к Республике чистильщики были устранены. Авторитет Мелхиседека, прорицавшего, что раскольников ждет Божья кара, непомерно вырос, от этого его клан стал более управляемым. Ты, быть может, этого не знаешь, но ваше поселение в депешах, направленных в другие поселения, было объявлено бунтарским и вышедшим из состава Республики незадолго до нападения чистильщиков. Очень выгодный агитационный шаг с несложным предупреждением: выйдешь из Республики - лишишься защиты Республики - погибнешь от внешних врагов. Заодно Силы Безопасности еще раз поиграли мускулами перед рядовыми гражданами и показали, какие они сильные и всемогущие, и как хорошо могут защищать, и как плохо бывает с теми, кто не слушается Республику. Ну а
гибель двадцати там с чем-то человек - это лишь издержки производства.
        Понимая, как больно Вере слышать все это, Жанна и не думала сглаживать углы. Она ледяным тоном сказала:
        - И что сейчас, Вера? Из тебя прорвется ненависть, которую ты попытаешься выдать за проявление доброй памяти о тех, кто погиб много лет назад и кого уже не вернешь? Можешь сорваться на мне, впрочем, это-то ты и делаешь сейчас. Все твое расследование - лишь эгоистичный фарс. Вернись назад, к моменту возвращения из Цестодиума, и проиграй всю ситуацию сначала, но убери из нее все личные элементы: память о Мегабанке, предательство Танюши, пленение Вячеслава. И что тогда останется? Вела бы ты это расследование? Лезла бы к моему горлу? Признайся себе, Вера, что все уничтоженное тобою с такой гениальностью разрушалось лишь в угоду твоего неуемного эгоизма. Ты назвала меня психическим мутантом? Может быть, и так. Но ты, Вера - чудовище! Ты - талантливый монстр, который в жертву своему спокойствию готов принести весь Муос. Я полчаса назад напомнила тебе, что ты сотворила, убив со своими коллегами Советника; о том, что ждет Муос после этого. И что же Вера? Стала она мне доказывать, что это не так, что после развала государства ненавидящие свою метрополию поселения с радостью восстановят централизованное
правление и будут жить в любви и согласии? Нет! Значит, Вера понимает или допускает, что именно она стала детонатором Краха, который в ближайшее время уничтожит в тысячу раз больше людей, чем когда-то погибло в Мегабанке. И Вере на это наплевать! А может быть, наоборот? Может быть, тебя распирает гордыня от осознания того, что именно тебе удалось порешить Муос, сделав то, чего не смогли сделать американцы, ленточники и цестоды?! Загляни внутрь себя, Вера! Кто ты есть на самом деле? Через год-полтора, прохаживаясь по опустевшим поселениям, подбрасывая ногами детские черепа, что ты будешь думать о себе? Вот тогда-то ты вспомнишь мои последние слова перед казнью, только исправить уже будет ничего нельзя. Попытаться что-то сделать можно еще сегодня, и единственный, кто может спасти Муос, - это Дева-Воин…
        Вера равнодушно перебила Жанну:
        - Ну и последний, самый главный вопрос. Все от того же умирающего чернопятерочника я узнала, что они должны были меня убить и такое задание им дал Советник, то есть ты, Жанна. Как-то не вяжется это с твоим обещанием сделать из меня пророчицу и мессию. Так кого же ты собиралась сделать Девой-Воином на самом деле?
        - А разве это еще не понятно? Себя, конечно! По моему плану Вера-диггер, Вера-Стрелка, Вера-следователь должна была просто исчезнуть без следа, а потом снова появиться с третьим вариантом внешности; учитывая, что ты ее уже меняла, на очередную подмену никто не обратил бы внимания. Телосложение у нас одинаковое; твою прическу, вернее, отсутствие прически, воспроизвести несложно; твои движения, походку и манеры я уже хорошо изучила и смогла бы без особых проблем скопировать. Чуть сложнее было бы с голосом, но и эта проблема решаема: на людях я бы говорила только пафосные речи громовым тоном, и те, кто тебя знал, посчитали бы, что это лишь громкий вариант твоего голоса. В итоге я стала бы тобой. Я бы соединила твое прошлое, твои заслуги и подвиги со своими талантами. Очень скоро меня понесли бы на руках, и к тайной власти в Республике добавилось бы поклонение людских масс. А вскоре можно было и «свергнуть» давно не существующего Главного администратора и занять его место. Это был идеальный вариант спасения Муоса. Но, к сожалению, эти дегенераты там, возле каторги, с тобой справиться не смогли, ты
после этого засветилась в следотделе, начав это расследование, и возможность устроить твое бесследное исчезновение была утрачена. Со скорбью я вынуждена признать, что занять твое место у меня уже не получится. Ты - единственная возможная Дева-Воин на весь Муос. Поэтому я совершенно искренне пригласила тебя к сотрудничеству, и тебе пока не поздно принять приглашение. Видишь, насколько я откровенна с тобой…

7
        Вера услышала шаги в коридоре. Ее четкий слух, умение разделять и быстро анализировать звуки позволили сразу идентифицировать походки дюжины крепких мужчин в военной обуви. Но теперь важны были не параметрические признаки приближающихся людей и даже не то, кто они. Важным было то гнетущее чувство, которое вызвали у Веры эти внезапные звуки в коридоре. Ее охватила какая-то нелепая уверенность в том, что именно в этот кабинет сейчас зайдут вестники страшного завтра, грядущего Краха, в неминуемости которого она до сих пор еще сомневалась. И осознание этого навалилось на Веру полной апатией ко всему происходящему - она даже не думала сопротивляться той направленной против нее силе, которая сейчас вломится в кабинет главы психологической службы Инспектората, и даже не потянулась к своим секачам. Схожее настроение охватило и хозяйку этого кабинета, совсем недавно приговоренную к смертной казни, но при этом беззаботно излагавшую свою нераскаянную исповедь. Ее красивые губы тряслись, и непривычно напуганным голосом она сообщила:
        - Начало конца…
        - Обе здесь! Так еще лучше! - пророкотал генерал Дайнеко, пока ворвавшиеся в кабинет убры в масках заламывали руки Жанне и Вере.
        - Генерал, объясните: что происходит? Я вынуждена вам сообщить, что в соответствии с параграфом сто семьдесят шесть Закона Республики, нападение на следователя…
        - Да заткнись ты… Никому уже не нужны твои параграфы и законы, и Республики уже тоже нет, да и следователей скоро не будет. Ты мне сразу не понравилась, еще когда тебя с сиськами голыми твой благодетель ко мне в кабинет завел. Давно надо было тебя кончить, да вот эта ж все не давала, - генерал едва повел подбородком в сторону Жанны. - Теперь все будет по-другому. Теперь не будет никаких следователей, никаких психологов, никаких законов и парламентариев. Будет Деспотия - так я называю новое государство. И править этим государством будут только военные. А вместо законов будет жесткий террор. Дня за два почистим Улей, а потом идем на Восток. Сраные фермеры после того цирка, который ты устроила в президентском бункере, опять взбунтовались. Да еще как! Ультиматумы выставлять нам стали, признания независимости требуют. Пришлось пока прекратить войну с диггерами, все войска отозвать… Но ничего, до тех тоже, придет время, доберемся, а пока пройдемся по наспех составленному списку, в котором ты, майор, одна из первых; потом зальем кровью Восток, а после вернемся и к твоим былым дружкам.
        Набравшись смелости, совсем растерявшаяся Жанна обратилась к генералу:
        - Генерал, вам в вашей новой миссии, как никогда, понадобятся психологи…
        - А ты, ведьма, первая в том списке. Я вообще за тобой сюда шел, поэтому наслаждайся последними вздохами в этой жизни. Перед тем, как я сам вынес приговор Третьему следователю, он успел мне сделать свой последний доклад о тех чудесах, что ты творила. Но больше, будь уверена, ни в чьих мозгах ты не покопаешься… Все, кончайте их обеих…
        Убры потащили Веру и Жанну на выход из Штаба, в тупиковое ответвление туннеля, недостроенного древними; именно в этом тупике следователи обычно приводили в исполнение приговоры, объявленные в Штабе. Здесь пол и стены пропитались тошнотворным запахом сгнившей крови, но сейчас его перебивал запах крови, недавно пролитой. Уже с десяток трупов тех, кто оказался в генеральском списке и был заколот здесь, лежали безобразной кучей. Жанна всю дорогу пыталась разговорить тащивших ее солдат в масках, давя на жалость и пытаясь установить таким образом психологический контакт. Но времени для этого было слишком мало, и «материал» теперь у нее был очень жесткий. Незаметным движением убр выхватил меч, и вот уже та, что правила Муосом и собиралась править всем миром, лежит с открытым ртом на куче трупов, бессмысленно уставившись мертвыми глазами на тусклую лампочку, освещавшую этот тупик смерти.
        - Я тебя чуть подрежу, ты упадешь на трупы и полежишь с пару минут, а потом забирай свои секачи и уходи, чтобы я никогда тебя не видел, - прошептал знакомый голос из-под маски, и два зачехленных секача полетели на пол.
        - Тхорь?
        - Да молчи ты…
        - Именем Республики! - услышала Вера привычную формулу, произнесенную знакомым голосом.
        Тхорь отшвырнул Веру и направился в сторону двух следователей, которые, загородив выход из тупика, в четыре руки крутили мельницы своими короткими мечами. Туннель был узок, и численное превосходство убров не давало им преимущества, так как одновременно драться здесь могли только двое. Удары мечей следователей и убров слились в единый звон.
        Когда два убра пали, Вера крикнула:
        - Второй и пятый следователи, остановитесь! Тхорь, остановись!
        - Приговор вынесен… и подлежит… немедленному исполнению, - со сбивающимся дыханием произнес Второй следователь.
        - Второй! Какой приговор?! Все кончено! Оставьте его.
        Уже один Тхорь едва отбивался от четырех мечей, отступая к куче трупов, на которой, обхватив руками голову, сидела Вера.
        - Второй…
        Тхорь упал рядом с Верой, дернулся в предсмертной агонии, а потом замер.
        Три быстрые фигуры неслышными шагами двигались по коридору на выход из Улья.
        - Второй следователь, как вы меня нашли?
        - Шестой следователь, я знал, что вы направились в психслужбу Инспектората допрашивать руководителя. Знал, что бывший генерал Дайнеко окружил Штаб и намерен уничтожить всех следователей. Предположил, куда вас могут отвести для умерщвления. И мое предположение оказалось верным.
        - Второй следователь, вы сказали: «бывший генерал», почему бывший?
        - Шестой следователь, я вынес в отношении него заочный приговор - смертная казнь без права выбора способа казни с лишением должности и звания. За совершение государственного переворота, сопровождавшегося убийствами следователей, должностных лиц Республики и мирных граждан. Окончательно приговор будет сформулирован по окончании расследования преступных действий приговоренного Дайнеко.
        - Второй следователь, какой сейчас может быть приговор? Республики больше нет: нет Главного администратора, нет Советника, нет Парламента. Скоро каждое поселение будет само по себе…
        - Шестой следователь, есть Закон Республики. Вы помните, что должно быть со следователем, который не смог или не пожелал дальше служить Закону? Мы будем выявлять нарушителей Закона и выносить в отношении них справедливые приговоры. Остановить нас может только смерть.
        - Но нас ведь только трое, а нарушителями закона вскоре станут все оставшиеся в живых…
        - Шестой следователь, учитывая особые обстоятельства, я принимаю на себя обязанности Начсота, вы становитесь Первым следователем, Седьмой - третьим. Постепенно будем подготавливать новых следователей. По вашему вопросу об очередности пресечения нарушений Закона сообщаю следующее: мы будет определять наиболее тяжкие преступления, расследовать их и приводить в исполнение приговоры, потом переходить к следующим, самым тяжким из оставшихся не расследованными, и так далее. Сейчас главной задачей является приведение в исполнение приговора в отношении бывшего генерала Дайнеко. На данный момент это затруднительно в связи с наличием рядом с ним большого числа военных из числа бывших убров и армейцев. Все они также заочно приговорены к смертной казни, однако ввиду особых обстоятельств и оставшихся не расследованными более тяжких преступлений, исполнение приговоров в отношении второстепенных участников путча отсрочено и будет исполняться по мере крайней необходимости…
        Вера слушала Второго следователя вполуха. Этот человек сыграл важную роль в ее судьбе, дважды спасал ей жизнь, но сейчас он казался ей таким же одержимым, как цестоды, Жанна, генерал Дайнеко. Он был предан служению Закону, но Закон умер вместе с Республикой, которая умерла вместе с Советником. И он обречен на бессмысленную войну со всем Муосом… Следуя ходу своих мыслей, Вера вынуждена была признать, что она стала равнодушна к тому, чем она занималась до сих пор. Вера испытывала уважение к самоотдаче и профессионализму этих воинов Закона, не собиравшихся отступать от своего дела, даже когда все вокруг рушилось и горело, но то, чем они занимались, стало для нее совершенно чуждым. Как может быть абсолютно правильным и имеющим неоспоримый смысл служение государству, во главе которого стоят преступники и маньяки? Она всю свою жизнь искала Истину и, казалось, нашла ее в работе следователей - непреклонных искателей истины. Но если их порою использовали как марионеток, если то, чему они служили, в значительной части оказалось фальшью, значит, эта истина не является абсолютной? А раз истина не абсолютна -
значит, она не может быть истиной. А это вопит о том, что она в очередной раз ошиблась и занималась не тем, чем должна была!
        - Начсот, я не пойду с вами.
        - Первый следователь, что вы имеете в виду?
        - Начсот, я должна закончить расследование дела по обвинению главы психологической службы.
        - Первый следователь, дело закрыто.
        - Начсот, дело может быть закрыто только тогда, когда сформулирован и приведен в исполнение приговор и по результатам расследования подан рапорт на имя Начсота. Я вам не подавала рапорт.
        - Первый следователь, что вы собираетесь расследовать по делу руководителя психологической службы?
        - Начсот, я собираюсь идти на каторгу «Динамо» и расследовать обстоятельства незаконного заточения преподавателя вневедения из Университета. И я намерена его освободить…
        Начсот резко остановился. Он схватил Веру за руку и развернул к себе. В темноте лишь глаза Начсота едва блестели, но Вера чувствовала, как эти глаза и во мраке сверлят ее насквозь. Она не удивилась бы, если бы новый Начсот обвинил ее сейчас в нарушении присяги следователя, выразившемся в поддержании личных связей, злоупотреблении служебным положением и куче других преступлений, наказуемых Законом Республики, тут же приговорил бы ее и привел приговор в исполнение. Это было бы естественно и, пожалуй, справедливо с точки зрения Начсота и самой Веры, если бы она наблюдала эту ситуацию со стороны месяца два назад. Но Начсот неожиданно произнес нехарактерным для него теплым голосом:
        - Первый следователь, направляйтесь на каторгу «Динамо», расследуйте там то, что считаете нужным, и быстрее возвращайтесь…
        Как бы Вера хотела, чтобы он сейчас назвал ее по имени или хотя бы перешел на «ты», но это было бы слишком много для этого человека.
        VI. Крах

1
        Географический центр Минска почти совпадал с центром административным. Площадь Независимости с системой правительственных зданий, здание администрации Президента, строения КГБ и МВД, Университет, железнодорожный вокзал, министерства, городские управления и важные административные здания теснились на достаточно ограниченной территории. Многие из них обладали построенными еще в послевоенные времена бомбоубежищами и бункерами. Несмотря на то, что последний Президент к атомной войне готовил весь Минск, наибольшие вложения, более скорое и добросовестное их использование пришлись как раз на самые проверяемые объекты - те, которые были поближе к Администрации Президента. Именно здесь располагалась самая плотная система благоустроенных подземных помещений жилого и специального назначения, именно здесь находилась самая густая сеть коммуникаций, тут же была построена подземная геотермальная электростанция.
        После Последней мировой этот густой клубок обитаемых подземных пустот включал президентский бункер, бункеры Штаба, Университет, электростанцию, Шлюзовую, еще несколько десятков больших и малых бункеров, в которых размещались Инспекторат, лаборатории, самые важные мастерские, общежития элиты Муоса. С чьей-то легкой руки этот самый густонаселенный район Муоса стали называть Ульем.
        Еще в эпоху Центра в Улей допускались те, кто имел статус не ниже УЗ-5. После Революции цифирная градация граждан была упразднена, но простому смертному доступ в Улей был по-прежнему закрыт. Многочисленные входы в эту внутреннюю систему коммуникаций охранялись. Еще Главный администратор, став добровольным затворником, начал вялотекущие работы по отделению Улья от основного Муоса. Прознав о грядущем Крахе, Жанна через Советника осуществляла проект полной изоляции Улья. Все выходы на Поверхность, кроме Шлюзовой, были заварены, замурованы и замаскированы изнутри и снаружи. Почти все подземные ходы и туннели, ведущие в Улей, также были замурованы или завалены. В трех оставленных строились мощные железобетонные двери, а также монтировалась система экстренного обвала, которая должна была закупорить и эти проходы, в случае если двери снаружи все же будут взломаны.
        Одновременно со строительными работами осуществлялся завоз из поселений огромных количеств сушеного картофеля, зерна, копченого мяса, медикаментов, льняной ткани, которыми заполнялись многочисленные склады Улья. Эти приобретения делались за счет непомерных налогов, установленных поселениям Инспекторатом. На работах по ограждению Улья от внешнего Муоса задействовали каторжан и рабочих со всего Муоса. Причем с последними расплачивался станок, штамповавший ничем не обеспеченные муони только для Инспектората, порождая пока еще не очень заметную инфляцию.
        По планам официального руководителя психологической службы и неофициального главы всей Республики, в день Краха последние входы должны были быть закупорены, и Улей остался бы выживать сам по себе, со своими припасами, своей электроэнергией, своими мастерскими. Жители Улья смогли бы даже после истощения продовольственных запасов долгое время обходиться без выхода на Поверхность благодаря обширным оранжереям, а те освещались электроэнергией, в избытке производимой электростанцией, которая будет работать теперь на Улей.
        У поселений, оставшихся вне Улья, лишенных центрального управления, электроэнергии, производственных мощностей и научных кадров, шансы на выживание были на порядок меньше.

2
        Вера почувствовала неладное, еще когда подходила к двери каторги. Ее обоняние безошибочно идентифицировало запахи крови и горелого мяса. На входной двери поверх блеклой трафаретной надписи «Каторга «Динамо» красовались свежевыцарапанное изображение черепа и надпись «Смерть всем!».
        Вера осторожно постучала в металлическую дверь. Не открывали долго, кто-то внимательно всматривался в глазок. Потом как-то нехотя лязгнули засовы, и дверь медленно отворилась. Нескольких секунд Вере хватило, чтобы понять в общих чертах, что произошло на каторге за последние дни. Горстка мужчин и женщин в грязных лохмотьях, очень изможденных, но без видимых признаков мутаций, встречала ее, вооружившись палицами и дрянными арбалетами, недвусмысленно нацеленными на Веру. То, что надсмотрщиков нигде видно не было, а их оружие оказалось в руках людей, еще недавно обитавших здесь в качестве узников, свидетельствовало об одном - на каторге произошел бунт, и узники захватили ее. Впереди стоял здоровенный одноглазый мужчина, причем по еще гноящейся пустой глазнице, которую тот не позаботился закрыть повязкой, было понятно, что глаза он лишился совсем недавно. Этот увалень держал две самые большие палицы - по одной в каждой руке.
        - Ты кто? - прошипел увалень Вере в лицо, и ужасный смрад из его рта обдал Веру.
        - Я следователь Республики, - как можно спокойнее ответила Вера.
        Самым правильным в данной ситуации было бежать, и бегство ей, конечно, удалось бы, учитывая физическое состояние этой банды, но поступить так Вера не могла.
        - Зачем? - произнес одноглазый, и Вера сама додумала окончание его вопроса: «Зачем ты пришла?»
        - Мне нужен один человек, я его забираю…
        Вера поняла: легенда о том, что этот человек нужен следователю для допроса, могла сработать в обратную сторону - тем, кого сюда отправили следователи, такое требование наверняка не понравится.
        - Кто?
        - Вячеслав из Университета.
        - Мы не отдаем никого.
        - Он не будет против уйти со мной.
        - Ну иди, отдай оружие и иди…
        Вера послушно отдала мечи, вытянув их из заплечных ножен. Увалень отошел в сторону, и все остальные каторжане расступились. Вера прошла сквозь этот кишащий вшами и прочими насекомыми вонючий людской коридор, ненавидящий ее и готовый в любой момент разорвать на куски. Теперь она поняла причину ударивших ей в нос запахов - в торце коридора горел костер, над которым на разложенных кирпичах лежала решетка, а на ней жарились куски мяса. Можно было бы задаться вопросом, откуда на каторге мясо, если бы рядом с чаном не стояла внушительная колода, на которой раньше надсмотрщики забивали и разбивали оковы заключенных. Колода была вся залита кровью, тут и там с шершавой боковой поверхности колоды свисали пучки волос разного цвета - это были человеческие волосы. И в подтверждение своей догадки Вера увидела за колодой несколько человеческих черепов, почерневших от огня и с отрубленными черепными коробками, из которых местные людоеды извлекли себе на трапезу мозги.
        - Перекусите с нами? - ухмыльнулся одноглазый.
        Вера повернулась и уставилась на него. Если бы у нее не было цели, с которой она сюда пришла, она воспользовалась бы полномочиями следователя, тут же вынесла приговор, не заботясь о формулировках, и немедля привела бы его в исполнение. Но увалень решил, что его предложение привело следователя в недоумение, и гадко хохотнул, открыв свой беззубый рот. Прочие людоеды словно по команде начали громко смеяться, и это был нечеловеческий смех: так, очевидно, смеются демоны или мертвые.
        - Я пришла за Вячеславом Максимовичем.
        - Худая и мелкая… Маловато в ней будет, но зато свежее… - словно не слыша Веру, приценивался увалень.
        - Да-да… Свежая… Хорошая… - одобрительно закивали головами остальные каннибалы.
        Между ног стоявших возле нее людей к ней подползла женщина и подняла голову. Вера узнала в ней делопроизводителя, ту, которая записывала ее в журнал. К страданиям, отпечатавшимся на лице этой несчастной, добавилась какая-то печаль - стыд, что ли, за происходящее здесь.
        - Увалень, это следователь. Я помню ее. Это она увела отсюда половину надсмотрщиков, которые потом были убиты. Если бы не она, мы бы ни за что не справились со всеми ними. А потом приходили следователи и искали ее, значит, она против Республики; она за нас. Не делай ей плохо.
        На удивление, Увалень имел прозвище именно такое, которое пришло в голову Веры, как только она его увидела. Увалень схватил женщину за одежду, поднял к себе и уставился на нее единственным глазом. Потом неожиданно отбросил ее в сторону и разочарованно произнес:
        - Хорошо! Отдадим ей Профессора…
        - Отдадим… Профессора отдадим… - вторили толпившиеся здесь каторжане, хохоча и посвистывая.
        Увалень направился в дальнюю часть коридора, в направлении карцера. Недоброе предчувствие охватило Веру. Вот камеры для неработающих инвалидов, на дверях которых по свежему было нацарапано: «Мясосклад № 1», «Мясосклад № 2», а вот и сам карцер. На трех цепях висели искалеченные люди. Один был уже мертв - немолодой мужчина в священнической рясе с обрубленными по самый пах ногами. Вторая - женщина. Она смотрела на Веру широко открытыми глазами, ее губы тряслись, лицо ежесекундно перекашивали болезненные гримасы. Вера узнала ее - это была сожительница старшего надсмотрщика, которую она видела в его квартире, когда последний раз приходила на эту каторгу. Женщина была совершенно голой, груди и ягодицы у нее были вырезаны, но раны посыпаны каким-то порошком, очевидно, останавливающим кровотечение и не дающим развиться сепсису. Третий человек…
        - Нет! - Вера вскрикнула, что вызвало сатанинский смех Увальня, а за ним и всех остальных людоедов.
        В глазах у нее помутилось. Она шагнула вперед, в вырытую яму, отчего сапоги у нее провалились в зловонную жижу из крови, мочи, испражнений тех, кто висит и висел раньше над этой ямой. Обойдя первых двух подвешенных, она подошла к нему, словно надеясь, что вблизи она увидит не то, что узрела на расстоянии.
        У него не было ног ниже колен. Они были обрублены, а потом культи зашиты нитками и засыпаны все тем же порошком.
        - Вера? - он открыл глаза, попытался улыбнуться и снова провалился в забытье.
        - Ну что, забираешь его или лучше перекусим? Гы-гы, - снова спросил у нее Увалень, получавший удовольствие от происходящего. Его прихвостни опять загоготали, приводя Веру в бешенство.
        - Отцепи его, - сквозь зубы процедила она таким тоном и с таким видом, что кое-кто из людоедов ступил шаг назад.
        Скрестив на груди руки, Увалень дал команду, и тут же трое каннибалов обежали яму с двух сторон, положили поперек доску, взобрались на нее и с помощью молотков ловко разомкнули оковы. Они делали это явно не в первый и даже не в десятый раз.
        - Забирай, - с ухмылкой кивнул Увалень на положенного возле ямы Вячеслава. - Я вас отпускаю.
        Она могла бы выхватить секачи, перерезать ему глотку, завалить еще с десяток каннибалов, но вырваться с каторги, тем более вместе с Вячеславом, у нее не было шансов. И она сделала единственное, что ей оставалось. Закрыв глаза, она за секунду сконцентрировалась и собрала в кулак всю свою волю. Потом нагнулась, подняла Вячеслава с пола и шагнула вперед. Она шла на выход прямо, уверенно, как будто несла что-то не очень тяжелое. Вид воинственной девушки, выносившей из этого ада искалеченного мужчину, произвел впечатление на людоедов. Каждый из них мог нанести удар своей шипованной палицей по спине Веры, запросто перебив ей позвоночник - она бы наверняка почувствовала движение за спиной, но выхватить секачи уже не успела бы, потому что руки ее были заняты. Даже Увалень первое время просто стоял со скрещенными руками, недовольно поглядывая на своих изумленных этой картиной подчиненных. Ему показалось, что дать команду остановить девушку будет сейчас неправильно: после того, что сказала о следователе делопроизводитель, и после того, что следователь сделала сама. Но и просто так отпустить их он тоже не
мог. Безобразная ухмылка перекосила его лицо, когда он принял среднее решение: быстрыми шагами он обогнал следователя и стал у двери, ведущей в туннельчик, опять скрестив руки на груди с видом человека, не сомневающегося в своем величии.
        - Отойди… ты сказал… что отпускаешь нас, - у Веры заметно сбилось дыхание.
        - А я вас и отпускаю… Только не сюдой… Профессору нужен свежий воздух…
        Увалень указал на другой выход - на Поверхность. Вера не двинулась, сверля одноглазого изверга взглядом. В толпе каннибалов послышались смешки - теперь их мнение снова было целиком на стороне своего жестокого вождя.
        - Ну, что не идешь? Сейчас передумаю.
        Кто-то осторожно толкнул Веру палицей в напряженную спину, больно кольнули шипы. Открылась дверь выхода на Поверхность. У Веры опять не оставалось выбора, и она шагнула в распахнутую дверь.
        Ноги увязали в снегу, глаза слезились от яркого света и холодного ветра, едва не сбивавшего ее с ног и продувавшего ее худое тело почти насквозь. Первое время она опасалась, что их настигнут каннибалы, но те и не подумали высовываться на Поверхность. Вот он, гигантский овал бывшего стадиона «Динамо», из которого когда-то ее отец уводил мать. Причудливый изгиб судьбы заставил ее повторить то, что давным-давно сделал ее отец. Вера кое-как доковыляла до первого закутка, отгороженного парапетом спуска в какой-то подвальчик, и опустила Вячеслава прямо на чуть прикрытую снегом мерзлую землю, прислонив его спиной к стене. От холодного воздуха и яркого света он быстро пришел в себя и теперь удивленно смотрел на Веру. Он был истощен от голода, кровопотери и той страшной боли, которую испытал и наверняка испытывал до сих пор. Из своего следственного рюкзака она достала респиратор и надела его на Вячеслава. Себе она скрутила повязку из сложенного в несколько раз куска льняной ткани, оторванного от майки. Она сомневалась в эффективности такого противорадиационного средства, и все же респиратор был нужнее
Вячеславу, организм которого был ослаблен настолько, что радиоактивный воздух свел бы на нет его и без того небольшие шансы на выживание. Вера, опустив респиратор, дала ему попить из фляги, осторожно, чтобы вода не пролилась за ворот превратившегося в окровавленные грязные лохмотья комбинезона ученого - на таком холоде она тут же стала бы замерзать.
        Едва смочив пересохшие окровавленные губы, Вячеслав произнес:
        - Ступни болят.
        - У тебя нет ступней.
        Подумав, он произнес, едва улыбнувшись:
        - Все равно болят.
        Она вернула респиратор на место и очень серьезно произнесла:
        - Вячеслав, единственный шанс выжить у нас с тобой - это дойти до ближайшего известного мне незапертого входа в Муос, причем сделать это как можно быстрее. Я тебя возьму на спину, а ты меня обхватишь за плечи. Только не теряй сознание, иначе отпустишь руки - и я тебя не удержу, или еще хуже - замерзнешь.
        - Я постараюсь, но я не уверен.
        - Чтобы не отрубиться, говори. Говори что-нибудь.
        Вера, стиснув зубы, присела и взвалила Вячеслава на спину, а он неловко обхватил ее за плечи. Стиснув зубы, она встала и пошла. Очередной порыв ветра чуть не сбил ее с ног.
        - До какой же все-таки нелепости я дожил - меня, мужчину, на спине несет девушка, которая вдвое младше меня… И которую я сам хотел бы носить на руках…
        - Вячеслав, не будем об этом… Объясни лучше, что произошло на каторге.
        И он начал свой рассказ. Завывание ветра, респиратор, скрадывающий звук, собственное надрывное дыхание Веры, едва державшейся на ногах и делающей мучительные шаги, мешали расслышать все, что он говорил, но все же общая картина происшедшего ей стала ясна.
        Примерно неделю назад их перестали выводить на работу. Потом уменьшили и без того скудный паек. Надсмотрщики, которых без Вериного прихода стало почему-то намного меньше, нервничали. Что-то творилось неладное, причем это происходило вне каторги, раз в них перестали нуждаться и забывали их кормить. На третий день надсмотрщиков осталось только пятеро, остальные, похоже, сбежали. Те, которые остались, были на взводе. Они перестали давать еду, которой на каторге почти не осталось, и совсем прекратили выпускать из камер узников, которые с каждым часом становились все более злыми и неуправляемыми. Тогда кто-то из каторжан стал переговариваться с делопроизводителем, которая ползала по коридорам и к которой надсмотрщики привыкли. Та стащила у надсмотрщиков ключи от камер и, улучив момент, открыла одну из них. Каторжане вырвались оттуда и открыли другие камеры.
        Первым делом каторжане стали срывать злость на надсмотрщиках. Узники превзошли своих бывших мучителей в садистских издевательствах. Последний из них умер через сутки - и все это время от него не отходили каторжане, которые с каким-то безумным упоением придумывали для него все новые и новые мучения. Большинство из них даже не воспользовалось предоставленной им свободой - лишь меньше половины освобожденных ушли в тот день с каторги.
        - А ты почему не ушел? - кричала сквозь завывание вьюги Вера.
        - Да из-за отца Василия, помнишь, я тебе рассказывал про священника. Он вступился за надсмотрщиков, влез в толпу, не давая их мучить. И этот, который Увалень, его избил, из-за чего у отца Василия случилось сильное сотрясение мозга, он не мог идти, ну а я не мог оставить этого необыкновенного человека. И кстати, после того, как это произошло между Увальнем и отцом Василием, многие отстали от надсмотрщиков и ушли с каторги. А когда отец Василий смог подняться на ноги, нас оттуда уже не выпускали.
        Не успел умереть последний надсмотрщик, а Увалень объявил себя паханом каторги и заявил, что с нее теперь никто не уйдет. Тут же он сломал шеи двум или трем недовольным сменой власти и так утвердился в качестве правителя этого отстойника. Упившись кровью и мучениями надсмотрщиков, каторжане скатились к состоянию нелюдей. Тут же в голову им пришло решение продовольственной проблемы - они стали съедать тех, кто лежал в камерах для неработающих инвалидов, переименовав эти помещения в «Мясосклад № 1» и «Мясосклад № 2». Но Увальню мало было насытиться самому и насытить свое озверевшее окружение. Ему хотелось перестроить под эти звериные правила поведение всех обитавших на каторге. Когда он заметил, что кто-то, помирая от голода, все же отказывается есть человечину, он с помощью своих прихвостней построил всех в ряд в длинном коридоре каторги и провел личный обход строя с котелком. Его помощник всаживал в рот каждому в строю ложку с варевом, и они дожидались, пока это не будет проглочено и проглотивший не покажет язык, доказав, что во рту у него ничего не осталось. Если кого-то после съеденного рвало,
процедура повторялась до тех пор, пока Увалень с помощником не убедятся, что человечина осталась в желудке проверяемого на лояльность к людоедским правилам. Восемь человек отказались - их закрыли в камеру.
        На следующий день с отказниками процедура повторилась. Расчет Увальня подтвердился - двое не выдержали голода и приняли эту страшную пищу. На следующий день сломалась еще одна женщина. Но еще днем позже все пять оставшихся отказников, едва державшихся на ногах, преодолели испытание. А потом от голода умерла одна из них. Тогда отца Василия, сочтя его зачинщиком этого неповиновения, подвесили на цепи и стали избивать. Кто-то предложил съедать его понемногу, и ему отрезали сначала ступни, потом голени, а потом и бедра. Сколько мог, он молился; молился за этих людей, ставших нелюдями.
        Еще когда отцу Василию отрубали ступни, один из четырех отказников попросил выпустить его - он сам подошел к чану и под радостное улюлюканье других людоедов съел так много, что от резкого перенасыщения умер прямо там, возле чана, и уже на следующее утро сам угодил в этот же чан.
        - В камере остались только я и Виола. Отец Василий еще до того, как его забрали от нас, ее окрестил. Она ж молоденькая совсем, из того поколения, когда крестить детей перестали. Он же ее исповедовал и меня тоже. Поэтому она была совершенно спокойна. Вот ведь какая девушка - мы ее считали хуже всех, раз она с надсмотрщиком жила, а оказывается, все наоборот. Ей непременно надо было пережить тот год, на который она была осуждена за воровство. А воровала она для своих двух маленьких сестер-инвалидок. А вот переступить черту человечности не посмела, в отличие от тех, кто еще недавно ее презирал. Потом вытащили Виолу. Видела, что с нею сделали? А потом и меня…
        Вера думала о том, в чем заключается человеческая мощь. В силе мышц и ловкости? Умении драться? Навыках владения оружием, дающих возможность быстро убивать? Или в способности гипнотизировать других людей и манипулировать ими? Или же в интеллекте и управленческих навыках, с помощью которых повелевают поселениями или целой Республикой? Если так, то Солоп, Булыга, Жанна, Дайнеко, Славински, Увалень и многие другие мерзавцы - одни из самых мощных людей! А как же Присланный, Светлана, Вячеслав, Джессика, Святая Анастасия и, наконец, Виола, которая и сейчас медленно умирает из-за твердой решимости остаться человеком? Нет, что-то подсказывает, что именно эти обычные человеки стали в ряд самых сильных людей Муоса. И если будущему все же суждено быть, тогда что посчитают более важным историки этого будущего: Верины подвиги, исчисляющиеся десятками трупов, или же книгу Вячеслава, которая, быть может, подымет из дикости умершую цивилизацию? Нет, на своей спине она несет не слабого калеку, не соответствующего брутальным идеалам настоящего, а Человека с большой буквы, не оставившего в беде своего нового друга,
доказавшего свою силу отказом жрать с другими человечину и сознательно обрекавшего себя тем самым на муки; явившего свое могущество в выполнении своей настойчивой, незаметной и совершенно неблагодарной миссии по просвещению будущих поколений. И чего бы это ей ни стоило - она должна его донести!
        Эти мысли пробивались в Верино сознание, как вспышки, но в основном оно было заволочено болью, холодом и смертельной усталостью. Ног она почти не чувствовала, ее мышцы ныли, позвоночник сводило, перед глазами плыли темные круги. Шаги становились все мельче. Несколько раз она поскальзывалась и спотыкалась о скрытые снегом неровности. Каждое такое балансирование с целью не упасть обдавало ее волной боли и добавляло усталости. Если она упадет, то подняться сможет только сама - Вячеслава она больше не подымет. На этот случай она твердо решила, что останется с ним и будет дожидаться, пока последние крохи тепла не оставят его, а потом и ее.
        Но вот впереди она увидела бешено крутящийся ветряк, а рядом с ним - небольшой навес над нарытым круговым песчаным бруствером. Такие брустверы и навесы строили над некоторыми входами с Поверхности в Муос, чтобы вниз не затекала вода, чтобы не попадали осадки, не задувал ветер. Здесь же оставляли какие-то малоценные предметы, надобность в которых возникала только на Поверхности. До входа оставалось метров двести, и в том темпе, которым Вера сейчас двигалась, пройдет она их минут за десять. Внезапный порыв ветра совпал с очередным камнем под снегом. Вера споткнулась, не устояла на ногах и упала, Вячеслав от удара громко выдохнул, но смолчал.
        Оценив расстояние до навеса, она сказала Вячеславу:
        - Я скоро вернусь с помощью, ты только дождись.
        Он слабо моргнул, давая знать, что понял. Вера поднялась - острая боль в ступне едва не заставила ее снова упасть. Из-за вывиха скорость ее движения еще уменьшилась. Стараясь изгнать из себя парализующую боль, она заковыляла к выходу. Когда уже четко был виден люк входа, какой-то внутренний сигнал заставил ее обернуться.
        К Вячеславу, все так же беспомощно лежавшему на снегу, приближались три фигуры. Псы! Бесшерстные мутировавшие потомки собак, отличавшиеся от своих прародителей более мощными челюстями и большей агрессивностью.
        - Нет! Сюда! Я здесь! - бешено закричала Вера и поковыляла назад.
        Псы повернули головы в сторону кричащего двуногого, но с места не сдвинулись.
        - Господи, нет! Господи, нет! О Боже, только не это…
        Всуе помянув это имя, она решила, что больше ей, собственно, надеяться не на кого и не на что. Чтобы как-то унять охватившую ее панику, она попыталась вспомнить одну из молитв, которым учила ее мать:
        - Отче наш… Да приидет… Хлеб наш насущный…
        Как ни пыталась, не могла. Потом вспомнила словосочетание, которое постоянно повторял Паук в своих вечерних молитвах:
        - Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи…
        Тут же ей пришло в голову, что у нее быстрее получится двигаться на четвереньках, как это делала делопроизводитель с каторги «Динамо». И действительно, Вера стала приближаться к окруженному хищниками Вячеславу гораздо быстрее. Один из псов стоял как раз на ее следах, прямо у нее на пути. О том, чтобы воспользоваться секачами или бросить в пса нож, не могло быть и речи - она уже не чувствовала своих обмерзших пальцев. Да и убить она смогла бы максимум одного, остальные бы тут же ее загрызли. Вера так прямо и ползла по своим следам, и животное, подвигав челюстью, отошло в сторону. Почему псы не напали на них сразу? Может быть, хотели съесть только полуживого лежащего человека, а сытыми тратить свои силы на прыткую движущуюся цель им не хотелось? А может, наоборот, они просто ждали, пока подползет второй кусок мяса, чтобы удвоить свой ужин. Пусть будет так, лишь бы Вячеслав не умирал в одиночестве - этого она точно не допустит!
        Вячеслав был без сознания. Она схватила его под руки и полулежа-полубоком поползла в сторону навеса. Псы постояли, а потом пошли следом за ними, как будто наблюдали, как долго двуногое существо сможет тащить своего умирающего собрата. Но потом они принялись сокращать дистанцию и рычать. Вера судорожно отталкивалась ногами, но силы ее покидали, и ползти быстрее никак не получалось. Вдруг псы встрепенулись и стали убегать. Обернувшись, Вера увидела людей…

3
        - Места ампутации мы почистили и зашили по-новому, - с профессиональным спокойствием докладывала Джессика Вере. - Он сильно истощен, потерял много крови, а из-за переохлаждения существует угроза воспаления легких. Мои запасы сильного противовоспалительного закончились, ведь сейчас многие болеют, а из лабораторий Улья получить медикаменты пока нет возможности - сама знаешь, что сейчас там творится. Поэтому лечу тем, что имею, а в остальном - надежда на Бога. Но сейчас меня больше волнуешь ты.
        - Со мной уже все нормально: нога почти не болит, голова почти не кружится, покашливаю немного, да это ведь мелочи - простыла слегка.
        - Нет, это не мелочи, Вера. Ты провела три часа на Поверхности, дыша радиоактивным воздухом. И то, что я вижу по тебе, не укладывается в картину обычной простуды - это признаки радиоактивного отравления. И это очень опасно.
        - Ты сгущаешь краски, Джессика. Все нормально, я оклемаюсь, я сильная.
        - В том-то и дело, что сильная и не ощущаешь того, что происходит с твоим организмом. Тебе надо остаться, попить пэтэйтуин…
        - Эту вонючую мерзость? По запаху, вернее, вони похожую на картофельную брагу? Да еще с таким тошнотворным названием? - попробовала отшутиться Вера.
        Но Джессика не поддерживала иронии, теперь даже ее обычно смешливые глаза смотрели на Веру серьезно и с нескрываемой тревогой. Зная, что повлиять на Веру можно только посредством аргументированных доводов, она объяснила, как первокурснице медфака:
        - Старики у нас называют картошку «пэтэйту», поэтому я и назвала лекарство пэтэйтуином. Придумала его не я. Уже давно в Муосе подметили, что картошка, способная выводить сама из себя радионуклиды во время роста, обладает слабым очищающим воздействием и на организм после ее употребления. В некоторых расположенных близко к Поверхности поселениях пьют сок сырого картофеля. Я лишь предположила, что полезные в данном случае вещества находятся в кожуре или близко к ней. Поэтому, прежде чем отдать на ферму картофельные очистки, из них у нас в Резервации выжимают сок, а я из сока делаю экстракт, повышая концентрацию и улучшая усвояемость полезных веществ. В Резервации каждый вышедший на Поверхность после возвращения проглатывает ложку пэтэйтуина. Но дало ли это результат и продлит ли это жизни - я точно пока говорить не могу, прошло слишком мало времени. С тобой еще сложнее: никто из тех, с кем я имела дело, не проводил без маски на Поверхности столько времени. Поэтому я не уверена, что это панацея, но другого лечения я тебе предложить не могу.
        - Хорошо, налей мне этой гадости с собой. Обещаю, буду принимать в точном соответствии с назначением.
        - Проблема в том, что пэтэйтуин нужно принимать в течение нескольких часов после изготовления, потом он становится ядом. Поэтому с собой тебе я дать его не смогу. А сама ты его изготовить не сможешь, да и не будешь.
        - Джессика, через пару дней я вернусь в Резервацию, распластаюсь на койке, и делай со мной все, что захочешь.
        - Да как ты не понимаешь! - неожиданно повысила голос Джессика, совсем перестав быть похожей на саму себя. - Эта гадость, которой ты надышалась, убивает тебя изнутри. Ее надо выводить немедленно. Какие пару дней? За эти пару дней ты можешь стать инвалидом: у тебя выпадут волосы, а может быть, и зубы. Обнаружатся признаки малокровия. Куда ты вечно спешишь, носишься по Муосу? Он здесь, что тебе еще надо? А если ты придешь, а он будет уже мертв?
        - Он выживет, - спокойно ответила Вера.
        - Я рада твоей уверенности, но как врач ее не разделяю. Я договорилась с кингом - вы оба можете оставаться в Резервации столько, сколько захотите. А если кинг начнет передумывать, я выйду за него, и будет так, как я хочу. Ты будешь помогать с обороной, делать вылазки, обучать наших драться - Резервации скоро понадобится защищаться от всех. Вячеслав пусть учит детишек - уверена, это и им и ему понравится.
        Как Вере хотелось подчиниться своей старшей не родной и не названой сестре!
        - Прости, Джессика, у меня там есть еще дела. Спасибо тебе за все…

4
        Планам покойной Жанны на полную изоляцию Улья реализоваться было не дано. Крах начался слишком рано, когда работы по постройке железобетонных ворот и систем экстренного обвала ходов еще не были завершены. Эти три входа до сих пор перекрывались хлипкими дверями, наспех построенными баррикадами и усиленными дозорами асмов. Асмами себя называли члены созданного генералом Дайнеко нового вооруженного формирования - Армии Спасения Муоса (АСМ), состоявшей из бывших штабных офицеров, немногих оставшихся убров, армейцев и большого числа новобранцев. Дайнеко для поддержания своей диктатуры осуществил почти поголовный набор в АСМ мужчин, оставшихся в живых после чисток и не сбежавших от мобилизации из Улья. В ближайших поселениях, где был «восстановлен порядок», также отбирали самых сильных юношей и мужчин и добровольно или под угрозой казни обращали в асмов.
        Самый большой вход в Улей шел прямо со станции Площадь Независимости, самого многолюдного поселения Муоса. Поэтому Вера пришла именно сюда. Это была территория Деспотии Дайнеко.
        На подходе к станции Площадь Независимости Вера встретила беженцев и, наспех побеседовав с ними, узнала, что возглавленная лично Дайнеко АСМ ушла «наводить порядок» на восточные станции. По слухам, войска генерала встретили ожесточенное сопротивление на Академии наук, однако о дальнейших событиях мнения были противоречивы: не то все повстанцы были разбиты, не то армию генерала окружили и уничтожили до последнего солдата. На входе на станцию ее встретили четверо дозорных из АСМ. Один из них - бывалый вояка из числа армейцев, трое - новобранцы. Армейца Вера узнала, он ее - нет. В резервации она переоделась в мужскую, скорее даже подростковую одежду. В кепке с лихо натянутым козырьком, с короткой стрижкой и пацанской походкой она была похожа на сорванца, а не на объявленного вне закона и подлежащего уничтожению следователя.
        - Куда ты идешь, дитятко? - спросил парень, возрастом едва ли старше Веры.
        Униформы ему, как и большинству асмейцев, пока не выдали - только меч, арбалет и красную повязку с белыми буквами: «АСМ».
        - Я, этава, к генералу иду. Этава, в армию, значит, поступать.
        - Ты - в армию? - надменно спросил юнец, издевательски потянув козырек кепки Веры вниз.
        Другие асмейцы заржали.
        - Тупай отсюда, пока по жопе тебе не нашлепали.
        - А ты, этава, нашлепай.
        - Не понял?
        - Давай на разы, аль сцышь?
        - Ты чего, совсем страх потерял, придурок малолетний?
        Но слова были сказаны, асмейцев раззадорила задиристость незнакомого им пацана, идущего вступать в армию, и они не прочь были потешиться над дурачком.
        Через три секунды остановивший Веру асмеец лежал на земле, обезоруженный и пристыженный. Пять секунд Вере понадобилось на второго новобранца. Тогда ею заинтересовался армеец. Вера дала ему возможность восстановить честь новой армии - билась в треть силы, намеренно пропуская несильные удары. Когда же через три минуты Вера все же упала на пол, сымитировав легкий нокдаун, она произнесла восхищенным голосом:
        - Этава, дядь, а меня научи драться так. Я с тобой вместе воевать хочу.
        - Да ты, пацанчик, и так неплохо дерешься. Где ж так научился?
        - Батя научил давненько, Солопа я сын.
        - Солопа? Из Спецназа? Знатный вояка. А где ж он сейчас? Говорят, в Черной Пятерке?
        - Этава, дядь, не велено говорить мне. Так возьмете?
        - Ну, я сам не беру - невелика шишка. А вот пропуск тебе выпишу, на входе в Улей покажешь, скажешь, что Пивень тебя направил на вербовку в АСМ. Там получишь оружие, повязку, скажи, что ко мне хочешь идти. Немного подшлифуем кое-что в тебе и повоюем.
        Вера весело побежала на Площадь Независимости, слыша за спиной, как Пивень отчитывает своих бестолковых и неумелых подчиненных, приводя в пример «Солопова сына», который, еще не попав к нему в подчинение, стал его любимчиком.
        Признаки нового порядка были видны сразу при входе на станцию. На видном месте под потолком висели поднятые на цепных блоках несколько мужчин и женщин с перерезанными глотками. К трупам были подвязаны таблички с надписями: «Я - бунтарь!», «Я - дезертир!». На всегда многолюдной ранее станции людей было совсем мало: торговля прекратилась, не было приезжих, своих также стало меньше, а те, кто остался, предпочитали отсиживаться в своих квартирках. Лишь несколько молоденьких асмейцев прохаживались по коридору, удерживая руки на рукоятках мечей. Кругом была грязь, валялись разбросанные бумаги, книги, мусор. Двери некоторых квартирок были распахнуты настежь, все более-менее ценное оттуда было вытащено, а не ценное разломано и разбросано. Несвойственная этой станции тишина едва нарушалась шагами асмейцев да редкими приглушенными разговорами в квартирах и конторах.
        Благодаря успешно подобранным легенде и образу Вера беспрепятственно прошла по станции и через усиленный, но недостроенный шлюз - в Улей, а оттуда сразу направилась в Университет. Университет для генерала не являлся важным объектом, который стоило бы охранять, поэтому армейский пост отсюда убрали. На время войны занятия были прекращены. По доносам были уничтожены студенты из числа восточенцев, которые поддерживали повстанцев или высказывали крамольные мысли в отношении нового режима. Следующая волна казней коснулась тех, кто отказался воевать. Потом по новому приказу генерала перерезали тех, кто относился к категории «мутант», причем признаки мутаций было дозволено определять асмейцам. Опьянев от выпитой браги и пролитой крови, проходя по рядам трясущихся от страха студентов, они, хохоча, причисляли к мутантам некрасивых девушек и раскосых, сутулых или носатых парней, тут же пуская их в расход. Остальных студентов мужского пола, тех, кто не успел убежать, мобилизовали для новой войны. Выживших после чисток девушек и преподавателей распустили. Впрочем, из Университета никого не выгоняли, и немногие
преподаватели и студенты слонялись здесь как неприкаянные, пытаясь наводить порядок или что-то учить, убеждая таким образом себя в том, что происходящее - ненадолго и скоро все будет так же, как было до этого бедлама.
        Вера зашла в лаборантскую преподавателя вневедения. Тут почти ничего не изменилось - только бывшие коллеги преподавателя позаимствовали кое-что из его утвари. Вера села на пол, достала из рюкзака кружку и закрыла глаза, пытаясь вернуть хотя бы в грезах то счастье, которое было подарено ей судьбой. Не получилось - почему-то кружилась голова и какие-то круги порой мерцали в глазах. И она как-то слишком устала. Неужели Джессика права насчет отравления? Вера ведь ей не призналась, что в отсутствие подруги-врача ее дважды вырвало - просто боялась того окончательного диагноза, который могла поставить ей Джессика.
        Вера провела тщательные поиски в кабинете, но тех книг и записей, которые ей были нужны, она никак не находила. Неужели Первый следователь все унес после обыска? Но ведь в рапорте значились только черновики той роковой речи в Инспекторате. Послышались дробные шаги по коридору, открылась дверь, и она увидела Хынга.
        Он долго не верил, что Вера - это Вера, несмотря на до боли знакомый голос. Поверил в это, только увидев кружку, но как только до мальчишки дошло, что этот человек - его друг из замечательного прошлого, он обнял ее, крепко прижавшись головой к груди. Сперва она хотела отстраниться от такой нелепой нежности, но потом в каком-то неожиданном порыве зарылась лбом в пропахшие гарью ершистые волосы заметно подросшего мальчишки.
        Чувствуя приближающийся арест, Вячеслав попросил позаботиться о Хынге наиболее близких ему коллег. Те пристроили Хынга уборщиком в Университете, и он после ареста преподавателя терпеливо чистил аудитории, кабинеты, лаборатории и туалеты. Когда пришли войска, он спрятался и его не нашли. Когда через сутки вышел, увидел гору трупов. Подросток с еще несколькими преподавателями и студентами до сих пор занимался тем, что кремировал этих несчастных в котельной Университета, которая ранее использовалась одновременно как отопительная и доменная печь, паровая микроэлектростанция и наглядное пособие для проведения студентами высокотермичных опытов.
        Оказалось, именно Хынг терпеливо отобрал все труды, черновые записи и наиболее используемые книги своего учителя. Он сложил их в рюкзак, с которым собирался в случае чего убегать из Университета. Но рюкзак был настолько тяжел, что даже Вера его подняла не без усилия.
        Уходить из Улья им надо было с другой легендой. Недолго думая, Вера нашла в одной из комнат общежития студенческий комбинезон и переоделась. Раз студенткам позволено возвращаться домой, то отчего бы ей не стать на время студенткой? Тяжелее было с Хынгом. Стражи нового порядка могли определить в нем мутанта и предать смерти. Вера переодела мальчишку в девичье платье, несмотря на его возмущения, а голову повязала платком так, чтобы его большой лоб и выступающий подбородок были скрыты платком. Он стал очень похож на не слишком симпатичную девчонку.

5
        Вере опять повезло. Они беспрепятственно вышли из Улья, прошли по ставшей еще более угрюмой Площади Независимости и без проблем миновали тот дозор, где Вера спарринговала с асмейцами. Они ее и не признали. Тот новобранец, которого она с утра уложила за три секунды, теперь стал заигрывать с беглой студенткой и даже попытался ее обыскать. Правда, интересовало его не содержимое рюкзака, в котором он мог найти два секача, а Верина упругая фигурка. Вера не отбивалась, она просто несколько раз ужом вывернулась из неловких объятий незадачливого ловеласа, отчего он был еще раз обсмеян своим командиром:
        - Сегодня не твой день, салага. С утра пацан тебя на лопатки уложил, сейчас девка сквозь пальцы просочилась.
        А салага, которого несколькими часами раньше распластал ловкий пацан, теперь видел более доступную цель и собирался все же доказать, что он-де мужчина. И Вера уже продумала, как его вырубить, не вызвав ненужных подозрений, но со стороны Октябрьской послышались крики. С десяток асмейцев, в основном новобранцев, перепуганных, с оружием и без него бежали оттуда на Площадь Независимости.
        - Партизаны! Партизаны взбунтовались!
        - Их сотни! Тысячи! Перебили всех наших на Октябрьской!
        - Еле ушли!
        - В Штаб сообщите, пусть всех собирают.
        - Да ну этот АСМ, смываюсь я.
        - Я тебе смоюсь сейчас.
        Они перебивали друг друга, паникуя и крича. Пользуясь случаем, Вера крепко взяла Хынга за руку и потащила его в сторону Октябрьской. Пока отходили, по сбивчивым репликам убежавших с Октябрьской асмейцев она поняла, что еще с утра к ним пришли люди с Единой и сообщили, что на них напали Партизаны. О случившемся послали сообщить Дайнеко. А уже через несколько часов толпа Партизан вломилась на Октябрьскую. Им тут же стали помогать местные, еще не отошедшие от кровавой «чистки», и уже через десять минут те, кто не полег от метких партизанских стрел, бежали в сторону Площади Независимости.
        Не дойдя до нужной двери в боковой ход, ведущий к Резервации, Вера услышала впереди топот сотен ног. Они с Хынгом остановились, прижавшись к выступу туннеля, чтобы не быть раздавленными факельным шествием. Не меньше сотни мужчин и женщин с повязанными на головах алыми лентами, с факелами и арбалетами уверенным шагом направлялись в сторону Площади Независимости.
        - Кто такие? - без особой злобы спросил один из них.
        - Студентка я, из Университета бежим. В Верхней Степянке живу.
        - А это кто с тобой?
        - Беспризорница прибилась, жалко бросить дитя было.
        - Степянка - это где? На Востоке, что ли? Плохо там, не иди пока туда. Этот Деспот, Дайнеко, бьет там всех ваших. Ты б, дивчина, к нашим, к партизанам в Братство шла. Там тебя до дела пристроят. Сейчас мы этих крахоборов из Улья выбьем, потом и восточенцам поможем. Батька Батура знаешь какой у нас! Ого-го-го… Ладно, идите с Богом, девчата…
        Остановившись у входа в боковой туннель, Вера прислушалась. Там, где с ней несколько минут назад заигрывал молодой асмеец, шла схватка. Они продержатся минуты три, не больше. Еще минут десять на завладение станцией Площадь Независимости. Этого времени хватит, чтобы оставшиеся в Улье военные подоспели к входу в Улей, где начнется страшная сеча…

6
        - Вера, теперь я уверена, что ты облучена, не скрывай этого. Я вижу твое состояние - тебе непременно нужно остаться и регулярно принимать пэтэйтуин.
        Вера, опираясь спиной о дверной косяк, пыталась скрыть свое дурное состояние. Какая-то вялая слабость заполняла все тело, в голове шумело, двойная доза пэтэйтуина вместе со съеденным на обед подступала к горлу, грозясь в любой момент вырваться наружу.
        - Мне нужно еще кое-что сделать… Еще одно дело - и все, Джессика, я целиком твоя. Как он? - перевела разговор Вера на другую тему.
        - Как видишь, пришел в себя, разговаривает. Этот мальчуган, Хынг, от него ни на шаг не отходит. Все какие-то тетрадочки с листочками перекладывают, которые ты в рюкзаке принесла. Но это ничего не значит, воспаление он все-таки схватил, и вылечить его без нужных лекарств будет сложно.
        - Я пыталась их достать, но Госпиталь и склады медикаментов хорошо охраняются - генерал считает их, в отличие от Университета, нужными объектами. Ведь его солдат надо кому-то лечить, чтоб потом быстрее снова отправлять на войну. Если партизанам удалось прорваться в Улей, то, скорее всего, эти склады тоже разорены, а лаборатории по производству лекарств вряд ли заработают в ближайшие год-два.
        - Рано или поздно его армия придет сюда. Он нас, резервантов, ненавидит не меньше мутантов. Тогда нам очень понадобится твоя помощь, Вера. Она уже теперь нам нужна, чтобы подготовиться к обороне Резервации.
        - АСМ, может быть, здесь и не появится. Им тяжело будет справиться с восточенцами и партизанами одновременно. Да и следователи за головой Дайнеко охотятся, а если они вынесли приговор, то либо он будет приведен в исполнение, либо они умрут. К тому же я хочу привести сюда двух надежных людей, бывших убров. Шансы удержать Резервацию с ними только увеличатся.
        - Вера, я знаю, что ты упрямая, что тебя не переубедить. Но послушай и запомни, что я тебе говорю, и пойми, что это все очень серьезно: ты больна, смертельно больна. Единственным лекарством, которое может тебя спасти, является пэтэйтуин, во всяком случае, я на это очень надеюсь. Ты дождешься вечернего приема и только тогда уйдешь, и сделаешь все, чтоб вернуться не позже завтрашнего вечера. После этого ты никуда из Резервации не выйдешь! Я кингу скажу, чтобы он запретил тебя выпускать, и будь уверена, он меня послушается. Тебе понятно?
        - Да, Джессика, чтоб завтра к вечеру была готова моя любимая картофельная настойка! - с шутливой строгостью произнесла Вера, и Джессика в первый раз за время их разговора улыбнулась.

7
        - Я приветствую тебя, Жак…
        - Я приветствую тебя, Стрела.
        Жак шел навстречу, держа ладони обращенными к Вере - это был жест наивысшего благорасположения.
        - Цетка Вера!
        - Цетка Вера вярнулася! Зараз вы з намі будзеце?[7 - Тетка Вера вернулась! Теперь вы с нами будете? (бел.)]
        - Да, зараз я буду разам з вамі, хлопцы,[8 - Да, теперь я буду с вами, ребята. (бел.)] - по-белорусски ответила им Вера.
        Жак пристально смотрел на Веру, как будто томился долго мучившим его вопросом, ответ на который он наконец-то должен получить именно сейчас. Вера догадалась о его мыслях.
        - Нет, Жак, это не совсем то, о чем ты подумал. Поверь мне, я бы сама с радостью осталась у вас. Но мне надо хотя бы начать разгружать ту свалку бед, которую я оставила на своем пути. А значит, мне нужно возвращаться туда, откуда я пришла.
        - Ты сделала главное - диггеров больше не преследуют. Это ведь ты сделала так, чтобы война прекратилась?
        - В некоторой мере в этом поучаствовала и я. Но тех, кто был убит по моей вине на этой войне, уже не поднять. Да и с прекращением вашей войны началась новая, более страшная бойня.
        - Хаос, о котором поется в Песне.
        - У нас это называют Крахом.
        После минутной паузы, во время которой каждый думал о своем, Жак спросил:
        - Зачем же тогда ты пришла?
        - Во-первых, забрать Паху и Саху. Сам говорил, что они не-диггеры.
        - Они с радостью пойдут за тобой. Они не надышатся на тебя. Только меня коробит, когда они тебя «теткой» называют.
        - Знаешь, иногда я чувствую себя старухой; Бабой Ягой, которой меня когда-то пугал старший брат.
        - Я так не считаю. Хотя сейчас ты выглядишь совсем неважно.
        - Устала… А может быть, и заболела…
        - А во-вторых?
        - Во-вторых, мне надо встретиться с Зоей. Прошлый раз она мне отказала, но теперь передай ей, что я от своего не отступлюсь.
        Зоя почти не изменилась, если не считать, что волосы, затянутые на затылке бечевкой, стали совершенно седыми.
        - Что ты хотела от меня? Сразу скажу, что я не Жак и восторга от общения с тобой не испытываю. Поэтому будь предельно краткой.
        - Мне нужны ответы.
        - Ответы?
        - Да, ответы. Все время я искала смысл в том, что происходит вокруг. Я не оправдываюсь, но те беды, которые я причинила диггерам, мне когда-то казались справедливыми и правильными. Теперь я поняла, какую страшную ошибку я совершила…
        - Ошибку? Ты называешь «ошибкой» уничтожение почти двух третей диггеров…
        - Называй это, как хочешь… Я хочу все исправить… Вернее, хочу исправить все, что можно исправить. Но мне нужно стать на твердую почву, чтоб быть уверенной, что очередные мои действия не являются такими же чудовищными ошибками, какие я уже совершила.
        - Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь.
        - Я говорю о том, что ты - самый старый диггер. Обоснованно или нет, диггеров в Муосе считают пророками, хранителями сокровенных истин. Значит, ты ближе всех должна быть к ОСНОВЕ, к тому, что составляет СМЫСЛ всего. Конечно, если эти основа и смысл существуют вообще среди этой рушащейся бессмыслицы.
        Зоя внимательно посмотрела на Веру.
        - Взгляни на мои волосы, Вера. Нет, не на то, что они седые, а просто на волосы как таковые. Ты способна их пересчитать? Ладно, а если взять отдельный волосок, ты же примерно представляешь его структуру. Ты можешь объять своим пониманием то количество молекул, из которых он состоит? Нет, конечно, можно рассчитать примерно или достаточно точно количество молекул, составляющих один волос. Но представить их своим умом не как цифру, а объять сознанием всю огромную совокупность этих частичек, представляя одновременно каждую из них, ты можешь? А ведь каждая молекула, как ты знаешь, это тоже целый мир, состоящий из атомов, которые складываются из других частиц… Но даже волос, сам по себе являющийся созданным чудом, по сравнению с великолепным человеческим телом - всего лишь одна его скучная частичка. А что тогда можно сказать обо всех людях во всем их многообразии, о животных, растениях, неживой природе, обо всем Муосе, Планете и, наконец, Вселенной? Можно ли все это объять своим умом, даже таким мощным умом, как у тебя, Вера? Можно написать и заучить тысячи правил, теорем и формул; сочинить еще сотни
поэм знаний, но и тогда мы не сможем своим разумом осознать даже крохотную часть Вселенной такой, какая она есть на самом деле. Насколько же должно быть непостижимей То, что создало эту Вселенную и каждое мгновение движет ею? И ты хочешь, чтобы я тебе в двух словах описала то, что словами описать невозможно?
        - И что значит твой ответ? Истина непостижима и искать ее не стоит? Значит, мне и дальше бессмысленно блуждать в этом мире, как слепое насекомое; творить, что вздумается, и будь что будет?
        - Мой ответ значит, что описать Истину словами невозможно, потому что она этому миру не принадлежит, хотя мир на ней зиждется. И вычитать Истину в каком-то манускрипте или высчитать самому также не получится. Она открывается людям сама, в той мере, в которой они способны вместить ее в себя. Но открывается только тем, кто ищет ее, тем, кто очищает свое сердце в готовности принять эту Истину; кто своей жизнью, своими поступками, своими мыслями доказывает, что он достоин ее принять. А подсказок о себе Истина в этом мире разбросала много; и на жизненном пути каждого человека их лежит предостаточно. Ты их встречала в научениях родителей, рассказах и поступках добрых людей, хороших книгах, своих снах и, наконец, в осознанных тобою ошибках. Другой вопрос, как поступит человек с этими подсказками: не увидит, потому что не ищет, а ищет он лишь то, чем набить свое брюхо; пройдет мимо, отшвырнув ногой за ненадобностью; посчитает подсказки ложными, потому что они не соответствуют тому, что он придумал сам, или усложняют его жизнь; подымет и примет, но из-за лени и трусости потом отбросит подальше, как
ненужный хлам, мешающий бестолково носиться по жизни вместо того, чтоб идти прямо вперед. Ты была среди диггеров, знаешь, во что верят диггеры, видишь, как они живут и что с ними теперь стало. Если ты от нас ушла - значит, не приняла выбранного диггерами пути поиска Истины; значит, пошла искать другой путь, и я тебе на этом пути не подсказчик. Ищи подсказки сама.
        - Если я тебя правильно поняла, Зоя, под Истиной ты понимаешь учение о Боге. Признаюсь честно, когда я была диггером, я читала ваши молитвы, но не верила в них…
        - Не думай, что я этого не заметила. Но это было тогда, а что сейчас?
        - Сейчас? Я не могу понять одного: если Бог есть, то почему бы Ему не выступить открыто и не мучить сомнениями тысячи людей сейчас и миллиарды людей раньше? Почему бы свое учение не изложить четко и логично, чтобы люди могли взять Его систему правил за основу жизни? И я уверена, что тогда эти правила не соблюдали бы только конченые идиоты, которых было бы легко выявить и обезвредить. И еще одно, чего я не могу понять в твоем Боге: ежели Он так всемогущ и справедлив, как считают диггеры, почему дает в обиду маленьких детей, невинные души, которые погублены и будут погублены; почему же так долго терпит зло, которое в Муосе перехлестывает через край; почему терпит меня, виновную в гибели сотен диггеров? Ты можешь мне ответить - почему?
        - Я попытаюсь. Если ты швырнешь свой секач - он полетит, он будет двигаться, пока не столкнется с препятствием. Траектория его полета зависит от того, какой стороной, с какой силой и под каким углом ты его бросишь; еще от центра тяжести и конфигурации секача; чуть-чуть от сопротивления воздуха; может быть, еще от каких-то факторов. Но все это можно рассчитать и предугадать, все в этом полете обусловлено законами природы и подчинено им, и весь полет секача можно уложить в одну большую формулу. У секача нет выбора, нет свободы - в этом никто не сомневается! Весь этот мир создан несвободным. И все в нем от элементарных частиц до планет движется по строго заданным правилам, не отклоняясь ни на йоту. Изменить движение может только столкновение с другой частицей, движущейся по этим же правилам. Вселенная - это всего лишь сложный механизм, где все чем-то обусловлено и ни у одной частицы этого мира нет свободы выбора. Даже растения и животные - это тоже совокупность предсказуемостей, управляемая инстинктами. И лишь человек создан свободным, он вправе действовать так или иначе; он наделен силой управлять
как минимум своим телом, своими мыслями, своими поступками. Возможность выбирать - это великий дар и в то же время огромная ответственность. Именно в этом смысл земной жизни - быть свободным и реализовывать свою свободу. Мертвое человеческое тело от живого отличается тем, что оно подчиняется мертвым законам мертвой материи. Ленточник или цестод, подчиненный паразиту, - в нашем понимании такое же мертвое тело: движущееся, говорящее, совершающее осмысленные действия, но несвободное, а значит, мертвое. Именно поэтому мы без всяких душевных колебаний уничтожали ленточников, не задумываясь, какими людьми они были до заражения - хорошими или плохими; мы убивали мертвых и в этом не видели и не видим сейчас никакого греха. Ты понимаешь, о чем я?
        - Я не могу понять, к чему ты ведешь, но пока что ты сообщаешь только банальности. Никто и не сомневался, что у людей есть свобода выбора, а у секачей - нет.
        - Итак, ты согласна, что человек наделен свободой, почти абсолютной свободой поступать так или иначе, идти направо или налево, стать диггером или следователем, творить добро или зло?
        - Я согласна, и что дальше?
        - Так неужели ты считаешь последовательным с точки зрения Создателя лишать людей этой свободы? Неужели ты считаешь, что Создателю в этом мире нужны заведенные чертики, которые творят только добрые дела лишь потому, что так в них заложено изначально? Чем же тогда человек отличался бы от секача, кирпича в кладке этой стены или же от ленточника? Да, дарованная свобода позволяет людям стать извращенцами и рабами опия, убийцами и диктаторами, эгоистами и просто ничего собой не представляющими пассивными полурастениями. Но эта же свобода может сделать их Человеками с большой буквы, такими как Присланный, Дехтер, Светлана. Причем не обязательно яркими героями, как те, о ком до сих пор жива память. Будь уверена, что среди вялой массы зацикленных на себе эгоистичных двуногих в Муосе осталось еще немало ничем не примечательных обычных людей, которые каждое утро встают на битву со своими грехами и на борьбу со вселенским злом. Об их делах не будут слагать песни и легенды, потому что они не так ярки и масштабны. Но у Истины свои критерии оценки значимости добра и зла, которые совсем не должны совпадать с
нашими примитивными человеческими подходами. И именно эти свободные поступки имеют абсолютную ценность для Вечности. Ты говоришь: «четкое и логичное учение», «система правил»? Осталось только предложить расценки за каждый вид добрых и злых поступков, чтобы можно было провести подсчет в муонях по окончании жизни и решить, достаточно ли заработал человек, чтобы идти в жизнь вечную. С точки зрения верующего человека то, что ты говоришь, - пошлость; еще большая пошлость, чем установить такие жесткие правила между мужем и женой, между родителями и детьми, полностью подменив этим любовь, что, впрочем, делается повсеместно. Ты понимаешь, о чем я?
        - Я не знаю, но я буду думать…

8
        Вера забрала от диггеров Саху и Паху. Специально для них она принесла одежду - обычные рабочие комбинезоны, старые и заношенные, которые не бросались в глаза. Братья без особого сожаления сняли с себя диггерские юбки, став похожими на двух крепеньких фермеров. Сама Вера в этот раз к диггерам пришла в таком же комбинезоне, правда, совсем новеньком. Поэтому втроем они, каждый с заплечным вещмешком, были похожи на какую-то рабочую группу, в которой Вера выступала руководителем.
        Братья, если и удивились решению своего командира идти назад пусть и коротким, но далеко не самым безопасным путем - через Автозаводскую линию, - виду не подали. А Вера в очередной раз не могла рационально объяснить принятое решение. Может быть, на нее повлияло общение с Зоей, оставившее больше вопросов, чем ответов. А может, ею двигало какое-то необъяснимое предчувствие, что возможности пройти этой дорогой потом уже не будет, замешанное на ностальгии о диггерских годах ее жизни и почти детских воспоминаниях о том, как похожим путем ее вел в Урочище следователь и как тогда ей все было ново и интересно. Но скорее всего, ей просто не хотелось идти по этой труднопроходимой путанице крутых лестниц и узких нор, чтобы не выдать близнецам того, насколько дурно она сейчас себя чувствует.
        Они вышли в Автозаводской туннель между Могилевской и Партизанской. К станции пришлось идти чуть ли не по пояс в воде. Еще на подходе к поселению легкий сквозняк принес запах разложения, запах смерти. Светляки освещали туннель, их свет мерцал фиолетом в едва заметной ряби черной воды. Несколько неподвижных светлых пятен на воде указали причину гробовой тишины. Трупы сюда со станции вынесло слабое течение. Вот они - свидетельства наступившего Краха. Женщина и несколько детей. Побледневшая от длительного пребывания в воде и начавшегося разложения кожа была слишком смугла для обычного обитателя Муоса. Несмотря на выколотые у всех глаза, Вера узнала самый крупный труп - та самая мулатка, жена плешивого электрика с этой многострадальной станции, за которую она когда-то неудачно вступилась. А вот едва покачиваются на создаваемых приближением их тройки волнах дети мулатки, тоже с выколотыми глазами. Вере хватило мимолетного осмотра разорванных одежд, синюшностей на руках, царапин на других частях тела - свидетельств того, что они сопротивлялись, но нападавшие были непреклонны в желании их убить. По
запекшейся крови в пустых глазницах Вера определила, что глаза им выкалывали, когда кровь еще текла по их жилам, то есть когда они были живы. Очевидно, жажда уничтожения тех, кто не похож на тебя, докатилась и до партизанских поселений. А вот и мелковатый труп лысого мужчины, правда, с оставшимися на месте водянистыми глазами, которые сейчас мрачно рассматривали какую-то точку на своде туннеля. Лысый тоже сильно избит. Что это значило: вступился он за свою нелюбимую жену или же был признан местными линчевателями засаленным близостью с чужачкой? Теперь это было уже не важно. Удивительно, почему их еще не сожрали плодящиеся в неимоверных количествах водные падальщики. Неужели даже они чувствовали яд человеческого безумства, исходящего из людских обиталищ, и боялись пока сюда подплывать?
        Станция встретила их мраком и гробовой тишиной. Насосы здесь не работали, воду никто не откачивал, и свет здесь пару дней не горел. Запах человеческих жилищ еще не выветрился, но перебивался запахом разложения. Чтобы хоть немного обсохнуть, они выбрались на платформу и уже скоро набрели на кучу трупов. В основном, мужчины, и все с ранениями от арбалетных стрел - так подвергали смертной казни только партизаны. Значит, и здесь набиралась армия для будущих грандиозных битв, а всех отказавшихся воевать пускали в расход. Правда, эти, в отличие от мулатов, заслужили смерть без выкалывания глаз и сбрасывания в воду. Остальных жителей угнали с малоперспективной Партизанской, так ненавидимой ее бывшим администратором, ставшим предводителем нового партизанского восстания.
        Братья быстро подскочили с пола, выхватили секачи и напряженно уставились во мрак за Вериной спиной. Только теперь сквозь не покидающий ее голову шум Вера услышала приближающийся шорох. Вскоре в отвоеванный у мрака круг от света их светляков вошел враг, против которого были бесполезны секачи и арбалеты. Сотни, а может, и тысячи крыс уверенным маршем двигались со стороны нор, когда-то давно проделанных в стенах корнями леса. Невидимая, но ощутимая безумная человеческая ярость, сделавшая эту станцию мертвой, не выветрилась до сих пор, отпугивая зверье. Теперь же трое живых людей словно разогнали мертвящий морок, повисший во мраке, и привлекли крыс. Против этих убийц была одна защита - бегство. Вера, Паха и Саха, не поворачиваясь спиной, отступали от них, а крысы, не замедляя темпа, уверенно шли на них, как будто считали, что их добыча все равно никуда не денется. Пока что людям удавалось сохранять дистанцию, но когда платформа кончится, им снова придется сойти в воду, и, несомненно, эти неплохие пловцы бросятся за ними в погоню, не оставляя пришельцам никаких шансов. Вера и парни миновали зловонную
кучу трупов и осторожно отступали дальше. Но эта куча подействовала на крысиное полчище, словно магнит на стальные опилки. Уже через несколько секунд трупов не было видно под плотным кишащим покровом дерущихся, пищащих, чавкающих грызунов. Оставаться на станции не было смысла, и Вера, а за ней Паха и Саха снова спрыгнули в туннель.
        Вскоре они наткнулись на кладку, являвшуюся своеобразной дамбой, не пускающей воду дальше в сторону Тракторного Завода. Несколько сантиметров отделяло медленно, но неуклонно подымающийся уровень воды от верхнего края кладки. Но дальше было почти сухо, и они смогли раздеться, отжаться, одеться и следовать дальше. Анализируя то, что произошло на Партизанской, Вера еще раз вынуждена была признать, что с нею происходит что-то нехорошее - никогда раньше ее спутники не обнаруживали опасность быстрее, чем она. И это что-то - лучевая болезнь, о которой ее предупреждала Джессика.

9
        Партизаны.
        Со времен восстания Деда Талаша в Муосе сформировался своеобычный образ этого народа: веселые простецы, балаболы и хорошие стрелки из арбалетов, всегда бедные, голодные, но никогда не теряющие надежды и оптимизма, добродушно настроенные к чужакам, но умеющие постоять за свою свободу. Но так бывает и среди людей: мнение о человеке, сформировавшееся очень давно, имеет свою инерцию и давно уже не соответствует тому, кем этот человек является на самом деле. Так же бывает и с народами.
        - На пол, я сказал! На пол, и ползти сюда, мать твою… Ползти, я сказал!
        Белобрысый юнец с красной лентой, перевязывавшей голову, наслаждался вовсю своим статусом младшего командира в Гвардии Освобождения и порученным заданием возглавить дозор. Вера миролюбиво легла на пол, дав пример обоим братьям, и по-пластунски подползла к дозору. Партизаны подошли к ним и стали обыскивать, грубо пиная ногами и переворачивая одного за другим. Братья ждали, что Вера даст команду и они тут же уложат этот полудетский дозор, состоявший из пяти подростков, одним из которых была девчонка лет четырнадцати с такой же, как и у всех, повязкой на лбу. Они наверняка неплохо владели арбалетами, но были слишком юны и подошли неосмотрительно близко к профессиональным военным, а на таком расстоянии преимущество давали метательные ножи и секачи, а не арбалеты. Но Вера такой команды не дала, и вот уже партизаны отобрали у них секачи и рюкзаки, на порядок уменьшив их шансы избежать пленения. Через секунду юная партизанка ловко защелкнула на Вериных запястьях металлические браслеты, подоспевшие парни выгнули пленнице спину, и еще два браслета прочно замкнулись на лодыжках. Цепь, соединявшая ножные и
ручные браслеты, была настолько коротка, что Вера была вынуждена лежать изогнувшись. С братьями партизанам пришлось повозиться: следуя примеру своего командира, они не оказывали активного сопротивления, но изгибать спины под партизанские кандалы не собирались. Тут же один и второй получили несколько ударов арбалетными прикладами по позвоночникам, отчего вынуждены были подчиниться.
        - Смотри, у них эти… как их… что у диггеров? - один из пацанов достал из чехла секач и неумело взял его в обе руки.
        - Секачи, что ль?
        - Ага, секачи.
        - Так че, они диггеры, что ли?
        - По ходу, диггеры…
        - Е… Острый какой… - отбросил в сторону секач досмотрщик, одновременно засунув порезанный палец в рот.
        - Так откуда ж вы такие будете? - деловито задал вопрос старшой.
        - Мы из диггеров.
        - Из диггеров? Прикид не тот для диггеров. Секачи - да, а прикид совсем не диггерский. Да и не ходят диггеры так, как вы, открыто. Так что будете вы республиканские диверсанты.
        - Какие мы диверсанты, что ты мелешь такое? Отведи к старшему, с ним говорить будем.
        - А ты заткни свою пасть, лахудра тупорылая. Я здесь решаю, куда и кому идти. Здесь допрашивать будем. А ну, Сонька, поиграй шарами.
        Пацаны не по-доброму засмеялись. Сонька в три шага оказалась возле Пахи и со всей силы ударила ему между ног. Паха скрипнул зубами, но ни звука не подал. Сонька победным взглядом окинула своих соратников, которые ей захлопали и одобрительно зацокали.
        - Ну так что, шавка, будешь правду говорить, или Сонька твоим друганам промеж ног яичницы сделает, а? На кой они тебе такие будут?
        Вера смотрела на мальчишку и не могла поверить происходящему - то, что он говорил и делал, никак не вязалось с его задорно вздернутым носом и в общем-то милым ребячьим лицом.
        - Сонька, повтори. Мадам не поняла.
        Сонька уже заносила ногу во второй раз…
        - Остановитесь…
        - О-о-о, у тети проснулась жалость, тетя хочет что-то рассказать.
        - Отведите нас к Батуре.
        - К кому-кому?
        - К Батуре, командиру вашему. Или скажи ему, что здесь Вера из спецназа, которая когда-то банду лесников в Универмаге уничтожила.
        - Что ты лопочешь такое, тетя? Вы еще и из спецназа будете? Я так и думал - асмейцы недобитые, мочить их надо!
        Старший со всех сил ударил Веру сапогом в грудь. В том положении, в котором сейчас находилась Вера, этот удар мог сломать ей ребра. И все же ей удалось изогнуться перед приближающимся сапогом так, что лишь каблук болезненным, но скользящим ударом прошел по ее груди. Это озлобило парня, он шагнул ближе, чтобы ударить точнее, но в этот момент доселе молчавший долговязый юноша с длинными волосами произнес:
        - Нарванный, я, кажется, ее помню.
        - Кого помнишь?
        - Бабу эту помню. И то, что она говорит, правда. Когда-то на Партизанскую лесники напали, и нас тогда отряд спецназовцев от них спас, и среди них была баба.
        - Эта баба?
        - Кажется, эта, я малый тогда был - лица не запомнил.
        - Ну, пусть и эта. Так что мне, всех республиканцев, которые когда-то что-то хорошее сделали, сейчас в десны целовать? Разжигай костер, сейчас допрашивать их будем с пристрастием, пока не расскажут всего. Сонька уж вся чешется, так ей над ними поработать хочется, - ты ж знаешь, как она охоча до этого дела.
        Все, кроме долговязого, рассмеялись, а садистка Сонька польщенно улыбнулась, как будто ей сделали комплимент.
        - Нарванный, старшие говорили, что Батура постоянно вспоминал ту девку, которая в лагерь к лесникам сама пошла и почти всех их одна перебила; даже найти хотел ее. Если это все-таки она, Батуре может не понравиться то, что ты собираешься делать с нею.
        Нарванный задумался, потом неприветливо посмотрел на долговязого:
        - Ладно, ведем в отряд. Пусть старшие посылают гонца к Батуре, сообщат, что к чему. А он пусть решает. Заодно и тебя проверим, Плинтус.
        - Чего меня проверять? Я ж уже проверенный.
        - А вдруг ты только для конспирации свою мать горбатую да брата одноногого завалил, чтоб только к нам в отряд попасть? А на самом деле ты - республиканский диверсант и хочешь ночью выпустить этих троих, чтоб нас всех перерезали спящими. Сонька, забери-ка у него арбалет, пусть посидит вместе с диверсантами до прихода Батуры. Если окажется, что ты соврал - тебе кирдык, понял?

10
        Третьи сутки они сидели в клетке. Вчетвером: Вера, Саха, Паха и долговязый Алесь, которого местные называли Плинтусом. В клетке был смонтирован велогенератор, и они по очереди должны были крутить педали, чтобы давать освещение Тракторному. Подача энергии с электростанции прекратилась уже несколько дней назад, поэтому единственным источником электричества на Партизанской были ноги узников в нескольких клетках, расставленных по станции. Саха и Паха не пускали Веру на велосипед, и поэтому педали крутили они втроем с Алесем. Вера для вида воспротивилась решению братьев, но в действительности была этому только рада: ей все чаще хотелось прилечь и отдохнуть, любые движения для нее становились мучением, и кручение упругих педалей только забрало бы у нее и без того тающие на глазах силы.
        Сначала Алесь сторонился пришлых, пытаясь доказать тем, кто был по ту сторону решетчатых стен, отсутствие у него с чужаками чего бы то ни было общего. Но долгое время бесцельного сидения взаперти разговорило и его. Родился и вырос он на Партизанской, смутно помнит события, связанные с нашествием лесников, приходом убров. Помнит, как в такой же клетке сидела смешная грязная тетка, которую они, дети Партизанской, драли палками. А потом эту тетку куда-то прогнала девушка-убр, сама переодевшись в одежду лесничихи.
        После изгнания лесников и ухода спецназа на Партизанской потекла вялая полуголодная жизнь, которую беспрерывно старался расшевелить чахоточный администратор Батура. Но как только у него начинало получаться, обязательно что-то случалось, чтобы этот неожиданный подъем оптимизма молодого администратора разрушить. То увеличивался налог, что сводило на нет все последние успехи поселения; то для каких-то нужд Республики в Центр забирали ценного специалиста, от которого зависел новый проект; а последняя война с диггерами вообще обескровила Партизанскую, призвав на саперные работы почти всех толковых мужиков в поселении. Даже смерть от его уже многолетней болезни избегала администратора. И крутилось все в его жизни по спирали, каждый виток которой углублялся все ниже в толщу отчаяния и ненависти к Республике. Последней каплей, переполнившей чашу терпения, явилось решение Центра демонтировать несколько элементов дренажных систем вблизи Партизанской для их переноса в Центр и укрепления водоотвода в Улье. Впрочем, преподносилось все это Инспекторатом, наоборот, как ремонтные работы дренажной системы. Но
Батура, заподозрив неладное, упоил до полусмерти квартировавшего в их поселении инженера, и тот проболтался о действительных планах Инспектората. Батура первое время убеждал себя в том, что, может быть, это всего лишь пьяный бред, пока вода не стала подыматься. А с нею на станцию полезла всякая гадость, заживо пожирающая людей.
        Именно тогда у Батуры и возникло окончательное решение при первой возможности отделиться от Республики. Общаясь с администраторами иных поселений, особенно Партизанского крыла, он понял, что их посещают порою те же мысли. Для того чтобы восток Автозаводской ветки взорвало новое партизанское восстание, достаточно было чиркнуть спичкой.
        Когда пришел депутат, возвестивший о смерти Советника и о том, что произошло в Центре, Батура понял, что его час пробил. Глашатаи из числа заранее подобранных и подготовленных людей быстро пробежались по партизанским поселениям и возвестили о независимости Партизан от Республики и наборе в Гвардию Освобождения. К этому времени на производящих лен восточных станциях Московской ветки было поднято восстание, на подавление которого выдвинулась созданная генералом Дайнеко АСМ. Лучшего момента, чтобы нанести умирающей Республике удар в сердце, трудно было подобрать.
        Но Батура столкнулся с другой проблемой - кроме десятка надежных людей, никто не хотел вступать в Гвардию Освобождения. Погорланить на митингах, выпить сто грамм за Партизанскую конфедерацию - это пожалуйста, а вот идти умирать отупевшей меркантильной массе партизан отнюдь не хотелось, и за исключением самых отмороженных, в войско Батуры никто не шел. Поворачивать назад было уже поздно - восстание, пусть и такое хлипкое, уже поднято, и он стал изменником Республики. Батура отнюдь не боялся смерти. Его страшило лишь, что его ненависть может быть не утолена, и он не мог позволить, чтобы Республика поставила ему ногу на грудь и подвергла его, сына легендарного Кирилла Батуры, позорной казни. Ничто так не консолидирует и не пробуждает ото сна отупевший народ, как выявление внешнего и внутреннего врага. С внешним все понятно - АСМ с генералом во главе, но они находились слишком далеко. Был нужен враг внутренний. И Батура принял, как ему казалось, мудрое решение - назначить врагом независимых Партизан тех, от кого все равно мало пользы или один только вред, тех, кто раскалывает и без того рассыпающееся
на куски общество. Здесь Батура позаимствовал кое-что из новых веяний так ненавидимой им Республики: мутанты, инвалиды, мулаты, а также все, чья польза обществу была незначительна, были объявлены врагами создаваемого Красного Братства - так Батура назвал новое образование. А каждый, кто заявил отказ от призыва в ГО, признавался изменником Братства и подлежал расстрелу на месте.
        Неизвестно, поддерживал ли Батура кровожадные порывы своих подчиненных, но многие из вчерашних полеводов стали жестокими убийцами. Наделенные властью решать, кому жить, а кому умирать, они упивались ею, превосходя в ретивости по уничтожению «выродков» даже подручных генерала Дайнеко. Ими же была придумана полуритуальная процедура «очищения», при которой член семьи, в которой жили неполноценные, также считался неполноценным до тех пор, пока не «очистится», то есть своими руками не убьет тех, кто позорит его род. Поэтому Алесю пришлось на виду у всех застрелить из арбалета свою мать, которую нелегкая крестьянская жизнь сделала сутулой, и брата, который потерял ногу при нападении хищников во время вылазки на картофельное поле. Он, быть может, на это и не решился бы, если бы брат и мать сами не просили их расстрелять: их судьба и так была предрешена, а у Алеся был шанс выжить.
        Все, кто остался в живых на Партизанской после «очищения», были оттуда выселены - Батура объявил опротивевшее ему поселение закрытым. Почти все жители Партизанской стали гвардейцами Батуриного войска. На время войны им не нужен дом, а после победы они найдут себе жилище получше - в уютных бункерах Улья.
        Вот уже несколько дней Алесь был гвардейцем. Все, кто постарше и поопытнее, ушли брать Улей, а подростков вроде него оставили охранять поселения. Алесь попал в отделение Нарванного, которого так прозвали за отнюдь не флегматичный характер. Нарванный всем доказывал, что он соответствует новому времени и своему прозвищу. Он без сожаления замучил двух бродяг, набредших на их пост. А в свободное от дежурств время шастал по Тракторному, выявляя недовольных. Его верной помощницей была Сонька - умственно отсталая девочка, которой по законам нового времени следовало умереть. Но учитывая, что она одной из первых вступила в ГО и по слабоумию не испытывала никаких комплексов при совершении пыток и убийств, ее уничтожение отсрочили до определенного времени.
        Теперь же Алесь тревожно ждал своей участи, коря себя за то, что заступился за пришлых, хотя они оказались на вид неплохими ребятами. Эти два здоровяка со странным говором относились к нему с предельным добродушием. Вот только странно было то, что к этой молчаливой молодой женщине они относятся чуть ли не как к своей матери, называя ее теткой Верой.
        В числе тех, кто оставался на станции, были в основном женщины, дети да полтора десятка подростков из ГО вроде Нарванного и Алеся. Все мужчины и многие девушки и женщины, имеющие достаточные навыки стрельбы из арбалета, ушли штурмовать Улей.
        - Тревога! Нападение! Правый туннель от Пролетарской!
        К клетке подбежала Сонька, просунув между прутьями трость с торчащими на конце гвоздями, она стала колоть ими Паху и Саху:
        - А ну, крути педали! И быстро, быстро!..
        Кто-то из партизан переключил подачу света с потолочных лампочек на прожектор, который другой боец на тележке подтягивал к правому туннелю. Оттачиваемые тренировками навыки партизан по обороне своих поселений когда-то считались в Республике примером для подражания. Но партизан, как и жителей других секторов, часто перемешивали, и вновь прибывшие создавали диссонанс в коллективных навыках местных. Да и местные тренировались неохотно, лишь потому, что их заставляли это делать администраторы. После уничтожения змеев большинство считало эти тренировки произволом Инспектората, таким же, как налоги и трудовые повинности. Ко всему прибавить, что в этот раз командиры и самая боевая часть населения станции отсутствовали… Подростки и женщины больше суетились и толкались, выстроенный ими арбалетный строй был неполным и неплотным. Перекрыть вход в туннель заградительными воротами они не успели, и когда в луче прожектора, едва светящегося от велосипедных генераторов, появились асмейцы, Нарванный, руководивший обороной, даже не успел крикнуть «пли». Началась беспорядочная стрельба по приближающимся асмейцам, и
все же многих из них скосили арбалетные стрелы. Однако когда люди генерала ловко взобрались на платформу, нервы партизанок не выдержали, они стали покидать строй, бестолково пятясь к своим жилищам, как будто те могли их защитить.
        - А ну стоять! В строй! В строй! - орал Нарванный, лупя прикладом своего арбалета по убегавшим женщинам и подросткам.
        Но паника уже началась, и остановить ее было тяжело. Тогда Нарванный потащил оставшихся в строю арбалетчиков к выстроившемуся второму ряду. Этот ряд обычно составляли женщины постарше, которые вооружались в основном копьями. Им было что терять и кого защищать - за их спинами, в их жилищах прятались дети. Поэтому эта линия обороны оказалась более стойкой. Отступившие к ним арбалетчики, начав меткую стрельбу по наступавшим, добавили женщинам решимости стоять до конца. Кое-кто из убегавших тоже вернулся в строй. Этим сомкнутым рядом они приблизились к краю платформы, сбросив на пути тех асмейцев, кто еще совсем недавно победно вскарабкался на платформу. Еще немного, и асмейцы отойдут…
        - Тревога! Нападение! Левый туннель от Партизанской!
        Второй отряд асмейцев заходил в тыл. Кто-то из соратников Нарванного пытался организовать оборону с другой стороны станции. Но уже скоро Вера увидела, что юные партизаны бегут. На их лицах читался ужас - верный признак скорого поражения. Несмотря на неприветливую встречу подростков-партизан, ей хотелось выйти из клетки и помочь им в обороне поселения. Сходные чувства испытывали братья. Саха нервничал, оглядываясь по сторонам и наблюдая происходящее, а Паха изо всех сил, до громкого гула в генераторе, крутил педали, пытаясь хотя бы светом помочь обороне обреченного поселения.
        Брошенный натренированной рукой метательный нож вошел в затылок Нарванному, на дерзкой энергии которого пока что держали себя в руках защитники. Когда их харизматичный командир пал, большинство побросало оружие, бегая и мечась по станции, попадая под стрелы асмейцев и натыкаясь на их мечи. Вскоре последние очаги обороны были подавлены, и началось страшное…
        - Всех мочи! Всех выродков мочи! Партизаны - выродки, помните это! Помните, что они сделали с Площадью Независимости! Достойные жить так поступить не могли! Не жалейте их! - орал какой-то полоумный глашатай, залитый с ног до головы кровью убитых им партизан и размахивая руками, в каждой из которых он держал за волосы головы, отрубленные им у подростков. - Никто не должен остаться! Сделайте это! Ради будущих поколений сделайте это!
        Дикий хохот, надрывный детский плач, визг, удары мечей, разрубающих кости и плоть. Вера всегда была участником битв, но никогда не бывала зрителем. Ей впервые довелось увидеть со стороны, что такое война. Ей не хотелось на это смотреть, но отвести глаза или закрыть их она не могла. Паха перестал крутить педали - темнее не стало, потому что поселение освещали зажженные факелы асмейцев. Сильный удар по прутьям клетки рядом с Верой, и Вера увидела перепуганное лицо Соньки, которая схватилась руками за прутья их тюрьмы и смотрела на Веру, как будто та могла ей помочь. Два крепких асмейца не могли оторвать Сонькины руки от решетки, и тогда один из них рубанул по рукам мечом. Они потащили визжащую Соньку в одну из хижин, попутно срывая с нее одежду.
        Время сбилось в комок, наполненный воплями, смертью и ужасом; и трудно было сказать, длилось это кровавое зрелище десять минут или два часа. А потом все стихло, лишь стоны раненых асмейцев да шаги тех нападавших, кто искал оставшихся в живых партизан, чтобы добить и их.
        - Командир, а что с этими делать-то? Тоже в расход? - асмеец из бывших армейцев уже подымал арбалет, чтобы прямо в клетке перестрелять запертых в ней.
        - Да зачем же?
        К клетке подходил майор - тот штабной офицер, который был большим специалистом в уничтожении людей газом. Майор не узнал Паху и Саху, зато Вера услышала, как затрещали кулаки обоих братьев, увидевших причину своих страшных снов. И Вера тоже узнала этого офицера - именно он деловито прохаживался по поселению Ботаники во время операции по обследованию того зараженного мицеоном поселения. На Веру он даже не посмотрел:
        - На партизан они не похожи. А раз партизаны посадили их в клетку, значит, они - враги партизан. А если они враги партизан, значит, вполне могут оказаться нашими друзьями. Вот эти два молодца, одинаковых с лица, стали бы неплохими солдатами. Разъясни им прелести службы в АСМ, ну а откажутся - тогда уж точно в расход.
        - Командир, а с остальными что?
        - Это пусть одинаковые с лица решают, конечно, если они с нами остаются. А нет - то и этих двоих туда же.
        - Командир, а вы помните бабу-следователя? Это не она случайно?
        Майор внимательно посмотрел на Веру:
        - Нет, не уверен. Я слышал, что той бабе морду не так давно поменяли, а с новой личиной я ее и не видел. Надо бы генералу показать - он-то ее точно узнает. И если она окажется следователем, я ей не завидую…
        Через несколько минут Вера увидела Дайнеко, в окружении офицерской свиты двигавшегося к клетке по узкому проходу между хижинами. Стареющий генерал, переступая через трупы женщин, детей и подростков, спешил увидеть одного из самых ненавидимых им людей в Муосе, по дороге придумывая муки для той, которая смела когда-то дерзить ему. От спешки он даже на несколько шагов опередил свою свиту. И он не заметил двух теней, появившихся из бокового прохода и тут же исчезнувших. Вере, да и всем, кто это наблюдал, подумалось, что это лишь игра теней факелов, тем более, что генерал сделал еще несколько шагов, по дороге пытаясь вытащить застрявший у него в левой половине груди стилет, и лишь потом упал.
        - Стоя… - пытался крикнуть один из дозорных, выставленных у входа в туннель со стороны Партизанской, но крик его захлебнулся.
        - Именем Республики! - услышала Вера из глубины туннеля знакомый голос теперешнего Начсота.
        Очевидно, следователи давно преследовали АСМ, выжидая удобную минуту, чтобы привести вынесенный генералу приговор в исполнение. Во время схватки с партизанами, когда все асмейцы были задействованы в битве, следователи в суматохе боя незаметно вошли на станцию и подкараулили генерала, нанеся ему удар в самый неожиданный момент.
        Не успели асмейцы убедиться, что генерал мертв, майор властно прокричал:
        - Внимание, воины Армии Спасения Муоса! Генерал Дайнеко мертв - его убили враги Деспотии. Но начатое им дело мы доведем до конца. Я как старший по званию принимаю на себя командование Армией и руководство Деспотией…
        - Рот закрой, штабная крыса, - прервал его офицер-спецназовец. - Это ты должен был беречь генерала, и ты не справился с заданием.
        - Арестовать капитана, - выхватив свой не обсохший от крови меч, скомандовал майор.
        И новая схватка, в которой несколько убров пытались противостоять штабистам, армейцам и новобранцам. Подавляющее численное превосходство превозмогло боевой опыт воинов спецназа. И вскоре майор, поставив сапог на голову убитого капитана, истерично кричал:
        - Кто еще против меня, кто еще против? Я - командир АСМ! Я - генерал! Называйте меня только генералом! Жгите здесь все! Все сжечь!
        Уже скоро в нескольких местах фанерные и дощатые хижины занялись огнем, и тут же новый истошный крик дозорного со стороны Пролетарской:
        - Партизаны! Партизаны!
        - Командир, уходим! - крикнул офицер-армеец.
        - Мы принимаем бой!
        - Командир, нас слишком мало. Победим Восток и тогда вернемся за партизанами.
        - Мы принимаем бой!
        Они допустили большую ошибку, не попытавшись понять, за счет чего работают прожектора, и из-за этого не воспользовавшись ими. Партизаны находились в кромешном мраке туннелей, а асмейцы были у них на виду, освещаемые сполохами занимавшегося пожара. Когда майор наконец-то понял оплошность, четверть его отряда была перебита арбалетными стрелами партизан, не спешивших выходить из туннельного мрака. Он попытался что-то исправить:
        - За мной! Ближний бой!
        Майор, отбросив арбалет и выхватив меч, спрыгнул на пути в расчете, что асмейцы быстро преодолеют отделявшее их от стрелков расстояние. Но далеко не все его солдаты бросились за ним. Многие новобранцы, наоборот, побежали в сторону Партизанской. Как только майор словил стрелу, контратака захлебнулась. Оставшиеся асмейцы побежали, скрывшись в клубах дыма. Уже через несколько минут десяток раненых и плененных асмейцев партизаны стащили в центр поселения и перерезали им сухожилия на ногах, обрекая их заживо сгореть в пламени, которое очень скоро охватит всю станцию.
        Дым застилал клетку, выдирая горло и легкие и разъедая глаза. Но Вере было все равно - в представившейся ей панораме человеческого безумия все, что происходило и могло произойти с нею, не могло казаться страшным.
        - Дядька Олег! Администратор!
        - Алесь? А ты чего тут? - остановился проходивший мимо Батура, пытаясь рассмотреть тех, кто находится в клетке. И, не дожидаясь ответа, дал команду:
        - Освободите их…

11
        - Теперь уже точно вижу, что ты та самая Вера - голос, движения и, главное, глаза той смелой девушки, когда-то давно спасшей проклятую Богом и людьми станцию под названием Партизанская. Я часто тебя вспоминал, Вера.
        - А ты, Батура, сильно изменился.
        Верховный Командир партизан пожал плечами, не поняв, что Вера имеет в виду одержимый немигающий взгляд и горящие адским огнем глаза своего собеседника. Уже в который раз он закашлялся.
        - Ты все болеешь?
        - Да, по всем медицинским канонам я должен был уже давно сдохнуть. Ан нет, живу всем назло! Вот и подумал я, что не зря Богом продлены мои дни, для какого-то важного дела я пока еще кандыбаю по Муосу. И понял я, что мое призвание - уничтожить пожирающего людей монстра, имя которому - Республика.
        - Республика - это прежде всего тоже люди. Уничтожая Республику, ты уничтожаешь людей. А что дальше?
        - Дальше мы построим Братство. Это будет общество свободных людей. Никаких ульев и центров, инспекторатов и администраторов, никаких циничных психологов и кровожадных генералов, никаких налогов и захватнических войн. Лишь взаимное уважение друг к другу.
        - Ты мечтаешь об анархии?
        - Конечно же нет. Анархия ведет к беспределу и хаосу. Я мечтаю о Муосе, в котором вместо Конституции будет Соглашение. В этом соглашении все свободные поселения, освобожденные от республиканского ига, пропишут порядок взаимоотношений друг с другом. При этом ни одно из поселений не будет центральным, главным. Не будет никакого административного центра. Лишь периодические встречи представителей поселений каждый раз в другом месте для решения каких-то общих вопросов.
        - А если какое-то из поселений не захочет подчиниться тому, что решат представители других поселений?
        - Тогда оно нарушит Соглашение, и его ждет кара. Но этого делать ни одно поселение не будет, потому что неподчинение сродни самоубийству. Во-первых, такое поселение всегда будет противопоставлять себя многочисленной конфедерации других поселений. Во-вторых, решение не подчиниться большинству может возникнуть только у амбициозных властителей поселений. А властителей-то никаких и не будет. В Соглашении будет прописано, что в каждом поселении единственным полномочным органом управления будет вече, а для решения текущих вопросов - председатель веча, который избирается только на год и никогда - два раза подряд. Никакой коррупции и никакого беспредела в таком поселении быть не может. Если вдруг по примеру Республики кто-то попробует узурпировать власть, конфедерация поселений это быстро поправит. Такое устройство Муоса в некоторой мере заимствовано от партизан до их вхождения в Республику. Когда мы сломаем хребет Деспотии - этому уродливому потомку Республики, Муос станет другим. Он станет сообществом свободных, а значит, счастливых людей…
        Батура заметно волновался. Он внимательно смотрел на Веру, расценивая ее молчание как тщательное изучение и оценку его проекта. Батура был искренним в своих намерениях, и Вера не сомневалась, что если бы задуманное им удалось, он спокойно сложил бы с себя полномочия нового революционного вождя и даже не попытался бы возглавить ни одно поселение. Но также она понимала, что задуманное Батурой - лишь очередная утопия, новая эфемерная идея, в жертву которой готовы принести хоть весь Муос. Батурой движет ненависть к Республике, а на ненависти ничего хорошего построить нельзя. И последствия первых шагов нового Братства она успела увидеть на Партизанской и на Тракторном.
        - Батура, помнишь ту глупую историю, когда я влезла в семейную передрягу на Партизанской?
        - Я помню все, что связано с тобой. А почему ты это вспомнила?
        - До того, как мы оказались на Тракторном, мы проходили по Партизанской. Я видела ту женщину, за которую так неловко вступилась, и ее мужа, и ее детей тоже. Им выкололи глаза, а потом убили. Кто посчитал их недостойными вступить в Братство и жить в сообществе свободных людей?
        Батура в очередной раз закашлялся. Он не был готов к такому повороту разговора и, возможно, поэтому новый приступ кашля оказался особенно затяжным.
        - Поверь мне, Вера, я этого не одобряю. То, что происходит порой даже с партизанами - следствие длительного проживания под игом циничной Республики. Именно оттуда к партизанам проникли эти человеконенавистнические идеи. Партизанскую - этот земной ад - давно надо было закрывать. Я дал распоряжение эвакуировать оттуда все население, а нежелающих уводить насильно… Мы не могли у себя в тылу оставить плацдарм для асмейцев. Неправильно толкуя мой приказ, они уничтожили всех, кого посчитали неподходящим под образ члена Братства, короче, всех, кто имел недостатки или не был похож на обычного партизана…
        - Ты наказал тех, кто это сделал?
        Батура потер пальцами одной руки слезящиеся глаза, после чего тоном отца, пытающегося иносказательно объяснить взрослые истины маленькому ребенку, произнес:
        - Мои предки очень страдали от Леса, ну, и лесников, с которыми покончила ты. Так вот, у них была поговорка: «Лес рубят - щепки летят». Так уж получается, что без невинных щепок ни на одной войне не обойтись. Но это не повод уничтожать топор, который может сломить врага или сделать много мирных полезных вещей.
        - Я поняла тебя, Батура, - неопределенно ответила Вера. - Но ты неспроста объясняешь мне свою концепцию счастливого будущего Муоса. У тебя ведь есть какие-то предложения ко мне?
        Батура проходил в Университете спецкурс по психологии да некоторые навыки общения наработал за время своей непростой жизни. Он чувствовал, что разговор идет не совсем в том русле, в каком хотелось бы ему. Он ожидал, что это будет диалог спасителя со спасенной, но из Веры отнюдь не били потоки благодарности и восхищения. Наоборот, казалось, что она не перестала быть следователем, в чем заверила его час назад. Он даже задумался, стоит ли ему озвучивать задуманное. Но раз уж она его раскусила и поняла, что его общение с нею - не пустой треп на абстрактные темы, он решил довести разговор до конца:
        - Ты слышала пророчество про Деву-Воина?
        Вера едва удержалась, чтобы не сказать «и ты туда же», может быть, даже выдала свое удивление. Но вслух ответила:
        - Это что-то из фольклора диггеров?
        - Фольклор это или нет, но многие в Муосе и особенно среди партизан ждут, что именно среди них появится девственница, которая принесет им победу…
        - Подожди, я попробую угадать, - перебила Вера Батуру. - Ты этой Девой-Воином предлагаешь стать мне?
        - Именно так, - выдохнул Батура.
        - А если я не девственница?
        - Я думаю, что это не так уж и важно. В диггерской балладе речь идет именно о «Деве», а не о «Девственнице». Я думаю, что имеется в виду девушка, молодая женщина…
        - Ладно, можешь не продолжать, хотя я и вправду девственница. Надеюсь, проверять это не потребуется? Ты лучше мне скажи, а ты в это веришь - в пророчество про Деву-Воина во всем его мистическом смысле? Или просто хочешь использовать суеверие людских масс в своих интересах?
        Батура долго обдумывал ответ на этот непростой вопрос.
        - Когда ты, Вера, единственная среди пятерки матерых убров вызвалась спасти Партизанскую от лесников, я сразу же решил для себя, что ты необыкновенный человек. Когда благодаря тебе и только тебе племя лесников было уничтожено, я понял, что ты человек, посланный нам Богом. Я о тебе думал, наводил о тебе справки. Знал о твоих успехах в спецназе, о том, что ты стала следователем. Всем администраторам рассылалась секретная депеша об уничтожении клана цестодов, и по определенным намекам в депеше я понял, что это твоих рук дело. Когда все это началось, когда мы подняли восстание, я отдавал себе отчет в том, что не обладаю качествами военачальника, и поэтому все чаще вспоминал о тебе. И тогда я себе загадал: если нам суждено встретиться, значит, ты - действительно Дева-Воин, единственный человек, достойный возглавить это восстание. Если ты согласишься, я буду считать, что моя миссия выполнена. Решишь ты меня сделать вторым лицом, пока я не сдохну, отправишь в простые гвардейцы или казнишь за те дела на Партизанской, в которых меня упрекала, - мне совсем не важно. Важно, чтобы ты возглавила восстание и
довела до конца то, что мною начато, доживу я до этого момента или нет.
        - Что я должна буду делать?
        Расценив вопрос Веры как согласие, Батура поспешно объяснял:
        - Прошлый штурм Улья у нас был неудачным. Мы почти прорвались, но это всего лишь «почти». Они уже знают, что генерала Дайнеко нет. Сегодня же я объявлю, что к Братству присоединилась женщина, когда-то победившая лесников. Я не буду им говорить, что ты - Дева-Воин, будь уверена, они со временем поймут это и сами. Я лишь скажу, что ты как профессиональная военная поведешь их на очередной штурм Улья. Я не сомневаюсь, что в этом бою они будут биться как одержимые, и оборона Улья падет. Это будет твоя победа, тебя понесут на руках и объявят народным героем. А я сложу свои полномочия - в твою пользу.
        - В твоем плане есть слабое место. Ты учился в Университете и представляешь себе Улей как Университет плюс Инспекторат плюс Штаб плюс пару ходов между ними. На самом деле Улей - это множество укрепленных бункеров, точное расположение которых не знаю даже я. Сломать оборону на входе и ворваться в Улей - не значит захватить его. Дальше последует долгая и кровопролитная война в самом Улье. Причем война с противником, более обученным и сражающимся на своей территории, который будет биться в каждом бункере; который станет использовать тактику нападений из-за угла, используя сложную систему переходов внутри Улья.
        - Ты хочешь убедить меня в том, что Улей взять нельзя?
        - Нет, я хочу тебя убедить, что Улей нельзя взять с ходу, обычным ударом в лоб.
        - И что ты предлагаешь?
        - Я предлагаю до того, как штурмовать Улей, разрушить его изнутри. Если нам удастся заслать внутрь Улья всего один диверсионный отряд, то за несколько дней он сможет уничтожить геотермальную станцию, основные оранжереи, поджечь продовольственные склады, разрушить узлы дренажных систем, начав затопление. Если получится, можно захватить несколько лабораторий - ведь внутри Улья разрабатывается бактериологическое и химическое оружие, и будет вполне справедливо, чтобы разработчики сами испытали на себе то, что готовили для других. После этого останется только ждать, когда привыкшее к сытости, теплу и безопасности население Улья начнет умирать от голода и болезней, ползая в потемках из-за того, что понадеялись на свою станцию и не имеют достаточного количества ветряков или велогенераторов. Пока осажденный Улей будет задыхаться в своих испражнениях, мы ударим по тем отрядам АСМ, которые воюют вне Улья. Будь уверен - без контроля Центра они скоро превратятся в автономные голодные банды и начнут грызть глотки друг другу. А уже когда Улей дойдет до нужной кондиции, Братство победным маршем и малой кровью
овладеет этой клоакой Муоса, вызвавшейся быть его мозгом.
        Глаза Батуры заблестели, он перестал кашлять, всем своим существом впитывая каждое сказанное Верой слово. Он уже был готов сдать свои полномочия Вере, настолько неожиданным и радостным для него было ее согласие.
        - Диверсионный отряд? Я как-то об этом не подумал. Конечно же, ты права. Но кто возглавит этот отряд? Может быть, твои ребята, эти близнецы?
        - Его возглавлю я.
        - Нет-нет. Это опасно, я не могу тебя потерять; вернее, Муос не должен потерять свою Деву-Воина.
        - Этот отряд возглавлю я, возьму с собой двух близнецов, да ты мне дашь человек семь самых подготовленных и сильных воинов твоей гвардии. Вы собираетесь на штурм Улья? Прекрасно! Штурм будет лишь отвлекающим маневром, во время которого мы проникнем внутрь Улья. Если через неделю мы вернемся, выполнив свою миссию, значит, я - Дева-Воин; следовательно, мне предстоит занять твое место - люди и сами это поймут без наших подсказок. Если я погибну, получается, что диггерская песня пророчит не обо мне. Есть, конечно, еще и третий вариант - я тебе сейчас вру и намерена убить или сдать асмейцам твоих людей. Тогда ты рискуешь всего семерыми солдатами, зато убедишься, что я не та, кого ты во мне видишь. Но согласись, это не так страшно, как выдвинуть предателя на первое место в Братстве.
        - Я уверен, что ты не предатель. План принимается…

12
        Пока что им очень везло. Во время отвлекающего наступления возле входа в Улей со стороны Площади Независимости асмейцы отступили. Следуя за фронтом наступления и пользуясь минутным превосходством гвардейцев, диверсанты во главе с Верой успели спрятаться в нише туннеля, соединявшего Площадь Независимости с Ульем. Сразу после этого гвардейцы сыграли паническое отступление, и окрыленные удачей асмейцы бросились за ними в погоню, не заметив прятавшихся в нише диверсантов и оставив таким образом их в своем тылу. Так группа Веры, переодетая в асмейскую униформу, оказалась в Улье.
        Вера, неплохо представляя устройство Улья и владея манерой общения военных Республики, хорошо играла роль асмейского офицера. За все время их ни разу не остановили, хотя иногда пристально поглядывали на слишком худого и низкорослого руководителя отряда.
        Вера никогда не бывала в этом бункере, только догадывалась, где он может находиться, по тем косвенным данным, которые она узнала за время службы в спецназе и в качестве следователя. И все же она не ошиблась. Вход в бункер перекрывала мощная бронированная дверь. В обычное время взять этот бункер с ходу было нереально, но сейчас не обычное время. Вера рассчитывала на то, что в период всеобщей неразберихи система безопасности и связи в Улье не налажена должным образом. Она смело подошла к двери, изо всей силы стукнула в нее три раза и громко произнесла то, что ей казалось в этой ситуации наиболее уместным:
        - Мы от майора. Груз готов?
        Открылся глазок, Веру несколько секунд изучали молча, после чего ответили:
        - Нет, все сделать не успели. Договаривались же через три дня…
        - Через три дня красножопые прорвутся в Улей! У нас нет трех дней, мать вашу! Майор сказал забрать все, что есть, и я не позавидую вам, тыловым крысам, если его не устроит то количество, которое вы успели сделать.
        - Да ладно-ладно, открываю. Мы тут, кстати, тоже уже пятые сутки почти не спим, из лаборатории не выходим…
        Как только гермодверь приоткрылась, лежавшие на полу диверсанты, остававшиеся до этого невидимыми для смотревшего через глазок охранника, подскочили. Трех полусонных охранников из числа асмейцев-новобранцев вырубили в течение нескольких секунд. Полтора десятка работников лабораторий согнали в центральный коридор.
        Бункер состоял из трех изолированных блоков - жилого, бактериологического и химического. На выходе из химического блока Вера увидела два баллона на колесах, приготовленных к транспортировке из лаборатории, один баллон в это время наполнялся из огромной гермоцистерны, семь пустых ждали своей очереди рядом. Несмотря на то, что внутри этой фабрики смерти перехватывало дыхание от просачивавшихся газов, Вера воспользовалась респиратором только тогда, когда вошла в бактериологическую лабораторию. На нескольких столах, множестве полок, в шкафах и герметичных боксах были разложены, расставлены и свалены в кучи пробирки, колбы, тигли вперемешку с тетрадками и блокнотами работавших здесь людей. Но не это привлекло внимание Веры, и не несколько аквариумов из толстого стекла, где еле двигались зараженные животные. Самая дальняя стена лаборатории была сплошь прозрачной. За толстым оргстеклом в небольшом боксе Вера увидела шевелящихся существ. Она уже таких видела когда-то давно в поселении Ботаники. Это были люди, зараженные мицеоном. На подоконнике с этой стороны смотрового стекла лежал толстый журнал,
заполненный мелким почерком на две трети. Открыв последнюю запись, Вера прочитала: «Образец К-12/1: находится в критическом состоянии. Летальный исход необратим, дальнейший ввод препарата нецелесообразен, подлежит утилизации. Образец К-12/2: по-прежнему стабилен, продолжен ввод препарата. Образец К-12/3: отмечен прогресс разрастания мицеона, состояние критическое, введен препарат в количестве 12 ед.». Отлистав назад несколько страниц до записей двухмесячной давности, Вера прочитала: «Серия образцов К-12: К-12/1 - мужчина 35 лет; К-12/2 - женщина 10 лет; К-12/3 - женщина 21 год. Время помещения в бокс и заражения - 12:30. Время первого ввода препарата - 12:40 -12:45».
        Один из зараженных, самый низкорослый, приподнялся и, опершись руками на стекло, посмотрел на Веру единственным глазом, который был неестественно деформирован опухолью. В этой груде опухолей и наростов трудно было узнать человека, но, скорее всего, это и был «образец К-12/2, женщина 10 лет». Подтянув грязную тряпку, бывшую когда-то майкой, лопнувшей на разрастающемся теле зараженного, девочка неуклюжими движениями своих опухших рук развернула ее перед Верой. Может быть, этой девочкой или ее старшими товарищами по несчастью, а может быть, кем-то из одиннадцатой, десятой или более ранней партии «образцов» на майке кровью была выведена надпись: «Пожалуйста, убейте нас!»
        - Профессора ко мне! - крикнула Вера, и уже в следующую секунду Саха притащил за шиворот Анну - ту женщину, которая когда-то возглавила экспедицию в Ботаники.
        Профессор-биолог Анна не узнала Веру, да и саму ее трудно было узнать - от былой властности не осталось и следа; она с преданной угодливостью заискивающе смотрела на асмейца с капитанскими погонами.
        Вера строго спросила:
        - Майор хочет знать: почему вы до сих пор не выполнили задание?
        - Капитан, мои люди работают не покладая рук. Мы уже почти у цели. Вот посмотрите, пожалуйста, на образец К-12/2. У него на протяжении последних двух недель отмечается стабильное состояние и даже некоторый спад активности мицеона. По моим наблюдениям, препарат действует наиболее эффективно на детей, поэтому я бы просила увеличить нам поставку образцов именно из числа детей. В скором времени мы получим окончательный вариант вакцины.
        - И потом… - Вера нарочно смягчила голос, как бы желая, чтобы профессор сама озвучила их «общую мечту».
        - И потом через системы вентиляции мы сможем в любой момент осуществить заражение Муоса спорами мицеона. Выживут только те, кто прошел вакцинацию, или те, кто будет вовремя ей подвергнут на начальной стадии заражения. Партизаны и восточенцы, диггеры и независимые поселения приползут к нам на коленях просить вакцину. И только мы будем решать, кому из них дозволено жить, а кому - нет. А ведь потом можно будет выработать облегченный вариант вакцины, которая будет не убивать грибницу в теле человека, а только купировать ее развитие. Такой препарат будет продаваться или выдаваться за заслуги лишь тем, кто живет вне Улья. Зараженные будут оставаться зависимыми от нас на всю жизнь: никаких неповиновений, восстаний и революций, никаких войн. Наконец-то в Муос придет покой, а с ним и процветание. Муос станет полностью нашим!
        - И не только Муос? - осторожно спросила Вера.
        - О, вы и об этом осведомлены, капитан? Конечно, мицеон - это ключ к Москве, да и к другим оставшимся поселениям. Нам даже не надо захватывать этот их вертолет, как изначально планировалось. Достаточно незаметно заразить членов их дружественной экспедиции и отправить их с зараженными подарками обратно в Москву. А потом сидеть и слушать рацию, ожидая, когда же они сообщат о разрастающейся эпидемии среди их поселений. Их болезнь и наша вакцина сделают их нашими рабами. Вы чувствуете, какие перспективы открывают наши разработки?
        Профессор, пока расписывала перспективы «прекрасного» будущего, сильно преобразилась и стала снова похожа на ту напыщенную руководительницу экспедиции в зараженное поселение Ботаники. Теперь Вера понимала, что в обреченном поселении ученую не интересовало выживание людей, ее интересовал мицеон, который она намеревалась сделать оружием.
        - Сколько лет той девочке, доктор? Я имею в виду образец К-12/2.
        - Тому образцу? - удивленно переспросила профессор. - Девять или десять, если нужно точнее узнать, я посмотрю по журналу.
        - А у нее есть какие-то шансы выжить?
        - Нет, у нее, к сожалению, таких шансов нет. Несмотря на то, что мы приостановили развитие мицеона, ее организм уже необратимо разрушен. Но если вы нам поставите побольше детей для новых закладок, то вскоре мы поймем, благодаря чему в детских организмах вакцина становится более эффективной. Тогда к шестнадцатой или семнадцатой закладке мы получим готовую вакцину. Причем чем младше дети - тем лучше. Сейчас же, капитан, нет проблемы найти детей: ведь карательные экспедиции АСМ плодят все больше малолетних беспризорников из числа партизан и восточенцев, которые только усугубляют проблему.
        Профессор даже подмигнула Вере, радуясь удачно подобранной формулировке для своего намека. Вере уже трудно было скрывать свое отвращение к доктору-людоеду.
        - У вас есть опий, доктор?
        - Опий? Конечно, есть.
        - Пожалуйста, усыпите этих зараженных прямо сейчас. Дайте им запредельную дозу опия, чтобы они уснули навсегда.
        - Не понимаю вас, капитан…
        - Так надо, профессор.
        - Нет, образцы подлежали утилизации уже завтра-послезавтра, поэтому для меня не составит проблемы ускорить утилизацию. Но я не совсем понимаю смысл вашего требования…
        - Не надо понимания, делайте, что я говорю. Так всем будет лучше.
        Пока лаборант в скафандре через герметичный шлюз вошел в бокс и делал инъекции коричневой жидкости, Вера спокойно поинтересовалась:
        - А что у вас предусмотрено на случай утечки источников заражения? Нам бы не хотелось, чтобы до создания вакцины споры разлетелись по Улью.
        - О, не переживайте, капитан. Видите эти четыре резервуара в верхних углах лаборатории? Под высоким давлением туда закачан очищенный спирт. Внутри лаборатории и снаружи ее имеются аварийные рычаги. Стоит нажать такой рычаг, и метровой толщины гермодверь в это помещение будет надежно заперта, а через секунду все пространство заполнится распыленным спиртом. Потом лаборатория на несколько секунд превратится в пылающий ад, в котором не выживет ни одна спора и ни одна бактерия. За исключением содержимого этого огнестойкого шкафа, в котором мы храним самые важные записи и самые важные образцы.
        - Откройте этот шкаф, я хочу посмотреть.
        Профессор удивленно смотрела на Веру. Видимо, она начала что-то подозревать.
        - Капитан, вы высказываете какие-то странные требования. Что вы хотите увидеть в этом шкафу: тома формул и полсотни пробирок с образцами?
        - Откройте, профессор, я хочу увидеть все своими глазами. Знаете, время такое, что никому нельзя доверять.
        Профессор нехотя нажала несколько металлических кнопок на кодовом замке, после чего провернула колесо открытия внутреннего запорного механизма и раздвинула тяжелые металлические двери с резиновыми уплотнителями на стыках. Профессор недовольно пробурчала Вере:
        - Осторожно с пробирками - они хрупкие, и в каждой из них - смерть.
        - Я буду предельно осторожна. Все оставьте помещение лаборатории, кроме профессора. Нам нужно поговорить.
        Когда Саха и лаборант вышли, Вера повернулась к профессору. Лицо той снова стало жалким - она уже догадывалась, что эта группа людей в асмейской форме - не те, за кого себя выдают.
        - Доктор, мы - не асмейцы. Мы те, для кого предназначалось все создаваемое в этих лабораториях. Такому чудовищу, как вы, будет справедливым самой испытать то, что вы учиняли над людьми в этом боксе, и то, что собирались осуществить над нами. Если станет невыносимо - просто дерните за аварийный рычаг, и для вас все закончится. А пока вы будете решаться сделать это, вспоминайте тех, кого вы принесли в жертву своим людоедским замыслам, и молитесь Богу. Все, прощайте…
        Вера, не обращая внимания на трясущиеся губы стремительно постаревшей за последние несколько секунд Анны, взяла из шкафа штатив со смертоносными пробирками и направилась с ним на выход. Саха и Паха, догадываясь о намерениях Веры, уже прикрывали гермодверь в биологическую лабораторию. Вера со всей силы швырнула штатив с пробирками в дальний угол и вышла из лаборатории. Звон разбивающихся пробирок совпал со стуком запирающихся замков гермодвери.
        Несколько минут из-за двери доносились стуки, мольбы и плач Анны. Потом, когда быстродействующие вирусы и бактерии начали разъедать ее изнутри, она захрипела и стала вопить. Вера в это время всматривалась в лица работников обеих лабораторий, наблюдавших происходящее и понимавших, что происходит с их начальницей за гермодверью. Но ни жалости, ни сочувствия Вере рассмотреть в этих людях не удалось. Либо профессор сама по себе не могла вызывать таких чувств, либо работники фабрики смерти настолько очерствели, что очередная мучительная гибель не вызывала в них никаких эмоций. Сильный хлопок и рев пламени, нагревшего дверь до нестерпимого жара, а потом тишина.
        Один из дюжих работников лаборатории принес из подсобки кувалду и по требованию Веры обломал замыкающее колесо двери в лабораторию, а затем погнул и заклепал тяги. Теперь, если кому-то и вздумается войти за эту дверь, чтобы поискать оставшиеся научные творения профессора, сделать это будет непросто.
        Примерно час ушел на то, чтобы переломать все оборудование в химической лаборатории, начальник которой сам старался сделать процесс разрушения производства необратимым в обмен на обещание Веры не оставлять его внутри лаборатории так же, как это было сделано с его коллегой-биологом. Он же осуществил спуск отравляющих газов из трех баллонов через специальный отвод на Поверхность. Довершил все организованный совместными усилиями пожар, после чего входная дверь в лабораторию также была закрыта с последующим повреждением отмыкающих механизмов. Уходя, отряд Веры повредил внутреннее открывающее колесо двери бункера и закрыл дверь снаружи, оставив в холле и спальных помещениях этого бункера работников лабораторий и охранников. Когда партизаны уже уходили оттуда, один из них недовольно заметил:
        - Их скоро найдут и выпустят.
        - Я знаю, - спокойно ответила Вера.
        - Зачем же мы оставили их в живых?
        «Действительно, зачем?» - подумала Вера. Еще пару лет назад она бы так не поступила, находясь в тылу врага. Эти нелюди, создававшие оружие массового поражения и спокойно наблюдавшие чудовищные опыты над живыми людьми, были ненамного меньшими монстрами, чем Анна. Пусть с большим трудом и не очень скоро, они способны восстановить разрушенное диверсантами сегодня и возобновить выпуск смертоносной продукции. По всем канонам, их надо было ликвидировать; может, не так мучительно, как Анну, но однозначно - убить. И все же Вера этого не сделала, а потому, не найдя подходящего ответа на вопрос партизана, лишь пожала плечами. Но партизан сказал еще не все:
        - А зачем вы потребовали опустошить те баллоны? Мы могли их использовать для диверсии внутри Улья. Могли бы открыть их где-нибудь, где побольше людей.
        Вера резко остановилась, из-за чего партизан столкнулся с нею. Она взяла его своей цепкой рукой за затылок и грубо притянула его голову к своей.
        - Ответь мне на вопрос: чем ты отличаешься от тех монстров, которых мы оставили живыми в том бункере, и от того чудовища, которое там сгорело?
        Он не выдержал Вериного взгляда и опустил глаза, но вырываться из железной хватки Вериных пальцев не рискнул. Не услышав ответа, Вера отпустила партизана и закончила свою мысль:
        - Научись отличаться от них, и тогда ты станешь сильнее их!

13
        - Цетка Вера, вы чуеце мяне?[9 - Тетка Вера, вы слышите меня? (бел.)]
        Из туманного мрака в Верину нирвану вползло лицо Сахи. Саха. Диверсанты. Лаборатория. Улей. Постепенно Вера приходила в себя. Болезненный стук в висках отдавал в затылок. Она не могла понять, почему лежит в этом коридоре, не помнила, что с ней произошло.
        Пытаясь восстановить последовательность происходившего с нею, она мысленно вернулась к событиям в бункере лабораторий. Потом она повела отряд к небольшой группе помещений, называемых типографией. Им опять везло - никто не обращал на мечущихся по Улью асмейцев никакого внимания. Типография стояла заброшенной - это учреждение пока что не было востребовано новыми властями. Около часа прохаживаясь между печатными станками, коробками со шрифтами, различными типографскими приспособлениями, Вера всем своим разумом пыталась понять устройство и принцип действия книгопечатания. А уже скоро она отобрала тот минимум приспособлений, шрифтов и материалов, который они смогут унести, распределила этот груз между диверсантами и повела их подальше от типографии. Все тот же неугомонный партизан долго собирался и наконец спросил:
        - Командир, ты все-таки мне объясни, что мы делаем, зачем мы набрали эти тяжести и что с ними собираемся делать? И когда, наконец, начнем воевать?
        Вера начинала задыхаться - какой-то комок перекрывал ей дыхание в груди. Она едва слышно ответила:
        - Мы несем самое сильное оружие… В борьбе со злом…
        - И как же мы будем бороться этим оружием? Забросаем им асмейцев?
        - Чуеш ты, жартаўнік? Яшчэ адзін раз звернешся да камандзіра не па форме… тады я твой язык вельмі доўгі цябе на шыю наматаю…[10 - Слышишь ты, шутник? Еще раз обратишься к командиру не по форме… тогда я тебе твой язык слишком длинный на шею намотаю… (бел.)] - осадил его Паха.
        Близнецы уже не раз тревожно переглядывались, видя, что с Верой что-то не так. Она шла все медленнее, замедляя движение всего отряда; дышала тяжело, и иногда ее заметно покачивало из стороны в сторону. А потом она прислонилась к стене и начала медленно по ней сползать. Саха поднял своего командира на руки и бережно понес. Но прошли они немного - перед очередной туннельной развилкой остановились. Здесь лестничная система вела на верхние и нижние уровни системы Улья, и они просто не знали, куда идти дальше. В Улье ориентировалась и вела их вперед исключительно Вера.
        - Баба в отряде, да еще командир… - партизан не успел договорить с театральным сарказмом произносимую фразу, как мощный подзатыльник от Сахи бросил его на стену.
        - Яшчэ хоць раз…[11 - Еще хоть раз… (бел.)] - процедил Саха сквозь зубы, отчего желание иронизировать у партизана на время угасло.
        Они услышали какое-то движение со стороны развилки. Все замерли, лишь тяжелое сопение Веры едва нарушало тишину туннеля, да разговор молодых асмейцев уровнем ниже выдавал в них неопытных новобранцев.
        - Да они давно уже из Улья ушли, чего их тут искать?
        - Как они могли уйти так просто незамеченными? В Улье они.
        - Как вошли незамеченными, так незамеченными и вышли.
        - Я вот только одного не пойму: нам говорят, что они сожгли какой-то склад. Что ж там такое на складе храниться должно было ценное, чтоб ради него сюда соваться нужно теперь?
        - И откуда такое подробное описание этих ненастоящих асмейцев? Они что, в живых оставили тех, кто их видел? Они что, идиоты?
        Асмейцы прошли дальше, и их разговор стал неразличимым, а потом и вовсе неслышимым. Диверсионному отряду нужна была Вера. Саха стал растирать командиру уши, приводя ее в сознание.
        - Цетка Вера, вы чуеце мяне? Трэба ўхадзіць, нас ужо шукаюць.[12 - Тетка Вера, вы слышите меня? Нужно уходить, нас уже ищут (бел.)]
        Пересиливая себя, Вера поднялась. Ее тело стало чужим, непослушным. Что это было - очередной приступ, проявление лучевой болезни или просто накопившаяся усталость, вываливающаяся из ослабленного организма? Саха обхватил Веру за пояс, помогая ей идти, а она положила руку ему на плечо. Постепенно слабость отступала, и скоро Вера смогла идти сама, указывая путь. Шедший впереди Паха насторожился, дав знак остальным оставаться на месте. Он беззвучной диггерской походкой скрылся во тьме, а потом вернулся:
        - Нам трэба вырашыць: прыймаем бой альбо ідзем іншым шляхам. Там - пастка, не менш чым дзесяць чалавек будзе. Мы іх здолеем, але падымецца шум, і тады…[13 - Нам нужно решить: принимаем бой или идем другим путем. Там - западня, не меньше десяти человек будет. Мы их одолеем, но поднимется шум, и тогда… (бел.)]
        - Другого пути нет, мы идем вперед, - твердо сказала Вера и сама пошла навстречу засаде.
        Сейчас она шла прямо и твердо, добавив решительности тем, кого вела. Она шла на свет, не пригибаясь и не прячась, нарушив все правила военной тактики. Она не согласовала своих действий с ведомым ею отрядом, проигнорировала те преимущества, которые могла им дать внезапность действий в бою. Но она не сомневалась, что именно сейчас она поступает правильно. Она не старалась идти тихо, но выработанные годами навыки бесшумного движения никуда не делись. Те, навстречу кому она шла, ее пока не слышали.
        - Говорят, с ними баба была. Или мужик, типа на бабу похожий. И по типу он там у них за старшего…
        - Ну, значит, не такие уж они и страшные, если ими баба командует.
        - Да ты дослушай, что я тебе сказать хотел. Когда вестовой сообщал это все дело нашему командиру, а он же еще при Республике в армии служил, так командир и говорит: «Я знаю только одну женщину в Муосе, способную командовать отрядом. И если это она, я не хотел бы, чтоб ее отряд оказался тут…». А ты говоришь «баба-баба». А ты слышал про следователя, тоже бабу, которую вся людская шваль и нелюдская нечисть в Муосе боится? Так если это та, прикинь…
        - Это та! - громко сказала Вера, выйдя в светлое расширение перед выходными воротами Улья.
        Асмейцы спохватились, увидев перед собой женщину в асмейской форме с капитанскими погонами, похожую по описанию на предводителя диверсионного отряда, натворившего переполоха во всем Улье. Вера насчитала двенадцать арбалетов, нацеленных на нее из-за бруствера из сложенных мешков с песком.
        - Я приветствую тебя, старлей, - обратилась Вера к единственному офицеру в этом заградотряде.
        - Я плохо запомнил твою внешность, или ты сильно изменилась, Стрелка?
        - Стареем, старлей. Казалось, еще недавно со змеями бились, а вот поди ж ты, сколько лет прошло.
        - Славный был бой, есть что вспомнить. Да вот вспоминать не с кем, из тех настоящих воинов почти никого не осталось. Одни вот сопляки вокруг.
        Старлей презрительно повел подбородком в сторону, указывая на спрятавшихся за бруствером асмейцев-новобранцев. Несмотря на то, что разговор по тону и внешней доброжелательности напоминал беседу состарившихся однополчан, старлей не опускал своего арбалета и даже не снимал палец со спускового крючка. Вера спиной чувствовала, что диверсанты тоже затаились в тени, целясь из арбалета в выбранные цели на хорошо освещенном пятачке возле ворот.
        - А знаешь, что было славного, старлей, в той схватке со змеями? Это то, что все свои были своими. А сейчас вот как-то и не поймешь.
        - Да что тут непонятного, Стрелка. Враги мы с тобой, как ни крути. Хотя меньше всего на свете я хотел бы быть твоим врагом. Но расклад таков: ты перешла на сторону врага и с врагами пришла туда, куда тебя не звали, наделала у нас тут дел нехороших. И что мне скажешь сейчас делать с тобой?
        - А по чему ты, старлей, определяешь, кто враг тебе, а кто нет?
        - А че тут определять? Я солдат, и врагов мне назначают отцы-командиры.
        - Отцы-командиры, говоришь? Так что-то они меняться часто стали и врагов назначают каждый раз разных. Еще недавно партизаны нам вроде были и не враги. И у нас в спецназе, и у тебя в армии были партизаны, не считали ж мы их врагами? Так чего же их сейчас врагами надо считать?
        - Стрелка, ты меня в партизаны завербовать хочешь?
        - Нет, старлей, не хочу. Я хочу, чтобы ты нас выпустил, и все. Если ты откажешь, те, кто пришел со мной и находится в туннеле за моей спиной, начнут стрелять, а потом пойдут на штурм. А там два убра и семь опытных партизан. Да плюс я…
        - Ты, Стрелка, нехилый «плюс». И я их предупреждал, что если диверсанты попрут здесь, я с этими олухами их не удержу. Если повезет, тебя я завалю, но остальные… - старлей задумался, рассуждая сам с собой. - Да шансов у меня, кажется, никаких. Наивысший успех, который нам светит, - уложить четверых-пятерых ваших, прежде чем поляжем сами. Но вот что меня смущает, Стрелка, - если все так, как ты говоришь, то зачем ты вообще это говоришь? Вы могли давно переступить через наши трупы и свалить из Улья. Что-то здесь не так, какой-то блеф…
        - Ты прав, старлей, мы могли бы вас уложить, и тем, кто за моей спиной, не терпится это сделать. Но этого не хочу я. Не хочу, потому что Муос катится в пропасть и все мы обречены. Победим в этой схватке мы или вы - это мало что решает для каждого из нас лично - через пару месяцев все или почти все, кто здесь встретились, умрут. Но я хочу, чтобы у нас у всех была эта пара месяцев. Просто лишь чтобы успеть сделать что-то доброе, чтобы исправить что-то плохое, попросить прощения у тех, кого обидели, отдать долги тем, у кого что-то взяли. Да и просто чтобы еще пару раз обнять родных и поцеловать любимых. Сделай так, чтобы у всех был этот шанс - еще немного пожить. И поверь мне, ты потом об этом не пожалеешь.
        - Странные вещи говоришь ты, Стрелка. Я с тобой никогда не общался, но по слухам представлял тебя совсем другой. Хотелось бы с тобой потолковать о том о сем, особенно о тех вещах, что сейчас с миром творятся - много вопросов у меня. Но вижу, что ты спешишь. И мне не очень-то хочется с тобой воевать, но пропустить тебя равносильно тому, что убить себя. Ты не представляешь, какая смерть ждет каждого асмейца за предательство. Ладно я, но и этих безусиков на дыбу всех до одного отправят, а я как бы взялся за них отвечать. Вот тут-то изъян твоего в остальном симпатичного предложения.
        - Нет никакого изъяна, старлей. Твои парни ведь знают, что ждет каждого из них, если они проговорятся - и это твоя гарантия того, что про этот проход никто не узнает. Не было нас здесь никогда, а где диверсанты из Улья вышли - одному Богу известно. Спроси у своих солдатиков, кто из них против моего предложения? И странно как-то получается: мне этот бой не нужен, тебе он не нужен, им не нужен, а кому тогда нужен?
        Старлей оглядел своих солдат, нервно теребящих приклады арбалетов и с надеждой поглядывающих на него.
        - Ладно, Стрелка. Мы отходим и даем вам дорогу, а вы проскальзываете, как будто не было вас никогда.
        Когда спина замыкающего цепь диверсанта скрылась в проеме приоткрытой гермодвери, Вера протянула руку старлею:
        - Спасибо тебе. Я знаю, что иногда отказаться от боя - большее мужество, чем принять бой.
        Скривившись от такой благодарности, но пожав Вере руку, старлей очень серьезно спросил:
        - Говорят, ты очень умная. Так вот скажи мне: слухи про то, что скоро будет Крах, - это правда?
        - Крах уже начался, - ответила Вера, по-дружески хлопнула старлея по плечу и скрылась в дверном проеме.
        Выйдя за пределы Улья, Вера оперлась спиной на стену, присела и вытерла испарину со лба. Кажется, никто не заметил, как тяжело ей далось общение со старлеем. Она понимала, что если бы она выдала свое самочувствие, результаты этих переговоров могли бы оказаться иными. И все же она выиграла, выиграла не потому, что прошла, а потому что прошла, не оставив ни одного трупа - теперь для нее это было важно. Все глубже и глубже в нее внедрялось понимание Краха, пропитавшего туннельные стены Муоса. Она нутром чувствовала, что те люди, среди которых она ходит, которых она встречает и с которыми разговаривает, скоро погибнут в бесчисленных бойнях всех со всеми или умрут от голода, эпидемий и хищников, которые непременно нагрянут в подземелья, чтобы пожрать сошедших с ума и ослабевших от войн существ, давно сложивших с себя венец царей природы. Осознание грядущей смерти для Веры было настолько реальным, что, казалось, она находится среди трупов, разговаривает с трупами и сама уже почти труп. И тем с большей силой жажда сохранения жизней этих людей стопорила в ней инстинкты выживания, опыт воина и стремление к
возмездию следователя. Ей было всех жалко! Как бы глупо это ни звучало - ей было жалко этих людей. От нахлынувших чувств она обхватила голову руками и с силой провела по волосам. Какое-то неприятное чувство заставило сжать пальцы, и она почувствовала в них что-то, чего там быть не должно. Пытаясь опровергнуть страшную догадку, она схватила прядь собственных волос и несильно ее потянула - прядь осталась в руке, как будто волосы не росли, а были лишь аккуратно разложены на ее голове. Она лысеет, а это значит, что Джессика была права насчет лучевой болезни. И получается, времени у нее осталось немного. А ведь еще нужно многое успеть…
        Она вела отряд только ей известными переходами, и партизаны были уверены, что они идут к своим. И все же их недовольный бубнеж звучал все громче. Их возмущало то, что они не начали заведомо выигрышный бой, заменив его позорным братанием с врагом, и то, что фактически они не выполнили задание, не наделав дел внутри Улья, и то, что они несут сейчас непонятный груз сомнительной ценности вместо того, чтобы оставаться в Улье и продолжать наводить страх на его обитателей. Саха и Паха скрипели зубами, но не вступали в препирательство с агрессивным большинством их отряда, посмевшим оспорить приказы их командира. Хотя и сами они не понимали Вериных действий и замыслов. Дойдя до развилки, расположенной довольно близко к Резервации, но не настолько, чтобы несведущий мог догадаться о близости этого поселения, Вера остановилась:
        - Все, партизаны, оставляйте груз. Вам туда, минут через двадцать ходу по прямой уткнетесь в лестницу и подниметесь на два уровня выше. Там будет коридор, примыкающий к Автозаводской линии. Выйдите как раз недалеко от Пролетарской.
        Партизаны удивленно уставились на Веру.
        - Так надо, мужики. Пока я - ваш командир, и это мой приказ. Мы сделали самое важное - уничтожили лаборатории, в которых готовилась смерть для всех нас. Вы же не хотели бы, чтобы вы и ваши близкие стали такими, как те люди, которых профессор держала за стеклом? И еще мы забрали очень важный груз… Вряд ли вы поймете сейчас, просто поверьте, что этот груз, быть может, последняя надежда Муоса. А Батуре передайте мои слова, запомните и передайте: «Дева-Воин больше никого убивать не будет и в бой никого не поведет».
        Видя нерешительность на лицах партизан, Вера добавила:
        - Скоро будет очень страшно, и страшно будет везде. Пока есть время, вернитесь к своим семьям, побудьте с ними и постарайтесь выжить сами и сохранить тех, кого любите. Постарайтесь не впасть в то безумие, которое охватит всех вокруг вас. Если получится, не убивайте больше никого. И да хранит вас Бог!
        Тихие и странные слова этой ослабевшей молодой женщины с измученным лицом выдавили из партизан желание ей противиться. Несмотря на их недовольство и непонимание ее приказов, не подчиниться ей они не могли. Потом, быть может, они будут корить себя за эту слабость, но сейчас семеро партизан, не попрощавшись, ушли в сторону Пролетарской. Пройдет немного времени, и они с головой окунутся в ужас уже начавшегося Краха. Тогда они вспомнят эти слова и, быть может, постараются следовать им.
        VII. Резервация

1
        Первым шагом Республики к грядущему нацизму было создание Резервации - охраняемой зоны для мавров. Сравнительно близко расположенные друг к другу подвальные бомбоубежища трех многоэтажек стали новым домом для резервантов - всех их выселили из добротных бункеров прекратившего существование Мавританского Королевства.
        - Ну надо же! Нет, ну надо же! Как ты это сделала?
        Вера от всей души смеялась, глядя на Вячеслава, который, словно ребенок, получивший восхитительную механическую игрушку, принцип действия которой не понимает, опускал книгу в тазик с водой и снова подымал. Он даже пробовал листать книгу под водой, но стоило достать книгу из тазика - и капли скатывались со страниц, оставляя их сухими.
        Вера еще несколько минут наслаждалась недоумением на лице Вячеслава, а потом села рядом с ним на лежак, прижалась и скучным тоном сообщила:
        - Дорогой ты мой всезнающий ученый. Это - парафиновая пропитка. Каждый экземпляр «Начал» мы будем обрабатывать ею. Она не только защищает страницы и их содержимое от влаги, но и делает целлюлозу совершенно невкусной и даже несъедобной для грызунов, грибков и бактерий. Кроме того, в пропитку добавлены кое-какие огнестойкие вещества, из-за чего книга плохо горит и уж точно непригодна для разведения костров. А именно на эти цели сейчас идет большинство книг в Муосе.
        Вячеслав от Вериных слов стал серьезным. Его совсем не радовало то, что его прогнозы сбылись и труд его жизни действительно может оказаться востребованным в будущем. Он бы отдал все, что угодно, чтобы это было не так, - даже согласился бы быть глупым скептиком, осмеянным окружающими; он даже вернулся бы обратно на каторгу, лишь бы только все, что сейчас творилось вокруг, не было правдой.
        Информация о том, что происходит за пределами Резервации, была очень скудной. Последний раз торговцы от Резервации пытались попасть в Улей несколько месяцев назад, но вернулись, потому что торговать там было уже не с кем. Партизаны и восточенцы, на время объединившись, все-таки прорвались в Улей и устроили там кровавую бойню. Когда-то разработанные в Улье стенобитные механизмы, захваченные повстанцами, теперь использовались для того, чтобы прорваться в бункеры Улья. Безумие восставших дошло до предела: они убивали врачей в Госпитале, ученых в медицинских и агротехнических лабораториях; прорвались на геотермальную станцию и перебили всех энергетиков, разбили рассчитанные на столетия бесперебойной работы электронные устройства станции. Улей погрузился во мрак, подземные оранжереи освещать стало нечем. Некоторые бункеры, массивные двери которых открывались электромоторами, оказались запечатанными, и оставшиеся внутри них люди были обречены на медленную смерть во мраке от голода или удушья.
        А потом кто-то из следователей, продолжавших служить мертвому закону умершего государства, казнил Батуру. Командиры Батуры, не отличаясь идеализмом своего вождя, начали делить власть, и партизаны стали драться с партизанами прямо в Улье. Этим воспользовались восточенцы, нанеся удар в спину своим временным союзникам, пройдя кровавым рейдом по партизанским поселениям, убивая, грабя и насилуя оставшихся без защиты женщин, детей и стариков. Остатки АСМ, лишившись руководства, превратились в банды вооруженных убийц и грабителей и теперь, слоняясь по Муосу, нападали на случайных путников и даже целые поселения. Колонии чистильщиков стали увеличиваться, набирая силу, - теперь Муос и вправду был похож на чистилище, и многим казались убедительными доводы чистильщиков о том, что Богу угодно очистить Муос от людей.
        Из-за гражданской войны, охватившей весь Муос, весной не были засажены картофельные поля на Поверхности, - все были заняты войной или спасались от войны, и заниматься земледелием было некогда. К зиме те, кому повезло, доедали запасы из разворованных продовольственных складов Улья. Но уже начинался голод, какого в Муосе не было еще никогда. Полуживые голодные люди из одного поселения шли убивать таких же голодных и полуживых людей в другом; удостоверившись, что у поверженных есть нечего, они шли дальше…
        По сравнению с тем, что творилось в Муосе, Резервация казалась спокойным уголком. Очень вовремя Вера привела в Резервацию Саху и Паху. Они активно занялись обороной поселения, а именно военной подготовкой мавров. Уже скоро им это понадобилось - один из отрядов бывших асмейцев пытался прорваться в Резервацию, но благодаря братьям и неплохо ими подготовленной дружине все нападавшие были уничтожены. Позже поселение атаковали восточенцы, чистильщики и еще несколько агрессивных банд, происхождение которых определить было сложно. Нападавшие были все меньше похожи на людей: грязные, оборванные, волосатые, злые - они почти не отличались от диких зверей. Несмотря на то, что все нападения были успешно отражены, они не проходили для Резервации бесследно - несколько мужчин погибли, и лазарет Джессики был постоянно полон ранеными.
        Резервация в числе немногих поселений все же высадила весной картофель на поле. Но начавшийся уже летом голод выдавливал людей на Поверхность в поисках съедобных растений и животных. Перспектива умереть от радиоактивного заражения уже не пугала людей, потому что радиация была незаметной и последствия от нее обычно наступали в будущем; а голод мучил уже сейчас и грозил убить в ближайшие часы. Повторялась ситуация с лесниками, которые когда-то воровали урожай у Партизан. Только это было одно племя, которое можно было выследить и уничтожить. Сейчас же отовсюду могли прийти бродяги в противорадиационных костюмах и даже без них; могли появиться ночью и днем, организованным вооруженным отрядом и одичавшей толпой. Возможности организовать круглосуточную охрану поля у Резервации не было - два десятка противорадиационных костюмов давно уже пора было менять, так как они прохудились и пропитались радиацией настолько, что скоро сами станут источником заражения, а их замена в ближайшие годы не предвиделась. Поэтому недоеденные ворами остатки мелкого картофеля были убраны уже в середине лета. Единственным
возобновляемым источником пропитания оставалась небольшая оранжерейка, работающая от двух ветряков, да слизни в окрестностях поселения, выходить на сбор которых становилось все опасней.
        И все же своевременно введенный Кингом по совету Веры режим жесткой экономии позволил отсрочить в Резервации голод, маячивший страшной перспективой скорого будущего, но пока что не выбивший из колеи обычную жизнь поселения.
        Джессика после Короля была самым авторитетным человеком Резервации, поэтому ей многое прощалось. Давно замеченная дружба Джессики с белой женщиной из Сил Безопасности казалась многим странностью доктора, неприятной, но простительной для гениального человека. Когда же эта белая притащила своего безногого дружка, а потом и какого-то пацана с вытянутым лицом, эта странная тройка бледнолицых вызывала у местных чувства, далекие от восторга. Немного разбавило неприязнь появление близнецов, благодаря которым Резервация выстояла в серии нападений. И все же тень надвигающегося голода делала мавров раздражительней. Своей неприязни к пришлым лишним ртам мулаты почти не скрывали.
        Джессика вышла за Кинга, и Вера догадывалась, что это было сделано только ради нее и тех, кто с нею. Вера подозревала, что Кинг пошел на прямой шантаж, поставив пребывание белых в поселении под условие свадьбы с Джессикой. Но от разговора на эту тему Джессика уклонялась, отшучиваясь: «Не век же в девках сидеть!».
        И действительно, после свадьбы Кинг Эрик всячески покровительствовал друзьям новобрачной. Под предлогом занятости он сложил с себя учительские обязанности, полностью передав их Вячеславу и Вере, и даже увеличил часы занятий. В какой-то мере это было оправдано: мавританский диалект, на треть состоявший из английских и производных от них слов, очень сильно отличался от языка основной части Муоса. С давних времен детям в школе Королевства, а потом и Резервации, преподавался государственный язык, но чему могли научить учителя, которые сами им плохо владели? А этот язык был жизненно необходим: собственной литературы в Резервации не было, поэтому резерванты неохотно приобщались к чтению малопонятных им книг. В связи с этим решение Кинга допустить к преподаванию в школе носителей основного языка Муоса выглядело вполне обоснованным. Кроме того, отсутствие работ на Поверхности добавило свободного времени жителям Резервации и, чтобы не тратить его впустую, Кинг обязал детей учиться больше, а для взрослых, желающих подучиться, ввел вечернюю школу. Добавление учебных часов, в свою очередь, вызвало потребность
в еще одном преподавателе. Но Вера понимала, что благодарить за их трудоустройство она должна не рвение Короля к просветительству, а его чувства к доктору Джессике и саму Джессику, которая сумела правильно сыграть на этих чувствах в пользу своей подруги.
        Как бы то ни было, это были счастливые месяцы. У Веры стали снова отрастать волосы, с коротким ежиком на голове она была похожа на подростка, чуть ли не ровесника Хынга. Один раз от Джессики она услышала непонятное слово «лейкемия», но переспрашивать, что этот диагноз значит и каковы ее шансы выжить, Вера не стала - слишком тревожно смотрела на нее подруга-доктор, не перестававшая пичкать ее пэтэйтуином. Не разделяя пессимизма врачихи, Вера появление волос восприняла как добрый знак, а значит, у нее есть еще время, и ни одной отпущенной ей минуты она уже зазря не потратит. Больше тревожило ее состояние Вячеслава. Он уже мог кое-как передвигаться по Резервации без посторонней помощи - по эскизу Джессики местный мастер из деревянных чурок и системы кожаных ремней соорудил ему протезы. Зато слово «туберкулез» для Веры толковать нужды не было, и Джессика диагноза этого не скрывала. Лекарства, давно приобретенные в Республике, уже заканчивались; а то, что могли сделать Джессика и ее помощники из собранных под землей и на Поверхности грибов, лишайников и трав, не лечило от туберкулеза. Вячеслав сильно
кашлял, иногда с кровью, худел, но не терял бодрости духа. Порой он казался ребенком, который вроде бы и знает о том, что все люди умирают, но в то же время считает смерть чем-то далеким, к нему не относящимся. И Вера с ним не говорила ни о его болезни, ни о том, чем она может закончиться. Они оба были захвачены тем делом, которым занимались.
        Днем они учили детей. Смышленые негритята, чуждые расовых предрассудков своих родителей, с удовольствием посещали уроки своих новых учителей. Несмотря на то, что Король был образованным человеком, наставником он оказался скучным, и только за счет авторитета и чрезмерной строгости ему удавалось удерживать внимание детей. Теперь же ребята с жадностью ловили каждое слово, срывавшееся с губ Веры и Вячеслава, которые старались не только научить их азам чтения, письма и счета, но во время каждого урока уносили их далеко за пределы их маленькой Резервации, в давние времена, к незнакомым странам и загадочным мирам. Им двоим удавалось поставить этих маленьких смуглых человечков в центре необъятной Вселенной, временно сузившей свои границы до их маленького поселения, но все так же лежащей у их ног и зовущей покорять пространство и делать новые открытия. По вечерам собирались взрослые. Не все из них искренне хотели получить новые знания: кто-то шел от безделья, кто-то - чтобы порисоваться перед Кингом, кто-то специально искал крамолу в речах пришлых, чтобы потом ее использовать против них. Но никто не мог
оставаться равнодушным к тому, что рассказывали эти люди, и главное - к тому, как они это рассказывали. Кинг когда-то просто втолковывал информацию, которую считал важной, а потом проверял ее знание у своих учеников. Вера и Вячеслав никого не проверяли, но умудрялись так изложить материал, что слушающим казалось, что об этом новом они и сами уже догадывались, а может быть, даже знали, просто подзабыли, и теперь преподаватели лишь освежают их память. И учителям тоже было очень интересно вливать в мозги этих людей новую информацию. Вера представляла себя неотделимым звеном в растянувшейся на тысячелетия цепочке ученых, книжников и учителей, передававших будущим поколениям знания, накопленные поколениями прошлыми. Причем она чувствовала себя звеном в самой тонкой части этой цепочки: она, Вячеслав да где-то еще диггеры были, пожалуй, теми немногими в Муосе, а может быть, и во всей Вселенной, кто упрямо пытался протащить в дикое будущее наследие прошлых веков. Кто знает, быть может, кто-то из этих черноголовых слушателей так же будет делиться полученными от них знаниями со своими учениками, а те - со
своими, и так эта последовательность не прервется и когда-нибудь в будущем приведет к новому бурному расцвету цивилизации. А если нет… Тогда надежда только на «Начала».
        «Начала» занимали все свободное от обучения детей время Веры, Вячеслава и Хынга. Впрочем, у Хынга на это было больше времени - все, что преподавали Вячеслав и Вера, он давно знал, а для преподавания был слишком мал. Было удивительно, как этот подросток, пришедший из одного из самых диких племен Муоса, неутомимо и грамотно делает работу, сомнений в важности которой не испытывал ни секунды. У Хынга были отличные художественные задатки, и к тому же он был очень аккуратен. Именно он из пластиковых заготовок, реквизированных Верой в типографии Улья, изготавливал специальные печатные знаки - те, которых не хватало в принесенных из Улья шрифтах. Он же вырезал пресс-формы для гравюрных иллюстраций. Бумаги у них было предостаточно - в самый последний торговый поход Саха и Паха на все муони, заработанные ими за последний год в спецназе, приобрели большой рулон бумаги, который вдвоем едва притащили в Резервацию. Муони уже стали обесцениваться, но еще ходили, зато бумага после закрытия типографии стала одним из самых неходовых товаров, и владелец целлюлозной мастерской с удовольствием ее продал за бесценок.
Вскоре первые страницы будущей книги вышли из-под ручного типографского пресса. Отпечатав полсотни экземпляров одного разворота, они приступали к следующему…
        Они бы работали и ночью, но в поселениях шум после отбоя не приветствовался. Поэтому они укладывали Хынга и под его тихое мирное сопение шептались, попивая чай из все той же заветной кружки. Дрянное местное пойло из туннельных лишайников не шло ни в какое сравнение с тем ароматным напитком, который готовил когда-то Вячеслав в своей лаборантской. Важен был не чай, который они едва отпивали, а передаваемая из рук в руки кружка, обладавшая возможностями машины времени, на несколько часов забрасывавшей их в далекие-далекие времена и в памятную университетскую лаборантскую. А потом они ложились под одно одеяло и, крепко обнявшись, еще долго не могли заснуть, скупясь тратить на сон эти драгоценные мгновения наедине друг с другом. Дальше объятий они не заходили, какой-то непреодолимый барьер не пускал их на последнюю ступеньку их супружеских отношений. Быть может, Вячеслав видел проблему в их разнице в возрасте, своей болезни и в обрубленных ногах. Может быть, Вера боялась по своей вине нарушить пророчество о Деве-Воине на тот случай, если это предсказание все-таки о ней. А может, они оба понимали, что
возможное появление ребенка просто немыслимо для них обоих в сложившейся ситуации.
        Первые пятьдесят экземпляров книги были готовы. Они мало походили на обычные брошюрки, издававшиеся в типографии Республики, и даже на те красивые старинные книги, которые производили древние. Эта книга не должна быть слишком большой и приметной, чтобы бросаться в глаза поколениям наступившей дикой эпохи. И при этом ее размеры позволяли вместить объем информации, достаточный для того, чтобы приподнять человекообразного до уровня Человека, оживив его наследственную память и заставив работать кору головного мозга, забросив в нее начальный уровень знаний. Каждый квадратный сантиметр каждой страницы этого творения был заполнен информацией: знаками, смайлами, буквами, цифрами, иллюстрациями. Причем все было спроектировано предельно органично, любая страница была интеллектуальным гарпуном, метящим прямо в мозг. Они даже сэкономили на полях, а вместо обычного переплета, пожирающего значительную часть листа, использовали в каждом экземпляре пять скрепляющих колец из дорогой нержавеющей стали, на которые были нанизаны листы книги. Сами кольца крепились к обложке-коробке из такой же стали. Коробка
замыкалась на защелку, механизм открытия которой был не слишком сложен даже для простака, но в то же время непосилен для человека, скатившегося до уровня животного. Закрывающаяся металлическая обложка, запирающий механизм и кольца переплета создавались учениками кузнеца - Сахой и Пахой. Внешне книга напоминала серебристую коробку с чеканкой, которую в равной степени можно было принять за обычную безделушку, интерьерное украшение или ритуальный атрибут религиозного культа. Но стоило правильно потянуть пару едва выступающих кнопок-тумблерков, и крышка коробки отщелкивалась, открывая чуть более пяти сотен водостойких страниц, испещренных знаками, текстом и мелкими гравюрками.
        После гражданской войны в бригадах диггеров, поставившей под угрозу выживание этого народа и существование Поэмы Знаний, «Начала» стали единственной надеждой на сохранение знаний для будущих поколений. Вера и Вячеслав понимали, что, несмотря на все их хитрости, подавляющему большинству экземпляров «Начал» суждено быть сожженными в кострах, разломанными и разорванными, а может быть, просто потерянными, выброшенными и забытыми. Даже если какая-то часть экземпляров сохранится у выживших племен, это еще ничего не значит - они могут просто бесцельно валяться веками в их пожитках, исполнять роль подставки для чего-либо или стать неприкосновенным религиозным атрибутом. Даже если все-таки найдется какой-то смышленый дикарь, который справится с нехитрым замком и откроет эту книгу, наиболее вероятно, что маленькие гибкие кожицы на металлических кольцах его совсем не увлекут - он выбросит, а то и со злобой уничтожит выстраданное ими творение. И все же оставалась надежда на то, что кто-то когда-то увидит в черточках, точках, смайлах и крошечных рисунках на первых страницах какой-то смысл, заинтересуется и
поймет несложную логику этой системы изображений. Тогда уже этот любопытный дикарь вряд ли сможет остановиться. Он будет штурмовать страницу за страницей и вскоре овладеет чтением и счетом, получит представление о происхождении и строении Муоса, планеты и Вселенной, узнает основные физические законы и алгоритмы логики, освоит азы практически всех отраслей знаний. Даже Джессика приняла участие в создании «Начал» - ею были заполнены три двухстраничных разворота книги, на которые она вместила изображение человеческого тела с расположением и назначением органов, основы гигиены, способы остановки кровотечения, предотвращение заражения, изображения нескольких целебных растений и грибов с описанием их фармакологических свойств, последовательность создания изобретенного ею антибиотика.

2
        - Вам надо уходить, Вера. Ради вашей безопасности нужно срочно уходить из Резервации.
        Если смелая Джессика говорила об опасности, значит, эта опасность была налицо. И несмотря на сильно округлившийся живот, она переживала сейчас не о себе и даже не о том, кого собиралась через пару месяцев подарить Кингу. Она тревожилась о подруге и тех, кто был так дорог Вере.
        - И дело не в Кинге. Эрик - человек слова, и раз пообещал, что вас никогда не изгонит, значит, так оно и будет. Но Кинг уже для многих здесь не авторитет. Долгие годы благополучия и спокойствия, которые он обеспечивал своим подданным, ими забыты при первом же серьезном испытании. В наступившем голоде все винят только Кинга. Вернее, винят вас, белых, которых Кинг пустил в Резервацию.
        - Но как же так, Джессика? Мы же учим ваших детей, и они с удовольствием приходят на занятия. Как же их родители могут что-то плохое замышлять против нас? А близнецы? Ведь без них Резервация не выстояла бы в стольких схватках с бандами. И они женились на ваших девушках, Сара скоро родит от Пахи, а Линда наверняка понесет от Сахи, если уже не понесла.
        - Все это так. Но так уж устроен человек, что когда становится очень плохо, ему обязательно надо найти виноватого. И обычно виноватыми назначают тех, кто хоть чем-то не похож на большинство. И еще этот Бил. Он ненавидит нас всех: тебя, твоих друзей, меня, Эрика, жен Сахи и Пахи. Когда-то еще подростком он пытался ухаживать за мной, но мне было противно его плещущее через край самодовольство, и я сразу же сказала «нет». Потом я перешла ему дорогу, поступив вместо него в Университет. Потом твои Саха с Пахой в первой же схватке обнулили его былые заслуги как командора Резервации. Он уже почти не скрывает, что на королевском троне видит себя. Но так сложилось, что ему трудно найти в себе хоть одно преимущество перед Эриком. Поэтому Бил пытается использовать ваше присутствие здесь, выставляя его как предательство Кинга. До голода на его злобный скулеж не обращали особого внимания, но сейчас многие стали к нему прислушиваться. Я уверена, он ждет удобного момента, чтобы уничтожить вас, Кинга, быть может, и меня…
        Вера давно это понимала и видела сама. Джессика была на сто процентов права, и этот диалог Вере нужен был лишь для того, чтобы Джессика озвучила мысли, уже давно ее мучившие. Она замечала, как за последнее время к ним изменилось отношение мавров. Некоторых детей родители не пускали на занятия, особенно после того, как маленькая Эмми упала в голодный обморок прямо во время урока, как будто в этом была вина учителей. На занятия «вечерней школы» мулаты перестали ходить вообще. Опасность нападения почти миновала - достаточно сильных банд, которые могли сломить сопротивление местной дружины, теперь уже, похоже, просто не существовало. И под предлогом этого Паха и Саха остались как бы не при делах. Они организовали маленькую кузню и поначалу были очень востребованы, но теперь их дело игнорировалось всеми; единственным их заказчиком оставался Вячеслав. И здесь мулаты как будто хотели подчеркнуть, что они уже не нуждаются в услугах белокожих воинов и кузнецов. Исходивший от резервантов холод коснулся не только близнецов, но и их жен; к ним относились чуть ли не как к запачканным общением с белыми.
Особенно тягостным был момент получения пайка утром. Дежурный, раздающий скудные пайки, и выстроившиеся в очередь с котелками и мисками мавры с почти нескрываемой ненавистью смотрели на Веру, получавшую паек на себя и двух иждивенцев. Иногда она слышала обидные реплики, суть которых сводилась к тому, что белые, мучившие их столько лет, теперь их еще и объедают. Вера никогда не терпела бы такого сама, ушла бы к диггерам или в какое-нибудь дальнее поселение. Но с ней был Вячеслав, который даже в пределах поселения едва передвигался на своих протезах. Ему нужны были покой и хоть какая-то пища. Даже за Хынга Вера не переживала. Он становился крепеньким юношей, неплохо усвоившим приемы рукопашного боя, которым его подучивали Саха, Паха, а иногда и Вера. Вера понимала, что ее пребывание тут ставит под угрозу не только белокожих гостей Резервации. Угроза нависла над беременной Джессикой, Эриком, женами близнецов.
        - Ты, Джессика, как всегда, права, нам пора уходить.

3
        - Вы же не будете отрицать действительность: Крах, о котором говорили в Центре, или Хаос, о котором пели диггеры, уже наступил. Погибли от войн, голода, болезней четыре пятых населения Муоса. Но смерть еще не закончила свою жатву. Каждый выживший думает только об одном - как выжить самому; в лучшем случае он еще заботится о выживании своих близких. И просвета в этом мраке пока не видно, сколько это продлится - одному Богу известно. Я проходила по поселениям, где люди, все как один, обезумели; за год они успели позабыть человеческую речь. Среди них есть маленькие дети, но ничему, кроме выживания, их не учат. Если кому-то в Муосе суждено выжить, то следующее поколение не будет уметь писать и считать, словарный запас у них будет исчисляться несколькими сотнями слов. Но пройдут десятилетия или, быть может, столетия, и падение закончится. Наши потомки, почувствовав под собой дно ямы, начнут робко подыматься из состояния дикости. И им придется проходить весь путь заново: изобретать колесо, огонь, простейшие механизмы, арифметику, письменность, медицину. На это могут уйти сотни тысяч лет. А может
случиться катастрофа, с которой не вооруженные знаниями люди справиться не смогут. И тогда человек бесследно исчезнет.
        Вера смотрела на отрешенные лица этих людей, случайно собравшихся возле одного костра. Станция Пролетарская стала похожей на адское пепелище - обугленные остовы жилищ, черные стены, тут и там валяются обгоревшие человеческие черепа и кости. Лишь на потолке каким-то чудом сохранилась почти не поврежденной живопись партизанских художников, увековечивших несколько десятилетий истории Муоса. В пятнах сажи герои прошлого смотрели на творящееся внизу с каким-то грустным недоумением. Вряд ли в ближайшую сотню лет найдется кто-то, кто решит заполнить последние несколько метров потолка изображением людского безумия, уничтожившего этот подземный мир.
        Станцию восстанавливать было некому, а заселять - незачем. Правда, где-то в темных углах слышалось топтание нескольких местных обитателей. Кто они - чудом выжившие в пожаре партизаны или кто-то из пришлых - понять было невозможно. Одежды на них почти не осталось, а тела были покрыты сажей и коростой от кожных болезней. Теперь они уже мало походили на людей, даже бегали как-то согнувшись, как будто собирались встать на четвереньки. Чувствовалось, что они со злобой поглядывают на собравшихся у костра, но нападать на такое количество своих сородичей они опасались и поэтому опасности пока не представляли.
        Те, кто сидел возле костра, казалось, не слушали Веру вообще. Они завороженно смотрели на костер, будто пытались сжечь свои невеселые мысли в языках пламени. Вот два парня, сидящие по бокам от молодой беременной женщины. В их испачканных комбезах угадывалась военная униформа, в ножнах у каждого было по мечу, а за спинами - арбалеты. Скорее всего, это были бывшие асмейцы, наверняка успевшие пролить немало крови. Кто для них была эта беременная женщина - сестра, случайная попутчица, жена одного из них или пленница, исполняющая обязанности наложницы их обоих, - понять было невозможно. Они никак не общались и не проявляли никаких эмоций ни друг к другу, ни к окружающим.
        Женщина с мальчиком лет шести, очень худым и бледным, скорее всего, чем-то больным. Пожилой мужчина со смешным желтым чемоданом за спиной, которым он очень дорожил, потому что не снимал его даже сидя у костра. Остатки чиновничьего комбинезона выдавали в нем бывшего инспектора, обитателя Улья.
        Парень и девушка лет двенадцати с одним на двоих партизанским арбалетом. Они держались за руки, как будто боялись друг друга потерять.
        Девчонка лет десяти в диггерской юбке и с одним секачом, да и то сделанным не так добротно, как те орудия убийства, которые и сейчас висели в чехлах на Верином поясном ремне. Под руки у нее была повязана широкая тряпка, закрывавшая верхнюю часть туловища. Один глаз перевязан серой повязкой - скорее всего, под грязной тряпицей скрывалась пустая глазница. Она одна, с одним секачом, нарушила правила ношения одежды диггеров, и это могло означать только одно - ее бригада погибла, а других диггеров ей найти не удалось. Вероятно, она была начинающим диггером, каких после войны с Республикой много набирали в бригады из сирот и беспризорников. Но ее диггерское восхождение уже закончилось, она в нем разуверилась и просто не знает, что делать дальше.
        Еще одна женщина с повязанным на голове платком, который скрывал лишь часть страшного гноящегося ожога, охватившего правую часть лица и шеи. На руках она держала сверток наподобие спеленатого младенца. Вот только младенец ни разу за все время не пошевелился и не подал и звука. Рассмотреть личико младенца было невозможно - женщина прижимала сверток к груди, раскачиваясь в такт какой-то песне, которую она беззвучно напевала одними губами.
        Здесь было еще несколько неприметных личностей, одежда, аксессуары, примитивные украшения, прически и акцент которых выдавал в них жителей Востока, бывших американских территорий, независимых поселений.
        Все они бежали от войны, голода и смерти. Одни шли в Улей, надеясь наткнуться на какой-нибудь склад, об изобилии которых ходили слухи. Другие бежали из голодного Улья в отдаленные поселения, где могло еще теплиться сельское хозяйство, а значит, может найтись и еда. Кто-то просто брел вперед, надеясь найти место, где сохранились человеческое тепло и покой. До Краха их жизнь не была беззаботной, но то, с чем они столкнулись сейчас, напоминало блуждание по аду. Сейчас они одни из самых сильных людей Муоса, потому что до сих пор еще похожи на людей. Они не позволили себе свалиться в беззаботное сумасшествие, как те, кто сейчас шуршал по углам. Им хватило воли, чтобы идти вперед, а не прилечь в каком-нибудь грязном углу в ожидании смерти. Они воздержались от искуса уйти в небытие, повесившись или перерезав себе вены. Вере было неведомо их прошлое, как и не было известно, проживут ли они еще несколько дней. Но по сравнению с теми, кого она увидела в этом своем последнем путешествии по Муосу, эти люди казались самыми человечными.
        Уже дней десять как она и Паха покинули становящуюся для них совершенно чужой Резервацию, чтобы найти какое-нибудь пристанище. И пусть оно не будет сытым и уютным, лишь бы они могли там спокойно жить и делать то дело, которым всех их заразил Вячеслав. Саха остался в Резервации охранять до их возвращения Вячеслава, Хынга, Сару и Линду.
        Сначала Вера направилась к диггерам, и поэтому они вынуждены были пересечь половину Муоса. Почему-то Вера была уверена, что Жак не откажет им в пристанище, тем более что трое из шестерых беженцев, о приеме которых будет его просить Вера, - в прошлом тоже диггеры. К тому же они прихватили с собой «Начала» - почти все, которые к этому времени удалось напечатать. Вера рассчитывала оставить их у диггеров - это ей казалось самым правильным и эффективным способом распространения книги по Муосу. Любая вещь, переданная в поселения диггерами, которые давно слыли таинственными дервишами, приобретала значение ценного артефакта, и «Начала» хранились бы в поселениях с повышенной бережностью.
        Но диггеров нигде не было. Все известные ей диггерские поселения были взломаны во время войны и после этого не заселялись. В глубоком убежище, где она последний раз видела Жака, тоже никого не было.
        Уже уходя из Ареала, в одном из переходов она увидела несколько трупов. Несмотря на то, что они были обглоданы крысами и обсосаны слизнями, беглый осмотр дал Вере страшную догадку. Все убитые были в диггерских юбках, и на костях у всех оставались следы от диггерских секачей. Это могло означать только одно - диггеры убивали диггеров. Почему самый психологически крепкий и мирный народ Муоса, остававшийся единым даже во время страшной войны с Республикой, заразился всеобщим безумием, Вера не могла понять. Но факт оставался фактом - если, кроме этой одноглазой полудиггерши, где-то еще остались бригады, с ними тоже небезопасно. А раз небезопасно нигде, им подойдет любое место вдали от людей. И она уже знала, куда всех поведет, и с этой мыслью возвращалась назад.
        Вариант с распространением «Начал» через диггеров отпал, а возвращаться с не розданными книгами Вера не хотела - это бы сильно огорчило Вячеслава. Поэтому она решила заняться распространением сама. Это оказалось очень непросто: в одни забаррикадированные поселения их не пустили, в другие некому было впускать, потому что там все погибли, или умерли, или одичали настолько, что общаться с ними было невозможно. Из третьих поселений выгнали, заподозрив в странной просьбе принять в дар книгу какой-то опасный подвох. А в одном поселении местный вождь разорвал их творение прямо у них на глазах, а потом с дурацким уханьем прыгал, сминая ногами отчеканенную коробку.
        В некоторых опустевших поселениях Вера прятала по одному экземпляру книги под кучи мусора или в труднодоступных местах. Если когда-то сюда придут люди и начнут убирать мусор или внимательно осматривать все углы, наверняка они найдут красивую коробку и, быть может, решат оставить ее у себя.
        А теперь на этой обезлюдевшей сгоревшей станции случайно собралось полтора десятка разных людей. Именно людей во всех смыслах этого слова. Несмотря на отрешенность, в их глазах не было безумия. Несмотря на отсутствие дружественности, на их лицах не читалось и ненависти. Наоборот, какая-то прохладная благодарность за то, что они вот так вот молча могут посидеть рядом, обеспечивая на время друг другу безопасность. Эти люди еще шли вперед, а значит, имели шанс куда-то дойти. И Вере безумно хотелось, чтобы эти люди выжили, чтобы они дошли до своей цели и нашли пристанище и покой. Уже в который раз ее переполняло чувство, совершенно чуждое этому свирепому миру, - ей было жаль людей. И это была не какая-то сопливая сентиментальная жалость; это чувство сродни тому, которое она испытывала к своим давно погибшим родным, к Вячеславу и Джессике, к Хынгу и близнецам. Конечно, каждый из ее близких вызывал у нее разные эмоции, но ее отношение к этим людям объединяло одно - она их ЛЮБИЛА и готова была положить за них свою жизнь. И этих своих случайных знакомых, чьих имен она даже не знала, она тоже ЛЮБИЛА. Она
любила этих людей, лишь на пару часов ставших ей ближними.
        Но чем она могла помочь этим несчастным, таким же обездоленным, как и она сама? Чем могла бы облегчить их путь? Она не может их ни защитить, ни накормить, ни дать совет; потому что сама еле ходит, голодна и не знает, как выживать дальше. Единственное, чем обладала она и чего не было у них, единственное, чем она могла поделиться со своими ближними, - это книжки в рюкзаке за плечами. И несомненно, она должна уговорить этих людей взять по одному экземпляру.
        Стараясь вселить в них надежду, она вдохновенно продолжала свою речь:
        - Я знаю одного великого человека, который предсказал все это еще давно. И он всю жизнь трудился над тем, как помочь людям в этой катастрофе. Вот это средство…
        Вера достала одну из коробок из своего рюкзака, открыла ее и бережно перелистнула несколько страниц.
        - Эта книга может храниться очень долго в любых условиях. Она может пережить нас с вами, а может быть, наших детей и внуков. И кто-то когда-нибудь в далеком будущем откроет эту коробку и начнет листать страницы. И этот человек без посторонней помощи сможет научиться читать, а затем получить азы знаний об этом мире. Он сможет учить по этой книге своих детей и соседей. Закрыв последнюю страницу, эти люди станут совсем другими. Они не смогут оставаться в состоянии животных, к которому катимся мы с вами, а начнут искать другие книги, которые наверняка еще останутся где-то вокруг. Начнут целенаправленно изучать окружающий мир, механизмы, которые за ненадобностью брошены нами. И этим людям будет достаточно одного поколения, чтобы восстановить то, что мы разрушили за этот год. А быть может, они создадут другую, более правильную цивилизацию, потому что не захотят повторять наши ошибки.
        Никто из этих людей не пошевелился и не проявил и тени любопытства, кроме пары равнодушных взглядов, брошенных на коробку, бережно удерживаемую этой странной женщиной, которую сопровождал крепкий парень с простоватым лицом.
        - Какие будущие поколения, женщина? - наконец-то отозвался один из асмейцев. - Нам бы до утра протянуть да до вечера продержаться.
        - А если продержитесь? Если продержитесь до утра и до вечера, а потом еще много-много дней? Допустим, проживете вы еще много лет, слоняясь по Муосу. И умрете, успев родить детей. Что вы им оставите? Умение ловко охотиться на крыс и слизняков? Это нужно сейчас, а что потом? Неужели вас радует перспектива оставить после себя неисчислимую цепочку потомков, мало чем отличающихся от пожираемых ими грызунов? Неужели человек создан Богом для этого?
        - Бог? Ха-ха! - неожиданно вскрикнула женщина со свертком. - Она говорит про Бога! Если Он и есть, то я не должна Ему ничего. Мы с Шунечкой Ему ничего не должны.
        Женщина на мгновение приподняла сверток - и Веру передернуло. В свертке действительно был ребенок, только давно умерший. Женщина не обратила внимания на реакцию Веры и продолжала кричать:
        - Вот что сделал твой Бог! Оглянись вокруг, посмотри на меня, на Шунечку - вот работа твоего Бога!..
        Женщина кричала что-то еще, но Вера ее не слушала. Какая-то страшная истина открылась ей как противоположность того, что доказывала эта женщина. И она, подобно этой несчастной, дальше говорила сама с собой:
        - Нет, это не Бог. Бог дал нам свободу. А все, что вокруг - это сделали мы. Это сделала я! Это моя работа! Я распорядилась своей свободой в угоду своей гордыне. Я убила лесников, убила диггеров, развалила Республику, убила вашего Шунечку. Все это - из-за меня… Бог посылал мне вестников: Антончика, Зозона, Паука, Идущего-по-Муосу, Зою, а еще раньше - моих родителей. Они меня предупреждали, говорили остановиться. Но я их не слушала, я шла напролом, и вот что из этого вышло… Простите меня… простите… простите… простите…
        Эти люди сейчас казались ей святыми по сравнению с нею, оставившей тьму трупов на своем пути. Она давно не видела священников или капелланов, и исповедаться ей было некому. Когда-то давно, требуя суда диггеров над собой, она тоже была не совсем искренна - это был больше психологический ход, чтобы вызвать к себе доверие тех, кого она предала и в чьей помощи тогда нуждалась. А теперь все было по-другому: сидящие напротив нее страдальцы - вот перед кем она должна исповедаться; вот те, кто совсем не должен, но может ее простить.
        Слезы потекли из Вериных глаз, ее ноги подкосились, и она стала на колени перед этими, быть может, последними людьми умирающего подземного мира. Но никто из них не понял, о чем твердила Вера, ни один не придал значения ее слезам и словам, сочтя это за обычный нервный срыв. Лишь юная партизанка, выдернув ладонь из руки своего спутника, подскочила к Вере, присела к ней и стала ласково, словно младшую сестру, гладить рукой по мокрым щекам:
        - А вы поплачьте, поплачьте. Мне мама говорила, что когда плохо, надо наплакаться вдоволь, пока голова не заболит… Нам всем сейчас тяжело, но должно же быть когда-то лучше, потому что хуже уже вроде бы и быть не может…
        И удивительно, грязные ладони и простые слова этой пацанки действовали лучше любой диггерской медитации. Эти люди не поняли, что она хотела им сказать, но если бы небесам надо было ее сейчас покарать, это непременно случилось бы, а раз этого не случилось - значит, не пришло для этого время.
        - Подарите мне эту книгу, пожалуйста.
        Вера удивленно посмотрела на беременную женщину, которая до этого, как восковая скульптура, совершенно неподвижно сидела между двумя былыми асмейцами.
        - Когда подрастет мой сынок, мы будем учиться по ней читать. Ведь можно по ней учиться читать сейчас? Не обязательно ждать долго-долго?
        Женщина приветливо улыбалась, ласково поглаживая рукой свой живот. Асмейцы посмотрели на нее удивленно, но без злобы. Почему женщина была уверена, что у нее родится именно мальчик, было непонятно. Но лицо ее излучало уверенность не только в том, что это будет сын, но и в том, что с ребенком непременно будет все хорошо. Временную растерянность Веры женщина расценила по-своему:
        - Нет-нет, вы не думайте. Я сберегу книгу, обещаю вам. И мальчика своего научу ее беречь. Дайте, пожалуйста.
        Вера положила в протянутые руки женщины коробку, и та быстро притянула ее к себе, прижала к животу и стала поглаживать, улыбаясь чему-то своему, непременно доброму и хорошему.
        - Мам, я тоже хочу эту книжку. Попроси у тети, мам. Колька обещал научить меня читать, но Кольки больше нет. Попроси, мам.
        Вера, не дожидаясь, пока женщина решится, сама достала из рюкзака «Начала» и протянула книгу матери мальчика. Но малыш, испугавшись, что мама не захочет взять или тетя передумает отдавать книгу, сам выхватил ее из рук Веры.
        - Знаете, я не успела выучить до конца Поэму Знаний, а все из нашей бригады погибли. Я бы тоже взяла одну - это ведь что-то вроде Поэмы Знаний? Так ведь?
        - Любопытная вещица, я бы приобрел один экземплярчик, - поддержал инспектор маленькую диггершу.
        Вскоре десяток экземпляров разошлись по рукам этих людей. Они не спешили прятать их за пазухи, в свои мешки и чемоданы. Они внимательно рассматривали чеканку коробки, открывали крышку, перелистывали необычные страницы. Они даже делали редкие комментарии, в общем-то, одобрительные.
        Кто-то из них вскоре умрет или погибнет. Кто-то разуверится и в бешеном приступе начнет выдергивать каждую страницу «Начал», а потом с садистским наслаждением рвать их на мелкие кусочки. Кто-то злобно выбросит книгу после того, как ее не удастся обменять и на кроху пищи. Это будет потом. А сейчас эти люди на мгновение стали единой общностью, почти что тайным орденом, которому поручено вынести в грядущее эти шкатулки с сокровенными знаниями.

4
        Почти год Вера не покидала Резервацию. Жизнь в относительном спокойствии, малоподвижности, под заботливым наблюдением Джессики, пичкавшей ее своими новыми фармакологическими изобретениями, создала иллюзию того, что она почти здорова. Насколько эта убежденность не соответствовала действительности, Вера почувствовала в этой своей вылазке во внешний Муос. Она очень быстро уставала, ноги стали неимоверно тяжелыми, и порой Пахе приходилось ее едва ли не нести на руках. После нескольких сотен шагов у нее давило в груди и невыносимый шум в голове заставлял ее чаще останавливаться, чтобы присесть, а то и прилечь. Она чувствовала себя старухой, а впрочем, внешне она такой и становилась.
        И все же сквозь шум в голове она услышала то, чего не почувствовал вполне здоровый Паха. Дав знак, она указала ему идти вперед, а сама застыла в нише туннеля. И вскоре услышала сзади едва слышное шуршание диггерской походки, вернее, это была походка кого-то, старающегося быть похожим на диггера, или же начинающего диггера.
        Так и есть! Она перехватила потянувшуюся к единственному секачу руку одноглазой девчонки и прижала ее к стене.
        - Следишь?
        Перепуганный подросток хлопал длинными ресницами своего единственного глаза:
        - Нет… То есть да…
        - Зачем?
        - Возьмите меня с собой.
        - Зачем?
        - Не знаю, просто я хочу быть с вами.
        - Почему?
        - Потому что вы делаете правильно.
        - Что правильно?
        - Ну, эта книжка… Я тоже хочу так, как вы… Ради будущих поколений…
        Эта маленькая калека отнюдь не добавляла им бонусов в выживании. Можно было представить, что сказали бы мавры, приведи она в Резервацию еще и эту девочку. Но этот большой серый глаз светился такой надеждой. Она напомнила Вере ее саму много лет назад, ищущую Истину в потемках. Верино замешательство девочка расценила как шанс:
        - И вы не думайте, что я вам обузой буду. Я же диггер и многое могу - я сильная. И на глаз не смотрите, я его не просто так - в бою потеряла. В неравном бою. До конца дралась.
        - А секач куда подевала, сильный диггер? Ведь диггер с одним секачом - не диггер. У меня их, например, два, как положено.
        Вера достала свои два зачехленные секача. Девочка виновато потупила взгляд, жалобно чмыхнула носом, но не заплакала.
        Направляясь дальше, Вера спросила:
        - А имя у тебя, диггер, есть?
        Девочка поняла продолжение разговора как согласие Веры взять ее в попутчицы. Она быстро подбежала, поравнялась с Верой и почтительно, но не заискивающе ответила:
        - Конечно есть! Светлана!
        - О! Светлана! Тебя так папа с мамой назвали в честь любимой Присланного?
        - Нет! Вернее, да. В честь той самой Светланы. Но меня так назвали не родители, мама меня назвала Кристей. Но я, когда стала взрослой, сбежала из дома и решила назвать себя Светланой, чтобы совершить подвиги во имя любви и во имя Муоса!
        - Ух ты, - не сдержала улыбки Вера. И глядя сверху вниз, с напускной серьезностью спросила: - И когда ж это ты, Кристя-Светлана, стала взрослой?
        Не уловив иронии, девочка ответила:
        - Да уже полтора года как. Я сначала в Центр пошла, хотела там в спецназ или в армию вступить. Ведь самые главные подвиги военные делают. Но мне сказали, что малых, да еще девок, туда не берут. Была одна там такая в порядке исключения, потом даже офицером стала, но ее в следователи забрали, и что дальше с ней - неизвестно. Я давай расспрашивать, как, мол, она стала таким исключением. А мне по секрету и сказали, что из диггеров пришла, драться хорошо умела и поэтому ее взяли. И тут я говорю себе: «Светлана, ты станешь диггером, а потом пойдешь в армию!». Но как попасть к диггерам, если с ними война идет, а?
        - И как же? - уже совсем заинтересовалась Вера неожиданным рассказом девочки.
        - А я дурочкой прикинулась!
        - Дурочкой? - не поняла Вера.
        - Ну да, дурочкой.
        - Ах ты гарэза, - неожиданно встрял в разговор Паха. - Я ж цябе памятаю. Ты ж некалькі разоў на заслоны нашы натыкалася, усе «кіс-кіс» казала і коціка нейкага шукала.
        Я і сапраўды думаў, што дурнаватая. Мы ж нават табе ежу давалі.[14 - Ах ты, проказница. Я же тебя помню. Ты несколько раз на заслоны наши натыкалась, все «кис-кис» говорила и какого-то котика искала. Я и в самом деле думал, что сумасшедшая. Мы же даже тебе еду давали (бел.)]
        - Ой, а я вас, дядечка, тоже помню. Вы так же по-смешному разговаривали. А про котика… я это так придумала, чтоб не подумали, что я там бандитка или диверсантка какая. Я так пару месяцев походила-походила между вами и диггерами, а потом наконец на диггеров натолкнулась. Они меня не хотели брать с собой, вот как вы теперь. Но потом все же согласились, и так я стала диггером. А вы, дядечка, не думайте. Я с республиканцами не дралась, мне еще тогда секачи не выдали, а война с ними скоро закончилась и началось это…
        Светлана погрустнела и действительно стала выглядеть немного старше.
        - Что случилось с диггерами?
        - Когда республиканцы ушли, все бригады собрались в Ментопитомнике. Бригадиры начали из-за чего-то спорить. Я еще плохо выучила их обычаи и поэтому не совсем поняла, из-за чего они разругались. Из-за какой-то девки-солдата…
        - Девы-Воина?
        - Вот-вот. Одни доказывали, что пока эта дева у республиканцев, быть беде, а значит, ее надо выкрасть. Новый бригадир бригадиров тоже так считал. Он был за то, чтобы продолжать войну с Республикой, потому что от нее одно зло. Другой бригадир - Жак - кричал, что если эта тетя, из-за которой они спорили, выбрала быть с Республикой, они все должны с этим смириться и ни с кем воевать не нужно. За Жака тоже было много диггеров. И Зоя была за Жака. Чем они дальше ругались, тем злее становились. А потом похватали секачи и начали драться. Мне даже сейчас страшно вспоминать, что там делалось…
        - Глаз ты тогда потеряла?
        - Нет. Я тогда была безоружна, поэтому меня никто не трогал. Жак со своими все же вырвался из Ментопитомника. Но половина диггеров тогда полегла, их дней пять потом хоронили. Потом Антончик нас собрал и сказал, что когда-то у диггеров уже было разделение и Великая Марго выступила на стороне правых диггеров. Теперь настал такой же момент, и этот раскол они должны прекратить. Все бригады оказались неполными, и поэтому секачи давали всем, кто их мог удержать в руках, даже мне. Мы стали отыскивать бригады раскольников. Наконец, набрели на бригаду Жака… Я даже в стойку не успела стать, как тетя-диггер из бригады Жака ткнула мне своим секачом в глаз. Что происходило дальше, я не видела - просто сидела в углу, закрыв лицо руками. А когда решилась убрать руки, то оставшимся глазом увидела только трупы. Бригадира бригадиров убили, а Жака и еще некоторых из его бригады не было. Значит, они победили и ушли, а меня не тронули. Секач один мой тоже они зачем-то забрали. Там я его нигде не нашла, а секачи убитых забирать нельзя. Без глаза и без секача я побродила еще по Ареалу, но никого из диггеров не нашла -
Ареал я не очень хорошо знаю… Да и не сильно мне уже хотелось к диггерам возвращаться после всего, что я у них увидела.
        То облегчение, которое на недолгое время коснулось Вериной души после ее покаяния и слез на Пролетарской, опять было засорено гадким запахом крови, непременно проливавшейся везде, где бы она ни проходила. Теперь из-за нее, вернее, из-за этой диггерской легенды диггеры убивали друг друга. Она уже в который раз думала о том, что как бы здорово было, если бы ее не было вообще. Чтоб она не родилась или умерла маленькой, или не была спрятана братом в том злополучном воздухоотводе…
        Она ускорила шаг, отчего почти задыхалась. Дыхание ее было тяжелым, надрывным, но она заставляла идти себя быстрее. Они подходили к Резервации, и ей срочно нужно было увидеть Вячеслава. Ей необходимо обнять его, крепко прижаться, и все пройдет. А потом они уйдут в то место, где им будет непременно тихо и спокойно. И они будут трудиться над «Началами», сколько бы ни было отведено Всевышним им в этом мире. И она не позволит этим тоскливым мыслям ставить на колени ее спокойствие.
        Входные ворота Резервации долго не открывали, хотя она чувствовала, что кто-то там всматривается в перископную систему, сконструированную Сахой и Пахой и позволявшую наблюдать происходящее возле двери через незаметный глазок в потолке. Потом дверь медленно открыли и, морщась от направленного прямо в глаза света, Вера все же рассмотрела тех, кто их встречал. Она уже почти поняла, что произошло за время их отсутствия, но все же, надеясь на какое-нибудь безобидное объяснение, спросила:
        - Что здесь произошло? Вице-кинг Эдвард, что вы здесь делаете? Где Кинг Эрик?
        Вице-кинг Эдвард был главой второго поселения Резервации и по совместительству заместителем Кинга Эрика. Он часто бывал по делам в первом поселении, но то, что именно он встречал у входа возвращающихся, не укладывалось в рамки его обычного рабочего посещения. Леденящее душу предчувствие самого страшного почти парализовало Веру. Едва двигая губами, она выдохнула:
        - Что с Вячеславом?

5
        Уход Веры с Пахой сдетонировал накопившуюся в Резервации напряженность. Уже через несколько минут после того, как за ними закрылась выходная дверь, Бил ворвался к Кингу Эрику. Он едва склонил голову вместо положенного поясного поклона, после чего негромко, но с нескрываемой злобой задал вопрос:
        - Кинг, куда они пошли, эти белые?
        - Пошли искать себе место для переселения. Тебя ведь очень раздражает их присутствие.
        - И не только меня. Но если они ушли, то почему только двое?
        - Я тебе уже сказал, они пошли искать место для переселения. Найдут, вернутся за остальными.
        - Странно как-то. А почему бы им не пойти всем вместе? Идти веселее, да и безопасней как-то. И возвращаться ни за кем не надо - нашли себе новый дом и оставайтесь жить там.
        - Ты же знаешь, с ними инвалид и этот мальчишка - не самая лучшая компания для дальней разведки.
        - А тебе, Кинг, мало наших инвалидов и наших детей с животами пухнущими, что ты за этих белых дармоедов сердоболишь?
        - Бил, ты забываешься. Только из уважения к памяти твоего покойного отца я пока оставляю без внимания этот твой тон. Когда-нибудь, быть может, ты станешь Кингом и тогда сам будешь принимать решения. А сейчас оставь меня и запомни, что я не должен отдавать тебе отчет в своих действиях, сынок…
        - Твоя жена младше меня, поэтому ее называй дочкой. А меня сынком мог называть только мой отец. А твои решения, Кинг, не являются твоим личным делом, если они угрожают Резервации. Я уверен, что эти двое вернутся с белокожей бандой, чтобы вырезать всех, кто ими недоволен, и установить тут свою диктатуру. А может быть, ты этого только и ждешь?
        Эрик не сдержался, выкрикнув:
        - Пошел вон, щенок!
        Неспешно направляясь к выходу, у самой двери Бил остановился, повернулся к кингу и с недоброй усмешкой произнес:
        - Разговор еще не закончен, ваше величество…
        - Эрик, я боюсь.
        Джессика лежала на левом боку, свернувшись клубком. Она с детства любила спать именно так. Уже потом, став медиком, она узнала, что такой вариант позы для сна - самый неблагоприятный для здоровья, и, конечно же, стала спать на спине с небольшим валиком под затылком вместо подушки. А после свадьбы, перейдя в квартиру Эрика, она снова стала засыпать на левом боку, потому что… потому что справа ложился Эрик. Почему она согласилась стать его женой? Из-за того, что он был выгодной партией? Из-за того, что ей по возрасту давно пора было за кого-то выходить? Из-за Веры и ее друзей? Наверное, все эти причины имели вес. Но уж точно «лав» тут была ни при чем, не испытывала она ни любви, ни страсти к этому человеку, как, впрочем, и ни к кому, и ни к чему не испытывала, кроме своей медицины. И дело не в том, что он был чуть ли не вдвое старше нее, ведь для Веры и Вячеслава это совсем не составляло проблемы. Нет, Эрик был высокий, сильный, умный - все, что обычно ценят женщины в мужиках, но это отнюдь не зажигало Джессику. И даже наоборот - ей, с ее гордостью, претило вступать в необъявленное состязание всех
холостячек Резервации за сердце Кинга. Может быть, эта холодность и задела в свое время Эрика, терпеливо захаживавшего в лазарет по делу и без дела и оказывавшего пусть скромные, неброские, но недвусмысленные знаки внимания. И однажды она без особого азарта сказала «да», а потом отступать было уже поздно.
        Первая брачная ночь не принесла ей ничего, кроме боли и еще большего разочарования в супружестве. А на вторую ночь, чтобы не повторять этот неприятный для себя опыт, она отодвинулась на краешек кровати и свернулась клубком. И была благодарна супругу за то, что он правильно истолковал этот ее молчаливый отказ и к ней не лез. На третью, на четвертую и пятую ночь она, едва юркнув под одеяло, сразу отворачивалась. А он через полчаса или час, наверное, думая, что она спит, тихонько придвигался к ней и прижимался своим могучим телом, точь-в-точь повторяя изгиб ее спины и ног и погружая свое лицо в пышную кучерявую копну ее волос. Она же делала вид, что спит. Но через сколько-то ночей она уже не могла заснуть без этого тепла за своей спиной, и поэтому, не дожидаясь, пока он решит, что она заснула, сама прижималась к нему крепко-крепко. Иногда она поворачивалась к нему и отдавалась без особой страсти, но с чувством благодарности к этому сильному и доброму человеку, любящему ее без внешнего проявления эмоций, но так трепетно и так терпеливо. А потом, когда в результате этих бесстрастных ночей она
почувствовала внутри себя зарождение новой жизни, пришло осознание счастья и, наверное, любви… Не той сопливой, похотливой или расчетливой любви ее завистниц, которые до сих пор не могут простить ей того, что он выбрал ее, а не их, - а любви, основанной на благодарности и уверенности в человеке, который разделяет с нею супружеское ложе, который поверил в нее и стал о ней заботиться еще задолго до того, как полюбил…
        - Эрик, я боюсь, - повторила она, по привычке прижимаясь к нему всем телом.
        Он положил руку на ее округлившийся живот, почти полностью закрыв его своей широкой ладонью.
        - Ты боишься Била?
        - Нет. Вернее, и его тоже. Но больше всего я боюсь того, что сейчас происходит с миром, в который родится наш маленький.
        - Он же родится в Резервации. У нас не может быть так, как во внешнем Муосе. У нас другие люди. Мы жили изгоями, привыкли чувствовать себя «своими среди чужих», мы ценим единство, и поэтому у мавров не может быть разделения, у нас не может произойти то, что случилось снаружи.
        - Я спрашивала у Веры о том, придет ли Крах в Резервацию. И знаешь, что она мне ответила?
        - Что?
        - Ничего. Она ушла от ответа. Потому что врать не умеет, а правду сказать не захотела. Она могла хотя бы сказать «может быть», но не сказала даже этого. Вера, а значит, и ее ученый муж не сомневаются, что покой в Резервации - это лишь отсрочка.
        - Все будет хорошо, - не очень уверенно прошептал он, зарывшись лицом в ее волосы.
        Джессика знала, что Кинг, как и Вера, привык не выдавать свои мысли. Наверняка ему рисовались не менее страшные перспективы грядущего, просто он в силу своей должности, положения супруга и будущего отца должен был ее успокаивать и источать уверенность в завтрашнем дне.
        - Я, Эрик, вот что думаю. Ты всю свою жизнь отдал Резервации: унижался, хитрил, рисковал в сложных играх с Республикой, каждый день спасая наши поселения от уничтожения; придумывал, как нам выжить среди ненависти белых. Благодаря тебе мы все еще живы. Я лечила людей, придумывала лекарства и делала операции, без которых многие ныне живущие давно гнили бы в земле. И вот, если придет Крах, умрем мы с тобой, умрет наш маленький, умрут те, кого вылечила я, и те, которые выжили благодаря тебе. Это значит, что все было зря? Мы зря старались, это никому не нужно?
        - Нет, не зря. Добро неуничтожимо: когда ты служишь людям, добро накапливается в этом мире и никуда не исчезает из него. Даже если твои бескорыстные потуги окажутся неудачными или невостребованными, а плоды твоих добрых дел бесследно исчезнут во времени, само добро невидимым образом останется в мире и рано или поздно заявит о себе. Даже если о тебе не будут помнить, твоя любовь к людям все равно навечно останется лежать на правой чаше весов добра и зла. Даже после смерти твоя светлая душа, моя Джессика, будет смело сражаться на белой стороне в битве Света с Тьмою.
        Последние слова она дослушивала, улыбаясь. Ее тонкая смуглая ладонь с длинными пальцами теперь лежала на мощной руке Эрика. Они никогда не говорили о таких вещах, да и вообще редко говорили. Он не стал ее обманывать в своей уверенности в завтрашнем дне, и она была за это благодарна. А такие слова, какие сказал он, мог произнести только человек, рядом с которым не страшно даже умереть. И она, уже засыпая, благодарила Бога за то, что Он помог ей в свое время сделать правильный выбор и сказать Эрику «да».
        Хлипкая дверь в апартаменты Кинга в Резервации слетела с петель. Она еще не успела упасть на пол, а Эрик уже стоял в боевой стойке с мечом в руках между дверью и кроватью, закрывая собой Джессику, сжавшуюся в углу кровати, жмурящуюся от ярких фонарей и закрывающуюся одеялом. В квартиру властно вошел Бил с мечом в руке. Кинг и в прежние времена неплохо владел мечом, а с приходом Сахи и Пахи он наравне с другими перенимал от них опыт ведения рукопашного боя и во время стычек с бандами сам вел в атаку своих людей. Этого нельзя было сказать о Биле - от природы он был силен, но тренировки игнорировал и во время боев никак себя не проявил. У Била не было против Эрика никаких шансов, но вместе с ним в квартиру вошли пятеро мавров со взведенными арбалетами.
        - Отдай оружие, Эрик. Ты же не хочешь, чтобы арбалетная стрела пригвоздила к кровати твою красавицу-жену?
        В подтверждение его слов двое мавров отошли от Эрика и навели арбалеты на Джессику. Эрик медлил.
        - Я знаю, Эрик, что ты боялся меня и кое-что предпринял на такой вот случай. Но Джерри вовремя поделился с нами информацией о твоих потугах по части сохранения собственной задницы, и те, кто должен был прийти тебе на помощь, уже связаны.
        Из-за бившего в глаза яркого света фонарей Эрик не сразу рассмотрел, что среди вошедших заговорщиков был и Джерри - один из тех, кому Кинг больше всех доверял. Он догадывался о том, что Бил что-то затевает, и поэтому с самыми преданными людьми, вернее, теми, кого считал преданными, разработал план подавления возможного бунта. Джерри его предал, а значит, все, кто мог прийти к нему на помощь, уже схвачены.
        - Джерри, ты мне был как брат. Что он тебе пообещал? Должность вице-кинга?
        Джерри предпочел отмолчаться, опустив глаза, но свой арбалет не отвел. Бил с недовольством заметил нерешительность перебежчика, со злобой выкрикнул:
        - Ну так что: нам стрелять или как? Решай быстро.
        - Обещай, что Джессику не тронете.
        Бил понял, что Кинг сдается, и тут же самодовольство вновь охватило его:
        - А это все зависит от вас обоих. Но торговаться с тобой я не намерен - бросай меч и выходи.
        Как только Эрик бросил на пол меч, Кинга тут же схватили под руки и потащили в холл. Почти так же бесцеремонно, не дав одеться, в одной ночной рубашке туда повели Джессику. В центре холла уже лежали связанными те, кто должен был прийти на помощь Эрику. Сюда же вытащили безногого Вячеслава, не дав ему прицепить протезы, и Саху, скрутив его ремнями особенно сильно. Несмотря на ночное время, в холле был включен свет, и сюда сходились сонные резерванты, которых выгоняли из их квартир. Эрик насчитал десятерых бунтарей. Кроме Джерри, как минимум о пятерых он никогда не подумал бы, что они могут участвовать в заговоре. Те, кто еще вчера совершал ритуальные поклоны при встрече с ним, теперь грубо ударяли его ногами по лодыжкам и, давя на плечи, принудительно поставили на колени перед Билом.
        Когда собрались почти все, Бил, наслаждаясь ролью главного в этом поселении, чересчур громко продекламировал заранее обдуманную речь:
        - Эрик, сообществом Резервации ты обвиняешься в предательстве. Именно ты после Великого Боя отдал свободу Королевства, пойдя на соглашение, по которому мавры вошли в состав Республики. Именно из-за тебя нас переселили из Королевства в Резервацию, выставили вокруг нас кордоны. Именно при твоем попустительстве, а может быть, и по твоему умыслу мы уплачивали повышенный налог и терпели постоянные обыски инспекторов и военных. Тебе было плевать на свой народ, единственное, что тобою двигало - это желание удержать власть. Когда Республика пала, с целью поддержания своей власти ты поселил сюда бывших наших притеснителей - белокожих убров и следователя. А сейчас, во время голода, поняв, что твой народ не хочет видеть тебя своим Кингом, ты послал двоих белых за помощью, и это стало последней каплей, переполнившей чашу нашего терпения. Пока не поздно, мы решили окончательно избавиться от власти белых и их приспешников. Единственная кара, которую ты заслуживаешь за совершенное тобой предательство и издевательства над своим народом - это смерть. Но если сейчас ты прилюдно отречешься от королевского титула, мы
заменим казнь на изгнание из Резервации. Ты готов воспользоваться этим шансом?
        - А что потом, Бил? Отрекусь я, и что потом?
        - Потом мы изберем нового Кинга. Мы поделим те запасы продовольствия, которые ты удерживаешь у себя, чтобы люди могли восстановить силы. А потом пойдем забирать у твоих белых друзей то, что они нам задолжали. Сильнее нас сейчас в Муосе никого нет, мы пройдем рейдом по поселениям внешнего Муоса и возьмем себе столько продовольствия, сколько нужно, чтобы пережить этот голод. Мы вернемся в поселения, в которых жили наши отцы, восстановим Королевство и скоро станем править Муосом.
        Эрик попытался встать с колен, его с трудом удержали в этом унизительном положении. Тогда он со спокойствием приговоренного в последний раз обратился к своим людям:
        - Не верьте этому лжецу. Не хуже меня вы знаете, что после Великого Боя, в котором как герои погибли мой отец и отцы многих из вас, Республику создали Америка, Центр, Партизаны и Нейтральная. Да, я как наследник погибшего Короля присутствовал при подписании соглашения, будучи одним из представителей Америки, но сам там ничего не решал. Но если бы на то была моя воля, я бы и сам с радостью подписал это соглашение, потому что тогда никто не мог предположить, что Республика станет тем монстром, которым мы ее узнали потом. Никто из вас не сомневается, что Резервация не имела никаких шансов вести войну с Республикой, и мы были вынуждены выполнять их требования. Как мог, я старался ослабить гнет Республики и не допустить, чтобы нашу автономию сломали, а вас расселили по поселениям. Будьте уверены, что вы стали бы там людьми второго сорта, мало отличающимися от рабов. Вы знаете, что эти белые, вашу ненависть к которым подогревает Бил - такие же несчастные и честные люди, как большинство из вас. От нас их не отличает ничего, кроме цвета кожи и языка. Они полностью отдавали себя на служение нам: учили
наших детей и защищали наше поселение. Спросите своих детей: считают ли они врагами Вячеслава и Веру? Хотят ли они, чтобы их учителей изгнали? Спросите себя те, кто отражал нападение банд еще совсем недавно: каковы были наши шансы без обучения и помощи в бою Пахи и Сахи, которые отнюдь не прятались за вашими спинами? И голод, и разруха - это не их вина, но из-за постоянного скулежа Била они сами приняли решение оставить нас, чтобы не создавать осложнений. Вера и Паха пошли искать им новый дом, а Бил лишь решил воспользоваться в своих целях их временным отсутствием. И мое отречение ему нужно, чтобы занять это место. Он сперва пообещал выборы Кинга и тут же безоговорочно изложил план действий этого Кинга, поэтому нет сомнений, что Кингом он видит только себя. Я знаю, что все вы голодны и соблазн распечатать склад, возле которого я выставил охрану, очень велик. Но там лежит картофель, которого едва хватит, чтобы засадить этой весной наши поля. Людей в Муосе стало намного меньше, по Поверхности уже почти никто не ходит, наши поля вряд ли кто будет обворовывать, как прошлым летом, и у нас больше шансов
собрать нормальный урожай. Будет тяжело, но если мы вытерпим, то к концу лета голод в Резервации будет побежден. Это непростой путь, но он верный, а Господь помогает тем, кто избирает верный путь. Путь Била - это путь войны, страданий и смерти, и если вы пойдете его дорогой, то возврата у вас уже не будет. Поэтому я никогда не отрекусь от титула Кинга. Я буду убит, но я умру законным Кингом, а он навсегда останется самозванцем. Помните об этом и не дайте себя обмануть.
        Эрик смотрел на изможденные лица мавров. Он говорил все правильно, но голод искажает восприятие действительности. Эрик обещал им благополучие через шесть-семь месяцев, и не все переживут это время. Бил предлагал насыщение сейчас, и инстинкт склонял этих людей на его сторону. Да было у них и оправдание: у Била в руках был меч, и окружали его люди с арбалетами, а Кинг стоял на коленях, и помочь они ему уже ничем не могли. Поэтому никто не пошевелился и не сказал ни слова. Но и Била открыто тоже никто не поддерживал, и это его очень злило, как и упрямство Кинга. Он поднял свой меч и злобно прошипел:
        - Ты отрекаешься или нет?
        Кинг склонил голову, подставив шею. Удар - кровь брызнула на Джессику, она закричала и бросилась к обезглавленному Эрику. Бил переступил черту и намерения останавливаться не имел:
        - Успокойте ее и тащите в апартаменты. С ней мы поговорим потом, когда разберемся с белыми.
        Джессику связали, затащили в квартиру Кинга и бросили на кровать. В это время трое бунтарей подтащили связанного Саху к Билу. Жена Сахи вцепилась в одного из них, и тот изо всех сил ударил ее прикладом арбалета в лицо, мулатка без сознания упала на пол. Бил передал меч одному из повстанцев. Тот сперва замешкался, но Бил ударил его рукой со всего маху в лицо. Повстанец неумело ударил лежащего на спине Саху мечом, метя в левую часть груди, но меч вошел неглубоко и где-то ниже сердца. Саха дернулся, но даже не потерял сознание, а продолжил свои попытки разорвать ремни. Тогда Бил еще сильнее ударил незадачливого подчиненного, выхватил у него меч и сам всадил лезвие Сахе прямо в сердце.
        - Умри!
        Жена Пахи Сара, до этого хлопотавшая около раненой невестки, увидела это. С кухонным ножом, почему-то оказавшимся у нее в руке, она бросилась к Билу. Уже в момент удара Бил повернулся к ней, и поэтому клинок, направляемый в спину слабой рукой, вошел ему в левое плечо. Машинально он выставил меч, на который женщина напоролась, а потом упала и осталась лежать рядом с Пахой.
        Это убийство не входило в планы Била. Теперь вообще все шло не так, как ему виделось в его грезах. И все из-за этих придурков, которых он привлек к участию в перевороте. Не смогли с первого удара убить белого, не смогли остановить эту бешеную с ножом. Он чувствовал, как нарисованный им самим величественный образ любимого народом нового Кинга становится кровавой карикатурой. С этим нужно было быстрее кончать.
        - Теперь малого, - Бил кивнул на Хынга.
        - Подождите минуточку, - неожиданно подал голос безногий. Он обратился к Билу не злобно, но и не заискивающе, с каким-то деловым спокойствием: - То, что вы делаете - безусловно плохо, и я не в силах этого остановить. Но если вы убьете этого мальчика, то не сможете найти оправдания ни перед кем. Во-первых, он - лесник, представитель иной людской расы, находившейся в еще худшем положении, чем до этого было у вас, мавров. К тому же он - ребенок, и никакого отношения к Республике не имел. Потому этому убийству у вас не найдется никаких оправданий. Отпустите мальчика. А вот я - действительно белый, и я в ваших руках.
        Вячеслав сам подполз к Билу и лег у его ног на спину. Посмотрев в потолок, он перекрестился, улыбнулся и спокойно сообщил мавру:
        - Я готов.
        Бил жалел, что дал говорить этому профессору. После таких слов казнь этого узколицего мутанта действительно будет выглядеть просто как убийство без мотива и оправдания. Да и после смерти этой бешеной ему нужно хоть немного поднять свой рейтинг в глазах будущих подданных. Он брезгливо переступил через Вячеслава, бросив в сторону:
        - Ладно, малый пусть живет. А ты, Джерри, прикончи профессора.
        Джерри не смог убить Вячеслава мечом - все-таки это требует больших нервных усилий. Он схватил свой арбалет и сделал трусливый выстрел. Когда профессор умер, Джерри случайно посмотрел на свою дочь-отличницу, заходившуюся в беззвучных рыданиях, и вспомнил, как еще месяц назад с гордостью выслушивал отзывы убитого им профессора об успехах в учебе его маленькой смышленой Эмили.
        Уже подходя к квартире кинга, Бил выкрикнул:
        - Приберите здесь, подготовьте все к коронации и большому пиру. Откройте склад и тащите все запасы. Пусть люди едят и набираются сил. У нас много дел - весь Муос у наших ног.
        Когда-нибудь они станут себя за это ненавидеть, но сейчас весть о близком пиршестве вырвала из голодных людей восторженные возгласы. Чтобы не раздражать приглушенную голодом совесть, они быстренько убрали трупы и засыпали песком залитый кровью пол. Потом вскрыли склад и потащили оттуда семенной картофель, последние свиные окорока, бутыли с медицинским спиртом, зерно и даже мешки с маковыми зернами. Скоро зашипят чаны с картофелем, и мавры будут есть, пить и веселиться до утра.
        Воспоминания о том, что произошло до этого пира, будут пытаться достучаться до их душ, но им уже есть чем парировать эти досадные мысли. Что с того, что убит Кинг Эрик? Может быть, и прав Бил - не таким уж тот был хорошим правителем. Сам Бил молод, силен, вместо многих месяцев голода предложил им не такой уж плохой вариант. Погибнуть в бою с бывшими притеснителями куда почетней, чем подыхать от голода. Да и чего гибнуть, собственно? Их ждут впереди только победы да столы, заваленные трофейной едой. Эти белые? Так их и вовсе жалеть нечего, если вспомнить, сколько зла натерпелись мавры от белокожих в свое время. Подумаешь, учили детей, учили защищаться. Неплохо и без них когда-то справлялись. А гибель Сары вообще была случайностью и самообороной Била, он ее явно убивать не хотел - сама виновата, что с этим белым связалась, да еще и с ножом на нового Кинга бросилась. Джессика? Врач она неплохой, но ее-то Бил точно убивать не собирается, он с малолетства ее обхаживает, и если б та на королевское ложе не позарилась, то и не было бы с ней этих неприятностей. Будет она их лечить, как раньше лечила…
        Входя второй раз в квартиру Кинга, Бил волновался больше, чем в первый. Джессика лежала на кровати и не шевелилась. Он даже испугался, не убили ли ее, пока тащили сюда. Он присел на кровать, положил руку на ее теплую спину и убедился, что женщина жива. Она не пошевелилась, и он расценил это как данный ему шанс.
        - Джессика, я с детства был в тебя влюблен. Может быть, всего этого и не было бы, если б ты не вышла за него. Ты - главная причина того, что случилось сегодня. Все это - для тебя, нравится тебе это или нет. И вот что я тебе скажу. Ты была верной женой Кинга Эрика. Теперь Кинга Эрика нет, и ничто не мешает тебе стать женой Кинга Била.
        Джессика молчала и не шевелилась.
        - Для тебя ничего не изменится, кроме того, что муж твой станет еще моложе. Я обещаю тебе жизнь настоящей королевы. Я заставлю всех ползать у твоих ног. Я знаю, что ты жить не можешь без медицины, так вот, твой лазарет станет самым главным местом в нашем Королевстве.
        Джессика молчала.
        - Ты беременна, и я обещаю объявить этого ребенка своим наследником… Может быть, ты думаешь о Тине? Я ее никогда не любил и женился от тоски по тебе, когда ты училась. Думал, что она сможет заменить мне тебя, - не смогла. Ее я отпущу, она не будет нам проблемой.
        Джессика молчала.
        - Ответь, Джессика, ты согласна? Ответь, не мучай меня, я ведь тебя так люблю!
        Джессика ответила каким-то мертвым голосом, от которого Билу стало не по себе, и он даже отдернул руку от ее спины, как будто обжегся:
        - А если я скажу «нет», что будет?
        Бил не был готов к этому вопросу. Он долго думал, что сказать, и наконец ответил, стараясь придать своим словам как можно больше мягкости:
        - Я не смогу тебя отпустить - ты должна это понимать. Через полчаса я стану Кингом. И если я тебя отпущу, все поймут, что ты мне отказала. И это сильно ударит по моей репутации. Да и не смогу я больше видеть тебя иначе, как своей женой. Мне будет очень больно, но я просто не смогу оставить тебя живой, если ты мне откажешь…
        Бил снова положил руку на спину Джессики, та не пошевелилась.
        - А ведь ты мне в детстве нравился, Бил. Помнишь наше первое и последнее свидание? Как я радовалась, когда ты предложил мне встретиться в мастерской наедине после отбоя. Как я рисовала себе эту встречу с самым умным и красивым мальчиком Резервации! Действительность оказалась куда пошлее - без слов ты полез ко мне и начал лапать, не обращая никакого внимания на мои протесты. А ведь мог и изнасиловать, не дай я тебе такой отпор. После этого ничего, кроме отвращения, твой напыщенный вид у меня не вызывает. Ты грязное и самодовольное животное, и иначе я к тебе относиться не стану. И молчать не буду - я буду кричать всем, кто ты есть на самом деле.
        Из холла доносились радостные возгласы мавров, готовящихся к пиру.
        - Пока они будут набивать свои животы семенным картофелем, запивая его дезинфекционным спиртом, слушать меня они не будут. Но потом, когда их желудки сведут спазмы от резкого переедания и спирта, когда они начнут блевать, корчиться и умирать, и особенно когда выжившие после устроенной тобой пирушки опять окажутся в состоянии голода, но уже без надежды на его окончание, они вспомнят мои слова, вспомнят настоящего Кинга, вспомнят учителей своих детей. Мне даже трудно представить, какую смерть они придумают для тебя, Бил…
        - Заткнись…
        Бил резко повернул к себе Джессику и отшатнулся, увидев ее лицо. После слез ее глаза казались огромными. Они смотрели куда-то далеко, мимо Била, как будто его уже здесь нет.
        - Помнишь, что нам говорил Кинг Эрик на занятиях в школе и собраниях в церкви? Он говорил, что за все придется платить. И у тебя есть единственный шанс - выйти сейчас и упасть на колени перед всеми, ползать и просить прощения у этих людей и у Господа. Теперь они тебя не убьют, поэтому у тебя еще останется какое-то время на покаяние…
        - Заткнись! Заткнись! Заткнись!
        Бил выхватил нож и нанес им удар Джессике. Потом еще и еще удар. А ее глаза продолжали смотреть куда-то далеко-далеко…
        Дальше тоже все шло не так. Величественной коронации, какой себе ее представлял Бил, не получилось. Выйдя из апартаментов, он со злобой швырнул в сторону одеяло, которым пытался стереть кровь со своих рук и лица. Новая льняная сутана, которую он специально подготовил к коронации и надел на себя незадолго до начала переворота, тоже была забрызгана кровью. Диалог с Джессикой его полностью опустошил, и ему противно было смотреть на своих подданных, которым сейчас было плевать на Джессику, на него и на весь мир. Единственное, что привлекало их вожделеющие взгляды - это кипящие чаны с картофелем и бутыли со спиртом. А что будет, когда они все это сожрут и выпьют, если его план насчет мародерства во внешнем Муосе окажется провальным? Лучше об этом пока не думать. Сейчас сбылась его мечта, и надо этому радоваться.
        Притащили стол, застелили его сукном, положили Библию. Он взял листок с заранее приготовленным текстом присяги и начал читать, положив руку на книгу. Буквы скакали перед глазами, руку жгло - не выходили из головы слова Джессики насчет воздаяния и покаяния. Его сверлила ужасная мысль о том, что написанное в книге, на которой он держал свою руку, может оказаться правдой. Текст длинной присяги он читал сбивчиво и невнятно. Подняв глаза, он увидел, что никому не интересен этот придуманный им фарс. Все смотрят на поваров, выкладывающих дымящийся картофель из чанов в огромные миски. Кто-то не выдержал и подбежал к столу, схватил миску, начал хватать картофелины и, обжигаясь, запихивать их в рот. Увидев это, один за другим люди срывались с мест и, не обращая внимания на своего нового Кинга, сумбурно читающего присягу, бежали к еде. Прервав чтение, Бил пытался остановить их:
        - Назад, уроды! Все в строй!
        Но его никто не слушал. Они толкались, дрались, разбрасывая картофель. Никто не обращал внимания даже на детей. Кто-то зацепил один из чанов, и кипяток ошпарил двоих или троих мавров. Они кричали, но никому до них не было дела. Едва насытившись, мавры потянулись к спирту и стали пить его прямо из бутылей.
        Еще вчера утром эти люди стояли в очереди за скудным пайком - каждому выдавался черпак похожего на жижу пюре из картофеля с перетертым лишайником. Но тогда в очереди они оставались людьми. А потом, придя в квартиры и превозмогая голод, они вылавливали ложками в своих мисках самые сытные комочки и перекидывали их в миски своих детей. Теперь же им было наплевать на детей, каждый думал лишь о насыщении своей утробы.
        Видя это, Бил пришел в ярость. Он с ненавистью смотрел на этих людей, благодаря ему за час скатившихся до уровня животных. Только Джерри и еще двое его соратников оставались рядом, и то нетерпеливо посматривали на «пирующих». Остальные повстанцы и даже дозорные с кордонов теперь ползали в общей толчее, боясь упустить свой кусок.
        Бил со злостью отшвырнул лист с так и не дочитанной присягой и ударом ноги перевернул стол с Библией. С ненавистью он бросил взгляд на связанных людей Эрика. По его изначальному плану коронация должна была закончиться присягой подданных. И приближенным Эрика он великодушно даровал бы жизнь, если бы они публично отреклись от старого Кинга и принесли присягу ему. Но коронация была сорвана, а значит, и процедура помилования в том виде, как ее представлял себе Бил, стала неосуществимой.
        - Кончайте этих, - отдал он команду Джерри, кивнув на связанных, и, не дожидаясь исполнения приказа, подошел к ползающим у еды, вырвал у одного из них недопитую бутыль со спиртом, у второго - остатки окорока, пошел в апартаменты Кинга и уселся на пол, прислонившись к кровати, на которой остывала убитая им Джессика…
        Обильная пища, да еще и запиваемая крепким спиртом, для отвыкших от этого желудков была сродни отраве. Уже через час появились первые признаки того, что предсказывала Джессика: одних тошнило, кого-то мучил нестерпимый понос, половина поселян ходили или ползали, согнувшись от острых желудочных спазмов. Одна мулатка трясла свою маленькую дочку, сердце которой не выдержало резкой нагрузки на желудок. Но для многих эти муки были еще впереди - они доедали то, что осталось в мисках и прямо в чанах, а некоторые ползали по полу и соскабливали растоптанную картошку, запивая все спиртом.
        Никто не заметил, как не участвовавшая в этих адских оргиях Линда, придя в себя, что-то сказала Хынгу, и тот побежал во второе поселение Резервации. Он беспрепятственно открыл дверь, потому что постовые уже давно были в холле. А через два часа объединенная дружина второго и третьего поселений вступила в холл, наполненный смрадом спирта, перегара, рвоты и испражнений. Вокруг лежали и ползали по полу опьяневшие и мучающиеся от болей в животах мавры. На ногах были только Бил, Джерри и еще один мавр, они забаррикадировались в апартаментах и отстреливались из арбалетов. Вице-кинг не стал тратить силы на них, в дверной проем полетели бутыли с недопитым спиртом, а затем несколько горящих стрел. Вскоре обгоревшего несостоявшегося Кинга подвесили под потолок вниз головой. Всех повстанцев ожидала та же участь. Несколько человек умерли за сутки от переедания и отравления спиртом. Первое поселение Резервации сейчас выглядело, как обиталище мертвецов. Мавры боялись подымать глаза друг на друга: они сидели по углам, почти не разговаривали и не ходили. Еще вчера их терзал голод, но у них был мудрый кинг,
талантливый врач, сильные защитники, любимый их детьми учитель. У них были семена для следующего урожая. У них было гордое единство народа, который многое вытерпел и готов перетерпеть еще больше. Наконец, у них была вера в Бога, унаследованная от предков-протестантов, у кого-то - искренняя, у кого-то - формальная, у кого-то - переполненная сомнениями, но все же вера, так или иначе дающая надежду на благополучие в жизни и положительный ответ после смерти. Теперь у них не оставалось ничего: своим трусливым молчанием этой ночью, предательским переступанием через трупы убитых и животной уступкой своим инстинктам они уничтожили все, что имели. И впереди им не виделось ничего, кроме позорной медленной смерти…

6
        - Вэра, крэп’итэсь. Ид’итэ со мной на Пов’ерхност. Ю, солджэ Паха, ользоу…
        Едва двигая ногами, Вера прошла за вице-кингом и его сопровождающим в дезактивационную каморку, где висели костюмы для выхода на Поверхность. Эти защитные одеяния уже сами едва не светились от радиации, но теперь это Веру совсем не занимало. Вице-кинг со своим адъютантом, Вера и Паха оделись и минут через десять шли по Поверхности. Была середина дня, но лучи солнца едва пробивались сквозь черные тучи и густую метель. Даже через прорезиненный костюм завывающий ветер пронизывал насквозь, как будто хотел выдуть из этих слабых человеческих тел их души. Утопая по колено в снегу, вице-кинг вел их к хозпостройке, в которой резерванты хранили сельхозинструмент. Две тени метнулись от постройки, как только люди приблизились к ней. Это были псы - они рыли подкоп, и явно их так привлекали не плуги, мотыги и тяпки. Злобно рыча, они отбежали прочь и уселись метрах в тридцати, терпеливо наблюдая за двуногими, которые отвлекли их от этого занятия.
        Еще до того, как вице-кинг открыл замок на двери каморки, Вера уже знала, что там увидит. Ее ноги подкосились, и она упала на колени. Адъютант подхватил ее под руку и вернул ее невесомое тело в вертикальное положение.
        - Са-ха! О Божа, Са-ха! Са-ра! О Божа! - это кричал Паха, первым вошедший в каморку.
        От его вопля, казалось, затих ветер. Даже псы убежали за развалины, нутром почуяв, что кричащий с таким отчаянием человек трижды опасен. Адъютант почти внес Веру в каморку, так как двигаться она не могла.
        По каким-то старым поверьям мавров, покойникам здесь не закрывали глаз. И теперь они смотрели на нее: Вячеслав, Джессика, Кинг Эрик, Саха и жена Пахи Сара. Смотрели без страха, без укора, а как бы с жалостью к ней, оставшейся в этом кошмарном мире. Паха, упав между Сахой и женой и обняв их задубевшие от мороза тела, причитал на белорусском языке, сотрясаясь от рыданий.
        - Ми сп’ецально винесли их на Пов’ерхност, чтоб тела сохранились и ви могли проститься, - сообщил вице-кинг.
        На Пролетарской Вера рыдала, как маленькая девочка. А сейчас ее словно выжгло изнутри. Плакать было нечем, да и незачем. Люди плачут, чтобы стало легче; чтобы хоть как-то облегчить тяжесть придавившего их несчастья и идти или хотя бы ползти по жизни дальше. А Вере идти дальше было некуда и от тяжести избавляться незачем. Мир опустел. Единственный источник тепла и света в этой ледяной Вселенной, единственная ее надежда и единственный ее смысл теперь сам стал таким же ледяным. Все вокруг потеряло реальность, и мир стал таким же призрачным, каким рисует его в своем воображении читающий мрачную книгу - отложил книгу, и нет этой временной реальности.
        Вера не помнила, как мужчины вырубили в промерзшей земле братскую могилу, похоронили в ней убитых, а сверху поставили пять сделанных заранее деревянных крестов: два четырехконечных протестантских и три восьмиконечных православных. Она не помнила, как снова оказалась в поселении. Она почти не помнила поминок по убиенным, которые напоминали поминки по этому поселению, пока еще живому. Поминали водой с небольшой долей спирта, а закуски на столах не было вообще. В себя Вера стала приходить, лишь когда вице-кинг, отведя ее немного в сторону, завел с ней разговор не соответствующим произошедшим здесь событиям деловым тоном:
        - Вам, Вера, совсем незачем уходить, оставайтесь со своими друзьями у нас. Вы и те, кто погиб, много сделали для нас, и я бы хотел, чтобы Резервация для вас стала домом. И не думайте, что мы предлагаем вам какую-то подачку. Нет, я предлагаю вам работу. Братья-близнецы на славу потрудились при обороне Резервации. Вы несколько отошли от боевой практики, но мавры были бы вам очень признательны, если бы вы возобновили то, что умеете делать лучше всего. После того, что произошло в первом поселении, я вынужден принять на себя обязанности Кинга и восстановить порядок. Да, нападения извне почти прекратились. Но теперь первое поселение становится для нас головной болью, потому что прокормить его мы не сможем, а вы сами видите, какую опасность представляют голодные люди. Я предлагаю вам возглавить и обучить дружину второго поселения, а Саху направить в третье. Тогда мы сможем высадить картофель и убрать урожай, а следующей весной вернуться в исконную Мавританию, в добротные удобные бункеры с прекрасными полями на Поверхности. Мы не знаем, от кого нам придется оборонять свой урожай летом и с кем нам придется
встретиться при совершении зимнего перехода, но с вами наши шансы на успех этих предприятий увеличиваются.
        Если бы Вере не было так плохо, она засмеялась бы вице-кингу в лицо. Нет, безумие в Резервации не прекратилось, оно только в самом разгаре. Не успели избавиться от одного узурпатора, и вот уже появился другой «вынужденный принять на себя обязанности Кинга». Конечно, иметь под боком двух преданных бывших убров любой власти не помешает. Нет сомнений, что кормить ее и Саху будут с королевского стола, лишь бы они поддерживали внутри порядок и не дали возможности повториться тому, что случилось с прошлым кингом. Новоиспеченный предводитель уже вычеркнул из списка живых обитателей первого поселения, он даже не ставит на повестку дня вопрос о помощи этим несчастным, обреченным на голодное вымирание. А когда те начнут докучать отчаянными набегами в поисках пищи, они решат их вырезать всех до одного человека, и Вера с Пахой станут организаторами этой чистки. А потом… Интересно, что случится раньше: завоевательный поход во внешний Муос, камуфлируемый под возвращение на родину, или же война между вторым и третьим поселениями? Впрочем, не важно: и то и другое затушит, возможно, последний очаг цивилизации в
Муосе. Вера могла бы высказать это все в лицо вице-кингу, вернее, почти уже Кингу, но это ровно ничего не принесет. Он был возбужден нежданно свалившейся на него возможностью захвата власти в Резервации, переполнен честолюбивыми планами на будущее, поэтому ничего, кроме раздражения, а то и агрессии, ее увещевания у этого нового кровавого вождя не вызовут. Поэтому она сказала лишь два слова, но таким тоном, который напрочь отбил настойчивость вице-кинга:
        - Мы уходим!

7
        Это была странная процессия.
        Одноглазая девочка в диггерской юбке и тряпке вместо майки, не расстававшаяся со своим единственным секачом. И большеглазый парнишка с вытянутым лицом и густой пепельной шевелюрой. Они сразу подружились и теперь не расставались ни на минуту. И постоянно о чем-то шептались, а иногда, забываясь, начинали говорить в голос. Взрослые на них шикали, они оба синхронно и виновато кивали головами и тут же продолжали обсуждение каких-то очень важных тем. Эта странная парочка, отгородившись своей внезапной дружбой от страшного прошлого, свирепого настоящего и не обещавшего ничего хорошего будущего, были, быть может, на данный момент самыми счастливыми людьми в Муосе. Не было сомнений, что они хотели бы взяться за руки, не будь эти руки заняты тяжелой ношей. И ветерок счастья, веявший от смешноватой парочки, чудным образом разгонял тучи в душах сопровождавших их хмурых взрослых.
        Крепкий молодой мужчина с лицом простака, которое кое-где пересекали слишком ранние морщины. Рядом с ним молодая мулатка, глаза которой не просыхали от слез. Они оба потеряли свои половинки. Они не говорили друг с другом об этом, просто как-то само собой стало понятно, что им суждено стать мужем и женой, чтобы попытаться заменить друг другу тех, кого они потеряли.
        И возглавляла это шествие женщина с болезненно-белым лицом и короткими седыми волосами. Она была еще молода, но присутствовало в ее образе что-то такое, что даже старому человеку не позволило бы обращаться к ней на «ты». Она знала, что конец ее пути близок. И дело не только в болезни, выбелившей лицо этой женщины и сделавшей неестественно бледными ее губы. Просто она чувствовала близость конца и относилась к этому очень спокойно. Череда жизненных катастроф, сотрясавших ее душу за время не такой уж длинной жизни, наконец-то выбила из ее сознания все временные цели и фальшивые идеи. Боль от разочарований, утрат и собственных ошибок выжгла в ней все суетное и временное, не оставив там почти ничего, кроме маленькой, но драгоценной крупицы вечного, над которой смерть не властна. И теперь, оборачиваясь назад, она видела такие же яркие крупицы во многих людях, которых в этом мире уже нет: Вячеслав, Джессика, кинг Эрик, Паук, ее родители. Наконец-то она твердо знала, куда ей идти и что делать дальше, и именно поэтому ей все же было немного тревожно от того, что времени на это у нее остается все меньше.
        Наконец-то они пришли. Какой-то патологический страх с самого детства не позволял ей, исходившей вдоль и поперек весь Муос, зайти именно сюда. Она заставляла свое измученное, пораженное лейкемией тело двигаться быстрее, потому что она сейчас как никогда прониклась смыслом кем-то сказанной фразы: «Есть такое счастье, как дорога домой». Вот эта дверь, к которой она шла почти всю свою жизнь: обычная ржавая бункерная дверь, на которой не столько читалась, сколько угадывалась сильно облупившаяся надпись «Мегабанк». Сильное плечо Пахи привело в движение мощный доводчик двери, и она с громким скрипом открылась. Так и должно было быть - это помещение осталось необитаемым с момента трагедии, сделавшей его безлюдным. Кости и черепа на полу не пугали - ведь это останки родных ей людей, Вера и ее спутники за сегодня-завтра захоронят их. Вера осторожно прошла по холлу, чтобы не потревожить прах этих давно убитых, и подошла к еще одной двери.
        Входя, она даже зажмурилась, потом включила фонарь и несколько секунд постояла, не открывая глаз и дожидаясь, пока сердце хоть немного угомонится. А когда открыла глаза, не удержала восторженного возгласа:
        - О Господи!
        Как будто последний раз в своей квартире она была только вчера. Герметичные двери, идеально продуманная система вентиляции, почти нулевая влажность, отсутствие света сохранили дом ее детства в неизменном виде. Заправленные кровати, на которых, казалось, оставалась примятость от ее маленькой попы, нетерпеливо ерзавшей в ожидании прихода торговцев из Центра. Недогоревшая лучина в держателе. Сделанные заботливыми мамиными руками украшения на стульях и столах. И конечно же, неповторимый сказочный пейзаж, нарисованный ее талантливой рукой на весь потолок и стену.
        Вера стояла, улыбалась и почти физически ощущала присутствие своих родных: папы, мамы, Костика и маленькой Нади, смотревших на нее из другого мира, в котором пространство и время подчинены созданиям Божиим.
        - Подождите, родные мои, у меня есть еще здесь дела…
        Она не заметила, что в квартире находится кто-то еще. Хынг и Света, задрав головы, осматривали эти художества, которые настолько их поразили, что наконец-то заставили даже их в течение уже нескольких минут молчать. И все же Света не выдержала:
        - Ух ты… Здорово… А кто это так нарисовал?
        - Моя мама, - с нескрываемой гордостью сообщила Вера.
        - Тетя Вера, а можно мы с Хынгом будем здесь жить?
        Вера вздохнула и нехотя ответила:
        - Ладно, живите. Я другую квартиру заселю.
        И тут же спохватилась, возмутившись по поводу того, что эти два недоросля удумали: жить вместе. Еще, может быть, и спать вместе? Но ее опасения пока не оправдались, потому что Хынг и Света стали спорить, кто на какой кровати будет спать, при этом ложась то на ту, то на другую, примеряясь, с какой из них лучше видны нарисованные небо, лес и поле. И все же бывшего диггера, убра и следователя, раскалывавшего цестодов и психологов, трудно было обмануть - она уже замечала в этом с виду невинном ребячьем выделывании друг перед другом зачатки большой любви, которая через два-три года может накрыть мощным колпаком эту несуразную малолетнюю пару. Вера обернулась и увидела в дверном проеме Паху с Линдой. Они оба улыбались, глядя на ребячью суету, слушая их писки и восторги по поводу нового просторного жилища, да еще небывалым образом украшенного, да еще только что подаренного им двоим. Вера посмотрела на этих симпатичных людей двух разных рас и представила, какими красивыми и сильными будут их потомки. Так или иначе, смышленая усидчивость Хынга, необузданный романтизм Светы, сила и воля Пахи и чужеземная
грациозность мулатки Линды могли породить потомков, состоящих из такой взрывной смеси. И они, даст Бог, в далеком будущем всего за два-три поколения подчинят себе Поверхность и достигнут намного большего, чем самоубийцы-древние.
        Когда Вера узнала о смерти Вячеслава и Джессики, ей просто не хотелось жить. Но потом медленно пришло осознание того, что самым важным в Вериной жизни были не войны и победы, а именно то, чем она занималась последнее время - помощь Вячеславу в его труде над «Началами». Вячеслава нет, но это не значит, что надобность в его деле прошла. И Вера там, на Поверхности, у братской могилы с пятью крестами поклялась, что продолжит его труд. Но уже когда они стали собираться уйти из Резервации, до нее стало доходить, насколько неподъемна ее клятва. То, что когда-то вынесли из Улья девять здоровых мужчин, - печатные станки, шрифты, типографские расходные материалы - не могли унести пятеро, из которых взрослым мужиком был только Паха, тем более, что нести им нужно было и свои пожитки, без которых шансы выжить сокращались до минимума. Просить о помощи в выносе имущества Вера не хотела, потому что указывать маврам путь к их новому жилищу было опасно. А возвращаться за оставленным опасно: быть может, уже сейчас мавры дерутся между собой или жалеют, что выпустили их живыми. Поэтому о выносе из Резервации их
мини-типографии не могло быть и речи. Кроме того, у них заканчивалась бумага, и приобрести ее уже было негде. Но в пути под беззаботный шепот Светы и Хынга, под настроение предвкушения скорой встречи с домом этим грустным мыслям не удавалось залить Верино сердце очередным приступом отчаяния. А теперь родные стены наполнили ее нутро такой силой, какой в ней не было никогда. И пусть ее умирающее тело становилось все слабее, зато мозг начал работать с утроенной силой.
        В Мегабанке должен был остаться большой запас старых банковских бланков. Она уже примерно представляла, как эту макулатуру переработать и получить из нее новую чистую бумагу. Это даже хорошо, что закончилась мануфактурная бумага. Теперь она будет думать и экспериментировать, пока не получит намного более подходящую целлюлозу для их дела - более прочную и тонкую, чтобы книги хранились дольше и при этом содержали больше листов.
        Да и отсутствие типографии - это тоже, на самом деле, только к лучшему. При всем уважении к Вячеславу, она со своей стороны видела, как можно улучшить содержание книги. А разве есть лучший способ осмыслить, найти недостатки и способы улучшения текста, чем делать это в ходе переписывания вручную? Это будет тяжелый труд, но ведь работать она будет не одна!
        Вера стояла и улыбалась своим оптимистичным мыслям. Почему-то она спросила:
        - Света, а ты слышала диггерскую песню про Деву-Воина?
        - Конечно, тетя Вера. Это моя любимая - я ее наизусть знаю.
        - А что там поется в последних куплетах?
        Света, не переставая резвиться с Хынгом, очень фальшиво затянула:
        Но Дева-Воин не разит людей мечом,
        И мощный арбалет в руке ее не сжат.
        Ужасный Хаос поразит она любви лучом,
        На много лет вперед направлен ее взгляд.
        Когда…
        Света на секунду остановилась, задумчиво почесала затылок, а потом без особого огорчения сообщила:
        - Ой, тетя Вера, я забыла. Там был еще один куплет, но я его не помню…
        Не обращая внимания на то, как нахмурилась Вера, Света стала помогать Хынгу, который теперь толкал стол к стеллажу для того, чтобы исследовать содержимое полок реквизированной ими Вериной квартиры.
        «Конечно, она забыла… Еще диггером себя называет…» - с горечью думала Вера, выходя из квартирки в холл. Второй поток ее сознания безуспешно пытался уловить намеки на последний куплет песни в словах пропетого ей Светой куплета предпоследнего.
        - Здравствуй, Вера.
        В холле прямо на столе совершенно непринужденно сидел он. Только теперь капюшон его длинного плаща был откинут. На нее, чуть улыбаясь, смотрел совсем не молодой мужчина с седыми волосами.
        - Идущий-по-Муосу?
        - С возвращением домой, Вера. И теперь я готов ответить на все твои вопросы.
        Почему ей так знаком этот взгляд, взгляд исстрадавшегося человека, вмещавший в себя добро, мудрость и мужество всего Муоса?
        - Да я уже нашла ответы сама. Скажи только: долго ли мне осталось? Просто хотелось бы успеть…
        - А я думал, ты спросишь, чем заканчивается баллада о Деве-Воине.
        - Ты знаешь последний куплет?
        Мужчина встал и пошел к выходу. Он не запел, а стал декламировать последние слова красивым голосом в такт своим шагам:
        Когда ослабнет Дева-Воин от невзгод мирских
        И в поселения Свои ее Господь возьмет,
        Не отвернет Всевышний взор от дел людских:
        Добро, посаженное Девой, чрез века взойдет.
        Теперь Вера узнала его. Несмотря на примитивную технику рисования, партизанские художники на сводах своих потолков умели передавать главное. Именно на потолке одной из партизанских станций она видела портрет этого человека. Там он был моложе, но это был несомненно он.
        Услышав, что Вера с кем-то разговаривает, четверо ее друзей вышли в холл. Когда входная дверь Мегабанка закрылась за незнакомцем, Паха задал вопрос, который читался на удивленных лицах всех четверых:
        - Хто гэта быў?[15 - Кто это был? (бел.)]
        Вера, улыбаясь тому, что услышала в последних словах песни, уверенно ответила:
        - Это - Присланный.
        Вместо эпилога
        - Ынс, ты быть плохой охотник. Отец мой говорить: плохой охотник - плохой муж. Плохой муж - быть дети голодные. Отец говорить: Умг - хороший охотник, хороший муж тебе, Иа. Иа говорить: отец, я любить Ынс, он быть мой муж. Но отец говорить: Ынс быть странный; Ынс не искать еду, а играться игрушки, как ребенок.
        - Иа, я не играть игрушки. Это не есть игрушки. Это - ум древних.
        Ынс бережно достал из своей заплечной сумки, сделанной из кожи убитого зверя, блестящую коробку.
        Она ему досталась от деда, старого шамана. С этой коробочкой дед мог часами скакать, заклиная болезни или вызывая духов, помогающих в охоте и сборе слизней или отгоняющих хищников. Но когда силы деда стали иссякать, и скакать ему становилось все тяжелее, к своему нелегкому шаманскому делу старик решил приобщить внука. Он торжественно вручил ему коробку, сообщив, что в ней хранится сила древних. Но Ынса не сильно-то занимала шаманская наука, поэтому учеником он был не очень прилежным. Да и дед вскоре отошел к предкам, так и не успев передать внуку свой опыт. А вот коробка от деда осталась как память. Дед говорил, что ему эту коробку передал его дед, а тому - его дед, а сколько дедов своим внукам передали коробку до этого - никто не знает.
        И остались на всю жизнь в голове Ынса какие-то странные слова, которые дед говорил ему незадолго до своей смерти. Они были настолько необычны, что Ынс, вспоминая, порой думал, что это был старческий бред умирающего человека. И рассказал ему дед, что давным-давно, еще в те времена, когда люди жили Наверху, они верили не в духов предков, и духов подземелий, и духов животных, и разных прочих духов. А верили они в создавшего их Великого Духа, который всеми этими духами управлял. Но потом люди возгордились, и их гордость стала ядом, отравившим Верх. И они спустились под землю - в Муос, но и там не перестали творить зло. И отвернулся от них Великий Дух. Но жалко ему было людей, потому что из Муоса бежать им было некуда. И потому, чтоб не загубили люди себя совсем, отнял он у них разум. И только из-за этого спаслась горстка людей, давших начало племенам. А Дева-Воин, которой приносят жертвы и о которой слагают песни и легенды, не была великой охотницей, как думают все. На самом деле она упросила Великого Духа вернуть людям разум через время, и она собрала отнятый у людей ум в коробки и раздала их
племенам. И только когда такая коробка попадет в руки достойного, сила древних вернется к людям, и повернется к ним Великий Дух, и заключит с ними завет, и, быть может, люди его уже никогда не нарушат. И еще дед сказал Ынсу, что с молодости он старался быть достойным, но из-за плохих поступков в юности, о которых он Ынсу ни за что не расскажет, Великий Дух его презрел. И потому он просит Ынса беречь коробку и быть достойным, и тогда, быть может, он окажется тем, через кого к людям вернется сила древних. А если нет, то должен он эту коробку передать кому-то еще.
        И еще дед говорил, что время, когда Великий Дух снимет проклятия с людей, близится, потому что он уже снимает проклятие с Верха. Да, если сейчас человек пробудет Наверху один день, то может умереть из-за оставленной там древними отравы. Но если полдня - то ничего, будет жить. Но в старину было намного хуже: стоило человеку только выйти Наверх - и смерть ему. Еще немного, и люди смогут жить Наверху, только им надо научиться очищать себя от отравы, научиться строить дома, защищаться от хищников и лечить страшные болезни, которыми полон Верх. Все это будет людям нипочем, если они вновь обретут силу древних. Но если достойного не найдется, то придется людям доживать в крушащемся Муосе, ожидая, пока не обвалится последний туннель и не будет затоплена последняя пещера.
        Для деда коробка была священной сама по себе. Ынсу же очень хотелось заглянуть внутрь, чтобы увидеть «силу древних», а если получится, то съесть ее или выпить - смотря в каком виде эта сила в коробке лежит. Как-то раз, в очередной раз поглаживая коробку и упрашивая неведомого Великого Духа, чтоб он явил ему силу древних, Ынс как-то по-другому посмотрел на несколько неровностей, едва заметных тяг и защелок и сам собой понял, куда надо нажать и за что потянуть, чтобы коробка открылась. Когда крышка отщелкнулась, явив едва заметную щель, которой до этого не было видно, он испугался, боясь, что сила древних сейчас убьет его за дерзость. Но потом, набравшись смелости, он открыл крышку.
        В коробке лежали сшитые кем-то куски белой кожи. Только куски были ровными и удивительно тонкими, и их было очень-очень много. Перевернув один, другой, третий, он обратил внимание на то, что на каждой кожице выведены какие-то мелкие, очень аккуратно прорисованные знаки, а также много рисунков. Он пролистал все до конца и не встретил ни одного листа, чтобы он был похож на другой. Ломая голову, Ынс пришел к мысли, что если в коробке заключена сила древних, значит, эти рисунки специально нарисованы древними, быть может, самой Девой-Воином, и в них есть какой-то смысл. И после этого он с коробкой уже не расставался, вызывая тем самым беспрерывные насмешки своих соплеменников.
        Уже через несколько дней он уловил смысл в нарисованных на первой странице значках. А еще через пару месяцев научился читать. Вскоре всю книгу он знал наизусть. Понимал далеко не все, но знал каждый лист до последней крапинки. Даже математические, физические и химические формулы, таблицы умножения, Менделеева, физических величин, карты Муоса, поверхности Земного шара и Солнечной системы, классификация растений и животных, устройство человеческого тела стояли перед его глазами - он мало что из этого понимал, но мог в точности, если понадобится, воссоздать копию книги. И бывает, что он идет или сидит, делает какие-то дела или дремлет, - и вдруг словно шелуха спадает с его разума, и он начинает понимать смысл какой-либо формулы или фразы из «Начал».
        - Иа, я учить тебя и наших детей понимать знаки древних. Ты помнить, как я лечить всех, когда быть зима.
        - Ынс, я помнить это, ты и меня лечить эта зима. Ты быть внук шамана, ты знать, какой трава надо лечить.
        - Иа, дед не уметь лечить людей, он не учить меня лечить. Это меня учить древние.
        Иа с жалостью смотрела на своего странного жениха. Он говорит все более непонятные вещи. И все же что-то в нем было такое, что не отпускало ее; что-то, чего не было в красивом, сильном и удачливом Умге. Иа злилась на себя за это, но не могла и думать о том, что понесет детей от кого-то другого, кроме Ынса. И она одна верит в то, что их племя исцелил именно Ынс. Когда они все слегли этой зимой с горячкой, Ынс, сам еле держась на ногах, выполз на Поверхность и что-то там искал под снегом, а потом принес какие-то тонкие ветки, заваривал их в воде и давал всем пить. Лежащим при смерти было все равно, и поэтому они согласились на сомнительные предложения Ынса. Выпив варево, все, как по мановению волшебных духов, стали выздоравливать. Правда, став здоровыми, они подумали, что не так уж сильно и болели, а варево Ынса сочли за его очередную глупость.
        - Ынс, отец не хотеть ты быть жених для Иа, если ты не сделать очень удачный охота. Я молить Дева-Воин, чтобы она послать тебе большой добыча.
        - Иа, я сделать очень удачный охота. Я не убить зверя, но накормить тебя, твой отец, твой семья. Ынс взять большой еда! Большой еда на Поверхность! Я принести большой еда, и твой отец сказать: «Иа быть твой жена, Ынс!»
        Опять он за свое, думала Иа. Очередная затея Ынса, о которой ему «сообщили древние», - рыть в конце весны землю на Поверхности, а потом закапывать там кусочки выкопанных им толстых корней. «Древние называть это «кар-то-фэль», - заверял Ынс, угощая всех разысканными на Поверхности маленькими кусочками клубней. Кусочки эти были вкусными, но почему он был уверен, что этих корней у них осенью будет завались - Иа понять не могла, и все же, как ни странно, она ему верила. Несмотря на заверения Ынса, она не могла понять, как из этого самого «картофэля» Ынс собирается делать питье, от которого они смогут без проблем жить на Поверхности.
        А иногда, спрятавшись в более-менее сухом месте подальше от глаз ее свирепого отца, они сидели обнявшись, и Ынс начинал рассказывать ей свои истории, якобы рассказанные ему древними через эту коробку, с которой он никогда не расставался. Иа пока воспринимала это не более чем как сказку, но сказку в исполнении Ынса такую интересную, что она забывала обо всей их недружелюбной реальности: о голоде, набегах других племен, страшных болезнях; о том, что с каждым годом не затопленных и не осыпавшихся туннелей в Муосе становится все меньше и люди бешено дерутся за оставшиеся под землей пустоты. Ынс обещал, что сила древних из коробки научит их добывать еды столько, сколько надо, ни с кем не вступая в драку и никого не убивая. Они научатся строить дома Наверху и добывать свет без огня, лечить все болезни и не умирать на Поверхности. Он рассказывал про огромный мир, который предстоит заново покорять их детям и детям их детей. Он говорил про Великого Духа, которого древние называли Богом, и надеялся, что Он, быть может, снова повернется к людям.
        Ынс, рассказывая все это, счастливо улыбался их будущему. Иа станет его женой, потому что он принесет ее отцу много картофеля. А на следующий год им вообще не надо будет выходить на опасную охоту - их прокормит примеченное Ынсом поле, которое они засадят. У них появится время, и Ынс уговорит вождя, который тогда уже будет его тестем, отправиться на опасную вылазку за книгами - они наверняка остались где-то там, в сердце Муоса, которое древние называли Ульем. Он будет изучать книги и подарит племени силу древних. Он будет учить свое племя читать, а если они и не захотят учиться, то научит только свою жену и их детей, которых у них будет много-много. А потом его дети понесут силу древних другим племенам Муоса. И, быть может, еще при жизни Ынса, если будет на то воля Великого Духа, случится великий исход племен Муоса на Поверхность.
        Послесловие
        Кажется, совсем недавно, а на самом деле 12 лет назад, мною прочитано «Метро 2033». Ни одно чтиво ни до, ни после этой книги не повергало меня в такое состояние, описать которое могу только нелепыми фразами типа: «депресивный восторг» или «трезвящий кошмар».
        Дело в том, что в детстве я больше всего боялся ядерной войны, и Дмитрий Глуховский вернул и утроил мои детские страхи. Правда, став взрослым дядькой, я разучился бояться за себя. Боюсь я за тех, кого очень люблю, боюсь за свою маленькую страну; боюсь, что когда-нибудь для этого мира не наступит «завтра». Дико хотелось альтернативного «метрошного» мира, в котором бы даже в пучине отчаяния теплилась Надежда и жила Вера. Где конец истории - не просто вымирание человеческого вида, а событие, обретающее свой смысл в Вечности. Порыв был настолько сильный, что на написание первого романа ушло всего несколько месяцев.
        В 2008 году был написан первый «Муос», но уже вскоре от написанного мне самому стало отдавать «трэшовостью», как будто книгу писал не мужик, а пацан. Хотелось более серьезной и продуманной истории, где на фоне постапокалипсиса я мог бы рассказать, о чем много думаю сам, что мне важно и дорого: о Боге; о вере в добро; о настоящих людях, которые не цепляются за жизнь, а сгорают для других. Мне очень хотелось, чтобы читатель увидел в книге не только хоррор и экшен, но и задумался о вещах, важных в реальном мире. Поэтому книга писалась так долго и, как оказалось, разбухла до двух томов.
        Второй «Муос», как и первый, планировался к существованию только в сетевом виде. То, что он издан на бумаге, - это чудо. И, конечно, большая ответственность перед теми, кто потратит на двухтомник деньги. Но даже брошенные в топку экземпляры будут куплены не зря - весь гонорар за издание «Муосов» мною передается на лечение тяжело больных детей.
        И в заключение я крепко обнимаю своих виртуальных друзей, без которых книга не стала бы такой, какой она стала: Надежду Лис из Ульяновска, Владислава Замковца из Минска и Леонида Добкача, с легкой руки которого книга оказалась в издательстве.
        notes
        Примечания
        1
        Cestoda - ленточный червь (лат.).
        2
        Тетка Вера, неужели это вы? (бел.)
        3
        Говорил тебе, тетка Вера к диггерам вернется, а ты говоришь: «Нет-нет» (бел.)
        4
        Ты не говорил, что она к диггерам вернется, ты говорил, что мы ее встретим (бел.)
        5
        Я, тетка Вера, иногда вижу те глазки маленькие, кровью залитые. Смотрит тот мальчик на меня даже сейчас, и сколько жить буду - будет на меня смотреть. Разве ж это война, тетка Вера? Это же бойня! (бел.)
        6
        Ну кому нужна эта война? Диггеры никого тогда не трогали в Верхней Степянке - Антончик нам рассказал, а он никогда не врет. А если и подрались когда-то с кем-то - поколотили бы мы их немного, да и разошлись бы в стороны… (бел.)
        7
        Тетка Вера вернулась! Теперь вы с нами будете? (бел.)
        8
        Да, теперь я буду с вами, ребята. (бел.)
        9
        Тетка Вера, вы слышите меня? (бел.)
        10
        Слышишь ты, шутник? Еще раз обратишься к командиру не по форме… тогда я тебе твой язык слишком длинный на шею намотаю… (бел.)
        11
        Еще хоть раз… (бел.)
        12
        Тетка Вера, вы слышите меня? Нужно уходить, нас уже ищут (бел.)
        13
        Нам нужно решить: принимаем бой или идем другим путем. Там - западня, не меньше десяти человек будет. Мы их одолеем, но поднимется шум, и тогда… (бел.)
        14
        Ах ты, проказница. Я же тебя помню. Ты несколько раз на заслоны наши натыкалась, все «кис-кис» говорила и какого-то котика искала. Я и в самом деле думал, что сумасшедшая. Мы же даже тебе еду давали (бел.)
        15
        Кто это был? (бел.)