Инквизитор Светлого Мира Андрей Вячеславович Плеханов
        Демид #4 Бесстрашным борцам с силами Тьмы Демиду Коробову и Мигелю Гомесу вновь приходится сразиться с опасным противником. На сей раз им противостоит маньяк Вальдес, помешанный на идеях испанской инквизиции и стремящийся стать могущественным демоном, чтобы жестоко и беспощадно искоренять грешников во имя Христово.
        Андрей Плеханов
        Инквизитор Светлого Мира
        (Демид - 4)
        Невозможно засорять Мир Тонкий с такою же легкостью, как земной. Грубые накопления образуют как бы нестираемые наслоения, которые всегда видны.
        Ю.Н. Рерих. «Советы на каждый день»
        То, что мыслимо, то осуществимо.
        Мао Цзе-Дун. «Цитатник»
        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
        Шустряк: пробуждение
        ГЛАВА 1
        В бесчувственной слепой черноте, что окружала меня со всех сторон, вдруг прорезалось одно-единственное, но очень яркое ощущение: отчаянно чесалась левая рука. Затем я открыл глаза и свет хлынул в меня, заполнил меня, напомнив о том, что я могу видеть. Потом появились звуки.
        - Так вот что я тебе говорю, Шустряк, - сказал мне невысокий человек, стоящий напротив меня и отражающийся спиной в зеркале. - Обычно бой идет не до смерти. Но сегодня - Праздник Крови, и сегодня псам разрешено убивать. Если ты сегодня будешь плохо двигаться, Бурый Черт снесет тебе череп. Мой совет - не позволяй ему это сделать. Лучше убей его сам.
        Я почесал руку и это доставило мне непередаваемое наслаждение. Рукав из тонкого черного велюра, обтягивающий левое предплечье, мешал добраться до участка воспаленной ноющей кожи, но зуд все же уменьшился.
        Не могу сказать, что я понял что-либо из слов этого человека, но все, что он сказал, мне не понравилось. Все - каждое слово, включая предлоги. И сам он мне тоже не нравился. Хотя я видел его впервые в жизни, я уже был твердо уверен, что он - плохой человек. Мерзкий, продажный тип - скользкий, как заплесневелый гриб, выловленный из старой забытой кадки. И пахло от него чем-то затхлым, смешанным с ароматом дешевых духов в пошлую застоявшуюся вонь.
        - Шустряк - это я? - поинтересовался я. - Это что, кличка такая?
        - А что, у тебя есть имя? - мерзкий тип вытаращил на меня свои глазки цвета болотной тины. - Может быть, ты вспомнил свое настоящее имя, Шустряк?
        - Нет, не помню, - честно признался я.
        - Тогда не гавкай, простолюдин.
        Он определенно был противен мне. Он был ниже меня почти на голову и я имел счастье, или скорее несчастье, наблюдать сверху его тусклую белую лысину. Волосы его, растущие над ушами и затылком, падали на плечи длинными кудрями, черными и сальными, завитыми, очевидно, при помощи горячих щипцов. Плечи красного камзола покрывали мелкие чешуйки перхоти. Из длинного разреза камзола высовывались кружева рубашки - некогда, вероятно, белой, а теперь застиранной до неопрятной желтизны. Ниже камзола находились жирненькие ножки, обтянутые зелеными лосинами с фиолетовыми продольными полосками, а еще ниже - потертые туфли из красной кожи, с большими медными пряжками.
        - А ты красавчик! - заметил я. - Только вот рубашка грязновата. Не пора ли купить новую?
        - Заработаешь сегодня денег - куплю. - Типчик приосанился, глянул в зеркало, поправил свои локоны кокетливым бабьим движением. Толстощекая физиономия его была украшена малоразвитым сизоватым носом, торчавшим посредине лица как чурбачок. Рот, непропорционально широкий, разъехался в улыбке и показались зубы, напоминающие подгнивший и частично переломанный штакетник. На верхней губе наличествовали тонкие усики - черные, прореженные рыжими ниточками подкрашенной седины. - За две недели ты неплохо подзаработал, Шустряк. Но ты же знаешь: все ушло на то, чтобы оплатить лицензию на твое содержание. Я говорил тебе об этом. И святошам тоже пришлось отстегнуть немало - чтобы они закрыли глаза на то, что ты до сих пор жив. И жрешь ты слишком много, Шустряк - только успевай тебя кормить. Видишь, как благородный господин Бурбоса ради тебя старается! Откуда ж деньгам-то свободным взяться? Какие ж там рубашки? Шесть лет рубашек не покупал…
        Врал он все - по глазам я видел. Был он достаточно богат, и только жадность не давала ему купить себе что-то поновее и поприличнее. Итак, звали этого мерзавца господином Бурбосой, и судя по всему, знал я его уже в течение достаточно длительного времени. У нас была тема для разговора, проистекающая из нашего общего дела. Общее дело было очень простым - я зарабатывал деньги, а Бурбоса ими распоряжался.
        Левая рука жутко чесалась, и я снова поскреб ее.
        - Ты что, недоволен? - Бурбоса глянул на меня раздраженно, как на капризного ребенка, выпрашивающего очередную подачку. - Тебя-то я как одел! Тридцать флоренов выложил - попробуй, найди одежду для такого верзилы!
        Интересно, тридцать флоренов - это много?
        Я изучил свое изображение в зеркале. Пожалуй, выглядел я приличнее, чем Бурбоса. Я был весь в черном. На мне была рубашка из велюра, с длинными рукавами, за неимением пуговиц завязанная многочисленными поперечными серебристыми тесемками, короткие черные бриджи и огромные башмаки из грубой кожи. Все не новое, но, по крайней мере, чистое.
        Я понравился себе гораздо больше, чем коротышка Бурбоса. Лицо мое можно было назвать симпатичным, пожалуй, даже благородным. Ум светился в моих темно-зеленых глазах. И самое главное, это было именно мое лицо. Я узнал его - то самое лицо, которое я видел в зеркале всю свою жизнь, каждый день. К сожалению, ничего кроме того, что это лицо принадлежало мне с самого рождения, я сказать не мог. Я не помнил даже своего настоящего имени.
        Обстановку вокруг можно было назвать полубогемной, полуроскошной, полууродливой. Высокие потолки, отделанные ажурной пыльной лепниной, мраморный пол, черные колонны, темные ниши, в которых прятались статуи, неумело вырезанные из дерева и аляповато раскрашенные зеленой и розовой краской. Бесчисленные бронзовые канделябры, жирные свечи, горящие с чадом и потрескиванием. Многочисленные зеркала отражали людей - гуляющих по залам, беседующих друг с другом, пьющих вино из серебряных бокалов. Все эти люди были одеты так же крикливо, пестро и безвкусно, как и господин Бурбоса. Небольшой оркестрик, состоящий из женоподобного лютниста, двух обшарпанных флейтистов и одного бородатого и одноногого скрипача, фальшиво наяривал в углу музыку, навевающую тоску своей писклявостью и однообразностью.
        - Не вздумай сегодня проиграть, - сказал Бурбоса. - Я поставил на тебя кучу денег. Ты, конечно, неплох. С тех пор, как тебе понавтыкал Козлоухий, ты ни разу не проигрывал. Но сегодня тебе драться с Бурым Чертом, а он намного сильнее Козлоухого. Бурый Черт и тебя сильнее, что уж там говорить. Он не проигрывал еще ни разу. Он побеждает уже три года - с тех пор, как оторвал голову Шепелявому. Хотя… Ты быстрее его, Шустряк. Я думаю, новым победителем года станешь ты. Главное для тебя сейчас - правильно выбрать оружие.
        Так… Значит, я умею драться. Я посмотрел на свои кулаки и подумал, что пожалуй, это действительно так. У меня были широкие ладони, длинные сильные пальцы. Руки были покрыты царапинами - свежими и зажившими. Похоже, я часто пользовался этими руками, чтобы набить кому-то физиономию.
        - И какое оружие ты мне посоветуешь? - спросил я.
        - Фаджету, конечно - твое коронное оружие. Никогда бы не поверил, что при помощи такой ерундовины, как фаджета, можно справиться с топором, мечом или кусилом. Но ты умеешь это делать. Бери фаджету, Шустряк. В тот раз, когда тебя побил Козлоухий, ты пытался отбиваться алебардой. Больше не советую. Хорошо, что тебе руку тогда не отрубили.
        - Какую руку?
        - Левую. - Бурбоса посмотрел на меня с недоумением. - Ты сам должен помнить, какую руку тебе покромсали, Шустряк. Странный ты тип, Шустряк. Клянусь Госпожой, странный! - Он постучал себя пальцем по лбу.
        Я задрал рукав, обнажил левое предплечье и обнаружил, что то место, которое чешется, представляет из себя огромный багровый рубец со следами грубых швов. Шрам еще не зажил - на вид ему было меньше недели. Серая влажная нитка торчала из середины шва. Я стиснул зубы, сморщился от боли и выдернул ее. Зуд утих.
        - Я - странный, - согласился я. - Но я ведь всегда был странным, не так ли?
        Почему-то мне было приятна мысль о том, что я - странный для этих людей. Может быть, даже немножко сумасшедший. Я все больше убеждался в том, что не жил в этом обществе всегда, а пришел откуда-то. И мне хотелось верить, что в том месте, откуда я пришел, порядки были другими.
        - Ты всегда был странным, - утвердительно кивнул коротышка. - Когда тебя нашли на площади Трамбурга, ты был таким странным, что Самеро, священник округа Лакримы, решил, что ты демоник. Он собирался тебя сжечь. Но ты тогда побил его людей. Хорошо отлупил. До меня дошли слухи, как умело ты это сделал, и мне это понравилось. Мне как раз нужен был новый боец - старый у меня обленился, стал плохо двигаться, ну и, само собой, однажды он обнаружил, что у него оторвана голова. Я отправился в Трамбург и выкупил тебя. Это было непросто, священник злился на тебя. Очень злился. Он уже заготавливал дрова для большого костра. Ты стоил мне немалых денег. Но я не прогадал - ты окупаешь то, что я в тебя вложил. Поэтому меня не волнует, странный ты или нет, Шустряк. Единственное, что мне нужно - чтобы ты был странным не настолько, чтобы при этом проигрывать драку. Видишь этих людей? Все они поставили на Бурого Черта, все уверены в том, что он выиграет - за последние три года Бурый Черт не проигрывал ни разу. Это меня устраивает, потому что все они поставили на него. Если ты выиграешь, все эти деньги достанутся        - А мне что достанется? - поинтересовался я.
        Кулаки мои чесались, но не от желания встретиться с неизвестным Бурым Чертом. Мне очень хотелось засветить в морду самому господину Бурбосе, который, оказывается, распоряжался мною как своей собственностью и даже имел на меня какие-то права.
        - Как что достанется? - ухмыльнулся Бурбоса. - Ты что, забыл, Шустряк? Я думал, такие вещи не забываются.
        - Я не забыл. Просто я хочу услышать еще раз эти слова из твоей лживой пасти.
        Я немножко придвинулся к нему и он опасливо отпрянул.
        - Эй, ты полегче, Шустряк! Не забывайся!
        - Я жду, - я придвинулся еще ближе и почти прижал его к зеркалу.
        - Я же сказал тебе! - взвизгнул он. - Если ты побьешь Черта и я заработаю больше трех сотен, я отдам тебе сорок флоренов!
        - И все? - Я поднял брови с выражением негодования, хотя понятия не имел, много ли это - сорок флоренов. - И это все? Сорок жалких флоренов за то, что я рискую своей шкурой?!
        - Сорок три флорена! - прошипел он. - Сорок три, и ни одной флориньей больше! Люди решат, что я сошел с ума, если узнают, что я даю такие деньги своему псу, но я дам тебе сорок три, мясоверт тебя задери! Хотя я вообще не должен давать тебе ничего! Ты должен быть счастлив тем, что я кормлю тебя вдосталь, одеваю как благородного человека и не даю сдохнуть в лапах святош…
        - Это кто здесь пес? - зловеще поинтересовался я. - Я - пес?
        - Ты - пес! - утвердительно произнес пузатый гаденыш, нисколько не сомневаясь в своих словах. - Ты мой пес, Шустряк, и ты должен благодарить Госпожу день и ночь за то, что это действительно так. Потому что если бы я не выкупил тебя и не проявил милость провозгласить тебя своим псом, ты бы давно уже превратился в горстку обгорелого вонючего праха, как и должно поступать с любым нечестивым демоником. Ты - шелудивая псина, и еще осмеливаешься требовать у меня деньги…
        - Во-первых, я человек, - гордо произнес я. - Во-вторых, я не демоник…
        - Ты - человек? - Бурбоса ткнул в меня коротким жирным пальцем. - Ты не демоник? А как же ты тогда сумел придти в Кларвельт?
        - Просто пришел, - сказал я, надеясь, что это звучит не слишком странно по местным представлениям. - Пришел собственными ножками, понимаешь? Я пришел из другой страны.
        - Страны? - Бурбоса повторил мое слово гадливым шепотом, как какую-то совершенно непристойную похабщину. - Ты что, совсем сбрендил, Шустряк? Конечно, ты неотесанный мужлан, но такой дряни я от тебя еще не слышал. Какого черта ты произносишь своим поганым ртом это поганое слово в моем присутствии? Жить надоело? В инквизицию захотел?
        - А что я такого сказал? Да, я из другой страны. Вы что тут, в вашем драном Кларвельте считаете, что других стран не существует?
        - Заткнись немедленно! - Бурбоса втянул голову в плечи, опасливо оглянулся по сторонам, лицо его перекосилось от страха. - Кто научил тебя этой ереси - Флюмер? - зашептал Бурбоса, обдавая меня запахом кислого вина. - Он сбрендил, этот книжник Флюмер, но его сожгут завтра, а тебе нужно жить! Нет никаких стран, есть только вельты! И люди не могут ходить из одного вельта другой - ибо так сказано в Книге Дум! Из другого вельта пройти в наш может только демоник! И если ты говоришь, что ты пришел из другого вельта, тебя должно сжечь, как любого демоника! Я же объяснял тебе, ослу тупому, что ты просто потерял память! Если ты хочешь жить, запомни то, что ты просто крестьянин, потерявший память из-за пьянства, полностью разорившийся и выкупленный мной в псы. В любом другом случае тебе нет места среди людей…
        - Я хочу, чтобы ты освободил меня. Если я выиграю у Бурого Черта, ты освободишь меня. Денег можешь не давать.
        - Ты ненормальный, - уверенно сказал Бурбоса. - Иногда мне кажется, что ты теряешь память два раза в неделю, причем в самые неподходящие моменты, и я снова должен объяснять тебе простейшие вещи. Но сейчас некогда делать это. Пора идти. Иди и навтыкай Черту так, чтобы мало не показалось. Об остальном поговорим потом. И не ошибись в оружии.
        - Ладно, - буркнул я.
        Настроение у меня было препаскудным. Совершенно мне не хотелось драться. К тому же я абсолютно не помнил, как это делается.

* * *
        Бурбоса долго шлепал по коридору - вначале широкому и хорошо освещенному, потом все более узкому, кривому и темному. Я наблюдал его переваливающуюся спину и с трудом удерживался от желания проверить, как я умею махать кулаками. Проверить прямо сейчас и прямо на нем - на господине Бурбосе.
        Арена встретила меня воплем, оглушила и едва не сбила с ног. Сотни голосов взвыли одновременно и вонзились мне в уши. Я зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, что нахожусь на краю большой и основательно утоптанной площадки, посыпанной грязным песком вперемешку с пылью. Факелы, укрепленные на столбах, ярко освещали площадку и людей, пестрым кольцом окружающих ее. В дальнем углу арены на деревянном помосте стоял десяток кресел с высокими подлокотниками, в них восседали жирноватые люди весьма чванливого вида, обмахивались веерами, сделанными из перьев птиц. Они не орали - только молча раздували щеки, и уже за это я был благодарен им. Остальные голосили так, словно глотки их были сделаны из железа.
        Мне показалось, что я уже видел такую картину. Ах да, ну конечно! Оказывается, я, пес господина Бурбосы, уже несколько недель выхожу на эту арену и бью кого-то. Вероятно, других таких же бойцовых псов. Может быть, кто-то из них и отшиб мне память удачным ударом по бедной черепушке?
        Народ вопил: "Бурый, вломи ему! Сделай из Шустряка хорошую лепешку! Разделай чертового выскосчку под орех! Оторви ему голову, руки, ноги, яйца"… И так далее. Эти горлопаны перечисляли все, что у меня теоретически можно было оторвать и не могу сказать, что это было очень приятно. Но еще более острые чувства я испытал, когда увидел Бурого Черта.
        Без сомнения, это был он. Я догадался, что это он, потому что кожа его была смуглой, едва не коричневой. Негром он, правда не был (откуда я знаю такое слово: "Негр"?), но загореть ему удалось весьма неплохо. И поднакачать мышцы тоже. Он выглядел как культурист, обожравшийся анаболиками (господи, откуда в мою голову лезут такие странные слова: "культурист", "анаболики"? Таких слов попросту не существует в мире). Бурый черт представлял из себя гору упругих мышц, обтянутых лоснящейся кожей. И вся эти мышцы рвались в бой, даже пританцовывали от нетерпения. Сверху гора была увенчана круглым лысым шаром, отдаленно напоминавшим человеческую голову. Уши отсутствовали - очевидно, их некогда отрезали за какую-нибудь провинность, а может быть, они отвалились сами за ненадобностью. Круглые, навыкате, глаза вращались и были налиты кровью, как у быка миурской породы ("миурской"? Еще одно воспоминание из моей забытой жизни?).
        Ростом этот монстр был с меня - то есть превышал всех людей, встреченных здесь мною, почти на голову. Выходит, и сам я был далеко не маленьким. Только весил этот дяденька больше меня раза в полтора-два. И судя по тому, как он пританцовывал, двигаться он умел.
        Чему тут радоваться, скажите пожалуйста?
        Еще одно грустное обстоятельство - в правой руке Бурого Черта была зажата рукоятка какого-то неизвестного мне предмета, без труда, впрочем, классифицированного мной как холодное оружие. На деревянной ручке длиной в локоть сидел увесистый бронзовый шар, утыканный острыми конусообразными шипами. Бурый Черт весьма жизнерадостно размахивал палицей над головой - вероятно, ему не терпелось приласкать меня этой дрындой по голове. Мне же, как ни странно, эта идея нисколько не нравилась.
        Сбоку на столбе сидел человек. Очевидно, это был судья соревнований и его специально посадили на возвышенное место, чтобы лучше были видны все нюансы происходящего поединка. Он напомнил мне стервятника - тощий, взъерошенный, в ободранном черном плаще. Длинная шея его была покрыта то ли редким пухом, то ли перьями. А может быть, он просто забыл помыть шею и к ней прилипла всякая дрянь. Ног его я не видел, а вот руки с длинными когтистыми пальцами, которыми он вцепился в свой насест, выглядели точь-в-точь как птичьи лапы. Мне показалось, что он отчаянно боится свалиться со столба. Стервятник, который обожрался падали и разучился летать.
        - Против Бурого Черта, пса господина Бумберто, выступает Шустряк, пес господина Бурбосы! - провозгласил судья-стервятник. - Ставки сделаны! Напоминаю псам, что нельзя убивать противника в живот. Если противник будет убит посредством разрывания живота, каковое действие противно законам Книги Дум, то победа признана не будет!..
        Вот оно как, значит. Если меня убьют посредством разрывания живота, то выходит, противник старался напрасно. Шиш ему, а не победа! Интересно, кого же тогда признают победителем? Мой труп с выпущенными кишками? Очень трогательно…
        - Чего стоишь, пес? - Бурбоса толкнул меня в плечо. - Раздевайся. И иди выбирай оружие.
        Раздевайся… Да, действительно, Бурый Черт был почти гол, если не считать небольшой металлической раковины, прикрепленной к его туловищу при помощи веревочек и прикрывающей его сомнительные мужские достоинства. Очевидно, в таком же сценическом костюме предстояло выступать и мне. Я со вздохом начал развязывать тесемки на своем кожаном костюме и вскоре все, что осталось на мне - такая же железная раковина на веревочках. Причем раковина моя была размером раза в два побольше, чем у Бурого, что позволило мне ощутить некоторое моральное превосходство. К сожалению, во всем остальном превосходство было на стороне противника. Осмотрев себя, я обнаружил, что сложен весьма неплохо, но, в отличие от Бурого Черта, не являюсь обладателем объемистых наростов мяса. Это повергло меня в раздумья - а не является ли сегодняшний день, без сомнения, чудесный, последним в моей жизни?
        - Эй ты, Шустряк, глиста бледная, - заорали в толпе. - Убей Бурого своим большим членом! Трахни его до смерти!
        - Заткнись, падаль смердящая! - громко сказал я, приставил большой палец к ноздре и высморкался на землю. Очевидно, сделал я что-то крайне оскорбительное по местным понятиям, потому что в толпе тут же завопили от ярости, благородные боровы в переднем ряду молча, но неодобрительно сдвинули брови, а судья произнес громко и наставительно со своего насеста:
        - Господин Бурбоса, делаю вам замечание за непристойное поведение вашего пса. Делаю ему первое предупреждение и налагаю на него наказание в десять плетей, каковые он должен получить немедленно после окончания поединка, независимо от того, останется ли он живым или мертвым.
        Бурбоса тут же отвесил мне подзатыльник и прошипел что-то яростное. Я презрительно сжал губы и пошел к столу, на котором было разложено оружие. Топор, короткий и ржавый меч, что-то среднее между багром и алебардой… Так-так… Интересно, а где эта самая фаджета, с которой, по словам Бурбосы, я так хорошо управляюсь? Вот некая странная веревка или отрезок каната - длиной в половину моего роста, толщиной в полруки, сплетенная из жестких волокон, с наконечниками, обшитыми черной дубленой кожей. Что можно сделать такой веревкой против увесистой палицы?
        Я протянул руку и поднял веревку, чтобы получше рассмотреть ее.
        - Фаджета… - зашумели в толпе зрителей. - Шустряк опять берет фаджету. Он орудует ей как демоник. Он, наверное, демоник, этот пес Шустряк…
        Вот сейчас мы узнаем, как работают с этой фаджетой. Надеюсь, память моего тела подскажет мне это, если с памятью головы дело обстоит так плохо. Надеюсь… А в самом деле, что я буду делать? Положу Черта на свое колено и надеру его бурую задницу веревкой, как ремнем?
        Пожалуй, так и сделаю. Если только он не убьет меня сразу.
        Я намотал кусок каната на левую руку, молча кивнул судье и пошел к Бурбосе.
        - Ты помнишь, что я тебе сказал? - произнес я одними губами, глядя в его шакальи глаза. - Я отлуплю Бурого Черта, а ты меня отпустишь.
        - Не нравишься ты мне сегодня, Шустряк, - губы Бурбосы раздраженно скривились. - Ты не в себе сегодня, пес. Чует мое сердце - этого дня ты не переживешь.
        - Я всех вас переживу, - бросил я через плечо, уже повернувшись лицом к Бурому. Тот двигался к мне пританцовывающей походкой, перебрасывая булаву из одной руки в другую. Зубы его клацали при каждом прыжке.
        - Шустряк! - крикнул он. - Я убью тебя! Убью в голову! Это будет чистая победа!
        Большая часть зрителей взвыла от восторга. Похоже, что меня здесь не очень-то любили. Неужели я был такой скотиной, что этот бурый ублюдок был лучше меня?
        Да нет, просто эти люди сами были отбросами. Пусть даже они считали, что стоят намного выше столь шелудивого пса как я, все они были тупым и жадным стадом. Они жаждали моей крови, они жаждали денег, которые могли заработать на этой крови.
        - Размечтался! - я медленно разматывал свою фаджету. - Слышишь, ты, рэппер нью-йоркский, тебе кто уши отгрыз - Майк Тайсон? У меня есть мысль: ты сдаешься и получаешь вместо меня десять плетей - в качестве гуманитарной помощи. А за это я тебя прощу и не буду бить сильно…
        Боже мой, что я такое говорю? Откуда ко мне приходят странные слова? Что это вообще за язык? Я не помню такого языка…
        Бурый бросился на меня с боевым воплем, собираясь, очевидно, проломить мою голову с первого удара. Не берусь точно описать, что я сделал в этот момент. Перепуганные мысли подсказывали мне, что необходимо срочно удирать со всех ног. Но тело мое считало по-другому - сделало какое-то сложное движение, плавно скользнуло ногами вбок, взмахнуло руками и грациозно перекрутилось в пояснице. В результате Бурый Черт перелетел через подставленную мной подножку, вспахал физиономией утоптанную землю арены и получил по спине хороший удар фаджетой. Грубый кожаный наконечник оставил на его коже вздувшийся багровый след.
        Ого! Оказывается, двигаюсь я не только хорошо, но и вполне артистично. Не скрою, это стало для меня приятным сюрпризом. Хотя орущее быдло вокруг вряд ли могло это оценить.
        Пока здоровяк поднимался на ноги, я повернулся к нему спиной, лицом к зрителям, пошел по арене красивым, легким шагом, поднял руки, предлагая зрителям похлопать мне. Я сделал это как настоящий торе… Торе… что? "Тореадор", - легко додумал я это слово, даже прошептал его. Слово мягко легло на мои губы, согрело их своей дружественностью. Я не помнил, что это такое - тореадор, но теперь уже не пугался незнакомых слов. Теперь я знал, откуда они прорывались ко мне. Они приходили из моего прошлого как вестники забытого счастья, напоминали мне, что когда-то я был чем-то большим, чем бойцовый пес в чужой стране.
        Сам по себе, с жалкой веревкой, я был почти беззащитен перед Бурым Чертом. Но за мной стояло прошлое. Стояло как войско в засаде: легионы суровых воинов со щитами и копьями, переминающихся с ноги на ногу в нетерпении, ждущих команды ринуться в бой. Я обладал большой ценностью - своим прошлым, и мне стоило выжить, чтобы сохранить это сокровище - ибо чего стоило мое прошлое без самого меня? Оно было только приложением ко мне самому.
        Я услышал топот за спиной: противник уже вскочил на ноги и теперь несся на меня там, сзади, размахивая своей палицей. Времени на то, чтобы обернуться и посмотреть на него, не оставалось. Осталось время только на то, чтобы закрутиться вокруг собственной оси, с одновременным движением в сторону. Я освободил фаджету, предоставил ей свободу для собственных действий, и, похоже, не напрасно. Я почувствовал как она ударила - так сильно, что я с трудом удержал ее. Если бы я просто ушел вбок, Бурый промчался бы мимо меня. А так кусок жесткого каната перетянул его поперек живота и выбил дыхание. Моя скорость и скорость Черта сложились, удвоились, столкнулись со звуком хлыста, канат ударил не хуже толстой палки. Бурый захрипела, пытаясь сделать вдох. Толпа засипела - мой удар выбил дыхание и из нее тоже, сломал дружный вопль, вырывавшийся из глоток. Они рассчитывали, что Бурый Черт расколет мой затылок, но я подпортил им удовольствие.
        Удар не сбил Бурого Черта с ног, только остановил его на бегу, как хороший удар бандерильями останавливает быка на арене. Я даже не спрашивал себя, что такое "бандерильи", не было у меня времени на раздумья. Я почему-то хорошо помнил, что быка нужно как следует измотать, чтобы он начал делать ошибки, подчиняться тебе в движениях, играть в игру, которую ты ему навязываешь. И я помчался к Черту. Я оказался сзади от Черта, подпрыгнул, врезал ему пяткой в поясницу, мягко приземлился и пронесся дальше, пока он медлительно разворачивался. Крепкий был он человек - удержался на ногах и на этот раз. Вдох он все-таки сделал, жадно схватил ртом воздух, замотал лысой башкой, пытаясь придти в себя.
        Ладно, увалень. Оказывается, я побил тут всех до тебя. И тебя отлуплю. Наверное, в том месте, из которого я пришел, дерутся получше, чем здесь. Я тебя просто ногами запинаю. Голову отрывать не буду, это не в моем вкусе - оторванные головы. Живот разрывать тоже не стану - в конце концов, это столь естественное действие почему-то запрещено местными законами. Уложу тебя хорошим нокаутом (кстати, что это такое - нокаут?) и спокойно пойду к господину Бурбосе. А если он не отпустит меня на свободу, я сделаю с ним то же, что и с тобой, Бурый Черт.
        Так думал я, а между тем раз за разом подскакивал к противнику и наносил ему чувствительные удары ногами. Бурый Черт вертелся, взревывал яростно, пытался достать меня своей дубиной, но прыти ему не хватало. Медлителен он был, да и туповат изрядно.
        Люди в толпе болезненно голосили при каждом моем ударе, словно не Бурому, а им я бил по почкам. Единственный, кто бурно радовался, был Бурбоса. Он подскакивал на одной ножке как шестилетний мальчик, взвизгивал тонким голосочком и, наверное, подсчитывал в своей лысой тыкве грядущую прибыль.
        Я, конечно, заигрался. Я делал все не так, как следует. Мне казалось, что я играю с быком, выматываю его. Когда он окончательно перестанет соображать, и слюна начнет падать с его морды на пыльный песок, я должен буду нанести ему последний удар. Последний…
        На самом деле именно он играл со мной. Он притворялся, что взбешен, что ему больно. Он отдыхал, а я носился вокруг него и тратил свои силы попусту. Мои бестолковые тычки не наносили ему никакого вреда. И когда Черт отдохнул достаточно и увидел, что я начал задыхаться от беготни, он схватил меня за ногу.
        Бурый Черт поймал меня без труда, как лягушка ловит комара - коротким автоматическим движением. Он вцепился в мою лодыжку с такой звериной силой, что я заорал от боли. А потом он вывернул мою ногу пяткой вперед. Почти вывернул. Потому что я все-таки успел перевернуться в воздухе и стукнуть другой пяткой его в нос. Он хрюкнул от неожиданности и ослабил хватку, я вырвался и на четвереньках помчался от него, волоча за собой фаджету. Я вырвался, но это было ненадолго. Я осознал это и ужас ледяными клещами сжал мое сердце. Бурый Черт стоял и спокойно смотрел, как я улепетываю. Теперь он не спешил догнать и размозжить мой череп своей палицей. Теперь ему некуда было спешить - я уже стал его добычей, и он растягивал удовольствие.
        Бурый Черт вытер кровь, текущую из его носа, размазал ее по лицу. Теперь он стал спокоен и сосредоточен. Он шел на меня и поигрывал огромной своей дубиной, летающей в его пальцах как пушинка. Я отползал на заднице назад, не в силах оторвать взгляд от палицы, выписывающей круги в воздухе. Я полз назад, пока не уперся спиной в ноги сопящих от кровожадного вожделения зрителей. И получил пинок, бросивший меня прямо к ногам Бурого Черта.
        Бурый Черт немедленно обрушил на меня удар. И промахнулся - я успел перекатиться по земле. Я даже попробовал вскочить на ноги, но не смог - отчаянно болела лодыжка, вывихнутая Чертом. Снова удар, я снова крутанулся в пыли и услышал, как тяжелая палица с тупым звуком воткнулась в землю рядом со мной. Тумм! Бегом на четвереньках. Тумм! Тумм!! Боже, неужели я еще жив! Тумм!!! Тумм!!! Тумм!!!
        Это не могло продолжаться долго. Он почти не тратил сил, пытаясь попасть по мне своим шипастым оружием. Он не расстраивался по поводу того, что не мог попасть. Пока не мог. Он знал, что скоро один из его ударов достигнет цели, потому что я терял силы с каждым своим ускользающим маневром. Все шло к концу. Моему концу.
        И вдруг я увидел в толпе лицо. Может быть, для всех остальных оно было обычным лицом, но для меня оно выделялось на общем фоне так же ярко, как луна на ночном небе. Я едва не вскрикнул от изумления, когда увидел его. Потому что я знал эту девушку. Знал по-настоящему, в своей прежней, реальной жизни.
        И тут же голос прозвучал в моей голове. Призрачное эхо, странное шевеление уснувшей в коме памяти, словно лицо знакомой девушки, снова возникнув в моей жизни, выдернуло вслед за собой череду воспоминаний - может быть, связанных с этой девушкой, а может быть, и не связанных никак.
        "Ты слишком много думаешь, - произнес голос. - Я не для того учил тебя в течение долгих месяцев, чтобы ты думал о том, что надо делать. Твое тело само должно это знать. Тело должно быть быстрее мыслей. Быстрее твоих мыслей, быстрее мыслей противника. Расслабься - пусть произойдет то, что должно произойти".
        Я знал, кто некогда говорил мне так. Диего Чжан, мой учитель. Сейчас я не мог вспомнить его лица, да и не помнил о нем ничего, кроме того, что он существовал в моем собственном мире и некогда говорил мне эти слова. Но и этого было достаточно.
        Я ощутил, что я не одинок. Со мной был мой друг - моя фаджета, мое оружие. Она, как живая змея, извивалась в моей руке, она злилась на меня, она страдала от бездействия и просилась в бой. Я увернулся от Бурого Черта и вскочил на ноги - на этот раз получилось. Мой враг снова ударил своим тяжелым оружием, но я скользнул в сторону, оказался сбоку от него и тут же сделал движение рукой. Фаджета вылетела вперед как анаконда в броске - она определенно знала, что нужно делать, эта умная веревка. Она обмоталась вокруг палицы Бурого Черта, вернулась ко мне свободным своим концом, и я на миг разжал пальцы, чтобы ухватиться за нее покрепче. Я дернул за веревку и развернул Бурого к себе лицом. Он еще не понял, что произошло - совершал суетливые движения, пытаясь выдернуть веревку у меня из рук. Я рванул фаджету вместе с палицей, Бурый потерял равновесие и почти свалился на меня. Я не дал ему сделать это. Я ударил его коленом в живот. Мощные мышцы его напряглись, но все же пропустили колено в солнечное сплетение. Бурый Черт задохнулся, пальцы его разжались и он грохнулся на землю, лишившись своей любимой
палицы.
        А потом все оружие полетело в сторону - и палица, и фаджета (перед последней я мысленно извинился). Я стоял и смотрел, как Бурый медленно встает, держась рукой за живот. Я еще не знал, что нужно делать, но все шло именно так, и значит именно так все и должно было происходить.
        И еще: мне нужен был совет. Новый совет.
        Я обводил глазами бесчисленные физиономии зрителей и все они казались мне отвратительными злобными масками. Я хотел снова найти лицо той девушки. Как ее звали? Я не помнил. Но я страстно хотел снова увидеть эти странные глаза - узкие и черные, столь не похожие своей формой на глаза всех местных обитателей. Эта девушка выглядела как…
        Как китаянка .
        Я был рад, что это приятное слово пришло ко мне, хотя у меня не было времени задуматься о том, что оно значит. Бурый Черт очухался окончательно, и даже радостно осклабился, увидев, что не только он лишился оружия, но и я сдуру выкинул свою фаджету, с которой так искусно умел обращаться. Бурый Черт понял, что судьба повернулась к нему лицом. Наверное, в кулачном бое он был силен. Во всяком случае, природные данные для этого у него были более чем подходящие. Как я уже говорил, он был одного роста со мной, но руки у этой гориллы были длиннее моих, а каждый кулак - раза в два поболее моего. Так-то вот. Вот и верь после этого всяким голосам, которые приходят к тебе из прошлого.
        Его кулаки пришли в действие. Не буду утомлять вас рассказом о том, как проходил наш кулачный бой. Скажу только, что вначале мне удавалось довольно удачно избегать его ударов, но, к ужасу своему, я скоро убедился, что это все, на что я способен. Мне никак не удавалось дотянуться до Бурого Черта. Он теснил меня назад и я начал понимать, что по убийственному действию его кулаки мало чем отличаются от выброшенной мной палицы. И что так или иначе скоро я попробую действие этих кулаков на собственных костях.
        Где моя девушка? Я все еще искал ее взглядом в толпе. И когда я наконец увидел ее, то испытал странное чувство - облегчение и острую душевную боль одновременно. Я вдруг понял, что то, что происходит со мной - реальность. До сих пор я все-таки считал, что вся эта чушь - и мерзавец Бурбоса, и арена, пропитанная потом и кровью, и Бурый Черт с его желанием убить меня в голову - все это сон. Дурацкая сказка, которая кончается, когда открываешь глаза и обнаруживаешь, что снова находишься в своей постели. Теперь я понял, что если сейчас не начну бороться за свою жизнь по-настоящему, мне никогда не будет суждено проснуться. Что я умру прямо здесь, на сером пыльном песке.
        "Багуа синь", - тихо прошептала девушка-китаянка. И снова исчезла. Я отчетливо услышал ее негромкие слова - они проткнули рев толпы, как острый нож вспарывает грубую холстину. Они дошли до моего сердца и остались там.
        И в ту же секунду я не просто отпрыгнул от удара Бурого, но отбил его ребром ладони, а потом сделал полшага вперед и нанес удар сам. Удар тыльной стороной и костяшками кулака прямо в переносицу врага. Этот удар определенно был каким-то специальным . «А-а-а!!!» - взревел Бурый и попытался заграбастать меня, но я молниеносно сделал три шага назад, выскользнул из опасной зоны и он схватил пустоту. Бурый Черт держался за сломанный нос и слегка пошатывался, а я стоял напротив него в низкой стойке. Теперь я не был встревожен, но и не испытывал радости. Я не был ни напряжен, ни расслаблен. Я находился в особом состоянии, единственном состоянии, каковое только и подобало моменту боя. Когда-то я находился в таком состоянии сотни раз, потому что меня научили этому. И теперь мое тело вспомнило это.
        Бурый Черт обрушился на меня, как молотилка. Он очень старался, сражался со мной так, словно я был десятью противниками сразу. Может быть, это была лучшая серия ударов в его жизни. Но я спокойно парировал каждый из этих ударов и не оставил ни один из них безнаказанным. А потом я поймал мощную руку Черта, сделал плавное движение по дуге назад, Бурый Черт перевернулся в воздухе через голову и грянулся спиной об землю с такой силой, что все кости затрещали в его теле.
        Публика вопила. Мой противник пытался встать, прикладывал для этого все силы, но руки и ноги уже не слушались его. "Шустряк, прикончи его! - голосили луженые глотки. - Возьми дубину! Убей его в голову!" Я с ненавистью посмотрел на палицу, которая валялась поодаль. Скорее я прикончил бы ей половину этих дрянных подонков-зрителей - так они меня раздражали. К самому Бурому Черту я не испытывал ни ненависти, ни даже злости. Скорее, мне было жалко его. Он был таким же псом как и я, и досталось ему сегодня достаточно.
        Я встал на одно колено рядом с ним, заглянул в его глаза, в его зрачки, расширеннные от боли. "Извини, брат, - тихо сказал я. - Я стукну тебя еще разочек. Так нужно. Это лучше, чем убивать тебя".
        Я ударил его раскрытой ладонью в висок - несильно, мягко. Но этого было вполне достаточно. Голова его бессильно откинулась и глаза закрылись. Может быть, он потерял сознание, а еще вероятнее, понял, что нужно вовремя прикинуться жмуриком. Так или иначе поединок был закончен. Я выиграл.
        И, конечно, мое воображение сразу разыгралось. Я представил, как меня несут на руках, ставят на пьедестал, вешают на шею большую золотую медаль (размером с тарелку). Как меня объявляют чемпионом. Как местный лорд, или бургомистр, или принц, или какой-нибудь еще местный босс говорит мне: "Господин Шустряк, сегодня вы проявили истинную доблесть, и искусство, и несомненное благородство, а потому просите об исполнении любого вашего желания, и оное исполнено будет". На что я скромно отвечаю: "Благодарю вас, сэр, сеньор, гражданин начальник. Я свободный человек, и прошу вас засвидетельствовать этот несомненный факт. Прошу вас отпустить меня на все четыре стороны и дать мне справку об освобождении. А далее я сам разберусь, из какой страны я пришел и сделаю все, чтобы вернуться туда"…
        - В последнем поединке турнира победил пес Шустряк! - прокаркал судья со столба. - Сие означает, что чемпионом года становится…
        Публика притихла.
        - Чемпионом становится благородный господин Бурбоса!!! - прохрипел судья, изнемогая от охвативших его радостных чувств.
        Зрители заголосили: "Ура! Да здравствует чемпион Бурбоса, сильнейший из бойцов, храбрейший из воинов, доблестнейший из рыцарей!" Бурбоса шел через арену, сияя, как начищенный медный чайник, и все дружно рукоплескали ему.
        А как же я? Не то чтобы мне очень нужны были слава и признание - плевать мне было на них. Но я собирался извлечь из статуса победителя определенную выгоду. Я не хотел быть псом господина Бурбосы всю свою жизнь.
        Между тем, никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Бурбоса добрался до помоста, на котором восседали вельможи, и самый жирный из них лично вручил ему кубок из чего-то, похожего на золото, обнял его и даже поцеловал, а теперь громко говорил о замечательных человеческих качествах господина Бурбосы, о его неукротимой львиной свирепости и выдающемся таланте бойца…
        Я пересек арену, хотя кто-то пытался схватить меня за руку. Я оказался у самого помоста.
        - Эй, вы! - заорал я! - Благородные и достопочтимые господа! Ваши светлости, величества и преосвященства! Не будете ли вы так добры выслушать меня?! В конце концов, я тоже кое-чего заслужил сегодня!..
        - Энто еще что за смерд? - Главный вельможа сморщил нос, словно к нему непозволительно близко подошла большая куча дерьма на двух ногах. - Господин Бурбоса, что сие значит?!
        - Простите, господин Обершмуллер! - пробормотал Бурбоса, извинительным жестом приложив руки к сердцу. - Этот пес не в себе в последнее время! Он ведет себя очень странно. Очевидно, сказались множественные удары по голове…
        - Так! - Тот, кого назвали Обершмуллером, повернулся ко мне и тут же несколько человек навалилось на меня сзади, выкрутили мои руки назад так, что я и пальцем не мог пошевелить. - Энтому наглому псу назначено десять плетей, крутить его собачью мать. Я, значица, милостью своею добавляю ему еще десять. Ввалите-ка ему, ребятки, все двадцать прямо сейчас, и чтоб без всяких жалостев. Таких, значица, псов, как он, нужно лечить токмо плетями. Я думаю, опосля энтого в евойной башке точно просвежеет!
        Меня поволокли в середину арены и повалили на землю. Я еще не понимал, что происходит.
        - Бурбоса, скотина ты эдакая, скажи им, чтобы они прекратили! - завопил я. - Скажи этому жирному, чтобы меня отпустили!..
        - Спасибо, господин Обершмуллер! - масляным голосочком произнес подлец Бурбоса. - Как тонко вы изволили подметить - токмо плетями! Истинно чувствуется ваша высочайшая образованность…
        И только когда хлыст со свистом разрезал воздух и впился в мою спину, до меня дошло.
        Я озверел. Я с ревом вскочил на ноги, раскидав корявых людишек - тех, что пытались меня удерживать. Они дружно бросились на меня, но я уложил всех их, потратив на каждого не больше, чем по удару. Ко мне уже бежали два стражника с алебардами. Я схватил хлыст и сшиб им стражников с ног. Не думаю, что я нанес им значительный вред, но они предпочли закрыть глазки и сделать вид, что лишились чувств. Зрители оцепенели на мгновение, а потом дружно подались назад. Желающих показать свою удаль и укротить вышедшего из повиновения пса среди них явно не было.
        - Пес Шустряк, именем Госпожи Дум приказываю тебе остановиться и перестать бесчинствовать! - провозгласил судья-стервятник. Наверное, он чувствовал себя в безопасности, сидя на высоком столбе. Напрасно. Я взбесился не на шутку. Я преодолел расстояние до столба в три прыжка и в последнем прыжке ударил в столб обеими ногами. Дерево затрещало, пошатнулось, судья сорвался со своего насеста и спикировал на землю. Но, как я и предполагал, летать он разучился совершенно, а может быть, и не умел никогда. Он шлепнулся так, что мослы его загремели, как камни в деревянном ящике. Я немедленно вытянул его хлыстом по спине. И еще раз. И еще. Пусть знает, как назначать наказание плетьми хорошим людям.
        - Госпожа Дум! Взываю к тебе, о великая Госпожа! - Один из свиноподобных обитателей помоста воздел руки к небу, в тонком голосе его чувствовалась торжественность и уверенность в том, что он делает. - Останови этого безумца! Прояви свою силу, Госпожа наша, пусть оцепенеет сей пес как камень и отдастся в руки справедливости и порядка! Ибо нарушает он законы Книги Дум! И восславим тебя, Госпожа наша, владычица Кларвельта, создавшая мир наш и людей его…
        Наверное, этот человек был местным священником, потому что одет он был в черную длинную сутану, а на голове его красовалась высокая цилиндрическая шапка.
        Несколько секунд все таращились на меня, будучи уверенными, что я обездвижен на самом деле. А я не хотел их разочаровывать, выдерживал артистическую паузу, застыл в неудобной позе на одной ноге и с поднятым хлыстом. Судья, вроде бы уже совершенно потерявший способность двигаться, вдруг ожил и начал вставать на четвереньки, скрипя всеми суставами. И по толпе тут же пронесся вдох облегчения - кажется, никто здесь не сомневался, что эта самая Госпожа Дум может заочно навести порядок - наслать на меня оцепенение, и паралич, а может быть даже гром и молнию. Единственный, кто в этом сомневался - я сам. Не ощущал я никакого воздействия - только проклятая левая рука снова начала чесаться.
        - Ну, ладно, хорош дурака валять! - Я опустил ногу на землю, продолжил начатое движение рукой, в результате чего хлыст опустился на спину судьи и снова сшиб его на землю. - Значит так, господа, сэры, герры и прочие местные уроды! Не знаю, как там насчет вашей Госпожи Дум, но мне эти игры надоели. - Я подобрал с земли свою запыленную одежду и начал натягивать ее на себя. - Я ухожу. Мне у вас не нравится. Если кто-то хочет меня остановить - пусть попробует…
        И я двинулся к зрителям. Те заголосили - на этот раз не от азартного вожделения, а от страха. Они расступались передо мной, давя друг друга, глядя на меня глазами, выпученными от изумления. Не знаю, чем я их так удивил. С виду я был намного нормальнее, чем большинство этих расфуфыренных индюков.
        - А ведь энтий пес - демоник! - услышал я сзади голос Обершмуллера и обернулся. - Он не слышит, значица, Госпожу Дум и не подчиняется ей! Сталбыть, он демоник в самом натуральном виде! Что вы скажете, Бурбоса, мерзавец вы энтакий?! Демоников пригреваете на своей греховной груди? Да вы хоть понимаете башкой своей дурацкой, что вытворяете?! Инквизиция по вам плачет…
        - Я тут не причем! - взвыл Бурбоса и повалился на колени. - Я не знал, честное слово благородного господина!.. Я не знал, милостивые господа!.. Он подло обманул меня…
        Меня уже не интересовали разборки между местными эксплуататорами трудящихся масс. Я хотел найти девушку-китаянку, которая могла стать ключом к моей поврежденной памяти. Я не знал, что делает она в этом дрянном месте, но чувствовал, что она является здесь столь же чужеродным элементом, как и я. Я искал ее и не мог найти.
        Толпа к тому времени полностью раздвинулась и я увидел перед собой высокого человека. Он стоял, сложив руки на груди, и разглядывал меня. Я оторопел, увидев его. Он был хорошо знаком мне, но это узнавание не доставило мне радости. Ему было около сорока пяти лет, но, в отличие от местных бурдюков с жиром, он был подтянут, широкоплеч и даже красив. Только красота его была жестокой. Усмешка, растягивающая его тонкие губы, напоминала кривой острый нож. Светлые, почти бесцветные глаза смотрели на меня не мигая.
        - А ведь старый дурак Обершмуллер прав, - сказал мне человек. Голос его - глубокий, теплый, почти нежный, прозвучал полным диссонансом внешности убийцы. - Ты - демоник, Шустряк. Ты - живой демоник. Живой. Хорошие дела происходят в Кларвельте! Сколько времени меня не было здесь - всего месяц? И что я вижу? Живые демоники нагло разгуливают по городу и бьют хлыстом благородных господ?!
        "Вальдес! - пронесся по толпе испуганно-благоговеющий шепот. Сам господин Вальдес! Вальдес Длиннорукий! Великий Инквизитор!"
        Я не помнил, что именно связывало меня с этим Вальдесом. Но я догадывался, что ничего хорошего. Вряд ли можно было ожидать хорошего от человека с такой жестокой улыбкой.
        - Господин Вальдес, - произнес я. - Я понятия не имею, что такое демоник. Я не знаю, что такое Кларвельт. Более того, я не вполне представляю, кто таков сам я. Если вы благородный человек, господин Вальдес, то отпустите меня, и я уйду восвояси. Я обещаю более не причинять никому неприятностей и напоминать каким-либо образом о своем существовании. Я просто уйду.
        - И куда же ты уйдешь, Шустряк? - Вальдес наклонил голову, провел рукой по волосам, подстриженным коротким ежиком и совершенно белым.
        - Не знаю… Уйду куда-нибудь из вашего Кларвельта. Попытаюсь найти свою страну…
        - Страну?.. - Вальдес снова усмехнулся и покачал головой. - Любой житель Кларвельта с детства знает, что никаких стран не существует. Есть только один мир, в котором живут настоящие люди. И мир этот называется Кларвельт. А еще есть другие миры - вельты. Но там обитают не люди. Там живут злобные магические твари - демоники. Человек не может уйти из Кларвельта - границы его закрыты создательницей нашей, Госпожой Дум. И тот, кто сумел пройти в Кларвельт из другого мира, никак не может быть назван человеком, как бы он не пытался человеком притворяться. Имя такой твари - демоник. И, дабы демоник не мог творить зло свое в нашем счастливом, добром и справедливом мире, надлежит каждого демоника уничтожать. Так сказано в Книге Дум…
        - Я не знаю, демоник я или нет, - честно признался я. - Но я не собираюсь творить зло. Мне кажется, я просто заблудился и забрел куда-то не туда. Отпустите меня, Вальдес. Я хочу вернуться домой. Я хочу вспомнить где мой дом и вернуться туда.
        - Я помогу тебе вернуться, милый мой демоник, - голос Вальдеса стал еще нежнее, он обращался ко мне, как к маленькому ребенку. - Я отнесусь к тебе с добротой, дорогой ты мой Шустряк. Когда демоника сжигают, его душа возвращается в ад. Ад - это и есть твой дом. Я сделаю так, что ты вернешься домой, и очень скоро.
        - Иди к черту! - Я сделал шаг в сторону, пытаясь обойти инквизитора. Но он не дал мне сделать это. Он протянул руку и схватил меня за горло.
        Меня и Вальдеса разделяло расстояние в двадцать шагов. Но Вальдес не сделал ни единого шага вперед - он просто вытянул руку и вцепился мне в кадык. Рука его теперь была длиной в двадцать шагов. Пальцы его сжали мою глотку с такой силой, что я не мог сделать вдох. Все поплыло перед моими глазами. Я еще пытался дергаться, колотил руками по его жуткой длинной конечности, но карта моя была бита.
        - Любой демоник должен быть предан огню.
        Это были последние слова, которые я услышал перед тем, как снова провалиться в черноту.
        ГЛАВА 2
        Сознание возвращалось ко мне постепенно, наплывало удушливыми волнами, воняющими нечистотами и горящим жиром.
        - Пить, - стонал кто-то. - Дайте пить…
        Кто-то приоткрыл мой рот и теплая вода, отдающая ржавчиной, полилась ко мне в глотку. Я вдруг осознал, что это именно я издаю жалобные стоны и прошу пить.
        - Пей аккуратнее, - тихо произнес старик, который стоял возле меня на коленях и поил меня. - Воды мало, и неизвестно, дадут ли еще. Может быть, они решат немножко подсушить нас перед тем, как сжигать. Знаешь ли, обезвоженные тела лучше горят. А дрова нужно экономить. В наших лесах завелись шепотники, пьявицы, мясоверты, шипокрылы и прочая нечисть. Лес становится рубить все опаснее.
        - Хватит. Спасибо. - Я отстранил рукой кувшин с водой и сделал попытку сесть. Это было непросто. Ноги мои были зажаты в огромной деревяшке с прорезями для щиколоток. А деревяшка была приделана толстой цепью к каменной стене. Весил этот чурбан, наверное, не меньше, чем я сам.
        - Это что еще за дрянь? - поинтересовался я.
        - Это ножные колодки. Личное изобретение господина Вальдеса. Он изобрел много интересных приспособлений, и все они предназначены для того, чтобы лишать людей свободы, подвергать их истязаниям и как можно болезненнее отправлять на тот свет.
        - Ну дела… - Я подергал огромный замок, скреплявший сбоку две половины колодок и убедился, что сковали меня добросовестно и надежно. - Ты кто, старик?
        - Я - Флюмер. - Старик поднялся в полный рост, приложил руку к сердцу и церемонно поклонился. При этом длинная борода его, раздваивающаяся в нижней своей части и аккуратно расчесанная, задела меня по лицу. Он был одет довольно опрятно - в серый камзол, серые штаны, обтягивающие тощие голенастые ноги. И пахло от него как-то приятно - тонкий аромат мяты пробивался как свежий ветерок сквозь застарелую густую вонь тюремной камеры. Одним словом, старик вызывал у меня явную симпатию. Он вовсе не был похож на ту крикливую шваль, что окружала меня на арене.
        - А меня зовут Шустряк, - сообщил я. - Я боевой пес. Чемпион сезона, между прочим. Победил Бурого Черта. Только толку от этого - никакого. Я рассчитывал на то, что меня отпустят на свободу. А вместо этого угодил сюда…
        Я обвел глазами помещение. То, что я увидел, нагоняло тоску - настолько смертную, что мысль о костре казалась избавлением. Каземат, в котором мы находились, имел тошнотворно грязные каменные стены и захламленный пол, он едва освещался жировым светильником. В этом-то как раз не было ничего особенного - трудно ожидать приличного вида от места, в котором держат людей, предназначенных для публичной казни. Ужасно было именно то, что мы здесь находились. Именно мы и именно здесь. И никаких шансов выползти из этого места у нас не было.
        - Я тебя знаю, Шустряк, - сказал Флюмер. - Мы с тобой встречались пару раз до того, как попали в эту темницу.
        - Да? - Я искренне удивился. - Я этого не помню. Извини, Флюмер, у меня что-то с черепушкой. Я не помню ничего, кроме сегодняшнего дня. Словно только сегодня на свет родился.
        - Такое бывает, - старик заложил руки за спину и пошел по комнате, мусор захрустел под его ногами. - Так обычно и бывает с демониками. В течение двух недель после того, как они попадают в Кларвельт, с ними случаются всякие неприятности. У них периодически пропадает память, или отнимаются руки и ноги, или открывается желудочное несварение… Ты попал сюда десять дней назад - я знаю это точно. Я следил за тобой. Я даже хотел укрыть тебя, но не успел - ты попал в руки святош.
        - Значит, я все-таки демоник?
        - Демоник.
        - Но у меня же нет всяких там магических способностей, о которых говорил Вальдес…
        - Они не успели проявиться. Ты здесь всего десять дней, Шустряк. Через четыре дня у тебя должны открыться демонические качества. Должны… Но они не успеют открыться. К большому сожалению для тебя, тело твое будет предано огню уже завтра. Вальдес успел вовремя. Он всегда успевает вовремя, у него звериное чутье на демоников.
        - А что, мы, демоники, на самом деле такие мерзкие и злобные твари?
        - Я в этом не уверен. Совсем не уверен… - Старик покачал головой. - Никто не видел, как демоник начинает творить зло. Доблестный и бдительный господин Вальдес всегда сжигает демоников до того, как они успевают войти в свою полную колдовскую силу. Но вот как раз это и кажется мне странным. Такое впечатление, что только Великий Инквизитор знает все о демониках. Более того, скажу тебе один секрет. - Флюмер наклонился ко мне и глаза его заговорщицки блеснули. - Когда-то в Кларвельте не было никаких демоников. Не и было и Вальдеса. Он появился лишь пятьдесят лет назад. Он объявил, что все беды нашего мира происходят от демоников. Госпожа Дум назначила его Главным Инквизитором. Вот тогда-то и появились эти самые демоники. И с каждым годом их все больше и больше. У Вальдеса всегда много работы.
        - И что, то, о чем ты сейчас сказал, это большой секрет?
        - Об этом не знает никто, - сказал Флюмер. В голосе его не прозвучало гордости за то, что он обладает особым знанием - скорее, присутствовали уныние и обреченность. - Не знают, потому что не хотят знать. Я говорил об этом людям, я пытался донести до них правду. И вот результат - я объявлен еретиком и попал в подвалы инквизиции.
        - А ты откуда знаешь?
        - Прочитал. Просто прочитал в книгах. Знаешь ли, еще сорок лет назад велась летопись Кларвельта и все события, происходящие в мире, имели должное документальное отражение. Теперь уже никто не помнит об этих летописях. Все наши горожане считают, что Вальдес существовал всегда, что он вечен в такой же степени, как и Госпожа. Но это не так. Я точно знаю дату его появления в нашем мире.
        - Стало быть, он пришел откуда-то ? Так же, как и я?
        - Именно так.
        - И значит… - догадка лежала на поверхности, но все же мне приятно было, что я сам додумался до этого. - Значит, Вальдес - тоже демоник?! И магические способности у него есть! Эти его вытягивающиеся руки…
        - Официальный постулат гласит, что Вальдес Длиннорукий - не демоник, хотя и похож на демоника. Его магическая сила - светлая, он олицетворяет собой добро и справедливость, в отличие от зла и разрушения, что несут с собой демоники. Он - пророк, или, если можно так выразиться, исполняющий обязанности пророка. Он пришел, чтобы очистить наш мир от скверны.
        - Постулат… А как же факты? Как же книги, которые ты прочитал? В них есть истина…
        - Истина существует только для меня. Люди больше не читают книг. Я - продавец книг, но люди больше не покупают их. Большинство из них и читать-то не умеют. Отцы их еще умели читать, но вот детей своих к чтению не пристрастили. Это неприлично теперь - читать книги. Считается, что благородный господин должен исполнять законы, платить налоги и слушаться Госпожу Дум. Вольномыслие не поощряется - за это легко угодить в инквизицию. А раз так, то зачем читать? Это опасно. Господин Вальдес и его прислужники уже давно рассказали о том, что следует знать приличному человеку. Остальное - лишнее.
        - Да… - Я почесал в затылке. - Хорош ваш Кларвельт, нечего сказать… Мракобесие какое-то. Просто средневековье (я применил слова, поднявшиеся из глубин моей памяти, и они показались мне очень подходящими). Послушай, Флюмер, если я не ошибаюсь, "Кларвельт" означает "Светлый Мир"?[От немецкого Klar Welt - "Светлый Мир".] Что же светлого здесь, в вашем мире? - Я обвел рукой мрачную камеру. - Больше все это напоминает большую кучу грязи. Извини…
        - Не стоит извинений. - Старик грустно улыбнулся. - Когда-то Кларвельт действительно был Светлым Миром. Не было кровавых боев, в которых ты имел несчастье участвовать. Не было разделения людей на псов и хозяев. Не было инквизиции, не было демоников и костров, на которых живьем сжигали людей. Благородные господа действительно были благородными. Именем Госпожи Дум не прикрывали отвратительные поступки. Даже подлости, лжи и беспросветной тупости, как мне кажется, было меньше. Я читал старые книги и плакал. Я скорбел о светлой эпохе, что описывалась в них и безвозвратно ушла в прошлое. Светлый Мир стал грязным и убогим, он издает запах разлагающегося трупа.
        - Это Вальдес? Это он убивает ваш мир?
        - Нет, дело не в Вальдесе. - Флюмер взволнованно взъерошил руками шевелюру - седую, не по-стариковски пышную. - Вернее, не только в нем. Вальдес - всего лишь червь, который завелся в ране. Один из многих червей, что завелись в ранах нашего мира за последние столетия. Все дело в Госпоже Дум. Она больна. Мне даже кажется, что она умирает. Она уже не следит больше за тем миром, который создала. Она уже не обращает больше внимания на таких рассадников заразы, как Вальдес.
        - Госпожа Дум - ваша богиня? Почему вы думаете, что именно она создала мир? Может быть, и нет никакой Госпожи, и все это только выдумка, миф?
        - Ты пришел из другого мира, ты не понимаешь этого! - Флюмер посмотрел на меня сердито, как на богохульствующего недоумка. - Может быть, в вашем вельте совсем по-другому. Но для нас, жителей Кларвельта, Госпожа Дум - это не выдумка! Это даже не абстракция! Она живет в наших умах, она повелевает нашими душами! Мы слышим ее голос!
        - А ее видел кто-нибудь из людей? Как она выглядит?
        - Нет, никто не видел ее. Мы только слышим ее голос - иногда добрый, иногда грозный, но всегда повелительный. Она живет в Замке Дум. Замок этот находится в самом центре Кларвельта. Любой человек может увидеть этот замок, но никто не может зайти внутрь. Ибо это лежит за пределами человеческого существования.
        - Инквизиция… Великий инквизитор Вальдес… Сжигание еретиков и демонов… - Я обдумывал все то, что услышал. - Знаешь, Флюмер, я не помню ничего о том мире, из которого я пришел, но вся эта мерзость кажется мне удивительно знакомой. Мне кажется, если бы я вспомнил свое прошлое, то смог бы объяснить многое из того, что у вас происходит.
        - Ты уже не вспомнишь свое прошлое, - уныло констатировал старый Флюмер. - Не успеешь. Я не знаю, откуда берутся демоники - из вашего мира или из каких-то других вельтов, но Вальдес заботится о том, чтобы они не успели ничего вспомнить. И у него это всегда получается. Всегда.
        Да, делишки… В хорошую историю я вляпался. Я улегся на пол, подложив руки под голову. Мне хотелось думать о чем-нибудь хорошем в эти последние часы моей жизни. Но что хорошего я мог вспомнить? Вальдес не оставил мне времени на то, чтобы воскресить свою память.
        Обидно было умирать так - помня только один день из собственной жизни. Причем день настолько отвратительный, что хуже не бывает.
        Обидно.
        И куда пропала эта девчонка с китайскими глазами? Она выручила меня там, на арене. Кто она такая? Демоник? Но если она демоник, то почему всеведущий Вальдес до сих пор не учуял ее?
        Я лежал и пережевывал десяток неразрешимых вопросов. Это было единственным, что мне оставалось делать.

* * *
        Снаружи тяжело лязгнул засов. Толстая дубовая дверь камеры распахнулась и сырой свежий воздух, ворвавшийся из коридора, показался живительным вестником свободы. Однако, это не было истинной свободой - скорее, иллюзорным ее отпечатком, быстро растворившимся в смердящей реальности тюремного склепа. Два стражника - рослых и красномордых, быстро вошли и встали по обеим сторонам двери. За ними вразвалочку вошел…
        Вальдес? Я почувствовал, как живот свело судорогой от страха. Я не был пугливым, но Вальдес с его руками, вытягивающимися на двадцать шагов, привел бы в ужас и не такого, как я.
        Нет, не Вальдес. Это был человек, старавшийся во всем походить на Вальдеса. Такая же короткая стрижка, светлые, а может быть, специально покрашенные под блондина волосы. Такой же черный плащ и фальшивая улыбка, приклеенная к бледному вытянутому лицу. Но до Вальдеса он явно не дотягивал - ни по росту, ни по жестокой холодной силе. В конце концов, если есть Великий Инквизитор, то, наверное, существуют и просто инквизиторы - не великие. Инквизиторы мелковатые и нагловатые.
        - Эй ты, ничтожный еретик! - Инквизитор ткнул пальцем во Флюмера. - Я вижу, ты тут неплохо устроился. Можно сказать, благоденствуешь на казенных харчах. Пойдем, еретик, сейчас мы поговорим с тобой. Поговорим по душам. Ты ведь любишь вести философские беседы, да, еретик?
        - Отпустите меня… - Флюмер растерянно пятился назад. - О чем с вами можно разговаривать?
        - О чем разговаривать? - Инквизитор ухмыльнулся и стражники дружно хохотнули по сторонам от него. - Ты расскажешь нам много всего интересного, плохой старик! У нас есть специальная комната, где люди становятся очень разговорчивыми! Там есть всякие умные приспособления, которые заставляют болтать таких плохих, грязных людей как ты, со всей скоростью, на которую способен ваш лживый язык! Ты выдашь нам всех своих сообщников, а когда они попадут в нашу обитель закона и справедливости, то в свою очередь выдадут нам всех, кого знают они. Мы вырвем ваше гадючье гнездо еретиков со всеми корнями!
        - У меня нет никаких сообщников! - сказал Флюмер. Он держался мужественно, хотя видно было, что сердце его разрывается от страха. - Сожгите меня, если уж так мне суждено и справедливость умерла в этом мире. Но не трогайте больше никого. Никто не виноват в том, что я знаю правду и отказываюсь признавать вашу ложь.
        - Заткнись, сучий ублюдок!!! - Голос инквизитора повысился до визгливого фальцета. - Ты думаешь, что легко отделаешься? Думаешь, что мы предадим огню твое старое дряхлое тело, сожжем его, и на этом все закончится? Ну уж нет! Мы знаем, что такие мерзкие рассадники зла, как ты, не существуют в одиночку! Вам обязательно нужно собрать себе подобных, сплотиться в маленький смердящий кружок, шептаться за спиной у благородных граждан, распространять идиотские слухи, порочащие Святую инквизицию, Книгу Дум и даже саму Госпожу! Вы любите мерзко хихикать над благопристойными господами, воображая себя умными и свободомыслящими. Так вот, посмотрю я, как ты захихикаешь сегодня под пытками! Как ты будешь рассуждать о правде, вычитанной из дурацких книжонок, когда тебя растянут веревками на дыбе и загонят иглы тебе под ногти. Как ты будешь булькать о справедливости, когда в твой вонючий рот через воронку будут вливать ведро воды. Как ты во всю глотку завопишь о гибели Светлого Мира, когда тебя посадят на кресло с шипами и начнут закручивать винты!..
        Боже мой, как все это было мне знакомо… Я вдруг осознал, что когда-то, в настоящей своей жизни, уже слышал такие омерзительные слова. Возможно, я даже когда-то побывал в инквизиции. И сейчас каждое слово этого негодяя впивалось в мой мозг раскаленным стержнем. Я испытывал невероятные муки, потому что осознавал, что не могу встать и заставить замолчать этого безнаказанного садиста.
        - Эй, ты, инквизитор, заткни хайло! - сказал я. - Ты недостоин даже того, чтобы ловить вшей в бороде этого благородного и образованного господина. Зачем тебе нужно подвергать его пыткам? Чтобы узнать имена сообщников? Черта с два! Просто ты хочешь получить свое тупое собачье удовольствие. Ты будешь смотреть на то, как он мучается, и язык твой будет высунут от похоти и вожделения, и слюна будет капать с него. И каждые полчаса будешь выбегать в соседнюю комнату, чтобы подрочить и кончить на стену. Потому что ты не можешь сделать этого с женщиной. А все твои слова о торжестве закона и Святой инквизиции - не больше чем головка твоего вонючего члена, засунутая между твоими скрюченными пальцами…
        Я не успел договорить. Инквизитор сперва побледнел, затем побагровел, а потом подскочил ко мне и въехал носком своего тяжелого сапога прямо мне в челюсть. Я не отрубился, но способность к членораздельной речи пропала. Я попытался сказать ему, что когда удеру из этой тюряги, сделаю из него отбивную, но смог издать только невнятное мычание.
        - Поистине, демоники - самое отвратительное отродье, когда-либо существовавшее в мире, - заметил инквизитор. - Чего вылупились? - прикрикнул он на стражников. - Берите еретика Флюмера и тащите его в пыточную. - А тобой, Шустряк, - он наклонился надо мной и дыхнул на меня чесночной отрыжкой, - я займусь через пару часов. Обычно мы не пытаем демоников, мы просто жарим их на огне, как поросят. Они прекрасно прожариваются, эти демоники. Но ты, Шустряк, заслуживаешь особого внимания. И я уделю тебе особое внимание. Я думаю, что ты оценишь искусство моего душевного разговора. Ты почувствуешь его всем своим существом. Каждой дрянной частицей своего тела…
        Флюмера уволокли, дверь снова захлопнулась на засов. Я лежал в одиночестве и раздумывал, хорошо ли иметь такой длинный и подвижный язык, как у меня. Пожалуй, меня не зря прозвали здесь Шустряком. За острым словом в карман я не лез.
        На этот раз мой язык, кажется, втянул меня в очередные неприятности - еще большие, чем существовали до сих пор. Я как-то забыл, что костер - это еще не самая худшая пакость, которую способны придумать люди.
        Плохие люди.

* * *
        Не знаю, долго ли я так провалялся. Поскольку мне нечего было вспомнить, я отчаянно скучал. Я фантазировал, заменяя реальность тем, чем я способен был ее заменить. И когда дверь снова заскрипела и открылась, я уже составил в своей голове совершенно безумный план. В конце концов, мне нечего было терять - все равно меня должны были убить завтра. А уж если учесть то, что меня собирались подвергнуть пыткам, то имело смысл умереть до того, как меня начнут истязать. Короче говоря, я уже подписал себе смертный приговор, но перед тем, как его приведут в исполнение, я собирался здорово испортить жизнь тем инквизиторам, которые попадутся мне под руку. В особенности тому, который пинул меня ногой в лицо. Я знал, что мне вполне по силам сделать это. В конце концов, если уж я разделался с профессиональным бойцом Бурым Чертом, то со стражниками и инквизиторами разберусь тем более. Главное - не спешить, сказал я себе. Не делай преждевременных движений, Шустряк. Пусть с тебя снимут колодки. Пусть тебя отведут в пыточную, где может оказаться множество полезных вещичек, могущих выступить в качестве подручных
средств для обороны и нападения. А там увидим…
        Я увидел проблески света в своей совершенно никчемной жизни.
        Итак, дверь снова распахнулась и двое стражников затащили внутрь то, что еще недавно можно было назвать человеком. Человеком по имени Флюмер. Теперь это скорее можно было назвать куском окровавленного мяса, завернутым в лохмотья одежды. Стражники бесцеремонно кинули его в угол камеры и повернулись ко мне.
        - Эй ты, демоник, - сказал один из них. - Я слышал, что ты - знатный драчун? Скажи честно - сейчас ты не собираешься помахать кулаками? Если собираешься, то я оглоушу тебя, и оттащу в пыточную так как оно есть - без сознаниев. Но на твоем месте я пошел бы туда своими ножками. Потому что я иногда не рассчитываю свои маленькие силенки и оглоушиваю насмерть.
        - Я не буду драться, - сказал я честно и скромно. - Я буду вести себя смирно, как овечка. А вы, ребятки, делайте то, что вам положено. Против вас я ничего не имею.
        Они приблизились ко мне. Смотрели на меня с опаской - видать, все же сомневались в моей кристальной честности. У одного из них в руках был здоровенный ключ.
        - Поосторожнее с ним, - сказал он другому стражнику. - Я отопру колодки, а ты приставь алебарду к его башке. Начнет дергаться - руби. Нечего с ними, с демониками, церемониться.
        Он наклонился и вставил ключ в замок. Алебарда застыла совсем рядом с моей головой. А я уже приготовился к действиям. Я передумал идти в пыточную. Я решил, что сразу, как только колодки откроются, засвечу ногой в морду одному стражнику и одновременно выдерну алебарду из рук у другого. Я надеялся успеть.
        Но я не успел. Потому что, как только замок открылся, тот стражник, что стоял у меня над душой, с размаху въехал другому по голове древком алебарды. Бедняга скрючился на полу и схватился за сильно ушибленную головенку. А стражник, ударивший его, отскочил к стене и остался вне зоны моей досягаемости.
        Наверное, я должен был сразу вскочить и напасть на второго стражника. Но я слишком обалдел, чтобы сделать это. Я смотрел на него и не мог закрыть рот.
        - И чего ты ждешь, Шустряк? - поинтересовался стражник. Голос его был довольно тонким, можно сказать, женским. - Вставай, милый мой. Нам надо уходить отсюда.
        Рот мой открылся еще шире. Выглядел я как полный идиот. Я чего-то не понимал.
        - Ты… Это… Ты его чего? - промямлил я. - Вы что, типа, поссорились?
        - Нет. Просто он мне мешал. Я пришла за тобой.
        "Пришла?" Я моргнул глазами и вдруг вместо здоровенного стражника в кирасе увидел девушку небольшого роста, в просторной рубашке, подвязанной пояском и широких штанах - явно не местного покроя. Ту самую китайскую девушку, что помогла мне сегодня во время боя. Очень миленькую, можно даже сказать, красивую.
        Я моргнул еще несколько раз, но девушка не пропала - так и осталась девушкой. Не могу выразить, до чего мне было приятно ее видеть - и не только потому, что она пришла выручать меня. Мне показалось, что в той моей забытой жизни у нас с ней были дружеские отношения. Может быть, даже более, чем дружеские.
        - Чего моргаешь? - спросила она. - Ты что, не узнаешь меня?
        - Узнаю. Почти. Только вот имени вспомнить не могу. Я забыл все. Извини.
        - Ничего страшного. Со мной тоже такое было, когда я попала сюда. Но потом я все вспомнила. И ты вспомнишь.
        - Как тебя зовут?
        - Цзян. - Странное ее имя прозвучало как звон китайского колокольчика на ветру. - Хватит болтать - у нас нет времени. Ты можешь встать?
        - Конечно! - бодро заявил я, и попытался вскочить по-молодецки, но оказалось, что я отлежал обе ноги. В результате подъем мой происходил медленно, с неприличным кряхтением, поминанием нечистой силы и чьей-то матери (чьей конкретно, не помню). К счастью, теперь я был не одинок. Девушка Цзян протянула мне руку помощи. Если говорить точнее, она схватила меня за шиворот и решительным рывком придала мне вертикальное положение. Для девушки столь изящного сложения она была на удивление сильной.
        - Пойдем!
        - Нет, подожди! - Я стоял, прислонившись к стене и чувствовал, как кровь притекает к моим бедным ножкам. - Нам надо взять с собой вон того человека - Флюмера.
        - Ты что? - Цзян посмотрела на меня с недоумением. - Зачем он тебе нужен?
        - Не мне, а нам. Он нужен всему этому миру. А в этой тюряге его убьют. Это Флюмер, книжник…
        - Я знаю, кто он такой. - Цзян озабоченно сжала губы, покачала головой. - Проблема в том, что он не сможет идти сам. Кто его потащит - ты?
        - Я, - заявил я. - Я уже очухался. И без него не уйду.
        Я пересек комнату и склонился над беднягой Флюмером. Досталось ему изрядно - он был весь в крови. Он лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал. Но, по крайней мере, он был жив. В такой ситуации и это - немало.
        Я взял кувшин и вылил остатки воды Флюмеру на голову. Старик застонал и открыл глаза.
        - Пить… - попросил он.
        Я заглянул в кувшин и понял, что только что совершил очередную глупость. Воды в кувшине больше не было.
        - Флюмер, старина, - произнес я бодрым голосом. - Пойдем отсюда. Скоро у тебя будет воды сколько захочешь. Ты сможешь даже постирать свою бороду. Давай уходить, мне здесь не нравится.
        - Что случилось? - Старик приподнялся и я увидел, что он с ужасом смотрит на нечто, находящееся за моей спиной. Я быстро оглянулся и увидел громилу-стражника с алебардой.
        - Не бойся, Флюмер. Этот стражник - наш человек, - сказал я, хотя уже не был в этом уверен. Я вконец уже запутался во всех этих превращениях. Я даже слегка согнул ноги, собираясь прыгнуть на стражника, если он начнет делать что-то не то. Но стражник только нетерпеливо стукнул древком алебарды по полу и сказал голосом Цзян:
        - Шустряк, я с уважением отношусь к твоему любимому занятию - спасать несчастных узников из застенков инквизиции. Но если ты будешь медлить еще хоть полминуточки, то самого тебя не спасет уже ничто.
        - Я никуда не пойду… - забормотал старик. - Нас все равно поймают. Я не могу идти, я не могу даже встать…
        Под это бормотание я нежно обхватил Флюмера, положил его себе на плечо и зашагал по направлению к двери. Весил он немного. Пожалуй, я выдержал бы, если бы нес даже двух таких Флюмеров.
        - Флюмер, дружище, заткнись, - сказал я ласково. - Ты производишь слишком много шума. К тому же у тебя противный тембр голоса.
        Старик замолчал.
        Мы шли и шли, все время сворачивая в какие-то новые коридоры. Впереди двигалась Цзян, которая удачно выглядела стражником. Похоже, она уже основательно изучила это здание. Прежде чем войти в новое ответвление довольно запутанного лабиринта, она заглядывала туда, убеждалась, что проход свободен, и только после этого запускала нас с Флюмером.
        Когда я уже начал громко пыхтеть и пришел к убеждению, что во-первых, старикан Флюмер не так уж и легок, а во-вторых, зря я его с собой прихватил, Цзян тихо сказала:
        - Все. Дальше - выход. Пока нам везло и мы никого не встретили. Мы и не должны были никого встретить - сейчас ночь, а ночью в Обители Закона пусто. Но у входа всегда стоят двое стражников. Что мы будем делать?
        - Скажешь им, что ты сопровождаешь нас куда-нибудь по высочайшему указанию господина Вальдеса. Например, на место казни для предварительной тренировки.
        - Чушь. - Цзян фыркнула. - Что-нибудь поумнее можешь придумать?
        - Притворись самим Вальдесом. Ты же мастер перевоплощения.
        - В Вальдеса не смогу. Я пробовала, у меня не получилось.
        - Ладно. Тогда сделаем так. - Я с удовольствием положил Флюмера на пол и начал нашептывать свой план девушке на ухо.
        План ей понравился - по-другому и быть не могло. Я подумал, что являюсь неплохим тактиком, а может быть, даже стратегом. Мой план действий, несмотря на некоторую сложность и изощренность, отличался изящностью и полным учетом всех специфических особенностей места его проведения. Я даже решил, что при желании мой талант позволит мне руководить небольшой (да почему же небольшой? Большой!) армией.
        Короче говоря, план был задуман, разработан и выполнен тщательно и скрупулезно, пункт за пунктом. Справились мы с ним на удивление легко. Выглядело это так: мы подошли к стражникам, я дал по морде одному, Цзян другому. После чего мы связали их подручными средствами и покинули Обитель Закона, не забыв прихватить с собой Флюмера, который к этому времени оправился настолько, что стал передвигаться на собственных нижних конечностях.
        Мы оказались на свободе.
        День, который начался погано, закончился не так уж и плохо.
        ГЛАВА 3
        Итак, мы двигались по городу. Рассвет уже вытеснил из города тьму: бесшумно, сонно вполз на узкие улочки, вылепил из ночной бесформенности дома, деревья, фонари, булыжную мостовую, растушевал их одинаковой дымчато-серой краской. Я удивленно озирался. Определенно, было в этом городе что-то ненормальное. Я еще не мог сказать что именно, поскольку не помнил, как должен выглядеть нормальный город. Издали каждый дом казался красивым, но когда мы подходили к нему, то непременно обнаруживались признаки какой-нибудь домовьей болезни: ревматически покосившиеся углы, штукатурка, отслоившаяся неровными пластами, червоточины дыр в черепичных крышах, окна, потерявшие свою форму - уставшие сохранять свою прямоугольность и сползающие вниз по стене. Это выглядело так, словно люди не умели ремонтировать свои дома. Не умели, потому что это никогда не было нужно, а теперь вдруг понадобилось, но навык так и не появился. Мы проходили одну улицу за другой, и везде было одно и то же. Нам встречались здания разной формы и высоты, разных архитектурных стилей, но во всех них было что-то общее. Кто-то построил весь этот
город одновременно, - пришло мне в голову. Кто-то выстроил город много веков назад, сообразуясь собственными желаниями и вкусами, населил его людьми - такими, какими он хотел бы их видеть. С любовью и старанием украсил город милыми изящными деталями, подобающими скорее женской романтичной натуре, чем рациональной мужской. И веками поддерживал чистоту и уют в своем городе, а может быть, и чистоту мыслей его обитателей. Чистоту дум . А потом потерял способность делать это. Город начал расползаться по швам, и чистота мыслей сменилась грязью.
        Я увидел фонтан на городской площади. В центре фонтана находилась высокая статуя красивой обнаженной женщины - совершенного создания, предназначенного для любви и счастья. Только лицо этой женщины было искажено болью и невыносимой мукой. Огромные толстые змеи, отлитые из позеленевшей бронзы, окружали ее, и кровь, что била из их открытых пастей, струями текла по белому мраморному телу статуи. Да нет, пожалуй, это была не статуя. Это была настоящая, живая женщина! Она вздрагивала, передергивалась в судороге, когда очередная из змей устремляла вперед свою треугольную голову и вцеплялась в нежную человеческую плоть, оставляя неровную рваную рану. Женщина кричала - страшно, беззвучно. Она пыталась избавиться от оцепенелого своего состояния, преодолеть скованность, чтобы вырваться из круга змей, и не могла этого сделать.
        - Проклятые твари! - Я наклонился, поднял булыжник, вывернувшийся из мостовой, и запустил им в голову одной из рептилий. Бросок был точен, но камень пролетел сквозь голову змеи, миновал его беспрепятственно, как бестелесный призрак. Женщина повернула ко мне голову и я увидел, как узнавание появилось в ее глазах - смутное, недоуменное, продирающееся сквозь вязкий туман забвения.
        - Что это за фонтан? Что за извращенец его построил? - Я схватил Флюмера за руку.
        - Это? - Флюмер щурился, подслеповато всматривался в центр площади. - Раньше этого фонтана здесь не было. Думаю, что и сейчас его нет. Это всего лишь сон.
        - Чей сон? Наш?
        - Сон Госпожи Дум. Сейчас она спит. Люди редко ходят по городу ночью. Но говорят, что если выйти на эту площадь перед рассветом, то можно увидеть сон Госпожи. И еще говорят, что сны ее стали ужасными, такими, как это, - старик вытянул руку вперед и показал на фонтан. - Раньше эта площадь покрывалась ночью благоухающими цветами, и по ней бродили золотые олени. Раньше все было по другому. Госпожа была здорова…
        Я уже знал, что у этого мира был свой создатель, свой Бог, а точнее, Богиня. Знал, что местные жители называют это сверхъестественное существо Госпожой Дум. Я также знал мнение книгочея Флюмера, что Госпожа больна. И сейчас, глядя на город, я вынужден был согласиться с его мнением.
        Ситуация, в которую я попал, совершенно меня не устраивала. В центре больного города я чувствовал себя как Иова во чреве кита, больного раком. А возможно, даже и кита, сходящего с ума.
        (Иова? Кто это такой, кстати? Кто-то из моих прежних знакомых?)
        Внезапно женщина издала вопль - такой пронзительный, что уши мои заложило. Тоска была в этом протяжном вое, и голод, и неукротимая ярость, и угроза - явная, плотная, как ураганный ветер пурги, превращающий кожу случайного путника в заледеневшую жесткую корку. Нежная матовость тела женщины прорвалась сразу в сотне мест кровавыми дырами, тысячи маленьких черных существ полезли сквозь раны, выбираясь наружу. Они спешили, яростно работали острыми членистыми конечностями, раздирая кожу, шлепались в кровь, заполняющую чашу бассейна, перелезали через ее края… Они уже неслись к нам, покрывая мостовую своими блестящими телами, издающими сухой шелест от трения друг о друга.
        Первой опомнилась Цзян.
        - Бежим отсюда! - взвизгнула она. - Они нас сожрут!
        Мы промчались по улице не меньше пяти сотен шагов, волоча за собой задыхающегося Флюмера. Только после этого я позволил себе оглянуться.
        Нас никто не преследовал. Наверно, сон Госпожи не распространялся за пределы этой площади. Впрочем, это было не так уж и важно.
        - У меня тоже бывают ночные кошмары, - сказал я. - Не позавидовал бы я тому постороннему, кто заглянул бы в такой сон. Что, во всем Кларвельте так?
        - Во всем. Везде так, и по другому быть не может, - просипел, переводя дыхание, Флюмер. - Я знаю, что я - живой, самостоятельный человек, зачатый родителями, рожденный матерью, существующий во плоти, имеющий свой разум, суждения и чувства. Я знаю, что все, кто меня окружает - это такие же люди, как я. Но иногда мне кажется, что нас нет. Что мы - лишь плод воображения Госпожи Дум, обрывки ее мыслей, изменчивые и зависимые от состояния ее умственного здоровья.
        - Не везде так, - произнесла Цзян. Во время бегства с площади она снова превратилась из стражника в девушку - наверное, так легче было бежать. - Не во всем Кларвельте так. Флюмер, ты давно был за пределами города?
        - Давно. Пожалуй, так… Давненько…
        Старик не умел врать, и даже маленькая неправда смущенно искажала его лицо, перекраивала морщины на свой манер. Скорее всего, за чертой города он не был никогда в жизни. Что ему было там делать? Какая надобность была покидать пределы обжитого, знакомого города, если о том, что творится вне его, можно было вычитать из книг?
        - Ты когда-нибудь был на отдаленной ферме? Разговаривал с крестьянином, выращивающим хлеб и разводящим коз?
        - Ну да, конечно. - Старикан продолжал врать. Непонятно, зачем ему это было нужно. Может быть, его достоинство уязвляло то, что девушка-чужак знает о его мире больше, чем он сам?
        - Ну и как тебе крестьяне?
        - Ну как? - Флюмер пожал плечами. - Туповатые, исполнительные люди. Неучи с плохими манерами. Созданы Госпожой Дум, чтобы поставлять пищу к столу благородных горожан и снабжать их всем необходимым для правильной жизни…
        - Во, видел? - В глазах Цзян появился ироничный блеск. - Понял, Шустряк, кого ты вытащил из Обители Закона? Знаешь, почему он так говорит? Знаешь, почему он и на самом деле так считает? Потому что так написано в Книге Дум! Он уверен, что он - прогрессивное, свободомыслящее существо. А в действительности он мало чем отличается от всех этих горожан - пузатых, мелких и вонючих. Они ведут тупое существование здесь, в разваливающемся городе: толпами собираются на кровавые зрелища, жрут, пьют вволю и грызутся между собой. Они считают, что это - правильная жизнь! Что так должно быть, потому что по-другому быть и не может. И в чем-то они правы. Суть состоит в том, что здесь, в городе, другой образ жизни немыслим. Влияние этой извращенной твари, Госпожи Дум, отравляет их сознание…
        - А что, где-то может быть по-другому?.. - воскликнул книгочей, собираясь, очевидно вступить с Цзян в научный диспут. - Ты, жалкая демоничка, отродье ада, смеешь порочить светлое имя Госпожи…
        - Флюмер, замолчи, - спокойно сказала девушка. - Сейчас мы выберемся за черту этого гнилого городишки и ты увидишь все своими глазами. Есть еще места, где Кларвельт можно назвать Светлым Миром. Они опасны, эти места, в них много странного. Но там легче дышать…
        - Уйти из города?! - Старик весь передернулся от такого ужасного предложения. - Нет, это невозможно! Там такое… Горожанин не может там жить. Я слышал рассказы тех, кто побывал там. Болезнь Госпожи отражается на окраинах мира еще хуже, чем самом городе!
        - Ты что, намерен остаться здесь?
        - О, да. Конечно! Я спрячусь здесь надежно. Это мой город - я знаю его как свои пять пальцев. И здесь есть люди, которые помогут мне. Не все здесь безнадежно испорчены.
        - Тебя найдут очень быстро, - уверенно произнесла Цзян. - Госпожа не слышит нас, демоников, и именно поэтому мы для нее так опасны. Но она услышит тебя. Она определит место, где ты скрываешься, безо всякого труда. И тогда господин Вальдес с удовольствием придет с тобой побеседовать. Я же говорила тебе, Шустряк - нет смысла вытаскивать его из тюрьмы. Не знаешь ты этих горожан…
        - Я знаю, как избежать этого, - сказал старикан еле слышно, оглядываясь по сторонам. - Есть специальное заклинание, которое оградит меня от проникновения Госпожи. Это заклинание находится в Книге Сокровенных Мыслей. Вальдес знает, что у меня припрятана эта книга. Он догадался об этом. Он схватил меня, чтобы заполучить ее в свои лапы. Но он просчитался. Вы освободили меня, и теперь я стану неслышимым . Стану очень скоро. Я должен успеть это как можно скорее - пока не проснулась Госпожа. И я сделаю это - клянусь Госпо… О, нет! Клянусь честью!
        - Откуда ты знаешь, что ваша Госпожа спит?
        - Все мы знаем это. Я услышу, когда она проснется.
        - Ну ладно, удачи тебе. - Я похлопал старикана по плечу. - Кстати, ты легко отделался сегодня. Почему этот чертов инквизитор не выбил из тебя сведения, где находится Книга Сокровенных Мыслей?
        - Фридрих? - Старик вздрогнул, когда произнес имя инквизитора. - Он перестарался, этот жестокий болван. В чем-то я даже переиграл его. Я быстро потерял сознание и был уже ни на что не пригоден. Я плохо переношу боль. Фридрих слишком рьяно взялся за дело - меня нужно было только щипать, а он приказал рвать мою кожу крючьями. Я думаю, сегодня он даже испугался, что убил меня. Я очень ценен для инквизиции. Я предназначался самому Вальдесу - уж он-то знает дело допроса как никто другой…
        - Все, достаточно! - Цзян поднесла палец к губам. - Мы уходим, Флюмер. Будем надеяться, что тебе повезет. Нам, впрочем, удача тоже не помешает. Пока.
        Флюмер обнял меня на прощание, шепча слова благодарности. Его макушка не доставала мне даже до шеи. Я почувствовал как дрожит его старое изможденное тело. Он бодрился, но кто мог сказать, что получится из его дерзкой затеи - уйти из-под влияния Госпожи? И кто мог сказать, что получится из Флюмера после того, как он этого влияния лишится?
        Для них это было естественно - быть пленниками чужой воли. Они никогда не были свободными.
        Никогда.

* * *
        Улицы города лучами сходились к центру города - я уже знал, что там находится дворец, в котором обитает Госпожа Дум. Флюмер сказал мне, что здание это очень необычно, и я с удовольствием полюбовался бы на него. Но жизни наши были в опасности, и чем ближе к дворцу, тем эта опасность была больше. Мы спешили, почти бежали, двигаясь все дальше от центра. Я ожидал, что в конце концов мы упремся в городскую стену. Но стены не было. Не было и границ города как таковых - просто с каждой тысячей шагов дома становились все разреженнее, уже не наползали друг на друга, не старались вытянуть вверх как можно больше этажей. Самого города становилось все меньше и меньше, и все больше - открытого пространства. Наверное, с увеличением расстояния от дворца влияние Госпожи Дум рассеивалось и те, кто стремился жить под ее контролем, старались выстроить жилье поближе к своей повелительнице, своей Богине.
        Здесь, на окраине города, дома были не столь помпезными и богатыми, никто уже не ставил на крышу флюгеры из золота и не украшал углы зданий красивыми, но бесполезными башенками. Булыжную мостовую сменила простая земля, к счастью, сухая, но все же носящая следы глубоких борозд от колес. Наверное, проехать в дождь здесь было совсем не просто. Зато дорога стала шире, деревья - многочисленнее, выше и зеленее. Воздух очистился от вони, присущей скоплению множества человеческих тел и пропитавшей центр города. И дома уже не выглядели перекошенными паралитиками. Чувствовалось, что люди здесь умеют чинить свое имущество и способны производить что-то своими руками. Вероятно, они не были столь "благородными", как жители центра, но зато вели более самостоятельный образ жизни и меньше зависели от воли высшего разума. Думать об этом было приятно мне - демонику, существу, пришедшему в этот мир извне и никак не зависящему от Госпожи.
        Вскоре дома изредели окончательно и пейзаж, представившийся нашим глазам, наполнил сердце мое радостью. Местность, прежде совершенно плоская, сменилась невысокими холмами, украшенными зелеными шапками рощиц. Ровные долины между холмами были расчерчены аккуратными прямоугольниками обработанных полей. Синие озерца, как глаза просыпающейся после сна земли, безмятежно смотрели в небо - чистое, без единого облачка. Кларвельт все больше становился Светлым Миром.
        На обочине дороги стояла телега. Лошадь, впряженная в нее, опустила голову и щипала траву. Время от времени она делала несколько шагов вперед, перебираясь на новое место. При этом упряжь натягивалась, вздрагивали оглобли, со скрипом проворачивались деревянные колеса и покачивались огромные босые ступни, что торчали из-под рогожки на телеги. Громкий молодецкий храп, что доносился из телеги, был слышен на расстоянии полусотни шагов.
        - Крепко дрыхнет, - тихо произнес я, обращаясь к Цзян. - Это хорошо. Надеюсь, мы его не разбудим. Лишние свидетели нам ни к чему.
        - Ага, - согласилась девушка и тут же пощекотала грязную подошву спящего соломинкой. Нога дернулась и исчезла под рогожкой. Храп немедленно прекратился. Я едва сдержался, чтобы не обругать мою попутчицу неприличными словами. Я схватил ее за руку, намереваясь сбежать и спрятаться где-нибудь в придорожных кустах.
        Впрочем, я опоздал. Человек в телеге резко принял сидячее положение, рогожка слетела с его головы и явила миру розовощекую заспанную физиономию, светлую шевелюру, невероятно взъерошенную и напоминающую сорочье гнездо, и два маленьких, сонно моргающих глазика бледно-голубого цвета. Если бы это существо, столь похожее на поросенка, начало хрюкать, я бы нисколько не удивился. Но оно запустило здоровенную лапу в спутанные волосы, почесало затылок, и сказало:
        - Здорово, Зян. Ты чево? Уже тово? А тырки?
        - Ага. - У Цзян столь сложная фраза, преисполненная тайного смысла, не вызвала ни малейшего удивления. - Доброе утро, Трюф. Как спалось?
        - Хорошо дрыхлось. - Круглые глазки здоровяка изучали меня с некоторым недоверием. - Я говорю, тырки купила?
        - Да купила я твои тырки! - Девушка протянула парню связку каких-то желтых палочек, перевязанных бечевкой. - Шустряк, познакомься, это Трюфель. Мой друг.
        - Здравствуйте, господин Трюфель, - церемонно произнес я, приложил руку к сердцу и слегка поклонился. - Безмерно рад засвидетельствовать свое глубокое почтение…
        - Господин, скажешь тоже!.. - Трюфель развязал бечевку, сунул в рот сразу несколько палочек из связки и захрустел ими с безмятежным удовольствием, как мальчишка. - Хорошие тырки! Сладкие! Почем брала?
        - Три флориньи за пучок.
        - Три?! - Светлые, едва обозначенные бровки Трюфа изумленно поползли вверх. - Да они там очумели совсем! Гадкие жадины! Гадкие!
        - Ладно, Трюф, успокойся! - Цзян полезла в телегу. - Это мой подарок тебе. Я вам всем по связке купила. Кушайте на здоровье.
        - Три флориньи… Гадкие жадины! - бормотал парень, выбираясь из-под своей рогожки и усаживаясь поудобнее. - Да я за три флориньи… Эй, ты, как тебя там? Шустряк! Чево стоишь? Садись. Поехали.
        Он лениво хлестнул лошаденку по крупу вожжами. Телега заскрипела всеми колесами и медленно тронулась с места. Я плюхнулся в душистое сено, лег на спину. Повозка двигалась по дороге, перекашиваясь на неровностях и подпрыгивая на ухабах. Я жевал соломинку и смотрел в небо.
        - Слышь, Шустряк, а ты что, взаправду всех в этом году победил? - Трюфель чавкал своими палочками и я с трудом разбирал его речь. - Чемпиёном, сталбыть, стал?
        - Взаправду.
        - Тут вчера вечером промимо меня один кожевник проходил. Он говорил, что Бурбосе пятьдесят плетёв врезали. А потом в енквизицию забрали. За то, что он демоника укрывал. Тебя, сталбыть.
        - Так ему и надо, - заметил я.
        - Нет, это все равно нечестно! - произнес Трюфель со всей горячность, на которую только была способна его флегматичная натура.
        - Что нечестно?
        - Вот он, к примеру, демоника укрывал, и ему, как господину, только пятьдесят плетёв. А ежели узнают, что я, крестьянин, демоников прячу, то с меня енквизиторы шкуру живьем сдерут! Это что, честно? Я, может, тоже только плетёв хочу? Мне чево пятьдесят плетёв? Тьфу!
        - А чего же ты тогда нас прячешь? - поинтересовался я.
        - А кого хочу, того и прячу, - заявил Трюфель с неожиданным упрямством. - По мне, так вы, демоники, на хороших людей похожи встократ больше, чем эти благородные вонючки. Вон, Зян, к примеру… Как увижу ее, так просто дух внутри перешибает от приятности. Зян, ну так ты замуж пойдешь за меня? В который раз спрашиваю! Иди, не пожалеешь! У меня знаешь сколько еды! За месяц откормлю тебя - толще меня будешь!
        - Не пойду, - сонно отозвалась Цзян.
        - А чево?
        - Не хочу быть толще тебя.
        - Да я пошутил! Не хочешь, не ешь. Мне, может, худенькие нравятся?
        - Трюф, отстань. - Цзян проснулась окончательно, потерла кулачками глаза. - Шустряк, ты не спишь?
        - Нет.
        - Как ты себя чувствуешь? - Девушка передвинулась ко мне поближе и положила голову на мою грудь.
        - Так себе… Главное, жив остался. Это многого стоит.
        - Ты живой, милый мой. Слава Богу! Я думала, что не успею.
        - Ты успела.
        Я протянул руку и накрыл ладонью тонкие пальчики девушки. Чувствовал я себя так, словно вырвался из молотилки - каждая мышца отзывалась на движение надсадной болью. К тому же левый глаз заплыл тонкой щелкой и еле видел, а нижняя челюсть ворочалась при разговоре со скрипом. Но это было не так уж и важно. Главное состояло в том, что Цзян нашла меня. А я нашел ее. Конечно, я не помнил прошлой своей жизни, но мне казалось, что там, в моем мире, я не видел эту чудесную девчушку в течение долгого времени и безумно соскучился по ней.
        - Цзян, ты скучала по мне?
        - Да. Очень.
        - Я тоже. Мне так кажется… Давно ты обитаешь в Кларвельте?
        - На двадцать дней дольше тебя.
        - Ты неплохо освоилась здесь.
        - Ты освоишься не хуже, - уверенно сказала Цзян. - Это не так уж и трудно. Просто тебе не повезло с самого начала. Когда ты провалился в Кларвельт, то появился в одном из маленьких городков. Прямо на площади. Ужасно! Тебя сразу схватили святоши. Ты ничего не соображал, само собой. Сразу было видно, что ты демоник.
        - А ты?
        - Я появилась на ферме. И даже более того - на одной из Дальних ферм. Трюф увидел меня первым, и спрятал меня. Не давал мне выйти из сарая, пока ко мне не вернулась память. Удивительно, как сарай выдержал… - Цзян смущенно улыбнулась, посмотрела на свои руки со следами заживших ссадин. - Я чуть не разнесла этот хлев. Решила, что меня откармливают, чтобы съесть. Знаешь, как он меня кормил…
        - Вот так-то, - отозвался Трюфель. - Вот она, неблагодарность-то, значиться. Я ее самым лучшим потчевал, даже барана зарезал, чтоб отказа ни в чем не знала. Вино, сыр, фрукты и всякое такое - как благородину какую. А она там бушевала в сарае, прямо по стенам бегала. Я ей говорю: "Да не бесись ты, демоничка дурная, людей привлечешь! Тебе пересидеть свой срок надо!" А она знай себе колотит в стены да орет блажь всякую. Страсть, что было. Думал, загребут ее святоши…
        - Знаешь, сколько платит инквизиция за выдачу демоника? - сказала Цзян. - Пятьдесят флоренов. Для крестьянина это целое состояние.
        - И чего же ты, Трюфель? - поинтересовался я. - Почему ты не продал ее? Знаешь, сколько своих тырков ты бы купил на эти деньги? Целую телегу…
        - Не в тырках счастье, - философски заметил здоровяк. - Да я… Я и за сто флоренов ее бы не отдал! - выпалил он, заметно раздуваясь от гордости.
        - А за двести?
        - Не-а! Подумаешь, двести!
        - А за тыщу?
        - За тыщу?!! - Лапа крестьянина озадаченно полезла в соломенную макушку и застряла в путанице волос. - За тыщу… Тыщу флоренов. Это ж сколько тырков получается… Двадцать телег… Или две телеги шкамра, самого свежего… Нет. Не пойдет…
        - Что не пойдет? - ехидно встрял я. - Мало тебе?
        - Да я же сказал тебе, демоник ты чертов! Не отдал бы я ее! - рявкнул Трюфель. - Ни за какие деньги!
        - А меня отдал бы?
        - И тебя бы не отдал!
        - А меня-то почему?
        - А потому что я этих самых енквизиторов терпеть не могу. Они весь наш мир изгадили. И город испоганили до такой невозможности, что и войти туда противно. И Госпожу нашу они отравили - самое святое, что у нас есть. Превратили Светлый Мир в помойную яму! А поэтому делаю я все не так, как велят святоши, а в точности наоборот. И все наши, Дальние, так делают! И будут делать! Подумаешь, енквизиторы! Жрать-то им всем надо! А ежели стражники к нам полезут, так мы своим дрекольем так отчешем, что мало не покажется…
        - Крамольные мысли, однако… - покачал я головой. - Не боишься, Трюфель, что госпожа тебя услышит? И накажет! Накажет оцепенением, и болезнями, и чем-то там еще, чем положено по Книге Дум?
        - Не боюсь, - произнес Трюфель, но вместо бодрости некоторая грусть появилась в его голосе. - Жаль конечно, что так происходит, но поплохела наша Госпожа. В последние годы совсем поплохела. Не достает она до нас, Дальних, своими мыслями. И, значиться, стали мы как бы сами по себе. Пустовато как-то было поначалу, да потом привыкли, даже понравилось. Да и что там говорить, лучше уж так - вовсе без Госпожи в уме, чем с такой дрянью, как нынче в городе…
        - Есть такие земли, которые называются Дальними, - шепнула мне Цзян. - Сейчас мы едем туда. Там все устроено по-своему, необычно. Это странные места - сам увидишь.
        - И долго туда ехать?
        - По местным понятиям - долго. Полдня.
        Ничего себе - долго. Полдня на телеге, которая еле плетется. Судя по всему, Светлый Мир был весьма небольшим территориальным образованием.
        - Тогда я буду спать, - объявил я.
        И заснул.
        ГЛАВА 4
        Спал я достаточно долго. Во всяком случае, когда я проснулся, солнце уже проделало половину пути от верхушки небесного купола к горизонту. Я повернулся и увидел две спины - Цзян и Трюфеля. Они о чем-то негромко беседовали. Телега все так же погромыхивала и подпрыгивала на колдобинах неровной дороги. Но вот то, что окружало на со всех сторон, совсем не было похоже на пейзаж, который я видел утром.
        Для всего этого уже мало подходило название Светлый Мир. Скорее, это можно было бы назвать Странным Миром. Во всем присутствовало нечто неустойчивое, нереальное, вызывающее тревогу. Облака в потемневшем небе напоминали формами хищных тварей, они передвигались с разной скоростью, разевали гигантские пасти и поглощали друг друга. Справа от дороги высился старый и мрачный лес, и те звуки, что доносились оттуда, мало напоминали пение птиц. Зловещий посвист и голодное цвиркание временами переходили в вопли - отдаленные, но исполненные такой боли и отчаяния, что кожа покрывалась мурашками. Слева находились поля, нарезанные на правильные, относительно небольшие прямоугольники. На них росло что-то фиолетовое и голубое, перемежающееся широкими зелеными пространствами. Сперва мне показалось, что все пространство засеяно цветами - фиалками, васильками или чем-то подобным. Но, пока я всматривался в одно из полей, стараясь определить, что же там все-таки растет, оно проявило неожиданную прыть. Оно начало переползать на другое место. Ровные границы поля пришли в движение - невероятное, но совершенно явное.
Фиолетовый прямоугольник шустро прополз сотню шагов и остановился. Кзади от него осталась широкая пожелтевшая полоса.
        - Эй! - Я приподнялся на локте. - Цзян, Трюф, вы видели? Поле ползло!
        - Ага. - Трюфель оглянулся на меня, моргнул светлыми глазками и повернулся обратно.
        - Что - ага?!
        - Ползло, - равнодушно констатировал Трюфель.
        - Это, что, нормально, по твоему?!
        - Ага.
        - Значит, оно ползло, - произнес я зловещим голосом, испытывая желание вскочить и треснуть невозмутимого крестьянина по макушке. - И для чего же оно это делало?
        - Оно пасется.
        - То есть как пасется? - опешил я? - Там что, не растения, а животные какие-нибудь?
        - Там аррастра.
        - Это животные такие?
        - Это аррастра. Ну такие, с листиками и цветочками…
        - Растения, значит?
        - Ну да.
        - А чего же они тогда ползают?! - завопил я.
        - Пасутся.
        Я в изнеможении свалился обратно в сено.
        - Останови, - сказал я.
        - Зачем? На аррастровое поле захотел сходить? Это сейчас нельзя - аррастру трогать. Она еще незрелая. Может наброситься.
        - Иди ты к черту со своей аррастрой. Мне отлить надо. Останови.
        - А! - произнес Трюфель с неожиданным облегчением. - Так бы сразу и сказал. А то я думал, ты поползать решил. Бывают у нас такие чудаки - в аррастре поздней весной ползать. Говорят, удовольствие необнакновенное - как будто живым на небо попал. Тут конечно, знать надо, как это делать. Не прозевать, когда поле переползать начнет. У нас вот Густав в прошлом годе так наползался, что и заснул прямо на поле. Ну, оно по нему и прошлось. Смотреть страшно было - шкуру живьем сорвало. Сам виноват. По мне, так дурь все это - по аррастре ползать…
        - Слушай, если ты сейчас не остановишь, я тебе все сено обмочу, - сказал я.
        - А, да. Прощения просим. Только быстро давай - место тут гиблое, надолго останавливаться нежелательственно.
        Он натянул вожжи и кобыла остановилась. Я резво соскочил с телеги, и прихрамывая на отлежанной ноге, помчался в лес. Собирался спрятаться за ближайшим деревом, дабы беспрепятственно совершить естественный процесс. Я переступил границу леса и начал спешно развязывать проклятые веревочки на штанах, путаясь в них пальцами. Я стремился обогнать свой мочевой пузырь, и поэтому совершенно не обращал внимания на то, что происходило вокруг. А между тем лес явно заметил мое присутствие. Он затих. Прекратились лихие посвисты, и только шум ломающихся ветвей в отдалении напоминал о том, что лес жив и обитаем.
        - Назад, дурак! - бешено завопил Трюфель. - Быстро назад!
        Я еще не успел сообразить, что происходит, а он уже мчался ко мне, проявляя неожиданную для такого увальня прыть и размахивая топором с длинной рукояткой. В то же мгновение оглушительный свист раздался у самого моего уха. Я повернулся и увидел тварь, сидящую на дереве.
        Она почти сливалась с темной растрескавшейся корой, и только голова ее, размером с собачью, выделялась ярко, потому что светилась, излучая зеленоватое сияние. У твари было четыре челюсти, и когда она беззвучно разевала их, видно было, что все они усажены длинными зубами в несколько рядов. Длинный раздвоенный язык не был похож на змеиный - скорее он напоминал черную вилку с двумя острыми зубцами и жестко двигался вперед и назад в глубине пасти. Остальное я рассмотреть не успел.
        Я дернулся назад, собираясь немедленно сбежать, но хищная тварь снова издала свой свист и ноги мои замерли. Они не слушались меня, мои прежде безотказные ноги. Это было ужасно. Я понял, что сейчас меня будут есть.
        Все это длилось не дольше, чем один мучительный вдох, но время растянулось для меня, как это всегда было в моменты смертельной опасности. Я увидел, как широко раскрылись все четыре челюсти, образовав подобие огромного четырехлепесткового цветка и жало-язык высунулось вперед как смертельно опасный пестик. Все это сооружение начало вращаться, слилось в единый круг, превратилось в приспособление для пробуравливания всего, что попадется на пути. Четыре длинные мускулистые конечности вздулись буграми мышц, напряглись, резко оттолкнулись от ствола дерева. Существо выстрелило собой в мою сторону, прошило воздух как снаряд, направляясь точно в мою голову. Если бы оно достигло моей бедной башки - симпатичной, но глуповатой, оную башку срезало бы начисто. Но я все же успел нагнуться, насколько это позволяла мне сделать моя верхняя, неонемевшая половина туловища. От резкого движения я потерял равновесие и свалился вперед. Проклятая тварь пролетела прямо надо мной, едва не задев, и врезалась в землю. В то же мгновение маленькие сильные руки вцепились в мои лодыжки и потянули прочь из леса. Физиономия моя
чиркнула по земле, к счастью, покрытой мхом, но несколько камней все же отметили этот путь чувствительными царапинами. Цзян выволокла меня на дорогу и теперь я мог видеть, как Трюфель добивает топором ту гадину, которая собиралась мной пообедать. Ошметки черной шкуры летели во все стороны.
        - Трюф, назад! - взвыла Цзян. Увлекшийся процессом разделки туши Трюфель скакнул на дорогу как кузнечик, и кажется, вовремя. Еще три хищника со светящимися головами возникли словно ниоткуда на деревьях и тут же совершили одновременные прыжки. Поскольку Трюфель вовремя исчез из опасной зоны, все три живых бурава столкнулись в воздухе. Сперва трудно было понять, что происходит в этом свистящем и барахтающемся черном клубке, но скоро выяснилось, что уцелела только одна из тварей - остальных разметало в клочья. Тварь-победительница теперь пожирала то, что осталось от ее незадачливых коллег.
        - Господи… - Я с ужасом осознавал, что остался жив лишь чудом. - Что это за уроды такие? Кошмар… Это что, демоны?
        - Это мясоверты. - Парень вытирал топор о траву. - Они вроде бы как не демоны, а животины такие. Дрянные животины, конечно. Тут все стало дрянным в этом лесу, после того как он испортился.
        - Испортился?
        - Ну да. Порченым стал. Я ведь, бывал, еще ребятенком в этот лес по грибы-ягоды ходил. И дрова крестьяне рубили без боязни всякой, и на оленей охотились в восьмой месяц, как по законам и положено, а на птиц силки ставили так вообще круглый год. Хорошим местом были наши леса, самой Госпожой созданные для подспорья человеку и отдохновения его. А потом, два года назад, случился вдруг Черный День, а опосля него все пошло наперекосяк. И до Черного-то Дня жизнь становилась с каждым днем хужее. Ежели, к примеру, раньше Госпожа нам всегда говорила, когда вовремя пшеницу сажать, а когда сено косить, предупреждала, когда дождь сильный зарядит или град пойдет, то в последние годы перед Черным Днем стала все больше невпопад угадывать. К примеру, предупредит нам солнышко, а вместо того вдруг снег пойдет да все всходы поморозит. До того дело дошло, что многие Госпожу-то и слушать перестали. Слух появился, что Госпожа наша того… Умом малость повредилась и сама не знает, чего говорит. И ведь знаешь что: тот, кто Госпожу слушать перестал и своим умом жить начал, вроде бы как и из неурожаев выбрался. То есть
потихоньку так оно и произошло - жрать-то надобно… Вот и все мы, Дальние крестьяне, стали жить вроде бы как самостоятельно. Конечно, вальдесовы подручники тут слонялись, вынюхивали, не развелось ли среди нас какой-нито ереси. Да только что с нас, олухов деревенских взять? Какая у нас ересь, ежели мы и читать-то не умеем? Обложили нас новым налогом да отстали.
        Короче говоря, жизнь вроде бы по-новому налаживаться начала, да возьми и случись этот самый Черный День. Потемнело все сверху, как сейчас помню, - Трюфель ткнул пальцем в небо, - снег посреди лета повалил, - да такой буран, хуже чем зимой. Зверье всякое из лесу побежало на поля, повытоптали все посевы. Птицы замертво начали с неба падать. А люди словно с ума посходили - кто в бешенство впал и начал на всех с кулаками бросаться, кто память потерял, в поле поплелся, да так там и замерз. Ну да что там говорить, - парень помрачнел лицом, - тот был еще денечек, думали, не переживем его.
        - С ума, значит, все посходили?
        - Ага. Мы ж привыкли все время слушать Госпожу. Как неприятность какая случилась - позови Госпожу, и она добрый совет даст. А тут вдруг все люди, как один, слышать голос Госпожи перестали. Не могу рассказать, до чего неприятно это для нас было. Все равно как половину своего разума потерять. Кое-кто говорит у нас, что в этот день Госпожа Дум померла, потому как мы, Дальние, с того дня ее вовсе слышать перестали. Только я думаю, что все это сущая ерунда. Ведь горожане-то ее слышат, да и Ближние крестьяне слышат, только тихо, а значиться, жива она. По моему разумению, в этот день случилось какое-то большое колдовство. Большое и жутко недоброе.
        - Ну а дальше что?
        - Ну что дальше? - Трюфель развел руками. - Все ж-таки пережили мы это гиблое лето. Неурожай, конечно, большой вышел, народу много перемерло, а нового не народилось взамен умершего, как то всегда бывало. Но пережили. И к порядкам новым начали привыкать - вернее, к беспорядкам. Раньше ведь как было - из года в год одно и то же. Сколько человек в деревне померло, столько же и родилось. Сколько оленей в лесу добыли, столько же и снова появится. Пшеница завсегда к Житной неделе поспевала, а ячмень - к Заячьему дню. Дрова заготавливали в лесу в восьмой месяц, и в это время зверье на людей никогда не кидалось. Из века в век так было, и сомневаться в этом в голову никому не приходило. Потому что так было заведено Госпожой и записано в Книге Дум. А тут вдруг все пошло поперек обычая. Погода словно взбесилась, рыба в речке стала горькой на вкус, пшеница стала ветвиться на манер кустов - ажно молотить страшно. Лес испортился - не сразу, конечно, только с каждым разом стало все опаснее соваться туда - такие нечисти стали появляться, что этот мясоверт по сравнению с ними мухой покажется. - Трюф погрозил
опасно притихшему лесу кулаком. - И аррастра эта тогда же появилась. Сперва она просто новым сорняком была в хлебах - наподобие цикория. А потом, глядишь, в поля собралась, тогда мы и углядели, что цветочки эти ползать могут. Тут-то мы ее аррастрой и прозвали, "ползучкой", значиться. Ну, боролися мы с ней кто как мог. Выпалывали с корнями. Скоту пробовали давать - так он от этой травки как чумной становился. Начали мы тогда аррастру в кучи сваливать да жечь. Так что ты думаешь - так нам это занятие понравилось, что вся деревня работу забросила, и только жгла аррастру. Потому как если в арастровом дыму постоять, настроение такое хорошее становилось, что лучше не бывает. Кажется тогда, что все вокруг добро-волшебное, и легкость в теле необнакновенная появляется, и бабенки все вдруг такие хорошенькие становятся, что хочется немедленно поиметь всех сразу. Что мы и делали… - Трюфель порозовел и смущенно кашлянул в кулак. - Ну в общем, две недели все Дальние крестьяне ничего не делали, окромя как жгли эти цветочки и занимались блудом прямо у друг друга на виду. - Трюфель покраснел окончательно. - А потом
появился цельный отряд стражников, ввалил всем селянам по десять плетёв и объяснил, что нюхать аррастру - смертный грех и наказываться будет вырыванием ноздрей и выкалыванием правого глаза. А вся аррастра принадлежит лично Госпоже Дум. Окромя того, предписано нам было выращивать эту мерзость на особых полях, и на каждую деревню была наложена аррастровая подать, причем немалая. Хошь-не хошь, пришлось нам высаживать этот вредный сорняк на своем ячмене, чтобы он на нем пасся. Да надо еще собирать аррастру осенью, сушить ее, сдавать ее стражникам, да следить при этом, чтобы не нанюхался ее кто по глупости, потому как наказать за это могут всю деревню…
        - Трюф, - Цзян тронула не в меру разговорившегося парня за руку. - Пойдем отсюда, а? Не нравится мне этот лес. Сейчас выскочит оттуда кто-нибудь похуже мясоверта…
        - Чево? Лес?.. - Крестьянин мотнул головой, приводя в движение свои неповоротливые мысли. - А, лес! Не, сейчас ничево не будет. Днем все нечисти через границу леса переползти не могут. Ты не бойся. Вот ночью - тогда оно конечно. Тогда здесь лучше не появляться.
        Я вглядывался в мрачную живую чащобу и мне казалось, что я вижу, как быстрые темные тени передвигаются там, прыгают с дерева на дерево, проносятся в кустах, раздвигая их с едва заметным шелестом. Лес ждал, когда какой-нибудь неосторожный олух, вроде меня, войдет в него и предоставит свое тело на растерзание голодным зубастым тварям.
        Черта с два!
        Я отвернулся от Цзян и Трюфеля и помочился на дорогу. Удобрять лес мне больше не хотелось. Не был он достоин этого.
        - Поехали, - сказал я, завязывая веревочки на штанах. - Солнце уже садится. Что-то не хочется мне ночевать на дороге.

* * *
        Мы с Цзян жили на ферме Трюфеля уже два дня. Нас держали взаперти, как некогда Цзян. Конечно, теперь хозяева не боялись, что мы сбежим. Однако днем высовываться из сарая было опасно. Как утверждали приютившие нас Трюфель и его папаша Мартин по кличке Лысый Хомяк, святоши так и шныряли вокруг. А ночью я и сам не решился бы шляться по Дальней деревне. Вечно голодные твари, мерзкие и непонятные, выходили по ночам из леса и шастали по окрестностям. Только за последний год они умудрились разорвать чытырех незадачливых сельчан, по пьянке вышедших облегчиться на улицу посреди ночи. Я не хотел пополнять собой траурный список.
        - Вот, значиться, приходили сегодня три доменуканца, святоши енквизиционные, значится! - Мартин Лысый Хомяк стоял в центре нашего сарая, расставив ноги, уперев руки в бока, и рассказывал последние деревенские события. Он был очень доволен своей сообразительностью, этот пожилой крестьянин. - Говорят, именем закона, отвечайте, смерды, не скрывается ли в оной деревне или других известных вам местах беглый демоник по кличке Шустряк, особливые приметы: высокий, не толстый, глаза зеленые, на спине следы от плетёв и драться умеет здорово. На что я и отвечаю со всей честностию: нет мол, господа енквизиторы (жабоглав вам в глотку), подобного отродья не видывали, а ежели бы и появился в наших краях истый демоник, так давно бы отдаден он был в ваши справедливые руки, как то и положено по закону, ибо народ у нас, как вы знаете (дурни вы расфуфыренные), законопослушный и к порядку приученный. Ничего такого мы не видывали, говорю. А эти самые святоши, значиться, глазами меня так и сверлют, чуть ли не в душу пытаются залезть. Только это без толку. Раньше ведь как было? Человек и соврать-то не мог, потому как
только неправду он говорить начинал, Госпожа Дум все это слышала, и знак святошам подавала, что врет, мол, человек. А теперь что? Госпожа до Дальних силою своею не достает, и, значиться, енквизиторам только на себя рассчитывать приходится. А своими башками они работать не привыкли…
        Лысый Хомяк разливался соловьем. Любил он поболтать, да и похвастаться любил, что там скрывать. Был он изрядно похож на сына своего, Трюфеля, только старее лет на сорок (Трюф был младшим из трех его сыновей), и, соответственно, толще в два раза, красномордее раза в три и морщинистее - не могу даже сказать во сколько раз. Вероятно, шевелюра его тоже некогда представляла собой сорочье гнездо, но годы выщипали огромную загорелую плешь посреди волосяного раздолья, так что теперь голова Мартина имела форму гигантской груши с лысой макушкой и закругленным широким основанием, образованным толстыми щеками и сглаженным подбородком. Внешность Лысого Хомяка оправдывала его прозвище.
        - Слушай, Мартин, а как же Вальдес? - перебила Хомяка Цзян. - Я знаю, что он регулярно отлавливает демоников и сжигает их на Площади Правосудия. Может быть, у Вальдеса есть какой-то способ чуять демоников? Вынюхивать их на расстоянии?
        - Что-то не так с этим Вальдесом, - заявил Хомяк, помрачнев при упоминании имени великого инквизитора. - Демоников-то он ловит частенько, кто бы с этим спорил. И волшебник он тоже взаправдашний, это ежу понятно. Да вот только все равно что-то с этими демониками не так. Слишком уж их много стало. И вот что меня, сталбыть, удивляет: не похожи они на злодеев, чтобы там Вальдес и его прислужники не говорили. Эти самые демоники больше похожи на обычных людей, которые неведомо как очутились в незнакомом месте и никак понять не могут, что с ними такое приключилось и что им теперя делать. Оно, конечно, сразу видно, что они откуда-то из другого мира к нам попали, потому как повадки у них странные донельзя. Только не похожи они на злобных тварей. Я думаю, здесь таится какой-то обман. Вот у нас в деревне Эрих живет, он мужик умный, читать даже умеет. Он вот что придумал: наверное, говорит, где-нибудь дырка между вельтами образовалась. Люди из других вельтов через нее к нам и проваливаются - нечаянно. А здесь уж становятся демониками…
        - Папаня! - кулак Трюфеля забарабанил в дверь снаружи. - Выходи скоренько! Там еще два стражника пришли, тебя требуют.
        - Тьфу ты! - Хомяк сплюнул на пол. - Да когда ж они угомонятся-то? Взаправду, что ли, чего чуют? Лезьте снова в подпол. И не высовывайтесь, пока не скажу.
        И ушел, задвинув дверь снаружи на щеколду и навесив на нее здоровенный замок.
        Пока нам везло - сарай этот не обыскивали. Но если бы стражники и пришли сюда, они не увидели бы ничего, кроме ворохов старой соломы на полу. Прятались мы надежно.

* * *
        Там, за стенами сарая, вечерело. Я мог увидеть это, приложив глаз к щели в стене. Солнце спряталось за кронами садовых деревьев, но еще не сползло окончательно за горизонт, бросало спокойные предсумеречные блики сквозь колышущуюся листву и раскрашивало небо в оранжевый цвет. Я стоял и рассматривал закат Светлого Мира одним глазом. Мне отчаянно хотелось на свободу.
        Два дня прошло, а память ко мне так и не вернулась. Я уже начинал беспокоиться по этому поводу. Не то что бы я чувствовал себя ущербным, не имея доступа к собственному прошлому, но мне хотелось верить в то, что там, в своем мире, я был таким же умным, как Цзян. Эта девушка вызывала у меня все большее восхищение. Я надеялся, что там, в прошлом, я был умнее чем здесь. Потому что по сравнению с этой девчушкой я казался себе неотесанным мужланом, а порою - полным дураком.
        Но самое главное состояло в том, что, кажется, я влюбился в эту девчонку. Не то чтобы втрескался в нее по самые ушки, но обнаружил, что не могу смотреть на нее спокойно. Была она такая ладненькая, тоненькая, миленькая. Она так красиво двигалась, когда выполняла свою гимнастику. А от ее нежного, мелодичного голоска я просто балдел. Правда, она мало разговаривала со мной. Я, конечно, приставал к ней с вопросами, постоянно надоедал ей - расскажи, мол, что-нибудь про наш мир. Но она отнекивалась.
        - Цзян, ну почему ты такая свинка? - Я снова завел свою песенку. - Почему ты ничего не говоришь мне? Я хочу знать, что это за мир, из которого мы пришли?
        - Ты вспомнишь все сам. Это должно быть именно так. Сам.
        - Ну почему я должен все делать сам?
        - Чтобы снова стать самим собой.
        - А это хорошо - стать самим собой? - поинтересовался я. - Каким человеком я был? Может быть, я был таким мерзким, что лучше мне и не возвращаться в прежнее состояние? Каким я на был самом деле?
        - Ты был просто ужасным. Но для меня ты был самым лучшим. И всегда будешь для меня лучшим. Во всех мирах, которые существуют и будут существовать.
        Вот так-то, ничего себе признание. Я стоял и смотрел на Цзян, глупо открыв рот. А она приподнялась на цыпочки, обвила мою немытую шею руками и нежно поцеловала меня. Пожалуй, этот поцелуй нельзя было назвать просто дружеским - все вспыхнуло внутри меня и встрепенулось снаружи - там, где и должно было встрепенуться. Но я не успел ответить так, как хотел. Она отстранилась, провела ладонью по губам, упрямо покачала головой. Слегка помрачнела даже. Наверное, не все в наших прежних отношениях было безоблачно.
        - Ты… Ты любила меня там?..
        - Да. Я и сейчас тебя люблю. - Она смотрела в пол и выводила тапочкой узоры в пыли.
        - Мы… - Я пытался найти слова, звучащие не слишком грубо. - Цзян, мы занимались с тобой любовью?
        - Да.
        - Да?! - радостное изумление прозвучало в моем голосе.
        - Только один раз. Ты всегда избегал этого. Ты не хотел трогать меня, потому что я была еще девочкой. Но один раз это случилось - и это был первый раз в моей жизни. - Она подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза. Язычок ее облизал губы, пересохшие от волнения. - Наверное, это было лучшее, что было в моей жизни. А потом мы расстались. Я думала, что навсегда.
        - Цзян, милая… - Я схватил ее за руку, заговорил торопливо, боясь опоздать, упустить волшебный миг, когда души наши уже соприкоснулись, а тела еще не дотянулись друг до друга. - Как это чудесно, что мы снова встретились! Теперь никто не мешает нам…
        - Нет. - Она вырвала свою ладошку из моих пальцев. - Нет.
        - Почему?! - Наверное, мне нужно было произнести это слово вкрадчиво, нежно, заботливо, как и положено в начале тех уговоров, что заканчиваются постелью. Но я взвыл от боли, как человек, которого угостили хорошим пинком между ног. - Почему, Цзян?! Что ты такое говоришь?! Ты же хочешь меня, я знаю это! Только не ври, не говори "нет"!
        - Я хочу тебя. Хочу. - Она снова уставилась в пол. - Я всегда хочу только тебя. Когда я ложусь спать, я представляю, что мы лежим с тобой… и ты целуешь меня… везде… и я глажу себя пальцами там… ну, ты знаешь где… И мне кажется, что ты меня… что мы любим друг друга, и тогда мне становится совсем хорошо. И я засыпаю, обняв вместо тебя подушку. Вчера ночью я тоже делала это, когда ты заснул. Каждую ночь так. Да. Каждую ночь…
        "Каждую ночь", - шептала она, и глаза ее наполнялись слезами. А я… Что же я? Я слышал от милой девочки такие интимные подробности, что впору было самому кончить немедленно. И при этом совершенно не представлял, что я могу сказать ей сейчас.
        - Цзян… - Я шлепнулся на колени, обхватил ее, уткнулся лицом в ее живот. - Ты пришла, чтобы спасти меня. Спасибо тебе , Цзян. Я люблю тебя…
        Я шептал горячо и искренне. Я любил ее всегда, всю жизнь. Я готов был простить ей даже то, что она не хотела спать со мной сейчас. Потому что она была, существовала, и самим существованием своим в этом месте вносила в мою жизнь смысл. Теперь я знал, для чего живу.
        - Там, в нашем мире, ты не любил меня, - произнесла она резко, даже зло. - Это я любила тебя. Я бегала за тобой как собачка, а ты удирал от меня и прятался от меня в постелях длинноногих грудастых девок, счастливых тем, что ты их осеменяешь. Ты оправдывался тем, что любишь какую-то девушку, имени которой не знаешь. Ты искал ее. Искал во всех постелях нашего городка!
        Ее неожиданные слова падали на меня, как капли ледяного дождя, и кожа моя покрывалась мурашками.
        - Прости, Цзян, - растерянно пробормотал я. - Мне даже нечего сказать в оправдание, потому что ни черта не помню…
        - Именно так все и было. Я злилась, психовала, потому что считала все это лживой отговоркой. Но хуже всего то, что все это оказалось правдой. Однажды ты нашел ее - свою девушку. И места для меня в твоей жизни не осталось совсем. Я ушла, чтобы не мешать вам. Уехала очень далеко, чтобы попытаться забыть тебя. И не смогла забыть.
        Я готов был выть от тоски. Я совершенно не помнил эту самую ТУ ДЕВУШКУ и не хотел ее вспоминать. Я сжимал руками горячее тело Цзян, чувствовал под тонкой тканью ее нежную кожу. Я вдыхал ее запах. Я был возбужден так, что терял разум. И вместо того, чтобы делать то, что хотел, что долженбыл делать, я терял время и искал слова, и произносил их, надеясь, что они могут помочь хоть в какой-то степени. Она была здесь - моя Цзян. Любовь к ней раздирала мою душу, царапала душу изнутри острыми когтями, требуя выхода.
        - Но ты же сказала, что мы все-таки сделали это… Что я был твоим первым…
        - Мы выполнили с тобой ритуал. Просто ритуал. Так получилось, что я должна была принести в жертву свою девственность. И исполнить эту процедуру должен был именно ты. Так сложились обстоятельства… Ты сделал это при всех. Все отвернулись, они не смотрели на нас. Но твоя девушка… Она смотрела. Я видела это. Она смотрела на нас и плакала.
        - Прости, Цзян…
        - Ты не виноват. Так было предначертано судьбой. Мы сделали тогда все правильно. Если бы не мы, погибли бы все. - Цзян провела рукой по моим волосам. - Тогда ты был нежен со мной. Мне даже не было больно. Мне даже показалось тогда, что ты любишь меня - хотя бы в эти минуты. Спасибо тебе, Шуст… Шустряк.
        Она споткнулась о мою кличку как о камень, лежащий на дороге в неожиданном месте.
        - Я люблю тебя, Цзян, - тихо произнес я. - Я не хочу ничего знать о том, что было в нашем мире. Все это осталось за пределами Светлого Мира - и та моя девушка, и моя прошлая жизнь. Ты пришла сюда, чтобы найти меня. Ты спасла меня. И теперь мы начнем все сначала. Мы обретем себя истинных. И любовь станет нашей истиной…
        - Ты не знаешь самого главного. - Она прикоснулась к моей голове, провела рукой по волосам, и я почувствовал, как дрожат ее пальцы. - Ты пришел в этот мир не нечаянно. И я тоже. И еще несколько людей, которые прорвали врата миров и пришли сюда вместе с нами. Все мы пришли сюда с одной единственной целью - спасти девушку.
        - К-какую де-девушку? - Я начал заикаться от волнения, я почувствовал, что лечу в пропасть и ничего не могу с этим поделать. Не за что мне было зацепиться.
        - Ту самую девушку. Твою девушку . Лурдес.
        Лурдес… Лурдес. Я напряг все свои извилины, но так и не мог вспомнить, кому принадлежит это имя. Ага, Лурдес, значит. Моя девушка по имени Лурдес. Значит, весь этот сыр-бор из-за нее. А я даже не могу ее вспомнить.
        - Я не помню ее, Цзян, - честно сказал я.
        - Ты вспомнишь ее, Ш… Шустряк. - Она снова запнулась, выговаривая мою кличку. - Ты вспомнишь ее, Шустряк, и все встанет на свои места. Ты вспомнишь, что любишь ее, а не меня.
        - Почему ты называешь меня Шустряком? - воскликнул я с негодованием, дурацкое прозвище все больше раздражало меня. - Ты же знаешь мое настоящее имя! Знаешь?!
        - Знаю.
        - Как меня зовут?
        - Не скажу.
        - Я хочу знать свое имя! - Я вскочил на ноги, схватил девушку за плечи и встряхнул так, что голова ее мотнулась. - Я имею право знать его!
        - Ты сам должен вспомнить его. Вспомнить свое имя и все остальное, что было в твоей жизни. Если я произнесу твое имя сейчас, оно останется для тебя ничего не значащим словом. Ты сам вспомнишь все.
        - Когда?! - я сжал пальцы так, что она сморщилась от боли.
        - Не знаю! Отпусти меня, синяков наставишь! - Она высвободилась, пошла в угол сарая, потирая плечо. - Я буду спать. - Она улеглась на свой тюфяк, набитый сеном, повернулась лицом к стене, обняла обеими руками подушку как лучшего, безотказного друга, и затихла. Только ноги ее двигались едва заметно.
        Интересно, она снова представляла себе, что обнимает меня? Почему-то я почти не сомневался в этом. Дико было все это - девчонка лежит на полу, и стискивает свою подушку, набитую сеном, и трет ногами друг о дружку, и мучается оттого, что в сарае слишком светло, и она не может погладить себя рукой так, как она привыкла это делать. А я живой, настоящий я, стою в пяти шагах от нее и дымлюсь от возбуждения. Смотрю на то, как она заменяет меня настоящего мной воображаемым, знаю, что все это неправильно, и ничего не могу с этим сделать. Просто ничего.
        - Не смотри. - Цзян, не оборачиваясь, нашарила за спиной покрывало, натянула его на себя. - Не подглядывай, погаси свет. Я стесняюсь.
        - Ты не можешь заснуть просто так? Без меня - того, которого ты сама себе придумываешь?
        - Иногда могу. Но сейчас - нет. Погаси лампу, пожалуйста…
        - Понятно.
        Я взял свой тюфяк и положил ее рядом с постелью девушки, аккуратно пристроил рядом подушку, дунул на фитиль и лампа погасла. Я стянул через голову рубашку, развязал тесемку штанов и снял их.
        Я лег на бок рядом с Цзян и потянул на себя покрывало.
        - Это мое одеяло! - сердито фыркнула она и попыталась завернуться в ткань, как гусеница в кокон.
        - Ты жадина, Цзян! - сказал я ей на ухо. - Гадкая жадина! Ты же знаешь - покрывало есть только у тебя. И я всегда уступал его тебе - потому что ты девушка. Но теперь я снял с себя всю одежду, я голый. И без одеяла я замерзну. Я замерзну и простужусь. И буду долго болеть - кашлять. Чихать… Может быть, я даже умру. Прямо сейчас…
        - Оденься…
        - Ни за что. Не оденусь даже за сто связок тырков.
        - Ты дурак…
        - А ты - гадкая жадина.
        - Ты правда голый? Ты врешь, да? - Голос ее пресекся взволнованной хрипотцой.
        - Абсолютно голый. Голее не бывает. Можешь проверить.
        - Врун. - Ручка Цзян выскользнула из-под одеяла и заскользила по моему бедру. Она по-прежнему лежала ко мне спиной, но попка ее сделала непроизвольное движение и прижалась к моему паху, слегка придавив то, что и так уже едва не лопалось.
        - Зачем ты это делаешь?! - Пальцы девушки остановились на моей ягодице, замерли там в нерешительности, но пока не торопились уходить. - Зачем? Ты же знаешь, что я все равно тебе не разрешу.
        - Ты думаешь, что я - это он? - Я не только шептал в ее нежное ушко, я облизывал ее ухо и чувствовал, как она вздрагивает от этого всем телом. - Ты думаешь, что я - Шустряк? Этот глупый верзила с зелеными глазами? Нет, солнышко. Я - это я. Я прихожу к тебе каждую ночь. Каждую ночь я прижимаюсь к тебе, едва ты закроешь свои милые, любимые мной глазки. Я всегда живу в твоей постели. Я прячусь в твоей подушке, обнимаю тебя вместе с твоим одеялом. Я вползаю в твои пальчики, когда ты ласкаешь себя. Это делаешь не ты. Это делаю я…
        Цзян всхлипнула и убрала с меня руку. Но одновременно с этим взбрыкнула всем телом так, что одеяло вспорхнуло вверх и снова опустилось. Опустилось на нас обоих.
        Я обнял ее сзади. Провел пальцами по ее тонким предплечьям. Добрался до запястий. Дальше ее кисти прятались в штанах, были зажаты между бедрами, совершавшими непрерывные движения.
        - Глупенькая… Почему ты делаешь это в одежде? Штаны нужно снять.
        - Я… Я всегда снимаю их… Но сейчас…
        Она задыхалась.
        - Дай-ка я помогу тебе.
        - Не надо… Не мешай…
        Я встал на колени, наклонился над ней, одной рукой приподнял ее за талию, а другой быстро спустил ее штаны до колен. Она получила свое удовольствие в тот же момент. Выкрикнула "Ой! Ой!" - этакие два словечка, одинаково звучащие на всех языках всех миров. Ягодицы ее, слабо белеющие во мраке, сжались, тело ее выгнулось вперед, а потом назад, а потом снова вперед, да так и застыло.
        - Какая ты быстрая девчонка, - с завистью заметил я, окончательно стягивая с нее штаны. - Только начала, и уже кончила…
        - Обычно не так. - Она вдруг повернулась на спину и открыла глаза. - Это из-за тебя так быстро. Потому что ты пришел.
        - Всегда к вашим услугам, госпожа. - Я приложил руку к сердцу и склонил голову. - Готов приходить к вам каждую ночь…
        Рука ее заскользила по моей коже и вдруг удивленно наткнулась на некую анатомическую особенность, устремленную вверх.
        - А ты… Так ты что, еще не всё?
        - С чего бы это всё? - горько произнес я. - Я еще практически ничего. Когда вы начали кончать, сударыня, я еще даже не кончил начинать.
        Она поднялась на колени, стащила с себя рубашку и прижалась ко мне, обхватила руками. "О боже! - пронеслось в моей перевозбужденной голове. - Я добился своего!" А она, маленькая негодяйка, провела губами по моей щеке, уткнулась в ухо и шепнула:
        - Все равно я тебе не разрешу.
        Я рухнул на тюфяк как подкошенный. Вот что могут сделать с человеком шесть гадких слов, произнесенных не к месту.
        - Я тебе помогу. - Она легла рядом со мной и решительно обхватила рукой мое уязвленное мужское достоинство. - Правда, я не знаю, как это делается. Но ты мне покажешь, да?
        - Мы поможем друг другу. - Пальцы мои скользнули вниз, в ее горячее и совершенно мокрое местечко. - Где ты себя гладишь? Вот здесь, да?
        - Немножко глубже… Да…
        Я не помню, сколько раз мы помогли друг другу в эту ночь, прежде чем заснули, совершенно потеряв силы. Но, проваливаясь в сон, я четко осознавал, что все это неправильно. Это было издевательством - отдавать себя рукам, если можно было сделать это обычным способом - простым, знакомым и таким приятным.
        Я чувствовал себя настоящим извращенцем.
        ГЛАВА 5
        Я проснулся оттого, что луч солнца пробился сквозь щель в стене сарая и дотронулся до моего носа, щекотно провел по моей коже - словно соломинкой. Я сморщил нос и открыл глаза.
        Анютка лежала рядом со мной. Точнее, она почти лежала на мне, обняв меня обеими руками и прижавшись ко мне тонким юным телом. Тихо посапывала носиком. Она спала крепко и видела во сне что-то приятное.
        Может быть, ей снился я. Во всяком случае, мне хотелось верить именно в это.
        Анютка - именно так я называл эту девушку в той моей, настоящей жизни. В действительности ее звали Ань Цзян, но я называл ее на русский манер - Анюткой. Потому что мне так было удобнее. Потому что я был русским. И, как положено русскому, я переиначивал ее китайскую фамилию так, как мне хотелось.
        "Мигель", - тихо прошептала она сквозь сон.
        Мигель - так звучало мое настоящее имя. Испанское имя. По-русски меня звали Михаил, но так как в последние годы я жил в Испании, мне пришлось привыкнуть к имени "Мигель". Я был не против. Все равно это было именно мое имя, и оно не имело ничего общего с дурацким прозвищем "Шустряк".
        Я вспомнил о себе все. Вспомнил так ясно, словно никогда и не было тупого беспамятства последних недель. Я наслаждался тем, что снова помню себя, лежал и вспоминал все то, что произошло в последний год, все то, что вылилось в цепь событий, приведших меня сюда - в загадочный мир под названием Кларвельт.
        Если говорить точнее, я был не просто русским. Я был полукровкой - наполовину русским, наполовину испанцем. Всю свою жизнь я считал себя русским, несмотря на то, что носил фамилию Гомес. Я родился и жил в России, но однажды решил переменить место жительства. Я приехал в Барселону, к родственникам своего покойного отца - Хуана Гомеса. Я оставил в России свою русскую маму, потому что она не захотела уезжать. Я научился говорить по-испански. Я даже получил испанское гражданство, несмотря на некоторые трудности, связанные с моим разгильдяйским поведением. Я слишком любил выпить хорошего виски (много хорошего виски!), поваляться в постели с хорошенькими девчонками, а работать предпочитал нелегально, чтобы не платить налоги государству. Мои испанские родственнички - примерные католики - не дали мне погрязнуть в пучине греха. Они уладили мои конфликты с полицией, пристроили меня работать жонглером в очень приличное место - огромный парк аттракционов. Он назывался "Парк Чудес". Существование мое приобрело стабильность и даже некоторую, если можно так выразиться, приличность, чего никогда не наблюдалось во
время моей жизни в России.
        Моя профессия - жонглер. Да-да, именно так. Можно относиться к этому ремеслу как к несерьезному занятию, но это единственное, что я умею делать хорошо. Я - отличный жонглер. Может быть, даже выдающийся. Во всяком случае, так об этом было написано в рекламном буклете Парка Чудес. Я не против. Выдающийся, так выдающийся.
        Итак, я работал жонглером в этом самом парке. А еще там работала девочка из Китайской Народной Республики по фамилии Ань и по имени Цзян - весьма симпатичное шестнадцатилетнее создание. Цзян выступала в китайском цирке с акробатическими номерами. Кроме того, она весьма неплохо владела У-шу. Честно говоря, она была мастером спорта по китайским единоборствам. И в один прекрасный день я подкатился к ней с заманчивым предложением - она будет учить меня этому самому У-шу, а за это я… А что я? А ничего. Я так ничем и не расплатился с ней за те уроки. Обычно я расплачивался с девушками за все услуги собственной натурой, и все были от этого в полном восторге. Более того - Цзян определенно имела на меня виды и даже не скрывала этого. Но, как ни странно, она была первой в моей жизни близкой девчонкой, с которой я наотрез отказывался переспать.
        За нашими отношениями стояла тень Лурдес.
        С Лурдес мы познакомились при весьма странных обстоятельствах. Я заприметил ее, когда выступал со своим номером на маленькой площади в старом квартале Барселоны. Это было еще до того, как я устроился в Парк Чудес. В тот день я жонглировал - зарабатывал, стало быть, себе на жизнь, а она сидела за столиком с двумя парнями, про которых сразу можно было сказать, что это бандиты на отдыхе. Два колоритных быка в золотых цепях и с табуретками вместо голов. К тому же бандюганы оказались русскими - я услышал их разговор. К ужасу моему, я выяснил, что они собираются отвезти девушку в пригородный коттедж и устроить там что-то вроде "утренника" - народного порнографического развлечения, популярного среди российского бычья. Я честно предупредил девушку об этом, когда ребятки отлучились оросить местные писсуары. Но она не захотела слушать меня, проявила свой строптивый нрав - послала меня подальше и поехала с ними. Ну, дальше все происходило как в киношном боевике - я оседлал свой мотороллер, выследил их и спас эту девушку. Правда, при этом меня чуть не пристрелили. Но это не в счет - я уже привык к тому, что
кто-то пытается убить меня.
        А потом… Потом Лурдес удрала от меня через окно в туалете. Не оценила моего героизма и благородства. Наверное, мне стоило забыть ее. Но я заболел ей. В голове моей поселилась навязчивая идея, что я люблю эту девушку и обязательно должен ее найти. Это был тот самый период моей жизни, о котором упоминала вчера Цзян.
        Проблема состояла в том, что я действительно любил Лурдес. Я не знал, как ее зовут, где ее искать, но был уверен, что когда-нибудь увижу ее снова. Любовь к ней - к прекрасной даме, удравшей от меня через окошко сортира - превратилась в горячечный бред, который я безуспешно пытался затушить литрами алкоголя. Поведение мое, обычно незатейливо дурацкое, в этот период приобрело черты полного идиотизма. Подружка моя Цзян мучалась со мной, пыталась привести меня в чувство, но что она могла сделать?
        Как ни странно, однажды я снова встретился с Лурдес. Она сама нашла меня и приехала ко мне в Парк Чудес. Я был счастлив тогда, был уверен, что судьба наконец-то совершила хоть один справедливый поступок по отношению ко мне. Но я ошибся - как обычно. У высших сил, что двигают нами, как пешками на шахматной доске, имелось собственное мнение на этот счет. День, когда Лурдес появилась в Парке Чудес, был отмечен черным крестиком в настольном календаре Господа Бога. Я назвал этот день ДНЕМ ДЬЯВОЛА[Об этих событиях рассказывается в романе А. Плеханова "День Дьявола".] . Сами понимаете, хорошие дни такими именами не называют.
        Это был чертовски тяжелый день. Точнее сказать, этот день должен был стать последним в нашей жизни. Парк Чудес, в котором я тогда работал, в тот день был разрушен наполовину, погибли сотни людей. К счастью, мы выжили - я, и Лурдес, и Ань Цзян, и Демид, и Ван Вэй - все главные участники события. Мы даже выполнили некую важную миссию. Нам пришлось много бегать, драться и совершать невероятные усилия, чтобы остаться в живых.
        Я плохо помню подробности этого дня. Так или иначе, день этот закончился, выпал из моей жизни. И жизнь начала налаживаться - ценой моральных потерь и ограничений. К сожалению, Анютка была права - после того, как у меня появилась Лурдес, места для маленькой китайской девочки уже не осталось. И Цзян уехала. Демид Коробов и Ван Вэй - две загадочные личности, не вызывающие у меня особой симпатии, прихватили ее с собой. Надобно сказать, что проживали они в стране Великобритании. Старикан Ван Вэй был профессором в каком-то из английских университетов и преподавал там что-то китайское - то ли историю, то ли филологию. А Демид Коробов… Я не берусь точно определить, что представлял из себя Демид и чем он занимался. Это выше моего понимания. Выглядел он всегда замученным до полусмерти, что не мешало ему быть совершенной машиной для убийства и ходячим сгустком концентрированного разума. Он был весьма странным типом, этот Демид. Во всяком случае, почтенный профессор Ван называл его не иначе, как "Мой господин". Это позволяло мне предположить, что Демид Коробов - не просто менеджер по управлению разными
мистическими чудесами, кочующий по всему миру, а нечто большее. Может быть, даже некий представитель Небес на земле, отвечающий за судьбу человечества. Я маленький человек и не хочу вникать в такие подробности. Достаточно того, что эти люди перевернули вверх тормашками всю мою жизнь.
        Так вот, если вы думаете, что с окончанием Дня Дьявола все закончилось, то вы ошибаетесь. Все только началось.
        Из Парка Чудес я ушел - не мог больше работать там, где лужи человеческой крови впитались в землю. Впрочем, без работы я не остался. Переквалифицировался из жонглера в метальщика ножей - правда, уже не "выдающегося", а всего лишь "великолепного". Так написали на афишках в городке, где я поселился и стал выступать в постоянном шоу. Там было много разных номеров, и в одном из них я играл главную роль. Шоу это называлось "Viva el valor!" - "Да здравствует мужество!" Мужество мое заключалось в том, что я кидал ножи в красивую девушку, привязанную к бутафорскому дереву. Дерево было исполнено из прессованных стружек и при желании девушка могла поднатужиться, приподнять его и убежать вместе с ним. Но она не делала этого - стояла, извивалась, изображала, что очень страдает в неволе и всячески старалась показать длинные ноги через разрезы платья. А я, стало быть, метал в эту бабенку ножи. Правда, в саму девушку попадать мне не рекомендовалось, поэтому ножи втыкались в веревки, которыми она была привязана. В результате оного действия веревки перерезались, девушка освобождалась, бросалась мне в объятия,
награждала меня благодарным поцелуем (я пытался упросить импресарио, чтобы это слюнтяйство было отменено, но он, гад, настоял на своем), после чего мы упархивали за кулисы, где красивая девушка соскребала с лица грим и превращалась в замученную жизнью и неврозами женщину средних лет - с неплохой, правда, фигурой. После чего, она, как водится, начинала приставать ко мне - не хочу ли я, такой лапочка, получить в качестве благодарности за чудесное спасение незабываемый вечер с прекрасной дамой, искушенной в самой экзотической любви. Я с досадой осматривал прекрасную даму и в тысячный раз отказывал ей, причем в речи моей преобладали такие слова, как "Слушай, сколько можно?..", "Отвали", и даже "Опять в лоб хочешь? Это я устрою". В последней фразе я намекал на то, как однажды, выведенный из себя постоянными покушениями на свою высоконравственость, я попал ножом ей в лоб. Разумеется, кинжал мой не воткнулся - в планы мои не входило доводить дело до убийства - но засветил рукояткой в лоб прекрасной сударыне так, что мало ей не показалось. Она понимала, что это не было моей ошибкой. Она знала, что мои руки
полностью подчиняются мне и делают только то, что я им прикажу. Поэтому обычно она прекращала свои домогательства, называла меня "гнусным педиком" и уходила пить кофе. Вот так проходил каждый мой рабочий день. Зрители, впрочем, валили на представление толпой, и зарабатывал я достаточно для того, чтобы жить так, как мне хочется.
        А гнусным педиком я не был. Просто не хотел я спать с этой теткой, и все тут. Всю мою жизнь на меня западала любая женщина, стоило мне только посмотреть на нее и улыбнуться. Ну и что с того? Это не значит, что я должен спать со всеми, кто этого захочет. Я очень разборчив. Впрочем, должен вам сказать, что в последний год мне пришлось вообще выкинуть из головы мысли о связях на стороне. Потому что я жил с Лурдес, только с ней. Да и не хотелось мне никого, кроме нее.
        Я был бы счастлив жить с Лурдес, и работать в своем шоу, и приходить каждый вечер домой, и видеть ее, и сидеть рядом с ней перед телевизором, и ужинать с ней, и заниматься с ней любовью. Я, закоренелый холостяк, даже помышлял о женитьбе, потому что был уверен, что нашел девушку, предназначенную мне судьбой. Но так не получилось.
        День Дьявола проехался по нашим жизням как бульдозер. Он переломал наши судьбы, раскрошил их в кривые осколки. Теперь мы пытались сложить из этих осколков что-то новое, но то, что получалось, совсем не было похоже на прежнее наше существование. Лурдес, которая вела до Дня Дьявола довольно беспутный образ жизни, посерьезнела и поумнела. Она купила себе очки в тонкой золотой оправе. Она поступила в университет в Барселоне. Она училась там с увлечением, и, кажется, учеба интересовала ее гораздо больше, чем моя скромная персона. Поэтому наша размеренная семейная жизнь существовала только в моих мечтах. Нынешний наш городишко, имеющий вкусное название Эмпанада[Empanada - пирог (исп.).] , находился в ста пятидесяти километрах севернее Барселоны, довольно далеко, и Лурдес приезжала ко мне только по выходным. Не слишком часто. К тому же нужно учесть, что каждые четвертые выходные она не приезжала вовсе. Правда, в таком случае я сам садился на поезд и ехал к ней, в Барселону. Но это было не то. Она снимала комнату вдвоем с подружкой, подружку приходилось тактично выпроваживать, чтобы остаться наедине;
подружке, тоже студентке, надо было готовиться к занятиям, времени вечно было мало, любовь наспех превращалась в пытку, в общем, все было не так… К тому же подружка, шустрая рыжая девица баскетбольного роста, посматривала на меня с подозрительным вожделением, а однажды приперла меня к стенке и заявила, что, мол, нечего ее выпроваживать, что она, мол, девчонка без предрассудков, и, мол, нужно делать это самое всем втроем. Кровати сдвинуть, места хватит и все такое… Короче говоря, мне предложили шикарную групповушку. Как и положено идиоту, я немедленно распсиховался. На девицу наорал и обозвал ее шлюхой, Лурдес схватил за шиворот и выволок ее на лестничную площадку, где устроил ей безобразную сцену ревности. Я бушевал так яростно и громко, что все соседи повысовывали свои любопытные носы из дверей. «Лурдес, мать твою! - вопил я. - Опять ты принялась за свои лесбиянские фокусы?! Ты же обещала! Ты уедешь из этого гребаного притона сегодня же! Я сниму тебе отдельную квартиру! Я заработаю денег на это!..» И так далее, в том же духе. Лурдес даже не пыталась оправдываться. Я так и не узнал, спала она с этой
рыжей верзилой или нет. Лурдес просто стояла молча и смотрела на меня грустными глазами.
        После этого я снял для нее отдельную квартиру. Я выбивался из сил, чтобы заработать достаточно, но это не улучшило наших отношений. Любовь наша раздиралась с треском - как кусок некогда красивой, и вдруг обветшавшей ткани, который тянут с двух сторон. И я, и Лурдес были людьми, привыкшими жить только для себя. Оба мы не привыкли терпеть чьих-либо приказов. Хуже того - мы слабо представляли, что для совместной жизни нужно поступаться собственной свободой, доселе неограниченной. Иногда мы делали какие-то робкие шаги навстречу друг другу, но состояние равновесия длилось недолго - мы тут же бросались назад, на завоеванные и обжитые плацдармы эгоизма, и возвращались к прежней, дурной и муторной войне двух любящих друг друга людей. Да, я любил Лурдес несмотря ни на что, и именно поэтому я не мог расстаться с ней. Мне было плохо с ней, и было еще хуже без нее. Любила ли она меня? Думаю, что да. В постели мы всегда находили примирение. В постели мы подходили друг другу идеально - как самый изощренный ключ к самому секретному замку. «Я люблю тебя, Мигель!» - шептала она мне в ухо, а иногда и кричала эти
слова, изгибаясь в порыве страсти, и у меня не было повода не верить ей. Она плакала навзрыд, когда я впервые сказал ей, что, наверное, мы не подходим друг другу и когда-нибудь нам придется расстаться. Тогда она бросила свой чертов университет на неделю, и приехала ко мне в Эмпанаду, и жила со мной, и ходила смотреть на мои представления, и хлопала и кричала от восторга вместе со всеми, и готовила для меня энчиладос с сыром (кажется, эти незамысловатые лепешки были единственным блюдом, которое она умела готовить), и ужинала со мной, и смотрела со мной телевизор. Все было хорошо. Она говорила мне, что и дальше у нас все будет хорошо, и мы обязательно поженимся, и у нас будет куча детей, и первого мальчика мы назовем русским именем Саша, а первую девочку - русским именем Наташа, потому что это сейчас очень модно - называть детей русскими именами Саша и Наташа… И я, конечно, верил во все это, потому что мне нужно было верить хоть во что-то…
        Я очень любил ее.
        Ровно через неделю она снова надела свои очки. Ее короткий отпуск кончился. Она поцеловала меня, когда садилась в поезд. Она долго махала мне рукой в окно вагона. Я не выдержал и разрыдался, когда вернулся домой. Я почему-то решил, что эта неделя была лучшей в нашей жизни, и больше такой уже не будет.
        Так оно и получилось. Лучше этой недели в нашей с Лурдес жизни уже не было. Все вернулось на круги своя. Круги, расходящиеся в темной холодной воде, в которой порой так хочется утопиться… Эта неделя была пиком нашей любви - вершиной, этаким горбиком, с которого так удобно падать. Иногда мне кажется, что любовь похожа на одногорбого верблюда в профиль. Сперва ты раскачиваешься на горбу, обозреваешь окрестности своей жизни с высоты, будучи уверен, что всегда будет так и по-другому быть не может. А потом вдруг обнаруживаешь, что медленно, но неуклонно сползаешь по горбу назад - к задней и вонючей части корабля пустыни. И ты цепляешься за шерсть в попытке сделать хоть что-нибудь, хоть как-то замедлить собственное продвижение вниз, и ничего не можешь сделать, потом долго и нудно болтаешься в воздухе, зажав в руках скользкий хвост, и в конце концов шлепаешься в кучу верблюжьего навоза. Такова диалектика любовных взаимоотношений. Моих, во всяком случае. Я знаю многих людей, верблюды-любови которых имеют два горба, и даже три горба, а иногда столько много горбов, что можно кататься на них всю жизнь как на
американских горках. Мои верблюды, сколько бы их у меня ни было, все были безнадежно одногорбыми, как на пачке "Кэмела".
        Впрочем, я не успел плюхнуться в дерьмо. Просто не успел. Я еще цеплялся за среднюю часть верблюжьего горба, я еще любил, я еще страдал от агонии собственной любви, когда Лурдес исчезла. Ее украли.
        Я догадывался, кто сделал это. Я видел этого человека в Испании. Я даже узнал его имя и вспомнил это имя сейчас.
        Его звали Вальдес.
        ЧАСТЬ ВТОРАЯ
        Демид: несколько слов о жизни Диего Санчеса
        ГЛАВА 1
        Вальдесом звали Великого Инквизитора Испании в середине шестнадцатого века. Это была очень большая и важная должность - Великий Инквизитор. Этот человек руководил Святой Инквизицией, а она решала судьбы сотен тысяч людей, которые попадали в ее застенки. Сеть учреждений инквизиции, накрывшая всю страну, боролась с ересью - религиозными учениями, хоть в малой степени отступавшими от предписанных канонов и образа мышления римского католичества. Людей, заподозренных в ереси, допрашивали с применением пыток, и все они, конечно, признавались в своих грехах - попробуй не признайся, если тебя пытают раскаленным железом.
        Человек, который похитил Лурдес, называл себя Вальдесом - в честь Великого Инквизитора. Но он не был настоящим Вальдесом. Он родился в двадцатом веке и звали его Диего Санчес. Ему не нравилось это имя - Диего, как не нравилось все, что окружает его в этом мире. Он избрал себе новое имя - Вальдес. Свое настоящее имя он вспоминал только тогда, когда приходилось иметь дело с официальными властями. Например, в том случае, когда он попал в полицию, арестованный по обвинению в двойном убийстве.
        - Диего Санчес, - произнес тогда офицер полиции. - Вы обвиняетесь в убийстве Кристины Глориэты Ромеро и Хакима Окама. Признаете ли вы себя виновным?
        - Признаю, - хмуро сказал Вальдес.
        Глупо было не признаться в этом, если его взяли дома, окровавленным с головы до ног, в компании двух истерзанных трупов, висящих на крючьях, ввинченных в потолок. Вальдес мог бы нанять хорошего дорогого адвоката, попытаться хоть как-то выкрутиться, но у него не было в этом ни малейшего опыта. Однако ему все же повезло. Молодой парень, которого он нанял в качестве защитника, сумел найти какие-то зацепки в ходе следствия, блестяще отработал процесс, великолепно выступил на суде, и Вальдесу дали всего десять лет. Десять лет… Совсем немного для двойного убийства.
        Вальдес отсидел только шесть лет и вышел из тюрьмы - освободился досрочно за примерное поведение. Но эти годы не показались ему сахаром.
        Тюрьма сделала Вальдеса более умным и осторожным. Он понял, что не стоит афишировать свое жизненное кредо, если оно так отличается от общепринятого. Он просто ждал своего часа.
        И однажды он дождался его.
        Вы спросите меня: "Откуда ты все это знаешь?"
        Я знаю многое. Таковы особенности моей профессии - знать многое в этом мире. К сожалению, это знание не доставляет мне радости, потому что, как правило, я добываю информацию о самых отвратительных людях, существующих на планете. Есть и еще один предмет для сожаления - во многих случаях я должен вмешиваться, чтобы не допустить совершения этими людьми зла. Хотите знать, каков идеал моего образа жизни? Валяться на диване и читать книжку. Но это удается мне очень редко, потому что в злосчастной судьбе моей записано, что я должен рыскать по всему миру в поисках определенных людей, собирать о них определенную информацию, а потом совершать по отношению к ним определенные действия.
        Вы можете сказать, что я говорю настолько запутанно, что все это кажется бессмыслицей. Не спешите. Я попытаюсь объяснить все по порядку. А вы попытайтесь поверить - хотя поверить во все это совсем непросто.
        Меня зовут Демид. Демид Петрович Коробов.
        Моя профессия… Впрочем, я и сам затрудняюсь назвать точный род своей профессии. В Испании, например, называют это словом "Consagrado", а в Англии - "Initiated", что можно перевести как "Посвящённый". Невозможно толком объяснить, что это такое. Во всяком случае, это связано с явлениями, которые не имеют материального объяснения. Кое-кто считает, что Посвященные - это убийцы демонов, но с этим я тоже не могу согласиться. Демона вообще нельзя убить, ведь в нашем мире он практически бессмертен. Можно только изгнать его из нашего мира - отправить в то место, откуда он сумел вырваться. Обязанности Посвященных намного шире, чем просто борьба с какими-то облезлыми демонами…
        Мы, Посвященные, следим за порядком. Пожалуй, именно так.
        Мир, в котором мы с вами живем - сложная штука, но все же он вполне изучен. Все в нем - от гигантских звезд до крохотных атомов - подчиняется физическим законам, которые можно описать в математических формулах. Но кроме нашей Вселенной, которую Посвященные называют Средним Миром, есть и другие миры. Они находятся не далеко и не близко от Среднего Мира - невозможно описать пространственное соотношение миров друг с другом. Они находятся где-то . Они существуют параллельно.
        Какие они - эти миры? Они совсем не похожи на наш. Все они разные - микроскопические и гигантские, светлые как рай и ужасные, как ад. Нужно хоть раз побывать в другом мире, чтобы понять, что это такое. Это нельзя описать.
        Попасть в другой мир не так-то просто. Существуют врата между мирами, но они прочно запечатаны. Создатель наш побеспокоился о том, чтобы обитатели одного мира не смогли проникнуть в другой. И связано это, как мне кажется, прежде всего со следующей причиной: то, что обычно в одном мире, становится магическим свойством в другом. Иными словами, самый захудалый и никчемный житель любого из миров, попав в другой мир, обнаруживает, что стал довольно-таки могущественным волшебником. Ни к чему хорошему это не приводит. Те, кого называют демонами, это и есть обитатели других миров, сумевшие просочиться в наш мир. К сожалению, Средний Мир слишком велик. В нем слишком много врат, соединяющих его с другими мирами. Твари из других миров пролезают к нам постоянно, и невозможно предугадать, где и когда это случится в следующий раз. Встречаются, конечно, и относительно безобидные демоны, - как правило, те, кто прошел через Врата случайно, по незнанию. Но большая часть демонов - те, кто пришел сюда целенаправленно, чтобы вдосталь порезвиться на благодатной Земле, принося зло людям. Они прикладывают неимоверные
усилия, чтобы преодолеть мембрану врат, и многие из них, даже изгнанные обратно в свой мир, возвращаются раз за разом. Именно о таких демонах люди слагают легенды, в которых правда столетие за столетием превращается в миф.
        Кто изгоняет чужаков? Мы, Посвященные. Нас не так-то много на Земле, мы рассеяны по планете и не знакомы друг с другом. Каждый из Посвященных знает не больше десятка себе подобных. Это связано с тем, что мы вершим дела свои в глубокой тайне. Никто из Посвященных не носит с детства каких-то особых знаков и никто из них не подозревает о том тернистом пути, на который ему когда-то придется встать. Я думаю, что если бы человек знал о том, что ему придется стать Посвященным, это не принесло бы ему радости. Нет в этом занятии ничего, что могло бы принести счастье. Это занятие сродни работе ассенизатора. Но такова судьба. Если тебе предписано стать Посвященным, ты никуда от этого не денешься. Когда-то я испытал это на себе.
        Я - русский. К сожалению, сейчас мне приходится жить в Англии. Я удрал из России, потому что у меня возникли определенные проблемы с нашими родными спецслужбами. Почему-то они решили, что я должен с ними сотрудничать. Они никак не могли понять, что мой род занятий - совершенно другой, и никак не пересекается с их профессиональной деятельностью. Я не держу на них зла - они занимаются своим делом, я - своим. Просто теперь я вынужден жить в чужой стране. Я надеюсь, что когда-нибудь я вернусь домой. Со временем все должно утрястись.
        Пожалуй, хватит о себе. Я хочу рассказать вам о Диего Санчесе, который называл себя Вальдесом. Зачем я это делаю? Для того, чтобы внести ясность в эту историю. Мигель неплохой рассказчик, но он знает слишком мало. Я знаю почти все - такова специфика моей работы.
        Не буду говорить о том, как я добыл эту информацию - у каждого человека должны быть свои маленькие секреты. Я просто попытаюсь изложить все, что хочу сказать, в виде связного рассказа. Если хотите, можете считать это моим литературным упражнением.
        Если что-то останется за рамками повествования - в том нет моей вины. Не вся правда доступна бумаге. Но в том нет и трагедии - ведь ваша фантазия сможет возместить пробелы в изложении. Может быть, у вас получится лучше, чем у меня.
        Может быть…
        ГЛАВА 2
        До того, как в руки Диего Санчеса попал Кривой Нож, в жизни его было не так уж много хорошего. Моменты, когда он чувствовал себя совершенно счастливым, были так же редки в его жизненном существовании, как драгоценные самородки в грязном песке, промываемом золотодобытчиком на заброшенном прииске. Кажется, самой судьбой Диего был обречен на хроническое несчастье. И причиной этому было следующее: то, что доставляло ему удовольствие, то, что заставляло его сердце радостно биться и раздвигало в улыбке его тонкие губы, приводило других людей в состояние животного ужаса.
        Диего Санчес любил чужую боль. Ему нравилось смотреть на лица, превращающиеся в мертвенно бледные маски, на процесс мучительного расширения зрачков, на руки с ломающимися ногтями, на тела, изгибающиеся в судороге. Но боль была в конечном итоге лишь сладким десертом - последним блюдом пиршества, неизбежно кончающимся смертью. Основной же составляющей наслаждения был страх. Он начинался с быстрого испуга, потом он переходил в панический ужас, лишающий человека разума, делающий его глупым бараном, предназначенным для заклания. Но и это не было еще истинным удовольствием - наблюдать, как мечется жертва, пытаясь спастись. Самым лакомым, деликатесным блюдом было то состояние, когда человек начинал понимать, что спастись ему не удастся. Когда он правильно оценивал свое положение и адреналин растекался по его венам, вытесняя кровь, и воздух наполнялся острым запахом предсмертного пота. Вот тут-то не стоило спешить. Тут нужно было правильно растянуть время, ибо что может быть лучше, чем почувствовать себя справедливым судьей?
        Надеюсь, ты понимаешь, что заслужил самого сурового наказания? Как за что? Что значит - в чем твоя вина? Все мы виноваты перед Богом, и каждый знает свои грехи лучше всякого другого. Почему ты решил, что возмездие придет только после смерти? Все вы так думаете, и живете как свиньи - совершаете грязные свои грехи, не думая о том, что когда-нибудь придется за них придется отвечать! Да, ты грешен, сын мой. Ты грешен, чертово отродье шлюхи!!! Ты никогда не думал о том, что Чистилище может начаться уже здесь, на этом свете? Ты должен возрадоваться, что это так - ибо мучения здесь снимут с тебя большую часть прегрешений. Так прими же искупление полной мерой!!! Что значит пощада? Что значит несправедливость? Щадить грешников - совершать наихудшее зло по отношению к ним. Ты должен возрадоваться, что болью своей ты искупишь грехи свои. Я спасу твою душу. Ты лгал? Я вырежу твой язык! Смотрел непристойные фильмы? Неужели не смотрел? Смотрел, конечно! Я выколю тебе глаза… Не дрыгайся, нечестивая свинья, тебе же будет больнее! Блудил? Посредством чего ты блудил, посредством этого отвратительного органа?..
Господи, сколько крови в этом теле…
        Если бы все жертвы, изувеченные Санчесом, были бы найдены, если бы полиции удалось точно идентифицировать, что это именно он поработал над их превращением из живых людей в туши, расчлененные с мастерством лучшего мясника, ему хватило бы тюремных сроков на десять пожизненных заключений. Но полиция не нашла их. Да и не было этих жертв в действительности. У юного Санчеса была достаточно богатая фантазия, чтобы не убивать настоящих людей. И он слишком ценил свою свободу. Он убивал только в мечтах.
        С чего все началось? С детства, конечно. Диего Санчес родился в середине пятидесятых годов двадцатого века в городке под названием Новено, в Андалусии - южной провинции Испании. Отец его, Рауль Санчес, был рабочим на стройке - добросовестный трудяга, который выпивал каждую пятницу в кабаке под названием "Старые друзья" свой литр красного риохского вина и стакан кальвадоса, а придя домой, навешивал своей жене синяк под глазом - столь же обязательный атрибут завершения недели, как воскресная служба в церкви. При том, что Рауль Санчес регулярно оставлял отпечатки кулаков на физиономиях всего своего семейства, включающего также дочь и двух сыновей, сам он был католиком - не то чтобы ревностным, но достаточно правильным. Он искренне верил в Бога, и исполнял все ритуалы, которые предписано исполнять хорошему христианину, не особо задумываясь над их значением. И уж в любом случае, каждое воскресенье все семейство Санчесов присутствовало на проповеди в местной церкви.
        С церковью связано самое яркое воспоминание детства Диего Санчеса. Тысяча девятьсот шестьдесят пятый год. Десятилетний Диего сидит на деревянной скамье в полумраке старого собора, шмыгает носом и дрыгает ногами, потому что ему отчаянно скучно. Идет служба: падре монотонно бубнит что-то на непонятном латинском, отец и мать глядят на него овечьими глазами с таким смиренным вниманием, что можно подумать, что они действительно что-то соображают в этом. Диего одет в белую рубашку с галстучком, его брючки выглажены, а ботинки, которыми он болтает в воздухе, воняют дешевым сапожным кремом. Диего скучно. Он смотрит на статую человека, распятого на кресте. Конечно, он хорошо знает, кто это такой: Сын Божий, пострадавший за человеков. Божественное существо в терновом венце, с гвоздями, вбитыми в руки.
        Диего читал Библию, и ему нравилась эта книга. Его приводили в восторг деяния Бога. Диего даже завидовал Богу - наверное, здорово было создавать этот мир и всех живущих в нем тварей, чтобы потом уничтожать их. Диего помнил наизусть многие фразы и целые абзацы из Ветхого Завета. "И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле, и птицы, и звери, и все гады, ползающие по земле, и все люди; все, что имело дыхание духа жизни в ноздрях своих на суше, умерло".
        Умерло. Вот здорово! Это о всемирном потопе. Или вот еще: "И поразил Он жителей Вефсамиса за то, что заглядывали они в ковчег Господа, и убил из народа пятьдесят тысяч семьдесят человек; и заплакал народ, ибо поразил Господь народ поражением великим". Нехило! Бабах! - и пятьдесят с лишним тысяч человек откинули копыта! Нечего баловаться, в ковчег заглядывать. "…Итак, убейте всех детей мужеского пола, и всех женщин, познавших мужа на мужеском ложе, убейте. А всех детей женского пола, которые не познали мужеского ложа, оставьте в живых для себя"… Последние слова, забывшись, Диего произносит довольно громким шепотом, и тут же получает чувствительный толчок локтем от отца. Отец поворачивает к нему свою физиономию с длинными обвисшими усами - во взгляде читается порка ремнем, грядущая по возвращении домой. Рауль охотно распускает кулаки, ибо считает, что наказывая детей и жену, наставляет их на путь истинный. Он терпеть не может наклонностей младшего из своих сыновей. На прошлой неделе ему не удалось поймать поганца Диего с поличным и доказать, что именно Диего повесил кота, но Рауль знает, кто сделал
это. Дал Бог такого сына… Рауль достает носовой платок и хмуро вытирает пот с лысины. Душно. Десятилетний Диего вжимает голову в плечи и начинает снова рассматривать статую Христа, стараясь не коситься на отца.
        Деревянный Иисус выполнен довольно реалистично. Высотой ровно в человеческий рост - если чуть прищурить глаза и покачать головой, то кажется, что он еще живой и корчится от боли. Конечно, он слишком темен кожей - дерево, из которого вырезано распятие, стало коричневым от времени. Фи! Иисус - темнокожий, почти как араб. Впрочем, он и был древним евреем - почти арабом. Зато белки его глаз, в муке возведенных к небу, раскрашены белой краской. А кровь, текущая из ран, оставленных шипами венца и гвоздями, вбитыми в руки и ноги, красная как кармин. Здорово! Диего представляет, что держит в руке молоток, что приставляет огромный ржавый гвоздь к руке Иисуса и она вздрагивает от предчувствия боли. Диего тоже вздрагивает от горячей волны сладострастного удовольствия, проходящей по его телу.
        Вот повезло Иисусу с отцом. Его отец - Бог. Здорово, наверное! Диего едва заметно косится на своего собственного папашу и с ненавистью кривит губы. "Что бы ты сделал, если бы твой отец был Богом?" - спрашивает он себя. И отвечает себе: "Я сам стал бы Богом. Чтобы иметь власть над живыми тварями. Чтобы создавать их по желанию своему и затем убивать их. Я не позволил бы распять себя. Не позволил бы".
        Бог создал людей, чтобы потом убивать их тысячами, миллионами. Однажды он утопил все живые существа живьем - правда, нескольких оставил на развод. А когда люди снова размножились в достаточной степени, залил всю землю их кровью. Но и этого показалось ему мало. Он послал своего сына в мир людей, чтобы того убили. Он обманул своего сына. Он обещал сыну, что тот спасет человеков - и добросердечный Иисус говорил людям, что нужно любить друг друга. Наверное, когда он умирал, он верил, что искупит своей смертью человеческие грехи. Он не представлял, что через одиннадцать столетий после его смерти будет создана инквизиция, которая будет пытать и убивать Его именем. Святая Инквизиция. Прекрасная, великолепная инквизиция!..
        Диего облизывает губы и прищуривает глаза. Он снова представляет себе, как вбивает гвоздь в тело человека. Нет, гвоздь - это слишком слабо! Диего берет в руку огромный восьмидюймовый шуруп - он видел такие у отца на стройке. Шуруп не должен пройти между костями - это не так больно. Диего приставляет никелированное острие шурупа прямо к кости запястья и ломает ее с хрустом, ударяя молотком раз за разом…
        Он приходит в себя оттого, что взбешенный отец волочит его прочь из церкви, вполголоса извиняясь перед прихожанами. Оказывается, Диего забылся, полностью ушел в себя. Он начал сладостно стонать на весь зал и даже, кажется, громко испортил воздух. Высокая дверь хлопает за их спиной, но Рауль пока сдерживается - он хороший христианин, он не может лупцевать своего беспутного сына не только в пределах храма святого, но даже и на улице. Рауль тащит Диего - почти несет за шиворот. До дома двести метров, и Диего знает, что ждет его дома.
        - Боже, накажи его, - шепчет Диего. - Поразит тебя Господь чахлостью, горячкою, лихорадкою, воспалением, засухою, палящим ветром и ржавчиною; и будут они преследовать тебя, доколе не погибнешь…
        В светлых глазах его пробегают искры гнева - слишком холодные, чтобы казаться сумасшедшими.

* * *
        В семнадцать лет Диего Санчес был довольно странным парнем. Его ровесники старались не отставать от моды - носили длинные волосы, цветастые приталенные рубашки, расстегнутые до пупа, и брюки, расклешенные настолько, что при передвижении пешком существовал риск запнуться, упасть и расквасить себе нос. Мини-юбочки его сверстниц кончались чуть ниже ватерлинии трусиков. Сексуальная революция наступала на закостеневшие традиции буржуазного мира. Хиппи мирно лежали на травке, курили марихуану и проповедовали любовь. Заматеревшие Битлы уже выпустили свою последнюю пластинку и с шумом распались на составные части. Джимми Моррисон брел через наркотический шторм. Все это мало трогало Диего. Будущее, накатывающееся как цунами на настоящее и разбивающее его в щепки, мало волновало его. Он все больше уходил в прошлое. Далекое прошлое.
        Он уже больше не называл себя Диего. Он звал себя Вальдесом. Он вычитал это имя в одной из книг об инквизиции. Он решил, что это имя больше соответствует его сущности. Он так упорно отстаивал свое право на новое имя, подтверждая его кулаками, что даже наиболее упрямые из его ровесников сдались - решили, что здоровье дороже. Отца, который мог бы попытаться как-то воздействовать на него, больше не было. Отец умер. А мать… Она просто боялась сына.
        Он был достаточно привлекателен внешне - многие из девчонок охотно оставили бы ради него своих гривастых парней, украшенных дешевыми бирюльками и нечесаными бакенбардами. Вальдес был высок ростом, строен, двигался с замедленной грацией, выдающую в нем опасную силу, сжатую, как пружина. Кроме того, он был светлоглазым и светловолосым - это редко встречается среди испанцев, особенно среди южных, и привлекает внимание женщин. Но Вальдес обращал мало внимания на девчонок.
        Нет, пожалуй, не так. Вальдес обращал внимание на девушек недостаточно много - не в той мере, в какой это положено делать истинному мачо. Он делал это как-то слишком нетемпераментно и не по-испански - словно был не горячим андалусийцем, а холодным норвежцем. Он слишком мало трепался о своих победах над девчонками, не останавливался на улице, не хлопал себя по бедрам, не округлял глаза и не произносил громко «Dios! Que guapa es!» [Боже, ну и красотка! (исп.).] , когда какая-нибудь местная красавица, виляя круглым задком, проходила мимо него. Он выглядел слишком взрослым по сравнению со своими ровесниками. В семнадцать лет Вальдес отличался спокойствием и прагматизмом. Общение с ним напоминало кожный контакт с сухой наждачной шкуркой. Он перерос те романтические чувства, которые составляли основу жизни его ровесников - перерос, так и не попробовав, что это такое. Если он оказывался в постели с какой-нибудь девицей, то, как правило, она была старше его лет на пять, а то и на десять. Он не водил девушек в кино и на танцы, он даже не угощал их мороженым или Кока-колой. Он просто осведомлялся, есть ли у
девушки комната, где можно перепихнуться - потому что у него, Вальдеса, такой комнаты нет. Некоторых девчонок это приводило в состояние бешенства, кое-кто даже пытался дать ему по физиономии, но Вальдес не был назойливым: он не настаивал, он просто искал. Он шел к следующей девушке и повторял свой вопрос раз за разом, подтверждая его холодным блеском голубых глаз, пока не находил то, что ему нужно. И со временем он научился находить то, что его устраивало, точно и безошибочно. Он быстро учился разбираться в людях.
        Что и говорить, своеобразное поведение Вальдеса вызывало много толков среди его сверстников. Кто-то считал его тихо свихнутым, кто-то находил все это признаком особой крутости и даже пытался подражать ему. Впрочем, Вальдесу было наплевать на это. Он жил сам по себе и ни в малейшей степени не обращал внимания на то, как реагируют на него окружающие. Тот же, кто пытался вторгнуться в пределы его жизненного пространства, или, хуже того, в чем-то воспрепятствовать Вальдесу на его пути, как правило, жалел об этом.
        Представим себе ситуацию: холодный мартовский вечер, дождь нудно поливает улицу, пузыри бегут по черным лужам. До открытия танцев еще два часа, пиво надоело, а денег на что-нибудь более стоящее нет. Скучно! Скучно, амигос[Amigos - друзья (исп.).] ! Компания из четырех подростков скрывается от назойливого ливня в арке дома, рядом с табличкой «Частная собственность. Стоянка запрещена». Что им частная собственность - они такие крутые! У них ботинки на платформах, у них шикарные фиолетовые джинсы, у них жвачка в зубах и в мозгах. И самое главное - у них есть две самокрутки с марихуаной. Два забойных косяка, каковые они и курят по очереди, задерживая дыхание настолько, что сладковатый травяной дым, кажется, уже начинает выходить тонкими струйками из ушей. Они уже почти поймали свой кайф. Недостаток положения состоит только в том, что никто не может видеть то, как круто они ловят свой кайф.
        Вдоль по улице слышится размеренное шлепанье башмаков по лужам. Долговязая фигура, завернутая в плащ - старомодный, вероятно, серый, но теперь почти почерневший от впитавшейся в него воды. Ба, да это же Санчес! Странный и туповатый чувак Санчес, который зовет себя Вальдесом. Что за мудацкое имя - Вальдес! Вальдес-Бальдес!
[Игра слов: по-испански Baldes - вёдра.] Эй, ведра, мать вашу, куда вы тащите там свою воду? Вы пьете ее вместо пива, да? Дайте хлебнуть водички, ведра…
        Вальдес, проходящий мимо арки, останавливается и медленно поворачивает голову.
        - Кому там дать хлебнуть водички? - спрашивает он красивым нежным голосом, мало подходящим к его мрачной внешности.
        - Ведра! Ведра! - пляшет один из четверки, самый пьяный, наглый от анаши. - Вальдес! Бальдес! Шмальдес! Сральдес…
        Он неосторожно приближается к Вальдесу, который, кажется, уже собрался топать дальше своей дорогой, не обращая внимание на обкурившихся придурков. Вдруг Вальдес резким движением хватает его за грудки и бьет лбом в лицо. Парень обмякает в его руках, Вальдес приподнимает его и кидает на дорогу, лицом в лужу.
        - Попей водички, козел, - говорит он и добавляет к этим словам хороший удар в бок носком тяжелого ботинка.
        Трое товарищей пострадавшего срываются с места в едином порыве. У одного из них блестит в руке нож. От Вальдеса их отделяет всего пять шагов, но они не успевают сделать их. Вальдес производит быстрое движение и вся троица останавливается как вкопанная.
        Вальдес поворачивается к противникам, бегущим к нему, и молниеносно распахивает свой плащ - так гигантская летучая мышь раскрывает свои кожистые крылья. Трое подростков видят изнанку плаща. На полах плаща они видят два внутренних кармана, и из каждого торчит гаечный ключ огромных размеров.
        - Хотите, чтобы я слегка подремонтировал вас, судари? - вежливо осведомляется Вальдес и тонкие губы его искривляются в ледяной усмешке.
        - Ты!.. Мразь!.. Фашист! Все знают, что ты фашист! Я тебя сейчас на кусочки нарежу! - Самый рослый, самый смелый из троицы подступает к Вальдесу, подбадривая себя криками. - Ты понял, да? Тебе конец!
        Вальдес не отвечает. Он только делает два шага назад, когда парень бросается на него с ножом. В руках Вальдеса мгновенно оказываются оба гаечных ключа. А еще через мгновение противник его лежит на земле, кровь вытекает из его головы и растворяется в луже, окрашивая ее в алый цвет.
        Вальдес наклоняется, споласкивает в луже свое оружие, засовывает его в карманы, запахивает полы плаща и удаляется - молчаливый и сосредоточенный. Он снова думает о чем-то своем. То, что случилось только что, мало трогает его.
        Лучше не вставать на пути у Вальдеса.

* * *
        Вальдес работал автомехаником в мастерской своего отчима, Хавьера. Хавьер пришел в их семью через два года после смерти отца Диего - однажды вечерком заглянул узнать, как обстоят дела у соседки, засиделся, остался на ночь, а уже через неделю собрал вещички и переселился к Санчесам окончательно. Как ни странно, Вальдес отнесся к этому вполне благосклонно. Более того, ему нравился Хавьер - добродушный толстяк с вечными пятнами пота подмышками и на спине. Когда Хавьер приходил вечером домой, от него пахло железом и машинным маслом. Вальдеса волновал этот запах. Он полюбил приходить в мастерскую отчима и смотреть, как идет работа. Пальцы Хавьера, короткие и толстые на вид, так ловко управлялись с любым делом, в них было столько силы! Казалось, что двигатели машин были устроены очень сложно, но Хавьер умело и быстро разбирал их на детали, блестящие от масла, разных форм и размеров. А потом так же сноровисто собирал все обратно, ни разу ни запутавшись в предназначении составных элементов. После этого моторы начинали работать тихо и бесперебойно. Это казалось Вальдесу волшебством.
        До этого Вальдес не думал, какую профессию он предпочел бы выбрать в своей жизни. Вначале он просто завидовал Хавьеру. Впрочем, состояние чистой зависти длилось недолго. Очень скоро Вальдес обнаружил, что не только помогает отчиму и двум его рабочим, но и сам начинает довольно неплохо разбираться в ремонте автомобилей. В шестнадцать лет со школой было покончено - Вальдес перешел на работу в автомастерскую. Хавьер платил ему как взрослому - может быть, немножко больше, чем полагалось по работе, но кто мог ему запретить платить своему приемному сыну столько, сколько он хотел? Большую часть денег Вальдес отдавал матери. Ему не нужно было много денег. Он тратил их только на книги.
        Вальдес много читал. Это похвальное увлечение вызывало радость у его матери. Ее мальчик Диего еще три года назад отличался патологическими наклонностями - перевешал всех кошек в округе, подбрасывал собакам отравленную приманку, а голуби, казалось, даже боялись подлетать к дому, где их ждали стрелы маленького, но меткого самодельного арбалета. Дневник Диего был украшен многочисленными записями о том, что он колол девочек циркулем на уроке или избил двух первоклассников в туалете, или воткнул иглу в сиденье учительницы… Это было ужасно. Слава Всевышнему, все это прошло. Прежний разнузданный Диего как бы перестал существовать - вместо него появился хмуроватый, но спокойный Вальдес. Человек сменил не только имя, он сменил и самого себя. Правда, он больше не ходил в церковь, зато не курил и не пил ни капли спиртного. К сожалению, у него не было друзей, зато он не шлялся в сомнительных компаниях. Он даже не слушал шумный и, безусловно, развратный рок-н-ролл. Если он не приходил ночевать, то всегда предупреждал об этом домашних, и они были за него спокойны. Впрочем, это случалось редко. Чаще всего
вечером после работы Вальдес принимал душ (он был очень чистоплотен), ужинал с семьей, а потом уходил в свою комнату и запирался там.
        Мать старалась его не беспокоить. Она и так прекрасно знала, что делает Вальдес, запершись в своей комнате. Он читал. Несколько раз, когда Вальдес был на работе, она внимательно рассматривала его книги. Их было очень много - книги стояли на самодельных полках, лежали на столе и даже стопками на полу. Выбор их был несколько странен для семнадцатилетнего парня - не было здесь ни детективов, ни боевиков, ни романов о любви. Сплошь исторические тома - большие, тяжелые, в мрачноватых коричневых переплетах. Многие из них были изданы в прошлом веке - оставалось только удивляться, как Вальдес умудрялся находить их в маленьком городке, где и библиотеки-то приличной не было. Немецкие, английские, французские авторы. "История инквизиции в средние века". "Молот ведьм". "Пикатрикс". "О колдунах и еретиках Геншера и Тироля". "Антропология смерти". Названия книг были непонятны матери Вальдеса, но внушали трепет и уважение. Она побаивалась своего быстро повзрослевшего сына - было что-то пугающее в его холодной манере общения и подчеркнутой замкнутости. Но она оправдывала это тем, что сын все еще переживает
трагическую гибель своего отца ("Любимого отца!" - говорила она себе). И, самое главное, она надеялась, что все это историческое чтение - не просто так. Ей нравилось думать, что сын ее готовится к поступлению в университет. Ей хотелось видеть своего сына высокообразованным - автомастерская не должна была стать для него жизненным пределом. Ее Диего был достоин большего.
        Она пробовала заговорить с ним об этом. Он не стал об этом разговаривать.

* * *
        Годы шли за годами, но мало что менялось в жизни Вальдеса. До тридцати трех лет он вел вполне размеренное и даже "правильное" существование. В своем городке Вальдес снискал себе неплохую репутацию. Он был хорошим автомехаником - и это было самым главным в глазах его сограждан. То, что он неохотно общался с людьми, не воспринималось как недостаток - в конце концов, это было его личным делом, не правда ли?
        Никто не знал, что Вальдес жил насыщенной, полнокровной жизнью, в которой немалое место уделялось ярким чувствам и даже страстям. Никто не знал об этом, потому что вся эта жизнь протекала только внутри него и не находила выхода наружу. Да и к чему это было - предъявлять свой внутренний мир посторонним людям? Тем более, если твой мир может показаться другим людям извращенным и даже отвратительным?
        Вальдес давно убедился в том, что родился не в свое время. Ему следовало родиться в том же месте - на юге Испании, но гораздо раньше - в шестнадцатом веке, в эпоху позднего средневековья, когда грехи людей в католической стране не процветали, а наказывались должным образом. Он твердо знал, кем он был бы, родись он в эту замечательную эпоху. Он стал бы инквизитором. Он часто представлял свой жизненный путь, размышляя бессонными ночами. Он стал бы смиренным послушником Доминиканского ордена. Он одел бы бурую рясу с балахоном. Он выбрил бы на макушке широкую проплешину, называемую тонзурой. И он быстро показал бы свое рвение в делах защиты истинной веры. Ибо предназначение истинно преданных служителей божиих заключается в преследовании ереси. В отыскании тех, кто думает неправильно, молится неправильно, не соблюдает правильных порядков и даже хотя бы имеет в душе сомнение в правильности предписанных постулатов. Предназначение истинных ревнителей веры состояло в отыскании еретиков, допросе их, сопровождающимся применением самых жестоких пыток, и, в конечном итоге, в наказании, самым лучшим из которых
является сжигание живьем на костре. Ибо сказано еще у Иоанна: "Кто не пребудет во мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь; и они сгорают". Огонь очищает грешные души в стократ лучше, чем что-либо другое.
        Вальдес все еще считал себя ревностным христианином, но давно уже не ходил в местную церковь. Он понял, что все современные священнослужители, впрочем, также как и их паства, являются еретиками, забывшими истинную веру и продавшимися Дьяволу. Уверенность в этом была положена много лет назад разговором со священником их прихода, отцом Бенедиктом. После одной из служб юный Вальдес остался в соборе и подошел к священнику, которого дотоле очень уважал.
        - Падре, - сказал он, - люди на этой земле грешны и лживы.
        - Да, это так, сын мой, - со вздохом согласился отец Бенедикт. - Люди грешны. Ты не первый, кто приходит к такому заключению.
        - Грехи должны быть наказаны! - с жаром произнес Вальдес.
        - И это тоже верно. Грешникам будет воздано должное, если они не одумаются, и не покаются перед Богом. К счастью, всем нам дано право исповеди и покаяния. Господь милостив, он любит людей, своих детей несовершенных, и всегда готов принять в объятия свои истинно раскаявшихся, как бы ни были греховны их деяния.
        - Но ведь это же неправильно, падре! - воскликнул Вальдес. - Покаяние всех ваших прихожан неистинно! Они выполняют простую формальность - лживо изображают, что сожалеют о грехах своих, чтобы получить очередное прощение и снова грешить в стократ хуже!!!
        - Что ж поделать? - падре смиренно пожал плечами. - Человека нельзя заставить искренне верить - можно только принудить его к определенным процедурам. Но к счастью, существует свет истинной веры, и он пробивает свой путь к душам даже самых закоренелых грешников…
        - Можно, можно заставить! - заорал Вальдес, отчего священник вздрогнул. - Нельзя уповать только на провидение Божие! Человек, живущий вне страха, будет делать только то, что ему хочется, и жить, таким образом, в грехе и разврате! И, закрывая на это глаза, мы совершаем величайшее преступление перед Богом, ибо без борьбы отдаем его душу Диаволу!
        Отец Бенедикт снова вздрогнул, услышав имя Врага человеческого.
        - И как же ты предполагаешь заставить человека искренне верить, сын мой? - поинтересовался он настороженно.
        - А так же, как это делалось в века истинной святой веры! Надобно допросить грешника, и если видим мы, что он лжет, и, тем более, упорствует в своих отвратительных заблуждениях, необходимо применить к нему телесное наказание…
        - Ты имеешь в виду пытки? - спросил отец Бенедикт, слегка наклонив голову и с любопытством разглядывая молодого Диего Санчеса. Он, кажется, начал понимать, о чем идет речь.
        - Именно так! - с облегчением сказал Вальдес. - Хороший христианин радуется, когда видит страдания грешников! Вспомните, как сказал Святой Григорий: "Счастье попавших в рай не было бы полным, если бы они не могли бросать своих взглядов за пределы рая и радоваться при виде страданий их братьев, пожираемых вечным огнем"…
        - Довольно, хватит! - священник махнул рукой, по лицу его скользнула тень невольного отвращения. - Ты заблуждаешься, Диего! Хороший христианин - тот, кто научился любви, а не ненависти. Я понимаю, о чем ты говоришь. Века инквизиции… Это было не лучшее время существования нашей церкви. Я думаю - самое худшее ее время. К счастью, мир наш меняется, и люди научились отличать зерна от плевел. Нравы смягчились, и веротерпимость восторжествовала. Мне кажется, что в этом и заключается победа истинной веры - той, что принес нам Иисус. Веры, которая призывает к любви…
        Вальдес хотел сказать еще много убедительных слов в защиту старой церкви и инквизиции, но не сказал ничего. Он вдруг понял, что священник, стоящий перед ним, никогда не поймет суровой правды. Что падре находится в плену сладких иллюзий, навеянных Сатаной. То, что сейчас произносил отец Бенедикт, нисколько не отличалось от проповедей нечесаных и распутных хиппи. Мир и любовь спасут мир… До чего ж глупо!
        Только огонь и железо могли очистить этот мир от скверны.
        ГЛАВА 3
        И все-таки однажды случилось нечто, что выбило Вальдеса из колеи. Он перестал чувствовать себя самим собой - тем Вальдесом, каким он привык быть. И отчасти он даже обрадовался этому.
        Вальдес влюбился.
        Это произошло, когда ему было уже тридцать три года. Да-да, ему стукнуло тридцать три, но не ищите в этом никаких аналогий - просто так уж получилось. Вальдес влюбился и одновременно начал предпринимать отчаянные попытки, чтобы вырваться из замкнутого круга жизненных ограничений. Запретов, которые он сам для себя придумал и выстроил вокруг себя, как забор.
        Вальдес увидел эту девушку в Севилье - столице Андалусии. Он приезжал в этот город регулярно - пополнить запасы своих книг. Он любил побродить по Севилье - красивому и древнему городу. Когда-то Севилья была населена маврами - говоря по-современному, арабами. Испанцы называли их тогда не слишком приличным словечком - мудехары. Именно арабы выстроили белые дома с маленькими окошками, глухие стены, соединяющие кварталы, башни минаретов и мечети, переделанные позже в католические храмы. Вальдесу было приятно любоваться красотой, дышащей преданиями древности. А еще приятнее было думать о том, что нечестивых псов-мавров все-таки выкинули за море.
        Началось все с того, что испанских мусульман начали крестить насильно. С теми, кто не захотел принять правильную, католическую веру, поступили просто и справедливо: всех мужчин убили, женщин продали в рабство, а детей крестили. Но крещеные арабы сохранили в своих злокозненных душах ядовитые семена ислама - неспроста их звали не испанцами, а презрительным именем "мориски". Мориски смешивали христианские и мусульманские обряды и втайне молились пророку Магомету. Они разговаривали на своем варварском языке, читали свои книги, написанные арабской вязью, запирали по пятницам двери своих домов, а в мусульманские праздники устраивали пения, именуемые zambra. Такое безбожие творилось много десятков лет. Но в середине шестнадцатого века инквизиция восстановила справедливость. Отвратительных морисков привлекли к ответственности перед Богом. Их подвергли суровому допросу, и, конечно, оказалось, что все, кто имел хоть дальнего предка из мавров, оказался скрытым магометанином. Морисков подвергали публичному покаянию, конфисковывали все их имущество в пользу государства, церкви и инквизиции. Их десятками тысяч
переселяли в области, свободные от мусульманской заразы. Их обращали в рабство, секли розгами на площади и ссылали на пожизненную каторгу. Нераскаявшихся или неправильно покаявшихся сжигали. Это было так замечательно! Вальдес завидовал католикам, жившим в то прекрасное время. Настоящим католикам.
        Была еще одна причина, по которой Вальдес часто приезжал в Севилью. Он любил ходить в Музей Истории. Несколько залов, рассказывающих о средних веках и Святой инквизиции, были изучены им досконально. И все же он не мог удержаться - посещал их снова и снова, как некий эквивалент храма, заменитель церкви, которую он отверг для себя.
        В зале, посвященном пыткам, он и увидел эту девушку. Вальдес только что закончил перерисовывать в тетрадь конструкцию пыточного устройства под названием "Испанский сапог". Он повернулся в сторону и увидел ее. Она занималась тем же, чем он. Она присела на корточки, положила на колено маленький блокнот и старательно выводила в нем линии, копируя устройство ножных колодок. Изгиб ее длинных загорелых ног был необычайно соблазнителен. Ее мини-юбка была так коротка, что позволяла увидеть черные трусики. Но не это взволновало Вальдеса - мало ли видел в своей жизни девчонок в трусиках и без оных? Его потрясло выражение ее лица. Язычок ее то и дело пробегал по розовым пухлым губам, а ресницы полуприкрытых век вздрагивали. Вальдес готов был поклясться, что девушка получала какое-то свое, особое удовольствие. И удовольствие это носило эротический характер.
        В этот момент Вальдес испытал такое возбуждение, что вынужден был немедленно повернуться лицом к стене, чтобы спрятать от окружающих резко изменившуюся конфигурацию своих брюк. Он вытаращился на картинку прямо перед ним так яростно, что глаза его едва не вылезли из орбит. Он глубоко вздохнул и попытался очистить свои мысли.
        Через пять минут ему удалось справиться с приступом вожделения. Он повернулся назад, ожидая, что девушка уже покинула зал. И столкнулся с ней лицом к лицу.
        "Я сейчас чуть не кончил, глядя на тебя. Как насчет того, чтобы перепихнуться?" - такие слова мог он сказать ей сейчас. Более того, он должен был сказать ей именно это, действуя в соответствии с обычным своим стандартом поведения. И не смог сказать ни слова.
        Девушка уже не выглядела возбужденной. Наверное, она уже получила свое удовольствие и расслабилась. Она просто стояла и рассматривала стенд с литографиями. И все же она волновала Вальдеса. Невысокого роста, с гладкими каштановыми волосами, подстриженными в манере "Сэссун", девушка была одета в короткую юбку и ярко-желтую майку с широким горловым разрезом, через который виднелись тонкие бретельки черного лифчика. Нос ее был чуть длинноват, как это случается у испанок, но вполне гармонично смотрелся на аристократичном лице с большими глазами.
        Вальдес неохотно общался с незнакомыми людьми, но когда ему приходилось это делать, не испытывал ни малейших комплексов. Он всегда чувствовал некоторое свое превосходство перед остальными представителями рода человеческого. Однако сейчас он почему-то оробел.
        Девушка сама повернулась к нему.
        - Здесь вкралась ошибка, - сказала она, показав пальцем на надпись на стенде. - Неправильная дата. Впрочем, никто не замечает этого.
        - Я знаю, - сказал Вальдес. - Здесь написано, что 29 мая 1484 года Папой Сикстом IV была издана булла, в которой он назвал святотатственным мнение лиц, каковые утверждают, будто папские индульгенции касаются лишь епитимьи и не освобождают от обычных кар. На самом деле эта булла вышла 9 мая. Здесь опечатка, наверное.
        - О, я вижу, вы хорошо знаете историю! - девушка посмотрела на Вальдеса с интересом. - Вы ученый, да?
        - В некотором роде… - уклончиво ответил Вальдес. - А вы? Вы изучаете Инквизицию?
        Вальдес обладал красивым тембром речи - чувственные нотки, придающие эротический оттенок любому слову, произнесенному им, были важной составляющей его успеха у женщин. Слово "инквизиция" он произнес так, как можно было бы произнести "Te quiero"[Я тебя хочу (исп.)] на ушко любимой.
        Девушка слегка порозовела, но все же не отвела взгляд.
        - Я - студентка, - сказала она. - И я пишу курсовую работу, посвященную заблуждениям и жестокости инквизиции. Вы не находите, что все это отвратительно?
        Она ткнула пальцем в толстое стекло стенда. Показала на гравюру, изображающую обнаженную женщину, распятую на колесе вниз головой.
        - О да, - кивнул головой Вальдес. - Это ужасно! Это просто отвратительно!
        В его "отвратительно" прозвучало такое горячее вожделение, что его хватило бы, чтоб растопить лед в холодильниках всего средиземноморского побережья.
        - Хм! - девушка покачала головой. - Слушай, а ты странный парень! Как тебя зовут?
        - Вальдес.
        - Это фамилия, - произнесла она утвердительно - как человек, который не только знает многое на этом свете, но и уверен, что имеет правильное во всех отношениях мнение. - Вальдес - это фамилия. А имя?
        - Вальдес. Вальдес - это все. И имя, и фамилия. Я просто Вальдес.
        - В честь Великого Инквизитора?
        - Да, Великий Инквизитор. Только это не в честь него. Он - это и есть я. Я снова родился - так было предписано судьбой.
        - Снова родился?.. - Девушка озадаченно потерла пальцем переносицу. - Но ведь это уже не христианство, да? Реинкарнация - это что-то индуистское. Или, по крайней мере, это можно отнести к манихеизму…
        - Это не имеет значения. - Вальдес старался сдержать свою тонкогубую усмешку, не дать ей выползти на лицо, чтобы не испугать девушку. - Не думай, что я псих. Я нормальный человек. Я не извращенец. Только… Знаешь, у каждого в душе есть что-то свое, отличающее его от других. Это - мое. Я - Вальдес. Не знаю, почему я говорю тебе это. Я ни с кем не разговаривал так… Извини.
        Он опустил глаза. В сегодняшнем разговоре все было как-то не так. Все то, что обычно возвышало его над ничтожными тварями, называющими себя людьми, куда-то испарилось. Был в этой девушке некий секрет, делающий ее равной ему, а может быть, и ставящий ее выше Вальдеса.
        - Меня зовут Кристина. - Девушка протянула руку и Вальдес осторожно пожал ее, боясь повредить тонкие косточки своей рабочей лапищей, привыкшей к железу. - Ты кто, Вальдес? Ты не ученый, хотя и знаешь историю. Ты не артист, хотя голос у тебя как у артиста. Ты наверное, кузнец? У тебя такие огромные руки… Почему ты интересуешься всеми этими плохими вещичками - инструментами для пытки человеческих тел? Ты знаешь, какую боль они могут доставить?
        - Я делаю их. - сказал Вальдес. - Только ты не подумай… Не для пыток - конечно, нет. Я делаю их для музеев. Вот посмотри, - он показал на железную маску в соседнем стенде. - Это моя работа. Это настоящая маска, но она очень старая, ее неправильно хранили и она почти развалилась от ржавчины. Там внизу - надпись, что она отреставрирована. Я отреставрировал ее.
        Это было чистой правдой. Вальдес отреставрировал или изготовил по пришедшим в негодность образцам орудия пыток в десятках музеев южной Испании. Ему платили за это неплохие деньги, потому что он был лучшим специалистом в этой специфической области. Но правдой было также и то, что в комнате у Вальдеса находился целый арсенал великолепно сработанных приспособлений для пытки - совершенно новых и пригодных к употреблению в любой момент. Среди них были традиционные, изобретенные в средние века, а также не известные никому - придуманные лично Вальдесом. Даже стул, на котором сидел Вальдес, был креслом для пыток, обтянутым, правда, толстым войлоком - для маскировки и для того, чтобы не уколоть себе задницу конусовидными шипами. А если бы вы сдернули матрас с кровати Вальдеса, то обнаружили бы, что она представляет собой "кобылу" - пыточный станок для растягивания тел, снабженный веревками и воротом.
        - Здорово! - Кристина вглядывалась в маску, о которой только что говорил Вальдес. - Прекрасно сделано! Слушай, тут совсем не видно, где старые части, а где новые. Все одинаково старое…
        - Железо после проклепывания покрывается специальным составом, - сообщил Вальдес. - Все сделано под старину…
        - Ну ладно. - Кристина выпрямилась, откинула прядь волос, упавшую на лоб. - Мне пора идти. Пока, Вальдес. Приятно было познакомиться.
        - Пока…
        Вальдес стоял и смотрел, как девушка уходит из зала. Потом он подошел к окну и дождался, когда она вышла из здания. Неожиданно она подняла голову и посмотрела вверх, на окно, у которого он стоял. Почувствовала его взгляд? Вальдес помахал ей рукой. Она не ответила.
        Какой-то парень, похожий на араба, подошел к ней и они ушли вместе.
        Не из-за чего было переживать Вальдесу. Совершенно не из-за чего! Мало ли на этом свете симпатичных девчонок? Во всяком случае он, Вальдес, не испытывал в них недостатка. Но теперь он почувствовал в душе пустоту - неприятную, сосущую, как неудовлетворенный голод.
        Вальдес обнаружил, что равновесие в его жизни нарушилось. И причиной тому стала девушка по имени Кристина.

* * *
        Он снова встретил Кристину через неделю. И это не было случайностью. О какой случайности может быть речь, если Вальдес провел почти всю неделю в Севилье? Он бродил по залам Музея Истории, а еще больше времени провел, подпирая стенку недалеко от входа в музей. С этого места хорошо было видно каждого входящего, и Вальдес готов был поклясться, что Кристина не могла проскользнуть незамеченной. Она просто не приходила.
        Он даже позвонил в университет, на исторический факультет, и узнал, что защита курсовых работ состоится через десять дней. Значит, она еще писала свое исследование, и был шанс, что она снова появится в музее. Более того, Вальдес чувствовал, что не только необходимость в изучении материала привела Кристину в это место. У нее была своя тайна, свой личный позыв, доставляющий ей чувственное наслаждение, и этот позыв обязательно должен был привести ее снова к стендам с орудиями пыток.
        Вальдес ждал. Правда, Хавьер, изрядно постаревший в последние годы, ворчал по поводу того, что пасынок его бессовестно прогуливает работу и от этого страдает дело. Но Вальдес решил эту проблему просто. "Хорошо, папа, - сказал он. - Я у тебя больше не работаю. Не обижайся, но это так. Это должно было случиться рано или поздно - я должен найти себе другое место работы. Кое-что изменилось в моей жизни. Я больше уже не могу жить так - работать в нашей мастерской шесть дней в неделю, читать книжки до часу ночи, и ровно восемь раз в месяц - каждую среду и каждую субботу - спать с девчонками, которым я плачу за это деньги. Я не хочу так прожить до старости. Что-то случилось со мной"…
        Отчим Хавьер был единственным человеком, к которому Вальдес испытывал симпатию и глубокую привязанность - намного большую, чем к своим настоящим родителям. Может быть, так случилось потому, что добрейший толстяк был единственным, кто любил странного Вальдеса таким, каким он был, и допускал его безусловное право быть таким, каким он только и мог быть. И в этот раз Хавьер в полной мере проявил свое понимание. Он только развел руками, грустно улыбнулся и сказал: "Ну что ж поделать? Ладно"…
        Конечно, Хавьер мечтал передать дело свое сыну (а он считал Вальдеса своим сыном). Но он давно уже видел, что Вальдес не укладывается в стандарты, предписанные для выполнения обычным людям, и, стало быть, вряд ли сможет справиться с обязанностями хозяина автомастерской.
        Впрочем, это уже выходит за рамки нашего рассказа. Хавьер Кальдерон, каким бы хорошим человеком он ни был, покинет наше повествование, и мы даже не узнаем, на каком кладбище его похоронили. Мы вернемся к нашему симпатяге Вальдесу и увидим, как он стоит в западном квартале Севильи, и видит, как к двери музея быстрым шагом подходит Кристина, и дергает за бронзовую ручку в виде кольца, и входит внутрь, и глаза Вальдеса округляются, и сердце его начинает биться так громко, что стуком своим вспугивает стайку голубей. Стало быть, Вальдес дождался.
        Каким бы мучительным не был процесс многодневного ожидания, проблема, перед которой оказался Вальдес после того, как дождался Кристину, оказалась еще труднее. Теперь, через неделю, проведенную в размышлении о своей жизни, Вальдес был уверен, что не может жить без этой девушки. Неважно, что она была красивой - она могла бы быть и абсолютной уродиной. Он не мог жить именно без нее. Как он мог объяснить ей это сейчас - он, неотесанная деревенщина - девушке с хорошим образованием? Вальдес не мог рассчитывать на свое безусловное обаяние, на свою экзотическую внешность и даже на свой соблазнительный голос. Все это не сработало бы сейчас.
        Что? Что? Что?
        Вальдес делал свои шаги по направлению к двери музея. Он вовсе не находился в состоянии паники. Влюбленность, поразившая его неожиданно, как грипп, наделала кровоточащих царапин в его душе, но отнюдь не лишила разума. Напротив, сейчас он был сосредоточен и собран, как в момент смертельной опасности. Вот только никак не мог найти в своем жизненном опыте готового сценария, по которому мог бы провести предстоящий разговор, а ничего нового в голову не приходило.
        Он и не стал придумывать ничего нового. Он просто прошел в зал и обнаружил, что Кристина сидит на корточках у стенда, зарисовывает в альбом какое-то очередное орудие пытки и ловит свой кайф. Она не теряла времени. Еще бы - она не появлялась в этом зале целую неделю. Наверное, она здорово стосковалась.
        Вальдес стоял прямо над девушкой, наклонив голову, и рассматривал то, что она рисовала. Она не замечала его присутствия - впрочем, так же, как и присутствия всех остальных людей. Она полностью отключилась от внешнего мира.
        Вальдес видел, как Кристина изобразила на листе альбома сложное устройство, состоящее из тяжелого деревянного хомута, надевающегося на шею, а также соединенных с хомутом колодок для рук и ног, с винтами, при закручивании которых можно было доставлять большие мучения пытаемому человеку. Рисовала Кристина умело: растушевывала изображение карандашом, добавляя к нему тени и полутени - так, что оно становилось реалистичным, похожим на фотографию. Вальдес увидел, что на альбомном листе появились новые детали, которые никак не могли быть срисованы со стенда. Карандаш Кристины врисовал в пыточное устройство контур мужчины - обнаженного, со всеми анатомическими подробностями. Вальдес продолжал удивленно наблюдать за созданием картины и скоро увидел, как рядом с истязаемым появился палач. Палачом была женщина - также обнаженная, опоясанная большим количеством черных ремней с металлическими пряжками. В руке она держала многохвостую плетку. На лице ее было написано удовольствие - такое же, как и на лице самой Кристины.
        Вальдес изумленно качнул головой и отошел в сторону. Что все это означало? Женщина не может быть инквизитором - никогда и ни при каких обстоятельствах. Не может она быть и палачом. Что за странные фантазии лелеяла в себе Кристина?
        - Вальдес? - услышал он голос Кристины. В голосе присутствовал оттенок некоторого замешательства и, пожалуй, даже смущения. - Привет, Вальдес! Ты здесь случайно?
        Наверное, она догадалась, что он видел то, что она рисовала в своем альбоме.
        - Не случайно. Я пришел, чтобы встретиться с тобой.
        - Ты… Ты видел, да?
        - Видел. Ты хорошо рисуешь, Кристина.
        - Понятно… - Кристина сердито тряхнула головой. - Слушай, Вальдес, все это - моя личная жизнь! Мне не нравится, когда кто-то подглядывает за мной.
        - Я не подглядывал. Я нечаянно…
        - Все. Пока. - Кристина резко повернулась, собираясь уйти, но Вальдес схватил ее за руку.
        - Кристина… Подожди!
        - Ну что еще?
        - Слушай, ты не откажешься выпить со мной чашечку кофе? Прямо сейчас. В кафе на улице. Я не пью ничего спиртного, но если хочешь, я могу угостить тебя хорошим вином…
        - Нет, не получится. Извини. - В упрямом взгляде девушки не читалось ни малейшей возможности для уступки.
        - Почему?!
        - У меня сейчас нет времени, я должна доделать курсовую работу. Осталось только три дня… Боже мой, я не представляю, как я успею…
        - О каком времени ты говоришь? У тебя нет времени на чашку кофе? Мы поболтаем десять минут и ты пойдешь…
        - Вальдес… - Кристина прикусила нижнюю губу, посмотрела на него с прищуром, изучающе. - Хочешь, я скажу тебе кое-что? Скажу откровенно?
        - Да.
        - Я догадываюсь, что тебе нужно от меня. Это совсем несложно - догадаться. Ты не сможешь ограничиться одной чашкой кофе. Не сможешь. Но самое главное, что и я не смогу. И тогда я потеряю слишком много времени…
        - Не понимаю!
        - Все ты понимаешь прекрасно! Я совсем не такая, как те простые девчонки, с какими ты, наверное, привык спать. Я - необычная. И ты - необычный человек. У таких, как мы с тобой, не получается быстро и просто. Сейчас я не могу позволить себе этого.
        - "Мы с тобой?" Что ты имеешь в виду?
        - Брось притворяться, Вальдес.
        - Хватит! - Вальдес устал от попыток вникнуть в смысл ее загадочных фраз. - Кристина, если тебе сейчас некогда, то, может быть, мы встретимся с тобой попозже? Тогда, когда ты сдашь свою курсовую?
        - Не знаю…
        - Знаешь. - Голос Вальдеса неожиданно потерял мягкость, стал ледяным. Он положил руку на плечо Кристины, сжал ее плечо, приблизил лицо к ее лицу и пробуравил ее взглядом холодных глаз - притягательных и пугающих одновременно. - Ты уже знаешь, Кристина. Знаешь. Ты хочешь со мной встретиться, нам есть о чем поговорить. Это так?
        - Так, - тихо произнесла она, едва разжав губы.
        - Я буду ждать тебя здесь. Ровно через неделю. Ты придешь?
        - Да.
        - Тогда успехов тебе, Кристина. Ты хорошо защитишь свою курсовую. Я знаю это. Я обещаю тебе.
        Когда Кристина вышла из зала, Вальдес позволил себе улыбнуться - в первый раз за последнюю неделю.
        ГЛАВА 4
        У Кристины действительно имелись серьезные проблемы с курсовой работой и все шло к тому, что она могла и не защитить ее. Причиной тому было вовсе не пренебрежение учебой - Кристина Ромеро была способной и добросовестной студенткой. Главной причиной стало то, что она сильно испортила отношения с профессором Салинасом. Человек сей, имеющий высокую научную степень и облеченный немалой властью над учениками, к сожалению, имел отнюдь не лучшие моральные принципы. Если говорить точнее, он не имел их вовсе. Этот толстенький и усатый как таракан человек был искренне убежден, что единственной справедливой платой со стороны хорошеньких студенток за его снисхождение в научных вопросах может быть только предоставление ими определенных услуг интимного рода. Речь, правда, не шла о полноценном сексе, так как Антонио Салинас в его шестьдесят с небольшим годков, осложненных гипертонией и перенесенным инфарктом, не был уже способен к активным телодвижениям. Тем не менее мало кто из девушек, прошедших через его кафедру, избежал уединенных индивидуальных разговоров об историческом процессе, сопровождающихся сальным
хихиканьем, слюнявым облизыванием и прикосновениями стариковских пальцев к самым нежным девичьим местам. Не будем давать нравственную оценку сему типу - безусловно, неприятному, - ограничимся только удивлением по поводу того, что и в современной цивилизованной Испании могут существовать подобные ущемления гуманитарных свобод граждан. Тем более, что многие девушки относились к поползновениям профессора достаточно спокойно, а некоторые даже провоцировали его на это, намеренно облегчая себе сдачу экзамена и зная, что серьезным вторжением в их личную жизнь это не грозит по причине мужской слабости пристающего субъекта.
        Надобно сказать, что профессор Салинас, в далеком прошлом знаток и даже разбиватель дамских сердец, достаточно хорошо разбирался в женском вопросе, а потому заведомо не ущемлял девиц, по которым можно было очевидно сказать, что они не ведут активной половой жизни. Он не желал излишних, неоправданных неприятностей. К сожалению, Кристина Ромеро к такому невинному контингенту никак не принадлежала. Более того, с первого взгляда можно было сказать, что она весьма чувственная девушка, с удовольствием воспринимающая радости интимного контакта. А поэтому никаких поблажек со стороны старикана Салинаса не предполагалось - он заранее облизывался, когда представлял как залезет в трусики красотки Кристины. Можно представить его разочарование и даже гнев, когда сия студентка не только сказала: "Как вы смеете, безобразник!", но бесцеремонно отпихнула Салинаса, едва не сломав ему ребро.
        Таким образом были испорчены всякие взаимоотношения между Кристиной и профессором Салинасом. И именно это было истинной причиной тревог Кристины, которые наблюдал Вальдес. Правда, он не знал всего, что произошло, но составил в своем уме достаточно точную картину после того, как собрал информацию об Антонио Салинасе. Сбор информации стал для него делом нетрудным и даже отчасти увлекательным, потому что для этого ему пришлось провести ночное время в обществе двух однокурсниц Кристины. Правда, обе эти девицы, внешне весьма приятные, нелестным образом отозвались о самой Кристине Ромеро, заявив, что она "девка со сдвигом", но Вальдес обратил на это самое малое внимание, рассудив, что симпатичные девушки только таким образом и могут отзываться друг о друге.
        Проблема, возникшая перед Вальдесом, требовала быстрого разрешения, в то же время была нова и непривычна для него. Для начала он составил довольно сложный план, который включал в себя уплату денег какой-нибудь проститутке, соблазнение ею Салинаса, фотографирование их в момент неприличных забав, а потом шантаж профессора тем, что фотографии эти могут быть предъявлены его жене. На выполнение технологического процесса у Вальдеса имелось два дня. Он договорился обо всем с девицей подходящей профессии, снял квартиру, где должно было происходить совращение, одолжил хорошую фотокамеру и научился неплохо ей владеть. К концу второго дня выяснилось, что добропорядочный Салинас никогда не имеет дела с проститутками - ему просто нечем было бы заняться с ними по причине застарелой импотенции. К тому же жена его, именем которой предполагалось вести переговоры, умерла семь лет назад, так что шантаж ее был делом более чем затруднительным. И поэтому к концу третьего дня, вечером накануне защиты, Вальдес стоял на автостоянке, на которую в скором времени предполагалось прибытие самого профессора. Вальдес пребывал в
умственном затруднении, он никак не мог решить, что ему лучше сделать.
        Вальдес не решался просто избить Салинаса до полусмерти, как сделал бы в более простой жизненной ситуации, и чего Салинас на самом деле заслуживал. Профессор был довольно значимой фигурой, с большими связями, он хорошо осознавал неприкосновенность собственной персоны, и его расквашенный нос мог привести к обострению ситуации и самым неприятным последствиям непосредственно для Кристины. Тем не менее Вальдес не сомневался, что найдет выход. В своих изысканиях он не сделал еще самого важного - он не познакомился лично с Антонио Салинасом. Он был уверен, что как только увидит поганца-профессора, то сразу поймет, в чем состоят его слабые места. Поймет, куда стоит ударить, а может быть, и просто нажать, чтобы добиться желаемого результата. Вальдес плохо разбирался в хороших людях, но вот в плохих-то он разбирался лучше некуда.
        Подземная автостоянка являла собою темное и мрачное место, вполне пригодное для съемки какого-нибудь кинотриллера. Но это не смущало профессора Салинаса - он экономил деньги и не желал тратить их на более приличное место для платной парковки на поверхности земли. Каждый день, ровно в девятнадцать тридцать, он подагрическим шагом входил в помещение автостоянки, подходил к своему "Саабу" и нажимал на кнопку снятия сигнализации. Со щелчком открывался центральный замок, профессор садился за руль, включал мотор, ровно через две минуты трогался с места и уезжал домой.
        На этот раз его ждал неприятный сюрприз. Через минуту после включения стартера мотор чихнул и заглох. Салинас с ворчанием выбрался из салона, оставив дверь полуоткрытой, и отправился за технической помощью к будке охранника, от которой его отделяло двадцать шагов. Незаметный Вальдес наблюдал за этим из-за бетонной колонны. Он уже увидел лицо профессора, и оценил его. Он понял, как ему надлежит действовать.
        Салинас вернулся с охранником. Охранник открыл капот, заглянул внутрь и обнаружил, что все там находится на месте - даже мотор. В это время профессор снова повернул ключ стартера и выявилось, что двигатель работает так, словно никогда и не глох. После этого произошло короткое препирательство между профессором Салинасом и охранником, в ходе которого Салинас убедительно доказал, что ничего не должен последнему, поскольку последний не произвел никакого ремонта. Охранник вполголоса обозвал профессора жадной старой каргой, козлом и недоумком, и отпустил с миром - что ему еще оставалось делать?
        Профессор Салинас жил не в самой Севилье - дом его находился в пригороде и дорога занимала около сорока минут. Через тридцать одну минуту после того как он выехал с автостоянки и уже покинул пределы города, и находился на широкой платной шестирядной автостраде, и несся по ней со скоростью сто десять километров в час, Салинас услышал голос. Голос раздался с заднего сиденья.
        - Добрый вечер, господин Салинас, - произнес голос. - Я слышал, что вы являетесь опытным специалистом в области средневековой истории?
        Голос, услышанный профессором, принадлежал к той разновидности мягких ласкающих голосов, богатых чувственными обертонами, от которых женщины начинают млеть сами по себе. Однако профессор женщиной не был и млеть не начал - более того, крупные, даже можно сказать гигантские мурашки пробежали сверху вниз по его спине. Сердце Салинаса, подпорченное инфарктом, спазматически сжалось на секунду; боль пронзила внутренние органы профессора с такой остротой, что он вынужден был вцепиться в руль изо всех сил, дабы не выпустить его совсем. Почему-то профессору представилось, что нет в этом голосе ни нежности, ни даже чувственности, а есть только плохо скрываемое желание всадить ему, Антонио Салинасу, нож между лопаток.
        Собственно говоря, так оно и было.
        - Не советую вам сбавлять скорость, господин Салинас, - продолжал между тем голос сзади. - Видите ли, я предпочитаю вести научные диспуты именно с такой большой скоростью. Меньшая скорость приводит меня в состояние неконтролируемой ярости, и при этом я могу совершать ужасные, бесчеловечные поступки… Вы поняли?
        - Да! - проскрипел Салинас и вдавил носок своей лаковой туфли в педаль акселератора. Голос его при этом никак не мог сравниться по своей нежной красоте с голосом незнакомца - скорее он напоминал вопль кота, по недоразумению попавшего под медленный асфальтоукладочный каток, и уже наполовину раздавленного.
        - Отлично! - констатировал человек. - Господин профессор, вы, случайно, не помните, какая мера наказания была применена по отношению в июле 1317 года к Гуго Герольду, прелату, епископу города Кагора, когда он был обвинен в обвинении на жизнь Папы Иоанна Двенадцатого?
        - Нет!
        - Я напомню вам. С него живого содрали кожу, протащили по улицам и сожгли на костре. Он сильно кричал, когда раскаленное пламя лизало его обнаженное мясо и заставляло закипать кровь большими пузырями…
        - К чему вы это вспоминаете? - Салинас уже представил, что его преследует один из религиозных фанатиков и судорожно вспоминал, не допускал ли он в последнее время особо богохульственных высказываний. - Я… Я ничего не имею против Папы! Я даже почитаю его! Клянусь вам!
        - Папа тут не причем. Но иногда покушение на честь обычного человека может быть приравнено к покушению на жизнь Папы - в том случае, если этот человек близок вам, а вы имеете силы и желание за него постоять.
        - Кто вы? - просипел Салинас. - Как вы сюда попали? Что вы от меня хотите?
        Профессор глянул в зеркало заднего вида и увидел молодого мужчину довольно внушительных габаритов. Нижняя часть лица мужчины была обвязана красным платком - очевидно, он не хотел, чтобы жертва запомнила его лицо. Но глаза его профессор не забыл бы никогда. В жизни он не видел таких пронзительно холодных голубых глаз. Лед их не был противоположностью адского огня - скорее, он был его разновидностью.
        - Я очень плохой человек. А может быть, очень хороший. Это не имеет особого значения. Главное состоит в том, что я - жених одной из ваших студенток.
        - Как ее зовут? - прошептал Салинас, холодея от совсем уж плохого предчувствия.
        - Так я вам и сказал! - Незнакомец коротко хохотнул. - Но вы правы в своих плохих предположениях, почтенный доктор Салинас! Вы обидели мою невесту! Вы грубо лапали ее под предлогом того, что иначе она не сможет пройти через вашу кафедру и вылетит из университета. И я знаю, что вы поступили так не только с нею! Позвольте, я зачитаю вам небольшой список. - Профессор услышал шелест разворачиваемой бумаги. - Итак: Анна Ортис, Лидуэнья Луна, Леонора Ользина, Мария Нуньес, Мария Вега… Впрочем, я не буду зачитывать вам все имена и фамилии. Вы знаете лучше меня, каких девушек вы оскорбили грязным действием! Пусть для вас останется тайной, какая именно из них является моей невестой. Главное состоит в том, что у меня есть предположение, что вы намерены провалить завтра некоторых из них только потому, что они недостаточно старались угождать вашей стариковской похоти. Я мог бы отдать вас в руки правосудия, Салинас, но не хочу выносить на всеобщее обсуждение имя моей возлюбленной, вовсе не виноватой в том, что старый распущенный импотент не может сдержать поползновений своих рук. Я сделаю по-другому. Я
прослежу за результатами завтрашней защиты дипломов. И если хоть одна из девушек не получит должной высокой оценки… Извините, профессор, я вынужден буду сварить вас живьем в кипятке, как это делали с фальшивомонетчиками в Германии.
        - Вы… Вы не смеете!
        - Смею.
        - Вы не сможете…
        - Смогу. - В голосе незнакомца была такая уверенность, что профессор понял - и вправду сможет. - Даже если вы потратите все ваши сбережения и наймете охранника, это не поможет вам. Я сварю вас вместе с охранником - бульон будет наваристей. Я приправлю вас чесноком и петрушкой, Салинас, я посыплю вас перцем и приправой для улиток, а потом скормлю ваше мясо собакам. Я думаю, разумнее будет выполнить мои требования. И не грешить в будущем, кстати. Я оставлю вас в покое, но всегда может найтись такой же как я…
        Разговор истек - машина Салинаса худо-бедно добралась до его дома и встала у обочины.
        - До свидания, господин Салинас, - произнес Вальдес, открывая дверцу. - Я думаю, вы поняли меня…
        Едва захлопнув и заперев за собой дверь дома, Антонио Салинас бросился к телефону. Он дрожащей рукой набрал номер полиции и сообщил, что только что около дома на него с целью ограбления напал мужчина лет тридцати пяти высокого роста, со светлыми волосами и голубыми глазами. Салинас не стал называть истинную причину инцидента - если бы преступник попал в руки правосудия, Салинас смог бы разобраться с ним, подключив свои связи. Подумаешь, жених одной из студенток… К удивлению Салинаса, полицейские появились буквально через минуту - так случилось, что одна из патрульных машин проезжала рядом с его домом. По настоянию уважаемого профессора срочно были вызваны еще две машины, и весь небольшой пригород был прочесан тщательнейшим образом.
        Преступник не был найден.
        На следующий день случилось удивительное событие. Одновременно тридцать пять студенток исторического факультета получили самые высшие оценки по курсу европейской истории средних веков - и это у профессора Салинаса, который всегда славился небывалой придирчивостью и даже скаредностью в выставлении оценок! Декан факультета озабоченно качал головой - пожалуй, старина Салинас совсем сдал и настала пора окончательно отправлять его на пенсию. Но он не успел сделать этого - через два дня Антонио Салинас был доставлен в клинику с острым инфарктом миокарда и скончался в реанимации через три часа.
        "Сам виноват", - сказал Вальдес, узнав об этом.

* * *
        Они встретились, как и положено, через неделю. Правда, на этот раз не в зале пыток. Вальдес дождался Кристину у дверей музея, взял ее за руку и повел в кафе. В сумке ее снова лежал альбом - вероятно, она надеялась придти раньше Вальдеса и успеть хоть немного порисовать и поймать свой маленький кайф. Но, как ни странно, то, что это не получилось, не испортило ей настроение. Улыбка не сходила с лица девушки и Вальдесу было приятно думать, что он имеет отношение к ее хорошему настроению.
        В десять утра на улице было уже по-настоящему жарко и они предпочли полутемное и прохладное кафе с кондиционером. Заказали кофе с мороженым для Кристины и двойной кофе для Вальдеса. Девушка щебетала, рассказывала какие-то пустяки о своей жизни. Вальдес слушал ее рассеянно. Он никак не мог сосредоточиться. Думал о чем-то своем.
        - Вальдес, ты принес мне удачу! - он услышал свое имя и очнулся и даже, кажется, вздрогнул. - Помнишь, ты пообещал, что я хорошо защищу свою курсовую? Так и случилось! Просто невероятно!
        - Поздравляю, - сказал Вальдес. - Что же здесь невероятного? Ты умная девушка. Что для тебя какая-то курсовая? Пустяки…
        - У меня были проблемы… - Глаза Кристины чуть затуманились. - Ну да ладно, не будем о плохом. Представляешь, наш профессор Салинас, похоже, сбрендил окончательно! Он поставил высшие оценки всем девчонкам на курсе!
        - Это правильно, - утвердительно произнес Вальдес. - Стало быть, он молодец - ваш профессор.
        - Он - старый придурок.
        - Иногда и старые придурки совершают правильные поступки. - Вальдес развел руками, как бы ставя точку на истории с Салинасом. Существовало кое-что, что интересовало его сейчас больше, чем похотливые старички. - Кристина… Помнишь, ты говорила что-то о том, что мы с тобой - необычные люди. Что ты имела в виду?
        - А, ты об этом… - Кристина неожиданно смутилась, опустила взгляд. - Может быть, об этом потом?
        - Ты не хочешь говорить об этом сейчас? Почему? Тогда ты говорила об этом и не боялась…
        - Ну… Это же было тогда. Знаешь, иногда так бывает… Ты думаешь, что больше никогда не увидишь человека, и хочется наговорить ему всяких глупостей. Представить себя чем-то большим, чем ты есть на самом деле. Тогда это так и было. Я думала, что вижу тебя в последний раз… Забудь все это.
        - Ну уж нет! - Вальдес покачал головой. - Тогда ты говорила правду. А сейчас пытаешься от правды избавиться - выбросить из окна поезда на полном ходу, как маленькую, но опасную улику. Почему ты так делаешь? Ты считаешь, что твои секреты не подходят для наших с тобой отношений?
        - Не знаю… - Кристина упорно расковыривала ложечкой тающее мороженое, словно искала там решение вопроса. - Я на самом деле не знаю, Вальдес. Все это - так, детские забавы. К тому же это достаточно интимно… Ты умный, Вальдес, с тобой интересно разговаривать. Но ты такой серьезный! Ты почти никогда не улыбаешься. Мне кажется, что все это тебе не понравится.
        - Думаешь, это не понравится мне, и я уйду?
        - Да.
        - А ты не хочешь, чтобы я уходил?
        - Не хочу.
        - Почему? Я же не понравился тебе сначала. Я видел это тогда, в музее…
        - Я испугалась тебя тогда. Мне показалось… Показалось, что в тебе есть что-то жестокое. По-настоящему жестокое. Страшное. Извини…
        - А сейчас?
        - Я не боюсь тебя. - Кристина положила тонкие длинные пальцы на руку Вальдеса. - Мне кажется, что ты - хороший, Вальдес. Просто ты сильный человек. Очень сильный. Это пугает многих людей. Ты твердо знаешь, чего хочешь, и привык брать свое. Ты привык, чтобы тебе подчинялись. Ты наверное, занимаешь какую-то начальственную должность?
        - Глупости! - Вальдес не выдержал и улыбнулся. На этот раз улыбка его получилась приятной и даже доброй. - Я не начальник, Кристина. Я простой автослесарь. Я не люблю, когда мной командуют, но и сам не люблю командовать другими. Я - одиночка, который живет больше в мире своих фантазий, чем в мире людей.
        - И ты хочешь, чтобы я скрасила твое гордое одиночество?
        - Да.
        - Чтобы я жила с тобой?
        - Да.
        - И спала с тобой?
        - Ну… Да, в общем-то. Конечно.
        Странно, но на этот раз смутился несгибаемый Вальдес. Опустил глаза и занялся изучением кофейной гущи в своей чашке. Девушки, с которыми он привык общаться, были совсем не такими, как Кристина. Они могли говорить о том, что касалось постельных вопросов, но ведь постель была их профессией, и для них это было естественным. Кристина была приличной девушкой, - наверное, из хорошей семьи. Почему она сама начала говорить об этом? Это было просто непристойно.
        - А ты как больше любишь? - В черных глазах Кристины загорелись лукавые огоньки. - Сверху или снизу? Я - сверху. И еще я люблю, когда меня…
        - Перестань! - Вальдес едва удержался, чтобы не стукнуть кулаком по столу. - Неужели обязательно обсуждать это прямо сейчас, в кафе?!
        - Эй, Вальдес, что это с тобой? - засмеялась Кристина. - Ты порозовел как школьница! Думаешь я не видела, как у тебя встало там, в музее?
        - Подожди. Почему ты так торопишься?! Мы же с тобой почти не знакомы. Мы не говорили с тобой о звездах, мы не гуляли с тобой ночью вдоль моря, я не читал тебе стихов и не успел подарить тебе огромный букет самых красивых цветов. Я не искал робко твоего поцелуя, а ты не отворачивалась стыдливо и не говорила, что, право, это так неудобно. Все это - то, что у нас может быть, и чего мы навсегда лишимся, если будем делать все наспех, в глупой суете…
        - Ты всегда так ухаживаешь за девушками?
        - Никогда я так за ними не ухаживал, - горько произнес Вальдес. - Никогда в жизни! Ты можешь себе это представить? Я просто проводил время с кем-то в постели, а потом уходил. Но ведь я и не любил никогда и никого! У нас с тобой все должно быть по-другому. Все должно быть правильно. Потому что я люблю тебя.
        - Ты меня любишь?
        - Я тебя люблю.
        - Какая глупость… - Девушка закрыла лицо руками, качая головой. Минута проходила за минутой. Очевидно, какая-то борьба шла в ее душе. И вдруг Кристина убрала руки и посмотрела на Вальдеса большими влажными глазами.
        - Скажи так еще раз…
        - Я тебя люблю, Кристина.
        - Еще.
        - Люблю.
        - А я могу поцеловать тебя прямо сейчас, Вальдес?
        - Пока нет. Я еще не подарил тебе цветы.
        - Тогда ты должен сделать это как можно скорее. Я люблю розы - большие и темно-красные.
        - Хорошо, хорошо, Кристина…
        - Купи мне цветов. Немедленно. Я хочу тебя поцеловать.
        - Да, конечно… Я сейчас…
        Руки их встретились на столе - подползли друг к другу как влюбленные существа и теперь нежно трогали друг друга, заменяя лаской своей соприкосновение горячих тел, предчувствуя это прикосновение и готовясь к нему.
        ГЛАВА 5
        Наверное, в самом начале истории любви Вальдеса и Кристины Ромеро все происходило так, как и должно было происходить. Вальдес осуществлял свои романтические мечты, а Кристина подчинялась ему. Увы, Вальдес не мог в должной мере возместить того, чего лишил себя еще подростком - романтических отношений. Он давно уже стал взрослым мужчиной и оттенок естественного для его возраста прагматизма порою превращал его романтические поступки в пародию на самое себя. Однако, отдадим должное Вальдесу - он старался как мог. Правда, интимная близость между ним и Кристиной случилась не через две недели, как первоначально было запланировано Вальдесом, а в первый же вечер. Они даже не дотянули до ночи - вышли из ресторана подышать свежим воздухом, и тут травянистая лужайка между кустами соблазнила их до такой степени, что они немедленно совершили на ней свой первый акт любви - быстро, даже толком не раздевшись. Но Вальдес не сильно корил себя за то, что потерял голову. Потому что это стоило того. Любовь с Кристиной не имела ничего общего с "перепихиванием", которое он механически выполнял всю свою предыдущую жизнь.
Он впервые понял, что такое любовь, что такое любить и быть любимым. Он отдался этому прекрасному чувству всей своей душой. Червь сомнения копошился в подсознании Вальдеса: говорил ему, что он совершает ошибку, что он становится слишком зависим от другого человека, становится слишком свободен и даже развратен в поведении. Вальдес старался не обращать на это внимания. Он действительно любил Кристину. Он собирался в будущем жениться на ней, обзавестись домом и кучей детишек, и дать им хорошее воспитание. Таким образом, Вальдес, много чудачивший в детстве, выправлялся на глазах и шел теперь по правильному пути. Покойный папаша Рауль, встреть он сейчас своего беспутного сынка Диего, пожал бы ему руку.
        Происходили, конечно, и неизбежные ссоры, и связаны они были в основном с приступами консерватизма Вальдеса, проявляющимися как тайфуны местного значения - небольшие, но достаточно разрушительные. В августе было совершено двухнедельное, как бы свадебное путешествие на Ибицу - остров в Средиземном Море. К сожалению Вальдеса, нравы на этом острове царили более чем вольные. Гомосексуальные парни - с крашеными волосами или бритые наголо - сидели в барах и целовались взасос, не обращая внимания на окружающих. Транссексуалы, геи и просто извращенцы среднего пола свободно шастали по улицам, разодетые в лифчики, боди и платья такого фасона, что любая шлюха покраснела бы от стыда. Марихуану продавали пакетами на каждом шагу и тут же, на каждом шагу, ее курили. Вальдес не учел того, что еще в конце шестидесятых годов Ибица была одним из основных рассадников хиппистской заразы, а теперь, в восьмидесятых, сюда съезжались отдохнуть в основном те, на чьи развлечения нормальные люди смотрели с неодобрением. Здесь, на Ибице, все любили всех, но как-то уж слишком много было этой любви и слишком уж она была
неразборчивой.
        Однажды Вальдес взорвался. Это случилось в заведении под названием "5 km", когда мускулистый черный негр двухметрового роста, с головой, украшенной бесчисленными ямайскими косичками а-ля Боб Марли, пригласил потанцевать Кристину. Не успел Вальдес моргнуть глазом, как подлый чернокожий спустил с плеч Кристины тонкие бретельки платья, в результате чего ее грудь полностью обнажилась, схватил девушку за бедра и ловким движением подкинул вверх. Вальдес изумленно смотрел, как Кристина, его Кристина, сидит на животе у негра, крепко обхватив его ногами, а он слюнявит толстыми губами ее нежные розовые соски. Кристина откинула голову назад и получала наслаждение, забыв обо всем на свете, в том числе и о своем женихе, сердитом как бычок-двухлетка. Изумления Вальдеса хватило ровно на пять секунд. А дальше он продрался через толпу танцующих и свалил негра одним ударом в ухо.
        Негр покатился по полу, Кристина, естественно, тоже. Люди вокруг заорали и расступились. Бедная Кристина ударилась очень больно, до крови ободрала себе локоть - теперь она сидела на полу и плакала. Но Вальдес уже не обращал на нее внимания. Он собирался продолжить драку и пританцовывал от нетерпения, пока поднимался чернокожий громила. Конечно, этот чертов культурист был тяжелее худощавого Вальдеса в полтора раза, но Вальдес не сомневался, что для начала выбьет гаду все зубы, а потом отправит в полный нокаут, а может быть, и в гроб. К удивлению его, негритос вовсе не собирался драться. Он только белозубо осклабился, постучал пальцем по лбу и пробормотал что-то вроде "Hey, guy, are you dopey or what? Cool down!" [Эй, парень, ты обкурился или что? Остынь! (англ.)] И ретировался, трус.
        Вальдес в тот вечер долго извинялся перед Кристиной, и целовал ее ободранный локоть, и говорил, что не мог сдержаться, а потом она простила его и извинялась сама, и плакала у него в объятиях, а потом он лежал на ней, и добросовестно совершал свои ритмичные движения, и никак не мог достичь оргазма, потому что все воображение его занимал чертов негр, сосущий грудь Кристины. Измучившись уже до боли, он вообразил, что берет ржавый железный крюк и распарывает им живот ниггера, и кишки вываливаются наружу… Вальдес кончил сразу же, вскрикнув от необычайно сильного оргазма.
        В принципе, можно было бы терпеть всю эту дрянь - тем более, что такая жизнь нравилась Кристине, а ради своей девушки Вальдес был готов выносить многое. Но был у него один пунктик, который он так и не смог преодолеть. Он не разрешал Кристине загорать в чем мать родила.
        Все это было неправильно - трудно было понять, где кончается обычный пляж и начинается нудистский. Теоретически между ними было какое-то территориальное различие, но на самом деле все побережье Ибицы было завалено телами девиц, загорающих без лифчиков, а то и вовсе без ничего. Вальдес с удовольствием вовсе не ходил бы на пляж - бледная кожа блондина реагировала на палящий ультрафиолет не загаром, а каким-то непристойным раздражением, ярко-красным, как пластиковая зажигалка. Вальдесу постоянно казалось, что он - вампир, вытащенный из благодатного сырого подвала и издевательски брошенный под убийственные солнечные лучи. Шкура его не то что слезала клочьями - отваливалась пластами. Не помогал никакой крем.
        Кристина - другое дело. Смуглая от природы, она загорела почти до черноты (что, кстати, тоже раздражало Вальдеса). Самое неприятное заключалось в том, что она стремилась раздеться полностью. Вальдесу была отвратительна мысль о том, что чужие мужики разглядывают голые прелести его девушки - потаенные местечки, которые по праву принадлежат ему одному. А еще более ужасным был тот факт, что Кристине нравилось, что ее разглядывают. Вальдес устроил пару громких скандалов, после чего Кристина начала загорать в купальнике - во всяком случае, при Вальдесе. Сам он не мог валяться часами на пляже - скрывался от солнца в номере гостиницы, пил ледяную Колу, смотрел по телевизору бокс и тихо плавился от жары. Но время от времени он устраивал неожиданные набеги на пляж - чтобы проследить за нравственностью своей девушки. Всякий раз она была одета в обе половинки купальника - и верхнюю и нижнюю. Но он был уверен, что она обманывает его. У нее было столько друзей здесь… Конечно, они предупреждали ее. Передавали по цепочке: "Эй, Кристи, одевай трусы, твой мачо ползет!" Вальдес чувствовал какое-то всеобщее
предательство, витающее в воздухе.
        Но, слава Богу, все это кончилось. Когда они вернулись в Севилью, Вальдес ощущал себя так, словно вернулся в уютный и знакомый рай из отпускной увеселительной поездки в ад. Вальдес четко знал, что делать дальше. Он устроился на работу. Он снял даже не квартиру, а целый дом в пригороде - хоть и не дорогой, но вполне приличный. Денег, которые он отложил, почти не тратя, за семнадцать лет трудовой жизни, хватило на все, что он запланировал купить. В завершение всего он приобрел подержанный мотоцикл, привел его в идеальное состояние и каждый день отвозил Кристину на учебу, а после работы забирал ее домой. На работе Вальдеса ценили. Друзей, естественно, он так и не завел, но ему и не нужны были друзья - он привык обходиться без них. Теперь у него была Кристина - все, что ему требовалось в этой жизни.
        К такому почти идеальному развитию событий привела странная встреча двух людей в зале пыток Музея Истории. Пожалуй, можно было бы сказать, что Вальдес нашел свое счастье. И я с удовольствием поставил бы точку на этом эпизоде его жизни, в надежде, что и дальше с ним будет все в порядке. Увы, Вальдес нес в себе семена зла. И они дали свои всходы намного быстрее, чем можно было предполагать.

* * *
        Вальдеса раздражали арабы. В своем небольшом городке он никогда не встречал их в таком количестве и не обращал на них особого внимания. Здесь же, в Севилье, арабы расплодились как тараканы. Им можно было платить небольшую зарплату, к тому же они брались за такую работу, за которую взялся бы не каждый испанец. Особенно много их было в том квартале, где находилась автомастерская Вальдеса. Он постоянно слышал арабскую речь, когда проходил по улице, и это выводило его из себя. Почему эти пришлые людишки не могут разговаривать на нормальном испанском языке? Почему они бродят толпами по тротуарам, стоят на дороге, мешая проехать ему, Вальдесу, почему они размахивают руками и перекрикиваются на своем варварском наречии? О чем они говорят - может быть, они насмехаются над приличными людьми? Зачем их вообще пускают в страну и дают им работу, если работы не хватает для самих испанцев?
        Из восьми человек, работающих в автомастерской, четверо были алжирцами. Четыре веселых курчавых парня с блестящими глазами и бойкими языками. Наверное, они были неплохими людьми, но для Вальдеса они были прежде всего арабами - и этим все сказано. Вальдес неохотно вступал с ними в контакт, но это не бросалось в глаза - он и так был молчуном. Он выполнял свою работу, они - свою. К тому же он пришел в это заведение совсем недавно и ему не стоило показывать свое превосходство перед людьми, которые появились здесь задолго до него. А превосходство, конечно, имело место. Вальдес вполглаза поглядывал за тем, как работают курчавые. Двое арабов постарше трудились более или менее добросовестно, хотя, честно говоря, звезд с неба не хватали. А вот двое совсем молодых парней - Али и Ахмед - были сущими поганцами. Мало того, что они ни черта не умели делать, они не хотели ничему учиться. Норовили сделать любую работу быстро, только чтоб побыстрее отвязаться. Ни о каком качестве речи вообще не шло. Вальдес молча покачивал головой - не понимал он, почему хозяин мастерской держит у себя этих двух халтурщиков. Они
наносили явный урон репутации его фирмы. Впрочем, это было дело хозяина…
        Все переменилось тогда, когда Вальдес стал старшим по производству. Человек, который прежде занимал эту должность, ушел на пенсию, и хозяин поставил мастером Вальдеса. Теперь Вальдес стал получать заплату больше всех в мастерской. Для Вальдеса такой порядок был совершенно естественным - он знал цену своим рукам и голове, он был лучшим здесь, и хозяин не мог не оценить это. Да и трое испанцев, работавших здесь, спокойно отнеслись к столь быстрому продвижению Вальдеса, хотя каждый из них мог бы претендовать на место старшего. А вот арабам назначение Вальдеса не понравилось. Прежний мастер, возрастом за шестьдесят, был слишком стар, чтобы контролировать их и держать их в подчинении. И арабов, конечно, это устраивало.
        Вальдеса такое положение дел не нравилось. Он не собирался терпеть халтуры.
        - Эй ты, Али или как тебя там, - подозвал он в первый же день одного из молодых. - Ты знаешь, с каким натягом надо заворачивать вот эти гайки?
        Палец Вальдеса, черный от масла, показывал на крепление передней подвески "Сеата", нависающего с подъемника металлическим брюхом.
        - Какой такой натяг? - парень нагло оскалил зубы. - Правильный натяг там, Вальдес. Я все путем сделал, да.
        - Я спрашиваю тебя, какая цифра натяга? - Вальдес тщательно выговаривал каждое слово. В руке он держал гаечный ключ с прибором, показывающим силу натяжения при заворачивании гаек. - Ты вообще цифры знаешь, мой малограмотный дружок?
        - Слушай, Вальдес, какие цифры, а? Что я, гайку завернуть не смогу, да? Я и обычным ключом все чувствую. Брось ты цепляться…
        - Чувствуешь, значит?.. - Вальдес повернулся к машине и проверил прибором четыре гайки подвески. Все они были закручены слишком туго. - Ни черта ты не чувствуешь! Вот смотри, обезьяна, что ты сделал! Ты перетянул подвеску! В твою пустую голову не приходит, что после этого она не проходит и половины положенного срока?
        - Эй, ты поосторожнее с выражениями! - Али, гордый, как и положено арабу, надул губы. Он еще не понимал, что, собственно говоря, происходит. - Ну, накроется эта подвеска побыстрее - нам же лучше. Этот козел - владелец тачки - к нам же приедет. Больше работы - больше денег…
        - Это кто козел? - Вальдес похлопывал себя ключом по ладони, лицо его приобретало все более зловещее выражение. - Это Мартинес козел? Может быть, ты его и не знаешь, а я знаю! Он приличный человек, к тому же испанец, между прочим! Может быть, у вас там, в вашем Алжире, и принято делать все через задницу! Когда будешь делать тачки в своей Арабии и для своих арабов, можешь делать все как тебе захочется - хоть молотком шурупы забивай. А здесь, в нормальной стране, ты будешь делать все как положено. Так, как я скажу тебе! Или катись к чертовой матери!
        - Не понял… - Второй араб, рослый Ахмед, уже подходил к ним, выражение его лица напоминало физиономию боксера перед выходом на ринг. - Слушай, ты, Вальдес! Ты нехорошо начал говорить! Про Арабию и всякое такое… Ну, сделал человек неправильно, да? Ты ему скажи про это, да? А зачем оскорблять-то, да? Думаешь, ты - испанец, тебе все можно, а мы - алжирцы, нам ничего нельзя, да? За такие слова, знаешь, и ответить можно…
        Вальдес обвел взглядом мастерскую. Все бросили работу и глядели на них. Два араба, не участвующих в разборке, смотрели настороженно. Они явно не хотели вмешиваться, Вальдес даже уловил скрываемый страх в их взглядах. Пожалуй, они были поумнее, чем эти два наглеца - Али и Ахмед. Они знали свое место.
        - Я отвечаю за каждое свое слово, - четко произнес Вальдес. - Но отвечаю только перед Богом, а не перед вами, бездельники! Для начала я назначаю тебе, Али, денежный штраф в размере половины дневного заработка. Но в дальнейшем, если кто-нибудь здесь будет вякать не по делу в ответ на мои справедливые замечания по работе, я буду наказывать его штрафом в два раза большим. Все поняли?
        - Подожди, Вальдес…
        - Все поняли, я спрашиваю?! - Вальдес повысил голос.
        - Да.
        Парни поплелись к своему рабочему месту, на ходу перебрасываясь арабскими фразами. Вальдес с удовольствием прибавил бы к штрафу несколько хороших зуботычин, а может быть, даже и попинал этих недоносков ногами. Но он не имел на это права. Закон есть закон, и если он считает этих обезьян людьми, то приходится с этим смириться.
        Заносчивые сыны юга не собирались сдаваться так просто, но они плохо представляли, с кем имеют дело. В течение недели Вальдес влепил и Ахмеду и Али по пять штрафов, и таким образом за пять рабочих дней они не заработали ни песеты. Все выговоры были абсолютно по делу - если бы Вальдес захотел, он мог бы вешать и по десять штрафов в день - таково было качество их работы. К пятнице два охламона трудились уже намного лучше - урок пошел им на пользу. Правда, смотрели они на Вальдеса серыми волками - так, как смотрят гордые боевики "Хезболлаха" на угнетателей-израильтян. Мол, отольются тебе, гад, наши слезки! Но Вальдес был не из тех, кого можно было испугать. Временами казалось, что он специально подначивает парней на драку. Не то что бы он был уверен, что они не посмеют поднять на него руку - скорее он нисколько не сомневался, что без труда изобьет обоих. А алжирские парни были не настолько тупы, чтобы не понимать этого.
        В конце недели хозяин мастерской позвонил и попросил Вальдеса зайти в его свой офис.
        - Вальдес, ты чего там вытворяешь? - благодушно поинтересовался хозяин. - Жалуются на тебя. Мол, не даешь никому спокойно работать…
        - Кто жалуется? Арабы?
        - Какая разница? Жалуются…
        - Я не даю никому работать спустя рукава, - сказал Вальдес. - И не дам. Требования у меня простые. Хочешь работать - делай это качественно. Не хочешь - убирайся.
        Он нисколько не робел перед шефом, от которого, разумеется, зависело его благосостояние. Вальдес был уверен в собственной ценности и спокойная эта уверенность заставляла людей относиться к нему с уважением.
        - Вот как? - Хозяин усмехнулся, вытер лысину носовым платком. - Не рано ли ты командуешь? Не забывай - ты и сам парень из деревни. Пришлый. Наживешь себе здесь врагов - рад не будешь…
        - Вы что, за этих жалких арабов заступаетесь? Да с ними только так и нужно иметь дело! Давить их надо - хороших слов они не понимают…
        - Тише ты! Разошелся!.. - Хозяин вспотел еще больше, даже оглянулся опасливо, словно кто-то мог их подслушивать. - Слушай, Вальдес, сам-то ты кто? Не немец, случаем? Что-то шерстка у тебя уж больно белая.
        - Я испанец, - гордо сказал Вальдес. - А еще я думаю, что вам нужно выгнать пару бездельников-мудехаров из вашей мастерской и взять на их место приличных людей…
        - Что это за слово такое - "мудехар"?
        - Мудехар - это араб. Так называли арабов в старой Испании. Это было правильное время. Никто тогда не позволял подлым мудехарам распускаться…
        - Слушай меня, амиго, - перебил его хозяин. - Я, конечно, одобряю, что ты наводишь дисциплину. Старый Хуан перед уходом всех там разбаловал. Я даю тебе карт-бланш в этом деле. Только знаешь, я хочу, чтобы ты забыл такое слово - мудехар. И перестал напоминать на каждом шагу арабам о том, что они арабы. Они просто люди. Есть люди хорошие и люди плохие. Национальность тут не причем.
        - Это еще почему? - искренне удивился Вальдес.
        - А потому! - Толстяк-хозяин тяжело поднялся из кресла и уперся кулаками в стол, глядя на Вальдеса заплывшими глазками старого диабетика. - Две из трех моих мастерских находится в арабском квартале - это раз! Половина, если не две трети моих клиентов - это арабы. Это - два! И из четырех моих лучших друзей - двое тоже арабы, черт подери! Ты можешь не любить арабов, Вальдес - в конце концов, это твое дело. Но я отношусь к ним хорошо! И если ты будешь разводить свою расистскую бредятину у меня в мастерской, ты вылетишь оттуда, как пробка! Ты понял?!
        - Понял, - смиренно ответил Вальдес. - Все сделаем как надо, jefe[Шеф (исп.)] .
        Он понял, что справедливость в этом мире ущемлена. Его шеф - хороший человек - и дружит с паршивыми, неверными арабами. Надо же!
        Но Вальдес был уверен, что справедливость когда-нибудь восторжествует. Иначе и быть не могло.

* * *
        Вальдес мог бы терпеть арабов на работе достаточно долго - может быть, всю жизнь. Он придумал хорошее средство для того, чтобы сберечь свои нервы. Он фантазировал. Арабы заслуживали примерного наказания, но он, Вальдес не мог наказать их должным образом. Он родился слишком поздно. Если бы он жил в шестнадцатом веке и был инквизитором, подлые мориски падали бы при виде его на колени, молили о пощаде и плакали от страха… И Вальдес создал инквизицию. Создал в своем уме. Часы физической работы давали достаточно времени для мыслей и Вальдес занимал их сладкими фантазиями. Вот стоит Али: выпятил тощий зад, копается в двигателе. Представим, что он стоит в таком же положении в пыточной - связанный веревками, подготовленный должным образом к справедливому испытанию. Начинаем допрос, господа инквизиторы… Обвиняемый не сознается в своих грехах, которые очевидны всякому разумному человеку. Он упорствует в своих отвратительных заблуждениях. Что ж, придется помочь ему в раскаянии. Прибегнем к пытке водой. В заднепроходное отверстие подлого грешника вставляется наконечник мехов и Вальдес начинает закачивать воду
- литр за литром. Хорошая пытка требует умения - нельзя, чтобы пытаемый умер слишком рано. Али, ты думал, что это простая клизма? Ты ошибался, нечестивый сын шлюхи! О, я вижу, твой тощий живот заметно округлился! Похоже, водичка идет тебе на пользу! Что-то тихо ты кричишь - видимо, пытка недостаточна. Удар палкой по животу… Еще один! Как хорошо… (Вальдес закатывает глаза и на секунду прерывает работу, поглощенный волной острого наслаждения). Какая жалость - обвиняемый умер от разрыва кишечника, не дождавшись справедливого приговора. Выносим небольшое (!) порицание инквизитору Вальдесу. Вот к чему приводит недостаточность практики в искусстве пытки. Ничего страшного: у нас есть еще один обвиняемый - Ахмед. К нему будет применено испытание огнем…
        Любой человек, который смог бы прочитать мысли Вальдеса, сказал бы, что он стал законченным садистом. Но сам Вальдес так не считал. Более того, он ненавидел тех, кто не стеснялся назвать себя приверженцем садомазохизма. Один раз ему пришлось иметь с ними дело и он понял, что представляют из себя эти жалкие извращенцы.
        Случилось это так: Кристина приволокла его в клуб садо-мазо, называющийся "Плети и цепи". Как она смогла уговорить его? Смогла. Причиной тому стали проблемы, появившиеся через полгода их интимной жизни. Жизнь эта становилась все более редкой и скучной. Не то чтобы Вальдесу все надоело - его вполне удовлетворял традиционный секс, основами которого он овладел еще подростком. А вот Кристине было этого недостаточно, ей хотелось чего-то более острого.
        Вальдес уже начал забывать о том, что его девушка получала удовольствие при виде пыточных орудий. Выкинул из головы как лишнее. Его девушка должна была вести себя прилично. И когда однажды вечером Кристина встретила его дома, облаченная в одежду из черной блестящей кожи, с бесчисленными молниями и металлическими шипами, Вальдес только фыркнул.
        - Это еще что за уродство? - недовольно поинтересовался он. - Сними эту гадость, и умойся как следует. Размалевалась - смотреть противно.
        - Тебе что, не нравится? - Кристина и не думала выполнять то, что он сказал. Стояла во фривольной позе, похлопывала себя по голому бедру тонким хлыстиком. - Ты помнишь наш старый разговор? Тогда, в кафе? Ты хотел знать тогда, что у меня за тайна? Что нас с тобой объединяет? Теперь я скажу тебе, милый мой. Мы с тобой любим немножко помучить других людей. И нам нравится, когда нас немножко мучают…
        - Дерьмо все это! - заявил Вальдес, закипая от гнева. - Никого я не люблю мучить! А если меня кто-нибудь хоть пальцем тронет… Быстро переоденься!
        - И не подумаю, - промурлыкала Кристина. Она подошла к Вальдесу и прижалась к нему. Пахло от нее каким-то возбуждающим средством. - Я не буду тебя слушаться. Я буду гадкой девчонкой. Ну, что ты сделаешь? Побьешь меня?
        - Нет.
        - Ну, ударь!
        - Не трогай меня. - Вальдес вырвался из горячих рук Кристины и побрел к ванной. Его разрывало от желания немедленно сорвать с девчонки кожаные трусики и вонзиться в нее до самого основания. Но он знал, что все это - неправильно! Приличный человек не должен был так поступать.
        Вальдес включил холодный душ и залез под него, стремясь остудить свою пылающую плоть.
        Когда он вышел из ванной, Кристина и в самом деле переоделась. Правда, на ней были только джинсы. На обнаженной ее груди розовыми полосами отпечатались следы от ремней. Но следы эти были все же лучше, чем само присутствие уродливой одежды, подобающей только извращенцам. Кристина курила сигарету, что случалось с ней крайне редко - Вальдес не разрешал.
        - Почему ты не хочешь признаться самому себе в собственных наклонностях? - спросила она.
        - Каких еще наклонностях? - пробурчал Вальдес, исследуя содержимое холодильника.
        - Ну, ты же любишь инквизицию. Пытки и всякое такое…
        - Не трогай инквизицию! - рявкнул Вальдес, поворачиваясь к Кристине. - И брось свою вонючую сигарету! Что общего между инквизицией и твоими кожаными шмотками? Чего бы ты хотела? Чтоб тебя прижигали раскаленным железом и выламывали твои суставы на дыбе? Ты бы этого хотела, да?
        - Ты слишком серьезен, - сказала Кристина. - И ты закомплексован донельзя. Ты агрессивен, потому что комплексы твои не находят выхода. Но все это решаемо - пойми, Вальдес. Мы живем в современном мире, и вовсе не обязательно подвергать кого-нибудь настоящим истязаниям, чтобы удовлетворить свои подсознательные желания. Для этого существует игра. Все это игра, Вальдес, не более того! - Кристина махнула в воздухе своим хлыстиком. - И я думаю, тебе понравится поиграть в это!
        - Черта с два!
        - Знаешь, что я скажу тебе? - Глаза девушки сузились в сердитые щелочки. - До того, как я стала жить с тобой, я постоянно играла в такие игрушки, и получала свое удовольствие. Настоящее удовлетворение! А теперь я живу с тобой, и мне кажется, что я стала монашкой! Я люблю тебя, Вальдес, но ты слишком традиционен. Мне мало только этого, понимаешь? Ты сверху, я - снизу. И это - все! Никаких других вариантов! Как ты думаешь, я еще долго пролежу под тобой?
        - Не понимаю… - Вальдес плюхнулся на табуретку, устало потер лоб рукой. - Ничего не понимаю…
        - Все ты понимаешь прекрасно.
        - И что же ты предлагаешь делать?
        - Мы пойдем с тобой в клуб. Специальный клуб. Ты даже не должен ничего делать. Ты только посмотришь, и все решишь для себя сам. Хорошо?
        - Хорошо, - сказал Вальдес.
        Кристина считала, что неплохо овладела началами психоанализа. Она искренне думала, что если Вальдес получит возможность реализовать свой скрытое стремление к садизму - в допустимой, разумеется, форме, то душевное напряжение его разрядится.
        Она ошиблась.

* * *
        Стены садомазоклуба украшали цепи, хлысты и орудия пыток - чудовищно гигантские, предназначенные, судя по виду, для истязания слонов. Вальдес никак не ожидал, что клуб окажется столь многолюдным. Здесь присутствовало огромное количество людей самого разного возраста. Все они выглядели настолько экстравагантно, что Вальдес чувствовал себя чужеродным для этого общества элементом - слишком тривиальным в своей футболке и джинсах (хотя и с дырами на коленях, старательно проделанными Кристиной). Все пялились на Вальдеса и он чувствовал, насколько сильно отличается от них. Действительно, не было у него трусов из черного блестящего винила, в которых щеголяло большинство. Также отсутствовали сапоги-чулки выше колена, на высокой платформе. Не было на Вальдесе разорванной майки и, само собой, кожаных ремней с бляшками и шипами, опоясывающих все тело. У него не имелось даже огромных булавок, воткнутых в ноздри и кожу живота. Вальдес сидел на высоком табурете у стойки бара, огромными глотками пил апельсиновый сок со льдом, и обалдело таращился на тусующуюся публику, порою едва удерживаясь, чтоб не ткнуть
пальцем в кого-нибудь и не заорать во всю глотку: "Ты только погляди, Кристина - ну и урод!! "
        В самом деле, большую часть посетителей клуба составляли самые настоящие уроды. Как минимум половина из них была старше сорока-пятидесяти лет. Особенно шокировало то, что эти пожилые люди, жирные и обрюзгшие, откровенно выставляли напоказ свои обвисшие груди и половые органы, покрытые седеющим мехом. Непристойная бестолковая музыка - кажется, тяжелый рок - ревела, как двигатель взлетающего самолета. Красные, синие, желтые огни мелькали, вызывая резь в глазах. Вальдес очумевал. Единственное, в чем он испытывал сейчас потребность - это в большом и надежном крупнокалиберном пулемете. Он не сомневался, что пустил бы его в ход.
        Ему показалось, что Кристине тоже не очень-то уютно в этом зверинце. Наверное, раньше она ходила сюда со своими прежними друзьями. Они убеждали ее, что все это нормально, употребляли слова о снятии комплексов и прочей трихомудии. Они обманывали ее, чтобы завлечь ее в свои липкие паучьи сети. Сейчас она пришла сюда с ним - с нормальным человеком. Правда, она уже влила в себя три стакана джин-тоника или какой-то подобной тому дряни, но присутствие его, Вальдеса, все же должно было действовать на нее отрезвляюще.
        Вальдес уже собирался заявить, что с него довольно, что он сделал для себя выводы о том, что ему вся эта мерзость не нравится и пора уходить домой, как вдруг к ним подвалило какое-то существо.
        - О, привет, Кристи! - воскликнуло существо голосом то ли мужским, то ли женским. - Ты куда пропадалла столько врьемя? Мы здесь имеем очень хоррошее врьемя! Ты доллжна приходить сюда очень часто!
        Вальдес с отвращением осмотрел существо. Говорило оно с каким-то странным акцентом, и Вальдесу показалось, что акцент этот был не просто иностранным - он был нечеловеческим. Потому что существо это мало напоминало человека. Больше оно походило на свинью.
        Смешно, правда? Свиной акцент. Мысль эта настолько позабавила Вальдеса, что он даже слегка улыбнулся.
        Существо, очевидно, было самкой, потому что имело две женские груди - огромные, размера шестого, с голубой сеточкой вен под бледной кожей и со сморщенными светло-коричневыми сосками. Груди эти, непристойно обнаженные, были подперты кожано-металлическими подпорками специальной конструкции и торчали горизонтально вперед. Лежали, как две перезрелые дыни на подносе. Качались при дыхательных движениях грудной клетки.
        - Слушай, ты их что, продаешь, да? - поинтересовался Вальдес.
        - Что продаешь? - существо повернуло к Вальдесу свою голову. Голова была обтянута белым нейлоновым чулком. Вырезы имелись только для маленьких светло-голубых глазок и рта. По тому, как чулок закруглялся сверху головы, можно было также судить, что она обрита наголо.
        - Титьки вот эти. Ты их так носишь, словно продаешь на вес.
        - А тебе что, понравливается? - Существо совершило движение, в результате которого заколыхалась вся его квадратная, крепко сбитая фигура. Вероятно, это означало кокетство.
        - Не понравливается. В жизни не видел ничего тошнотворнее, - заявил Вальдес. - Слушай, это кто? - обратился он к Кристине. - Это вообще мужик или баба?
        - Это Минна, - смущенно сказала Кристина. - Она из Норвегии.
        - Мина?
        - Минна! - поправило существо. - И я из Финляндии! Я же говорила тебе, Кристи! А твой бойфренд есть не очень вежливый…
        - Финляндия, Хренляндия… - пробормотал Вальдес. - Напридумывали стран… Сваливать отсюда надо.
        Однако сразу свалить не удалось. В большом зале на сцене началось представление, и Вальдесу пришлось идти вместе с Кристиной смотреть его. Самое отвратительное заключалось в том, что декорации представляли собой комнату пыток. Огромные бутафорские орудия для истязаний были кое-как сляпаны из картона и обильно посыпаны дешевыми блестками. Между ними, весь в красном дыму, двигался жирнейший субъект весом в пару центнеров, с голыми ягодицами, в черном кожаном фартуке, покрытым потеками красной краски, изображающими, очевидно, кровь. На голову этого типа был нахлобучен палаческий остроконечный колпак, закрывающий все лицо. "Я - Великий Инквизитор Испании! - бубнил толстяк из-под своего колпака. - Сейчас я буду пытать гнусных еретиков и выводить их на чистую воду! О, как я хочу пытать их! О, как я хочу увидеть их кровь и напиться их крови!!! О, дайте мне грешных, противных еретиков!!! Дайте скорее!" На сцену выволокли волосатого обнаженного человечка, он встал на колени и палач начал наносить ему картинные медленные удары многохвостой плеткой. При каждом хлопке со спины истязаемого в воздух вздымались
клубы блестящей разноцветной пыли - очевидно, для этого применяли специальные эффекты. Впрочем, выглядело это так, будто выбивали разорванную перьевую подушку. Трудно было сказать, чего больше было в этом спектакле - пошлости или тупости. Пожалуй, поровну. При каждом взмахе плетки человек на четвереньках громко скулил, елозил задницей и кричал: "О, накажи меня больнее, мой инквизитор!.."
        Когда Кристина нашла в себе силы оторваться от этого зрелища и оглянуться, она обнаружила, что Вальдеса нет рядом. Она встревоженно обыскала все здание клуба - мало ли что мог натворить этот чудак - но его не было нигде. Она бросилась домой, потратив деньги на такси. Но когда она подбежала к входной двери, то обнаружила, что в сумочке ее нет ключей. Разумеется, их забрал Вальдес. Она долго нажимала на звонок, барабанила в дверь руками и даже ногами. Она была уверена, что Вальдес дома, хотя свет был погашен во всех окнах.
        Вальдес не открыл. Он лежал на постели, даже не сняв ботинки. Он заложил руки за голову. Он смотрел в пололок и улыбался.
        В эту ночь Кристине пришлось ночевать у подружки. И шесть следующих ночей тоже. А через неделю Вальдес и Кристина помирились.
        Больше Кристина никогда не упоминала о садомазохизме - даже полусловом.
        ГЛАВА 6
        А Вальдес не забыл. Он не забывал ничего - ни хорошего, ни плохого. Он долго размышлял, в чем же состоит истинная мерзость того извращения, свидетелем которого он вынужденно стал в садомазоклубе. И скоро он понял. Все это являлось непристойной игрой: пародией на самое совершенное и превращение его в полное убожество. А самое совершенное - это, конечно, инквизиция. Это то, что нельзя трогать ни грязными руками, ни грязными мыслями.
        Люди, встреченные им в клубе, играли в боль: они возбуждались от вида дешевых кожаных фетишей, но отгораживались от истинного страдания. Они прекрасно осознавали свою защищенность в современном обществе, - имели гарантию, что стоит им потребовать от своего партнера прекратить, и он прекратит немедленно.
        Для Вальдеса все это было кощунством, опошлением того святого, что жило в его душе. Это все равно что мастурбировать, глядя на икону. Будь его воля - он бы помучил этих людей по-настоящему. Показал бы им хорошие пытки - на их собственной шкуре. Содрал бы с них кожу. Дал бы им почувствовать, что значит истинное, безысходное страдание - без надежды на спасение.
        Кристина больше не вспоминала об этой гадости - даже без специального на то запрета со стороны Вальдеса. Однако, в жизни самого Вальдеса после того дня начали происходить перемены. Ему вдруг снова захотелось чего-то настоящего - того, что занимало его жизнь до Кристины. Он лишил себя этого не специально - он просто забыл об этом, оглушенный любовью. Сейчас это - порождение далекого прошлого - снова позвало его.
        В один из зимних дней, отмеченных слякотной сыростью, он нанял грузовик с крытым тентом и поехал в городок своей юности. Он терпеливо пообщался с матерью, сестрой и старшим братом, рассказал им о теперешней своей жизни, показал фотографии Кристины. Кристина родственникам понравилась. Он пришел в мастерскую к отчиму, поболтал с ним о ценах на автодетали, обсудил последнюю модель "BMW" и пообещал, что подарит старому Хавьеру новый компрессор. Он прогулялся по узким улочкам, по которым когда-то бродил в детстве и даже приветливо махнул рукой одному из своих одноклассников, встретившемуся по пути. А потом с помощью шофера погрузил в фургон все содержимое своей комнаты, сохранявшееся матерью в нетронутости (честно говоря, мамаша изрядно побаивалась всех этих "ужасных приспособлений", хотя Вальдес и объяснял ей, что они являются только лишь копиями предметов старины). Из сарая были вытащены рабочие инструменты и пара станков - их также закинули в кузов. А потом Вальдес стоически перенес обязательные прощальные поцелуи и стариковские наставления, забрался в кабину и уехал. Он пообещал родителям приехать
в гости через месяц - вместе с Кристиной. Но Вальдес никогда больше не вернулся в свой город.
        Днем раньше Вальдес подготовил большой гараж, стоявший рядом с его домом. Он взял за никелированные рога мотоцикл, вывел его из гаража и поставил под навес у черного хода. Теперь это должно было стать новым местом обитания мотоцикла. А гаражу предстояло стать мастерской. Личной мастерской Вальдеса. Его местом работы, но в то же время и его священным местом.
        Вальдес понял, чего не хватает в его жизни. Ему не хватало настоящей работы.
        Нет, пока он не собирался покидать свое место в автосервисе. Он только пришел к хозяину и сказал, что не будет больше старшим по производству, потому что не сможет приходить на работу каждый день. Он попросил перевести его на посменную работу три раза в неделю. В ответ на резонное замечание хозяина о том, что в таком случае Вальдес будет получать намного меньше, он лишь кивнул головой и сказал свое короткое неизменное "Bien"[Хорошо (исп.)] . Деньги… Вальдес всегда мог заработать их. Он не хотел больше быть начальником над ленивыми мудехарами. Пришла пора найти в этой жизни собственный путь. И почему-то Вальдес думал, что путь его отличается от жизненных путей обычных людей.
        Таким образом Вальдес получил целых четыре свободных дня в неделю. Он проводил их в своей мастерской. Первый месяц он потратил на то, чтобы облицевать внутренние стены бетонного гаража серым базальтовым камнем. Снаружи гараж остался таким же, каким и был, но изнутри стал напоминать подвал средневековой крепости. Впрочем, это был довольно интересный подвал - не то чтобы уютный, но привлекательный в своей таинственной архаичности. У задней стены размещалась печь - не какой-нибудь несерьезный камин, годный лишь для обогрева пяток, а настоящая печь, в которой можно было калить железо, предназначенное для ковки. Посреди мастерской стояла массивная наковальня, вся в старых рубцах от ударов молота, а рядом - несколько наковаленок поменьше. В скобах, приклепанных к стенам, висели многочисленные инструменты. Глядя на них, можно было определить, что предназначены они для кузнечного ремесла - только не в нашу эпоху, а в старинные годы. Вальдес не собирался больше применять в своей работе технических изобретений двадцатого века - даже электричества. Произведения рук его имели происхождение из многовековой
давности, а, стало быть, и метод их изготовления должен был быть подобающим.
        Вальдес никогда не учился современному кузнечному делу. Не нравились ему автоматизированные кузнечные цеха, с их штамповочными станками и прессами, с их постоянным запахом газовой сварки. Даже книги, по которым Вальдес медленно, шаг за шагом, осваивал ремесло, были изданы не раньше, чем во второй половине прошлого века. Зато то, что он творил, было не простым механическим изменением формы куска металла - в этом присутствовало настоящее искусство.
        Что делал Вальдес в своей мастерской? То, что умел делать лучше всего - орудия пытки. Неужели, скажете вы, может существовать такой большой спрос на орудия пытки в наше время, да еще настоящие орудия - не какие-нибудь дешевые бутафорские, используемые уродами и извращенцами? Настоящие, изготовленные по старой технологии, а потому стоящие очень немалые деньги? Еще какой спрос! - отвечу я вам. Вполне устойчивый спрос у музеев, серьезных коллекционеров и просто у богатых людей, умеющих оценить интересную, экзотичную, и к тому же хорошо сделанную вещь. Конечно, сам Вальдес не смог бы найти должное количество покупателей по всему миру - продавцом он был никудышным. Но он нашел человека в одной из фирм, торгующих антиквариатом. Этот человек стал его торговым агентом - он занимался продажей того, что изготавливал Вальдес. Вальдес платил ему пятнадцать процентов от цены. Может быть, это было много; также может быть, что агент в чем-то обманывал его, как это свойственно всяким агентам… Все это мало волновало Вальдеса. Он предпочел бы вообще оставить все, созданное его руками, у себя в мастерской - только
необходимость зарабатывать деньги для выкупа дома заставляла его продавать свои орудия. Сейчас Вальдес жил созиданием. Именно жил - в тот момент, когда раскаленное железо остывало и он видел, что из некогда бесформенного куска металла получился новый обруч для сжимания головы, прекрасный в своей функциональности, Вальдес чувствовал, что радость переполняет его. Он все реже выходил на улицу - неприятно ему было вспоминать каждый раз, что он по-прежнему живет в ненавистном двадцатом веке, загаженном автомобильными выхлопами. Неприятно было думать о том, что все предметы, которые он создал, останутся лишь игрушками для изумленного рассматривания и никогда не будут применены для правильного дела.
        Для наказания грешников.
        Финансовые дела Вальдеса шли все лучше и лучше. Через три месяца он обнаружил, что имеет заказов на полгода вперед и для того, чтобы их выполнить, ему придется трудиться в кузнице по двенадцать часов в день. Через три месяца и один день Вальдес уволился из мастерской. Через четыре месяца после того, как Вальдес перевез свой скарб в гараж, произошла первая большая неприятность, нарушившая его счастливое существование и заставившая вспомнить, что в мире существует еще что-то, кроме его кузницы и его работы.
        Кристина не пришла ночевать.
        В этот вечер Вальдес пришел домой страшно усталый, но, как всегда, удовлетворенный. И вдруг он обнаружил, что Кристины нет дома. Никто не приготовил ему ужин. Это было непривычно, это было странно. Когда Вальдес бросил работу в автосервисе, то одновременно и перестал подвозить Кристину с учебы. Ни к чему это было - она ездила на мотоцикле не хуже его, а он получил лишний повод не вылезать из своей священной берлоги. Вальдес поискал глазами какую-нибудь записку - да нет, о какой записке шла речь, если Кристина уехала еще утром и домой не заезжала? На всякий случай Вальдес выглянул через заднюю дверь дома. Мотоцикла, само собой, на месте не было. Вальдес хмуро покачал головой, закрыл все двери на засовы (от проклятых воров) и отправился на кухню.
        Он умел готовить, но сейчас его тошнило от самой мысли о том, что он будет возиться у электроплиты, в то время как Кристина, чьей непосредственной обязанностью это было, в это же время развлекается где-то со своими беспутными друзьями. Поэтому Вальдес поужинал бутербродами с сыром, запив их жидковатым чаем, заваренным еще позавчера. Он чувствовал себя брошенным и несчастным. То, что час за часом копилось и росло в его душе, еще нельзя было назвать яростью, но раздражение это было окрашено в самый черный цвет. Он был уверен, что с Кристиной не случилось ничего плохого и задержалась она не из-за несчастного случая. Если с ней произошло что-нибудь плохое, он бы почувствовал это. Вальдес всегда знал, плохо Кристине или хорошо - даже если она находилась очень далеко. И сейчас он ощущал всей своей душой, что ей хорошо, очень хорошо - намного лучше даже, чем с ним, Вальдесом. Вальдес вышагивал по комнатам, не зная, чем заняться. Единственное, чего ему хотелось - найти место, где сейчас веселится Кристина, ворваться туда, надавать ей оплеух за то, что она заставила его так мучиться. Свернуть челюсти паре
ее очкастых друзей, которые, без сомнения, бросятся защищать ее. Переломать им руки, которые, возможно щупали его Кристину. А потом повалить Кристину на кровать, сорвать с нее маленькие, непристойные трусики и изнасиловать, зажав ее рот рукой…
        Зазвонил телефон и вырвал Вальдеса из жуткого темного туннеля, в который он забирался в своих мыслях все дальше и дальше. Вальдес переждал несколько телефонных трелей - не хотелось ему разговаривать с этой негодяйкой, выслушивать ее глупые объяснения - и все же взял трубку.
        - Привет, милый! - в голосе Кристины присутствовала фальшивая оживленность, призванная скрыть смущение и неумелую ложь. - Слушай, мы тут готовимся к занятиям с подругой, с Адрианой, ну, ты ее знаешь. У нас большой семинар завтра и мы выступаем с докладом. Очень важный семинар… Доклад большой, сложный, много материала… Слушай, милый, мы не успеваем. Извини, но мне придется остаться тут на ночь.
        Она выпалила все это на одном дыхании - стремясь заболтать Вальдеса, сбить с толку, не дать подумать. Но Вальдес давно уже все обдумал. Он прекрасно знал, что никакая это не подготовка к семинару. Это пьяная вечеринка. Ему даже показалось, что он уловил ухом смех и приглушенную музыку на заднем фоне телефонного разговора. Почудилось, что из трубки доносится дыхание Кристины, отравленное вином. Он представил, как парни, вальяжно развалясь на диване, дымят сигаретами и отпускают шуточки в сторону Кристины, съежившейся в углу с телефонным аппаратом, а она машет им рукой и делает яростные глаза - заткнитесь, мол, ослы, - вы что, не видите - со своим объясняюсь?!
        Чертова грешница.
        - Кристина, где ты? - сказал Вальдес спокойным голосом, скрывая ярость, чтобы не испугать девчонку раньше времени. - Скажи мне адрес. Я за тобой приеду.
        - Зачем, Вальдес? Я же говорю тебе - я готовлюсь к семинару! Я тут сижу вся обложенная учебниками. Я занимаюсь. Мне еще полдоклада писать, а потом еще несколько раз вслух его прочитать надо. Ну что ты переживаешь? Ты мне не веришь, что ли? Хочешь, я позову Адриану, она тебе скажет…
        - Верю, - сказал Вальдес и положил трубку.
        В гробу он видел эту Адриану. Ясно, что они заодно. Глупая обманщица. Могла бы честно предупредить заранее, что идет на вечеринку. Взять с собой его, Вальдеса. И что, он пошел бы? Да нет, ни за что бы ни пошел. Терпеть он не мог этих самоуверенных хлыщей - однокурсников Кристины. А одну ее отпустил бы? Тоже вряд ли. Вино, дурацкая музыка, потные танцы с обжиманиями в темноте. Она должна приготовить ему ужин. Должна! Она оставила его без ужина, черт возьми!
        Мысль о том, что он, рабочий человек, честный труженик, кормилец семьи, остался без ужина и вынужден был питаться убогими бутербродами, сорвала тормоз, все еще сдерживающий бешенство Вальдеса. Что, что делать? Он с ревом метнулся к комнате Кристины, рванул ручку двери. Дверь оказалась запертой на замок. Вальдес совсем потерял разум. На деревянную дверь обрушился град ударов и через пять минут она превратилась в деревянные обломки.
        Вальдес стоял и рассматривал израненные руки, по которым текла кровь. Он хорошо спустил пар и теперь ему стало намного легче. Он даже слегка улыбнулся. Надо ж, как он раскурочил дурацкую дверь! Пожалуй, для таких случаев стоит завести большой боксерский мешок - нехорошо, когда страдает домашнее имущество.
        В эту ночь Вальдес спал крепко и спокойно, как младенец.
        Когда Кристина вернулась домой на следующий день после обеда, Вальдес все еще возился в своей мастерской. Кристина поднялась на второй этаж. Ее слегка подташнивало - пожалуй, выпила она вчера слишком много. И это не было связано с привязанностью к алкоголю - просто вчера она впервые за долгое время попала в компанию без Вальдеса и ощутила вдруг, как не хватает ей этой свободы. Вчера она не контролировала себя - она была просто собой, Кристиной Ромеро, и делала то, что хотела. А хотела она… Ну да, легко догадаться, чего она хотела. Хаким, поросенок этакий, конечно воспользовался этим ее состоянием… Ну ладно, ничего. Это того стоило. В конце концов, Вальдес скучноват в сексе с извечной своей "позой миссионера". Слава Богу, он ни о чем не догадывается. Вчера она так легко его уговорила…
        Кристина увидела то, что осталось от двери ее комнаты, и вынуждена была прислониться к стене, чтобы не упасть. Ей стало дурно.
        Она все больше боялась зверя. Того зверя, что жил в Вальдесе.
        ГЛАВА 7
        Вальдес объяснил Кристине, что сломал дверь потому, что ему показалось, что в комнату проникли воры. "Там был какой-то шум. А дверь была заперта, - сказал он. - Зачем ты запираешь дверь? Я же просил тебя не делать этого! Тебе нечего прятать в нашем доме".
        Вальдес выглядел абсолютно спокойным и не вспоминал о вчерашнем. Он даже не спросил, как прошел семинар. Кристина приготовила великолепный ужин. Она внимательно всматривалась в лицо Вальдеса, пытаясь уловить в нем хоть какие-то оттенки недовольства, но не нашла ничего. Напротив, в этот вечер Вальдес был особенно нежен с ней в постели и она заснула совершенно удовлетворенная.
        Кристина решила, что все в порядке. Но Вальдес так не думал. Он знал, что все не так - какая-то мелкая вшивая дрянь, нечестивая дрянь подняла руку на то, что принадлежало ему. Это не столько расстроило его, сколько привело в состояние охотничьего азарта. Он чувствовал себя как инквизитор - человек, которому надлежало расследовать дело, найти грешника, скрывающегося под пристойной личиной, с пристрастием допросить его, дабы заставить его лживый язык произнести слова правды. А потом назначить ему наказание. Справедливое наказание…
        Вальдес обнаружил, что кроме ремесла кузнеца существует еще одна ипостась, которая доставляет ему удовольствие и является для него естественной, ибо он был создан для нее. Он даже не знал, как назвать это занятие. Сыщик? Шпион? Частный детектив? Да нет, все это было не то. Он вдруг понял, что то, чем он сейчас занимается - не просто мелкое расследование в собственных интересах. Это было предназначено ему свыше - пройти через страдания и унижение, чтобы найти свой путь и свое истинное предназначение.
        Он называл себя инквизитором. "Расследователем", если перевести с латинского. Это слово точнее всего выражало его суть.
        Вальдес обладал слишком заметной для испанца внешностью, но это же сослужило ему хорошую службу. Достаточно было одеть черный парик, приклеить густые усы и прикрыть светлые глаза темными очками - и никто уже не признал бы в нем прежнего Вальдеса. Кроме того, Вальдес обзавелся хитрым устройством, внешне неотличимым от обычного магнитофона-плейера. Этот аппаратик позволял ему подслушивать разговоры на большом расстоянии. Он хотел знать, о чем все-таки говорит его ненаглядная Кристина.
        Вальдес быстро разобрался во всем. К некоторому его сожалению, ситуация оказалась простой, даже банальной. Он считал, что после того, как Кристина стала жить с ним, она переменилась - восприняла то хорошее, правильное и справедливое, что исходило от него. На самом деле она разделила мир на две части. В первую часть (самую большую) входили она и все привычные для нее люди. Во вторую часть - она и Вальдес. И в первой части все осталось по-прежнему, Кристина вовсе не собиралась отказываться от прошлых своих привычек - от игры в садомазохизм, от мелких интрижек с мальчиками, от вина и сигарет и даже от марихуаны, которую она, как выяснилось, курила почти каждую неделю. Особенно часто Вальдес видел ее в обществе студента-араба, которого звали Хаким Окам - того самого, которого он некогда наблюдал из окна музея.
        Что же держало свободолюбивую Кристину в доме Вальдеса и даже заставляло ее подчиняться ему? Друзья и подружки Кристины часто задавали ей этот вопрос. "Он действительно бывает невыносим в своих замшелых традициях, - отвечала обычно Кристина. - Но он умный, и мне это нравится. И он - настоящий мужик, не то что наши дурные студенты. Мне не хотелось бы бросать его только из-за того, что он думает, что все должны жить как в шестнадцатом веке. В конце концов, у каждого человека есть свой маленький сдвиг. Я думаю, со временем все наладится"…
        Вальдесу тоже хотелось так думать. Во всяком случае, он не стал рубить сплеча и объявлять Кристине о том, что он знает все о ее жизни. Он любил ее и боялся, что она может уйти от него. Он понимал, что является довольно экстравагантной личностью и отдавал должное усилиям Кристины спокойно относиться к его причудам. Вальдес вернулся к своей работе - у него было достаточно времени для того, чтобы обдумать предстоящий разговор с Кристиной.
        Но разговор так и не получался. Вальдесу и Кристине нужна была большая, обстоятельная беседа двух любящих друг друга людей - может быть нелицеприятная, но откровенная, должная навести порядок в их сложных взаимоотношениях. Вместо этого происходили почти ежедневные мелкие стычки - нервные, на грани скандала. Логические аргументы напрочь вытеснялись злобными эмоциональными выкриками. И в результате то, что Вальдес затевал как попытку преподнести своей подруге нравоучение, быстро превращалось в бессмысленную свару.
        Вот пример одной вечерней семейной разборки: вечером Кристина долго болтает по телефону на арабском языке. Громко, не обращая внимания на Вальдеса. Ему неприятно то, что он не может понять ни слова из ее речи, но если бы это был какой-то другой язык - к примеру, английский или французский, он не обратил бы на это особого внимания. Арабский же не просто раздражает его, а выводит из себя.
        - Кристи, - спрашивает он ее, когда она наконец-то заканчивает трепаться и кладет трубку, - когда это ты так научилась болтать на этом уродском языке?
        Кристина вздрагивает, слыша его голос. Она поворачивается к Вальдесу и нервозность уже светится в ее взгляде. А что он такого сказал? Любому понятно, что арабский язык отвратителен…
        - Я же тебе говорила, - говорит Кристина раздраженным тоном. - Я тебе сто раз говорила, что я - специалист по арабике! Язык учу уже четвертый год. И вовсе он не уродский! Арабский - очень красивый язык. У них замечательная поэзия…
        - Плевать мне на поэзию, - заявляет Вальдес. - Арабский - уродский язык. И сами арабы - отребье! Терпеть их не могу.
        - И чем же они так тебе досадили? - интересуется Кристина. - Не дают тебе как следует зарабатывать?
        Это уже не первый их разговор на эту тему. В университете учится много арабов и Вальдес знает, что Кристина часто и охотно общается с ними. Она, видите ли, считает, что хорошее знание арабского языка поможет ей в будущем сделать успешную карьеру. Господи, до чего ж наивны люди…
        - На что ты рассчитываешь? - Вальдес язвительно усмехается. - Ты доверяешь словам своих приятелей - арабских парней? Что, мол, все они сыновья шейхов и обязательно помогут тебе устроиться в какую-нибудь крутейшую нефтяную компанию? Что ты должна удачно подстелиться под одного из них, а то и подо всех сразу, и тогда в недалеком будущем ты будешь купаться в роскоши и иметь собственный "Роллс-Ройс"? Только дурак может поверить в эти сказки. Мудехарам нельзя верить. Нет на свете более лживого народа, чем мудехары. Они считают всех, кто не арабы, людьми третьего сорта. А людям третьего сорта можно врать, как заблагорассудится…
        - О чем ты говоришь?! - Кристина вскакивает на ноги, вспыхивает пунцовой розой - видать, Вальдес все-таки задел больное место. - Кто мне обещает? Под кого я стелюсь? Ты несешь полную чушь! Они хорошие люди! Они не виноваты в том, что родились арабами! Не виноваты в том, что не нравятся тебе! Я не знаю, кто тебе вообще нравится!
        - Ты испанка! - наставительно произносит Вальдес и поднимает вверх указательный палец. - Ты - испанка, и должна понимать, каково твое место, и каково место жалких мудехаров. Все эти разговоры о равноценности разных народов - глупость! Мы, испанцы, когда-то завоевали половину мира и принесли истинную веру язычникам. А в это время мусульманские орды убивали христианских младенцев…
        - А кто сказал тебе, что я испанка? - Кристина упрямо наклоняет голову. - Кто такие вообще испанцы? Смесь из всех народов, что прошли через эти земли за последние полторы тысячи лет. Во всех нас, южных испанцах, течет арабская кровь, и ты знаешь это прекрасно! Моя бабушка была родом из Марокко! Да, я на четверть марокканка - в старые времена, столь любимые тобой, я называлась бы мориском! И если бы мы встретились тогда с тобой, а ты, мать твою, был бы, как и мечтал, инквизитором, ты бы даже не стал со мной разговаривать…
        - Замолчи! Ты не арабка! И прекрати общаться с этой мразью…
        Вальдес с сомнением оглядывает Кристину - действительно, длинноватый нос, слишком смуглая кожа. Нет, все это глупости! Его любимая Кристина не может быть арабкой.
        - Я - арабка! - уже визжит Кристина, готовая вцепиться ногтями в лицо Вальдеса. Я лучше буду арабкой, если ты - испанец! Ничтожество! Расист! Не трогай меня, скотина!!!
        Кристина пулей вылетает из гостиной. Вальдес молча сидит, побагровев кожей лица, - сжимает и разжимает огромные кулаки, бессильные сделать что-либо в такой ситуации. Ну почему она так воспринимает каждое его слово?! Ведь он говорит ей очевидную правду, с которой нельзя спорить! Может быть, именно это так бесит ее?
        Как хорошо бы было не мучаться немотой, когда она психует, а встать и отвесить ей хорошую оплеуху. Со всей силы - может быть, даже с небольшим последующим сотрясением мозга. Нельзя… Жаль, что он любит ее. Лучше бы ненавидел, тогда все было бы намного проще. У него появился бы весомый аргумент, неожиданный для нее. Он не стал бы с ней церемониться и позволять оскорблять себя.
        Любовь - не всегда благо, - сделал для себя выводы Вальдес. Любовь ослабляет человека. Она делает человека беззащитным, и тот, кто кажется самым дорогим и любимым, так и норовит ударить в незащищенное место.
        Их с Кристиной отношения умирали долго - несколько месяцев. Кристина могла бы уйти намного раньше - и, вероятно, осталась бы в таком случае в живых. Что держало ее? Я думаю, деньги. Вальдес по-прежнему давал ей денег столько, сколько она просила, а просила она регулярно. Увы, такова самая обычная реальность - милая, неплохая и далеко не меркантильная девушка Кристина быстро привыкла жить в достатке, не отказывать себе в мелочах и не думать об экономии. И теперь она неделю за неделей, месяц за месяцем откладывала свой уход. Она думала: "Все, хватит! Покупаю себе куртку и ухожу. И еще сапоги. И кроссовки, конечно - о лете нужно побеспокоиться заранее". Таким образом, расставание оттягивалось и оттягивалось, деньги таяли, а комната Кристины все больше начинала напоминать промтоварный склад. Согласитесь - это было не очень красиво - открыто готовиться к бегству, покупая вещички про запас за счет того, кому наставляешь рога. А самое главное, это было глупо. От хищных зверей нужно бежать побыстрее и не пытаться получить какую-то выгоду.
        Кристина упустила время. Она не понимала, что Вальдес специально подкармливает ее - как барашка перед жертвоприношением - чтобы был красивее и глаже. Вальдес не терял времени. Самое главное, что он должен был сделать - это решить для самого себя: как он относится к Кристине и чем это может кончиться. К большому сожалению для Кристины, он решил это следующим образом: КРИСТИНА - ГРЕШНИЦА И ДОЛЖНА БЫТЬ НАКАЗАНА. Все личные отношения между ними отступали после такого вердикта на задний план - как бы Вальдес ни любил Кристину, справедливость была для него превыше всего. Более того, переступая через свою любовь, он страдал и тем возвышался. Таким образом, инквизитор Вальдес завершил свое расследование в поисках того негодяя, который мешал их с Кристиной жизни. И негодяем этим оказалась сама Кристина.
        Бедная девочка Кристина. Она совершила много глупостей. Сперва она согласилась жить с Вальдесом - впрочем, это было простительно, потому что она искренне влюбилась в этого сильного и загадочного человека. Потом она долго жила с ним, несмотря на то, что было очевидно, что жить с ним невозможно. В конце их с Вальдесом совместного проживания она уже боялась его - но боялась недостаточно сильно, не панически, и даже несколько презирала его: была уверена, что он так и не сможет хотя бы ударить ее. И это тоже было глупостью. Но самую большую глупость Кристина Ромеро совершила 28 января 1989 года. Эта глупость стала последней в ее жизни.
        Она сама попалась в ловушку.
        Возможно, если бы она оставила весь свой скарб в доме Вальдеса и однажды не вернулась, и после этого переехала в другой город Испании, Вальдес не стал бы преследовать ее. Я даже думаю, что вероятнее всего так бы оно и было. В конце концов, Вальдес пока не был настоящим убийцей - он предпочитал фантазировать. Он казнил бы Кристину - с пытками, с костром и со всеми подобающими церемониями, но сделал бы это в своем воображении. Можно предположить, что в таком случае его первой жертвой стала бы следующая после Кристины сожительница Вальдеса. А может быть и нет - не нам об этом судить. Так или иначе, судьба выкинула кости в определенной последовательности, приведшей ко всем остальным событиям, и зимой
1989 года Кристина Ромеро, окончательно уже решившись на разрыв, заглянула поздним вечером (в 21 час 45 минут) в мастерскую Диего Санчеса, именующего себя Вальдесом. Она нажала на кнопку звонка; ворота, автоматически поднимаемые гидравлической системой, поднялись вверх и Кристина прошла внутрь. Она была настроена весьма решительно. Для этого она полчаса назад выпила сто пятьдесят граммов неразведенного виски.
        - Значит, так, - выпалила она, мысленно подбадривая себя. - Вальдес, мне не хочется это говорить… Но… В общем, я ухожу.
        - Ага, - произнес Вальдес.
        Лицо его болезненно скривилось. Она ждала этого, она точно знала, какая именно гримаса появится на его худом, ненавидимом уже ею лице. Вальдес со звоном бросил на пол гигантские железные клещи, которыми держал кусок раскаленного докрасна железа. Снял загрязненные дочерна рукавицы и аккуратно положил их на полку. Взял с этой же полки дистанционный пульт управления и нажал на кнопку.
        Ворота сзади от Кристины опустились. Ей показалось, что они обрушились вниз с грохочущим железным лязгом. Они отрезали от нее пространство всего остального мира, оставив от него только этот огрызок в виде гаража. Кристина вздрогнула.
        И сразу же вскрикнула, разглядев место, куда она попала. Она испугалась до смерти, едва не описалась от страха, закусила зубами костяшки пальцев, чтобы не начать плакать в полный голос. Она впервые увидела, во что превратилась мастерская Вальдеса за последний месяц.
        Теперь это был настоящий зал пыток.
        Мрачное помещение освещалось огнем печи и высокими, почти метровыми свечами, вставленными в настольные тройные канделябры. Красные блики бесновались на почерневших от копоти стенах. Около разверстой пасти печи стояла открытая жаровня на корявых высоких ножках и в ней кровавыми дьявольскими глазами вспыхивали угли. А к жаровне прислонились в ожидании страшной своей работы чугунные вилы с двумя толстыми тупыми зубцами. Кристина хорошо знала, для чего они были предназначены - для прижигания кожи. "Кобыла", которую Вальдес долгие годы использовал в качестве холостяцкой кровати, была приведена в рабочее состояние - приклепана в наклонном положении к стене, и веревки на ней полуистерлись, словно не раз она уже была опробована в деле. Колодки и вороты… Воронки и щипцы… Хомуты и обручи с закручивающимися винтами… Чудовищные рожи железных масок на полках… Кресла и станки, утыканные острыми шипами… Никогда, ни в каком музее Кристина не видела одновременно такого количества орудий истязания человеческой плоти. Можно было предположить, что все это - предметы, сделанные Вальдесом на заказ и предназначенные для
продажи. Но к чему эти острые ржавые крюки, ввинченные в потолок и вызывающие мысль о подвешенных свиных тушах на бойне? Почему вода в большом луженом чане имеет розовый оттенок - не смытая ли это кровь? Боже мой, куда она попала…
        - Открой дверь, - Кристина едва услышала свой голос, настолько вдруг ослабли ее голосовые связки.
        - Чтобы ты ушла, да?
        - Да. Да. П-пожалуйста, Вальдес…
        - Что же тебе мешало уйти раньше?
        Вальдес медленно раздевался. Развязал тесемки и снял толстый брезентовый фартук. Стащил через голову серую полотняную рубаху, прожженную во многих местах.
        - Вальдес, перестань…
        - Я задал вопрос. - Голос Вальдеса звучал сейчас во всей своей красоте, играл всеми оттенками эротичной нежности. - Я задал вопрос, моя дорогая, ненаглядная девочка Кристи, и я хочу получить на него ответ. Почему ты не ушла раньше?
        - Я… Я боялась сказать это. Я боялась тебя, Вальдес.
        - О, нет! - Вальдес, голый по пояс, перемазанный черными полосами сажи, погрозил Кристине пальцем. - Все совсем не так, сокровище души моей! Если бы ты действительно боялась, ты бы просто ушла! Ушла, да… Это так просто… - Вальдес широко развел руки. - Но ты использовала меня. Использовала. Ты тратила мои деньги - ты покупала на них красивые вещи, а также вино, много вина… И наркотики… Ты курила марихуану, плохая девочка. А еще ты совокуплялась. Ты подставляла свою мокрую пещерку, жадную до удовольствий, плохим арабским парням…
        - Нет! Ты говоришь глупости!
        - Я говорю глупости… - Вальдес уже не просто говорил, он мурлыкал, убаюканный собственным истомным голосом. - Я глупый парень, да… Моя девушка возлежала в постели с плохими арабскими мальчиками и они трахали ее, а также она стояла на четвереньках, подставляя им свою попку, и еще она сосала, сосала, сосала… А я платил за все это - тупой испанский cabron[Козел (исп.)] . Что ж - поделом мне, поделом…
        Вальдес завороженно кружился по залу, расставив руки и глядя в потолок. Он был уже совершенно гол и дико возбужден. Кристина не могла видеть этого. Она села на пол, спиной к стене, закрыла голову руками и зарыдала.
        - Ты плачешь? Ты испугана? Почему? - Она не видела, но чувствовала, что он встал рядом с ней на колени. - Что пугает тебя в этом хорошем, священном месте? Ты же всегда приходила в экстаз, когда видела всякие ужасные механические штучки. Посмотри, как здесь красиво! Ты должна быть довольна. Должна быть счастлива! Я много трудился. Я приготовил все это специально для тебя, моя маленькая, любимая шлюшка…
        Кристина начала осознавать, что происходит. Крыша Вальдеса съехала напрочь. Пульт… Ей нужно было добраться до пульта, который открывал ворота. Любой ценой.
        - Вальдес… - Она открыла глаза и увидела его бледное лицо прямо перед собой. - Ты ведь хочешь меня, да? Прямо сейчас…
        - Да… Я всегда хочу тебя, Кристи, грешница. Но ты пренебрегаешь мною. Ты предпочитаешь плохих мальчиков…
        - Я хочу! Хочу тебя! - Кристина выпрямилась, оказалась на коленях - лицом к лицу с Вальдесом. Она набросилась на него - обхватила его шею руками, впилась в его губы жадным вампирским поцелуем, уронила его и они вместе покатились по полу. Кристина лихорадочно шарила рукой по телу Вальдеса - она уже и вправду изнемогала от желания, она истекала соком. Но она не успела сделать ничего - удар кулаком в живот оторвал ее от Вальдеса и заставил скрючиться в позе зародыша.
        - Ты спешишь, спешишь… - Вальдес вскочил на ноги, вышагивал теперь по кузнице как журавль. - Нельзя так спешить, моя милая плохая Кристи - сколько раз я говорил тебе об этом. Я еще не рассказал тебе сказку на ночь… Я еще не согрел для тебя молоко с медом. Я не подарил тебе розы. Любимые розы из моего огорода. Красные, красные розы…
        Кристина наконец-то сделала вздох и мучительно закашлялась. Ей показалось, что что-то внутри нее разорвалось. Ее никогда не били так больно.
        - Вальдес… Зачем ты бьешь меня?
        - Ты просила! - Вальдес поднял руки вверх. - О да, когда-то ты просила тебя ударить! Ты забыла об этом? Сегодня я решил удовлетворить твое желание. Ты ведь счастлива, да?
        - Ты - ублюдок!
        И тут же - удар ногой по ребрам - такой молниеносный, что Кристина не успела даже среагировать. Болезненный короткий крик - и плач навзрыд.
        - Ты не ответила на мой вопрос, дорогая, - сладкий как патока голос Вальдеса расплывался в ушах. - Ты счастлива?
        - Нет. - (шепотом).
        Еще удар - более сильный. Крик.
        - Извини, Кристи, я плохо слышу. Так ты счастлива теперь?
        - Да… (почти неслышно).
        - Отлично! - Вальдес улыбнулся широко, тонкий его рот растянулся от уха до уха. - Кажется, ты говорила что-то насчет заняться любовью?
        - Отпусти меня…
        - Я отпущу тебя. Конечно отпущу, дорогая. И даже отдам тебе все твои новые тряпочки. Ты будешь любоваться ими. Ты будешь смотреть на них и вспоминать меня, и думать о том, какой я хороший и справедливый человек. Но сперва ты должна доставить мне удовольствие. Я только что сделал счастливым тебя - и теперь ты у меня в долгу.
        - Чего ты хочешь?
        - Встань. Это неприлично - валяться так на грязном полу. Ты испачкала свою красивую одежду. Замарашка.
        Кристина оперлась рукой о каменный пол и начала подниматься, сдерживая рыдания. Она старалась не совершать резких движений. Все обойдется. Не может быть, чтоб не обошлось, - успокаивала она себя… Зимняя куртка смягчила удары - кажется, ребра не сломаны. Она хотела протянуть руку Вальдесу, чтобы он помог ей встать, и тут же передумала. Это могло спровоцировать его на новый удар. Держаться подальше от него… Подальше.
        - Молодец, Кристи. Умница. Раздевайся. Здесь так жарко…
        Он возьмет ее. Может быть, даже грубо изнасилует ее, но удовлетворит свою похоть и на этом все кончится. И она уйдет, чтобы никогда больше не вспоминать о нем - даже в страшных снах.
        - Сейчас… Вальдес, милый, я сделаю все, что ты хочешь. Только не бей меня. Пожалуйста!
        Он молча покачивал головой, глядя, как она неловко прыгает на одной ноге, стягивая с себя узкие джинсы. Как заводит руки за спину, чтобы расстегнуть замок бюстгальтера. Как снимает трусики.
        Она была красивой грешницей. Дьявольски красивой. Соблазнительной.
        - От тебя плохо пахнет, - сказал он. - Ты грязная. Пойдем, я помою тебя.
        - Где?
        - У меня есть чудесная ванна. - Он ткнул пальцем в безобразную лохань с водой. - Джакузи. Жемчужная джакузи.
        - Вальдес, не надо.
        - Ты хочешь остаться грязной? - Левая бровь Вальдеса вопросительно поползла вверх и Кристина едва не опрометью бросилась к чану. Только не сердить его…
        Вода была теплой - противно теплой, от нее воняло окалиной и еще чем-то тухлым. Наплевать… Лезь, бедная Кристи. Надеюсь, он не утопит тебя прямо здесь…
        Вальдес нес в руке большой кусок желтого мыла - дешевого, с мерзким запахом. Он плюхнулся в чан и вода плеснулась на пол.
        - Встань, милая.
        Девушка встала. Вальдес сидел на дне и мокрый треугольничек - любимый ее треугольничек, который она подбрила только сегодня утром, находился прямо напротив его глаз.
        - О, как красиво, - промурлыкал Вальдес. - Ты постаралась, Кристи. Ты привела все в порядок. Для кого ты так старалась? Для него, Хакима? Для плохого мудехара? Ты уже успела перепихнуться с ним сегодня?
        Успела, кстати. Господи, кто бы знал, во что выльется этот так прекрасно начавшийся вечер…
        - Вальдес, я не сплю ни с кем. Честное слово. Пожалуйста, не говори гадостей. Я ни в чем перед тобой не виновата.
        - Врушка. Маленькая врушка. - Вальдес хищно втянул ноздрями влажный воздух. - Я чувствую чужой запах. Ты перепихнулась с мудехаром. Часа три назад. Ты грязная. Надо как следует помыть тебя.
        Он намылил руку, расставил ей ноги пошире и начал погружать пальцы все глубже и глубже, - медленно, совершая ими круговые движения. Кристина открыла рот и задохнулась от удовольствия. Горячие волны, мучительные в бесстыдной своей сладости, пробежали по ее телу снизу вверх. Кристина не выдержала, наклонилась, обхватила ладонями голову Вальдеса и начала покрывать его макушку поцелуями.
        - Вальдес… Милый… - шептала она, вздрагивая. - Возьми меня… Сейчас! Не мучай меня. Мы просто сделаем это и нам будет хорошо. И мы простим друг друга… Как прощали всегда.
        - Конечно. Конечно, - бормотал Вальдес, намыливая и обмывая девушку. - Пойдем. Пойдем, моя милая. Ты познаешь блаженство.
        Он поднял ее сильными руками и понес куда-то. Кристина закрыла глаза. Она уже забыла об ударах, которыми он ее наградил. Она плавала во влажной истоме. Она не думала о том, что происходит. Он открыла глаза только тогда, когда широкие ремни из грубой сыромятной кожи прижали ее руки и ноги к чему-то неприятно твердому. И обнаружила, что распята в полунаклонном положении на "кобыле".
        Перед ней стояла фигура в сером мешковатом балахоне, с капюшоном, низко надвинутом на глаза.
        - Милый, ну что ты? Ты думаешь, нам будет так удобно?
        - Кристина Глориэта Ромеро! - прозвучавший голос был неожиданно холоден и беспристрастен. - Признаешь ли ты грехи свои?
        - Какие грехи? Вальдес, перестань!
        - Признаешь ли ты, что многажды вступала в непристойную, греховную связь с нечестивым мудехаром по имени Хаким Окам?
        - Нет, ваше преосвященство. Не признаю.
        Она поняла. Он хотел поиграть. Его любимая игра в инквизицию - он всегда мечтал об этом. Хорошо, поиграем. Это даже забавно.
        - Кристина Ромеро! Во второй раз вопрошаю тебя - признаешь ли ты богопротивную связь с вышеупомянутым магометанином?
        - Нет! - громко произнесла девушка и даже гордо откинула голову - насколько это позволяли сделать деревянные перекладины "кобылы".
        - Кристина Ромеро. Ты лжешь и отрицаешь правду, очевидную для проницательного расследователя. Я в третий и последний раз призываю тебя искренне раскаяться, а также предупреждаю, что в случае упорства к тебе будут применены справедливые меры воздействия.
        Кристине показалось, что ее окатили ледяной водой. Она хорошо знала, что означают эти слова. Она читала кодекс допроса инквизиции. Пытки… Каков подонок! Неужели он все-таки осмелится?!
        - Милостивый господин инквизитор! - быстро заговорила она. - Богом клянусь вам, что никоим образом не замешана в том отвратительном поступке, в коем вы меня обвиняете! Я никогда и ни при каких обстоятельствах не вступала в непристойную связь ни с одним из нечестивых магометан!
        - Грязная ложь! - громко провозгласил Вальдес и в руках его появился какой-то металлический предмет. - Дабы облегчить тебе раскаяние, ты приговариваешься к пытанию грушей.
        - Нет, скотина! - закричала Кристина во весь голос. - Ублюдок! Оставь меня в покое!
        Знала она, что называлось грушей. Мерзкий предмет с винтом, который вводился во влагалище. Далее винт поворачивался, груша раздвигалась на четыре острых лепестка, впивающиеся в нежную плоть… Кристина задергалась на "кобыле", но ремни держали крепко и не оставляли ей каких-либо шансов избежать пытки.
        - Как ты смеешь оскорблять господина инквизитора, ничтожная грешница? - Вальдес схватил ее жесткими пальцами за лицо, сжал щеки так, что губы девушки вытянулись в трубочку. - Ты хочешь, чтобы я зашил тебе рот? Я сделаю это!
        - Простите великодушно, господин инквизитор, - прошептала Кристина. Я раскаиваюсь! Я согрешила! Я признаю свою связь с Хакимом.
        - Непристойную, богопротивную связь с мудехаром Хакимом Окамом, - поправил ее Вальдес.
        - Непристойную, богопротивную связь с мудехаром Хакимом Окамом, - повторила Кристина. Каждое слово давалось ей с огромным трудом.
        - Прекрасно! - Вальдес откинул капюшон с головы и Кристина увидела, что он широко, радостно улыбается. - Рад слышать, что ты наконец-то сказала правду. А теперь приступим…
        Он наклонился и стал просовывать холодный металлический наконечник груши между ее разведенных ног.
        - Что ты делаешь?! - прохрипела она. - Я же призналась!..
        - Великолепно! Но признание не отменяет пытки. Возможно, раскаяние твое было неискренним. Кроме того, отпуская грешника без пыток, мы совершаем преступление над его душой…
        Груша скользнула внутрь почти безболезненно - Вальдес намазал ее все тем же самым мылом. Но Кристина едва не теряла сознание от страха.
        - Я освобожу тебя, - неожиданно сказал Вальдес. - Освобожу и даже не причиню тебе боли. Только ты должна позвонить Хакиму.
        - Зачем?
        - Скажи ему, чтобы он пришел сюда.
        - Он не придет. Он ужасно боится тебя.
        - Придет… Ради тебя - придет.
        - Нет! Он почувствует, что что-то не так. Он не приедет. Или приведет полицию.
        - Ты поговоришь с ним так, что он примчится сюда радостно - как на крыльях. Иначе мне придется сделать тебе очень больно.
        С этими словами Вальдес повернул винт груши - чуть-чуть, но дыхание Кристины перехватило - от болезненного распирания там, внутри.
        - Ты поняла меня?
        - Поняла.
        Вальдес набрал номер телефона Хакима - оказывается, он знал его прекрасно - и приложил трубку к уху Кристины.
        - Да? - Голос Хакима был настолько дорог ей, настолько далек от того безысходного ужаса, в котором пребывала сейчас Кристина, что она едва сдержалась, чтоб не заплакать.
        - Хаким, слушай. Я поговорила с Вальдесом.
        - И что? - голос араба раздавался из динамика, укрепленного на стене и Вальдес слышал весь разговор.
        - Ты не поверишь. Он отнесся к этому совершенно спокойно. Оказывается, у него уже целый месяц есть другая девушка. Он хочет жить с ней. Хаким, милый… Вальдес хочет, чтобы я забрала свои вещи прямо сейчас. Ты приедешь, да? Пожалуйста.
        Вальдес морщился, когда слышал, как ловко лжет эта красивая негодяйка. Она обманывала его всегда! И сколько нежности сейчас в ее голосе! Вальдес едва сдержался, чтобы не ударить ее по лицу. Подождать… Ему нужен этот шакал. Пусть только он приедет…
        - Я приеду с Хафизом, - сказал Хаким после полуминутного раздумья. - Мы сейчас заберем тебя, Кристи.
        Это уже лишнее…
        Вальдес повернул винт еще немного и тело девушки вздрогнуло от боли. По ногам ее потекла тонкая струйка крови.
        - Нет. - Кристина хорошо владела собой - не выдала себя нечаянным криком, голос ее был тверд. - Нет, ты приедешь один. Ты же знаешь Вальдеса - он терпеть не может, если хоть какая-то мелочь делается не так, как он решил. Он упрям как осел. Он взбеленится и все пойдет насмарку. Я договорилась с ним - не порти все, Хаким. Ну, хорошо?
        - Хорошо. - Хаким помолчал немного. - Кристина, он не слышит тебя сейчас? Ты одна разговариваешь?
        - Да. Конечно.
        - Действительно все в порядке? Нет никакой опасности?
        - Да говорю тебе - нет! Приезжай быстрее, я тут уже вся издергалась. Приезжай к гаражу.
        - Почему к гаражу?
        - Там мои вещи. Они уже упакованы!
        Разговор принимал слишком затяжное течение. Вальдес крест-накрест провел пальцем по губам. Закругляйся, мол.
        - Все, он идет сюда. Пока. Целую, - торопливо сказала Кристина и Вальдес нажал на кнопку отключения связи.

* * *
        Хаким подъехал на своем "Рено" через полчаса. Вальдес уже ждал его у гаража, зябко кутаясь в плащ.
        - Привет, - сказал он нейтральным тоном и протянул руку.
        - Привет, - Хаким осторожно ответил на рукопожатие и кисть его утонула в железной клешне Вальдеса. - А где Кристина?
        - Она в гараже. Болтается на крюке. Я еще не успел освежевать ее как следует.
        Рот Хакима изумленно открылся, глаза его полезли из орбит. Он попытался вырвать свою руку из захвата Вальдеса, но не тут-то было. Вальдес сдавил ее так, что затрещали кости. Хаким упал на колени, извиваясь от боли и хватая ртом воздух.
        - Спокойно, плохой мудехарский мальчик, - произнес Вальдес. - Ты хотел видеть свою Кристину? Полюбуйся на нее.
        Ворота поползли вверх и Хаким увидел…
        Впрочем, поберегу ваши нервы. Могу вас заверить, что в том, что увидел Хаким, не было ничего хорошего.
        Через полчаса Хаким превратился в то же самое. Вальдес старательно потрудился над ним. А еще через десять минут к гаражу Вальдеса подъехала полицейская машина. Хаким договорился, что если через час не вернется, то его приятель Хафиз вызовет полицию.
        Вальдес, он же Диего Санчес, сдался полиции безропотно. Он не собирался сопротивляться. По большому счету, ему было уже на все наплевать. Его справедливость восторжествовала.
        Его упекли в тюрьму на десять лет. Но через шесть лет он уже вышел на свободу.
        И в чем же тут суть? - спросите вы. В истории, которую ты рассказал нам, нет никакого волшебства. Какое отношение все это имеет к Мигелю, Ань Цзян и прочим Посвященным? Что случилось с Вальдесом? Как он попал в Светлый Мир? Зачем он украл Лурдес?
        Отношение самое прямое. Но об этом чуть позже. Потерпите. Всему свое время.
        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
        Мигель: блуждание в темном лесу
        ГЛАВА 1
        Итак, я лежал и вспоминал жизнь в своем родном мире - обычном мире обыкновенных людей. Мире, который Демид и Ван называли Средним или Цветным. Я прокрутил в своих воспоминаниях время, когда мы жили с Лурдес. Я вспомнил то, что ее украл странный и мерзкий тип по имени Вальдес. И на этом мои воспоминания были прерваны.
        Я увидел, как нечто, похожее на гигантского белого червя, проползает через щель в стене сарая. Я рывком вскочил на ноги и схватил тесак, но было уже поздно. Червь потянулся к деревянному засову, запиравшему дверь, и на конце его выросла человеческая кисть - вполне обычная, с пальцами и даже ногтями. Она схватилась за перекладину засова и одним рывком откинула ее. А потом пальцы руки сложились в здоровенный кукиш, закачавшийся прямо перед моим носом.
        Вальдес Длиннорукий, черт его дери! Я махнул ножом, но рука ловко увернулась, скользнула по полу, втянулась обратно в щель и исчезла. Дверь распахнулась и в сарай с молодецким гиком ввалился десяток стражников. Я даже не успел никого задеть своим тесаком - меня просто снесли с ног. Последнее, что я успел сделать - бросить взгляд на тюфяк, на котором только что лежала Цзян.
        Цзян там не было. Лежала только ее раскиданная одежда.

* * *
        Сарай обыскали тщательно. Залезли и в подпол. Цзян, естественно, не нашли.
        Мне дали возможность одеться. Теперь я стоял на травянистой площадке перед сараем и глядел на Вальдеса. Он стоял метрах в пяти от меня - видимо, все же побаивался, что я нанесу ему телесные повреждения. Меня не связали, но стражники наставили на меня острия своих копий. Деревенские жители стояли толпой в стороне от площадки. Мне показалось, что я читаю в их взглядах сочувствие.
        - Где твоя подружка? - произнес Вальдес.
        Ну и голосочек у него был! С таким голосом можно оперу исполнять. Партии тенора - вместо Лучано Паваротти. Надо ж: у такого гада - и такой красивый тембр. Ему больше подошло бы что-нибудь зловещее и скрежещущее.
        - Какая моя подружка? - поинтересовался я. - Ты имеешь в виду Лурдес? Тебе лучше знать где она, скотина ты мерзкая!
        Меня тут же огрели по спине древком копья. Очень больно, кстати. Наверное, тут не было принято оскорблять Великого Инквизитора и называть его мерзкой скотиной. Дикий народ…
        - Где твоя подружка? - повторил Вальдес, не поведя и бровью. - Где демоничка-оборотень по имени Цзян?
        Откуда этот проныра знает ее имя? Ах да, он же из Цветного Мира! Интересно, а что он про меня знает?
        - Она пошла в лесочек пописать, - скромно сказал я. - Вчера вечером. И ее сожрали мясоверты. Мне очень жаль. Она была хорошей девочкой.
        - А это что? - Вальдес потряс в воздухе одеждой Анютки. - Она что, ушла голая?
        - Ну почему же, господин Вальдес? Это ее, так сказать, местная одежда. А в лес она ушла в джинсах, кроссовках и модной кофточке из полиэстера. Блестящей такой зеленой кофточке - в "кислотном" стиле. Ты ведь знаешь, что такое джинсы, кроссовки и полиэстер, правда, Вальдес? Не забыл еще Цветной Мир?
        Люди вокруг недоуменно переглянулись, услышав незнакомые слова.
        - Прекрати богохульствовать, демоник! - рявкнул инквизитор. - Говори, где находятся укрывавшие тебя негодяи - Мартин и его сыновья? Они должны быть преданы суду за укрывание демоника!
        - А вот этого я на самом деле не знаю, белобрысый придурок, - с облегчением сказал я. - Очень рад, если они успели удрать от тебя и от твоего вонючего правосудия. Черта с два ты их теперь найдешь! Здесь не город - здесь Дальние земли…
        Я не успел договорить. Руки Вальдеса молниеносно вытянулись и сомкнулись на моем горле. Кадык мой захрустел.
        - Я мог бы удушить тебя сейчас, проклятый демоник! - произнес Вальдес, испепеляя меня бешеным сиянием глаз. - Но по закону тебя надо судить и предать огню, негодяй! Теперь ты не избежишь справедливого возмездия! Я сожгу тебя живьем!
        Я схватился руками за запястья инквизитора и тщетно пытался оторвать их от своего горла. Я пришел в дикую ярость - и причиной ее был этот человек, Вальдес. Он достал меня своим паскудством еще в нашем мире, но там действовали цивилизованные законы и он вынужден был действовать тайно. Здесь он сам придумывал законы и исполнял их, против него не было защиты. Я впивался в его руки ногтями, шипел и дергался, как хорек, попавшийся в капкан, и все же не мог ничего сделать. Я все более раскалялся от ненависти, глаза мои застилала красная пелена…
        И вдруг пламя охватило меня.
        Вальдес заорал от боли, обожженные его руки разжались, отпустили бедную мою глотку, резко сократились и отдернулись, как щупальца осьминога. Я с ужасом обнаружил, что полыхаю, как сноп соломы. Что это? Меня уже меня уже предали огню - без суда и следствия? Удушливый дым горящей одежды заставил меня согнуться в спазматическом кашле. Впрочем, одежды моей хватило ненадолго - она развалилась, слетела на землю чадящими обрывками. Но и голый я продолжал гореть, весь был покрыт бушующим огнем - языки пламени исходили из моего тела, как из газовой горелки. С воплем я бросился вперед, на кольцо стражников. "Помогите! Потушите меня!" - визжал я, совершенно обезумев. Я вцепился в одного из солдат - засаленная одежда его сразу вспыхнула, он с ужасными криками начал кататься на земле, сбивая огонь. "Проклятый демоник! Он горит! Горит живьем!!!" - орали все вокруг. Я метался по кольцу, а стражники бегали от меня, не пытаясь даже ткнуть в меня копьем или алебардой. Я уже прощался с жизнью.
        И вдруг я понял, что не чувствую ни малейшего жара. Я провел рукой по голове - даже волосы мои не горели. Мой огонь, без сомнения, был самым настоящим - во всяком случае, он был обжигающим и даже смертоносным для всех остальных. Моею же кожей он ощущался как легкий ветерок.
        Я начал понимать, что произошло. В этом мире, Кларвельте, я был демоником, и у меня должно было появиться какое-нибудь волшебное качество. Вот, значит, как это выглядит. Я умел гореть - красиво и весьма эффективно. Безо всякого вреда для себя.
        Еще через долю секунды я сообразил, что не стоит показывать остальным то, что для меня мой огонь безвреден. В этой ситуации лучшим выходом для меня было сгореть насмерть. Умереть совершенно официально. Поэтому я простер руки к небу и завопил, стараясь вложить в свой крик как можно больше страдания и нестерпимой боли. "О, Госпожа Дум! - голосил я так, что закладывало уши. - Я умираю!!! Ты наказала меня, справедливая Госпожа Дум! Сейчас я сгорю и нечестивый прах мой будет развеян ветром! О, как мне больно!!!"
        Я почесал голую закопченную ягодицу и бросился куда глаза глядят. А глядели они в поле, рядом с которым стоял наш сарай. Стражники разбегались передо мной как куры - с испуганным кудахтаньем. Вальдес не преследовал меня. Главным его оружием были вытягивающиеся руки, но попробуй схвати такой горячий пирожок, каким сейчас был я.
        Я орал как оглашенный и несся по полю огромным живым факелом, поджигая траву на своем пути. Пожалуй, ассоциация каскадеров могла бы присудить мне за это особый приз. Горящий голый человек - это что-то новенькое. Жаль, что ни у кого из присутствующих не было видеокамеры. Это стоило заснять.
        На краю поля, у самой кромки леса, стоял большой, аккуратно сметанный стог. К нему-то я и направился. Ударился в него с размаху и он сразу же вспыхнул, словно только и ждал этого. Я метнулся вбок и оказался сзади стога. Надеюсь, у меня все получилось так, как нужно. Те, кто наблюдал зрелище из деревни, видели только сноп яркого пламени, поднимающегося до самого неба. Я выпал из их поля зрения.
        Неплохо. Только вот что мне делать дальше? По логике вещей, мне нужно было нырнуть в лес и затаиться там. Но для этого существовали два препятствия. Во-первых, я продолжал гореть, словно облитый бензином, и мог подпалить лес к чертовой матери. Во вторых, я вовсе не был уверен в безопасности этого леса. Я хорошо помнил, как недавно меня чуть не разорвали на части мясоверты. Эта рощица была светлее, чем Порченый лес, доброжелательнее с виду, но я не доверял ей. По-моему, она притворялась, заманивала меня внутрь себя, чтобы как следует мной пообедать.
        Стог полыхал, заслоняя меня своим пламенем. У меня было время подумать. Я решил начать с собственного огня.
        "Эй, ты, огонь, ну-ка погас, в натуре!" - приказал я, для верности слегка растопырив пальцы. Огонь и не думал уменьшаться. Я обратился к огню строго - не помогло. Ласково - без толку. Обматерил его по-русски, по-испански, по-английски и на местном диалекте - огонь продолжал полыхать как ни в чем не бывало.
        Да, дела… Я грустно вздохнул - что ж мне, так и гореть синим пламенем всю жизнь? Жаль, что я не газовая плита. Повернул ручку, и все в порядке. Я представил себе старенькую кухонную плиту, что стояла дома у моей мамы. Такая белая, эмалированная, с четырьмя черными ручками для горелок и одной коричневой - для духовки. Мысленно я дотронулся до самой левой ручки.
        Пламя на моей левой ноге исчезло.
        Боясь дышать, чтоб не спугнуть удачу, я закрыл глаза и медленно повернул все ручки одну за другой. И даже перекрыл газовый кран - для надежности.
        И тут же на меня пахнуло нестерпимым жаром. Я с воплем отпрянул в сторону и открыл глаза. Сам я уже не горел, зато полыхающий стог начал припекать меня, как жаровня - кусок мяса. Мой собственный огонь больше не защищал меня от огня чужого. Прыгая как заяц по островкам травы, сохранившимся на тлеющем дерне, я помчался к лесу.
        Стог между тем догорал. Небольшое поле, окруженное лесом, было совершенно открыто взгляду из деревни. Мне некуда было спрятаться при всем желании - разве что закопаться в землю. Я перекрестился как умел (интересно, действовало ли это в Кларвельте?) и сделал свой первый шаг на траву леса.
        Два десятка шагов… Две сотни… Как ни странно, никаких явных признаков опасности. Может быть, местные мутанты отсыпаются утром после удачной ночной охоты? Жутковатое место, конечно… Деревья с идеально гладкими стволами без коры - на высоте двух человеческих ростов начинаются кроны, смыкающиеся между собой, поэтому солнечные лучи слабо проникают сюда, вниз, и трава на земле почти не растет. Ей не хватает света. Голая мягкая почва пружинит под ногами. Вся жизнь леса - где-то там, вверху. Птицы не поют - вместо этого в листве хруст и подозрительное голодное чмокание. Металлическое вжиканье, словно кто-то точит нож. "Точат ножи булатные, хотят меня зарезати"…
        А чего еще ждать? Чужой мир, чужая природа. Я попытался представить существо, издающее такое ножевое вжиканье. Представил… Фантазия у меня работала хорошо - пожалуй, даже слишком хорошо. Зеленая гладкая шкура, сливающаяся с цветом листьев. Какой величины эта тварь? Ну, предположим, как леопард - меньше просто неинтересно. Крылья? Обойдется без крыльев. Длинный гибкий хвост с ядовитым жалом на конце - как у мантикоры из компьютерной игры "Герои". Герой, естественно, - я. Дальше - кошачья голова. Нет, почему кошачья? Это уже стереотип. Голова будет безобразная, бородавчатая, покрытая крупной чешуей. Не совсем крокодилья - скорее, башка старого болотного дракона, с единственным сохранившимся глазом - мутным и желтым. Здорово! И зубы, конечно. Какие зубы могут издавать такое скрежетание? Металлические. Железные зубы. Бррр… Дурное воображение у тебя, Мигель Иванович…
        Тварь тяжело спрыгнула с дерева, пружинисто встав сразу на все четыре когтистые лапы. Длинный раздвоенный язык темно-синюшного цвета облизал морду - безобразную, чешуйчатую. Единственный глаз следил за мной неотрывно, а членистый белый скорпионий хвост с крючковатым жалом на конце покачивался высоко в воздухе. Единственное, что не соответствовало моей фантазии - оскаленные зубы не были железными. Впрочем, это ничуть не уменьшало их десятисантиметрового, желтого, лезвийно-острого и опасного колорита.
        Вот напридумывал на свою голову, идиот! Лучше бы вообразил пару симпатичных мирных кроликов. Я медленно пятился назад, а тварь двигалась ко мне неспешной жабьей рысью, изгибаясь всем телом, как варан. Некогда мне было думать, каким образом произошло совпадение моего воображения и реальности. Мне нужно было спасаться. Я поглядел на деревья. Бесполезно - легче залезть на телеграфный столб, чем на такой гладкий ствол. Хоть бы палка какая на земле валялась, хоть бы булыжник - засадить гадине в глаз. Пусто, чисто - подметено, как после коммунистического субботника.
        Монстр в несколько прыжков преодолел остающееся между нами расстояние. Если бы он цапнул меня своими зубастыми челюстями, тут бы и пришел мне конец. Но, очевидно, у этого ящероскорпиона были свои особенности национальной охоты. Задняя часть его подалась вверх и вперед, заставив короткие задние ножки оторваться от земли, хвост мелькнул над его головой и понесся прямо мне в лицо.
        Я метнулся в сторону и чудом избежал удара жала. Чудовище заметалось, на мгновение потеряв ориентацию. Наверное, оно не очень хорошо видело единственным глазом. Я бросился за дерево, и чудище сразу же повернулось головой ко мне. Слышало оно, судя по всему, неплохо.
        Я настолько перепугался, что даже начал с испугу что-то соображать. Я вспомнил, что могу гореть! Может быть, это отпугнет тварь? Проблема состояла в том, что мне никак не удавалось заняться огнем. Вроде бы я делал все правильно - чиркал спичкой, подносил ее к металлическому кружку горелки, поворачивал ручку плиты… И все же не загорался. Все эти мысленные манипуляции я выполнял на бегу - носился между деревьями, уворачиваясь от атак скорпионьего жала. Тварь была довольно медлительна, но я уже совершенно выбился из сил. В конце концов, я умудрился прорваться у самого бока зверя и понесся что есть сил вглубь леса. Я рассчитывал отбежать от него на некоторое расстояние. Я хотел получить время, чтобы слегка отдышаться и сделать все как следует.
        Зверюга заревела и бросилась за мной. Топот ее лап был слышен все дальше и дальше. Через полсотни шагов я получил достаточную фору, чтобы остановиться. И тут меня ждал неприятный сюрприз. Едва я перевел дыхание, как из-за деревьев, перебирая по гладкой земле лапами и подруливая хвостом, вылетел еще один зверь той же породы - может быть, чуть поменьше в габаритах, но не менее опасный.
        Я уже снова тыкал спичкой в конфорку… И вдруг до меня дошло - я забыл включить газовый кран! Не выпуская из правой руки спичку, левой я потянулся к крану. Оба зверя уже настигли меня и остановились на мгновение, едва не касаясь моего тела своими мордами. Они жадно облизывались. Наверное от меня, подкопченного, вкусно пахло. Бежать теперь мне было просто некуда.
        Я открыл кран как последнюю надежду в своей жизни. И тут же загорелся. Наверное, в спешке я включил слишком большой газ - потому что не просто вспыхнул, но буквально взорвался. Огненные клубы протуберанцами полетели во все стороны. Зверей обожгло не на шутку, с воем они прянули назад и замотали подпаленными мордами. Один из них - тот, что поменьше, и, видать, поглупее, пытался сунуться ко мне еще раз, поднял хвост-жало, но я махнул рукой и кинул огненный шар прямо ему на спину. Он заверещал и бросился бежать задом наперед, вслепую, пока не врезался хвостом в дерево. Ствол закачался от мощного удара, тварь медленно развернулась и обиженно уковыляла в лес.
        Итак, снова я остался в одиночестве. Откровенно могу сказать, что одиночество сие устраивало меня гораздо больше, чем компания хищников-людоедов. Я совершенно не представлял, куда идти - заблудился в лесу, где все деревья выглядели совершенно одинаково. Поэтому спешить мне было некуда. Я решил просто отдохнуть. Я отрегулировал свое пламя, сделал его небольшим, чтобы не спалить весь лес, и улегся на землю, подложив для удобства руку под голову.
        Я видел глаза, двигающиеся в листве и наблюдающие за мной. Я не знал породу этих тварей, но, кажется, они не собирались нападать на меня горящего. Поэтому я просто лежал, отдыхал и вспоминал.
        ГЛАВА 2
        Итак, я снова вспоминал Лурдес. Как я уже говорил, она не на шутку увлеклась учебой в университете, и это плохо сказалось на наших отношениях. А может быть, она увлекалась не только учебой, а еще чем-то другим? Или кем-то другим? Были у меня такие подозрения, но я не мог их проверить. Да и не хотел проверять. Если уж все так явно рушится - какой смысл портить человеку настроение, а может быть, и будущую счастливую жизнь?
        Я никогда не был особенно ревнив.
        К тому же у меня было занятие, которое отнимало массу времени и не давало долго предаваться грустным мыслям. Я каждый день занимался со своим учителем Диего Чжаном. Собственно говоря, из-за Чжана я и переехал в этот городишко, потому что Чжан был назначен моим учителем.
        Кто его назначил? Думаю, что Демид Коробов. А может быть, и Ван Вэй. Они ведали всеми организационными вопросами Посвященных. А кто был я? Так, мелкая пешка, ученик. Права на собственное мнение я не имел. Демид объяснил мне, что так предназначено судьбой и никуда мне не деться от этого. Я тупо кивнул головой и согласился. Надо же мне было чем-то заниматься.
        Однако я благодарен Демиду. Занятия с Чжаном оказались интересными и весьма полезными - именно они спасли мне жизнь, когда я попал в Кларвельт. Если бы я не был так натренирован, Бурый Черт уложил бы меня за пару минут. Вот так-то.
        Что представляли из себя наши занятия с Диего Чжаном? Тренировки У-шу? Не совсем так. Учитель пытался вложить в мою голову отношение к жизни, отличавшееся от моего собственного, разгильдяйского. Это было трудным и неблагодарным делом. Религия, которую исповедовал Чжан, называлась даосизм. Она приводила меня в ужас, иногда меня просто тошнило от нее. Более чем за полгода занятий я, кажется, выучил основные ее постулаты и понятия, но так и не проникся душой. Теоретически я представлял, что такое циркуляция врожденной жизненности и почему она предназначена для создания яркой жемчужины , а также знал, что конкретная технология этого состоит в применении приобретенного жизненного дыхания для обдувания и возбуждения полости нижнего дань тяня . И так далее - еще пятьдесят страниц наизусть. Я совершенно не представлял, как эту заумь можно применить на практике. Правда, мой учитель не сильно расстраивался из-за моей тупости. Он терпеливо объяснял мне, что освоение первой, самой незначительной ступени учения Дао занимает четыре года, вторая ступень - восемь лет, третья - шестнадцать и так далее. Только я
сомневался, что меня и за сто лет можно научить чему-нибудь такому умному. Как говорит китайская пословица: «Век учись - дураком помрешь». Это прямо про меня.
        А вот что касается физических упражнений - тут-то дело у меня обстояло лучше некуда. Я не хвастаюсь, заявляю скромно, но со знанием дела. У меня имелись хорошие физические данные - все ж таки я работал жонглером, и до встречи с Чжаном регулярно занимался У-шу с Анюткой. С растяжкой у меня тоже наблюдался полный порядок. Короче говоря, бойцом я стал неплохим. Только никак я не мог понять, зачем мне нужны все эти тренировки и где мне придется приложить свое умение. А Чжан ничего не объяснял - он вообще был молчаливым типом.
        Вот так я и жил. Наступил март - год и девять месяцев прошло со времени Дня Дьявола. Хотя я по-прежнему снимал квартиру для Лурдес, отношения наши становились прохладнее с каждым месяцем. Мы не ссорились - мы просто все больше и больше отвыкали друг от друга. Мы могли уже прекрасно обходиться друг без друга. И все более призрачными становились мои мечты жить в будущем одной семьей. Настоящей семьей. Мы по-прежнему встречались четыре раза в месяц: теперь три раза я ездил к ней в Барселону, и только один раз в месяц - она ко мне в Эмпанаду.
        Этого типа я увидел в первый раз в кафе - во время одной из наших встреч с Лурдес.
        Мы сидели за столиком на открытой веранде. Нам повезло - кончился нудный мартовский дождь, и мы нежились на солнышке, высунувшем желтую мордашку из-за облаков. Я заливал в глотку второй стакан коктейля из черного рома, кофейного ликера и кока-колы. Иногда я позволял себе нарушить запрет на спиртное. Честно говоря, я делал это каждый раз, когда появлялся в Барселоне. Лурдес обгрызала куриную ногу с таким зверским аппетитом, словно не ела несколько дней. Интересно, на что она тратила деньги, которые я давал ей на питание? Ручаюсь, что она недоедала. Она никогда не страдала излишком веса, но в последний месяц стала просто тощей. Мне это не нравилось.
        - Лурдес, лапочка, - сказал я. - Ты похудела слишком сильно. Я, конечно, понимаю, что сейчас модно быть похожим на стиральную доску, но мне всегда нравилась твоя округлая попочка. Не могла бы ты отрастить ее снова?
        - Не хами, - отозвалась Лурдес, на секунду оторвавшись от пережевывания.
        - Может быть, тебе давать больше денег на еду?
        - Я питаюсь достаточно.
        - Сколько раз в день?
        - Десять! Двадцать! Только и делаю что жру!
        Я пожал плечами и залпом вколотил в себя полстакана пойла. Так вот всегда с этой девочкой - начинаешь о ней заботиться, а она огрызается и норовит укусить, как плохо воспитанный щенок. То ли дело было с Цзян. От простого прикосновения моей руки она расцветала как розочка. Она действительно любила меня, а я этого не ценил. Где ты, милая Анютка? Что ты делаешь в Англии? Почему тебя прячут от всего мира? Увижу ли я тебя снова когда-нибудь?
        Я спросил Лурдес еще что-то о ее жизни. Она ответила что-то ничего не значащее. Я должен был признаться себе, что не знал о теперешней жизни моей девушки почти ничего, и вряд ли мог узнать. И Лурдес, и я были скованы одними и теми же цепями, не дающими нам сделать лишний шаг или сболтнуть неосторожное слово. Мы были Посвященными, а потому постоянно таскали с собой свои собственные заборы - глухие ограды, не позволяющие проникнуть в наши жизни посторонним.
        Если бы у нас был один забор на двоих, мне было бы легче. Но Лурдес не пускала меня на свою территорию. Она все еще любила спать со мной, она делала это охотно и никогда не отказывала мне. Но ее постель оставалась единственным изведанным мной местом в ее жизненном пространстве.
        Я догадывался, что у нее тоже есть наставник - здесь, в Барселоне. И, наверное, роль, которая предназначалась Лурдес в сообществе Посвященных, сильно отличалась от моей. Меня явно готовили в бойцы. Хрупкая Лурдес вряд ли могла убить кого-то крупнее воробья - и, стало быть, ей было предназначено работать в основном головой. Я вдруг вспомнил разговор Демида и Лурдес, завершающий злополучный День Дьявола. "А тебе, девица, - заявил тогда Демид, - предрекаю быть специалистом по истории лингвистики! Проще говоря, займись-ка ты, радость моя, древними языками! Может быть, какой-нибудь толк из тебя и выйдет. К тому же, древние языки - это настоящий кладезь мудрости. Их, например, используют при составлении заклинаний".
        Так вот витиевато изволил выражаться этот Демид - в те моменты, когда он вообще соизволил говорить с нами, глупыми. И теперь я мог предположить, что Лурдес занимается именно тем, что предназначил ей Демид. Естественно, она брыкалась поначалу - девицей она была упрямой, но потом все же сдалась и покорно занялась положенным ей делом. Куда ей было деваться?
        - Лурдес, скажи какое-нибудь заклинание, - попросил я. - Ты, наверное, выучила их целую кучу?
        - Callate, papagayo locuaz[Заткнись, болтливый попугай (исп.).] , - четко произнесла Лурдес.
        Я заткнулся. Не думаю, что из-за заклинания. Вряд ли эта фраза была заклинанием. Просто что мне оставалось делать, если человек не хочет со мной разговаривать?
        Тогда-то я и приметил этого человека. Он сидел через два стола от нас и сверлил затылок Лурдес глазами. К тому времени я уже начал приобретать привычку Посвященных - отмечать, не глядит ли кто-нибудь на тебя слишком пристально. Взгляд человека говорит о многом. Этот тип вел себя, с моей точки зрения, просто вызывающе - он буравил взглядом голову Лурдес, временами болезненно прищуривал веки и поворачивал шею, словно помогая своим мыслям проломить кости черепа моей девушки и пробраться в ее сознание. Ни на кого другого, в том числе и на меня, внимания он не обращал.
        Я знал, что Лурдес - телепатка, она могла читать чужие мысли. Но также я знал (кстати, не от кого-нибудь, а лично от Диего Чжана, не знаю уж, почему он сказал мне об этом), что мысли паранорма более доступны для персон, склонных к телепатии, чем мысли обычных людей.
        Наверное, это было появлением излишней подозрительности с моей стороны - решить, что чудаковатый мужик в кафе занимается ни чем иным, как чтением мыслей моей девушки Лурдес. Но я решил именно так. Конечно, я не был идиотом в такой степени, чтобы резко встать из-за своего столика, уронив стул, и идти выяснять с ним отношения, - проще говоря, бить морду. Я решил немного понаблюдать.
        Выглядел этот тип странно. Собственно говоря, он имел бы вполне обычную внешность, если бы жил где-нибудь в Норвегии или Голландии. Блондинистый худощавый детина - высокий, с огромными ручищами, с пальцами такими длинными и сильными, что ими можно было бы обхватить голову ребенка и расколоть ее как грецкий орех. Странность этого человека заключалась в том, что он не был ни скандинавом, ни даже немцем. Вполне испанские черты лица - большой нос с выраженной горбинкой, выдающийся вперед острый подбородок, густые брови. Только вот эти светлые волосы, эти слишком светлые глаза… Непохоже было, что он красил свою шевелюру. А глаза - ведь их не перекрасишь? Почему они такие светло-голубые, почти бесцветные? Похоже, дяденька был альбиносом, своего рода мутантом. Альбинизм, недостаток окрашивающего пигмента, встречается у людей не так уж и редко - даже негры иногда рождаются белыми. Но если бы этот испанец был просто белокожим и светловолосым, это не взволновало бы меня ни в малейшей степени. Меня беспокоило другое.
        Лурдес притягивала его как магнит. И она не чувствовала этого. Так не должно было быть. В конце концов, кто здесь был телепатом - она или я? Она должна была обнаружить, что кто-то лезет в ее мысли.
        Сексуально одержимый мужчинка? Нет, люди с сексуальным прибабахом совсем другие. Много я таких видел - серенькая внешность бухгалтера, шмыгающий нос, бегающий, неуловимый взгляд и оттопыренный правый карман коричневых бесформенных брюк, где постоянно идет игра в карманный бильярд. Тот мачо, что пожирал глазами Лурдес, был не из этой породы. У него не было нужды становиться сексуальным маньяком - должно быть, девушки и так падали к его ногам штабелями. Он мог затащить в постель большинство женщин, встречающихся на его пути, без особого принуждения. Я даже представил его речь: "Как насчет перепихнуться? (сладким, но в то же время и мужественным голосом) Ты не пожалеешь, guapa[Красотка (исп.).] . Тебе будет очень хорошо…
        К Лурдес не должна была липнуть такая дрянь. Моя Лурдес (пока еще моя) имела право на то, чтобы к ней не лезли всякие гнусные типы. Ее должны были окружать только замечательные, добрые и чистые душой люди - например, я.
        - Лурдес, - спросил я тихо, - ты не чувствуешь ничего необычного?
        - Нет. - Лурдес настороженно обвела взглядом кафе. - А что такое?
        - Сзади тебя сидит какой-то мордоворот с глазами рентгеновского аппарата и уже полчаса изучает твой затылок. По-моему, он даже не моргает.
        - Где? - Лурдес повернулась - немедленно, не соблюдая ни малейшей конспирации, и бесцеремонно уставилась на блондина. - Вон тот парень, да?
        - Он самый.
        И тут случилось то, что мне не понравилось совершенно. Тип не отвернулся, даже не опустил взгляд, обнаружив, что его засекли. Напротив, он махнул Лурдес ручищей и улыбнулся. В жизни не видел такой гадкой усмешки.
        А Лурдес тоже махнула ему ручкой, сказала "Hola"[Привет (исп.).] и как ни в чем ни бывало повернулась обратно ко мне.
        - Ты что, знаешь его? - удивленно спросил я.
        - В первый раз вижу.
        - А чего ты с ним здороваешься?
        - А я со всеми здороваюсь. Я вежливая. Не знаю, как у вас там в России, а у нас нет ничего зазорного в том, чтобы сказать "Привет" даже незнакомому человеку.
        - Ну и рожа у него. Ночью такую увидишь - не проснешься!
        - Мигель, ты сегодня не в себе, - заявила Лурдес. - Он вполне симпатичный человек, и улыбка у него хорошая.
        - Хорошая? Да у него зубы, как у крысы!
        - Мигель, перестань! - Лурдес посмотрела на меня с раздражением. - Что ты к нему прицепился? Ревнуешь, что ли?
        - А чего он на тебя пялится? Нет, ты посмотри, так и продолжает таращиться! Наглец!
        - Ну и пусть смотрит, если ему нравится. Мне-то что от этого? Он же не в ванной комнате за мной подглядывает…
        - Пойдем отсюда, - заявил я.
        - Никуда не пойду, пока не съем мороженое. Успокойся и не дергай мне нервы.
        Мороженое - это всерьез и надолго. Лурдес заказала огромную порцию - с полосатой бело-шоколадной шапкой взбитых сливок, из которой торчали ломтики киви, ананаса, апельсина, ягоды винограда… Только разве что огурцов и помидоров там не было. И я прекрасно знал, что девчонка будет ковырять эту замороженную гору калорий нарочито долго - назло мне. Гадючка маленькая.
        - Кушай, солнышко, - сказал я медовым голосом. - Кушай, моя сладенькая. А я пойду пописаю. Что-то много я сегодня жидкости употребил.
        - Мигель, отвяжись от человека, - произнесла Лурдес умоляющим тоном. - Милый, прошу тебя! Не нарывайся на скандал.
        - Я иду писать! - заявил я громко, на все кафе. - Я иду писать, сеньорита, иду отправлять свои естественные надобности. Я иду, и помыслы мои чисты, как у ангела. Как у всякого ангела, летящего в сортир!
        С этими словами я встал и направился к туалету. По пути я довольно сильно пошатывался и, когда проходил мимо незнакомца, нечаянно задел его столик бедром. Стакан с апельсиновым соком, стоявший на столе, немедленно повалился на бок и из него выплеснулась струя оранжевого напитка - почему-то точно на штаны блондина.
        Я остановился.
        - Пардон, господин блондин, - сказал я заплетающимся языком. - Кажется, я облил вас.
        - Что? - Человек оторвал взгляд от Лурдес и заторможенно перевел его на меня. Он словно выходил из гипнотического транса. - Что вы сказали?
        - Я облил вас соком. Это ужасно.
        - А, это? - Человек посмотрел на то, как последние капли красящей жидкости падают на его брюки - безупречно белые, дорогие. - Да, действительно…
        - И что?
        - Ничего. - Он поставил стакан на место и снова уставился на Лурдес, которая упрямо не поворачивалась к нам, хотя на нас с блондином пялилось уже все кафе.
        - Чего - ничего?
        - Ничего страшного.
        Говорил он с сильным андалусийским акцентом.
        - Ваши штаны, наверное, кучу бабок стоят? Они ни хрена не отстираются. Этот сок - он как краска.
        Он не ответил. Не обращал больше на меня ни малейшего внимания. Я покачался рядом с ним еще немного, а потом отправился в туалет. Тип этот был определенно ненормальным. Такого даже бить по морде было жалко. Права была Лурдес - зря я привязался к нему.
        Когда я вышел из сортира, человека за столом уже не было. И даже лужу сока на столе вытерли - как последнее напоминание о нем.
        Лурдес задумчиво смотрела на свое тающее мороженое.
        - Ты скотина, - сказала она. - Ты знаешь это? Ты - грубое, плохо воспитанное русское животное.
        - Знаю, - сказал я.

* * *
        Я тотчас забыл про этого человека - мало ли придурков попадается на нашем жизненном пути? И представьте мое удивление, когда я снова увидел его уже через неделю - за столом у Лурдес.
        Дело было так. Мы встречались с ней всегда в одно и тоже время - в субботу, в одиннадцать утра. И в одном и том же месте - в том самом кафе. Но на этот раз я приехал раньше на полтора часа. Не сиделось мне почему-то дома, неясная тревога копошилась в душе как глист, и я сел не на свою обычную электричку. "Ничего, - думал я, - это даже к лучшему, что я приеду раньше. Полтора часа погуляю по Барселоне, освежу свои воспоминания о местных культурных ценностях, прошвырнусь по бульвару Passeig de Gracia и приобрету себе новые крутые подтяжки - такие, какие можно купить только там, полюбуюсь на собор Святого Семейства, потом пойду на улицу Рамбла и куплю Лурдес букет шикарных цветов, наконец нырну в Готический Квартал и приду в то кафе, где она ждет меня"…
        Получилось не совсем так. Правда, я и в самом деле совершил моцион по Рамбла - полюбовался на живые статуи и бросил им пару песет, узнал названия нескольких птичек в клетках, послушал гитариста и певца, старательно изображавшего Марка Нопфлера, купил цветы и даже обзавелся какой-то тупой книжкой, которую потом специально забыл на лавочке, потому что читать ее было невозможно. Я убил таким образом целый час. Но дальше меня неудержимо потянуло в наше кафе. К тому же, я проголодался. Я решил придти на наше место и заморить червячка в ожидании Лурдес.
        Когда я подходил к кафе, то увидел, что она уже сидит там, за нашим столиком. И не одна - с ней был тот самый блондинистый тип. Они разговаривали о чем-то и он жестикулировал своими большими руками.
        Я шел к ним слишком долго - мелкими, неуверенными шажками. Кажется, я надеялся застать их врасплох. И напрасно. Мне следовало преодолеть это расстояние решительным марш-броском и взять блондина тепленьким на месте преступления. Объяснить, что не следует приставать к чужим любимым девушкам. Я не успел: блондин повернулся, увидел меня, тут же резко поднялся на ноги, наклонился к Лурдес, что-то сказал ей, поцеловал ее руку и исчез в боковом выходе из ротонды с такой скоростью, что я и рот открыть не успел.
        - Ну, и что это значит? - я плюхнулся на плетеный стул, переводя дыхание.
        - Что ты имеешь в виду? - Лурдес, как обычно, была спокойно грустна.
        - Ты завела роман с этим типом? Встречаешься с ним за нашим столиком!
        - Да нет. - Лурдес слегка усмехнулась. - Не завела. И не заведу, наверное. Он не в моем вкусе. Сегодня я увидела его в первый раз после того случая. Он сам подошел сюда - видимо, рассчитывал, что я сюда приду. Подсел за столик. Невероятно вежливый господин. Раз десять, наверное, извинился, что беспокоит меня. Сказал, что ему необходимо рассказать одну важную вещь - именно такой девушке, как я. Сказал, что я очень похожа на его невесту, Кристину, которая умерла одиннадцать лет назад. Его невеста была убита - он так сказал. Он едва не плакал. Как я могла отказать ему в разговоре?
        - А что ты делаешь здесь так рано?
        - Пришла пораньше, ждала тебя за столиком. Я всегда так делаю. Ты разве не обращал внимания?
        Да, это действительно было так. Я потихоньку начал остывать.
        - Чего ж он сбежал, твой вежливый господин? - пробурчал я примирительным тоном. - Растаял в воздухе как фея.
        - Он сказал, что не настолько богат, чтобы выкидывать брюки от Хьюго Босса каждую неделю.
        - Ха-ха-ха! - засмеялся я довольно и настроение мое окончательно улучшилось. - Ну ладно. И о чем же вы беседовали с этим господином?
        - О языке.
        - Каком языке? Говяжьем, заливном? Или о нежном язычке хорошенькой девушки?
        - Редкий диалект старонемецкого языка. - Лурдес задумчиво нахмурила брови, пытаясь вспомнить что-то. - Я недостаточно хорошо разбираюсь в этом. Он спел мне народную песенку на этом диалекте. Очень красивую…
        - Спел?! Прямо здесь, в кафе?
        - Он отлично поет. У него правильный, хорошо поставленный тенор. Мягкий приятный тембр.
        - Так он - певец? Его не Энрико Иглесиас, случаем, зовут?
        - Его зовут Вальдес - так он сказал. Вряд ли он певец. Судя по его манере разговора, он больше похож на ученого, историка. Жаль, что я плохо разбираюсь в истории. Он рассказывал интересные вещи - про Барселону, про Севилью. Я никогда не слышала такого.
        - Он пытается произвести на тебя впечатление, - резюмировал я. - Усыпляет сентиментальными сказками о своей погибшей невесте. А кончится все плохо - он напоит тебя отравленным шампанским, изнасилует, выпьет твою кровь и бросит в погреб с крысами. Потому что окажется сексуальным маньяком и вампиром. У него и внешность-то как у вампира. И невесту свою он сам и убил.
        - Глупый ты, Мигель. - Лурдес погладила меня по руке. - Он хороший. Он человек мягкий по натуре и даже стеснительный. Ты не ревнуй, Мигель. Я люблю только тебя. Ты же сам знаешь это…
        Если бы я знал, насколько мои глупые слова были близки к действительности, волосы встали бы дыбом на моей голове от ужаса. Но я не чувствовал никакой опасности. Вальдес умел производить хорошее впечатление при первом знакомстве. Особенно на девушек.
        ГЛАВА 3
        Я полностью перенесся мыслями в недалекое прошлое. И даже когда вдруг очухался и осознал, что все еще лежу в заколдованном лесу странного мира под названием Кларвельт, то все еще продолжал думать о нашем разговоре с Лурдес. Она сказала, что Вальдес спел ей песенку на необычном диалекте. Только теперь до меня начал доходить смысл этого. Вальдес пел ей тогда на языке Кларвельта.
        Когда я попал в Светлый Мир, то сразу, как и положено демонику, начал разговаривать на местном языке. Пока я был Шустряком и не помнил своего прошлого, я даже не задумывался, что представляет из себя это наречие. Пожалуй, это было немецким языком, какой-то старой его разновидностью. Жители Светлого Мира говорили на архаичном немецком языке и я говорил вместе с ними.
        Забавно. Никогда раньше я не знал немецкого - только разве что "Ханде хох!" и "Нихт ферштейн". А тут пожалуйста - балакаю за милую душу. Интересно, запомню ли я этот язык, если мне повезет и я когда-нибудь выберусь из Кларвельта в свой нормальный мир? Наверное, запомню. Ведь запомнил его Вальдес.
        Итак, Вальдес имел возможность свободно перемещаться из нашего мира в Светлый Мир и обратно. Как он это делал? И как прихватил с собой Лурдес?
        Я был уверен, что именно он украл ее, хотя этому не было доказательств. Пока не было, но они должны были появиться в скором будущем. Иначе ради чего стоило затевать весь этот сыр-бор со вторжением во владения Вальдеса Длиннорукого?
        Проклятые местные инквизиторы! Только я пришел в себя, стал настоящим демоником, как они вывели меня из игры. Куда мне было теперь идти? Я не представлял совершенно.
        Я поднялся, приблизительно прикинул направление к тому месту, откуда пришел, и побрел туда. Огонь своего тела я не гасил, даже сделал чуть побольше - кто знает, какие твари могли мне еще попасться по пути? Я шел и шел, не зная куда и зачем.
        Я не заметил ловушку. Веревочное кольцо лежало на земле, присыпанное грунтом, заваленное прелыми листьями, и когда я ступил в него, силок сработал. Петля моментально затянулась на моей лодыжке, и молодое деревце, наклоненное верхушкой книзу, выпрямилось. Я взлетел в воздух - вверх плененной ногой, вниз головой. Я думал, меня разорвет пополам. Во всяком случае, боль была такая, как будто разорвало. Я истошно завопил и лес отозвался на мой вопль растревоженным уханьем. Я висел на одной ноге вниз головой, дергался и голосил, не осознавая, что творю.
        Провисел я само собой, недолго, но шуму наделал много. Мой огонь пережег веревку секунд за двадцать. Я плюхнулся обратно на землю - к счастью, было невысоко. Я попытался вскочить на ноги, тут же охнул и повалился обратно на землю. Вывиха в лодыжке, пожалуй, не было, но растяжение связок имелось достаточно серьезное. Тугую повязку бы сейчас… Эх, Мигель, куда тебя закинуло?
        Я сидел, ждал, пока боль хоть чуть-чуть утихнет и думал. Что это за ловушка? Такие ставят на зверей. Само собой, поставить ее могли только люди. Но разве обычные люди ходят в порченый лес? Делать им там совершенно нечего. Местные бестии-мутанты употребят их в пищу в считанные минуты. Как уже два раза чуть не употребили меня.
        Топот я услышал очень скоро. Я привлек кого-то своим криком. Я еще не видел за деревьями, кто так топает, но по звуку уже мог определить, что бегущих ко мне тварей несколько и они двуногие. Неужели все-таки люди?
        Нет, не люди. Они действительно были двуногими и двурукими, но вот голов у них было тоже по две штуки. Одна, напоминающая лысую человечью, находилась на месте - на шее. Вторая, жабья, зеленая и бородавчатая, величиной с два кулака, росла прямо из грудины. Вторая голова разевала пасть, показывая мелкие острые зубы, и вращала оранжевыми глазами с вертикальными зрачками. Выглядела она так, как будто очень хотела подкрепиться свежим мясцом. Моим мясцом, само собой.
        Я вскочил и попробовал бежать. Проковылял шагов двадцать, приволакивая поврежденную ногу, и покатился по земле кубарем, споткнулся о корень. Я почти обезумел от боли, и это заставило мое пламя вспыхнуть с яростной силой. Три человекообразных чудовища, что гнались за мной, отпрянули в сторону. Они стояли вокруг и задумчиво рассматривали меня.
        - Эк горит! - проквакал один. - Человек-костер! В первый раз такое вижу!
        - И ведь не сгорает! - В скрежещущем голосе другого присутствовало не то что изумление, а скорее неподдельная зависть.
        - Вот бы нам так! Везет этим демоникам! - заявил третий.
        Я не считал, что мне сильно везло. Я сидел голой задницей на земле и растирал руками лодыжку. Она болела так, словно наружное мое пламя переместилось внутрь нее.
        Огонь не мешал мне видеть тварей. Они действительно напоминали людей, только были покрыты крупной зеленой чешуей, поблескивающей в свете пламени. Носов на их верхних головах почти не было, зато челюсти сильно выдавались вперед и были оснащены зубами, которые могли бы шутя перекусить стальную проволоку. Когти на пятипалых руках и ногах были длинными, острыми и даже зазубренными. Один из двухголовых был вооружен мощным луком, двое - орудиями, представлявшими собой нечто среднее между мотыгой и топором. В любом случае, оружия у них хватило бы, чтобы забить меня до смерти за пять минут, несмотря на мое неугасимое пламя.
        - Не бейте меня, чудовища, - тихо попросил я. - Отпустите меня. Я вам ничего плохого не делал.
        - Сам ты чудовище! - обиженно проскрипел один из монстров. - Где ты тут чудовищев увидел? Нечего приличных людей обижать!
        - Не понял… - Я недоуменно почесал пламенной рукой в пламенном затылке. - Это кто тут люди? Вы, что ли?
        - А то кто же? Не ты же, демоник дурной, аки огнь полыхающий! Ты, сталбыть, гореть-то заканчивай, иначе весь лес нам пожгёшь. И без шамкра, обратно же, останемся…
        Шамкр… знакомое слово. Я слышал его от Трюфеля.
        - А как насчет тырков? - спросил я, не веря в свою догадку.
        - А чево, тырки есть? - встрепенулся один из них, самый крупный. - Угостишь, Шустряк?
        - Продать могу, - сказал я, стараясь придать своему голосу солидность. - Три с половиной флориньи пучок.
        - Да ты чево?! - завопил монстр. - Три с половиной флориньи?! Очумел совсем? Тыркам две флориньи за пучок - красная цена! Гадкая жадина - вот ты кто!
        - А ты кто? - спросил я, не веря своим ушам. - Ты Трюфеля, сына Мартина, не знало ли когда, а, чудовище?
        - Это ж брательник мой. А я - Рудольф.
        - Так ты Рудольф? Брат Трюфеля?
        - А то кто же?
        - Ну не похож, и все тут! - заявил я, откинувшись назад и даже чуть прищурив глаза, чтоб рассмотреть тварь получше. - Что это случилось с тобой? Кожная болезнь?
        - Это оберег - тварь пальцем постучала по жабьей голове. - Отсюдова и внешность такая.
        Ясности мне эти слова не добавили.
        - Ничего не понимаю.
        - Пойдем, Шустряк, - вмешался второй двухголовый. - Придем к кудеснику, он все тебе объяснит. А то мы в словах не очень сильны - грамоты не хватает. Мы ж крестьяны, да еще и дальние…

* * *
        Я погасил свой огонь полностью. Теперь, с такой мощной личной охраной, как эти чешуйчатые твари, называющие себя людьми, мне не было страшно даже в лесу. Они помогали мне идти, а временами даже тащили на себе. В сущности, они были славными ребятами, несмотря на отвратительную внешность. И через час мы уже достигли небольшого бревенчатого домика, стоявшего прямо в лесу.
        Хозяин дома, о котором я уже знал, что он кудесник, выглядел не слишком экзотично. Не тянул он как-то на мага. Был он парнем лет тридцати - высоким, чернокожим, толстогубым. Пальцы его украшали пять здоровенных перстней - золотых, серебряных и даже железных. На голове его сидела дурацкая вязаная шапка, доходящая почти до бровей. Меховая безрукавка, сшитая на манер длинной широкой майки, доходила до колен. Шорты (клянусь, самые настоящие шорты, даже с надписью "CHICAGO BULLS"), прикрывавшие верхние отделы его голенастых ног, были древними и изношенными, и почти наполовину состояли из заплат. Негритянский парень сидел по-турецки на лавке в углу, сложив руки на груди и спокойно смотрел на нас, молча пережевывая что-то (уж не жевательную ли резинку? - подумал я).
        - Храни тебя Госпожа, Начальник Зверей! - дружно сказали мои чудовища, войдя в хижину. Потом каждый из них взялся руками за свою жабью голову и с чмокающим звуком оторвал ее от туловища. Зеленый цвет их кожи быстро побледнел, порозовел, чешуя исчезла, лица приобрели обычную форму. Я обалдело хлопал глазами, глядя, как три монстра превратились в трех обычных голых мужиков. Мужики положили жабьи головы на полку, где уже лежал с десяток подобных голов, и начали не спеша одеваться, вытягивая свою одежду из кучи, сваленной на лавке.
        - Это что же за фокусы такие с переодеваниями? - спросил я. - Вы что, тоже демоники?
        - Они - нет. - Парень, которого назвали Начальником Зверей, легко спрыгнул со своего сиденья, подошел ко мне и протянул руку. - А я - демоник. Привет. Я - Том. Томас Ривейра.
        - Шустряк, - пробормотал я. - В смысле, Мигель. Слушай, Том, у тебя такие прикольные трузера… К ним только кроссовок не хватает - больших, баскетбольных.
        - Были, - сообщил Том. - Износились - лет эдак тридцать пять назад. И плейер гробанулся - шипокрыл его на зуб попробовал. Вот только шорты и остались. Берегу их как реликвию и талисман. - Он протянул мне холщовые штаны и рубашку. - Одевайся. И не вздумай здесь гореть.
        - Тридцать пять лет назад? - переспросил я, натягивая одежду. - Что-то ты заврался. Сколько тебе годочков-то, дядюшка Том?
        - А черт его знает. Какой сейчас год там у нас, в нашем мире, в Испании?
        - Двухтысячный.
        - Значит сорок лет я уже здесь кукую. Тридцать лет мне было, кода я провалился в этот чертов Кларвельт. Таким образом, в общем и в целом мне около семидесяти лет.
        - Ты хорошо сохранился, - заявил я.
        - Демоники не стареют в Светлом Мире, - грустно сказал Том. - Только на черта это нужно? Тоскливо здесь. Ни телек посмотреть, ни на виндсерфе покататься. Даже паэлью[Паэлья - испанское блюдо из риса.] нормальную съесть - и то нельзя. Я пробовал приготовить - совсем не то. Ингредиенты не те. Какая может быть паэлья без риса, шафрана и креветок? Дерьмо…
        - Неувязочка, - заявил я. - Сорок лет назад в Испании такие шорты еще не носили. И плейеры тогда еще не изобрели.
        - Это здесь - сорок лет. А в нашем мире - всего четыре года. В Кларвельте время течет в десять раз быстрее. Проверено.
        - Ты в Испании где жил-то?
        - В Калелье - есть такой городишко. Поваром работал. Жил себе тихо, никого не трогал. И вот, на тебе…
        - А эти говорили, что ты - кудесник. - Я показал на крестьян.
        - Я и есть кудесник. - Том приосанился. - И ты - кудесник. Любой человек из нашего мира становится в Кларвельте волшебником - в этом вся фишка. Есть правда, одна небольшая неприятность: Вальдес не дает демоникам дозреть до их волшебных возможностей. Он убивает их. Сжигает.
        - А ты как сюда попал?
        - Вальдес притащил. А ты чего спрашиваешь? Тебя что, не он сюда отправил?
        - Нет.
        - Странно. Все демоники, которые появляются в Кларвельте - дело рук Вальдеса. Он крадет людей в нашем большом мире и переносит их сюда.
        - Зачем?
        - Как зачем? - Том зло усмехнулся. - Чтобы убивать здесь. Он же у нас Великий Инквизитор - наш уважаемый Вальдес Долгорукий. Надо же ему чем-то заниматься, оправдывать перед Госпожой свое высокое звание. Вот он и работает - перетаскивает сюда ни в чем неповинных людей, объявляет их здесь демониками и сжигает. Ловит от этого большой кайф. В нашем мире его уделом была бы тюрьма или психушка, а здесь он вроде как главный святой. Вот такие дела…
        - А эти, демоники? Чего они молчат? Не могут сказать, что сам Вальдес их сюда и припер?
        - Они этого не помнят. В первые две недели демоники вообще ничего не помнят. Значит, технология здесь такая: Вальдес хватает человека в нашем мире, переправляет его сюда и бросает бродить где-нибудь в беспамятстве. Потом Вальдес объявляется в городе и начинает вещать, мразь этакая, что, мол, снизошло ему откровение и прочухал он великим своим разумом, что снова проник в Кларвельт кровожадный демоник и грозит миру ужасная опасность. Немедленно снаряжается карательный отряд во главе с самим Вальдесом и они начинают рыскать в поисках добычи как гончие собаки. Конечно, Вальдес прекрасно знает, где искать несчастную жертву, но тянет удовольствие. Охота на человека - разве мог он позволить себе такое в нашем мире? Наконец, бедного демоника догоняют, пытают, и на десятый день после того, как он попал в Кларвельт, сжигают. Обрати внимание - на десятый день!
        - Это что - так важно?
        - Это важно для шоу, которое устраивает инквизиция на потеху тупой кларвельтской публике. На десятый день у демоника начинают появляться его магические способности, но он еще не знает об этом и не умеет ими управлять. Если сжечь его до десятого дня, то он сгорит как обычный человек. Это для зрителей неинтересно. Они могут даже заподозрить, что перед ними не демоник. Когда же демоника сжигают на десятый день, то это зрелище хоть куда - что-то вроде наших фильмов со спецэффектами. Когда демоника охватывает пламя, его сверхъестественные способности начинают проявляться сами по себе. У кого-то отрастают белоснежные крылья, кто-то вдруг перевоплощается в огромную рыбу или начинает взглядом ломать деревья. Только уже поздно. Демоник не успевает воспользоваться своими способностями, чтобы спастись. Он погибает в страшных муках.
        - Да… - Я удрученно покачал головой. - Хреновые дела здесь творятся. А что Госпожа Дум на этот счет думает? Она же вроде хорошая?
        - А ничего не думает. Съехала у местной Госпожи крыша - не знаю, самостоятельно или с помощью Вальдеса. Кое-кто утверждает, что она вообще умерла, но я так не думаю. По моему мнению, она жива, только сильно сбрендила. Она уже не контролирует этот мир. Сейчас всем здесь управляет Вальдес.
        - Понятно… - Я обвел взглядом хижину. Крестьяне уже покинули дом и оставили нас с Томом вдвоем. Внутреннее убранство выглядело так, как и должно было выглядеть в хижине лесного колдуна: связки сушеных растений, висящие на стенах, желтые клыкастые черепа непонятных тварей, пара деревянных масок, подобных африканским. - Ты тут неплохо обосновался, - заметил я. - Кстати, можно полюбопытствовать, как ты избежал костра?
        - Вальдес просчитался. Я был первым демоником, которого он на пробу решил протащить в Кларвельт. Он еще не знал, что демоник входит в полную силу на четырнадцатый день. Ну в общем, все было по сценарию - поймали меня, пытали… - Том поднял безрукавку и я увидел на черной коже его живота выпуклые продолговатые рубцы. - И вели меня, бедолагу, на костер, еле живого. Было это в селе под названием Мортуун - на поле неподалеку от леса. Народ собрали, как положено, большой толпой. Вальдес толкнул красивую речь о том, что я исчадие ада и буду надлежащим образом изничтожен. И только начали меня прикручивать железной проволокой к столбу, как что-то на меня нашло. Я вдруг почувствовал, что в лесу живут мои друзья, что они наблюдают сейчас за мной и хотят мне помочь, только нужно им приказать. Я и приказал… И тут же из лесу поперло такое количество ужасных тварей - мясоверты, шипокрылы, мантикоры, жабоглавы. Ни в каком фильме ужасов такое не снимешь - денег не хватит. Народ - врассыпную, стражники пытались что-то сделать, но мои лесные страшилища порвали их в клочья за полминуты. Вальдес отрастил себе длинные
ноги и прыгал как кузнечик. Спасся, гад. Надо сказать, что и сам я прощался с жизнью, однако никто из хищников не тронул меня. Наоборот, они проявили обо мне самую трогательную заботу. Проволоку мою перекусили - освободили, стало быть. Я тупо стою и не знаю, что мне делать. А они меня носами к лесу подталкивают - пойдем, мол, амиго, в лесочек, прогуляемся. Я и пошел - куда мне было деваться…
        - Это и был твой дар демоника?
        - Именно так. В лесу я чувствую себя безопаснее, чем в детском саду. Вся лесная мерзость полюбила меня как родного брата. Они жизнь за меня готовы отдать.
        - Что не мешает тебе убивать безответно любящих тебя несчастных уродов, - я показал пальцем на полку, на которой горкой были сложены жабьи головы.
        - Мне повезло, - кивнул головой Том. - Повезло, что я ем их, а не они меня. Мои уродливые лесные дружки - удивительно отвратительные, бессовестные и ненасытные твари, место которым скорее в аду, чем в мире, называемом Светлым. К тому же они тупы, как тритоны. Но я научился использовать их. Больше всего я люблю жирнохвостов - у них удивительно нежное мясо. Оно напоминает японскую телятину - знаешь, когда бычков выпаивают молоком, убивают в младенческом возрасте и мясо у них светло-розовое, с красными тонкими прожилками. - Томас сглотнул слюну. - Я хочу вернуться в свой мир, - признался он. - Хочу снова жить в Калелье и работать поваром в хорошем ресторане. Я сорок лет сижу в этом мрачном лесу, и могу высунуть нос из него только ночью, когда Вальдес и его инквизиторская кодла боятся близко подходить к Дальним землям. Я знаю все о Светлом Мире, но, в сущности, не хочу знать о нем ничего. Светлый Мир протух и перестал быть светлым. Он гниет и Вальдес возится в этой вонючей тухлятине как червь, вместе с другими навозными червями-инквизиторами. Слушай, Мигель, как ты попал сюда без помощи Вальдеса?
        - Это долгая история, - сказал я.
        - Есть ли способ вырваться отсюда в наш родной мир?
        - Не знаю. Наверное, есть. Надо найти Демида - он знает все.
        - Кто такой Демид? У него странное имя.
        - Он русский. Ты помнишь, что такое Россия?
        - Приблизительно. - Томас махнул рукой. - Такая страна в нашем мире, да? Большая страна где-то на востоке. Сибирь, Ленин, Гагарин, перестройка. Я угадал?
        - Угадал… именно приблизительно. Я пришел сюда не один. Нас должно было пройти сюда четверо. Один русский, это Демид Коробов. Один полуиспанец-полурусский - это я. И двое просто китайцев - девочка Ань Цзян и старикан Ван Вэй. Я помню это, вспомнил только сегодня утром, когда обрел память. Я встретил Цзян и уже снова потерял ее. Про остальных не знаю вообще ничего - попали ли они в Кларвельт и живы ли они. Их нужно найти.
        - Что-то много китайцев, - заметил Том.
        - Ты не любишь косоглазых?
        - Я обожаю их, - сказал Том. - Я обожаю всех людей из нашего мира, готов мыть им ноги. Я как Робинзон Крузо на перенаселенном острове, с которого нет выхода. Из людей нашего мира я не люблю только Вальдеса. Ненавижу его. Я, со своими лесными тварями, даже мог бы объявить ему войну и попытаться убить его. Но я боюсь убить Вальдеса. До сих пор он был единственным человеком, который знал, как выйти из Кларвельта. Я боялся закрыть для себя последнюю дорогу домой. Теперь появился ты, и у меня появилась надежда. Как ты думаешь, теперь я могу позволить себе поймать эту пасукуду - Вальдеса и оторвать его чересчур длинные руки и ноги? А заодно и голову?
        - Можешь, - сказал я. - Даю тебе на это личное разрешение.
        - А гарантии?
        - На что?
        - На выход отсюда.
        - Найдем Демида - получишь гарантии. Он мужик умный. По-моему, любой мизинец на его ноге соображает лучше, чем голова профессора экономики.
        - Хочу найти Демида. Я уже влюбился в него - заочно.
        - Что ты умеешь, волшебник Том?
        - О, я могу многое! - Томас величественно взмахнул руками. - Я повелеваю всеми лесными тварями и делаю кровожадных зверюг кроткими аки агнцы! Я могу заставить монстров выйти из леса в светлое время суток и сожрать любого, кто встанет на моем праведном пути. Я изготавливаю магические талисманы-обереги из голов жабоглавов и каждый человек, который приложит такой оберег к своей груди, превращается в существо, покрытое чешуей и неуязвимое для зубов и когтей. Я даю эти обереги местным крестьянам а взамен получаю от них все, чего пожелаю, в том числе искреннюю дружескую поддержку и расположение самых красивых местных девиц. Я растираю в порошок сушеную пятую ногу озерной рыбы Фухх и получаю шамкр самого лучшего качества…
        - Постой-ка, - перебил я поток слов гордого кудесника. - А что такое шамкр? Я уже не раз слышал это словечко.
        - Шамкр? Это такой порошок. Доставляет радость. И добавляет зрение.
        - Наркотик?
        - Наверное. В этом мире до черта разных наркотиков. Аррас - растертая высушенная аррастра. Жупак, который изготавливают из коры дерева Жу-жу. Фиха - из сока местных одуванчиков, эту дрянь жуют. Пирта, муравьиный мед, ресницы широмута, шамкр, тырки… Все и не упомнишь.
        - А что, тырки тоже наркотик?
        - Слабый, слабее второсортной марихуаны. Но местные крестьяне крепко на него подсажены, жуют свои тырки целый день. Меня мало все это интересует, я пользуюсь только шамкром. Он дает возможность видеть в темноте. Это бывает весьма полезным - особенно когда ночью выходишь из леса. Производством наркотиков в этом мире заправляет Вальдес. Говорят, сам он не употребляет никакой дряни, даже вина не пьет. Но ему удобно держать жителей Кларвельта на крючке. Мне кажется, потому горожане так и испортились. Благородные господа имеют право на ежедневную бесплатную порцию жвачки из арраса. А аррас быстро вышибает мозги даже из тех, у кого они когда-то были, превращает людей в тупых и агрессивных уродов. Они хотят только жрать, пить и наблюдать бои гладиаторов. Они даже не хотят совокупляться с женщинами. В городе почти не рождаются младенцы, город вымирает. Деревни пока держатся. Но мне кажется, что Вальдес и к крестьянам скоро подберет какое-нибудь подходящее средство. Тогда хана всему этому Светлому Миру.
        - Зачем он это делает?
        - Не знаю… - Том удрученно поскреб черными пальцами в затылке. - Мне кажется, он хочет уничтожить этот мир как можно скорее. Но зачем он делает - я понять не могу. Он же здесь царь и бог…
        - Надо добраться до поганца Вальдеса, - заявил я, - захватить его, обезвредить и задать ему много интересных вопросов. И самый главный вопрос - куда он дел Лурдес?
        - Кто такая Лурдес?
        - Моя девушка. Вальдес украл ее. Из-за нее мы и пришли в Кларвельт.
        - Ну ты размечтался… - Том покачал головой. - Ты не знаешь Вальдеса. Не знаешь, на что он способен.
        - А ты не знаешь нас - Демида, Вана и всех прочих. Вальдес совершил самый идиотский в своей жизни поступок, когда украл Лурдес. Потому что теперь ему придется иметь дело с нами.
        - Ладно, - усмехнулся Том. - Посмотрим, на что ты вы способны. Ты как насчет пообедать? Не откажешься?
        - Мясо жирнохвоста?
        - Тебе понравится, амиго. Гарантирую. Я хороший повар.
        - Ну давай…
        ГЛАВА 4
        Мы пообедали, а через три часа и поужинали. Я старался не думать, из какого мерзопакостного на вид урода были приготовлены эти отбивные - тем более, что они действительно вызывали восхищение своим отменным вкусом. Томас Ривейра был отличным поваром. Сразу же после ужина Начальник Зверей объявил отбой. Мне пришлось подчиниться - электричество в хижине дяди Тома почему-то отсутствовало, окна тоже, за порог высовываться не рекомендовалось, дабы не быть съеденным. Мне оставалось только лежать в кромешной темноте, заложив руки за голову, переваривать желудком нежнейшую жирнохвостятину и снова вспоминать…
        Однажды я обнаружил за собой слежку. Это было там, в моем мире, в городке под названием Эмпанада. Я возвращался домой с работы часов в шесть вечера, как обычно - пешком. Все было замечательно. Время от времени я останавливался и разглядывал в витринах всякие хорошие и дорогие вещи, которые собирался купить, когда сказочно разбогатею. И тут боковым взглядом я увидел этого человека. Как-то слишком уж назойливо мелькал он на периферии моего зрения - останавливался, когда останавливался я, и шел за мной, когда я отправлялся дальше. Особой опытностью в наружной слежке он не отличался. Пилил за мной прямо по улице - наверное, думал, что я не обращу на него внимание по причине общей вечерней многолюдности.
        Брюнет с большим горбатым носом, черными усами, черной небольшой бородкой, одетый в черные джинсы и черную рубашку. В черных очках. Этакий, значит, man in black, спецагент. Люблю поиздеваться над спецагентами.
        Я купил мороженое, ленивой расхлябанной походкой прошлепал двадцать шагов по бульвару, на ходу срывая обертку, и когда идущий за мной тип поравнялся с ящиком мороженщицы, я опрометью кинулся назад.
        Я застал его врасплох. Ему ничего не оставалось делать, кроме как опустить голову и уткнуться взглядом в стеклянную крышку холодильника - сделать вид, что он внимательно изучает ассортимент представленной продукции.
        - Жарко сегодня, не правда ли? - обратился я к нему.
        - Угу, - буркнул он, не поднимая взгляда.
        - Охладиться, наверное, хотите? Мороженого желаете?
        - Угу. - Он наклонился еще ниже, повернулся ко мне спиной.
        - Ну так охладись, приятель!
        С этими словами я оттянул воротник его дорогой шелковой рубашки и засунул мороженое за шиворот. И даже слегка хлопнул его по загривку, чтобы мороженое надежнее размазалось.
        Он выпрямился так резко, что черные очки слетели с него. Рот его открылся изумленно, он ничего не мог сказать. Стоял как идиот с открытым ртом, и хлопал голубыми глазами.
        - Безобразие! - заорала продавщица. - Хулиган! Я сейчас полицию вызову!
        - Эй, ты, осел, - сказал я человеку в черном. - Ты что, не понял, что произошло? Я оскорбил тебя действием. И если ты нормальный мужик, а не педик, ты должен дать мне по морде.
        Он ударил меня немедленно. Удар был быстрый, неплохо поставленный - чувствовалось, что он умел драться. Но он немножко не попал - промазал, потому что я уклонился. Еще удар - и еще промах. А потом я побежал.
        Он бежал за мной - пыхтел молча за моей спиной и никак не мог меня схватить. Мы мастерски отработали двухсотметровку, потом я резко ускорил бег, оторвался от него и нырнул в хорошо знакомую мне подворотню.
        Это было именно то, на что я рассчитывал. В небольшом, наглухо закрытом внутреннем дворике не было ни души.
        Человек вбежал в подворотню через несколько секунд и я тут же сбил его с ног. Он покатился по земле, черный парик слетел с него и обнажил светлые, коротко стриженные волосы.
        - Как вы смеете! - крикнул он высоким, ломающимся голосом. - Почему вы избиваете меня? Вы негодяй! Немедленно оставьте меня в покое!
        - Не ломай комедию, историк, - сказал я. - Как тебя зовут - Вальдес, кажется? Я вижу тебя третий раз в жизни, но мне почему-то кажется, что ты - плохой дяденька. Если я еще раз увижу тебя, я тебе голову сверну. И не крутись рядом с Лурдес. Исчезни из нашей жизни, и проживешь долго и счастливо.
        Он вскочил на ноги, отряхнул штаны. Смотрел на меня с такой ненавистью, что не по себе становилось. Он был здоровенным детиной - с меня ростом, а грабли у него отличались поистине гигантским размером. Наверное, он мог гнуть гвозди пальцами. Историк… Знаем мы таких историков.
        - Я убью тебя прямо сейчас, - сообщил он мне.
        - Начинай, - флегматично предложил я.
        Мы дрались, наверное, не меньше минуты. Неплохой результат для Вальдеса - непрофессионального бойца. Один раз он даже умудрился попасть кулачищем мне в грудь, и скажу вам, это было неприятно. Но через минуту, в сущности, все было кончено. Вальдес стоял на четвереньках и харкал на землю кровью. Сам виноват, нечего было нарываться.
        Я наклонился над ним и отодрал его фальшивые усы и бороду. Сковырнул с его носа приклеенную горбинку. Он не сопротивлялся. Он приходил в себя. Ему здорово досталось.
        - Я был не прав, - сообщил я. - Не прав в том, что счел тебя безобидным придурком, который по глупости сует нос в мою жизнь. А сейчас я почему-то решил, что ты действительно хочешь убить меня. Ты ведь уже убивал людей, Вальдес?
        - Нет…
        - Убивал, убивал! Конечно, убивал. Даже я - милый и добрый парнишка - убивал людей. А уж такой гадкий тип, как ты, просто создан для убийства. Скажи честно - ведь это ты убил свою невесту - ту, о которой ты так слезливо рассказывал моей девочке Лурдес? Небось, и в тюрьме ты уже успел посидеть, историк?
        - Подонок, - просипел он. - Какой же ты подонок…
        - Значит так, - я достал из сумки дешевенький автоматический фотоаппарат. - Поверни-ка ко мне свою мордашку. Ну, быстрее!
        - Зачем?
        - Хочу иметь твою фотку на память. Поставлю ее на стол - буду вспоминать, как приятно мы провели с тобой время. А будешь безобразничать - подарю твой портрет полицейскому управлению.
        - Нельзя… - Он довольно шустро пополз прочь от меня. - Нельзя меня…
        - Можно тебя. - Я шел за ним и проверял, не разрядились ли батарейки в фотоаппарате. - Тебя можно, Вальдес. Ты даже не представляешь, как тебя можно! Поверни сюда свою морду, или я разозлюсь так, что похороню тебя прямо в этом дворе!
        - Ты ничтожный грешник! Дрянь! Да ты хоть знаешь, кто я такой?
        - Ты придурок.
        - Я буду пытать тебя, вынесу тебе справедливый приговор и сожгу тебя на костре! Живьем! - выкрикнул он.
        Эта идиотская фраза окончательно доконала меня. Я опрокинул его набок ударом ноги и начал нажимать на кнопку фотокамеры. Вспышка озаряла его бледное длинное лицо раз за разом. Он болезненно вскрикивал и закрывал глаза руками.
        - Что, яркий свет тебе не нравится? - крикнул я. - Может быть, ты вампир? Как насчет чесночка и серебряной пули, а, Вальдес?
        Я не подозревал, насколько далек от истины. Не знал о том, что существует в мире тварь, по сравнению с которой вампир мог показаться невинным крысенком. Имя этой твари было Вальдес, и сейчас он валялся передо мной в пыли - униженный и обгаженный. Я не представлял, насколько велико унижение его - могущественного инквизитора, повелевающего жизнями людей Светлого Мира. Но что мог он сделать мне здесь - в нашем мире, лишенный своего волшебного дара - вытягивающихся рук и ног? Я не знал о нем ничего. И не воспринимал его всерьез.
        И напрасно. Очень скоро мне пришлось пожалеть об этом.
        Я убрал камеру в сумку, застегнул "молнию", и присел на корточки рядом с Вальдесом.
        - А вот сейчас начинается самое интересное, - сказал я. - Ты расскажешь мне немножко про себя. Кто ты такой, какого черта ты шпионишь за мной и Лурдес. Ты расскажешь и постараешься не врать…
        В этот момент неожиданно случилось несколько вещей, прервавших мой допрос. В воротах раздался шум мотора и показался синий нос въезжающей полицейской машины. Мой пленник, вместо того чтобы начать истошно орать и звать на помощь, выхватил откуда-то здоровенный кривой нож и попытался меня зарезать. К счастью, у него это не получилось - я прыгнул в сторону как среднеазиатский тушканчик. Не люблю, когда в меня тыкают ножами, да еще и кривыми. Но больше ничего сделать я не успел, потому что Вальдес воткнул нож прямо себе в предплечье. Неглубоко, но достаточно, чтобы на лезвии ножа появилась блестящая алая капля крови. И в этот момент Вальдес исчез.
        Исчез начисто - словно и не было его никогда.
        Полицейская машина ввалилась во дворик, навоняв бензиновым перегаром, дверь ее открылась и оттуда вывалился толстяк Жуан Ортега. На самом деле его звали Хуан, но он, как истинный каталонец, всегда требовал, чтобы его называли Жуаном. Хотя на каталонском языке ничего кроме своего имени не знал.
        - Ты чего, Мигель? - спросил он. - Гашиша накурился?
        - С чего это ты взял?
        - Вид у тебя совершенно обдолбанный. Тебе что, кирпич на голову упал?
        Да, будет тут вид, когда на твоих глазах человек растворяется в воздухе.
        - Все нормально, Жуан. Ты чего приехал?
        - Тебя арестовывать.
        - Меня? - Я поднял руки к небу. - Меня - цвет нации?! И не одной! Это невозможно.
        - Ладно, Мигель, кончай дурака валять. - Жуан поправил ремень, над которым нависал круглый живот, обтянутый форменной полицейской рубашкой. - Чего ты натворил? Тут тетка, которая мороженое продает, кричала, что ты напал на кого-то.
        - Пошла она к черту, дура!
        - Может, в участок съездим? Оформим? А то ведь она покою не даст.
        - И ты пошел к черту.
        - Э! - Жуан покачал пальцем. - Это ты напрасно, Гомес! Я, знаешь ли, офицер при исполнении…
        - Ладно, - миролюбиво сказал я. - Вечером зайду к тебе в гости. В картишки перекинемся. Бутылка виски с меня.
        - Подвезти?
        - Сам дойду.
        Жуан плюхнулся в машину, закрыл дверь и укатил. Хорошо иметь в соседях полицейского. Впрочем, в маленьких городках все местные знают друг друга.
        Итак, странный тип по имени Вальдес исчез. Я надеялся, что он провалился в ад, там ему самое место. Я даже ожидал, что на фотографиях, сделанных мной, не будет его лица - как бывает в тех случаях, когда пытаются сфотографировать призрак. Но нет - снимки получились четко, со всеми подробностями его мерзкой физиономии.
        Все это дело произошло в понедельник, а в субботу я планировал приехать к Лурдес, потолковать с ней начистоту и объяснить, с каким отвратительным типом она общается. Мне почему-то казалось, что она иногда встречается с ним тайком от меня.
        Но я опоздал. Лурдес исчезла.

* * *
        В пятницу мне домой позвонила Вероника, подружка Лурдес, которая училась с ней в одной группе.
        - Привет, Мигель, - сказала она. - Лурдес у тебя?
        - Нет. А что такое?
        - Она не ходит на занятия. Ее вообще нигде нет. Я думала, она поехала к тебе.
        - Как давно она исчезла? - спросил я. Телефонная трубка в моей руке задрожала, самые дурные предчувствия охватили меня.
        - Ее нет со вторника.
        - Надо позвонить ее родителям в Валенсию. Ты знаешь их телефон?
        - Я уже звонила им полчаса назад. Ее там нет.
        - Плохо дело, - мрачно сказал я. - Мне кажется, ее похитили.
        - Что? - закричала в трубку Вероника. - Что ты за глупости говоришь, Мигель? Кому нужно ее похищать? За нее даже выкуп некому заплатить, с ее-то родителями-пропойцами! Она, наверное, зависла где-нибудь - сорвалась, вспомнила старые свои привычки… Появится снова через недельку.
        - Ее похитили, - упрямо повторил я. - Слушай, Вероника, у вас в университете не появлялся такой верзила со светлыми волосами и нежным голосом? Ему лет сорок пять, но выглядит он молодо и спортивно…
        - Это Вальдес? - она сразу поняла, о ком идет речь. - Ты про него говоришь?
        Я тихо выматерился - по-русски, чтобы не поняла Вероника. Ведь чувствовал я, что Лурдес крепко сядет на крючок сладкоголосого гада. Сам был виноват - раньше мне нужно было спохватиться.
        - Ты знаешь Вальдеса? - спросил я.
        - Он часто ждал ее после занятий в последнюю неделю. Она говорила, что это ее знакомый, историк. Я как-то спросила ее откровенно, не собирается ли она бросить тебя, Мигель? Она сказала - нет. Сказала, что у нее с Вальдесом нет никаких интимных отношений - только дружественные и даже в большей степени деловые. Она, кажется, делала для Вальдеса какую-то работу по лингвистическому анализу. Она взяла в библиотеке кучу книг по диалектам старонемецкого… Ты думаешь, ее исчезновение как-то связано с этим самым Вальдесом?
        - Именно так и думаю. Ты знаешь про него еще что-нибудь? Адрес, телефон?
        - Нет, конечно. Мигель, надо заявить в полицию?
        - Ничего пока не делай, - сказал я. - Я свяжусь с нужными людьми. Если понадобится - и с полицией тоже. Я срочно начну поиски.
        Первым делом я пришел к Диего Чжану и рассказал ему все, что случилось. Выложил перед ним фотографии с физиономией Вальдеса.
        - У меня есть знакомые в полиции, - сказал я. - Надо проверить эту морду - наверняка она есть в их архивах.
        - Кто у тебя в полиции? Пончик Жуан? - Диего собрал фотографии и аккуратно сложил их в конверт. - Жуан хорош только в деле поедания омлета. Я сам прозвоню эти снимки по своим каналам. И еще я позвоню сэншеню Коробову.
        Диего всегда называл Демида так уважительно - сэншень, что по-китайски означает "господин" или даже "хозяин". Я твердо был уверен тогда, что господин Коробов вряд ли соизволит появиться собственной персоной в Испании из-за такой мелочи, как исчезновение какой-то там Лурдес Бласко. Я ошибался. Можете представить свое изумление, когда уже через сутки ко мне домой заявились лично Демид Коробов, Ван Вэй и даже Ань Цзян! С Анюткой мы обнимались-целовались, наверное, не меньше получаса. К сожалению, у нас не было времени для того, чтобы разводить сантименты. Пришел Диего и принес распечатки из полиции.
        Так собрался наш штаб по спасению Лурдес.
        Первая же информация, полученная нами из полицейского архива, оказалась удручающей. Человек, называющий себя Вальдесом, по данным полиции, был убит в драке с арабами пять лет назад. Правда, тело его так и не было найдено, но по показаниям некоего Хамида Аль-Рашида, оное тело было разрублено на куски и скормлено собакам.
        Представляю, как сумел досадить арабам Вальдес, если они подвергли его такой специфической казни. В действительности этого человека звали Диего Санчес, он родился и вырос в Андалусии, был довольно известным мастером по реставрации старинных кузнечных изделий. Жил себе спокойно, никого, вроде бы, не трогал. А в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году вдруг взял и убил свою сожительницу, а заодно и ее приятеля-ливанца. Одна жуткая подробность: он живьем содрал с них кожу. Такой вот оказался кровожадный кузнец. В полицейской характеристике имелась особая отметка, что Санчес полностью сдвинут на средневековой инквизиции, считает, что в Испании нужно ввести ее снова, дабы «искоренить грех и ересь». Даже эту кличку - Вальдес - он дал себе в честь знаменитого Великого Инквизитора. А еще Санчес всей душой ненавидел негров и арабов - был, проще говоря, отъявленным расистом.
        Однако же, все умственные сдвиги Диего Санчеса не помешали признать его вменяемым, и шесть лет он провел в тюрьме. Шесть лет - на удивление небольшой срок для столь тяжелого преступления. Впрочем, прожил он после того, как вышел из тюрьмы, недолго - всего две недели. Видимо, он испортил в тюрьме отношения с арабами окончательно, потому что они начали на него настоящую охоту, и, как я уже говорил, через две недельки пристукнули.
        Вот и вся история Вальдеса. Была в ней только одна большая неувязка - то, что Вальдес, он же Диего Санчес, был жив. Он существовал на нелегальном положении, но был жив, и в этом не приходилось сомневаться. Он каким-то образом обманул и арабов, и полицию, записав себя в мертвые. Наверное, так ему было удобнее обстряпывать свои грязные делишки.
        Что это были за дела? Чем он занимался? Где он прятался о всего мира? Зачем ему понадобилось похищать именно Лурдес? Всего этого мы не знали. Единственное, что могло дать хоть какую-ту пищу для догадок - записи Лурдес - те, что она делала в течение последних недель. Я хотел почитать их, но гад Демид немедленно конфисковал их для исключительно секретного пользования. И, судя по всему, был немало удивлен их содержимым.
        - Что-то давненько не бывал я в Севилье, - заявил он. - Похоже, что там можно найти кое-что интересное для нас. Пожалуй, мы съездим туда на недельку.
        - Все вместе? - обрадовался я.
        - Нет. Ты и Диего останетесь здесь. Вы там ни к чему.
        - Ну хоть Анютку мне оставьте! - взмолился я. - А то я тут помру от горя и одиночества.
        И я остался с Анюткой.
        Демид с Ваном распутешествовались не на шутку. Время от времени они звонили нам по телефону - то из Андалусии, то из Германии, то из Бельгии… Неплохо они устроились - катались по всей Европе, а мы в неизвестности и ожидании куковали в Эмпанаде. Интересно, кто их финансировал? Господь Бог?
        Так или иначе, через три недели эта парочка снова появилась на моем пороге.
        - Друзья мои, - торжественно произнес Ван Вэй. - Нам удалось узнать, где находится Вальдес. И через два дня, после некоторых приготовлений, мы начинаем операцию по спасению Лурдес! Для этого нам придется переместиться в одно весьма отдаленное место…
        - И куда же мы переместимся? - полюбопытствовал я. - В Бельгию? Или может, в Австралию?
        - В другой мир, - сказал Демид. - В один из тонких миров.
        ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
        Демид: эволюция Вальдеса (как стать длинноруким)
        ГЛАВА 1
        Приветствую вас, друзья. Это снова я, Демид Коробов. Я расскажу вам, каким образом Вальдес попал в Светлый Мир, как умудрился изгадить его до неузнаваемости, и зачем он это сделал.
        Миша Гомес любит обвинять меня в том, что в речи своей я тяну кота за хвост, рассказываю нудно и долго. Наверное, это действительно так, и непоседе Гомесу тяжко выслушивать мои долгие обстоятельные объяснения. Он принадлежит к тем людям, которые слышат только то, что хотят услышать, и пропускают все остальное мимо ушей. Я не могу себе такого позволить. Я отвечаю за жизни людей, связанные со мной тысячей невидимых нитей, в том числе за жизнь того же Миши. Я не хочу, чтобы эти люди (любимые и уважаемые мной, смею заметить) отправились на свет раньше того времени, что предписано им в Золотой книге Небес. И поэтому я тщательно собираю факты, взвешиваю их и анализирую. Порою в голове моей так тесно от разнообразной информации, что я начинаю сходить с ума. Моя покойная мама страдала шизофренией. Иногда мне кажется, что я тоже шизофреник - потому что то, что происходит в моей жизни, может привидеться только в бреде сумасшедшего. Но такова уж моя профессия - разгребать навоз, составленный из паранормальных человеческих жизнеотправлений. Мне кажется, что иногда у меня получается довольно неплохо. Иллюзии,
иллюзии…
        Вам может показаться невероятным то, что я знаю и описываю в своем рассказе интимные подробности из жизни Вальдеса. Подробности, которые мог знать только он сам. "Ты со свечкой над ним стоял?" - спросите вы меня. "Стоял", - отвечу я вам. Главное - держать свечку правильно, под нужным углом. Сбор информации - своеобразная штука. Не спрашивайте меня, как я это делаю - все равно не поверите.
        В нашем мире Диего Санчес не отличался паранормальными способностями. Как я уже говорил, он был почти обычным человеком, если не считать того, что был он садистом и законченным негодяем. Но сам Вальдес так не считал. Само собой, Вальдес полагал, что он - просто воплощение справедливости. И лишь отвратительное общество двадцатого века, позабывшее о страхе перед Богом и инквизицией, не дает ему занять то место, которого он заслуживал.
        Итак, через шесть лет Вальдес вышел из тюрьмы. Всего шесть лет - неплохо, если учесть, что ему дали десять, и скостили четыре за примерное поведение. Всего шесть. Но эти годы не показались ему короткими.
        Честно говоря, Вальдес не слишком боялся тюрьмы. Он был человеком суровым, пролетарского происхождения, мог довольствоваться минимумом еды и жизненного комфорта. К тому же, он не опасался обитателей тюремных камер, потому что знал, что может без труда избить до полусмерти любого, кто посягнет на его честь.
        И вот в этом он просчитался. Вальдес действительно мог дать отпор любому - если тот действовал в одиночку. Но Вальдес плохо знал коллективную жизнь. Он был законченным индивидуалом и предполагал, что закономерности индивидуального существования распространяются и на места тюремного заключения.
        Он просчитался. Я как-то раз сам умудрился попасть в тюрягу, смею вам признаться. И могу вам сказать уверенно: в тюрьме нет ничего личного, хоть в какой-то степени приватного, защищенного от того, что какое-либо человеческое дерьмо может посягнуть на это. А дерьма в тюрьме хватает -более чем. Чтобы заслужить право на личное, нужно подняться достаточно высоко. Я почувствовал это правило на своих отбитых костях очень скоро. И Вальдес тоже почувствовал это.
        Уголовники отнеслись к нему плохо. И основной причиной этого было то, что значительная часть постоянных обитателей тюрьмы была не кем иными, как арабами. Откуда-то они уже знали о том, что Вальдес сдернул живьем кожу с ливанца Хакима Окама, стянул с него шкуру как чулок. Им очень не понравилось это. Кажется, они собирались сделать то же самое с Вальдесом. Они не успели это сделать, но досталось ему изрядно.
        В первую же ночь на него набросили одеяло и избили. Утром он едва встал, но на коже его не было даже синяков. Те, кто бил его, действовали грамотно - удары их проникали глубоко и повреждали в основном внутренние органы. На вторую ночь повторилось то же самое, но Вальдес нашел в себе силы встать и почистить зубы. Вероятно, он должен был умереть на третью ночь, но судьба вмешалась и отстранила его кончину властной рукой - Вальдеса положили в местную тюремную больничку. Он провалялся там неделю, а потом его привели к начальнику тюрьмы.
        Начальник тюрьмы Колменарес был маленьким, пузатым человеком с большими белыми руками и пушистыми усами. Он сильно потел, несмотря на то, что в комнате работал мощный вентилятор. Лицо его почему-то показалось Вальдесу знакомым.
        - Садись, Вальдес, - сказал Колменарес и начал перелистывать дело, лежащее на его столе. Молча листал его минут десять, дымил сигареткой. - Так-так, - наконец произнес он. - Вальдес, значит? Вальдес собственной персоной. Добро пожаловать в наше веселое заведение.
        - Откуда вы знаете, что меня зовут Вальдес? - спросил человек, величавшийся не иначе, как Диего Санчес - с той самой минуты, как попал в руки официального правосудия.
        - Я помню. Все помню… - сказал начальник. - У меня хорошая память. Двойное убийство с применением пыток… Что-то маловато тебе дали, Вальдес! Кто-нибудь из дружков-сатанистов подсуетился? Помог тебе?
        - Нет у меня никаких дружков. Я не сатанист, я католик. Правильный католик.
        - Правильный, говоришь? И как же правильному католику придет в голову сделать такое? - Начальник перелистнул страницу дела, перечитал некоторые подробности истязаний, вспотел еще больше, прервался, ослабил галстук и расстегнул две пуговицы на воротнике. - Да ты просто мясник, Вальдес.
        Вальдес молчал, опустив голову. Потом сказал:
        - Он был наркоманом, этот чертов Хаким. Он сидел на игле и посадил на иглу мою девчонку. Кроме того, он был арабом. Мусульмане едва не сгубили нашу страну сотни лет назад. И теперь они снова пожирают ее.
        - Окам не был наркоманом, не придумывай. Он был добросовестным студентом и приличным парнем. Больше того, он не был мусульманином, так я тебе скажу, Вальдес. Окам был чистой воды христианином. Среди ливанцев много христиан. Это для тебя новость?
        - Это не важно! Эти уроды могут притворяться христианами, но на самом деле они свиньи… беспородные грязные свиньи, относящиеся с высокомерием к нам, жителям страны Испании. Инквизиция была права! Тогда с ними не церемонились - с морисками, с мудехарами. Это было сотни лет назад, но не так уж и давно, если подумать. Инквизиторы знали свое дело, и порядка было куда больше…
        - Понятно говоришь… А девчонку-то ты за что? Она же испанка.
        - Дьявол попутал… - Вальдес часто заморгал. - Я не хотел делать этого. Я не должен был этого делать. Это дьявольское наваждение…
        Он врал. Сейчас он вспомнил, с каким удовольствием засунул ей в вагину грушу с расходящимися лепестками и начал поворачивать винт. Как она кричала и как кровь вытекала из нее. Это было прекрасно. Это были самые острые ощущения в его жизни. Самые лучшие…
        - Я раскаиваюсь, господин Колменарес, - произнес Вальдес самым искренним голосом, на какой был способен. - Все это было безумием, состоянием аффекта. Это было ужасно. Я не могу спать по ночам, когда вспоминаю этот кошмар…
        (Я не могу заснуть, потому что возбуждаюсь, когда вспоминаю это. Это было прекрасно.)
        - Состояние аффекта, говоришь? - пробормотал начальник. - Будем надеяться, что это было так. - Он захлопнул папку и посмотрел Вальдесу в глаза. - Я слышал, что у тебя там появились проблемы с нашими алжирцами? Похоже, что ты не очень-то ценишь свою жизнь, Вальдес. Почему ты сразу не сообщил администрации о том, что тебя избивают? Мечтаешь быть замученным до смерти и перейти в ранг святых великомучеников? Перестань, Вальдес. В наше время это неактуально.
        - Хорошо, я сообщаю вам, что меня избивают. И еще я думаю, что меня скоро убьют. Вы можете спасти меня? Такое возможно в принципе?
        - Сможем, если захотим. Хочешь знать, откуда я тебя помню, Диего Санчес?
        - Откуда?
        - Ты родом из Новено?
        - Да. - Вальдес вспомнил маленький городок, в котором родился и вырос. - Вы тоже оттуда, господин Колменарес? - догадался он наконец-то.
        - Да. Я помню твоего отца, Рауля Санчеса. Мы пили с ним кальвадос по пятницам. Когда он погиб? В шестьдесят седьмом?
        - В шестьдесят восьмом. Четырнадцатого ноября.
        Вальдес вспомнил этот день. Говорят, смерть его отца была следствием нарушения техники безопасности. Не выдержала старая ограда на строительных лесах и Рауль Санчес протаранил головой бетонную площадку далеко внизу. Череп его треснул как арбуз, уроненный на асфальт. Диего было тогда тринадцать лет, но он хорошо помнил эти бело-розово-красные осколки. Раскололся арбуз и из него вытекло много алого сока. Вальдес облизнулся. Откуда он мог помнить, он ведь не видел этого? Все это произошло без него. Отца он увидел уже в гробу, когда голова его была собрана и приведена в приличный вид специалистом по похоронным делам.
        Юный Диего не видел этого. Он сам придумал все это. Он представлял себе это и почему-то получал при этом удовольствие. Отец наказывал его, наказывал жестоко. И когда тринадцатилетний Диего засыпал ночью в своей кровати, он представлял череп отца, расколовшийся как арбуз, и хихикал.
        Бог наказал отца за то, что он несправедливо обходился с Диего. И так же будут наказаны все, кто несправедливо обойдется с Вальдесом в будущем. Вальдес верил в это.
        - Твой отец был хорошим и приличным человеком, - сказал господин Колменарес. - Если бы он не погиб так рано, может быть, он успел бы сделать что-то приличное и из тебя. А может быть и нет. Так или иначе, из тебя получилось порядочное дерьмо, Диего. И мне это особенно обидно, потому что мы с тобой земляки. А если ты - мой земляк, то это значит, что я должен как-то помочь тебе. Как ты думаешь?
        - Вы хороший человек! - с горячностью произнес Вальдес. - И вы - испанец. Эти чертовы мудехары…
        - Прекрати нести свой расистский бред. - Начальник тюрьмы скривился. - Что ты умеешь делать, парень?
        - Я механик. Я ремонтирую машины.
        - Все механики у нас здесь - алжирцы. Не думаю, что ты захочешь работать в их компании. Может быть, ты смыслишь что-нибудь в выращивании цветов? Нам нужен садовод…
        - Я кузнец, - сказал Вальдес. - Я могу выковать все, что угодно.
        - Вот как? - В заплывших глазках Колменареса появилась искорка интереса. - Похоже тебе повезло, парень. У нас тут сидел некий Пепе Хромой, взломщик сейфов. Он был неплохим кузнецом. Знаешь, таким настоящим, не из этих, современных. Он работал по старинке. Он оборудовал здесь кузницу, теперь она простаивает.
        - Я хороший кузнец, господин Колменарес. - Во рту Вальдеса пересохло от волнения. - В последние годы я неплохо зарабатывал. У меня было много заказов…
        - Пепе Хромой тоже хорошо зарабатывал, - Колменарес качнул головой. - В Испании всегда есть спрос на настоящие кованые изделия - решетки для камина, ограды и прочее. Конечно, Пепе приходилось делиться своей выручкой, сам понимаешь… - Начальник тюрьмы ухмыльнулся, расправил пальцем усы. - Но ему кое-что оставалось. Когда он освободился год назад, он унес в своем клювике кое-что. До сих пор он пишет мне поздравительные открытки на каждый маломальский праздник. Пишет, что больше не ломает сейфы, ведет приличный образ жизни. У него хорошие руки, и теперь он действительно остепенился. Можешь мне не поверить, но каждый исправленный нами человек - радость сердцу.
        - Вы можете мне не платить совсем! Только разрешите работать…
        - Ладно. Увидим, каким ты окажешься кузнецом. Тут многие пробовали до тебя. Увидим…
        Так Вальдес стал работать кузнецом. Нечего и говорить о том, как он работал. Пепе Хромой ему в подметки не годился. Начальник тюрьмы был очень доволен.
        Это и спасло жизнь Вальдеса. В общую камеру он больше не вернулся. Он оборудовал себе спальное место в кузнице и ночевал там. Наверное, это было нарушением тюремного распорядка, но Колменарес делал исключения для хороших работников - тех, кто трудился на него. Начальник тюрьмы прекрасно понимал, что лучше допустить вариации на тему внутреннего режима, чем лишиться такого хорошего кузнеца, как Вальдес. К тому же Клменарес имел большой опыт общения с заключенными и давно определил для себя, что Вальдес не относится к лицам, склонным к побегу.
        Первый год прошел для Вальдеса в относительном затишье. Он трудился и спал в кузнице. Он много работал, старался работой заглушить тоску. Скоро он стал поистине незаменимым человеком в тюрьме, имевшей собственное производство. Мастера приходили к нему для того, чтобы посоветоваться, как лучше изготовить ту или иную деталь. Вальдес не отказывал в помощи никому. Он питался в общей столовой. Таким образом, он не был выключен из общей жизни тюремного сообщества. Конечно, он предпочитал общаться с испанцами, но был ровен и доброжелателен со всеми - в том числе с арабами и пакистанцами. Он уже понял, что оголтелый расизм - не лучшее средство для того, чтобы выжить в тюрьме.
        Вальдес уже окончательно решил, что проклятые мудехары отвязались от него, и он спокойно проживет в своей кузнице весь положенный ему срок. И снова он ошибся. Все случилось в ту неделю, когда отсутствовал Колменарес - уехал то ли в отпуск, то ли в командировку. В столовой к Вальдесу подошел пакистанец по имени Зейбак и тихо сказал ему на ухо:
        - Дело есть, кузнец.
        - Какое?
        - Надо кое-что припрятать в твоей кузнице. Пока Колменареса нет, мы закинем тебе пару пакетов. Тебя шмонать не будут. Два процента с навара - твои.
        Вальдес отлично понимал, о чем идет речь. Наркотики. В лучшем случае - марихуана, но вероятнее всего, что-то покрепче. В предложении, которое сделал ему пак, не было ничего необычного. В какой-то мере это было даже жестом дружбы, признаком того, что его начали считать своим человеком. Была только одна загвоздка: сам Вальдес не считал себя своим среди этих людей и своим для них становиться не собирался.
        К тому же, наркотики… Вальдес ненавидел эту дрянь.
        - Извини, парень, - сказал он как можно миролюбивее. - Ничего не получится. Я говорю: нет.
        - Ты чего, сдурел, кузнец? - горячо зашептал Зейбак. - Я тебе сказал, что все нормально будет. У тебя там не то что пару пакетов - тюк можно спрятать, и не найдут. Ну хочешь три процента?
        Вальдес нахмурился. Вряд ли ему предлагали сотрудничество. Его просто подставляли - вот оно что! Подсунут ему наркотики, а потом его же и заложат. И тогда закончится его спокойная жизнь в кузнице. Чертовы паки!
        - Нет, - сказал он. - Я верующий человек, христианин. Я не могу иметь дела с наркотиками. Я не буду больше об этом разговаривать.
        А говорить пришлось. На следующий день Вальдес имел беседу уже сразу с тремя паками и одним алжирцем. Разговор протекал нервно, Вальдесу еще не угрожали, но давили на него совершенно явно. Он снова сказал свое "нет".
        К нему пришли вечером.
        Это было странным - вечером все заключенные, кроме Вальдеса и пары расконвоированных должны были находиться в режимной зоне. Наверное, у паков были свои связи в охране. И теперь, когда не было Колменареса, они воспользовались этим.
        Когда пятеро один за другим вошли в кузницу, Вальдес уже закончил работать и собирал инструменты. Последним зашел Зейбак. Он закрыл дверь в кузницу и задвинул за собой засов. Он нехорошо ухмылялся.
        - Мы принесли товар, кузнец, - сказал он. - Припрячь-ка его.
        - Я отказался, - тихо произнес Вальдес. Холодное бешенство зрело в нем.
        - Ты отказался. Поэтому ты не получишь своей доли. Ты будешь просто кладовщиком. Бесплатным. Прячь товар, придурок. Будешь дергаться - замочим…
        Они были твердо уверены в себе - их было пятеро против него одного. Но Вальдес уже не боялся. Хорошо, что они пришли сюда. Хорошо, что ои заперли дверь и отрезали себе путь к отступлению. Потому что они не должны были уйти безнаказанными.
        - Вы - ничтожные грешники, - сказал Вальдес. - Убирайтесь к дьяволу.
        Двое бросились на него одновременно, выставив перед собой ножи. Вальдес побежал в угол кузницы - туда, где были сложены инструменты. Он наклонился, один из паков ударил ножом его в бок, но опоздал. Вальдес выхватил из кучи железяк металлический предмет, напоминающий крышку для кастрюли, и отбил удар. Потом он парировал выпад второго пакистанца. Предмет этот был самодельным щитом - Вальдес выковал его только вчера. Чувствовал, что щит ему пригодится.
        Вальдес выпрямился в полный рост. В левой руке его теперь был щит, в правой - длинный и толстый прут из железной арматуры.
        - Я готов, нападайте, - сказал он.
        Все пятеро дружно захохотали. Вальдес был смешон. Что он мог сделать против них?
        Драка длилась недолго. Вальдес не просто отбил своим щитом ножи - он выбил их из рук нападавших. А потом начал орудовать прутом.
        Когда он уложил двоих самых сильных, остальные бросились бежать к двери. Но засов не открывался - он имел блокирующую защелку и теперь только сам Вальдес мог открыть его. Еще двое бросились на него с двух сторон, напали, как звери, загнанные в ловушку. Вальдес не спешил. Он постарался переломать им руки и сделал это достаточно успешно. Последним остался Зейбак. Он упал на колени, прижался лицом к двери, расставил руки, вцепился ногтями в деревянные доски. Плечи его тряслись.
        Резкий запах заполнил кузницу. Похоже было, что чертов пак обмочился от страха. Вальдес стоял и смотрел на спину Зейбака. Он представил, как делает шаг вперед, взмахивает железным прутом и проламывает затылок проклятого грешника.
        Вальдес не сделал этого.
        - Снимай штаны, свинья! - проговорил он.
        Зейбак задрожал, понял, что сейчас над ним совершат насилие противоестественным образом. Среди сидевших в тюрьме паков это считалось равносильно смерти.
        - Пожалуйста, не надо, господин Вальдес! - пролепетал Зейбак. - Мы уйдем, мы больше не будем трогать вас. Мы просим прощения…
        Железная палка тут же ударила его по спине. В спине что-то хрустнуло.
        - Я тебе сказал, подонок! Спускай свои вонючие штаны!
        Зейбак медленно, осторожно повернул голову и оглянулся. Он надеялся, что товарищи его убиты или хотя бы потеряли сознание. Что они не увидят его унижения. Но нет - они корчились с переломанными костями, но все же глядели на него. Вальдес рассчитал все точно.
        - Видит Аллах, я не хотел этого! - завопил парень и спустил штаны.
        - Встань, - приказал Вальдес. - Повернись ко мне спиной.
        Зейбак повиновался, что ему еще оставалось делать? Повернулся и представил общему обозрению свои волосатые ягодицы.
        - Нагнись.
        - Нет, прошу вас!..
        - Нагнись, - сказал Вальдес совсем тихо, но от этого шепота пакистанцу стало страшно так, как не было никогда в жизни. Он нагнулся, оперся руками на колени. В этот момент Вальдес щелкнул засовом, ударил ногой в дверь и она распахнулась. Зейбак с ужасом увидел, что к двери бегут охранники в сопровождении нескольких арабов. Он стоял в неприличной позе и смотрел на них выпученными глазами.
        - Что испугался, свинья? - произнес Вальдес. - Я знаю, что ты подумал, испорченный парень. Но я не трахаю людей своего пола, тем более не трахаю свиней. Я не гомик и не зоофил. Я просто хочу слегка надрать тебе задницу.
        Он размахнулся и ударил арматурным прутом. Зейбак с визгом пробежал несколько шагов и упал лицом на землю. Его белые ягодицы залила кровь.
        В тот же момент охранники налетели на Вальдеса и закрутили ему руки за спину.

* * *
        Колменарес вернулся в тюрьму на следующий день. Вальдеса привели к нему из карцера в наручниках.
        - Ну, что за дерьмо ты там устроил, Вальдес? - поинтересовался начальник тюрьмы. - Снова принялся за свои садистские штучки?
        Вальдес дышал тяжело. Больно ему было дышать, охранники хорошо отмутузили его в карцере. Но, по крайней мере, это были испанцы, а не арабы или паки. Вальдес признавал их право бить его.
        - Эти негодяи сами пришли ко мне, господин Колменарес, - сказал он. - Они хотели, чтобы я участвовал в их грязных делишках, но я отказался. Я мог бы убить их, это было нетрудно. Но я не совершил этого греха. Я никогда не совершу этого греха, господин Колменарес. И я спас их души - не дал им совершить смертный грех, не дал им убить себя. Я просто оборонялся. Они неразумны, тупы и примитивны, но все же они не заслуживают того, чтобы совершить новое убийство. Я подумал, что для них сломанная рука лучше, чем проклятие, ложащееся на убийцу. Я заботился об их душах…
        - Вот как? - Колменарес усмехнулся. - Знаешь, кто ты, Вальдес? Ты законченный садист. Можешь говорить мне правильные слова, но я-то знаю, кто ты такой, читаю это в твоих глазах. И я могу сделать так, что получишь еще три года. А может быть, и шесть. А может быть, и все десять. Что ты думаешь на этот счет?
        - Поступайте, как хотите…
        - Чем ты их бил? - Начальник осмотрел железный прут, лежащий на его столе в целлофановом пакете. - Симпатичный обрезок строительной арматуры. Даже не заточен. Да ты действительно везучий, Вальдес! Пожалуй, я не смогу трактовать эту палочку как специально изготовленное холодное оружие. А чем ты защищался? Говорят, у тебя там какой-то щит самодельный был? О, какая забавная чугунная крышка для жаровни! Килограмма на четыре, пожалуй, не меньше. Я ее заберу - как раз такая мне нужна на кухне. Ты сильный парень, Вальдес. Пятеро на одного, говоришь? Они все в переломах, а ты целехонький! Неплохо! Знаешь что? Это тебя удивит, но я не добавлю тебе срок. Малого того, дополнительные сроки получат все эти пятеро пакистанских придурков. А ты будешь работать в кузнице дальше.
        - Спасибо, господин Колменарес, - пробормотал Вальдес. У него защипало в глазах. Почему в его несчастной жизни так редко попадались люди, столь справедливые, как этот благородный тюремщик?
        - Знаешь, почему я так делаю? - Колменарес встал из-за стола, подошел к Вальдесу и цапнул его снизу за подбородок. - Потому что это место мое, и мне держать здесь порядок. И если я спущу пакам то, что они осмелились сделать вчера, то завтра испанцам здесь жизни не будет. А если я отдам им тебя, то тебя убьют завтра же. Ты мне нужен, кузнец. Поэтому я сделаю по-другому. Я отдам паков тебе. Ты сумеешь с ними разобраться?
        - Сумею, господин Колменарес. - Вальдес опустил глаза, чтобы не было видно его зрачков, вспыхнувших ледяным светом.
        Он сумел. Правда, в общую столовую он уже не вернулся - теперь еду приносили к нему прямо в кузницу. Но с другими заключенными ему приходилось иметь дело довольно часто. Теперь это были нарушители режима, провинившиеся перед администрацией - в основном пакистанцы и арабы, реже - африканцы. Их отдавали Вальдесу в ученики. По одному, и не надолго. Больше трех дней не выдерживал никто. Все они оказывались неспособными учениками. Они не привыкли трудиться в своей жизни, руки у них были вставлены не тем концом. И они были слишком тупы, чтобы понять, какая это важная вещь - соблюдение техники безопасности. Что же, по крайней мере, они сами были виноваты. Один уронил себе на ногу двухпудовую чугунную болванку, другой схватился за раскаленный стержень, причем обеими руками. Третий держался целых четыре дня, был осторожен как суслик в окружении змей, но в конце концов пролил масло на пол, поскользнулся на нем и напоролся спиной на крюк каминной решетки. Всякое случалось с учениками кузнеца. Вальдес уже не помнил всех. Тем более, что их становилось все меньше с каждым месяцем - тех, кто вел себя настолько
нагло, что попадал к нему в подмастерья. Они поняли, что делать этого не стоит.
        Теперь Вальдес стал лучше стал понимать, каким благом была инквизиция. Она была материализованным страхом, который заставлял людей жить по законам божьим. Даже если они и не верили в истинного Бога.
        Он привык жить так. Временами он даже чувствовал себя счастливым - как в те времена, когда жил с Кристиной и трудился в своей собственной мастерской. Вальдес работал много. Он освоил чеканку, и скань, и микросварку. Может быть, он даже стал бы неплохим ювелиром, если бы не его слишком большие руки, не позволяющие точно паять тонкие золотые проволочки. Чеканки и вазы, вышедшие из его рук, украшали кабинеты начальников тюремного управления всей южной Испании, в том числе и кабинет самого большого начальника. Поэтому господин Колменарес не слишком удивился, когда увидел, что Диего Санчес находится в списке заключенных, представленных к досрочному освобождению за примерное поведение.
        Вальдеса эта новость привела в ужас. Пожалуй, он остался бы в тюрьме и в кузнице еще на несколько лет. А может быть, и на всю жизнь. Это было его место. Здесь у него была хорошая работа. К тому же здесь он мог направлять грешников на путь истинный. Где еще он мог найти такое?
        - Господин Колменарес, - сказал он в тот день умоляющим тоном. - Я не хочу уходить. Нельзя ли как-нибудь отменить это распоряжение?
        - Шутишь? - Колменарес покачал головой. - Это юридическое решение, не имеющее обратной силы. Честно говоря, я тоже был бы не против, если бы трудился здесь и дальше. Я даже мог бы добиться твоего расконвоирования. Но если уж тебе так повезло, Вальдес, - иди на свободу. Надеюсь, ты больше не будешь сдирать кожу с девушек.
        Вальдес вышел из тюрьмы с тяжелым сердцем. Он боялся свободы. А еще больше он боялся, что его убьют.
        Крепкая дверь кузницы больше не защищала его.
        ГЛАВА 2
        Вальдес знал: то, что он вытворял с арабами в тюрьме, не останется тайной для их товарищей на воле. Он предполагал, что за пределами тюремной ограды ему подписан смертный приговор. Он заранее сделал многое, чтобы спасти свою жизнь. Он откровенно поговорил с Колменаресом об этой проблеме и тот честно помог ему. У начальника тюрьмы были возможности для этого. Через две недели после выхода из тюрьмы Диего Санчес должен был получить "чистые" документы и уехать сезонным рабочим в Португалию. Дальше Вальдес рассчитывал потеряться навсегда.
        В течение двух недель Вальдес прятался довольно удачно. Он вспомнил премудрости маскировки и изменил внешность, став усатым брюнетом. Он почти не выходил на улицу. И даже получил уже документы и ехал в свою гостиницу в такси, предвкушая, что завтра окажется в Португалии. Но судьба распорядилась по-другому.
        Видимо, в полицейском управлении у арабов были свои люди. И когда Вальдес забирал документы, он засветился. Самое ужасное состояло в том, что он не подозревал об этом.
        Его застали врасплох. Набросились на него впятером у двери в гостиницу. Опять впятером, только на этот раз Вальдесу нечем было защищаться. Ему прыснули в лицо из баллончика, оглушили, запихнули в багажник машины и повезли в неизвестном направлении.
        Когда Вальдес очухался, то обнаружил, что распят в лежачем положении на огромном черном камне. Ноги и руки Вальдеса были растянуты веревками, он мог шевелить ими, но о том, чтобы сбежать, и мечтать не приходилось. Стены помещения, в котором он находился, сплошь покрывали непонятные знаки, похожие на арабскую вязь. Горели факелы. Вокруг Вальдеса стояли пятеро мрачных типов в длинных белых хламидах, с бедуинскими повязками на головах. Они не скрывали своих лиц. Один из мужчин громко произносил что-то на гортанном языке, подняв руки. Вальдес не раз слышал молитвы на арабском языке. То, что звучало сейчас, не было молитвой, эти пятеро не обращались к Аллаху. Аллах не простил бы им такого святотатства.
        Вальдесу стало совершенно ясно, что сейчас он умрет. Но судя по всему, его должны были не просто убить. Над ним собирались совершить какой-то варварский обряд. Именно это больше всего возмутило Вальдеса и дало ему силы к жизни. Он не собирался сдаваться так просто.
        Он скосил глаза. На зернистой поверхности камня лежали несколько ножей необычной формы - с кривыми или волнистыми лезвиями. Наверное, их положили сюда в ритуальных целях. Интересно, каким из этих ножей его должны зарезать? Вальдес попытался дотянуться до одного из них пальцами. Получилось. Он осторожно пододвинул нож на сантиметр к себе… Никто из пятерых не обращал на него внимания. Еще два сантиметра. Еще один… Достаточно, Вальдес убрал руку.
        Похоже, что ритуал был не слишком длинным, и он завершался. Тот, кто читал заклинания, замолчал. Он медленно извлек из ножен, висевших у него на поясе, саблю. Поднял ее над Вальдесом, наклонился и замер на секунду - очевидно, для большей торжественности.
        Вальдес дотянулся до ножа и схватил его. Проклятая веревка петлей держала запястье, не отпускала его. Палач повел саблю вверх для последнего размаха. Вальдес напряг руку изо всех сил - он вдруг почувствовал, как веревка трещит. "Хак!" - выкрикнул араб. Изогнутое лезвие сабли превратилось в блестящую движущуюся дугу. Но за долю секунды до этого веревка лопнула, и нож, не сдерживаемый уже ничем, воткнулся в бок палача по самую рукоятку. Сабля по инерции прошла всю свою траекторию и высекла искры из камня в том месте, где только что находилась шея Вальдеса.
        А Вальдес исчез. Вместе с ножом. Остались только веревки.
        Палач схватился руками за рану в боку, из которой хлестала кровь, и с воплем свалился на пол.
        - Проклятье! Он исчез! - закричал один из арабов. - Что случилось?
        - Похоже, что он дотянулся до ножа!
        - Какого именно?
        - Сейчас посмотрим… - Один из людей быстро пересчитывал клинки пальцем. - О несчастье! Это был нож Джаншаха!!! Он унес его с собой!
        - Нож Джаншаха?! - взвыли одновременно все пятеро, в том числе и раненый. - Горе нам! Поистине, сам шайтан посетил нас сегодня!
        На лицах их был написан беспредельный ужас.

* * *
        Вальдес перенесся в другой мир очень удачно - распростерся на полу большой дворянской залы, где происходил бал. Правда, одна танцующая парочка не смогла притормозить и пробежалась по нему каблуками, отчего Вальдес сразу же вскочил и с криком побежал прочь. Но для него было бы гораздо хуже, если бы он приземлился где-нибудь на дальней ферме, среди неграмотных крестьян.
        В чем же ему повезло? - спросите вы. Вальдес вынырнул в Кларвельте среди большого скопления народа, да еще в самом городе. И теперь его неминуемо должны были схватить как демоника и подвергнуть мучительной казни путем сожжения на костре.
        Э, нет, не спешите. Не было еще тогда такого понятия - "демоник". Сам же Вальдес и ввел в употребление это слово. Но произошло это намного позже. Дело в том, что Вальдес был первым человеком, попавшим в Кларвельт из другого мира. Никогда раньше не было такого - с самого дня появления Светлого Мира.
        Туповатые крестьяне вряд ли бы придали его появлению особое значение. Благородными же людьми неожиданное появление Вальдеса было воспринято как нечто необычное, и, безусловно, интересное. Знать, собравшаяся на бал, увидела высокого человека в странной одежде, неизвестно откуда появившегося в зале. В руке человек сжимал кривой нож. Человек яростно блестел светлыми глазами и выглядел так, словно готовился отразить нападение.
        Хозяин бала - граф Бернар де Этуаль, сидевший на постаменте в кресле из черного бархата, властно поднял руку и гул в зале моментально смолк.
        - Объявите свое имя, незнакомец! - громко произнес граф. - Кто вы? Разбойник, или же рыцарь, или человек ремесленного сословия?
        Де Этуаль не спросил Вальдеса про принадлежность к дворянству. И так было ясно, что пришелец к оному не принадлежит. Он был одет так, как никогда не одевались дворяне. От себя добавлю, что в этот момент на Вальдесе был светло-серый костюм-тройка, одетый им по случаю визита в полицию.
        - Меня зовут Вальдес, ваше сиятельство, - произнес человек необычайно нежным и благородным голосом, сразу очаровавшим всех присутствующих, особенно дам. - Я не разбойник, также не отношусь к ремесленному и военному сословию. Нижайше прошу засвидетельствовать, что занятие, которым мне выпало счастие заниматься, вообще не принадлежит к обыкновенным, часто встречающимся. Возможно, оное занятие вызовет у вас удивление, ваше сиятельство…
        При этом человек приложил руку к сердцу и поклонился - учтиво, но как бы показывая, что может разговаривать с самим графом на равных. Бернар де Этуаль посмотрел на него с уважением. Молоденькая жена де Этуаля - с нескрываемым интересом.
        - И каков же род ваших занятий, господин Вальдес? - спросил граф.
        - Я инквизитор. Великий Инквизитор.
        Вальдес понятия не имел, куда его закинуло. Он только обнаружил вдруг, что находится среди людей, разряженных в пышные платья наподобие тех, что носили эдак во времена французского короля Генриха Четвертого. Сперва он решил, что каким-то непостижимым образом попал на съемки исторического фильма. Но когда расфуфыренный старикан, сидящий в кресле, заговорил на неизвестном Вальдесу языке, а Вальдес вдруг ответил на том же наречии, причем без малейшего затруднения, то он понял, что происходит что-то уж совсем необычное. У Вальдеса не было времени обдумывать, что это могло значить, он только испытал неожиданную радость. Все здесь было так похоже на старое время - то, в котором он мечтал жить. То время, в котором он мог чувствовать себя лучше, чем в собственную эпоху.
        Вальдес понятия не имел о местных обычаях. И поэтому решил играть собственную роль.
        - Как вы изволили выразиться? - Брови графа удивленно поднялись. - Инквизитор, да еще и великий? Простите, господин Вальдес, но я не знаю, что это такое.
        - Долг инквизитора - защищать законы Бога, следить, чтобы заповеди его не нарушались людьми, - торжественно произнес Вальдес. - А также отыскивать тех злонамеренных негодяев, которые притворяются истинно верующими, разоблачать их как тайных осквернителей и нарушителей божьих заповедей и подвергать суровому наказанию.
        - Бога? - граф нахмурился. - Что вы имеете в виду под этим словом?
        - Я имею в виду Бога. Бог - Создатель наш, единственный и вседержимый.
        - Создатель чего? - в голосе графа появился священный ужас.
        - Создатель всего. - Вальдес понимал, что говорит нечто неприятное для этих людей, но не знал, что именно так неприятно для них и потому говорил то, что привык говорить. - Создатель людей, создатель воды и тверди. Создатель этого мира!
        Толпа загудела как растревоженный рой пчел. Вальдес понял, что ляпнул что-то совершенно неприличное.
        - Всем грамотным людям известно то, что Светлый Мир создан Госпожой Дум! - провозгласил Бернар де Этуаль, воздев палец к небу. - Госпожа создала наш мир, и дала нам свои законы, которые мы имеем счастье исполнять. И тот, кто отрицает это, суть преступник, и должен быть схвачен и заточен в тюрьму!
        - Извините, вы меня неправильно поняли, - поспешно попытался исправиться Вальдес, действуя по обстоятельствам. - Эта, как ее, ваша Госпожа и есть в некотором роде Бог…
        - Взять его! - властно приказал граф. Тут же с обеих сторон от Вальдеса как из-под земли выросли два стражника, вооруженные алебардами. Они стиснули Вальдеса плечами, молодцевато щелкнули каблуками, да так и застыли, уставив преданные взгляды на графа. Стражники были низкорослыми и корявенькими, Вальдес без труда мог бы отнять у них алебарды и надавать им затрещин. Но это не имело ни малейшего смысла. Куда он мог бежать?
        - Я прошу прощения, ваше сиятельство, - быстро заговорил он. - Я попытаюсь все объяснить…
        - Замолчи, преступник! - гаркнул граф. - Мало того, что ты отрицаешь создание мира Госпожой Дум! Ты заявил, что твое занятие - отыскивать нарушителей заповедей веры и наказывать их! При этом ты присвоил себе право, которое имеет только Госпожа! Таким образом, ты нарушил Закон Госпожи дважды! Иоганн Вебер, что говорит в таком случае уложение о наказаниях?
        Старый лысый человечек, скрюченный ревматизмом, появился из темной ниши, где стоял до того незамеченным, извлек из складок черного своего плаща книгу в кожаном красном переплете, поднял ее вверх двумя руками и начал вещать тонким голосом:
        - Во Имя Госпожи Дум, по законам ее, данным нам ею во счастие для исполнения, двойное святотатство является тягчайшим преступлением и должно наказываться надлежащим образом…
        Вальдес оцепенел. Тягчайшее преступление. Снова тюрьма. Или может быть, даже казнь? Так все хорошо начиналось, и вот тебе…
        - …И посему человек Вальдес приговаривается за свой ужасный проступок к трем неделям тюремного заключения! - закончил свою речь Вебер. - К каковому водворению в тюрьму и подлежит немедленно.
        Вальдес едва не засмеялся. Вот тебе и наказание за тягчайшее преступление: три недели местной тюрьмы. После шести лет отсидки это казалось сущей чепухой.
        Светлый Мир, стало быть? Ладно, посмотрим, какой он светлый.

* * *
        Темница в Светлом Мире показалась Вальдесу санаторием. В старом каменном замке было отведено три помещения под тюремные камеры. Две из них пустовали, а в третьей, кроме Вальдеса, находились еще двое заключенных. Один из них, плутоватый парень, получил срок двадцать дней за кражу двух флоренов, а второй - простецкого вида крестьянин - схлопотал неделю за драку в трактире. Большое окно в стене было зарешечено коваными прутьями - единственное, что напоминало о том, что все же они находятся в тюрьме. В остальном обстановка больше напоминала постоялый двор. Кормили заключенных три раза в день - едой простой, но обильной. Даже давали один на всех кувшин вина, каковое Вальдес, естественно, не пил. Один раз в день выводили на прогулку под присмотром единственного стражника, и прогулка сия занимала все время от завтрака до обеда. После же обеда, хорошенько выспавшись, Вальдес занимался тем, что приставал с расспросами к парню. Он старался узнать как можно больше о том месте, куда попал - о Кларвельте. Парень отвечал охотно.
        Все, что узнавал Вальдес, повергало его в изумление и казалось совершенно невероятным. И все же по прошествии нескольких дней он поверил в то, что случилось. Он попал в другой мир. Не в другое место на земле и не в другую эпоху, а именно в другой мир. Мир, где все было так похоже на земное существование и в то же время так непохоже.
        Жители Кларвельта не просто верили в то, что мир их создан некой Госпожой Дум. Они действительно слышали ее в своих головах - были связаны с ней телепатическими узами. И слушались ее беспрекословно. Неудивительно, что в этом мире не было преступности - ослушавшегося приказа Госпожи ждало немедленное наказание. Жители Кларвельта не могли скрыть ничего от своей Госпожи.
        А Вот Вальдес мог. Он не был кларвельтцем и не слышал Госпожу. А она не слышала его. Стоило подумать, как можно воспользоваться этим своим исключительным положением.
        Ровно через две недели после появления в Кларвельте Вальдес открыл у себя удивительные способности.
        Случилось это так: потянулся он спросонок за кружкой, чтобы набрать из ведра водицы и испить оной. И взял уже кружку, и зачерпнул воды, когда вдруг обнаружил, что не встал и не сделал пять шагов по направлению к ведру, а все так же лежит на своем топчане в горизонтальном положении. Весь положенный путь проделала за Вальдеса его рука, вытянувшись до невероятной длины. Вальдес страшно перепугался, пальцы его разжались, кружка шлепнулась в ведро, а рука быстро юркнула на место, сократившись до нормальных размеров.
        Вальдес оглянулся - сокамерники его продолжали дрыхнуть, не обращая ни на что внимания. Первоначальный испуг Вальдеса стих, уступил место любопытству. В конце концов то, что он попал сюда, в этот мир, было проявлением магии. И существование Госпожи Дум - тоже. Почему бы не явиться еще одному маленькому чуду - на этот раз принадлежащему лично ему, Вальдесу?
        Он попытался снова дотянуться до ведра. На этот раз его рука вытянулась так быстро, что врезалась в стену и больно ушиблась. Еще попытка… Еще.
        Через полчаса Вальдес более или менее овладел своими руками. Потом проснулись остальные и тренировки пришлось прекратить.
        Всю третью неделю своего пребывания в тюрьме Вальдес тренировался. По ночам, чтобы никто не узнал его секрета. К моменту освобождения он выяснил, что по его желанию вытягиваются не только руки, но и ноги. Что, увеличивая свою длину, конечности его не теряют силу, но даже значительно увеличивают ее. Что они могут гнуться в любом направлении и закручиваться в петли.
        Как желал бы иметь Вальдес такие замечательные способности в своем собственном мире! Увы, он находился в Кларвельте, и даже не знал толком, как он попал туда и как выбраться оттуда.
        Вероятно, секрет его перемещения был в волшебном ноже. Нож у Вальдеса отняли, когда водворяли его в темницу. И первым, что сделал Вальдес, когда его отпустили на свободу - вернул обратно свой нож.
        Это потребовало от него некоторых усилий. Еще в тюрьме он узнал, что нож его остался в качестве боевого трофея у графа Бернара де Этуаля. Поэтому, выйдя из тюрьмы, Вальдес прямиком отправился к роскошному особняку графа. Дорогу туда он узнавал у встречавшихся по пути прохожих, которые отвечали на вопросы незнакомца с вежливостью и радушием. Подойдя к воротам поместья, Вальдес обнаружил двух вооруженных привратников. К своему несчастью, они отказались пропустить его, поэтому он схватил их за шкирки и столкнул лбами. После этого бедолаги потеряли способность к выполнению своих прямых обязанностей, сидели, прислонившись спинами к ограде и тупо пялились друг на друга, не понимая, что произошло. В первый раз в их жизни кто-то осмелился поднять на них руку. Вальдес прошествовал через парк к самому особняку, где применил тот же прием в отношении следующей пары стражников. Потом он шел по залам и коридорам, оставляя на своем пути лежащих людей - кто-то из них, вероятно, имел отношение к охране, а большинство просто попали под горячую руку. Вальдес чувствовал себя сверхчеловеком. В самом деле, кто мог
противостоять ему в этом мире, где законность держалась не на страхе и не на силе, а на простом подчинении умственным приказам Госпожи Дум? Только такой человек, как сам Вальдес - пришедший из другого мира.
        В конце концов Вальдес добрался до самого графа и довольно невежливо попросил его вернуть нож. Граф рассердился. Нож лежал в большой шкатулке на его столе, и только полчаса назад граф рассматривал его с изумлением, любовался им и гадал, для какой цели мог служить кинжал такой причудливой формы. Де Этуаль заявил Вальдесу, что вовсе не собирается расставаться с новым драгоценным экспонатом своей коллекции, а дрянной пришелец может убираться к черту. В противном случае граф угрожал призвать на помощь Госпожу Дум, и уж она-то, по его словам, должна была навести порядок. После этого рассердился Вальдес. Он схватил за шиворот Бернара де Этуаля и поднял его на своей вытянувшейся руке на высоту в три человеческих роста. Сперва граф призывал на помощь Госпожу, но видя, что это не помогает, сперва предложил Вальдесу за нож сто флоренов, потом триста, потом начал плакать и умолял пощадить его. Вальдес хорошенько встряхнул де Этуаля, в результате чего бедняга граф вывалился из собственного камзола и упал с высоты на мраморный пол. Он больно-пребольно ушибся. Со слезами, на четвереньках, прихрамывая на обе
ноги и руки, граф добрался до стола, открыл шкатулку и отдал нож Вальдесу. После чего Вальдес спокойно удалился, сгребя по пути со стола горсть серебряных монет в качестве моральной компенсации.
        Одной из этих монет он заплатил за обед в таверне. Пока Вальдес обедал, он наблюдал через окна и открытую дверь, как большое количество вооруженных людей скапливается на площади. Очевидно, они собирались напасть на Вальдеса и схватить его. Вальдес догадался об этом потому, что люди кричали: "Эй, странный человек, выходи из таверны! Госпожа Дум собрала нас здесь, чтобы схватить тебя!" Тем не менее Вальдес не стал спешить и спокойно доел свой обед. Потом он громко рыгнул, вытер рот рукавом и вышел на площадь. Вооруженные люди тут же бросились на него, выставив вперед свои копья. Их было очень много и они просто растоптали бы Вальдеса, но когда они уже почти достигли пришельца, он неожиданно вознесся над толпой на быстро удлинившихся ногах. Проще говоря, он перешагнул всю бегущую толпу одним шагом, как Гулливер - лилипутов. По пути руки его вытянулись и он прихватил с собой двух человечков, сцапав каждого из них за одну ногу. Толпа онемела, некоторые от испуга лишились чувств. А Вальдес двигался по городу гигантскими шагами, размахивая двумя орущими бедолагами как куклами. Он шел к дворцу Госпожи
Дум.
        Госпожа Дум знала о том, что он идет ко дворцу. Конечно, знала. Она направляла людей, чтобы воспрепятствовать движению Вальдеса. Но он перешагивал через них, стараясь не причинять им вреда. Он вдруг решил, что достаточно уже напугал местных жителей и показал им, насколько он могуч и страшен. Даже тех двоих, кого он прихватил по пути, он отпустил, достаточно бережно положив их на землю. Когда Вальдес добрался до дворца, он обнаружил перед собой лысого старикана - уже знакомого ему Иоганна Вебера, который некогда приговорил его к тюремному заключению.
        - Стой, безумец! - закричал Вебер. - Уж не хочешь ли ты войти во дворец великой Госпожи?!
        - Именно это я и собираюсь сделать, - ответствовал Вальдес, принимая обычные свои размеры и как бы приземляясь при этом к красивым бронзовым воротам дворца.
        - Так знай же, что любой человек, который осмелится войти во дворец Госпожи, перестанет существовать, ибо проклятие падет на него, и распадется для него связь времен и будет он развеян по всем мирам…
        - Думаю, ко мне это не относится, - сказал Вальдес, отстранил Иоганна Вебера рукой, дернул за ручку ворот и вошел внутрь.
        ГЛАВА 3
        Вальдес ожидал увидеть все, что угодно, но только не это. Он заранее представлял себе пышное великолепие бесконечных залов огромного дворца, золотые вазы, колонны, отделанные полудрагоценным камнем, ажурную лепнину и роспись потолков, старинную мебель с инкрустацией… Здесь не было ничего подобного. Здесь не было вообще ничего.
        То место, куда он попал, больше напоминало келью нищего монаха. Или, точнее, монахини, потому что обитателем ее была старушка. Невероятно старая женщина с остатками редких седых волос на розовом черепе, с лицом, сморщившимся как печеное яблоко, забытое на пару дней в печке. Она сидела в деревянном кресле, вцепившись пальцами в подлокотники, руки ее тряслись. Она всматривалась в Вальдеса, пытаясь рассмотреть его при тусклом свете трех свечей, вставленных в альбигойский канделябр. Она была почти слепа.
        - Человек… - произнесла она. - Человек из Среднего Мира. Ты все-таки пришел сюда.
        Голос ее был на удивление силен, пожалуй, даже властен. Вальдес поклонился и приложил руку к сердцу.
        - Приветствую вас, Госпожа Дум, - сказал он. - Меня зовут Вальдес. Прошу прощения, если я доставил неприятности кому-то из ваших подопечных. В этом не было злого умысла с моей стороны. Я - человек справедливый и даже добрый. Единственное, что заставило меня совершить некоторое принуждение - это желание добраться до вас и поговорить с вами.
        - Я знала, что когда-нибудь это случится, - женщина удрученно качнула головой. - Что люди из большого мира найдут дорогу в мой маленький уютный мирок.
        - Вы знаете что-то о моем мире?
        - Да. Когда-то я сама жила в этом мире. В большом мире. Но я сбежала оттуда.
        - Почему?
        - Чтобы выжить. Меня должны были казнить. Тогда меня звали Клементина Шварценберг. Мне было тридцать лет. Я была еще красива тогда. Очень красива…
        Госпожа поправила волосы жестом, который говорил о том, что некогда эти волосы были густыми и длинными.
        - За что же должны были казнить красивую женщину Клементину? - спросил Вальдес. - Какое преступление вы совершили?
        - Меня приговорили к сожжению как колдунью.
        - Так вы - колдунья?
        - Ложь, грязная ложь… - пробормотала Госпожа. - Я не совершала преступлений ни перед Богом, ни перед людьми. Но в те времена и не нужно было совершать преступлений, чтоб быть обвиненным и сожженным на костре. Достаточно было чьего-то ложного навета, чтобы попасть в руки жестокой инквизиции. И обратного пути не было. Костер или пожизненное заключение на хлебе и воде. В последнем случае человек выживал в каменном мешке не больше нескольких лет…
        - Вы так уверены в лживости инквизиции? - спросил Вальдес, едва сдерживаясь. Руки его чесались залепить пощечину старой карге. Не любил он, когда ругали самое святое для него - инквизицию. - Но ведь вы смогли магическим образом исчезнуть из нашего мира и остаться живой. Стало быть, вы в полной мере владели колдовскими секретами, познание которых невозможно без помощи дьявола и слуг его?
        - Ты говоришь как невежда. - Клементина Шварценберг неприязненно передернула плечами. - Я не была колдуньей. Я не летала на метле на шабаш, не мазалась волшебной мазью, сваренной из жира убитого младенца, не целовала Сатану, обернувшегося в образ козла, под хвост… Да и не верю я, что другие обвиненные и казненные занимались тем же. Тысячи людей оболгали себя и других, не выдержав пыток инквизиции. Их вынуждали назвать имена людей, виденных ими на шабаше, и для более выбивания признаний применяли многократные пытки. Неудивительно, что пытаемые называли подряд все имена, что приходили им в голову. Инквизиция собирала свою жатву…
        - Как же вы смогли попасть в Кларвельт, если не были колдуньей? - настойчиво повторил свой вопрос Вальдес.
        - Я сама создала Кларвельт, - произнесла Госпожа. - Этот мир - творение моего ума. И творение магии, конечно. Я - не колдунья. Я - магичка.
        - А что, это не одно и то же?
        - Ничего общего. Колдунья - это неграмотная, грубая женщина, полная глупейших предрассудков, верящая в то, что призыванием дьявола и демонов может причинить зло другим людям и обеспечить свое возвышение над ними. Магия же - это древнее искусство, доступное только людям просвещенным, добродетельным, трудолюбивым и настойчивым в своих занятиях древними науками. Людям, отмеченным печатью Бога! Только Создатель может дать человеку великое знание, могущественную силу и право на то, чтобы сотворить собственный мир… - Магичка подняла руку, провела пальцами по одежде Вальдеса. - Как странно ты выглядишь, человек… Кто ты такой? Каков род твоих занятий?
        - Я - инквизитор, - сказал Вальдес.
        - Да… Я уже знаю об этом… Ты говорил об этом моим людям. Я знала, что так случится. Что инквизиция найдет меня и здесь. Нет спасения от скверны ни в одном из миров…
        - Госпожа, нет во мне скверны, - произнес Вальдес теплым, добродетельным голосом. - В большом мире все изменилось. Инквизиция больше не выносит несправедливых приговоров. Инквизиция уже не наказывает невиновных. Наоборот - нет теперь в мире людей более добрых, честных и терпимых, чем инквизиторы. Мы вернулись к заповедям христовым…
        Вальдес врал вдохновенно. Его час пришел. Эта древняя старушенция ничего не знала о том, что действительно происходило сейчас в его мире. О том, что инквизиция давно прекратила свое существование, что проповеди играют на электрогитарах, а прихожане общаются со священнослужителями через компьютерную сеть. Не об этом же ей говорить, на самом деле?
        Вальдесу повезло, что он попал в Светлый Мир. Для полного счастья необходимо было только переделать кое-что в этом мире - привести его в соответствие с идеалами Вальдеса. И, кажется, это было не так уж и трудно, учитывая дряхлое состояние Госпожи этого мира.
        - Из какого века ты пришел? - спросила Госпожа.
        - Из двадцатого. В моем мире - тысяча девятьсот девяносто пятый год от Рождества Христова.
        - О Боже! - Госпожа закрыла лицо рукой. - Я давно уже потеряла счет векам. Двадцатый век! Это значит… Значит, существование Кларвельта насчитывает уже четыре тысячи девяносто лет… Боже мой, как я стара…

* * *
        Время в Светлом Мире текло в десять раз быстрее. С тех пор как Госпожа Дум исчезла из нашего мира и создала свой собственный вельт, по земному времени прошло всего лишь четыреста девять лет. Впрочем, не такой уж и маленький срок жизни - даже для такой выдающейся магички, каковой была Клементина Шварценберг.
        Я хочу рассказать вам кое-что об этой женщине. Это интересно, поверьте мне. Передо мной лежат ксерокопии нескольких старинных документов. Мы с Ваном отыскали их в музейных архивах Германии. Конечно, я не буду приводить вам все дословно. Достаточно и нескольких фактов.
        В 1586 году в Рейнских провинциях Германии запоздало лето, и холода продержались до июня. По мнению местной инквизиции, это могло быть только делом колдовства. Действия католической власти не заставили себя ждать - трирский епископ сжег сто восемнадцать женщин и двух мужчин, у которых жестокими пытками исторгли признание, что это продолжение зимы было делом их колдовских заклинаний. Епископ имел право действовать быстро, так как осужденные, явившись на место казни, заявили, что если бы в их распоряжении было еще хоть три дня, то они вызвали бы такой страшный холод, что погибла бы всякая растительность и были бы уничтожены все поля и виноградники.
        Я не сомневаюсь, что эти люди были невиновны. Их просто принесли в жертву уродливому и слепому человеческому фанатизму. Тому, что через несколько веков будет названо "эпидемией колдовства". Разносчиками этой эпидемии были отнюдь не обвиняемые в колдовстве - как правило, простые и неграмотные крестьяне. Заразу разносили и тщательно культивировали священники всех рангов и разновидностей. Протестанты и католики соперничали в смертоносной ярости. Казалось, что сумасшествие охватило весь христианский мир. Обвиненных в колдовстве сжигали уже не поодиночке или парами, но десятками и сотнями. Женевский епископ сжег за три месяца пятьсот колдуний; епископ Бамберга - шестьсот; епископ Вюрцбурга - девятьсот. Колдунам, не задумываясь, приписывали всякое необычное явление природы.
        Итак, в Трире было предано огню сто восемнадцать женщин. Но на самом деле сожгли живыми только сто семнадцать. Одна из женщин сумела непостижимым образом исчезнуть из тюрьмы за день до казни. И сожжено было, как полагалось в таких случаях, только ее изображение.
        Эту женщину звали Клементина Шварценберг.
        Большую часть обвиненных в колдовстве составляли дремучие деревенские старухи - вдовы, отличавшиеся скверным характером. Их соседи не сомневались в том, что любимое их занятие - красть, убивать и поедать невинных детей, а также летать по ночам на отвратительные дьявольские оргии. Молодые женщины, схваченные в тот раз инквизицией, почти все были проститутками. Единственной представительницей благородного рода была Клементина Шварценберг. Пожалуй, из всей группы арестованных она представляла собой наиболее необычную личность.
        Клементина отличалась редкой красотой. К тому же, она была дочерью дворянина Готфрида фон Шварценберга. Одной из трех его дочерей. К сожалению, родители Клементины умерли к тому времени и не могли заступиться за нее - возможно, в этом случае судьба ее была бы менее печальна. Клементина вела довольно странный образ жизни. К тридцати годам она так и не вышла замуж, и, похоже, не собиралась этого делать и в дальнейшем, несмотря на многочисленные и выгодные предложения. Девица Шванценберг не посещала балы и праздники, устраиваемые местной знатью. Она тратила деньги, доставшиеся ей по наследству на то, чтобы получить образование - что, собственно говоря, вовсе не приличествовало молодой женщине в то время. Первоначальное ее образование было, как и положено, католическим, но затем Клементина возжелала обладать более широкими знаниями и в возрасте двадцати двух лет покинула родной городок. Большой период ее жизни выпал, таким образом, из поля зрения ее сограждан; можно строить только предположения, где она жила в это время и каким наукам обучалась. По этому поводу существовало множество различных
домыслов, в том числе и самых нелепых. Кто-то говорил, что она училась в Кельне, кто-то - что в Париже. Некоторые утверждали, что Клементина провела много лет у сарацинов, у коих она и познала секреты их могущественного, но богопротивного волшебства. Самые же оголтелые клеветники, к каковым, в частности, принадлежал герцог Людвиг фон Витцлебен, заявляли о том, что в действительности Клементина все эти годы обитала в большой еврейской общине Кракова, общаясь с нечестивыми жидами и осваивая оккультные приемы дьявольского учения - Каббалы. Необходимо сказать о том, что малейшее обвинение в занятиях магией в те суровые времена могло привести на эшафот любого - даже человека знатного и богатого. Поэтому Клементина сильно рисковала, вернувшись в 1586 году в свой родовой особняк. Денежные вопросы имения требовали ее присутствия, предупреждениями же о небезопасности, высказанными ей некоторыми из ее близких, она пренебрегла. И напрасно. Как я уже говорил, в рейнской местности случилась холодная весна, и очередная партия несчастных была схвачена инквизицией для священного жертвоприношения. В их число по
ложному доносу попала и Клементина.
        К сожалению, своей малообщительной манерой поведения, "излишней" образованностью и явным высокомерием девица Клементина настроила враждебно по отношению к себе всех без исключения местных дворян. Никто не пожелал заступиться за нее. Напротив, в кругах знати не без злорадства обсуждалось то, что выскочка из рода фон Шварценбергов, как и следовало ожидать, оказалась злонамеренной колдуньей, людоедкой, потаскухой и отравительницей. Участь ее была предрешена.
        Она и не сопротивлялась своей участи. Она избежала пыток тем, что немедленно созналась во всем, в чем обвинили ее искушенные в допросах инквизиторы. Передо мной лежит чудом сохранившаяся копия протокола допроса. Вот в чем признала себя виновной Клементина: она убивала и поедала детей, а если новорожденный был еще не крещен, посвящала его Сатане. Кипятя в котле щетину поросенка и кидая через плечо по направлению к востоку голыши, она вызывала грозовые тучи, которые закрыли солнце и привели к небывалому холоду. Она рассыпала по пастбищам порошок, который истреблял стада. Она поражала мужчин бессилием, а женщин - бесплодием. Само собой, она много раз присутствовала на шабашах, где целовала под хвост Сатану, пила кровь и совокуплялась с демонами, принявшими вид мужчин и женщин. И так далее, и тому подобное… Был в этом безумном перечне даже такой странный пункт - она заставляла лошадей закусывать удила.
        Как Клементина смогла напридумывать так много про себя? - спросите вы. Я объясню. Она не придумывала ничего. Она просто выслушивала вопрос: "Согласны ли в том, что делали волшебную мазь из перетертых костей повешенных и крови черной жабы?.." И она безропотно отвечала: "Да, согласна".
        Потом уже, когда она исчезла из тюрьмы, такая ее покорность в признании ужасных своих преступлений была воспринята как свидетельство того, что она готовила побег, была уверена в нем, и стремилась любою ценой избежать пыток. Но мало кто обращал внимание на странность ее поведения. Аутодафе готовилось в страшной спешке. Епископ подгонял инквизиторов, колдуний допрашивали день и ночь.
        Как узница благородного происхождения, Клементина Шварценберг находилась в отдельной камере. Когда стражник принес ей еду и воду в вечер накануне казни, он обнаружил, что камера пуста. Только на полу лежал старинный сарацинский кинжал странной кривой формы. И на стене была надпись. Трудно перевести ее со старого немецкого на современный русский язык. Что-то вроде: "Прощайте, мудаки и засранцы. Мой мир будет лучше". Не слишком-то вежливо попрощалась Клементина с господами инквизиторами. Впрочем, я ее понимаю.
        Сие происшествие было воспринято как обычное проявление колдовства. Местный специалист по ведьмовским козням побродил по опустевшей камере, покрутил носом, обнаружил, что воняет мышами, и авторитетно объявил, что мерзкая колдунья, без сомнения, превратилась в мелкое животное и проскользнула незамеченной между ног стражника. Через полчаса в коридоре неподалеку от этой камеры была обнаружена мышь необычной расцветки, задушенная тюремным котом. Оная мышь в срочном порядке была объявлена Клементиной Шварценберг; ее-то трупик и сожгли в костре на следующий день, присовокупив к ней живописный портрет Клементины, позаимствованный из ее особняка. Правосудие, таким образом, свершилось.
        Кривой сарацинский кинжал был конфискован вместе с остальным имуществом. Насколько мне удалось узнать, с 1836 по 1932 годы он был экспонатом одного из музеев Лотарингии. Откуда и был украден при ограблении.
        Как попал этот кинжал к арабам, которые пытались убить Вальдеса, мне неизвестно. Равно как неизвестно, каким видом магии пользовалась Госпожа Дум при создании Светлого Мира. Возможно, мне удалось бы узнать кое-что, если бы я лично побеседовал с Клементиной Шварценберг. Я думаю, мы нашли бы с ней общий язык. Но я не успел сделать этого.
        Я пришел в Кларвельт слишком поздно.

* * *
        - У тебя в руках мой нож, - произнесла Госпожа Дум. - Дай мне его.
        - Пожалуйста. - Вальдес бережно вложил кинжал в пальцы Госпожи. - Что это такое? Почему он перенес меня в другой мир?
        - Это артефакт. Магический предмет. Он был изготовлен за много лет до того как я родилась. Сарацины называли его ножом Джаншаха. Я несколько изменила его волшебные свойства и он стал ключом. Ключом в Кларвельт. Единственным ключом.
        - Им надо кого-нибудь зарезать? - вежливо полюбопытствовал Вальдес.
        - Нет. Достаточно капли крови. К сожалению, я совершила большую оплошность. Я слишком ослабла в тюрьме. И я не смогла удержать нож в руке в тот момент когда переносилась в Светлый Мир. Он остался в камере. Я всегда боялась, что его найдет плохой человек и попадет в мой мир. Теперь все позади. Так или иначе, мой ключ вернулся ко мне. И это означает, что единственный проход в Светлый Мир закрыт. Закрыт навсегда.
        - Как навсегда? - опешил Вальдес. - А что, эту штуковину нельзя использовать, чтобы вернуться обратно?
        - Нельзя. Он переносит только в одном направлении.
        - И я что, не могу уйти из вашего мира, Госпожа?
        - Не можешь. - Госпожа Дум улыбнулась, увидев смятение Вальдеса. - Не пугайся так, Вальдес. Светлый Мир понравится тебе. Ты проживешь здесь сотни лет в свое удовольствие. Ты даже не будешь стареть. Конечно, ты не похож на остальных обитателей моего мира - ведь ты настоящий, ты не создан моей фантазией, не слышишь моих приказов и в общем-то, не зависишь от меня. Это мне нужно бояться тебя. Но я не боюсь. Я не знаю, в самом ли деле ты так добр и справедлив, как уверяешь. Я так давно не видела настоящих людей… Я забыла, что они из себя представляют. Но мне хочется верить в то, что ты добр. И я буду верить именно в это.
        - Спасибо вам, милостивая госпожа. - Вальдес поклонился. - Я постараюсь оправдать ваше доверие. Скажите, а эти… - он махнул рукой назад. - Ну, обитатели вашего мира, они что, совсем не существуют? Они только как бы снятся вам? А весь настоящий Кларвельт - в действительности только та каморка, в которой мы сейчас находимся?
        - Светлый Мир огромен. - Госпожа снова улыбнулась. - Я даже сама не знаю, есть ли у него пределы, поскольку влияние мое ослабевает на его окраинах. И он реален. Совершенно реален. Да, сознание каждого из его обитателей является частичкой моего разума. Да, я могу управлять их поступками. Большую часть своего времени я провожу в дреме и в это время не ощущаю своего тела. Я наблюдаю за своим миром, присматриваю за ним и поддерживаю в нем порядок. Я выращиваю деревья и проливаюсь на землю дождем, качусь с горы камнем и птицей парю в небе, крестьянином сею в поле пшеницу или хорошенькой девушкой влюбляюсь в соседнего паренька. Мне не нужно употреблять пищу, ибо за меня едят тысячи живых существ. Я не болею. Единственное, что мне нужно делать - заботиться о моем мире. Следить за тем, чтобы он существовал в красоте и гармонии. Люди Кларвельта не знают, что такое война, страх и голод. Им неведома ненависть. Ты будешь жить в хорошем мире…
        - Извините за грубый вопрос, - сказал Вальдес. - А что будет со Светлым Миром, когда вы… Ну как бы это сказать помягче… В общем, когда вы умрете?
        - Если я умру, Светлый Мир свернется.
        - Это как - свернется?
        - Он перестанет существовать. Он не может существовать без меня.
        - И я тоже погибну?
        - Ты - нет. Ты просто будешь вытолкнут обратно в большой мир. Только знаешь, Вальдес, все эти разговоры бессмысленны. Не обращай внимания на то, что я выгляжу такой старой. Если хочешь, я могу придать себе внешность тридцатилетней Клементины. Я бессмертна, пока существует Кларвельт. И Кларвельт бессмертен, пока существую я. Это уже не просто магия, Вальдес. Кларвельт - это мир, благословленный Богом. Это сложно устроенный мир, называемый тонким. Воспринимай его как реальность, как бы он не был удивителен. Ибо он реальность и есть.
        - Хорошо, Госпожа Дум, - произнес Вальдес. С этими словами он преклонил одно колено и даже прикоснулся губами к сухой морщинистой коже старухи. - Благодарю вас, Госпожа Дум. От всего сердца. Надеюсь, ваши жители больше не будут нападать на меня?
        - Нет. Я скажу им, что ты особый человек. К тебе отнесутся с почетом.
        - Я могу еще посещать вас? Или Дворец Дум будет также недоступен для меня, как и для прочих?
        - Ты можешь войти сюда в любое время и я даже не могу тебе в этом воспрепятствовать, - откровенно призналась Госпожа. - Но лучше не делай этого без моего приглашения, ибо большую часть времени я сплю. Я приглашу тебя, когда это будет возможным. Любопытно будет поговорить с тобой, человек. А сейчас я устала. - Госпожа зевнула, прикрыв рот рукой. - Иди с миром, Вальдес.
        Вальдес повернулся, открыл дверь и вышел из Дворца Дум в Кларвельт.
        ГЛАВА 4
        Госпожа Дум пригласила Вальдеса на личную аудиенцию только через два месяца. Наверное, для нее этот срок был незначительным, почти незаметным, но Вальдес весь извелся в ожидании. Он уже давно просчитал все то, что следует сообщить Госпоже, и даже временами подумывал, не стоит ли нагло вломиться во Дворец Дум, растолкать спящую красавицу (бывшую красавицу), чтобы сообщить ужасные для нее новости. Нет… Это было бы нетактичным. Это могло все испортить.
        Спешить не стоило. Вальдесу нужно было привыкать к новому своему статусу. Теперь он стал человеком, который живым попал прямо в рай и может себе позволить не считать годы.
        Конечно, он не терял времени. Он не сомневался, что Госпожа зорко следит за ним глазами обитателей своего мира. Оценивает его поступки. Он знал, что проходит испытательный срок и должен заработать как можно больше положительных очков. Вальдес потихоньку посмеивался - о, Госпожа даже не представляла, какое сокровище попало в ее руки в виде пришельца из Среднего Мира. Вальдесу было что показать. И он показывал товар лицом.
        Едва он вышел из Дворца Дум, к нему подошел лично бургомистр, выразил свое глубочайшее расположение и принес извинение по поводу произошедших недоразумений, вызванных исключительно старанием в наилучшей степени исполнять законы Госпожи. Затем Вальдесу был вручен мешочек с серебряными монетами. Монеты назывались флоренами и было их в мешочке ровно пятьсот. Целое состояние. Вальдес распорядился этими деньгами разумно. Он купил на окраине города домик с участком и срочно приступил к возведению на оной территории большой мастерской. Каменщики и плотники, во множестве нанятые Вальдесом, построили кузницу за две недели - срок небывало короткий для Кларвельта, привыкшего к неспешному ритму жизни. Здание, возведенное по проекту Вальдеса и при личном его участии, не походило ни на одно строение в городе. Вся архитектура города застряла на уровне шестнадцатого века - того времени, когда Госпожа удрала из большого мира. Любой современный человек, взглянувший на мастерскую Вальдеса Длиннорукого, определил бы стиль этого творения как постмодерн конца двадцатого века - неумелый по причине отсутствия у автора
проекта как образования, так и вкуса; со множеством ненужных, излишних архитектурных деталей, не столько украшающих здание, сколько превращающих его в откровенный кич. Но городские обыватели сочли мастерскую подлинным, небывалым произведением искусства. Они толпами собирались поглазеть на асимметричный, пестро раскрашенный дом, в котором соседствовали острые углы и закругления, ротонды, ниши и солнцезащитные ребра, наличествовали башенки большие и маленькие, с косо срезанными крышами и окнами невероятной геометрической формы. Над дубовыми воротами, окованными блестящими медными полосами, находилась большая вывеска, гласившая: "ВАЛЬДЕС ДЛИННОРУКИЙ. ЛУЧШИЕ В СВЕТЛОМ МИРЕ ИЗДЕЛИЯ ИЗ МЕТАЛЛОВ. ГАРАНТИЯ КАЧЕСТВА". Ниже, буковками поменьше, было приписано: "С соизволения великой Госпожи Дум, под личным ее покровительством. Скидки для постоянных клиентов".
        Кроме того, Вальдес нанял двух писцев, и они изготовили две сотни листочков на толстой бумаге, на которых сообщалось, что на улице Бугристой открылась мастерская Вальдеса Длиннорукого - непревзойденного мастера по изготовлению разнообразных предметов, в том числе и диковинных. Мальчишки разбросали эти листки по порогам лучших домов города. Впрочем, первая в истории Кларвельта рекламная акция, предпринятая Вальдесом, была совершенно излишней. В первый же день его посетили полтора десятка богатых и знатных клиентов, сгорающих от любопытства и предлагающих любые деньги за то, чтобы господин Вальдес побыстрее изготовил им что-нибудь (неважно, что, лишь бы диковинное). Вальдес пожимал им руки, пил с ними чай, вел приятные беседы о жизни Кларвельта и принимал заказы. В первую же неделю он был приглашен на три светских раута и два бала. Это полностью выбивалось из обычаев Кларвельта - приглашать какого-то кузнеца на собрание благородных людей, но Вальдеса воспринимали не как простого ремесленника или даже богача. В глазах обитателей Светлого Мира он был существом совершенно особым - личным гостем Госпожи
Дум. Человеком необычным в своих манерах, но, безусловно, благородным и образованным. Ему прощалось многое такое, чего не простили бы дворянину. Он имел свободный доступ в самое высшее общество Кларвельта.
        Еще две недели Вальдес провел в кузнице, натаскивая учеников. Он взял в себе в помощники трех здоровенных парней. Лично прошелся по кузницам города и поговорил с каждым встретившихся ему из подмастерий, не обращая внимания на хмурые ревнивые взгляды мастеров-кузнецов. Он выбрал этих троих, лучших, и предложил им заработок в два раза больший, чем они получали до этого. Вальдес не сомневался, что под его руководством они скоро станут самыми искусными кузнецами в городе - ребятки отличались смышленостью и недюжинной сноровкой. Тем более, уровень кузнечного мастерства в городе был вопиюще низок - то, что делали здесь лучшие мастера, Вальдес мог изготовить левой ногой.
        Госпожа Дум поддерживала в своем мире счастье и покой. Она полностью контролировала свой мир. Однако ее контроль имел и отрицательные стороны. Светлый Мир не развивался - он застыл в том состоянии, в котором был создан четыре с лишним тысячи лет назад по кларвельтскому времени. Поколения меняли друг друга, но все оставалось по-прежнему: тот, кто имел благородное происхождение, производил отпрысков-дворян, а рожденный в ремесленном сословии знал, что сыновья его будут ремесленниками. Этому миру никогда не суждено было изобрести электричество, дирижабль, или магазинное ружье системы "Винчестер". Гармония сего мира держалась на постоянстве, но Вальдесу это затхлое постоянство наскучило очень быстро. Он собирался сделать кое-что, чтобы перевернуть Светлый Мир вверх тормашками. Он уже строил свои планы.
        Здесь он чувствовал себя творцом. Творцом не меньшим, чем сама Госпожа Дум. Но для того, чтобы начать действительно творить, нужно было получить на это некую лицензию от Госпожи. Вальдес не был уверен, что ему легко удастся сделать это. Он представления не имел, как Госпожа отнесется к его нововведениям.
        Госпожу надлежало обмануть.
        Когда Вальдес убедился в том, что его подручные неплохо справляются с работой, он все меньше времени стал проводить в кузнице. Мир, в котором он теперь обитал, следовало исследовать. Вальдес начал изучение с самого города. Он вышагивал как журавль на своих удлиненных до двух метров ногах и без труда заглядывал в окна вторых этажей. Местные жители с изумлением смотрели на это невиданное чудо, мальчишки стайками бегали за Вальдесом. Он останавливался, улыбался детям, рассказывал им удивительные сказки про добрую волшебницу Инквизицию и угощал их сладостями. Гостя Госпожи принимали везде с необыкновенным радушием - отвечали на любые его вопросы о жизни и обычаях Кларвельта, приглашали на свадьбы и именины. Вальдес охотно помогал людям там, где видел, что может помочь. Его длинные сильные руки, действуя как подъемный кран, подавали связки тяжелой черепицы рабочим на крышу, поднимали дерево, упавшее на дорогу или ловко хватали поросенка, сбежавшего из загона. Один раз, увидев большого и злого черного быка, Вальдес устроил небольшую показательную корриду, воспользовавшись старым плащом хозяина (правда,
не красным, а зеленым, но это не так уж и важно - ведь на самом деле быки не различают цветов). Конечно, тореадором Вальдес был никудышным, и в большом мире бык забодал бы его за две минуты. Но тут Вальдес не рисковал ничем: сам он не подходил к быку близко, и только длинные его руки, вытянутые на безопасное расстояние, дразнили разъяренное животное и заставляли его раз за разом бросаться на плащ. Нечего и говорить, что убийство быка в представление не входило. Вальдес старательно создавал себе имидж добрейшего существа.
        Он передал на неделю дела старшему из кузнецов и предпринял длительное путешествие на периферию Светлого Мира. Шел он пешком - при его длинных конечностях это было намного быстрее, чем на лошади. Когда он миновал несколько провинциальных городишек и добрался до самых дальних ферм, то с удивлением отметил, что влияние приказов Госпожи здесь весьма незначительно. Крестьяне, жившие здесь, больше напоминали обычных жителей земного мира - были они людьми независимыми, самостоятельными, склонными к пьянству и другим мелким порокам. Случались между ними и драки, и кражи имущества, и прочие незначительные преступления. Следствием этого всегда было прибытие из ближайшего городка трех стражников, которые арестовывали безропотного преступника и водворяли его на недельку-другую в тюрьму.
        Вальдес пришел к выводу, что телепатическое влияние Госпожи не безгранично. Сила его ослабевала от центра, которым был город с его Дворцом Дум, к периферии, как ослабевает сигнал телепередающего излучателя. Вначале Вальдес решил, что вследствие этого Светлый Мир должен кончаться за пределами Дальних земель - иметь там нечто вроде забора или места, где небесный купол упирается в земную твердь. Однако дальние крестьяне уверяли, что никаких границ не наличествует. "Значится там, где кончаются поля ячменя, господин Вальдес, - говорили они, - милях аккурат в десяти, начинается Злой Пустырник. Местность сия весьма неприятна для обитания, вся она заросла колючей осокой, а временами и кустарником с огроменными шипами, и по причине сей неприветливости в ней не обитает никто, кроме рогатых сусликов, которые едят траву, и множества полосатых волков, которые едят сусликов и прыгают на задних ногах с необыкновенной ловкостью. К счастию, за пределы Злого Пустырника оные хичники не выходют, но любой человек, зайдя в столь поганые местностя, подвергается опасности оными полосатыми волками разорванными быть".
Вальдес качал головой и удивлялся. Не укладывались эти "хичники" в гармонию Светлого Мира - было в них что-то жуткое и совершенно неконтролируемое. Особенно же его заинтересовал рассказ одного шустрого старичка - местного знатока неприличных баек и страшных историй. Старикан поведал, что лет эдак пятьдесят назад один из местных крестьян по имени Ганс - малый сильного сложения и огромного роста - охвачен был непонятною страстию к путешествиям, вооружился топором и луком, попрощался с ближними да и отправился прямиком через Злой Пустырник. Местные крестьяне разом решили, что Ганс уже никогда не вернется из неизвестных далей, ибо человеку невозможно выжить в местах, не облагодетельствованных Госпожой. Однако Ганс объявился через три месяца - едва живой, похудевший и страшно израненный - в частности, без пальцев на левой руке и без правого глаза. Оный Ганс рассказал (старикан уверял, что лично слышал это), что Злой Пустырник кольцом окружает все земли Светлого Мира, пригодные для жилья, и создан великой Госпожой специально как преграда, дабы не допускать к людям жутких чудовищев, обитающих в Черных Лесах,
которые находятся еще дальше. "Местность, которую Ганс назвал Черными Лесами, - рассказывал старик, - являет собой чащобу, наполненную разнообразными тварями - настолько кровожадными и уродливыми, что и вообразить невозможно. Также Ганс сказывал, что обитают в оных лесах и племена разумных дикарей, не похожих на человеков своим внешним обликом и не знающих приличного жилья. Они-то и помогли выжить Гансу в течение длительного времени, приняв его с любопытством и даже доброжелательностью"[Примечание Демида Коробова: Проницательный читатель сразу обратит внимание на то, что описанные стариком Черные Леса весьма похожи на Порченые Леса, с которыми мы лично столкнулись в дальних землях Кларвельта. Так оно и есть. Расшатав равновесие Светлого Мира, Вальдес разрушил его устройство и нечисть из-за предела внешнего кольца просочилась на Дальние земли. Но это случилось гораздо позже. Пока же Вальдес обозревал Светлый Мир в его первозданном виде. Леса и рощи в то время были светлыми и мирными, в них паслись кабаны и олени, а хищники ничем не отличались от обычных, земных волков и медведей.] .
        Вальдес не стал предпринимать вылазку в Злой Пустырник и далее. Он только обозрел эту местность с высоты и нашел, что она весьма угрюма и неприветлива. После чего отправился обратно в город, где его ждали дела.
        Когда Госпожа Дум передала через одного из кузнецов, что хочет видеть его, Вальдес был уже полностью готов. Он изучил нехитрую жизнь Кларвельта. Он уже знал, с чего начать переделку этого мира.
        Начиналось самое интересное.

* * *
        - Я довольна тобой, Вальдес Длиннорукий, - произнесла Клементина Шварценберг, приветливо улыбаясь. - Похоже, что ты и на самом деле - добрый, благоразумный и добродетельный человек. Неужели в вашем времени и в самом деле все инквизиторы стали такими?
        - Все без исключения! - заявил Вальдес с праведной горячностью в голосе. - В инквизиторы принимают только самых лучших! Поистине, моя Госпожа, нет сейчас в христианском мире учреждения более кроткого и богоугодного, чем Святая инквизиция!
        - Забавно… - Госпожа покачала головой. - И чем же занимается такая неправдоподобно кроткая инквизиция?
        - Как и прежде - изыском людей, которые грозят разрушением христианскому миру. Но теперь наша деятельность - в основном умственная. Мы собираем факты и анализируем их. Мы внедряем своих людей в секты, которые несут насилие и преклонение перед Сатаной и узнаем их тайные планы.
        - Что ж, это отрадно…
        - Госпожа! - как бы нечаянно вырвалось у Вальдеса. - Я не хотел вам говорить сразу, потому что не был уверен… Но я много думал над этим…
        - Что такое? - Госпожа заинтересованно повернула голову.
        - Нет… Я не знаю… Я не уверен точно и не хочу вас пугать…
        - Что случилось? Говори все без утайки, - приказала Госпожа.
        - Мне кажется, что вам грозит страшная опасность. Вам и вашему миру.
        - Опасность? Откуда?
        - Из нашего, большого мира.
        - Никто в Среднем Мире не знает о существовании Кларвельта, - уверенно произнесла Госпожа.
        - Они не знают, что это место называется Кларвельтом. Но они могут попасть сюда. Они долго работали над магическим устройством - прибором, который позволяет находить тонкие миры, подобные Кларвельту, и проникать в них. И, насколько я понимаю, их работа завершена. Они начали покорение тонких миров.
        - "Они" - это кто?
        - Арабы. Тайная арабская секта.
        - Арабы - это кто такие?
        - Сарацины. В ваше время они назывались сарацинами и маврами. Я был внедрен в эту секту в качестве шпиона. Я представлялся богатым англичанином, заинтересованным в их опытах. Я давал им деньги, а взамен получал возможность присутствовать при магических церемониях. При мне нашли некий тонкий мир, вычислили частоту его резонанса и заслали туда своего человека. К сожалению, сарацинам прискорбным образом открылась тайна, что я являюсь лазутчиком инквизиции. Меня пытались убить на месте, прямо там, в их лаборатории. Я схватил со стола кривой нож и защищался. Я ранил одного из них и в тот же миг перенесся сюда. Оказалось, что в руки ко мне попал нож Джанхаха.
        - Сарацины… - произнесла Госпожа задумчиво. - Да, сарацины необычайно сильны в магии. Я училась у одного из них, именем Шамс-ад-Дин. То, что ты говоришь, может быть похоже на правду. Как выглядел этот прибор?
        - О, это сложно описать! - Вальдес взволнованно взмахнул руками. - Большая комната с арабскими знаками на стенах. Такой, знаете ли, огромный черный камень, на котором стоит гигантский дисплей…
        - Что?
        - Ну, дисплей. Это вроде как телевизор, только в действительности это лишь часть сложной электронно-магической системы, управляемой мощными компьютерами с огромным быстродействием… - увлеченно фантазировал Вальдес.
        - Ничего не понимаю, - откровенно призналась Госпожа.
        - Хорошо. Я объясню понятнее, - терпеливо сказал Вальдес. - Телевизор - это как бы окно, которое преодолевает время и расстояние. В нем показывается то, что происходит в отдаленных местностях нашего и других миров.
        - Это подобно хрустальному шару, - произнесла Госпожа. - Только, очевидно, намного сильнее его по своим волшебным свойствам.
        - Хрустальный шар - побрякушка по сравнению с телевизором! - уверенно заявил Вальдес. - Так вот, я говорю, там у них был еще мощный компьютер…
        - Это еще что такое?
        - Устройство, которое содержит в себе искусственный разум. Разум этот превосходит человеческий в сотни раз, однако беспрекословно подчиняется своему хозяину. Он способен творить чудеса!
        - Должно быть, в этом ящике заключен могущественный демон?
        - Да нет же! - Вальдеса все больше раздражала бестолковость древней старухи. - Разум сей искусственно создан человеком по образу его и подобию.
        - Должно быть, при помощи магии?
        - Да-да, разумеется, - легко согласился Вальдес.
        - Гомункулус… Искусственный разум… - В голосе Госпожи появилось восхищение, смешанное с тревогой. - В наше время лучшие маги тщетно пытались создать его. Я вижу, ваша магия шагнула далеко вперед.
        - Очень далеко, - кивнул головой Вальдес.
        - Ты всерьез думаешь, что они могут найти Кларвельт?
        - Да, Госпожа. Более того, я думаю, что они могут найти его очень скоро. Тот нож, что я принес вам… Он лежал у них на почетном месте. Они изучали его магические характеристики. Они записывали их в своих книгах. Даже без этого ножа они могут легко настроить свой прибор на Кларвельт и послать сюда своего убийцу-ассасина. Я не уверен, что они уже не сделали это.
        - Это очень плохо, - произнесла Госпожа совсем уж траурным тоном. - Только демоников в моем мире еще не хватало!
        - Демоники? Это что, какая-то разновидность демонов?
        - Демоники - это люди, прошедшие в чуждый им мир. Тебя не удивляют волшебные способности, появившиеся у тебя в Кларвельте? Эти твои вытягивающиеся конечности?
        - Удивляют, - сказал Вальдес, хотя на самом деле давно уже привык ко всему и перестал удивляться.
        - Ты - демоник, Вальдес. В этом мире ты - демоник. Хорошо, что ты - такой добрый человек и не желаешь причинить зло ни мне, ни моему миру. Но если случится так, что в мир мой проникнут другие люди, и используют они свои способности демоников для причинения зла, то Светлый Мир будет разрушен. Я не смогу противопоставить им значительного сопротивления.
        - Можете, Госпожа! - торжественно произнес Вальдес. - Теперь многое изменилось. Теперь у вас есть я, Вальдес Длиннорукий! Я готов сражаться за вас, моя Госпожа, и умереть за вас!
        - Умереть? - горькая ироническая усмешка появилась на губах Госпожи. - Да, пожалуй, умереть ты сможешь. Но что можешь ты сделать с отрядом убийц-демоников?
        - Госпожа, - торопливо заговорил Вальдес, додумывая детали на ходу. - Я уже говорил вам, что волшебный прибор сарацинов может засылать лазутчиков в тонкие миры лишь поодиночке. А уж с одним-то демоником, каким бы он грозным ни был, я справлюсь! Не забывайте, что там, в своем мире, я обучался приемам ведения боя - как с оружием, так и без оного. Нужно лишь найти этого демоника и обезвредить до того, как он доберется до Дворца Дум. Но это будет весьма нелегкой задачей! Неизвестно, в какой части Светлого Мира появится демоник и где он совьет свое зловредное логово. Для поиска демоников мне понадобятся помощники. Настоящие помощники - хорошо обученные, а не беспомощные, как ваши совершенно никчемные стражники. Мне понадобится сеть своих агентов в разных провинциях Кларвельта и система быстрой связи с ними. Тогда мы обречены на успех. Наступило время, когда Светлому Миру понадобилась настоящая защита. И я берусь создать ее.
        Госпожа задумалась. Минут десять она не произносила ничего - сидела с закрытыми глазами. Вальдес даже решил, что она перешла в свое привычное сонное состояние и разговор придется продолжить на следующей аудиенции. Неожиданно она открыла глаза. Взгляд ее был преисполнен решимости.
        - Я могу помочь тебе, Вальдес! - сказала она. - Я могу наложить на Светлый Мир вуаль забвения. Это будет нелегким делом… Это отнимет у меня много сил и может вызвать нарушение равновесия в Светлом мире. Но это необходимо сделать. Вуаль забвения не сможет воспрепятствовать проникновению демоников. Но зато любой, пришедший сюда извне, на две недели потеряет память о том, кем он был в своем мире. Таким образом, любой демоник, пришедший в Кларвельт со злонамеренными целями, неожиданно для себя окажется беспомощен и неспособен защищаться. А ты получаешь немалый срок для того, чтобы изловить его. Учреждение для отлова демоников будет создано сегодня же. И ты сам займешься его строительством.
        - Благодарю вас сердечно! - Вальдеса аж прошибла слеза искренней благодарности. - Простите, Госпожа, но что дальше делать с пойманными демониками?
        - Сжигать, - сурово сказала Госпожа. - Это жестоко, но другого выхода нет. - Ежели демоника просто убить, то он не будет уничтожен совсем, а просто перенесется обратно в свой мир. Он будет знать дорогу в Кларвельт и скоро может вернуться обратно. Только сжигание демоника может уничтожить его окончательно.
        - О, Госпожа, как это прискорбно! - смиренно произнес Вальдес, опустив очи. - Сжигать людей - это ужасно. Но если необходимо поступать именно так ради спасения Светлого Мира, то придется мне испить сию чашу горечи…
        Душа Вальдеса громко пела от радости и отплясывала дикарский танец вокруг неугасимого огня садистской похоти.
        - Да, вот еще что, Госпожа… - сказал Вальдес как бы между прочим. - Не сообщайте вашим людям, что и сам я - демоник. Мне трудно будет объяснить им, что остальные демоники такие плохие, если я - такой хороший…
        - Я не скажу им, - заверила Госпожа Дум.
        ГЛАВА 5
        Возможно, все продолжалось бы таким образом в Светлом Мире в течение столетий и даже тысячелетий - Вальдес возглавлял бы и всемерно развивал учреждение по отражению несуществующей опасности появления демоников, тешил свое тщеславие и потихоньку вводил в быт кларвельтцев все новые предметы обихода, изготовленные в его мастерской. Госпожа Дум была бы довольна, что никто не вламывается в ее уютный мир. Но через год случилось нечто, заставившее Вальдеса перейти к более активным действиям, приведшим, в конце концов, к самым печальным последствиям.
        Виновата в этом была сама Госпожа Дум. Она произнесла в ходе одного из разговоров несколько неосторожных фраз, заставивших Вальдеса встрепенуться.
        Как-то Госпожа пожаловалась на плохое здоровье и Вальдес удивленно спросил, как же может так быть - болезни у великой Госпожи? Ведь сама она уверяла, что не может болеть в Светлом Мире. На что Госпожа ответила, что причиною тому стало, очевидно, произведенное ею заклинание вуали забвения. Оно отняло у нее много сил. Кроме того, наложенная вуаль нарушила гармоническое равновесие Кларвельта - тонкий мир, созданный магией, стал менее устойчив и Госпоже приходилось сейчас постоянно отдавать часть своей жизненной силы, чтобы он не начал разрушаться. "Но это не так страшно, - сказала тогда Госпожа, - пройдет совсем немного времени - лет сто-двести - и равновесие восстановится естественным образом, как раны затягиваются на теле".
        Вальдес много раздумывал над этим. Выяснялось, что Кларвельт был системой не только искусственной, но и весьма непрочной, во всем зависящей от хрупкого здоровья его создателя.
        Когда Вальдес посетил Госпожу в следующий раз, он примерно уже представлял, что ему нужно выяснить.
        - Госпожа… Простите меня за бестактность, но есть один вопрос, касающийся лично моей судьбы. Он мучает меня, но я никак не отважусь его задать…
        - Спрашивай, Вальдес. Ты заслужил получение ответа на любые вопросы.
        - Вы как-то сказали, что если вы умрете, то Светлый Мир свернется, все здесь погибнет, но я останусь в живых и буду возвращен на то место, из которого пришел…
        - Да, это так, - мрачно произнесла Госпожа Дум.
        - В этом случае я сохраню свои необычные способности там, в большом мире?
        - Не сохранишь, - сказала Госпожа голосом вовсе уж замогильным. - Есть, правда, один способ сохранить твои способности и в большом мире. Это случится в том случае, если Кларвельт свернется не из-за моей смерти. Я могу свернуть Кларвельт сама. Добровольно. В этом случае мы с тобой снова окажемся в большом мире. При этом мы сохраним наши способности демоников, но Светлый Мир погибнет. Я никогда не пойду на это! Слышишь, ты, Вальдес! И не мечтай об этом!
        Вероятно, Клементина Шварценберг была все же не бессмертной, если разговор о смерти приводил ее в столь мрачное расположение духа.
        - Что вы, Госпожа! - возопил Вальдес. - Как могли вы подумать о том, что я желаю хоть малейшего вреда вам или любимому мной Кларвельту! Я денно и нощно тружусь, не покладая рук, дабы украсить наш Светлый Мир и сделать жизнь его обитателей еще более счастливой! - Вальдес повалился на колени и закрыл лицо руками. - Я обрел подлинную свою жизнь только здесь, - сдавленно произнес он как бы сквозь рыдания. - И если вы подозреваете меня в дурных намерениях, то лучше мне не жить…
        - Успокойся, милый мой Вальдес, - сказала добросердечная Клементина, уже отходя от гнева. Она даже погладила Вальдеса по голове. - Я вижу, что ты действительно любишь Светлый Мир. Я верю, что ты не предашь меня.
        - Спасибо, Госпожа! - Вальдес схватил руку старой женщины и прижался к ней губами. - Спасибо…
        - Я расскажу тебе… - Клементина осторожно высвободила свою маленькую кисть из железных клешней Вальдеса. - Большое знание - это нелегкая ноша, и порою так трудно нести ее в одиночку. Ты должен знать, Вальдес. Первоначально магия создания искусственных миров была придумана именно с такой скверной целью - целью приобретения волшебных способностей. Дурные люди, владеющие могущественными секретами, ненадолго создавали собственные миры, чтобы затем уничтожить их собственной рукой и вернуться в Средний Мир, обладая невероятной колдовской мощью. Именно так многие великие волшебники древности приобрели свою силу. Это было скверно и греховно - ведь каждый раз при разрушении мира гибли тысячи и тысячи людей - его обитателей. Но Бог, создатель наш, пресек распространение подобной мерзости. Последним, кто собственноручно разрушил свой мир, был Мерлин. После смерти Мерлина наступило следующее: если маг имел при создании миров дурные намерения, то магия его перестала срабатывать - даже если все ее компоненты и условия соблюдались с величайшей тщательностью. Миры было разрешено создавать только тем, кто
стремился к благу - а таких было очень мало… Бог наш позволил создать мне Кларвельт, а, стало быть, он был уверен в моей добродетельности.
        - Боже мой, как это удивительно, - пробормотал Вальдес.
        - К сожалению, Вальдес, я не бессмертна. Я старюсь медленно, но когда-нибудь я умру. И тогда Светлый Мир тихо угаснет со мной. Но меня в запасе еще много тысяч лет. Много… Здоровье мое и состояние Кларвельта связаны теснейшим образом. Любое возмущение в магическом равновесии - будь то наложение новых заклинаний или вторжение демоников - сразу же отзываются на мне в виде болезни. Так что береги Светлый Мир, Вальдес. Не допускай в него новых демоников. Сам Бог послал тебя мне…
        - Госпожа! - Вальдес решительно поднялся на ноги. - Прошу вас, отдайте мне нож Джаншаха! Храня его здесь, у себя, вы подвергаете Кларвельт опасности разрушения!
        - Почему?
        - Потому что вы беззащитны против людей из большого мира, моя Госпожа! Если некий демоник, не дай Бог, пройдет незамеченным мимо меня и войдет во Дворец Дум, он сможет забрать у вас нож безо всякого труда. Никакая магия не поможет вам. Ведь это так?
        - Это так, - согласилась Госпожа после непродолжительных размышлений. - Ты уверен, что у тебя нож будет в безопасности?
        - Речь не идет о безопасности! Нож должен исчезнуть! - воскликнул Вальдес. - Я уничтожу его! Это страшная, невероятная опасность - ключ от Кларвельта. Он не должен попасть в руки врагов! Я сожгу его в горне и превращу в окалину, и развею оную по ветру или растворю в реке. Мы должны сделать все, чтобы навсегда закрыть Кларвельт от Среднего Мира, полного грехов и пороков!
        - Хорошо, Вальдес. Я отдам тебе нож Джаншаха.
        Нечего и говорить, что Вальдес не уничтожил магический кинжал. Он сжег в горне подделку, заранее изготовленную им, и проследил, чтобы это действие видели его мастера, и, таким образом, увидела сама Госпожа. Теперь Вальдес ясно знал, чего ему хотелось бы больше всего на свете - любым способом заставить Клементину Шварценберг свернуть свой мир собственными руками. Тогда он, Вальдес Длиннорукий, оказался бы снова в Среднем Мире - не потеряв своих новых, величайших способностей. И нож Джаншаха должен был помочь ему в этом.

* * *
        Итак, Вальдес не уничтожил кривой нож. Напротив, он изготовил для кинжала удобные ножны, которые позволяли незаметно носить его под одеждой. Вальдес не расставался с кинжалом - он снимал его только тогда, когда отправлялся на аудиенцию к Госпоже. Не было в мире предмета, более ценного для Вальдеса, чем нож Джаншаха.
        Клементина Шварценберг не умела врать. Давно разучилась за ненадобностью - ложь не имела смысла в ее искусственном мире. Она искренне считала, что нож может переносить людей только в одном направлении - из Среднего Мира в Светлый. Но Вальдес в этом сомневался. И очень скоро он убедился в том, что его сомнения правильны.
        Надлежало провести эксперимент. Вальдес хорошо подготовился к нему - он нашел неглубокую и сухую пещеру в Буковых Горах недалеко от города. Эксперимент был коротким - он пришел в пещеру, уколол себя ножом до крови и оказался прямо в нашем мире. В Испании.
        Вальдесу повезло - он материализовался не в потаенном храме арабской секты, откуда он некогда перенесся в Кларвельт (вначале он предполагал, что должно было случиться именно так), и не где-нибудь посреди автострады, заполненной ревущими машинами, и даже не в супермаркете, забитом людьми. Вальдес появился на задворках Барселоны - в тесном дворе, со всех сторон окруженном дешевыми четырехэтажными домами. Поскольку дело происходило в три часа ночи, никто не увидел, как высокий светловолосый человек появился на том месте, где только что ничего не было и тут же принялся скакать подобно козлу, хохотать и выкрикивать самые непристойные испанские выражения.
        Вальдес ошалел от радости. Он снова попал в свой замечательный Средний Мир - порочный и агрессивный по сравнению со стерильным Кларвельтом, но такой живой и интересный. Первой мыслью Вальдеса было не возвращаться в Светлый Мир никогда более - довольно с него было выхолощенного и пресного кларвельтского бытия. Но, прошагав по ночной Барселоне около пяти километров, Вальдес уже заскучал по своим длинным ногам, не знающим усталости - тем замечательным ногам, что он оставил в Светлом Мире. Здесь его ноги снова были короткими и слабыми. Добравшись, наконец, до ночного бара, проголодавшийся Вальдес по привычке полез за кошельком, но обнаружил там только десяток серебряных флоренов, совершенно непригодных для использования в Испании. Местные песеты нужно было зарабатывать тяжким трудом… Вальдес сглотнул голодную слюну и снова уколол себя ножом. Он вернулся в Кларвельт, сразу же разжег костерок и с аппетитом поужинал - в пещере его ждал запас провизии.
        За месяц он совершил двенадцать путешествий в Средний Мир и обратно. Он отыскал свой земной костюм, чтобы не выглядеть в Испании чересчур экстравагантно в черной одежде инквизитора. Он прихватил с собой из Кларвельта десяток драгоценных камней - рубинов, сапфиров и изумрудов, и продал их в большом мире, чтобы иметь испанские деньги. Вальдес потихоньку осваивал Средний мир, от которого отвык за год пребывания в Кларвельте.
        Лишне напоминать о том, что за этот год в большом мире прошло чуть больше месяца. В сущности, за это время в Испании ничего не изменилось. И скоро Вальдес чувствовал себя одинаково уверенно в обоих мирах. Разворотливый малый, он обзавелся новыми испанскими документами на имя некоего Диего Менеса (имя оставил прежнее, чтоб не путаться), и даже снял квартирку на северной окраине Барселоны - неподалеку от того места, где он обычно проходил в Средний Мир.
        Пора было приступать к осуществлению главного, ради чего все это задумывалось. Вальдес был главным специалистом по отлову демоников в Кларвельте. И значит, в Кларвельте должны были появиться демоники. К сожалению, сами люди большого мира не стремились попасть в Кларвельт - да и понятия не имели, что такое возможно. Стало быть, Вальдесу нужно было помочь им в этом.
        Технически это оказалось очень простым - сперва уколоть ножом выбранную в жертвы персону, потом уколоть самого себя. В этом случае жертва переносилась в Кларвельт первой, следом за ней - Вальдес. Несчастный демоник, пройдя через вуаль забвения, как и положено, терял память на две недели. А Вальдес помнил все великолепно.
        Первым демоником Вальдеса стал парень-негр из ресторана "Монтроса" в Калелье. Волей случая именно он подвернулся под руку Вальдеса, когда тот окончательно созрел для начала действий. Так или иначе, Томас Ривейра оказался в Кларвельте, был успешно отловлен в ходе шумной компании, объявлен демоником и приговорен к сожжению. Чем закончилось это дело, вы уже знаете. Вальдес просчитался. Он предполагал, что у него в запасе две недели. Оказалось - всего десять дней. Томас ушел в дальние леса и стал Начальником Зверей. А Вальдес больше не ошибался.
        Он отлавливал и сжигал в среднем по одному демонику в год - этого было достаточно для поддержания его непререкаемого авторитета у местного авторитета и уважения Госпожи Дум. Таким образом, ему приходилось похищать человека из Барселоны и ее окрестностей раз в тридцать шесть дней по земному времени. Вряд ли это могло быть особо отмечено на земле - месте, где люди пропадали в гораздо большем количестве каждый день. А вот Светлый Мир реагировал на то, что вытворял Вальдес, весьма болезненно.
        Он начал разрушаться.
        Монстры, обитавшие прежде только за Злым Пустырником, просочились в леса и расплодились там в таком количестве, что выйти ночью из дома в Дальних землях стало самоубийством. Появились новые растения - все как на подбор ядовитые или даже хищные, как аррастра. Погода все меньше слушалась повелений Госпожи, несмотря на все ее старания: штормы и ураганы проносились над селениями и полями, убивали людей, губили урожай и превращали Светлый Мир в мир темный и опасный. Да и люди портились прямо на глазах. Прежняя их изнеженность и мягкотелость все больше уступали место раздраженности, грубости и желанию вцепиться друг другу в глотку по любому поводу.
        Сама же Госпожа чувствовала себя все отвратительнее. Болезни, положенные ей природой по причине преклонного возраста, до поры до времени дожидались своего часа где-то за углом - как стая одичавших злобных собак, отогнанных могущественной магической силой. Теперь они с рычанием выбегали одна за другой и остервенело вцеплялись в тело Госпожи, терзая его и стремясь разорвать на куски. Только заклинания, которые творила Госпожа Дум, останавливали этот процесс и не давали ей умереть.
        Вальдес прекрасно знал, что является причиной такого болезненного состояния Светлого Мира и Госпожи. Каждый человек, которого он протаскивал в Кларвельт и превращал в демоника, вызывал возмущение магического равновесия тонкого мира в такой же степени, как огромный валун, сброшенный в середину небольшого, покрытого ряской пруда, заставляет воду расходиться кругами и выплескивает ее на берега, размывая их. Да, в пруду через некоторое время все успокаивается - но тонкий мир устроен посложнее пруда, к тому же Вальдес кидал свои "валуны" слишком часто.
        Если Вальдес протаскивал демоников еще чаще, он быстро и окончательно добил бы и Госпожу Дум и Кларвельт. Но он вовсе не хотел этого - ведь при этом он потерял бы все! Он вернулся бы в Средний Мир обычным человеком. Здесь же, в Кларвельте, он стал теперь настоящим хозяином. Госпожа Дум непрерывно болела и не контролировала уже свой мир, хотя и питала иллюзию, что контролирует. Вальдес стал намного сильнее ее. И поэтому Госпожа предпочитала закрывать глаза на те беспорядки, что творились в Кларвельте. Вальдес - он такой молодец. Он так хорошо и интересно говорит… Он заботится о ней. Он знает, что делает…
        Госпожа Дум превратилась в древнюю старуху, теряющую разум. Вальдес довел ее до этого. Бедная, бедная Клементина.
        А время текло, проходили годы и десятилетия. Не надо забывать о том, что за пять лет земного времени, прошедшие с тех пор, как Вальдеса закинуло в Кларвельт, здесь прошло пятьдесят лет! Сменилось два поколения - мало кто уже помнил, что некогда существовала жизнь без великого Вальдеса Длиннорукого - полномочного наместника Госпожи. Вальдес давно уже переделал жизнь в Светлом Мире, основательно перепачкав ее в соответствии с собственными прихотями. Он ввел новые порядки. Он распространил деятельность инквизиции на все сферы жизни. Увеличил тюремные сроки, мало-помалу доведя их до пожизненных в отношении личных своих врагов - тех, кто пытался встать на его пути. Вальдес ввел публичное наказание плетьми. Узаконил пытки. К большому его сожалению, несмотря на все больше портящиеся нравы кларвельтцев, никто из них так и не дорос до ранга хоть сколько-нибудь значительного преступника. Размягчающее влияние Клементины Шварценберг не позволяло стать кому-нибудь настоящим негодяем. Но это не обескураживало Вальдеса. Как и положено истинному инквизитору, он без труда находил состав преступления там, где
преступлением и не пахло, после чего несчастный заключался в застенки и подвергался пыткам. Вальдес запретил печатать книги. Запретил употреблять наркотики, все более распространяющиеся в Кларвельте, без особого регламента, расписывающего, какому сословию что положено употреблять. Ввел налоги на любовниц, на употребление гусиных перьев, на черных кошек и еще двадцать не менее замечательных по своему идиотизму налогов. Учредил нагрудную медаль за стукачество на соседей. Вальдес старался как мог, чтобы превратить Светлый Мир в помойную яму. Зачем он делал? Ответ мой будет прост, но мне кажется, что он в наибольшей степени соответствует истине. Вальдес просто развлекался.
        Особым предметом его гордости было изобретение собачьих боев. В качестве бойцовых псов выступали люди из тех, кто попал в долговое рабство. Бои стали крайне популярны как среди знати, так и среди городских мещан. Вальдес сам не раз посещал их, и каждый раз потирал руки, видя, как люди - некогда благородные и даже добрые - превращаются в тупую и кровожадную толпу.
        Все это было забавно, но не более того. Вальдес был взрослым человеком и ему давно наскучило играть живыми фигурками, созданными Госпожой. Он хотел вернуться в большой мир в полной своей силе, сохранив все свои сверхчеловеческие способности. В большом мире он нашел бы возможности для действительно интересной игры. Ему нужно было найти способ заставить Госпожу свернуть свой мир добровольно.
        Десятилетие шло за десятилетием, но он не мог придумать ничего для того, чтобы разрешить эту проблему.
        Кларвельт едва дышал, но не умирал. Вальдес поддерживал его в рабочем состоянии. Он еще не решил, что на Светлом Мире стоит поставить точку.
        Большую часть времени Вальдес проводил теперь в Среднем Мире. В Испании.
        ЧАСТЬ ПЯТАЯ
        Мигель: ужасная работа
        ГЛАВА 1
        Иногда - уже после того, как я узнал от Демида всю правду - я думал об обитателях Кларвельта: а пошли к черту все вы - фантомы, призраки, вызванные к жизни горячечным бредом выжившей из ума средневековой старухи. Вы не люди, и весь ваш мир, якобы светлый, не стоит того звука, который я издаю задницей утром в туалете, перед тем, как идти чистить зубы. Я осознавал, что попал в сказку, где все было надумано, где не было ничего живого, похожего на реальность нашего мира - живого в своей настоящей опасности, и настоящей доброте, и настоящей чувственности. Ваш мир все равно сдохнет - думал я тогда, - и чем быстрее, тем лучше, потому что в тот момент, когда он сдохнет, я снова окажусь в своем мире, том мире, для которого я предназначен, и при этом меня абсолютно не будет волновать, что станет с искусственным и вымороченным мирком с дурацким названием "Кларвельт", и что станет с его жителями - умрут ли они на самом деле и отправятся ли в чистилище, предназначенное для душ реальных людей; или просто растворятся в пустоте космоса, не оставив от себя ничего, кроме воспоминания, затерявшегося между извилин
моего серого вещества.
        Но это случалось только иногда - в те моменты, когда несуразность Светлого Мира, доведенного Вальдесом до маразматического абсурда, заставляла меня выходить из себя. Чаще было все же по-другому - я ловил себя на мысли о том, что воспринимаю этих людей не менее реальными и имеющими право на индивидуальность, чем я сам - конечно, не всех людей - но уж таких, как Флюмер, и Трюфель, и Рыжий Йохан - безусловно. И тогда я думал: а не является ли наш собственный, большой мир, именуемый Цветным или Средним, выдумкой какого-нибудь шутника, очень большого шутника, и не относится ли этот шутник к нам, грешным (по его понятиям) как к мухам, ползущим по мебиусовой ленте земного существования, отведенной нам в качестве жизненного пути - клейкой ленте, созданной для того, чтобы ловить надоедливых вечно жужжащих мух-людей?
        Я попал в сказку. Это не подлежало ни малейшему сомнению. Проблема состояла в том, что эта сказка была слишком реальной, чтоб не поверить в нее. Она была настолько реальной, что стоило сделать шаг мимо тропинки, ведущей по единственно правильному пути, и ты автоматически лишался жизни. Шел в аут.
        Мы бесцеремонно вторглись в тонкий мир, чтобы забрать свое - то, что было у нас украдено. Забрать Лурдес. Этот мир уже не принадлежал тому, кто его создал. К этому времени он принадлежал Вальдесу. Мы пришли сюда - четверо людей из большого мира, и неизбежно должны были превратиться в могущественных демоников. Пятеро против одного - неравные силы, - скажете вы. Но не забывайте, что мы пришли на территорию Вальдеса, где он знал все и вся. Он был здесь главным специалистом по охоте на людей. И он был хорошим охотником. А мы потеряли память на две недели и выжили лишь чудом.
        Впрочем, можно ли назвать это чудом? За спиной умиляющего и выбивающего слезу чуда стоял тщательный расчет - насколько, конечно, можно было вообще что-то просчитать в такой неопределенной ситуации.
        Итак, первым в Кларвельт запулили Демида Коробова. Запулили, как собачек в космос - Белка и Стрелка в одном лице. Точнее, в одной морде - ведь у собак, кажется нет лица. Ну да это не имеет теперь значения - морда или лицо - главное, что Демид опять оказался прав в своих действиях, хотя тогда, когда все это затевалось, я был твердо уверен, что он неправ, и как всегда, мы с ним цапались и я доказывал ему, что он все делает неправильно, и первым должен идти я. Демид промолчал тогда, не ответил мне, и это молчание означало: "Ты можешь думать все что угодно, глупый жонглер Миша Гомес, мазэфакер и все такое, но сделано все будет так, как решу я". Так все и было сделано. Я был отправлен в тонкий мир самым последним.
        Демид на моих глазах шагнул в магическое кольцо Ар-Рашида и исчез в сполохах сиреневых молний. Перенесся в Кларвельт.
        Выглядело это эффектно. Но красивому фокусу предшествовала большая работа. Я уже говорил, что в один прекрасный день Демид и Ван появились в моей квартире в Эмпанаде после своего заграничного вояжа, и Ван объявил, что через два дня мы начинаем подготовку к переносу в некий тонкий мир, где, якобы, Вальдес прячет нашу ненаглядную Лурдес. Я был твердо уверен тогда, что скоро, не иначе как через недельку, обниму свою Лурдес и лично начищу физиономию Вальдесу. Все оказалось намного длиннее и муторнее. Подготовка заняла месяца полтора. Таким образом, со дня, когда пропала Лурдес, до момента, когда мы начали транспортировку в Светлый Мир, прошло два с половиной месяца по земному времени и два года - по кларвельтскому. Два года Лурдес провела в Кларвельте, общаясь только с Вальдесом! Пожалуй, эта задержка и определила тот результат, с которым наша операция закончилась. Но об этом позже. Не буду забегать вперед.
        Демид привел в нашу компанию некоего арабского господина. Я называю его арабским господином, а не как-нибудь по-другому - к примеру, арабским чуваком, потому, что выглядел он именно как господин. Может быть, он был каким-нибудь ихним шейхом. Или даже эмиром - потому что, как выяснилось, приехал он прямиком из Арабских Эмиратов. По-испански ни бум-бум, но по-английски говорил так, что кембриджское образование чувствовалось в каждом звуке. Это всех нас вполне устраивало - даже Цзян, единственная, кто еще год назад не говорила на английском языке, за год жизни в Великобритании намострячилась чирикать по инглишу так, что и мне могла бы давать уроки.
        Итак, араб выглядел аристократично. Во всяком случае, он совершенно не походил на тех арабов, что постоянно живут в Испании, и видно было, что он не имел ни малейшего желания на них походить. Не собирался он одевать ни джинсы, ни даже европейский костюм. Длинный белый балахон - не знаю уж, как он у них там называется - бурнус, что ли? Белая накидка на голове, прихваченная специальным матерчатым кольцом с немаленьким бриллиантом во лбу. Золотые перстни с огромными драгоценными камнями на пальцах. Смуглая кожа, огромные глаза - черные и очень выразительные. Тонкие усики под длинным тонким носом. Красные губы. Словом, некий мачо в арабском варианте - он произвел на меня впечатление скорее богача, чем интеллектуала. К сожалению, я так и не получил возможности разобраться, что он представляет из себя на самом деле, потому что не посидели мы с ним ни в одном злачном заведении и не тяпнули по стаканчику виски. Араб общался с нами исключительно по делу.
        Демид представил его так: Абу-Талех ибн Умар бен Джурхум Аль-Хартуми. Длинное сие имя, вероятно, говорило о древнем и благородном происхождении его рода. Однако я буду называть его просто Абу-Талех - для краткости. Настроение у Абу-Талеха было омерзительным - это замечал даже невооруженный глаз. Впрочем, арабский господин не имел намерения скрывать причин своего мрачного настроения и сразу же ввел нас в курс дела. Причиной, приведшей его в расстройство, был некий испанец, по имени Диего Санчес, именующий себя Вальдесом.
        Как выяснилось, Абу-Талех был членом некоей тайной арабской секты, или, точнее, братства. Братцы эти называли себя Сафитами[От арабского "Саф" - "чистый" (прим. автора).] и являлись аналогом испанских Consagrados. Правда, в отличие от Посвященных, действовали Сафиты несколько более жесткими методами. Проще говоря, когда они вычисляли человека, который, по их мнению, мог как-то нарушить равновесие в Среднем Мире, они его убивали. Причем насмерть. Вычисления сии производились методом сложным, но хорошо зарекомендовавшим себя в течение тысячелетий. Я говорю об астрологии. Как утверждает Ван, никто в мире не силен в астрологии в такой степени, как арабы. Мне остается поверить ему.
        Итак, семь лет назад один из астрологов братства Сафитов вычислил, что в 1955 году в самой южной из провинций Испании родился человек, который к сорока пяти с половиной годам своей жизни сумеет живьем превратиться в демона. Способности его будут весьма могущественны, и направлены, как и водится у демонов, против людей. Самой же большой неприятностью оказалось то, что основными своими врагами сей человек-демон будет считать не кого иного, как арабов. По астрологической хронике будущего, составленной учеными-Сафитами, выходило, что через три года своей демонической деятельности, а именно в 2003 году, оное зловредное существо развяжет большую войну между Израилем и Иорданией, в которую скоро втянутся все арабские страны и Иран, с одной стороны, и Соединенные Штаты Америки, с другой. Человек-демон, пользуясь хаотическим положением военного времени, по ночам будет бродить по расположениям арабской армии, никем не замеченный, и убивать людей сотнями и тысячами, пользуясь при этом исключительно своими демонически сильными руками. Поражению современным оружием демон будет недоступен. Таким образом, через
три месяца после начала войны объединенные силы арабов и мусульманского мира потерпят полное поражение. Обычные же для мусульман партизанские методы ведения войны в этом случае не дадут ничего, потому что демон будет лично уничтожать мобильные группировки воинов, легко преодолевая любые препятствия, в том числе и отвесные горные скалы. В результате в течение полугода мусульманская часть мира будет полностью деморализована и обескровлена, чем воспользуется Израиль, который полностью оккупирует территорию Иордании, Сирии и Ливана, а также Индия, которая наголову разгромит Пакистан и уничтожит талибанское движение Афганистана. Главные нефтеносные районы Персидского залива, включая Объединенные Арабские Эмираты и Бахрейн, попадут под полный контроль США. Сам же демон, благодаря тесным связям с американскими спецслужбами, скоро займет высокое положение в милитаристских кругах буржуазного мира, каковое положение будет использовать для проведения своих грязных противочеловеческих дел…
        Честно говоря, то, что я услышал из уст арабского господина, вовсе не привело меня в ужас. Не могу сказать, что я испытываю горячую братскую любовь к арабам и прочим мусульманским народам. Однако Демид, казалось, был искренне встревожен. Он произнес небольшую речь, в которой заявил, что все то, что мы услышали, действительно ужасно и без сомнения приведет к непоправимому глобальному сдвигу, который никоим образом нельзя допустить. И наша небольшая группа энтузиастов хочет присоединиться к усилиям доблестных Сафитов и совершить то, что будет в наших силах. Такие слова Демида Коробова вызвали взрыв небывалой радости у Абу-Талеха. Он вскочил со своего кресла, резво подбежал к Демиду и начал трясти его руку обеими своими руками, рассыпаясь в благодарностях. Выглядело все это так, как будто араб не сомневался в начале встречи, что Демид пошлет его подальше и откажется от сотрудничества, и вдруг неожиданно заполучил такого могущественного союзника. Потом Абу-Талех обошел всех нас и пожал руки всем нам, исключая Цзян, протянутую руку которой довольно невежливо проигнорировал, ограничившись небольшим
поклоном и улыбкой. Я был немало удивлен: что такая малочисленная группа, как наша компания, может добавить к усилиям могущественной арабской секты? Однако, очевидно, ни Абу-Талех, ни Демид, ни все остальные так не считали. Авторитет Демида был исключительно высок в определенных кругах. Кругах, связанных со всякими волшебными штучками-дрючками.
        Потом араб успокоился, сел, и начал рассказывать дальше. По расположению звезд стало известно, - поведал он, - что человек-демон должен иметь высокий рост, голубые глаза, необычные для испанцев, и отличаться исключительной неприязнью к арабам. Члены братства Сафитов немедленно начали поиск такого человека в южной Испании, ориентируясь в основном на данные полицейских архивов по делам, связанным с нападениям на арабов. И скоро они вышли на дело некоего Диего Санчеса, который зверски замучил ливанца Хакима Окама, содрав с него живьем кожу. Данный Санчес, известный под прозвищем Вальдес, подходил по всем параметрам на роль будущего человека-демона. Когда же был составлен подробный гороскоп расположения звезд в день, час и даже минуту его рождения, отпали всякие сомнения в том, что Вальдес - и есть та самая личность, которой отведена такая выдающаяся и зловещая роль в будущем человечества. Таким образом, бедняге Вальдесу, ничего не подозревающему о своем грядущем могуществе, сразу же был подписан смертный приговор. К сожалению, сразу привести его в исполнение не представлялось возможным, так как
Вальдес отбывал срок заключения в тюремном учреждении, пользовался там привилегированным положением и был практически недосягаем. Но когда он вышел за ворота тюрьмы, участь его была предрешена. Вальдеса без особых проблем выловили и доставили на место казни. Вот тут-то и произошла накладка. Привязанный Вальдес каким-то образом сумел завладеть магическим предметом, называемым ножом Джаншаха и перенесся в неизвестный тонкий мир. Случилось все это пять лет назад.
        Демид поинтересовался, имеется ли возможность каким-либо образом вычислить местонахождение этого тонкого мира. Араб ответил, что да. Демид спросил, можно ли проникнуть в этот мир. Абу-Талех сказал, что и это возможно. Почему же тогда за пять лет члены братства не удосужились пройти в этот мир и уничтожить Вальдеса? - холодно спросил Демид, похоже, недовольный действиями арабов. На это Абу-Талех ответствовал, что мусульмане не могут самовольно пересекать границы миров, ибо это запрещено Аллахом и является страшнейшим грехом. Демид еще более холодно заметил, что ни о каком таком запрете для мусульман ему не известно, ибо в Коране об этом не сказано, и все же он уважает обычаи доблестных Сафитов и поэтому не будет настаивать на том, чтобы члены этого объединения самостоятельно пересекали границы миров в предстоящей операции. В то же время, - сказал он, - для христиан и даосов такого запрета не существует, поэтому он просил бы помощи в транспортировке в вышеупомянутый тонкий мир четырех Consagrados, включая его самого лично. Нужно сказать, что предложение Демида привело араба в сильное замешательство.
Очевидно, их табу касалось не только мусульман, но и всех людей вообще. Между Коробовым и Абу-Талехом произошел короткий научный диспут, в ходе которого много размахивали руками и никто никому не мог ничего доказать. Диспут был прерван стариканом Ваном Вэем, который включил компьютер, резво влез в Интернет, связался со своим знакомым специалистом из Бейрута и через непродолжительное время уже получил распечатку на двадцати листах. Я понятия не имею, что там было такое, потому что написано все было на чистейшем арабском, безо всякого перевода. Однако Ван, как выяснилось, умел балакать и на арабском, потому что, тыкая корявым пальцем в текст, за пять минут уговорил Абу-Талеха полностью переменить свою точку зрения. Все-таки, что ни говори, образованность - великая штука! Все чаще мне приходится в этом убеждаться.
        Итак, предварительная договоренность была достигнута, но дальше дело сильно застопорилось. Я-то, по наивности своей, полагал, что отправить человека в мир иной для кудесников-арабов - раз плюнуть. Но оказалось, что дело это требует огромной подготовительной работы. Несколько раз я присутствовал в зале, где предполагалось произвести процедуру транспортировки. Надо сказать, что магией там особо не пахло. Более того, те арабы, которые занимались этим, отличались таким же голым прагматизмом и отсутствием какой-либо романтики, как и Коробов с Ваном Вэем. Все это напоминало подготовку научного опыта, где в качестве подопытных кроликов должны были выступить четверо добровольцев, в том числе и ваш покорный слуга. Демид постоянно таскал с собой портативный компьютер-ноутбук, просчитывал на нем все возможные варианты событий, частенько открывал его, устанавливал на собственной коленке и показывал арабам свои прикидки, ругаясь при этом до хрипоты. Демид вел себя нервно, много спорил с Абу-Талехом и матерился на русском языке, дабы не быть понятым гордыми и вспыльчивыми арабами. Арабы размахивали руками и
призывали в помощь Аллаха. Один только Ван был, как всегда, невозмутим.
        Лишь раз мне удалось перекинуться парой слов с вечно занятым Демидом. Я сказал ему, что не раз встречался с Вальдесом, и даже как-то хорошенько отлупил его, и что Вальдес не произвел на меня впечатление человека, хоть в малейшей степени владеющей хоть какими-то демоническими способностями. На это Демид ответил, что Вальдес - пока не демон, но скоро может стать таковым, и именно с этой целью, очевидно, он и похитил Лурдес. Потому что тот мир, в который он отправился, является миром искусственным, созданным при помощи так называемого Мерлиновского Заклинания, и чтобы Вальдесу стать демоном в нашем мире, ему нужно заставить создателя этого тонкого мира свернуть свой тонкий мир… Демид произнес еще много всяких других туманных слов, которые звучали для меня полнейшей абракадаброй, и в конце концов, устав выслушивать этот бред, я заявил, что мне нужно отправиться в тонкий мир первым. Мол, это я недосмотрел за Лурдес, это моя вина, мне нужно принять на себя главный риск и все такое. Тогда-то мы с Демидом и поцапались, потому что он собирался запустить меня последним и не желал даже обсуждать это. Я
обиделся на него, но как оказалось впоследствии, Демид был прав в своих действиях. Как, впрочем, и всегда.
        Иногда Коробов раздражает меня своей вечной правотой в любом вопросе. Даже если он совершает действие нелогичное, вызывающее изумление своим очевидным идиотизмом, именно оно оказывается единственно правильным в данной ситуации. Я же говорю - есть у него подсказчик где-то на небесах. Только это не делает Демида намного счастливее. Скорее, он похож на пленника - талантливого человека, вынужденного подчиняться высшей воле. Что ж поделать - такова его судьба…
        Так или иначе, через полтора месяца все было готово. При этом выяснилась одна деталь - мы не только не могли отправиться все разом, но перерыв между транспортировками людей в тонкий мир должен был составлять два дня. Как объяснил Абу-Талех, за это время в тонком мире пройдет времени в десять раз больше - то есть двадцать дней. Нельзя сказать, что это было очень хорошо для нас. Но только так работала магическая аппаратура Сафитов и выбора не было.
        Я отправился последним, четвертым. Через два дня после Цзян. Не буду рассказывать подробностей этой процедуры - я, можно сказать, дал подписку о неразглашении. Скажу только, что перенесся я не совсем удачно - плюхнулся в полном беспамятстве прямо на площадь кларвельтского городка Трамбурга. И, естественно, сразу же был схвачен как демоник. Пока меня пытались схватить, я как следует навешал по мордам стражникам - а было их человек пятнадцать. И тут мне повезло - Вальдес в это время отсутствовал (я так думаю, был в очередной своей командировке в Среднем Мире). И поэтому некий господин Бурбоса, богатый работорговец и прощелыга, каких мало, услышав о моих выдающихся бойцовых качествах, выкупил меня у продажных святош и превратил в гладиатора. "Боевого пса", как у них это называлось. Не знаю, на что он рассчитывал, зная, что я - демоник. На то, что меня убьют на арене раньше, чем об этом пронюхает Вальдес? На то, что можно откупиться и от Вальдеса? Вряд ли. По моему, Бурбоса был просто дураком.
        Потом я узнал, что Бурбосу пытали в инквизиции и повесили за укрывательство демоника через три дня после того, как я сбежал. А что случилось со мной, вы уже знаете.
        Я оказался в Порченом лесу, в гостях у Начальника Зверей. Демоника. Человека из Среднего Мира.
        И теперь мне позарез было необходимо найти остальных троих из моей компании.
        ГЛАВА 2
        Трудно сказать, как долго я спал. Я продрых до полудня и, наверное, валялся бы в отключке и дальше, если бы Начальник Зверей не разбудил меня. Сделал он это довольно бесцеремонно.
        - Эй, Шустряк, я слышал, что ты хорошо дерешься, - сказал он, пихнув меня кулаком в ребра. - Это так?
        - Так, - проворчал я, поворачиваясь с боку на бок и подкладывая руку под щеку для мягкости. Я считал, что многотрудной своей деятельностью предшествующего дня заслужил право спать столько, сколько влезет.
        - Не хочешь подраться?
        - Посплю еще часик, а потом подеремся, - сказал я, полуприоткрыв один глаз. - Отлуплю тебя как следует, если тебе так хочется.
        - Не меня. И не через часик. Прямо сейчас.
        Я резко сел на топчан и взъерошил волосы руками. Это всегда быстро приводило меня в чувство.
        - Хочешь сделать меня боевым псом? И с кем же я буду драться? С твоими лесными выродками? Обломись!
        Тут только я заметил, что рядом с Начальником Зверей стоит крестьянин. Не кто иной, как добрый молодец Трюфель. Косая сажень в плечах, круглая сажень в животе, два стакана мозгового вещества в голове и пережеванные тырки в желудке.
        - Привет, Трюф! - радостно воскликнул я. - Как дела? Каков нынче урожай капусты?
        - Плохи дела, - уныло сказал парень. Что-то бледновато он сегодня выглядел. Не излучал того добродушного оптимизма, что был присущ ему обычно. Более того, вид его был донельзя удрученным и испуганным. - Щас драться будем.
        - С тобой? - изумился я.
        - Да не с ним, дупель ты полуиспанский! - вмешался Томас. - Трюф, объясни ему!
        - Значиться, так, - начал свое путаное повествование Трюфель. - Там, на окраине леса, значиться, енквизитор Дитрих приехал. С цельным войском. Потому как оне давно хотели с Начальником Зверей разобраться, потому как он давно в ихних печенках сидел. А тут, как ты загорелся вчера, тогда все решили, что ты того, сгорел напрочь. А Дитрих сказал: нет, мол, быть того не могёт, просто энтий проклятый демоник, это он про тебя, значиться, скрылся в Порченом лесу у Томаса, именуемого Начальником Зверей, и он выковырнет оттуда и тебя, и отвратительного Томаса, даже если для того придется весь лес сжечь. А потом пришло все это войско, и встало у западного входа в лес, и намерения у них, как пить дать, самые сурьезные…
        - Ясно, - сказал я. - Коротко и ясно. Благодарю за информацию, рядовой Трюф. Одного я только не пойму тупой своей головой - как все это войско сможет войти в лес? Их тут же слопают любимые домашние монстры Томаса Ривейры.
        - Не слопают, - сказал Том. - От западного входа в лес к моей хижине идет Тихая Тропа. Я запретил монстрам трогать на ней людей. Наложил на нее запрет крови. И кстати, тропа эта не такая уж длинная. От края леса досюда - минут двадцать ходу.
        - И на кой ляд ты так сделал? - поинтересовался я.
        - Чтобы крестьяне могли пройти ко мне. Должен же я как-то общаться с людьми. Торговать с ними. Никто не знал про эту тропу, кроме двух десятков крестьян. Какая-то свинья продала меня. Заложила меня Дитриху. Если они уже вошли в лес, минут через пятнадцать будут здесь.
        - Все это ерунда! - заявил я. - Эти стражники - слабаки. Бил я им морды. И сейчас поразомнемся маленько. Устроим им ледовое побоище. А инквизитора подвесим на дереве - пусть подумает о своем плохом поведении, прежде чем мясоверты накрутят из него котлет.
        Я и на самом деле так думал.
        - Это не дохлые городские стражники, - сказал Том. - Это отборная инквизиторская гвардия. Натренированы ребятки будь здоров. С троими, может быть, ты и справишься. Но вот с тремя десятками - черта с два. Кроме того, они вооружены арбалетами с толстыми металлическими дротиками. Так что твой вечный огонь тебе не поможет, Шустряк. А у самого инквизитора есть огнестрельное оружие. Непременно должно быть. Что-то типа винтовки Маузера. Только бьет не пулями, а крупной дробью.
        - Огнестрельное оружие? - не поверил я. - В Светлом Мире? Откуда оно здесь?
        - Вальдес, естественно, изготовил. Арбалеты тоже в его мастерских делают. Он тут много чего наизобретал. Только атомную бомбу разве что еще не построил. Одно ружье - это, конечно, немного. Но если дробью в тебя засадят, мало не покажется.
        - Ничего страшного! - сегодня я отличался несгибаемым оптимизмом и блистал гибкостью тактики. - Смотаем удочки. Есть ли другие выходы из леса?
        - До черта.
        - Так давай удерем тайными тропами. Непрестижно, конечно. Зато живы останемся. Это иногда бывает полезно - остаться в живых.
        - Нет, Мигель. - Начальник Зверей ухмыльнулся. - Мы пойдем именно на Тихую Тропу. Героически. Навстречу судьбе.
        - Начальник! - Трюфель заговорил умоляющим тоном. - А может, Шустряк прав? Ну зачем нам лезть в самую пеклу? Ну порушат они твою избушку… Я тебе новую построю. С братьями. Хорошую избушку! Даже окны со стеклами…
        Теперь я понял причину крайней унылости Трюфа. Не хотелось ему лезть под арбалеты гвардии. Крайне не хотелось.
        - Не дрейфь, Трюф! - бодро сказал Томас Ривейра. - Герои мы, в конце концов, или нет?! Если в твоих розовых окороках наделают дыр, я тебя вылечу. Во всяком случае, постараюсь вылечить.
        Звучало обнадеживающе.
        Трюфель, с видом таким, словно его убили уже пару дней назад, начал безмолвно стаскивать одежду. Он и на самом деле был розовым. Этакий огромный молочный поросеночек. Он снял с себя все и обреченно потопал к полке с магическими оберегами.
        - И ты давай, делай то же самое, - Том ткнул негритянским пальцем мне в грудь. - Шевелись быстрее.
        - Это еще зачем? Ты прикажи своим чудовищам, чтобы они меня не трогали.
        - Давай, давай. Увидишь, зачем.
        Я медленно стянул с себя рубаху, потом штаны. Утешало то, что голым выглядел я получше, чем толстяк Трюфель. Впрочем, здесь некому было оценить мое тело. Стриптиз, так сказать, пропал впустую. Трюф уже воспользовался оберегом и выглядел теперь как инопланетянин. Толстый зеленый инопланетянин. Я с омерзением взял в руки башку жабоглава. Она была холодной на ощупь и в то же время неприятно живой - вздрагивала, открывала зубастую пасть и вращала выпуклыми глазными яблоками оранжевого цвета.
        - Как этой дрянью пользоваться?
        - Просто приложи ее к животу.
        - Не укусит?
        - Обратной стороной, дурень.
        Я повернул жабью голову и увидел то место, которым она некогда соединялась с собственным телом. Там зияла большая влажная рана, а в ране извивались белесые червячки-щупальца. "Фу!!!", - громко, с искренним отвращением сказал я и приложил оберег к своему любимому животу.
        Ощущение было не из приятных. Мне показалось, что сотни пиявок одновременно впились в мои кишки. А потом я начал покрываться зеленой жесткой кожей. Она распространялась по мне от головы жабоглава, как радужное пятно распространяется от бензина, вылитого в лужу. С легким щелчком чешуи сомкнулись на моем затылке и боль исчезла. Я провел по своей новой шкуре кончиками пальцев, как ни странно, сохранившими чувствительность. Как-то мне довелось погладить крокодила. Это было то же самое.
        - Я - динозавр, - сообщил я. - Игуанодон. Наверное, скоро вымру.
        - Рано пока, - Том деловито пихал в котомку какие-то предметы, с виду явно магические. - Приличному игуанодону перед вымиранием нужно отложить яйца. Ты готов к этому?
        - Кажется, я их уже отложил, - сказал я, заглянув между своих ног и не обнаружив там ровным счетом ничего. - Вот только не пойму, куда.
        - Потом найдешь. - Том распахнул дверь. - Вперед, мои бесстрашные, героические мальчики! Слушайтесь меня, и все будет в порядке! Нам предстоит много интересных героических дел.
        Мы побежали по лесу, как волки, след в след. Том несся впереди, Трюф тяжело пыхтел за моей спиной.
        Пока все это было очень забавно.

* * *
        Мы бежали вдоль широкой просеки. Насколько я догадывался, это и была Тихая Тропа. Гвардейцев на ней пока не наблюдалось, зато монстров я увидел более чем достаточно. Они в огромном количестве стояли в лесу вдоль тропы, не решаясь пересечь запретную линию. Они вглядывались в тропу сотнями кровожадных глаз, внюхивались сотнями чутких ноздрей и скалили десятки сотен острейших зубов, коими были усажены пасти самых разнообразных конструкций. Они чувствовали приближение гвардейцев и облизывались голодно и мрачно. Они истекали слюной, зная, что им не позволено напасть на этих людей и растерзать их. Они напоминали мне нищих, подглядывающих в окно роскошного ресторана, где подают самые изысканные блюда.
        - Нам сюда. - Начальник Зверей свернул влево и начал пропихиваться к тропе, бесцеремонно расталкивая лесных чудищ и отвешивая им мощнейшие пинки. Чувствовалось, что когда-то он играл в футбол и еще не совсем потерял сноровку. Монстры почтительно расступались перед ним. На нас с Трюфом они не обращали ни малейшего внимания - воспринимали нас равными себе. Правда, одна тварь, полутораметрового роста, похожая на хищного двухголового и чешуйчатого кенгуру, попыталась вцепиться мне в руку, когда я невежливо отпихнул ее от тропы. Но я увернулся, въехал ей в зубастую морду своим бронированным кулаком и она улетела в кусты с тонким возмущенным писком.
        - Сколько отсюда до края леса? - спросил я.
        - Недалеко. С полкилометра, - сказал Томас.
        - А где же твои чертовы гвардейцы?
        - Идут. Я чувствую их. - Томас настороженно вслушивался в шорохи притихшего леса. - Сейчас сам увидишь.
        И я увидел. Издали строй солдат напоминал дикобраза, ощетинившегося иглами-копьями двухметровой длины и длинного, как двадцатипятиметровая змея. Колонна двигалась медленно и осторожно. Когда гвардейцы проходили мимо нас, я видел страшное напряжение на их лицах. Напряжение, но все же не страх. Они ждали нападения каждую секунду, но были готовы к нему. Они шли в три ряда - ширина просеки позволяла эта. Тела гвардейцев прикрывали металлические кирасы, а шлемы на их головах напоминали каски гитлеровских солдат. И было их не меньше полусотни. Да, пожалуй, я был несколько самонадеян, когда рассчитывал справиться с ними собственными скромными силами.
        Вальдес создал в Светлом Мире настоящую армию.
        В середине колонны катился на деревянных колесах небольшой броневичок. Конечно, Вальдес не снабдил его настоящим двигателем - для этого не хватило бы даже его умения. Поэтому броневик катили пять дюжих солдат, упираясь в его железную задницу ладонями. Но в остальном броневик выглядел вполне по-настоящему - склепанные листы из толстого металла, узкие множественные щели бойниц, из которых торчали стрелы арбалетов. Пожалуй, в Кларвельте не нашлось бы противника, способного справиться с таким вооружением. Даже лесные монстры не смогли бы нанести ему серьезного вреда.
        Наверное, командир отряда, инквизитор Дитрих, скрывался в этом железном ящике вместе с несколькими арбалетчиками. Он хорошо позаботился о сохранности собственной персоны, этот Дитрих. И у меня не было особого желания выковыривать его оттуда. Пусть себе катит, если ему так нравится.
        Теперь я знал, что нам нужно делать. Проскользнуть мимо отряда, перебраться в другую часть леса или вообще в другой лес. Прав был Трюфель. Против лома нет приема. И в дальнейшем будем сидеть тихо и совершать по ночам вылазки, чтоб попытаться найти моих друзей. И в конце концов все увенчается успехом.
        Подумаешь, армия… Она даже с тропы свернуть не может. Мы сбежим от нее. А там, глядишь, все устаканится.
        - Том, - тихо сказал я. - Ты удовлетворен, герой? Понял, что тут нам ловить нечего?
        - Ага, - сказал Том. И тут же заорал во всю мощь своей негритянской глотки. - Эй!!
        Эй ты, придурок Дитрих!!! Ты там, в этом гребаном сундуке?! Говорят, рожей ты похож на помесь крысы и таракана! Высунь свое рыло - я хочу посмотреть, так ли это!..
        Том не успел докричать. Туча металлических дротиков-болтов сорвалась со взведенных арбалетов и ринулась в нашу сторону как гудящие взбешенные осы. Я, Том и Трюфель среагировали на это мгновенно и совершенно одинаково - мы упали мордами в траву и поползли в сторону деревьев, чтобы укрыться за их стволами. Лесным тварям пришлось гораздо тяжелее. Они и не думали уклоняться - и покосило их не хуже, чем крупнокалиберным пулеметом. Десятки зверей были мгновенно сбиты с ног арбалетными болтами. Кто-то из них погиб сразу, а кто-то был только подранен, но все они через несколько мгновений были разорваны в клочья и съедены своими более удачливыми собратьями. Лес заполнился воем, уханьем, визгом и дикими воплями. Колонна гвардейцев остановилась, ощерилась копьями, прикрылась щитами. Арбалетчики неугомонно посылали свои смертоносные болты один за другим. Им не надо было даже целиться. Монстры стояли вдоль тропы сплошной стеной. Одни падали, сраженные стрелами, другие тут же пожирали их и вставали на их место, чтобы получить свою порцию металлической смерти. Звери взбесились. Они в неистовстве прыгали на своих
уродливых конечностях, царапали когтями землю и вгрызались в кору деревьев, бессильно вымещая свою ярость. И по-прежнему не могли переступить запретную границу тропы, бедолаги несчастные.
        Мы трое спрятались за толстыми стволами деревьев, заслонились ими от шквального арбалетного огня. Болты вжикали со всех сторон и впивались в деревья, впивались в бока зверей. Все было залито кровью. Звери прыгали вокруг нас, прыгали даже по нам, и только толстая шкура спасала нас от их чудовищных когтей. Но я был уверен, что надолго этой шкуры не хватит. Нужно было срочно что-то предпринимать.
        Том находился в десяти шагах от меня. Я видел, что он умудрился встать и прижался к стволу. Он осторожно выглядывал из-за дерева и пытался оценить обстановку.
        - Том! - крикнул я, стараясь не слишком сильно стучать зубами, потому что колотило меня от головы до ног. - Ты можешь снять свое табу? Заставить своих монстров напасть на солдат?
        - Могу. Но делать этого не буду.
        - Чего ты ждешь, идиот? - заорал я в бешенстве. - Пока эти уроды всех твоих зверей перебьют?
        Том упал на землю и подкатился ко мне. Посмотрел на меня как-то недружелюбно - с некоторой, я бы даже сказал, брезгливостью.
        - А тебе жалко зверей? - спросил он.
        - Жалко, - искренне сказал я.
        Еще вчера, когда две мантикоры напали на меня, я желал сгореть в аду и им, и этому лесу. Но теперь звери не трогали меня. И значит, они были моими союзниками. Теперь меня пытались убить люди.
        - А людей тебе не жалко? - спросил Том.
        - Не жалко, - сказал я простодушно. - А чего их жалеть-то? Они ж не настоящие люди. Они так - фантазия Госпожи Дум. Их убьют - она напридумывает себе новых.
        - Скотина ты, - сказал Том с неподдельным отвращением. - Ты кем был там, в нашем мире? Убийцей, да?
        - Нет, - рассеянно произнес я. - То есть, в какой-то мере да. То есть, нет! Ну так, иногда убивал кое-кого. Но не нарочно. А вообще-то я был жонглером.
        - Не пойму я тебя, Мигель, - произнес Том. - То ли ты полный отморозок, то ли только притворяешься таковым.
        - Слушай, чего ты ко мне пристал, а? - поинтересовался я. - И отморозок я у тебя, и все такое.
        - Ты хоть представляешь, что будет, если я перестану контролировать всех этих мутантов? От людей на тропе живого места не останется. Тебе нравится смотреть, как убивают людей?
        - Да сам-то ты кто такой?! - взвыл я, окончательно обидевшись. - Тоже мне, гуманист нашелся! Кем ты был в нашем мире - чернокожим поваром? Играл себе в футбол, да травку покуривал. Так ведь, честно скажи? Мудрец хренов! Да если хочешь знать, я очень хороший человек, просто ты этого не знаешь. К тому же, я не простой человек! Я - консаградо, я пришел сюда с особой миссией. И я не могу позволить себе валяться на земле, и ждать, когда меня прикончат какие-то там виртуальные солдатики! Мне нужно…
        - Знаю я все, знаю, - ворчливо встрял Томас. - Знаю я, что вам нужно. Вас пришло сюда четверо. Вальдес украл твою девушку. Ее зовут Лурдес. Вы хотите ее спасти. Ты только вчера мне все это рассказывал. И я собираюсь вам помочь. С условием, что вы вытащите меня из Кларвельта, конечно. Ты забыл, амиго?
        - Тогда почему мы валяемся здесь и смотрим, как уничтожают зверей, беззащитных по твоей вине? Эти солдаты - наши враги. На войне как на войне, Том. Ты пощадишь их сейчас, но если ты попадешь в их лапы, то никто и не подумает пощадить тебя. Апелляций и помилований в нынешнем Кларвельте не предусмотрено.
        - Нам нужен Дитрих. Инквизитор. Мне хочется побеседовать с ним с глазу на глаз и вызнать кое-что. Он может рассказать много интересных вещей, этот Дитрих. А остальных нельзя убивать. Нельзя!
        - Это не люди, - сказал я. - Мы с тобой - люди, Том. Даже Вальдес - человек, потому что он, как и мы, пришел из реального мира. А эти гвардейцы - так, оживленные муляжи.
        Проблема состояла в том, что я действительно не считал этих людей людьми. Светлый Мир был для меня реален не более, чем хорошо нарисованный мультфильм. А обитатели этого мира были просто его персонажами.
        - Я прожил в этом мире сорок лет, - грустно сказал Томас Ривейра. - Прожил здесь большую часть своей жизни. Я старый. Ты - малыш по сравнению со мною, Мигель. Не гляди, что я выгляжу так молодо. И чем дольше я жил в лесу, среди зверей-мутантов, тем больше я понимал, как я люблю людей. Запомни, Мигель - все обитатели Кларвельта - настоящие люди. Настоящие! С собственными мыслями и переживаниями, неповторимой судьбой. Они способны по-настоящему любить. И я боюсь, что ты и твои приятели наломаете здесь дров. Наверное, вы добьетесь своего. Но при этом протопаете по Светлому Миру, как слоны по муравейнику. Убьете сотни людей и разрушите их среду обитания.
        - Хорошо. - Я кивнул головой. - Пусть будет по-твоему. Но я не представляю, как ты можешь захватить инквизитора, не перебив при этом всю его охрану. Ты же видишь, в какой броневик он залез. Его только газовой сваркой оттуда выколупывать!
        - Его там нет, - сказал Томас.
        - Как - нет?!
        - Просто нет. Вначале я тоже решил, что Дитрих поглупел настолько, что собственной персоной двинулся по Тихой Тропе. Но теперь я понимаю, что это не так. Дитрих остался на поле около леса. Он ждет там.
        - Почему ты так решил?
        - Дитрих!!! - снова завопил Начальник Зверей и я вздрогнул от неожиданности. - Говорят, что у тебя есть хорошая пушка! Ну-ка, пальни из нее!
        Стрельба неожиданно стихла. Я чуть приподнял голову и увидел, как створка в одной из амбразур броневика открылась.
        - Проклятые, нечестивые демоники! - раздался оттуда властный низкий голос. - Я, инквизитор Дитрих, именем великой Госпожи Дум повелеваю вам немедленно выйти на тропу с поднятыми руками и сдаться!
        - Ну, точно не он, - с облегчением сказал Томас. - Пытается надуть нас, хитрожопая лиса. Слышал бы ты голосочек самого Дитриха. Он тоньше, чем у кастрата. У него с гормонами что-то не в порядке.
        - И что теперь?
        - Теперь все просто. Мы выйдем из леса и попытаемся сцапать самого Дитриха. Охрана у него, конечно, есть, но думаю, что мы с ней разберемся.
        - А с этой армией что делать? Она же ломанется ему на помощь!
        - Не ломанется, - белозубая улыбка Томаса блеснула на фоне гуталиново-черной физиономии. - Об этом я уже позаботился. Смотри.
        И в тот же миг начали рушиться деревья. Я-то по наивности полагал, что монстры грызут стволы, чтобы успокоить свою нервную систему. Оказывается, это был приказ Начальника Зверей. Огромные стволы с дикими скрежетом и грохотом валились на тропу спереди и сзади от отряда, и через минуту завалы полностью перерезали гвардии дорогу в обе стороны. Солдаты снова начали беспорядочную паническую стрельбу, но это уже мало интересовало Тома. Он, ловко работая локтями, пополз по-пластунски к окраине леса. Нам с Трюфелем оставалось только последовать за ним. Миновав опасное место, Том поднялся на ноги и озадаченно осмотрел свою одежду, превратившуюся в неприличные лохмотья.
        - Не горюй, Начальник Зверей, - сказал я. - Вернемся в Испанию - подарю тебе свои шорты. Им лет пять, но по сравнению с твоими они - полное новьё. Еще лет на сорок их хватит.
        - А с этими людьми что будет? - Трюфель махнул рукой в сторону оставшегося позади отряда.
        - Ничего. Отсюда они никуда не денутся. Посидят на тропе пару дней, поголодают. Расстреляют весь свой запас болтов. Подумают о жизни - стоит ли так уж безоговорочно доверять лживым инквизиторам. А потом мы вернемся сюда и поговорим с ними. Думаю, что мы найдем общий язык.
        Теперь мы находились недалеко от кромки леса. В просветах между кустами и деревьями видно было поле. А на поле находилось трое людей. Двое пеших и один на коне.
        - Мигель, ты быстро бегаешь? - спросил Томас.
        - Как ветер. Бен Джонсон по сравнению со мной - черепаха.
        Диего Чжан регулярно мучил меня стометровками. Я злился. Я не понимал, зачем это нужно мне - не бегуну, а бойцу. Теперь начал понимать.
        - Тот, на лошади - Дитрих. Он твой. Остальных двоих мы с Трюфелем возьмем на себя. Понял?
        - Понял.
        - Постарайся, чтобы он тебя не подстрелил. У него ружье, не забывай.
        - Постараюсь.
        Мы подошли к самому краю леса. Теперь я хорошо видел инквизитора. Длинный черный плащ окутывал его и ниспадал ниже стремян, волосы Дитриха были коротко острижены и обесцвечены до белизны. Вальдес был законодателем мод среди инквизиторов и все они старались походить на него. Ружья я пока не видел. А вот лошадка мне понравилась. Маленькая, пузатая и кривоногая, вряд ли она могла мчаться как ахалтекинский скакун. Если вы когда-нибудь пытались догнать лошадь, то можете оценить это по достоинству. Двоих гвардейцев я особо не разглядывал. Если Том обещал взять их на себя, то его дело - как с ними справиться.
        - На счет "три" - бежим одновременно, - прошептал Томас. - Вы готовы проявить свой подлинный героизм?
        - Готовы.
        Не знаю, бегал ли я когда-нибудь так резво. От Дитриха меня отделяла сотня метров, и я рассчитывал преодолеть ее с результатом не худшим, чем на тренировке. В таком случае инквизитор был моим. Я несся стрелой, и доли секунд тикали ударами сердца в моей груди - может быть, действительно героической, а может быть и нет. Я не видел, как обстояло дело с гвардейцами, но инквизитор отреагировал на опасность быстро. Слишком быстро. Увидев, как из леса вылетели два монстра, безобразно зеленых (один из них к тому же и безобразно толстый), и один чернокожий человек, он натянул поводья и начал разворачивать лошадь. Я мчался как ураган. Лошадь уже делала свои первые шаги, разгоняясь, и черный плащ приподнялся на ветру, когда я догнал их. Я схватил полу плаща, плащ натянулся, инквизитор захрипел, душимый застежкой на горле. Он едва не слетел с лошади, но удержался, стервец, быстро намотав поводья на руку. Словно в замедленном кино, я увидел, как он оборачивается, как черная ткань откидывается в сторону и из-под нее появляется ствол ружья. Далее грохнул оглушительный выстрел, боль штопором вонзилась в мой живот
и бросила меня на землю.
        Как ни странно, я не потерял сознания. Но лучше бы потерял, потому что боль вцепилась в меня острейшими в мире зубами и с чавканьем вгрызлась в мои внутренности. Я корчился на земле и не мог сделать вдох. Как долго это продолжалось? Может быть, четверть минуты, но мне это показалось несколькими часами. Я уже почти умер. Том вернул меня к жизни. Он резким движением повернул меня на спину, прижался своими толстыми фиолетовыми губами к моим губам и выдохнул в меня воздух. Надул мои слипшиеся легкие, как надувают резиновый мяч. Следующий вздох я смог сделать уже сам.
        Кровавая пелена мало-помалу спадала с моих глаз. Я увидел Трюфеля, склонившегося надо мной. Его физиономия, трансформированная в звериную, не выражала ничего, но зная доброту Трюфа, я полагал, что он мне сочувствует. Потом я увидел Тома. На лице Тома было написано явное неудовольствие.
        - Сволочь! - сказал он, скривившись от ярости. - Ну и сволочь этот Дитрих! Мало того, что удрал. Еще и испортил мой оберег!
        Я скосил глаза на свой живот, и обнаружил, что толстая зеленая кожа исчезла. Я снова был гол. И живот мой, и грудь все были в маленьких красных и фиолетовых пятнах, оставленных дробинами. Зато не было ни одной дыры. Оберег спас меня, но сам погиб. То, что осталось от него, валялось на траве рядом. Дохлая, окровавленная жабья голова.
        - Сволочь! - Том едва не брызгал слюной от злости. - Этот оберег две сотни флоренов стоит!
        - А я сколько стою? - обиженно просипел я, корчась от боли. - Меньше, что ли?
        - Ты? - Том посмотрел на меня с прищуром, очевидно, определяя мою стоимость во флоренах. - Ты - ценный кадр, - сообщил он через некоторое время. - Пожалуй, сотни на три потянешь.
        Я умудрился сесть, воспользовавшись помощью Трюфеля. Теперь я мог видеть и инквизитора. Он ускакал далеко, не меньше чем на километр, но теперь притормозил свою лошадку и разглядывал нас издалека, видимо, решая, что ему делать дальше. Для нас он был недосягаем.
        - Скотина, - прохрипел я.
        - Скотина, - кивнул головой Том. - Настоящая, истинная скотина этот Дитрих. К тому же, не герой.
        И тут произошло нечто совершенно неожиданное. Сверху, с небес, на инквизитора спикировал черный крылатый силуэт. Необычным показался мне этот силуэт - не был он похож на птицу. Он не был похож вообще ни на что, созданное для полета. Крылья у этой твари присутствовали, но были они слишком короткими. Лошадь испугалась, понеслась вперед со всей скоростью, на которую была способна - кажется, ее не нужно было даже подгонять. Но черный монстр догнал ее без труда. Он схватил инквизитора, сорвал его с лошади и взмыл вверх. Даже отсюда, из такого далека, мы услышали дикий вопль Дитриха. Я видел, как ружье упало на землю.
        Теперь черный летун тащил свою добычу к лесу. Более того, он тащил ее именно к нам. Чтобы отдать нам. Я был в этом уверен.
        - Молодец, Том, - сказал я. - Твои монструозные птички работают просто великолепно. И хорошо слушаются тебя. Тебе надо работать не поваром, а дрессировщиком.
        - Я тут не причем, - растерянно сказал Томас. - Я никого туда не посылал. И вообще это не птичка. Это больше похоже на человека. Летающего человека.
        Теперь я уже и сам видел. Человек в черном костюме с широкими вьющимися на ветру рукавами летел по воздуху и тащил оцепеневшего от ужаса инквизитора.
        Летающий человек опустился на землю рядом с нами и отпустил свою жертву. Инквизитор не пытался бежать. Он ничком свалился на землю. Теперь он лежал, закрыв руками голову, и тихо подвывал. Наверное, ему не нравилось летать без страховки.
        - Так-так… - Том впервые снял свою вязаную шапку и оказалось, что он выбрит наголо. Он озадаченно почесал черный затылок, сияющий на солнце. - Вот, значит как, - сказал он. - Еще один демоник.
        - Привет, Мигель, - произнес демоник и протянул мне руку. Он улыбался, и судя по всему, был в прекрасном настроении. Еще бы - он оказался в нужном месте и в нужное время. Как и всегда. Была у него такая особенность. Интересно мне только было, где он шлялся до этого?
        - Привет, Демид, - сказал я, отвечая на рукопожатие. - Я смотрю, ты научился лихо летать. Высший пилотаж!
        - Спасибо за комплимент, - сказал Демид. - Ты чего гуляешь голым, Миша? Смотри, простудишься.
        Я наклонился над инквизитором, сорвал с него плащ и закутался в него. Демид был прав: неприлично это было - ходить голым. К тому же я стеснялся своего пятнистого живота.
        - Как это, здорово - летать? - спросил я у Демида.
        - Это приятно, - признался Демид. - И это хорошо очищает мысли.
        - Ты Анютку не видел?
        - Нет. Давно не видел. Я встретил ее уже тогда, когда у нее появились демонические способности. Но потом она ушла в город. Ушла спасать тебя, Мигель. Мы не успели вытащить тебя и ты попался в лапы инквизиции. Мы уже собирались идти приступом на тюрьму, в которой ты сидел, когда вдруг узнали, что ты выступаешь как боевой пес в городе. Я не мог идти в город, потому что не мог маскироваться как Цзян. Меня бы схватили. И я остался здесь, на окраине Светлого Мира.
        - И чем же ты занимался?
        - Летал. Далеко… Там… - Демид махнул рукой в небо, при этом ноги его слегка оторвались от земли - очевидно, непроизвольно. Теперь Демид висел в воздухе, сантиметрах в десяти от земной поверхности. - Там много интересного.
        Так-то вот. Мы тут из сил выбиваемся, жизнью рискуем ради нашего общего дела, а Дема летает и развлекается, пользуясь своими новоприобретенными демоническими способностями. Нечестно это как-то.
        Но я не сказал этого Демиду, чтобы не обидеть его. Более того, я был страшно рад, что в моей жизни снова появился всезнайка-Демид. Это означало, что теперь есть кому принимать правильные решения.
        Итак, нас, демоников собралось уже трое. И то, что мы схватили инквизитора Дитриха, можно было считать нашей первой совместной победой.
        Лиха беда начало.
        ГЛАВА 3
        Допрос инквизитора начался сразу же, в непосредственных полевых условиях. Правда, я вспомнил, что не позавтракал, и предложил вернуться в лес, в избушку Начальника Зверей, перехватить пару сэндвичей с ветчиной (из жирнохвоста), переодеть меня в соответствующую статусу победителя одежду, отдохнуть пару часиков и только после этого приступить к работе. На это Томас резонно заметил, что ни у меня, ни у Демида нет жабоголовьих оберегов, так что мы сами немедленно послужим завтраком для его милых и вечноголодных зверюшек. Кроме того, сказал он, нам не стоит терять времени. Кто знает, не спешит ли сейчас к Дитриху подмога. В любом случае, наше любопытство надлежало удовлетворить немедленно. Я заявил, что в таком случае готов выступить в качестве специалиста по выбиванию (в прямом смысле этого слова) правдивой информации из любого объекта, способного шевелить языком, в ответ же получил укоризненный взгляд благороднейшего Томаса Ривейры.
        - Ну что с тобой, Мигель? - сказал он. - Никак не можешь унять зуд в своих могучих героических кулаках? Не уподобляйся негодяю Вальдесу в используемых тобой средствах, иначе сам превратишься в его подобие. К тому же, я уверен, что господин инквизитор безо всякого принуждения и с большою охотою расскажет нам все, что нас интересует. Так ведь, Дитрих?
        С этими словами Том схватил черными пальцами подбородок инквизитора и повернул его острую мордочку с бегающими глазками к себе. Кроме белых волос, Дитрих ничем более не напоминал своего шефа Вальдеса. Был он мелковат ростом, суетлив в движениях, а голос его отличался откровенным неблагозвучием и писклявостью. Однако ж и это крысоподобное существо имело претензии на гордость и непоколебимость.
        - Убери руки, черномазый! - пропищало оно. - Госпожа Дум покарает вас, омерзительные нелюди-демоники, и господин Вальдес лично нарежет ремней из кожи ваших шелудивых спин! Ничего я вам не скажу!
        - Браво! - произнес Демид. - Сей господин вызывает у меня беспредельное уважение своим бесстрашием. Пожалуй, в награду за его смелость я возьму его в путешествие. Я отправляюсь в полет прямо сейчас и путь мой лежит далеко-далёко. Мы полетим под самыми облаками и будем наслаждаться видом разнообразных территорий, проплывающих в бездонной глубине под нашими ногами…
        Я не успел сообразить, что означают эти явно маразматические слова, потому что Дема немедленно взмыл в воздух и попытался схватить Дитриха за плечи. Не тут-то было. Инквизитор завизжал как лисица, на которую напал беркут, упал на спину и стал отбиваться от Демида руками и ногами.
        - Я передумал! - голосил он. - Я все скажу!!! Все! Только не поднимайте меня в воздух! Никогда больше не поднимайте!
        Вот оно что. Инквизитор Дитрих, гроза провинции, страдал боязнью высоты. И Демид клюнул в его самое больное место.
        Демид совершил пируэт и плавно опустился на землю. Уселся по-турецки. Положил руки на колени.
        - Жаль, - сказал он. - Вы многое потеряли, Дитрих. Воздушные путешествия необычайно увлекательны и дают много пищи для ума.
        А дальше Дитрих рассказал нам много интересного. Оказалось, что предпринятая против нас военная акция - лишь одна из многих, составивших большое наступление, каковое инквизиция начала в последние дни. Врагами, против коих направлено было выступление, являлись как демоники, так и еретики, а также помогающие и сочувствующие демоникам и еретикам, а равно и люди, знающие последних, но своевременно не выдавшие их великой инквизиции. В общем, каждый третий обитатель Кларвельта подлежал аресту, заточению в тюрьме и пыткам. Причиной таких широких репрессий явилась бешеная, неуемная ярость Вальдеса. И ему было от чего приходить в ярость. Четыре демоника подряд ускользнули из его рук. Дальние крестьяне совершенно вышли из повиновения и в двух провинциях отказались платить налоги на инквизицию, а пришедших их усмирять стражников избили. Мало того! В самом городе, бывшем до того безусловным оплотом закона и образцом его, появились какие-то люди, называющие себя диссидентами. Они разбрасывали по городу листочки бумаги, на которых была написана отвратительная, ужасающая ересь, направленная против Госпожи Дум.
Этих людей никак не удавалось найти. И это означало только одно: что каким-то непостижимым образом они научились не слышать Госпожу. Соответственно, Госпожа не слышала их, не могла определить их местонахождение и отдать их в руки правосудия.
        Похоже, что в Светлом Мире происходило черт знает что. Все выходило из-под контроля Госпожи Дум. И это приводило в ярость Вальдеса, потому что он привык отождествлять себя с Госпожой, и более того, ее подменять собою.
        - Все это очень интересно, - произнес Начальник Зверей. - И что было написано в этих листочках, направленных против Госпожи?
        - Я боюсь даже произносить такую ересь! - шепотом сообщил Дитрих, подобно жабоглаву выпучив водянистые бесцветные глаза.
        - Я думаю, что тебе придется это произнести, - сказал Демид. Иначе мне придется вернуться к мысли об увлекательных совместных воздушных путешествиях.
        - Хорошо, - торопливо произнес Дитрих, увидев, как Демид начал приподниматься над землей. - Я скажу вам. - Инквизитор опасливо оглянулся вокруг, словно ожидая, что Госпожа собственной персоной выйдет из-за кустов и схватит его за шкирку. - Диссиденты говорят, что Госпожа сошла с ума. Они говорят, что она неспособна более управлять Светлым миром и править миром теперь будет Пчелиный Бог. Они говорят, что скоро Пчелиный Бог придет в город и все могут узреть его собственными глазами и убедиться в его величии, и тогда в Светлый Мир снова придет счастье, разрушенное Вальдесом Длинноруким.
        - Кто такой Пчелиный Бог? - осведомился я.
        - Не знаю, - откровенно признался Дитрих. - Понятия не имею. По-моему, это какой-то бессмысленный бред, специально придуманный диссидентами, дабы развращать народ. Любому здравомыслящему человеку известно, что Бог - это абстракция, его не существует. Есть только Богиня, создавшая мир и все сущее в нем. И имя этой Богине - Госпожа Дум! Госпожа Дум не может умереть. А если она умрет, то вместе с ней умрет и весь мир, ведь он - ее порождение!
        - Пчелиный Бог… - задумчиво произнес Демид. - Как он выглядит? Может быть, как квадратное поле, целиком заполненное пчелами?
        - Он никак не выглядит! - огрызнулся Дитрих. - Как он может выглядеть, если его не существует?!
        - Один раз я видел нечто подобное, - продолжал Демид, не обращая на инквизитора ни малейшего внимания. - Было это в тот момент, когда только что оказался в Светлом Мире. Я потерял память, да… И пока я лежал на земле и осмысливал свое новое существование, отряд вооруженных людей нашел меня и попытался арестовать. Они говорили, что я - демоник и меня надлежит сжечь. Я не знал, что такое демоник, но то, что меня собираются сжечь, мне совершенно не понравилось. Я пытался отбиться от стражников, но их было слишком много. Меня уже почти связали, и тут вдруг появились пчелы… Их было невероятное количество - этих пчел. Они летели миллионами - как живые желтые тучи. Можно было оглохнуть от их гудения. Они облепили стражников так, что не было видно даже лиц, и стражники в бежали в великом страхе. Я остался один в поле. Пчелы не тронули меня… Ни одна из них не сделала даже попытки укусить… А потом я увидел целое поле пчел. Они ползли по земле и скопления их выстраивались в какие-то знаки. Мне показалось, что они хотели что-то сказать мне. Но я не понимал их. - Демид развел руками и смущенно улыбнулся. -
Тогда они изобразили в воздухе стрелу. Я пошел вперед и эта стрела показывала мне направление. Он привела меня к деревне, где меня приютили. Вот так я начал свою жизнь в Кларвельте.
        - Неправда! - завопил инквизитор. - Ты лжешь! Ты придумал все это, грязный демоник! Специально, дабы подвергнуть сомнению основы существования Светлого Мира…
        Я отвесил ему затрещину и он заткнулся.
        - Ты - маленький вонючий хорек, - сказал я ему, четко выговаривая каждое слово. - К тому же злобный, тупой и неграмотный. А это, - показал я пальцем на Демида, - господин Демид Коробов, кандидат биологических наук, естествоиспытатель. Человек ученый и уважаемый. Ты не достоин даже того, чтобы облизывать его туфли. Понял? Повтори!
        Дитрих упрямо молчал.
        - Прекрати, Мишка, - сказал Демид. - Ты что, перевоспитывать его решил?
        - Ладно… - проворчал я и опустил ладонь, уже поднятую для очередной оплеухи. - Информацию от этого крысенка мы получили. Что дальше делать будем?
        - Пойдем в деревню, - сказал Том. - Надо встретиться с крестьянами и обсудить ситуацию. Демид, ты слетай и посмотри сверху - все ли там в деревне спокойно.
        - Хорошо, - сказал Демид и штопором ввинтился в голубое небо. Ловко это у него получалось - летать.

* * *
        Инквизиторов, стражников и прочих представителей аппарата государственного принуждения в деревне не обнаружилось. Дитриха посадили под замок. Таким образом, пространство для агитации и пропаганды было расчищено.
        Я рассчитывал, что Демид сразу же возьмет руководство в свои руки. Но пока он занимал странную выжидательную позицию, отдавая инициативу в мои руки. Честно говоря, это вполне устраивало меня. Потому что руки у меня чесались. Я жаждал решительных действий. Может быть, даже боевых.
        За завтраком я обдумывал, как расшевелить местных увальней-крестьян, как объяснить им ситуацию и заставить действовать более активно. В нашу пользу, разумеется.
        На митинг собрались все жители деревни - от бородатых стариков до сопливых недорослей. Стояли толпой, рассматривали с беззастенчивым любопытством трех демоников - меня, Демида и Томаса, обсуждали что-то между собой. Я думаю, что они ожидали от нас немедленных чудес. Рассчитывали, что Дема начнет летать, я - гореть, а Том - показывать фокусы с дрессированными мантикорами, жабоглавами и мясовертами. Но я был настроен весьма серьезно. Не до развлечений мне было. Я собирался нести правду в порабощенные трудовые массы. Глаголом жечь сердца людей.
        Броневик, как некогда Ульянову-Ленину, мне не подкатили. Броневик остался в лесу. Поэтому я использовал в качестве трибуны большую бочку. Я взгромоздился на нее и начал свою речь.
        - Граждане крестьяне! - громко крикнул я и энергично взмахнул рукой. - Свободные жители Кларвельта, угнетенные злобным эксплуататором Вальдесом! Настало время положить предел беспросветному беспределу вашего убогого существования! Ваши безмерные страдания вызывают у нас, жителей Среднего Мира, скорбь и возмущение! Мы пришли, чтобы дать вам свободу! Мы свергнем жалкую кучку негодяев и эксплуататоров и дадим власть народу! Так присоединяйтесь же к нам в пламенном порыве! Восстановим справедливость и демократию объединенными усилиями!
        Я слегка скосил глаза, желая увидеть реакцию своих соратников-демоников. Демид скалился, словно присутствовал на цирковом представлении. Том скривился, будто проглотил ложку горчицы. Чего это они? Я что-то не то сказал?
        - Темным векам средневекового рабства приходит конец! - продолжил я еще более энергично. - Все в ваших руках, граждане Кларвельта! Народ должен восстать и покончить со своими поработителями!..
        Высокий седой старик выступил из толпы крестьян, опираясь на клюку. Он доковылял до моей бочки и остановился, глядя на меня снизу вверх.
        - Это чегой-то ты так высоко забрался, милок? - прошамкал он. - Неуважительно как-то к нам, простым людям. Может, слезешь оттудова, объяснишь кое-чего нам, глупым?
        Я спрыгнул с бочки. Протянул дедуле обе руки и радостно потряс его сухую костлявую кисть.
        - Вы - не глупые! - воскликнул я. - Вы - малообразованные, но в этом нет вашей вины. Все исправимо! Вы - люди труда, и вас впереди - светлое будущее. Нужно только забрать у угнетателей то, что принадлежит вам по праву, и трудиться дальше на благо общественного процветания!
        - Вот я и спрашиваю: чего это нам такое надо забрать? - Старикан моргал выцветшими голубыми глазками. - Может, мы чего-то не понимаем? Все у нас вроде бы на месте, ничего не пропадало.
        - Ну как чего? - я замялся. - Землю вам надо забрать. Как это там… Землю отдать крестьянам, фабрики - рабочим…
        - Чертов коммунист, - пробормотал Томас. - Сразу чувствуется советское воспитание. Несет всякую ахинею.
        - Ты, милок, видать, издалека пришел и порядков наших не знаешь! - сказал старик, глядя на меня, как на полного идиота. - Так вот что я тебе скажу: земля наша нам принадлежит, принадлежала и принадлежать будет. И никто у нас ее отнимать не собирается.
        - А Вальдес со своими инквизиторами? - пробормотал я совсем уж растерянно.
        Старик засмеялся, продемонстрировав в улыбке три оставшихся желтых зуба. Ехидный смешок прокатился по толпе.
        - А зачем им наша земля? - крикнул кто-то из крестьян. - Чего они с ней делать-то будут? Они ж ни сеять, ни пахать не умеют. Кто их кормить-то будет, ежели они землицу-то заберут?
        - А! Вот оно что! - я наставительно поднял вверх указательный палец. - Значит, вы кормите их. А в голову вам не приходил вопрос: нужно ли их вообще кормить?
        - А как же иначе? - без тени сомнения произнес старик. - Что ж их не кормить? Что ж они, не люди, что ли? Они свое дело делают, Госпожой им положенное, мы - свое. На том мир и держится.
        - Они - угнетатели и эксплуататоры, - упрямо сказал я, приходя в некоторое раздражение. - Они отбирают то, что вы создали своим трудом, и ничего не дают вам взамен.
        - Как это не дают? Это ты, милок, загнул! Ты что нас, за дураков считаешь? Кто ж зерно да мясо бесплатно отдавать будет? Нам за все плотют. Деньги плотют! Не знаю, как уж там, в вашем мире, может там и есть такие безобразия, о которых ты говоришь - вам виднее. А мы живем хорошо - слава Госпоже Дум. Живем мы хорошо, и других порядков нам не надобно. Окромя как тех порядков, что Госпожою предписаны.
        - А что же вы тогда нас, демоников, привечаете? - рявкнул я. - Разве Госпожой не сказано, что демоников нужно выдавать инквизиции?
        - Не сказано, - заявил старикан, хитро прищурившись. - Я староста деревни, человек грамотный, Книгу Дум помню. Книжица сия небольшая, и всего-то в ней десять листов. Помню я все хорошо. Нигде там ни слова не сказано про демоников. Потому как книга эта была написана много веков назад, и никаких демоников тогда не было. Демоники появились токмо после того, как объявился Вальдес со своей енквизицией.
        - Ничего не понимаю, - я устало потер лоб. - Так вы, крестьяне дальние, в каких отношениях с инквизицией - в хороших или плохих?
        - А в никаких! - заявил староста, закончил на этом дискуссию и поплелся вон с площади, опираясь на свою клюку.
        Народ резко потерял к нам интерес и начал расходиться. Через пять минут мы остались вчетвером - трое демоников и Трюфель. Впрочем, рядом с нами оказался один из крестьян. Мужичок средних лет - лысый, с растрепанной огненно-рыжей бородой и хитрющими желтыми глазами.
        - Что, Шустряк, впросак попал? - поинтересовался он у меня - не ехидно, а скорее сочувственно. - Не поймешь никак, с какого конца к крестьянам подступить?
        - Да.
        - Пойдем.
        - Куда?
        - В гости ко мне. Чайку попьем. Поговорим. Расскажу много интересного.
        После этих слов мужичок повернулся и зашагал вдоль по улице, не сомневаясь, что мы последуем за ним.
        - Это кто? - спросил я у Трюфеля.
        - Йохан. По кличке Рыжий Чудак.
        - Стоит с ним идти?
        - Стоит. Еще как стоит! Окромя него, никто тут не поможет.
        И мы дружно пошли вслед за Рыжим.

* * *
        - Демид, - тихо спросил я. - Ты чего молчишь?
        - А что я должен говорить?
        - Я жду твоих мудрых советов.
        - Все нормально, Мигель. - Дема ободряюще улыбнулся. - Хорошую речь ты толкнул. Лет через сто ты станешь выдающимся оратором.
        - Хватит издеваться! - обиделся я. - Почему я должен все сам делать? Ты у нас - руководитель операции. Твоя обязанность - командовать. А ты отошел в сторону и наблюдаешь. Ждешь, пока я совершу какую-нибудь роковую ошибку?
        - Если ты вознамеришься совершить непростительную ошибку, я тебя предупрежу. А пока все идет так, как нужно. Действуй, Миша. Учись работать самостоятельно.
        - Ладно, - буркнул я и замолчал.
        Наверное, Демид был прав. Но все равно он меня раздражал.
        Дом Рыжего находился на окраине деревни и был окружен редкостно высоким забором с заостренными колышками наверху. Что он там прятал - на своем огромном участке? Яблони мичуринской породы?
        Железные ворота были оснащены мощным запорным устройством. Рыжий возился с ним минут пять, потом грустно вздохнул, махнул рукой и притащил откуда-то из кустов складную лестницу.
        - Замок у меня тута стоит новый, - объяснил он. - Только вчера изобрел. Поставил, значится, его, а счас забыл, как отпирается. Ну да это ничего. Я его спилю и новый изобрету. А теперя добро пожаловать по лестнице, господа демоники.
        И полез по ступенькам, виляя тощей задницей.
        Когда я перебрался на ту сторону забора, то присвистнул от удивления. Никаких яблоневых садов не наличествовало. Немаленький участок Рыжего - соток пятьдесят - больше напоминал территорию производственного предприятия. Несколько ангаров с высокими дымовыми трубами. Широкие дороги, вымощенные каменными плитами, аккуратно подогнанными друг к другу. Непонятные механизмы, стоящие рядами и частично прикрытые брезентом. И самое удивительное - ветряк с пятью длинными лопастями, вращающимися медленно и бесшумно. Явно не мельница - скорее, ветряная электростанция. Об этом говорили медные провода, идущие от ветряка и подвешенные на столбах со стеклянными изоляторами.
        - Ничего себе! - сказал я. - Ты кто, Рыжий? Местный Кулибин?
        - Кулибин? - заинтересовался Рыжий. - Это чего такое?
        - Ты - изобретатель?
        - Самый что ни на есть! - гордо заявил Йохан. - Видишь мельницу? Она у меня "невидимую силу" делает. А я эту "невидимую силу" по проводам разгоняю. Она у меня два станка крутит. Я для этого две крутильни сделал. Значит, там чашка такая, а в ей пластины, на которые проволока намотана…
        - Ты используешь электричество, генератор и электромотор, - констатировал Демид. - Неплохо для неграмотного крестьянина. И кто же тебе подсказал, как все это изготовить? Вальдес?
        - Какой к черту Вальдес? - обидчиво насупился Рыжий. - Сам я все это изобрел. У меня правило такое - ни дня без изобретения! Вот смотри - это я сегодня с утра придумал!
        Он вытащил из кармана небольшой пергаментный свиток и развернул его. Там был чертеж вертолета, аккуратно нарисованный коричневой тушью.
        - Я ошибся, - сказал я. - Ты не Кулибин. Ты - Леонардо да Винчи. Он тоже изобретал вертолеты.
        - Откуда ты взялся, Йохан?! - Начальник Зверей изумленно хлопнул рукой по коленке. - Ты же гений! Всех местных гениев я брал под контроль. Почему я никогда не слышал о тебе, Йохан? Сколько тебе лет?
        - Тридцать семь годочков будет.
        - Врешь, поди. С виду-то тебе все пятьдесят.
        - Это только потому что я лысый! Я тут как-то специальное лекарство изобрел от всех болезней. Из плесени. У меня тогда лихорадка страшенная была - помру, думал. Лихорадка мигом прошла, да только волосы все из башки вылезли. Ну да это ничего! Некогда мне, а то б я средство для роста волос сделал…
        - Он еще и пенициллин изобрел, - грустно произнес Демид. - Подозрительно как-то все это. Наверное, он - шпион из Среднего Мира.
        - Да какой я те шпиён! - завопил Рыжий. - Сам ты шпиён! Я, между прочим, всю жизнь обычным крестьянином был! Даже читать-то толком не умел. А два года назад, аккурат через месяц после Черного Дня, меня вдруг прошибло. Взял я гусиное перо и нарисовал на столе свой первый чертеж. Мясорубку винтовую изобрел, как счас помню. И пошло-поехало! Что ни день - то новое сообретение. Как будто дух в меня ученый вселился и покою не дает. Сад я весь свой порубил, мастерских понастроил, и давай за работу! Хоть и хлопотно мне, зато жить интересно!
        - И это за два года ты столько всего сделал? Да еще и в одиночку? - обалдело спросил Томас.
        - Ясно, что в одиночку. Кто тут в деревне-то мне поможет? И так уж от меня тут все шарахаются - считают, что сбрендил я окончательно. А я вот знаю, что все, что я наделал - не просто так. Предчувствовал я, значится, что судьбой так предназначено - появятся в один прекрасный день люди, которым все это понадобится. Вот вы и пришли.
        - И что же нам может у тебя понадобиться? - спросил я. - Что ты можешь нам предложить?
        - А все что захочешь! - Рыжий энергично побежал к механизмам и начал сдергивать с них брезент. - Вот, смотрите! Это колесные рамы. Это самоезд. Это быстрострел. Это дальнострел. А вот - махолет на ручном ходу. Только он у меня еще не готов.
        Перед нами стояли несколько трехколесных велосипедов, нечто вроде примитивного автомобиля, пулемет и пушка на колесах. Дельтаплан. И еще много всякой техники, неизвестно для чего предназначенной. Все это выглядело крайне аляповато, но надежно и основательно, к тому же было расписано для красоты синими цветочками.
        - Ты с кем воевать собрался? - поинтересовался Томас.
        - А Шустряк же говорил с кем! С Вальдесом. С енквизицией. И со всеми прочими гадами. Да хоть бы и с самой Госпожой Дум!
        - Не боишься, что она тебя накажет?
        - Никого я не боюся! - Рыжий гордо выпятил грудь. - До нас, дальних крестьян, приказы Госпожи теперя не доходят. Далеко слишком!
        - Ну а если ты подойдешь слишком близко к городу и приказы Госпожи начнут на тебя действовать?
        - Не начнут. Счас покажу кой-чего. - Рыжий вприпрыжку понесся к мастерской и принес оттуда шлем, сплетенный из серебристой проволоки. - Вот эту штуку на голову я одеваю, и все мысли Госпожи от ее как бы отражаются. Опробовано.
        - Да, Йохан, ты действительно гений, - сказал я. - Как у тебя насчет выпить? Не изобрел ли чего по этой части?
        - А как же! - с энтузиазмом воскликнул Рыжий Чудак. - Я вас своей торфяной настойкой угощу! Вы такого никогда не пробовали! Милости прошу к столу, господа демоники!

* * *
        Мои предчувствия оправдались. "Торфяная настойка" Йохана оказалась ни чем иным, как чистейшей воды ячменным виски. Моим любимым напитком. Демид недовольно посматривал на меня, глядя, как я выпиваю стопку за стопкой. В конце концов он встал и убрал наполовину опустевшую бутылку со стола.
        - Хватит, Мигель, - сказал он сурово. - Никакой меры у тебя нету.
        - Но это же виски! - заявил я. - Это невероятно! Его технологию в Шотландии отрабатывали много столетий, а этот чертов Йохан взял и изготовил его с первого раза. Почему столько странных совпадений со Средним Миром? Ну Бог с ним, с виски. Но вот это-то он никак не мог придумать сам!
        Я показал пальцем на стену гостиной Йохана. На стене висели картины - неумело, но тщательно нарисованные масляными красками. На одной из них была изображена Эйфелева башня на фоне Парижа. На другой - несколько нью-йоркских небоскребов. На третьей - Собор Святого Семейства из Барселоны.
        - Это что за безобразие? - спросил я. - Йохан, откуда ты взял все это?
        - Нарисовал, - простодушно сказал Рыжий. - У меня вроде бы как видения иногда бывают. Большие города с огроменными домищами. Самоезды ездиют по улицам. Вроде как другой мир. Вот я и нарисовал то, чего помню из своих видений. Здорово получилось, правда?
        - Это влияние Вальдеса, - уверенно сказал Демид. - Госпожа Дум - слишком древняя старушенция, чтобы навеять все эти видения. Она никогда не видела Эйфелевой башни и понятия не имеет об автомобилях. А Вальдес - современный человек. Кроме того, он великолепно разбирается в технике. Каким-то образом его мысли проецируются на сознание Йохана. Это - единственное объяснение гениальности Йохана. Интересно, знает ли об этом сам Вальдес?
        - Если бы знал, явился бы сюда и камня на камне здесь не оставил, - сказал Томас. - Вальдесу конкуренты не нужны.
        - Вальдес и так здесь скоро будет, - сказал я. - Слушай, Йохан, как бы нам здесь организовать народное сопротивление? Небольшую армию? У тебя нет мыслей на этот счет? Может, изобретешь что-нибудь?
        - А никак не организовать! - жизнерадостно сообщил Рыжий. - Дальних крестьян ни в коем разе на военное выступление не раскачаешь. Госпожа уже не властвует над ними, они люди самостоятельные, и самостоятельностью своей дорожат больше всего. Да и зачем вам армия из крестьян? Глупость это большая. Большим и необученным кодлом двигаться к городу - это всех загубить. Нам надобно бойцов немного, но хороших.
        - А ты - хороший боец?
        - У, еще какой! - Рыжий, подогретый спиртным, вскочил на ноги и продемонстрировал нам несколько приемов, которые можно было без сомнения классифицировать как чистейшее карате. - Вот! А я еще вот так ногами бить могу! Я сам эту борьбу изобрел. Я готовился к войне. Заранее. Знал, что она будет!
        - Хватит! - проворчал Том. Похоже, неугомонная изобретательность Рыжего Чудака уже начала раздражать его. - Ладно, все ясно. Вот что, ребятки. Двигайтесь-ка вы к городу, и не откладывайте. А я в лес пойду.
        - Ты что, не пойдешь с нами?
        - Нечего мне в городе делать. Я думаю, что с таким бронебойным арсеналом вы и без меня справитесь. А я в свой лес пойду. Гвардию мне надо обезоружить и из леса выпустить - иначе они все там перемрут. Да и дел еще много недоделанных осталось.
        - Ну, успехов тебе!
        - Вы меня только на обратном пути не забудьте! - умоляюще сказал Томас. - Когда вы свою Лурдес освободите, найдите меня. Я домой хочу. В Средний Мир.
        - Найдем, - уверенно пообещал я.
        ГЛАВА 4
        Из двух автомобилей Рыжего мы выбрали самый большой - этакий четырехколесный полугрузовичок. В его кузове уместились я, Трюфель и пулемет, названный быстрострелом. Демид сел спереди, рядом с водителем. Плюхал самоезд неспешно, не быстрее двадцати-тридцати километров в час, но при небольших расстояниях Кларвельта этого было вполне достаточно. Двигатель с одним цилиндром работал на масле, выжатом из каких-то семян.
        Забавно было все это - неожиданное появление Рыжего, его гениальные изобретения от антибиотиков до велосипедов. Забавно и как-то подозрительно. Словно кто-то срочно, по ходу, перекраивал реальность Светлого Мира, добавляя в нее чужеродные фрагменты специально для того, чтобы помочь нам. Или наоборот - чтобы усыпить нашу бдительность и заманить нас в ловушку.
        Мы ехали по Светлому Миру, по дороге, ведущей к городу. Как ни странно, беспрепятственно. Никто не вставал на нашем пути, хотя мы уже вступили в зону, контролируемую мыслями Госпожи. За полдня мы не встретили на дороге ни единого человека.
        - Почему так безлюдно? - спросил я Трюфеля. - Это всегда так?
        - Нет. - Трюфель тоже выглядел озадаченно. - Человек-то десять по пути мы должны были встретить. Может, случилось чего?
        - Эй, Йохан, - крикнул я. - Тут рядом есть какая-нибудь деревня?
        - Есть. Вон за тем леском. Только туда надо вправо сворачивать.
        - Сворачивай. Заедем туда.
        - Зачем? - Рыжий повернул ко мне лысую голову, украшенную серебристым проволочным шлемом. - Ни к чему нам сворачивать. Нам надоть побыстрее в город ехать, и нечего петли давать.
        - Сворачивай, я сказал! Разведаем обстановку. Супчику горячего похлебаем.
        - Не сверну!
        - Будешь спорить - пинков тебе надаю, и сам за руль сяду, - сурово сказал я.
        - А я буду сопротивляться, - зло заявил Рыжий. - И изобью тебя. Знаешь, как я ногами дерусь!
        - Рыжий чудень, не валяй дурака! - громко произнес Трюфель. - Шустряк - чемпион года по кулачному бою. Ты что, этого не знаешь? Он отметелит тебя одним мизинцем. И вообще, он лучше все знает. Давай сворачивай.
        Йохан резко затормозил и начал разворачиваться. При этом он бурчал под нос крайне недовольно. Похоже, что ему почему-то до смерти не хотелось заезжать никуда по пути. У меня не было времени выяснять причину такого настроения Рыжего. Я все более убеждался, что нам надо побывать в какой-нибудь деревне Кларвельта, кроме той, в которой мы уже были. Это могло дать ответы на некоторые мои вопросы.
        Но когда мы въехали в деревню, вопросов появилось еще больше. Улицы были совершенно безлюдны - только курицы бегали по дороге, по куриной привычке пытаясь попасть под колеса нашего транспорта. Мы двигались по направлению к центральной площади и уже издалека я видел то, что на ней находится. Я чуял носом мерзкий и знакомый запах гари. Я догадывался, что здесь произошло, хотя мне крайне не хотелось верить в свою догадку.
        Рыжий затормозил на площади, спрыгнул со своего водительского места, стащил черные перчатки и зло шваркнул их о землю.
        - Ну что, Шустряк, доволен? - сказал он едва не с рыданием в голосе. - Иди, хлебай свой супчик. Пока тепленький.
        Два ряда наспех сколоченных виселиц вытянулись вдоль площади. Ни одна петля не пустовала. Не меньше пятидесяти повешенных раскачивалось под порывами внезапно усилившегося ветра. А в центре площади еще дымились десять обгоревших человеческих остовов, прикрученных проволокой к столбам.
        Шесть десятков трупов… Крестьянские мужики, бабы, подростки… Детей, слава Богу, не было. Но от этого было не легче. Куда их дели - детей? Утопили как котят? Почему-то мне показалось, что задачей тех, кто побывал здесь с карательными целями, было убить ВСЕХ. Всех жителей деревни. И не просто так. Убить специально, в назидание нам. Это ужасное зрелище было подготовлено специально для нас. Об этом говорила большая надпись, сделанная на транспаранте, растянутом между столбами.
        "LOS DEMONICOS, BIENVENIDO AL INFIERNO"["Демоники, добро пожаловать в ад". (исп.).
        , - было написано там. Написано по-испански. Никто в этом мире не знал испанского языка. Никто, кроме Вальдеса. И нас, демоников.
        - Вальдес, скотина, где ты?!! - заорал я, встав в полный рост в кузове. - Я найду тебя, Вальдес!!! Я устрою тебе ад! Поджарю тебя на медленном огне!
        Я сходил с ума от ярости, размахивал кулаками и брызгал слюной. Но что я мог сделать сейчас? Вальдес уходил от встречи с нами. Мы играли на его поле, и он был хозяином положения. Он отступал и готовил нам неприятные сюрпризы. Более того, готов поклясться, что именно сейчас он получал свое наибольшее наслаждение, грязный садист.
        Чистый и спокойный Светлый Мир не устраивал его. Он умело изгадил этот маленький мирок. Но этого было уже недостаточно. Это стало неинтересным для него - просто гадить под себя. Теперь же, когда мы, демоники, вторглись на его территорию, можно было развязать настоящую войну. Позабавиться как следует.
        Вот, наверное, для чего он украл именно Лурдес. Чтобы заполучить себе серьезных, достойных противников. И он заполучил нас. Заманил нас сюда.
        - За что их убили? - бормотал совершенно ошарашенный Трюфель. - За что их повесили? За что сожгли?
        - За ересь, - сказал Демид. - В своих полетах по Кларвельту я видел не меньше десятка таким вот образом уничтоженных деревень. Один раз я даже подкрался к площади и наблюдал за казнью. Всем им читался приговор. И приговор был для всех один - казнить за ересь. Ересь против Госпожи Дум.
        - Что такое ересь? - завопил Йохан. - Что это за чушь такая - ересь? Ересь - это чепуха! Разве можно из-за нее убивать людей?!
        - Ересь - это повод, - мрачно произнес Демид. - Это всего лишь повод. Если расист хочет убить человека, то он объясняет этот тем, что человек имеет не тот цвет кожи. Если человека хочет убить инквизитор, он объявляет человека еретиком. Доказательства в этом случае излишни. Главное - это желание убивать и возможность убивать. Если желания и возможности совпадают, инквизиторы несут смерть. Это - главная черта инквизиторов, в каком бы мире они ни существовали.
        - А Госпожа Дум? Что же она? - спросил я. - Ты говорил, что Клементина Шварценберг - добрая женщина. Христианка. Она ушла из Среднего Мира, чтобы построить свое царство счастья и справедливости. Как она может допустить такое?
        - Она не просто допускает. Она сама участвует в этом.
        - Неправда! - Трюфель едва не набросился с кулаками на Демида. - Госпожа - она хорошая! Она не может…
        - Может, - жестко сказал Демид. - Только она и может. Все уничтоженные деревни находятся в зоне ее влияния. Не догадываешься, почему?
        - Не догадываюсь, - упрямо сказал Трюфель, защищаясь от очевидной, но ужасной правды. - Все ты врешь, демоник!
        - Дальние крестьяне не дадут совершить такое над собой, - тихо произнес я. - Они не пойдут на виселицу смиренной толпой. Они будут сопротивляться до последнего. А эти… - я махнул рукой в сторону повешенных. - Они не могли противиться воле Госпожи Дум. Она приказала им, и они безропотно выполнили ее приказ. Я думаю, что они сами строили эти виселицы для себя.
        - Ага… Ну да, конечно… - Трюфель с совершенно безумным видом полез в кузов и начал копошиться в сене, устилающем его дно. - Госпожа - плохая. Она убивает своих детей. Ест детей своих… Топит их как котят…
        Он выхватил из кузова топор и набросился на Демида. Молча, с ожесточенным сопением.
        Демид даже не взлетел, дабы избежать столкновения. Он лишь сделал шаг в сторону и перехватил руку Трюфеля. Миг - и Трюфель лежал на дороге, орал и бился в судорогах как эпилептик, поднимая клубы пыли. А Дема сидел на его спине и крепко держал заломленные назад руки. Подпрыгивал на брыкающемся Трюфе, как ковбой на быке во время родео.
        - Проклятые демоники! - голосил Трюфель. - Осквернители Светлого Мира! Сволочи! Фашисты! Дегенераты! Я убью вас! Казню вас на электрическом стуле! Удушу в газовой камере!
        - Йохан! - крикнул Демид. - У тебя есть еще один шлем?
        - Да!
        - Тащи его скорей сюда.
        Рыжий резво притащил проволочный шлем и нацепил его на голову Трюфеля. Парень дернул ногами еще пару раз и затих.
        Демид поднялся на ноги и отряхнул с себя пыль.
        - Топор - это понятно, - резюмировал он. - Госпожа приказала ему убить нас. Но вот этот его бред… Что-то там про газовую камеру. И про электрический стул. Клементина Шварценберг не должна знать про электрический стул. Что-то тут не вяжется…
        - Это были мысли Вальдеса, - предположил я. - Приказы отдавал Вальдес.
        - Нет. - Демид упрямо сжал губы, качнул головой. - Нет. Мысленные приказы может отдать только Госпожа. Вальдес на это не способен.
        - Чертовщина какая-то! - я взъерошил волосы руками. - Госпожа Дум подносит нам загадку за загадкой. Демид, ты же умный. Умнее нас всех. Ты понимаешь, что происходит?
        - Догадываюсь…
        - Так расскажи.
        - Не буду.
        - Как - не будешь? - взвыл я. - Опять в секреты играешь? Ну что ты за свинья, Демид?
        - Это только догадки… - Демид задумчиво тер пальцем переносицу. - Догадки, и не более того. Рано пока об этом говорить… Не хочу сильно тебя расстраивать. Нужны еще факты.
        - Ну и черт с тобой, умник. Молчи в тряпочку! - сказал я и полез в кузов.

* * *
        Трюфель быстро пришел в себя. Сидел в своем проволочном шлеме, грустно трясся на ухабах и молчал.
        Что он мог сказать?
        У меня, честно говоря, настроение тоже было препаскудным. Хотелось мне поскорее найти Лурдес, забрать ее и свалить прочь из этого гадкого места. Только теперь я уже совсем не был уверен, что все закончится хорошо. Я с удовольствием поучаствовал бы в честном бою, но вместо этого приходилось играть в муторные кошки-мышки. И Демид… Чего он опять темнит? Знает ведь намного больше чем говорит, паскудник. Вечно он так…
        До города добрались уже вечером. Я заранее привел пулемет в рабочее состояние, превратив наш грузовичок в некое подобие тачанки. "Эх, тачанка-ростовчанка, наша гордость и краса"… Пулемет-быстрострел вызывал у меня откровенное недоверие. В жизни не видел более корявой конструкции. Мне бы сюда пару автоматов Калашникова да побольше патронов… И десяток гранат. Камня на камне не осталось бы от этой чертовой инквизиции.
        Улицы резали глаз своей одичалой пустынностью. Свет не был виден в окнах, заслоненных глухими ставнями. Что, здесь уже поубивали всех жителей? Нет, вряд ли. Следы обычной жизни присутствовали. Просто попрятались обыватели в свои конурки. Кларвельт стал негостеприимным.
        Мы миновали две площади и на каждой из них видели виселицы и следы костров. Население Светлого Мира планомерно уничтожалось Вальдесом с соизволения Госпожи Дум. Зачем? Какой был в том смысл?
        Засада ждала нас за поворотом. Едва вырулив за угол, грузовик тюкнулся носом в баррикаду, сложенную из мешков с песком. И тут же конники, вооруженные саблями, с гиканьем налетели со всех сторон. Я схватился за пулемет. Быстрострел по-молодецки сделал пяток выстрелов и заткнулся. Ленту перекосило. Я не успел сделать ничего - даже дать кому-нибудь в морду. На нас набросили сеть. Я пробовал барахтаться, пытался разрезать сеть ножом, но гвардейцы действовали быстро и профессионально. Через пять минут мы, все четверо, уже валялись связанные на булыжной мостовой. С Трюфеля и Йохана сорвали их проволочные шлемы.
        Вот и все. Все сражение. Обидно как-то.
        - Дема, - прошептал я тихо, на русском языке. - Нужно драпать. Ты можешь взлететь так, связанным?
        - Могу.
        - Тогда давай так - я вспыхиваю, мои веревки сгорают и я бегу. А ты улетаешь. Мы же демоники, в конце концов.
        - Ага… Размечтался, демоник. Мы тут же словим по десятку арбалетных стрел - и пикнуть не успеем. Подождать надо.
        Я оглянулся - действительно, нас держали под прицелом человек двадцать. Не успеем.
        - Эй вы, гнусные демоники! - взревел двухметровый усатый детина, судя по удвоенному количеству украшений - начальник гвардейцев. - Кончайте болтать на своем гнусном демоническом языке. Иначе я вырву ваши гнусные демонические языки!
        - Господин Шнапс! - к начальнику подскочил один из гвардейцев. - Ваше приказание выполнено! Демоники схвачены.
        - Сам вижу, - проворчал Шнапс. - Значит, так. Развяжите им ноги.
        - Но они могут сбежать…
        - Развяжите им ноги, я сказал!!! Или вы хотите нести демоников на собственных плечах, идиоты?
        Веревки с наших ног сняли.
        - Эй, демоники, - рявкнул Шнапс. - Надеюсь, вы понимаете, что шансов сбежать у вас нет? Даже не пытайтесь.
        Мы и не пытались. Мы понимали.
        - Демоников надобно доставить в Обитель Закона, - командовал начальник. - Всем разбиться на три отряда. Четырнадцать человек пойдет в авангарде - на сто шагов вперед. Еще четырнадцать - в арьегарде, на сто шагов сзади. Преступников поведу я и со мной оставшиеся четверо стражников. Ты, ты, ты и ты. - Он ткнул пальцем в четырех человек - почему-то именно в тех, кто не был вооружен арбалетами. - Стройсь! Первая группа вперед - шагом - арш!!!
        - Господин Шнапс… - Один из гвардейцев - наверное, какой-нибудь младший офицер, застыл с недоуменным лицом. - Но ведь… Наверное, вы что-нибудь перепутали в своем приказе. Это неправильно - оставлять самую маленькую группу с преступниками…
        - Неправильно? - взревел начальник. - Это я-то делаю неправильно?! Да ты хоть понимаешь, ничтожный червь, что я выполняю приказы самой Госпожи? И неповиновение ей - это тягчайшая ересь!
        - Прошу прощения! - гвардеец побелел, как мел. - Мне просто показалось…
        - Иди в арьегард! - Шнапс угостил гвардейца таким тычком, что тот едва не повалился. - Сосунок. Благодари Госпожу за ее милость…
        Итак, мы двинулись по улице в сопровождении лишь четырех гвардейцев и начальника отряда. А в самом деле, что за странный приказ? Почему начальник фактически разогнал всю свою команду? Очередные закидоны Госпожи? Или может быть, не Госпожи?
        - Цзян, ты здесь? - откровенно спросил я по-испански. - Если ты здесь, то почеши кончик носа.
        - Сколько раз говорить тебе, демоник: заткнись и не разевай пасть! - гаркнул Шнапс и отвесил мне затрещину. После чего аккуратно почесал кончик носа.
        В том, что рядом с нами Цзян, меня убедило даже не столько это почесывание, сколько затрещина. Я, конечно, не самый большой специалист по получению подзатыльников - но уж поверьте, могу отличить удар, нанесенный маленькой девичьей ручкой, от капитальной оплеухи двухметрового здоровяка.
        Я не успел обдумать, какую выгоду можно получить от присутствия Цзян, потому что события начали развиваться очень быстро. Мы пересекали небольшой перекресток, когда справа, из темноты перпендикулярной улочки, раздался топот десятков ног. Что-то тяжелое и неистовое неслось на нас справа с топотом и сопением. Будь я на празднике в Испании, я бы решил, что это стадо быков, каким-то образом вырвавшееся из-за ограды. Стражники успели схватиться за мечи, но их снесло потоком тел, вырвавшихся из переулка. Не знаю, что стало с гвардейцами - может быть, их просто затоптали. Со мной же обошлись очень даже бережно. Десяток рук схватил меня и потащил куда-то с огромной скоростью, избавив от необходимости передвигать собственными ногами.
        Я испугался, конечно. Сопящие существа тащили меня в полной темноте неизвестно куда, а я даже не мог пошевелить рукой, потому что был связан. Я уже приготовился вспыхнуть, включить свой огонь на полную мощность, взорваться как бомба. Цзян опередила меня.
        - Мигель! Демид! - крикнула она. Крикнула своим настоящим голосом, а не басом гвардейца. - Не делайте ничего! Это наши люди! Потерпите немножко.
        Меня несли еще около двух минут, а потом вдруг поставили на ноги. Ярко вспыхнул факел. Я увидел Демида, Цзян (в своем нормальном виде - очень приятном для меня) а также Рыжего Йохана с проволочным шлемом на голове. Трюфеля почему-то не было. Нас окружало несколько десятков совершенно незнакомых мне людей. Наших спасителей. По виду все они были совершенно обычными, я бы даже сказал, стандартными кларвельтцами. Объединяло их то, что все они дико запыхались, вспотели и едва переводили дух. Это было объяснимо - попробуйте-ка совершить такую бешеную пробежку с тремя тяжеленными людьми на плечах.
        - Где Трюф? - сразу же спросил я.
        - Вырвался и убежал, - сказала Цзян. - Я успела надеть шлем только на Йохана. А Трюфель… Он снова во власти Госпожи.
        - А это что за люди?
        - Мы - диссиденты, господин Шустряк, - громко и торжественно объявил один из людей - высокий и крепкий человек средних лет в одежде ремесленника. - Мы восстали против инквизиции.
        - Очень приятно. - Я сделал шаг вперед и пожал ему руку. - И что же ждет нас дальше? Немедленная драка с гвардейцами кардинала? Пардон, с гвардейцами Вальдеса?
        - Нет. Пока нет. Вам нужно отдохнуть. Вы - наши гости. И мы приглашаем вас в Серую Цитадель.
        ГЛАВА 5
        Серая Цитадель оказалась поистине необычным местом. Даже здесь, в мире, созданном при помощи магии, этот древний и полуразрушенный замок выделялся своим мистическим обликом. Четыре башни огромной высоты сохранили еще свои остроконечные крыши, но черные дыры изъязвили их стены, сделав их почти ажурными. Все башни наклонились к центру замка под таким углом, что казалось невероятным, что они до сих пор не рухнули. Пизанская башня по сравнению с ними могла служить образцом безупречной вертикальности. Стены, сложенные из неровных каменных блоков серо-седого цвета, частично обвалились, но даже в самом низком месте высота стены составляла не меньше пяти метров.
        За стеной ворот со ржавым скрипом заработал механизм - огромная ржавая решетка, выкованная из прутьев толщиной с мою ногу, поднялась и впустила внутрь толпу диссидентов. Я шел одним из последних. Когда я переступил границу Цитадели, что-то дрогнуло во мне, вскрикнуло от детского страха, перемешанного с любопытством. Стая летучих мышей сорвалась с карнизов и призрачными тенями заметалась над головами людей, приветствуя их в царстве ночных тайн.
        Шпиль я заметил еще из-за пределов крепости - он высоко поднимался над стенами. Но только войдя в пределы Цитадели, я смог оценить его грандиозность и великолепие. Тонкая высокая игла из серебра, холодно сияющего в свете звезд, устремила свое острие вверх не меньше чем на пятьдесят метров. Основание шпиля, стоящее на земле, было таким тонким, что я мог бы обхватить его руками. Каким образом такая хрупкая конструкция стояла безо всяких растяжек и не падала? Это могло быть только результатом магии. Сосредоточением магии Светлого Мира.
        - Да, это магия, - услышал я сзади от себя старческий, очень знакомый голос. - Серебряный Шпиль - это стержень Кларвельта. Центральная ось, вокруг которой Светлый Мир медленно вращается. Мы видим только самый кончик этого стержня. А сам стержень уходит на многие мили под землю, и никто не знает, какова его длина. Никто, кроме Госпожи Дум.
        - Флюмер! - Я повернулся к старику. - Ты жив, старина!
        - Жив. - Флюмер припал к моей груди и растроганно потерся о нее бородой. Кажется, даже всхлипнул. - Шустряк! Я так благодарен тебе! Ты спас меня тогда. Спас! Ты вынес меня на собственных руках…
        - Сегодня ты отплатил за все. Твои люди вынесли на руках меня. Диссиденты - это твои люди?
        - Да. Мои. Я сделал их такими.
        - Ты добрался-таки до своей Книги Сокровенных Мыслей?
        - Да. Я смог овладеть заклинанием неслышимости. Я применил его. Сначала - для себя. А потом - и для всех этих людей. Теперь мы независимы от Госпожи.
        - Ты так думаешь? Вы живете в самом городе, под носом у вашей старой карги-хозяйки и при этом считаете, что здесь можно быть свободным от нее? Овцы в загоне тоже могут считать себя независимыми - до той самой поры, пока не придет мясник, чтобы их зарезать. На этом их независимость как правило кончается.
        - Наш мясник уже пришел. Пришел из вашего мира, Шустряк. Ты прав, мы ничего не сможем сделать с ним сами. Он вырежет нас всех, если нам не поможете вы - демоники. Вы поможете нам? Или вы пришли лишь за тем, что было у вас украдено, а остальное вас не волнует?
        - Вот это - Демид. - Я показал на Дему Коробова, который скромно стоял в стороне, и, прищурив правый глаз, сосредоточенно изучал конструкцию шпиля. - Демид - ученый человек. Весьма умный человек, смею заметить. Он мог бы сделать очень многое для вас. Только мне кажется, что он не хочет делать ничего. Он с явным любопытством наблюдает, как ваш мир разваливается и умирает, и делает какие-то выкладки в своей голове. Может быть, он хочет написать в дальнейшем научную работу "Как погибают искусственные миры"? Увы, я - не мастер, дорогой мой Флюмер. Я - всего лишь малограмотный помощник. Мастер - это Демид. Может быть, ты поговоришь с ним? Призовешь к его совести?
        - Господин Демид! - Флюмер почтительно, даже робко поклонился Демиду. - Я много слышал о вашей учености и могуществе! Девушка-оборотень говорила мне, что в вашем мире вам нет равных…
        - Девушка-оборотень преувеличила мое значение, - устало сказал Дема. - Легко показывать красивые фокусы, Флюмер. Но нелегко тащить груз ответственности. Особенно если от тебя требуют постоянных чудес. Требуют того, чего ты не можешь сделать. Вера и разум - теоретически совместимые вещи, Флюмер. Но они постоянно конфликтуют между собой. Трудно найти гармоничное соотношение. Трудно создать красоту, Флюмер. Гораздо легче все изуродовать, а потом сбежать.
        - Тебе есть куда сбежать, человек из большого мира, - ответил Флюмер - как ни странно, выловивший какой-то смысл в абракадабре, произнесенной Демидом. - Нам сбежать некуда. Тебе легче.
        - Это ему есть куда бежать, - Демид показал пальцем на меня. - И ей тоже, - показал он на Цзян. - Я уже свое отбегал. Я подогнал себя к последней черте. Я не могу сбежать от самого себя - и это самое тяжелое. Моя исключительность не радует меня, потому что она не оставляет мне выбора. Я не имею права на ошибку. Я отвечаю за людей своего мира. Они - мои овцы. И если сотня тонких миров разрушится и сгорит в пламени, но при этом будет спасен мой собственный мир, я буду вынужден поступить именно так. Как бы при этом ни кричала от боли и ни плакала моя нежная и чувствительная душа.
        - Так ты - кимвер? - воскликнул старик. Глаза его, казалось, совершенно вылезли из орбит, словно он наблюдал живьем не человека, а марсианина.
        - Об этом не говорят вслух, - раздраженно произнес Демид. - Откуда ты можешь знать об этом, старик?
        - Я догадался! Ты - кимвер[О том, что такое "кимвер", рассказывается в книге А. Плеханова "Лесные Твари".] , один из Первых, дух бессмертный и неприкаянный! - громким шепотом произнес Флюмер, протянув к Демиду дрожащие старческие пальцы. - Я прочитал о кимверах из Книги Сокровенных Мыслей. Я многое знаю о тебе, Демид!
        Демид на глазах терял хладнокровие. На мгновение мне показалось, что сейчас он убьет бедного книжника одним ударом, не моргнув и глазом. И все же Дема справился с собой. Он всего лишь схватил Флюмера за воротник, закрутив его так, что тот едва не задохнулся. Демид подтащил волосатое ухо Флюмера вплотную к своим губам.
        - По-моему, тебя не слышал никто из обитателей Светлого Мира, - тихо сказал он. - Если бы случилось так, то мне пришлось бы убить и тебя, и всех, кто слышал. Тебе повезло, тупой болтливый старик. Но если я еще хоть раз услышу не то что на твоих губах, а даже в твоих мыслях то слово на букву "к", которое ты так неосторожно и не по делу произносишь, то я клянусь тебе - я поднимусь вместе с тобой в воздух и буду кидать тебя на этот шпиль, пока ты не насадишься на него, как жук на булавку. Понял?
        - Ты жесток, человек…
        - Я не жесток. Ненавижу жестокость, но мне нельзя позволить себе быть мягкотелым. Я пытаюсь найти компромисс. Пытаюсь быть гуманным. Я не разрушаю без нужды. Но иногда я отдаю в жертвы десятки, чтоб спасти тысячи. Не рискуй попасть в число этих жертв, старик, ибо судьба их страшна… Понял?
        - Понял.
        Коробов разжал руку и Флюмер ошарашенно попятился назад, прочь от страшного Демида, пока я не подхватил его. Старик едва держался на ногах. Да уж… Это дело не для слабонервных - разговор с Демидом на профессиональную тему. Впрочем, кто тянул Флюмера за язык? Лично у меня настроение даже поднялось. Из деминых замысловатых словесных конструкций я выловил одно - что ситуацию, в которую мы попали, он постоянно анализирует, и может быть, даже держит под контролем. Так что некоторый шанс на благополучный исход у нас оставался.
        Кажется, я начинал лучше понимать витиеватый язык Демида.
        - Что это за книга, о которой ты говорил? - произнес Демид.
        - Это? - голос Флюмера испуганно сорвался на сип. - Это так… Пустяки, я бы так выразился…
        - Ничего себе пустяки! Книга Сокровенных Мыслей! Где она?
        - Она далеко, - торопливо сообщил старикан. - Я спрятал ее далеко, но надежно. Можете не беспокоиться о ней, господин Демид!
        - Знаешь, чего я не люблю, Флюмер? - Демид вдруг улыбнулся, но от его кривой усмешки стало не по себе даже мне. - Не люблю, когда мне врут. Я стараюсь помочь вашему подыхающему миру как могу. Ваш мир стоит в могиле уже не одной - двумя ногами. Чтобы вытащить его из этого дерьма, нужны невероятные усилия. И вдруг какой-то задрипанный книгочей, считающий себя могущественным уже потому, что сумел применить жалкое заклинание пятнадцатого разряда, начинает изворачиваться и лгать. Книга лежит у тебя в правом кармане, Флюмер. Дай ее мне.
        - Она нужна мне, господин… Она досталась мне так нелегко…
        - Быстрее.
        - О да, конечно! - Флюмер, путаясь в складках своего плаща, вытащил из кармана пергаментный свиток, побуревший от старости. - Вот она, господин… Простите меня великодушно!..
        Демид сцапал свиток, немедленно развернул его и отошел поближе к факелу, висевшему на стене. Он читал книгу не отрываясь минут пять и лицо его становилось все более удовлетворенным. К концу чтения он выглядел так, словно всосал двести граммов водки и закусил их севрюжинкой.
        - Миша! Анютка! - воскликнул он. - Знаете, что это такое? Это личный дневник Клементины. Этак трехсотлетней давности. Бесподобная вещь! Но опасная. Ужасно опасная!
        С этими словами он сунул свиток в пламя факела и тот немедленно сгорел.
        Старика Флюмера это добило. Он медленно опустился на землю и заплакал.
        - Негодяй! - шептал он. - Какой негодяй этот Демид! Какой же он негодяй!
        - Я же ясно сказал - эта книга опасна! - громко произнес Демид Коробов, чеканя каждое слово. - В ней содержалось величайшее зло для Светлого Мира. Я разрушил это зло. Ты должен быть благодарен мне, старик!
        - Демид прав! - сказал я на ухо Флюмеру. - Не расстраивайся, старина Флюмер. Если Демид что-то делает, то именно так делать и нужно.
        Старик громко всхлипнул. Сейчас ему не помешала бы пара таблеток валидола. Только откуда валидолу взяться в Светлом Мире?
        Я видел, что сделал Демид. Он незаметно сунул Книгу Сокровенных Мыслей в широкий рукав своего черного костюма, а вместо книги спалил в пламени какой-то фальшивый сверток. Все-таки порою Демид снисходил до мелких фокусов.
        Флюмер не видел этого. А я видел. И думаю, что видел не случайно. Если бы я не должен был видеть этого - не увидел бы нипочем. Демид специально показал мне это.
        Похоже, что Демид Коробов учил меня работать.

* * *
        Внутри Серой Цитадели не было ни единого здания, ни деревца, ни кустика, ни даже травинки. Только голая, холодная, утрамбованная до гладкости земля. На ней были разбиты палатки, в которых ночевали диссиденты. Демид затребовал себе отдельную палатку и пару свечей. Я догадывался, зачем. Он хотел почитать свежеукраденную флюмерову книжечку на сон грядущий. А я попал в здоровенный шатер, где вповалку лежали и дико храпели человек двадцать. Вонища там была - будь здоров. Никак я не мог уснуть. Все лежал и думал.
        Зачем была создана эта крепость, явно не предназначенная ни для проживания, ни для обороны? Зачем ее конструктор разместил башни Цитадели под таким неописуемым углом? Что означали гравированные знаки, покрывающие серебряную поверхность шпиля?
        Но самый главный вопрос, мучавший меня до самой развязки, был таким: как диссиденты умудряются безнаказанно существовать в Цитадели, в черте города, в двух шагах от Замка Дум? Почему Вальдес не сотрет диссидентов в порошок и не развеет их пепел по ветру? Не думаю, что стены крепости представляли для него преграду.
        Все эти вопросы я задал утром Демиду.
        Демид, похоже, не выспался. Может быть, он страдал душою от того, что не может выпить кофе и принять душ. Во всяком случае, он был не в настроении.
        - Значит так, в двух словах, - буркнул он. - Я тут почитал одну книжицу, нашел там кое-что забавное. Цитадель, в которой мы находимся, представляет собой место, не контролируемое Госпожой. Это участок выпадения ее сознания. В городе и во всем Кларвельте есть такие участки, расположенные в определенном геометрическом порядке. В них происходит интерференция мыслительных волн.
        - Чего-чего? - переспросил я, не поняв ни черта.
        - Интерференция, говорю. Наложение мысленных волн друг на друга, и, таким образом, их нейтрализация. В таких местах Госпожа как бы слепа. А Серая Цитадель - вообще особое место. Это силовая конструкция распространения воли Госпожи Дум. Что-то вроде Останкинской телебашни, только магической. По периметру крепости волны не распространяются. Все понял?
        - Ни бельмеса не понял! - выпалил я. - Ну, не видит их здесь Госпожа, и что с того? Вальдес-то видит! И знает он прекрасно, что они здесь кучкуются. Почему он не уничтожит их?
        - Э, Миша… - Демид махнул рукой. - Пытаешься все понять? Не забивай себе голову. Знаешь, что я тебе скажу? Любой мир - это обман. Разница только в том, что в нашем Среднем Мире каждый обманывает каждого. А в маленьких тонких мирах один обманывает всех, а остальные занимаются самообманом. Так что нечего нам мудрить. Глупее нам надо быть! Чем глупее, тем лучше. Нам нужно самообмануться как можно сильнее. Довести тебя до состояния полного идиотизма. Тогда будет все в полном порядке. В этой дурацкой игре победит тот, кто окажется наибольшим дураком.
        Такое вот исчерпывающее объяснение. Утешало только то, что с каждым днем я чувствовал себя все большим болваном и до состояния окончательного кретинизма мне оставалось сделать всего несколько шагов. Стало быть, я шел правильным путем, товарищи.
        Сами диссиденты объясняли свою неприкосновенность очень просто - покровительством Пчелиного Бога. Госпожа Дум больше не устраивала их, но без Бога жить было как-то непривычно. Вот и появился Бог Пчел.
        Что самое смешное, новоявленное божество не было выдумкой свихнувшихся диссидентов. То, что они называли Пчелиным Богом, существовало на самом деле. Я видел этот феномен своими глазами. Только вот никакого объяснения тому, что я видел, дать я не мог. Может быть, это было какое-то странное природное явление? Мало ли какие чудеса выкаблучивает природа? Тем более в необычном мире, называемом тонким?
        Сейчас я расскажу, как все это выглядело. Пока мы с Демидом вяло обсуждали неувязки с Цитаделью, диссидентский народ повылезал из своих провонявших палаток и дисциплинированно выстроился в линии - как новобранцы на плацу. Они ждали чего-то. Вдруг дружный взволнованный гул пронесся по рядам людей. Я увидел, как желтое облако перелетает через зубцы крепости, садится на внутреннюю поверхность стены и медленно сползает по нему вниз живыми шевелящимися потеками. Перед нами находился гигантский рой пчел. Я уже прикидывал, стоит ли мне немедленно мчаться в палатку и пытаться прикинуться ветошью, пока вся эта жалящая гадость не накрыла толпу, но в конце концов решил, что если уж это пчелиное войско нападет на нас, то не поможет уже ничто. Поэтому я остался на месте. Стоял и наблюдал за тем, что происходило.
        - О великий Бог Пчел! - возопил Флюмер, простер вверх руки и повалился на колени. - Возмолимся тебе от всей глубины душ наших! Люди мы, а не пчелки, но только на тебя уповаем, на силу твою и мудрость, на природную твою естественность, столь отличную от искусственной неестественности злобной и безумной Госпожи Дум! Так преодолей же сию ужасную бестию и алчных соратников ее, зажаль ее своими жалами, дабы даровать нам свободу, сладкую как мед…
        Я еле удержался, чтоб не заржать во весь голос. Но все-таки собрал свою недюжинную силу воли и обошелся тихим хрюканьем в кулак. Необходимо уважать религиозные чувства своих союзников. Иначе рискуешь остаться в одиночестве. К тому же и морду могут набить…
        - …Ибо мы, люди, подобны пчелам, - продолжал меж тем Флюмер, - Денно и нощно трудимся мы на благо процветания сообщества нашего. Собираем мы продукцию труда своего и приносим в свои соты, дабы накормить личинок своих…
        "В целях пропитания пищеварительного процесса растущих членистоногих организмов", - мысленно продолжил я. Интересно, пчелы умеют смеяться? Может быть, эти насекомые действительно были разумными? В таком случае я мог предположить, что они прилетали сюда послушать речи Флюмера как на концерт сатиры и юмора. Во всяком случае, на их месте я смеялся бы от души.
        К этому времени все обитатели крепости уже стояли на коленях и мелко-мелко трясли кистями рук, изображая, очевидно, крылышки пчел. Интересно, а как бы они изобразили жала? К тому же, они еще и начали жужжать. Я думаю, что если бы в Цитадели имелись цветы, они бы еще и начали собирать мед. Флюмер выкрикивал свою бредятину со все большим экстазом, а я просто подыхал от попыток сдержать хохот.
        Кто-то дернул меня за рукав. Я повернулся. Рядом стояла Анютка. Я как-то спросонок и забыл, что она тоже находится в лагере.
        - Мигель, - шепнула она мне на ухо. - Прекрати корчиться. Если тебе так смешно, уйди отсюда и не таращись. Для них это - святое.
        - Святое это или не святое, но это интересное природное явление, - произнес Демид. - Ты, Миша, можешь смеяться как хочешь - аборигены все равно не обратят на тебя внимания. Они уже в отключке. Но вот только смеяться ты будешь зря. Потому что явление, которое мы наблюдаем, может оказаться для нас полезным. Разумные пчелы… Хм… Приму-ка я участие в церемонии. Внесу в нее элемент импровизации.
        С этими словами Демид расставил руки в стороны и в позе гимнаста на кресте совершил вертикальный взлет. В воздухе он совершил несколько сальто, кульбитов и пируэтов, сделавших бы честь олимпийскому чемпиону по прыжкам на батуте, а затем неподвижно завис над стеной, в метре от пчелиного шевелящегося клуба. Красивой позой теперь он напоминал рио-де-жанейровского Христа - размером только был поменьше.
        Как отреагировали на все это диссиденты? Громким вскриком изумления. Честно говоря, я и сам еле удержался, чтоб не крикнуть "Вау!" - уж очень эффектно Дема все это проделал.
        Итак, диссиденты дружно взвизгнули, а потом дружно замолчали. Флюмер застыл с выпученными глазами, рот его безмолвно зиял розовой беззубой дырой на фоне серой бороды. Единственным звуком, нарушавшим тишину Цитадели, было теперь тихое гудение пчел.
        Через некоторое время на этот фон наслоился человеческий голос. Странный голос - низкий, вибрирующий, утробный. Я узнал его. Я уже слышал такое. Это Демид Коробов запел мантру. "Ом мани падме хум, - пел он. - Ом мани падме хум. Ом мани падме хум". И так далее. До бесконечности.
        В переводе на русский: "Ах, в синем-синем небе порядок и уют. Поэтому все пчелки так весело поют". Примерно так. Винни-Пух с Пятачком обзавидовались бы.
        А я в этот момент завидовал смелости Демида. Как он не побоялся лезть чуть ли в самый пчелиный рой да еще и нагло распевать там мантру? Я с детства недолюбливаю пчел. Людей я не боюсь, даже самых плохих. Также не боюсь собак, коров, козлов и прочих опасных животных. А вот пчел боюсь! Как-то в четырехлетнем возрасте имел несчастье быть покусанным оными ужасными насекомыми и с тех пор ношу детский страх перед ними в своей душе.
        Демид рокотал свое буддистское заклинание минут пять. Рой гудел все громче, и мне казалось, что он пытается подражать голосу Демида. И вдруг из роя протянулись вверх два многометровых отростка-рукава, составленных из маленьких телец пчел. Они закачались по бокам от висящего Демида, медленно подтанцовывая ему в такт, словно две гигантские дрессированные кобры. Они неуклонно приближались к распростертым в стороны рукам Демида. Они коснулись пальцев Демида, по телам их сверху вниз пробежали конвульсии. И тут же рой исторг из себя человека. Выплюнул его в воздух и снова сократился, залатав в себе образовавшуюся на секунды рваную дыру.
        Человек был похож на Демида. Он медленно поднимался вверх, выпрямив ноги и расставив руки в стороны. Только он не был настоящим человеком. Он был сделан из пчел.
        Демид перестал петь. Он сложил перед собой ладони и поклонился пчелиному человеку. Тот сделал то же самое. Потом Дема отошел на несколько шагов назад (удивительно естественно у него это получалось, если учесть, что передвигался он по воздуху, а не по твердой земле) и принял изящную позу, которую я опытным взглядом классифицировал как начальную боевую стойку из третьего тао У-шу стиля "Северной бабочки".
        Стойка, которую принял пчелиный человек, больше напоминала Багуа-синь. Впрочем, не могу ручаться. Я думаю, что Бог Пчел был достаточно велик, чтобы создать собственную школу.
        А дальше демоник и пчелиный человек начали сражение. Конечно, это не было настоящим боем. О каком бое можно говорить, если один из бойцов составлен из насекомых и никакой удар не может причинить ему вреда? С таким монстром можно бороться только при помощи дихлофоса. Представление, спектакль - вот что мы сейчас видели. Великолепный танец, соединяющий небо и землю. Бабочка и пчела. Тигр и дракон. Аборигены застыли с открытыми ртами. Да и мы с Анюткой тащились безо всякого стеснения. Колбасились, плющились и перлись. Не каждый день такую красоту увидишь.
        Демид и Бог Пчел двигались все быстрее. Я с трудом уже различал, кто из них - кто. Мне начало казаться, что и Демид уже превратился в призрак, составленных из мелких самостоятельно движущихся частей. В конце концов Демид и пчелочеловек слились в один расплывчатый вращающийся клуб, который веретеном втянулся в рой. И все затихло.
        Я ждал, что Дема величественно выйдет из роя - суровый и могущественный. Что он медленно спустится вниз по ступеням, услужливо образующимся под его ногами из пчелиных облачков. Что он торжественно объявит нам о свершившемся союзе с Пчелиным Богом и грядущем позорном поражении наших общих врагов. Но ничего подобного не происходило. Дема просто не появлялся.
        Что-то там было не так? Переговоры не увенчались успехом? Дема не понравился милым пчелкам и они на всякий случай зажалили Дему насмерть? Я представил, каково человеку внутри пчелиного роя. Миллионы жужжащих, шевелящих мохнатыми лапками и смертельно ядовитых существ… Наверное, там дышать нечем. Как пахнут пчелы? Я знаю запах мази с пчелиным ядом - меня всегда тошнит от этого запаха. Не переношу пчел…
        Я лихорадочно перебирал в голове варианты вызволения Демида из насекомого плена (желательно, без моего личного непосредственного участия). Я уже совсем отключился от действительности, когда Цзян толкнула меня в плечо.
        - Смотри! - сказала она.
        Рой вытягивался в некое подобие веревки. Она тянулась к серебряному шпилю, вскоре достигла его, захлестнула его петлей и повисла от стены до шпиля, слегка провиснув вниз. Впору было сушить белье. Гигантские носки какого-нибудь сорокасаженного великана.
        Рой весь вытянулся в эту веревку. Пчел на стене больше не осталось. А где же Демид? Куда он делся? Его полностью сожрали?
        Я хотел негодующе завопить, пообещать пчелиному стаду кары небесные и цистерну дихлофоса, если оно не отдаст Демида, но Бог Пчел опередил меня. Веревка разорвалась на отдельные фрагменты - они закружились в воздухе, складываясь в какие-то знаки. Сперва это было похоже на китайские иероглифы, и я хотел уже было обратиться за переводом к Цзян, как вдруг трансформация окончилась и я увидел в небе совершенно четкую надпись.
        "СПРАШИВАЙ, СТАРИК!" - гласили огромные буквы. Фраза была начертана на кларвельтском (то есть немецком) языке.
        Буквы, правда, напоминали не принятый в средних веках готический шрифт, а "Ариал", популярный в двадцатом веке. Но я не особенно этому удивился. Мы находились в искусственном мире - вроде бы как виртуальном. А виртуалка она и есть виртуалка. В ней чего только не бывает.
        "Старик", стало быть. Значит, Бог обращался не ко мне, а к старине Флюмеру. Мне, молодому, надлежало подождать своей очереди.
        - О великий Бог Пчел! - немедленно заорал старик. - Преклоняемся перед великим твоим могуществом и могущественным твоим величием! Преклоняемся тебе до самой земли и даже ниже! - С этими словами Флюмер, стоящий на коленях, пару раз фанатично долбанул грунт лысым лбом. - Благодарим тебя, великий, нет, величайший из всех Богов за откровение и благодать, кою явил ты нам в этот счастливейший из дней и показал нам тем самым…
        "КОРОЧЕ! - показали небесные буквы. - СПРАШИВАЙ, А НЕ ЛЕБЕЗИ".
        Вот так-то. Никакого уважения со стороны Бога к своему верховному жрецу.
        Дедуля Флюмер озадаченно полез пятерней в шерстистый затылок. Спрашивать-то, похоже, ему было и нечего. Полминуты Флюмер пытался выдавить из себя какие-то звуки, и наконец прорвался следующей фразой:
        - Значит… Это… В общем, слезно вопрошаем мы тебя, величайший ты наш Бог Пчел, доколе будет твориться злобное безобразие на земле нашей, и какого знаменования стоит ждать нам в ознаменование прихождения… то есть, пришествия великого… величайшего…
        Флюмер тяжело дышал и хватал воздух пересохшим ртом. Никогда ему не было так тяжело. Разговор с Богом - это вам не хухры-мухры. Вот вы представьте себя на месте Моисея. То-то. Ответственность-то какая!
        Бог Пчел, судя по всему, был недоволен Флюмером. Это выразилось следующей фразой:
        "Ты спрашиваешь не о том, бОЛВан!".
        - А о чем же таком я должен спрашивать? - упавшим голосом спросил окончательно запутавшийся Флюмер.
        "Спрашивай о пленнице!"
        - О какой пленнице?
        - О Лурдес, чучело! - рявкнул я, не выдержав. - Спроси его о Лурдес! Долго соображать будешь?!
        - О великий Бог Пчел, - запищал Флюмер, окончательно потеряв голос от расстройства. - В общем, вопрошаю тебя о пленнице!
        Ну и придурок. Вопрос - и тот по-человечески задать не может.
        "Обитель закона. Сегодня. Спешите".
        Такие вот буквы нарисовались в небе. После этого рой снова слепился в единое облако, стартовал на приличной скорости и растворился в небе. Никто и глазом моргнуть не успел.
        Полетели пчелки собирать свои росы медвяные. Наконец-то. Я вздохнул спокойно.
        Флюмер с трудом поднялся с колен и теперь приближался ко мне шатающейся походкой. Его безумные глаза приняли форму двух выпученных бильярдных шаров.
        - Ты понял что-нибудь из этой трихомудии, Флюмер? - спросил я его.
        Флюмер не мог ответить. Только тряс бородой, разевал рот и вытирал нос рукавом.
        - Что ж тут непонятного, Миша? - раздался голос у меня за спиной. - Величайший Бог Пчел сообщил нам на чистом русском, пардон, немецком языке, что нужно срочно выступать в военный поход и разнести в пух и прах гнусное гнездо инквизиции - Обитель Закона. Так как пленница, то есть Лурдес, находится там.
        Я обернулся.
        - Откуда ты появился, Демид?
        - Прошел тайными партизанскими тропами.
        Демид стоял и криво улыбался, сложив руки на груди. Не нравилась мне его усмешка, хоть ты тресни.
        ГЛАВА 6
        Флюмер уверил нас, что отряд диссидентов вполне боеспособен и жаждет как можно скорее вступить в битву за справедливое освобождение демонической девицы Лурдес, ибо такова воля Бога Пчел. Вооружением армии и ее военным обучением ведал Хайнрих - тот самый здоровяк, который руководил отрядом при нашем освобождении. Раньше Хайнрих был кузнецом - очевидно, это и привело его в ряды диссидентов. Не выдержал он конкуренции с технически более просвещенным Вальдесом. Разорился. Но это отнюдь не умаляло его достоинств как оружейного мастера. Напротив - со своими подмастерьями он тайно изготовил огромную кучу алебард, копий, арбалетов, мечей и кусил (так называлось в Кларвельте что-то вроде боевых ножниц - весьма оригинальная штуковина). Весь этот арсенал хранился в Серой Цитадели и теперь его срочно раздавали бойцам.
        Я, на правах верховного главнокомандующего, лично провел проверку строя. Демид, Цзян и Рыжий Йохан сопровождали меня в качестве старших офицеров. Честно говоря, то, что я увидел, привело меня не просто в уныние, а в самый настоящий ужас. Корявые горожане, одетые кто во что горазд, переминались с ноги на ногу и держали свои алебарды наперевес - с ловкостью начинающих дворников, впервые взявших метлы в руки. Каждый третий ковырял в носу, а все остальные умирали от желания сделать то же самое, но сдерживались, напуганные моим грозным видом. Сдуру я скомандовал "Напра-ву!" Четверть моих доблестных орлов повернулась в произвольном направлении, еще четверть начала обескураженно кружиться и кашлять. Человек десять запутались в собственных ногах и свалились на землю. Остальные просто никак не отреагировали на мою команду.
        - Ну, что скажешь? - удрученно спросил я Демида.
        - Я и говорю - молодцы! - с энтузиазмом воскликнул Демид. - Сразу чувствуется - элита вооруженных сил! Спецназ! Весь мир трепещет перед этими героями!
        - Может, не возьмем их с собой? Мешаться только будут. Пусть сидят в своей крепости. Здесь их, по крайней мере, никто не трогает.
        - Возьмем! - уверенно сказал Демид. - Еще как возьмем! Они покажут, на что способны!
        - Дем, ну ты что? - спросил я Демида полушепотом на ухо. - Перебьют же их там, как кроликов. Людей тебе не жалко?
        - А себя тебе не жалко? А Лурдес? А меня, в конце концов? Роль этих людей - отвлечь гвардию. Стадо буйволов, знаешь ли, очень успешно топчет даже львов. А основную работу сделаем мы. Мы сами. Тут нас никто не заменит.
        - Ладно, - со вздохом согласился я.
        Меня не оставляло чувство, что меня обманывают. Причем обманывают при помощи какого-то дешевого трюка, как последнего дурака. Но Демид уже высказал свое мнение на этот счет. И мне приходилось поступать так, как он сказал - самообманываться и совершать дурацкие поступки.
        - Да здравствует Бог Пчел! - гаркнул я. - Спаситель наш и защитник! Он нам поможет! Вперед, ребятки! Победа будет за нами!
        Ворота Цитадели поднялись, напутствовав нас в дорогу ржавым визгом. Армия диссидентов выступила в свой первый боевой поход.

* * *
        - Ать-два, левой! Ать-два-правой! - командовал я, пока мое горе-войско двигалось вдоль по улице. - Строй держать! Равняться на затылок впереди идущего!
        Ни малейшего значения эти команды не имели. Большая часть моих вояк вряд ли когда-нибудь могла отличить левую ногу от правой. Просто я играл в дурацкие игры. Добросовестно старался выглядеть главным идиотом, командующим идиотическими войсками.
        Как я и ожидал, через город нас пропустили беспрепятственно. И только когда мы подошли вплотную к Обители Закона, мы поняли, что нас здесь уже ждут.
        Обитель Закона представляла собой огромное здание, выстроенное по проекту лично Вальдеса Длиннорукого. Кроме унылой уродливости, подобающей всякой тюрьме, она отличалась почти полной неприступностью. Высотой Обитель была в пять этажей, но окна, забранные деревянными решетками, начинались только на уровне третьего этажа. Ниже стена являлась сплошной гладкой поверхностью, составленной из хорошо подогнанных друг к другу и отшлифованных огромных камней. Ни влезть на такую стену, ни протаранить ее не представлялось ни малейшей возможности. Я думаю, даже артиллерийский снаряд отскочил бы от нее.
        Теоретически в качестве слабого места могли выступать ворота Обители. Я даже помню, что раньше - в тот день, когда мы с Анюткой и Флюмером бежали из Обители - здесь стояли два стражника. Но с тех пор многое изменилось. Вальдес понял, что шутить с нами не стоит. Он пустил в действие все меры безопасности. Потому что ворот в этом здании больше не было. То место, где они некогда находились, было заложено все тем же самым камнем.
        Наверное, теперь инквизиторы приходили в свою крепость при помощи подземного хода.
        Я на всякий случай пнул по стене ногой. Кладка стояла надежно и рушиться от моего удара не собиралась.
        - Дема, - сказал я задумчиво, - твой Пчелиный Бог держал нас за лохов. Что будем делать?
        - Обернись, - сказал Демид, - и ты все увидишь сам.
        Я обернулся и увидел. Впрочем, я уже и слышал все - до того, как обернулся. Очень мне был знаком этот железный лязг. Из улиц, окружавших Обитель Закона, не спеша вываливались отряды гвардии. Впереди топали пешие гвардейцы, прикрытые длинными щитами и вооруженные копьями. За ними трусили всадники в железных шлемах, с мечами наголо. Крыши ближайших домов ощерились острыми болтами арбалетчиков. Нас обложили по всем правилам. Единственный остающийся путь вел вертикально вверх - в стерильно голубое небо Кларвельта.
        - Ты-то улетишь… - сказал я грустно. - А мне что делать? Гореть? Лучше бы я умел перевоплощаться в большую кучу дерьма. Вонючую. Тогда бы меня никто не тронул…
        - Сухой навоз хорошо горит, - почему-то заметил Демид. Совершенно бестактно, кстати.
        Резкие отрывистые команды уже проносились над отрядами гвардейцев. Копья устремились вперед. Арбалетчики закрутили рычаги своих смертоносных машинок. Непобедимая гвардия Вальдеса двинулась на нас, медленно сжимая железное кольцо.
        Как ни странно, это не испугало диссидентов. Наоборот, они оживились, залязгали своим оружием и начали шустро перестраиваться, выдвигая вперед бойцов в тяжелых латах и пряча за щитами лучников и арбалетчиков. Хайнрих командовал довольно толково. Диссиденты выглядели не удрученными - скорее, радостными, словно не сомневались в своей победе. Я поднял глаза выше и увидел причину их радости. С неба медленно опускалось желтое облако, принявшее форму остроконечной стрелы. И острие это было нацелено на ряды гвардии.
        Бог Пчел. Похоже, он сам собирался поучаствовать в кровавой забаве. Что ж, это было весомым аргументом в нашу пользу.
        Я не успел сосчитать все наши "про" и "контра". Потому что командиры обеих армий скомандовали наступление и началась кошмарная рубка. И через несколько секунд я уже бешено работал своим копьем, пытаясь прожить еще хоть несколько минут.
        Диего Чжан давал мне уроки работы с шестом. Конечно, китайский шест - это не копье, но думаю, что работал я здесь не хуже других. Во всяком случае, пять или шесть противников уже почувствовали это на своей шкуре и теперь валялись вокруг меня, мешая своими тушами подойти ко мне остальным. Демид рядом орудовал мечом - тоже не без сноровки, хотя и как-то чересчур деликатно, стараясь не убивать людей. Цзян я не видел. Она, оборотень хитрый, снова куда-то делась. А вот Пчелиного Бога я видел хорошо. Наблюдал воочию шевелящийся ковер жалящих насекомых, покрывающий шкуры несчастных лошадей. Лошади обезумели - ржали, метались от боли, сбрасывали своих наездников и топтали их копытами. Всадники с дикими криками срывали латы, под которые забрались пчелы. Каша из конских и человеческих тел кипела, бурлила на площади перед Обителью закона и варила смерть…
        Пока мы сражались с противником на равных. Но я знал, что долго это продолжаться не могло. Бог Пчел должен был оставить поле боя. Как известно, пчела погибает после того как ужалит. Убивая, Бог Пчел исчерпывал свое собственное тело. До каких пределов это могло продолжаться? И какой смысл вообще имело наше сражение? Десятки трупов уже устилали площадь, а мы ни на шаг не приблизились к нашей главной цели - освобождению Лурдес.
        Удары, удары, удары… Без сомнения, основной удар гвардии был направлен именно на нас - двоих демоников - меня и Демида. Пока нас спасало то, что невероятная толчея узкого пространства мешала подойти к нам больше чем двум пешим противникам сразу. Но силы мои были уже на исходе. Мне не хватало воздуха. Кровь покрывала мою одежду - не знаю уж, чья - моя или убитых мною людей. Демид выглядел не лучше. Пару раз он даже упал, но все же успел увернуться от направленного на него оружия и встать на ноги. В воздух поднимались маленькие жужжащие смерчи, собирались в облачко - это Пчелиный Бог уходил с поля брани, истощенный, наверное, до последнего предсмертного предела.
        Гиканье и топот копыт раздались издалека, потом приблизились и вот из бокового проулка вылилась лава свежих конников гвардии. Они, не останавливаясь помчались к Обители Закона, топча людей и сбивая их с ног - чужих ли, своих - не важно. Их целью были мы двое.
        Они уже почти достигли нас, и я успел осознать, что делать что-либо совершенно бессмысленно, что через несколько секунд нас взденут на копья и порубят мечами. И тут что-то дернуло меня за плечи и поволокло вверх с такой скоростью, что желудок мой сжался, готовясь исторгнуть съеденное на завтрак. Я крепко зажмурился и задышал глубоко.
        Я стремительно несся вверх, ноги мои болтались в воздухе, рука все еще сжимала копье. Арбалетные болты свистели внизу, но не успевали догнать меня.
        Вот это каково - летать. С непривычки - жутко неприятно. Демид тащил меня вверх как орел - пойманного барана.
        - Мигель! - прокричал Демид мне в ухо. - Цзян удалось пробраться в Обитель! Она открыла для нас одно окно! Видишь?
        Я с трудом приоткрыл правый глаз. Мы отлетели довольно далеко от здания, и все же я увидел, что одно из окон на четвертом этаже не блестит стеклами, а зияет черным пустым прямоугольником.
        - Вижу! - просипел я.
        Демид вдруг помчался вперед и вбок, потом спикировал вниз метров на пять и остановился так резко, что я едва не вывалился из его рук. Он постоянно маневрировал, чтобы не дать арбалетчикам прицелиться.
        - Я вброшу тебя в это окно! - крикнул он. - Прямо сейчас. Выкинь свое копье - оно тебе будет только мешать!
        - Ты пойдешь со мной?
        - Нет. Будете ты и Цзян. Она хорошо знает Обитель!
        - Что я там буду делать без оружия?
        - Ты - демоник, Мигель! Используй свои способности!
        - Это дурь, а не способности!..
        - Это очень хорошие способности! Ты - боевая машина, Мигель! - Демид уже несся к Обители Закона и серая ее стена наплывала на меня, заслоняла весь мир. - Покажи им всем! Сожги к черту этот гадюшник!
        Он на секунду притормозил у окна и вбросил меня внутрь. Не знаю, как я не переломал себе кости. Но все же умение группироваться крепко было вбито в мою голову. Голова, как и положено, автоматически дала правильную команду телу, а тело смягчило приземление руками, кубарем покатилось по полу и вскочило на ноги, готовое обороняться.
        Обороняться пока было не от кого. Пара стражников - то ли мертвых, то ли просто вырубленных - валялась на полу. Цзян в кирасе и шлеме, с мечом в руках, стояла у двери. Левое плечо ее было обмотано тряпкой, через которую просачивалось кровавое пятно.
        - Цзян! Ты знаешь, куда нам идти?
        - Двумя этажами ниже. Все заключенные находятся там.
        - Лурдес - не простая заключенная! Она может быть в другом месте!
        - Пошли! Хватит болтать!
        Цзян выскочила из комнаты и помчалась по коридору. Я, прихрамывая, побежал за ней. Похоже, что я был самым неосведомленным в нашей команде демоников. Теперь я был уверен, что Цзян и Демид заранее оговорили план действий. Ага… Я припомнил, что Цзян исчезла еще на полпути к Обители Закона. Сразу пошла в подземный ход, уже известный ей? Можно не сомневаться. Она уже несколько дней тусовалась под видом гвардейца и вызнала многое об инквизиции. Зачем же тогда нам нужно было идти к глухим стенам Обители и устраивать это кровавое месиво? Зачем мы подставили под мечи слабых диссидентов?
        Мне все более казалось, что главным режиссером действия был сам Демид Коробов. Эти танцы с Пчелиным Богом… Дурацкие слова о том, что всем нам нужно быть дурнями… Появляющаяся и исчезающая Цзян…
        Почему Демид все время выталкивал меня вперед - на самое острие атаки? Выталкивал, не объясняя ничего и тем самым подвергая смертельной опасности? Хотел избавиться от меня? Желал, чтобы меня поскорее убили?
        Мы промчались по четвертому этажу без особых препятствий. Видно было, что Анютка уже неплохо поработала здесь. Двери - сплошь взломанные. Тела стражников и инквизиторов, прислоненные в сидячем положении к стенам, с вывернутыми карманами. Я начинал побаиваться этой маленькой китайской девочки. Что они там с ней сделали, в своей Англии? Превратили в профессионального убийцу без страха и упрека?
        Не было у меня времени задавать вопросы. Мы достигли каменной лестницы и сбежали по ступеням на два этажа вниз. Нас остановила дверь. Тяжелая дубовая дверь с полукруглым верхом была заперта, - судя по всему, на засов изнутри. Цзян, по инерции возбуждения, пару раз стукнула в нее плечом. Бесполезно.
        Я плюхнулся на пол и вытянул ноги. Чувствовал я себя так, словно только что установил новый мировой рекорд по бегу с барьерами.
        - Вставай, Мигель! - сердито сказала Анютка. - У нас нет времени сидеть. Сейчас почти все силы инквизиции там, на площади. Но скоро они могут узнать, что мы здесь, и тогда они придут сюда и будут нападать на нас и могут убивать нас.
        Даже по-кларвельтски она умудрялась говорить с легким китайским акцентом.
        - Ну, встану я, и что с того? - медленно сказал я, растягивая драгоценные секунды отдыха. - Ты думаешь, я выломаю эту дверь? Да ее и слон не свернет.
        - Я поняла. Ты устал. - Цзян неожиданно опустилась рядом со мной на колени, осторожно дотронулась до моей куртки, насквозь пропитанной кровью, а потом начала развязывать тесемки тонкими сильными пальцами. - Милый Мигель. Прости меня. Тебе достается здесь больше всех. Отдохни немного, Мигель. Я помогу тебе.
        - Ты что, передумала? - пробормотал я, глядя, как она стягивает с меня куртку, за ней - рубаху и решительно принимается за штаны.
        - Что - передумала?
        - Ты все-таки решила заняться со мной любовью? Прямо сейчас?
        - Я передумала. Я глупо сделала там, в сарае, что мучила тебя. Я займусь с тобой любовью, милый. Но не сейчас. - Анютка улыбнулась и дотронулась до моих губ легким поцелуем. - Не сейчас. Все надо делать в нужное время.
        - Зачем же ты снимаешь с меня одежду?
        - Я хочу посмотреть, есть ли у тебя большие раны. К тому же, одежда не будет нужна тебе теперь. Я хочу сохранить ее. Ты наденешь ее потом.
        - А что может случиться с моей одеждой?
        - Она может сгореть. - Цзян стащила с меня последнее и теперь внимательно осматривала меня. Правда, мне показалось, что большее внимание ее привлекали не синяки и порезы, а нечто другое. - Сейчас ты встанешь и начнешь гореть. И ты сожжешь эту дверь…
        Она трогала и поворачивала меня, и проводила пальцами по моей коже. Она глубоко дышала и облизывалась. Выглядела она так, словно передумала еще раз и решила заняться со мной любовью прямо здесь и прямо сейчас.
        Думаю, что я тоже облизывался. Я даже закрыл глаза. Я возбудился. Сердце мое стучало все сильней и мощными толчками рассылало по сосудам горячую кровь. Горячую… Кипящую… Раскаленную, как расплавленный метал! Я вдруг почувствовал себя как граната, из которой выдернули чеку.
        - Отходи скорее! - завопил я, сжал кулаки и стиснул зубы, стараясь сдержаться из последних сил.
        Цзян испуганно прыгнула в сторону, схватив мою одежду в охапку. И тут же я взорвался, освободив то, что накопилось во мне за недели и месяцы постоянного безысходного напряжения. О Боже, никогда я не представлял, что может существовать такое безмерное, безумное удовольствие! Оргазм показался бы серой мышью рядом с хищным тигром резкого, болезненного наслаждения, пронзившего судорогой все мое тело. Я открыл глаза и увидел, как протуберанец сияющего пламени, повторяющий форму моего тела, несется в воздухе. Он должен был разбиться о стену, растечься по потолку и полу, сжечь все живое, что находилось рядом со мной. Но я справился с ним. Я затормозил его полет. Время оцепенело, остановилось и бросилось прочь испуганной тенью, уступая дорогу моей огненной воле. Лавина пламени, исторгнувшаяся из меня, сжалась в шаровую молнию, совершила пируэт и вернулась ко мне. Она ударила меня в грудь. Я расставил руки и принял пламя в себя. Я проглотил его и распределил по всему телу. Это был мой огонь. Он бушевал во мне, он ждал моего приказа, чтобы снова вырваться наружу.
        Я поднялся на ноги. Деревянный пол под моими ступнями обугливался на глазах и тонкие (пока еще тонкие) струйки дыма поднимались от него.
        - Уходи, Цзян, - произнес я. Слова давались мне с трудом, язык еле ворочался, клубы желтого пламени вылетали изо рта моего, как из пасти дракона. - Здесь будет жарко… Уходи скорее… Я сам…
        - Мигель, но…
        - Как… Как уйти отсюда?
        - По этой же лестнице. Внизу она переходит в подземный туннель…
        - Все. Уходи.
        Я повернулся спиной к Цзян, лицом к двери. Я больше не думал о своей китайской девочке. Я знал, что она успеет уйти. Теперь я думал о Лурдес. Я должен спасти ее.
        Я широко расставил ноги. Вытянул вперед руки. И разрешил своей ярости выплеснуться.
        Дверь не просто сорвало с петель. Оглушительный взрыв разнес дверь на тяжелые дубовые доски и раскаленные обрезки железных полос. Он вколотил всю эту адскую шрапнель в пространство коридора и сшиб с ног десяток гвардейцев, ждавших меня по ту сторону. Волна жидкого раскаленного пламени текла от меня по полу и расстилалась передо мной. Ковровая дорожка для демонов.
        Я сжал кулаки и переступил порог.

* * *
        Я плохо помню подробности того, что последовало дальше. Наверное, побоище, которое я устроил в казематах Обители Закона, было слишком жестоким. Настолько жестоким, что подсознание услужливо вычеркнуло лишние детали, оставив в памяти только языки пламени, огненные шары, носящиеся в дымном воздухе, и мечущиеся фигуры людей, исходящих безумным криком. Выжил ли там кто-нибудь? Не помню. К счастью, не помню. Надеюсь, что часть людей успела уйти через подземный ход.
        Зато я помню, что не нашел Лурдес. Ни на одном этаже ее не было. Я пробежал по всей Обители, и вернулся даже на четвертый этаж, но поиски мои не дали ни малейшего результата. Если не считать того, что я сжег эту крепость.
        Да-да, именно так. В какой-то момент в метаниях своих я обнаружил, что горит не только дерево, но и камень, из которого была сложена Обитель Закона. Бурый базальт стен полыхал так, как будто был каменным углем. Этого не могло быть, но это было. Коридор, по которому я бежал, превратился в раскаленную смертельную трубу. Обитель горела как деревянный сарай.
        Я спасался бегством. Кубарем скатился по лестнице и едва не на четвереньках ввалился в подземный ход. Здесь не было никого и ничего, кроме стелющейся завесы удушливого дыма. Огонь диким зверем ревел наверху. Пламя моего тела погасло, выбившись из сил. Я брел, задыхаясь, с трудом переставляя ноги и цепляясь за стены. Брел куда-то. Брел, пока не упал и не потерял сознание.
        Еще на несколько минут я очухался, когда мы выезжали из города. Я лежал на повозке, укрытый тряпками и тело мое колотила ледяная дрожь. Плохо помню тех, кто был рядом со мной - пожалуй, только Цзян. Моя голова лежала на ее коленях, она гладила меня по волосам и шептала что-то. Зато я хорошо помню зарево огня со всех сторон. Горела не только Обитель Закона. Горело полгорода. Языки огня доставали до неба. Догорающие хлопья танцевали над нами как красные светляки и падали на наши лица жирной черной сажей. Казалось, горит сама магическая субстанция искусственного мира.
        Вот, оказывается, для чего я был нужен. Чтобы сжечь Светлый Мир.
        ГЛАВА 7
        Я приходил в себя целую неделю. Первые дни я лежал в полной прострации и плохо понимал, что вокруг меня происходит. Я узнавал Томаса Ривейру, который озабоченно щупал мой пульс, поил меня целебными отварами, прикладывал к моей коже противных пиявок - зеленых и красных, и время от времени рассказывал мне рецепты мексиканской кухни - очевидно, для повышения аппетита. Помню Анютку, которая не давала мне сделать лишних движений, умывала и брила меня, кормила меня, а ночью спала со мной, согревала меня, мерзнущего, своим горячим телом. К сожалению, я был способен только на то, чтобы лежать рядом с ней, обнимать ее и вздрагивать, когда мне снились плохие сны. Ни на что большее меня не хватало. Огонь выжег во мне всю мужскую силу. Приходил и Флюмер со сплошь обмотанной головой - только подпаленная борода гордо торчала из бинтов. Он говорил мне что-то о Пчелином Боге, о грозной армии повстанцев и нашей неизбежной победе. Еще я помню Рыжего Йохана с рукой на перевязи, излучающего оптимизм и неуемную энергию. Он настаивал на том, чтобы мне дали его лекарство "от всех болезней". "Правда, - говорил он, споря
с Анюткой, - от ентого лекарства у него все волосы повылазят, зато выздровеет махом". "Нет уж! - смеялась Анютка. - С волосами я его больше люблю".
        Когда я начал соображать лучше, я осознал, что ни разу не видел в своей палатке Демида Коробова. Наверное, он был очень занят. Я уже начинал говорить и мог бы попросить позвать его. Думаю, что он бы пришел. Но я не стал делать этого. Мне хотелось задать ему несколько неприятных вопросов. Но я знал, что не получу ответов на них. А может быть, я подозревал, что он все-таки ответит мне правду, и она окажется намного хуже чем ложь.
        На четвертый день я с помощью Анютки поднялся на ноги и умудрился выйти из палатки, охая от боли при каждом шаге.
        Мы находились в большом лагере. Внутри ограды, выстроенной из высоких и заостренных вверху бревен, стояло огромное количество палаток, шатров и просто навесов. Из кузницы раздавались удары молота. Это место сильно изменилось с тех пор, как я видел его в последний раз, но все же я узнал его. Еще недавно это было участком Рыжего Йохана, но теперь бывшая его территория увеличилась раз в десять. Количество боевых машин, стоявших рядами и закрытых брезентом, тоже заметно выросло. Люди - вооруженные и невооруженные - озабоченно проходили мимо меня. Среди них было немало рослых и бородатых гвардейцев инквизиции. Что они-то делали здесь?
        - Начальник Зверей заключил союз с теми гвардейцами, которые попались в ловушку в его лесу, - сказала Цзян. - Он морил их голодом три дня, а потом объяснил им, что представляет из себя Вальдес. Эти люди с детства научены ненавидеть демоников. Для них было ужасно узнать, что Вальдес - сам демоник, и вся его сила - только в этом. Томас сказал, что именно из-за Вальдеса Кларвельт пришел в такое плохое состояние. Они согласились, потому что это и так понятно. Томас пообещал им, что когда мы выловим Вальдеса, то сразу уйдем из Светлого Мира. И в мире наступит спокойствие. Они согласились воевать на нашей стороне.
        - Воевать? - я покачал головой. - Мы что, собираемся воевать? С кем?
        - С Вальдесом. И его войсками.
        - Зачем?
        - Этого не избежать. Вальдес все равно скоро придет сюда.
        - Господи! - застонал я. - Мы пришли, чтобы быстро и без лишней крови забрать Лурдес, а теперь, по-моему, мы вообще забыли о ней. Война! Кто придумал этот бред? Демид?
        - Да нет, он тут не причем. Не думаю, что ему хочется войны. Просто так развиваются события. Кларвельт раскололся. Половина его людей не хочет больше слышать ни о Вальдесе, ни о Госпоже Дум. Сотни людей каждый день приходят сюда, чтобы освободиться от влияния Госпожи. Флюмер едва успевает творить свое заклинание. Этот лагерь, - Цзян махнула рукой, - только один из десятков лагерей, и он не самый большой.
        - А где Демид?
        - Где-то… Я не видела его уже несколько дней.
        - Анютка… - Я посмотрел Цзян в глаза. - Ты лучше знаешь Демида. Скажи мне честно - ты доверяешь ему? Он такой двуличный…
        - Демид - абсолютно не двуличный! - заявила Анютка, порозовев от возмущения. - Он самый честный и добрый из всех людей, которых я знаю!
        - Даже добрее меня?
        - Ты считаешь себя добрым? - Цзян посмотрела на меня с прищуром. - Ты можешь быть очень жестоким, Мигель. Извини. Демид таким не бывает.
        - Если он честный, так какого черта он лжет мне на каждом шагу? - обиженно спросил я. - Неужели я такой тупой, что не заслуживаю правды?
        - Он не лжет тебе. Он просто сообщает тебе лишь ту часть информации, которую считает нужной. Я знаю не больше тебя, и не возмущаюсь. Я воспринимаю это как естественный порядок вещей. Так необходимо - поверь мне, Мигель.
        - Поверь тебе… - проворчал я. - Все вы заодно. Все, хватит на сегодня. Пойду полежу. Помоги мне дойти.
        Весь остаток дня я мрачно молчал.

* * *
        А еще через три дня я уже вовсю ковылял по лагерю без сопровождения Анютки. Более того, я всячески старался удрать от нее. Я хотел собрать хоть какую-то информацию, но мне все больше казалось, что цель всех остальных демоников - дать мне информации как можно меньше.
        То, что я видел и узнавал, ужасно не нравилось мне. Вальдес со своими карательными отрядами уничтожил за последние месяцы треть населения и без того немноголюдного Кларвельта. Причем действовал он планомерно и беспощадно, убивая людей целыми регионами. Приговоры уже не читались, и виселицы не строились. Ни к чему была эта лишняя трата времени. Вальдес спешил. Людей, не способных сопротивляться воле Госпожи, сотнями загоняли в сараи, обкладывали сеном и сжигали. Единственное слово, которое подходило для всего этого, - ГЕНОЦИД. Впрочем, возникали еще и прямые ассоциации с гитлеровским фашизмом.
        Все это было не только ужасно, но и в высшей мере нелогично. Выглядело это так, словно Госпожа не только не защищала свой мир, но и была заинтересована в том, чтобы он скорее разрушился и погиб. Что случилось с добрейшей Клементиной Шварценберг? Она окончательно выжила из ума?
        Нашей части Светлого Мира еще относительно повезло. Напомню, что Кларвельт имел форму круга. Так вот, противоположный нам сектор был почти полностью опустошен. Об этом рассказывали немногочисленные люди, вырвавшиеся из огненного ада и сумевшие добрести до нас.
        Естественно, что в жителях Светлого Мира все больше просыпался инстинкт самосохранения. Они хотели жить - несмотря на приказ Госпожи, что, мол, пора всем подохнуть. Они шли к нам толпами. По моим выкладкам, уже не менее половины оставшихся в живых обитателей Кларвельта собрались в округе, центром которой стала наша деревня. Флюмер со своими заклинаниями притягивал их как магнит. Откуда они узнавали про него? Большинство крестьян клялись, что их осенило провидение. Но мне что-то не верилось. Были у меня сильные подозрения, что провидение, или озарение или еще что-то - это тихо нашептанные слова. Слова самой Госпожи Дум.
        Это было удобно - собрать всех людей в одном месте. Очень удобно для того, чтобы уничтожить их одним ударом. Как убивают тапкой на кухне стайку тараканов, сползшихся к лакомому куску.
        Я бродил по лагерю, а через пару дней уже и за пределами лагеря. Я наблюдал. Сотни, тысячи, десятки тысяч людей всерьез готовились к сражению. Не к войне - о какой войне могла идти речь? Сражение должно быть большим, страшным, но единственным. В этом были уверены все. Придет, мол, Вальдес, со всеми своими силами зла, а мы победим их своими силами добра. А после этого испоганенный и запачканный Кларвельт снова станет Светлым Миром. И все такое… Детский оптимизм. Даже название дали будущему дню великого перелома - "День Очищения".
        Разумеется, автором концепции победоносного блицкрига был Флюмер. Также разумеется, что истинное авторство сих радостных откровений приписывалось им Пчелиному Богу. Благо, и Бог был под рукой. Квартировал он, судя по всему, где-то в соседнем с деревней поле. Прилетал регулярно, аккурат к молениям в его честь. Эффектных танцев, правда, больше он не устраивал, да и выглядел уже не столь впечатляюще - после побоища у Обители Закона размер пчелиной тучи уменьшился раза в два. Но это не мешало кларвельтцам истово верить в него, как еще совсем недавно верили в Госпожу.
        Воспринимал ли я Пчелиного Бога как чудо? Да нет. Что ж тут удивительного - разумный рой пчел? Не более удивительно, чем поле хищных растений, пасущееся само по себе, или мясоверт с зубастым вентилятором вместо морды.
        Я устал от чудес Светлого Мира. Тем более что в последнее время все это можно было назвать не столько чудесами, сколько несуразностями. Светлый Мир давно потерял свою прекрасную гармонию, сотворенную его создательницей, но теперь он на глазах терял остатки чего-то, что можно было назвать хоть малейшим смыслом. Светлый Мир расползался по швам. Он вел себя неопределенно, и ему больше нельзя было верить ни в чем. Обманутый своей Госпожой, мир сам стал сплошным, всеобъемлющим обманом. Он расплывался как гигантская, во все небо и землю, амеба. Он полз неизвестно куда, выпуская свои ложноножки, и нигде нельзя было чувствовать себя в безопасности.
        Противно мне было все это - я всегда предпочитал иметь дело с чем-то определенным.
        Еще недавно я был уверен, что Кларвельт разваливается по одной простой причине: Госпожа Дум сошла с ума и мир ее потерял разум. Теперь же мне все чаще казалось, что подлая магичка находится в полном здравии. Просто она затеяла против нас что-то совсем уж отвратительное, и пудрит нам мозги, пытаясь прикинуться душевнобольной.
        Господи… Бедная Лурдес… Жива ли ты? Что ты делаешь сейчас в своей темнице? Веришь ли ты до сих пор, что мы спасем тебя?
        Я уж и не знаю, верил ли я сам в это. Но старался верить изо всех сил.

* * *
        - Завтра, - сказал Демид. - Все будет завтра.
        - Что будет завтра? -
        Великий день. День Очищения. Грандиозное сражение.
        - Ты в этом уверен?
        - Я это знаю.
        - И что же, - спросил я, - на этом все закончится?
        - Ничто не заканчивается никогда. - Демид невесело усмехнулся. - Всякое событие тащит за собой хвост - настолько длинный, что само событие может показаться чепуховиной по сравнению с ним. В геометрии судеб нет простых фигур. Ни прямых линий, ни всяких там треугольников. Вот спиралей, переходящих друг в друга, и интерферирующих окружностей - этого там до черта. Но самое неприятное завтра закончится. Завтра мы уже будем в своем мире. Среднем Мире.
        Я нашел Демида сам. Выловил острым своим взглядом черную фигурку, выписывающие фигуры высшего пилотажа в блеклом небе. Покричал ему. Помахал руками. Демид соизволил спуститься ко мне. И теперь он вынужден был отвечать на вопросы.
        - Зачем нам это великое сражение? - сказал я. - К чему оно нам? Чтобы напоследок убить как можно больше кларвельтцев? Чтобы оставить о себе в этом мире чернейшую память? Мы и так нагадили здесь достаточно.
        - Это не наше сражение. Это ЕЁ сражение. Нам оно и даром не нужно. Но мы будем сражаться, потому что такова ее воля, а мы находимся в ее мире. Нам этого не избежать. Если ты вышел на боксерский ринг, не рассчитывай, что обойдется партией в шашки.
        Мы сидели на окраине деревни, бывшей мирной деревни, обезображенной частоколами военных лагерей. Сиреневые прямоугольники аррастровых плантаций, расплодившиеся в последнее время в невероятном количестве, ползали по гладким зеленым бокам холмов. Судя по их необычной скорости и лихим виражам, они устроили между собой гонки. Соревновались, кто быстрее дожрет остатки травы на полях, а вместе с ними - и всю живность, попадающуюся на пути. Аррастра спешила жить. Может быть, чувствовала, что жить ей осталось недолго? Как и всем нам.
        Желтое облачко Пчелиного Бога висело над нами. Наверно, подслушивало наш разговор.
        - И какие же у нас шансы?
        - А никаких! - сказал Демид с неожиданной веселостью. - Надерут нам холку. Хорошо надерут! Вероятно, с смертельным исходом.
        - Шутишь?
        - Шучу, - с сожалением согласился Демид. Выглядело это так, словно он надеялся, что хоть на этот-то раз его пришибут до смерти.
        - Все шутишь… - констатировал я. - Знаешь что? Меня не оставляет ощущение предательства.
        - Правильное ощущение, - сказал Демид. - Вся эта история - сплошное предательство.
        - Я про тебя говорю, - громко сказал я, поднимаясь на ноги. - Это ты меня предал. Всех нас предал!
        - И в чем же выражается это предательство? - поинтересовался Демид, холодно сощурив глаза.
        - А как раз в этом завтрашнем великом сражении! Я не верю, что кто-либо, какая Госпожа-разгоспожа она бы ни была, сумела бы навязать тебе свою игру! Это нужно именно тебе! Ты хочешь поиграться! Красиво рубить вражеские головы своим волшебным мечом. Ну правильно… В магических сказках должен быть выдержан канон. Небось, Толкиена любишь?
        - Толкина? - пробормотал Демид. - При чем тут Толкиен? Толкиен - это не жизнь. Я люблю ZZ-Top. Я люблю Мади Уотерса. Люблю модерн-джаз. Почему в этом гребаном мире нет нормальной музыки? Завтра же я пойду в кабак, где играют живую музыку и надерусь там водки. Я перегрелся, Мишка, так тебя и растак. Я перегрелся…
        - А Лурдес? Ты совсем забыл про нее? Ты не думаешь, как она страдает? Плевать тебе на нее, да? Уже списал ее, как отработанный продукт?
        - А, Лурдес… - Демид поднял на меня помутневшие глаза. - Лурдес. Не дергайся, парень. Будет тебе завтра Лурдес. Увидишь ты ее. Гарантирую. Не зря ж мы тут время просираем…
        - Просираем?! - Я бешено метнулся к Демиду, пытаясь схватить его за грудки. Но он оказался быстрее. Выскользнул из моих рук и взмыл в небо со скоростью маленькой баллистической ракеты. Сделал в небе пару мертвых петель и растворился в выморочной атмосфере Кларвельта.
        Он не хотел со мной драться. Знал прекрасно, что биться я буду всерьез, и ему придется всерьез обороняться. И тогда придется слегка покалечить меня - лучшего своего бойца. Потому что, как бы хорошо я не дрался, по сравнению с Демидом я был просто карапузом из песочницы.
        Он берег меня для завтрашнего.
        - Сука! - громко сказал я по-русски. - Какая же ты сука, Демид!
        - Сука?.. На русском языке это, кажется, означает «самка собаки»? - спросил старый голос за спиной.
        - А ты что, знаешь русский язык? - поинтересовался я.
        - Знаю. Когда-то я говорил на русском намного лучше. В пятидесятых годах. Тогда я еще не был профессором. Я был просто молодым ученым и поэтому все, на что я был пригоден - валить лес под Хабаровском. В рамках советско-китайской интернациональной дружбы. Было такое…
        - Слушай, Ван. - Я повернулся. - Зачем вы притащили меня сюда?! По-моему, вы прекрасно справляетесь без меня. Я только совершаю дурацкие поступки и путаюсь у вас под ногами…
        - Ты - самый важный и незаменимый здесь из всех нас, - спокойно произнес Ван Вэй. - Демид так думает. И я тоже так думаю. У тебя - особая роль.
        - Плевать на Демида! Но ты-то зачем меня обманываешь?
        - Я тебя обманываю? - Ван недоуменно качнул головой. - О чем ты, Мигель?
        - Помнишь День Дьявола?
        - Помню.
        - Тогда Демид тоже только и талдычил, что я - самый главный. Я чуть не загордился. А на самом деле какова была моя роль? Самая ничтожная. Всем командовал Демид.
        - А кто убил большого земляного демона? Кто проткнул кинжалом его сердце? Кто изгнал его обратно во Врата Дьявола?
        - Ну, я, - признал я неохотно.
        - И это - ничтожная роль, по твоему? Без тебя нам не стоило бы и затевать то дело. Главная роль - не у того, кто командует. Поверь мне, Мигель. Главная у того, кто исполняет. Причем именно у того единственного, кто только и может исполнить это действие. Ибо на него указал золотой перст Небес.
        Ван сидел на земле, скрестив ноги. Выглядел он неважнецки. И без того маленький и тощий, он усох за то время, пока я его не видел, раза в полтора. Казалось - подуй легкий ветерок и он разлетится по воздуху призрачным желтым облачком.
        - Это ты - Бог Пчел? - спросил я.
        - Да. Откуда ты знаешь?
        - Хоть и тупой, но догадался. Осенило меня, когда вы танцевали небесные танцы с Демидом. Кто, кроме тебя, еще так хорошо владеет школой Багуа-синь?
        - Это не Багуа-синь. Это другая школа. Тайди-сянь мынь. Это особая школа. Врата Великого Земного Бессмертного.
        - Тогда не "мынь", а "мэнь", - заметил я, припомнив немногочисленные уроки китайского языка, преподанные мне Диего Чжаном. "Ворота" - это называется "мэнь".
        - Мынь! - произнес Ван м улыбнулся. Глаза его утонули в сеточке добродушных морщинок. - Мэнь - это на пекинском диалекте. А я - из провинции Гуандун. Я - южный китаец.
        - А! Так бы сразу и сказал! - произнес я радостно. - Обожаю южных китайцев! Даже если они притворяются пчелками.
        Нравилось мне разговаривать с Ваном. Не то что с Демидом.
        ГЛАВА 8
        Все. Свершилось. Демид, как и положено, оказался провидцем. День Очищения пришел. Наверное, гвардия могла бы застать врасплох повстанцев Светлого Мира - подпалить их брезентово-деревянные лагеря ночью, а потом перебить в поднявшейся суматохе. Но Госпожа рассудила по-своему. Ей хотелось выдающегося, эпохального, грандиозного боя. Наверное, она так же, как и диссиденты, хотела показательной победы добра над злом. Только ее добро и зло и наше добро и зло имели противоположные полюса.
        Черт бы тебя побрал, Клементина Шварценберг! Может быть, когда-то, сотни лет назад, ты была действительно хорошим человеком. Но теперь ты превратилась в труп, сосущий жизнь из живых.
        - Томас, ты тоже будешь убивать? - спросил я. - Ты, кажется, был против того, чтобы убивать обитателей Светлого Мира? Ты сказал мне, что они - такие же люди, как и мы с тобой. Я запомнил твои слова, Начальник Зверей. Я много думал об этом. И знаешь, что я скажу? Ты прав, парень.
        - Я не хочу убивать, - сказал Томас Ривейра. - И я не буду убивать. Я не позову своих диких зверей из леса на помощь. Пусть все будет так, как будет. Плохо все получилось, Мигель. Я думал, что будет лучше.
        - Почему же у тебя в руках меч?
        - Я буду обороняться. Не хочу умереть как курица, которой отрубают голову. Но нападать я не буду.
        - А я не буду перевоплощаться, - сказала Цзян. - Хватит прятаться. Буду работать в своем обычном виде. И тоже постараюсь никого не убить.
        Я хмыкнул. "Работать"… Хорошее словечко. Впрочем, я вполне понимал Анютку, избегающую патетичного слова "сражаться". Именно так оно и было - для нас эта страшная сказка была всего лишь работой. Неприятной работой, которую нам хотелось выполнить побыстрее. Желательно также было не слишком запачкаться в процессе этой работы.
        - Я вообще не хочу принимать участия в этой мясорубке, - сказал я. - Не потому что я трус, а просто свинство все это. И гореть я, само собой, не буду. Нет, пожалуй, одно исключение может быть. Если мне повезет и я доберусь до длиннорукого подонка Вальдеса, я загорюсь. Просто не смогу сдержаться. Буду поджаривать его со всех сторон, пока он не скажет, куда дел Лурдес.
        - Какие вы, однако, у меня тут высокоморальные личности собрались! - ухмыльнулся Демид. Он стоял чуть в стороне от меня - очевидно, с учетом вчерашнего инцидента. Побаивался, что я снова на него наброшусь. - Ну что ж… Пожалуй, из солидарности с вами сегодня я не буду летать. Наверное, так и безопаснее будет. Лучше работать в куче-мале, чем высовываться и подставлять себя под стрелы.
        Тоже собирается "работать". Похоже, словечко входит в моду.
        - А ты, пчелкин Бог? - я повернулся к Вану. - Ты тоже?
        - Тоже. Сегодня я останусь человеком.
        - А как же аборигены-диссиденты? На кого они будут молиться? Кто будет вселять в них дух победы? Нехорошо как-то с твоей стороны - в трудный момент бросать свою паству!
        - Это уже не имеет значения. - Ван вытянул руку в сторону войск, выстраивающихся в боевом порядке. - Уже не мы командуем ими. Не мы и даже не Вальдес, хотя он и считает, что он здесь самый главный.
        - Кто же ими командует? Она?
        - Она. Госпожа.
        - Она контролирует только свои войска.
        - Она контролирует всё, - сказал Ван.
        Демид бросил на китайца недовольный взгляд, словно Ван сболтнул что-то лишнее - то, чего мне не было положено знать. В ответном взгляде Вана читалось: "Отвяжись, сэньшен, я сам знаю что делаю".
        - Но эти… диссиденты… - сказал я в некотором замешательстве. - Они же больше не подвластны Госпоже.
        - Иллюзия… - Ван неопределенно помахал в воздухе руками. - Светлый Мир, в сущности, уже сворачивается. Трудно сказать, что здесь сейчас настоящее, а что - хорошо изготовленное надувательство. Ты чувствуешь этот запах, Мигель?
        - Да. Пованивает изрядно.
        Запах витал в воздухе уже несколько дней, но сегодня он стал особенно сильным. Странный запах. Тошнотворный и пугающий. Смесь трупной вони и чего-то искусственного, аптечно-химического, заставляющего глаза слезиться.
        - Мне кажется, что этот запах свидетельствует о начавшемся разложении магической субстанции мира, - сказал Ван. - Как ты считаешь, Демид?
        - Может быть… - Демид неопределенно хмыкнул. - Можно принять в качестве рабочей гипотезы…
        Мы стояли на холме, наблюдая за картиной, разворачивающейся на равнине. Возможно, так выглядела подготовка к великим сражениям далекого прошлого. Но, пожалуй, больше это напоминало компьютерную стратегию, чем настоящую жизнь. Войска обеих сторон были выведены на огромное ровное поле и теперь старательно выстраивали свои ряды, не обращая внимания на противника. Аррастровые плантации шустро уползали с поля боя - чувствовали, наверное, что здесь сегодня будет жарко и потопчут их почем зря. Их место заняли серые прямоугольники отрядов пеших воинов, отблескивающие стальными бликами оружия. Конная гвардия выстроилась широким полукругом в арьегарде. Рыжий Йохан разъезжал на грузовике, инспектируя готовность своей самодельной артиллерии. С другой стороны также наличествовали пушки - конструкции Вальдеса, а также броневики на пешем ходу. Светлый Мир изменился в последнее время. Он основательно вооружился. Приобрел неплохое оружие, чтобы сподручнее и надежнее угробить самого себя.
        Совсем вдалеке виднелись высокие черные шатры. Походная ставка инквизиции. Где-то там, наверное, находится сам Вальдес. Эх, добраться бы до него поскорее…
        - Нечего нам соваться в самую гущу боя, - сказал я. - Обойдем впятером с фланга и нападем на ставку инквизиции. Они там, наверное, чаи гоняют, в ус не дуют. Уверены в победе. Возьмем Вальдеса тепленьким.
        - А что, это хорошая идея! - оживился Демид. - Голова у тебя неплохо варит, Мишка. Так и сделаем.
        - Как ты думаешь, Лурдес там? В одном из этих шатров?
        - Вряд ли. - Демид покачал головой. - Хотя кто знает…

* * *
        Пока мы спускались с холма, битва уже началась. Обе стороны с гвалтом поперли друг на друга - одновременно, как будто кто-то невидимый дал им отмашку рукой. Догадывался я, кто этот невидимка… Кулаки у меня чесались добраться до ее закопченного трухлявого замка. Только не до этого пока было. Нужно было найти Лурдес и при этом умудриться выжить.
        Легким наш путь назвать было трудно. Хотя мы и отклонились насколько возможно от центра боевых действий, фланг обойти нам не удалось. Одно утешало - там, куда мы попали, не было ни арбалетчиков, ни конников. Пока не было. Здесь шла тяжелая рукопашная с применением всех видов холодного оружия. Сверху, с холма, можно было еще найти некую упорядоченность в расположении отрядов. Здесь же, в гуще сражения, все представляло собой единую бурлящую массу людей, убивающих друг друга. Звериная ненависть была написана на лицах. Ненависть ко всем, желание убить всякого, кто встанет на пути. Теперь трудно было понять, кто принадлежит к армии повстанцев, а кто - к армии Вальдеса. Любой убивал любого. Что случилось с этими людьми, совсем еще недавно миролюбивыми и, в общем-то, по-детски безобидными?
        Наша группа из пяти человек двигалась клином. Вбуравливалась в осатаневшую от ярости толпу как ледокол, раздвигала ее, прокладывая себе путь. Впереди шел лично я. Учитывая нежелание убивать несчастных кларвельтцев, оружие я выбрал себе самое что ни на есть гуманное. Не фаджету, конечно - здесь от нее не было бы ни малейшего толка. Я орудовал огромной гладкой дубиной из крепчайшего дерева. Этакой бейсбольной битой полутораметровой длины и сантиметров двадцати в диаметре. Обратите внимание - простой деревянной дубиной, безо всяких там шипов и прочих смертоносных штучек. Впрочем всякому, кто попадался мне под руку, доставалось преизрядно. Я не церемонился. Не мог я различить, кто тут был наш, кто чужой - да простит меня Боже. Я просто сшибал с ног всех, кто бросался на меня с мечом и шел дальше. Косил народ как траву.
        Сами виноваты. Зачем нужно было лезть на такого миролюбивого громилу как я? Ведь их же предупреждали! Сзади меня шел Томас - Начальник Зверей и орал во всю свою мощную негритянскую глотку: "Расступитесь! Пропустите нас! Если вы не будете на нас нападать, то мы вас не убьем!" Томаса, как самого небоеспособного из всех нас, специально поставили за моей спиной. Я прикрывал его. Мы же, помнится, обещали ему благополучное возвращение домой. Ужасно было бы, если бы его, бедолагу, укокали в бою. К сожалению, пацифистские вопли Тома не приносили ни малейшего результата. Напротив - мы привлекали особое внимание. Каждый, в чье поле зрения мы попадали, стремился немедленно испробовать на нас свое оружие. Несчастные идиоты…
        Демид и Ван двигались сзади, защищая Тома с боков. Я не видел, что они там вытворяли, и удавалось ли им выполнять искреннее намерение не убивать никого. Но думаю, что со своей работой они справлялись. А как еще могло быть?
        Пичужка Цзян замыкала наш "утюг". Надеюсь, что там, сзади, на относительно расчищенной территории, ей было полегче чем нам. Конечно, бойцом она была отменным, но с учетом весовой категории нам нужно было беречь ее.
        Вначале мы продвигались довольно шустро, и мне уже показалось, что вот-вот мы прорвем вязкую и опасную трясину дерущейся толпы и выйдем на открытое пространство к шатрам. Показалось… Скорость наша снижалась с каждой сотней пройденных шагов. Прошел час, второй… Я уже потерял счет времени. Мы засели крепко. Завязли по самую макушку.
        Волны нападающих нахлестывали на нас и отступали. Я молотил дубиной как мельница, я уже выбился из сил, а черные верхушки шатров инквизиции застыли на месте - не приближались к нам ни на шаг.
        В той части поля, где мы находились, мертвых было уже больше, чем живых. Трупы устилали землю, кровь хлюпала под ногами. Раненые страшно кричали, потому что некому было уносить их, и сражающиеся шагали прямо по ним. Никто не думал покидать поле боя или отступать. Слабых убили давно, выжили лучшие бойцы, и теперь они рубились между собой отчаянно и жестоко. Я не видел признаков разума в их глазах - остались только звериные инстинкты. То, что начиналось как сражение, перешло в смертельную грызню взбесившихся собак.
        Возможно, мы все-таки пробились бы к ставке инквизиции. Но этого не понадобилось. Вальдес сам пришел к нам.
        Я увидел, что кроме большого водоворота толпы, образовавшегося вокруг нашей группы, в сотне метров поодаль появился другой водоворот. Отбившись от очередной парочки свихнувшихся стражников, я бросил быстрый взгляд туда, пытаясь определить, что там происходит. Десяток гвардейцев продвигался через стадо, прикрывая кого-то длинными щитами и вовсю орудуя мечами. Вдруг светлый ежик волос взлетел высоко над толпой и исчез. Вслед за этим чудовищная рука, подобная многометровому белому питону, выхватила из толпы крестьянина, вооруженного топором, и подкинула его в воздух - так, что он перекувыркнулся, совершил вынужденное сальто и приземлился брюхом точно на копье.
        Вальдес. Его признаки. Ни с кем не спутаешь.
        - Демид, ты видел? - проорал я.
        - Да! Это Вальдес! - крикнул Демид, отбиваясь мечом от здоровенного детины в латах. - К нам идет!
        - Думаешь, по наши души пожаловал?
        - Всяко не нам на помощь! Ты мечтал разобраться с ним, Мигель? Сейчас разберешься!
        Мы вовсе уже прекратили всякое продвижение. Казалось, что вся ненависть поля боя сосредоточилась сейчас на нас, демониках. Демид сражался спиной к спине с Томом, Цзян - рядом с Ваном. Только я работал в одиночку. Демид и Ван орудовали мечами. Цзян - длинным гибким копьем, изготовленным на манер китайского и украшенным разноцветными тряпочками. Начальник Зверей рубился огромным, страшного вида топором.
        Силы наши были на исходе. Все, кроме меня, уже были ранены. Почему мы не применяли наши демонические способности? Из-за обета, данного нами? Отчасти. Но главной причиной было то, что мы отупели, заразились болезнью свирепого безумия, охватившей всех, кто находился сегодня на поле. Нам уже все равно было - выживем мы или погибнем.
        Черный конь прорвался к нам, едва не ломая ноги о трупы, и сшиб Вана мощной грудью. Оглушенный старик еще пытался подняться на ноги, слепо искал свой меч, вылетевший из рук. Демид бросился на помощь Вану, вышиб всадника из седла. Но гвардеец успел выстрелить из арбалета. Я видел, как стальной болт вошел в лоб старого китайца.
        Ван умер сразу. Тело его около минуты лежало на земле и ничем не отличалось от остальных мертвых тел. А потом оно вдруг вспыхнуло синим светом, превратилось в полупрозрачный призрак и растаяло в воздухе.
        Цзян стояла и ошеломленно смотрела, как последние следы нашего мудрого старика исчезают из Светлого Мира. Она опустила свое копье, она оцепенела, отключилась от окружающего. Она опасно замешкалась. Я увидел как кривоногий мужик бандитского вида, с единственным уцелевшим глазом на располосованной страшной роже подскочил к ней сзади и размахнулся мечом.
        Я уже орал в полный голос и несся во весь опор к Анютке. "Цзян, сзади!!!" - голосил я. Демид взлетел в воздух, тоже спеша ей на помощь…
        Одноглазый рубанул двумя руками с оттяжкой. Голова Цзян, милой моей Анютки, слетела с ее шеи, стукнулась о мою грудь, залив меня фонтаном крови, и покатилась по земле. Радостнейшая улыбка растянула физиономию урода, убившего Цзян. Так может улыбаться ребенок-дебил, удачно укравший конфету.
        Удар моей дубины переломил его пополам. Я заплакал и бросил свое ненавистное оружие под ноги.
        Анютка. Бедная моя Анютка.
        Я не мог больше никого убивать. Не мог.
        Демид приземлился рядом, и тут же на него набросились четверо. Не стоило ему летать. Он не успел сориентироваться. Он закрутился волчком, отражая удары, и тут же напоролся грудью на меч.
        Я опустился на колени рядом с Цзян и взял ее за руку. Холод, безумный холод… Лед ее смерти заморозил меня до самого сердца. Я стоял на коленях и смотрел, как тело Цзян становится прозрачным и распадается на атомы.
        - Мигель!.. - прохрипел Демид. - Я должен… Должен сказать тебе…
        Я повернулся к нему.
        - Мигель… - почти беззвучно произнесли посиневшие губы Демида. - Лурдес… Она…
        Это были последние его слова. Демид умер.
        Я поднялся на ноги и побрел к последнему из оставшихся в живых наших - Томасу. Очередной кларвельтский убийца помчался мне наперерез, встал на моем пути, оскалился и выставил перед собой окровавленную саблю.
        - Гы-ы! - радостно прогнусавил он. - Демоник! Убью!
        Я сложил руки на груди и посмотрел в его глаза, налившиеся кровью.
        - Ну, что же ты, придурок? - сказал я устало. - Давай, руби. Чего ждешь?
        Он смешался, как будто вдруг забыл, что надо делать в таких случаях. С полминуты он нерешительно топтался с ноги на ногу, и вдруг отшвырнул в сторону саблю и с отчаянным воплем бросился прочь. Кто-то из последних уцелевших не глядя подставил копье и мой несостоявшийся убийца с размаху насадился на него.
        Не думаю, что он струсил. Просто ему приказали не нападать на меня. И этот факт был крайне неприятен для меня.
        Меня берегли. Берегли для последнего, торжественного жертвоприношения.
        Я брел к Томасу. Он стоял, не двигаясь. Всматривался, вслушивался во что-то, не видное и не слышное мне. Опустил свой страшный топор. Его большие черные руки дрожали. Руки, измазанные кровью.
        - Том, дружище, - сказал я. - Так получилось. Мы нарушили свое обещание. И нас убили.
        - Ты слышишь? - спросил он.
        - Слышу, - сказал я.
        Я уже слышал. И даже видел. Черная лавина катилась на поле боя с горизонта. Неслась на нас с визгом, клекотом и хищным голодным ревом. Она достигла крайнего фланга и с хрустом костей обрушилась на людей - живых и мертвых, разрывая на куски теплое мясо, заглатывая все, что можно было разгрызть острыми зубами.
        Тысячи, десятки тысяч лесных монстров. Легионы невероятных тварей. Ад открыл свои ворота и выплеснулся в умирающий Светлый Мир.
        - Том, зачем ты это сделал? - еле слышно спросил я. - Они добьют всех, кто может быть, выжил бы сегодня.
        - Я этого не делал! - пробормотал Начальник Зверей. - У меня этого и в мыслях не было. Господи Иисусе, Святая Мария и двенадцать апостолов, что ж это такое творится! Я остановлю их. Загоню обратно в лес…
        Он простер руки вперед и закричал. Пот и слезы вперемешку текли по его изможденному темному лицу. Он выкрикивал какие-то слова и взмахивал в такт им своим топором.
        Кипящее месиво черных уродливых тел неслось на нас со скоростью курьерского поезда. Монстры и не думали останавливаться. Кожистые крылья оглушительно захлопали со всех сторон. Жуткая тварь, похожая на птеранодона, спикировала на Тома, разинув зубастую пасть. Откусила голову своего бывшего Начальника и захрустела ей на лету, пережевывая.
        Бедный Томас Ривейра. Никогда он не вернется в свой ресторан в Калелье.
        Я брел по щиколотку в крови. Я мог бы включить конфорку и зажечь свое пламя, чтобы обезопасить себя, но я не делал этого. Ни к чему это было. Возбужденные жуткие твари летали, прыгали, ползали вокруг меня и пожирали трупы. Живых больше не осталось. Меня они не трогали - не просто не замечали, а старались обойти стороной, чтобы ненароком не нанести мне вреда ядовитыми колючками или острыми шипами панциря.
        Я приложил руки рупором ко рту и крикнул:
        - Вальдес! Где ты? Я не вижу тебя.
        - Иду! - сдавленный голос раздался из темной метели, образованной мечущимися в воздухе летучими мышами. - Я иду. Стой там и не уходи никуда.
        Я ждал. Длинные руки раскидали стаю свистящих мясовертов и появился Вальдес. Он двигался не спеша, зябко кутаясь в черный плащ. Он что-то жевал на ходу.
        - Ты доволен, инквизитор? - спросил я его. - Ты должен быть счастлив. Скольких ты убил сегодня собственными руками?
        - Какая разница?.. Это все так, легкая закуска. - Вальдес выплюнул на землю кусок окровавленного мяса - недожеванного человеческого уха. - Главное блюдо у меня впереди. Я съем твое сердце, человек из Среднего Мира. А потом я сожгу тебя. И тогда я доделаю то, что мне предназначено сделать. Предписано звездами.
        - Я сам убью тебя, людоед. Я еще не убивал людоедов. Ты будешь первым.
        - Убьешь? - Его усмешка выглядела неровным бритвенным разрезом на безжизненной белой маске лица. - Как ты это сделаешь, Шустряк? Ты слаб. Те, кто пришел с тобой, были сильнее. И их уже убили. Сейчас - твоя очередь.
        Я промолчал. Молчал и он. Минута шла за минутой. Он стоял, рассматривал меня и не двигался. Все же побаивался меня? Или просто собирался с силами?
        - Где Лурдес? - спросил я. - Куда ты дел ее, подонок?
        - Лурдес?.. - Мутный взгляд инквизитора плавал в волне безумия. - Какая Лурдес?
        - Моя девушка. Лурдес. Ты украл ее.
        - Кристина… Ее зовут Кристина. Когда-то я наказал ее. Хорошо наказал. Я думал, что она умерла… Она так кричала… Но я нашел ее снова.
        - Это Лурдес, - упрямо сказал я.
        - Кристина. Это Кристина. Она оказалась жива. Она притворялась другой. Снова хотела меня обмануть, дрянная девчонка. Она всегда лгала мне… Я дал ей все. А она изменяла мне с грязными мудехарами.
        - Что ты сделал с ней, сумасшедший?!
        - Я забрал ее. Забрал сюда. Я любил ее. Я хотел, чтобы она увидела все своими глазами…
        - Она жива?
        - Не знаю… - Вальдес махнул рукой. - Наверное, жива. Если я убью тебя, она останется в живых. Если нет - тогда не знаю… Послушай, Шустряк, почему она так лжива? Почему она всегда обманывает меня? Это несправедливо.
        - Где она?
        - В городе. Маленькая лживая сучка…
        - Вот что, Вальдес, - решительно сказал я. - Я передумал. Я не трону тебя. Ты свихнулся окончательно, и ты мне больше не интересен. Я устал от всякого дерьма, и особенно от тебя. Сейчас я пойду в город, найду девушку и уведу ее из этого мира. А ты оставайся здесь. На этом кладбище. Здесь, среди мертвецов, твое место.
        Вальдес стоял и тупо таращился на меня. Мне показалось, что он утратил последние остатки разума. Уплыл в свои бредовые галлюцинации. Ну и черт с ним. У меня еще оставались дела в этом мире.
        Я двинулся вперед, пинками прокладывая себе дорогу среди монстров. Конца-краю не было этой своре, пирующей на останках человеческого побоища. Аррастровые квадраты подползли к полю боя, желая урвать свою долю угощения. Местами они покрывали все шевелящейся фиолетовой массой. Неприятное чавканье неслось от таких мест, и я избегал их. Я медленно продирался через завалы, перелезал через груды трупов и обглоданных розовых костей. Мертвые улыбки скалились мне вслед. Отрубленная голова Рыжего Йохана попалась мне под ногу. Я перешагнул через нее и пошел дальше.
        Я уже ничего не мог сделать для людей Светлого Мира. Они умерли. Но я надеялся, что Лурдес еще жива.
        Я чувствовал это сердцем.

* * *
        Когда я пришел в себя, то осознал, что уже иду по дороге, идущей в город и нахожусь километрах в четырех от места побоища. А еще я обнаружил, что Вальдес стоит впереди меня и закрывает путь. Стоит, как гигантский аист, на ногах, выросших на три сажени. Покачивает четырехметровыми руками, достающими почти до земли. И хищно облизывается. Меч лежал на земле, у его ног.
        - Уйди, тварь, прошу тебя! - произнес я едва ли не умоляющим тоном. - Я же объяснил тебе, идиоту!..
        - Ха-ха! - засмеялся он своим тонким нежным голосочком. - Человечек решил, что я сбрендил. Человечек решил, что великий Вальдес больше не опасен! Что он отпустит человечка и даст ему забрать девушку. Человечек - дурак! Но у него вкусное сердце! Я съем его.
        Левая рука его легла на землю и поползла ко мне, извиваясь, как щупальце гигантского спрута, увенчанное человеческой кистью.
        - Чего ты добиваешься, Вальдес? - крикнул я. - Этот мир уже почти погиб. Тебе нравится жить внутри трупа, могильный червь?!
        - Я вернусь в Средний Мир. Вернусь победителем. Арабы были правы - звезды благоволят ко мне. Но они просчитались, рассчитывая убить меня вашими слабыми руками. Я приду на землю демоником. И убью всех мудехаров. Всех еретиков. Всех лжецов, а также тех, кто может стать лжецом. Очищу Средний Мир от скверны.
        - Ты дурак, - сказал я, ехидно улыбаясь. - Для того, чтобы тебе сохранить свои способности, нужно, чтобы Госпожа добровольно свернула этот мир. Если Светлый Мир просто погибнет, ты не получишь ничего. Я все знаю. Демид все рассказал мне.
        - Все правильно, - промурлыкал Вальдес. - Все идет по плану. Я давно договорился с Госпожой. Осталось совсем немного. Я убью тебя, потом она свернет это гнилое болото… О, как мы будем развлекаться в Среднем Мире! Глупом, беззащитном Среднем Мире…
        - С кем развлекаться?
        - С ней. С моей любимой, обожаемой Госпожой!
        - Но она же стара, как древнеегипетская мумия! В Среднем Мире она сразу умрет от старости. Рассыплется на кусочки.
        - А вот и нет, человечек! - хихикнул Вальдес. - Ты не знаешь всего. Она не умрет. Не умрет!
        Вальдес заболтал меня. Я утратил бдительность. Пока я тратил время на бессмысленный треп, его рука-щупальце подобралась ко мне и схватила меня за лодыжку.
        Я заорал. Я дернул ногой, пытаясь освободиться. Опоздал, черт возьми! Вторая рука Вальдеса метнулась ко мне, обвила меня как удав, прижав руки мои к туловищу. Кости мои захрустели, грудная клетка сжалась в безвоздушный ком. Я еще умудрялся каким-то образом делать слабые вздохи, но не мог пошевелить и пальцем. Вальдес тащил меня к себе как спеленатую куклу, и голова моя беззащитно ударялась о камни на дороге.
        Я сдерживался. Нельзя мне было спешить. То, что мне надлежало выполнить, необходимо было исполнить вовремя.
        Я взлетел в воздух и закачался перед лицом Вальдеса, бледным, как смерть.
        - Ам-ам, - сказал он. - Хочу есть твое сердце. Но сперва перегрызу твое горло. Сладкое горло…
        Он разинул пасть.
        Я вспыхнул как куча сухого смолистого хвороста. Я выплюнул клуб раскаленного пламени ему в лицо. Огонь побежал по руке Вальдеса, спеленавшей меня. Побежал как по бикфордову шнуру.
        Вальдес завизжал дико и отчаянно. Горящая конечность его начала разматываться с огромной скоростью. Но он не успел сбросить меня. Как только освободились мои руки, я обхватил шею Вальдеса и повис на нем. Прижался к нему всем телом, страстно, как любовник. Я желал, чтобы он познал жар моей страсти. Почувствовал его всеми потрохами.
        Вальдес, хрипя, замолотил по моей спине своими кулачищами. Потом бросился бежать на своих ходулях, раскачиваясь из стороны в стороны. Я висел на нем как маленькая бульдожка на огромном волкодаве. Он промчался по дороге два десятка шагов, потом споткнулся, зацепился одной ногой за другую и грянулся оземь. Я едва не потерял сознание от удара о твердый грунт. И все же я держался.
        - Отпусти… - просипел Вальдес. - Больно… Больно…
        - Это огонь воздаяния, - прошептал я ему в ухо. - Ты прожил плохую жизнь, Диего Санчес. У тебя будет много времени подумать об этом в аду. Это только начало твоего огня, Санчес. Большого огня…
        Я разжал руки и откатился от него. Погасил свое пламя. С трудом поднялся на ноги. Досталось мне сегодня, ох досталось… Одежда моя сгорела, и было видно, что левое предплечье сломалось напрочь - согнулось под неестественным углом. Ребрышки мои тоже, похоже, того… Я плюнул на дорогу алой кровью. Беда… Надеюсь, драться мне сегодня больше не придется? В драке я не продержусь и полминуты.
        Вальдес уже не горел, - только обрывки одежды тлели, чудовищно воняя обуглившимся шашлыком. Он был еще жив, гнусный людоед, стонал и корчился. Выглядел он как жертва большого пожара. Он умирал. И мог умирать так еще долго - в невыносимых муках.
        Не мог я видеть этого. Вальдес заслужил эти мучения, но вот не мог я просто так уйти, оставив его на дороге. Остатки гуманности вопили в моей душе и требовали обойтись с ним по-человечески.
        Я поплелся к мечу, брошенному Вальдесом. Левая рука моя висела безжизненной плетью. Я наклонился, взял меч в правую руку. Потом подошел к Вальдесу.
        - Будь ты проклят, инквизитор, - пробормотал я. - Ты снова заставляешь меня делать то, чего я делать не хочу.
        Я воткнул меч в сердце Вальдеса. Великий инквизитор дернулся в последний раз и затих.
        Я повернулся и пошел по дороге к городу. Не оглядываясь.
        ГЛАВА 9
        В первой же деревне, встретившейся мне по пути, я подкрепился хлебом и сыром, а также выпил целый кувшин вина. Есть мне почти не хотелось, а вино подействовало на меня не сильнее, чем перебродивший квас. И все-таки я заставил себя проглотить все это, потому что знал, что путь мне предстоит долгий. Я смыл с себя копоть и нашел более или менее подходящую одежду взамен сгоревшей. Очевидно, эта одежда принадлежала стражнику и выглядел я теперь довольно экзотично - длинная кожаная безрукавка с нашитыми пластинами из меди, начищенными и сверкающими как золото. Обтягивающие полосатые штаны с металлическими накладками на голенях. Широкий пояс с серебряной инкрустацией - пожалуй, слишком шикарный и дорогой для стражника. Но меня мало волновало, как я выгляжу. Некому теперь было на меня смотреть.
        Еще я умудрился изготовить шину для сломанной левой руки и крепко забинтовал предплечье в лубок. Я даже нашел чью-то чисто застеленную кровать и попытался поспать пару часов, но в голову мне лезли такие кошмары, что встал я еще более разбитый.
        Излишне говорить, что живых людей в деревне не было. Бегали только полтора десятка лесных монстров, опустив носы к земле. Вынюхивали, не остался ли случайно здесь кто-то в живых. На улицах я не раз натыкался на трупы - вернее, то, что от них осталось. Останки, не доеденные лесными мутантами, теперь быстро погребались и закапывались в землю черными блестящими существами, похожими на жуков-навозников размером с крысу.
        Кларвельт спешил хоронить своих мертвецов. Спешил избавиться от памяти о людях, что населяли его многие сотни лет и исчезли в одночасье. Людей в Кларвельте больше не осталось.
        Ночью я все же поспал, устроившись прямо на траве у обочины дороги. Звери шныряли вокруг, но никто из них не тронул меня. Впрочем, я и не сомневался, что меня не должны трогать.
        Я добрался до города только к следующему полудню. Я не узнал город. То, что не сгорело при пожаре, устроенном мной, теперь разрушалось на глазах. Работой по разборке домов занимались удивительные существа, с виду явно насекомого происхождения. Этакие муравьи двухметровой длины. Они шустро растаскивали строения на бревна и камни. Муравьи не были похожи на лесных хищников. Выглядели они мирно и деловито. Это было что-то новое.
        Похоже, что Светлый Мир передумал умирать. Он возрождался - только в новом качестве.
        Я хотел побеседовать обо всех этих удивительных метаморфозах с тем, кто только и мог быть главным их режиссером. С Госпожой Дум. Я шел к ней.
        Демид говорил мне, что место, где обитала Клементина Шварценберг, представляло собой прекрасный замок снаружи, и убогую темную келью - внутри. Демид ошибся. Когда я открыл дверь Дворца Дум и вошел внутрь, я оказался в месте настолько прекрасном, что самый роскошный дворец Среднего Мира показался бы рядом с ним дешевыми меблированными комнатами. Только все это великолепие не выглядело искусственным, созданным руками человека. Казалось, что сама природа вырастила малахитовые скалы-стены и колонны-сталагмиты из кварца, расставила вместо ваз огромные друзы из драгоценных топазов и изумрудов. Потолка сверху не было, и изумительно синее небо отражалось в кристальной воде, стекающей по нефритовым горкам. Яркая зелень лиан, красные и синие пятна цветов, источающих благоухание…
        Сам воздух этого места приносил исцеление. Я шел по лабиринту и с каждым шагом чувствовал, как живительная сила растекается по моему телу. Тихая музыка звучала вокруг. Кто создавал ее? Может быть, цветы-колокольчики? Или так волшебно пели красивые птицы, сидящие на ветвях? Я поднимался по широким ступеням из гранита, я проходил через арки, оплетенные лозами плодоносящего винограда. Передо мной бежала белая кошка, показывая мне дорогу.
        Госпожа Дум сидела на троне, образованном изогнутыми и отполированными толстыми ветвями старого дерева. Два павлина обмахивали ее хвостами. В руке Госпожа держала серебряный кубок. Холодная улыбка застыла на ее прекрасном лице. Самом красивом лице, когда-либо виденном мной. Таком знакомом лице…
        - Привет, Мигель, - сказала Госпожа. - Ты задержался. Я жду тебя давно.
        - Привет, Лурдес. - Я чувствовал себя вонючим оборванцем, по ошибке попавшим в рай. - Славненько у тебя тут. Как делишки? На родину не тянет?
        - Ты не удивлен? Ты уже догадался, что Госпожа Дум - это я?
        - Догадался… - проворчал я. - Поздно до меня это дошло, к сожалению. Только после того, как ты убила всех, кто пришел сюда со мной. Ты - не Госпожа Дум, Лурдес. В этом мире не осталось больше никого, кто мог думать. Теперь ты - Госпожа Мертвых. Ты убила всех людей в этом мире, Лурдес. Зачем?
        - Вальдес испоганил этот мир. Испортил его так, что не имеет смысла что-то исправлять. Я создаю новый мир на руинах старого. Тебе нравится, любимый мой?
        - Люди… Я спросил про людей. Зачем ты заставила всех своих людей убить друг друга?
        - Это были не мои люди. Это люди старой маразматички Клементины. Она любила их… А для меня они были не больше чем говорящие куклы. Согласись, они вызывали раздражение своей непроходимой глупостью и жадностью.
        - А куда делась Клементина Шварценберг?
        - Ее убил Вальдес. - Лурдес отхлебнула напиток из бокала. - Я тут ни причем, Мигель. Все сделал чертов инквизитор. Он нашел ее старый дневник - Книгу Сокровенных Мыслей. Он вычитал оттуда заклинание - как можно заменить создателя тонкого мира. Заменить против его воли и передать мир в управление другому. Бедная древняя Клементина… Она стала совсем тупой под конец жизни. Она даже не помнила, что у нее под кроватью валяются такие важные книги. Она только дрыхла, портила воздух и пускала слюни.
        - Почему же Вальдес не забрал этот мир себе? Сам не стал его господином?
        - Он не подходил для этого. Для того, чтобы стать Господином или Госпожой, нужно иметь телепатические способности. Только телепат может контролировать мысли и действия созданных им существ.
        - Тогда он нашел тебя…
        - Он нашел меня в Среднем Мире. Он никогда не казался мне добрым, как бы ни пытался это изобразить. С самого начала я знала, что он - жестокий и хитрый ублюдок. Но я подыграла ему. Я сказала ему, что я - телепат и что я согласна помочь ему.
        - Он хотел, чтобы ты, став Госпожой, добровольно свернула этот мир?
        - Да. Разумеется. Только я хотела совсем другого. Как видишь, получилось по-моему.
        - Как ты умудрилась обмануть его?
        - Это было несложно. Вальдес был, в сущности, простаком. Его примитивные интриги можно было разгадать с полуслова. Он тупо верил в свое могущество и полный контроль надо мной. К тому же он был дико необразованным…
        - А ты что, образованная? Ты даже в университете толком не училась…
        - Я получила великолепное образование, Мигель! - Брови Лурдес сердито сдвинулись. - Ты по-прежнему считаешь меня шлюхой, не пригодной ни к чему кроме лесбийского секса? Я много работала. За год я изучила курс лингвистики, который обычные студенты проходят за пять лет. Я очень талантливый лингвист, милый мой Мигель.
        - Какое отношение имеет лингвистика ко всей этой истории?
        - Самое прямое. Еще там, в Барселоне, Вальдес дал мне несколько книг. Он не знал, что это такое. Он не мог их прочитать. Они были написаны на смеси латыни и старого арабского. Немножко - на старонемецких диалектах. Я прочитала их. Когда я пришла в этот мир, я уже знала, что мне делать.
        - Это были манускрипты Клементины Шварценберг?
        - Да. Я оказалась способнее старой, выжившей из ума магички. Я расшифровала вербальные формулы древних заклинаний и поняла их закономерности. Уже здесь я смогла составить новые, более могущественные формулы. Теперь я могу построить мир, равных которому никогда не было и не будет. Мир, который будет действительно Светлым.
        - Ты создашь других людей?
        - Людей?! - воскликнула Лурдес и гримаса отвращения появилась на ее лице. - Нет уж! Довольно с меня этих порочных полуживотных! Мой мир будут населять действительно разумные существа! Чистые, красивые и совершенные Я буду любить их. Они будут любить меня. С людьми нельзя создать гармоничный мир. Клементина не учла этого, поэтому ее мир едва не погиб.
        Я поднялся к трону Госпожи. Подошел вплотную к ней. Лурдес взяла мою руку. Прижала ее к своему лицу, вдыхая запах. Мой запах. Коснулась моей ладони языком.
        - Мигель… Как славно, что ты пришел. Я так ждала тебя… Мы с тобой создадим лучший из миров. Мы будем жить вечно, наслаждаться нашим миром и друг другом…
        - Ты ждала меня? - изумленно спросил я, глядя, как она облизывает мою ладонь. Соленую ладонь с мозолями от меча. Руку убийцы.
        - Книги Клементины. Вы нашли их в моем доме в Барселоне?
        - Да. Были там какие-то пергаментные рукописи.
        - Конечно, их забрал Демид?
        - Да. Не дал никому даже посмотреть.
        - Я специально оставила их Демиду. Я хотела, чтобы вы нашли путь в Светлый Мир. Чтобы отыскали меня. Я не сомневалась, что Демид справится. Я знала, что придешь, Мигель…
        Лурдес встала, поставила на хризолитовый столик бокал с напитком. Прикоснулась легким движением к плечу, щелкнула застежкой и длинное платье из зеленого шелка с легким шелестом соскользнуло к ее ногам.
        Я увидел ее изумительное, зовущее, такое знакомое тело. Я вспомнил, как в первый раз увидел ее на площади в старом барселонском квартале и как влюбился в нее. Я прикусил губу. Сердце мое окатило разъедающей кислотой боли.
        - Я люблю тебя, Мигель, - сказала она. - Я всегда любила тебя. Ты создан для меня.
        - Любишь?! - Я пытался отстраниться - деликатно, чтоб не обидеть ее. - Но ведь там, в Испании…
        - Тогда я была слишком занята. Прости… Тогда я работала, чтобы создать счастливое будущее для тебя и для меня. - Лурдес завладела моей рукой и настойчиво положила ее ладонью на свою обнаженную грудь. - Ты слышишь, как бьется мое сердце, любимый? Ты ведь счастлив, да?
        - Ты специально указала нам путь? Чтобы мы пришли сюда?
        - Ну да, конечно! - Лурдес гладила себя моей рукой, возбуждаясь все больше. - Не думай об этом. Все кончено…
        - Что кончено? - заорал я ей в лицо. - Ты заманила сюда не только меня! Ты притащила сюда Цзян, Демида, Вана! И ты убила их! Убила своих друзей!
        - Друзей? - Холодная улыбка снова появилась на лице Лурдес. - Они никогда не были моими друзьями. Мой друг - только ты, Мигель. Других друзей мне не надо. Тебя же я не убила, правда?
        - Лучше бы ты меня убила! - крикнул я и сжал ее грудь так, что она взвизгнула от боли. - Бесчувственная жестокая дрянь - вот кто ты!
        Лурдес толкнула меня обеими руками с такой силой, что я потерял равновесие и кубарем покатился по ступенькам. Сломанная рука подвернулась и в глазах моих потемнело от боли.
        Очухался я оттого, что Лурдес лила на меня холодный сок из своего бокала. Она стояла на коленях рядом со мной, снова одетая в платье. В темных глазах ее были сочувствие и тревога.
        - Мигель… Милый… - Она нежно приподняла мою голову, прикоснулась губами к моей щеке. - У тебя жар, любимый мой. Тебе больно? Прости меня, пожалуйста. Я так толкнула тебя… Я вылечу тебя, счастье мое.
        - Зачем ты притащила сюда всех нас? - просипел я.
        - Только так я могла избавиться от этой гнусной пиявки, присосавшейся к Светлому Миру. От Вальдеса.
        - Сама ты не могла убить его?
        - Не могла. Дура-Клементина сделала что-то такое, что Вальдес остался недосягаемым для меня даже после ее смерти. Для того, чтобы его уничтожить, нужен был кто-то из Среднего Мира. Ты убил Вальдеса. Что в этом плохого, Мигель? Почему ты сердишься?
        - Ты думаешь, я счастлив в очередной раз стать убийцей? Ты хоть представляешь, сколько людей я вообще убил в Светлом Мире?
        - По моим подсчетам, около трех десятков, - хладнокровно сообщила Лурдес. - Не так уж и много.
        - Ах да… Ты же знаешь все, что происходит в твоем мире. Все контролируешь. А я-то, дурак, считал, что Дальние крестьяне не подчиняются тебе…
        - Когда Вальдес убил Клементину, Дальние на некоторое время остались без контроля, - сказала Лурдес. - Они назвали этот день Черным. Трюфель рассказывал тебе об этом. Только он не знал о том, что уже через месяц я восстановила мысленную связь во всем Кларвельте. Об этом не знал никто - даже Вальдес. Это я научила Йохана производить машины и огнестрельное оружие. Я позволила Томасу Ривейре продолжать дрессировку своих лесных зверюшек. Позволила Флюмеру украсть Книгу Сокровенных Мыслей, чтобы он выучил заклинание неслышимости. Фальшивое заклинание, кстати. Я разрешила диссидентам действовать по собственному усмотрению. Я не могла слышать мысли демоников, но позволяла им делать все, что заблагорассудится. Разрешила твоей китайской подружке Цзян нагло разгуливать по городу в виде начальника гвардейского отряда. Не позволила убить демоников раньше времени. Я делала все, чтобы события произошли именно в нужном мне порядке. Люди Кларвельта раскололись на два уравновешивающих друг друга лагеря. Они убили себя сами. Остальных убил Вальдес. Такова судьба. Так умирают изжившие себя миры…
        - Не ври! - Я нашел в себе силы вырваться из рук Лурдес, подняться и заковылять прочь от нее. - Теперь только ты определяешь то, что делается в твоем мире! И значит в этом мире ты - главный убийца! Ты, Лурдес! Я не знаю, что ты построишь дальше. Но после того, как ты утопила прежний мир в крови, я не верю, что создашь что-то чистое! Тебе будет скучно без войны. Ты уже почувствовала вкус к убийствам.
        - Успокойся, Мигель! - Глаза Госпожи медленно темнели, ноздри ее раздувались от гнева, но пока она сдерживалась. - Ты болен! Я вылечу тебя, и ты снова научишься радоваться жизни. Ты будешь счастлив…
        - Не хочу, чтобы ты меня лечила! - закричал я, брызгая в бешенстве слюной. - Накачаешь меня какой-нибудь наркотической дрянью, чтобы я чувствовал себя счастливым идиотом! Не хочу!
        - Что ты за глупости говоришь, милый? - Лурдес медленно приближалась ко мне, сжав кулаки. Лицо ее побелело до мертвенной бледности. - Ты же любишь меня… Скажи, что любишь меня…
        - Я? Люблю тебя? - Я захохотал. - Да я ненавижу тебя! Ты не только изнасиловала и испоганила весь этот мир! Ты убила всех его людей безо всякой жалости! Убила моих друзей. Ты не только убийца, но и предательница!
        - Это ты - предатель! - взвизгнула Лурдес. - Я сделала все это для тебя! Только для тебя! Я так ждала тебя! Я верила, что мы будем жить здесь с тобой…
        - Иди к черту, Лурдес! - сказал я, с трудом переводя дыхание. - Не буду я здесь жить. Не хочу существовать под твоей опекой, как Вальдес существовал при Клементине! Не хочу быть твоим любимым домашним животным! Создавай своих совершенных красавчиков, своих ангелов. Пусть они тебя и трахают!
        - Убирайся отсюда немедленно, - тихо произнесла Лурдес. - Уходи, пока я не передумала. Иначе… Я не хочу говорить о том, что может быть иначе…
        - И как же я могу это сделать? - поинтересовался я.
        - Так же, как и все остальные. Ты должен умереть. Когда ты умрешь, душа твоя покинет Светлый Мир.
        - И куда попадет моя душа?
        - Откуда я знаю? Кто знает, каков путь странствий душ между мирами?
        - Хорошо! - Я поднял руки. - С меня довольно. Убей меня.
        - Я? Тебя? - Лурдес посмотрела на меня. На лице ее смешались боль и жалость. - Ты хочешь отравить мое существование здесь? Хочешь, чтобы я всю жизнь вспоминала, что убила того, кого люблю?
        - Лурдес! - взмолился я. - Ради твоей любви ко мне, скажи, как все это закончить?
        Она молча подошла к трону и извлекла из тайника какой-то предмет. Протянула мне. Я развернул тряпицу. В руках моих находился небольшой кривой кинжал, сплошь покрытый узорной вязью.
        Нож Джаншаха. Я узнал его.
        - Мигель, - шепотом произнесла Лурдес. - Ты знаешь, что с этим делать?
        - Да, - ответил я, почему-то тоже шепотом.
        - Можно я тебя поцелую, Мигель? Пожалуйста!
        Я кивнул головой. Лицо ее было горячим и соленым от слез, а губы - холодными. Она плакала и вздрагивала всем телом. В жизни у меня не было столь горького и страшного поцелуя.
        Я должен был умереть сейчас. Но и она была обречена на смерть. На смерть в моем сердце. Поцелуй двух приговоренных к казни - что может быть страшнее?
        - Я не могу тебя простить, Лурдес, - сказал я. - И никогда не смогу. Бог тебе судья. Отвернись, пожалуйста.
        Она повернулась ко мне спиной. И в тот же момент я всадил кинжал в свое сердце.
        ГЛАВА 10
        Наверное, я перестарался. Забыл о том, что нож Джаншаха - магический артефакт, а не просто кинжал. Достаточно было нанести им легкий порез, и я оказался бы в Среднем Мире. Скорее всего, в Испании. Я же сдуру воткнул его прямо в свое разбитое, страдающее сердце. Наверное, я действительно хотел умереть - там, в Светлом Мире…
        Конечно, меня выкинуло все в тот же Средний Мир. На планету, именуемую Земля. Только вот на Испанию это место мало походило. Скорее, на Россию.
        Я приподнял голову и оглянулся. Я сидел на берегу небольшой загаженной речки - такой, каковые на моей родине обыкновенно называют "вонючками". Сверху от меня находился заброшенный железобетонный мост, спиной я упирался в его основание. Вокруг меня валялись деревянные ящики из-под бутылок, сами бутылки, как целые так и разбитые, старые тряпки, обрывки картона и осколки кирпичей. Присутствовало также большое количество разнообразного мусора, гниющих пищевых отходов и пожелтевших газет. Тошнотворный аромат витал в воздухе. С грустью мне пришлось констатировать, что выкинуло меня не где-нибудь, а именно на свалке. Если говорить точнее, на помойке.
        Тут же, подтверждая мою научную теорию, появилось четыре существа, которых с натяжкой можно было отнести к людям. Четыре бомжа. Всклокоченные бороды, желтые и седые нечесаные патлы, торчащие из под вязанных шапок, побитых молью. "Армячишко худой на плечах, по котомке на спинах согнутых". Этакие наполовину люди, наполовину помоечные дворняги.
        - Та то ж вын сидить, - залопотал один из них, показывая на меня грязным пальцем. - Хлопець дуже странный, говорил я вам. Той нож я у его узял…
        Они дружно заговорили обо мне и о каком-то ноже, размахивая руками. Их язык я идентифицировал как украинский, а потому понимал из их речи процентов шестьдесят. Судя по всему, эти господа спорили как лучше разделить добычу - то есть меня и мой нож.
        Как-то некрасиво было все это - вот он я, сижу себе живой и невредимый, а меня делят. Это называется нарушением прав личности.
        В своем здоровье я убедился, пощупав левое предплечье. Выглядело оно так, словно никогда и не было сломано. Ребра тоже не болели.
        Словом, настроение у меня несколько улучшилось. Ура! Вырвался я наконец-то в свой родной мир! К тому же здоровенький, правда, изрядно голодный. Ну а бомжатник этот… Это не проблема. Сейчас разберемся.
        - Эй, чурки! - крикнул я. - Вы по-русски волокёте, или нет?
        Они дружно обернулись и посмотрели на меня, вытаращив почему-то глаза с изумлением. Может быть, они считали, что я мертв?
        - Геть, живой! - сказал один из них. - О, хлопчик, та ты ж москаль!
        - Да, я - живой москаль, - произнес я, бодро вскакивая на ноги. - Это что за место? В смысле, что это за город?
        - А ты шо, не розумиешь? - ухмыльнулся бомж, продемонстрировав мне два замечательных коричневых зуба.
        - Не знаю.
        - Тю, дурной! - мужик покачал головой. - То ж Кыив!
        - Киев? - я озадаченно почесал в затылке. А что, неплохо! По крайней мере, не Антарктида и не Новая Гвинея. - Значит так, мужички-боровички. Быстренько отдавайте мне мой нож и считайте, что я вас простил.
        - Який такий нож? - Бомж недоуменно развел руками.
        Очень мне не хотелось дотрагиваться до него - уж больно вонюч он был. Но все же пришлось. Я схватил наглухо застегнутый ватник за грудки, приподнял мужичка и повесил его воротником на ржавый арматурный прут, торчавший из опоры моста. Мужик онемел от такого невежливого обращения с собственной драгоценной персоной. Молча висел и боялся шевелить руками и ногами.
        - Сейчас ты будешь боксерской грушей, - заявил я. - Буду колбасить тебя, пока не выбью всю вонь. Или давайте мой нож.
        Трое остальных тут же налетели на меня. Они вооружились палками, но это не принесло им военного успеха. Я уложил всех их носами в мусор и битое стекло.
        - Ну, где нож? В последний раз спрашиваю, - сказал я, занося руку для удара.
        - Вон у того, - прохрипел висячий бомж. - У Сашки.
        - Который тут Сашка? - громко спросил я. - Сашка, быстро встань и иди сюда.
        Сашка вскочил на ноги и, прихрамывая, подбежал ко мне.
        - Руки подними! - скомандовал я.
        Он поднял руки. Боже мой, как от него тащило гнилью! Задыхаясь от смрада, я обыскал карманы его фиолетовой болоньевой куртки и нашел свой драгоценный кинжал. Нож Джаншаха.
        Слава Богу, никто из этих придурков не успел порезаться им. Представляю, какой сюрприз для Госпожи Дум мог бы тогда получиться - грязный киевский бомж в кристально чистом и обновленном Светлом Мире. Впрочем, Лурдес вряд ли стала бы долго церемониться с ним. Убила бы его в два счета. Для Лурдес - такой, какой она теперь стала, - человеческая жизнь стоила немного.
        - Все. Hasta luego, cerdos[Прощайте, свиньи (исп.).] , - буркнул я. - Счастливо оставаться, мушкетеры вторсырья.
        - Эй, а как же я! - жалобно крикнул повешенный бомж на чистом русском языке. - Ты ж меня сымешь, товарищ, или как?
        - Сам свалишься, - сказал я. В тот же миг, как по заказу, воротник ватника с треском оторвался и мужичок рухнул в кучу полуразложившейся свеклы.
        Я ухмыльнулся, покачал головой и пошел своей дорогой.

* * *
        Я догадывался, что эти бродяги собирались делить между собой. Мои сияющие одежды. В кожаной безрукавке с начищенными металлическими пластинами и зелено-полосатых, почти что женских лосинах с поножами, в серебрном поясе и красных ботинках с длинными загнутыми вверх носами выглядел я, мягко скажем, экзотично. Меня можно было бы принять за артиста из фильма про средневековье, если бы не удушливый помоечный запах, разгоняющий прохожих на десять метров вокруг.
        Я брел по улице и раздумывал, стоит ли мне ограбить какой-нибудь магазин, чтобы обзавестись небольшим количеством украинской валюты на первоочередные расходы. Но я не успел дозреть до криминального решения. Потому что меня остановил первый же попавшийся милиционер (Или полицейский? Не знаю, как уж там они называются на Украине).
        Служитель закона остановил меня и четко произнес какие-то украинские слова, слегка морщась от моей вони.
        - Простьите, - пробормотал я, придав своему лицу некоторое подобие западноевропейской улыбки. - Я нье говорит украиньски. Я ньемного говорит рюсски. Soy Espanol, amigo mio[Я - испанец, дружище (исп.).] .
        - Эспаньол? - Милиционер подозрительно осмотрел меня с головы до ног. - Испанец, что ли? Иностранец, да?
        - Да, да! - я радостно закачал головой. - Испаньес!
        - Ваши документы, пожалуста.
        - Ньет! No tengo! [Не имеется (исп.).] Ньет документы! Все пропало! Мьеня били и крали! Мнье нужен помошш. Пожалюста! Посольство!
        - Посольство? - Милиционер снова сморщился. - Сейчас разберемся. - Он приложил к уху портативную рацию. - Серега! У меня тут какой-то бомж-инстранец объявился. Посольство требует. Подгони свою машину на улицу Перша Травня, забери его. Что - в мою машину? Не повезу я его. Я ж тебе говорю - бомж натуральный! Всю тачку мне провоняет. Это по твоей части.
        - Куда вы менья везти! - забеспокоился я. - Я есть Мигель Гомес, soy el ciudadano de Espana! [Я гражданин Испании (исп.).] Посольство! Посольство!
        - Сейчас будет тебе посольство! - сердито сказал мент. - Стой тут и не дергайся. Значит, так. Если ты иностранец - позвонят в консульство или куда там надо, поднимут документы и твои за тобой приедут. Испанцы - они люди богатые, они о своих заботятся. Только знаешь… Я таких вот "иностранцев" из подворотни каждую неделю встречаю. Все по-русски с акцентом болтают. А потом оказывается - бомжи, да еще с претензиями. Всякие бывшие артисты, министры, писатели, доктора наук, президенты сопредельных государств… Достали вы уже, шизофреники.
        Меня привели в ментовку, записали кое-какие показания и усадили в "обезьянник" до выяснения обстоятельств. За решеткой, кроме меня, находился еще хмурый и небритый тип явно уголовной внешности. Он поинтересовался, нет ли у меня сигарет, я ответил, что не курю, на этом наше общение и закончилось. Я уселся у стены и стал терпеливо ждать, когда за мной приедет посол Испании на Украине.
        Интересно, а что должно было произойти на самом деле дальше? Я сообщил офицеру свое имя и фамилию, свой адрес и домашний телефон в Испании, продиктовал даже номер своего испанского водительского удостоверения, который помнил наизусть. Дал номер Диего Чжана, и настойчиво попросил в случае затруднений звонить именно по этому телефону. Всего этого было не так уж и мало. Существовала только одна, но большая проблема. Я еще не был гражданином Испании. Я имел вид на жительство в Испании, и, стало быть, номинально пока еще был гражданином Российской Федерации. И я подозревал, что к ободранному и бомжеватому гражданину России, оказавшемуся на Украине без денег и документов, отнесутся совсем не так, как к гражданину Испании.
        Я просидел в кутузке весь день и всю ночь. Несколько раз я обращался к дежурному - не звонил ли насчет меня сеньор посол? Дежурный отвечал, что сеньор посол не звонил. Я просил позвонить по международному телефону, - "Только одьин разговор, сеньор, я обьязательно отдам дьенги потом, juro! [Клянусь! (исп.).] ", - но мне, само собой, отказали.
        Тоскливо мне как-то было. Я лежал на шконке, положив руки за голову, смотрел в потолок и размышлял. Жаль, что Демид погиб. Он бы обязательно как-нибудь узнал, что я попал в беду и выручил меня. Он был молодцом, Демид. Зря я там, в Кларвельте, бочку на него катил.
        Всех жалко. И Демида, и Вана, и Тома. Но, конечно, больше всех я тосковал по Цзян. По милой Анютке. Почти невыносимо было думать, что я никогда больше не увижу ее милое лицо. Не поцелую ее.
        Вальдес, конечно, был выдающимся негодяем. Если бы он добился своего, заставил Лурдес свернуть Кларвельт и попал в наш мир со способностями демоника, он натворил бы здесь больших дел. Я мог понять арабов, организовавших нашу экспедицию для уничтожения Вальдеса. Обидно было только, что нас так подставили. Мне повезло. Как всегда, повезло. Мне достался нож Джаншаха, - я воспользовался единственным ключом в Средний Мир и вернулся домой. Почти домой. Остальных же просто убили.
        Нас подставили по полной программе. Чувствовал же я, что вся эта история - большой обман! Кто нас обманул? Да все! И Вальдес, и арабы. Но больше всех - эта сучка Лурдес! Я жалел, что поцеловал ее на прощание. Надо было плюнуть в ее красивое, холеное лицо. Это было бы лучшим способом прощания с ней.
        Нож Джаншаха, зажатый в моей руке, перенесся в Средний Мир вместе со мной. Это было еще одним непредвиденным осложнением ситуации. Выкинуть его я не мог, приходилось разгуливать с холодным оружием. Естественно, кинжал менты у меня немедленно конфисковали. Я заявил, что это - не простое оружие, а антикварный предмет искусства. Что нож сей стоит огромных денег, и они должны положить его в сейф, а когда господин посол приедет за мной, отдать его лично мне… Кажется, речь моя звучала не слишком убедительно. Где сейчас находился этот опасный артефакт?
        В конце концов я заснул. Снились мне кошмары - Анютка с отрубленной головой в моей постели… Кажется, я кричал, потому что небритый тип три раза будил меня и предупреждал, что если я буду орать и мешать ему спать, то он хайло мне заткнет и кишки выпустит. Я извинялся на ломаном русском языке - не морду же ему было бить здесь, в кутузке…
        Утром в участке начался небольшой переполох. Насколько я понял из русско-украинско-матерных выражений, к нам ехала какая-то важная персона. Основная проблема состояла в том, что меня надлежало помыть и переодеть, но ни для того ни для другого условий в данном заведении не было. В конце концов я кое-как помылся хозяйственным мылом под краном, дрожа от ледяной воды, и нацепил на себя найденную в шкафу старую милицейскую форму - советского еще образца, со споротыми пуговицами и знаками отличия.
        Выглядел я не намного менее экстравагантно, чем в средневековых полулатах, но по крайней мере пахло от меня теперь пылью, а не помойкой.
        Начальник отделения провел меня по коридору, мы прошли в его кабинет, он уселся за стол, а мне вежливо предложил кресло.
        - Приедьет сеньор посол? - осведомился я у майора.
        - Посол? - Майор глянул на меня, как идиота. - Нет, конечно. Кто-то из консульства. Надеюсь, претензий у вас нет? Содержанием довольны?
        - О, да! - я показал большой палец. - Очьен хороший кровать! Вы все очьен добрые!
        Через пару минут дверь открылась и решительным шагом вошел господин средних лет в отличном сером костюме. Слегка полноватый, гладко выбритый, в золотых очках. Майор засуетился, обменялся с ним парой слов на украинском, и в результате уступил место за столом господину, а сам притулился в углу на стуле.
        - Я - сотрудник визового отдела испанского консульства, - сказал мужчина на чистом испанском языке. - Меня зовут Серхио Эспинас. Вы - Мигель Гомес, насколько я осведомлен?
        - Да! - залопотал я. - Совершенно верно. Господин Эспинас, позвольте объяснить ситуацию. Я понятия не имею, как я здесь оказался! Несколько дней назад я находился в Испании, в своем городе Эмпанаде, и вдруг оказываюсь здесь, в Киеве, под каким-то грязным мостом… На мне странная одежда… Я не знаю, что происходило в течение этих дней. Ничего не помню.
        - У вас нашли какое-то холодное оружие…
        - Это раритет! - заявил я. - Экспонат из коллекции моего дяди Энрико Гомеса! Я не знаю, как он оказался здесь, со мной, но мне обязательно нужно вернуть его дяде Энрико в Испанию! Дядя будет очень беспокоиться! Позвольте, я позвоню дяде в Жирону и все выяснится! Все уладится за пару минут. Он перечислит мне денег и я куплю билет…
        У меня на самом деле имелся дядя Энрико в городе Жирона. Брат моего покойного отца. Правда, у Энрико Гомеса никогда не имелось коллекции холодного оружия, но я не думаю, что он стал бы задавать лишние вопросы в такой ситуации. Дядя Энрико представлял из себя примерного католика, склонного к занудству и чтению моралей, но в остальном был хорошим и понятливым человеком. Он вытянул бы меня отсюда.
        - Мы звонили в Испанию, - холодно сказал Эспинас. - Мы прекрасно знаем, что вы действительно проживаете в Каталонии и имеете там постоянную работу. Но все это отнюдь не уменьшает основной проблемы. Вы - гражданин России, господин Гомес. Здесь, на Украине, вы оказались без оформления соответствующих документов и с незарегистрированным холодным оружием. Если же этот кинжал, как вы утверждаете, является ценным предметом искусства, то тем хуже для вас. Потому что это еще и контрабанда. Все перечисленное вместе позволяет завести на вас уголовное дело по законам Украины.
        - Что же мне делать? - спросил я. Выражение отчаяния появилось на моем лице. Вполне искреннее, кстати.
        - Мы поможем вам. Лично я помогу. Почему-то я верю, что с вами случилось несчастье. Я сделаю все, что возможно, и вы избежите уголовной ответственности.
        - Спасибо, господин Эспинас! - Я приложил руки к сердцу. - Вы так добры!
        - Нож останется у меня. Про него лучше забудьте. - Глаза Эспинаса жадновато сверкнули за стеклами очков и я подумал, что может быть этот нож и есть истинная причина доброты консульского сотрудника. - Мы купим вам билет до Москвы, господин Гомес. Вы гражданин России - и мы отправим вас, как и положено в таких случаях, в Россию. Я надеюсь, что в дальнейшем вы сможете решить свои проблемы. Дома, как говорится и стены помогают!
        - Как - в Россию? - растерянно пробормотал я. - Но мне срочно нужно в Испанию! И этот кинжал… Мне обязательно нужно его вернуть.
        - Мигель, - мягко сказал Эспинас, переходя на ты. - Поверь мне, ты попал в очень большие неприятности. Я не могу настаивать - может быть ты действительно предпочитаешь сидеть в украинской тюрьме. Но я бы тебе этого не советовал. То, что я тебе предлагаю, - это единственный возможный вариант. Даже если бы сам посол позвонил мне сейчас, я не смог бы сделать для тебя большего.
        - Извините… Дайте мне минуточку… Я подумаю.
        Я запустил пальцы в свою шевелюру и начал отчаянно взъерошивать волосы. Это всегда помогало мне думать. Но на сей раз никаких блестящих идей в мою голову не приходило.
        Мобильный телефон господина Эспинаса, лежащий на столе, зазвонил так требовательно и громко, что оба мы вздрогнули. Эспинас цапнул трубку и приложил ее к уху.
        - Да, господин посол! - жизнерадостно произнес он, вытянувшись на своем стуле в струнку. - Доброе утро, господин посол! Да, все замечательно! Ну разумеется! Господин Гомес здесь, сидит прямо передо мной. Конечно, с ним обошлись самым наилучшим образом. Он чувствует себя хорошо. Вы хотите поговорить с ним? Нет? Извините. Да. Все сделаем. И это тоже… Рейс на Барселону уже через два часа? Мы успеем, конечно. Билеты? Ну нет проблем, найдем билеты. Какие могут проблемы? В бизнес-класс, само собой. Что вы говорите?! Из Арабских Эмиратов, да?! Ха-ха-ха, господин посол. Ну, они ж там богатые. Ну что вы, такие пустяки! Не стоит благодарностей. До свидания, господин посол.
        Он нажал кнопку отбоя и положил телефон на стол. Снял запотевшие очки и протер их кончиком шелкового галстука. Водрузил на нос и тщательно проморгался.
        - Господин Гомес! - сказал он. - Оказывается, вы - важная персона. Извините, я не знал этого. Нашему послу уже звонили по поводу вас из Испании, Великобритании и даже из Объединенных Арабских Эмиратов. Какова ваша профессия, Мигель?
        - Жонглер я, - сказал я скромно.
        - Надо думать, вы - выдающийся жонглер?
        - Этого не отнимешь. - Я величественно откинулся на спинку кресла. - Один из самых выдающихся. Во всяком случае в Эмпанаде - я лучший.
        - Я думаю, вы поняли, о чем речь. Нам нужно успеть в аэропорт на рейс в Барселону. С документами и билетами все будет в порядке. Ну и, само собой, нам необходимо заехать в магазин и купить вам приличную одежду. Какой дом вы предпочитаете?
        - Мне всегда нравилась одежда от Гуччи, - признался я.
        - В Киеве есть неплохой бутик от Гуччи. Это недалеко. Через пятнадцать минут мы будем там.
        - И кто же заплатит за эти шикарные шмотки? - спросил я откровенно. - Арабы?
        - Да. У вас есть хорошие знакомые в Эмиратах?
        - Родственники. Еще один дядя. Его зовут Абу-Талех.
        - Не будем терять времени. - Эспинас встал и вышел из-за стола. - Пойдемте, Мигель. Я надеюсь, лично ко мне у вас никаких претензий нет? Я старался сделать для вас все, что мог.
        - Кинжал, - тихо сказал я, наклонившись к его уху. - Кинжал отдайте.
        - Ах да, извините… - Эспинас усмехнулся, полез во внутренний карман пиджака и извлек оттуда мой ножичек. - Хорошая работа. Сарацинский кинжал пятнадцатого века. Декоративный, конечно, не боевой. Но сталь очень хорошая. Умели тогда делать.
        - А как же разрешение на вывоз? Опять контрабанда?
        - Вас это не должно волновать. Вы пройдете через дипломатическое представительство. Досматривать вас не будут. Он протянул кинжал мне и я спрятал его в карман.
        Майор-начальник немедленно встал с места и начал что-то втолковывать Эспинасу протестующим тоном. Я плохо понимал его украинский. Да и не к чему это было. Господин Эспинас, вежливейше улыбаясь, пробормотал майору пару фраз, отдал ему какие-то бумажки, завернутые в блестящий пакетик, и это совершенно удовлетворило офицера.
        Не думаю, что в пакетике были гривны или даже песеты. Скорее всего, там наличествовали обычные доллары. Североамериканские.
        - Спасибо вам, господин Эспинас, - сказал я. - Я обязательно позвоню из Испании в украинское посольство и поблагодарю господина посла. А также отмечу, как много для меня сделали лично вы.
        С таким же успехом я мог позвонить Папе Римскому.

* * *
        Перелет показался мне легким и быстрым. Неудивительно - в "Дьюти-фри" я затарился бутылкой виски на выданные мне в дорогу деньги, а в самолете усосал эту бутылку меньше чем за двадцать минут. Поэтому весь путь от Украины до Испании я продрых без задних ног.
        Мне всегда нравился аэропорт Барселоны. Но теперь он просто вышиб у меня слезу умиления. Я возвращался домой!
        Вот значит как возвращаются из путешествий в тонкие миры. На аэролайнере, в бизнес-классе. Как жаль, что я был один. Я так бы хотел, чтобы Цзян сидела сейчас здесь, рядом со мной, в этом шикарном салоне. Она заслужила это не меньше меня.
        Но об этом не стоило думать. Потому что слезы сразу наворачивались на глаза. Мне еще предстояло много тяжелых воспоминаний и бессонных ночей.
        В здании аэропорта меня, само собой, встречали. Вежливый молодой человек в белой рубашке поймал меня за локоток.
        - Господин Гомес, не так ли? - спросил он.
        - Да. Мигель Гомес. Паспорт показать?
        - Пойдемте. Вас ждут.
        Мы прошли мимо таможенного контроля, каким-то левым коридором, полным суетящихся клерков. И вышли прямо к автостоянке.
        - Вон тот господин, - молодой человек показал на долговязую фигуру, прислонившуюся к колонне неподалеку. - Он отвезет вас. Всего хорошего, господин Гомес.
        А я уже забыл про молодого человека. Я забыл обо всем на свете, стоял с открытым ртом и моргал, не веря своим глазам. В конце концов, я мог и ошибаться. Негры - они все такие одинаковые…
        Да нет! Какие же они одинаковые? Разные они все. А уж этого-то негритоса я не спутал бы ни с кем на свете!
        - Эй, Шустряк, - крикнул долговязый, сияя черной лысиной на солнце. - Чего таращишься? Тачка ждет!
        - Том! - заорал я. - Ривейра, мать твою!!! - завопил я и бросился вперед. Я прыгнул на Начальника Зверей, налетел на него как мясоверт и едва не пробуравил его голову своими челюстями. - Том! Томик! Ты выжил!
        - Выжил, - согласился Том, смущенно отворачивая свою физиономию от моих слюнявых поцелуев. - Ты это… Мигель… Кончай лизаться. Поехали.
        - Уфф… - Ноги меня не держали и я сел на бордюр. - Подожди немного, Том. Дай отдышаться. Вот оно как получилось… Ты все же вернулся домой, Том. Жаль, что все остальные погибли. Господи, как жаль-то…
        - Кто погиб? - Том настороженно сжал толстые губы.
        - Ну, все. Анютка. Демид. Ван.
        - Да, это конечно ужасно. - Томас грустно покачал головой. - Возьми телефон, Мигель.
        Он протянул мне мобильник фривольно-желтого цвета.
        - Зачем?
        - Бери. Набирай номер.
        Он продиктовал мне цифры. Я дисциплинированно набрал их и услышал гудки. А потом и голос.
        - Да, я слушаю, - сказал мелодичный голосок.
        Пальцы мои разжались и я уронил телефон на землю.
        - Я разбил его, да? - тупо пробормотал я.
        - Дурень, - произнес Том и ткнул меня пальцем в лоб. - Дурень ты! Этот мобильник и об стенку не расшибешь. Хорошая модель, четыре года назад таких не было. - Он наклонился, поднял телефон и снова набрал номер. - Цзян, это я. Да, это Мигель с тобой говорил. Прилетел он, все нормально. Да он тут ополоумел слегка, когда твой голос услышал. Решил, наверное, что ты с ним с того света разговариваешь. Телефон уронил. Представляешь, он почему-то решил, придурок, что все мы погибли…
        - Дай трубку! - закричал я, вскочил на ноги и вырвал телефон из рук Томаса. - Анютка, лапочка, - сказал я нежно. - Как ты себя чувствуешь, солнышко мое?
        - Хорошо! - прощебетала Цзян. - Мигель, милый! Мы очень беспокоились, что тебя слишком далеко закинуло и ты не сможешь быстро приехать в Испанию. Очень хорошо, что ты приехал. Демид и Ван сказали, что ты молодец и я тоже молодец. За это нам с тобой дали месяц отдыха и мы с тобой можем провести его вместе. И денег нам тоже дали.
        - А тебя куда закинуло? - спросил я, запоздало догадываясь, в чем состояла моя ошибка.
        - Сейшельские острова. Там очень хорошо. Я сейчас там. Я забронировала нам номер в отеле. Ты приедешь ко мне, Мигель?
        - Обязательно, лапочка, - сказал я. - Я очень хочу тебя увидеть. Я люблю тебя, Анютка.
        - А Лурдес?
        - Ее не люблю. Она стерва.
        - Тогда я тоже тебя люблю, - торопливо сказала Цзян. - Ты знаешь, Мигель, я теперь не буду требовать от тебя, чтобы ты обязательно на мне женился. Пока не буду.
        - Хорошо, Анютка. Жди меня, милая. Скоро я у тебя буду.
        Я нажал на кнопку и отбой сыграл свою электронную песенку.
        Какой я дурак! Демид же объяснял мне все! Для того, чтобы душа демоника погибла окончательно, демоника нужно сжечь. Если же его убивали самым обычным образом, он просто оказывался в Среднем мире. Нас убили в Кларвельте. Не могу сказать, что это было приятно. Но по сравнению с тем, что мы остались в живых, это было просто пустяком.
        Томас Ривейра, оказывается, подвизался теперь шофером. Наверное, не нашел пока подходящей вакансии повара. Он плюхнулся на водительское место в шикарнейшей тачке - длиной метров шесть и отполированной до зеркального блеска. Справа от него сидел араб в белом бурнусе.
        - Добрый день, дядя Абу-Талех! - сказал я и протянул арабу руку.
        - Алейкум ассалам. - Араб моего прикола не понял, но руку пожал и улыбнулся. - Как дела, Мигель?
        - Отлично. Спасибо за все. А главное - за шикарный прикид от Гуччи.
        Араб осмотрел мое одеяние и, кажется, остался доволен моим выбором. Возможно, он все-таки знал толк в европейской одежде.
        - Этот костюм вы покупали за свой собственный счет, Мигель, - сказал он. - И билеты на самолет - за свой счет. И виски, которым от вас пахнет - тоже.
        - Как же так! - обиженно взвыл я. - Хоть бы предупредили! Я вам что, миллионер, что ли?
        - Извините, это наш принцип, - строго сказал Абу-Талех. - Вы делаете для нас работу. Мы платим вам за вашу работу. Также мы оплачиваем некоторые специфические дополнительные расходы, связанные с вашей работой. Транспортные расходы и одежда к этим расходам не относится.
        - А вы что, заплатили нам?
        - Разумеется. Разве господин Коробов не сообщил вам? Об сумме оплаты и страховочных было оговорено заранее. Деньги уже переведены на ваш счет в испанском банке.
        - У меня не было никакого счета!
        - Теперь есть.
        - И сколько же у меня на счету?
        - Здесь не могу сказать. - Абу-Талех покосился на Томаса. - Это ваша личная тайна. Сегодня я вручу вам чековую книжку - узнаете. Где нож Джаншаха, кстати?
        - В кармане.
        - Давайте.
        Я безропотно достал кинжал и вручил его арабу. Он близоруко поднес его чуть ли не к самому носу и с любовью провел пальцами по червленому узору на серебре.
        - Не порежьтесь, - сказал я.
        - Я знаю. Капля моей крови - и я попадаю в тонкий мир. Какая простая, но совершенная магия существовала в те века! Достойно изумления!
        - Светлый Мир… - деликатно заговорил я. - Этот артефакт - единственный ключ от Светлого Мира. Теперь вы имеете возможность вторгнуться туда.
        - Именно по этой причине нож Джаншаха будет уничтожен, - сурово сказал Абу-Талех. - Мы не можем позволить себе повторения истории с Вальдесом. Светлый Мир будет отрезан от Среднего Мира. Навсегда. Так же, как мы сделали это с тремястами двадцатью пятью мирами, подобными Кларвельту.
        Томас вырулил с автостоянки и шустро понесся по автостраде. Управлял машиной он хорошо и очень уверенно. Не скажешь, что сорок лет провел в таком месте, где не то что автомобилей - велосипедов-то не было. Если, конечно, не считать самоездов Рыжего Йохана.
        - Эй, Том, - сказал я. - Можешь связаться с Коробовым?
        - Легко.
        Руля одной рукой, Том набрал комбинацию цифр. Не глядя, кинул телефон мне на заднее сиденье.
        Ловкий он был парень, ничего не скажешь.
        - Привет, Дема, сказал я. - Ты где?
        - Привет, Миша, - сказал Демид. - Я во Франции.
        - На Монмартре сидишь? Устриц трескаешь? С лимончиком?
        - Ненавижу устриц. Я в библиотечном архиве. Работаю. Одно интересное дельце наклевывается.
        - А Ван?
        - В Лондоне. У него студенты. Нельзя ему от занятий надолго отрываться. Он же у нас профессор!
        - Понятно… Ничего, что я тебя отвлекаю?
        - Ничего.
        Я дышал в трубку секунд двадцать. Никак не мог выдавить из себя ни слова. Столько всего хотел спросить у Демида, а теперь вот смешался. Всегда у меня так.
        - Ты встретился с Лурдес? - прервал молчание Демид.
        - Да.
        - Ну и как?
        - Грустно. Очень грустно.
        - Предлагала тебе остаться?
        - Да.
        - Ну а ты?
        - А я - ни в какую.
        - Почему? Ты же любил ее?
        - Я любил Лурдес, - сказал я. - А это… Это уже не Лурдес. Это Госпожа. Демиург собственного мира. Смотрит на людей свысока - как на жуков в траве. Любить ее - все равно что заниматься сексом с Останкинской телебашней.
        - Сочувствую, - сказал Демид. - Правда, очень тебе сочувствую, Михаил. Извини, что так получилось. Сам понимаешь, что ничего сделать тут мы уже не могли.
        - Понимаю. Теперь понимаю. Слушай, Демид, а ты с самого начала знал, что новая Госпожа Дум - это Лурдес?
        - Не с самого. Но к тому времени, когда мы встретились с тобой в Кларвельте - уже знал.
        - Почему ты не сказал мне сразу?
        - А ты представь, что сказал бы. И что?
        Я представил. Меня просто дрожь пробрала.
        - Да, - признался я. - Было бы намного хуже. Намного. Извини, Дем, что я наезжал на тебя там. Ты был абсолютно прав.
        - Ты хороший парень, - сказал Коробов. - Везучий и необычайно способный. Мне было приятно работать с тобой. Глядишь, не в последний раз…
        - Говорят, нам какие-то башли перечислили? - ехидно поинтересовался я.
        - Перечислили. И тебе тоже. У нас был заключен хороший контракт. Я даже для Томаса кое-что выбил задним числом. Хоть он и не был запланирован с самого начала, но работал-то на нас! К тому же, жить ему теперь на что-то надо…
        - И кто же знал о том, что им платят?
        - Все. Ван. Цзян. Все, кроме тебя.
        - А что же мне-то ты не сказал, гад?! - рявкнул я в трубку. - Небось, денежки мои хотел захапать?
        - Тебя я берег, Мишка, - произнес Демид. - Ты и так там много психовал. А если бы узнал, что Лурдес уже не та, да еще и то, что работаешь за деньги… Жалко мне тебя было. Очень жалко. Извини.
        - Стало быть, единственной целью нашей миссии был Вальдес?
        - Выходит, что так.
        - И сколько же я заработал?
        - Двести.
        - Чего? Баксов?
        - Тысяч.
        - Чего - тысяч?
        - Двести тысяч баксов, - простенько, буднично произнес Демид. - Это был очень большой заказ. Когда работаешь с арабами, всегда так. Богатые они, сволочи.
        - Да уж…
        - Ну все, пока. Будь здоров.
        Демид отключился от связи.
        ГЛАВА 11
        Что еще сказать? Не так уж много переменилось с тех пор в моей жизни. Хотя я и разбогател - круто и неожиданно, я постарался сохранить свою жизнь такой, какой она была до этого приключения. Я по-прежнему живу в Эмпанаде и работаю жонглером - в общем-то, за гроши. Я каждый день хожу пешком за пару кварталов на занятия к Диего Чжану. Я даже не купил себе тачку. Какой смысл покупать машину, если весь город, в котором я живу, можно обойти пешком за час?
        Честно говоря, я ни разу не трогал деньги на своем счету. Не снял оттуда ни цента. Неприятно мне пользоваться деньгами, заработанными такимспособом .
        Лурдес предала нас. Предала самым бессовестным образом. Но мне до сих пор кажется, что это я предал ее. Что я не совершил чего-то такого, что помогло бы ей сделать правильный выбор в те злосчастные дни и недели, когда ее начал обхаживать подонок Вальдес. Плохо, что меня тогда не было рядом с ней. Все могло бы быть по-другому…
        Наверное, я не прав. Она нашла себя. К тому же я думаю, что для Светлого Мира она намного лучше, чем Вальдес. Может быть, она действительно сделает свой мир счастливым и совершенным? Может быть…
        Иногда ночью я выхожу из дома и всматриваюсь в звезды. Абу-Талех сказал, что небесные светила управляют нашей жизнью. Я плохо знаю звезды. Я представляю, что одна из этих белых точечек - Светлый Мир. Кто знает, где он расположен? Почему бы и не там? Я представляю зеленые долины и скалы из драгоценного камня. Травоядных кентавров, пасущихся на полях и белокрылых ангелов, порхающих в изумительно чистом голубом небе…
        Я жалею Лурдес. До сих пор жалею. Глупо, правда? Глупо жалеть человека, ставшего Богом.
        А мы живем с Цзян. С Анюткой. Отдых наш на Сейшелах так и не состоялся. Я закрутился с делами в Эмпанаде, звонил ей каждый день, и обещал, что скоро приеду… На самом деле я просто не мог себя заставить снять деньги со своего злосчастного счета, а имеющейся наличности на билеты у меня не хватало. А через неделю я был разбужен звонком в дверь посреди ночи. Цзян приехала сама.
        - Привет, милая, - сказал я тогда, целуя ее. - Извини, я тут задержался. Почему ты не подождала меня еще пару дней?..
        - К черту Сейшелы! - заявила Цзян, торопливо развязывая пояс моего махрового халата.. - Достали меня эти Сейшелы! Тоскливо там! Когда у нас будет отпуск, мы поедем в Китай. Там здорово!
        - А еще в Россию! - прошептал я, лежа на Анютке и стягивая с нее трусики. - Ты поедешь со мной в Россию? Это сумасшедшая страна…
        - Да! - Цзян выгнулась подо мной дугой. - Да. Да.
        Наш медовый месяц мы провели в Эмпанаде. И следующий, не медовый, но не хуже медового - тоже. А потом Анютка устроилась на работу. Акробатом в какое-то шоу. Она даже хотела работать вместе со мной, чтобы я метал в нее ножи. Но я сказал, что это слишком. Что если я однажды промахнусь и убью ту гадину, что работала со мной, меня не накажут - возможно, даже наградят. А вот поранить Анютку - это было бы ужасно.
        У Диего Чжана мы теперь занимаемся вместе с Цзян. Кажется, я даже начал находить что-то интересное в премудростях даосизма. Хотя по сравнению со стаканчиком хорошего виски это - сущая ерунда. В смысле самопознания.
        Цзян не действует мне на нервы - и это самое главное. Она хорошая девочка. И она действительно любит меня.
        Что с нами будет дальше? Какой смысл загадывать? Я думаю, что в этом мире существует один человек, который знает кое-что из моего будущего. Зовут его Демид Петрович Коробов.
        Иногда я вздрагиваю, когда раздается междугородный звонок. Мне все время кажется, что я услышу в трубке: "Привет. Это я, Демид. Есть работенка".
        Но пока он не звонил ни разу.
        Послесловие Демида Коробова.
        Да… Работенка у меня - не позавидуешь. Во-первых, приходится заниматься всякой дрянью. Во-вторых, приходится постоянно доказывать хорошим людям, которые работают со мной , что сам я - не дрянь. В частности, тому же Мигелю.
        Кажется, в этой истории Мигель все же понял, что к чему. Понял и простил меня. Единственное, с чем он так и не разобрался - это с деньгами.
        Славный парень Мигель, судя по всему, посчитал, что при каждой операции мы зарабатываем такую же кучу бабок. Черта с два! В лучшем случае пара тыщонок перепадет, и то за счастье. Чаще же всего дерешь свою шкуру в клочки совершенно бесплатно, - делаешь это только потому что по-другому поступить не можешь, а еще потому, что судьбой тебе так записано - плавать по шейку в дерьме и не брыкаться. Бесплатно - это еще не худший вариант. Бывает - и сам последнюю копейку отдашь, лишь бы довести дело до конца, выжить в гиблой ситуации и не дать погибнуть другим.
        Арабы - исключение. Хотя сами они палец о палец не ударят, если им не заплатишь, но если работаешь на них - приличное вознаграждение гарантировано. Я уже взял с Абу-Талеха железное слово, что если подвернется еще какая-нибудь работенка по моему профилю, он подкинет ее мне.
        К чему это я все? Ах, да! Я хотел рассказать вам еще пару любопытных фактов о Диего Санчесе. О Вальдесе, то бишь.
        По планам Лурдес, да и по моим тоже, чего уж там греха таить, Мигель должен был сжечь Вальдеса в Светлом Мире. Сжечь напрочь - так же, как сам Вальдес сжигал несчастных демоников. В этом случае Вальдес не перенесся бы обратно в Средний Мир. От тела его осталась бы только горстка обгорелого праха, а душа исчезла бы в пустоте, заполняющей пространство между мирами, как исчезает над полем выпущенное крестьянином облачко вонючего воздуха… Добросердечный Мигель сплоховал. Не позволил Великому Инквизитору догореть. Убил его мечом.
        Я знал, что где-то на нашей планете теперь должна выплыть омерзительная личность Вальдеса. Также я знал, что он очухается в Среднем Мире как обычный человек, лишенный уже способностей демоника. Но это мало утешало меня. Не люблю незавершенных дел.
        Мои коллеги-арабы, кстати, здорово бузили по этому поводу. Боялись они Вальдеса. Здорово боялись. В первый месяц после нашего возвращения они рыскали по всему свету, пытаясь отыскать следы своего ненавистного врага. Хотели даже вычесть с меня половину заработанных денег за "незавершенку". Но все устаканилось как-то само собой. Вальдес, куда бы он там не телепортировался, не подавал признаков жизни. И это устраивало всех.
        Прошел целый год. Однажды я наткнулся в одной из газет на заметку под названием "Белый вождь черного племени". К заметке прилагался снимок не очень хорошего качества. Но все же я узнал этого вождя. На фотографии в окружении диких и голых африканских негров восседал Вальдес собственной персоной. В набедренной повязке и с копьем в руках.
        Я написал письмо автору - знаменитому польскому путешественнику Войцеху Жмуде, облазившему джунгли всего мира. Я попросил рассказать об этом случае поподробнее. Честно говоря, я не очень-то рассчитывал на ответ. Однако уже через две недели я обнаружил в своем почтовом ящике письмо.
        "Уважаемый Демид Коробов, - написал мне Войцех Жмуда. - Действительно, встреченный мною в африканском экваториальном лесу белый человек - явление более чем необычное. Он не назвал своего имени, но упомянутое вами слово "Вальдес" приводит меня к мысли, что вы действительно знакомы с этим человеком и можете пролить свет на загадку таинственного появления его в малодоступных джунглях близ границы Конго и Камеруна. Посему расскажу вам некоторые подробности этого приключения - признаться, не самого приятного в моей жизни.
        В этом племени африканских пигмеев, живущем совершенно изолированно и ведущем первобытный образ жизни, основанный на собирательстве и охоте, мне приходилось бывать уже два раза, в последний раз - три года назад. Наречие их принадлежит к группе банту и близко к языку бабинга, которым я неплохо владею. Поэтому мне без труда удалось завязать дружеские отношения с этими людьми - не испорченными цивилизацией, простыми, и, в сущности, весьма добродушными. Однако же на сей раз я, подходя к границе обитания племени, обнаружил вооруженных луками часовых, чего раньше никогда не бывало. Меня довольно грубо связали и привели к старейшине племени. "Новый Великий Вождь" - так аборигены называли его.
        Можете представить мое удивление, когда я увидел, что "Новым Великим Вождем" является человек европейской расы. Более того, он был блондином с голубыми глазами, с абсолютно белой незагорелой кожей. Судя по всему, кожа его, как у альбиноса, не переносила яркого солнечного света, оттого он все время прятался в накидку с остроконечным капюшоном, сшитую из местной ткани. Снял он ее только тогда, когда позировал мне для фотографии.
        Поначалу он отнесся ко мне весьма агрессивно. Он приказал меня убить. Удивило меня также то, что он совершенно не знал местного языка и отдавал свои команды через хромого и однорукого старика, служившего ему переводчиком. Сам же он разговаривал на чистейшем испанском языке. "Сожгите этого чужака, - сказал он. - Все белые люди - грешники и еретики. Только костер очищает их души. Если вы не будете сжигать их, то они быстро превратят вас в рабов и увезут вас на большой остров за морем".
        К счастью, я хорошо говорю на испанском (так же как и еще на шестнадцати других языках). Я воскликнул: "Господин Великий Вождь! Вы абсоютно неправы, утверждая, что я - грешник и еретик. Я - примерный католик!" Кажется, слова мои заинтересовали его. "И чем же ты можешь доказать свою праведность?" - спросил он. Я быстро заговорил, цитируя первые пришедшие мне на память слова Блаженного Августина. Он заинтересовался еще больше, велел развязать меня и беседовал со мной около шести часов кряду, чем, честно говоря, привел меня в крайнее утомление. Однако я спасал свою жизнь и мне пришлось терпеливо слушать его и поддакивать ему во всем. Предмет нашей беседы представлял собой в основном средневековую историю. Сам я по образованию историк, однако же он потряс меня глубочайшими, подробными познаниями в этой области. С другой стороны, знания его были совершенно однобокими - он желал говорить и говорил только о том, что казалось католической инквизиции. При этом он восхищался деяниями инквизиционных трибуналов и постоянно высказывал сожаление, что оных не существует в нынешнее, греховное и развращенное
время.
        Уже через двадцать минут беседы мне стало ясно, что передо мной - душевнобольной человек. Он с гордостью рассказал мне, что установил в своем племени, "правильные инквизиционные порядки". "Я искореняю ересь среди этих людей, - заявил он. - Каждый месяц я выявляю здесь одного-двух проклятых лживых еретиков. Я учиняю им суровый справедливый допрос (очевидно, он имел в виду пытки), а потом отдаю их в руки Бога через сожжение на костре!"
        О какой ереси среди несчастных туземцев он мог говорить, если даже не удосужился до сих пор выучить их язык? Почему эти люди подчинялись ему, позволяя издеваться над собой самым жестоким образом, хотя могли бы без труда убить его? Все это осталось для меня загадкой. Возможно, они воспринимали его как некое божество - злобное и непонятное. Они откупались от него, отдавая ему в жертву своих людей. Для меня стало совершенно очевидно, что немногочисленное племя скоро может вымереть, попав под власть подобного сумасшедшего, помешанного на убийствах.
        Но тогда я был занят прежде всего спасением собственной жизни. Я соглашался со всеми бредовыми идеями, каковые он вываливал на меня, очевидно, соскучившись по разговору с цивилизованным человеком. Он пришел в хорошее расположение духа. Он велел меня как следует накормить (я уже падал с ног от голода). Он даже позволил себя сфотографировать.
        Но, очевидно, психоз его можно было определить как маниакально-депрессивный. Потому что очень скоро его благодушное настроение перешло в мрачное, а затем - в безудержно-агрессивное. Он заявил мне, что он - Великий Инквизитор, изгнанный из другого мира. "Это был мой мир, - сказал он. - Я завоевал его и сделал своим. Но его подло отняли у меня. Проклятые девки! Они всегда обманывали меня. А эта стерва оказалась хуже всех. Она украла у меня мой мир!!!"
        Он бегал в бешенстве между хижинами пигмеев и пинал все, что попадало под ногу. Я обратил внимание на то, что туземцы в этот момент дружно попрятались. Очевидно, они часто были свидетелями таких вспышек безумия.
        Мои самые худшие предположения сбылись. Он приходил во все большую ярость и спустя некоторое время набросился на меня с кулаками. Я - достаточно натренированный человек, но он справился с моим сопротивлением без труда. Он сильно избил меня и велел снова связать. При этом он кричал, что я - шпион проклятых мудехаров, и что проклятые мудехары просчитались, потому что завтра меня сожгут и никто никогда не узнает, где он находится.
        Ночью я переговорил со знакомым охотником, с которым водил дружбу в прошлые свои визиты. Он развязал меня. И я благополучно сбежал.
        Добравшись до провинциального города, я пытался изложить местным властям случившееся со мной. Я посчитал, что этот субъект представляет большую опасность для аборигенов. Однако в это время в юго-восточной провинции Камеруна начались ужасные беспорядки и мне срочно пришлось покинуть эту страну.
        Небольшая, но важная подробность: на правой руке "Нового Великого Вождя" имелась небольшая татуировка - не декоративная, а такая, какие обыкновенно делают в тюрьмах.
        "Вальдес" - было написано там.
        Уважаемый Демид Коробов, если вам что-нибудь известно об этой личности, пожалуйста, поставьте меня в известность.
        Заранее благодарен, ваш В.Г. Жмуда".

***
        Первое чувство, охватившее меня после прочтения письма, можно было назвать злорадством. Вальдес доставил много неприятностей всем нам. И вот он, бывший Великий Инквизитор, сидит в засранных джунглях, с полностью съехавшей крышей, и играет в войнушку с маленькими лесными пигмеями. Как славно, что его выкинуло в африканской лесной чаще! Вот она, справедливость судьбы! Но потом мной овладело некоторое беспокойство. Да и аборигенов, честно говоря, стало жалко. Пишут, что они и без того вымирают.
        Поэтому я встретился с Абу-Талехом. Показал ему и заметку, и письмо.
        Как ни странно, Абу-Талех не подпрыгнул до потолка. Прочитал все это с убийственно невозмутимым выражением лица.
        - Что ж, - сказал он. - Похоже, что Вальдес нашелся.
        - И что? - полюбопытствовал я. - Теперь вы пошлете карательную экспедицию в джунгли? Чтобы добить его?
        - Нет. Зачем? - араб пожал плечами. - Вальдес окончательно сошел с ума. Он недееспособен. И больше не опасен. Теперь он нас не интересует. Пусть живет среди своих дикарей. К тому же сейчас на границе Конго и Камеруна идет очередная заварушка. Местные черные князьки опять что-то не поделили. Стоит Вальдесу выйти из джунглей, и он тут же будет убит.
        - А как же звезды? - позволил я себе маленькую колкость. - Когда-то вы утверждали, что их расположением определена необычайная опасность Вальдеса для всего человеческого сообщества. Теперь вы говорите обратное. По-вашему, звезды могут менять свое мнение?
        - Могут, - сказал он коротко и разговор на этом закончился.

***
        Я не знаю, сказал мне Абу-Талех правду или слукавил, чтобы снова не вмешивать меня в это дело. Почему-то мне кажется, что арабы вряд ли оставили Вальдеса в покое. Во всяком случае, краем уха я слышал, что ровно через неделю после нашего разговора конфликт в Камеруне неожиданно закончился и к власти на юго-востоке этой страны пришло мусульманское крыло партии "Фронт Народного Освобождения имени Мхопотунги Кхамбасы", по слухам, спонсируемое Арабскими Эмиратами.
        Не могу сказать об этом ничего определенного. Не думаю, что из-за какого-то выжившего из ума бывшего Великого Инквизитора есть смысл захватывать целый регион страны, тем более африканской.
        Хотя кто их знает, этих хитрых арабов…
        Во всяком случае, эта история закончилась для меня. Для меня и моих друзей. Закончилась так, как надо.
        Одна из многих историй в одном из многих миров.
        notes
        Примечания

1
        От немецкого Klar Welt - "Светлый Мир".

2
        Об этих событиях рассказывается в романе А. Плеханова "День Дьявола".

3
        Empanada - пирог (исп.).

4
        Боже, ну и красотка! (исп.).

5
        Amigos - друзья (исп.).

6
        Игра слов: по-испански Baldes - вёдра.

7
        Я тебя хочу (исп.)

8
        Эй, парень, ты обкурился или что? Остынь! (англ.)

9
        Шеф (исп.)

10
        Хорошо (исп.)

11
        Козел (исп.)

12
        Заткнись, болтливый попугай (исп.).

13
        Красотка (исп.).

14
        Привет (исп.).

15
        Паэлья - испанское блюдо из риса.

16
        Примечание Демида Коробова: Проницательный читатель сразу обратит внимание на то, что описанные стариком Черные Леса весьма похожи на Порченые Леса, с которыми мы лично столкнулись в дальних землях Кларвельта. Так оно и есть. Расшатав равновесие Светлого Мира, Вальдес разрушил его устройство и нечисть из-за предела внешнего кольца просочилась на Дальние земли. Но это случилось гораздо позже. Пока же Вальдес обозревал Светлый Мир в его первозданном виде. Леса и рощи в то время были светлыми и мирными, в них паслись кабаны и олени, а хищники ничем не отличались от обычных, земных волков и медведей.

17
        От арабского "Саф" - "чистый" (прим. автора).

18
        "Демоники, добро пожаловать в ад". (исп.).

19
        О том, что такое "кимвер", рассказывается в книге А. Плеханова "Лесные Твари".

20
        Прощайте, свиньи (исп.).

21
        Я - испанец, дружище (исп.).

22
        Не имеется (исп.).

23
        Я гражданин Испании (исп.).

24
        Клянусь! (исп.).