Поваренная книга волшебной академии
Лариса Петровичева


        Все началось с особых пончиков по бабушкиному рецепту. Я испекла их, доставила в академию для ректора Холланда и влипла в неприятности. Хорошо, что теперь у меня есть работа и возможность участвовать в королевском кулинарном конкурсе. Плохо то, что я, оказывается, некромантка, которая должна убить короля. А еще хуже то, что я, кажется, влюбляюсь в того, кого не должна любить. И совсем плохо то, что он собирается ответить мне взаимностью.




        







        Лариса Петровичева
        Поваренная книга волшебной академии




        Глава 1

        ПОНЧИКИ И СЕРДОЛИКОВАЯ БАБОЧКА
        Майя
        — Ну не поступила и не поступила. Что теперь, умереть? Майя, да улыбнись ты! Все же хорошо!
        Примерно так мне сказала моя подруга Вера, которая училась уже на втором курсе Королевской академии чародейства и волшебства. Я ничего на это не ответила. Пословица о том, что сытый голодного не разумеет, окончательно разрушила бы нашу дружбу. А мне хотелось дружить — это давало иллюзию нужности. Говорило, что я не одна на свете.
        У Веры была квартирка неподалеку от академии, которая досталась в наследство от бабушки и достаточно денег от отца, банковского клерка, чтобы покупать все, что хочется, а не то, на что объявлена скидка. А у меня были родители, которые выставили меня из дому через две недели после совершеннолетия, и работа курьером в ресторанчике быстрого питания. Я носилась по всему городу с зеленым коробом на спине, который был набит пирогами, закусками, картошкой в масле и рыбными рулетиками, откладывала редкие чаевые, и поступление в академию было бы для меня шансом на комнату в общежитии и лучшую жизнь.
        Один раз я его потеряла и не собиралась терять во второй.
        Вера, конечно, предложила мне поселиться у нее, но не просто так: она хотела узнать рецепт моих пончиков. Ох, эти пончики! Я готовила их, когда мне было грустно — они получались настолько нежными и сладкими, что лицо невольно расплывалось в улыбке. И у плиты не надо долго стоять — это тоже плюс.
        Рецепт пончиков — это все, что у меня было ценного: разделив его с кем-то, я бы потеряла саму себя. Я отказалась, Вера поджала губы и больше не делала таких прекрасных предложений. Я снимала угол на чердаке вместе с такими же горемыками — хорошо, что неподалеку от ресторана, можно не тратить время на дорогу — откладывала чаевые, чтобы однажды переехать, и каждую свободную минуту посвящала учебе. Попробую поступить через год. Попробую подняться из той ямы, в которой жила.
        Так вот, пончики. С них, вообще-то, все и началось. Вернее, с того, что директор ресторана однажды узнал о них, захотел попробовать и предложил мне приготовить дюжину на кухне.
        Говорю же, с пончиками все просто. Сперва готовим опару. Потом берем глубокую миску, взбиваем два яйца и добавляем к ним два яичных желтка, щепотку соли и немного хорошего коньяка. В третью миску просеиваем муку и осторожно вводим в нее сперва яичную смесь, а потом опару.
        — Ловко у тебя получается, — отметил Кирк, долговязый парень, который стоял у нас на картошке: резал ее брусочками и жарил в масле.
        — Еще бы не ловко, — сказала я. — Рука уже набита.
        Невольно вспомнился экзамен в академию, который я провалила. Надо было бросать в манекен боевые заклинания: я бросала, попадала, но у них было недостаточно силы — тогда мирр Джон Холланд, ректор, который наблюдал за экзаменом, равнодушно проронил:
        — Слабенько. Надо набить руку.
        Вот чего бы ему не держать язык за зубами? Преподаватели закивали. Да, слабенько. Идите домой, абитуриентка Морави. Тренируйтесь, придете через год.
        Когда я вспоминала ректора Холланда, то меня невольно охватывала злость. Беру палочки, чтобы сделать дырки в пончиках — представляю, как делаю эти дырки в нем. Ректор казался сотканным из презрительного равнодушия, от него так и веяло холодом, а худое остроносое лицо с крупными черными глазами переполняло высокомерием. Слабенько ему, видите ли! А я теперь вынуждена жить на чердаке и зачастую питаться только надеждами на лучшее. Несмотря на то, что я работаю в ресторане, меня тут не кормят. У начальства всякая крошка под учетом.
        — Эй, Майя! Пончики!
        Директор ресторана, мирр Шварц, наблюдал за мной с искренним любопытством. Вот уж кто был полной противоположностью ректора! Веселый, улыбчивый, низкорослый и широколицый, Шварц всегда смотрел на мир так, словно все кругом были его лучшими друзьями. С таким человеком и работалось легче. Окунув все пончики в шоколадную глазурь, я посыпала их кондитерской присыпкой, Шварц, чуть ли не облизываясь, потянулся к тарелке, и в это время на кухню влетел администратор Рорк — жердь до потолка с напомаженными усиками и невероятной, несокрушимой уверенностью в собственном обаянии.
        Однажды он попробовал свое обаяние на мне — получил хорошую подачу в нос и теперь предпочитал не замечать.
        — Заказ! В академию просят чего-нибудь особенного!
        Шварц с видимым расстройством убрал руку от пончиков, вздохнул и спросил:
        — Майя, ты ведь сделаешь еще? А эти тогда передадим на доставку, пончиков мы пока не готовили. Вот и что-то особенное. Отнесешь?
        Я кивнула, взяла коробку и принялась укладывать пончики на пергаментную бумагу.
        — Отнесу, — ответила я. — Мне тут платят именно за это.
        Зеленый короб за спину, зеленую шапочку с кокетливым красным пером на голову — и вот я уже спешу по улице в сторону академии, черностенного замка, который возвышается на холме над городом. Иногда над замком начинают сверкать молнии — идут практические работы бытовых магов. Иногда оттуда веет свежим цветочным запахом среди зимы — природные маги выращивают цветы прямо на снегу. А иногда замок окутывают густые серые тучи, почти скрывая его от жителей Веренбурга — это значит, что начинается сессия.
        Но сейчас, поздним осенним вечером, замок был похож на картинку из бархатной бумаги, которую приклеили к пейзажу. Дорога из темно-серого камня, озаренная фонарями, поднималась к нему по склону холма. Я шла, глядя, как громада академии поднимается надо мной, и верила, что однажды войду сюда уже не как доставщица еды из ресторана, а как студентка.
        Этот замок однажды будет моим. Я буду слушать лекции в просторных аудиториях, смешивать зелья в лабораториях, дрессировать драконов — жизнь будет удивительна и прекрасна.
        И никакой ректор мне тогда не помешает.
        Высокие двери распахнулись с музыкальным перезвоном и, оказавшись в просторном холле академии, я как-то вдруг стушевалась — все здесь было торжественным и мрачным, каждый камень, каждый человек на портрете смотрел на меня так, что я почувствовала себя маленькой и слабой. Не студентка я, а просто доставщица, которая живет на чердаке — все так и советовало мне помнить свое место. Тотчас же ко мне метнулся серый растрепанный колобок домового и сердито спросил:
        — Что надобно? Кто такая?
        — Ресторан «Луна и Кастрюля», вы заказывали доставку еды, — сказала я, и домовой пригладил шерсть и сверкнул на меня бусинками глаз.
        — По лестнице, потом направо, в малый зал. Донесете?
        — Донесу, — ответила я. Мне захотелось посмотреть на академию вот так, изнутри.
        Сейчас, вечером, здесь было тихо и спокойно. Мягко горел огонь в многочисленных лампах, откуда-то издалека доносилась классическая музыка, в воздухе приятно пахло чаем с лимоном и чем-то неуловимым, но очень притягательным. Возможно, это и была магия. Возможно, ректор был прав — я слишком слаба, чтобы постичь ее до конца.
        Магия есть в каждом человеке. Если ее много, то можно поступить в академию и получить диплом. А если мало — что ж, живите простой жизнью обывателя и любуйтесь чудесами, которые создают другие.
        Малый зал был пуст. Книжные шкафы, заполненные старинными томами, уходили в сумрак. На небольшом столике, за который, должно быть, усаживались для чтения, стояли чайник и чашка. От носика поднималась легкая струйка пара. Тот, кто заказал что-то вкусненькое, еще не пришел.
        Я вынула пончики из короба, поставила их на стол и, словно повинуясь чужой воле, пошла мимо шкафов, любуясь безделушками, которые стояли рядом с книгами. Были здесь и черные пузатые божки с Дальнего Юга, и причудливые птичьи маски из Канантантлана, и пирамидки с резьбой из Сервенского царства — я шла, рассматривая коллекцию чудес, и сама не заметила, как забрела довольно далеко.
        Возле высокого стрельчатого окна стоял небольшой комод. Я выглянула в окно — внутренний двор замка был озарен фонарями, возле осушенного фонтана сидела парочка, целуясь и хихикая, и снова целуясь. На комоде стояла удивительная бабочка, вырезанная из сердолика — она была настолько тонкой, что крылышки с оранжевыми прожилками казались прозрачными и живыми. Не знаю, какие бесы меня попутали — я осторожно протянула руку и дотронулась кончиком пальца до крыла.
        Бабочка издала мелодичный перезвон и улетела за комод.
        Твою же мать! Дура!
        Надеясь, что она не сломалась, я перегнулась через комод — бабочка сидела на полу, сложив крылья. Над ней рассыпалось лимонное облако пыльцы, мелодия стала тише. Я не доставала до нее совсем немного — мне бы перегнуться сильнее, но я понимала, что если сделаю это, то рискну свалиться к бабочке и встать на голову.
        — Иди сюда, — позвала я, стараясь ухватить бабочку за крылышки и проклиная свои руки, которые надо было не вынимать из карманов форменных темно-зеленых штанов. — Иди сюда, ну. Я не обижу.
        Бабочка словно рассмеялась, и я услышала шаги — легкие, упругие, почти эльфийские: это только эльфы ходят так, словно движутся не по земле, а по облаку.
        — Подержите меня, а? — попросила я, решив, что это пришел кто-то из студентов. Вот почему эта мысль пришла мне в голову? Кто бы знал… — Если я не достану эту бабочку, ректор Холланд меня убьет.
        Тяжелые сильные руки опустились мне на бедра, удерживая, и легонько подтолкнули вперед так, что я наконец-то смогла схватить бабочку. Потом меня потянули назад, я почувствовала пол под подошвами своих потертых туфель и выпрямилась.
        Обернулась.
        Ректор Джон Холланд протянул ко мне руку и насмешливо произнес:
        — Что ж, отдайте бабочку.
        Мне показалось, что подо мной качнулся пол. Мир пришел в движение и содрогнулся, готовясь похоронить незадачливую доставщицу под развалинами.
        Холланд смотрел на меня с язвительной небрежностью, сквозь которую проглядывало его привычное ледяное равнодушие. Почему, ну почему я вообще трогала эту дурацкую бабочку? Зачем пошла рассматривать магические диковинки? Во мне проснулся огонь стыда: прилил к щекам, окрасив кожу алым; когда я окончательно поняла, что ректор держал меня за бедра, то пол качнулся снова — или это я качнулась, собираясь провалиться сквозь землю от позора?
        На коже багровели отпечатки его ладоней — сухих, сильных, опаляющих. В угольно-черных глазах ректора плавали золотые огоньки: взгляд приказывал опуститься на колени и подчиниться хищнику, и я застыла, словно крохотный лесной зверек перед волком.
        — Вы заставляете меня ждать, миррин.
        Я положила бабочку на его ладонь — Холланд дунул на желтые крылышки, бабочка вспорхнула и вернулась на прежнее место. Музыка прозвенела и затихла, бабочка шевельнулась и застыла — теперь все было по-прежнему, если не считать того, что в моей душе все дрожало и звенело от волны смешанных чувств.
        Когда Рорк попробовал ущипнуть меня за то же место, за которое брался ректор Холланд, я дала ему по физиономии. Ох… Мне казалось, что я сейчас расплачусь.
        За льдом во взгляде Холланда проплыла насмешка. О, конечно — я его забавляла.
        — Откуда вы вообще тут взялись? — спросил он и, прищурившись, добавил: — Ваше лицо мне будто бы знакомо. Кто вы?
        — Я из «Луны и Кастрюли», — прошептала я, не чувствуя ни языка, ни губ. Огонь в груди поднялся до лица, мне было невыразимо стыдно. Кто, ну кто просил меня трогать эту бабочку? — Доставка заказа… пончики в глазури там, на столе.
        Холланд кивнул.
        — И заинтересовались моей коллекцией диковинок? Половина из этих вещиц способна сжечь ваши пальцы до пепла за четверть секунды.
        — Я не знала, — пролепетала я еще тише. Холланд склонил голову влево — похоже, я забавляла его. — Простите, пожалуйста, я нечаянно. Я…
        Я до сих пор чувствовала его руки у себя на бедрах. Они могли бы сломать меня, как соломинку — такой была мощь, что плескалась в них. Но была в них и нежность: Холланд держал меня с той осторожностью, с которой прикасаются к иконе или ребенку.
        Так, хватит! Тридцать три пекла ему на голову, о чем я вообще думаю!
        — Идемте, — бросил Холланд, и мы подались к дверям. Мелькнула одна из пирамидок — я отчетливо увидела ее острые грани и поняла, что они покрыты запекшимся красным. — Сколько с меня?
        — Пять дукатов, — прошелестела я. Холланд небрежно махнул рукой в воздухе — откуда ни возьмись, выпорхнули пять серебряных кругляшей, проплясали джигу и нырнули ко мне в карман.
        — Благодарю за доставку. Идите.
        Пресвятые небеса, он меня отпускает! Не чувствуя под собой пола, я подалась к дверям, понимая, что сейчас выйду и сгорю от стыда и чего-то намного сильнее и глубже, чем стыд. Холланд смотрел мне вслед: я чувствовала его тяжелый равнодушный взгляд на своей спине — он выталкивал меня прочь.
        — Всего доброго, мирр ректор, приятного аппетита, — выдохнула я и, выскользнув за дверь, какое-то время стояла, не шевелясь и пытаясь опомниться. Музыка утихла, неуловимый запах магии почти растворился в воздухе. Академия почти погрузилась в сон. Завтра выходной день, студенты будут дрыхнуть до обеда с полным на то правом, а я буду бегать с коробом и заказами, зарабатывая на новую жизнь, и постараюсь забыть о прикосновении ректора Холланда к моим бедрам. От него веяло властью — могуществом великого волшебника, который способен переставлять горы местами; я не могла не думать об этом, не могла выкинуть из головы, что…
        Нет. Хватит.
        Я спустилась на несколько ступенек, когда дверь за моей спиной открылась, и Холланд окликнул:
        — Миррин, вы еще здесь? Вернитесь.
        Что ему еще могло понадобиться? Неужели он нашел гвоздь в пончике? Гвоздь-то да, так бы ему и надо, но все же — я обернулась и увидела, что Холланд стоит в дверях, и интерес в его взгляде сделался другим. Теперь ректор смотрел на меня как на любопытный экспонат, а не как на назойливую помеху, которая испортила ему вечер своим появлением.
        — Да, мирр ректор? — спросила я. Холланд скользнул в зал и, поднявшись по лестнице и войдя, я увидела, что он крутит в пальцах надкусанный пончик.
        — Кто это готовил? — полюбопытствовал он. Ноги сделались ватными, а в ушах зашумело. Кажется, сейчас у меня начинались настоящие неприятности.
        — Это я готовила, — призналась я. Ну вот и все. Холланду что-то не понравилось, он обязательно пожалуется мирру Шварцу, а тот не станет разбираться — просто выкинет меня с работы. Холланд один раз уже разрушил мою жизнь — что ж, видимо, он собирается продолжать.
        — Вы всегда готовите, используя магию?
        А вот это были уже не неприятности — это были проблемы. Если кто-то использовал магию без лицензии, то за ним приходила инквизиция, и такой человек нескоро возвращался домой. Лицензию выдавали только тем, кто окончил академию, но…
        Я ведь не использовала магию! Я просто пекла пончики! Самые обычные пончики, этот рецепт я знаю с детства, он достался мне от бабушки, и в нем нет ни капельки волшебства. Просто пончики, ничего больше.
        — Там нет магии, — прошептала я. Губы сделались тяжелыми, задрожали. На глазах выступили слезы. — Там нет никакой магии, мирр ректор, я…
        — Вы меня держите за дурака, миррин, — отрезал Холланд. — Я способен заметить даже крохи волшебства, уж поверьте. А тут, — он показал мне пончик, — его уж точно не крохи.
        Все. Один раз этот человек в черном костюме, как у могильщика, похоронил мое будущее. Сейчас он сделает это снова — подаст сигнал в инквизицию, те приедут и будут беседовать со мной уже в подвале, небрежно демонстрируя пыточный инструментарий.
        Магия нуждается в контроле. Маг может быть уважаемым членом общества, но это только после учебы и получения лицензии на волшебство. Если у тебя нет этой замечательной грамоты с золотыми печатями, а ты все равно колдуешь, то готовься к нескольким годам в тюрьме — и хорошо, если обойдется без пыток во время следствия.
        — Клянусь Святым престолом Господним, что я готовлю без магии, — сказала я, и над моей головой проплыли искры: это была сильная клятва, и она показала, что я не лгу. Холланд вопросительно поднял бровь: кажется, я заинтересовала его еще сильнее.
        — Даже так… — задумчиво произнес он. — Вы что-нибудь говорите, когда готовите? Может быть, вспоминаете?
        Я ничего не ответила. Холланд брезгливо скривился, бросил недоеденный пончик в коробку и легким щелчком очистил пальцы. Я раздражала его — чувствовала это раздражение — и в то же время он был заинтересован.
        — Я читаю стишок про зайца, — ответила я. — Детский, бабушка всегда его читала, когда мы с ней стряпали. Шел домой в лесу густом, встретил зайку под кустом. Детский стишок.
        Ректор усмехнулся — посмотрел на меня так, что я почувствовала, как мне на шею легла невидимая рука и надавила, принуждая опустить голову, как можно ниже. Если Холланд на всех так смотрит, то неудивительно, что он так одинок, что в вечер перед выходными никто не сидит с ним за столом.
        — Посмотрите-ка на меня, миррин, — острые пальцы ректора подцепили мой подбородок, заставляя смотреть прямо в его лицо. Огонь шевельнулся во мне, поплыл, струйки пламени переплетались и подкатывали к глазам — я качнулась, и вдруг все исчезло. Холланд смотрел на меня и, кажется, прикидывал, как поставить новый экспонат на свои полки с диковинками.
        — Потрясающе! — произнес он. — В вас очень много магии, миррин. Но вся она связана и запечатана так глубоко, что вам остались незначительные крохи.
        Его пальцы по-прежнему прикасались к моему лицу — это прикосновение усмиряло пламя тех чувств, которые сейчас заставляли меня трястись от страха, и я как-то вдруг успокоилась. Вот бы он еще убрал руку и не смотрел так, словно собирался заглянуть на самое дно моей души.
        — Я вас вспомнил. Слабенькие боевые заклинания на вступительном экзамене. Мия, да?
        — Майя, — поправила я. Холланд прикрыл глаза.
        — Очень интересно. Майя. И вы, конечно, не знаете, кто вас так связал и запечатал, что вы провалили вступительные экзамены?
        — Не знаю, — откликнулась я и вдруг взмолилась: — Мирр ректор, отпустите меня, пожалуйста.
        Он усмехнулся и наконец-то опустил руку. Я отшатнулась от него, отступила к дверям, поправила лямки от короба на плечах. Холланд смотрел снисходительно.
        — У вас вкусные пончики, Майя, — произнес он. — Приготовьте завтра еще… ну, скажем, две дюжины. К обеду. Хочу угостить одного коллегу.
        Я кивнула — голос куда-то подевался, я даже попрощаться не могла. Ректор отвернулся, давая понять, что разговор закончен — я выбежала за дверь и бросилась по лестнице.
        Никаких пончиков. Никаких, никаких, никогда!



        Глава 2

        ЛЕПЕШКА С МЯСНОЙ НАЧИНКОЙ И ЧЕРЕП
        Джон
        Я редко захожу на кухню — ректору академии стоит лишь мигнуть, и ему сразу же принесут все, что его душа пожелает. Но сегодня душа пожелала стряпать самостоятельно, и я отправился на первый этаж, туда, где в просторном пиршественном зале располагалась столовая, а за ней лежала кухня.
        По позднему времени кухня была пуста. Домовые, которые готовили еду для обитателей академии, давным-давно все привели в порядок и теперь спали в своем углу так крепко, что их не разбудило даже мое появление. Я зажег лампы — двух вполне достаточно, чтобы не тревожить домовых и видеть все, что нужно — и отправился к морозильному шкафу инспектировать запасы.
        Свиной фарш, овощи, зелень и соусы в стеклянных бутылках. Все, что нужно.
        Вымыв руки, я отправил фарш на сковороду и принялся нарезать овощи. Почти черные сладковатые помидоры — обязательно без шкурки. Огурцы тоже очистить и нарезать соломкой. Зеленый лук и укроп — чем больше, тем лучше. Сметанный соус с чесноком — отлично. Я резал овощи, отправлял их в миску, и на душе было знобко и тревожно.
        Когда в академии наступает пора вступительных экзаменов, то здесь все похоже на заводской конвейер. Один, второй, третий, толпа народу со всего королевства — некогда всмотреться в глубину каждого, слишком мало времени и слишком много абитуриентов. Они дрожат от страха, повторяют те простенькие заклинания, которые выучили за три недели подготовки, молятся и подкладывают в обувь монетки по пять кроххов, чтобы получить «хорошо» и «отлично».
        Была ли такая монетка под пяткой у этой Майи? Наверняка была. Я вспомнил, как она бросала боевые заклинания — слабенько, вяло, с такими никогда не причинить хоть сколь-нибудь серьезный ущерб. Ну да и это ничего, боевая магия не для всех — но тогда девчонка показалась мне слабачкой, а слабакам не место в академии. Магия — это судьба сильных. Судьба и участь.
        Если ты слаб, то не поступишь. Будешь и дальше вести обычную жизнь с крохами магии, как все.
        Фарш был готов. Я погасил огонь в плите и принялся собирать ту лепешку, которую обожают южане: выложил фарш, добавил овощи и зелень и щедро умаслил соусами. Теперь — туго свернуть, вынуть из морозильного шкафа бутылку темного сандревельского пива и наслаждаться тихим вечером.
        Кто-то из домовых шевельнулся, привлеченный запахами еды, и, заморгав темными глазами, поднялся на тоненькие ноги и проговорил:
        — Ой, мирр ректор, чего изволите?
        — Спи, спи, — махнул я рукой. — Чего изволю, все имею.
        Домовой опустился на прежнее место и засопел. Я открыл бутылку, налил пива в высокий бокал и подумал, что у меня пир горой.
        Итак, Майя, доставщица еды из городского ресторанчика быстрого питания. Могущественная волшебница, чью мощь окутали цепями заклинаний так, что теперь она проявляется только в стряпне — искорки того пожара, который горел в ее душе, выплескиваются в еду. Я вспомнил пончик — этот простенький десерт был словно откровение. Это был голос запертой души, который звучал сильно и ровно. Это был зов и просьба об освобождении.
        Заклинания были мощными и очень темными. Я не стал говорить об этом — незачем пугать девчонку еще сильнее, она и так тряслась, как листок на ветру, когда я к ней прикоснулся. Но эта Майя была похожа на грозовую тучу — я посмотрел на нее сумеречным зрением, когда вошел в зал и принял за обычную воровку, и это впечатлило.
        Туча была стройной от постоянного недоедания. Форма доставщицы под серым поношенным пальто должна была выглядеть кокетливо, но выглядела жалко. Рыжие волосы были заплетены в косы и уложены вокруг головы, темно-карие глаза смотрели с испугом и любопытством, нежное лицо побелело от страха. Она всего боялась, но ей было интересно. Немногие студенты обращали внимание на мою коллекцию диковин, а она надо же, залюбовалась. Даже отважилась дотронуться до бабочки, которая так удивилась, что даже не укусила ее за палец.
        Но заклинание! Я откусил от лепешки, сделал несколько глотков пива. Давно я не встречал такой мощи. Нет, конечно, когда ты сидишь в академии, учишь студентов и изредка выезжаешь на международные конференции, то восприятие невольно притупляется. Изоляция ведет к деградации — так говорил мой отец, и вот он, пожалуй, мог бы окутать Майю настолько сильными чарами. Но он, на счастье всего мира, упокоился двадцать лет назад, когда мне было пятнадцать.
        Тяжелые чары. Злые чары. Если Майя сбросит их — а однажды это обязательно случится — то всему миру небо с овчинку покажется. В Майе была сила, и эта сила кричала и пела о своем желании освободиться. Вряд ли Майю Морави сковали потому, что она могла выращивать ананасы среди снегов.
        Некромантия, скорее всего. Запретное искусство работы с мертвыми — и Майя проявила свои таланты в таком раннем возрасте, что это испугало окружающих так, что они надели на нее оковы.
        Итак, вопросы. Кто именно сотворил эти заклинания? Я должен был это узнать — если тебе известно имя мага, то ты сможешь работать с тем, что он создал. Пусть это будет тяжело и больно — но это возможность.
        И самый главный вопрос: какими именно силами обладает Майя? Это тоже надо знать с максимальной точностью, чтобы действовать правильно, когда случится взрыв.
        Может быть, это и не имеет никакого отношения к некромантии. Мне почему-то хотелось на это надеяться.
        Я доел лепешку, вымыл посуду и вернулся к пиву. За окнами сгустилась ночь. Студенты, преподаватели и сотрудники спали в своих комнатах, а я сидел в одиночестве в самом центре академии и думал о том, что у нас тут магическая бомба, которая может рвануть в любой момент. Эмоциональное потрясение, например, сможет разорвать цепи, и тогда бегите и спасайтесь.
        Майя Морави была обычной девушкой. Работала, наверняка имела какие-нибудь увлечения и подруг с милыми друзьями. Пончики вот пекла. Интересно, придет ли она завтра — или так испугается, что ресторан отправит другого курьера?
        Пусть так. Пончиков будет вполне достаточно.
        Я осушил бокал и отправился на третий этаж, в лабораторию. Мне надо было поговорить кое с кем.

* * *

        Лабораторию заполняла тьма. Окна были занавешены, и свет фонаря казался расплывчатым желтым облаком — он покачивался снаружи, не в силах развеять мрак внутри.
        Я похлопал в ладоши, оживляя лампы — колбы под потолком нехотя налились светом, и я увидел, как за их стеклом лениво кружат золотые колибри: их быстрые крылышки разгоняли золотые волны. Постепенно из тьмы проявились идеально убранные рабочие столы, ровные ряды чисто вымытых пробирок, шкафы, заполненные коробками, ящиками, бутылками и банками. Свет заиграл на бесчисленных реактивах и полудрагоценных камнях для артефактов, пробежал по черепам и скелетам, проявил стопки сушеных крыльев летучих мышей.
        Идеальный порядок.
        Мысленно похвалив мирра Дженкинса, начальника лаборатории и хранителя материальных богатств академии, я прошел туда, где под легким покрывалом таились древние зеркала. Несмотря на то, что я прекрасно умел ими пользоваться, мне никогда не нравилось работать с ними. Я всегда чувствовал, что проникаю слишком глубоко — туда, где заканчивается магия, которую можно постигнуть разумом, и начинается Божественное откровение — то, к чему лучше не прикасаться.
        Что ж. Начнем.
        Я снял и сложил покрывало — зеркала, выстроенные в сложную систему приема-передачи, послушно отразили меня, придав моему облику ряд особенностей. Одно зеркало одарило голым черепом вместо головы, второе окутало огнем, третье… в третье я не стал заглядывать, оно меня не интересовало. Я вновь хлопнул в ладоши, на сей раз активируя заклинание покорности, и отражения в зеркалах погасли — теперь в каждом из них горел красный огонек, показывая готовность к работе.
        Отлично. Поехали.
        — Я, Джон Холланд, ректор Королевской академии, начинаю работу, — произнес я, и красный огонек сменился зеленым. Какое-то время в лаборатории царила напряженная тишина, а потом зеркала пронизали золотые лучи, и воздух наполнился звоном.
        Зеркала начали работу, и почти сразу же я услышал надтреснутый, чуть насмешливый голос:
        — Что случилось, малыш Джонни, что тебе не спится в такую глухую ночь?
        Я обернулся. Череп моего отца скалился с полки — сейчас в глазницах плескалось туманное золото, и я чувствовал взгляд из такой непостижимой дали, что голова начинала болеть, когда я принимался о ней думать. Умирая, Огастас Холланд, бывший ректор академии и один из величайших волшебников всего мира, завещал оставить свой череп для потомков, чтобы наставлять их в магическом искусстве — правда, никто, кроме меня, не отваживался завести с ним беседу, да и я делал это очень редко.
        Мертвое — мертвым. Я не сомневался: то, что оживало в черепе, когда зеркала приходили в движение, не имело ни малейшего отношения к моему отцу — это было очередное порождение тьмы, которое я мог использовать, вот и все. Оно всегда говорило правду, и я знал о его ненависти.
        — Хочешь пончик? — спросил я и показал черепу один из пончиков, доставленных Майей из ресторана. Мрак шевельнулся за челюстями, потек, заструился, словно череп принюхивался.
        — О, какая прелесть, — рассмеялся Огастас — я не мог называть его своим отцом. — Знаешь, малыш Джонни, есть такая старинная легенда. Когда-то боги сражались с великим морским змеем Сантахварой, который мог опутать Землю и расколоть ее на части. Убить его они не могли, и решено было посадить его на цепь…
        — Я знаю эту легенду, — оборвал его я. Меньше всего мне сейчас хотелось слушать о том, как боги создали несокрушимую цепь из голосов рыб, звука кошачьих шагов, благодарности королей и супружеской верности — так, что ничего этого не осталось в мире.
        Череп снова рассыпался смехом — неприятным, вызывающим простудный озноб.
        — Ничего ты не знаешь, Джон Холланд, — устало вздохнул Огастас. — Та, кто испекла этот пончик, окутана как раз такой цепью. Нерушимые оковы — вот, как это называлось в мои времена.
        — Не такие уж они и нерушимые, — парировал я. Огастас усмехнулся.
        — Вот именно. Она потихоньку их разрушает. Скажи, малыш Джонни, откуда в ней такая сила? И как был силен тот, кто их создал, эти оковы?
        — Об этом я и хотел тебя спросить, — произнес я. Разговор потихоньку выпивал из меня силы, а во взгляде Огастаса теперь ощущалось голодное нетерпение. Когда ты всматриваешься во тьму, она смотрит на тебя тоже — и в этом нет ничего хорошего.
        Хорошо, что у меня было достаточно сил, чтобы ей противостоять.
        — Ладно, — негромко произнес Огастас, и огонь в его глазах почти угас, словно он опустил веки, задремав. — Слушай, малыш Джонни, слушай! Иногда бывает так, что из самых глубоких подземелий ада выползают те, кто ищет жертв среди людей, выполняя их самые заветные желания, высказанные в порыве гнева и буре чувств. Та, которой ты интересуешься, была проклята самым страшным проклятием, родительским! За то, что в центре ее души была магия — великая и темная.
        На полках зазвенели пробирки, во всех углах зашевелились и ожили тени — густые, многорукие — потекли по мрамору пола вперед, к моим ногам. По лаборатории прошел тревожный ветер, повеяло холодом, и я отстраненно подумал: неужели мой отец, завещая череп академии, в самом деле думал, что кто-то, кроме меня, рискнет задавать ему вопросы?
        Любому другому эти тени отгрызли бы ноги — но они испуганно скользнули в сторону, едва прикоснувшись к подошвам моих ботинок.
        А родительское проклятие — это плохо. Это и в самом деле очень плохо. В отличие от остальных проклятий, его невозможно ни снять, ни разрушить, оно развеивается само после смерти носителя. Майя Морави умрет, и проклятия не станет.
        Я не хотел, чтобы она умирала. Я вообще никому не желал смерти.
        — Я вижу много смерти — и так же много любви, — продолжал Огастас. — Ее любили, и это придавало ей сил. И если любви в ее жизни будет больше, чем смерти и мрака, она сможет прожить до глубокой старости и не принесет вреда ни себе, ни другим. Самое главное — не совать пальцы туда, где может оторвать руку. Это уже тебя касается.
        Я понимающе кивнул, и Огастас расхохотался.
        — Не грусти, малыш Джонни! Съешь лучше пончик! Они у нее отменно получаются!



        Глава 3

        ПИРОЖОК С ТВОРОГОМ И СОННЫЙ ОЛЕНЬ
        Майя
        — Майя, ты чего-то бледная.
        Я вернулась в «Луну и Кастрюлю», не чувствуя под собой земли. В ушах шумело, голова наполнялась звоном. Сдав полученные деньги в кассу, я прошла в тот уголок, в котором сидела в ожидании заказов, сбросила зеленый короб на пол и устало вытянула ноги.
        Наверно, сегодня заказов уже не будет. Поздно. За столами сидели немногочисленные гости, неторопливо поедая курицу в панировке и брусочки картофеля с чесночным соусом, снаружи начал моросить тоскливый дождь. Скоро Ивен, паучий праздник и окончание осени: во всех окнах будут висеть фонарики, украшенные летучими мышами, на каждом пороге выставят тыкву с потешной вырезанной рожицей и фонариком внутри, а дети примутся ходить от дома к дому, распевая песенки и получая в награду конфеты и карамельные яблоки.
        — Так, что-то устала, — ответила я. Лиза, наша вторая администраторша, посмотрела по сторонам и протянула мне пирожок с творогом. Угощать кого-то было категорически запрещено: мирр Шварц каждый день скрупулезно подсчитывал остатки и сводил результаты с тем, что было в кассе. Если случалась недостача, то он поднимал ор выше Южных гор.
        — На-ка, подкрепись, — сказала она. — Что там, в академии?
        — Стоит на месте, — вздохнула я. Незачем рассказывать о том, как я уронила бабочку, как ректор Холланд держал меня, пока я ее доставала, и о чем мы говорили потом.
        Во мне много магии, но она связана и запечатана так, что теперь мне достаются только крошки. Я не могла в это поверить — но такой сильный маг, как ректор Королевской академии, не может ошибаться.
        К щекам снова прилил румянец. Я понятия не имела, что делать дальше. Рассказать мирру Шварцу о том, что на завтра ректор заказал еще пончиков? Или лучше промолчать? Так ведь с Холланда станется прийти сюда и поинтересоваться, почему его заказ не выполнен. Нет, лучше уж я испеку все эти пончики, отнесу в академию и не буду искать приключений там, где они уже нашлись.
        Пирожок был мягким, а сладкий творог с крупным изюмом так и таял во рту. Поев, я поблагодарила Лизу и обернулась к окну: по стеклу струились потоки дождя, академия на холме совсем утонула в ночи, и мне вдруг представилось, что сейчас ректор Холланд стоит у окна, смотрит во тьму и в руке у него мой пончик.
        Так, хватит. Достаточно. Надо просто выкинуть все это из головы. Завтра я напеку пончиков, принесу в академию и передам первому попавшемуся домовому — пусть несет дальше. Я, в конце концов, не обязана разговаривать с ректором, мне платят только за то, что я приношу заказы по нужным адресам.
        Беседа в стоимость не включена.
        — Ты сегодня какая-то не такая, как всегда, — заметила Лиза. — Выглядишь растерянной.
        Компания припоздавших гуляк заглянула на огонек, потребовала ужин навынос и, получив картонные ведерки с острыми куриными крылышками и полосатые пакеты с картошкой, отправилась продолжать веселье в другом месте. Я уныло посмотрела им вслед. Будешь тут растерянной, когда один из самых сильных волшебников королевства скажет, что в тебе полным-полно скрытой магии.
        Нет, я обязательно пойду в академию. Я испеку самые вкусные пончики на свете и поговорю с ректором Холландом. Основательно так, серьезно поговорю. Если во мне достаточно магии, то он, может быть, все-таки позволит поступить на первый курс. Он сможет посмотреть и сказать, кто сковал эту магию в моей душе так, что я ее почти не чувствую.
        Один из журналистов однажды сравнил магию со стихосложением. Каждого можно научить писать стихи — простенькие, про погоду, природу и любовные чары — но великие поэты это подлинная редкость. Возможно, тот, кто наложил на меня оковы, был как раз таким великим поэтом в магии. Странно только, что я этого не помню. Совсем не помню.
        Возможно, это случилось со мной в далеком детстве. Когда я спрашивала родителей, почему я не помню то, что было со мной до шести лет, они только отмахивались. «Никто не помнит, — говорила мать. — Не морочь мне голову, иди лучше пол подмети». Этот ответ меня не устраивал. Я понимала, что детские воспоминания стираются с годами, но чтобы вот так, насовсем — нет, это казалось странным.
        Любимые детские игрушки, какие-то встречи, улыбки родителей — ничего этого не было. Получив от матери очередной от ворот поворот, я отправлялась к бабушке: мы пекли пончики, и она рассказывала сказки, прекрасные и жуткие — о тропинках эльфов в бескрайних зеленых лугах, которые приводят в зачарованные подземные города, о зубастых плетках, которыми хлещут грешников в аду, о небесных ангелах, которые живут в хрустальных шарах за облаками. Когда я спрашивала о своем забытом детстве, то бабушка лишь улыбалась и отвечала:
        — Все забывают детство, моя маленькая. Но однажды ты обязательно вспомнишь.
        Мирр Шварц вышел в зал, оценил обстановку и, посмотрев в мою сторону, распорядился:
        — Майя, можешь идти домой. Завтра к девяти утра — как штык.
        — Как обычно, мирр Шварц, — улыбнулась я и, подняв капюшон пальто, пошла к выходу.
        Ночь обрушилась на меня темной тучей: постояв под козырьком возле входа в ресторан, я какое-то время слушала шум дождя и смотрела, как свет фонарей размазывается по мостовой золотой чешуей. Возле памятника героям Оловянной войны дремал извозчик, немногочисленные прохожие шли по тротуару под зонтами, и прохладный воздух пах опавшими листьями и свежестью. Клен возле ресторана почти облетел — последний листок упрямо держался на ветке.
        В доме, в котором я жила, были погашены все огни. На чердаке еще теплился свет: мои соседи готовились ко сну. Я натянула капюшон пониже и побрела по тротуару. Скоро Ивен, а потом наступит зима, и к ней надо подготовиться получше. Распотрошить копилку, купить одеяло потеплее и кофту потолще: соседи говорили, что на чердаке зимой зуб на зуб не попадает.
        Ничего. Справимся. Возможно, ректор Холланд все-таки разрешит мне остаться в академии. Я ведь в некотором смысле феномен, а Королевская академия — самое место для такого…
        Я не успела додумать. Из-под камней мостовой заструились дымные ленты серого тумана, складываясь в жуткое подобие осьминожьих щупалец, и одно из них рванулось вперед, пытаясь захлестнуть мою щиколотку.
        Я заверещала на весь город и бросилась бежать. Второе щупальце ударило меня по спине — тело пронзило такой болью, что перед глазами на мгновение мелькнула мерзкая грязная тряпка обморока, но я все равно смогла пробежать еще немного. Вот и крыльцо моего дома, и кто-то уже открывает дверь, привлеченный моими воплями, и я…
        Снова удар! Меня свалило на тротуар и поволокло по булыжникам: туманная гадина все-таки сумела схватить меня за ногу. Кто-то закричал — это была уже не я, а какой-то зевака — и вдали засвистел полицейский свисток. Меня перевернуло на спину, и я увидела, как прямо передо мной воздвиглась громадина осьминога — конечно, если бывают на свете осьминоги с бесчисленной золотой россыпью глаз по всему телу, иззубренным клювом и щупальцами, в каждой присоске которых проглядывают полупрозрачные розовые крючки.
        Это было мерзко — настолько, что я даже бояться перестала. Гадина волокла меня по асфальту, я пыталась тормозить, стесывая ладони о камни, и как-то отстраненно думала, что мне сейчас надо трястись от страха, а я не трясусь. В душе воцарилось густое спокойствие: я смотрела в гадкую морду чудовища, и какое-то непостижимо далекое чутье подсказывало: пальцы на правой руке надо сложить щепотью и бросить в его сторону знатную пригоршню заговоренной соли с крупинками серебра.
        У меня не было ни соли, ни серебра, но рука будто бы по собственной воле пришла в движение. В ту же минуту щупальце подкинуло меня вверх, словно осьминог хотел поиграть с добычей, и, падая к распахнутому клюву, я высыпала невидимую соль прямо в него.
        Город накрыло ревом, в котором звучала боль и обида умирающего хищника, который сам не понял, как превратился в добычу. Я пролетела сквозь туман, ударилась всем телом о булыжники и потеряла сознание.
        Почему-то последняя мысль была о пирожке с творогом, который мне дала добрая Лиза. Вкусный был пирожок.

* * *

        Джон
        Я уже лег в кровать и задремал, когда ощутил едва уловимое прикосновение к голове — по виску словно провели ледяным пером. Почти в центре Веренбурга произошел выброс магии и прорыв в пространстве, откуда незамедлительно полезла какая-то дрянь. Тело сработало сразу же так, как в него вбили на многочисленных учениях по боевой магии: подняться, одеться в отведенные боевым уставом несколько секунд и выбежать из той части замка, которая отведена под ректорские покои.
        Уже на лестнице ко мне присоединились коллеги, такие же растрепанные и встревоженные, как и я.
        — Что там? — спросил Виктор Шернвуд. Молодой и энергичный, он вел занятия по магии жизни: сажал вместе со студентами цветы в наших теплицах и учил лечить больных животных. Сейчас он даже не переоделся — бежал в пижаме и тапках и, кажется, не замечал этого.
        — Выброс магии в центре города, — на бегу объяснил я и махнул рукой Блюме и Финкельману, преподавателям магии исцеления. Вот они-то всегда готовы к любым неприятностям: полностью одеты, у каждого на боку сумка с золотым кругом врачевателей, набитая лекарствами на любой случай. — Выходим, выходим!
        Оказавшись во внутреннем дворе замка, я оценил ситуацию: дождь, ночь, плохая видимость — значит, прокладывать нору в пространстве придется с учетом пониженной температуры и темноты. Мы встали в круг, взялись за руки, и, сосредоточившись, я перебросил нас в Веренбург, в то место, над которым увидел темно-красный столб огня.
        Нас ждала дрянь — и эта дрянь была особенно заковыристой.
        Но, вынырнув из норы, я не увидел ни раненых, ни разрушенных зданий, ни крови на мостовой — словом, ничего того, что ожидал увидеть после выброса. Перед нами был обычный ночной город. На улице толпились зеваки, не обращая внимания на дождь: переговаривались, энергично жестикулировали. Полицейские возились с кем-то среди толпы. Я втянул носом воздух и сказал:
        — А выброс-то запечатан! Друзья мои, нас опередили.
        Это было удивительно настолько, что я невольно сунул руку в волосы и дернул пряди — дурная привычка, от которой я давно пытался отучиться, но она вновь вылезала в такие вот моменты. Выброс был — городской воздух был пропитан смрадом сгоревшей твари, которая выползла из бесчисленных ходов между мирами. Тварь убили заговоренной солью с серебром, но я понятия не имел, откуда в Веренбурге мог взяться маг, способный на такое.
        Был проездом? Переселился недавно? Нет, я бы знал. Мы всегда чувствуем своих.
        Зеваки расступились, пропуская Блюме и Финкельмана — кому-то в толпе нужна была помощь. Я пошел за ними; кто-то из полицейских забубнил у меня над ухом, докладывая:
        — Такая страховидла полезла, мирр ректор, что просто помилуй, Господь и Пресвятая дева. Щупальцами машет, воняет на весь город! Схватила какую-то девчонку за ногу, в пасть поволокла. А тут…
        На мостовой лежала Майя Морави, и я внезапно ощутил легкий удар в груди, словно там шевельнулось что-то, что я скрывал от самого себя. Капюшон пальто слетел, косы рассыпались по тротуару, по виску струилась кровь из разбитой головы. Форменные штаны были порваны, открывая щиколотку, украшенную черно-красным ожогом. От девушки смердело убитой тварью — я повел носом и понял, что это именно Майя расправилась с монстром.
        Откуда она, тридцать три пекла ей на голову, знала это заклинание? Оно ей не под силу, это точно. Не все преподаватели в академии с ним справились бы. Возможно, кто-то помогал, но кто?
        Я присел на корточки перед Майей — Блюме уже вынул из своей сумки добрую дюжину пузырьков, расставил их на мокрых булыжниках мостовой и принялся готовить смесь. Несколько капель отправились на щиколотку, и ожог принялся зарастать так быстро, словно невидимый художник взял кисть и стал его закрашивать. Другие капли упали на голову и руки Майи — Блюме довольно улыбнулся и произнес:
        — Все эти раны, кроме ожога, — последствие падения с высоты. Что вы говорите, офицер, тварь была с щупальцами?
        Немолодой краснолицый полицейский вытянулся в струнку и доложил, как начальству:
        — Так точно, мирр Блюме! Я бы сказал, на осьминога похож. Только клюв у него был — пошире медвежьей пасти. Я сам все видел, мы с коллегой патрулировали район. Идем себе спокойно, тишь да гладь да благодать, а потом бабы заорали да смрад пошел. Мы бежать — а оно девчонку тащит.
        Мы с Шернвудом переглянулись. Он ежился от холода, и кто-то из зевак протянул ему пальто, но Шернвуд отрицательно качнул головой.
        — Осьминог с клювом это харварун, — сказал Шернвуд. — Редкость.
        Я кивнул. Редкость, да. Хищная, заковыристая редкость, с которой невозможно справиться в одиночку. Весь мой опыт так и кричал о том, что Майя Морави никогда не смогла бы справиться с тем, кого могли победить очень немногие маги.
        Но вот она лежит на тротуаре, приходит в себя. Победила харваруна, разметала его по лоскутку.
        И что теперь прикажете с этим делать?
        — Девушку надо доставить в академию, — распорядился я, выпрямившись, и обернулся к полицейскому: — Организуйте транспорт.
        — Слушаюсь, мирр ректор! — кажется, полицейский даже обрадовался тому, что мы забираем у него эту проблему. Майя шевельнулась, открыла глаза и недоумевающе посмотрела по сторонам, пытаясь понять, где находится. Ее растерянный взгляд скользнул по моему лицу, вернулся, и в глазах девушки появились страх и тоска.
        — Живы? — спросил Блюме, капнув из пузырька ей на голову. Майя кивнула, не сводя с меня глаз: у нее было слишком много вопросов и ни одного ответа, как, впрочем, и у меня.
        Что я мог сказать? Что девчонка-доставщица победила харваруна? Однажды мне тоже это удалось — потом я три дня лежал пластом, а спину до сих пор украшает шрам, оставленный тварью на долгую память.
        — Майя, откуда у вас соль с серебром? — спросил я. Она испуганно захлопала глазами, не понимая, что я имею в виду. Блюме помог ей сесть, а тут и экипаж подкатил — полицейские быстро подсуетились.
        — Какая соль с серебром? — ответила Майя вопросом на вопрос, и я увидел, что она и правда не понимает, что я имею в виду. Убила харваруна и не поняла, как это сделала. Финкельман придержал меня за руку и сказал:
        — Вы это видите, Джон? Из нее выплеснулась магия, но сейчас она снова запечатана.
        Да, я прекрасно это видел — видел и пытался понять, что можно сделать с тем, что оказалось не просто магическим чудом, а ходячей бомбой.
        — Девушку надо изолировать, — решение пришло само собой и было единственно возможным. Финкельман согласно кивнул. Что еще тут можно было сделать? — Отвезем в академию, оставим там. Магический купол над замком настолько плотный, что его ничто не пробьет. Даже если ее магия снова выплеснется, она никому не причинит вреда.
        Полицейский подхватил Майю, понес к экипажу и, обернувшись ко мне, она едва слышно проговорила:
        — Я никому не хочу вредить…
        — Не хотите, верно, — угрюмо согласился я. — Но вот сможете ли?

* * *

        Майя
        Я вырвалась из глубины сна, села на кровати и удивленно посмотрела по сторонам.
        Это место не имело отношения к моему уголку на чердаке. Небольшую комнату заливал серый утренний свет. Всю обстановку составляла кровать, письменный стол с придвинутым стулом и шкаф для одежды в углу.
        Где я?
        Голова ныла — я дотронулась до виска, убрала руку и удивленно посмотрела на царапины на ладонях. Ах, да — осьминожье щупальце вчера волокло меня по земле. Потом я представила, как бросаю в него соль с серебром, и все кончилось.
        Моя аккуратно сложенная форма доставщицы лежала на стуле возле кровати — разорванную штанину зашили. Я торопливо оделась, посмотрела в окно и удивленно ахнула — академия? Я в академии?
        Почти в ту же минуту за дверью зашелестело, и я услышала голос домового:
        — Миррин, проснулись? Одевайтесь, вас хочет видеть мирр ректор!
        Я вышла из комнаты, не заставляя домового ждать — мы двинулись по слабо освещенному коридору в сторону лестницы. Люди на бесчисленных портретах недовольно смотрели нам вслед, словно мои шаги были слишком громкими для утра выходного дня. Откуда-то доносилось звяканье посуды и шум воды, и домовой объяснил, заметив, что я прислушиваюсь:
        — Завтрак готовят.
        — А вы не знаете, как я сюда попала? — спросила я. Мы вышли к лестнице и, запрыгав по ступенькам меховым шариком на бурых спичках ног, домовой сообщил:
        — А то как же! Привезли вас поздно вечером, мирр ректор велел разместить да рванье заштопать. Вот, все сделали в лучшем виде.
        Вспомнилось лицо Холланда — он смотрел мне в глаза и спрашивал о том, где я взяла соль с серебром. Ректор выглядел каким-то нервным и взъерошенным, словно ему загадали слишком сложную загадку, и на кону стояло так много, что он не имел права ошибиться. Впрочем, эту же загадку загадали и мне: я понятия не имела, как смогла справиться с осьминогом.
        Мы спустились на следующий этаж, прошли мимо витража, на котором святой Хорхос поражал змея копьем, и оказались возле закрытых дверей из темного дерева, от которых почему-то веяло тревогой. Я знала запах тревоги — он всегда напоминал мне тот аромат, который поднимается от еловых ветвей. Домовой открыл дверь и скользнул в сторону, пропуская меня.
        — Вперед и прямо. Не заблудитесь.
        Я послушно нырнула в прохладную тишину ректорской части замка — прошла мимо нескольких закрытых дверей, возможно, личных комнат, миновала библиотеку — книги на полках бормотали и возились, подпрыгивая на своих местах, словно собирались сбежать, потом оставила позади крошечную пустую каморку, в которой метался алый огонек, и наконец вышла в просторный светлый зал, который напомнил мне больничную операционную.
        На металлическом столе лежала туша существа, отдаленно похожего на свинью — конечно, если у свиньи бывает рыбий хвост и длинные тонкие ноги, покрытые светло-коричневой шерстью. Ноги оканчивались аккуратными золотыми копытцами — они нервно дергались, словно существо хотело убежать, но Холланд не позволял. Облаченный в белый халат, он склонился над добычей, пристально глядя на нее сквозь причудливые очки с доброй дюжиной линз, и в его руке сверкнул скальпель, вонзаясь в бок существа.
        Оно взвизгнуло. Я тоже не удержалась. Холланд бросил недовольный взгляд в мою сторону и свирепо посоветовал:
        — Умолкните, миррин!
        Брызнула бледно-розовая кровь, и запах сосновых веток сменился тонким ароматом ландыша. Я словно к полу приросла — не могла пошевелиться. Зал наполнил нудный визг. Существо недовольно дергалось под рукой Холланда, крутило мордочкой и не переставало голосить, умоляя о пощаде, но ректор по-прежнему орудовал скальпелем, и вскоре я увидела, как сквозь срезанную груду свиной кожи проглянула голова оленя с крохотными золотыми рожками. Мигнул темно-карий глаз, в последний раз взлетел и опустился скальпель — и освобожденный олень встрепенулся и, спрыгнув со стола, пробежал по залу. От него веяло цветочной свежестью, копытца ударяли в пол и высекали рыжие искры — олень довольно мотнул головой и прянул в сторону приоткрытого окна.
        Я стояла, удивленно приоткрыв рот. Нет, я, конечно, видела разных магических существ, но среди них не было такого оленя, которого надо было извлекать из свиньи. Холланд бросил окровавленный скальпель в металлическую кувезу, бросил взгляд в мою сторону, и я запоздало подумала, что он не будет кромсать меня прямо на этом столе.
        Или будет?
        — А кто это был? — спросила я. Холланд избавился от очков и ответил:
        — Это пиранзейский сонный олень. Бегал по миру, нахватался кошмаров. Я их срезал, теперь он будет приносить только хорошие сны.
        Сонный олень, надо же. Никогда не слышала о таком. Бабушка много рассказывала мне и о медведе-самоеде, и о волке с пастью в животе, и о восьминогих лантавурах — лосях далеких северных земель, но сонных оленей никогда не упоминала.
        — Ему, наверно, легко сейчас, — сказала я. — Вы меня звали, мирр ректор?
        — Откуда у вас соль с серебром? — с нажимом повторил Холланд свой вчерашний вопрос. Его взгляд, который смягчился было после освобождения сонного оленя, вновь обрел металлическую твердость и цепкий блеск.
        — Я не знаю, — искренне ответила я, понимая, что если Холланду не понравится то, что я скажу, он будет вынимать из меня правду тем скальпелем. От него всего можно было ожидать. — Я почему-то представила, что надо сложить руку вот так. И представила, как из нее сыплется соль с серебром. Я понятия не имею, почему так случилось, мирр ректор, правда…
        Холланд подошел ко мне, заглянул в глаза, и мне тотчас же почудилось, что пол растворился под ногами, и я полетела в пропасть. Сердце застучало с перебоями, воздух скомкался в легких — ректор заглядывал в мою душу, словно готовился раскромсать ее на части. Меня охватило такой жутью, что к глазам подступили слезы.
        Я не сделала ничего плохого. За что меня мучить?
        — Все верно, — устало произнес Холланд. — Вы и сами не поняли, что сделали. Магия, которая скована в вас, каким-то образом сумела освободиться, когда появился харварун.
        Он отошел от меня, и я наконец-то вздохнула с облегчением. Сейчас, когда ректор не заглядывал мне в глаза с таким цепким холодом, мир снова сделался устойчивым.
        — И что же мне теперь делать? — спросила я и сама удивилась тому, насколько слабым и беспомощным оказался мой голос.
        — Для начала пойдемте позавтракаем, — предложил Холланд. — Придется вам немного потерпеть мое общество.



        Глава 4

        КРУЖЕВНЫЕ БЛИНЧИКИ И МАГИЯ ЖИЗНИ
        Майя
        Завтрак в академии в выходной день — это зевающие студенты, которые усаживаются за столы и улыбаются, предвкушая два дня отдыха впереди. Никаких тебе лекций, практических занятий, отработок и тренировок. Можно почитать что-нибудь, не предписанное программой обучения, прогуляться, заглянуть в пивную в Веренбурге или пойти в театр — одним словом, отдыхать. Сидя за столом напротив ректора Холланда, я увидела Веру: одетая по-домашнему, в простое темно-синее платье, она прошла к своему месту, сонно потирая глаз, и вдруг увидела меня и резко взбодрилась:
        — Майя? — удивилась она. — А ты откуда в академии?
        — Долгая история, — ответила я. Холланд так сверкнул глазами в ее сторону, что Веру смело куда-то в компанию девиц, которые с нескрываемым любопытством косились в нашу сторону и перешептывались. Наверняка Вера рассказывала, что я провалила экзамен и работаю доставщицей в «Луне и Кастрюле».
        — Вы вроде не живете в общежитии, миррин Ханифут? — осведомился ректор. Вера захлопала глазами и посмотрела на него с самым невинным видом.
        — Мы вчера вечером готовили практическую работу по выращиванию мандрагор Дрейка, — пропела она. — Комендант разрешил мне остаться у подруги, нам надо контролировать цветочные горшки, чтобы их не разорвало.
        Холланд снова отправил в сторону Веры взгляд, который советовал сидеть тихо, и моя подруга придвинула к себе кружку кофе и принялась о чем-то быстро рассказывать своим приятельницам. Мне в очередной раз сделалось не по себе.
        На завтрак подали блинчики — они были такими тонкими, что казались прозрачными. Компанию блинчикам составляла икра, аккуратно нарезанные ломтики слабосоленого лосося, несколько видов мясной и овощной начинки, а для любителей сладкого предложили разноцветные джемы в хрустальных вазочках. Глядя на пиршественное великолепие передо мной, я поняла две вещи: что страшно проголодалась и что маги ни в чем себе не отказывают. Холланд взял блинчик из стопки на блюде, переложил в свою тарелку, щедро удобрил икрой и сливочным сыром с зеленью и, быстрыми хирургическими движениями скрутив его в конвертик, предложил:
        — Ешьте, не стесняйтесь.
        Я мысленно потерла руки: что ж, за столом я никогда не оплошаю. Икра была удивительно вкусной — скрутив себе такой же блин, как и у Холланда, я отправила кусочек в рот и почувствовала, как меня наполняет бодростью и силой. Краем глаза я заметила, что студенты не сводят с нас пристальных взглядов, и сказала:
        — Ну вот, теперь начнутся сплетни.
        Холланд вопросительно поднял левую бровь. Соорудил себе второй блин с икрой.
        — Это еще почему?
        — Потому что я сижу с вами за столом. А меня тут не знают.
        Щеки снова начали гореть — мама всегда говорила, что мне немного нужно, чтобы покраснеть, как королевское знамя.
        — Узнают. Подозреваю, что вы здесь надолго, миррин Майя.
        Первый блин исчез будто бы сам по себе. Я взяла еще — а попробуем-ка мы лососину! К ней хорошо пойдут ломтики огурца и каперсы. Раз уж выдался случай поесть, как следует, нельзя его упускать.
        — Почему? — спросила я. — Вернее, я понимаю, что это из-за того, что вы вчера сказали. Что во мне есть магия, она скована и… Как вы назвали того осьминога?
        — Харварун. Его убийство не под силу им всем, — ректор обвел ножом столовую, и студенты невольно склонили головы, словно этот нож должен был упасть им на шеи. — А вы его убили. Ваша магия высвободилась, а вы это не контролировали. Так что поживете в академии. Так будет безопаснее и для вас, и для окружающих.
        Я машинально отправила кусочек блина с лососем в рот и почти не почувствовала изысканного маслянистого вкуса рыбы. Получалось, я была чем-то вроде ходячей бомбы — и могла рвануть в любую минуту. Вспомнились туманные щупальца монстра, которые поднимались из-под земли — в тот миг что-то шевельнулось во мне, пришло в движение, наполняя душу силой, но я только сейчас окончательно это поняла.
        Мне стало жутко. Еда сделалась похожа на пепел, голову наполнил звон.
        — Мирр ректор, но что же делать? — спросила я, с надеждой посмотрев на Холланда. Он сильный, он опытный, он знает, как лучше! Холланд неопределенно пожал плечами и сделал глоток из своей кружки с кофе.
        — Над академией мощный магический щит, так что вы тут в безопасности. Не навредите ни другим, ни себе, если случится еще один такой выплеск — его просто рассеет защитная магия. А я пока разберусь с тем, какой направленности ваша сила, и кто ее так сковал. У вас есть предположения?
        Я только руками развела.
        — Никаких. Да, я знаю, что во мне есть магия. Но она во всех есть. Вы сами видели меня на экзамене… — сказала я, и голос вдруг сделался жалким и тонким. Холланд кивнул.
        — Может быть, вы что-то помните? — предположил он. — Что-то такое, с чем не можете разобраться до конца, сон ли это был или явь?
        Я пожала плечами. Машинально взяла третий блинчик, так же машинально смазала его творожным сыром и положила несколько ложек икры. Кто-то из студентов негромко, но отчетливо произнес:
        — Во лопает! Как с голодного края!
        На меня смотрели, словно на забавную зверушку в клетке. Скоро подойдут хлебушка покрошить.
        — Не знаю, — честно ответила я, стараясь не смотреть в сторону студентов. — Я почти не помню своего детства. До шести лет — просто тьма. У вас тоже так?
        Холланд усмехнулся.
        — Лучше бы я забыл то, что видел до шести лет, — признался он, и в его осунувшемся недовольном лице отразилось что-то настолько мрачное, что я невольно почувствовала жалость. Может быть, все это время я ошибалась, считая его черствой гадиной, и ректор Холланд просто вынужден быть таким? Укутался в непробиваемую броню презрения и равнодушия, потому что однажды был ранен слишком глубоко?
        Я не знала, что можно ответить — но на мое счастье в зал вошел молодой волшебник: кажется, вчера он был среди преподавателей академии, которые везли меня сюда. Вчера на нем была пижама — видно, побежал по тревоге, в чем был. А сейчас волшебник был одет в свободную серую рубашку и мягкие темные штаны и был больше похож на фермера, чем на преподавателя. Молодого такого фермера, который интересуется видами на урожай, танцами и снисходительностью деревенских барышень.
        — Доброе утро! — он обаятельно улыбнулся, сел рядом со мной и придвинул к себе свободную тарелку. — Как вы себя чувствуете, Майя?
        — Вроде бы ничего, — ответила я. — Доброе утро.
        — Это Виктор Шернвуд, преподаватель магии жизни, — представил его Холланд. Улыбка Виктора сделалась еще шире, а круглое светлокожее лицо с мазками веснушек под зелеными глазами обрело такое доброжелательное выражение, словно мы с ним встретились после долгой разлуки.
        — Преподавать вам я не буду, — сказал он, не сводя с меня пристального заинтересованного взгляда. — Но пару экспериментов поставлю. Мирр ректор, вы разрешите?
        Холланд кивнул — осушив свою чашку с кофе, он вышел из-за стола и произнес:
        — Разрешаю. Чем быстрее мы за нее возьмемся, тем лучше для всех.

* * *

        — Магия жизни — это, собственно, то, что наполняет всех живых существ. Огромная сила, которой нужно уметь управлять. Тогда еще увидите, и на Северном полюсе будут курорты!
        Восторженно рассказывая о своей работе, Виктор привел меня в тренировочный зал, похожий на большую теплицу — стеклянные стены, стеклянная крыша, даже в дождливый осенний день все пронизано светом и какой-то особенной легкостью. Здесь дышалось так свободно, а воздух был таким сладким, что я невольно заулыбалась.
        — А на Луне будут цвести яблони, — скептически предположила я. Виктор прошел в центр зала, и я увидела, что шестиугольные мраморные плиты пола ожили — в них налились золотом руны, и из-под острых граней стала пробиваться зелень: тоненькие цветы поднимали разноцветные головки к небу.
        — Слышу сомнения! — рассмеялся он и обернулся ко мне. — Со временем — да, обязательно. Там будут цвести яблони, там раскинутся города и бескрайние сады. Для этого и работают маги жизни. Ну-ка, миррин Майя, посмотрите на меня!
        Я послушно взглянула ему в глаза, и добродушный милый парень с растрепанными светлыми волосами вдруг скользнул куда-то в сторону, выпустив что-то, отдаленно похожее на темно-синее полотнище. Не стало ни стеклянных стен, ни цветов, которые шевелились под ногами, ни высоких окон — синий сумрак скользнул, окутывая меня мягкими прохладными складками, и в нем проступили россыпи созвездий.
        Это было удивительно и прекрасно. Меня повлекло вперед, в глубины вселенной, которая раскинулась передо мной и приняла, словно потерянное и наконец-то обретенное дитя. Я скользила среди звезд, вслушиваясь в их негромкие голоса и мелодичные песни, плыла среди облаков космической пыли, пронизанной угасающим светом, рассыпалась в непостижимой глубине, чтобы возродиться с первым дождем на только что родившейся планете и подняться из земли цветущей яблоней.
        Это было дивно и жутко. Я одновременно была яблоневым цветком и пчелой, которая приникла к нему. Я была пестрой рыбкой в океанских волнах и акулой, которая распахивала пасть и поглощала добычу. Я сделалась зайцем, который рванул через лесные заросли, убегая от волка — и я была волком, гналась за добычей и предвкушала соленый вкус чужой крови во рту.
        Все это была жизнь. Все это была я — меня переполняли силы, и оставалось сделать только одно: протянуть руку и сказать:
        — Живи!
        В ту же минуту меня тряхнуло, выбрасывая из наваждения, и я увидела, что стою среди цветочных зарослей. Чего здесь только не было! В самом низу качались сиреневые колокольчики мускари, выше поднимали головы гордые нарциссы, раскрывались тюльпаны, вскидывались белые шлемы ирисов, вставали мальвы и гладиолусы, рассыпаясь всеми оттенками желтого и розового, а уже выше поднимались розы, качая тугими бутонами. Я подняла голову и убедилась, что по-прежнему нахожусь в тренировочном зале, в который привел меня Виктор.
        — Где вы, мирр Шернвуд? — окликнула я, испуганно озираясь по сторонам. Откуда здесь вдруг появилось столько цветов?
        — Здесь! — весело ответил Виктор, раздвигая цветочные заросли и проходя ко мне. — Видите? Вот она, магия жизни! Но в вас скрыто что-то другое, очень сильное. Это не темная магия, нет.
        — А как узнать поточнее, что это? — спросила я, с сожалением понимая, что хотела бы услышать совсем другой ответ. Неприятно было чувствовать себя бомбой, которую привезли в академию потому, что она способна рвануть особо заковыристым образом.
        — Я нащупал и определил сковывающее заклинание, которое окутывает вашу душу, — ответил Виктор. Протянув руку, он осторожно вывел меня из зарослей и небрежно махнул в сторону цветов. Их тотчас же заволокло туманом и, когда он рассеялся, то от пестрого великолепия не осталось и следа. — И честно скажу: я с таким не сталкивался. Его наложил очень опытный и могущественный волшебник, и то, что вас наполняет, невероятно опасно, — он посмотрел на меня и добавил: — Я полагаю, что опасно. Хорошо, что вы не склонны ко злу, миррин Майя.
        — Только зла мне и не хватало, — пробормотала я. — А вы можете понять, кем был этот волшебник? Поискать что-то вроде его отпечатков пальцев в заклинании?
        Виктор рассмеялся так, словно у меня получилось на диво удачно пошутить.
        — Хорошее предложение! Я видел его оттиски, но никогда не встречал таких. Готов поклясться, что никто не встречал.
        — И что теперь делать? — поинтересовалась я. Мы неторопливо побрели в сторону выхода, и я вдруг поняла, что мне необходимо будет найти для себя занятие. Погрузиться с головой в какую-нибудь работу, да хоть котлы на кухне мыть — просто ради того, чтобы не думать о том, что я неожиданно оказалась не слабачкой, которая провалила вступительный экзамен, а монстром, которого удерживает могущественное заклинание.
        — Мы обязательно докопаемся до вашей сути, — пообещал Виктор, и мне сделалось легче. Невозможно было грустить или тосковать, когда рядом была его улыбка, такая обаятельная и светлая. — В академии вы в безопасности, а что до дела… тут прокатился слух, что вы умеете готовить вкусные пончики?
        — Умею, — кивнула я. Пончики, да — как же я забыла о них? Они всегда были частью моей жизни — возможно, в них и заключался ответ? — Если меня пустят на кухню, могу приготовить их прямо сегодня.
        — Отличная мысль, — одобрил Виктор. — Я поговорю с мирром ректором.

* * *

        Джон
        Когда Виктор вошел в мой кабинет, то он выглядел настолько обескураженным, словно открыл дверь в кладовую и вдруг увидел, как в ней распахнулись глубины ада. Он приложил усилия, чтобы держаться спокойно, но спокойствие покинуло его, когда Виктор опустился в кресло и устало провел ладонями по лицу.
        — Итак? — нетерпеливо спросил я.
        — Вы были правы, Джон, — ответил Виктор. — Это родительское проклятие. Это сильнейшая магия смерти. Я не рассказал девочке всей правды, чтобы не пугать — она и без того трясется от страха.
        Я угрюмо кивнул. Дождь за окном застучал еще сильнее — старинные часы показывали десять утра, но в кабинете царил сумрак. Проклятие и магия смерти — Огастас не соврал.
        — Спасибо, — кивнул я. — Об этом я и думал, но мне нужно было ваше мнение как знатока.
        Виктор выглядел, как самая настоящая деревенщина, которая приезжает на ярмарку продавать сало и ходит там с разинутым ртом, дивясь на чудеса — но это была лишь обаятельная маска, за которой скрывался матерый волшебник, которого никто не смог бы обвести вокруг пальца. Мне нужно было, чтобы именно Виктор изучил Майю и подтвердил или опроверг то, о чем говорил Огастас.
        На душе сделалось горько, во рту поселился вкус пепла. О магах говорят, что наша жизнь полна приключений — но я ненавидел приключения и теперь, когда одно из них появилось в академии с пончиками в шоколадной глазури, я точно знал: спокойной зимы у нас не будет.
        — Но это не та магия смерти, с которой мы прежде имели дело, — продолжал Виктор. — Это смерть, да, но как бы вам объяснить… это некое подобие поля перед снегом. Все иссохло, все умерло, но в глубине движется жизнь. Много жизни. Майя Морави магический феномен. Она не некромант в чистом виде, она способна не только поднимать мертвое, но и усиливать живое. Видели бы вы, какой сад расцвел в тренировочном зале!
        Кажется, я был неправ, называя харваруна заковыристой магической дрянью. Настоящее заковыристое носило форму доставщицы.
        — Виктор, вы лучший маг жизни из всех, кого я знаю, — сказал я без капли лести. — Что вы посоветуете, с учетом родительского проклятия и магии тьмы?
        Виктор пожал плечами. Какое-то время он сидел неподвижно, погрузившись в размышления. Кабинет погрузился в серые унылые сумерки — словно сражаясь с ними, студенты на третьем этаже взяли гитары и принялись распевать бодрые песенки странствующих поэтов. Я даже невольно подхватил одну, мысленно, конечно: «Люди смертны, но тогда поживем немного. Впереди еще еда, впереди дорога. Люди смертны — все равно. От того не плачем: впереди еще вино, впереди удача».
        Куда ж без еды, если отправляешься в путешествие.
        — Во-первых, конечно, надо разобраться, что с ней произошло, — произнес Виктор. Я кивнул. — Скорее всего, проблема в том, что она пережила в детстве. Я заметил странные нити очень глубоко в ее прошлом. Если мы разберемся с этим, то поймем, откуда взялось родительское проклятие, и найдем того, кто все запечатал. Лучше всего просто отправиться к семье Морави и расспросить их обо всем.
        Я снова кивнул. К делу придется подключать Блюме и Финкельмана — они могли разговорить, кого угодно.
        — А во-вторых, надо найти ей спокойное занятие, — продолжал Виктор. — То, что уравновесит ее разум и не допустит каких-то новых выплесков. Я предложил ей взяться за пончики. Пустите ее на кухню?
        — Пущу, конечно, — согласился я. Пончики у Майи Морави действительно вышли удивительные — вот пусть и стряпает. — Скажу домовым, чтобы выделили для нее стол.
        Что же все-таки произошло в ее детстве? Наверно, всплеск некромантии — настолько сильный и пугающий, что родители прокляли ее. Кого вернула маленькая Майя с того света?
        Некромантов боятся. Некромантов не любят. В отличие от всех остальных волшебников, они окружены страхом и презрением — даже в академии, где ко всем студентам относятся одинаково, немногочисленные некроманты держатся отдельно от остальных, своей группой, в которую не допускают посторонних. Потом, после академии, из них получаются неплохие ученые, исследователи, даже врачи — но ни любви, ни особенной дружбы они не знают.
        И это в крупном городе! В бесчисленных городках и поселках, рассыпанных по всему Степному океану и складках Захолмья, с некромантами, в общем-то, короткий разговор. Никто не захочет, чтобы рядом был тот, кто способен поднимать мертвецов — если остальные маги имели дело с жизнью, то некроманты проникали за границы смерти, погружались слишком глубоко в те сферы, на которые издавна были наложены запреты.
        Родительское проклятие прекрасно сюда вписывалось.
        — Она говорила, что ничего не помнит до шести лет, — сказал я. — Виктор, вы слышали о том, чтобы некромантия пробуждалась в таком раннем возрасте?
        Виктор отрицательно покачал головой.
        — Нет, никогда. Возможно, ее родители прольют свет на то, что тогда случилось. До них недалеко добираться: миррин Морави снимает уголок на чердаке, приехала в Веренбург из Хорвского предместья. Совсем рядом.
        — Откуда вы это узнали? — поинтересовался я.
        — Вера рассказывала, — ответил Виктор. — Второкурсница, маг жизни, но без особенных перспектив.
        Я понимающе кивнул, вспомнив, как эта Вера перешептывалась с приятельницами, бросая колкие оценивающие взгляды в сторону Майи.
        — Значит, у нас в академии уникальное магическое явление, — вздохнул я, и Виктор улыбнулся.
        — И хорошо, что к нему прилагаются пончики! — сказал он. — А с остальным разберемся.



        Глава 5

        СНОВА ПОНЧИКИ И СБЕЖАВШАЯ СЕМЬЯ
        Майя
        На обед домовые готовили куриный суп с капустой и келенийскими приправами, воздушный картофель и говяжьи полоски с луком, а на десерт — бесчисленное количество кексов с фруктами. По распоряжению ректора мне выделили небольшой стол возле окна — во время готовки я могла любоваться изумительным видом, который открывался отсюда на Веренбург и окружающие его леса. Деревья облетели и теперь стояли угрюмые, нахохлившиеся: город казался укутанным в лохматую шубу. А скоро пойдет снег… Когда-то я любила кататься с горки — возвращалась домой, словно заснеженный медвежонок, и бабушка обметала меня веником в прихожей, а родители сдержанно говорили, что я, должно быть, измерзлась, и нужно скорее выпить горячего чаю. Это было давно — тогда я верила, что они меня любят.
        Потом ни от любви, ни от веры в нее не осталось и следа. Бабушки не стало; вернувшись домой после похорон, отец не выдержал и пробормотал: «Прибралась наконец-то, старая сука», и было видно, что он испытывает невероятное облегчение. Я была потрясена до глубины души: бабушка была самым добрым человеком на свете, она никогда не сказала дурного слова зятю и дочери — когда я, заливаясь слезами от горя потери, спросила отца, что такого ему сделала бабушка, то он ударил кулаком в стену возле моего лица и заорал:
        — Она жила здесь! И ты тоже! Ты тоже тут живешь, тварь!
        Все, что я смогла сделать в ту минуту — уползти в свою комнату, утопая в слезах. Уже после я поняла, что тогда отец боялся. Боялся так, что забывал себя.
        — Ловко у вас получается, — одобрительно произнес один из домовых. Он запрыгнул на высокий стул и стал с любопытством смотреть, как я выкладываю пончики в широкую кастрюлю с разогретым маслом. Остальные домовые тоже глядели в мою сторону: их искренне удивлял человек на кухне.
        Люди готовят очень редко, считая стряпню баловством или чем-то вроде хобби. Зачем торчать часами у плиты, когда можно поручить это дело домовым, которые есть в каждом доме? Конечно, иногда красавицы брались за стряпню, чтобы впечатлить кавалеров — за этим Вера и выпытывала у меня рецепт пончиков. А для меня готовка была частью жизни — хорошей, очень светлой частью.
        Я создавала то, что приносило радость. Это придавало моей жизни особый смысл.
        — Если хотите поучаствовать, то приглашаю окунать пончики в глазурь, — сказала я. Домовые радостно закивали — для них мои пончики, я и участие в совместной готовке было чем-то вроде развлечения — и весело принялись за дело. Один из них задумчиво предположил:
        — А если сделать такие пончики с начинкой?
        — Можно и с начинкой, — согласилась я. — Например, с клубничным вареньем. Но тогда понадобится кулинарный шприц.
        Сказано — сделано. Вскоре мне принесли и шприц, и банку варенья: я наполняла пончики и, кажется, впервые в жизни по-настоящему чувствовала себя на своем месте.
        Можно быть инженером, который строит мосты. Можно быть врачом, который проводит тончайшие операции на сердце. Можно быть магом, который способен выращивать цветы на снегу. А можно печь пончики — и это дело ничуть не ниже и не хуже всех остальных человеческих занятий. Когда пончики были готовы, то домовые выложили их на блюда и оставили остывать, а я вымыла руки, посмотрела в окно и подумала, что в это время бегала бы по городу с коробом на спине, разнося курицу в панировке.
        И вот моя жизнь изменилась — пусть это и заставляет меня вздрагивать от волн страха, что подкатывали к сердцу. Стряпня помогала мне отвлечься, заставляла думать только о пончиках, но сейчас мне вновь сделалось не по себе.
        Домовые понесли тарелки и подносы в зал — близился обед. Я осторожно выглянула из кухни: самые нетерпеливые студенты уже рассаживались за столы. Вот пришел Виктор и, потирая руки, уселся за стол с видом самого голодного человека на свете. Спустя несколько минут появился ректор Холланд — на носу у него были маленькие круглые очки, в руках он держал какие-то исписанные листки бумаги, и я неожиданно вспомнила, как вчера вечером он держал меня, не давая свалиться за комод.
        По спине пробежала волна мурашек. Нет-нет, лучше о таком не думать. Я магическая диковинка, которую спрятали в академии, чтобы она не наворотила дел, вот и все. Буду сидеть тихо, готовить пончики и надеяться, что ничего страшного со мной не произойдет.
        Я хотела поступить в академию — и вот я в академии. Пусть не как студентка, но все же.
        Постепенно зал заполнялся студентами и веселыми голосами, и я с особенной тоской поняла, что не принадлежу этому замечательному веселому братству. Холланд ел суп — быстрыми аккуратными движениями — успевая при этом что-то рассказывать Виктору, то и дело кивая в сторону своих бумаг. Пришли другие преподаватели, и немолодая женщина в темно-синем платье с бесчисленными браслетами на запястьях и цепочками на шее с любопытством посмотрела в сторону кухни.
        Один из домовых потянул меня за рукав.
        — Поешьте, миррин Майя, — пригласил он. — Мы для вас накрыли.
        На моем столе действительно уже стояла тарелка с супом и блюдо с картофелем и говядиной. Отходя от двери, я почувствовала на спине острый взгляд и, обернувшись, увидела, что Холланд неотрывно смотрит в мою сторону. Увидев, что я обернулась, он махнул рукой и позвал:
        — Миррин, на минуту.
        Я кивнула, чувствуя, что ноги становятся ватными. Казалось бы, ректор не делал мне ничего плохого, он вообще был со мной дружелюбен и мил, если учитывать его заледеневшую сухую натуру, но мне делалось не по себе, когда он был рядом. Я вышла в зал, запоздало вспомнила, что не сняла поварской фартук, и спросила:
        — Да, мирр ректор?
        Преподаватели смотрели на меня с любопытством. Холланд подвинулся на скамье, я машинально села рядом с ним и только теперь почувствовала запах ректора: прохладный аромат духов с древесными нотками, сквозь который пробивалось что-то очень опасное. Ощущение было таким, словно по моему позвоночнику кто-то провел мокрым пальцем.
        — Где ваши родители, миррин Майя? — спросил он и кивнул в сторону своих бумаг. Я посмотрела на них: полицейский отчет с доброй дюжиной гербов и печатей и резко подчеркнутое слово «выбыли».
        На мгновение мне показалось, что мой живот наполнился льдом. Я почти не думала о родителях с тех пор, как они выставили меня из дому, но сейчас меня снова окатило страхом.
        — Не знаю, — глухо ответила я. — Должны быть по месту регистрации.
        — Они уехали, — произнес Холланд. — Полицейский инспектор сообщает, что нового места жительства не сообщили и уезжали в явном страхе за свою жизнь. Вы точно не знаете, где они?
        — Не знаю, — прошептала я. — Но это был не страх, мирр ректор. Это было облегчение.
        Они просто хотели держаться от меня как можно дальше. Вот и все.

* * *

        Джон
        После обеда я напомнил себе, что сегодня все-таки суббота. Выходной, который должен быть даже у ректора академии. Но, вернувшись в ректорскую часть замка, я внезапно обнаружил, что понятия не имею, чем заняться для отдыха.
        Не отправиться ли в Веренбург? Посидеть в каком-нибудь кабачке над кружкой хорошего темного пива, заглянуть в театр — что там, интересно, дают в Малом королевском? Я вдруг подумал, что слишком долго сидел в академии, словно угрюмая старая сова в дупле. Надо выходить в мир не только для того, чтобы посмотреть, как Майя Морави расправляется с чудовищами, не понимая, как именно это делает.
        Почему-то от мысли о Майе мне сделалось не по себе. Внезапно захотелось пойти в ту комнатушку, которую отвели для магической бомбы, и запечатать ее навсегда. Нет бомбы — нет проблем.
        Я осадил себя: девушка, в конце концов, не виновата в том, что с ней произошло. И никому ничего плохого не сделала. Ладно, решено: все мысли об академии и бомбах задвигаем в самый дальний угол, одеваемся стильно и прилично, как и подобает джентльмену моих лет и положения, и отправляемся в Веренбург. Любая пьеса, пусть даже самая дурацкая, потом приличное заведение с хорошей кухней, а там видно будет.
        Но моим планам не суждено было сбыться. Когда я переоделся и вышел в коридор, то первым же делом наткнулся на Анжелину Хольцбрунн, и настроение, которое было относительно ровным, немедленно превратилось в скверное. Анжелина вела практические занятия по магии проклятий, отрабатывая заклинания на манекенах, была внучкой настоящей феи и поэтому обладала просто сокрушительным очарованием. Вот и сейчас, глядя на ее прелестное личико, словно вылепленное великим скульптором, золотые волосы, уложенные в причудливую прическу и слишком глубокий вырез платья, я невольно ощутил волнение.
        На Анжелину нельзя было смотреть с холодной головой и равнодушным сердцем. Не было такого мужчины, который отверг бы ее чары: я пока умудрялся устоять, но с каждым разом у меня получалось все хуже.
        — Мирр ректор, — мурлыкнула Анжелина. В коридоре никого не было — здесь предпочитают не отираться просто так. Тонкие пальчики кокетливо пробежали по моей груди, Анжелина улыбнулась настолько нежно и соблазнительно, что я с трудом сдержал ответную улыбку. На миг мне почудилось, что с ее губ мягко слетел лепесток огня, и все во мне дрогнуло, подаваясь навстречу: смять эти губы поцелуем, присвоить эту женщину, взять то, что само идет ко мне в руки.
        — Миррин Анжелина, — произнес я, понимая, что служебный роман — то, что мне нужно меньше всего. Когда-то мой отец не имел ничего против, скажем так, свободных отношений с привлекательными коллегами, но я работал в академии не за тем, чтобы кого-то укладывать в постель.
        С точки зрения Огастаса Холланда я был идиотом. Ну что ж.
        — Куда-то собрались, — констатировала факт Анжелина. — Там отвратительная погода, Джон, а я сварила отличный глинтвейн. Как насчет переместиться в место поприятнее?
        Она не кокетничала, она сразу брала быка за рога. Я мысленно прикинул, какие выгоды Анжелина захочет извлечь из нашего союза: я, разумеется, должен буду продвинуть ее на кафедре проклятий от ассистента до заместителя заведующей, про такие пустяки, как премии, повышение заработка и стажировки в лучших академиях планеты, уже не упоминаем. Анжелина никогда не была хрупкой барышней, которая мечтает о нежных чувствах: если она чем-то занималась, то исключительно ради своей пользы.
        Если ей будет выгодно, то она и черта соблазнит.
        — Терпеть не могу глинтвейн, — ответил я и вдруг обнаружил, что уже обнимаю внучку феи: мои руки мягко лежат на ее талии, от Анжелины веет теплом и чем-то таким, от чего волосы начинают шевелиться на голове. Феи это те еще стервы: не родился еще мужчина, который способен остаться равнодушным перед их очарованием.
        Анжелина могла бы подарить мне самое высшее, самое утонченное наслаждение — но я понимал, что за него придется заплатить. Слишком много и слишком дорого.
        — Пустяки, у меня есть ханнское вино. Поможешь открыть? Там всегда капризные пробки.
        Я все-таки смог убрать руки с девичьей талии, сделал несколько шагов в сторону и подумал, что это похоже на бегство. Как говорил мой отец при жизни, не стоит удирать от своего счастья, но я точно знал, что это не оно.
        — В другой раз, миррин Анжелина, — ответил я, и в это время на лестнице послышались легкие шаги. Кто-то поднялся, свернул было в коридор, но, заметив нас, ойкнул и задал деру. Судя по запаху выпечки, я понял, кто это был, и мое настроение окончательно сделалось угрюмым.
        Анжелина улыбнулась, похлопала меня по плечу так, словно была не соблазнительной барышней, а сорванцом, своим парнем. Я нахмурился, чувствуя, как привычное недовольство жизнью поднимается из глубины души. Само положение обязывает меня брать от мира все, что я сочту нужным — так почему я этого не делаю?
        — Ладно, Джон, я еще сварю нам глинтвейн, — пообещала Анжелина и решительным быстрым шагом направилась к лестнице. Она двигалась, словно танцовщица: смело, плавно, покачивая бедрами так, что мысли невольно уходили в ненужную сторону.
        Так. Хватит. Незачем представлять, каковы постельные умения Анжелины, и что именно она способна делать своими тонкими пальчиками. Я прошел по коридору, вышел к лестнице и, как и ожидал, увидел Майю Морави. Девчонка, как видно, успела сходить за вещами — сейчас на ней была простенькая домашняя рубашка и такие же видавшие виды штаны, и Майя напоминала несчастного духа-слугу, который проводил время за домашней работой и не выходил дальше сада. В ее растерянном взгляде было что-то такое, от чего я натурально рыкнул:
        — Что случилось?
        Майя вздрогнула и сделалась похожей на испуганную сову.
        — Я… я немного заблудилась, мирр ректор, — пролепетала она. — Я тут пытаюсь привыкнуть к академии, понять, что и как… но потерялась.
        Потерялась. Конечно. И вышла в коридор ректорской части замка как раз тогда, когда я обнимал коллегу. Мне захотелось побиться головой о что-нибудь твердое.
        — Смотрите, — произнес я и похлопал в ладоши. Из стены тотчас же выкатился домовой, поклонился и спросил:
        — Что угодно мирру ректору?
        Я перевел взгляд на Майю и объяснил:
        — Если заблудились, аплодируйте. Появится домовой, отведет вас, куда нужно.
        Кажется, в глазах девчонки сверкнули слезы. Вот, только этого мне тут и недоставало. Майя кивнула и едва слышно отозвалась:
        — Да, мирр ректор. Я поняла.
        Домовой потянул ее за штанину, призывая идти за собой. Я вздохнул. Волна раздражения и гнева, которая ни с того, ни с сего поднялась у меня в груди, начала недовольно стихать.
        — И выдайте миррин форму по размеру, — распорядился я. Домовой поклонился, Майя негромко поблагодарила меня, и они начали спускаться по лестнице. На следующем пролете Майя обернулась и поймала мой взгляд так, словно хотела что-то сказать. Я демонстративно отвернулся к большому щиту на стене, к которому во множестве были прикреплены приказы министерства магии и правила внутреннего распорядка.
        «Зеленый огонек, — подумал я, когда шаги стихли. — Ну конечно, Зеленый огонек!»
        Я давно не был в заведении с продажной любовью, и сейчас, кажется, пришло его время.
        Хотелось надеяться, что приторные ласки тамошних красавиц помогут развеять мое скверное настроение.

* * *

        Майя
        Форма, которую принес мне домовой, подошла бы на все случаи жизни. В большой картонной коробке было темно-синее платье для лекций, белая рубашка и щегольские синие брюки для практических работ, когда надо бегать, прыгать и уворачиваться от ударов на занятиях по боевой магии, мягкие штаны и кофта с длинными рукавами — домашняя одежда, в которой готовятся к урокам и валяются на кровати с книгой в руках. Вся одежда была украшена гербом академии, золотой птицей, которая раскидывала крылья над магическим фолиантом, и, нырнув в теплые объятия кофты, я вдруг подумала, что студенты могут возмутиться тем, что я ношу эту форму не по праву.
        Ну и пусть. Ректору виднее.
        Надо же, Джон Холланд, этот остроносый сухарь с вечным презрением на лице, способен кого-то обнимать! Я вытянулась на кровати и вспомнила, с каким видом он обнимал ту девушку — мирр ректор выглядел счастливым и юным, словно сейчас была не тоскливая осень, а его студенческая весна.
        И тут вдруг я, раздражающая помеха, которая вылетела в самый ответственный момент и разрушила всю романтику. Неудивительно, что Холланд смотрел на меня так, словно собирался растереть в порошок. Мне хотелось поднять руки и закрыться от его взгляда — яростного, уничтожающего.
        Тьфу на него сто раз. Мне это безразлично. Да, у ректора наверняка есть своя жизнь и личные отношения — мне-то какое дело до этого? Я просто пеку пончики и стараюсь жить дальше.
        Пончики, кстати, вызвали всеобщий восторг. Виктор даже попросил добавки — а наевшись, предложил делать такие пончики с более сытной начинкой. С луком и яйцами, например. Или с сыром и ветчиной. Или с мясом.
        Но Джон Холланд, окутанный вечным презрением к миру, и романтическая нежность! Нет, невозможно. Когда я увидела его руки на талии той девушки, то мне захотелось протереть глаза. Сразу же вспомнилось, как он держал меня, когда я доставала ту бабочку — с такой силой и нежностью, которая заставляет замирать и покоряться.
        Хватит уже. Я сердито осадила себя — сейчас надо думать не о руках ректора, а о том, куда могли сбежать мои родители. Впрочем, какая теперь разница… Они выкинули меня из дома и стали жить так, как хотели всегда: подальше от той, которую всегда ненавидели. Знать бы еще, в чем я провинилась — а я не знала.
        Что-то словно толкнуло меня в плечо, и я подумала: не пойти ли мне на прогулку? В конце концов, я не обязана сидеть здесь, как в заточении. Это ведь выходные — выглянув в окно, я увидела, что дождь кончился, и компании студентов движутся в сторону города. Среди стайки барышень я заметила знакомую шляпку Веры и тоскливо подумала, что мы с ней, кажется, раззнакомились. Она приятельствовала со мной, когда ей нравилось чувствовать себя выше девчонки с чердака — но вряд ли она будет выше меня после того, как видела доставщицу еды за одним столом с ректором.
        Мне стало грустно. Я не любила одиночество, но сейчас оно окутало меня и сказало: никуда ты не денешься. Для ректора и преподавателей ты магическая редкость, для студентов ты новая фигурка на шахматной доске академии, непонятная и раздражающая. Остаются только пончики, но не будешь ведь печь их каждый день.
        Ладно, рассиживаться незачем. Я накинула пальто, подняла капюшон и направилась к выходу. Да, ректор говорил, что я должна быть в академии, но что плохого может случиться, если я просто прогуляюсь в саду?
        Сад академии лежал внутри замка и был похож на животное, которое свернулось в клубок, укладываясь в спячку — темно-бурая шкура, шелест и вздохи, потрескивание, неразличимые голоса. Сад погружался в сон до весны. Я неторопливо побрела по дорожке, вымощенной серебристыми плитами; летом здесь, должно быть, чудесно, когда солнечный свет скользит среди ветвей и листвы, а птичьи голоса расплескиваются над клумбами. Но сейчас тут было довольно угрюмо и скучно. Никто не бродил по дорожкам, никто не сидел на изящных скамейках, читая книгу или болтая с приятелями о том, о сем. Компанию мне составлял только еж, который с деловитым видом копался в опавших кленовых листьях — потемневших, холодных, мертвых.
        Дорожка вывела меня в ту часть сада, которую занимали фруктовые деревья, такие же, которые росли у бабушки. Вот вендинская груша с узловатыми ветвями и мелкими сладкими плодами, которые идут на варенье, вот яблоня сан-зан с красноватыми ветками, вот тоненькие вишни — на ветках висят капли дождя, словно причудливые украшения. А вот и королева всех садов — халевинская яблоня, ее крупные сладкие яблоки можно хранить до весны, а само дерево не теряет листвы до холодов. Я подошла к дереву, усыпанному глянцево сверкающими багровыми листьями — среди облетевшего сада оно смотрелось как-то тревожно, словно с ним что-то было не так.
        Но это же академия. Что тут может быть не так? Ректор никогда не допустит, чтобы со студентами случилось что-то плохое.
        Я провела ладонью по скамье. Надо же, совсем сухая. Наверно, в хорошую погоду здесь проводит время та девушка, которую обнимал ректор Холланд — сидит под яблоней, любуется природой. Ну и я сяду. Опустившись на скамью, я подняла голову к багровым ветвям и вдруг увидела яблоко — круглое, темно-красное с золотыми штрихами на кожице, оно так и просилось в руки: сорви, откуси, и рот наполнится прохладной сладкой свежестью.
        И я откусила. А потом пришла тьма.



        Глава 6. Яблочные дольки и чистильщики

        Джон
        Сигнал тревоги поступил из академии как раз в тот момент, когда Пайви, умелая прелестница из «Зеленого огонька», с томным вздохом соскользнула с меня и вытянулась рядом — прильнула, как кошечка, почти мурлыкала, всем своим видом показывая, насколько ей хорошо в моей компании. Несколько мгновений я лежал, словно медуза, выброшенная на берег: да, в «Зеленом огоньке» сногсшибательные цены, но оно того стоит.
        — Ну как, мирр ректор? — спросила Пайви, заглянув мне в лицо. — Есть во мне магия?
        «Тем, кого ты полюбишь, всегда будет больно и плохо, — я в очередной раз вспомнил слова Огастаса, но если раньше они царапали меня, то сейчас почти не вызвали дискомфорта. — Лучше займись наукой. Займись академией, которая всегда будет твоей. И не трать время на глупое и мимолетное».
        Жизнь показала его правоту. Для души я оставил работу, а для тела вполне хватало таких прелестниц, как Пайви.
        Но сегодня что-то было не так — и я не мог понять, что именно. Во мне будто бы ворочалось старое, давно забытое чувство, и пыталось отыскать выход.
        — Немного есть, — я приобнял девушку, прикидывая, не повторить ли все через пару минут, и меня укололо в висок.
        Беда. В академии случилось что-то плохое.
        Напомнив себе, что в замке полным-полно опытных магов, способных справиться с любой бедой, и у меня нет причин для того, чтобы нестись туда, не застегнув штаны, я расплатился с Пайви и, одевшись, нырнул в червоточину в пространстве. Она выплюнула меня в саду академии и, сделав вдох, я уловил тонкие нотки яда — серевер, драконья слизь.
        Волосы шевельнулись на голове, в животе шевельнулся ледяной ком. Драконов здесь не водится, значит, серевер кто-то принес, и это явно предумышленное убийство. Только этого нам и не хватало для полного счастья — и я, кажется, знал, кого именно здесь хотели убить.
        Я отстранил перепуганных студентов, что столпились, разглядывая то, что произошло, прошел к Блюме, который склонился над девушкой, лежащей под яблоней, и устало вздохнул. Майя Морави, конечно. Тут можно было ждать чего-то другого? Чуть поодаль валялось надкушенное яблоко — должно быть, его обмазали слизью, а Майя откусила кусочек.
        Как в сказке. Хорошо, что Блюме приволок с собой целую сумку лекарств — не придется оживлять Майю поцелуем.
        — Попытка отравления, мирр ректор! — отрапортовала Анжелина: сейчас она ассистировала Блюме и рассматривала Майю так, словно сию минуту хотела утащить на стол для вскрытия и поглядеть, что у нее внутри. — Бедняжка откусила яблоко, а оно было смазано серевером. Как думаете, кто тут хочет ее смерти?
        — Понятия не имею, — хмуро ответил я. Все это меня раздражало: и энергия Анжелины, и посеревшее лицо Майи, и то, что в академию проник убийца. Казалось, до моей спины дотрагиваются невидимые ледяные коготки: от этого хотелось обернуться и посмотреть, нет ли врага за спиной. — Надо проверить запасы в наших лабораториях. Под подозрением все, кто имеет доступ.
        — Все на месте, — торопливо сообщил Ричард Дженкинс — подбежал, заглянул через плечо Блюме. — Запасы серевера нетронуты. Я… я сразу же бросился проверять, когда…
        Дженкинс выглядел расстроенным и обиженным. Даже его рыжие лохмы поблекли — весь он сделался мельче ростом, а лицо, обычно похожее на морщинистую репу, налилось румянцем. Я дотронулся до его плеча, и Дженкинс устало вздохнул.
        — Вас никто не обвиняет, Рик, — сказал я, и в это время Майя шевельнулась на земле. Дрогнули ресницы, пальцы на левой руке сжались в кулак и разжались.
        Дрянное дело, дрянное. Я вновь ощутил прилив раздражения и злости. Кто-то решил расправиться с Майей Морави — значит, ему известно, что она может делать. Неудивительно: о том, как она вчера расправилась с харваруном, говорит весь город — и все знают, куда именно ее забрали и почему. Либо отравитель из числа студентов и преподавателей, раз имеет доступ в академию, либо он зашел сюда со стороны — а значит, у нас дыры в системе безопасности, и надо взгреть мирра Шелти: он отвечает за то, чтобы мы жили спокойно, а спокойствия нет, и не предвидится.
        — Жить будет? — уточнил я. Блюме кивнул, выпрямился и, махнув своим добровольным помощникам из числа четверокурсников, указал на Майю: они быстро развернули носилки, положили ее на них и понесли в сторону замка. Тусклый взгляд Майи беспомощно скользнул по моему лицу, словно она хотела спросить, за что с ней так поступили.
        Мне нечего было ей ответить, и от этого раздражение усилилось в несколько раз. Анжелина задумчиво рассматривала яблоко, и над ее головой кружили искры — она анализировала отравленный плод и яд в нем, и я мельком подумал: повезло же ей иметь сногсшибательную внешность и цепкий холодный ум. Блюме отряхнул ладони и сказал:
        — Будет, конечно. Через пару часов оклемается. Видите ли, как вышло: что-то в ней блокировало яд. Она не умерла, а просто потеряла сознание.
        Я кивнул. Кажется, пришло время вздохнуть с облегчением — а потом устроить взбучку Шелти и приказать Дженкинсу обновить защитные заклинания в лаборатории и хранилищах. Злость и досада пульсировали во мне, срывая дыхание. Мало того, что в академии теперь жила магическая бомба, так ее еще и убить хотели!
        Анжелина подбросила яблоко, которое чуть было не убило Майю, на ладони и непринужденно сообщила:
        — Вы знаете, мне кажется, что это была проверка. Здесь слишком мало яда, чтобы кого-то убить. Готова поклясться: бедную девочку просто испытывали. Проверяли на прочность.

* * *

        Майя
        — Да, серевера было слишком мало, чтобы убить. Но достаточно для проверки, миррин Анжелина права.
        Голоса долетали сквозь тьму, и я еще подумала: вчера днем я и поверить не могла бы, сколько приключений мне выпадет меньше, чем за сутки. А ведь говорила мне бабушка: не ешь немытое… Но яблоко так соблазнительно краснело твердыми боками, да и что может быть лучше свежего плода с ветки, особенно в противную осеннюю погоду?
        Соблазнилась. Не утерпела.
        Я открыла глаза и увидела того самого господина, который хлопотал надо мной вчера вечером после нападения харваруна. Сейчас на нем был врачебный халат и белая шапочка, которая скрывала темные кудри. Звякнули склянки, сверкнул шприц, клюнув меня в руку; я лежала на койке, отделенной от остального мира полотняной ширмой. Откуда-то издалека доносились голоса.
        — Что ж, проверявшие убедились, что ее организм блокирует яд, — откуда-то справа выплыл ректор Холланд и уплыл, чтобы через несколько мгновений появиться снова: я поняла, что он ходил взад-вперед. — Значит, организатор находится на территории академии, — ректор сделал паузу и добавил таким тоном, что у меня заныло в животе от страха: — И если он думает, что я не узнаю…
        Холланд был наполнен яростью — холодной, звенящей, той, которая заставляет рвать врага голыми руками. Белая комната качнулась и поплыла куда-то вперед, и врач тотчас же похлопал меня сжатыми пальцами по щеке.
        — Не спать, не спать! — строго окликнул он. — Миррин, вы меня слышите? Не спать!
        — Все она слышит, — пробормотал Холланд, и я точно видела, что он недоволен. Ну конечно — я свалилась ему на голову и принесла с собой целый ворох проблем. Если бы не я, он сейчас проводил бы субботний вечер там, куда так нарядился — а теперь вот и щегольской темно-синий галстук с искрой чуть съехал на сторону, и дорогой костюм, идеально пошитый по фигуре, утратил лоск.
        Мне вдруг подумалось, что у ректора было свидание, и я внезапно уловила прикосновение странного чувства. Казалось бы, какое мне дело? Джон Холланд может пойти, куда захочет, у него наверняка есть и друзья, и отношения…
        — Слышу, — откликнулась я, пытаясь справиться с неловкостью. — Что случилось?
        — То случилось, что яблоки надо мыть, — проворчал Холланд, и я в очередной раз сказала себе, что он невыносим. — И не совать в рот всякую гадость. Вас пытались отравить драконьей слизью, миррин Майя. Убедились в том, что ваша сила запечатывает и отторгает сильнейший яд.
        Некоторое время я лежала на койке, чувствуя себя, словно в проруби. Отравить меня? Кому я могла понадобиться?
        — Как он проник в академию? — спросила я. — Человек, который отравил яблоко?
        Холланд остановился. В его темных глазах сверкали яростные искры, лицо осунулось и заострилось. Должно быть, сейчас ректор прикидывал, как именно расправиться с тем, кто меня отравил: снять с него голову голыми руками или запустить муравьев в уши, как делали в древности в Чинской империи.
        Я была ему безразлична. Джона Холланда глубоко задело то, что кто-то обстряпывал собственные делишки в академии, там, где он царил, правил и был единственным владыкой. Это заставляло ректора дрожать от гнева и ненависти, и я прекрасно его понимала.
        — Понятия не имею, — тонкие губы Холланда на мгновение дрогнули так, словно он собирался плюнуть. — Ясно одно: злоумышленник сейчас в академии. Ему надо действовать быстро и наблюдать за всем, что происходит.
        — Простите, пожалуйста, мирр ректор, — сказала я, — возможно ли заставить человека что-то сделать при помощи магии? Просто… просто я не собиралась идти в сад. А потом подумала: а не пойти ли погулять? Вдруг меня заставили? Поторопили, чтобы никто больше не съел яблока?
        Холланд устало вздохнул и, пройдя к сверкающему лотку с инструментами, извлек нечто похожее на лупу с семью разноцветными лицами. Когда он приблизился к койке и навел этот инструмент на меня, то я вдруг ощутила мимолетное прикосновение к голове, словно невидимая ласковая рука погладила меня по волосам. Потом Холланд вздохнул, протянул лупу врачу и произнес:
        — Все верно, миррин Майя. Вас подтолкнули туда, я только что видел крошечные нити остаточной магии. Их слишком мало, чтобы выцепить того, кому они принадлежат.
        Мне сделалось тоскливо. Должно быть, примерно так себя чувствует кукла, которая вдруг понимает, что живет не по своей воле, а по приказу кукловода, чьи пальцы дергают ее за ниточки.
        — Прикажете заточить меня в башню? — устало спросила я. — Чтобы я сидела там, никому не вредила, и мне никто не вредил.
        — Не говорите глупостей, миррин! — огрызнулся ректор, и я в очередной раз подумала, что перепортила ему все, что могла. Холланд вновь принялся ходить туда-сюда — переполненный усталостью и досадой, угрюмый, потемневший. Врач бросил оценивающий взгляд в его сторону и предположил:
        — Возможно, придется подозревать кого-то из студентов. Посторонних на территории академии нет. Предателя среди учителей тоже.
        Ректор пожал плечами. Я почувствовала себя очень маленькой и ненужной — раздражающей помехой, которую нельзя просто так взять и выбросить прочь. Я была угрозой для мира — а маги клялись защищать мир и людей в нем.
        — Что бы приказал мой отец на моем месте? — спросил Холланд, посмотрев на врача. Тот вздохнул.
        — Разумеется, убить ее и избавиться от проблемы. Только вот убить ее невозможно. Харварун не справился. Серевер тоже.
        — Ну спасибо! — возмущенно воскликнула я. — Вы уже решаете, как от меня избавиться!
        — Я этого не говорил, — отчеканил ректор так, что все мое возмущение взмахнуло хвостом и убралось в самую глубокую нору на свете. — Но с моим отцом вы все-таки пообщаетесь.
        Почему-то от этого у меня холодок по спине пробежал. Если сын такой, то каков же там папаша? Кажется, Холланд-старший был не тем, с кем следует завести нежную дружбу.
        — Полагаете, он скажет правду? — скептически осведомился врач. Ректор хмуро посмотрел на меня и ответил:
        — Мой отец тот еще букет добродетелей, но прежде он никогда не врал. Подняться сможете?

* * *

        Джон
        Девчонка ковыляла за мной так, словно ее избили, и теперь она едва могла переставлять ноги. По счастью, никто не попался нам по пути: все студенты сидели в комнатах по распоряжению разобиженного Шелти. Тот воспринял угрозу безопасности академии как личное оскорбление, и я прекрасно его понимал.
        Одно дело обнаружить магическую редкость, пусть даже пугающую. В конце концов, это работа мага — действовать в меняющемся дивном мире, вставать перед его угрозами и находить решения самых сложных задач. И совсем другой вопрос — понять, что убийца действует на твоей территории и чувствует себя там, словно кот среди банок со сметаной, свободно и вольно.
        «Ничего, котик, — подумал я, входя в лабораторию. — Я тебя поймаю».
        Это мог быть студент — на старших курсах достаточно сильных магов, которые могут выполнять чужие инструкции. Наш злоумышленник узнал о Майе, захотел ее испытать и дал распоряжение кому-то из студентов. Я вновь ощутил досаду: остаточные магические нити были до того мелкими, что их хозяина невозможно было отследить.
        Ловкий, умелый и опытный. Опасный у меня враг.
        Я зажег свет, и Майя негромко ахнула у меня за спиной. Да, лаборатория способна впечатлить, особенно того, кто вошел в нее впервые. Именно здесь можно было почувствовать все то могущество, которым наделяет магия. Жаль, что понять ответственность, которую она дает, могут далеко не все. Пройдя к зеркалам, я снял покрывало, скользнул взглядом по своим отражениям и покосился в сторону Майи: девчонка стояла с приоткрытым от удивления ртом.
        — Впечатляет? — не удержался я, и Майя улыбнулась, словно ребенок, который оказался на ярмарке. Магия была для нее подлинным чудом, и впервые я подумал об этой загадочной доставщице еды с определенным теплом.
        — Да, — откликнулась она. — Столько отражений! И все разные, и все движутся…
        Она умолкла, решив, видно, что я приму ее за восторженную дурочку. Хлопнув в ладоши, я активировал заклинание покорности, и зеркала погасли, сменившись огоньком готовности к работе. Незачем было тратить время даром.
        — Я, Джон Холланд, ректор Королевской академии, начинаю работу, — произнес я, и красный огонек мигнул и загорелся зеленым. Когда лабораторию наполнило золотом лучей и звоном, то Майя снова ахнула, и Огастас тотчас же произнес со своей полки:
        — Где ты выкопал эту деревенщину, малыш Джонни? О, да это же повелительница пончиков!
        Майя испуганно вскрикнула и шарахнулась в сторону — почти шарахнулась, опомнилась в последний миг, решив, наверно, что победительнице харваруна незачем бояться говорящих черепов. Я указал в сторону Огастаса и произнес:
        — Знакомьтесь, миррин Майя, это мирр Огастас Холланд, бывший ректор академии. Мой отец.
        Стоило отдать ей должное, Майя быстро справилась с волнением — теперь в ее взгляде было только любопытство. Она сделала несколько шагов вперед, и я выставил руку, не давая ей пройти дальше. Я знал, что Огастас не способен ни на что, кроме болтовни, но лучше к нему все-таки не приближаться.
        — Ваш отец? — шепотом переспросила Майя. — А как же он… он мертв?
        — Уже много лет, голубушка, — сварливым тоном ответил Огастас. — Хотите меня оживить? Вы сможете, надо только снять те цепи, которые вас сковали.
        «Убить ее и избавиться от проблемы», — ожил в моей голове голос Блюме, и на мгновение я с ним согласился. Если в Майе Морави есть та сила, которая способна вернуть Огастаса в мир живых, то уничтожить ее — это лучшее, что можно сделать.
        Я гневно отмахнулся от этой мысли, но Майя встревоженно посмотрела на меня, словно услышала ее.
        — Она была некромантом еще до родительского проклятия, малыш Джонни, — негромко сказал Огастас. — Потом оно усилило его в сотни раз, и молись, чтобы цепи удерживали ее и дальше. А те, кто захочет убить ее, поймут, что лучше не связываться и стоять в сторонке.
        — Чистильщики? — уточнил я, почувствовав, как в груди сделалось тяжело и жарко, а старый шрам, который шел поперек спины, налился огнем. Огастас рассмеялся, а Майя посмотрела на меня с нескрываемым ужасом.
        — Это люди, которые сочли тебя слишком опасной для мира, — объяснил я. — И решили уничтожить, пока ты не наворотила никаких дел.
        Быстро же они сработали! Впрочем, неудивительно: чистильщики, этакий неофициальный рыцарский орден, всегда появлялись там, где возникало что-то похожее на Майю.
        Если магия опасна, то ее лучше не укрощать, а уничтожать. У чистильщиков хватало для этого сил.
        В девичьих глазах сверкнули слезы, и я почувствовал прикосновение — Майя взяла меня за руку, но, кажется, сама не поняла, что сделала это. Она искала защиту и спасение; Огастас снова рассыпался противным хриплым смехом, и я подумал, что черепу моего отца лучше не доверять. Почему-то во мне поселилась и окрепла уверенность: он знает намного больше, чем рассказывает. Он, возможно, как раз и был тем, кто опутал Майю оковами.
        — Пока отдыхайте, пташки. Чистильщики поняли, что сейчас с ней не справятся. Решили просто понаблюдать.
        — Кто в академии работает на них? — спросил я. Тьма снова заструилась в глазницах — если бы Огастас был жив, то я предположил бы, что он неопределенно пожал плечами.
        Нет, это не чистильщики, а кто-то намного хуже. Огастасу просто нравится дергать меня за ниточки — вероятно, это единственное удовольствие, доступное ему в посмертии.
        — Поинтересуйся мандрагорами Дрейка. И теми, кто их выращивает.
        Я вопросительно поднял бровь. Вера Ханифут, которая осталась в академии на ночлег? Майя хмуро посмотрела в мою сторону и вдруг обнаружила, что держит меня за руку.
        По щекам девчонки плеснул румянец — она разжала пальцы и пробормотала:
        — Нет, нет. Вера не могла бы. Она моя подруга и… она не такая. Она вообще ушла из академии, я видела, как она уходила в город!
        — Посмотрим, — ответил я и скользнул мысленным взглядом по замку: да, миррин Ханифут все еще здесь, в одной из комнат для второго курса.
        Похоже, пришло время открывать нашу допросную.



        Глава 7. Кофе с солью и коллекция артефактов

        Майя
        Мне, конечно же, не разрешили присутствовать на беседе ректора и Веры — Холланд приказал мне отправляться в мою комнату и не найти новых приключений по пути. И, разумеется, я их нашла, потому что снова заблудилась, а на мое хлопанье в ладоши не пришел ни один домовой.
        Я прошла по длинному коридору, озаренному светом маленьких ламп: двери в аудитории были приоткрыты, и мне казалось, что за ними ворочается такая же грозовая тьма, которая дымилась в глазах черепа. Надо же — ректор Джон Холланд поставил на полочку череп своего отца и беседует с ним в свободное время… При мысли об этом у меня мурашки бежали по спине, и становилось холодно. Постояв у доски, на которой было вывешено расписание второго курса отделения некромантии, я пошла дальше по коридору, спустилась по лестнице и оказалась возле дверей, на которых красовалась табличка с надписью «Малый читальный зал». Дверь была открыта, из-за нее доносились негромкие голоса, поскрипывание стульев и шелест книжных страниц, и я решила заглянуть туда.
        Конечно, в субботу в читальном зале сидели только самые отъявленные зубрилы. За столом выдачи книг дремала строгая дама — на ее носу красовались очки, седые волосы были уложены в косы вокруг головы, а длинную шею украшали металлические кольца по моде Старого Юга. Возле окна расположились двое парней — изучали какие-то схемы в толстенной книге, переговаривались, то и дело глядя на улицу. Чуть поодаль учила уроки барышня — вокруг ее светловолосой головы порхали полупрозрачные синеватые бабочки, а очки были такими же, с помощью которых ректор сегодня оперировал сонного оленя. Парни оторвались от своей книги, привлеченные моими шагами, и один из них произнес:
        — О, да это же та девочка с пончиками!
        Он был смуглым, кудрявым и крепким — я сразу представила, как он бежит где-нибудь в саванне, сжимая в руках копье, а мир вокруг него наполнен птичьими криками, голосами там-тамов, шагами животных и синим светом низких звезд. Я улыбнулась, решив, что сейчас самое время познакомиться с кем-нибудь, кроме ректора Холланда и черепа его родителя, и ответила:
        — Меня зовут Майя, и я повелительница пончиков в этой части королевства.
        Парни рассмеялись. Девушка в очках недовольно посмотрела в их сторону, и бабочки над ее головой потемнели.
        — Можно потише? — хмуро попросила она.
        — Ой, Кетти, перестань! — второй юноша, низкорослый, стройный и узкоглазый, явно приехал из Чинской империи. Его улыбка была светлой и обаятельной, волосы цвета воронова крыла струились до середины спины, небрежно подхваченные заколкой на макушке, к левому плечу рубашки была приколота брошь с хризантемой, и я удивленно поняла, что он из владыческой семьи: хризантема была официальным цветком Чинской императорской фамилии. — Сегодня суббота, если ты не заметила.
        Кетти поджала губы и постучала по книге. Картинки в ней сердито зашевелились: всадник поднял коня на дыбы и обнажил меч, словно собирался броситься в бой на нарушителя спокойствия.
        — У нас в понедельник практикум на первой паре, если ты не заметил, — парировала Кетти. Я села за свободный стол, и гость из Чинской империи церемонно представился:
        — Меня зовут Тао, это Авенхви. А это Кетти, и она считает себя всех умней.
        — И у меня есть на это все основания! — фыркнула Кетти.
        — Что вы делаете? — поинтересовалась я, решив перевести разговор в другое русло. Кетти придвинула очки поближе к глазам и снова уткнулась в книгу. Тао указал на том, который лежал перед ними, и ответил:
        — Ищем способ вызвать привидение замка. Оно здесь есть, но постоянно прячется.
        Привидение? Куда же академии магии без своего привидения. Интересно, как оно тут выглядит? Хотелось надеяться, что оно не такое, как череп Огастаса Холланда — очень уж тот был пугающим. У меня мороз пробегал по спине, когда я о нем вспоминала.
        — А зачем оно вам? — спросила я. Авенхви улыбнулся и с деловитым видом ответил:
        — Здесь есть тайник, в котором ректор Сомерсет оставил свое собрание артефактов. Вредный был старикан, никогда не хотел ничем делиться.
        — В пятый раз вам говорю: ректор Холланд этого не одобрит, — сердито встряла Кетти. — Во-первых, вы не найдете привидение. Во-вторых, что-то раскапывать и разбирать в стенах академии запрещено.
        Кетти выглядела самой настоящей зубрилкой, которая не видит дальше учебников, но было ясно: она тоже в этой компании. Мне сделалось грустно. Я тоже хотела быть частью такой вот маленькой и дружной группы, найти товарищей, завести новые отношения. Вера была моей подругой, но с каждой минутой я все отчетливее понимала: это была совсем не дружба, и этому пришел конец, когда Вера увидела меня рядом с ректором Холландом.
        Тао выразительно завел глаза к потолку — там на фреске красовалась античная богиня мудрости с совиными крыльями в окружении толстеньких небесных духов, которые подносили ей книги.
        — Думаю, ректор Холланд будет доволен, когда мы принесем ему коллекцию артефактов, — заметил он, и я не удержалась и сказала:
        — Они наверняка уже истощились. Столько лет лежали, никто их не трогал… Так что теперь это только историческая ценность, не больше.
        Авенхви посмотрел на меня так, словно я была мастером сокрушать мечты.
        — Кетти, кажется, у тебя тут завелась родня в обществе зануд, — важно заметил он. Кетти ничего не ответила — фыркнула и снова взялась за чтение. Тао закрыл книгу и произнес:
        — Ладно, я готов. Башня Восточного ветра — коллекция может быть только там.
        — Почему там? — полюбопытствовала я. Тао посмотрел на меня снисходительным взглядом высокого сановника, который столкнулся с крестьянской глупостью.
        — Там была комната студентки, которую он любил. Барышня умерла на третьем курсе. Это, скажем так, место ценности. Оно нужно для того, чтобы сохранить что-то важное.
        — Башню Восточного ветра сто раз рассматривали, — рассердилась Кетти, захлопнув учебник. — Ничего там нет! И никакую студентку ректор Сомерсет не любил, все это враки! Он был слишком порядочен для такой дрянной глупости.
        — Все равно надо туда сходить, — произнес Авенхви. — Если мы ищем привидение, то почему бы не начать оттуда? — он обернулся ко мне и спросил: — Хочешь пойти с нами?
        — Хочу, — улыбнулась я. Кетти выразительно посмотрела на меня, словно хотела сказать, что ничего другого и не ожидала. — Я тут надолго и собираюсь найти друзей.
        — Если ты любишь неприятности, то считай нас своими лучшими друзьями, — улыбнулся Тао и пошагал в сторону дверей. — Вон Кетти говорит, что нас хлебом не корми, дай влезть в какую-нибудь историю.
        Кетти сгребла свои книги в охапку, сунула в сумку и двинулась за ним. Я шла рядом с ней; покосившись в мою сторону, она негромко сказала:
        — Эти придурки вечно во что-то влипают. Я всегда с ними хожу, чтобы их вытаскивать из проблем.
        — Будем вытаскивать вместе, — улыбнулась я и призналась: — Правда, я знаю только те заклинания, которые учила к вступительным экзаменам.
        Мы вышли в коридор, прошли мимо открытых дверей в аудитории и начали спускаться по лестнице. Академия выглядела спокойно и мирно: нам попадались студенты, бежали по своим делам домовые, женщина в светло-зеленом платье прикалывала булавками объявление к доске. Но меня точила какая-то неприятная липкая тревога.
        Что-то было не так, но я не понимала, что именно.
        — Да ладно, ты преуменьшаешь свои способности, — бросил через плечо Авенхви. Мы спустились по лестнице и оказались в длинном коридоре — он был ярко освещен лампами, но моя тревога усилилась раз в десять. — Ты же вчера порвала харваруна на тысячу харварунчиков.
        — Я не знаю, как это получилось, — призналась я. Мимо пробежал домовой — нес постиранную и выглаженную стопку одежды, и я вдруг подумала, что стала своей в этом месте. На мне такая же форма, как и на ребятах, и мы все вместе идем навстречу приключению. — Просто я вдруг поняла, что надо делать… ну и сделала.
        Кетти оценивающе посмотрела на меня и сказала:
        — Ты, возможно, интуит. Человек, который чувствует, как именно использовать магию. Тот, кто может колдовать без заклинаний, просто берет и направляет магические потоки.
        Портреты на стене коридора скептически смотрели нам вслед. Ученые, писатели, военные — рядом с каждым портретом красовалась табличка, которая поясняла, что именно эти замечательные люди сделали для академии. Я мельком выхватила фразу «…помог в реставрации Башни Берты после Пятилетней войны» рядом с портретом важного генерала, и мне показалось, что он, седой мужчина с презрительным выражением лица, едва заметно повернул голову в мою сторону.
        Захотелось прибавить шага. Может, это и был призрак академии?
        — Не совсем, — ответила я. Моя история была долгой, запутанной, и я не думала, что надо прямо сейчас вывалить ее на головы новых знакомых. Кетти понимающе кивнула.
        — Ректор Холланд велел не рассказывать? — уточнила она. Я утвердительно качнула головой, и Авенхви, который шел впереди, толкнул темную деревянную дверь. С другой стороны повеяло сквозняком, и Тао обернулся ко мне и объяснил:
        — Там давно никто не живет. Просто место, куда стаскивают всякий хлам, какой жалко выбросить.
        — И вы думаете, что привидение будет жить среди старых тряпок! — почти возмутилась Кетти. Тао усмехнулся.
        — Посмотрим, — сказал он и скользнул в дверь. Мы подались за ним; входя, я услышала, как Авенхви захлопал в ладоши, и башню озарило светом проснувшихся ламп. Винтовая лестница, которая убегала вверх, была чисто выметенной, в прохладном воздухе царил запах жасмина, и это место вдруг показалось мне вполне уютным. Тревога отступила так быстро, словно ее вообще не было.
        — Анжелину видели? — спросил Авенхви. — Она сегодня принарядилась.
        Тао прищурился, цокнул языком, как делают, когда имеют в виду высшую степень чьего-то очарования. Его улыбка сделалась мягкой и бестолковой.
        — Ей ничего не светит, — отчеканила Кетти. — Ректор Холланд не из тех, кто заводит служебные романы.
        Я вспомнила, как сегодня видела ректора в компании молодой преподавательницы: он обнимал ее так, словно этот роман давно был между ними. Мне снова сделалось неловко, хотя я прекрасно понимала, что стыдиться тут нечего. Ничего дурного я не сделала, кого обнимает ректор — не мое дело. Они свободные взрослые люди, пусть занимаются, чем хотят.
        — Анжелине это скажи, — бросил Авенхви. — Она на нем висит, как обезьяна на дереве.
        — Как думаете, — деловито осведомился Тао, — если я приглашу Анжелину на свидание, она пойдет?
        Мы рассмеялись так, что стекла в высоком стрельчатом окне звякнули. Во взгляде Тао сверкнула обида.
        — Я из императорской семьи. Юноша достойного воспитания и благородства, — сказал он. — Почему ей не пойти?
        — Потому что ты сопля! — Авенхви продолжал хохотать. — Тебе девятнадцать, и ума, как у хлебушка.
        — Сам ты хлебушек! Булка завитая! — Тао окончательно разобиделся, и я примиряюще сказала:
        — Ты поэтому решил найти коллекцию? Чтобы миррин Анжелина обратила на тебя внимание?
        Не очень-то она мне нравилась, несмотря на то, что хлопотала надо мной, когда я откусила отравленное яблоко. Тао покосился в мою сторону так, словно я поняла нечто очень важное.
        — В Чинской империи принято дарить избраннице редкий и дорогой подарок. Тогда она не откажет влюбленному в нее герою.
        Кетти и Авенхви снова расхохотались, будто были не студентами, а школьниками.
        — Тао влюбился в училку! — хором пропели они. Тао устало прикрыл глаза, вздохнул и, обойдя Авенхви, вышел к площадке на лестнице. Здесь была еще одна закрытая дверь; Тао провел пальцем по замку, и я увидела, как от его ногтя поплыли завитки золотого тумана.
        — Откройся, — приказал Тао, и я услышала щелчок замка. От руки Тао отделился оранжевый огонек, скользнул в открывшуюся дверь, и я увидела очертания бесчисленных ящиков и коробок.
        — Прошу! — пригласил Тао, и Авенхви весело сказал:
        — Ну, парень, тебе бы во взломщики податься!
        Мы вошли в небольшой зал, заставленный коробками. Вопреки моим ожиданиям, здесь совсем не пахло пылью и гнилью — просто прохлада с легкой жасминовой ноткой. Огонек Тао поплыл по проходу между коробками — мы двинулись следом, и Авенхви объяснял по пути:
        — Тут раньше были комнатки для слуг, потом их переделали для студентов, которым нужна особая обстановка…
        — Психически нестабильных, — перебила Кетти. — У них особая магия, и лучше им держаться в стороне от остальных.
        — Хочешь сказать, возлюбленная Сомерсета была безумной? — уточнила я. На смуглом боку одного из ящиков красовалась выжженная руна, похожая на птичью лапку, и мне почудилось, что в ней вспыхнули искры, когда мы прошли мимо. Возможно, это был какой-то защитный знак.
        — Да не была она его возлюбленной, — хмуро бросила Кетти. — Незачем повторять эти глупости.
        Мы вышли к мутному окошку, за которым царил поздний осенний вечер — оно выходило в сад, и размытые очертания деревьев казались теми привидениями, которые хотели найти ребята.
        Моя притихшая было тревога снова шевельнулась в груди. Что-то было не так, но я никак не могла понять, что. Тао положил книгу на подоконник, начал читать, бесшумно шевеля губами и водя пальцем по строчкам. Мы замерли, боясь пошевелиться.
        Когда меня оторвало от пола и подбросило к потолку, то я даже не успела удивиться.

* * *

        Джон
        Я все-таки решил не открывать допросную. Моего кабинета было вполне достаточно для беседы. Не родился еще тот студент, который не дрожал бы, заходя сюда. Здесь все окутано той давящей властью, что невольно заставляет склонять голову, здесь смиряются даже самые невероятные гордецы — только я в детстве играл под столом отца и не задумывался о том, почему те, кто сюда входит, выглядят так, словно их обвиняют в преступлении.
        Домовой принес мне чашку кофе с солью, и, сделав глоток, я вспомнил пончики. Да, Майя Морави настоящая мастерица, этого не отнять. Мне стало жаль ее — столько приключений за два дня вряд ли кто способен вынести с холодным сердцем. Однако она неплохо держалась — не ныла, не ревела, не впадала в истерику.
        Одним словом, молодец. Хвалю за стойкость.
        Вера Ханифут вошла в кабинет со сдержанным достоинством, за которым проглядывал страх. Она не понимала, зачем ее вызвали, и над ее головой я заметил едва различимые бледно-голубые искры: студентка прикидывала, что могло пойти не так.
        — Добрый вечер, мирр ректор, — самым спокойным и дружелюбным тоном человека, который ни в чем не может быть виноват, сказала она. — Что-то случилось?
        — Напомните, миррин Ханифут, почему вы остались в замке? — спросил я, не глядя ей в лицо и быстро скользя карандашом по бумаге: как показывал мой опыт, это выводит из себя сильнее всего.
        — Мы выращиваем мандрагоры Дрейка и должны следить за горшками, — ответила Вера. — Комендант разрешила мне остаться на выходные.
        — И в пятницу вечером вы уже были здесь?
        — Да. После лекций я сходила домой за вещами и осталась ночевать в спальне второго курса, — едва заметная морщинка перерубила безмятежно гладкий девичий лоб. Вера не понимала, что не так.
        Я отпил кофе из чашки. Надо было собраться с силами, чтобы посмотреть в самую глубину ее души — туда, куда забрался Чистильщик.
        — Посмотрите на меня, миррин Ханифут, — приказал я и взглянул Вере в глаза. Она вздрогнула всем телом, сжалась, обхватив себя за плечи, и над ее головой поплыли огненные завитки. Я выхватил один и растер в пальцах, поморщившись от боли — Вера смотрела мне в лицо, и по ее щекам струились слезы.
        Перед глазами мелькнул образ того, кто подбросил Вере яд для Майи, приказал нанести его на яблоко и подтолкнуть жертву в ловушку — крошечный, едва уловимый. Будь я хоть чуть-чуть послабее, ни за что не смог бы его выделить. Молодой мужчина, не старше тридцати — одет дорого и со вкусом, светлые волосы лежат в модном беспорядке, строгое бледное лицо принадлежит талантливому умнице, а не выскочке из грязи в князи. Я скопировал образ, выплеснул его из памяти Веры на бумагу и подумал, что где-то уже видел этот цепкий пристальный взгляд. Незнакомец смотрел так, словно хотел не просто уничтожить — в нем была очень глубокая и очень личная ненависть.
        Освободившись, Вера отшатнулась к дверям, не удержалась и шлепнулась на ковер. Я вздохнул, вышел из-за стола — усадил ее в кресло, протянул стакан воды. Вера сделала несколько глотков, клацая зубами по краю и всхлипывая.
        — На вас было оказано крайне серьезное воздействие, — медленно, чтобы она все поняла, произнес я и протянул ей листок с портретом. — Вам знаком этот человек?
        Вера стерла слезы, взглянула на портрет и неопределенно пожала плечами. Именно этого я и ожидал: при таком глубоком воздействии память сама вычищает образ того, кто на нее повлиял.
        — Нет, — она прерывисто вздохнула, шмыгнула носом. — А кто это? Что вообще случилось?
        — Я полагаю, что это один из чистильщиков, знаете, кто они такие? — Вера испуганно кивнула, и я продолжал: — Он повлиял на вас — заставил остаться в академии, дал яд и приказал отравить Майю Морави.
        Вера сделалась похожа на перепуганную рыбу — глаза сделались круглыми, рот приоткрылся.
        — Майю? То есть… то есть, как это «отравить Майю»? Мы подруги! — возмущенно воскликнула она.
        — Да, и он об этом знал, — сказал я. — И повлиял на вас, когда вы сначала пошли домой, а потом вернулись в академию.
        И это означало только одно: Майя Морави уже успела как-то проявить себя до того, как уничтожила харваруна. Возможно, именно поэтому ее родители ударились в бега.
        Под ногами дрогнул пол, все в кабинете качнулось, и перед моим внутренним взглядом всплыло: башня Восточного ветра. Там произошел колоссальный выплеск магии и…
        И там были студенты. Четверо. Я видел их горящие фигурки на фоне мрака.
        Должно быть, Вера удивилась, когда я открыл проход в пространстве и рухнул в него.
        Но вопреки моим опасениям, в башне Восточного ветра не было пожара. Все коробки с тем, что вроде бы не нужно, но однажды может пригодиться, были на месте, по ним не бежали язычки огня, воздух пах освежителем, а не гарью. Я замер на несколько мгновений, усмиряя тошноту и головокружение. Проход в пространстве нельзя открывать в пределах здания — ощущения будут почти как при сотрясении мозга. Но медлить было нельзя.
        Впереди кто-то всхлипывал. Я быстрым шагом прошел к окну и увидел троицу студентов, окутанных золотистым коконом идеально выстроенного защитного заклинания. Та, которая его создала, парила под потолком и, увидев меня, жалобно пролепетала:
        — Мирр ректор, помогите…
        Ну конечно. Майя Морави. В ее взгляде плескалась растерянность и испуг, она с трудом сдерживала рыдания. Авенхви, принц Тао Вань Чинский и Кетти, веселая троица, тоже хлюпали носами. Похоже, то, что начиналось как интересное приключение на ночь глядя, едва не закончилось похоронами.
        — Морави, — рыкнул я, опуская ее на пол направленным заклинанием. — Ну конечно. Вы не можете найти свою комнату без проблем, я помню.
        — Не ругайте ее, мирр ректор, — умоляюще проговорила Кетти. Отличница, она принадлежала к той категории студентов, которую любят преподаватели без фантазии: никакого вольнодумства, никакого воображения, всегда выученный материал и только высокие баллы на экзаменах. — Она нас всех спасла.
        Коконы защитных заклинаний растворились сверкающим дымом. Принц Тао бросился ко мне и, указав куда-то в сторону окна, торопливо заговорил:
        — Мирр ректор, мы искали клад с артефактами, которые оставил ректор Сомерсет. Я не сомневался, что это башня Восточного ветра, потому что… ну вы знаете ту историю про студентку. Мы решили вызвать привидение и узнать у него поподробнее. Пришли сюда вчетвером. Я мысленно произнес то заклинание, которое прочитал в Кодексе Мааля. Но привидения не было, а потом вот из той стены выбросило огонь — это было цунами какое-то. А Майя просто махнула рукой, и нас окутало защитным коконом. Мирр ректор, давайте посмотрим, что там! Пожалуйста!
        Он вылил все это на меня буквально за секунду, и чем дольше говорил принц, тем сильнее шевелились волосы у меня на голове. Клад ректора Сомерсета был легендой академии — всего лишь легендой, не более того. Кодекс Мааля был той книгой, которую запрещено читать второкурсникам. Огненное цунами — это был обережный дух, который собирался испепелить идиотов, что решили его ограбить.
        И Майя Морави спасла новых товарищей по валянию дурака. Судя по тому, какой жест изобразил Тао, это было заклинание Ворона. Вещь, которая не под силу ни одному студенту, да и преподаватели с ней справляются с трудом.
        Я перевел взгляд на повелительницу пончиков. Она дрожала от страха, и я невпопад вспомнил, как Майя держала меня за руку.
        — Вы спасли этих идиотов, — произнес я и язвительно поинтересовался: — Кто из вас, болванов, возьмет в жены свою спасительницу, как требуют древние законы? Как вы вообще додумались до Кодекса Мааля? У вас в голове что, пареная репа или опилки?
        Тао и Авенхви опустили головы, старательно рассматривая носки своих ботинок. Я обернулся к Кетти, которая покраснела от стыда, и продолжал:
        — Ну ладно они, я уже привык, что у этих двоих фантазия бежит впереди ума, а ума там и рядом нет. Ну а вы-то, Кетти! Разумная, толковая девушка! Отличница! Как вы-то к ним прилепились, я не понимаю! Почему ни один из вас не подумал о том, как это может быть опасно? Почему ни один из вас не прочитал предостережение в первой главе кодекса? Начинающие волшебники работают только под руководством опытного мага!
        Головы опустились еще ниже. Майя всхлипнула. Я окинул мысленным взглядом минувший день и сказал, что затрахался во всех смыслах.
        И это только выходной, когда жизнь должна идти спокойно и сонно. Страшно представить, что тут начнется в будни.
        — Мы больше не будем… — пробормотал Авенхви.
        — Конечно! — воскликнул я. — Так я вам и поверил. Ваше высочество, я сегодня же напишу его величеству о том, что вы тут затеяли и как едва не погубили товарищей…
        Я не договорил. Нос дернулся, уловив едва заметный запах розового масла — того самого, в котором столетие назад хранили артефакты. Это был даже не аромат, лишь тень аромата, но…
        Не глядя на студентов, я прошел к стене — провел по ней ладонью, постучал по камням, и один из них неожиданно повернулся и выскользнул, открывая тайник. Ребята восторженно ахнули у меня за спиной: они уже забыли о том, что едва не погибли — ими вновь владел азарт кладоискателя, чья лопата наткнулась на что-то твердое в выкопанной яме.
        В тайнике лежал ларец из темного дерева — самый обычный ларчик, в котором раньше барышни хранили косметику и украшения. Я осторожно провел по нему подушечкой большого пальца, проверяя на дополнительную защиту. Нет, ничего. Просто цветочная резьба, бронзовая бляшка с названием фирмы-производителя, замочек — я повернул его, поднял крышку и увидел розовое масло, в котором лежали аккуратные ряды серебряных пластинок.
        — Артефакты ректора Сомерсета… — выдохнул Авенхви и восторженно воскликнул: — Получилось!
        — С ума сойти! — я не видел Тао, но чувствовал, что он готов броситься в пляс от счастья. — Мы его нашли!
        — Я не слышал, чтобы вы благодарили миррин Морави за то, что стоите тут живые, а не лежите пеплом, — проворчал я и закрыл ларец. Артефакты надо было осмотреть и проверить — если это в самом деле клад Сомерсета, то его придется сдать в министерство магии, как и все клады, которые оставили волшебники. К тому же, за древностию лет артефакты наверняка пришли в негодность, так что вряд ли пригодятся в академии. Ребята разочарованно вздохнули.
        — Спасибо, — я обернулся и увидел, что принц поклонился Майе в ноги, сложив руки у груди, как требовали традиции Чинской империи. — Майя, ты всегда желанная гостья во дворце моего отца и моя подруга до конца дней. Если тебе понадобится помощь, только скажи.
        — Спасибо, — Авенхви улыбнулся, но было видно, что сейчас он по-настоящему понял, каким чудом все они избежали мучительной смерти, и его слегка знобило. А Кетти шмыгнула носом, обняла Майю и расплакалась. На всякий случай я укутал ларец с артефактами личным защитным заклинанием и со вздохом произнес:
        — Ладно, дети, идите спать, ночь на дворе. И проводите вашу спасительницу. А завтра с самого утра — отработка. Будете помогать миррин Морави на кухне.
        Студенты убежали с такой скоростью, словно за ними гнался дракон. Я неторопливо пошел к выходу — спешить уже было некуда — думая о Майе Морави, повелительнице пончиков. Родительское проклятие, заклинание Ворона и устойчивость к ядам.
        Неудивительно, что чистильщики хотят ее убрать, с такой-то силой. И, пожалуй, в скором времени в академии появятся гости — и надо быть к этому готовым.



        Глава 8. Блинный завтрак и незваные гости

        Майя
        Проснувшись утром, я несколько блаженных минут лежала, ни о чем не думая — потом новый день навалился на меня стуком дождя в оконное стекло, и я вспомнила обо всем, что случилось вчера вечером.
        Еще одно заклинание — на этот раз защитное. Я не помнила, как оно вырвалось из меня, я вообще ничего не помнила — пришла в себя только после того, как увидела яростный взгляд ректора Холланда и поняла, что мы только чудом сумели избежать большой беды. Что ж, нет худа без добра: все кончилось хорошо, мы не пострадали, обнаружили клад, а я нашла новых хороших знакомых — не буду пока обольщаться, называя их друзьями.
        Но медлить незачем. Бабушка всегда говорила, что ранняя птичка червячков собирает, так что надо привести себя в порядок и отправляться на кухню, тем более, у меня там сегодня помощники. Приготовим пончики с начинкой и будем радоваться жизни — она всегда хороша, если у тебя есть пончик.
        Приведя себя в порядок, я вышла из комнаты и возле лестницы столкнулась с Анжелиной. Она не делала мне ничего плохого, она вообще спасала мне жизнь, но в душе что-то тревожно зазвенело, когда я увидела ее доброжелательно-ледяную улыбку.
        — А, на ловца и зверь бежит! — весело сказала Анжелина, но за этой веселостью похрустывал мороз. Почему? Сама не знаю. — У нас с тобой сегодня первое занятие.
        — Ка-какое первое занятие? — от удивления я даже заикаться начала, а этого не случалось уже лет десять. Анжелина снисходительно улыбнулась.
        — Мирр ректор велел нам начать индивидуальные тренировки. Он считает, что тебе нужно уметь контролировать то, что тебя наполняет. Самой, без учета твоих цепей.
        — Любые цепи могут разорваться… — мрачно откликнулась я. Анжелина понимающе кивнула.
        — Вот именно. Так что иди завтракать, а потом жду тебя в тренировочном зале. Часа хватит, успеешь к своим пончикам, — улыбка вроде бы стала теплее, но я все равно чувствовала неловкость. — Они у тебя великолепны.
        — Спасибо. Сегодня будут с вишневым вареньем.
        На том мы и расстались. Я пошла вниз по лестнице, Анжелина поднялась вверх, и я услышала веселое цоканье ее каблучков по коридору. Тридцать три пекла, почему мне сейчас настолько не по себе? Она преподаватель, она не хочет мне ничего плохого, но я все равно чувствовала себя кроликом, на которого завораживающе смотрят янтарные глаза кобры.
        Тьфу ты. Я набитая дура. Какие кролики, какая кобра?
        В обеденном зале было пусто, если не считать мирра Дженкинса, который пил кофе с угрюмым видом. Я улыбнулась, поздоровалась и села в самый дальний угол. Тотчас же двое домовых накрыли завтрак: маслянистую стопку уже знакомых блинчиков, блюдо с нарезанной слабосоленой семгой, мисочки с икрой, творожным сыром и зеленью, овощи. Едва я взялась за блин, как в столовой появилась Кетти, зевая и потирая глаза — усевшись рядом со мной, она придвинула к себе кофейник и призналась:
        — Честно говоря, я до сих пор не верю, что жива. Спасибо, что спасла.
        Я улыбнулась.
        — Не за что. Я все равно этого не помню.
        — Вспомнишь, — пообещала Кетти, отпив кофе. — Миррин Анжелина будет с тобой заниматься, ректор ей вчера вечером приказал.
        Я представила, как Холланд вызывает Анжелину к себе на ночь глядя, и она стремится к нему, полная надежд, и все заканчивается просто приказом руководителя. Неудивительно, что сейчас у нее в глазах ледышки.
        Хватит. Я думаю о каких-то глупостях.
        Стоило мне подумать о ректоре, как я увидела Холланда — одетый по-домашнему, в простую светлую рубашку и мягкие штаны, он прошел к преподавательскому столу и, не глядя в нашу сторону, сел и о чем-то негромко сказал Дженкинсу. Почему-то я ждала, что он обернется и посмотрит на меня — но он не обернулся.
        Нет, мне не сделалось обидно. Нет. Просто что-то неприятно шевельнулось в душе.
        Пришли Тао и Авенхви — поздоровались с нами, сели за стол, и Кетти спросила:
        — Что случилось? Тао, ты как будто что-то затеял.
        Чинский принц, который и в самом деле сейчас выглядел, словно заговорщик, не успел ответить — в столовую легкой веселой птичкой ворвалась Анжелина. В ее руках был букет темно-красных роз, очень редких в это время года, и судя по тому, каким румянцем залился Тао, цветы были посланы именно им. Анжелина села рядом с ректором, поцеловала его в щеку, и я услышала:
        — Спасибо, Джон. Очень мило с твоей стороны. Обожаю розы!
        На Тао было жалко смотреть. Он не мог оторвать глаз от Анжелины, и его губы подрагивали, словно чинский принц сдерживал брань. Я ободряюще дотронулась до его руки, и в это время Холланд невозмутимо произнес:
        — Анжелина, видит Бог, я тут не при чем.
        Дженкинс склонился к чашке с кофе, старательно делая вид, что его интересует только напиток. Анжелина одарила ректора опаляющим взглядом, презрительно бросила розы на скамью рядом с собой и, не говоря ни слова, принялась есть, кромсая несчастный блин ножом с таким видом, словно в тарелке перед ней лежал Холланд собственной персоной. Некоторое время мы ели молча, а потом Авенхви сказал:
        — Нет, ну а что ты думал? Как ей было понять, что это ты отправил?
        — Чинские розы, — прошипел Тао и повторил вразбивку: — Чинс-ки-е. Тут только я оттуда. Что тут еще можно понимать?
        — Это глупо, — вздохнула Кетти. — Чего ты от нее ждешь? Что она будет с тобой встречаться?
        Тао посмотрел на Кетти словно на дурочку, а потом перевел взгляд на меня, будто призывал вмешаться и воззвать к разуму.
        — Конечно! Почему бы ей и не встречаться со мной? Я вообще-то принц. Пусть не наследник чинской короны, но все же.
        — Она же учитель, — сказала я. — А ты ученик. Это вообще-то неправильно.
        Ясно было, что такие отношения никого не доведут до добра. Отчислят без права на восстановление и не посмотрят на то, кто тут принц. Тао окончательно расстроился, разобиделся и дальше ел молча. Бегло посмотрев в сторону преподавательского стола, я увидела, что Холланд взял чашку с кофе, поднялся и пошел к выходу. Анжелина даже не посмотрела на него — продолжала рубить блины короткими взмахами ножа.
        Что-то подсказывало мне, что наше первое занятие вряд ли пройдет, как по маслу.

* * *

        Джон
        Проводить работу с артефактами положено при дневном свете, каким бы скудным он ни был. После завтрака я прошел в свою личную лабораторию, вынул ларец из сейфа и, сняв с него защитные заклинания, взялся за дело.
        Анжелина, конечно, была в ярости. Я до сих пор чувствовал прикосновение ее губ к своей щеке — кожа горела, будто там был ожог. Миррин Хольцбрунн, конечно, красавица, у нее множество поклонников среди студентов, да и Виктор часто смотрит на нее этаким затуманенным взглядом, но она видела то, что хотела видеть.
        Возможно, надо было как-то ей подыграть. Что там требует этикет в таких случаях? Не вводить даму в затруднительное положение?
        Ну и сто дьяволов и с этикетом, и с Анжелиной. Пусть больше думает о работе, а не о том, как повыше забраться на работодателя.
        Я надел перчатки, выставил сверкающие кувезы и принялся осторожно вынимать артефакты из розового масла. Коллекция ректора Сомерсета — а это была именно она, только мирр Сомерсет выбивал на артефактах руну Хонь, похожую на птичью лапку — по-настоящему впечатляла. Чего здесь только не было! Артефакты мгновенной почты, исцеления, перемещения в пространстве, трансформации — жаль, что почти все они успели прийти в негодность и превратились в простые серебряные пластинки. Можно отнести в банк, можно отдать на переплавку и сделать украшение — ладно, министерство разберется, что с этим можно сделать.
        Но Майя Морави… Я прекрасно знал своих студентов: ни Тао, ни Авенхви, ни Кетти не смогли бы открыть тайник. Они могли бы прочитать там все заклинания мира — ларец остался бы на своем месте, его защита среагировала именно на Майю. Я вспомнил, с каким видом Анжелина выслушала вчера мое распоряжение о начале индивидуальных занятий — да, выглядела она так, словно съела несколько лимонов. Но девчонку надо учить — она должна уметь справляться с тем, что ее наполняет.
        Стоило мне подумать о Майе, как в лабораторию вкатился домовой и, уставившись на меня черными бусинками глаз, сообщил:
        — Мирр ректор, там к вам приехали. Человек из министерства магии.
        Я вопросительно поднял левую бровь — это и правда было удивительно. Важные мирры из министерства не работают в выходные: в воскресенье они спят до обеда, потом пьют, а потом играют в карты и общаются с прелестницами — так во всяком случае уверял Огастас при жизни, а я не думал, что он врет. Я вздохнул, убрал артефакты ректора Сомерсета под защитное заклинание и, сняв перчатки, пошел в свой кабинет.
        Кому, интересно, я мог понадобиться? У ректоров академий магии тесные и сложные отношения с министерством, но я умудрился не завести там ни врагов, ни конкурентов. Все просто: академия учит студентов, а я организую этот процесс, не участвую в интригах и не пытаюсь занять чужое высокое кресло.
        Войдя в кабинет, я на мгновение остановился — лишь на мгновение, нельзя было показывать того, насколько я удивлен. В кресле для посетителей вольготно расположился тот самый господин, которого я вчера вечером извлек из памяти миррин Ханифут. Дорогое пальто нараспашку, костюм, пошитый столичным портным, тяжелое золото перстней и давящий взгляд человека, который осознает свою силу и готов пустить ее в ход — мне показалось, что в кресле сидит такая же грозовая туча, которую я увидел на месте Майи в пятницу вечером.
        — Чем обязан? — осведомился я. Незнакомец улыбнулся, правда, тепла в его улыбке было примерно столько же, сколько в зимней ночи, и, запустив пальцы в карман, извлек серебряный жетон. От пластинки повеяло настолько сильной магией, что у меня шевельнулись волосы на голове.
        — Министерство магии, особый отдел, — объяснил незнакомец. Я прошел за свой стол, сел и с тем же видом, с которым вчера допрашивал Веру, принялся разбирать стопку бумаг. Не показывать ему ни интереса, ни волнения. Ничего не показывать. Просто вздохнуть с облегчением, потому что мы ошиблись, и незваный гость не имел никакого отношения к чистильщикам. — Меня зовут Арно Винтеркорн, я приехал сюда в связи с делом Майи Морави.
        Я бросил в его сторону тот взгляд, который обычно заставлял менее стойких духом бежать и сушить портки, но Винтеркорн и бровью не повел.
        — Каким именно делом? — уточнил я и принялся перечислять, не дожидаясь ответа: — Покушение на убийство? Воздействие на мою студентку и ее соучастие в преступлении? Появление харваруна в центре города? Ваша работа, я правильно понимаю?
        Винтеркорн улыбнулся еще шире. Мне почему-то подумалось, что так на меня могла бы смотреть моя смерть — улыбаться, фиксировать взгляд и перерезать горло так, что я бы не понял, что умираю. От Винтеркорна веяло холодом: сейчас я готов был поклясться, что он в своем щегольском наряде выбрался из могилы.
        — Моя, не буду отрицать очевидное, — кивнул незваный гость. — Пожалуй, начну с самого начала, чтобы все прояснить. Министерство узнало о Майе Морави несколько месяцев назад, когда наши приборы зафиксировали существование могущественного некроманта. Я отправился на поиски, нашел ее с коробом доставки за спиной и надо же, ее силы были скованы! Крепко, надежно, но я увидел, что в оковах уже намечаются слабые места.
        Он задумчиво смахнул пылинку с изумруда в одном из своих перстней и продолжал:
        — Министерство дало мне разрешение на полевую оценку ее сил и возможностей. Я выпустил харваруна, которого она успешно одолела. Не отрицаю: я повлиял на миррин Ханифут, чтобы она отравила свою подругу, но яд, который я ей передал, не подействовал.
        Я угрюмо кивнул. Улыбка Винтеркорна сделалась тоньше и острее.
        — Итак, у нас в наличии магический феномен, — сказал он, и я невольно отметил это «у нас». — Неуязвимая некромантка с особой силой, которая скована, но прорывается в те моменты, когда ей угрожает опасность. Я отправил рапорт в министерство, и мне приказали приехать в академию, поговорить с вами и продолжать наблюдения. Вы привезли миррин Морави сюда, под защитный купол академии — правильно сделали.
        — Боитесь, что рванет? — не выдержал я. Винтеркорн серьезно кивнул.
        — Боюсь. Я не понимаю до конца, кто она такая, и это мне не нравится, — он снова нырнул в карман пальто и, вынув лист бумаги с доброй дюжиной министерских печатей, протянул мне. — Я останусь в академии, мирр Холланд. Считайте, что я ваша система безопасности на тот случай, если она все-таки сбросит свои оковы.
        — И что вы собираетесь делать? — я развернул письмо: так, подписано лично министром, приказывает мне выполнять все распоряжения Винтеркорна, так как он действует для защиты государства, и предоставить ему все необходимое для работы.
        Во мне так и зазвенело желание сопротивляться. Академия была моим домом, и я не любил незваных гостей, которые собирались стать здесь хозяевами. Винтеркорн словно прочел мои мысли, потому что произнес уже намного мягче:
        — Поверьте, Джон, я вам не враг. У нас с вами общая проблема, и мы быстрее решим ее, если будем действовать вместе. Да и вообще… я очень рад снова вас увидеть.
        — А мы уже виделись? — поинтересовался я, отметив, что он не стал отвечать на мой первый вопрос. Винтеркорн кивнул.
        — Я частенько захаживал к Огастасу. Вы были талантливым ребенком, Джон, я рад, что вы не растеряли своих талантов, а преумножили их.
        — Захаживали к Огастасу? — удивился я. — Сколько же вам лет?
        Вот почему его лицо показалось мне знакомым — я уже видел его в детстве. У Огастаса всегда было много приятелей и гостей: старые времена вдруг вспомнились с отчетливой ноткой тоски. Винтеркорн улыбнулся.
        — После двухсот я перестал считать. Возвращаясь к тому, что я собираюсь делать… в первую очередь, не позволить миррин Морави разорвать ее оковы. Во вторую — понять, кто именно ее сковал. А в третью — разобраться, как можно использовать подобный магический феномен.
        — Почему вы не пришли сразу? — спросил я. — Зачем были все эти испытания? Я вообще принял вас за чистильщика.
        — Разумеется, потому, что хотел понять, смогу ли ее убить, если потребуется, — беспечно признался Винтеркорн и поднялся с кресла. — Что ж, не будем тратить время даром. Проводите меня к ней?

* * *

        Майя
        После завтрака я пришла в тренировочный зал — большой, просторный, похожий на класс, в котором занимаются балерины. Здесь были и зеркала, и станки, и сверкающий паркет. Анжелина стояла у окна и перебирала какие-то сверкающие шарики в большой коробке. Увидев, что я пришла, она выдавила из себя улыбку и резким движением запустила что-то мне в лицо.
        Я дернула рукой, пытаясь отбить летящее нечто. Сверкнула солнечная вспышка, послышался грохот, и шарик покатился по паркету, рассыпая во все стороны радужные брызги. Анжелина улыбнулась — так улыбаются, когда предвкушают что-то очень желанное и опасное, и я почувствовала, как в моем животе захрустел лед испуга.
        Что будет, если этот шарик прилетит мне в висок?
        — Ты раньше играла в мяч? — спросила Анжелина. Я кивнула, не сводя глаз с ее рук и готовясь отбить очередную подачу.
        — Да, миррин Анжелина. Бабушка всегда со мной играла.
        Еще один шарик сорвался с пальцев моей наставницы — я увидела его, когда он летел мне прямо в глаз, и едва успела увернуться. Третий шарик, четвертый, пятый! Они вылетали из рук Анжелины с такой скоростью, что их почти невозможно было заметить. Два я отбила, от третьего смогла уйти в сторону. Анжелина довольно кивнула.
        — Вышибалы, да?
        — Да.
        — И что, бабушка бросала в тебя мяч, а ты уворачивалась? Не увернулась, значит, проиграла?
        Я снова кивнула. Вспомнился дворик нашего дома, маленький кожаный мячик, зеленый с красной полосой, у бабушки в руках — надо крутиться и вертеться, надо не дать ему попасть по тебе: проигравший останется без десерта, а на десерт бабушка пекла пирожки с вишней, крошечные, на два укуса. А мир пронизан солнечным светом, который падает через кружево листвы, мир такой большой и яркий, так переполнен теплом и любовью, что нельзя не раскрываться всем сердцем ему в ответ.
        Шестой шарик прилетел мне в лоб — удар был таким, что меня бросило на паркет. Шарик с издевательским веселым звоном проскакал рядом со мной и укатился. Из глаз полились слезы, голову наполнило пульсирующей болью. Анжелина подошла ко мне, нагнулась, упершись ладонями в колени, и медленно проговорила:
        — Всегда будь внимательна. Не позволяй себя заболтать. И даже когда болтаешь, смотри по сторонам, однажды это спасет тебе жизнь. Бить буду всерьез, — Анжелина улыбнулась и, протянув мне руку, помогла подняться. — Все понятно?
        — Понятно, — ответила я, поднимаясь и потирая лоб. У Анжелины была очень сильная и горячая рука. — Непонятно только, зачем это нужно.
        — Это самоконтроль, — ответила Анжелина. — Ты должна научиться четко и грамотно отслеживать мир вокруг себя и свои реакции на него. Чтобы вовремя остановиться или броситься бежать. Чтобы удержать то, что может из тебя вылезти.
        Я дернула головой, и шарик пролетел мимо моего левого уха. Как, когда Анжелина успела оказаться у меня за спиной? Вроде бы только что она стояла передо мной. Еще один шарик я неловко отбила левой рукой. Анжелина перемещалась по залу с такой легкостью и скоростью, словно была перышком, которое подхватил ветер. Я крутила головой, пытаясь понять, куда она ушла на этот раз, а шарики все летели и летели. От одних я уворачивалась, другие попадали в меня — не по голове, и на том спасибо.
        — Неплохо, неплохо, — одобрительно сказала Анжелина — остановилась, прошла к окну к опустевшей коробке. Решила, что на сегодня с меня хватит мучений и синяков. — Я бы даже сказала, что хорошо. Бабушкины вышибалы тебя многому научили. Что чувствуешь?
        — Боль, — призналась я. Все тело болело там, куда попадали шарики, и я не знала, как пойду на кухню и стану готовить пончики. Хотелось лечь и не вставать несколько дней. Вроде бы тренировка продлилась недолго, вряд ли больше четверти часа, но я вымоталась сильнее вола на пашне после долгого трудового дня.
        — Хочешь меня убить за это?
        — Нет, — вопрос удивил меня. — Почему я должна хотеть? Вы же меня учите, а не мучаете.
        Улыбка Анжелины сделалась ослепительной.
        — Хорошо, что ты это понимаешь, — сказала она. В это время в тренировочный зал вошел ректор Холланд в компании незнакомца, и Анжелина замолчала. Ректор выглядел еще мрачнее, чем обычно: его лицо посерело, нос заострился, и я поняла, что в академии какие-то неприятности. Зато его спутник, светловолосый холеный щеголь в дорогом костюме и пальто, перекинутом через руку, сиял, словно весеннее солнышко. Увидев меня, он улыбнулся и произнес:
        — Вот, значит, какая вы. Майя Морави, скованное оружие.
        — Можно просто Майя Морави, — ответила я. Это, конечно, было невежливо, но что-то подсказало мне, что сейчас манеры не имеют значения. Анжелина одобрительно посмотрела в мою сторону. Надо же, ей понравилось, что я осмелилась говорить с важным господином в таком тоне! Может, мы с ней и подружимся?
        — Знакомьтесь, — голос ректора был таким, что по стеклам иней пробежал. — Мирр Арно Винтеркорн из министерства магии. Он приехал в академию для того, чтобы исследовать ваш феномен, миррин Морави.
        — Да прямо сейчас и начнем, — весело произнес Арно — бросил свое пальто на преподавательский стул в углу и прошел к нам с Анжелиной, разминая пальцы. — У вас тренировка? Уход от направленного воздействия, верно?
        Холланд отошел в сторону, встал у зеркала, скрестив руки на груди. Я с мольбой посмотрела на него: не надо нам тут никаких министерских! Что-то подсказывало мне, что общение с Арно Винтеркорном ничем хорошим не кончится. Да и вообще он был каким-то странным: смотрел мягко, улыбался по-дружески, но меня так и пробирало ознобом.
        — Верно, — кивнула Анжелина. — Мы уже закончили, думаю, с Майи на сегодня достаточно.
        Арно одарил ее кокетливым взглядом из-под пушистых светлых ресниц, и мне вдруг страшно захотелось лечь на пол, закрыть голову ладонями и умолять, чтобы меня не убивали. От незваного гостя веяло смертью — тяжелый дух бойни пробивался из-под легкомысленного аромата дорогих духов, и я чувствовала его не носом, а душой.
        — Несколько минут, — твердо сказал Арно, и в его руке откуда ни возьмись появился тяжелый хрустальный шарик. Анжелина изменилась в лице и выдохнула:
        — Беги.
        И мы с ней побежали по залу — краем глаза я увидела, как моя наставница дернула головой, и шарик врезался в зеркало, не причинив ему, впрочем, никакого вреда. Второй и третий просвистели совсем рядом — я сама не поняла, как сумела уйти от них. Четвертый скользнул по моему плечу, я дернулась вправо, и пятый шарик ударил меня под лопатку.
        Анжелина толкнула меня в сторону, и шестой шарик легонько проплыл по моему виску. В отражениях скользнуло разъяренное лицо Джона, его тотчас же сменил улыбающийся Арно, и где-то далеко сдавленно выругалась Анжелина. Я плыла рядом с ней по залу, уворачиваясь от шариков, их становилось все больше и больше, двигаться было тяжело, словно в воде, и в какой-то момент я…
        Все шарики застыли в воздухе. Мир превратился в желе. Я медленно-медленно стала падать на колени и отклоняться назад всем телом — вот удар о паркет, вот наклон под немыслимым углом, вот прощальный взмах руки, и…
        Я очнулась, растянувшись на полу. Анжелина плавно опускалась на паркет, словно танцовщица после прыжка. Тренировочный зал был наполнен нежным звоном хрусталя — шарики рассыпались серебристой пылью, и Арно смотрел так, словно именно этого и хотел добиться. Некоторое время я могла лишь дышать и смотреть на сверкающую взвесь в воздухе — потом в поле зрения вплыла рука ректора Холланда, и я схватилась за нее, как утопающий хватается за веревку. Холланд помог мне подняться, обернулся к Анжелине и спросил:
        — Почему ты решила бежать с ней?
        Анжелина усмехнулась — сейчас, глядя на ее энергичное раскрасневшееся лицо, полное азарта и гнева, я поняла, почему Тао влюбился.
        — Чтобы наш министерский гость ее не убил, разумеется, — ответила она, и Арно улыбнулся с самым невинным видом.
        — Отчего же вы подумали, что я этого хочу?
        — Я преподаю магию проклятий. Это моя работа — понимать, когда смерть рядом.
        Я была бесконечно благодарна Анжелине — в том, что она встала рядом со мной и разделила предназначенные удары, было истинное достоинство. Улыбка Арно стала мягче.
        — Да, у меня особенные взаимоотношения со смертью, — признался он. — Скажем так, миррин в белом саване забыла, что я существую. Майя, ты помнишь, что чувствовала, когда распылила мои шары?
        Я хотела было сказать, что не разрешала говорить мне «ты» — раз уж начала дерзить, то незачем останавливаться. Но во взгляде Арно было что-то такое, от чего я смогла лишь кивнуть.
        — Замечательно, — уже без тени улыбки произнес чиновник, и у меня в ушах зашумело, настолько глубоко он заглянул в мою душу. — Запомни это чувство. Когда в тебе начнет подниматься то, что пока удерживают оковы, вспомни о нем, это поможет успокоиться.
        Я кивнула и только сейчас поняла, что рука Джона все еще сжимает мою руку — уверенно, твердо, так, словно я могла заблудиться во тьме, а он не хотел этого. Впервые за все эти дни я почувствовала себя по-настоящему в безопасности.
        Со мной не случится ничего плохого. Ничего.
        — Думаю, миррин Майе пора на кухню, скоро обед, — по-прежнему сухо произнес ректор. Арно вопросительно поднял левую бровь.
        — Вы готовите? — осведомился он. — Или это из вас делают какое-то блюдо?
        — Я готовлю пончики, — ответила я, и приглашение само сорвалось у меня с губ. — Желаете присоединиться?
        Улыбка Арно сделалась ослепительной, словно у лучшего столичного актера.
        — Разумеется! — ответил он. — Что будем готовить?



        Глава 9

        КЕКС С ИЗЮМОМ И КУЛИНАРНЫЙ КОНКУРС
        Майя
        Авенхви, Тао и Кетти уже хлопотали на кухне. Пока меня не было, домовые нашли для них занятие: Кетти перебирала фасоль, чинский принц чистил картошку, а Авенхви старательно орудовал молоточком над отбивными. При появлении Арно мои новые товарищи удивленно прекратили работу и уставились на него — вздохнув, я указала на министерского гостя и представила его:
        — Ребята, это Арно Винтеркорн из министерства магии. Будет готовить с нами пончики.
        Удивление на лицах сделалось еще глубже, и я прекрасно его разделяла. Такие важные мирры не заглядывают на кухню, чтобы не испортить маникюр — для стряпни у них есть слуги и повара. Однако Арно с самым беспечным видом подхватил чистый фартук с вешалки, повязал его и принялся закатывать рукава белоснежной рубашки.
        — Пончики? — уточнил он. — Это слишком жирно. Как насчет фринского кекса с изюмом и цукатами?
        Один из домовых подергал его за штанину и, когда Арно посмотрел вниз, пискнул:
        — Мирр Винтеркорн, вы бы сняли кольца? Потом замучаетесь тесто из них выковыривать.
        — Если я их сниму, то от вас тут и пепла не останется, — с прежней светской улыбкой сообщил Арно и, когда домовой укатился, обернулся ко мне и уточнил: — Так что ты скажешь о фринском кексе?
        — Скажу, что не знаю такого рецепта, — ответила я. Арно прошел к большому шкафу, в котором хранились запасы, и, изучив их, позвал Кетти: вдвоем они стали носить к столу все, что могло понадобиться для готовки. Были тут яйца, мука, молоко, масло — окинув взглядом стол, я решила, что он похож на поле битвы. Кетти встала рядом со мной с видом рядового, который во все глаза смотрел на генерала: казалось, она готова достать тетрадь и записывать каждое слово Винтеркорна. Конечно, это ведь не ее он гонял шарами по всему залу. Когда Авенхви и Тао вымыли руки и присоединились к нам, то Арно сказал:
        — Рецепт самый простой. Вы, юноша, заливаете изюм горячей водой, — Авенхви кивнул и рванул за чайником. — Вы, ваше высочество, растапливаете масло, — Арно прочирикал что-то мелодичное, и Тао даже раскрыл рот от удивления. Потом он прощебетал что-то в ответ, и Винтеркорн произнес:
        — Лучше продолжим разговор на общем языке, как велит этикет. Да, мне приходилось бывать в Чинской империи. Скажите, в садах Лю Вань еще высаживают те белые розы с алой сердцевиной?
        Тао заулыбался. Было видно, что на душе у него потеплело.
        — Конечно. Это цветы богини Сейнинь, которая отдала свое сердце людям.
        Изюм замочили, масло растопили, добавили к нему сахар, и Арно взялся за венчик. Домовые косились в нашу сторону — им тоже было странно видеть солидного министерского чиновника на кухне. Потом в смесь добавили яйца, ваниль и немного разрыхлителя, и Арно продолжил орудовать венчиком.
        — Как у вас хорошо получается, — сказала Кетти. Винтеркорн улыбнулся и ответил:
        — У меня была хорошая практика. Однажды я застрял на зиму в поселке на Санавирском хребте, а там это традиционное лакомство.
        — Вам приходилось много путешествовать, — заметила Кетти. В смесь добавили молоко и муку, Арно передал венчик, и Кетти взялась за смешивание настолько старательно, словно готовила не кекс, а зелье.
        — А у вас хорошо поставлены руки, — одобрил Винтеркорн. — Много тренируетесь в лабораториях, готовя домашние задания по зельям.
        Кетти даже разрумянилась от похвалы. Авенхви тем временем принес размягчившийся изюм, по указанию Арно измельчил цукаты, и я спросила:
        — А для меня найдется задание?
        Винтеркорн вновь одарил меня тем взглядом, который, кажется, проникал в самую глубину души, и ответил:
        — Тебе — самое главное. Выстели формы пергаментом и вылей тесто с изюмом.
        — Издеваетесь, — проронила я. — Это вообще не задание. Не понимаю…
        — Я тоже не понимаю, кто пустил некромантку на кухню, — с прежней дружеской улыбкой ответил Арно. — Но ведь не спорю же. Вот и ты не спорь.
        Я хотела было ответить как-нибудь хлестко, так, чтобы он больше никогда не поддевал меня, но потом поняла: Винтеркорн провоцирует. Хочет посмотреть, что случится, если я, например, разозлюсь по-настоящему.
        Вот уж нет. Я не собиралась доставлять ему такое удовольствие. Перебьется.
        — Хорошо, — согласилась я. — Времени у нас достаточно, мы все-таки приготовим пончики с вареньем. Миррин Анжелина их ждет.
        — Миррин Анжелина это та воинственная богиня? — уточнил Арно, и Тао сразу же насупился, заподозрив конкурента. Судя по его взгляду, он прикидывал, когда вызвать Арно на дуэль, сейчас или попозже. Я кивнула.
        — Именно она. Если пончиков не будет, то это ее расстроит.
        — Ни в коем случае, — Арно прикрыл глаза и мечтательно улыбнулся. — Кекс — в духовку. Займемся пончиками.

* * *

        Джон
        — Ты мог хотя бы подыграть мне?
        Я хотел было выйти из тренировочного зала, но Анжелина удержала — взяла под локоть так цепко, что почти послышался хруст кости. В ее глазах сейчас плескались золотые искры — верный знак, что миррин Хольцбрунн в ярости.
        — Не выставлять меня на посмешище перед всей академией! Просто. Сделать. Вид, — она смотрела мне в лицо так, что я на всякий случай усилил защиту. Проклянет ведь на нервной почве, приятного мало.
        — Не понимаю, с чего ты вообще решила, что это я, — мой голос был угрюм. Третий день новые проблемы, и их ком делается все больше и больше. Теперь еще и этот министерский долгожитель мне на голову — и поди знай, чего он хочет на самом деле, и чем все закончится. — Я ведь никогда не дарил тебе цветов.
        — А следовало бы!
        Однажды я сумел одолеть дикого дракона, и это был настоящий подвиг. Но у меня даже мыслей не было о том, как можно справиться с Анжелиной.
        — Ты мне нравишься, — признался я и сразу же добавил: — Исключительно как преподаватель. И…
        Ее рука осторожно, словно боясь спугнуть, легла мне на грудь — тепло от пальцев проникло под кожу, заструилось лепестками огня: пока еще ласкающими, пока еще без боли. Все во мне потянулось к нему, позвало: возьми, присвой, вот оно, счастье, само идет в руки.
        — Неужели тебе нравятся нежные барышни, которые боятся оторвать взгляд от туфелек и ждут, когда кто-то сорвет их цветок? — мягко осведомилась Анжелина.
        — Я просто не смешиваю работу с личной жизнью, — ответил я тем тоном, который заставлял всех прятаться по углам. Ангелина скорчила гримаску и убрала руку — я вздохнул с облегчением.
        — Какой ты скучный тип, Джон, — сообщила она и, не оборачиваясь, направилась к выходу. Угрюмо глядя ей вслед, я машинально провел ладонью по груди. Скучный тип? Возможно. Так намного проще и жить, и работать.
        Ректор Сомерсет когда-то влюбился в свою студентку — забыл и о субординации, и о долге, и о разнице в возрасте. Ничем хорошим это не кончилось. У девушки обострилось хроническое заболевание, это привело к душевному расстройству и скорой смерти. Сомерсет этого не перенес: спрятал свои артефакты, сжег все документы академии за десять лет своего ректорства и пропал без вести. Ходили слухи, что в Мианонском проливе выловили тело мужчины с такими же татуировками, как и у бывшего ректора, но это были лишь слухи, не больше.
        А мне хватало проблем и забот и без близких отношений с коллегами.
        Я вернулся к себе и снова взялся за артефакты. Да, впечатляющая коллекция — жаль, что почти все можно отправить в переплавку. Ну да ничего, деньги всегда нужны, а тут почти два килограмма серебра. Я взял очередную пластинку — надо же, работает, и так, словно только что вышла из рук мастера. Исцеляющий артефакт: способен в случае надобности залатать пробитую артерию или вылечить запущенную пневмонию. Отличная находка — нет уж, никакому министерству я ее и понюхать не дам.
        Я убрал его в отдельную емкость, залил сохраняющим средством и прикрыл крышкой. Представил, как Арно Винтеркорн в своем щегольском костюме сейчас стоит на кухне и стряпает обед — да ладно, никогда не поверю в то, что он способен готовить. Вынул очередную пластинку из ларца, и кончики пальцев обожгло.
        Некоторое время я стоял, не шевелясь, словно боялся спугнуть то, что ректор Сомерсет спрятал здесь много лет назад. Артефакт лежал у меня в руке, и это была самая мощная разработка, какую я когда-либо встречал. Серебро сверкало, руны были четкими и яркими, и я прочел выбитую надпись: «Путы».
        Редкий артефакт. Очень редкий. Возможно, Сомерсет создал его, когда пытался исцелить свою возлюбленную и сковать ее недуг. Я осторожно переместил пластинку в свободную емкость, торопливо залил сохраняющим средством и только тогда смог вздохнуть. Повезло. Невероятно повезло. Радость, которая окутала меня, была светлой, похожей на то воздушное чувство, что начинает кружить голову после первого бокала густого сабруйского вина.
        Майя Морави теперь сможет спокойно жить дальше. Обработаю ее этим артефактом, он усилит те оковы, которые на нее наложили, и девчонку можно будет отправить из академии вместе со всеми проблемами, которые к ней прилагаются. Ладно, ладно, не навсегда отправить — будет приходить раз в неделю для проверки, этого достаточно.
        Я сел за лабораторный стол, за которым обычно делал заметки о наблюдаемых явлениях и записывал отчеты, и угрюмо понял, что теперь Майя Морави никуда не денется. Здесь министерский хлыщ, и он не хочет убить несчастную девчонку — ему нужно понять, как ее можно использовать. Повелительница пончиков была оружием, а оружие не оставляют валяться на земле. Да, артефакт станет для нее дополнительными кандалами, но Винтеркорн никуда не уедет, пока не разберется со всеми тайнами Майи.
        Стоит ли рассказывать ему про Путы? Пожалуй, нет. Моя няня, бывало, говорила: мужу псу не оголяй сраку всю — и это было весьма разумно. Настенный хронометр мелодично пробил час дня: скоро будут подавать обед. А после обеда я отправлюсь в город — в конце концов, сегодня воскресенье, а я заслужил отдых.
        Хотелось надеяться, что за мое отсутствие академию не разберут по кирпичику.
        Я спустился в обеденный зал — там уже собирались студенты, домовые торопливо расставляли тарелки, под сводами витал звон голосов. Обычное воскресенье, все в порядке, ни у кого никаких проблем. Я бросил быстрый взгляд в дальний угол: Майя сотоварищи уже сидела за столом, чинский принц о чем-то энергично рассказывал, Кетти как обычно сидела над какой-то книгой, а Авенхви хохотал на всю академию.
        Все как всегда. Слава всем богам, ничего не разрушено и никто не пострадал.
        Винтеркорн сидел за преподавательским столом рядом с Анжелиной — она недовольно косилась в его сторону, и было видно, что заинтересованное внимание гостя из министерства ей не слишком-то приятно. Я занял свое привычное место и уловил фразу Арно, сказанную самым дружелюбным и милым тоном:
        — …так что если хотите, могу вам показать моего дракона. И даже прокатить на нем. Он вам понравится, не сомневаюсь.
        Движение руки Анжелины было молниеносным — пощечина отдалась по всему залу, глаза девушки метали гневные молнии, а Винтеркорн едва не слетел со скамьи. Я с трудом удержался от аплодисментов, настолько это было лихо. Студенты замерли, Винтеркорн растерянно прижал руку к щеке, а Анжелина прошипела:
        — Наглец! При всех осмелился! — она бросила разъяренный взгляд в мою сторону и прошипела: — Да что ж за день-то сегодня такой! Один идиот, второй хамло! Понаехали тут!
        Швырнув на стол салфетку, Анжелина решительно направилась к выходу. Винтеркорн оторопело посмотрел ей вслед, перевел взгляд на меня и спросил:
        — А что я такого сказал-то?
        — Прокатить на драконе — это такая региональная фразочка, — объяснил я так, словно читал лекцию студентам. — Означает приглашение к интимной близости. Не удивляйтесь, что она вспылила — это и правда прозвучало не слишком-то вежливо.
        То, что министерская дрянь получила по мордасам, меня обрадовало сильнее медали из академии наук.
        — О, — Винтеркорн удивленно поднял бровь. — Право же, неожиданно. А идиотом, я так полагаю, вас наградили?
        — Меня, — я не стал спорить. Винтеркорн мечтательно улыбнулся — так, словно представлял полет не на том драконе, которого хотел показать, а то, что заподозрила Анжелина.
        — Обжигающая девушка, — произнес он с видом кота, который увидел сметану. Пришел Виктор — поздоровался, сел за стол и спросил:
        — Джон, а чей это дракон у нас в саду? Обожрал все заросли вечнозеленого чревника. Славный парень! Дается чесать пузо. Но у него сломан коготь на задней лапе, и это расстраивало бедолагу. Я подточил его и залечил.
        Я посмотрел на Винтеркорна, и тот ответил:
        — Мой. Именно его я и предлагал посмотреть, а не то, что она подумала. Спасибо за заботу о Герберте. Так его зовут.
        Да, Анжелина упустила свой случай прокатиться на драконьей спине — но этот Винтеркорн был не из тех, кто сдается после первой же неудачи. Домовые внесли супницы — согревающий суп-пюре с беконом, сыром и пряностями пах настолько соблазнительно, что у меня заныло в животе.
        — Как ваши кулинарные подвиги? — поинтересовался я. Винтеркорн погрузил ложку в суп и сообщил:
        — Вы знаете, это удивительно, но магия утихает в миррин Морави, когда она начинает готовить. Я спросил у нее, не хотела ли она посвятить себя кулинарии — ей понравилась эта идея.
        Я понимающе кивнул — все верно, я это понял сразу — и ощутил едва уловимое прикосновение к затылку. Майя смотрела в мою сторону и ждала, что я обернусь.
        Нет. Незачем.
        — Предлагаете ей стать заведующей академической столовой? — спросил я.
        — Не совсем, — улыбнулся Винтеркорн. — Я предложил ей кулинарный конкурс от министерства магии.

* * *

        Майя
        — А по-моему отличная идея! — Тао отрезал себе второй кусок кекса и добавил: — Уверен, ты сможешь победить. Кекс замечательный!
        — Мы все вместе его готовили, — сказала я, ковыряя вилкой в овощном рагу. Стейк в сладком соусе рядом остался нетронутым. — Так что это не только моя заслуга.
        Предложение Арно было неожиданным — и это мягко говоря. Сперва он уколол меня тем, что некромантке делать нечего на кухне. А через четверть часа сказал, что одним из святых покровителей министерства магии является Брон Хлебопек, в его честь каждый год устраивают кулинарный конкурс, и он приглашает меня участвовать.
        Я ответила, что у него, видно, раздвоение личности, раз он не помнит о том, что сказал совсем недавно. Арно одарил меня очаровательной улыбкой и ответил:
        — Все это время я тебя анализировал. То, что хочет вырваться из твоей души, засыпает, когда ты начинаешь готовить. Вот и готовь, пока умные взрослые люди не разберутся с твоей проблемой.
        Я смогла лишь вздохнуть. Но мои новые товарищи отнеслись к этой неделе без малейшего скепсиса. Кетти, которая находила искреннее удовольствие в учебе, сказала, когда мы вышли в обеденный зал и сели за стол:
        — Нет-нет, ты обязательно должна участвовать! Это отличный шанс себя показать!
        — Конечно, — поддержал ее Авенхви. Он на аппетит не жаловался: тарелка с супом перед ним опустела за несколько секунд. — Это ведь тебе на пользу, да и потом, там же и призы будут! И денег наверняка дадут, я даже не сомневаюсь.
        — Там будут профессиональные повара министерства, — вздохнула я. — Кто я перед ними? Да я кроме пончиков ничего особенного и не приготовлю.
        Я понимала правоту ребят. Конкурс мог быть моим шансом на лучшую жизнь. А уж если верить Винтеркорну в том, что кулинария сдерживает то, что выплескивается из меня… Я снова буду собой — обычной девчонкой, а не ходячей бомбой. Все вновь станет по-прежнему — все снова будет спокойно, привычно, без ожидания очередной беды на голову.
        — Конкурс начнется через три недели, — произнес Тао. — В академии отличные домовые, они помогут тебе подготовиться. И я тоже поддержу.
        Я удивленно посмотрела на принца. Ухоженный, стройный, изящный, вряд ли он когда-то заходил на кухню. Что там делать сыну владыки?
        — Ты умеешь готовить? — удивилась Кетти. Тао кивнул с таким видом, словно в этом не было ничего особенного.
        — Разумеется. Было время, когда наша династия жила в изгнании, практически в нищете — тогда и принцы, и принцессы научились делать любую нужную работу. Изгнание закончилось, а традиция осталась. Так что я умею готовить все блюда чинской кухни. Утка, запеченная с апельсинами в маринаде с имбирем и медом — как тебе?
        В это время Анжелина неожиданно закатила Винтеркорну пощечину, и я с трудом сдержалась от аплодисментов. Так ему и надо! Тао едва не подпрыгнул на скамье, снова залился румянцем, и Авенхви придержал его за руку.
        — Сиди спокойно. Ты что, на дуэль его хочешь вызвать?
        — Он сказал ей что-то гадкое, — прошипел чинский принц и поднялся из-за стола, швырнув салфетку в сторону. — А он не смеет говорить гадости моей… моему… моему педагогу! Да! Дуэль, отлично.
        Мы втроем схватили Тао за руки — он рванулся, пытаясь освободиться, но Авенхви держал его так, что из захвата было не выбраться.
        — Дурак совсем? — испугалась Кетти. — Да он тебя размажет! Сядь!
        Движение Тао было изящным и танцевальным — Авенхви удивленно посмотрел на опустевшие руки и машинально опустился на скамейку. Тао обернулся и нарочито спокойным тоном произнес:
        — Да. Дуэль.
        Он быстрым ровным шагом двинулся к преподавательскому столу — мы бросились за ним, уговаривая не делать глупостей. Ему ведь и так предстояла взбучка от отца после наших вчерашних приключений с поисками артефактов ректора Сомерсета. Но Тао, кажется, никого не видел, кроме Винтеркорна, и ничего не слышал. Он остановился возле стола, извлек из кармана белоснежный носовой платок с серебряным кружевом и швырнул его в лицо министерского гостя.
        В обеденном зале воцарилась благоговейная тишина. Все перестали жевать, болтать и дышать. Ректор обернулся к Тао и едва заметно нахмурился, словно не понимал, что происходит. Лицо принца нервно дрогнуло, и он отчетливо проговорил:
        — Господин Винтеркорн, я вызываю вас на дуэль за оскорбление чести моей преподавательницы. Выбор оружия я оставляю за вами.
        Арно удивленно перевел взгляд с принца на Холланда и удивленно произнес:
        — Вот это называется «предложил девушке прокатиться на драконе».
        Платок упал в соусницу — услышав о том, что именно Винтеркорн предложил Анжелине, Тао подхватил его и бросил в лицо Арно еще раз, повторив:
        — Дуэль! Наглец и негодяй!
        — Да там настоящий дракон, — встрял Виктор и кивнул в сторону окна. — Там, в саду. Большой дракон, на котором господин Винтеркорн сюда прилетел. Никаких гадких намеков.
        Ожил и ректор Холланд, который все это время каким-то усталым взглядом смотрел на нас — в его глазах появилось веселое торжество.
        — Вы и миррин Хольцбрунн все неправильно поняли, — сказал он. Тао по-прежнему разъяренно сопел, с ненавистью глядя на Арно. — Никто не хотел ее обидеть. Так что я бы вам предложил забрать платок, ваше высочество. И сесть за свой стол… максимально быстро, пока господин Винтеркорн не рассердился.
        Арно провел пальцами по испачканному лицу, стирая капли супа, и ответил:
        — Нет, почему же? Дуэль так дуэль! Я тоже достоин отмщения.

* * *

        Джон
        — Уймитесь оба! — в очередной раз сказал я. — Это международный скандал.
        Говорят, что дурака не успокоишь, даже если выколотишь из него дурь — а теперь таких вот дураков было целых два. Все обитатели академии высыпали в сад. Ну еще бы, такое зрелище не каждый день увидишь. Чиновник из министерства магии вызван на дуэль чинским принцем. Интересно, как именно с меня будет снимать кожу владыка, если с головы его сына упадет хоть один волосок?
        Идиоты. Неудержимые идиоты, которые не желали слушать ни меня, ни остальных преподавателей, ни своих товарищей по идиотизму.
        Анжелина стояла на лестнице, так, чтобы ничего не пропустить. Похоже, за нее в первый раз бились на дуэли: она разрумянилась, ее глаза энергично сверкали, и по тому, как она смотрела в мою сторону, было видно, что Анжелина хочет спросить: видишь? Видишь, какую женщину ты теряешь?
        Я видел только проблемы. Меня наполняли гнев и досада — и они росли от того, что эти два болвана имели полное право подраться и имели такое же право никого не слушать. Когда мы сюда шли, я упомянул чинского владыку и его неминуемый гнев — на это Тао с достоинством ответил:
        — Мой отец знатный дуэлянт. Он может не одобрить любой другой мой поступок, но то, что я заступился за честь женщины, не вызовет его досады. Можете не волноваться.
        — Ничего, господин ректор, — ободряюще улыбнулся Винтеркорн. — Обещаю, что я не причиню ему сильного вреда. Так, немножко поучу уму-разуму. Почти не больно.
        Я стиснул челюсти, чтобы не зашипеть и не исторгнуть самую грязную брань, которая так и рвалась на свободу.
        Для битвы два болвана выбрали легкие сабли — обычное дуэльное оружие. Приятели принца Тао по-прежнему пытались удержать его за руки, он вяло дергал плечом, пытаясь их отстранить. Майя оборачивалась ко мне, глядя с мольбой: останови это, пожалуйста, останови!
        — Дуэль это достойное дело, дуэли не запрещены ни в одном учебном заведении, — сообщил Тао. Я всегда считал принца умным юношей, но сейчас он вел себя, как дурачок. Как он не понимал, что опытный старый боец нарежет его на ломтики за несколько минут? — А этот мирр Винтеркорн запомнит, как следует общаться с порядочными женщинами. Раз тут нет мужчин, которые заступятся за коллегу, это сделаю я.
        Я решил больше ничего не говорить: этого упрямца было не переубедить. Покосился на Майю — она готова была броситься ко мне и схватить за руки.
        Сверкнули сабли. Кто-то из студенток взвизгнул от восторженного испуга. Виктор дотронулся до моего локтя и негромко спросил:
        — Вы ведь уже что-то придумали? Вы остановите этот балаган?
        Балаган, вот верное слово. Майя смотрела на Арно и Тао, зажав рот ладонями от ужаса, в широко распахнутых глазах плескались слезы. Чинский принц был неплохим бойцом, его многому научили в родительском доме, но сейчас он отхватил кусок не по зубам. Винтеркорн двигался мягко и плавно, словно листок, который подхватил ветер — он кружил возле своего юного противника, нанося поистине издевательские удары, и это разъярило Тао — забыв обо всем, он бросился в атаку, и тогда Винтеркорн ударил уже серьезнее.
        Правый рукав принца окрасился кровью. Кто-то из девушек взвизгнул, Майя заплакала — они с Кетти были похожи на перепуганных птичек. Я решил, что хватит с нас этого представления: Винтеркорн начинал терять свое язвительно-легкое настроение и теперь хотел не проучить дерзкого юнца, а пустить ему больше крови. Я покосился на Виктора — тот окончательно растерялся — и негромко произнес:
        — Да, вы правы, я их остановлю.
        Желе было старым, почти забытым заклинанием — когда я бросил его в дуэлянтов, то первым делом они выронили оружие, а потом застыли, удивленно глядя по сторонам и медленно открывая рты, словно рыбы. Пошевелиться они не могли: вязкое Желе сковывало их движения и лишало голоса — я прочел по губам Арно очень нецензурное слово и ухмыльнулся.
        — Довольно! — произнес я так, чтобы услышали все собравшиеся. — Вы позабавили нас, признаю, но этого достаточно. Тао Вань, немедленно в лазарет, потом месяц отработки! Мирр Винтеркорн, я сегодня же напишу в министерство о том, как вы дуэлируете с моими студентами.
        Высказав все это, я убрал желе, и оба идиота хлопнулись пузами оземь. Майя, Китти и Авенхви бросились к товарищу, Анжелина с поистине королевским видом развернулась и пошла в сторону замка, и в это время послышалось фырканье, и кто-то произнес на всю округу:
        — Угу!
        Дракон, который до этого времени никак себя не проявлял, высунулся из-за деревьев с таким видом, словно хотел полюбопытствовать: а что это вы все тут делаете? Судя по его физиономии, он спал где-то в стороне; Винтеркорн поднялся с земли и, махнув в его сторону, объяснил:
        — Вот этого дракона я и имел в виду, когда приглашал покататься.
        — Покататься? — восторженно воскликнул кто-то из студенток. — Ой, правда можно?
        — Можно, он добряк и дурачок, — вздохнул Винтеркорн и, подхватив свою саблю, зашагал в сторону замка с видом победителя. Ну еще бы: он пустил кровь сопернику, а сам не получил ни царапины. Да, высшее достоинство сойтись в поединке с тем, кто годится тебе в прапраправнуки. А народ бросился к дракону — зверюга завалилась на дорожку, открывая пузо для чесания, и я узнал голос Майи, которая сообщила:
        — Надбровья! Они любят, когда им чешут надбровья!
        Надо же, какие глубокие познания в драконах! Я вздохнул с облегчением: на сегодня с нас достаточно проблем — можно провести остаток выходных, играя с драконом Арно Винтеркорна. Студенты и преподаватели обступили зверя: гладили его, чесали, ласкали. Дракон выпускал струйки пара из ноздрей, гамкал и фыркал — было видно, что ему приятны всеобщее внимание и любовь. Тао, который и думать забыл про свою рану, восторженно гладил дракона по голове и приговаривал:
        — Кто хороший мальчик? Кто тут хороший мальчик?
        — Гам! — отвечал дракон, подставляя голову под чужие руки: мол, чешите еще, гладьте! Майя заглянула за иглы его гребня, нашла там клеймо и сообщила всем:
        — Его зовут Герберт фон Гантехайм! Ничего себе имечко!
        Я вдруг залюбовался ей: взволнованная, веселая, с искрами восторга в глазах, девушка сейчас была на удивление хороша. Мысленно я дал себе оплеуху: незачем так на нее таращиться, это не приведет нас ни к чему хорошему. Майя поймала мой взгляд и улыбнулась, сделалась вдруг совсем юной, похожей на эльфийку.
        — Мирр ректор, правда, он хороший? — спросила она. Я угрюмо кивнул: удивительное дело, в академии полным-полно чудес и диковин, но все счастливы, увидев дракона.
        — Герберт, Герберт, умница, хороший мальчик, — приговаривал Тао. Рукав его рубашки намок от крови, но он этого не замечал. — Драконы обожают уток! Майя, ну что? Приготовим ему парочку?



        Глава 10

        ЧИНСКАЯ УТКА И ДРАКОН
        Майя
        — Чтобы утка получилась настоящая, с хрустящей корочкой, надо брать молодую птичку с тонкой кожей. Уважаемые мирры, несите!
        Домовые были в полном восторге от манер Тао: никто и никогда не называл домашних слуг уважаемыми миррами. Было видно, что они готовы сделать все, о чем их только ни попросят. Принц внимательно осмотрел принесенных уток и одобрительным тоном произнес:
        — Вот, отлично: разморожены и уже выпотрошены. Майя, смотри: теперь их нужно ошпарить кипятком со всех сторон. Это размягчит кожу, а она лучше примет специи.
        Сказано — сделано. Кипяток нашелся сразу же, птиц поместили в дуршлаги, и мы с Тао принялись обливать их водой. Домовые толпились внизу, внимательно разглядывая уток и запоминая каждое движение принца, чтобы потом готовить ужин по этому рецепту. Тао растер ладони и продолжал:
        — Теперь бы, конечно, поставить их мариноваться на полдня, а лучше на сутки. Но у нас тут замечательный дракон, который хочет кушать, так что начнем готовить маринад, а потом все обдадим усиливающим заклинанием.
        Для маринада взяли мед, соевый соус и смесь приправ. Тао орудовал ложкой, смешивая ингредиенты, и отдавал приказания домовым так, словно был генералом на поле боя:
        — Укроп! Бадьян! Корица! Гвоздика! Сараманная солодка! Кисточку сюда!
        Кисточки понадобились для того, чтобы аккуратно и старательно обмазать уток полученной смесью. Аромат стоял такой, что я призналась:
        — Как жаль, что я не дракон. Меня каждый день кормили бы такой вкуснятиной.
        — Ты еще не знаешь, что такое вкуснятина, — заверил меня Тао. — Я тебя научу готовить блюда чинской кухни, ты обязательно выиграешь конкурс, даже не сомневайся. А если когда-нибудь приедешь погостить в Чинскую империю — ох, там тебя угостят так, что ум отъешь. Видела бы ты, как стряпают мои сестры! В день богини Саи Цзавань они готовят традиционную свинину. Дух стоит! — и Тао прищурился, показывая, что аромат получается просто неописуемо восхитительным.
        На душе у меня было тепло. Я занималась хорошим делом в компании замечательного человека — чего еще желать, если ты бездомная одиночка? Я и представить не могла, чем закончится мой визит в академию с пончиками для ректора — это было всего лишь вечером в пятницу, а кажется, что вечность назад.
        Когда утки были обмазаны соусом, то Тао похлопал в ладоши, и над птицами рассыпались сверкающие золотые искры. Домовые удивленно ойкнули, а принц объяснил:
        — Никто не будет ждать несколько дней или часов, чтобы приготовить еду, так что в кулинарии официально используют ускоряющие заклинания. Майя, попробуй! Посмотри на эту утку и скажи: темпус фугит!
        Я послушно посмотрела на утиную тушку и тем же уверенным тоном, которым говорил мой кулинарный наставник, произнесла:
        — Темпус фугит!
        Над уткой поплыли мелкие искорки — им было далеко до огненной россыпи, которую породило заклинание принца. Тао понимающе кивнул.
        — Мирр Винтеркорн прав, кулинария усыпляет твою магию. Видишь, какие слабенькие?
        — Вижу, — согласилась я. — Кто б поверил, что вчера я смогла нас всех спасти…
        — И хорошо, что смогла, — улыбнулся Тао и приказал: — Несите фольгу! Так утка запечется равномерно и нигде не пригорит. А какая будет чудесная шкурка! Красивая, блестящая, ни капли не обуглится.
        Я едва не захлебнулась слюной и решила: дракон, конечно, получит угощение, но и я обязательно сниму пробу. Домовые тотчас же принесли фольгу, и мы принялись укутывать в нее уток. Тем временем в печах уже развели огонь, и Тао распорядился, выкладывая сверкающие свертки на подносы:
        — Через час надо снизить температуру. А пока займемся блинчиками.
        — Тут еще и блинчики полагаются? — удивилась я.
        — Конечно. Во что ты собралась заворачивать нарезанную утку, не в салфетку же, — улыбнулся Тао и, пройдя к столу, сказал: — Мука, вода, кунжутное масло и соль, это очень простой рецепт. Так моя семья готовила в изгнании, когда продуктов было совсем мало. Иногда блинчики заворачивали просто с воздухом.
        Он сказал это с такой искренней печалью, что я не смогла не спросить:
        — Но ведь сейчас все намного лучше, правда?
        — Конечно, — улыбнулся Тао. Ему понравилось то, как я задала вопрос. — Сейчас мы живем очень хорошо, но никогда не забудем того, что было с нашими предками. Кто забывает свое прошлое, тот утрачивает будущее. А я не хочу ни забывать, ни терять.
        Из теплой воды, просеянной муки и масла мы замесили тесто — Тао снова обработал его ускоряющим заклинанием, а я вдруг поняла, что сейчас, на кухне, мне сделалось по-настоящему спокойно. Все улеглось, все стихло — я снова была обычным человеком, а не магической бомбой, готовой рвануть в любую минуту. Это было настолько хорошо, что я едва не рассмеялась: от той легкости, которая меня наполняла, хотелось подниматься от земли и лететь, лететь, лететь…
        — Как твоя рука? — спросила я. Мы разделили тесто на комочки и начали раскатывать их в тонкие лепешечки. Тао пожал плечами.
        — Рука это пустяк, правда. Я уже остановил кровь. Главное, я показал этому мирру Винтеркорну, что он должен следить за языком. Да, это было недоразумение, но все же. А еще я показал Анжелине, что за нее есть, кому заступиться.
        — Она на тебя даже не смотрела, — вздохнула я. Лепешки выпекались на сухой разогретой сковороде с двух сторон; переворачивая очередную, Тао ответил:
        — Конечно! Благородная миррин не станет таращиться при всех на рыцаря, даже если он защищает ее честь. Но она знает, что не одна. Вот и все.
        — Дракон хороший, правда? — я решила перевести разговор на другое. Тао с улыбкой кивнул.
        — Очень хороший! У моего отца тоже есть драконы, но они строгие. К ним нельзя подойти просто так почесать живот или надбровья.
        — Укусят?
        — Нет, но дадут понять, что этого делать не следует, — ответил принц. Стопка блинов росла, утки запекались в духовке, и я спросила:
        — Ты думаешь, у меня правда что-то получится с конкурсом?
        — Даже не сомневаюсь, — заверил меня Тао. — Я тебя научу готовить куриный суп со стеклянной лапшой, сердечки со сладким перцем и свинину с ананасами. И пусть только попробуют не дать тебе медаль!
        Мы рассмеялись. На кухню заглянули Авенхви и Кетти: Тао запретил им совать нос в готовку, сказав, что слишком много лишних глаз испортят блюдо, и все это время они сидели в обеденном зале в ожидании. Кетти даже принесла учебники, чтобы не тратить время даром и подготовиться к занятиям. Странно: еще в пятницу вечером я и знать не знала этих ребят, а сейчас мы сдружились.
        — Ну что? Где утка? — спросил Авенхви. — Может, мы ее сами съедим? Мирр Дженкинс сказал, что дракону уже приготовлен корм, может, он без утки обойдется? А я что-то проголодался, перенервничал из-за твоей дуэли.
        Услышав, что студент проголодался, один из домовых тотчас же принес ему большой бутерброд с сыром, ветчиной и овощами — Авенхви вгрызся в него так, словно несколько дней ничего не ел. Тао вздохнул.
        — Ладно, одна утка нам, одна ему.
        — А вы тут говорили про сердечки? — уточнила Кетти. — Куриные сердечки со сладким перцем? Вы знаете, что это одно из любимых блюд Просперо Конти, нашего министра магии?
        Мы с Тао переглянулись.
        — Откуда ты знаешь? — поинтересовался он и, кивнув на учебник, который Кетти держала в руках, спросил: — В твоей книге написано?
        Кетти выразительно завела глаза к потолку.
        — Нет. В письмах, которые он писал моей маме.
        Теперь уже мы все переглянулись с видом барашков, которые внезапно обнаружили новые ворота возле родного дома. Авенхви даже жевать перестал, и колокольчики в его волосах издали удивленный перезвон. А Кетти уточнила, окончательно припечатав нас:
        — В любовных письмах. Он пишет ей каждую неделю, — сделав небольшую паузу, Кетти дотронулась до щеки и призналась: — Они когда-то работали вместе. Потом разъехались в разные города, но переписываются.
        Я вдруг подумала, что именно из-за истории своей матери Кетти так возмущалась, когда ребята заговорили об интрижке ректора Сомерсета со студенткой.

* * *

        Джон
        Я хотел надеяться, что эта идиотская дуэль — последняя неприятность, которую принесет мне воскресенье. Хватит. Довольно. Впереди рабочая неделя со всеми скверными прелестями, которые к ней прилагаются, и я хотел хоть немного отдохнуть перед тем, как она рухнет мне на голову.
        Мой малый кабинет был как раз тем местом, где я мог отдохнуть по-настоящему. Здесь всегда горел огонь в камине, на небольшом столе лежали любимые книги, а шар музыкального артефакта негромко проигрывал Вторую сонату Черковелли, хинталийского музыкального гения. В качестве закусок домовые проворно принесли мне большое блюдо мясной нарезки, а компанию ему составила бутылка темного северного вина — когда-то ее мне подарил один из выпускников, вот и пришло ее время.
        И никого рядом. Ни единой живой души. Вот это замечательно.
        Но мое одиночество, разумеется, не было долгим. Это какой-нибудь студент может забиться в дальний уголок замка и сидеть там до скончания дней — у ректора такой возможности нет. В дверь негромко постучали. Я хмуро выругался, мысленно предположил, кого это там бесы принесли мне на голову, и со вздохом сказал:
        — Войдите.
        Моя смутная догадка оказалась верной — в кабинет вошла Майя Морави с видом именинницы. В руках она несла большой поднос, на котором красовалась запеченая утка, нарезанная аккуратными кусочками, стопка лепешек и острая капуста в хрустальной салатнице.
        — Это еще что? — угрюмо спросил я. Запах, впрочем, был таким, что моментально отбивал желание разговаривать. Хотелось есть, просить добавки и снова есть, пока не лопнет ремень. Я убрал книгу со стола, Майя аккуратно опустила поднос и, выпрямившись с видом лучшей ученицы кулинарных курсов, сообщила:
        — В общем, мирр Винтеркорн предложил мне участвовать в кулинарном конкурсе, потому что когда я стряпаю, это усыпляет мою магию. Тао сказал, что это несложный рецепт… — Майя замялась и продолжала: — Он и правда несложный. Мы сначала сделали пару уток для дракона, а потом решили: ну а что, только ему полагается вкусное? И наготовили уже на всю академию. А я… — она снова сделала паузу, и я невольно отметил, что моя большая проблема исключительно мила в этой своей застенчивости. — Я решила, что надо угостить вас, пока все не остыло.
        Я поддел пальцем стопку блинчиков и спросил:
        — А это зачем?
        Майя заулыбалась, взяла один из блинов и принялась орудовать вилкой: положила в него кусок утки, добавила капусту и, аккуратно свернув, протянула мне:
        — Тао сказал, что это вот так едят. Попробуйте, мирр ректор!
        Я попробовал, и мое скверное настроение убежало без оглядки, сверкая пятками. Это было похоже на удар вкусовой молнии — полный восторг, шевельнувшиеся на голове волосы и желание повторить. Однако, прожевав, я совершенно спокойно, даже чуть равнодушно указал на второе кресло, которое обычно никто не занимал, и пригласил:
        — Присаживайтесь, миррин. Будем ужинать, раз уж тут такой пир, — когда Майя кивнула и опустилась на краешек кресла, я взял второй блинчик и, начиняя его, осведомился: — Так с чего вдруг вы решили меня угостить?
        На щеках девчонки выступил румянец. Надо же, робеет.
        — Я понимаю, что принесла вам много проблем, мирр ректор, — негромко сказала она. Я кивнул: да уж, проблем тут было — половником не вычерпать. Чего стоит один многовековой Арно Винтеркорн, который знал моего отца. — И решила угостить вас тем, что приготовила сама… просто для того, чтобы вы на меня не сердились.
        — Я не сержусь, — утка с хрустящей корочкой невольно настраивала на миролюбивый, даже лирический лад. — Вы ведь не виноваты в том, кто вы есть.
        Майя кивнула с таким видом, словно я по-настоящему понял, что творится у нее на душе.
        — Мои родители считали, что виновата, — призналась она. — Но я так и не поняла, в чем именно. А оказалось…
        Я кивнул в сторону еды.
        — Угощайтесь, не сидите, сложа руки. Знаете, что было в кладе ректора Сомерсета?
        Майя, которая аккуратно раскладывала острую капусту по куску утки, только плечами пожала.
        — Почти все артефакты там давно пришли в негодность, — сказал я. — Но один из них как новенький. Он называется Путы — и может еще сильнее сковать то, что прячется в вас.
        Капуста была такой острой, что по позвоночнику пробегала ледяная волна, а затылок начинало ломить — самое то, как раз, как я люблю. Майя кивнула и, сворачивая свой блинчик, ответила:
        — Это хорошо. Не будем полагаться только на кулинарию, правда?
        Я кивнул. Надо же — никогда бы не подумал, что буду вот так ужинать в компании юной девицы. А вот ведь — сидим, наслаждаемся уткой, и вечер с дождем, который снова зарядил за окнами, уже не кажется ни тоскливым, ни скучным. Большое это дело, хорошая компания.
        На душе было спокойно и тепло. Я уже забыл, когда чувствовал себя так.
        — Что еще будете готовить на конкурсе? — полюбопытствовал я. Майя мечтательно улыбнулась, словно представляла ту еду, которую подаст придирчивым экспертам, и ответила:
        — Тао обещал показать мне рецепты чинской владыческой кухни. Представляете, Просперо Конти любит куриные сердечки со сладким перцем!
        — Я тоже их люблю, — признался я. — Сильное блюдо. Он, кстати, состоит в переписке с матерью твоей новой подруги.
        Майя кивнула.
        — Да, Кетти сказала. А самое интересное, он любит, когда к ним добавляют сахар.
        — Ну вот, — улыбнулся я и поймал себя на том, что сегодня вечером улыбаюсь слишком часто. — Теперь у тебя есть козырь в рукаве.
        Майя только рукой махнула. Сейчас ее взгляд был намного мягче и спокойнее. Из него ушел страх и напряженность, словно повелительница пончиков наконец-то приняла все, что с ней произошло, и перестала бояться самой себя — и меня за компанию.
        — Не думаю, что это какой-то великий секрет. Буду просто тренироваться, готовить… ох, я не верю, что у меня получится! Там ведь будут профессионалы, а я… так, никто.
        — Ешьте, — твердо сказал я. — Когда вы никто, то это помогает.

* * *

        Майя
        Понедельник день тяжелый, особенно когда он начинается со стука в дверь в пять утра. Я с трудом оторвала голову от подушки и услышала негромкий голос Тао:
        — Майя! Майя, вставай!
        Я выбралась из-под одеяла, поежилась от утренней прохлады и, высунувшись в коридор, спросила:
        — Что случилось?
        Тао выглядел заспанным — он потирал правый глаз, а его черные волосы были заплетены в растрепанную косу: видно, не успел еще причесаться как следует.
        — Начинается учебная неделя, — сообщил принц, — мы все будем на занятиях, так что времени не очень много. Идем, научу тебя готовить традиционный чинский завтрак. Я узнавал, это тоже входит в конкурс.
        — Хорошо, — согласилась я. — Подожди, умоюсь.
        Мысли о конкурсе придавали мне сил и бодрости. Я наконец-то чувствовала себя на своем месте и занималась тем, что мне по-настоящему нравилось. Вот и ректор Холланд одобрительно отнесся к идее моего участия в конкурсе — вчера он ел утку с искренним удовольствием и аппетитом, и в душе у меня проснулась радость: легкая, светлая, такая же, как тогда, когда бабушка еще была жива.
        Академия еще спала крепким сном. Едва горели лампы, разгоняя тьму, в коридорах и на лестницах царила густая тишина, но на кухне уже проснулись домовые и принялись за работу — готовили все, что нужно для того, чтобы накормить всех обитателей замка. Когда они увидели Тао, то дружно поклонились ему, и было ясно, что дело тут не в его владыческой крови, а в том уважении, которое он им оказал. Мы прошли к моему столу, и я увидела, что тут все готово для стряпни, вот только…
        — Креветки? — удивилась я. — И курица?
        — Да, — кивнул Тао, повязывая фартук. — В Чинской империи предпочитают завтракать плотно и сытно, чтобы сил хватало до обеда. Видишь, уважаемые мирры домовые уже все для нас приготовили.
        Уважаемые мирры домовые издали тоненький восторженный писк, и кто-то из них произнес:
        — Какие манеры!
        Тао поручил мне нарезать вареную курицу небольшими кусочками, а сам принялся взбивать яйца. К ним в компанию отправились креветки, шнитт-лук, и Тао сказал:
        — У нас предпочитают именно его, а не обычный лук. Он слаще, в нем больше витаминов. Так, давай сюда курицу… кстати, куда ты вчера ушла с едой?
        — Да так, — я махнула рукой. Не хотелось рассказывать о том, что я угостила уткой ректора Холланда, и это угощение сделало угрюмого сухаря человеком — дружелюбным, спокойным, почти милым. Почему-то я была уверена в том, что это тайна. Моя тайна. — Просто захотела побыть одна.
        — Ну и правильно. Одному есть скучно, зато еду не отнимут. Видела бы ты, как Герберт ел! Аккуратно, по кусочку, не намусорил нисколько. Просто чудо, а не зверь. Воспитанный, в отличие от хозяина.
        — Как твоя рука? — спросила я. Тао добавил в смесь молоко, острый южный соус и, приказав мне нарезать небольшой стручок перца, вновь принялся вымешивать будущий омлет.
        — Уже не болит. Как ты считаешь, миррин Анжелина думает обо мне? Может, снова послать ей розы, уже с открыткой?
        — Лучше не нарывайся, — посоветовала я. — За это можно вылететь из академии. Одно дело заступиться за преподавательницу, и совсем другое — ухаживать за ней.
        Тао вздохнул. Нарезанный перец отправился в смесь, а она пошла в разогретое на сковороде масло; помешивая ее, принц печально произнес:
        — Почему ухаживать за красивой и умной девушкой это такое страшное нарушение академического порядка?
        Я пожала плечами. Некстати вспомнился ректор — вчера у него был такой мягкий и мечтательный взгляд, когда он ел приготовленную мной утку, что я удивлялась, настолько это было на него непохоже. Впрочем, кто сказал, что я знала его хоть немного?
        — Потому что это нечестно. Вы будете встречаться, и ты получишь хорошие оценки только потому, что вы встречаетесь. А потом вы, допустим, разойдетесь, и она сделает все, чтобы тебя исключить, ну или как-то по-другому подгадить.
        В глазах Тао мелькнул гневный огонь.
        — Она не такая! И мы не разойдемся. Я напишу отцу, скажу, что хочу жениться.
        Мимо пробегал один из домовых — нес вилки и ложки с сушилки. Услышав такое, он споткнулся, со звоном разронял свою сверкающую ношу и спросил:
        — В академии будет свадьба, ваше высочество?
        — Будет, — ответил Тао. — Но если вы кому-то расскажете об этом, то я обижусь.
        Домовой провел пальчиками по прорези рта, показывая, что запирает его на замок.
        — Она не согласится, — вздохнула я. Тао выложил готовый омлет на тарелку, присыпал его остатками лука и ответил:
        — Посмотрим. Я все-таки принц, а не свинарь. Вот, попробуй!
        Мы взялись за вилки. Омлет получился удивительным: нежным, пышным, острым. Я вдруг словно наяву увидела туманные горы Дунфен, поросшие стройными соснами, очертания чинских зеленых драконов, хрупкие лепестки белых и розовых пионов. Может ли еда быть сказкой? Может. Иногда в ней таится подлинное волшебство, которое мы создаем своими руками.
        — А если тебе перевестись в другую академию? — спросила я. — Тогда Анжелина уже не будет твоей преподавательницей, вы сможете пожениться без всяких проблем.
        Тао проглотил омлет и весело вскинул вилку вверх.
        — Отличная идея! И я все-таки пошлю ей розы с открыткой. Это будет хорошее начало.



        Глава 11

        ОМЛЕТ С КРЕВЕТКАМИ И НОВАЯ РАБОТНИЦА НА КУХНЕ
        Джон
        Спустившись в обеденный зал на завтрак, я сразу же понял: что-то не так.
        Обычно домовые готовили кашу и блинчики — начинять их следовало самому. Но сегодня по залу витал такой дразнящий аромат, что я невольно почувствовал себя ищейкой, которая должна взять след.
        Креветки? И еще что-то пикантное, острое, заставляющее идти за собой.
        Я прошел к столу как раз в ту минуту, когда домовой снял с подноса последнюю тарелку с омлетом — там и правда были креветки, курица и зелень. Компанию омлету составлял салат из быстро замаринованных огурцов и помидоров с зеленым луком и свежевыпеченный ржаной хлеб, нарезанный по-крестьянски крупными ломтями.
        — Что-то восточное? — уточнил я, усаживаясь за стол и расстилая салфетку на коленях. Еда выглядела так аппетитно, что сразу же хотелось заказать вторую порцию.
        — Да, его высочество Тао и миррин Морави готовили, — откликнулся домовой. — А мы скопировали рецепт.
        Я вспомнил, как вчера Майя принесла мне утку с блинчиками, и на душе вдруг сделалось тепло. Кто-то позаботился обо мне не потому, что я был ректором королевской академии. И не потому, что хотел набиться в мои любовницы и извлечь из этого бесчисленные выгоды.
        Майе просто хотелось сделать доброе дело. Благодарность, дружелюбие, забота — то, о чем я давным-давно забыл. Те искренние пустяки, которые почти уходят из жизни, когда ты забираешься достаточно высоко.
        Омлет оказался воздушным, нежным и сытным. Курица и креветки тонко уравновешивали друг друга так, что я и не замечал, как наедаюсь — завтрак казался облаком и наполнял фантазиями и надеждами. За высокими стрельчатыми окнами шел дождь, но мне виделись туманные южные горы, а в ушах мелодично звенели струны вайра — чинской гитары. Я и сам не заметил, как опустошил тарелку — опомнился только тогда, когда услышал голос Майи:
        — Вам понравилось, мирр ректор?
        Она стояла у стола, еще не сняв поварского фартука, и ее взгляд был полон испуганной надежды. Что, если я скажу, что она настряпала какой-то несъедобной ерунды? Я ободряюще улыбнулся и одобрил:
        — Да, все очень вкусно. Тао вас учит, верно?
        Майя так и засияла.
        — Да. У него сегодня лекции, так что обед будет как всегда. А на ужин мы приготовим свинину в соусе.
        Несмотря на то, что я успел насытиться, рот снова наполнился слюной — почему-то упоминание о свинине прозвучало неожиданно заманчиво. Я скользнул оценивающим заклинанием по голове Майи: все ее силы глубоко спали под цепями наложенных чар. Тут и Путы ректора Сомерсета не понадобятся.
        — Вижу, что мирр Винтеркорн был прав. Стряпня вас действительно успокаивает, — сказал я. — Понимаете, что это значит? Если так пойдет и дальше, то вам уже не надо будет жить в академии. Будете приходить сюда раз в неделю для оценки и контроля. Этого требует протокол работы.
        Девчонка побледнела. Ух, как она побледнела — так, словно прямо перед ней появилась дюжина самых жутких демонов из самых дальних глубин ада. Майю даже качнуло — она ухватилась за край стола и с беспомощной мольбой проговорила:
        — Уйти из академии? Но… мирр ректор…
        Я указал на скамью, приглашая присесть. Налил себе кофе. Майя послушно заняла место напротив, не сводя с меня глаз. Конечно, девчонка-разносчица еды за эти два дня привыкла к академии, теплу и сытости, и решила, что теперь так будет всегда.
        Но если ее силы и правда погрузятся в глубокий сон, то что ей делать в академии? В конце концов, это даже не по протоколу министерства магии. Я не могу привечать в замке всех, кому захочется в нем поселиться — если комиссия министерства начнет проверку, то взгреет меня так, что небо с овчинку покажется.
        — Правила этого требуют. Просто задайтесь вопросом: что вам тут делать, если вы не опасны? — спросил я. — Готовиться к конкурсу?
        Готовиться она сможет и в том ресторанчике, в котором работала разносчицей. Печально, досадно, но это так. Да и нужен ли вообще этот конкурс? Поставили девчонку у плиты, пусть трудится без всяких конкурсов — и Винтеркорн с этим согласится.
        Стоило мне подумать об Арно, как в груди шевельнулось какое-то неприятное стылое чувство. Он многое скрывал. В особенности, то, зачем ему понадобилось сделать Майе такое многообещающее кулинарное предложение.
        С этим надо было разобраться.
        — Хотя бы это, — прошептала Майя. — Мирр ректор, я… я не ожидала.
        Мне вдруг показалось, что я выбрасываю крошечного котенка в студеную зимнюю ночь. Сразу же кольнуло стыдом. У Майи не было дома, за два дня она так прикипела к академии, потому что здесь была надежда на лучшую жизнь. Анжелина права: я действительно сухарь. Тупой и бесчувственный. Сперва ляпаю то, что ранит человека до глубины души, а потом уже думаю, больно ему или нет.
        — У вас есть документы, миррин Морави? — спросил я, понимая, что еще могу все исправить. — Регистрационная карта, паспорт?
        — Есть, — откликнулась Майя. По ее щеке пробежала слеза.
        — Хорошо, приносите сегодня в течение дня. Оформим вас как младшую кухонную работницу. Банковские книжки тоже принесите.
        Страх во взгляде Майи сменился удивлением.
        — А их зачем?
        — Ну я же должен куда-то перечислять вашу зарплату. Так что собирайте бумаги, жду вас в ректорате, — допив кофе, я поднялся из-за стола и добавил, вдруг поняв, что почти извиняюсь: — Я понимаю ваши обстоятельства. Естественно, что вы хотите здесь остаться. Я во многом вам сочувствую, миррин Майя. Но могу предложить только работу на кухне.
        Дурацкое утро. И я дурак. Но кажется, сейчас все исправилось — и я неожиданно понял, что рад этому. Майя издала восторженный возглас, выбежала из-за стола и, обхватив меня за шею, неловко поцеловала в щеку.
        — Спасибо! — воскликнула она. От слез и растерянности следа не осталось: сейчас в миррин Морави плескалось бесконечное чистое счастье. — Спасибо-спасибо-спасибо, мирр ректор!
        — Бегите уже за документами, — буркнул я, и девчонка рванула к выходу. Я смотрел ей вслед, по-прежнему чувствуя мягкое прикосновение губ к щеке: хорошо, что по раннему времени в обеденном зале еще никого не было, никто не видел этого порывистого поцелуя, никто не будет сплетничать о нем.
        Вот и еще одно доброе дело. Хорошо, что я успел сделать его вовремя.

* * *

        Майя
        Высыпав содержимое своего рюкзака на кровать, я собрала документы и, прижимая их к груди, почти бегом направилась в ректорат. Я буду работать в академии! Я не какая-нибудь приживалка, которую сюда взяли по доброте душевной, а младший кухонный работник!
        Вспомнилось лицо ректора, когда он говорил о правилах: я готова была поклясться, что Холланду не хотелось выгонять меня на мороз, и он искренне обрадовался, когда придумал, как мне здесь остаться. Теперь не надо возвращаться на чердак: меня окутало счастьем настолько сильно и ярко, что я поцеловала ректора…
        Теперь он будет думать, что я восторженная дурочка. Ладно, я и сама так думаю. Дурочка, да — но у меня есть работа и крыша над головой. И я буду спокойно готовиться к конкурсу… стоп.
        А зачем мне теперь вообще этот конкурс? Мирр Арно предложил его только для того, чтобы усмирить то, что удерживали во мне оковы заклинаний — а раз с этим справляется обычная работа, то конкурс становится ненужным. Почему он вообще его предложил, когда можно было просто взять и назначить меня поварихой, как это сделал ректор Холланд четверть часа назад?
        Надо будет поговорить с ним сегодня. Во мне пробудилось странное ощущение, похожее на предчувствие неприятностей — от них отчетливо веяло мирром Винтеркорном.
        Дверь в ректорат была приоткрыта: осторожно заглянув внутрь, в приемную, я первым делом увидела строгую даму в темном платье, которая поливала цветы на подставке у окна. Кажется, начало рабочей недели ее не радовало: тонкие губы дамы были сжаты в нить, в глазах светилось раздражение, даже пучок иссиня-черных волос выглядел сурово. Увидев меня, она отставила лейку и спросила:
        — Что вам?
        — Я принесла документы, — сказала я самым милым тоном и, войдя в ректорат, протянула ей стопку своих бумаг. — Мирр Холланд берет меня младшей работницей кухни.
        — Да, беру, — донесся голос ректора из-за другой двери, той, на которой красовалась бронзовая табличка с его именем и должностью. Дверь была приоткрыта, и я хотела было заглянуть, но не стала. — Оформите ее, миррин Золле.
        Миррин Золле приняла мой паспорт, регистрационную карту, которую я получила от хозяина дома, когда сняла уголок на чердаке, и банковскую книжку с видом королевы в изгнании, которую заставляет работать наглец и негодяй, поднявшийся из грязи в князи. Я представила, как Холланд сейчас сидит за огромным столом и что-то пишет на белоснежном листе бумаги, и некстати вспомнилось, как он держал меня в пятницу, когда я доставала бабочку.
        Щеки вспыхнули так, словно я подумала о чем-то стыдном — и хорошем.
        — Я подготовлю документы о приеме, — процедила миррин Золле, — зайдете тогда после обеда, распишетесь в ведомостях. Что сегодня на завтрак?
        — Чинский омлет с креветками, — ответила я. — Очень вкусно, вам обязательно понравится.
        — Звучит заманчиво! — услышала я новый голос. — Пожалуй, надо будет взять добавки!
        В ректорат заглянула Анжелина — вот ее начало рабочей недели не печалило: она выглядела свежей, бодрой и довольной жизнью. Увидев меня, она довольно улыбнулась:
        — На ловца и зверь бежит. Жду тебя в тренировочном зале через десять минут. У меня сегодня занятия со второй пары, так что успеем поработать.
        Кивнув миррин Золле, я вышла в коридор и, глядя Анжелине в глаза, сказала:
        — Не знаю, нужны ли теперь наши занятия, миррин Анжелина, ректор Холланд сказал, что кулинария отлично усыпляет то, что во мне.
        Преподавательница снисходительно улыбнулась.
        — Что, если ты какое-то время не сможешь работать? Заболеешь? Уедешь в отпуск?
        — Об этом я не подумала, — призналась я. Анжелина понимающе кивнула, и я негромко сообщила: — Мне надо с вами поговорить. Насчет мирра Винтеркорна.
        — Иди в зал, — так же негромко откликнулась Анжелина. — Я скоро буду.
        Она направилась в ректорат, а я — туда, куда было приказано. Академия пробуждалась: теперь отовсюду доносились голоса, студенты, зевая и лениво переговариваясь, шли по коридорам и лестницам, и я вдруг подумала, что теперь нахожусь здесь по праву. Я не приживалка, не магическая бомба, не попрошайка — я сотрудница академии, и ректору Холланду не придется жалеть о том, что он дал мне работу и кров.
        Тренировочный зал был пуст. Маленькая лампа едва разгоняла сумрак, и я вдруг почувствовала прикосновение тревоги. Что-то шевельнулось в груди: смотри внимательно. Думай о том, что видишь.
        Но что могло быть не так? В академии все в безопасности, и бояться тут нечего. Я сделала несколько шагов от двери, всматриваясь во тьму — в дальних углах она была черной, спрессованной, непроницаемой. Там таилось нечто опасное. Жестокое. Нечто, способное оставить меня без головы небрежным движением пальцев. Нечто…
        Я успела скользнуть в сторону, когда струя огня вырвалась из ниоткуда мне в лицо. Запахло палеными волосами, я покатилась по полу, и огонь ударил снова — я опять успела увернуться и услышала шаги.
        Кто-то двигался во тьме и этот кто-то хотел меня убить. Я чувствовала это желание — так, должно быть, кролик замирает перед удавом, понимая, что это смерть смотрит на него золотистыми глазами, и уже ничего нельзя ни исправить, ни изменить.
        Горло стянуло спазмом. Я захотела закричать и не смогла.
        Очередной плевок пламени — я побежала, с трудом умудрившись подняться на ноги. Все во мне тряслось от ужаса. Куда бежать? К дверям, где горит лампа? Нет, тогда он точно меня увидит. Значит, выход один — броситься во тьму и напасть на него самой.
        Когда я это поняла, то мне сразу же стало легче. Я не думала о том, что у меня ничего нет, кроме пустых рук и, как сказал бы Джон, такой же пустой головы — а противник прекрасно вооружен. Я просто кинулась во мрак, ведомая лишь одной мыслью: разорвать гадину на шмотья, так, чтобы никогда она не поднялась.
        Свет в зале ослепительно вспыхнул в ту минуту, когда я сжала пальцы на чьем-то горле.

* * *

        Джон
        Крик стоял такой, что по всей академии было слышно. Быстрым шагом спустившись к тренировочному залу, я увидел Анжелину и Винтеркорна: министерский гость потирал шею так, словно его душили, а в глазах миррин Хольцбрунн была такая ярость, что невольно хотелось спрятаться подальше.
        — Вы не смели нападать на мою студентку! — кричала Анжелина. Кажется, это именно она душила Винтеркорна — зная о ее профессиональных навыках, я даже удивился тому, что он сейчас жив и здоров.
        — Она не ваша студентка, — парировал Арно. Я обошел их, заглянул в зал и сначала услышал всхлипывания, а уже потом увидел Майю. Растрепанная, испуганная, похожая на птенца, который вывалился из гнезда, она сидела на полу и плакала.
        — И что? Вы все равно не имели на это права! — если Анжелина шла по какому-то пути, то ее было не сбить. Я прошел к Майе, протянул ей руку и негромко сказал:
        — Поднимайтесь, миррин Морави.
        Она оперлась на мою ладонь, встала — Майю колотил озноб, в воздухе пахло горелым, и я испытал мгновенное и острое желание взять Винтеркорна за шиворот и приложить лицом о стену. Академия — место, где все находятся в безопасности, где никто и никогда не нападет на них, а он взял и разрушил одну из основ нашей жизни.
        — Что случилось? — спросил я. Майя издала негромкий прерывистый вздох.
        — Я пришла сюда на тренировку. А он… он напал на меня. Плевал огнем.
        Так. Еще не легче. Я мысленно пролистал протоколы работы министерства магии и с трудом сдержал заковыристую, пробирающую до кишок брань. Крыть было нечем. Если Винтеркорн исследовал и анализировал феномен, то имел полное право подвергать его любым тестам в любое время суток.
        — А вы?
        Еще один вздох. Я погладил Майю по плечу, надеясь, что все это не выглядит предосудительно — просто хотел утешить ее, как утешают ребенка.
        — А я бросилась на него, — едва слышно призналась Майя. — Бросилась и стала душить.
        — Вы ее провоцировали, Арно, так? — поинтересовался я, покосившись в сторону Винтеркорна и Анжелины, которые тем временем орали друг на друга с классическим вопросом, что предшествует драке: ты кто такой? — А ты кто такая? Услышав меня, Винтеркорн опомнился, провел ладонью по встрепанным волосам и ответил:
        — Совершенно верно. Хотел посмотреть, как ее магия отреагирует на неожиданное нападение.
        — И как же? — полюбопытствовал я. Анжелина отошла от Винтеркорна, встала рядом со мной, и это выглядело так, словно мы втроем выступили единым фронтом против врага.
        — Никак, — довольно сообщил Винтеркорн. — Она, я бы сказал, законсервировалась, когда миррин Морави увлеченно занялась любимым делом. Ее вела лишь собственная смелость, — он перевел взгляд на Анжелину и исключительно светским тоном произнес: — Вы, кажется, собирались тренироваться? Не смею вас отвлекать.
        Он пошел по коридору с самым независимым и небрежным видом — так благородные мирры гуляют по столичному проспекту. Некоторое время мы смотрели ему вслед, а потом я оставил Анжелину и Майю, догнал Арно и придержал его под руку.
        — Объясните мне еще кое-что, мирр Винтеркорн, — предложил я. — Зачем вам понадобилось отправлять миррин Морави на министерский конкурс, когда можно просто трудоустроить ее на кухне?
        Винтеркорн был намного ниже ростом, чем я, но сейчас казалось, что он смотрит на меня сверху вниз — есть такая способность у тех, кто обладает властью.
        — Моя главная задача, мирр Холланд, это изучить феномен Майи Морави, — ответил он. — Если для этого нужно отправить ее на конкурс — она туда поедет. А еще для этого нужно, чтобы вы занимались своей непосредственной работой и не лезли в мою. В конце концов, я здесь еще и для того, чтобы избавить вас от лишних забот.
        — Так лихо меня еще не посылали, — процедил я, чувствуя, как лицо наполняет жаром. Вот ведь послал Господь проблему мне на голову — стой теперь да обтирайся. Не путайся под ногами у взрослого дяденьки.
        Откуда-то из невообразимого далека донесся язвительный смех Огастаса. Отец любил меня, но мои провалы и неудачи вызывали у него особенную, ядовитую радость. Возможно, именно поэтому он и не говорил мне всей правды.
        — У меня было несколько столетий для тренировки, — ободрил меня Винтеркорн. — Ну, ну, Джон! Вы еще поймете, что я здесь для вашего блага. Для общего блага.
        Я решил не устраивать очередной скандал — хватит и того, что они с Анжелиной орали на всю академию на радость студентам. Развернувшись, я отправился в свой кабинет и приказал миррин Золле принести несколько стопок ответной бумаги.
        — Вот, мирр ректор, — сказала секретарша, кладя передо мной распечатанную стопку. — С кем-то решили побеседовать?
        Я кивнул и, дождавшись, когда она выйдет, взял перо получше и написал:
        «Мирр Эрик Саверхольм, ответьте Королевской академии».
        Некоторое время ничего не происходило. Возможно, Эрик, мой бывший однокурсник, а теперь пресс-секретарь министерства магии, еще не пришел на службу. Впрочем, ждать пришлось недолго: лист бумаги сделался светлее, и по нему побежали строчки, написанные почерком Эрика:
        «Джон, дружище! Рад тебя услышать. Как дела?»
        Эрик по-прежнему писал с резким подчеркиванием гласных, по старой орфографической традиции. Вздохнув, я ответил:
        «Все было хорошо, пока здесь не появился Арно Винтеркорн. Ты что-нибудь о нем знаешь?»
        Ответная бумага не может показывать лица собеседника, но я неожиданно представил, как Эрик — долговязый, скуластый, вечно растрепанный — хмурится, потому что мой вопрос ему не нравится.
        «Дрянной тип. Дрянной, вечно себе на уме. Как бы тебе объяснить… все, кто работает в министерстве, в каком-то смысле предсказуемы. Я понимаю, чего от них ждать, но вот Винтеркорн — это человек-загадка. Вечно крутит и мутит какие-то делишки. Говорят, что он подотчетен не министру магии, а лично королю. И вся его работа — выполнять тайные распоряжения нашего владыки. А еще говорят, что он работает даже не от короля, а от теневого правительства. Джон, что случилось?»
        Я решил говорить, как есть. Эрик был одним из немногих людей во внешнем мире, кому я мог доверять.
        «Винтеркорн в академии. Тут у меня в некотором смысле магический феномен, так вот он его изучает — и я склонен подозревать, что он что-то планирует и не посвящает меня в свои планы. А я боюсь, что они выйдут боком не только мне».
        Эрик не отвечал несколько минут — за это время дождь зарядил еще сильнее, а под сводами замка раскатился мелодичный звонок на первую пару. Студенты расходились по лекториям, а Майя, должно быть, отправилась на кухню. Я скользнул мысленным взглядом по замку: да, тень миррин Морави проступила на кухне в окружении домовых. Винтеркорн был от нее далеко.
        «И еще он очень эффектно здесь появился, — добавил я. — Верхом на драконе, сразу же получил пощечину от моей коллеги и принял вызов на дуэль от одного из студентов. Я не люблю такие яркие события. Они, как правило, от чего-то отвлекают внимание».
        «Так, а что именно тебя растревожило?» — спросил Эрик.
        «Винтеркорн тащит наш магический феномен на кулинарный конкурс от министерства», — сообщил я. Бумага сделалась еще белее: Эрик торопливо писал ответ.
        «Я могу предложить тебе только одно. Не мешай ему. Вообще никак не встревай в его дела. Я пока попробую навести кое-какие справки, до конкурса три недели, время есть. И вот еще что: когда он повезет ваш феномен в столицу, ты должен поехать с ним».
        «Я уже думал об этом, — признался я. — Как считаешь, Винтеркорн собрался кого-то отравить чужими руками?»
        Мне показалось, что Эрик пожал плечами. И я точно знал: Винтеркорн хочет реализовать свои планы руками Майи Морави — поэтому и предложил ей участие в конкурсе.
        «Очень может быть. Пока не делай резких движений, Джон. У меня есть те, кому я могу задать вопросы. Подожди пару дней. Я напишу».
        На том и распрощались. Я скомкал ответный лист, поджег его направленным заклинанием и, пока он рассыпался рыжими искрами, крутясь передо мной в воздухе, думал, что первым делом нужно найти родителей Майи Морави.
        Они знали ответы не на все мои вопросы — но на большинство.



        Глава 12

        КАРТОФЕЛЬ В ГОРЧИЧНОМ СОУСЕ И ПОЛЕТ НА ДРАКОНЕ
        Майя
        — А что сегодня будет на обед?
        Как говорила моя бабушка, хочешь успокоить взволнованную душу — займись делами. Когда трудишься, все ненужное и лишнее отступает. Я вернулась на кухню после того, как все позавтракали, села рядом со своим рабочим столом и поняла, что меня знобит от страха.
        Господи, еще в пятницу вечером я была обычной разносчицей в ресторане! А теперь все изменилось так, что дышать больно. Запах моих горелых волос до сих пор плыл в ноздрях, и я сама не знала, откуда во мне вдруг взялась такая смелость, что я не побежала от нападавшего, а сама бросилась на него.
        Домовые доедали чинский омлет. Один из них принес мне тарелку, но я лишь отрицательно мотнула головой. Все, что случилось этим утром, отбило у меня аппетит. Вспомнился взгляд Джона — он смотрел на меня с искренней тревогой, словно по-настоящему боялся, что со мной может случиться что-то плохое. Нет, он не сухарь, он совсем не сухарь. Ему не все равно.
        От этого на душе становилось теплее.
        — На обед суп с копчеными колбасками, картофель в горчичном соусе и отбивные, — ответил тот домовой, который принес мне еду. Он был мельче остальных, а на его левом боку красовался клочок рыжей шерсти.
        — Не много ли картошки? — спросила я. — И суп, и второе…
        — Помилуйте! — воскликнул домовой. — Как картошки может быть много? Мы же в Веренбурге!
        Другие домовые поддержали его согласными писками. Жители Веренбурга испокон веков выращивали картошку, любили ее всем сердцем, и регион даже называли Картофельным раем.
        — Хорошо, — согласилась я. — Мирр Холланд официально дал мне работу на кухне, так что просто скажите, что я должна делать.
        Домовые весело защебетали: новость им понравилась, и я вновь почувствовала себя на своем месте — просто живи дальше и делай свое дело, бабушка всегда так говорила.
        — Мы пока отдохнем, — сказал домовой с рыжей шерстью. — Потом начистим картошку, потом за суп. Ох, картофельный суп! — он мечтательно прикрыл глаза и мурлыкнул так, что сделался похож на кота. Я протянула руку, погладила домового по голове, и его мурчание сделалось еще громче.
        — Как тебя зовут? — спросила я.
        — Даракури, — откликнулся домовой. — Мы тут все даракури, то есть, домашние духи, у нас нет имен. Ты гладь, гладь, не отвлекайся.
        Другие домовые тоже подошли: четверть часа я провела, заботливо скользя ладонью по черной жесткой шерсти — это было настолько мило и трогательно, что я окончательно успокоилась. Что бы там ни замышлял Арно Винтеркорн, со мной не случится ничего плохого. Ни Джон, ни Анжелина этого не допустят.
        — Надо придумать вам имена, — сказала я, когда все домовые были поглажены, и градус радости на кухне поднялся до невиданных вершин. — Ты, например, будешь Рыжик, у тебя рыжая шерсть. А ты будешь Керли, у тебя кудряшка.
        — Керли! — заорал Рыжик, подпрыгивая от восторга и тыча пальцем в товарища. — Ты Керли! Ну точно же, точно! Ты и есть Керли! Весь в кучеряшках!
        — А ты Рыжик! — довольно воскликнул Керли, гладя шерстяные завитки на макушке. — Рыжик, и всегда им был!
        На то, чтобы дать имена остальным, ушло еще полчаса. Когда довольные домовые были поименованы и приготовились браться за чистку картошки, я взяла кастрюлю с ломтями мяса и отправилась в сад, покормить дракона. Вчера это делали домовые, но сегодня мне захотелось взять это на себя.
        Вчера я в первый раз увидела дракона и еще не успела на него налюбоваться.
        Это было удивительное существо, и мне хотелось смотреть на него и запоминать — кто знает, когда еще я увижу Гербертова сородича? За два дня в академии мне удалось познакомиться со множеством чудес, но дракон был хорошим чудом, в отличие от всего остального.
        Герберт лежал под деревьями, меланхолично жуя капустный лист. Увидев, что я иду, дракон завалился на бок и подставил пузо так же, как это делали домовые: чеши, не отвлекайся. Ты там какой-то ерундой занимаешься, а тут дракон не чесан, не обласкан, и вот как жить?
        — Привет, маленький, — сказала я, поставив кастрюлю с мясом в стороне. Мне всегда казалось, что драконы холодные и скользкие, а Герберт оказался теплым, и я едва не смеялась, как ребенок. — Кто хороший мальчик?
        — Гам!
        — Герберт хороший мальчик! Герберт мой хороший мальчик!
        — Гам! Гам!
        Я не поняла, как дракон это сделал — просто меня вдруг подбросило в воздух, все кругом завертелось и закрутилось, и я обнаружила, что уже не глажу чувствительное брюхо Герберта, а сижу на его спине. Дракон весь напрягся, сжался и прянул в небо.
        Кажется, я заорала во все горло, понимая, что сейчас свалюсь с его спины, и все закончится. Кажется, я размахивала руками, пытаясь ухватиться за что-нибудь, пока не смогла вцепиться в один из гребней на драконьей шее. Рядом со мной хлопали мощные крылья, в лицо плеснуло дождем, и неожиданно серая завеса туч разошлась, и я погрузилась в ледяную синеву осеннего неба.
        Я тотчас же окоченела — здесь, наверху, было так холодно, что у меня зуб на зуб не попадал. Герберт обернулся в мою сторону, и от его спины стало подниматься тепло, а сквозь чешуйки брони проглянуло золото огня: дракон обогревал всадника своим внутренним жаром. Под нами лежало облачное одеяло, и в одной из прорех в нем вдруг показался Веренбург, похожий на россыпь детских кубиков. Я даже дышать не могла от восторга — превратилась в зрение, впитывала всем сердцем все, что видела, понимая, что это настоящее чудо, которое неожиданно положили мне в ладони. А вот и замок Королевской академии — интересно, там уже заметили, что дракон улетел? Вот Винтеркорн разозлится!
        Словно поняв, что для первой прогулки достаточно, Герберт начал снижаться. Он не просто опустился в саду академии — дракон пролетел над городом так низко, что трубы домов едва не царапали его живот. Вот «Луна и Кастрюля», вот дом, где я снимала угол на чердаке, вот городская ратуша, вот парк — люди испуганно ахали, задирая головы к небу, кто-то махал руками, и я услышала восторженные возгласы. Дракон сделал почетный круг над городом и неторопливо двинулся в сторону замка. Вскоре он опустился в саду — я почти без чувств сползла с его спины, а Герберт принялся завтракать с таким видом, словно ничего особенного не произошло.
        — Это, знаешь ли, наглость, — услышала я и не сразу поняла, что это Винтеркорн — и что он обращается ко мне. Моя душа звенела и пела от восторга, лицо было обожжено ветром, и я не могла взять в толк, что это за человек вышел к нам с Гербертом из-за деревьев, и чего он от меня хочет.
        Ах, да. Кажется, Арно решил, что я отважилась угнать его дракона.
        — Я понимаю, что ты на меня сердишься из-за того, что случилось утром, — продолжал Винтеркорн, и в его голосе шелестел лед. Я заметила, что он успел надеть щегольский платок брусничного цвета с искрой, который полностью закрывал шею. — Но красть моего дракона — это не то, что я прощу. Как это вообще пришло тебе в голову?
        — Да не крала я его, — вздохнула я. Настроение сейчас было легким и светлым — мне ни с кем не хотелось ни спорить, ни ссориться. — Я пришла покормить Герберта, а он вдруг сам забросил меня себе на спину, — я провела ладонью по шее и добавила, обернувшись к Винтеркорну боком: — Видите, на капюшоне дырки от его зубов?
        — Гам! — подтвердил дракон, доедая мясо. Винтеркорн покачал головой — мне показалось, что он старательно скрывает гнев, который собирался выплеснуть на меня.
        — Что сегодня на обед? — спросил он.
        — Суп с колбасками, картофель в горчичном соусе и отбивные, — ответила я, забирая у Герберта опустевшую кастрюлю. Дракон довольно вздохнул, положил шею на лапы и посмотрел так, что было ясно: он не даст меня в обиду даже своему хозяину, и Винтеркорн это понял.
        — Готовься к конкурсу, Майя, — произнес он, давая понять, что разговор окончен. — Можешь мне не верить — но это как раз то, что тебе нужно.

* * *

        Джон
        Жизнь ректора Королевской академии чародейства и волшебства — это не только занятия, организация учебного процесса и решение проблем со студентами, преподавателями и бытом. Почти каждый день у меня была какая-нибудь встреча в Веренбурге или соседних городах — банкам, фабрикам, коммерческим организациям нужны новые маги для работы, и все эти замечательные места находят то, что может меня заинтересовать.
        Сегодня это был профессиональный визит в компании бургомистра Веренбурга — мы посетили отделение министерства артефакторики, и его начальник, мирр Давид аль Арам, низенький, чернявый южанин, похожий на гнома, почти полтора часа рассказывал нам о новейших разработках в его сфере. Вот артефакт, который способен погружать пациента в глубочайший сон — новое слово в медицине, отличный помощник при операциях, все, что было до него, намного слабее.
        — И уже есть договор о поставках с Первой королевской клиникой в столице! — с гордостью сообщил аль Арам. — Пройдемте вот сюда, уважаемые мирры, взгляните: вот этот артефакт создан для того, чтобы ускорить работу почты. Да, у нас есть ответная бумага, но ее цена слишком высока для массового потребителя. А это…
        Я слушал вполуха, сохраняя сосредоточенное выражение лица, и думал о Майе Морави и том, что не могу обуздать Винтеркорна, который полон собственных планов и не собирается посвящать меня в них. Впервые за долгое время меня окутывало ощущение вязкого бессилия. Винтеркорн приехал в академию по поручению министерства и, возможно, лично короля — я ничего не смогу с ним сделать, плетью обуха не перешибешь, даже если эта плеть у меня в руках, а я все-таки не последний человек в нашей стране.
        — Вот еще, взгляните! Это бытовой артефакт, на базе предыдущего: способен передавать изображение на расстояние. Допустим, вы хотите посмотреть премьеру в столичном театре. Теперь незачем туда ехать и тратить время на дорогу: усаживайтесь поудобнее у себя дома, настраивайте артефакт перед белой панелью на стене и смотрите все так, словно вы в театре.
        Бургомистр оживился, заинтересовался, принялся задавать вопросы. Артефакт действительно был хорош, но я сейчас все видел и слушал будто бы со стороны. Чутье подсказывало мне, что и я, и академия, и все ее обитатели стоят на пороге грандиозных проблем, которые приволок с собой Винтеркорн. А проблем мне не хотелось.
        Снова вспомнилась Майя, которая сидела на полу тренировочного зала, заливаясь слезами. Когда она подняла голову и посмотрела на меня, то этот взгляд был словно прикосновение к туго натянутой струне — и эта струна до сих пор негромко звучала в моей душе.
        — А это, уважаемые мирры, улучшенный артефакт перемещения. Вам не надо прокладывать нору в пространстве, не надо искать дополнительные источники усиления магии: просто сжимаете его в руке, называете имя человека, к которому хотите попасть, и артефакт переносит вас к нему.
        Бургомистр нахмурился. Его племянник владел сетью железных дорог в этой части королевства, и такой артефакт мог накрыть его дело пресловутым медным тазом.
        — Но пока эта разработка не пойдет в производство, — печально произнес аль Арам. — Слишком много побочных эффектов, самый неприятный из них это сильная тошнота. Вряд ли кому-то захочется, чтобы его вырвало.
        Бургомистр просиял и закивал.
        — Да, железные дороги намного проще, — сказал он. Вскоре наша деловая встреча подошла к концу, бургомистр долго благодарил аль Арама за интереснейшую и познавательную встречу, пожимая его руку, а когда он наконец-то отправился по другим делам, то я попросил:
        — Мирр аль Арам, продайте мне этот артефакт.
        Я никогда не говорил «дайте» — хотя по протоколу министерств магии и артефакторики мог просто изъять любую нужную мне вещь магического содержания. Аль Арам недоумевающе уставился на меня.
        — Вы хотите его использовать? Но… У вас крепкий желудок, мирр Холланд?
        — Исключительно. И такие же крепкие нервы. Сколько вы за него просите?
        Давид мялся и жался, назвал цену в триста дукатов, которая была просто непередаваемой наглостью. Я назвал пятьдесят — делая вид, что я отбираю у него хлеб и оставляю малых деток сиротами, аль Арам согласился, передал мне серебряную пластинку, покрытую неразборчивой сетью рун, и добавил:
        — Все-таки не советую, мирр Холланд. Бургомистр прав, лучше воспользуйтесь поездом.
        — Такая вот беда, туда не ходят поезда, — вздохнул я, пожал на прощание руку аль Арама и, выходя из мастерской, негромко произнес:
        — Мирр Гектор Морави.
        Все кругом пришло в движение — затрепетало, закружилось, подхватило, перебрасывая куда-то вперед, в безумный хоровод красок. К горлу подкатил ком отвратительной сухой тошноты — и исчез, когда артефакт выбросил меня в комнатенку с низким потолком.
        Я осмотрелся. Комнатенка служила одновременно библиотекой и рабочим кабинетом. Были здесь и книжные шкафы, и большой письменный стол, и кресло, в которое вряд ли сможет втиснуться кто-то крупнее мышонка. Мужчина, который сидел за столом и что-то торопливо писал, удивленно посмотрел на меня и выругался.
        — Вы кто? — спросил он, начал было вставать и снова опустился на стул. — Вы от Кавендиша?
        Он был долговязый, с каштановыми волосами до плеч и лицом, которое хранило мрачную тайну — я даже знал, где сейчас эта тайна. Во взгляде отца Майи был страх, что я докопаюсь до истины, и желание, чтобы я это сделал. Этот человек нес на своих плечах слишком тяжкий груз.
        — Не знаю никакого Кавендиша, — сказал я. Кресло было слишком узким, и я даже не стал пытаться в него сесть, просто оперся на его спинку и произнес: — Я Джон Холланд, ректор Королевской академии чародейства и волшебства. Пришел к вам, чтобы узнать о том, что произошло с вашей дочерью, когда ей было шесть.
        Морави уткнулся лицом в ладони и некоторое время сидел молча, словно пытался собраться с духом. Где, интересно, мать Майи? Ушла на работу или находится в одной из комнатушек этого дома? Я бросил взгляд в окно: кабинет был примерно на втором этаже, окно выходило на угрюмую улочку — старые дома, выстроенные еще в прошлом веке, облетающие деревья, люди с такими физиономиями, что невольно хочется спрятаться подальше, не привлекая их внимания.
        — Вы даже не спросите, где ваша дочь?
        Морави поднял на меня глаза, и теперь в его взгляде я увидел чистую ненависть.
        — Надеюсь, что сдохла, — пробормотал он. Мне снова вспомнилась Майя: тихая, робкая и в то же время отчаянно смелая там, где дело доходило до чего-то важного.
        — Что она сделала, что вы так ее возненавидели?
        Морави вздохнул. Поднялся из-за стола и пошел к двери. Я машинально отметил, что в академии сейчас заканчивается вторая пара — скоро будет большая перемена и обед.
        — У меня есть хороший бренди, — угрюмо сообщил Морави. — Пойдемте в гостиную… всего этого все равно насухую не рассказать.

* * *

        Майя
        Суп деловито бурлил в огромных кастрюлях, в сковородах весело жарились отбивные, а я резала салат. Мясистые помидоры без кожицы, очищенные огурцы, зеленый лук, немного чеснока и густая сметана — просто, даже примитивно, но свежо, легко и потрясающе вкусно. Сядешь где-нибудь с большой миской и ноздреватым куском ароматного ржаного хлеба, возьмешь в руки вилку и не заметишь, как съешь все до последней капли и крошки.
        — Вот этот салат в свое время признали достоянием человечества, — сказал Керли, запрыгнув на табурет и заглянув в большое блюдо. — Самый вкусный салат на свете, представляешь?
        — Даже не сомневалась, что он самый вкусный, — ответила я. Домовой протянул мне банку со сметаной, и я принялась перемешивать салат.
        — А самое вкусное — жижка с хлебом, — промурлыкал Керли. — Вон, уже голодные собираются. Пора разносить.
        Закончив с салатом, я вымыла руки, вышла в столовую и села на свое привычное место в углу. В академии еще не стих звонок со второй пары, а студенты уже потянулись в обеденный зал. Вот пришла Кетти с неизменной стопкой учебников — увидев меня, она приветственно вскинула руку и, помахав, подошла, села за стол и сказала:
        — Просто потрясающе пахнет!
        — Можешь меня поздравить, — улыбнулась я. — Меня взяли на работу в академию. Официально, со всеми документами.
        Кетти просияла.
        — Здорово! На кухню?
        Я кивнула. Домовые наполнили миски супом, и Кетти мечтательно прикрыла глаза. Суп и правда получился хорош — яркий, согревающий, как раз то, что нужно, когда за окном снова начинает моросить дождь, а синева неба лежит высоко-высоко, за тяжелыми тучами. Пришли Тао и Авенхви, уселись рядом с нами, и чинский принц сказал:
        — Мы вас по запаху нашли. Майя Морави там, где пахнет вкуснее всего. Так говорят у меня на родине о талантливых поварах, — он сунул руку в карман, вынул крошечную коробочку и протянул мне. — Поздравляю с новой работой!
        В коробочке оказался пакет с белым сладким перцем, и Тао объяснил:
        — В Чинской империи принято дарить повару приправы.
        — Спасибо, Тао, — искренне поблагодарила я. Студенты рассаживались за столы, и я заметила Веру с подругами — вся девичья стайка старательно избегала смотреть в мою сторону. Мне невольно подумалось, что они сплетничают. Строят предположения о том, каким местом я проложила себе дорогу в академию.
        И это еще никто не видел, как я сегодня поцеловала Джона! Если бы видели, тут разговоров было бы до небес.
        С другой стороны, что еще им предполагать? Конечно, ректор устроил меня на работу, потому что у нас, как говорил мирр Шварц, неуставные отношения.
        — Представляете, я сегодня летала на Герберте! — сообщила я. Авенхви ахнул от восторга, Тао заинтересованно посмотрел на меня, а Кетти с серьезным видом сказала:
        — Как? Это же очень опасно!
        — Ты настоящий воин! — с восторгом произнес Авенхви. — Дракон позволит оседлать себя только бойцу, сильному духом и крепкому телом. Как он дался?
        — Да никак. Я принесла ему мяса, а он взял меня зубами за капюшон, посадил себе на спину и полетел.
        В столовую вошли Анжелина с Виктором. Через несколько мгновений появился Винтеркорн, и я готова была поклясться, что он нарочно задержался в коридоре, чтобы не входить вместе с ними. Тао посмотрел в сторону преподавательницы с тоской и надеждой.
        — Ты отправил ей розы? — негромко спросила я. Он отрицательно мотнул головой.
        — Это глупо, — сказал Авенхви, доедая суп. — Зачем вообще нужны эти розы? Чтобы их снова приняли за подарок от другого?
        — А что ты предлагаешь? — Тао бросил хмурый взгляд в его сторону. Судя по широкой улыбке и энергичной жестикуляции Виктора, за столом преподавателей шла оживленная беседа. Винтеркорн что-то негромко добавлял со знанием дела, Анжелина молча ела суп, сидя с видом королевы.
        Ректора не было. Я не знала, где был Джон, возможно, он не всегда обедал вместе со всеми, но на душе почему-то поселилась невнятная тревога.
        — Я предлагаю совершить подвиг в ее честь, — Авенхви выпрямился, улыбнулся и вдруг сделался похожим на южного вождя, который готов вести свой народ через битвы к победам. — Так ты проявишь свою доблесть, покажешь достоинство и объявишь о своих чувствах. И это будет поведение благородного мужа, а не сопливого юнца.
        Это было сказано так важно, что мы даже слов не могли подобрать для ответа.
        — Ты прямо как сенатор на трибуне выступил, — сказала Кетти, принимаясь за отбивную. Джона по-прежнему не было, и мне сделалось тоскливо. Я сегодня очень старалась — готовила обед так, чтобы он не пожалел о том, что нанял меня на работу. Было видно, что еда нравится и студентам, и преподавателям. А ректор так и не пришел в обеденный зал, он не попробует то, что я приготовила.
        Где же он?
        Моя тревога становилась все сильнее.
        — И как же его совершить, этот подвиг? — задумался Тао. Было видно, что идея пришлась ему по душе. — Пока у нас только Майя стала героиней, когда спасла нас в башне.
        — Да, ты у нас в основном отвечаешь за создание интересных идей, — Кетти ела очень быстро и невероятно аккуратно: я никогда не видела, чтобы кто-то нарезал мясо такими уверенными движениями, держа нож по-врачебному. — А разгребают их другие.
        — Это очень хорошая мысль, с подвигом, — Тао вновь стал смотреть на то, как Анжелина доедает суп, и его лицо обрело мечтательно-детское выражение. — Вот бы сюда прилетел чинский зеленый дракон! Я бы одолел его в честном поединке.
        Я вспомнила рисунок этих драконов в учебнике — гибкие, длинные, похожие на бородатых змей, они считались разумными существами и любили задавать героям каверзные вопросы и загадки. Если герой не отвечал, то его съедали.
        — А если, например, пожар в тренировочном зале? — продолжал Тао строить планы. — Допустим, вспыхнет ловушка для мышей! Огонь побежит по стенам! А я тут как тут: выхвачу прекрасную деву из пламени и признаюсь ей в своих чувствах. Вот какое сердце надо иметь, чтобы ответить отказом?
        — Разумное сердце, — ответила Кетти, доедая картошку в горчичном соусе. — Если узнают, что ты сам поджег этот зал, то тебя исключат. Я уверена. И вообще, ну вас! Сидят два дурачка и придумывают себе подвиги. Мы еще вашу прошлую затею не отработали.
        — Да, вы сегодня помогаете мне с ужином, — напомнила я. — Кстати, а вы не знаете, почему ректора нет?
        Я спросила об этом, надеясь, что никак не выдам своего волнения. Кетти посмотрела на преподавательский стол и удивленно пожала плечами.
        — Даже не знаю. Он не пропускает обеда.
        — Может, что-то случилось? — встревоженно спросил Авенхви, и в этот миг перед моим внутренним взглядом проплыла картинка. Незнакомый дом, угрюмая гостиная, обставленная старой мебелью, о которой почти не заботятся, диван… На диване сидел Джон, в его руке был бокал, но он не притронулся к содержимому.
        Меня бросило в холод и окатило жаром. Все в душе затрепетало, наполняясь ужасом. Сердце пропустило удар — не знаю, как я смогла остаться на месте, а не выбежала из-за стола с воплем.
        Там, с Джоном, был мой отец. И он говорил обо мне с такой ненавистью, что было трудно дышать.

* * *

        Джон
        — Откровенно говоря, я вообще не хотел жениться на Хельге. Да, она забеременела. Ну и что? Есть же способы все прервать, правда? Старуха заставила: сказала, что отравит меня, если я не приду в церковь.
        От откровений Гектора Морави веяло какой-то гнилой мерзостью. То, как он говорил, как двигался, как кривился его рот, наполняло меня отвращением. Тошнота, которая поселилась в животе после перехода через артефакт, усилилась. Я усмирил ее заклинанием и сказал:
        — И вы пришли.
        — Пришел. Что мне оставалось делать? Мы поженились, начали жить, потом родилась гадина, и я еще подумал: вот, вроде бы неплохо все складывается. Все нормально, как у людей.
        Я не сразу понял, что гадиной он назвал Майю — а когда понял, то машинально сжал кулаки. Морави заметил это, на всякий случай сделал шаг назад, к окну, и продолжал:
        — Это проснулось в ней в четыре года. Собака разорвала котенка, а гадина разревелась и подняла его. Оживила. Притащила нам, показывала, ждала, что мы похвалим… Я схватился за палку, а старуха снова тут как тут. Закрыла собой, ничего я не смог сделать.
        — Вы ненавидите некромантию и некромантов, — констатировал я факт. Морави посмотрел на меня с искренним недоумением, словно не мог поверить, что я могу думать иначе. Да, некромантия была частью магии, ее не объявляли вне закона, но таким, как Гектор, этого было не доказать.
        — Это мерзость перед лицом Господа, — с горячей уверенностью фанатика провозгласил Морави. — Мертвое должно оставаться мертвым. Тот, кто возвращает его к жизни, сам выполз из адских глубин. Моя дочь проклята Богом, и не говорите мне, что это не так. Это наказание нам с Хельгой за наш грех, за связь до брака.
        — Что случилось в ее шесть лет? — спросил я, оборвав его излияния. Морави провел ладонями по лицу, вздохнул.
        — Старуха умерла. Я сам все видел. Это был удар — у нее лицо оттянуло книзу, она не могла говорить, а я смотрел и радовался. Зароем старую тварь и выкинем из дома мелкую.
        Я смотрел на него и не мог понять, откуда в человеке может взяться столько ненависти. Разве Майя была виновата в том, что родилась такой? Разве она заслужила все это?
        Вопросы были риторическими. Гектор Морави ответил бы «да» в обоих случаях.
        — Кажется, я знаю, что было дальше, — произнес я. — Майя оживила бабушку. А вы за это прокляли свою дочь.
        Все было так, как и сказал мне Огастас. «Я вижу много смерти — и так же много любви», — вспомнил я. Значит, в шесть лет Майя вернула из мертвых единственного человека, который ее любил. Полиция и министерство магии, как и полагается по закону, изучили возвращенную и позволили ей жить дальше.
        А ненависть Гектора Морави выросла во много раз. И Майя жила с этой ненавистью много лет.
        — Я не жалею о том, что сделал, — с уверенным осознанием своей правоты ответил Морави. — Я убил бы их обеих, если бы Господь не послал нам ангела.
        Так. Это уже было намного интереснее. Осталось узнать словесный портрет, имя и фамилию этого посланца небес.
        — Он сказал, что и девка, и бабка — магические уникумы, и их надо не уничтожать, а беречь, — продолжал Морави. — Он с товарищем наложил на гадину заклинание, которое сковало в ней магию, и поручил нам с Хельгой наблюдение за ними обеими. Чеки приходили каждый месяц. Потом бабка сдохла-таки окончательно, а когда девке исполнилось восемнадцать, то чеки больше не приходили. А раз так, то зачем ее держать в доме?
        Я отстраненно подумал, что могу его убить. Убить, вычистить из мира — и мне ничего за это не будет. Ректоры академий чародейства и волшебства имеют такую замечательную лицензию — мало ли, столкнутся с оборотнем… Наверно, что-то такое отразилось у меня на лице, потому что Морави отступил еще, забился в угол, и за гневом и яростью в его глазах проступила мольба. Некоторое время я наслаждался ею, а потом спросил:
        — Как его звали, этого вашего ангела?
        — Мирр Питер Гавальдо, — охотно откликнулся Морави. Я усмехнулся — Питер Гавальдо был героем классического романа в стихах из прошлого века. Где теперь искать обладателя такого псевдонима?
        — Как выглядел?
        — Невысокий. Очень хорошо одет. Лысый, как колено.
        Ладно, это хотя бы что-то — хотя я понимал, что человек, который взял псевдоним, наденет и личину, чтобы потом не опознали. Сражаясь с желанием поскорее вымыть руки, чтобы стереть с них дрянь общения с папашей Майи, я распрощался с ним и вышел на улицу. Судя по значкам на серебре, артефакт был одноразовым, так что возвращаться в академию мне придется обычным транспортом.
        Вот и замечательно. Меня тошнило и без всякого волшебства. Можно было, конечно, проложить туннель в пространстве, но я решил этого не делать. Хотелось побыть одному и обо всем подумать.
        Семейка Майи переехала в Раненсбро, подальше от Веренбурга, и поезд привез меня на станцию уже поздним вечером. Добравшись до замка и войдя под его темные сонные своды, я решил, что сейчас хочу только одного — поужинать и спать.
        Обеденный зал был пуст, на кухне горел тихий свет и, войдя, я увидел Майю: она спала за своим столом, положив голову на руки. Домовые похрапывали в углу. На столе рядом с Майей стояло серебряное блюдо под крышкой — в таких приготовленная еда сохраняется горячей и свежей. Что там сейчас, интересно?
        Я осторожно дотронулся до плеча Майи — встрепенувшись, она подняла голову, и в ее глазах я увидел утекающие отблески сна: мяч бежал по траве, яблоневые ветви кипели розовым цветом. Увидев меня, Майя торопливо выпрямилась, улыбнулась, и я негромко спросил:
        — Заснули?
        — Да, — кивнула Майя. — Да, мирр ректор, я тут… в общем, вас не было на обеде и на ужине, а я хотела, чтобы вы попробовали то, что я приготовила… ждала вас и заснула.
        Это было неожиданно и непривычно. Я ощутил странное смущение и растерянность — меня, кажется, никогда не ждали вот так, чтобы накормить ужином. В Майе сейчас было что-то очень искреннее и чистое, то, чего мне не хватало в моих трудах и днях.
        И родной отец называл ее гадиной… Стараясь справиться с той волной, которая поднялась в душе, я улыбнулся в ответ и сказал:
        — Давайте тогда ужинать. Вы угостите меня, а я вас.
        Майя подняла поднос — на блюде красовалась телятина с красным перцем и апельсинами. Я знал этот рецепт: сначала мясо надо было нарезать небольшими кусочками, замариновать в лимонном соке, а потом обжарить. После этого настанет время запекания с апельсиновым сиропом, кусочками красного перца и сельдереем.
        — Отлично, — серьезно сказал я, и лицо Майи просветлело от этой скупой похвалы. — А вот мое угощение.
        Из кармана пальто я извлек бумажный сверток и протянул Майе — она посмотрела на подарок так, словно там была змея, способная ее ужалить. Вполне естественная реакция, в общем-то: я сомневался, что родители дарили подарки той, которую ненавидели много лет.
        — Что там? — настороженно спросила Майя.
        — Разверните и увидите.
        Она развязала бечевку, развернула бумагу и увидела маленький набор южных пряностей. Шафран, кардамон, анисовые звездочки, ваниль, корица и куркума были заключены в хрустальные фиалы и выглядели как причудливые украшения, а не специи. Майя зачарованно дотронулась до них кончиком пальца и едва слышно сказала:
        — Спасибо. Но они же безумно дорогие…
        — Не дороже денег, — ответил я. — Пусть пригодятся вам в работе. А теперь давайте ужинать. Я расскажу вам, куда съездил.



        Глава 13

        ТЕЛЯТИНА С АПЕЛЬСИНАМИ И ПРОШЛОЕ НЕКРОМАНТКИ
        Майя
        Джон говорил, а я слушала его и чувствовала, как весь мир, к которому я привыкла, рассыпается — бесшумно, неотвратимо, жутко.
        Да, я некромантка. Настолько сильная, что в шесть лет оживила свою умершую бабушку. Когда Джон рассказывал об этом, то было видно, насколько он взволнован — на его обычно бледном лице проступил румянец, в глазах появился напряженный блеск. Я успела привыкнуть к тому, что была не обычной девчонкой с коробом доставки за спиной, а магической редкостью — но сейчас вновь была потрясена.
        Бабушка. Бабушка… Единственный человек, который меня любил. Вернувшийся мертвец, которого ненавидели вместе со мной. Не знаю, как у меня хватило сил, чтобы не разрыдаться. Все в душе будто бы приморозило: я сидела за столом рядом с ректором и просто впитывала то, что он говорил.
        — Кто был тот, кто наложил на меня путы? — спросила я, глядя на Джона с мольбой и надеждой. — Вы ведь знаете, правда?
        — Не знаю, — устало вздохнул ректор, и только сейчас я поняла: на дворе ночь, он страшно устал, и мы сидим в пятне света на кухне академии, словно друзья или заговорщики. — Но больше чем уверен, что Арно Винтеркорн как-то с ним связан.
        — И что же делать? — теперь я окончательно растерялась. Все это время, оказывается, за мной следили. Готовили к чему-то — я не сомневалась, что мне предстояло совершить что-то очень плохое.
        — Готовиться к кулинарному конкурсу, — ответил Джон и улыбнулся. Ему очень шла эта улыбка — он делался совсем молодым, искренним, настоящим. — Если Винтеркорн что-то планирует, то только на конкурсе мы сможем узнать, что именно. У меня есть словесный портрет организатора, но он, разумеется, не совпадает с нашим гостем. Либо у него был сообщник, либо это магически измененный облик. Я склоняюсь к тому, что он носил маску.
        Мне вдруг сделалось жутко — так, что я машинально сцепила пальцы в замок давним жестом, который помогал мне успокоиться. Бабушка научила: сожми пальцы посильнее, сосредоточься на ощущении в них, и станет легче.
        Ох, бабушка…
        — Хорошо, — кивнула я и придвинула к нему тарелку. — Попробуйте тогда. Сегодня всем понравилось.
        Порция телятины была украшена толстым кружком апельсина. Тао, который снова был моим учителем, сообщил, что телятина прекрасно дружит с любыми фруктами: их сладость подчеркивает ее нежную структуру и деликатный вкус. Джон взял вилку и спросил:
        — А вы?
        — Я поужинала, — ответила я, и ректор снова накрыл тарелку крышкой и сказал:
        — Ну нет, так дело не пойдет. Я не могу лопать, когда кто-то сидит без еды.
        Поднявшись, он прошел к морозильным шкафам, извлек из их недр мясной фарш, овощи и лепешки и взялся за дело. Помидор, который обдали кипятком, лишился шкурки, фарш весело зашкворчал на сковороде, и ректор признался, нарезая огурцы:
        — Отец не умел готовить, для стряпни у нас всегда были слуги и домовые. Эта лепешка была единственным, что он способен состряпать. И меня научил.
        Кусочки огурца вытекали из-под ножа нежно-зелеными волнами. Помидор нарезали крупными мясистыми кусками. Зеленый лук и укроп — много и щедро, если мало, то и за дело браться не стоит. Густой сметанный соус с чесноком — от одного запаха душа начинает восторженно петь. Я зачарованно смотрела, как движутся руки ректора, и понимала, что он готовит для меня.
        А это редкость. Это настоящее чудо — когда кто-то приходит и стряпает для тебя ужин. Так делала бабушка — она готовила не для того, чтобы наполнить живот трижды в день, а чтобы показать свою любовь. Поэтому самая простая, крестьянская еда у нее получалась удивительно вкусной.
        С матерью было иначе. Она делала кашу, варила суп, запекала картофель с мясом просто потому, что человеку надо есть. Я уже почти забыла, что бывает и по-другому, и теперь могла лишь надеяться, что Джон не заметит, с каким теплом и любовью я на него смотрю.
        Когда я подумала о любви, то мне снова сделалось жутко. Нет-нет, это не любовь. Я просто благодарна человеку, который сделал для меня так много, вот и все. Здесь нет и не может быть места для таких чувств.
        — Ну вот, фарш готов, — сказал Джон и принялся осторожно раскладывать заготовки на лепешке. Помидоры, огурцы, мясной фарш, зелень, соус — его руки работали быстро и ловко, и я невзначай вспомнила, как он срезал кошмары с сонного оленя. — Теперь все это надо свернуть, вот так… и на сковородку, подсушить.
        — Кажется, я видела такое в ларьках с южной кухней, — откликнулась я. Джон кивнул, прижимая свернутую лепешку к сковороде.
        — Да, в Аль-аварнийском халифате это называют шавеле. Ну что, давайте ужинать?
        Шафеле получилось на славу. Я взяла лепешку, Джон начал нарезать мясо с апельсином на своей тарелке, и некоторое время мы сидели молча, наслаждаясь поздним ужином. Говорить не хотелось. Думать не хотелось. Была лишь ночь, тускло освещенная кухня и два человека, которые позаботились друг о друге.
        — Где сейчас мои родители? — спросила я.
        — Раненсбро, — ответил Джон, доедая мясо. Я лишь покачала головой: ну и дыра! Далеко же они забрались, стараясь спрятаться от меня.
        — Почему они уехали?
        — Мирр Питер Гавальдо, или кто он там, щедро платил им за то, что тебе позволяли жить в родительском доме. Потом он перестал платить, тебя выкинули за порог… и я предполагаю, что твои родители испугались, когда поняли, что он вернулся в Веренбург. Решили сбежать подальше.
        Я понимающе кивнула.
        — Это действительно Винтеркорн, — уверенно заявила я. — Возможно, они его увидели, когда он наложил те чары на Веру. Увидели и как-то поняли, что это он был под маской…
        Опустошив свою тарелку, Джон прикрыл глаза и похвалил:
        — Майя, это потрясающе вкусно. У тебя настоящий талант.
        Я улыбнулась — вроде бы он не сказал ничего особенного, но на душе сделалось легко, словно позднюю осень вдруг озарило весеннее солнце. Некоторое время мы сидели просто так, глядя друг на друга и думая каждый о своем, а потом я спросила:
        — Не будете жалеть, что взяли меня на кухню?
        — Ни в коем случае, — улыбка Джона была спокойной и мягкой: тот заносчивый сухарь и гордец, который завалил меня на вступительных экзаменах, куда-то исчез. Человек, который сидел за столом, не имел к нему ни малейшего отношения.
        — Спасибо вам, — сказала я и, кивнув в сторону специй, добавила: — Тао подарил мне сегодня белый перец. Буду собирать собственный набор приправ.
        — Отличная мысль, — одобрил Джон. — У каждого хорошего повара есть такой.
        Мне не хотелось уходить. Я могла бы так просидеть на кухне всю ночь, говоря с ним обо всем и ни о чем. Но, словно что-то почувствовав, ректор поднялся из-за стола, и я тоже встала.
        — Пора спать, Майя, — негромко произнес он. — Иди. Я помою посуду.

* * *

        Джон
        Вторник и среда прошли тихо и спокойно. Я провел заседание академического совета, решая насущные вопросы, студенты ходили на занятия, демонстрируя просто чудеса лени и глупости, дракон обжирался мясом и овощами, позволяя всем желающим чесать себе живот, а Майя готовила завтраки, обеды и ужины под руководством Тао. Глядя, как Авенхви и Кетти убирают со столов — отработка дело серьезное, его нельзя забыть или отменить — Виктор даже заметил:
        — А не открыть ли нам ресторан при академии? В саду же есть бывший домик смотрителя, давно стоит без дела. Можно было бы там все переделать. Согласитесь, друзья, это ведь совсем не похоже на то, что мы ели раньше.
        Все преподаватели за столом его поддержали: кто бы мог подумать, что в академию ворвется чинская кухня, и что она будет настолько хороша? Не буду лгать, говоря, что раньше нас кормили несъедобным хрючевом, но то, что готовила Майя, было настолько наполнено искренностью и нежностью, что почти не имело отношения к прежней еде. Немного новых приправ и специй, немного другие сочетания вкуса, цвета и текстур — и рука сама тянется за добавкой.
        — Чинские рецепты? — Анжелина пожала плечами. — Думаете, это будет популярно в Веренбурге? Тут едят картошку под картофельными стружками с картофельным соусом.
        Винтеркорн негромко усмехнулся. Эти два дня он провел подозрительно тихо: больше не устраивал нападений на Майю, проводил время за кормлением дракона и за изучением свежей прессы в библиотеке, и я даже невольно задался вопросом: что он тут вообще делает? Чем занят — бездельем?
        — До начала конкурса две с половиной недели, — произнес он. — Когда миррин Морави победит, то и правда сможет открыть свой ресторан.
        Виктор хмуро посмотрел в его сторону: Арно ему не нравился, и мой друг не собирался этого скрывать.
        — Вы так уверены, что она победит? Девочка, которая меньше недели стоит у плиты, обойдет профессиональных поваров?
        — Уверен, — небрежно и очень твердо проронил Винтеркорн, и в его глазах поселился тот хищный блеск, с которым лиса смотрит на зайца. В тот же день, разобравшись с насущными занятиями, я отправился в библиотеку — взял стопку «Вестника министерства магии» и начал искать всю информацию о кулинарном конкурсе.
        Никто из обитателей академии не читал «Вестника» — вряд ли кого-то здесь могли заинтересовать трескучие отчеты и прославления министра и его верных заместителей. Я нашел несколько больших статей про кулинарный конкурс и принялся читать.
        Одним из святых покровителей министерства магии является Брон Хлебопек — могущественный волшебник, он посвятил свою жизнь кулинарии. В его честь каждый год устраивают конкурс, в котором принимают участие те повара, которые работают в министерстве и его филиалах. Это я знал. На иллюстрациях, которые сопровождали статью, были запечатлены удивительные блюда: пирожные с кремом и фруктами, похожие на воздушные замки, что-то невероятно сложное из мяса с картофельными завитками, супы, которые напоминали облака в плену фарфора. Виктор прав: Майе здесь не победить, в конкурсе принимали участие профессионалы своего ремесла.
        Но дело тут было не в победе. Майе надо было лишь принять участие, потому что…
        Я перевернул журнальную страницу и увидел его высочество Хенрика — он был венценосным куратором конкурса и, судя по ширине его талии, принимал участие в активной дегустации всех блюд. Принцу было уже сорок: его величество Джереми славился крепким здоровьем, и остряки говорили, что Хенрик вечно будет носить титул высочества. Он, правда, не отчаивался по этому поводу: сладко ел, крепко спал и всем своим сверкающим видом показывал, что такая жизнь ему по душе.
        Что, если Майя была оружием именно против Хенрика? Оружием, которое начали создавать двенадцать лет назад, чтобы…
        Чтобы что? Двенадцать лет — огромный срок. Да и кому вообще нужно причинять вред добряку принцу? Я достаточно разбирался в политике королевства, чтобы знать: у Хенрика не было врагов. Он не отличился ничем хорошим — но и зла никому не причинял. Просто добрый обжора и выпивоха, не более того.
        В библиотеку заглянула миррин Золле и, увидев меня, торопливым шагом прошла к столу и опустила на него пачку ответной бумаги.
        — С вами хотят побеседовать, мирр ректор.
        Я увидел знакомый почерк и прочел: «Мирр Эрик Саверхольм вызывает Джона Холланда, ректора Королевской академии чародейства и волшебства». Взяв перо, я мельком подумал, что хорошо, что ответная бумага создана так, что писать на ней может только тот, кого вызывают, и быстро ответил:
        «Добрый день, Эрик! Что случилось?»
        «Привет, дружище! Я кое-что выяснил, это может оказаться полезным. В кулинарном конкурсе в этом году перемены. Покровителей будет трое: его величество, принц Хенрик и Дастин Сварцберг, племянник короля. Дастин, в отличие от Хенрика, очень активен, а мне эта активность не нравится. Такие вот шустрые частенько хотят занять чужое место».
        Я задумчиво потер кончик носа. Дастин не был принцем, но тоже именовался «его высочеством», и в нем было достаточно владыческих кровей, чтобы претендовать на трон, если с королем и принцем что-то случится. В отличие от двоюродного брата, он не проводил время с барышнями в кабаках — Дастин искренне интересовался жизнью королевства, посещал фабрики, верфи и армейские маневры, поддерживал несколько общественно важных проектов, и в стране было множество тех, кто хотел бы видеть его на троне вместо кузена.
        «А Винтеркорн? — спросил я, чувствуя, что от всей этой истории начинает веять какой-то замогильной мерзостью. — У него есть связи с Дастином?»
        «Вот этого я пока не обнаружил, — ответил Эрик. — Буду искать».
        Мы распрощались, я поджег ответную бумагу направленным заклинанием и подумал: все здесь похоже на подготовку к убийству чужими руками, но у меня нет ничего, чтобы доказать причастность Винтеркорна. У меня есть только мои подозрения, а их, как известно, к делу не пришьешь.
        Единственное, что я могу сделать — поехать на конкурс вместе с Майей. Смешать карты Винтеркорна и того, кто ему платит. И рассказать обо всем королю.

* * *

        Майя
        — Ой, ты дурень! Такого дурня даже в орочьей саванне не сыскать, хотя там те еще орки живут.
        Тао лишь вздохнул. Сегодня его высочество отличился тем, что во время практических занятий у Анжелины перепутал заклинание: вместо удара проклятия у него получился любовный, и тренировочный зал наполнился сердечками мыльных пузырей. Разумеется, его подняли на смех — Тао стойко выдержал всеобщее веселье, но было видно, что он расстроен.
        После обеда домовые принялись за заготовки для ужина: сладкий перец, лук, помидоры, картофель и кусочки свинины должны были пойти в рагу. У моих новых друзей не было третьей и четвертой пары — по расписанию стояли упражнения в гимнастическом зале, но сегодня там прорвало трубу: зал окутался паром, оттуда слышался плеск воды и негромкая, но эмоциональная ругань мирра Дженкинса, который все восстанавливал, рассылая заклинания энергичными взмахами рук. Так что Тао и Кетти помогли на кухне с посудой, Авенхви, которого домовые полюбили за замечательный аппетит, доел то, что было приготовлено в обед для добавки, и мы, довольные и веселые, сели в пустом обеденном зале, обсуждая чинского принца, тренировку, и что вообще можно с этим сделать.
        — А Анжелина? — спросила я. — Что она сказала?
        Тао сокрушенно покачал головой.
        — Сказала, что мне надо больше думать об учебе, а не о девушках. Но как не думать? Я не могу.
        — Говорю же, ты хлеще орка, — рассмеялся Авенхви. Глядя на него, я удивлялась, как это у него получается столько есть и не толстеть. Иногда мне казалось, что Авенхви способен съесть целого бегемота, довольно погладить себя по животу и сказать: хорошее угощение, а есть ли еще чего сожрать? — Они тоже как что учудят, так хоть стой, хоть падай. Да вот был, к примеру, случай. Один орк сильно пил, и их шаман сказал: чтобы избавиться от пьянства, нужно поймать крокодила и выпить с ним. Тогда зверь возьмет на себя влечение к спиртному.
        Кетти посмотрела на него, как на идиота.
        — И что? — поинтересовался Тао. — Поймал?
        Было видно, что он готов пойти ловить крокодила, бегемота, обезьяну и кашалота, лишь бы Анжелина ответила ему взаимностью.
        — Поймал. Это несложно, там у них много крокодилов в реках. Пить крокодил с ним не стал, а вот закусил — просто мое почтение. Одни сандалии остались. Это же крокодил, он мясного не упустит, даже когда сыт. А уж если мясное само лезет в пасть, да еще и с выпивкой…
        — Фу! — махнул рукой Тао. — Даже не сравнивай меня с орком, я не такой дурак. Все-таки пошлю ей розы. Чинские белые, с алой серцевиной, их всегда дарят невестам на свадьбу. Теперь-то она не подумает, что их отправил ректор!
        Я невольно вспомнила, как вчера поцеловала Джона — радость так и кипела во мне. А потом был вечер в столовой, подаренные пряности и негромкий разговор о моем прошлом — это была тайна, светлая и чистая, которую я хранила в глубине души и никогда никому не показала бы.
        Это было слишком похоже на любовь — но я боялась даже думать об этом. Потому что… да что думать о том, что никогда не станет взаимным — лучше взять его за шиворот, это чувство, и запереть как можно глубже.
        Что бы мы ни говорили Тао, он был чинским принцем. Анжелина вообще может уволиться и уехать с ним на родину — все-таки влюбленные в тебя принцы на дороге не валяются. А я… кто я? Девчонка с родительским проклятием и коробом доставки за спиной, вот и все.
        — Я сам принесу и сам во всем признаюсь, — хмуро сообщил Тао. — Кстати, Кетти! Нет ли там на третьем курсе заклинаний взаимной любви? Я знаю, ты уже смотришь учебники старших.
        Кетти неопределенно пожала плечами.
        — Это не то что бы любовь, — сказала она. — Настоящую любовь нельзя наколдовать. Это просто влечение. Если изначально есть симпатия, то она усилится. Если нет, то просто будут теплые чувства, которые возникнут и растают через несколько дней. Вот что я тебе скажу: в любви надо стараться самому. Не надеяться на магию, а просто… — Кетти мечтательно улыбнулась и добавила: — Любить. Дарить любовь, не думая о выгодах.
        Тао посмотрел на нее с искренней мольбой.
        — А ты умеешь с ними работать?
        Все это время я просто слушала разговоры, но сейчас мне сделалось не по себе.
        — Лучше не стоит, — предостерегающе сказала я. — Она преподавательница, а ты студент. Это неправильно. Если ректор узнает, то исключит тебя.
        Тао только отмахнулся.
        — Пусть исключает. Тогда мы точно будем вместе.
        — Я ему то же самое толкую, — Кетти понимающе посмотрела на меня. — Приворожить Анжелину, придумал тоже! У нее наверняка много защитных заклинаний от таких вот… горячих голов.
        Тао смотрел так, словно был щенком, которого хозяева собирались выгнать на улицу, и он умолял их не делать этого.
        — Кетти, пожалуйста! Давай хотя бы попробуем! Хотя бы сделай так, чтобы она приняла мои цветы, и никто не получил бы за это пощечину!
        — Сам пробуй, — буркнула Кетти. — Раз уж ты глупее орка, то не втягивай меня в свои глупости.
        Тао решительно тряхнул головой, поднялся из-за стола и пошел к выходу с видом рыцаря, который идет сражаться с драконом. Мы, конечно же, отправились с ним в качестве группы поддержки. Авенхви так и сказал:
        — Мы тебя не бросим. Да и к тому же, надо посмотреть, что именно ты наколдуешь. Может, это будут не любовные чары, а прыщевые заклинания.
        Я представила Анжелину, покрытую прыщами, и не сдержала улыбки. Тао сердито покосился в мою сторону и заявил:
        — Она и с прыщами будет прекрасна. Но ладно, если хотите, идем все вместе.
        До ужина еще было время: мы пришли в библиотеку, и Кетти сразу же отправилась в отдел для старших курсов. Там ее знали — ректор лично распорядился выдавать отличнице все учебники, которые она захочет взять. Получив толстенный том заклинаний для третьего курса, Кетти осторожно опустила его на стол и принялась перелистывать страницы в поисках нужного заклинания. Тао смотрел на нее, как больной на доктора, который ищет лекарство. Наконец Кетти указала на нужную страницу и заявила:
        — Вот, это примерно то, что тебе нужно. Раздел бытовых заклинаний, подраздел любовная магия. Чары, которые увлекают девицу к юноше и усиливают это влечение. Переписывай.
        Взяв листок бумаги для заметок, Тао старательно переписал заклинание, что-то бормоча под нос. Дождавшись, когда он закончит, Кетти отнесла учебник и сообщила:
        — Для него нужно четыре стихии: земля, вода, огонь и воздух. Вода — вон она, дождь еще идет. Выйдешь в сад, встанешь на газон, в руки возьмешь свечу. И пожалуйста, я очень тебя прошу: ничего не перепутай! Ох, дурацкая затея…
        Через четверть часа, надев плащи и подняв капюшоны, мы вышли в сад. Герберт довольно дрых после обеда; погладив его, мы направились по одной из дорожек подальше, в глубину сада. Кетти возглавляла компанию, оглядываясь по сторонам.
        — Надо, чтобы никто нас не увидел, — сообщила она. — А то все со смеху умрут. Чинский принц привораживает преподавательницу!
        — Я точно умру, — сказал Тао. — От тоски.
        Я понимающе кивнула. В книгах всегда писали, что жители Чинской империи очень возвышенный и эмоциональный народ. Это не помешало им в свое время захватить половину материка, а другую половину обложить данью. Но стоило открыть любую книгу со стихами, как с ее страниц сходит образ юноши, вдохновленного бесконечной любовью и готового умереть, если возлюбленная не ответит взаимностью — потому что жизнь без любви это всего лишь смена дня и ночи.
        Это было романтично и прекрасно. Когда Тао зажег маленький фонарик и встал на газон, то выглядел как книжный герой — при этом он был искренним и настоящим. Он любил — и я невольно задалась вопросом: сможет ли кто-нибудь полюбить меня? Достойна ли я любви?
        — Анжелина, я любовь тебе свою отдаю, — негромко и с неподдельным глубоким чувством произнес Тао. — В любви своей признаюсь я тебе. Любовь в тебе разбудить я хочу. Будешь ты отныне возле меня, а я буду рядом с тобой. Счастье почувствуешь лишь со мной. Да будет так!
        День был тихим, лениво моросил дождь, но, когда Тао произнес последнее слово заклинания, откуда ни возьмись, появился ветер и задул огонек в его фонаре. Кетти побледнела и порывисто сжала руку Авенхви.
        — Получилось! — прошептала она. — Ветер всегда приходит, когда срабатывают такие заклинания!
        Тао опустил фонарь и закрыл глаза.
        — Тогда я пойду к ней, — произнес он. — Не стоит тратить время!

* * *

        Джон
        Академия начала готовиться к Ивену. Со всех дверей и оконных стекол смотрели бумажные пауки и летучие мыши, на каждой парте красовалась наклейка с тыквой, на которой вырезана потешная рожица, и, развешивая гирлянды из бумажных листьев через коридоры второго этажа, Дженкинс рассказывал:
        — Ивен — это вам не какая-то детская ерунда, это очень важный праздник. День паука! Когда Пресвятая Дева со Спасителем нашим бежала от врагов через горы, то пауки спрятали ее в пещеру, а вход заткали паутиной. Преследователи решили, что в такой мерзости запустения никого нет и быть не может, и пробежали мимо.
        — Фу, терпеть их не могу! — Вера Ханифут раскладывала по вазочкам конфеты с мармеледом. — На картинках еще ничего, а так, в жизни, просто ненавижу.
        — Ты просто не умеешь их готовить, — принц Тао, который получил отработку у Анжелины за то, что его заклинание засыпало тренировочный зал воздушными сердечками, и они повредили защитный слой стен, прикреплял к рамкам портретов серебристые паутинки. — На севере Чинской империи пауков жарят и подают с перцем и хрустальной лапшой. Очень вкусное мясо, нечто среднее между цыпленком и рыбой.
        Как раз в это время я вышел из аудитории, которую готовил к практическому занятию, услышал описание чудесного блюда и сказал:
        — Только не вздумай дать рецепт миррин Морави. Сомневаюсь, что паучиное мясо оценят на конкурсе.
        Вера сделала вид, что ее тошнит. Тао неопределенно пожал плечами.
        — Ну вы же не пробовали. Почему вы решили, что это невкусно?
        — Так, значит, теперь питаться будем в городе, он, я вижу, готов внедрить рецепт на кухне, — проворчал Дженкинс. Тао выразительно завел глаза к потолку, прикрепил очередной край паутинки и спросил, обернувшись ко мне:
        — Миррин Анжелина не сердится на меня? Я не нарочно. Просто…
        Он покраснел, и я понимающе кивнул. Влюбленность в преподавательницу — частое дело, которое как правило заканчивается сразу же после получения диплома и выпуска. Анжелина была сильной, красивой и уверенной в себе: неудивительно, что Тао увлекся ей на контрасте с чинскими красавицами, которые смотрят на носки своих туфелек и улыбаются, не произнося ни слова и всем видом выражая крайнюю степень скромности и целомудрия.
        — Не сердится, конечно, — я ободряюще улыбнулся. Вот было бы хорошо, если б Тао уехал на родину и забрал с собой Анжелину с ее кокетством. — Это ведь вы подарили ей те розы?
        Принц залился румянцем так, что я испугался: как бы не вспыхнул. Да тут не простая влюбленность, тут серьезные чувства!
        — Как вы догадались? — негромко спросил юноша. В конце коридора появилась Анжелина — шла быстрым шагом, уверенно цокая каблучками, и Тао дернул руками, словно не знал, что делать: то ли бежать навстречу, то ли спрятаться мне за спину.
        — Чинские розы, — так же негромко ответил я. — А вы единственный студент из Чинской империи.
        В этот миг случилось сразу несколько событий: Дженкинс вскинул руку с заклинанием, закрепляя очередную гирлянду, со стороны лестницы появился Винтеркорн, который задумчиво перелистывал какие-то бумаги, открылась дверь одной из аудиторий, и я услышал голос Виктора:
        — Поберегись! Отдача!
        Сразу же мелькнула мысль о том, что у Виктора лекция по продвинутой боевой магии, а это значит, что сейчас они изучают заклинания отторжения, если выбрасывают отдачу от них в коридор. Собственно, ничего страшного в этом не было: просто надо сделать шаг в сторону, дождаться, пока облако серебристых искр развеется, оставив легкий нарциссовый аромат, а потом идти своей дорогой. И сейчас все было бы ничего, вот только Винтеркорн, как мне показалось, решил покрасоваться и швырнул личное заклинание, чтобы загасить отдачу.
        А оно вошло в конфликт с тем, что Виктор выплеснул из аудитории.
        Это было серьезнейшее нарушение правил работы — но я подумал об этом уже потом, когда все закончилось. Коридор наполнился серебристой дымкой, и время замедлило бег. Я увидел, как Дженкинс встал так, чтобы закрыть Веру, Анжелину оторвало от пола и подбросило под потолок, а Тао бросился к ней — не знаю, что принц собирался делать, но было ясно: он не станет прятаться и смотреть, когда Анжелине угрожает опасность.
        Нет, это была не просто юношеская влюбленность, которая проходит на каникулах, когда студенты разъезжаются по домам и находят подружек по соседству. Это было намного больше и важнее.
        Кончики пальцев налились огнем. Я выплеснул нейтрализующее заклинание, которое выжгло магический конфликт, и Анжелина рухнула сверху прямо в руки чинского принца. Я успел смягчить ее падение, и она опустилась в объятия Тао, как осенний листок, и машинально обхватила его за шею. Его высочество смотрел на Анжелину с таким видом, словно умер и оказался в раю. Побледневшая и какая-то растерянная, она тяжело дышала, пытаясь опомниться, а Тао улыбался — он готов был держать ее на руках до скончания времен.
        Я почти перестал верить в любовь. Когда ты ректор Королевской академии, то во всем, что кажется пылкими чувствами, станешь видеть подвох и поиск выгод. Но то, что сейчас плыло в глазах чинского принца, было искренним и живым, тем самым, о чем взахлеб пишут поэты — и на какой-то миг я почувствовал звонкую пустоту в душе.
        — Жуть! — выдохнула Анжелина и одобрительно произнесла: — Ловко ты меня поймал, молодец. Считай отработку законченной.
        Она ловко спрыгнула на пол из рук Тао, сделала несколько шагов по коридору и прорычала так, что камни содрогнулись:
        — Какая дрянь нейтрализует отдачу противовесным броском?
        Винтеркорн спрятал свои бумаги за спину и с самым невинным видом откликнулся:
        — А в министерстве всегда так делают! Вам просто надо было сосредоточиться и…
        — Убью, — с холодным равнодушием человека, который готов сделать нужную и важную работу, сказала Анжелина и с медленной неотвратимостью смерти двинулась к Винтеркорну. Тао бросился за ней, умудрился схватить за запястье и умоляюще произнес:
        — Миррин Анжелина, вам нельзя волноваться! Вам сейчас лучше выпить зеленого чая и прилечь, в Чинской империи это лучший способ поправиться после…
        Анжелина обернулась к нему так, словно Тао был раздражающей помехой. Винтеркорн воспользовался моментом и выскользнул на лестницу, а я бросил взгляд в сторону Дженкинса и Веры, которая выглядывала из-за его спины, и понял, что мы смотрим на все так, будто попали в театр на модную пьесу.
        — Джон, это не академия, это какой-то приют для умалишенных, — Анжелина натурально схватилась за голову. — Что происходит вообще? Один дурак бросает заклинания не глядя. Второй дурак сам не знает, чего хочет! А третий… — она прошла к приоткрытой двери в аудиторию, из которой высовывались взволнованные лица третьекурсников, и прогремела: — Выбрасывать отдачи надо в окно, а не на людей!
        Анжелина всегда была решительной и эмоциональной, но сейчас я так и чувствовал, как в ней что-то звенит. Скользнул взглядом по ее голове — ага, точно. Приворотные нитки так и сверкали серебром — они поднимались от прически Анжелины, утекали вверх, а потом уходили в черные волосы Тао Ваня. Виктор тем временем вышел из аудитории, принялся что-то говорить, а я подхватил чинского принца под локоть и негромко произнес:
        — Я, конечно, знал, что у вас интеллект, как у ракушки, но приворожить преподавательницу — это надо додуматься. Вы что творите, юноша? Вы понимаете, чем все это закончится?
        Тао сверкнул на меня свирепым взглядом, выдернул руку из моих пальцев и бросился бежать. Мы с Дженкинсом понимающе посмотрели друг на друга, и хранитель материальных богатств академии негромко сказал:
        — Пристрою на отработку в кладовые. Дел там много.



        Глава 14

        КАРАМЕЛЬНЫЕ ЯБЛОКИ И КАМЕНЬ ГРОМ-ДЖА
        Майя
        Тао не пришел на ужин — мирр Дженкинс приставил его к работе в кладовой: якобы там нужны были умелые руки для того, чтобы разобрать коробки с сердоликовой и агатовой галтовкой. Уплетая рагу с отбивной, Авенхви заметил:
        — Ну и где он там видел умелые руки? Если надо что-то сломать или разбить, то Тао в этом просто чемпион. Точно вам говорю.
        Я покосилась в сторону преподавательского стола. Анжелина сидела рядом с мирром Дженкинсом и Джоном, и ее периодически прорывало: она откладывала вилку и принималась очень эмоционально о чем-то говорить.
        — Ну вот что я сделала не так? — услышала я. — Догнала бы и убила!
        Мы уже знали о подвиге Тао — когда Винтеркорн вызвал конфликт заклинаний, и Анжелину подбросило под потолок, он кинулся и поймал ее. Подвиг закончился ничем: Анжелина бросилась на расправу с посланником министерства, а Джон увидел приворот.
        — Нет, а о чем он думал? — спросила Кетти. — Что такой сильный волшебник, как мирр ректор, не заметит заклинания? Я удивляюсь, что Тао до сих пор не отчислен.
        Джон поймал мой взгляд — отчего-то я смутилась так, что опустила глаза к тарелке, а щеки стало жечь. Авенхви отправил в рот кусок картофеля, мечтательно прикрыл глаза и поинтересовался:
        — А что, если Анжелина из-за приворота такая нервная?
        Кетти неопределенно пожала плечами.
        — Очень может быть. В любом случае, Тао хотел подвиг — и он его получил. Хотел спасти Анжелину — и вот тебе пожалуйста.
        — Ради отработки в кладовой и стараться не стоило, — подвел итог Авенхви. — Вот если бы она его поцеловала в благодарность — тогда другое дело…
        Джон почти не ел — несколько раз ковырнул вилкой отбивную, поднялся из-за стола и, раскланявшись с коллегами, вышел из обеденного зала. Я задумчиво смотрела ему вслед и сама не знала, о чем думаю. Меня наполняло волнение и тревога, но они почему-то не пугали. Они были легкими, словно предвкушение чего-то хорошего.
        Хотя что хорошее могло со мной случиться? Маг, который выбрал имя литературного героя, готовил из меня оружие, и было ясно, что бомба должна рвануть на конкурсе. Впервые я подумала о том, что скоро все может кончиться — вот вообще все.
        Домовые перемыли посуду, мы сделали заготовки для завтрака — чинский омлет с креветками и курицей пришелся по душе всем обитателями замка — и можно было идти спать, но я сидела за своим рабочим столом, смотрела в дождливую тьму за окном и сама не знала, чего жду. По стеклу струились потоки воды, приближался Ивен, а за ним шла зима, и я не знала, что она мне принесет. Когда я была с ребятами или готовила еду, то все казалось простым и мирным — но сейчас, в одиночестве, мне сделалось тоскливо.
        — Что ж вам все не спится-то, миррин Морави?
        Я вздрогнула — надо же, задремала, глядя в окно! — и обернулась. Джон прошел к плите, взял турку и принялся готовить кофе с солью, а я поняла, что все это время ждала именно его. Надеялась, что он придет на кухню, что наш вчерашний вечер повторится — хотя с чего бы ему повторяться?
        Но он пришел.
        — Да так, делала заготовки на завтра, потом села и задумалась, — с улыбкой призналась я, надеясь, что не выгляжу полной дурой. Сейчас для меня это казалось очень важным: быть не деревенщиной, которая несет какую-то ерунду, а воспитанной милой барышней. — А почему вы не позвали домового с кофе?
        Все-таки несу ерунду. Я неожиданно обнаружила, что взволнована так, что пальцы похолодели.
        — Я не тревожу их по пустякам, — сообщил Джон. Вынув из шкафа белые фарфоровые чашки, он разлил кофе, достал коробку имбирного печенья и спросил: — Готова к Ивену?
        Когда чашка бесшумно опустилась на стол передо мной, я поняла, что кофе сварен именно для меня. Что мы с ректором пьем кофе. Что у меня так заледенели руки от волнения, что я их почти не чувствую.
        Дура, дура! Надо успокоиться, надо быть милой и вежливой, не наговорить глупостей и…
        — Готова, — улыбнулась я, отчаянно понимая, что прелестной барышни из меня не получится. — Мы с ребятами будем петь песни и собирать угощение. Дадите нам карамельных яблок?
        Это снова прозвучало как невероятная чушь. Единственное, что ректор мог нам дать — подзатыльник за все наши подвиги. Джон улыбнулся.
        — Конечно. Люблю Ивен, есть в нем что-то такое особенное. Осень уходит, наступает зима, а зиму надо встречать с теми, с кем тебе хорошо, — он сделал глоток из чашки и спросил: — Тао приворожил миррин Анжелину, ты в курсе?
        — В курсе, — угрюмо кивнула я. — Мы пробовали его отговорить, это ведь неправильно, так нельзя… Но он не послушал. Вы теперь отчислите его?
        Джон неопределенно пожал плечами.
        — Нет, хотя стоило бы. Я просто распылил этот дурацкий приворот, а Дженкинс поставил его на отработку, чтобы руки были заняты.
        — Он влюблен, — сказала я. — По-настоящему.
        Джон усмехнулся так, словно мы говорили о чем-то очень важном — о том, чего у него не было.
        — Да, я это заметил, когда он бросился спасать Анжелину. Он в самом деле испугался за нее, — согласился Джон. Лампа мягко горела над нами, за окнами шел дождь, и я чувствовала, как что-то очень важное соединяет нас в эту минуту. Оно едва уловимо прикасалось к волосам, входило в душу, озаряя все светом солнечного утра, и я невольно подумала: а Джон? Есть ли у него сейчас такое же ощущение тепла и счастья?
        Я смотрела на него, крутя в пальцах имбирное печенье. Надо же, совсем недавно я считала его равнодушным сухарем — а Джон оказался совсем другим. Живым. Добрым. Искренним.
        — Хорошо, когда тебя любят, — негромко сказала я, подумав, что совсем недавно и в страшном сне не увидела бы, что говорю с ректором Королевской академии о таких вещах. Но сейчас эти слова так легко и красиво легли в темные складки вечера, что я не жалела о них. Джон кивнул.
        — Да. Хорошо. Твоя бабушка тебя любила.
        Я тоже кивнула. Вдруг вспомнился рыжий осенний день — мы с бабушкой сидели во дворе и вырезали рожицы на тыквах, готовясь встречать Ивен. Родители куда-то ушли, и я этому радовалась: можно было не ждать очередного тычка или ругани непонятно за что и просто жить — наслаждаться необычно теплым днем, смотреть, как в облетевших ветвях перепархивают синицы, слушать шелест листвы. Не помню, о чем мы тогда говорили, да это и неважно. Я была не одна. Я была рядом с хорошим человеком — и давнее знакомое чувство ожило сейчас, когда я пила кофе с Джоном.
        Это было неправильно. Это было глупо. Сколько еще мы так будем сидеть на кухне по вечерам? До начала кулинарного конкурса, а потом…
        — Мне не хочется уезжать, — призналась я. — Не хочу никакого конкурса, никакой столицы. Мирр Холланд, скажите, что мне не надо уезжать…
        Тепло, которое сейчас разливалось в груди, было настолько чистым, что от него хотелось плакать. Джон ободряюще накрыл мою руку своей — я раньше считала, что все, о чем пишут в книгах, просто выдумки для красного словца, но сейчас во мне все замерло от этого прикосновения.
        Я не хотела, чтобы оно разрывалось. Пусть бы эта сухая твердая рука так и лежала на моих пальцах, пусть бы от нее веяло теплом и чувством опоры. Если ты будешь падать, то тебя подхватят — сегодня это узнала Анжелина, а сейчас почувствовала я.
        Анжелина не приняла всерьез то, что случилось в коридоре. А я, кажется, воспринимала все слишком серьезно.
        — Я поеду с тобой, — произнес Джон, и в эту минуту что-то словно оборвалось во мне — но не рухнуло в пропасть, а отправилось в полет. Джон будет на конкурсе. В столице. Когда я проговорила это про себя, то мне стало легче.
        Я буду не одна.
        — Правда? — спросила я. — Но почему?
        В конце концов, кто я для него, чтобы бросать академию и работу и отправляться со мной на кулинарный конкурс? Никто, просто девчонка, которая несколько дней назад принесла ему пончики из «Луны и кастрюли».
        — Потому что дело Майи Морави связано с моей семьей, — ответил Джон. — И я должен разобраться в нем до конца.

* * *

        Джон
        Череп молчал, скалясь на меня ухмылкой, в которой, кажется, было намного больше зубов, чем полагается человеку. Я бросил взгляд в сторону зеркал, убедился в том, что они работают, и повторил вопрос:
        — Так как ты связан с Арно Винтеркорном? Вы не просто приятели, вы вместе творили магию.
        Сегодня ее тончайшие нити проявились в Винтеркорне во время магического конфликта в коридоре академии. Он хорошо маскировался, он спрятал эти нити почти сразу же, однако я успел рассмотреть их и узнал почерк отца.
        То, что магия не развеялась с его смертью, означало только то, что заклинание поддерживается и работает вовсю. В глубине глазниц проплыл едва уловимый огонек, и я продолжал:
        — Не притворяйся, ты прекрасно меня слышишь. Что вы задумали с Винтеркорном? И как это связано с Майей Морави?
        А связь была — я в этом не сомневался. Хуже всего было то, что у меня в руках еще не появилось ни единой улики: так, подозрения и догадки, больше ничего.
        — Что ты хочешь, малыш Джонни? — недовольно пробормотал Огастас. — Уйди уже, дай отдохнуть пожилому человеку. Ночь на дворе.
        — Уйду, — пообещал я. — Когда ты объяснишь, что именно объединяет тебя и Винтеркорна.
        За зубами черепа мелькнула струйка дыма и послышался скрежет. Я невольно задумался о том, в какой глубине ада сейчас находится мой отец, и что его окружает. Мне сделалось тоскливо.
        — Давние дела благородных мирров, — откликнулся Огастас. — Тебе-то что до них?
        — Хорошо, — вздохнул я. — Тогда буду говорить сам, а ты подтвердишь, прав я или нет.
        Лаборатория была погружена в полумрак, и я чувствовал, как за моей спиной что-то движется. Тьма раскрывала крылья, прикасалась к затылку, отступала. Она верила, что однажды сможет поглотить меня — а я знал, что этого не случится, пока я не стану таким же, как мой отец.
        А этого я не хотел.
        — В этом году у кулинарного конкурса министерства магии трое покровителей. Его величество, принц Хенрик и Дастин Сварцберг. Покровители пробуют все приготовленные блюда и выбирают победителей — а значит, кого-то из них можно устранить чужими руками. Не нужно приносить какие-то сильные яды: могущественный волшебник способен отравить еду одной мыслью. Особенно если перед этим снять с него удерживающие путы и отдать приказ. А можно и не травить еду, а просто выплеснуть тьму из души. Ту тьму, которая скована заклинаниями и ждет своего часа.
        Тьма сделалась гуще. Лампы в лаборатории, которые я включил перед тем, как начать работу, не могли ее развеять. В груди защекотало, словно по коже пробежались ледяные пальцы, и я напомнил себе, что нахожусь в академии, в моей академии, а здесь мне некого и незачем бояться.
        — Много лет назад, в юности, Дастин Сварцберг уже заводил разговоры о том, чтобы отстранить Хенрика от трона, — продолжал я. — Был большой семейный скандал, Дастин говорил, что гуляка и выпивоха никогда не станет хорошим владыкой. Какому отцу это понравится? Дастина отправили с инспекцией в Северо-Западный округ, но все понимали, что это просто почетная ссылка. Видимо, тогда он и познакомился с тобой.
        Это не было секретной информацией — достаточно было зайти в библиотеку, взять подшивку «Ежедневного телеграфа» и прочесть старые, давным-давно забытые новости. Череп снова недовольно заскрежетал зубами. Я бросил взгляд на пол и увидел, как совсем рядом с подошвами моих туфель бегут языки пламени. Мраморные плиты пола делались прозрачными, стеклянными: я стоял над огненной бездной, в которой медленно кружили черные драконьи силуэты.
        — Я уже не маленький мальчик, которого это может напугать, — усмехнулся я. — Даже не старайся, я все равно буду спрашивать.
        — Ты всегда был упрям, малыш Джонни, — вздохнул Огастас, и огонь угас, а плиты утратили прозрачность. — Ад может разверзнуться под тобой в любую минуту, помни об этом.
        Я выразительно завел глаза к потолку.
        — Меня не надо пугать адом, я его видел, когда ты был жив, — ответил я. Огастас, в общем-то, был неплохим отцом, и сейчас я просто хотел зацепить его посильнее. Получилось: огоньки в глазницах стали ярче, тьма отступила, и Огастас сварливо осведомился:
        — Это чем же я тебе насолил, сопляк ты этакий? Тем, что не отходил от твоей кровати, когда ты харкал кровью от легочной жабы? Тем, что научил читать и писать? Тем, что передал тебе свою академию? — он фыркнул, словно обида, которую я нанес ему, была непередаваемой.
        — Ты не хочешь говорить правду, потому что боишься за меня, — устало сказал я. — Потому что понимаешь: это ничем хорошим не кончится. Винтеркорн силен, он смахнет меня, как крошку со скатерти. Верно?
        В лаборатории воцарилась тишина. Огоньки в глазницах почти погасли. За окнами снова зашелестел дождь — давно не было такой сырой осени. А скоро зима — зимой мы с Огастасом всегда катались с горки на санках, строили снежные крепости, ходили на лыжах. Он был хорошим отцом — я сейчас даже пожалел о том, что задел его.
        Но мне нужна была правда.
        — Твоя Майя Морави это оружие, малыш Джонни, — негромко произнес Огастас, и я понял, что сейчас он говорит правду без уловок и уверток. — Винтеркорн тогда приехал с Дастином в качестве надзирателя — но они были приятелями, а не заключенным и надсмотрщиком. Дастин сказал сразу: я готов ждать. Пока мой кузен беспечно прогуливает свою молодость, я буду строить свой мир — камень за камнем. Меня полюбят. Мной будут дорожить. Меня на руках посадят на трон, потому что народу важны не династические притязания, а спокойствие и защита.
        Я понимающе кивнул. Вспомнились страницы «Ежедневного телеграфа»: вот мирр Дастин закладывает первый камень в строительство верфи для дирижаблей, вот он открывает больницу для бедняков, вот вручает учителям ключи от новых домов, вот искренне обнимает сирот. Он потратил двенадцать лет на то, чтобы народ его полюбил, он больше ни разу не заговорил о притязаниях на трон, и король решил, что племянник смирился.
        Но это было не так. В Веренбурге росла Майя Морави, некромантка непостижимой силы — и ей предстояло убить короля и принца, чтобы расчистить дорогу для нового владыки.
        Что делают с орудием, когда оно уже не нужно?
        Я прекрасно знал ответ на этот вопрос.
        — Так кто из вас наложил на нее путы?
        — Мы это сделали вместе. Замаскировали наши оттиски, чтобы никто и никогда не узнал, кто именно создал цепи, — вздохнул Огастас. — Это была удивительная находка, некромантия очень редко проявляется в таком раннем возрасте. Арно тогда сказал, что нам нельзя упустить эту девочку. Мы сковали ее путами, чтобы до поры до времени никто ничего не узнал. Мы подчистили все бумаги о воскрешенной ею покойнице. И милая Майя росла, чтобы однажды выполнить то, что от нее требуется.
        — Прийти на кулинарный конкурс, — сказал я. Захотелось спросить, почему Огастас не рассказал мне обо всем сразу, в тот вечер, когда Майя Морави впервые появилась в академии, но я знал, что он ничего не ответит. У мертвецов и тех, кто говорит из их черепов, свои соображения. — Отравить короля и принца. Конечно, Дастин прикажет сжечь ее заживо — он будет искренне скорбеть по дяде и кузену, он нехотя примет корону, но его душа будет плясать от счастья.
        Тьма сгустилась за глазницами, словно Огастас кивнул, подтверждая мои слова.
        — Я не хочу, чтобы ты лез во все это, — с нескрываемой горечью произнес он. — Это не твое дело, малыш Джонни. Пусть у нашего несчастного королевства будет тот владыка, который искренне хочет заботиться о нем, а не о своих выгодах.
        — Я туда полезу, — твердо сказал я. Конечно, Дастин будет прекрасным королем — но я не хотел, чтобы ради этого умерла несчастная Майя, которая несколько дней назад принесла в академию пончики. Искренняя, добрая, хорошая — которая за эти дни неожиданно заняла ту часть моей души, что я никому не хотел открывать.
        — Значит, мне даже не стоит пытаться остановить тебя?
        — Не стоит, — ответил я и сделал несколько шагов в сторону, давая понять, что разговор окончен. — И да, Огастас… Ты был хорошим отцом. Я рад, что мы можем поговорить с тобой хотя бы вот так.
        Огастас негромко рассмеялся.
        — Иди, малыш Джонни, — произнес он. — Иди. Я в тебя верю.

* * *

        Майя
        — Карамельные яблоки — это вам не пустяк какой-нибудь! — заявил Керли. Домовые приволокли еще одну корзину с темно-красными плодами, и Керли деловито принялся отдавать приказы: — Перво-наперво их надо вымыть, как следует, и вытереть насухо. Чтоб ни капельки не осталось, иначе глазурь не ляжет!
        Мы вчетвером встали к раковине и взялись за мытье. Яблоки были кисло-сладкие, с тонкой кожицей, и Авенхви мечтательно сообщил:
        — Я такие яблоки только на картинках видел. Всегда хотел их попробовать.
        — Ты в прошлый Ивен целый поднос слопал, — напомнила Кетти, передавая очередное вымытое яблоко домовому, который принялся энергично работать полотенцем, вытирая. — Кто потом животом маялся?
        — Стоило того! — весело заверил Авенхви.
        Яблок была целая гора. Мы отмыли их, как следует, домовые высушили, и Тао, который сегодня был задумчив и молчалив, отправил на них остужающее заклинание.
        — Теперь они постоят вот так, чтобы карамель сразу схватилась, — сказал Керли. Он был главным знатоком карамельных яблок среди домовых академии и сейчас держался, словно генерал на поле боя. — Ну-ка, несите коробки с посыпкой!
        Посыпка была на удивление разнообразной: в коробках нашлись и разноцветные шарики, и шоколадная стружка, и сердечки. Мы выставили все это на столы, чтобы сразу же посыпать яблоки, пока карамель не загустела, и Тао негромко признался:
        — Она… она легкая, как перышко. Настоящая принцесса.
        Мы переглянулись. После того, как Тао поймал Анжелину, и его не отчислили за приворот, он не знал, что делать и с каким лицом ходить на занятия. Кетти погладила его по плечу и сказала:
        — Я же говорила тебе. Не надо в это лезть. Чем глубже забираешься, тем потом больнее вылезать.
        Я невольно признала ее правоту. Вчера Джон дотронулся до моей руки, и я до сих пор чувствовала это прикосновение. И он поедет со мной на кулинарный конкурс! Это было еще страшнее.
        Нет-нет. Лучше думать о карамельных яблоках и рецептах. Это намного проще, так легче дышать, так правильно…
        — Хватит болтать! — важно сказал Керли. — Идем варить карамель!
        Через четверть часа карамель была готова. Мы принялись окунать в нее яблоки, посыпать их пестрыми сердечками и звездочками, и в этом приготовлении к празднику было что-то настолько чистое и детское, что я почувствовала себя по-настоящему счастливой. Тао выложил особенно яркое и красивое яблоко в бумажное гнездо и признался:
        — Буду сегодня писать отцу. Скажу, что хочу жениться, и попрошу его разрешения благословить мой брак. Потом мы уедем в Чинскую империю.
        Авенхви приоткрыл рот от изумления. Кетти едва не выронила ложку. Домовые замерли: такое они явно видели в первый раз. Тао был настроен настолько серьезно, что мне сделалось жутко. Одно дело просто влюбиться, и совсем другое — предложить руку и сердце той, которая гарантированно ответит отказом. Я не видела причин, по которым Анжелина согласилась бы выйти замуж за студента.
        — Ну… если ты и правда сделаешь ей предложение… — проговорила Кетти. — Она ведь может и согласиться. Ты ведь принц. Ты хороший человек.
        Авенхви вздохнул так, словно пытался предпринять последнюю попытку образумить товарища.
        — Она же тебя не любит, — напомнил он. Тао только рукой махнул.
        — Я знаю. Если ты думал, что у меня нет глаз… в общем, они у меня есть. И я все прекрасно вижу и понимаю. Но пока моей любви хватит на двоих. А потом она узнает меня получше, и дело будет сделано.
        Откровенно говоря, меня пугала такая решительность.
        — Ей нравится мирр ректор, — сообщила я, чувствуя, что эта фраза заставляет меня покрываться мурашками. — Что ты будешь делать, вызовешь и его на дуэль?
        — Ты выглядишь, как идиот, — поддержал меня Авенхви. Тао лишь вздохнул.
        — Ну вот что вы за люди? — спросил он. — Ваш товарищ хочет совершить главное дело в своей жизни. И что делаете вы вместо того, чтобы поддержать его? Отпускаете шутеечки-самосмеечки?
        Я лишь рукой махнула, понимая, что это не закончится ничем толковым.
        — Давайте разносить яблоки, — предложила я. — Их уже заждались.
        Вместе с домовыми мы расставили подносы с яблоками по всему замку. Анжелина, которая стояла рядом с Виктором и двумя четверокурсниками возле открытых дверей в цветник, даже бровью не повела, когда Тао предложил ей яблоко — зато Виктор взял сразу два и весело произнес:
        — Ну что, дети мои, уже придумали, что будете петь?
        — Как в прошлый раз, — ответила Кетти. — Студенческую застольную, про каменную пещеру и хобот мамонта.
        Виктор одарил нас белозубой улыбкой и сказал:
        — Ну тут грешно конфет не дать, правда, Анжелина?
        Она кивнула и, указав на меня, напомнила:
        — Сегодня занимаемся после ужина. В академию привезли старые артефакты на камнях, днем буду их разбирать.
        — Там проклятия? — заинтересованно спросила Кетти. Весь ее вид так и говорил, что она готова броситься на помощь.
        — Там чего только нет, — вздохнула Анжелина. — И не смотри на меня, как голодный котенок, я детей к такому не подпущу.
        — Мы не дети! — хором заявили Кетти и Тао, но Анжелина осталась непреклонна.
        Как раз после обеда, домывая вместе с домовыми посуду, я выглянула в окно и увидела, как двое здоровяков в темно-серой форме министерства магии волокут несколько ящиков по дороге к замку. Анжелина и Джон встречали их, кутаясь в плащи — дождь и не думал останавливаться. Вот ректор поднял одну из крышек, и я увидела, что ящик наполнен чем-то желто-рыжим. Один из домовых прищурился и сказал:
        — Это агаты и сердолики. Артефакты не только на серебре делают.
        — Никогда о таких не слышала, — призналась я.
        — Еще бы ты о них слышала! — рассмеялся домовой. — Это военные артефакты, они пушки усиливают. Секретное дело! Вот их миррин Анжелина теперь отчистит, поправит, а министерство снова заберет.
        Несколько часов прошли спокойно. Мы с домовыми трудились над заготовками к ужину — лапшой с креветками и овощами в пергаментных гнездах, и все было спокойно, пока я вдруг не поняла, что ноги трясутся.
        Я испуганно посмотрела по сторонам и увидела, что тут не только мои ноги — тут все, что было на кухне, наполнила мелкая дрожь. Приплясывала посуда на столах, сковородки на окне, вилки и ложки в коробочках после мойки, дрожали домовые и специи в пузырьках, тряслись ножки у табуретов, медленно раскачивалась лампа в углу.
        «Землетрясение», — с ужасом подумала я, вцепившись в край стола, и тотчас же вспомнила, что в этом регионе королевства не бывает землетрясений. Кто-то из домовых издал встревоженный писк и все прекратилось. Зато я почувствовала неприятное давящее чувство в груди и, не отдавая себе отчета в том, что делаю, бросилась бежать из кухни.
        Что-то произошло. Что-то очень плохое.
        «Только не Джон, — крутилось у меня в голове, слезы подступали к глазам, и я неслась по коридору, расталкивая студентов и не понимая, куда бегу. — Пожалуйста, только не Джон. Пусть с ним все будет в порядке!»
        Я не знала, кого об этом прошу. В груди разливался огонь, дрожь снова наполняла мое тело, и мне было ясно: если с ректором что-то случилось, мне будет плохо. Даже хуже, чем было, когда бабушка умерла.
        Понятия не имею, почему я прибежала в лабораторию — небольшую, очень чистую, в которой никогда не была. Вдоль стены громоздились ящики, раскрыв пасти и показывая содержимое — сердоликовую и агатовую галтовку, которая казалась сгустившимся пламенем. Анжелина лежала на полу, беспомощно раскинув руки. Ее глаза были закрыты, лицо наполняла смертная бледность, от головы с пугающей неторопливостью растекалась лужа крови. В безжизненно разжавшейся руке лежал сердолик — молочно-желтый, с кровавыми прожилками в глубине, и я как-то сразу поняла, что это он во всем виноват. Это из-за него все в замке затряслось, это из-за него Анжелина сейчас лежит на мраморе пола, словно сломанная и выброшенная кукла. Я толкнула ее руку, отбрасывая камень, и в ту же минуту меня оттащили в сторону.
        Джон упал на колени рядом с Анжелиной, похлопал ее по щекам. В лаборатории сразу сделалось тесно — вбежал Виктор, за ним вошли мирры Блюме и Финкельман, на ходу открывая свои ящички с лекарствами. В коридоре толпились студенты, и я увидела лицо Тао — такое же побелевшее, мертвое. Он смотрел на Анжелину, не веря в то, что с ней могла случиться беда. Его переполняло такое отчаяние, что чинский принц едва сдерживал слезы. Сейчас, когда он не мог оторвать взгляда от умирающей, было видно, что он любит по-настоящему. Что это не шутка и не глупость — это было неподдельное, глубокое, очень живое и искреннее чувство.
        Я вдруг поняла, что сейчас разревусь.
        — Тот камень? — спросил Виктор, указав на отброшенный сердолик. Я кивнула и ответила:
        — Да, он был в руке… я его оттолкнула.
        Кажется, только сейчас Джон понял, что я тоже здесь — повернулся, посмотрел на меня, и в его потемневших глазах я увидела далекий отблеск того же чувства, которое сейчас наполняло Тао.
        Нет. Нет, не может быть. Мне показалось.
        — Повезло же вам, миррин Морави, — негромко сказал Джон и нервным порывистым движением запустил руку в волосы и потянул пряди. — Нет, ну какие же уроды! Я же говорил: не присылать нам камни гром-джа!
        Я понятия не имела, что это за камни гром-джа, но от названия веяло чем-то отвратительным. Перед внутренним взглядом предстало изрытое взрывами поле битвы, затянутое молочно-желтым туманом, и не было там никого, кроме мертвецов, так же беспомощно раскинувших руки. Блюме плеснул в лицо Анжелины чем-то зеленоватым из склянки, она содрогнулась всем телом, и я увидела, как дрогнули и раскрылись ее губы.
        — Жива, — с облегчением выдохнул Виктор. Финкельман кивнул и извлек из коробки лупу с десятком линз. Когда он навел ее на Анжелину, то все стекла налились тревожным красным свечением.
        Джон понимающе качнул головой, словно не ожидал ничего другого. Я стояла, боясь пошевелиться. Анжелина дышала, ее лицо теряло восковую мертвенную белизну, но что-то все-таки было не так.
        — Что с ней? — спросил Тао. — Мирр ректор, что…
        Джон недовольно покосился на него, но выгонять не стал, просто ответил:
        — Камни гром-джа рассыпают людей в пепел. Анжелина сильная волшебница, она смогла быстро поставить блок, но… — он сделал паузу, глядя на нее с такой тоской, что мне сделалось жутко. Непередаваемо жутко. — Камень высосал ее магию до капли. Теперь она умирает.
        Тао провел ладонями по лицу. Шагнув в лабораторию, он уверенным движением закрыл за собой дверь и негромко, но отчетливо проговорил:
        — Я отдаю мою магию, мирр ректор. Возьмите ее, возьмите все. Пусть только Анжелина живет. Я знаю, есть способы.
        В лаборатории воцарилась потрясенная тишина. Все преподаватели смотрели на Тао, словно на безумца — да он сейчас и выглядел, как безумец. В нем сейчас было столько героизма и любви, что я невольно подумала: как же хорошо, когда есть такие люди. Может быть, и я однажды встречу того, кто будет любить меня с такой самоотверженной силой.
        — Совсем дурак? — спросил Джон, не сводя глаз с принца. Тао кивнул.
        — Дурак. Пока вы это выясняете, она может умереть, — его голос дрогнул, и Тао прошептал: — Что же вы все молчите, ее спасать надо!
        — Твой отец тебя убьет, — сказал Джон, и я вдруг поняла: он сейчас подумал о том же, о чем и я несколько мгновений назад. Мы все увидели настоящую любовь и хотели сейчас прикоснуться к ее свету.
        — Пусть убивает. Я все равно не буду без нее жить.
        Блюме вздохнул.
        — Мирры, нам и правда лучше не терять времени. Джон, мы можем пойти в твою лабораторию? Там больше света, чем здесь.



        Глава 15

        УЖИН НА КОЛЕНКЕ И ЧУЖАЯ МАГИЯ
        Джон
        Я даже думать не хотел о том, как буду писать об этом чинскому императору, и как именно он потом будет вынимать из меня внутренности, чтобы я расплатился за глупость его сына. Да и некогда было об этом думать.
        Анжелину перенесли на операционный стол в моей лаборатории — она была жива, но так и не приходила в себя. Скудные остатки ее магии вытекали из ссадины на затылке мелкими золотыми каплями, и я проклинал себя за то, что оставил ее одну с этими сердоликами.
        — Давай работать вместе, — предложил я, но Анжелина только отмахнулась.
        — Да ладно тебе, Джон! — ее улыбка была дерзкой и беспечной. — Тут ничего необычного, просто использованные камни. Сейчас вычищу их направленными заклинаниями, да и все.
        Да, это были опустошенные боевые артефакты — и среди них был один полный, новенький, смертельный. Если бы Анжелина не укутала камень гром-джа, не накрыла его собой, как воин бомбу, то от всех людей в этой части замка остался бы только пепел. Тот, кто подложил камень в сундук, знал, что обычно мы работаем вместе, очищая использованные боевые артефакты, и я понимал, что уничтожить хотели совсем не Анжелину.
        Кто-то не хотел, чтобы я отправился на кулинарный конкурс — и сделал все, чтобы меня остановить.
        Тао Вань послушно опустился на металлический табурет рядом с операционным столом, и Блюме, смазывая его волосы густой голубой мазью, произнес:
        — Больно не будет. Может слегка затошнить, но это быстро пройдет. Еще раз спрошу, юноша: вы уверены?
        — Уверен, — твердо произнес Тао, не сводя глаз с Анжелины. — Я уже сказал это вам, я не передумал.
        — Когда магия отдается добровольно, то она не убивает бывшего носителя, — сказал я. — Вы совершаете настоящий подвиг, мирр Вань.
        Тао перевел взгляд на меня и усмехнулся так, словно я был несмышленышем, который так ничего и не понял.
        — Это не подвиг, и не говорите так, — угрюмо откликнулся он. — Лучше будьте моим свидетелем перед лицом моего отца императора и людей, когда я предложу миррин Анжелине выйти за меня.
        Финкельман и Виктор рассмеялись. Тао свирепо посмотрел на них и спросил:
        — Что смешного, мирры преподаватели?
        — Я и представить не мог, что в академии будет свадьба, — признался Финкельман, и Тао тотчас же стряхнул облик героя, выпустив мальчишку, который живет одной только надеждой и сейчас наконец-то поверил в то, что она сможет стать жизнью, а не мечтой.
        — Думаете, она согласится?
        — Не знаю, кем надо быть, чтобы не согласиться, — ответил я, вынимая из ларца нужные артефакты для переноса. От них тянулись длинные розовые нити лекарственной слизи, я пристраивал их у висков Анжелины и думал о том, что обязательно найду того, кто доставил камень гром-джа в академию. Эти агаты и сердолики не просто так валяются на земле, у каждого из них есть регистрационный номер в министерствах магии и обороны, каждая выдача и использование тщательно зафиксированы.
        Конечно, я не узнаю правды. Тот, кто отправил сюда этот камень, подчистил за собой.
        Третий артефакт лег на макушку принца, с неприятным чваканьем прилип к голубой мази, и вокруг головы Тао тотчас же расплылось золотистое сияние. Магия, которая наполняла его, словно сосуд, готовилась перелиться в другого носителя. Это был по-настоящему отчаянный поступок. Тао Вань Чинский никогда не будет волшебником — мне хотелось верить, что он будет счастливым мужем, а это намного больше и важнее любой магии.
        — Готовы? — спросил Блюме. Анжелина едва слышно вздохнула, и Тао посмотрел на нее с растерянной и теплой, совсем детской улыбкой.
        — Готовы, — ответил я и послал направленное заклинание, которое активировало артефакты на голове Анжелины. От серебра потекли дымные струйки тумана: сила артефактов окутывала Анжелину, не давая ей умирать. Это было, как в старинных сказках: сначала умирающего поили мертвой водой, чтобы не дать душе окончательно покинуть его тело, и только потом давали живую воду, чтобы вернуть к жизни.
        Тао всхлипнул. У него были надежды и мечты, когда он отправлялся в академию. Он не был каким-то выдающимся волшебником, но из него получился бы неплохой маг общего профиля. И вот теперь он отдавал свою магию ради другого человека — вот она, высшая любовь, которую мне повезло увидеть.
        Майя Морави сейчас сидела на лестничных ступеньках вместе с Кетти и Авенхви — ждала, когда все закончится. Я чувствовал, что она там — что-то во мне потянулось к ней, желая прикоснуться. Мы могли только смотреть на чужое счастье, но не быть счастливыми — от этого становилось горько.
        — Началось, — негромко произнес Финкельман. Золотой туман заструился от головы Тао — юноша испуганно сжал руку Анжелины, и я увидел, что ее пальцы дрогнули, откликаясь на прикосновение. Принц улыбнулся. Магия уходила от него: вот первые язычки тумана дотронулись до головы Анжелины, вот свечение усиливается, набирая мощь. Я представлял, что сейчас теряет Тао: возможность излечивать несерьезные заболевания, способность читать будущее, умение ускорять рост растений, навыки боевой магии… Ничего все это не стоит, если у тебя нет того, кому ты готов отдать все это.
        Но император всех нас убьет. Отправил сына учиться за тридевять земель, а он вернулся без магии, зато с такой супругой, с которой вся империя будет ходить по ниточке. Анжелина слишком решительна для того, чтобы жить по чужим традициям, носить алый халат с журавлями и поднимать волосы в башню на голове, как положено принцессам.
        Пустяки все это. Лишь бы они были живы, а остальное решится и устроится.
        Майя сидела на лестнице в коридоре — внутренним взглядом я видел ее фигурку и чувствовал одиночество и тоску, которые окутывали ее, словно темные крылья. Майя переживала за Тао и Анжелину, но думала о любви. О том, что если есть сила, которая заставляет жертвовать собой ради другого, то все в мире не напрасно.
        «Все будет хорошо», — подумал я так, словно она могла меня услышать. Золотой туман окутывал голову Анжелины, магия покидала чинского принца, и Блюме, торопливо вынув из ящика очередную склянку, брызнул зеленоватой жижицей в лицо Тао.
        — Дышать! — приказал он. — Глубже дышать, иначе оба рухнете.
        Он не стал уточнять, куда в таком случае рухнут донор и реципиент — и без того было ясно, что ничего хорошего их не ждет. Тао старательно засопел, на его лбу выступили капли пота. Финкельман придерживал парня, не давая ему упасть. Я опустил пальцы на артефакты Анжелины, и подумал, что из них получится хорошая пара. Оба решительны, оба склонны к авантюрам — держись, Чинская империя, твоим жителям будет о ком посудачить!
        — Еще немного, — Виктор, который все это время шевелил пальцами так, словно прял невидимую пряжу, устало закрыл глаза. Он направлял магические потоки, не давая им развеяться в пространстве, и это по-настоящему выматывало. Весь Ивен Виктор пролежит пластом вместо того, чтобы есть карамельные яблоки и бросаться в девушек паучками — но я сомневался, что в этот раз в академии будет царить веселье.
        Все мы были под ударом. Судя по тому, что Арно Винтеркорн не появился в лаборатории, чтобы предложить свои умения и навыки для помощи Анжелине, я знал, кто именно нанес этот удар.
        Последняя струйка золотого тумана погрузилась в голову Анжелины. Тао дотронулся до груди и едва слышно признался:
        — Странно… теперь тут какая-то пустота.
        Анжелина приоткрыла глаза. Закрыла их. Пробормотала что-то невнятное.
        Тао еще сильнее сжал ее руку и заплакал.

* * *

        Майя
        Когда стало ясно, что жизнь Анжелины вне опасности, то вся академия вздохнула с облегчением. Ее перевезли из лаборатории в ту часть замка, которая служила медицинским блоком, и Тао занял пост рядом с койкой, словно верный рыцарь на страже. Я принесла ему ужин, он взял тарелку и принялся есть, но, кажется, не чувствовал вкуса того, что отправлял в рот. Анжелина лежала под одеялом, словно привидение, но сейчас на ее щеках был румянец — она просто спала, и я верила, что когда Анжелина проснется, с ней все будет в порядке.
        — Как ты себя чувствуешь? — негромко спросила я. Издалека доносились голоса, пение и звон гитар, в академию пришел Ивен, и студенты ходили по коридорам, распевая песни и обмениваясь угощением, но здесь, в медицинском блоке, царила сдержанная, почти торжественная тишина. Тао пожал плечами.
        — Словно сосуд, из которого выплеснули воду. Знаешь, что я подумал? Магию можно отдать самостоятельно, и это не убьет. Ты тоже можешь отдать то, что тебя наполняет. Станешь жить обычной жизнью.
        Анжелина негромко вздохнула. Тао склонился над ней, заглянул в лицо, погладил по волосам. Нет, после того, что он сделал, она не ответит отказом на его предложение. И жить они будут долго и счастливо — станут гулять по туманным холмам Чинской империи, слушать голоса журавлей и сажать пионы в своих садах.
        Такая сильная любовь не может быть безответной. А мы-то смеялись над Тао…
        — Я тоже думала об этом, — призналась я. — Посоветуюсь с мирром ректором, посмотрю, что он скажет. Просто это решило бы все мои проблемы.
        Тао согласно кивнул.
        — Да. Ты и дальше жила бы обычной жизнью.
        — На чердаке, — усмехнулась я, вспомнив ту койку, которую снимала у хозяев дома. Там сейчас, должно быть, страшный холод, а с потолка каплет.
        — Почему на чердаке? — спросил Тао. — Ты и дальше работала бы на кухне академии. Ректор ведь взял тебя на работу? Взял. Не вижу причин, по которым он мог бы тебя уволить.
        Анжелина шевельнулась, приоткрыла глаза, и Тао тотчас же схватил ее за руку, ловя каждое движение. Губы преподавательницы дрогнули, и я услышала едва различимый шепот:
        — Что случилось?
        — Камень гром-джа, — объяснил Тао, глядя на Анжелину с любовью и надеждой. — Кто-то спрятал его среди сердоликов, вы смогли его разрушить, но были тяжело ранены. Я отдал свою магию, чтобы вас спасти.
        Это было сказано без малейшего любования своим геройским поступком или надежды на награду — Тао просто констатировал факт. Да, спас. Да, отдал магию. Анжелина вздохнула. Прикрыла глаза.
        — Вот почему так жжет… Ты дурак. Ты знаешь, что ты дурак?
        — Знаю, — улыбнулся Тао, и его глаза наполнил влажный блеск. — Но этот дурак любит вас. И я снова поступил бы так же, лишь бы вы были живы.
        Я поднялась, шагнула в проход и махнула рукой мирру Блюме, который сидел за столом у дверей и быстро заполнял какие-то бумаги. Он торопливым шагом направился в сторону единственной на сегодня пациентки, а я решила, что мне лучше сейчас уйти.
        — Поправляйтесь, миррин Анжелина, — негромко сказала я. — Все будет хорошо.
        Анжелина не ответила. Вновь закрыла глаза. Тао так и сидел, держа ее за руку. Подхватив его тарелку, я отправилась на кухню.
        Академия гуляла, празднуя Ивен. Со всех сторон свисали бумажные пауки и летучие мыши, из всех комнат доносилось развеселое пение, и кто-то из старшекурсников угостил меня леденцом на палочке. Почему-то сейчас я чувствовала себя чужой в замке, словно не имела права находиться здесь, с этими ребятами, которые смеются и грызут карамельные яблоки. Я была чужой — и не понимала, почему я чужая.
        Вернее, нет. Я это понимала слишком хорошо.
        Наверно, Тао прав. Мне стоит выплеснуть из себя всю магию так, как это сделал он. Живут ведь как-то те, в ком мало волшебства — вот и я буду жить. Заодно разрушу все планы Арно Винтеркорна, что бы он там ни задумывал.
        Отличная идея. Просто отличная.
        Обеденный зал уже был закрыт — ужин давно закончился, домовые вымыли посуду, нарезали заготовки на завтра и сейчас с чистой совестью спали в уголках. На кухне горела лампа — ее теплый желтый свет падал в обеденный зал и, входя, я уже знала, кто сидит там за столом.
        От этого знания на душе становилось светло и легко. Это чувство было похоже на воздушный восторг после глотка шипучего, когда хмельные пузырьки наполняют голову, и ты словно бы летишь — далеко, высоко, к радуге за облаками. Я вошла, поставила тарелку на край раковины — Джон, сидевший за столом с чашкой кофе, обернулся на звук моих шагов, и я увидела, что он устал. Устал и страшно вымотан, но все равно сидит здесь, а не где-то еще, в другом месте и с другими людьми, потому что ему нравится вот так пить со мной кофе по вечерам. Потому что в этом есть что-то очень важное для него.
        На какой-то миг я замерла, боясь пошевелиться. Джон смотрел на меня так, словно я имела значение — не потому, что была некроманткой с родительским проклятием, которую кто-то собирался использовать как оружие. Потому что я была собой.
        — Миррин Анжелина очнулась, — с улыбкой сообщила я, невероятным усилием воли преодолев смущение и усаживаясь за стол напротив Джона. Надо же, я и подумать не могла, что у меня с ректором Королевской академии будет общая тайна — а ведь эти вечерние посиделки как раз и были нашей тайной. — С ней там Тао сидит. И мирр Блюме дежурит.
        Джон кивнул. Улыбнулся. Кажется, все это время он думал совсем не об Анжелине — вернее, и о ней тоже, но вскользь.
        — Ну вот теперь я не могу не поехать с тобой в столицу, — произнес он. — Обычно мы с Анжелиной занимаемся такими артефактами вместе. Что-то подсказывает мне, что меня хотели убрать.
        Я негромко охнула, надеясь, что этого достаточно, чтобы выразить удивление и испуг и не выплеснуть ту волну чувств, которая поднялась сейчас у меня в груди. Картинка, которая возникла перед глазами, была яркой и очень живой: Джон лежал на полу в лаборатории, и его лицо было таким же восковым, посеревшим, как у Анжелины.
        — Убрать? — переспросила я. Это все из-за меня, Господи, сколько же я принесла Джону проблем.
        Он кивнул.
        — Да, убрать. Винтеркорн и мой отец создали те оковы, которые похоронили твою магию, а сейчас я могу помешать тому, кто готовится их снять. А вряд ли в академии нашелся бы тот, кто отдал бы мне свою магию.
        — Я бы отдала, — не задумываясь, выпалила я и призналась: — Я и сейчас отдала бы все это. Мирр ректор, вы ведь сможете забрать?
        Некоторое время Джон смотрел на меня так пристально, что меня бросило в жар: казалось, его взгляд проникал в ту потаенную глубину, в которую мне самой было страшно заглядывать. Что-то шевельнулось в сердце, дрогнуло, двинулось к нему навстречу; я машинально прижала руку к груди, словно могла сдержать сильное, незнакомое чувство.
        — Смогу, — наконец кивнул Джон. — И заберу, потому что так будет проще для всех. Но не сейчас.
        — А когда?
        — Когда мы поедем на конкурс, и я сумею окончательно разоблачить Винтеркорна. Сама подумай, — он сделал глоток кофе, и я придвинула свою чашку к себе просто чтобы занять руки. — Я подозреваю, что короля и принца собираются убить. А у людей, которые строят такие планы, обычно очень много вариантов. Ты не единственное оружие. Ладно, хорошо, опустошим тебя — но кто знает, кого еще тогда вынут из сундука. Надо ломать не кукол, а руки кукловода.
        Я понимающе кивнула. В носу стало щипать. Где-то очень далеко студенты гуляли по коридорам с гитарами, песнями и карамельными яблоками, и мир был огромным, веселым и счастливым. А мы с Джоном сидели на кухне, и это было наше маленькое счастье на двоих.
        Я точно знала, что это оно. И мне было неловко, стыдно и очень радостно, словно осенний тоскливый дождь вдруг превратился в апрельский, теплый, и я стояла под ним, заливаясь смехом и жмурясь от выходящего солнца.
        — А потом? — спросила я. — Что будет потом?
        Мне было страшно услышать ответ — но Джон просто произнес:
        — Будешь и дальше работать в академии. Если ты, конечно, не против. И если мы оба выживем.
        В коробочке лежали печенья в виде летучих мышей; я взяла одно и сказала:
        — Тао ведь на самом деле любит миррин Анжелину. А мы все над ним смеялись.
        Джон усмехнулся.
        — Я, честно говоря, тоже думал, что это дурь. Но отдать свою магию это примерно то же, что отдать руку или ногу. Значит, это настоящее.
        — А вы кого-нибудь любили, мирр ректор? — спросила я и тотчас же прикусила свой трепливый язык и мысленно закатила себе оплеуху. Есть вещи, о которых не стоит спрашивать — даже если ты вот так хорошо сидишь с человеком на кухне за чашкой кофе, даже если он тебе…
        Так, все. Хватит.
        — Да, когда-то давно, — признался Джон. — Я любил свою однокурсницу, Огастас узнал об этом и пообещал спустить с меня семь шкур.
        — Почему? — удивилась я. Джон лишь вздохнул.
        — Потому что он хотел, чтобы я стал ректором Королевской академии и не тратил время на такие пустяки, как отношения. Я, естественно, взбунтовался. В открытую заявил, что женюсь сразу же после сессии. А потом… — он сделал паузу, отпил кофе и продолжал: — на одном из практических занятий мое заклинание едва не сделало ее калекой. Это было словно знак. Нельзя любить кого-то, если можешь причинить ему страдания, даже случайно. Хотя бы намек на них.
        Мне вдруг подумалось, что он уже жалеет о том, что начал отвечать на мои вопросы. Есть вещи, о которых лучше не вспоминать, к которым лучше не притрагиваться — а я сунула руки как раз к такой вот истории. Она была далеко и глубоко, она отболела и заросла травой — но она все-таки была.
        — Простите меня, — искренне сказала я. — Мне не следовало о таком спрашивать.
        Джон только рукой махнул. Взял печенье из коробки.
        — Почему бы нет? Сегодня все думают о любви. Тао Вань нам ее показал. Теперь вот буду думать, как написать об этом чинскому императору. Он отправил сюда сына, чтобы тот стал волшебником, а получит принца без капли магии и с женой впридачу.
        — Думаете, миррин Анжелина примет его предложение?
        — Да примет, конечно. Я не знаю, кем надо быть, чтобы не принять.
        Мне вдруг представилась девушка — стройная, порывистая в движениях, золотоволосая. Она давным-давно закончила учебу, уехала из академии, работала, вышла замуж — возможно, иногда вспоминая своего однокурсника Джона Холланда и думая о жизни, которая у них так и не случилась.
        — Можно быть ректором и все равно любить кого-то, — негромко сказала я. — Это ведь не мешает. Вы могли бы быть совсем другим…
        Джон вопросительно поднял бровь. Нет, я не раздражала его — скорее, забавляла.
        — Не имеет значения то, что было раньше, — ответил он. — Прошлое уже прошло. Важно только то, что будет. Что мы выстроим своими руками.
        Мне сделалось холодно — и тело тотчас же окатило таким жаром, словно меня бросили на сковороду в раскаленное масло.
        — А что будет? — едва слышно спросила я. Джон протянул мне печенье и ответил:
        — А это мы увидим после конкурса, миррин Майя. Угощайтесь!

* * *

        — Ужасно. Просто ужасно. Эта чужая магия во мне похожа на какой-то жир. Удивляюсь, как меня не тошнит от нее.
        Несмотря на то, что у нее все еще кружилась голова, а ноги были слабыми, Анжелина не стала отменять ни лекций, ни семинаров, ни нашей с ней тренировки. Тао, которому занятия теперь были не нужны, ходил за ней, словно верный оруженосец, поддерживал под локоть и даже порывался накормить с ложечки — Анжелина гневно оборвала эту попытку, напомнив, что она не дитя и не инвалид.
        — Зато вы живы, миррин Анжелина, — я вдруг подумала, что очень рада видеть ее живой и почти здоровой, несмотря на то, что сначала она не пришлась мне по душе. Теперь Анжелина мне нравилась — своей решительностью, смелостью, обаянием.
        — Это да, — Анжелина вздохнула, и Тао тотчас же подставил ей стул и с невыразимой осторожностью помог присесть. — Ладно, поехали. Я буду швырять в тебя уже не шары, а заклинания. Самые разные, не смертельные, но неприятные. Твоя задача — не уклоняться от них, а привести разум в полное спокойствие. Заклинания настроены так, что если ты достигнешь равновесия, они тебя не поразят. Понятно?
        — Попробую, — вздохнула я, понятия не имея, как это сделать. Будешь тут спокойным, когда в тебя летят чужие чары. Тао аккуратно снял с плеча своей богини невидимую пылинку и негромко произнес:
        — В Чинской империи равновесие разума достигают полным удалением мысли. Попробуй просто ни о чем не думать.
        Анжелина сердито покосилась в его сторону, но было видно: она думает о чинском принце и уже достаточно расположена к нему. Тао был прав: пока его любви хватит на двоих, а там и в Анжелине проснутся чувства. После того, что сделал Тао, они проснулись бы и в статуе.
        — Легко ни о чем не думать, когда голова пустая, — проворчала Анжелина, и на ее ладони загорелся золотистый шарик: ожило первое заклинание. — Вперед.
        Я закрыла глаза. Ни о чем не думать — легко сказать! В голову сразу же полезли десятки мыслей. Чем, интересно, сейчас занят Винтеркорн? Он, кажется, совсем утратил ко мне интерес — сидит в библиотеке с книгами по истории магии, чистит Герберта в саду, но больше не пытается нападать исподтишка. А Джон? Он поедет со мной на конкурс — от одной этой мысли все в душе поднималось соленой волной восторженного ужаса…
        Меня ударило в лоб, и голову наполнило звенящей болью. Открыв глаза, я потерла место удара и призналась:
        — Больно.
        Анжелина понимающе кивнула.
        — Больно, да. А ты что думала? Когда тобой займутся люди посерьезнее — еще и не так получишь. Успокойся. Не выкидывай все мысли из головы, просто представь что-то хорошее. Приятное. Сконцентрируйся на этом ощущении и не позволяй тому, что в тебе, выбраться на волю. Сосредоточься.
        Я кивнула и снова закрыла глаза. В глубине души что-то шевельнулось — словно холодная змея проснулась и подняла голову, пытаясь понять, где находится, и что происходит. Нет, нет — я буду спокойной, словно лодка на тихой реке. Что бы такое представить? Весенний сад в белом кружеве, когда каждое дерево стоит, словно невеста, окутанное цветочным ароматом и жужжанием пчел…
        Этот сад вдруг предстал передо мной, как наяву. Я стояла под яблоней, ветер поднимал невесомые лепестки и нес их, словно снежные хлопья, и Джон смотрел мне в глаза так, что я не могла отвести взгляда. Змея в душе сверкнула рубинами глаз, но не шевельнулась. Я смотрела на Джона, кругом была весна, мир раскинулся от края до края, зеленый, яркий и свежий, переполненный нежностью и любовью — и мы были частью этого мира, важной, неотъемлемой частью.
        — Отлично! — услышала я голос Анжелины и, открыв глаза, увидела, что моя рубашка дымится на плече. Я похлопала по нему и спросила:
        — Что случилось?
        — Два заклинания рассыпались на подлете, третье слегка задело. Думай о хорошем, Майя, — Анжелина ослепительно улыбнулась, и мне показалось, что она потихоньку свыкается с чужой магией. — О хорошем, о приятном. Не позволяй тому, что в тебе, поднять голову.
        — Мне видится змея, — призналась я. — Противная такая змея.
        — У всех некромантов она есть, — небрежно сказала Анжелина. — Давай еще раз.
        Вокруг ее пальцев засветились огоньки — это были уже новые заклинания, от них веяло опасностью, и я невольно представила, сколько дыр во мне они сейчас наделают. Нет, надо закрыть глаза, представить весенний сад и нас с Джоном. Мы не сможем быть вместе — глупо вообще об этом думать, мирр ректор просто относится ко мне по-человечески, а я набросилась на его вежливую доброту, словно голодный на миску с кашей. То, что он рассказал мне о своей юношеской любви, сейчас было похоже на намек и предостережение: нам лучше не делать глупостей. Нам лучше не соваться туда, откуда мы не сможем вынести.
        Но я помнила, как мы смотрели друг на друга — и это было намного сильнее и больше, чем…
        Заклинание снова ударило меня в лоб. Решив, что там скоро вырастет шишка, я вздохнула, открыла глаза и призналась:
        — Простите, миррин Анжелина. Я что-то не о том задумалась.
        — Выброси из головы те вещи, которые могут тебя волновать, — посоветовала Анжелина. Тао встревоженно смотрел на нее — переживал, как бы ей не стало хуже из-за тренировки. — Держи равновесие, запоминай то чувство, которое ему помогает. И вспоминай сразу же, как только появится хотя бы намек на опасность.
        — Может, на сегодня достаточно? — не вытерпел Тао и чуть ли не с мольбой добавил: — Ты очень бледная, тебе лучше прилечь.
        Анжелина снова бросила свирепый взгляд в его сторону, но я поддержала принца:
        — Он прав, миррин Анжелина. Я поняла про это чувство, запомнила его. Буду вызывать почаще.
        Какое уж тут может быть равновесие, когда я думаю о Джоне и наших вечерних посиделках на кухне, которые уже стали традицией. Не могу не думать. Это слишком важно и слишком нужно.
        Неужели это и есть любовь?
        — У тебя еще две пары сегодня, — напомнил Тао. Анжелина поднялась со стула, он тотчас же подхватил ее под руку и спросил: — Может, лучше будет их отменить?
        — Может, лучше тебе помолчать? — хмуро поинтересовалась Анжелина и, каким-то плавным, почти танцевальным движением освободив руку, кивнула мне на прощание и вышла в коридор. Тао смотрел ей вслед почти со слезами на глазах.
        — Ну вот такая она, — едва слышно произнес он. — Понимаешь, ей очень трудно принять потерю магии. Мою помощь. Она не может быть слабой, даже мысли о слабости не допускает…
        — Ты уже сделал ей предложение? — так же негромко спросила я. Тао кивнул.
        — Она сказала, что должна подумать. Нет, я ее прекрасно понимаю! Все это надо принять, привыкнуть к тому, что случилось, что я теперь буду рядом. И она ведь не отказала!
        Мы вышли в коридор — Анжелина стояла в компании Виктора возле доски с расписанием, он держал ее за руку, и возле из запястий струились нити зеленоватого тумана. Сквозь плиты пола пробивалась весенняя трава, и я поняла, что это была магия жизни.
        — А твой отец? Ты ему написал?
        Тао только рукой махнул.
        — Написал, да. Он рвет и мечет. Прислал одно письмо с приказанием обрить голову. В Чинской империи это знак несмываемого позора. А потом прислал второе, когда немного поостыл. Надеялся, что я не обрил голову, сказал, что мой поступок достоин принца, и что это высшая любовь, отдать себя за другого. Он одобряет наш союз, Анжелина будет чинской принцессой.
        Я не могла с этим не согласиться — да, это и была настоящая любовь. И да, если бы Джону потребовалась моя магия, я поступила бы точно так же — в этом не было какого-то особенного подвига, это в самом деле была любовь. Отец Тао был прав.
        Стебли травы поднялись почти до колена Анжелины, и на ее щеках проступил едва заметный румянец. Во взгляде Тао появилось облегчение.
        — Когда ей станет получше, мы уедем отсюда. У моря Цзиань климат гораздо приятнее, чем здесь. Сосновый заповедник, свежий воздух, тишина… Анжелине там будет намного лучше. Там моя личная резиденция. Конечно, ей далеко до отцовских замков, но тоже ничего себе.
        Я представила дом Тао на берегу моря — чинская архитектура похожа на окаменевших живых существ. Вот вышел из воды дракон, свернулся на песке, и на его месте возник дворец с бесчисленными башенками, стрельчатыми окнами и изящными балконами.
        — Там, конечно, лениво и особенно нечем заняться, — продолжал Тао. — Что ж, будем читать книги, рисовать тушью на шелке… ну а потом воспитывать наших детей.
        Я рассмеялась и дружески толкнула его в плечо.
        — Ты уже и об этом размечтался?
        — Почему бы и нет? — совершенно серьезно произнес Тао и, увидев, что Анжелина довольно быстрым шагом двинулась по коридору, махнул мне на прощание и торопливо направился за ней.
        Снова пошел дождь, в академии было сумрачно и тоскливо, но сейчас мне вдруг послышались крики чинских журавлей над пионовыми садами и верхушками сосен.



        Глава 16

        СВИНЫЕ КОТЛЕТЫ И СНЕЖНЫЕ ЛЕБЕДИ
        Джон
        — Что ж, мирр ректор, я вынужден признать: магия миррин Морави крепко спит. И очень глубоко, на наше счастье.
        На обед подали крестьянский капустный суп с курицей, ломтики жареного картофеля и удивительно вкусные свиные котлеты в сопровождении овощного салата. Винтеркорн сидел напротив меня, ел, как не в себя и выглядел крайне довольным.
        — А у вас, кстати, есть знакомые в министерстве обороны? — поинтересовался я. Винтеркорн неопределенно пожал плечами. Майя в компании Кетти и Авенхви сидела за столом в углу, я чувствовал, что ее взгляд направлен в мою сторону и полон волнения.
        — Вы это спрашиваете из-за того трагического случая с миррин Анжелиной? — ответил он вопросом на вопрос. Я кивнул. — Близких друзей нет, но приятели найдутся. Полагаете, камень гром-джа подбросили?
        Конечно, подбросили. Ты это и устроил. Я слишком глубоко полез в дела его высочества Дастина — значит, надо оторвать мой любопытный нос.
        Анжелину было жаль. Бесконечно жаль. Впрочем, зная ее характер, я понимал, что она скоро оправится. Ей всегда хотелось забраться повыше и усесться получше, так что она не упустит возможность стать чинской принцессой. А там драгоценный супруг подсуетится, Чинская империя наконец-то откроет свою академию чародейства и волшебства, и ее высочество Анжелина Хольцбрунн Вань станет там ректором.
        Да уж, заманчивые перспективы. Хотелось надеяться, что они сбудутся.
        — Вряд ли в министерстве настолько беспечны, чтобы пропустить такую опасную вещь, как заряженный гром-джа, — ответил я. — Разумеется, его подбросили, остается выяснить, на каком именно этапе это случилось. С такими камнями работаю я и Анжелина, значит, убить хотели кого-то из нас.
        Арно понимающе кивнул. Он даже в лице не изменился — поддел на вилку ломтик перца из салата и сказал:
        — Разумеется, Джон. Мне есть, с кем побеседовать об этом.
        Я прекрасно понимал, что он этого не сделает. Когда усердно копаешься в таких вещах, то можно выйти на уважаемого человека — на самого себя.
        — Что насчет конкурса? — не отставал я. Раз уж Винтеркорн вылез из библиотеки, в которую только что кофе и одеяло не принес, надо было задать ему много вопросов. — Поедете с нами?
        Винтеркорн поднял левую бровь, аккуратно подведенную светло-коричневым карандашом.
        — В каком смысле «с вами»? — уточнил он: я с удовольствием заметил, что приятель моего отца в самом деле удивлен. Мелькнула даже не мысль — решительное намерение: пойти и расколоть череп Огастаса. Кто бы ни говорил из него, он не имел отношения к моему отцу и не желал никому в замке ничего хорошего.
        — Я отправлюсь на конкурс, — небрежно ответил я. — Буду сопровождать миррин Морави.
        Я не сомневался, что он давно об этом знает. Безделье было лишь маской — все это время Винтеркорн подслушивал и высматривал.
        На стол между солонкой и соусницами легло письмо из министерства: пришло прямо перед обедом, разрешало мне внеочередной отпуск и одобряло мою идею личного контроля той магической редкости, которая собиралась участвовать в конкурсе. Белесая бровь Винтеркорна поднялась еще выше. Я даже удивился его реакции.
        Впрочем, удивляться-то как раз не следовало. Кто такая была для меня Майя Морави, что я собирался ехать с ней в столицу? Правильно, никто. Мне следовало просто передать ее чиновнику из министерства вместе со всей головной болью, которая к ней прилагалась, и забыть навсегда.
        А я не мог этого сделать. Не мог и не хотел. Почему-то эти кофейные вечера сблизили нас настолько, что я пропустил в глубину души старое, почти забытое чувство, от которого становилось тепло и как-то свободно. Чувство, которое давным-давно запретил себе, чтобы больше никому не причинять боли.
        Я считал его мертвым и похороненным. А оно, оказалось, по-прежнему жило.
        — Разумно, — неожиданно согласился Винтеркорн. — Я рад, что вы будете с нами, мирр ректор. В случае Майи Морави чем больше опытных людей рядом с ней, тем лучше.
        Дни до отправления в столицу пролетели незаметно. Анжелина окончательно поправилась, свыклась с чужой магией и даже сумела нарастить ее до прежнего уровня. Она приняла предложение принца Тао — парень был вне себя от счастья, Анжелина не скрывала, что испытывает только благодарность за свое спасение, но его высочеству этого было достаточно. После зимней сессии они собирались уезжать в Чинскую империю.
        Я собирал артефакты, которые могли бы понадобиться в столице. Путы из коллекции ректора Сомерсета легли в походный ларец — я даже знал, кого именно подвергну их воздействию. К Огастасу я больше не заходил, но и разбивать череп, как мне захотелось, не стал. Пусть стоит. В конце концов, это материальный ресурс академии, а я не разбрасывался ресурсами.
        Наши ежевечерние посиделки на кухне стали традицией. Иногда я приходил раньше и принимался варить кофе, иногда к моему появлению Майя уже успевала приготовить нечто неожиданно вкусное. Однажды я предположил, что она испытывает на мне те блюда, которые подаст на конкурсе — она рассмеялась и, неожиданно став серьезной, призналась:
        — Знаете, когда вы меня завалили на вступительном, то я и подумать не могла, что мы будем вот так сидеть на кухне и есть профитроли.
        — Если бы я тогда знал, что это будут такие профитроли, — сказал я, — то снова тебя завалил бы.
        Майя расхохоталась на всю кухню так, что едва не разбудила домовых. Только потом я понял, насколько двусмысленно прозвучали наши фразы.
        В день, когда мы отправились в столицу верхом на драконе, наконец-то пошел снег. Не какие-то там первые робкие снежинки — на пропитанную дождем землю опускалась снежная стена. Мир сделался чистым и белым, словно его создавали сейчас, в эту минуту, на моих глазах — я смотрел, как снег укутывает замок теплой шалью, как студенты с хохотом носятся по саду, забрасывая друг друга снежками, и чувствовал себя совсем молодым, беспечным, свободным.
        Герберт фыркнул, оценивая седоков. Майя погладила его по голове, протянула ему морковь, которую дракон схрумкал в мгновение ока, и поинтересовалась:
        — А ему не будет тяжело? Нас все-таки трое.
        Винтеркорн, который быстрыми умелыми движениями закреплял нашу поклажу на драконьей спине, беспечно махнул рукой.
        — Он может перевезти дюжину таких, как мы. Не волнуйтесь и забирайтесь на спину.
        На правах владельца Винтеркорн сел впереди, Майя устроилась за ним и, обернувшись ко мне, спросила:
        — А вы часто летаете на драконах, мирр ректор?
        Она разрумянилась, ее глаза наполнились энергичным блеском. Я поудобнее уселся среди драконьих гребней, напомнил себе, что еще ни один всадник за всю историю мира не свалился с драконьей спины, и ответил:
        — Предпочитаю поезда. Или норы в пространстве.
        — От этих нор только голова болит, — весело сообщил Винтеркорн, и я почувствовал, как от спины Герберта начинают разливаться волны жара: дракон согревал седоков. — Час полета на драконьей спине, весь мир, как на ладони — что может быть лучше?
        Я знал, что может быть лучше: уютное купе первого класса, газета и кофе. Дракон прянул в небо, пролетел через снежную завесу, которая моментально залепила мне и глаза, и уши, и, оказавшись над облаками, полетел сквозь синеву в сторону столицы. Майя вцепилась в костяной гребень, и я чувствовал, что она готова закричать во всю глотку от восторга.
        Снежная буря пришла в столицу на хвосте Герберта. Когда мы приземлились возле дворца Санбен, в котором традиционно останавливались высокие гости и путешественники, а теперь организовали кулинарный конкурс, то первые белые хлопья начали опускаться на плечи статуй в пышном саду. Майя, которая растерялась от хрупкой красоты дворца, его бесчисленных лестниц и башенок, искрящегося золота окон и торжественного караула возле дверей, машинально взяла меня за руку. Я ободряюще сжал ее пальцы и негромко произнес:
        — Не робей. Я здесь, с тобой.
        Майя посмотрела на меня с нескрываемой радостью и так же тихо призналась:
        — Я так этому рада, вы просто не представляете.
        — Ну вот! — весело произнес Винтеркорн, поднимаясь по лестнице к гостеприимно распахнутым дверям. Слуга в темно-синем костюме с поклоном поднес ему какую-то карточку, Винтеркорн заглянул в нее и продолжал: — Здесь разместили гостей и участников конкурса, ваши комнаты на втором этаже. Так что устраивайтесь поудобнее, завтра его высочество Хенрик будет знакомиться с участниками.
        Майя даже ахнула. Мы вошли во дворец, и она окончательно растерялась — девчонка с коробом доставки на спине и представить не могла бы, что познакомится с наследником престола, окунется в сверкающую золотом, хрусталем и зеркалами роскошь дворца, поднимется по мраморным ступеням мимо караульных в красных мундирах и черных лохматых шапках… Сейчас она выглядела так, словно окунулась в прекрасную и добрую сказку — а я вдруг поймал себя на том, что смотрю на Майю и любуюсь ею.
        Она и правда была прекрасна — как любой человек, наполненный счастьем и желанием делать то, что ему по душе.
        Комнаты, в которых размещали гостей, были небольшими, изящно обставленными и с дрянной звукоизоляцией. Мои вещи поместились в одну небольшую походную сумку; разбирая их и укладывая в шкаф, я услышал, как за стеной кто-то вздохнул и признался со скрипучим тевторским акцентом:
        — Эта тарока вытряхла из меня все кости! А зафтра первый этап!
        Отлично. Значит, друг, которому я мог доверять, уже здесь.
        Я пощелкал пальцами, окутывая комнату заклинанием тишины: теперь, что бы здесь ни делали и о чем бы ни говорили, никто этого не услышит. Закончив с вещами, я вышел из комнаты, подошел к соседней двери и, постучав, услышал:
        — Да-да! Открыто!
        Майя лежала на кровати в позе морской звезды, раскинув руки и ноги и искренне наслаждаясь роскошью — мягчайшими покрывалами, перламутровой инкрустацией мебели, золотом зеркальных рам. Я растянул заклинание тишины на ее комнату, опустился в кресло и спросил:
        — Нравится?
        — Очень, — призналась Майя. Мне искренне нравилось то, как она наслаждается жизнью. Ее радовало абсолютно все, что попадалось на глаза. — Знаете, я и представить не могла, что однажды буду в настоящем дворце… А завтра уже конкурс начнется. И мне же еще платье принесли!
        Она села, устало провела ладонями по лицу и, с надеждой глядя на меня, спросила:
        — Как вы думаете, я справлюсь? То есть, нет, я не то хотела спросить. Я… — она сделала паузу, вдруг став очень серьезной, почти трагической. — Я выживу?
        — Для этого я здесь, — ответил я, стараясь, чтобы ей хватило моей уверенности. — Все будет хорошо, Майя, можешь мне поверить.
        — Завтра первый этап, — сообщила она и, взяв с прикроватного столика журнал с глянцевыми страницами, сказала: — Сначала знакомство и напутственные слова покровителей, потом совместная молитва Брону Хлебопеку и первый этап, супы.
        — Уже решила, что будешь готовить?
        — Да, чинский острый суп со стеклянной лапшой и куриными сердечками. Просперо Конти тоже будет среди судей, — Майя посмотрела на меня и улыбнулась. — Поверить не могу. Просто не могу поверить. Три недели назад я снимала койку на чердаке и разносила курицу с картошкой. А теперь я тут, во дворце, и будет конкурс, и я знаю правду о себе… — каждое новое слово звучало все горячее, а потом Майя осеклась и, помолчав, добавила: — И хочу верить, что выживу. Что все мы выживем.
        — Иначе и быть не может, — улыбнулся я и, поднявшись, протянул ей руку. — Пойдем. Покажу тебе кое-что.

* * *

        Майя
        Я надеялась, что не выгляжу, как деревенщина, которая идет по огромному проспекту, залитому огнями витрин, звоном мобилей, что катились по дороге сверкающими черными жуками, голосами и смехом людей. Я надеялась, что не разеваю рот от восторга, любуясь дворцами и парками, переходя через изящные мосты, замирая возле статуй героев. Джон держался с той же светской небрежностью, которая наполняла всех обитателей столицы, и в какой-то момент я негромко призналась, держа его под руку:
        — Джон, вы не представляете, как я рада, что вы тут со мной.
        Он улыбнулся. Мягко погладил мои пальцы — шел снег, а мы были без перчаток, но я почему-то не чувствовала легких укусов мороза.
        — И я рад, — искренне ответил Джон, и его слова были похожи на морскую волну, которая накатила, смяла, сбила с ног.
        «Я влюбилась? — подумала я. — Я влюбилась, как дурочка, в человека, которого не имею права любить».
        От этой мысли было одновременно очень хорошо и очень горько. Мы шли по столичному проспекту сквозь снег, кругом был огромный, бесконечно прекрасный и счастливый город, а я не знала, чего хочу больше: умереть прямо сейчас или идти вот так вечно. Джон улыбался каким-то своим мыслям и неожиданно сказал:
        — Давай не будем нарушать нашу традицию. Свернем-ка вот здесь.
        Несколько шагов — и мы оказались в тихом проулке. Столичный шум отступил, смазался, остался где-то за спиной. Мощеная булыжником улочка утекала куда-то вниз, дверь в погребок была приоткрыта и три черные кошки на вывеске шевельнулись и мурлыкнули, словно приглашали войти.
        — Добро пожаловать! — сказал Джон, пропуская меня вперед. — Здесь лучший кофе в столице, можешь мне поверить.
        Погребок был маленьким, всего на четыре столика. Три были заняты — Джон провел меня к последнему, в углу, помог снять пальто, и я вдруг с искренним ужасом подумала, что это похоже на свидание. На свиданиях ведь ходят в такие вот погребки, пьют кофе, болтают о пустяках…
        Я неожиданно поняла, что все это время наши посиделки на кухне как раз и были свиданиями. Мне сделалось жутко — так, что я едва не шарахнулась от девушки в синем платье и белом фартуке, которая подала нам кофе и пирожные. Джон добавил себе еще сахара, сделал глоток и предложил:
        — Не стесняйся.
        Легко сказать! Я осторожно запустила ложечку в плотное шоколадное тело пирожного — оно так и таяло во рту, если в столице так готовят в каком-то погребке, то я вылечу с конкурса после первого же этапа.
        — А вдруг дальше первого этапа дело не пойдет? — глухо спросила я. — Вдруг я должна сделать то, чего от меня ждет его высочество Дастин, вот так, сразу?
        Не стоило спрашивать, что со мной будет потом. Меня казнят за убийство короля и принца — злобная некромантская тварь, что с нее взять? И с Джоном тоже не будут церемониться: он знал, кто я такая, но вместо того, чтобы посадить в подземелье на веки вечные, приволок в столицу… А Винтеркорн, верный исполнитель чужой воли, останется в белом. Новому королю нужны такие вот преданные слуги — мало ли кого еще понадобится сжить со свету?
        — Не так сразу, — ответил Джон. — От тебя будут ждать того, что ты усыпишь чужую бдительность. Начнешь действовать в самый неожиданный момент, когда все успеют расслабиться и станут просто наслаждаться едой, не думая, что кто-то способен нанести удар.
        Маленький хрустальный флакон возник в его пальцах будто бы ниоткуда. Джон показал его мне, спрятал в карман и продолжал:
        — Вообще я уже написал его величеству. Высказал все свои подозрения, и он одобрил мой план. Перед началом конкурса они выпьют это зелье и будут в безопасности.
        Мне сделалось так легко, словно я превратилась в бумажный фонарик, который подхватил ветер. Джон все продумал, он знает, что делать, он не позволит причинить какое-то зло ни мне, ни королю с принцем!
        — И что же делать? — спросила я.
        — Тебе — просто готовить. Например, чинский острый суп, — улыбка Джона сделалась острой и веселой, я готова была вечно смотреть, как он улыбается. Я привыкла к нему и от мысли, что скоро мы можем пойти совсем другими дорогами, становилось так жутко, что сводило живот. Конкурс закончится, мы вернемся в академию, я продолжу работать на кухне, но…
        Но мы больше не будем пить кофе по вечерам. Потому что между нами не может быть никаких чувств — и лучше оборвать все, что успело зародиться, пока не окрепло. Джон улыбнулся, снова погладил меня по руке, и я почувствовала, как все во мне наполняется солнцем и теплом.
        — Майя, не стоит так дрожать. Ты не одна.
        — Знаю, — кивнула я, моля о том, чтобы он не убирал руку. Чтобы это прикосновение не разрывалось — я сейчас чувствовала себя самой несчастной и самой счастливой.
        — Если все пройдет так, как надо, то тебя наградят, — продолжал Джон. — Орден за заслуги перед отечеством, деньги… Хочешь потом открыть свое кафе в Веренбурге?
        — Хочу, — выпалила я. — А вы будете приходить?
        Это все меняло. Мы с Джоном больше не будем ректором и подчиненной, мы станем просто людьми, которые могут быть вместе. Хотя бы по вечерам с чашкой кофе и пирожными — сядем за столиком, не переживая, что кто-то нас заметит и начнет сплетничать.
        Это все меняло.
        — Обязательно, — кивнул Джон. — Остались сущие пустяки. Выжить.
        — Выжить, да. А потом… — пирожное так и лежало на блюдце, разломанное на кусочки, а у меня в груди поднимался огонь. — А потом все будет хорошо. И мы тоже будем.
        Я боялась, что это прозвучит как признание в любви, на которую я не имела права. Джон допил свой кофе, положил на стол несколько купюр и, поднявшись, произнес:
        — Пойдем. Покажу тебе еще кое-что.
        Идти было недалеко. Мы миновали несколько тихих улиц с дремлющими домами, и дорога вывела нас к открытым воротам небольшого парка. Здесь было не по-столичному спокойно. Снег шел все гуще, укрывая землю мягким одеялом, темные деревья надевали белые шубы, и у каждой статуи, что замерла вдоль аллеи, теперь была пушистая шапка. В парке почти никого не было — нам встретился лишь полицейский, который стоял на посту возле одного из фонарей и, не скрываясь, согревался стаканчиком глинтвейна.
        Вечер был сказочным. Мне вдруг подумалось, что все это не наяву — мы провалились в сон и сейчас бредем его таинственными тропами. Обычно бледное лицо Джона разрумянилось, он неожиданно сделался совсем молодым, почти моим ровесником, и его улыбка была настолько светлой, что мне хотелось улыбаться ему в ответ. Все еще было впереди — и мы могли получить все, о чем только осмелимся мечтать.
        Аллея вывела нас к черной глади пруда, в которой размазывалось золото фонарей. Я невольно заметила, что метель здесь совсем другая, не такая, как возле деревьев — ветер подхватывал снег, завивал его кольцами и лентами, швырял то вверх, то вниз, и мне неожиданно послышалась мелодия — легкая, едва уловимая.
        — Что это? — спросила я шепотом. К нам шло чудо, и его нельзя было спугнуть громким голосом или неосторожным движением. Джон указал на воду и откликнулся:
        — Смотри.
        Снежные потоки вдруг сплелись в огромного лебедя — всплеснули крыльями, склонились над водой, словно приглашая невидимую даму к танцу. А вот и она — из метельной тьмы выплыла лебедушка, рассыпалась снежинками и снова собралась в единое целое, поплыла к лебедю, ответила поклоном на поклон. Они закружились вместе, переплетаясь длинными шеями, поднимая и опуская крылья, рассыпая по воде серебряные звезды. Музыка сделалась громче — казалось, она идет откуда-то из глубины моего сердца. Я замерла, не в силах отвести взгляда от лебедей, превратившись в ребенка возле новогодней елки, который смотрит на сказку, что раскрывается перед ним во всей своей нежности и великолепии, и верит, что теперь вся его жизнь будет такой же сказочной.
        — Что это? — повторила я.
        — Снежные лебеди, — ответил Джон. — Они всегда появляются здесь в метельные вечера. Даже странно, что сегодня никто не пришел на них посмотреть.
        «Не странно, — подумала я. — Никто не пришел, потому что это наши лебеди. Они прилетели сюда для нас».
        — У нас ведь все получится, правда? — спросила я. Лебеди тихо-тихо плыли среди метели, отражаясь в воде серебряными росчерками. Джон кивнул. Его рука, державшая мою руку, была твердой и теплой — вот бы никогда ее не выпускать. Я думала об этом с нежностью и тоской, по-прежнему пытаясь осадить себя, запретить поддаваться чувству, которое расцветало в душе белым снежным цветком.
        — Конечно. Я в этом не сомневаюсь. Нам просто надо поймать их с поличным, вот и все, — уверенно откликнулся Джон. Лебеди захлопали крыльями, поднялись в небо, и порыв ветра развеял их над парком. Тихая сказка первого по-настоящему зимнего вечера подошла к концу.
        — Вы будете потом приходить в мое кафе? — спросила я. — Если мы доживем до этого, конечно.
        Я верила Джону и не сомневалась: он сделает все, чтобы меня сберечь. Он могущественный волшебник, нет на свете того, чего он не мог. Но случиться может всякое — иногда даже могущественные волшебники умирают. Сейчас, тихим вечером, почти захлебываясь от счастья, я не могла не думать о том, что все это может оборваться в любую минуту.
        Джон легонько стукнул меня по носу кончиком пальца.
        — Доживем, конечно. Выкинь эти глупости из головы, поняла? — от него веяло настолько несокрушимой уверенностью, что я успокоилась. Дышать стало легче. — Весь Веренбург будет ходить в твое кафе и объедаться вкусностями. А для меня… — он улыбнулся, мечтательно посмотрел куда-то в небо, в ветер и летящий снег. — Для меня там будет отдельный столик. Договорились?



        Глава 17

        СУП С КУРИНЫМИ СЕРДЕЧКАМИ И РАЗОРВАННЫЕ ЦЕПИ
        Джон
        Я смог заснуть только под утро — сидел в кресле у окна, смотрел, как деревья заметает снегом, и как притопывают часовые, стараясь не превратиться в сугробы. Душу наполняла негромкая мелодия — та самая, которая звучит в ней, когда ты юн, беспечен, влюблен, и весь огромный мир лежит перед тобой и принадлежит тебе.
        Майя тоже не спала. Лежала в кровати с какой-то книгой, вроде бы даже читала, но не могла запомнить ни единой строчки. Я видел ее тем взглядом, которым обычно окидывал академию, выясняя, кто и где находится, и думал о том, что сейчас Огастас не тратил бы время на моем месте. Он бы вышел из комнаты, постучал в соседнюю дверь и провел эту ночь не в размышлениях, а в делах.
        Но я не он. И слава Богу.
        Конкурс начался ровно в десять утра. Когда мы с Майей входили в большой зал, то я невольно заметил, что она смертельно бледна. Я ободряюще сжал ее руку, Майя посмотрела мне в глаза с ужасом и мольбой, и я испугался, как бы она не упала в обморок от волнения.
        — Все получится? — спросила она. Я кивнул и ответил с самым невозмутимым видом:
        — Конечно. Иди.
        Зрители занимали места: в основном, здесь были благородные мирры, которые любили хорошо поесть. Я заметил упитанных мужчин со значками кулинарных журналов на лацканах — журналисты и критики предвкушали замечательное зрелище и отличный обед. Были и дамы — весь их вид говорил о том, что они предпочитают лакомства танцам и физическим упражнениям. А вот и Винтеркорн — в белоснежном костюме, пошитом по мерке, с завитыми локонами и мечтательной улыбкой, он казался светским щеголем, а не хладнокровным негодяем. Заметив меня, он приветственно поднял руку, прошел ко мне и, опустившись на свободный стул рядом, весело произнес:
        — Ну что ж, кажется, все начинается.
        Я заметил, что его ноздри едва уловимо дрогнули, словно он принюхивался ко мне. В центре зала были выставлены столы со сверкающей посудой, досками и инструментами, за ними красовались морозильные шкафы с продуктами, и участники конкурса уже занимали места. Распорядитель поставил Майю с самого края — Брон Хлебопек с огромного портрета, украшавшего стену за конкурсантами, смотрел на нее с мягкой снисходительностью. Каравай в его руках просто поражал воображение.
        — Уверен, все пройдет спокойно, — улыбнулся я. Винтеркорн согласно кивнул и отметил:
        — Она нервничает, но цепи на месте.
        Я скользнул взглядом по Майе, которая рассматривала ножи и кастрюли — в глубине ее души распускался огненный цветок тревоги. Я видел его багровые лепестки, но пока он был слишком далеко, чтобы причинить настоящий вред. Оковы заклинаний, которыми ее окутали Винтеркорн и мой отец, выглядели несокрушимыми. Арно кому-то улыбнулся, приветственно вскинул руку, и я заметил своего товарища, который разместился в соседней со мной комнате. Грузный, краснолицый, без единого волоска на голове, он со вздохом разместился во втором ряду, и было видно, что ему тяжело двигаться.
        — Модест Бинья, — негромко представил его Винтеркорн. Для всех мы с ним никогда не встречались, и это было одним из моих козырей. — Один из лучших магов своего поколения… и великий обжора!
        — Да, по нему заметно, — откликнулся я. Надо было старательно делать вид, что мы с Модестом не знакомы, и он приехал сюда, желая набить живот, как следует, а не по моей просьбе о поддержке. Майя посмотрела на зрителей, я ободряюще улыбнулся, она улыбнулась в ответ, и в эту минуту зал наполнился музыкой. Играли гимн — зрители поднялись со своих мест, двери открылись, и король с сыном и племянником вошел в зал.
        Его величество Джереми был совсем не таким, как на официальных портретах. Придворные живописцы изображали силу, мощь и стать, но сейчас по залу шел немолодой мужчина, больше похожий на провинциального драчуна, чем на владыку. Я осторожно прикоснулся к нему заклинанием: ночью у его величества был очередной приступ головной боли, ему бы сейчас отдохнуть, а не покровительствовать конкурсам. Принц Хенрик улыбался с таким видом, что было ясно: он пришел сюда, чтобы наесться, как следует — больше его ничего не интересовало. А вот и его высочество Дастин — идеальная осанка, отличный костюм, сидящий по фигуре, доброжелательная улыбка. Каждая черточка его облика так и кричала: вот тот, кто достоин вами править! Не стареющий болван, не объедала и выпивоха, а истинный владыка.
        Майя смотрела на них с нескрываемым восторгом. Наверно, она никогда не думала, что увидит венценосных особ так близко. Зрители опустились на свои места, несколько минут государь говорил о том, как рад приветствовать участников и гостей, а затем занял свое почетное место, и вперед вышел уже распорядитель.
        — Многоуважаемые мирры и миррин, мы начинаем первый этап конкурса. Супы! Можно ли представить без них настоящий обед? Именно суп превращает дневной прием пищи в трапезу, а не поспешный перекус на бегу. И сегодня наши участники и участницы представят на суд наших покровителей супы со всех концов света.
        Майя справилась с волнением. Перед ней лежало все, что нужно для приготовления супа: пока распорядитель обходил участников, расспрашивая их о том, что они собираются готовить, она держалась со спокойным и уверенным видом, но, когда очередь дошла до нее, я заметил, что Майя дрожит.
        Алый цветок в ее душе сделался крупнее.
        — А это Майя Морави из Королевской академии чародейства и волшебства, — распорядитель представил ее залу, и почти все задались вопросом, каким именно образом эта соплячка пробралась на конкурс, в котором участвуют профессиональные повара из министерства и его подразделений. — Наша самая юная участница! Каким супом вы нас порадуете, миррин Морави?
        Я принялся крутить в пальцах шарик заклинания, готовясь бросить его, если Майя не совладает с собой. Винтеркорн понимающе посмотрел в мою сторону, но промолчал.
        — Чинский суп с куриными сердечками, сладким перцем и стеклянной лапшой.
        Я заметил, что Просперо Конти, который занимал почетное место рядом с королем, мечтательно улыбнулся. Дастин смотрел на Майю так, словно наконец-то увидел курьез, о котором ему много рассказывали.
        — Что ж, тогда начинаем! — распорядитель бросил заклинание, колокольчик у портрета Брона Хлебопека издал мелодичный перезвон, и повара взялись за дело. Вспыхнул огонь под кастрюлями, полилась вода, замелькали ножи и ложки: кто-то готовил уху из нескольких видов рыбы, кто-то стряпал овощной суп, превращая овощи в разноцветную стружку, были и те, кто готовил обычный крестьянский сырный суп, но не из обрезков, которые обычно кладут в него крестьяне, а из сыров, которые стоят дороже крестьянского дома. Майя поставила на огонь кастрюлю с куриными сердечками и принялась нарезать сладкий перец аккуратными ломтиками. Я знал этот рецепт — обычно в такой суп не добавляли перец, зато Просперо Конти мечтательно улыбался и о чем-то негромко говорил его величеству, указывая в сторону юной поварихи. Круглолицый повар, который резал отварную говядину по соседству с Майей, недовольно косился на нее, но она не замечала ни чужих взглядов, ни чужой стряпни.
        Майей овладел восторг. Она ловко орудовала ножом, нарезая перец и лук, улыбалась, пробуя бульон, быстро открывала бумажную упаковку со стеклянной лапшой — мне казалось, что это не приготовление еды, а танец. Все, что окружало Майю, двигалось с ней в едином ритме, и ей бесконечно нравилось то, чем она занималась. Винтеркорн склонился ко мне и негромко произнес:
        — Видите? Ее огонь почти погас.
        Я согласно кивнул. Лепестки цвета утратили тревожный жар, собираясь в едва заметный бутон. Майя занималась любимым делом, усыпляя то, что было в ее душе, и я не знал, что должно случиться, чтобы она сбросила оковы, как этого от нее хотят.
        Ладно. Ничего. Что бы ни случилось, я ведь буду рядом.
        Наконец, все супы были приготовлены, разлиты по тарелкам, и почетные покровители отправились снимать пробу и комментировать. Не обошлось без истерик: повар, который приготовил уху из нескольких сортов рыбы, сорвал колпак с чернокудрой головы и бросил его на пол, когда король со вздохом сообщил:
        — Воняет каким-то сельским прудом.
        Майя сцепила руки в замок. Посмотрела на меня так, словно готова была закричать от страха. Осторожно, чтобы никто не заметил, я отправил к ней крошечное успокаивающее заклинание — Майя вздохнула, и ее улыбка сделалась мягче. Наконец очередь дошла и до нее: государь отведал супа, понимающе кивнул и, чуть ли не извиняясь, произнес:
        — Островато для моего желудка, но что делать, чинская кухня такова. Просперо, обязательно попробуйте! Кажется, нашелся ваш новый личный повар!
        Зрители зааплодировали. Майя рассмеялась, искренне благодаря его величество за доброту — когда король отошел, то Дастин приблизился к Майе и что-то шепнул ей на ухо.
        Она изменилась в лице так, словно он был ее смертью, неотвратимой и безжалостной.

* * *

        Майя
        Не помню, как я добралась до своей комнаты. Голова кружилась от запахов еды и духов гостей, уши наполнял веселый звон голосов, и весь мир плыл вместе со мной в неизведанные счастливые края.
        Я увидела его величество! И ему понравился суп, который я приготовила! А Просперо Конти даже за добавкой подходил! Ох, Кетти, спасибо тебе огромное за рассказ о том, что он любит куриные сердечки и сладкий перец, теперь есть тот, кто меня поддерживает. А Джон? Он ведь смотрел на меня с такой заботой и нежностью, что хотелось взлететь от радости.
        Как же хорошо!
        — Майя?
        Я не сразу поняла, что лежу на кровати, а Джон сидит на краю и встревоженно заглядывает мне в лицо.
        — Майя, что тебе сказал Дастин? — озадаченно спросил он. Я смогла только руками развести. Восторг шипел во мне, словно пузырьки южного вина.
        — Какой Дастин?
        Глаза Джона потемнели. А я вдруг ощутила то самое чувство, которое наполняло меня тогда, когда шары Винтеркорна рассыпались стеклянной пылью в тренировочном зале.
        Сделалось холодно и как-то липко, словно я стала мухой, угодившей на клейкую ленту мухоловки.
        — Принц Дастин, — объяснил он. — Он подошел к тебе сразу после короля и что-то сказал на ухо. Ты очень сильно побледнела.
        А вот это уже было неожиданно. Я села, сцепив руки на коленях, и попыталась вспомнить, кого именно мирр ректор имеет в виду, но в памяти все смешалось разноцветными пятнами, и я понятия не имела, о ком меня спросили.
        — Не знаю, — искренне ответила я.
        — Сиди здесь, — приказал Джон, быстрым шагом вышел из комнаты и вскоре вернулся в сопровождении немолодого лысого тевторца — только тевторцы носят красные шнурки на запястьях, якобы это отпугивает злых духов. Я поднялась с кровати — растерянность нарастала во мне, срывая дыхание — и Джон произнес:
        — Дружище, посмотри-ка на нее. Это то, что я думаю?
        Тевторец взглянул мне в глаза — голова закружилась, и я неожиданно обнаружила, что уже не стою, а валяюсь на полу. Пушистый ворс ковра уткнулся в колени, под кроватью лежит моя заколка с зеленым камешком, и почему-то в животе начинает жечь.
        — Та, это то, что ты тумаешь, — ответил тевторец. — Заклинание активирован. Оно спало, теперь нет.
        Джон устало провел ладонями по лицу. Я почувствовала себя лягушкой, которую ученые растянули на стекле и готовились резать. Валяться на полу было унизительно — я поднялась, отряхнула колени и спросила:
        — Какое заклинание?
        Тевторец смотрел с искренним сочувствием.
        — Фаши путы сковали фашу магию, миррин, — проговорил он. — Сейчас они подточены изнутри. Вы мошете сбросить их в любой минуту.
        Джон задумчиво потер подбородок. Он выглядел так, словно решал задачу и никак не мог найти правильный ответ. Мне очень хотелось снова взять его за руку — ощутить хоть какую-то опору.
        — Наложить еще одни путы? — предположил он. — Поверх этих? У меня есть нужный артефакт, можем сделать хоть сейчас.
        — Пудет конфликт, потому что заклинание активирован. Сам понимаешь, чем это кончаться, — ответил тевторец и ободряюще похлопал Джона по плечу. — Ничего, торогой мой, ничего. Ты меня позвал, я здесь, поддержу. Тождемся, пока оковы не разрушатся, сразу наложим новые, вот и все. Вдвоем справимся.
        Огастас Холланд и Винтеркорн тоже действовали вдвоем. В комнате было тепло, но меня сейчас знобило. Я вновь почувствовала себя монстром.
        — Но это Дастин активировал заклинание? — уточнил Джон. Тевторец кивнул.
        — Та, именно он. Я зафиксирофал его нить. Готов быть твоим свидетелем перед его величеством.
        Джон ко всему подготовился перед тем, как отправляться со мной в столицу. Мы были не одни — когда я подумала об этом, то мне наконец-то стало легче. Пусть артефакт и не пригодился — мне все равно было легче дышать.
        — Что же мне делать? — спросила я. Белозубая улыбка тевторца была искренней и доброжелательной — удивительно, но он не видел во мне чудовища.
        — Готовить, миррин, — ответил он почти без акцента. — Ваш суп великолепен, я его попробофал. Порадуйте нас завтра вторым блюдом.
        — Но как же так? — растерянно пробормотала я и все-таки взяла Джона за руку. Плевать, что об этом подумает тевторец, мне нужна была поддержка. — Вот так, внаглую, на глазах у всех…
        — Для всех он не сделал ничего особенного, — ответил Джон, и я вспомнила снежных лебедей. Они были, они плыли для нас, значит, все должно быть хорошо. — И не сказал ничего особенного. Свидетели услышали что-то вроде «Теперь у батюшки будет разлитие желчи из-за вашего супа» — ему надо было просто заговорить с тобой, вот и все, заклинание настроено на это.
        Я с надеждой посмотрела на него. Джон был здесь, значит, со мной не случится ничего плохого. Он просто приготовил ловушку для Дастина так, чтобы взять его с поличным, а я…
        — Чувствую себя червяком на крючке, — призналась я. Тевторец понимающе кивнул.
        — Лучше чувствовайт себя актером на сцене, — посоветовал он. — Госутарь уже все знает. Принц Хенрик все знает. Мы просто ждем, как закончится пьеса.
        Значит, пьеса. Что ж, так тому и быть. Когда тевторец ушел, Джон обернулся ко мне с таким видом, словно понимал, что ему тоже надо уходить, но искал возможность остаться.
        — Как ты? — спросил он. Я неопределенно пожала плечами. Как может себя чувствовать наживка, когда вокруг нее плавает хищная рыбина?
        — Не знаю. Думаю о блюде, которое приготовлю завтра. Чинская свинина. Тао говорил, что это визитная карточка их кухни и…
        Во мне словно что-то оборвалось. Я всхлипнула, Джон обнял меня и, уткнувшись лицом ему в грудь и обливаясь слезами, я едва слышно призналась:
        — Мне страшно. Мне никогда не было так страшно… Что со мной будет, когда упадут оковы?
        Джон осторожно погладил меня по голове — от этого прикосновения разливались волны тепла и света, дышать становилось легче, и страх, недовольно ворча, утекал без оглядки.
        — Дастин ждет, что ты превратишься в монстра. Выплеснешь ту тьму, которая расцветает у тебя в душе, уничтожишь короля и принца и погибнешь, — откликнулся Джон. — Но я этого не допущу. Бинья прав, считай себя актрисой на сцене.
        — Актрисы хотя бы знают сценарий, — вздохнула я. Слезы иссякли так же быстро, как и хлынули, и я поняла, что сейчас Джон разомкнет руки и отстранится от меня. От этого становилось грустно — так сильно, что в глазах темнело.
        — Ты тоже знаешь, — уверенно произнес он. — В конце все будет хорошо.



        Глава 18

        ЧИНСКАЯ СВИНИНА И ДОЛГАЯ НОЧЬ
        Джон
        — Жаль, что мы не можем взять этого мерзавца прямо сейчас. Вот как мне платят за мою доброту!
        Это была моя вторая личная встреча с королем и принцем. Его величество Джереми пил суспензию от изжоги, Хенрик старательно уделял внимание южному полусухому. Я сидел с ними за одним столом, и чашка кофе передо мной была нетронута.
        — У нас есть нити его остаточной магии в заклинаниях, которые опутывают миррин Морави. Модест Бинья их засвидетельствовал, — я протянул королю подписанные показания моего друга; Джереми вздохнул и, машинально дотронувшись до живота, убрал бумаги во внутренний карман темно-синего сюртука.
        — Так в чем тогда загвоздка? — Хенрик весело улыбнулся, его взгляд был затуманенным и мягким. Принц отлично проводил время, и его совершенно не волновало то, что для них с отцом приготовил кузен. — Давайте просто возьмем мерзавца за жабры, да и все.
        — Загвоздок две, ваше высочество, — уважительно ответил я. — Первая в том, что мирр Дастин может заявить, что его оклеветали. Вы и сами знаете, как его любят в народе. Вашего отца и вас будут обвинять в том, что вы просто решили избавиться от деятельного и энергичного родственника, а это не пойдет вам на пользу. Нельзя сбрасывать со счетов мнение жителей королевства.
        Король вздохнул и кивнул, соглашаясь. Хенрик отпил из бокала и спросил:
        — А вторая загвоздка?
        — Миррин Морави, — сказал я. — Путы, которые ее оковывают, начали разрушаться. Как-то закрепить их или наложить новые я не могу — как теперь выяснилось, это ее убьет. А я не хочу, чтобы она умирала.
        Глаза Хенрика энергично сверкнули, он заулыбался с таким видом, словно понял, что здесь имеет место любовная интрижка. Иначе с чего бы мне так переживать за какую-то девчонку? Я не стал убеждать его в том, что это не так — это сейчас не имело значения.
        — Он во всем прав, — коротко произнес король, и Хенрик понимающе кивнул. — Нам остается только есть приготовленное. А потом… Джон, вы уверены, что все пойдет так, как надо? Потому что я, сто бесов побери, не уверен. Вся эта магия-шмагия — это… — он пощелкал пальцами, и я сказал:
        — Уверен, ваше величество. И вы тоже не сомневайтесь.
        На следующий день начался второй этап конкурса. Повар, который бросал колпак на пол, сошел с дистанции после истерического приступа и почечной колики. Гости, которые вчера наелись супов, сегодня планировали, какое именно блюдо отведать. Повара, видно, решили превзойти самих себя. Один трудился над филе косули с ароматным сыром и гусиной печенью, второй жарил стейк из семги с морковью и имбирем, третий готовил лобстеров в яичном белке, четвертый укладывал на тарелку кальмаров с фенхелем, серыми лисичками и черной колбасой. Винтеркорн, который по-прежнему сидел рядом со мной, заметил:
        — Вот такое карпаччо с гребешком и трюфелем подают в «Золотом вороне». Обязательно попробуйте, весь высший свет просто с ума сходит по этому блюду.
        Кажется, Арно держался поближе ко мне, чтобы нейтрализовать, когда все начнется.
        Майя со своей чинской свининой выглядела бедной родственницей в заплатанном платье на роскошном балу. По сравнению с остальными, ее блюдо выглядело незатейливым, почти примитивным, хоть я и не сомневался, что все выйдет исключительно вкусно.
        Сперва она тщательно промыла и высушила свиную вырезку, потом нарезала ее брусочками и принялась готовить смесь для обжаривания из яиц, соли и крахмала. Каждый кусочек отправлялся в нее, а потом шел на разогретую сковороду. Повар за соседним столом, который готовил равиоли с пастой из брокколи и муссом из веенского краба, косился на Майю с презрительным сочувствием — дескать, куда ж ты лезешь, бедняжка, тут работают серьезные и солидные люди.
        Обжарив мясо, Майя взялась за овощи: нарезала лук полукольцами, чеснок пропустила через пресс и отправила на сковороду обжариваться до золотистого цвета. Изредка она смотрела в мою сторону так, словно проверяла, здесь ли я еще или уже куда-то подевался. Огненный цветок в ее груди был небольшим, но плотным, его пламя горело сильно и ровно, и я видел, как медленно, но верно разрушаются цепи сдерживающего заклинания. Дастин о чем-то негромко говорил с королем, кивая в сторону Майи: видно, советовал уделить внимание простому народному блюду, а не затейливой высокой кухне.
        В свою смесь Майя добавила мякоть нескольких помидоров и, убавив огонь, отправила в варево уксус, сахар и немного соли. Винтеркорн, который не сводил с нее глаз, негромко произнес:
        — Думаю, ее пропустят в следующий этап. Принц Хенрик любит свинину.
        — Замечательно, — кивнул я. — Пусть берет побольше.
        Теперь мясо тушилось вместе со смесью. Повар, который укладывал на блюдо равиоли, что-то промолвил с нескрываемой язвительностью — Майя не ответила, но цветок в ней развернул лепестки еще шире. Специально провоцирует? Вряд ли, просто недоумевает. Артефакт ректора Сомерсета налился тяжестью в моем кармане, напоминая, что он здесь и готов к работе.
        Прозвенел колокольчик, обозначая завершение этапа. Майя аккуратно выложила на блюдо рис, добавила к нему свинину и сделала шаг назад. Я ободряюще улыбнулся ей, показал большой палец — Майя улыбнулась в ответ.
        Ничего. Не все так страшно. Однажды она будет рассказывать об этом конкурсе своим друзьям, не скрывая гордости и радости.
        — Столько всего! — одобрительно произнес его величество, выходя к участникам, и я увидел, что Винтеркорн напрягся так, словно именно сейчас цепи Майи должны были разорваться. — Миррин Морави, вижу, у вас тут что-то несложное, но вкусное?
        Майя залилась румянцем и кивнула. Кто бы мог подумать, что эта девушка — некромант, и в любую минуту она способна выплеснуть ту тьму, которая клубится в глубине ее души.
        — Это чинская свинина, ваше величество, — негромко, но уверенно сказала она и снова бросила быстрый взгляд в мою сторону, словно по-прежнему испытывала страх и хотела убедиться в том, что я рядом. — Старинный рецепт, готовится быстро и просто. Свинина очень нежная, нисколько не острая. Попробуйте!

* * *

        Майя
        — Завтра будут десерты. Финал.
        Мы с Джоном стояли на мосту, который перебегал через одну из бесчисленных столичных рек и речушек. Я удивленно думала: надо же, такой большой город, а в нем столько мест, где ты можешь остаться наедине со своими мыслями. Парки, сады, узкие улочки с фонариками над вывесками бесчисленных винных и кофейных погребков — все это было похоже на декорации спектакля. Шел снег, с каждой минутой становясь все гуще, город укутался в него, словно в пушистую шубу, нахохлился — пришла зима, и надо было дожить до весны.
        Я верила, что доживу. И в то же время не верила. Его величество сегодня похвалил мою чинскую свинину, остальные повара язвительно улыбались, видно, строя предположения о том, кто я такая и как пролезла на конкурс, раз король настолько со мной добр, и я страшно боялась, что Дастин подойдет, скажет что-то непринужденное и спокойное, и это будет, словно взрыв, который сорвет мои оковы и выплеснет тьму. Я смотрела в его лицо — энергичное, живое, с каким-то доброжелательно цепким выражением — но не различала черт. Стоило закрыть глаза, и я видела лишь фигуру принца с серым туманом на месте лица.
        Это было жуткое, призрачное ощущение. Я заглядывала в глаза своей смерти и не могла отвести взгляда, понимая: это не только моя смерть, и я должна сделать все так, как скажет Джон, чтобы ее крылья не расплескались над людьми.
        Змея, которая по словам Анжелины, была у всех некромантов, ворочалась в груди, не давая дышать. Змея негромко, но уверенно твердила, что я должна слушать свою природу. Подчиняться тому, что меня наполняет — потому что это и есть моя настоящая жизнь.
        Иногда мне хотелось заткнуть уши. Просто заткнуть уши и не слушать этот вкрадчивый мягкий голос, липкий, словно туман над болотами.
        — Испечешь пончики? — спросил Джон. Я кивнула. Лучше думать о пончиках — если у тебя есть хороший пончик, то и все остальное постепенно пойдет на лад.
        — Да. С клубничной начинкой. Как вы думаете, король меня жалеет?
        Все это время Джон держался с несокрушимым спокойствием. Он, кажется, нисколько не сомневался в том, что все закончится без крови и жертв. Когда я была рядом, то это спокойствие передавалось и мне — поэтому не хотелось уходить. Не хотелось расставаться.
        — Конечно. Его величество добрый человек. Он тронут твоей историей, — Джон неожиданно извлек из кармана пальто шоколадное печенье в золотистой упаковке и протянул мне. — Обещал тебя щедро наградить после всего этого.
        — Завтра, — сказала я, чувствуя, как тело наполняется противным простудным ознобом и становится каким-то чужим. Сломанным, а потом починенным. — Завтра все это случится. Потому что когда же еще? Последний этап… — печенье задрожало в моих пальцах и едва не улетело вниз, в темную воду. Там плавали утки, оценивающе глядя в нашу сторону. Судя по тому, какими они были жирными, их здесь отлично кормили и без нас. — Как это все будет?
        Джон ободряюще улыбнулся. Приобнял меня за плечи, и я подумала: уволюсь из академии. Открою свое дело, маленькую пекарню или ресторанчик. Тогда мы с ним сможем быть вместе без всеобщего осуждения.
        Быть с Джоном… Сказал бы мне кто об этом месяц назад, когда я бегала по Веренбургу с коробом доставки за плечами — я лишь рассмеялась бы. А теперь… теперь все изменилось. Теперь я могла думать только об этом и надеяться, всем сердцем надеяться, что однажды…
        Это не имело отношения к той любви, о которой пишут в книгах с желтыми обложками. Это было намного глубже, важнее и чище.
        — Мы с Модестом полагаем, что все начнется после дегустации, — негромко ответил Джон так, словно разговаривал с самим собой и в очередной раз пытался все прояснить и разложить по полочкам. — Когда король и принц отведают твои пончики, то Дастин снимет цепи, и твоя тьма освободится и убьет их. После этого в заклинаниях, которые ты используешь, окончательно проявятся нити заказчика.
        — Свидетельство, — задумчиво откликнулась я. Джон утвердительно качнул головой. Снег шел все гуще и гуще, и мне вдруг захотелось обнять мирра ректора — так, чтобы никогда не разжимать рук.
        — Совершенно верно, — кивнул Джон. — Видишь ли, убить кого-то, чтобы занять трон — это нормальная, я бы сказал, традиция. Не осуждаемая. К тому же, в королевстве многие хотят видеть на престоле Дастина, а не Хенрика. Другое дело, что наши убитые не будут убиты. Когда нити его высочества проявятся в твоих заклинаниях, они оживут. Дастину будет просто некуда деваться.
        Я улыбнулась. Правда восторжествует? Похоже на то. Должно же быть на свете место для правды и для любви.
        — И Дастина возьмут с поличным, — сказала я. — А в том пузырьке, который вы мне показывали, как раз находится лекарство. То, которое позволит его величеству выжить.
        Джон улыбнулся. И как я раньше думала, что он безжизненный и бесчувственный сухарь? Или он изменился потому, что у него теперь тоже тепло на душе?
        — Вот видишь, — произнес он. — Ничего страшного не случится. Меня беспокоит только Винтеркорн. Думаю, он система безопасности для принца.
        — Им не нравится, что вы здесь, — пробормотала я. Неудивительно — кому понравится сильный и опытный волшебник, который готов в любую минуту смешать все планы? — Дастин готовит какую-нибудь дрянь.
        Джон снова кивнул. Я взяла его под руку, и мы неторопливо побрели прочь. Снег шел и шел, но снежные лебеди больше не появлялись. Город утопал в белых сумерках и наполнялся запахом вина с пряностями, кофе и надежд.
        — Готовит, я в этом уверен, — неожиданно беспечно ответил он. — Не волнуйся. Я тоже сижу не с пустыми руками.

* * *

        Джон
        Этой ночью нам снова не удалось заснуть.
        К двум часам ночи обитатели дворца все-таки затихли и уснули. До этого случился скандал, который разразился сразу же после ужина: двое поваров открыто выразили организаторам возмущение по поводу соплячки, которая участвует в конкурсе наравне с профессионалами, готовит какую-то деревенскую еду и еще смеет улыбаться, когда ее хвалят, в то время как ей следует и головы не поднимать перед порядочными людьми. Я невольно обрадовался тому, что мы с Майей зашли в крошечное кафе у парка и поужинали там — незачем ей было слушать гадости.
        Майю сперва сочли любовницей принца Хенрика — вон как он улыбается, потом назвали родственницей Просперо Конти — вон как он обжирается, после этого решили, что она моя протеже — а иначе зачем мне сюда притаскиваться в середине учебного года, и в итоге сошлись на том, что она греет постель старой сволочи Винтеркорна — уж очень довольным он выглядит все эти дни.
        Старая сволочь приключилась рядом и вкрадчиво поинтересовалась, в каких именно боевых заклинаниях хорош господин сплетник, потому что Винтеркорн немедленно вызывает его на дуэль, дабы восстановить честь и достоинство. Я стоял в стороне рядом со статуей античного бога хорошей погоды и с трудом сдерживал смех. Кажется, после общения с принцем Тао Винтеркорн открыл все очарование дуэлей и вошел во вкус.
        На счастье незадачливого повара подоспела поддержка в лице еще двоих организаторов, Винтеркорна убедили уйти, но скандал не улегся, а перетек на третий этаж, где господа кулинары решили дружно отказаться от премий, если миррин Морави войдет в число победителей со своей стряпней, которую стыдно показывать на крестьянской кухне, не говоря уже о королевской. Я послушал еще какое-то время, убедился, что под шумок никто не затеял ничего дурного, и, помедлив какое-то время, отправился к себе.
        Еще раз проверить артефакты.
        Еще раз убедиться в том, что все готово.
        Еще раз обновить слой защитных заклинаний — все это время Арно держался рядом со мной потому, что собирался убить, когда придет время, я в этом не сомневался. Я не знал, смогу ли уничтожить его, но вот причинить изрядный урон — да, это было в моих силах. Когда-то Огастас показывал мне особые, лично им разработанные заклинания, и я не сомневался: он никому больше не открыл их.
        Я мог убеждать Майю в том, что никакой опасности нет, я мог делать все, чтобы завтра ни с кем не случилось ничего плохого, но я не имел права отрицать опасность. Все могло кончиться плохо. Дастин мог победить, убив дядюшку и кузена и казнив за это некромантку — надо же кого-то казнить. Как говорили древние, без этого не устоять государству. Отрицать такой вариант было бы очень глупо.
        А еще глупее было отказываться от того, что сейчас прорастало в глубине моей души и наконец-то делало меня по-настоящему живым. То, от чего я отказался много лет назад, взяло и вернулось — и я, кажется, знал, что с этим нужно сделать.
        Майя не спала. Открыв дверь, она потерла глаз и негромко призналась:
        — Кажется, я уже никогда не смогу заснуть. Что случилось, мирр ректор?
        — Я подумал и решил вас уволить, миррин Морави, — с улыбкой сообщил я. Майя удивленно посмотрела на меня, не понимая, почему я решил так поступить и почему сейчас улыбаюсь, как дурачок на весеннее солнышко. — Документы уже отправлены в академию. Вы там больше не работаете.
        Майя со вздохом отступила, давая мне пройти в комнату. Здесь все тонуло в золотистых сумерках, свет маленькой лампы выхватывал открытую поваренную книгу на краю кровати, и я сам себе казался птенцом, который разбивает скорлупу яйца и освобождается.
        — Я давно поняла, что с вами не нужно спорить, вы всегда делаете все так, как надо, — сказала Майя, глядя мне в глаза, и в ее взгляде не было ничего, кроме тепла и надежды. — Но сейчас… не понимаю.
        На самом деле она все прекрасно понимала: просто боялась думать о том, что сейчас почти отрывало от земли нас обоих. Я поцеловал ее — осторожно, словно прикасаясь не к мягким девичьим губам, а к чему-то бесконечно хрупкому, к тому, что можно разрушить неаккуратным порывистым движением. На какое-то мгновение Майя окаменела, окончательно растерявшись и не зная, что делать. Я чувствовал, как ее наполняет дрожь и страх — а потом она откликнулась на мой поцелуй, и цветок в ее душе сжался в огненную точку, утонул, чтобы не подняться на поверхность.
        Ей сейчас казалось, что она падает — и я летел куда-то во мрак снежной ночи вместе с Майей, понимая, что это единственное, что мы сможем сделать друг для друга.
        Просто быть вместе. До конца, до последней капли.
        Просто потому, что мы имели на это право.
        Мое одиночество сгорало и устремлялось серым дымом в низкое зимнее небо. Наконец-то.
        Потом мы лежали среди скомканных простыней, и ночь казалась бесконечной. Майя прильнула ко мне, задумчиво водя кончиком пальца по шраму на плече, который однажды оставил гаргунский змей, и негромко, словно боясь спугнуть что-то важное, призналась:
        — Да, это стоило увольнения…
        Я легонько стукнул ее по кончику носа. Майя рассмеялась.
        — Ну а что, теперь мы просто люди. Можем друг друга любить и ни о чем не думать.
        Я кивнул, понимая, что завтра в это время мы оба можем быть мертвы. Хочется планировать хорошее и верить в него — но нельзя сбрасывать со счетов плохое. Дастин никогда не производил впечатления дурака, и я понимал, что он приготовил для меня неприятные сюрпризы. Оставалось надеяться, что у меня хватит сил и опыта для того, чтобы им противостоять.
        — Можем, — улыбнулся я.
        Поцеловал ее — легко-легко.
        Мы были всего лишь люди, и каждая минута этой снежной ночи принадлежала нам.



        Глава 19

        ПОНЧИКИ И НЕКРОМАНТИЯ
        Майя
        Последний этап начался после совместной молитвы Брону Хлебопеку. Повторяя за королем: «…дай сил моим рукам накормить голодных, дай духу моему сердцу, чтобы следовать за тобой», я думала только о том, что сегодня все закончится, и сквозь ту радость, которая прикасалась ко мне мягкими ласковыми пальцами, проступала тревога.
        Я вспомнила наши занятия с Анжелиной: успокоить разум, подумать о хорошем, прийти в равновесие. Хорошее случилось со мной этой ночью: я старалась сосредоточиться на конкурсе и не вспоминать ни о поцелуях, ни о прикосновениях — и все равно вспоминала. Мы любили друг друга, и эта любовь была похожа не на извержение вулкана, а на тихий и ровный огонь. Все во мне замирало, когда я о ней думала. Все во мне пело.
        Змея шевельнулась в груди в ту минуту, когда молитва закончилась, и повара заняли свои места. Я готовила пончики — надо делать то, что умеешь лучше всего. Когда соперники увидели, что именно я стряпаю, то издали дружное глумливое фырканье. Конечно, рядом с их зефирными пирожными с шоколадными завитками, фруктовыми муссами и трюфельными тортиками пончики по бабушкиному рецепту выглядели откровенно убого.
        Да, это простое лакомство. Да, его можно назвать примитивным.
        Но оно хорошее и честное — как наши с Джоном отношения. Я бросила взгляд в сторону зрителей: Джон сидел рядом с Винтеркорном, слушал, что тот говорит, и меня вдруг отчетливо кольнуло в висок понимание — я вижу его в последний раз.
        Скоро все закончится — но не так, как мы хотим.
        Змея шевельнулась в груди, и я почувствовала, как меня наполняет легкостью. Не той, которая пульсировала во мне этой ночью в объятиях Джона — это чувство напоминало осенний ветер над бурыми болотами. Вот капли крови — это клюква рассыпана. Вот облетающие листья с черных деревьев в заброшенных деревнях. Вот мертвецы, которые остались без погребения в своих домах. Картинки вставали перед моим внутренним взглядом — я шла по старому кладбищу среди заросших могил и знала, что возвращаюсь домой и буду делать то, к чему звала моя природа.
        Змея поднимала черную треугольную голову. Сверкали рубины глаз.
        «Равновесие, — подумала я, усилием воли отталкивая змею. — Ты не выйдешь».
        Лучше думать о шоколадной глазури, в которую я опущу пончики. О разноцветной стружке кондитерской посыпки, о клубнике для украшения. Джон шевельнул пальцами, отправляя в мою сторону заклинание, которое, наверно, должно было меня поддержать… на плече у Джона шрам, похожий на звезду, и Дастин смотрит с нескрываемым интересом — ждет, когда все начнется.
        Не начнется. Я буду сражаться. Я не выпущу эту дрянь.
        Что-то невидимое скользнуло мимо моего виска — я отстранилась, почувствовала лишь дуновение воздуха. Все было, как на тренировке: чьи-то руки бросали в меня заклинания, я от них уклонялась — то опуская пончики в масло, то убавляя огонь, то ставя перед собой джем и кондитерский шприц. Еще заклинание. Еще одно. Меня просто бомбили ими, окончательно разрушая оковы, и змея разворачивала свои черные кольца, и ветер завывал над неупокоенными мертвецами, и я…
        — Миррин, что с вами?
        Кто это? Ах, да, тот повар, который работает справа от меня — у него манговый десерт, желе и бланманже. Я качнулась, лицо Джона скользнуло где-то по краю разума и растаяло.
        — Миррин?
        Мелодичный, почти неуловимый звон — я отстраненно поняла, что это лопнули цепи, которые удерживали меня. Я сопротивлялась — недаром же мы тренировались с Анжелиной — я не выпускала того, что пыталось выплеснуться на волю, но…
        — Все в порядке, — глухо прошептала я. Не сопротивляться. Не смотреть на Джона. Выпустить то, что сейчас бьется в груди, то свиваясь кольцами, то вытягиваясь всей мощью змеиного тела. Сделать то, что я должна — и тогда мы сможем вернуться домой.
        Я посмотрела туда, где был Джон, и не увидела его. На месте Винтеркорна дымилась черная туча с огненной сердцевиной — она разрасталась, охватывая зал, но этого, кажется, не видел никто, кроме меня.
        — Джон… — прошептала я и неожиданно обнаружила, что вижу зал и собравшихся как-то не так — все вдруг сделалось маленьким, и я поняла, что меня подбросило под самый потолок. Люди закричали, засуетились, кто-то из поваров залез под стол, а кто-то невозмутимо продолжал готовить — да, победа прежде всего. Только потом я поняла, что они были шокированы настолько глубоко, что решили продолжать работу, чтобы не сойти с ума.
        Мне сделалось смешно. Цепи лопнули, я освободилась — я наконец-то была собой. Наверно, со стороны это выглядело красиво: мои запястья окутывали струящиеся ленты темно-синего тумана и, словно не по своей воле, я махнула правой рукой в сторону Хенрика.
        Прозвучал выстрел, затем второй. Я увидела Джона — он выбежал вперед с пластинкой артефакта в руке, пытаясь набросить на меня новые путы. Как это мило, как трогательно — жаль, что совершенно бесполезно. Мысли путались, чувства отступали. Теперь не змея поднималась во мне — теперь я сама была этой змеей, и вряд ли кто-то из людей в этом зале смог бы меня удержать.
        Хенрик поднялся было из кресла и тотчас же рухнул обратно после удара дымной плетью. Глаза принца сделались похожими на мутное стекло. Второй удар ушел к королю, и я заметила, как такие же плети идут от рук Винтеркорна: охватывают Джона, дергают назад, и он падает на паркет, словно сломанная игрушка, надоевшая хозяину.
        Зал наполняли вопли ужаса. Кто-то бежал к дверям, кто-то прятался за креслами — Джон лежал неподвижно, от его головы расползалась лужица крови, а в безжизненно разжавшихся пальцах сверкало бесполезное серебро артефакта.
        Винтеркорн поправил галстук. Уважительно кивнул Дастину — тот поднялся со своего места и невесомым шагом танцора вышел вперед. Меня медленно опустило на пол — паркет ткнулся в ноги, я качнулась, пытаясь устоять.
        Откуда-то со стороны проявился клацающий звук — я удивленно поняла, что это стучали зубы Просперо Конти. Джон лежал на полу, и я повторяла про себя: не кричать, не кричать, все хорошо. Он жив — это просто спектакль, и скоро все закончится.
        Я хотела в это поверить.
        И не могла.
        Здесь столько магов — почему никто даже не попытался меня остановить? Нет — столпились, словно овцы перед мясником, смотрят, хлопая глазами. Один из поваров только осмелел — вытянул вперед руку, нож в ней трясся так, что было ясно: он ничего не сможет им сделать.
        — Многоуважаемые мирры, — Дастин поклонился магам, и его улыбка сверкала, словно у актера на сцене. — Хочу представить вам миррин Морави, мою помощницу. И прошу вас засвидетельствовать передачу власти в связи с кончиной его величества и его высочества.
        Джон лежал неподвижно. Кончики его пальцев потемнели. Во мне ожил даже не страх — чистый безграничный ужас. Вновь вспомнив тренировки с Анжелиной, я постаралась взять себя в руки — чутье подсказывало, что именно для этого они и были нужны. Я должна была быть спокойной и уравновешенной, чтобы больше никто не пострадал — сила, которая пульсировала в груди, требовала выхода. Ей хотелось снова выплеснуться дымными плетьми, найти новые жертвы, наполнить рот соленой кровью.
        Тихо. Перестань.
        Змея опустила голову. Прикрыла глаза.
        — Мирр Конти, — Дастин улыбнулся, и я увидела, как над телами короля и принца заструились тонкие золотые нити. — Не надо так дрожать. Просто расскажите о том, что вы видите.
        Джон был мертв. Я зажмурилась, не желая смотреть — и открыла глаза, потому что должна была его видеть. Но как же так? Ты ведь говорил, что все это не по-настоящему, что король все знает и просто согласился устроить этот спектакль, чтобы взять Дастина с поличным. А теперь ты лежишь на паркете, и я вижу твою кровь и не слышу биения сердца. У всех в этом зале сердца так и скачут — а твое молчит.
        Тихо. Тихо.
        Конти от страха не мог подняться с кресла — Дастин кивнул собравшимся, и мужчина в темно-зеленом костюме, который стоял чуть в стороне, прошел к министру и, деликатно взяв его под руку, помог подняться и провел к телу короля. Конти едва шел — ноги заплетались. Наверно, он никогда не видел дворцового переворота.
        — Они… его величество… — пробормотал он. — Они мертвы.
        В этот момент Джон шевельнулся на полу.

* * *

        Джон
        Заметив, что я дернул рукой, Винтеркорн нагнулся ко мне, всматриваясь в пластинку артефакта. Я с нескрываемым удовольствием увидел, как по его лицу расползается изумление — пластинка была пустой. Ни одного значка, ни единой руны, просто отвлекающий маневр.
        Артефакт ректора Сомерсета был в другой руке — и я отправил его в холеную физиономию Винтеркорна.
        Арно замер, не в силах отвести взгляда от серебра, не сопротивляясь. Кожа на его лбу треснула, по лицу заструилась кровь, глаза потемнели. В ту же минуту артефакт сработал — отшвырнул Винтеркона в сторону, на мгновение проявив его подлинный жуткий облик под маской светского щеголя: почерневший череп, прилипшие редкие волосы, туман в провалах глазниц. Винтеркорн прокатился по полу, сразу же поднялся на ноги и, проковыляв несколько шагов, снова рухнул на паркет.
        — Не… не выходит, — пробормотал он. — Не получается…
        — Разумеется! — с довольным видом ответил я. Надо было встать — ни к чему валяться на полу в финале пьесы. Кажется, когда занавес закроется, мы выйдем из-за него живыми. — Это Путы Сомерсета, его личная разработка. Утопит и похоронит любую магию. Снять их может только владелец, а я этого не сделаю, сами понимаете. Поживите пока просто так, обычным человеком.
        Винтеркорн слепо дотронулся до лица, размазывая кровь. Я ждал, что он жалобно заскулит, словно побитая собака — но он не издал ни звука. Что ж, достоинства ему было не занимать: вряд ли кто-то из магов примет утрату своей магии без воплей и истерик.
        Майя всхлипнула. В ее широко распахнутых глазах сейчас не было ничего, кроме радости. Молодец, девочка, молодец! Контролировала себя до последней минуты — тренировки с Анжелиной пошли на пользу, если бы Майя не держала равновесие, то ее плети задели бы людей в зале, а ни у кого, кроме короля и принца, не было от них защиты.
        Дастин смотрел на меня неотрывно. Винтеркорн ударил меня оглушающим заклинанием, но не убил — значит, ректор Королевской академии был нужен живым. Это правильно: сильными волшебниками не разбрасываются. Я машинально отметил, что пончики в кастрюльке Майи уже приготовились, но вряд ли у кого-то из собравшихся в зале сегодня будет хороший аппетит.
        — Мирр Конти, вы подтверждаете? — уточнил я. — Личные нити мирра Дастина в заклинаниях некромантки, которые убили короля и принца?
        У министра хватило сил, чтобы кивнуть. Его величество правильно решил, что не стоит заранее открывать ему правду: Конти должен был выглядеть по-настоящему шокированным, а не изображать шок.
        — И я подтверждайт, — Бинья со вздохом выбрался из-за поваленных кресел, отряхнул сюртук и произнес: — Этот маневр мне дорогого стоиль, когда эти тураки бросились бежат. Та! Это личные нити принца, и это есть спланированное убийство и захват власти.
        Дастин презрительно посмотрел на Модеста — пусть говорят, что хотят, цареубийство не грех, когда достигает успеха. А вот в успехе мероприятия уже появились сомнения: я увидел, как шевельнулся Хенрик, и произнес:
        — По счастью, все живы. Миррин Морави била, не шутя, но у его величества была продуманная надежная защита. И у его высочества тоже.
        Да уж, спектакль вышел впечатляющим. Лицо Дастина исказилось так, что на него было страшно смотреть. Он обернулся, увидел, что король, который несколько мгновений назад безжизненно обмяк в кресле, поправляет сюртук с крайне недовольным видом, и даже не побледнел — посерел. Принц кашлянул, собираясь отпустить комментарий по поводу вкуса моего зелья, но отец его опередил, махнув охране, которая до этого стояла с разинутыми ртами:
        — Уведите этого мерзавца. Хватит с нас на сегодня. Мирры повара, там у вас есть, чем закусить? Что-то я разволновался от всех этих приключений.
        Разумеется, на кулинарном конкурсе нашлась еда. Один из поваров торопливо принес королю и принцу кофе, второй подал креманки с десертом. Майя подбежала ко мне, схватила за руку — я обнял ее и подумал, что теперь наконец-то можно вздохнуть с облегчением. В Майе бурлили пробудившиеся силы, но она не давала им выхода, несмотря на страх, который только сейчас стал разжимать пальцы, сжавшие ее горло.
        Ничего. Это все ничего. Уже завтра мы вернемся в Веренбург, и жизнь покатится дальше. Майя откроет свой ресторанчик, я буду там обедать, и мы будем связаны лишь нашими чувствами… тело сработало само, и я скользнул в сторону, принимая брошенное заклинание на себя.
        Что-то ударило в шею. Я увидел, как дрогнуло лицо Майи — смялось в ужасе, словно глиняное. Какое-то время в мире не было ничего, кроме ее глаз — огромных, темных, наполненных слезами. Я смотрел в них и чувствовал, как в горле пульсирует влажный комок.
        Ничего страшного. Она будет жить. Она испугана, но не ранена.
        — Дружище, — растерянно проговорил Бинья. — Не шефелись. Пожалуйста.
        Я все-таки шевельнулся. Дотронулся до горла, пальцы погрузились в горячее и липкое, и я понял: шар Марутти. Древнее заклинание, которое не использовали уже много лет — неостановимое, смертоносное, неудержимое. Я настолько расслабился, решив, что мы победили, что забыл — крыса всегда наносит последний удар перед тем, как сдохнуть. Вот и Дастин его нанес.
        — Джон! — крикнула Майя так, словно я уходил куда-то в невообразимую даль, и она пыталась дозваться, остановить. В голове поднялся шум и звон, откуда-то взялся туман, заволакивающий зрение, и сквозь него я различил ухмылку Дастина, который бросил в меня шар и сейчас тряс рукой: такое заклинание всегда обжигает пальцы.
        Ладно. Если кому-то сегодня суждено умереть, то пусть это буду я, а не Майя. Хотя это так обидно, умирать, когда уже…
        — Джон!
        Время потекло медленно-медленно, хотя с момента удара прошло несколько секунд. Я увидел себя со стороны — нелепо обмякшего на полу, какого-то изломанного, захлебывающегося собственной кровью. Бинья торопливо ткал заклинания, пытаясь мне помочь, но, уплывая все выше и выше по солнечному лучу, я знал, что это бесполезно.
        «Майя», — подумал я, и мир померк.

* * *

        Майя
        — Я искренне рекомендую вам снова запечатать способности миррин Морави. Полагаю, в министерстве достаточно артефактов и знатоков для этого.
        Превратившись в обычного человека, Винтеркорн держался с завидным равнодушием. Путы ректора Сомерсета сковали его магию так, что даже ниточки не осталось, но Винтеркорн сохранял полное спокойствие. Наверно, он ожидал чего-то в этом роде и заранее смирился. Казнить его, в общем-то, было незачем, шум скоро уляжется, и тогда Путы разорвут — найдут способ это сделать. Такие, как Винтеркорн, нужны в министерстве — это было ясно по тому, что его не уволокли куда-нибудь в пыточный подвал, а отвели в одну из дворцовых комнат.
        — Я должна спасти Джона, — повторила я, кажется, уже в десятый раз. — Я некромантка, а он… Я могу усиливать жизнь, мирр Шернвуд говорил…
        Язык сделался тяжелым, а губы стало жечь. Джон сейчас лежал в одной из комнат — заклинания Модеста Биньи, того тевторца, погрузили его в сон и остановили умирание, но все понимали: стоит их только снять, и с ректором Королевской академии будет покончено.
        Я не знала, как мне удается сдерживать слезы и не кричать во всю глотку от горя. Джон закрыл меня собой от смертоносного заклинания, и это получилось у него настолько естественно и легко, словно он всегда хотел именно этого. Защитить меня. Спасти.
        Если это не любовь, то какая она тогда?
        — Вы необученная некромантка, — Просперо Конти вздохнул и с силой сжал пальцами переносицу. За окнами была глубокая ночь, этот день выпил все наши силы, но я понимала, что не смогу уснуть, пока не станет ясно, как спасти Джона. — Вы просто разрушите его, вот и все.
        — Я умею контролировать себя, — сказала я, и Винтеркорн едва заметно кивнул. Я машинально отметила, что теперь ему будет не до завивания кудрей и косметических карандашей. — Просто скажите мне, что нужно сделать, и я сделаю.
        — Хотите его убить? — небрежно осведомился Винтеркорн. — Тогда приступайте. Оживление мертвых и умирающих — это то, чему учатся годами.
        — Я оживила бабушку, не учась этому! — вспыхнула я. Они просто не хотели, чтобы я спасала Джона. Мертвый герой в столичном склепе, спаситель отечества и короля, нравился им намного больше живого ректора Королевской академии. Герои никому не нужны, с ними всегда слишком много хлопот.
        — Он прав, — вздохнул Конти. Надо будет рассказать Кетти, каков пылкий поклонник ее матери — упитанный, важный, равнодушный. — Миррин Морави, я не сомневаюсь: воскрешение вашей бабушки было случайностью. Если хотите умертвить Джона Холланда — вперед. А вы его умертвите, потому что у вас нет ни знаний, ни опыта, ни умения контролировать себя. Это его разрушит. Получите пустую оболочку без души, которая будет мычать и гадить под себя. Вам это нужно?
        Я осеклась. Снаружи усиливалась метель, и где-то в парке летали снежные лебеди — наши с Джоном. Где-то совсем рядом — протяни руку и прикоснись к своему чуду, пока оно еще с тобой, пока оно еще не ушло за ту грань, из-за которой его уже не дозваться.
        — Я могу вам верить? — спросила я, глядя в лицо Конти и понимая, что ему ничего не стоит меня обмануть. Сказать то, что я хочу услышать, просто для того, чтобы я заткнулась. Но министр не отвел взгляда, кивнул и произнес совершенно искренне:
        — Можете. Я хочу спасти Джона не меньше вашего.
        В носу защипало.
        — Тогда скажите, что я должна делать?
        Конти вздохнул. Бросил цепкий взгляд в сторону Винтеркорна, и я подумала, что мирр Арно будет освобожден уже утром. Слишком много у них было общих дел — а Джон сейчас лежал неподвижно, его руки были скрещены на груди, и жуткую дыру в горле наполняла кровавая тьма.
        Я была у него. Смотрела в знакомое лицо, красивое и постаревшее, и пыталась докричаться до человека, который целовал меня минувшей ночью — бесконечно далеко, невыносимо давно. Я звала его, но Джон не откликался.
        Что, если Конти прав, и от него осталась лишь оболочка?
        — Пойдете со мной в министерство. Я наложу новые путы, — ответил Конти. — Некромантов в стране и без вас хватает, займитесь лучше кулинарией.
        — А Джон?
        Винтеркорн едва заметно улыбнулся, словно его вполне устраивало все, что произошло.
        — Его отправят в Веренбург. Мирр Винья поедет с вами, его назначили новым ректором Королевской академии, — сообщил Конти. — Знаете, как говорят: дома и стены помогают. А лучшие маги министерства будут думать, как его вытянуть.
        — А некроманты? — не отставала я. — Вы же сказали, что в стране их хватает. Пусть возьмутся опытные, не такие, как я.
        Конти едва заметно дернул лицом, и я поняла, что была права. Живой Джон, который знал всю подноготную того, что случилось сегодня на конкурсе, никому не был нужен. Это только в сказках героев чествуют и прославляют — в жизни их стараются побыстрее убрать.
        — Вы задаете слишком много вопросов, миррин Морави, — ледяным тоном откликнулся Конти. — Слишком много.
        На следующий день мы выехали в Веренбург. У мирра Биньи была добрая дюжина чемоданов, и почти все они были набиты книгами, полудрагоценными камнями и пакетами со смесями для обработки артефактов. Новый ректор Королевской академии ехал к месту назначения не с пустыми руками.
        — Тавайте бодриться, миррин Майя, — со вздохом произнес он, когда поезд качнулся и медленно пополз вдоль перрона. — Герой сделал свое дело, героя убрали. Будем надеяться, что про Джона скоро забудут.
        Я машинально кивнула. Господи, вчера утром с Джоном все было в порядке — а сейчас он безжизнен и неподвижен и все больше напоминает статую. Я склонилась над ним, заглянула в лицо — едва заметно дрогнули ресницы, показывая, что Джон еще жив, вот и все.
        Я ждала, что змея снова шевельнется во мне, но этого не случилось. Путы, которые наложил на меня Конти перед тем, как все мы отправились на вокзал, были неразрушимы.
        — Мы ведь сумеем его спасти? — спросила я. В отличие от всех остальных столичных магов, этому добродушному тевторцу можно было доверять. Бинья утвердительно качнул головой, но в его глазах по-прежнему была печаль.
        — Мы будем искать способ это сделайт, — ответил он, и от волнения тевторский акцент проявился в его речи еще ярче. — Витите ли, сеть моих заклинаний останофила его умирание. Но шар Марутти это такой гадкий дрянь, что если я снимайт свою сеть, то он продолжит свой работу.
        — И его никак нельзя удалить? — снова вспомнилось, как Джон вчера дернулся в сторону, закрывая меня от летящей смерти, и к глазам подступили слезы. Бинья едва заметно улыбнулся.
        — Нельзя. Но я тумаю, что мы сможем. Это и есть рапота мага — искать решения сложных задач. Я найду.
        Я не заметила, как поезд приехал в Веренбург, как нас встретили Виктор и Анжелина, как мы добрались до академии — просто внезапно поняла, что снова наступил вечер, я сижу в обеденном зале на своем обычном месте и, допивая кофе, говорю Кетти:
        — Это невыносимо. Знать, что он умирает из-за меня и это никак нельзя исправить.
        Кетти ободряюще дотронулась до моей руки. В ее взгляде было столько тепла, что я поняла: еще немного, и я разревусь. А плакать было нельзя, мне следовало оставаться стойкой и сильной.
        — Ты ни в чем не виновата, — твердо сказала она, и Авенхви, который сидел рядом с ней и быстрыми движениями плел браслет из зеленых ниток с алыми бусинками, утвердительно кивнул. — Вы вдвоем спасли короля и принца. Вы оба выжили после этого. Мирр Бинья найдет способ избавиться от шара, я уверена.
        Авенхви снова кивнул и, завязав последний узелок, взял меня за запястье и надел браслет.
        — Красный и зеленый придают сил, когда идешь через саванну, — объяснил он и улыбнулся: — Все будет хорошо, Майя, я уверен!
        Тао, который все это время молчал и слушал, придвинул к себе чашку кофе и произнес:
        — Мой отец всегда говорит: чтобы успокоить раненую душу, надо заняться делом. Тебе дали какую-то награду за конкурс?
        Я усмехнулась, утвердительно качнула головой. Его величество не поскупился. Перед самым отъездом Конти вручил мне банковскую книжку: теперь денег на моем счете было достаточно, чтобы купить весь Веренбург и взять предместья на проценты. Когда-то Джон сказал, что я открою ресторанчик, и у него там будет отдельный столик — кажется, это было во сне.
        — Дали, да. Это была плата за то, что я убираюсь подальше и не мозолю больше глаза.
        Тао понимающе усмехнулся.
        — Семейные дела! Пусть мирр Дастин предатель и убийца, он все-таки родственник. А родственники всегда ближе, чем те, кто от них спасает.
        — Как твои дела? — спросила я. — Анжелина нас встречала, она вроде бы такая же, как всегда.
        Тао заулыбался, словно именинник.
        — После зимней сессии мы уедем, — ответил он. — Будем жить у моря, отец написал, что осенью откроет Чинскую академию магии. Принцесса Анжелина займет там место ректора, ну и для меня тоже найдется работа. Отец сказал, что я буду помощником ректора по связям с общественностью.
        — Выгодно быть принцессой, что ни говори, — заметил Авенхви, и я вспомнила, как три недели назад ребята смеялись над тем, что Тао влюбился в училку. — Вот тебе и юг, и море, и личная академия. Вряд ли здесь она получила бы что-то похожее. Тут можно и тебя потерпеть, и всю твою глупость.
        Во взгляде Тао сверкнули молнии.
        — Ты довыступаешься, — пообещал он, но Авенхви только рукой махнул.
        — Да ладно тебе, ты и сам понимаешь, что с ее стороны это деловой союз, не больше. Выйти за тебя замуж и получить титул и академию — выгодно, ты и сам видишь. Тут выгода и благодарность, и я даже не знаю, чего больше.
        Тао надулся, как мышь на крупу, но было ясно: он не сердится на все эти шуточки и подколы.
        — Все у вас будет хорошо, — заверила я. — Пусть у нее нет безумной любви, но она тебя уважает и ценит.
        Тао посмотрел так, словно хотел сказать, что хоть кто-то его понимает — но не сказал. Некоторое время мы сидели молча, а потом Кетти спросила:
        — Чем займешься, пока мирра ректора лечат?
        Я не знала, но понимала, что Тао прав. Мне надо было найти дело, которое не даст сойти с ума в ожидании. По дороге в академию Бинья сказал, что когда-то был способ окончательно разрушить шар Марутти — но его еще нужно отыскать, и я понимала, что это не самое быстрое дело.
        — Просперо Конти сказал, что у меня неплохо выходит стряпать, — сказала я. — Займусь стряпней. Увидела пару интересных рецептов на конкурсе.
        Буду тренироваться, создавая новые блюда для Джона. Однажды он обязательно придет их попробовать.
        Я готова была ждать. И знала, что дождусь.



        Эпилог

        Джон
        Смерть похожа на бесконечный океан тьмы. Черные воды внизу, черные тучи сверху — хорошо еще не штормит.
        Я качался на волнах и думал, что это, в общем-то, не так уж и плохо. Нет ни бесов, ни огня, ни пыток, о которых нам всегда рассказывали священники, запугивая паству адскими подземельями. Просто плывешь, и вокруг ничего нет, кроме негромкого плеска воды и твоих размышлений. Хотя, возможно, это и есть ад — невозможность выбраться куда-то еще.
        Стоило мне подумать об аде, как появился Огастас — не призрак моего отца, не череп на полке, а нечто, похожее на воспоминание.
        — Тебе было больно, малыш Джонни? — поинтересовался он. Я бы пожал плечами, да вот только не чувствовал их.
        — Ты удивишься, но нет.
        Огастас рассмеялся — смех прошелестел над океаном тьмы, растаял, и я подумал, что наверно все же угодил в ад. Хотелось света — хотя бы каплю.
        — Шар Марутти называют милосердной смертью, — произнес он, и я ощутил едва уловимое жжение на месте горла, словно шар, который должен был поразить Майю Морави, все еще был там. — Он не причиняет страданий — просто берет и отнимает жизнь. О чем ты сейчас жалеешь, сын?
        Я не знал. У меня почти не осталось эмоций — так, далекая тоска, едва уловимый отблеск каких-то ощущений. И снаружи, и в душе была лишь тишина. Но да, я жалел.
        — О том, что больше ее не увижу, — признался я. — Ты был неправ, отец. Если бояться горя, то никогда не узнаешь счастья.
        — Хочешь сказать, что ты узнал? — осведомился Огастас. Я вспомнил огоньки в глазах черепа и Майю, которая смотрела на него с восторженным ужасом. Где-то далеко-далеко плеснули крыльями снежные лебеди. Хорошо, что мы увидели их тогда.
        — Да, — ответил я, и призрак заскользил прочь. — Да, отец, я был счастлив. Пусть недолго, но все-таки был.
        В океане не было света, но было время — я знал, что качаюсь на волнах уже много дней. Это все-таки был ад — когда у тебя ничего нет, то душа начинает пожирать саму себя. Меня от этого спасали только тени воспоминаний: вот сконфуженная девчонка в форме доставщицы протягивает мне сердоликовую бабочку, вот отравленное яблоко катится из ее руки, вот наши долгие вечера на кухне за чашкой кофе с разговорами о добрых пустяках.
        Это было то, что не позволяло мне сдаваться. Это было то, что делало меня живым даже в аду.
        Я не сразу понял, что тьмы больше нет.
        Океан рухнул куда-то в сторону, и все кругом залило светом весеннего солнца — оно било в окно так решительно и весело, словно создавало новый мир своими лучами. Я уже не лежал, а сидел, и был не тенью самого себя, а человеком из плоти и крови. Воздух был наполнен медовой сладостью цветущей черемухи, я чувствовал прикосновение одежды к телу и чьей-то руки к голове, и счастье, которое переполняло меня в эти минуты, было настолько огромным, что сердце пропускало удары.
        Горло жгло — едва уловимо. Я откуда-то знал, что скоро это жжение пройдет — прикоснулся к нему, пальцы наткнулись на что-то липкое, и Модест воскликнул где-то за моей спиной:
        — Тише, тише! Не спеши! Слышишь меня?
        Модест вышел, заглянул мне в лицо через анализирующие линзы, и я даже смог улыбнуться. Жизнь расплескалась вокруг меня весенней синевой, и я никогда еще не чувствовал себя настолько счастливым.
        — Я тебя даже вижу, — негромко ответил я. — Что случилось?
        Линзы попеременно наливались золотым и розовым с проблесками красного — насколько я помнил, это означало, что травмирующее заклинание удалено, и со мной все в порядке: смогу встать с кровати и вести обычную жизнь.
        — Что ты помнишь, тружище? — спросил Модест: убрал линзы, крепко взял меня за голову горячими ладонями, и по волосам словно ветерок прошел — еще одно изучающее заклинание.
        — Шар Марутти на кулинарном конкурсе. Сразу после того, как я разоблачил Дастина. Как он, кстати?
        Раз из окна так сильно пахло черемухой, то давно пришла весна — а значит, история Дастина уже подошла к концу. Я попробовал сесть поудобнее — удивительно, но у меня это получилось.
        — Умер в Еленверском монастыре, — ответил Модест. Получается, Дастина отправили в ссылку: стены этого монастыря испокон веков служили тюрьмой для тех, кого нельзя было просто отправить на плаху при большом скоплении народа. — Официально это был сердечный приступ. Неофициально — заклинание Ночного червя.
        Я понимающе кивнул. Повел плечами — тело слушалось меня так, словно я не лежал несколько месяцев деревяшкой. Хотелось встать, пойти куда-нибудь, снова ощутить себя живым.
        Воспоминание о черных волнах под черным небом утекало из памяти, словно утренний сон. Я вернулся и не собирался больше терять ни капли жизни.
        — Кто сейчас ректор? — спросил я, уже понимая, каким будет ответ.
        — Я, — коротко ответил Модест с таким видом, словно собирался уступить мне кресло в любую минуту — да вот только я этого не хотел. — Джон, как только ты решишь… я временно занимайт должност и уйду, когда скажешь.
        — Займи ее постоянно, — твердо сказал я. Шевельнул пальцами, пробуждая личные заклинания — по руке пробежали сиреневые огоньки. Магия проснулась во мне, наполняя тело новыми силами. — А я теперь хочу заниматься чем-то попроще. Возьму курсы, которые вела Анжелина… она ведь уехала?
        Почему-то я в этом не сомневался. Анжелина наверняка успела выйти замуж за принца Тао — разумные люди не разбрасываются такими возможностями, а она всегда славилась своим несокрушимым здравым смыслом. Я спустил ноги с кровати, нашарил тапочки и подумал, что просто долго спал.
        — Да, еще зимой, — ответил Модест и признался: — Я рад, что ты здесь, Джон. Я очень, очень рад.
        Посидев, я поднялся и понял, что могу идти. Магия струилась во мне серебряными ручейками, я вернулся, и все теперь было по-прежнему. Моя академия, мои друзья и весь мир, который лежал за открытым окном — все это ждало, когда я сделаю шаг.
        — И я рад, что ты тут, — с искренним теплом откликнулся я. — Спасибо за все, что ты сделал для меня. Где Майя?
        В первые несколько недель после возвращения в академию Майя почти не покидала моей комнаты — Модест рассказал мне об этом, пока мы неторопливо шли по коридору академии. Спешить не получалось — и студенты, и преподаватели, и даже домовые хотели пожать мне руку, и я видел, что их радость искренняя. Модест шел рядом, не скрывая своей гордости, а я чувствовал, как заклинания, которыми он сумел-таки удалить шар Марутти, едва уловимо щекочут мне кожу, словно прощаются.
        — Потом я сказал: торогая миррин, если вы хотите добра ему и себе, начните дело! — сообщил Модест, когда мы вышли из замка и направились в сторону академического сада. Сейчас здесь все цвело — яблони, вишни, сливы были облачены в невесомое молочно-розовое кружево, кругом царило деловитое гудение пчел, и я шел сквозь волны солнечного света и сладкий аромат цветов и чувствовал себя свежим и легким, наконец-то вернувшимся домой. Каждый звук, каждая лента запаха были словно аккорд — и я звучал в мире и с миром.
        — Помнишь домик смотритель сада? — спросил Модест. — Он был запрошен много лет назад, но мы его отремонтировали, починяли, и вот!
        Дорожка вывела нас в самое сердце сада, к двухэтажному особняку — Модест был прав, раньше здесь жил смотритель, но уже много лет в этом доме из темно-красного кирпича не было никого, кроме пыли и пауков. Но теперь дом сверкал чисто вымытыми стеклами окон, довольно открывал новую деревянную дверь, выпуская умопомрачительный запах свежей выпечки, и я услышал песню — Майя напевала что-то простенькое, веселое.
        Я вдруг увидел ее за столом — она вынимает пончики, опуская их в глазурь, а домовые-помощники готовятся накрывать обед. С пончиков ведь все и началось когда-то осенью, за несколько дней до Ивена… Я увидел нас с Майей под звездным летним небом и осенним листопадом, снежные лебеди снова раскрывали крылья, и наши дети, мальчик постарше, девочка поменьше, бежали по весеннему лугу с воздушным змеем. Жизнь продолжалась. Ее нельзя было остановить никакой магией, потому что она сама была волшебством.
        — Теперь здесь ее кафе, — сказал Модест. — Здесь уже весь Веренбург побывал, столики расписаны на три месяца вперед. Заходи!
        Я поднялся по ступенькам и увидел, что домик смотрителя превратили в светлое кафе в южном духе: деревянная мебель, белые занавески, морские пейзажи на стенах, выкрашенных нежно-зеленой краской. Домовые суетились, расставляя тарелки для ужина, и Майя вышла из кухни к стойке, неся большую стопку синих книжек меню.
        — Привет, — окликнул ее я.
        Майя замерла, словно наткнулась на невидимое препятствие. Глаза распахнулись, книжки высыпались из рук — она нисколько не изменилась, она сделалась совсем другой, сдержанной, уверенной и сильной. Да впрочем, нет, она всегда была такой.
        — Ты обещала, что у меня будет мой собственный столик, — с улыбкой напомнил я. Майя очнулась, бросилась ко мне, обняла так крепко, словно хотела никогда больше не отпускать.
        — Джон… — прошептала она, и рубашка у меня на груди промокла от ее слез. — Джон, ты вернулся.
        Я прижал ее к себе и решил, что сделаю воздушных змеев для наших детей сам.
        Когда-то Огастас научил меня этому несложному делу, и я не хотел, чтобы оно пропало.