Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Пономаренко Сергей : " Проклятие Скифов " - читать онлайн

Сохранить .
Проклятие скифов Сергей Пономаренко

        # Прощальная записка Любови Фроловой свидетельствует о самоубийстве, но из дома умершей пропал уникальный артефакт. Все, в чьих руках оказывалась корона скифского царя, умирали насильственной смертью, вряд ли Фролова стала исключением… Частный детектив, нанятый наследницей убитой, еще не понимает, что ему придется иметь дело с предметом, на котором лежит древнее проклятие…

        Проклятие скифов

        Сергей Пономаренко
        Проклятие скифов

        Вот идет народ из страны северной, и народ великий поднимается от краев земли; держат в руках лук и копье; они жестоки и немилосердны, голос их шумит, как море, и несутся на конях, выстроены, как один человек… Мы услышали весть о них, и руки у нас опустились, скорбь объяла нас… Не выходите в поле и не ходите по дороге, ибо - меч неприятель, ужас со всех сторон.

        Ветхий Завет
        Часть 1
        Вторая половина V века до н. э., Великая Скифия

1

        С высоты каменного кургана степь казалась бескрайней, а неспокойная река Герра превратилась в едва различимую узкую синюю полоску. Зеленый ковер, надежно укрывающий землю, еще недавно такой яркий и сочный, за время похода поблек, потерял свежесть, покрылся бурыми пятнами, как лицо древней старухи. Пройдет не так много времени, и он совсем поникнет, лишится упругости и будет неприятно шуршать при ходьбе, словно жалуясь на свою лихую долю, а затем исчезнет под белым покрывалом, чтобы в свой час вновь воскреснуть и ослепить юностью, красотой и силой. Вот так и огонь в очаге умирает, чтобы вновь и вновь воскресать. И только запах степи, этот аромат многотравья, пьянящий, будто вино эллинов, не исчезает никогда, даже в суровые зимы.
        Священная земля сколотов[Царские скифы. (Здесь и далее примеч. автора.)] , Геррос, хранит тайны древних каменных усыпальниц не иначе как исполинов-титанов - ведь не в человеческих силах перенести сюда, в степь, громадные камни со скалистых берегов Гипаниса[Южный Буг.] или даже горной Таврики. Возможно, именно этот курган насыпан над телом легендарного героя Геракла, поэтому так тянет сюда для размышлений о прошлом и будущем. Поэтому царям сколотов, отправляющимся в Нижний мир богини Апи, здесь воздвигают подобные земляные усыпальницы.
        Царь Скил вспомнил, как ему показали на скале близ Тираса[Днестр.] сохранившийся след огромной ступни Геракла - более двух локтей в длину, и вздрогнул, представив, каким ростом и силой должен был обладать такой гигант.
        Владыка воинственного народа степей был коренастым мужчиной, не так давно перешагнувшим тридцатилетний рубеж, бородатым, с загоревшим, почти бронзовым от степного ветра лицом, не выделяющимся ни красотой, ни мужественностью, и лишь редко встречающиеся изумрудные глаза, унаследованные от матери, делали необычной его внешность. Бычью шею царя обвивала витая золотая гривна, словно переливающаяся на солнце змея, а кожаную рубаху украшало множество золотых бляшек со звериными ликами. Золотом был украшен его пояс и рукоять короткого обоюдоострого меча-акинака, на пальцах сверкали массивные золотые перстни. Сейчас он был простоволос, и чтобы темные длинные густые волосы не падали на лицо, они были стянуты кожаным ремешком, как у обычного воина. Ему нравилось ощущать, как сухой ветер обдувает лицо, играет с волосами, заставляя их развеваться, будто он мчится во весь опор на верном Арванте[Быстрый. (Здесь и в последующих сносках дается перевод скифских слов из словаря В. И. Абаева.)] . Он был полон сил и желания достичь невозможного - затмить славу предков, древних царей, сокрушивших Мидию, Ассирию,
заставивших трепетать от страха могучих фараонов Египта и откупаться золотом, чтобы избежать нашествия народа степей. Превзойти своего деда, знаменитого царя Иданфирса, победившего малой силой несметное войско царя персов Дария, показав, что сколоты истинные хозяева этой земли и им обязаны подчиняться и платить дань окружающие их народы. У него не было сомнений в своем великом предназначении, в том, что змееногая богиня-прародительница сколотов Табити избрала его для воссоздания царства, еще более могучего, чем Ишкуз[Царство, основанное скифами во время великого похода в VII в. до н. э., когда были разгромлены Ассирия, Урарту, а Египет был вынужден платить дань.] .
        Мог ли он, сын царя и невольницы-истрянки, одиннадцать зим тому назад даже мечтать о том, что унаследует царскую власть, будет править сколотами, а его имя заставит другие народы трепетать и покорно платить дань? Ализоны, каллипиды, тирагеты, хитроумные эллины Ольвии и Никонии - все они покорны его воле и опасаются царского гнева. Далеко видно с вершины этого холма, но не увидать края земель, подвластных ему, раскинувшихся от величественной полноводной Истры до Танаиса[От Дуная до Дона.] , от безводной Гетской пустыни до бурного Понта Эвксинского и Меотийского озера[Черное и Азовское моря.] .
        Немало победоносных походов в земли черноризцев-меланхленов, меотов, синдов, людоедов-андрофагов совершил он со своими воинами, а теперь окончательно сокрушил агафирсов. Исполнилась данная им клятва во время тризны по отцу - царю Ариапифу, вероломно убитому царем агафирсов Спаргапифом. Огнем и мечом прошелся он по землям коварного народа, захватил богатые трофеи и множество пленников, а самое главное - разгромил превосходящее численностью войско Спаргапифа и пленил его самого. Вдруг мужчина насторожился, вначале почувствовав, а лишь затем услышав приближающиеся осторожные шаги, но продолжал стоять не оборачиваясь - здесь ему ничто не угрожало.

        - Ардар![Господин.] - услышал он почтительный голос телохранителя Евтимаха. - Жрецы закончили все приготовления, и от каждой сотни отобрано по одному пленнику для жертвоприношения. Цари Октамасад и Орик уже находятся возле святилища бога Арея.

        - Арей будет недоволен - столь славная победа требует более щедрых жертв. Пусть жрецы отберут по три пленника из каждой сотни!

        - Слушаюсь, повелитель. - И Евтимах поспешно удалился выполнять приказ царя.
        Скил не спешил отправляться вниз, в свой передвижной город, бесконечно кочующий в поисках более удобных и сочных пастбищ, с бесчисленными четырех- и шестиколесными повозками-домами, останавливающийся надолго лишь в преддверии зимы, - там его ожидала постаревшая царица.

        - Опия!
        Имя царицы мысленно вернуло его в далекое прошлое, которое, чем дальше, тем все больше казалось сном. Он непроизвольно двумя руками взялся за золотую гривну, словно одно воспоминание о царице стало душить его.

2

        Царь Скил с личной свитой, телохранителями, знаками царского верховенства, в том числе навершием, служившим еще его прадеду Арготу, не спеша следовал к капищу бога войны Арея. Навершие с фигуркой бога Папая и множеством колокольчиков, расположенных на трех его рогах, мелодично сопровождало этот торжественный ход. Путь пролегал мимо кургана-могилы его отца, находящейся недалеко от ритуального капища, и это была не случайность, а задумка Скила - чтобы дух отца-воителя смог наблюдать, как он отомстит лицемерному Спаргапифу.
        За прошедшее время и следа не осталось от тех пятидесяти всадников-телохранителей царя Ариапифа, отправившихся сопровождать его и в подземное царство, чтобы там так же верно служить. Среди них был Лигдам, его побратим, с которым он вместе вырос и ближе которого не было никого. Жрец Матасий настоял, чтобы в загробный мир отправились все пятьдесят телохранителей царя, хотя можно было обойтись меньшим количеством. Неразумно отправлять лучших воинов в Нижний мир, когда в этом для них очень много дел. А лучшим из лучших был Лигдам - и Скил с силой сжал пальцы в кулаки так, что те, несмотря на степной загар, побелели.
        Ему вспомнилось, как сам верховный жрец Матасий отправлял в загробный мир Лигдама, набросив ему на шею ритуальный шелковый шнурок, - вся свита и младшая жена должны были последовать за царем бескровно, так велел обычай. Как при этом торжествующе блеснули глаза у Матасия, искоса взглянувшего на него! Всем своим видом он показывал: хоть ты и царь, но я верховный жрец, и власть моя не меньше твоей, а даже больше - ведь я властвую не только над телами, но и над душами.
        Стоя неподвижно, с окаменевшим лицом, Скил ничем не выдал своих чувств, как и следовало царю, спокойно наблюдая, как из тела уже мертвого Лигдама спускали кровь, перед тем как проткнуть его колом. И когда после тризны по усопшему царю кочевники удалялись от насыпанного кургана, у его подножия остались нести почетный караул пятьдесят мертвых воинов, неестественно прямо сидящих на мертвых лошадях.
        По истечении этих лет даже следа не осталось от мертвых всадников, отправившихся в вечность. «Прав был ученый грек, утверждавший, что все в этом мире переменчиво и нет ничего постоянного! Постоянным может быть лишь прошлое - его уже не изменишь». И Скил твердо решил: запретить те обычаи и ритуалы, которые могут помешать исполнению царских планов. Время выставляет новые требования, и этого не понимает лишь глупец. У хитроумных эллинов много чего следовало бы перенять, но не их болтливость и склонность заигрывать с демосом - беднотой. Отсутствие у них крепкой царской власти привело к тому, что они ищут счастья[Ольвия означает Счастливая, ее основали выходцы из Милета после того, как их город был разрушен по указанию персидского царя Дария I.] в чужих краях, а на их земле властвуют чужеземные завоеватели - персы.

* * *
        Святилище Арея, имеющее форму усеченной пирамиды, состоящей из вязанок хвороста, поднималось на невообразимую высоту - сорок локтей. Пространство вокруг жертвенника было заполнено шумно и бурно ожидающими проведения священного ритуала сколотами. Свободной оставалась лишь дорога, охраняемая воинами. Она вела по пологому склону к святилищу, прорезая толпу, словно кинжал. У подножия Скила ожидали цари Октамасад и Орик, а также трое жрецов, среди которых главенствовал Матасий.
        От взгляда Скила не укрылось волнение Октамасада - оно отражалось на его лице, обычно невозмутимом, - тот понимал, что его жизнь зависит от решения брата. Тираны Археанактиды, властвующие в Пантикапее, столице Боспорского царства, номинально признавая власть скифов, платя им дань, начали спешно сооружать оборонительный вал, который должен протянуться до самой Тиритаки и в будущем оградить их от опасного соседства кочевников. Собираясь в поход против агафирсов, Скил не призвал в помощь Октамасада с его войском, а приказал тому обрушиться на строителей вала, пройтись по пограничным районам Боспорского царства, тем самым пресечь самоуправство тирана Астинакса из рода Археанактидов. А Октамасад не выполнил его приказ, лишь получил дополнительную дань с Боспорского царства, и строительство оборонительного вала продолжалось. Теперь Скилу следовало решить, как поступить с ослушавшимся его приказания Октамасадом, который был не только братом по отцу, а еще и кровником - побратимом. Во время выборов царя престарелый жрец Кадукай настоял на том, чтобы братья по отцу, Скил, Октамасад и Орик, стали еще и
побратимами по сколотскому обычаю - сделали ранки на руках, смешали свою кровь с вином, и каждый испил ее из своей чаши. Двойное братство, по мнению жреца, должно было исключить споры между ними относительно верховенства Скила и не допустить смуты.
        Скил не сомневался, что ослушание Октамасада - это результат происков жреца Матасия. С одной стороны, надо, действуя жестко и беспощадно, показать, что воля верховного царя выполняется беспрекословно, а с другой стороны - Октамасад дважды его кровник, и он не имеет права пролить его кровь. С решением медлить нельзя - любая слабость царя на руку недругам, а их - несмотря на видимую сплоченность сколотов - хватает, причем с избытком. Волнуясь, Октамасад поспешно выступил вперед, при этом резко оттолкнув верховного жреца Матасия, распорядителя предстоящего священного ритуала.

        - Приветствую тебя, царь Скил, брат мой, сокрушитель коварных агафирсов! Я привез с собой все, что получил у Астинакса, тирана Боспорского царства, и даже больше, чем рассчитывал.
        И Октамасад почтительно склонил голову. Он пытался откупиться от Скила, заслужить его милость. Никогда сердце так не прыгало у него в груди, будто мечущийся по полю заяц. Вступая в битву с врагами, он всегда был спокоен и заслужил славу умелого и храброго воина, но сейчас он никак не мог справиться с волнением. Смерти в бою он не боялся, но не желал умереть здесь бесславно, с позором, словно преступник. Что же тогда его будет ожидать в Нижнем мире?
        Скил помедлил, выдержал паузу, затем обнял его:

        - Приветствую тебя, брат мой и побратим, царь Октамасад, - промолвил он. - Полученную дань разделим, как велит закон. Я рад тебя видеть. Нам предстоит обговорить наши планы в отношении Боспорского царства. Выступим против них в поход на следующий год объединенным войском - видно, одному тебе с ними не совладать.
        Спица, пронзающая сердце и приносящая мучительную боль, исчезла, и Октамасад почувствовал облегчение - Скил решил не наказывать его, а повернул все так, будто причиной невыполнения приказа послужила его воинская слабость. Тут его захлестнуло чувство обиды, нанесенного прилюдно оскорбления - никогда Октамасада не упрекали в слабости, ведь это равнозначно трусости! Гневная кровь заиграла в его жилах, но благоразумие взяло верх, и, сдержавшись, он молча отступил.

        - Приветствую тебя, брат мой и побратим, царь Орик. - И Скил обнял младшего брата, которому недавно исполнилось девятнадцать лет и которого он оставлял на царствие вместо себя.
        Обнимая его, Скил невольно подумал: «Какие мысли бродят в твоей голове, брат? Ты вырос, стал воином, о твоей доблести уже многие говорят, ты достиг того возраста, в каком я стал верховным царем. Ты единственный из нас, у кого в жилах течет только кровь сколотов, и тебя, в силу происхождения, многие захотели бы видеть верховным царем вместо меня. Ради достижения этой цели моя жена Опия и верховный жрец Матасий объединились, хотя смертельно ненавидят друг друга.
        Орик, разве твое происхождение делает тебя умнее меня или доблестнее? Сможешь ли ты управлять этим народом подобно мне, не имея тех знаний, которые имею я? Нет и еще раз нет. Тебе предстоит пройти долгий путь, лишь чтобы приблизиться ко мне, но не превзойти».
        Скил посмотрел брату в глаза, увидел в них неподдельную радость встречи, и подозрения оставили его. Он тоже любил Орика, который в силу обстоятельств был ему не только братом, но и пасынком. Опия так и не смогла родить ему сына, производя на свет одних девочек, впрочем, как и невольницы, и если бы его поразила внезапная смерть, как некогда отца, то Орик непременно стал бы верховным царем.
        Лысый, с нездоровой желтой кожей, покрытой бородавками, с выпуклыми, словно у жабы, глазами, Матасий был недоволен тем, что обряд идет не по его плану. Красные пятна выступили на его безобразном, по-бабьему голом лице, никогда не знавшем растительности; его голова затряслась мелкой дрожью, невольно заставив зазвенеть колокольчики на жреческом колпаке. Жрец выступил вперед, с ненавистью глядя на Скила, и от переполнявших чувств в его руке нервно подергивался ритуальный топорик-скипетр, знак верховной жреческой власти.

        - Я, верховный жрец… - начал он речь, собираясь приступить к священному ритуалу, но Скил прервал его громовым голосом:

        - Матасий, ты уже не верховный жрец! Своей властью верховного царя и жреца я осуждаю тебя!

        - В чем ты видишь мою вину? - окрысился Матасий, не чувствуя страха.

        - В присутствии меня и моих братьев-царей ты поклялся Табити, хранительницей царского очага, в том, что поход в земли агафирсов для нашего войска окончится поражением и смертью многих воинов! Горестный плач сопровождал воинов, отправляющихся в поход, словно их жены и родные уже начали справлять по ним тризну! Своей ложью ты осквернил имя Табити! Из-за твоей ложной клятвы в походе я занемог, у меня началась лихорадка. Жрец Гнур может подтвердить это - он лечил меня.
        Лысый жрец Гнур боязливо вышел вперед, опасаясь встретиться взглядом с Матасием, и молча кивнул. И сразу испуганно спрятался за спины царских телохранителей, понимая, что если Матасий после такого тяжкого обвинения останется жив, то его самого уже ничто не спасет от мести жреца.

        - Но боги были благосклонны ко мне и даровали победу! - Голос Скила, подобный грому, завораживал сколотов своей силой и мощью. На последнем слове он воздел руки к небу, и тысячи голосов слились в один, радуясь славной победе. Восторженные крики пьянили его не меньше бузата[Бузат - крепкий хмельной напиток, изготовлявшийся из молока.] .
        Скил поднял правую руку, и крики степняков стихли.

        - Я сокрушил агафирсов, пленил их царя, добыл множество пленных и всякого добра!
        Вновь радость выплеснулась наружу, гремя, шумя, вопя. На этот раз Скил ждал, пока народ успокоится сам.

        - Поклявшись ложно Табити, ты чуть не убил меня, а за это полагается… - Царь специально замолчал, словно не готовый произнести это слово.
        Но это сделали за него - из толпы степных воителей послышались выкрики:

        - Смерть! Смерть!

        - Смерть! - в едином порыве подхватили тысячи разгоряченных глоток, так как иного наказания степные воители не знали; смерть всегда была с ними рядом, ибо никогда их жизнь не была мирной.

        - Наши древние обычаи ты знаешь! - Скил торжествующе посмотрел на Матасия.

«Хоть ты - жрец, но я - верховный царь, и гораздо умнее тебя! Нанести смертельный удар надо уметь в свое время и в нужном месте! А лучший момент для этого - мой нынешний триумф!» На самом деле лихорадка уже давно время от времени овладевала Скилом после того, как он подхватил болезнь в болотах земли будинов.
        Матасий хотел что-то возразить, но Скил сделал рукой условленный жест, и несколько его телохранителей схватили жреца, сорвали с его головы жреческий колпак, забрали топорик-скипетр, верхнюю одежду - хитон. Вместе с ним были схвачены и двое его сыновей, тоже жрецов.

«Хотел бы я знать, коим образом энареи могут иметь детей, если в силу «женской» болезни больше не являются мужчинами и не могут спать с женщинами? Разве что берут детей из семей бедных кочевников-слуг и воспитывают их на свой лад, готовя себе преемников, пока те тоже не заболевают «женской» болезнью»[Точно не известно, что собой представляла «женская» болезнь, о которой упоминают Геродот и Аристотель. Возможно, жрецы проходили через ритуал оскопления, что отражалось на их внешности.
        , - подумал Скил.
        Вокруг жертвенника бурлило человеческое море. Сколоты боялись Матасия, который многие годы был верховным жрецом, предсказывая будущее по коре мирикового[Липа.] дерева, но отдельные крики в защиту жреца потонули в мощи возгласов желающих посмотреть на низвержение и унижение недавнего властителя душ.
        Связанных жрецов погрузили на повозку с хворостом, запряженную быками. Кто-то попытался было прийти жрецам на помощь, но воины отогнали их копьями. Матасий бесновался и выкрикивал проклятия, брызгая слюной. Скил подошел ближе и склонился над ним, понизив голос, чтобы его мог слышать только Матасий, хотя эта предосторожность была излишней - вокруг стоял невообразимый шум.

        - Мой побратим Лигдам ушел в Нижний мир, следуя древним обычаям и из-за того, что ты ослушался меня, верховного царя. Теперь уходишь ты, следуя тем же обычаям, но с позором… Ответь мне: нужны ли нам такие обычаи?

        - Пощади сыновей, - попросил Матасий, чудовищно вращая глазами.

        - Древние обычаи велят не жалеть мужчин из семьи клятвопреступника. Прощай, Матасий, бывший верховный жрец!

        - Будь ты проклят! И все, что связано с тобой! И твои украшения, одежда, оружие, очаг! И не будешь ты похоронен как верховный царь сколотов, а будешь презрен и изгнан… И душа твоя черная будет маяться в чертогах Аида, и не будешь ты больше царем!
        Скил взмахнул рукой, телохранители подожгли хворост, и быки, испугавшись гонящегося за ними пламени, рванули вперед. Несколько кочевников не успели отскочить в сторону и были затоптаны на месте. Людское море заволновалось, все жадно глядели, как огненная повозка беспорядочно мечется по степи. Потом она скрылась с глаз, отмечая свой невидимый путь стелющимся вслед за ней черным дымом.
        Толпа бушевала, разогревшись неожиданно выпавшим зрелищем, а ведь еще предстояло главное действо - жертвоприношение богу Арею!
        Скил в упор посмотрел на Октамасада - правильно ли тот усвоил урок? Власть верховного царя безгранична, и всякий, кто окажется у него на пути, примет не просто смерть, а позорную смерть. Ведь сама смерть воину-сколоту не страшна, он готов к ней с детства, зная, что его ждут бесчисленные битвы. Жрецы учат, что после смерти человек становится тем, кем был при жизни: царь и в подземном мире останется царем, для этого его сопровождают туда многочисленные слуги и невольницы, а раб рабом и останется. Умереть позорной смертью - значит обречь себя на вечные муки в подземном царстве богини Апи.

«Что ожидает Матасия в царстве Гадеса?[Гадес - то же, что и Аид. Так называли подземное царство мертвых.] Умер он как клятвопреступник, отправившись на тот свет без золотых и серебряных вещей, должных ему там служить, так что быть ему слугой или даже рабом». Скил представил Матасия с медным[В те времена железо ценилось больше, чем медь.] ошейником раба в загробном мире, и настроение у него стало еще лучше.
        Тем временем совет жрецов, перепуганных происшедшим, назначил верховным жрецом Гнура - потому что царь упомянул его, более того, отозвался о нем уважительно. Желающих добровольно обрести эту завидную должность после скоропалительной царской расправы не было.
        Гнур, став обладателем колпака с золотыми колокольчиками и топорика-скипетра, поначалу путался в проведении обряда, но заметив, что царь смотрит на него невидящим взором, думая о своем, оживился и почувствовал себя увереннее.
        Быстро стемнело, и вокруг жертвенника зажглось множество факелов, словно степь расцвела необычными огненными цветами. Гнур не торопился, выполняя ритуальные действа и восхваляя богов, - он ожидал, когда в темном небе зажжется вечерняя звезда - Геспер.
        А думы Скила внезапно переключились на Ириду - хотя момент был неподходящим для этого. За время похода он соскучился по ее умелым ласкам, в этом с ней не могла сравниться ни одна из его невольниц. Ему вспомнились ее слова в ответ на его похвалу: «Тело подобно арфе, и чтобы насладиться прекрасной музыкой, надо знать, какие следует тронуть струны. Действуя наобум, можно извлечь лишь отдельные звуки, но не музыку». Ирида одними нежными прикосновениями умела довести его до экстаза… Скил поймал себя на мысли, что отдал бы многое, чтобы чудесным образом оказаться сейчас в опочивальне Ириды.
        К подножию святилища охрана подвела группу пленных для жертвоприношений. Их руки были связаны за спиной, волосы взлохмачены, на всех была грязная изорванная одежда. Они шли молча, не прося пощады, зная о своей участи. Их было более пяти десятков - по трое из каждой сотни пленных. В первых рядах шел Спаргапиф, прихрамывая на больную ногу, - ее придавил убитый под ним конь. Рядом с ним был его сын Лик, он был моложе Скила.
        Пленных оставили у подножия святилища - глядя на них, толпа громко радовалась. Люди кричали и улюлюкали, бросали в них, что попадало под руку, напирали на охрану, которая отгоняла наиболее нетерпеливых ударами акинаков в ножнах и тупыми концами древков копий. Скил поднял руку, и шум стих - все ожидали решения царя: кто первым взойдет на жертвенный холм.

        - Верховный царь Скил, - неожиданно громко произнес Спаргапиф, воспользовавшись тишиной. - Ты в честном бою одержал победу, и я зла на тебя не держу - видно, так было угодно богам. Я раскаиваюсь в том, что из-за своей гордыни я, не желая, чтобы наши народы мирно соседствовали, все время воевал с вами, хотя мы одной крови и Таргитай - наш общий предок.

        - Чего ты хочешь? Ты же не просто так льешь мед своими речами. Неужели надеешься сохранить свою жизнь? - Скил презрительно улыбнулся.

        - Об этом я не думаю - на мне кровь твоего отца. Но Лик - мой последний сын, ведь трое других сложили свои головы раньше. Одного из них убил твой отец, Ариапиф, и поэтому я отомстил ему, как ты сейчас отомстишь мне. Со смертью Лика прервется мой род, а он не менее древний, чем твой. Помилуй моего сына, а он поклянется верно служить тебе, и агафирсы будут всегда тебе верными союзниками, а не врагами.

        - Тавры говорят: месть подобна камнепаду - пока все камни не окажутся на дне пропасти, он опасен. Убив тебя, но подарив жизнь сыну, я буду все время ожидать от него удара в спину. А клятва… Вспомни, как ты клялся моему отцу Ариапифу, а затем подло убил его из засады.

        - Я был вынужден сделать это, иначе… - начал Спаргапиф, но Скил прервал его:

        - И я вынужден! - Царь указал пальцем на Лика.
        Два воина схватили его и потащили на вершину холма. За ними не спеша шел Скил с верховным жрецом Гнуром и телохранителями. Когда царь поднялся, то увидел, что к жертвоприношению все готово - в медной жаровне горели дрова, Лик был уже наполовину обнажен. Хотя его удерживали под руки двое скифов, было видно, что он сохраняет спокойствие, ничем не показывает страх.
        По традиции первую жертву Арею приносит царь, и все ожидали, что ею станет Спаргапиф. То, что царь выбрал Лика, вызвало недоумение.
        Лика поставили на колени перед символизирующим Арея древним метровым мечом, воткнутым в короткую дубовую колоду, выдолбленную изнутри. Скил принял жертвенный железный нож с узким лезвием.

        - Посвящаю тебе, Арей, бог войны, мою первую жертву. Пусть эта пролитая кровь дарует нам и в дальнейшем славные победы! - С этими словами он резким движением перерезал горло пленнику, а стоящие по бокам воины подтянули агонизирующее тело с бьющим из горла фонтаном крови к мечу, в мгновение ставшим окровавленным.

        - Арей выпил крови и просит еще, - произнес верховный жрец традиционную фразу.
        Обескровленное тело Лика осело, затихло. Его подтащили к краю площадки и сбросили вниз. Вскоре послышался чвакающий звук секиры, рассекающей плоть. По традиции у пленника отрубали голову и правую руку. Из черепов известных, знатных врагов делались кубки, их украшали золотом и серебром. Отрубленные руки вывешивались на перекладине между двумя столбами, чтобы каждый из сколотов мог осознать величие победы по количеству принесенных в жертву. Обычно скифы приносили в жертву лишь одного из сотни и только в исключительных случаях они отходили от этого правила, увеличивая количество жертв. Иданфирс в честь победы над персами принес в жертву четверых из сотни.
        Следующим на холм поднялся Спаргапиф. Он шел спокойно, как и Лик, он уже не волновался так, когда просил пощадить сына.

        - Сегодня ты умрешь дважды, бывший царь Спаргапиф. Первый раз ты умер, увидев смерть своего последнего сына, второй - умрешь сам! - Скил, разгоряченный пролитой кровью, с жертвенным ножом наготове, медленно приблизился к пленнику.

        - Будь ты проклят! - Лицо Спаргапифа исказилось гневом. - Накликаю на тебя демонов ночи и Аида!

        - Сегодня ты уже второй, кто проклинает меня. Но, как говорится, собака лает, а караван идет. - Скил торжествующе ухмыльнулся и взмахнул жертвенным ножом, рассекая горло пленнику.
        Когда обескровленное тело царя Спаргапифа полетело вниз, Скил передал жертвенный нож главному жрецу Гнуру и уже только наблюдал за обрядом. Гнур, выбившись из сил, передал нож своему помощнику, и кровавый обряд вновь продолжился. Выдолбленный в жертвенной колоде глубокий желоб был переполнен кровью, выплескивающейся и стекающей вниз. Меч-Арей, весь в крови, хищно поблескивал при свете огня, своим видом показывая, что его голод неутолим.
        Скил не мучился сомнениями, правильно ли он поступил в отношении сына Спаргапифа. Он знал лишь один закон войны - убей врага или он убьет тебя. Жалость, сомнение - это проявление слабости, а она всегда спутница поражения. Царь должен быть выше человеческих чувств, так как видит дальше и глубже обычного человека. Ему было тесно в нынешних границах скифского царства, ему хотелось выбраться на простор, отправиться на завоевание чужих земель, чьи названия будоражили кровь, - Египет, Мидия, а особенно Персия, вобравшая в себя полмира, покорившая даже родину хитроумных эллинов. Иданфирс сумел защитить Скифию от Персии, а ему предстоит сокрушить ее. У Скила даже закружилась голова от того, что он посмел об этом мечтать. Персия - это огромные города за высокими крепкими стенами, с неисчислимыми богатствами, это великое множество воинов, охраняющих сокровища, многочисленных, словно тучи саранчи весной в степи. Неужели это возможно?! Вода камень точит - учил мудрый грек из Эфеса. Стремись к недостижимому и получишь невозможное. Дорога складывается из множества шагов, и каждый из них надо сделать.
        Однажды Скил поинтересовался у грека Эвнея, своего наставника:

        - Ольвия и другие города эллинов не устраивают походы в чужие страны, не получают дань, да и сами мне платят - и все равно богатеют год от года. В чем тут секрет?

        - Через них проходят многие торговые пути, с этого они имеют хороший доход, но еще они придумали одну хитрость. На территории своих городов они разрешают продавать товары только за свою чеканную серебряную монету. Купец, покупая или продавая товар Ольвии, должен вначале обменять на камне у Экклесиастерии свое золото на городскую серебряную монету.

        - В чем же хитрость?

        - В весе монет. Город все время получает больше золота, чем отдает серебра, и вновь чеканит монеты, которые приносят новый избыток золота.

        - Я тоже хочу чеканить монеты, - загорелся Скил, и грек терпеливо пояснил, как это сложно и что сама чеканка монет ничего не даст.

        - Что ты будешь делать с монетами? - развеселился грек. - Возить по степи? У вас нет городов, чтобы развивать торговлю, а значит, это пустая затея.
        Вскоре Эвней обратил внимание Скила на небольшой городок Никонию, что в низовьях Тираса, на его очень выгодное местоположение: через него идут многие торговые пути, и в будущем он мог создать конкуренцию Ольвии, только ему надо помочь. И Скил помог - при его содействии вокруг города построили крепкие стены и башни, вследствие чего и при покровительстве скифского царя резко возросло население, появилось предместье - хора. Скил в этом городе построил себе дом, и следом за ним стали возводить дома знатные скифы-номады. Именно из-за этого больше всего разгневался жрец Матасий.
        Благодаря помощи скифского царя Никония быстро богатела и хотя еще не стала серьезной соперницей Ольвии, но уже серьезно заявила о себе. Отменив расчеты медными наконечниками стрел, Скил в Никонии стал чеканить золотую и серебряную монеты с собственным изображением. Серебряная монета имела равную стоимость с монетой Ольвии. По тайному замыслу Скила, Никония в будущем должна была стать столицей нового скифского царства.

        - Чтобы пройти стадий, надо сделать определенное количество шагов. И я их все пройду и одолею персов, - повторял Скил, оставаясь с собой наедине.
        Единственным, кто знал об этих грандиозных планах, был грек Эвней, ненавидящий поработивших его родину персов. Он всячески поддерживал молодого царя.
        Жертвоприношения закончились глубокой ночью, Скил решил провести остаток ночи у себя в кибитке, а утром отправиться в Ольвию, на долгожданную встречу с Иридой.

3

        Подойдя к своему шатру, Скил оставил четверых телохранителей, которые должны охранять его сон. Последствия легкомысленности отца, попавшего в ловушку агафирсов, научили его осторожности, и даже находясь среди сколотов, он помнил:
«Спящий лев - уже не лев».

        - Великий царь! Царица Опия хочет поздравить тебя с победой и преподнести подарок.
        - Наполовину обнаженный, словно вырезанный из черного дерева, раб-эфиоп опустился перед царем на колени. - Что передать царице?
        Скил задумался: перенести встречу с Опией на завтра - значит отдалить свидание с Иридой, а каждая минута промедления отдавалась болью в сердце.

        - Передай, что я навещу ее сегодня. Пусть она будет к этому готова.

        - Будет исполнено, великий царь!
        Скил вошел в свой шатер, и воспоминания прошлого нахлынули на него.

* * *
        Набальзамированное тело вероломно убитого агафирсами царя Ариапифа еще не закончило ритуальный сорокадневный путь по землям сколотов, а страсти - кто станет новым царем - разбушевались подобно осенней буре на Понте Эвксинском. Претендентами на царский титул были трое его сыновей. Старший, Скил, в свои девятнадцать зим уже был известен как храбрый и опытный воин. Сбрую его лошади украшало множество скальпов врагов, а из их кожи ему сшили парадный плащ молочно-белого цвета, но Скил был рожден от невольницы эллинки из Истрии. Средний
        - Октамасад, семнадцати зим от роду, но уже отведавший по обычаю вкус крови первого убитого врага, - был рожден от дочери фракийского царя Тереса I, а матерью младшего сына - Орика, восьми лет от роду, - была юная царица Опия из знатного паралатского рода.
        Орик в силу своего малолетства не мог быть царем скифов, но и старший Скил, несмотря на проявленную им отвагу в боях, не устраивал сколотов - сын невольницы, к тому же свободно разговаривающий на языке эллинов. Большинство родов было за то, чтобы объявить царем Октамасада, особенно этого добивались безбородые, женоподобные жрецы-энареи. Главный жрец, энарей Матасий, даже пророчествовал, что царствование Октамасада принесет многие блага народу сколотов, но тут вмешался старейший жрец Кадукай, несмотря на преклонный возраст и болезни пришедший на собрание старейшин родов.

        - Воля царя священна, а царь Ариапиф сумел передать нам свою последнюю волю - кого следует почитать вслед за ним верховным царем, - произнес старец дрожащим голосом, с трудом удерживаясь на больных ногах. Он показал золотой перстень. - Этот перстень своего отца, царя Аргота, вместе с царской властью передал Иданфирс своему сыну, в подтверждение этого раб-эллин начертал внутри его имя - Ариапиф.

        - Да, так и было! - закивали старейшины.

        - Видно, боги сообщили царю Ариапифу о недолговечности его пребывания в этом мире, и он заранее начертал внутри этого перстня имя будущего царя. Услышьте это имя!
        Энарей Матасий протянул руку, но старый жрец передал перстень жрецу Локанту.

        - Аргот! Ариапиф! - громко прочитал жрец первые надписи, а затем тише: - Скил!
        Несмотря на бурные протесты энарея Матасия и его сторонников, авторитет жреца Кадукая, предсказавшего поражение персидскому войску, победил, и царем сколотов провозгласили Скила.

        - Я благодарен богам и тебе, мудрый жрец Кадукай, за то, что стал царем. - Скил склонил голову перед старцем.

        - Ты еще не всех поблагодарил, царь Скил, - усмехнулся старый жрец. - Ведь этот перстень не с неба свалился, а имел земной путь… Ты должен жениться на жене своего отца - Опии, матери Орика. Мне было видение: благополучие твоего царствования связано с этой женщиной. Всегда помни это!
        Скил понял, кто передал этот перстень Кадукаю. После избрания его верховным царем он тайком пришел в кибитку Опии и спросил, чем может отблагодарить ее за оказанную помощь. Верховный жрец Кадукай сказал, что он должен взять ее в жены, но согласна ли она? Опия не замедлила с ответом:

        - Таков наш древний обычай - в случае смерти старшего брата его брат берет в жены его жену. Я не мать тебе, а ты мне - не сын. Я согласна, но при одном условии: что ты ответишь добром на добро, которое сделала тебе я.

        - Я слушаю тебя. - Скила переполняла радость оттого, что он стал верховным царем, и он был готов на все.

        - Поклянись именем Табити, хранительницы домашнего очага, что царицей буду только я. Ты можешь иметь сколько угодно невольниц и даже жен, но царицей, до своей смерти, должна оставаться я.

        - Клянусь змееногой Табити, громовержцем Папаем, богом войны Ареем, что царицей будешь только ты, - сгоряча поклялся Скил, пожирая женщину взглядом.
        В его глазах Опия была подарком небес - прекрасна собой, обладает нежной кожей, гибкая и грациозная, и к тому же очень умна. Скил знал, что трагической ошибкой его отца было то, что он не прислушался к ее предостережениям в отношении Спаргапифа.
        На протяжении долгого времени Опия была советчицей Скила, и часто он благодарил богов за то, что она находится рядом. Она чутко реагировала на настроения среди влиятельных номадов - глав родов, которым не нравилось то, что все более усиливается власть царя. Прислушиваясь к ее советам, ему удалось вместо строптивых Сагилла и Напа, стремящихся к возвращению старых времен, когда не было верховенства царя паралатов, сделать царями своих братьев - Октамасада и Орика.
        Появление Ириды в жизни Скила Опия сначала почувствовала, а лишь затем узнала правду.

        - Скажи мне, царь Скил, - стала она допытываться у него, - разве дочь архонта Ольвии согласна быть у тебя простой наложницей? Не забыл ли ты о клятве, данной мне, что другой царицы у сколотов не будет?

        - Я помню о клятве, - нахмурился Скил. - Пока ты жива - ты единственная царица!
        Его ответ прозвучал как предупреждение, и она это поняла. С тех пор старалась не видеться со Скилом, пока он сам не изъявлял такого желания, а это случалось весьма редко.
        Опия была старше его на семь зим. За одиннадцать последних зим кожа ее потеряла прежнюю упругость, щеки поблекли, и он совсем перестал навещать ее ночами.
        До него дошли слухи, что она часто беседует с верховным жрецом Матасием, его давним и могущественным врагом. Примирить двух заклятых врагов могло лишь одно: ненависть к нему, верховному царю. Опия была права - Ирида все настойчивее требовала, чтобы он сделал ее царицей, а это означало, что прежняя царица должна умереть. Но Скил никак не мог решиться на это, помня слова Кадукая: «… благополучие твоего царствования связано с этой женщиной».

* * *
        Опия встретила царя в большом шатре, разбитом перед ее шестиколесной кибиткой. Пол устилали толстые шерстяные ковры, в ворс которых нога погружалась чуть ли не по щиколотку, а стены были обтянуты цветными расписными тканями. Горящая масляная лампа не давала достаточно освещения, и в шатре все казалось окутанным легкой дымкой. Царица была одета в платье-халат с длинными рукавами, расшитое золотом, на голове кожаный колпак с золотым навершием и подвесками, сзади почти до пояса ниспадала накидка, а шею украшали крупные бусы из зеленого шлифованного камня.
        В полумраке она выглядела прежней, как одиннадцать зим назад, стройной и красивой; дневной свет был ее врагом, так как показывал, что время не пощадило ее.

        - Мой повелитель, я рада, что ты навестил меня! - защебетала она и хлопнула в ладоши.
        Из-за занавеси, скрывающей дальнюю часть шатра, выбежала невольница, закутанная в одежды с ног до головы, так что нельзя было определить, молода она или стара, и пала на колени.

        - Принеси царю бузат! - приказала Опия и посмотрела на пояс мужа, где висел обрамленный в золото и кожу кубок, сделанный из черепа первого убитого им врага, когда Скилу было всего четырнадцать лет. - Скоро у тебя будет новый кубок - череп Спаргапифа достоин этого.

        - Он был сильным врагом и достоин такой чести, но не пристало воину для кубка брать череп зарезанного на жертвеннике. У меня пока не будет нового кубка.

        - Ты, как всегда, прав, царь Скил.
        Невольница вошла в шатер с кувшином-ойнохоя с расписными боками и выжидающе застыла у входа.

        - Я не хочу пить. Отошли ее прочь, - приказал Скил.
        С недавних пор он остерегался принимать еду и пищу у Опии. Не то чтобы он подозревал, что царица способна причинить ему зло, но ее сближение с Матасием было непонятно и настораживало. Хорошо, что теперь жрец мертв и больше в царстве сколотов у него нет другого такого опасного врага. Царица хлопнула в ладоши, и невольница спряталась за занавеской.

        - Может, ты хочешь выпить вина? Я прикажу принести кратер[Сосуд для смешивания вина с водой.] .

        - Вина я тоже не хочу.

        - Как тебе будет угодно, повелитель. В честь твоей победы я приготовила тебе подарок. Негоже тебе, как простому кочевнику, подвязывать волосы кожаным ремешком.
        - Царица два раза хлопнула в ладоши, и вновь появилась невольница, неся на подносе золотой обруч.

        - У меня не настолько длинная шея, чтобы носить две гривны, - рассмеялся Скил.

        - Это не гривна. Персы называют ее диадемой. Их царь носит на голове тиару - знак царского достоинства, показывающий его превосходство над другими персами. Посмотри на диадему внимательно.
        Подобно гривне, золотой обруч не был цельным и заканчивался застежками в виде грифонов. Но в отличие от гривны, он был плоским, и посередине имелась каплевидная пластинка, на которой была изображена богиня Табити, сидящая в кресле с зеркалом в руке, а рядом с ней - бородатый мужчина в одежде сколотов: в подпоясанной рубашке и узких штанах, внешне кого-то ему напомнивший.

        - Точно такое изображение есть на моем перстне, который мне даровал царство, - негромко заметил Скил.

        - Совершенно верно. Ты умеешь читать - прочитай с внутренней стороны.
        Царь перевернул обруч и увидел надпись на эллинском языке: «???????? ????».

        - Имя следующего царя ты напишешь рядом со своим, и у глав родов не будет сомнений, кто унаследует после тебя царство сколотов. Этот золотой обруч будет твоим знаком царского достоинства.

        - Может, ты даже знаешь имя моего наследника? - со скрытой угрозой в голосе спросил Скил.

        - Знаю, ты его также знаешь, царь Скил. Я родила от тебя двух девочек, так что наследником по мужской линии остается Орик - твой брат. Ты перестал посещать меня ночами, и я уже не подарю тебе другого наследника. А ведь я - единственная царица. Не правда ли, царь Скил? Или ты забыл о клятве и у тебя уже есть на примете другая царица, более молодая? - Опия выжидающе уставилась на Скила.

        - Я помню клятву, Опия. - В душе царя зрел гнев, но он не давал ему выхода.
        Царица хлопнула в ладоши, вызвав невольницу.

        - Принеси зеркало.
        Невольница быстро вернулась с серебряным зеркалом и кратером с водой.

        - Ты разрешишь мне надеть на твою голову мой подарок, царь Скил?
        И царица, поправив волосы, сняла с головы царя кожаную повязку с золотой пластинкой, изображающей сову, и небрежно отбросила ее в сторону. Надев золотую диадему, Опия обмакнула серебряное зеркало в воду и протянула его Скилу.

        - Вглядись в зеркало, мой царь. Ты видишь себя?
        Затем она убрала зеркало и протянула ему золотую монету с его изображением. Тут Скил понял, что ему хотела сказать Опия. Он увидел себя в зеркале с золотой диадемой на голове, и на монете его лоб украшало подобие диадемы, хотя до сих пор это была лишь обычная кожаная повязка с золотой пластинкой посередине. Так его изобразил грек Антиох, отвечающий за чеканку монет в Никонии.

        - Посмотри на дарик, - Опия протянула Скилу монету Дария I. - Здесь персидский царь изображен в виде лучника, и у него на голове царская тиара, А у тебя - царская диадема, которую ты передашь своему наследнику, а он - своему. Могущество царства - в наследственности власти!
        Скил с удивлением посмотрел на Опию - ведь это были слова грека Эвнея! Выходит, она запомнила их.

        - Ты доволен, царь Скил? Не отвергай мой подарок - этот золотой обруч поможет тебе укрепить царскую власть.
        Скил, подумав, решил, что Опия права. Кожаная повязка более удобна, но этот золотой обруч и в самом деле будет выделять его среди других царей сколотов, особенно если он станет знаком наследственной царской власти. И не обязательно его все время носить - можно надевать лишь в торжественных случаях.

        - Мне понравился твой подарок, Опия. Я принимаю его. - Скил поднялся, собираясь уйти.

        - Ты не хочешь провести эту ночь со мной, Скил? - почти жалобно спросила Опия.
        Скил на мгновение заколебался, но затем вспомнил о страстной ненасытной Ириде, которую надеялся увидеть в самом скором времени, и молча вышел из шатра.
        Если бы он через минуту вернулся, то очень удивился бы перемене, происшедшей с царицей. Ее лицо исказила гримаса гнева, она бросила монету с изображением Скила на пол и стала топтать ее.

        - Ненавижу! Какой же он глупец, хоть и царь! Я хотела подарить ему ночь и жизнь, а он выбрал смерть!
        Успокоившись, она подозвала невольницу-служанку, которая все время находилась поблизости и которой она не опасалась, хотя та знала многие ее тайны. Фатима - так звали невольницу - была лишена языка много лет тому назад. Эта идея возникла у Опии очень давно, когда она наблюдала за дойкой кобыл, которую проводили специально ослепленные рабы. «Они не видят, что делают, и этим сохраняется тайна дойки, хотя было бы проще лишить их языка, чтобы они не смогли об этом рассказать». По ее велению у понравившейся ей юной невольницы был вырезан язык, и лишь после того она взяла ее к себе в услужение.
        Дружба с верховным жрецом Матасием у нее возникла гораздо раньше, чем об этом узнал Скил, еще до его знакомства с Иридой. Опия очень переживала, что не может родить от Скила сына и что он все реже навещает ее ночами. Ее стал преследовать страх - она боялась, что Скил нарушит клятву и возьмет в жены наложницу, которая родит ему сына. Так поступил его отец Ариапиф, женившись на невольнице, матери Скила. Все это могло привести к тому, что Орик, ее сын, не унаследует после Скила верховную царскую власть, которая должна принадлежать ему по праву.
        Узнав, что одна из наложниц Скила беременна, в то время как он находился в походе, Опия ночью тайно пришла к Матасию и попросила, чтобы тот заглянул в будущее - кто должен родиться?
        Матасий недобро на нее посмотрел, памятуя, какова была ее роль в избрании Скила верховным царем, но ее просьбу исполнил. Опустившись на колени, он начал крутить между пальцами кору липы, удивительно быстро и ловко, одновременно выговаривая какие-то незнакомые слова. Неожиданно глаза у него закатились, и он замолк, словно окаменел.
        Опия терпеливо ожидала, пока энарей придет в себя и расскажет, что ему удалось увидеть в будущем. Наконец он открыл глаза и произнес:

        - Невольница родит мальчика, но твоему сыну Орику не следует его опасаться. Хотя я думаю, что это тебя все равно не остановит. - Он бросил на женщину пронзительный взгляд, и ей показалось, что жрец читает ее мысли.
        Поблагодарив, Опия ушла.
        Несмотря на уверения жреца, она не стала испытывать судьбу и подослала к беременной невольнице безъязыкую Фатиму. Вскоре невольница умерла в страшных мучениях, а ее тело почернело.
        После этого уже Матасий навестил Опию ночью.

        - Трупный яд ехидны, которым наши воины смазывают стрелы, не очень годился для того, что ты сделала. Вот этот яд более подходит для таких целей - человек умирает, словно от лихорадки. - И энарей достал из-под одежды плотно закрытый маленький лекиф.

        - Ты ошибаешься, жрец. Смерть ниспослана ей богами, а не мной, - гордо вскинулась царица.

        - Бывает, боги доверяют делать свою работу людям.
        И жрец сразу удалился, оставив ей сосуд с ядом. Еще несколько раз Опия приходила к Матасию, чтобы узнать, кто должен родиться у той или иной невольницы, на которую обратил внимание Скил, но всякий раз энарей видел, что будет девочка, и ни разу не ошибся.
        Когда в жизни Скила появилась Ирида, Опия после долгих раздумий пришла к Матасию и попросила заглянуть в ее будущее.

        - Прости меня, царица, но я уже знаю, что тебя ждет впереди. - Матасий холодно посмотрел на нее.

        - Что ты можешь мне рассказать об этом, жрец?

        - О твоем будущем? Ничего. Ты рано умрешь, и царицей станет чужеземка. У нее родится много детей, и Орик не будет верховным царем. Продолжить?
        Опия вздрогнула - острая боль пронзила ей сердце, тело сразу обессилело, и она почувствовала, что не хватает воздуха.

        - Человек не может противиться воле богов, выполнять их волю - его священная обязанность. - Жрец изобразил на лице подобие улыбки.

        - Что ты этим хочешь сказать, жрец?

        - Боги недовольны Скилом, а ты можешь изменить и свою судьбу, и судьбу Орика.

        - Ты предлагаешь отравить Скила тем ядом, который ты мне дал? - зло вскинулась Опия. - Я не верю тебе и твоему пророчеству. Скил мне поклялся именем богов - и он не отступится от своего слова.
        Опия подумала: «Лживый жрец, хочешь моими руками погубить Скила и, объявив отравительницей, тут же избавиться от меня».
        Матасий внимательно на нее посмотрел, и его бородавчатое безволосое лицо напомнило Опии отвратительную жабу. Жрец после минутного размышления ответил ей:

        - Ты знаешь, что я сказал правду, и времени на раздумья у тебя нет. Тебе не надо подсыпать яд Скилу - хотя так было бы надежнее… Мне достаточно получить ненадолго любую вещь царя, с которой он не расстается и носит на теле.

        - Это невозможно, - заявила Опия.

        - Ничего нет невозможного для человека, которого в скором времени ждет смерть. Хорошенько подумай, царица, и приходи. Однако не медли - Скил возвращается с победой из похода. - Жрец сразу же отвернулся от нее, словно она уже покинула его шатер, и ей пришлось уйти.
        Опию охватила тревога - она поверила Матасию. Для того чтобы Скил, не нарушив клятву перед богами, получил новую царицу, она должна умереть. И Скил рано или поздно на это пойдет.
        Взять что-либо из его одежды, а потом вернуть - невозможно, так как он сразу заподозрит неладное. Привлечь кого-нибудь из его слуг - опасно. А время идет, и неизвестно, что он предпримет, вернувшись из похода. Вот тогда у нее возникла идея с подарком - диадемой.
        Золотой обруч, перед тем как подарить Скилу, Опия отнесла Матасию. Тот повертел его в руках и недоверчиво спросил:

        - Ты уверена, что он будет его носить?

        - Я найду для этого нужные слова, жрец. Делай свое дело, а я сделаю свое.

        - Придешь завтра ночью - он будет готов.

        - Это будет особый яд? - опасливо спросила Опия, не представляя, как можно отравить через вещь, а не через кровь.

        - Нет. Проклятие действует не хуже яда, хоть и гораздо медленнее. Мы видимся с тобой в последний раз. Запомни - наши судьбы крепко связаны. После того как я сойду в Нижний мир, и тебе недолго быть в этом мире. Так что поспеши - мы еще можем повлиять на наши судьбы!
        Теперь, после расправы Скила над Матасием и ночного разговора, Опия пожалела, что не прибегла к яду, - ведь еще неизвестно, когда сработает проклятие, наложенное жрецом. Она отыскала лекиф, некогда подаренный Матасием, решив пустить его в ход при следующей встрече со Скилом. Днем она узнала, что Скил уехал, желая посетить дальние кочевья, но не сомневалась, что тот поехал в Ольвию, на встречу с Иридой.

4

        В богатом доме архонта Фоаса в полном составе собрался Совет семи, что происходило в исключительных случаях. Причиной тому был приезд из Пантикапея тайного посла тирана Астинакса - молодого фракийца Спартока. Несмотря на то, что Пантикапей, как и Ольвию, основали выходцы из Милета, города соперничали и даже противостояли друг другу. Особенно усилилось это противостояние, когда Пантикапей, став во главе симмахии - добровольного союза городов, в итоге образовал Боспорское царство с тиранической и династической властью Археанактидов. Члены совета Ольвии не без оснований опасались, что если бы не огромное расстояние, разделяющее их, то Пантикапей распространил бы свою власть и на них, как ранее произошло с городами Тиритака, Мирмекий, Порфимий и даже с Феодосией.
        Самый богатый и уважаемый член Совета, торговец зерном и вином Алкмаон, пренебрежительно окинул взглядом молодого фракийца и зычно приказал:

        - Рассказывай, зачем ты нас собрал, но не утомляй длинными речами - у нас есть дела и поважнее.

        - Тиран Астинакс желает вам здравия, удачной торговли и приумножения богатства! - начал Спарток свою речь.
        Алкмаон, запрокинув голову, громко расхохотался, другие члены Совета последовали его примеру, за исключением Фоаса, у которого было напряженное и хмурое лицо.

        - Астинакс желает нам удачной торговли и приумножения богатства? Нам?! - грохотал, все еще смеясь, Алкмаон, явно смакуя услышанные пожелания.
        Молодой фракиец, выделяющийся своей статной фигурой и приятной внешностью среди разнеженных и толстых греков, не смутился подобному приему, а, наоборот, сам заулыбался:

        - Рад, что слова Астинакса упали на благодатную почву и принесли вам хорошее настроение. К сожалению, то, о чем буду говорить дальше, вряд ли поспособствует веселью…

        - О чем же ты хочешь говорить? - закудахтал, давясь смехом, Гиппатион, владелец многих гончарных и ювелирных мастерских.

        - О Скиле - базилевсе племен варваров-скифов. О том, кому вы ежегодно платите большую дань, кто посадил у вас в городе своего наместника, через которого передает свои указания вам - высокоуважаемому Совету. О том, кто чеканит свою монету и этим уже забрал у города часть доходов. Кто поддерживает в противовес вам Никонию, превращая ее в город варваров. - Спарток повернулся лицом к Фоасу. - О том, кто берет ваших дочерей себе в наложницы! Еще продолжить?!
        Как и ожидал Спарток, смех мгновенно смолк - в самом деле, Скил с каждым годом увеличивал дань, и доходы богатых горожан падали. Каждое его появление в городе было чревато новшествами, он даже сунул свой нос в их торговые дела, и хорошо еще, что его помощник, предатель грек Эвней, умер в прошлом году - с тех пор он немного приутих.

        - Тиран Астинакс узнал, что Скил в будущем году собирается к нему в гости со своей армией, и забеспокоился - отсюда и забота о наших делах, - желчно произнес Идоменей, имевший самое большое количество рыболовных суден и засольные цеха.

        - Совершенно верно, - и не подумал возразить Спарток. - У каждого из нас имеются проблемы, но все они исходят от одного человека. Почему бы нам не объединиться и сообща не решить проблему, имя которой Скил?

        - Астинакс пришлет сюда свое войско? - ядовито поинтересовался Алкмаон.

        - Никакой войны! - испуганно воскликнул Гиппатион, оглядываясь по сторонам, и, увидев, что невольницы несут к столу блюда со сладостями, махнул рукой, чтобы они убрались вон. - Пусть Астинакс решает свои проблемы на своей земле, а мы тут как-то справимся со своими.

        - Астинакс не предлагает нам участвовать в войне или в чем-то подобном, - подал голос Фоас. - От нас требуется лишь поспособствовать его послу - Спартоку, который имеет план, как устранить Скила.

        - Царя варваров повсюду сопровождают телохранители, и к нему не подобраться, - быстро сообразил, в чем проблема, Идоменей. - Но перед тем, как войти в Ольвию, он оставляет охрану и здесь находится один.

        - Убить Скила в Ольвии?! - испугался Гиппатион. - Да скифы камня на камне не оставят от нашего города! Это безумие и верная смерть!

        - Никто не собирается убивать Скила, - вкрадчиво произнес Спарток. - Это сделают сами скифы. Есть план, который помог разработать уважаемый Фоас, обрисовав мне здешнюю обстановку. От вас, уважаемые члены Совета семи, требуется лишь одно - не мешать.

        - Если у этого фракийца Спартока слова не расходятся с делом, он очень далеко пойдет, - уважительно шепнул Алкмаон своему соседу Идоменею.

* * *
        Ольвия раскинулась на двух террасах и делилась на Верхний и Нижний город. Со всех сторон она была окружена каменной оборонительной стеной с башнями, а в южной части находилось внутреннее укрепление - цитадель, крепость в крепости. Ольвия поражала Скила каменными домами, объединенными в прямоугольные кварталы, прямыми как стрела, мощенными камнем улицами. В центре Верхнего города находилась торговая площадь - агора, на которой проходили народные собрания и выборы Совета семи, осуществлявшего верховную власть, назначавшего архонта для управления городом, а на случай военных действий - стратега. В народных собраниях участвовали лишь граждане города, к которым не относились женщины, инородцы - горожане негреческого происхождения - и рабы.
        В Нижнем городе располагались ремесленные кварталы и порт, хотя и там были дома богатых горожан. В обе части города подавалась чистая питьевая вода из колодцев и источников, и был предусмотрен отвод сточных вод. Богатство и красота Ольвии восхищали Скила, и он стремился по этому подобию обустроить Никонию, выделяя на это средства, мечтая сделать ее в будущем скифо-эллинским городом, столицей своего царства. Но пока лишь отдельные скифы обзавелись там домами, да и те большую часть времени пустовали.
        Скил в радостном нетерпении подъезжал к Ольвии, жаждая скорее увидеть Ириду. До нее он и представить не мог, что способен так желать женщину, хотя это порой заслоняло ему весь белый свет. Даже в походе, когда его должны были занимать лишь воинские дела, ночами в кибитке он вспоминал ее ласки и долго не мог заснуть. Власть царя Скила распространялась на многие народы, но сам он был сражен чарами красавицы гречанки, чья власть над ним становилась все сильнее.
        Однажды увидев Ириду, юную и обольстительную, он впустил ее в свое сердце, сдался нежному воркующему голоску и взгляду необычных глаз, словно таящих в своей глубине драгоценный гранат, плавным движениям обворожительного гибкого тела, удивительному аромату благовоний, исходящему от нее. Когда архонт Фоас узнал, что царь Скил хочет взять Ириду в жены, то смертельно перепутался. Хоть это был и могущественный царь, от которого он полностью зависел, но не такого мужа хотел он для своей дочери. Отказать царю варваров - значило вызвать множественные напасти на город, вплоть до войны. Не в силах сам принять решение, Фоас вынес этот вопрос на Совет семи, и его члены большинством голосов - лишь он воздержался - отдали Ириду в объятия царя-варвара.
        Узнав о такой участи, Ирида вначале испугалась, ведь ей предстояло стать женой царя варваров-кочевников. Его имя боялись лишний раз произнести вслух, а его могущество распространялось на огромные территории. Поразмыслив, она решила, что он хоть и варвар, но все же царь. И теперь она больше радовалась, чем боялась. Но недаром она была дочерью человека, связавшего свою жизнь с торговлей, постоянно думавшего о выгоде.
        Ирида вызвала к себе невольницу-скифянку Дзерассае, проданную в рабство ее соплеменниками за долги ее родителей, занимавшейся самой черной работой. Та пришла и, вместо того чтобы потупить глаза, как полагается рабыне, сама стала бесцеремонно разглядывать хозяйку.

        - Что означает твое имя? - Ирида растерялась, не зная с чего начать.

        - Мое имя на языке эллинов означает «сосна», - гордо произнесла скифянка.

        - Разве в степи, где обитают скифы, растут сосны? - удивилась Ирида.

        - Земли скифов бескрайни, и там есть степи, реки, леса и горы.

        - Расскажи о своем народе, - решилась Ирида.
        Рассказ скифянки напугал Ириду. Скифы не имеют городов и всю жизнь кочуют по степи в ужасных кибитках на больших деревянных колесах. Женщины у них - словно рабыни. Работают с утра до ночи, а при необходимости сражаются, когда надо помочь мужчинам. У них распространено многоженство, и скифский царь уже имеет несколько жен и невольниц, так что Ирида станет лишь одной из них. Она представила, как Скил, переспав с одной из жен, не совершив омовений - у скифов это не принято, - на следующую ночь идет к ней, и ей стало дурно. Но то, что рассказала Дзерассае дальше, было еще ужаснее. Если царь умирает, за ним в могилу следует одна из жен, на которую пал выбор Совета старейшин. Ее удушают и хоронят вместе с царем в яме, а сверху насыпают курган. У Ириды не было сомнений в том, что если Скил погибнет в одной из многочисленных битв - а это, судя по его образу жизни, рано или поздно произойдет, - то Совет старейшин скифов обязательно остановит свой выбор на ней - чужачке эллинке. Она представила, как ее, рыдающую, тащат к могиле царя, набрасывают на шею петлю, как ее душит палач. От этих видений у нее
перехватило дыхание, словно ее в самом деле душили, и она чуть не потеряла сознание. Ирида бросилась к отцу со слезами, пересказав то, что услышала от скифянки, и, опустив голову, он подтвердил, что это правда, но сделать ничего нельзя. Совет семи трусливо отдал ее на поругание варвару.
        Со временем, успокоившись, Ирида сделала для себя вывод, что женщины греков пребывают не в лучшем положении - разве только их не душат у могилы почившего супруга. Другую дурную весть она выдержала более спокойно - став женой царя, она не станет царицей, так как царица уже есть, и фактически будет лишь наложницей.

        - Если я сама не помогу себе, то никто мне не поможет.
        В голове у девушки забилась тревожная мысль, и постепенно Ирида пришла к выводу, что ее спасение в том, чтобы стать царицей. Но для этого она должна заметно отличаться от женщин, которые были у царя до нее. А поразить мужчину можно только ночью, и лишь после утех тот может заметить ум и другие достоинства женщины.
        С помощью отца она выпросила у Скила месяц для подготовки к свадьбе, использовав это время для получения знаний об искусстве любви. Она съездила в храм Афродиты поклониться священным гермам[Священная статуя, символизирующая фаллос, с головой бога Гермеса и его фаллосом в состоянии эрекции. Считалось, что гермы обладают способностью отвращать злые чары и удерживать любовников.] , разузнать о секретах любви храмовых жриц и «свободных» женщин - гетер[Гетера (греч.) - спутница радости.] , славящихся своим искусством приносить наслаждение мужчинам. Даже тайком расспрашивала падших женщин - «порнай»[От этого греческого слова происходит слово «порнография».] , дарящих ласки за драхмы. Очень много ей дали рассказы невольниц, попавших в Ольвию из далекой Индии, которых эллины весьма ценили за искусство ублажать своим телом. Отбросив стыд, Ирида осведомлялась обо всех тонкостях, не упуская никаких деталей. И когда настала их брачная ночь, она удивила Скила, еще как удивила! Такого потока страсти, сопровождаемой криками, объятиями, ласками, он не ожидал от девственницы. Особенно его поразило ее лоно,
полностью лишенное растительности[У греков уже в те времена применялась депиляция, правда, производимая варварскими способами.] , как у ребенка. Отдаваясь ему, она зорко следила за тем, чтобы не проявить излишнюю настойчивость и требовательность, ловила каждый его жест, малейшее движение.
        Даря скифу пылкие любовные утехи, она ожидала, что и сама взойдет на вершину наслаждения, но этого никак не происходило. Ей вспомнились слова гетеры Алкесты:
«Доставить невиданное любовное наслаждение может лишь тот, кто сам ощущает это наслаждение». А она не испытывала того, что описывали ей гетеры, - состояния любовной эйфории, когда чуть ли не теряешь сознание и следуешь лишь желаниям тела. Зато ей пригодились откровения храмовой жрицы, которая, отдаваясь, не всегда сама испытывала удовлетворение, но, чтобы не обидеть гостя, притворно показывала, как ей хорошо. Ирида искусно имитировала сжигающую тело страсть и пик наслаждения, о которых она знала только из рассказов других женщин. А эротические танцы сикшний и кордекс, которым обучила ее гетера Алкеста и движения которых имитировали совокупление мужчины и женщины, вызвали у царя варваров бурный восторг. Он часто просил их исполнить, после чего его мужская сила возрастала, но удовлетворения Ирида по-прежнему не испытывала.
        Через несколько дней, а точнее ночей, она приступила к главному: уговорила Скила позволить ей жить в Ольвии. Она сообщила, что у нее есть на примете прекрасный большой дом, который продается. Ведь у него есть дом в Никонии, почему бы не обзавестись таким в Ольвии? Ирида была так ласкова и проявила такую настойчивость, что царь сдался. Он и сам подумал: «Как такой нежный цветок будет расти в суровых условиях степей? Ему надо окрепнуть, а уж потом…»
        Дом, который по совету Ириды купил Скил, ему очень понравился - настоящий дворец, гораздо больше его дома в Никонии. Здесь было множество мраморных колонн, портики, статуи грифонов и сфинксов, которые охраняли покой хозяев дома. А больше всего ему понравились лаконикум[Греческая баня, представляла собой помещение круглой формы. Комната для потения имела форму усеченного конуса, который сверху закрывался крышкой на бронзовых цепях. В центре размещался открытый каменный очаг.] и бассейн, отделанный мрамором.
        Из-за военных походов и царских обязанностей Скилу нечасто удавалось навещать жену в Ольвии, всего два-три раза в год, но зато когда это получалось, он гостил у нее так долго, что молодой месяц успевал состариться и вновь стать молодым[Лунный месяц.] , конечно, если особо неотложные дела не вырывали его из ее объятий. По настоянию Ириды Скил оставлял телохранителей и всю царскую свиту за городскими стенами, а заходя в дом, переодевался в эллинскую одежду. Каждый раз его ожидал лавровый венок победителя, который она торжественно надевала ему на голову. В таком виде он часто выходил из дома, и жители не сразу поняли, что это прогуливается сам скифский царь, а потом к его появлениям привыкли, но старались все же держаться от него подальше. Даже Фоас, отец Ириды, и тот терялся в его присутствии.
        Для себя Скил сделал открытие: Ирида не только искусна в любви, но и чрезвычайно умная собеседница, так что, возможно, в дальнейшем заменит ему умершего советника Эвнея. Вести в Ольвии эллинский образ жизни ему нравилось, а особенно посещать лаконикум и совершать омовения теплой водой. Только эллины ему не нравились - слишком болтливы и насквозь лживы. Для них существует лишь два довода: сила и золото, а у скифского царя и того и другого было предостаточно.
        На этот раз Скил пришел под стены города с пятитысячным войском вместо обычной сотни телохранителей. Вместе со Скилом следовали Октамасад, направляющийся в Таврику со своими воинами, и верховный жрец Гнур в сопровождении нескольких десятков энареев. Скил предложил брату посетить Ольвию - из скифов только у него одного там был дом, тогда как в Никонии уже более трех десятков номадов имели свои жилища, которыми, правда, пользовались не так уж часто. Причиной этого было то, что после женитьбы царь отдал предпочтение Ольвии, хотя и продолжал принимать деятельное участие в застройке Никонии, не отказываясь от своих планов сделать ее столицей царства. По его поручению в Никонии стали строить новый дом-дворец, который должен затмить своей красотой его нынешний в Ольвии. Именно в этот дом Скил собирался перевезти Ириду.
        Октамасад, не любивший ни городов, ни эллинов, отказался посетить царский дом в Ольвии. Он считал города ловушками для скифов, которых спасло при вторжении персидского войска Дария то, что все их добро и семьи все время могли перемещаться вслед за войском. Он не сомневался: как только скифы начнут селиться в городах эллинов или строить свои, сразу же могучий персидский шах предпримет новый поход против скифов, чтобы отыграться за неудачу Дария I. Октамасад сообщил, что только отдохнет несколько дней перед дальней дорогой за пределами города и отправится в путь. Скила не огорчил отказ брата - он был этому только рад, иначе не чувствовал бы себя свободно с Иридой, каждый раз придумывающей для него какую-нибудь новую забаву. Да и щеголять в эллинском убранстве перед братом было неловко, а он все больше привыкал к этой свободной одежде, более предпочтительной в жаркий период.
        Но было одно очень важное обстоятельство, которое внушало тревогу царю. Перед самим отъездом в Ольвию он посетил жреца Арсака, чтобы узнать свое ближайшее будущее. Выслушав просьбу царя, жрец разжег священный костер, и когда появилось высокое пламя, бросил туда щепотку какого-то порошка. Сразу заклубился серый дым, вызвавший у царя кашель, а вот жрец, сидя на корточках, жадно вдыхал его, покачиваясь. Жрец стал перед костром раскладывать прутья, нарезанные из тамариска, что-то при этом напевая, но слов Скил, многократно участвовавший в подобных гаданиях, как ни пытался вслушаться, не мог разобрать. Однажды он поинтересовался у жреца содержанием этих песнопений. Жрец с удивлением посмотрел на него и сказал, что слова идут изнутри и сам он их не знает. Они рождаются и тут же умирают, чтобы при новом ритуале воскреснуть вновь.
        Жрец раскладывал прутья по отдельности, перекладывал их, затем собрал вместе и, вытаскивая по одному, стал предсказывать:

        - Тебя и твое царство ожидает удача и процветание, но только в том случае, если ты откажешься от намеченной поездки в чужой край, где тебя ожидают бесславие и гибель.

        - Мне нужно повременить с поездкой? На какое время мне нужно ее отложить?
        Жрец снова стал перебирать палочки, затем сказал:

        - Тебе нужно вообще отказаться от нее. То место, куда ты собираешься, рано или поздно убьет тебя!
        Скил вздрогнул. В его памяти промелькнула любящая и страстная Ирида, большой светлый дом с грифонами. Затем ему на ум пришло, что многие из скифов не одобряют этих длительных поездок царя в эллинский город, и в нем проснулась ярость. Он одним движением руки смешал палочки в одну кучу.

        - Ты не умеешь гадать, жрец. Или говоришь то, что хотят сказать многие, но боятся. Кто вложил эти слова в твои уста?
        Жрец пожал плечами. Он продолжал сидеть на корточках и словно не замечал гнева царя.

        - Эти слова идут от наших богов. Они предупреждают смертных об опасностях на их жизненном пути.

        - Царь - это тебе не обычный смертный!

        - Ошибаешься, царь. Для богов нет разницы - царь ты или простой человек.
        Скил в гневе ушел от жреца. Успокоившись, он задумался над его словами и вновь усомнился в них. Жрец предсказал ему, великому царю, победителю агафирсов, которых не могли одолеть Иданфирс, Аргот, Ариапиф, позор и гибель? Возможно ли это вообще? Он расправился с могучим жрецом Матасием, и все покорились его воле - значит, так должно быть! Он царь, все трепещут, лишь услышав его имя. Никогда скифское царство не было таким сильным и сплоченным, как при нем, а этот жалкий жрец предсказывает позор и бесславие?! Что ему может угрожать в городе эллинов? Заговор, убийство? Но об этом жрец умолчал. Позор и бесславие? Отказаться от ласк Ириды из-за предсказания жреца? Если что и замышляют хитроумные греки, он покажет им свою силу, и они испугаются. Поэтому Скил привел с собой пятитысячное войско, расположившееся на виду у горожан. И это была только малая часть его сил. Если что случится здесь с ним - ни городу, ни его жителям, от мала до велика, больше не жить.
        Члены Совета семи и в самом деле всполошились, увидев, какое войско привел с собой скифский царь, и узнав, что в лагере находится брат царя Октамасад, известный нелюбовью к эллинам. Они назначили Спартоку экстренную встречу, и Гиппатион от имени Совета потребовал от него не строить козни в отношении Скила, иначе они сами ему доложат о них. Спарток спокойно выслушал это требование и весело улыбнулся, как будто ему сообщили радостную весть.

        - Какая удача, что царь варваров пришел с войском! Я боялся, что с ним будут лишь телохранители - люди безгранично ему верные, и в этом были бы сложности. И Октамасад здесь… Видно, боги на нашей стороне, раз все так отменно складывается. Мне нужно срочно повидаться с Октамасадом, уговорить его здесь задержаться.

        - Ты - безумец?! - Идоменей с недоверием посмотрел на улыбающегося мужчину. - Октамасад не захочет встречаться с греком, к тому же не известно, что ему может взбрести в голову, - ты рискуешь жизнью!

        - В этом случае моя вторая кровь берет верх, и для него я фракиец. Ведь он - внук царя одриссков - тоже фракийская кровь. Кто мне поможет с этой встречей?

        - Я помогу, - кивнул Фоас. - Попрошу разрешения у Скила отвезти дары его брату, а ты поедешь со мной. О чем ты будешь говорить с этим варваром?

        - Каждый рядовой воин мечтает стать военачальником. Октамасад находится в шаге от главенствующей роли царя, и только Скил ему помеха. Расскажу ему, как сделать этот шаг, не делая его.

        - Ты говоришь загадками. Ты хочешь его посвятить в наши планы? - встревожился Алкмаон. - Он все же брат царя.

        - У царей нет братьев, а есть только претенденты на царство. Но не беспокойтесь - в наши планы я его посвящать не буду. Лишь попрошу задержаться здесь, так как воздух этих мест чрезвычайно целебен - особенно по утрам.

        - Ты или очень ловок, или безумен, - с неудовольствием произнес Идоменей. - В обоих случаях я не хотел бы иметь с тобой дел.
        Мнения членов Совета разделились, разгорелся бурный спор. Одни предлагали изгнать Спартока и жить, как прежде, другие давали шанс Спартоку довести дело до конца. Спор решило голосование - с перевесом в один голос победили те, кто поддерживал Спартока.

* * *
        После пира в честь приезда царя скифов, когда Фоас и гости удалились, Скил, разгоряченный вином, нетерпеливо схватил Ириду, собираясь поскорее предаться любовным утехам. Всегда покорная и исполнительная, Ирида вдруг попыталась отстраниться, хотя сама тяжело задышала, борясь со страстью. Скилу это не понравилось, он, схватив ее, перебросил через плечо, словно отвоеванную в бою добычу, и поспешил к широкому ложу. Она стучала кулачками по его спине и что-то говорила, но он ее не слышал.
        Только когда он навалился на нее, до него дошел смысл ее слов:

        - Не трогай сейчас меня - и совсем скоро ты взойдешь на вершину наслаждения, которого никогда не испытывал! Клянусь Афродитой, ты не пожалеешь, что воздержишься еще какое-то время. Я очень соскучилась и хочу тебя, но то, что нам предстоит узнать, стоит нескольких дней ожидания!

        - Что ты задумала? - спросил Скил, размышляя: может, силой сорвать с нее одежды и удовлетворить свою страсть, а уж потом выслушать ее?
        Он множество раз брал с боем вражеские селения и города, удовлетворяя свою страсть насилием, но ведь Ирида - не захваченная добыча, а любящая жена, встречи с которой он так долго ожидал. Она всегда в любовные игры добавляла нечто неожиданное, придающее остроту ощущениям. И он решил выслушать ее.

        - Через четыре дня наступит последний день праздника Великие мистерии, посвященного Деметре и Коре. Участвующие в нем девять дней до праздника постятся и не вступают в любовные связи, как и на протяжении всего праздника - за исключением последнего дня. Таинства, совершаемые в этот день, придают невероятную остроту ощущениям, так как для того, чтобы отдаться Эросу, участвующий проходит через Страх. Не каждый выдерживает подобное испытание, но кто пройдет его, тот побывает в Элизиуме - стране блаженных душ, где царит вечная весна и время не властно, потому что там правит сам титан Кронос.

        - Мне, царю сколотов, ты предлагаешь участвовать в греческом празднике? - презрительно скривил губы Скил.

        - На тебе будет маска, а кто под ней - никто не узнает. Я тоже буду в маске. Или ты испугался испытаний? Я слышала, что не всякий воин может до конца пройти их, многие поворачивают назад.

        - Возможно, эллин, но не сколот.
        Скила начало разбирать любопытство, и он стал расспрашивать Ириду, желая узнать подробности, но та ловко уходила от ответа, а глаза ее смеялись, словно говоря:
«Что, испугался, скифский царь, испытания?» Узнав, что инициация будет проходить за городом, в подвале храма Деметры, Скил дал свое согласие.

        - Мой супруг, не переживай! Пусть в эти дни и ночи ты не получишь меня всю, но удовольствие ты испытаешь. - Ее взгляд, полный страсти и любви, заставил сурового царя сдаться.

5

        Октамасад хмуро наблюдал за тем, как солнце медленно встает над землей, изгоняя прочь ночную прохладу. Он провел бессонную ночь, что было на него не похоже - даже перед битвой он спал глубоким сном, как медведь в берлоге зимой. Стоило ли так волноваться из-за сказанного фракийцем с лживым языком эллина?
        У него вновь зазвучали в ушах слова фракийца: «Вот вы, скифы, смеетесь над нами из-за того, что во время служения Дионису нас охватывает божественное исступление. А теперь и ваш царь принял этого бога: он не только совершает таинства, но и безумствует, будто одержимый божеством. Если вы не верите, то идите завтра за мной, и я вам покажу!» «И этот наглец не побоялся рассказать мне! Как бы я ни ненавидел Скила, но эти слова - явная ложь!»
        Октамасада удивило то, что он после таких речей не приказал вырвать язык у лживого фракийца. Наверное, демоны ночи наслали на него туман, раз он смог стерпеть подобное! Но в глубине души Октамасад знал причину. В нем тлела надежда, что услышанное правда, и тогда для него это шаг к власти верховного царя. Надо только правильно воспользоваться тем, что сказал фракиец.
        Сегодняшнее утро все разъяснит, и если фракиец вздумал шутить, то он здорово просчитался - Октамасад найдет его, пусть даже тот забьется в самую глубокую норку в степи. Найдет и накажет, чтобы и другим неповадно было. И греку Фоасу достанется
        - Октамасад не посмотрит на то, что тот отец жены Скила.
        Царь Октамасад вместе со своими телохранителями и жрецами энареями находился возле городских ворот Нижнего города. За его спиной ласково шумел голубыми водами Понт Эвксинский[После удачного освоения берегов греческими колонистами море стали называть Понтом Эвксинским, что означало «Гостеприимное море».] , что совсем не отвечало его названию. Октамасад смотрел на стены Ольвии, а в его воображении уже плыли картины, как он приступом берет этот город. Штурмовые лестницы, зарево пожарищ, стоны раненых и крики победителей - сколотов, отчаяние обреченных жителей. Его охватило радостное возбуждение, какое он испытывал во время битвы, когда чуял запах крови. Он уже не знал, сколько скальпов врагов украшало круп его коня, сколько кубков было сделано из их черепов. Хотя каждого убитого он помнил, особенно выражение лица, когда душа покидала тело.

        - Брат мой, что случилось? Зачем ты вызвал меня? - услышал он за спиной голос Орика.
        Октамасад не любил младшего брата, предполагая, что, если со Скилом случится несчастье, Совет старейшин изберет верховным царем именно его, и лишь из-за происхождения, как сына сколотки Опии. А он слишком молод и неопытен, чтобы стать царем… Только помощь богов могла дать верховную власть ему, Октамасаду.

        - Полюбоваться восходом солнца. Смотри, как оно блестит, - ярче золота. - Октамасад стоял в прежней позе, даже не повернувшись к младшему брату.
        Орик удивленно посмотрел на среднего брата - не обезумел ли он? Вначале срочно послал гонца с требованием, чтобы он немедленно сюда приехал, а теперь говорит непонятные вещи. Уж не болен ли Октамасад?

        - Это Гелиос выезжает на своей золотой колеснице, о цари скифов! - раздался почтительный голос, и Орик увидел незаметно подошедшего чернобородого мужчину в одежде фракийца. Странно, что охрана Октамасада так просто пропустила его сюда!
        Этим утром, начавшимся столь необычно, Орик ощутил, что надвигается беда.

        - Нет, это Гойтосир объезжает своего золотого коня, - возразил Орик, чувствуя неприязнь к фракийцу.

        - Как будет угодно царям скифов. - Фракиец поклонился.

        - Ты пришел… - Октамасад окинул фракийца недобрым взглядом. - Не побоялся смерти.

        - Страшна не сама смерть, а ее ожидание. За порогом смерти она и вовсе не страшна. А ожидать, бояться смерти можно где угодно - это ее не ускорит и не отсрочит, - с вежливой улыбкой молвил фракиец. - Она придет, когда заблагорассудится богам.

        - Ты больше похож на болтливого эллина, чем на фракийца. - Октамасад враждебно взглянул на мужчину. - Если ты меня обманул - то будешь молить о смерти как о благе, но она не будет к тебе спешить.

        - Кто он? - Орик подозрительно посмотрел на фракийца, считая его виновником предстоящих событий.
        Со стороны городских ворот послышались голоса, пение, музыка. Ворота открылись, оттуда вывалилась пестрая шумная толпа ряженых в козьи шкуры, что-то весело распевающих. Эти люди направились к морю. Впереди на шесте несли продолговатый предмет с круглыми шарами по бокам.
        Фракиец тут же взял на себя обязанности толмача, объясняя происходящее:

        - Сегодня празднуют Сельские дионисии - в честь Диониса, бога растительности, виноградарства и безумия. Мужчины одеты сатирами, женщины - менадами. Они поют неприличную песню козла, а впереди несут мужской фаллос.

        - Что несут? - не понял Орик.

        - То, чем мужчина удовлетворяет женщин ночью, - нашелся фракиец.
        Скифы с удивлением смотрели, как мужчины прыгают, подражая козлам, хватают женщин. Выкрикиваемые ими слова были непонятны, но красноречивые неприличные жесты позволяли понять, что они означают. Все это сопровождалось какофонией одновременно звучащих музыкальных инструментов, которую трудно было назвать музыкой.

        - А вот, как я и говорил, ваш царь Скил.
        Фракиец указал рукой на мужчину в тунике, с миртовым венком на голове, который, похоже, уже выбился из сил от такого праздника, шел, пошатываясь, с блаженной улыбкой. Его подхватили с двух сторон менады, и он вместе с ними запрыгал козлом. Орик отвернулся, чтобы не видеть такого унижения царя. Но Скила заметили собравшиеся здесь же телохранители и жрецы. Раздались возгласы удивления и возмущения, но Скил продолжал прыгать с менадами, не замечая ничего вокруг.

        - Он еще в прошлом году прошел инициацию и теперь поклоняется козлоподобному Дионису, а ваших богов забыл, - пояснил фракиец.
        Орик был готов его убить за эти слова, но присутствие старшего брата Октамасада его сдерживало.

        - Ты все видел, брат? - Октамасад пристально посмотрел на Орика.
        Тот молча опустил голову.

        - Скил забыл веру, поклоняется эллинским богам, живет с эллинкой в Ольвии. Нужно сзывать Большой совет старейшин. Кроме нас, все это видели они. - И Октамасад указал на воинов и жрецов, среди которых Орик только сейчас приметил Гнура - верховного жреца энареев.

* * *
        Храм Деметры находился за пределами Ольвии, хотя и недалеко - на мысе Гипполая, своей формой напоминающем лисью мордочку. В храм Скил и Ирида отправились, когда солнце стало уходить на отдых, посылая на землю уже не такие обжигающие лучи. Несмотря на то что выезжать за городские ворота было небезопасно, Ирида уговорила Скила не брать с собой телохранителей. Она, как и обещала, достала для царя и для себя две раскрашенные глиняные маски - одна выражала безумную радость, другая - глубокую печаль. Маски удерживались при помощи завязок. После недолгих размышлений Скил выбрал маску Печали, а Ириде оставил Радость. Ему вновь вспомнилось мрачное предсказание жреца Арсака и проклятие энарея Матасия, а еще этой ночью его посетил страшный сон: он увидел, как горит его дворец в Ольвии, как из пламени пытаются вырваться ожившие статуи грифонов и сфинксов, но это им не удается.
        Скил усилием воли прогнал прочь тяжкие думы, но на всякий случай захватил с собой в колесницу лук, горит, полный стрел, и меч-акинак. Ирида, увидев эти приготовления, лишь усмехнулась, но вслух похвалила царя за предосторожность, однако предупредила, что на само торжество вооруженного жрецы-иерофанты не допустят, даже если узнают, что это скифский царь. Скил, подумав, что само присутствие пятитысячного скифского войска гарантирует ему безопасность, согласился на эти условия.
        Перед тем как отправиться в путь, Ирида открыла Скилу суть Великих элевсинских[Названы по названию города в Аттике - Элевсин, где обычно совершались мистерии.] мистерий. Дочь богини плодородия Деметры, девственница Персефона, попадается на уловки бога Эрота, и ее силой уводит в подземное царство мертвых бог Аид, где она становится его женой. Девять дней бродит стенающая Деметра, разыскивая дочь, и не найдя ее, скрывается ото всех. Без забот Деметры вся растительность засохла, тучные зеленые нивы превратились в бурые пустыни. Люди голодают, у них нет еды, чтобы приносить жертвы богам. И тогда вмешивается Зевс, верховный судья, он постановляет: пусть Персефона треть года проводит у своего супруга в подземном мире, а две трети - у своей матери на земле. Во время Великих элевсинских мистерий нужно преодолеть очень трудные испытания, которые под силу не всем; это и есть посвящение богине Деметре.

        - Посвященные богиням Деметре и Персефоне имеют возможность после того, как окажутся в царстве мертвых, у Аида, вновь вернуться - обрести новую жизнь. Видишь, я ничего плохого тебе не желаю, а предлагаю - вечность. Лишь тот, кто участвовал в священном представлении, сможет обрести жизнь в Аиде, лишь ему дарована милость ощущать конец жизни как новое начало[Ирида цитирует античного трагика Софокла.] .
        Ирида достала небольшую амфору и разлила из нее напиток по кубкам.

        - Что это? - поинтересовался Скил, который, пригубив напиток, почувствовал горьковатый привкус.

        - Это кикенос - настой на ячмене и мяте. Раз мы его пьем, значит, запрет на телесные утехи снят и нас ожидает божественная ночь. - Скил протянул руку к ее персям, и она быстро добавила: - Но только после окончания церемонии в храме Деметры. Приказать принести твой кубок?
        Ирида привыкла, что Скил по скифскому обычаю пьет только из своего кубка, который обычно носит на поясе. Этот кубок внушал ей отвращение, так как его сделали из человеческого черепа; снаружи он был обтянут кожей, а внутри позолочен. Она уже знала, что скифы не только используют черепа врагов в качестве кубков, но и шьют из человеческой кожи рубашки и плащи, отличающиеся необычным молочным цветом. По ее просьбе царь скифов, приезжая к ней, никогда не облачался в подобные одеяния.
        Напиток был неприятный, но Скил почувствовал прилив энергии и бодрости, которых ему и так было не занимать, и тайные страхи отступили прочь. Он и Ирида сели в колесницу и проехали через акрополь - город мертвых, по своей площади не уступающий самой Ольвии, а может, и превосходящий ее. Выехав в степь, они лихо понеслись по наезженной дороге, пролегающей среди еще зеленого многотравья, и Скил только здесь ощутил, что стены города все-таки давят на него, привыкшего к необъятным просторам. Завидев храм, стоявший на обрывистом берегу, они надели маски, а на головы венки из мирта. Ирида сказала Скилу, что о его присутствии знает лишь верховная жрица храма, для всех других он останется неизвестным.
        У храма толпилось множество народа, и Скилу с Иридой пришлось спешиться и проталкиваться ко входу, где стоял жрец атлетического сложения и плетью отгонял пытавшихся проникнуть внутрь непосвященных, пропуская только мистов[Mystes, или новичок; так называли посвящаемых.] . Пробившись к жрецу, Ирида сбросила с себя хитон, оставшись лишь в набедренной повязке, ее перси с крупными сосками оголились, заманчиво блестя, так как были смазаны оливковым маслом. По ее знаку оголился и Скил, оставшись в одной маске и отдав свою одежду храмовому рабу.
        Жрец грозно спросил у них:

        - Ели ли вы хлеб?

        - Нет, - ответила Ирида. - Я испила священную смесь кикеноса, меня питали из корзины Деметры, я трудилась, я возлежала на ложе[Этим Ирида сообщала, что прошла необходимый пост перед посвящением.] .
        Повинуясь жестам супруги, Скил повторил то же самое.

        - Вы достигли подземного порога Персефоны. Чтобы понять будущую жизнь и условия вашего настоящего, вам нужно пройти через царство смерти - в этом состоит испытание посвящаемых! Необходимо преодолеть мрак, чтобы наслаждаться светом. Вы готовы к этому? - все так же грозно спросил жрец.

        - Готовы. Клянемся именем Зевса, что никому и никогда не откроем те тайны, которые хранятся за стенами храма. Пусть нас испепелят молнии Зевса, если мы нарушим клятву! - сказала Ирида за обоих, а Скил молчал и кивал, мысленно прося прощения за это у верховной богини скифов Табити.
        После клятвы их допустили внутрь храма. Это был большой колонный зал квадратной формы, полный обнаженных людей, в центре которого находились две статуи - Деметры и Персефоны. Деметра, богиня земли, восседала на корзине с плодами, а Персефона, воскресающая богиня, держала факел.
        К Скилу подошла жрица в пурпурном хитоне и в бесчисленных золотых украшениях - на голове, руках, в ушах, - которые при движении мелодично звенели. Жрица протянула ему оленью шкуру и жестами показала, чтобы он ее надел на себя.

        - Это символ растерзанной души, погруженной в жизнь плоти, - произнесла она туманную фразу, и царю вспомнился его наставник, грек Эвней, любивший подобные высказывания.

        - Следуй за мной, мист, не убоявшийся спуститься в царство Аида.
        И жрица увлекла царя за собой, разлучив его с Иридой. Она провела его в подземный лабиринт и, забрав факел, оставила одного:

        - Идущему в царство тьмы не нужен свет. Если Кора[Второе имя Персефоны, означающее
«девушка», «дочь».] почувствует, что твои помыслы чисты, она поможет обрести истинный путь.
        Оставшись в полной темноте, Скил, не видя ничего, ощутил себя беспомощным, и ему стало казаться, что к нему подбираются со всех сторон враги, держа наготове мечи, чтобы пронзить его плоть. Он раскаялся в своем поступке, в том, что поддался на уговоры Ириды. Ему послышался шорох за спиной, и он с разворота нанес удар кулаком по невидимому врагу и… чуть не упал, не встретив сопротивления - кулак его пронзил воздух. Он стал наносить удары во все стороны руками и ногами, но впустую. Наконец боль из-за ушибленного пальца ноги, когда он попал ею в стену лабиринта, привела его в чувство. Он успокоился и на ощупь стал пробираться вперед, вспомнив, что Эвней ему рассказывал о бесконечном Критском лабиринте и обитавшем там чудовище - получеловеке-полубыке. Вокруг него слышались какие-то шорохи, непонятные звуки, но он, не обращая на них внимания, двигался вперед.
        Вдруг яркая вспышка ослепила его, уже привыкшего к темноте, а вслед за ней раздался ужасающий звук грома. Грозный голос спросил что-то на незнакомом языке, и Скилу показалось, что это сам Зевс разгневался на него и угрожал жуткими карами.

«Что делать?!» Страх сковал сердце Скила, ему захотелось вернуться назад, не следовать дальше по этому мрачному лабиринту, полному всяких кошмаров.
        Вновь словно блеснула молния, в свете которой он увидел громадную человеческую фигуру с огромными рогами на голове.

        - Минотавр?!
        Как ни странно, то, что страх обрел плоть, успокоило Скила, и, несмотря на то, что был безоружен, он ринулся в направлении чудовища, готовясь сразиться с ним в рукопашном бою, но снова ощутил лишь пустоту. Вспышка света - и он на мгновение увидел грифона с окровавленной мордой, раздирающего когтями тело лежащего у его ног мужчины. Превозмогая страх, Скил бросился на него, и снова обнял только воздух. Это его успокоило, и теперь то и дело появляющиеся фигуры, одна ужаснее другой, его не страшили, так как он знал, что они лишь порождение тьмы и являются испытанием его воли. Ни неистовый грохот грома, который бил по ушам, ни сверкающие молнии - ничто его не останавливало, он упрямо шел вперед.
        Внезапно он увидел узкую полоску света - это приоткрылась дверь, и Скил, войдя, оказался в небольшой комнате, освещаемой масляной лампой, которая лишь слегка рассеивала тьму. Посреди комнаты стояла медная жаровня, возле нее примостился на корточках человек во фригийском колпаке и странном одеянии, сшитом из ткани в вертикальные красные и черные полосы. Он жестом показал Скилу, чтобы тот присел рядом, и бросил в жаровню порошок, от которого повалил густой сладковатый дым.
        Скил повиновался. Он молча наблюдал за стелющимися клубами дыма, которые стали приобретать фантастические формы, иногда ужасные, иногда соблазнительные. Ему виделись жуткие змеи, вдруг оборачивающиеся в сирен, а те во львов, грозно разевающих пасти, готовых напасть, но вместо этого они обращались в прекрасных нимф со страстно протянутыми к нему руками, а через мгновение становились огромными летучими мышами с очаровательными человеческими лицами, которые вскоре превращались в собачьи морды. Все эти сменяющиеся невероятные лики, то красивые, то безобразные, текучие и воздушные, обманчивые и быстро исчезающие, бесконечно кружились, переливаясь, вызывая головокружение, словно обволакивая сетями, грозя лишить разума, заразить безумием.
        Вдруг неподвижно сидящий странный жрец ожил и указал жезлом на извивающуюся фигуру горгоны Медузы с шевелящимися змеями на голове, с ужасным, парализующим взглядом.
        Скил понял, что должен приблизиться к этому мерзкому чудовищу, страх удерживал его на месте, но он справился с ним, встал и сделал два шага вперед. Он оказался в клубах дыма, которые перенесли его в дремучие и бескрайние дебри лесов будинов. Ослепший в дыму, он почувствовал, как со всех сторон его хватает множество рук, и начал отбиваться от них, на этот раз попадая не в воздух, и его сразу оставили в покое.
        Дым стал рассеиваться, к Скилу вернулось зрение, и он увидел, что в комнате один, а впереди его ожидает следующая полуоткрытая дверь, и он вошел в нее. За ней была уже не комната, а круглая зала, освещенная небольшими масляными лампами, их явно было недостаточно, чтобы осветить все это просторное помещение. В центре, в виде колонны, к потолку поднималось бронзовое дерево, металлическая листва которого устилала весь потолок. Среди этой листвы были химеры, горгоны, гарпии, совы, символы всевозможных земных бедствий, всех демонов, преследующих человека. Эти чудовища, светясь в полумраке, казались живыми и будто подстерегали свою добычу.
        Возле колонны находился трон из черного блестящего дерева, на котором с грозным видом восседал сам бог Аид в пурпуровой мантии, держа в руке трезубец, знак власти. Рядом с ним стояла бледная, но безумно красивая девушка, с золотым венцом на голове, в богатых одеждах и украшениях.
        Внезапно неизвестно откуда раздался трубный глас:

        - Проходи, мист! Ты выдержал испытание! Умереть - значит возродиться! Эвохэ!
        Сразу появилась уже знакомая Скилу жрица и отвела его в следующую, ярко освещенную залу, где какие-то люди стали горячо поздравлять его с пройденным испытанием. С него сняли оленью шкуру, храмовые рабыни окропили его очистительной водой и помогли надеть хитон.

        - Теперь ты узнаешь таинства, ради которых прошел испытание, стал посвященным - одним из нас. Испей вина - оно подкрепит твои силы перед встречей с верховным иерофантом, который откроет тебе великие истины.
        Скил взял кубок и выпил вино до дна - испытания вызвали у него необыкновенную жажду, а вино было прохладным и приятным на вкус.

        - Я готов следовать за тобой, - сказал он и вдруг почувствовал, как пол зашатался под его ногами, и, не в силах удержаться, он прислонился к стене.
        Его разум недолго сопротивлялся красочным видениям, вторгшимся в сознание, ему показалось, что он и в самом деле оказался в чудесной стране Элизиум, и он блаженно улыбнулся - улыбкой жителя блаженной страны. Он больше не ощущал реальности, находясь в грезах в прекрасном крае. Он не видел, как в зале появился мужчина с черной бородкой, во фракийской одежде. Он подошел к Скилу и внимательно посмотрел на него.

        - Его разум находится далеко отсюда и будет там не менее шести часов, - сообщила жрица фракийцу и, не выдержав, добавила: - Этот скиф - безумец, неужели он действительно думал, что мы раскроем наши великие тайны варвару?

        - Он безмерно храбр, а это иногда равносильно глупости. - Фракиец подошел к Скилу и провел у него перед лицом рукой, но тот никак не прореагировал на это, продолжая глупо улыбаться. - Иногда сложнее удержаться на вершине горы, чем взойти на нее, но об этом узнают, когда уже летят вниз. - И фракиец, дружески обняв царя, вышел из залы.
        Верховная жрица была недовольна - скиф выдержал испытание, которое редкий грек, признанный храбрец, проходил до конца. Лабиринт, по которому шел испытуемый, лишь казался бесконечным - на самом деле он образовывал круг, и время от времени через специальные отверстия яркие фонари и зеркала создавали видения - это было изобретением египетских жрецов. Грохот издавал подвешенный медный лист, по которому бил жрец-иерофант, звук многократно усиливался в замкнутом пространстве. Другие звуки и шорохи создавались в зале, которая находилась в центре круга-лабиринта. Хотя скиф и выдержал испытание, жрица была согласна с тем, что его следует покарать за самонадеянность и глупость. Пусть боги помогут фракийцу Спартоку!

***
        Довольный Спарток выехал из лагеря скифов, где теперь бушевала буря. Скифские воины были возмущены - их царь, знаменитый Скил, продался эллинам, принял их богов, прыгал козлом, распевал непотребные песни. Все считали, что этим он унизил царское звание! Неужели теперь все скифы должны забыть своих богов и поклоняться козлу-Дионису?! Не бывать этому! Воины требовали срочно собирать Совет старейшин и выбрать нового царя, который решит, как поступить с нечестивцем Скилом. Все чаще в разговорах скифов звучало имя Анархасиса и Октамасада. Первое имя - как нарицательное, это был брат скифского царя, которого лукавые греки объявили одним из семи мудрецов, и он возомнил себя невесть кем и стал поклоняться чужим богам. Саулий, брат-царь, не вынес такого надругательства над верой предков и, застав Анархасиса за поклонением греческим богам, убил его стрелой из лука. Видно, Скил забыл об этом, раз пошел по пути этого нечестивца.
        Имя Октамасад звучало как имя будущего царя. Храбр и стоек, ненавидит греков-иноверцев, не кинулся вслед за братом-царем устраивать себе дом в Никонии. Такой царь и Скифию защитит, и не даст чужакам посмеяться над верой своего народа. Нужно быстрее сзывать Совет старейшин и выбирать царя. И не успел Спарток доехать до Ольвии, как из лагеря скифов отправилось множество гонцов сзывать вождей, старейшин, глав родов на Большой совет.
        Спарток поспешил в дом Фоаса, желая сообщить тому, что их затея удалась - не быть Скилу царем!
        В доме Фоаса он неожиданно встретил Ириду, встревоженную плохими предчувствиями и не знающую, что делать. Фракиец пожалел ее и сразу ответил на немой вопрос женщины:

        - Все получилось, как задумали.
        Ирида отослала прислужницу и бросилась Спартоку на шею со словами любви. Два месяца тому назад Спарток, оказавшись в Ольвии, незаметно изучал обстановку, пытался выяснить, в чем слабость скифского царя. Его внимание сразу привлекла жена скифа - красавица гречанка. Найти к ней подход оказалось не так уж трудно.
        Ирида помнила самый важный совет известных гетер - любовное мастерство, как и любое другое, необходимо сохранять и оттачивать, иначе оно поблекнет. Но как его оттачивать, если супруга она не видит месяцами? И почему она не чувствует то, что чувствуют другие женщины? Второе ее волновало больше, чем первое. Вначале она использовала для этих целей немого рослого раба-нубийца, но тот страшно робел, и она его прогнала. Затем она остановила свой выбор на красавце персе, с которым ей было лучше, чем со Скилом, но все же не так, как она ожидала. Перс оказался слишком болтливым, и ей пришлось избавиться от него. Вот тогда ее стал обхаживать фракиец. Обычаи в Ольвии были более строгие, чем в Милете или в Афинах, а тем более в Спарте, где муж и жена жили каждый своей жизнью, не мешая друг другу. Ириде приходилось соблюдать приличия, выходить из дому в сопровождении служанки, но Спартоку это не помешало, и он смог увлечь молодую женщину сначала своими речами, а затем и искусством любовника.

        - Это было божественно! - только и смогла выговорить Ирида после ночи со Спартоком. - В тебе присутствует сам бог Эрот! Нет, ты сам - бог Эрот!

        - Ты ошибаешься. Мужчины, которые были у тебя раньше, спешили получить наслаждение, а я медлил, желая дать его тебе.
        Через нее Спарток вышел на Фоаса и сделал его своим сторонником. Перед тем как идти на Совет семи, он уже знал достаточно о каждом его члене и предполагал, как они будут реагировать на его предложение. Ирида не сомневалась в великом будущем Спартока[В 438 году до н. э. власть в Пантикапее и в Боспорском царстве перешла к Спартоку, основателю династии Спартокидов, хотя сам он правил совсем недолго.] - молод, красив, умен, а главное - не варвар. Она была убеждена, что Спарток обязательно заберет ее из опостылевшей Ольвии, находившейся в окружении варваров, как оазис среди пустыни. Она увидит Пантикапей, столицу молодого Боспорского царства, все увереннее набиравшего силу. Ей так хотелось посмотреть мир, так надоело прозябать за стенами своего города. Ее мечтой было попасть в Аттику, в Афины, где бурлит настоящая жизнь.
        Спарток мягко отстранился от прекрасной гречанки.

        - Еще не все сделано, Ирида. Мы только на пути к победе, но путь этот извилист и опасен. Представь, что тебе приходится подниматься по скользкому склону холма: любое неосторожное движение - и ты внизу. Скил сломлен, но не уничтожен. А он достойный соперник, который может удивить.

        - Ты боишься его?

        - Нет, я его только опасаюсь.

        - Что с ним будет?

        - Скифы злы на него. Думаю, что Скил не доживет и до утра, если выйдет за городские стены. Он не возвращался?

        - Нет, мне бы дали знать - я предупредила прислугу. Я боюсь его и не хочу видеть - вдруг он решится сделать мне что-то плохое?

        - Ты права. Тебе лучше покинуть город, пока здесь все уляжется.

        - Куда же я поеду? Ближайший греческий город - Никония, но там Скил сразу обнаружит меня.

        - Я бы порекомендовал Херсонес. Как раз сегодня туда отправляется корабль, но поспеши - он уйдет в полдень, а солнце уже достаточно высоко.

        - Но я же там никого не знаю! Ты поедешь со мной?

        - Золото твоего отца поможет найти друзей, а я приеду к тебе, но чуть позже, - солгал фракиец, и Ирида почувствовала, что это ложь, но ей и в самом деле надо было быстрее покинуть город. Варвары - народ непредсказуемый, и Скил мог обвинить ее в своих несчастиях.
        Ирида стала поспешно собираться, послав невольника в порт, чтобы сообщить о своем желании отправиться на отплывающей торговой галере в Херсонес.

* * *
        Скил пришел в себя оттого, что на него лили воду. Царь открыл глаза и в изумлении огляделся - он находился на берегу моря, в пяти стадиях от него виднелись стены Ольвии. У него ужасно болела голова, горло пересохло и очень хотелось пить. Он увидел перед собой пятерых своих телохранителей вместе с их начальником, молчаливым Канитом, - именно он поливал его морской водой из греческого шлема. Неподалеку стояли несколько лошадей, испуганно смотревших на большую воду. Скил тут же заметил, что одет в греческий хитон, а на голове у него миртовый венок, съехавший на одно ухо. Он со злостью сорвал венок и отшвырнул прочь.

«Хорошо, что меня видели в таком виде только телохранители - они будут молчать. Но все же, как я оказался здесь?» - подумал Скил и озвучил вопрос.

        - Повелитель, об этом я расскажу позже. Тебе надо срочно уезжать. Твой конь здесь и одежда тоже, - Канит, как обычно, был краток.

        - Что ты такое говоришь, Канит? Зачем мне уезжать? Ты молодец, что привез одежду,
        - я смогу переодеться. - Скил с ненавистью посмотрел на свой измятый и грязный хитон. - Я вернусь ненадолго в Ольвию, а затем приеду в лагерь. Будете ожидать меня у Северных городских ворот.

        - Это невозможно, ардар. Тебя убьют, как только ты покажешься в нашем лагере. В Ольвию тебе тоже не стоит возвращаться.

        - Что произошло, Канит? Почему меня могут убить в моем лагере?
        Канит взглянул на своих воинов, хмуро и недружелюбно смотревших на царя, которого еще недавно боготворили. Но Канит умел управлять своими людьми, и они не поддались всеобщему безумству, а продолжали выполнять команды начальника. Канит жестом отослал их подальше, чтобы переговорить с царем один на один. Затем он рассказал о происшедшем, о том, что многие видели, как Скил участвовал в «козлином» шествии - дионисии.

        - Дионисии?! - удивился Скил. - Но ближайшие дионисии должны быть лишь в начале гамелиона[Январь.] , а сейчас боэдромион![Сентябрь.]
        Постепенно его мысли приобрели стройность, и он понял, что Канит прав - ему в лагере скифов пока появляться нельзя. Следовало немедленно отправляться в Никонию, где выждать какое-то время, пока братья, Октамасад и Орик, не успокоят разбушевавшихся воинов. Да те и сами скоро одумаются, вспомнят, сколько он одержал славных побед над врагами. Надо будет придумать, чем задобрить воинов. Эти лукавые эллины намеренно опозорили его перед скифами! Но это им даром не пройдет - они кровью расплатятся за его унижение! Однако это будет потом, когда он узнает, кто именно все затеял. Тут он вспомнил об Ириде и встревожился - все ли с ней в порядке? Не поиздевались ли ее соплеменники и над ней, таким образом отомстив скифскому царю? Несмотря на уговоры Канита, Скил отослал одного телохранителя в Ольвию, чтобы тот узнал об Ириде, а с остальными отправился в Никонию.

6

        Месяц пианепсион[Октябрь.] выдался холодным и дождливым. Скифское войско под предводительством избранного верховного царя Октамасада шло по следу бывшего царя Скила. Зря тот надеялся, что время успокоит страсти, что скифы вспомнят о его прежних заслугах, ведь даже его брат и побратим Октамасад выступил на Совете старейшин и глав родов с гневной речью, которой полностью перечеркнул все, чем гордился Скил.

        - Прежний царь, - Октамасад избегал теперь называть Скила по имени, а тем более братом, - польстился на дары лукавых греков, стал перенимать их обычаи, поменял веру наших предков на ложную эллинскую. Он забыл, что мы, сколоты - царственный народ! Только мы обладаем важным для жизни воинским искусством, дающим преимущество над врагом. Ни одному врагу, напавшему на нашу страну, мы не даем возможности спастись, и никто не может нас настичь, если мы сами этого не пожелаем. Так было с войском персидского царя Дария. У нас нет городов и укреплений, свои жилища мы возим с собой. Все мы конные лучники и промышляем не земледелием, а выращиваем и пасем скот, наши жилища - кибитки. Поэтому наш народ неодолим и неприступен. Нам благоприятствует земля и содействуют реки. Лукавые греки пытаются дарами и насаждением своих обычаев сломить наше могущество. И этим уловкам поддался прежний царь-отступник. Он забыл, в чем наша сила, обзавелся домами в греческих городах, тем самым смутив многих уважаемых номадов, и они последовали его примеру. Он, как и греки, стал чеканить монету со своим изображением, занялся
торговлей, забыв, что мы, сколоты, берем, что хотим, силой, и наша добыча - то, что мы завоевали в битвах, а еще мы собираем дань с соседних народов, поэтому нас называют царским народом. Он стал вслед за греками повторять лживые утверждения, будто мы появились в результате брачной ночи греческого полубога Геракла и змееногой девы, а не произошли от первоскифа Таргитая. И наконец, он предал наших богов, приняв посвящение греческому богу Дионисию, дал возможность грекам посмеяться над нами, прыгая вместе с ними козлом. Как Саулий когда-то покарал брата-отступника Анархасиса, так и я призываю смерть на голову Скила. Смерть ему!
        И сразу тысячи голосов подхватили этот призыв, многократно выкрикнув:

        - Смерть отступнику Скилу! Смерть ему! Смерть!
        После Октамасада выступил Орик, он тоже обвинял Скила, но не так жестко, и воздержался от призыва к убийству старшего брата. Многие скифы были недовольны проявленной им мягкостью и своим царем избрали Октамасада. Тем временем Скил, добравшись до Никонии, послал своих гонцов к номадам племен, и многие из них заколебались. Стали раздаваться голоса в поддержку прежнего царя. Октамасад понял, что если он не покончит со Скилом в ближайшее время, пока еще свежи воспоминания об участии того в греческой вакханалии, то ему недолго быть верховным царем. Он тут же объявил Скила преступником, заслуживающим смертную казнь из-за попрания обычаев и веры предков, и пообещал казнить и тех, кто его поддержит.
        По его приказу стали перехватывать гонцов Скила и предавать их смерти, а сам Октамасад с войском направился в Никонию. Члены городского Совета испугались и вступили в переговоры с новым царем. Скил понял, что дольше здесь ему находиться опасно, и ночью тайно покинул город. Он нашел убежище у одрисского царя Ситалка. Несмотря на то что Ситалк был родственником Октамасада по материнской линии, они враждовали. Брат Ситалка попытался захватить власть, а когда ему это не удалось, то спрятался у своего племянника - Октамасада. Невзирая на грозные требования царя Ситалка, Октамасад дядю-бунтовщика не выдал.
        Октамасад для войны с одрисским царем очень быстро собрал огромное войско и вскорости подошел к величественной реке Истр. Там он стал готовить переправу. Ситалк не смог так скоро подготовиться к войне, он собрал значительно меньше войска. Несмотря на это, Скил придумал такой план военных действий, что был уверен в победе даже с таким количеством войска, но тяжкие думы и сомнения тревожили Ситалка.

        - Нам надо выиграть первую битву, и затяжной войны не будет. Сколоты вспомнят, что я не проиграл ни одного сражения, и покинут лжецаря, - убеждал Ситалка Скил. - А первую битву мы обязательно выиграем, потому что не будем ожидать, пока переправится все войско, а ударим раньше. Я заслал гонцов в племя андрофагов[Согласно сведениям Геродота, это было племя кочевников-людоедов.] - те пообещали прийти к нам на помощь.
        Ситалк, большой, грузный, в лисьей шапке, с расплывшимся круглым лицом и редкой продолговатой бородкой, кутаясь в длинный теплый плащ, недовольно поморщился. «Не хватало еще, чтобы кочевники-людоеды оказались на территории одрисского царства. Столько раз пришлось с ними сражаться, пока они поняли, что сюда лучше не соваться!»
        Война со скифами не входила в планы Ситалка, которому удалось значительно укрепить и расширить территорию царства одрисов, полученного в наследство от отца, Тереса I. Больше всего царя беспокоило то, что успех в этой войне не давал его государству никакой выгоды. Что уж говорить о поражении. Еще неизвестно, какого царя воинственного народа скифов лучше иметь в соседях: умного и решительного Скила или близкого родственника Октамасада.
        Утро накануне предстоящей битвы выдалось на удивление спокойным, затих бушевавший еще ночью ветер, гнувший и ломавший деревья, пугавший лошадей так, что всадники, несмотря на свою умелость, едва могли удержаться в седле. А ведь фракийцы-одрисы, как и скифы, славились именно своей конницей.
        Как и рассчитывал Скил, вместе с передовым отрядом скифов Истр перешел Октамасад - было видно царское навершие, да и сам он был заметен, выделяясь богатым убранством, блестевшим в лучах уже выглянувшего солнца. Скила охватило радостное возбуждение - Октамасад был слишком самонадеянным и храбрым по-глупому. Он переправился на виду у вражеского войска, тогда как ему следовало остаться на том берегу, а часть сил послать на переправу, находящуюся в двухстах стадиях ниже по реке, чтобы нанести противнику неожиданный удар с тыла. А он так не поступил - Скил это проверил, направив туда для разведки только что вернувшийся отряд. Пусть еще часть войска скифов переправится - затем молниеносный удар и победа! Октамасад из этой битвы не вернется живым! - Скил недобро сощурился, издали наблюдая за братом. Он решил, что самолично сразится с ним и в бою докажет, кто из них настоящий царь.
        Ситалк был мрачен - его беспокоил приснившийся ночью необычный сон: ястреб охотился за зайцем, и вдруг у зайца выросли крылья и он стал охотиться за ястребом, у которого от такого напора перья летели в разные стороны, - на этом он проснулся. Жрец, которому он рассказал сон, растолковал его как плохое предзнаменование относительно предстоящей битвы. Ястреб - это одрисы, заяц - скифы. Битва будет тяжелая и неизвестно чем закончится. Лучше повременить, ведь сил у одрисов мало. А вот скифов на противоположном берегу - великое множество, пока переправилась малая часть, а что будет, когда они все окажутся на этом берегу?
        Ситалк был согласен и с толкованием сна, и с тем, что советовал Скил. И в самом деле, если сейчас всей силой обрушиться на Октамасада, у которого пока мало воинов, смогут ли скифы выдержать такой удар, пока не переправилось все их войско?
        Скил торопил с началом битвы, он нервно прохаживался возле шатра царя Ситалка. Сражаться он решил без шлема, с царской диадемой на голове, надеясь, что воины, увидев его, вспомнят о его заслугах, выигранных битвах, одумаются и повернут оружие против Октамасада.
        Ситалк, поразмышляв, принял решение, о котором сообщил командирам отрядов. Затрубили трубы, призывая войско строиться в боевой порядок, и Скил обрадовался, стал искать взглядом верного Канита, чтобы тот подвел к нему коня. Но телохранителя нигде не было видно. Куда тот мог запропаститься?
        К Скилу подошел начальник личной охраны царя Ситалка и сообщил, что царь требует его к себе в шатер. Скил еле сдержался, чтобы не разразиться бранью: место царя в бою, в рядах сражающихся, а не в шатре. Но он был просителем, полностью зависящим от воли принявшего его царя Ситалка, и поэтому послушно направился в шатер. У входа он отдал меч и кинжал охране и вошел внутрь. Но там Ситалка не оказалось, и только он хотел выйти, как начальник охраны преградил ему дорогу и сообщил:

        - Царь Ситалк просит тебя подождать его здесь.

        - Но сейчас начнется битва - мое место там! - нетерпеливо воскликнул Скил и тут понял, что из гостя превратился в пленника.

* * *
        Увидев, что одрисское войско выстроилось в боевой порядок, скифы тоже стали строиться. Но фракийцы все не наступали, наконец вперед выехал глашатай и громко выкрикнул:

        - Царь Ситалк хочет говорить с царем Октамасадом!
        Вскоре из рядов скифского войска выехал всадник и в свою очередь выкрикнул:

        - Царь Октамасад здесь. Говори, что хочет царь Ситалк!
        Глашатай Ситалка подъехал ближе:

        - Стоит ли нам испытывать счастье в битве? Ты сын моей сестры; у тебя находится мой брат, отдай мне его, и я отдам тебе Скила. Давай не будем подвергать себя опасностям войны, ни ты, ни я…
        Скифский всадник вернулся в строй войска и растворился в нем. Потянулось томительное ожидание. Войска стояли друг напротив друга, готовые в любой момент ринуться в бой. Время шло, и чем меньше на противоположном берегу становилось скифов, тем больше их становилось здесь, в боевом строю. Наконец от скифского войска отделился всадник:

        - Царь Октамасад принимает условия царя Ситалка и готов передать ему сбежавшего брата в обмен на вероотступника Скила!
        Скил сидел в шатре, проклиная нерешительность царя Ситалка. «Сколько времени прошло, а звуков битвы не слышно. Промедление на руку Октамасаду - он успеет переправить сюда все свое войско. Непонятно, почему меня пленили перед битвой? Ведь я полезнее там, чем здесь».
        В шатер вошли несколько воинов во главе с начальником охраны, и тот произнес:

        - Идем, скиф Скил. Царь Ситалк ждет тебя.
        По обращению «скиф», а не как обычно «скифский царь», Скил понял, что его участь решена. Выйдя из шатра, Скил спросил, хотя заранее знал ответ:

        - Мое оружие - меч, кинжал?

        - Оно тебе больше не нужно, скиф. Тебя ждет твой брат - царь Октамасад.
        Скил не стал снимать диадему, она сверкала на его голове, когда он гордо шел сквозь строй воинов, понимая, что впереди его ждет только смерть. Внешне он был спокоен, но внутри бушевала буря. Ему хотелось рвануться вперед, выхватить из рук ближайшего воина копье, меч - любое оружие - и умереть в бою. Но он - царь и должен выказать презрение к смерти, а эту попытку сочтут проявлением трусости и страха смерти.
        Скила вывели из рядов одрисского войска и под охраной шести воинов повели к скифам. Навстречу вышли четверо скифов, которые конвоировали бородатого мужчину во фракийской одежде и вооружении, с лисьей шапкой на голове. Не доходя десятка шагов до фракийского войска, скифская охрана отстала, и дальше мужчина пошел один, осторожно ступая, словно шел по льду, напряженно глядя на сомкнутые ряды воинов. Вдруг они расступились, и навстречу ему вышел царь Ситалк. Мужчина, остановившись, опустился на одно колено, наклонил голову и произнес:

        - Прости меня, царь одрисов! А если не прощаешь - то убей сразу!
        Ситалк немного помолчал и, шагнув вперед, сказал:

        - Я тебя прощаю. Поднимись с колен, брат. - И он раскрыл объятия.
        Перед Скилом молча расступались воины, и он шел, примечая многие знакомые лица, но не поймал ни одного взгляда. Так, в молчании, он дошел до Октамасада, стоявшего с обнаженным мечом в руке.

        - На колени, вероотступник! - крикнул тот.

        - Цари на колени не становятся. - Скил гордо выпрямился и с презрением посмотрел на брата.
        Ему вспомнилось, как еще недавно он решал судьбу Октамасада. Если бы он тогда принял другое решение, то, может быть, сейчас все было бы по-другому?

        - Ты не царь!

        - Кто из нас царь - пусть рассудят боги. Дай мне меч, и боги сделают свой выбор - таков наш древний обычай!

        - Ты предал наши обычаи, нашу веру, и наши боги отвернулись от тебя. Ты погибнешь не как царь, а как презренный вероотступник.
        Октамасад махнул рукой, и несколько воинов силой поставили бывшего царя на колени. Скил понимал, что пришли последние мгновения жизни, ему припомнилось предостережение жреца Кадукая, а затем все заслонило видение обнаженной Ириды. Он не гневался на Ириду, предавшую его, и теперь, когда время остановилось, вспоминал не славные победы над врагами, а безумные ночи с ней.
        Октамасад подошел к бывшему царю; брату, взмахнул мечом, и голова Скила с сияющей на солнце диадемой упала на землю, а туловище еще некоторое время оставалось в вертикальном положении, из вен фонтаном била кровь, но вскоре он иссяк, и тело мешком завалилось набок. К луже крови подошел Октамасад, поднял окровавленную золотую диадему с греческой надписью «базилевс», вознес высоко над собой - скифские воины разразились криками восторга - и надел себе на голову.
        Сын Октамасада, Агаст, кричал громче всех, думая при этом, что отец действовал слишком неуклюже как для верховного владыки, - чтобы расправиться с низложенным Скилом, чуть ли не затеял целую войну. К тому же у него много невольниц, которые почти каждый год рожают ему сыновей, и те, когда вырастут, будут бороться с ним за царское звание, а еще есть Орик. И отец был не прав, когда забрал себе невольницу-будинку, которую Агаст купил для себя. Может, обратиться с просьбой к богине Апи, сделать ей богатое жертвоприношение, чтобы в ближайшей битве она забрала отца-царя в подземное царство? Его просьба должна быть услышана богами, а для этого нужен хороший жрец. И такой жрец есть.
        Часть 2
        Царские регалии

1

1918 год. Одесская губерния

        Затяжной дождь, ливший целую ночь и все утро, утих к полудню, и вскоре выглянуло солнышко. Василий не усидел в доме, отправился к раскопкам, хотя знал, что работы сегодня не будет - почва слишком пропиталась водой. Уже более трех месяцев он находился в научной экспедиции, организованной Киевским университетом святого Владимира, занимавшейся археологическими раскопками древнего поселения на территории Одесской губернии близ села Ямки.
        Идея организовать археологическую экспедицию принадлежала ординарному профессору истории Владиславу Филипповичу Ольшанскому, который подбил на это дело двух младших преподавателей и наиболее ответственных студентов, не зараженных духом политиканства и митингов. Владислав Филиппович считал, что настоящий ученый-историк должен быть обязательно человеком аполитичным и заниматься только своим делом, иначе в исторической науке можно наломать дров. Подобное кредо не помешало ему отправиться к бывшему, «опальному», профессору истории, а ныне председателю Центральной Рады, Михаилу Сергеевичу Грушевскому просить помощи в финансировании экспедиции. Произошедшие затем быстрые смены власти в Киеве, сопровождавшиеся пальбой и артиллерийским обстрелом города, не убавили оптимизма Владислава Филипповича, считавшего, что все это временно, и когда в марте войска Центральной Рады вернулись обратно, вновь напомнил Михаилу Сергеевичу о задуманной экспедиции. Уважаемый историк не выдержал натиска коллеги, хотя его занимали более важные проблемы государственного масштаба, и наилучшим образом отрекомендовал эту затею
главе правительства Всеволоду Голубовичу, пообещавшему в течение месяца-двух найти средства для экспедиции. Окрыленный Владислав Филиппович тут же добился кое-каких денег от университета, и в середине апреля экспедиция отправилась в путь. Сам профессор пока остался в городе, мудро посчитав, что вопрос финансирования нужно решать до победного конца, а для этого было необходимо его личное участие.
        Временно руководителем экспедиции он назначил младшего преподавателя Василия Добрынина - человека надежного, исполнительного и хозяйственного, хотя особого таланта в исторической науке не проявившего. В помощники ему определили младшего преподавателя Корицина Николая, недавнего студента.
        Выбор профессора оказался верным - Василий рьяно взялся за работу, нашел в селе дешевое жилье и организовал пропитание для членов экспедиции - эти места были ему знакомы еще по экспедиции прошлого лета. Работали с раннего утра и дотемна, Василий все находки складировал у себя, дотошно описывал их в полевом журнале, помня крылатое выражение профессора: «В исторической науке мелочей не бывает!» Кроме того, он зорко следил, чтобы студенты не баловали и с местными красавицами амуры не крутили.
        Несмотря на уверения старого профессора, напутствовавшего Василия перед отъездом, что наука - это одно, а политика - совсем другое, и если на это другое не обращать внимания, то жизнь будет протекать без изменений, в прежнем русле, вскоре оказалось, что это не так. В село явилась немецкая карательная команда во главе с прямым как палка обер-лейтенантом. Офицер грозно поигрывал стеком, то и дело трогая усики с загнутыми кончиками «а-ля Вильгельм», словно проверяя, на месте ли они. Целью германцев было восстановление попранной справедливости: несмотря на демократический Декрет о земле правительства УНР, вернуть оную (землю) прежним хозяевам - помещикам. А чтобы это требование лучше поняли, объяснили доходчиво - выпороли самых горластых и тех, у кого в хате нашли вещи из разграбленного имения, то есть всех без исключения мужиков. После этого мужики с облегчением перекрестились - «пронесло!», так как в соседнем селе пару заводил без лишних разбирательств вздернули на деревьях. Прижимистые германцы даже виселиц не стали строить для таких смутьянов.
        В Ямках обошлось без смертоубийства благодаря заступничеству местного помещика Радисного, человека просвещенного и либерального, но не до такой степени, чтобы полностью простить селян за разграбление поместья.
        Офицер дотошно проверил у Василия документы на раскопки и потребовал предъявить ему находки, с помощью переводчика придирчиво сверив их с записями в полевом журнале. Глиняные черепки, изъеденные ржавчиной мечи и наконечники стрел его разочаровали, и он, презрительно обозвав Василия свиньей, несмотря на то что тот был весьма тощ, хотя и ростом с каланчу, удалился, ничего не взяв. Василий только тогда спокойно перевел дух, так как гнева профессора боялся больше, чем немецких шомполов. После ухода германцев крестьяне втихую переговорили между собой, пожалев, что раньше не догадались имение сжечь, а либерального помещика утопить в пруду, - тогда бы и землю некому было возвращать. Но теперь делать этого было нельзя - германец больно лют. Потеря земли озлобила крестьян, и они стали недобро поглядывать на археологов из Киева, то и дело вызывая их на политические словесные баталии, а потом взвинтили цены на продукты и за работу, когда требовалась их помощь.
        Василий ввел для членов экспедиции жесткий режим экономии, и тут подоспело сообщение о том, что немцы разогнали Центральную Раду, а нескольких бывших министров будут даже судить.
        Несмотря на оптимизм Василия и уговоры, сразу несколько студентов отправились домой, а к исходу второго месяца в экспедиции осталось двое - Василий и его помощник Николай. Последнее письмо от профессора было получено месяц назад, тот сообщил, что есть надежда получить деньги от правительства Скоропадского, поэтому ни в коем случае не сворачивать работы, а он, как только утрясет финансовые вопросы, незамедлительно приедет. При всем своем желании Василий не мог покинуть раскопки, так как отвечал за множество привезенного с собой инвентаря, а вдвоем доставить его обратно было невозможно, да и денег на это не было. Василий и Николай продолжали ходить на раскопки, но уже особо не старались, понимая бесполезность своих усилий и ощущая грозное дыхание наступившего времени перемен. Теперь они в полной мере смогли оценить мудрость высказывания древнего китайского мудреца: «Нет ничего хуже, чем жить во времена перемен».
        Местные крестьяне, люди практичные и интуитивно мудрые, снова изменили к ним свое отношение, оставив враждебность и перейдя на ехидство и насмешки, будто перед ними были юродивые. Порой они развлекались тем, что приходили на раскопки и, присев на корточки и закурив самокрутку самосада, в клубах вонючего дыма мудрствовали обо всем на свете, пока красные от злости, но молчавшие Василий и Николай упражнялись с лопатами. Особенно в этом усердствовал Тимоха - хозяин дома, где они квартировали, с легкой руки которого их прозвали «ерологами». Тимоха был невысоким костлявым мужичком с побитым оспой лицом и необыкновенно мощным голосом как для такого неказистого тела. В отместку археологи прозвали его Шаляпиным, на что тот чрезвычайно обиделся, несмотря на то что сравнение со знаменитым басом России должно было бы ему польстить.
        Однажды археологов накрыл весенний ливень - и не дождь, и не град, а что-то среднее. Чертыхаясь, мокрые, они добежали до натянутого между деревьями брезента и спрятались. Желания продолжать работу у них не было, они мечтали поскорее оказаться в доме и для начала выпить по стопке самогонки из наполовину полной бутылки, недавно купленной у Тимохи по баснословной цене. Когда закончился дождь, они вернулись на место раскопок и собрали лопаты, кисточки, совочки, сняли спасительный брезент, пропитавшийся влагой и поэтому плохо сматывающийся в рулон, сразу многократно утяжелившийся. Оставлять здесь ничего было нельзя, так как крайне хозяйственные крестьяне любой вещи нашли бы применение.
        Василий захотел сходить по малой нужде и, так как был человеком интеллигентным, решил для этого использовать дальний прошлогодний ров, заброшенный ввиду бесперспективности. Только он стал на край траншеи, готовясь спрыгнуть вниз, как влажный грунт мягко поехал под ним, и не успел он сообразить что к чему, как оказался внизу, пребольно уткнувшись носом в противоположную глинистую стенку. Чертыхаясь и кляня себя за свою воспитанность некультурными словами, Василий попытался привести в порядок выпачканную глиной одежду, что в таких условиях было делом невозможным. И тут он заметил, что вызванный им оползень приоткрыл край известковой плиты. Почувствовав, как участилось биение сердца в ожидании чуда находки, он позвал Николая, и вдвоем они углубили яму и расчистили плиту. Теперь уже не было никаких сомнений: перед ними какое-то сооружение, сложенное из неровных известковых плит, похоже, очень древнее.
        Находка их чрезвычайно заинтриговала, и когда стемнело, они остались здесь ночевать. Опять развесив между деревьями брезент, они полночи просидели у костра.
        На рассвете вновь принялись за работу, не чувствуя усталости, горя желанием поскорее узнать, что скрыто за этими плитами. К полудню им удалось расчистить сооружение настолько, что они даже попытались сдвинуть верхнюю плиту и заглянуть внутрь, правда, безрезультатно.
        Тут пришел Тимоха, обеспокоенный ночным отсутствием постояльцев, которые вносили некое разнообразие в его жизнь хотя бы своей, по его мнению, недоумковатостью. Увидев, что откопали «ерологи», он крайне заинтересовался находкой, забыв об ожидающих его дома делах. Попытки археологов отвязаться от непрошеного свидетеля не увенчались успехом, Тимоха даже предложил свою помощь бесплатно. Поразмыслив, археологи поняли, что Тимоху домой лучше не отправлять, иначе сюда вскоре прибежит половина села, а вслед за ней и другая. Тимоху загрузили земляными работами, а Николай сам сходил за керосиновой лампой. Когда он вернулся, они общими усилиями сдвинули плиту, и Василий, на правах первооткрывателя, проник внутрь. Через мгновение из подземелья раздался вопль, от которого у Николая и Тимохи застыла кровь в жилах. Они уже собирались прийти Василию на помощь, решив, что он обнаружил там нечто ужасное, когда показался он сам, сияющий, и торжествующе произнес:

        - Это погребение воина! И похоже, что скифа!
        При свете лампы Василий обнаружил в подземелье человеческий скелет, среди костей которого было разбросано множество золотых бляшек со звериными ликами, видимо ранее украшавших его одежду, истлевшую за такое длительное время. На черепе чудом держалась царская диадема с каплевидной пластинкой посредине, на которой было что-то изображено. На шейных позвонках лежала массивная золотая гривна, на костях рук - золотые браслеты, фаланги пальцев украшали кольца и перстни. Рукоятка меча, по форме акинака, была отделана золотом, как и потир со стрелами. У изголовья находились два погребальных золотых сосуда-ритона и чаши. Плечевые кости воина были раздроблены, и это указывало на смерть от страшной силы удара. Несмотря на обилие золота, что свидетельствовало о высоком статусе покойного, Василий сразу почувствовал, что здесь что-то не так. Украшения и вооружение были подобны царским, но захоронение очень отличалось от царского своей скромностью и, видимо, поспешностью при погребении. Электровые диадемы попадались в скифских захоронениях, но в основном они были частью украшения женского головного убора, а эта
изготовлена из чистого золота, весила не менее двух фунтов и принадлежала явно мужчине, судя по остаткам убранства, оружию и более мощным костям скелета. Не сопровождали этого воина в Нижний мир невольницы, телохранители; погребальных предметов, должных служить ему в подземном мире, было очень мало; не был насыпан поверх могилы земляной холм. Все указывало на то, что хоронили этого скифа тайно и поспешно, хотя было известно, что даже тело простого кочевника-номада на протяжении сорока дней родственники возили по всем скифским селениям, а в могилу к нему клали множество необходимых в Ином мире предметов. В боковой нише обнаружили лишь череп лошади с золотыми украшениями, оставшимися от истлевшей уздечки.
        Василий пришел к выводу, что этот скиф занимал важное место в иерархии скифского царства, но затем в силу каких-то обстоятельств, возможно, борьбы за власть, был убит и тайно похоронен близкими друзьями или родственниками, которые не смогли в полной мере совершить погребальный обряд. На пластинке диадемы был изображен бородатый мужчина, стоящий в просительной позе перед сидящей женщиной с зеркалом в руке. С внутренней стороны диадемы они увидели надписи на древнегреческом, и Василий прочитал:

        - Базилевс Скил, Агаст.

        - Василий Иванович, это тайное захоронение скифского царя Скила, о котором упоминал Геродот, - заулыбался Николай. - Его убили сами скифы, поэтому его похоронили тайно, без почестей.

        - Так, да не так, - покачал головой Василий. - Согласно Геродоту, царю Скилу отрубили голову, а у этого скифа она на месте. Скорее это один из последующих неудачливых претендентов на царскую власть. Скила убил Октамасад, он и взял в свои руки царскую власть. О последующих царях вплоть до знаменитого Атея почти ничего не известно. Есть только доказательства царствования Орика, но ничего не ведомо о периоде его правления. Возможно, это захоронение связано со вторым именем - Агаст, но мы не знаем, кто он такой.

        - Возможно, Геродот ошибся, описывая способ убийства Скила. Ведь он о тех событиях двадцатилетней давности знал только по рассказам, - неуверенно предположил Николай, не в силах расстаться с собственной версией.
        А у Василия радость открытия заслонила тревога - время было неспокойное. Ему вспомнился германский офицер, бесцеремонно роющийся в археологических находках и сверяющий их перечень с записями в журнале. Василий не сомневался: если бы офицер в прошлый раз обнаружил, на его взгляд, что-либо ценное, то незамедлительно забрал бы себе. А тут столько золотых и серебряных изделий! Он не стал вносить перечень найденных предметов в полевой журнал, а все это записал на отдельных листах.
        С Тимохой археологи заключили соглашение, что тот за оговоренное вознаграждение в ночное время обязуется охранять найденную могилу скифа, чтобы там никто не похозяйничал.

        - А чего? Бердана у меня есть - пусть кто-либо только попробует туда сунуться! - воинственно заявил он.
        За три дня археологи полностью обследовали захоронение, сделали зарисовки на листах - что, где и в каком положении находилось, забрали оттуда все предметы, оставив лишь скелет скифа. Несмотря на попытки сохранить находку в тайне, весть о золоте скифов облетела село, и теперь вокруг раскопок крутилось множество людей - детвора и мужики. Они уже не насмехались, а молча, с горящими глазами наблюдали за работой археологов. Столь пристальное внимание к их работе археологам не понравилось, и теперь на раскопки они отправлялись по очереди, в компании с Тимохой. Другой в это время, запершись в доме с берданкой хозяина, охранял найденные сокровища и делал их опись.

        - Ой, не нравится мне все это, Василий Иванович! - сказал как-то вечером Николай, вернувшись с раскопок. - Надо бы профессору сообщить о найденном могильнике, чтобы он незамедлительно приехал, а то тревожно на душе. Хорошо, что мы находимся в глубинке - народ здесь относительно спокойный, особенно после проведенной германцами экзекуции. Но плохо то, что телеграф есть только на станции, до которой верст тридцать будет. Правда, посылать телеграмму опасно - возле железной дороги болтается много вооруженного люду, у которого неизвестно что на уме. Если узнают про золото, то берданка Тимохи не поможет.

        - Верно говоришь, Николай. Я тоже думал об этом. Наверное, собирайся и завтра же отправляйся к профессору в Киев, а мы с Тимохой будем здесь охранять находки.
        Этим утром Николай должен был отправиться в путь, но из-за затянувшейся непогоды пришлось отложить отъезд, и как только дождь прекратился, Василий упросил его еще ненадолго задержаться, пока он сходит на раскопки. Неожиданная находка захоронения скифа вселила в Василия уверенность, что подобное чудо может повториться. Теперь, после дождя, он с особой тщательностью обследовал раскопки в надежде обнаружить под землей нечто не менее ценное. Он уже преодолел большую часть пути, когда услышал позади топот копыт и, обернувшись, увидел всадника, скачущего галопом со стороны села. Плохое предчувствие кольнуло его сердце, и он остановился в ожидании. Когда всадник приблизился, Василий узнал его - это был озорной сынишка соседей Федька, ловко удерживающийся на лошади без седла.

        - Агов, дядько Василий! Мне дядька Тимофей велел передать вам, чтобы вы срочно шли назад - он хочет вам сообщить что-то очень важное.
        Василий бросил взгляд в направлении раскопок - до них оставалось совсем немного.

        - Хорошо, Федя. Я скоро вернусь и зайду к нему.

        - Он велел, чтобы вы как можно скорее пришли к нему. Даже дал Вороного, - мальчишка нежно погладил лошадь по шее, - чтобы я вас привез.
        Василий вздохнул - видно, в самом деле произошло нечто очень важное, раз уж Тимоха прислал к нему мальчишку на своей лошади. Вот только Василий никогда верхом не ездил, а тут еще предстояло трястись на лошади без седла и стремян - и он вздохнул еще тяжче, посмотрев на хрипевшую, нетерпеливо перебиравшую на месте тонкими жилистыми ногами лошадь, которая испуганно косила на него темным глазом.
        Парнишка, поняв, что этот чудной «еролог» боится ехать верхом, рассмеялся:

        - Да не бойтесь, дядька Василий! Сзади садитесь и держитесь за меня крепко - вмиг домчу.
        Василию стало стыдно за свой страх, и он неуклюже, с помощью парнишки вскарабкался на лошадь. Ему сразу показалось, что земля находится далеко внизу, а его положение крайне неустойчивое, несмотря на то что он сжимал ногами теплые бока лошади и буквально слился с худеньким телом парнишки, обхватив его обеими руками.

        - Дядька, вы только не задушите меня своими ручищами, - пошутил мальчишка и озорно, звонко крикнув, пустил лошадь вскачь.
        В голове у Василия закружилось, его мотало в разные стороны, и он мог в любой момент рухнуть вниз, на стремительно двигающуюся землю, словно магнит, притягивающую к себе. Его сердце обрывалось от ужаса, и он попробовал закрыть глаза, но стало еще страшнее. Уже ничего не соображая, он закричал в панике на ухо мальчишке:

        - Немедленно останови!
        Видно, в его голосе было нечто такое, что заставило мальчишку тут же выполнить не то просьбу, не то приказ.
        Василий незамедлительно сполз с лошади, ему было очень плохо - внутри все переворачивалось, и земля, казалось, уплывала из-под ног, а еще он почувствовал, что набил зад. Даже собственные ноги стояли как-то нетвердо, раскорякой.

        - Я лучше пешком пойду, - заявил он Федьке, с насмешкой наблюдавшему за неуверенными движениями «еролога».

        - Как хотите, дядька, - обрадовался парнишка, оставшись без неловкого попутчика, с которым не почувствуешь настоящей быстрой езды, когда жесткий ветер в лицо, а сердце замирает от восторга и пьянящей крови.
        И он умчался вперед.
        Только минут через десять Василий немного пришел в себя. Степь оборвалась за лесополосой, дальше уже пошли поля и стали видны хатки-мазанки с аккуратно выбеленными стенами.
        Войдя в село, Василий ощутил, что к нему вернулась тревога - улочки были безлюдны. Впрочем, это было объяснимо: в светлое время дня его жители праздно не шатались, а занимались работой. Но не было видно ни стаек малолетней ребятни, обычно вихрем проносившихся с одного конца улицы в другой и в мгновение наполнявших пространство весельем своих голосов, ни древних немощных старушек, греющихся на солнышке возле своих дворов. Вокруг стояла необычная тишина, ее нарушил лишь лай пса-пустобреха, который тут же испуганно замолк.
        Василий поспешил к Николаю и там застал Тимоху. Николай возился с двумя огромными странными баулами, и только присмотревшись, Василий понял, что это скатанные одеяла, обвязанные веревками. Николай недовольно оглянулся на вошедшего:

        - Некстати ты надумал гулять пешком, Василий Иванович. Время сейчас дорого - возможно, даже дороже наших находок. - И он кивнул на баулы.

        - Что случилось? - Василию не понравилось, что помощник ему выговаривает, ведь все же он был начальником экспедиции.

        - Бандиты ночью объявились в имении помещика Куропатова, что верстах в двадцати отсюда Похоже, это шайка солдат-дезертиров, их человек десять. Ограбили господский дом, но в село не сунулись. Не исключено, что они могут узнать о наших находках и, не ровен час, явятся сюда. Мужики на всякий случай готовят отряд самообороны, их человек семь-восемь, вооруженных допотопными охотничьими ружьями и берданками. Сам понимаешь, они не смогут противостоять обученным солдатам, хоть и дезертирам, да еще с трехлинейками. Мужики на сходе порешили, что обороняться они будут лишь в крайнем случае - если нападут на сельчан. Так что если бандиты придут к нам, никто нас не защитит. Правда, Тимоха?
        Тимоха виновато отвел глаза в сторону, горестно крякнул, но все же сказал:

        - Моя бердана против этих бандюг - ровно рогатка против волка. Да и девки у меня совсем еще малолетки, а я хочу дожить и погулять на их свадьбе. Сбегать вам надо отсюда, да как можно скорее. Вон я Вороного уже заложил - отвезу вас на станцию.

        - Мы же не сможем увезти с собой все! Оборудование экспедиции, столько находок - это просто невозможно! - категорически заявил Василий.

        - Мы с собой возьмем лишь те предметы, которые нашли в могиле скифа. Остальное оставим Тимохе - он сбережет их до нашего приезда, тогда мы с ним и рассчитаемся,
        - так же твердо сказал Николай и уже мягче добавил: - Пойми, Василий Иванович, иного выхода у нас нет, и времени тоже нет. Тимоха повезет нас на станцию не прямой дорогой, а в обход - это верст на десять дальше будет, но и безопаснее - если вдруг бандиты в погоню за нами кинутся.

        - А если они сюда не придут? - упорствовал Василий, хотя понимал, что Николай прав.

        - В таком случае мы ничего не потеряем, но вот если останемся, а бандиты здесь появятся, то потеряем все. Вещи я уже собрал, надо отправляться в путь.

        - Хорошо, Николай, - нехотя согласился Василий. - Пусть будет по-твоему! - последняя фраза у него неожиданно прозвучала несколько зловеще, словно он предостерегал своего напарника.
        Приняв окончательное решение об отъезде, они совместными усилиями закончили сборы и тронулись в путь на дребезжащей телеге, которую уныло тянул Вороной. Василию вспомнилось, как совсем недавно этот конь вихрем мчался по степи, унося на себе вихрастого мальчишку, а теперь он еле плелся, то и дело понукаемый Тимохой. Ему было жаль уезжать отсюда, и хотя он прожил здесь всего несколько месяцев, казалось, что они растянулись и заполонили всю его жизнь. Василия совсем не тянуло в строгие стены университета, где требовалось ходить в мундире преподавателя с жестким стоячим воротничком, постоянно натиравшим шею. Зная суровый нрав профессора, Василий не сомневался, что тот раскритикует все его действия в экспедиции, разве что находка богатого скифского захоронения заставит расщедриться на скупую похвалу.
        Ну и пусть, профессор сгоряча отчитает, а затем успокоится. Все лишь суета сует. Главное в том, что этой находкой он уже внес свое имя в анналы исторической науки на вечные времена, а в дальнейшем будет написана не одна научная монография со ссылками на найденные им предметы и само захоронение. Вокруг этого возникнет множество предположений, будут вестись горячие научные дискуссии. Одной из обсуждаемых гипотез будет его собственная - о том, что эта диадема является короной скифских царей. Видимо, Агаст - это один из скифских царей, правивших после Октамасада, и он использовал диадему Скила в качестве царской регалии, но его тоже постигла трагическая участь. Он явно погиб не от руки внешних врагов, а в результате внутренней смуты, из-за чего был похоронен тайно. Эту гипотезу нужно не спеша, взвешенно обосновать, а уже затем вынести на суд научного мира. То, что на диадеме нет имени Октамасада, следующего после Скила царя, указывает на то, что его царствование было непродолжительным, а смерть внезапной. Возможно, в царстве скифов это был период смут и борьбы за власть. Работы предстояло много - ой
как много! Но это было то, о чем он раньше даже не мог мечтать. Судьба ему благоволила, и нельзя было упустить этот шанс, который дается небесами, а претворяется в жизнь упорным человеческим трудом.
        Вечерами, закрывшись в своей комнате, разложив золотые предметы из скифского захоронения, они устраивали горячие споры, и однажды Василий озвучил свое предположение в отношении диадемы. Николай сразу бросился в атаку, пытаясь разнести его в пух и прах, и даже вспомнил о лже-короне скифского царя Сайтаферна. Когда слов не хватило, Николай надел на себя диадему и спросил:

        - От того, что надел ее, я не стал царем, так и Агаст мог быть не царем, а тайным сторонником убитого Скила, сберегшим этот обруч в память о нем. У скифов не было короны и быть не могло!
        У Василия даже дыхание перехватило от такого кощунственного отношения к древнему предмету. Он заорал:

        - Немедленно снимите и больше не позволяйте себе этого! Имейте к древним предметам уважение, Николай! Этой диадеме две с половиной тысячи лет, а вы с ней обращаетесь, как модница со шляпкой!
        Оробевший Николай послушно снял диадему и остаток вечера промолчал. Василий счел это переживаниями из-за своей провинности. После той посиделки Василий запретил Николаю без надобности трогать найденные золотые предметы, и теперь вечерами они больше занимались чаепитием и беседами, далекими от археологии.

***
        Николай, осматриваясь, вертел головой, словно она была на шарнирах. Особенно часто он оборачивался назад и всякий раз убеждался, что позади все тихо, но успокаивался ненадолго. Внутри у него уже давно зрело недовольство Василием, своим начальником. Разве можно быть настолько близоруким, чтобы не замечать, что творится вокруг? Василий ему напоминал страуса, который, как известно, в случае опасности прячет го-лову в песок, и таким песком Василий сделал для себя науку. Те известия, которые доходили до Ямок, были подобны просто крику о том, что в стране царит хаос, все больше разрастающийся и готовый вскоре поглотить ее всю. Была бы его воля, он давно последовал бы примеру студентов, да хорошо знал характер профессора и боялся из-за этого потерять в это смутное время работу преподавателя, с трудом им полученную;
        Родом Николай был из Василькова, родители не имели средств на его обучение, и только настойчивость и усердие помогли ему получить университетское образование и даже остаться здесь в качестве младшего преподавателя.
        Особой радости от открытия захоронения скифа он не ощутил, так как знал, что все полагающиеся лавры достанутся профессору и Василию как руководителям экспедиции, а его доля - это лишь мозоли и тяжкий труд - перелопачивание многих тонн земли. Ко всему прочему, найденное золото грозило многими бедами в столь тревожное время. Он уже ругал себя за то, что убедил отвезти ценные находки профессору. Было бы гораздо спокойнее одному отправиться в дорогу налегке, как предполагалось по первоначальному плану, а Василия оставить охранять скифское золото. Ведь ему самому от этого золота никакой радости, а только смертельная опасность. Но в глубине души он понимал, что ни за что так не поступит с Василием, с которым за это время сблизился и испытывал к нему дружеские чувства, несмотря на то что тот при каждом случае принимал начальственную позу. И было еще нечто непонятное, недавно произошедшее с ним, вызывающее у Николая и страх и восторг.
        Когда во время спора он надел на голову золотую диадему, то вдруг весь мир стал другим. Он смотрел на покрасневшее от злости лицо Василия, отчитывавшего его, и каким-то внутренним взором одновременно увидел множество всадников, несущихся по степи, и от топота их копыт содрогалась земля. Это было необычно, совсем не так, как в синематографе. Он слышал ужасающий звук, сопровождавший их движение, видел экипировку воинов до мельчайших деталей, даже улавливал вонь от разложившихся частей тел - рук и голов, которые это воинство несло на шестах вместо стягов. Один вид этого грозного войска вызвал у него смертельный ужас, а затем все исчезло и до сознания с трудом дошли слова Василия.
        После Николай долго раздумывал над происшедшим с ним, но удержался и не поделился этим с Василием. Утром, только Василий отправился на раскопки, он достал диадему и надел ее на голову, но видения, как в прошлый раз, его не посетили. Вскоре пришел Тимоха и рассказал о бандитах.
        Николай стал спешно упаковывать золото из захоронения, но не смог положить туда золотую диадему. Она его манила не своей исторической или материальной ценностью, а чудом удивительного видения, которое ему вновь хотелось пережить. Золотую диадему он спрятал на себе, под рубахой, припеленав ее к телу льняным полотенцем, сразу от этого пополнев. Это не было кражей, в таком случае он взял бы себе больше золотых предметов. Николай ощущал приятную тяжесть золотого обруча, и это вызывало в нем необычное чувство сродни возбуждению от прикосновения к обнаженной женщине. И как с любимой женщиной, он уже не мог расстаться с древней диадемой.
        Без сомнений, Василий, как только они окажутся в безопасном месте, сразу обнаружит пропажу самой ценной находки, но последствия этого проступка Николая не волновали. Важно было то, что диадема у него, и он ее никому не отдаст, даже если от этого будет зависеть его жизнь. Как поступит в дальнейшем, когда они приедут в Киев, Николай не загадывал. Он без сожаления расстанется с должностью младшего преподавателя и научной карьерой, рассчитывая взамен получить нечто более важное. Что именно? Этого он и сам не знал, но был уверен, что не пропадет в раскручивающемся водовороте революционной неразберихи.
        Свой проступок Николай не отнес к проискам лукавого, так и норовившего подтолкнуть христианина к нарушению Божьих заповедей, а воспринял его как некое озарение.

* * *
        Тимоха то и дело подгонял Вороного, спеша доставить «ерологов» на железнодорожную станцию, хотя понимал, что туда они смогут добраться лишь затемно - уж слишком поздно выехали. Как ни крути, а придется на станции ночь коротать, чтобы не ехать по темноте обратно. По уму было бы поехать на станцию утром, пораньше, но известие о появлении бандитов в соседнем селе и чувство ответственности за своих постояльцев, к которым он привязался, вынудили его отправиться в дорогу в столь неурочное время. Эти «ерологи» хоть и блаженные от своей учености, но добрые христиане. С собой он захватил берданку, которая могла послужить защитой лишь от дикого зверя - за годы войны расплодилось волчье племя, - но не от вооруженных бандитов.
        Узкая грунтовая дорога, закончив петлять среди ухоженных крестьянских полей, вышла на просторы степи и тут же затерялась. Движение телеги сразу замедлилось, а тряска усилилась. Василий соскочил с телеги, чей дребезг не давал ему сосредоточиться, и пошел рядом. Ему тут же стало спокойнее, но идти по неровной почве быстрым шагом было нелегко, и мысли, вместо того чтобы вернуться к задуманной статье о найденном скифском захоронении, перескочили на древних кочевников вообще. Этому способствовала широко раскинувшаяся дикая ковыльная степь, которая, казалось, не имела конца края, степь с множеством укромных балок, оврагов и небольших возвышенностей, называемых здесь Могилами.
        А если это народное название правильно передает их суть? Может, не только в рукотворных курганах надо искать следы прошлого, но и в них? Сколько тайн и будущих находок хранит степь, ожидая своего исследователя! Василию было жаль, что с каждым годом дикая степь, беспощадно распахиваемая человеком, катастрофически уменьшается, и не факт что будущие находки попадут в руки археологов, а не людей несведущих и ценящих лишь драгоценные металлы, из которых они сделаны, все прочее безжалостно уничтожающих. Может, пройдет не так много времени, и Дикое поле в первозданной красе можно будет увидеть только на заднем дворе Екатеринославского краеведческого музея, о чем позаботился профессор Дмитрий Яворницкий. И перед затуманенным взглядом Василия просторы степи ожили - по ним начали нестись на небольших, но очень выносливых лошадях грозные бородатые всадники в остроконечных кожаных шапках, вооруженные копьями и короткими мечами, несравненные стрелки из лука, использующие для вытирания рук скальпы врагов.

        - Всадники! - ворвался в его фантазии испуганный голос Николая. - Нас догоняют!

        - Кто - скифы?! - радостно воскликнул Василий, еще не вернувшийся из мира грез в действительность.

        - Боюсь, что вы правы, - скифы, но только современные. - Голос у Николая дрогнул - его страхи материализовались в реальность, и у него было такое чувство, как будто он сам в этом виноват.
        Василий насчитал семь точек, быстро увеличивающихся в размерах.

        - Э-эх! - только и сказал Тимоха, оглянувшись, и скомандовал: - Садись, еролог! Авось Бог поможет и не даст пропасть христианским душам!

        - Может, это не бандиты? - с надеждой спросил Василий, но на телегу залез.
        Тимоха прошелся кнутом по спине Вороного, тот с укором обернулся, но ходу прибавил. Явно не приспособленная для быстрой езды телега качалась из стороны в сторону, подпрыгивала, иногда на ухабах угрожающе наклоняясь, так что пассажирам приходилось крепко держаться, чтобы не выпасть. Несмотря на все старания Тимохи, грозные пощелкивания кнутом, усилия Вороного на пределе возможного, расстояние между ними и всадниками быстро сокращалось, но впереди уже показалась лесопосадка, за которой начинались огороды, а дальше виднелись жилые постройки, приютившиеся возле самой станции. Тимоха слышал, что там находится карательный отряд германцев, прибывший туда для наведения порядка после проведенной рабочими стачки. Те заблокировали паровозное депо сброшенным с рельсов паровозом, так что эшелоны с зерном и скотом не могли отправиться в Германию. Тимоха с удовлетворением отметил, что они успевают достичь станции раньше, чем…
        Колесо телеги попало в глубокую яму, непонятно как здесь оказавшуюся - может, кабан ее вырыл, ища поживу? Как бы то ни было, а резвая езда по ухабам до добра не довела, телега, вдруг дернувшись, резко остановилась и накренилась влево. Василий и Николай в одно мгновение кубарем слетели с повозки на землю, но не ушиблись.

        - Чего разлеглись?! - налетел на них коршуном Тимоха. - Скорее подымайте телегу - будем колесо ставить!
        Колесо они поставили быстро благодаря умелым рукам и командам Тимохи, но когда вновь отправились в путь, всадники были уже совсем близко, и их внешний вид отмел еще оставшиеся сомнения в том, что это бандиты.
        Шестеро из них были в полевой форме, а пятый, явно моряк, - в бушлате, на его голове непонятным образом держалась бескозырка с развевающимися ленточками. Кто-то из них выстрелил, и мимо беглецов просвистела пуля.

        - Тпру! - резко осадил лошадь Тимоха. - Приехали, господа ерологи! На таком расстоянии нас посшибают с винтаря, как воробьев с рогатки. Мне жизнь дорога!

«Диадема!» - мелькнула у Николая мысль, и, соскочив с телеги, он бросился к деревьям, до которых было не более сотни метров. Он осознал, почему взял диадему, и жалел, что не прихватил еще и других золотых предметов, ведь теперь они достанутся бандитам. Сама Судьба руководила им, это была не кража, а спасение исторических ценностей!
        Когда он уже добегал до деревьев, готовясь нырнуть в спасительную чащу леса, раздался выстрел, и в голове у него будто что-то взорвалось, мгновенно погрузив все во мрак. Он упал, раскинув руки и ноги, уткнувшись со всего маху носом в землю, испачкав одежду, но это его уже не волновало.
        От неожиданного поступка Николая и его нелепой смерти Василий остолбенел, не веря в реальность происходящего. «Все это лишь глупый, ужасный сон - надо только проснуться», - попытался он себя обмануть. Но вид неподвижного тела товарища по археологическим изысканиям и испуганно бегающие глаза Тимохи, потерявшего обычную важность и насмешливость, просто кричали о том, что это происходит на самом деле.
        Василий рванулся и, выхватив берданку Тимохи, раньше чем тот успел помешать, направил в сторону приближающихся всадников, выбрав среди них колоритную фигуру моряка, коренастого и краснолицего, и нажал на курок. Выстрела не последовало, а в следующий момент Тимоха вырвал берданку из его рук и отбросил далеко в сторону. Еще одним движением он дал в глаз «дуралею-ерологу», мысленно поблагодарив себя за то, что заранее не снарядил ружье патронами.

        - Погубить нас хочешь?! - зло прошипел он археологу, у которого начал заплывать глаз. - Сиди да помалкивай - может, пронесет и не порубают нас нечестивцы. Господи, спаси и сохрани!
        Тем временем всадники окружили телегу.

        - Чего же ты не выстрелил, дура? Испужался?! - Лицо моряка стало наливаться свекольным цветом злобы. - Раз взял винтарь в руки, надо было доводить дело до конца. Бояться - грех!
        Моряк, слегка подавшись вперед, тут же отвесил тяжелую пощечину археологу, от чего у того мотнулась голова, как у тряпичной куклы, а перед глазами все поплыло.

        - И куда же направляетесь, паны-товарищи? Что везете с собой? - продолжил допрос моряк, пронзая взглядом Василия, словно ожидая от него ответных действий, но тот молча опустил глаза.

        - Да какие мы паны?! - испуганно воскликнул Тимоха. - Я из села Ямки, крестьянствую, а это ерологи, ученые люди, попросили доставить их на станцию.

        - Чего ж это ученые люди бегают, как зайцы? Хватаются за винтарь, словно мы бандиты какие-то?

        - Да какие же вы бандиты?! Что я, бандитов не видел?! - фальшиво пробасил Тимоха, подхалимски снизу вверх заглядывая в глаза матросу.

        - То-то! - согласился моряк. - Мы солдаты революции, и здесь мы по заданию Саратовской конференции анархистов и товарища Красного для организации борьбы с германцем и его подлыми приспешниками. Трудовому народу, особенно крестьянству, нас нечего бояться, и даже наоборот. Мы возвращаем землю крестьянам, а вот эксплуататорам помещикам, золотопогонникам и прочей сволочи нам на пути лучше не попадаться. Намедни казнили кровопивца Куропатова - повесили на березе, теперь ему земля больше не нужна. Разве только для могилы. Сегодня пришел черед помещика Радисного, вот только радости ему от нас не дождаться!
        Василий вспомнил холеного, неторопливого в словах и поступках помещика, обликом очень напоминавшего знаменитого писателя Чехова - такая же бородка и пенсне. Известный киевский адвокат, он выбрался сюда на недельку, рассчитывая своим присутствием ускорить восстановление разграбленного родового имения, чтобы потом вывезти сюда жену и троих детей. «Деревенский воздух весьма пользителен для здоровья, сударь. Я бы и сам здесь надолго остался, но адвокатские дела держат в городе, вдали от Природы. Да-с», - сообщил он за чаепитием, проходившим на открытой веранде перед домом всего три дня тому назад.

«Вот тебе и здоровый деревенский воздух! Больше не придется Радисному спешить, хлопотать по адвокатским делам. О чем он думал, когда ему на шею набрасывали веревку? А что думал Николай в последние мгновения жизни и почему он бросился бежать? Как глупо все произошло… и страшно!»

        - Так-то оно так, - сразу осмелел Тимоха, - вот только… - И он бросил красноречивый взгляд на неподвижно лежащее тело Николая.
        Матрос понял его и нахмурился.

        - Бежать от нас может только враг, а с врагом у нас один разговор, - и он передернул затвор винтовки.
        Тимоха побледнел и мысленно выругал себя.

        - Не боись, товарищ, - подбодрил его матрос и скомандовал худому конопатому солдатику, по возрасту явно самому молодому: - Сеня, а ну, смотайся к тому жмурику и пошарь у него по карманам - душа подсказывает, что неспроста он драпал от нас. Гляди только внимательно!
        Матрос вновь неприязненно уставился на Василия.

        - Чего везете?

        - Археологические находки - глиняные черепки, оружие, бытовую утварь.

        - Оружие?!

        - Наконечники для стрел, ржавые кинжалы, мечи - все для нынешнего употребления непригодное. Интерес представляют только для науки.
        Тем временем вернулся солдатик и протянул матросу золотую диадему. Увидев ее, Василий забыл о своем шатком положении и даже покраснел от возмущения: «Как посмел Николай взять диадему?!»

        - Так говоришь, глиняные черепки? - усмехнулся матрос, обводя недобрым взглядом Тимоху и Василия.

        - А я что? Знать ничего не знаю, ведать не ведаю, что они везут… - скороговоркой сказал Тимоха и от мощного удара матроса слетел с телеги, оказался на земле с подбитым глазом.
        Следом за ним, по той же причине, там оказался и Василий.
        Анархисты вытряхнули баулы и сразу нашли золотые вещи из скифской могилы. От такого количества золота у них разгорелись глаза, и чубатый солдат высказал мысль, что поделить его будет трудно, разве что переплавить в слитки и тогда уже по весу… Другой боец предложил: «Можно не плавить, а порубать на куски и по весу разделить». Василий, несмотря на свое бедственное положение и два подбитых глаза, начал рассказывать об уникальной исторической ценности диадемы. Матрос до конца его не дослушал, приказал сложить золотые вещи в вещевые мешки и отдал их на хранение конопатому Сеньке, а золотую диадему сунул в свою полевую сумку.

        - Золото реквизировано на нужды революции, - пояснил он. - Следовало бы вас расстрелять…

        - Эти вещи бесценны, и вы не имеете права их реквизировать! Они принадлежат государству! - Василий подхватился на ноги.
        Уникальные находки, предел мечтаний, теперь могли исчезнуть навсегда - и для него, и для науки. Их ожидала ужасная участь быть переплавленными, распиленными, разрубленными, превратиться из произведений искусства древности в обыкновенный брусок желтого металла.

        - И по какому праву вы присвоили диадему - корону скифских царей?! Вы очень рискуете - подобные вещи несут в себе проклятие, которое поражает расхитителей древних захоронений! - Василий готов был пугать чертями, лешими, привидениями, оборотнями, лишь бы вернуть скифскую корону.

        - С коронами и царями у нас разговор короткий - скифы они или кто другой! А ты слишком говорливый, как я посмотрю, и смелый - мне угрожаешь! - И матрос нагайкой полоснул археолога по лицу.
        Жуткая боль обожгла Василия, резанула правый глаз. Он схватился руками за лицо, и это уберегло его от нового удара нагайкой. К матросу присоединились его подчиненные, и удары стали сыпаться на Василия со всех сторон, разрывая одежду, заставив забыть обо всем, кроме боли.
        Умудренный опытом Тимоха ползком забрался под телегу и спрятался за колесом. Глядя, как над «ерологом» проводят экзекуцию, он то и дело крестился в ужасном ожидании, что это не минует и его.

        - Ладно, хватит.
        Голос матроса проник сквозь густую пелену, застлавшую сознание Василия, которое, казалось, существовало вне тела, раздавленного и растерзанного, уже не реагирующего на боль.
        Тимоху анархисты трогать не стали, а, наоборот, велели поскорее возвращаться в село - сегодня на сельском сходе будут делить землю между крестьянами. Они развернули лошадей и, весело переговариваясь, отправились в обратный путь. Лишь когда они отъехали на расстояние, с которого уже нельзя было различить ленточки на бескозырке их предводителя, Тимоха занялся окровавленным Василием, то и дело проваливавшимся в беспамятство.

        - Пить… - тихо прошептал Василий, еле шевеля разбитыми в кровь губами.

        - Сейчас дам водички. - Тимоха достал из-под сена солдатскую флягу с водой и напоил раненого. - Ничего, еролог, до свадьбы заживет. Это вы, городские, непривычны к такому обхождению, а мы, деревенские, и не такое видали. После шомполов проклятого германца я две недели пищу стоя принимал.

        - Бандиты… уехали?

        - Не бандиты они, а «энархисты». Против германца и помещиков воюют. Землю нам, крестьянам, возвращают. Не бандиты они!

        - Скифские украшения… все забрали?

        - Подчистую. Звыняй, еролог, но и нам торопиться надо, а то землицу поделят без меня. Баба моя, конечно, дома, но сможет ли она с землицей толком порешить? Не сможет, потому что - дура! Ей только по хозяйству и на огороде корпеть, а тут ум мужицкий нужен!

        - Мне в Киев надо - отвези меня на станцию, - попросил Василий, гримасничая от нестерпимой боли, вернувшейся с прояснением сознания.

        - Ну так полезай в телегу!
        Тимоха помог Василию подняться - того мотало из стороны в сторону, как при морской качке, и он просто опрокинулся в телегу, не в силах даже забросить туда ноги без посторонней помощи. Тимоха, удобно уложив Василия, подогнал Вороного поближе к телу Николая и, поднатужившись, перебросил труп в телегу.

        - На станцию мы не поедем - ты слишком слаб, чтобы самому уехать. Да и твоего приятеля надо похоронить, обряд справить - он, чай, христианин? - Тимоха наклонился над трупом и, нащупав под рубашкой металлический крестик, успокоился. - Попа надо звать из соседнего села на отпевание.
        Василий не стал спорить - он и в самом деле очень ослаб, да и тело Николая нельзя здесь бросить.
        Они тронулись в обратный путь, и Вороной, почуяв, что это дорога домой, оживился и шел бодрее, чем на станцию. Телега то и дело подпрыгивала на кочках, дребезжала, и труп Николая придвинулся вплотную к Василию, как тот ни пытался держаться от него на расстоянии. Он чувствовал сквозь одежду холод тела недавнего товарища по экспедиции. Василий был потрясен - ведь всего несколько часов назад Николай, живой и здоровый, строил планы, имел заветную мечту. И вот теперь он мертв, неподвижен, и даже выражение лица поменялось, стало хищным - рот приоткрылся, показав ряд мелких желтых зубов, а сквозь неплотно закрытые веки поблескивали белки, словно покойник исподтишка за ним подглядывал. Василию вспомнились истории-сказки про ведьм, живых мертвецов, оборотней, которые любила рассказывать его бабка, считавшая, что страх лучше всего воспитывает послушание и почитание старших. Если страха нет, то человек не сможет правильно понять Бога, вот отсюда и берутся раскольники или и того хуже - революционеры.
        Благодаря этим бабушкиным сказкам или по другой причине, но послушание у Василия было в крови. Он никогда не перечил старшим по чину или возрасту, даже если знал, что они неправы. Поэтому отношения с профессором, человеком властным, себялюбивым и твердолобым, с ослиным упрямством уверенным в непогрешимости своих слов и действий, складывались наилучшим образом. В отношениях с женщинами Василий не искал любви, ему нужна была хозяйка его будущего дома, который он обязательно построит, и мать многочисленного потомства. Зарплата младшего преподавателя и постоянный рост цен в связи с войной, а затем с революциями, не позволяли ему надеяться на возможность семейного благополучия в ближайшем времени, но публичные дома он посещал лишь изредка.
        Сейчас, когда он смотрел на мертвое тело приятеля, ему казалось, что покойник по какой-то причине сердится на него, словно он чего-то не сделал или сделал не так.

«Могут ли покойники сердиться? - Эта мысль его поразила. - Если да, то и мстить тоже могут?» - И Василий со страхом посмотрел на труп, будто ожидая, что тот откроет глаза и выскажет ему свои претензии.

2

1919 год. Одесская губерния

        Прохор, идя по Преображенской улице, держался настороженно, и в случае опасности его правая рука была готова нырнуть под полу пиджака и выхватить браунинг, а еще карман парусиновых штанов оттопыривался от ребристого шара германской ручной гранаты[Kugelhandgranate 13 - предназначалась для крепостной войны.] - «ананаски». Он шел неторопливым тяжелым шагом, горбясь и устремив взгляд вниз, стараясь ничем не привлекать к себе внимания - мужиковатый, с растрепанными длинными волосами-космами с пробивающейся сединой, с трехнедельной колючей щетиной на лице, которую еще трудно было назвать бородой. Последнее обстоятельство его беспокоило больше всего. Утром, взглянув на свое отражение в зеркале, он понял, что даже в новом облике хорошо узнаваем. Его могли выдать предательские ямочки на щеках, появляющиеся при малейшем подобии улыбки на широком скуластом лице, и тут никакой маскарад ему не помог бы.

«Когда ты улыбаешься, у тебя лицо становится по-детски открытым и очень красивым. Такой улыбки нет ни у кого в мире - и все из-за твоих милых ямочек!» - сквозь слезы сказала Фекла, провожая его на флот. Она говорила слова любви, уверяя, что будет с нетерпением ждать его и что Господь Бог не позволит, чтобы с ним что-нибудь случилось на этой проклятой войне, которой не видно конца, хотя уже и царя нет, и скоро должна наступить пора благоденствия, как обещали заезжие агитаторы-эсеры. Он тоже ей что-то говорил, в чем-то клялся, что-то обещал, хотя уже знал, что никогда не вернется в этот провинциальный городок. Он мечтал о дальних морских походах, неведомых странах, хотел стать капитаном торгового судна и объездить весь мир. Война и недавние события в Петрограде, разрушившие империю и родившие на смену ей республику, где стираются сословные различия, где все стали равноправными гражданами, давали на это надежду. Ему понравились слова песни, появившейся вместе с новым временем: «Кто был ничем, тот станет всем!»[Слова из песни «Интернационал», ставшей гимном мирового пролетариата. По одноименному
стихотворению французского поэта Эжена Потье.] И это чарующее слово - свобода!
        Его не пугало, как многих друзей, слово «война», и он был даже рад, что ему предстоит воевать. И не лозунг «Война до победного конца!» его вдохновлял, а возможность себя проявить и таким образом вырваться из замкнутого круга, в котором был обречен находиться с момента рождения в многодетной семье сапожника.
        В Одессе он был известной личностью, хотя пробыл здесь лишь десять дней. Ему вспомнились толпы народа на улицах, весело выкрикивающего приветствия, букеты цветов, летящие под ноги лошадям, и их неприглядно, серо экипированная, но победоносная дивизия, гордо вступающая в город, который поспешно покинули франко-греческие войска.
        Город был свеж, умыт и чертовски богат. Один только вид сытой публики, разряженной в дорогую, добротную одежду из заграничных тканей, в накрахмаленных манишках, в аристократических цилиндрах и модных котелках, с массивными золочеными пенсне и в больших роговых очках, этой случайно уцелевшей жирующей буржуазии, недобитых клопов-эксплуататоров вызывал у него законное желание дать кому-нибудь из них в морду. А их женщины, напоминающие откормленных бледнокожих цесарок, в пышных праздничных нарядах с кружевами, в шляпках, украшенных страусовыми перьями, будили воображение, хотя, если разобраться, сдери с них эту праздничную обертку - и не отличишь от простых крестьянок. Ему вспомнилось вначале испуганно-напряженное, а затем завлекающе-податливое тело Феклы с твердыми бугорками персей и возбуждающим огнем между ног…
        Прохор не сомневался, что подобные мысли бродили у большинства из вступающего в город воинства, вшивого и небритого, пропахшего порохом и потом, изголодавшегося на тощих кашах и долгом отсутствии женщин, живущего одним днем, потому что завтра можно встретить глупую смерть. Да умной смерть и не бывает, и приходит она не в облике черной костлявой старухи с косой, а разрывается шрапнелью, вонзается штыком, рубит шашкой, взрывается в голове пулей, вываливает твои сизые внутренности наружу, заставляет захлебнуться кровью из пробитого легкого - не перечислишь всех ликов, принимаемых смертью. А бывает и хуже: приняв облик холеры, обезводит организм до желтизны и примет тебя в смертельные объятия вечности в смраде самодельного солдатского толчка.
        Но кто боится смерти, тот ее на себя и накличет, а Прохор ее не боялся, и за это она его уважала. Призванному во флот, на миноносец «Проворный», Прохору так и не удалось исполнить свою мечту о дальних странствиях, морских сражениях, зато он стал политически грамотным в кружке анархистов, руководимом товарищем Мишей, где узнал, что любая власть - зло! А со злом надо бороться, и не в белых перчатках, а грубо стиснув ее мозолистой рукой. Власть на военных судах все больше концентрировалась в руках судовых комитетов, в которых верховодили матросы и младшие офицеры, в основном эсеры.

* * *
        По иронии судьбы последние два года жизнь Прохора находилась в какой-то странной зависимости от этого морского города. Первый раз он побывал в Одессе в июне 1917 года, точнее, возле нее, у Военной пристани, но ему так и не представилась возможность сойти на сушу. Тогда судовой комитет, возглавляемый эсером, мичманом Суворкиным, принял решение не выполнять приказы командующего Черноморским флотом адмирала Колчака и вернуться на базу в Севастополь, и это был не единственный случай. Колчаку был фактически объявлен бойкот, что и привело к его отставке. Не помог молодому адмиралу красный бант на груди и участие в майском перезахоронении останков казненных в 1906 году на острове Березань лейтенанта Шмидта и трех матросов.
        А затем был Севастополь и бесконечные митинги, октябрьские события в Петрограде, еще больше всколыхнувшие матросскую массу, превратив ее в гремучую взрывчатую смесь, ожидающую лишь запала. И такой запал нашелся в образе вернувшегося в декабре из-под Белгорода отряда матросов под командованием анархиста Мокроусова, участвовавшего в боях с прорывавшимися на Дон батальонами генерала Корнилова. Два десятка павших матросов-красногвардейцев были с почестями похоронены на Михайловском кладбище. После траурной церемонии стихийно возник призыв «Бей золотопогонников!» и началась охота на офицеров. Их хватали, избивали и отводили в тюрьму, а часть расстреляли на Малаховом кургане. Через неделю охота на офицеров возобновилась и приняла такие масштабы, что вследствие этого командирами боевых кораблей стали младшие офицеры, не старше звания лейтенанта.
        Затем было победоносное шествие советской власти по городам Тавриды, которые брались штурмом, после предварительного обстрела из тяжелых корабельных орудий, и опьянение властью и вседозволенностью. Прохор уже не мечтал о том, чтобы выучиться и стать капитаном торгового судна - для этого понадобился бы не один десяток лет. А тут можно было взлететь на вершину власти в сказочно короткое время. Главное - нужно уметь говорить, бросать призывы в разгоряченную толпу, как уголь в корабельную топку. А власть - это все. Но «зажигать» толпу словами Прохор не умел, да и слишком поздно оценил ситуацию - все командные позиции были заняты, и
«новичкам» никто ничего уступать не хотел.
        Когда немец пришел в Крым и стал приближаться к Севастополю, «Проворный» в составе части Черноморского флота переместился в Новороссийск. Было ясно, что флот доживает последние дни. Теперь было лишь два пути: вернуться обратно в Севастополь, как требовало германское командование, или затопить корабли, на чем настаивала пробольшевистская часть флотского комитета. Не дожидаясь окончательного решения, руководитель анархистского кружка товарищ Миша сколотил сборный отряд анархистов-террористов[Одно из направлений анархистского движения.] из представителей разных экипажей с целью пробиться в Петроград. Отряд захватил на станции состав, и известие о разгроме большевиками центрального штаба анархистов и Дома анархии в Москве застало их уже в пути. Через Таганрог, где местные Советы хотели их разоружить, отряд анархистов с боем пробился в Саратов.
        Сюда стекались отряды матросов с Черноморья и Балтики, и теперь они представляли собой значительную вооруженную силу. Местные власти хитростью захватили руководителя анархистов Мишу и его ближайших помощников. Когда их везли в открытом экипаже в тюрьму, им на пути случайно попался Прохор, который как раз «пел серенаду» местной красавице. Он сразу сообразил, в чем дело, и не раздумывая бросил гранату под ноги лошадям экипажа. Ошеломленные охранники не успели прийти в себя, как Прохор в одиночку кинулся на них, беспрерывно стреляя из маузера. Решив, что напоролись на многочисленную засаду, чекисты оставили арестованных и убежали. Этот поступок сразу поднял авторитет Прохора среди матросов, но через несколько дней, после боев в осажденном доме, матросский отряд был вынужден капитулировать перед превосходящими силами большевиков. Прохор, понимая, что ему не простят вооруженное нападение на сотрудников ЧК, вместе с тремя товарищами решил идти напролом и кинулся вперед, гранатами расчищая себе дорогу. Дерзкая вылазка позволила ему избежать ареста, но все его товарищи погибли. ЧК объявил на него охоту, а
Прохор приобрел среди анархистов и эсеров прозвище - «Заговоренный». Теперь он часто менял конспиративные квартиры. Его бесстрашием восхищались, а он пьянел от славы и еще больше наглел, словно неким образом знал, что недосягаем для ЧК и пуль. Он даже ухитрился побывать на анархистской конференции, которая приняла решение: малыми группами пробиваться на Украину и там организовывать партизанские отряды для борьбы с германскими оккупационными войсками и вартой гетмана Скоропадского.
        Собрав отряд - чуть больше десятка человек, Прохор вернулся на Украину прошелся по Одесской губернии, уничтожая помещиков и нападая на небольшие команды немцев и австрийцев. Он рассчитывал, что в скором времени численность его отряда вырастет за счет присоединившихся крестьян, но то ли в селах, которые ему попадались на пути, жили несознательные крестьяне, то ли по другой причине, но этого не произошло.
        Неудачи стали его преследовать с того времени, как в его руки попал золотой клад, выкопанный археологами из скифского кургана. Обилие золота сразу изменило планы бойцов, и те стали требовать разделить его по-братски, а потом разойтись по домам. Высокие идеи анархизма их больше не трогали, так как они уже решили, что будут делать с полученным богатством. Они «прозрели»: лезть под пули, рисковать жизнью можно, когда терять нечего, а если есть возможность жить в достатке, то подход должен быть другой.
        Прохор упорствовал, пытался не давать «гидре собственничества» совратить его бойцов, которые пока шли по верному пути и боролись с любой властью. Его отряд разделился на две части: большая сохраняла нейтралитет, но молча явно поддерживала меньшую часть во главе с бывшим унтером Чубатым, который требовал разделить захваченное золото по весу, разрубив сначала на куски. Прохор предчувствовал, что это добром не кончится и без крови не обойдется. Чубатый шел на открытый конфликт, чувствуя за собой силу, а Прохору не на кого было опереться. Только то, что их стал преследовать немецкий карательный отряд, не позволило Чубатому взять верх. Теперь они думали, как поскорее убраться из причерноморских степей в лесные уезды Елизаветградщины.
        Когда опасность встречи с карателями миновала и они заночевали на небольшом хуторе, затерявшемся в лесной глухомани, Чубатый перешел к активным действиям. Выгнав хозяев из самой большой хаты, Чубатый устроил там отрядный митинг, на котором поставил ультиматум Прохору: сейчас же поровну поделить золото, или…
        Прохор оценивал шансы. Что, если неожиданно выхватить маузер и разрядить его в Чубатого? Но тот тоже был не лыком шит, держал руку на нагане, засунутом за пояс, а два его единомышленника не сводили настороженных взглядов с Прохора, не выпуская оружия из рук. Пустить в ход, выхватив из кармана, неразлучную гранату было равносильно самоубийству, даже если удастся ее бросить. Прохор понимал, что Чубатому нужна не мировая, а его любое резкое движение, чтобы доля оставшихся в живых возросла. Сдаться значило бы окончательно утратить авторитет, впрочем, после дележа золота отряд непременно перестанет существовать.

        - И корону царскую давай на общий дележ - нечего ее у себя держать, - потребовал Чубатый. - Ты не лучше нас - получишь долю, как и все.
        Кровь бросилась Прохору в голову, но прежде чем его рука потянулась к маузеру, он сумел овладеть собой.

        - Справедливо, - через силу выдавил он и увидел, как удивленно вытянулись физиономии бывших подчиненных, не ожидавших такой покладистости от командира.
        От него не укрылось, что у всей троицы пальцы находились на спусковых крючках.
        Мысленно похвалил себя: потянулся бы к маузеру - и уже лежал бы, изрешеченный пулями. Решения надо принимать не спеша, а исполнять быстро.

«Пусть думают, что я совсем струсил - в этом мой шанс», - и Прохор неторопливо открыл командирскую сумку и стал так же неторопливо вытаскивать диадему, которая на ощупь оказалась на удивление теплой, чуть ли не горячей. И тут он понял, что надо делать, и уже не сомневался, что все у него получится, словно диадема своей теплотой придала ему уверенности.

        - Держи, Чубатый, корона твоя. - Прохор, вытащив диадему, тут же бросил ее унтеру.
        Внимание солдат приковал полет золотого обруча, и время замедлилось настолько, что Прохор успел выхватить маузер и разрядить его в недругов. Чубатый, получив пулю в горло, захрипел и рухнул на пол, дергаясь в агонии, а уже ненужная ему диадема упала у его головы, во все увеличивающуюся лужу, крови. Вторую пулю получил Леха, сидевший на табурете по левую руку от Чубатого, - она выбила ему глаз. Лишь третья пуля не нашла свою жертву - вечный молчун татарин Кизяев, стоявший у окна, оказался проворнее. Он сумел не только уклониться, но и выстрелить в ответ из винтаря. Прохор почувствовал, как обожгло огнем правое предплечье, и не смог удержать в руке маузер. Он колобком скатился на пол, оттолкнувшись от стола, на который опирался, и достал наган из-за пояса.
        Тут раздался звон стекла, в окна просунулись стволы винтовок, и громкий грубый голос скомандовал:

        - А ну, выходи, басурмане! По одному! Оружие сложить в доме! Будете дурить - стреляем без предупреждения, а то и бомбу бросим!

        - Сдаемся! Не стреляйте! - испуганно крикнул Кизяев - дуло винтовки смотрело прямо на него - и, отбросив оружие в сторону, поднял руки.
        Раненая рука Прохора горела огнем, и любое движение приносило нестерпимую боль. На глаза ему попался золотой обруч, лежащий под столом, весь в крови - видно, Чубатый, дергаясь в предсмертных судорогах, откинул его туда. «А его-то не видно тем, у окна», - подумал не к месту Прохор и, удивляясь себе, засунул окровавленный золотой обруч под тельняшку.

        - А ты чего там рассиживаешься? Особого приглашения ждешь? Так я сейчас бомбой приглашу!

        - Ранен я. Хотел руку перевязать.

        - На тот свет и без перевязки примут.

        - Выхожу я. Оружия у меня нет. - И Прохор, чтобы видели из окна, отбросил в сторону наган.
        Во дворе дома он увидел четверых бородатых мужиков, вооруженных винтовками, а остатки его воинства стояли тут же, уже со связанными руками.

        - Гляди-ка - матросик, полосатый окунек! Каким ветром тебя сюда занесло, братишка? Здесь морей-океанов нет! - насмешливо выкрикнул рыжий, весь усеянный веснушками.
        То, что захватившие их люди были не в форме гетманской варты, подсказывало Прохору, что не все так плохо. По-видимому, это был какой-то партизанский отряд - выходит, опасность не такая большая, как он думал раньше.

        - Кто ваш командир? Мне нужно с ним срочно поговорить, - потребовал он.

        - Гляди-ка, а полосатик тут командовать вздумал! Ты ручонки-то вверх подыми, а то невзначай пульну и сделаю в тебе дырку.

        - Я ранен - руку поднять не могу.

        - Не поднимешь - пульну, на счет три. Раз, два…
        Прохор, превозмогая боль, сделал над собой усилие и поднял обе руки вверх.

        - Тихон, тебе только зубоскалить! Давай, вяжи большевичка!

        - Мы анархисты.

        - А хрен редьки не слаще.
        Рыжий Тихон подошел ближе и специально дернул раненую руку Прохора, собираясь ее завернуть. Ужасная боль и нестерпимая ярость охватили Прохора. «Если уж погибать, то с громкой музыкой!» - подумалось ему. Не размышляя, что он делает и для чего, неимоверным усилием сумел выдернуть руку, а Тихона, не ожидавшего сопротивления, мгновенно присев, перекинул через себя. Левой рукой выхватил гранату из кармана штанов, а раненой схватился за кольцо.

        - Взорву, гады, к чертовой матери! - заорал он. - Мне терять нечего!
        Он взмахнул гранатой, дернул раненой рукой за кольцо, но тугая терка оказалась ей не под силу, и почти неработающие пальцы не смогли сорвать кольцо, а граната уже по инерции летела на землю. Мужики, побросав ружья, попадали, прикрыв голову руками в ожидании взрыва. Прохор, наоборот, схватил ружье Тихона, с трудом удерживая его одной рукой, так как правая почти не действовала. Ему казалось, что в ней пульсирует не кровь, а кипяток.

        - Лежать, гады! - вновь заорал Прохор. - Кто подымет голову - отстрелю к чертовой матери!
        Заметив, что крайний слева мужик потихоньку тянет винтовку, мгновенно выстрелил - фонтанчик земли возник у самой головы мужика, и тот испуганно отдернул руки от винтовки и замер.

        - Это - пристрелка. Второй выстрел - точно в голову! - пообещал Прохор и стал ногами в тяжелых ботинках нещадно лупить лежащего перед ним Тихона.
        Тот только успевал прикрываться. Закончив расправу Прохор скомандовал:

        - Теперь ползком, по-пластунски, твою мать! - А потом потребовал от ошалевшего от боли и страха Тихона: - Будешь моих гореликов высвобождать от пут! Чуть что не так
        - тебе каюк, Тихон! Знаешь, что такое каюк?
        Прохор не услышал выстрела, только пуля пропела песню смерти возле его головы, но не задела.

        - Винтарь на землю положь, полосатик! - раздался сзади негромкий голос, и Прохор увидел, как, казалось, ниоткуда возникает вокруг дома множество вооруженных людей, и понял, что окончательно проиграл, счастье отвернулось от него. Он бросил винтовку на землю, а сам присел на корточки, достал кисет и попытался свернуть самокрутку. Тут на него и налетел обезумевший от злости рыжий Тихон…
        Избитого, залитого кровью, его привели к командиру. Среднего роста, коренастый, лет тридцати пяти, в английском френче, аккуратно подстриженный и немало выпивший, тот насмешливо спросил:

        - Говорят, ты храбрец изрядный и пули тебя не берут, а только царапают. - Он кивнул на раненую руку Прохора, обмотанную окровавленным бинтом. - Сейчас мы поглядим, так ли это. Про Телля слышал?

        - Нет.

        - Был такой известный стрелок, из лука бил без промаха. Яблоко на голове пронизывал стрелой. Вот мы с тобой и сыграем в Телля. Моли Бога, чтобы я не промазал и попал в яблоко, а не куда пониже!
        Прохору положили на голову яблоко, человек во френче отошел на десяток шагов и, почти не целясь, выстрелил. Пуля прошла чуть в стороне, но Прохор даже не пошевелился, и яблоко осталось на месте.
        Человек во френче подошел к нему и рукой сбросил яблоко.

        - Молодец - хвалю. Будем знакомиться. Я - Григорьев. - И он протянул Прохору руку.
        С тех пор Прохор стал личным телохранителем атамана Григорьева, о котором вскоре заговорило все Причерноморье. Бывший штабс-капитан царской армии, выслужившийся до офицерского чина из солдат, получил звание подполковника от Центральной Рады, затем перешел на сторону Скоропадского, который сделал его полковником. Потом Григорьев переметнулся к повстанцам и стал воевать под Петлюрой, в это время Прохор с ним и познакомился. Но и на этом Григорьев не остановился. Перейдя со своим многотысячным войском на сторону красных, он стал командовать бригадой, а затем дивизией. Под его рукой были десятки тысяч бойцов, орудия, бронепоезда. Однако желание повторить восхождение Наполеона не покидало его. Взяв в кратчайшие сроки Одессу, так что покидающие ее франко-греческие войска не смогли оттуда увезти огромное количество оружия, боеприпасов, амуниции и разной мануфактуры, он приодел свою армию, и она стала напоминать регулярное войско. Он наложил пятимиллионную контрибуцию на буржуазию города, его бойцы по-хозяйски захаживали в многочисленные магазинчики, смертельно пугая их хозяев и приказчиков. Вышедший из
подполья городской совет сразу заявил свои права на такой «жирный пирог», возникла конфронтация, и Григорьев после десятидневного пребывания ушел из города. Не из-за того, что испугался совета или решил исполнить приказ командарма - Антонова-Овсеенко, а из-за того, что его армия, занявшись «контрибуциями», поредела - прихватив как можно больше добра, бойцы стали разбредаться по родным селам.
        В мае Григорьев поднял мятеж и против советской власти, объединив под своим началом многочисленные крестьянские отряды, и многие красноармейские части стали переходить на его сторону.
        Победоносным было наступление в мае, когда казалось: еще немного, и Киев будет взят, и он исполнит свою давнюю тайную мечту - провозгласит себя главным атаманом всей Украины. Но наступил июнь, поражения стали преследовать «головного атамана», и он пошел на военный союз с батьком Махно против «белых и красных», согласившись на верховенство того.
        Отношения с батьком никак не складывались - тот был против разгуляй-вольницы, которая царила в войске Григорьева, против погромов и грабежей под видом реквизиций.
        В селе Сентово григорьевцы ограбили - крестьянский кооператив, и батько Махно пригласил туда Григорьева для разбирательства. К приезду Григорьева махновцы заняли центр села, вынудив того оставить свои войска на околице. Снаряженные тачанки на узких улочках села, с полным пулеметным расчетом не понравились Прохору, и он сразу высказал свои опасения атаману, просто и лаконично:

        - Ловушка это, Николай Александрович. Пока не поздно, надо повернуть назад. Если у Махно есть вопросы, пусть он сам приедет к нам в штаб.

        - Проша, что я слышу? Ты - боишься? Да у меня здесь войск в два раза больше, чем у Махно! Да мои орлы в два счета разгромят его армию, стоит только мне бровью двинуть! Не ожидал я от тебя такого. А еще носишь кличку Заговоренный! Забубенный ты после этого, а не Заговоренный! А крестьяне меня любят - я их главный защитник!
        Прохор знал упрямый и неукротимый нрав своего командира, который часто впадал в бешенство, любил лесть, а еще любил хвастаться былыми подвигами, особенно разгромом интервентов и взятием Николаева и Одессы. Он частенько преувеличивал количество своих войск и свои возможности, но в чем его нельзя было упрекнуть, так это в личной храбрости. И Григорьев не упускал возможности ее проявить. За это и за «волю и свободу», царившие в частях, а главное, за то, что атаман раздавал большую часть захваченных трофеев бойцам, те его обожали. Сразу после знакомства Прохора с Григорьевым тот не только дал ему свободу, приблизил к себе, но и разрешил взять долю из золотого клада. С тех пор золотая диадема всегда находилась в полевой сумке Прохора, что вызывало насмешки у Григорьева. А Прохор считал диадему своим оберегом и не расставался с ней. Кроме диадемы, у него теперь было много всякого добра, размещавшегося на трех «личных» телегах. И золотишка прибавилось, для этого Прохор имел специальную кожаную сумку, крепящуюся к седлу верного Булата.
        На крестьянский сход Григорьев отправился на пулеметной тачанке, посадив рядом с собой Прохора.

        - Раз ты такой осторожный, то будешь у меня вторым номером. Не боись - прорвемся!
        - подмигнул ему атаман.
        Их сопровождали двое телохранителей верхом, подчиненные Прохора, начальника личной охраны.
        Сход крестьян, как и ожидал Прохор, ничем не порадовал Григорьева - в адрес его бойцов было высказано много обвинений в грабежах и незаконных реквизициях. Красный от злости, Григорьев, не дожидаясь окончания схода, направился быстрым шагом в сторону сельсовета, где его ожидал Махно.

        - Чуть их пощипали, а они такой шум подняли! - зло бросил он на ходу, не слушая совета Прохора немедленно возвращаться к своим. - А того, что мои бойцы за них кровь проливают, они не замечают?! Где бы они были со своим добром, если бы к ним нагрянули продотрядовцы?
        Махнув рукой телохранителям, чтобы те отстали, Григорьев в сопровождении Прохора вошел в дом. Кроме батька Махно там было еще шесть человек, причем из командиров-махновцев присутствовал только Чубенко, а остальные были телохранителями батьки. Раньше их встречи не отличались таким многолюдьем, необычность ситуации бросилась в глаза Григорьеву, и он сразу понизил тон:

        - С виновниками разорения крестьянского кооператива разберусь лично - по двадцать пять шомполов получит каждый. То, что они забрали, - вернут.

        - А за погром в Елизаветграде кто ответит? Пару тысяч твоих там было - каждого шомполами? Взяли город, но вместо того чтобы укрепиться, погром устроили и грабеж!
        - жестко проговорил Махно. - Город проворонили из-за жажды наживы!

        - Разберусь, батько, - хмурясь, пообещал Григорьев. - Виновные свое получат.

        - Намедни к нам гости приблудились - перепутали твой штаб с нашим, - ввернул Чубенко. - Переодетыми офицерами-деникинцами оказались. Любопытные документы у них обнаружились!
        Прохор вспомнил, как подвыпивший Григорьев говорил, что с красной заразой ему одному не совладать, что нужен союзник - хоть черт, хоть Деникин. А разбираться с этим союзником он намеревался уже после победы.
        Григорьев наклонил голову, и в следующее мгновение у него в руках оказался револьвер, но выстрелить он не успел - Чубенко опередил его, однако пуля лишь черкнула Григорьева по лицу, оставив кровавую борозду.

        - Эх, батько, батько! - крикнул Григорьев и ломанулся к двери.
        Прохор успел оттолкнуть двоих, попытавшихся этому помешать, но его тут же сбили с ног. Пока он сумел выскочить вслед за атаманом, на дворе раздались выстрелы. Он увидел распростертое тело убитого Григорьева, разоруженных телохранителей, Махно и Чубенко, стоящих с револьверами возле него. Не раздумывая, он выстрелил в Махно, но только сбил с его головы папаху. Потом, отстреливаясь, бросился бежать, понимая, что уже ничем не поможет погибшему атаману.
        Сзади стреляли, но помогла оторваться от преследователей и этим спастись вечная спутница граната - преследователи отстали, и, перескакивая через заборы, Прохор стал огородами выбираться из села. Со всех сторон раздавались бесконечные пулеметные очереди и нестройные винтовочные залпы, постепенно все реже и реже, пока не перешли в одиночные выстрелы. Прохор понимал, что, лишившись командира, григорьевцы не окажут серьезного сопротивления махновцам, и спешил как можно дальше уйти от села, ставшего вероломной западней.
        Выйдя на проселочную дорогу, он перешел на легкий бег, деревянная кобура маузера и полевая сумка хлопали по боку, мешая бежать, туго затянутая портупея сдавливала грудь, не давая сделать полный вдох. Но его мучения продолжались недолго - позади себя он услышал шум, топот копыт, ржание и сразу скрылся в редком березняке, тянувшемся вдоль дороги.
        Упав на землю среди строя молодых рябых берез, Прохор потревожил стайку комаров, что дремали, ожидая наступления ночи. Они облепили его, нещадно жаля, а он не мог делать резких движений, чтобы не выдать своего присутствия. Он затаился за разлапистым кустом, наблюдая за дорогой. Пряный запах осени, исходивший от прошлогодней листвы, донимал его не меньше комаров, напоминая о тленности существования человека. На его памяти сельские похороны были большей частью связаны с осенью, словно именно эта пора наиболее подходила для прощания с белым светом.
        Большой конный отряд махновцев с шестью пулеметными тачанками промчался мимо. Прохор понял, что он опоздал и на хутор Вольный уже нет смысла идти: все его добро вместе с верным конем Булатом пропало. Но не об этом ему стоило беспокоиться, а о том, как побыстрее унести отсюда ноги. Как близкий к Григорьеву человек, он был весьма известной фигурой, к тому же и махновцы ему не простят того, что он пытался убить их атамана, приложат все силы для его поимки. Не лучше бы обстояло дело, если б он попал в руки красных или белых. Для одних он предатель, повстанец, для других - просто враг. В любом случае его ждет расстрел или виселица.
        Вернуться в родной городок? Очень далеко, да и что его там ожидает? Женитьба на Фекле, которая родит ему кучу ребятишек, а он, чтобы их прокормить, пойдет по стопам отца - станет работать сапожником? Правда, у него есть золотая диадема, которая стоит больших денег, но на нее еще надо найти покупателя. Вообще, рано ему думать о возвращении домой.
        Прохор решил попытать счастья в Одессе. Там он сможет остановиться у Веры, попробует выйти на анархистов, в крайнем случае - на левых эсеров, и с их помощью определить свою дальнейшую судьбу. Прохор верил, что его ожидает будущее более завидное, чем корячиться с утра до вечера в сапожной мастерской.
        Дорога до Одессы заняла много времени, ушли все его наличные деньги, зато внешне Прохор преобразился. Теперь он выглядел как обычный мужик, и было трудно узнать в нем франтоватого телохранителя атамана Григорьева, в английском френче с расстегнутыми верхними пуговицами, открывающими на всеобщее обозрение тельняшку - намек на недавнее морское прошлое. Вот только эти заметные ямочки на щеках, которые непроизвольно появлялись, когда он улыбался, сразу преображали заросшее лицо и делали его узнаваемым.
        Вера, с которой он познакомился, пока был в Одессе, жила на Молдаванке, на пользующейся дурной славой Запорожской улице - здесь находились самые дешевые бордели, кабаки и прочие питейные заведения низкого пошиба. Григорьев, будучи в Одессе, объявил войну «королю бандитов» Япончику: «В городе должен быть один король, и это я», - заявил он. По его приказу неоднократно прочесывали Запорожскую в поисках воровских малин. Прохору это место подходило как нельзя лучше - вдали от центра и возможных нежелательных встреч.
        Вера была актрисой на вторых ролях в местном драматическом театре. За время их знакомства он всего раз подвез ее на коляске к дому, и было это днем. А вообще она делила с ним постель в самом шикарном отеле - «Лондонском». Прохор надеялся на свою хорошую зрительную память, и она его не подвела - он быстро нашел неприметный серый двухэтажный дом.

        - И что пану мешочнику требуется в этом Богом и революцией забытом краю? - спросила его толстая девица в несвежем сарафане, стоя на деревянной лестнице и жуя яблоко.

        - Мне нужна Вера. Она дома?

        - Чтоб я так жила - у модницы Верки уже появились такие вшивые кавалеры! Если бы ты спросил, живет ли здесь Верка, я бы ответила: нет, она давно обходит эти места стороной. Видите ли, она почти королева, а здесь воняет, да и клопы. Ты спросил: дома ли она? Откуда я знаю, где ее дом сейчас? Ты еще спроси…

        - Замолкни, Сара! - На открытую веранду второго этажа вышла Вера в легком ситцевом платье.
        Толстая девка хотела ответить как следует, но поперхнулась яблоком и закашлялась, согнувшись вдвое.

        - Кто вы?
        Вера уставилась на Прохора, нервничавшего из-за присутствия безостановочно кашляющей девицы, изо рта которой летели кусочки недожеванного яблока и брызги слюны. Он не хотел раскрываться при этой толстухе, которая обязательно будет чесать языком о нем всем знакомым и незнакомым.

        - У меня к вам дело…
        Тут лицо у Веры изменилось, в ее глазах вначале читалось недоумение, затем они радостно заискрились. Или ему это только показалось?

        - Проходите ко мне наверх. Сара, дай дорогу.
        Толстая девица тем временем пришла в себя, но не спешила сходить с лестницы. Она будто ощупывала Прохора своими глазенками. Прохор, взяв ее под локотки, переставил, освободив себе дорогу.

        - Ты такой мешочник, как я царица Савская, - заявила девица, но Прохор молча прошел мимо нее.
        Оказавшись в комнате Веры, больше напоминающей чулан, Прохор хотел было обнять девушку, но та ускользнула от него. Это ему не понравилось - не так давно она была счастлива от того, что он обратил на нее внимание и дарил подарки. Он даже переговорил «по-свойски» с директором театра - тот сразу пообещал Вере главную роль в новом спектакле.

«От меня не убежишь!» - подумал он, поймал девушку и рухнул вместе с ней на кровать. Его лицо оказалось напротив лица Веры, и ее новый взгляд ему тоже не понравился. Раньше она смотрела на него с восхищением, а сейчас чуть ли не с презрением. «Прошла любовь - увяли лютики. Ты самая настоящая гулящая девка, разве только на панели не стоишь! Со мной была из-за выгоды, а сейчас, видимо, нашла другого кота!» Эти мысли разбудили в нем злость, и он даже не знал, чего сейчас больше желал: ее тела или выпустить пар - дать выход злости. «Отлупить ее, что ли?

        - Вначале ты вымоешься и побреешься - от такой щетины у меня на щеках красные пятна появятся. - Вера попыталась высвободиться из-под его большого и сильного тела.

        - Помыться - дело хорошее. А с бородой придется повременить, Вера.
        И он, слегка приподнявшись, задрал платье почти до шеи и начал было рвать на ней тонкое белье. Перед его глазами замелькали красные круги, так он был возбужден после долгого воздержания.

        - Подожди, я разденусь, - охладила его горячность ледяным тоном Вера. - Белье денег стоит - а такое еще и найти надо.
        Он с трудом взял себя в руки и дал ей встать, внимательно наблюдая за ней, готовый в любой момент вновь накинуться. Но Вера, как и обещала, сбросила платье, аккуратно его повесила и сложила свое белье, а затем легла под него. Она была демонстративно холодна, и этим испортила все удовольствие Прохору, которому вспомнились безумные, ненасытные ночи с ней, когда она шептала слова любви и страсти. Теперь она была ледяная, словно труп. В нем снова вспыхнула злость, он уже ненавидел эту бесталанную актрисишку, мнящую себя бог знает кем. Но сейчас он от нее зависел - ему нужна на первое время крыша над головой и свобода действий.

        - Прости, не сдержался. Очень соскучился по тебе. Как увидел - голову потерял, - произнес он делано виноватым тоном.

        - Что за маскарад на тебе? Ну, мужик мужиком!
        Прохор рассказал ей о гибели Григорьева и своих мытарствах.

        - То, что Григорьев погиб, я знаю. Что думаешь делать?

        - Хочу связаться со здешними анархистами - знаю, что они есть в профсоюзе железнодорожных рабочих.
        Взгляд Прохора остановился на открытой газете, и он даже слегка присвистнул от удивления.

        - Чека производит расстрелы и печатает списки в газете? Ого - пятьдесят человек! Хотя они - буржуи, дворяне, в общем, контра. А я думал, что у Онищенко[Председатель Одесской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем.] для этого кишка тонка!

        - Уже не он, а Саджай. А в помощники Дзержинский прислал ему своего секретаря, с группой московских чекистов, вот они и наводят порядок. Так что ты зря приехал сюда - рискуешь жизнью. Такие списки каждый день в газетах печатаются, и там не только буржуазия, а и те, кто советскую власть предали.

        - Откуда ты все это знаешь?

        - Так весь город гудит, разговоры только об этом.

        - А как у тебя в театре? Получила главную роль в новом спектакле?

        - Я ушла из театра. Работаю машинисткой в конторе, связанной с обеспечением продовольствием. Хороший паек.

        - За три месяца ты здорово изменилась, Вера. Судя по тому, что услышал от той толстухи, ты здесь не живешь?

        - Я перебралась в общежитие - оттуда ближе к работе, а здесь иногда бываю. Ты меня случайно застал.

        - Буду надеяться, что это счастливый случай… Я пару дней у тебя здесь поживу - не возражаешь?

        - Да нет. - Тень улыбки пробежала по лицу Веры. Она начала одеваться. - А помыться тебе все равно не помешает. Я принесу таз с теплой водой.

        - Вода - это здорово! Вера, помнишь мраморные ванны «Лондонской»? А теперь - та-аз!

        - Жизнь переменчива, и всегда на поверхности обычно плавает только дерьмо.

        - Ты стала философом, Вера.

        - Это лишь проза жизни… Я пошла за водой.
        Через час Прохор, чистый и взбодрившийся, уже более оптимистично смотрел на мир. Вере надо было отправляться по делам, а заодно она собиралась принести из общежития немного продуктов, чтобы ее гость не умер с голода. У Прохора тоже было одно очень ответственное дельце, но он не стал посвящать в него Веру.
        Его путь лежал в центр города, на Преображенскую, к ювелиру Либерману, с которым познакомился во время предыдущего пребывания в Одессе. И это было не просто знакомство, Прохор фактически спас Либермана, причем одним лишь своим присутствием.
        Он тогда находился в ювелирной лавке, выбирая Вере в подарок золотые сережки, а в это время влетели трое пьяных григорьевцев, намереваясь провести у буржуя
«реквизицию». Увидев в лавке начальника охраны Григорьева, они сразу сникли и поспешили убраться восвояси. Перепутанный Либерман подарил Прохору выбранные сережки, а к ним и колечко.
        Ювелирная лавка Либермана, помещавшаяся на первом этаже двухэтажного дома, оказалась закрытой, но Прохор знал, что тот живет в этом же доме на втором этаже. Ворота во двор тоже были закрыты, а когда Прохор стал звонить, появился дворник со свирепым лицом.

        - Чего надо, быдлота?!

        - Либерман требуется. - Прохор еле сдерживал себя, чтобы не сунуть тому под нос наган.

        - Для чего?

        - Не твое холуйское дело! Иди зови хозяина!

        - Да я тебя!.. - Дворник вытащил суковатую палку, видно, припасенную для таких посетителей, и стал ключами открывать ворота.

        - Вон Либерман идет! - сказал Прохор и указал пальцем через плечо дворника, тот повернулся в том направлении.
        Прохор мгновенно просунул руку сквозь прутья ворот и, схватив дворника за волосы, несколько раз с силой ударил его лицом о прутья. Увидев, что у того закатились глаза, отпустил, и грузное тело шлепнулось на землю. Прохор нащупал ключ в замке и вошел во двор.
        Либерман оказался дома и был изрядно напуган при виде посетителя. Он не сразу признал в заросшем щетиной мужике бравого телохранителя Григорьева, а когда узнал, чуть было не расплакался от избытка чувств:

        - Что творят, что творят, Прохор Ефимович! Ваш атаман, чтоб ему было тепло и светло на небе, изрядно пощипал наши кошельки - что правда, то правда. Но ЭТИ хотят отобрать не только наши деньги, но и саму жизнь! Я закрыл свою лавку, сижу, как крыса в пустом амбаре, и мечтаю, чтобы забыли, что был такой ювелир Моим Либерман! Каждая новая власть подвергает меня новому испытанию, словно ей больше нечем заняться. А что творится на белом свете? От всего этого голова идет кругом. Моим Япончик, вор и налетчик, которому я платил каждую неделю по сто «николаевок», оказался красным генералом, собрал целую армию и пошел воевать с белыми. Я только вздохнул с облегчением, когда узнал, что его шлепнули те же самые красные. Но сейчас большевики не довольствуются малым, а хотят забрать все. Почему я не купил место на корабле интервентов, как сделали Шмуклеры и Цуккерманы?! Теперь сидел бы себе в Париже и немного торговал, а здесь трясусь от каждого стука в дверь.

        - У меня есть одна очень дорогая вещь, я хотел бы ее продать. - Прохора не интересовали чужие проблемы, и он оставил сетования старого ювелира без внимания.

        - Дорогая вещь… Кому сейчас нужны дорогие и ценные вещи, Прохор Ефимович? Вот кушать надо каждый день, а дорогая вещь - зачем и для чего? Или бандиты заберут, или красные, те же бандиты. Скажите, зачем дорогая вещь, если ее нельзя никому показывать?

        - Это царская корона.

        - Зачем мне царская корона? Щеголять по субботам в синагоге? - развеселился Либерман.

        - Нет так нет. Каждый товар имеет своего покупателя.

        - Откуда корона несчастных Романовых могла взяться здесь?

        - Это очень древняя корона. Вот она. - Прохор достал из вещмешка полевую сумку, а из нее диадему.
        Старый ювелир в первый момент даже скривился:

        - Это в наше время называется короной? - Он вертел ее в руках, внимательно рассматривая. - Во сколько же ее оцениваете, Прохор Ефимович?

        - Меняю по весу на золотые «николаевки».

        - Ну вы и загнули, Прохор Ефимович! - возмутился Либерман. - Сравнили стоимость золотого лома и николаевских золотых рублей!

        - Археолог говорил, что она бесценная.

        - Говорите, археолог? - Либерман задумался.
        Он никогда не покупал кота в мешке, но интуиция подсказывала ему, что, возможно, этот золотой обруч очень ценен, и он не решился отправить восвояси григорьевского бандита. Ювелир вспомнил, что в соседнем доме живет преподаватель гимназии Куковецкий, теперь оказавшийся не у дел - история, которую он преподавал, не устраивала новую власть. Либерман послал горничную за бывшим учителем и попросил, чтобы тот пришел незамедлительно, пообещав оплатить его услугу, а сам напоил Прохора чаем с черствым пирогом, все время сетуя на ужасную дороговизну жизни.
        Куковецкий, высушенный и согнувшийся под обрушившимися на него житейскими невзгодами человечек, в старом, потертом костюме-тройке, подслеповато морщась, сразу достал из кармана футляр, из которого бережно извлек очки, старательно протер стеклышки кусочком фетра и только после этого произнес:

        - Чем могу служить, господа?
        Либерман до его прихода успел рассказать Прохору, что Куковецкий вечно попадает на улице в переделки, из-за чего уже лишился пенсне и двоих очков. Эти были последними, поэтому, несмотря на сильную близорукость, он пользовался ими в исключительных случаях.

        - Харлампий Модестович, будьте любезны, посмотрите эту вещичку, но очень внимательно, и дайте по ней свое заключение. - Ювелир протянул вошедшему диадему.

        - Любопытно, - сказал человечек и, чуть ли не уткнувшись носом в золотой обруч, исследовал его, время от времени повторяя одну и ту же фразу в разных вариациях: - Любопытно… Очень любопытно…. Весьма любопытно… Довольно-таки любопытно… Да-с, любопытно.
        Своей медлительностью Куковецкий раздражал Прохора, но он ничего не мог сделать, понимая, что от мнения этого человечка будет зависеть решение ювелира.
        Наконец тот вынес свой вердикт:

        - Если это не подделка, чем нередко грешат умельцы, живущие в нашем городе, то эта вещичка поистине уникальная. Да-с! Имя скифского царя Скила известно по истории Геродота. Но только это не царская корона - у скифов ее не было. Да-с.
        Задав несколько вопросов, Либерман рискнул и купил диадему в десять раз дешевле, чем просил Прохор.

        - Только по доброте душевной, помня о вашей услуге, пошел я на эту сделку, Прохор Ефимович, - объяснил Либерман свой поступок, спеша поскорее выпроводить гостя за дверь и отправить древний золотой обруч, приобретенный почти задаром, к остальным сокровищам в тайник.
        Мысли об удачной сделке прервал тяжелый стук во входную дверь, заставивший его побледнеть. Он прокрался к двери, и всякие сомнения уничтожил громкий голос:

        - Немедленно откройте дверь! Приказываю вам именем революции!

        - Они там-с! - послышался подхалимский голос дворника. - Не иначе как переодетый офицер-с! Бить трудового человека по рылу!
        Либерман, увидев, что в руке у Прохора появился наган, чуть не грохнулся в обморок. «Вот и выгодная сделка! Только стрельбы здесь не хватало!» Ювелир молча увлек Прохора в конец коридора, откуда лестница шла вниз, и шепотом сообщил:

        - Спуститесь в лавку, там двери изнутри закрыты лишь на запор, и немедля уходите, а то подведете себя и меня! - И он поспешил к входной двери.

        - Иду, иду! Подагра замучила проклятая - ноги словно чужие!
        Прохор тем временем быстро спустился и вскоре оказался на улице, держась настороже, готовый в любой момент выстрелить, но обошлось. Он растворился в толпе
        - улица была очень оживленной, и когда через четверть часа дверь лавки вновь распахнулась и двое молодых людей в кожанках, недавние студенты петроградского политеха, выскочили на улицу, то сразу поняли, что догонять уже некого.

        - Вот сволочь бандитская! Ушел! - выругался светловолосый, большой почитатель имажинизма и футуризма.

        - Возвращаемся. Далеко не уйдет! - возразил темноволосый. - Поговорим с хозяином.
        Зайдя на Привоз, Прохор на один червонец выменял продукты, решив устроить сегодня пиршество, о чем мечтал во время полуголодного пешего путешествия до Одессы. Да и Вера будет с ним поласковее, когда увидит такое изобилие и поймет, что он при деньгах. Только вместо сладкого лафита, который очень любила Вера, он взял водку - хотел напиться до чертиков, чтобы отрешиться от ужасающей действительности, сбросить тяготивший груз постоянной напряженности.
        Приближаясь к дому, Прохор не заметил ничего подозрительного, но, проходя через арку во двор, на всякий случай нащупал под пиджаком рукоятку нагана. Во дворе, возле лестницы, на табурете стоял таз, в котором Вера что-то стирала, одетая в открытую белую блузку, подчеркивающую ее красивую грудь. Увидев девушку, Прохор обрадовался и успокоился.

        - Сегодня гуляем! - сообщил ей, жадно ощупывая взглядом ее ладную фигуру. - Вспомним прошлые денечки.

        - Хорошо, я скоро, - устало улыбнулась ему Вера. - Собирай на стол, а я только развешу постиранное. Дверь в комнату не закрыта.
        Уже поднимаясь по лестнице, Прохор пожалел, что не догадался купить у Либермана подарок для Веры - какое-нибудь колечко было бы очень кстати. Тогда и целовала бы его Вера слаще. Судьба ювелира, к которому нагрянули чекисты, его не волновала - тот был уже в прошлом, как и многое в его жизни. Вот только почему-то он жалел, что расстался с золотым обручем, который оказался не царской короной. Обманули археологи. Ему вспомнилось, как несколько раз, когда никто не видел, он примерял золотой обруч и сразу чувствовал себя по-особому.
        Да и сны потом снились чудные. Впрочем, зачем ему этот кусок золота? С червонцами сподручнее, на них он может что угодно купить или даже вернуться домой - теперь не с пустыми руками! Фекла, небось, дожидается, истосковалась. «Может, мое счастье там, а не здесь?» - подумалось ему.
        Прохор открыл дверь и прошел внутрь темной комнаты - сощурившись, поскольку ослеп после яркого дневного света. Услышал позади шорох, и его рука дернулась к нагану, но было уже поздно. Ему заломили руки за спину и бросили лицом вниз, заставив почувствовать запах пораженных грибком досок пола.
        Он ворочался, словно потревоженный медведь в берлоге, пытаясь сбросить с себя навалившиеся жилистые тела, пахнущие потом и ядреным табаком. Сделав неимоверное усилие, он смог встать на колени.

        - Чего тут цацкаться с контрой!
        И на него посыпался град ударов - били кулаками, сапогами, с размаху, вначале нервно и бестолково, куда попало, затем методично и выборочно, заставляя корчиться от боли. Он снова лежал на полу, пытаясь позой младенца в утробе матери защититься от безжалостных ударов в голову, по почкам, печени. Передние зубы вместе со сгустками крови он давно выплюнул, а удары продолжали месить его, словно хозяйка тесто, перед тем как посадить в печь. Когда его тело, отупев от боли, бесчувственное ко всему на свете, бессильно вытянулось на полу, его наконец оставили в покое. Его сознание было далеко, и только малая частичка мозга бодрствовала и не прекращала борьбы. Послушная ей рука дернулась и медленно направилась к карману, где была граната, но не добралась до нее, раздавленная громадным сапогом, будто таракан на подоконнике.

«Хрусь», - это хрустнули косточки фаланг пальцев и застыли, словно в мгновение замерзли.

        - Вот гад! Хотел взорвать нас бомбой!
        Его потянули волоком за ноги, оставляя кровавый след на полу. Затем под руки стащили по лестнице.

        - Спасибо, товарищ Вера. Важного гада-григорьевца с твоей помощью обезвредили. При нем револьвер, бомба и золотишко оказалось. Думал, гад, сбежать к румынским боярам, да не получилось. От трудового народа не сбежишь - он всюду найдет и накажет.
        Тут сознание окончательно покинуло Прохора, погрузив в тяжкое небытие. Очнулся он в битком набитой камере, возле его головы был лес ног - в щегольских лаковых и с дегтярным запахом яловых сапогах, легких штиблетах, ботинках, полуботинках и даже в тапочках. Вот эти красные тапочки ему были знакомы, но только он не мог вспомнить - откуда?

«Куда мне, сапожнику, управиться с такой уймой обуви?» - испугался он и попросил:

        - Пить… пить…

        - Разлегся, как барин, а ему еще пить подавай! - пробасили яловые сапоги.

        - Зачем ему пить, если все равно конец? - согласились щегольские сапожки.

        - Где ваше человеколюбие?! - разгневались ботинки, но пить не дали.

        - Прохор Ефимович, водички пока нет, так что потерпите, - отозвались тапочки знакомым голосом, и Прохор вспомнил все.

        - Как ты здесь оказался, Либерман? - прохрипел Прохор.

        - По вашей воле - с Васькой вы некультурно обошлись, вот он и привел ко мне чека. Вас не нашли, так меня забрали. Хорошо, что не сильно били. Разорили вы меня, Прохор Ефимович. Все золотишко, богатство мое, забрали, вместе с вашим обручем. Не принес он мне счастья… Здесь бы только живым остаться. - Голос ювелира понизился до шепота. - Все время приводят и уводят. Приводят и уводят… Во дворе автомобиль заводят, чтобы выстрелы не были слышны.
        Прохору вспомнилась дикая степь, пытавшийся убежать археолог с золотым обручем за пазухой. И другой археолог, убеждающий, что нельзя брать этот обруч, он накличет несчастье. «Может, и не оберег это был, а наоборот?» Затем в памяти всплыла Фекла, ее большие печальные глаза смотрели на него осуждающе, словно говоря: «Проша, почему ты не поехал домой? Что ты хотел найти? Ведь там все чужие, а здесь - свои. И я тебя так жду!» Наваждение ушло, и он снова оказался в битком набитой вонючей камере, с изувеченным, больным телом. «Еще не конец. Еще повоюем», - твердил себе Прохор, и сумасшедшая жажда жизни на время оживляла его истерзанное тело.

* * *
        Стоя у расстрельного гаража, слушая неровное тарахтение заведенного мотора грузовичка, которое не могло полностью заглушить доносившиеся изнутри выстрелы, Прохор не верил, что через мгновение мир погаснет и он отправится в небытие. Что его там может ожидать - чаны с кипящей смолой, чем пугала его за непослушание бабка Анисья, или вечная темнота - его не волновало. Он был спокоен, как и раньше в минуты смертельной опасности, которых в его жизни хватало с избытком, по-прежнему веря в благополучный исход даже в этой безнадежной ситуации. Ведь он - Заговоренный!
        Приговоренные к смерти раздевались донага, собственноручно раскидывая свою одежду по кучам: верхнюю - в одну, нижнюю - в другую. Они по очереди входили в гараж, длинный, как кишка, чтобы через несколько шагов получить пулю в затылок и свалиться бесформенной грудой. Чекисты спешили разгрузить тюрьму - деникинские войска были уже на подступах к Одессе. На фронт отправили даже расстрельную команду, и теперь ее работу по ночам выполняли сами сотрудники, дежурившие в здании ЧК на бывшей Екатерининской площади.
        В эту ночь дежурил Свирид Коржунский, долговязый блондин, нескладный, слегка косноязычный, но очень исполнительный. Именно за это качество его выделил Реденс, отбирая себе сотрудников для «оздоровления» Одесской ЧК. Свирид просмотрел список арестованных и начал составлять расстрельную ведомость. Уничтожению подлежали все арестованные - само нахождение здесь доказывало их вину, вне зависимости от того, за что их взяли. Буржуазия и дворянство уже в силу своего социального статуса и происхождения должны быть уничтожены под корень. Свириду вспомнилась учеба в реальном училище и частые стычки с гимназистами, где чаще всего побеждали последние - сытые, холеные, в добротной одежде. Еще ему вспомнилось, как однажды с ним жестоко обошлись гимназисты - взяв «в плен», вымазали голову зеленой краской. Волосы ссохлись, и керосин не помог - пришлось стричься налысо, и из-за этого к нему надолго прилепились два паршивых прозвища: «Плешивый» и «Зеленый».
        Составив ведомость до половины, Свирид выискал в списке арестованных фамилию Либерман и, несмотря на то что очередь того должна была подойти лишь послезавтра - расстреливали не более пятидесяти человек за ночь, - вписал ее. И не из-за того, что Свирид питал какую-то особую ненависть к старому ювелиру, просто он любил все делать аккуратно и был очень предусмотрительным и осторожным человеком. Во время обыска у Либермана некоторые ценности не попали в список изъятых вещей, а остались у Свирида. Он был не первым, кто занимался чем-то подобным, и не последним. Многие делали это не задумываясь и даже чуть ли не в открытую - за что и поплатились после приезда Реденса. Вернув украденные вещи, они отправились на фронт и лишь этим спасли себе жизнь. Надолго ли?
        Свирид это проделывал более изощренно - оставив что-либо себе, он, расследуя дело, внушал арестованному надежду, но способствовал лишь отправке его вне очереди в расстрельный гараж. Следующим внеочередником оказался Толмачев Прохор - в этом случае больше значили эмоции, чем корысть. Этот григорьевец сбежал у Свирида из-под носа. Товарищ Сергеев[Вениамин Сергеев (Бенедетто-Гордон), секретарь Одесской ЧК, оставленный для руководства подпольем, добровольно явился в деникинскую контрразведку и выдал подпольную сеть.] устроил ему разнос за то, что он не догадался взять под наблюдение двери лавки ювелира. Свирид стоял вытянувшись, ни жив ни мертв, уже ощущая себя на фронте.
        Четверо конвоиров выводили арестованных из камеры по пять человек, затем подводили к гаражу. Раздевшись, в чем мать родила, те группой отправлялись в гараж, где их ожидал Свирид и второй дежурный - Вихман. С наганами наготове сотрудники ЧК устраивали соревнование по стрельбе на скорость - ведь осужденных было нечетное количество. Побеждал то один, то другой чекист. Неточное попадание в затылок, когда казненный умирал не сразу, считалось промахом. На этот раз лидировал Вихман, опережая товарища по скорости и по точности, из-за чего Свирид нервничал, делал ошибки.
        Когда подошла очередь пятерки, в которой были Прохор и Либерман, Вихман неожиданно предложил сделать небольшой перерыв - он захотел сходить в сортир, а уже потом продолжить соревнование. Свирид заволновался, ему вспомнился обыск у Либермана, когда тот тайком протянул ему золотой обруч, сказав, что это очень ценная древняя вещь.

        - Пан чекист, этот золотой обруч дороже многих брильянтов из моего магазина - это древняя корона скифов. Возьмите ее себе и помогите мне выжить. Очень вас прошу, пан чекист.
        Сейчас эти пятеро голых мужчин молча стояли, прикрывая руками срамные места, думая каждый о своем. Либерман, втупившись в землю, что-то шептал.
        Затем он поднял глаза и встретился взглядом со Свиридом. Тот понял, что старый ювелир хочет что-то ему сказать, и подошел к нему.

        - Пан чекист, я думаю, что эта корона не принесла счастья ни ему, - он кивнул на Прохора, - ни мне. Не принесет счастья и вам. Избавьтесь от нее - может, ваш Бог и помилосердствует.

        - Бога нет! Оставь свою пропаганду. - Свирид оглянулся и увидел торопливо идущего Вихмана. Тот был бледен и взволнован.

        - Белые высадили десант и прорвали оборону. Бои уже идут в предместье. Надо быстро драпать, а то вскоре поменяемся с ними местами, - Вихман глянул на голых мужчин.

        - Чтобы этого не произошло, надо довести дело до конца. Или ты струсил? - Свирид насмешливо посмотрел на товарища.

        - Хорошо, но только эту пятерку. Дальше, если хочешь, продолжай сам - мне жизнь пока еще дорога.

        - Вводите! - скомандовал Свирид.
        Повинуясь конвою, пятерка вошла в гараж, следом зашли чекисты. Через три шага они открыли огонь - на этот раз победителем вышел Свирид.

        - Я пошел! - крикнул Вихман и выскочил из гаража.
        Свирид подошел к расстрелянным, застывшим в разных позах, так, как их настигла смерть. Либерман был убит наповал, лежал с раскрытым в немом крике ртом, показывая кривые желтые зубы. Один, похоже, дышал. Свирид наклонился и увидел, что пуля попала ему не в затылок, а в предплечье. Это был григорьевец, из-за которого он получил нагоняй. Прохор открыл глаза и тут же попытался схватить чекиста, но тело после жестоких побоев его подвело, и тот успел отпрянуть. Следующая пуля попала Прохору прямо в лоб, и он застыл с широко распахнутыми глазами. Свирид поспешил выйти из гаража, охранников на месте уже не было - видно, и они узнали о прорыве белых. Тела расстрелянных некому было спрятать под брезент. Вдали послышались выстрелы, пулеметные дроби, сообщая, что деникинцы вошли в город.
        Свирид зло чертыхнулся. Надо было еще забежать в дом, где он квартировал и где спрятал свое золото, но времени на это уже не было. Неужели оставить свое добро, с таким риском нажитое? Все начать с нуля? Жизнь важна, но если за душой ничего нет, то и она не в радость. Свирид решил рискнуть и направился к себе на квартиру.

3

1938 год. Киев

        Младший лейтенант госбезопасности[Звание соответствовало воинскому званию старший лейтенант.] в упор посмотрел на сидящего напротив мужчину с одутловатым лицом землистого цвета и непрестанно трясущимися руками. Еще недавно этот долговязый капитан госбезопасности[Звание соответствовало воинскому званию полковник.] , начальник отделения экономического отдела УГБ НКВД, был царь и бог, при встречах в коридоре нарочито не замечал его приветствий, в то же время зорко за всем наблюдал. Когда пришли его арестовывать, он громко возмущался, требовал дать ему позвонить то заместителю Председателя Совета Народных Комиссаров Косиору[С 1928 по
1938 год - генеральный (с 1934 - первый) секретарь ЦК КП(б) Украины; арестован в
1938 г., расстрелян в 1939 г. Один из основных виновников голодомора.] , то Реденсу[На тот момент нарком внутренних дел Казахской ССР, был женат на сестре жены Сталина Н. Аллилуевой; арестован в 1938 г., расстрелян в 1940 г.] , которого знал по работе в ЧК с 1918 года. С тех пор прошел месяц, и уже арестован Косиор, обвиненный в принадлежности к Польской военной организации; тучи сгустились и над Реденсом.

        - С какой целью вы поменяли фамилию Коржунский на Коржунов? Вы хотели скрыть свои польские корни? Была причина это скрывать? Вы длительное время работали с Косиором
        - вы знали о его подрывной, антисоветской деятельности?
        Задавая вопросы, на которые невпопад отвечал этот косноязычный человек, казавшийся даже меньше ростом с момента ареста, младший лейтенант листал его дело. Работал в Петроградской ЧК, затем его командировали в Одесскую губернскую ЧК оперативным комиссаром, затем был уполномоченным Киевской губернской ЧК, заведующим Белоцерковским уездным секретным подотделом Киевской губернской ЧК, начальником Особого отдела ВЧК 9-й дивизии внутренней службы, помощником начальника Отделения Киевского окружного отдела ГПУ. Не так много точек соприкосновения с Косиором, но то, что он специально изменил польскую фамилию и был рожден на территории бывшего Царства Польского, уже много о чем говорило.

        - Василий Иванович, зачем вы так? У меня ведь не политическое преступление, а криминальное. Голова кругом пошла, вот и не удержался от соблазна. Признаю и каюсь, верну все до копеечки. Больше не буду упорствовать - все подпишу. Только не связывайте мое дело с делом Косиора - оно заведомо расстрельное, - жалобно попросил Свирид Коржунский.

        - А мне так не кажется. Вот чем объясните, что вы не по чину были очень близки с Косиором? Что вас связывало? И неужели вы, чекист с таким послужным списком, не смогли рассмотреть в нем врага?

        - Я ведь ни слухом ни духом не ведал, что Косиор - враг. У него же на лбу не было это написано!

        - А вы подумайте, вспомните, пока я по-хорошему спрашиваю, а могу допросить с пристрастием, - с нажимом произнес младший лейтенант.
        Свирид вздрогнул, понимая, что может последовать за этими словами.

        - Прошу вас, не надо этого делать, - вновь жалобно попросил Свирид, затем, наклонившись, прошептал: - Я в долгу не останусь…

        - Это вы что - мне взятку предлагаете?! - возмутился младший лейтенант.
        Чекист не ожидал подобной глупости от своего бывшего сослуживца. «Неужели он допускает, что я могу продаться за деньги или еще за что?!» - мелькнула мысль.

        - Это не взятка, а подарок, но такой, что вы… будете поражены. Ведь я ваше досье тоже читал. Знаю, что вы были преподавателем истории в киевском университете в царское время, а в органы попали уже после гражданской - поэтому у вас и чин такой невысокий, несмотря на ваши годы.

        - Несмотря на мой чин, мы с вами находимся по разные стороны стола. - В голосе младшего лейтенанта зазвенела сталь. - Я запишу в протокол допроса, что вы предлагали мне взятку.

        - Вы даже не спросили какую, - прошелестел голос бывшего сослуживца, и, похоже, у него прибавилось уверенности. Уверенности в чем?

        - Да, надо знать, какую именно взятку, чтобы внести это в протокол.

        - Корону скифского царя Скила, точнее, диадему!

        - Что-о?!

        - Золотую диадему скифского царя Скила, утерянную вами в июле восемнадцатого года!
        Василий Иванович был потрясен и растерян. Уж этого он никак не ожидал и давно смирился с тем, что золотая диадема пропала навсегда. Воспоминания мгновенно вырвали его из действительности.

* * *
        Для Василия, выросшего в многодетной семье сельского учителя, научная и преподавательская карьера была пределом мечтаний. Сколько он провел бессонных ночей за книгами в душной каморке, расположенной под самой крышей, в жаркие летние дни накалявшейся не хуже сковороды! Он завидовал товарищам по учебе, которым все давалось легко - и погулять в веселой компании до утра, и произвести впечатление своими знаниями на профессора Ольшанского, обычно ворчавшего: «Молодой человек, вот если бы вы еще к этому приложили немного труда, то цены бы вам не было. Вы талантливы, но талант - ничто без тяжкого труда, без него он исчезнет, испарится». А у него таланта не было, он это прекрасно понимал, стараясь подменить его упорством и аскезой во всем, что не касалось учебы. Регулярной, но мизерной помощи от родных на жизнь не хватало, и он стал по выходным пилить дрова, ограничивал себя в еде, к одежде относился с фанатической бережливостью - знал, что купить новую будет не за что. Товарищи над ним подшучивали, считая чудаком, но неожиданно именно из-за чудаковатости его стали замечать. Благодаря своему упорству ему
удалось заявить о себе, правда, лучшим по успеваемости он не стал, но твердо держался в пятерке лидеров. Василий понимал, что этого мало, чтобы его оставили в университете на преподавательской работе, и он приложил максимум усилий, чтобы его заметил профессор Ольшанский. Услужливость Василия, постоянная готовность немедленно выполнить поручение сослужили свою службу, и профессор помог ему, сделав своим помощником. Профессор Ольшанский был маленьким тираном, помыкал им, но Василий пребывал на седьмом небе от счастья - первая ступень к исполнению мечты была преодолена, и теперь, как и прежде, будущее зависело от его упорства и трудолюбия.
        Профессор тоже был доволен своим помощником - звезд с неба не хватает, но исполнителен, инициативен и, главное, надежен. Ольшанский ввел его в свой дом, представил жене и дочери от первого брака - четырнадцатилетней толстушке-сладкоежке с лицом, усеянным веснушками. Жена профессора - Эльза - произвела на Василия ошеломляющее впечатление. Это была женщина необычайной, утонченной красоты, присущей только брюнеткам. Поражали ее искрящиеся весельем голубые глаза, лукавый прищур и звонкий задиристый смех, а когда она говорила, в голосе ощущалась легкая хрипотца - это придавало ей некий шарм. Все ее движения были плавные, изящные, это было дано ей от природы и производило сильное впечатление. В ее нарядах всегда присутствовал голубой цвет, пусть даже в отдельных деталях, прекрасно гармонируя с цветом глаз. «Роскошная женщина, - охарактеризовал ее новый преподаватель Николай и добавил: - Наш профессор для нее староват». Василий одернул товарища, считая, что так говорить неприлично и некрасиво. Хотя в глубине души, несмотря на то что профессор был для него кем-то наподобие божества, он соглашался с
Николаем - настолько супруги были разными. Пятидесятилетний профессор был низенького роста, страдал излишней полнотой и одышкой. Первый раз он женился поздно и рано овдовел. Второй раз стал под венец года два тому назад. Эльзе было тогда около тридцати. Неожиданно для себя Василий влюбился в нее, не понимая, как это могло произойти. По-видимому, основная причина крылась в том, что он был практически лишен женского общества, и Эльза была чуть ли не единственной женщиной, с которой он мог спокойно общаться. Преподаватели университета были семейными мужчинами и после занятий спешили домой. Василий свободное время проводил в библиотеках или в бесцельных шатаниях по городу. Изредка профессор в меркантильных целях приглашал его к себе на дачу в Пущу-Водицу, чтобы он развлек его молодую жену, так как ему надо было спешно заканчивать очередную монографию. Вот тогда в сердце Василия и зародилась любовь к Эльзе, но он старался ничем себя не выдать. Хотя порой ему казалось, что Эльза догадывается о его чувствах и это ее очень забавляет. Часто во время прогулок по лесу Эльза декламировала стихи о любви и всякий
раз интересовалась у него, не увлекается ли он стихосложением, а получив отрицательный ответ, притворно огорчалась.
        Однажды во время прогулки их застал дождь, зонт был лишь один, и она велела Василию идти рядом. Он шел, одуревший от счастья, в непосредственной близости от нее, вдыхая аромат ее духов, непроизвольно то и дело касаясь рукой ее тела, даже сквозь одежду горевшего огнем. Уже подходя к дачному домику, Василий заметил, что зонт не спас их от ливня, и полностью промокшая батистовая блуза женщины заманчиво прилипла к телу, обозначив груди, отсвечивающие розовым. Ночью ему приснилась Эльза, и он с ней вел себя фривольно. На следующее утро, выбрав момент, она лукаво спросила его, что с ним, почему он выглядит, как молодожен после брачной ночи с нелюбимой. Подобная вольность в ее устах была для него неожиданностью и натолкнула на размышления, после чего он, как бы это ни было ему тяжело, постарался с ней видеться не так часто. Если все же удавалось отправиться с Эльзой на прогулку, то говорил он сугубо об истории скифов, зная, что она на дух не переносит этого, и его стали реже приглашать на дачу и домой к профессору.
        Началась война с Германией, и Василий чуть было не оказался в армии, но благодаря связям профессора его оставили в покое. Жену Ольшанский теперь звал не Эльзой, а Элизой и всем рассказывал, что под этим именем она была записана после рождения в церковно-приходской книге. Василий постепенно укреплял свои позиции в университете, фактически став правой рукой профессора. Археологическая экспедиция в одесские степи летом восемнадцатого года, где он был начальником, а профессор научным руководителем, по сути была его экзаменом на зрелость, и казалось, он был близок к успеху, к которому другие шли десятилетиями, - он открыл неизвестное захоронение скифов, отличающееся от других, обнаружил золотую диадему, возможно являющуюся символом царской власти у скифов, и это могло быть открытием мирового уровня!
        Успокоенный уверенностью профессора, считавшего, что происходящая революционная смута в стране временна, а наука вечна, к тому же ученые нужны любой власти, Василий не заметил наступивших перемен, за что жестоко поплатился - золотые и серебряные предметы из скифского захоронения попали в руки бандитов.
        Вернувшись в Киев, Василий сообщил профессору о находке и пережитых злоключениях, гибели Николая. Вначале профессор разбушевался, устроил Василию разнос за неправильные действия, но неожиданно сник, смолк, стал его избегать. Вскоре университет закрыли, и Василий оказался на улице - нечем было платить за жилье. Профессор вместе с красавицей женой уехали в Польшу, где думали пересидеть грозные события, а Василий остался один на один с суровой действительностью. Чтобы как-нибудь выжить, ему пришлось пойти работать подручным на пилораму. Тяжелая физическая работа забирала все силы, но спасала от мрачных дум - привычный мир обрушился, и Василий оказался никому не нужен. Редкие весточки из дому не внушали оптимизма - родителям было трудно, и они рассчитывали на его помощь.
        Озлобленный на новые времена, Василий надеялся, что они недолговечны, и вскоре все вернется на круги своя. Он радовался, слыша об успехах войск генерала Деникина, особенно когда в Киев вошла Белая гвардия, и впал в глубокое отчаяние, когда те отдали город большевикам. В последний момент он чуть было не вступил в Добровольческую армию, и только страх, что придется стрелять, ходить в штыковые атаки, когда сталкиваешься с неприятелем лицом к лицу, удержал его от этого шага. От постоянного недоедания и тяжелой физической работы он постарел, выглядел намного старше своих лет, никто бы не поверил, что ему нет еще и тридцати. Вот тогда он и встретил своего бывшего студента, а ныне - красного командира. Тот сжалился над бывшим преподавателем и помог ему устроиться писарем в штаб полка - не хватало грамотных. Вот так получилось, что Василий, будучи сердцем с белыми, оказался в армии красных. Привычка доводить любое дело до конца, пунктуальность и исполнительность вскоре создали ему репутацию хорошего, знающего специалиста. Разгром войск Врангеля в Крыму послужил для него сигналом, что надо принять новую
жизнь или погибнуть. Он выбрал первое и вступил в партию большевиков. Вскоре его отправили работать в ЧК, затем преобразованную в ГПУ НКВД. Вот так из фанатичного ученого-историка Василий превратился в следователя-чекиста, беспощадно борющегося с врагами советского строя.

        - Откуда вам известно, что меня может заинтересовать эта диадема? - Взгляд у Василия Ивановича стал колючим.

        - От Иванишина. Мир тесен, и события только на первый взгляд независимы одно от другого, беспорядочны и случайны. Каждое из них имеет свою цель и запланировано, причем не хуже, чем планирует ВСНХ.
        Василий Иванович выругался про себя. Иванишин - его бывший коллега, с которым он сблизился больше, чем с остальными. Вечерами они часто играли в шахматы, после партии распивали традиционную «четвертушку». Однажды засиделись дольше обычного, и под влиянием нахлынувших чувств Василий рассказал о своей прежней жизни. Археология была уже далеким прошлым, и маловероятно, что когда-нибудь он к ней вернется.
        Рассмеяться в лицо этому олуху, вертевшемуся как карась на сковородке, еще не знающему, что известно о его левоэсеровском прошлом и о полученных им от Троцкого именных золотых часах? Он проходил по делу о заговоре троцкистов, но можно его привязать к контрреволюционной Польской военной организации, раз он был так близок к Косиору. Второе предпочтительнее, и руководству понравится - оперативно прореагировали на разоблачение нового заговора врагов советской власти.
        Василий Иванович не был настолько кровожадным, чтобы взваливать на невинного человека тяжкое преступление, влекущее за собой высшую меру революционной справедливости или четвертак лагерей, что равносильно смерти. На самом деле это было его тайной местью за разрушенное прошлое, за то, что не стал уважаемым профессором истории, имеющим свой дом, семью и достаток, а вынужден копаться в грязном белье тех, кто приложил свои силы к разрушению старого и построению нового. «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…» - пели они, а теперь, вызвав к жизни силы хаоса подобно тому, как неосторожно выпускают джинна из бутылки, сами стали жертвами насилия. Для них историческая наука - это политизированная цепь событий, которая требуется исключительно для выведения закономерности прихода настоящего, и им нужны лишь ученые, укладывающие ее в прокрустово ложе марксизма-ленинизма, отсекающее все лишнее. А ведь благодаря исторической науке уже можно увидеть будущее этого настоящего, ведь Великая французская революция отправила на гильотину вслед за королем и аристократами самих революционеров. Они, будто
скорпионы в банке, старались как можно скорее уничтожить себе подобных, так как главная награда в этой борьбе - не революция с ее эфемерными целями, а получение власти. Василий Иванович упивался отведенной ему ролью. С одной стороны, он старательно выполнял свою работу, как того требовало руководство, с другой - мстил за несбывшиеся надежды. Он внимательно изучил дело Свирида Коржунова - у того были руки по локоть в крови - и подвести этого зверя под высшую меру считал делом справедливым и нужным.
        Ему вспомнилась археологическая экспедиция, раскопки, несходящие мозоли от лопаты, мечты о будущем, вечерние чаепития с Николаем и его смерть. Николай не был похож на вора, но почему скифская диадема оказалась у него, а не среди упакованных находок? Нахлынувшие воспоминания, несмотря на их трагичность, оставили в нем ощущение, будто он прикоснулся к чему-то хорошему и доброму, к тому, что было несвойственно окружающему его миру. Он посмотрел на свои пухлые и нежные ладони, которые почти два десятилетия не знали тяжелой физической работы. Диадема из скифского захоронения была символом того времени, когда он работал не за паек и другие материальные блага и не из-за страха, а из желания сделать что-то важное, нужное людям, обществу. Василий Иванович понял: несмотря на смертельную опасность, он не сможет отказаться от скифской диадемы. Прожито полжизни, но самое значительное в ней было связано именно с этой находкой.

        - Я подумаю, что можно сделать, - медленно проговорил Василий Иванович. - Насколько я знаю, у вас дома провели обыск и изъяли ценности на большую сумму.

        - К счастью, короны это не коснулось, - выдохнул Свирид, и его глаза загорелись надеждой.
        Его расчет оказался верным. Гнилое нутро интеллигентиков остается неизменным, какую бы форму они ни надели. И этот такой же - по его лицу было видно, что вспомнил былое и нюни распустил. Заглотнул крючок, теперь никуда не денется. «Эх, только бы вырваться отсюда! - подумалось ему. - Жизнь самое дорогое, что есть у человека, особенно когда за душой имеется солидный капиталец. Нашли в квартире большую сумму… Да это мелочи в сравнении с тем, что запрятано в тайниках! Пусть будет срок - лет пять, больше не дадут, если политику не пришьют. Отсижу. Может, удастся скостить и этот срок, ведь есть что предложить в обмен на свободу».

        - Вы получите корону, как только я выйду отсюда… Или после суда.

        - Я не верю, что она у вас есть! - Василий Иванович всем своим видом показывал, что недоволен предложенными условиями. - Вы блефуете! У вас нет скифской диадемы, а у нас с вами нет никакой договоренности!

        - Как только я…

        - Не считайте меня дураком! - вскипел Василий Иванович. - Отставить посторонние разговоры! Возвращаемся к допросу!

        - Эта диадема завтра же будет у вас. - Свирид побледнел. - Я дам вам записку и адресок - там вам ее отдадут.

        - Не знаю, стоит ли мне впутываться в это дело? - заколебался Василий Иванович.

        - Стоит, стоит! - стал горячо убеждать его Свирид, а в его умоляющих собачьих глазах стояли слезы. - С моей стороны обмана не будет, но и вы меня не подведите.

«Это можно понять как скрытую угрозу. Не выполнишь обещанного - донесу на тебя», - так понял его Василий Иванович.

        - Пишите записку - нынче же ее и отнесу. Угощайтесь. - Василий Иванович придвинул к допрашиваемому пачку папирос.
        Свирид с облегчением вздохнул и захватил с собой в камеру пяток папирос из пачки.

4

        По указанному адресу на Зверинце, среди одноэтажных деревянных построек обнаружился солидный двухэтажный дом на четыре окна, с деревянным мезонином[Надстройка над малоэтажным домом, полуэтаж.] по центру. Во дворе залаяла собака, почуяв непрошеного гостя. Василий Иванович был в штатском: просторный серый плащ-балахон, под ним двубортный костюм мышиного цвета с галстуком в мелкий горошек. На голове у него была мягкая велюровая шляпа, в руке - потертый кожаный портфель.
        На лай собаки вышел хозяин, высокий сутуловатый мужчина очень крепкого телосложения, в безрукавке-поддевке и помятых парусиновых штанах.
        Василий Иванович слегка приподнял шляпу в знак приветствия.

        - Прошу прощения, Инну Васильевну я могу видеть?

        - Инессу? Она живет в мезонине. Сейчас Вулкана посажу на цепь и провожу вас к лестнице - она с тыльной стороны дома. Инесса у себя - в ее комнате горит свет.
        Василий Иванович, поднимаясь по скрипучей лестнице, на глаз прикинул возраст дома
        - около ста лет будет. Странно, что сохранился после взрыва на пороховых складах Зверинца - тогда пол-Печерска пострадало, а ведь этот расположен недалеко от эпицентра взрыва, но выстоял. Раньше крепко строили!
        Дверь мезонина оказалась добротной, дубовой, но звонка не было, и Василий Иванович постучал. Никакого ответа или движения за дверью, словно там никого не было. Только Василий Иванович вознамерился повторить попытку, как дверь неожиданно распахнулась. Ее не открыли осторожно, как сделал бы сам Василий Иванович, если бы не ожидал позднего посетителя, а распахнули во всю ширь - мол, заходите, пожалуйста, милости просим! Перед ним стояло чудо из прошлого - жена профессора Ольшанского, такая же красивая, с тем же лукавым прищуром глаз. Казалось, она вот-вот спросит: «Базиль, где вы столько времени пропадали?» Будучи натурой творческой, утонченной, любительницей живописи и большой поклонницей импрессионизма, однажды вглядевшись в лицо Василия, она торжественно произнесла:

        - Вы вылитый Фредерик Базиль[Жан Фредерик Базиль (1841-1870) - один из основателей импрессионизма.] . Вот только бороды вам не хватает. Тот же рост, сложение и свойственная ему мрачность - он всю свою жизнь предчувствовал скорый конец.

        - Эльза, что вы такое говорите! - Профессор укоризненно покачал головой. - Василий Иванович не мрачен, а озабочен теми задачами, которые стоят перед каждым историком-археологом, не удовлетворяющимся ролью простого статиста.
        После того разговора Эльза-Элиза стала называть Василия Базилем, шутливо пояснив как-то, что не сомневается в его великом будущем.

        - Элиза?! - воскликнул пораженный Василий Иванович.

        - Что вам угодно, товарищ? - Молодая женщина недоуменно посмотрела на него.
        Да, это была не Эльза-Элиза - ей около тридцати, а той сейчас уже далеко за пятьдесят.

        - Я не Элиза. Вы, верно, ошиблись номером дома. - Молодая женщина по-доброму улыбнулась, непроизвольно с грацией поправляя волосы.
        Теперь Василий Иванович видел, что и внешне эта женщина мало похожа на жену профессора. Разве только тот же цвет волос и глаз. Черты лица были совсем другие. У Эльзы они были тоньше, аристократичнее, и во взгляде читалось превосходство над окружающими. У этой женщины лицо было чуть круглее, черты мягче и взгляд открытый, добрый, излучающий теплоту. Сердце у Василия Ивановича дрогнуло - он был покорен, раздавлен и взят в плен одним только взглядом женщины, которая об этом и не догадывалась.

        - Если вы Инна Васильевна Невструева, то я попал по адресу. - Василий Иванович приподнял шляпу и слегка поклонился.

        - Да, это я. Прошу - входите, - улыбнулась женщина: незнакомец ее забавлял старомодными манерами.
        Инна не могла знать, что этот на вид невзрачный, скромный и робкий человек является вершителем человеческих судеб, определяя, кому жить, а кому умереть. В ее памяти о прошлом страны сохранились лишь тяготы гражданской войны, и они ассоциировались с царизмом и буржуазией. Поэтому она принадлежала новому времени и верила в светлое будущее и в то, что оно вскоре наступит.

        - Надеюсь, от чая не откажетесь? Из варенья есть только брусничное, и то оно - не моя заслуга.

        - С превеликим удовольствием, сударыня. Буду премного благодарен. - Василий Иванович непроизвольно перешел на язык прошлого, от которого он, казалось, давно отвык, заменив его казенщиной, формализмом и газетными стереотипами.
        Жилище этой женщины состояло из крохотной передней-кухоньки, комнаты небольших размеров - очень опрятной и уютной, часть ее была отгорожена ситцевыми занавесками, за ними, очевидно, была спальня размером не больше чулана.

        - Вот как вы живете! - оглядывая помещение, промолвил Василий Иванович, не спеша переходить к делу. Он вел себя, словно был просто знакомым и пришел в гости. - Тесновато.

        - Да что вы такое говорите?! Я снимала угол в коммуналке, где проживали двенадцать семей в семи комнатах - вот там была теснотища, хоть плачь. А здесь я роскошествую
        - одна в таких хоромах, правда, не так давно - с полгода.

        - Это вам Свирид Коржунов помог получить квартиру?

        - Вам что-то известно о Свириде Тимофеевиче? Вы от него? - с надеждой спросила молодая женщина и, будто вдруг лишившись сил, опустилась на табурет.

        - Да, от него, - я следователь госбезопасности.

        - Вы?! Простите, никогда бы не подумала…

        - Почему?

        - Мне кажется, что вы добрый, а там… - Женщина запнулась и покраснела. - Простите, я говорю глупости. Я могу чем-нибудь помочь Свириду Тимофеевичу?

        - Ему - нет. А вот себе можете.
        Василий Иванович жадно смотрел на женщину - он искал ее всю жизнь. Уже давно перешагнул за четвертый десяток, а все еще был холост. И вот с первого взгляда влюбился в любовницу негодяя! «Что она нашла в этом ничтожестве? Внешностью Коржунов не мог взять, так что же - купил ее за эту квартирку, больше напоминающую клетку для канарейки? Соблазнил дорогими подарками и ужинами в ресторане? Впрочем, это неважно. Чем с первой минуты она меня привлекла? Красотой? Были в моей жизни и красивее, да не в красоте счастье».
        Василий Иванович смотрел на нее, и у него внутри все пело, бурлило, на душе было легко и свободно. Ему стало казаться, что знает ее очень давно и пришел сюда не за диадемой, а просто попить чаю с вареньем. Он понял, почему именно ей доверился Свирид, почему ее существование в своей жизни тщательно скрывал - ведь благодаря этому она не фигурирует в уголовном деле, распухающем с каждым днем. Этой женщине можно доверять даже в столь непростое время. Василий решил, что ни перед чем не остановится в стремлении завоевать ее любовь. Если этого не произойдет, значит, это очередная фантазия уставшего от жизни стареющего мужчины.

        - Что вы на меня так смотрите? Чего вы хотите?! - с тревогой спросила Инна, поймав его взгляд.
        Теперь он не казался ей странным и немного смешным, она почувствовала опасность, исходившую от него.
        Василий Иванович постарался улыбнуться, чтобы успокоить ее, но у него вместо улыбки получилась кривая гримаса шута. Он с удивлением понял, что за ненадобностью разучился улыбаться. Помолчал, пытаясь взять себя в руки.
        Предстояло вести тонкую игру, чтобы не спугнуть эту женщину, приучить ее доверять ему, делать то, что необходимо, и в то же время оставаться самой собой.

        - Не бойтесь меня - я друг Свирида, а значит, и ваш друг. Мы с ним познакомились в гражданскую, а ныне нас таким образом свела судьба. - Он горестно вздохнул.

        - Если вы его друг, то помогите ему! - обрадовалась Инна.

        - Как? Совершить налет на тюрьму? Или переодеть его в свою одежду, а самому занять его место в камере? Подскажите! - У него мелькнула мысль: «Ради нее я пошел бы на все».

        - Бог с вами! - Женщина перекрестилась. - Вы же следователь, значит, можете доказать, что он невиновен. Он и в самом деле невиновен!

        - К сожалению, вы ошибаетесь, но я здесь не для того, чтобы убеждать вас в его виновности или невиновности. Против него есть много доказательств, и ни я, ни кто-либо другой ничего не сможет сделать. Свирид это прекрасно понимает, он послал меня, чтобы я спас вас.

        - Меня?! - удивленно воскликнула женщина.

        - Именно вас. Это единственное, что я могу для него сделать. Его дело ведет другой следователь. Тупое и грубое животное. Мне стоило больших усилий изыскать возможность пообщаться со Свиридом, скрасить его жизнь в тюрьме и при этом не вызвать подозрений.

        - Его там… бьют? - Ее голос дрогнул.

        - Он дал мне записку, совсем коротенькую, а остальное просил передать на словах.

        - Дайте мне, пожалуйста, эту записку.

        - Обязательно дам, но имейте терпение выслушать меня до конца. Свирид проходит по очень серьезному политическому делу - расстрельная статья.

        - О Боже!

        - Есть доказательства, свидетели, и ему уже ничем не поможешь.

        - Неужели ничем? Помогите, пожалуйста, я все для вас сделаю! - И женщина опустилась на колени.
        Василий Иванович силой заставил ее подняться.

        - Но он думает о вас и… любит вас. - Последние слова Василию Ивановичу дались с трудом, и он даже кашлянул. - Ему будет спокойнее там… - Василий Иванович сделал неопределенный жест рукой, - если вы окажетесь в безопасности. В ближайшие дни к вам могут нагрянуть с обыском. Свирид вас любит, но он всего лишь человек и держится из последних сил.

        - Боже мой! - еще больше побледнела женщина, и у нее на глазах появились слезы. - Что я должна сделать?

        - У вас находится некая вещь Свирида, которую вы должны не просто передать мне, но еще и явиться с повинной.

        - Что вы такое говорите?! - возмутилась Инна, и ее слезы мгновенно высохли.

        - Как раз об этом и пишет Свирид в своей записке. Надеюсь, вы его почерк хорошо знаете.
        И он, вынув из кармана маленький клочок бумаги, передал его женщине. Та прочитала раз, другой, недоверчиво посмотрела на следователя, достала из старенького буфета какую-то бумагу и сверила почерк. Василий Иванович был спокоен - записку Свирида он переписал, искусно подделав его почерк. Важно было соблюсти стилистику письма, узнать, как обращается тот к своей любовнице, чем заканчивает послание, не было ли договоренности о тайном, условном слове или фразе, подтверждающей подлинность написанного. Но все оказалось гораздо проще, и теперь только опытный почерковед-графолог смог бы определить, что новая записка - подделка.
        Женщина вздохнула и отправилась за занавеску, чем-то зашуршала и вскоре показалась с небольшим, но очень тяжелым чемоданчиком - она его еле удерживала в руках.

        - Вот он - возьмите. - И она с облегчением поставила чемоданчик на пол у ног Василия Ивановича.

        - Вначале давайте посмотрим, что там внутри. Вы в него заглядывали раньше?

        - Что вы! - возмутилась она. - Как можно даже подумать такое! - И у нее от обиды задрожали губы.

        - Простите меня за глупый вопрос, я не хотел вас обидеть… У вас ключик имеется?

        - Да, он в буфете.
        Женщина достала ключ и открыла чемодан. Там лежали какие-то вещи. Василий Иванович сразу вытащил большую жестяную коробку из-под леденцов и раскрыл ее. Инна от неожиданности ахнула. В коробке лежали золотые кольца, броши, золотые царские червонцы и сторублевки.

        - Золото… - ошеломленно проговорила она.

        - Золото, золото. Оно предназначалось для закупки оружия. Как видите, Свирид не такой уж безгрешный. - Тут он спохватился. - К сожалению, я ничем ему помочь не могу. А вот вы с этим чемоданчиком явитесь ко мне послезавтра и напишете явку с повинной, мол, ничего не знали, не ведали, что в нем, так как ключика у вас не было. Мы чемоданчик закроем, а этот ключик на обратном пути от вас я выброшу.
        Инна была поражена и испугана. Неужели Свирид, который так много сделал для нее хорошего, которого она любила, был контрреволюционером и готовил мятеж? Она гнала эти мысли прочь, уговаривая себя: «Он любит меня, и даже там думает обо мне, так как я смею думать о нем плохо? Он очень хороший, хотя был немногословен и иногда даже груб, но он искренне любит меня, и тому доказательство - приход этого человека ко мне».

        - Простите меня за мою назойливость, но вы обещали угостить меня чаем…

        - Вот какая я негостеприимная хозяйка! - Инна горестно вздохнула и вышла похлопотать у самовара.
        Василий Иванович закрыл чемодан и спрятал ключ в карман. Почаевничав с полчаса, он отправился домой.
        Его раздирали сомнения - не слишком ли он доверчив? Может, не стоило оставлять чемодан у Инны? А если он ошибается в ней, и она до послезавтра исчезнет вместе с этим золотом, а ему самому придется расхлебывать кашу, которую он же и заварил. Не проще было бы самому забрать чемодан, что он и предполагал сделать вначале?
        Внутренний голос напомнил: но ты же хочешь спасти эту женщину!

* * *
        Время для Василия Ивановича тянулось мучительно медленно, его продолжали грызть сомнения в правильности своих действий. Ведь в случае бегства Инны задуманный план разваливался, как карточный домик, и тогда ему угрожала бы опасность. Но в назначенное время опечаленная Инна пришла вместе с чемоданчиком и подписала протокол о явке с повинной, не читая.
        Василий Иванович пригласил понятых и своего начальника отдела. В их присутствии вскрыли с помощью ножа замки чемодана и обнаружили внутри золото, на которое составили опись. Золото забрали в хранилище, а Василий Иванович вызвал к себе подследственного Свирида Коржунова.
        Увидев на столе чемодан, Свирид сразу понял, что его провели:

        - Ты возомнил себя очень умным?! Я уверен, что среди этих золотых вещей нет скифской короны!

        - Вот явка с повинной твоей бывшей любовницы. Она, как истинный советский гражданин, узнав о твоем аресте, сдала вещи, которые ты хранил у нее. Вот опись вещей из чемодана, изъятых в присутствии понятых. Только никакой короны там не было! Ты думал меня, коммуниста, купить?! - заорал Василий Иванович и влепил Свириду пощечину. - Расследование твоего дела практически закончено! Конвой! Увести!
        Коржунов начал писать жалобы, обвиняя Василия Ивановича в присвоении скифской короны. Но тот представил руководству заключение историков, специалистов по скифской культуре о том, что у скифского царя не было короны и что уже имел место конфуз и даже международный скандал из-за ее подделки. Василий Иванович имел безупречную репутацию, было известно, что он ведет очень скромный образ жизни. Полагая, что враги-контрреволюционеры горазды на всякие выдумки, лишь бы очернить честных работников, такое обвинение никто всерьез не воспринял.
        Через неделю по решению «тройки», заседание которой проходило в бывшем Институте благородных девиц, Свирид Коржунов-Коржунский был приговорен к высшей мере революционной защиты - расстрелу. Через два часа после вынесения приговора его отправили в подвал. Без сапог, босиком, в одном исподнем, он спустился по холодным ступенькам, ощущая, как его сердце замирает от ужаса. Он был готов рыдать, ползать на коленях, целовать сапоги своих палачей - лишь бы остаться в живых. Ему вспомнилась Одесса и череда расстрелов, когда голые люди, без учета половой принадлежности, входили в гараж, чтобы остаться там навсегда. Вспомнилось, как одни падали будто подкошенные, других приходилось добивать. Затем конвойные укладывали трупы штабелями, прикрывали брезентом и уходили, чтобы вернуться с новой партией обреченных.
        Страх вынуждал его что-нибудь делать: молить, убеждать, но тот же страх парализовал волю, не позволяя что-либо предпринять. Ему вспомнился старик ювелир и его предупреждение в отношении скифской короны. У него появилась уверенность, что если бы он не настоял на расстреле последней партии арестованных, когда беляки уже входили в Одессу, то не оказался бы сейчас в расстрельном подвале. Но время не повернешь вспять!

        - Иди вперед! - грубо приказал сержант госбезопасности.

«Куда?! Ведь впереди стена!» - хотел спросить Свирид, но губы у него задрожали и он не смог вымолвить ни слова.
        Он начал считать шаги. Один, два… На третьем шаге пуля из нагана пробила в его черепе аккуратную дырочку и застряла в мозгах, принеся ужасную боль, паралич дыхательных путей и лишь затем остановку сердца. Эта страшная боль терзала его бесконечно долго, и он успел осознать, что расстрелянные умирают не сразу, а в жутких мучениях, так как время в определенные моменты растягивается подобно резине.

***
        Василий Иванович сделал все, чтобы спасти Инну, и его заступничество помогло - связь с врагом народа не повлияла на ее дальнейшую жизнь. Он продолжал ее навещать, помогал продуктами, советом, заботясь о ней, как о близкой подруге своего погибшего «товарища». Она привыкла к нему и даже радовалась встречам - ведь одиночество страшнее самого жестокого наказания. Через год она переехала к нему жить, и они расписались.
        Иногда, когда Инны не было дома, Василии Иванович доставал из потайного ящика секретера старинный золотой обруч и любовался им. Он был доволен собой - благодаря ловкости, смелости и хитрости ему удалось сберечь для себя скифскую диадему. Ведь в тот вечер, пока Инна возилась с самоваром, он достал золотую диадему, обмотанную материей, из чемодана и вновь закрыл его на ключ. Диадему спрятал в портфель. Вскрытие чемодана в присутствии понятых сняло с него возможные подозрения.
        Василий Иванович начал тайком посещать библиотеки и даже принялся писать научную работу о скифской диадеме - царской регалии, заранее зная, что никогда не решится издать этот труд. Иногда ночами ему снилась бескрайняя дикая степь и мчащееся по ней скифское воинство, несущее смерть. Он даже различал среди них их предводителя
        - царя.
        Золотая диадема вызывала в нем противоречивые чувства. С одной стороны, он был безгранично рад, что владеет ею, и лишь сожалел, что не может продемонстрировать ее научному миру, с другой стороны, она внушала ему страх. Почему - он не знал. Почему-то он был убежден в том, что если бы Николай не примерил золотую диадему, то остался бы жив.
        Часть 3

1992 год, Киев. Смерть пенсионерки

1

        Леонид Павленко шел неторопливым, прогулочным шагом, хотя дел у него было невпроворот, как и положено следователю райотдела. Нет, ему не был присущ пофигизм в отношении работы, скорее наоборот. И не в том было дело, что через два месяца он выходил на пенсию и следовало готовить себя к иному ритму жизни. Причина была прозаическая - он страдал избыточным весом. Увлечение в молодости тяжелой атлетикой, в результате чего он нарастил внушительную мускулатуру, со временем стало его бичом. Образ жизни следователя, когда много нервничаешь, суетишься, неправильно питаешься, да еще отсутствие физических нагрузок, к которым организм привык, привело к тому, что к сорока пяти годам он нарастил не менее внушительный слой жира.
        За острый ум и впечатляющие физические данные коллеги по работе прозвали его Ниро Вульфом, проводя аналогию со знаменитым частным детективом из романов Рекса Стаута. В отличие от своего знаменитого прототипа, у которого на побегушках был Арчи Гудвин, отличавшийся хорошей спортивной формой и крепкой головой, способной выдерживать удары любой силы, у Павленко помощника не было. Ему приходилось все делать самому и находить выход из всех положений. Вот и сейчас, когда в райотделе все оперативные автомобили оказались на выезде или в ремонте, ему к месту происшествия пришлось идти пешком. Можно было потянуть время и в конце концов дождаться транспорта, но у Павленко обязательность была заложена в генах, и он, ругаясь про себя, отправился в путь.
        Улица Чкалова, куда ему требовалось попасть, находилась недалеко от райотдела, располагавшегося на Сквозной[Название улицы изменено.] , но киевские горы - это сплошные спуски и подъемы! Хотя он шел неторопливо, все равно тяжело дышал и весь взмок от пота. Из-за сильного потоотделения он был вынужден стирать рубашки каждый день.
        Дом, чего он и опасался, оказался старинным, без лифта, и ему пришлось пешком подняться на четвертый этаж. Как он ни сдерживал шаг, к окончанию подъема дышал, словно кузнечные меха, и ощущал неприятную мокроту, чуть ли не слизь, под мышками. Отдышаться ему не удалось - на лестничной площадке оказался дежурный участковый, майор Стеценко, куривший сигарету.

        - Заходите, Леонид Петрович, - радушно пригласил он, выбросив сигарету и пропуская следователя вперед.
        Павленко вошел в коридор и сразу заполнил все пространство своей огромной фигурой, нависая над сухоньким невысоким майором, словно гора.

        - Рассказывайте, - буркнул Павленко, еще не придя в себя после тяжкого подъема.

        - Хозяйка квартиры, Фролова Любовь Гавриловна, 63 года, пенсионерка, два дня не отвечала на телефонные звонки своей племянницы, Илоны Николаевны Фроловой, 21 год, учащейся Института культуры, проживающей в общежитии. Забеспокоившись, племянница навестила тетю и обнаружила ее мертвой. На тумбочке стояла пустая бутылочка сильнодействующего сердечного лекарства - фармадипина. На первый взгляд - самоубийство. Имеется и душераздирающее письмо, - участковый улыбнулся, - которое можно посчитать предсмертной запиской. В нем говорится, что после разрыва отношений с каким-то мужчиной жизнь ей стала не мила и она не хочет больше жить.

        - Без лирики, майор. К твоему сведению, я читать умею.

        - Предсмертная записка есть, каких-либо следов насилия на теле умершей при первоначальном осмотре не обнаружено.

        - Выходит, обычная «скоропостижка», труп не криминальный. Вызов оперативно-следственной группы был лишним. Или тебя что-то смущает, майор?

        - Племяшка прописана в этой квартире, а живет в общежитии. А здесь видишь, какие хоромы - три здоровенные комнаты, хоть на велосипеде катайся. У тетки больше никого из родственников нет. Брат ее, отец племяшки, лет пять как помер. Похоже, конфликтовала племяшка с теткой.

        - Быстро ты все разнюхал и, похоже, уже выводы сделал. - Было непонятно, хвалит или осуждает Павленко участкового. - Но это не причина вызывать оперативно-следственную группу.

        - Есть кое-что и посущественнее. Вроде бы покойница в день смерти была одна, а за тумбочкой у кровати я нашел лепесток розы - довольно свежий, не гербарий. Пыли там нет - попал он туда после уборки. Хозяйка была исключительная чистюля - каждый день чуть ли не генеральную уборку делала. В хрустальной вазе на столе - остатки воды, в мусорном ведре - обрезанные кончики роз и целлофановая обертка, а самого букета нет. Выходит, кто-то у нее был, и не исключено, что этот кто-то помог ей свести счеты с жизнью. Выводы делать не по моей части, а вот свое предположение я тебе подкинул. Теперь мозгуй, Леонид Петрович.

        - Это не доказательство, - недовольно буркнул Павленко. - Может, кто и был, расстроил ее - разбилась любовь, как хрустальная ваза. Она тут же записочку черкнула и укоротила себе жизнь.

        - С соседями я говорил. Те утверждают, что очень уж любила жизнь покойница и брала от нее все, что могла. Накануне с соседкой из квартиры напротив разговаривала - предлагала свою кухонную стенку почти задаром. Себе она собралась покупать польскую. Вела хозяйственную книгу, где расписывала все расходы. Там есть и телефон мебельной фирмы и сумма, причем немаленькая.

        - Деньги у нее обнаружили?

        - Да, есть - с избытком хватит, чтобы оплатить покупку.

        - Выходит, если и помогли ей умереть, то не из-за денег.

        - Как сказать… - Участковый ухмыльнулся.
        Павленко прошелся по квартире - она в самом деле была огромной, довоенной постройки, с высокими потолками. Да и обстановка очень солидная - везде импортная мебель, а в спальне - большая белая двуспальная кровать и всякие там трюмо, тумбочки такого же цвета. Совсем не подходящее жилище для одинокой старушки пенсионерки. Все говорило о том, что здесь жила женщина, не считающая себя старухой, с неплохим достатком и ни в чем себе не отказывающая.
        Хозяйка квартиры обнаружилась на кровати - одетая в нарядное платье, словно прилегла на минутку, не побоявшись измять и запачкать белоснежное атласное покрывало. В квартире везде царил исключительный порядок - краны в ванной комнате сверкали, вымытая плитка блестела, паркет, покрытый лаком, напоминал стекло - страшно было по нему ходить. И только хозяйка, лежавшая в платье на застеленной постели, вызывала ощущение дисгармонии. Павленко на своем веку достаточно насмотрелся на самоубийц и все же так и не пришел к выводу, что было между ними общего, кроме самого факта смерти. Одни пышно обставляли свой уход в потусторонний мир, словно совершали торжественный обряд, другие уходили буднично, будто шли на работу; для одних это был минутный, но роковой порыв, для других - заранее спланированное действие.
        Лицо покойницы покрылось темными пятнами, челюсть отвалилась, открывая всеобщему обозрению неровные, с желтизной, зубы и сизый язык. Зрелище неприятное, но Павленко все же отметил, что она перед смертью прихорашивалась - пудрилась, румянилась, да и помада была не блеклая. На свои годы покойница не выглядела, лет десять, а то и больше, можно было скостить. Павленко вспомнил свою первую жену, балерину, - обеим были свойственны культ внешности и борьба с возрастом.

        - Кем она работала до пенсии? - поинтересовался он у майора, тенью скользящего за ним.

        - В театре, дежурной. Рассказывала соседям, что в молодости была артисткой, а потом что-то не сложилось, но с театром не захотела разлучаться.

        - Замужем была?

        - Нет. Но и нельзя сказать, что девица - мужиков у нее всегда было полно.

        - Интересно… Замужем не была, работала на скромной должности, а квартира - полная чаша. На зарплату дежурной и пенсию так жить не выйдет.

        - Да и возраст у нее такой, когда, пардон, платят мужикам и не рассчитывают на их деньги. - Майор хихикнул.

        - Если мужики берут за это деньги, то они не мужики! - заявил Павленко и вспомнил, что его жена, балерина, заслуженная артистка, выставила его с чемоданом за дверь, а сама утешилась с молодцем на двенадцать лет ее моложе.

        - Так что решили, Леонид Петрович? Будете копать или подмахнете заключение о самоубийстве? - с ехидцей поинтересовался майор.

        - Я не дирижер, чтобы палочкой махать! - взъерепенился Павленко и тут же вспомнил, что за время супружеской жизни до него доходили слухи о шашнях его жены с дирижером.

«Что-то часто сегодня я ее вспоминаю. Не к дождю ли это?» - разозлился на себя Павленко.

        - Гаишники тоже машут палочками, хотя и не дирижеры, - вставил майор, видно проверяя, хватит ли у Ниро Вульфа терпения выслушивать его выпады.
        Но Павленко взял себя в руки. Он славился в райотделе своей невозмутимостью, благодаря этому качеству получил второе прозвище - Бегемот. До него дошел слух, что шутник Веревочкин из криминального отдела клятвенно пообещал выставить ящик закарпатского коньяка из старых запасов тому, кто сможет серьезно разозлить Ниро Вульфа. Пари заключили несколько человек, они на протяжении месяца должны были стараться вывести Павленко из себя, а иначе каждый из них по очереди должен будет повести Веревочкина в ресторан. До окончания срока осталось пять дней, и, видимо, майор был одним из тех, кто рискнул заключить пари с Веревочкиным. Павленко не хотелось подыгрывать ни одной из сторон, хотя он больше симпатизировал Веревочкину, своим участием в споре показавшему, что верит в непоколебимость его принципов. А Павленко этим очень дорожил, ведь в начале девяностых, когда расцвели буйным цветом бандитизм и спекуляция, многие сломались, изменили собственным принципам. Те, кто недавно провозглашал с трибун партийные лозунги, теперь с тех же трибун с воодушевлением хулят партию. Все эти перевертыши в очередной раз
доказывали правильность аксиомы, что дерьмо в воде не тонет.

        - «Скорая помощь» приезжала? Заключение о причине смерти имеется?

        - Да, есть. Предварительный диагноз - отравление содержимым пузырька, что стоит на тумбочке. Может, вызвать криминалиста - пусть снимет отпечатки?

        - Я сам это сделаю, - Павленко указал на свой «тревожный» чемоданчик. - У криминалистов запарка. Вчера была бандитская «стрелка», есть трупы. В газетах написали про ужасную бойню, увеличили количество трупов раза в три. Начальство дергают, вот и создали сводную бригаду из разных районов.

        - Кто с тобой должен быть из ОУРа?[Отдел уголовного розыска при районном отделении милиции.]

        - Дима. Пообещал, что задержится всего на полчаса. - Павленко посмотрел на часы. - Пока он в графике.

        - Понятно, ты и криминалист, и оуровец. Мой совет: засучивай рукава и берись за эту племяшку. - Майор снова с ехидцей посмотрел на следователя, ожидая от него взрыва возмущения.

        - Разберемся. - Павленко наклонился и достал из-за ножки стола шахматную фигурку лошади, вырезанную из кости.

2

        Бывший опер, тридцатидвухлетний Олег Попов, хмуро уставился в окно, по которому барабанил непрекращающийся дождь, зарядивший с самого утра. Погода была унылая, как и сама его жизнь в последнее время. Он встал из-за стола, потянулся, делая выбор между пудовой гирей и диваном - и выбрал последнее. Он вытянулся на неразложенном диване, явно коротковатом для его роста - ноги свисали, что создавало неудобства.
        Два года тому назад, прельстившись предложением бывшего сослуживца Миши Капустина получать зарплату в твердой валюте, он ушел со службы и стал работать в детективном агентстве Капустина. Пока агентство набирало силу и популярность, Миша его называл «наша матушка-кормилица», но когда оно общими усилиями прочно стало на ноги, он ясно дал понять, кого агентство должно «кормить», а кто должен горбатиться за довольно скромное вознаграждение. Но это было еще полбеды, а вот когда в интересах заказчиков, местных нуворишей, Капустин стал давать поручения сфальсифицировать доказательства супружеских измен, чтобы во время развода упростить раздел имущества, Олег возмутился и отказался это делать.

        - Ты будешь делать то, что скажу я! Не больше и не меньше! Иначе выметайся отсюда, Клоун! - процедил Миша, уже не нуждавшийся в услугах бывшего сослуживца, который помог поднять дело и теперь вел себя с ним панибратски, забывал спросить у секретарши разрешения, прежде чем войти к нему в кабинет.
        Свое пренебрежение к Олегу он выразил, назвав того старым шутливым прозвищем, имевшим свою историю, зная, что тот этого не любит. А появилось это прозвище так: к начальнику недавно созданного городского отдела по борьбе с организованной преступностью Сидоренко, заваленному работой «выше крыши», зашел известный балагур и весельчак Витька Никифоров и доложил, что звонили из главка и что к ним направили Олега Попова.
        Сидоренко, погрузившийся в размышления, возьми и ляпни:

        - Это знаменитого клоуна, что ли? У него что-то случилось?
        Никифоров и глазом не моргнув с готовностью это подтвердил и добавил, что главк очень просил помочь знаменитому клоуну, а в чем - тот сам расскажет.
        Олег, зайдя к Сидоренко, отрапортовал, что прибыл в отдел по переводу, на должность оперуполномоченного.
        Начальник озадаченно на него посмотрел и спросил:

        - А где же клоун?
        Потом эту анекдотичную ситуацию, со многими вымышленными дополнениями, Витька Никифоров с удовольствием рассказывал на каждом углу, пока Олег с ним не поговорил
«по-мужски». Тот замолчал, но слово не воробей, выпустишь - не поймаешь, и за Олегом закрепилось прозвище Клоун.
        Ростом под метр девяносто, с кулаками боксера-тяжеловеса и серьезными навыками рукопашного боя, Олег Попов своим видом и репутацией отбивал у шутников желание называть его так в глаза, ну а за спиной почему не позубоскалить?
        Употребив это старое прозвище, Миша Капустин переусердствовал.
        Кровь бросилась Олегу в голову, и не успел Миша понять, что происходит, как был взят на болевой прием в собственном кабинете. Нестерпимая боль вынудила Капустина тридцать три раза повторить, что клоуном является именно он сам, а не кто-то другой. У Олега промелькнула мысль заставить Мишу все это повторить в присутствии сотрудников агентства, но он вовремя остановился - образование юриста позволило сообразить, что свидетели здесь ни к чему. После этого Олег уволился из агентства, а Миша Капустин не стал этот инцидент предавать огласке, но теперь считал Попова своим лютым врагом.
        Олег Попов решил не возвращаться на службу, хотя возраст пока это позволял, а попытаться самому добиться успехов на поприще частного сыска. Он зарегистрировался частным предпринимателем по оказанию юридических услуг, так как законодательство пока не узаконило эту деятельность, и начал давать объявления в газеты, а свою квартиру использовал в качестве офиса. Последнее обстоятельство отпугивало солидных клиентов - что это за детектив в коммунальной квартире без длинноногой секретарши и сотрудников? А мелкие дела позволяли лишь держаться на плаву. Однажды, когда Олег стал разносить новую порцию рекламы по редакциям газет, ему все в один голос заявили, что рекламный блок уже сформирован и заказ смогут принять только через месяц. Олег сразу понял, что здесь не обошлось без участия Миши Капустина, решившего таким образом его «задавить» и отомстить за унижение. Он нашел третьестепенные газетенки, где у него приняли рекламу, но на эффект от нее он особо не рассчитывал. Ближайшее будущее ему рисовалось серым и безрадостным, как этот летний, но мрачный из-за непогоды день.
        В коммуналке, где проживал в двенадцатиметровой комнате Олег, жили еще две семьи, находящиеся в состоянии войны друг с другом из-за невозможности полюбовно договориться о размене квартиры. Олег в этих баталиях не участвовал, он выставил единственное условие: изолированная однокомнатная квартира, неважно какой площади и в каком районе. Он был готов доплатить, но ухудшившееся финансовое положение делало такой размен все более проблематичным.
        Звонок телефона подбросил Олега с дивана, и он, продемонстрировав невероятную скорость, тут же оказался рядом с аппаратом, но лишь дождавшись третьего звонка, поднял трубку. На определителе появился незнакомый номер, начинающийся с двух двоек, - звонили из центрального района города. У Олега была отдельная телефонная линия, и это вызывало зависть у соседей, бегающих звонить в коридор по общему телефону. Он «пробил» телефонный номер, когда работал в органах.

        - Слушаю вас, - проговорил он энергичным голосом до предела занятого человека, у которого все расписано по минутам.

        - Я по объявлению в газете. Вы частный детектив? - Девичий голос был спокоен и деловит, и это давало надежду на клиента. - Вы раньше работали в органах?

        - Совершенно верно. Я бывший следователь. - Тут он немного покривил душой, так как имел опыт лишь оперативной работы.

        - Очень хорошо! - обрадовалась девушка. - Скажите, где ваш офис, - я сейчас подъеду.
        Олег обвел взглядом скудную обстановку - канцелярский стол с настольной лампой под металлическим абажуром, диван, старенькую «ирпенскую» стенку и три стула. За стенкой слышались голоса соседей, выясняющих между собой отношения.

        - К сожалению, я должен сейчас уйти из офиса по делам, так что нам лучше встретиться в городе. Через час в кафе «Киевское» на Сквозной вас устроит?

        - Да, это совсем близко - пешком минут пятнадцать. Извините, а как мы узнаем друг друга?

        - Не волнуйтесь, узнаем, - многозначительно пообещал Олег, и у него сразу же улучшилось настроение. - На всякий случай запомните пароль: «У вас есть славянский шкаф?»

        - Что-что? - встревожилась девушка. - Я не совсем поняла вас.

        - Это шутка. До встречи. Если не задержусь из-за перестрелки, то буду вовремя.

        - Хорошо, я тоже не опоздаю, - согласилась девушка.
        Олег начал собираться, весело насвистывая какую-то мелодию. Ссора соседей за стеной достигла апогея, особенно выделялся пронзительный голос соседки Люды. Олег, проходя по коридору, постучал зонтиком в дверь соседей и грозно сообщил:

        - Я вызвал наряд милиции. Ожидайте и приготовьте руки для наручников!
        Шум мгновенно стих.
        В кафе Олег появился за двадцать минут до назначенного времени. Он хотел произвести впечатление на потенциальную клиентку и для этого специально не спросил, как она выглядит. Трюк был очень простой - прийти раньше и высматривать человека, в данном случае девушку, вошедшую в кафе после назначенного времени, с ищущим взглядом, - Олег не сомневался, что она опоздает. По его мнению, склонность опаздывать заложена в генах любой женщины.
        Он обвел взглядом кафе - у окна за коктейлями ворковала влюбленная парочка, трое разгоряченных длительным застольем мужчин громко решали мировые проблемы, дальше группа молодежи отмечала какой-то праздник. Холеная женщина лет сорока, увешанная бижутерией, как новогодняя елка, дремала над чашечкой кофе и стаканом воды. Если бы не возраст, она вполне могла быть той самой потенциальной клиенткой. Хотя голос по телефону обманчив: может звучать как у пионерки, а на самом деле принадлежать пенсионерке. На всякий случай Олег решил к ней присмотреться.
        К оговоренному времени в кафе не вошла ни одна женщина, подходившая под образ клиентки, нарисованный Олегом в воображении. Он буквально испепелял взглядом сидящую за столиком женщину с неиссякаемой порцией кофе в чашечке чуть больше наперстка.
        А женщина никак не реагировала на его взгляды, хотя время от времени посматривала на часы - явно кого-то ожидала.
        Увидев, что прошло уже больше двадцати минут после назначенного времени, Олег занервничал и встал, намереваясь подойти к женщине. Он ругал себя за то, что не догадался спросить у звонившей хотя бы ее имя. А теперь ему оставалось только подойти и спросить: «Не с вами ли я договаривался о встрече?» - что выглядело бы непрофессионально и глупо. И он вновь уселся на место, ожидая каких-либо действий женщины или появления в кафе новой, запыхавшейся посетительницы.

        - Попов - это вы? - услышал он тихий голос и увидел перед собой девушку, еще недавно весело болтавшую с молодым человеком, который теперь сидел в одиночестве, с хмурым видом.

        - Да. - Олег растерялся и подумал: «Видно, сегодня не мой день!»

        - Меня зовут Илона.
        Девушка была чуть ниже среднего роста, с коротко, «под мальчишку», постриженными красноватого цвета волосами, приятным открытым личиком и огромными выразительными голубыми глазами. Одета она была в свободного покроя короткое платьице, при движениях обозначавшее стройную фигуру. Девушка, не ожидая приглашения, уселась напротив.

        - Я не хотел мешать вашему разговору с кавалером, - нашелся Олег, пытаясь придать лицу невозмутимое выражение - мол, я давно понял, что это ты.

        - Это не кавалер. Парень помог мне скоротать время в ожидании. Я не сразу догадалась, что это вы, но, увидев, что вы нервничаете и посматриваете на часы, решила подойти первой.

        - Неважно, кто к кому подошел. У вас ко мне дело - я вас слушаю.

        - Моя фамилия Фролова. Еще когда я была ребенком, мать ушла от отца, и он воспитывал меня сам. Жили мы в поселке городского типа, где я закончила школу. Я захотела учиться дальше, и отец привез меня сюда, к своей старшей сестре Любови Гавриловне Фроловой. Я ее до тех пор ни разу не видела, хотя много о ней слышала. На моей памяти отец несколько раз ездил к ней, но никогда не брал меня с собой, хотя я просила его об этом. Я предполагала, что у них не совсем хорошие отношения, но встреча с теткой меня удивила - она очень радушно встретила нас, сразу предложила, чтобы я жила в ее квартире. Подарила мне колечко. - Илона вытянула руку и показала золотое кольцо с александритом. - Не скажу, что наши отношения были безоблачными, - она была помешана на порядке в доме и на мужчинах.

        - Сколько лет вашей тете?

        - Шестьдесят три… должно было бы исполниться этой осенью.

        - Любви все возрасты покорны, - ввернул Олег цитату из классика. - Бабушкам тоже хочется погусарить.

        - Не в этом дело. Все ее мужчины были насквозь лживы и проводили с ней время из-за ее денег.

        - Она такая богатая?

        - У нее дома было много антиквариата - картины, посуда, статуэтки, вазы. И много драгоценностей - кольца и серьги с драгоценными камнями, дорогие ожерелья, золотые монеты царской чеканки. Время от времени она что-то продавала, чтобы на это жить и содержать очередного любовника. Когда я спросила, откуда такое богатство, она рассмеялась и сказала: «Илонка, запомни: жизнь состоит из двух частей, это время принимать камни, - и она указала на кольцо с крупным бриллиантом, - и время разбрасывать их».

        - Достаточно вольное толкование известного библейского изречения.

        - Знаю, что нельзя говорить о покойниках плохо, но она была сварливой, мелочной и с причудами. Ей хотелось, чтобы мужчины, находящиеся рядом с ней, постоянно восхищались ею, говорили о своей любви, угождали, разве что не ползали на брюхе у ее ног.

        - Кто платит, тот заказывает музыку, - такова жизнь. - Олег пожал плечами.

        - Но все это было уже слишком! - разозлилась девушка. - От меня она тоже требовала, чтобы я ей во всем угождала. Когда она выгоняла очередного любовника или он сам уходил, не вынеся ее причуд, она устраивала концерт, обычно выбирая для этого ночное время, - истерично кричала, что ей плохо, что я бессердечная, несмотря на все хорошее, что она сделала для меня, что я спокойно смотрю, как она умирает. Я вызывала «скорую», чтобы ей сделали успокоительный укол.

        - А может, ей и в самом деле было плохо? Все же она лишалась очередной сердечной привязанности.

        - На самом деле она любила только себя и требовала от окружающих восхищения!

        - Хорошо, продолжайте. Я пока не вижу, в чем должен вам помочь.

        - Иногда ее возлюбленные приставали ко мне. Однажды я рассказала ей об этом, но она только рассмеялась: разве я могу сравниться с ней? В качестве доказательства она показала свою фотографию, сделанную в молодости, - тогда она действительно была очень красивой. Это правда. - Девушка вздохнула. - Тетя сказала: «Такая красота очень многого стоит, и все, что у меня есть, добыто благодаря красоте. Запомни это: не разменивайся по мелочам».

        - Может, мы все же перейдем к делу? Для чего вы обратились ко мне? - не выдержал Олег.

        - Полтора месяца тому назад тетю нашли мертвой - она отравилась и оставила предсмертную записку.

        - И?..

        - Исчезли все ее драгоценности. А среди них были уникальные вещи!

        - Вы говорили об этом следователю?

        - Да. Он сказал, что вначале предполагали, что старушка не сама укоротила себе век, и даже подозревал меня в этом. Ведь я оказалась единственной наследницей квартиры и всего, что там есть. Даже после пропажи драгоценностей там имеется еще немало ценного. Но он не обнаружил ничего, что указывало бы на насильственную смерть тети. Мое заявление о пропаже драгоценностей на крупную сумму привело бы к дополнительному расследованию, возникли б вопросы: откуда столько ценностей у скромной пенсионерки, бывшей работницы учреждения культуры? Что я знаю об их происхождении? И не факт, что даже если драгоценности найдутся, они попадут ко мне.

        - Может, твоя тетя сама когда-то получила все это в наследство?

        - Я не знаю, как драгоценности и все остальное добро попало к моей тете, - негромко сказала Илона, посматривая по сторонам, словно подозревала, что их могут подслушивать. - Но это не наследство. И вообще, я думаю, что это темная история, так как тетя избегала говорить на эту тему. Следователь прав - если начнут выяснять историю пропавших драгоценностей, то я их могу никогда не увидеть.

        - Чего же ты хочешь?

        - Хочу, чтобы вы нашли эти драгоценности, а мы с вами поделим их поровну! - торжественно произнесла девушка. - Это очень большие деньги! Вы даже не представляете, насколько большие!
        Олегу показалось, что он участвует в каком-то спектакле или даже в водевиле. Умершая тетка, похищенные драгоценности, девчонка-«кнопка», твердо вознамерившаяся не упустить свое. Все призрачно, зыбко, да и получить гонорар за розыск ценностей ему не светит.

        - Я так понимаю, у тебя нет денег, чтобы оплатить мои услуги по поиску пропавших драгоценностей?

        - В квартире все описано, и я ничего не могу продать, пока не пройдет полгода и я официально не вступлю в права владения наследством. Но зачем вам эти жалкие крохи, если я предлагаю половину всех найденных драгоценностей?

        - Их еще надо найти, а это требует средств, и немалых. Извини, но я благотворительностью не занимаюсь. - Олег решительно поднялся, но тут девчонка, потянувшись через стол, схватила его за рубашку, пытаясь удержать. Олег опешил - он не ожидал от нее такой прыти.

        - Неужели ты не понимаешь, что это большие деньги, очень большие деньги, каких ты не заработаешь и за сто лет работы без выходных? - зло прошептала девчонка; ее голубые глаза гневно сверкали, как драгоценные бериллы.
        И Олег вдруг понял, что девчонка, возможно, права и ему не следует отказываться от ее предложения. Он снова опустился на стул.

        - Откуда мне знать, существуют ли на самом деле эти драгоценности и настолько ли велика их стоимость? А вдруг это плод твоей фантазии?

        - Придется поверить мне на слово. Разве я похожа на сумасшедшую? - Девушка с вызовом посмотрела на Олега.

«Скорее сумасшедшим можно будет назвать меня, если возьмусь за это дело». Но внутренний голос соблазняюще нашептывал: «Это твой шанс, и к тому же у тебя сейчас нет работы».

3

        Олег был немного знаком со следователем Павленко по прозвищу Ниро Вульф, поэтому решил начать поиск пропавших драгоценностей с беседы с ним. К его удивлению, Павленко сразу откликнулся на просьбу встретиться и пригласил к себе в кабинет.
        Несмотря на крутой подъем улицы Сквозной, Олег шел быстро, ловко маневрируя между прохожими на узком тротуаре. Ему все еще казалось странным и даже смешным то, что он согласился на сумасбродное предложение Илоны заняться поиском пропавших драгоценностей и теперь тратит время на это неперспективное дело.
        Трехэтажное здание райотдела милиции располагалось за школой. Здесь были очень высокие потолки, что указывало на довоенную постройку, и перегороженные тесные помещения. Олег испытал чувство, подобное ностальгии, когда увидел знакомую обстановку, озабоченное лицо оперативного дежурного, разговаривавшего по телефону за стеклянной перегородкой. Все тут было привычным и родным. Может, все-таки вернуться на службу?
        В небольшой комнатушке стояло три канцелярских стола, но кроме Павленко здесь никого не было. Олег обрадовался - он не хотел, чтобы еще кто-нибудь знал, чем он сейчас занимается.
        Павленко сразу включил электрочайник и достал початую банку растворимого кофе.

        - Ты, я слышал, у Капустина работаешь?

        - Уже нет - ушел на собственные хлеба.

        - Выходит, не сработались. А мне через полторы недели на пенсию - думал к нему пойти. Рекомендуешь?

        - Нет - там только в дерьме будешь ковыряться.

        - Мне здесь тоже не фасовкой печенья приходится заниматься.

        - Ты спросил - я сказал. Дело хозяйское. - Олег пожал плечами.
        Павленко достал из сейфа наполовину полную бутылку коньяка.

        - Тебе как - в кофе или отдельно? Коньяк хороший, марочный, закарпатский.
        Олег хотел было отказаться, а потом решил, что немного расслабиться не помешает, и согласно махнул рукой.

        - Понял. - Павленко налил ему чуть ли не половину стакана, а себе плеснул немного в кофе.

        - Ну у тебя и дозы! - Олег вздохнул, но увидев нетерпеливый жест следователя, не отрываясь, выпил ароматную жидкость до дна.
        Павленко тут же спрятал стакан.

        - Теперь рассказывай, что тебя привело ко мне.

        - Ты давал заключение по самоубийству Фроловой Любови Гавриловны. - Олег почувствовал, как кровь пульсирует в теле горячими толчками, и ему вдруг стало легко и спокойно. Даже обстановка чужого казенного кабинета показалась милой и уютной.
        Следователь посмотрел на него с легкой усмешкой:

        - Манюня сумела тебя обработать, и теперь все твои мысли об одном: как найти мифические сокровища.

        - Почему мифические? Ведь она своими глазами их видела, а раз так, то…

        - … то это было не самоубийство, а убийство с целью завладения ими. Найти человека, их похитившего, - значит, найти убийцу. Или наоборот, - закончил за него Павленко, добродушно улыбаясь. - В результате все увидят, что старина Ниро Вульф совсем сдал и ему и в самом деле пора на пенсию.

        - Я и не думаю тебя подставлять - мне это ни к чему. - Олег пожал плечами. - Клиентка заинтересована в поиске драгоценностей, а не в выяснении того, что это было: убийство или самоубийство.

        - Все это очень непросто. И дело не в том, что я пекусь о своей репутации непогрешимого следователя, прозванного Ниро Вульфом, - это имя он произнес с видимым удовольствием, - не только за габариты, но и за ум. Что ты думаешь делать, если тебе станет известно имя грабителя и, не исключено, убийцы этой любвеобильной старушки?

        - Передам доказательную базу по убийству тебе, а дальше ты…

        - Доказательств нет. Если это не самоубийство, а убийство, то оно было совершено идеально, с помощью лекарства. Даже если ты найдешь зацепку и выйдешь на убийцу, ловкий адвокат в суде докажет, что это несчастный случай в результате передозировки. Какое наказание предусмотрено по этой статье, ты знаешь. Думаю, что убийца все просчитал, поэтому, где прячет похищенные драгоценности, он тебе не скажет - это залог его скорого освобождения, а также сытой жизни в дальнейшем.

        - Так ты тоже думаешь, что это было убийство? - озадаченно спросил Олег.

        - Следователь обязан все время думать, но оперировать только фактами. В данном случае имеются лишь косвенные доказательства того, что некое лицо могло быть причастно к ее смерти.

        - Косвенные улики - это не доказательства, - согласился Олег; легкое опьянение улетучилось благодаря напряженной работе мозга. «Павленко явно что-то знает, но темнит, недоговаривает. Видно, предстоящий уход на пенсию заставляет быть осторожным», - решил он.

        - Вот именно. На первый взгляд это явная картина самоубийства. Любовь Фролова написала предсмертное письмо - графологическая экспертиза подтвердила, что это ее почерк, потом в одиночестве выпила бокал дорогущего французского вина - его она купила лично в валютном баре отеля «Днипро», в это вино добавила сильнодействующее сердечное лекарство, которое сама по рецепту приобрела в аптеке. После этого она отправилась в спальню и красиво обставила смерть - накрашенная и нарумяненная, в нарядном платье, легла на шикарную кровать из румынского гарнитура «Людовик XVI». Словом, бывшая актриса сыграла свою последнюю роль. И никаких прямых улик присутствия там другого лица!

        - Переходи к косвенным, - нетерпеливо попросил Олег.

        - Хозяйка была помешана на чистоте и уюте, но я обнаружил в гостиной шахматную фигурку - коня, она закатилась за ножку стола.

        - Илона мне рассказала, что ее тетя любила играть в шахматы и преферанс - несколько странные увлечения для женщины, особенно первое, - заметил Олег.

        - Верно, но она не разбирала шахматные этюды в одиночестве, бывало, даже играла при помощи телефона - ей всегда нужен был партнер. К слову сказать, по отзывам ее партнеров, она играла не очень хорошо, но не любила проигрывать. Это была одна из ее причуд - таким образом поддерживала в себе уверенность, что она женщина необыкновенная и очень умная. А при ее болезненной склонности к чистоте и порядку она не могла не заметить лежащей там фигурки, если только шахматную партию не играли незадолго до ее смерти.

        - Решиться на самоубийство непросто, это могло нарушить ее обычный ритм жизни, и в чем-то она дала слабину, - возразил Олег.

        - Согласен. Но созданная ею картина смерти в спальне меня сразу насторожила, там не хватало одной детали, для артистов весьма важной.

        - Интересно, какой?

        - В спальне не было цветов. А ведь заключительная сцена спектакля предполагает цветы и аплодисменты зрителей. Фролова была женщиной далеко не бедной и могла бы завалить комнату цветами. Это было бы так эффектно!

        - Может, она этим хотела показать, что спектакль сыгран, но ее роль была не такой, на какую она надеялась, - отсюда отсутствие аплодисментов и цветов?

        - Примерно так подумал бы и я, если бы участковый не нашел лепесток розы за тумбочкой возле кровати. Довольно свежий, не засохший. Могу предположить, что цветы все же были, но они предназначались для живой хозяйки, и их унес тот, кто не хотел, чтобы о его посещении узнали.

        - Можно выдвинуть много версий, как там оказался лепесток розы. - Олег покачал головой.

        - Есть третья косвенная улика, подтверждающая, что это хорошо продуманное убийство. Обставляя свою смерть так пышно, неужели она не подумала, как будет выглядеть, когда ее найдут? Было начало мая, уже довольно жарко, да еще закрытая квартира, - лицо могло стать безобразным, и тогда все ее усилия были бы напрасны. Любовникам она не доверяла ключи от своей квартиры, единственный второй ключ был у племянницы. Приняв яд, она не позвонила ей, не оставила дверь открытой. Ее нашли на вторые сутки, а ведь могло пройти значительно больше времени, и страшно представить, как бы она выглядела через неделю или даже больше. С племянницей она была в ссоре, и та могла длительное время не выходить на связь.

        - Если только… - произнес Олег и замолчал.

        - Да, я тоже сначала, грешным делом, думал на эту малютку, так как она единственная выигрывала от смерти своей тети. Ее рассказы о драгоценностях я принял за не очень умный ход. Она и мне предлагала заняться их поисками - я ее высмеял и выставил за дверь. Впереди у меня пенсия, и я хочу пожить как нормальный человек. Ездить на рыбалку, собирать грибы, наконец, просто смотреть телевизор, а не ломать голову над криминальными ребусами. Я посоветовал ей обратиться в частное детективное агентство, так что твой приход в какой-то мере спровоцирован мной. Надо ли ей ворошить старое, заниматься расследованием, если у нее рыльце в пушку?

        - А если убийца и похититель драгоценностей - разные люди? - Олег принял на себя роль независимого эксперта.

        - Не исключено. Но у девчонки железное алиби - в день смерти тети она была с друзьями-студентами на пикнике за городом, в лесу, и все время оставалась на виду. К тому же она не умеет играть в шахматы, и ради нее тетя не стала бы открывать бутылку дорогого вина. Лепесток розы, вино и шахматы - все это указывает на мужчину.

        - Тогда кто-то из ее прежних любовников.

        - Великолепная идея! - Павленко рассмеялся и достал из сейфа папку. - Вот, держи - здесь список ее бывших любовников, но предполагаю, что он далеко не полный. Это лишь те, кого мне удалось раскопать. Все они имеют на день смерти Фроловой железное алиби. Поройся, может, тебе удастся за что-то зацепиться. Если тебе будет нужен мой совет, то не стесняйся, старина, обращайся.

        - Если ты так уверен, что это убийство, то почему не расследуешь дело сам? - поразился Олег, принимая папку.

        - Прокуратура косвенные улики не приняла, опасается «глухаря». Меня руководство не поддержало, а, наоборот, потребовало, чтобы я не тянул время и остановился на суициде. Портить отношения с руководством перед пенсией мне нежелательно, - и Павленко горько улыбнулся.

4

        Вернувшись домой, Олег с нетерпением раскрыл папку - в ней находились ксерокопии протоколов осмотра квартиры убитой, заключения судмедэкспертизы, решения прокуратуры об отказе в возбуждении уголовного дела, список подозреваемых и их алиби. Время смерти Фроловой, вследствие высокой в те дни температуры, было установлено неточно, допускалась погрешность в шесть-восемь часов. Первым в списке подозреваемых значился Рыков Вениамин Борисович, ныне заведующий Домом культуры в Феодосии, а полгода тому назад он работал помощником режиссера в одном из киевских драматических театров и сожительствовал с Фроловой. Прилагался список пассажиров утреннего рейса из Симферополя в Киев и вечернего - из Киева в Симферополь. Там же имелся ряд протоколов, объяснений, из которых следовало, что Рыков вечером в день смерти Фроловой организовывал концерт художественной самодеятельности в Симферополе, где сам выступал с номером - играл на аккордеоне. Съездить из Симферополя в Киев и обратно за такой короткий срок он мог только на самолете, а отсутствие его фамилии среди пассажиров дневного рейса из Киева было для него
стопроцентным алиби.
        Последний сожитель Фроловой, Иван Широкий, был ее любовником непродолжительное время, их связь была самой короткой из всех - меньше месяца. Он отличался устойчивой приверженностью к выпивке, невоздержанностью в выражениях, из-за чего и был изгнан. Широкий был машинистом сцены в том же театре, где раньше работал Рыков, и вечером занимался техническим обеспечением спектакля. В день смерти Фроловой он пришел на работу пьяным, о чем была составлена докладная записка руководству. На утро и день он имел алиби, подтверждающееся лишь его собутыльниками, с которыми пиршествовал в Гидропарке по случаю выданной зарплаты. Олега удивило, что Павленко поставил его фамилию в самый конец списка, хотя среди всех подозреваемых он имел самое хлипкое алиби.
        Олег не выдержал - позвонил Павленко и обрадовался, что тот оказался на месте:

        - Я тут хотел уточнить по поводу алиби Широкого…

        - Понятно, - прервал его Павленко. - Можешь этим не заниматься. Широкий - конченый алкоголик с интеллигентной внешностью. Такой пошел бы на убийство, но не в день зарплаты, а когда денег нет. И настолько детально продумать все он вряд ли смог бы. Если не веришь, повидайся с ним - может, я ошибаюсь. Все, бегу, у меня своей работы достаточно.
        Олег решил увидеться с Иваном Широким. Ведь если он будет во всем идти след в след за Павленко, то, как и тот, в итоге упрется в тупик. Надо делать и проверять самые невероятные предположения и, может, тогда к чему-нибудь удастся прийти.
        Удостоверение в красной обложке было почти как настоящее «эмвэдэшное», за исключением того, что согласно ему Олег являлся частным юрисконсультом, и подтверждалось это соответствующей печатью, не гербовой. Мельком показанное удостоверение оказало гипнотизирующее действие на вахтершу. Олегу тут же дали провожатого - низенького веснушчатого мужчинку, говорившего несколько писклявым голосом. Это был заведующий реквизиторским цехом.

        - Без меня вы запутаетесь в наших лабиринтах, - по ходу объяснял мужчинка, назвавшийся Альбертом Ивановичем. - Ведь театр - не только вешалка, фойе, зал и сцена. Очень много механизмов скрыто за кулисами, а большинство декораций подвешены на канатах, перемещаются с помощью элеваторов, имеющих с другой стороны контргрузы, калкаши. Чтобы вам было понятно, это мини-фуникулеры. Декорацию опускаешь вниз - контргруз наверху. Декорация наверху - контргруз внизу. А если взять поворотный круг на сцене…
        Олега это не интересовало, и он прервал провожатого, направляя беседу в нужное русло:

        - Вы так хорошо все знаете! Видно, работаете здесь давно?

        - Да уж - третий десяток пошел, как я здесь. Пришел сразу после школы - думал артистом стать, но не вышло. А начинал я рабочим сцены.

        - Какого вы мнения об Иване Широком?

        - Человек как человек… - Веснушчатый мужчинка пожал плечами. - А вообще-то пьяница
        - все пропивает. Является на работу пьяным - все ему сходит с рук. Другого бы уволили давно.

        - Почему такое снисхождение к Широкому? - заинтересовался Олег.
        Веснушчатый понизил голос, оглянулся и торопливо произнес:

        - Они с директором вместе учились на актерском, тот его и покрывает. Но никому не говорите, что это я сказал! - испуганно закончил он.

        - А с директором я смогу сегодня увидеться?

        - Нет. Он вчера уехал в отпуск - за границу, на две недели. А вообще у него отпуск большой, так что появится ближе к осени и тут же устроит разнос замдиректора Чайковскому за плохую подготовку к новому сезону. - И он снова испуганно сказал: - Но я вам…

        - … ничего не говорил, - закончил за него Олег.

        - Теперь нам надо будет немного помолчать - на сцене идет репетиция, - извиняющимся тоном попросил Альберт Иванович.
        Они стали подниматься по деревянным лестницам круто вверх. В стороны уходили горизонтальные галереи, вдоль которых блестели смазкой вертикально стоящие рельсы и висели канаты. На третьем ярусе они пошли по горизонтальной галерее и вскоре столкнулись с мужчиной лет сорока пяти, в пропотевшей майке, плотно облегавшей мускулистый торс, и темных штанах спецовки. Его длинные волосы были заплетены сзади косичкой. На красивом мужественном лице, немного оплывшем в связи с возрастом и чрезмерным употреблением алкоголя, выделялись орлиный нос и горящие огнем глаза. С такой внешностью ему бы играть мушкетеров или пиратов, а не тягать канаты на задворках сцены.

        - Ваня, тут к тебе гости, - елейным голоском произнес Альберт Иванович.

        - Гостям мы всегда рады, а для врагов-недругов имеем шашку! - прогрохотал Широкий чуть ли не басом и махнул рукой, словно рубанул шашкой.
        Веснушчатый испугался.

        - Ваня! Репетиция же, - прошипел он.

        - Физику учи, Альбертушка-Вертушка! Куда звук распространяется - вверх или вниз? Хочешь, сейчас крикну, а внизу меня не услышат? - предложил он, и Альберт Иванович, несмотря на полумрак, стал белым, словно мел.

        - Ваня, не надо ничего делать! - попросил он и в тот же миг бросился по лестнице вниз.

        - Чем я обязан вашему появлению в моих чертогах? - поинтересовался Иван Широкий, играя голосом, - то повышая, то понижая тембр.

        - Я расследую обстоятельства смерти Любови Гавриловны Фроловой. Ведь вы были с ней достаточно близки?

        - И я - тоже был, - трагически произнес Широкий, невольно вызвав в памяти Олега известную фразу Юлия Цезаря «И ты, Брут?».

        - Что вы этим хотите сказать?

        - То, что я был не один в ее списке. Вон Альбертушка, который вас привел, тоже пытался и даже был удостоен, но наутро с позором изгнан. А я сам ушел, и меня не гнал конвой.

        - Я знаю, что в числе ее близких друзей был Рыков, который тогда здесь работал.

        - Только ли он? Даже наш уважаемый директор, когда двадцать пять лет тому назад, будучи зеленым выпускником, попал сюда, не устоял перед ее чарами. Правда, в то время она была ничего, и ему пришлось потрудиться, чтобы снискать ее благосклонность.

        - Она тогда работала дежурной?

        - Да, левой стороны первого яруса, и ключи от директорской ложи были у нее. Предыдущий директор тоже был к ней неравнодушен, но его допросить не сможете - он уже на небесах.

        - Как долго продолжалась связь с ней нынешнего директора Сомова, вашего однокурсника?

        - Альбертушка наябедничал, что мы с Сомовым вместе учились?

        - Давайте договоримся: вначале вопросы задаю я, а затем вы.

        - Сомов у нее пожил недолго - месяц-два - и уехал работать в другой театр. Валера администратор неплохой, но артист был, скажу как профессионал, никудышный!

        - Как же вы, такой талантливый, оказались здесь, тогда как он теперь директор? - не удержался от язвительного замечания Олег.

        - Я был лучший на курсе, и все знали, что мне предстоит звездный путь. Поэтому я единственный тут задержался, но враги, плебеи, завидовали моему таланту, и мне не давали достойных ролей. Я стал возмущаться, но разве словом пробьешь стену? А во время очередной аттестации мне сделали ручкой. В насмешку предложили работать здесь, не ожидая, что я соглашусь. Но я, как Иисус, несущий свой крест, согласился, решив: пусть здесь, но зато рядом с Мельпоменой. Когда Валера стал директором, он предложил мне вернуться в артисты, но я не согласился. Ступивший на Голгофу должен пронести свой крест до самого конца!

        - Где вы были в день смерти Фроловой?

        - Вы не уточнили дату и время ее смерти, - издевательским тоном произнес Широкий.
        - Но мне это известно - предыдущий следователь меня просветил, поэтому отвечу: утром получил зарплату и в компании друзей отправился ее пропивать на Труханов остров - прекрасное тихое место. Если бы у меня было желание убить Любу, на что вы своими вопросами намекаете, то я бы это сделал именно там. Тишина, птички поют, природа! Вечером прибыл в театр, чтобы нести свою тяжкую ношу - до конца. - Он стал быстро тянуть канат, мышцы его рук вздулись, свидетельствуя о неплохой физической форме для его возраста. - Это подтверждает докладная Сидора Ивановича - моего начальника. Кстати, Альберт Иванович, Сидор Иванович - все они гниды! Может, это связано с тем, что они - Ивановичи? И мои дети тоже могут быть?..
        И он застыл с открытым ртом, его лицо приняло дегенеративное выражение, но Олега не покидало ощущение, что Широкий устроил показушный спектакль, а сам наблюдал за ним трезво и расчетливо. Встреча с Широким не принесла ничего нового, лишь пополнился список подозреваемых новыми кандидатурами - нынешнего директора Сомова и веснушчатого Альберта Ивановича. Видно, неспроста Широкий подставил их, хотя директора - зачем? Ведь тот покрывает его. А может, он знает о Сомове такое, из-за чего тот вынужден терпеть все его выкрутасы? Надо было проверить алиби новых фигурантов, но как это сделать? Павленко было проще - за его спиной стоял закон и сложный, громоздкий, но эффективный механизм правоохранительных органов. Тому можно было задавать запросы и получать информацию от участковых, вызывать повесткой интересующих людей, а вот Олегу приходилось действовать в одиночку. И не мог он пугать людей фразой: «За дачу ложных показаний…», даже отвечать на его вопросы никто не обязан, и ничего с этим не поделаешь.

5

        Размышления предполагают одиночество, желательно тишину, а еще лучше - чашечку кофе, а если куришь, то сигарету, и… список можно продолжить до бесконечности. Олег, размышляя, делал различные упражнения с пудовой гирей - многократно поднимал, перебрасывал ее из одной руки в другую, давал нагрузку на те или иные группы мышц. По его мнению, ускоренный бег крови по венам и артериям улучшал умственную деятельность.
        Список подозреваемых довольно велик, и если проверять алиби каждого из них, это займет очень много времени, и нет гарантии успеха в поисках драгоценностей. Убийца
        - не уголовник, а человек, в силу каких-то чрезвычайных обстоятельств решившийся на преступление. Большинство любовников Фроловой - альфонсы, приживалы, привыкшие паразитировать, жить за счет других. Убийца должен чем-то выделяться из этой массы, так как он способен на поступок, хоть и ужасный по своей сути, - на убийство во имя богатства.
        Олег вновь просмотрел список, и его внимание привлек Антон Павлович Базаров. Не из-за колоритности сочетания имени и отчества известного русского классика с не менее известной фамилией персонажа романа другого классика, а из-за того, что тот был бизнесменом. Единственный небедный человек в этом списке, почти полностью состоящем из людей, близких к творческой деятельности и, как следствие, малообеспеченных. Базаров был руководителем и владельцем торговой фирмы. Его роман с Фроловой начался полтора года тому назад, был непродолжительным - три месяца - и закончился по инициативе Базарова, по крайней мере, он так утверждал. По всему выходило, что сорокадевятилетний бизнесмен, человек состоятельный, вдруг воспылал любовью к шестидесятилетней женщине, а потом так же внезапно остыл. Если концовка была понятна, то начало казалось весьма туманным.
        На момент смерти Фроловой Базаров имел алиби. По свидетельству его секретаря, днем он находился в офисе, а вечером - в ресторане «Княжий двор» на Михайловской площади, где заранее была запланирована неофициальная встреча-посиделки с возможными компаньонами по бизнесу. Олег решил не очень доверять свидетельству секретаря, не узнав, насколько близкие отношения у нее с шефом. Что касается встречи в ресторане, то не было гарантий, что Базаров все время находился там и никуда не отлучался. Ресторан расположен недалеко от дома Фроловой, и, используя автомобиль, бизнесмен мог за полчаса провернуть всю операцию. Олег мысленно представил, как мужчина с внешностью Джеймса Бонда, улучив момент, вернее, по заранее намеченному плану, тайком покидает ресторан и мчится на автомобиле - дорога занимает от силы пять-семь минут. Заходит в квартиру будущей жертвы с букетом роз. Фролова ожидает его прихода, поэтому она в нарядном платье. Он сообщает ей что-то радостное, и она открывает бутылку дорогого французского вина. Мужчина незаметно добавляет в ее бокал фармадипин, резко понизивший давление, и ей сразу
становится плохо с сердцем. Он помогает ей добраться до постели, делает вид, что вызывает «скорую помощь», в стакан воды вливает смертельную дозу того же лекарства и дает ей выпить. Женщина впадает в бессознательное состояние, но он, не обращая на нее внимания, достает и пакует драгоценности. В полчаса сложно уложиться, но при наличии сообщника, который остается и уничтожает все следы, - возможно.
        Олег посмотрел на часы и прикинул, что успеет съездить в офис бизнесмена до окончания там рабочего времени. Было бы неплохо переговорить с секретарем и составить о ней свое мнение.
        Офисное здание оказалось бывшим детским садиком, у входа сидели «секьюрити» в черной форменной одежде.

        - Мне надо в компанию «Алабама», к господину Базарову, - важно произнес Олег.
        Охранники переглянулись, и тот, что помоложе, ехидно усмехнулся:

        - Тогда вам надо поехать в Алабаму. Три дня как господин Базаров со своей компанией съехали отсюда.

        - Переехали в другой офис?

        - А вы кто будете?

        - Олег Попов, по вопросу трудоустройства - мне на сегодня была назначена встреча.
        Лица охранников смягчились - от безработицы никто не застрахован.

        - Не самую лучшую организацию ты выбрал, Олег Попов, - высказался охранник постарше, лет сорока. - А тот, из цирка, не твой родственник?

        - Двоюродный дядя по троюродной тете. Как я понимаю, у «Алабамы» возникли проблемы?

        - Проблемы у них были давно - сотрудникам постоянно зарплату задерживали, а теперь
        - полное банкротство. Базаров работников уволил, мебель из офиса к себе в гараж вывез. По кредитам он не рассчитывается уже более года, а банк жмет. Так что ищи другое место работы.

        - Спасибо, пойду искать.
        В папке Олег нашел домашний адрес Базарова и поехал к нему на площадь Победы, но нашел квартиру опечатанной. Это его насторожило, и, отыскав исправный таксофон, он позвонил Павленко. Тот чертыхнулся, но пообещал помочь. Олег решил далеко не уходить от чудом уцелевшего таксофона, ожидая, пока истекут оговоренные Павленко полчаса. Ему оставалось лишь бесцельно глазеть по сторонам.
        Мегаполис, для которого недавно начались иные времена, был насторожен и даже растерян в ожидании грядущих оптимистичных перемен. Новую жизнь люди начали купонно-карбованцевыми миллионщиками, не разлучаясь с «кравчучками», твердо уверенные в стабильности зеленого доллара и в том, что двигатель прогресса -
«купи-продай», а не развитие производства. Возле обменного пункта валюты, который половина населения называла на польский манер «кантором», как обычно, крутились подозрительные типы, предлагающие доверчивым ротозеям произвести обмен по выгодному курсу. Почти у самых дверей обменника пристроилась компания наперсточников, разыгрывая мини-спектакль, где каждому члену бригады была отведена своя роль. Недалеко от них прошел патруль «пепеэсников», делающих вид, что ничего не замечают. Новое время диктовало новые правила жизни, главным из которых было: обогащайся! Не сумел, не смог использовать свои возможности? Пеняй на себя!
        Канул в прошлое принцип получения зарплаты. Теперь деньги, желательно твердую валюту, надо не получать, а добывать, и только от тебя самого зависит, что под этим понимать.
        Олег тряхнул головой, отгоняя мысли, которые в последнее время все чаще его посещали. Для нового времени подходили беспринципные Капустины, а он таким быть не хотел. Конечно, то, чем он сейчас занимался, было не совсем законно, но он нашел себе оправдание. Да, его главная цель - найти драгоценности и получить свою долю, но помимо этого он поймает преступника, убийцу, и передаст его в руки правосудия через Павленко. Ему вспомнилось, что следователь назвал это идеальным преступлением. Идеальных преступлений не бывает, всегда найдется зацепка. Настроив себя столь оптимистически, Олег перезвонил Павленко.

        - Базаров по уши в дерьме, - сообщил следователь. - Невозвращение банковского кредита, который он проконвертировал через предприятие-однодневку, сокрытие доходов и еще куча всего, помельче. Возбуждено уголовное дело, и странно, что он на подписке о невыезде, а не в СИЗО. Квартира, где ты его искал, под арестом, он теперь вернулся в свою прежнюю двухкомнатную квартиру, которую делит с бывшей женой и ее сожителем. Записывай адрес.

***
        Бизнесмен, возглавлявший компанию под громким названием «Алабама», теперь проживал в районе Ветряных гор, в шестнадцатиэтажной «панельке», на девятом этаже. Лифт не работал, но Олега это не испугало, и он устроил кросс по лестничным пролетам. Его стремительный бег по темной пожарной лестнице спугнул целовавшуюся парочку, а мужчину в допотопных пижамных штанах заставил от неожиданности уронить полное мусорное ведро. А вот одинокая девица в легком халатике, с затуманенным взглядом, куря явно не табак, флегматично поинтересовалась: «От ментов рвешь? Помощь нужна?» Не останавливаясь, он жестом показал, что справится сам, а девица разогнала дым рукой и благоразумно удалилась. Достигнув площадки девятого этажа, Олег подождал пару минут, пока восстановится дыхание, а затем позвонил в дверь квартиры бизнесмена.
        Открыла худая ненакрашенная женщина в банном халате и с бигуди на голове.

        - Мне нужно видеть гражданина Базарова, - официально, строгим тоном произнес Олег, демонстративно переложив папку из одной руки в другую.
        Женщина повернулась и крикнула:

        - Редькин, пришли за тобой! Давай с вещами на выход!
        Послышались скрип отворяющейся двери и возмущенный мужской голос:

        - Клара, это уже не смешно!
        Затем появился и сам обладатель голоса, в спортивном костюме «Адидас», нездорово полный, бледный, с залысинами в топорщившихся седоватых волосах. Увидев Олега, он опешил и, приняв теперь слова женщины всерьез, сразу сник.

        - Я к вам, - строго сказал Олег, входя в прихожую и показывая удостоверение красного цвета.

        - Давно пора, - позлорадствовала женщина и скрылась за ближайшей дверью, за которой сразу послышались глухие голоса - мужской и женский.

        - Пройдемте в вашу комнату. Нам надо поговорить.
        Мужчина с убитым видом прошлепал к двери в конце короткого коридора. Небольшая комната вмещала традиционную стенку импортного производства, журнальный столик и сложенный диван. Олег оглянулся в поисках стула, но не нашел.

        - Сейчас принесу из кухни табуретку, - сообразил мужчина и стремительно вышел.
        Олег осмотрелся, но ничего заслуживающего внимания не увидел. Но кто знает, может, в одном из ящиков шкафа лежат сокровища Фроловой и надо лишь руку протянуть? Может, стоит заглянуть, пока хозяина нет?
        Размышления Олега прервало появление хозяина. Базаров принес два табурета, на один сел сам, а на второй указал Олегу.

        - Я могу взглянуть на ваше удостоверение? - извиняющимся тоном попросил Базаров, и Олег понял, что тот не так прост, каким кажется на первый взгляд.

        - Я частный детектив и провожу расследование по просьбе моего клиента.

        - Кто он, вы, конечно, мне не скажете?

        - В конце нашего разговора я отвечу на все ваши вопросы, а пока разрешите задать вам мои.

        - Валяйте, частный детектив. - Базаров заметно успокоился, открыл бар в стенке, достал бутылку виски и налил себе половину граненого стакана. Сразу сделал большой глоток. - Вам не предлагаю - вы на работе.

        - В каких отношениях вы были с Фроловой Любовью Гавриловной?

        - В хреновых! - Он залпом допил виски и тут же снова налил. - Она была стервой, но вас интересует другое, о чем меня уже спрашивал очень большой и толстый человек.
        Олег насторожился.

        - Да, меня интересует другое. - Олег ободряюще улыбнулся Базарову. «Что же, по твоему мнению, меня интересует?» к - В двух словах не скажешь, а мне хочется выговориться. Вы не представляете себе, как может быть плохо человеку, у которого было все, а сейчас нет ничего, и даже не с кем поговорить. Еще недавно вокруг меня жизнь била ключом, не хватало времени, весь в круговороте встреч, разговоров, дел, а теперь даже он молчит, - мужчина указал на мобильный телефон, лежащий на диване.
        - Потому что я отщепенец, изгой, неудачник! Моя бывшая жена Клара, вы ее видели, всю нашу совместную жизнь твердила мне то же, а я постоянно доказывал обратное, пока не дошел до этой конечной точки. - Базаров допил виски и вновь направился к бару.

        - Если вы будете пить такими темпами, то разговора у нас не получится.

        - Не волнуйтесь, - язык у мужчины уже слегка заплетался, - я могу выпить литр, а после этого проскакать на диком мустанге двадцать миль, переплыть быструю реку и взобраться на отвесную скалу. Хотите, я покажу вам свои фотографии, а может, вместе выпьем? Давайте дружить… Вам, как другу, дарю. - Он сунул Олегу мобильный телефон, но тот положил его на диван.

        - Возьмите. Он мне уже не нужен - я конченый человек, а вам пригодится.

        - Вы хотели мне что-то рассказать?

        - Ах да! Расскажу все - с самого начала, но прежде я должен сделать вам подарок. Не хотите мобильник, так возьмите это. - Мужчина открыл ящик стола и достал массивный золотой перстень с красным камушком. - Хотя нет - подарки не отдарки, - и он вновь спрятал его. - Лучше возьмите мобильник.
        У Олега бешено заколотилось сердце.

        - Откуда у вас этот перстень?

        - По-да-рок! От стервы… о которой вы меня расспрашиваете.
        Олег почувствовал, что вспотел. Драгоценности Фроловой начали материализовываться. Но неужели этот жалкий пьяньчуга - хладнокровный преступник, сумевший совершить идеальное убийство?

        - Почему она вам его подарила?

        - Возьмите подарок, - он вновь сунул Олегу мобильный телефон. - Чтобы глаза мои не видели его молчащим… И тогда я все расскажу - с самого начала и до конца!

        - Хорошо. - И Олег оставил телефон у себя на коленях.

        - Нет, так не пойдет - положите в карман, - закапризничал опьяневший мужчина, и Олег засунул телефон в задний карман брюк.
        Мужчина удовлетворенно хмыкнул.

        - А теперь слушайте историю моей жизни. Никакой я не Базаров, а бывший школьный учитель русского языка и литературы по фамилии Редькин. Базаровым я стал, когда открыл собственное дело. Ведь не звучит: солидный бизнесмен - Редькин!
        Олег вспомнил свое обидное прозвище: «Вот еще одна жертва фамилии, решившая обмануть судьбу».

        - Дело у меня сразу пошло в гору. Я наладил отношения с болгарскими бизнесменами и брал у них на условиях консигнации их консервацию, которую тут же и реализовывал через сеть магазинов, имея с ними договора. Был ряд схем… ну это необязательно, словом, дело набирало обороты, росло и мое благосостояние. Я купил новую просторную квартиру, обставил ее по своему вкусу, разошелся с женой, у меня появилась молодая женщина, ну, сами понимаете. И тут я вступаю в полосу неудач. Начинаю работать с новым партнером, беру у него товар, а он не идет. Он ко мне с претензиями, подключает «братков»… «Стрелки», угрозы и все прочее. В общем, мне пришлось взять крупный кредит и обналичить его, чтобы рассчитаться с партнером. Я понимал, что без помощи со стороны погасить его невозможно, но действовать по-другому было нельзя… Бился как рыба об лед, но безрезультатно. Однажды в ресторане я случайно познакомился с Любовью Гавриловной, которая положила на меня глаз. Мне было смешно - у меня тогда была любовница в три раза ее моложе, но в разговоре она нащупала тему, которая меня заинтересовала. - Базаров смолк и вздохнул.
- Она рассказала, что у нее есть очень ценные древние вещицы, которые она время от времени продает. Я был навеселе и заявил, что не прочь взглянуть на них. Наутро я забыл о разговоре, а она - нет. Позвонила на мобильный и пригласила к себе в гости, чтобы показать мне коллекцию. У меня в тот день все не ладилось, из банка начали донимать по возврату кредита… Словом, мне было не до ее драгоценностей, но я пообещал, хотя предполагал, что не пойду… Однако странным образом сложилось так, что я все-таки зашел к ней… Это была не коллекция, а просто груда старинных и не очень золотых предметов, с камнями и без них. Она явно не была коллекционером, и как попали к ней эти вещи, непонятно. Она показала мне древний золотой обруч с изображением сидящей женщины с зеркалом и стоящего перед ней мужчины. Перевела надписи внутри обруча и сказала, что он принадлежал трем царям скифов, умершим не своей смертью. Я запомнил одно имя - Скил, и на следующий день поинтересовался у знакомого антиквара, сколько этот обруч может стоить. - Базаров хотел было встать и подойти к бару, но Олег его удержал, и тот покорился, при этом
его лоб покрылся испариной. - Когда антиквар назвал мне ориентировочную стоимость обруча, я ошалел от услышанного. Этой суммы с лихвой хватило бы, чтобы я забыл о своих денежных затруднениях и не только! План сформировался у меня мгновенно. Любовь Гавриловна показалась мне наивной простушкой, не знающей реальной стоимости этой золотой вещицы. Кроме того, эта романтичная особа пребывала в поисках любви. Я задумал выкупить у нее обруч за цену, гораздо меньшую реальной, воспользовавшись ее влюбленностью в меня. Стал ухаживать за ней, посылать корзины цветов, читать ей стихотворения - словом, вел себя так, как она хотела. Она потребовала, чтобы я бросил свою любовницу и сделал это публично и в ее присутствии - я это сделал. А что мне оставалось, если я был загнан в угол и жил только мыслью заполучить золотой обруч и с его помощью решить все свои проблемы?
        Базаров вытер пот со лба.

        - Единственное, к чему я не мог себя принудить, - это переспать с ней. Всякий раз, когда доходило до дела, я искусно, как мне казалось, этого избегал. Но я заблуждался. Она разгадала мою игру и сама включилась в нее, чтобы добиться своего и показать, какое я ничтожество. Она ведь в прошлом была актрисой. Посчитав, что Любовь Гавриловна без памяти влюблена в меня и готова на все, я разыграл перед ней душераздирающую сцену, надеясь в итоге получить золотой обруч за небольшую денежную компенсацию. Она трепетала в моих руках с полузакрытыми глазами, сказала, что согласна на все, но не уверена в силе моих чувств… В тот раз ее спальни мне избежать не удалось… Я был пьян в стельку и провел с ней ночь. Утром она достала золотой обруч, полюбовалась им, положила в картонную коробку, заклеила ее и передала мне.

        - Когда дома вы ее распечатали, там этого обруча не оказалось, - не удержался Олег.

        - Коробку я вскрыл в офисе, собираясь в тот же день решить все вопросы - я уже нашел коллекционера, который был готов заплатить нужную мне сумму. Вместо обруча я обнаружил металлический блин, этот перстень и записку. В ней она благодарила за проведенную ночь, но сокрушалась, мол, ожидала большего. Внизу сделала приписку, что стоимость перстня как раз соответствует той сумме, которую я оставил ей, а мои жалкие потуги ночью ничего не стоят, - и Базаров замолчал, опустив взгляд в пол.

        - И после этого… - нарушил молчание Олег, помогая рассказчику перейти к главному - как он отомстил посмеявшейся над ним женщине.

        - После этого я пытался барахтаться, вплоть до сегодняшнего дня. Это конец! У меня нет сил и даже желания идти наперекор судьбе, - выдохнул Базаров.

        - Неужели вы никак не отреагировали на издевательства Фроловой? - спросил Олег, не ожидавший такого финала.
        У Базарова-Редькина был повод убить Фролову - ответить на оскорбление, а кроме того, справиться с тяжелым финансовым положением с помощью ее драгоценностей.

        - Никак! - твердо сказал мужчина. - Взяв имя Базаров, я считал, что буду походить на него - стану таким же цельным и целеустремленным, не признающим компромиссов, а оказался… Редькиным. Выполнил требования бандитов, понимая, что этим делаю шаг к пропасти, а все остальное уже проистекало из этого. Знал и сделал, а ведь мог поступить по-другому, но забоялся…
        Олег пробыл у Базарова-Редькина еще полчаса и ушел неудовлетворенный. С одной стороны, он считал его рассказ правдивым, а с другой, ему все это показалось несколько театральным, наигранным. Вот только непонятно, с какой целью было устроено это представление? Можно было все же предположить, что драгоценности у Базарова, но он понимает, что, продавая их сейчас, вызовет подозрение. А судебный процесс по возврату кредита мог, при определенной ловкости адвокатов, растянуться на годы и неизвестно чем закончиться. Уже одно то, что его не «закрыли», доказывает: он не безропотная овечка, которая идет туда, куда ее ведут, и способен принимать необходимые контрмеры.
        Подходя к своему дому, Олег вспомнил о мобильном телефоне, лежащем в заднем кармане, и решил завтра его вернуть. События дня не помешали ему уснуть крепким сном здорового человека.
        Проснулся он среди ночи от телефонного звонка. Недовольно поднял трубку, намереваясь выругать звонившего.

        - Немедленно приезжайте! - вопил в трубке искаженный страхом женский голос. - Она здесь! Она пришла за мной!

        - Кто - она?! И кто - ты?! - рявкнул Олег, ощущая ужас в голосе женщины.

        - Илона! Я - Илона! - еще громче завопила женщина. - За мной пришла тетя! Она здесь! Я спряталась от нее в ванной комнате!

        - Хорошо, тогда прими ванну, но не переусердствуй с горячей водой. Выезжаю!
        В призраков Олег не верил, но, возможно, страхи девушки небезосновательны - мог ведь кто-нибудь явиться в квартиру усопшей. А вдруг драгоценности не исчезли, а находятся в тайнике, не известном Илоне, и теперь убийца пришел за ними?
        Выйдя из дома, Олег завел «шкоду» и на максимальной скорости рванул к дому девушки. По дороге он вспомнил о мобильном телефоне Базарова и позвонил на домашний Илоне, кратко сообщив:

        - Я еду!

        - Миленький! Скорее! Я не переживу этой ночи! - И девушка заплакала.

6

        Илоне было искренне жаль тетку, которая, несмотря на суровый нрав и непреходящую любовь к мужчинам, была женщиной доброй и много для нее сделала. Приютила, дала крышу над головой, помогала деньгами и даже прописала. Хотя кому ей и делать добро, кроме как дочери любимого младшего брата? В том, что тетка любила ее отца, Илона не сомневалась - видела, как та убивалась на его похоронах, к тому же Любовь Гавриловна взяла на себя все расходы по погребению и сразу по возвращении, по своей инициативе, прописала племянницу у себя. Она стала всячески опекать девушку, не разрешила продать отцовский дом, невзирая на наличие покупателей, заявив:
«Деньги, что фантики! Только золото и недвижимость имеют реальную цену, так что лучше сдай дом в аренду». Предположение Илоны, что таким образом тетка хотела отделаться от нее после окончания учебы, не оправдалось - та настояла, чтобы племянница вложила свой ваучер в приватизацию ее квартиры, сделав племянницу совладелицей жилья. Тем не менее отношения между ними не очень ладились - тетка хотела, чтобы все делалось по ее разумению и желанию, а Илона против этого восставала, доказывая, что имеет право на собственное мнение.
        Однажды, когда Илона задержалась на дискотеке и пришла под утро, разразился большой скандал. А что ей было делать? Затанцевалась, не успела оглянуться - уже далеко за полночь. Прижимистая тетка скупилась на карманные деньги, а стипендия размером с гулькин нос. Не могла же Илона в одиночку возвращаться по ночному городу пешком? Было благоразумнее дождаться утра - все равно дискотека «рулила» до открытия метро. Тетка объяснений племянницы не приняла и еще долго грохотала и сопела. Оставшись каждый при своем мнении, они расстались - тетка в квартире продолжала властвовать над постоянно меняющимися мужчинами, а Илона перебралась в общежитие - однокурсница переехала к своему парню и уступила ей место в комнате. Тетка вскоре опомнилась и стала предлагать мировую, но Илоне был не по нраву надзор, словно за малолеткой. Когда ей, спрашивается, свою личную жизнь устраивать? Или как тетка, пребывать в вечном поиске до самой смерти? Впрочем, старость представлялась Илоне чем-то из области фантастики и не должна была ее коснуться. Неужели ее лицо покроется морщинами, шея станет дряблой, а походка будет
сопровождаться поскрипыванием и покряхтыванием? Неизвестно, как будет, но она знала точно: старость ей не грозит. Вот тетка при всех ее причудах выглядит великолепно для своих лет.
        В общежитие она возвращалась когда хотела, спала пока спится, могла даже пропустить первую пару в институте. Но кое в чем она пошла тетке на уступки - согласилась звонить по телефону раз в два дня и еженедельно показываться на глаза, получая при этом карманные деньги. Подобное положение дел устраивало обеих: тетка все же продолжала опекать дочь безвременно ушедшего брата, а Илона получила свободу и регулярную финансовую помощь.
        Смерть тетки разрушила этот «симбиоз», и Илона вскоре ощутила недостатки самостоятельной, взрослой жизни. Ей пришлось самой заниматься похоронами тетки. Неожиданно Илона осознала, что теперь она ответственна за порядок в квартире, словно тетка продолжала наблюдать за ней, и как ее подруги-однокурсницы ни напрашивались в гости, она откладывала такие посещения на отдаленное будущее. Крепкий утренний сон покинул ее, она стала вставать очень рано, занималась уборкой, поддерживая порядок, установленный теткой при жизни. Ей казалось, что дух тетки незримо витает где-то рядом, что та зорко следит за своей племянницей. Вечерами она нигде не задерживалась, перестала посещать дискотеки, и, по ее же инициативе, в личной жизни начался «застой».
        Этот вечер ничем не отличался от предыдущих - на ужин салат из свежих овощей и стакан «тощего» кефира. Это тоже была заслуга тетки - та приучила девушку не переедать, относиться к еде как к необходимости, а не как к празднику чревоугодия.
        Не успела Илона закончить ужин, как зазвонил телефон. В трубке послышался какой-то писк, звон, и она уже хотела отключиться, как услышала тихий женский голос: «Я скоро буду… Увидимся». Все было похоже на глупый розыгрыш, но вдруг Илона вспомнила, что недавно в «Интересной газете» вычитала, что таким образом покойники иногда связываются с живыми.

        - Бред! - сказала она вслух, но себя в этом не убедила.
        Включила телевизор, сериал о забавном инопланетянине Альфе ее развлек, и она успокоилась. За окном совсем стемнело, и ее стало клонить ко сну. Но тут вновь раздался телефонный звонок, и на этот раз женский голос звучал громче и явственнее, а произнес он ту же фразу. На голос тетки он слабо походил, но что, если у покойников голос меняется? Мысли о живых покойниках полностью изгнали сон.
        Со двора донесся странный свист, и Илона, направившаяся к балконной двери, чтобы узнать, что происходит на улице, вдруг увидела за стеклом колышущееся зеленоватое лицо тети. Призрак молча глядел на Илону, и она почувствовала, что это не сулит ничего хорошего. Казалось, через мгновение призрак окажется в комнате.
        Издав невероятной силы вопль ужаса, Илона бросилась прочь, успев захватить с собой телефон на длинном шнуре. Самым безопасным местом в квартире ей показалась ванная. Сразу стала лихорадочно набирать телефон милиции, но быстро опомнилась, представив реакцию на ее слова: «Приезжайте, у меня в комнате призрак!» Ее высмеют, да и только. И она позвонила Олегу.
        Нельзя сказать, что Илона была трусихой или человеком суеверным, но во многие приметы верила, а особенно в то, что с любимыми вещами покойников или теми, которые были как-то связаны со смертью, надо немедленно расстаться. Сразу после того, как Илона перебралась жить в тетину квартиру, она после тщательной уборки закрыла спальню и открывала ее лишь раз в три дня, и только для того, чтобы вытереть пыль. Огромная белая кровать, на которой тетя упокоилась, кровать, знавшая интимные тайны любвеобильной немолодой женщины, Илоне внушала страх. Она с удовольствием бы с ней рассталась, но не решалась, сама не зная почему. Появление призрака тети говорило о том, что она что-то делает не так, чем вызвала ее гнев.
        Нетерпеливый звонок во входную дверь сообщил, что Олег наконец пришел. Перепуганная Илона осторожно выглянула из своего убежища, но выйти в коридор было выше ее сил. Входной звонок неистовствовал, и, решившись, она бегом кинулась по коридору к двери, мгновенно открыла замок и выскочила наружу, чуть не сбив Олега с ног.

        - Обычно спасителю от темных сил бросаются на шею, а не наоборот, - иронично заметил Олег и вошел в квартиру.
        Прячась за его широкой спиной, за ним последовала Илона, еще не отошедшая от пережитого страха.

«Интересно, улыбался бы ты так, увидев то, что видела я?»

        - И где призрак? - поинтересовался Олег.

        - В гостиной, на балконе… Только туда я не пойду - иди сам! - заявила Илона, и от страха сердце у нее забилось еще сильнее. - Знаешь, после смерти тетя стала моложе!

        - Сейчас поглядим, что или кто тебя пугает.
        И Олег вошел в комнату, а Илона, трясясь нервной дрожью, осталась в коридоре, решив, что в случае чего выбежит на лестничную площадку. Койка в общежитии ей теперь казалась пределом мечтаний.
        Через пару минут в коридор выглянул Олег:

        - Пойдем в комнату, там, как и на балконе, никого нет.
        Теперь он был сосредоточен и очень серьезен, и это не понравилось девушке больше, чем его ирония и улыбки. Выходит, угроза была реальной, а страхи не беспочвенны.
        Илона осторожно проследовала в гостиную и вздохнула с облегчением - там никого не было. Выйти на балкон она категорически отказалась и попросила Олега снять там недавно вывешенное постельное белье, хотя оно и не успело просохнуть.

        - Не сниму, и тебе ничего не надо трогать на балконе.

        - Завтра утром я возвращаюсь в общежитие!
        Илона никак не могла прийти в себя после увиденного. Зеленое лицо тети все еще стояло у нее перед глазами.

        - Это ты всегда успеешь сделать. Предлагаю альтернативу: завтра ночью я подежурю здесь вместе с тобой. Всю жизнь мечтал увидеть призрак. - И он мечтательно закатил глаза, как будто в ожидании необыкновенного удовольствия.
        Илона даже засомневалась, здоров ли он психически. После долгих уговоров она согласилась пока не переезжать в общежитие.
        У Илоны проскользнула мысль: «Олег хоть и детектив, но все же мужчина. Вдвоем, ночью… Может, его интересую я, а не призрак?» - но, взглянув на сосредоточенное лицо Олега, отбросила сомнения, хотя ей стало обидно - ведь она не только клиент, а еще и очень симпатичная девушка. Мог бы и обратить на это внимание!
        Илона Олега не отпустила, и остаток ночи он прокунял в кресле, но призрак больше не появился.

7

        Вечером следующего дня Олег пришел к Илоне, когда та уже изнервничалась, поджидая его. Еще раз встретиться с призраком тети лицом к лицу было выше ее сил, тем более один на один.

        - А я уже решила, что ты передумал! - упрекнула она его на пороге, а он поднес палец к губам, напоминая утренние инструкции: его присутствие должно оставаться незамеченным, поэтому разговаривать они не будут.
        Перед тем как зайти в гостиную, он показал жестом, чтобы она выключила свет. Илона все же обиделась, сделала кофе только себе, залезла с ногами на диванчик и стала смотреть телевизор.
        Олег устроился прямо на полу, время от времени окидывая комнату взглядом, уделяя особое внимание окнам. После полуночи, несмотря на нежелание Илоны выключить телевизор, чтобы не оставаться в полной темноте, Олег забрал пульт, выключил телевизор, а потом и свет. Он почувствовал даже на расстоянии, что девушка буквально наэлектризована страхом. Ему тоже было не по себе. Возможно, он заблуждался, ища материальные причины появления этого призрака, а тот и правда существует, как и многое непознанное в этом мире.
        Оказавшись в кромешной тьме, он почувствовал, как медленно истекают минуты, и на душе становилось все тревожнее. Неожиданно нечто холодное и дрожащее коснулось его лица, и он еле удержался, чтобы не вскрикнуть, а затем - не рассмеяться. Это оказалась ледяная от страха рука Илоны - похоже, она держалась из последних сил. Олег взял ее руку и стал нежно поглаживать - это помогло, рука потеплела и перестала дрожать.
        За окном послышался странный свист, в комнате вдруг посветлело, и в то же мгновение за стеклом балконной двери показался колеблющийся расплывчатый образ - моложавая женщина в открытом вечернем платье, с жемчужным ожерельем на длинной шее. Зеленоватый цвет ее лица ужасал - наверное, так и должен был выглядеть выходец с того света. Призрак по-хозяйски заглядывал в комнату - все ли там в порядке?
        Илона, завопив от ужаса, выдернула у Олега руку и выскочила из комнаты. Через мгновение хлопнула входная дверь.
        Олег продолжал наблюдать за призраком - тот вначале произвел жуткое впечатление, но, поскольку он был на удивление статичен, страх уступил место любопытству. Внезапно призрак исчез, как будто удовлетворившись испугом девушки. Олег посмотрел на часы - времени прошло достаточно, чтобы Илона успела выбежать со двора. Минут через пять на балконе послышался шум, там мелькнула тень. Олег спрятался за стол, чтобы его не увидел входящий через балконную дверь. Шум повторился, и у Олега уже не осталось сомнений, что на балконе люди. Скрипнула дверь, и в комнату осторожно проскользнула тень, за ней другая. Олег мысленно похвалил себя за то, что оставил дверь на балкон приоткрытой, а то неизвестным пришлось бы выбивать или резать стекло. Зачем им лишние хлопоты?
        Зажглись два фонарика, и лучи стали ощупывать комнату. Олег собрался и, словно на пружинах, рванулся вперед, на движущиеся тени. Ударом в голову он отправил одного в глубокое беспамятство, а второй от удивления остолбенел, не делая никаких попыток сопротивляться. Олег вывернул ему руки за спину и защелкнул на них наручники, затем включил верхний свет.
        Оба злоумышленника оказались в масках. Олег сначала стащил маску с лица лежащего на полу, а затем и со второго преступника. Это оказались молодые парни, совсем не те, кого он предполагал увидеть. У него не было еще одних наручников, и он связал потерявшего сознание его же поясным ремнем.

        - Теперь рассказывай, что вы хотели здесь найти? - обратился он к худенькому парню лет восемнадцати-двадцати, с испугом глядевшему на него и, по-видимому, находившемуся в шоковом состоянии.

        - Кто вас послал?! - И Олег замахнулся, словно хотел ударить парня.
        Опыт службы в милиции подсказывал, что нужно использовать момент, пока тот растерян и не может адекватно оценить обстановку. А для этого следовало нагнать на него страху.

        - Мы… ничего! Только напутать хотели! - испуганно выкрикнул парень.

        - Вы в чужой квартире, пойманы на месте преступления. Статья вам обеспечена! Лет семь. Как минимум!

        - Только попугать… - вновь, как зажеванная магнитофонная лента, завел паренек, но, взглянув на свирепое лицо Олега, начал все валить на друга, который стал подавать признаки жизни. - Это все он! Он меня сюда затащил!
        Олег услышал, как открылась входная дверь, - Илона сумела справиться с испугом и, как и договаривались, вернулась в квартиру, увидев, что в ней зажегся свет. Олег предпочел бы, чтобы она пришла позже - пара хороших тумаков горе-грабителям не помешала бы. Но при девушке он их бить не будет.

        - Кто он?! Кто ты?! - Олег сгреб за спортивную куртку парня, сверля его взглядом.

        - Валик?! - удивленно воскликнула Илона, входя в комнату.

        - Кто это? - не менее удивленно переспросил Олег.

        - Брат моей близкой подруги Виктории. Что он здесь делает?
        Приход Илоны немного подбодрил злоумышленника, и тот рассказал все как на духу, рассчитывая, что повинную голову меч не сечет.
        Илона часто навещала Викторию и даже хранила у нее дома некоторые вещи. В общежитии душевые были в ужасном антисанитарном состоянии и, что еще хуже - с хлипкими задвижками, и Виктория предложила Илоне приходить к ней мыться, когда родители на работе. Валик был младше Виктории на два года, нигде не учился, не работал и к тому же сидел на «колесах». Он часто слышал, как Илона с восхищением рассказывала, сколько у ее тети ценных вещей. Узнав, что Илона стала наследницей всего этого добра после смерти тети, его приятель, такой же любитель «колес», Тишка, предложил ограбить квартиру покойной. Отправившись на разведку, товарищи внимательно изучили двор, местоположение квартиры. Тишка заприметил три кирпичных гаража, находящихся чуть ли не под окнами квартиры Илоны. С них можно было забросить «кошку» на балкон интересующей их квартиры. Вот только незадача - Илона всегда ночевала дома, а в дневное время туда не сунешься. Тогда Тишке в голову пришла идея изобразить призрак умершей тети. Он перешерстил вещи Илоны, все еще остававшиеся в их квартире, и нашел там фотографию покойной, правда, сделанную лет
десять тому назад. Тишка переснял ее на слайдовую пленку, и они стали дожидаться своего часа - когда Илона устроит постирушку и развесит белье на балконе. Перед этим они провели электропроводку на крышу облюбованного гаража. Поместив слайд с изображением тети-покойницы в мощный диапроектор, они отправили картинку на простыню, сыгравшую роль экрана. «Призрак» получился на славу, он смотрелся на простыне недостаточно четко, как и положено духам из иного мира, но был вполне узнаваемым. Внимание Илоны к окну, выходящему на балкон, они привлекли свистом из специального свистка, рассчитывая на ее любопытство и испуг. В первую ночь Илона нарушила их планы, не убежав из квартиры, как они надеялись, да еще осталась там и на следующую ночь. Они снова воспроизвели «призрак» и, увидев, как испуганная Илона выскочила из подъезда, сразу полезли в квартиру. Пришедший в себя Тишка, в свою очередь, валил все на приятеля, объявив того организатором кражи.

        - Я - что? Он попросил, я и уважил его по-дружбански. Что я, приятелю не должен был помочь, если он просит?
        Илона предложила Олегу отпустить раскаявшихся парней, но тот не согласился.

        - Здесь у них не получилось украсть, так они полезут к кому-нибудь еще. За всяким действием должно следовать равноценное противодействие! Они рано или поздно попадут в тюрьму, раньше сядут - может, одумаются, и больше так делать не будут, - заметил он философски.
        Илона разволновалась, закатила истерику, стала обзывать Олега ментом, утверждала, что в нем не осталось ничего человеческого. Олег сдался, но с условием: ход делу он не будет давать, однако отвезет парней к Павленко, чтобы тот провел с ними профилактическую беседу.
        Когда утром Олег изложил по телефону свое предложение Павленко, тот обрадовался:

        - Давай их сюда! - В его голосе слышались хищные нотки.

8

        С «призраком» Олег ловко разобрался, но дело по поиску драгоценностей и убийцы с места не сдвинулось. По словам Илоны, драгоценности хранились в старинном сейфе, вделанном в стену и замаскированном современной картиной. Ключ от сейфа находился в потайном отделении секретера. О сейфе и ключе, кроме Илоны, могли знать и сожители Фроловой. А что, если в квартире имеется тайник? На всякий случай Олег обыскал квартиру, простучал стены, пол, но тайника не обнаружил. Все говорило о том, что убийца ушел из квартиры не с пустыми руками.
        Олег снова стал изучать список любовников Фроловой, подозревая каждого, формируя свой список, в который уже включил бывшего актера Широкого и бывшего бизнесмена Базарова. «Одни лишь бывшие, - сделал он заключение. - Она, бывшая актриса, самоутверждалась за счет бывших».
        Олег в очередной раз бегло просматривал список, и тут его бросило в пот - как же он мог его не заметить! Фамилия этого человека находилась почти в конце списка, который дал Павленко, - это был пятидесятидевятилетний Михаил Шаевич Ройтман, кандидат в мастера спорта по шахматам (вот уж додумались назвать спортом не требующие движения шахматы!) и владелец антикварного магазина! Он тогда не обратил на него особого внимания, потому что Павленко по непонятной причине отнес его к разряду друзей, а не любовников.

«Почему я запрограммировал себя на то, что убийца - бывший любовник? Есть ведь фанаты-коллекционеры, которые не остановятся ни перед чем, лишь бы заполучить понравившуюся вещь для своей коллекции. За кусок древнего железа или ночной горшок, на котором, возможно, «трудился» Наполеон, могут пойти на любое преступление. А у Фроловой были такие вещички. Базаров упоминал о старинном золотом обруче, который стоит огромных денег. К тому же понятия «друг» и
«любовник» часто переплетаются, и трудно догадаться, чего в отношениях больше - дружбы или любви».
        Олег встал из-за стола и принялся нетерпеливо ходить по комнате. А что, если прийти к антиквару под видом коллекционера, потенциального покупателя уникальных старинных вещей? Тут же он одернул себя: «Так он и выложит украденные драгоценности - купите, пожалуйста! Он же не дурак, понимает, что этим раскроет себя». Но все же идея встретиться с Ройтманом под видом коллекционера захватила Олега, и он стал думать, как претворить ее в жизнь.
        Звонок вечером Илоне выявил, что ее нет дома. «Где можно шляться?» - недовольно подумал он, и вдруг необычно защемило сердце. С недавних пор образ Илоны часто вторгался в его мысли, мешая заниматься ею же порученным делом. При первой встрече он обратил внимание лишь на ее удивительно пропорционально скроенное тело, смазливое личико - но мало ли он видел таких девчушек в жизни?
        По-новому он стал на нее смотреть после той ночи, когда разоблачил «призраков». Он до сих пор помнил, как она доверчиво протянула в темноте руку, вначале холодную, но постепенно оттаявшую в его руках. Олег продолжал поглаживать ее, неожиданно для себя почувствовав, что это его волнует. «Олежка, - непривычно ласково вымолвила Илона его имя при прощании тем вечером, - у тебя удивительные руки - мне было так приятно ощущать их нежные прикосновения, что я даже перестала бояться. Это такое чувство… - она запнулась, не находя слов, смутилась и быстро закончила: - Но тут я в окне увидела покойную тетю».
        Лишь поздно вечером Олегу удалось дозвониться Илоне.

        - Я тебе целый день звоню, - негодуя, начал он.

        - Я была на пляже, а потом пошла в кино.

        - Одна?! - вдруг вырвалось у Олега.

        - Кто в кино ходит один? - рассмеялась Илона. - С подружками, друзьями. В следующий раз приглашу тебя. Пойдешь?

        - Мне некогда ходить по кинотеатрам. В отличие от тебя, у меня работа, а не каникулы.

        - Понятно - кино отменяется. - Олегу показалось, что девушка, разговаривая с ним, жует жевательную резинку, и это ему очень не понравилось.

        - Ты можешь описать хоть что-нибудь из коллекции твоей тети? Что произвело на тебя особое впечатление?

        - Оно все там было красивое, хотя и допотопное - такое сейчас не делают. Описать что-нибудь? Трудно. Брошь была, золотая. В центре очень крупный бриллиант - как половинка горошины. А вокруг множество бриллиантиков, но мелких, как песчинки. Изображают какую-то фигуру, но не могу точно описать какую. Такую кривую, вроде английской дабл-ю…

        - Понятно, с таким описанием… - и он недовольно замолчал.

        - Золотой обруч у нее был, она его считала самой большой ценностью, так как он когда-то принадлежал царям.

        - Спасибо, ты очень помогла, - раздраженно закончил Олег разговор с Илоной, непонятно почему сердясь на девушку, и сразу позвонил Базарову-Редькину. - Извините, но в прошлый раз вы мне засунули в карман мобильный, а я все никак не могу его вам вернуть - масса дел. Можем завтра встретиться в центре города?

        - Владейте! Он мне не нужен, и неизвестно, нужен ли будет вообще, - едва ворочая языком, проговорил Базаров.
        Олег вздохнул: бизнесмен снова пьян. Бывает ли он когда-нибудь трезвым?

        - Вы рассказывали мне о золотом обруче.

        - Люба говорила, что это корона скифских царей, вещь уникальная, так как существует в единственном экземпляре. Ей более двух с половиной тысяч лет! Дразня меня, Люба как-то при встрече надела обруч себе на голову и поинтересовалась, похожа ли она на царицу. Приезжайте ко мне - я вам много чего расскажу. Заодно выпьем. У меня вискарь есть. Приезжайте, а то одному тошно пить…

        - Спасибо. В другой раз.
        Решив представиться антиквару коллекционером скифских артефактов, Олег позвонил бывшему сослуживцу Потанину, и тот без особой охоты, но все же пообещал помочь с легендой - есть у него на «крючке» один скупщик добытого «черными археологами». Теперь дело оставалось за малым - пойти в библиотеку и узнать хоть что-то о скифской культуре, истории, чтобы иметь возможность поддерживать разговор.
        После посещения академической библиотеки у него в голове образовалась мешанина из греческих чернолаковых амфор, золотой пекторали, погребальных курганов и безжалостных кочевников, забирающих с собой в могилу жен. Полученных знаний было явно маловато, и он посетил еще Музей драгоценностей в Печерской лавре и был поражен обилием золотых предметов, принадлежавших когда-то диким кочевникам. Золото было на их одежде, головных уборах, оружии, поясах, на шеях, в ушах, на руках, пальцах, из него ели, пили, и, испустив дух, забирали с собой в могилу. К концу экскурсии он уже плохо воспринимал рассказ экскурсовода, лишь запомнил, что многие бытовые золотые предметы скифские цари и вельможи хранили у себя нетронутыми, чтобы новыми забрать с собой на тот свет, как будто им тогда будет не все равно. Понятно - готовились к вечности, ведь, не ровен час, в золотом кубке или миске от многократного употребления дырочка образуется, и кто его знает, есть ли там мастерские по ремонту? Поэтому при жизни себе во многом отказывали - готовились к следующей. Олег с удивлением отметил, что подобных людей полно и в наше
время - все копят, копят, как будто будут жить вечно. Наверное, это и есть прямые потомки скифов из курганов.
        Поняв, что выглядеть солидным коллекционером не получится, Олег решил представиться начинающим, подготовив соответствующую легенду.

«Есть немного деньжат, хочу вложить их в антиквариат, причем из древних времен. Знающие люди говорят, что это надежнее всего - не лопнет, не сбежит, не обесценится, не устареет, а с годами станет еще дороже. Почему остановился на скифских артефактах? Ну, это ведь были наши предки, так что это патриотично. Ах, они не были славянами! Ничего, но их золотая пектораль мне понравилась. Хотелось бы иметь нечто подобное, но не такое дорогое. Говорите, пектораль сделали греческие мастера, а у скифов были золотые изделия попроще? Это даже лучше - значит дешевле обойдутся, хотя и очень древние». Такой разговор с Ройтманом планировал Олег, проигрывая его мысленно, желая представить себя новоиспеченным нуворишем - смесь хитрости, алчности и невежества.
        Ройтман содержал небольшой частный антикварный магазин, а находился он в подвале на Институтской улице. Олега всегда удивляло, как при такой высокой арендной плате могут выживать подобные магазинчики, в которых зевак и любопытствующих больше, чем реальных покупателей?
        Антикварный магазин состоял из двух небольших залов, вернее, комнат, полностью заставленных огромными картинами в позолоченных рамах, посудой - фарфор и серебро, медными статуэтками, всевозможным холодным оружием и часами. Под стеклом витрин находились менее громоздкие вещи: трубки, портсигары, табакерки и коллекция старинных монет - медь и серебро. Обслуживали все это богатство благообразный старичок лет семидесяти в костюме-тройке и две девушки в форменных платьях-халатах.

        - Мне нужно видеть господина Ройтмана, - обратился Олег к старичку, опасаясь, что этот божий одуванчик вдруг скажет: «Это я. Чем могу служить?»
        Совсем не вписывался такой старичок в его версию, хотя, чтобы отравить, особой физической силы не надо.

        - Это наш хозяин и директор. Он у себя в кабинете, - сообщил старичок. - Позвольте вас сопроводить?

        - Будьте так любезны, - заставил себя произнести Олег.
        Из второй комнаты, через дверь, прятавшуюся за рыцарем в тяжелых доспехах, старичок вывел его в небольшой коридорчик, откуда Олег и попал в крошечный кабинет гражданина Михаила Шаевича Ройтмана. Это был крепкий, черноволосый и черноглазый мужчина, без намека на седину, хотя по возрасту она уже должна была хотя бы проглядывать в его волосах.

«Может, он красится?» - подумал Олег, осматриваясь.
        Все стены кабинета были увешаны стеклянными планшетами с тропическими бабочками самых фантастических расцветок - интерьер, более подходящий для зоомагазина, чем для антикварного. Олег увидел на столе шахматную доску с недоигранной партией и невольно обратил внимание на то, что на ней присутствуют оба коня. Он был не силен в шахматах, чтобы сразу по положению фигур определить, кто выигрывает, - белые или черные.
        Поймав недоуменный взгляд Олега, мужчина улыбнулся, открыто, по-доброму, и пояснил:

        - Магазин - для бизнеса, бабочки - для красоты, а шахматы - упражнение для ума. Та бабочка, на которую вы обратили внимание, - с Мадагаскара, это Urania ripheus. Она просто королева цвета - на ее крылышках вы найдете все цвета радуги. Обратите внимание на голубой цвет - он настолько нежен и прозрачен, что кажется, крылышки подсвечиваются снизу.

        - Мне вас Митяев рекомендовал как известного собирателя антиквариата.
        Олег понятия не имел, кто такой Митяев, но Потанин сказал, что это имя должно послужить для Ройтмана визитной карточкой. Бабочки - это было как-то неожиданно.

        - Митяев… - Антиквар задумался, словно не мог вспомнить, кто это, а затем вдруг сказал: - Понятно. Вы - Попов, собиратель артефактов из Скифии. Он вчера вечером позвонил и предупредил о вашем приходе. Как коллекционер вы отдаете предпочтение какому-нибудь конкретному периоду или региону? Ведь Великая Скифия занимала огромную территорию - от Алтая до причерноморских степей и Крыма, и просуществовала почти тысячу лет. А если учесть и места, где лишь побывали скифские кочевники, то география значительно расширится.

        - Я начинающий коллекционер, поэтому меня интересуют любые предметы, связанные со скифами, главное - чтобы они были уникальны, - озвучил Олег свою домашнюю заготовку.

        - Уникальность… Да… - задумчиво произнес антиквар. - Дошедшие до нас предметы, принадлежавшие скифам, сами по себе уникальны, поскольку их мастера уже почти два тысячелетия как мертвы и не смогут повторить их. Позвольте рассказать вам, начинающему коллекционеру, одну историю о том, как известные ученые мужи, ослепленные уникальностью артефакта, поставили себя в очень смешное положение. Вы имеете время, чтобы выслушать эту историю?

        - Да, конечно.

        - К вашему сведению и к моему глубокому сожалению, большая часть артефактов, вращающихся на рынке антиквариата, поддельные. В конце прошлого столетия в музей Вены явились братья Гойхманы из Одессы с уникальной находкой - короной скифского царя. На ней была надпись на древнегреческом языке, свидетельствующая о том, что граждане города Ольвия дарят эту корону в знак мира и с наилучшими пожеланиями царю скифов Сайтаферну. Эта корона представляла собой золотой колпак, подобный тем, какие носили персидские шахи, и весил он больше чем полкилограмма. В Вене не нашли запрошенную братьями сумму, и те подались в Париж и продали корону Лувру за двести тысяч франков - это равноценно стоимости шестидесяти килограммов золота! Перед покупкой корону осматривали эксперты, и ни у кого не возникло никаких сомнений в ее подлинности. Более того, многие из них утверждали, что в Европе нельзя было отыскать мастера, способного создать подобное произведение греко-скифского искусства. Засомневался один археолог из России: «Возможно ли, чтобы покоренные ольвиопольцы осмелились подарить царю корону, на которой красовалась
надпись, словно на портсигаре, подаренном на именины?» Но его не услышали, хотя некоторые дотошные люди даже называли имя мастера, который вполне мог создать такое чудо, - «это биндюжник Рухомовский, у которого золотые руки». Через несколько лет уже сам Рухомовский, поругавшись с братьями Гойхман, заявил, что это он сделал корону по их заказу, причем за сто восемьдесят рублей. Ему не поверили, но билет до Парижа дали, и он там два месяца доказывал правдивость своих слов - повторял на выбор отдельные фрагменты украшений короны. В конце концов Лувр вынужден был признать, что приобрел поддельную корону, и разразился грандиозный скандал. Поэтому уникальность «случайно» найденного артефакта зачастую говорит о том, что это подделка. Сочтите это предостережением начинающему коллекционеру древностей. После того скандала принято считать, что цари у скифов не носили корону.

        - Спасибо за совет, обязательно это учту.
        Олег удивился и насторожился: «Базаров рассказал, что у Фроловой хранилась корона царя скифов, а этот любитель бабочек, поведав историю, обосновал отсутствие у царей скифов корон. Похоже, эта история рассказана неспроста, только пока непонятно - к чему? Скользкий тип».

        - У вас в коллекции уже есть что-нибудь из скифского периода? - Ройтман насмешливо уставился на Олега.

        - Да, несколько сосудов чернолаковых, пардон, - амфор. Думаю, что их нашли в Черном море, они попали ко мне через третьи руки.

        - Чернолаковая керамика - это довольно интересно. Ее изготовляли в Аттике, Малой Азии, на островах Эгейского моря. Мастера причерноморских Ольвии и Херсонеса изготовили так называемую сероглиняную керамику с черным покрытием. Что именно у вас имеется?

        - Предполагаю, что это Аттика, - неуверенным тоном произнес Олег и поспешил уйти от скользкой темы. - Но меня больше интересуют золотые вещи, которых в моей коллекции, к сожалению, нет.

        - Зря вы так предвзято относитесь к чернолаковой керамике. Например, редкие колоколовидные кратеры из Коринфа ценятся не меньше золота. - Глаза Ройтмана излучали нескрываемую насмешку, так что Олег даже вспотел.

        - Уникальность, скифский период, древнее золото и крайнее невежество - если все это сопоставить… - Ройтман громко и четко выговаривал слова. - Вы из милиции? Хотите меня поймать на торговле золотыми предметами, выкопанными «черными археологами»? Во-первых, вы очень плохо подготовились. В советские времена меня пытались на этом поймать кагэбэшники, а они были профессионалами высокого класса и хорошо знали свое дело, но и у них это не получилось. Знаете почему? Потому что, и это во-вторых, я этим не занимаюсь, торгую лишь «белыми» артефактами, чей путь прозрачен и хорошо прослеживается. Предполагаю, что вы стали этим заниматься недавно и захотели проявить себя. Сочувствую, но ничем не могу помочь. - Антиквар широко развел руками. - Я больше вас не задерживаю, а если в самом деле заинтересуетесь историей скифов, то приходите на чай. Кофе не пью, говорят, цвет лица портится. Всего хорошего!
        Олег понял, что разыгрывать комедию больше не имеет смысла. Несмотря на насмешки и сарказм, сквозившие в словах антиквара, тот ему понравился - не боится сказать правду в лицо. Такой человек не очень похож на преступника, исподтишка убившего женщину.

        - Вы правы - я не коллекционер, но и в милиции не работаю. Я - частный детектив.

        - У нас даже такие уже есть?! - Ройтман усмехнулся. - Очень люблю детективы Чейза и Картера Брауна. Исходя из вашей любви к перевоплощению и интеллектуальным ловушкам, вы придерживаетесь методов старины Шерлока Холмса?

        - По заданию клиентки я расследую пропажу коллекции золотых изделий, принадлежавшей гражданке Любови Гавриловне Фроловой.

        - У Любы пропало ее золотишко?! - Антиквар нахмурился. - Я этого не знал… Коллекцией это трудно назвать, но там были вещи и в самом деле уникальные. Это наводит на мысль, что смерть Любы не была добровольной - вокруг нее крутилось столько всякого сброда! Я ей об этом неоднократно говорил, предупреждал, а она, закончив один любовный роман, с головой окуналась в следующий. Любила повторять, что женщина живет, пока может любить и быть любимой, а без этого и жизнь ни к чему. Поэтому, узнав о самоубийстве Любы, я посчитал это завершением любовного романа, который ее смертельно поразил…

        - Вы сказали, что ее постоянно окружали подозрительные личности. Вы можете кого-нибудь из них назвать? - Конечно нет - я никого из них не знал и знать не желал. Достаточно было посмотреть им в глаза и понять, почему они прилепились к стареющей женщине. Мне было мерзко с ними общаться, и их имена я не запоминал, но мнение о них высказывал довольно резко, поэтому Люба не знакомила меня с ними.

        - Жаль. И все же я не удержусь от вопроса: куда могли подеваться ее золотые вещи? Где она их хранила?

        - Как - где? В старинном сейфе, конца девятнадцатого века, - очень надежная система. Он вмонтирован в стенку спальни.

        - Извините за следующий вопрос - откуда вы знаете о сейфе? В каких отношениях вы были с ней, если она с вами делилась многими сокровенными вещами?

        - О сейфе я знаю, потому что этот сейф, как и квартира, - антиквар сделал паузу, глядя прямо в глаза Олегу холодным немигающим взглядом, каким, наверное, смотрит кобра перед броском, - моего отца. Да, да, моего отца, зубного техника Ройтмана Шая Израилевича. В этой квартире я родился, вырос, познал родительскую любовь и… страшное горе.

        - Любовь Гавриловна кем вам приходится? - спросил ошарашенный Олег.

        - По степени родства - никем, а вообще - всем. Она была мне матерью, сестрой, подругой по детским играм. Самое главное - она спасла мне жизнь.

        - Она всего на четыре года старше вас… - начал было Олег, но антиквар его прервал:

        - На восемь лет - ей в ноябре должно было исполниться шестьдесят семь. Ей хотелось быть вечно молодой, и в двадцать лет она сделала себя вновь шестнадцатилетней. Были для этого и другие причины.

        - У нее было много золотых вещей, с ваших слов, даже уникальных, - откуда они у нее? Остались от вашего отца?

        - Нет. Это длинная история, которую я никому не рассказывал. Люба умерла, и пропажа ее золота наводит на мысль, что ей помогли уйти в мир иной. Поэтому я расскажу вам историю Любы Фроловой - может, она поможет найти ее убийцу.
        Часть 4
        Люба Фролова

1

        Люба - что ЭТО?! - Роза Генриховна кипела от возмущения, словно свершилось нечто ужасное, в корне перевернувшее ее жизнь; она держала в руке белоснежный батистовый платок с серыми следами пыли. - Если ты будешь так убирать, то мы скоро утонем в грязи и нас съедят крысы!
        Люба, шестнадцатилетняя девчонка с четырьмя классами образования в сельской школе, стояла навытяжку перед хозяйкой, потупив взгляд. Она знала, что оправдываться перед ней - пустая затея, этим можно только себе навредить. Пусть хозяйка погремит немного, она быстро отойдет и успокоится. Глядишь, через часок велит подать чай и саму Любу пригласит к столу, угостит баранками и вареньем. Хозяйка была женщиной доброй, только очень вспыльчивой и помешанной на чистоте в квартире. Нарочно ходит с батистовым платочком и в каждую щель его сует, а если обнаружит пыль, с ней делается истерика. Ей надо, чтобы краны блестели, фарфоровый унитаз был белее платья невесты, чтобы не было и пылинки под многочисленными шкафами, буфетами, кроватями, а по полу можно было кататься, как на льду, или смотреться в него вместо зеркала. А Люба выросла в деревне, тяжелого физического труда не боялась, но там было достаточно полы в доме мокрой тряпкой быстро протереть и пыль, где видно, смахнуть, ведь главное, чтобы огород был в порядке, куры накормлены, корова выдоена и трудодни в колхозе, несмотря на малолетство, заработаны.
        Может, и осталась бы в деревне Люба, а через годик вышла бы замуж - от женихов отбоя не было, уж больно красивая и фигуристая она была, словно актриса. Раз в месяц приезжала в село передвижная кинобудка и показывала фильм в избе-читальне, которая не могла вместить всех желающих. Проще было летом: дождавшись темноты, пускали фильм на свежем воздухе, а зрители приносили с собой скамеечки. Вот тогда это и случилось - провинилась Люба, проморгала - уточку у нее почти из-под носа украла выдра, за это мать и не пустила ее смотреть очередной фильм. А приезжий киномеханик Володя давно заприметил красивую девчонку, которая всегда ухитрялась занимать место перед экраном. А тут видит - нет девчонки. Вот он и сказал-пошутил:

        - А где же ваша, - он запнулся, так как имени не знал, - актриса? Без нее фильм показывать не буду.
        Деревенский народ доверчивый - принял его слова всерьез. Отрядили к тетке Марусе посланца со строгим требованием: отпустить Любу кино смотреть, иначе из-за этого может общество пострадать. Любу отпустили - а как же, общество нельзя гневить! - и с тех пор к ней приклеилось прозвище Актриса. Люба была в восторге: это же не как у Дуньки, прозванной Рыжей, или как у Соньки - Очкарички, хотя та очки не носила, а только раз взяла у деда Димыча, чтобы покривляться, позабавить ребят. А тут - Актриса! И сразу у Любы зародилась мысль ею стать, когда немного подрастет. А кто лучше может рассказать про актрис, как не сам киномеханик? Стала она его после киносеансов расспрашивать, что да как, каким образом становятся актрисами? Он ей многое рассказал, они и опомниться не успели, как Люба перестала быть девицей. А киномеханик оказался женатый, к тому же комсомолец, активист комячейки, поэтому ему и было доверено важное задание - нести кинокультуру в деревню. А Люба комсомолкой не была - плохая успеваемость в школе, и не активная она - себе на уме.
        Киномеханик порядочный попался, помог ей устроиться в городе, в самом Киеве - домработницей. И не к кому попало, а к актрисе драматического театра Розе Генриховне Берсаковой, хотя по мужу она была Ройтман. Роли у нее были небольшие, но на сцену она выходила часто и даже порой что-то говорила. А это для Любы было пределом мечтаний.
        Роза Генриховна иногда брала ее вместе со своим сыном в театр на спектакли, где она была занята, проводила за кулисы, представляла артистам: «Это мой сын Михаил, а это его гувернантка Люба», - избегая называть ее домработницей. Так звучало солидней, хоть и по-старорежимному. Артисты гладили Мишу по головке, иногда совали ему конфеты. Мужчины-артисты разглядывали Любу с нескрываемым восторгом, женщины-артистки - с презрением: «Подумаешь, красотка нянька!» Роза Генриховна была всегда начеку и отваживала мужчин-актеров, которые желали рассказать Любе много интересного и даже дать наедине урок актерского мастерства.

        - Пойдешь с кем-нибудь из них - мгновенно вылетишь из моего дома! Они все голоштанные и по общежитиям скитаются - тебя вахтеры туда не пустят, на вокзал пойдешь ночевать. А там милиция тобой заинтересуется - заберет в кутузку!
        Люба во всем верила Розе Генриховне и поэтому ходила за ней как привязанная. Она выбрасывала тайком подкинутые записочки, не читая.
        Муж Розы Генриховны работал зубным техником, часто брал работу на дом. Огромная трехкомнатная квартира позволяла это - хоть на велосипеде по ней катайся, что сынок их Миша и делал - ездил на трехколесном. Работы у Любы было много: в квартире каждый день чуть ли не генеральную уборку сделай, на рынок сходи, обед приготовь, и не какой-нибудь - борщ да каша, а по поваренной книге, сохранившейся с царских времен. О тех временах Люба ничего не знала, кроме того, что комсомольцы их ругали, сельские старики, вспоминая о них, тяжко вздыхали, с явным сожалением, говоря при этом: «Прежние сельские общины были не чета нынешнему колхозу». Ее родители, как и большинство сельчан их возраста, благоразумно отмалчивались. Но кое-что позволяло Любе понимать, что в прошлом жилось не так уж плохо. Ее отец в молодости работал на соляных рудниках и с тех пор хранил у себя парадный мундир, который имел там каждый рабочий! Это говорило о том, что хотя хозяева рудника и были кровопийцы-эксплуататоры, но о рабочих заботились. В колхозе мундиров не выдавали, а работать приходилось не за совесть, а за страх. Как-то на
собрании Никита Вороненко, злой на язык мужик, в сердцах назвал работу в колхозе панщиной, и через два дня за ним приехали люди в синих галифе. С тех пор прошло пять лет, а о нем ни слуху ни духу - может, жена Матрена и знает что, но молчит.
        Жила в большом городе, в большой чистой квартире, питалась с хозяйского стола - ела такое, о чем раньше даже и не слышала, раза два в неделю ходила с хозяйкой вечером в театр, а по воскресеньям обязательно самостоятельно посещала старый одноэтажный кинотеатр «Ударник», расположенный в самом конце улицы Чкалова, - Люба считала, что жизнь у нее удалась. Однажды, чаевничая, Люба разомлела и разоткровенничалась - рассказала хозяйке, что в селе ее прозвали Актрисой, да она и не прочь ею стать на самом деле. Роза Генриховна рассмеялась, а Люба обиделась, но затем хозяйка достала какую-то книгу и заставила с выражением прочесть из нее отрывок. Услышанное ей крайне не понравилось - оказалось, что Люба ужасно коверкает слова, неправильно ставит ударения, а главное - ей не хватает чувств, чтобы передать энергетику текста. Люба расплакалась и сквозь слезы сказала, что уже не хочет быть актрисой.
        Но с того времени Роза Генриховна занялась ею - ставила речь, рассказывала, как надо вести себя в обществе; обнаружив у Любы слух и приятный голос, учила ее сольфеджио, аккомпанируя на рояле. Кроме того, Любу заставляли много читать, и непременно вслух. От всего этого она уставала больше, чем от уборки и истерик хозяйки, но послушно все выполняла. Через полгода ее навестил в городе киномеханик Володя и привез продуктовую передачу от родителей. И теперь Люба увидела его, прежнего принца своих грез, совсем в другом свете: косноязычный, угловатый, длинношеий паренек в потертой кожаной куртке не по жаркой майской погоде. Вероятно, он тоже увидел ее другой, так как замялся, а потом проговорил странным, непохожим на его обычный, голосом:

        - Ты стала совсем другая - городская. Я могу остаться в городе до вечера - скажу, что задержали на комсомольском активе. Отпросись у хозяев, пойдем погуляем в парке. Или поедем на автомобиле, куда ты захочешь!
        Люба молча отрицательно замотала головой, и в ее ушах сразу прозвучал голос Розы Генриховны: «Для того чтобы выразить отношение к чему-либо, девушке неприлично строить гримасы или показывать жестами - она не обезьяна. Она должна словами, кратко и ясно, изложить свои мысли, иначе ее могут неправильно понять».

        - Боишься хозяев? - понял по-своему Володя. - Сейчас новое время, я член уездного комитета комсомола и сумею им это доходчиво объяснить.

        - Володя, ты мне неинтересен. Ни ты, ни твоя кинобудка. Прошлое сплыло, как пена на бульоне, - взяла ее ложкой и выбросила вон. Прощай, Володя, надеюсь, что мы больше с тобой никогда не увидимся.
        Люба пошла прочь, и хотя она не обернулась, но знала, что Володя стоял и смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду.
        Перемены в Любе заметила и Роза Генриховна, отреагировав на это по-своему:

        - Молодец, девочка. Думаю, что актрисой ты все же станешь - у тебя есть для этого неплохие данные, но ты должна свои способности постоянно развивать. Это как уборка в квартире - надо найти любую затаившуюся «пыль» и избавиться от нее. Кое-что я тебе дала для начала, но этого мало. Осенью пойдешь в пролеткультучилище, а через два года - в институт.
        Люба не подпрыгнула от восторга и не бросилась на шею Розе Генриховне, так как снова в ушах прозвучал ее поучающий голос: «Умей справляться с внешним проявлением эмоций. Научись смеяться, когда тебе хочется плакать, и плакать, когда ты готова хохотать. Актриса должна управлять собственными эмоциями и давать волю лишь тем, которые ей требуются по ходу пьесы». Люба, взяв себя в руки, буднично сказала:

        - Благодарю, Роза Генриховна. Вы очень добры ко мне.
        Роза Генриховна, глядевшая на нее с легкой холодной усмешкой, оценила ее усилия:

        - Ты далеко пойдешь, моя девочка. Может, сама судьба направила тебя ко мне, чтобы ты достигла того, к чему стремилась я.
        И, развернувшись, она ушла в другую комнату, оставив Любу размышлять над этими словами. Ни разу до этого она не называла ее «моя девочка».
        Роза Генриховна никогда не рассказывала ей о себе, о своем прошлом, о том, как она, видная и красивая девушка, наполовину немка, наполовину полька, стала женой Шая Ройтмана, внешне мало подходившего ей. Никто бы не сказал, что они близки по духу. Супруги были подчеркнуто вежливы друг с другом, корректны, спали в одной постели, но по всему было видно, что у каждого из них свой мир.
        Как-то Роза Генриховна обронила фразу, заставившую Любу долго раздумывать над ее скрытым смыслом: «Для того чтобы мечта стала реальностью, надо уметь пожертвовать всем. Но для некоторых это слишком высокая цена, и не все готовы ее заплатить. Я отношусь к их числу».
        Однажды Любе удалось заглянуть в паспорта Розы Генриховны и ее мужа, и она с удивлением узнала, что они оба 1899 года рождения и родились во Львове. Только Шай Израилевич выглядел гораздо старше своих лет - полный, неуклюжий, с большими залысинами, обещающими в скором времени превратиться в плешь. Роза Генриховна была значительно моложе, двигалась стремительно, у нее была упругая, красивая походка. Люба сосчитала, что родила хозяйка Мишу в тридцать три года - по ее понятиям, в пожилом возрасте.

2

        Война началась для Любы незаметно - точнее, она ее проспала, по обыкновению провалившись в сон без сновидений. За завтраком Роза Генриховна была беспокойной, жаловалась, что ночью слышала странные звуки, похожие на далекую канонаду. Шай Израилевич, как всегда, начал над ней подшучивать, мол, она просто перепутала могучую поступь пятилетки с орудийными залпами, а на самом деле это снова перековывают орала на мечи. Шутка была опасная, с политическим подтекстом, и Люба поспешила в кухню. Когда она вернулась, Шай Израилевич уже не улыбался, а Роза Генриховна немного успокоилась, но планируемую поездку на дачу в Боярку они отменили. Лишь в полдень из радиорепродуктора сообщили, что началась война и бомбили пригород, но Люба не испугалась, решив, что это ненадолго.
        В первые дни слово «война» проявлялось лишь в ночной светомаскировке и бумажных лентах-крестах на окнах. Люба прикидывала: продлится ли война до следующей весны или закончится раньше, и тогда ей придется лишний раз скрести и мыть окна?
        Вдруг всем одновременно понадобилось запастись солью, сахаром, крупой, мукой, и полки магазинов стали быстро пустеть. Начали передавать регулярные сообщения от Совинформбюро о положении на фронтах, и несмотря на внушающие оптимизм рассказы о героических подвигах солдат и офицеров, эти сводки вселяли тревогу - война все ближе подбиралась к Киеву.
        Затем по квартирам стал ходить участковый, переписывая жильцов, и Любу, как представителя семьи Ройтман, отправили на три недели на рытье противотанкового рва на Сырце. Работа была тяжелая, но время от времени приезжали нервные военные и кричали, что надо еще быстрее и лучше работать. Правда, кормили сносно. Это был хоть отдаленный, но район Киева - множество частных домов с крошечными огородиками, недалеко - кладбище. Эти места не понравились Любе - слишком мрачно, да еще здесь были глубокие яры, которые использовали как продолжение противотанкового рва.

        - Местность знаешь, как называется? - спросил у Любы хулиганистого вида юноша лет шестнадцати, почти ее одногодок. Он на этих работах не перетруждался, часто отлучался перекурить - после от него воняло самосадом.

        - Сырец, ну и что? - с вызовом ответила Люба, ей не нравилось, что этот сопляк ее все время задевает.

        - Бабий Яр! - Подросток рассмеялся. - Бабы, как сюда попадут, то сразу что-то из-под юбки теряют. Может, пройдемся в ярок? - и он ей подмигнул.

        - Дурак! - разозлилась Люба, решив больше с ним не разговаривать и не отвечать на вопросы - все равно он ничего умного не скажет.
        Вернулась Люба домой лишь в конце августа и застала своих хозяев решающими все тот же вопрос: «Надо им эвакуироваться или нет?» Шай Израилевич считал, что сделать это надо немедленно - и так много времени потрачено зря. Роза Генриховна говорила на это, что Киев - все равно что мощная крепость, и немцы ее не возьмут. Ведь они уже сунулись и в Боярку, и в Глеваху - но не взяли же. А уедут - останется квартира без присмотра, чем обязательно воспользуются грабители. О ночных налетах был полон слухами Новый рынок, бывший Евбаз[Еврейский базар, находился в районе нынешнего цирка на площади Победы; этот устойчивый топоним использовался коренными киевлянами и через много десятилетий после сноса рынка в 1952 г.] . Всезнающие продавцы даже сообщали шепотом, что эти грабители - китайцы. Днем торгуют дешевыми бумажными игрушками и веерами, а ночью собираются в банды.
        Шай Израилевич чрезвычайно обрадовался возвращению Любы и по этому случаю достал припрятанную бутылку сладкого шартреза[Французский ликер.] . Как оказалось, то, что домработница вернулась, решило спор в его пользу - они с семьей эвакуируются, а Люба, как прописанная в этой квартире, останется ее охранять и ожидать их возвращения. Началась суматоха подготовки к отъезду. Роза Генриховна, как женщина практичная, вспоминала то об одном, то о другом, что обязательно надо было взять с собой, пока неожиданно они не поняли, что опоздали. Выехать на транспорте из почти полностью окруженного Киева было невозможно, а покидать город пешком - бессмысленно.

        - Ничего, побудем при немцах - им тоже надо зубы делать, - оптимистично заявил Шай Израилевич за стопкой вишневой наливки. - В восемнадцатом году они уже были здесь,
        - так установили порядок: улицы стали чистыми, а бандитов они расстреливали на месте без суда. Культурная, умная нация. Нам чего бояться? В партии мы не состояли, ни в чем таком замешаны не были. У нас даже домработница - не комсомолка. Ничего, через две недели после вступления немцев в город жизнь здесь нормализуется. Даже твой театр откроют.

        - Артисты давно эвакуировались. - Роза Генриховна нахмурилась, не разделяя оптимизма мужа.

        - Других найдут. Вот Люба - чем плохая артистка? Ты с ней столько месяцев занималась, так что пора выпускать на сцену.

        - В наших спорах я всегда упрямо доказывала свою правоту, но сейчас это тот случай, когда я хочу, чтобы ты оказался прав, чтобы при немцах здесь установился порядок и Люба имела возможность стать артисткой.
        Тревожное предчувствие подсказывало Любе, что прежняя жизнь ушла безвозвратно, и сидящие за столом полный мужчина и статная женщина это понимают, хотя пыжатся показать, что готовы к грядущим переменам. Ей было жаль, что пришла осень, а она так и не поступила в пролеткульт-училище, и через два года не поступит в театральный институт, а, значит, ее мечта стать актрисой теперь в прошлом.

3

        Немецкие войска вошли в Киев 19 сентября. Произошло это крайне неожиданно - улицы города, казалось, совсем недавно были заполнены отступающими советскими войсками, измученными боями. Еще вывозили раненых на автомобилях и на простых конных повозках, а уже слышался шум мотоциклеток разведки 6-й армии генерала Вальтера фон Рейхенау.
        Подобно большинству жителей города, семейство Ройтман решило не выходить на улицу, пока ситуация не прояснится. Оставаться в неведении, сидя в четырех стенах, было ужасно, и Роза Генриховна начала заводиться по пустякам. Поняв ее состояние, Люба вызвалась пойти на разведку, и ее никто удерживать не стал.
        Выйдя на улицу Чкалова, Люба поразилась: эта улица, где она прожила почти год и, кажется, знала каждый камень мостовой, стала совсем незнакомой. И все из-за непривычной безлюдности, придающей домам хмурый, даже враждебный вид. А ведь эта улица, несмотря на спуски и подъемы, ей так нравилась! Отсюда и до Нового рынка недалеко, а там можно купить все, что душа пожелает, надо лишь спуститься к площади. А если нужны только овощи и фрукты, по ступенькам можно подняться к Сенному рынку. Рядом с домом зеленел скверик, а напротив стояло очень красивое здание, в котором до революции, хозяйка рассказывала, располагался женский университет святой Ольги. Центральный фронтон здания украшало изображение Афины Паллады, античной богини мудрости. Когда Люба ходила за покупками на Сенной рынок, то домой возвращаться не спешила - устраивалась на скамеечке полузгать семечки, что Роза Генриховна категорически запрещала делать в квартире. Люба частенько разглядывала профиль греческой богини, словно это могло приобщить к мудрости. Однажды та даже приснилась ей.
        Поднявшись на Ярославов Вал, Люба наконец встретила людей, испуганно жавшихся возле своих домов. Она спустилась к Владимирской. Здесь было больше народа, слышался нарастающий гул моторов, и вскоре со стороны университета показались бронетранспортеры с пулеметами, полные солдат в непривычной форме и касках. Большинство людей как ветром сдуло с улицы, в их числе была и Люба. Она вернулась домой и сообщила:

        - В городе немцы!

* * *
        Новая власть не дала времени на раскачку, сразу стала издавать приказы, которые, как по волшебству, появлялись каждое утро на стенах домов, несмотря на то что в вечернее и ночное время был объявлен комендантский час. Приказы регламентировали все, даже количество продуктов, которое можно было держать в квартире, - не больше чем на сутки. Излишки следовало сдать, иначе - расстрел. Впрочем, расстрел стал обычным наказанием за неисполнение любого приказа, это все усвоили быстро. В начале бульвара Шевченко - теперь он назывался Ровноверштрассе - соорудили виселицы для показательных казней партийных и гэбистских[Государственной безопасности (ГБ).] работников.

        - Так что ты говорил о немецкой культуре и порядке? - издевалась над мужем Роза Генриховна. - Ты должен вынести из дома все ценности и провизию, стать на учет на бирже и трудиться, чтобы заработать на скудный паек, которого вряд ли нам будет хватать. Одним словом, «орднунг» - новый порядок!
        Через неделю взлетела на воздух гостиница «Континенталь», где размещался штаб немецкого гарнизона и находилось много немецких офицеров. Затем начались взрывы по всему Крещатику и прилежащим улицам. Взрывы продолжались несколько дней. С удивительной избирательностью взрывались здания в центре города, облюбованные немецкими офицерами для жилья и работы. «Сатиновое радио» Евбаза распространило слух, что взрывы производятся дистанционно, как только подпольщики узнают, что в заминированный дом вселились гитлеровцы.
        Дым от пожаров заслонил солнце, им буквально пропитались и стены, и обстановка квартиры. Было трудно дышать, одолевала головная боль. Люба не удержалась, вышла из дому и дошла до Прорезной. Внизу бушевало пламя, казалось, что главная улица города, Крещатик, навеки исчезла в огне. Испугавшись, что пламя перекинется на другие здания и дойдет до Чкалова, она поспешила вернуться в квартиру, чтобы рассказать о надвигающейся беде. За спиной она услышала шум моторов и взрывы.
        Пожар до дома Ройтманов не дошел - немецкие саперы действовали с грациозностью слона в посудной лавке - они локализовали пожар, подорвав соседние дома, и тысячи людей остались без жилья.

        - Немецкая культура! - гневно бросила Роза Генриховна, вернувшись с улицы и неся в руках сорванный со стены очередной приказ. - Ты только послушай: «Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник, 29 сентября 1941 года, к восьми часам утра на угол Мельниковой и Дегтяревской улиц (возле кладбища). Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и пр. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян. Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит вещи, будет расстрелян». О какой культуре можно говорить после таких выражений в официальном документе? Немецкая культура - это Гете, Гейне, Фихте, но не эта листовка. Кстати, этот приказ не подписан - может, это фальшивка?

        - Мне уже сообщил о нем Борис, - как всегда оптимистично настроенный, заявил Шай Израилевич. - Он сказал, что раввины Киева подготовили совместное воззвание, в котором призывают к спокойствию, а также выполнению данного приказа. Нас как элитную расу переселят в другой район, более безопасный.

        - Саша, - Роза Генриховна предпочитала мужа называть этим именем, а не Шаем, - ты думаешь, что говоришь? Тон этого приказа угрожающий - какая элита и какие безопасные места?!

        - Не волнуйся, Роза, я вначале поеду сам, а когда там обустроюсь - вызову тебя с Мишей.

        - Глупый ты, Саша. Я пойду с тобой, все там выясню и в случае чего вытяну тебя оттуда. Мне надо оформить «фольксдойче» - не забывай, у меня германские корни, ведь моя бабушка - Вайсман. Не зря я не захотела брать твою фамилию. Документы, доказывающие мое происхождение, у меня есть. «Фольксдойче» - это масса преимуществ, даже перед такой элитной нацией, как ты.
        Роза Генриховна задумалась, затем внимательно посмотрела на Любу:

        - Ты на биржу труда сегодня ходила?

        - Да, Роза Генриховна. - Оформилась?

        - Да, Роза Генриховна. Я получила мельдкарт[Рабочая карточка, отсутствие которой грозило молодежи отправкой в Германию.] . - Какую профессию указала?
        Люба покраснела и тихо произнесла: - Актриса театра.

        - Что?! - Всегда невозмутимая Роза Генриховна была поражена. - Актриса?

        - Так вышло, - еще тише сказала Люба. Неожиданно Роза Генриховна улыбнулась.

        - Да, кое-чему я тебя научила. Только не знаю, то, что ты назвалась актрисой - пойдет тебе на пользу или во вред? - Конечно на пользу! - горячо воскликнула Люба.

        - Я тебе этого желаю!
        В дверь квартиры громко постучали - это оказался дворник Евсеич. Всегда предупредительный и вежливый, он теперь глядел волком, в руках у него был лист бумаги с фамилиями.

        - Приказ знаете о регистрации и переселении жидов? - спросил он, по-хозяйски осматривая квартиру.

        - Да, знаем, - вежливо ответил Шай Израилевич. - Евсеич, рюмочку водочки не желаете?

        - Некогда мне с вами, жидами, водочку распивать! - внезапно разозлился дворник. - Вот здесь распишитесь, что всем семейством в количестве трех человек пойдете на регистрацию.

        - Моя жена - «фольксдойче», а сын еще мал. Я, когда устроюсь, вызову их на новое место.

        - Втроем пойдете на регистрацию - там разберутся! Выходит, ваша квартира высвобождается?

        - Никак нет! - зло ответила Роза Генриховна, сверля взглядом хама. - Любочка остается в квартире хозяйкой - она в ней прописана, ей и хозяйничать.

        - Нечего ей одной в таких хоромах делать! - так же зло сказал дворник, радуясь, что не надо больше подхалимничать ради рюмки водки и рубля на праздник.

        - Ты приказ читал? - Роза Генриховна была непривычно груба. Она прочитала вслух выдержку из листовки: - «Кто из граждан проникнет в оставленные квартиры и присвоит вещи, будет расстрелян!» Ты понял?!

        - Откуда у тебя приказ? - насторожился дворник. - Сорвала?

        - Ты свою тыкалку побереги для жены, а со мной давай-ка на «вы» - навсегда! - угрожающим тоном произнесла Роза Генриховна, так что даже Любе стало страшно. Никогда она не видела хозяйку такой разгневанной. - А приказ я получила как
«фольксдойче» - немка я, хоть и родилась здесь! Потому что это моя армия вошла в мой город, а ты - мразь, можешь только слизывать пыль с моих туфель!
        Дворник побледнел, попятился и вышел. Уже на пороге снял шапку и сказал елейным голосом:

        - Желаю здравствовать!

        - Шапку снимают на пороге, когда входят, а не выходят! - прогремел голос Розы Генриховны, и дворник исчез, бесшумно закрыв за собой дверь.
        Роза Генриховна посмотрела на испуганную Любу и улыбнулась, ее лицо просветлело:

        - Помнишь мои уроки, Любочка? Актер должен быть готов к любой роли, даже если для нее не написан текст. Я сейчас продемонстрировала, как надо общаться с хамом, - и ты этот язык запомни. Потому что я пойду с Шаем Израилевичем на регистрацию, а ты останешься с Мишей. Будешь за него перед нами в ответе. Неизвестно, может, нас сразу куда-то отправят, поэтому оставим тебе деньги и квартиру. Будешь здесь полной хозяйкой.

        - Как, я?… - поразилась Люба.

        - Ты справишься - я в тебя верю. Хоть тебе и семнадцать лет, но ты барышня смекалистая и все хватаешь на лету. Те уроки, которые я тебе преподала, а ты выучила, другие и за долгие годы не усвоили бы, а ты - за несколько месяцев, причем очень хорошо!

        - Спасибо, Роза Генриховна, - смутилась Люба - хозяйка не часто ее хвалила.

        - О чем тебя еще спрашивали на бирже?

        - Умею ли я петь и танцевать.

4

        Ранним утром 29 сентября Роза Генриховна и Шай Израилевич собрались идти на регистрацию, но перед этим, по славянскому обычаю, присели на дорожку вместе с Любой.

        - Мы постараемся побыстрее сообщить, где наше новое место жительства, - давала последние напутствия Роза Генриховна, - но это может затянуться на недели. Денег мы тебе оставили достаточно - хватит и на месяц, но я предполагаю, что наша встреча произойдет гораздо раньше. Мой статус «фольксдойче», я думаю, в этом поможет.

        - Все ценности мы оставили в сейфе, - напомнил Шай Израилевич. - Там уникальный, сверхсложный замок - кстати, делали немецкие мастера, - а ключ от него один. Поэтому я его оставлю - в дороге может всякое случиться, а потом ломай голову, как вскрыть сейф. Видишь, как мы тебе доверяем…

        - Стыдно, Саша, - резко оборвала его Роза Генриховна. - Мы Любе оставляем самое дорогое, что у нас есть, - Мишу. Все ценности мира не стоят его. А Любочка все и так понимает - не надо лишний раз заострять на этом ее внимание.

        - Тогда на дорожку по рюмочке шартреза - осталась последняя бутылка. А в следующий раз выпьем по возвращении.

        - Не знаю даже, - заколебалась Роза Генриховна, - тебе на регистрации надо будет с кем-то разговаривать, а у тебя запах изо рта. Все же неприлично.

        - Дорогая Розочка, ты, всегда такая наблюдательная и умная, не заметила одну деталь в том приказе, - заулыбался Шай Израилевич. - Всех собирают на восемь часов в одном месте. Ты представляешь, какое будет столпотворение? Пусть не вавилонское, но нам придется несколько часов стоять, пока дойдет до нас очередь. Это сколько надо иметь писарей, чтобы заполнить анкету на каждого! Я в этом немного разбираюсь. Поэтому запах после этой рюмочки испарится до того времени, когда я предстану перед писарем, или как он у них там называется.

        - Хорошо, Саша. Пожалуй, я тоже выпью - но полрюмочки.
        Повеселевший Шай Израилевич сходил в кабинет за ликером, а Люба достала из буфета две рюмки.

        - Люба, выпей с нами, - попросила Роза Генриховна. - Ведь ты - член нашей семьи.
        Ликер был сладкий, как сироп. А после него слегка закружилось в голове. Люба вышла с супругами Ройтман и проводила их до Львовской площади. Она хотела идти дальше, но Роза Генриховна приказала ей возвращаться - Миша один в квартире, может испугаться.
        По Большой Житомирской шли толпы людей всех возрастов, но преобладали старые, малые и женщины - большинство мужчин были в армии. В толпе встречались и инвалиды на колясках, и женщины с грудными детьми.

«Пожалуй, за сегодня они не смогут пройти регистрацию, возможно, вечером вернутся домой, чтобы переночевать», - решила про себя Люба, сравнив эту многотысячную толпу, плывшую непрерывным потоком, и очередь, тоже не маленькую, на биржу, расположенную в здании Художественного института.
        Вернувшись в квартиру, Люба увидела заплаканного Мишу и, как могла, его успокоила. Затем дала ему сказки Андерсена на немецком, чтобы он почитал их и к возвращению родителей смог пересказать. Зная Мишину нелюбовь к подобным занятиям, Люба его обманула:

        - Чем скорее прочитаешь эти сказки, - указала она на довольно толстую книгу, - тем скорее вернутся твои родители.

        - Ты обманываешь, - не поверил Миша.

        - Вовсе нет. В сказках, чтобы чего-то добиться, надо преодолеть трудности. Не так ли, Миша? - нашлась Люба.

        - Да-а, - нехотя согласился мальчик.

        - Вот и сейчас тебе надо преодолеть трудности, чтобы встретиться с родителями. Так что быстрее читай книгу, но только честно - не жульничая. Ты же знаешь, что твоя мама, Роза Генриховна, это сразу определит.

        - Да, маму не обманешь, - вздохнул Миша, взял книгу и пошел в кабинет отца - ему нравилось сидеть там за его столом и представлять себя взрослым.
        Раздался громкий стук в дверь, и сердце у Любы сжалось - это мог быть только Евсеич, и его визит не сулил ничего хорошего. «Розе Генриховне было несложно показать, как себя вести, но разве я так смогу, если я всего лишь домработница?»
        Стук не прекращался, и Люба, чувствуя, как колотится сердце в груди, подошла к двери.

        - Кто там? - спросила она.

        - Посыльный из биржи, - ответил мальчишечий голос. Вихрастый подросток в большом для него пиджаке, явно с чужого плеча, вручил ей повестку и дал бумагу, чтобы она расписалась в получении.
        Когда он ушел, Люба прочитала, что ей надлежит завтра явиться в офицерское казино на Рейтарской для трудоустройства актрисой. Она еще больше разволновалась и даже пожалела, что назвалась актрисой, - а вдруг у нее не получится? Какой будет стыд!
        Уверенная, что Ройтманы к вечеру вернутся - Люба не сомневалась в способностях Розы Генриховны добиваться своей цели, - она приготовила обед и на них. Лишь когда стемнело и наступил комендантский час, она уложила Мишу спать и прикорнула сама, на всякий случай не раздеваясь, - а вдруг все же придут?
        Но и утром Ройтманы не вернулись. Люба вновь сходила на Львовскую площадь, увидела, что человеческий поток все еще не уменьшился, и решила, что ее хозяева до сих пор томятся в очереди на регистрацию. Новым было то, что через каждые сто метров стояли полицейские с повязками на рукаве, следя, чтобы из этого потока никто не выходил.
        В полдень она была возле здания с мудреным названием «казино». Может, это так называется немецкий театр? Часовой-немец у входа, глянув на повестку, вызвал другого немца, который повел ее по длинному коридору. Он указал на дверь, куда ей надо было войти, а когда она повернулась, больно ущипнул ее за зад и загоготал, увидев, как она вспыхнула и растерялась, не зная, что делать. И Люба поспешила войти в дверь.
        В комнате за столом сидел немолодой офицер, а у стены, сбоку, на стуле расположилась ярко накрашенная рыжая женщина, которой явно было далеко за сорок. Она сидела, бесстыдно закинув ногу на ногу.

        - Ничего себе цыпа! - прокомментировала женщина ее появление. - Канкан умеешь танцевать?
        Люба не знала этого странного слова и неопределенно пожала плечами: ни да ни нет. Но женщина разгадала ее хитрость:

        - Какая же ты артистка, если не умеешь танцевать канкан? Ничего, научишься. Там главное - ноги высоко поднимать, - и она обидно рассмеялась. - Конечно, ты и не можешь знать, как танцуют канкан, - при Советах его не танцевали.

        - Я петь могу, - сказала, покраснев, Люба.

        - У тебя ротик то что надо - как раз для пения, - совсем развеселилась женщина. - Но споешь ты потом. Паек тебе будет усиленный - вижу, мы сработаемся. - Она вновь рассмеялась. - Завтра в полдень репетиция, заодно и костюм примеришь - может, его подгонять надо будет. Опоздаешь - будешь на казарменном положении, а от меня никуда не скроешься, только хуже себе сделаешь. Через два дня представление. Муж, любовник есть?

        - Нет.

        - Хорошо - мороки меньше. Давай, выметайся отсюда - до завтра. Помни, что я тебе сказала.
        Люба поверила, что эта женщина очень опасная, и поняла, что с ней лучше не связываться. Но почему она должна от нее скрываться? Ведь теперь она будет настоящей артисткой, пусть на первых порах ей придется только танцевать. Вот когда они услышат, как она читает текст на память, обязательно дадут ей какую-нибудь роль.
        Вместо того чтобы сразу идти домой, к Мише, Люба решила зайти на Евбаз, послушать, что там говорят - удивительно, но порой рожденные там фантастические слухи оказывались реальностью.
        Огромный базар-барахолка с деревянными рундуками-лавками занимал большую часть Галицкой площади, с одной стороны его границами были трамвайные пути и Брест-Литовский проспект. Старожилы продавцы, помнившие дореволюционные времена, рассказывали, что сохранилась лишь часть рынка - раньше он тянулся до Триумфальных ворот[Они находились в районе нынешнего Брест-Литовского моста.] , которые уже давно перестали существовать, осталось лишь название.
        За время работы домработницей Люба часто бывала на этом базаре, и у нее появились там знакомые продавцы-лавочники, делавшие ей как постоянному покупателю скидки. Но теперь Люба пришла не за покупками, а за информацией - что происходит в городе, чего можно ожидать в скором времени.
        По дороге на фонарном столбе увидела новый приказ коменданта города, генерал-майора Эбергарда. В нем сообщалось, что за повреждение телефонной и телеграфной связи было расстреляно четыреста мужчин-заложников. В конце предлагалось за вознаграждение сообщать обо всех подозрительных лицах в комендатуру или в полицию. Ей стало страшно - за чужие провинности были уничтожены ни в чем не повинные люди. Как брали в заложники, она уже знала: оцепляли квартал, и кто на тот момент попадался на улице или при обходе квартир вызывал подозрение, оказывался заложником.

«Как ужасно было бы оказаться на их месте, провести тревожные часы в ожидании, а затем очутиться перед строем солдат. В последний раз увидеть небо, солнце, вдохнуть полной грудью воздух перед роковой командой "Пли! "». Ей вспомнился фильм, где несломленные коммунары в конце погибали, выкрикивая: «Да здравствует свобода!»

«В жизни это происходит намного проще, будничнее и поэтому - страшнее», - решила она.
        Многолюдный базар жил своей жизнью, словно его не касалась смена власти в городе, но все же изменения Люба заметила - было много закрытых лавок. Здесь можно было встретить и немецких солдат - без оружия, в пилотках, они казались совсем не страшными. Чаще всего они улыбались и даже гоготали, переговариваясь на своем
«гусином» языке. Страшнее были полицаи, те напоминали охотничьих ищеек, голодных и что-то вынюхивавших. Она боялась даже встретиться с кем-нибудь из них взглядом - они ей внушали ужас и омерзение.
        Люба направилась к крошечной будочке сапожника - пятидесятилетнего Керима-татарина, тот был в курсе всех новостей и сплетен. Коротко постриженный, черноволосый и быстроглазый Керим носил на макушке всесезонную старую тюбетейку. Увидев девушку, он сразу расплылся в улыбке и бросил работу.

        - Салам, Любця-красавица! - зачмокал он, показывая высшую степень восхищения ею. - Давно не приходила, не радовала мои глаза своей красотой. Что принесла? Все брошу и сделаю, что тебе нужно!

        - Пока нет для тебя работы, Керим. Просто зашла узнать новости. Вчера мои хозяева пошли на регистрацию. Ты не знаешь, куда их отправляют? Их сын волнуется.
        У татарина округлились глаза, в них она прочитала страх. Вокруг стоял шум многоголосья, люди, занятые каждый своим делом, двигались сплошной стеной, то и дело толкая Любу, словно она стояла посреди горной реки и ее сносило течением. Керим оглянулся по сторонам и сделал знак, чтобы она наклонилась к нему.

        - Худо, ой как худо! Яман![Плохо (татар.).] - запричитал он ей чуть ли не в ухо.

        - Толком скажи! - попросила девушка, и сердце у нее затрепетало от плохого предчувствия.

        - Оттуда, куда они отправились, возврата нет. Пусть упокоятся их души в садах Аллаха!

        - Что ты говоришь?! - еще больше испугалась Люба.

        - Никуда не отправляли, а оставили всех здесь.
        Еще больше понизив голос, Керим рассказал, что на Сырце прибывших на регистрацию заставили раздеться догола, затем палками погнали на склон яра и расстреляли. То место называется Бабий Яр, расположено оно недалеко от кладбища.
        Ей вспомнился противотанковый ров, который они копали на протяжении трех недель, яр рядом с ним.

        - Не может быть! - не поверила Люба. - Ведь толпы людей продолжают туда идти!

        - Это не слух. Яшка-лабазник вчера был в их числе. Его очередь идти на смерть выпала уже в сумерках. Пуля только задела ему плечо, и он прыгнул в яр, притворился мертвым. Полицаи долго ходили, пристреливали тех, кто шевелился, затем ушли. Сверху лишь немного землей присыпали. Поздней ночью он выбрался и, как был, голый, добрался домой. Утром пришел на Евбаз и рассказал, что с ним произошло, глупец. Он тут задержался и уже никуда не ушел - его схватили полицаи, видно, кто-то донес. Не думаю, что второй раз ему удастся избежать Бабьего Яра.
        Люба ушла от Керима ошеломленная, по-прежнему не веря услышанному. Перед ее глазами проплыли толпы людей, идущих по улице с вещами, как оказалось, на смерть. И за что? Какие преступления могли совершить женщины и их малые дети, старики?
        Вернувшись, Люба поразилась тому, что Миша не вышел ей навстречу, и тишине, царившей в квартире. Может, он спит? Она прошла в его спальню, но кровать была застелена. Пробежалась по комнатам - Миши нигде не было. Неужели он ушел? Но как? Ведь, уходя, она закрыла дверь на ключ.

        - Миша! Миша! - в отчаянии позвала она и, услышав скрип дверцы шкафа в соседней комнате, бросилась туда. Она обнаружила там Мишу, ужасно перепуганного.

        - Приходил дворник, долго стучал в дверь и ругался всякими словами! Я испугался, что он сломает дверь и войдет сюда - спрятался в шкаф. Почему ты долго не приходила?

        - Теперь я работаю и каждый день буду ходить на работу, - сообщила Люба, - а ты будешь ждать меня дома и никому не отвечать.

        - Когда приедут мои родители?

        - А ты сказки прочитал до конца? - вместо ответа спросила Люба, прервав расспросы мальчика. Она не знала, что скажет ему, когда он все же прочитает книгу до конца, а это произойдет, какой бы толстой она ни была. У нее еще была надежда на то, что Роза Генриховна жива, - ведь она не еврейка, а «фольксдойче», а для таких даже открыли специальный магазин, где можно купить более качественные продукты.
        Вечером, опасаясь, что снова придет дворник, а она не будет знать, что ему говорить, Люба не включала свет в квартире, они с Мишей рано легли спать - как только опустилась темнота.

5

        Утром следующего дня весь город уже знал о том, что ей по секрету рассказал сапожник Керим. Но самым удивительным было то, что люди продолжали идти по Большой Житомирской в сторону Сырца, на верную смерть. Она даже увидела, как две старые женщины тянули в корыте безногого инвалида. И еще она увидела труп застреленного молодого мужчины, лежащего на мостовой, головой на тротуаре. Она не знала, что произошло, но теперь группы людей - толпы уже не было, сопровождали полицейские, зорко следя за тем, чтобы никто не попытался скрыться в боковых улочках.
        Люба пришла в казино за полчаса до назначенного времени, и рыжеволосая женщина, которую звали Магдой, похвалила ее. Костюм для танцев вызвал у девушки двойственное чувство - он был красив, но уж очень открыт спереди, больше напоминая купальник. Купальника у Любы никогда не было, она не представляла, как в подобном виде можно показаться людям. За все то время, что жила в Киеве, она ни разу не искупалась в Днепре, предпочитая ванну в квартире Ройтманов - для нее это было поистине райским наслаждением! Горячая вода нежила, расслабляла тело, делала кожу бархатной, и Любе не хотелось вылезать из ванны, она через силу заставляла себя это сделать, чтобы не получить замечание от Розы Генриховны.
        В труппе кордебалета Люба оказалась самой молодой - разница в возрасте с остальными танцовщицами составляла пять, а то и в восемь лет, и ее сразу прозвали Малявкой, хотя по сложению она никому из них не уступала. Все шестеро были одного роста, кто-то чуть полнее, а кто-то худее.
        Репетиции проходили в самом зале, уставленном столиками. Узнав, что ей надо будет делать, Люба пришла в ужас: подбрасывать ноги высоко вверх, напевая похабные слова куплетов, а в конце повернуться к залу задом и покрутить им. Когда она сказала Магде, что стесняется это делать, та вызвала помощника, Ганса, - это он провел Любу в кабинет и ущипнул.

        - Это касается всех! - громко крикнула Магда, требуя внимания. - Если кто-то не будет выполнять мои указания или выполнять их плохо, ефрейтору Гансу дозволено делать с виновницей все, что он захочет, - а фантазий у него немало.
        Немец осклабился, показав гнилые зубы.

        - Цыпочка, - повернулась Магда к Любе, - ты не хочешь побыть часок с Гансом наедине в моем кабинете?
        Люба содрогнулась от отвращения и энергично помотала головой.

        - Ну и хорошо, - улыбнулась Магда. - А теперь, девочки, к «станку». Учимся в такт двигать ножками.

«Станком» она называла стулья - держась за их спинки, девушки учились высоко задирать ноги. Затем они осваивали отдельные па канкана, это делали все вместе. Тренировка была изнурительной, требовала большой отдачи. Все это было совсем не то, на что рассчитывала Люба, назвавшись артисткой. Она вспомнила вечерние походы в театр. Там артистки ходили в длинных платьях, доносили до зрителей свои переживания - горе, радость, печаль. Роза Генриховна немало труда положила, чтобы научить ее правильно говорить, но все это было не нужно для того, чтобы дрыгать ножками перед немецкими офицерами. Однако сказать об этом Магде Люба не отважилась
        - Ганс вызывал у нее отвращение, а начальница была женщиной решительной и, похоже, слов на ветер не бросала.
        В первый день разучивали танцевальные движения без музыки, под громкий счет Магды, следуя заданному ритму. Люба сразу поняла, что все девушки имели отношение к танцам и поэтому быстро все схватывали, в отличие от нее. Время от времени Магда показывала, какими должны быть движения в идеале. Одетая только в темное трико, обтягивающее ее сильное и гибкое тело, над которым не властвовал возраст, чего нельзя было сказать о ее лице, она двигалась легко и, казалось, не уставала. Магда продолжала репетицию почти до начала комендантского часа, а отпуская домой, выдала всем по большой картонной коробке с пайком.

        - Только не вздумайте все это сожрать сами! - напутствовала она девушек. - Коровы здесь танцевать не будут.
        На следующий день репетиция началась в десять часов утра. После короткого перерыва на обед занятия возобновились, но уже в сопровождении оркестра. Задавал тон немецкий офицер, которого Люба видела тогда в кабинете, он лихо наигрывал веселую мелодию на рояле.
        Магда требовала многократных повторений, желая, чтобы танцовщицы выполняли все движения механически, не задумываясь, что надо сделать в следующее мгновение. Репетиция затянулась до вечера, и вновь девушки получили пайки в коробках. На этот раз там оказалась даже банка мясных консервов и плитка шоколада.
        Возвращаясь домой, Люба прочитала новый приказ: всем гражданам вменялось в обязанность выдавать партийных, советских и гэбистских работников, а также уклоняющихся от регистрации евреев. Укрывающим их или способствующим им в этом грозил расстрел на месте. Прочитав это, Люба не испугалась, хотя понимала, что укрывательство маленького Миши может стоить ей жизни. Она даже мысли не допускала, что возможно другое решение. Она обещала Мишу сберечь, и она его сбережет. Вернувшись домой, она начала искать в квартире безопасное место, где Миша мог бы спрятаться, если дворник вздумает сломать дверь и проникнет в квартиру. В голову ничего не приходило, но использовать шкаф как убежище она Мише запретила - туда в первую очередь заглянет корыстолюбивый дворник в поисках наживы. Так ничего и не придумав, Люба велела мальчишке, если он услышит, что в квартиру пытаются войти, спрятаться под огромной двухспальной кроватью его родителей. А сама стала размышлять, как бы переправить Мишу к своим родителям в село - ей казалось, что там он будет в большей безопасности.
        Миша после того, как попрощался с родителями, сильно изменился. Это был уже не веселый любознательный мальчуган. Он затих, словно понимал, что над ним нависла смертельная опасность. Люба все еще надеялась, что Роза Генриховна жива и скоро вернется домой.
        В день выступления репетировали до седьмого пота, пока Магда не решила, что теперь их можно выпустить на сцену перед офицерами, но это произошло уже почти перед самым открытием казино. Для отдыха артисткам осталось не более часа. Гвоздем программы была певица Марлен - это был псевдоним, она была профессиональной певицей славянской наружности, хотя знала песни на итальянском и немецком языках. О своем прошлом она умалчивала, как и о настоящем имени. Люба пожалела, что назвала девушкам свое имя и фамилию, но ей на помощь пришла Магда - она дала имена своим танцовщицам, которыми они должны были здесь теперь пользоваться. Любе досталось смешное имя - Зизи. Все имена были простыми, чтобы немецким офицерам было проще их выговаривать.
        Несмотря на то что Люба очень устала на репетиции, она хотела сходить домой - навестить Мишу. Если очень спешить, то можно было успеть, но Магда не отпустила ее.

        - Не утомляй меня, Зизи, своими проблемами, - отмахнулась от нее Магда. - У тебя есть работа, о которой мечтают многие, - здесь ты всегда будешь сыта, хорошо одета. Вылетишь отсюда - отправишься прямиком в Германию, будешь возделывать поля герров и фрау.
        Люба сразу вспомнила о Мише: «Оставить его одного - значит погубить, а я обещала Розе Генриховне, что позабочусь о нем».
        Час до выступления превратился в бесконечность - Люба нервничала, боялась перепутать танцевальные па, вызвать этим насмешки. Но переживала из-за этого не она одна - к ней подошла Люси, самая старшая из всех танцовщиц, и сказала угрожающе:

        - Послушай, Малявка Зизи. Не вздумай на выступлении выкинуть какое-нибудь антраша[Прыжок в балете, когда в воздухе ноги танцора скрещиваются несколько раз.] . Мне эта работа нужна позарез, и я не хочу из-за тебя ее потерять.

        - Что такое антраша? - спросила Люба.

        - Не знаешь? - Люси улыбнулась. - Встань и набери полную грудь воздуха.
        Люба встала и глубоко вдохнула. Тут же нога Люси с силой ударила ее в грудь - у Любы закружилась голова, перед глазами поплыли белые мухи, а в ушах послышался звон, и она осела на пол.

        - Дура! Ты ее покалечила - как она танцевать будет?! - набросилась на Люси Мими. - Магда с тебя три шкуры сдерет!

        - Отойдет. Я ее легонечко, вполсилы. - Люси криво усмехнулась, но со страхом взглянула на дверь - вспомнив о Магде, она испугалась.
        Люба пребывала в странном состоянии - все слышала и видела сквозь полузакрытые веки, а тело было как чужое, непослушное.
        Одна из девушек принесла в стакане воды и, набрав ее в рот, брызнула в лицо Любе, и та постепенно пришла в себя.

        - Вы же сами видите, что она в танцах ничего не смыслит, а приперлась сюда! - горячилась Люси, оправдывая свой поступок. - А отвечать придется всем нам! Не туда повернется - и куча мала на сцене! Думаешь, Магда нам это спустит?

        - А теперь она тем более не сможет танцевать, - заметила Мими, самая крупная из танцовщиц; известно было, что раньше она работала в цирке.

        - Я смогу - мне уже лучше. - Люба встала и направилась к окну, решив подышать свежим воздухом.

        - Ну и хорошо. - Мими повернулась к Люси. - Не трогай ее, а то тобой займусь я.

        - Хо-хо! - издевательски бросила Люси, но отошла от Мими подальше.
        Отправляясь на сцену, Люба как бы выключила свое сознание, которое только мешало телу двигаться в танце. Она без стыда вскидывала ножки, кричала «хох!», вертела задом. Сидящих в зале Люба не видела, все они расплылись, превратившись в большое грязно-зеленое пятно. Лишь оказавшись за кулисами, увидела, что творится в зале: все столики были заняты немецкими офицерами, некоторые пришли с женщинами, но таких было немного.
        За вечер они выходили на сцену три раза, и когда Магда, довольная тем, что воспитанницы ее не подвели, дала команду переодеться, Люба обрадовалась: наконец-то она вернется домой, к Мише! Но Магда не отпустила танцовщиц, а велела подсесть за столики к офицерам, указав девушкам, кому к какому столику идти.
        Люба попыталась отпроситься домой, но Магда на нее прикрикнула и напомнила, что Ганс очень голоден на женщин. Вздохнув, Люба пошла за столик, за которым сидели три офицера: два из них были в униформе стального цвета - эсэсовцы, а один в обычной, темно-зеленой. Один из эсэсовцев свободно говорил по-русски, он стал расспрашивать Любу - кто она, откуда, сколько ей лет.
        Узнав, что ей всего семнадцать, он заулыбался:

        - Совсем молоденькая фройляйн Люба - необъезженная кобылка.

        - Я не лошадь, чтобы на мне ездить! - сорвалась Люба, уставшая от репетиций, танцев, мечтающая поскорее отсюда уйти. Она уже готова была наговорить колкостей, но в голове промелькнуло: «Миша!» - и она сдержалась.
        Немец что-то сказал своим друзьям, и те загоготали, а ей стало обидно - они, наверное, обсуждали ее, как лошадь на ярмарке. Затем немец обратился к ней:

        - Мои друзья и я решили сделать тебе подарок - ты сама выберешь из нас того, с кем проведешь эту ночь.

        - Я… не… - от услышанного у Любы пропал дар речи.

        - Разве Магда тебя не предупредила, что это также входит в твои обязанности? Зато завтра у тебя будет выходной. За эту ночную работу ты получишь дополнительное вознаграждение - марками или продуктами, на твой выбор.
        Люба молча отрицательно замотала головой. Офицер улыбнулся, подозвал официантку и что-то ей сказал. Вскоре появилась Магда, по ней было видно, что она немало выпила. Немец с ней говорил по-немецки, чтобы его спутники поняли, о чем идет речь.

        - Цыпа, - Магда нависла над Любой, - раз села в лодку, значит плыви!

        - Эта лодка не моя, и никто меня не предупреждал!

        - А об этом не говорят, все понимают с полуслова. Вон посмотри - Люси уже нет, она ушла в номера, - это здесь, наверху. За час «работы» получит не менее двадцати марок, а ночь такая длинная! Другие девушки тоже долго не задержатся в зале, зато завтра хорошо выспятся, ну а послезавтра снова на работу.

        - Я этого не хочу! - природная осторожность покинула Любу, истерика рвалась наружу.

        - Не хочешь здесь - не надо. - Магда презрительно скривила губы. - Скажу Гансу, и он отведет тебя в солдатский бордель. Там будешь принимать по десять-пятнадцать за ночь, и без выходных.

        - Я домой хочу! - Люба заплакала.

        - «Хочу» - здесь нет такого слова. Через полчаса комендантский час, все равно здесь останешься до утра. Не одумаешься - завтра окажешься в борделе. Там будешь петь и танцевать! - И она противно захихикала. - А это очень уважаемые господа офицеры. Не будь дурой - выпей шнапса и выбрось сомнения из головы!
        Люба молча опустила голову.

        - Господа! Возникло маленькое недоразумение - я вам пришлю другую девушку, а эта негодяйка заслуживает наказания. - Магда обернулась, выискивая кого-то глазами. Затем остановила проходившую мимо столика официантку и приказала: - Найди и приведи сюда Ганса!
        Официантка хотела что-то сказать, но, встретившись взглядом с Магдой, опустила голову и поспешила выполнить поручение. Сердце у Любы забилось еще сильнее - оказаться в руках этого вонючего животного, а затем в солдатском борделе?! Она не знала, как поступить.
        Офицер, говоривший по-русски, с холодной усмешкой посмотрел на нее, затем переговорил со своими друзьями. Люба увидела, что к их столику спешит Ганс, похотливо улыбаясь.

        - Она пойдет со мной, - сказал немец Магде. - Она усвоила урок.

        - Надеюсь, она вас не разочарует, герр Штюрнер, - Магда жестом показала Гансу, что он свободен, и тот, явно недовольный, повернул назад.

        - Что будешь пить: водку, шнапс, вино или шампанское?

        - Ликер «Шартрез», - тихо вымолвила Люба, вспомнив единственный крепкий напиток, который пробовала в жизни.
        Штюрнер, озадаченно на нее взглянув, подозвал официантку. Как он и предполагал, этого ликера здесь не было.

        - А у меня дома он есть, - неожиданно с гордостью сказала Люба, вспомнив о недопитой бутылке ликера, который они пили перед уходом Ройтманов в небытие.

        - Хорошо, пойдем к тебе домой. - Офицер улыбнулся и начал прощаться с друзьями.
        Люба, опомнившись, стала говорить, что она ошиблась и этого ликера у нее уже нет, но Штюрнер ее не слушал. «Миша! Там Миша!» Она лихорадочно думала, как поступить, а Штюрнер лениво переговаривался с офицерами, сидящими за столом, те посматривали на Любу и ржали, словно лошади.
        Штюрнер встал и пошел к выходу, сделав ей знак следовать за ним.

        - Уже комендантский час - опасно выходить на улицу, - предприняла она последнюю попытку уговорить немца остаться в казино. - Здесь есть эти… комнаты.

        - Почему ты так волнуешься? У тебя дома кто-то есть? - И он впился в нее пронзительным взглядом.

        - Нет никого - я живу сама, - испуганно ответила Люба.

        - Хорошо. Я тебя отведу домой, иначе тебя задержит патруль. Ты же хотела попасть домой?

        - Да.

        - Вот и хорошо. Идем. - И они вышли на улицу. Люба всю дорогу уговаривала себя, что это порядочный немец, который только проводит ее домой и сразу уйдет. Но Штюрнер, проигнорировав ее слабые отговорки, зашел вместе с ней в квартиру. Здесь с ним произошла метаморфоза - неожиданно он одной рукой грубо зажал ей рот, второй выхватил пистолет.

        - Издашь хоть звук - голову прострелю, - пообещал он и, держа ее перед собой как щит, обошел всю квартиру, заставляя девушку открывать шкафы, дверцы антресолей, осматривая места, где мог спрятаться человек. Убедившись, что в квартире никого нет, он успокоился, убрал пистолет и повеселел.

        - А я, грешным делом, подумал, что у тебя в квартире кто-то прячется - твое поведение указывало на это. Сейчас вижу, что ты просто глупая девочка. Видно, ты девственница?

        - Нет. - Люба покраснела. Этот немец ведет себя бесцеремонно и задает такие вопросы! - А где вы так хорошо выучились говорить по-русски?

        - Я несколько лет проучился в Ленинграде и хорошо знаю этот город. Ты там бывала?

        - Нет. Я в Киеве живу всего год.

        - В такой шикарной квартире - разве она не твоя?

        - Нет, я работала здесь домработницей.

        - А где хозяева?

        - Уехали…

        - Евреи… Понятно, - догадался Штюрнер и приказал: - Иди прими душ. Хорошенько вымойся и приходи сюда. - И он стал раздеваться.
        Люба вновь забеспокоилась - если Миша выполнил ее указание, то находится под этой широкой кроватью. Надо было вывести его в другую комнату.

        - А вы не хотите принять ванну, герр Штюрнер? - предложила она.

        - Ванну нет, но душ мне тоже не помешает, - согласился немец, пошел в ванную первым и закрылся изнутри.
        Люба быстро заглянула под кровать - Миша был там. Приложив палец к губам, велела ему молчать и отвела его в детскую комнату, где он спрятался в шкафу.
        После немца в ванную пошла Люба. Она не стала запирать дверь, чутко прислушиваясь, что делает немец - не начал ли он опять рыскать по квартире в поисках спрятавшихся? Быстро приняла душ и, вновь одевшись, вошла в спальню. Немец, совершенно голый, лежал на кровати, откинув одеяло. Увидев, что девушка оделась, он резко вскочил и стал стягивать с нее одежду. Люба не сопротивлялась. Он навалился на девушку и вошел в нее, а она смотрела в сторону, надеясь, что это закончится так же быстро, как это было с киномехаником. Но немец оказался опытным любовником, действовал не спеша, прислушиваясь к ее телу, и в конце концов «завел» ее. На нее нахлынула целая гамма новых ощущений, чуть не доведя до беспамятства. Она уже не владела собой, подчиняясь чувству более сильному, чем рассудок, так долго скрывавшемуся в ней и не проявлявшему себя до сих пор. Ей было так хорошо, как никогда в жизни. Обессилев, она положила голову ему на грудь, стараясь услышать стук его сердца, словно оно могло сказать ей больше, чем он сам.

        - Я не ожидал - у тебя столько страсти! Ты исцарапала мне всю спину, но это было так чудесно! - Штюрнер нежно провел рукой по ее лицу.

        - Мне тоже было хорошо… - прошептала Люба.

6

        Утром Люба проснулась от громкого стука во входную дверь - она лежала на животе, обнимая левой рукой широкую грудь немца. Вспомнились ночные безумства, и ей стало стыдно. Она приподнялась, чтобы отодвинуться, и встретила взгляд Штюрнера - холодный, изучающий.

        - Кто к тебе пришел? - сухо спросил он.

        - Сейчас узнаю. - Она закуталась в одеяло, чтобы не светить наготой, встала, отметив, что рука немца нырнула под подушку и извлекла оттуда пистолет.
        Люба смотрела при свете дня на этого человека и не верила, что ей было так хорошо с ним ночью. Теперь он был чужим, как и при встрече в казино.
        В дверь не просто стучали - казалось, что в нее бьют тараном, так она содрогалась, а за нею слышался мат. Люба узнала голос и без сил опустилась на постель, не зная, как поступить.

        - Это дворник - пришел выселять меня из квартиры.

        - Открой ему дверь, - приказал Штюрнер.

        - Хорошо, - бездумно согласилась Люба.
        За время работы домработницей она привыкла, что все проблемы решала, всегда говорила, как поступить, Роза Генриховна. Сейчас рядом с ней был мужчина, который, видимо, уже принял решение. Одевшись, она вспомнила о Мише, зашла в детскую, открыла шкаф - мальчик сидел, сжавшись, маленький, с осунувшимся, каким-то постаревшим лицом - словно за ночь он превратился в старичка. Она жестом показала, чтобы он оставался там, и, желая его успокоить, погладила по голове. Он мотнул головой, сбросив ее руку, и она с удивлением посмотрела на него, но он уже повернулся к ней спиной. Решив потом объяснить происходящее Мише, она поспешила к двери, плотно прикрыв дверцы шкафа.
        Отворив входную дверь, она отскочила в сторону, испугавшись перекошенного яростью лица Евсеича, одетого в форму и с повязкой полицейского на руке. За его спиной стояли еще двое полицейских.

        - Ах ты, сука! - вызверился Евсеич и занес кулак, чтобы ударить ее в лицо.
        Она сжалась, закрыла глаза и прикрыла лицо руками, но удара не последовало. Тогда она осторожно открыла глаза, не отводя ладоней от лица. Евсеич остолбенел, глядя ей за спину. Штюрнер что-то сказал по-немецки, и лицо Евсеича стало еще глупее, полицейские за его спиной переминались с ноги на ногу, поглядывая по сторонам, - видно, сожалели, что оказались здесь.

        - Ты - свинья! Что тебе здесь надо? - перешел на русский Штюрнер.
        Люба обернулась - немец был уже в эсэсовской форме, даже портупею затянул.

        - Здесь жила жидовская семья, а это их прислуга, - Евсеич указал на Любу. - Так что квартира теперь свободна и сюда для поселения…

        - В этой квартире живу я - гауптштурмфюрер СС Генрих Штюрнер. А эта фройляйн работает у меня. Если еще раз, свинья, ты будешь ломиться в эту квартиру, то я… - и эсэсовец красноречиво положил руку на кобуру.

        - Слушаюсь, гауптштурмфюрер! Прошу меня простить! - Евсеич даже прищелкнул каблуками. - Больше этого не повторится. - Он развернулся, чтобы уйти, но его остановил окрик эсэсовца:

        - Стоять! Ты не попросил прощения у фройляйн Любы!

        - Прошу меня великодушно простить, фройляйн Люба, - послушно произнес Евсеич, и через мгновение полицейские ринулись вниз, грохоча сапогами.

        - Ты довольна? - улыбнулся немец, но в его глазах Люба заметила нескрываемую иронию.

        - Да. Благодарю вас, герр офицер. - Люба опустила глаза.

        - Когда мы вдвоем, можешь называть меня Генрихом. Мне пора на службу, а вечером приглашаю тебя в ресторан. За тобой заедет мой водитель в восемнадцать ноль-ноль.
        Кивнув, немец не спеша спустился по лестнице. А Люба не закрывала входную дверь, пока не услышала, что он вышел из подъезда.
        Первым делом она бросилась к Мише. Тот по-прежнему сидел в шкафу, спиной к дверце. Люба привлекла мальчика к себе и ласково заговорила:

        - Прости меня, Мишка. - В ее глазах стояли слезы. - Наступили очень плохие времена, город во власти злых сил. Победить их сложно, но можно. Для этого надо побольше узнать о них, об их слабостях.

        - Как с Кощеем Бессмертным - узнать, где кроется их смерть?

        - Да, именно так. Но это непросто. Для начала надо сделать так, чтобы злые силы не узнали, где ты прячешься. Ты молодец - ночью правильно себя вел, и злые силы не догадываются, где ты.

        - Пусть он больше не приходит сюда!

        - Не придет он - придет дворник Евсеич и выселит нас, и ты тогда не сможешь прятаться от злых сил. Потерпи совсем немного - я что-нибудь придумаю.

        - Хорошо. Папа с мамой не возвращаются, потому что боятся злых сил?

        - Когда злые силы будут побеждены, твои папа с мамой вернутся. - Люба еле сдержалась, чтобы не заплакать.

        - Сыграй со мной в шахматы, - попросил Миша.

        - Ты же знаешь, я не умею. - Но посмотрев на огорченное лицо мальчика, которому столько пришлось пережить и которого неизвестно что ожидает впереди, согласилась.
        - Хорошо, если ты меня научишь.

        - Это совсем несложно, Люба. У тебя получится. - И мальчик стал рассказывать, как ходят шахматные фигуры.

7

        Человек ко всему привыкает, приспосабливается - может, это и есть главная причина того, что он сначала занял доминирующее место на Земле, а затем принялся этот мир переделывать под себя.
        Люба продолжала работать в казино. Она стала постоянной любовницей Генриха Штюрнера, что давало ей множество преимуществ: Магда не требовала, чтобы она ублажала остальных офицеров, что приходилось делать другим танцовщицам казино, и даже побаивалась Любу - эсэсовец занимал какой-то важный пост. Квартира, где прятался Миша, теперь была в полном Любином распоряжении, и на нее никто не претендовал. Эсэсовец имел свою квартиру, куда не приводил Любу, предпочитая три-четыре раза в неделю ночевать у нее, после ужина в ресторане, в котором обслуживали только немцев. Их отношения нельзя было назвать любовными - он знал, что хочет от нее, она знала, что может от него получить. Продовольственные пайки из казино и небольшая помощь от немца позволяли Любе и Мише нормально питаться, а она даже могла приобретать красивые вещи в открывшихся магазинах, хотя предпочитала Евбаз.
        Штюрнер никогда ей не рассказывал, чем он здесь занимается, а она не отягощала его просьбами, за исключением одной - однажды попросила узнать в комендатуре о судьбе ее хозяйки Розы Генриховны Берсаковой, жены Ройтмана. Люба никак не могла поверить, что ее хозяйка погибла в Бабьем Яру. Услышав еврейскую фамилию мужа, немец скривился, но подробно расспросил о ней.

        - Комендатура к этому отношения не имела, и никаких сведений там нет - это акция Главного управления имперской безопасности. Люба, я уверен, что твоей бывшей хозяйки нет в живых, но попытаюсь что-нибудь узнать. Когда мы с тобой познакомились, я сидел за столиком вместе с Паулем Ломбергом, он один из офицеров зондеркоманды, которой была поручена операция по очистке города от низших рас.
        Через неделю Штюрнер сообщил Любе, что списков «ушедших» в Бабий Яр нет, эти документы в основном уже уничтожены, так что он ничем помочь не сможет. Если же Берсакова переступила порог пропускного пункта, где «регистрировали» евреев, обратно ее уже не выпустили, хоть она и «фольксдойче», тем более что она запятнала свою нацию, связавшись с представителем низшей расы.
        Любе все время казалось, что Штюрнер к ней присматривается, изучает ее, и у него на уме не только как бы переспать с ней, но и какие-то планы относительно нее. Она не ошиблась - через два месяца «общения» Штюрнер перед ней раскрылся:

        - Война идет к завершению - наши войска уже под Москвой и Ленинградом. Советский колосс сломлен и в ближайшее время падет на колени. США и Англия без России долго не продержатся. Пора подумать о том, как жить после войны. Ты же не будешь всю жизнь танцевать в казино, а я носить военную форму. А к миру гораздо сложнее приспособиться, чем к войне. На войне у тебя есть командиры, которые за тебя думают и решают, а в мирное время ты это должен делать сам. Многие на этом ломаются. И знаешь почему?

        - Почему, Генрих?

        - Потому что они об этом не думали, пока воевали, когда у них были какие-то возможности. Мирное время требует денег, много денег, поскольку становятся доступными гораздо больше удовольствий. Понимаешь, к чему я веду, Люба?

        - Нет, Генрих.

        - Пора подумать о будущем. Сразу уточню - у нас оно разное. Брак арийца с неарийкой невозможен. Тем более что я женат и имею двоих детей. Но ты не окажешься, - немец рассмеялся, - согласно вашей поговорке, у разбитого корыта, если будешь делать то, что я тебе скажу.

        - Хорошо, Генрих. И что же я должна буду делать?

        - У меня есть возможность поставлять в больших количествах продовольствие: мясные консервы, сахар, муку. Ты на рынках города будешь это менять на золотые вещи, в первую очередь на антиквариат.

        - Я этим никогда не занималась, не разбираюсь в ценных вещах, - удивленно сказала Люба. - Из золотых вещей у меня только сережки, которые ты мне подарил.

        - У тебя на рынке есть связи. Сапожник Керим занимается подобными делами, но работает по мелочам - у него нет моих возможностей.
        Люба вздрогнула. Выходит, сам Штюрнер или, что вероятнее, его помощники следили за ней, знали, как она проводит свободное время, и наводили справки о людях, с которыми она встречалась.

        - Возьми его в долю, вместе организуйте сеть менял и скупщиков золота. Если взяться с умом - всем хватит. Но условия диктую я. Он не должен знать обо мне, и предупреди его: обманет - будет уничтожен!
        Люба не особенно верила, что из этой затеи что-нибудь получится, но Керим с радостью ухватился за ее предложение. Он задействовал связи, и вскоре была организована сеть скупщиков-менял ювелирных изделий. Благодаря протекции Штюрнера, Люба больше не танцевала в казино, теперь она числилась администратором, хотя на работе бывала нечасто. Основной ее обязанностью был контроль за работой организованной Керимом сети. У нее появился лабаз на Евбазе, куда по указанию Штюрнера привозили продовольствие, которое затем обменивалось или продавалось. Через какое-то время Керим неожиданно исчез, Люба заволновалась и попросила Штюрнера разыскать его.

        - Сапожник посчитал, что он умнее всех, и за это поплатился. - Штюрнер холодно посмотрел на девушку. - Думаю, ты сама сможешь всем этим руководить, но не забывай: я всегда у тебя за спиной.
        Люба не поняла его последних слов: это обещание поддержки или угроза?
        Хотя она делила постель с Штюрнером уже длительное время, но он оставался для нее загадкой. Чем же он занимается на работе, если имеет возможность манипулировать большими объемами продовольствия? На хозяйственника он не был похож.
        Передавая эсэсовцу выменянные золотые украшения, она постепенно входила во вкус. Люба обязательно примеряла их перед зеркалом, а расставаясь, часто испытывала такие чувства, словно отрывала их от сердца, но понимала: малейшее подозрение со стороны немца - и ее постигнет судьба Керима, а ведь она в ответе за жизнь Миши. Мальчик выполнял все, что от него требовала Люба, когда приходил Штюрнер. Он прятался в шкафу, ничем не выдавая своего присутствия.
        Вот только его отношение к ней стало совсем другим. Когда она была домработницей, он весело шутил, играл с ней, приставал с вопросами, а сейчас затаился. Спросит она что-то - он ответит, и ни слова больше. А в основном он молчал. Сказки Андерсена на немецком он одолел за полгода, но уже не спрашивал ее, почему родители не возвращаются. В свободные вечера она, как могла, пыталась развлечь его, но он оживлялся лишь за шахматной партией, а когда они заканчивали игру, вновь уходил в себя. Люба покупала ему игрушки, но и это не меняло его отношения к ней.
        Когда стало ясно, что война не только затянулась, но и двинулась в обратном направлении, возможности Штюрнера доставать продовольствие иссякли. Теперь уже Люба, на свой страх и риск, занималась обменом, используя свои скромные припасы. Она поражалась тому, что порой за килограмм сахара можно было выменять поистине уникальную вещь.
        За свою жизнь Люба ни разу не болела, недомогания переносила на ногах, но ранней весной ей вдруг стало нездоровиться, одолевала тошнота. Обследовавшись у немецкого врача, она узнала, что беременна. Штюрнер спокойно воспринял это сообщение - его гораздо больше волновало то, что советские войска все ближе подходили к городу, и не было уверенности, что его удастся удержать, хотя Днепр сам по себе являлся могучей преградой, а все мосты были взорваны.

        - Люба, - однажды Штюрнер сам завел разговор. - Ты никогда не спрашивала, чем я занимаюсь, и я ценю твою выдержку. Но, видимо, пришла пора тебе узнать больше, чем я рассчитывал рассказать. Я представляю здесь секретную организацию «Аненербе».

        - Название мне ничего не говорит.

        - Это немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков.

        - Ты ученый? - удивилась Люба и непроизвольно посмотрела на его мундир эсэсовца.

        - Почетный президент нашего общества - сам Генрих Гиммлер! - торжественно сообщил Штюрнер. - Руководство нашего общества - члены его личного штаба. Рассказать, чем занимается наше общество, я не имею права, но даже если бы и смог, вряд ли бы ты все поняла. «Аненербе» - это сердце нации и ее мозг![Эта организация имела в подчинении более 50-ти институтов, работающих в различных направлениях, от оккультизма и опытов над живыми людьми до создания летательных аппаратов нового поколения, в том числе ракет «Фау». Генеральный секретарь «Аненербе» Вольфрам Зиверс был осужден Нюрнбергским трибуналом за преступления против человечества и повешен.] Это - новая религия, но только для избранных!

        - Тогда лучше не рассказывай. - Люба пожала плечами. За совместно прожитое время она присмотрелась к немцу и изучила его слабые стороны.
        Работа у него была напряженная, он мало что мог рассказать, но выговориться ему ой как хотелось. Поэтому и привлекла его в девушке ее крайняя нелюбознательность и то, что она не позволяла себе говорить лишнее, чем, по его словам и, видимо, горькому опыту, грешил женский род. Вот и сейчас, начни она расспрашивать, он замкнулся бы, замолчал, а если Люба сделает вид, что ей все это безразлично, может, что-то и расскажет. И она не ошиблась.

        - Неважно, какие задачи у общества, главное - чем занимаюсь в обществе я. Ты удивилась, узнав, что я ученый в военной форме, но это действительно так. Я остаюсь историком-археологом, но только теперь провожу исследования на более высоком уровне. Я изучаю силу предметов, особенно древних.

        - Силу вещей? - недоуменно переспросила Люба и еле удержалась, чтобы не рассмеяться.

        - Именно так. Каждая вещь несет в себе частицу силы своего хозяина.

        - Выходит, ложка, которой я ем, перенимает часть моей силы? Но завтра этой ложкой будешь есть ты, и у тебя она тоже отберет силу? И чья же сила возьмет верх? - Люба рассмеялась.

        - Это не то, что ты думаешь. - Немец поморщился. - Я занимаюсь поиском предметов и мест, имеющих сакральную силу. Недавно меня не было две недели - я ездил в генеральный округ «Таврия»[Так с 1942 г. называли Крым оккупационные немецкие власти.] . Там в древности находилось государство наших предков, готов, от которых пошли и мы, арийцы. Это священная земля - Великая Готия, и в дальнейшем там должны будут жить лишь немцы - никаких инородцев! Это часть Великой Германии - Gotenreich! Мы обследовали ее[Этим занималась экспедиция «Аненербе» по личному указанию Гиммлера, руководил ею доктор Янкун, при участии Карла Керстена и барона фон Зеефельда.] , но этот край весьма обширен и пока мало что удалось найти - местные варвары хищнически относились к тому, что хранила эта земля. Мне очень понравились земли возле Теодериксхафена[Порт Теодориха, так на нацистских картах был обозначен Севастополь.] .

        - Но я не понимаю, неужели все это имеет какое-то значение во время войны? - удивилась Люба.

        - Конечно имеет, - торжественно произнес Штюрнер. - Сейчас я тебе кое-что расскажу
        - знаю, ты умная девочка и не будешь об этом болтать. Ведь ты теперь в ответе за жизнь своего будущего ребенка.

        - Нашего, - уточнила Люба.

        - Да, в нем будет течь и германская кровь… Так вот, в христианском мире существует несколько святынь, имеющих сакральное значение, из которых на первом месте стоит чаша Грааля, а на втором - Копье Лонгина, которым было проткнуто тело распятого Иисуса Христа.

        - Какой ужас! - Люба вздрогнула.

        - Да нет же, для римских легионеров это была будничная работа. У них не существовало зондеркоманд, но размах казней поражал воображение - тысячи, а иногда десятки тысяч распятых на крестах, которые устанавливали вдоль дорог, чтобы казненные медленно умирали. У каждого легионера при себе всегда имелся топор и несколько гвоздей. Один удар - прибита правая рука, второй - левая, а для того чтобы одним гвоздем укрепить скрещенные ноги, требовалась практика. Четвертым ударом нижний гвоздь загибался, чтобы надежнее удерживал пригвожденного. - У Штюрнера от возбуждения загорелись глаза, казалось, он сожалеет, что не живет в те времена, когда воины были «многостаночниками» - и воевали, и казнили.

        - Легионер Гай Кассий, проткнувший бок Христа, позднее уверовал в христианского Бога и крестился, приняв имя Лонгин, что означает «длинный». А с копьем, пролившим кровь Сына Божьего, связана легенда. Считается, что оно может принести его владельцу Великое Добро или Великое Зло, его еще называют Копьем Судьбы. Тот, у кого в руках это оружие, будет вершить судьбы мира. Его владельцами были более сорока германских императоров, чьи подвиги и завоевания вошли в историю. Владел им и Тевтонский орден, и даже Наполеон Бонапарт. А теперь я тебе прочитаю небольшую выдержку из биографической книги нашего фюрера, Адольфа Гитлера, которая называется «Майн Кампф»[«Моя борьба».] .
        Штюрнер сходил в спальню и вернулся с толстой книгой в темном кожаном переплете с позолотой. Как всегда, она лежала на тумбочке, возле изголовья кровати, но немец ее никогда даже не раскрывал. Любу постоянно мучил вопрос, зачем она ему, если он ее не читает? Но она, по своему обыкновению, его об этом не спрашивала и книгу не трогала.

        - Сейчас я прочту, что почувствовал молодой Гитлер при первой встрече с Копьем Лонгина в Хофбургском музее. - Штюрнер раскрыл книгу на нужной странице и начал читать, сразу переводя с немецкого: - «Вначале я не обращал внимания на то, что говорит гид, считая присутствие групп рядом с собой вторжением в интимное течение моих мрачных мыслей. Но вдруг я услышал слова: "Тот, кто откроет тайну Копья, возьмет судьбу мира в свои руки для совершения добра или зла"». - Немец посмотрел на Любу - та изобразила на лице восторг, на что Штюрнер и рассчитывал. - Гитлер на следующее утро вновь пришел в музей. - И он продолжил чтение: - «Воздух стал удушливым, и я едва был в силах дышать. Обжигающая атмосфера музейного зала, казалось, расплывалась перед глазами. Я стоял один перед колеблющейся фигурой сверхчеловека. С почтительной опаской я предложил ему свою душу, чтобы она стала инструментом его воли». - Штюрнер отложил книгу. - Поэтому Гитлер, придя к власти, сделал все, чтобы завладеть Копьем Лонгина, рассчитывая, что оно даст ему власть над миром - и это ему удалось. В короткое время он объединил все
германские земли в прежних границах.

«Похоже, что не только Гитлер безумец, но и Штюрнер тоже. Безумец может руководить лишь при помощи безумцев», - подумала Люба, глядя на возбужденного немца. Ей было жаль, что ее ребенок зачат не в любви, а вследствие обстоятельств, и от человека, не совсем психически здорового.

        - Учась в Ленинграде, я познакомился с историком-армянином. Мы часто с ним спорили на разные исторические темы, однажды коснулись и Копья Лонгина. В Ватикане и Кракове также хранятся «копья Лонгина», но историки уже давно разобрались, что это лишь поздние копии. Так, этот армянин утверждал, что копье из Хофбургского музея - копье не Лонгина, а Маврикия - воина знаменитого Фиванского легиона, состоявшего из христиан и из-за этого полностью уничтоженного римским императором. По его мнению, настоящее Копье Лонгина хранится в монастыре Герхгарт, расположенном высоко в горах. Я, державший в руках Копье Лонгина и прочитавший надпись «Копье и гвоздь Господен», не соглашался с его доводами и всячески их опровергал. Но теперь, когда мы потерпели поражение под Москвой, находясь в шаге от победы, когда наши войска отступают от, казалось, полностью разгромленного противника, я задумываюсь: может, тот армянин был прав? Ведь и Наполеон, владея этим копьем, находясь на пике славы, также потерпел поражение. Теперь ты понимаешь, насколько наши изыскания важны для рейха? Если бы я тогда всерьез принял гипотезу
армянина и мы заполучили бы настоящее копье, хранившееся в том монастыре, может, ход войны был бы другим? Сейчас я не могу сообщить своему руководству о своих догадках - это значило бы выставить фюрера… - Немец запнулся и покраснел, впервые за все то время, что Люба его знала. - Это значит подписать себе смертный приговор. А если магическим Копьем Лонгина владеем не мы, а наш противник, то исход войны окажется не таким, на какой мы рассчитываем. - Штюрнер тяжело вздохнул - видно, последние слова дались ему с большим трудом. - Как бы то ни было, мы должны быть готовы к любому финалу, а значит, золото нам крайне необходимо. Деньги - это бумажки, имеющие цену лишь в зависимости от политической ситуации в стране, золото - вечно. В последнее время я стал опасаться за сохранность драгоценностей в моей квартире. Ты рассказывала, что здесь у тебя есть старинный надежный сейф - покажи его. Наверное, золото лучше хранить у тебя - даже мои приятели не подумают, что я могу сотворить подобную глупость.

«Доверять мне, матери его будущего ребенка - глупость!» - с огорчением подумала Люба.
        Вскоре Штюрнер перевез свое богатство, в значительно меньшем количестве, чем ожидала Люба, зная, сколько золотых вещей к нему попало. Одно из двух: ему пришлось с кем-то поделиться или он имеет еще один тайник. Второе Любе показалось более вероятным, хотя она не исключала, что верно и первое предположение. Среди золотых изделий оказались и незнакомые ей.

        - Эта коллекция скифских вещей попала ко мне случайно - подарок от НКВД, - сказал, посмеявшись, Штюрнер, когда увидел, как у нее от удивления вытянулось лицо. - Гестапо была захвачена группа подпольщиков, причастных к взрывам в центре города, и каково было удивление следователя, когда один из них, бывший работник госбезопасности, попросил о встрече со мной - назвал мое имя и звание. Я был удивлен не менее гестаповцев - не знал, что НКВД располагает сведениями обо мне.
        Захваченный подпольщик произвел на меня неприятное впечатление - избитый, тщедушный, и как только душа в нем держалась! Но он стойко выдержал пытки, твердя, что говорить будет лишь со мной.

        - Моя фамилия Добрынин, зовут Василий Иванович, - прошепелявил он, так как все передние зубы у него были выбиты. - Я лейтенант госбезопасности, оставлен здесь для подпольной работы. Знаю о вашей миссии и то, что вы в прошлом археолог. Я тоже бывший археолог, занимался любимым делом, пока революция не поставила все с ног на голову и мне не пришлось делать то, что противно моей душе. К вам обращаюсь как к собрату по профессии, и это не просто слова. - Он понизил голос. - Если вы выполните мою просьбу, я передам вам коллекцию древних золотых вещей, а там есть поистине уникальная находка! Вам как археологу будет лестно стать их обладателем, даже не учитывая их стоимости.

        - Что вам надо? Снисхождения к своей судьбе? Это невозможно.

        - Нет, это я понимаю. Речь идет о членах моей семьи - они тоже у гестаповцев. В обмен на их жизнь я готов передать вам коллекцию и рассказать все, что знаю о подполье. Впрочем, вся наша группа и так арестована. - Он пожал плечами. - Я подумал и согласился - и теперь его коллекция у меня.

        - Ты спас его семью?

        - За кого ты меня принимаешь? - удивился Штюрнер. - Все они понесли наказание, все без исключения. Обман представителя низшей расы, варвара, не считается обманом. А он еще имел наглость считать себя ровней мне, собратом по профессии. - Немец громко рассмеялся.

«Обманом выудить у человека ценности и присвоить их - это он не считает преступлением», - с осуждением подумала Люба.

        - Посмотри, какая красота! - Штюрнер показал ей золотой обруч, на концах которого были изображены животные, похожие на львов, только с крыльями. - Эта диадема - корона скифских царей. - Он тут же надел ее себе на голову. - Похож я на царя? А ведь родись я в те времена, мог бы им стать. - Штюрнер сделал жест, как будто рубит мечом. - Это единственная сохранившаяся скифская корона - и она у меня! Ты хочешь спросить, сколько она стоит? Она бесценна. - Тут он задумался и поправил себя: - К сожалению, в нашем мире все имеет свою цену, но у нее она заоблачная! На ней имеется имя скифского царя, известного по хроникам Геродота, - Скил. Но есть и другое - Агаст. Эту диадему нашли в захоронении скифа. Но ее, как и другие золотые предметы, у этого Добрынина отобрали бандиты во время гражданской войны, и лишь чудом она вновь вернулась к нему. Ему удалось разыскать в средневековых документах упоминание о скифе Агасте, отравившем своего отца-царя Октамасада и захватившем власть, но вскоре смещенном и убитом своим дядей, Ориком. Диадема подтверждает подлинность этой истории.

        - Ты сказал, что вещи имеют силу, - не боишься, что, надев вещь, принадлежавшую скифским царям, умершим насильственной смертью, накличешь на себя… неприятности? - поинтересовалась Люба.

        - Не боюсь - у меня есть амулеты, оберегающие от подобных проклятий. - Штюрнер подошел к зеркалу и всмотрелся в свое изображение. - Не верится, что его носили цари могучего воинственного народа, внушающего страх соседям. Целые орды конных воинов уничтожали все на своем пути - поселения, города, крепости, страны. Иногда мне снятся сны, в которых я вижу всадников в остроконечных шапках и без них, в чешуйчатых кольчугах, с копьями и луками, мчащихся на небольших лохматых лошадях по бескрайней степи, и от топота копыт трясется земля. - Немец неожиданно рассмеялся. - Мои предки, готы, сломали могущество скифов, разгромили их в Причерноморье и образовали свою державу - Gotenreich.

8

        Штюрнер не хотел, чтобы о беременности Любы узнали его сослуживцы, и освободил ее от работы в казино еще до того, как выросший живот мог выдать ее положение. Он перестал с ней появляться в людных местах, в ресторанах, и теперь они встречались в домашней обстановке. Любу настораживало, что он стал реже бывать у нее. Успокаивало только то, что золотые украшения, в том числе и скифская коллекция, хранились в объемном сейфе, вмурованном в стену ее квартиры. Это свидетельствовало о том, что Штюрнер доверял ей и что он никуда не денется, ведь золото он любил больше всего на свете.
        Теперь Люба смогла больше времени уделять Мише, и ему меньше приходилось находиться в заточении в шкафу. Их отношения стали более дружескими, и мальчик постепенно оттаивал. Она не задумывалась о дальнейших планах на жизнь, решив: как сложится, так и будет.
        Зато Штюрнер уже все спланировал и однажды сообщил ей, что его переводят в другой город, куда и она в скором времени переедет со всем добром и где будет рожать. Куда именно, он не говорил, но она предполагала, что это будет Крым - в разговоре Штюрнер часто упоминал Готенбург[Город готов, так на нацистских картах обозначался Симферополь.] . Он продолжал грезить о черноморской Готии, о ее сказочных пейзажах.
        Из-за предстоящего переезда возникла серьезная проблема - как быть с Мишей? Увидят его свидетельство о рождении - и прямая дорога в Бабий Яр и ему, и ей как укрывательнице. Что касается самой Любы, Штюрнер, возможно, и предпримет какие-то шаги, хотя она в этом не была уверена. В нем одновременно уживались крайний пангерманизм и тяга к накопительству богатств. Особых чувств к ней он не испытывал, поэтому она удивилась, узнав, что он берет ее с собой на новое место службы.
        Открыться Штюрнеру Люба не могла - боялась за жизнь Миши. Она не исключала, что немец сочтет смерть мальчика лучшим решением проблемы. Но она должна была что-то предпринять и уже в скором времени. Ей требовалась помощь, но кто и как может ей помочь?
        Штюрнер сообщил дату отъезда - через две недели, и она должна была заранее составить список того, что собирается взять с собой из вещей, чтобы он мог его просмотреть. Невзирая на то что Люба жила с ним уже полтора года, изучила его привычки, он все равно оставался для нее загадкой, и она не могла наверняка предугадать его последующие шаги. Поэтому рассказать о Мише она решила, если уж ситуация окажется совсем безвыходной. Ей оставалось лишь уповать на случай, и когда она знала, что в этот день Штюрнер не придет, то с утра до вечера бесцельно бродила по городу в поисках неизвестно чего. Два раза она попадала в облаву, но ее документы, о которых позаботился немец, помогали ей избегать ареста, при этом она кожей ощущала ненавистные взгляды задержанных людей. Один раз она даже явственно услышала: «Немецкая шлюха!» Это ее особо не задело, она вполне понимала чувства того, кто это сказал. А что еще он мог подумать, увидев, как ей, красивой, ярко накрашенной, в новенькой шубке и изящной меховой шапочке, козыряют немцы и ехидно улыбаются полицаи, отпуская ее?
        Когда человек чего-то хочет, с этим ложась спать и просыпаясь утром, - это всегда сбывается. Так произошло и у Любы - она неожиданно встретила бывшего киномеханика, своего первого мужчину, Володю. Он еще больше похудел и от этого стал как будто выше, хотя и сутулился. На Володе было старое серое пальто и облезлая шапка-ушанка, несмотря на то, что холода уже прошли и весна все больше заявляла о себе. Она столкнулась с ним на «поле чудес» - Евбазе, который теперь посещало еще больше людей, так как он заменил им все довоенные увеселения - кино, концерты, парки отдыха. Здесь тоже были свои зрелища: иногда смертным боем били пойманного карманника или какой-нибудь безумец пророчествовал о близящемся Армагеддоне. Тут можно было получить полезные советы, например, как сделать печку-буржуйку менее прожорливой на дрова и повысить ее теплоотдачу, а также продать или обменять свои вещи, за счет чего выживало теперь большинство людей.
        Володя шел навстречу и, увидев ее, даже споткнулся, но тут же придал лицу безразличное выражение, словно они незнакомы - и прошел дальше. Люба догнала его и взяла за руку:

        - Володя, ты не узнаешь меня?

        - Не узнаю. Той, прежней, я не вижу, - резко ответил он. - Зато по тебе видно, что новая власть тебя облагодетельствовала.

        - Не сердись, Володя. У меня не все так хорошо, как можно подумать.

        - Не слепой, вижу - красиво одетая, сытая. Нетрудно догадаться, каким образом все это тебе дается. - Он зло улыбнулся.

        - Меня с биржи направили работать в казино. Ты же сам меня когда-то прозвал Артисткой. Я там танцую.

        - Почему не в Германию или на завод - а в казино? За красивую мордашку? Ублажаешь фрицев! - бросил он презрительно.

        - Роза Генриховна подготовила меня и помогла поступить в пролеткультучилище, - соврала Люба. - Я указала это в анкете, и меня направили в казино. Давай возьмем чаю с пирожками - я угощаю, где-нибудь присядем, и я все тебе расскажу. Может, ты сможешь мне помочь. - И она тяжело вздохнула.
        Присесть не получилось. Взяв по стакану обжигающего бледного чаю, налитого из самовара, над которым хлопотала языкатая бабенка в цветастом платке, и по пирожку с ливером, они отошли в сторонку, где им удалось переговорить.
        Люба, несмотря на свои девятнадцать лет, за время общения с Штюрнером усвоила истину: мужчине никогда нельзя говорить всю правду, на него лучше действует полуложь, да и сказать ее проще. И еще: чтобы добиться желаемого результата, обязательно надо сначала говорить мужчине то, что он хочет услышать, а уж потом - что надо тебе.
        Она рассказала ему свою историю, смешивая правду с вымыслом, показав себя перед Володей совсем не такой, какой была на самом деле. Работа в казино для нее каторга, она уже не может смотреть на ненавистные рожи фашистов, но уйти оттуда нельзя - сразу пошлют в Германию, а этого никак нельзя допустить, поскольку она в ответе за сына прежних хозяев. Люба, понизив голос, рассказала о наказе супругов Ройтман, погибших в Бабьем Яру. Какое-то время они прожили более-менее спокойно, но теперь один эсэсовский офицер, Штюрнер, стал ее домогаться, не дает ей проходу. Она боится, что однажды он ворвется в ее квартиру и обнаружит там Мишу. Переправить мальчика к своим родителям в село она не может - в его метрике указаны имена родителей и национальность. Да и в селе мальчик не будет в безопасности - там тоже есть полиция.

        - Новую метрику ему сделать можно, но для этого потребуется время, не менее недели, - задумчиво произнес Володя.

        - Я заплачу - его родители оставили немного денег и ценности, - торопливо сказала Люба.

        - Не в деньгах дело, - отмахнулся Володя и помолчал. - Даже с новой метрикой у тебя он все равно не сможет жить - не исключено, что кто-нибудь из соседей случайно проговорится тому, кому не следует, кто он есть в действительности. Отправить мальца к твоим родителям - тоже не выход. Село не город, там каждый новый человек на виду, пусть даже и ребенок. Да и захотят ли они подвергать опасности себя и твоих младших братишек? Ты с ними уже говорила об этом?

        - В письме об этом не напишешь - надо ехать туда, а сейчас я этого сделать не могу. А как же домогательства Штюрнера? Может, мне и удастся какое-то время не пускать его в квартиру. Он так настойчив! - Люба вздохнула.

        - Надо что-то решать, и как можно скорее, - загорелся Володя. - Я могу увидеться с мальчиком, переговорить с ним?

        - Пока нет. Бывший дворник Евсеич теперь полицай, он часто крутится возле нашего дома. Возможно, докладывает обо всем Штюрнеру, и если в мою квартиру придет посторонний мужчина, это может его разгневать, и последствия будут непредсказуемыми, - нашлась Люба.

        - Да, ты очень изменилась, уже не та девчонка, какой я тебя помню. Ты даже разговариваешь по-другому, - задумчиво произнес Володя. - Я тебе помогу, обещаю. Через три дня встретимся здесь, на этом месте, в это же время. Расскажи мне, что знаешь о Штюрнере.

        - Он лектор-пропагандист, читает лекции по истории Германии в воинских частях, в том числе и для зондеркоманды. Знаю, что у него есть кабинет на Владимирской, в здании гестапо. - Тут она вспомнила: - У меня есть его фотокарточка. - И она достала из сумочки фото, где были засняты сидящие за столиком в ресторане немецкие офицеры, и указала на Штюрнера. Он никогда не фотографировался с ней, не хотел себя компрометировать. Эта фотокарточка оказалась у нее случайно, и носила она ее в сумочке, сама не зная для чего.

        - Хорошо, Люба. - Володя взял фотографию и попрощался: - До встречи через три дня.
        Когда он исчез в толпе, Люба спохватилась: она так и не узнала, чем он занимается и где живет, жива ли его семья. Но теперь у нее на душе стало спокойно - она была уверена, что Володя обязательно найдет выход из сложившейся ситуации.
        Через три дня Люба пришла на условленное место, но Володи там не оказалось. Он так и не пришел, хотя она прождала его два часа. Через пять дней истекал оговоренный Штюрнером срок, и волнение вновь охватило ее. Любу удивляло то, что немец не появлялся, хотя раньше он раз в два-три дня всегда давал о себе знать, а в ночь субботы на воскресенье обязательно оставался у нее ночевать.
        Люба крутилась перед зеркалом, оглядывая свою располневшую талию. Живот уже был заметен, и скрыть его не могло ни одно платье из ее гардероба - они были пошиты по фигуре, в обтяжку. Хорошо, что при встрече с Володей она была в шубке - та помогла скрыть ее беременность. Теперь ей следовало носить платья более свободного покроя
        - они помогут ей маскироваться еще некоторое время.
        В дверь квартиры позвонили, Люба подошла к двери, посмотрела в глазок и увидела Курта - водителя Штюрнера. Она открыла дверь. Иногда эсэсовец присылал своего водителя с запиской или с какой-нибудь передачей. Тот обычно, выполнив поручение, молча уходил - он не владел русским языком.
        И в этот раз водитель молча протянул ей газету, но при этом что-то сказал и сбежал вниз по лестнице. Из потока слов она поняла лишь последнее - «ауф фидерзейн». Недоумевая, Люба раскрыла газету и еще больше удивилась - это была местная газета,
«Дойче Украинише Цайтунг», но на немецком языке, который она не понимала, так как выучила лишь несколько фраз. Она обратила внимание на небольшую заметку, обведенную красным карандашом, где увидела знакомую фамилию - Штюрнер.
        Закрыв дверь, она поспешила к Мише и попросила его перевести заметку. Тот быстро пробежал ее глазами, затем, вооружившись толстым словарем, сел за стол, а Люба уселась напротив, нетерпеливо ожидая, что скажет мальчик. Неожиданно тот легко улыбнулся, по-детски - такую улыбку она давно не замечала на его лице - и у нее отлегло от сердца: значит, в заметке не могло быть ничего плохого.

        - Ну что там, Мишаня? - не выдержав, спросила она.

        - Здесь сообщается, что в городе партизанами позавчера были застрелены гауптштурмфюрер СС Генрих Штюрнер и шарфюрер СС Отто Ланге. - У нее оборвалось сердце. Услышанное с трудом доходило до ее сознания. Затем голос мальчика сник: - При попытке к бегству один из нападавших был застрелен патрулем военной жандармерии, второй ранен и отправлен в гестапо для допроса. Показательная казнь партизана состоится завтра, в 13 часов, в начале Ровноверштрассе. Взяты сто заложников, которые будут расстреляны за убийство немецких офицеров.
        Мальчик посмотрел на дату - газета была вчерашняя. Люба уже не слышала его - она окаменела от горя и сидела прижав пальцы к вискам. Затем, взяв начатую бутылку шнапса, оставшуюся после прошлого визита Штюрнера, прошла в гостиную, налила полный стакан и выпила.
        Наступившее через несколько минут опьянение сняло боль в сердце. Она не любила немца, знала, что их отношения временные, но не ожидала такой развязки. Она привыкла к нему, к тому же он был по-своему добр к ней. Неожиданно возникшая мысль заставила ее спешно покинуть квартиру и направиться в сторону Бессарабского крытого рынка - напротив, там, где начинался бульвар Шевченко, был установлен эшафот с виселицами.
        Торопясь, она даже не посмотрела в зеркало, надела не модную шапочку, а обмотала голову старым темным шерстяным платком и, уже сойдя вниз, подумала, что ее головной убор совсем не подходит к шубке, но не стала возвращаться.
        Среди девяти повешенных Люба не сразу опознала Володю: вытянувшееся тело, босой, потемневшее лицо с прикушенным кончиком языка, в исподней рубахе, на груди табличка. Люба не смогла прочитать, что на ней написано, - слезы непроизвольно покатились из глаз.
        В голове у нее застучало: «Это я послала его на смерть! Я виновница гибели его и Штюрнера! Прося его помочь, я не задумывалась, что этим толкаю его на убийство Штюрнера, а значит, на верную смерть». Ей хотелось дать волю своим чувствам - кричать, рвать на себе волосы, рыдать, но вместо этого она молча прошла мимо виселиц, задержавшись лишь на мгновение, - обычная прохожая-ротозейка. Люба не вызвала подозрений у дежуривших здесь полицаев.
        Когда подходила к дому, уже совсем успокоилась. Оправданием ее поступка была спасенная жизнь Миши. Ведь сообщи она о мальчике Штюрнеру, и тот бы обязательно от него избавился. Гибель немца равнозначна расставанию, а ведь это рано или поздно должно было произойти. Он же сам говорил, что их брак невозможен, и даже показывал ей фотографию своей супруги Лотхен, женщины с неприятным, вытянутым, лошадиным лицом, рядом с которой сидели двое белобрысых мальчуганов. Ее вины нет - они просто расстались, а то, что он погиб… На то война!
        Что касается гибели Володи, она тоже нашла себе оправдание: он был комсомольским активистом, и раз остался в оккупированном немцами городе, то наверняка был связан с подпольщиками. Он пошел убивать Штюрнера не один, и это доказывает, что он был членом подпольной организации и вместе с другими уничтожал фашистов. То, что его выбор пал на Штюрнера, и случайность, и закономерность - немец ведь мог быть как-то связан с зондеркомандой, расстреливающей людей в Бабьем Яру. Возможно, Штюрнер не только читал им лекции, как он ей рассказывал.
        О расстрелянных заложниках она старалась не думать, считая, что и в этом ее вины нет. Володя знал, к каким последствиям приведет покушение на жизнь немецких офицеров.
        Вернувшись в свою квартиру, Люба решила: теперь надо думать о будущем, а не о том, что она сделала правильно, а что - неправильно. Она нашла ключ от сейфа, спрятанный в потайном ящичке старинного секретера - ключ был один, и Штюрнер не решался носить его с собой. Взяв ключ, она подошла к картине на стене, изображающей бушующее море, и отодвинула ее. За ней обнаружилась стальная дверца сейфа. Открыв ее ключом, она с трудом потянула на себя тяжелую дверцу.
        Золото, которое находилось здесь, теперь стало ее собственностью и должно было помочь ей, Мише и тому ребеночку, которого она носит под сердцем, пережить войну, ведь она рано или поздно закончится.
        Часть 5
        Реки текут на юг

1

        Первое время Люба очень боялась, что в ее квартиру нагрянут с обыском, найдут меня и спрятанное золото, а это была верная дорога в Бабий Яр, - продолжил рассказ ювелир. - Она за большие деньги раздобыла мне метрику на Евбазе, но еще надо было что-то сделать с моей внешностью. Вначале она обесцветила мне волосы и заставила снять очки - я с детства страдаю близорукостью. Ей самой результат не понравился, и она покрасила мне волосы в черный цвет, но вновь осталась недовольна своей работой и остригла меня налысо машинкой, однако и это не решило проблему Тогда она взяла скальпель и нанесла мне небольшие ранки по всей голове и лицу и замазала их зеленкой - словно у меня была ветрянка. Это ее хоть как-то удовлетворило. Немцы очень боялись инфекционных заболеваний и, увидев ребенка в зеленке, с ранками на голове, не стали бы к нему присматриваться. Операция с нанесением ранок была чрезвычайно болезненной, но я не издал ни звука. Я лишь крутился как юла, мотал головой, но позволял Любе делать со мной все, что она задумала, - таким большим было у меня желание жить. Уже в том возрасте я знал цену жизни и
ради нее был готов на все.
        Люба собрала кое-какие вещи и поехала проведать своих родителей в село, а заодно и договориться оставить меня у них. Для подобного путешествия по железной дороге ей потребовалось целый день простоять в очереди, чтобы получить разрешение в управлении дорог. Затем она попрощалась со мной и сказала, что через два дня вернется, и велела не подходить к двери, как бы в нее ни стучали и ни звонили. Вернулась она лишь на четвертый день, а я почти все это время провел в шкафу с книжкой, но читать не мог из-за волнения - боялся, что она не вернется и я останусь один. Она была какая-то не такая, как обычно. Люба больше не заговаривала о селе, и только уже через несколько лет после войны я узнал, что его сожгли немцы из-за того, что жители помогали партизанам.
        Самыми ужасными были последние дни перед освобождением города - электричество отключили, повсюду были развешаны листовки с приказом всем покинуть город, за неисполнение - расстрел. Мы все это время провели в квартире, теперь уже и Люба стала затворницей. В доме никого из жильцов не осталось, он и до этого был полупустым - многие эвакуировались перед тем, как в город вошли немцы.
        Не буду рассказывать, что мы пережили, но и с приходом советских войск страх нас не покинул. Женщин, которые путались с немецкими офицерами, энкавэдэшники выявляли и отправляли в лагеря. Любу эта участь миновала. Хоть она и была на четвертом месяце беременности, завела близкое знакомство с офицером из комендатуры, и тот ей много в чем помог.
        Она присутствовала на казни предателей-полицейских, их повесили на площади Калинина[Ныне майдан Незалежности.] . Среди них был и Евсеич. Невероятно, но он узнал ее в толпе и начал кричать: «Вон стоит немецкая подстилка, шлюха!» Грузовик, на кузове которого они стояли, тронулся, и еще несколько секунд плясали в воздухе их ноги.
        Смерть Евсеича и то, что спасение еврейского мальчика было ее заслугой, немного успокаивало Любу, но оставался страх, что о ее прошлом станет известно. Этот страх заставил ее отказаться от артистической карьеры, она не хотела быть на виду. Но в театр Люба все же попала - стала костюмершей. Иногда даже выходила на сцену в роли прислуги или в массовке. У нее был любовник - один из маститых театральных режиссеров, он мог бы ей помочь с карьерой артистки, но здравый смысл удержал ее от этого шага. Лишь в шестидесятые годы, при Хрущеве, она попыталась изменить свою жизнь и все же стать артисткой, но вскоре поняла, что годы ушли, а с ними и то, что когда-то разглядела в ней моя мама.

        - Она была беременна и, наверное, родила. Какова судьба этого ребенка?

        - Люба нашла кормилицу и отвезла мальчика в село, где тот и рос. Знакомые и друзья считали его ее младшим братом, о судьбе которого она постоянно заботилась. Один я знал правду, но молчал до сегодняшнего дня. Она заботилась и обо мне, пока я после восьмого класса не поступил в училище. Дальше я сам строил свою жизнь. Я не захотел возвращаться в квартиру, откуда ушли в Бабий Яр мои родители и где провел почти два года, прячась в шкафу. С годами у меня даже развилась клаустрофобия - я не пользуюсь лифтом и вообще боюсь замкнутого пространства.
        Олег был разочарован - после всего, что он узнал, ювелир уже не был главным подозреваемым. Любовь Гавриловна спасла ему жизнь, поставила на ноги, и он был ей очень благодарен за это. Бывает, конечно, что страсть коллекционера, желание завладеть вожделенным предметом побеждает все остальные чувства.

        - Раз вы были ее близким другом и к тому же коллекционером, то наверняка знали, какие сокровища имелись у Любови Гавриловны.

        - Сокровища или даже коллекция - это громко сказано. Ценности были, предполагаю, дорогостоящие, но она мне их никогда не показывала, хотя я знал об их существовании. За последние годы она много чего из них продала. В молодости Люба была очень красива, ею увлекались состоятельные мужчины, имевшие один общий недостаток - они были женаты. Зато они дарили ей много красивых и ценных вещей. Когда молодость прошла, ей уже самой пришлось делать подарки мужчинам, привязывая на какой-то срок к себе. Когда Люба собиралась продавать какую-либо вещь, то всегда вначале предлагала ее мне. Если вещица мне не подходила, я рекомендовал Любе того, кто мог ею заинтересоваться, и прикидывал реальную стоимость.

        - У нее были золотые предметы, относящиеся к скифскому периоду?

        - Теперь понятен ваш интерес к скифской культуре… Похоже, я знаю, что вас интересует. За месяц до смерти она попросила меня прийти к ней вечером. Прихожу - она встречает меня в длинной белой тоге, увешанная драгоценностями, и начинает читать мне отрывок из античной пьесы - что-то очень грустное. Я это понял так, что она в очередной раз осталась одна, без любовника. Меня поразила золотая диадема у нее на голове, и, подождав, когда она дочитает текст до конца, я попросил дать ее посмотреть. Сразу понял, что это древняя вещица, особенно меня заинтересовали слова на древнегреческом, высеченные на внутренней стороне обруча. Расспросил Любу, и она рассказала мне то, что знала об этой золотой диадеме от Штюрнера. Поговорил с историками, сам покопался в библиотеках и пришел к выводу, который любого историка, изучавшего скифский период, приведет в ярость. Эта диадема - корона скифского царя Скила! - Ювелир важно посмотрел на Олега, ожидая, как тот прореагирует на его слова.

        - Если рассмотреть монету с изображением царя Скила, которую чеканили в подвластном ему городе Никонии, то можно увидеть у него на голове эту диадему, а не кожаную повязку, придерживающую волосы, как считали прежде. То, что это был именно знак царской власти, а не украшение, подтверждает надпись «базилевс», то есть царь. Скил - известная историческая личность, о нем упоминал Геродот. Агаст - тоже имя царя, хотя считается, что следующим был убивший Скила Октамасад. К сожалению, средневековый источник, о котором говорил Штюрнер и в котором излагается история Агаста, сына Октамасада, я не нашел.

        - Не предлагали ли вы Фроловой выкупить у нее эту уникальную вещь?
        Ройтман снисходительно улыбнулся и посмотрел на Олега так, словно тот сказал нелепицу.

        - У меня этого даже в мыслях не было. Вы хоть представляете, сколько она может стоить, если будет доказано, что это настоящая корона? Гойхманы в свое время получили за полукилограммовую подделку эквивалент шестидесяти килограммов золота. Сейчас, я думаю, нашлись бы коллекционеры, которые дали бы гораздо большую цену. Люба не афишировала ее наличие у себя, и это позволило ей более-менее спокойно жить… Такая вещь предназначена для солидных музеев, а не для частных коллекций. Я опасался бы хранить ее у себя.

        - Почему? У вас и так много ценных вещей, и грабители…

        - Дело не в грабителях, молодой человек. С точки зрения физики все вещества, имеющие в своей структуре кристаллические решетки, обладают способностью запоминать и накапливать информацию. Драгоценности и золото «впитывают» в себя алчность и страсть желающих обладать ими. Все владельцы этой диадемы рано или поздно плохо заканчивали, умирали не своей смертью, не миновала эта участь и Любу. Она мне рассказала, что боялась этой короны и на протяжении многих лет к ней даже не притрагивалась. Первый раз она взяла ее в руки год тому назад - ее тогда одолевала страсть к одному человеку, и она решила его подразнить диадемой.

        - Это Редькин-Базаров, - догадался Олег.

        - Может быть. А второй раз она сделала это, когда пригласила меня к себе, - ее одолела депрессия. Ночами ее часто мучили кошмары - снились всадники, несущиеся по степи.

2

        Павленко открыл сейф, спрятал туда бутылку коньяка, принесенную Олегом, а взамен достал на треть полную.

        - Через два дня ты бы меня здесь не застал - буду уже пенсионером. Впереди меня ожидают рыбалка на зорьке, ароматная уха и каждый день, как воскресенье. По правде говоря, у меня за все время работы в органах нормальных выходных не было - постоянно что-то случалось, и надо было идти на службу.

        - Ты все же решился? - удивился Олег. - А я слышал, что тебе предлагали остаться, причем с повышением.

        - Не знаю, сколько выдержу праздной жизни, но пока работать не хочу. Бедлам тут полный. Вместо Закона здесь все больше Деньги заправляют. Руководство политизировано, его больше волнует статистика, чем реальное положение дел.

        - Не хочешь ли вместе со мной заняться поисками пропавшего золота? - загорелся Олег. - Вдвоем мы быстро его сыщем.

        - Пока нет желания заниматься частным сыском, хотя уже и Капустин ко мне подкатывал, интересовался моими планами.

        - Понял. Пока зорька, рыбалка и уха. Как супруга относится к твоим планам?

        - Никак, я давно разведен. Следователю, как и монаху, надо давать обет безбрачия - будет меньше разводов. Ты правильно делаешь, что не женишься, - с иронией заметил Павленко.
        Олег подумал: «Я ничего не знаю о личной жизни Ниро Вульфа, а он о моей знает. Интересовался, что ли? Или это просто профессиональный подход - знать все о людях, с которыми приходится общаться? Вон какую разработку по делу о суициде Фроловой провел, даже выяснил, откуда у нее взялось то вино, в которое было подмешано лекарство, убившее ее».

        - На всякий случай запиши номер моего мобильного телефона - твой Базаров по пьяни сделал мне подарок, но и на трезвую голову не взял его обратно.

        - Давай. Все может быть - сегодня мыслишь одно, а завтра - другое. Да и на пенсию, если рыба не будет ловиться, не протяну.

        - Почти договорились, - обрадовался Олег. - А золото у покойницы имелось! - И он рассказал следователю историю Любы Фроловой и ее сокровищ, в заключение попросил совета: - Не знаю, что и предпринять, такое ощущение, что вновь вернулся на исходную позицию. Бизнесмен Базаров, бывший актер Широкий, даже антиквар Ройтман - все они по-прежнему внушают подозрение, у них у всех был интерес и возможности, не говоря уже о тех из списка, с которыми я еще не встречался. А все, с кем я общался, имеют железное алиби. А может, к преступлению причастен кто-то, кого нет в этом списке.

        - В этом ты не прав. Священных коров у тебя не должно быть. Часто самое надежное алиби при проверке оказывается фикцией. Следственная работа требует скрупулезности, проверки всего, любой мелочи, и при малейших нестыковках надо не отмахиваться, а уметь найти ответ.
        Вернувшись в свое жилище-офис, Олег стал раздумывать над словами Павленко и пришел к выводу, что тот прав: священных коров не должно быть! Интересно, а по какому принципу Павленко составлял список подозреваемых? По алфавиту? Тогда Базаров должен быть первым. А если в какой очередности они были любовниками у Фроловой, тогда это место Широкого. Каким образом возглавил список Рыков? Как человек с самым надежным алиби? Тогда зачем вообще было включать его в список? Ведь только в одном случае он мог совершить убийство - если летел днем из Киева в Симферополь, но в списке пассажиров этого рейса его фамилии нет.
        Почему бывший помощник режиссера вызвал больше подозрений, чем бизнесмен, над которым зло посмеялись и который испытывает серьезные материальные затруднения? А машинист сцены, человек амбициозный и умный, постепенно опускающийся на дно, которому сокровища покойницы могли бы помочь начать новую жизнь, - этакий Родион Раскольников, но без угрызений совести?
        Просмотрев собранные на Вениамина Рыкова материалы, Олег не обнаружил ничего особенного, на чем мог зацепиться взгляд. Тот закончил институт культуры, долгие годы руководил районным Домом культуры в Крыму, занимался художественной самодеятельностью, организовал молодежную труппу, даже поставил несколько спектаклей. Затем вдруг развелся с женой и уехал в Киев. Устроился помощником режиссера в театре, ничем себя там не проявил - ни с хорошей стороны, ни с плохой. Прожил у Фроловой полтора года, затем так же внезапно уволился, ушел от нее, вернулся в Крым, к прежней жене. С тех пор прошло чуть больше полугода.
        Вроде с Рыковым все ясно - хотел покорить столицу, но, как говорится, дыхалки не хватило, и он несолоно хлебавши вернулся в прежнее русло жизни. Таких жизненных историй известно великое множество - не у всех хватает настойчивости и таланта реализовать свои планы. Но пойти на преднамеренное хладнокровное убийство мог только очень решительный человек, каким Рыков явно не был. Убить во время ссоры, драки, приступа ярости, из ревности могут многие, но задумать и хладнокровно совершить убийство может не каждый. Проще всего было позвонить Павленко и расспросить, чем его так заинтересовал Рыков?
        Но Олегу за внешней доброжелательностью Ниро Вульфа и готовностью помочь чудилось плохо скрываемое превосходство: «Ты, опер, не в свои сани садишься. Это тебе не за изменщиками-супругами следить, тут думать надо!»
        Олег еще раз, более внимательно, просмотрел списки обоих рейсов в тот день - фамилии Рыкова там не было, как не было и фамилий, встречавшихся в обоих списках.
        Было бы хорошо проверить подлинность документов, предъявленных при покупке билетов, но для этого пришлось бы привести в движение громоздкую, но эффективную машину Министерства внутренних дел, к которой он теперь не имел никакого отношения. Обратиться к кому-нибудь из бывших сослуживцев? Это дело хлопотливое, а у них своих забот хватает.
        На его просьбу никто из бывших коллег не откликнулся, и ему снова пришлось звонить Ниро Вульфу.

        - Через тридцать шесть часов я буду свободным человеком - поеду на Десну на рыбалку, уже и спиннинг купил. Чтобы получить ответ на запрос, потребуется значительно больше времени, так что извини… Вечером, по причине выхода на пенсию, я устраиваю скромный сабантуй в кафе «Явир». Хочешь - приходи.
        Олег по тону следователя понял, что тот уже одной ногой на «гражданке» и не хочет ломать свои планы. Это в значительной мере усложняло Олегу работу, но как-то повлиять на решение Павленко он не мог. Теперь он должен был рассчитывать лишь на свои силы.

        - Жаль, очень жаль, - только и смог произнести огорченный Олег.

        - Не унывай. Я не люблю незавершенных дел, так что, если тебе потребуется мой совет, всегда сможешь меня найти - запиши номер моего пейджера. Мне любопытно, чем закончится твое расследование.
        После разговора с Павленко Олег решил немного поупражняться с гирей, но тут раздался звонок в дверь. Открыв, Олег остолбенел от удивления - на пороге стояла улыбающаяся Илона.

        - Салют! - Илона непринужденно подставила ему щечку для поцелуя, как близкому знакомому.
        Олег с удовольствием коснулся губами нежной кожи девушки. Пройдя в комнату, они устроились на диване перед журнальным столиком.

        - Ты рад? - Илона с любопытством смотрела на Олега. - Я забежала просто так, поболтать, рассказать новости.

        - Я тебе всегда рад, но твое появление заставляет забыть о работе, - признался Олег. - А это тебе как клиентке должно быть небезразлично.

        - Все мужчины такие - для них денежные дела важнее приятной беседы. - Девушка капризно надула губки.

        - Как идет расследование, тебя не интересует, - хитро прищурился Олег. - Тебе хочется просто поболтать и выпить чашечку свежемолотого кофе.

        - Даже так? - обрадовалась Илона. - От кофе я не откажусь. - Она проследовала за Олегом в кухню, словно намереваясь убедиться в его умении готовить кофе.

        - Давай, делись новостями. - Олегу не нравилось, когда кто-нибудь дышал ему в спину, даже если это была симпатичная девушка.

        - Я еду в Крым на практику, под Феодосию, почти на два месяца. Теперь ты будешь лишен моего повседневного надзора.

        - Хорошая практика - море, солнце и ночные купания. - Олег почувствовал укол ревности, словно эта девушка была для него не просто клиенткой.

        - А другая сторона медали - рабский труд под безжалостным крымским солнцем, всевидящее око Виктора Михайловича, который ничем не отличается от надсмотрщиков строителей египетских пирамид. А еще назойливые трели цикад, мешающие заснуть на жестком ложе в палатке. Я уже второй год участвую в раскопках как будущий историк-археолог. Эту специальность для меня выбрала тетя.

        - Между прочим, она тебе не тетя, а бабушка. Твой отец был ее сыном, он родился от немца во время оккупации Киева, - ошарашил девушку Олег, а потом подробно рассказал, что узнал о жизни Любови Гавриловны и о происхождении золотых украшений.

        - Интересно, выходит, мой дед, - эсэсовец-историк, член самой таинственной организации рейха «Ананербе». Он искал в Крыму следы государства готов, а я - древних греков и скифов. Можно сказать, связь поколений, - резюмировала девушка. Для нее события прошлой войны были такими же далекими, как и древнегреческая цивилизация. - Жаль, что я об этом узнала слишком поздно, когда тети-бабушки уже нет. Наверное, она могла рассказать много интересного о том времени.
        Олег посмотрел на девушку, и ему захотелось поехать на море вместе с ней, немного отдохнуть и насладиться ее обществом. А почему бы и нет? Причина есть - можно будет проверить алиби Рыкова и узнать, что он за человек.

        - Мне тоже нужно поехать в Крым для проверки одной версии - в Феодосию.

        - Замечательно! Значит, мы будем недалеко друг от друга. Приезжай к нам в лагерь - палатку мы для тебя найдем. Там чудное место! - то ли в шутку, то ли всерьез предложила Илона.
        Глядя на светящуюся от радостного предвкушения девушку, казалось, забывшую о пропавших сокровищах тети-бабушки, Олег уже не раздумывал - надо ехать! Рыков Рыковым, а несколько дней на море - это прекрасно!

        - Принимаю предложение, Илона, и мой автомобиль к твоим услугам!

        - Ой, как здорово! - От восторга Илона запрыгала и захлопала в ладоши. - Поедем вместе! Мне тут надо будет уладить некоторые дела - я договорилась с руководителем практики, что задержусь на пять дней. Это не нарушит твои планы?

        - Ничуть. Поедем, когда скажешь.

3

        По дороге в Крым Олег соревновался с более мощными автомобилями, несясь на предельной скорости на своей старенькой «шкоде», не обращая внимания на дорожные знаки, и когда на каком-то участке трассы ему удавалось вырваться вперед, Илона заливалась радостным смехом, бурно выражала восторг. Он бесстрашно шел на обгон на закрытых поворотах, не снижал скорости, когда встречные автомобили предупреждали миганием фар о затаившемся посте ГАИ, и ему все сходило с рук, словно ангел-хранитель оберегал его от всяких неприятностей. Рискованные обгоны удавались, гаишники, когда он проносился мимо них, разбирались с водителями ранее остановленных автомобилей. Уже в Крыму они заехали пообедать в придорожную шашлычную. Илона стала громко расхваливать принесенное хозяином белое сухое вино, затем наполнила бокал и придвинула его к Олегу:

        - Ты обязательно должен его попробовать. Вино - класс! И отлично утоляет жажду.

        - Так я же за рулем!

        - Ты сейчас со мной за столом, а не за рулем! - рассмеялась девушка, и Олег выпил предложенный бокал, за ним другой.
        Вино и в самом деле было отменное, а поездка удивительно легкой, несмотря на приличное расстояние. Само присутствие Илоны внушало Олегу уверенность в том, что ничего плохого случиться не может. Он не помнил, чтобы в его жизни были такие восхитительные дни, когда кажется, что весь мир принадлежит тебе. Нет, не одному ему, а им обоим!
        Миновав Симферополь, они свернули на шоссе и поехали в направлении Феодосии.

        - До моря осталось чуть больше ста километров! - обрадовался Олег. - Только приедем - сразу в море, а уже потом остальные вопросы. Там, куда мы едем, берег каменистый?

        - Каменистый. Камня там хватает. - Илона хихикнула. - И впечатлений тоже!

        - Значит, на ужин у нас будут крабы. Ты крабов любишь?

        - Живых не очень. Они мне пауков напоминают, а вареных люблю. Мясо у них сладковатое. Крабы откуда возьмутся?

        - Из моря. Я маску с трубкой взял - обязательно наловлю.

        - Кто бы возражал! - Илона лукаво улыбнулась. - Скоро ты увидишь чудо природы - Ак-Каю.

        - Что это?

        - «Белая скала» в переводе. Мы въезжаем в долину реки Биюк-Карасу, это название переводится как Большая Черная река.

        - Вижу, ты татарский неплохо изучила.

        - Второй сезон буду здесь работать!

        - Как - здесь? Ты же сказала, что от лагеря до моря рукой подать. А до Феодосии…

        - Если рука очень длинная. От лагеря ближайшее место, где можно искупаться, это Приветное, 35 километров. Посмотри - уже виднеется Ак-Кая!
        Олег увидел одинокую горную вершину посреди степи, слепящую глаза отражаемым солнечным светом, за ней выглядывали отроги гор Караби-Яйлы. Чем ближе они подъезжали, тем большее впечатление производила скала. За небольшим районным центром Белогорск она открылась во всей своей красе: плоская вершина и отвесная скальная стена, над которой поработали и ветер, и время, создали причудливый ансамбль, более похожий на творение рук человека. Скала напоминала удивительный замок-крепость, вознесшийся над равниной.

        - Ни один архитектор в своих фантазиях не сможет превзойти творения природы, - сказала Илона, не в силах отвести взгляд от сияющего чуда.

        - А море все-таки лучше и красивее, - огорченно произнес Олег и предложил: - Может, съездим в Приветное и окунемся?

        - Раз мы уже здесь, то сначала поселимся в лагере, а потом - по обстоятельствам. Если хочешь искупаться, можем поехать на Белогорское водохранилище - это гораздо ближе.

        - В первый раз встречаю человека, который морю предпочитает водохранилище. Уж лучше в ванной.

        - Ванн, к сожалению, в лагере нет - только душ, и то летний.
        Следуя указаниям Илоны, Олег съехал с шоссе на пыльную грунтовую дорогу, протянувшуюся через степь.

        - Видишь те холмы? - Девушка указала на цепь едва заметных возвышенностей. - Это скифские курганы.

        - Я думал, что скифы насыпали их более высокими, - разочарованно протянул Олег. - С египетскими пирамидами их не сравнишь.

        - Они были выше в два-три раза, но прошло много времени. Блюмкин считает, что здесь был крымский Геррос - священная земля скифов, где они хоронили царей.

        - Кто такой Блюмкин? - насторожился Олег, уловив восторженную интонацию, когда девушка произнесла эту фамилию.

        - Наш препод. Блюмкин - его прозвище.

        - Блюмкин был авантюристом мирового масштаба - в чем их схожесть?

        - Они оба из Одессы, - и Илона ему подмигнула.
        Лагерь археологов состоял из полутора десятков разноцветных палаток. За ними виднелась довольно обширная территория, обтянутая желтой лентой. Олег заметил раскопы стен, сложенных из камня.

        - Это тоже могилы?

        - Могилами занимаются могильщики, а мы раскапываем древнее городище. Притом не рядовое. Возможно, это первая столица скифского государства, построенная раньше, чем Неаполь Скифский.
        Две девушки в открытых майках и коротких шортах кинулись навстречу Илоне.

        - Илонка, а о тебе уже спрашивали! - прощебетала девушка с коротко остриженными темными волосами, затем, бросив томный взгляд на Олега, мгновенно переключилась на него.

        - Здрасьте… Вы прибыли к нам из столицы на подмогу? С лопатой дружите?

        - Кристя, не пугай Олежку. Он сам разберется, что ему делать, в меру своих сил и желаний. Кто меня спрашивал?

        - А вон он сам идет, - сказала вторая девушка - крашеная блондинка с чудным ровным загаром цвета кофе с молоком. - Блюмкин.
        Высокий, дочерна загоревший мужчина в пробковом шлеме, какой Олег видел только в фильмах, и легком костюме песочного цвета приближался к ним. Одежда, мужественное лицо и энергичные движения сильного тела придавали ему схожесть с героями фильмов об искателях приключений. Он сразу не понравился Олегу, уже тем, что не обратил на него никакого внимания.

        - Фролова! Наконец прибыла, - констатировал мужчина и, достав блокнот из сумочки, висевшей у него на поясе, сделал отметку. - Где твое спальное место, ты прекрасно знаешь. Два часа на обустройство, и милости прошу на раскопки.

        - Я не одна. - Илона сердито тряхнула головой. - Требуется еще одно спальное место для моего друга. - И она указала рукой на Олега.

        - Да, конечно. - У мужчины нервно дернулась мышца на лице, и он сделал вид, что только сейчас заметил Олега. - Ростислав Самуилович Аверьянов, руководитель практики, - представился он и пролистал несколько страниц в блокноте. - Остановитесь в палатке Семена Верескуна, Фролова вам покажет, где это. Надолго к нам?

        - Как обстоятельства сложатся! - опередила Олега Илона.
        Ему почудилось, что за обычными фразами Блюмкина и Илоны скрыт тайный смысл, понятный только им двоим.
        Между ними существует конфликт? Это связано с учебой или с чем-то личным?

        - Мне надо записать ваши данные, желательно из паспорта. Прошу меня простить, но у нас такой порядок, - обратился Блюмкин к Олегу.
        Олег достал паспорт и передал его Блюмкину. Тот внимательно просмотрел документ и переписал данные в блокнот. Вернув паспорт, археолог сразу удалился.

        - Мне в своем автомобиле спать будет лучше, чем в чужой палатке, - сказал Олег Илоне. - Да и чем занять себя, пока ты будешь на раскопках, я не знаю.

        - Зато я знаю! - Илона озорно рассмеялась. - Скучать не придется - это я тебе обещаю. Сегодня тебя ожидает сюрприз номер один. Сейчас, только позвоню по мобилке.
        Она отошла в сторону и с кем-то долго говорила по телефону, то и дело смеясь.

        - Обо всем договорено, - сообщила она. - Ожидай, а я пока свои вещички в палатке размещу.
        Перенеся вещи девушки к палатке, Олег нашел себе место в тени, под натянутым тентом, где стояли длинные деревянные столы и лавки - по-видимому, это была столовая. Тень от тента не спасала, все равно было очень жарко - стояла безветренная солнечная погода, и степь раскалилась, словно домна. Олегу хотелось полностью раздеться, но он решил с этим повременить, не зная, чем решила его удивить Илона. Пот лил с него в три ручья, он то и дело прикладывался к бутылке с теплой, невкусной минеральной водой, не утолявшей жажду, но усиливающей потоотделение.

«А почему бы сейчас одному не махнуть на море, пока Илона здесь занята? Разок там окунусь и сразу назад». Но ему было неудобно ехать без девушки, и он решил подождать, когда она освободится, и тогда вместе с ней поехать искупаться. Пусть даже не в море, а в каком-то водоеме или в речке.

        - Олег Попов? - оторвал его от мыслей звонкий голос.
        Худощавый черноволосый паренек лет восемнадцати, в выцветшей майке, некогда красной, и потертых шортах защитного цвета уставился на него.

        - Олег Николаевич, - процедил сквозь зубы Олег, раздраженный ожиданием и жарой.

        - Все равно! - беззаботно отозвался парень. - Меня зовут Али. Поехали со мной - нас уже ждут.

        - Куда ехать?

        - Туда. - И парень указал на гордо высящуюся вдали Белую скалу. - Подъедем к подножию, а там уже пешком - минут сорок до вершины.
        По дороге Али рассказал, что он местный, подрабатывает летом проводником - водит туристов на Ак-Каю, как пешком, так и на лошадях. По его словам, эта крымская достопримечательность, к сожалению, еще не приобрела достаточную известность, поэтому работы у него было не очень много.

        - Когда «гнев аллаха» в виде землетрясения обрушился на столицу татарского ханства Солхат[Ныне поселок Старый Крым.] , многие оставшиеся в живых переселились в плодородную долину реки Биюк-Карасу и заложили город Карасубазар[Рынок на Черной воде (татар.).] . Здесь тогда проходил Великий шелковый путь, и в городе была очень развита торговля, в том числе и невольниками. Вершина Ак-Кая использовалась как место казни - с нее осужденных сбрасывали вниз. Когда Богдана Хмельницкого захватили татары, то его дважды приводили туда для устрашения, и он не знал, сойдет ли вниз самостоятельно. Нам предстоит подняться на гору по тропинке, и это не так сложно, как кажется на первый взгляд.

        - Жарковато для подъема. - Олегу не хотелось в такую жару подниматься по крутому склону, несмотря на оптимистический настрой Али.

        - На вершине жарко не будет, - пообещал Али, - а вид - просто обалденный! Автомобиль здесь оставим, дальше - пешком.
        Выйдя из автомобиля, Али быстрым шагом направился к мостику через неширокую, но очень быструю речку. Дальше их путь пролегал через яблоневый сад. Они вышли к скале, нависавшей над ними отвесными стенами необычного светлого цвета. Вблизи она еще больше напоминала неприступную крепость, и при некотором воображении в ее очертаниях можно было даже увидеть башни.
        Олег едва поспевал за подвижным Али, который легко шел вверх, словно это не требовало от него никаких усилий. Последние метры до вершины Олег преодолевал уже
«на автопилоте», чувствуя усталость от энергичного подъема после почти тысячекилометрового пути от Киева сюда.

«Иногда день пролетает незаметно, а этот растянулся и стал невообразимо долгим».
        Чудесным видом с вершины Олегу долго любоваться не пришлось, как и наслаждаться приятно обдувающим ветерком, хотя уходящее за горизонт солнце уже не так припекало, как днем. Не успел он прийти в себя, перевести дух, как Али подвел его к сидящим на связках канатов, у самого края пропасти, двум альпинистам.

        - Мы вас уже заждались, - сказал, вставая, худощавый парень с небольшой бородкой на обветренном лице. - Будем снаряжаться. - И он стал примерять на Олега амуницию.

        - Сюда давайте ногу, смелее. Туда - вторую. Сейчас «беседку» закрепим, поясок подтянем и займемся «лифчиком». - Удивленный Олег послушно следовал его указаниям, наконец-то поняв, в чем заключался сюрприз Илоны. Его облачили в сложную систему из ремней и веревок и с помощью блестящих карабинов прикрепили к двум веревкам разной толщины. Олег взглянул в открывшуюся внизу пропасть, и у него слегка закружилась голова, а веревки показались ненадежными.

        - Может, со спуском пока повременим? - предложил он, борясь с чувством страха, распространяющимся внутри. - Я еще не налюбовался сверху красотами.

        - Солнце быстро садится, а подъем в темноте не для новичков, - важно произнес парень с бородкой и представился: - Меня зовут Боря, на страховке будут Рома и Али.
        И он кивнул в сторону напарника - рослого крепкого парня, давняя щетина которого в скором времени обещала превратиться в бороду. У того был затуманенный, отсутствующий взгляд, как у накурившегося марихуаны. Все это Олегу не понравилось.

        - А что, придется еще и подниматься? - Олег невольно вздрогнул.

        - Здрасьте! Ты что, в пещере собрался ночевать? - ехидно поинтересовался Боря.

        - В какой пещере?

        - Золотая нора. Илонка сказала, что ты горишь желанием по ней пройтись, хотя, глядя на тебя, я бы так не сказал.

        - Теперь толком расскажите, куда и зачем мы будем лезть, - потребовал Олег, поняв, что его ждет не один сюрприз от Илоны.
        Боря сообщил, что цель их путешествия - пещера Алтын-Тешик, которая находится на высоте пятьдесят два метра, так что без альпинистского снаряжения туда не попадешь. Пещера, а точнее, двадцатиметровый грот, так как некогда здесь бушевало древнее море, очень красивый, с ним связано множество легенд. По одной из них, там жил кровожадный змей-оборотень, воровавший местных красавиц, по другой, в пещере спрятаны несметные сокровища, которые найти непросто, так как они заговорены. На самом деле там есть только следы стоянки древнего человека, с чьим «граффити» можно ознакомиться.
        Олег хотел было сказать, что поисками сокровищ он и так сыт по горло, но промолчал. В течение нескольких минут ему объяснили, как пользоваться «каталкой» - устройством для спуска дюльфером. Борис порекомендовал вниз не смотреть, чтобы не запаниковать, спокойно перебирать ногами и крутить «каталку».

        - Илонка уже три раза проходила этот маршрут, так что не боись, - в заключение добил он Олега и стал первым спускаться в пропасть.
        Движения его были отточенными и уверенными, и спустился он довольно быстро.
        Затем наступила очередь Олега, и ему пришлось мобилизовать всю свою волю, чтобы зависнуть над пропастью.
        Со стороны казалось, что спуск достаточно простой, но на самом деле он потребовал много физических усилий. Страх постепенно ушел, но ноги то и дело соскальзывали с камней или застревали в трещине. Запыхавшийся, уставший, но довольный, Олег наконец достиг входа в пещеру, напоминающего не до конца выписанный вопросительный знак.
        Внутри пещеры было темно - лучи солнца не проникали сюда, так что Борис включил фонарь, и они прошли внутрь. Усталость после напряженного дня давала о себе знать, и то, что рассказывал Борис о пещере, указывая на какие-то окаменелости, проходило мимо сознания Олега. Единственной его заботой было не упасть, споткнувшись о камни, во множестве устилавшие пол и затрудняющие движение. Поэтому он даже не задал вопрос: «Как здесь могли обитать неандертальцы, если сюда не доберешься без альпинистского снаряжения?» Но вскоре тишина и спокойствие, царящие в пещере, подействовали на него благотворно, и он почувствовал, как силы возвращаются к нему.

        - Кажется, будто я подзарядился энергией, - поделился своими ощущениями Олег. - Никакой усталости!

        - Об этом я слышал от многих, побывавших тут, - отозвался Борис. - Это поистине уникальное место. У подножия скалы находится нижняя пещера, в ней жили сарматы. Там на стенах остались изображения тамги - их родового знака. А наверху, на плато расположены шестнадцать курганов - это усыпальницы скифских царей. Но лучше всего сюда приезжать в начале мая - здесь зацветают целые поля диких пионов. Зрелище невообразимой красоты, и другого подобного места в Крыму нет.
        Поднявшись на вершину, Олег еще раз окинул взглядом открывшийся вид - утопающая в зелени долина, посреди которой виден небольшой городок - Белогорск. Дальше, на самом горизонте, словно в дымке, виднелись вершины гор и скальные массивы.
        Олег вернулся в лагерь, когда уже стемнело. Али помог ему найти Илону у костра, вокруг которого расположилось человек десять и где что-то рассказывал уже известный ему преподаватель Аверьянов, к которому по непонятным причинам прилепилось прозвище Блюмкин.

        - Понравилось? - шепотом спросила Илона, когда Олег устроился рядом с ней.

        - Очень. Я бы хотел… - начал было Олег, но Илона приложила палец к губам.

        - Скифов еще называли змеиным народом. Кто-то может пояснить, откуда взялось это название? - задал вопрос Блюмкин. Видно, он решил не терять времени зря и устроил импровизированный семинар у костра.

        - У них были отравленные стрелы. Достаточно царапины - и копец! - смеясь, предположил парень в тюбетейке.

        - Плохо, Прокопов. Дело не в этом, хотя стрелы они действительно смазывали змеиным ядом. Есть другие предположения?

        - Может, из-за змееногой богини Апи? - раздался девичий голос.

        - Можно принять как ответ на зачете, Харитонова, но предполагаю, что причина была другая. Для того чтобы победить врага, мало иметь многочисленное войско, а также лучшее вооружение, надо еще суметь вызвать страх одним только своим появлением. А скифы это умели делать. Проводили своего рода психические атаки. Неужели с такой подсказкой никто не ответит правильно?

        - Пугали своим внешним видом - на период войны женщины отдавали то, чем красились, мужчинам, - съехидничала Илона. - А накрашенный мужчина гораздо страшнее ненакрашенной женщины.

        - Почти остроумно, Фролова. Древнегреческий историк Арриан писал, что военные эмблемы скифов представляли собой муляжи змей и драконов, изготовленные из лоскутков материи и насаженные на высокие шесты. При движении эти страшилища надувались ветром и извивались, как живые существа, издавая при этом резкий свист. А еще скифы придавали своим лошадям устрашающий вид, вплетая в их гривы разноцветные ленты, которые при движении напоминали извивающихся змей, и надевая на морды соответствующие маски. Кроме того, при приближении к противнику они использовали специальные трещотки. А теперь представьте себе многотысячное скифское войско, скачущее на «драконах», «свистящее» и «шипящее». Один вид такого
«змеиного» воинства способен был вызвать у суеверных древних народов чувство страха перед неведомой и грозной силой, напоминающей огромного змея.
        Студенты стали весело, с юмором живописать картины воинского быта скифов, то и дело оглашая воздух взрывами смеха.

        - Может, прогуляемся перед сном? - прошептал на ухо Илоне Олег.

        - Я устала. Посижу немного и пойду спать. - В голосе девушки ему послышалось раздражение.

        - Хорошо, - буркнул, обидевшись, Олег. - А я пойду прогуляюсь.
        Он встал и отошел в сторону. Оказавшись в темноте, он остановился, не зная, куда идти. Кроме того, он не запомнил, какую палатку ему определили для ночлега, и решил переночевать в своей машине. Ориентироваться в темноте без фонарика, среди тесно уставленных палаток, ему было непросто, и он не сразу вышел к автомобилю. Спать не хотелось, и Олег, отойдя на пару десятков шагов, присел на траву. Время шло, а он все наслаждался удивительной южной ночью, смотрел на множество звезд, мерцавших на бархатном небосводе, не мог надышаться воздухом, напоенным ароматом степных трав, но прислушивался к затихающему шуму палаточного городка, готовившегося ко сну. Внезапно он услышал поблизости шорох, шаги - видно, какая-то влюбленная парочка решила поворковать в степи, подальше от посторонних глаз и ушей.

        - Твое упрямство можно сравнить с ослиным, - услышал он раздраженный голос Илоны.

        - Давай не будем выяснять отношения здесь и сейчас, - негромко ответил ей кто-то.
        - Впереди почти два месяца - еще успеем это сделать. Ты только с дороги - устала, так что иди отдыхать.

        - Хорошо. Отложим наш разговор до завтрашнего вечера, «змеиный царь». Адью! - И девушка резко развернулась и пошла в сторону лагеря, шагая шумно, яростно, что, видимо, соответствовало ее настроению.
        Как ушел ее спутник, Олег не услышал, казалось, что тот растворился в темноте.
        Олегу стало понятно поведение девушки во время поездки - она нервничала из-за предстоящей встречи с героем ее недавнего романа, поэтому и заставляла его вертеться, словно марионетка, совершать необдуманные поступки, один за другим. А он, дурень, не понимал, что происходит. Видимо, она уговорила его остановиться в лагере археологов, чтобы позлить своего любовника. Глупо было соглашаться на эту поездку, но еще глупее - здесь оставаться. Лучший выход из положения - уехать в Феодосию, встретиться с завклубом Рыковым и выяснить, почему Павленко поместил его в список подозреваемых под номером один.
        Вернувшись к автомобилю и устроившись на разложенном кресле, Олег никак не мог переключить свои мысли на расследование. Они все время крутились вокруг Илоны и ее тайного любовника. Почему тайного? Может, это только для него ее роман - тайна, а для остальных - секрет полишинеля? Голос спутника Илоны он узнал - это был преподаватель Аверьянов, он же Блюмкин, он же «змеиный царь».
        Это же ясно как божий день: женатый препод увлекся юной студенткой, а она приняла их кратковременный роман за что-то серьезное. Теперь они оба пытаются развязать узел любовных отношений, и каждый ищет наиболее приемлемое для него решение. Но так не бывает - всегда кто-то одерживает верх, а другой поступается своими принципами.

4

        Выжженная беспощадным солнцем степь содрогалась от топота десятка тысяч конских копыт. Воины, вооруженные копьями, луками и мечами, в металлических кольчугах и остроконечных шапках с нашитыми на них металлическими пластинами, мчались во весь опор на небольших мохнатых лошадях. На длинных шестах развевались их «знамена» - искусно сделанные огромные змеи с раскрытыми пастями и разноцветные драконы и грифоны. Вся эта масса людей и животных была послушна воле одного воина - рослого, простоволосого и бородатого, чье убранство и оружие отличалось тем, что было щедро украшено золотом. Даже на кожаной головной повязке, удерживавшей длинные волосы, были золотые фигурки разнообразных животных, в том числе и никому не известных - львов и крокодилов. В ярком солнечном свете золото на его вооружении и одежде сверкало, искрилось, слепило глаза, придавая ему чуть ли не вид божества. Этому воину не были свойственны человеческие чувства и желания, так как он был царем.
        Его взору открылось небольшое городище, окруженное земляным валом и дубовым частоколом на нем. На сторожевых вышках были видны караульные. Очевидно, они уже подняли тревогу, потому что ворота спешно запирали. В этом городище вряд ли можно было взять богатую добычу, но оно оказалось на его пути, и вместо того чтобы выслать навстречу ему коленопреклоненных послов с дарами, униженными просьбами не разорять поселение и обещанием ежегодной дани, его жители решили обороняться.
        Царь дал знак, и тучи стрел полетели на защитников крепости, сметая их со стен. Часть нападавших воинов спешилась и, преодолев вал, подошла к частоколу, забрасывая наверх крюки с веревками. Уцелевшие защитники рубили веревки, пронзали копьями и стрелами лезущих на стены чужеземных воинов. Но тех было великое множество и они прекрасно владели оружием, так как единственное, что они умели, - воевать. Всадники из необычных, дважды изогнутых луков метко поражали защитников крепости. Их стрелы, даже лишь слегка оцарапав жертву, через несколько минут вызывали смерть.
        Не прошло и часа, как воинство, словно саранча, ворвалось в городище, убивая и поджигая дома. Забирали лишь самое ценное, в живых оставляли только крепких мужчин и молодых женщин - кого можно было продать на невольничьих рынках и кто мог выдержать предстоящий долгий путь. Словно черная вода, они заполнили улочки городища, а когда схлынули, то там уже бушевал пожар и никого не было в живых. Воины продолжали свой путь.
        Отъехав от разоренного и уничтоженного городища, царь оглянулся, и ему показалось, что позади он видит сотни дымов от пожарищ, оставшихся после его армии, хотя это было невозможно - столько времени дома не могли гореть. Царь тряхнул головой, отгоняя наваждение, и на его шее блеснула толстая витая золотая гривна.
        Олег открыл глаза. Он не спешил подниматься, вспоминая удивительный сон. Ощущение было такое, будто он видел все происходящее наяву - ужасный грохот, сопровождающий передвижение скифского воинства, запах гари и крови, отчаянные крики на незнакомом языке, и без перевода было понятно, что это мольбы о пощаде, напрасные мольбы. Он вспомнил рассказ Блюмкина у костра о скифах, перекликающийся с приснившимся сном.

        - Неужели я такой впечатлительный? - пробормотал он.
        Затем все заслонило воспоминание о вчерашнем дне. Он и правда вел себя глупо, выполняя причуды взбалмошной девчонки, раненной любовью к своему преподавателю. Эти мысли помогли ему быстро покинуть автомобиль. Разминая затекшее тело, он раздумывал: встретиться с Илоной перед отъездом или уйти из лагеря по-английски, не прощаясь?
        Второй вариант напоминал бегство, а он никогда ни от кого не бегал. К тому же Илона была его клиенткой, и он обязан был держать ее в курсе хода расследования.
        К его удивлению, в столь ранний час палаточный городок, несмотря на поздние посиделки, уже проснулся, и студенты потянулись к импровизированному летнему душу и умывальникам, образовав там очередь. Солнце поднималось все выше и начинало припекать. Олег увидел коротко остриженную брюнетку, встретившую вчера Илону, и поспешил к ней, пытаясь вспомнить, как ее зовут.

        - Привет. - Он так и не вспомнил ее имени. - Мне надо уехать в Феодосию по неотложным делам - передайте это Илоне. Позднее я ей позвоню.

        - А вон и Илонка! Сами сообщите ей об этом. - Глаза девчонки смеялись, видно, у него все же был обиженный вид отвергнутого поклонника. - Илонка, иди сюда! - крикнула девушка. - Тебя хотят бросить!
        Илона, в обтягивающей открытой голубой майке и коротких шортах, позволяющих любоваться ее прекрасно сложенной фигуркой, подошла к ним.

        - Что случилось? - поинтересовалась она, меряя Олега взглядом.
        Тот неожиданно почувствовал, что не в силах вынести ее взгляд, стал прятать глаза, а потом промямлил:

        - Мне надо уехать в Феодосию по нашим делам… Отдых - хорошо, но у каждого из нас своя работа. Твоя - здесь, моя… - Тут он запнулся. - Я должен быть там, где требуют обстоятельства.

        - Жаль. На обратном пути заезжай - расскажешь, что накопал. - Илона и не пыталась его удержать здесь. Олегу стало обидно - видно, она сочла, что свою роль водителя и раздражителя для любовника он уже выполнил. - Извини, я пойду - душ освободился.
        - И она поспешила к кабинке летнего душа с установленной на ней пластиковой бочкой.

        - Не кисни. Илонка еще не до конца проснулась, - смеясь, сказала брюнетка с короткой стрижкой. - Она девушка добрая, но резкая. Решай свои вопросы, если это и в самом деле необходимо, и приезжай к нам. У нас тут весело, особенно вечерами. По субботам дискотеку устраиваем.

        - Да, здесь не соскучишься, - проговорил Олег и поинтересовался: - А кто такой
«змеиный царь»?

        - Это Илонка нашего препода так прозвала - вчера ты с ним познакомился. У него, кроме истории, есть еще одно хобби - змеи. Он их отлавливает и собирает яд. Вроде выполняет заказ фармацевтической фирмы - они ему неплохо платят. Зимой ему хватает на дорогой горнолыжный курорт. Пока, пойду наводить красоту. - И девушка ушла.

        - Змеиный царь… заказ фармацевтической фирмы… яды… - пробормотал Олег и вспомнил, что Фролова умерла от передозировки лекарства.
        В голове у него выстроилась версия, которую он не хотел принимать как рабочую, но которая четко все объясняла, за исключением одного - куда подевались драгоценности Фроловой? Олег понял, что ему надо будет обязательно вернуться в лагерь археологов и присмотреться к преподавателю, имеющему два необычных прозвища - Блюмкин и
«змеиный царь».

5

        Въехав в Феодосию, Олег решил вначале встретиться с завклубом, а уже потом понежиться на пляже. Еще не было и девяти часов утра, а общеизвестно, что утро у творческих работников начинается гораздо позже, поэтому Олег решил отправиться к Рыкову домой. Обзаведясь картой города, он не нашел улицу со странным для курортного города названием - Рабочая. Лишь после долгих бесполезных расспросов он наткнулся на местного жителя, сообщившего, что эта улица находится в Карантине - самом старом районе города, недалеко от остатков древней крепости. Мужчина также рассказал ему, с чем связано это необычное название - Карантин. Именно там татаро-монгольский хан Джанибек впервые применил «бактериологическое оружие» - трупы умерших от чумы соотечественников катапультами забрасывали за стены крепости. Но Олег отважно отправился в колыбель страшного мора, унесшего в Средние века четверть населения Европы.
        Завклубом проживал в старом сером двухэтажном доме, на узкой неприметной улочке, но тенистой, густо засаженной деревьями, что Олега обрадовало - не надо оставлять четырехколесного друга на растерзание все более набирающего высоту и силу солнца. Поднявшись на второй этаж, Олег нажал на кнопку звонка, приготовившись к долгому ожиданию под дверью. Но она распахнулась сразу, словно его прихода ожидали. Показалась высокая худощавая женщина лет сорока с ненакрашенным усталым бледным лицом, набрякшими веками и темными кругами под глазами, как бывает после бессонной ночи. Она куталась в длинный цветастый махровый халат, будто ей было холодно.

        - Здравствуйте. Могу ли я видеть Рыкова Вениамина Борисовича?

        - Вы из милиции? - с надеждой спросила женщина.
        Это было странно - в большинстве случаев слово «милиция» вызывает совсем другие эмоции, и Олег заподозрил неладное.

        - Нет, я не из милиции. У вас что-то произошло?

        - Да. Уже третий день, как Веня ушел из дому и от него ни слуху ни духу. Вчера я попыталась подать в милицию заявление об его исчезновении, но мне сказали, что прежде должно пройти трое суток. - Женщина вздохнула, а потом спохватилась: - А вы кто?

        - Частный детектив. Вот мое удостоверение.

        - Что вам нужно, Попов? - с подозрением спросила женщина, внимательно изучив протянутую книжечку. - Для чего вы приехали из Киева?

«Ого! Здесь что-то не так», - сделал про себя вывод Олег. Большинство людей мельком смотрят на удостоверение, тут же забывая фамилию, и тем более не вчитываются в название организации. Олег, открывая частное агентство, прислушался к совету знакомого, успешного бизнесмена, и, несмотря на то что его организация состояла из него самого, он вставил в название «Киевское отделение», что должно было создать у потенциальных клиентов впечатление солидности и масштабности. А само название «Лунный свет» было довольно известным по недавно показанному сериалу с Брюсом Уиллисом в главной роли и должно было вызвать ассоциации с чем-то знакомым, а значит, внушающим доверие и надежду. Жена Рыкова, несмотря на свое состояние, все прочитала и запомнила, что говорило о ее наблюдательности.

        - Мне надо по поручению клиентки задать несколько вопросов вашему супругу.

        - Это той старой ведьмы, долгое время охмурявшей его в столице?!

        - Если вы имеете в виду Фролову Любовь Гавриловну, то она уже два месяца как умерла - приняла слишком большую дозу лекарства. Странно, что вы об этом ничего не знаете. Разве супруг вам ничего не рассказал?

        - Нет. - Женщина явно была потрясена. - Может, он тоже не знает?

        - Он-то как раз знает, так как давал участковому объяснение, где находился на момент смерти Фроловой.
        Тут женщина еще больше побледнела:

        - Вы же сказали, что она сама… отравилась?

        - Есть сомнения относительно обстоятельств ее смерти, и этим делом вновь занялись правоохранительные органы - я в их расследование не вмешиваюсь, - солгал Олег. - Скорее всего, вас тоже будут вызывать и интересоваться, где вы и ваш супруг находились днем 26 апреля этого года. Кстати, не припомните, где вы были?

        - Если это будний день - то на работе. Я работаю бухгалтером в коммерческой фирме, и у нас с этим очень строго - с девяти до пяти я там.

        - Да, это была среда. А ваш супруг?

        - С двенадцати часов он также на работе, обычно до позднего вечера. Ведет на общественных началах драмкружок. Все дни похожи один на другой, как близнецы.

        - В тот день у него был выездной спектакль в Симферополе.

        - Тогда понятно. Там проходил конкурс любительских спектаклей, и он представлял свой спектакль как драматург, режиссер-постановщик и звукорежиссер. Веня очень волновался и надеялся на победу. Он выехал туда с реквизитом накануне вечером, а его труппа - на следующее утро с Тамарой Леонидовной.

        - Кто такая Тамара Леонидовна?

        - Его заместитель в клубе, ведет музыкальный кружок. Помогает ему с музыкальным оформлением спектаклей.

        - Как мне с ней встретиться?

        - Она должна быть с двенадцати в клубе, но исчезновение Вени на нее так сильно подействовало, что она даже заболела. Впрочем, я тоже второй день не хожу на работу, все надеюсь, что он вернется… Можете записать номер ее домашнего телефона и клуба.

        - Благодарю вас. Вы очень мне помогли. - И Олег достал записную книжку.

        - А мне что делать? - Расспросы Олега ее немного отвлекли, а теперь тревога о судьбе мужа вновь навалилась на нее. - У меня плохие предчувствия…

        - А вы не пробовали звонить в больницы и… другие подобные заведения?

        - Мне это рекомендовали в милиции. Я обзвонила всех кого можно, - безрезультатно. Буду собираться - снова пойду в милицию. До свидания! - И, не ожидая ответа, она захлопнула дверь у него перед носом.
        Исчезновение Рыкова насторожило Олега - неужели он? Найдя таксофон, Олег позвонил Тамаре Леонидовне домой и, не представляясь, сказал, что надо встретиться и речь идет о Вениамине Борисовиче.

        - Вы знаете, где он?! С ним все в порядке? - встревожилась женщина.

        - Все вопросы и ответы при встрече, - твердо сказал Олег.
        Уловка сработала - Тамара Леонидовна согласилась встретиться в клубе и объяснила, как туда добраться.
        Не успел Олег войти в вестибюль клуба, небольшого здания с облупленными еще с советских времен стенами, как следом вошел милицейский патруль в составе трех человек, и старший потребовал у Олега предъявить документы и дотошно их проверил. Вскоре подошла взволнованная женщина, с испугом смотревшая на милиционеров. Олег догадался, что это Тамара Леонидовна.
        Она совсем не была похожа на жену завклубом: ниже среднего роста, чересчур худая, чуть ли не тощая, и какая-то блеклая - мышиного цвета костюм, явно не по фигуре, длинные волосы собраны сзади в пучок, что удлиняло ее и без того продолговатое лицо, а большие круглые очки придали ей сходство со стрекозой. На вид ей было лет тридцать пять - тридцать восемь.

        - Что же это вы, гражданочка?! - укоризненно пробасил старший патруля, но, заметив, что та поднесла к глазам носовой платок, собираясь разрыдаться, махнул рукой, и милиционеры ушли.

        - Может, пройдем в более подходящее для беседы место? - предложил Олег, не ожидая, когда женщина справится со своими эмоциями под любопытным взглядом старушки вахтерши.

        - Извините меня - это я вызвала милицию. Думала, что вы удерживаете Вениамина у себя и пришли требовать выкуп. - Женщина горестно вздохнула, снова поднеся платок к глазам.
        Она провела Олега по длинному полутемному коридору со скрипящими половицами и открыла ключом дверь. Они оказались в приемной с двумя дверьми, над одной висела табличка с золотистыми буквами «Директор», над другой - скромная «Музрук», туда и вошла Тамара Леонидовна.
        Комната была довольно большая, с потемневшими обоями и облупившимся потолком, и давно требовала ремонта. Мебель была не лучше - старый поцарапанный стол, наверное, старше хозяйки комнаты минимум в полтора раза, и с десяток ветхих стульев, из которых Олег постарался выбрать самый крепкий, но и тот под ним жалобно скрипнул.

        - Я так перед вами виновата! Но поймите и вы меня… - Женщина вздохнула и наконец опустила руку с платком.
        Олег понял, что, если не взять инициативу в свои руки, Тамара Леонидовна еще долго будет винить себя за свой поступок.

        - Понимаю. Давайте так: я задам вам несколько вопросов, вы на них ответите и этим полностью загладите свою вину. - Олег сказал это шутливым тоном, но она приняла все всерьез.

        - Спрашивайте - я готова отвечать, - торжественно произнесла она и поправила тонкими длинными пальцами пианистки выбившуюся прядь волос.
        У нее были карие глаза, и она по-детски открыто смотрела на детектива, словно прилежная ученица на учителя, не сомневающаяся, что за свой ответ получит хорошую оценку. А Олегу все стало ясно: прозябая в умирающем Доме культуры, любвеобильный и деятельный Рыков не мог не обратить внимания на эту женщину-девушку, явно никогда не бывшую замужем, разве что очень давно. У нее на пальчике правой руки был лишь дешевый пластмассовый перстенек - обычная бижутерия. Она была в него безумно влюблена, а он лишь хотел скрасить серые будни, желая убежать из опостылевшего маленького городка, мечтая о большой сцене, овациях, баснословных гонорарах и молодых красивых женщинах. Возможно, они даже предавались любовным утехам в этой комнате, чутко прислушиваясь к звукам в коридоре. Впрочем, скорее всего это происходило у нее дома - более безопасно и гигиенично. По ней было видно, что она смотрит на мир сквозь розовые очки, не интересуясь действительностью. Рыков стал для нее кумиром, чуть ли не божеством. Только разрушив эту иллюзию, можно было чего-нибудь добиться от этой женщины.

        - Как давно вы являетесь любовницей Рыкова? - прямо спросил Олег, пронзая ее взглядом.
        Женщина побледнела, потом ее лицо покрылось пятнами.

        - Вы… как… Что вы себе позволяете! - Она смутилась и опустила глаза в пол.

        - Я не спрашиваю, любовники ли вы, это мне известно. - Олег указал на принесенную им папку. - Отвечайте четко и ясно: с какого времени вы являетесь его любовницей?
        Неожиданно женщина успокоилась и посмотрела на Олега в упор - в ее глазах он прочитал ненависть.

        - Мы любим друг друга!

        - Он прячется у вас? Поэтому вы «заболели» и не захотели, чтобы я пришел к вам домой?

        - Его нет!!! Он пропал! - громко простонала женщина, и ее подбородок затрясся. - С ним что-то случилось! Я боюсь за него!

«Если бы она его прятала, то не вызвала бы сюда милицию, - это я уже загнул», - решил Олег.

        - Расскажите мне о том дне, когда была отравлена Фролова.

        - Я не знаю никакой Фроловой! - слабым голосом возразила женщина.

        - В апреле, когда вы повезли спектакль на конкурс в Симферополь, Рыков уехал на день раньше, затем приехали вы - с детьми, участвующими в спектакле. Когда и где он вас встретил?

        - Днем, на вокзале, - безразличным тоном произнесла женщина, уставившись в окно. - Затем мы репетировали до начала спектакля. Его видели множество людей - можете проверить.

        - Обязательно проверю. Назовите мне фамилии и адреса тех, кто может это подтвердить.
        Продолжая смотреть в окно, она назвала несколько фамилий, затем, достав из стола канцелярскую книгу, аккуратно расчерченную внутри, дала Олегу переписать адреса и телефоны детей, участвовавших в поездке.

        - Не дарил ли вам Вениамин Борисович драгоценности, золотые вещи? - на всякий случай поинтересовался Олег.
        Тамара Леонидовна застыла на месте и горько улыбнулась:

        - Разве я похожа на женщину, которой делают дорогие подарки? К чему вы это спросили?

        - У покойной Фроловой пропало много драгоценностей. Именно из-за них ее убили.

        - Нет, он мне ничего не дарил. - Женщина вздрогнула, в ее глазах читался испуг. - Он мечтал выиграть большие деньги в лотерею и на них поставить музыкальный спектакль, чтобы его заметили… нас.

        - Как я понимаю, это ему не удалось.

        - К сожалению, да, - тихо проговорила женщина. - А теперь оставьте меня одну.

        - Хорошо, но у меня предчувствие, что я еще вернусь, - сказал на прощание Олег.
        Выйдя в вестибюль, он не удержался от искушения расспросить старушку вахтершу. Имея опыт такого общения, он для начала показал свое красное удостоверение, зная, что оно способствует словоохотливости людей старшего поколения.

        - Вы давно здесь работаете?

        - Да уж скоро четверть века будет. Помню, раньше, в советские времена, здесь все по-другому было…
        Но Олег прервал ее ностальгические воспоминания:

        - Ваш директор, Рыков Вениамин Борисович, давно здесь работает?

        - С десяток лет уже, а может, и больше. Если требуется - могу вспомнить точнее. - Старушка начала высчитывать на пальцах. - Вначале он был аккордеонистом, затем заместителем директора, затем снова аккордеонистом, а потом уже заведующим клубом
        - должность директора отменили. Вот когда директором был Самойлович Виктор Степанович…

        - Что вы можете сказать о Рыкове как о человеке?
        Старушка посмотрела в сторону коридора и понизила голос:

        - Дрянь он, и как человек, и как руководитель. Меня хотел уволить ни за что, но я законы знаю! - Она вздохнула. - Вот дорабатываю последний месяц. А Самойлович…

        - Оставим Самойловича в покое. Почему у вас сложилось такое мнение о нем? Только из-за того, что он вас увольняет?

        - Бабник он и пьяница. Вон Тамаре голову вскружил, она на него только что не молится. Когда он уехал в Киев, ее поставили на его место - она так взялась за дело! - Бабка достала платок и громко высморкалась. - Но когда он вернулся, добровольно уступила ему место, хотя его не хотели обратно брать - она упросила.

        - Ваш заведующий три дня тому назад исчез. Как вы думаете, где он может быть?

        - Откуда я могу знать, где он? - Она недоуменно пожала плечами. - Болтается где-то с бабами, водку пьет.

        - А раньше с ним бывало, чтобы он отсутствовал несколько дней?

        - Такого не припомню, врать не буду.

        - Хорошо. - Олег вздохнул. - Раз вам больше нечего мне сказать, тогда я пошел.

        - Пинтюхов он был, есть и будет! - злобно произнесла старуха. - По мне, пусть бы он здесь вовсе не появлялся - Тамара добрая, с ней можно договориться.

        - Пинтюхов - это его прозвище? - осведомился Олег. С этой фамилией было что-то связано, но он не мог припомнить, что именно.

        - Это его настоящая фамилия, - оживилась старуха. - Лет пять тому назад у него украли бумажник с паспортом и деньгами. Получая новый документ, он взял фамилию жены - Элеоноры. Но назови козла львом, он все равно не научится рычать.
        У Олега забилось сердце от предчувствия, что он наконец вышел на верный след. Он бросился к выходу, подбежал к автомобилю, где у него лежала папка с документами. Быстро нашел список с фамилиями пассажиров утреннего рейса Симферополь - Киев, но фамилии Пинтюхов там не оказалось. Зато она значилась в списке пассажиров дневного рейса Киев - Симферополь. Его переполняла радость - хотелось громко кричать, петь. Выходит, Рыков все же был в Киеве в момент убийства. А раз для поездки он использовал старый, якобы украденный паспорт, значит, он заранее спланировал убийство Фроловой и похищение ее сокровищ! Огорчало то, что Рыков исчез. По-видимому, у него сдали нервы и он решил где-то отсидеться, а может, ему удалось уехать с сокровищами за границу. Олег досадовал на себя за то, что сразу не приехал сюда, как предполагал вначале, а потерял время, желая отправиться в Крым вместе с Илоной. Ведь он мог застать здесь Рыкова!
        Разыскать Рыкова теперь было сложно - Олег не мог объявить его убийцей, хотя у него были доказательства. Если подключить милицию и та найдет Рыкова, то неизвестно, попадут ли найденные сокровища к Илоне. Сможет ли она доказать свое право на древнюю скифскую корону? Это вызывало большие сомнения.
        Олег не исключал, что любвеобильный Рыков прячется поблизости, возможно у новой любовницы, наблюдая за тем, как разворачиваются события. Милиция все же будет разыскивать Рыкова, но не как убийцу, а как пропавшего без вести. Надо присмотреться к окружению Рыкова, может, что-то и подскажет, где его искать. Олег решил пока не возвращаться к Тамаре Леонидовне, чтобы обвинить ее в лжесвидетельстве, решив оставить это на потом. Он был уверен, что та не знает, где прячется Рыков, ведь не артистка же она, чтобы так натурально себя вести, скорее любящая женщина, потерявшая любимого. Более перспективно было поддерживать связь с женой Рыкова, чтобы знать, как продвигаются розыски ее неверного супруга. Но все это он решил сделать позже, а сейчас ему хотелось отправиться на городской пляж и немного охладиться в море.

6

        По дороге на пляж Олег позвонил Павленко на работу. Ему сказали, что тот уже на пенсии, но домой звонить бесполезно - он уехал на рыбалку «по-серьезному», под Черкассы. Тут Олег вспомнил, что у него есть номер пейджера Павленко, и отправил сообщение с просьбой перезвонить.
        Уже выйдя на набережную, залитую солнцем, пышущую зноем, Олег понял, что не сможет спокойно купаться в море, зная, что был так близок к завершению этого дела, а из-за собственной беспечности теперь придется попотеть. Вспомнилась песенка из очень старого фильма, которая ему никогда не нравилась, но сейчас слова были в тему: «Первым делом, первым делом - самолеты. - Ну, а девушки? - А девушки потом».

        - Девушки потом, после окончания дела, а я об этом забыл и был наказан! - вынес он вердикт самому себе. - Задержался с поездкой сюда - и вот результат. Точнее, отсутствие результата.
        Зазвонил мобильный телефон, и Олег услышал веселый голос Павленко на фоне работающего лодочного мотора.

        - Никогда не думал, что пенсия - это так весело! - радостно сообщил Павленко. - Ловим рыбу, варим уху и пьем водку. Что у тебя стряслось? Говори кратко - мобильный телефон не мой.
        Олег раздумывал, сообщать теперь уже бывшему следователю, что он вычислил убийцу, или нет?

        - Я сейчас нахожусь в Феодосии.

        - Ты тоже неплохо устроился. - Павленко рассмеялся, но сразу посерьезнел. - Проверяешь алиби Рыкова? Скользкий тип, он был подозреваемым номер один, но тысяча километров делает его алиби железным.

«Опростоволосился Ниро Вульф! - мысленно усмехнулся Олег. - Было бы интересно увидеть выражение его лица, когда он узнает, кто убийца, но с этим пока повременим».

        - Не могу я встретиться с Рыковым - он несколько дней как исчез. Теперь гадай, чем это могло быть вызвано, - пожаловался он.

        - Чудес на свете меньше, чем принято считать. - Теперь Павленко говорил сухо, в его голосе ощущалось напряжение. - Думается мне, я что-то недоглядел, и Рыков исчез не просто так. Это полностью моя вина. Вот черт, даже пропало удовольствие от рыбалки!

        - Не зря ли ты коришь себя? Может, исчезновение Рыкова не связано со смертью Фроловой и пропажей драгоценностей?

        - Может быть… Но интуиция старого сыщика подсказывает: связано, и ой как связано!

        - Мое предложение относительно твоего участия в этом расследовании и дальнейшего сотрудничества остается в силе. - Олег не удержался и рассказал все, что узнал в Феодосии, и заявил, что у него нет ни малейших сомнений в виновности завклубом в смерти бывшей любовницы.

        - Поймал ты старого дуралея на мякине - привык я доводить все дела до логического конца, - вздохнул Павленко. - Теперь буду мучиться, что проморгал убийцу. Ну что ж, с рыбалкой придется проститься, я отправляюсь к тебе на помощь, авось вдвоем сдюжим, разыщем этого мерзавца. Но сразу не смогу - я здесь мешок тарани наловил, и она уже наполовину высушена. Отвезу ее домой и сразу к тебе. Дай мне два-три дня на это.

        - Спасибо, Ниро Вульф. С нетерпением жду тебя.

        - Можешь смеяться над старым сыщиком сколько угодно. Только смотри - ни во что не вляпайся, лучше дождись меня. Думаю, ты прав в своих предположениях: Рыков лишь затаился и далеко не уезжал. Возможно, он скрывается у своей любовницы-музыкантши.

        - Почему же она вызвала милицию, назначив мне встречу?

        - Хитрый ход, чтобы прощупать тебя и отвести от себя подозрения. В ином случае ты обязательно стал бы искать Рыкова у нее.

        - Может, мне нанести ей визит домой?

        - Это уже ни к чему. Ты ведь засветился перед ней, и даже если Рыков прятался у нее, то уже перешел в другое место. Дай им время, пусть успокоятся, а ты пока понаблюдай за музыкантшей. И не дергайся, дождись меня.

        - Хорошо. А ты купи себе мобильный телефон. Расходы возьму на себя - считай, что ты уже на работе.

        - Раз фирма так щедра, я отказываться не буду. Позже перезвоню и сообщу номер телефона. До встречи! Прощай, рыбалка!
        Согласие Павленко принять участие в розыске Рыкова взбодрило Олега лучше купания в море. Бывший следователь был очень опытным работником, имел массу связей, не исключено, что и в Крыму у него найдутся знакомые в милиции, которые смогут оказать помощь в розыске Рыкова.

* * *
        Дожидаясь жену Рыкова, Олег размышлял: что могло заставить ее мужа сбежать через два месяца после убийства, когда вроде бы все прошло как надо? Он должен был за это время успокоиться - самоубийство Фроловой не вызвало у правоохранительных органов подозрений и никаких следственных действий не предпринималось. Разве что участковый взял у него письменные объяснения. Неужели у него просто сдали нервы? Удивительно, но он исчез буквально перед приездом Олега. Ни с кем о своей поездке Олег не говорил, кроме как с Илоной. Она и назначила дату отъезда. Неужели это лишь совпадение?
        Олег набрал номер мобильного Илоны.

        - Привет, пропажа! - сразу отозвалась девушка. - Расскажи, какое оно, море? Соленое и ласковое?

        - Не знаю, - сухо ответил Олег. - Я приехал в Феодосию не прохлаждаться, а работать. И уже есть результаты. А на море я не был.

        - Какой же ты быстрый! - В голосе Илоны улавливалась ирония. - Всего несколько часов как уехал из лагеря, и уже есть результаты. И что же это за результаты?

        - Я уже знаю, кто убийца гражданки Фроловой.

        - Ты пошутил?! - после долгой паузы спросила Илона, ошеломленная его словами.

        - Такими вещами не шутят.

        - Кто он? Хотя вопрос излишний - здесь ведь живет Веня Рыков. Неужели он?

        - Есть доказательства - в день смерти твоей бабушки он был в Киеве, инкогнито.

        - Никогда бы не подумала, что Веня мог на такое решиться… А я грешила на пьяницу Широкого… Ты с ним уже разговаривал?

        - Нет.

        - Хорошо. Я выезжаю к тебе - без меня с ним не встречайся. Как тебя найти?

        - Есть проблема - Рыков уже три дня как исчез. Жена объявила его в розыск, так что твое присутствие здесь ни к чему.

        - Нет, я все равно к тебе приеду - завтра утром.

        - А как же раскопки? Неужели Блюмкин тебя отпустит с практики? - насмешливо поинтересовался Олег.

        - Это не твоя забота, сама все решу! Когда буду в городе, позвоню! Смотри, не последуй примеру Вени - не исчезни!
        Вновь томительно тянулась резина ожидания. Это состояние напомнило Олегу прежнюю работу - там такое часто случалось. Он тогда курил, и это было единственно доступное развлечение в подобном положении, но, уйдя со службы, с курением покончил.
        Элеонору, жену Рыкова, он увидел издали - она шла упругой походкой женщины, знающей себе цену. Она совсем не была похожа на ту опечаленную и растерянную женщину, которую Олег увидел утром. И одета была по-другому: коротенькое платьице подчеркивало ее спортивную фигуру, позволяло показать длинные красивые ноги. Накрашенная, она теперь была весьма привлекательной. Проезжающий мимо светло-коричневый BMW неожиданно затормозил прямо на дороге, не подрулив к тротуару. Дверь со стороны водителя резко открылась, оттуда показался крепкий лысоватый мужчина лет под пятьдесят, в темных шортах и майке. Ехавшая сзади
«тойота» тут же взяла влево и чуть не столкнулась с идущим по встречной полосе
«фольксвагеном», недовольно посигналила и остановилась. Стекло в «тойоте» опустилось, оттуда высунулась голова молодого мужчины, который, не стесняясь в выражениях, высказал все, что думает о водителе BMW.
        Лысоватый мужчина ответил матом, выхватил из салона автомобиля биту и, размахивая ею, бегом бросился к «тойоте». «Тойота» рванула с места, едва не получив удар битой по заднему стеклу. Мужчина, пробежав несколько метров за быстро удаляющейся
«тойотой», остановился, грозя битой и ругаясь. За это время позади BMW образовался затор из двух автомобилей, не рискнувших ее объехать, пока мужчина не спрятал биту в салон. Элеонора спокойно наблюдала за этой сценой, стоя на тротуаре. Лысоватый мужчина подошел к ней, что-то сказал, после чего она села к нему в машину, и они уехали.
        Олег лишь растерянно посмотрел им вслед. Элеонора видела его, понимала, что он ее ждет, но предпочла уехать с этим хулиганистым водителем BMW, которого, похоже, хорошо знала. Длительное ожидание закончилось ничем.

«Ничего, пообщаюсь с музыкантшей Тамарой - вдруг Рыков и в самом деле скрывается у нее?»
        Хотя Павленко просил ничего не предпринимать до его приезда, Олег не мог бездействовать все это время. «Сегодня я с ней уже виделся, но еще одна встреча не помешает. Вдруг мне удастся ее разговорить?» Он набрал номер ее домашнего телефона
        - никто не ответил. Перезвонил ей на работу - было слышно, что трубку сняли, но молчали. Похоже, музыкантша до сих пор не пришла в себя после разговора с Олегом.

        - Тамара Леонидовна, это Олег Попов. Мне надо с вами встретиться, это не займет много времени. Куда мне подъехать?

        - Тамара Леонидовна сейчас занята. Звоните завтра, - ответил неприветливый, какой-то казенный мужской голос, и трубку сразу повесили.
        Это Олегу не понравилось - говорил явно не работник клуба, и он снова позвонил. Как и в первый раз, трубку подняли, но молчали.

        - Мне очень нужно переговорить с Тамарой Леонидовной, - настойчиво произнес Олег.

        - Это сложно сделать - не мешай мне работать!

        - А вы кто?

        - Слон в пальто! - В трубке зазвучали гудки отбоя.
        Олег направился в клуб, чтобы выяснить, что за грубиян берет трубку и почему музыкантша не может подойти к телефону.
        На входе его встретила перепуганная вахтерша, она вся тряслась, и Олег понял: случилось что-то весьма необычное.

        - Что произошло?!

        - Тамару только что увезли… - И старушка стала наливать в стакан воду из графина, но ее руки так сильно дрожали, что она никак не могла этого сделать.
        Олег помог налить воды и подождал, пока вахтерша пила из стакана. Ее кадык нервно двигался под тонкой морщинистой кожей вверх-вниз, и это движение ненадолго прерывало цокот ее зубов по стеклу.

        - Кто и куда увез Тамару? - насторожился Олег.

        - В морг увезли, - старушка было зарыдала, затем закончила спокойным тоном: - Удавилась она телефонным шнуром у себя в кабинете. Когда вы ушли, Тамара вскоре вышла сюда, минут пять со мной побеседовала о том о сем, расспросила, о чем мы с вами разговаривали. Вроде со мной говорит, а мысли у нее далеко блуждают - по глазам вижу. Затем она ушла к себе в кабинет и сказала, чтобы я никого к ней не пускала. А кого пускать-то, когда лето и никому до клуба дела нет? Проходит час - она не выходит. В пять я к ней пошла - обычно после четырех она уходила домой… - Рука старушки вновь потянулась к графину, но Олег ее опередил и сам до краев наполнил стакан. - Кабинет закрыт, она не отвечает.
        Стучала я, кричала - а она молчит. У меня есть ключи от всех кабинетов, вот я и открыла его. - Глаза у старушки расширились, словно она опять увидела перед собой эту картину. - А она висит! Глаза закатились, голова набок, рот приоткрыт, а из носа тоненькая струйка крови - уже запекшаяся! Господи, помилуй ее грешную душу! - И вахтерша перекрестилась.

        - К ней точно никто не приходил?

        - Никто.

        - А если через окно?

        - Так решетки на окнах! Сама она удавилась. На столе записка - прочитать не могла, так разволновалась, а сверху лежит кольцо золотое с фиолетовым камнем. Его у нее никогда не видела.

        - В ее кабинете кто-нибудь сейчас есть?

        - Есть, из милиции и наш участковый. Никого туда не велели пускать.

        - Мне можно, - успокоил вахтершу Олег и быстрым шагом направился к кабинету.
        В приемной на стуле сидел и зевал лейтенант, а через открытую дверь кабинета Тамары Леонидовны было видно сидевшего за ее столом мужчину в полосатой тенниске, который просматривал сложенные стопкой документы.
        Лейтенант, увидев Олега, сразу подхватился:

        - Нельзя сюда, гражданин! Понадейся на эту Никитичну!

        - Я хотел кое-что уточнить… Я частный детектив и сегодня утром беседовал с гражданкой Коркачевой. - Олег достал свое удостоверение и добавил: - Не так давно я работал опером в столичном райотделе.

        - Чего тебе надо, бывший опер? - Мужчина поднялся из-за стола.

        - Коркачева сама покончила с собой или ей помогли?

        - А тебе это зачем?

        - Не кажется ли вам это странным: вначале исчезает заведующий клубом, а затем лезет в петлю его заместитель?

        - Здесь чистой воды суицид. Есть предсмертная записка, написанная от руки: «В моей смерти прошу никого не винить».

        - В записке больше ничего не было? К примеру, касательно золотого кольца?

        - Ничего.

        - Покойница не носила золотых вещей, их у нее вообще не было - сама мне утром об этом говорила. Да и вахтерша это подтвердила. Откуда и зачем тогда это кольцо?

        - Не суй свой нос, куда не следует, а то прищемим, - разозлился мужчина в полосатой тенниске. - Ишь, умник выискался! Вали отсюда и больше не показывайся мне на глаза!
        Олег решил не накалять обстановку и молча ушел, потный и злой. На этот раз он прямиком поехал к морю, оставил автомобиль в боковой улочке и через шумную набережную, превращенную по всей длине в торговую площадку, вышел к городскому пляжу.
        Вода у берега была мутная и теплая, здесь царствовала детвора, хохочущая, брызгающая, радующаяся соленому чуду и лету. Лишь зайдя по грудь, Олег нырнул и пошел кролем, делая вдох под левую руку на третьем гребке. Отплыв далеко за ограничительные буи, Олег перешел на легкий брасс, а затем перевернулся на спину, любуясь бездонным небом с прозрачными облаками. Здесь вода была прохладной, но это ему понравилось, уставшему от невыносимой жары среди домов и раскаленного асфальта. Опускавшееся к горизонту солнце было ласковым и нежным, не то что днем, когда беспощадный зной заставлял поглощать воду в неимоверных количествах, а затем исходить потом.
        Он покачивался на волнах, ни о чем не думая, лишь любуясь бескрайним небом. Набежала большая волна, резко его всколыхнула, за ней другая, равновесие нарушилось, и Олег окунулся с головой. Волны шли одна за другой, как ряды воинов на вражеские укрепления, извещая, что вдали прошел корабль немалого водоизмещения.
        Поплавав еще минут двадцать, Олег почувствовал себя бодрым, посвежевшим, словно и не было изнуряющего, жаркого дня, полного событий. Самоубийство Тамары после их беседы доказывало, что она имела отношение к убийству Фроловой, пусть и косвенное. Она обеспечила Рыкову алиби, и можно было только предполагать, какие небылицы он рассказал влюбленной женщине, чтобы склонить ее на это. Видимо, у нее и раньше были сомнения в самоубийстве соперницы в Киеве, но она их отбрасывала. А вот когда Тамара узнала, что ту убили из-за драгоценностей, и соотнесла это с подарком Рыкова - золотым кольцом, ей стало понятно: ее любовник - убийца, а она - невольная соучастница. Ее ожидал позор, тюрьма, и, не выдержав этого, она вынесла себе приговор. А может, покончила с собой не из-за страха наказания, а из-за того, что не хотела предавать любимого, хоть он и преступник? Приложив к записке кольцо, она давала понять, что знает горькую правду и готова ради любимого принять смерть, лишь бы не навредить ему.
        Хотя солнце уже село, было довольно светло. Набережная стала заполняться людьми, одетыми для вечернего променада, а с пляжа в город потянулись толпы изнуренных солнцем отдыхающих, еле передвигающих ноги, как после тяжелой работы.
        Пора было подумать о ночлеге, но Олег решил вначале заехать к жене Рыкова, а уж потом думать, где переночевать. В крайнем случае проведет еще одну ночь на сиденье автомобиля - это его не пугало. К тому же найти безопасное пристанище для четырехколесного друга было гораздо сложнее, чем для себя.
        Элеонора была дома и не удивилась приходу Олега. На этот раз она пригласила его войти. Квартира оказалась малогабаритной «двушкой», со стандартным интерьером советских времен: полированная «стенка» с хрусталем и сервизами за стеклом, раздвижной стол с цветастой скатертью и пустой вазой из многоцветного чешского стекла, мягкие стулья, обтянутые полиэтиленом, чтобы не протиралась обивка. Везде царили порядок и чистота, лишь две огромные, набитые до предела сумки на мощной
«кравчучке» вносили некоторый диссонанс.

        - Собралась в Румынию на заработки, да вот исчезновение Вени поломало планы, - поймав взгляд Олега, пояснила Элеонора. - Нет у меня дома у моря, чтобы сдавать жилье, поэтому приходится выкручиваться. Провожу занятия в кабинете ЛФК[Лечебная физкультура.] в местной больнице, делаю массаж, но все равно денег не хватает. У Вени я зарплату даже не спрашивала - лишь бы у меня денег не просил.

«Интересный тип этот Веня. В Киеве его содержала Фролова, здесь - жена, так он еще и любовницу имеет, которая ради него на смерть пошла». Воспоминание о самоубийстве музыкантши вызвало у Олега неприятное чувство, словно он был виноват в ее смерти.

        - Зачем вам такой муж? Денег не приносит, по бабам шляется - не возражайте, знаю наверняка. А вы эффектная женщина, и поклонники у вас есть. Видел, как вас увезли на BMW.

        - Это не поклонник, а клиент - Леня Лобов. Прошлой зимой лежал с радикулитом, так я ему массаж делала. Зимы у нас мерзкие - пронизывающий ветер и сырость. Когда радикулит его прихватывает, вспоминает обо мне, а так может и не поздороваться. Крутой очень.

        - Чем же он крут?

        - Переехал к нам несколько лет тому назад из Киева, говорят, там деньги делал неплохие не совсем законным способом, но кому-то перешел дорогу и сбежал сюда. Скупил несколько кафе, частных гостиниц, имеет казино - у нас это тоже сделать непросто, а он смог. Дела идут успешно, деньги гребет лопатой, купил моторную яхту под панамским флагом. Мотается по морям: сегодня в Черном, а завтра - в Средиземном море. Вот такой он человек.

        - У него проблемы со спиной? Когда он битой махал, то не был похож на больного человека.

        - Нет. Просто он, увидев меня, вспомнил, кто я такая, и решил угостить мороженым с шампанским. По своим каналам пообещал узнать о пропавшем Вене, а у него возможности - не то что у местной милиции.

        - Бывает и такое, - согласился Олег. - Но не кажется ли вам странным, что он вдруг о вас вспомнил?

        - Не кажется! - излишне резко бросила Элеонора. - А вам какое до этого дело? Уж не собираетесь ли в ухажеры ко мне?

        - С удовольствием бы, но я на работе. Что-нибудь слышно о вашем пропавшем супруге?

        - Ничего. Хотя… Дошел до меня слушок, что видели его в Ялте с одной перезревшей красавицей. - И она с горечью констатировала: - Сколько волка ни корми…

        - Сегодня на работе повесилась Тамара Леонидовна.
        Элеонора вздрогнула и испуганно посмотрела на Олега.

        - Что вы сказали?! Тамара умерла?!

        - Свела счеты с жизнью.

        - Боже мой! - Элеонора схватилась обеими руками за голову. - В это трудно поверить…
        Раздался телефонный звонок, и Элеонора тут же подняла трубку.

        - Здравствуйте… Да вот только перед вашим звонком мне сообщили. Какой ужас!
        Элеонора с телефоном на длинном шнуре перешла в смежную комнату и плотно закрыла за собой дверь, так что Олег больше ничего не услышал. Но ему недолго пришлось скучать - Элеонора вернулась в комнату очень расстроенная, а глаза у нее были покрасневшими и мокрыми от слез. Она сразу подошла к шкафу со стеклянными дверцами и достала оттуда бутылку водки и две хрустальные рюмки.

        - Я за рулем, - запротестовал Олег.

        - Вы ее утром застали, разговаривали? - глядя на него в упор, спросила Элеонора.

        - Так, перебросились несколькими фразами.

        - Иногда и слова достаточно, чтобы уничтожить человека, - задумчиво произнесла Элеонора.

        - Ни о чем таком мы не говорили. Я лишь расспросил ее о вашем муже.

        - Неважно, что повлияло на ее решение. Она - там, а мы - здесь и просто обязаны ее помянуть, пока ее чистая душа где-то рядом. Возможно, она сейчас наблюдает за нами. - Вдруг Элеонора испуганно вытянула руку за плечо Олега. - Во-он, видите - она! Высматривает!
        Олег резко обернулся в указанном направлении, но никого не увидел, зато услышал хриплый смех Элеоноры. Он с удивлением посмотрел на нее и увидел на ее лице лишь печаль. Женщина подняла рюмку.

        - Поминать нужно водкой - она больше всего соответствует горечи утраты. Я уверена, Тамара, что ты попадешь в царствие небесное! Пусть земля тебе будет пухом! - и Элеонора залпом осушила рюмку. Олег только пригубил.

        - Тамара была очень одинока, у нее в жизни были лишь любимая работа и любимый человек - Веня! А он - свинья, только пользовался ею.
        Олегу было странно слышать такие слова от женщины в отношении любовницы своего мужа.

        - Она, бедняжка, очень переживала, когда Веня жил у ведьмы в Киеве. - Элеонора налила себе вторую рюмку и подлила водки Олегу. - Однажды она пришла ко мне вся в слезах и покаялась в своем грехе с Веней. Думала, что я буду ругать ее, обвинять. В чем ее обвинять? В том, что ее бросили, как и меня? Мы тогда напились ужасно, ей было очень плохо - пить она совсем не умеет. Зато и подружились - то, что наш мужчина исчез, нас объединило. Помянем бедняжку Тамару! - и она вновь до дна выпила рюмку, а Олег только сделал вид, что пьет.

        - Я тоже не святая, - продолжила Элеонора. - Лобов какое-то время был моим любовником, думаю, я была у него не одна. Наша связь периодически возобновляется. Он восхищается моим телом, телом тридцатидевятилетней женщины! Говорит, что многим молодухам о таком можно только помечтать. А Веня мне предпочитает старух! - Элеонора снова наполнила свою рюмку, наливая Олегу, перелила, так что под рюмкой образовалась водочная лужица, но не обратила на это внимания.

        - Лобов отвез меня в свое кафе, где на втором этаже есть уютная комнатка с кондиционером и душем. - Элеонора с отвращением окинула взглядом комнату. - Мы немного поговорили, о Вене он не спрашивал - ты же это хотел у меня узнать? Я сама ему рассказала, что подала заявление в милицию, и о том, что Веню видели в Ялте. Лобов рассмеялся: «Веня постоянен: любит старух и всегда возвращается домой». Но в этот раз я его не пущу даже на порог! Выброшу вещи с балкона, чтобы все видели! А Тамара была святая! Ради него была готова на все! Помянем ее!
        Она выпила, а Олег лишь поднял рюмку, заметив, что Элеоноре нет дела до того, пьет он или нет.

        - А теперь уходи! - потребовала Элеонора. - Я хочу побыть одна.

        - Но я даже не спросил…

        - Уходи, а то закричу, что ты меня насилуешь! Или позвоню Лобову - знаешь, что он с тобой сделает, если я нажалуюсь? - Женщина пьяно ухмыльнулась, а глаза ее загорелись желанием проверить, на что способен ее любовник.
        Олег встал, решив, что все равно больше ничего от пьяной женщины не узнает, а вот попасть в неприятную ситуацию может.

        - Спокойной ночи. Может, завтра у вас настроение будет более подходящим для беседы, - сказал Олег, выходя из квартиры.

        - Я ничего не хочу слышать о Вене, поэтому никакой беседы не будет. А других общих тем для разговора у нас нет. Так что прощай! - и Элеонора громко захлопнула за ним дверь.
        Олег пожал плечами и быстро спустился по лестнице. Около его автомобиля стояли трое ребят, что-то живо обсуждали и громко смеялись. При его приближении они замолкли и уставились на него.

        - Твоя колымага бензина много жрет? - пренебрежительно спросил высокий рослый парень в майке с портретом Майкла Джексона на груди и вытатуированной ящерицей, примостившейся у него на плече. Вопрос он подкрепил ударом ноги по колесу.

        - В зависимости от того, как нагуляет аппетит. - Олег не спешил открывать дверцу автомобиля - ребята ему не понравились.

        - Старье и фуфло! - все так же пренебрежительно бросил парень и сочно сплюнул на крыло автомобиля.
        Олег понял, что парень его задирает. Страха он не почувствовал, так как не сомневался, что у него хватит сил и умения, чтобы разобраться с этой ребятней в возрасте до двадцати лет, но и лезть в драку не хотел.

        - Ребята, вам скучно? Шли бы вы… погулять, на дискотеке потанцуйте, за барышнями поволочитесь.

        - Гляди, пацаны, он нам советы дает, что делать! Во дебил! - вскипел коренастый парень.

        - Усохни! - одернул высокий парень крепыша - видно, был предводителем у этой троицы. - Мужчина нам дело говорит. Пошли на дискотеку. - Он махнул рукой, словно приглашая друзей следовать за ним, но в этот момент из зажатого в его руке баллончика вырвалась струя газа, обожгла Олегу лицо и лишила зрения.
        Олег непроизвольно прижал ладони к горящим огнем, слезящимся глазам, и в тот же миг на него со всех сторон посыпались удары. Он ушел в глухую защиту, прикрыв руками голову и напрягши пресс. Со спины его защищал автомобиль. Несмотря на боль и застилавшие глаза слезы, ему удалось, приоткрыв правый глаз, разглядеть силуэты противников, и это дало ему возможность, сделав выпад, отправить одного на землю. Удар по коленной чашечке правой ноги вызвал ужасную боль и заставил раскрыться, и в то же мгновение он упал. Олег вертелся, стараясь уходить от ударов ногами, прикрывая руками голову. Внезапно избиение прекратилось.

        - Шпик, мотай отсюда, пока цел ты и твой драндулет. Это только предупреждение. Чтобы завтра и духу твоего здесь не было! Иначе тебе кранты!
        Завершающим был удар по почкам, но неточный, а затем Олег услышал удаляющиеся шаги. От побоев он не сильно пострадал, лишь ныло колено, горело лицо от слезоточивого газа и пекло в глазах. Олег по-прежнему не мог нормально видеть, ему очень хотелось потереть глаза, но он знал, что этого делать нельзя. Их надо было промыть большим количеством воды, но где ее взять? Вернуться к Элеоноре и попросить о помощи? Пустите слепого калеку умыться! Так она ему дверь и откроет!
        Вспомнив о бутылке минеральной воды в салоне, Олег открыл автомобиль и на ощупь нашел бутылку. Насыщенная углекислым газом вода только усилила резь в глазах. Ему хотелось орать, звать на помощь, но вместо этого он забрался в салон, заблокировал двери центральным замком, решив выждать какое-то время. «Все проходит - пройдет и эта боль». Лучшее средство от боли - думать о чем-нибудь другом. А тем для размышлений было больше чем достаточно.
        Его присутствие в Феодосии кого-то очень беспокоит. Скорее всего, Рыкова. Кто-то постоянно держит его в курсе. В городе Олег встречался лишь с Элеонорой и Тамарой. Выходит, Элеонора? Только зачем тогда эта комедия с заявлением в милицию о пропаже Рыкова? «Напугал Рыкова мой приезд или что-то еще, неважно. Вероятно, он теперь попытается уехать как можно дальше отсюда. То, что он пока здесь, доказывает нападение на меня этих подонков - видимо, он запаниковал. Сто против одного, что он намеревается бежать за границу. Там он будет чувствовать себя в безопасности, да и уникальную скифскую корону сможет выгодно продать. Сбежать ему может помочь Лобов, имеющий яхту под панамским флагом. И золотишко проще вывезти на яхте в тайнике. Все понятно - мое появление и расспросы их насторожили, поэтому они напустили на меня подонков, надеясь, что теперь я уберусь из города. Логично!»
        К Олегу уже частично вернулось зрение, и он рискнул сесть за руль. Вскоре он увидел работающий ночной киоск и, купив минеральную воду без газа, промыл ею глаза и умылся. Заодно у продавца киоска Олег узнал, где можно остановиться на ночь, пусть и далеко от моря, но чтобы автомобиль стоял во дворе у хозяина.
        Его пристанищем стала маленькая комната на две койки в оборудованном под жилище сарайчике, с удобствами во дворе, но здесь было комфортнее и безопаснее, чем ночевать в автомобиле.

7

        Время до приезда Павленко Олег решил полностью посвятить отдыху, чтобы своими неосторожными действиями не спугнуть невидимого противника. Он узнал у хозяина, пожилого грека Прокопия, больше напоминавшего цыгана, где находится стоянка яхт, и осторожно расспросил о Лобове. Прокопий Лобова знал, но ничего, кроме того, что Олегу рассказала Элеонора, не сообщил. Младший сын хозяина, Костик, за небольшое денежное вознаграждение согласился покрутиться возле яхт и узнать, когда Лобов собирается отплыть. Олег проинструктировал мальчика: расспрашивать нужно осторожно, не привлекая внимания. Секретность поручения Костику понравилась, как и сам гость, - о бурных событиях ночи свидетельствовали ссадины на его лице и небольшой синяк под глазом, который тот прятал за черными стеклами очков.
        Олег поехал на Золотой пляж и предался отдыху - плавал в море, загорал на гальке, совсем не думая о работе.
        В полдень, когда солнце стало припекать немилосердно, Олег решил пойти пообедать, а потом перебраться в тень. Собирая вещи, он увидел на мобильном телефоне сообщение о пропущенных звонках. Ему звонили Илона и Элеонора. Удивленный Олег решил сначала позвонить Элеоноре, угрожавшей ему накануне расправой, если он будет вновь надоедать ей просьбами о встрече. Он набрал номер ее домашнего телефона. Элеонора долго не брала трубку, а когда ответила, голос у нее оказался погасшим, тусклым.

        - Вы мне звонили, наверное, хотели дать напутствие на дорожку?

        - Да, у меня есть что вам сказать… Веня нашелся…

        - Почему же у вас такой похоронный голос? Ведь вы столько усилий приложили, чтобы его найти, - не без ехидства заметил Олег.
        Известие о том, что Рыков нашелся, его обрадовало, но предчувствие подсказывало: здесь что-то не так.

        - Веня мертв. Его тело нашли в море - он утонул. Я была на опознании… - и она замолчала, очевидно, под впечатлением увиденного.

        - Приношу свои соболезнования… Что говорит милиция о причине его смерти - это самоубийство, несчастный случай или ему кто-то помог?

        - Судмедэксперт сказал, что он слишком долго пробыл в воде, чтобы утверждать что-либо наверняка. - У Элеоноры перехватило дыхание. - Я еле опознала его… Это так ужасно! Следователь склонен считать, что это несчастный случай, а я так не думаю.

        - Могу ли я подъехать к вам, чтобы задать несколько вопросов?

        - Нет! Оставьте меня в покое! Мне нужно заниматься похоронами Вени.

        - Хорошо, успокойтесь, Элеонора… Не знаете, как связаться со следователем, который занимается обстоятельствами смерти вашего мужа?

        - Не знаю. Мы с ним встретились в морге… Он мне сказал, что разбирался и со смертью Тамары. Поезжайте в райотдел милиции - вам там подскажут.

        - Спасибо, я так и сделаю, - согласился Олег, а сам подумал: «Если это тот самый следователь, с которым я встретился в клубе, то от новой встречи с ним ничего хорошего ждать не приходится».
        Одеваясь, Олег размышлял: «Смерть Рыкова не доказывает непричастности Элеоноры к похищению драгоценностей у Фроловой. Не исключено, что Рыкова убрали, чтобы замести следы, - это проще и надежнее, чем переправлять его за границу. Возможен и другой вариант - Рыков жив. Элеонора сказала, что с трудом опознала его. Могли убить кого-то другого, сложением похожего на Рыкова, хотя особого сходства не требовалось. За несколько дней жара, вода и рыбы сделали свое дело, и теперь бесполезно искать сходство с фотографией. Элеонора позвонила мне, чтобы я со спокойной душой отправился восвояси: Рыков мертв, и мне здесь уже делать нечего. Тогда непонятно, зачем вчера вечером меня избили? Это было лишним, раз уже подготовили тело - настоящего или подставного Рыкова».
        Олег отправил на пейджер Павленко сообщение с просьбой позвонить. Раздался звонок, и он с нетерпением схватил мобилку, но услышал голос раздраженной Илоны:

        - Как это называется?! - кричала она. - Я рано утром примчалась в Феодосию, полдня звоню тебе, а ты будто в рот воды набрал. Это море тебя так расслабило?

        - Скорее наоборот. Здесь события происходят с молниеносной скоростью, они непредсказуемы, и это постоянно держит меня в напряжении - что будет дальше?

        - Сейчас мамочка тебя пожалеет и купит мороженое! - вконец рассердилась Илона. - Мы с тобой увидимся или ты для меня занят?!

        - Без проблем. Предлагаю встретиться на набережной, возле бювета минеральных вод санатория «Восход».

        - Ты думаешь, я так хорошо знаю Феодосию?

        - Но разговаривать, как я вижу, не разучилась. Спросишь - подскажут.

        - Мы сейчас возле Генуэзской крепости. Сколько времени нам потребуется, чтобы доехать?

        - Мы - это кто?

        - Меня любезно согласился сюда привезти наш преподаватель.

        - Понятно, Блюмкин. Кто бы сомневался! Думаю, доедете быстро.

        - Ну что ж, до встречи.
        К бювету Илона подошла одна.
        Олег вкратце, ничего не скрывая, рассказал обо всем, что произошло, и изложил свои версии.

        - Бедненький, тебя вчера побили! - посочувствовала Илона и протянула руку к его лицу, чтобы погладить по щеке, но Олег резко мотнул головой.

        - Я же не кусаюсь, - рассмеялась девушка.

        - Это мне не известно.

        - Что ты намерен предпринять?

        - Дождаться Павленко и уже вместе с ним составить план действий. Одна голова хорошо, а две лучше.

        - Выходит, моя голова не в счет?

        - Каждому свое. Одному археология, а другим - копаться в криминальном дерьме.

        - Я думаю, что Лобов здесь точно замешан, надо как-то пробраться на его яхту и обыскать ее. Возможно, сокровища моей бабушки там.

        - А я так не думаю. Лобов может быть вовсе ни при чем.

        - Я в этом сомневаюсь. Элеонора с Лобовым могли грохнуть Рыкова из-за драгоценностей.

        - Это одна из версий. Но не исключено, что есть еще кто-то, кого мы не знаем, и это он расправился с Рыковым и забрал похищенные драгоценности. На самом деле есть одна вещь, стоимость которой во много раз превосходит все остальное, вместе взятое, - скифская диадема. Рыкову достаточно было забрать из квартиры только ее, но, из жадности или не зная ее истинной стоимости, он прихватил и все эти побрякушки. Если бы он этого не сделал, ты удовлетворилась бы тем, что нашла в сейфе, и никакого расследования не было б. Возможно, диадема уже далеко отсюда.

        - Ты не прав, диадема и остальные драгоценности здесь. Нападение на тебя говорит о серьезности намерений преступников и о том, что они опасаются тебя. Вероятно, ты очень близко к ним, или к нему, или к ней, подобрался…

        - Не будем спорить, - сказал Олег миролюбиво, - дальнейшее развитие событий покажет, кто из нас прав. Я приму во внимание твою версию и буду тебя держать в курсе происходящего. Так что возвращайся к своим раскопкам, курганам, исчезнувшим городам. Привет Блюмкину - он тебя заждался. - Олег хотел было распрощаться с девушкой.

        - Блюмкин, наверное, уже выехал из города и находится на пути к лагерю. Я отпросилась у него на несколько дней, так что все это время собираюсь следовать за тобой, словно тень.

        - Тень, а где ты собираешься жить?

        - Ты же здесь уже устроился, а я буду рядом с тобой.

        - У меня спартанские условия.

        - После палатки меня ничем не испугаешь.

        - Ночью я храплю.

        - А я сплю очень крепко - пушкой не разбудишь.

        - Ладно, раз ты такая приставучая.

        - Готова тебя слушаться во всем. Какие у нас планы на ближайшее время?

        - Поехать на пляж. До вечера жизнь в городе замирает, и нам там делать нечего. Я ожидаю донесений агентуры, а уж потом будем строить дальнейшие планы.

8

        Донесения «агента» Костика Олега не обрадовали, хотя тот выполнил поставленную задачу на двести процентов. Мальчик выяснил, на каком причале стоит яхта Лобова, завел дружбу с сыном начальника причала, его одногодком, и тот сообщил, что Лобов на следующий день собирается выйти в море. Яхта под иностранным флагом была здесь белой вороной и поэтому пользовалась повышенным вниманием окружающих. Еще Костик толково описал, что представляет собой эта яхта.

        - Моторная яхта «Princess», выглядит как новенькая, хотя ей семь лет. Тринадцать метров в длину и около трех в ширину. Три каюты и салон. В каждой каюте есть гальюн.

        - Ты что, и внутри побывал?

        - Не получилось. - Костик досадливо поморщился. - Мой новый приятель Марк сказал, что если бы я на неделю раньше пришел, то он мог бы мне вечером организовать экскурсию, когда на яхте только охрана. Но уже несколько дней на ней безвылазно живет приятель Лобова, поэтому туда лучше не соваться.

        - Ты его видел?

        - Нет. Тот в каюте засел, там кондиционер, телик и даже видак есть - мне Марк рассказал.
        Илона торжествующе посмотрела на Олега - ее глаза сверкали, а мысли были понятны без слов: «Что я тебе говорила, а ты тут топчешься на месте!»

        - Что еще Марк рассказывал об этом мужчине?

        - Как тот появился, он не видел. Охранники рассказывали, что Лобов его привез на BMW ночью, подъехал к самому причалу, так что и они не видели гостя. Думали, что бабу привез, а так как он лишь изредка появлялся там, то поняли: это мужик. Дней пять живет.

        - Молодец, Костик! - похвалил паренька Олег и расплатился с ним.

        - А я рассчитывал и на премию! - возмутился мальчик.

        - Выдай мальчику премию - он это заслужил, - распорядилась Илона, словно Олег расплачивался ее, а не своими деньгами.
        Он молча протянул мальчику еще одну купюру и так выразительно на него посмотрел, что тот посчитал за лучшее побыстрее уйти.

        - Рыков жив, а его смерть - просто маскарад, - уверенно заявила Илона, когда они остались одни. - Появление незнакомца на яхте совпадает по времени с исчезновением зав-клубом.

        - Это может быть приятель Лобова, приехавший к нему в гости. Решил пожить на яхте.

        - Находясь возле моря, целые дни просиживать в душной каюте? Так может поступать лишь человек, который скрывается.

        - На яхте есть кондиционер. Лобов бандит, и друзья у него бандиты - может, кто-то из них прячется здесь от милиции.
        У Олега зазвонил мобильный - это оказался долгожданный Павленко.

        - Можешь записать этот номер - теперь я с мобильным. Завтра буду у тебя, уже приобрел билет. Не скажу, что это было просто сделать - курортный сезон в самом разгаре. - Голос у бывшего следователя был веселый, Павленко явно был доволен собой. Видно, жизнь свободного человека ему понравилась.

        - Дело осложнилось - Рыков мертв.
        И Олег рассказал обо всем, что узнал, а также о предположении, что на яхте Лобова скрывается лжемертвец Рыков.

        - Не думаю, - засомневался Павленко. - Слишком громоздкая комбинация. У меня тоже есть новости: Ваня Широкий неделю назад уволился из театра, а так как проживал в служебной квартире, съехал и исчез в неизвестном направлении.

        - Ты это к чему сказал? Ведь это Рыков с паспортом на его старую фамилию приезжал в Киев. Если он не задумывал преступление, то к чему ему так маскироваться?

        - Я не отвергаю эту версию, но не исключаю и другую. Рыков и Широкий работали в одном театре, знали друг друга и даже были любовниками одной и той же женщины, правда, в разные периоды времени. Широкий мог узнать о втором паспорте Рыкова и сумел его похитить. Естественно, Рыков о пропаже второго, недействительного паспорта никуда не заявлял. Совершив убийство Фроловой, Широкий по этому паспорту отправил в Крым одного из своих приятелей.

        - Но в паспорте была фотография Рыкова!

        - А ты биографией Широкого не интересовался? До театрального он три года учился в художественном институте. Ему часто предлагали сделать эскизы декораций к спектаклю, и их принимали. С таким талантом он мог выправить паспорт на кого угодно. Комбинация с чужим паспортом стала бы его козырем: если бы версия самоубийства не прошла и занялись бы расследованием обстоятельств смерти Фроловой, он навел бы подозрения на Рыкова. Это одна из версий, я пока не утверждаю, что Широкий замешан в убийстве Фроловой, но его уход из театра с потерей служебной квартиры настораживает. Ведь не на улице он собирается жить!

        - Не можешь ты без головоломок, Ниро Вульф! - вздохнул Олег. - До разговора с тобой все было предельно ясно, хотя бы отчасти. Думаю, ты ошибаешься, ведь самоубийство любовницы Рыкова доказывает, что он виновен.

        - Я на твоем месте не был бы так категоричен. Не исключено, что кольцо, приложенное к записке Тамары, не из драгоценностей Фроловой, а она просто вообразила невесть что. Ведь нелепица получается: Рыков задумал хитроумную комбинацию и тут же прокололся - подарил кольцо, которое может служить уликой.

        - Выходит, это я подтолкнул к самоубийству невиновного человека?! - вскипел Олег.

        - Не горячись. А может, ей стало известно о смерти любимого человека до того, как нашли его тело? Но есть еще и другие версии. Не надо торопиться их отбрасывать, так как с водой можно выплеснуть ребенка.

        - Что еще?

        - Я узнал, что Базаров лежит в больнице. Сегодня я его навестил, но там не обнаружил. У медперсонала выяснил, что он уже неделю как оттуда ушел, хотя по-прежнему числится и за ним закреплена койка. Лечащего врача напугал мой визит - видимо, Базаров заплатил ей за это. Дома его тоже не оказалось - а ведь он на подписке о невыезде, да еще по уголовному делу!

        - Ты меня совсем запутал, Ниро Вульф. Может, ты мне сообщишь, что и этот учился в художественном институте?

        - Этот - нет. Но за деньги можно многое сделать. Не говоря уже о том, что ради больших денег некоторые люди идут на любое преступление. У Карла Маркса об этом здорово написано в «Капитале».

        - Что ты предлагаешь?

        - Дождаться меня, я завтра приеду утренним поездом.

        - Но ведь завтра Лобов отплывает с незнакомцем на борту!

        - Ты прав. Тогда тебе надо действовать по обстоятельствам. Оружие у тебя есть?

        - Только газовый пистолет. - Олег вспомнил об оружии в бардачке.

        - Лучше, чем ничего, - «успокоил» Павленко. - Я поеду в аэропорт, и если удастся попасть на самолет, который прилетит раньше, чем приедет поезд, я перезвоню. Удачи!

        - Это было бы неплохо! - согласился Олег и начал строить планы.
        По всему выходило, что надо попытаться попасть на яхту ночью, чтобы
«познакомиться» с подозрительным мужчиной. А там, как и рекомендовал Павленко, действовать по обстоятельствам. Приходилось рассчитывать на то, что Лобов ночью на яхту не приедет. Олег вспомнил, как тот, озверевший, вооруженный битой, гнался за автомобилем, водитель которого посмел лишь огрызнуться. Не исключено, что у Лобова есть кое-что покруче биты. Незнакомец на яхте явно был темной лошадкой, и неизвестно, чего от него можно ожидать. Если это «оживший» Рыков, тот не отличался выдающимися физическими данными. А если это Ваня Широкий? Он хоть и пьяница, но тяжелая физическая работа - подъем и опускание декораций - вынуждала его быть в форме. Бизнесмен-неудачник Базаров? Тому даже Рыков мог дать фору. Но опаснее всех был Лобов. Существовал вариант, что на яхте может оказаться и совсем темная лошадка - человек абсолютно незнакомый.
        Не исключено было и то, что там находится человек, не имеющий никакого отношения к истории с похищением ценностей. Ведь и причастность Лобова ко всему этому пока всего лишь предположение. В любом случае надо будет вести себя крайне осторожно.

        - Одному тебе идти туда опасно, - заявила Илона, услышав о планах Олега на ночь. Немного подумав, она предложила: - Надо было бы еще кого-нибудь в помощь взять.

        - Кого? Мы в чужом городе. Подключать к нашим делам постороннего неразумно и опасно. Павленко приедет утром, а если повезет - прилетит сегодня вечером, но на это надежды мало - курортный сезон.

        - Может, попросим моего препода Аверьянова?

        - Блюмкина? Еще чего не хватало! Я его видел - от него пользы будет, как с козла молока.

        - Зря ты так о нем. Он регулярно занимается спортом, да и смелости ему не занимать. Ты смог бы голыми руками гадюку схватить? А он не одну сотню их отловил.

        - Бандиты страшнее гадюк, и вместо отравленных зубов у них есть оружие. Поэтому я пойду один, и Блюмкина в помощники ты мне больше не предлагай.

        - Не хочешь Блюмкина, я пойду с тобой.

        - Хорошо. Будешь сторожить на пирсе - я тебе свисток куплю, как у старушки-божьего одуванчика из фильма «Операция "Ы"», - съехидничал Олег.

        - Идея со свистком неплохая. Надо будет им запастись - не буду же я кричать:
«Спасите частного сыщика!» А может, лучше, как рекомендуют в газетах, - «Пожар!»?

        - У тебя есть право выбора. А теперь не мешай - мне надо все обдумать, подготовиться, да и Костика расспросить, как попасть на территорию яхт-клуба, миновав охрану.

9

        Костик с энтузиазмом принял новый заказ - подготовить тайное проникновение на стоянку яхт-клуба, сразу же оговорил сумму вознаграждения и умчался на разведку Олег представил Илону Прокопию, сказал, что та будет жить вместе с ним в комнате, при этом уточнил: спать на соседней койке. Илону такая детализация развеселила, и она стала называть Олега не иначе как «мой дорогой». У Прокопия при взгляде на девушку глаза сразу сделались маслянистыми, губы расплылись в приторной улыбке, и он тут же предложил ей пользоваться душем в доме, а не во времянке. Олег понял: поблажка относится сугубо к Илоне, вовсю кокетничающей с греком. Вскоре тот спохватился и уточнил, что душ лучше принимать в дневное время - тогда вода в бочке теплее. Тут Олега стал душить смех - жена грека днем торговала на набережной, а домой возвращалась часам к пяти вечера. Это была сухая, жилистая, загоревшая до негритянской черноты женщина, при разговоре она активно жестикулировала. Прокопий ее побаивался, и Олег предполагал, что та в случае чего может его и поколотить.
        Выпроводив хозяина, Олег тут же разделся до плавок и лег на койку, собираясь поспать.

        - Ты что, собираешься дрыхнуть?! - возмутилась Илона.

        - Непременно, и тебе рекомендую.

        - Я так рано не смогу заснуть!

        - Никто тебя и не заставляет, а я посплю. - Олег сладко зевнул, повернулся на бок, и через минуту девушка услышала ровное дыхание спящего человека.

* * *
        К ночи погода поменялась - задул сильный северный ветер, небо потемнело и спрятало в своих глубинах звезды и луну.
        Илоне ужасно хотелось спать, и у нее не было желания отправляться в ночь, но когда Олег предложил ей остаться, она тут же быстро собралась. Яхт-клуб находился за пределами города, и, следуя полученным от Костика указаниям, Олег остановил автомобиль, не доезжая до яхт-клуба с полкилометра, а дальше они с Илоной пошли пешком.
        Яхт-клуб располагался на берегу небольшой бухточки, где было пришвартовано десятка два яхт и катеров, защищенных со стороны моря волнорезом. Береговая зона с трех сторон окружена сетчатым ограждением. Стены одноэтажного здания яхт-клуба сложены из песчаника, оштукатурены и покрашены желтой краской, рядом с ним находились въездные ворота и будка охраны.
        Пройдя вдоль забора, Олег и Илона подошли к месту, откуда можно было незаметно попасть на территорию яхт-клуба. С наружной стороны их защищали от посторонних взглядов несколько деревьев, а с внутренней прикрывали от взоров охраны дощатый туалет, пожарный щит и бочка с песком. Причалов с яхтами отсюда видно не было. Здесь Олег экипировался - надел плечевую кобуру с газовым пистолетом, на левой ноге, под штаниной, бинтом закрепил охотничий нож в ножнах, в руку взял фонарь. Двухметровый сетчатый забор не стал серьезным препятствием для Олега - он легко его перемахнул. Илона осталась на страховке - в течение часа Олег должен был позвонить ей по мобилке и сообщить, как идут дела, а если звонка не будет, она должна сразу же обратиться в милицию за помощью.
        Стараясь не производить шума, пригнувшись, Олег короткими перебежками направился к причалу, то и дело прислушиваясь и оглядываясь на будку охраны с ярко освещенным окном. На площадке стояло несколько автомобилей, но BMW среди них не было, и это подбодрило Олега.
        Каменные причалы выдавались в море метров на двадцать. Среди прочих катеров и яхт белоснежная яхта Лобова выделялась размерами и палубной надстройкой. Она была пришвартована к причалу, так что забраться на нее не составляло труда.
        Олег снял обувь, чтобы производить как можно меньше шума, и запрыгнул на корму яхты. Она слегка качнулась, сигнализируя о вторжении, и он сразу вытащил из кобуры пистолет, прислушался. Со стороны города доносились приглушенные звуки дискотеки, вокруг громко соревновались цикады, тренируя голосовые связки, если у них они есть, но на яхте было тихо. Хромированные поручни лестницы для спуска в воду тускло блестели в лунном свете; было приятно ступать по теплой, нагретой за день деревянной палубе. Несколько шагов - и он оказался перед стеклянной дверью, ведущей в большой салон и в рубку управления.
        Два кожаных диванчика, полированный деревянный столик, на нем - неполная бутылка виски и один квадратный стакан составляли интерьер каюты-салона. Мебель добротная и красивая. Через прямоугольное отверстие в полу, по крутой лесенке, Олег попал в камбуз, вернее это была и кухня, и столовая. Здесь, как и наверху, все отделано металлом и ценными породами дерева. Сверкающие мойки, краны, кухонное оборудование, включая и моечную машину, - все это должно было минимизировать ручной труд. Здесь даже присутствовал небольшой бар, радующий глаз множеством бутылок с недешевыми напитками, установленными в специальные пазы, чтобы не выпадали во время шторма. Отсюда можно было попасть в каюты - две боковые и носовую. Олег решил начать осмотр с последней - было слышно, что там работает кондиционер.
        Он осторожно приоткрыл дверь. На огромной кровати, непривычной овальной формы, на которой спокойно могли бы поместиться трое, а при желании и четверо, отдыхал незнакомец, завернувшись с головой в простыню. Мерно жужжал кондиционер, даря прохладу. Олег, затаив дыхание, подошел к кровати и, протянув руку, сорвал простыню.

        - А теперь бросай пукалку! - Олег почувствовал, как ему в спину уткнулся ствол пистолета, и услышал щелчок взведенного затвора.
        На постели под простыней оказалось несколько свернутых одеял, которые имитировали человеческое тело, но пистолет, которым уперлись в спину, вряд ли был игрушечным, так как Олег узнал голос его владельца - это был Лобов.
        Олег понял, что в чем-то прокололся, и теперь оказался по самые уши в дерьме. Лобов его поджидал и приготовил ловушку. По-видимому, он уже имел и план относительно его будущего. Ему вспомнился гангстерский фильм, по сюжету которого на яхте избавлялись от ненужных свидетелей, зацементировав им ноги в тазике и потом отправив на дно. Олег не сомневался, что Лобов не раздумывая всадит в него пулю, если он вдруг сделает что-то не так и тому это не понравится. Выбирать между смертью от пули и в воде желания не было, хотелось иметь третий, более щадящий вариант. Олег отбросил от себя газовый пистолет.

        - Ну ты и козел! На понт решил меня взять?! Накось выкуси! Клоун[Пассивный гомосексуалист или никчемный человек (жарг.).] , давай пузом книзу и кормой кверху! Грабли тяни - баранки[Наручники (жарг.).] примеришь!
        Олег послушно лег на кровать и заложил руки за спину. Внутри у него все кипело, но он старался сохранять спокойствие. В этой ситуации потерять контроль над собой значило погибнуть. Чтобы надеть наручники, Лобову нужны были две свободные руки - с пистолетом этого не сделаешь. Олег чутко прислушивался к сопению Лобова, пытаясь угадать, что тот делает в данный момент. Почувствовав его руки на своих, Олег в тот же миг, собрав все силы, ловко изогнулся и перевернулся на спину. Лобов понял свою ошибку, попробовал выдернуть пистолет из-за пояса, но Олег уже перехватил его руки. Ежедневные занятия с гирей, навыки борьбы и рукопашного боя были козырями Олега, хотя Лобов сидел на нем сверху. Лобов оставил попытки добраться до пистолета и начал наносить Олегу удары по голове. Олег был готов к этому, он старался уклоняться, блокируя их руками, при этом несколько раз удачно нанес болезненные удары снизу вверх в голову противника. Лобов вновь попытался вытащить пистолет, но Олег, выйдя на «мостик», сбросил его с себя, молниеносно ухватил за ногу и сделал болевой прием - защемил ахиллово сухожилие. Ужасная боль
заставила Лобова выпустить пистолет и заорать благим матом. Он стучал рукой по кровати, словно был на соревновании, и теперь сопернику следовало отпустить его, но Олег продолжал жать, доведя Лобова до полуобморочного состояния. Лишь когда он посчитал, что противник полностью деморализован, отпустил его ногу и тут же заломил руку за спину, чуть не вывихнув тому плечо. Дотянувшись, Олег достал наручники и, сведя обе руки Лобова за спину, надел их. Противник все еще был в шоке и не сопротивлялся. Тем временем Олег завладел пистолетом - это оказался австрийский «глок», любимое безотказное оружие наемных убийц.

        - Теперь мы можем спокойно с тобой побеседовать, - Олег присел на край кровати, наблюдая за Лобовым.
        Придя в себя, тот начал яростно ворочаться.

        - Твою мать! Да я тебя…
        Олег не дал тому договорить, нанес несколько ударов ребром ладони, целясь по почкам. Неожиданно яхта сильно качнулась, потом еще, затем Олег услышал тяжелые шаги по палубе. Сориентировавшись, он засунул край одеяла Лобову в рот вместо кляпа. Олег занял позицию и нацелил пистолет на дверь. По шуму он определил, что идут несколько человек. Олег напрягся в ожидании.
        Кто бы это ни был, «живой мертвец» Рыков, пьяница Широкий, бизнесмен Базаров, ювелир Ройтман, он был не один. И это было очень плохо - Олег ощутил себя в этой каюте, как в ловушке. А если они сочтут, что жизнь Лобова для них не важна и начнут стрелять сквозь дверь? Олег обвел взглядом помещение в поисках безопасного места в случае перестрелки.
        Дверь каюты стала осторожно приоткрываться, все шире и шире. Нервы у Олега были на взводе, и он еще не решил для себя - сразу открывать огонь или вступить в переговоры, что сулило ему крупные неприятности в случае, если компромисс не будет найден.
        Дверь полностью открылась, и на пороге показалась Илона. Она испуганно вскрикнула, увидев направленный на нее пистолет.

        - Немедленно убери! - потребовала она. - Со мной только друзья.
        Олег поставил пистолет на предохранитель, опустил стволом вниз, но прятать не стал. За девушкой показался Блюмкин, и Олег напрягся - только этого не хватало! Ему припомнились недавние смутные подозрения.

        - Я попросила Ростислава Самуиловича нам помочь, и он любезно согласился, - пояснила Илона появление преподавателя.

        - Что бы он стал делать, если бы не бандит был скован наручниками, а я? - ехидно поинтересовался Олег.

        - У меня есть травматический пистолет, но я, конечно же, обратился бы в милицию, - отозвался Блюмкин и хлопнул рукой по оттопыривающейся в одном месте жилетке с множеством кармашков, одетой поверх тенниски.

        - Очень хорошо. А теперь дайте его мне. - И Олег направил на Блюмкина пистолет.

        - Что ты себе позволяешь! - негодующе крикнула Илона, но Олег обжег ее таким взглядом, что она сразу замолчала.

        - Вот и делай людям добро! - проворчал Блюмкин, расстегнул жилетку и, вытащив из плечевой кобуры небольшой бесствольный пистолет «Оса», протянул Олегу.
        Тот не стал его брать, внимательно следя за движениями мужчины.

        - Хорошая вещица - с ног запросто снесет! Положите его на кровать, пожалуйста!
        Вежливость Олега была сродни издевательству. Блюмкин пожал плечами и выполнил требование.

        - Мне тоже разоружаться? - раздался из коридора зычный голос Павленко.

        - Леонид, ты?! - обрадовался Олег.

        - Собственной персоной. Долететь до Симферополя оказалось проще, чем доехать до Феодосии. Не таксисты, а голодные шакалы… У меня есть предложение - давайте поднимемся в салон. Там просторнее, и мне не придется торчать в коридорчике… Скальп врага захвати с собой - будет интересно, что он нам споет.

        - Отлично сказано - скальп врага. - Олег рассмеялся, взглянув на голую голову Лобова, и освободил его рот от одеяла.
        Тот, гримасничая, стал сплевывать волоски, набившиеся в рот, и материться.

        - Прибереги красноречие - оно тебе еще понадобится, - мрачно посоветовал Олег. - Сам пойдешь или придется тащить тебя волоком?
        Лобов замолк, с ненавистью глядя на Олега, самостоятельно поднялся на ноги и вышел из спального отсека. Олег задержался на минуту, вернув свой «газовик» в кобуру, засунул «глок» за пояс, а в руку взял «Осу». Появление Блюмкина было неожиданным. Кто он - друг или враг?
        Наверху, в салоне, и правда было просторнее, но сидеть можно было лишь на небольших диванчиках. Илона с Блюмкиным уже устроились на одном. Лобов, понимая, что со скованными руками от такого количества людей далеко не убежать, смирился и пристроился на другом, стоящем напротив. Ниро Вульф в растерянности осматривал помещение, думая, куда приткнуть свое громадное тело, но, так и не найдя себе места, остался стоять посредине. Войдя в салон, Олег задумчиво произнес:

        - Неладно что-то в Датском королевстве![Цитата из У. Шекспира, «Гамлет», пер. А. Кронеберг.]
        Он направился к Лобову, схватил его за шиворот правой рукой и выволок на середину каюты. Тот зацепился ногой за диванчик и упал, но Олег, не обращая на это внимания, продолжал его тащить.

        - Лобов, тебе не кажется, что в нашей компании кого-то не хватает? Может, ты просветишь нас, скажешь, кто твой подельник? Или возьмешь все на себя?

        - В чем ты меня обвиняешь, урод?! - вдруг заорал Лобов, делая попытку подняться с колен, но Олег ему не дал. - Ты думаешь, тебе это сойдет с рук? Вы шоблом вдерлись на мою яхту, замутили, макнули, зацокали[Спровоцировали скандал, избили и надели наручники (жарг.).] меня. Я уважаемый в городе человек, а ты - никто! Суши сухари, козел вонючий, - завтра будешь на шконке!

        - Илона, ты со своим преподавателем отправляйтесь подышать морским воздухом, но так, чтобы вас не заметили здешние охранники. У нас тут намечается мужской разговор. - Олег кивнул в сторону Лобова. - Лучше, чтобы вы оказались за территорией яхт-клуба. Если ты сумела сюда перелезть через забор, то обратно это тебе будет легче сделать.

        - Нам не пришлось лезть через забор, как тебе, - язвительно сообщила Илона, которой не понравилась идея Олега. - Мы спокойно зашли через ворота - охранники напились и спят мертвецким сном. Я даже заглянула к ним через окошко в будку.

        - Через ворота?! - удивился Олег. Он встревожился: что-то тут было не так. Он еще не понимал, что именно, но уже почувствовал надвигающуюся опасность. - А как преподаватель нашел тебя? - И он с усилившимся подозрением посмотрел на Блюмкина.

        - Я попросила Ростислава Самуиловича, чтобы он проследил за твоей машиной, когда мы будем ехать сюда. В дороге я отвлекала твое внимание, чтобы ты не заметил слежки. Когда ты покинул меня, я не осталась в одиночестве…

        - А вскоре к ним присоединился я - они себя вели неосторожно, громко разговаривали, - добавил Павленко.

        - Мы вели себя тихо, как мыши! - возмутилась Илона.

        - Именно - как мыши! - согласился Павленко, и его кулак с неожиданной скоростью для грузного тела припечатался к скуле Олега, отправляя того в глубокий нокаут.
        За мгновение до этого Олег хотел поинтересоваться у бывшего следователя, как он смог так быстро найти яхту Лобова, не зная названия и местоположения яхт-клуба, который в городе был не один? Сознание Олега сразу померкло, он впал в забытье, уронив травматический пистолет на пол. Преподаватель дернулся было к нему, но ствол пистолета, как по волшебству оказавшегося в руке Павленко, уставился на него, и Блюмкин оставил эту затею.

        - Ничего не понимаю! - Илона помотала головой. - Вы же следователь! Закон!

        - Не надо ничего понимать. - Павленко хмуро посмотрел на нее. - Только выполняйте, что я скажу.

        - Ключ от наручников у меня в кармане брюк. Пусть девка освободит меня, - подал голос Лобов. - Твой мент его прохлопал.

        - Хорошо. Освободи его - только без глупостей.
        Павленко так посмотрел на девушку, что та поняла: в случае чего тот будет стрелять не раздумывая. Она с отвращением начала шарить в карманах брюк Лобова, что тому очень понравилось, и он сопровождал ее действия сальными шуточками. А как только освободился, сгреб ее, жадно прижал к себе, ища губы. Преподаватель заскрипел зубами, понимая, что бессилен что-либо предпринять против вооруженного бандита. Благоразумие было основной чертой его характера.

        - Отпусти ее, иначе я прострелю твою башку! - нахмурившись, приказал Павленко и перевел пистолет на подельника.

        - Да она сама меня завела! - рассмеялся Лобов, отпуская девушку, и подмигнул ей. - Наш разговор не закончен, жди продолжения!

        - Сунешься к ней еще раз - застрелю! - холодно предупредил Павленко.

        - А как же наше общее дело, «коза ностра»[Наше дело (итал.).] ? - засмеялся Лобов, но отвернулся от девушки, показывая, что она его больше не интересует.
        Павленко достал из бокового кармана пиджака еще одни наручники и бросил их Лобову.

        - Займись мужчинами! Оружие не трогай! Напоминаю: стреляю без предупреждения!

        - Слушаюсь, гражданин начальник. - По лицу Лобова пробежала недобрая улыбка. - Ты что, мне не доверяешь, пузан?

        - Не доверяю. Поэтому не испытывай моего терпения.
        Лобов заставил преподавателя лечь рядом с так и не пришедшим в сознание частным детективом и сковал одними наручниками их правые руки, а другими - ноги. Скованные таким образом пленники могли передвигаться с большим трудом, так что были лишены возможности оказать сопротивление.
        Павленко послал Илону вниз принести воды. Оказавшись в камбузе, она сразу схватила нож, решив спрятать его на себе. Но, как ни старалась, не нашла места, где его не было бы видно. Вздохнув, отложила нож и, захватив ведерко для льда, полное воды, поднялась в салон.
        От холодного душа Олег пришел в себя, но в первое мгновение не мог понять, почему скован с Блюмкиным наручниками, а Ниро Вульф стоит с пистолетом наготове. Постепенно он вспомнил все, кроме удара Павленко, помнил лишь, что на него внезапно обрушилась тьма. Но когда Павленко скомандовал Лобову отчаливать и выходить в море, Олег обо всем догадался.

        - Похоже, только пенсия тебя не устраивает, бывший следак? - Олег понимал, что в таком положении ничего не сможет предпринять, разве только протанцевать вальс с Блюмкиным.

        - Меня много чего не устраивает, Олег, нищенская пенсия в том числе. Всю жизнь я стоял на страже закона, считая его выше чувств, отношений, людей, но в итоге осознал, что все зависит лишь от количества денег.

        - Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты. А я вижу, кто твой друг. - Олег презрительно посмотрел в сторону рулевой рубки, где находился Лобов, выводя яхту в открытое море.

        - У меня никогда не было в друзьях преступников, - сказал, чеканя каждое слово, Павленко. - Лобов у меня проходил по делу, связанному с рэкетом, доказательства его вины были убойные. Кроме того, он был косвенно причастен к двум убийствам. Чем это закончилось? Вначале его отпустили под подписку о невыезде по состоянию здоровья. Это у него-то здоровье слабое? - Павленко с ненавистью сплюнул. - Затем освободили из зала суда за недоказуемостью.

        - Зато теперь вы спелись!

        - Было несколько случаев, когда преступники, которых я отправлял в СИЗО, отделывались малыми сроками или освобождались за недоказуемостью, как в случае с Лобовым. После одного такого случая меня страшно избили.

        - Я помню - ты лежал в больнице.

        - Мне угрожали многие, а некоторые даже смеялись на допросах, зная, чем для них все закончится.

        - Не все суды продажные.

        - Ты прав. Есть и честные судьи, это когда мало денег.

        - Ну, это ты хватил!

        - Обстоятельства смерти Фроловой меня сразу насторожили, но когда я доложил начальству, от меня отмахнулись, и прокуратуре было не до того. Здесь надо было глубоко копать, пахло «глухарем». Проще было отмахнуться, чтобы не портить статистику. Порой цифры оказываются важнее жизни человека.

        - И это тебя подтолкнуло к преступлению?

        - Я не мог больше работать по указке сверху, но не хотел уходить, не завершив последнее дело, пусть частным образом. Я очень быстро вычислил Рыкова, и тут меня стали одолевать сомнения. Что будет, если я верну закрытое дело на дорасследование и припру убийцу Рыкова к стенке доказательствами его вины? Прокуратура и мое начальство получат взбучку от вышестоящих и будут крайне недовольны. Наследница Фроловой незаслуженно получит ценности, которые ее тетка-бабушка нажила неправедным путем во время войны. Рыков, при наличии ловкого адвоката, может отделаться минимальным сроком. Что получу я? Нервотрепку, испорченные отношения с руководством, нищенскую пенсию, которая рано или поздно заставит меня пойти в услужение к дельцам типа Капустина или торчать охранником в супермаркете.

        - Можно самому стать адвокатом или частным детективом.

        - Адвокатура не для меня - я не могу защищать преступника, зная, что он преступник, разбивать доказательства следствия, используя свой опыт и известные мне процессуальные уловки. Работать частным детективом вроде тебя… Ты очень преуспел на этом поприще?

        - Я только недавно перешел на самостоятельную работу. У меня еще все впереди.

        - Ты думаешь составить конкуренцию Капустину и ему подобным? Они тебя задавят или ты станешь таким, как они. Поэтому я решил пойти своим путем - стать богатым и независимым и наказать преступника.

        - Лобов убил Рыкова по твоему приказанию?

        - Я случайно узнал, что в Крыму, в том же городе, что и Рыков, живет Лобов. Вот тогда у меня окончательно сформировался план, как не потерять свое лицо.

        - Ты считаешь, что не потерял его?

        - Нет. И знаешь почему? Убийца наказан, а я беру то, что никому не принадлежит. Фролова присвоила себе ценности многих людей, и в большинстве своем они обагрены кровью. Это не мешало ей пользоваться ими в свое удовольствие. Ее внучка к ним имеет такое же отношение, как и она сама. У нее не больше прав, чем, например, у меня. Поэтому меня не мучает совесть, что эти драгоценности у меня.

        - Если она у тебя есть.

        - Совесть есть у каждого человека, только ее порой не слышат. Тебе интересно узнать подробности?

        - Валяй. Хоть какое-то развлечение.

        - На выходные я слетал к Лобову для беседы. Он вначале мне не поверил, решил, что я хочу его подставить, чтобы отыграться за прошлое, - это когда его освободили, а меня выставили дураком. Но мне все же удалось его убедить. Я не отдавал ему приказ убить Рыкова, а только узнать у того, где драгоценности и корона скифского царя. Получив все это, Лобов посчитал, что будет лучше, если Рыков умрет. Я не возражал
        - с давних времен убийце полагалась смерть.

        - Тем самым ты сам сделался преступником, пособником убийцы и убийцей… Зачем же ты дал мне свои материалы расследования, в конечном счете приведшие меня сюда?

        - Когда ты пришел ко мне, я еще пребывал в сомнениях - заниматься этим или нет? Потом было уже поздно, и я сделал свой выбор. Я старался своими советами не вызвать у тебя подозрений, поэтому не пудрил тебе мозги. Если честно, я и не надеялся, что ты выйдешь на Рыкова. У тебя ведь это вышло случайно?

        - Почти, - согласился Олег.

        - Когда ты оказался в Феодосии, я пытался тебя сдерживать, рассчитывая в скором времени закончить это дело. Если бы не этот дуралей Лобов… Вместо того чтобы не светиться перед тобой, он еще и организовал на тебя нападение - решил запугать. И у тебя появились шансы выйти на него, а ведь он и Рыков ничем не были связаны.

        - Были. Лобов был любовником жены Рыкова.

        - Да? Это новость для меня. Если бы ты не оказался таким ловким, то сейчас в наручниках отдыхал бы на берегу. Затем тебя нашли бы сторожа, очухавшиеся после снотворного, добавленного в водку, которую им подсунул Лобов, и все закончилось бы для тебя и твоих друзей благополучно.

        - Ты избавишься от меня, как и от Рыкова? Я прошу тебя, пощади Илону!

        - Я еще не решил, как с вами поступить. Она, как и ты, знает меня и является нежелательным свидетелем.
        Яхта вышла в открытое море, волнение усилилось, грозя вскоре перерасти в шторм. Лобов перевел управление яхтой в автоматический режим, доверив его карт-плоттеру, и вышел в салон.

        - Пора нам избавиться от балласта, - он мотнул головой в сторону скованных мужчин, сидящих на полу. - Замочим чувырл.
        Олег поднялся, вынудив то же сделать и преподавателя, - он решил бороться до конца. Он заставил себя рассмеяться, правда, смех получился фальшивым.

        - Ты рассказывал красивые сказки о попранной справедливости, а на самом деле ты такой же преступник и убийца, как и Лобов, - заявил он. - Из-за золота ты готов на все, а объяснение твоего поступка - ложь, придуманная тобою для себя!
        Лобов подскочил к Олегу и ударом в голову отправил того на пол, а заодно и преподавателя. Пользуясь беззащитностью скованных мужчин, стал бить их ногами.

        - Прекрати! - приказал Павленко, но Лобов не мог остановиться и уже разбил Олегу лицо в кровь.
        Раздался выстрел из пистолета, пуля пролетела возле головы Лобова, и тот присел от испуга.

        - Ты, сука ментовская, что делаешь?!

        - Я тебя предупреждал, что дважды повторять не буду. На этот раз тебе повезло - волна подбила руку. В следующий раз могу и не промазать.

        - Не бери меня на Бога, мент! Без меня ты на яхте не уйдешь, нитку не порвешь[Перейти границу (жарг.).] - погранцы тебя не выпустят! Все документы, судовая роль, оформлены на меня - капитана и владельца яхты. Без меня ты нуль! Понял, мент?

        - Иногда данное слово и принципы важнее всего. Ты хочешь проверить, как я держу слово?

        - Не борзей, мент, - нам в одной лодке плыть! Шторм идет, надо с этими гавриками кончать и сунуть нос в бухту - пересидеть там. Решай быстрее - мне нужно посудиной управлять, а то всем будут кранты - до дна морского ближе, чем до Бога!

        - Ты же говорил, что твоей посудине шторм не страшен!

        - Харе базлать! Страшен не страшен… Передали метеосводку: ожидается скорость ветра до двадцати пяти метров в секунду. Отсидимся в бухте, а завтра на пункт пропуска в порту и - гуд бай, Юкрейн, здравствуй, берег турецкий, чужой!

        - Но ты же давал заявку в порт, что мы сегодня пройдем пункт пропуска! Нам надо поскорее оказаться как можно дальше отсюда.

        - Что, гражданин начальник, жим-жим? Не боись - покончим с этими гавриками, и я позвоню, подтвержу заявку на выход. На пункте перехода у нас проблем не будет. Погранцы, таможенник осмотрят судно - и вперед, в нейтралку. Вот только шторм нам задаст перцу.

        - Сколько времени все это может занять, включая дорогу до пункта перехода, и выход в нейтральные воды?

        - Не более четырех часов. Думаю, даже меньше трех.

        - Сделаем так. В бухте пережидать шторм не будем. Высадим их подальше от города. Ты наверняка знаешь безлюдные места, откуда им выбраться будет сложно. Пока они доберутся до города, мы будем уже далеко.

        - У тебя крыша поехала, мент? Оставлять их в живых?!

        - У них против нас ничего нет, кроме их слов. К тому же пока они доберутся до города, мы будем вне пределов досягаемости. Так что могут свои сказки рассказывать кому угодно.

        - А мой бизнес в Феодосии? У меня здесь бабла немеряно вложено!

        - Стоимость скифской короны возместит все сторицей. Впрочем, ты сможешь со временем сюда вернуться. Повторяю: у них против нас ничего нет. Они как воры забрались на твою яхту, и ты решил их немного проучить, устроив длительную прогулку.
        Тут яхту сильно тряхнуло, и Лобов побежал брать управление на себя. Павленко пошел за ним, решив продолжить разговор в рубке, и оставил пленников одних.

        - Мальчики, чем я могу вам помочь? - Илона от собственного бессилия, невозможности что-либо сделать была готова заплакать. - Внизу, на кухне, я видела нож - может, мне спуститься за ним, пока они не вернулись?

        - Ты хочешь им разрезать металлические браслеты? И, вооружившись кухонным ножом, вступишь с ними в бой? - горько пошутил Олег.

        - Но надо что-то делать! - храбрилась девушка, а у самой сердце замирало от страха.

        - Не волнуйся, у меня есть план, но нужно немного подождать, - подбодрил девушку Олег.
        Никакого плана у него не было, он лишь надеялся, что Павленко - не самая последняя сволочь и не станет их убивать. Надежда была иллюзорная, а богатство, из-за которого пошел на преступление бывший следователь, - огромным. Мысленно Олег искал причину, по которой Павленко должен был их оставить в живых, и не находил. Они были нежелательными свидетелями и представляли для них угрозу: окажись на свободе, могли помешать им пересечь границу или в дальнейшем поспособствовать их возвращению сюда. Тут Олег обратил внимание на то, что яхта, вместо того чтобы направляться дальше в море, где от них избавятся без лишних хлопот, идет к берегу.
        Хмурые отвесные скалы, о подножие которых с яростью бились волны, исходя от злости белой пеной, вызывали страх. Если бы пленники очутились за бортом, у них не было бы ни малейшего шанса выбраться на неприступный берег, разве только повезет найти грот.
        На палубу вышел Павленко, по-прежнему держа в руке пистолет, и Олег понял, что наступили последние минуты их жизни. Шансов на спасение не было. Единственное, что он мог, - попытаться забрать на тот свет кого-нибудь из этих мерзавцев. Как ни странно, но Олег предпочел бы, чтобы это был Лобов, а не двуличный Павленко. Не из-за того, что питал к бывшему следователю добрые чувства, он просто представил, что может ожидать Илону, окажись она во власти Лобова. А Павленко мог сохранить ей жизнь, ведь она одна мало что могла сделать, даже не решилась бы отнести заявление в милицию.
        Яхта сбавила ход. Теперь она шла метрах в тридцати от берега, вдоль него. Здесь волнение было значительно сильнее, яхта резко накренялась, то и дело проваливаясь в водяные ямы. Скованные Олег и Блюмкин сидели на скамейке у борта, ежась от долетавших ледяных брызг. Павленко, еле удерживаясь на ногах на ходящей ходуном палубе, что-то прокричал, а затем стал приближаться к ним. Олег напрягся и краем глаза заметил, что, судя по позе преподавателя, тот тоже раздумывал, как им спастись. До Павленко оставалось два шага, один… «Что, если рвануться вперед, налететь на него? - подумал Олег. - Хоть мы и скованы, но нас двое, а он один. Только бы Блюмкин не подвел! Пора!» - и тут до сознания Олега дошел смысл сказанного Павленко:

        - Впереди будет галечный пляж - там можно выйти на берег. Ближе яхта подойти не сможет - будете добираться вплавь. Девушку не потеряйте в воде!

        - Сними наручники! - попросил Олег. - В них плыть невозможно!

        - Жить захочешь - выплывешь. Это ваш шанс!

        - Сволочь! - Олег рванулся к Павленко, но тот неожиданно для своего массивного тела ловко увернулся и, в свою очередь, сильным толчком руки отправил того обратно на скамейку.

        - Будет еще возможность поблагодарить! - рассмеялся он и отошел на безопасное расстояние.
        То место, которое Павленко определил для высадки пленников, представляло собой узкую полоску галечного пляжа, стиснутую со всех сторон высокими отвесными скалами, уходящими вверх более чем на сто метров. Разве только крутая осыпь, поросшая кустарником, давала надежду на подъем.

        - Пора! - резко бросил Павленко, показывая за борт, на пенящиеся, пузырящиеся волны у черных камней, острые верхушки которых грозно выглядывали из-под воды, - стражей этой Богом и людьми забытой полоски берега. - Прыгайте за борт, с кормы нельзя - работает двигатель. У вас есть пять секунд, и мы начнем отходить. Раз, два…
        Олег и Блюмкин, шагая невпопад скованными ногами, добрались до борта яхты и опрокинулись за него - прыжком это было трудно назвать. Дальше начался сплошной кошмар - борьба за то, чтобы глотнуть по очереди немного воздуха. Плыть в таком положении было невозможно - они мешали друг другу и только барахтались, вытягивая головы, жадно дыша, захлебываясь, то и дело выплевывая воду. Хуже всего, что это барахтанье не приближало к берегу, их постепенно относило в сторону. Единственное, что они могли, - это удерживаться на поверхности. Мысли у Олега смешались, в голове стоял несмолкаемый гул, он чувствовал себя жалкой букашкой. И еще ему постоянно слышалась напутственная фраза Павленко: «Это ваш шанс». Она каждый раз звучала по-разному - то оптимистически, ободряюще, то пессимистически, неопределенно, то радостно, то печально, то казенно, то душевно, то смешно, то даже заупокойно.

        - На спину! По-другому мы не сможем плыть. Нас… - преподаватель не договорил, снова захлебнувшись.
        С трудом перевернувшись на спину, Олег почувствовал, что так и в самом деле немного проще удерживаться на поверхности, теперь они даже могли плыть. Волны перекатывались через них, ослепляя, вода попадала в нос, уши. Несмотря на то что они непрерывно двигались, Олег ощутил, что от холодной воды начало деревенеть тело, движения стали скованными. Их силы были на исходе, но уже удалось миновать торчащие из воды камни в шапках пены, а за ними волнение было меньше - они играли роль волнореза. У самого берега Олег снова захлебнулся, вода попала в дыхательное горло, не давая глотнуть воздуха. Он почувствовал, как легкие разрываются; в ушах зазвенело, перед глазами полетели мухи, и он провалился в темноту.
        Затем в голове закрутилась фантасмагория образов, событий. Теперь его тело и дух существовали раздельно. Он видел словно со стороны свою нынешнюю жалкую телесную оболочку, почти бездыханную, которую тянул за собой мужчина, мысленно ругающий себя за то, что вляпался в эту дерьмовую авантюру, то и дело грозящую закончиться смертью. Мужчина выбился из сил, хотя берег был уже рядом, буквально рукой подать. Мужчина проклинал стальные браслеты, сковывающие их, не зная, что некогда их связывало нечто большее - родная кровь и клятва на крови. Тогда он переступил через эту связь - разрубил ее мечом ради власти, которая не дала ему ни счастья, ни долгой жизни. Дух этой плоти безумствовал, не желая опять возвращаться в круговорот Кроноса[Первоначально - бог земледелия, позднее, в эллинистический период отождествлялся с богом, персонифицирующим время, Хроносом.] , пока ему будет вновь даровано право возродиться в телесной оболочке. Но стальные браслеты были наказанием за его давний проступок и тянули из этого мира в тартарары.
        Девушка уже выбралась на берег и отползла на четвереньках от ревущих за спиной волн. Ее дух мерцал успокаивающим светом, невидимым для простых смертных.

        - Опия! - это имя вырвалось само собой, оно было неслышно для человеческого уха, но девушка услышала его.
        Она поднялась на ноги и посмотрела в сторону бушующих волн. Сделала выбор и, несмотря на смертельную усталость и страх, вошла в воду, стремясь помочь мужчинам, оказавшимся слабее ее.

        - Опия, не надо! Ты погубишь себя! Пусть будет как будет!
        Девушка подплыла как раз вовремя, чтобы помочь преподавателю, ее любовнику, тащить бесчувственное тело частного детектива. Еще немного - и препод ощутил ногами дно, каменистое, разбивающее в кровь ноги, но это все же было спасением. Из последних сил он рванулся вперед, таща за собой и проклиная мешающего ему человека-балласт, мысленно давая себе клятву прекратить любовную интрижку с Илоной, втянувшей его в опасную авантюру. Ведь сейчас только чудо помогло ему спастись.
        Илона старалась как могла, бережно поддерживая голову находившегося без сознания человека, не давая тому захлебнуться.
        Дух не спешил возвращаться в телесную оболочку, любуясь ровным свечением духа девушки.

        - Опия - зачем? Ты рисковала вновь вернуться в вечность. Туда, где нет времени… Давным-давно ты поступила по-другому.

        - Хоть я и дух, но дух женщины. Нет ничего страшнее, чем брошенная женщина, и нет ничего надежнее влюбленной женщины.
        Когда Олега вытащили на берег, он начал приходить в себя. Он закашлялся, изо рта потекла вода, кашель разрывал легкие, не давая вдохнуть, а в сердце вонзилась стальная игла, принеся мучительную боль.

        - Надо сделать ему искусственное дыхание, - послышался голос мужчины, - но как? Наши руки скованы.
        Олег почувствовал, как ему открыли рот, и в промежутках между кашлем его легкие стали наполняться чужим дыханием - легким, приятно пахнущим. А касание нежных губ подарило ему неимоверное блаженство.

        - Хватит! Перестань! - послышался раздраженный мужской голос. - Он уже дышит нормально.
        Олег открыл глаза.

        - Очухался? - недовольно спросил преподаватель. - Нечего разлеживаться! Нам надо взобраться наверх, там обязательно встретим людей.
        А Олег снова прикрыл глаза, вспоминая нежные губы Илоны, и ему никуда не хотелось спешить, а только ощущать их прикосновение.

        - Он потерял сознание! - встревожилась Илона, и Олег почувствовал на своем лице ее руку.

        - На вид вроде здоровый, а оказалось - тюфяк. - Мужчина хмыкнул.

        - Кто тюфяк?! - разозлился Олег, открыл глаза и попытался сесть.

        - Я так и думал, что он притворяется, - буркнул преподаватель. - Вставай, а то из-за тебя мне тоже приходится лежать. Только теперь я понимаю, как хреново сиамским близнецам.

        - Что такое хреново, ты узнаешь, Блюмкин, если меня еще раз назовешь тюфяком. Кстати, почему тебя прозвали Блюмкиным?

        - Спроси у того, у кого такая богатая фантазия. - Преподаватель был крайне раздражен, он в очередной раз поклялся себе, что навсегда покончит с увлечениями студентками, иначе те его до добра не доведут.

10

        Прошло около семи часов, прежде чем им удалось взобраться наверх и дойти до ближайшего палаточного городка. Оттуда их отвезли в город, где освободили от наручников. Ранним утром, по предложению Олега, троица расположилась в круглосуточно работающем ресторане на набережной за легким завтраком и кофе. На море бушевал шторм, дул пронизывающий, не по-летнему холодный ветер, и они предпочли открытой террасе внутренний зал. Бессонная ночь, полная опасностей, насытила их кровь адреналином так, что усталость не ощущалась. Пережитое по-разному сказалось на них: Илона горела желанием действовать, преподаватель Аверьянов не хотел поднимать шума, мечтая побыстрее все забыть, Олег предчувствовал, что еще что-то должно произойти. Видение, которое явилось к нему в беспамятстве, словно наполнило его внутренним знанием, ощущением того, что он, оставаясь прежним, в то же время был уже другим.

        - Чего мы тянем? Надо идти в милицию, подавать заявление на Лобова и Павленко! Олег поможет его составить. Можно прямо здесь. - Илона решила взять инициативу в свои руки.
        Но, к ее удивлению, Олег стал возражать, отговаривать обращаться в милицию. Он объяснил, что это ничего не даст, кроме дополнительных проблем - ведь им придется объяснить, с какой целью они незаконно оказались ночью на яхте - частной собственности Лобова. Вот это уголовно наказуемо, а их рассказ о поисках драгоценностей неубедителен, больше напоминает фантастику. Прав был Павленко, когда говорил, что на них ничего нет. Даже то, что Рыков тайком приехал в Киев в день смерти Любови Фроловой, не является доказательством того, что он убил ее и похитил драгоценности, а произвести определенные процессуальные действия невозможно из-за его смерти. Обвинение Лобова в том, что он убил Рыкова и завладел похищенными драгоценностями, вообще основывается лишь на словах Павленко и бездоказательно. Илона упорствовала, но Олега поддержал преподаватель, желающий поскорее отсюда уехать и забыть об этих событиях.

        - Твой приятель прав, милиция нам не поможет. - Аверьянов отставил чашку с недопитым кофе и стал нервно крутить в руках ключи от автомобиля. - Преступники ушли за границу вместе со скифской диадемой, и уже ничего не поделаешь. Очень жаль потерять такой ценный артефакт, теперь он осядет в одной из частных коллекций. Твоя бабушка была неправа, держа его у себя, вместо того чтобы заявить о нем во всеуслышание. А ты, как будущий историк…

        - Мы что - должны опустить руки и позволить преступникам спокойно улизнуть за границу с уникальной скифской короной? - прервала разглагольствования преподавателя Илона. - Простить им все? Неужели мы ничего не можем сделать? Олежка, ну придумай что-нибудь!

        - Шторм продолжается, он даже усилился. Можно попытаться связаться с пограничниками и выяснить, уходила ли в нейтральные воды яхта Лобова. Если нет, то можно заявить о том, что на ее борту находятся похищенные драгоценности, точнее, золотая диадема. Яхту подвергнут досмотру, обнаружат корону, а потом в суде ты должна будешь доказать, что это собственность твоей покойной бабушки. Это будет непросто, но шанс есть. Правда, лишь в том случае, если яхта еще здесь.

        - Действуй, Олежка! Мизерный шанс лучше, чем ничего.

        - Мне надо возвращаться в лагерь. - Аверьянов сделал знак рукой официанту, чтобы тот их рассчитал. - Там у меня более важные дела, чем гоняться за вчерашним днем. Мне стоит говорить, что никаких заявлений я не подпишу? Если вы будете предпринимать какие-либо действия, то прошу - без меня и без упоминания моего имени. Считайте, что ночью меня с вами не было. Надеюсь, все понятно?

        - Понятно! - Илона сжала зубы, чтобы не наговорить лишнего, и перешла на официальный тон: - А мне, Ростислав Самуилович, необходимо здесь задержаться на несколько дней. Вы не против?

        - Хорошо, Фролова. Думаю, трех дней будет достаточно. Не забывайте, практика - это важная составная часть учебного процесса. Мое почтение! - Аверьянов вложил купюру в принесенную официантом книжечку со счетом, поднялся из-за столика и пошел к выходу не оборачиваясь.

        - А ты, Олежка, со мной? - жалобно спросила Илона.

        - Это моя обязанность. Ты же моя клиентка.

* * *
        Все ухищрения Олега узнать у пограничников, проходила ли яхта Лобова пограничный контроль, заканчивались тем, что те в ответ стали задавать вопросы. Только когда он сообщил о том, что на этой яхте собираются перевезти за границу очень ценный артефакт - золотую диадему, к его словам отнеслись серьезно. Тогда он узнал, что яхта еще не прошла пограничный контроль, хотя заявка Лобова имелась. Пограничники решили, что это из-за разбушевавшейся стихии. Они позвонили в яхт-клуб и узнали, что яхта отчалила оттуда ночью и не возвращалась. Пограничники связались с теми местами, где яхта могла пережидать шторм, но и там ее не было. По радио тоже не удалось связаться с яхтой. Тогда пограничники отправили на поиски вертолет, который через два часа вернулся ни с чем - яхта исчезла.
        Как только шторм утих, начались широкомасштабные поиски, и к вечеру судьба яхты и ее пассажиров, точнее, одного - Лобова, прояснилась. Его мертвое тело выбросило на берег. Удалось также установить местонахождение яхты. Во время шторма она перевернулась недалеко от берега и затонула на глубине около двадцати метров. По предварительному заключению специалистов, это могло произойти потому, что она потеряла управление и вместо того чтобы идти носом на волны, подставила им бок.
        Олег предположил, что между Лобовым и Павленко произошла ссора, после чего яхтой управлять перестали, что и привело к таким печальным последствиям.
        Слух о том, что на борту затонувшей яхты может находиться что-то очень ценное, мгновенно распространился по берегу. У места затопления яхты собралась целая армия любителей легкой наживы. К яхте опускались днем и ночью, пока пограничники не запретили погружения в том месте. Тут же объявились наследники Лобова и занялись подъемом яхты. Вмешались местные власти и взяли это дело под свой контроль. Письменное заявление Илоны, что на борту яхты находится принадлежащая ей золотая корона скифского царя, моментально подогрело интерес к этому делу.
        Когда через неделю затонувшая яхта оказалась на берегу, поисками тайника на ее борту занялись столичные спецслужбы. Всех оттеснили в сторону, и спецназ, экипированный так, словно готовилась атака террористов, взял яхту в плотное кольцо.
        Илоне дали понять, что она не должна путаться под ногами, иначе для нее это может очень плохо закончиться, а также заявили, что она не имеет никаких прав на этот бесценный артефакт. Неофициально, но в ультимативной форме, Олегу было предложено в течение двенадцати часов покинуть город, если он не враг самому себе.
        Илона впала в депрессию, ее уже не интересовали ни археологические раскопки, ни Аверьянов-Блюмкин. Видя ее состояние, Олег робко предложил ей прокатиться в Одессу, уехать подальше от этих мест, но побыть еще какое-то время на море, чтобы немного успокоиться. К его удивлению, Илона ухватилась за это предложение.

11

        Полуденный зной властвовал на открытом пространстве, раскалив бетонные плиты, опоясывающие наполовину высохший пруд, изгнав отсюда и без того редких посетителей. На противоположном берегу пруда виднелась крепость с зубчатой башней, но и она не оживляла картину запустения. Олег и Илона устроились на поломанной, неопределенного цвета деревянной скамеечке, которую охочие до любовных приключений на природе перенесли с аллеи в тень деревьев.

        - Скажи на милость, зачем ты меня привел в этот край тишины и скуки, вместо того чтобы вытянуться под солнцем на Ланжероне, искупаться в синих водах моря? - Илона притворно сердито надула губки, и от этого в глазах Олега стала еще красивее.

        - Вроде бы вчера кто-то сильно обгорел на солнце, извел цистерну сметаны, смазывая попеченные места, и сам изъявил желание побыть на природе, в лесу. - Олег укоризненно покачал головой.

        - Ну, не в такой же глуши!

        - Когда учился в школе, нас возили на экскурсию в Одессу, привозили и в этот парк. Ты не поверишь, но здесь было так красиво! Играла музыка, в пруду плавали лебеди, тут же находилась лодочная станция. Людей было море. Вода в пруду чистая, на глубине все видно, берега не заросли камышом и не покрылись тиной. Думал тебя покатать на лодке, но видишь, и войны не надо - все пришло в запустение.

        - Перед тем как сюда ехать, надо было спросить одесситов, а так потеряли столько времени даром.

        - Недавно прочитал некую чушь, будто бы человеку только кажется, что, совершая бесполезные поступки, он зря теряет время. На самом деле он просто не может понять, в чем их смысл, и воспользоваться их плодами.

        - Ого, любопытно! Ты даже книжки читаешь?

        - Читаю, но, не в пример тебе, не детективы.

        - Куда нам читать умные книжки! - Илона покачала головой. - Давай выясним, насколько эта теория верна в нашем случае. Что мы имеем, Олежка?

        - Запущенный Ришельевский парк, поломанную скамейку, отсутствие поблизости ларька, где могли бы купить воды.

        - Согласна. Здесь хоть и тень, а пить хочется. Что из этого мы можем извлечь, чтобы в итоге сказать: «Да, класс, мы не зря сюда съездили!» Олежка, напрягись, выдай что-нибудь этакое!

        - Предполагаю, Илонка, что это событие пока не наступило - требуется время. - Олег потянулся к Илоне, чтобы поцеловать, но та отстранилась.

        - Ты думаешь, что здесь неожиданно появится некий незнакомец, который заведет с нами разговор, и мы от этого будем безмерно счастливы? Какой-нибудь булгаковский Воланд?

        - Не исключено, вот только Воланд не принес счастья Берлиозу и Бездомному.

        - Отрезанная трамваем голова - это счастьем точно не назовешь.

        - Счастье многолико, порой между ним и несчастьем лишь тонкая грань. То, что мы не нашли драгоценностей твоей бабушки, можно посчитать несчастьем. Но то, что при этом я нашел тебя, - для меня счастье! - торжественно произнес Олег, глядя на девушку с любовью.
        Проведенная в Одессе неделя сблизила их настолько, что Олег уже не мыслил дальнейшей жизни без Илонки.

        - Так-то оно так, - согласилась Илона и дала себя поцеловать, но сразу отстранилась. - Все-таки с сокровищами бабушки было бы веселее. Как ты думаешь, их нашли на яхте?

        - Могу с уверенностью сказать - не нашли. Известие о находке золотой короны скифов, единственной в своем роде, получило бы широкий резонанс в печати, и этой сенсации журналисты не упустили бы. Корона и драгоценности либо были спрятаны в другом месте, либо их нашли «черные дайверы», когда яхта лежала на дне. Только уж очень ленивый водолаз не спускался туда в поисках своего счастья.

        - Павленко тоже искал счастье, когда решил найти и присвоить драгоценности моей бабушки?

        - Я много размышлял о Павленко. По сути своей он был несчастным человеком, которого в этой жизни на плаву поддерживала только работа. Его бросила жена, детей у них не было. Он не смог создать другую семью, пропадая все время на работе. Он гордился тем, что у него была репутация следователя, умеющего всегда докопаться до истины и довести начатое дело до конца. Прозвище Ниро Вульф ему очень импонировало, и он старался походить на этого литературного героя. Но когда увидел, что значительная часть его усилий пропадает впустую, он стал похож на сжатую пружину, которая рано или поздно высвободится. Поэтому он и решил уйти на пенсию. А потом появилась ты…

        - Выходит, я виновата? - рассмеялась девушка.

        - Не ты, а драгоценности твоей бабки, Любови Фроловой. Если разобраться, они ей не принадлежали и, взяв их себе, Павленко ни у кого их не украл. Но его интересовало не только богатство, он хотел наказать преступников. Он взял на себя функции судьи и палача. Это касалось не только Рыкова, но и Лобова, - я думаю, он его тоже приговорил к смерти, так что тому недолго оставалось жить. Шторм нарушил его планы, и для обоих наказанием стала смерть.

        - Получается, золотая корона скифов пропала навсегда? - Илона тяжело вздохнула.

        - Я не был бы так категоричен. Любовь Фролова боялась этой короны - ведь ее владельцы умирали насильственной смертью, не только цари, но и все, к кому она попала в руки. Такие вещи называют проклятыми.

        - Почему ты думаешь, что она боялась короны? Она ведь тоже была ее владелицей, но ее постигла смерть почти через полстолетия. Это что - проклятие замедленного действия?

        - Ройтман прожил с твоей бабушкой не один год, они были близкими друзьями и, казалось, не имели друг от друга тайн. Но выяснилось, что одна была - скифская корона. Помнишь ту неделю в Феодосии, когда до подъема яхты мы не знали, куда себя деть? Ты рассмеялась, узнав, что я хожу в библиотеку.

        - Это с тех пор у тебя тяга к умным книгам?

        - Не знаю, может, то, что я сейчас скажу, у тебя вызовет только улыбку. Из одного трактата по магии…

        - Ого, какие книги мы читаем!

        - … я узнал, что механизм проклятия включается только при использовании вещи. Например, если это кольцо, то, надев его на палец, ты выносишь себе приговор. Кроме этого, ты можешь делать с ним все, что хочешь, и оно не принесет вреда. За месяц до смерти твоя бабушка пригласила Ройтмана к себе и продемонстрировала ему диадему, надев ее на голову. И тем самым обрекла себя на смерть.

        - Выходит, и Рыков ее примерял, - Илона рассмеялась. - Может, и Павленко с Лобовым не удержались от такого искушения?

        - Насмехаешься, а это очень серьезно.

        - Выходит, вещи умерших приносят несчастья?

        - Это не я считаю, об этом говорится и в древних легендах. Поэтому после смерти человека избавляются от его гардероба. И в первую очередь от той одежды, в которой он умер, и тех предметов, которые были на нем в момент смерти. Твоя бабушка надевала те драгоценности, которые были в сейфе?

        - Нет, на моей памяти такого не было. У нее отдельно лежали украшения, которые в молодости ей дарили мужчины.

        - Видишь, она знала, что среди драгоценностей, которые остались ей от эсэсовца, есть те, которые были на людях в момент смерти, и использовала их только для продажи. И Штюрнер остерегался их негативной силы, для этого носил специальные амулеты-обереги, о которых она рассказала Ройтману.

        - Сплошная мистика, Олег. Этого я от тебя не ожидала.

        - Я тоже от себя не ожидал… до недавнего времени, - сказал Олег, вспомнив свои странные сны, - набеги кочевников на селения, крики, стоны, кровь, дым пожарищ. Свое забытье во время шторма и те видения. Они заставили его поверить в существование непознанного, сверхъестественного, не укладывающегося в прокрустово ложе рационализма. После испытанного ему не требовались доказательства их реальности.

        - Ты считаешь, что корона скифов несет смерть людям, владеющим ею?

        - Думаю, да. Это как яркая раскраска ядовитых тварей, привлекающая глаз, но и сигнализирующая об их опасности. Любовь Гавриловна примерила корону на себя, тем самым приведя в действие механизм смерти. Неприметный, нерешительный завклубом Рыков вдруг решается на убийство и похищение короны и драгоценностей. Он был любовником одиноких женщин, использовал их в своих целях, но никак не убийцей, а тут - решился.

        - Что из этого следует, Олежка? К чему ты ведешь? - Илона недоуменно пожала плечами.

        - Я думаю, что эта золотая корона еще себя проявит, отметит свой путь новой кровью. Не исключено, что однажды, взяв газету, - Олег протянул руку, взял газету, лежащую на скамейке, оставленную здесь за ненадобностью, и раскрыл ее, - и, найдя в ней колонку происшествий, мы прочитаем о новых жертвах. Например: «… в гостиничном номере было обнаружено тело мужчины со множественными колотыми ранами. Документы, найденные при нем, оказались фальшивыми. Мужчина очень крупного телосложения, тучный, высокого роста, лет сорока пяти - пятидесяти. Лицо круглое, глаза серые, волосы каштановые с проседью, на лбу залысины. Если кому-нибудь известно что-либо об этом мужчине, просим сообщить по телефону…»

        - Олежка, а тебе не кажется, что описание соответствует внешности Павленко? - дрожащим голосом спросила Илона.

        - Не может быть… Совпадение… Мало ли тучных мужчин высокого роста с залысинами!

        - Ты же сам завел разговор о том, что каждое событие имеет свою цель, только мы не всегда можем это понять. Может, так оно и есть и мы не случайно оказались в этом парке, сели на эту скамейку и прочитали заметку в брошенной газете?
        Олег внимательно просмотрел газету.

        - Местная, позавчерашняя. Позвоним по этому телефону?
        Илона, вздохнув, кивнула.

* * *
        На мраморном столе прозекторской городского морга горой громоздилось тело под серой несвежей простыней. Из-за запаха формалина и еще чего-то крайне неприятного першило в горле, было трудно дышать.

        - Прошу быть внимательным - проводим опознание. - Следователь откинул край простыни, открыв лицо мертвеца. - Вы знаете этого человека?
        Без сомнения, это был Павленко, хотя теперь его лицо стало синюшным, с отросшей щетиной.

        - Нет, в первый раз вижу. Видимо, я ошибся.
        Олег не понимал, почему обманывает следователя, хотя мог тому многое рассказать и даже назвать причину убийства. В том, что золотая корона была к этому причастна, Олег не сомневался.
        Ниро Вульф оказался верен себе - он разработал более сложную комбинацию, чем казалось на первый взгляд. Приговорив Лобова к смерти, он заранее подготовил пути отхода, намереваясь самостоятельно продать корону и уехать за границу по чужим документам. Но этого ему сделать не удалось.
        Олег представил, как Павленко, расправившись с Лобовым, возможно, выбросив его за борт, направляет яхту к заранее подготовленному месту. Заблокировав ручку «Ход», Павленко отправляет яхту в непродолжительное плавание, а сам покидает ее на имеющейся там небольшой моторной лодке. Он уверен, что волны рано или поздно обязательно перевернут неуправляемую яхту. Он спешит покинуть Крым, хотя ему опасаться нечего - для всех он мертв и разыскивать его не станут. Ему может помешать лишь случайная встреча с кем-нибудь из знакомых. В номере гостиницы он рассматривает драгоценности, с помощью которых сможет начать новую богатую жизнь за границей, но они его не радуют. Он хочет от них, в том числе и от короны, поскорее избавиться - они жгут ему руки, напоминая, что он совершил нечто предосудительное, отчего на душе становится так мерзко, что и водка не помогает. Напившись, он, чтобы повеселить себя, надевает на голову золотой обруч и гримасничает перед зеркалом: «Я - царь! Я - повелитель! Я - ничто!»
        Протрезвев, Павленко договаривается о встрече с покупателем, решив все отдать по дешевке, только бы побыстрее избавиться от драгоценностей и обо всем забыть. Но покупателю и эта цена показалась чрезмерно высокой, и он решил удешевить сделку…
        Олег вышел на улицу и наконец вдохнул полной грудью горячий воздух. Здесь была жизнь, а там - смерть.

        - Ну что, Олежка, это Павленко? - бросилась к нему Илона, сгорая от нетерпения.

        - Нет. Абсолютно не похож. Бывают же такие совпадения!

        - Там, в морге, страшно?

        - Там прохладно. - Олег привлек к себе девушку. - Забудем об этой истории и начнем собственную, где будем только ты и я.

        - Это можно расценить как предложение руки и сердца? - лукаво стрельнула глазками Илона.

        - Абсолютно верно. И на археологические раскопки будем ездить только вместе.

        - Авось нам попадется еще одна скифская корона!

        - У царей скифов не было корон, - возразил Олег и вспомнил сон, где он скакал по дикому полю и ветер обвевал лицо, а за его спиной двигалось огромное воинство, готовое уничтожить все на своем пути.

        notes

        Примечания

1

        Царские скифы. (Здесь и далее примеч. автора.)

2

        Южный Буг.

3

        Днестр.

4

        Быстрый. (Здесь и в последующих сносках дается перевод скифских слов из словаря В. И. Абаева.)

5

        Царство, основанное скифами во время великого похода в VII в. до н. э., когда были разгромлены Ассирия, Урарту, а Египет был вынужден платить дань.

6

        От Дуная до Дона.

7

        Черное и Азовское моря.

8

        Господин.

9

        Ольвия означает Счастливая, ее основали выходцы из Милета после того, как их город был разрушен по указанию персидского царя Дария I.

10

        Бузат - крепкий хмельной напиток, изготовлявшийся из молока.

11

        Точно не известно, что собой представляла «женская» болезнь, о которой упоминают Геродот и Аристотель. Возможно, жрецы проходили через ритуал оскопления, что отражалось на их внешности.

12

        Липа.

13

        Гадес - то же, что и Аид. Так называли подземное царство мертвых.

14

        В те времена железо ценилось больше, чем медь.

15

        Сосуд для смешивания вина с водой.

16

        Священная статуя, символизирующая фаллос, с головой бога Гермеса и его фаллосом в состоянии эрекции. Считалось, что гермы обладают способностью отвращать злые чары и удерживать любовников.

17

        Гетера (греч.) - спутница радости.

18

        От этого греческого слова происходит слово «порнография».

19

        У греков уже в те времена применялась депиляция, правда, производимая варварскими способами.

20

        Греческая баня, представляла собой помещение круглой формы. Комната для потения имела форму усеченного конуса, который сверху закрывался крышкой на бронзовых цепях. В центре размещался открытый каменный очаг.

21

        Лунный месяц.

22

        После удачного освоения берегов греческими колонистами море стали называть Понтом Эвксинским, что означало «Гостеприимное море».

23

        Названы по названию города в Аттике - Элевсин, где обычно совершались мистерии.

24

        Ирида цитирует античного трагика Софокла.

25

        Mystes, или новичок; так называли посвящаемых.

26

        Этим Ирида сообщала, что прошла необходимый пост перед посвящением.

27

        Второе имя Персефоны, означающее «девушка», «дочь».

28

        В 438 году до н. э. власть в Пантикапее и в Боспорском царстве перешла к Спартоку, основателю династии Спартокидов, хотя сам он правил совсем недолго.

29

        Январь.

30

        Сентябрь.

31

        Октябрь.

32

        Согласно сведениям Геродота, это было племя кочевников-людоедов.

33

        Kugelhandgranate 13 - предназначалась для крепостной войны.

34

        Слова из песни «Интернационал», ставшей гимном мирового пролетариата. По одноименному стихотворению французского поэта Эжена Потье.

35

        Одно из направлений анархистского движения.

36

        Председатель Одесской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем.

37

        Вениамин Сергеев (Бенедетто-Гордон), секретарь Одесской ЧК, оставленный для руководства подпольем, добровольно явился в деникинскую контрразведку и выдал подпольную сеть.

38

        Звание соответствовало воинскому званию старший лейтенант.

39

        Звание соответствовало воинскому званию полковник.

40

        С 1928 по 1938 год - генеральный (с 1934 - первый) секретарь ЦК КП(б) Украины; арестован в 1938 г., расстрелян в 1939 г. Один из основных виновников голодомора.

41

        На тот момент нарком внутренних дел Казахской ССР, был женат на сестре жены Сталина Н. Аллилуевой; арестован в 1938 г., расстрелян в 1940 г.

42

        Надстройка над малоэтажным домом, полуэтаж.

43

        Жан Фредерик Базиль (1841-1870) - один из основателей импрессионизма.

44

        Название улицы изменено.

45

        Отдел уголовного розыска при районном отделении милиции.

46

        Еврейский базар, находился в районе нынешнего цирка на площади Победы; этот устойчивый топоним использовался коренными киевлянами и через много десятилетий после сноса рынка в 1952 г.

47

        Французский ликер.

48

        Государственной безопасности (ГБ).

49

        Рабочая карточка, отсутствие которой грозило молодежи отправкой в Германию.

50

        Они находились в районе нынешнего Брест-Литовского моста.

51

        Плохо (татар.).

52

        Прыжок в балете, когда в воздухе ноги танцора скрещиваются несколько раз.

53

        Эта организация имела в подчинении более 50-ти институтов, работающих в различных направлениях, от оккультизма и опытов над живыми людьми до создания летательных аппаратов нового поколения, в том числе ракет «Фау». Генеральный секретарь
«Аненербе» Вольфрам Зиверс был осужден Нюрнбергским трибуналом за преступления против человечества и повешен.

54

        Так с 1942 г. называли Крым оккупационные немецкие власти.

55

        Этим занималась экспедиция «Аненербе» по личному указанию Гиммлера, руководил ею доктор Янкун, при участии Карла Керстена и барона фон Зеефельда.

56

        Порт Теодориха, так на нацистских картах был обозначен Севастополь.

57

«Моя борьба».

58

        Город готов, так на нацистских картах обозначался Симферополь.

59

        Ныне майдан Незалежности.

60

        Ныне поселок Старый Крым.

61

        Рынок на Черной воде (татар.).

62

        Лечебная физкультура.

63

        Пассивный гомосексуалист или никчемный человек (жарг.).

64

        Наручники (жарг.).

65

        Цитата из У. Шекспира, «Гамлет», пер. А. Кронеберг.

66

        Спровоцировали скандал, избили и надели наручники (жарг.).

67

        Наше дело (итал.).

68

        Перейти границу (жарг.).

69

        Первоначально - бог земледелия, позднее, в эллинистический период отождествлялся с богом, персонифицирующим время, Хроносом.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к