Небо цвета крови Сергей Алексеевич Попов

        Драматическая хроника жизни молодой семьи Флетчеров, пережившей величайшую в истории человечества экологическую катастрофу.

        Сергей Попов
        Небо цвета крови

        Часть первая. Тишина

        Молчат только мертвецы, у живых на это права нет…

        ПОНЕДЕЛЬНИК, 12 ФЕВРАЛЯ 2014 ГОДА

        Хиленькая заплатка, все это время надежно прикрывавшая сквозную дыру в стене, со звоном отлетела на пол, откатилась в угол, и в дом мигом ворвался ледяной ветер, скидывая с грубого деревянного стола всю посуду, столовые приборы и потухшую бензиновую лампу. От страшного воя и грохота в детской раздался испуганный крик. Выскочив из холодной кровати, я в одних штанах, босиком выбежал на разгромленную кухню и кинулся к дыре, нащупывая быстро коченеющей рукой хоть что-то, чем можно ее закрыть хотя бы на время. Схватив разделочную доску - наспех заткнул брешь, не пуская смертельную стужу, ошпаривающую голое тело, и громко позвал жену, торопливо надевающую теплый свитер:
        - Джин!! Скорее в кладовку!! Возьми там кусок фанеры, гвозди и молоток!.. - и сильнее прижал доску. Ветер снаружи злобно завыл, еще яростнее принялся рваться вовнутрь. - Скорее же, пока нас тут не сдуло!..
        До смерти перепугавшись, Джин бросилась в кладовку. Следом из своей комнатки вышла моя десятилетняя дочь Клер. Она вся тряслась, длинные темненькие волосики примялись, немного топорщились, маленькое заспанное круглое личико побледнело, в крохотных светленьких глазках застыл ужас, носик вздрагивал. Одета была в поношенную коричневую кофту, найденную мной в одном из брошенных домов еще прошлым летом, и синие штанишки с заштопанными коленками. На ножках - серые шерстяные носочки, истоптанные тапочки.
        - Папочка, почему так холодно?.. - тихим голосочком спросила она, прижавшись к дверному проему. - Я совсем замерзла…
        - Ты чего из кроватки-то вылезла, маленькая? - попытался успокоить я дочку. - А ну бегом под одеяло!
        - Я не могу! - объяснила она, морщась от царившего на кухне холода.
        - Это еще почему? - поинтересовался я, а сам уже из последних сил держал эту клятую доску, норовящую вот-вот вылететь из рук.
        - Ветер гудит, страшно… - сетовала Клер. Губки обиженно поджались, сложились трубочкой.
        - Сейчас перестанет, доченька, - и окликнул супругу: - Джин, ну где ты?..
        В кладовке послышалась возня, потом из нее выбежала Джин.
        - Вот, Курт, все, что нашла!.. - запыхавшись, проговорила она, передавая мне лишь фанеру, банку гвоздей да среднего веса гантельный диск. Русые волосы беспорядочно рассыпались по плечам, голубые глаза застыли, словно льдинки, щеки сильно напряглись, кожа на тоненьком лице натянулась. И почему-то сразу взялась оправдываться: - Молоток нигде не увидела - очень темно…
        - Это ничего, - улыбнулся я, - мы и железкой забьем… - и попросил: - Придержи-ка доску, а то руки уже болят, не удержу - напором бьет!
        Джин уперлась в нее, напряглась.
        И, высыпав в ладонь несколько ржавых гвоздей, - закрыл банку и прикрикнул жене:
        - Отходи!..
        Едва та отскочила в сторону, доска полетела в спальню, точно пушечное ядро, впуская порыв пронизывающего сквозняка, и я разом закрыл дырку фанерой, наспех прибил к стене подручным средством.
        Недовольный этим, ветер еще секунду-другую побился в нее, надеясь вышибить, как и предыдущую заплатку, но она была прибита надежно, крепко, и ему пришлось все-таки признать свое поражение и, наконец, отступить, переключившись на кровлю. Потом долго теребил мерзлую проржавевшую жесть, не зная, на что выплеснуть гнев, однако вскоре отстал, успокоился.
        Вой, вой, вой…
        Около минуты просидев в бездействии, уже даже как-то забывая о том, что на мне из одежды лишь одни штаны, - быстро поднялся, положил зацарапанный от множества ударов диск на опустошенный стол и присел на табуретку, пока ничего не говоря.
        - Ура!.. - обрадовалась Клер, когда ветер совсем стих. - Папа победил ветер! Ура!
        «Ага, победил… - усмехнулся в себе, - чуть не замерз только…»
        - Да, наш папа настоящий герой! - подыграла Джин и, улыбнувшись, тихо спросила меня: - Сильно замерз?
        - Терпимо.
        - Подожди, я принесу твой свитер.
        Жена удалилась в спальню, а я позвал дочку:
        - Клер, я так понимаю, спать ты уже не хочешь?
        Та помотала головой.
        - Нет! - и насупилась, демонстративно сложила ручки. - Не хочу!
        Я вздохнул, заулыбался.
        - Не поможешь тогда папе прибраться на кухне? - предложил я и стал потихоньку собирать с пола разбросанные металлические тарелки. - А то он сам не справится!
        - Конечно! - весело отозвалась Клер и, подбежав ко мне, тоже стала помогать. И вдруг спросила: - А ветер точно не вернется?
        - Точно-точно, доченька, - утвердительно кивнул я, - не впустим мы его больше домой. А завтра стену заделаю - и вообще скулить перестанет!
        Из спальни вернулась Джин.
        - Надевай быстрее, а то совсем продрогнешь, - спокойно, без волнения в голосе поторопила она, вручила свитер. И по-хозяйски приступила расставлять на столе посуду. Далее спросила: - Думаешь, фанера выдержит? Может, ее чем-нибудь укрепить?
        - Да выдержит, - ответил я, одеваясь, - да и чем ее укрепишь-то? Там по-хорошему надо новую железную заплатку ставить - ее обычно надолго хватает. Завтра и поищу.
        Жена смолчала, в глазах укрылась тревога, зябкость.
        Приведя в порядок стол, я проверил бензин в лампе, зажег. Внутри, за промасленным почерневшим стеклом, заплясал, затрепыхался бедный огонек, по столу побежали кривые вытянутые тени. На кухне запахло паленым, стало теплее, уютнее.
        - Спать идем, Курт? - осведомилась Джин, приобняла Клер. - Поздно ведь уже.
        - Идите, а я попозже подтянусь - еще посидеть хочу.
        - Хорошо, только не засиживайся, - и, вытащив у кривляющейся дочери изо рта ложку, - добавила с незлым укором: - Клер тогда сама спать уложу, а то с тобой она до утра не заснет - балуешь ты ее своими рассказами.
        - Я не виноват, что она не засыпает! - засмеялся я, погладил шершавым пальцем щечку Клер. - Она ведь ребенок, все интересно.
        - Я большая! - возмутилась дочка, насупилась.
        - Большая! - подтвердил я. - Конечно, большая!
        Джин примирительно выдохнула, широко улыбнулась.
        - Ладно, - произнесла она, взяла Клер за ручку и попрощалась: - Спокойной ночи!
        - Спокойной ночи, мои любимые! - нежно поцеловал жену и дочку. - Отдыхайте!
        Подождав, когда Джин уложит в кроватку Клер, - напоследок кивнул, достал с полки над столом пачку с тремя оставшимися на черный день сигаретами, закурил и глянул в окно, обтянутое прозрачным полиэтиленом. Там, в кромешной темноте, бесилась сильная метель, скользя по обледеневшим низким угольным сугробам, виднелись уродливые очертания полумертвых деревьев и кустов, обернутых, словно в фольгу, тяжелой ледовой глазурью. Ветер же подвывал едва слышно, как-то стеснительно, будто вконец обессилел и более не хотел привлекать к себе никакого внимания.
        «Эх, зима-зима… - с грустью подумал я, - уходила бы ты быстрее - одни беды из-за тебя…» - и прибавил вслух:
        - Одни несчастья…
        И, докурив ровно полсигареты, - убрал окурок в пачку, потушил лампу и, стараясь не скрипеть половицами, чтобы не будить дочь, отправился в спальню.

* * *

        Лежа в кровати под одеялом, Джин никак не удавалось заснуть - сильно тревожило минувшее происшествие. Не помогали ни удобная почти новая подушка - подарок Курта на прошлый день рождения, ни возобновившееся спокойствие в доме - все это лишь сильнее заставляло нервничать, лишний раз задумываться о ежедневных проблемах, трудностях, будущем своей маленькой дочери. И за нее она боялась больше всего. Как бы Джин и Курт ни заботились о ней, ни оберегали и ни защищали от жестокого мира, их век недолог и рано или поздно Клер самой предстоит научиться самостоятельности, охоте и собирательству, дабы помогать своим уже немолодым родителям, неспособным позаботиться о себе. Страшно волновалась Джин и за своего мужа. Каждый его поход в Истлевшие Земли на промысел и поиски необходимых припасов, где и днем и ночью бродит бесчисленное количество кровожадных хищников, мог стать для него просто-напросто последним, и тогда всю семью будет непременно ждать голодная смерть. Но худшее было, наверно, даже не это, а другое - ожидание. Всегда, когда Курта не оказывалось рядом, Джин со страхом смотрела на входную дверь и
старалась лишний раз не выглядывать в окно, чтобы не дай бог не увидеть того раненым или покалеченным. А потом еще долго молилась про себя, надеясь отвести от него любую беду, грозящую там, где-то вдали от домашнего очага. И порой так сильно забывалась в своих истовых молитвах, что нередко откладывала все свои дела и начинала проговаривать их вслух, пугая этим маленькую дочурку, так же, как и мама, с нетерпением ждущую папу домой…
        За всеми этими мыслями Джин не заметила вернувшегося в спальню мужа. Но тот почему-то не стал ложиться в кровать, а с каким-то угрюмым видом прошел к маленькому окошку и, ничего не говоря, встал возле него, обеспокоенно вздыхая.
        - Любимый, тебя что-то беспокоит?.. - присев на кровать, осторожно поинтересовалась Джин. - Может, расскажешь?
        Курт долго молчал, продолжал вздыхать.
        - Курт?.. - не унималась она. - Что-то не так?.. Ты сам не свой…
        Еще немного постояв в полнейшем безмолвии, супруг, наконец, ответил:
        - Да… так… - отмахнулся, повернулся, - не обращай внимания…
        - А если честно? Я же не отстану… - наседала Джин, - …что стряслось?
        Тот одарил ее каким-то хмурым взволнованным взглядом, потом опустил глаза.
        - Да планирую завтра на охоту выбраться, а заодно - и по домам походить… - сознался Курт, - хочу нам мясца добыть, сигарет уже почти не осталось, да и так… по хозяйству кое-чего, - чуть помолчал, потом вспомнил: - Заплатку опять же.
        - Да есть у нас мясо-то, - не поняла та, - в погребе лежит, еще на несколько дней хватит. И потом… куда ты пойдешь? Посмотри, какая метель!
        Курт с потрясенным видом поглядел на окно, словно только что узнал об этом известии, усмехнулся:
        - Ну, не вечная же она, в самом деле. К утру закончится. Зато после нее хорошо так, тишина и крупных стай хищников нет - еще сутки пережидают непогоду.
        Джин прилегла, кровать тихонько скрипнула.
        - И ты бы дома оставался… - потом прибавила: - Опять тебя к вечеру ждать?.. Изводиться?..
        - Не знаю… - мотнул головой муж. В глазах виднелась неуверенность, голос похолодел. - Как получится, Джин. Это ведь все-таки не прогулка - загадывать нельзя…
        - Все! - не выдержала Джин. - Ни слова не говори! Прошу тебя! Мне и так страшно за тебя!
        Курта это откровение тронуло, он расцвел в улыбке, ответил утешительно:
        - Ну-у-у, дорогая, ты чего?.. - и присел рядом на краешек кровати, положил мозолистую ладонь на ее руку, несколько секунд посмотрел на обручальное кольцо на безымянном пальце, потом теплым голосом продолжил: - Не надо за меня так волноваться! Так никакого здоровья не хватит!
        Джин вместо ответа крепко взяла его руку, поцеловала, прижала к щеке. Ее тепло ошпарило Курта, одурманило, по телу мигом промчалась приятная дрожь, сердце взбудоражилось.
        - Ради бога, только будь осторожен! - просила она. - Не рискуй, ладно?..
        - Не буду, - пообещал Курт, - мне это ни к чему. Да и в места я не столь глухие пойду, а тут, можно сказать, неподалеку. - И, ласково взглянув на жену, - неожиданно сменил тему: - Помнишь день нашей свадьбы?
        Джин тихонько засмеялась.
        - Чего ты смеешься? - удивился тот, улыбаясь.
        - Помню, конечно! - наконец, ответила она, перестав смеяться. - Какой же все-таки у тебя был идиотский свадебный костюм! Боже, как мне хотелось снять с тебя этот глупый пиджак!
        - Эй!.. - в шутку обиделся супруг. - Мне его друзья помогали выбирать, между прочим!.. Тебе же нравился!
        - Ну и вкус у них! - с усмешкой подметила Джин, смотря на него любя, беззлобно. - А про пиджак пришлось тебе чуточку приврать - а то обидишься.
        Курт промолчал, удрученно выдохнул. Поняв настроение мужа, та добавила:
        - Ну, согласись, не очень он смотрелся…
        - Ну, в общем, да… - смирился муж, пожал плечами. - Мне просто нравиться тебе хотелось.
        Джин посмотрела на него как на мальчишку, тихо проворковала:
        - Ты и так мне нравишься, глупый! - и обняла, положила по-матерински голову себе на плечо, погладила волосы, будто утешая. - Как же ты не поймешь…
        - Правда?
        - Ну, конечно, правда! - Джин поцеловала Курта, крепче прижала к себе. - А теперь ложись уже в кровать - времени много.
        Муж молча снял с себя свитер, обошел кровать, лег под одеяло, нежно поцеловал супругу в губы.
        - Я обязательно что-нибудь интересное для тебя достану! - заверил Курт, накрывая и себя, и жену нагретым ее телом одеялом. Говорил это пылко, с энтузиазмом. - Непременно достану!
        - Давай-ка для начала ты выспишься, добытчик, - посоветовала Джин и, положив ладонь на горячую грудь мужа, тихо пожелала: - Спокойной ночи, Курт.
        - Спокойной ночи, Джин…

        ВТОРНИК, 13 ФЕВРАЛЯ 2014 ГОДА

        Метель, беснующаяся всю ночь, успокоилась только ближе к полудню. Кипящая серая мгла, еще какое-то время висевшая в воздухе после нее, вскоре окончательно рассеялась, рассосалась, словно водяной пар, обнажила черно-зеленые сугробы и угольные стволы деревьев. Легкий пеплопад, подгоняемый совсем обессиленным ветерком, стал почти незаметным, неторопливо сыпался на затерянные в грязных снегах машины, заборы, руины давно брошенных жилищ, прятал старые звериные тропы. От крепкого мороза то тут то там скрипели обледенелые оборванные провода на столбах, с треском ломались потяжелевшие от наледи ветви, крошились зеленоватые корки льда. Небо же, что за двенадцать лет ни разу не изменило цвет, было по-прежнему кровавым, страшным, будто бы вовсе не земным, а каким-то чужим, незнакомым, инопланетным. Да и облака отличались от него несильно - такие же багровые, как засохшая корка на ране, разве только чуточку светлее. И лишь солнце, ставшее навеки оранжевым, вновь и вновь выглядывало из-под них с каким-то особенным озорством и весельем, чтобы пролить на грешную землю свой негреющий рыжий свет, от чьего
возникновения, казалось бы, должно быть теплее, но на деле еще сильнее пробирало холодом до самых костей. А дополняла этот скудный пейзаж поистине пугающая глухая тишина, не нарушающаяся ни противным гоготом птиц, ни рыком бродячих хищников.
        Тишь, тишь, тишь…
        - Хорошо, когда так тихо, - проговаривал сам себе, ступая по хрустящему снегу, - все кругом слышно, ни одна зараза даже при желании со спины не подкрадется - одним словом, замечательно!
        Идти приходилось крайне осторожно и внимательно, осматривая едва ли не каждый пенек или полуразвалившийся автомобиль, дабы случайно не нарваться на какую-нибудь зверюгу, любящую притаиться возле таких вот неприметных мест и поджидать добычу. Но мои опасения оказались ложными, и, кроме примятого снега и присыпанных пеплом давно заледенелых следов, никого так и не обнаружил. Однако в опустошенном багажнике одного из фургонов мне таки удалось найти несколько клоков чьей-то облезлой замерзшей шерсти и россыпь мелких почерневших от времени птичьих костей - по-видимому, старая берлога, чей хозяин уже позабыл сюда дорогу или нашел новую, более надежную. В остальном все виделось спокойным, правда временами от ветра поскрипывали доски на окнах запустелых домов и шумели поземки.
        Обойдя фургон с правой стороны, я скинул с плеча старенькую поцарапанную полуавтоматическую снайперскую винтовку, поправил защитные очки - единственное спасение от пепла, способного за секунду растворить глаза, - и внимательно осмотрелся. Вдали виднелись одинокие бесхозные двух - и трехэтажные здания, огороженные коваными заборами, немного левее - детская спортивная площадка, где теперь разлилось непроходимое болото, за ней - детский садик, куда уже доводилось наведываться, а справа, если пройти наискосок и пролезть мимо старых гаражей и почты, - крупный супермаркет - эльдорадо любого собирателя вроде меня. Но, как и любое место, богатое на полезные вещи и всякого рода припасы, его непременно стережет целая свора свирепых хищников, даже близко не подпускающих на свою территорию ни людей, ни сородичей-конкурентов. Впрочем, несмотря на всю опасность, очутиться там и набить рюкзак непортящимся продовольствием, не став при этом чьей-нибудь закуской, означает не просто накормить семью минимум на неделю, но и ненадолго забыть, что такое охота. Надо сказать, везет так единицам, а если уж быть точнее - то
никому, вот и приходится шнырять по всяким шатким зданиям, довольствуясь найденным хламом, и отстреливать - если, конечно, есть патроны - всякую мелочь вроде ворон или полудохлых собак.
        «Может, все же рискнуть и как-нибудь сходить туда? - с какой-то тревогой помыслил я. - Или не стоит?.. Как думаешь, Курт?»
        И засомневался, призадумался.
        Потоптавшись на месте, терпя незаметно одолевающий мороз, я все-таки решил пока повременить с таким решением и, потуже затянув рваный черный шарф на лице, свернул направо - к брошенному дому без дверей.
        Дойдя до входа - секунду постоял в нерешительности, словно ожидая, когда вежливые хозяева разрешат войти, зачем-то провел рукой по холодному, местами треснувшему бетону, на всякий случай обернулся, не замечая никого поблизости, и переступил порог. Внутри царил жуткий бардак, разруха. В пролете между вторым и первым этажом гудели сквозняки, из огромных щелей в обшарпанных стенах с изодранными обоями сильно дуло. Сделав шаг-другой по коридору, засыпанному раскрошенным кирпичом, льдом и пеплом, я перешагнул через лежащую на боку детскую коляску, бросил беглый взгляд на донельзя запыленные картины и свернул на лестницу.
        - Найти тут, конечно, ничего не ожидаю… - высказался вслух, поднимаясь по промерзшим ступенькам, осыпающимся прямо под ногами, - …но зайти все равно стоит - глядишь, что интересное попадется.
        На втором этаже - точно такой же разгром, если и того не хуже. На стенах толстыми шершавыми темно-зелеными полосами намерз иней, всюду - осколки, обломки мебели, прожженные насквозь доски, стулья, мусор. С дырявого потолка падал скопившийся на крыше пепел. Пахло стынью, застарелостью.
        - Ну-с, посмотрим… - с какой-то неуверенностью проговорил я и, растолкав теплыми ботинками груду хлама, прошел дальше.
        Заглянул в небольшую комнатку с дверью, висящей на одной ржавой петле, где кроме разбитого шкафа да серванта больше ничего не разыскалось, прошел в ванную. Пол засыпан кафельной плиткой, потолок облупился, заплесневел, раковина разбита вдребезги, как и унитаз, большое зеркало - частично осыпалось, точно мозаика.
        - Кто ж тебя так, а?.. - сочувственно протянул я, поднял на лоб защитные очки, взглянул в свое перекошенное потресканное отражение - лицо с мороза красное, глаза волчьи, сероватые, прищуренные, на бровях застыли льдинки, нос чуть подрагивал. Потом встал ближе и продолжил: - Дурное это дело - зеркала колотить. Вот чем оно помешало? Висело себе и висело…
        И, хмыкнув, опустил голову. Сразу под раковиной обнаружил настоящее сокровище - затвердевший кусок мыла, а рядом - три пустые бутылки: две из-под шампуня, одна - от бальзама для волос.
        - Жаль, конечно, что не полные, - Джин и Клер бы притащил… - разочарованно вздохнул я и, схватив мыло, сунул в карман куртки, - но и мыло ничуть не хуже. Все-таки зашел не зря - уже есть первая удачная находка. Если, дай бог, и дальше так пойдет, может, даже кое-что и в Грим на продажу отнесу. Главное - не сглазить, как это часто бывает…
        Еще раз пробежался глазами по ванной и, не найдя ничего стоящего, - покинул ее.
        Пусто оказалось и на запорошенной снегом раскуроченной кухне - там уже успели побывать до меня, вынеся все самое ценное и нужное. Одни только поломанные жалюзи шумно колыхались от едва уловимого ветра, словно прогоняя отсюда случайно забредшего человека, еще надеющегося что-то разыскать среди обледеневших стен.
        - Ну и бог с этой кухней… - ничуть не расстроившись, высказался я, - сам, в конце концов, виноват - надо было раньше сюда заглянуть, пока это место не приглядел себе кто-нибудь другой.
        И вздохнул, направился к последней комнате.
        Поставив винтовку возле старого гардероба, я отряхнул от пепла капюшон с мехом, скинул, стянул с лица шарф, снял городской бежево-бирюзовый рюкзак, положил на запыленный угловой диван и прошел вглубь помещения. На полу, прикрытом курчавым ковром, валялась порванная, истрепанная одежда, что годилась лишь на тряпки, раздавленные диски, отражающие медно-алые лучи, какие-то коробки, всевозможный хлам. Справа висела просторная книжная полка с расставленными забавными статуэтками, рамками с обезличенными фотографиями и невзрачными мягкими игрушками, а сразу перед ней - просторный, подвешенный за пару крючков, потускневший флаг с единственной кричащей надписью-лозунгом, написанной крупными черными буквами, над какими время осталось не властно:
        $$$«НЕ ГУБИТЕ ПРИРОДУ!»
        Я подошел, задержал печальный взгляд, несколько раз перечитал про себя этот призыв.
        - Слова-то громкие, страстные, но бесполезные… - признал, наконец, я и прибавил холодно, осуждающе: - Они, увы, только воздух сотрясать умеют, а сердца вовсе не трогают. Во всяком случае, их так и не услышали.
        Потом достал недокуренную с ночи сигаретку, подул, словно та валялась в грязи, сунул в рот, неторопливо закурил и приблизился к полке с книгами, пробегаясь пальцами по шершавым застарелым корешкам. Почти все - уже нечитабельные, порченые, превратившиеся в требуху, а те, что еще сохранили хоть какие-то названия, - либо технического уклона, либо научного, либо религиозного и годились исключительно на розжиг костра для ночлега. И только одна, может быть две стоили того, чтобы их взяли и раскрыли.
        - Будет что почитать Клер перед сном, - с улыбкой отметил я, носом выдохнул горький дым и сложил примеченную литературу в ровную стопку возле рюкзака. Остальные брать не стал, руководствуясь золотым правилом «бери только то, что действительно нужно». - А другие не возьму: продать все равно не продашь - они никому не нужны, а носить с собой лишний груз - подвергать себя дополнительному риску.
        Подвинув замаранное бурыми пятнами офисное кресло - присел, проскакал по заснеженному компьютерному столу задумчивым взглядом, выдвинул клавиатуру, понажимал по клавишам, посмотрел в разбитый монитор, перебрал ворох исписанных листов, точно ожидая найти среди них какое-то давнее послание, откинулся на спинку.
        «А ведь чей-то дом был когда-то… - с грустью подумал я, - м-да уж, как все меняет время, как мастерски ломает судьбы…»
        Поднял глаза - прямо над монитором, на небольшой полочке, томилась фигурка футболиста с нескончаемо дергающейся головой.
        - Чего дрожишь-то? - спросил у нее. - Замерз, что ль?
        Фигурка не ответила, продолжала трястись, будто в страхе.
        Усмехнулся, затушил бычок об стол.
        - Чудной ты, - бросил я.
        А-у-у-у!.. Р-р-р-р…
        Вскочив - метнулся к разбитому окну. Но только выглянул, как всем телом ощутил липкий холодок при виде воющей и рычащей группы из пяти осунувшихся до костей здоровых черных волков со страшными ожогами на шерсти и ярко-красными пылающими глазищами, нагоняющих по кровавому следу абсолютно безоружного человека в растрепанной зимней куртке. Его левая рука висела плетью, рукав вместе с белым пухом быстро багровел, шапка сползла на затылок, обнажив плешь, ноги заплетались - бежал из последних сил.
        - Потрошители… - с холодом проговорил я, провожая волков серьезным взглядом, - …не оторвется от них - надо выручать… - вздохнув, прибавил: - Черт, как не вовремя-то, а…
        В три прыжка забрал свою винтовку, снял с предохранителя, переводя в боевой режим, покидал книги в рюкзак и, забросив за спину, - опять к окну, громко окликая незнакомца:
        - Эй, ты!.. Ни в коем случае не сбавляй ход!!. Слышишь!.. Не сбавляй ход - догонят же!..
        Не знаю, расслышал меня или нет, но бег он тем не менее не замедлил - выходит, кричал не зря. Зато на мой голос живо среагировали три потрошителя и, почти одновременно отколовшись от общей группы, понеслись в сторону дома, прекращая преследование человека. А вот остальные два волка как мчались за ним, так и продолжали мчаться, даже не подумав замедлиться, чтобы узнать, кто это и откуда кричал, - слишком силен голод, охотничий инстинкт, неумолимо толкающий в погоню за жертвой.
        «Влип ты, Курт, как же ты вли-и-и-ип… - мысленно отругал себя, - нашел приключений на жопу…»
        И, натянув очки, - подрегулировал кратность, взял на прицел самого быстрого потрошителя, почти уже настигшего убегающего, задержал дыхание и плавно нажал на спуск. Хлесткий хлопок резко дал по ушам, на подоконник упала гильза, звякнула об пол, в воздухе запахло порохом. Сбитый с лап волк кувыркнулся на бок, завыл так, что у меня кровь застыла в жилах, и мешком повалился на зеленоватый снег, загребая когтями и обрывком хвоста, напоминающим скорее расползшуюся веревку. Второго пуля смертельно ударила в морду, потрошитель подкосился, влетел на скорости в сугроб, пропахал клыками лед и затих, навсегда отпуская свой двуногий обед. Однако такой стрельбе, какой без лести могли позавидовать даже бывалые охотники, мне порадоваться не удалось - оставшиеся три потрошителя вплотную подошли к дому и стали для меня недосягаемыми. И только одно успокаивало - тот, ради кого я, по сути, пожертвовал собой, остался в живых.
        - Господи, что же теперь мне-то делать?.. Куда бежать?.. - пугливо протараторил я, обшаривая глазами комнатушку, где, по всей видимости, предстояло держать оборону. - Хотя куда тут бежать-то? Либо под кровать лезть, как дитя малое, либо в окно прыгать - вариантов немного.
        Непроизвольно глянул в него, где сразу заметил незнакомца. Он уже никуда не бежал, а лежал, немощный, на зеленовато-буром снегу, держась за растерзанную руку, постепенно пачкался пеплом.
        «Не больше получаса у него, - решил я, - дольше не протянет - крови много потерял, да и пепел в рану попасть может…»
        Р-р-р…
        Между тем со стороны первого этажа слышались грозные рыки волков и грохот хрустящего под мощными лапами льда и мусора. Этот шум единовременно сливался в жуткое эхо, отпрыгивал от бетонных стен.
        Положив винтовку на журнальный стол - подскочил к гардеробу, на голову превосходящему меня по высоте, и стал сдвигать к двери, чувствуя, как мокнут от ужаса ладони.
        Р-р-р!..
        - Только бы сил хватило… - с надеждой проговаривал я, - иначе… все - загрызут…

* * *

        Наигравшись с одноногой куклой в грязном платье, Клер отложила ее к остальным игрушкам, достала из корзины обгоревшую раскраску, надломанные цветные карандаши и принялась зарисовывать мультяшного мышонка, наполняя картинку недостающими цветами. Но уже через несколько минут это занятие ей наскучило, она убрала все обратно, обулась в маленькие туфельки и, открыв дверь, вышла на кухню, где мама резала мясо к обеду. Заметив Клер, Джин обернулась, сдержанно улыбнулась, маскируя тревогу, и позвала к себе:
        - Доченька, иди сюда, - сделала пригласительный жест, отходя от стола, - вместе готовить будем.
        - Что-то вкусненькое? - хитрым голоском спросила Клер, встав рядом с матерью. В глазках зашевелился интерес, детское любопытство, а от вкусных запахов, овеявших всю кухню, разгулялся аппетит. - Да, мам?
        Джин вытерла руку об затасканный до дыр фартук, приобняла дочь, ответила:
        - Супчик мясной, как ты любишь, а еще салатик хочу сделать.
        Клер оживилась, заюлила, заглянула на стол - там лежали три скудных бледненьких помидора, два тоненьких огурчика - скромный урожай, выращенный в теплице поистине титаническим трудом матери.
        Заметив, куда смотрит дочурка, Джин предложила:
        - Ну что, порежешь овощи? Только кожуру не забудь снять с огурчиков, хорошо?
        - Хорошо, мам!
        - И осторожнее - не порежься! - предостерегла та и, перед тем как вручить маленький нож, напомнила: - Ножичком на себя, на себя аккуратненько…
        - Знаю, мам! - насупившись от излишних нотаций, перебила Клер. - Не напоминай!
        - Все, молчу-молчу! - примирительно выступила мать, передала нож. - Тогда все в мисочку нарежь, а я потом маслом заправлю - у нас полбутылочки еще осталось.
        Клер молча начала чистить огурцы, шинковать помидоры.
        Тайком понаблюдав за подрастающей хозяйкой, ловко управляющейся с острым ножом, ничуть не хуже нее, Джин тихо заплакала - сердце переполняло бесконечное материнское счастье. Чтобы увлеченная делом дочка не заметила ее слез радости - отошла чуть в сторону, незаметно вытерла испачканным фартуком глаза, посопела носом, так же молча, как и Клер, продолжила разделывать жесткую мерзлую волчатину, то и дело подкидывать в кастрюлю некрупные неровные куски.
        «Помощница подрастает моя, - с гордостью за дочь подумала Джин, - надежда и опора наша с Куртом…»
        Когда миска была заполнена овощами, маленькая Клер сполоснула нож в ковшике с водой, убрала в подставку, собрала очистки от огуречной кожуры в кучу и вдруг задала матери нежданный вопрос, какой та боялась в данный момент услышать больше всего:
        - Мамуль, а папа скоро вернется?
        Из рук Джин мигом выпал нож. Она глубоко жадно вздохнула, от чего грудь обожгло огнем, вздрогнула всем телом, как от страшного наваждения, оперлась на стол, побледнела.
        - Мамочка, тебе плохо?.. Мама… - растерялась Клер, подлетела к ней, крепко обняла, чуть не плача. Сердечко забилось в испуге. - Что с тобой? Ты из-за папы так, да?.. Мам…
        Почувствовав тепло дочери, Джин безмолвно опустила голову, не моргая, будто слепая, взглянула на ту, запустила свои тонкие холодные пальцы в прядь детских волос, как-то по-старушечьи погладила. Рука скользила по ним легко, точно по шелку, неторопливо, заботливо, жалеючи.
        - Мамуль?.. - не унималась Клер, все крепче и крепче прижимаясь к родной матери, по-своему утешая, но она - холодный камень, - казалось, даже не понимала этого. - Мама… мамочка… мама…
        Еще какое-то время помолчав, продолжая смотреть куда-то сквозь дочь, Джин, наконец, заговорила, но тихо, слабо, совсем уж неубедительно:
        - Я… я в порядке, доченька… - закрыла глаза, тяжело выдохнула и повторила так, словно и сама не верила в то, что говорит: - В порядке…
        - Ты обманываешь, обманываешь! - грозно молвила Клер. - Зачем ты меня обманываешь? Я же вижу, что ты чем-то расстроена!
        Истерика дочери привела Джин в чувство, она решила больше ничего не скрывать и созналась:
        - Я вся на нервах, Клер, места себе не нахожу… - и бросила обеспокоенный взгляд в окно. За ним шел пепел, неслышно стелился на темный отравленный снег и ветви. Дочка заглянула ей в глаза, тоже посмотрела в окно. Через мгновение продолжила, успокоившись: - Когда наш отец уходит туда… - помедлила, - …меня не покидает тревога, прям душа не на месте…
        Договорив - подвинула к себе миску с нарезанными овощами, взяла ложку, стала перемешивать. Клер удивленно смотрела то на красное небо с зависшим на нем огненно-медным диском, то на этот серый пепел, провожая завороженным взглядом, и все никак не могла понять, что же такого страшного может таиться в этой безобидной тишине, вгоняющей мать в панический ужас.
        - Но… там ведь так тихо… - промолвила она, следя за тем, как подхваченный ветром пепел принялся кружиться дервишем возле окна, взлохмачивая колючие чернильные кусты, - …зачем бояться тишины, мам?
        - Да просто неспокойно как-то становится… - лживо, ограждая Клер от излишних подробностей, к каким та еще пока не готова, ответила Джин и вдруг обратилась с просьбой: - Доченька, а не принесешь маслица? Знаешь где?
        Клер с неохотой оторвала глаза от окна.
        - Конечно! - потом обняла мать: - Я сейчас приду, только не грусти, ладно?
        И удалилась в кладовку.
        Пока Клер не было, Джин быстро, дабы случайно не увидела дочка, окрестила себя святым знаменьем, зачерпнула ковшиком чистой воды из ведра, добытой в скважине, что несколько месяцев выкапывал Курт возле дома, залила кастрюлю, насыпала оставшиеся приправы.
        Вернулась дочка бесшумно, словно мышка.
        - Тут очень мало, мам, нам точно хватит? - отдавая полупустую бутылку масла, с сомнением в голосе спросила она, а сама встала возле мамы, с нетерпением ожидая, когда та польет им нарезанный ей салат. - Больше ведь нет…
        Джин на это как-то скромно улыбнулась, взялась заправлять салат, попутно давая наставления Клер:
        - Смотри и учись - скоро сама будешь так делать, - оглянулась на дочку: Клер с каким-то необычайным интересом следила за каждым действием матери, точно боялась пропустить что-то важное, - а папка наш как обрадуется, когда придет домой… - маняще протянула и, хваля, прибавила: - Я же скажу ему, что это ты его сегодня накормила!
        - Ему понравится мой салатик?..
        - Вот увидишь, Клер, обязательно понравится! - убедила мать. - А сейчас пойдем со мной - включим генератор и поставим наш с тобой суп на плиту вариться.
        - У-у-у… - Клер взялась за ушки, - опять будет громко!
        - Ну, а что же делать, солнышко? - умиляясь дочерью, спросила Джин. - Потерпим немножко.
        - Ну, ладно… - сокрушенно вздохнула дочурка, прошла к ведру, любуясь собой в отражении. Вода слегка плескалась, кривила личико.
        Сняв фартук, Джин подошла к вешалкам с висящими куртками, собралась. Обувшись в поношенные теплые сапоги - застегнула тугую молнию, подвернула облезлый воротник, поторопила дочку:
        - Клер, одевай свою курточку и ботиночки, - и прибавила чуть громче: - И шарфиком не забудь замотаться.
        - Не забуду!
        Дождавшись, когда дочка оденется, - толкнула дверь и первая вышла из дома.

* * *

        В том, что даже такой массивный гардероб не сможет сдержать натиск трех одуревших от предстоящей трапезы волков больше, чем на минуту, я уже не сомневался. Первый же удар потрошителя едва не повалил его на пол, вышибив сноп щепок, а от следующих двух - сорвалась с петель верхняя увесистая дверца и откатилась к ковру. Чтобы немного задержать волков, истово рвущихся ко мне, - привалился всем телом к гардеробу, слыша доносящиеся с той стороны лютые рыки и остервенелое царапанье когтей по дереву, и лихорадочно стал думать, как быть дальше.
        «В окно надо… - билась в голове одна и та же мысль, - хватать винтовку - и в окно…»
        Р-р-р-р-р…
        - Что, суки?.. - надменно бросил я. - Никак достать меня не можете?.. А?.. Ха…
        Усмешку тотчас прервал сильнейший толчок, я отлетел от дверей гардероба, как футбольный мячик, больно ударился затылком об диван, закряхтел.
        В этот момент грянул сухой треск, словно кто-то поблизости сломал ворох сушняка, злосчастный гардероб распахнулся настежь, и в появившейся сквозной дыре увидел обезображенную многочисленными ожогами и шрамами морду потрошителя. Волк яростно рычал, щелкал длинными, точно сабли, черными клыками, брызгал вязкой слюной, прожигал меня красными глазами, не пуская вперед себя остальных сородичей. Рваные уши нелепо топорщились, нос нервно дрыгался, морщился, здоровые, местами оголенные до мяса лапы рьяно рвали прессованное дерево, освобождали проход. Другие потрошители, несмотря на него, тоже скреблись, отдирали крепкими темными зубами тоненькую фанерку, гавкали.
        Р-р-р!.. Гав! Гав!..
        - Джин… Клер… - будто бы прощаясь, произнес я вслух, а сам положил ледяную ладонь на грудь, где на серебряной цепочке висел кулон с фотографией супруги, подаренный ей еще до свадьбы, и добавил горячо: - Я люблю вас…
        И, вытащив из чехла на лямке рюкзака длинный самодельный обоюдоострый нож, высеченный из человеческой кости, - крепко схватил за рукоятку, обернутую в целлофан, перемотанный синей изолентой, и приготовился отражать нападение.
        Окончательно доломав шаткий гардероб, рассвирепевший волк, что проделал в нем немалого размера дыру, грубым лаем отогнал остальных и первым кинулся на меня. Откатившись вправо, не дав потрошителю возможности обрушить свою чудовищную лапу, я сразу вцепился в плешивую шею, сдавил пальцами и воткнул два раза нож меж оголенных ребер. Волк дико взвыл, закрутил мордой, пробуя вырваться из мертвой хватки, потом оскалился, разок-другой клацнул зубами прямо перед носом, часто и смрадно задышал в лицо.
        - Уйди от меня, тварь!.. - кривясь от неимоверной вони, процедил я и, не подпуская потрошителя, вонзил клинок в горло. - Уйди!..
        Тот завизжал, плюнул горячей кровью, высунул бледно-розовый язык, как-то устало рыкнул и обмяк. Отпихнув от себя мертвого волка - вытер рукавом забрызганные очки, зачехлил нож и метнулся к журнальному столу, на ходу забирая винтовку. В ту же секунду в комнату ворвались еще два потрошителя, быстро обнюхали бездыханный труп и одновременно бросились за мной. С разбега очутившись на подоконнике, я в спешке повесил оружие за спину, повыбивал оставшиеся в раме стекла и, без лишних раздумий, прыгнул. Удачно приземлившись в сугроб, утыканный осколками, - быстро вылез, отряхнулся, набросил капюшон, посмотрел наверх. Из окна второго этажа, вытянув пожженные уши, беспрерывно лаяли потрошители, демонстрируя свои страшные угольные клыки, способные, как мне воображалось, не только пронзить мясо, но и проткнуть металл.
        - Гавкайте-гавкайте!.. - передразнивал осатаневших волков. - Но сегодня взяла моя!
        Лай, лай, неистовый лай…
        «Надеюсь, еще не поздно… - подумал я о своем спасенном, - дай бог, еще есть время».
        И побежал к нему.
        Путник лежал на льду из собственной крови, скулил, причитал. Тело уже густо покрыл токсичный пепел, голова, не покрытая шапкой, совсем поседела, будто у глубокого старика. Вытянутое обескровленное лицо, словно у покойника, страшно напряглось, крючковатый нос с широкими ноздрями едва заметно шевелился, густые брови медленно обрастали инеем, зеленые глаза метались по сторонам.
        - Это… вы… - с огромным трудом, срываясь на нехороший кашель, прошипел он, - вы… стреляли?..
        - Молчи - копи силы, - велел я и обернулся - потрошителей пока видно не было. Дальше снял шарф, как смог перевязал подранную руку, что даже не шевелилась, стряхнул его же шапкой с головы пепел, надел. И задал не то ему, не то себе вопрос: - Где же ты на такую стаю-то напал? Метель ведь была, волки же все попрятались кто куда…
        Незнакомец надрывно болезненно кашлянул, захрипел: вероятнее всего - застудил легкие. Потом немного отдышался, стал вдыхать прерывисто, но спокойнее.
        - Плохи твои дела, друг… - без тени иронии обратился к нему, - помочь тебе сейчас ничем не смогу - я не врач…
        Мои слова буквально затушили в глазах мужчины искорку надежды - те потускнели, сделались холодными, обреченными.
        И сразу успокоил:
        - Но ты не переживай: у меня жена - врач от бога, и не таким жизнь спасала! - позволил своим губам улыбнуться. - Сейчас только санки соберу - и домой поедем лататься!
        Взгляд путника заметно потеплел.
        - Ну, вот и замечательно! - кивнул я и, сложив возле него винтовку и рюкзак, достал из бокового сетчатого кармана бутылку чистой воды, дал напиться. - Пей, только не торопись - а то еще вдобавок и горло себе застудишь.
        Потом попил сам, убрал бутылку обратно и сказал незнакомцу:
        - Найду какую-нибудь широкую дощечку - и вернусь.
        Тут заметил, как его зрачки стали медленно расширяться, наливаться чернилами. Он весь задрожал, прикусил бледные пухлые губы.
        Мгновенно сообразив, кого тот заприметил, я потянул винтовку за ремень, поднял, сдул пепел, сохраняя спокойствие, оглянулся. Из дома, по-прежнему рыча и прожигая меня глазами, словно раскаленными угольками, вышли два потрошителя и, крадучись, сразу стали разбредаться по разные стороны.
        Р-р-р-р!!!
        «В кольцо брать собрались… - определил я, - умные, очень умные твари».
        Проверив наличие патронов в магазине, каких осталось ровно на один выстрел, - сунул в приемник, дернул затвор.
        - Одной пулей двоих не положить… - произнес почти шепотом и, посмеиваясь над самим собой, мрачно добавил: - Такое только в сказках бывает…
        Проследив за волком, что намеривался обойти нас с незнакомцем справа, - секунду-другую побарабанил пальцами по спусковому крючку, все никак не решаясь потратить последний патрон. Точно почуяв мои намеренья, потрошитель поджал хвост, забоялся, остановился на полушаге. Вместе с ним - и второй: ждал, когда ошибусь или сделаю какую-нибудь промашку, чтобы потом спокойненько напасть.
        - Ну же, давайте! - кричал я, целясь то в одного волка, то в другого. - Давайте!.. Чего же вы ждете! Вот они мы - давайте!..
        Но потрошители медлили, мяли зеленый снег, подметая обрубками хвостов, угрожающе рычали, обнажали клыки.
        - Ну!.. Ну! - требовал я. - Смелее!!.
        Волки все выжидали.
        - Чего вы, а?..
        И здесь случилось чудо - они испугались. Посверлив меня напоследок яростными глазами, волки отшатнулись, помотали головами, отряхнулись от пепла и повернули назад, поспешно скрываясь за домом.
        Не веря своим глазам, я еще момент понаблюдал за ними через оптический прицел, все еще ожидая возвращения, но, ясно поняв, что потрошители уже не вернутся, облегченно вздохнул, отложил оружие и - рысью к ближайшей груде обломков, рассчитывая найти там то, на чем можно дотащить до дома умирающего путника…

        СРЕДА, 14 ФЕВРАЛЯ 2014 ГОДА

        О том, что незнакомец, которому Джин всю ночь пришивала практически оторванную руку и поила горячим чаем, отогревая продрогшее тело, скончался, она узнала ранним утром. За окном пока не рассвело. Вдали, за бесконечными черными корягами деревьев и домами, только-только наливалось кровью небо, тихо посвистывал, резвясь со снегом, ветер-утренник, стояла темень. Посмотрев на пустеющую мятую половину кровати, еще не успевшую остыть, Джин тихонько оделась, обулась и молчком прошла на кухню, где увидела мужа. Курт, весь ссутуленный, точно старый дед, сидел на табуретке, дымил сигаретой, молчал. Длинные, по подбородок вороные кудри волос - растрепаны, заросшие крепкой щетиной щеки нервно вздрагивали, уставшие глаза остекленели, смотрели, неподвижные, в пол. Сам он выглядел каким-то раздавленным, сломленным, ошеломленным.
        «Господи, неужели…» - предчувствовала беду Джин.
        Сохраняя молчание - приблизилась к супругу. Тот даже не повел головой в ее сторону, продолжал курить.
        Сделала шаг, половица предательски скрипнула, Курт, вздрогнув от неожиданности всем телом, повернулся, скользнул по жене холодным тяжелым взглядом, выдохнул едкий дым, посопел. Джин замерла, не отводя от него глаз.
        Долго молчали. Никто так и не решался нарушить обострившуюся тишину.
        «Видимо, точно…» - со страхом подумала она.
        Устав от мучающего вопроса, наконец, спросила прямо:
        - Он умер?.. - и подступила к угрюмому супругу ближе, встала возле стола. Вопрос, словно удар камнем по голове, оглушил Курта - он сделал глубокую затяжку, скривился от дыма, торопливо затушил окурок, как-то виновато, что ли, взглянул на Джин. Заметив, что муж заволновался, продолжила: - Я же права, Курт? Права, да?.. Его не стало?..
        Посидев, оцепенелый, еще немного, Курт неуверенно, будто сознаваясь в чем-то страшном, один-два раза кивнул и все-таки ответил немногословно:
        - Да… - хотел закурить еще, но пачка сигарет опустела. Скомкав - положил на стол. Голос - тихий, безрадостный. И повторил, вздохнув: - Да, Джин… умер. Не спасли…
        Глаза у той вмиг отяжелели, по щекам заструились горькие слезы.
        - Да какой же я врач после этого… - плаксиво проговорила Джин, закрылась ладонями, будто ограждаясь от всего вокруг. Осознание того, что она, невзирая на большой опыт в хирургии, так и не смогла помочь путнику и, по сути, повинна в его смерти, очень глубоко засело в душе. - Убийца я, самая настоящая убийца… и нет мне прощения. Господи, что же я наделала…
        Глухо всхлипнув - опустилась на корточки, по-девичьи заплакала, стараясь не разбудить мирно спящую в соседней комнате дочь.
        Слезы Джин точно отрезвили Курта, он поднялся с табуретки, подошел, присел, обнял горячо и заботливо, стал пылко целовать мокрые соленые щеки, утешая:
        - Ну, в чем же ты виновата, глупенькая? Ну, в чем?.. - молвил муж. - Ты замечательный врач! И сделала все, что смогла! Как же ты не поймешь этого? - и, чтобы окончательно разуверить жену в неправоте, прибавил твердо: - Если уж на то пошло, то здесь я виноват - поздно привез, если бы чуточку раньше… хоть немножко… то…
        Джин облегченно вздохнула, поглядела на мужа. С маленьких ресниц скатились последние серебристые капельки, а поалевшие глаза приняли цвет морской волны, заискрились - откровение мужа окончательно убедило, вернуло веру в саму себя.
        - Все равно, Курт, я должна была его вытащить… - сокрушительно мотнув головой, промолвила она и, поцеловав Курта, отошла, опустилась на табуретку. - Должна была, и все…
        Курт сдержанно улыбнулся, молча обошел ее со спины, положил свои большие теплые ладони на тоненькие, хрупкие плечи жены и произнес легким назидательным тоном:
        - Моя дорогая и любимая Джин, ты никому и ничего не должна! Запомни это раз и навсегда! Ты - профессионал своего дела и оказала ему достойную помощь!
        Джин слушала со всей внимательностью, периодически кивала, соглашаясь с доводами.
        А Курт продолжал:
        - Знаешь ли, старый сарай, в конце концов, - не операционная, и выше головы тут не прыгнешь, как ни крути, - потом отошел и закончил: - Да о чем тут вообще можно говорить, если ты ему руку… швейными нитками приделывала!
        - Ну, что же тут поделаешь? Чем располагали… - уныло проговорила та, положила голову на супружескую руку и предложила: - Пойдем в сарай? Нельзя его там так оставлять…
        Курт молча кивнул, тише кошки прошел к вешалкам, оделся. Следом - и Джин. Потом муж бесшумно открыл дверь, они надели очки и вдвоем покинули дом.
        На улице было свежо, тихо. Мороз к утру ослаб, кололся несильно. Холодный ветер развевал волосы, рвался под одежду, раздувал под ногами пепел, будто перину, грозно гудел где-то в понемногу редеющей темноте. Вдали отрывками слышался то треск наста, то голодный вой волков, хозяйничающих там, где когда-то обитали люди, - в обветшалых домах и сооружениях.
        Ау-у-у-у!!. У-у-у…
        Отворив тугие двустворчатые двери небольшого дощатого сарая, отделанного ржавым железом, с застеленной плотным клетчатым целлофаном крышей, Курт пропустил вперед супругу, сам повернулся назад, долго смотрел вперед, в неспокойный мрак, выискивая зверей, но, никого так и не разглядев, - вошел следом.
        Внутри было зябко, ощутимо веяло бензином, застарелостью, машинным маслом. Меж досок и под потолком, словно какое-то тряпье, трепыхалась от сквозняков стекловата, мелодично звенели в стороне мясницкие крюки. Слева стояли две железные бочки с лежащими на них ящиками для инструментов, справа - длинный невысокий шкаф, под завязку набитый банками и всевозможными стройматериалами. В углу же, чуть поодаль от него, ютились две штыковые лопаты, грабли и три запасных черенка к ним.
        Джин остановилась на полушаге, замерла, как будто была здесь чужой. Курт прошел к деревянной опоре, удерживающей прохудившуюся часть кровли, не проронив ни слова, запалил от спички лампу - та густо-густо зачадила, в сарае сделалось светлее, не так угнетающе.
        - Идешь? - позвал он жену и как-то настороженно поглядел на нее. Ту пробивала дрожь, глаза из-под прозрачных очков страшно светились - пуще смерти боялась встречи с покойником. - Джин?
        - Да… - заторможенно прошептала она, - …конечно.
        Мертвец лежал на полу, на старом матраце от детской кровати, накрытый до шеи курткой и осенним пыльным пальто вместо одеяла. Глаза - закрыты, лицо и губы посинели, ноги и руки, виднеющиеся из-под кипы одежды, - закостенели.
        - Ты тогда лопату возьми, каких-нибудь тряпок и канистру с бензином - землю прогреем, иначе до следующего утра копать буду, - по-хозяйски распорядился Курт, а сам скинул с усопшего вещи, оттащил за ноги к самодельным санкам, на каких и привез сюда поздним вечером, и велел растерянной супруге: - Иди открой двери.
        Джин со страхом в глазах посмотрела сначала на мужа, потом на мертвеца и, сглотнув, ушла.
        Проводив ее задумчивым взглядом, Курт зевнул и подумал:
        «Не знаю, может, и зря его домой привез. Ну, бог мне судья, конечно, но людей бросать на съедение волкам тоже не могу. Не по-людски это как-то, по-звериному…»
        И, уложив путника, взялся за толстые бечевки и повез к выходу.
        Хоронить решили на маленькой неприметной поляне, в пяти минутах пешего хода от леса, у низенького холма. К тому часу уже совсем рассвело, легко различались окрестности и дальние очертания одиноких домов. Идущий почти весь прошлый день, пепел перекрасил в серые тона изумрудный снег, кое-где прикрыл опаленную траву, торчащую из-под облысевшей земли, перьями усыпал нагие вычерненные стволы деревьев, кусты, пни. Затянувшие небо, словно густыми бровями, темно-багровые облака не давали солнцу показаться, упрямо прятали за собой. Звенящая тишина теперь все чаще и чаще сменялась то рычанием, то карканьем, разлетающимся призрачным эхом по всей округе. А ветер, безобразничающий все утро, совсем приумолк, стал неслышным, где-то затерялся.
        Кар-кар!.. У-у-у… у-у…
        Раскидав затвердевший снег, Курт вместе с Джин разложил на мерзлой земле смоченные бензином тряпки и поджег. Минуту слабый огонь пожирал обрывки одежды, пыхал жаром, коптил, пачкая снег, а когда потух, оставив после себя лишь золу, супруги приступили к делу.
        - Джин, тащи его сюда, - попросил Курт, взялся за лопату и затеял копать яму. Прогретая пламенем почва поддавалась легче, острие входило как в масло, без натуги. Заметив краем глаза, что жена стоит на одном месте, бездействуя, повысил голос: - Джин! - и пальцем указал на тело. - Что ты стоишь?..
        - Может, лучше я покопаю? - нервно дыша, вступила в неуместный спор Джин, надеясь поменяться с мужем работой. - У меня бы получилось…
        - Джин… - начиная сердиться, пока спокойно произнес муж, - вези его сюда…
        - Не могу я - боюсь!
        Курт не выдержал, воткнул лопату, оперся на рассохшийся черенок.
        - Ну что за детский сад у нас тут происходит? - спросил он, глядя на супругу, точно на неразумное дитя. Брови нахмурились, глаза смотрели испытующе, пристально. - Торговаться, что ли, как на рынке будем? Сами себя ведь задерживаем!
        Поскольку муж начинал терять терпение, Джин ничего не оставалось, как пересилить себя, подчиниться. Опустив голову - по колено вошла в снег, холодными руками схватила веревки санок, словно удила, и повезла мертвеца к яме. Выкопав ту до нужной глубины, супруги осторожно перенесли туда труп, а далее Курт засыпал его землей и разровнял лопатой.
        Замолчали. Оба глядели на только что зарытую могилу пустыми глазами.
        - Пойду ветви потолще поищу, - прервал безмолвие Курт, передавая жене лопату, - крест поставлю.
        - Зачем? - задала глупый вопрос Джин и сама же смутилась, мысленно вынесла укор.
        Тот вдумчиво глянул на нее, ответил:
        - Он же не собака, в самом деле, а человек. Надо как полагается проститься…
        И удалился в лес.
        Через некоторое время вернулся с двумя толстыми заиндевевшими ветками. Вытащив лоснящуюся веревку из санок - связал их крест-накрест, воткнул в могилу, встал рядом с Джин.
        - Вот… - с какой-то неловкостью протянул Курт через минуту, желая хоть чем-то разбавить гнетущее молчание. - Теперь хорошо, по-христиански.
        Джин не ответила: не осталось на это ни слов, ни сил - похороны полностью опустошили.
        - И даже ничего о нем не знаем, - нерадостно промолвила она после затянувшейся паузы и перечислила: - Ни имени, ни кто он такой, ни откуда - ничего.
        - Ну, почему же, - не согласился супруг, - кое-что он мне все-таки успел о себе рассказать, когда вез его к дому. Звали нашего гостя Баз, пребывал в Гриме - запасался товарами, потом узнал об арене, сулящей в случае победы над серией противников хороший куш, победил, набрал добра и сделал ножки к югу. Однако уйти ему спокойно так и не дали - «Стальные Вараны» устроили погоню. Чтобы оторваться от преследователей - пошел другой дорогой и нарвался на группу потрошителей…
        - Ужас… - лишь проговорила Джин, похолодев от таких подробностей. - Лучше бы отдал им все, зато, может, живым остался…
        - Наивная ты, Джин, я не могу, - усмехнулся тот, - все равно бы его никто вот так просто не отпустил. Ну, допустим, вернул он им все - и что дальше? Думаешь, они ему после этого руку бы пожали и счастливого пути пожелали, что ль? - Курт даже засмеялся. Жену этот смех немного обидел, но она решила деликатно промолчать. - «Стальные Вараны» - не сестры милосердия, милая. Жалеть всяких бродяг вроде него уж точно не станут, в лучшем случае - отберут все до мелочи, и дай бог отпустят удирать в одних трусах. - И закончил со знанием дела: - Иначе делать надо было…
        - Продыху от этих бандитов нет, - со злостью произнесла Джин, сжав с какой-то ненавистью лопату, - честным людям даже в город зайти нельзя за покупками! Когда же их всех перебьют, скотов!.. Когда мы все вздохнем спокойно! О каком тут будущем тогда думать можно…
        Курт пожевал губами, намереваясь что-то вставить, но потом передумал и перевел разговор в иное русло:
        - Он мне, между прочим, сообщил, где обронил свой рюкзак. И я хочу сегодня за ним сходить… - заявил он, оборачиваясь к жене. Глаза азартно загорелись. - Не пропадать же добру, верно? Тем более, если он доверху забит припасами.
        - Дома тебя вообще не удержать… - вздохнула Джин и, насупившись, подумала с грустью: «А ведь сегодня День святого Валентина…»
        По взгляду и голосу догадавшись, что гложет Джин, Курт улыбнулся и произнес:
        - И да, я не забыл, какой сегодня день! - и сразу продолжил: - Подарок тебя и Клер будет ждать дома. Договорились?
        Джин расплылась в улыбке.
        - А теперь пойдем, пока дочка не проснулась, - заторопился Курт и опасливо прибавил: - И пока еще безопасно…

* * *

        Взгромоздившись на поваленную железобетонную стену, покрытую зеленоватой наледью, я оперся рукой на витиеватую разъеденную арматуру, частично скрытую под изморозью, и внимательно оглядел местность, куда прежде не заходил так глубоко. Вокруг - пустынно, жутко, безветренно. Грязный пепел запачкал руины давно разоренных домов, лег тяжелой шапкой на плафоны уличных фонарей, крыши грузовиков, покоробившиеся столбы, надежно скрыл ранее проложенные безопасные маршруты собирателей и охотников. В стороне от них, возле мертвого леса, бродили небольшие своры потрошителей, периодически копошащихся в пепле, рассчитывая отыскать какое-нибудь пропитание, ближе к развалинам прогуливалось семейство мясодеров - крупных ободранных вепрей, уже как много лет использующих человека в качестве основного рациона питания. А по небу, наглухо закрытому мохнатыми тучами, нередко проносился с десяток костоглотов - крикливых облысевших костлявых и очень опасных ворон, без особого труда дробящих своими кривыми крепкими клювами кости любому даже через теплую одежду или шкуру.
        Хрю-хрю!.. Кар-кар…
        - Что ж ты, Баз, так далеко свой рюкзачок-то запрятал?.. - негромко проговорил я, переводя оценивающий взгляд то на мясодеров, где один из них ударом гнилых клыков перевернул легковую машину, то на потрошителей, поднявших уши от раздавшегося грохота. - Как же мне теперь мимо них к Кипящему Озеру-то выйти?..
        Придя к выводу, что самый безопасный путь - придерживаться правой стороны от домов, - потуже затянул лямки рюкзака, оправил винтовку и спрыгнул со стены на некрутой склон, утыканный крохотными, но жутко острыми кустарниками.
        Соскользнув по нему, поднимая целое облако пепла, я укрылся за обмерзшим отбойником и настороженно посмотрел на пасущихся впереди вепрей, опасаясь быть замеченным. Но те даже не подумали повернуть свои кряжистые грузные рыла в мою сторону и, как ни в чем не бывало, продолжили выстукивать заскорузлыми копытами по асфальту, выискивая среди изгари и снега то, чем можно прокормить себя и потомство. А вот их заметил не сразу - их поросята, тихонько похрюкивая, боязливо прятались за взрослой неуклюжей мамашей, роющейся в перевернутой помойке, и не отходили от нее ни на шаг. Потрошители же, унюхав свинят, приближаться не осмелились - знали: мясодеров, особенно тех, кто стережет выводок, трогать не следует - моментом вспорют брюхо. Потому ждали удобного момента, суетясь вдалеке, как шакалы. Вепрей такой расклад полностью устраивал, и покидать дорогу они пока не собирались, автоматически становясь для меня проблемой номер один.
        Ругнулся, вздохнул - нужно было что-то делать.
        «В открытую выйду - погонятся, - рассудил я, - а отсиживаться буду - глядишь, и вороны подтянутся. И тогда уже никуда от них не деться, если только бежать во-о-н до того подъезда или нырять под какую-нибудь машину. Да разве ж все равно спасешься? - и там достанут, собаки».
        Однако ни тот ни другой вариант меня совершенно не устроил, и я решил идти вдоль отбойника, какой, к огромному счастью, и неплохо закрывал от плотоядной живности, и тянулся почти до конца улицы, резко обрываясь упавшим столбом. Если последовать дальше и никуда не сворачивать в течение часа, то можно выйти к одному хорошо известному мне ориентиру - средней школе, а за ней, в двух днях пути, - и сам Грим - очень богатый и влиятельный город в Истлевших Землях, куда ради продажи нажитого стекается всякий разношерстый контингент.
        Проделав несколько десятков шагов - снял с плеча снайперскую винтовку и на всякий случай глянул назад - мясодеры меня не унюхали, и за осыпавшимся в некоторых местах домом было хорошо слышно, как шебаршат под их массивными копытами пластиковые бутылки, битое стекло и жестяные банки.
        «Ну, вроде проскочил… - с облегчением подумал я, но прибавил нерадостно: - Дальше будет сложнее…»
        И оказался прав: стоило дойти до рухнувшего столба, условно делящего улицу на две части, - справа, из-за вытянутого кирпичного строения вблизи перекрестка вышла крупная стая бродячих собак. Украдкой проковыляв по тротуару, самый большой и юркий пес с ввалившимися глазами и ободранной шерстью вдруг замер, поднял кверху облупленный нос и, поцокав тупыми когтями, с подозрением сипло рыкнул, давая всем понять, что где-то неподалеку находится человек. Остальные собаки - все разных пород и размеров, - роняя на пепел косматую шерсть, послушались вожака и рассыпались по дороге, словно грязные комья, приступив к патрулированию территории.
        - О чем я и говорил… - обратился к самому себе, следя за перемещением дворняг. Те прочесывали улицу, неуклонно приближались. - Теперь главное притихнуть и дать им пройти, не поднимая шума. В противном случае поднимут такой лай, что на него сбежится и слетится все что можно.
        Р-р-р-р!..
        На цыпочках отойдя от столба и отбойника - закрылся шарфом до самых очков, подтянул до подбородка воротник, опустил пониже капюшон и, вопреки чудовищной опасности, улегся прямиком в пепел, за растопыренным шипастым кустом, ожидая, когда пройдет свора. Не прошло и пары мгновений, как рычащий вожак перепрыгнул через столб, следом подтянулись другие кобели и суки, и все, кроме одного бесхвостого пса, свернули во дворы. Тот, будто опытная ищейка, сначала придирчиво понюхал пепел, потом целенаправленно подошел к отбойнику, за каким я прятался минуту назад, и занялся рядышком петлять, пытаясь уловить мой запах.
        Сердце в моей груди тут же заколотилось молотилкой, нестерпимо зажгло, тело от испуга точно одеревенело, перестало слушаться, к вискам прилила кровь.
        «Уходи, собака! - мысленно прогонял его. - Уходи! Пошел прочь! Уходи!..»
        Но пес и не думал уходить. Вместо этого он еще разок-другой покрутился перед отбойником, поводил облезлым носом по холодному металлу и вдруг сиганул через него, оказавшись едва ли не рядом со мной. Шерсть на морде - разъедена пеплом до голой кожи, одно ухо сломано, подслеповатые обожженные глаза светились зловеще, совсем не по-звериному, тошнотворно разило псиной.
        Р-р-р…
        «Ну, все… - с ноткой отчаянья думал я, - найдет сейчас, точно найдет…»
        Сделав два коротких шага, кобель уставился на кустарник, как-то старчески вздохнул, и я уже приготовился выхватывать нож, чтобы прикончить его до того, как успеет меня обнаружить, но в этот момент с той стороны, где находились мясодеры, зазвучал собачий визг и пес молнией бросился туда, тотчас забывая о моем существовании. Подождав, когда он удалится на достаточное расстояние, - вскочил, кое-как отряхнулся и - опрометью через пустую улицу, сворачивая на перекрестке налево.
        Неистовый лай, рев, опять лай…
        - Надо рвать отсюда когти, - на бегу дал себе наставление, держа курс к не полностью обрушенному продырявленному бетонному забору, - и как можно скорее.
        Р-р-р!!.
        Бежал до тех пор, пока вся эта какофония из собачьего лая и яростного рева вепрей, ошеломляющего даже с такой дальности, не осталась далеко позади. Затерявшись среди старых складских ангаров - проник в один из них через рваную щель и, бегло осмотревшись, скинул рюкзак, капюшон, винтовку и устало опустился на потемневшую от старости деревянную кабельную катушку, растирая гудящие от долгого забега икры. Все огромное, просторное помещение заняли штабели неиспользованных в строительстве бетонных плит, кирпичей, деревянных балок, вдоль стен, забитые коробками, тянулись высокие, под два этажа, металлические стеллажи красного цвета. Левее стояли два пикапа с нанесенными на кузовах яркими нестертыми надписями Majestic Express и погрузчик.
        - Ну, здесь хоть дух перевести можно, - подметил я, осматривая проржавевший потолок, потом расстегнул рюкзак, вытащил компактный горячий термос, дочкин салат в маленькой пластиковой миске, вилку и, почмокав губами, довольно добавил: - И подкрепиться!
        Открутив плотно закрученную крышку - плеснул заваренный Джин чай и стал обедать. Кушал молча, торопливо, всякий раз бросая опасливый взгляд на дыру, через какую пришел сюда. Внутри ангара - гробовая тишина, как в мавзолее, пахло древней краской, замшелостью, стариной, где-то в глубине чуть слышно туго поскрипывал металл, иногда шумели картонные коробки на запаленных полках, кое-где на полу виднелись хлопья пепла, однажды занесенного сюда ветром. И только редкое далекое уродливое карканье костоглотов, расплывающееся по всей округе, словно рев паровоза, прерывало минуты драгоценного безмолвия, вынуждая волей-неволей оборачиваться к дверям и с замиранием сердца смотреть на небо, дожидаясь их появления. Но те, к моему удивлению и облегчению, не появлялись, означая только одно - они летели не сюда, а к месту стычки между зверьми, намереваясь полакомиться еще теплой плотью и косточками свежих трупов.
        Кар!.. Ар-ар-ар… Кар!.. Ар-ар-ар…
        Когда я на минуту представил это - меня передернуло, кусок не лез в глотку. Невольно всплыл в голове один страшный случай, когда прошлой весной одна вот такая вот стая, пролетая над нашим домом, атаковала жену, мирно возившуюся в теплице. Не отпугивали ворон ни залпы из винтовки, ни даже понесенные с их стороны жертвы - они стоически рвались к кричащей Джин, прорывая своими твердыми клювами и когтями даже плотный материал, держащийся уже далеко не один сезон. Помог только взрыв последней оставшейся в доме гранаты, купленной у крупного оружейника в Гриме, что прогнал одержимых крылатых тварей прочь и до смерти перепугал дочку, все это время прячущуюся под кроватью в своей комнате. С тех пор жена, выходя на улицу, со страхом смотрит в небо, а маленькая Клер, начитавшись разных мифов и сказок о невиданных существах, прозвала их жутким прозвищем «костяные демоны» и теперь постоянно закрывает ладошками ушки, едва слышит вдали узнаваемое всеми картавое карканье.
        - Ну что, пора в путь-дорогу?.. - задал себе риторический вопрос и, осушив до дна остатки чая, ощущая, как по телу разливается бодрящий жар, прикрутил крышку обратно к термосу, поставил на катушку рядом с пустой миской. И опять с тревогой, прокручивая в голове оставшийся маршрут, вздохнул: - Идти еще черт знает сколько. Как бы к ночи домой не вернуться. Из графика совсем выбиваюсь со всеми этими форс-мажорами, а мне в него надо уложиться кровь из носа.
        Мысленно прикинув требующееся время на то, чтобы благополучно добраться до Кипящего Озера, отыскать там рюкзак База, переложить все к себе и вернуться обратно, - обомлел: в сроки, даже если мчаться, не слыша под собой ног, - поспеть нереально, а организовывать ночлег в незнакомой местности - пятикратный риск.
        Быстро собрав рюкзак - взвалил на плечи, поднял оружие и, с какой-то особенной тоской взглянув на понемногу развеивающееся небо, открывающее мне свою вечную незаживающую рану, покинул временную стоянку.
        Снаружи к тому моменту возобновился ветер. Быстро крепчая, он мигом взлохмачивал лежащий на земле, словно грязно-серый пух, пепел, поднимал ввысь, уносил то влево, то вправо, закручивал в невероятных вихрях, с пронзительным хрустом ломал замороженные ветви, стирал, будто щеткой, иней со столбов, фонарей, светофоров и рекламных щитов. За какие-то доли секунды видимость упала до нуля, над домами растянулась непроглядная седая кисея тумана, скрывающая дома, сверху обильно сыпалась зола, стало заметно холоднее, дышалось с трудом.
        Гу-у-у-у… Гу-у-у-у…
        Уйдя с территории складов через поваленные ворота, я вернулся к дороге, ведущей ровно на север, и осторожным, размеренным шагом пошел по ней, держа винтовку наготове. Уже очень скоро она повела вниз, по плавному склону, и мне пришлось держаться за свисающие со столбов оторванные провода, дабы ненароком не поскользнуться на скрытом под пеплом льду и не размозжить голову о бампер какой-нибудь машины, едва различимой во мгле.
        - Мне вот интересно, как он в такую глушь-то лезть не побоялся?.. - кряхтя и чертыхаясь, спрашивал у самого себя, крепко-накрепко цепляясь за оголенные провода безо всякой изоляции. Спрыгнув с помощью них на крышу легковушки - отпустил и продолжил свой монолог: - Здесь мне-то идти непросто, хоть я и далеко не новичок в таких делах, а тут этот товарищ… - и спустился на асфальт. Под ногами хрустнул лед, лязгнул металл дорожного знака. - И вот хоть убейте меня, что-то мне подсказывает, что Баз - далеко не тот, за кого себя выдает… - а закончил уже не вслух: «Хотя кто его знает. Может, подфартило, такое зачастую бывает…»
        Так, ступая с предельной осмотрительностью, и сам не заметил, как дошел до конца улицы. Ветер начинал терять свою разрушительную силу, прекращал терзать деревья, громыхать уцелевшей жестью балконов, тяжелыми баннерами, хлопать капотами автомобилей, катать по земле сорванные части сетчатых заборов. Вместе с ним развеивался и туман, мигом накрывший ближайшие дома, закончился пеплопад. Избавившееся от многочисленных разбухших облаков, как от непосильной поклажи, пунцовое небо ощутительно прояснилось, как-то повеселело, заиграло симфонией рыжих солнечных лучей. Они бесконечным потоком струились на землю, вытравленную за много лет, искрились в отражении не выбитых стекол, отсвечивали медно-золотым блеском ото льда и прогнивших остовов, играли на разный лад на снегу, наделяли красками даже ядовитый тлен.
        «Эх, красиво-то как! - с восхищением подумал я и, поглядев на солнце, вздохнул: - Если бы небо опять прежним стало, глядишь, и день посветлее был».
        Кар!.. Кар…
        Перебежав через пешеходный переход с огромной застывшей лужей бензина и светофором, расколотым вдребезги от удара об дорогу, - спешно скрылся за оторванной цистерной бензовоза, высунулся. Возле третьего по счету дома, два потрошителя, выбеленные пеплом, доедали останки дворняг, смачно хрустя сухожилиями, а немного в стороне, грозно каркая, кучка костоглотов делила меж собой пожелтевший человеческий череп, то и дело роняла на лед, будто шар для боулинга. И все осложнялось тем, что обосновались они не где-нибудь в подворотне, а, как назло, именно возле высокого облупившегося забора парка, куда мне и нужно было попасть. А через него уже не составит никакого труда добраться до Озера - это приблизительно двадцать минут и еще где-то плюс-минус пять-десять сверху с учетом зарослей и сугробов. В общем-то, потеря во времени складывалась пустяковая, если учитывать вдобавок и знание точного места, где путник припрятал свой рюкзачок - под старым деревом у самого берега, но вот проклятые вороны могли с легкостью спутать все планы. И тогда выигранные, так сказать, бонусные секунды сгорят в мгновение ока,
вынудив меня коротать время здесь не только до вечера - какого оставалось ждать недолго, - но и до поздних сумерек. Говоря иначе - дела складывались далеко не в мою пользу.
        - Я хочу искренне надеяться, что этот рюкзак буквально ломится от припасов, в худшем случае проделанный путь окажется напрасным и домой вернусь либо с какой-нибудь ерундой, либо и вовсе ни с чем, - недовольно пробормотал я, уже начиная потихоньку сомневаться в искренности слов База - спасенный путник мог попросту обвести меня вокруг пальца, сыграв на любопытстве. - Что ж: поверим ему на слово. Ответ я получу лишь тогда, когда увижу все сам.
        Минуты неуклонно тянулись, утекали сквозь пальцы. Солнце успело несколько раз спрятаться за тучами, плавно сместилось к западу, начало понемногу клониться книзу, завершая день. Небосвод медленно темнел, приобретая пурпурный оттенок, отбрасывал неяркий отблеск на потускневшую цистерну.
        «Что ж делать-то, а?.. - начинал я нервничать. - Стрелять, что ли?..»
        Вытащил магазин, посмотрел и вмиг передумал: в нем всего три патрона - больше не было ни с собой, ни дома.
        Но тут ситуация приняла неожиданный оборот - вороны посягнули на добычу потрошителей и между ними вспыхнула жестокая грызня. Не желающие просто так отдавать свой хлеб каким-то жалким падальщикам, волки тотчас набросились на костоглотов, что потеряли всякий страх перед грозными хищниками. В ответ на них полетела целая туча костлявых пернатых, осыпая на конкурентов град острых, как стилеты, клювов. Послышались сдавленные вопли. Один потрошитель, не выдержав такого свирепого натиска, свалился, по-собачьи заскулил, поджал хвост и сразу же получил в лоб последний смертельный удар. Не успел он испустить дух - над телом мигом сгрудились костоглоты, стремясь как можно скорее выцепить себе самый вкусный и жирный кусок. Не дали унести лапы и второму потрошителю: едва тот надумал бежать за дома, как птичий рой насмерть заклевал прямо на бегу, не позволив даже завернуть за угол.
        Побледнев от увиденной картины беспощадной расправы, я принял решение не затягивать с таким шансом и рванул к воротам. Перекинув через верх рюкзак - впопыхах пролез, подобрал вещи, с ужасом на лице оглянулся, наблюдая исступленное терзание костоглотами волков, перекрестился и на всех парах помчался вглубь парка. Уже через несколько минут бега ноги намертво вязли в густом серовато-зеленом снегу, зарывались едва ли не до бедер, и мне пришлось ступать, опираясь на приклад винтовки, как на посох, чтобы попросту не упасть. Мешались и кусты. Острые, окутанные льдом ветви царапали очки, драли куртку, чиркали по плотным лямкам рюкзака, а шипы, что пониже, играючи прокалывали штаны, резали и кололи в кровь руки, словно иглы дикобраза. И защититься от них никак не получалось: как ни закрывался руками, ни изворачивался - они тем не менее все-таки умудрялись вонзиться то в ладони, то в колени, доставляли массу хлопот.
        - Разрослись же, суки такие… - отмахиваясь от ветвей, хлещущих по щекам не хуже бича, раздраженно проговорил я, - хрен пролезешь - всю рожу себе раздерешь!..
        Колючая чащоба, запущенная без длительного внимания человека, выпустила из своих цепких объятий с большой неохотой. После долгих блужданий, весь уставший, ободранный, точно бездомный лесник, сидевший в самой глуши без еды и воды, - сумел-таки выбраться к заснеженному берегу небезызвестного Кипящего Озера, где практически сразу натолкнулся на искомое - высокое, скрюченное в серпантин дерево с толстыми промерзшими ветвями, буквально крошащееся от старости. А сразу под ним, у вздыбившихся дугообразных корней - заветный рюкзачок База, так и не доставшийся ни «Стальным Варанам», ни кому-либо еще. Само же Озеро, бесконечное, кипящее круглый год вплоть до крепких морозов, заковалось ярко-зеленым льдом, устелилось, словно пушистым одеялом, снегом и пеплом, мечущимся из стороны в сторону при каждом порыве ветра. И на самом краю, в густеющей темноте, за малюсенькими домами, горящими в пламени заката, догорало солнце, грозило вот-вот потухнуть.
        «Добрались, слава тебе, Господи», - с невероятным облегчением помыслил я, а вслух сказал:
        - Теперь надо все быстренько забрать и следы за собой замести, чтобы кто-нибудь за мной не увязался.
        И, очистив рукавом винтовку, прислушиваясь к призрачному гоготу ворон, все еще резвящихся вблизи парка, - не спеша побрел к рюкзаку.
        - Ну, сейчас и посмотрим, чем ты успел разжиться… - с какой-то недоверчивостью произнес я, не отдирая с него глаз. - Не разочаруешь ли ты меня?..
        И только до рюкзака оставалась какая-то пара шагов - внутри как будто что-то зажгло, дыхание перехватило, а руки разом взмокли: тот - идеально чистенький, без крошки снега или золы. И это несмотря на то, что сравнительно недавно прошел пеплопад, а ветер у Озера вообще не перестает дуть ни на секунду!
        «Что-то здесь явно не так… - засомневался я, - не может быть так, что на нем ни льдинки нет…»
        В этот момент рядом со мной взорвались кучи примятого снега, на какие вначале даже не обратил внимания, и из них тотчас выскочили три человека в серо-белом камуфляже, вооруженные потертыми автоматами с потресканными штурмовыми прицелами и глушителями. Лица рассмотреть не удалось - спрятаны за респираторами с тонированными стеклами и прикрыты утепленными капюшонами. Снаряжение на всех выглядело далеко не дешевым, и у меня просто не осталось сомнений в том, кто бы это мог быть - «Стальные Вараны». Только этой фракции, состоящей преимущественно из бывших военных, под силу организовать такую продуманную и хорошо спланированную операцию на незнакомой территории, не поднимая при этом никакого лишнего шума.
        - Засада… - успел обронить я, прежде чем один из «Варанов» - плечистый и крупный с виду мужчина - не дернул затвор и не велел мне жестом вставать на колени.
        Я покорился, плавно плюхнулся в снег, пока не выпуская из рук оружия.
        «Как же глупо, черт побери, а… - мысленно корил себя, - как непредусмотрительно, опрометчиво…»
        - Пушку в сторону кидай! - пробасил все тот же налетчик. Остальные двое - по всей видимости, пешки - пока помалкивали, целились через прицелы - ждали, когда им будут отданы соответствующие приказы. - И рюкзак свой не забудь. И без глупостей - положим на месте!
        После этих слов вся группа напустила на себя серьезности, внимательно следя за каждым моим действием.
        Учитывая пожелания - без лишней суеты бросил в снег снайперскую винтовку, следом рюкзак, а сам стал смотреть за их реакцией. Но те почему-то не торопились забирать добытое, медлили, мялись, тянули время, словно начисто позабыли то, зачем, собственно, и вылезли из-под сугробов. Такие изменения в поведении мне хорошо знакомы еще с прошлого и могли означать только одно - они ждали вовсе не меня, а База.
        Фраза, произнесенная, на мой взгляд, самым молодым «Вараном», стоявшим слева уже с трясущимися от веса автомата руками, лишь подтвердила мои догадки:
        - Постойте-ка… - и повернул голову к другим: - Это же не он!
        - С чего ты взял, что не он? - огрызнулся тот, что приказал разоружаться.
        - Тот пониже был, в шапке… не помните, что ли, ни черта?..
        - А этот тебе что, не подходит?
        Молодой «Варан» повернулся ко мне, помотал головой:
        - Я же говорю: тот был ниже ростом, одежда другая… потрепанный весь…
        Пока они, словно стервятники, обсуждали мои внешние данные, сравнивая то и дело со своей главной целью - Базом, - приступил к действию.
        «Разговаривайте-разговаривайте, - мысленно подзадоривал я, - только секунду мне еще дайте…»
        Вскоре к разговору присоединился третий член группы - худющий, но высокий бандит, не проронивший до этого момента ни слова:
        - Да какая разница, кому пулю в лоб пускать?.. Давайте его…
        Костяной нож, со свистом разрезав воздух, сочно вошел в горло, так и не дав досказать, он всхлипнул, захрипел, уронил автомат и, схватившись за рукоять обеими руками, замертво повалился на снег, стремительно тающий от горячей крови.
        Не теряя ни секунды, я с разбега ушел в кувырок, выдернул клинок из чужой шеи и очутился прямо перед лицом у второго опешившего «Варана», какой, скорее всего, и возглавлял группу.
        - Ах ты ж… - растерянно бросил он, машинально направил автомат.
        Ловко поставив на предохранитель - вытащил рожок, вонзил налетчику нож под подбородок и потянул на себя, закрываясь как щитом. Тот еще пока был жив, из-под респиратора слышалось бульканье, хрип, руки отчаянно пытались достать до меня. Не отпуская его, я обратился к последнему:
        - У тебя еще есть шанс уйти. Слышишь?.. - и выглянул через плечо «Стального Варана»: молодой бандит будто окаменел, стоял, не шевелясь, испуганно дышал. Дуло автомата клонилось все ниже и ниже к земле. - Парень?..
        - Н-не убивайте… - взмолился он, - я не хотел с ними идти - они заставили меня!
        Твердо зная, что стрелять «Варан» уже не станет, - вынул нож, отбросил скончавшегося налетчика и сделал шаг вперед.
        - Н-н-не надо!.. - заикаясь, повторил парнишка, непроизвольно подался назад. - Я никому не расскажу о том, что здесь произошло! Клянусь жизнью!
        Я скривился, сощурился - бандита стало жаль.
        - Тихо-тихо-тихо… - попросил я, не спуская с него глаз, обтер снегом костяное лезвие, - ты это… оружие-то от греха подальше выкинь в кусты. А то я свои слова назад живо заберу.
        Тот мигом запульнул автомат в кусты, отошел вправо.
        - Другое дело, - одобрил я, покрутил в руке нож. При виде этого нервы парня не выдержали, он в голос завыл, ноги подкосились. - Ну ты даешь… мужчина ведь…
        Застыдившись своей же слабости, молодой «Варан» по-мальчишески закрылся руками, потом упал на снег, но рыдать не перестал.
        «Вот что мне с ним делать? - мучился вопросом. - Отпущу вот так вот - задерут, а оружие дам - может и отмстить».
        И заявил сурово, как какому-то новобранцу:
        - А ну поднимайся! Кончай ныть!
        Парень поспешно вскочил, затих. Подошел к нему ближе и заговорил:
        - Завязывай с этим шоу. Я серьезно говорю: завязывай. Что за детский сад?
        - Вы меня не убьете?.. - опять заладил тот надломленным голоском. - Обещаете?..
        - Как вести себя будешь, - уклончиво ответил я, - все зависеть будет от того, как ты ответишь на мои вопросы…
        И направился к рюкзаку База. Он - большой, туристический, очень вместительный, с целой кучей лямок, карманов и защелок. Приподняв - обрадовался: тяжелый, явно заполненный чем-то стоящим.
        - Ты там уснул, что ль? - вновь обратился я к морально сломленному «Варану», стойко хранившему молчание, как на допросе. - Или язык отсох? Мне условия напомнить?
        - Я помню… - мигом оживился парень, - что вы хотите знать?
        - Ну, для начала - кого вы здесь дожидались и почему? - и вскрыл рюкзак: внутри - масса консервов, обоймы от пистолетов, магазины к винтовкам и автоматам, две пулеметные ленты, связка осколочных гранат и… деньги. Много, семь пачек, и все аккуратно завернуты в пожелтевшую газету. На одной из них имелась броская надпись: «СОБСТВЕННОСТЬ БАНКА ДАКО». Опешив, тихо пробормотал: - Нормально так… - незаметно пересчитал первые три пачки - сумма уже уходила за шесть нулей. - Вот же Баз, вот засранец… главаря обокрасть успел… - Потом подумал про себя: «Я как знал, что он не простачок! Прямо сердцем чувствовал!»
        - Мы здесь должны были дожидаться человека по имени Баз… - начал, наконец, объяснять бандит, - он пренебрег правилами участия в турнире, взял в заложники одного из наших людей, пробрался сначала в арсенал, потом в банк и - бежал. Мы выследили, где он оставил свой рюкзак, и решили организовать возле него засаду, прекрасно понимая, что тот рано или поздно объявится и вернется за ним. А дальше…
        - Ясно, - остановил я, - можешь идти. Слово свое я сдержу.
        Бандит завертел головой, словно думая, куда бы побежать, засуетился на месте.
        - Автомат свой не забудь. Без него до Грима не дойдешь, - присоветовал я и, кинув ему две банки консервов, продолжил: - На вот, подкрепишься, отсюда до него два дня пути, но в твоем случае - три, если не больше.
        Парень сердечно поблагодарил:
        - Спасибо! - и уже приготовился бежать, но я тормознул:
        - Дорогу-то хоть помнишь?
        - Найду.
        - Ну, смотри…
        «Варан» забежал в кусты, вытащил автомат и помчался в сторону Озера.
        - Стой! - крикнул вдогонку. Тот резко остановился. - Если кому разболтаешь о том, что видел здесь, - больше не помилую. Тем более что я частенько заглядываю в Грим и много кого знаю лично. Ты меня понял?
        - Понял… - обреченным, паническим голосом ответил паренек.
        - Ступай.
        Глядел вслед, пока он не скрылся за высокими деревьями парка. Потом порылся по карманам трофейного рюкзака, где нашел ПНВ[1 - Прибор ночного видения. - ПРИМЕЧ. АВТ.] с комплектом батареек, два девятимиллиметровых пистолета и армейский бинокль.
        «Настоящий клад! - отметил про себя. - За такую находку даже знакомые охотники в глотку вцепятся. Интересно, как к этому отнесется Джин?..»
        И молча зашагал к своему рюкзаку, готовясь набивать добытыми консервами и патронами.

        ВОСКРЕСЕНЬЕ, 18 ФЕВРАЛЯ 2014 ГОДА

        С возвращением Курта дела семьи Флетчеров пошли в гору. Припасов он принес так много, что об охоте и вылазках в заброшенные дома можно было пока даже и не вспоминать. Впервые за долгие годы появились излишки боеприпасов и оружия. Дочка, никогда не евшая до этого времени никаких деликатесов и сладостей, с сияющими от счастья глазами кушала консервированные ананасы, персики и кукурузу. Супруга, варившая в основном одни супы из мяса, костей и хрящей волков, теперь по-новому привыкала к хорошо забывшимся бобам, фасоли и тушенке, спеша разнообразить ими донельзя приевшиеся блюда. Будто находившаяся в длительной спячке, кухня заблагоухала аппетитными запахами и ароматами, так и манящими своих жильцов к столу. Не сидел без дела и Курт. За четыре дня, проведенных дома, он отремонтировал тарахтевший старенький генератор, полностью починил крышу в сарае, заточил лопаты, заменил черенки, устранил все щели в стенах, отремонтировал пол и ветхую мебель, проверил и пристрелял все имеющееся в наличии вооружение. Находилось у него время и на жену, и на дочь, мог возиться с ней часами. Когда же никакой работы не
намечалось - подолгу спал или, лежа на кровати, смотрел в окно, на красное небо, прикидывая, куда бы отправиться в следующий раз, где еще набрать припасов. Не покидала его навязчивая мысль о походе к супермаркету, примеченному еще несколько дней назад, но любые разговоры по этому поводу с Джин приводили лишь к ненужным ссорам и недопониманию. Оно и понятно: ей хотелось, чтобы муж оставался рядом с семьей, а ему - принести что-то в дом, накормить своих родных.
        Однако к этим, в общем-то, повседневным проблемам прибавилась и другая - огромная сумма денег, оказавшаяся выкраденной из банка лидера фракции «Стальные Вараны», покровительствующего над всем Гримом. Их держание дома подвергало всех страшной опасности, от какой не найти уже никакого спасения. В любую минуту дня и ночи могли нагрянуть вооруженные люди, и тогда хрупкому миру, обитающему в этих стенах, пришёл бы печальный конец. Несмотря на все уговоры супруга оставить валюту в кладовке, где она будет лежать, пока тот не придумает, что делать дальше, Джин категорически настояла на том, дабы она хранилась не в доме, а в сарае - самом безопасном, по ее мнению, месте. Курт, в свою очередь, решил отложить этот разговор на потом, обещая вернуться к нему, когда все более-менее устоится.
        Состоялся он утром, за завтраком. Убрав за Клер тарелку, Джин подождала, когда дочь отправится в свою комнату, села за стол и подняла старую тему:
        - Курт, надо что-то делать с деньгами, оставлять их у нас опасно, - серьезно посмотрела на мужа. Тот, какой-то загруженный, задумчивый, мрачный, пока помалкивал, сосредоточенно шуршал вилкой по тарелке, собирая бобы в томатном соусе. Не увидев должной реакции - продолжила: - Те, кому они принадлежат, ни перед чем не остановятся, чтобы их вернуть. Ты ведь знаешь…
        Курт глянул на нее исподлобья, нахмурил тонкие брови.
        - Сначала еще пусть нас найдут! - слегка повышенным тоном отозвался он и задержал на глазах супруги свой пылкий взгляд. Те даже не мигнули, смотрели на него спокойно, смело, лишь в зрачках кружилась какая-то досада от такого ответа. - Не так-то это и просто! Да и следы я все перепутал, до дома специально шел окольными тропами.
        - Откуда ты это можешь знать? - пытала вопросом жена. - Если ты сам говорил, что они этого База уже поджидали! Значит - и нас выследят!
        Супруг молчал. Молчал долго. Потом ответил рассудительно, уверенно:
        - Опытного следопыта сложно выследить, - и, посопев носом, филигранно подцепил вилочкой боб, макнул в соус, положил в рот, - это целое искусство, Джин. Среди тех, с кем я встретился на берегу Кипящего Озера, мастеров такого уровня не нашлось. Может быть, таковые есть в Гриме, но не уверен. Так или иначе, чтобы организовать грамотную слежку за кем-либо, пускай даже за простым охотником, нужно хорошо знать местность, уметь ориентироваться. Ко всему этому необходимо долго и упорно готовить, обучать, тренировать, а это - далеко не один год. Сомневаюсь я, что Дако будет так печься о своих людях, ему, в конце концов, не очень-то это и надо. К тому же дилетантов у него в строю и так мало, да и те быстро всему научатся. - Потом собрал остатки, доел, отодвинул в сторону пустую тарелку и закончил: - Ну и плюсом ко всему - Истлевшие Земли. Зимой, может, еще можно где-то бродить группами, а весной? Летом? Осенью? Да еще и хищники, рыскающие повсюду! Ты представляешь себе, как это опасно? Никто не станет жертвовать собой даже ради таких сумм! Таких сумасшедших просто не найдется!
        Не выдержав напора мужа, Джин все же сдалась, устало выдохнула.
        - Ладно, - ласково произнесла она, поверив словам, - пусть остаются у нас, - и, забрав тарелку Курта, сразу добавила: - Но у меня одно условие: ты должен сделать так, чтобы они никак не навредили ни мне, ни Клер. Ты их принес сюда - ты и разбирайся.
        - Когда это деньги кому вредили? - захохотал Курт, но быстро угомонился: - Применение я им найду, можешь не переживать. И даже знаю какое: использую-ка их по назначению. Загляну вот на днях в Грим, кое-что прикуплю. Тебе и дочурке каких-нибудь платьев и юбочек подыщу, обувь опять же поменять надо - весна не за горами. Да и вообще посмотрю, что там новенького появилось. Правильно говорю? - не дав жене и рта открыть, решил: - Ну вот, так и поступим, значит.
        Джин прельстилась такими речами, в глазах расцвела радость, щеки зарозовели.
        - Ты такой заботливый у меня, Курт, - со всей нежностью обратилась она к мужу, на миг задумалась, улыбнулась чему-то своему и прибавила с сердцем, жалостливо: - Ты прости меня, если в чем-то бываю резка с тобой. Просто я переживаю за всех нас. И зачастую боюсь каких-либо перемен…
        Курт взял ее за руку чуть выше запястья, проговорил чувственно:
        - Ну что ты оправдываешься? - голос - одновременно и теплый, и серьезный. - Я же все прекрасно вижу, любимая. Вам с Клер не стоит ничего бояться - я всегда буду рядом с вами, что бы ни случилось. Мы же семья? Да?
        Жена легонько коснулась его пальцев, погладила и ответила:
        - Конечно, - и повторила тепло: - Конечно, семья.
        Муж удовлетворенно кивнул.
        - Вот и замечательно! - потом сощурил один глаз и по-хитрому позвал: - Иди ко мне.
        Та проворно вскочила с табуретки, подошла. Курт заботливо обнял ее, слегка наклонил и поцеловал. От такой внезапности Джин замурлыкала, словно кошка, разомлела.
        - У меня к тебе есть интересное предложение, - начал издалека Курт, не выпуская любимую женщину из тесных объятий.
        - Какое же? - ластясь к нему, спросила Джин. - Что ты придумал?
        - Может, потанцуем? Как в старые добрые времена, помнишь?
        Джин, ничего не говоря, прижала Курта к себе, ностальгически вздохнула, перевела лучистый взгляд в окно, долго так смотрела в него, любуясь небом, вспоминала радостные, давно ушедшие мгновения.
        - Помню, Курт… - протянула она, спустя некоторое время. Эти слова получились умиротворенными, цветущими. - Ты всегда красиво танцевал. Сколько раз ты мне, дурочке молоденькой, так голову кружил.
        Курт захихикал.
        - Готов и еще раз! - с охотой вызвался супруг. - Что скажете, миссис Флетчер?
        - Я только «за», мистер Флетчер, - в тон ему ответила Джин.
        Курт немедленно встал, прошел к невысокой тумбочке. На ней стоял магнитофон с несколькими потертыми поцарапанными упаковками от компакт-дисков, правее - две старые цветные фотографии в полустертой позолоченной рамке: одна свадебная, вторая - с задания. Возле них - обувная коробка с боевыми наградами, жетоном с личным номером, трофейной флягой, черным беретом.
        Сглотнув - взял второе изображение, опечалился - на снимке изображалось семеро улыбающихся солдат в полном армейском снаряжении со штурмовыми винтовками наперевес. На заднем фоне виднелись тяжелые лопасти боевого вертолета. А ниже - длинная запись:
        «Страна вправе гордиться вами! Вы лучшие!

        Югославия, Косово, 15.04.1999 г.»

        - «Черные Псы». Операция «Падение Звезды»… - поникшим голосом озвучил он, не отрывая глаз от фотографии, - как же мне не хватает вас, парни…
        Незаметно подошла Джин. Приобняв мужа со спины - взглянула на изображение и спросила, подбирая нужные слова, дабы ничем не затронуть его чувства:
        - Решил проведать старых друзей? - И поцеловала в шею.
        Курт промолчал, засопел носом, горько вздохнул, поставил рамку обратно и повернулся к жене. Глаза повлажнели, потускнели, стали совсем невеселыми, металлическими.
        - Да вот… решил взглянуть, - запоздало, как-то смущенно ответил он, вместе с супругой опять посмотрел на пожелтевший по углам снимок - воины на нем, застыв, словно ледяные изваяния, по-прежнему улыбались кому-то широко и приветливо. Потом Курт кивнул на человека с лицом, перепачканным сажей, стоящего рядом с последним, таким же, как и он, солдатом, и добавил с горечью в голосе: - Узнаешь своего мужа?
        Джин смолчала - уже не раз отвечала на этот вопрос, но сейчас ей почему-то не хотелось что-либо говорить.
        А супруг продолжил:
        - Это первая и последняя фотография, где мы все вместе… - и, незаметно стерев скупую слезу, упавшую на волосатую скулу, произнес: - Пойду включу генератор.
        Поцеловав жену - быстренько оделся и выскочил из дома.
        Из детской вышла Клер.
        - Папа уже ушел?.. - грустным голоском спросила она, расчесывая пальчиками соломенные волосы прокопченной кукле. Дочь смотрела на мать совсем не по-детски, осмысленно, ясные глазки горели.
        - Нет, доченька, он сейчас включит генератор и вернется! - успокоила Джин.
        - А правда, что он больше не будет так шуметь?
        - Нет, зайка, папа его починил. Он теперь тихий-тихий.
        Дочка обрадовалась, повеселела, нырнула в комнатку, как маленький зверек.
        С улицы донесся негромкий гул - заработал генератор. Потом вернулся Курт. Обрадованный и повеселевший за время отлучки, он тотчас метнулся к прибитой к стене розетке, сунул вилку от магнитофона, вставил диск и заявил жене:
        - Бензина подлил, можно включать - минут тридцать у нас есть.
        Воодушевленная приподнятым настроением мужа, жена включила магнитофон, спящий до сего момента крепким сном. Полились неторопливые гитарные переборы.
        - Прошу вас, мэм, - Курт протянул руку, приглашая на танец.
        Когда Джин взяла ее, из иссаленных динамиков зазвучали звонкие слова, пробирающие с первых строк до мурашек:
        Every time that I look in the mirror
        All these lines on my face getting clearer
        The past is gone
        It went by like dusk to dawn
        Isn't that the way
        Everybody's got their dues in life to pay[2 - Aerosmith. Dream On.]

        Узнав их, Джин сильнее приникла к широкой груди Курта и затихла, вновь окунаясь с головой в давно пережитое время.
        - Так и думала, что ты ее включишь, - с голосом, дрожащим от возбуждения, вызванного любимой песней, произнесла она, - я так давно ее не слышала…
        - Знаю, - коротко ответил Курт, погруженный в танец.
        Музыка все текла и текла, точно весенняя речка, пронизывала пару, наполняла истосковавшиеся сердца радостью, приятным волнением.
        Yeah, I know nobody knows
        Where it comes and where it goes
        I know it's everybody's sin
        You got to lose to know how to win

        - Помню, когда я впервые увидела тебя, в вашей палате во время отбоя играла эта песня, - нарушила молчание Джин, направила осветленный взгляд на Курта. В глазах мужа блистали искорки, застыла улыбка. - Я хотела вам сделать выговор, чтобы не шумели, но потом увидела тебя и… передумала. Ты так смотрел на меня. Грудь перебинтована, сам бледный, а взгляд… смеющийся такой, веселый, какой-то живой, настоящий…
        Half my life's in books' written pages
        Live and learn from fools and from sages
        You know it's true
        All the things come back to you

        - Не в лучшей я тогда форме был, - Курт засмеялся, - а ты такая хорошенькая, в белом халатике, на шее - стетоскоп, ножки стройные, глазки еще совсем наивные.
        - Я еще тогда в медсестрах ходила, - добавила Джин, тоже засмеялась, - знаешь, как я вначале испугалась? Вас в одной палате десять человек! Десять взрослых мужчин!
        - Четверо, как сейчас помню, не из нашего отряда были, они с нами две недели провалялись, на перевязки походили, а потом пришел приказ и их домой в Штаты отправили - комиссовали, - напомнил Курт, - а мы больничные койки долго еще мяли, конечно…
        Замолчали. Оба кружились, задумавшись об одном и том же моменте общей жизни, но о разных событиях, навеянных музыкой, какую любили так же горячо, как и друг друга.
        Sing with me, sing for the years
        Sing for the laughter and sing for the tears
        Sing with me, if it's just for today
        Maybe tomorrow the good Lord will take you away

        Тут сладкую тишь нарушил стеснительный голосок Клер:
        - Мам, пап, а можно к вам? - и прислонилась щечкой к дверному проему, с интересом наблюдая за танцующими родителями.
        - Конечно, маленькая, иди скорее сюда! - позвала Джин. Клер подбежала к матери, взяла ее и отца за руки. - Потанцуй с нами. Наша с твоим папой любимая песня играет.
        Dream on, dream on, dream on,
        Dream yourself a dream come true
        Dream on, dream on, dream on,
        And dream until your dream comes true

        Последний куплет семья протанцевала, держа друг друга за руки, слушая, как струятся горячие слова, поет гитара, закрадываясь в душу к каждому и разбегаясь по всему дому, а вместе с ней - как постукивают барабаны, понуждая сердца биться все сильнее и сильнее…
        Но вскоре песня закончилась, запела другая, а оставленные ей эмоции долго еще не улетучивались, звенели где-то глубоко внутри у всех.
        - Благодарю за танец, мэм! - по-офицерски поблагодарил Курт супругу и, галантно поцеловав ручку, чмокнул в щечку Клер, выключил магнитофон. На кухню резко вдвинулась усталая тишина, тоскливость, скука. - Это было восхитительно!
        Дочка тут же подлетела к отцу и попросила:
        - Папуль, а покатай меня! Пожалуйста! - и запрыгала на месте игривым щенком. - Папуль? А, папуль? Покатаешь, да?..
        Глядя на нее, Джин умилительно качнула головой, подумала:
        «Непоседа. Совсем замучает Курта!»
        Курт охотно согласился.
        Сноровисто посадив дочку на плечи - разок-другой покрутился на месте и, растопырив руки, под детский безудержный восторг громко прогудел:
        - Я - истребитель! Запрашиваю разрешение на посадку! - и умчался в комнату дочки. - Как слышите!
        - Внимание всем пилотам: через час будем кушать! - сквозь смех подыграла Джин, провожая мужа и дочь улыбчивым взглядом. - Просьба не задерживаться, а то все остынет!
        - Хорошо, мам! - в унисон ответили Курт и Клер и с головой погрузились в забавы, мгновенно позабыв обо всем.

        ПОНЕДЕЛЬНИК, 19 ФЕВРАЛЯ 2014 ГОДА

        До огромного болота, сплошь затопившего спортивную площадку вязкой бурлящей массой, не густеющей даже в ярые морозы, добрался меньше чем за два часа. За всю дорогу лишь пару раз встретились вепри, ковыряющиеся в промерзлой земле, и разок пришлось отсидеться под козырьком обвалившегося подъезда, укрываясь от парящей низко над домами группы обуреваемых голодом костоглотов, явно увлеченных поисками добычи. Но даже все это меркло по сравнению с той задачей, какая ждала меня дальше, - пересечь топь. С каждым годом она прибавляла в размерах, захватывала все больше и больше нетронутой земли, томительно переваривала любое, что попадало в ее ненасытную тошнотворную пасть. Если однажды я мог со спокойной душой обогнуть трясину с левого края, затратив всего-навсего пятнадцать минут, то сейчас, осматривая нечеткие, размазанные границы, наполовину расплывающиеся в мглистых испарениях, - сложно и приблизительно подсчитать требуемое время на переправу.
        На самом же болоте ежесекундно рождались и лопались гигантские желто-зеленые пузыри, плюясь мерзкой жижей, схожей с гноем, пачкающей разъеденные деревья и металлические конструкции площадки, постоянно что-то бурлило, кипело, переваривалось. В измазанный, словно мазутом, подтаявший снег поочередно летели дымящиеся обваренные ошметки злотворной грязи, звонко шлепалась на расколотый зеленый лед и пепел мокрая черная глина. Еще сравнительно недавно стоящие детские горки и городки, чуть тронутые снежком, теперь плотно увязли во всепожирающей пучине, завалились круто вбок. Не смогли устоять ни баскетбольные щиты, ни уличные столбы, высившиеся в стороне, сиротливо склонив плафоны, увешанные бурой бородатой тиной, - все они медленно пожирались жижей, послушно гнулись к ней, понемногу укорачивались. А на это неприятное зрелище, свысока, точно насмехаясь, глядел медный солнечный блин, зависший на кровяном небе без единого облака. Его неяркие лучи распаривали попахивающее болотище, высвобождали пряный запах прелости, а шаловливый ветер тотчас разносил по сторонам, дерзко бросал в лицо.
        Бульк… бульк…
        - По правой стороне не обойти - можно даже не пытаться… - удрученно промолвил я, поворачивая голову и увидев все то же пузырящееся месиво, дожирающее крышу машины, - …просто утону - и все, - переместил ястребиный взгляд левее - там гнилье добралось уже до бетонных ворот детского сада, - и тут не пройти!.. Вот же засада, а!.. Куда же податься-то? Как пробираться?..
        Терзаемый этими вопросами, переминаясь с ноги на ногу - наступил на торчащую из-под земли кем-то пожеванную покрышку и, кривясь от тяжелого болотного духа, еще раз окинул взволнованными глазами кошмарный омут - полная безнадега. Последнее, что оставалось, - карабкаться по незатонувшим сооружениям детской площадки, пытаясь не соскользнуть в ядовитую муть. Но и здесь не все так гладко, как могло бы показаться на первый взгляд - пузыри, лопающиеся то там то тут, словно шарики, в значительной степени все усложняли.
        - Никаких альтернатив тут больше не вижу, - проговорил я и, сделав решительный шаг вперед, прибавил так, как будто меня кто-то силком тащил на это чертово болото: - Или так, или вообще никак. Эх…
        Размял подмерзшие ладони, точно готовясь к затяжному прыжку, плечи и зашагал к тому месту, откуда рассчитывал взять старт, - невысокой железной скамейке, густо облепленной какими-то корнями.
        Бульк…
        Миновав толстое прожженное до дыр дерево, под каким уже плескалась затхлая вода, - с разбега запрыгнул на лавочку и чуть не бултыхнулся в варящуюся кипень - та очень нехорошо скрипнула, прогнулась назад и начала погружаться в вар.
        «Не везет так не везет!» - мелькнула в уме единственная мысль.
        Не дожидаясь, когда лавка совсем затонет вместе со мной, я в лихорадке заметался, заприметил помойку и, зачем-то вздохнув, перекинулся на нее, а оттуда - сразу на качели. В этот момент болото, как бы почувствовав присутствие чего-то живого, теплого, надуло, словно щеки, несколько внушительных пузырей и одновременно взорвало, желая спихнуть к себе вниз. Пригнувшись от дурно пахнущих комьев глины, насколько это получилось, - мигом перелетел на погнутую обросшую горку, потом на городок, пробежался по короткому деревянному мостику с переломанными дощечками, уклоняясь от летящих кусищ грязи, и соскочил на крышу детского автомобиля, под каким обильно курился какой-то бледный пар.
        «Хоть один раз не туда сверну - ходов уже не останется…» - холодно подумал и, туго подтянув ремень винтовки, добавил тихо:
        - А подыхать вот так не очень-то и хотелось бы.
        Перемещаясь от одной детской постройки к другой - продолжил свое путешествие через смердящую дремучую болотину. Наконец, когда взобрался вверх по перепачканному баскетбольному щиту, подпирающему дырявый сетчатый забор, и скатился по нему, с ходу влетев в песочницу, заваленную горой мокрого снега, ненасытная трясина все же оставила в покое, продолжила гневно кипеть вслед, наверно по-своему проклиная. Теперь передо мной открывались целых два безопасных маршрута: первый - через территорию детского садика, второй - по неширокой заасфальтированной дороге, тянущейся вдоль. Ни тот ни другой, в принципе, не давал никакого особого преимущества во времени, но в первом случае идти было привычнее и даже удобнее, потому что сад сразу выводил к заброшенной младшей школе, а оттуда до супермаркета - вообще рукой подать.
        - Ну-с, так и поступим, что ли? - обратился к себе с вопросом. - Ты как, Курт, не возражаешь?
        И, выбравшись из песочницы, - побрел к бетонному забору, чавкая по еще пока что не зыбкой грязи, лениво омывающей его. В том, что болото вскоре засосет всецело весь детский сад, - сомнений не оставалось, однако произойдет это уж точно не сегодня, не завтра, и не через пару месяцев - слишком большая область для захвата. А там предвещается бурная дождливая весна, знойное лето, и топь непременно подсохнет, обмелеет, потеряет в размерах. Тогда ходить через нее станет гораздо проще и менее накладно, нежели сейчас.
        Перемахнув через склизкий забор, я с треском рухнул в кустарник, разросшийся сразу внизу, наряженный, словно елочными игрушками, обомшелыми грязевыми наростами, и принялся выкарабкиваться. Погода держалась хорошей, не морозной. Светило солнце. Бойко шумел ветерок. Над двумя идущими друг за другом двухэтажными корпусами, выложенными голубовато-серой плиткой с большими зарешеченными окнами, скрипели, будто костями, огромные бесформенные деревья. На сгнившие перила и ступени пожарных лестниц в два-три витка сизой катанкой намотался «полоз» - растение-паразит, сумевшее без труда приспособиться к нынешнему своенравному климату. На подъездах разрослись жухлые лохматые травы. Декоративные колонны поделили поровну между собой шерстистый мох и плесень. В другой стороне, у давным-давно обвалившихся веранд, расписанных выцветшими героями мультфильмов, и вовсе выросла целая непроходимая трущоба из щупленьких, но страшно колючих и шипастых кустов. Едва заметную сквозь пепел вперемешку со снегом тропинку, выложенную камнем, - и ту уже заняла жирная шевелящаяся бледная лоза, имеющая очень интересную особенность:
кочевать с места на место. А за всеми этими дикими зарослями гремел звонкий собачий лай, сливался с воем ветра.
        Гав!.. Гав! Р-р-р…
        - Вот на них-то сейчас нарваться хочется меньше всего, - прислушавшись, невесело пробубнил я, топча ботинками лозу, какая на ощупь чувствовалась тверже всякого кирпича. - Если заметят - будут преследовать, пока не загрызут. По-другому они и не умеют. Иначе все бы давно передохли.
        Стащив с плеча винтовку - осмотрительным шагом пошел в сторону корпусов.
        Между ними, утопая среди вялого разнотравья, приобретшего благодаря солнцу рыжеватый оттенок, словно нить, тянулась совсем узкая дорога, пронизывающая насквозь весь детский сад вплоть до запасных ворот. Чтобы до них дойти, надо просто идти все время прямо и ни в коем случае с нее не сходить. Но отклонись чуть влево - и запросто заблудишься в местных кущах, где вполне вероятно можно натолкнуться на мясодера, очень любящего обустраивать логово в подобной глуши.
        Так, отмахиваясь прикладом от дотошных стеблей, настойчиво лезущих в лицо, шаг за шагом, под хруст снега, проделал половину пути, между делом пытливо разглядывая знакомые здания, куда когда-то захаживал.
        Ничего, как мне казалось, в них не изменилось, разве что кое-где под тяжестью льда отвалился водосток, да слетела с крепежей парочка-другая труб. Окна целы, только сверху донизу промерзли, помутнели, утратили всякую прозрачность, затянулись морозными узорами.
        - Даже не верится, что никто, кроме меня, туда так и не заходил… там же столько всего интересного можно отыскать! - с каким-то восторгом восклицал я, припоминая все те вещи, что достал для дочери именно здесь. - Что, ни у кого детей нет, что ли? Одежда не нужна? Или попросту не знают об этом тихом местечке…
        Тут мыс ботинка уперся во что-то сплошное, неподвижное, скрывающееся в высокой траве, за снегом, я запнулся, едва не споткнувшись, поспешно бросил рассеянный взгляд под ноги - передо мной ничком лежало замерзшее скрюченное тело в поношенных зимних вещах. Перевернув на спину - ужаснулся: на месте правого глаза зияла почерневшая от крови дыра, грудь и шея - искусаны зверьми.
        - Кто ж тебя так, а?.. - и, бегло оглядевшись по сторонам, рассудил: - Недавно, судя по всему, - два-три дня максимум… - Задумался - тот, кто стрелял, точно знал в кого и зачем… опустил глаза: карманы не вывернуты, следов разбоя нет. - И явно не ради наживы.
        Вытянулся, осмотрелся: ничего подозрительного, все на удивление спокойно.
        - Не стоит тут задерживаться… - решил я.
        И только собрался идти дальше - в крайнем левом заволоченном инеем окне второго этажа последнего корпуса заметил яркий отблеск света. Он длился всего секунду, миг, но этого хватило, чтобы успеть отскочить в сторону. Сразу за ним - одиночный выстрел, перекрывший собой дальний ор бродячих псов, стекло разлетелось вдребезги, посыпалось вниз, и в то место, где я только что находился, сбрив несколько травинок, ударила горячая пуля снайпера. Взлетевшая залежавшаяся снежная пыль долго кружилась в холодном воздухе, а потом натолкнулась на резкий ветер и понеслась куда-то следом, словно покоряясь неукротимой силе.
        - Метко бьет, сволочь!.. - усмехнулся я, залег с винтовкой в траве, силясь разглядеть через прицел стрелка-невидимку. Но он исчез бесследно как тень - наверняка тоже искал меня, дабы уж точно добить без промаха. - Ждал меня, скотина… мог же прикончить еще раньше, но просчитался…
        Собаки через некоторое время затихли, ветер поменял направление, гладил траву против шерсти. На небе началось беспорядочное движение кровавых лохматых облаков. Таинственный снайпер по-прежнему сидел в засаде и никак себя не выдавал, а его прицел, однажды сыгравший с ним злую шутку, больше не мерцал.
        «Я знаю, что ты рядом… - с уверенностью думал я, - живым со своей территории теперь точно не выпустишь…»
        И тут осмелился на безрассудство - вступить с потенциальным убийцей в контакт.
        - Эй!! - зычно крикнул я. - Предлагаю поговорить!!
        А сам - ползком назад, не отрывая глаз от зловещих окон, где затаилась смерть. Ответа, конечно же, никакого не получил, но радовало одно - не последовало и выстрела.
        - Я тебе не враг!.. - пытался убедить я. - Слышишь? Эй?.. Я просто мимо шел!..
        Тишина.
        И когда уже стал думать, что, наверно, зря все это затеял, из самого первого призрачного окна донесся загашенный, какой-то утробный голос, совсем не напоминающий человеческий:
        - Все вы просто мимо проходите, - в нем звучали нотки укора, - людьми порядочными прикидываетесь… погреться у костра просите… - и словно озверел: - А потом нож к глотке подставляете!.. Последнее уносите, твари! Бога в вас нет! Собаки!
        «Бредит, что ль?» - мелькнула мысль, а потом бросил:
        - Кто ж тебя так обидел-то, что ты в первого попавшегося человека палить начинаешь да тварью и собакой оскорбляешь?
        Снайпер долго молчал, будто бы и сам не до конца понимал этого, не мог объяснить.
        Наконец ответил так:
        - Был тут один… - начал он, заметно потеплев в голосе, - за хорошего человека принял ведь, доверился, даже разговорились, а как отвлекся - он - раз! - и за ножичек! «Давай-ка, говорит, свой мешок сюда и ружье, пока еще дышать можешь». Ограбить вздумал!
        Слушая его, я невольно скосился на труп и подумал:
        «Вот и нашел свой конец, видимо… - и добавил: - Только не самый лучший…»
        Будто бы догадываясь, куда сейчас смотрю, снайпер продолжил:
        - Он как раз там, где-то рядом с тобой лежит, догнивает! Я ему хорошенько мозги проветрил! Только не смотри, что такой - это над ним так позапрошлой ночью два молодых потрошителя порезвились… зубки у них еще маленькие, нетвердые, кусают неуверенно, пугливые очень… - говорил уверенно, увлеченно, даже с долей наслаждения, словно отмстил не простому грабителю, а кровному врагу, - ну ничего-ничего… уроком послужит!
        - Так ты охотник, что ли? - сразу догадался я и, с намерением поддержать холодный разговор, прибавил льстиво: - Четко ты ему… в глаз-то, будто шкурку не подпортить хотел…
        Послышался неприятный, нездоровый смех - стрелка такие слова растрогали.
        - Ну, еще бы! Охотой живу же не один год! - и, вспомнив о том, как я точно угадал его призвание, посмеиваясь, заявил: - Хе-хе! А ты молодец - сразу определил, чем на кусок хлеба себе зарабатываю.
        Я усмехнулся.
        - А тут вариантов-то немного: либо собиратель, либо охотник, - знающе поддержал я, - за сбором бутылок тебя не застал, выходит, охотник…
        Тот опять засмеялся.
        - А ты у нас, значит, ни «Бес», ни «Мусорщик»? - продолжил расспрашивать снайпер, приписывая то к одной фракции, то к другой. Голос гремел так басовито, что окна в рассохшихся рамах отчетливо звенели, словно столовый хрусталь. - Ни пес на поводке у Дако? Ни «Одиночка»?
        - А похож разве?
        - Ну, как тебе сказать… - неуверенно проскрипел в ответ тот, - …и похож вроде, а вроде бы и нет…
        Сказал это, и я еще сильнее почувствовал, как он смотрит через перекрестие прицела, старательно выискивая среди зарослей. Стало не на шутку чудиться, что охотник просто заговаривает зубы, отвлекает, чтобы усыпить бдительность, а потом довершить свое черное дело одним нажатием на курок. Но чутье все-таки обмануло - снайпер, все это время о чем-то размышляя, обратился неожиданно тепло и даже как-то обрадованно, приветливо:
        - Ладно, - резюмировал стрелок, и я прямо всем своим телом ощутил, как в меня прекратили целиться, - считай, что это была проверка на вшивость. Ты ее прошел - поздравляю. Теперь поднимайся ко мне - угощу чаем, погреешься, поговорим о том, о другом, о третьем.
        Облегченно вздохнув - встал на ноги.
        - Вот уж не ждал, - честно признался я, - спасибо за приглашение.
        - Проходи-проходи, - поторопил снайпер, - на второй этаж поднимайся - я тебя встречу. Дверь тут, внизу, еще с тех времен осталась, через нее проходи.
        Помявшись два-три мгновения на месте, все еще не веря в то, что произошло, я засопел, смахнул с плеч снег и поспешил к двери. Та гляделась и вправду хиленькой, ненадежной, дерево и фанерная обивка уже давно сгнили, по сей день держались только оледенелые петли и дверная скоба, но и их век уже подходил к исходу.
        Со скрипом отворив - прошел, по привычке сбросил с головы заснеженный капюшон.
        Здесь - темно, промозгло, в воздухе летали смешанные запахи из сырости, грязи и чего-то жареного, на редкость аппетитного. Принюхавшись, сразу узнал, что же такое готовилось - собачатина.
        «Гурман, - подумал я, - самую заразу ест. Хорошо, что хоть не крыс».
        И, поднявшись по бетонной лестнице, заволоченной хрупким льдом, на второй этаж, столкнулся с тем самым безликим охотником. Передо мной, разборчиво виднеясь в полумраке, тускло освещаемом костром, возвышался коренастый мужчина в заштопанном темном зимнем пальто с высоким воротником, держа в огромных руках ружье с оптическим прицелом. Лицо - тучное, заросшее, на заостренном подбородке дыбилась неуклюжая бородка, приплюснутый нос дышал устало, тяжело, выпуская сероватый пар, короткие волосы небрежно торчали во все стороны, сощуренные глаза глядели на меня по-звериному, недоверчиво, словно проедали насквозь. Косые неровные тени, плавающие по стенам, выкрашенным в болотный цвет, всякий раз дотрагивались до щек, придавая ему особенно жуткий, мрачноватый вид.
        - А сверху ты мне повыше казался, - наконец промолвил снайпер, вдоволь рассмотрев с ног до головы, - ну да ладно. Прошу, как говорится, к столу.
        - Да и тебя я себе несколько иначе представлял, - ответил я, усмехнувшись.
        Тот промолчал. Проследовал за ним.
        Через короткое мгновение оказался в просторной игральной комнате, где еще сохранились красочные рисунки на облупленных стенах и кое-какая мебель. Посередине, чуть в стороне от окна и дверного прохода, трещал буйный огонь, жадно облизывал ножки от маленьких кроваток, столов, стульчиков. Из него время от времени выскакивали курящиеся щепы и головешки, а искры, точно золотая пыльца, не успевали даже коснуться пола, как уже остывали, таяли, меркли. На двух больших рогатинах, умело срубленных из толстых ветвей, шипя и пенясь, жарилась на толстом строительном штыре освежеванная собака, бесперебойно проливала мутный жир на раскаленные докрасна угли. Дым от нее расползался по прокопченному потолку, закрадывался в самые темные углы, выползал в коридор. В самом же помещении было уютно, спокойно и безопасно.
        - Ну, прямо как великаны в гостях у лилипутов, - пошутил я, проходя к костру, а потом обратился к хозяину: - Неплохо устроился, как погляжу. Странно только, что не видел тебя тут раньше никогда.
        Снайпер на такое заявление только загадочно улыбнулся, не проронив ни слова, выдернул из пола ржавую железку, закинул с ее помощью обратно в пламя выскочившие угольки, повернул собаку другим боком и, усевшись со скрипом на крохотный детский стульчик, ответил деловито:
        - Обживаюсь потихонечку, - и, указав вымазанным дулом ружья на точь-в-точь такой же, велел: - Присаживайся, чего стоишь-то? В ногах правды нет.
        Я подвинул к себе стул, сбросил с плеч рюкзак, положил рядом винтовку, снял очки и протянул замерзшие руки к костру, ощущая ласковое, какое-то домашнее тепло.
        Заметив это, стрелок по-стариковски ухмыльнулся, подкинул пару дощечек.
        - Сейчас согреешься, - заверил он, - покушаем хорошо - и согреешься. А там и чайком подбавим.
        - Давно ты тут поселился-то? - не заострив внимания на его словах, невзначай полюбопытствовал я и перевел изучающий взгляд левее: рядом с огнем лежали спальник, большой добротный рюкзак, несколько пивных бутылок, окурки, мятые сигаретные пачки. А про себя подумал: «Может, сигаретку у него попросить?»
        - С декабря уж как, - охотно ответил бородатый охотник, - раньше я неподалеку от Ридаса обитал, но там сейчас неспокойно стало… - с волнением вздохнул, привстал, вынул из синих джинсов перочинный нож, сделал надрез на собачьем бедре - хлынул жир и моментом запекся на мясе - жар был силен. Потом, отвлекшись на секунду от своего начатого повествования, облизнув обветренные, шелушившиеся губы, заранее смакуя предстоящий обед, произнес: - Скоро уже кушать будем - мясо почти прожарилось.
        - Как раз попробую собаку… - с сомнением в голосе отозвался я, - …с фасолью вприкуску.
        - Никогда не ел разве? - удивился снайпер, выпучил черные глаза.
        - Да как-то не доводилось… Я больше по волкам, знаешь ли. У них мясо пожестче, но зато привычное, и хотя бы остаешься уверенным, что не отравишься.
        - Зря-я-я… - кинув на меня неодобрительный взгляд, протянул тот и объяснил почему: - Мясо у них ничуть не хуже, а если на костре приготовить правильно - вкус бесподобный. Можешь мне поверить на слово. Знаешь, на что похоже?
        - Ну? - без особого интереса спросил я.
        - На свинину… Отдаленно даже чем-то курицу напоминает, если вспомнить, конечно, что это за птица такая. Не все ее нынче помнят уже… - толково разъяснил собеседник и, увидев, что я даже приблизительно не могу это все представить, сокрушенно махнул рукой и сказал запальчиво: - Ай… попробуешь, в общем! Чего я тут тебе доказываю сижу…
        - Ну, так и быть, поверю уж! На отравителя вроде не смахиваешь… - смирившись в конечном итоге с неминуемой участью, согласился я и тут задал вполне уместный вопрос: - А ты к консервам как относишься? Без брезгливости, надеюсь?
        - Честно? - прямо поглядев в глаза, произнес стрелок. - Уже как два года в глаза не видел. Во сне если только.
        - У-у-у… - протянул я и добродушно засмеялся, - многое упустил ты. А ну-ка, лови! Угощайся!
        И, вытянув из рюкзака тяжеленькую баночку с консервированной фасолью в собственном соку, бросил ему. Тот одной рукой проворно поймал ее, подвел к одному глазу, покрутил, одобрительно хмыкнул и, отложив ружье, нетерпеливо вскрыл ножом. Потом макнул грязный палец, облизнул.
        - Вот за это спасибо… - от сердца поблагодарил охотник, - уж думал, что совсем вкус забуду, а тут вот… - поставил банку на пол, прошел к рюкзаку, - …ты их… Где раздобыл-то? Не подскажешь местечко?
        - Да… - невнятно ответил я, не особо желая раскрывать перед едва знакомым человеком все карты. И солгал: - В холодильнике одного заброшенного дома стояли, я и прихватил… вот…
        - А. Это дело. Это дело… - дважды повторил снайпер, видимо почувствовав, что лукавлю. - Значит, собиратель?
        - Ну как… Скорее и то и то, - неопределенно ответил я, - не могу себя четко к кому-то приписать. Когда есть возможность - охочусь, мимо домов каких-нибудь пройду - загляну, может чего и отыщу там. Как-то так, в общем.
        - Ясно-ясно, - заулыбался снайпер, вытащил из рюкзака две походные тарелки, вилки, стал ломтиками срезать мясо со штыря, обоим накладывая одинаковые порции. Передав мне тарелку - вернулся на место, первым кусая зарумянившуюся собачатину черными обломками зубов. - Приятного аппетита, путник.
        - И тебе, - ответил я, приступая к обеду.
        За ним и разговорились. Я решил вернуть своего собеседника к прошлой теме, опасаясь, что тот о ней забудет и больше не вспомнит.
        - Так ты говоришь, что в Ридасе сейчас неспокойно? - напомнил я, старательно пережевывая мясо собаки, оказавшееся вопреки сомнениям гораздо вкуснее волчатины.
        - Ах, да… точно… - вспомнил охотник, вытер рукавом пальто жир с бороды и продолжил: - Как ты, думаю, знаешь, его еще как пять лет назад захватили «Мусорщики». Хлопот они, конечно, пока не доставляли, но сильно мешали нашему поселению собирателей, расположенному вблизи Ридаса. Сначала они запретили нам входить в город, а потом и вовсе потребовали убираться с их земли ко всем чертям, угрожая жестокой расправой за неповиновение. Конечно же, многие, включая меня, моего брата и сестру, на это не пошли, а решили своими силами выбить бандитов из захваченного города, какой, по сути, и кормил нас всех своими оставшимися запасами. Без него мы бы все давно померли: на ядовитых пустошах ничего не растет, за сутки можно настрелять одну случайную дворнягу, а дома мелкие давно обчищены, как бабушкины сундуки. Как жить-то?.. Вот-вот…
        На этом собеседник замолчал, даже отложил недоеденный обед. В глазах затаилась темная скорбь, веки чуть приметно дергались, а на лбу проступили капельки пота, похожие при свете пламени на прозрачные жемчужины.
        - И что потом?.. - осмелился я прервать тишину.
        Тот минуту помолчал, затем взъерошил грязные волосы и все-таки закончил:
        - Да ни черта не вышло из этого. Всех, кого они увидели тогда на своей территории, зверски убили. Забили как животных прутьями и ржавыми трубами. Там же погибла и моя сестра… - и, сжав кулак, добавил: - А брата с собой утащили. Его и еще пятерых людей. Одному богу теперь известно, что с ними… - стиснул зубы до скрипа, закрыл огромной ладонью лицо, часто-часто задышал, - и знаешь, что самое страшное?.. Что я все это видел своими собственными глазами, прячась под лестницей, и ничем не мог помочь! А брат звал меня!.. Умолял меня помочь, а я…
        - Мне очень жаль… - как смог утешил я, пропустив через сердце короткую, но жуткую историю, - …что ты тут мог поделать? Сомневаюсь, что «Мусорщики» пожалели бы тебя, как его…
        Замолчали.
        Костер тихо потрескивал, по-змеиному шипел, все ловчась дотянуться до подвешенной собаки своими огненно-рыжими языками. Снаружи - тихо, не слышно ни потрошителей, ни костоглотов, лишь где-то позади, в коридоре или на лестнице, временами раздавались леденящие душу шорохи - это развлекались с мусором сквозняки, сумевшие просочиться сквозь щели в толстых стенах. Порой они могли повторяться подряд несколько минут, делаясь более настойчивыми и отчетливыми, и тогда создавалось впечатление, что так делает уже совсем не ветер, а тот, кто таким способом хочет выманить нас из укрытия.
        - Наверно, ты прав, - после недолгой тишины ответил охотник и, будто бы соглашаясь с самим собой, произнес: - «Мусорщики» бы вряд ли пощадили… вряд ли…
        - Вот-вот, - больше не найдя, чего еще добавить, проговорил я, погруженный в какие-то свои раздумья. Заметив, как я несколько сник и не очень-то расположен к общению, собеседник почти бесшумно усмехнулся, сдержанно вздохнул и опять вернулся к обеду, успевшему слегка остыть.
        Но вскоре снова предпринял попытку разговорить:
        - Слушай, а мы ведь с тобой даже и не познакомились… - с каким-то виноватым оттенком в голосе проговорил охотник и сразу взял инициативу в свои руки, представившись первым: - Дин Тейлор, рад знакомству! - И протянул крепкую волосатую ручищу, больше похожую на лапу гориллы.
        Я с неожиданной для него готовностью пожал ее, тоже представился:
        - А я - Курт Флетчер! Очень приятно, - и, улыбнувшись, вставил: - А то как-то сидим тут, кушаем, разговоры разговариваем, а знать-то друг друга и не знаем.
        Дин на это согласно моргнул, растянулся в улыбке, чувствуя, что теперь общение между нами значительно улучшится, будет не таким пресным, как прежде. И, не теряя настроя, отныне, наверно, сочтя вполне уместным спросить меня об истинной цели пришествия в детский садик, неловко, даже смущенно, запинаясь после каждого слова, полюбопытствовал:
        - А ты… сюда, стало быть, не случайно… так, да?.. - И точно сам пожалел о своей дотошности, поежился на месте, пытаясь подавить не то зуд, не то холод, не то стеснение. В глазах, казавшихся от полумрака угольно-черными, блеснула настороженность, губы чуть скривились, словно ожидали того, как я сейчас зверем накинусь за этот вопрос.
        - Не случайно, - подтвердил я, покончив с обедом. И честно ответил: - Я к супермаркету шел.
        Тот промычал, поднял мохнатые брови, выражая удивление.
        - Вот как? Хе-хе… - покряхтел Дин, потом поковырялся в зубах, вытаскивая застрявшее мясо, и вновь обратился ко мне: - И не боишься? Там волков - тьма. Иной раз людей видел, стреляли, бывало. Еще гнезд костоглотов немало - птенцы их круглыми сутками верещат, есть просят. Если идти мимо - можно и на родителей нарваться. Растения опять же кое-какие ведут себя не так…
        Все, о чем он говорил, было для меня далеко не в новинку и никоим образом не сеяло никаких сомнений. Я прекрасно понимал и осознавал всю величину опасности такого похода, однако поворачивать назад и не собирался: спасую - и семья останется голодной. Но кое-какие подробности в предостережении все-таки заинтересовали - Дин, вытекало следствие, нередко бывал в тех местах, раз столько всего довелось узнать. А если мои предположения верны - неплохо бы в таком случае расспросить обо всем собеседника поподробнее.
        - Так ты что, охотился там? - начал я, не без любопытства посмотрев на Дина. Тот незаметно поглядывал то в мою сторону, то на окно за мной, а потом вдруг встал, поднял помятый чайник, что стоял, неприметный, возле рюкзака, проверил воду и, чего-то буркнув под нос, повесил за крючок на штырь у задних лап собаки. Следом юркнул к рюкзаку, приготовил две алюминиевые чашки без ушек и вернулся, пока ничего не говоря.
        - Почему же «охотился»? Охочусь, и часто… - наконец ответил он и, вручив кружку, в очередной раз ушел от разговора: - Сейчас чай будем пить. Заварки на двоих хватит с лихвой.
        Я на сей раз помолчал, а Дин, скосившись на дверной проем позади, будто услышав кого-то, продолжил загадочно:
        - Там всегда кто-нибудь бродит. Близко особо не подойдешь, приходится окольные пути выискивать, часто выжидать… - взглянул на меня, сощурился кротом. Лицо напряглось, желваки натянулись прутьями. - И к супермаркету не один раз пытался пробраться, но, увидев стаи потрошителей, - уходил. Через основной вход туда не попасть - там место открытое, считай, что ты у каждой твари на виду. Еще дорога рядом проходит, по ней частенько всякий сброд по пятеро, по семеро ходит, все со стрелковым оружием - тоже особо не погуляешь. Если только забор перелазить - он сразу перед супермаркетом - или справа, через черный ход, но… бог его знает, прямо так близко к нему не приближался, потому не знаю, Курт.
        «А я как раз и хотел через него пробираться…» - зашевелилась в голове мысль.
        Пока разговаривали - вскипел чайник. Кинув каждому в кружку щепотку черного чая, Дин щедро налил кипятка и, подув, первым сделал глоток, почмокал губами.
        - Значит, забор, говоришь… - хитро сузив глаза, задумчиво произнес я, попивая мелкими глоточками крутой кипяток, почти не отдающий чайным вкусом. Сказав это - минуту помолчал, потом повернулся к Дину и спросил: - И что он из себя представляет? Проверял?
        - Да простой он, бетонный, сверху проволочка колючая натянута - одним словом, ничего особенного, - спокойно поведал Дин, уже допивая остатки чая. Когда кружка совсем опустела - забрал из рюкзака просаленную пачку сигарет, почерневшую до такой степени, что невозможно было прочесть наименование марки, достал две последние, передал одну, дал прикурить. Потом уже продолжил: - Через него, конечно, не лазил, да и не особо-то и хотел, если честно, но то, что лучше этой дорожки к супермаркету не найти, - это факт, как пить дать.
        - Даже так… ну, что ж, ладно… - с жадностью затягивая желанную сигарету, чей вкус уже успел слегка позабыться, промолвил я, - спасибо за дельный совет, Дин. Так и поступлю, значит…
        И уже хотел попрощаться со своим новым знакомым, поблагодарить за все и с новыми силами отправиться дальше в путь, пока еще засветло, - охотник выступил с таким предложением, какого я никак не мог ожидать:
        - Курт, возьмешь меня с собой? - и, с жалостью в глазах рассмотрев меня, мягким, чуть оробевшим голосом прибавил: - В два ствола-то оно ведь лучше будет. Помогу, чем смогу, опять же, а то торчу тут как крыса на судне: из норки - на охоту, с охоты - в норку. Устал я так жить, осточертело до невозможности…
        Ошарашенный этим пылким откровением, я долго еще стоял на месте, размышлял, взвешивал, не отлепляя от него глаз, пока даже не зная, что ответить…

* * *

        Пока Курта не было, в доме произошла настоящая беда - пропала малышка Клер. Увлекшись уборкой сарая, Джин слишком поздно заметила исчезновение дочери и, едва ли не задыхаясь от накатившего ужаса, быстро оделась, схватила один из принесенных мужем пистолетов и отправилась на поиски. К счастью, выйти на след Клер удалось уже через несколько минут - крохотные, хорошо заметные на зеленом снегу отпечатки детских сапожек неуклонно вели к маленькому замерзшему пруду у самой опушки леса. Заметив их, Джин схватилась за сердце, а голова от охватившего волнения закружилась - там, как ей не раз рассказывал Курт, часто можно повстречать волков, а весной, когда сходит лед, - целые полчища костоглотов. Вспомнила это и со всех ног побежала к пруду, ничего вокруг себя не замечая.
        «Господи, только бы успеть! - пульсировало в уме. - Ради бога, только бы успеть!»
        И, объятая этим вожделенным материнским желанием, она вышла к некрутому, густо заснеженному овражку с беспорядочно понатыканными кустами.
        Отсюда хорошо просматривались и заросший замерзшими камышами пруд, и вытравленный лес, и древняя лесопилка, исправно работавшая еще до катастрофы. Ее разъеденная прогнившая крыша с трудом проглядывалась за высоченной болезненной травой, слегка поблескивала в скупых февральских лучах, насквозь прокалывающих жирные багряные облака.
        Подойдя к самому склону, Джин боязливо огляделась по сторонам, опасаясь, что к ней незаметно может подкрасться какой-нибудь зверь, вытянулась и, приглядевшись к пруду, где ищущим взглядом так и не отыскала дочь, громко, сотрясая царившую кругом немую тишь, крикнула:
        - Кл-е-е-е-р!!! Доченька-а-а!! Клер!!. - и, отдышавшись, подождав, пока горло передохнет от громкого ора, повторила: - Кл-е-е-ер!! Милая!!! Дочурка!!. Где же ты??.
        Но все, что ответило на пылкий зов, - шквалистый ветер, внезапно ударивший в лицо, словно веля замолчать. Потом он же понесся вниз, в низину, к самому пруду, яростно проскакал над оледенелыми прошлогодними стеблями камышей и рассосался, будто бы его не существовало и вовсе.
        - Что же ты молчишь, девочка моя?.. - держась за сердце, готовое вот-вот выскочить наружу, обреченно прошептала Джин. - Почему не отвечаешь?.. Я же до смерти боюсь за тебя…
        Хотела попробовать вновь окликнуть Клер, допуская вероятность, что та просто-напросто ослышалась, приняв родной голос матери за проделки своенравного ветра, но все же решила повременить с этим и действовать иначе. Осмотревшись вокруг еще раз, она спрыгнула со склона и почти сразу натолкнулась на продолговатые рваные полосы на снегу, отчасти присыпанные снежком.
        «С горки каталась», - почему-то сразу возникла такая мысль.
        Благополучно съехав вниз - в самый последний момент не заприметила коварный корень, выглядывающий за снежной кочкой, споткнулась и шмякнулась лицом об оледенелую землю, чуть прикрытую пеплом. А когда поднялась - обнаружила вблизи камышей примятый снег и совсем свежие следы, обрывающиеся у самих зарослей.
        - Вот где ты! - обрадовалась Джин и опять стала окликать дочь: - Клер!.. Скажи мне, где ты!..
        На удивление, Клер отозвалась быстро, точно только и ждала того момента, когда мать спустится с оврага:
        - Мамочка, я здесь, на пруду! Здесь лед крепкий и скользкий - можно кататься! - И тут резко замолчала, притихла, будто испугалась, что мама начнет ругаться.
        - Оставайся там, маленькая! - как можно спокойней попросила Джин, всеми силами стараясь скрыть запредельное волнение. Однако трясущийся, неуверенный голос предательски выдавал, слова получались очень фальшивыми, неумелыми. - Никуда не уходи!
        Клер больше не ответила, а мать, не медля, нырнула в гущину камыша.
        Очутившись на пруду, покрытом изумрудно-зеленым льдом, - почти сразу заметила дочку. Клер сидела на коленках у правого края, играла с ржавой консервной банкой и что-то себе рассказывала, пока не замечая присутствия матери. Несмотря на то, что ей никто не разрешал уходить гулять дальше дома, оделась она тепло, но совершенно забыла о шапочке, и теперь черноватые волосики буквально поседели от налипшего тлена.
        - Ах, вот ты где!.. - не сдерживая радости, чуть ли не крича воскликнула Джин и, чтобы не упасть, осторожно зашаркала к дочери. Увидев мать, Клер подняла блестящие глазки, отражающие, как зеркало, алое небо, и спрятала за спиной свою игрушку, словно заранее знала: мама все отберет. Не заостряя на этом внимания, та продолжила чуть строже: - Зачем же ты сюда пришла? Разве я разрешала тебе уходить гулять без спроса?..
        Дочурка в ответ виновато наклонила голову, помотала, подергала ножкой.
        - Прости, мам, - негромко извинилась она, по-прежнему не расставаясь с банкой, - мне так хотелось на прудик сходить, а я знала, что ты не отпустишь…
        Оправдания Клер ранили сердце Джин, принудили сжалиться, подобреть. Уже не желая ни порицать ее, ни ругать - мягко попросила:
        - Выкинь хотя бы эту грязь, малышка, прошу тебя, не прячь от меня, - и, склонившись над дочуркой, отряхнула голову от золы, - не дай бог, еще порежешься.
        - Ну ладно… - согласилась Клер и, вскинув на мать грустные, обиженные глазки, неохотно выкинула жестянку. Та стукнулась об лед, отскочила куда-то в заросли.
        Поставив Клер на ножки, Джин поправила ей курточку, смахнула со спины и штанишек снег, пепел и заговорила:
        - Перепугала же ты меня, маленькая… Думала, с ума сойду! Возвратилась - а тебя нет! Надо же так было мать довести!..
        Клер слушала молча, только застенчиво мяла в маленькой ладошке пальчики и сгребала сапожками шлак. Затем пообещала:
        - Я так больше не буду, мам! Честно-честно!
        - Ну, смотри мне! - тактичным назидательным тоном предостерегла Джин. - Чтобы такого больше не было, хорошо?
        - Хорошо, мамуль!
        И прижалась к ногам, раскаиваясь. Мать приобняла ее, сказала:
        - Давай-ка возвращаться домой. Скоро папа уже вернется, а нас с тобой нет, будет волноваться, искать…
        В этот момент в камышах впереди послышалась какая-то возня, шорох, хруст ломающихся стеблей, потом глухой сдавленный рык, и из них, оскалившись, неторопливо вышел крупного размера высохший потрошитель, слегка подрагивая плешивыми надкусанными ушами и роняя на лед мутные слюни. Шерсть практически вся выпала, оголив потемневшую, усыпанную чудовищными ожогами кожу, по бокам проглядывались желтые ребра, кривые лапы дрожали от холода, сломанный хвост не шевелился, а налитые кровью глаза безотрывно смотрели на людей, будто бы раскрасневшиеся угли. Проделав несколько нерешительных шагов, попутно обнюхивая пепел, волк остановился и, выпустив длинные клыки, сгорбился, уже нацеливаясь на горло ребенка.
        - Спокойно, доченька, я рядом, спокойно… - успокаивающе проговаривала Джин, крепче прижимая дочку, трясущуюся в ужасе. Следом - к волку: - Убирайся туда, откуда пришел! Оставь нас в покое!
        Но потрошитель воспринял повышенный тон как угрозу и, ощерившись, грозно завилял почти не двигающимся хвостом, скобля черными когтищами смерзшийся пруд.
        - Уходи, волк! Я боюсь тебя! Уходи, пожалуйста… - трепеща всем телом, испуганным голоском вымолвила Клер, закрылась ручками и заплакала.
        Не подействовали на волка ни слезы ребенка, ни слова - напротив: он словно понял, что тот слишком слаб, не окажет ни малейшего сопротивления, и вконец осмелел, вплотную приблизился, готовясь вот-вот наброситься.
        Больше не найдя никакого иного выхода в этой ситуации, как браться за оружие, Джин крепко-накрепко обняла дочь, незаметно вытащила из-за пояса полностью заряженный мужем пистолет и ласково, точно ничего и не случилось, попросила Клер:
        - Доченька… прикрой глазки, как ты делаешь, когда вы с папой играете в прятки, - и, вспомнив инструкции Курта, сняла оружие с предохранителя до короткого щелчка. Дочка послушно прикрылась ладошками, что-то страховито забормотала.
        Почуяв нависшую опасность, потрошитель, сверкая бешеными глазами, чуть попятился, но совсем уходить не спешил - проверял: правда ли собрались стрелять или только пугают? А когда на него, пусть неуверенно, трясущейся рукой, но все же навели оружие, волк даже слегка оробел, а жгучий порыв мигом поубавился, поутих.
        - Убирайся отсюда!.. Пошел прочь… - жестким, твердым, повелительным тоном потребовала Джин, целясь в голодного потрошителя, - последний раз предупреждаю!.. Ну?.. Ну?!!
        - Мамочка, спаси… - услышала она молящий голосок дочери, - я боюсь…
        …И этих слов вполне хватило, чтобы волк окончательно осмелился на нападение.
        Взяв короткий разгон, разъяренно рыча, потрошитель уже приготовился к прыжку на беззащитную девочку, как в следующий миг стеганул короткий выстрел, Клер вскрикнула, волк протяжно заскулил, повалился у самых ног, жалобно встрепыхнулся истощенными до костей лапами и больше не издал ни звука.
        Еще, наверно, минуту Джин не сводила мушки с бездыханного хищника, все еще ожидая нападения, а когда осознала, что тот никогда теперь не встанет и не нападает, - спешно убрала пистолет и принялась расцеловывать запуганную побледневшую дочурку.
        - Все хорошо, маленькая, все хорошо!.. - утешала дочь, по-прежнему стоящую с закрытыми глазами. Дышала та быстро, тяжело, коленки тряслись, по щечкам стекали теплые слезинки. На холоде они быстро стыли, оставляли лишь белесые разводы. - Все хорошо! Волка нет, все хорошо!
        - Мама, ты убила его?.. - плакуче спросила Клер.
        - Ну что ты, что ты… - отнекивалась Джин, хоть и знала: здесь обмануть дочку не удастся. - Конечно же, нет…
        - Тогда почему он так заскулил?..
        - От выстрела… испугался, наверно… - солгала она, - …и убежал, - и сразу попросила дочь: - Только не открывай глазки, хорошо? Мы возвращаемся домой!
        - Но я же ничего не увижу! - возмутилась дочка.
        - Я тебя поведу, - пояснила Джин, - откроешь их, когда уйдем с прудика, обещаю!
        И, обняв, торопливо повела малышку к оврагу, намереваясь как можно скорее покинуть пруд, где уже за камышами, со стороны леса, один за другим доплывал заунывный разгневанный вой других волков, оплакивающих убитого сородича…

* * *

        Разумеется, я согласился взять с собой Дина. Идти одному, конечно, дело привычное, обыденное, но наслушавшись свежих подробностей от человека, сведущего в охоте в тех местах, все же переменил свое решение, сделал, так сказать, исключение. И ни грамма не пожалел. Мой новый знакомый не только умудрился вывести кратчайшей дорогой к супермаркету, о существовании какой я даже и не догадывался, но и оказался очень интересным собеседником, разбирающимся во многих вопросах куда больше моего. Пока шли, Дин поведал мне о растяжках - коварных ловушках, пользующихся большой популярностью и среди охотников, и в стане бандитов-одиночек с мародерами, применяющих их для отлова зазевавшихся собирателей, простых путников, кочевников и торговцев. И до того, с его слов, искусно запрятывали в самых укромных уголках, что зачастую обнаружить смертоносную западню удавалось лишь в последний момент, когда ничего уже нельзя поделать. Вблизи школы, той самой, располагающейся сразу за детским садом, как говорил Дин, ему как-то раз «посчастливилось» повстречать такую ловушку, и если бы не накопленный за все прошедшие годы опыт
охоты, от головы, пожалуй, осталось бы одно только мокрое место…
        Рассказал охотник и о своем далеком прошлом. К моему удивлению, Дин был простым водителем автобуса, а не прожженным следопытом, каким являлся сейчас. В бедной многодетной семье, где всегда не хватало денег, он, как самый старший, исполнял обязанности одновременно и матери, и отца, вот как уже несколько лет прикованных к постели неизлечимым недугом. Работать Дину, помимо основной должности, приходилось и ночью, частенько хватаясь за любое дело, приносящее хоть какой-нибудь доход. Не брезговал ни выгружать помойки, ни мыть полы в заплеванных туалетах сомнительных заведений, ни выносить судна из-под тяжелобольных в госпитале, ни стирать грязное белье в прачках. О выходных и уж тем более отдыхе - не шло и речи. Дин трудился всегда, двадцать четыре часа в сутки. Накопленные сбережения разлетались моментально и большая часть - на лекарства родителям, стоящие отнюдь не дешево. Так продолжалось очень долго, пока в семье не случилось горе - не стало матери и отца. И не успел Дин со своим братом и сестрой оплакать тела - мир потрясло другое страшное известие - глобальная экологическая катастрофа. Узнав об
этом - вместе с остальными членами семьи вынужденно оставил родной город, учился жить по совсем другим правилам. Через некоторое время, когда все вокруг изменилось до неузнаваемости, стало враждебным для людей, они прибились к небольшому поселению. Там скитальцев приняли как родных, разрешили остаться. С тех пор для Дина началась совсем другая жизнь: запутанная и сложная. И к ней, как выяснилось очень скоро, оказался в корне не готов.
        Удивившись такой открытости компаньона, я тоже кое-что сообщил о себе. Вкратце упомянул о минувших военных буднях, о контрактах в различных уголках света уже в качестве наемника, вскользь коснулся семьи.
        Шаг, шаг…
        - Счастливый ты человек, Курт, - без зависти в голосе, по-доброму подметил через короткое время Дин, когда миновали осыпавшийся дом, а потом, отчего-то вздохнув, словно замечтавшись, зароптал: - А я вот так и не состоялся как семейный человек, раньше-то не получалось, а сейчас - и подавно…
        Я через шарф поскреб щетину на подбородке, скользнул глазами по пустым окнам следующего дома и ответил, утешая:
        - Нашел из-за чего расстраиваться, - и повернулся к нему - тот, ссутуленный, шагал прямо, широко выбрасывая тяжелые ноги, громко вбирал воздух через крупные лошадиные ноздри. Несмотря на то, что шел налегке, оставив все лишнее в своем укрытии, Дин часто кряхтел, точно тащил свежеспиленное бревно. Глаза скрывались под просторным капюшоном, отчего понять, куда смотрит, было отнюдь не легко. Потом продолжил: - Какие твои годы-то…
        Хоть лица пока и не видел - знал твердо: Дин улыбнулся. А если это так, то мои слова все же не пустое колебание воздуха.
        Оба замолчали.
        Однако выйдя к совсем маленькой дорожке с выстроившимися в длинный ряд уличными фонарями, обмотанными все тем же знакомым «полозом», хищно шевелящимся при нашем приближении, спутник опять прервал тишину:
        - Курт, а у вас с женой много детей? - тут посопел, почесал заскорузлыми черными ногтями лоб, будто пытаясь спрятать неловкость. Я уловил это краем глаза, но ничего не сказал. - Ты, это… извини: суюсь, наверно, не в свое дело…
        - Да ладно тебе извиняться - тоже мне тайна какая, - ответил я и без какой-либо утайки сказал: - Дочка у меня, Клер зовут, десять лет ей. Шестого мая исполнится одиннадцать, - и прибавил с гордостью: - Большая уже совсем!..
        - Действительно, большая девочка, - согласился Дин и вставил участливо: - Не будь всей этой чертовщины с природой, она бы уже давно за партой сидела вместе со своими сверстниками.
        Я лишь с горечью вздохнул, поднял глаза на кровавое небо, две-три секунды осуждающе глядел, словно именно оно повинно во всех смертных грехах.
        А тот вдруг задал совершенно неожиданный вопрос, от какого я даже замедлил шаг и поднял брови:
        - Тебе много доводилось убивать?.. - приостановился, с серьезным лицом неотрывно посмотрел на меня. Вытянутый лоб, изрезанный глубокими морщинами, напрягся, брови незаметно задергались, в глазах проснулась выжидательность, даже непонятный мне страх.
        Полминуты, наверно, держал на нем удивленный взгляд, раздумывал над тем, что бы такое ответить. В итоге решил открыться, рассказать, в общем-то, как все обстояло на самом деле:
        - Когда как, Дин, не буду скрывать. Но то, что ни одно задание без этого не обходилось, - это, конечно, правда, - начал я, хотя не особо-то и хотел обо всем этом распространяться - на то оно и прошлое, дабы оставить его в покое и больше никогда не ворошить. - К несчастью, ко всему этому быстро привыкаешь, черствеешь, что ли, и чья-то смерть выглядит для тебя уже вовсе не ужасом, а вполне себе нормальным явлением, обыденной вещью. Конечно, не все выдерживают: одним начинают сниться кошмары, у других - что-то ломается в душе, у третьих - срывает крышу. У меня вот ничего такого не было, только внутри становилось невыносимо пусто, будто я и не живой совсем. Как восставший мертвец, знаешь?.. Ноги вроде ходят, руки двигаются, а в голове - туман, все мысли куда-то улетают. Это уже потом понимаешь, что лучше вместо такой работы и вправду в земле лежать, отмучившись, чем остаток жизни носить с собой этот тяжкий, неподъемный крест…
        Выслушав меня, Дин несколько раз подряд понимающе кивнул и поинтересовался осторожно:
        - А никогда не жалел, что пошел по жизни такой тропой?
        Я опустил глаза, потом опять поднял, мгновение помолчал и, прокалывая того тяжелым взглядом, сознался:
        - Теперь уже - да, жалею. Но когда тебе чуть больше двадцати, обо всем этом ты как-то и не думаешь, не смотришь так далеко вперед. Если бы смотрел - наверно, сидел лучше где-нибудь в душном офисе, набирал себе спокойно буковки на компьютере… - и закончил: - Вот только сложилось все так, как должно было сложиться. Увы, но мы не пророки, Дин, чтобы безошибочно прокладывать себе дорогу через жизнь. Не у всех она прямая получается: у кого-то влево изогнется, у кого-то - вправо, а у некоторых и вообще вкривь пойдет, как погнутый гвоздь…
        Высказался, а сам подумал:
        «А с другой стороны, пожалуй, и хорошо, что не пророки - иначе и жить бы никто не захотел: каждый знал бы, где и когда кончит…»
        - Главное, оружие держать научился - и ладно! - скороговоркой проговорил охотник и, пару раз хлопнув меня по плечу, подметил заметно холоднее: - Это сейчас куда важнее…
        И, не став ждать, поправил висящее на плече ружье, и молча пошел дальше. Я какое-то мгновение постоял на месте, провожая того вдумчивым взглядом, а потом неслышно усмехнулся, мотнул головой, быстренько огляделся и отправился следом.
        Так шли где-то с полчаса. Ржавое солнце давно скрылось за набрякшими темно-красными облаками, едва ли не задевающими верхушки домов, небо опять принялось наливаться кровью, точно глаза разъяренного зверя. Надрывно гудящий ветер раскачивал макушки замерзших деревьев, срывал со слабых ветвей шапки снега, сдувал с кустов, ограждений и балконов целые тучи седого пепла и долго мучил, не позволяя осесть. А когда ему все же удавалось лечь на дорогу, тот опять поднимал ввысь, с остервенением бросал на сей раз куда-то в сторону. Иной миг до нас с Дином доносилось то противное рычание потрошителей, ошивающихся где-то совсем близко, то далекое похрюкивание мясодеров, то замогильное карканье костоглотов, явно пирующих над чьими-то останками. Случалось и так, что эту жуткую какофонию внезапно прерывали какой-нибудь случайный винтовочный выстрел или автоматная очередь, но буквально через мгновение все резко затихало, захлебывалось в ответном яростном реве кого-нибудь из местных хищников, и тогда сразу становилось понятно: там, за далекими ничейными сооружениями, оборвалась чья-то жизнь.
        Р-р-р!!. Кар… Р-р-р!!.
        - С этого момента делаемся втройне осторожными! - скомандовал Дин, поворачивая голову к сплошной стене из раскидистых деревьев, за какими начинали проглядываться кое-какие здания и сам супермаркет, наполовину скрытый за целиковым грязно-белым бетонным забором, обнесенным по всему периметру ржавой колючей проволокой. - Иначе мы с тобой или в пасть кому-нибудь попадем, или схлопочем на пару шальную пулю, - повернулся ко мне и проговорил учительским тоном: - И тут первый случай, знаешь, получше будет…
        «Да как сказать…» - скептически помыслил я, а ему сказал так:
        - Ну, давай тогда тихонько мимо деревьев и к забору, что ль, - никого, вроде, поблизости нет.
        Охотник прицыкнул, несогласно замотал головой.
        - Это тебе так кажется, что никого нет, Курт, - и продолжил, слегка понизив голос: - Они тут, сволочи, больно хитрые - сразу себя не выдают, неплохо прячутся. Даже я не всегда сразу замечал поблизости присутствие того же потрошителя, когда охотился здесь. А ты говоришь…
        - Ну, тогда слушаю твой вариант…
        - До конца дома пройдем, значит, - Дин наморщил нос, указал вперед, объясняя, - там сворачиваем - и мы у забора. Только он высокий, надо будет помозговать, как через него перелезть.
        - На месте разберемся. Пошли.
        Пока двигались вдоль девятиэтажного панельного дома, когда-то имевшего тусклый салатовый цвет, слушая разноголосый лай волков, иногда пробегающих возле стоящих впереди строений, над нашими головами страшно скрипели оконные рамы, едва выдерживали гневные натиски сквозняков. Их сила настолько потрясала, что даже на земле, вблизи нижних этажей, хорошо слышался неимоверный грохот, творящийся на самом верху. Там, как и в любой другой опустевшей без людского глаза квартире, ветер швырял в стены бесхозную утварь и мебель, частенько колотил замерзшие грязные стекла, чем-то навязчиво скрипел, ронял на пол. Чтобы ни один осколок не пробил никому из нас макушку, нам с Дином приходилось идти прямо под окнами, всякий раз вздрагивая от звона разбивающихся оземь стекол.
        - Никогда сюда не заглядывал? - спросил я в один из тех моментов, когда из квартиры над нами вылетел целиковый стул.
        - Хождение по чужим квартирам - не мой профиль, Курт, ты же знаешь, - вновь объяснил он, - я привык выживать при помощи охоты. И вряд ли когда-нибудь поменяюсь…
        - Боюсь, что сегодня ты изменишь свои взгляды, - поддел я, - в супермаркете нам предстоит заниматься как раз именно собирательством, а не охотой. За тем туда, собственно, и идем, если не забыл.
        - Надеюсь, что-нибудь и для себя подыщу, - неожиданно переменил свое прохладное настроение Дин, - никогда ведь не заходил в такие места. Не подворачивался случай.
        - Только когда окажемся внутри, не набирай всего без разбору, - посоветовал я, глянув на охотника. Тот почесывал нос, оглаживал бородку, глаза чуть сощурились - внимательно вслушивался во все, что говорил, старательно запоминал, как стажер на практике. - Больше половины из всего, что там осталось, - никуда не годный мусор. Из съестного бери только то, что предполагает длительное хранение: желательно консервы со сроком годности, заканчивающимся в две тысячи седьмом году и выше, продукты в зеркальной и герметичной упаковке, еду быстрого приготовления - так их еще можно есть, не боясь отравиться.
        - Понял, учту! - бодро откликнулся Дин.
        - Ну, тогда вопросов больше нет - двигаемся дальше.
        Добрались до забора, стали думать, как перелазить: ухватиться не за что, ногой наступить - тоже. Оставалось только как-то подниматься при помощи ветхого дерева, росшего вблизи, бросив черные ледяные ветви прямо на колючую проволоку, но оно выглядело очень ненадежным, чувствовалось, что завалится при первом же нашем касании.
        - Эх-х… надо было с собой крюк-кошку взять, - с досадой промолвил Дин, встав возле меня, - что-то не подумал я совсем…
        - А зачем она тебе, если не секрет?.. Скалолаз, что ли? - в шутку спросил я.
        Но охотник воспринял вопрос совершенно серьезно.
        - Чудной ты, Курт, ей-богу, чудной! - кисло усмехнувшись, заметил Дин. - Охочусь-то я по-разному! Иной раз и на дерево надо быстро залезть, чтобы хищники за жопу не сцапнули! Вот кошечку с собой и таскаю, бывает…
        Я смолчал - вставить нечего.
        - Ладно, - проронил я, - давай тогда как-то по одному лезть, что ли. Делать-то все равно больше ничего не остается…
        И только сделал уверенный шаг к дереву - сильная рука Дина тотчас сомкнулась на плече, одернула назад.
        - Ну да, добрался бы ты без меня один к супермаркету… - с неподдельным сомнением протянул он и, укоризненно, строго взглянув на меня, продолжил: - Вот что значит глаз не наметанный… - присел на корточки, ружье положил на колени, молча указал пальцем на едва заметно поблескивающую красноватым отсветом леску, туго натянутую у самого дерева. Одна часть провелась от забора к маленькому колышку, вторая - уходила круто вверх, где меж толстых веток виднелся тяжеленный автомобильный диск, привязанный к тонкому металлическому тросу. - Растяжечку-то и не приметил совсем.
        Я нервно сглотнул, ощутив, как взмокла спина, и машинально отпятился, не сводя глаз с огромной железной бандуры, словно-таки и ждущей той секунды, когда кто-нибудь из нас сорвет мысом лесочку, вызволит из древесных тисков.
        - В таком ведь месте кто-то додумался еще и ловушку установить, - прокомментировал Дин через мгновение, - видимо сам лезть-то через забор не отважился, а решил нажиться другим способом. - Потом прибавил с удивленной усмешкой: - И не лень же было забираться, чтобы такую дуру там закрепить…
        - Может, тоже какой-нибудь охотник? - рискнул предположить я, по-прежнему безотрывно смотря на злосчастный диск. - Они же тоже этим промышляют, ты сам говорил.
        Охотник минутку помолчал, потирая замерзшие ладоши, потом сплюнул под ноги, чуть наклонился к растяжке и однозначно заявил:
        - Боюсь, что это дело рук не моих товарищей по ремеслу… - и, обернувшись, с твердой уверенностью ответил: - Это бандиты. А если быть точнее - «Мусорщики». Такая вот наука…
        - Постой, - остановил я, - а разве ж они не в Ридасе сидят?..
        Дин беззлобно посмеялся, подергал себя за бороду, точно уверяясь: надежно ли та держится?
        - Что же они, по-твоему, клеем к нему присохли, что ли? - и сразу сменил ироничный тон на серьезный бас: - Они по всем Истлевшим Землям бродят, много где бывают. Ловушки вот таким, как мы с тобой, расставляют. Потом вернутся через пару недель - проверят: кого пришибло и звери не растащили - обчистят, а если нет никого - значит, пока не попались. Такая вот наука…
        - Однако… - только и сумел протянуть я.
        Не акцентировав на этом внимания, Дин предложил:
        - Ну что, посмотрим, как работает?.. - не дождавшись моего согласия - выкопал из земли, размякшей от растаявшего снега, обломок кирпича и, велев отойти подальше, бросил на леску и - пулей назад. В этот самый момент прозвучал короткий хруст ветвей и в забор, очертив полукруг, со страшным грохотом влетел кованый колесный диск, оставляя глубокую отметину. Еще около нескольких секунд отзвук удара носился возле дома за нами, будоража окрестности, а когда прекратился, наступила глубокая тишина.
        Дзинь… дзинь…
        Диск все еще неслышно скрежетал по рябому бетону, а я глядел на него и вновь и вновь представлял себе то, какой эпилог бы меня ждал, не распознай Дин вовремя эту изощренную смерть.
        Из нехороших размышлений вывел голос компаньона:
        - …идем, что ли? - Затем повторил чуть громче, догадываясь, что я прослушал сказанное вначале: - Не спи, Курт! Идем или нет?
        - А?.. - встрепенулся я и, заметив хмурящийся взгляд Дина, торопливо кивнул и первым подошел к дереву, примеряясь на ходу, с какой стороны будет лучше взбираться.
        К тому времени, как перебрались через забор, начался сильный пеплопад. Тяжелые, набухшие от крови тучи больше не смогли держать скопившуюся золу и принялись посыпать замерзшую землю, заваливая крыши домов, дороги, машины, старый мусор. Очень скоро к нему прибавился и снег. Мешаясь друг с другом, порождая зеленовато-серые метели, вместе они влетали в чьи-то квартиры, чинили беспорядок, разбивались о стены, о забор, трепали проволоку, пытались сбить нас с ног.
        Петляя между служебных грузовых машин с натянутыми чуть ли не до самого рта капюшонами, мы с Дином в скором времени очутились возле небольшой грязно-белой двери, закрытой на ржавый, наполовину окисленный амбарный замок, с большой потускневшей табличкой ровно посередине:
        $$$«ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА!»
        - Видал? - выразительно подняв указательный палец, спросил я и добавил: - Теперь мы персоналом заделались! Растем!
        И, больше не сказав ни слова, сбил прикладом замок. Тот, на удивление, поддался легко, свалился к порожку, почти не издав никакого шума.
        Отпихнув в сторону - потянул дверь и, когда та поддалась, пригласил Дина вовнутрь:
        - Проходи, - а сам - следом.
        Оказались мы в маленьком темном помещении с низким потолком и захламленным полом. Справа обрисовывался пустой офисный стол, левее - длинный шкаф, диван и кулер, над нами, застыв навеки, висел вентилятор. А прямо по центру - еще одна дверь, какая, по моим предположениям, должна уже привести непосредственно в сам супермаркет.
        - Только тс-с-с!.. - прошептал я, подойдя к двери. - Никакого лишнего звука - внутри может быть полно зверей!
        Дин пошмыгал окоченевшим носом, смел капюшон, сбросив целую кипу пепла пополам со снегом, вжал ружья в плечо, закивал.
        Я тихонько снял винтовку с предохранителя и, секунду помявшись у порога, откупорил щеколду, толкнул дверь. Она открылась бесшумно, только чуть слышно скрипнули давно несмазанные петли и старая пружина доводчика.
        Прошли внутрь - и в нос сразу ударило зловонием и нестерпимым запахом гнили. Голова закружилась, словно вышли не к супермаркету, а к канаве, забитой падалью. Снаружи же зверствовала пурга. Крепчая, та все чаще выбрасывала через многочисленные дыры в стенах и крыше потоки студеного пронизывающего воздуха, запружала пеплом и зеленым снегом торговый зал. Невзирая на лютые сквозняки, он совсем не проветривался, а смрад лишь сильнее разлетался повсюду, заползал в каждую скрытую полумраком трещину.
        В самом супермаркете царил полнейший разгром. Длинные стеллажи, некогда выстроенные в ровные шеренги, - повалены друг на друга, их содержимое - ради чего, по сути, и пришли сюда - беспорядочно рассыпано по плиточному полу, разлито, разбито вдребезги. Продуктовые тележки и корзины, брошенные однажды посетителями, валялись и стояли возле них, пустые, помятые, ненужные. Разломленные прилавки, давно уже кем-то вычищенные, - обросли мхом, покрылись ржавчиной. Почерневшие от многолетней грязи вывески отделов, подвешенные к потолку прочными тросами, безвольно покачивались на ветру, глуховато скрежетали. Кругом - напряженная тишина, прерывающаяся лишь звоном да стуком бутылок где-то в тени.
        Тишь, тишь, тишь…
        - Откуда начнем? - несмело спросил Дин после долгого молчания и сам же ответил на свой вопрос: - Я бы вон с того ряда начал… - пригляделся, тужась прочесть колыхающуюся вывеску, - названия вот только никак не разберу.
        Ничего не произнеся, я обошел его, вытянул голову, кое-как прочитал: «СОУСЫ, КОНСЕРВЫ, ПРИПРАВЫ».
        Потом - к Дину:
        - Да, оттуда как раз и следует начать, - одобрил я выбор, но сразу предостерег: - Только двигаемся осторожно, не дай бог, кого привлечем.
        Весь найденный провиант тщательно рассматривали, читали сроки годности, отбирали самый подходящий, откладывая в сторону порченые упаковки, любые хотя бы немного вздутые, окисленные или мятые банки. Запомнивший мой недавний совет, Дин внимательно изучал каждую находку, что-то вполголоса себе нашептывал - скорее всего, вслух зачитывал состав и дату. Вместе заглянули в молочный отдел, где не обнаружилось ничего стоящего, кроме замороженных бутылок с молоком, обыскали полки с инструментами, кое-что взяли с собой. В «КОСМЕТИКЕ И ПАРФЮМЕРИИ» набрал для жены и дочки всяких шампуней, гелей, кремов, дезодорантов, кускового и жидкого мыла. Себе же с Дином - новые бритвы, лезвия, непросроченную пену. Между делом прошлись вдоль холодильников, забитых снегом, в каких ни йоты не разглядели, у обрушенных полок с пожелтевшей и изодранной печатной продукцией напарник разжился старыми газетами и журналами для растопки. У касс запаслись сигаретами, зажигалками.
        - Хоть покурим с тобой! - со вскруженной от раздобытых припасов головой возбужденно молвил Дин, похлопывая по забитому рюкзаку. - Отметим это дело! А то, если честно, уже внутри все посасывает, тянет…
        - Это подождет, - коротко ответил я, смотря на улицу, неясно вырисовывающуюся сразу за уцелевшими размытыми от мороза стеклами при входе в супермаркет. Там, сквозь не тронутые льдом просветы, виднелись снежные дервиши, блуждающие вдоль одинокой дороги, подчас пробегали потрошители. Но стоило перевести выжидающий взгляд чуть правее - натолкнулся на два истерзанных трупа, уже обнесенных снегом: по-видимому, тех, кто недавно спешил попасть туда же, где и мы сейчас. Через мгновение спросил: - Лучше скажи: ты все взял, что хотел? Потому что когда мы отсюда уйдем - вернуться назад больше не получится.
        Дин почесывал сальный клин бороды, задумавшись, и после недолгого молчания ответил:
        - Да, в принципе, да… - и перечислил: - Еда, вода, сигареты, инструменты кое-какие, бумага - вроде бы все…
        Р-р-р-р… ух-х… ух-х…
        Громкие и тяжкие звериные вздохи, доносящиеся из-за стеллажа, за каким, извалявшиеся в пепле, покоились мягкие игрушки, мгновенно перебили Дина, заставили чернильные глаза расшириться от испуга, а руки - порывисто вскинуть ружье, готовясь отражать нападение.
        «Еще только этого нам не хватало… - мрачно подумал я, - чего боялся - на то и напоролся…»
        Тоже взялся за винтовку, чувствуя, как быстро намокают ладони.
        - Чего делать будем?.. - прошептал Дин, подойдя ближе. Глаза бешено бегали, пальцы неслышно выстукивали по стволу. Сам он без конца облизывал полопавшиеся губы, чуть нетерпеливо поплясывал на месте, словно пес, мечтающий сорваться с поводка. Подождав, повторил: - Как действовать-то будем, Курт?..
        Я почесал нос, пораскинул мозгами: идти через парадные двери нельзя, назад вернуться - тоже - через забор уже никак не перелезть. Есть, конечно, еще один ход - черный, но попасть туда, минуя стеллаж с затаившимся таинственным хищником, будет очень нелегко.
        - Давай-ка поворачивать назад - обходить будем, - кратко озвучил я свой замысел и, перехватив оружие левой рукой, двинулся сквозь ряды. - Нагоняй!
        И когда все вроде бы складывалось хорошо, нам удалось отдалиться от зверя на немалое расстояние, затеряться за стеллажами, случилось непредсказуемое: Дин что-то задел в темноте, поднял оглушительный гвалт, разлетевшийся по всему супермаркету.
        А увидев - побледнели, ахнули: размозженная человеческая грудная клетка.
        - Да мы в чье-то логово, по ходу, вторглись!.. - запальчиво, визгливо прошипел Дин, метая в меня колючие взгляды. - Теперь хрен нас кто выпустит отсюда без боя…
        В этот самый момент, растревоженный посторонним, незнакомым шумом, зверь, глухо порыкивающий до сего времени за стеллажом, будто ожил, пронзительно, сотрясая весь торговый зал, заревел, чем-то зычно загремел.
        А-а-а-р-р-р!!.
        В ответ на лютое рычание, откуда-то сверху, над нами, затянулся волчий вой, стала хорошо слышна возня, суета, цокот когтей по плитке. Через мгновение он участился, сделался более отчетливым, сместился круто влево - потрошители принялись спускаться.
        - Пробираемся к черному ходу! - огласил я и, пригнувшись, быстренько прополз под завалившимся стеллажом. Выбравшись, поторопил Дина: - Пошевеливайся!
        Тот опрометью поднырнул, по-пластунски, как заправский солдат, прополз и через пару секунд очутился около меня, держа ружье наизготовку.
        Р-р-р-р!!!
        Тем временем волки, привлеченные неистовым ревом, уже разбрелись по залу, обнюхивая места нашего недавнего пребывания. Разгневанный их присутствием еще больше, невиданный хищник произвел еще один ошеломляющий удар, и через секунду-другую мы с Дином с округлившимися от ужаса глазами увидели то, как металлические стеллажи, роняя остатки товаров, фишками домино принялись складываться один за другим, пока кто-то из волков не заверещал от боли.
        - Да кто же это такой-то?.. - вопрошал изумленный Дин, замечая потрошителей, крутящихся в испуге около поваленных рядов. - Знать бы хоть…
        И словно в ответ на мучающий вопрос, шумно дыша и тяжело ступая, растолкав тележки, на свет вышел громадный черный медведь. Косматая, пожженная пеплом морда при каждом шаге гнулась к полу, пасть всякий раз широко раскрывалась, являя тупые темные клыки, блеклые глаза смотрели по сторонам остекленело, жутко, мертво. Вся медвежья шкура усеялась бесчисленным количеством рубцов, ожогов, на одном боку полностью выпала шерсть, оголила бледно-розовую кожу со следами от пуль. Облезлые, но все еще крепкие косые лапы двигали могучее тело хоть и медленно, зато уверенно, надежно.
        - Глазам не верю - берсеркер!.. - осипшим, изумленным голосом проговорил Дин, разглядывая изуродованного медведя. - Не думал, что еще встречу такого… - и, вспомнив какой-то давний момент, добавил: - Их же всех уже перебили вроде…
        - Выходит, один все же остался, - спешно изрек я и, дернув так же, как он меня возле дерева, бросил: - Бежим!
        Вместе кинулись к запасному выходу.
        Заметив нас, берсеркер неистово зарычал и помчался в погоню, отбрасывая, как дотошных щенков, высохших потрошителей, стремящихся первыми отхватить себе кусок тепленькой человечины. Однако волки все же оказались хитрее и, избрав иную тактику, первыми сократили с нами разрыв.
        - К двери, к двери, Курт! Я их задержу! - прикрикнул Дин и, не дав себя окружить, два раза подряд выстрелил по потрошителям. Двое, поколотив бутылки, повалились на загроможденный корзинами пол, застонали. Остальные трусливо скрылись за стеллажами.
        Побив ботинком в наглухо закупоренную дверь черного хода, я без лишних раздумий выстрелил в замочную скважину, выбил настежь. В лицо ударил холодный ветер, прикрытые очками глаза, уже немного привыкшие к темноте, обожгло слабым, пробивающимся сквозь рубиновые тучи солнечным светом.
        Обернувшись - увидел, как на Дина, снося все на своем пути, танком мчится обезумевший от ярости медведь.
        - Скорее сюда! - позвал я напарника, некстати возившегося с заклинившим оружием в окружении целой стаи волков. Но тот меня так и не услышал.
        «Уже не докричусь, - помыслил в горячке, - не хватит времени. Надо вытаскивать его…»
        И, пальнув в напирающего берсеркера, отозвавшегося сдавленным хрипом, бросился спасать охотника.

        ЧЕТВЕРГ, 20 МАРТА 2014 ГОДА

        Месяц миновал после тех событий в супермаркете. Много чего поменялось в семье Флетчеров с той поры. Компаньон Курта, с кем Джин успела познакомиться еще в ту ночь, когда они с мужем едва живые ввалились в дом, разбудив дочь, отныне стал частым гостем их семьи, если не сказать - полноправным членом. Несмотря на тучное, вечно задумчивое лицо, к Дину та привыкла очень скоро, в полной мере ощутила, насколько добр и отзывчив на самом деле этот человек. Он никогда не отказывался от всяческих поручений Джин, с удовольствием помогал по хозяйству, нередко выбирался на охоту вместе с Куртом отстреливать волков, заметно осмелевших с наступлением весны. Удалось Дину найти общий язык и с самым маленьким обитателем дома - Клер, поначалу боявшейся хотя бы поздороваться. У него раскрылся удивительный педагогический талант в общении с ребенком, какого понимал едва ли не с полуслова, умел и выслушать, и успокоить, и приободрить в случае чего всего лишь одной ласковой фразой. И так это замечательно у него получалось, что Джин и Курт, слыша искренний смех дочери, доносящийся со двора, где они с Дином часто играли,
всерьез предположили: он наделен каким-то особым, недоступным даже им, родителям, даром.
        А вот расположиться, невзирая на все уговоры остаться в самом доме, Дин решил все-таки в сарае, ссылаясь на привычку находиться в тишине и никому не мешать.
        - Спокойнее мне так, - улыбчиво отвечал он на очередное предложение хозяев перебраться в дом, - да и мешаться и глаза мозолить вам не буду. Здесь вон и хорошо, и просторно - то, что мне и надо. Не пекитесь так обо мне, ничего со мной не случится.
        Так, повздыхав еще немного, все же перестали упрашивать.
        Однако Курт, в отличие от своей супруги, смирившейся в конечном итоге со своенравным характером задумчивого обитателя, воспринял такое поведение по-своему и, дождавшись, когда после сытного обеда Дин вернется к себе в сарай, наведался лично. Джин, протерев стол, решила подслушать беседу и притаилась у дощатой стены, подсматривая за ними через узкое отверстие.
        Разговор у них складывался такой:
        - Очень вкусный суп у Джин получается, - еще раз поблагодарил Дин жену Курта за вкусный обед, скользнув по нему радостно-грустными глазами, - наваристый такой, сытный…
        Курт ничего на это не ответил, только незаметно улыбнулся, в нерешительности прошел к старому шкафу, размышляя над тем, с чего бы начать.
        Помолчали. Долго молчали так.
        В сарае после переселения Дина заметно посветлело, перестало тянуть сторонними навязчивыми запахами. Перестановку он никакую не делал, но зачем-то убрал с бочек ящик с инструментами, взгромоздил поверх свой рюкзак непомерного размера. Спал по-спартански - на полу, разве что постелил под спину досок да накрыл ненужной заношенной одеждой, выделенной Джин вместо матраца. Провонявший потом, сыростью и прелью спальник - выкинул. Одеялом не пользовался - лишь грязной курткой с капюшоном или пальто.
        - Закурим? - прервал затянувшееся молчание Курт, пошевелил губами, как-то неловко поглядел на Дина. Тот сидел на кровати, старательно чистил шомполом ружье, тихо напевал:
        Родился я при лунном свете,
        Забытый всеми одинокий волк…

        И точно только сообразив, что ему предложили, прервал песню, взглянул на Курта, отложил оружие и запоздало согласился:
        - Давай, что ж… - и, запустив сухую руку в карман куртки, достал помятую пачку сигарет.
        Подсел Курт. Закурили.
        «Надо начать, - билась в его голове мысль, - надо с чего-то начать… знать бы только с чего…»
        - Слушай, Дин, - с решительностью приступил сразу к сути Курт, посасывая сигарету, - я тут с тобой поговорить кое о чем хотел…
        Дин, не глядя на него, делал частые затяжки, выдыхал кислый дым через огромные волосатые ноздри и ничего не говорил - ждал, чего скажет дальше. Но Курт больше и ртом не шевельнул, словно в одночасье забыл, собственно, о чем и хотел побеседовать.
        Тогда спросил Дин:
        - О чем же? Хотя, наверно, уже догадываюсь…
        - Не знаю. Ты послушай… - вдруг нетерпеливо заговорил Курт, будто боялся быть перебитым. Однако Дин этого не сделал. И дальше: - В общем, дело-то такое… Я уже давно заметил, что ты нас с Джин сторонишься, что ли… носишь в себе что-то нехорошее… задумчивый весь какой-то ходишь, хмурый… ничем не делишься с нами. Вот и…
        На этом захлебнулся, принялся ждать, что ответит Дин.
        - Как бы тебе сказать… - задумчиво, с большими расстояниями между словами исторгнул он и всего на секунду бросил отрешенный взгляд на Курта. Тот смотрел на собеседника внимательно, как обычно прищурил сероватые глаза, сузил к носу брови. Потом мгновение помолчал, затянулся еще, крякнул и все же сознался: - Помнишь, я тебе про свою сестру и брата рассказывал? Что в Ридасе сгинули?
        Курт закивал.
        Над сараем шумел слабый ветерок, изредка закрадывался внутрь. По-весеннему яркий рыжий солнечный свет брезжил через щелистые стены, прямыми лентами ложился на запыленный пол, накалял железные бочки, подсвечивал вихляющий над людьми пряный табачный чад.
        - Так вот, Курт, я должен туда обязательно попасть. Предать земле останки сестры, как положено, по-человечески, разыскать брата, если он, конечно… - тут Дин запнулся, быстро расправился с сигаретой, затушил с каким-то остервенением о подошву. - Снится он мне, понимаешь? Каждую ночь снится… только почему-то совсем еще молодой. Стоит, значит, на том самом месте, где его «Мусорщики» схватили, буравит меня бесцветными, осуждающими глазами и молчит, словно ждет чего-то. А потом вдруг рукой поманит и заговорит жалобно, просяще: «Дин, приди за мной, приди…» - «Оливер, - говорю, - где же тебя искать, брат мой? Среди живых или мертвых?.. Дай мне хоть весточку какую…» А он мне свое: «Приди, Дин, приди…» - Помолчал, руки задрожали, точно кошмар привиделся наяву. Затем торопливо, с жадностью выдернул новую сигарету, небрежно прикурил и, наконец, продолжил: - Давно уже так длится, Курт… Больше года. Поначалу страшно пил, запойно, - отпускало на пару дней, иногда на неделю, бывало - на месяц, а потом и это перестало помогать. Совсем. Думал, свихнусь, не выдержу. Даже, грешным делом, помышлял перед дьяволом
представиться: садануть себе в башку из ружьишка - и все дела…
        - Это не выход, - укоризненно мотнув головой, вымолвил Курт, тоже достал сигарету.
        - А что остается? Ждать, когда совсем умом тронусь, что ли?..
        - Бороться с собой, как-то отвлекаться, - предложил тот пару вариантов, хотя не имел и близкого представления о том, как помочь ему исцелить изломленную душу. - Другие же, наверно, живут как-то…
        - «Другие» говоришь?.. - эхом повторил Дин, язвительно усмехнулся, а затем, повысив голос, срезал: - А что мне до них? Что?!. А??.
        И умолк, словно почувствовал себя виноватым за такую несдержанность. Но Курт воспринял это здраво, с пониманием - не впервой, бывает.
        - Только одно лекарство существует от моих кошмаров, Курт. Только одно, - успокоившись, заговорил вновь и, вскинув на того свои черные, как бездна, глаза, кажущиеся на покрасневшем от волнения лице вовсе не человеческими, дал ответ: - Возвращение в Ридас - вот что мне поможет.
        Джин, слышащая каждое их слово, тотчас вздрогнула, подумав:
        «Господи, неужели пойдут?!. - а сама, точно уже зная, чем закончится этот разговор, прибавила со страхом: - За смертью ведь собрались, идиоты…»
        - Даже если и так - где искать? Это же целый город… - спросил Курт, гуляя глазами по полу, - недели даже не хватит…
        Но Дин, будто только и ждал, когда зададут такой вопрос, ответил знающе, без каких-либо сомнений:
        - Далеко бы их вряд ли утащили - скорее всего, до первого крупного строения. На моей памяти было одно такое, как раз неподалеку от того места, где я трусливо отсиживался… - и стыдливо запнулся: - Сестру, дай бог, найдем, если костоглоты не растащили…
        - «Найдем»? И даже моего мнения не спрашиваешь? - усмехнулся тот, заулыбался.
        Поняв, что здесь слегка поспешил, Дин извинился:
        - Прости, просто как-то само собой подумалось, что ты согласишься со мной пойти… - виновато склонил голову, докуривая сигарету, - ну тогда сам отправлюсь, чего мне… - обиженно посмотрел на Курта, надул губы, - в конце концов - это мои дела, и я не обязан тебя впутывать. Я и так вам с Джин многим обязан…
        И уже собрался встать, но Курт потянул за руку, проговорил негромко:
        - Сядь! Да сядь ты, говорю, послушай… - Когда Дин сел, по-доброму отчитал: - Куда ты с такой горячей головой спохватился?! А к походу хоть приготовился?.. Рюкзак собрал?.. - и вдруг заявил: - Вместе идем. Вместе - и точка.
        - Но… - хотел что-то сказать Дин, но Курт пресек, словно заранее угадывая мысли:
        - Только Джин надо все как-то объяснить…
        Услышав это, Джин похолодела, закрыла в бессилии ладонью рот.
        «Только этого не хватало…» - успела лишь подумать она.

* * *

        Часики тикали, а разговор с Джин все откладывался. Извечно киноварное небо уже начинало понемногу меркнуть, багровели и кровоточили разжиревшие без движения облака. Изнеможенный к вечеру ветер почти не двигал их, отрешенно бродил чаще по опустошенной заснеженной земле, тихонько завывал, по-своему оплакивал. Тусклее и тусклее блестело рыжеватое солнце, опаляя камни далеких развалин, стволы давно погибших деревьев. От них ползли уродливые вытянутые, как каланча, тени, похожие, если хорошенько приглядеться, на неказистые перекошенные коряги. День с каждой секундой убывал, приближалась ночь.
        Наше с Дином время почти нацело ушло на помощь жене по дому. Она, словно догадываясь о задуманных планах, специально поручала все новые и новые задания, лишь бы не идти на контакт. Мы натаскали воды из скважины, выправили пошатывающуюся входную дверь, смазали петли, починили кроватку Клер, даже заменили некоторые поломанные половицы - но отнять хотя бы минутку у Джин так и не получилось. Отправление обещало отложиться. Вот только сам Дин, загоревшийся этим походом, как фанатик, нисколько не унывал и продолжал неустанно собираться, не сводя с лица привычную хмурость. А мне, несмотря на данное обещание пойти в Ридас вместе с ним, в душе приходилось разрываться между семьей и дорогой, ясно представляя, чем это может грозить.
        - Уже сумерки близятся. Ты бы с женой как-нибудь поговорил… - напомнил Дин и, добрившись, с головой окунулся в ведро с чуть теплой водой. Вынырнул совсем другим человеком: полностью лысый, посвежевший, помолодевший, с порозовевшими щеками, как у младенца. И только никуда не подевавшиеся морщины на лбу предательски выдавали возраст, бросались в глаза, как и прежде. Тщательно просушившись куском полотенца, Дин запрыгнул на бочку, закурил и продолжил: - А то в ночь выходить бы не очень хотелось…
        Ничего не ответив, я умыл лицо, сполоснул бритву и бросил в помятый медный тазик. Потом долго смотрел в зеркало, будто хотел разглядеть в нем что-то такое, чего никогда до этого не видел.
        - Поговорю… - со вздохом уронил через пару минут, оделся и спросил: - Сколько хоть идти-то до Ридаса?
        - Ни много ни мало дней пять, - отозвался Дин, попыхивая сигаретой, - путь не близкий, сам понимаешь. И в отличие от Грима - не самый безопасный.
        «То-то и оно… - мыслил я, - только как это жене-то объяснишь?..»
        Словно почувствовав мои тревоги или же просто угадывая состояние, Дин вдруг заговорил:
        - Курт, я понимаю твои сомнения… Ты мне можешь ничего не рассказывать, - голос спокойный, ровный, точно задался целью отговорить от этого путешествия, - если ты сейчас вдруг передумаешь - я не стану тебя винить, честно. У тебя все-таки семья… это вот мне терять нечего…
        Я отчего-то закивал, не сводя глаз с отражения, потом повернулся и сказал раздраженно:
        - Все остается в силе. Только не надо ничего говорить за меня, ладно? Я этого не люблю… - и тут же добавил: - Тут жди.
        Покинул сарай.
        Войдя в дом - сразу натолкнулся на Джин. Та играла с Клер в слова, угощала принесенными мною из супермаркета консервированными ягодами. Лицо какое-то задумчивое, печальное.
        Заметив меня, дочка обрадовалась, предложила поиграть вместе:
        - Папуль, ты поиграешь с нами? Тогда тебе нужно придумать какое-нибудь слово на «у»! Мы с мамой уже много разных назвали! У меня хорошо получается!
        - Умница моя! - похвалил Клер, подошел ближе. Джин от этого как будто еще больше напряглась, ожесточилась. - Но боюсь, сейчас никак не смогу…
        - Ну, пап, пожалуйста! Хотя бы одно слово! - мигом принялась упрашивать дочь. - Ну, папуль…
        Я улыбнулся, все-таки присел рядышком.
        - «Утка», - придумал первое пришедшее в голову слово, - подойдет?
        - Мам, а тебе тогда на «а» опять! Мам!..
        Но та словно на мгновение забыла, где находится, сидела неподвижно, монотонно перебирая ложкой ягоды, скопившиеся на дне банки.
        - Мам, ты чего? Не слышишь меня?.. - обиделась было Клер, но Джин сразу исправилась:
        - Э-э-м… пусть будет «арахис», - и перевела на меня глаза, ставшие вдруг холодными. Так мы испытующе смотрели друг на друга пару минут, после чего она обратилась к дочке: - Принцесса, нам с твоим папой нужно поговорить. Не оставишь нас ненадолго?..
        Дочурка насупилась, слезла со стула и, обиженная, зашагала к себе в комнату.
        Как только дверь детской закрылась, Джин налетела с упреками:
        - Значит, подвизался пойти с ним, да?! А о нас с дочерью ты подумал?.. Как мы здесь без тебя будем? Скажи мне? Мало того, что в прошлый раз, пока ты где-то шатался, на нас с Клер напал волк на пруду, так теперь ты собрался идти еще дальше! Уже в другой город! И сколько прикажешь тебя ждать на этот раз?.. День, два, три… месяц?.. Сколько, Курт?.. Сколько, ответь мне?!.
        - Пять, - робко вставил я, - пять дней всего, Джин…
        - Пять, говоришь?!. - пуще разозлилась она. - И плюс обратно столько же, да?.. Десять чертовых дней без мужа в пустом доме с ребенком?!. А не совсем ли ты охренел, Флетчер?..
        - Милая, послушай, не кипятись… - попытался я вразумить супругу, - я принесу вам оттуда что-нибудь интересное. В конце концов, я обещал ему!..
        При этих словах лицо ее почернело от гнева, глаза сделались большими, страшными, чужими.
        - Да, конечно-конечно, ты же дал обещание!.. - иронично процедила Джин. - Ты ведь у нас такой безотказный благодетель, всем помогаешь! А ничего, что у тебя, вообще-то, семья есть, нет?!. Или мы так… грязь под ногами: можно размазать, можно стряхнуть?..
        - Ну что ты начинаешь-то, Джин?.. - примирительно выступил я, даже попытался приобнять, но жена взбрыкнулась, оттолкнула. - Конечно же, вы - моя семья! Я люблю вас и все сделаю, чтобы вы были счастливы. Не говори всякой ерунды…
        - А что?! - вскипела жена. - Я не права разве? Да ты же нас задвигаешь на второй план! У тебя же одни твои эти вылазки чертовы на уме - и все! Дома почти не видим! Клер тебя скоро уже узнавать перестанет!
        - Да где вы меня не видите-то?.. Я же месяц целый дома просидел!
        - Впервые за много лет! - съязвила она. - Мне теперь тебе за это спасибо надо сказать?..
        Я промолчал.
        - Иди ты, в общем, куда хочешь! Хоть к дьяволу… - вздохнула Джин, отвернулась к окну. За ним понемногу догорал вечер, выцветало небо. И добавила: - Как был бесхребетный, так и остался. Ни мнения своего, ничего… так… - махнула рукой, - ни рыба ни мясо ходит какой-то. Куда ветер подует, туда и ты…
        - Джин… - подошел к ней - та незаметно покачивала головой, часто моргала, глаза начинали слезиться, - Джин, ну хватит тебе, а?.. Что ты меня так оскорбляешь?.. Чем я заслужил такого?..
        - Поступками своими идиотскими! - в последний раз выпалила супруга и закончила: - Иди, что стоишь-то? - и полуобернулась. По щекам струились слезы, скатывались по губам, капали на колени. - Дин тебя уже, наверно, заждался весь. Конечно, он ведь дороже, чем я и Клер…
        Последнюю фразу произнесла таким холодным голосом, что внутри меня все помрачнело, а в сердце заныла тупая, не унимающаяся боль.
        - Любимая, ты чего?.. - и приблизился. Но жена вскочила с места, демонстративно сложила руки на груди, давая понять: ближе подходить не стоит.
        - Не надо ко мне лезть, - отрезала Джин, а сама отвела глаза, лишь бы не пересекаться со мной, - я тебе все уже сказала. Катись, куда знаешь. Видеть тебя больше не хочу…
        И, стегнув злым взглядом, ушла в комнату Клер.
        «Ну, раз ты так хочешь…» - сгоряча подумал я и ответил вдогон:
        - Пусть будет по-твоему…
        Вышел из дома.
        В сарай вернулся злой и молчаливый, где застал Дина за набиванием ружья патронами. Тот уже полностью собрался, осталось только надеть куртку да рюкзак.
        - Поговорил?.. - осторожно поинтересовался он, но, заметив мой сердитый взгляд, сразу затих.
        - Поговорил, - сквозь зубы процедил я, - скоро выходим…

        ПОНЕДЕЛЬНИК, 24 МАРТА 2014 ГОДА

        Четвертый день - а Джин как на иголках, по дому ходила привидением. Глаза от слез почти не просыхали, сон обходил стороной, а если и удавалось заснуть, то просыпалась она совсем разбитая, побледневшая, не отдохнувшая. Дочь, какой день докучающая матери вопросом «где папа?», не отходила от нее ни на шаг, всячески пыталась расшевелить, хоть как-то рассмешить. Но та будто не слышала слов Клер, все время молчала или отлеживалась в спальне. Иной раз, правда, особенно когда за окном было солнечно, Джин потихоньку начинала заниматься какими-то делами, убиралась, готовила, даже улыбалась, но уже через час - точно подменяли: лицо опять бледнело, сплошь покрывалось холодной тенью. Укладывая Клер спать - нередко забывалась в своих мыслях, разговаривала сама с собой, опять плакала. Ложась в кровать - горячо молилась за Курта, рыдала в подушку, чтобы не услышала дочь.
        В себя Джин пришла только к нынешнему вечеру, когда по небу растянулась кроваво-красная скатерть заката, а снег пылал ослепительно ярким рубиновым блеском.
        Домыв за собой и дочерью посуду - присела возле окна и долго смотрела в него, думая о муже, согласившемся вопреки ее воле на безрассудный поход в далекий брошенный город, о каком знала лишь то, что его лучше обходить стороной или вовсе поворачивать обратно. И так сидела, пока тьма на улице не стала сгущаться, а из-за черных облаков не выплыла холодная луна, посыпая ледяную землю такими же негреющими серебряными нитями. Они ложились то на деревья, то на кусты, то на далекие, почти невидимые руины, звездами искрились на крепком льду, блистали во всей своей красе.
        Тишина, тишина…
        А вскоре окутавшее все вокруг глухое безмолвие вспороли пронзительные волчьи завывания, и стало отчетливо слышно, как сочно хрустит под хилыми лапами свежий наст, как ломаются окостеневшие от мерзлоты опавшие ветви.
        «Господи, спаси и сохрани его… - молилась за мужа Джин, - убереги от смерти, позволь вернуться к родному очагу…»
        И собралась уже повторить это в голос, но тут пролился взволнованный шепот Клер:
        - Мамочка, ты опять будешь поздно ложиться спать? Ты так из-за папы, да?..
        Та повернулась к дочке. На ней - не по размеру длинный мальчишеский коричневый свитер до пола, на необутых ножках - лишь вязаные носочки. В руках - любимая поломанная кукла с вечно радостными синими глазами.
        - Что ты, принцесса!.. - вяло улыбнувшись, ответила Джин и, сглотнув, сдерживая слезы, принялась отнекиваться: - Я… просто засиделась тут, засмотрелась в окно… - и для большой убедительности прибавила: - Не волнуйся, я сейчас приду к тебе, почитаю сказку…
        Но Клер на это только раздосадованно вздохнула, поджала губы, опустила глаза.
        - Я не хочу сказку, - произнесла она, не смотря на мать, - пусть лучше папа вернется и дядя Дин - с ними интересно! Они играют со мной, а с тобой скучно - ты всегда плачешь и молчишь…
        Джин, не сдержавшись, все-таки обронила одну слезинку, посопела, погладила дочь по голове и вполголоса промолвила, не сводя с нее посеревших, смертельно уставших глаз:
        - Я вовсе не плачу, доченька, не плачу… - и продолжила: - С чего же ты так решила?..
        - У тебя глаза всегда мокрые, а по ночам ты плачешь в подушку, чтобы я не слышала! А я все равно просыпаюсь и долго не могу заснуть!
        Сказанное дочерью глубоко задело Джин, внутрь словно вонзили острую занозу, сердце заныло, запрыгало в груди.
        - Я мешаю тебе спать?.. - виноватым голосом спросила она, поцеловала Клер в маленький лобик, убрала за ушко прядь чистеньких, недавно помытых, вкусно пахнущих волос. Но дочь, невзирая на материнскую ласку, продолжала сохранять невозмутимый вид, будто к ней прикасалась совершенно незнакомая, посторонняя тетка. И извинилась: - Прости меня, моя хорошая, я не даю тебе отдыхать. Мама так больше не будет…
        Оставив слова матери без ответа, Клер прошла к табуретке, присела и - произнесла:
        - Я знаю, почему папа ушел… - детский альт вдруг сделался не по возрасту холодным, каким-то враждебным, натянутым, совсем не родным. И внезапно замолчала. Кровь мигом отхлынула с лица Джин, к горлу подкатился ком, по телу пробежал нестерпимый мороз - в одночасье стало страшно услышать правду из уст единственного дитяти. Она с трудом вздохнула, точно собираясь что-то сказать, но в итоге не смогла вымолвить ни звука. Наконец дочка продолжила: - Ему тоже скучно с тобой, ты его никуда не отпускаешь и часто ругаешься. Вот он и ушел…
        Несмотря на отчасти наивные и поспешные выводы дочери, они все же причинили Джин жгучую боль, застряли где-то в глубине души.
        - Вот как… - не скрывая огорчения, изрекла она, встала и прошла вдоль стола. Затем остановилась, теребя похолодевшими руками кофту, зачем-то еще раз протерла стол высохшей тряпкой, будто разглядела в сумраке грязное пятно, отбросила прочь и зажгла бензиновую лампу. Тьма ненадолго отступила, отползла, как черная кошка, куда-то в дальний угол и затаилась, дожидаясь той минуты, когда ненавистный свет ослабнет. Но хиленький огонек лишь крепчал, разгорался, набирал силу, старательно освещая дом. И вставила, не меняя своего поникшего голоса: - Не думала, что я всем так мешаю жить, - обернулась к Клер - дочь беззаботно дрыгала ножками, наглаживала растрепанную голову куклы, нарочно не замечая мать, - мне всегда казалось, что обыкновенное волнение за тебя и нашего папу - это нормально, а теперь я слышу от тебя такие обидные слова. В конце концов, мы же семья, Клер, у нас и ссоры могут случаться, и недопонимания, от этого никуда не денешься, пойми. От того, что мы друг на друга покричим или даже поскандалим, наши с твоим папой отношения вовсе не ухудшатся. Это обыкновенная взрослая жизнь, солнышко.
Когда-то и тебя это коснется, так же будешь воспитывать своего мужа…
        - У меня его не будет, - недовольно пробурчала в ответ Клер.
        - И почему же, милая? - искренне удивилась Джин.
        - Я не хочу все время ждать его возвращения. Вдруг он больше не придет обратно…
        Мать, утерев влажные глаза, улыбнулась, подошла и, опустившись на колени, осторожно, чтобы ничем не задеть дочурку, произнесла:
        - Клер, замужество не состоит из одних только ожиданий, оно гораздо насыщеннее и ярче, чем тебе кажется. Просто для этого надо чуточку повзрослеть, немного поменять взгляды на мир.
        - Ты так думаешь? - с сомнением спросила дочка и подняла глаза, недоверчиво смотря на мать - Джин, не смывая с лица улыбки, глядела на нее любящими глазами.
        - Я это знаю, - ответила она и, поцеловав ручки Клер, прибавила задумчиво: - Все-таки не один день на свете живу, кое-какой опыт успела нажить, - и, полмгновения помолчав, предложила: - Давай с тобой лучше чайку попьем? Хочешь?
        - Давай! - вмиг повеселела Клер и, положив куклу на табуретку, подвинула ближе к столу.
        Включив маленькую электрическую плиту, Джин подождала, пока закипит оставшаяся вода в чайнике, навела чай и подвинула Клер высокую курящуюся кружку. Себе же налила в самую маленькую, долго размешивала заварку.
        - Только подуй, - велела мать, - а то ошпаришься.
        За окном к тому времени совсем стемнело. Луна, окруженная неповоротливыми угольными тучами, как штормовыми волнами, утонула в них, навечно исчезла с неба. Некогда пестрящие хрусталем льды на ветвях и камнях мгновенно погасли, перестал сиять снег. И только не умолкающий ни на секунду ветер грозно ныл и гудел где-то во мраке, даже и не думая утихать.
        Гу-у-у… у-у… гу-у-у…
        Пока дочка пила чай, громко причмокивая губами, Джин не отводила от нее глаз, все никак не могла наглядеться. Так, наблюдая за Клер, сама того не замечала, как отвлекалась от мучительной тоски по Курту, а тревога, не дающая за все это время никакого успокоения, - наконец-то ослабевала, притуплялась. Без внимания осталась лишь медленно остывающая кружка, к какой так ни разу и не притронулась.
        «На кого же она больше похожа? - размышляла Джин. - На меня или на Курта? Личико, подбородок, носик и губки - точно мои, волосики и ушки - Курта, а вот с глазками никак не пойму: вроде и не серые, и не голубые, что-то вот среднее, наверно…»
        - Спасибо, мамуль, - поблагодарила за чай Клер, отодвинула недопитую кружку.
        - Ты чего не допила-то?
        - Больше не хочется, - и добавила, зевая: - Глазки закрываются…
        - Устала, моя ягодка, - по-матерински пожалела Джин, забирая кружку, - сейчас пойдем отдыхать с тобой. Не забудь свою подружку!
        Клер послушно взяла свою куклу на ручки и вышла из-за стола, ожидая мать. Та затушила прокопченную лампу, погружая кухню в полнейшую темень, подошла к дочке.
        - Все-таки решила сегодня обойтись без моих сказок? - шутливым тоном обратилась к Клер. - Или же передумаешь?
        Глазки дочки просияли от негодования даже в темноте.
        - Нет, нет! Хочу сказку, мам! Я же пошутила! - тотчас прощебетала Клер. - Почитай, пожалуйста! Ладно?..
        Джин лишь поцеловала ей ладошку и проводила в комнату.
        Уложив дочь в кроватку - накрыла пуховым, слегка обгоревшим одеялом, взбила подшитую подушку, включила ночник и, забрав с маленькой полочки ветхую книжку с оторванной обложкой, присела на низенький стульчик и начала читать:

«Трубач Алого Замка

        В большом Алом Замке, славящемся на все королевство своими трубачами, жила одна маленькая принцесса. Она была влюблена в самого юного и красивого из них, но ее отец - злой и жестокий король - запрещал им общаться и часто наказывал дочь, запирая в темной сырой башне на долгие месяцы. Но даже это не мешало их светлой любви. Молодой трубач каждый день забирался на стены замка и оттуда играл своей принцессе сладкие, как трель соловья, песни, не прекращая очаровывать ее сердце. И вот однажды, потерявший всякое терпение, король приказал страже прилюдно казнить надоедливого певца…»

        На этом сказка резко обрывалась - буквы внизу размылись, перепачкались жирными, похожими на кровь, коричневыми пятнами. Тогда Джин перевернула страницу-другую, но и там ждало такое же разочарование.
        Несколько секунд Клер молчала, дожидаясь продолжения, но когда его не последовало, нетерпеливо спросила:
        - А дальше? Что было дальше?.. Его убили?..
        - Боюсь, этого мы с тобой никогда не узнаем - текст сильно запачкан, - пояснила Джин и сразу успокоила дочь: - Но ты не волнуйся: ничего с трубачом не случится. Такие герои умирают только от старости, а не от топора палача.
        - А вдруг его казнили? - не унималась та. - Откуда ты знаешь?
        Джин вернула испорченную книгу на полку и, присев на краешек кровати, ответила:
        - Это же сказка, солнышко, у нее редко бывают плохие концовки, - и, любя подергав за носик, продолжила: - Давай-ка засыпать потихоньку.
        Тут личико Клер неожиданно посерьезнело, глазки потемнели.
        - Мамуль, а это не выдумка, что раньше небо совсем другим было? - поинтересовалась она, не отнимая пытливого взгляда от матери.
        - Нет, - подтвердила Джин и рассказала: - Оно было вовсе не красным, как сейчас, а голубым, лазурным и чистым. По нему скользили пышные, как безе, белоснежные облака, купаясь в лучах золотого солнышка…
        И поникла, выдергивая из покрытых пылью воспоминаний дивные образы далекого красочного прошлого, какого больше никто и никогда не увидит вновь.
        - Вот бы мне его увидеть!.. - замечталась дочь, воображая эти картинки, кажущиеся фантастикой. - Это же так красиво!..
        - Увидишь, обязательно увидишь, - грустно улыбнувшись, подыграла Джин, - а теперь закрывай глазки и - спать!
        - Хорошо, мам, спокойной ночи! - согласилась Клер. - Я люблю тебя!
        - И я люблю тебя, моя хорошая! - ответила взаимностью мать. - Приятных тебе сновидений!
        Поцеловав на ночь дочку - выключила ночник и вышла из детской.

* * *

        К пригороду Ридаса вышли к позднему вечеру. На просторы вокруг легло зловещее безмолвие, кошмарное небо, целый день стоящее перед глазами, наконец-то омрачилось, оделось в свой черный как смоль бархатистый наряд. И лишь раскаленное до предела светило совсем не торопилось остывать и продолжало настойчиво обливать снега огненно-бронзово-малиновыми красками, клонясь все ниже к горизонту. Но вскоре и эта дивная гамма цветов погасла, постепенно сменилась на темный, безвкусный оттенок. Надвигающиеся сумерки быстро скрывали под собой силуэты далеких зданий, старательно прятали замурованные подо льдом развалины, кулисами занавешивали любые дороги, ведущие в город. И даже тропа, по какой мы с Дином несменяемо следовали с самого утра, теперь буквально размывалась перед глазами, делалась опасней с каждым новым шагом.
        Шаг, шаг…
        - Надо искать укрытие, - нежданно возвестил Дин, молчащий до этого момента как сыч, - иначе все ловушки с тобой соберем, - и - ко мне: - Ты как? Что думаешь?
        - А что тут думать? - переспросил я, поглядывая под ноги, чтобы, не дай бог, не задеть еще один самострел - хитроумно запрятанный однозарядный арбалет, чуть не стоивший тому жизни. - Ясное дело, что дальше уже не пойдем - кругом темнотища. Не хочется, знаешь ли, в какую-нибудь яму провалиться или еще чего похуже…
        Дин язвительно посмеялся.
        - Ну, у тебя это получается неплохо - считай уже вторая ловушка на твоем счету, - подшутил он и, скосившись на меня, выпуская пар из-под высокого шерстяного воротника, натянутого до носа, прибавил, но уже холоднее, даже рассерженно: - Курт, ты смотри мне… Ничего говорить, конечно, не хочу, но если так пойдет и дальше, то до Ридаса из нас дойдет либо один, либо вовсе никто. Я не могу за обоих замечать…
        В этот миг, не дав договорить, рассекая глухую тишь, бухнул металлический лязг, где-то под нами забряцала цепь, и Дин надрывно проскулил, свалился на лед словно подкошенный, выпустил из рук ружье. То отлетело в сторону, копьем воткнулось в сугроб.
        - Дин!!. - в испуге окликнул я, машинально рухнул перед ним на колени. - Где больно?.. Не молчи!!.
        - Нога… - и вставил ругательно: - Капкан, сука…
        Отбросив винтовку, я стащил с плеч рюкзак, подложил ему под голову и - опрометью к ногам, тут же наталкиваясь на ржавый обледенелый капкан, намертво вцепившийся, точно пес, в правый ботинок. Зубья, рассчитанные отнюдь не на взрослого человека, а скорее на крупного зверя, к счастью, увязли больше в толстой резиновой подошве, нежели в самой стопе. Однако вызволить Дина из западни было не так-то просто: широкая цепочка, припаянная к капкану, надежно удерживала на месте, не позволяла добыче сбежать.
        - Что там?.. Что там?.. - скрипя зубами от невероятной боли, сыпал вопросами Дин. - Все плохо, да?.. Ответь…
        - Повезло тебе, - честно признался я, кинув на него беглый взгляд. Тот, белый, как мертвец, елозил щекой по рюкзаку, глаза страшно пылали, лицо исказилось жуткой гримасой. - Нога-то вроде ничего, но вот подошве досталось крепко, - и обрадовал: - Нормально-нормально, еще попрыгаешь. Не мина же, в конце концов. Вот там уж да…
        Дин громко сглотнул, шумно вздохнул, как бы прикидывая такой поворот событий.
        - Тонкий у тебя юмор… Курт, - через силу посмеялся, - и очень уместный…
        Ау-у-у…
        Внезапно разлетевшийся по округе призрачный клич заставил обоих оторопеть, забыть на секунду о капкане. Обернувшись, вглядываясь в густеющую тьму, я не сразу заметил стаю волков у покрытой льдистой коростой опоры ЛЭП, возвышающейся совсем недалеко. Те негромко скулили, тявкали, колотили затвердевший к ночи наст, нюхали снег. И только один из них - самый матерый и здоровый потрошитель, - гордо вытянувшись на крыше бесколесной легковушки, заунывно выл в небо, сверкал красными, как пламя, глазами и держался ото всех особняком, пока нас не замечая.
        - Да уж… не думал я, что так сдохну… - начал нагнетать обстановку Дин, - эх, охотничек, блин: на капкан наступил, осталось только закуской для волков стать…
        - Не тарахти, - перебил я и сразу: - Лучше помоги-ка тебя из тисков вытащить, - попробовал разжать ловушку самостоятельно - чуть не порвал себе жилы: та даже не шевельнулась. - Одному мне здоровья на это не хватит…
        С тревогой в глазах посмотрев в сторону ЛЭП, Дин с невероятным усилием приподнялся, приник к капкану.
        - Разом! - велел я, тоже схватился. - И…
        Однако тот, несмотря на силы, приложенные двумя мужчинами, приоткрылся лишь на четверть и - опять вцепился в подошву. Напарник взвыл не хуже потрошителя и, обессиленный, уткнулся горячим вспотевшим лбом мне в плечо, тяжело и жадно дыша через нос.
        Ау-у-у!!.
        - Бесполезно, Курт, он даже не поддается… - жалобным, просящим тоном проскулил Дин и продолжил: - Не трать на меня время… уходи…
        Волки, видимо услышав последний вопль человека, засуетились, затоптались. Вожак устремил в нашу сторону свои жуткие глаза, отыскивая в темноте, спрыгнул с машины.
        - Помолчи и давай попробуем еще! - одернул Дина и вновь схватился за капкан. Тот оторвался от моего плеча, приготовился к новой попытке.
        - Еще! - скомандовал я. - Из последних сил!
        Наконец тугой капкан с неохотой поддался, разжал железные челюсти, освобождая напарнику ногу. Дин тотчас отпихнул ловушку, закряхтел.
        - Такой ботинок мне испортил… - с грустью протянул он, - сносу им не было!
        - Нашел что жалеть, - возразил я и, не церемонясь, взвалил его руку себе на плечо, - я тебе тысячи таких куплю - наживное это все. Давай-ка лучше с дороги сходить, пока потрошители не учуяли…
        Дин согласно кивнул, что-то неразборчиво забубнил.
        Забрав наши вещи - потащил напарника по проталине к двум невысоким обезлюженным домам, по возможности присыпая снежком сочащуюся из стопы кровь с надеждой сбить волков с толку, если те вдруг удумают погнаться.
        Гав!.. Р-р-р…
        - Надо… дров найти… - чуть слышно шептал на ухо Дин, - замерзнем ведь нахрен…
        Ничего не ответив, я выбил входную дверь первого дома, внес того внутрь. Пройдя через короткий коридорчик в гостиную, сплошь заметенную пеплом, - разместил на кожаном диване, рядышком скинул вещи и - запирать квартиру. И не успел еще даже отойти - с улицы послышалась возня, фырканье и голодный рык - потрошители все-таки напали на наш след. Стало быть, грядет яростная осада убежища.
        «Надо укрепить дверь, - вертелась в голове горячая мысль, - иначе выбьют, запросто выбьют…»
        Вспомнив на секунду тот день, когда потрошители ломились ко мне в комнату через дверной проем, прикрытый непрочным гардеробом, я метнулся обратно в гостиную, отыскал высокое кресло - первое, что попалось на глаза, - и повез к двери.
        - Куда ты его тащишь?.. - бросил вдогонку Дин.
        - Баррикаду мастерить - куда. Волки сейчас сбегутся!
        И подпер вход.
        Напарник зашуршал на диване, но больше ничего не сказал.
        А когда пришел, Дин, вцепившись трясущимися руками в ружье, как старый дед, уже сидя глядел на меня какими-то бешеными, ненормальными глазами, словно волки нарисовались прямо за спиной.
        - Ты чего всполошился-то так? - кивнул ему как ни в чем не бывало и - в рюкзак: искать то, чем можно остановить Дину кровь. Отыскав старую рубашку, какую планировал использовать как раз-таки в подобных случаях, - нещадно изорвал на лоскуты. Потом досказал: - Ружье-то убери: кресло крепкое - не выбьют.
        Немного успокоившись, напарник заморгал, будто отходя от беспокойного сна, отложил оружие, но, заметив, что собираюсь делать перевязку, остановил:
        - Стой, - и вытащил из своего рюкзака маленькую потертую аптечку оранжевого цвета с ярко-красным крестом на крышке. Вскрыв - вручил нищенский кусочек бинта и малюсенький флакончик перекиси. - На вот, что осталось…
        - Где нашел? - изумился я.
        - Да… - замялся Дин, но все же ответил: - Да как-то давно мимо старой больницы шел, дай, думаю, зайду, ну вот и нашел.
        - А мне, главное: «Не собиратель я, не собиратель!» - передразнил я, улыбнулся. Тот скромно закивал, тоже улыбнулся, глаза хитро засияли. - Врун ты, Дин. Я ж тебя всего насквозь вижу.
        Дин не обиделся, лишь досадно выдохнул, в душе признавая: как бы ни старался, скрыть от меня не удастся ничего.
        Пока обрабатывал его раны, волки, унюхав нас, принялись долбить дверь, раздирать когтями. Снаружи в это время доносились то яростный лай, то скулеж, то гавканье, перерастающее в надрывный вой, словно, помимо основной стаи, к ней присоединилась еще одна такая же, но уже преимущественно из бродячих собак. Однако кресло пока выдерживало непрекращающийся натиск, отзывалось только натужным скрипом. Постигающие неудачи вынуждали потрошителей с утроенным усердием идти на штурм, жаждая любой ценой заполучить кусок теплого человеческого мяса.
        Бум-бум… бум…
        - Ох, как рвутся-то! Оголодали, видать, черти… - посмеивался Дин, виляя перебинтованной ногой. - Надолго вас хватит-то?
        - Может, к утру успокоятся, - стараясь не обращать внимания на жуткий грохот, от какого звенели стены во всем доме, вставил я и - спросил: - Костер разводить будем?
        - А как же! И так мерзнуть уже начинаю как собака, - и прибавил: - А через окна не запрыгнут? Первый этаж все-таки… Поглядишь?
        Обошел всю квартиру, заглянул на кухню, зашел в маленькую комнату - все окна зарешечены, прикрыты темными шторами.
        - Если только потрошители умеют перекусывать кованую сталь, - вернувшись, успокоил Дина, - или орудовать ломами.
        Напарник тихонько посмеялся.
        Костер разожгли из трухлявой мебели и ламината, имеющегося в квартире. В прокаленной холодом гостиной сделалось значительно теплее, светлее, не так мрачно, как прежде. По потолку и стенам запрыгали ярко-желтые отблески, поползли кривые тени. Они извивались гадюками, касались пола, дивана, носились, неудержимые, по углам. Само же пламя смачно трещало, требуя свежих дров, щедро курилось сизым, вовсе не противным дымком. Или уловив его, или считая, что до людей им сейчас не добраться, потрошители на время отступили, курсировали теперь неподалеку от дома, обиженно скулили, по-новому копались в снегу, ища прокорм.
        - Гляди-ка, ушли! - обрадованно воскликнул Дин, разломал спинку стула, подкинул в огонь. Тот в благодарность довольно зашипел, заурчал, как сытый кот, обдал обоих жаром, брызнул во все стороны мириадами искр. Те, переливаясь, посыпались драгоценными камнями. - Я уж думал, до последнего будут!
        - Ну что же они, глупые, что ли? - участливо промолвил я и прибавил: - Тем более дымом пахнет - не думаю, что волкам он по душе…
        - Да как сказать, - не согласился напарник, - у меня вот случай был, когда волк с голодухи прямо в пламя прыгнул. Я тогда в маленьком домике остановиться решил. Думал отдохнуть там, выспаться - устал сильно, весь день на ногах считай, а настрелять никого так и не смог - что-то все не ладилось. И представляешь, такой вот «подарочек» к вечеру влетает? Вот так-то…
        - А ты?
        - А чего - я? Ну за ружье хвататься скорей, а тот весь огнем перемазался, мечется, зараза, по дому, того и гляди пожар учинит. Пришлось застрелить…
        Помолчали. Потом принялись за ужин.
        Еду поделили поровну, кушали молча, с аппетитом, грелись у буйного костра, время от времени подкидывая дровишек, чтобы не уходило тепло.
        - Вкусные все-таки штуки эти мясные консервы… - блаженно протянул Дин через некоторое время, гремя вилкой по банке. Потом закусил сушеной лапшой вместо хлеба, запил водой из бутылки и прибавил мечтательно: - К ним бы пива еще холодненького!..
        Я ничего не ответил, лишь про себя усмехнулся.
        Пустые банки и обертки кинули в пламя, закурили.
        Дин дымил с каким-то задумчивым видом, шевелил щетинистыми желваками, отливающими в свете огня чугунно-черным блеском, хмыкал, смотря за тем, как желтоватые языки пламени вылизывают обломки мебели, как гудят горячие угли. Я же отошел к окну, вглядываясь в темноту, где плутали волки. Ночь, точно бесплотный призрак, полным ходом шествовала по спящей земле. На антрацитовом небе мерцала блеклая луна, изредка пропадая за несущимися облаками. Свет ее ласкал снега и льды, замерзшие пруды, редкие деревья, одинаково падал на соседние сооружения, столбы и машины, по-своему скрашивая их донельзя убогий вид.
        «Ты не обижайся на меня, Джин, - с печалью думал я, - не держи зла. Я иначе не мог. Не могу равнодушно относиться к чужому горю. Просто не могу - и все. Может, ты и права, конечно, что я бесхребетный, но уверен, что и Дин не останется в стороне, когда нам потребуется помощь…»
        И, вытащив из-под одежды кулон, незаметно поцеловал и тихо, как заклинание, прошептал:
        - Я люблю тебя, Джин, - чуть помолчав, добавил, нарекая: - Поцелуй за меня нашу малышку. Скажи ей, что все с нами хорошо и скоро мы вернемся домой…
        - Ты чего там шепчешь-то? - окликнул Дин. - Сам с собой, что ли, разговариваешь?
        - Ну, вроде того, - уклонился я от ответа и, затушив бычок о подоконник, повторил тише: - Вроде того…
        Погасили костер.
        - Давай спать ложиться, - объявил Дин, зевая, - вставать спозаранку.
        - Можно, - согласился я и пожелал: - Ну, спокойной ночи тогда.
        - Спокойной ночи, - ответил тот, а потом сердечно поблагодарил: - Спасибо тебе, Курт, что вытащил меня. Я в долгу…
        - Обращайся.
        Пожав мне руку, Дин улегся здесь же, на диване, сунув под голову рюкзак.
        - Кричи если что, - попросил я.
        - Ага… - опять зевнув, промолвил он и, взбив рюкзак, как подушку, моментом захрапел.
        Я разместился на кровати в соседней комнате, где и забылся мертвым сном…

        ВТОРНИК, 25 МАРТА 2014 ГОДА

        Поднялась Джин чуть свет - совсем замучили кошмары о муже, где он, весь уставший и бледный как смерть, бесцельно слоняется по улицам того самого города, но почему-то совершенно один и без Дина. Немного придя в себя, отгоняя прочь пережитый ужас - спешно застелила кровать, вышла на кухню. Умывшись, она тихо, чтобы не тревожить дочь, оделась, принесла ведро воды, вымыла полы, всю посуду, прибралась, протерла пыль и принялась разбираться в кладовке, в какой вот уже как несколько месяцев царил полнейший беспорядок. Вышла, когда солнце полным ходом заливало кухню игривыми медно-оранжевыми лучами, а из комнаты Клер доносился безудержный детский смех.
        «Проснулась, моя хорошая! - с радостью подумала Джин. - В игрушки, наверно, играет».
        Неслышно приоткрыла дверь, улыбнулась - дочь, сидя в разворошенной после сна кровати с откинутым одеялом, дурачилась с куклой, крутила над головой, как космонавтку.
        Пару минут понаблюдав за Клер - полушепотом, с нежностью в голосе поприветствовала:
        - С добрым утром, солнышко! - и вошла в комнату, как всегда присаживаясь к ней на кровать. Дочка, увлеченная игрой, вздрогнула от неожиданности, взглянула на мать обрадованными глазками. Чуть примятое ото сна личико горело румянцем, волосики спутались, торчали во все стороны.
        - Доброе утро, мам! - ответила Клер и, посопев, поинтересовалась: - Как тебе сегодня спалось? Отдохнула?
        Джин устало вздохнула, кивнула.
        - Вроде нормально, - с улыбкой ответила она, скосившись через малюсенькое окошко на багряное небо, - только чертовщина всякая полночи снилась, а так и вправду нормально.
        - А мне вот ничего не снилось… - обиженно сетовала Клер, поправила кукле платье и усадила возле себя, между делом двигая ее руками, - я так долго представляла себе синее небо, думала, что увижу его во сне, но мне ничего и не приснилось…
        И умолкла, завозилась с игрушкой.
        Джин взглянула на дочку с умилением, пригладила ей всклокоченные волосы, жалея.
        - Ну не расстраивайся, миленькая, еще приснится! Вот увидишь! - Джин поцеловала Клер и сразу предложила: - Пойдем лучше завтракать.
        - Ура! - мигом забыв о своей детской недолгой печали, протрубила Клер и, как маленький тигренок, юрко спрыгнула на пол, спрашивая: - Мам, а что у нас сегодня на завтрак?
        - Тушенка есть, ананасы, персики консервированные остались. Потом папка тебе притащил мюсли разные, хлопья, пюре фруктовые, сгущенка даже была, кажется, - по памяти перечислила Джин, - что же мы с тобой, не найдем, чем позавтракать, в конце концов? - и, чмокнув дочурку, продолжила с весельем в голосе: - Столько всего у нас с тобою есть! А на обед я тогда мясца нам пожарю, только масло немножечко погреем, а то оно загустело от холода, хорошо?
        - Хорошо, мамуль! - согласилась Клер и, одевшись, прихватив с собой любимую куклу, первая выскочила из комнаты на кухню.
        Завтрак протекал за разговорами и шутками.
        Клер с огромным удовольствием кушала вишневое пюре вприкуску с кукурузными хлопьями, запивала вкусным горячим чаем, а Джин подъедала за дочерью почти не тронутую тушенку, от какой она, естественно, отказалась в пользу сладкого.
        День же выдался ясный, спокойный, безветренный. По карминовому небу вслед за исхудавшими облаками неслись костоглоты, ослепительно сверкал на солнце свежевыпавший за ночь снег, иней на деревьях, хорошо просматривались окрестности. Даже звери, обычно умело прячущиеся от людей в лесах и за руинами, замечались невооруженным глазом, казались из-за окна вовсе не такими страшными, какими являлись на самом деле, а крошечными и совсем безобидными.
        - Ну, чем сегодня с тобой займемся? - спросила Джин, отодвигая пустую банку тушенки. - Может, поможешь мне в теплице? Надо помидорчикам и огурчикам землю взрыхлить и удобрений подсыпать, а то больше плодоносить не будут.
        - Конечно, мам, - слегка помявшись, отозвалась Клер, хрустя через раз хлопьями, - только ты мне все покажи, а то ведь я не знаю, как надо…
        - Господи, покажу, конечно же! - и сразу произнесла: - Ты пока кушай, не торопись, а я пойду включу генератор и схожу в сарай за инструментами.
        А сама подумала:
        «Надо ее потихоньку к хозяйству приучать: пусть запоминает, как за землей нужно ухаживать - помогать будет».
        Но только успела подойти к вешалкам - позади нее заслышался обеспокоенный дочкин голосок:
        - Мамуль, а там дяденьки какие-то к нам идут… двое…
        Внутри Джин все буквально оборвалось, сердце вмиг остыло, сжалось в комок, тело одеревенело - появление случайных людей не предвещало ничего хорошего.
        Не сказав ни слова Клер - подлетела к окну, с полными страха глазами взглянула и заметила двух мужчин, неторопливо бредущих по малахитовому снегу в сторону их дома. Оба заросшие, как бродяги, ссутуленные, в потрепанных зимних вещах без какого-либо головного убора и защитных очков, с висящими на плечах карабинами, они о чем-то переговаривались между собой, косились на окно, тыкали пальцами.
        «Черт их принес сюда, - подумала Джин, - шли бы лучше другой дорогой!»
        И сразу к Клер:
        - Солнышко, мы в теплицу тогда потом с тобой сходим, хорошо? А сейчас посиди пока у себя в комнатке, ладно? - говорить пришлось заискивающе, с наигранным спокойствием, дабы дочурка вдруг не почувствовала надвигающейся опасности. - Послушаешься маму?
        Однако Клер не повелась на уговоры и принялась закидывать мать излишними вопросами:
        - Мамуль, что-то случилось? Почему ты вся такая бледная и глаза у тебя большие? Ты чего-то боишься, да?..
        - Потом, Клер! Не до тебя сейчас! - внезапно строго ответила Джин и сама же пожалела - дочь, испугавшаяся одновременно и голоса матери, и какой-то нависшей над домом тревоги, захныкала, отшатнулась. Чтобы хоть как-то загладить вину, та подскочила, хотела обнять, но Клер стала вырываться, отворачиваться. - Ну, прости меня, принцесса, прости!.. Я…
        Неожиданно раздавшийся громкий стук в дверь оборвал Джин на полуслове, в один момент прекратил истерику дочери.
        - Ау, хозяева! - полез снаружи чей-то сиплый, прокуренный голос. - Есть кто живой дома?.. Ау!
        Стук, стук…
        - Это те дяденьки, да?.. Мам?.. - трепыхающимся, слабеньким голосочком пропищала Клер, прижимаясь к матери, словно годовалый медвежонок. - Это они?..
        - Они, солнышко, они… - тихо ответила Джин и, поцеловав трясущуюся с испуга дочку, попыталась успокоить: - Только не бойся - я здесь и никуда не денусь.
        Стук…
        - Оглохли, что ли, там?! Эй!.. - вновь донеслось с улицы.
        - Т-с-с! - подведя к губам указательный палец, прошептала мать и на цыпочках подошла к двери, сразу заперла на щеколду. - Кто вы и что вам надо? - осмелилась спросить Джин, внимательно вслушиваясь к тому, что происходит с той стороны. - Отвечайте!
        Не отвечали долго. У порога слышалась возня, шмыганье.
        - Нам это… - спустя какое-то время заговорил прежний охрипший голос. Туберкулезно, со страданием, закашляли. Потом продолжил: - Соли бы чуток! Да поесть чего-нибудь - два дня голодные ходим, как собаки, слюнями давимся…
        - У нас ничего нет. Уходите! - попросила она, оглянулась на дочь: Клер уже сидела под столом, смотрела на маму какими-то затравленными, звериными глазами. И с холодом подумала: «Надо доставать пистолет - они никуда отсюда не уйдут». Потом повторила еще раз: - Уходите немедленно!
        Незнакомцы замолчали.
        Пользуясь этим, Джин потянулась к карману своей куртки, где был спрятан пистолет, но едва вытащила - в дверь со всей силы ударили. Та чуть не отлетела в сторону, щеколда нехорошо звякнула, над головой пронзительно затрещали доски, посыпалась густая пыль, завизжала посеревшая от ужаса дочка.
        - Ты чего нам врешь, сука! - крикнул теперь уже другой, к нему прибавился гнусавый противный смешок. - Мы тебе сейчас дверь снесем нахрен! Ты кому врать вздумала, тварь?! У тебя дом целый стоит, и ты мне тут в уши дуешь, что у тебя нет ни черта?.. За баранов тупых нас, что ли, держишь? А?!.
        - Уходите! - сквозь слезы умоляла Клер, прижав к груди куклу. - Мамочка, не пускай их! Не пускай!..
        - Кто там верещит? А?.. У тебя еще и девчонка мелкая, что ли? - и громче, обращаясь: - Слышал? Она не одна! Ломать надо дверку!
        - Только вздумай - пристрелю как последнюю скотину! - огрызнулась в ответ Джин и для пущей убедительности дернула затворную раму. - Я не шучу!..
        Бабахнул мощный одиночный выстрел, у Джин заложило уши, Клер громко закричала, по кухне пролетел перезвон, запахло порохом.
        - Гляди-ка какая! Пугает еще! - загоготали проходимцы. - А может, вас подорвать там, а? У нас и гранаты есть для такого дела…
        Опять донесся мерзкий смех, напоминающий шакалий, по двери вновь ударили, щеколда прогнулась вперед.
        «Господи, Господи… - взмолилась Джин, - ты не меня, так дочку мою убереги, прошу…»
        От охватившего животного ужаса перед глазами все плыло, мокрые и липкие от пота пыльцы в любую секунду готовы были разжаться, выронить пистолет.
        - Мамочка, мама… - ревела под столом Клер, размазывая по щекам слезинки, - мамочка, мне страшно…
        - Заткни ей рот!! - орали незнакомцы, отгремел второй выстрел. Потом потребовали: - Последний шанс тебе даем, тварь! Сама не откроешь - точно выломаем дверь, и тогда пеняй на себя!..
        Кар-р-р!.. Кар-р-р…
        Раздавшееся откуда-то слева надрывное раскатистое карканье в один момент поубавило смелости у налетчиков, притушило дерзкий пыл, отрезвило разгоряченные разбойничьи головы. Те мигом переполошились, засуетились, глухо заскрипел снег.
        - Валить надо! - слышалось за дверью. - Костоглоты слетятся сейчас!
        - А с ними как быть?..
        - Да черт бы с ними! Изорвут ведь сейчас обоих!.. Уходим!
        Зашуршали отдаляющиеся шаги.
        Выждав секунду, Джин с облегчением вздохнула, на негнущихся ногах подошла к дочери, села перед ней прямо на пол. Клер уже не плакала, только тихо напевала под нос песенку Дина, закрыв ладошками ушки:
        Родился я при лунном свете,
        Забытый всеми одинокий волк…

        «Уходят…» - загорелось у матери в уме, и вслух, с надеждой в голосе, произнесла:
        - Уходят, солнышко, они уходят…
        Кар-р…
        В эту секунду, перекрывая крикливый гомон костоглотов, окно на кухне звонко разбилось, впуская ветер, на стол попадали осколки, и на деревянный пол с выдранным куском полиэтилена упало что-то тяжелое, мигом откатилось к тумбочке.
        - Граната, Господи!.. - в панике вскрикнула Джин, интуитивно закрывая собой свое чадо. - Доченька моя…
        Но взрыва так и не последовало.
        А когда она, едва живая от всего случившегося, подползла к тумбочке, то не смогла сдержаться и истошно разрыдалась - спасающиеся от ворон бандиты забросили в дом не гранату, а обыкновенный замерзший булыжник…

* * *

        До Ридаса удалось дойти к обеду без каких-либо серьезных происшествий. Лишь один раз нам с Дином пришлось срочно пережидать крупную стаю костоглотов, рвущуюся в сторону города, устроив вынужденный привал в небольшом погребе одного полуразвалившегося деревянного дома. В остальном - все более чем спокойно. Да и погода опять не подвела. Устоявшееся с самого раннего утра чистое, безоблачное небо пока не капризничало и не показывало своего переменчивого настроения, балуя холодным, совсем еще не весенним солнцем. Иногда к нему прибавлялся морозный, но несильный ветерок, нередко проверяющий на прочность наши капюшоны и одежду, будто убеждаясь: вытерпим мы или замерзнем? А потом внезапно забывал о нас и шумел теперь уже где-то среди безлюдных жилищ, оставленных всеми построек, развалин, качких заборов, сбивал с ветвей наледь, шатал обесцвеченные зимами дорожные знаки.
        У-у-у… у-у-у…
        Сам же город, в далеком прошлом, как вещал мне Дин, - Нью-Сити, - никогда не славился хорошей репутацией. До катастрофы в нем редко задерживались порядочные люди, отели простаивали, зарастали пылью, а попутчики зачастую проезжали мимо, даже если путь через него был в несколько раз короче и удобнее. Так Нью-Сити со временем вымирал, исчезал с газетных строк, пропадал на картах, терялся во всех полицейских архивах. Виной всему - нехорошие слухи, вымыслы, овеявшие город. Еще в 70-х годах, когда в хрониках упоминались первые случаи бесследного исчезновения жителей, Нью-Сити начал обрастать дурной молвой, стремительно терять граждан. Сначала пропавших подолгу искали, привлекали на помощь добровольцев, нанимали частных детективов, даже заводили дела, но очень быстро обо всем этом забыли, утратили всякий интерес. А позже к нему принялись стекаться преступники всех мастей, воры, прожигатели жизни и темные лица с очень кривой и замороченной судьбой. Разные дороги и цели вели их в Нью-Сити, в надежде, что в нем можно легко нажиться, осесть и просто раствориться подобно теням.
        Нас с Дином в этот проклятый город привели его «призраки прошлого», от каких не избавляли ни крепкий алкоголь, ни полное затворничество. С самых первых секунд нашего пребывания в нем меня не покидало недоброе предчувствие, ощущение на себе чьих-то озлобленных, лютых взглядов. Они жгли затылок, не позволяли спокойно дышать, каким-то незримым грузом ложились на плечи, оплетали железными цепями ноги. Каждый новый шаг по заснеженным улицам с бесчисленными рядами разворошенных автомобилей давался с огромным трудом, словно какая-то сила пыталась задержать, не пустить вглубь безмолвного города. И только напарник, ослепленный своим рвением, целенаправленно брел вперед, будто точно знал, откуда следует начинать поиски своих родных. Однако чем дальше мы уходили, тем сильнее становилось сомнение: удастся ли нам вообще здесь что-либо найти?
        «Здесь же нет ничего, Дин!.. Одумайся! Куда ты нас всех ведешь!» - мысленно протестовал я, но на деле говорил в корне иначе:
        - Ты хоть точно помнишь, куда надо идти?.. - Потом перешел мерзлые трамвайные пути, огляделся и дополнил: - А то будем тут плутать…
        Дин, сделавшись резко недружелюбным, пролез через забитый снегом трамвайный вагон и коротко отрезал:
        - Будем плутать столько, сколько потребуется, Курт… - и, поправив толстый капюшон, с удвоенной быстротой засеменил вдоль запорошенного пеплом тротуара с покоробившейся рядышком бетонной оградой.
        Больше мы не разговаривали. Так и шли дальше: Дин уверенно и отважно, а я - с негаснущим чувством приближающейся беды.
        Ридас пока не проявлял к нам должного интереса, не спешил расправляться. Мимо тянулись оставшиеся без окон малоэтажные дома, скрытые за крепкими ледяными панцирями, полностью разграбленные административные учреждения, осыпавшиеся от времени торговые центры, десятки опустошенных до голых стен магазинов, мелких кафешек, каких-то ларьков. Запущенные городские парки скорее напоминали выжженные чащобы, застывшие пожарные пруды, едва прикрытые кривыми нагими кустарниками и низкими заборчиками, - большие лужи с хорошо заметной прозеленью. Дальше за ними вычерчивались черные заводские трубы, одинокие ЛЭП со спущенными, как плети, проводами. Все уличные фонари с натужно скрипящими плафонами облюбовал «полоз», рекламные щиты обезличила морозная короста, некогда зеленые насаждения обезобразил причудливый на вид пупырчатый лишайник, а к одеревеневшим от стужи спущенным автомобильным колесам прилипла кочующая лоза, почему-то пристрастившаяся именно к резине. Улицы, ножами изрезавшие город вдоль и поперек, усыпались поваленными столбами, сорванными светофорами, указателями. Возле заснеженных остановок навеки
остановились пассажирские автобусы. И среди всей этой вроде бы безобидной с виду картины таилась хитроумная смерть, и день и ночь стерегущая город, - тонюсенькие, чуть подсвеченные солнцем стальные тросы и прочные рыболовные лески всевозможных ловушек, мастерски спрятанных от посторонних глаз, уже поджидали свои первые жертвы. Они паутиной тянулись то к схороненным в оконных проемах тяжелым батареям, то к скрытым в салонах машин заточенным арматурам, то к ослабленным неподъемным вывескам над подъездами - словом сказать, встречались везде. Достаточно оступиться хотя бы раз - и поход окончен для обоих.
        Наконец, когда мы завернули за вытянутый дом с наглухо заколоченными окнами и вышли к широкой дороге с выстроившимися вдоль десятиэтажными жилыми массивами, Дин неожиданно оживился и помчался вперед, не сказав при этом ни слова.
        - Дин!.. Куда ты?.. - прикрикнул вслед, но, увидев, что тот попросту меня игнорирует, - бросился за ним. Нагоняя, окликнул еще раз: - Дин!!. Да стой же ты!.. Стой!..
        Лишь повалившись посреди дороги, тяжело и надрывно дыша через рот, Дин обернулся ко мне и, одарив полубезумным взглядом с какой-то перекошенной улыбкой на лице, прекратил долгое молчание:
        - Это здесь!.. Здесь!! Курт… здесь!!. - говорил торопливо, сбивчиво, на одном дыхании, будто боялся, что не успеет сказать эти слова. - Здесь!.. Мы нашли… это здесь…
        И, больше не выдавив из себя ни звука, откинул ружье и начал по-собачьи рыть усыпанный опасным пеплом снег, нещадно рвать ногтями, как хищник.
        - Ты чего?! Дин?! С ума сошел, что ли?.. - остолбенев от увиденного, попытался вразумить его, даже хотел одернуть, но Дин с яростью отшвырнул, матерно выругался, продолжая копошиться в снегу.
        Поднявшись - продолжил: - Ты себе сейчас все руки сожжешь!.. Остановись!!. Остановись, говорят тебе!
        Но напарник был неумолим. Невзирая на уже чернеющие пальцы, он все же добрался до льда, взялся упрямо раздирать, а когда тот не поддавался - бил раскрасневшимися от мороза кулачищами, совсем не замечая, как разбивает в кровь.
        - Угомонись!! Хватит!! - в последний раз прокричал я, подлетел и без раздумий принялся скручивать ему руки. Дин разъяренно верещал, сопротивлялся, брызгал слюной, точно бешеный пес, старался вырваться. - Да что на тебя нашло?.. Дин!..
        Пока старался усмирить бесноватого напарника, рвущегося к выдолбленной дыре, политой замерзшими алыми кляксами, - инстинктивно задрал голову и в полуразбитом замутненном окне пятого этажа дома напротив заметил человека в порванном шланговом противогазе без одного стекла с накинутым изношенным капюшоном. Он неподвижно стоял, пристально наблюдал за нами и молчал, словно до этого дня никогда не видел живых людей.
        «Это они… - воспламенилось в мозгу, - точно…»
        И тут же к Дину:
        - Дин!!. - не крикнул, а скорее хрипато прошептал я, чтобы ненароком не спровоцировать таинственного смотрителя, едва сдерживая брыкающегося конем напарника. - Там… «Мусорщик»! Вон, в том окне!! Смотри же! Да, блин, хватит крутиться… - даже указал на окно, но когда взглянул сам - там уже никого не было. Сглотнув, виновато вымолвил: - Был же! Я видел…
        Все-таки изловчившись, Дин опять метнулся на середину дороги, будто сказанное мной его даже не тронуло, и возобновил свое немыслимое рытье, о чем-то невнятно загнусавил.
        - Господи, ты же нас всех угробишь… - обратился к самому себе, боязливо оглянулся, слыша, как в страхе забилось сердце - «Мусорщики» обнаруживались чуть ли не в каждом окне. Десятки, нет, наверно даже сотни, вооруженные кто чем, и все - с неистребимым желанием в глазах немедленно расправиться с чужаками, вторгнувшимися в их город. На то, чтобы спастись, у нас остались считанные минуты, если уже не секунды. Потом заторопил своего невменяемого напарника: - Дин, ну я прошу тебя, одумайся! Ну, пожалуйста! Сдохнем ведь оба по твоей милости…
        Дин резко прозрел. Исхитрившись расковырять лед - обрадованно залопотал и вдруг развернулся, держа в обожженных пальцах маленький мерзлый браслет из крупных потемневших бирюзовых бусин. Лицо сильно дрожало, из болезненно-красных вытаращенных глаз, каких я никогда прежде у него не видел, - слезы. Они бежали по щекам, замерзали, комочками скатывались по трясущимся губам, падали на пепел. И вроде видеть плачущих мужчин за всю прожитую жизнь доводилось далеко не раз, Дин стал настоящим исключением, вызвавшим какое-то стойкое чувство полнейшей безысходности.
        А потом, весь трясясь, с невероятным трудом, растягивая слова, промолвил:
        - Это… он… Курт… - на секунду показал браслет, но будто испугавшись, что сейчас кинусь и заберу себе, - мигом спрятал в окоченевшей руке, начал горячо целовать, что-то нашептывать. - Это… он… - сглотнув, сказал: - Жемчужный браслетик Грейс - моей сестренки. Я сам делал для нее, выбирал цвет, чтобы подходил к ее глазам…
        И упал на колени, прижал к носу, словно еще надеясь уловить позабытый запах родной сестры, горько заплакал, отстранившись от всего на свете.
        Тем часом из домов поблизости доносилось какое-то шуршание, отзвук крошащихся стекол, невнятный глухой говор, тяжелый топот сапог - «Мусорщики» перешли к действиям.
        - Дин… я понимаю: тебе очень больно, знаю, что ты чувствуешь… - сочувственно вставил я, параллельно бегая глазами по окнам, где видел пробегающих людей, - но мы должны уходить, пока еще есть такая возможность! Слышишь?..
        Дин только шмыгал носом, ничего не отвечал.
        Тогда я предпринял последнюю попытку достучаться до него - затронуть тему сестры.
        - Я не думаю, что Грейс желала бы тебе той же участи, что выпала на ее судьбу… - высказался и взглянул на напарника - Дин вскинул совершенно беззлобные заплаканные глаза, кивнул, отвел опечаленный взгляд. И сразу продолжил: - Надо жить, Дин! Надо как-то жить! Хотя бы не ради себя, а для тех, кого с нами нет! Ради их светлой памяти, понимаешь? Они же все смотрят на нас! Мы же у них тут все на ладони! Они все видят, все слышат! Неужели твоей сестре приятно видеть оттуда, как ты страдаешь за нее всю свою жизнь, как мучаешься? Разве приятно, а?.. Скажи? Ты и ей не даешь покоя своими слезами! Тянешь с небес на грешную землю… зачем? Грейс ведь хорошо там! Вот и отпусти ты прошлое! Отпусти с миром! Двигайся дальше, помни их всех, люби, но не живи ты прошлым! Ты же взрослый мужик, Дин! Ну, соберись ты… Прошу тебя: будь ты человеком…
        Напарник все-таки послушался. Сунув в карман браслет, он взглянул на меня каким-то осмысленным, просветленным взглядом, будто до этого момента пребывал в объятиях опьяняющего дурмана, заморгал и прежним, чуть хмуроватым басом заявил:
        - Ты прости меня, Курт. Я был малость не в себе… - и, застонав от боли в руках, поднял ружье, добавил: - Осталось найти брата…
        - С возвращением! - ответил я, в спешке проверил оставшиеся в магазине патроны - пять есть и плюс еще коробочка на десять штучек в рюкзаке. Итого - пятнадцать, а это, мягко сказать, маловато - даже от своры кобелей не отобьешься, не то что от людей. - Сейчас к нам гости пожалуют - засиделись по чьей-то дурости!
        Дин надулся.
        - Я же извинился… - недовольно изрек он, - что меня теперь, убить, что ли?..
        - Ладно, забыли. Не кипятись, - и спросил: - Сколько у тебя патронов?
        Тот чуть помолчал, ответил:
        - В стволе шесть, еще с собой где-то дюжина.
        - Плохо - особо не постреляешь. Их там толпы…
        Бах!..
        В этот миг откуда-то слева хлопнул выстрел, у моих ног плеснул снежный фонтанчик, следом, уже ближе, воткнулась тоненькая острозаточенная ржавая труба, служившая кустарным арбалетным болтом, и на дорогу, громко галдя, изо всех домов хлынула толпа людей в изодранных теплых вещах.
        Пристрелив самого быстроногого «Мусорщика», намеревающегося проломить череп железным прутом, я юркнул за усеянную пеплом легковушку и, укрываясь от пуль и болтов, безостановочно колотящих по капоту и крыше, крикнул Дину:
        - Дин! - и пальнул в стрелка, затаившегося на предпоследнем этаже. Тот дернулся, выронил оружие и - с криками вниз. - Дин! Надо срочно уходить! Где искать твоего брата?..
        Два раза подряд отгремело ружье Дина.
        - Давай за мной, Курт… - с его стороны донесся надрывный хрип, что-то тяжелое упало наземь, - еще один готов… - и позвал устало: - В арку! Дворами побежим!
        Вскочив - побежал к Дину, попутно отстреливаясь от засевших в домах снайперов.
        Пальба, крики…
        Но едва подоспел к нему - навстречу выпрыгнул «Мусорщик» в грязном строительном респираторе и с диким воплем опустил страшную шипастую железку. Тотчас уйдя от атаки, я наотмашь дал прикладом в кадык, оттолкнул ногой и - на помощь к напарнику, окруженному сразу тремя нападавшими.
        «Убьют ведь… - с жаром думал я, - не справится в одиночку…»
        И, рванув на себя рукоятку ножа, - в перекат, чтобы не задели стрелки.
        Очутившись рядом с Дином - ткнул в живот крайнему «Мусорщику», рассек через противогаз лицо следующему, вместе с напарником расправился с третьим и быстро проговорил:
        - Давай веди, пока еще можем оторваться, - перечертил беглым взглядом улицу: обитатели Ридаса мчались уже отовсюду, стреляли, каким-то сверхъестественным чутьем обходили свои же ловушки, расставленные здесь на каждом шагу. Пули ложились все точнее, обещая с каждым новым выстрелом непременно попасть по нам. - На тебя вся надежда.
        На пару с Дином ломанулись вдоль дома, нырнули в арку. «Мусорщики» - за нами.
        Вовремя различив в полутьме растяжку у самого выхода - быстренько перерезал, наблюдая то, как из-под потолка со свистом сорвался чудовищный по размерам стальной штырь и, точно на вертел, поочередно насадил сразу четырех преследователей.
        «Задержит ненадолго», - решил я и громко поторопил Дина:
        - Ускоримся, Дин, - сейчас их еще больше сбежится!
        Дальше двигались дворами, петляли между детскими вымерзшими площадками, гаражами, застеленными зеленой изморозью, одноэтажными кирпичными зданиями с большими дверьми, исписанными нецензурными надписями, и постоянно со страхом оборачивались, ожидая встретить «Мусорщиков», громко переговаривающихся между собой где-то далеко позади. Но, слава богу, ни одного из них пока не заприметили - смогли-таки затеряться, исчезнуть хотя бы ненадолго от плотоядных глаз. Только вот уверенность и в дальнейшем таком успехе - весьма фиктивна. Каждую секунду чудилось, что кто-нибудь обязательно выскочит из-за поворота или темного угла, устроит засаду, а если даже не так, то каверзная ловушка некстати окажется под ногой, и тогда любого из нас проткнет такая же махина, как и тех преследователей в арке, не то еще чего ужаснее. И если сейчас, при дневном свете, еще хоть как-то можно различать большую часть растяжек, то с наступлением сумерек это будет практически невозможно, а ведь мы еще даже не нашли брата Дина, следующей задачей предстоит каким-то образом выбираться из Нью-Сити…
        Бег, бег…
        Так, под всюду носящееся эхо далеких отвратных голосов, прыгающее от дома к дому, минуя следующую арку, вышли к одному промышленному объекту, огороженному добротным забором из желтого кирпича с пущенными поверх проводами под напряжением. О нежелательности перелезать через него, четко, черным по белому гласила большая облупившаяся памятка на огромных темных воротах, расположенных немного левее:
        $$$«ОСТОРОЖНО! ВЫСОКОЕ НАПРАЖЕНИЕ!»
        И ребенку понятно: электричество на всей территории, собственно как и во всем городе, - полностью отсутствовало, однако карабкаться вверх все-таки не спешили - пустая трата времени. К тому же смутно верилось, что продолжать поиски следует именно отсюда.
        Все сомнения развеял Дин.
        - Кажись, тут, - твердо решил он, прошел немного вперед, будто хотел разглядеть забор поближе, посмотрел по сторонам и продолжил тем же голосом: - На мой взгляд - единственное место, где можно держать в заточении людей длительное время. А что? Здание с виду вроде тихое, в глаза особо не бросается, находится, в принципе, рядом. Где еще этим тварям тюрьму организовывать?
        - Ну да, - поддержал я, с придирчивостью осмотрел верхний этаж, подтянул ослабевшую от бега лямку рюкзака, - здесь самое то… - и сразу: - На забор лезть будем или через основной вход?
        - Мне с моими руками теперь только и лазить… - со вздохом проворчал тот, словно тому вина - я, и добавил строго: - Давай к воротам.
        «А вот думать надо было, что делаешь! - мысленно отчитал его. - А лучше - меня слушать… хоть иногда…»
        Ворота оказались не запертыми, без какого-либо замка, с сорванными петлями. Отворив как можно тише - вышли к массивному четырехэтажному сооружению с двумя прогнившими пожарными лестницами, чудом держащимися на нижних кронштейнах. Стекла сохранились лишь в самых крайних окнах, на некоторых имелись сварные решетки. Посередине располагался широкий, заложенный строительным мусором проход, заросший черно-синим «камнежором» - редчайшим плющом, способным со временем безо всяких усилий разламывать даже сверхпрочный бетон. Рядом беспорядочно валялись толстые трубы, обернутые войлоком, обрывки шин, обглоданные лозой, металлические перекладины, штабеля неиспользованных свай. Вдоль забора, из-под зелено-серого снега торчали мешки, бочки, мотки проводов. Возле самого же здания, на выложенной льдом дороге, - два самосвала без полуприцепов и передних колес.
        - Завод, что ль, какой? - глуховато спросил Дин и сам же ответил на свой вопрос: - По ходу, он и есть… - А потом ко мне: - Курт, предлагаю идти через тот проход. Наверняка таким путем можно попасть вовнутрь. Что скажешь?
        - Ну не по тем же лестницам подниматься-то… - отозвался я, перевел на них недоверчивый взгляд. Те от вдруг начавшегося ветра надсадно заскрипели, запрыгали, словно надумали отрываться от стен. - Они и так на добром слове держатся…
        - Ну, тогда решено! - объявил тот и, прибавив шаг, заспешил к проходу.
        Отрывистая речь «Мусорщиков» голосила уже за ближайшими домами - шли за нами по пятам, как звероловы.
        Не касаясь стен с разросшимся «камнежором», мы с напарником дошли до выломанной двери, тотчас прошли внутрь, попадая в громадное затхлое помещение с наполовину обвалившимся потолком. Многочисленные квадратные колонны, преданно подпирающие его, повсеместно рассыпались, оголили стальные каркасы, ощетинились арматурами. Пол полностью исчез за грудами битого кирпича, колотой плитки и снега, в углах томились груды бетонных обломков, стулья, выломанные оконные рамы, упавшие лампы, горы отвалившейся от времени краски. Немного левее - проржавевшее насквозь оборудование, тяжелые сверлильные станки, вентиляторы. И ко всему этому добавился какой-то тошнотворный, всюду блуждающий дух, от какого просто-напросто некуда было деться.
        «Боже, пока здесь что-нибудь отыщешь - раз сто умрешь… - подумал я, - зашли, называется…»
        И лишь Дин нисколько не брезговал здешними запахами, не кривил лицо, словно и вовсе мог обходиться без воздуха, а дышал скорее от врожденной привычки, нежели от нужды.
        - Ты чего весь позеленел? - вдруг поинтересовался он, стрельнув в меня удивленными глазами. - Запахи одолели? Так ты через рот дыши - верное средство в таких случаях.
        Я не стал ничего говорить в ответ.
        Дойдя до широкой лестницы, ведущей на следующий этаж, Дин вновь заговорил:
        - Поднимемся, - скользнул к ней, по-воровски заглянул за дверь и, убедившись, что там никого нет, продолжил: - Начнем со второго этажа, а если ничего не найдем - тогда, Курт, надо будет разделиться…
        - Как скажешь, - пожав плечами, коротко изрек я.
        Но только поднялись наверх - сразу поняли, откуда так стойко тянуло смрадом: весь пол был запружен кладбищем костей с остатками заветренного мяса. И, как стало понятно в первую же секунду, - не все из них принадлежали исключительно животным: слишком хорошо узнаваемые, гладкие, легко отличимые.
        От такого зрелища мое сердце дернулось, убежало в пятки, перестало колотиться, руки сделались холоднее льда, тело обожгло ознобом.
        - Святые угодники!.. - с трепетом воскликнул Дин, с чудовищным усилием перешагнул треснутые черепа. Лицо словно вмиг состарилось, почернело, глаза заплыли смолью, выгорели. - Как это все объяснить?.. Как… Курт…
        - Я не знаю, Дин, не знаю… - испытав ужас не меньший, чем напарник, выдавил я, атрофированными ногами следуя за ним вглубь длинного коридора, - давай пока не будем поднимать паники…
        Однако главный кошмар ждал в самом конце.
        Повернув налево, мы мимоходом зашли в небольшую комнату без окон и тут мне точно ударили по голове чем-то тяжелым, в глазах померкло: вдоль обнаженной кирпичной стены, прибитые железными скобами, висели шестеро скелетов в обтерханных лохмотьях. Почти у всех переломаны ребра, конечности, выбиты зубы - зверски замучили «Мусорщики».
        «…А брата с собой утащили…»
        Сей же час всплыли в уме слова Дина, и меня, пораженного, выжатого до капли, бросило на грязный поломанный деревянный ящик возле дверного проема. Но страшнее было - это смотреть на напарника. Тот, как живой мертвец, покинув тесную могилу, громко шаркая по полу, усыпанному камнями, шел к скелетам, не видел перед собой ничего. В остывших глазах, напоминающих скорее кубики льда, иссяк всякий блеск, ушла вся жизнь.
        «Его и еще пятерых людей…»
        - Да как же… - промолвил я, толком не осознавая: прозвучали мои слова или же застряли в горле? - Как же так… как?..
        «Одному богу теперь известно, что с ними… одному богу…»
        Подойдя к самому последнему скелету в обшмыганной зимней куртке с оторванными рукавами, Дин медленно, будто напоказ, стянул капюшон, положил ружье, припал к ногам и во весь голос, содрогая стены коридора, страшно завыл, зарыдал. И плач этот такой иступленный, пылкий и раскатистый был, что в моих венах перестала течь кровь, в одночасье закрылась за льдинами.
        - Оливер!.. Оливер… братишка… - покачиваясь, без устали повторял он, захлебывался слезами, - братишка… родной… Оливер…
        Не в силах больше видеть нечеловеческие страдания напарника, я снял капюшон, уткнулся затылком в холодную стену, закрыл ладонями рот и не моргающими глазами посмотрел на измалеванный разводами потолок, совсем не замечая, как по щекам катятся теплые обжигающие слезы.
        В этот момент снизу донеслось грузное топанье, захлопнулись ворота - за нами пришли…

        Часть вторая. Голод

        Самое страшное горе - то, что приходит в дом без стука…

        СРЕДА, 20 МАЯ 2015 ГОДА

        Ужасен конец весны в Истлевших Землях, немало бед он приносит с собой. Еще по-зимнему тусклое, застывшее небо всего за несколько дней наливается яростным гранатовым сиянием, пышет жаром, пускает по своему необъятному морю грозные корабли кроваво-черных туч. Разморенные резво накаляющимся с каждым часом апельсиново-медным солнцем, обласканные теплыми восточными ветрами, они все же прорываются, словно загрубевшие нарывы, и выбрасывают вниз несметные потоки зеленой пахучей кислоты - настоящей погибели для всего живого вокруг. Бывает так, что в самом разгаре ливня где-то вдали оттрубит гром, рассыплется раскатами, и тогда окрестности вязнут в непроглядном мраке, озаряющемся одной лишь белизной ветвистых молний. Свинцовые капли взбивают примятые льдами увядшие травы, по-новому жгут деревья, разъедают машины, развалины, отравляют бесплодную почву, безжизненные пруды, реки. Дождь прогоняет из лесов животных, обжигает, губит своими тлетворными парами, толкает на безрассудство. Ищущие спасения звери нередко залезают в уже затопленные ядом берлоги и норы, залитые подвалы, выходят к людям, нападают на
жилища. Когда же ненастье, наконец, стихает, а кромешная темнота рассеивается, около суток держится на слуху неимоверный треск, как от пожара, гул бурлящих зеленых луж и стойкий звон загадочного безмолвия, не прерывающегося почему-то ни криками ворон, ни даже выстрелами человеческих ружей.
        Семья Флетчеров - немногие из тех, кто по-своему научился противостоять разрушительной стихии, хозяйничающей вплоть до поздней осени. Чтобы однажды не остаться без крыши над головой, каждый раз, когда прекращался кислотный дождь, в спешке меняли жестяные листы на кровле дома и сарая, накрывали остатками линолеума, целлофана, заделывали проеденные дыры в стенах, засыпали песком дымящуюся грязь, тщательно отмывали толстую стальную пластину, наглухо закупоривающую скважину, проверяли теплицу, окна. Однако рано или поздно материалы заканчивались, и Курт вместе с Дином был вынужден отправляться на утомительные поиски, опять ходить по покинутым домам и складам, рассчитывая разыскать хоть что-нибудь годное, не успевшее раствориться в смертоносной жиже. А жена, отныне до дрожи боящаяся оставаться одна с ребенком, считала минуты и оглядывалась на дверь, с нетерпением дожидаясь возвращения своих мужчин. И хотя на исклеванные костоглотами останки грабителей, заявившихся прошлым мартом, муж наткнулся около пруда еще на шестой день после прибытия из призрачного города, положить конец страхам супруги так и не
смог - слишком сильно въелся в память пережитый шок.
        Но помимо весенних ливней, несущих смерть любому, кого успеют застичь в пустошах, существовала и другая невзгода, крайне редко приходящая вслед за ними, - повальный голод, обычно не объявляющийся по два-три года. Обожженные туши хищников, завалившие дороги, канавы и овраги, не растаскивались падальщиками, какие на дух не переносили резкий запах кислятины, медленно гнили, возбуждали болезни. Охотники, лишившиеся своего ремесла, падали замертво от истощения. Собиратели, не имеющие возможности лазить по зданиям, залитым кислотой, дичали, отлавливали одиночек, опускались до людоедства. Перед угрозой полного вымирания, ранее непримиримые враги - простые путники, бандиты и мародеры - объединялись в мелкие шайки, грабили направляющиеся в Грим караваны, разоряли селения. Некоторые фракции разрывали перемирие с городом-богачом, шли на него войной, надеясь отбить склады с продовольствием. Общее бедствие приводило в Истлевшие Земли иноземцев из далеких малоизвестных краев, обездоленных и лишившихся всего людей, стариков, семьи с маленькими детьми, калек - все стекались сюда нескончаемыми вереницами, уповая
на пристанище, на хотя бы крошечный шанс быть накормленными и напоенными. Но здесь их ждало только сплошное несчастье.
        Надвигалось темное время.
        Тихий плач дочери, точно колокольный звон, выкинул Джин из сна, обратно вернул в пугающую явь. На улице светлело, стелился по земле седой туман, краснело небо. Рядом, лежа на животе, похрапывал Курт, слюнявил подушку, о чем-то бредил, нервически дрыгал ногой. И вроде бы ей удалось залечить пулевое ранение, полученное в Ридасе год назад, окончательно избавить мужа от судороги и кошмаров все же не получилось - те все равно возвращались по нескольку раз в месяц, приходили ночами.
        Осторожно погладив Курта по спине, искрещенной чудовищными белесыми шрамами, Джин поцеловала твердое, как гранит, плечо с черной армейской татуировкой, по-матерински укрыла одеялом, оделась и встала с постели, с любовью думая:
        «Спи, милый, спи. Я скоро вернусь. Спи…»
        И - кошкой на кухню. По потертому полу, отполированному обувью, бегали мелкие соринки, колыхались тени. Из-под двери с нерадостным уханьем струился сквознячок. С отмытого противогаза и длинного черного противокислотного плаща на вешалке пахло хлоркой, скипидаром, болотом.
        Приоткрыла дверь в комнату Клер, вошла. Дочка в красивой синенькой пижаме, купленной Куртом в Гриме, отвернувшись к стенке, урывками вздыхала, шмыгала, обняв себя за плечи.
        Присев рядышком - шепотом спросила:
        - Что случилось, моя хорошая? Ты чего хныкаешь? - бережно прошлась рукой по дочкиным волосам, повторила: - Что случилось? Что такое?.. А ну-ка, повернись к мамке лицом.
        Клер безропотно перевернулась на спину, утиркой вытерла бусинки слезинок. Какое-то время молчала.
        - Кушать хочется, мам… - наконец пожаловалась она, придерживаясь за урчащий, словно кот, животик, - уснуть даже не могу…
        Джин скупо улыбнулась, потерла истощалые щеки, не находя слов для утешения голодного дитяти, - продуктов в доме почти не осталось, кладовка давно пустовала, экономились последние консервы.
        - Доченька, нам всем сейчас тяжело… - уклончиво ответила мать и виновато взглянула на Клер - та, худая, как соломинка, смотрела в ответ просяще светящимися от недоедания глазами, звучно сглатывала слюнки пересохшим ртом, чмокала потемневшими губками, чуть прикрывая белые жемчужинки зуб. Повзрослевшее личико побелело, осунулось, из-под натянутой кожи, к ужасу Джин, проступали лиловые ручейки сосудов. За зиму Клер немного подросла, потихоньку начинала меняться телом. И - с сожалением: - Нужно потерпеть, котенок. Если сейчас дам тебе баночку кукурузы - папка наш и дядя Дин останутся голодными. А они - кормильцы наши. Им сила нужна больше, чем нам… - заметив у дочери накрапывающие слезы - сжалилась: - У нас помидорчик остался. Пророс вот один все же. Хочешь?..
        Клер вяло повела голову влево, в перемученном взгляде зажглась искорка радости.
        - Хочу, мамочка… очень-очень хочу… - и, умоляя, коснулась костлявыми пальчиками материных волос. Джин чмокнула невесомую ручку, прижала к губам горячую ладошку, едва сдерживая колющий приступ истерики. - Очень хочу…
        - Сейчас, солнышко мое, сейчас… - дрогнувшим голосом протянула та и вышла на кухню. Вернулась с полубелым, недозрелым помидорчиком, блюдцем. Протянула Клер, сказала: - Кушай, принцесса, не торопись…
        И - заплакала, не вытерпела: дочка устало кусала помидор, еще не давший сок, с усилием разжевывала, блаженно закатывала глазки, точно ангелочек, вкушающий райский плод.
        - Мам, не надо… - попросила Клер, - мне тяжело видеть, как ты плачешь…
        - Не буду… - завертела головой Джин, зажимая рот, чтобы не вырвался стон, - Бог мой, за что же ты нас…
        В дверь громко постучали. Она прекратила причитать, дочка - грызть овощ.
        «Опять?..» - с жаром вспыхнуло в уме и - к Клер:
        - Пойду посмотрю.
        - Кто там, мам?.. - пискнула вслед та, но мать не ответила, бесшумно скользнула к двери.
        - Кто? - и, озираясь на спальню, где Курт, голый по пояс, светя глазами, уже сидел на кровати с винтовкой и подстерегал раннего гостя, повторила: - Кто, говорю?..
        Откашлялись.
        - Я это, Джин! Открывай скорее! - донесся приглушенный голос. - Упрею весь сейчас…
        Узнав гостя, Джин быстро откупорила дверь, открыла - на пороге, укутанный в бледно-салатовый плащ от ОЗК[3 - Общевойсковой защитный комплект. - ПРИМЕЧ. АВТ.] с натянутым до носа капюшоном, кряхтя через заношенный противогаз, стоял друг семьи - Дин Тейлор. От него дико несло гарью, каким-то солоноватым запахом.
        Отбив у входа мокрую грязь с ботинок - на ходу разделся, со старческим вздохом опустился на табуретку, широко расставил ноги, взъерошил поседевшие потные волосы и, сохраняя загадочное молчание, достал из полупустого рюкзака, поеденного кислотой, сильно мятую оплавленную банку консервов, с многозначительным стуком поставил на стол.
        - Держите. Клер на завтрак… - и, обернувшись на полусонную отощалую супругу Курта, не по-хозяйски скромно стоящую возле двери как не у себя дома, продолжил скорбно: - Все, что нашел - не обессудьте. Дом кислотой залило полностью - одна вот уцелела. Только немножко поело ее, но это пустяк - вовнутрь не попала, я проверял. «Свинина с гречкой», кажется. Точно уже не вспомню - этикетку намочило. Вот…
        Джин молчала, со смертной благодарностью смотрела на Дина, кажется даже не дышала. Тот с какой-то застенчивостью жевал полопавшиеся губы, краснел, шевелил опалыми скулами, заросшими твердым волосом. Кадык при каждом вздохе чудно трясся, словно погремушка. Время жестоко обошлось с лицом, еще гуще исчертило морщинами, обезобразило подкрадывающейся старостью. И только глаза настырно, по-бандитски нагловато дышали черным блеском, сияли совсем молодо, юношески.
        «Храни тебя бог», - мысленно помолилась Джин и вслух:
        - Спасибо тебе огромное, Дин. Что бы мы без тебя делали…
        Дин, вконец сконфузившись, постучал по карманам, достал пачку сигарет, задымил. Даже не столько хотелось курить, сколько просто чем-то себя занять, прикрыть смущение.
        - Было бы за что, - ответил он, затянулся, с кашлем выпустил дым. Завоняло крепким табаком. Потом посопел и продолжил: - Мне все равно не спалось ночью, вот я и решил прогуляться. Опасно, конечно, было - темно еще, луж-то не видно толком, грязь скользкая, но ничего…
        Не глядя на то, что Дин частенько прятал правую руку, испятнанную ожогами, Джин прекрасно знала: на ней не хватает мизинца. Обмороженный, полностью омертвевший, почерневший палец, переживший к тому же и обратный поход из Ридаса, ей пришлось срочно ампутировать, чтобы остановить развивающийся некроз, спасти руку. И долго еще выхаживала Дина, не спала ночами, переводила все лекарства, пока он окончательно не окреп, не встал на ноги. А вот левой кисти повезло куда больше - пусть обварена кожа, вся в мелких волдырях, без двух ногтей, зато вполне здоровая, рабочая. Отныне на ней красовался жемчужный браслетик сестры, ненавязчиво бросался в глаза своим нежным цветом, постукивал бусинками.
        - Джин, есть чем рот промочить? Всю дорогу терплю… - негромко попросил Дин, затушил сигарету, сунул под стол рюкзак.
        - Конечно, Дин, конечно… - мигом засуетилась Джин, метнулась к чайнику, налила полную кружку кипяченой воды. И пожелала, душой испытывая какую-то невероятную обязанность перед этим отзывчивым человеком, раньше вызывающим затаенную безосновательную неприязнь: - Пей на здоровье!
        Из спальни вышел помятый Курт, захлопал спросонья глазами. Из детской с криками радости выбежала Клер.
        - Дядя Дин! Дядя Дин!! - по-девичьи ликовала она и в долю секунды повисла на жилистой, как канат, шее, слезно нашептывая в пожелтевшее ухо: - Я так рада, что вы пришли… так рада…
        Дин искренне улыбнулся, обнял ее как родную дочь, погладил непричесанные волосики.
        - И я рад, Клер, и я… - и, слегка приподняв за подбородочек, заглядывая в полные слез голубые глазки, утер щечки и по-отцовски, с нежностью спросил: - Почему такая красивая принцесса, и плачет?.. Ай-ай-ай! Ну что ты, хорошая моя?.. Вон какую тебе папка пижаму подарил! Гляди, какая красивая! Сам ведь выбирал! А ты плачешь… Ну что ты, а? Ну что ты?.. Почему не в кроватке?
        Клер поворочала головой.
        - Не могу, дядя Дин, - и, погладив себя по животику, сетовала: - Кушать хочется…
        Тот похлопал девчушку по спинке, с болью взглянул на давно не бритого Курта с прорисовывающимися из-под выбеленной кожи ребрами и подбодрил, вкладывая в каждое слово частичку сердца:
        - Это мы быстро поправим! Это мы быстро! Не вешай нос! - вручил Клер банку консервов. - На вот тебе гостинчик. Прости, что так мало, но я в следующий раз обязательно принесу больше. Обещаю!
        Но Клер счастлива и этому. Вцепившись в жестяную баночку, словно белка в добытый орешек, Клер пошмыгала, приподняла большие искрящиеся глазки и с лучезарной улыбкой поблагодарила:
        - Дядюшка Дин, спасибо вам… - и принялась царапать ногтями крышку, желая поскорее открыть.
        Дин, пронаблюдав за потугами маленькой красавицы, мотнул головой:
        - Э-э, нет, Клер… так ты ее не откроешь, только пальчики испортишь. Здесь нож для консервов нужен! Специальный! Такая вот наука…
        Подоспела Джин.
        Забрав у дочери консервы - виртуозно вскрыла, поставила на стол, рядом - погнутую столовую ложку и пригласила:
        - Клер, садись, кушай, - а сама встала рядышком.
        Дин уступил место, пожелал приятного аппетита и подошел к отцу семейства. Курт громко зевал, смотрел на все сквозь дрему, чесал колючий, как наждачная бумага, подбородок. Щеки ввалились, заплыли нездоровой желтизной, остро торчали скулы. Под люто уставшими мутными глазами наплыла синева, набухли мешки, сползли на веки тяжелые дуги тонких бровей. Жухлые губы чуть-чуть шевелились, нос гулко дышал, безустанно и свирепо дулись кольца ноздрей. Смолистые волосы, отросшие до плеч, развевались от гуляющего по дому ветра.
        - Ну как ты, дружище?.. - взволнованно спросил он, протянул искалеченную руку, здороваясь. - Опять кошмары вернулись?..
        Тот медлительно пожал ее. Горячо, по-братски обнялись, будто не видели друг друга сотню веков.
        - Приходят иногда… и сейчас вот достают… - утомленно вымолвил Курт, грустно закивал, не без радости поглядывая на дочку, лопающую за обе щеки, - да нога вот… - потер через джинсы голень чуть выше сгиба, где находилась малюсенькая звездочка шрама, оставленного пулей, - на всю жизнь пометили «Мусорщики», - …отнимается ночами, сводит, заразу такую…
        Дин положил ему руку на иссушенное плечо, томительно выдохнул, по-новому испытывая грызущее чувство вины за то, что однажды просто-напросто не успел оказаться рядом, вовремя прикрыть от напирающих противников. Конечно, с той поры утекло немало воды, много всего позабылось, стерлось из памяти, но он частенько поднимал из руин воспоминаний минувшие события, горевал в одиночестве, по-новому их переживая.
        - Пойдем покурим, - и добавил: - Оденься только.
        Уловив краем уха слова Дина, Джин заволновалась.
        - Куда вы собрались? - полюбопытствовала она, с тревогой посмотрела на него. - Рань еще такая…
        - Да никуда, Джин, - утихомирил Дин, - так… постоим на свежем воздухе.
        Та покачала головой, подсела к дочке за стол.
        Вернулся Курт. На нем была бежевая футболка, сверху - кофта на молнии.
        Надели плащи, набросили капюшоны, вышли.
        Снаружи буйствовал ветер, пускал по кипящим лужам рябь, сдувал слабый неопасный дымок, баламутил утреннюю мглу. Потом летел дальше, тормошил хилую вылупившуюся траву, обугленные деревья, тряс покосившиеся столбы, увязнувшие в жидкой хляби, накачивал туда-сюда кустарники. Небеса обильно алели, обшивались кровяными фибрами. Вдоль них ползли лохматые тряпки рдяных облаков, расходились на своем вечном пути на неровные клочки. Наплывами попахивало гнильцой, серой и спертостью - так обычно дурманит земля после кислотного дождя.
        Закурили. С минуту ничего не говорили - разглядывали даль, размышляли о своем.
        Немоту порвал Дин.
        - Курт, - заговорил он, завернулся плащом, - я ночью, когда по окраинам промышлял, случайно заприметил здание одно низенькое. Оно, значит, забором стальным обнесено, сверху - колышки для солидности, но сам-то он весь уже сыплется, как с меня песок, облез, при желании можно и повалить - я уже опробовал, к слову. Так вот, значит, походил я вокруг него, осмотрелся: все травой поросло, машины какие-то стоят, а сама постройка с виду ничего - нормальная, окна и двери - на месте. И что-то мне подсказывает, никто в него так и не заходил еще со времен катастрофы. Оно будто бы нас дожидается, понимаешь? Вот я и подумал: а что, если нам с тобой туда наведаться? Чем черт не шутит, а? Курт? Чего-нибудь, глядишь, и найдем. Консервы те же…
        Курт докурил, дыхнул дымом через нос, выкинул бычок в грязь.
        - Далеко оно? Сколько идти?.. - деловитым тоном уточнил он после секундной паузы, стрельнул в напарника заинтересованными глазами.
        Уловив в них прежний разгорающийся азарт, Дин незаметно улыбнулся, тоже запульнул окурок, но попал в булькающую вблизи черновато-зеленую лужу. Он пыхнул, как металл, остуженный водой, распустился сероватым чадом.
        - К северо-западу отсюда, часах в двух, но с учетом бездорожья - около трех выйдет, - поведал Дин и продолжил: - Я там же, кстати, домик-то нашел, где Клер консервы добыл. Очень рисковал - ноги скользили, думал, вообще не выкарабкаюсь. Об этом я, конечно, умолчал - не хотелось паники поднимать.
        - Ты даешь, старина… - неодобрительно покачал головой Курт, - темно же совсем, а если бы чего случилось?.. - напряженно вздохнул. - Где тебя прикажешь искать?.. - и добавил уже мягче: - Мог бы хоть меня подождать. Вместе на рассвете бы и выдвинулись…
        Дин покаянно склонил голову, потом ответил:
        - Я ж как лучше хотел, Курт. Девчушке твоей к завтраку что-нибудь вкусное принести… - помолчал, прибавил: - Она растет, ей кушать надо…
        Курт подошел к нему, по-отечески хлопнул по плечу.
        - Ну что ты оправдываешься, дружище? Я же тебя не ругаю, просто на будущее - больше так не делай. Мы же все переживаем, волнуемся… - задрал голову, всматриваясь в небо. То неприветливо густело, дрожало знойным маревом. - А в то местечко обязательно заглянем. Вот, к примеру, после обеда?
        - Добро, - согласно закивал Дин.
        - Ну, на том и порешали тогда. А сейчас пойдем погреемся, а то зябко больно стоять.
        И вернулись в дом.

* * *

        По расквашенной, как тесто, дороге брели около часа. Майское солнце залихватски припекало голову, нещадно плавило грубую резину противогаза, ретиво нагревало увесистый плащ, обжигая спину. Пот сползал по коже растопленным маргарином, пробирал зудом, из-под одежды буквально валил пар. Каждую секунду стекла то заплывали вязкой мутью, то вновь прояснялись. Ноги, резко прибавившие в весе, точно слоновьи, неряшливо топили опушенные зеленью ботинки в чавкающей глине, время от времени окунали по мыс в ядовитые лужи, мешанные с грязью. Ветерок незаметно подвывал над спрятанными ушами, приглаживал вспузырившуюся плешивую траву, забавлялся над умершими, никогда не распускающимися толстыми деревьями, задавал курс быстроходным облакам, пока что не пропитанным кислотой. Перед глазами неотвратимо проплывало яростное небо, повсюду мелькали спекшиеся тела мясодеров, потрошителей, мелкого зверья, обклеенные жужжащими насекомыми. На не тронутых дождями проводах, уцепившись в падении лапами, покачивались костоглоты. От разомлевшей на жаре земли отрывался полупрозрачный угар, с ленцой поднимался ввысь, завивался
коловертью. И нигде не виднелось ни единой живой души, будь то хищник или какой-нибудь бродяга - дожди и поголовный голодомор исполнили свое дьявольское предназначение…
        Тишина, тишина…
        - Как в чистилище каком-то, ей богу, находимся… - прогудела приглушенная речь Дина, - по Земле ли мы ходим с тобой, Курт? Может, нас и нет вовсе? Одни оболочки только остались?.. А?
        «Чего это на него нашло вдруг?» - с усмешкой помыслил я и ему:
        - Да уж, зрелище удручающее… самому порой чудится, что в кошмаре вечном пребываю. Знаешь, вот видится мне гадкий сон, допустим, думаешь: «Ну, пес с ним - помучает немного да проснешься, не может же он веками длиться-то, в конце-то концов?» - а когда глаза-то открываешь, к окну подходишь - матерь божья! - будто бы и не просыпался: небо - как в аду, красное все, земля дымится - чем тут не пекло?
        Дин ответил на это лишь тяжким, изнуренным вздохом, потряс шлангом противогаза - прекрасно меня понял.
        - Частенько города снятся… - продолжил я, перешагнул через волка, захлебнувшегося в неглубокой яме с пенящейся желчью, - …людей вижу как бы со стороны. Ходят каждый по своим делам, разговаривают, смеются, галдят, бывает, - не без этого. Машины, значит, ездят всякие, сигналят: одни на перекрестке остановятся, дорогу уступят, другие - на скорости пролетят, красный свет мимо глаз пропустят. Что-то все суетятся, как тараканы, бегают-бегают, каждый со своими проблемами или радостями. У кого-то, может, пополнение в семействе случилось, у кого - несчастье или, не дай бог, утрата невосполнимая, но все чем-то живут, понимаешь? События каждый день какие-нибудь происходят, погода там меняется, небо то хмурое, то ясное, солнышко золотое вынырнет. Летом - дождь теплый прольет, люди к нему ладошки скорее тянут, радуются, зимой - снежинки кружат, все в снежки играют, нет никакого пепла. А теперь вот так все стало…
        И взглянул по сторонам: смерть одна, да и только.
        - Что было, то было, Курт… - безапелляционно отрубил Дин, грузно шлепая ногами, - чего об этом сейчас говорить-то? Неблагодарное это дело, честно говорю. Завязывай.
        Некоторое время безмолвствовали, месили мягкую податливую грязь. Комья, налипнув к подошвам, слетали лепешками, с хлопками падали на дорогу, в траву.
        - Надеюсь, хоть пару дней сухая погодка постоит, - вновь заговорил напарник, поправил ружье, - а то опять дожди все наши старания испоганят. Всю крышу, как бычками, пожгут. Не хотелось бы, чтобы в наше отсутствие Джин и Клер мучились с ней…
        - Да все нормально будет. Даже если и зарядит дождь - крыша выдержит. Мы ее с тобой в этот раз хорошо, как мне кажется, укрепили: и пакетами пластиковыми, и целиковый рулон силиконовой резины извели, - и холоднее: - Должна выдержать… - а потом про себя: «Хотя ничто не вечно…»
        Спустя несколько мгновений начали попадаться первые дома, какие-то одичалые без человеческого надзора сооружения с отвалившимися козырьками и обросшими «камнежором» стенами, обглоданные коррозией и кислотой фургончики, развалившиеся руины, сплошь устлавшиеся паленым мхом. Возле них, заняв все рытвины и выбоины, остывали смертоносные лужи, подъедали остатки колодезных люков, истомленно стекали в канализацию. Размытые дождями столбы, чудом держась за свои же кудри кабелей, приглушенно трещали натянутыми тетивами, собирались вот-вот заваливаться на вздувшиеся автомобили, припаркованные рядышком. Левее проглядывалась сгоревшая заправка, кривой, обмотанный «полозом», словно изолентой, рекламный щит. И хотя эта местность мне знакома была достаточно смутно и в основном со слов встречных собирателей, нечасто наведывающихся сюда по зову фортуны, - знал железно: где-то здесь существует вход на станцию метро «Рокфурд», таинственно исчезнувшую в первый год катастрофы. За десяток лет она овеяла себя самыми невероятными мифами, из каких половина вообще не воспринимались всерьез или поднимались на смех. Но
наличествовали среди них два, сумевших-таки пробудить в народе и поныне неугасаемый интерес. Многие свято верили, что там, в ее недрах, запрятаны секретные стратегические запасы провианта на случай Третьей мировой войны, и предпринимали безуспешные попытки розыска. Остальные - якобы рокфурдские тоннели ведут прямиком к хранилищам самого Грима, где под толстым слоем пыли томятся невообразимые залежи разнообразных товаров. Но правда ли это все или пустая болтовня - так никто и не узнал.
        Накатило поговорить. Очень захотелось обсудить нашумевший слух с Дином - надо же как-то отвлекаться от постоянного молчания.
        - Дин, - позвал я. Тот как будто вышел из бессознательного состояния, трусливо повертел головой, даже сбавил ход. И сразу задал вопрос: - Тебе доводилось что-нибудь слышать о «Рокфурде»?
        Дин не спеша взглянул на меня, угольные глаза за стеклами мигом оживились, заискрили.
        - «Рокфурд», говоришь?.. - переспросил он. - Дай-ка минутку подумать… да… что-то такое слышал. Это исчезнувшая станция, что ли? Ну да, немало о ней в свое время разговоров ходило. Басен всяких навыдумывали непонятных. Хотя, как по мне, ничего в ней такого и нет. Ни запасов там всяких, ни кротовых норок. Да и вообще, говорят, мол, не было ее здесь никогда…
        - Ну как это не было-то? - удивился я. - Куда она, по-твоему, подевалась-то? Хочешь сказать, что врут все? Да как же? Столько же народу подтвердило, искали, ходили даже. Что-то ты…
        - Хе-хе, - по-стариковски посмеялся напарник, тотчас сбив с мысли. - А вот так! «Не было», говорят, и - все! Она, если ты хочешь знать, вовсе не здесь, а вообще на юго-востоке находится. Это как мы с тобой в Нью-Сити шли, только на трассе надо было тогда поворачивать налево, а не прямо идти. И название у нее не «Рокфурд», а «Рисшулд Авеню 5».
        «Сдается мне, что и это он от кого-то услышал… - зажглось сомнение, - не его это слова. Готов поспорить…»
        И аккуратненько поинтересовался:
        - Ты в этом уверен? Или опять чего насочинял? - а следом вставил с хитринкой: - Вот откуда ты это услышал, а? Давай начистоту. От кого? Ну, колись. Не надо при мне всезнайку из себя корчить…
        Последовал сдавшийся, примирительный вздох.
        - Ладно-ладно… раскусил опять! - обиженно выпалил Дин и, секунду поколебавшись, наконец, сознался: - Ну, слышал я про нее давно от главы нашего поселения. Туда планировался основательный поход, набирались все желающие. Должны были и мы с Оливером пойти. Да не получилось - как раз тогда в Ридас пришли «Мусорщики». Не до походов резко стало. Если раньше нас город исправно кормил, то теперь мы могли остаться вообще без всего, - вдруг понизил голос, а у меня засвербело в душе - наверно, зря об этом всем заговорил. Затем все же продолжил: - Однако что касаемо названия станции - чистейшая истина. Своими глазами ее фотографии старые видел, что пылились в нашей маленькой библиотеке. Только, по правде говоря, никогда этой темы серьезно не затрагивался. Это глава ей бредил круглыми сутками.
        Мечтал, что если мы когда-нибудь доберемся до тех запасов и… - махнул, - а… к черту об этом… не хочу - тошно мне.
        - Как знаешь… - не стал я возражать.
        Вновь повисло угнетающее молчание.
        Дорога же начала показывать свой скверный характер, затеяла проверить нас на выносливость. Маршрут, какому мы неукоснительно следовали, нежданно обратился вязкой трясиной, выложился каким-то сплошным зыбучим ковром. Ботинки, подобранные с расчетом на ходьбу по схожей беспутице, оказались совершенно не пригодными к такому месиву и при любом удобном случае тянули меня вниз, будто к ним привязали чугунные гири. Усугубляло положение и скопление колючих, в кишащих мошках, кустарников, растущих в здешней слякоти. Те без конца пытались разодрать бесценный противогаз, поцарапать и так купленные по заоблачной цене фильтры, достать до шеи. Одно время хорошо помогали капюшон или вовремя выставленная рука, но потом и эти ухищрения перестали быть полезными - ветки и шипы все равно плетями били по лицу, стегали стоячий воротник, шкрябали рукава. Сильнее всего переживал за маску: оставь на ней легкий порез или маленький, пусть даже невидный глазу, прокол - едкие испарения при следующем дожде не пережить: моментом отравишься. Совсем уходят они лишь на четвертый-пятый день, и то при условии теплой погоды и
сильного низового ветра. Потому-то первое время в доме никогда не открываются окна и двери, а Клер и Джин для страховки носят респираторы.
        Но моему напарнику, расторопно пробивающемуся через непролазные джунгли заправским аборигеном, отмахиваясь одним ружьем, казалось все нипочем - заросли каким-то загадочным образом скользили по нему, как по маслу, почти не задевая шланг, с заботой обметали, не желали хлестать.
        - Ничего-ничего, скоро уже отпустят нас! - оборвал томительное безмолвие Дин, с озорством отбиваясь от когтистых ветвей. - Не ночью все-таки идем - не заблудимся, в грязи, дай бог, не утонем!
        - Как же ты тут в темноте-то пролезал?.. - с натуральным удивлением спросил я, уже едва волоча окаменевшие ноги, и тут же: - Здесь же идти-то невозможно - одна сплошная трясина. Утонуть - как нечего делать…
        Тот скуповато, по-торговски посмеялся.
        - Не с того ракурса ты на вещи смотришь, Курт, - философски подметил он, - зато никто другой сюда точно не сунется, и растяжку случайно не сорвешь. Можно сказать, абсолютно безопасный путь нам проложил. Потерпеть только самый пустяк - и все, а ты капризничаешь, как маленький, ей-богу. И так, считай, уже пришли, идти-то - слезы остались, - а затем оповестил: - Сооружение наше, если что, левее расположено, не пропустишь.
        «Главное, прежде ни в какую дыру не провалиться…» - запылало в голове опасение и - Дину:
        - Да я и сейчас, пока топаем, могу сюрпризов нахватать по самые уши, ты же знаешь. Особенно с моей-то феноменальной везучестью…
        Дин ничего не сказал на эту мою самоиронию, периодически выплывал лишь загашенный древесный треск и хлюпанье мутной грязевой каши под ногами - упорно расчищал тропу.
        Колючая западня и в самом деле закончилась очень скоро. Попотев еще, наверное, парочку, может тройку, минут, мы вышли к размытому дождями, негусто застроенному пустырю с несколькими изъеденными кислотой тракторами, тоскливо стоящими вблизи ровно сложенной пачки серых бетонных плит в полусотне шагов от нас. Справа, обезображенные и просевшие, нелепо торчали из-за выжженной травы три двухэтажных кирпичных дома, донельзя измазанных жирными буро-чернильными подтеками, схожими с гематомами. Они почками вспучились под окнами, по краям треснутых стен, натекали в искривленные, склизкие на взгляд сосульки под скособоченными балконами. Между строениями, словно витые бельевые веревки, раскинулись какие-то мерзкие зелено-черные лианы со свешенными пучками двигающейся мишуры. Те каждую секунду пульсировали, еще жаднее обклеивали сыпкий фундамент, проползали в любые щелки, протягивались вдоль карнизов, проводами забрасывались в чужие квартиры через открытые форточки. А слева, огородившись от всего мира окисленным неустойчивым забором с топорщащимися зубьями, распростерлась та самая постройка, о какой утром
твердил Дин. Как он и говорил, на ней действительно отсутствовали существенные повреждения: окна - на месте, только сильно запотели, двери - без следов взлома, да чего там говорить - даже навесы не отломились - в общем, зрелище поистине необычное. Да и громадная труба из красного кирпича, горделиво возвышающаяся над крышей, внушала собой кое-какие надежды - вполне вероятно, вышли мы не абы куда, а к когда-то функционировавшей фабрике или заводу. В таком случае есть неплохие шансы разыскать что-нибудь съестное на складах, если, конечно, тут выпускались не только запчасти и детали. Хотя и в этом случае еще не все потеряно - можно ведь пробраться в столовую, к тамошним запасам. Наверняка же что-то сохранилось. Главное, чтобы до них не добралась кислота, иначе наши труды пойдут насмарку.
        «Дай бог, не зазря пришли… - мелькнуло в мыслях, - не хорошо домой пустыми возвращаться. Не то сейчас время, чтобы так приходить. Особенно, когда тебя ждут два голодных рта, ради кого ты и живешь, и дышишь, и ночей не спишь…»
        И обратился к Дину:
        - Сдается мне, что это не простая постройка, какой ты ее описывал… - скинул с плеча оружейный ремень, с винтовкой наперевес приблизился к забору - под ним еще гудела не до конца просохшая земля. Потом продолжил обрадованно: - Это какая-то фабрика, напарник!.. - прогулялся по окнам оптическим прицелом, прибавил кратность: за затуманенными стеклами нечетко просматривались очертания помещений. - Если повезет, схватим куш не хуже, чем в том супермаркете! Господи, хоть бы это и вправду было так…
        Дин неслышно подошел, взял ружье в левую руку и, покрутив головой, придирчиво осматривая территорию предполагаемой фабрики, произнес:
        - А чего гадать-то, Курт? Сейчас сходим и сами поглядим, что да как, верно?.. - и, повернувшись: - Давай решим лучше, как нам с забором быть: вход искать или так, ногами валить будем?
        Оставив напарника без ответа, я разок-другой ударил по забору - тот недовольно скрипнул, угнулся вперед, щедро облил джинсы горячей глиной. И хоть ее запашок, к огромному облегчению, не пропускали фильтры, в данный момент казалось, что от меня отшатнулись бы даже закоренелые бродяги.
        - Давай так попробуем, - предложил я, - вроде легко поддается, как ты и говорил.
        - Да я ж его тогда просто пощупал, так сказать проверил на прочность. Гляжу - шатается весь, значит, вдвоем наверняка осилим. Вот и сказал. А во всю силу прикладываться не стал, Курт. Ночью-то шуметь как-то… сам понимаешь… - участливо вставил Дин и вдруг заявил, но как-то излишне серьезно, выстуженно: - Между нами говоря, я во-о-н в том доме-то консервы для дочки твоей откопал… - показал на стоящий по центру дом с присосавшейся к торцу, точно пиявка, лианой, - кто бы мог знать, что его «текучник» займет. Темно было совсем, где ж там разглядеть-то?..
        Я с какой-то опаской прошелся глазами по отвратительной поросли, оккупирующей дом, задавливая в себе холодящий трепет, переспросил:
        - «Текучник»? Что за напасть такая новая? Не слышал ничего о нем… - а сам подумал: «Надеюсь, не ядовитое какое-нибудь, а то и так уже не знаешь, от чего и где помрешь…»
        Тот пожал плечами, ругнулся.
        - Да и я, если честно, немного смогу рассказать, - ответил Дин, - в поселении пару раз просто слышал, как об этом паразите разговаривали - и все. Вот оттуда и знаю, что «текучник» кислотную среду обожает, лепится преимущественно к жилым сооружениям, а в сухую погоду или сильную засуху ищет по квартирам невысохшие лужи, пьет их, понимаешь. Зимой отмирает, как опухоль, в подвалы или коллекторы уползает, где и торчит там до самой весны. Вроде так послушаешь - даже полезная отчасти зараза, да? - а на деле - тот еще изворотливый хищник. Вымысел или нет - хрен его, конечно, знает, - но двоих собирателей вроде тебя, поговаривали наши, «текучник» до косточек выпил и в себя втянул, как пылесос. Такая вот наука… - и, словно моментом выкинув из головы все то, о чем так увлекательно говорил, - заявил: - Давай-ка с забором разбираться…
        «Разобрались» мы с ним до смешного скоротечно - всего-то в два одновременных толчка опрокинули навзничь, втоптали в раскисшую грязь.
        - Хорошенько мы его, а? - надрывно посмеялся Дин и следом: - Ну, а теперь пойдем поглядим, чем фабрика богата…
        Заскользили сквозь потемневшую квелую траву, отшибая мошкару, обошли два подточенных кислотой автомобиля, вышли к самой первой двери, на свой страх и риск открыли - ничего не полетело, ничем не прибило - никакую ловушку, выходит, так и не потревожили. Зашли, отпугивая дневным светом здешнюю темень, несмело углубились, достали из глубоких карманов походные фонари, включили. Очутились мы в длинном, но очень узком коридорчике с полом, богато выложенным зебровой плиткой. Прямо перед нами, обсыпанный пылью, стоял турникет, слева - столик охранного поста, томящийся без дела, на нем - осколки разбитой чашки, застарелые брызги кофе. По обеим сторонам вытянулись пустующие гардеробные вешалки, забывшие ароматы верхней одежды, а за ними, чуть поодаль, отсвечивая мраморными ступенями, - широченная лестница, уводящая на следующий этаж. Луж нигде так и не заметили, высокий потолок, обвешанный прямоугольниками промышленных светильников, - пока не протекал, лишь сильно вздулся и пошел во все стороны волнистыми разноперыми узорами, будто бы предупреждая: «еще пару дождливых месяцев, и я непременно рухну». Что же
насчет самой фабрики, то по первому впечатлению она представлялась очень даже многообещающей, сулила обнаружение самых неожиданных находок.
        - Ну, долго стены-то будем разглядывать? - начальнически осведомился Дин, а потом повел луч фонаря вкривь, по правой стене, освещая портрет осклабленно улыбающегося молодцеватого круглолицего мужчины с вьющимися седыми волосами и телячьими глазами, и тут выдал, тыча в него пальцем: - Хм, а это что еще за мужичок у нас? Солидный весь…
        - Основатель, наверно, или директор какой… - сдержанно ответил я, кинул на того мимолетный взгляд, на секунду ощущая себя в роли гида, - что он тебе сдался-то вообще? Как будто в галерею пришли картины смотреть, ей-богу…
        - Да что-то на глаза подвернулся мне тут… - отшутился тот и тверже: - Ладненько, пойдем, что ли…
        Под выпяченным турникетом пролезли слаженно, по одному, как ночные грабители, зачастили мимо гардеробов. Не доходя до лестницы, с левой стороны, на сильно облупившейся темно-зеленой стене обнаружили первый жизненно важный перл - план здания со всеми этажами и пролетами. Стекло в медной раме абсолютно целое, лишь слегка запылилось и затуманилось за годы забвения, а сама бумага - в желтизне, кое-где незначительно набухла.
        - Вот это удача! - скрипуче пропел Дин и без долгих раздумий лупанул прикладом. Рамка посыпалась мозаикой, с сочным дребезгом рухнула вниз, к ногам. Следом вытащил план, долго светил фонарем, хмыкал, после чего показал мне, звездясь остервенелыми глазами, и промолвил: - Откуда бы нам начать?..
        Я молча забрал схему, отругал:
        - Обязательно было бить? Порвать ведь мог. Думать же надо… - Напарник обидчиво вздохнул, отошел на шаг, присел на корточки. Я внимательно ознакомился - план попался крайне подробный, с рядом обозначений и расшифровкой к ним. В самом правом углу сиротливо вырисовывались фамилия и инициалы человека, ответственного за его составление, подпись, дата и наименование самого предприятия: D&G’s Factory. Если верить имеющейся в распоряжении информации, одно из того, что нас интересовало в первую очередь - производственное хранилище, - располагалось на втором этаже, за «Цехом № 25» и «Блоком № 30». Столовая же ближе - в «Блоке № 15», рядом с туалетами. И поведал обо всем Дину: - Значит, на верхний этаж надо в любом случае подняться. И там у нас с тобой стоит два выбора: первый - идти сразу до хранилища в самую глубь, а это, мягко сказать, не близко, а второй - начать со столовой, она тут прям, рядышком. Что думаешь?
        Дин в раздумьях шумно загудел носом, противогазный шланг при этом забавно затрясся хоботом. Потом попросил:
        - Дай-ка план на секунду… - Пару секунд крутил в руках, водил пальчиком по разным коридорам, проходам, как опытный шахтер, что-то просчитывал, сопоставлял, придавливал нестриженым ноготком наиболее приглянувшиеся места. Наконец заговорил: - Знаешь, я бы пошел вначале через столовую, а затем так… - прочертил невидимую линию от «Блока № 15» через запасной выход к коридору за ним, а далее - к «Блоку № 17». Получилось очень даже складно, логично, - … во времени особо не потеряем и дорожку немножечко сократим. Тем более я так глазами-то пробежался, тут все коридоры - что паутина: переплетаются между собой по-всякому - можно разные варианты набросать. А там, конечно, видно уже будет.
        И, аккуратно сложив карту, протянул мне.
        - Не, себе оставь, Дин, ты с ней быстро общий язык нашел, - отказался я и продолжил: - Двинули тогда, что ль?
        А в уме, из самых темных глубин, всплыла колющая дума:
        «Важно сейчас не потерять бдительности, быть начеку, держаться вместе. Сердцем чувствую, что-то неладное надвигается…»
        Набожно перекрестились, поднялись по лестнице, отбрасывая резкие свистящие отголоски шагов.
        На втором этаже было еще темнее, чем на первом. Вдоль просторного пролета, изобильно посыпанного пластами пыли и кусками бетона, мертвецки спали пучки спутанной проволоки, мятые, искусанные ржавчиной бочки, пластиковые канистры, озелененные мхом доски, стулья с угрожающе дыбившимися острыми ножками, гроздья отколовшейся отделки. У изодранных, облезлых стен громоздились ящики, тележки, загруженные коробками и заготовками по металлу. В цехах, запруженных сгнившей электроникой, огрызаясь на наши фонари белым мстящим отсветом, разложился по стенам серо-голубой, частями обвалившийся кафель с проплешинами задеревеневшего цемента. Под окнами в мелкий квадратик, до безобразия изгаженными сажей, не пропускающими даже случайной ниточки солнца, свешивались разбухшие шершавые батареи. То здесь то там красовались раздетые стены с оголенными ребрами арматур, каркасов, изломленные пряди высоковольтных проводов.
        - Ух-х… Курт, может, ну его, этот противогаз, а? Снять его к чертям собачьим… - пыхтел Дин, как дремучий старик, почти уже не поднимая ног. - Задохнусь в нем сейчас… - нарочито подавился кашлем - получилось коряво, - тем более кислоты тут вроде нет.
        - Дело твое, конечно, - с равнодушием ответил я, перешагивая доски, ощетинившиеся гвоздями, - но не советую: мы только пришли и еще ничего не знаем об этом месте. Неизвестно еще, что там дальше, - и добавил мысленно: «Хотя я и сам бы сейчас с удовольствием стащил с себя эту парилку. Лицо уже все чешется, как комарами искусанное…»
        - Уговорил, оставлю! - смирился тот. - Наверно, все-таки погорячился я…
        - Вот то-то же, - повернулся - напарник поправлял фильтрующую коробку, закрепленную на ремне, - в конце концов, воды и хлеба он же у тебя не просит? Так, если только фильтр забившийся поменять время от времени, но тут уж никуда от этого не деться.
        По темноте заставленных коридоров блуждали прилично. В одних случаях, чтобы пройти дальше, требовалось сдвинуть незыблемые железные шкафы, преграждающие путь, в других - хватаясь за распушенные лоснящиеся кабели, как за поручни пассажирского автобуса, перелезать высокие кладки кирпичей, в третьих - ползти друг за дружкой под чередой лежащих вповалку дверей, светильников, труб, подсвечивая фонарями путь. Иногда у Дина получалось разглядеть на плане фабрики один-другой удачный проход, облегчая дорогу до «Блока № 15», но в остальных ситуациях - оба заходили в тупик. Если же находили в стенах разломы достаточного размера для свободного влезания людей примерно нашей комплекции - единогласно пропихивались.
        Однако как только вылезли к перекрестку, загроможденному грудами битого бетона, где ровно через два цеха, согласно схеме, должна уже быть столовая, наши последующие намеченные действия полетели в тартарары - вдали, за черной мглой, пестрело ярко-зеленое сияние кислоты. Оттуда долетало яростное шипение, перегуд, по полу стелился студеный иллюзорный отблеск.
        Ш-ш-ш… у-у-у…
        Душа будто бы перевернулась вверх тормашками, спина, пропитавшаяся потом, мигом остыла, обледенела, перед глазами все затухло, щеки под маской разгорячились, зажгли.
        «Твою же богу душу, а?.. - с пылом выругался я. - Обязательно тебе, проклятая, надо было все испоганить? Что ж такое-то…»
        И уже в голос Дину:
        - Приплыли мы с тобой, кажется. - Потом замолчал и, чувствуя, как горячится в груди искорка надежды, спросил: - Дин, посмотри, может, она растеклась не там, где двадцать пятый цех? А подальше?..
        Но напарник обрадовать не смог.
        - Боюсь, что как раз именно там… - он пошелестел планом, точно что-то в нем не разглядел или посмотрел не так, покашлял, - нет, все сходится: вперед нам дорожка однозначно закрыта. А проверять, как далеко эта мерзость расползлась, я бы не рисковал…
        - Везет как утопленникам, - резюмировал я, в слепой злобе раздавил кусок кирпича. Тот хрустнул под пяткой, превратился в порошок, в соль.
        - Погоди ты кипятиться, еще же столовая осталась. Ну, если и там все плохо - можно ведь по третьему этажу погулять.
        - Что ж делать, пошли…
        Сбили с ломких петель разбухшую от сырости дверь, просочились вовнутрь столовой. Кругом догнивали перевернутые столы и стулья, под ними - алюминиевые кружки, тарелки, столовые приборы, у входа - раздробленная раковина, зеркало. Перед окном стеснялся маленький оскудевший буфет, облепленный струнками паутины, на нем - помятый чайник. По правой стороне, в пяти шагах от нас, чернела другая стальная дверь с проржавевшей табличкой «Кухня».
        - Сюда! - вдруг скомандовал Дин, подскочил к ней. - Помоги открыть, Курт!
        Вдвоем приложились ногами, еще - никак, словно били неприступную крепостную стену.
        - Ты глянь, а? Все сыплется везде, а эта, сука такая… - вспыхнул напарник, прицелился из ружья, - сейчас мы тебя тогда…
        - Тихо ты! Чего задумал?!. - и, цепко ухватившись за ствол железными пальцами, миролюбивым тоном объяснил: - По-другому ведь можно…
        Дин по-бычьи дыхнул, за противогазными стеклами недоумевающе замерцали маслины глаз. В свете фонарей они казались какими-то свирепыми, что ли, бездонными, точно омуты.
        - Да ну? И как же? - как можно сдержаннее полюбопытствовал Дин, но в голосе все равно прослеживались нотки раздражения, противодействия. - Заклинание прочитать? С бубном попрыгать? - А закончил так: - Пустая это затея! Дал бы лучше сейчас по ней разок из ружьишка - и вся печаль. Так нет же, надо свое что-то добавить…
        - Зря ты так на меня накидываешься-то, - парировал я, - зачем грохот ненужный поднимать? Патроны переводить? У тебя их так много осталось, что некуда девать? Не думаю… - поводил по нему строгим взглядом - напарник нетерпеливо и зло мял ружье, словно желал поломать или как минимум погнуть, - лучше помоги, посвети-ка на дверь.
        А сам присел вблизи, расчехлил нож, нащупал под ботинком вилку и начал взламывать замочную скважину. Та от древности вся крошилась, скрежетала, выдыхала густой рыжевато-серый чад.
        - Все спросить у тебя хотел… - неловко начал Дин, неусыпно следя за моими манипуляциями.
        - О чем? - спросил я, не отвлекаясь от работы.
        - Да про нож твой… - и прибавил витиевато: - Интересный он у тебя какой-то, особенный, никогда такого не видел…
        - Костяной.
        - Из волчьей кости-то, наверно, она же прочная очень. Или другого зверя какого?
        - Человека. - Следом кратенько пояснил: - Она легкая, неприхотливая, точится легко и при хорошем уходе почти не желтеет. Заточка вот четвертый год держится, хоть сейчас волос кинь - запросто разрежет.
        Дин ахнул, присвистнул.
        - Где ж ты скелет-то нашел, костоглоты же всюду летают… - холодея, протянул он.
        - Да… - туманно изрек я, - в подвале одном еще давно. Гляжу на него - вроде бы хорошо сохранился, не поломанный, ну и забрал с собой плечевую кость. Тайком от жены потихоньку в сарае выпиливал, ровнял, придавал форму. Пару месяцев на это потратил, зато вот такой вот ножик получился - в ладони сидит как влитой, кислоты не боится, ржавчины - тем более, а перед ухом махни - хрен услышишь. Да и в тело входит без звука, как иголка в подушку. - А потом что-то закрутились в мыслях минувшие военные будни, и мне под их влиянием захотелось пооткровенничать: - Нам еще на учениях говорили, что на сталь не всегда можно положиться. Потому каждый из нашего отряда помимо основных ножей делал для себя еще один, так сказать, дополнительный. В основном использовали твердое стекло, пластик, кость, у некоторых, помнится, в ход шел туф и даже вулканические породы. Клинки выходили легкие, неприхотливые, безотказные, а самое важное - бесшумные. А это, порой, важнее всего оказывается…
        - Эх, мне бы такой… - мечтательно высказался Дин, - а то мой ножик уже совсем скоро доломается.
        - А что ж? Сделаем. Только материал подыскать подходящий - и сделаем.
        Расправившись с дряхлым замком, победоносно толкнул дверь. Она распахнулась с тугим скрежетом, сгребла теснящуюся за ней гору мусора.
        - Вот так, а ты стрелять хотел, - со смешком в голосе заметил я, - все же проще делается.
        - Однако ты, а!.. - усмехнулся тот, похвалил: - Золотые руки! - а дальше с ехидным вопросом: - Где же ты и этому-то научился, если не секрет?..
        - Нас и не тому учили… - и закончил даже как-то сумрачно, холодно, испытывая нарывающую боль при этих словах: - Я ж наемник, Дин. И лучше бы им не был никогда, не видел ничьих лиц, обреченных глаз, не слышал криков. Высыпаться хочется по-человечески без всего этого ужаса, понимаешь? А лучше - жизнь другую прожить, никого не убивая. Вот только милостивый бог никому не дает права на искупление. Да и молитвы не слышит. Чушь это все, если говорят иначе. Во всяком случае, на мои раскаяния он всегда молчит. Наверно, потому, что у меня просто не осталось ни осколочка души. Греховодникам ведь он не отвечает.
        Напарник, не найдя слов для ответа, отмолчался, понуро вздохнул.
        На кухне, захлебнувшейся пылью, не нашли ничего интересного. В громоздких холодильниках хранились одни обертки и упаковки от мяса и полуфабрикатов, на широких плитах - пустые кастрюли, сковородки, дуршлаги и подносы. В духовках с замасленными переключателями - невымытые противни, решетки. И, пожалуй, задерживаться здесь в какой-нибудь другой раз не имело бы никакого смысла, если бы с нами не оказалось драгоценного чертежа, рассказывающего о еще одной дверке, что ведет непосредственно к продовольственному складу. Та, немного побагровевшая от времени, располагалась в самом конце кухни, зазывала к себе безмолвным пением.
        - Дай бог повезет, что-нибудь непременно найдем, - промолвил Дин, - очень уж хочется в это верить.
        - Там видно будет, - отозвался я.
        Выбив дверь с третьего удара - попали на склад. Он был маленький, совсем не такой, каким представляли. Сразу впереди, в трех-четырех шагах, во все помещение выстроился колоссальный стеллаж с широкими полками, заставленными подписанными картонными коробками, ящиками, бидонами, невскрытыми упаковками питьевой воды, газированных напитков, блоками самых разных сладостей. Они же наблюдались и на полу, словно только и ждали того часа, когда мы за ними придем. Справа проглядывался проход, ближе к нему - передвижная стремянка, а слева - засаленное, точно дегтем, окно. Но всю эту изумляющую, восхитительную картину продуктового изобилия безжалостно портил монотонный гул кобрами шипящих кислотных луж, неплохо устроившихся в коридорах в каких-то двух минутах ходьбы отсюда.
        Ш-ш-ш-ш… ш-ш-ш…
        - Курт, это настоящая императорская сокровищница! Господь ты мой! Ты только взгляни!.. Только взгляни!! - с ликующим неистовством молвил Дин, размахивая фонарем, как саблей. Свет хаотично набрасывался то на упаковки, то на ящики, рождал перекошенные угловатые тени. - О-хо-хо!! Глазам своим не верю!..
        «Не подвело чутье! - плеснула в уме радостная мысль. - Как же будут мои рады!»
        И, придушив опьяняющий восторг, предложил:
        - Давай тогда, чтобы время не тратить, разделимся: я внизу начну запасы осматривать, а ты наверх дуй, - а следом напомнил: - Только не забудь смотреть дату и…
        - Помню-помню, - перебил тот, уложил ружье на нижнюю полку, потянулся за стремянкой, в два усилия залез, сбрасывая рюкзак, - только будешь мне помогать: чего найду - скидываю тебе, а ты лови, не зевай. Потом ко мне сложим.
        - Договорились.
        Обкрадывали помещение склада сработанно, оперативно, будто занимались этим всю свою жизнь. Сначала набивали рюкзак Дина, кидали в его раззявленную пасть пачки круп, риса, гороха, фасоли, макарон, банки мясных и рыбных консервов, овощей, фруктов. Потом взялись за мой. В дальних полках посчастливилось откопать то, что по нынешним ценам обошло бы золото, - соль, сахар-песок, муку, молотый черный перец и приправы. К ним прибавились по две пачки быстрорастворимого кофе и чая в пакетиках. Для дочки набрал шоколадок, конфет, пряничков и вафель, какие та приловчилась грызть, макая в кипяток. С запасом взяли воды, газировки, хорошо подходящей для чистки ржавчины.
        - Я сейчас с таким бы удовольствием навернул баночку тушенки, а потом добавил сигареткой… - расплылся в мечтаниях Дин, завесил потяжелевший рюкзак, потрясывая за лямку. А потом крякнул, показательно проглотил слюну и, похлопав по животу, промурлыкал: - Что еще нужно, разве…
        В эту же секунду за окном заслышались громкие голоса, прерывая гастрономические фантазии напарника, потом шуршание травы, непрекращающиеся пронзительные трески лопающихся под чьими-то ногами камней, лязг оружия - к фабрике явно кто-то шел. И, если судить по такому грохоту, - далеко не два и не три человека.
        «Вот и попались мы в ловушку, - зашевелилось в голове, - ведь сердцем чувствовал…»
        И - птицей к окну. Расчистив кулаком от грязи - пригляделся: вдоль забора, грубо топча землю, вышагивал серьезно вооруженный отряд «Стальных Варанов» численностью в двадцать голов. На всех без исключения были надеты качественные противогазы с парными фильтрами и встроенными ПНВ, капюшоны, кислотоупорные серые плащи, шалью волочащиеся по земле, перчатки, высокие ботинки. У каждого по штурмовой винтовке с полным тактическим обвесом, за спинами - пустые вещмешки, рюкзаки и торбы. Двигались за лидером, подгоняющим их короткими односложными жестами, строго по цепочке, как овцы.
        - Что там, Курт?.. Что там?.. - допытывался Дин. - Что-то видишь?..
        - Плохи наши дела, друг. - А потом обернулся и, полмгновения помолчав, ответил: - «Стальные Вараны», двадцать человек, все с оружием и идут сюда, - заметив в глазах напарника животный страх - закончил: - Путь назад нам отрезан, придется искать другой…

        ЧЕТВЕРГ, 21 МАЯ 2015 ГОДА

        Домой Курт и Дин так и не вернулись. Не объявились они ни поздним вечером, ни ночью, ни даже на следующее утро - как в воду канули. Не спавшая, голодная, доведенная до отчаянья, Джин в напрасном ожидании просидела на кухне с самой зари, заученными наизусть молитвами отгоняя пугающие мысли об их судьбе, роящиеся перед ней, словно мухи. А устав, едва шевеля пересохшими искусанными губами - вставала с раскачанной табуретки и долго слонялась по углам собственного дома, будто зверь в клетке, надсадно шаркала. Заходя в комнатку Клер, она молча садилась рядом, вздыхала, поправляла одеяльце и со слезами на глазах долго наблюдала за ее беспокойным сном, разглядывала мертвенно-бледное личико с прозрачной кожей. Перед уходом - целовала некротически холодные щечки, освящала святым распятием и удалялась в спальню, где лежала в полнейшем безмолвии, терпя волнами накатывающее рыдание. Потом обратно возвращалась на кухню, разговаривала с собой, опять самозабвенно вторила святые речи, яро, по-собачьи скулила.
        Дочь, притворяющаяся спящей, каждый раз, едва слышала приближающиеся шаги матери, точно обмирала, с недетским усилием выдерживала давящий плаксивый взгляд, боясь разжать глаза, чтобы не увидеть ту высосанной, разбитой переживаниями. Но стоило остаться одной - тихо перекатывалась на спинку и глядела в окошко, на размытое алеющее небо, с недозревшим страхом думая о пропавшем без вести папе и дяде Дине. Разыгравшееся воображение умышленно являло Клер то неведанных существ, мчащихся за ними, то бесконечные лабиринты подземелий, не выпускающих тех из своих владений, то густой лес, из какого они никак не могли выбраться, как будто хотело разрушить все надежды ребенка, отобрать все светлое, хорошее.
        Парализующее беспокойство, осадившее семью, слегка ослабло ближе к полудню, когда из-под покрова малиново-угольных туч прорезался одинокий, но необычайно живописный лучик солнца. Он без стука прошел через окно, упал на стол и ровной мандариново-краповой линией, высвечивая крупицы пыли, пополз через всю кухню, останавливаясь посреди детской. Заглядевшись на него, Джин еще разок окунула тарелку в ведро воды, насухо обтерла тряпкой и, поставив на стол, впервые за столь длительное время улыбнулась, радуясь такому незамысловатому, но очень редкому чуду, впервые повстречавшемуся еще за пару лет до глобального бедствия.
        «Хорошее знамение… - по-своему истолковала она, - значит, скоро вернутся. Живые и невредимые. Господи, только не дай мне разувериться в этом, обжечься…»
        И позвала дочку:
        - Клер, солнышко, иди скорее сюда! - сама оглянулась на окно - небеса вокруг единственного проблеска света неестественно померкли, обуглились. - Смотри, какая красота!
        Горестно скрипнула кровать, вышла Клер. Синяя пижама после сна помялась, на лице, замученном голодом, не по-женски явно острились маленькие плиточки скул, щечки стали проваливаться, чернеть, как у покойницы. Под широко раскрытыми ясными глазками, придавленными перышками бровей, настывала сизоватая краска, нездорово терял телесный цвет маленький носик. Взлохмаченные темные волосики расплескались по плечам, прилипли к вискам, лбу, исполосованному голубенькими жилками.
        - Красиво!.. - изнуренно протянула дочь, догадавшись, зачем позвала ее мать, шагнула навстречу лучу - тот мигом коснулся животика, весело задрожал, словно желая поиграть. Потом подставила свои сухие ручки, чуть ли не пропускающие через себя свет, сказала: - Тепло так, как свечечкой греет. Даже щекотно.
        - Замерзла, доченька? Давай я тебе чаю налью? Погреешься, - суетливо предложила Джин, носясь глазами по тоненькой фигурке дочери, - на один раз еще хватит. Заодно и позавтракаешь…
        Произнесла и похолодела: помимо этого давать ребенку просто нечего - и так жили впроголодь, на грани.
        - Нет. Мне бы чего-нибудь поесть… - Клер подслеповато прижмурилась, с восторгом всматриваясь в дивное небо, горько выдохнула, - а то животик совсем не дает спать, всегда болит…
        Жалоба родного дитя окатила Джин необоримым хладом, в сердце закипела кровь, тело бросило в оторопь.
        - Принцесса, у нас нечего кушать пока, мы все ждем папку с дядей Дином… - слова давались сложно, прилипали к языку, голос сыпался, почти не звенел. И подумала, к ужасу: «Хоть нож сейчас бери и режь себя на суп…» Потом уже продолжила: - Ты все равно попей чайку, попей, не так сильно будет голод тянуть. А я с тобой вместе, хочешь?..
        Клер несколько раз кивнула, качаясь, прошла к столу. Джин поставила греться наполненный чайник, обняла дочку, весящую не больше кошки, поцеловала, прихорошила волосы.
        - Сейчас погреемся с тобой, станет легче, - утешительно проговорила она, усадила Клер на табуретку. - Мама не обманет тебя.
        Завтракали в непривычной, чуждой обеим атмосфере - без прежних шутливых, несерьезных разговоров, обсуждений снов, планов на день, семейного духа, как незнакомые друг другу люди. Размоченный кипятком чай в кружке Клер весь всплыл наверх, пряно пах плесенью, сгущался по краям. Джин пила пустую горячую воду, отдав дочери единственный залежавшийся кубик сахара, и все выглядывала в окно, присматривалась к пустынной дали, исступленно ожидая возвращения своих добытчиков.
        Тут заговорила дочь:
        - Мам, а теперь так будет всегда, да?.. - и, жадно отпив из дымящейся кружки, не боясь обжечь губки, добавила мученически: - Пока мы все не умрем?..
        Отвлекшись, Джин повернулась - дочка вонзила в мать пугливые стеклышки глаз, нагретое паром лицо вернуло утраченный оттенок, зарумянилось, покраснело.
        - Глупости какие-то говоришь вечно… - обозлилась она, хмуро свела брови. Они слегка переломились, сложились колышками. Заметив обременительный взгляд матери, Клер понурила голову, отвернулась, захлюпала чаем. Джин внимательно последила за ней и прибавила ласковее: - Прекрати унывать, Клер, хватит… нельзя так. И страшнее ведь беды переживали, вспомни: то ураганы страшные, то ворон слетались тучи, то звери нападали. Голод по скольку раз уже возвращался - не счесть. А прошлый, помнишь, какой был? Одежду варили, ели кору, ночей не спали, отец твой с утра до вечера на поисках пропадал, чтобы нас чем-нибудь накормить, и ничего же - живые все, здоровые, слава богу! С тобой маленькой совсем как выживали? У тебя зубки режутся, орешь, животик крутит, одну не оставишь, дома - ни лекарств, ни продуктов. Кашу не сваришь, пеленок нет, сами голодные, где что брать - бог его знает… - Умолкла, воскрешая из памяти то тяжелейшее время, упрятанное за пеленой давности, а дальше, зажав рот, вымолвила: - Не такой жизни мы тебе хотели, не должна ты была смотреть на весь этот ужас… - и далее: - Думали, что дарим тебе с
папой огромный светлый мир, полный радости и детства, а оказалось - обрекли, лишили всего: и друзей, и грез, и будущего. - На губы скатились слезинки, глаза задернулись дымчатым муслином грусти, тоски. - Сейчас ты пока многое не понимаешь, доченька, не задумываешься, но когда подрастешь, у тебя обязательно накопится к нам множество вопросов, захочется во всем разобраться. Наверно, даже возненавидишь нас за такую проклятую жизнь…
        - Мамуль, ну что ты? Я же люблю вас, как я могу так с вами поступить?.. - возмутилась Клер, подошла к матери, с сердцем обняла за ноги. Джин погладила по голове, склонилась. - Не говори так, не говори… не надо…
        «Не вини нас, Клер… - билось в голове раскаянье, - кто же знал, что так случится? Ну, кто же знал?.. Ну, кто?..»
        И сказала:
        - Мы тебе хорошего только желали, малышка. Только хорошего…
        - Я знаю, мамочка, я знаю… - твердила Клер, крепче вжимаясь в мать, словно промокший зверек.
        Г-р-р…
        Идиллию нарушил гром, лопнувший где-то в небе, разбрызгался оглушительным гулом. От его стойкого звенящего отзвука задрожала вся посуда в доме, загудел пол, стены, в воздухе повисло какое-то неосязаемое напряжение. Следом сверкнула молния, заливая кухню палящей белью, опять разразился титанический грохот, и день начал медленно меркнуть, остывать, будто солнце, не успев известить землю, вдруг засобиралось к закату.
        «Опять… - обожгла Джин мысль, - боже мой, опять начинается…»
        Устремила в окно обезумевший взгляд: лучик, что радовал обеих, перестал струиться, небо от края до края вспухло окровавленными гнойниками туч, рассекающимися белоснежными грозовыми зигзагами.
        Гр-р-р… г-р-р-р…
        - Бегом в спальню! - тотчас приказала дочери, подняла на ноги.
        - А ты, мам?!. А ты?!. - испуганно залепетала Клер, в глазах заискрили огненные крошки.
        - Я закрою плотнее дверь, задерну окна - и за тобой, - и поторопила: - Скорее, Клер! Скорее!..
        Едва Клер упорхнула в родительскую комнату, Джин на лету закупорила входную дверь, плотно заткнула щель тряпками, скопленными под вешалками, занавесила все окна и - во весь дух к дочери.
        Гр-р…
        - Мамочка, я все приготовила уже! - с такими словами встретила дочка и, как прилежная ученица, достала из широкой потертой обувной коробки респиратор с двумя серебристыми облезшими фильтрами, протянула матери. - Надевай!
        - Какая же ты у меня смекалистая! - похвалила Джин, забрала маску, торопливо прикрутила фильтры, туго затянула, надела, следом приготовила такой же, но поменьше для Клер, подогнала по размеру оголовье, продела той через голову, спросила: - Не забыла, как папа учил сначала дышать?
        Дочь мотнула головой.
        - Нет. - Затем ответила: - Первые две-три минуты - маленькими нечастыми вдохами, чтобы разработались фильтрующие патроны. Правильно?
        - Умница! Горжусь тобой!
        Гр-р-р…
        Разверзшись в последний раз неистовым пробоем, небосклон всего на миг посветлел и вдруг прорвался заношенной простыней, обрушился проливным кислотным дождем. По стеклам, вышибая бешеную дробь, иглами застучали зеленые капели, снаружи от запредельной боли зашипела земля, растворилась под смурой токсичной хмарью, затмившей весь обзор. Следом поднялся шквалистый ветер. Он ревел, свистел, тараном бил в стены, наплывами штурмовал дом, выдувал всю свою природную мощь, желая смять, смести со своего пути.
        Ву-у-у-у…
        - В кладовку, доченька!! Бежим в кладовку!!. - сквозь истошный гул, просачивающийся отовсюду, прокричала Джин. - Спрячемся там!
        И, увлекая за собой, вывела ребенка из спальни.

* * *

        Петли на наших шеях стягивалась все туже и туже, а безопасных ходов, как на шахматном поле, практически не осталось. «Стальные Вараны», разбредшиеся по всей фабрике, словно крысы по тонущему судну, оттесняли нас дальше, в самые темные неизведанные глубины второго этажа, оказавшиеся всецело затопленными кислотой, уверенно занимали каждый цех. Столовую и, собственно, сам склад-спаситель, куда мы с Дином еще планировали наведаться как-нибудь на днях, с опаляющей болью на сердце и душевной горечью до самых слез, пришлось подорвать гранатами, чтобы не достались костоломам Дако. С той самой минуты, узнав, что один из объектов их поисков хладнокровно уничтожен какими-то неизвестными, за нами второй день вели неустанную гоньбу, вызванивала придушенная глушителями трель выстрелов, высвист рикошетов, гремели матерные угрозы, взрывы. Но как бы далеко обоих ни загоняли, в какие только дебри ни отсылали, покинуть это здание все равно никто не мог - неожиданно начавшаяся разъяренная буря с косым хлещущим ливнем и ушераздирающей грозой держала всех взаперти, в одном каменном вольере, диктовала свои
бескомпромиссные условия.
        Всего за пару минут, на том месте, где не так давно разлились пахучие лужи, понемногу начинающие подсыхать и утрачивать разрушительные свойства, отныне плескались целые пенящиеся реки. Они наводняли коридоры, проходы, лестничные пролеты, настырно натекали в промышленные блоки, сползали вниз через толстенные дыры в полу. «Зеленая смерть» в союзе с крепким ревущим ветром ручьями лилась с прохудившегося ослизлого заплесневелого потолка, хлобыстала из разбитых окон, как из артерий, затуманивала все вокруг одинаково пагубными для людей и животных испарениями. Не меньше трудностей добавляли и сквозняки. Те неугомонно стучали дверьми, будто на годами обезлюженном предприятии возобновилась ударная работа, метали ломкую мебель, демонически выли, штормили отравленную воду, всюду разнося гадкую марь. А глушащий гром вместе с ослепительными молниями, освещающими ровно полмига переворошенные помещения из-за немытых стекол, подымал настолько сильный рев, что со стен, не выдерживая таких нагрузок, оползнями сходила краска, а мне и Дину чудилось, точно небо над головами трещит по швам.
        Гр-р… ш-ш-ш-ш… Г-р-г-р-р…
        - Плохи наши дела, Курт… - хмурым, невеселым, даже каким-то немножко испуганным голосом отозвался Дин, щипая темно-синей резиновой перчаткой угловатый кривой осколок подствольной гранаты, угодивший тому в фильтр, лишь чудом не вспоров живот. А когда наконец-таки уцепился, держась, как за головку клеща, - выдернуть не хватило сил: увяз слишком плотно, глубоко. Разозлившись на самого себя за неудачную попытку - по-детски капризно стукнул ногой по полу, притрушенному галькой, разгневанно затряс литым, словно кувалда, кулаком. Но быстро опомнился, заговорил, но уже как-то безутешно, апатично, как будто бы сделал в уме определенные выводы, примирился с чем-то грядущим, страшным: - Не выйти нам отсюда, друг… добегались мы с тобой… - вздохнул, провел по мне мертвенно-остекленевшими глазами, - сзади - смерть от бандитской пули ждет не дождется, впереди - кислота, не обойдешь ее никак… - опять вздохнул, поднял высоко голову, уткнулся затылком в издырявленную стену и, шевеля костлявым кадыком, продолжил, жуя каждое слово: - Фильтру край пришел, менять срочно надо, а то ноги скоро отброшу, да боюсь только,
что не успею - воздуха не хватит, сорвусь, вздохну, и так ведь дышу еле-еле…
        Дослушав причитания Дина, я оторвал дремотный взгляд от большого, в рыжевато-красных крапинах, окна, умывающегося снаружи сернистым курящимся дождем, повернулся к падшему духом напарнику, сидящему у облупленной батареи напротив, и пожурил с неубедительным укором, усилием:
        - У тебя целое утро было, Дин. Почему не поменял?.. Чего ждал?.. - и, спрыгнув с подоконника, пьяно шатаясь, прибавил сипловатым тенором: - Вечно дотянешь все до последнего, а потом сам же страдаешь…
        Вместо ответа тот почесал колкую, подобную кактусу, шею, покашлял, расправил под собой полы заляпанного плаща, предпочтя пока что притихнуть, - все-таки понимал свой просчет.
        - Я же не знал, что ливень такой зарядит! - выдержав долгую паузу, принялся оправдываться Дин, зажмурил один глаз, точно поймал солнечный зайчик. Теперь говорил басовито, полусонно, с наигранной агрессией, хрипотцой - сказывалось отсутствие нормального сна, усталость. - Вроде просветы на небе были, солнце выглядывало. Сам думал: «Найдем сейчас какое-нибудь более-менее укромное местечко - сразу и поменяю, а заодно - подремлю», а вон как все получилось-то… - А потом так: - Еще, скотина, фильтр, как назло, долго привинчивается… Эх-х-х…
        - Сколько уже раз предлагал тебе противогаз поменять, когда в Гриме были? А? Раз сто? Больше?.. А ты мне что говорил? «Да зачем мне?», «Да на кой черт…», «И этот нормальный еще!», - набросился я. - Взяли бы тебе давно нормальный какой-нибудь взамен этого старья - и все дела. Хоть о мучениях бы своих забыл, наконец…
        Дин покивал, раздраженно махнул рукой:
        - Баста, Курт, не шуми! Поменяю я. Обязательно поменяю, даю слово. Вот как в Гриме окажемся в следующий раз - так сразу! Ей-богу! - печально подышал узником, не отрывая головы от стены, отвернулся к окну, приумолк. За ним, как из ведра, бил ливень, зычно шипели на стекле кляксы нефритовых капель. Их брезгливо размазывал ветер, вытягивал в спиральные струйки. И, не смотря на меня, обрывисто вдыхая воздух, очищенный поврежденным фильтром, просипел: - С этим-то что делать? Он мне верой и правдой все-таки послужил…
        Из коридора, сразу за правой стеной, прорезая негаснущий стоический гул разыгравшегося ненастья, долетел резкий, словно удар кнута, смачный хруст кирпича, отклик камней, отскочивших от чего-то твердого, - «Стальные Вараны» вновь вышли на нас, пронюхали, где примерно зализываем раны.
        «Идут, скоты, за нами идут… - затрепыхалось в уме, - прижимают плотно, как тараканов каких-то… - Следом: - Куда же идти-то тогда?.. В землю, что ли, впитываться? Или в окно выпрыгивать?.. Только далеко мы так уйдем-то? До первого поворота, пока в спину автоматные очереди не поймаем?.. И потом - рюкзаки: пожжет ведь их к черту и - все. Ради чего, спрашивается, шли тогда? Не-е-т… Другие пути искать надо… Другие… Должны же они быть-то хоть где-нибудь…»
        И - стрелой к напарнику. Подбежав, весь в ощущении, как сердце распаляется в груди от вновь нахлынувшего напряжения, фонтаном выталкивая кипучую кровь, я вытаращился на того сквозь сизую зыбь перед глазами:
        - Где там твой фильтр запасной? Доставай скорее… - не дождавшись, когда Дин сунется в рюкзак, - опередил, без разрешения начал копаться. Найдя новенький темно-зеленый фильтр с еще сохранившейся заводской отметкой о стандарте качества, я сорвал контрольную бирку и попросил: - Воздуха набери полные легкие, понял? И не дыши! Постараюсь все быстро сделать…
        Пока менял, краешком уха прислушивался: шорохи сделались различимее, слегка сместились левей, тоня во всеобщей какофонии, к ним присоединились стуки шагов, бряцанье оружия, почти неслышный людской гомон.
        «Рядом уже, собаки… - определил я, - но дальше по коридору все равно не пройдут - побоятся: там кислота разлилась, дорогу наглухо перекрыла. Есть, правда, рядом дыра одна в стене, в обход к нам ведет… ее, конечно, сразу так не заметишь - неприметная слишком, потрудиться надо, поэтому минут так десять-пятнадцать у нас точно есть. Не упустить быть их только…»
        Закончив - поставил у ног Дина пробитый фильтр, спросил шепотом:
        - Ну как дышится? Порядок? Лучше?.. Только не спеши - дыши равномерно, не торопясь, как в хвойном лесу, - покосился на лежащее рядом ружье, кивнул, уперся горячими глазами в напарника, - как с боезапасом дела обстоят? Отбиться сможешь, если что?
        Дин одно-два мгновения блаженно дышал с приложенной к груди ладонью, словно никак не мог оклематься после многочасового забега, закатывал от удовольствия влажные глаза, исписанные кровянистыми капиллярами, мурлыкал. Надышавшись - дал исчерпывающе-ясный ответ, ввергший меня в очень нехорошее смятение:
        - Все, что в стволе, Курт: три кучных картечных - и все. Бой у них хороший, точный, опилки из головы выбивает на раз, - и с томным выдохом, глядя каменным взглядом: - В коробках точно ничего нет, но есть еще одна граната, что ты мне давал, и капроновая нитка - можно растяжку приготовить или же так… при отступлении кинуть.
        Я нахмурился, замычал - теперешнее положение патовое. Даже если, упаси бог, завяжется открытая перестрелка, уцелеть в ней при самом смелом прогнозе астрономически мизерные шансы - один на тысячу, может и того меньше: отстреливаться ни мне, ни Дину толком нечем, а у «Варанов» еще не опустели подствольные гранатометы и наверняка припасен далеко не один магазин.
        - И у меня котовьи слезы - всего пять патронов в магазине. - А после решительно заявил: - Вот что: гранату ты прибереги - пригодится, когда совсем беда будет, и достань-ка план - подумаем с тобой над путем отхода.
        Дин одобрительно похмыкал, торопко занырнул в правый внутренний карман плаща. Вынув образцово сложенный чертеж фабрики - скрупулезно расправил, разгладил, подвел к мерклому оконному свету.
        - Гм-гм-гм… - вдумываясь, отгудел я, наспех пробежался по помеченным пронумерованным схемам. Отталкиваясь от них, закрепились мы в «Блоке № 39», что граничит с «Залом совещаний», а сразу после него - лестница, ведущая на первый этаж, прямо к «Тепловому узлу», где, опять же принимая к сведению примечания плана, должен находиться вход в канализационные коллекторы - наш, пожалуй, единственный билет на свободу. Обдумав невольно сложившийся в голове набросок нашего побега - озвучил напарнику, вынашивающему в себе какие-то свои нелегкие думы: - Для нас с тобой самый оптимальный вариант сейчас - уходить через канализацию… - визуально нарисовал тому набросок замысла, учитывая особенности нашего местоположения, - почему так, Дин: первое - относительная близость и доступность, второе - даст нам возможность сбросить с себя противников, третье - позволит покинуть территорию фабрики под землей, не выходя на улицу. Ну, сам понимаешь… три плюса - слабый аргумент по сравнению с как минимум десятком минусов… - опустил на того холодный взгляд - Дин почесывал шею, цыкал, щурился, - самая задница, если канализация
затопленной окажется… Вот тогда это будет ярый облом…
        - Да и я бы тут другой альтернативы не предложил… - рассудительно высказался тот, как-то виновато пожал плечами, а потом царапнул посеревшими глазами, точно извиняясь, и закончил так: - По-другому, дружище, у нас не получается ни так ни этак - назад не вернешься, а то, что в самом конце творится, сам видел: сплошной потоп и задымление. Мы там даже при всем желании нигде не пролезем - ногу негде поставить, сверху кислота плещет. Так что давай все же твоей версии придерживаться. Только как нам в коридор-то пролезть незаметно?..
        За стеной уже слышалась суета, отрывки оживленных переговоров, постоянные шаги…
        Послушав их секунду, я твердо решил:
        - Пойдем через тот цех, - и, указав на разломанный дверной проем в крайнем углу левой стены, поблескивающий зеленым цветом, прибавил:
        - Придется все равно рискнуть, изрядно поднатужиться… - Помолчал, навострил уши. - …И пострелять.
        Так и решили действовать. Собравшись, по-тихому выдвинулись.
        У входа Дин вдруг приостановил и, шустро заглянув в цех, неуверенно поинтересовался:
        - Точно осилим, Курт? Там же повсюду эта зараза разлита… - взглянул на меня. В омертвевших глазах удалось прочесть нескрываемую робость, опасение, даже ужас - так обычно смотрит животное на непонятные, незнакомые ему вещи. - Кроме как по камням - никак не пролезть же…
        - Осилим-осилим, - и утешил: - Не тушуйся, все будет хорошо! Верь мне.
        Не знаю, успокоили эти слова или нет, но взгляд напарника зажегся, потеплел, обрел прежний блеск, будто отрезвел.
        - Ну, раз так… пошли! Я тогда за тобой, идет?
        - Договорились.
        Помещение цеха походило скорее на смытую цунами квартиру, только заняла ее не соленая вода, а бурлящая, как кипень водопада, кислота. Потолок долей обвалился, рассыпав навалы клубящихся бетонных обломков, окна вылетели вместе с рамами, все оборудование, какое имелось - разворошенное и растворившееся, - забилось по углам, копотко тлело, таяло снегом. Наиболее стойкие детали от него, варясь в отравленном бульоне, едва узнаваемо постукивали по кафелю, шкрябали такие же плавающие рядышком обломки. Вовнутрь иногда залетали случайные капли дождя, прострачивали сопревший хлам, высекали брызги. Нередко их подцеплял ветер, долго и жестоко кружил вихрем. В негустой рыхлой темноте мельтешил серовато-бледный чад, не переставая взрывались назревшие пузырьки.
        Бульк… ш-ш-ш-ш… бульк, бульк…
        - Шаг в шаг идти за мной, ясно? Куда я наступаю - туда строго и ты! - дал я наставление и мысленно перекрестился: «Ну, с богом!»
        И первый, на глаз рассчитав расстояние, прыгнул на скользкую мокрую плиту с купающимся вблизи кондиционером. Опорная нога, не находя, за что зацепиться, предательски поехала вкривь, сипя подошвой, но вовремя выставленная вторая спасла от падения в шумящее варево. Вернув себе равновесие - жестом унял перепугавшегося напарника и продолжил переправляться через здешний мертвый бассейн. Дин молчаливо следовал четко за мной, дышал в спину, старчески кряхтел. Со стороны все это напоминало форсирование горной реки по обточенным округленным валунам - такой же сторонний шум, мокрота, повышенный риск сорваться. Только понесет нас не по течению, дробя в кашу о встречные камни, как это должно быть, а потянет на дно, растворяя за считанные минуты до желтых костей.
        «Вроде пока хорошо движемся… - обнадеживающе думал я, - не сглазить бы».
        Заприметив ненадежную по первому впечатлению крупную часть потолка, то выныривающую из кислоты, то погружающуюся обратно, - заблаговременно взял левее, переступил на кирпичную насыпь и предостерег Дина:
        - С этим повнимательнее - не вздумай наступать, - сам осмелился обернуться: гостей пока не видно, но разноголосый говор различался крайне отчетливо, разборчиво. Следом помыслил: «Мало времени в нашем распоряжении, можем не успеть…» - и добавил нервозно: - Надо поднажать, друг, немножко уже осталось…
        Смахнув с плаща и винтовки дождинки прожорливой жижи, изготовившейся понаделать дыр в оружии, я с утроенным усилием принялся брести к намеченному пролету.
        Ш-ш-ш…
        Но едва мы с Дином приблизились - кто-то из «Стальных Варанов», все же обнаруживших наше укрытие через потайной лаз, проорал «вон они!», кинул гранату и, не дожидаясь взрыва, открыл беспорядочный огонь. Несколько пуль, колотя плитку, заплясали по измочаленной стене прямо возле нас, еще две с визгом прошли над головами, вышибая зернистое крошево, остальные с дзиньканьем отскочили от железного шкафа у самого выхода. Следом глухим хлопком разорвалась граната, раскидывая шипучую пену, окропившую мне и напарнику плащи. Растревоженная кислота заволновалась, пошла во все стороны волнами.
        - Уходим, пока гранатометами не накрыли! - громко заторопил Дина, дернул, втаскивая в проем. Тут опять «зашептали» вражеские винтовки, из косяка с режущим писком повыскакивали мелкие крошки, густо и хмуро взлохматилась пыль, грязноватый вязкий дымок. Уже на бегу сказал: - Не получилось втихомолку скрыться. Немножечко прогадали… - После ужалила парализующая мысль: «Хорошо, что хоть до выхода добежали, были бы на середине - пули на пару точно заработали бы…»
        - Хитрые оказались, гады… - участливо высказался Дин, - но ничего, мы тоже не из теста слеплены!
        Бег, бег…
        Однако далеко уйти не получилось - слева, за перекрестком, рядом с «Залом совещаний», нас уже поджидали. Только выглянули - полдесятка стволов оделись пороховыми газами, заухали, выпуская несметный свинцовый шквал, за ними с негромким утробным стуком отработали подствольные гранатометы.
        - Ложись!!. - как можно громче крикнул я, толкая Дина на пол. Сам повалился рядом, машинально закрылся как при авианалете.
        Отшумела цепочка взрывов, по спине градом забарабанили увесистые обломки. Они, не щадя, били по плечам, шее, кинжалами вонзались в ноги, руки, поясницу. От получаемых ударов тело обжигало расплавленным металлом, наружу просился стон, стучался где-то за зубами, сведенными до сверлящей рези.
        Услышав сквозь затихающий гуд, как отстрелявшиеся псы Дако, в спешке, переговариваясь, принялись отсоединять израсходованные магазины и по-новому забивать гранатометы боеприпасами, - живо окликнул Дина, буквально погребенного под жирным слоем щебня и пыли:
        - П-с-с, Дин! Ты как, целый? - и тотчас, шепча: - Давай их подогреем немножко, пока перезаряжаются! Гранату приготовь!
        - Это можно!
        Поднялись, держа оружия наизготовку, примкнули к краешку изрешеченной дымящейся стены с заметным снизу обнаженным стальным каркасом. Напарник вынул из кармана гранату, лихорадочно подбросил, будто спелое яблоко.
        - Как нам быть? - спросил он, сверкнул одним глазом.
        - Кидай гранату и, пока не опомнились, - огнем по ним!
        Дин послушно сорвал чеку, с лихим выдохом запустил в стан противников, укрывшихся за баррикадой из бетонных нагромождений. Та, точно заговоренная, отпрыгнула от арматуры, упала точно по адресу.
        - В сторону!!. В сторону… а-а… - доплыл панический возглас и - захлебнулся в односекундном ударе. Осколки надрывно прожужжали по коридору, два или три золотистыми мячиками стукнулись об пол и ушли в отлет.
        - Давай! - дал команду я и вместе с Дином контратаковал дезориентированных «Варанов», никак не ожидавших такого поворота событий. Первые же наши выстрелы стоили жизни двоим, начисто разворотили дурные, бесшабашные головы.
        Потери бойцов распалили остальных, началась всеобщая перегруппировка. Те, кто надеялся расправиться с нами в соседнем цехе, теперь стремительно стекались сюда, орали, яростно бранились. На всю эту шумиху бежали и отколовшиеся отряды. Стуканье сапог безостановочно летело с самого начала этажа, отзывалось далеким эхом.
        - Уходим, Дин! - и - рысью вперед.
        Дин бежал увалисто, сквозь хромоту, охал - задел-таки осколок.
        В тот же миг по нам возобновили стрельбу. На сей раз палили жестоко, мстительно, не экономя патронов. Пули, прожигая темень, огнистыми пунктирами проносились то перед лицом, то расцветали сполохами искр прямо под ногами. Чтобы уцелеть и выбраться из-под огня живыми, мне приходилось действовать за двоих, вытаскивать напарника чуть ли не на своем горбу, прятать и себя, и его за горами древней мебели. И сейчас малейшее промедление или неправильно выбранное прикрытие могло оказаться для обоих роковым - в любой момент нашу текущую позицию могли накрыть повторным гранатометным залпом.
        Лишь когда исчезли за стеной «Зала совещаний», оставляя «Варанов» ни с чем, я позволил себе отдышаться и обратился к Дину:
        - Как же ты так ногу-то не уберег?.. Продержишься?.. Нам всего-то до лестницы осталось дойти, - быстро провел глазами: крови нет, осколок не обнаружил, - не пойму, он в штанине застрял, что ли?..
        - Нет, я просто встал неудачно, подвернул. Ничего, оправлюсь быстро, расходиться только надо - и в норму придет, - урезонил Дин, а следом продолжил: - Обо мне не переживай, лучше давай выбираться, пока нам опять на хвост не сели.
        И самостоятельно, без моей помощи, поднялся, наваливаясь на ружье всем телом как на костыль.
        - Ну, гляди… - неуверенно обмолвился я, перевернул винтовочный ремень на плече, вывернувшийся вверх изнанкой.
        Хоть и в половину скорости, но дошли до лестницы. «Стальные Вараны», трезво осознав, что мы можем оказать достойный отпор, идти за нами не осмелились, затаились, согласовывая иную тактику.
        На первый этаж спустились благополучно, обходя маленькие безобидные кислотные лужи. Выйти повезло к сухой части фабрики, где полностью отсутствовали подтопления, не наблюдалось таких серьезных и основательных разрушений, как на втором. Это короткое, но немаловажное наблюдение вселило уверенность, ободрило дух - бежать хотелось быстрее, каким-то необъяснимым, звериным чутьем, инстинктом нащупывалось, что вожделенное спасение близко и нет там никакой пагубы.
        - Неужели скоро выберемся?.. - вторил одно и то же Дин, пристально изучая сумрачные помещения. - Я уж думал, что так и останемся тут гнить…
        Помятую железную просевшую дверь «Теплового узла» отыскали очень скоро, по памяти, не прибегая к помощи плана. Никакой вывески или таблички не сохранилось, собственно как и ручки, замочная скважина была залеплена чем-то вроде припоя или пластилина. Но при всем при этом сохранялось отчетливое ощущение: ее легко выломать, не применяя грубых методов.
        - Дай-ка я попробую, - неожиданно вызвался напарник, подошел к двери, сначала опробовал плечом, - еле держится, я ей займусь.
        - Куда ты со своей ногой-то? - осадил я.
        - Нормально, все равно левой же буду.
        Со своей задачей, однако, Дин справился блестяще, даже мне на зависть совладал с ней шутейно, в общем-то, безо всякого излишнего труда. Та в конечном итоге слетела с петель, громыхнулась на маленький порожек, стряхнула, точно кожу, многолетнюю ржавчину. На поднятый гам из крохотной норки вылезла перепугавшаяся мышь. Вытянув мордашку, она испытующе и долго смотрела черными соринками глаз на нарушителей спокойствия, чудно шевелила усиками и усердно пыхтела, надуваясь шерстяным шариком. А потом необычайно вертко развернулась, махнула на прощание облысевшим хвостиком и - обратно.
        - А? Как я ее… ха-ха!.. Вот так вот! Учись… - и закончил своей присказкой, ставшей прижизненной классикой: - Такая вот наука…
        - Пошли уже, ученый, блин… - со смехом кинул я, проходя внутрь.
        Дальше двигались по промозглому узкому полутемному проходу с включенными фонарями. Вдоль мшистых стен тянулись ободранные, ранее двуцветные трубы некогда вполне себе пригодного холодного и горячего водоснабжения. На них, поблескивая, как вымоченная в соке смородина, кишели тараканы, непоседливо бегали, ползали друг по другу. Под потолком, болтаясь на распавшихся паклями проводах, свисали лампочки, стыдливо прикрытые выпуклыми пыльными плафонами. С них короткими неухоженными бородами спадала зелено-синяя тина, хорошенько покусанная и изжеванная остренькими зубками других обитающих тут грызунов.
        «Значит, ни кислоты, ни испарений здесь нет, раз живность всякая носится. Они же все-таки не глупые, жить там, где опасно, однозначно не станут», - сделал я такой вывод и заговорил с напарником:
        - Выходит, стало быть, можно тут и без противогазов обойтись.
        Дин полностью поддержал мое мнение, но со здравой оговоркой:
        - Так-то оно, конечно, так, Курт… - с явным учительским прононсом растянул он и сразу же вставил: - А вот только откуда мы знаем, что и дальше, и в самой канализации так будет? Посему поэтому давай пока обойдемся без экспериментов… Я сейчас не в той форме, чтобы на них соглашаться.
        Я посмеялся.
        - Да что ж я тебя, заставляю, что ли? Просто поделился размышлениями, - и вырвался вперед.
        Вышли к маленькой полуподвальной комнатке, оборудованной насосами, теплосчетчиками и нагревателями. Сразу справа заприметили электрощит с погрызенными проводами, рядом, под стеклом, - обширную и подробную карту всей отопительной системы фабрики. Чуть левее же, припрятанная ведром и ворохом неподключенных шлангов, нашлась искомая колодезная крышка, ведущая, непосредственно, в подземные чертоги канализации.
        Тем моментом над нами со свежими силами забили тяжелые сапожища, на капюшоны посыпались каменные крошки, не смытая побелка - наши загонщики перешли на прямой штурм.
        - Поспеши-и-м! - взвинченно исторг я, в два прыжка очутился возле чугунной, расписанной ромбами крышки, отбросил винтовку. - Помогай!
        С натугой, звериным рычанием и срывами на отборный мат, так и соскакивающий на язык от нечеловеческого волнительного пароксизма, приподняли, умываясь потом, сдвинули сведенными судорогой пальцами.
        - Ну что, я первый тогда? - запыхавшись, предложил Дин и, сбросив рюкзак, вооруженный одним только фонарем, принялся спускаться по лестнице в открытый люк. - Подавай мне тогда наши вещички.
        - Давай.
        И, в последний раз обернувшись на проход, откуда долетали отголоски беготни, снял свой и принялся подавать пожитки.

        ПОНЕДЕЛЬНИК, 25 МАЯ 2015 ГОДА

        Эти три дня стали для семьи Флетчеров, пожалуй, самыми яркими и светлыми. Грозовые тучи, хозяйничавшие на небе вплоть до вечера минувшей субботы, наконец-то сменились долгожданными ведренными деньками. Уже по-летнему буйное и ретивое солнце крутилось в рудой безоблачной выси круглыми сутками, качалось изобильно украшенной игреневой подсолнечной шапкой, щедро засевало разбитую дождями землю широкими веревками лучей. Они быстро осушали большие лужи, размоченные дороги, заскучавшие без человеческих ног охотничьи стежки и околицы, давно не посещаемые зверьми затравеневшие тропинки. Тяжелая, убаюканная ласковым ветром иссера-охровая выгарь от них, не в состоянии воспарить выше, змеилась по оврагам и кюветам, подолгу зависала над прудами, развалинами, овеивала необитаемые леса. Пользуясь такой своеобразной погодной передышкой, из полумертвой почвы спешно выползали щупленькие сорняковые стебельки и черви, желающие хоть несколько минуток подышать посвежевшим воздухом. Необычайной диковинкой в такие моменты, помимо костоглотов, считалось повстречать парящие вразрядку бедные косяки чуждых этим краям
перелетных птиц из далеких, малоизвестных территорий. Народ Истлевших Земель, сломленный голодом, мором, радуясь этому, как какому-то библейскому чуду, вопреки всему помогал им отбиваться от ворон, дружно вставал на защиту. Ходили слухи и о появлении хищников. Путники и одиночки частенько поговаривали о нападении потрошителей на северные поселения и деревушки, из опаски меняли привычные маршруты. Караванщики и торговцы в спешном порядке укрепляли охрану, набирали за немалые деньги наемников из бывших собирателей, а охотники, едва прослышав о свежих новостях, принялись первым делом чистить и набивать патронами запылившиеся ружья, дабы успеть подстрелить кого-нибудь до прихода дождей…
        Джин подобные известия, полученные от изредка проходящих мимо дома разноперых путников, пугали мало, не оседали на сердце леденящей кладью, как это случалось ранее, казались почему-то именно в настоящий момент чем-то таким далеким, незримым, даже отчасти надуманным, преувеличенным. Все, что происходило там, на бесконечных, диких и обугленных от пролитых за неисчислимые годы ливней пустошах, где смерть никогда не оставалась без работы, не дотрагивалось до нее стылыми руками, пока не обязывало задумываться о завтрашнем дне. Сейчас Джин больше заботили домашние хлопоты, недавно произошедшие события в доме, то долгожданное оживление, какого так не хватало. Ровно с тех пор, как возвратились обессиленные, сонные, запыхавшиеся от забегов, а главное - живые Курт и Дин, в стенах затеплился прежний подзабытый уют, исчез детский плач, холод безысходности, зашумели долгие и увлекающие разговоры, шутки, гудел смех. Наконец-то к ней в дверь постучалось то чудящееся красивой сказкой женское счастье и мир, что утайкой ото всех и порой от самой себя растила в душе. Благие перемены закружили Джин с головой, решили
извечный вопрос с едой, отсрочили нужду, спасли Клер. Чахнувшая, как не политый цветок, дочка, до этого момента почти уже не поднимающаяся с кроватки от бессилия, садистски ломающего детское тело, к облегчению отчаявшейся матери, начала отъедаться кашами и супами, засыпать с сытым желудком, возвращать утраченный румянец. Кухня по-новому заблагоухала ароматами кофе и чая, свежеприготовленной пищи. Однако, как бы Джин ни оттягивала минуты, время неотступно шло вперед, а вместе с ним - близилась горестная пора, когда провизия в кладовке совсем иссякнет и муж, поцеловав ее и дочурку на прощание, как и всегда обещая «принести что-нибудь сладенькое», опять вместе с Дином вынужденно покинет родные пенаты.
        Сегодняшнее утро домочадцы встретили раньше, чем обычно. Взявшись за руки - в унисон пропели семейную католическую молитву, приступили к богатому завтраку, восхитительно приготовленному Джин, точно к какому-то большому празднеству. Кушали с большим аппетитом и удовольствием, беседовали. Курт и Дин мотали на вилки макароны по-флотски, малышка Клер, в пример мужчинам, наворачивала рисовую кашку, запивала вкусным клубничным чаем с сахаром, прикусывала размоченными пряничками. А вот хозяйка, любуясь, как едят остальные, ни к чему не прикасалась, лишь смаковала свежий кофе, макая в него закаменевший шоколад, активно поддерживала общение.
        Говорили за столом вот о чем:
        - Жаль, что к нам волки не забредают, а то бы, Курт, безо всяких разговоров взял тебя с собой на настоящую охоту! - со свистом всасывая очередную длинную макаронину, чем вызывал робкие смешки у Клер, азартно говорил Дин, удалыми, искрящимися, как у мальчишки, глазами поглядывал то на Курта, то на Джин. Смотрелся он заметно лучше - хорошо отдохнул, окреп, оправился после многочасового марш-броска, стартовавшего от самой фабрики. Вымытое, гладко выбритое лицо поблескивало глянцем, по-девичьи зарделось, мялось морщинками. Мясистый нос причудливо посапывал, у кривившегося в улыбке рта застенчиво и игриво рождались излучины, зарозовевшие, измазанные жиром губы егозливо бегали, раздевали темные гнилушки зубов. Короткостриженая поседевшая голова держалась на поджарой шее крепко, надежно, чуть-чуть нервозно подрагивала, смешно топырились хрящеватые раковины ушей. Голос был заискивающе-твердый, обходительный, хрипливый, но таил за собой непоказную, хорошо прикрытую внешним спокойствием суровость, впитавшуюся за прожитые годы отчуждения прохладность и звериную недоверчивость. Потом уже продолжил: - Показал
бы тебе, как надо правильно зверя на ловушку загонять. А вообще, по-хорошему счету, охота - это ведь что такое? А?.. Ну-ка, кто мне ответит?..
        - Что… что… - рассеянно начал Курт, оторвавшись от тарелки. Свои длинные, черные, в редкой проседи, волосы заправил в хвост, долго и растерянно бегал дымчатыми глазами по столу, будто что-то искал, чесал щетинистый подбородок, щеки, шкрябал ногтями затылок, облизывал лопнувшую верхнюю губу. А затем провел ворсистым казанком безымянного пальца, увенчанного обручальным кольцом, по носу, покрутил растопыренной вилкой, как указкой, поглядел на свою жену, без спешки попивающую кофе, Дина и продолжил абстрактно: - Охота - это целое искусство, ремесло, так сказать. Что тут еще добавить? Вровень с собирательством - одно из древнейших человеческих занятий. Так же ведь, а?..
        Тот таинственно посмеялся, тихонько похихикал, но ничего говорить не стал. Продолжил есть.
        - Кураж, - со снисходительным взглядом на мужа ответила Джин, посмотрела тепло и нежно, словно на любимого ученика. В сапфировых глазах, укрытых пеленой бесконечной преданности, нежилось нечто большее, давно пересилившее земную супружескую любовь, не опознанное ей самой чувство, не истлевал огонь. По нестареющему, согретому кровью лицу блуждала незримая тень ушедшего детства, молодо румянились вновь наполненные жизнью щечки, краснели некогда старушечьи, одряхлевшие от недоедания губки. Причесанные каштановые волосы она уложила на правую сторону, спрятала один локон за маленьким ушком. - Я права, Дин? Ты же это имел в виду?
        - В точку, Джин! - щелкнул пальцами Дин и - Курту: - Какая же мудрая у тебя жена, старина! Береги ее, слышишь?.. Как зеницу ока береги!
        Курт засмущался, поцеловал супругу коротким взглядом. Та тоже затушевалась, помочила дольку шоколада в дымящейся кружке, отводя от себя излишнее внимание. От напитка исходил терпкий, сладковатый аромат, плыл безмятежно и бренно по кухне.
        - А папка красный как рак сидит! - не вовремя подшутила Клер, болтая ножками под столом. Аккуратная челочка темненьких волос, обстриженная матерью, при этом мягко хлопала по маленькому лбу, нечасто залетала в левый, сверкающий алмазом, глазик. Кожа на личике приобрела прежний здоровый цвет, спрятала жуткие извилины жил и сосудов. И со смехом продолжала: - Ха-ха!.. Красный, красный!.. Ха-ха! Хи-хи!
        - Ну, хватит, принцесса! - с добрым упреком попросил отец. - Кушай лучше, а то подавишься!
        Но дочка продолжала заливисто хихикать, баловаться.
        Смирившись, Курт молча доел завтрак, ожидающе посмотрел на напарника, стрельнул одним глазом в недавно вскипевший чайник. Джин перехватила намекающий взгляд, захлопотала, наливая обоим чай.
        - Так вот, Курт! - не унимаясь, возобновил прошлую тему Дин, положил в опорожненную тарелку грязную вилку. - Давай-ка с тобой на днях вдоль пруда прогуляемся, а оттуда - мимо леса прошвырнемся, а?.. Может, кого отыщем… - посмотрел на свои заскорузлые, черствые, точно горбушка хлеба, ладони, подвигал обрубком мизинца. Девчушка, не до конца привыкшая к такому зрелищу, деликатно прикрыла глазки. - Руки уже чешутся просто, заскучал я по охоте!.. Словами не передать, как заскучал! Душа просит, понимаешь? Если со мной не пойдешь…
        - Вам еще, между прочим, генератор чинить, охотники, - перебила Джин вдохновленную, алчущую речь, поставила перед ним и мужем душистые чашки со свежезаваренным чаем. И с вопросом, сварливо секанув обоих глазами: - Или забыли? А то нам без него как без рук вообще-то: ни постираться толком, ни помыться, ни обед приготовить.
        Мужчины переглянулись, закивали.
        - Это само собой, - ответил первым Дин, - вот только чай попьем - и сразу за работу! - и - к Курту: - Верно говорю?
        - Да помним мы про него, милая. Что он, убежит, что ли, от нас, в самом деле? Там дел-то, наверно, на две минуты… - заверил тот, помешивая ложкой горячий напиток. Голову поднять все-таки забоялся, не смог - чувствовал негодующий взгляд супруги.
        - Да какие же две минуты-то?.. Ты что говоришь такое? Ты его хоть видел? Из него же пол-утра дым черный валил, как из трубы паровоза! Весь дом провонял бензином и гарью! Как бы пожар не начался, а вы тут со своей охотой… дел, что ли, больше нет? - по существу возмущалась Джин, метая глазами молнии, но молвила не со злостью, а больше с неким накипевшим раздражением. Клер, улавливая портящееся настроение мамы, присмирела, уронила хитрые глазки-камешки в тарелку, яростно доедая кашу. Но мать скоро смягчилась, стихла: - Разве же я вас не пускаю никуда? Да ради бога - идите! Сделайте только дело - и хоть обстреляйтесь. Ну, сами ведь вечером страдать будете, злость срывать на всем подряд…
        - Не переживай, дорогая, - починим. Не впервой же… - уверил Курт, прикладываясь к остывающей чашке. Чай пил осторожно, малыми глотками, прихлебывая, чтобы не обжечь губы. Но про себя думал так: «Вообще, если по существу - надо менять. Старый он совсем, поизносился весь, того и гляди закоротит. Сколько его уже клеил-чинил? Все соки из него последние выжал. На покой ему надо, старичку, сполна послужил свое».
        - Да уж постарайтесь, - вздохнула Джин, собирая тарелки, - а мы вот с Клер хотим сегодня грядочками заняться, землю обработать, - и - к ней: - Правда, малышка?
        - Да! - звонко откликнулась та, жуя пряник.
        - Это святое! - одобрил Дин. - А мы вот в нашем поселении чего только не сажали - ничего не прорастало! У нас был один знаток, значит, в прошлом - хороший, толковый биолог. Даже какую-то там в свое время диссертацию писал про растения, что ль, защищался. Так вот, выделили мы ему небольшой участочек под засев, раньше на нем, правда, гараж стоял… но да не об этом речь. Господи, сколько ж он мучился-то! Вы бы только знали! И удобрениями всякими посыпал, и уколы какие-то делал, и даже почву всю перепахал, как крот, - все без толку! Вшивая осока-то - и та не вылезала, какие уж там огурчики с помидорчиками… - с нескрываемой гордостью прибавил: - А у вас вон - целый парник стоит! Смотрите, а то залезет к вам кто-нибудь - не услышите. Народ-то мутный ходит нынче, озверевший от голода, больно охочий до чужого добра, нужда потянет - и недозрелые овощи сгрызет, и листья не хуже гусеницы обглодает, поэтому, пока сухо, лучше накрывайте его от греха подальше - все не так в глаза бросаться будет. Тентом там каким-нибудь, а лучше - маскировочной сетью!
        Протирая стол, Джин засияла грустной улыбкой:
        - Росло бы в ней что-нибудь, Дин, чтобы залезать… - вздохнула, - у самих ведь та же картина. Ничего же толком не растет. А что и прозревает - горькое, в рот не возьмешь. Конечно, за зиму земля чуть отдыхает от дождей, но солнце… из-за такого неба оно скорее вредит, чем помогает. Овощам ведь нормальная среда нужна, чистый воздух, свет… нет только этого всего, и будет ли - вопрос спорный…
        - Зато вот в округе всякая жуть расползлась и неплохо себя чувствует!.. Ты бы только видела… - участливо вставил Курт, не без отвращения вспоминая лианы, впервые увиденные им неподалеку от здания фабрики, - ей и солнце как таковое не особо-то и нужно, а вместо воды подходит кислота, - и дальше, держась за жаркий лоб: - Чего же теперь только нет! Как будто на чужой планете какой-то живем, честное слово! И главное - не боятся же ничего!
        Но быстро пожалел, что затронул такую угловатую рубрику - дочка заинтересовалась, начала валить вопросами, пропитанная детским любопытством:
        - Папуль, а ты их близко видел? А какие они? А возьмете меня в следующий раз с собой? Мне так хочется посмотреть… - а научившись правильно влиять на отца - устремила свой обезоруживающий взгляд, захлопала изгибистыми ресничками: - Ну, пожалуйста! Мне же так интересно! Пап, дядя Дин? Возьмете?.. Возьмете, а? Ладно?.. Хотя бы разочек!..
        Курт едва не поперхнулся чаем, приумолк, забегал растерянными заслезившимися глазами по супруге, ища помощи. Дин, предательски скашиваясь на него, тоже молчал, недоуменно шевелил левым желваком. Тот неправдоподобно дергался, катался, безобразил щеку под нижним веком.
        «Проболтался ты, старина, - мыслил он, - как же выкручиваться теперь будем перед ребенком?..»
        Накалившуюся ситуацию спасла Джин, грамотно свела все сказанное мужем в шутейное, несерьезное русло, предварительно метнув в того крайне недовольный взгляд.
        - Верь ты больше своему папке, солнышко! Он тебе тут насочиняет, нафантазирует! Вешает тебе на маленькие ушки лапши, а ты все за чистую монету принимаешь! - и уже самой себе со злым укором: «Ума нет совсем! Забыл, что ли, что ребенок за столом сидит и все слышит? Ох и получит он у меня за это…»
        Клер впала в замешательство, спросила:
        - Это правда, пап?.. Ни ты, ни дядя Дин этого ничего не видели на самом деле? - под тяжким взором взрослых поникла, надула щечки. - Почему вы меня обманываете?
        - Ну что ты, миленькая? Никто тебя не обманывает, я же просто пошутил - и все! Не обижайся на меня, пожалуйста! - приступил утешать Курт, улыбнулся. - Это было в первый и последний раз, хорошо?
        Дочка опечаленно покивала.
        - Ладно, - недоверчиво взглянула на отца и Дина - те с лаской смотрели на нее, хранили молчание, - но если еще раз скажешь мне неправду - больше не буду разговаривать с вами обоими!
        - Даем слово! - вклинился Дин. - Не держи на нас зла, Клер, мы - старички, чего с нас взять?
        На личике Клер растаяла улыбка, зернышки зрачков зажглись светлячками в преддверии сумерек - насмешило искреннее оправдание, разжалобило сердечко. Однако отвечать что-либо не захотела.
        Завтрак подошел к концу, начали расходиться кто куда.
        Раскочегаренное солнце, близясь к зениту, ломилось в окно игриво, смело, раскрашивало стол и дощатый пол оранжево-кумачовой акварелью. Душный сквознячок проползал под входной дверью, утомительно и навязчиво скулил, гонял по кухне пыль. Вместе с ним в дом проникал непереносимый миазм серы, выгори, не развеянного пепла, копоти.
        Одевшись, Джин и Клер ушли в теплицу, а Дин и Курт - в кладовку, чинить неисправный генератор, перенесенный ими туда, чтобы уберечь от кислотных дождей и ураганов. Сюда же по итогам семейного совета решили перетащить часть ненужных вещей, оружие и боеприпасы - подальше от пытливых глаз ребенка.
        Спустившись, зажгли масляные лампы, словно факелы в пещере.
        Внизу тянуло прохладой, пресной прогорклостью, древесным перегноем, жженой резиной. От ноздреватых, сыпких стен, насквозь напитавшихся за свою многолетнюю историю разномастными запахами, плыл стойкий, легко узнаваемый душок керосина и застоявшейся воды. Темнота там стыдливо жалась по углам, обливалась черной гуашью. Сразу слева, занимая почти все и без того достаточно скромное пространство, стоял большой открытый металлический шкаф с широкими, как на частных складах, полками. На них - подписанные картонные коробки продуктовых запасов, пластиковые замазюканные канистры бензина, масла, пожелтевшие емкости горючей смеси, заклеенные скотчем полные бутыли, банки полузасохших водоэмульсионных красок, железные ящички с запчастями и патронами. Левее, на сварных крючках, держась ремнями, дулами вниз, висели два трофейных очищенных и заряженных автомата «Стальных Варанов». На другой стороне кладовки - ряд из двух запятнанных бочек из-под мазута, рядышком - сам генератор и отсвечивающее от ламп песочно-алым цветом железное колечко крышки погреба в полу, оборудованного под холодильник. Ранее, особенно по
весне, оттуда, невзирая на все ухищрения Курта, со всей придирчивостью обивающего его дефицитной промышленной фольгой, нередко выплывала струйка свинцового, с ног сшибающего смрада, незаметно проскальзывала наверх, распространялась по всему дому.
        Дин первым делом подошел к генератору, зачем-то побил по колесикам, упорам, со щелчком в коленках присел на корточки, стал пристально и молчаливо изучать в полумраке, потирая губы ребром ладони.
        Потом подвел нос, мгновение-другое разнюхивал и тоном человека, общающегося с техникой исключительно на «ты», озвучил итог своей краткой диагностики:
        - От аккумулятора и воздушного фильтра паленым запашком несет, - для наглядности стукнул по ним костяшкой указательного пальца, обернулся на Курта: - Немудрено, что больше не работает - там и работать-то нечему, судя по всему. Удивительно, как он вообще не взорвался…
        Не в полной мере доверяя словам Дина, Курт забрал с полки старенький серебристый, работающий через раз фонарик и, хлопнув по ладони, выбивая белоснежный электрический конус света, самочинно осмотрел бензиновый генератор. Но уже на исходе следующей минуты понял, что напарник оказался невероятно точен в своем поспешном выводе - в нос билось острое удушающее, как от пожарища, зловоние.
        «Отмучился, выходит… - крутилась на уме единственная версия, а после распрощался, как с чем-то одушевленным: - Ну, выходит, расставаться будем? Прощай тогда… Спасибо тебе: послужил ты хорошо, столько зим нас грел и давал электричество…»
        И уже голосом, положив руку на мятую, неровно выпрямленную раму:
        - Новый брать надо теперь, а ты говоришь, охота… - помассировал вспотевшую шею, - …какая тут теперь, нахрен, охота… до нее ли сейчас? Да и я тоже хорош, блин: «дел на две минуты» - ага, как же…
        Дин грузно выдохнул, пригладил волосы, нахмурился.
        - Какие твои предложения? Чего делать-то будем? Надо же Джин сказать… - боязливым низким голосом загудел он, поднялся, по-хозяйски подбоченился. Одну ногу выставил вперед, вторую поставил на мысок, скрипнув кожей растоптанного ботинка.
        - Джин само собой надо сообщить… - переждав драматическую паузу, изрек Курт, скривил рот, повернулся к Дину - тот глядел на него ожидающе, неподвижно, щемил глаза, - а вообще, руки в ноги - и надо срочно идти в Грим за новым. И чем быстрее - тем лучше. Желательно выйти уже до обеда. Бог даст, если быстро управимся, вернемся в пятницу ближе к вечеру, - призадумался, дополнил: - Самое главное нам с тобой ночлеги надежные подыскивать, когда обратно нашу покупку везти будем, а то - тьфу-тьфу! - дождь зарядит и будет нам радость. К тому же от зверей теперь прятаться предстоит, ухо все время востро держать. Ну и плюсом - бродяги, а ты сам знаешь, что за этот кусок железа на колесиках они могут сделать с простыми обывателями вроде нас…
        - В курсе, - кивнул напарник, чуть наклонил голову, втыкая во влажный пол потухший взгляд. Но потом, собравшись, - повернулся, взглянул на Курта исподлобья и сказал строго, рассудительно: - Только на что мы его брать-то с тобой будем? Вещей на обмен лишних у нас нет, денег - тоже… Продукты последние нести, добытые потом и кровью? Или как? За «спасибо» нам его никто не отдаст. Как тогда? Не понимаю…
        Курт долго и проницательно смотрел на Дина, кусал нижнюю губу, потом заговорил мглисто:
        - Пойдем покурим, - затем продолжил: - Там и обговорим все.
        Поднялись, внапашку набросили плащи, вышли, закурили.
        Бордовое свободное от облаков небо, нагретое солнцем, горело насыщенно и жарко, жгло глаза. По нему высоко, важно и нахохленно плыли одинокие галочки костоглотов, выдавливая из себя сиплый сонорный клич. Вдалеке обозревались хорошо заметные обрисовки развалин, бедновато затравеневшие луга, полностью облысевшие от дождей холмики, пригорки. На краю канав, затененных широковетвистыми деревьями, одолеваемая неистребимым желанием жить, тянулась ввысь парочка карликовых кустарничков. Кропотливо укутывались в зеленовато-угольные мхи поковерканные столбы. Ветер тихонько пел, всюду носил за собой солено-кисловатый привкус тления, утюжил выдыхавшиеся подсушенные изумрудные лужи. Странное и одновременно смутное спокойствие поселилось в окрестностях, накрыло их как шапкой, выдавая за истину фальшивую картинку безмятежности, искусно сотканное ложное ощущение безопасности.
        Ка-а-р… Ка-р-р-р…
        После третьей затяжки, морщась от терпкого дыма, Курт, наконец, поведал то, что по каким-то своим соображениям не решился озвучить в кладовке:
        - Деньги у меня есть. Огромная сумма. Очень. Такие суммы ни мне, ни тебе не виделись даже во сне… - докурил, кинул под подошву окурок, засмолил второй, - …в сарае лежат, спрятанные в одной из бочек. Поначалу брал оттуда, отоваривался в Гриме, и всегда у разных торгашей, по возможности расплачиваясь маленькими затертыми купюрами, чтобы не было подозрений. А потом опасно стало - начали много интересоваться, подолгу разглядывать деньги, взгляды кривые кидать. Один раз даже охрана спохватилась, долго по пятам шла с оружием… - наморщил лоб, окунаясь в полустертое воспоминание. С минуту мучил безмолвием, потом продолжил тихо, страшно, беспокойно почесывая правую щечку, будто внутренне боролся с собой, ни в чем не хотел признаваться: - Я их у развилки подождал, а уже темнеть начинало… зима все-таки, ветер поднимался холодный… - опять помолчал, сбил пепел, отвисший на краешке сигареты, - ну, слово за слово, так и сяк - двоих в расход, в общем. Ничего брать, конечно, не стал - рискованно, тела в овраг сбросил, снегом прикрыл, чтобы неприметно было, скрыл следы.
        Дин, не прерывая, все слушал, курил, пропадал в утлом табачном дыму, а глаза мрачнели, наполнялись тяжестью, изумлением - ломало изнутри раскрываемое перед ним признание, незнание того, как на все это реагировать.
        - И… что потом?.. - сплюнув окурок, опешенно сронил он, тоже вынул следующую сигарету, прикурил с третьей попытки. Руки потрясывались, голос подводил, тонул в глотке. - Что было дальше?..
        - Что-что… домой пошел. А мог вообще не прийти. Ради всего того, чего я накупил тогда в Гриме, меня обчистить захотел бы любой, даже самый миролюбивый с виду попутчик, - возобновил рассказ Курт, понемногу вскипая от ненужного допроса, повернул голову - напарник смотрел холодно, отчужденно, как на незнакомца. Догадавшись, что в нем зреют какие-то перемены, - спросил прямо, сузив губы: - Что ты так смотришь на меня? Презираешь насилие? Ах, да… ты же у нас пацифист, черт тебя дери, а мне что делать надо было? Отдать все? Голым остаться? А семья чем жила бы? Святым духом? Божьим словом, а? Скажи?.. Нет, ты скажи, не отворачивайся…
        Подошел, выплевывая сигарету, взял Дина за грудки, выбив изо рта недокуренный бычок, и прибавил, брызгаясь слюнями, как бешеный:
        - Нет, скажи!.. Я плохой теперь, да?! Людей же убил! А ты сам?.. Сам-то?.. - слова вылетали с языка пулями, но разили не насмерть, а вхолостую, быстро слипались в бессвязный набор жарких восклицаний и вопросов. Дин, утираясь от сухих слюней, вовсе не боялся слышать разгневанного друга, напротив - филантропически жалел в нем эти неосознанные порывы. Даже вырваться не старался - просто стоял, видя перед собой уже не взрослого мужчину, мужа и отца, а скорее оправдывающегося, разбитого обидой мальчишку: то же поведение, поток разрушительных эмоций. А тот все не унимался, плевался обвинениями, старательно выискивая больное место: - Что ты смотришь так?.. А в детском саду!.. А?.. Чей труп там лежал?! Кто его завалил там, а?.. Не ты ли? Нет? Не ты ли, спрашиваю?.. - весь в ярости очертил над головой нимб. - Ты же святой у нас! Заслужил, носи - не снимай! Любимчик бога! Апостол!..
        Не вытерпев, Дин отпихнул рассвирепевшего Курта, рубанул сплеча:
        - Не путай, Курт: я в людей стрелял, чтобы себя защитить, а ты… - договаривать не захотел, отвернулся. Потом, помолчав, все же решил закончить: - А ты бездумно, как клопов, как вшу какую-то… не раскусив толком намерений, - и дальше: - И бога сюда не вплетай, не надо - грех. Он здесь ни при чем! ТЫ кровью руки мажешь, а не ОН. Потом еще удивляешься, почему бог тебе не отвечает. А действительно - почему же?! Ты сам виноват, Курт. Зверь ты… зверем и помрешь…
        Замолчали, враждебно смотрели друг на друга, как кобели, жали кулаки, скрежетали зубами.
        Заговорили нескоро. На примирение первым пошел Курт. Сняв с лица гримасу злобы - устало подышал, словно все это время таскал мешки, исторг:
        - Можешь меня за это ненавидеть, друг мой хороший, но я не считаю себя виноватым, хоть ты тресни. Не считаю - и все! У меня не было времени, чтобы, как ты говоришь, «раскусить их намерений»… на меня два ствола смотрело. Ты понимаешь это или нет? Два ствола! ДВА! Очередями бы дали - и нет у Клер больше папки, а у Джин - мужа. Рисковать прикажешь? Семью под корень подводить? Разговоры разговаривать? О чем ты, Дин?.. Ты что, в сказке, что ли, живешь до сих пор или забыл, в каком мире находишься? - угрюмо, сдержанно улыбнулся и с осуждением: - Вряд ли ты бы стал с ними о чем-то договариваться, когда на кону твоя жизнь и жизни твоих родных. Еще судишь меня тут…
        Дин не полез за словом в карман:
        - Я не арбитр, чтоб судить… - наморщился, - все равно, как мне кажется, можно было обойтись без лишних жертв.
        - Это тебе так кажется. Тебя там не было, я тебя вообще на тот момент не знал… - окрысился Курт, - и не надо языком чесать не по делу. Здесь мы друг друга никогда не поймем - разными глазами смотрим на все…
        Умолкли оба. Несколько минут простояли, не разговаривая.
        - Поведаешь хоть, откуда у тебя деньги такие?.. - вдруг поинтересовался Дин, прикрыл один глаз, точно целился. Сам откинул голову, рассматривал небо. То кровоточило, полыхало. - Или не станешь?
        Курт шельмовато усмехнулся, но ответил, правда несколько облачно:
        - Это по дороге. Заодно будет тема для общения, - затем подступился, какое-то мгновение мялся, извинительно разглядывал налитое открытой неприязнью лицо, потом осмелел и сунул руку. Дин посмотрел на нее с какой-то тоской, потом ударил по тому глазами, все же пожал, но без удовольствия, произнес:
        - Ладно, так уж и быть, закрою на все глаза, хотя ты и не заслуживаешь этого… - подчеркнул: - Наверно, - и добавил вопросительно: - Джин-то знает?.. - поправился: - Про деньги, в смысле?
        - Знает. Про них знает, но разговор на этот счет с ней не завожу - боится она. Боится, что за ними однажды придут… - пояснил тот, - вот и приходится втайне их брать. А как жить-то? Мало ли что…
        - Ну, а если спросит, на что будем новый генератор покупать, что ответим?
        - Скажем, что автомат один продадим с магазинами и пулеметные ленты. Нам-то они на что? Крупнокалиберного оружия в доме все равно нет, - отбился Курт и прибавил заговорщицки: - А мы их с собой и так и так возьмем - для отвода глаз, а заодно - на всякий пожарный случай: может, продадим за хорошую сумму, и к тем деньгам не надо будет обращаться. Заодно купим тебе противогаз, раз повод представился.
        - Хитришь, значит, - с долгожданной для того улыбкой подметил Дин, и от уголков глаз к вискам потянулись расщепы радостных морщин.
        - Приходится, а что поделаешь-то?
        - Как действовать будем? - вновь закуривая, поднял вопрос тот.
        - Сейчас Джин скажем, что в Грим идем за новым генератором, потом я незаметно заберу деньги, соберемся и где-то через часик отчаливаем, - наметил ход действий Курт, кидая в напарника опасливые взгляды, будто чего-то ожидал, - нормально?
        - А чего ж нет-то? Конечно, нормально - поваляться даже успею! - заливистым смешком отозвался Дин и, дососав сигарету, протрубил сипло, с басом: - Ну, пошли тогда говорить, что ли?
        И направились к теплице, откуда вылетали тихие разговоры и звонкий хохот.

* * *

        На ночевку общим мнением решили остаться в четвертом, полностью обворованном товарном вагоне поезда дальнего следования, что прервался на затяжную, растянувшуюся более чем на десять лет остановку по «техническим причинам» всего-то в тридцати минутах от пригородной платформы Хайтвэлли. Или же, если не полениться и вспомнить элементарный устный счет начальной школы, как это достаточно часто делают ради хоть какого-то развлечения и коротания времени не раз идущие таковым маршрутом собиратели и охотники, - ровно одна тысяча четыреста пятьдесят шесть шпал. И всякий, кто проходил этой дорожкой к Гриму - к слову сказать, самой безопасной из всего изобилия имеющихся троп, - в благодарность за кров клал возле последней, шестой, какой-нибудь дар. Да пусть даже пустяк - камешек, монетку там, крышечку от газировки, патрон. Некоторые, особенно признательные, бывало, расщедривались на консервы и воду, выцарапывали на рельсах свои имена, пожелания и напутствия другим постояльцам. Так вот и закрепился за этим местом в народе негласный обычай, ритуал, пока еще никем не нарушающийся, потому что свято и истово
верили: уйдешь, не сказав «спасибо» - и больше здесь уже никогда не пройдешь. В любом случае храбрецов, отважившихся на такое вероломное кощунство, еще не находилось ни среди простых вольных путников, ни в бандитском стане, как известно не считающимся ни с какими моральными устоями, ни в обществе «Варанов» - те в особенности не скупились на языческие подношения, насыпали горы гильз, точно золота.
        Помимо всего прочего, в рассказах многих странников фигурировали случаи встреч с так называемой «провожатой» - одинокой безглазой старушкой, машущей вслед мертвому составу. Однако очевидцев, всецело глаголющих: «Видел своими собственными глазами, как тебя сейчас перед собой!» - не объявилось ни одного. Да, в общем-то, оно и неудивительно: мастеров на пустой треп в округах немало, а выдумщиков, кому чудится разная чертовщина, - еще больше. Следует вдобавок упомянуть о невероятном фольклорном обилии прозвищ, посвященных этому всеобщему убежищу. «Счастливая тысяча», «Дорога 14/56», «Железная долина», «Проход удачи» - вот тот малый список, крутящийся на языке едва ли ни у каждого человека в Истлевших Землях. А родное название - Вествильская железная дорога, соединяющая, собственно, сам Вествиль - незаселенный город далеко на юге - и Нелем - логово фракции «Бесы», - медленно, но верно вымывалось из памяти людей, слышалось отныне все реже и как-то вскользь…
        Спали урывками, оружия из рук не выпускали. Поочередно заступали в караул. Ночь стояла дикая, глухая, непроглядная - хоть глаз выколи. Было по-осеннему знобко, пугающе безголосо. Где-то в слабом шорохе ветра с трудом распознавался монотонный шелест и зловещий перестук закостеневших ветвей разлапистых деревьев, пригашенный набат татакающих по оплавленным рельсам, словно пулеметы, камней, немо шебаршила галька. Часто устаивалась бедная на звуки тишь, как будто какая-то мистическая сила, желая потешиться, заливала уши воском, лишала слуха. Но уже в следующий миг ее растерзывал бесноватый неумолкаемый лай потрошителей, рокочущий за оврагами, и тут же оборванным припевом на него откликались другие, шныряющие неподалеку от станции Хайтвэлли.
        Гав-ав!.. А-в-в… гав-в-в… ав!
        «Перекликаются, спрашивают друг у друга, где можно без опаски ходить и искать пищу. Умные они, чертовски умные, людям у них учиться и учиться… - понимающе и с уважением расценил я. - Значит, не туфта это все… зверье вернулось. Насиделось в пещерах и подвалах, измучилось, сумело-таки уцелеть…»
        Поправил омытую чужим потом картонную подстилку, подлил в крышку чая из термоса, заваренного нам в дорогу Джин, отпил, крякнул, взглянул на напарника: тот, завернутый в плащ, по-детски сопя, храпел с ружьем в обнимку на пенопластовой подложке в глубине вагона, елозил головой по рюкзаку-подушке, в беспамятстве чесался, как блохастая собака.
        - Вот кому позавидовать-то надо, - и следом без какой-либо корысти в голосе: - Едва голову где-нибудь приклонит - спит без задних ног, десятый сон видит, точно безгрешное дитя, - удобнее обустроился на животе, крепче прижимая к плечу приклад винтовки. Лай вскоре перемежевался с воем, рокотал звонче, ручьисто. Хрупкое безмолвие, проигрывая им с разгромом, поднималось выше, шло, расшевеленное, по ночному сырому воздуху, резонировало неохотно и заторможенно. - У меня так не получается уже давно, а если и засну крепко - боль в ноге, зараза, возвращается, сводит до горячих слез…
        Ав-в-в… Р-р-р!!.
        Залпом выдул весь крепкий чай, скривившись от ломоты в зубах, без суеты опустил на глаза немалый по размерам, найденный еще давно, у Кипящего Озера, в рюкзаке База, ПНВ с новыми батарейками, включил, всматриваясь сквозь разъезженные дверные створки. Темень, обступившая окружающее пространство, одномоментно сдвинулась куда-то круто вперед, заменилась тусклым смарагдовым цветом, приоткрывающим хоть и размытые, но вполне себе различимые обрисовки местности. Небо чудесным образом омылось темно-пурпурным оттенком, загустело, каракули наваристых облаков - и вовсе посинели, будто от холода, примерзли к одному месту. Ровный позумент горизонта ближе к востоку уже разгорался, сочился, наполнялся живицей - там, за долгой чередой рассыпавшихся по воле времени домов и сооружений, как эдемский плод, вызревал новый день, вбирал энергию еще не показавшегося людям солнца.
        «Смешно самому себе признаваться, конечно, но такую красоту за свою прожитую переломанную жизнь еще не видел ни разу, - щелкнуло в уме, - всего навидался, чего только не нагляделся, а вот такого вот - нет, не доводилось. Обходит меня почему-то изящество земное стороной, одну только грязь мне являет да мерзость, от какой уже нутро все очерствело. А теперь вот решило, стало быть, порадовать, побаловать… через столько-то лет… - и тут же: - Отчего это вдруг? Чем заслужил, спрашивается?.. Или так… авансом расплатилось передо мной - мол, все равно скоро предстоит в ящичек сыграть…»
        Хорошо слышное шелестение травы поблизости справа метлой вымело все фатальные мысли, затягивая назад, в жестокое настоящее, ошпарило потом спину и лицо, сдавило сердце до удушливого стона. Следом, утопая в ворчливом пыхтении и фырканье, болезненно зашуршала зернистая галька, осыпанная вдоль рельс, напряженно и сочно сломалась парочка-другая веток, с хрипом, рыча, зашумело вразброд дыхание около шести пастей - потрошители, избитые бичами голодомора, уловив наше тепло, запах плоти, расслышав храп, поднялись к железной дороге, опьяненные желанием скорейшего насыщения.
        «Все-таки выведали, где мы есть… - опередила мысль, - еще с полминуты - и к вагону подойдут, а там, глядишь, и остальные сородичи подтянутся. Надо срочно будить Дина…»
        И, вскочив лягушкой, прокравшись к двери, шепотом, но как можно слышнее позвал напарника:
        - Дин!.. Ди-и-н!!. П-с-с!.. - Так и не получив ответа, вгляделся: напарник, посылая в меня заливистый сап, блаженно чмокал в беспамятстве губами, будто соской, безуспешно надрывался хрустнуть суставом большого пальца, никак не поддающегося на его хотение. Беззвучно сплюнув - мысленно отругал: «Говорил же, черт, не доводи себя до глубокого сна! В дреме оставайся! А если чувствуешь, что сейчас забудешься - лучше вообще глаз не закрывай! Просил же по-хорошему!.. Как человека просил! А он взял - и уснул! Да еще и сопит на весь вагон, как сытый поросенок!.. Беда…» - утайкой высунулся, огляделся: группа потрошителей, нюхая рельсы и шпалы, где мы однажды проходили, неукоснительно шла по направлению к четвертому вагону. - И стрелять-то как сейчас?.. Ну, раз пальну - а дальше? Пока целиться буду - сто раз задрать успеют. Они же ведь тоже не бараны на убое: стоять и ждать, пока по ним попадут, - не будут, увертливые все, засранцы, бегают. Тут бы, конечно, автоматом хорошо… очередью - вжик! - и все. Взять, может, а?.. Хоть прихватить с собой додумались…
        Но волки передвигались очень быстро, рысью, по цепочке, часто разъединяли звенья: попасть в них даже из автомата - задача непростая и для опытного штурмовика. К тому же само оружие: довериться ему сейчас, когда оно пристреливалось в последний раз больше месяца назад, - неправильная и неразумная затея, граничащая с самоубийством - подвижные части при долгом бездействии, несомненно, обросли маслянистыми тромбами и грозили обязательным заклиниванием. Плюсом калибр, не вполне годящийся для боя волков, - другими словами, ничему путевому из такой стрельбы получиться не светит.
        - Нет, не вариант, - пришел я к однозначному выводу, - тут надо их или отпугнуть как-то, или створки запирать, вот только без напарника здесь никак - руки все переломаю…
        Не медля, внутренне поторапливая самого себя, кинулся к Дину. Теребя за плечо, будто какого-то подвыпившего проходимца, - начал будить, проговаривая:
        - Проснись, Дин!.. Волки рядом!.. Не слышишь, что ли, горе-охотник?.. - Потом, одним ухом улавливая ближе подступающий рык потрошителей, - с удвоенной силой, яростью, затряс, чуть ли не крича: - Дин!!. Черт тебя возьми!!. Очнись уже, блин…
        С десятого раза, но все же получилось растрясти - тот спросонья дернулся как ошпаренный, отмахнулся и, по-черепашьи отпрянув назад, - ткнул мне в живот дуло ружья. Чуть оклемавшись - заморгал, признавая, с облегчением дыхнул через нос, виновато улыбнулся, отставил оружие. В ночном видении глаза не по-настоящему истлели, залились черным глянцем, зрачки, почти не различимые, искорками носились по ним, излучали снежный отблеск. Просторный ворот плаща оттенял лицо, подчеркивал неестественную бледность щек, а капюшон, прикрывающий придавленные волосы, старил, туманил чернью веки, лоб. Сам весь потрясывался, отчего-то поджимал правую ногу, точно приготовился к прыжку с места, но не совсем понимал зачем.
        Досыта наглядевшись на меня, напарник по-дедовски ссутулился, прислушиваясь к волчьему рычанию, заговорил трезво, заполошно, расстреливая вопросами:
        - Близко совсем! Сколько их, Курт?.. Много? Считал? Видел?.. Отбиться успеем? - басовитый голос то затихал, то ломался, выдавал нотки животного страха, беспочвенной злости. - Как думаешь, Курт?.. А?.. - и вдруг поменял тактику, начал не к месту извиняться, искать оправдание: - Прости, я не удержался, заснул… Получилось так, извини…
        - Ладно, что уж… - недовольно обронил я, выдавил холодную улыбку, - дело сделано. - Потом продолжил: - От волков отстреляться не получится, друг, - просто-напросто не успеем, поэтому давай-ка поднимайся и шуруй к двери - будем пытаться закрыться от них, пока еще не поздно.
        Не вставив ни слова против, Дин поднялся и - стремглав к проему, откуда вылетал редкий сухой лай, цокот когтей.
        «Дай бог получится, - подумал я, - другого раза не будет…»
        Потом метнулся к рюкзаку, положил рядом винтовку, захватил автомат, убрал с предохранителя и встал слева от двери, разглядывая обрюзглую, распоротую чужими клыками морду одноухого волка, идущего впереди всех. Брел уверенно, подкрадываясь, напоминая лисицу, собирающуюся влезть в чужой курятник, пока хозяева заняты крепким сном, только, в отличие от нее, потрошителя интересовала не пернатая закуска, а человеческое мясо. Глазища размером с солидную пуговицу полыхали ультрамариновым порочным светом, глядели на все пугливо, бегло, по-заячьи, короткошерстая грудина с глубокими залысинами низко опустилась к земле, являя абрисы костей, мозглявые растопыренные и безволосые передние лапы при каждом шаге отталкивающе и нелицеприятно дрыгались. Те, что следовали за ним, помахивая куцыми хвостами, стучали клыками, поскуливали, разами грызлись между собой, но свергать действующего лидера желания не изъявляли - доверялись, знали, что никто, кроме него, не сможет обеспечить стаю достаточным пропитанием, взвалить на свои хрупкие спины такую ответственную ношу.
        - Вот тебе и охота… - буркнул под нос и - Дину: - Попробуй-ка сдвинуть правую створку! Получится?
        Дин с натугой, мыча, как бык на водопое, подергал, еще - безрезультатно: та побилась роликами по дверному рельсу и - застопорилась, наотрез отказываясь сдвигаться.
        Плюнув - хлопнул своей медвежьей ладонью, вышибая притушенный звон, чертыхнулся и негодующе процедил:
        - Вот же дьявол, а?.. Как вкопанная встала, зараза, - ни вперед, ни назад не хочет! - потом прибавил, не меняя лютующего тона: - Видать, кислота ее замучила, все же немножко умудрилась погрызть. Вагоны хоть и прочные, из качественного нержавеющего металла сложены, но годами принимать на себя удары ядовитых ливней тоже не могут, вот и дают слабину. Да еще и не смазывает никто…
        Дослушав, я обреченно дыхнул, прошелся одним глазом по подходящим волкам и ответил:
        - Сейчас тогда вместе будем пробовать… - повесил автомат на плечо, встал возле напарника, хватаясь за ручку. - На раз…
        С ором, колью в мышцах, умываясь соленым потом, толкнули - створка, гремя, послушно пошла влево, наполовину закрыла вагон. Обрадовавшись, отряхивая руки от ржавчины - взялись за вторую, однако предпринять что-либо не хватило каких-то секунд - громыхнул разноликий вой, и волки, привлеченные грохотом, в слюнях, черными пятнами потекли к нам со страшной скоростью.
        У-у-у!!. Р-р-р…
        «Вспугнули…» - схватила за горло первая мысль и - к напарнику:
        - Живее дергай!.. Сильнее… ну… давай же… еще…
        Как мы ни пыхтели, ни матерились и ни крыли белый свет - створка категорически не желала подчиняться, упорно стояла на своем, как припаянная, награждая за тщетные труды только сдавленным скрежетом да дробным скрипом. Чтобы выдернуть ее на середину, требовалась сила еще как минимум шестерых человек, и то это, наверно, показалось бы недостаточным - уж очень цепко засела.
        И здесь Дин выступил с неожиданным заявлением:
        - Я, кажется, понял, почему мы ее сдвинуть-то не можем! Она с той стороны наверняка закреплена! Знаешь, чем-то вроде крупного шпингалета или засова! - А следом продолжил: - Надо срочно глянуть!
        - Понял, - сунул автомат, - держи, прикроешь. Только смотри: осечку дать может - давно не стреляли из него.
        - Курт!.. Стой!.. Я… как…
        Не дав договорить - спрыгнул, с парализующим спокойствием скосился на потрошителей - они подбегали все ближе, щелкали акульими пастями, показывая гнилые десны и наточенные зубы-стилеты.
        «Секунд двадцать у меня, - отвел себе время, - провожусь дольше - мне конец…»
        То, что имел в виду Дин, нашлось быстро - толстый литой запор на самом краешке, намертво блокирующий движение дверной створки. Служил он скорее для облегчения загрузки вагона товарами, дабы предотвратить непреднамеренное захлопывание.
        - Попробуем… - А затем резво ухватился, превозмогая невероятное жжение от содранных мозолей, повел вверх и вправо. Тот, к радости, подчинился легче, многообещающе щелкнул. - Получилось!..
        Пчелами вжикнули две короткие очереди, звонкоголосый волчий вой, трубящий над округой, захлебнулся, поменялся на жалобное взвизгивание. Посыпалась галька. Оглянувшись - остолбенел: Дин из положения сидя вел прицельный огонь по волкам, не подпуская к вагону. Один из потрошителей - по-видимому, возглавляющий нашествие, - смертельно задетый пулями, поджав лапы, лежал у рельсов с вытянутым языком, устало уронил голову. Совершенно никак не ожидающие такого сильного отпора, оставшиеся волки засуетились, закружились, бесцельно и разрозненно забегали друг за дружкой, уподобляясь слепым котятам.
        «Ай да Дин! Вот молодец! - запело в голове. - Как он их быстро в чувство-то привел! Да и с автоматом, смотрю, язык-то быстро нашел!»
        - Ну, ч-ч-что там?!. Порядок??. - поплясывающим от перевозбуждения голосом, заикаясь, окрикнул Дин. - Разобрался?.. - не вытерпел, подогрел ошарашенную группу следующей парочкой выстрелов. Белые росчерки пуль, задавленные глушителем, вылетели молча, невероятно метко вспороли почву в полушаге от задней лапы невысокого высушенного, точно мумия, волка, сыпанулись черным снопом. Но уже на третьем надавливании на спусковую скобу автомат глуховато клацнул и замолчал, отказывая стрелку. Поменявшись лицом - заторопил: - Отвоевался я - заклинил автоматик! Надеюсь, ты закончил там, Курт! Я их уже не сдержу!!.
        «Как знал прямо, что подведет», - вспомнилось мне, а потом напарнику:
        - Порядок, Дин, тяни ее!
        Ау-у-у…
        Полетел к двери, намереваясь опередить потрошителей. Волки, получившие шанс на контрнаступление, воспользовались им в полной мере, с удвоенной прытью бросились к нам, жаждая любой ценой вцепиться в сопрелые отпотевшие глотки.
        - Руку!! - крикнул Дин, помог подняться. - Сдвигаем!..
        Но едва, наваливаясь телами на дверную ручку, сдвинули створку до самого конца, первый, самый усердный потрошитель изволочился-таки засунуть голову в образовавшийся проем и, распаленно хватая воздух вытянутой, хмельно пахнущей гнилью пастью, задумал пропихиваться вовнутрь. Через мгновение подтянулись и сородичи. Бессовестно, невзирая на его страдальческое скуление и вопли, - додумались прыгать на загорбок, проламывая хребет, кусать, хищно рвать. По двери прошла дрожь, ударная волна. Снаружи, пропадая в кипучей кутерьме брехливых лаев и кровожадных рычаний, заслышалось безрассудное царапанье, скреб.
        - Курт… Они сейчас сюда залезут!.. М-м-м… долго не удержу дверь… - надрываясь, сдерживая напирающих волков, прохрипел напарник, - делать надо… что-то…
        Ничего не отвечая, я выдернул у него из-под мышки автомат и, колотя прикладом по ободранным носам и зубам волков, лавиной лезущих без приглашения, заголосил:
        - Тащи ее на себя! Тащи… - вытолкнул одного, вовремя выставил подошву, принимая всю силу крепких челюстей другого, - Дин, быстрее… - с горем пополам отбился, прибавил: - Задерут же нахрен…
        Выиграв секунду - помог Дину. Смыкающейся створкой кому-то из потрошителей прищемило шею, лопнул хруст. Та застопорилась. Как ни старались, не шла - упиралась.
        - Проверь! - приказал Дин. - Живее!.. По ходу в волка уткнулась.
        Кое-как, кулаками отбиваясь от хищников, уже принявшихся пожирать и когтить труп погибшего собрата, я выбросил того из вагона. Только тело свалилось - туча окружила, вгрызлась в холку, голову, топча тщедушными лапами нос, погасшие глаза, вылезшие из орбит, вывалившийся из искривленного агонией рта мокрый черный язык.
        Ар-р-р!.. Гав!..
        Пока потрошители довольствовались вожделенной трапезой, деля меж собой куски от общей добычи, мы с Дином преспокойно задвинули створку, надежно обезопасили убежище. И долго еще слышали шакалий ор, чавканье, треск костей, хрящей и разрыв сухожилий, поневоле представляя себя на месте мертвого волка. А исход этот нависал так рядом, всего в каком-то шаге: зазевались бы хоть на миг - обоих перекусили бы пополам и не подавились.
        - Повезло, - прекратил тишь Дин, - быстро про нас пронюхали!
        Выключив ПНВ, убирая в рюкзак, я сердито взглянул на напарника, сидящего на корточках возле стены, отрезал:
        - Что ни говори, а косяк здесь твой! Надо было не рожу мять на рюкзаке, а в оба уха слушать, что творится вне вагона! Сиди теперь в наказание мой сон охраняй… - и, выкурив четверть сигареты, убрал в кармашек рюкзака «на завтрак», повалился на подстилку, накрываясь плащом. - Будет тебе уроком…
        Дин же отнесся к назиданию с непонятным весельем, принял как нечто должное, с энтузиазмом:
        - А чего ж не поохранять-то? Дело-то не пыльное, ума особого не надо! А слух у меня… дай бог какой! Так что спи спокойно, утром разбужу! - посмеялся. - Не подведу!
        - Да знаю я твой слух уже - волки вплотную подошли, а он и глазом не шевелит, храпака дает!
        - Ну, выключился я, бывает. Не человек, что ли?
        - Бог с тобой, в общем. Спокойной ночи, Дин, - и отвернулся, ложась щекой на руку.
        - Доброго сна.

        СРЕДА, 27 МАЯ 2015 ГОДА

        В ночь заболела малышка Клер. Острый приступ удушья и палящий жар застали девочку невинно спящей, беззащитной, тиранически разрушили сладкие и далекие видения, обрекая на тяжкие муки. Мгновенная слабость обездвижила все тело, разлилась расплавленным железом по мышцам, пот градом ударил в лицо, а сильный спазм, застрявший в горле, крал дар речи, не позволяя докричаться до матери. Но вскоре ослабевал, разрешая сделать единственный короткий вздох, и подло менялся тошнотой, пьяной одурью. Потом к нему присоединялся озноб, ломота, беспрестанная дрожь. Спасаясь от обжигающего холода, пробирающегося под кожу, Клер укутывалась одеялом, отыскивая ушедшее тепло, поскуливала от беспомощности. Так, во всепоглощающем одурманивающем бреду, трясясь, силком убаюкивала себя, желая как можно скорее заснуть, освободиться от страданий…
        Обо всем том кошмаре, что претерпевала дочь, Джин стало известно на рассвете. Распознав неутихающее детское кряхтение и сиплый кашель, она, как обожженная, оторвала голову от подушки, оставляя мокрый потный след от закончившегося ужаса, сбросила тонкое, еще дышащее мужем и пряным солонцеватым запахом одеяло, встала. Небо только-только прояснялось, вылезало из-под уютной и гладкой шелковины ночи, светлел грядущий день. Вязкие туманы водили по земле свои непролазные ватные бороды, послушно и бесстыдно кудрявились под ласковыми, сонливыми руками утренников. Они любовно гладили их, гнали к низинам, точно пастух свою отару овец к загону. Текла тишина. Лишь изредка портило ее сварливое клокотание костоглотов.
        «Что такое с моей девочкой? - вихрем взвилась беспокойная мысль. - Плохо стало? Почему же тогда меня не зовет?..»
        И с забившимся в нахлынувшем волнении сердцем заспешила одеться. Окончив, шурша непослушными после пробуждения ногами - заторопилась в детскую. Кухня начинала наполняться светом, безупречным рубином горело в огне зари алюминиевое ушко кружки на столе. Приторно-шоколадный дух кофе, недопитого со вчерашнего вечера, выплывал из нее тонкой струйкой, нечаянно пробивался в нос при каждом вдохе. Открыв дверь, высвобождая полнозвучный хрип, Джин зашла, негромко, с материнским испугом позвала дочь, лежащую на боку раненой птицей:
        - Доченька?.. Принцесса моя?.. Что с тобой? Где же ты такой кашель-то успела заработать… - и подсела, без спешки перевернула - Клер, сбиваясь на медный рык, засеянная мурашками, сахарно-белая, как лист бумаги, безостановочно колотилась в судороге, стучала зубками. Спутавшиеся волосики разбежались по подушке, прилипли к влажным височкам, лоб омыли мутные хрусталики пота. Они падали на такие же влажные брови, щечки, сползали по хрящику носика. Необычайно ясные, лазурные глазки, подчеркнутые искусственной болезненной синью под нижними веками, чуть подернулись серой пленкой, окровенели в белках. Губки, посохшие, полопавшиеся, в слюнных меловых разводах, смыкались и расходились, порывисто дергались. Потрогала личико - оно пылало, обжигало ладонь. Изо рта при дыхании рвался горячий пар. Затем, не убирая руки, - к дочери: - Да ты вся горишь, Господи!.. Заболела ты у меня… - А следом сокрушенно, с самобичеванием: - Ох, моя это вина!.. Распарила тебя в теплице вчера, а потом на улице продуло! Глупая я, совсем забыла…
        Клер, не отводя глазок-льдинок от мамы, шепотом, каким-то грубым мужским баритоном прошелестела:
        - Не говори так… про себя… - закашляла, - я сама виновата - бегала много: то в дом - попить и в кладовку спуститься, то обратно к тебе. Вот и простудилась, - тяжко, со стоном вобрала воздух, - не ругай… себя…
        Обращение дочери немного успокоило Джин, из души быстринами понеслись прочь дурные думы, предчувствия. Улыбнувшись, она чмокнула Клер в пламенный лобик, укрыла до подбородка одеялом и промолвила тихо, утешающе:
        - Ты полежи пока, моя хорошая, полежи, а я тебе сейчас градусник принесу, лекарства и чайку налью. Будем тебя на ножки поднимать! - уже у двери спросила: - Тебе чего к чаю хочется? Вафлей, пряничков?
        - Конфеток, мамуль… если можно…
        Включив крохотную туристическую газовую плитку с последним полупустым баллончиком, Джин наполнила старенький белый чайник, поставила греться, а сама - опрометью в спальню. Под столом отыскала большой темно-зеленый пластмассовый контейнер с остатками медикаментов, открыла. Долго перебирала ворох упаковок с болеутоляющими средствами, лечебных мазей, лейкопластырей, конвалюты активированного угля и аскорбиновой кислоты, блистеры противовоспалительных препаратов, забрала пачку жаропонижающего, из пластикового футляра извлекла треснувший градусник. Вернувшись на кухню - зачерпнула чашкой воды из ведра, поспешила к дочери. Та пребывала в полудреме, вздыхала, в пылу кидала голову то влево, то вправо - лихорадило, истязала температура.
        - Давай-ка тебя померяем, - озвучила Джин, приспустила одеяльце, пихнула под мышку термометр. Подождав - вытащила, взглянула, перепугалась: «39,2». Холодея, подумала: «Какая же сильная зараза пристала к моему ребенку…» - потом продолжила: - Так, малышка, сейчас тебе дам жаропонижающее. Должно легче стать, а попозже - аспирин, хорошо?
        Дочка через силу, но кивнула.
        Джин выдавила таблетку, разломила на две части, положила один кусочек ей в рот, дала запить. Клер, исказившись от привкуса, с остервенением выпила все до дна, много пролила, намочив пижаму.
        - Очень горькая? - поинтересовалась та, вытирая дочке облитый подбородочек. - Или как?..
        - Нет, ничего, можно потерпеть… - еле слышно ответила Клер, прикрыла глазки. Какое-то время берегла тишину, потом заговорила: - Мамуль, ты принеси мне еще водички, пожалуйста, а то у меня все горит внутри, пить постоянно хочется…
        - Конечно, принесу! - пообещала Джин, провела тылом ладони по дочкиной правой щечке. В ответ она заалела, наполнилась краснотой. - А покушать сделаю тогда попозже, хорошо?
        Клер заерзала на кроватке, сказала:
        - Мам… у меня аппетита нет совсем… - и здесь же: - Я если захочу - сама скажу, ладно?.. Только не обижайся…
        - Ну что ты?.. На что же мне обижаться? - Джин раскидала дочурке волосики, улыбнулась: - Не насильно же кормить, в самом деле.
        Положив градусник рядом с Клер - убрала вторую дольку обратно в пачку, отнесла все на кухню. К тому времени чайник уже вскипел, курился седым, безвкусным дымом. Погасив плиту, она навела чай, высыпала на блюдце разных конфет и вместе с табуреткой отнесла в комнату дочери, где расставила принесенное перед ней. Далее вернулась обратно, наполнила водой другую кружку, намочила и отжала тряпку. Ей Джин протерла вспотевший лоб ребенка, шею, сделала холодный компресс.
        - Пока подержи на голове - пусть жар немножко снимет, заодно и чаек как раз остынет, а то горячий получился слишком. Потом с конфетками попьешь. Водичку тебе вот принесла, как ты и просила - пей на здоровье. Выпьешь - еще принесу, - на одном дыхании отчиталась она, помешала ложкой необычайно экзотический для нынешних времен вишнево-мятный чай, подула, направляя на дочку облачко вкуснейшего, непередаваемого аромата, подвинула ближе. С родительским немым удовольствием любуясь тем, как Клер, нащупав конфетку, нетерпеливо развертывает и кидает в рот, - пожелала: - Выздоравливай скорее, девочка моя, не надо болеть…
        - Я постараюсь, мамуль!.. - дала Клер наивное обещание, обсасывая затвердевшую сладость. А когда расправилась, раскусила-таки начинку своими молодыми крепкими зубками - легла на другой бочок и, покашляв каким-то нездешним, далеким голоском, почти неразличимо произнесла: - Мам, я, наверно, посплю немножко… Так хочется просто…
        «Спадает температура, значит, - обрадовалась Джин, - помогает все же…»
        И сразу:
        - Поспи-поспи, милая, поспи, конечно, поспи! - бережно сокрыла Клер одеялом, поцеловала ручку, височек со вспухшими распутьями вен. - Набирайся сил!
        С этой минуты не отходила от дочки ни на шаг, берегла сон, молилась. На кухню выходила, только чтобы приготовить новый чай, взамен остывшему напитку, из дома - ради ведра чистой воды. В спальню наведывалась реже, и то исключительно по делу: посмотреть, какие еще остались лекарства, способные противостоять вспыхнувшей, словно стог сена, болезни. Из всего имеющегося нашлась маленькая коробочка сильных антибиотиков в ампулах, вводящихся внутримышечно. Однако к такому методу лечения Джин собиралась прибегнуть лишь в случае крайней необходимости и полной безвыходности - слабый, не до конца отошедший от голода организм Клер мог просто-напросто не пережить такой экстремальной нагрузки, а сердечко - не выдержать и остановиться.
        «Дай бог, до этого не дойдет… - вспыхивало в мыслях, - уже ведь боролись с таким, переживали… и сейчас справимся! Минует нас беда и в этот раз!»
        А когда Клер проснулась с криками «мамочка, я задыхаюсь! Мне жарко!» - поняла: недуг легко сдаваться не собирается и не уйдет, пока не заберет с собой безвинное дитя. Черный, смрадно-гибельный подол одеяния смерти раздувался над ребенком, пытал пеклом, тянул жизнь, точно пиявки, дорвавшиеся до чужой плоти. Таблетки жаропонижающих больше не оказывали никакого действия, не сбивали температуру, аспирин - не забирал головную боль, вода - не утоляла жажду: бесполезны были все потуги борьбы. Ртутный столбик, будто бы мрачное предзнаменование близящегося конца, победоносно и безоговорочно полз вверх, рисуя раз за разом страшные цифры: «39,4», «39,6», «39,7».
        - Как же тебе помочь?.. Как?.. - перепуганная, надломленная горем голосила мать, вытаскивая огненный градусник. - Доченька, ты скажи мне: что у тебя сейчас сильнее всего болит? Голова? Давай я тебе еще водички принесу и компресс сделаю?..
        Выпившая уже шестую кружку, дочь, облепленная каплями пота, выбивающимися из-под высохшей тряпки, в беспамятстве отзывалась страдальческим оханьем, вертела головой и говорила требовательно, почти крича, срываясь:
        - Воды хочу! Воды… воды! Жарко, мама!.. Дай воды… еще… - и опять пропадала в обмороке на несколько минут, а очнувшись, то кашляя, то усердствуя сделать вздох, взирала на мать мертвецки белыми глазами, как одержимая, тянулась скрюченными неузнаваемыми пальцами, в гневе верещала: - Воды мне!.. Хочу пить! Пить!! Воды!! Воды-ы-ы…
        Плача, Джин упоенно целовала их, опять шла наполнять новую кружку, делать очередной компресс. Приходя - укладывала на лоб, с ошалелостью и страхом следила за тем, как тот, словно на раскаленной сковородке, иссушается прямо на глазах и не приносит никакой пользы, отдавала воду. Клер, давясь, по-звериному опорожняла ее в два глотка, просила еще.
        «Неужели укол придется делать?.. - возникала у Джин пугающая мысль. - Как же тогда сбить температуру?.. Ничего же не помогает! И генератор сломан - суп не приготовишь, ведро не погреешь, а то хоть пропарила бы ее. Курт еще ушел… как же без него нелегко…»
        В панике, напуганная, ослепленная простым желанием помочь своему чаду, она всерьез начала допускать такой вариант, хотела идти за ампулами, однако неожиданный стук в дверь понудил остаться на месте, напрячься.
        - Это… не папа и дядя Дин… - трудно протянула Клер, простонала, вновь истекая потом, обрастая мурашками, - …они по-другому стучат, когда вдвоем приходят… и «это мы!» говорят…
        - Да и рано что-то слишком - к пятнице-субботе ждем… - поддержала Джин, - я посмотрю, может, путники какие, - и добавила: - Не бойся ничего!
        Сполна испив чашу горького опыта - на одних мысках прошла к двери, не глядя, извлекла из-под кипы тряпок заранее заготовленный заряженный пистолет, поздно отозвалась на чей-то зов:
        - Вам чего? Новости нам не нужны - нечем заплатить. Уходите… - Прислушалась: у самого порога рвался детский плач, непонятная, бегучая речь. Повторила: - Уходите, говорю…
        Ответили быстро.
        - Мир вашему дому! Мы - кочевники! Просим помощи у вас! - с ярко выраженным восточным произношением обратился мужской голос. На заднем фоне слышались и женские реплики, но адресовались заливающемуся истерикой ребенку - спокойные, ласковые, неторопливые. Затем проговорил далее: - Мы долго шли, дожди отняли у нас еду и часть вещей! Нам больше нечего есть! Моя жена и сын умирают от голода! Если у вас имеется что-нибудь лишнее - поделитесь, пожалуйста! Будем благодарны вам!..
        Джин сначала собиралась прогнать их прочь, да слезы чужого ребеночка растопили сердце, восторжествовало материнское чувство. Не распознав никакой опасности от гостей, доверившись - убрала оружие, ответила:
        - Проходите, - и, откупорив щеколду, отворила дверь.
        Возле нее стоял мужчина - смуглый, среднего роста, с большими добрыми карими глазами и длинным клинышком сальной бороды - и женщина - низкая, щупленькая, арабской наружности, черноволосая, держащая на руках хныкающего грудничка, замотанного в грязные тряпки. Оба были одеты в кислотостойкие, как у Курта, плащи, но совсем уж переношенные, пахучие, давно не стиранные и кое-где даже рваные. На голове отца семейства, под свободным капюшоном, выглядывал бледно-розово-белый платок, на шее болтались белые деревянные четки, респиратор, тело прятала футболка, ноги - брюки, подпоясанные кожаным ремнем, где на нем, справа, висел зачехленный продолговатый охотничий нож. Обувь - не по сезону теплые смятые ботинки, за плечами - рюкзак, торчащие из него колышки для закрепления палатки, расколотый приклад огнестрельного оружия. У супруги - синяя кофта, висящая мешком, такой же рюкзак, противогаз, маскировочные штаны, убранные в обрезанные до голенища сапоги. Она косилась на хозяйку как-то забито, щурилась, постреливала коричневыми глазами. Муж, невзирая на приглашение, пока не осмеливался войти в дом, чего-то
ждал, топтался.
        - Проходите-проходите! - повторила Джин, заметив растерянность новоиспеченных визитеров. - Не стойте же, проходите скорей! Не стесняйтесь!
        Закрыв за ними дверь, отошла. В доме замаячили запахи долгой дороги, пыли, скитаний, сырой земли, давно не мытых тел. Путники, от всей души поблагодарив за приглашение, сняли капюшоны, начали разуваться, боясь запачкать пол. Удивленная такой воспитанностью, та поспешила остановить:
        - Ну что вы, что вы! Не надо разуваться! - и приветливо добавила: - Полы все равно еще не вымыты, да и не до этого сейчас…
        Из детской вылетел кашель, вздохи.
        - Мама… кто к нам пришел?.. - Помолчала и опять: - Кто пришел?..
        - У вас ребенок болеет? - вежливо поинтересовался мужчина, метнув туда навостренный взгляд. Дитя на руках жены не то от незнакомой обстановки, не то от стенаний другого ребенка еще сильнее раскапризничалось. Она незамедлительно прошла к столу, присела на свободный стул, закачала малыша, напевая какую-то колыбельную. Следом посмотрел на Джин и продолжил: - Я прав?
        Хозяйка, заслушавшись иноземной песней, застопорилась, не отводя глаз от зажатой, одичалой матери с дитем, ответила нескоро:
        - Да, дочка. Двенадцать лет, заболела ночью, температурит сильно, - и - Клер: - Доченька, к нам зашли ненадолго. Не волнуйся.
        Клер ничего не сказала.
        - Лечите? Что даете?.. - задал вопрос тот, пожевывая бронзовые губы, опоясанные гладким аспидным волосом. На лице изворотливо шевелилась левая загущенная скула, разлинованная высветленными неровными шрамами от чьих-то когтей, глаза горели тепло, беззлобно.
        - А зачем вы спрашиваете? Какое вам дело до моего ребенка? - настороженно резанула Джин и далее строго: - Давайте не будем лезть не в свое дело, хорошо? Я вас впустила не для того, чтобы слушать советы…
        - У меня было два сына. Двойняшки. Одного болезнь забрала два месяца назад. Долго не понимали, как с ней справиться. Его звали Имар… - перебил мужчина, померк в лице, - сам Аллах оплакивает его, и мы вместе с ним…
        Опешив, она принялась извиняться:
        - Мои соболезнования, простите… - и аккуратно: - Если бы я знала…
        - Ничего, откуда вы могли это знать. - После представился: - Я - Саид, а это… - показал на женщину и кроху, - …моя жена Ясмин и сын - Аман. Мы пришли сюда, в Истлевшие Земли, из далекой и сухой Арании - так когда-то называлась наша страна Иран. Теперь там ничего нет: ни людей, ни животных. Дожди и туда дошли, посеяли голод. Нам пришлось перекочевать сюда, думали, что здесь лучше, а у вас тоже ничего нет. Долго добирались - почти два года. Две зимы пережили, но следующую зиму без теплых вещей уже не выдержать - по весне ливень все пожег…
        Проникшись глубоким сочувствием, Джин поспешила тоже назваться:
        - А меня зовут Джин, а дочку - Клер. - Потом прибавила хлопотливо: - Я сейчас принесу вам одежду и продукты. Много, конечно, дать не смогу - самим иначе ничего не останется, а вот вещей отдам хоть целую коробку. Все равно мы уже ими не пользуемся. Там и на осень, и на зиму есть, обувь разная, даже на малыша найдется. Моя-то уже из них выросла давно, а вашему мальчику - в самый раз будет.
        - Спасибо вам, - сдержанно, улыбающимися глазами поблагодарил Саид, - но прежде разрешите посмотреть на вашу дочку. Я, кажется, смогу помочь…
        - Хорошо, - перешагнув через недоверие, все же согласилась Джин, - но при условии, что я буду присутствовать.
        - Конечно, слово хозяйки - закон для меня.
        Пройдя, Саид поставил у входа свой огромный рюкзак, оглядел комнату, помолился, сложив ладони у рта, поцеловал четки, пригладил бороду, прошел к кашляющей Клер, опустился на колени у изголовья. Джин тенью встала в конце комнаты, созерцала происходящее с любопытством пополам с волнением - все еще ожидала какого-то подвоха со стороны чужеземца. Дочь, представлялось, вовсе не обращала внимания на зашедшего с матерью человека, смотрела все время в окно полузакрытыми глазами.
        - Храни тебя Аллах, дитя! - поприветствовал Саид. - Я - Саид, ты меня не бойся, хорошо? Я пришел, чтобы помочь тебе. - Затем любезно попросил: - Посмотри сейчас на меня.
        Клер, превозмогая страшную слабость, повернула к незнакомцу голову. Омытая потом, обессиленная, она с надеждой в блестящих, расширенных болезнью глазах глядела на того, редко моргала, сглатывала слюнки.
        - Я сначала подумала, что это простой грипп… - проговорила Джин, - но потом…
        - Это не грипп, - знающе прервал тот. Обернувшись - объяснил: - Это лихорадка, - потрогал лобик Клер, прощупал горлышко, осмотрел глаза, - я это знаю, потому что уже такое видел… - и - к девочке: - Клер, лучик света, сейчас прикрой глазки.
        Клер послушно зажмурилась. Саид, сняв с шеи четки, намотал на руку и аккуратно провел ими ото лба к подбородку, проговаривая слова на своем родном языке.
        Такого рода врачевание Джин опешило, обескуражило.
        - Что же вы делаете?.. - полюбопытствовала она. - Как это может помочь?..
        Саид, добродушно посмеиваясь, сказал:
        - Я очищаю ее дух, а поможет не это… - вновь продолжил шептать не то молитву, не то заклинание.
        - Я давала ей жаропонижающее… - следом же вставила: - Уже даже хотела открывать ампулу и сделать укол антибиотика…
        - Выбросьте это все. Этим вы только сильнее навредите, - закончив - встал, достал из рюкзака маленький белый тканевый мешочек и целлофановый пакетик с засушенными коричнево-черными листьями. Потом подошел к Джин и исторг: - Это листья и коренья дикой розы с многолетней выдержкой. Ее уже не найти. Все это ко мне и самому попало не сразу - подарил один странствующий торговец. Если бы раньше - может быть, и сын остался жить… - Помолчал. Глаза остыли, с лица исчезла привычная улыбка. - Коренья заварите сразу, отвар давайте пить каждые два часа. Закончится - сделайте еще. Листья размочите - пусть подышит над ними. Тоже как можно чаще повторяйте. Гущу не выбрасывайте - сделайте чай, - поглядел на хозяйку, - и не волнуйтесь - все будет хорошо. Аллах не оставит вашу дочь в беде.
        Попрощавшись с дочерью Джин, Саид благословил, пожелал скорейшего выздоровления и, забрав рюкзак, покинул комнату. Подойдя к супруге - долго кивал, целовал малютку. Оставив их одних, Джин быстро спустилась в кладовку, забрала вещи, упаковку крупы, овощные и рыбные консервы, отсыпала соли, специй.
        - Спасибо вам, Саид, за все! - выразила признательность она и, вручив часть запасов, обратилась к жене, почему-то всячески избегающей любого внимания с ее стороны: - И вам спасибо… Ясмин, - а сама подумала: «Неуютно ей здесь, видимо, или боится меня…»
        Ответом послужил лишь недолюбливающий, пронзающий взгляд.
        Усмотрев это, Саид успокоил:
        - Вы только не сердитесь на нее, она давно такая. Говорит только со мной. Остерегается новых людей…
        - Ничего, - изрекла Джин, - я не сержусь.
        Позвав супругу - неразлучно с ней направился к двери. Распрощались. Отойдя от дома, Саид спросил:
        - А вы же не одна с дочкой живете? Где же ваш муж? Или овдовели? У многих ведь так…
        - Нет-нет… муж ушел в город.
        - Он охотник?
        - Больше собиратель. А так… как придется.
        Саид понимающе подвигал головой, рогом поставил левую разлохмаченную бровь.
        - Берегите друг друга, - напутствовал он и напомнил: - Не забудьте: дочке вашей надо отвар давать каждые два часа! Мы уйдем - сделайте сразу, хорошо? Ну, храни вас и ваш дом Аллах, мир вам!
        - До свидания!
        Саид с семьей отправился по дороге на север. Она, круто выгибаясь, пробивала подкрашенный небом малиновый туман, серпом уходила за развалины, терялась среди них. По ней часто уходили Курт и Дин, считали проверенной и надежной.
        «Пусть вас не оставляет удача», - пожелала вслед Джин.
        И, проводив их радушными глазами, - заторопилась домой.
        Солнце набирало силу, на землю сходила духота и сушь. Ветер приносил с востока прохладу и кисло-соленый тошный перегар - где-то пролились дожди…

* * *

        К Гриму вышли с маленьким, почти незначительным отклонением в полтора часа, не считая пятнадцати потраченных минут на обход большущей невысохшей лужи, обустроившейся, на злобу нам, прямо поперек пути. Но это, как говорится, еще не беда - обошли, не утопли. Вот минувший же день выдался воистину не из легких: после полудня натолкнулись на отряд «Мусорщиков», заготавливающих капканы будущим жертвам, к вечеру - повстречали фантастического по размерам мясодера. Патроны все растратились на бандитов, отбиваться от зверя попросту нечем было - если только врукопашную, потому бежали, пересидели ночку на брошенной водонапорной башне, выслушивая громкое противное хрюканье, рев и неутомимую трепку куска отвалившейся лестницы. Так и застали утро. Не забыли и о «Дороге 15/56», где держали оборону от нашествия волков, - ей в качестве огромной благодарности, почитая должным образом негласные традиции, даровали по две гильзы, положили, как полагается, около шестой шпалы.
        Однако на этом нить повествований о приключениях, свалившихся на наши головы всего-то за какие-то двое суток с небольшим хвостиком, обрываться не спешила. На маршруте нам, спустя короткий промежуток времени, начали встречаться покушанные хищниками и дождями тела мертвых людей. Кто-то под деревом, кустом, еще одни - в канаве, яме, залитой грязью. Ни у кого при себе не осталось ни оружия, ни вещей, ни даже сапог - поработали «доброжелатели». И виноватыми в их кончине оказались не животные, а то, что живет в Истлевших Землях с середины весны, - голод. Ни один из обнаруженных нами усопших, очевидно, не оказывал никакого сопротивления, нигде не смогли отыскать ни единой гильзы или следов борьбы - все в точности указывало на отсутствие какого-либо насилия извне и наступление смерти уже задолго до когтей и зубов. Они тоже шли в Грим, как и мы, рассчитывая на скорое избавление от мук, вот только не хватило сил.
        Потихоньку припекало. Солнышко, особенно разгоряченное сегодня, близилось к своему апогею, по-королевски растрачивало, не скупясь, вислые золочено-аметистовые завитки лучей. Приустал ветерок, разогнавший предутреннюю мглу. Ступал он теперь по земле тихонечко, конфузливо, все как-то держался овражков да низин, вовсе не шумел. Согбенные деревца и кусты, попрятавшие свою черноту под блестящей кольчугой искрящегося света, уронили карикатурные тени. Брюзжал над обмелевшими выбоинами и горками камней гнус. Где-то за домами слева гомонили костоглоты, громоподобно повизгивали мясодеры. А потрошители, толкаемые на вечные искания корма для себя и волчат, затянули справа, в подлеске, меланхолическую, горькую арию, бессознательно пробивающую на сочувствие и меня, и Дина.
        Ву-у-у-у… Ау-у-у… о-у-у…
        - Воют-то как, страдальцы! Прямо душа слезами обливается! - лирически высказался Дин, бряцая добытыми в неравном бою парочкой годных к продаже ружей и кустарно сделанным арбалетом «Мусорщиков». Топал тяжеловесно, враскачку, по-матросски, нередко пыхтел, сквернословил, с ожесточением вшибая в клеклую землю изгрязнившиеся за ушедшие сутки ботинки. Кирпично-красное лицо под капюшоном, тронутое малыми колючками щетины, от этого сильнее накалялось, лоб сочился потом, белел морщинами, глаза неразличимо плескались чернотой. Далее добавил: - Вроде хищники, опасные и грозные, а все равно твари божьи - жалко: мучаются ведь не хуже человека, выводок свой не знают, чем накормить. Я вот вроде и охотник, зверолов, так сказать, но как ударят мне в голову иной раз подобные глубокие размышления, так все - стрельнуть рука не поднимается, грех. Один раз, помню, неделю ружья не поднимал, голодал, представляешь? Вот не могу я животное убить - и хоть ты расшибись об пол. Ну не могу! Сама мысль - что нож по сердцу! - Приумолк, помрачнел. А когда вышли к прямой дороге на Грим, разбитой колдобинами, - поделился: - Веришь,
друг, или нет, но часто как и ты себя в этом отношении чувствую - так же презираю себя за пролитую безвинную кровь…
        Расщедрившись на невеселый, скорее вынужденный смешок, я ответил так:
        - Ты тоже не равняй себя со мной, Дин: я людей по приказу когда-то убирал, за деньги, сейчас - для самосохранения, оберегания семьи, а ты животных - из нужды, надобности, без личных счетов и злобы. В этом между нами очень большая непреодолимая пропасть. Моего мнения не спрашивали, «хочу» или «не хочу» - не интересовались. Бери и делай. Все. У тебя же всегда выбор был, оттого и совесть твоя чиста. В ту грязь, что мне когда-то «повезло» залезть, никогда не совался. Так что себя не кори - ходи мягче, не сутулясь: тяжести содеянного в прошлом на твоих плечах нет. - И, потерев плечо, затекшее от таскания еще одного автомата в нагрузку к первому, уже со вздохом: - Зверей, в конце концов, бог дал людям не только для красоты, но и для питания и обогрева…
        По лицу видел: Дин хотел что-то сказать, дополнить, но обошелся одним только киванием, по обыкновению сотворив задумчиво-угрюмый вид.
        Потом завязался глубокомысленный разговор о будущем, затронули весьма спорные и противоречивые темы глобального характера, семьи, ударились в прошлое. Напарник, за время нашего похода уже досконально зная мою историю с рюкзаком База и засадой, ставшую почти что легендарной, не упустил возможности отпустить на этот счет шутку:
        - А лихо ты все-таки вопросик-то с молодым «Вараном» решил! С неприсущей тебе гуманностью! - задорно похохотал, поблескивая чернушками зубов. Обычно старался скрыть этот недостаток ладонью или же вовремя прекращая улыбаться, но, случалось, забывался, переставал смущаться. - Наверно, все ноги стер, пока к Дако бежал жаловаться! Не боялся, что подкараулить может, когда возвращаться из парка будешь? Мало ли, паренек-то на эмоциях да еще вдобавок самолюбие задето, я бы даже сказал - растоптано!
        - Не-е-е, не боялся. У него же все на лице было написано: «Отпустите, пожалуйста, я так больше не буду!» Какой там стрелять? Да к тому же если бы чего за ним пронюхал - жажду мести, допустим, или задумки какие темные, - ни оружия, понятное дело, не оставил и уж тем более не выделил припасов. Так что здесь гарантии от выстрела в спину железные, - с желанием и пристрастием объяснил я, приоткрывая занавес давно ушедшей давности, даже вспомнил того парнишку, услышал молотьбу сердца, когда сделал к нему всего один шаг. И, восстановив в голове все голоса, действия, пошатывающиеся от волнения дула автоматов, мельчайшие детали вплоть до погоды на тот момент, - нахмурился, подумал: «Вроде столько времени уплыло с той поры, а в памяти этот денек держится крепко, не вымывается. А так хочется о нем забыть…»
        Подождав, впитываясь в меня ожидающими глазами, прощупывая «готов я разговаривать дальше или нет», напарник осмелился задать другой вопрос, и на этот раз без какого-либо юмора в голосе:
        - Как думаешь, живой он? Вернулся?.. - задержав упорный взгляд - откашлялся и потом отвернулся, всматриваясь в карликовые курганы, озелененные увялыми жальцами трав, и земляные насыпи, принявшие в свои черные объятия упавшие деревья.
        - Не знаю, Дин. Ни разу паренька с тех пор не видел в Гриме. Его судьба для меня - потемки.
        На такой ноте и закончили общение.
        Вплотную подходили к Гриму. Начиная с середины дороги, отчетливо очерчивались невысокие, длиной в полгоризонта, бетонные стены с узкими бойницами и вышками часовых, двустворчатые широкие, обитые черной резиной, городские ворота, неизменно охраняемые двумя привратниками из числа «Стальных Варанов», денно и нощно бдящих за пригородом. Замутненным пунцовым стеклом поблескивала на солнце надежная эгида целого города - сплошной тяжелый навес из многослойной полиэтиленовой пленки, оберегающий жителей от дождей весной, летом и осенью и пепла зимой. Однако уход за таким неординарным инженерным решением требовался поистине грандиозных масштабов, и даже бюджет Дако - на заметку - заоблачный во всех Истлевших Землях - просто-напросто не мог потянуть такие разорительные затраты на поддержание защиты хотя бы на сносном уровне, дающей право, по сути, спокойно дышать всем обитателям Грима. В результате чего происходили регулярные утечки кислоты, проникновение опасных испарений и токсичной выгори, ежегодно уносящей жизни десятков людей, в том числе и торговцев, и послов других фракций, прибывающих сюда по
дипломатическим и экономическим вопросам. А это, кстати говоря, не только крупные финансовые упущения, но и сокрушительный удар по репутации самого лидера «Варанов», привыкшего держать все в ежовых рукавицах. Разумеется, дыры и прорывы второпях заделывали другими более-менее подходящими кислотостойкими материалами, герметизировали и чинили опоры, но этих усилий хватало буквально до следующего ливня или серьезной метели, потом опять свершалось колесо бесчисленных повторений.
        «Вроде город такой серьезный основал, оплот цивилизации, а уследить не может. Главарь тоже мне… - мысленно судил я Дако, - вот прорвется твой хваленый навес в один прекрасный день - муравьем заползаешь, засуетишься…»
        - Очень хочется верить, что внутри у нас не возникнет никаких проблем. А то мы «Варанов» и на фабрике побили, и ты не раз отличался в этом направлении, так что путевку на эшафот мы с тобой заработали заслуженно. Возьмут вот узнают охранники - и вжикнут очередью безо всяких разговоров, как собак каких-нибудь чумных, - заволновался Дин, побрасывая на меня опасливые глазенки, - нет, ты не подумай, что я боюсь чего-то, шум поднимаю на пустом месте или еще чего, просто дело-то такое… сам понимаешь. Вдруг примелькались мы для кого? Опознают ведь. Несладко тогда нам придется. Дако, если разведает о том, кто причастен к исчезновению его людей, - спустит шкуры моментом. А, не дай бог, всплывет вся подноготная с пропавшими деньгами - тогда вообще страшно представить, что обоим светит…
        - Что-то я тебя не узнаю, дружище… - удивился я, косо и жгуче порезал того скользящим взглядом - Дин под невидимым давлением сомнений, накопившихся за время пути, шел как-то оробело и скованно, словно на виселицу, постоянно вздыхал, посматривал не своими глазами - обсидиановыми, непроглядно-черными, как у кошки перед броском, долей обозленными. Когда же ловил быстрые, как бы случайные взоры, сцеплялся с ними - он торопился увильнуть, разминуться. Следом заявил: - Всегда ходили - и ничего. А тут что-то случиться должно? Ну, будем в три, в четыре раза осторожнее, раз тебя это так мучает. Спокойнее будь, чего ты?
        - Посмотрим, - с трусом выдавил Дин, - загадывать не хочется - страшновато.
        У ворот, как и всегда, поспешили встретить вечно суровые и немногословные стражники, наговорившие за все разы, если хорошенько напрячь мозги, от силы-то дюжину слов. Оба - с монокулярами ночного видения, закрепленными на голове при помощи масок, в серых накидках до пят, черных облегченных бронежилетах, обрезанных перчатках, штанах цвета хаки, армейских сапогах. В руках - прижатые к плечам полуавтоматические штурмовые винтовки, оборудованные знакомыми коллиматорными прицелами и глушителями. Лица прикрывали капюшоны, расшитые серебристым подбоем. Они настойчиво и жадно разглядывали нас, пока один из них - вытянутый небритый «Варан», обладатель фирменной глуповатой улыбки и самодовольно-язвительного зеленого, как брюшко навозной мухи, глаза - не открыл рта:
        - Так-с, так-с, так-с… - начал он со своей коронной прелюдии, кидая в обоих любознательные взгляды. Затем продефилировал мимо петушиной, напыщенной походкой, потребовал предъявить к осмотру рюкзаки. У меня на миг екнуло в сердце, мир зашатался в глазах, из-под ног ушла земля - деньги! Вдруг найдет! Но потом отлегло, когда вспомнил: те надежно запрятаны во внутреннем кармане плаща: щупай, трогай, мни - один черт не поймешь, будто и нет ничего, пустой. На удачу, до этого не дошло - «Варан» или не захотел мараться, что, скорее всего, так и есть, или поленился, решив опустить эту часть формального досмотра.
        «Перестраховаться хоть сообразил! - подумалось. - Бог отвел…»
        Осмотрев внимательно пожитки, охранник переглянулся с напарником и, не найдя, к своему разочарованию, ничего подозрительного или сомнительного, продолжил с не очень умного вопроса:
        - Значит, запастись товарами пришли? Продать кое-чего, да?.. Хм-хм-хм…
        «Вот же присосался, клещ… - лютовал я в мыслях, - все ему разузнать надо, докопаться, дотошный, блин…»
        - …а оружие где раздобыли? С кого сняли?.. - дознавался тот, исследуя наш нехилый арсенал, а потом, обратив внимание на мой автомат, отвоеванный у «Варанов» на Кипящем Озере, отошел и с великим подозрением прибавил выспренно: - А что у вас делает наше оружие?.. На объяснение даю ровно четыре секунды!.. Время пошло… раз…
        Второй - молчаливый, коротконогий, с нелепыми рыжими усиками и металлическим, отяжеленным мрачным выражением брови, глазом, - не сразу сообразив, что наклевывается нечто нешуточное, подошел к нему, взволнованно поигрывая винтовкой. На «три» синхронно, как на муштре, лязгнули затворы - занервничали. Целились наметанно сразу в лоб - для гарантии.
        «Сглазил Дин», - затрещало в уме, и шепотом ему:
        - Не суетись, главное, сейчас разберемся. - И, услышав буквально выплюнутое «четыре», - ответил с лету, но лукаво: - Автоматик, - постучал по вооружению «Варанов», - в кустах, прилично отойдя от Железной долины. Бесхозный он был, вылизанный, ни капли кислоты не попало - вероятно, недавно чистился хозяином, да вот только, видать, нарвался на кого-то, не успел в ход пустить. Бывает. Тело, сразу говорю, не нашли, к смерти никоим боком не причастны, так что обвинять нас не в чем, - показал на колышущиеся ружья Дина и арбалет, следом - на свой второй автомат, - это вот добро заслуженно отбили у «Мусорщиков» в ходе ожесточенного боя, несем продавать.
        Они, если вам, конечно, интересно знать, капканы готовили для любого, кто пошел бы к Гриму. Могли и ваши пострадать, а мы, так сказать, подмели тропинки от этой заразы, возможно многим тем самым спасли жизни.
        Окончив объясняться - выдохнул, лучисто глянул на напарника, подмигнул - тот, весь побелевший, различив в моих глазах металлическое спокойствие, сам немного расслабился, осмелел.
        Привратники, замолчав, минуту пересматривались друг с другом, думали, дули желваки, двигали бровями. Посовещавшись, второй, рыжеусый, вопросил у Дина:
        - А ты почему помалкиваешь? Тебе есть что добавить?.. - прищурившись, потребовал сердито: - Отвечай!
        - Мне больше нечем дополнить - все уже сказали. Все как было, так и есть. Слово в слово. Оружие, что при нас, действительно добыли абсолютно честно и заслуженно, - без малейшей запинки, твердым голосом отчеканил Дин, не вздрогнув ни единым мускулом на лице, будто бы репетировал эту речь всю свою жизнь. А почувствовав, что сказанное возымело должный эффект и стражники несколько потеплели в лицах, - закончил мудро: - Ну, сами посудите: зачем нам, простым путникам, создавать себе ненужные проблемы и пачкать руки в крови того, в чей город мы направляемся за покупками? Бред же, согласитесь? Кто в здравом уме на такое пойдет?
        «Вараны» закивали, замолчали. Потом стражник, заговоривший с нами первым, сказал:
        - Ладно, убедили, - больше не улыбался, сделался серьезным, - поверю вам! - И вдруг поблагодарил: - А за то, что «Мусорщиков» постреляли, - лично от меня и всего Грима - огромное спасибо! - Поставил винтовку на предохранитель, приблизился, секунду-другую мялся, искрился малахитовым глазом, собираясь что-то вставить, и все же заговорил: - От них за последнее время нет никакого покоя. Мы им однажды дали сильный отпор, когда те задумали пробраться в хранилище, неслабо покрошили, так они теперь мыкаются по лесам, ночами совершают тайные налеты! Партизаны, чтоб их…
        - Еще вдобавок с бандитами спелись, часто вместе с ними нападают! - поспешил дополнить соседний привратник, закуривая. Покашляв, прошел вперед, притих.
        - Верно, - подтвердил тот, - а теперь получается, что «Мусорщики» иную тактику придумали: расставляют ловушки в пригороде Грима, хотят таким способом оборвать с ним торговую жилу, взять измором, покалечить наших людей! Изобретательные, скоты, ничего не скажешь…
        «И не представляешь себе насколько», - мысленно подколол я, а следом уже в полный голос:
        - Есть такое. Тем и славятся, - и, мимолетно кольнув напарника глазами, - сетовал: - Сами от них натерпелись по самое горло.
        Стражники отнеслись к нам с пониманием, вздохнули, загудели. Следом опять заговорил зеленоглазый «Варан»:
        - Кстати, посмотрите-ка вон туда, у опушки леса! Видите? - указал на хорошо обозреваемую с нашего расстояния вырытую канаву вдали. Из нее поднимался слабый серо-черный дым, разлаписто и медлительно плыл в безветрии к стенам Грима. Сходили с ума кружащиеся вокруг гомонящие вороны. Каждую секунду туда кто-нибудь рисковал залетать, оживленно каркал. Далее пояснил: - Туда мы их тела и стаскиваем. Потом, естественно, сжигаем, чтобы эпидемии не было. Все там перемешаны: и «Мусорщики», и обычные бандиты с мародерами, и «Одиночки». Даже, кажется, «Ловцы» были. Такая вот братская могила образовалась. Им уже все равно, а костоглотам - радость, корм, и нам кое-какая польза с этого перепадает: сытые, они не нападают на прибывающие караваны и городу не докучают, пленку не клюют. Этакое перемирие: ни мы им не мешаем, ни они нам. Все честно, как по закону джунглей. Летают себе, грызут кости, и пускай - лишь бы не трогали. Верно, старик?
        - Да, так и есть, - с зевком откликнулся второй привратник, явно заскучавший без внимания.
        «Надо же, уже сколько раз ходили сюда, а канавку-то и не приметил совсем, - поймал себя на мысли и продолжил: - Вот она, страшная цена за попытку отгрызть у Дако кусок хлеба. И ведь шли же… знали, что осаду не сломить, и все равно шли…»
        - Что ж… - то ли почувствовав, что пора нас отпускать, то ли просто утомившись от бесплодной болтовни, протянул подтянутый «Варан» с чувствующейся армейской выправкой и резюмировал: - В общем, можете проходить без проблем, вопросов к вам больше нет. Свободны.
        А открыв вдвоем с приятелем ворота, даже поделился дельным советом и первыми новостями:
        - В Гриме сейчас не продохнуть от новоприбывших беженцев и переселенцев. Размещать их почти негде, повсюду грязь, шум, нередки случаи воровства из магазинов. Торговцы недовольны, постоянно жалуются, засыпают Дако требованиями во всем разобраться. Он, конечно, отдать ему должное, старается, посылает людей, что-то пытается делать. Да разве ж за всеми усмотришь? Так что будьте начеку - кошельки держите при себе, а то мигом подрежут. Еще «Клетка» сегодня будет трубить весь день вплоть до глубокой ночи. Есть возможность увидеть многократного чемпиона крупным планом! Можете и сами принять участие! Главный приз - оружие из личной коллекции Дако и закупка товаров на сумму до десяти тысяч!
        «Серьезный выигрыш», - засветилось в голове.
        - Там видно будет, - ответил я и поблагодарил: - Спасибо за информацию!
        - Счастливо.
        Не успели и шагу вглубь ступить - лоб истек потом, одежду можно было выжимать прямо на себе, дышать - нечем, как в разгар грандиозной стройки, духота, вонища - по-другому говоря, попали под небезызвестный «парник» Грима. Под ногами, в грязи и соре, на правах полноценных граждан, попискивая, бегали черные откормленные крысы, моментами заползали в норки, обустроенные прямиком в городской стене. Некоторые, особенно любознательные, залезали на картонные жилища бродяг, прилавки, поднимались на задние лапки, принюхиваясь, шевелили нагими розово-черными хвостиками, провожали нас выпуклыми ониксовыми кругляшками глазок. Опьяняюще тяжело пахло нечистотами, испорченными продуктами, бензином, выпивкой, табаком. Гудел гам, шумиха, многоголосье, хохот, музыка. То здесь то там, в бывших помещениях ларьков и закусочных, обслуживавших жителей еще до всего случившегося с экологией, твердо укрепились и наладили свою скромную торговлю здешние воротилы и ремесленники, оружейники и умельцы-самородки, выбившиеся в люди охотники, продавцы-спекулянты и темные дельцы. Рядом, заглядывая в глаза и пугливо отшатываясь,
проходили голодные и изорванные иноземцы, беженцы, очутившиеся тут впервые, кочевники из самых далеких исчезнувших государств. Не единожды проскальзывали в слышащихся мимолетом разговорах языки, признанные мертвыми, - немецкий, испанский, итальянский, французский и даже русский. На обломках стен и кирпичных кучах истово просили подаяния нищие и их напоминающие скелетов дети. В топорно сколоченных деревянных палатках, шалашах и на голой земле, укрываясь от чужих брезгливых взглядов или циничных насмешек распотрошенными лоснящимися куртками, чихали и стонали тяжелобольные, никому не нужные калеки. Дикими львами орали на толпы прохожих, расхваливая свой товар, зазывалы. Слепили глаза пестрые и часто написанные с ошибками вывески. Именно таким пред нами предстал в этот раз «Муравейник» - верхняя часть Грима, предназначенная для низших, бедных слоев населения, живущего здесь, по большому счету, по милости и благосклонности Дако, не желающего заваривать всю эту кашу с депортацией и ронять авторитет в лице тех, кто считает его мягким и лояльным.
        То, для чего мы пришли в Грим, достать в этой клоаке - задача проблематичная, если не сказать - нереальная. По той причине в перспективе предполагалось спуститься в «Вавилон» - урочище «сливок» общества и, в частности, самой фракции «Стальные Вараны» - элиты, носящей статус полнейшей неприкосновенности. Однако не стоило забывать о том, что нахождение там автоматически подразумевает максимальную степень опасности в отношении любых операций с деньгами и малейший ляп или волнение в движениях со стопроцентной гарантией повлечет за собой, без приукрашивания, серьезные последствия, нежелательные вопросы и осложнение купли-продажи. Чего очень бы не хотелось.
        - Выходит, со стражей отделались легким испугом? - посмеиваясь, шутил Дин, вилял головой по сторонам, часом пропадал во встречном людском потоке. Говорил теперь звонко, четко, с облегчением - ушел недавний страх, охвативший еще пару минут тому назад.
        - Получается так, - без улыбки на лице откликнулся я, со всей внимательностью разглядывая мелькающие вывески, и между делом соображал, где продать, а главное - сделать это выгодно, трофейное вооружение и боезапас. И далее, продолжая начатое: - Я же говорил тебе, что все нормально будет. Слушай иногда - полезно. Тут без лишнего волнения надо!
        Дин, похихикивая, размял затекшие плечи, намятые оружейными ремнями и лямками рюкзака, поправил ружья, арбалет и, отвлекшись на секундный кашель, вскоре спросил:
        - Ну, до города, слава богу, добрались. Какие теперь наши дальнейшие действия? Куда подадимся? - зазевавшись на магазинчик без крыши, окон, угла стены и с фасадом, гласящим: «Лучшее вооружение для охоты и самообороны», - приплюсовал затейно, ожидающе: - Я бы для начала туда глянул, - и закивал в его сторону, - вроде приличный, имеет смысл…
        Замедлив ход, оглядывая предприимчивым взглядом заведение, предложенное Дином, я подумал:
        «Можно и отсюда начать, в принципе…» - и - ему с согласием:
        - Давай, хуже не будет. Там и патроны посмотрим, а то ни дома, ни с собой ничего нет, и от собаки хрен отобьемся, если нападет. А так, помимо этого и генератора, надо еды и водички взять, в том числе и на обратный путь, сигарет, Джин и дочке обувь какую-нибудь, одежку, фильтры и тебе противогаз.
        - Боюсь, Курт, по финансам не уложимся. Придется из закромов твоих брать… - выразил опасение Дин, - нам, чтобы собственными силами это все потянуть, надо - КАК МИНИМУМ! - половину Нью-Сити перебить и оружия награбить на два немаленьких таких грузовичка!
        - Ты как всегда утрируешь и непонятную тревогу нагоняешь. Ну не хватит - и черт бы с этим! Возьмем из заначки - и все дела! Только по уму сделаем.
        На этом и сошлись во мнениях.
        Поднялись по рассыпанным ступенькам, прошли в магазин сквозь древесные шторки, осмотрелись: стены украшали линялые плакаты, охотничьи грамоты в рамках, набитые чучела голов потрошителей и мясодеров, рядышком - мелкокалиберные и полуавтоматические винтовки, дробовики, карабины с оптическими прицелами. Ниже - три витрины разномастных пистолетов и ножей, на длинном прилавке по центру - автоматы, гранаты, коробочки картечи, трассирующих и зажигательных боеприпасов для нарезного оружия, наборы по уходу за внутренними деталями и аксессуары. И заведовал всем этим сухой, кроткий и подслеповатый продавец в больших треснувших очках, с ранимым лицом, напоминающим мордашку суслика, одетый в неприглядную синтепоновую жилетку, серую майку и широкие джинсы с дырками у передних карманов.
        - Здравствуйте! Чем могу помочь? - вежливо поприветствовал он и, в жутком смущении бубня себе под нос, сразу перешел к рекламированию своих товаров: - Могу предложить вам почти новые ружья с рычажной системой перезарядки, автоматы… к тому же появились новинки: два револьвера и уникальные патроны к ним с высоким порогом пробиваемости. Если соберетесь идти на вепря - они будут для вас просто незаменимы! Еще есть…
        - Погоди пока с этим, - прервал я, прошел ближе, - нам продать бы кое-что надо, - и, подозвав напарника, заглядевшегося на пистолеты, выложил на прилавок два автомата, из рюкзака вытянул тяжелую медно-золотую, еще скользкую от масла пулеметную ленту. Следом с бабаханьем, чуть не проломив доску, служившую заменой стекла, складировал арбалет и ружья Дин. Поглядев на него с замечанием во взгляде - дополнил: - Во сколько оценишь? Только честно, без вешания лапши на уши.
        Подметив в нас серьезных посетителей, хозяин магазина, алея в щеках, смерил обоих совиными, искусственно увеличенными очками, желтыми глазами, часто поморгал, будто от зудящих соринок, опустил голову и с хмыканьем приступил к осмотру вооружения. Потом утомительно и придирчиво ворочал в руках каждый экземпляр, то выпячивал заячьи губы, то кусал, нюхал дула, трогал стволы, а потом тотчас, как удар грома, озвучил цену, повергшую в настоящее недоумение:
        - Триста банкнот за все и набавлю еще по пятьдесят за ленту и этот автомат, - постучал ногтем указательного пальца по тому, что очищался и смазывался мной, - и то за удовлетворительный внешний вид, закрывая глаза на застывший в заклинивании курок. Он, пожалуй, единственный еще годный к использованию. Остальные - только на запчасти.
        «Вот же бес, а? - вознегодовал я. - Знал бы ты, сколько мы это добро на себе несли! - и далее: - А с другой стороны - пусть за эту цену лучше берет… больше, думаю, уже нигде не дадут…
        А потом с сарказмом:
        - Что ж ты нас так обрадовал-то? Ну, прямо-таки озолотил… - выронив едкий смешок, оглянулся на Дина - тому выдвинутые цифры тоже не понравились, лицо передернула тень сердитости, глаза сделались стальными, ничего не выражающими, брови тучами опустились к носу. Следом прибавил: - Хоть бы еще пару сотен накинул, что ли…
        - С радостью, но не могу… - поспешил урезонить продавец, - сами взгляните! - показал на ружья, - здесь цевья растрескались, стволы в ржавчине, - взял арбалет, - тут приклад шатается, - за ним - второй автомат, - тут предохранитель не работает, на раму кислота попала. Надеюсь, вы поняли…
        - Бери лучше, сколько дает… - шепнул Дин, - а то сейчас передумает!
        - Ладно, - подытожил я, не желая что-то доказывать торговцу, разнесшему наше оружие в пух и прах, - мы согласны. Забирай все за четыреста.
        Пока нам отсчитывали деньги, задал вопрос:
        - Патроны для нас еще остались какие-нибудь? Или только то, что на витрине?
        - Разумеется! - с оживлением ответил тот. Глаза засверкали, предвкушая прибыль. Затем перечислил: - Для ружья имеется усиленная картечь, средняя дробь, на винтовочку вашей модели - стандартные, зажигательные, бронебойные, экспансивные и разрывные пули в ассортименте. Что вас конкретно интересует?
        - И дорого это все?
        - Шестьдесят простые, восемьдесят - особые, - пояснил продавец, - брать будете? Посчитать вас?
        Мы с Дином обменялись одинаково погрустневшими взглядами, и я вымолвил скрепя сердце:
        - Считай, что уж… - и - Дину: - Тебе каких патронов?
        - Картечи возьми две пачки, мне хватит, - ответил он.
        - Нам, значит, четыре коробки: две с картечью, остальные - поровну обычных винтовочных и зажигательных.
        «Пригодятся, - решил я, - мало ли что…»
        Расплатились, попрощались, уже с облегчением, без лишнего металлолома на плечах покинули магазин. Отойдя - на пару пересчитали вырученные гроши: сто банкнот - смех сказать. О генераторе с такими «астрономическими» суммами можно даже и не заикаться, не упоминая уже о еде и одежде для семьи - какой там! - не хватит даже на двухдневный запас консервов.
        - Как-то тухло все получилось, - обозвал нынешние условия Дин, несказанно точно подобрав определение.
        - Не то слово… - поддержал я, - раскатали мы губу, конечно. А если бы один автомат и ленту отдали? Вообще бы ни на что не наскребли… и потраченные на «Мусорщиков» патроны не окупили…
        Напарник скрипнул зубами, мелодично выдохнул, присел на корточки, заскреб ружьем голову, раздосадованно разглядывая жителей «Муравейника». Через секунду подскочил и, требовательно посмотрев, сказал:
        - Ну, только теми деньгами остается расплачиваться… - и с лучинкой надежды в глазах спросил, почему-то снизив голос, словно боялся, что кто-нибудь подслушает: - А сколько их у тебя, Курт? Я просто никогда не спрашивал…
        - С собой где-то двенадцать с половиной тысяч, - рассказал я, - дословно не скажу - не помню.
        Дин присвистнул, глаза округлились, челюсть подалась вперед, отвисла.
        - Йо-хо-хо!.. - по-пиратски воскликнул он и тише: - Ну и деньжищи… с ума сойти можно…
        - Дома в десятки раз больше. Вот тебе и «ну и ну»! А теперь представь, что будет, пронюхай Дако, где они сейчас?.. Повесит - мало сказано, здесь угроза семье. Вот и хожу с тех пор по лезвию ножа, как циркач шапито…
        - Уничтожить их надо, Курт, пока не поздно. Беда будет, попомни мои слова! - пророчил тот. - Вернемся - в пруд выкинь. Черт бы с ними! Ну, обойдемся без них, своими общими усилиями на все накопим! Вот увидишь.
        - Порывался я как-то, да не смог - рука не шелохнулась, каюсь… - сознался я и продолжил: - Голова вскружилась, сам понимаешь… - а себе уже по-другому: «Вот клятву даю: когда придем обратно - вместе с рюкзаком утоплю в кислоте! Вот зарекаюсь! Перед богом зарекаюсь!»
        - С огнем ты играешь, друг… о малышке и жене подумай… - по-отечески отчитывал Дин, - ты же на них и дом свой беду накликиваешь…
        Переждав паузу, я ответил:
        - С этим обязательно решу вопрос, а сейчас пойдем в «Вавилон». Заодно и заглянем куда-нибудь червячка заморить - живот уже бурчит, обеда требует.
        Располагался «Вавилон» в метро, ровно в середине города, в двух минутах от захолустного «Муравейника», очерчиваясь от него маленькой, давно никем не езженной дорогой. Перейди ее - и окунешься в иную реальность: чуть лучше по чистоте, чем предыдущая, но гораздо хуже по содержанию - гнилую и червивую, как опалое яблоко. Там, в чреве земли, на станции «Гримстоун», в чью честь и назвали сам Грим, крутились большие деньги, реками текла кровь, процветал «черный рынок». Запросто - вопрос цены - и решающим ударом молотка аукциониста с лота улетала чья-нибудь честь, свобода или судьба. Всего за пару часов можно было круто проиграться или нажиться, опуститься на самое дно и обрести врагов, набрать долгов и кончить в какой-нибудь захарканной дыре с ножом в спине. Лидеры поныне враждующих фракций, втайне от своих людей, кладущих головы под пулями «Варанов», продаются Дако с потрохами в обмен на денек сладкой жизни, смеясь, как закадычные дружки, выпивают на брудершафт за барным столиком. «У кого деньги - тому и карты в руки!» - с сатанинской ухмылкой говорят двери каждому заходящему.
        Спустились по недавно отремонтированной здешними мастерами лестнице, кривясь от бьющих по ушам басов, выскальзывающих из глубины станции, вышли к первой широко известной в Истлевших Землях торговой площадке - подземному переходу, где в павильонах - ни для кого не секрет - можно раздобыть и разыскать все, что только душа пожелает. Торговцы - в целом выходцы из ныне необитаемых территорий, полностью уничтоженных стихией, - с радостью готовы предложить покупателям эксклюзивное оружие, неведомо каким чудом прекрасно сохранившиеся вещи на все сезоны для любых полов, возрастов и вкусов, бензин целыми канистрами, домашнюю утварь. И пускай вся продукция - заслуга мародерских рук, кому теперь какая разница, как они попали на прилавки, если они и так теперь никому не принадлежат?
        - Ну, давай посмотрим, что здесь новенького появилось! - с легоньким, почти неуловимым на слух осадком беспокойства в голосе объявил Дин, орлом шествуя впереди с такой миной, будто собрался скупать здесь все подряд.
        - Начнем, - участливо добавил я и себе: «Дай бог, все пройдет нормально…»
        В полутьме, при слабом освещении постоянно гаснущих ламп, потолкавшись среди масс обывателей, секундами пропадая в липком крахмальном сточном паре, поднимающемся от решеток со дна канализации, плещущейся где-то под ногами, мы с Дином, к несказанной радости, удачно быстро перечеркнули намеченный список покупок, ни разу не оплошав перед пронырливыми торгашами. Пожалуй, лишь одним моментом проступила испарина, когда двое охранников - бритоголовых «Варанов» в бронежилетах с широкими угрожающе звякающими железными наплечниками и одинаковой у всех татуировкой ящерицы на левой щеке, - покручивая пластиковыми дубинками, заглянули к раскосому продавцу, у кого мы отоварились сигаретами и детской обувью, «поинтересоваться, как идут дела». Отобрав, наверно, треть приумноженных с реализации денег «в качестве налога за воздух», они, шурша свеженькими бумажками, не удосужившись поинтересоваться ни у него, ни у нас, откуда такие взялись, поспешно распределили между собой и призраками затерялись в толпе. Больше подобных эксцессов не возникало. Однако выискать нормальный генератор - исключив перепаянную и собранную
здесь же рухлядь - пока не удалось, что мягко, намекая, подводило к встречному решению: переходить непосредственно к самой станции - святая святых самого Грима и второй, укрупненной торговой точке.
        Шум, ругань, галдеж…
        - Если уж и там не найдем, Курт, то тогда понятия не имею, где еще искать… - начал переживать напарник, эпизодически расталкивая плечом столпившийся около павильонов народ, - можно попробовать тут, на худой конец, запчастей накупить и дома со своим поколдовать что-нибудь, но не знаю: получится из этого что-нибудь или нет…
        Преисполненный уверенности в грядущем успехе, я по-дружески постучал ему кулаком по пополненному рюкзаку и сказал так:
        - Без него не уйдем, вот увидишь, - и, натуго стянув лямки своего, - продолжил: - Найдется он, никуда не денется.
        Раскрыли тяжелые, когда-то застекленные, в стальных листах, двери, шквалом выпрастывая пьяное ржание, свисты, расслабляющие гитарные переборы и озверевшие азартные выкрики, преодолели турникеты со спиленными преграждающими планками, полубегом сошли по остановившемуся эскалатору.
        - Ну, здравствуй, «Вавилон», - шепотом поприветствовал я станцию «Гримстоун», - а ты все такой же, как и прежде, совсем не меняешься, не стареешь…
        Несмотря на то, что со дня нашего последнего визита сюда времени прошло немало, ничего вокруг не поменялось, не претерпело резких и основательных изменений. Глянцевые плиточные стены, попавшие под жесточайший творческий гнет художников-виртуозов, размалевавших их граффити всех цветов радуги и замысловатыми тегами, потолок с подвешенными мощными динамиками, светомузыкой и дискоболом, полдюжины магазинов, баров, бильярдов, казино, многоместный мотель для состоятельных граждан и, конечно же, «Клетка» - знаменитейшая арена - все осталось на своих местах, процветало, шумело. И лишь совсем немногие, какие-то считанные единицы, знали, что дает возможность жить всему этому, греметь и неутомимо функционировать, не принуждая испытывать в чем-либо нужду, недостаток, - четыре дизельных полностью автономных генератора, размещенных в темных глубинах тоннелей, собственный, рассчитанный на десятки лет резерв пресной воды, регулярно подпитывающийся из скважины под станцией, вентиляция. Откажи или пойди не так хоть что-нибудь из этого перечня - вся иллюзия ушедшего мира, роскошь, шик погрязнут во мраке, задохнутся
или попросту погибнут от жажды, как цветы.
        Над тем, куда бы заглянуть отобедать, размышляли недолго. Под наш, пожалуй, единственный критерий «где более-менее дешево и тихо» попал бар «Золотой Оазис» - некрытое, спокойное местечко с высокими столами на отшибе станции, предоставляющее замечательную возможность обозревания едва ли не всего «Вавилона». Туда и направились. Заняв предпоследний свободный столик в первом ряду, уделанный лужей разлитого кофе, бычками и пустыми бутылками газировки, - позвали официанта, горячо общающегося с барменом. Передав перемазанное меню без обложки, он с какой-то брезгливостью вытер наш стол, точно переступал в этой работе через самого себя, забрал мусор и, уходя, оглядел таким презрительным взглядом, как будто перед ним, потешаясь, наметились трапезничать не обычные посетители, а заклятые враги.
        - Мне чай без сахара возьми и на зуб чего-нибудь по своему усмотрению, а себе чего сам захочешь, - сделал я заказ Дину и передал деньги, так и не притронувшись к меню. Побродил глазами по другим отдыхающим, заприметил еще пятерых человек, пришедших в «Вавилон» за порцией «вина, хлеба и зрелищ». А пронаблюдав за ними - сразу же понял, куда направились - к «Клетке»: посмотреть, как умирают другие, мечтая заполучить обещанное условиями вознаграждение.
        «На чью-то смерть всегда приятнее смотреть, - расценил я, - а свою шкуру бросить на растерзание - смелости не хватит, поджилки затрясутся со страху…»
        Вернулся напарник скоро. Прикупил консервы «кролик с картошкой», одноразовые вилки, стаканчик пустого чая, себе взял бокал местного пива, отдающего машинным топливом.
        - Ну, приятного аппетита, Курт! - душевно пожелал Дин и, не дотерпев до моего ответа, шамкая полным ртом слюней, с неистовством, словно лопату, воткнул пластмассовую вилку в странно-бледное мясо, запрятанное под толстым слоем затвердевшей подливы.
        - Тебе тоже, Дин!
        Обедали безо всяких разговоров, спешки.
        Народ меж тем все прибывал. Одни, как притянутые магнитом, оседали в первой же пивнушке, другие - затеривались в магазинах, ломящихся от товаров, третьи - торопились к арене. Оттуда, под рев и матерные комментарии зрителей, минутами прорывающиеся через долбящую без перебоя музыку, высекались насильственные стоны, дребезжание тонкосетчатого забора и ни с кем не спутываемый, сардонически триумфальный смех Слешера - действующего чемпиона из Восточного Халернрута - города фракции «Ловцы».
        «Этого зверя только другим зверем одолеть можно…» - увещевал я и нарушил тишину, заговорив с Дином:
        - Как думаешь, дружище, есть у кого шансы против этого кабана?..
        Дин поднял бровь пирамидой, с затаившейся на губах усмешкой взглянул на меня, отхлебнул пива и, утерев пену с подбородка, дергая правой скулой, ответил:
        - Ну, только у какого-нибудь гуттаперчевого или небьющегося крепыша, - потом зазолотился в помутневших глазах, отодвинул пустой бокал и прибавил потяжелевшим от хмеля голосом, сдерживая отрыжку: - А так кости собирать устанешь, - икнул, - там знают, кого ставить, чтобы выигрыш легко не достался…
        «Как же тогда Баз победил?.. Или с кем-то другим тогда сошелся?..» - мучительно обжигала мысль.
        Допил противный чай, по вкусу смахивающий на уксус, закурил, в задумчивости пульнул глаза в соседний бар неподалеку и поразился такой нежданной встрече: Дако собственной персоной, играющий в американку с каким-то своим, судя по улыбке и активной жестикуляции, давним знакомым или компаньоном в сером полупальто. Круглое, разгоряченное лицо со вспухшими излуками вен под подбородком, горбатым носом, полными губами и широко расставленными океаническими глазами красила ухоженная темная бородка-шайба, на полностью выбритой голове пестрел выкрашенный в платиново-белый цвет, уложенный гелем, короткий ирокез, на правом ухе, светясь в перламутровых горошинах светомузыки, колыхалась серебряная серьга в форме креста. Фигуристое, подкачанное, бугристое тело, обнаженное по пояс, густо, вплоть до шеи и костяшек пальцев на руках исписали сложные для понимания абстрактные татуировки, из одежды - одни камуфляжные серо-белые штаны со спущенными на манер подтяжек коваными цепями, нейлоновым ремнем, одним наколенником на левой ноге и кобурой. На ступнях - не только обувь, но и грозное оружие: высокие сапоги на
шнуровке, укрепленные стальными мысами, подошвами, каблуками и заточенными шпорами. Из правого голенища, угрожая, выглядывал резной эфес боевого ножа.
        Вполголоса подозвав напарника, я кивком указал на Дако и промолвил, глотая слова:
        - Смотри-ка, какие люди рядом с нами, - и далее с какой-то завистью в голосе: - Живет на широкую ногу, жизни радуется, шары гоняет…
        Дин излишне долго глядел на того, точно запоминая, почесывал раскрасневшийся нос, а потом закоптил новенькой сигареткой, высказался:
        - Да и черт с ним! Какое тебе до него дело? - нахмурился, жадно затянулся. Огонек, жестоко испепеляя бумагу, почти сразу дополз до середины. - Тем более бильярд - штука хорошая, уважаю, там головой будь здоров думать надо: чуть угол не так рассчитал и силу - можешь ход запороть, а если «восьмерку» закатишь - вообще разом проиграться. Ну, очевидное дело, тонкости свои есть, понимать надо, - и тут же: - Надо и нам с тобой сыграть. Тряхну, так сказать, стариной, покажу пару фишек с кием.
        - А я с ним еще тогда, в прошлой жизни знался, - будто не слыша напарника, начал я издалека, - ну как… косвенно, конечно же, по заданию.
        - Так, давай-ка ты с этого момента поподробнее… - заинтересовался Дин, мигом кинул окурок в банку, подвинулся. Вокруг стола закружился душистый запах пива. Алкоголь, слегка ударивший в голову, будто бы в одну секунду выветрился, хорошенько остекленевшие глаза отрезвели, загасли, вернули ясность. - Что-то ты мне такого еще не рассказывал…
        - Может, и хорошо… - парировал я и задумал свернуть с этой темы, но, поддавшись пытающему взгляду напарника, набрался духу раскрыть то, что так хотелось утаить: - Даже не знаю, с чего начать…
        - С главного и по порядку, - подсказал Дин.
        - В общем, зовут этого человека вовсе не Дако, а Густав Кох. Чистокровный немец, патриот, лидер по натуре, талантливый стратег и тактик, имеет звание майора сухопутных войск ФРГ, в 85-м переехал жить в Австрию, где основал крупный преступный синдикат под названием «Стальные Вараны» и уже позднее, в 87-м сделался известным на всю Европу оружейным бароном и контрабандистом. - Перевел дух, докурил. Убедившись, что никто не следит за нашим разговором, - продолжил: - А задание у нас было простое: незаметно проникнуть на незаконный склад оружия на границе с Чехословакией, где должна была проходить тайная сделка Дако с покупателем, ликвидировать обоих и все взорвать. В итоге задание свернулось, не успев начаться: полковника, возглавляющего и планирующего операцию, - отправили в отставку, а выполнение миссии перепоручили другому отряду. Потом, как вскоре узнали, ее вообще заморозили, а спустя полгода - закрыли грифом «секретно». К тому времени след Дако уже простыл и никто ни о нем, ни о синдикате больше ничего не слышал. Зато вот я не упустил однажды возможности подробно ознакомиться с его личным делом,
кое-что взять на заметку… - Секунду помедлил и возобновил: - С тех пор, кстати говоря, он так и не объявился. А дальше что? Ученые-экологи забили тревогу, экстренные конференции по всему свету, слеты, съезды, заседания, мировая шумиха - и о Густаве Кохе даже и не вспомнили. И вот теперь, спустя столько лет, Дако внезапно объявляется, вырастает из земли, словно гриб после дождя, вместе со своей армией «Варанов», нераспроданными запасами оружия и продовольствия, берет власть над Гримом в железные руки, делает из него процветающий город, налаживает торговую сеть и - вуаля! - хватает за горло все Истлевшие Земли! Единственная преграда на пути полного контроля над ними - это другие фракции, однако, как видишь сам, Густав грамотно, а главное - незаметно для них самих закрутил гайки, подмял под себя, став, по сути дела, монополистом на свои товары. И с ним отныне приходится считаться, признавать авторитет, ведь вода и еда, не кривя душой, в таких объемах есть только у него. Ну, а далее, думаю, пазл ты выстроишь сам. Это я тебе так, коротко, упрощенно, в двух словах все обрисовал.
        Дин помычал, пошмыгал, пошлепал губами, минуту тер взмокшую макушку, осмысливал полученные сведения, а затем поставил локоть на край стола, вложил иглистую щеку в разогретую ладонь и, рассматривая меня, посуровев в лице, спросил:
        - Курт, скажи мне честно: а ты бы его сейчас… это… того… - поиграл глазами, намекая, - …шлепнул? Так сказать, довел давнее дело до логического конца?..
        - Не-е-е, Дин, ты чего… что такое говоришь?.. - с настоящим удивлением посмеялся я. - То ведь прошлое было, приказ… сейчас же все поменялось: охотники и жертвы варятся в одном котле, потому что больше ничего не остается, некуда идти. Так сложились обстоятельства. А что насчет Дако, то мне он никто и звать никак, пока не перейдет дорогу. Как только это произойдет - нейтралитету конец.
        Смолкли, старались не скрещиваться пасмурными взглядами.
        - Пора на поиски, - объявил Дин, - а то засиделись тут что-то, к ночи еще выйдем, волкам на радость…
        Отойдя от стола, все в том же баре я ненароком усмотрел не менее интересного персонажа, по сей день продолжающего считаться «темной лошадкой» для всякого стороннего наблюдателя: зрение и слух Густава, преданного до фанатизма инфорсера, правую руку и душителя - Гремлина, или, как называли чаще, - Двуликого. Он, сидя у стойки на барном стуле вполоборота, посасывал через трубочку коктейль и без каких-либо эмоций на физиономии прикованно следил за всеми приходящими сторожевым кобелем. Навеки поделенный на две одинаковые части до жути правдоподобной, хорошо прорисованной татуировкой, изображающей половину черепа без кожи со всеми прожилками, его левый глаз, спрятанный под желто-зеленой линзой с вертикальным зрачком, как у змеи, встречал людей неподвижно и страшно, вызывал трепет, второй, настоящий, слепяще синий, - влек к себе, манил. С головы болотной тиной свисали длинные, оплетенные разноцветными проводками, волосы, заостренный, плохо рассматриваемый нос отталкивающе топорщился, тонкие, точно ниточка, губы, с кольцом посередине на нижней, мялись в уголках рта дьявольской насмешкой, кадык при каждом
глотке по-жабьи надувался, вознамериваясь вот-вот лопнуть. На шее висел бутафорский респиратор, унизанный шипами, на субтильном теле - белая майка, сверху, сидя на тонких, осушенных, худосочных плечах, - потрескавшийся в изгибах кожаный плащ с мультяшными значками на отворотах и погонами, пробитыми заклепками, на ногах - утянутые черные джинсы, лакированные ботинки на платформе.
        «Сволочь, каких еще поискать… - привел я оценку, - проклятая душа…»
        Поток мысленных ругательств нарушил сварливый голос Дина:
        - Ну чего ты там опять углядел-то? Долго мы тут торчать-то будем?.. Возьмут вот и купят наш с тобой генератор, пока ты тут по сторонам зеваешь…
        - Не шуми, а лучше глянь-ка, кто сидит рядом с Дако за барной стойкой, - и тут же представил: - Двуликий, он же Аксель Фрост. Давненько он мне на глаза не попадался, змей…
        - Откуда ж ты его имя-то знаешь?..
        - От словоохотливых торговцев. - Следом подбавил: - Они же и поведали о нем немало интересного. Ходят слушки, мол, Дако поручает ему заказы на устранение прибывающих погостить в Грим нежелательных персон, врагов и лавочников, отказывающихся платить налоги. Талант у него к этому, говорят, врожденный, особенное пристрастие что ли, любовь. И это при том, что он, как видишь, не отличается отменной физической подготовкой… - встал поближе к напарнику, сбавил голос, прищурился, не убирая глаз от Гремлина, поспешил дополнить: - Еще бытует мнение, и вполне себе здравое, якобы Аксель - законченный наркоман, но научился скрывать этот порок от посторонних взглядов. А поскольку Дако очень ценит его безукоризненность в грязных делах с отсутствием каких-либо нежелательных проблем, то закрывает глаза на этот смертный грех, регулярно заказывает новые дозы и даже запирает в технических помещениях, сажая на цепь при острых приступах ломки, носит воду, выслушивает звериные крики…
        - Живой мертвец какой-то, - участливо отозвался Дин, - и никак ведь не издохнет - по горло в могиле уже сидит…
        - Грязь с годами, если ее не смыть, только сильнее твердеет…
        Рассекали по магазинам «Вавилона» еще порядочно. Наш родненький, подходящих габаритов генератор отыскали в палатке, где продавец - дородный мужчина в ковбойской шляпе и с двойным подбородком, - располагающий огромным выбором бытовых товаров от лампочки до нагревателя, согласился отпустить нам сокровенную покупку за смешную по здешним меркам цену - шесть с половиной тысяч банкнот. Ответив на все интересующие вопросы в плане эксплуатации, он с превеликим удовольствием показал его работу, объяснил меры предосторожности и вдобавок, в качестве скромного бонуса к покупке, налил целиковую канистру бензина.
        - Раз вас все устраивает в этой чудной малышке, давайте тогда переходить к вопросу оплаты? - огласил итог торговец, не прекращая раболепно улыбаться, а будто возжелав накрепко удержать рядом без одной минуты счастливых покупателей, дабы те не сорвались с крючка в самый последний момент, заторопился прибавить: - Генератор - неубиваемый и неприхотливый, поверьте мне на слово! При надлежащем уходе прослужит вам до следующей катастрофы! - засмеялся смехом гиены. - Главное - от осадков берегите: к этому он, к большому разочарованию, не приспособлен.
        - Он в кладовке до зимы стоять будет, - осветил я, доставая деньги из загашника.
        - Ну, вот и чудненько! - потерев ладони, истекая слюной при виде свеженьких купюр, по-кошачьи промурлыкал продавец.
        Положив на прилавок объявленную сумму без сдачи, я известил:
        - Здесь все ровно, - и спросил: - Пересчитывать будешь или на слово поверишь?
        - Боюсь, что придется… - с притворным огорчением растянул тот, ковыряя нас бесноватыми, бегающими, точно у зверька, глазками, - доверять сейчас людям непросто, сами понимаете: все кругом обманывают, пудрят мозги, вот и приходится перестраховываться от греха подальше!..
        - Как знаешь, - а про себя взмолился: «Хоть бы пронесло…»
        - Как думаешь, не заметит?.. - зажужжал над ухом Дин, стоя с каким-то крайне подозрительным видом: приплясывал, пыхтел, облизывал губы.
        - Будем надеяться на лучшее… и прекрати дергаться, как припадочный - оглядываться начинают…
        Торговец, быстротечно перебирающий деньги извоженными в масле пальцами, спустя несколько минут начал мрачнеть, меняться, обретать сероватый тон. Лицо, до этого момента буквально светящееся от щенячьей радости клиентам, сейчас выражало крайнее замешательство, озадаченность, беспокойство. Когда пересчет закончился, он взялся педантично разглядывать каждую бумажку при помощи фонарика, взволнованно вертеть в руках, косясь то на меня, то на Дина.
        - Что-то не так?.. - осторожно поинтересовался я, сохраняя внешнее спокойствие, хотя внутри всего уже трясло, колотило.
        - Нет-нет! - попытался соврать продавец, а у самого глаза затанцевали, в страхе полыхнули крупинки зрачков. И продолжил потяжелевшим голосом, исчерпавшим всякую обходительность: - Все в порядке… мне только нужно кое-что еще раз проверить… это всего пару минут…
        Потом сгреб в охапку банкноты и зайцем, вприпрыжку, сбивая прохожих, затрусил прямиком к Дако. При виде озабоченного торговца, тот отложил кий, жестом попросил помолчать своего соперника по игре, заслушивая бурный рассказ. Двуликий, пронаблюдав за гостем, влетевшим в бар, как смерч, вернул на стойку выпитый бокал, левой, татуированной частью лица повернулся к хозяину, собираясь, в случае чего, сразу вмешаться. Продавец же, по-видимому выговорившись, высыпал деньги прямо на бильярдный стол и, показывая в нашу сторону, заполошно зажестикулировал.
        «Ну, вот и разоблачились… - подумал я, - все…»
        - Они поняли, в чем дело, Курт! - забил тревогу Дин. - Надо уходить прямо сейчас же!
        - Знаю… - и, судорожно сглотнув, намокая потом, распорядился: - Хватаем генератор с канистрой - и пулей из города!..
        - А как же мы его… тяжелый ведь…
        - Ручками-ручками!.. Живее, Дин!..
        Схватили канистру, поставили генератор на колесики, пролетами между магазинами заторопились к эскалатору, сливаясь с толпами гуляк. Регулярно оглядываясь назад, где в любую секунду опасались встретить «Стальных Варанов», - втащили агрегат наверх, проскользнули сквозь турникеты, дошли до дверей - последней препоны на пути к выходу, - и в этот же момент, снизу, спутываясь с гремящей музыкой, обрывками промелькнула брань, переклички, слоновий топ десятков ног - нам сели на хвост.
        - Да будь трижды прокляты эти твои деньги, Курт!.. - взъярился Дин, утер рукавом пот с бровей, дыша крупными хрипливыми вдохами. - Еще не хватало спечься из-за них!..
        - Угомонись! - прикрикнул я, колыхаясь в одышке. - Дело уже сделано! Чего ты мне тут выговариваешь? - и далее: - Нам надо успеть добежать до «Муравейника». Там еще о нас вряд ли знают - можно попробовать скрыться и уйти, не привлекая внимания…
        - А если не выйдет?.. Что делать тогда, Курт?.. У тебя есть запасной план? Скажи, что он у тебя есть…
        Помолчав, я огорчил:
        - Нет, друг, никакого запасного плана… - А потом добавил: - Если сцапают нас с тобой - будем гнить здесь, в канализации, под переходом…

        Часть третья. Конец

        Любому миру, даже самому непоколебимому, когда-нибудь приходит конец - таков суровый закон жизни…

        ПЯТНИЦА, 9 СЕНТЯБРЯ 2016 ГОДА

        Надолго задерживается в Истлевших Землях изменчивая, несолнечная осень. Вплоть до позднего ноября, дышащего короткодневной сумеречной зимой, бродят по измятой, протравленной дождями земле утренние бархатисто-пепельные туманы, шумят и буйствуют ветра, придавливая проросшие за лето чахлые травы. Необыкновенно молчалив в эту пору предрассветный час. Скрипнет где-нибудь в лесу отжившая свой век ветвь, утомленно подаст голос живность или сонно заплещется кислота в переполненном пруду от угодившего в него камешка - и звуки эти уже резвыми конями мчатся по всем окрестностям, звеня, будят накрытые зябкой темнотой пустоши. В середине дня, когда воздух в достаточной мере прогревается, вбирая запахи перегноя, серы и песка, по-особенному дивным выглядит никогда не меняющийся небосклон, обретает странный, несвойственный лилово-пунцовый отлив, позолотные блески. В такие моменты у всякого зеваки появляется возможность полюбоваться редкостным - раз за весь год - полетом голубых соек - красивых певчих птиц очаровательного лазурного цвета, - послушать упоительную трель. Вечером, когда на исковерканных ливнями
развалинах разыгрывают жуткую фантасмагорию рваные тени, роскошными пурпурно-медными бантами украшается закат, горит вселенским пожаром такой обманчиво близкий и в то же время недостижимо далекий корд горизонта, не угасая, истекает ярчайшей палитрой всех оттенков красного. Ночь же наделена своим неповторимым диким волшебством. Глухая и черная, как в январе, она всегда наполнена волчьим тоскливым воем, эфемерным эхом, множественными непохожими друг на друга шорохами, шелестами. И пускай первые заморозки приходят с большой отсрочкой, разрешая людям еще порадоваться не до конца ушедшему теплу - холод с приходом тьмы все настойчивее напоминает о себе, без приглашения проходит в человеческие жилища, студит обитателей…
        Время, меняющее мир, словно скульптор камень, не прошло мимо и дома Флетчеров. Немало оно подарило им благих и запоминающихся дней, не меньше оставило взамен скверных и дурных. Больше года уплыло с того рокового похода в Грим, едва не обернувшегося настоящей трагедией. Еще живого, залитого кровью Курта Дин вместе с купленным генератором привез на плохеньком фургончике бродячего торговца, согласившегося взять с собой попутчиков, лишь спустя четверо суток, к глубокой ночи. Супруга, в заикании от накатившего ужаса, дрожа и захлебываясь слезами, с не уходящим чувством опоздать, потерять мужа, без спирта, продезинфицировав хирургические инструменты над огнем, под светом фонаря, прямо на полу, приступила выковыривать пули из плеча, руки и поясницы. Едва оправившаяся после лихорадки дочка, впервые увидев отца таким - беспомощным, вопящим, извивающимся, как червь, - на нервной почве ослабла умом, замкнулась, разучилась разговаривать, не шла ни с кем на контакт. Казалось, все - теперь участь семьи предрешена, надолго сгустились тучи и вряд ли в будущем предвидится что-то хорошее, но история эта получила
неожиданную развязку, знаменательный переворот - через месяц Курт быстро пошел на поправку, налился силой, точно созревший фрукт.
        - Служил - стреляли, не задевали, наемником был - стреляли, невредимым выходил, а тут за пару лет пятнистым стал, будто конь, всего пометили… - с улыбкой вспоминал он, поскрипывая на кровати, обновленным взглядом осматривал напарника, пришедшего с охоты, - … и живой ведь все равно, целый… наверно, все же бог приглядывает за мной одним глазком…
        - Ну, бог-то богом, конечно, а поблагодаришь его потом, когда придет время, а сейчас - жену: она тебя из лап смерти всегда вытаскивает, смертно бьется с ней за твою неуемную душу. Ей вообще памятник при жизни ставить надо! Мировая женщина! - отвечал Дин, подсаживался рядышком. И воздыхал, заглядывая в по-ребячьи светящиеся глаза своего друга-страдальца: - Эх-х… Мне б такую жену… Крепкими руками держал, целовал пламенно, молился…
        Окрепнув, хозяйски твердо держась на ногах, Курт сдержал свое обещание: избавился от денег, как и собирался, - утопил в пруду и больше никогда о них не вспоминал. А потом забеременела Джин, колесом закрутились события. За помощью ей, хлопотами, расширенным кругом обязанностей, в суете дней никто и не заметил прошедшего лета, а там - выпал первый снег, пришла в себя и заговорила Клер. Охваченная радостью в ожидании скорого появления братика или сестренки, какая-то повзрослевшая, сознательная, поменявшаяся - сама взялась ухаживать за матерью, категорически не подпускала мужчин. Затем нахлынули очередные проблемы с припасами. Дорога для Курта и Дина в Грим была заказана - все пути на подходе к городу контролировали люди Дако, обыскивали даже караванщиков-завсегдатаев. Выживали отныне только за счет охоты: втридорога выменивали у торговцев часть шкур и мяса на медикаменты, топливо и одежду. Бывало, всем семейством голодали, когда волки на время покидали здешние леса, делили последний сбереженный провиант, сидели без света и тепла, потому что требовалось экономить бензин. Но вскоре, двадцатого февраля
этого года, здоровенький, голосистый, с широкими выразительными и серебряными глазами, как у Курта, родился желанный ребеночек - крохотный мальчишка, сразу получивший от матери имя Бобби. Его рождение вдохнуло во всех вторую жизнь, куда-то сами собой исчезли невзгоды, трудности. И не успели счастливые Флетчеры толком свыкнуться с мыслью, что стали родителями во второй раз - через несколько месяцев случился презабавный конфуз: малыш сказал свое первое слово «папа», но не Курту, как ожидалось, а Дину, улюлюкая, потянулся к нему пухленькими розовыми ручонками.
        - Мои поздравления, папаня! - долго еще шутил над этим Курт. - Красавец у вас с Джин, а не сын!
        Однако с той самой минуты что-то в Дине надломилось, произошли непоправимые метаморфозы с настроением, характером, поведением. Играя с Бобби, помогая Джин пеленать и укладывать спать в манежик, еще помнящий капризы баламутной Клер, тот все острее чувствовал одиночество, ненужность, неотвратимое приближение старости, необходимость в витье собственного семейного гнезда. Мысли эти точили каждодневно, все гуще застилали печалью лицо, высушивали изнутри, словно гербарий. Посторонним чудился ему дом, где прожил более двух лет, чужими виделись люди, с кем так сильно когда-то сроднился. Хотя сынок Курта и очаровывал Дину сердце, вызывал радость, умиление, дозволяя ощутить себя в роли отца, в душе по-прежнему стихийно зарождалось отчуждение, пела странная и непонятная тоска по далекой, сочиненной мечте. Он часто начал подолгу пропадать на охоте, перестал кушать со всеми на кухне, избегал любых разговоров, в том числе и с Куртом, а если и отвечал что-либо, то как-то незначаще, холодно, неприветливо. Порой гремя и громко, с отхаркиванием, кашляя - приходил под утро и, не заглядывая в дом, сразу брел спать в
сарай, будто постоялец, попросившийся на ночлег в таверну. А совсем недавно опять «познакомился» с алкоголем, тайком попивал. Так из маленькой трещинки между Дином и семьей Курта постепенно образовывался громаднейший разлом, никак не желающий идти на уменьшение.
        Решающим и стал сегодняшний день…
        Только за Дином захлопнулась входная дверь, дрогнув петлями, Джин, утирая попачканный подбородочек Бобби, самостоятельно пробующего есть ложкой манную несоленую кашу, как взрослый, и без надзора мамы, позвала мужа, подшивающего с Клер загрубелый, протертый в локтях плащ:
        - Курт, подойди-ка ко мне, - в интонации запряталось искреннее переживание, зреющее волнение - не прошло даром охлаждение взаимоотношений с Дином: слишком близким стал этот многогранный, загадочный человек, чтобы оставаться безразличным к его ожесточившимся манерам.
        Шепнув что-то дочери, с присущей ей ловкостью и аккуратностью управляющейся с толстой порыжевшей иглой, Курт прошел к супруге, приобнял, с отеческой лаской погладил светловолосую головку Бобби, отрывисто спросил, словно догадавшись:
        - Что? За ним меня сейчас пошлешь?.. - устремил догоняющий, хмурый взгляд через окно в спину удаляющемуся другу - тот с ружьем на плече, скрыв лицо за заштопанным капюшоном, весь в ферраллитных лучах полуденного солнца, мерил шагами вытоптанную за годы хождений изгибистую тропинку, жиденько прикрывшуюся усохшей травой, направлялся к пруду. Покривив рот, подумал: «Черт его поймешь, молчуна: носит в себе что-то, как хомяк, и не делится ничем. Думай за него, гадай-выгадывай…»
        - Да, Курт, пошлю, и еще как пошлю! - не без волнения запричитала Джин. Бобби, увлеченно слушая мать, замерцал глазками, задумал дурачиться с ложкой во рту, мазать кашей щечки и нос. Заметив баловство, та незлобно порицала сынишку, взялась очищать фартуком выпачканное личико: - Бобби, ну что же ты весь как хрюшка сидишь? Зачем себя кашей-то заляпывать, солнышко?..
        Мальчишка, вертясь юлой, упорно сопротивлялся, не желал даваться без боя, кричал, укал, дергал ножками. Курт, вмешавшись, убрал от него остывшую тарелку, успокоил словами, потом продолжил, стряхивая с домашних штанишек сына крошки от недавно съеденного пряника:
        - Ну, хорошо, милая, допустим: заведу я с ним разговор - и что дальше? Ты же его знаешь: он лишь в редких случаях может что-то нам поведать о своих депрессивных раздумьях, а так будет все держать в себе, вздыхать постоянно и тупо напиваться. Если в прошлый раз мотив еще был обоснован, то сейчас понять, что в нем засело, - сродни тыканью пальцем в небо: никогда не разберешься. Вот какая печаль Дина сломила?.. То-то и оно… - Полюбивший высокий мерный тембр папиного голоса, Бобби залепетал, сам же хихикая над тем, чего такого сказал. Подворачивая ему расползшийся рукав рубашки, отданной в наследство, Курт закончил: - В конце концов, Джин, он - не наш Бобби, - улыбнулся сынишке - кроха, захлопав глазками, не умея пока толком реагировать на эмоции взрослых, приоткрыл ротик, дернул папке не сбритые усы. И исправил обмолвку: - В смысле, не ребенок, а взрослый человек. Почему мы должны перед ним распинаться, бегать, в самом деле, если у него в голове зародился какой-то там очередной психоз? Ну, вот скажи мне, дорогая?..
        - Во-первых, смени тон, Флетчер… - вдруг строго заявила супруга, раздраженная такой непонятной озлобленностью в речах мужа, страшно нависла над ним, потемнела. Ореховые волосы сеном высыпались по плечам, лоб сморщился, изрезался белыми морщинами. Тот на секунду даже потерял почву под ногами, разом смолк, в изумлении заметался глазами, как вор, застигнутый врасплох. К лицу прилипла краска, правая бровь, встав радугой, занемела, щеки вздулись жабрами. - Разговор идет не о каком-то там проходимце или бродяге, а о нашем с тобой члене семьи, твоем друге, если ты не забыл! - искоса, с недовольством прижмурившись, кровенея белками, взглянула на Курта - муж со смятенным видом жевал губы, мрачнел. И тут же: - А во-вторых, наш долг помочь ему, где-то подсказать, направить. И перестань уже его недооценивать, ставить ниже себя! Какое ты на это имеешь право, скажи мне? Чем ты лучше него? Не падай в моих глазах, Курт, пожалуйста. Сам ведь знаешь, как тяжело вернуть мое расположение обратно…
        Здесь встряла Клер. Дошив плащ - воткнула иголку в кусок желто-красного поролона, повышенным, изменившимся с возрастом голосом произнесла, просверливая родителей ледяными глазами:
        - Прекратите обсуждать дядю Дина! Разве не видите: ему сейчас плохо! Что вы на него накинулись?.. - и - к отцу с укоризненным видом, предъявляя: - А ты, пап, вместо того, чтобы устраивать здесь совершенно ненужное обсуждение, лучше бы, как мама правильно говорит, пошел бы за ним и поговорил по-мужски! А то выговаривает что-то за спиной… да ну… противно даже слушать…
        Джин, заручившись поддержкой дочери, предельно наполнилась значимостью, поглядела на мужа инквизиторски, сложа руки, резюмировала:
        - Слышал, что дочь говорит? Вот иди и разговаривай с ним. Тоже мне друг… - язвительно усмехнувшись, царапнула: - Он о тебе что-то не забывал в трудную минуту, щенком возле тебя крутился, когда ты с кровати встать не мог! А теперь резко не нужен стал?.. Сдвинул к обочине своей жизни?..
        - Джин… - попытался остановить нападки в свою сторону Курт, приподнялся, разглаживая черную спортивную толстовку, отошел от Бобби, притихшего на время ссоры. Зрачки досадливо сжались, взблеснули прохладой.
        - Значит так, дорогой мой, - оборвала Джин, жарко выдохнула, - пока ты не найдешь с ним язык и взаимопонимание - домой можешь не возвращаться. Вот как хочешь, а чтобы Дин вернулся к нам прежним! Это ясно?..
        Супруг, не в состоянии справиться с двумя ополчившимися против него женщинами, закраснел, почернел глазами и, махнув, все-таки сдался:
        - Ладно, бог с вами! Уговорили. Схожу я, схожу… - и - себе: «А что делать-то? Надо. Мои хозяйки правы - нельзя так с Дином… напылил что-то на него не по делу… - прибавил: - Да и не хочется как-то вокруг дома до ночи тусоваться…»
        Следом, уже без неуместных разговоров, топча скрипучие, давно не перестилавшиеся половицы, сходил в спальню за винтовкой, забрал у дочки подлатанный плащ, на ходу оделся, качая плечами, прошел к вешалкам. Обуваясь - завозился с расслоившимися от древности шнурками, слепленными в узелки, вспотел, шепотом от маленьких ушек любознательного Бобби, старающегося во всем подражать отцу, закатился матом.
        - Что ты там копаешься, Курт?.. - поторапливая, поинтересовалась Джин.
        - Иду, иду я…
        - Да вижу, все никак не соберешься…
        Исподлобья оглядев любимых, Курт подтянул языки ботинок, застегнулся, забрал оружие, глухо промолвил «закрывайтесь» и плечом отпер дверь.
        Разобрав за собой короткий щелчок шпингалета - отошел, сглотнул, подумал:
        «Не на шутку обозлились на меня. Давно в таком состоянии Джин не видел. Клер вот тоже… как изменилась сильно. Эх, теперь меня, старика своего, уже строит по полной программе, от матери не отстает. Выросла детка-конфетка моя, и глазом моргнуть не успел…»
        И, покрывшись капюшоном, точно колдун, подняв воротник, поковылял вслед за Дином к пруду.
        День устоялся солнечный, спокойный, мало чем отличимый от летнего времени. Лишь ветерок, нередко дающий о себе знать, регулярно напоминал о наступившей осени, дышал продолжительно и студенисто, шевелил ободранные провода, обмершую растительность, вольно летал по холмам и оврагам, разметывая остаточные иллюзии об ушедших губительных суховеях, невыносимом зное. Густая овчина винно-красных облаков, распростершись на полнеба, плыла замедленно, покорно, часто худилась до огромных дыр, растягивалась неохватным подвенечным шлейфом. Сквозь нее, уже вечерне полупрозрачные, уязвленные, но все еще беспредельно красивые, протекали мерцающие шпагаты лучей, искалывали холмы, низины, леса, зеркалом отражались от мятно-зеленых луж, засвечивали раскрошенный бетон дальних построек. Откуда-то с востока добегал искаженный расстоянием собачий лай и склоки, а от старой лесопилки на западе - учащенное визгливое похрюкивание. В воздухе легко витал запах подгнившей травы, чернозема и откипевшей кислоты.
        Ав-в-в!.. Гав-в-в!.. Хрю-ю-ю…
        Своего напарника Курт нашел быстро - он, словно анахорет, в полном уединении сидел на земле, у самого края склона, дергал росшие возле ног травинки, лущил стебельки. Голова слегка наклонена вбок, лица не разглядеть. Под левой рукой лежало ружье - для подстраховки. И вроде двоих разделяла существенная дистанция в пару десятков шагов, Курт ни секунды не сомневался: Дин в курсе его присутствия рядом и бдительно держит на слуху, как сторож, - не дремлют охотничьи инстинкты.
        На подходе Курт расслышал любимую тоскливую песню друга, напеваемую им, когда ни в чем не получалось отыскать утешения и духовного покоя, но теперь в более полном варианте и ином, поставленном утонченном вокальном исполнении:
        Родился я при лунном свете,
        Забытый всеми одинокий волк,
        И дома нет, и душа все как-то не на месте,
        Приюта ищет в сердце огонек…

        «Красиво же поет, старый лис, заслушаешься! - подметил он. - Чего-чего, а этого у него не отнять - голосище сумасшедшее!»
        А Дин, нимало не стесняясь приближающегося напарника, без какого-либо стыда продолжал заливаться соловьем, овеивая следующий, полный сентиментальной грусти куплет:
        В какие теперь пуститься дали?
        Путь звезды мне укажут пусть,
        Где навсегда рассеются печали,
        И пылью опадет земная грусть…

        На этом смолк, тяжко вздохнул, так и не закончив эту невеселую историю о волке-одиночке, опять возобновил ковырять сорванные травинки.
        - Скучаешь, бард? - с намеренной осторожностью лаконично начал Курт, остановился около Дина, оглядел задумчиво-ждущим взглядом местность: у пруда качались надломленные головешки камышей, изумрудная кислота дремала, почти не дымила, лес перестукивался ветвями, гуляла волнами трава, щекоча убогую крышу лесопилки. Там, пыхтя, рыл для себя и своего потомства логовище мясодер, приготавливался к холодам. И здесь же, простецки: - А что ж без гитары-то? С ней-то и поется легче… - а сам уже заранее отчаялся, решив: «Наверно, ничего не скажет… сложно его порой вывести на диалог…»
        К удивлению, Дин стерег тишину недолго. Всласть хрустнув затекшей шеей, не поворачиваясь, исторг, сетуя:
        - Была когда-то, да брат маленький уронил на пол, гриф и обломился, - затем так: - А песню эту для меня написала моя мать. Она еще до своей болезни преподавала в младшей музыкальной школе, учила ребятишек музыке, давала уроки игры на фортепиано. Любили ее очень, даже родители приходили, благодарили.
        - Хорошие в ней строки, понятные… - не отыскав, что сказать лучше, высказался Курт, ежась от ветра, затоптался на месте.
        - Она о человеке под обликом волка, ищущего свое пристанище, - тем же смурым голосом рассказал Дин, покашлял, подложив левую ногу для удобства, не без иронии закончил: - А забавно знаешь что? Песенка-то точь-в-точь копирует мою судьбу, все прямо как обо мне поется: я тоже никак не отыщу себе кров, плутаю во мраке, потому что не вижу на небе звезд. На нем никогда их не бывает… Мамка моя, конечно, как в воду глядела, когда сочиняла эти слова…
        На том замолчали, удушая и без того хилое общение.
        - Ты бы хоть на земле-то не сидел - застудишься, не июнь же все-таки, - с заботой вознамерился подогреть умирающий разговор Курт, уставившись тому в спину - Дин шелохнулся, опустил голову, вновь сел, как и прежде.
        - Ничего, я плащ подстелил.
        - Можно хоть рядышком с тобой посижу? Все хоть не один…
        - Садись, - разрешил напарник, переложил ружье, подвинулся и, не взглянув на того даже вскользь, пряча лицо за капюшоном, зашуганно, словно мальчишка, попросил, оправдываясь: - У тебя сигаретки не найдется? А то я забыл пачку в сарае, а возвращаться не хотелось… - зачем-то побил себя по карманам, будто еще берег надежу ее найти, - … вылетело совсем из головы…
        Курт, засопев, достал свою пачку с четырьмя последними сигаретами, поделился. Закурили.
        - Тебя Джин за мной послала? - с наслаждением крякая после каждой затяжки, поинтересовался Дин, пустил носом въедливый невкусный дым. Его тотчас смел ветер, унес в сторону дома.
        - Как узнал-то? - удивился тот.
        - Слышал, как она громко разговаривала. Вот и подумал.
        Быстро докурив, Курт загасил о землю окурок, теснее укутался плащом, спросил прямо в лоб:
        - Что такое с тобой происходит, дружище? - и направил собранный взгляд в напарника. Дин больше не стал прятаться, повернул голову. Гематитовые глаза слезились, потонули в кручине, опухли в веках. Лицо по-старчески пожелтело, махровые брови разбухли штормовыми тучищами, скулы и подбородок, утыканные белесо-черной многодневной щетиной, затяжелели, иссеклись стрелочками, нос загнулся клювом. Кофейного отсвета губы выражали подобие страдальной улыбки, узились в уголках. Отросшие по плечи волосы, перебитые сединой, пробивались из-под капюшона, змейками развеивались в такт воздуху. И захотел добавить: - Может, поделишься со старым другом? Не чужие ведь люди…
        Напарник долго подбирал слова, ответил:
        - Почему же тогда мой «старый друг», как ты говоришь, пришел ко мне по наказу своей жены? Ты ведь и не хотел идти, верно? Угодить решил просто? Я прав?
        - Зачем ты так? Не выдумывай.
        - А как же тогда? Бьюсь об заклад, что если не Джин, ты бы сам и не вспомнил обо мне.
        Курт, желая загасить копящуюся злобу, полез за второй сигаретой, предложил Дину, но тот отказался.
        - Давай заканчивай, слышишь? И обиды свои пустые выкинь из головы. Сейчас же выкинь. Не лучше ведь себя вел, вспомни: то рожу от меня отвернешь, как от прокаженного, то вопросы мои проигнорируешь, вон от семьи отдалился по неясным причинам. Что мы тебе, врагами, что ли, стали какими? А? Чего желваки-то напучил? Опять ты отворачиваешься… - выдвинул он претензии, упустив возможность заглянуть в глаза собеседнику. Потерпев момент - кинул: - Ну что ты за человек такой? Постоянно так: чуть что - затылком ко мне и молчит, как рыба. Как с тобой тогда разговаривать-то прикажешь?.. На пальцах или, может, телепатически? Ты объясни мне, я ж не пойму никак, какими способами к тебе на контакт-то пойти. Хватит, может, в молчанку-то играть?
        Дин выдерживал безмолвие, опустив голову, - видимо, собирался силами, чтобы сказать какую-то дурную весть.
        - Вот же тихоня… - сдавшись непробиваемости напарника, с гневом сплюнул в ноги Курт, скрежетнул зубами.
        Дин упорно не говорил, а спустя какое-то время отозвался потухшим, далеким голосом:
        - Дело не в вас, Курт, - и, повздыхав, продолжил: - А во мне, - помялся, - у тебя сын родился, семья больше стала, а я уже вроде как к вам и не вписываюсь. Чувствую себя гостем, и притом нежеланным. Да и понял: не быть мне ближе к твоему дому, потому что он не мой, как бы вы ни переубеждали. Оттого и отдаляться начал…
        Курт, обрадовавшись - как ему почудилось - пустяку, не один месяц ковыряющему душу другу, всплеснул руками, ответил:
        - Ах, вон где собака зарыта! Ну, теперь все понятно! Послушай, Дин… - затем задумал выступить с утешительным словом, но тот перебил:
        - Подожди, я еще не все сказал, - положил шершавую покарябанную левую руку тому на плечо. Зеленовато-голубые бусинки на браслете погибшей сестры легонько стукнулись друг об друга, поймали уплывающий дневной свет, пестро засветились в нем. - Ты, друг мой, уже отец во второй раз, живешь достойным человеком, стоишь на земле отныне твердо, как и должно мужчине. А мне чужда пока радость отцовства, я ее испытываю лишь тогда, когда общаюсь с твоими прекрасными детьми. Годы мои уходят, мне и самому хочется побывать в этом образе, пусть, возможно, недолго, побаловать своих деток. Иначе в чем смысл моей жизни складывается? В вечных мытарствах и охоте? И после себя нечего оставить будет?.. Некому вспомнить?.. Прийти на могилку проведать?.. Не нужна мне такая жизнь, Курт… - истомно выдохнул, повторил: - Не нужна…
        - У тебя - есть мы, Дин, - тихо высказался Курт, сильно сдав в произношении. Надежда теперь о возможном примирении с треском рассыпалась грязной смальтой, сердце заглотила горькая скорбь - друг, что находился всегда рядом, отныне недостижимо далек, как те звезды в песне. Впервые за многие пережитые годы испытал он нахлынувшее присутствие пустоты внутри, какую-то смертельную преклонную усталость. И, пытаясь скрыть свое состояние, - прибавил: - Мы твоя новая семья… разве не так? К тебе все привыкли, а для дочери ты как второй отец: горой стоит, слово не так скажешь - загрызет. И ничего ты не гость! Перестань. Все рады, когда ты рядом, и разделяют с тобой и радости, и неудачи. Сам же знаешь это…
        - Я понимаю твое стремление, Курт, оставить меня рядом с вами, - упорствовал Дин, - но давай все же глядеть правде в глаза: я пришел в твою семью по воле случая, не пойди ты в тот день через детский сад - мы бы и не познакомились. Не пытайся меня уговорить. Мешаюсь я вам и знаю это, вернее - чую, как бы хорошо это ни скрывалось. Уж меня-то, бывалого охотника, непросто провести, вижу все…
        - И что ты этим хочешь сказать сейчас?..
        - Ухожу я от вас, Курт, - потом прибавил: - Навсегда ухожу.
        Курт смялся, поместил лицо в огрубевшие землистые ладони. Те нескрываемо прыгали, ходили в тряске. Просидел так долго, боясь что-либо говорить, следом оторвал фильтр у оставшейся сигареты, криво поджег, закурил ненасытно, словно перед казнью. Дин, понаблюдав за ним, погас лицом еще больше, зачерствел, как сушеная слива.
        Наконец тот спросил:
        - Значит, крепко решил? Не передумаешь?..
        - Да, повторяться не хочу.
        - Ну что ж… Далеко хоть собрался-то?
        - Пока не знаю, но до зимы время еще есть - соображу как-нибудь, - поведал Дин.
        - Жаль мне, что разводит нас судьба… - сожалеюще уронил Курт, бросил на песчаный склон невыкуренную сигарету. Та чуть скатилась, стукнулась о камешек, разлетаясь искрами, и загасла, чадно вздохнув.
        - И мне, - сдержанно отозвался Дин.
        Помолчали.
        - Дай хоть в глаза твои загляну напоследок… - попросил тот и с позволения друга долго-долго рассматривал лицо, в глубинах души еще ожидая его однажды увидеть. Наглядевшись - вымолвил: - Дай бог, все сложится у тебя…
        - Спасибо, Курт. - Пожали руки. - А сейчас мне пора…
        - И до завтра у нас не останешься?..
        - Рад бы, но не могу, друг, не могу…
        И, стукнув по плечу Курта, поднялся, забирая ружье, попрощался:
        - Ну, бывай, Курт, только ничего плохого обо мне не думай, а то кошмары замучают, - тихо улыбнувшись, упросил: - Ладно?
        Курт ответил частыми неуверенными кивками.
        - Ну, все-все… все…
        Когда Дин уходил, Курт внимательно слушал затихающие, отдаляющиеся шаги, шорох песка, лопанье веток. Но только все затихло - по-детски заплакал от дикой тоски, покинуто взглянул на внезапно похолодевшее солнце, омывающее голову эфирными лучами.
        У склона просидел до позднего вечера, а войдя домой - в дверях столкнулся с зареванной женой, безгласно протягивающей мятый тетрадный листок.
        На нем корявым и смазанным почерком было написано короткое сообщение, нацарапанное простым карандашом:

        «Простите меня за все. Желаю всем счастья, удачи. Приглядывайте за детишками - они, по опыту скажу, любят то, как с ними разговаривают. Уделяйте им внимание, не ленитесь. Тебе, Джин, спасибо за вкусную еду, улыбку и уют. Тебе, Клер, спасибо за твою детскую радость и тепло (мне этого, признаюсь, будет очень не хватать). Ну а тебе, Курт, спасибо за то, что позволил пожить настоящим человеком, во всем наконец-то разобраться. Клянусь, я никогда этого не забуду.
        P.S. Пока решил пожить на старом месте, поэтому, если захочешь, - можешь как-нибудь заглянуть. Деликатесами, конечно, накормить не смогу, но для согрева кое-что найдется…
        P.S.S. Карандашик, одолженный на время у Клер, - вернул. Не переживай.
        Дин Т.»

        ВТОРНИК, 13 СЕНТЯБРЯ 2016 ГОДА

        Распрощавшись с Дином, дом буквально осиротел. Перестали гудеть шутки, исчез беспечный смех и радость, куда-то задевались все вечерние разговоры, в отношениях возник простой, нарушилось священное единство, взаимопонимание, словно мы недавно пережили общесемейную трагедию. Стены посерели, как и редко заглядывающее в окна солнце, в комнатах приютилась мертвая глухота и сумрак, а в когда-то заселенном сарае - заскулили ранее неслышные сквозняки и пугающий, в особенности ночами, трезвон крючьев. Моей жене не хватало помощника по хозяйству и вторых рук на кухне, детям - весельчака, затейника и «игрушки», ну а мне - верного товарища, напарника и друга, с кем мы неотделимо избороздили немало дорог, вместе, рука об руку, прошли через столько перипетий, понюхали пороха и вдоволь набегались от смерти. И до того прикипел к нему, привык к присутствию рядом, что порой на вылазках отрешался и заводил разговоры с самим собой, напрочь забывая о своей теперешней одинокости. Свыкнуться с этой мыслью, сколько ни старался, - не выходило: Дин замечался всюду, фантомом следовал за мной, куда бы ни шел. Сильнее всего
ранило осознание неразрывного союза с этим человеком, непонятного родства, похожести, угадывание в нем потаенной силы, харизмы и праведности, свойственной покойному отцу. Таким, наверное, и укрепится в памяти мой верный спутник, умеющий и подать мудрый совет, и подставить плечо, когда под натиском неудач подкашиваются ноги. Но теперь он там, за бушующим круглые годы болотом, в своем пристанище, собирается со дня на день совершить паломничество к туманной мечте под названием «семейный очаг». А сойдутся ли еще наши тропинки, сделаются ли вновь общими, какими и были раньше, - сейчас вопросы без каких-либо вполне ясных и определенных ответов. Однако надежды на это пока оставались, не спешили скрываться под пылью истории - зима лишь издали напоминает о себе, а значит - с Дином обязательно поспеем повидаться.
        На сегодняшний опаснейший промысел к границе Нелема, рассчитанный, по подсчетам, где-то на четыре-пять дней, а может быть и меньше, мне, с достоинством выслушав все категорические «фи» супруги, все-таки удалось отпроситься, ссылаясь на весомые догадки нахождения там жилых объектов, теоретически не разворованных бандитами, и обилия животных. Разумеется, я немножечко подсластил Джин пилюлю действительности, добавил для декора вымышленности, заведомо умолчал о подстерегающих испытаниях на крепость - иначе бы переволновалась и просто-напросто никуда не пустила, заперев в спальне под домашним арестом. Не стоило ей говорить ни о пригороде, сплошь контролируемом снайперами «Бесов», ни об их разведгруппах, шуршащих по промрайонам, ни о ловушках и даже о вероятности подхватить лучевую болезнь от зарытого неподалеку, как поведывал Дин, захоронения ядерных отходов. Такими известиями можно вволю пощекотать нервишки любому самонадеянному собирателю, не говоря уже о жене - чувствительной женщине и матери двоих детей, посему лишний раз стоило придерживать рот на замке, дабы не сболтнуть чего ненужного. Правда,
все равно нет-нет да и приходилось напоминать о том, какую цену нужно платить за все добываемые на пустошах блага, и по-новому доказывать бессмертную истину: «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке».
        Подмораживало. Слабые рассеянные морковные лучи восходящего солнца больно резали глаза, зажигали червонные самоцветы росинок на изъязвленной траве, отмершем валежнике и безлистных ветвях древних деревьев. Паленой волчьей шерстью и железом пахла в сырости их отжившая щербатая кора. Усеченные ресницы облаков штрихами въелись в вишнево-красное, обманно низкое небо. Клейкой недвижимой мережкой встала над землей седобородая, не ощупанная ветром мга. Хищное зверье молчало, миролюбиво посапывая в норах, набиралось энергии перед новым деньком, насыщенным жаркой беготней за двуногой добычей. Неописуемо и мистично гудела осенняя утренняя тишина. И единственный звук, обладавший властью расшевелить усыпленные окрестности, был обрывистый треск сорвавшейся коряги или сука на лесной опушке.
        Тишь, тишь, тишь…
        - Теперь я, кажется, понимаю, что такого удивительного находил в ранней охоте Дин, почему не мог дождаться рассвета… - попирая ногами полысевший под дождями пригорок, вдыхая всем носом прохладный, на редкость свежий воздух, говорил я и скучающе озирался в направлении детского сада, чудящегося именно в эти минуты как на ладони. А потом, досыта надышавшись, продолжал с благодарностью: - А ведь до тебя и не видел таких чудных мелочей и этой еще сохранившейся первозданной красоты. Как-то не придавал особого значения, не мог по достоинству оценить ее, осмыслить… пока ты не раскрыл мне глаза, - и думал: «Ну, ничего-ничего, дружище, бог позволит - обязательно заскочу к тебе. Выпьем с тобой за встречу по-дружески, вспомним былое. Наверняка у обоих найдутся вещи, какие еще не обговаривали… Вот с них и начнем».
        Мой старт начался крайне удачно. Маленечко помокнув в холодном обхвате тумана, я всего за полчаса знакомой стежкой прошел наискосок через сонный лес около нашего дома, существенно срезая путь, и уже к полудню полным ходом торил избитую 41-ю трассу - прямую дорожку до богомерзкого городка «Бесов», заработавшего чересчур скверное реноме. Она, в соответствии с крохотку пожженным кислотой атласом всех имеющихся в Истлевших Землях автомобильных маршрутов, конфискованным полгода тому назад у «Мусорщика», застреленного на охоте, извивом, не доходя до Нелема, уходила на восток и дальше - прямиком до Халернрута, пронизывала его насквозь. И, наконец, там, по отдельным сказаниям путешественников, резко обрывалась у большого речного моста, затонувшего в Ядовитой Реке - еще одной здешней «достопримечательности», прославленной своими никогда не утихающими гремучими желто-зелеными токсичными течениями. Вброд ее в жизни не перейти, вплавь - и подавно невозможно: отпрыгни от бережка - и разваренный скелет пустится в бессрочный круиз.
        «Не к этому же Стиксу-то иду, в конце-то концов… - успокаивал себя, - …а только немножко по пригороду Нелема погуляю да домой вернусь…»
        И отошел к обочине, задев плащом изломившиеся взлохмаченные стебли придорожных сорняков, крупно зашагал, долго еще нося с собой не затихающие самоутешением сомнения, тревожные ожидания того, что будет ждать меня дальше.
        Вдоль всей проезжей части, друг против друга, разрозненными шеренгами вздымались перерубленные и кривобокие, обернутые распухшим сине-фиолетовым «полозом», годами служившие человеку столбы, растеряв все провода, кое-какие, вовсе ослабленные, дряхлые, свалились на асфальт, заграждая путь, разбились в отломки эродированного бетона. Ненужно и невзрачно выглядели покоробленные знаки дорожного движения. Слева и справа расстелилось вычерненное, в плешинах, как после пала, поле. Растыканные по нему враздробь опоры ЛЭП, обряженные висячими мхами, скучающе поскрипывали растопленным металлом и, то ли мерещилось, то ли нет, - пошатывались. Костоглоты на них, кучась огромными слетами, сплошь, как на жердочке в голубятне, позанимали все вакантные места, каркали, дрались, махали вышпаренными крыльями. Те же, кто не принимал участия в разборках, насупившись, обособленно ото всех восседали на верхушках темными глыбами, ковырялись в остатках перьев. Совсем далеко, впереди, в кровавом размытии, выкрашивались лилипутские блоки домов, тонюсенькие палки труб, кургузые башенки, а на западе, если помучить зрение, -
можно было увидеть НАЭС - нелемскую атомную электростанцию, не дающую покоя отдельным лицам из сообщества собирателей, специализирующихся на сборе негодной радиотехники и отбросов электрики. Таким, на мою память, остался Твитч - юркий и суетливый паренек, известнейший любитель потрохов от электронных приборов, из каких потом лепил всяческие технологические чудеса. Ради этого он не скупился на припасы, бартером, и не всегда в свою пользу, менялся на микросхемки с торговцами, охотниками и другими собирателями. Видеть его лично, к огромному разочарованию, не доводилось, но о достижениях слышал частенько. А пару лет назад всплыл в народе слушок, что Твитч ушел на поиски к НАЭС и так оттуда и не вернулся. Одни говорили - умер от радиации, другие - расправились «Бесы», и ни один не мог привести истинный, правдивый довод. Твердо знали только одно: парень сгинул и второго такого больше не будет…
        Воспоминая о нем, я вздохнул, пригорюнился - страдала за паренька душа.
        - Да, добрый был мальчуган: голова на плечах варила классно, а смелости хватило бы на десятерых, - а сам все опасливо поглядывал на разбуянившихся ворон, поглаживал лоснящийся винтовочный ремень - те воевали теперь не на шутку, норовили выклевать глаза, раздробить черепки, - чего же вы не поделили-то, пернатые? Падаль, что ль, какую или объедки? Так вы бы к Гриму летели - там всегда найдется, чем подкормиться. - И подумал с настоящей тревогой у сердца: «Взбреди им чего в тыквы - и я под раздачу попаду. Неплохо бы какое-нибудь укрытие от них заблаговременно подыскать, а то иду тут как бельмо на глазу… - повертелся - рядом ни домика, ни остановки, ни затрепанного автомобильчика, - да негде только, разве что в поле хорониться, но если схватит за филейную часть замаскированный капкан - будет несладко…»
        Кх-кар-р-р!!. Кар-р-р…
        Но мне сегодня неприлично везло - вороны так увлеклись распрями, что на путника, отверженно топчущего трассу, забывшую бензин и шум колес, попросту наплевали с высокой колокольни, и клювом не щелкнули в его сторону. Оставалось лишь заслуженно пользоваться их отвлеченностью и продолжать рассчитывать на хрупкий успех. А до какого момента он пробудет со мной - покажет время.
        Около часа спустя притихли мятежные, находящиеся позади баталии костоглотов, закончились пригодные для заседаний опоры, разгулялся не по-осеннему холодный ветер. Он невидимой строгой отцовской рукой обласкивал истомленные травы, бурунами вольно бежал по полю, наращивал страшную скорость. А бывало, затевая явить свое неоспоримое величие, шел на меня воздушной стеной, стремился осрамить, свалить на спину. Кроме как горбиться, заслоняться и прятаться за капюшоном - противопоставить ему ничего не мог, потому, коченея, приходилось маршировать, со всем достоинством принимать этот неравный вызов. Потом ложилось неожиданное затишье, ненадолго веселело небо, бросая на землю хиленькую вязанку солнечных лучей, и ноги будто бы легчали, ширили шаг, с легкостью переступали через ямы и сваленные столбы.
        «Ну, хоть отстал от меня, баламут, - подумал я, - а то уже и не знал даже, куда от него деваться».
        И тут, поднырнув под загнутый дорожный указатель, плугом воткнувшийся в расщепленный ухаб, занятый остывшей ядовитой лужей бутылочного цвета, засек крошечную фигурку путника, солдатиком вышагивающего навстречу. Тот, придерживаясь правой стороны от почти не видной разделительной полосы, двигался пружинисто и быстро, словно налегке, помогал себе оружием, взятым в качестве батога. Какое оно, в чем одет и кто такой этот скиталец - пока не знал: слишком велико было расстояние.
        Сердце, отбивающее положенный здоровому организму ритм, точно спросонья, птицей замолотило в груди, ладони пропотели, живот от набежавшего каскадом волнения придавило холодной спазмой - подтачивал потаенный страх перед близящейся встречей. Каждое случайное рандеву в Истлевших Землях, как известно всем, редко заканчивается простым разговором по душам, обменом новостями и, в семи-восьми случаях из десяти, после слов «Приветствую! Откуда держишь путь?», от прелюдий сразу переходит к поножовщине с целью разжиться чужим добром. На возможности такой развязки и строится у подкованных людей незаурядная математика выживания: один человек - двойной риск, два - в кубе, группа от трех и выше - уже десятикратный. И в таком положении дел на нынешний день существует всего-то три выхода: оставаться и ждать дальнейшего развития событий, сматываться подобру-поздорову или побыть двухминутным романтиком, придумать свою златоустную эпитафию и первым дать бой. Оттого открытыми дорогами, если нет иного пути, нормальные жители пустоши вроде меня, не беря в расчет бандитов, ходят нечасто и доверяются любым, пусть и не
совсем надежным, а то и вовсе звериным, тропам. Ведь психологически не так страшно умирать от когтей диких хищников, нежели от своего родича по крови. Не в пример животным чрезвычайно опасен и непредсказуем гомо сапиенс…
        - Вот и закончилась моя удача, недолго погостила. Подвезло, блин, называется… - не убирая глаз от странника, с кем так или иначе не получилось бы разойтись, ворчал я, - и предчувствия не самые лучшие, - погудел, учащая дыхание, продолжил: - И делать-то что?.. Уходить?.. Стоять?.. Орать? Может, стрелять? А вдруг мирным окажется?.. Как вот узнать, а? На лбу же у него не написано…
        Пасьянс же раскладывался тухлый: сворачивать в поле - можно задешево сгинуть в ловушках или под пулей незнакомца, поворачивать назад - там костоглоты и все же какой-никакой, но пройденный путь. Выходит, в распоряжении последний ход пешкой - набраться мужества и идти дальше, для подстраховки приведя оружие в боевую готовность.
        «Глянем, что будет, - подготавливал себя, - уж, не дай бог чего, первый выстрел все равно будет за мной…»
        Сняв движением пальца винтовку с предохранителя - на всякий случай взял наперевес, изготовился.
        Очень скоро, сближаясь, стал хорошо заметен мой встречный. На грабителя он походил мало, но и до рядового охотника или собирателя, откровенно говоря, дотягивал с натяжкой - застегнутая до шеи негожая «варановская» накидка и подозрительно свеженькие чищенные штурмовые ботиночки подталкивали на кое-какие сомнения касательно рода деятельности. Зато сильно разбавлял, а вернее - забавлял колорит, сочетающий немыслимый нестираный шарф, вязаные обрезанные перчатки, голубые лямки рюкзака и доисторический карабин с завернутым в бурую ткань прикладом, предназначенный скорее для полки музея. Оттого образ получался совсем не грозным, а напротив - потешным и нелепым.
        Пройдя еще немного, незнакомец замедлился, поднял над собой оружие - местный условный жест мира - и, помахав, звонко окликнул:
        - Эй-й-й!.. Путник! Приветствую!.. - и спросил ожидаемо: - Кто ты?
        Отозвавшись тем же заимствованным из первобытного строя способом, я ответил, подняв голос:
        - Я - собиратель, иногда - охотник! - После ему: - А ты кто? - а в уме всплыло: «Нет, этот точно из наших кругов. Какой вот из него, к черту, бандит?»
        Наверное, ощутив такое же облегчение, какое представилось испытать мне, тот вернул карабин в исходное положение и заговорил, обрадовавшись:
        - Ох, слава богу! За целую неделю первая родственная душа! А то все одни темные[4 - Так в Истлевших Землях еще называют все преступное сообщество (бандитов, грабителей, мародеров). - ПРИМЕЧ. АВТ.] попадаются… - расхрабрился, прошел ближе на пару шагов. Голова, не крытая капюшоном, багрянцем блестела полысевшей кожей, ожоговыми рубцами, спутавшимися водорослями спадали отрезки коричнево-серых волос. По лбу, перемешиваясь с ветвистыми морщинами, дико белели шрамы от рваных ран, правое ухо, по-видимому скошенное неудачным вражеским выстрелом, - срослось в скукоженную мякоть. Потравленные брови пушком устелили надбровье, сломанный ввалившийся нос, свистя, дышал через мелкие ноздри, лопатой торчала небольшая посеребренная борода, близко поставленные светло-зеленые глаза затравленно суетились, не находили места, а само лицо - обветренное и загорелое - говорило о долгих скитаниях, уделе бродяжьей жизни. И, держась за сердце, словно затеял говорить о чем-то наболевшем, сказал грустно: - И я собиратель, топаю вот вторую неделю от Халернрута. Всю добычу, какую и нашел, - смолотил по дороге, воды нет совсем
- вторые сутки пошли, как не пил. Много, конечно, чего видел, немало где был, - прервавшись - попросил: - Слушай, не поделишься водой, а? У тебя есть вода?.. О… спасение! Дай пару глоточков сделать?.. Прошу…
        Смерив того изучающим взглядом, я сбросил тяжелый рюкзак, собранный Джин, подал воды, терпя душок несвежего, напотевшего тела. Пока он напивался, лакая, как собака, небо на севере хмурилось, понемножечку набухали кислотные тучи - собирался сильный дождь.
        «Совсем плохо дело: скоро, не дай бог, зарядит ливень, а прятаться негде», - а затем, с укоризной взглянув на путника, намертво присосавшегося к бутылке, точно мой Бобби к соске, силой вырвал ее изо рта и рыкнул: - Хватит, совесть-то знай! Благотворителя нашел, что ли? Где я тебе сейчас запасы пополню?
        Тот рассыпался в извинениях, что-то невнятно говорил, оправдывался.
        - Ладно, не тарахти, не в церкви… - покивал вперед, - думать теперь надо, где укрытие подыскивать.
        - Да тучи, скорее всего, стороной пройдут. Вон они все в сторону тянутся! Не прольется здесь дождь, и капли не упадет! - разъяснил попутчик и, будто пренебрегая таким страшным явлением, извернулся задать вопрос: - Кстати, а ты откуда направляешься-то? Из Грима, что ли?
        - Нет, из леса неподалеку, - отстраненно уронил я, ловя себя на мысли, что начинаю уставать от болтливости повстречавшегося собирателя.
        - Что-то на лесника ты не сильно смахиваешь! Больно чистый! - беззубо улыбнулся путешественник, уловив обман. - Ладно: не хочешь - не говори, а куда хоть идешь-то, скажешь?
        - Скажу. В Нелем иду. Точнее, к пригороду.
        - Да ты что? Дорога ж в один конец… не советовал бы. В Халернруте-то хоть и мышью передвигался, и то страху натерпелся по горло, а здесь - Нелем. Эти богохульники, говорят, даже ночами не спят, мессы проводят! И ты туда пойдешь?.. В этот ад?.. Нет, я, конечно же, не отговариваю, просто место-то нешуточное, похлеще многих будет. Лучше знаешь, куда загляни? В луна-парк «Космический Остров»! От Нелема всего в нескольких часах пути. И найти просто: иди всегда по этой трассе, он находится по правую руку. Я туда, по правде сказать, не заходил, но убежден, что там много чего интересного можно найти. Волчий нюх у меня на это.
        - Буду знать, спасибо, - безучастно вставил я, - пора мне… и так заговорились…
        Однако тот не торопился разрывать общение, поддерживающееся в основном с его стороны. Подскочив, путник с сумасшедшинкой в глазах и счастливой улыбкой продолжал звенеть над ушами, словно рой диких пчел:
        - Знаешь, что я нашел в полицейском участке Халернрута? Нет? Гляди! - расстегнув отколотые пуговицы накидки, задрал лиловый джемпер, показывая ни разу не использованный по назначению темно-синий полицейский бронежилет, сохранивший на груди даже короткое слово, написанное крупным шрифтом белого цвета: «ПОЛИЦИЯ». Он был действительно хорош, качественен и, уверен, стоил бы немалых денег в Гриме. - Круто, да? Представляешь, в сейфе нашел! А он незапертый оказался! Ну, я вытаскиваю жилет, значит, отряхиваю - а на нем пылищи - что блох на дворняге! - надеваю…
        Выявив углом зрения двух людей в черных дождевиках и респираторах, я хотел отбросить хвастающегося собирателя в сторону, но выстрелы опередили, ударили скоропалительно, взяли внезапностью. Того ураганом швырнуло вперед, следом с цоканьем прыснул из шеи напор крови, горячо умыл меня, попал в глаза, нос, рот. Уложив попутчика на асфальт, отплевываясь - одним кувырком сошел с трассы и, слепо сощурившись в прицел, прострелил переносицу левому пригнувшемуся стрелку. Второй, встрепенувшись в секундном испуге, весь орошенный мозгами напарника, живо разоружился, вскинул схваченные дрожью руки и - повалился навзничь с дырявым правым глазом.
        - Скоты, вот же скоты… - задыхаясь от адреналина, слыша истеричное жгущее сердце, собирающееся в любую секунду взорваться, ругнулся я, - как все спланировали-то…
        И, привстав, - искрой к попутчику.
        Незнакомец еще боролся за жизнь, царапал дорогу, ломая ногти, сдавленно кряхтел, держался за обильно кровоточащее горло, пытался все время куда-то ползти. За ним укладывался винный ковер, размазывался ногами.
        - Не шевелись, куда ты… дай посмотрю… - вопреки сопротивлениям аккуратно уложил на бок, а когда полез к ране - тот уже отошел, прекратил дышать, страшно затих, предсмертно сцепив мой шиворот леденистой, невесомой рукой. На восковом лице закаменел перекошенный болью рот, угасшие глаза непрестанно смотрели в небо, отсвечивали эмалью белков, слезясь, отражали небеса.
        «Отмучился…» - со скорбью подумал я.
        Потом закрыл ему веки, оттащил в поле, вернулся за саперной лопаткой и оказал последние почести - предал вместе со скарбом земле, как полагается, по-человечески, дабы не польстились костоглоты и всякое бродящее по ночам зверье. Ничего чужого не взял, могилку притоптал, на совесть припрятал травой, простился.
        - Отдыхай в мире и… прости, что все так вышло… - постоял в траурном молчании и закончил: - Прощай, странник…
        Дело шло к сумеркам. Просторы темнели, холодало. Призрачно пели с бойким подголоском потрошители.
        Возвратившись на трассу, я решил проверить застреленных неизвестных. Обыскал, обшарил карманы, повытряхивал вещмешки. У одного забрал воду, консервы, второго ограбил на пистолет с одной обоймой и захватил пристойного вида автоматик. А когда перевернул тело - от шеи, развязавшись, сорвался шнурок с самодельным кулоном, со звяком покатился по дорожке. Заинтересовавшись - придавил ботинком, подобрал, осмотрел: пятиконечная звезда - символ веры «Бесов».
        «Вот вы кто, оказывается. Далеко же вы, ребятки, отдалились от города-то…» - и дальше, подкидывая трофейное украшение, как монетку:
        - Придется с тройной внимательностью ночлег себе подыскивать. Не приведи Господь с ними еще столкнуться, - повздыхал, - надеюсь, эту ночь я переживу…
        Следом запульнул подвеску и, снарядившись ПНВ, пошел дальше по 41-й трассе.

* * *

        Джин глушила свою горькую хандру по Дину и вновь ушедшему на поиски Курту в домашних заботах, хлопотах, хозяйстве. Оттого, может, и ослабевала она, не колола стилетом в самое сердце, не подтачивала душу, иззябшуюся от скрытых слез. Усердная работа и возня с Бобби разрешали ненадолго побыть собой, забыться от дурных и темных дум, частенько вкрадывающихся к ней, перестать слышать скрипучую отягощающую тишину. Да и Клер - не по годам созревшая выручалочка и подружка - помогала матери бороться с тревогами, со всей щедростью сдабривала теплом, лаской, смело брала на себя часть, а то и все обязанности по дому, нисколечко не страшилась ответственности. В этих дражайших минутках и находила обыкновенное человеческое счастье и отраду Джин, растворялась в быту, в суете, в любви к своей, пусть и унизанной лишениями, жизни. Но, как не замечаются со временем старые шрамы в зеркале, так и в ее лучистых глазах тускнели любые, даже самые, казалось бы, тупиковые жизненные сложности. И то, что вчера мрачило и пугало неизвестностью, сегодня только тверже закаляло дух, представлялось как испытание, принуждало потуже
затянуть поясок, набраться внутренней стойкости и всем вместе выступить единым кулаком в упорной схватке со всеми трудностями, с самой матерью-природой, разгневанной на людей. Потому что точно знала, верила: что бы ни стряслось - семью ничто не уязвит, не расколет это хоть и маленькое, но прочное ядрышко. Тем и дышала, встречала будущие рассветы…
        Это утро Джин началось сразу после ухода мужа.
        Погода напрашивалась солнечная, не дождливая. По овражкам пушился седогривый туман, за окнами пока не насвистывал привольный ветер, не прокрадывался под дверь, совсем затерялся где-то в молчащей округе. Только-только пламенел рассвет на далеком востоке, обряжалось в повседневный кровавый наряд небо. Косыми дужками выстраивались кряду, как на параде, перистые непротравленные ядовитой желчью облака. Тревожно тихим и таинственным проснулся для людей в этот раз варварский и чуждый мир, где никогда не бывает спокойствия, размеренности, будто по велению чьего-то коварного колдовства.
        Накормив пробудившихся детишек, Джин еще до первых лучей взялась за прополку грядок в теплице, прибралась и навела порядок в сарае, ощущаемо обедневшем без постояльца. В нем еще кружился негасимый запах крепленого табака, выпивки, пота, въевшегося в дерево, натруженного тела и тех мест, где тот часами таился в охотничьей засаде. Он ненадолго возвращал в одновременно и желаемое, и страшащее прошлое, доставал из ларца памяти подзабытые воспоминания, залежавшиеся на самом дне прожитые страхи, кошмары. Вот, как живой, с тоскливыми щенячьими глазами, просящей улыбкой, однорукий, явился перед ней мученически скончавшийся здесь гость по имени Баз, рядом, подавленный и пьяный, горюет по брату и сестре Дин, по-мальчишески хныкая в перебинтованную, без мизинца, ладонь, а около него, ободряя, что-то толкует Курт, потирает укушенную пулей ногу. И просится к ним злая зима, и лезет сквозь щели рассвирепелый сквозняк, шатая крышу…
        Не отгоняя прочь видения, Джин прошла к шершавой от ржавчины бочке, поскребла отколупанную краску на крышке и заговорила ностальгически, пронизываясь вопросами, оставшимися нерешенными с того времени:
        - Как мы пережили это все?.. Как смогли?.. Как справились? Откуда взялись силы? Всюду ведь неприятности выискивались, беды прямо окружали наш дом… - и подумала, вновь наполнившись уже утоленными страданиями: «Наверно, Господь вмешался, послал нам на помощь кого-нибудь из своих ангелов. Кто, как не он? Иначе чем объяснить, что мы все уцелели? Удача же так часто улыбаться не может, не бывает такого…»
        Она долго мяла ногами пол, ходила в задумчивости по полумраку, то переносила какую-то часть вещей с места на место, то вновь возвращала обратно и все никак не могла отучиться от мысли, что Дин оставил их и глупо изо дня в день истязать себя несбыточными грезами о его возвращении. Вроде рассуждала так, а сама делала наперекор: все равно мучилась, ждала, надеялась и снова крушилась - ведь невозможно вот так вот взять и отречься, выставить за порог жизни человека, как ненужное домашнее животное, прожившего с ними бок о бок свыше двух лет.
        - Приходи к нам, Дин, приходи… - упрашивала Джин пустые стены, не позабывшие своего алчного на слова жильца, - дети по тебе скучают. Клер, слышу, плачет ночами, тебя зовет, Бобби засыпать совсем не хочет без сказок. Плохо детишкам, Дин, во много раз хуже, чем нам, взрослым. Они же тебя любят, близок ты им. У меня-то сердце все исстрадалось, изболелось, а тут дети. А Курт? Ты-то его сейчас не видишь, конечно, а я каждый день в глаза ему смотрю… Другие они стали, Дин, не родные совсем… не мужа моего. Как будто отмершие, обездушенные. Сломалось у него после твоего ухода что-то внутри, рана там огромная, незаживающая, как язва, и не затягивается совсем. Не могу никак помочь, достучаться… Бессильная я: не слушается он, замыкается, отмалчивается. И к опасности Курта тянуть начало, словно корабль к водовороту: перестал себя беречь и о нас думать. Мальчишеством занимается, лихачеством. В Нелем вот ушел сегодня… с тобой он не был таким… - Взяла передышку, отошла к шкафу, зачем-то переставила никому не мешающие банки, точно не знала, чем занять руки, и продолжила высказываться неосязаемому другу семьи: - И
говорит мне, значит: «Буду осторожным», «Места там не такие уж и опасные - глупости все, слушай больше!», «Что ты все за меня по делу и без дела волнуешься?» - а чувствую: врет. Смотрит на меня - и врет не краснея. Все никак не поймет: нельзя обмануть умудренную жизнью женщину, тем более свою жену! Насквозь всего вижу, и рентгена не надо. - Опять примолкла. - Совета твоего не хватает, Дин, и помощи. Ты бы ему быстро путь истинный показал… по-мужски…
        Но сарай молчал как могила, а стены, многолетние и почерневшие, - не шептали ответов, тяготили тишиной. Только колокольчиком позвенел под потолком мясницкий крючок, выловив через щелочку приход свежего воздуха, и скоропостижно стих, ушел в немоту.
        С тем и ушла Джин. Непримиримая и погрустневшая, вернулась она в дом.
        «Ничего, может, одумается еще, постучится под утро в дверь, как обычно, - возгоралась надежда, - ждать надо. Каждый день ждать».
        Войдя на кухню - разделась, переобулась, умильно посмотрела на Клер и Бобби. Дочь, взаимно улыбаясь пришедшей матери, читала книжку братику, сидящему на коленках с полуоткрытым ротиком. Он заслушивался каждым словом сестры, удивленно моргал, тянул себя за нижнюю губу, часто тарабарил, повторяя услышанное. Крупные серенькие глазки сияли от интереса.
        - Читаете, мои хорошие? - тихонько как мышка поинтересовалась Джин, прошла к столу, вымыла в ведре руки, лицо, проверила варящийся в кастрюле суп из волчьих хрящей, помешала, с выдохом по-старушечьи присела на табуретку, смела волосы на правую сторону.
        - Да, «Старик и море» Эрнеста Хемингуэя. Нелегко, конечно, - страниц-то больше половины нет, но ничего: Бобби нравится, стараемся! - откликнулась Клер, а с ней чудно забормотал и брат. И здесь с тревогой в голосе: - А ты чего такая, мам? Опять мысли грызут?..
        - Немножко, - не стала скрывать та, в глазах заплескалась тоска, - да… то про отца нашего задумаюсь, то о Дине… не знаю, куда и деть себя… В кладовке, что ли, опять разобраться? Отвлечься… А ты убралась в вашей комнате?
        - Я и в кладовке порядок навела, и у себя, так что не переживай, мамуль, везде чистота! Лучше покушай давай - суп готов почти: я перед твоим приходом проверяла. А то совсем в делах закрутилась. Присаживайся, я налью тебе. - Потом пересадила Бобби на стульчик, дала плюшевого зайца, чтобы занять на время, и - лисицей к плите.
        - Ой, солнышко, я не голодна, не надо… - начала отнекиваться Джин, зазевала, борясь со сном, - суета отняла немало сил, - лучше вы покушайте, а я уж потом…
        - Обязательно, но после тебя, - выступила с веским условием дочь. В подростковом девичьем голосе четко очерчивалась требовательность, напористость. Следом строже, с мягким дочерним назиданием: - И не спорь, мам! Ты и так, заметила, кушаешь очень плохо: на весь дом наготовишь, а сама и не притронешься, даже кружку чая не присядешь выпить за день. Ну, так же нельзя! Откуда ж тогда силам-то браться? - грозно нависла над матерью, пригрозила пальчиком: - Так что сейчас ты поешь как полагается, и без всяких «но», а не то обижусь!
        - Ладно, Клер, хорошо, - сдалась мать, - но только немножечко, капельку самую. Да и вы присаживайтесь ко мне - все заодно и пообедаем.
        - Сколько налью - столько и съешь!
        Джин вздохнула, залюбовалась дочерью, подумала:
        «Какая же умница растет, прямо сердце радуется!»
        Усадив Бобби за стол, Клер достала тарелки, разложила ложки, выключила плиту и под общий немой восторг сняла с кастрюли нагретую крышку. Из нее к свободе, словно каторжник, вознагражденный за рабский труд, выпорхнул раскосмаченный молочный пар, заклубился над столом, потянулся к окну, росой оседая на полиэтилен. Кухня освежилась приставучим ароматом свежей пищи, домашним теплом, уютом.
        Потом налила себе и маме по два половника супа, Бобби как самому маленькому мужчине в доме - половинку, подсела к нему и первая произнесла обеденную молитву.
        Кушали плавно, без торопливости. За столом, когда все гремели ложками, вычерпывая наваристую стряпню, Клер вдруг сказала, как громом ударила:
        - Мам, а можно я с папкой или одна на охоту пойду в следующий раз? Отпустишь? - и тут, услышав, с каким жаром та поперхнулась, - помыслила, предугадывая скорый ответ: «Нет, не одобрит, станет кричать…»
        И точно. Только Джин оправилась от всего сказанного, хорошенько откашлялась и отрезвела глазами - немедленно подняла свое материнское негодование, недоброжелательно взглянув на дочку:
        - Еще чего не хватало!! Что тебе в голову взбрело?!. Какая тебя муха укусила вообще?! Собралась она, видите ли… - забормотала она, чернея лицом. Бобби, напуганный громким голосом, захныкал, расхотел кушать, начал вырываться из рук сестренки. Клер, утешая раскапризничавшегося брата, сокрушенная порицанием, сидела ровно, мигала угольками глаз, ляскала зубами, точно волчица, утаив крупицы злости. Щеки жгло огнем, губы сотрясались, из носа при каждом выдохе выбрасывалось пламя. На лютующую мать не смотрела - и побаивалась, и гневалась. А Джин продолжала журить: - Ты меня в гроб решила свести раньше времени?.. Чтобы сердце от страха остановилось?! В глаза мне смотри! Доченька, называется! Эгоистка растет! Мало мне волнения за отца твоего, теперь и ты не отстаешь! Попробуй мне еще только заикнись про охоту…
        - Ты всегда только на отца надеешься, как будто, кроме него, нас некому больше прокормить… - процедила дочь, вновь взявшись за суп. Придерживая ручку Бобби, чтобы тот кушал правильно и ничего не проливал на штанишки, - дополнила: - А я, между прочим, тоже могу и оружие правильно держать, и стрелять метко. Меня и папа, и дядюшка Дин всему научили! Но ты почему-то упорно видишь во мне всего лишь ребенка…
        - Потому что ты, Клер, ребенок и есть! Глупенький и маленький! Жизни еще не видела и не нюхала, а равняешь себя уже с людьми взрослыми! Неужели ты думаешь, что вне дома можно сломя голову носиться, где заблагорассудится? Не глядеть по сторонам?.. Стала бы я так бояться за отца, если там нет никакой опасности? Тебя возле себя держать и на улицу не пускать? Скажи мне? Стала, а?.. - поутихнув, как ветер после урагана, - промолвила, но теперь как-то сглаженно, спокойнее: - Послушай меня, Клер, и не злись на мать. Мир, от какого я тебя и теперь Бобби ограждаю всеми силами, - отвратителен и мерзок. Ты теперь повзрослела, и мне нечего от тебя таить… к тому же тебе уже наверняка все Дин и отец без моего согласия рассказали… Там каждый день кто-то гибнет, стреляют, бродят хищные звери, бандиты, да еще и природа не милует людей, а ты рвешься туда, в эту грязь. Успеешь ты с ней познакомиться поближе. И ты, и Бобби, когда вырастете. Но сейчас не торопись, не надо. Мы уйдем с отцом - тогда и ваш черед придет, хотите вы или нет. Радуйся, Клер, что пока судьба не толкает тебя переносить все то, что переносим я и
отец. Цени это время, дочка…
        Дочь, сраженная откровением, с шумом сглотнула, оторопела, посмотрела на Бобби, жмущегося к груди, потом на мать и будто физически ощутила просыпающийся душевный ужас, полное осознание того, что же на самом деле происходит вдали от этих стен, с чем отцу приходится сталкиваться почти каждый день.
        На этой финальной ноте и окончился обед. Стали выходить из-за стола. Одеваясь, Джин произнесла:
        - Так, зайка, пойду я в огороде дела кое-какие доделаю, не шалите!
        - Не будем. Мы с Бобби пока поиграем во что-нибудь, - отозвалась Клер.
        - Ну, хорошо, - и приготовилась потянуть за дверную ручку, как откуда-то издали, со стороны северной дороги, хрипатый, тяжелый, добежал рокот машин, шум колес, царапающих асфальт. На слух Джин не смогла их сосчитать, но четко знала: не одна и не две. Парализующая жуть прилипла к горлу, ушам, вселяя предательский звон, сердце облачилось льдом, кровь схлынула с лица, опустошая вены, глаза обратились в фарфор, словно у нежити. Не говоря, а шипя простывшей кошкой - позвала дочь, из тряпок вытащила пистолет: - Клер! Беги в комнату! Посмотри, кто там! Может, увидишь…
        Не отвечая, выбеленная страхом, как побелкой, дочь подхватила брата и - в детскую. А секунду спустя - панический крик:
        - Едут, мама! Четыре машины зеленые!.. К нам, мамочка!..
        «Всевышний, спаси… - помолилась Джин, - неужели все?..»
        И - Клер с Бобби:
        - Сидите в комнате и не шумите!
        - Мамочка, - из-за двери выглянула дочь, заявила: - У нас же еще есть оружие, кажется? В кладовке? Я возьму?..
        - Не вздумай!.. Не вздумай!!. - смертно заклинала мать, одержимо пламенея глазами. - Сиди с братом! Никуда не выходи! Слышишь?.. Никуда! Повтори!..
        - Никуда не выходить… - безрадостно пробурчала Клер и скрылась за дверным косяком.
        Поставив входную дверь на щеколду, Джин подскочила следом за дочкой, страшно дыша и пошатываясь от разгулявшегося перенапряжения, страстно и обморочно заглянула в окно: четыре внедорожника, накрытые зелеными пленками, изгвазданные грязью, по-медвежьи рыча, подъезжали к сараю. Шли одной колонной, слаженно, без обгонов. На подходе первая машина издевательски посигналила по стеклам мощными фарами, опалила глаза Джин слепящим фосфорическим светом. Когда техника остановилась и двигатели заглохли, из салонов, напоказ хлопнув дверьми, вылезли семь человек, направились к дому. Шестеро - крытые капюшонами, высокие, широкоплечие, в серых застегнутых до верха накидках и респираторах - поснимали с плеч автоматы, дернули затворы и поплелись за последним - сохлым бледным мужчиной с жутким лицом, разноцветными длинными волосами и в кожаном, исколотом значками и заклепками, плаще поверх голого торса. Он, безоружный, по-хулигански сунув руки в передние карманы узких черных джинсов, вольготно щеголял в начищенных ботинках на платформе, пританцовывая, чавкал жвачкой, щелкал пузыри - явно очень себя любил и знал
цену.
        Лоб Джин тотчас истек потом, словно сидела вблизи жаркого котла, сердце омертвело, камнем упало вниз, на душе похолодало - догадалась, кто это мог быть.
        «Неужели… - пробежало в голове, - …те люди, о ком говорил мне Курт?.. Прислужники Дако, или как его там?.. Господи… все-таки нашли…»
        И, оторвавшись от окна, - дочке:
        - Доченька, что бы ни случилось - молчите! Хорошо?.. Ни слова не говорите! - Потом горячо и страстно, как перед пожизненной разлукой, расцеловала детей и закончила далеким, изуродованным ужасом фальцетом: - Люблю вас… я… рядом…
        Бобби заплакал первым, следом - Клер. Та держалась до последнего, возлагая на себя роль главы семьи, подспорья вместо отсутствующего отца, да маленькое сердечко дрогнуло, не выдержало, из кристальных глазок полились серебристые слезинки, закапали на пол.
        - Не открывай им, мам… пускай уйдут… - всхлипнула, целуя пунцовый лобик брата, утерла глазки рукавом кофты, - давай притворимся, что никого нет дома?.. Давай, а?.. Мам?
        Джин приласкала дочь и сынишку, огладила волосики, ответила уверенно, убеждая:
        - Не плакать! Все будет хорошо! Мама вас не оставит! Все будет…
        В дверь три раза, отбивая мелодию, постучали, не дали договорить.
        - Все! Ведите себя тихо!.. - еще раз попросила мать и, сжимая колышущийся пистолет, встала у двери, спрашивая: - Кто? Кто вы такие?..
        С той стороны деликатно, точно перед затянутым диалогом, покашляли, вежливо представились:
        - Мы просто… кхм… гости, по делу пришли… - говорил, как поняла Джин, тот самый человек, возглавляющий вооруженную делегацию. Голос - наигранный, угодливый, мерный, с просеивающимися нотками металла, дьявольщины. И, поправившись, прибавил: - Откроете?.. Или мне самому… - желчно посмеялся, лопнул пузырем, затягивая обращение, - …открыть ее…
        Последнюю фразу сказал с таким подслащенным холодком, что Джин словно окатили ведром ледяной горной воды: от смелости не осталось и следа, ноги налились свинцом, не могли и шелохнуться.
        - Чего вам нужно от нас?.. Скажите?.. - потрясла пистолетом, будто его кто-то мог увидеть сквозь дверь. - Я вооружена! Лучше сразу говорите!..
        Хор разобщенного глухого мужского смеха лишь сильней внутренне сдавил ее, обездвижил. Намеревалась что-то сказать - не нашлось слов, пригрозить - отсох язык. Тело - тюрьма: не слушалось, не подчинялось, противилось воле мозга.
        «Курт, почему тебя нет сейчас рядом… - молилась Джин, - тебя никогда не бывает рядом, когда ты так нужен…»
        Лошадиное ржание прекратилось, чужак вновь велеречиво заговорил:
        - Как вы, надеюсь, поняли, нам всем было… кхм… дико страшно, когда узнали, что у вас имеется оружие. Вам нетяжело его держать?.. Нет?.. А нам вот тяжело: у нас много этого… кхм… мусора… - как-то глуповато усмехнулся и сразу, лебезя: - Так впустите нас?.. Ну да… кхм… скорее меня. Дело пустяковое… кхм… на пару минут… кхм… может, больше… кхм…
        - Говорите здесь, я не открою вам!..
        - Что я на это уже говорил?.. - будировал он.
        Чудовищный удар вынес дверь, распахнув нараспашку, Джин от сильного шлепка отлетала на середину кухни, выронила пистолет, сорванная щеколда тяжело брякнулась на половицы, рикошетом выстрелила в выставленную под вешалками обувь. Из детской вырвался детский визг, на кухню ввалились люди. Двое прошли в спальню, переворачивая все вверх дном, один - в кладовку, остальные остались караулить комнатку, где оставались Клер и Бобби.
        - Мамочка!.. Мама!.. - мотыльком взлетел сорванный голосок Клер.
        - Доченька… не кричи… я здесь… - и ощупью заерзала рукой, отыскивая оброненный пистолет, - я здесь…
        Вошедший последним тощий человек с пугающей татуировкой черепа на половину лица и левым змеиным глазом опередил ее, опрокинул на спину, подобрал оружие, пихнул за пазуху и, чавкая жвачкой, как корова, дыша в лицо кислятиной, перемеженной с сахаром, заговорил:
        - Пристрелить думала, ага? А я ведь действительно хотел, чтобы все сложилось не так… - и, сорвав Джин с пола, будто бы ветер пушинку, швырнул на стул. Сам подвинул другой, присел рядом, широко расставив ноги, сложил на спинку руки, украшенные вязаными браслетами. Не двигая глазами - продолжил: - Кто это пищит в той комнате? - не смотря, указал костлявым пальцем на дверь, охраняемую верзилами. - Детки твои?.. Я угадал, да? Такие… кхм… маленькие хорошенькие детки?..
        Из кладовки, потрясывая два найденных автомата, вышел громила, покликал главаря:
        - Гремлин, я пушки нашел, - осмотрел, - наши. Как новенькие все. Еще там консервы всякие… посмотришь?
        - Неси в мою тачку, - распорядился тот и громко: - Это всех касается! Что находите полезное - тащите к машинам!
        - А как быть с ребятней?
        - Прикалываешься?! Нет, ты прикалываешься, да?!. Следить, конечно же! На это у тебя мозгов, надеюсь, хватает?..
        Мать, разбитая паникой, дрожащая, рыдающая, глядела сквозь кровавую марь на изрисованное лицо вторгшегося в дом бандита, на правый глаз, неправдоподобно синий, точно сапфир, косилась на левый рептилий зрачок, на рассыпавшихся по кухне налетчиков и, наконец, провыла:
        - Не трогайте моих детей!.. Что хотите со мной делайте, но только не детей… умоляю! Они ни в чем не виноваты… - закрылась руками, истекая слезами.
        Главарь картинно замедленным движением расправил ей пряди волос, понюхал и ответил сладкоречиво, сибаритским голосом:
        - Мать, готовая на все, лишь бы защитить своих маленьких беззащитных ангелочков… кхм… это похвально… кхм… очень похвально… - резко схватил за горло, сжал и безумно, гневно: - Но почему меня это должно пронять?.. Почему?.. Когда меня останавливали дети?.. Меня это никогда не останавливало! Никогда!!. - Нанес несколько пощечин, поцарапал нестриженым ногтем указательного пальца губу, щеку, нос. Из неглубоких ссадин засочилась кровь, извилинами стекла на одежду. Дети в комнате закричали, но кто-то из пришедших с силой запер дверь, и голоса притухли, как под слоем льда. И дальше: - Чем ты еще будешь откупаться от меня?.. А?.. Вы тут все еще живы, пока я не щелкнул пальцами. Ты же не хочешь, чтобы я щелкнул пальцами?.. Не хочешь, сука?.. Не хочешь??
        Джин немощно повертела головой.
        - Это хорошо! Это чудесно! Рад, что мы нашли… кхм… понимание! Это ведь так важно… найти понимание! Куда мы без него, верно?.. Эх, люди-люди… без понимания и не люди совсем, а куклы говорящие… в точку, да? - осмотрелся, заулыбался желтыми плитами зубов, прилепил на лоб Джин перемятую зубами жвачку. - А дом хороший! Кто строил, колись?.. - посмеялся. - Муж строил? Супруг твой? Твоя-я-я… половинка сердца?.. - последнюю часть пропел оперным тенором. - А у него, стало быть, сильные руки?.. Как у вас тут все обжито… и огород есть. А воду где берете? Колодец отрыли, что ли?.. - вздохнул, замотал головой и продолжил философствовать в одиночку: - А нелегко же было вас найти. Год, наверно, хотя… какой там… больше даже искали. Но говорливые охотники подсказали, направили нас по верному следу! Голод… кхм… развязывает людям языки лучше всякого ножа, нужно только правильно… кхм… поощрить информатора. Дать, к примеру, горячей еды, хорошей выпивки… и все! Как говорится, «клиент готов»! А дом хороший, правда хороший… - повздыхал, - и как вы только жили здесь, в такой глуши… не боялись зверей? Бродяг всяких?..
Нет?..
        - Чего вам нужно от нас… скажите… - промямлила та, заикаясь, - скажите…
        Он задержал на ней стерегущий взгляд, встал, походил и начал:
        - Прошлой весной, кажется… да-да, весной, два подозрительных человека покупают в Гриме генератор… - зачесал радужные волосы назад, развел руками, - вроде бы ничего такого пока, верно? Да вот только закавыка вышла… деньги были… кхм… аккуратненько помечены да в придачу целенькие, чистенькие, как будто только напечатанные. А вот еще интересный момент: как-то давно… свинка по имени Баз при помощи заложника крадет кругленькую сумму наличных из банка Дако, сбегает и прячет их, кажется, на берегу Кипящего Озера. Мы посылаем туда людей, чтобы поймать его, но так никого и не дождались обратно. А в скором времени возникает странный… кхм… посетитель - всегда при деньгах, тратит разные суммы в разных местах, купюры выдает свеженькие, но… кхм… так, что и не догадаешься. Мы все никак понять не могли: откуда эти утерянные банкноты берутся? Откуда всплыли? Далее стали осторожнее - организовывали слежку. И опять - никто не возвращается, тел нигде нет. Интересно, да?.. И тут… кхм… успех - попался наш тайный покупатель. Ловко же он скрывался… стражники с неплохой памятью на лица - и те не запоминали! Прямо
настоящий, черт возьми, неуловимый призрак!.. - подошел, присел на стул, прогнулся к Джин впритык. - Но речь пойдет не об этом, а о том, что его поиски привели, в конечном итоге, к этому дому! К порогу этого долбаного дома!! Смекалистый у тебя муж оказался! Поискать таких надо!.. - повысил голос, не отводя звериных глаз, прижался к ней татуированной «костлявой» стороной лица. - Ну и где же они?.. Где же деньги?.. Скажи мне, где они?.. Он тебе наверняка говорил, куда их запрятал… - покривился, лизнул раздвоенным, с пирсингом, языком, заливчато захохотал, наблюдая за тем, как утирается Джин, - может быть, они не в доме?.. В сарае том?.. А мы и не додумались туда заглянуть…
        - Нет никаких денег!.. Клянусь вам! Уже давно нет ничего!.. Я с самого начала говорила ему, чтобы избавился от них! И только в прошлом году он утопил их вместе с рюкзаком в пруду рядом с домом! Денег нет!.. Муж все уничтожил, все!.. - срываясь на хрип, голосила Джин. - Хоть все переройте - нет их нигде! Я правду говорю!..
        Глаза мучителя будто выгорели, почернели от ярости, зубы проскрипели сталью. Вскочив бесом - заметался, не зная, куда выплеснуть гнев, затем с зыком, дымясь изнутри, вместе с посудой и лампой перевернул обеденный стол, снес полку, разбил окно, разодрал наружный полиэтилен. Клер, услышав погром, забила в дверь, в слезах выкрикивая проклятия.
        - Скажи ей, чтобы заткнулась! Скажи ей, или кончишь здесь же, на полу!.. Скажи!.. Я теряю терпение! Нет-нет-нет… кхм… я спокоен, спокоен… а-а-а!!! Спокоен!.. - сатанел тот, вертя головой. - Заткни свою дочь!.. Заткни ей рот!!.
        - Доченька, тише… не говори ничего… - выпрашивала Джин, - тише…
        Клер притихла, а главарь продолжил, перебесившись:
        - Что же делать? Денег нет, ничего нет… - встал к хозяйке спиной, присел на корточки, взялся за голову, закачался в остром припадке безумия. А когда вернулся проблеск вменяемости, заговорил почти шепотом, обстоятельно: - Просто уйти? Без того, что нужно?.. Это очень… кхм… глупо. Хозяин будет зол… как же быть? - привстал, оглядел всех шизофреническими, в тумане, глазами, сказал: - Выходит, остается запасной план: забрать то, что примерно равноценно утраченной сумме, то есть - вас…
        - Нет!.. Нет!.. Не смей прикасаться ко мне и детям, тварь… - взъярилась Джин, рывком поднялась.
        Тот, развернувшись, получив в лицо оскорбительный плевок, взял ее за волосы, намотал на руку и, отбиваясь от ногтей, бросил на пол мешком, приказывая:
        - Эту и детей - в мою машину!.. - вытер слюни, проревел: - И живей - времени в обрез!..
        Джин, беспрекословно исполняя приказ, из дома, волоча по земле, два бандита потащили к машинам. Следом, отворив дверь детской, под истерики, вопли малыша, вытерпливая осыпающиеся удары бойкой девочки, - похитили детей, утащили туда же, куда и мать.
        - Уходим, Гремлин?.. - обратился к главарю забежавший в дом налетчик. - Времени мало, Дако будет недоволен.
        - Да. Только сначала сожгите здесь все дотла… - ответил он, достал новую жвачку, кинул в рот, - готовьте все бутылки с горючей смесью, какие есть. Устройте ад…

        СРЕДА, 14 СЕНТЯБРЯ 2016 ГОДА

        «Курт, где же ты?..»
        Тоскливый, опечаленный каким-то неясным горем голос Джин выбросил меня из сна, на миг вселил панику. Еще черное, дорассветное небо плакало кислотой, кричала от боли настрадавшаяся земля. Ветер то появлялся, завывая в пустых оконных проемах, то вновь куда-то пропадал. На полу все чаще утробно пищали, словно яичница на сковородке, закинутые сквозь щели духмяные капли, источали сернистый, губительный миазм. Он шел наплывами, щипал и жег ноздри, прорывался в глотку. Один-другой вдох - и от внутренностей не останется ничего.
        Ш-щ-щ-щ… щ-щ-щ…
        Захлебываясь собственными слюнями, со слезящимися глазами, першением в горле, - на четвереньках добрался до рюкзака, в отупении вытащил противогаз, надел - спасся, вырвал отходящую жизнь из дымных лап самой изворотливой и изобретательной смерти в Истлевших Землях.
        - Как же повезло… - повторял я, неуемно дыша посвежевшим воздухом, - успел… смог…
        Очувствовавшись, гремя острым, ревущим кашлем - сглотнул, поднялся и, переступая с ноги на ногу, с закружившейся головой, припал к затравеневшему кирпичному дверному проему, согнулся. Легкие будто плавились, в животе простреливало, все нарывало, горело огнем, как на свеженьких древесных углях. Стоял, трясся и не мог уняться - всего било дрожью, точно при столбняке. Секунда, вот вторая, третья пошла - и тело в горячем поту, пыхтит паром, а вязаный стираный свитер потяжелел от влаги, липнет к коже, и это при том, что внутри недостроенного коровника - злая холодина! Кое-как обтерся, побил по плечам - судорога отошла. Осмотрелся, сразу соображая, где будет потоп и куда отступать и пережидать ядовитый дождь. Мертвящие воды, плюясь пеной, бурно вливались через окна, накрапывали с потолка. Час-полтора такого ливня - и укрытие просто-напросто поплывет, хоть резиновую лодку надувай. И если так будет и вправду - мой труп не достанется ни бандитам, ни падальщикам, ни червякам.
        «Нет-нет-нет… так помирать я не согласен… - мыслил я, - еще посмотрим…»
        Минуту спустя начал мерзнуть и вернулся за плащом, всю ночь сушащимся от испарины на загнутом в крючок обрывке строительного прута. Костер совсем притух, не дарил тепла, не сушил одежду, на стенах не вытанцовывали перековерканные тени. Затоптал умирающий огонь, засыпал бетонными крошками, песком, потрогал рукава плащика, воротник, капюшон: все-таки успел подсохнуть, пускай и не до конца: внутри немножко, но все же осталась сырь.
        - Что делать… на мне досохнет… - вздохнул я, по-армейски умеючи прытко оделся, глухо застегнулся, покрылся капюшоном. Из рюкзака, пошарив, забрал краги - специальные кислотоупорные перчатки. Надел. Сильножгучая жижа прибывала с каждой потраченной зря минутой. Потом некстати ветрище поменял направление, закосил дождь, криво обстреливая окна и часть доныне сухих участков пола. Уходить нужно немедленно - плевать куда, лишь бы подальше от гибели. И, разбегаясь глазами по сторонам, повсеместно видя прибывающую ярко-изумрудную кислятину, докончил: - Дождь, сволочь, льет как из ведра! М-да уж… Изначально хороший ночлег надо было подыскивать… да выбирать не приходится…
        Потом бросил за плечи рюкзак, подхватил сложенные костерком автомат и винтовку, к каким подтекала «зеленая смерть», и - дальше, вглубь коровника, на поиски суши, спасения.
        Бежал, перемахивал через кипучие ручейки, как заяц от наступающего на пятки волка: расторопно, не помня под собой ног, мгновениями ощупью, вслепую, животным чутьем. Тяжеловесные капли сверху били по капюшону, клевали плечи, бока, вгрызались в неподвластную им прорезиненную ткань, прожигали ничем не защищенные лямки, оружейные ремни, обливали дула, цевья, стекали к рукам. Того и гляди рухнет рюкзачок вместе со всем содержимым, вооружением, и считай путешествие окончено: ни тебе запаса чистой воды, ни провизии, ни возможности дать отпор, ни запасных фильтров, а без них - куда уж там, упаси бог! - склеишь ласты к обеду, а то и раньше, да и не самым приятным способом. Вот что значит не подумал наперед и не укрыл снаряжение хотя бы целлофановыми пакетами.
        - Какой же ты, Курт, истукан… - ругал себя, - голову не включил вовремя - теперь расплачивайся. Вот останешься без всего - будешь в следующий раз знать. Если, конечно, этот следующий раз настанет…
        Уже достиг середины, а деваться по-прежнему некуда: стойла превращаются в пруд, закипают, чердака и нет в помине - одна только сгнившая деревянная заготовка, с нутряным писком тающая в кислоте. И не видно ничего, ПНВ не достанешь - дождь хлещет. Запрятаться негде: всюду журчание, темнотища, как в пещере, ни одной подходящей дыры или угла - в общем, беспросветность. Чем не крыса на тонущем корабле?..
        «Куда идти-то… куда… - накалялись докрасна и немедленно остывали отчаянные мысли, - не может же все так глупо закончиться…»
        Где-то за пределами брошенного коровника, в незримости, шуме неутешного ливня, люто и кошмарно гремели рычания и визг мясодеров, скул потрошителей, бродяжных собак, бесперебойный галдеж костоглотов, рык и вопли других выживших животных Истлевших Земель. Непогода карала всякого, кто не нашел убежищ, выкашивала всех без разбора. Несколько раз разноголосицу рвали куцые автоматные очереди и разнобойные одиночные винтовочные выстрелы, крики. Зверье пугалось, голосило, а потом, будто бы по команде, затихали и те и другие. Только ветер и перестукивание пенистых серных дождинок не замирали ни на секунду.
        - Кому-то не повезло больше, чем мне… - заключил я, потирая на бегу мокрую от кислоты винтовку. Металл хоть и особый, стойкий, однако злоупотреблять его чудесными качествами не стоило - не ровен час и он обязательно даст слабину, начнет растворяться. Автомат же, вероятнее всего, вряд ли еще когда сослужит мне службу: и так внешне плох, а теперь-то, боюсь, тем более - разжижится, растает, точно мороженое. - Слава богу, что не на улице, а все-таки в каком-никаком укрытии…
        Дошел до конца - все: дальше некуда отступать - темнота, заметные в зеленом сиянии нагие кирпичные кладки, полепленные «камнежором», кипятящаяся грязь и черная каша вместо залитого бетоном пола, умертвляющие испарения. Незаконченная часть коровника, отсеченный путь, не ведущий никуда, кроме как к точке невозвращения.
        «Курт, где же ты?.. Любимый…»
        По телу прокатился могильный холодок, грудь сомкнуло колючим жомом, кричащее сердце молило о спасении, подталкивало вперед, к действиям, велело бороться, существовать, а в голове - затихающая музыка грешного мира, фатальность, шепчущие мысли о конце, об остановке, о том, что кончено все и возврата больше нет. В глазах - дрожащий туман, как у слепца, отталкивающий и одновременно прекрасный лик смерти, финала. За ним - Клер и Джин, Бобби и Дин, ошибки и успехи, радости и печали, взлеты и падения, вся судьба моя. Щеки калились, губы тряслись, самому хотелось рыдать, орать от тупика, незнания, но душа - спокойна и легка, далека от всего, примирилась с неизбежностью. И вдруг, словно прозрение, свет из далекого космоса - семья. Как они без меня будут? Разве можно вот так, наплевательски, эгоистично, махнув рукой на себя, на любимых, на попытки сражения, сдаться и оставить их умирать в голоде, неведении о случившемся, в вечном ожидании моего прихода? Какой же свиньей надо быть, конченой тварью…
        «Джин, сердце мое, я выберусь, обязательно выберусь! У меня уже получалось! Получится и сейчас… - духовно бодрил себя, - обещаю. Я обещаю…»
        И нет, не видно никаких вариантов, не придумывается резервный план, кругом - западня, ползут к ботинкам лужи, льется кислота со стен, но тут - чудо или обман зрения, насмешка - справа проглядывается сероватая дверь без надписи, подсвеченная люминесцентно-зеленым сиянием смертоносных вод. А за ней - либо конец, либо избавление. Оставаться, идти?..
        - Надо попробовать… Ничего же не остается больше… - потерянным голосом вымолвил я и - метеором к ней. Дал пяткой в замок раз, два, на третий, пережившая уйму зим, дверь с треском, срывая петли, вся в щепках улетела в чернь, на что-то громозвучно шлепнулась. Шагнул. На пороге лопнул ремень автомата, за ним - левая лямка рюкзака. От удара оземь оружие разломалось на куски, запенилось, имущество повисло на правом плече, потянуло вправо. Разругавшись непечатным языком, пробуя ногой пока невидимое помещение - прошел, проговорил: - Дай бог тут пересидеть удастся. Иначе без всего вообще останусь… знать хотя бы, где я есть…
        Навскидку, въехав пару раз в бочку и больно споткнувшись не то о трубки, не то о железные перекладины, я определил, что нахожусь в небольшом закрытом помещении, отведенном под маленький склад. Раньше здесь частыми гостями были рабочие, сейчас - никого. Попробовал сориентироваться, поводил рукой туда-сюда - темнота ведь, - нечаянно снес какой-то пластиковый предмет, присмотрелся - банка старой краски. Чертыхнулся. Следующие минуты провел в смешанном чувстве опасности и облегчения: с одной стороны, пугала неизвестная обстановка, с другой - бодрила: вроде кислота сюда не добралась, нигде не подтекало. С горем пополам, нащупав какие-то сухие картонные коробки, стену и железные ящики внизу, - успокоился, рассудил бесхитростно, подключив обыкновенный житейский опыт: раз все в целости и сохранности, простояло годы - стало быть, место проверенное, можно обживаться.
        - Да неужели… - пробасил я и, обрадовавшись такому благоприятному повороту, подумал: «Спасся, что ли?.. Не верю…»
        Потом уложил на ящики рюкзак, винтовку, отряхнул краги, сбросил капюшон, вытащил ПНВ с последней батарейкой, закрепил на лбу и включил - тьма отодвинулась, зазеленел маленький чуланчик. Слева - ряд коробок, справа - отодранная дверь, перевернутая бочка, рассыпанные мною упаковки красок, стройматериалы. Бог это, другие высшие силы или молитвы Джин, но нечто завело меня именно сюда, помогло не распрощаться с жизнью. Счастью не было предела…
        - Повезло, как же повезло… - возложил руку на грудь, обращаясь к серебряному кулону с фотографией дорогой жены под одеждой, продолжил: - Бывают же чудеса, а собирался прощаться… Спасибо, Джин…
        Потом, более-менее обустроившись, задышав наконец-таки ровнее, свободнее, плюхнулся на коробку, хрустнул шейными позвонками, по-домашнему разбросал ноги и мысленно прикинул: кислота сюда не зальется, можно спокойно пережидать дождь, а через пару часиков - выдвигаться. Несмотря на такое опустошительное явление, как кислотный дождь, у него все же имеется маленькая «приятная» сторона - он прогоняет даже особо бдительных и стойких городских часовых со своих постов, на несколько суток создает достаточную задымленность. Пригород Нелема, находящийся под бдительными взорами снайперов-сектантов, после ненастья - ахиллесова пята, брешь в обороне: стрелков, насколько бы сильно они ни замерзли на голову, не отыщешь и днем с огнем, патрули - тоже наверняка будут отсиживаться в укрытиях. Да вдобавок испарения, долгоиграющая туманность, традиционное безветрие - при сильном желании есть возможность скрытно, соблюдая минимальную норму, какую необходимо пройти за день, подойти к городу, под носом у «Бесов» перешерстить каждый дом, любой магазин на свое усмотрение. Такая задача, по-видимому, и предстоит впереди,
главное, чтобы ничего, например ловушки, не помешало ее осуществлению - с оперативным экспромтом у меня дела обстоят туго…
        - Одно плохо: некоторое время придется идти на голодный желудок и совсем без питья… - огорченно вздохнул я, - сейчас-то маску, понятное дело, не снимешь - проливень, а после еще хотя бы два-три часа выжидай, когда испарения не такими плотными станут, чтобы глотку, наконец, промочить да живот забить хоть чем-нибудь… - утомленно потянулся, прибавил: - Ладно, не пропадем уж… - осмотрел ботинки: грязные до безобразия, но невредимые, не оплавленные: резина качественная, не поспоришь. Следом взял снайперскую винтовку, всю дотошно разглядел, удовлетворённо покивал: слегка разъелась крышка стволовой коробки, опалился ремешок, раскисла обойма, оптика - общее боевое состояние на твердую тройку. - Надежная все-таки малышка, еще послужит, постреляет… - и добрался до рюкзака, прожившего со мной ни много ни мало пять с половиной лет. Весь изнизанный каплями, прожженный, перерубленным обрывком болтается обугленная лямка. Внимательно поглядел внутри - продуктам, слава богу, вроде не досталось. Однако полагаться на него теперь - опасная практика: не побегаешь, не попрыгаешь, а понадобится - не перекинешь ни через
забор, ни в проем не сунешь - совсем разорвется. Жалко старичка до слез, никогда не подводил. - Что же мне теперь с тобой делать-то, старина?.. На одной лямке, глядишь, и доковыляем с тобой до пригорода, а когда находки попадаться будут? Как обратно тогда?.. Не выдержишь ты… - повздыхал, потер затылок, поднял глаза на коробки, похмыкал, - а если там посмотреть?.. Вдруг что любопытное найдется, чем тебя подлатать…
        Поднялся, начал осмотр с тех, что наверху. Одни забиты пачками изоленты, скотча, проводами, медными пучками, болтами и шурупами, другие - строительными скобами, рулонами войлока, пластиковыми втулками. Рылся, облизывался - домой бы, все для быта сгодится, ничего лишним не бывает, да в один приход всего не утащить: добра вон сколько, а ручек только две. Открыл еще парочку - вначале не поверил - новенькие, будто на днях произведенные, свертки целлофана, и не менее десятка в каждой! Пыльные они, конечно, до безобразия, зато никем не найденные, не вскрытые. Как говорится, бери и пользуйся.
        - Ух ты! Обязательно вернуться сюда надо! Такое добро… - взял первый подвернувшийся нелегкий по весу цилиндрик, глаза просветлели - кажется, проблема с сохранностью имущества решена. - Теперь можно завернуть винтовку и рюкзак… жаль, что с оторванной лямкой ничего особо не придумаешь… - достал скотч, повертел на пальце, - в несколько слоев намотать ее, что ли, к оторванному месту?.. Продержится или нет?..
        За стеной, пронзая не заканчивающуюся монодию дождя, до ушей доползло шмяканье множества ног по лужам, грязи, нечленораздельная речь - по первому предположению, шло около шести-семи душ. И это в такой-то ливень! Кем же надо быть, чтобы отважиться на такое?.. А растяжки, капканы, наконец?.. Не видно же почти ничего…
        Кровь в жилах забурлила, нехорошо заиграла, разрушительным приливом пошла в голову, на глаза сошло искрящееся помрачение, коловоротом закружилась комнатка, запрыгали в безумном танце вещи в ней. И вновь удрученный голос жены, зовущий, жалобный…
        «Где же ты, Курт…»
        «Я в ловушке. Надо сидеть тихо, мне некуда идти… - рождалось в воспаленном уме, - как можно поверить в это?.. Дождь же…»
        Приготовился хватать винтовку - приметил слабенький отсвет меж коробок. Живо растолкал. За ними - маленькое запотевшее окошко в узорных разводах от засохшей краски. Заглянул: шесть человек в длинных противокислотных плащах, капюшонах, противогазах, и при разнокалиберном оружии, закутанном в пакеты, не растворяющиеся ткани, пленки. На плечах - защищенные тем же лямки вещмешков, рюкзаков. Ливень истязал пришельцев, крушил, являл свое господство, а тем хоть бы что - шагают и шагают к коровнику, словно злые духи, отвергнутые преисподней. И фонарей при них нет, и ПНВ - гадай: то ли знают местность как свои пять пальцев, то ли не хуже сов умеют видеть во мраке. Поначалу понятия не имел, кто это такие обрисовываются передо мной, но подпустив ближе, ощупывая замершим взглядом - сразу догадался, вздрогнул: «Бесы».
        И отдернулся от окна, чуть ли не заваливаясь на спину от разложенных под ногами вскрытых коробок.
        - Будем готовиться к обороне, - прогудел я пустой каморке-убежищу, а затем, переведя глаза на рюкзак, продолжил: - Посмотрим, может, получится разжиться другим рюкзачком…

* * *

        Все случившееся за последние сутки с Джин и ее семьей безвозвратно перевернуло в ней представление о реальности вне стен родного дома, истерло в порошок полусказочные иллюзии о мирном существовании вдали от всяких ужасов пустоши, о мнимой безопасности и вере в светлое будущее. Черно-красные языки пламени, вылезающие из окон рушащегося жилища, плаксивое шипение досок, копоть, дым, горящий сарай, такая же растерзанная теплица, разгромленная скважина, крики детей, бандиты повсюду - как в замедленной съемке прокручивались эти сцены перед глазами растоптанной матери, постоянно напоминали о себе. Они бессовестно вторгались в и так омраченные минувшими событиями мысли, вносили путаницу, катавасию, туманили и размывали попытки искания надежды. Не отвращала от них ни мимолетная, пьяная от слез дрема, ни живые, теплые, тельца и ручонки Клер и Бобби, жмущихся к мамкиным пальцам, ногам, ни понимание того, что им всем пока дарована возможность дышать. И не было больше никаких дней и часов, прочь ушли из головы теперь звучащие пусто и неуместно слова «сегодня», «завтра», «послезавтра» - они уже не имели
никакого значения, смысла, ни малейшей человеческой ценности. Отныне отсчитывались лишь секунды, вздохи, бились в висках и пульсации вен безмерно дорогие мгновения, конвульсии одного взрослого и двух крохотных трепещущих сердец под слоями одежды и кожи, обогреваемой кровью, - то, чем раньше не дорожили и бездумно тратили, не замечали, не брали во внимание. Сейчас мерилом выступало время, каждый траченный на обдумывание миг. На тех и держались последние меркнущие чаяния Джин на чудо и спасение свыше, именно им отводилась роль утолительного облегчения, когда иссякали оставшиеся душевные и телесные силы, сдавалась и чахла некогда непоколебимая воля…
        Страшный ливень давно закончился. Вдоволь наплакалось адово небо, иссушив скопившуюся на людей злобу. Солнце скрылось за недвижными мазутно-пурпуровыми облаками. В жгучей агонии орали уваренная кислотой земля, травостой, глухо плакали испепеленные до головней деревья, кустарники, потрескивали столбы, указатели, знаки, дорога, гудел, как при костровом жаре, бетон давно обобранных домов. Тишком похаживал плотный дым, из дорожных щербин, ям и канав чернилась выгарь, летучий яд, удавливающая мертвечина. Там или рядом, прожженные до костей, лежали трупы животных, иногда - собирателей, охотников, путников, кочевников и их ни в чем не повинных жен и детей. Ветер будто умер, куда-то пропал. Держалась тишь.
        «Курт, милый, единственный, любовь моя, где же ты?.. - с тоской и страхом думала Джин. - Нашел ли ты укрытие от дождя?.. Уцелел? Думай обо мне, о Клер, о Бобби… думай каждую минуту, каждую секундочку, чтобы прийти к нам хотя бы во снах, потому что не знаю: увижу тебя когда-нибудь еще или уже никогда…»
        Рыкающий внедорожник подбросило на кочке, плеснулась лужа, салон затрясся, и то многое, о чем хотелось даже не сказать мужу, а хотя бы подумать, помечтать, - выветрилось, мигом позабылось. Блуждающее где-то вдалеке сознание метелью ворвалось обратно в голову, вновь нахлынул первобытный страх, ожидание близящейся расправы. Тихо засопели за выданными похитителями респираторами детские носики. Джин оторвала глаза от заднего пассажирского стекла, обтянутого бледно-зеленой пленкой, как будто боясь вспугнуть собственную тень, забросала по сторонам зверино-настороженные взгляды: темно, рядом, прижавшись, как котятки, спали Клер и Бобби, из-под противогаза молчаливого водителя выплывали усталые сонливые зевки, а на соседнем сиденье, приняв очередную «инъекцию счастья», вздыхал и бредил Гремлин. В таком состоянии она видела его частенько и невольно в испуге подалась назад, крепко помня, чем обычно заканчиваются «возвращения из эйфории» - размахиванием пистолета, вспышками гнева, матерщиной или - хуже, может лучше - странной молчаливостью и созерцанием окрестностей в глубокой кататонии. Чудовищным и
непредсказуемым в таких припадках виделся Джин этот человек с двойным лицом, дьявольская натура всецело владела им, питала грехами, истязала огнем заблудшую душу. И страшилась Гремлина, твердо зная: ни договориться, ни надавить на жалость не получится - мертво в нем сострадание, сочувствие, всякие нравственные начала.
        «Чтоб ты больше не очнулся никогда, обколотая скотина… - плыли в уме ругательства, скверна, - заплатишь ты еще за все наши страдания, кровью своей черной, козлиной, умоешься, когда мой муж до тебя доберется!.. За все ответишь… за каждую слезинку моих детей и всех тех, кого убил…»
        В горячем порыве обхватила своих детей, мысленно крестя нечесаные головы, прислонила горячие, покрасневшие лобики к груди, словно защищая от всего на свете, шепнула:
        - Поспите, милые, поспите… - Тепло от ребятишек согревало дух, в голосе почти не слышалась дрожь, слабость, точно по волшебству отступал наплывший ужас. Говорить приходилось тише мышиного писка - мог подслушать водитель или проснуться Гремлин, и тогда - в зависимости от настроения главаря - целое семейство безо всякой жалости, пристрастия на полном ходу вышвырнут из машины: задыхаться и умирать. - Нужен отдых, надо отдыхать, пока разрешают. Кто знает, когда еще доведется поспать. Спите. Вам нужнее, чем мне… - подтянула строительный респиратор с просаленными, забившимися фильтрами, практически не проталкивающими воздух, поморгала, отгоняя подступающую дрему. И чем истовее сопротивлялась, тем злее и напористее заявлял о себе просящийся сон, морила вялость, тошнота, порывистее вьюжили перед глазами искры. А далее нелегкой, томительной думой: «Мама будет с вами до последнего вздоха, до последнего удара сердца… вытерплю ради вас столько, сколько смогу, лишь бы вы уцелели, лишь бы у вас появился хоть малюсенький шанс выжить…»
        Под Гремлином скрипнуло сиденье. Затем еще, но громче. Джин вся напряглась, затаилась. На остывших ладонях выступили шарики пота. Минуту не наблюдалось никакого продолжения, а потом - воздыхание, какое-то обморочное оханье, невыразительный, загробный голос:
        - А-а-а… проснулась, да?.. Или глаз не сомкнула?.. Как дети?.. - дальше с чертячьим смешком, вывалив голову с распущенными волосами, - к водителю, почесывая грязным неухоженным ногтем большого пальца веко на «костистой» половине лица: - Скоро будем в Гриме? Какой час? Давай-давай-давай… не томи… Я, сука, злой сейчас…
        «Ну вот, опять…» - потемнело в Джин предчувствие.
        Водитель до сего мига разве что хранил монашеское молчание, шумно вдыхал-выдыхал да следил за дорогой, разбирая выползающее наружу накаляющееся раздражение Гремлина, заторопился с ответом, загудел:
        - Утро. Часов одиннадцать. К ночи приедем, не раньше - туман стоит и лужи кругом, объезжать много приходится, чтобы днище не сжечь. Надо было и его чем-нибудь закрыть, - повел руль вправо, внедорожник шатнуло, в стекло хлопнуло кислотными брызгами. Агатовые капли вначале взбесились, закипели на пленке, поднимая дым, но вскоре успокоились, остыли, потемнели, скатились вниз. Когда машина выровняла ход - продолжил: - Механиков бы поднапрячь по возвращении: пускай что-нибудь наколдуют с тачками, а то так последнюю технику доломаем.
        Гремлин пока ничего не отвечал, барабанил по респиратору, водевильно глядел в окошко. Глаза: правый синий - заполнялся чернилами, левый ящеричный - странно краснел, юлил. Сам, как камень, был спокойный, непробиваемый.
        «Что-то произойдет сейчас, видит бог… - осенила Джин пугающая догадка, - молчит он долго…»
        И права оказалась. Водитель помялся, поежился и - укоряюще, с намеком тому:
        - Гремлин, может, не стоит больше… - Смолк и - дальше: - За иголку, в смысле, браться… Хозяин зол будет, если узнает…
        Загуляла, заходила лавовая, необузданная кровь по перетравленным венам Гремлина, вспыхнул краской лоб, дрогнули сразу обе скулы под глазами, саблями заскрежетали зубы под респиратором.
        Сорвавшись, словно собака с цепи, он впился ему в горло своими жуткими пальцами, мешая вождению, понес психопатом:
        - Хозяин здесь я! Я! Понял? Ты понял?!. Понял?!. Понял?!. - тряся, пару раз приложил об руль. Внедорожник чуть не занесло, не сбросило в кювет. - А?.. Ну что… кхм… молчишь?.. Что?! Скажи мне, что ты не согласен! Скажи - и кончу тебя здесь же!..
        От криков Джин сделалась белой, как обсыпанная мукой, отошла от тела кровь, мир встал вперевертку, заплясал, душа - намученная и уставшая - онемела, застыла в параличе. Забываясь - со всей материнской силой, будто отражая незримый удар по детям, по самому дорогому и неоценимому, стиснула на них мертвецки захолодевшие руки, не отводя глаз от взъярившегося главаря. Бобби проснулся сразу, заревел, за ним Клер, в испуге смотря на мать.
        - Мама… что такое?.. - хотела докончить дочка, но Джин жестом: «Тихо! Ничего не говори!» Следом себе: «Надо не попасть под его удар, иначе точно выкинет…»
        Наконец водитель отозвался:
        - Я согласен… Вы… - кашляя: - Вы… мой хозяин… вы…
        Гремлина точно подменили. Отстранив руку - пламенно засмеялся, с улыбкой и мраком в глазах поглядел на него, далее - на Джин, Бобби, замершую Клер.
        - Испугались? - залился полоумным хохотом, да притом так, что посыпались слезы.
        И здесь же, какой-то секундой вытащив пистолет - к виску водителя:
        - А сейчас?.. Ты… рули-рули, не отвлекайся. Сейчас страшно?.. - отвел шатающуюся руку прочь, направил черное смолистое дуло в лоб Джин, Клер, посмел поймать в прицел малыша. У матери в горле ком, шум колес в ушах, ноги примерзли к полу, а на языке - мольба, бегущая наперегонки с вибрирующим сердцем: «Не надо! Молю! Пощади нас! Богом прошу! Пощади!!.» Клер жалась под мамкино оберегающее крылышко, лицо у нее - фарфор, глаза - железные монеты. Малыш, плача навзрыд, глядел на незнакомого пугающего дядю, на вовсе не игрушечное оружие, все равно тянулся, глупенький, к нему, хотел потрогать, потешить интерес. Гремлин, хихикнув, привел курок в боевой взвод и - обратно, в висок водителя, с тем же вопросом: - А так? Страшно? Боишься? Говори…
        - Страшно, - подтвердил тот, и Джин даже сквозь маску учуяла мускусный запах мужского пота. Проглотив слюну, он добавил: - Очень страшно… не стреляй, Гремлин…
        Минуту-две Гремлин ковырял того пистолетом, кривлялся, после чего поставил на предохранитель, убрал и развалился на сиденье, оставляя несчастного водителя в покое.
        В Джин постучалась жизнь: оттаяли ноги, руки, кровь весенними ручейками разлилась по жилам, сосудам, гробовая тьма в зрачках - ушла вон, испарилась. Обняла детей, словно увидела впервые, не удержала эмоций, заплакала.
        - Когда же это все закончится… - в стенании и вытье пропадала она, - когда…
        - Закрой свой… кхм… рот… - прежним легким, лакейским говорком протянул Гремлин, чем-то защелкал.
        Та замолкла, пригляделась: безумец мучился с бардачком, никак не мог открыть. А разобравшись - зашебаршил в нем, загремел. Потом вытащил потрепанную книгу в черном твердом переплете, снял закладку, закинул ноги на торпедо и начал читать. Джин присмотрелась, не сразу разобрала название на корешке - сильно затерлась: «Святая Библия» - Книга Книг.
        «У самого, грешника, руки в крови, а за священный текст берется, сволочь… - грозно подумала Джин, - Бога бы побоялся…»
        Потом потянулись его длинные глубокомысленные комментарии, еретические, святотатственные и преступные для церкви философствования на такие вещи, о каких здравый человек, сберегший хоть каплю совести и морали, даже подумать бы убоялся, не то что сказать:
        - Хорошая книжечка эта Библия… кхм… такие интересные события в ней поднимаются. И ведь интересно что? Нас ведь уже… как бы… кхм… наказали, залили водой. Ну… не совсем нас, а предков, верно? - крайнее слово Гремлин адресовал водителю, но в жесткой, повелительной манере. Тот, еще не отошедший от недавней прямой угрозы жизни, поторопился согласиться. Ублажив самолюбие, безнаказанность - продолжил вновь, как ни в чем не бывало, смягчил голос: - Нас же Бог по-другому наказать решил… Фантазии ему, конечно, в этом не занимать. Только вот про Спасителя все никак не пойму: за нами-то он придет вообще или забыл о нас? Нам… кхм… - забранился, - …сейчас как-то не очень всем круто живется. А с ним было бы прикольно, весело… вообще ни о чем не надо париться, голову забивать - и накормит, и напоит! Хороший такой мужик, всех любит. Блин, да я себя прямо верующим чувствую! Клянусь! Вот читаю - и чувствую - черт, дьявол, мать моя! - реально чувствую, как передо мной открываются священные врата Небес! Я как бы… кхм… очищаюсь, возношусь, что ли! Вот что-то меняется в душе! Наверно-наверно-наверно… я начинаю врубаться
во всю эту хрень! Понимаешь, да? В общем, что-то творится со мной такое… - с передыхом завздыхал, утих, откинулся на спинку. Та напряженно затрещала, прогнулась. Зашуршали листы, а с ними - вопрос-угроза: - А ты католичка, да? Эй, слышишь меня?.. Веришь? Сильно или так себе, фифти-фифти?..
        Джин не медлила с ответом, призналась чистосердечно:
        - Конечно, глубоко, всей душой и сердцем, - и позволила себе чуть вольности, интуицией чувствуя, что через эту значимую тому тему можно попробовать разжалобить главаря, «сдружиться»: - А как же еще? На ней наши жизни завязаны, в ней спасение и…
        Гремлин перебил, переспросил:
        - Как-как, говоришь?.. «Завязаны»?!. Интересно-интересно… - следом выглянул и - с бешеными глазами: - А если я тебе… кхм… мозги продырявлю из твоего же пистолета, она тебя спасет? М? - заржал конем и - на место.
        На этом все выстроенные расчеты Джин рассыпались, будто песочный замок на побережье под набежавшей морской волной, - Гремлина цеплять нечем, все псу под хвост.
        «Нет, от людского в нем ничего не осталось - одно гнилье да болото…» - с разочарованием и гневом подумала она.
        А потом вернулась глазами к окну и затерла бледный след на безымянном пальце от утерянного обручального кольца, посвящая мысли мужу, где он, в полном незнании обо всем произошедшем, ищет в богопротивном Нелеме, чем прокормить свою семью.
        И так, чтобы никто не услышал:
        - Найди мое колечко, Курт. Найди - и все поймешь… Возле порога оно, если дождь не смыл…

        ЧЕТВЕРГ, 15 СЕНТЯБРЯ 2016 ГОДА

        Жуткий денек позади. Хвала богу. Вспоминаю о нем - и руки дергаются, как у дремучего старика, а сердце сползает в пятки. Даже сейчас, уже в Нелеме, сидя вроде бы в добротном убежище, тепле и наедине со смутным чувством защищенности, но чем обозвать те обстоятельства, и так поворачивающиеся ко мне далеко не лицом, - фортуной, чудом или божественным вмешательством - по-прежнему никак не пойму, не знаю, какое подобрать меткое словцо. Врать не буду - шансов было ноль, можно смело сказать - минус бесконечность: маленькая каморка, уходить некуда, прятаться негде - легкая пожива, а их - шесть рыл с оружием, да еще в отменной защите от кислоты. И тут такое, невероятное, уму непостижимое: от стада откололся заблудший, самый любознательный барашек. Остальным коровник и даром не сдался, а ему - будто медом намазано. Вновь тогда подвезло: вода, пропитание и, главное, рюкзак - пускай и грязный, в саже, бензине, зато годный и без жженых дыр. Трудностей с «утилизацией» тела тоже не возникло - раздел и растворил в луже, точно сахар, не оставляя улик. Разумеется, пока шел дождь, ждал возвращения «Бесов» за своим
напарником, додумывал за них примерные действия, сценарии развития событий, пути моего отхода - только зря: те о нём попусту забыли и, готов поклясться, не удосужились и вспомнить. А дальше - совсем утихомирилась непогода, из темноты вынырнул рассвет, и долгая-долгая дорога ждала впереди…
        Сегодня на редкость ясно. Ветер бездельничал, не показывал носа. Растаяли просевшие от кислой желчи тучи-исполины, в некрасиво просветлевших небесах с юным задором проказничало оранжево-алое солнце. Тонул в соцветии слепящих бликов затуманенный испарениями мрачный город Нелем. Лучи стрелами втыкались в сохраненные, завоженные изнутри пылью и размывами от коррозии окна невысоких домов, рвались залить живительным светом чьи-нибудь квартиры, победить засевший в них полусумрак. Скрежетали разгрызенные кислотой водостоки, туго гудели переломанными шеями уличные столбы, ныли светофоры. Им вторили изуродованные заборы, подъезды, козырьки, затопленные канавы. В подворотнях и дворах - гул, плеск, шипение. Меж сооружений подобно кузнечным мехам надувались счастливые «текучники», пили, полнея от жадности, яд, сгубивший целый человеческий мир. Не слышно и не видно было ни выживших птиц, ни животных. Кругом - безжизненность, увядание, сущий кошмар. Не на что смотреть, нечем любоваться…
        - Пару часиков еще, наверно, можно здесь полазить, что-нибудь поискать, побродить, а потом нужно живо засветло уходить из Нелема. Там, бог даст, в запримеченных по пути домиках перекантуюсь и, если все, тьфу-тьфу, пойдет хорошо, либо в пятницу ночью, либо в субботу рано уже буду дома. Про злополучный коровник и приключения в нем Джин ничего говорить, пожалуй, не стану - перепугаю, а про находки тамошние скажу. Можно, не загадывая, и дом теми припасами к зиме утеплить, и щели заклеить, - вслух советовался с собой, рассматривая через закопченное стекло седьмого этажа задымленные градирни, трубы, теплотрассы, гаражи, ангары и склады промрайонов. Они, немые, неподвижные, хмуро серели вдали, не отражались на солнце, опекали тишину. Где-то за ними, вдалеке, подсказывала догадка, и покоилось под толщей земли то, о чем упоминал старина Дин, - радиоактивные отбросы: страшное «наследие» людей, невидимая кончина для любого живущего. И пусть интуиция сейчас била тревогу, не голова, не здравое суждение, но осмысленно исследовать ту часть города не согласился бы и ради уникальных находок - к праотцам как-то не
тороплюсь. В связи с этим, щурясь, минорно обронил: - А жалко, конечно, готов поспорить, не все еще «Бесы» прибрали к рукам, что-то да можно отыскать…
        И, повздыхав, отмахнувшись от неосуществимых желаний, грез - вернулся к скудному костерку, разведенному прямо в большой поварской кастрюле из опасений отсветов в окне. Заметит кто-нибудь - и проблемы как на заказ. Да и само место - коридор - тоже тактически выбрано неспроста: акустика здесь ниже, следовательно - меньше шансы выдать свое расположение.
        Желто-красные язычки огня доедали последние дрова, жалили брюхо запоротого ранним утром потрошителя, насаженного на вертел - стальной карниз для штор в ванной, размещенный поперек двух высоких стульев. Тускловатый жир с волка, дабы не пропадал впустую и не тушил угли, ровненько стекал по специальному самоделковому желобку, собранному из железного каркаса кровати, в стеклянную вазу из-под цветов и ждал своей минуты. В дальнейшем, когда мясо равномерно прожарится и будет готово, некоторую его часть, какую не собираюсь кушать сейчас, а возьму в дорогу, я порежу на одинаковые кусочки, засолю, переложу в походную пластиковую баночку и залью жиром. Так пища не успеет протухнуть и получится натуральный консервант. Этот древний, но весьма действенный способ сохранения еды в походных условиях, пришедший с юга, называется коурма. Собиратели о нем не знают, а вот охотники, кто в курсе, - держат в тайне за семью печатями: кому же хочется делиться своим хлебом? Однако, к моему глубочайшему изумлению, и Дин - хороший волчатник, следопыт со стажем и эксперт по ловушкам - тоже ничего об этой технике готовки не
слышал - пришлось подсказать, а заодно - окунуться в давние армейские будни, освежить в памяти уроки выживания.
        - Эх, Дин, дружочек мой хороший… - с шутейной укоризной, но без грубости в голосе стыдил своего товарища и наставника, ломая деревянный почерневший торшер с выгнутым абажуром. На усилия поддавался плохо, приходилось потеть, пыжиться, браниться. Разломив пополам - побросал в огонь, перемешал с угольками кочергой из толстой проволоки. Проголодавшееся пламя бросилось на свежую растопку, заурчало тигром. Жар усилился, разъярился. Затем добавил: - А то бы так и ломал всю жизнь голову, не зная, как мясо подольше сохранить. Отличная же штука эта коурма, только на соль нельзя скупиться - много нужно.
        Перевернул боком волчью освежеванную тушу, поколол кончиком ножа бедро, грудь, аккуратно надрезал: мясцо белеет, сукровицы нет, сочится - можно обедать. Сразу приготовил на обратный путь полную банку коурмы, плотно закрыл крышкой, положил в рюкзак. Ни к чему из найденного в подвалах двух магазинов продовольствия, доселе необнаруженного «Бесами» - всякие сухие супы, тушенка, каши и консервы, - притронуться не посмел - перебьюсь: оно строго для семьи, детишек, общего пропитания. И сам непроизвольно похвалил себя, порадовался такому славному и небесполезному походу - продуктов принесу солидно, хватит минимум на пару недель. Это очень много, учитывая нашу экономию и рачительность. В Истлевших Землях сложно освоить такие навыки - голод берет верх над животами и разумом большинства людей, без лишних усилий прогибает самых крепких, ставит на колени, обращает в зверей, демонов. Чтобы не уподобиться их числу, не опуститься, нужно воспитывать твердость духа, закалять волю, противостоять лишениям и, конечно же, верить в завтрашний день, пускай и мрачный, часто - в тяготах и нищете. Одному, признаюсь, очень
непросто, но с сильнейшей поддержкой жены, детей - по плечу любые горы.
        «Джин останется довольной, - лелеяла мысль, - а ведь не хотела отпускать меня, трусишка…»
        Уронил усмешку, сполоснул руки и рискнул снять противогаз. В отвыкшие от нормального обоняния ноздри полетели вкусные запахи жареной пищи, дыма, горелого дерева. Голова нетрезво закружилась, глаза защипало, в желудке заходила дрожь, предвкушенное волнение, во рту - водопад слюней. Разумеется, пребывать без защищающей маски всего-навсего на вторые сутки после кислотного ливня в помещении, где в принципе невозможна полная защита от испарений, - явная угроза жизни, но если дышать правильно, небольшими порциями, обращаясь за помощью к фильтрам каждые полминутки, - такого страшного ничего не случится. Чушь собачья, кто говорит иначе. Важно лишь соблюдать меру, ритм - и полный порядок.
        После краткой молитвы поцеловал дорогой сердцу кулон, как икону, и приступил к трапезе. Пекло от костра накаляло лицо, по-своему обласкивало обрастающие щеки, брови, взопревший лоб. Мясо нарезал маленькими дольками, кушал прямо с ножа, словно бывалый бандит, старательно перетирал зубами, вкушал, разжевывал, крякал, в уме вознося хвалу богу за то, что не отобрал у нас, грешных, чумазых, дар испытывать вкус пищи.
        - Как же вкусно… Словами не передать… - с обожанием молвил я, берясь за следующий кусочек, - прямо тает на языке!..
        Раздробил пяткой полку тумбочки, скормил огню. Тот отплатил пылающим дыханием, взвихрил салют лимонно-сиреневых искр. Пошарпанная древесина в полсекунды облупилась, зачернела, скукожилась, застонала суховатыми перещелками.
        - Смотри мне, не гасни! - погрозил и забросил выскочившую дымную головешку обратно в кастрюлю. - Ты мне еще пока нужен.
        Мяса съел вроде и немного, а наелся быстро - обед вышел сытным, вкусным, в два счета утолил аппетит.
        «Хоть покушал как следует, силы будут, - теплилось в уме и здесь: - Неизвестно, когда еще удастся такой праздник живота себе устроить…»
        Повернул волка обжариваться другим бочком, сам подошел к растянутой по стене снятой, в плешинах, шкуре со счищенной мездрой и сухожилиями, посмотрел, везде потрогал: сыровата она, пускай дальше греется, сушится. В будущем, когда донесу домой, это добро вполне сгодится на зимние стельки и теплую подкладку в перчатки жене и ребятишкам. Качество, конечно, так себе, неважное, в следах от химических ожогов, но толк все равно выйдет, и от мороза защитит не хуже почти мифической ныне овчины.
        После бессмысленно вышагивал в раздумьях по голой комнатке, слушая стегающий отзвук от стен и пола, хрустел крошками штукатурки и цемента, вздыхал, заглядывал в окно. К удивлению, выискал в небе костоглота-одиночку. Он, гордым беркутом расставив крылья, не спеша реял над Нелемом, занозисто голосил, ни капельки не боялся пуль снайперов. С тем, галдя, изгибая шею, и улетел целым и невредимым прочь из нелюдимого города, вновь возвратил неспокойное затишье.
        Тишь, тишь…
        - Наверное, когда людей вообще не останется, они еще попируют над нашими костями… - с невеселыми нотами в голосе ударился я в рассуждения, смотря вслед уплывающей вороне. Та издевательски медленно отмахивала расстояние, дразнила, как бы приговаривая: «Смотри на меня, человек, смотри внимательно и трепещи: никто мне не указ в этом мирке, я и мои братья - цари над всеми вами!» И следом прогнозно: - Всех еще нас переживут, каждого переплюнут… - дальше, чуть подождав, закончил мозгом, выдвигая вопросы: «Где ж вы только прятаться так научились? Под землю, что ли, зарываетесь? Ну откуда у вас живучесть-то такая?»
        До моих бдящих ушей дотащилось слабенькое, едва разбираемое шевеление, шорохи, отрывистые, торопливые скребки, пыхтение. Вначале напрягся, отяжелел внутренне - мало ли кто там крадется? - но обернувшись - расслабился, даже заулыбался глазами: у кастрюли, разнюхав вкусный аромат волчатины, стесняясь подползти, ущербно копошился средь камешков крохотный крысенок в грязно-серенькой пыльной шубке. Усики беленькими антеннами пугливо шевелились, носик-пуговка сопел, фыркал, глазки мигали черными точками, голодно мерцали в красках огня, хвостик веревочкой вился у задних лапок. Совсем малютка - с пол-ладони, а то и меньше, не иначе как ослушался семейства и отправился в свободное плавание.
        - О-о! Привет, дружок! - вполголоса поздоровался я, чтобы не испугать нежданного гостя. Грызун задрал мордашку, задрожал, вытянулся по струнке, принюхиваясь к человеку. - Честно сказать, я никого не ждал. - Тот, забоявшись быть прогнанным, отбежал за горку крошеного бетона, спрятался в тени. И успокоил, подходя: - Не прячься - не обижу. Ты проголодался? Иди скорее ко мне - угощу вкусненьким.
        Пробовал когда-нибудь волка? А?.. Нет?.. - похихикал. - Ну, сейчас натрескаешься тогда до отвала - одному мне его все равно не осилить. Давай-давай, налетай! Смелей! Чего ты?
        Крысенок, невзирая на уговоры, все же избрал остаться где сидел, изредка поглядывал на меня с негасимым интересом вровень с саднящей жаждой хоть чем-нибудь быстрее насытиться. Но когда ему подвинул крышку из-под банки, доверху заваленную мелко-мелко порубленными кубиками волчьего мяса, - крохотное сердечко, в конце концов, не выдержало, соблазнилось предложенным угощением. Сначала прикасаться к еде наотрез отказывался - боялся, долго принюхивался, словно к ядовитой приманке, но потом распробовал, расхрабрился и вволю застучал резцами, выражая довольство какими-то кошачьими звуками.
        - Ешь-ешь, не торопись! Никто у тебя не отнимает! - засмеялся я и, задрав штанину на голени правой ноги, расчехлил второй обоюдоострый костяной нож - обещанный подарок Дину, опус многомесячных кропотливых усилий. Клинок получился отменный, изящный, сбалансированный - любой коллекционер-оружейник вожделенно истекал бы по такому слюной. Одна только резная анатомическая рукоять, подогнанная под огромную ладонь напарника, да именная гравировка на ней чего стоили. Опробовал лезвие, пожалил палец - все равно недостаточно острое, не соответствует моим требованиям. - Плохенько что-то поточил, непорядок - таким ни банку в походе не откроешь, ни в ход не пустишь при надобности, ни зверя не освежуешь после охоты. А уж Дину-то дарить - и вовсе стыдоба, швах. Игрушка получилась, а не памятный презент. - И сразу подумал: «Да хотя тоже зря на себя наговариваю: когда, по сути, заниматься-то им было? То вылазки, то дом… Времени просто нет…»
        Походил хозяйским взглядом по ножу, погладил и - к рюкзаку за оселком. Пока хвостатый гость кушал и чудно чмокал губами, я решил, раз уж представился такой удобный случай, хорошенько поработать над клинком, довести до логического завершения. Точил по-воински - кромкой в пол и плавно-плавно точилом по краям, не забывая переворачивать оборотной стороной. Кость так дольше тупится, лучше держит форму и пригодность к бою.
        «Даже опаснее моего ножа будет, - отмечал в уме, - да и по длине опережает раз так в полтора - в два. Прямо жалко отдавать, честное слово, - чистое произведение искусства, но порадовать Дина все же хочется больше. Посмотрит вот, когда тоска за горло схватит, - и улыбнется, словом вспомнит теплым. Другого-то мне ничего и не надо…»
        А между делом держал уши настороже, мельком, искоса, приглядывал за лестничной клеткой, цеплял любой посторонний шум с нижних этажей, запросто перепутываемый с проделками невинного ветра или легкими ударами сыплющейся штукатурки. Прислушивался и, тревожась, боялся различить нужный мне пригашенный треск под чьими-то ботинками - это означало бы, что условный сигнал - рассыпанное по ступенькам и площадкам битое стекло под видом простого беспорядка - сработал и у меня чуть больше одной минуты на бегство к запасному выходу. Дальше успех и, говоря начистоту, без прикрас, моя жизнь зависят только от трех факторов: сноровки, объема легких и быстроты ног.
        - Не хочется, чтобы до такого дошло, - с темным ожиданием у сердца изрек я, орудуя точильным камнем. Хвостатый приятель уплетал волка за обе щеки, периодически наблюдал за мной, удивленно дергал ушками. - Надоела до чертиков вся эта беготня уже… перестрелки… от ранений и так не просыхаю - пули повадились попадать… - промочил горло, убрал бутылку в рюкзак, продолжил: - Да и собираться надо понемногу - засиделся, расслабился, как дома на кухне. Сейчас вон пока тихо вроде, а потом…
        Двумя пролетами ниже поочередно вырвалось несколько угадываемых хрустов, по этажам пронеслось перекатистое эхо, возвестило об опасности. Прикормленного крысенка как ветром сдуло от миски. К сердцу победоносно полез испуг, загробный холодок, ладони смазались потом, туловище, будто перевязанное веревками, каменно затяжелело, забыло о ловкости, о древнем желании спасаться. Время пошло на секунды.
        - И досюда добрались… - выпалил я, оттаяв от трепета, смял ладонь в кулак и - в три прыжка к окну. Неподалеку от градирен, на крыше ангара, звездой заблестел оптический прицел, а рядом, на горизонтальных трубах теплотрассы, - еще один. В Нелеме назревало какое-то напряжение, странное нездоровое волнение. Обложив снайперов крепкой матерщиной - досказал ровнее, справившись с гневом: - Повылезали, тараканы… Чего вам в домах-то не сиделось?..
        Топот и шаги снаружи нарастали быстро, гремели вразнотык. Голоса не звучали - шли в безмолвии, словно знали за кем и куда. Сколько «Бесов», толком не сообразишь - стоит гул, но навскидку - около пяти-семи.
        Собрался мигом, но костер тушиться не желал, отнимал вожделенные мгновения. Пробовал песком, давить ногой - не помогает: чуть подымится и опять лезет, зараза, к недожженным дровам. И хоть ты тресни. Следы пребывания не заметались, тайный побег все отсрочивался, точно сам дьявол, сотрясая брюхо от смеха, вмешивался в мои планы, вредил и ждал расправы надо мной.
        «Ну, все, финиш - не успеваю незаметно уйти. Надо срочно соображать, что тогда делать… - вертелись волчком мысли, - прятаться, прятаться, куда-то нужно прятаться…»
        Закрутил головой, волнуясь: в этой комнате голь, в той, какая по соседству, - разруха, бардак, из мебели - разломанная кровать да сервант. Вдвое сложись - не влезешь. На кухне такая же картина. Балконов в квартире нет, а имелись бы - не высунешься: прищелкнут. Выбор пал на туалет и ванную. У них сохранились двери, к тому же есть где схоронить снаряжение и затаиться самому - а этого мне предостаточно: можно попробовать организовать неплохую засаду.
        - Так тому и быть, значит, - подытожил я.
        И первым делом залетел в душевую, спрятал за узорчатой ширмой винтовку, беспомощную в узком пространстве, складировал под раковиной рюкзак, вытащил из ножен клинок, запер помещение. Оттуда - в уборную, закрылся, с грехом пополам разместился, затих. Ручки в двери нет, лишь небольшая дыра - неплохой способ слежки. Стал ждать визитеров. Те пришли скоро, но не всем скопом, как ожидалось, а группой из трех человек. Все в разных противогазах, плащах с капюшонами, усиленных пленками, целлофаном, грубо прошитых накидках. У двоих поизношенные штурмовые винтовки, серебрящиеся за плечами рукояти мачете, длинных ножей, у третьего - ржавый, в засечках, топор-сучкоруб. Остальные, судя по отдаляющемуся стуку обуви, отправились в рейд по другим квартирам.
        - Хорошо, что не сразу толпой - мне на руку, - и в уме подчеркнул: «Проще будет разобраться…»
        Жестами посовещавшись, «Бесы» мотыльками засуетились перед не затушенным костром, стали разорять ночлег. Поднялся грохот. Пока перерывали комнатушку - оценил троицу, взвесил степень угрозы: каждый щуплый, коротконогий, узкоплечий, обделенный физической подготовкой и, просто убежден, боевым опытом - по-хорошему надави, и сломаются. Движения неслаженные, резкие, импульсивные, размашистые - чувствуется, что нет ни дисциплины, ни четкого лидера. Обыкновенные засланные шестерки.
        «Ну, давайте, ищите меня. Устал сидеть без дела», - торопил я, водил бровями.
        А у тех не вдруг завязался спор.
        - Пепел не остыл! Чужак ушел из-под носа! - гнусавил «Бес» - тот, у кого изогнутый топор, - трогал кострище, вертелся взбесившейся собакой, неистовствовал. - Наверняка это грязный «Мусорщик»! Далеко он уйти не мог - можем нагнать! И тогда я лично выдеру ему сердце!.. Смерть ему… Смерть!.. - и загавкал, зарычал.
        - Молох послал нас сюда не за этим, брат, - переубеждал стоящий рядом сектант, ходил кругами, почему-то всегда глядел на потолок. Голос, измененный противогазом, - замогильный, жуткий. - А за поисками священных книг. Близится ежегодный величайший праздник Заката. Наш Наставник должен готовиться к мистерии, к жертвоприношению. Это важнее. Это незыблемо. Культ должен исполнить долг. А лазутчик, брат, - всего лишь тлен, его поймают и без нас.
        - А когда на растяжку напорешься или самострел, чего тогда делать будешь, брат? - встрял следующий «Бес», опасно приблизился к туалету, опустился на корточки ко мне спиной, поставил винтовку у стены. Говорил лунатиком, с трудом, вытягивая каждое слово. Заряженный одобрением, напарник, предложивший немедленно садиться на хвост ненавистному члену фракции, кровожадно заворчал, высек топором искры из пола. Второй фанатик, опаленный анафемским вероучением, проседая под мнением большинства, с показной сердитостью повесил оружие на плечо, отступил к окну. А тот объявил вслед: - Поиск начнем отсюда, братья! Разделимся!
        Я изготовился, нож в нетерпении заходил в ладони, а сердце было спокойно, точно у льва перед броском - ждало схватки, пролитой крови, огня.
        Сидящий перед дверью «Бес» удалился на кухню. Рубака, выделывая финты топором, сменил того, встал у ванной и, хрипло подышав, прошел внутрь. Последний сектант заходил по всей квартире, прошел, наконец, во вторую комнату. Зазвенели бьющиеся тарелки, гвалт, содом.
        - Что-то нашел! - негромко, скорее себе, чем собратьям, протрубил о находке «Бес» из душевой. Зашуршала плитка, следом - звяканье, шебаршение: расстегнул рюкзак, не устоял перед соблазном. - Не вижу… на свет надо… - вместе с моими вещичками присел рядом с дверью в уборную, незаметно ото всех закопошился. - Ох ты…
        - Пс-с! - присвистнул я, сжал нож. «Бес», распознав чей-то голос, переключил внимание, повел головой влево-вправо, примолк. Чтобы не упустить шанс - повторил трюк: - Пс-с! Эй!
        - Чего там?.. - сипнул сектант, оловянные глаза за стеклами противогаза разбежались, отыскивая источник звука, сверкнули зарождающимся страхом. Подполз к уборной, спросил: - Кто это говорит?.. - Заметил щель, подчиняясь дремучей человеческой природе, тяге к неизвестному, переступив через вопящий в подсознании инстинкт самосохранения, будто змея, искушенная игрой заклинателя, - заглянул в темноту: - Есть там…
        Нож, бесшумно пройдя через сквозное отверстие, до половины вошел в правый глаз, оборвал речь, провернулся по часовой стрелке. Без скрипа открыв дверь, отшвыривая труп, я стряхнул теплую кровь, призраком проник на кухню. «Бес», изучающий пустой холодильник, различил смерть запоздало, забыл о винтовке, об умении кричать, шарахнулся назад, рукой сорвал шторы, разбил цветочный горшок. Взмах костяного клинка по сонной артерии - и ближайшая стена кухни, отмываясь от пыли, изрисовались кривой дугой тающего сургуча. Две падшие души прямым рейсом отправились на бал к своему кумиру сатане, еще одна на подходе.
        «Третий остался», - отсчитал в душе.
        Из комнаты голос:
        - Что у вас за шум там? Нашли его? - и стих. Опять грохотание, торопливые, едва не переходящие на бег, шажки.
        С оставшимся адептом мы столкнулись лоб в лоб в коридоре. Для единственного и решающего удара мне не хватило полмига - «Бес» оказался не промах, не растерялся, отвел от гибели глотку в нужную сторону и, схватив меня в охапку, со свирепостью втолкнул в туалет. Падение пришлось на унитаз, нож выпал, поясницу прострелило колючей болью, глаза засветило белью. Пробовал нащупать клинок - хватал осколки, крошки - что угодно, кроме оружия. Выиграв инициативу, сектант заревел медведем, накинулся верхом, начал душить. Натянув канатами жилы, хрипя, краснея, я изловчился, отвесил коленом в пах, сбросил с себя гору и, не давая опомниться или позвать на помощь, - в бачок головой. Лопнула крепчайшая керамика, глуховато рассыпалась по кафелю. Безбожник завыл мулом, опешил, сгорбился, слепо замахал локтями. Я оборвал уродливую жизнь зверя - вдребезги разбил о темя крышку. Тот развалился, испустил нечистый дух.
        - Все… все… - с шумом выбрасывая воздух из ноздрей, с расстояниями в словах проговорил я, задвигал горячей грудью. В ней - пожар, ад. Тело не отпускала трясучка, спина разваливалась на части, шею жгло, нарывало - наверняка поцарапало ногтями. И, подняв нож: - Теперь пора выбираться, время не ждет…
        Раскачиваясь - отряхнулся, собрал пожитки, прокрался к выходу, выглянул: на площадке тишина: никто не слышал развернувшейся бойни.
        - Лестницей пойду… - решил я и, походив глазами по темно-зеленым стенам, раскрашенным оккультными символами и знаками, марш-марш по ступеням.

* * *

        Тем временем мучения семьи Курта продолжались. Утром Джин с детьми доставили в Грим, сняли респираторы и выгнали из машины. Этот порочный город и крупнейший центр торговли в Истлевших Землях она узнала почти сразу, побыв в нем буквально первую минуту: затхлость, грязь, гомон, ругань и страшная прель от навеса - даже люди издалека, никогда не бывавшие внутри, без подсказок поймут, о чем именно это говорит. И, с беспокойно дремлющим Бобби на руках и затравленной до грани, по-старушечьи ссутуленной дочерью рядом, поняла в тот миг, глубоко, отчетливо осознала: ад для них только начинается, но не библейский, привранный и загробный, а реальный, человечий, несравнимый по жестокости ни с каким иным. Дальше их, как рабов, без отдыха повели к громадному гаражу, откуда выбегали гремучие ругательства и рокотание сварки. Смотреть по сторонам запретили вплоть до рукоприкладства - только вперед, в спину главному мучителю и безумцу Гремлину. Он триумфатором, едва ли не светясь от чувства собственного величия и вседозволенности, чванно вышагивал впереди, качал сухими обезьяньими руками, беспричинно мог закружиться
в танце, погрозить своим людям пистолетом, грубо потребовать тишины, когда все молчали, часто говорил сам с собой, неправильно, с абсолютным отхождением от истин и матерными вставками цитировал Библию. Весь его апломб, поведение и показная напыщенность были подчеркивание статуса, ожидание щедрых почестей от хозяина за выслугу и хорошую работу.
        «Тощая свинья… - с испепеляющим гневом думала Джин и сама же страшилась разгуливающейся бури в сердце, - когда мой муж до тебя доберется - а он, клянусь тебе, обязательно это сделает, - ты будешь умолять о быстрой смерти… Скотина убогая!.. И за дом наш, и за детей - за все расплатишься!.. Кровью своей расплатишься…»
        На подходе Гремлин, вдохновленный содержанием священного писания, ударился в наставления:
        - Ничего, мартышки, вам здесь… кхм… понравится! Считайте, что в номере люкс. Ведь гостеприимство - изюминка Грима, верно? А нам, сука, важно видеть улыбки людей, довольство сервисом, радости… как по учению Спасителя, верно? - голос сладок, льстив, но смысл ядовит и смертоносен, словно жало скорпиона. - А все пережитое… кхм… ерунда, терния к просветлению… - посмеялся и, глянув на Джин через плечо: - Сейчас ты меня ненавидишь, хочешь отобрать оружие и прострелить черепушку… Я чувствую это на своем затылке, коже… - постучал по шее, - но потом, совсем скоро, скажешь мне «спасибо», потому что избавил вас от бренности бытия, от мира вещей, заставил задуматься на насущные темы жизни - о душе, о смерти, об очищении. А дом - ничто, пустота… Тлен и ветер… - и утонул в шакальем хохоте.
        Джин не отвечала - смыкала от своей слабости до боли зубы, копила набирающуюся злобу, чтобы однажды выплакаться, излечиться. Мысли, какие и залетали в голову, - лишь о Курте, о надежде на свободу, о желании поскорее забыть весь окружающий ужас.
        В гараже Гремлин дал механикам указание завезти, осмотреть, заправить и привести в божеский вид машины и дальше - вместе с пленниками к черному ходу. Там спустился с ними по длинной лестнице, проводил по темному, в лужах, коридору, освещенному двумя моргающими лампами, до двери подсобного помещения, открыл и, сбросив маску добросердечности, - втолкнул. Джин, чуть не уронив ребенка, повалилась на мокрый холодный пол с шуршащими тараканами, Клер - в шаге, ударилась коленкой, заплакала. Звонко заревел и пробудившийся Бобби. Мать, готовая завыть волчицей, не подпуская к глазам слезы, обняла детей, забормотала слова утешения. Но они получались обессиленными, глухими, не волновали маленькие сердца, не могли защитить от кошмаров, подарить спасение. Да и заменят ли сейчас эти ненужные речи ребятишкам родимый дом? Вернут им детство, воспоминания, смех, теплые кровати и запахи свежей пищи?
        Гремлин, выставив безмолвную стражу снаружи камеры, зашел лично, брезгливо осмотрел место заточения, уронил колкий взгляд на беспомощных женщин и одного подрастающего кормильца, процедил:
        - Можете привыкать к новым апартаментам. Я же обещал вам… кхм… люкс… - побродил вперед-назад, хрустя насекомыми, точно хворостом. В тоне - озноб и иглы, стремление запугать, деморализовать, растоптать волю. Потом остановился, театрально повернулся на мысках и, с каким-то изуверским наслаждением пронаблюдав за многоголосым плачем Бобби и Клер, подошел к матери семейства, отбросил полы плаща, присел на корточки, желчно зашумел в ухо: - Теперь у тебя, тварь, две… кхм… дорожки: первая - моему хозяину ты приходишься по вкусу и он забирает тебя к себе отрабатывать долги в качестве наложницы, а детей, если получится, продает нужным людям, и вторая, нехорошая - ни ты, ни твой выводок никому не нужны и вас… кхм… впрочем, ты знаешь. Держать три лишних рта - расточительство, сама, наверное, понимаешь. Так что молись, католичка… Упорно молись, коленопреклоненно-о! Молитва творит чудеса! Тебе ли не знать! И мой тебе совет, любящая мамочка: хоть ноги моему хозяину целуй, но расположения добейся. В твоих же интересах… - вульгарно прошелся по завянувшему от душевных потрясений лицу разрезанным надвое языком,
оскалился, улыбнулся, посверкивая своим драконьим зрачком. Джин в омерзении подалась вправо, стерла смрадные слюни со щеки. По заострившемуся подбородку и узкой шее пронесся приступ отвращения, глаза хищнически разгорелись, как у совы в сумеречном лесу, брови закруглились, к вискам побежала кровь. А Гремлин, поднимаясь, загнусавил с хохмой: - Сладкая у тебя кожа… жаль, если протянешь тут ноги. Я буду грустить. Правда… - на выходе, не поворачиваясь, добавил громко: - Через час за вами вернусь, принесу еды и воды. Обживайтесь пока и остерегайтесь тараканов - они тут уж очень… кхм… падкие на человеческую плоть. До вас двое торговцев не продержались и недели - искусали насмерть. Подумать только: «Искусали тараканы!» - и смешно, и жутко, да? Но лично я с этого ржал долго! Прямо-таки не мог остановиться, представляете?.. В общем, рекомендую спать стоя и чаще ощупывать лоб! Надеюсь, про побег не думаешь, а? Нет? Ха-ха… правильно, вытряхни через ухо - глупая затея: застрелят как последнюю собаку. Орать и звать на помощь тоже не стоит: услышат парни сверху - испортят органы и не посмотрят, что женщина. Да и
надо ли винить их за это, верно? Все-таки это их работа… - перекривился в ухмылке и разъяснил: - Кхм… машины чинить-варить, имею в виду. Хотя и в избиениях они знают… кхм… толк. Ну, наслаждайтесь комфортом, не буду мешать!..
        И толстая железная дверь захлопнулась, громыхнул запор, с потолка посыпалась крошка - связь с внешним миром окончательно оборвалась, будто нить жизни. Зашуршали массивные подошвы, забились ботинки, захлюпали лужи. Зазвенели вдалеке напевы сумасшедшего. Долгие и назойливые отклики отпрыгивали от стен, преследуя людей, страшно перемещались по опустевшему коридору, словно духи. А вскоре умерли все звуки, из щелей и мрака потянулось гнетущее молчание, наводящее на темные раздумья, на преступные мысли против собственного тела.
        «С детьми меня никто не разлучит. Я не отдам их на растерзание этим зверям! Пускай хоть убивают меня, хоть замучают здесь… - твердило в уме Джин, - и ноги я никому лизать не собираюсь! Пошли они все к дьяволу! - и тут же: - Курт, милый, лишь бы с тобой все было хорошо… спаси нас, родной, умоляю…»
        Клер и Бобби, порабощенные животным страхом, в холодных объятиях матери стихли, перестали всхлипывать, трястись, не по-детски шумно дышать носиками. Остепенились возбужденные нелегкими переменами сердечки, улеглись страсти в головах. Как накрытые ангельскими крыльями, они наполнялись неистребимым теплом самого близкого и родного на свете человека, чувствовали безопасность, покровительство.
        - Не бойтесь, любимые мои, мама с вами и никуда-никуда не денется… Слышите? Жмитесь ко мне, жмитесь - я согрею вас… тут жуткий холод, а мы в одном домашнем. Как бы вы не простудились у меня… - с бесконечной заботой говорила Джин, наглаживала им взъерошенные волосики, спинки. Сестренка с братиком, приласканная тихим певучим голосом, шелковиной маминых ладоней, никла к груди, широко зевала. А до конца засыпать тревожилась, сохраняла полузабытье: всюду - от потолка до пола - паразиты, их шорохи, непонятные человеку разговоры. Пройдет немного времени - и они все возьмутся за новых узников, захотят опробовать на вкус. Особенно такие обитатели беспокоили Бобби, завладевали незрелым воображением, рисовали вымышленных существ. Его исследующие взгляды с боязнью падали на черные усатые камешки, растопляли интерес. Да и мать с трудом переносила ползающих поблизости жителей, ожидала, что в любую секунду кто-нибудь обязательно свалится на волосы или одежду, однако упорно продолжала: - Главное сейчас, что мы живы, здоровы и не на улице. Остальное - вытерпим, как всегда умели это делать… все будет хорошо. А папа
скоро за нами придет, не оставит одних… не отчаивайтесь…
        Из губ летели наружу ободряющие, солнечные речи, а у самой в глубинах души, в сердцевине, - подкрадывающаяся тень сомнений, смута, еще неявные, но слышащиеся отголоски неверия, точно гроза, собирающаяся у горизонта: муж далеко и его можно попросту не дождаться.
        Наконец Клер после такого долго воздержания от разговоров забормотала посеревшей, как камень, матери, но скованно, будто бы страшась последующего за этим телесного наказания:
        - А отец нас точно найдет, мам?.. Мы же очень далеко… Мне так страшно тут находиться… этот человек с мерзким лицом… Он меня и Бобби хочет забрать у тебя… - потерла через испачкавшуюся штанину ушибленное колено, ойкнула. Джин, с желанием хоть немного облегчить боль ребенку, поцеловала дочь, приласкала. Красивые от природы, такие чистые глазки Клер испортил ужас, залил сплошной чернотой, личико и щечки помертвели, обескровели, под веками легла синь от малого сна. И с паническими вопросами: - Что, если мы с тобой уже никогда не встретимся?.. Что, если отец за нами не придет?.. Мамуль, давай попытаемся отсюда сбежать, а? Вместе у нас получится… - и, умолкая, плачуще: - Мне, когда я закрываю глаза, вспоминается наш дом и огород. А помнишь, как мы все вместе кушали за одним столом? И дядя Дин жил у нас… проводил с нами время, что-то всегда рассказывал. Так было хорошо… теперь ничего не осталось: сгорели книжки, какие я читала Бобби, мои старые игрушки… все ваши с отцом подарки… и все-все вещи… - вдруг оборвалась и, вздрагивая, чуть ли не с визгом раздавила подбирающегося таракана. - Мы тут умрем, мам…
        Проницательная и премудрая мать нашла правильный ответ и в такой нелегкий час:
        - Никто не умрет, глупенькая, что ты? Представь, что нам выпало новое испытание, сложность! Где, как не здесь и не сейчас, мы можем показать свою стойкость, солнышко? - Вспыльчиво скосилась на входную дверь и после негодующе, жарко: - Они только и ждут, когда наша семья даст трещину и слабину! Но никогда не дождутся, слышишь?.. - заглянула в мокрые глазки Клер, стерла слезинки, пощекотала Бобби. Сынишка переливчато захихикал, начал отбиваться, отвлекаясь от действительности. Дочка подхватила разыгравшегося братика, поднялась, закачала. Джин - к ним, обняла и ласково исторгла: - А папа за нами придет. Обязательно придет. Он у нас сильный и храбрый как лев! Он никого не боится! И того двулицего наизнанку вывернет, вот увидишь! Отца нашего лучше не злить… - а себе добавила: «Ты даже представить себе не можешь, какие страдания ждут тебя, тощая змея, и твоего хозяина…»
        Клер поддержала маму, повеселела - отстала от молодого лица смертельная бледнота. Вдруг нежданно взглянула на мать, высказалась в воинственной манере:
        - Ничего, мам… если что случится - ни тебя, ни Бобби в обиду не дам… - и в девичьей злобе тесно сжала губы. Смоляные волосы разлились по щекам, легонько закачались от ветра, проникающего через вездесущие расщелины. А за глазами - разгоралось пламя, что-то первозданное, кровожадное. Джин смотрела на нее и не узнавала: отважная амазонка, а не созревающий подросток. И загордилась, испытывая в сердце родительский трепет, - они с Куртом воспитали достойную опору: не оставит в старости, а для Бобби станет крепким щитом. Преисполненная эмоциями, энергией, та не останавливалась: - Никто не смеет причинять вам боль! Если вас кто-то из них тронет - я… убью всех и каждого! Я знаю как… я умею! Мне показал дядя Дин… и папа тоже. Ради тех, кого любишь… можно… он сказал…
        Джин вначале остолбенела от таких вполне серьезных и осмысленных вещей, отошла на шаг с разинутым ртом, но, когда переварила все сказанное, дослушала до конца дочкин крик души, с умилением вздохнула, говоря:
        - Девочка моя, и я люблю тебя! Как и всегда любила, даже когда ты еще была у меня под сердцем! - подошла, обняла за шею, поцеловала в носик, холодные щечки. - И буду любить! Помни об этом всегда, хорошо?.. - и укоризненно, но мягко, для вида: - А Дину и отцу твоему следовало бы хорошенько всыпать! Чему они учили тебя? Что в голову вбивали? Пускай у них ума не хватало, несли чепуху, но ты, Клер! Ты же умная девочка! Зачем их было слушать?.. - видя огорчение на лице дочки - завела ей прядь волос за ушко, изрекла: - Не обижайся, милая. Просто… мне так не хотелось, чтобы ты когда-нибудь прикоснулась к насилию… - вздохнула, - наивная я: от правды за одними стенами дома не спрятаться - все равно о ней придется узнать…
        Дочка грустно наклонила голову, повела плечами:
        - Ты же знаешь, мам, это неизбежно… Папа и дядя Дин напоминали мне об этом всегда, подготавливали к выходу в мир. И вот… время пришло…
        - с какой-то стыдливостью, смяв левый уголок рта, - заглянула матери в глаза - та как-то внезапно постарела, исчахла - внутри непринятие, горечь: дочь выросла, теперь уже не осталось вещей, какие следует от нее прятать. - Надо просто привыкнуть…
        Ткалась тишина, густая, недобрая.
        Клер, больше не отыскав тем для разговора, приуныла, топталась по камере в отрешенности, шепотом пела Бобби что-то невеселое, усыпляющее. Малыш не слушал лиричных слов, беспрестанно смотрел на входную дверь, словно котенок, помышляющий вырваться из рук хозяйки. Джин, иногда сбрасывая с одежды мерзких насекомых, спрыгивающих сверху, понуждала себя привыкать к новым условиям, где-то на задворках души уже потихоньку примеряла роль будущей марионетки. В свободную от терзаний минуту осматривалась, закрывалась руками - некуда даже уложить на ночь детей, прилечь самой, элементарно нечем умыться, накрыться от холода: кругом - рассадник заразы, запущенность, немыслимая духота. Рваная, черная от грязи тряпка в дальнем правом углу, отхожее место в звенящих мошках рядом, зарешеченный малюсенький квадратик оконца пониже потолка с видом на небо - вот и все предоставленные удобства. Здесь впору дожидаться скорой кончины, а не долгих рассветов. Последнее пристанище обреченных.
        «Гремлин все-таки оказался прав… - хватила за горло мысль, - спать тут можно разве что стоя… - Потом так: - Интересно, есть ли дальше еще камеры? Этот изверг, думаю, частенько сюда кого-то притаскивает…»
        Улетел отведенный час. Из коридора пошли невпопад шаги, какое-то металлическое бряцанье, за ними, вровень, два голоса: Гремлина и неизвестного спутника. Первый - притушенный и сдержанный до интеллигентности, второй - разрывной, басистый, с чистейшим немецким акцентом.
        В голове Джин сразу поспела догадка:
        «Вот и Дако, наверно. Теперь понятно, что за хозяин такой…» - и - Клер, прикладывая к губам палец:
        - Доченька, иди ко мне!.. Только тихо-тихо! И братика поближе к себе держи!
        Дочка подошла к матери, чмокнула лепечущего всякую бессмыслицу Бобби в горячий лобик, попросила вести себя чуточку тише, но братик разыгрался, завертелся, задрыгал ножками, показал, баловник, розовый язык сестре.
        «Сохрани, Господи, мою семью… - защищалась молитвами Джин, - …это все, что у меня есть… все, чем живу я…»
        Уже недалеко, за стеной, - короткий диалог:
        - Ты меня прямо заинтриговал, Аксель. Уже на терпится увидеть, что же такое ты там приготовил! - и прокатились сдержанные смешки.
        - Осталось немного, хозяин. Обещаю, вы останетесь довольны…
        Скрипнул запор, распахнулась дверь. В утлую камеру, пропитавшуюся резким запахом нестираной тряпки и кислым душком тараканов, вторгся, как глоток свежего воздуха, цитрусовый аромат мужского одеколона, чистого тела, опрятности. Следом - мускулистый, обросший мышцами, в татуировках, с надетой поверх свободной клетчатой рубашкой - рослый импозантный мужчина. На равномерно выбритой голове дыбом стоял блондинистый, закрепленный лаком, гребешок волос, по раскрасневшемуся дутому лицу катился пот, смачивал вскосмаченные брови, попадал на аккуратно подстриженные черные усы и бороду, скулы пухли желваками, крупные индигового цвета глаза холодно сияли, почти не двигались. В правой мочке уха - серебристая серьга-крест. Ноги закрывали перетянутые ремнем камуфлированные штаны с болтающимися подтяжками-цепями, обувь - высокие, до колена сапоги со шпорами и припрятанным справа ножом. Сам он был безоружен, без намерений показывать силу. Уже за ним вошел и Гремлин, скромненько встал в углу. Джин даже изумилась: прилежный, кроткий, немногословный, угодливый - прежнего изувера будто подменили. И мигом отчаялась,
потемнела душой: руки у одного и другого пусты - обещанную провизию забыли, а может и не собирались брать - обманули.
        Выхоленный гость, поздоровавшись с узниками по-немецки, передвинулся на середину и, показав на себя большими пальцами, представился с пафосом, самовлюбленно:
        - Я - Дако, что-то вроде короля в этом городе. Правда, это словечко дико не люблю, признаться, - слишком уж книжное, что ли, но за давностью лет привык - называют так частенько, всем втык не сделаешь, - закивал, потер горло, улыбнулся ровненькими жемчужинками зубов. В обращении, как ни старался, попеременно проскакивал родной прононс. Ладонью указал на Гремлина, не без гордости объявил: - А вот Аксель, к примеру, с кем вы уже, полагаю, успели пообщаться, всегда зовет меня «хозяин». Хотя бы кто-то не бесит в моем окружении.
        Бобби в присутствии еще одного чужого дяди - примолк, в страхе смотрел на вмерзшую в пол сестру. Та, неживая, судорожно дышала ртом, озиралась на мать, дрожала коленками. Джин, в ледяной выдержке, в гармонии с собой, приобняла Клер, ободряюще пригладила и, с вызовом, готовностью всматриваясь в Дако, в холмистый нос его, сказала:
        - Все хорошо, заинька, все хорошо… - По глазам пробежали молнии, голос не по-женски окреп, отвердел, - держитесь ко мне ближе. И, что бы ни случилось, - молчите и верьте мне, своей маме…
        Покончив с вступлениями, Дако, с противным щелчком вправив шею, с хитрым, лисичьим взглядом осматривая пленников, похвалил Гремлина:
        - Вот, значит, какой сюрприз ты привез мне, Аксель! Как же ты меня порадовал! Что-что, а такого не ожидал! Где же ты их… нашел? - повернулся к тому. Гремлин, играя роль скромного услужника, привалился к стене, потирал ладоши, не осмеливался отвечать. Глаза опущены, еще ни разу не поднялись на хозяина. Тот, зная далеко не первый год своего верного слугу, пошутил: - Смотрите-ка - засмущался, скромняга, - и - Джин, улыбчиво: - Он всегда так, когда речь заходит о нем, уж простите…
        - Помните про украденные из вашего банка деньги, хозяин?.. Сколько мы мучились? И тот прошлогодний случай в «Вавилоне», когда нам продавец принес помеченные банкноты за покупку генератора? - неожиданно отважился заговорить Гремлин.
        Дако перекривило, перекосило. Под подбородком зобом раздулись вены, лицо как-то отяжелело, обрюзгло, ото лба к носу диагональю легла складка.
        - Конечно, как такое забудешь, - внешне озлобился, почесал бороду и далее, улавливая, к чему он клонит: - Так-так-так… и ты?.. Хочешь сказать, что… - и выполнил жест рукой, разрешая продолжить.
        - Да, хозяин… Я нашел этого покупателя и… кхм… его дом, - закивал Гремлин, воспламеняясь изнутри, - это было, признаюсь, непросто. Но вот самих денег, к сожалению, не нашлось - уничтожили задолго до моего прихода, но я забрал этих… посчитал, что они равноценны понесенным потерям. Мужа ее не было, сторонних свидетелей - тоже. Когда уходили - все сожгли. Еще на днях пролился дождь, так что следы заметены надежно - и следопыт не отыщет.
        - Браво! Я снимаю перед тобой шляпу, Аксель!.. Какое виртуозное планирование на незнакомой территории! - протрубил тот и наградил щедрыми аплодисментами: - Вот за что я тебя ценю - ты умеешь думать! И никогда не спрашиваешь, что надо делать и как делать, а ищешь решения самостоятельно! Это талант, Аксель. Искусство! Как сложно сейчас найти думающего человека, но думающего нестандартно - куда сложнее, - приблизился, рывком задрал Гремлину рукава плаща, обнажая дохленькие ручонки с почерневшими перепутьями вен, - завязал бы ты еще и с этим пагубным пристрастием… да что тут скажешь…
        - Без нее мне… кхм… скучно жить, хозяин. Поганенько. Нет творческой жилки… - скомканно объяснился Гремлин, опуская рукава. Сказал, а у самого в глазах - пустота, бездушие. Взгляд - отчужденный, остывший.
        - А зря - сделал бы тебя начальником городской охраны! Карьера все-таки! Размах! - подразнил Дако, отошел.
        «Господи, что же сейчас взбредет ему в голову?.. - как обожженные кусочки бумаги на сильном ветре, вертелись опаски в голове Джин. - Чего ждать?.. До смерти страшно…»
        Гремлин отмолчался. Дако приблизился к Джин.
        - Все-таки щедрый подарок ты мне подготовил, Аксель. Взамен - хорошенько покути в «Вавилоне», развейся несколько дней. Все за мой счет. А как нагуляешься - не забудь заглянуть ко мне: есть одно дельце как раз по твоей душе. Что же насчет денег, то черт бы с ними - это простая бумага, в конце концов, - смотрел все время в глаза, лоб плененной матери, на детей не обращал внимания, будто их тут и не было вовсе - так, поставили в нагрузку, для фона. Затем начал: - Что же с вами делать? Хм… что за взгляд! Никак готовишься выцарапать глаза?.. Ух, острый, как нож! А мне нравится! Есть в нем что-то! Ей-богу, что-то есть! - и с ражем, напором, горячо задышав той в лицо: - Но сейчас я не советую тебе так смотреть на меня, потому что я… - сложил пальцы ножницами, пощелкал у нее над головой, проговаривая «чик-чик», - могу оборвать твою никчемную жизнь. И деткам тоже. Понимаешь, какая штука получается: здесь ваши судьбы - мои. Они принадлежат мне! МНЕ! Это ясно? Если ты надеешься выжить - придется слушаться МЕНЯ! Поэтому присмири свои глазенки, не доводи до греха…
        - Я предупредил ее, что она может стать вашей наложницей, если понравится. Детей можно продать… - заголосил позади Гремлин.
        - Не смейте!.. Только пальцем троньте!.. - факелом вспыхнула Джин, крепче обняла дочку. Клер дрогнула, оробела, согнулась над братом, как дерево в шторм. Бобби, лучше взрослых ощущая нарастающий накал, задумал дергаться, укать.
        Дако, улыбнувшись, положил тяжелую руку многодетной матери на плечо.
        - Тс-с-с… Спокойно… - Потом теплее: - Это уже решать не ему. Не бойся, ладно?.. Лучше скажи: как тебя зовут? А то даже не познакомились толком…
        Джин вначале растерялась - слишком уж быстро поменялось настроение у «короля», но имя все-таки назвала:
        - Джин… - и назвала имена детей: - Это Клер и Бобби…
        - Рад, - лаконично ответил Дако, элегантно взял за оба запястья. Та вырываться не стала - мысли за жизни ребятишек тупили боевой характер, а решила переступить через себя, перетерпеть. Главарь Грима долго трогал и осматривал пальцы, ногти, ладони. Наконец спросил, щурясь: - Чем занималась до сегодняшнего дня? Охотилась? Убивала? Может быть, тяжести носила? Что? - добавил, растолковывая: - Руки у тебя натруженные, затертые, в загрубелых мозолях - среди женщин такие нелегко отыскать: одни изнеженные, гладкие до тошноты, никогда не знавшие тяжелой работы. Да, в общем-то, и многие мужчины уже не те. Позор, а не добытчики.
        - Я с дочкой ухаживала за огородом, убиралась дома, шила вещи. Много копала, когда муж делал колодец, бывало - помогала ему стелить крышу, класть половицы, - слова выходили из нее легко, как в обществе гипнотизера.
        - Это хорошо, - похвально покачал головой, - значит, знаешь, что такое труд. Это замечательно… - и сразу распорядился: - Пойдешь ко мне уборщицей в кабинет. У меня дикий беспорядок. Аксель не даст соврать, - кивнул на Гремлина, - работы много, но зато никто не тронет. Все дни - у меня, а по средам и пятницам - в баре. Их немало. В каком конкретно - покажу завтра. Если будешь работать добросовестно и не сачковать - сохраняешь себе и своим детям жизнь, стабильно получаешь еду, воду и возможность помыться. По-моему - райские условия, - покашлял, зажевал нижнюю губу. Глаза омрачились, зрачки сузились до размеров соринки. - Теперь о детях. Извини, Джин, но продержать их у себя смогу совсем недолго: может, до вторника, может, до четверга - не знаю, как карты лягут. Они - бизнес, пойми правильно, обыкновенный товар. Нам со дня на день сугубо в деловых целях должен нанести визит очень важный человек. Он как раз… специализируется по этой части. Полагаю, его заинтересует мое предложение… - заметив, как Джин чернеет лицом, прибавил металлически, как будто словестно вбивая гвозди: - Вдобавок один совсем
кроха, ничего не может, будет постоянно реветь, вторая - тоже особо не озолотит, а мне не нужны бездельники и трутни. В «Вавилоне» кто не приносит доход - оказывается за стеной. Это не «Муравейник», живущий, по сути, на птичьих правах и с подачи моего необъятно доброго сердца. Да и налоги с них божеские, можно сказать символические. Однако я - не благодетель и не святоша. Живу по железному закону книги джунглей: «Ты - мне, я - тебе». И город соблюдает его неукоснительно.
        Джин свалилась на колени, взмолилась, забила по сердцу:
        - Умоляю, оставьте их при мне! Я буду работать за троих! И днем, и ночью без всякого отдыха!.. Только не забирайте моих детей!..
        Дако опустил на нее ничего не выражающий, студеный взгляд, строго повелел:
        - Встань немедленно! Я не поведусь на эти выходки! Ты и так и этак будешь пахать за троих и за десятерых, если потребуется! А с детишками у тебя еще пока есть возможность видеться. Вот и пользуйся ею, раз дают!.. - Затем загудел своему покорному прислужнику: - Тащи их за мной… Довольно с меня этого нытья…
        - Умоляю!! Умоляю вас!.. - выла Джин, отбивалась от загребущих рук Гремлина. Дети зарыдали, ожили прежде безразличные ко всему стены. - Прошу вас!..
        Но Дако, непреклонен, не слушал слов, оставался равнодушен к слезам, к стенаниям, к мольбе, как ледяная статуя. А потом, в грубой форме попросив Гремлина поторопиться, - вышел в коридор, перезваниваясь цепями. Джин долго и упорно сопротивлялась, не подпускала к детям, царапалась, била кулаками, локтями, но ей заломили руки и ударили головой об невымытый, с тараканами, пол. Сознание пошатнулось, закружилось, к горлу попросилась рвота. Она что-то кричала Клер и Бобби, слышала в ответ недостижимо далекие, любимые голоса, ураганом пролетающие крики помощи, но следом пробилась острая боль в шее - и все оборвалось…
        Чернота. Тишь. Бесконечность.

        СУББОТА, 17 СЕНТЯБРЯ 2016 ГОДА

        Домой летел на крыльях ветра. Торопился. Скорее бы домой - к жене, детишкам, горячему чаю, родимому уюту. Не терпится переодеться в домашнее, порадовать находками, всех обнять, перецеловать, всласть наговориться обо всем на свете. Как же соскучился - будто целую жизнь прожил на чужбине, оторванно, дикарем. И даже не верилось: не тащит на плече Дин, без пойманных пуль, топаю сам - целый, живой, невредимый. Вот только бы уже дойти, напоследок ни во что не встрять, никуда не наступить, не провалиться - и у порога, постучав в дверь, сказать: «Открывайте, сони, отец ваш вернулся!..» Секунду эту ждал с придыханием, с душевным пожаром, как неземного чуда…
        Светлело. Ночь отступала неспешно, черепашьими шагами. Было холодно. Небо понемножку просыпалось, стряхивало мрак, разливалось кровью. На нем еще не рождались полнотелые облака, не скользили птицы. Знакомые дали таились за кудрявой мглой, не тревожились ветром. Он где-то сладко спал, бездельник, махнул на все невидимой рукой. А вокруг - ни души, ни шороха. Одни камни шуршали под ногами, да редко бухтели в ямках лужи, отбурлившие свой недолгий век.
        Бульк… ульк… ульк…
        - Ничего-ничего, дойду без привалов - сил хватит… Да и дорожка хоженая, сама идти помогает, будто околдованная. Места опять же знаю - не потеряюсь и с пути не собьюсь… - на ходу, пыхтя, приговаривал я, промокал рукавом испарину на лбу. Натертые рюкзаком и винтовочным ремнем плечи горели, шея затекла, икры резало ножами, а умаянное тело требовало отдыха, трещало по швам от перенапряжения, точно простыня. - Ладно, главное, из Нелема выбрался - вот где попотеть-то пришлось изрядно, а теперь - ерунда! Дотащиться лишь осталось, доплестись… - приостановился, перевел дух, размялся и, отсморкавшись, вложил винтовку в левую руку, продолжил ход. Провиант за спиной озорно позвенел, затрясся, как школьный инвентарь, зашуршал целлофаном. - Раньше такие расстояния влет проходил, смеясь, - молодой был - сейчас что-то одышка начала выскакивать, зараза, да и запал уже не тот…
        Через часок-полтора наконец-то удачливо сошел с 41-й трассы, с каким-то детским восторгом спустился в кювет и окунулся в туманный выпаленный лес. Минуты не прошло, а уже весь измок, как водолаз, - лицо омыло прохладой, освежило запотелые щеки, лоб, по бровям забегали росинки. В нос запросился запах хлорки, ацетона, обгорелой кожи и шерсти, вышпаренной древесины. Набросил капюшон - на всякий случай, если где-нибудь наверху остались опасные капли, огляделся: все в седом дымке, глаза сточишь, а не проглядишь. Потом прощупалась охотничья тропинка, из памяти вынырнули ее коварные извивы, захрустели палые ветви, сбитые кислотным дождем, зачавкала глина - музыка для ушей, весточка, что скоро буду дома. И плевать на изгрязненные полы плаща, на налипшую грязь и обувь, ждущую экзекуции, - впереди любимый очаг, кров, остальное - мелочи жизни, шелуха.
        «Желудок скулит по-волчьи, колет - знает, паразит, скоро накормят! - закружилась шутка на уме. - Отвык от домашней еды, как заключенный!.. А еще покурить невмоготу… да нечем только…»
        Из выгоревшего леса вышел осторожным охотником, пригнутым, с взведенной винтовочкой у плеча - поблизости нередко можно повстречать лихого зверя. Слева, недалеко, укрываясь за травой, темнела лесопилка, жалостно поскрипывала крышей, оконными рамами. Отчего-то помалкивал тамошний новый хозяин - труженик-мясодер, - наверно подустал, бедняга, варганить берлогу и счастливо похрюкивает в ней, а может, загодя учуяв непогоду, - и вовсе забросил, подыскал другое временное укрытие. Справа красовался плешивый пригорок, а за ним - одинокий пруд, опоясанный никлым камышом. Такое все близкое, сердечное, породнившееся за столько лет - возвращаешься сюда, и как-то не замечается ни перетравленная земля, ни убогий, ущербленный вид: куда-то все девается, словно по волшебству. И думай: или «глаз замылился», или просто-напросто привык - теперь уж, пожалуй, и не разберешь.
        Перед зарослями пруда, на узкой тропе, увидел отпечатавшиеся во влажной почве следы лап потрошителя. Присел, осмотрел, хмыкнул - следы свежие, бывал недавно: навскидку два-три часа назад. Одинешенек, без стаи - отпечатки только его, других поблизости не наблюдается.
        - Надо Джин предупредить, чтобы начеку была, когда из дома выходит, и за детьми в оба глаза приглядывала… - раздумчиво обмолвился я и вытянулся, озираясь: тишина держится, ушел давно хищник, нет тут никого. А себе с грустью, пропадая в воспоминаниях: «Дину бы сказал сейчас - подорвался бы пулей, и, что называется, ждите к ужину: пока всю округу не перероет в поисках, как землеройка, - не вернется. Эх, старина!.. Надеюсь, не двинулся ты в путь, а то в гости к тебе засобирался…»
        На склон вблизи дома буквально взлетел, отдышался, вскинул переполненные радостью глаза и - смертельно опалился, кубарем свалился с небес: жилища больше не существовало - одно безобразное пожарище, руины. Уцелевшая правая стена, в опалинах, разводах сажи, накренилась, чернело выбитое окно на кухню, крыша обвалилась, частоколами встали затупленные балки, коксованные опоры. Нефтью натекли поблизости смытые кислотным ливнем копоть, шквара, угли, изъеденные обрывки одежды. А дальше - разоренный огнищем сарай, растерзанная теплица, скважина. Беспощадно разгромлен нечеловеческий труд, стерта память, уничтожен священный оазис, куда всегда хотел возвращаться…
        С плеч сам собой свалился рюкзак, руки омертвели, отпустили винтовку, уронили в траву, повисли, бескостные, хлыстами. Ноги вмиг старчески одряхлели, потащили вперед пораженное, непослушное тело, будто поеденное неисцелимой болезнью, на полпули подкосились, свалились, парализованные, коленями в грязь. Обесцветился перед глазами мир, угас весь свет, золой осыпалось солнце. В мыслях - трясучая бездна, вихри, раздор и сумрак: не за что цепляться, нечем жить, некем дорожить, некого молить. Отобраны грезы, перечеркнуто прошлое, размыто будущее. Одни за другими летели из тьмы изодранные картинки семьи, дней минувших. Душа плакала, корчилась в муках, а в сердце - бушевала война, гейзерами вышвыривалась в вены кровь. В нем схлестнулись две стихии - огонь и лед: слепая ярость и холодное отчаянье. Одной нужна месть, чьи-то смерти, боль, второй - замерзание, бездействие, разложение. И давит сверху груз, укладывает к земле, как в гроб, и льются слезы по щекам, раскаленные, лавовые. А по спине - знобкий пот, трещат от потрясений, от смятения кости. Силился крикнуть, но в горле ком…
        - Господи, как же так?!. Милые, родные, любимые… нет!.. Нет!!. Что случилось?.. Кто ответит мне!!. Кто!!. - хрипел я в нерасцветшее нагое небо, гневливо мял кулаками расквашенную, невиноватую почву. Голос громом раскатывался над округой, гас в поднебесье, во тьме. И разум, отрезвев, отвечал, усмирял, тряс за плечи: «Поднимайся! Сейчас же поднимайся! Надо все осмотреть, во всем разобраться, сложить все воедино! Нельзя бросаться в панику, нельзя опускать руки! Не смей думать об их гибели! Не смей! Не смей! Не имеешь права!..»
        И ужас прошел, отдалился. Впервые в жизни понял, что у него, оказывается, тоже есть свой запах - душащий, злотворный, будто собачья пасть. Часто подышав - пачкаными руками стер слезы, пошмыгал, встал, по-пьяному виляя. Земля что движущийся ледник - мотала по сторонам, раскручивалась, вертелась.
        - Мой дом… Джин… Клер… Бобби… - плохо соображая, не разбирая дороги, бредил я, словно в жаре. Моргать боялся: закрою веки - и ухожу из реальности в небытие. Там страшно, и темь кругом, и черти. Зовут к себе, в черноту, в пылающую пропасть. И вновь как одержимый: - Джин… Клер… Бобби… это все обман… не может этого быть…
        Но тронув стену, измазавшись изгарью, ощущая слабое жжение от впитавшейся кислоты - разом осмыслил, очнулся от сомнамбулы: все по-настоящему, по правде, не мираж.
        «Надо внутрь…» - встряхнулось в черепе.
        И, оскальзываясь о лужи, споткнувшись на пороге, я вбежал в дом. Голова растрепанная, сам - изгвазданный, раздавленный.
        Внутри тарарам, как после бомбежки. Воздух еще держал привкус дыма, чудовищного пламени, пролитого дождя. Ботинки проваливались меж разрушенных огнем половиц, уходили в фундамент, хлипали, топились в наплывшей хляби. Кухня испепелилась полностью, сохранилась только измятая кастрюля, разбитая плита да горелые щепки от стола. Спальня и кладовка - под завалами, туда ни за что не попасть, от детской осталась одна растекшаяся кукла Клер. Попробовал дотянуться - не пускали груды обломков от крыши. И к радости или к горю - страшился думать - нигде не обнаружил ни тел, ни останков, словно тут и не было никого.
        «Боже, неужели их накрыло рухлядью?.. Как двигать эти громады?.. Где отыскивать?.. - леденили кошмарные суматошные соображения. Потом просвет: - Или спаслись? Убежали?.. Нет, определенно должны были спастись. Джин - умница, на пять шагов наперед думает. Она бы не стала с детьми дожидаться погибели. Какая мать так поступит?.. Но куда они отправились?.. Везде же смерть… - сердце отвалилось, ударило по ребрам - Отец Небесный, повсюду же волки! Затем вторая волна дум: - А поджег кто тогда? Мародеры? Кучки бандитов? Этим они точно не занимаются. Ограбить, горло вскрыть - да, но не такое - не тот профиль, не то ремесло. Да и подобного не случалось никогда… Что-то здесь не так…»
        Разбежался пустыми, ослепшими глазами по полу, фрагментам рухнувших стен - никаких зацепок, ниточек, способных приоткрыть завесу тайны. Поджигатели оставались инкогнито…
        - Что же случилось?.. За что мне браться?.. - сорил я вопросами, скулил. Тут ищущий взгляд засек у груды деревяшек бутылочное донышко, рядом - прочие осколки, горлышки. В боку закололо, затылок заныл - вот и подсказки. Подошел, поднял первое подвернувшееся стеклышко, разглядел, принюхался: в ноздри, помимо кислятины, запросился не до конца выдохшийся дух масла, бензина: рецептура горючей смеси, ни с чем не спутаешь. Проходимцы ей не пользуются - дорого и незачем. Круг лиц сузился, мозаика сложилась, а в мозг задолбил ясный ответ: «Дако. За этим стоит Дако. Вспомнил о деньгах и пришел. Только, конечно же, не лично - прислал цепного пса, Гремлина. Господи, столько же времени ушло. И все-таки разыскали меня, выследили…»
        Из дома вышел чужим себе человеком - шалым, обескураженным, сраженным истиной. У самого входа замер, взялся за сердце, задыхаясь, грохнулся на корточки, прикрылся ладонями. В ушах звенел смех Бобби, пели речи Джин и Клер, шуршала откуда-то из-за кулис унылая октава Дина. Мимо глаз серыми птицами понеслись обрывки былых времен, памятных дней. Как много пережитого, бесценного, сколько красок позади, событий. Казалось: шагни - и уже там, вдалеке от насущных бед и потрясений, а на деле - страшное расстояние, не дотянешься, не допрыгнешь. Сейчас же - крах и тени, и нет других дорог, развилок, некуда сворачивать и поздно что-то менять, перестраивать сюжеты отлетевших лет, рвать волосы на голове: вина во всем лежит на моих плечах, мне держать ответ перед небом.
        Слезы рванули из глаз, глотку свело судорогой, изо рта с воем вышло пекло, адский пыл. Лицо точно обросло трещинами, высохло, облупилось. Истерически перекошенные губы, в слюнях, содрогались. Приступ одиночества забрался под одежду, вошел, ледяной, под кожу, как шип, влез в позвоночник.
        - Не пойди я тогда за тем рюкзаком - все вышло бы иначе… - изломанным голосом сокрушался я, шмыгал носом. Всего гнуло, перекачивало, травило дурными чувствами. Душевная темнота и горесть властвовали надо мной, усыпляли рассудок. И опять: - Это моя вина… Моя…
        Когда же утихли эмоции, а дождь в сердце закончился - убрал руки и ахнул, чуть не онемев: прямо подо мной, в чернильной луже, золотилось маленькое колечко. Подобрал и сразу узнал: обручальное, принадлежало Джин с той самой секунды, когда надел его у алтаря на безымянный палец. Она оставила знак, особое послание. Умоляла, чтобы спас ее и детей. Мою семью похитили, а дом сожгли, в этом уже не оставалось ни малейших сомнений.
        «Джин… - осветилось в уме, - …держитесь, помощь уже идет…»
        По телу прошелся опустошительный шторм, руки налились гневом, ноги сбросили оковы. Сознание пьянила жажда расправы, крови, криков. Во мне проснулся старый солдат, достал верное оружие, сдунул пыль, приготовился к последней в своей жизни битве.
        Положив кольцо супруги во внутренний карман, я посмотрел на небо, почти вернувшее прежние алые тона, отдышался и сказал, по-звериному оскалившись:
        - Вот и пробил твой час, Густав Кох… - и дальше: - Поквитаюсь с тобой страшно…
        Забрал рюкзак, оружие, поспешил в путь. Подле сарая натолкнулся на размытые отпечатки ботинок, борозды от множества колес. Они уходили на север, к Гриму. На самом дне осталась невпитавшаяся кислота, камни, щебенка - «Вараны» нагрянули до прихода ливня, где-то за день или раньше.
        «Одному мне в этот раз не совладать - очень велики риски. Да и боеприпасов нет, вода почти на исходе, - прикинул я, - мне требуется помощь Дина. Больше не к кому обращаться. Надеюсь, не откажет… ради детишек, Джин… в последний раз…»
        И прытким волком отправился к болотам.
        Дорога заняла час взамен давних двух - спасибо напарнику за короткий путь в обход. Совсем рассвело. Зарядилось солнце, ожил ветер. Вышел со стороны младшей школы, попал в детский садик через запасные ворота. Где-то каркнул костоглот и умолк - поприветствовал наверное. Мало тут чего переменилось с моего последнего визита сюда, лишь крепко побило дождем заросли, пощипало деревья да размыло голубизну плиток на корпусах.
        Поднимаясь к доброму другу в гости, я заметно волновался: вдруг ушел на охоту или, что хуже, - навсегда оставил свое логово, не дождавшись нашей последней встречи.
        В игротеке, несмотря на солнечную погоду, висела самая настоящая лесная полутьма. Окна закрылись за пылью, пропотели, как в лютый январский мороз, не пускали внутрь дневной свет. Воздух вобрал в себя гарь, зловоние немытой обуви, одежды, оружейного масла, перегара, спирта, табака. Мебели никакой не осталось - по-видимому, ушло на топку помещения. На прежнем месте прищелкивал и вытанцовывал затейливые па проголодавшийся костер, доедал дверцу карликового шкафчика. Хозяин же, закутанный в плащ, развалившись, бродягой восседал у левой стены, на голом полу, устеленном пустыми бутылками и вспоротыми консервными банками, в полусне сопел, причмокивал, мямлил пьяный вздор. Непросыхающее лицо заплыло, обрюзгло, позеленело, щетина, какую не видел с давней поры, переросла в хохлатую неподстриженную бороду, волосы паклями приклеились к скулам, глаза, полузакрытые, заплывшие, недвижно смотрели на пляшущий огонь, не замечали посетителя. В одной руке держал недопитое пиво без этикетки, в другой - надраенное до новизны ружье. Таким и предстал передо мной преданный напарник и зоркий охотник Дин Тейлор, в чьей душе
без моего дружеского пригляда произошла страшнейшая трагедия, духовный развал.
        «Что же с тобой стало, друг… - на миг посетила мысль, - зачем же ты так с собой…»
        Я томительно топтался в дверном проеме, глядел на Дина, обжигался сердцем и боялся говорить. Но личная боль, нужда подтолкнули к началу:
        - Дин, это я, Курт… узнал?.. - и скромненько зашел в комнату, глубже втолкнул в легкие здешний угар, утлость. Все как в незапамятные времена - стены, потолок, костер, только Дин теперь иной: покалеченный, эмоционально выгоревший, расшибленный о дно жизни. На мои слова тот измученно вздохнул, будто старец перед последним издыханием, без спеха перекатил голову в мою сторону, заморгал. Глаза стали отходить от мути, теплиться, очеловечиваться. Из левого, тронув серебром ресницы, покатилась слезинка. Она капнула на бороду, раздвинутую у рта в улыбке. Ту, какую знал и по-своему любил. А следом себе: «Узнал. Узнал меня, дружище…»
        Напарник долго не говорил, слезился глазами, словно любовался. Наконец сказал сиплым горячим голосищем, слегка разбивая предложения:
        - Курт… Друг! Ты… пришел ко мне. Прости, что я… слегка не в форме… - вдруг ухарски вскочил, весь захрустел суставами, - уж думал, не дождусь! Как же я рад тебя видеть…
        И - ко мне, раскорячив медвежеватые лапы. Обнялись, повисли друг у друга на шеях, нахлопывали спины.
        - Не надейся - легко от меня не отстанешь! - посмеялся я, хотя у самого внутри - пепелище и бурелом. - Как ты тут?.. Вроде же хотел уходить… - заглядывая в лицо - отчитал: - И пьянствовать, смотрю, начал по-черному… за старое взялся?..
        Дин насупился, большими шагами, заплетаясь в ногах, отдалился к окну, тяжело навалился на подоконник локтями. Плечи заходили горами, хребет по-конски прогнулся. Оттуда крикнул нетрезвым тенором, возмущенно:
        - Никуда я не собирался пока отчаливать! Живу вот, как видишь, здесь. А ты, стало быть, за печень мою пришел бороться? Нотации выговаривать? Хватит, Курт… мне решать: пить или не пить, скопытиться тут или нет… - неожиданно развернулся. Лицо осатанело, раскраснелось. Блеск костра коробил его, гримировал, заливал глаза дегтем. И забасил в бороду: - Если осуждать меня пришел - можешь уходить: не собираюсь ничего…
        - Джин с детьми похитили, Дин… наш дом сожгли… - осек я, изнеможенно привалился плечом к стене, изгорбил шею, углами глаз посмотрел на костер - тотчас всплыл в голове образ пожара, звон бьющихся бутылок с зажигательной начинкой, детский плач. Не стерпев - завыл, опустился на пол, жалкий, немощный. - Ничего нет, Дин… все отнято, порушено…
        По комнате пошли грозовые шаги, потом - грохот стекла, еще один, удары по стене, крепкая брань, звероподобный крик. На секунду поселилась тишина, залился песней сквозняк. Безумным накатом работала глотка Дина, выбрасывала знойный воздух через рот. И вскоре голос, стихший, разумный, расставшийся с хмелем:
        - Кто это сделал, Курт? Ты знаешь?.. Ты знаешь, спрашиваю?..
        - Гремлин со свитой… - уронил я, закрыл глаза, - Дако заслал за деньгами…
        - Но он их не нашел и забрал с собой твоих, - закончил за меня Дин, вновь хлопнули бутылочный звон, ругательства. - А все ведь налаживалось…
        Я повернулся. Борода и плащ напарника в осколках, взгляд одурелый, бешеный, позади - дышит ветром пробитое окно. Потом произнес:
        - Помоги мне их спасти, друг. Пожалуйста… - и дальше: - Не откажи…
        Дин сходил к рюкзаку, вытащил воду, яростно напился, умылся, отходя от многодневной попойки. Далее безмолвно подошел ко мне, поставил на ноги. Искрясь подобревшими неистовыми глазами - взял мою руку, твердо сжал, положил вторую себе на сердце и заговорил задушевно, клятвенно:
        - Все, что в моих силах, - все сделаю. Клянусь тебе! Жизнью клянусь!.. Вы же мне как родные! Ближе вас нет никого! Убивать за вас буду, в огне гореть…
        - Спасибо тебе… - с признательностью выговорил я, проглотил собравшиеся слюни, - у меня мало воды, патроны почти на нуле - из Нелема вернулся только что…
        Тот опешил, зрачки растеклись по всем глазам, белки зажелтели.
        - Ты голову потерял, в курсе?.. Слава богу, что живой! - замотал головой, хитро подмигнул: - А насчет боеприпасов не переживай… - покивал на выход: - Пошли-ка, кое-что покажу тебе.
        Спустились в подвал.
        Напарник открыл черную железную дверь с сорванным замком, освобождая духоту, пропустил первым. Я встал в сторонке, огляделся: темнотища, под потолком трещали водопроводные трубы, на губы хлопьями садилась сухая пыль. Сверкнул фонарик Дина. Луч упал на два деревянных армейских ящика защитного цвета.
        - Гляди, - и, пройдя, по очереди распахнул.
        Перед моими глазами лежал подлинный Клондайк: в одном - две чистенькие трубы РПГ-7, оснащенные оптическими прицелами, с дополнительными выстрелами, во втором - четыре штурмовые винтовки, запасные магазины, комплект наступательных противопехотных гранат. С таким арсеналом да при большом желании - и Грим захватить - плюнуть и растереть.
        - Ты - волшебник, Дин! Я тебе говорил? Откуда?! - обескураженно выдал я, раззявив рот.
        Дин засмеялся, в смущении зачесал макушку, ответил:
        - А сам не знаю. Вот такая вот наука. На днях буквально обнаружил. Решил от нечего делать разведать другие этажи - и вот, такие пироги, - поднял незаряженный гранатомет, закинул на плечо, прицелился. - Наверняка тут военные в свое время схрон организовали, а потом, может, ушли да и забыли про него. Бог его теперь поймет. Я, грешным делом, подумывал один из ящичков загнать торгашу бродячему - на опохмел души, так скажем, да рука не поднялась. Подумал, пригодится… - повел плечами, обронил, как камень кинул: - Пригодилось… - и спросил: - Курт, ну с оружием-то, слава богу, разобрались, но как действовать дальше? Я - не тактик, не стратег, стреляю - да, неплохо, всякое оружие в свое времечко в руках успел подержать. Охотник ведь все-таки, а не хрен какой-нибудь собачий. Но капитан у нас ты, тебе и штурвал держать, и думать, и план разрабатывать.
        Я кулаком потеребил мохнатую щеку, зубом куснул губу.
        - Закручивание гаек начнем с Гремлина. - Потом закончил: - А дальше разберемся…
        - А где ж нам его искать-то, Курт? Он, наверно, собака, в «Вавилоне» безвылазно сидит под присмотром Дако, семью твою мучает, падаль…
        - Нет, торговцы как-то проговорились, что он каждый божий вечер до глубокой ночи просиживает в своем любимом баре к западу от Грима. Охрану, разумеется, берет, все дела. Вот и заглянем…
        Дину идея понравилась, глаза сверкнули льдом.
        - Годится, - погладил затылок, прикидывая. И - с вопросом: - Выдвигаемся-то когда?..
        - На сборы десять минут, - по-командирски объявил я, потом ему, с товарищеской поддевкой: - И сбрей уже этот ужас, на бывалого моряка рыболовецкой шхуны похож…

* * *

        Четвертый день пошел, как Джин и детки заточились в неволе. Никаких мечтаний о свободе, ни малейшей мысли о спасении, побеге - атрофировались в уме матери всякие смелые порывы, пламенные рвения, отмучился и умер, будто огарок, дух борьбы, что приходил на выручку в самые непроглядные, траурные будни. Мерк в душе и свет последней звезды - упование на защитника и добытчика семьи Курта. Сама еще верила в его скорое появление, неослабно убеждала в том запуганных Бобби и Клер, но сердцем, интуицией начинала остывать: мужа, наверное, не дождаться, никогда не поцеловать в родные губы, не заглянуть в вечно грустно-задумчивые седые глаза - время забирает эту награду, безо всякой жалости рвет пополам две судьбы. Близится разлука длиною в вечность, и никак нельзя этому помешать. Лишь страх за будущее ребятишек всегда держал в напряжении, в готовности к пугающему финалу, дышал в лицо севером и обреченностью.
        Пятничная работа в многолюдном баре Джин вспоминалась пахотой, каторгой, рабским трудом. С раннего утра до поздней ночи, она, голодная, не поднимая головы, без отдыха и перерывов, словно чернорабочий, корячилась с тряпкой и ведром воды в зубах, намывала и начищала уделанное пивом, рвотой и слюнями заведение, терпела унижения от владельца и посетителей. И обещанная Дако «королевская» плата в конце - две банки мясных консервов, полбутылки воды и пятиминутный душ на всю семью. Заработанное питание она отдала детишкам, себе оставила объедки. Спала в апартаментах хозяина Грима у входа, на тряпье, как собака, - пренебрегла выделенным кожаным диваном, уложила на нем сынишку и дочку. Суббота прошла спокойнее, рядом с Клер и Бобби, в измаранном кабинете Дако. Тот до вечера пропадал в шумном «Вавилоне», стараниями своей служанки в целом был доволен и, отблагодарив едой и питьем, ссылаясь на неотложные дела, тотчас куда-то убежал. Тогда-то и забил в груди Джин тревожный звоночек, недоброе предчувствие - к нему наверняка пожаловал возможный покупатель, чтобы навсегда оторвать от нее детей…
        На этой почве и завязался ночной разговор между матерью и дочерью.
        Впотьмах растолкав дочь, Джин затревожилась, заговорила вполголоса, шепча, дабы не разбудить чмокающего во сне Бобби:
        - Клер, проснись… - и едва заблестели и заморгали раскрытые глаза Клер, продолжила: - За тобой и братом скоро придут…
        Дочка затерла щечки, перекинула через плечо недосушенные после душа волосы, ошарашенно заводила глазами, белая, кукольная.
        - Ты уверена, мам?.. Откуда ты знаешь?.. - наморщила брови, ткнула поджидающий взгляд в дверь, обитую германским флагом, как-то вся собралась в себя, забито сглотнула и - на мать, тараторя: - Мамочка, не отдавай нас… спаси… мамуль…
        Джин исцеловала Клер лицо, прижала к груди, обронила слезу, всхлипнула, отвечая:
        - Я рядом, принцесса, мама всегда рядом… - Обе неслышно заплакали, дрогнули телами, глядели на чужое, укрытое темнотой жилище через спины друг друга, боялись разрывать объятия. Вокруг них, в холодных, недружелюбных стенах - миллионы огненных глаз. Они смотрели осуждающе, ненавидяще, изгоняли отсюда, гнали прочь. А воздух, каким против воли приходилось дышать, представлялся отравляющим, насыщенным злобой, тиранией. И досказала на ушко: - Что бы ни случилось - я буду рядом, только верь своей маме. Она никогда тебя не обманывала… - Потом в мыслях: «Если кто-нибудь из них приблизится к детям - выцарапаю глаза. И все равно, что будет со мной…» - но, остынув головой, думала уже совсем другое: «Нет, что я говорю?.. Как же я детей под удар подставлю? А может, когда кто-то один зайдет, - оглушить и сбежать? Но далеко мы уйдем? Чушь это все. Какая же чушь… Выходов нет…»
        Дочка, отыскав в словах матери что-то свое, утешающее, понятное одной только ей, перестала вздрагивать дыханием, притихла, зарывшись носиком в мамкином плече.
        - Мам, ты прости меня за все… - вдруг пошли из-под мышки Джин откровения, - я часто тебя не слушалась, делала все наперекор, грубила… - на этом стихла. Та, утаив внутреннюю улыбку, выслушивала трогательную исповедь, не осмеливалась заговорить. А Клер продолжила: - Ты не заслужила такого отношения… Ты - самая лучшая мама на свете! Мне так стыдно за прошлое… Я осуждала тебя, причиняла боль, вечно капризничала, считала, что отцу с тобой просто скучно, он устал от ссор, оттого всегда и уходил из дома… - Передохнула, отдышалась. - А ты просто за него боялась, как за всех нас… прости… я такая глупая…
        - Мы все были детьми, Клер, ангелочек мой, - вымолвила Джин, когда дочь окончила выговариваться. Голос наполнился жизненной мудростью, воспоминаниями, молодостью, теплыми нотками, будто они вдвоем сидели не в заточении главаря самой грозной фракции Истлевших Земель, а в своем прежнем доме, за кухонным столом, еще не знающим жестокости огненной стихии. - Моя мама - твоя бабушка, к сожалению не дожившая до твоего рождения, - все детство ругала меня за острый язык. Я вымотала ей все нервы: доводила до скандала, истерик, регулярно стравливала, как кошку с собакой, с отцом, ушедшим за месяц до моего совершеннолетия. Да, представь себе, я была страшная подстрекательница и хулиганка! - усмехнулась, взлохматила волосики Клер, защекотала. Дочка негромко хохотнула, закрылась ладошкой. - Представляешь, родители не знали, что со мной делать! Меня запирали в комнате, лишали карманных денег, сладостей, не дарили подарков на праздники, даже один раз отвесили пощечину - но я так и не менялась. А потом, когда папы не стало, как-то… - сделала грустный вздох, полный позабытой печали, - резко повзрослела, что ли,
взялась за голову, ударилась в учебу, параллельно пошла работать. Там уже с папкой твоим познакомились, начали встречаться, и от старой сорвиголовы не осталось ничего. Как видишь, все в детстве одинаковые. Все проходит. И у тебя детки такими же будут, и у Бобби…
        Клер задумалась на секунду и спросила, ощупывая интонацией, опасаясь ранить или задеть не тем словом:
        - А какие они были - мои бабушка с дедушкой? Ты мне о них ничего не говорила…
        Джин удержала паузу.
        - Хорошими и достойными людьми. Любящими и верными друг другу до самой смерти супругами… - коротко ответила она, помрачнела лицом. И, желая что-то еще рассказать, добавила обобщающе, с напутствием, дальновидно: - Всегда помни, люби и чти своих предков, Клер, без этого нельзя человеку существовать. Обязательно, пока живем, надо о них помнить…
        Дочка примолкла, размышляя, и - вновь с вопросом:
        - А по папе? Какие?..
        - Сама спросишь у него, когда выберемся! - ловко отпарировала Джин, поцеловала.
        Смолкли. Бобби, пребывая в царстве сновидений, ворочался, безмятежно ухал, бормотал.
        - Мам, а мир раньше… Он ведь другой был, да? А какой?.. - спустя короткий отрезок времени заинтересовалась Клер. К ослабшему горлышку возвратилась твердость, глаза расцвели, впервые за несколько дней стряхнули наледь, тень кошмара.
        Джин закивала, прижмурилась, сдула в голове пыль с древности:
        - Оживленный, изменчивый, стремительный и такой же опасный, как и наш. В городах жило много людей, по дорогам катились машины, в небе, выше птиц, летали самолеты, а по морям и океанам - рассекали корабли. Человек имел больше, чем нужно, но ничего не ценил. И не боялся ни зверей, ни дождя…
        Входная дверь вдруг с кряком открылась, вбросила музыку снаружи. Общение Джин и Клер прекратилось. Малыш Бобби проснулся, расплакался. Порог переступил Дако, зажигая освещение, и дьявол - осанистый человек в темной дырявой рясе, подпоясанной бечевкой. Голову укрывал большой капюшон, лицо пряталось за белой маской мима, а за ней - глаза: немигающие, совиные, в желтизне.
        «Это он… - влетела в мозг Джин первая мысль, - за детьми моими пришел…»
        Дако указал на детей с матерью и представил молчащему гостю:
        - Вот, как и говорил тебе: здоровые, невредимые и послушные детишки - в общем, любуйся! - затем показал на Джин и, щурясь, подчеркнул: - Но на эту даже не смотри - она моя собственность.
        Тот кивнул, в немоте разглядывая ребятишек.
        Джин обхватила Клер и Бобби, в ярости, содрогаясь, заревела медведицей:
        - Только притронься!!.. Только попробуй!.. Я не отдам их!.. Не отдам! - и захватала ртом воздух, уронила в безнадежности голову на Клер. Дочь крепилась, пробовала говорить какие-то взывания матери, но она была глуха, слепа и нема душой.
        Дако по-немецки, сходя на матерщину, велел семье замолкнуть, сказал:
        - Пока расслабься - мы еще ни о чем не договорились. Плакать будешь позже. - Он пригласил таинственного спутника к себе в кабинет и закончил, пригрозив: - Хоть один кто пикнет - достанется всем.
        Свет в гостиной выключился, кабинет закрылся, повернулся в замке ключ.
        Мать, ожив, - к дочке с вылезшими из орбит глазами, нашептывая:
        - Клер, сидите с братом тихо! Я сейчас…
        Как одержимая подползла к двери, подслушивая разговор:
        - …чертежи, говоришь, секретные? Электроника кое-какая целая? В обмен на них? Ну, неплохо, конечно, неплохо. А что еще можешь предложить? Давай-давай, Молох, не скупись - не на фантики ведь меняемся с тобой! Я-то знаю про твои сектантские закрома…
        - Могу дать разную химию для мозгов, интересные таблеточки… Гремлин твой еще на игле сидит? Тогда ему особенно понравится… - речь собеседника Дако была вычурная, а голос - тихий и хладный, как могила.
        - Это уже другое дело! - смешок, дробь пальцев по деревянному столу, полусекундная тишь. - Ладно, черт с тобой, забирай.
        - Сегодня могу?
        - А ты так торопишься назад? Ваш праздник-то там когда, в пятницу? Ну вот, успеешь. А пока отдохни от дороги со своими людьми пару денечков в «Вавилоне», поешь нормально, выпей, отоспись в мотеле, осмотрись, а во вторник, с первым светом, - вместе двинем к тебе за обменом. Заодно и сам растрясусь - устал от Грима, скука тут.
        - Ладно, уговорил. Но только на два дня!
        - А кто вас, «Бесов», тут забесплатно дольше-то держать будет?
        Засмеялись. Их смех был гоготом гиен, делящих убоину.
        - Давай пока по одной, так сказать, за встречу… - Откупорилась бутылка, заплескалась горячительная влага по стаканам, чокнулись. - Поздравляю с успешной сделкой, партнер. Рад, что мы нашли общий язык.
        «Конец… - сломалась душа Джин, - все кончено…»
        И трупом, не ощущая под руками пола, заспешила обратно.

        ПОНЕДЕЛЬНИК, 19 СЕНТЯБРЯ 2016 ГОДА

        К вечеру прибыли к «Норе» - любимому бару Гремлина. Там уже отдыхал кое-какой темный народец, орал распевно песни, но нашего клиента пока не было. Тогда, посовещавшись, решили дожидаться поблизости, в кустах, на удобном рубеже для маневра. Набранное в путь снаряжение - включая два гранатомета и гранаты, какие в споре перед выходом отвоевал у меня Дин, - заранее схоронили неподалеку от Грима, чтобы не таскать с собой. На дело же взяли минимум: я - нож да пистолет, напарник - ружье. Перестрелку затевать ни в коем не собирались, брать Двуликого изначально спланировали живьем без лишней шумихи и погрома: на кону ва-банк - моя семья. Дополнительно вооружились холодными головами, железной выдержкой и терпением - послушный пес Дако мог появиться или в любую минуту, или же невесть когда.
        Ветерок с уходом солнца начал злиться, строптиво закрадывался под одежду, окачивал холодком. На багрово-краповом небе, ближе к горизонту, сошлись клином громады окровавленных облаков. Даль взрывалась от волчьих песнопений, а позади взрывался беззаботный грешный Грим. Он будто бы смеялся над ними, в отместку громче галдел, рокотал, защищенный нерушимыми стенами.
        Ву-у-у… Ау-у-у…
        Время шло. Я не утерпел - взялся за четвертую сигарету.
        - Минут пять же назад дымил, - с малым недовольством забормотал Дин, покашлял, поплевывая в сторонку. Он разбойником разлегся на куске фанеры, вздыхал, двигал челюстью, тонкощетинистыми скулами. - Так скоро последняя пачка улетит, а больше у нас и нет - только в тайнике.
        Выдыхая дым в рукав для сохранения конспирации, я ответил:
        - Не могу - что-то нервничаю сильно. - Докурив - тоже прилег, накрылся от веток капюшоном, зачесал щеку, добавил: - Давненько в таких делах не практиковался. Не облажаться бы.
        Помолчали. Дин, не отрывая от бара следящего взгляда, спросил с неуверенностью:
        - А вдруг эта тварь вообще сегодня не приедет? Чего тогда делать? Еще день коротать?
        - Приедет. Обязательно приедет. Никуда не денется, - а себе так: «Пусть только попробует не явиться…»
        Гремлин объявился примерно через час.
        Одинокий внедорожник, подпрыгивая на ухабах, весь в свете желтых фар, как светляк, показался справа. Шел уверенно, ревя двигателем, колесами, скорость не сбавлял даже на опасных виражах. Спустя две-три минуты остановился около бара, заглох. Кузов - сплошь бронированный, укрытый пленкой в грязевых брызгах. Двери салона раскрылись. Из них - три человека: два ощетинившихся автоматами «Варана» в накидках без противогазов и почетный пассажир - сам Аксель Фрост. На нем - знаменитый плащ со значками и клепками, майка, джинсы в обтяжку, платформы на ступнях. Клоунские волосы собраны в пучок.
        В голову при виде его ударила дурная кровь, сердце распалилось, запросило отмщения, чужой жизни, по жилам побежал взрывоопасный напалм.
        - Прибыл, - огласил я, встряхнулся от внутреннего огня. Во мне, в груди - крематорий, катаклизм, шипящий дым. И сразу, обуздывая свой всеразрушающий раж: - Немного подождем. Пускай зайдет.
        Дин - лед: тоже хотел кровопролития, но откликнулся безмолвием, копя ненависть. Выдавали только глаза - за ними лежал черный иней, глубинный мрак, какого еще не видел.
        Аксель, хлопая пузырями жвачки, с руками за спиной, будто арестант, в ритмах танца прошел к входной двери и, распределив охрану, отправился веселиться. Телохранители - складные, серьезные и далеко не самые последние хиляки - отошли друг от друга четко на два шага и замерли шкафами, щелкнули затворами. Теперь мимо и муха не пролетит - заведение под особым надзором.
        «Ну, с богом!» - взбодрился я и - Дину:
        - Пора. Твой правый. Тихо убираем, понял? Не подведи: у нас нет права на ошибку…
        - Не волнуйся, Курт, - отозвался он, клацнул подвижным цевьем ружья, - все пройдет хорошо.
        Из кустов вылезли тише кошек, как партизаны. Разошлись. Крадясь - обошли бар с двух сторон, почти в одно время - разница в две-три секунды - свернули охранникам шеи, вместе с оружием оттащили к канаве.
        - Неплохое начало, а? - изрек Дин, отирая свои грозные руки. Лицо вроде каменное, глаза отрешенные, а губы била судорога, подбородок в переплясе, выдавая истинное состояние - испуг и легкий шок.
        - Пойдем, - не соря лишними словами, позвал я, - и дальше бы так.
        Вошли в бар.
        Сразу оглушило музыкой, пьяным лопотанием, лошадиным смехом, тяжелыми охмеленными голосами. За дощатыми столами - люди, каких нужно бояться на дорогах: бандиты, хищники, палачи. Никого из фракций. Душно, накурено, сумеречно. На целое помещение - три рабочих лампочки. Около них роятся мошки, обжигаются, падают угольками. Присели рядом с выходом, у окошка - для быстрого отхода. Гремлин сидел за барной стойкой, повернутый к озверевшей от алкоголя публике, будто сатана на адском троне, попивал через трубочку выпивку. Нас встретил «мертвой» половинкой лица, остро сверкнул змеючьим глазом, но не признал, не смог вспомнить, отвернулся. Остальные и подавно не повернули голов.
        Заказали для видимости пива, сигарет.
        - Какие действия? - спросил Дин, отпил из бокала пены, прикурил. Пальцы прыгали, пепел - сыпался, забивался в древесные расщелины.
        - Пока ждем, наблюдаем, - бесстрастно обмолвился я, глотнул пива. Увидев тряску напарника - попросил: - Успокаивайся, Дин, выдаешь…
        Какое-то время Аксель наслаждался отдыхом, непринужденной обстановкой, своей деланой, льющей через край гордыней, но вскоре начал что-то подозревать и, не расплатившись, засобирался к выходу. Мы с Дином, почти ни к чему не прикоснувшись, оставили под бокалами расчет и - за ним.
        «Уйти пытается… - горела и гасла мысль, - раскусил…»
        Только вышли - выстрел. Пуля - с гулом в дверной косяк, чуть не состригла мне ухо. Я - инстинктом вбок, упал, схватился за нож, крикнул напарнику, дабы не забыл об уговоре, не прибил по глупости будущего «языка»:
        - Живой!!. Он нужен живой!!. - и, пружиной поднявшись на ноги, - следом.
        Гремлин, спинным мозгом осмысливая свой близящийся бесславный итог, стрельнул еще пару раз, попал в бессмертную темноту и, крикнув, выкинул пистолет, трусливым зайцем рванул к внедорожнику. Там и попался. Дин, кинувшись наперерез, хрястнул прикладом, приложил об крыло. Следом обмякшего, дезориентированного Акселя поволокли прочь от бара в заранее примеченный овражек.
        - Хоть чуть-чуть-то понимаешь, что тебя вообще ждет? - спрашивал у того Дин.
        Зверь все понимал, но молчал. Хотел умереть быстро, но знал, что такого не будет.
        Опустилась ночь. Злобнее застонали потрошители. Ветер дышал морозно, зимой.
        Избивали Гремлина страшно, свирепо, до полусмерти. Умышленно калечили ребра, отшибали почки, легкие, пах, не трогали лишь мерзостное лицо - чтобы мог видеть и говорить. Закончив, спуская пар - усадили у пня, изувеченного, перемолотого через мясорубку, перешли к суровому допросу.
        Дин встал рядом с Акселем, я - на корточки. Долго смотрел на него в сердитом молчании, запоминал таким - уничтоженным, без опоры на Дако, рассыпанным в труху. Поднял за подбородок. У Гремлина изо рта - водопад крови, в глазах - смерть, надгробные кресты.
        И спросил:
        - Знаешь, кто я? - слова шли не из сердца, а из гнева, выкупанные в пламени, боли.
        Гремлин улыбнулся, показал ровные зубы, смотрел на меня отсутствующим взглядом, ненасытно дышал.
        - Муж той… кхм… сучки… да?.. У нее такая сладкая кожа… как у ангела… - засмеялся в лицо и мигом получил от напарника удар в нос, замолкая. Через минуту закряхтел опять, икая: - Видел, как мы твой домик… кхм… разожгли?.. Моего хозяина не надо обижать…
        Дин снова сжал чудовищный валун-кулак, собрался бить челюсть, но я придержал.
        - Где они?.. Где моя жена и дети?.. - затряс Гремлина, желая задушить, и каждую секунду боролся с огнедышащим драконом в душе, с неуправляемым чувством тупого разрушения. И мысли, крики, шепоты, какие силился не слышать, игнорировать: «Причини ему боль! Сломай! Раздави! Оборви эту ненужную жизнь! Давай, Курт, давай!.. За Джин, за Клер, за Бобби!.. Давай, Курт…»
        Аксель тер сломанный нос, затем плюнул в ноги, потонул в хохоте, кашляя кровью. Из меня вырвалась буря, пылающий смерч. Глаза подчинила слепота, а сердце - неукротимое безрассудство. Попросив Дина придержать эту человеческую фекалию - схватил правую руку, положил на пенек и отсек большой палец. Гремлин завыл чертом, задергался и лишь тогда, держась за сочащийся обрубок, раскололся:
        - Они у Дако… у хозяина!.. Жена… в наложницах, моет полы… - проскулил и продолжил: - Дети… пока с ней, но завтра утром… их конвоем увезут в Нелем на обмен. Молох, главарь «Бесов», щедро заплатит… - упал лицом на повлажневший пень, с присвистом дышал ртом, - ребятня и твоя супруга… будут в одной машине с хозяином. Он тоже возьмет ее с собой… Боится, что может сбежать…
        - Какой дорогой поедут??. Маршрут какой?.. Какая конкретно машина?.. Сколько всего? Говори… - жег я вопросами, выжимал до капли правду. Дин слушал и плакал, скрежеща зубами.
        Гремлин заперхал, перелег на другую щеку, как перед смертной казнью, ответил:
        - Они будут в черном внедорожнике моего хозяина… всего пять машин… две из них - «Бесов»… Поедут через северо-восток, по пустошам… оттуда - на 41-ю трассу… и в Нелем… - и - нам: - Поздно спохватились - не успеете. Не успеете уже. Опоздали…
        Дин положил ладонь мне на плечо, утешил:
        - Я знаю те места, друг, не пропустим. Даю слово! Да еще ведь внедорожник этого остался - полетим, а не поедем!
        …Суд над демоном-поджигателем был коротким. Гремлина, раздавленного ужасом, кричащего, по звериной тропе под покровом ночи завели глубоко в пустоши, там шнурками туго-натуго привязали к дереву, залепили грязью рот, сломали ноги и оставили на съедение потрошителям или до первого дождя.
        Уходили опустошенными, никто не мог вымолвить ни звука.

* * *

        Давно перевалило за полночь. Дако терялся в беспокойстве, не находил места, ругался на немецком языке, всякий раз спускался в «Вавилон». Возвращался злой, красный, запирался в кабинете, безбожно пил, громил кулаками стол. Джин с детьми не спала. Она тайно наблюдала за ним, прислушивалась к гневным воплям за дверью, не разбирая чужого наречия, сути слов, но скоро обо всем догадалась смекалкой, все поняла - речь шла о Гремлине, что-то было не так. Но женское сердце дальновидно и премудро, оно видело наперед, пронзало время и подсказывало ответ: «Это муж дает о себе знать. Курт пришел!» И вот пробудилась от мертвого сна искалеченная душа, прозвенел в сигнальный колокол рассудок - надежда все-таки есть, свобода близка, осталось только дотерпеть, собраться, и кошмар закончится…
        Переждав опасную секунду, когда взбешенный хозяин Грима вновь покинул свое обиталище, Джин шустрой ящерицей подползла к дочке, на пару с братом притворяющейся спящей, заговорила на выдохе, с облегчением:
        - Милые мои, можете открыть глазки - Дако ушел! - и тут же, каждому целуя нежный, любимый лобик: - Не бойтесь! Я теперь с вами, я здесь!
        Клер подняла голову, обняла братика, бодрствующего сегодня вместе с мамой и сестренкой, позевывая, затерла перетомленные глаза, ропща:
        - Я думала, что он никогда не перестанет орать! Голова уже звенит, и Бобби пугается - сложно становится успокаивать… - посадила Бобби рядышком, накрыла «одеялом» - обрывком палаточного брезента, в слезах выпрошенным матерью у Дако для мерзнущих детей. Малыш в тепле засюсюкал, почувствовал временную безопасность и изъявил желание играть - потянул, проказник, к сестре пальчики, изображая какие-то выдуманные детской фантазией фигуры. Глазки полнились радостью, отливали лунным серебром. Клер умилялась, цвела улыбкой.
        Джин пересела на краешек дивана и, пугливым зверьком глянув на входную дверь, подпуская к сердцу секундный страх внезапного появления Дако, решила поделиться вещим прозрением:
        - Он так шумит, потому что этот его прислужник Аксель куда-то подевался, - голос слегка сбавила, превратила в полушепот заговорщика. Бегучий взгляд шквалом проносился по Клер и Бобби, губы пытались улыбаться, прогибались в углах, но она старательно тушила мимику, сдерживалась, из-за чего они скакали как при начинающемся плаче. Потом прибавила, видя какое-то замешательство в лице дочери: - Не знаю, может, я не права, конечно, - немецкого не понимаю, - но мне почему-то так показалось, Клер. Дако ведь себя так раньше никогда не вел, вспомни, солнышко! А тут - лютует, мечется туда-сюда как угорелый. Стряслась какая-то история…
        Умница Клер уловила ход маминых мыслей, воссияла изнутри:
        - Ты думаешь, что это отец? Он добрался до того, с разным лицом, да? Я права?.. - Потом с ранней, призрачной радостью поцеловала Бобби, одной фразой пересказала новость и - к матери, обниматься: - Это точно папа, он убил его, убил! А скоро придет за нами! Мы спасены, мамочка! Наконец-то!..
        - Мне так хочется в это верить, солнышко, так хочется! Правда! Но давай пока не будем раньше времени ликовать?.. Я очень боюсь сглазить: сейчас наговорю вам с Бобби всего, а потом не прощу себе, если окажусь неправа… - остужала Джин волну горячего восторга ложкой холодного скепсиса, держала обрадованную Клер у груди. Но как заставить дочку не ждать отца, не петь душой от таких известий? Все слова ей сейчас - пустые звуки, шорохи ветра в широком поле: она в эйфории и ничего не слышит. - Давай пока не будем торопиться, зайка?..
        К семейной отраде присоединился и Бобби, заливно засмеялся, широко заулыбался, тоже захотел обниматься, пародируя сестренку. Клер подняла его на ручки, подбросила, вдвоем закрутились волчком. Братик вскрикивал в восторге, звеняще визжал, стены - звенели, ходили ходуном. Им незнакомы были людские сантименты, только черствость, ядовитая желчь.
        Джин, хмурясь лицом, в темном ожидании, просила громко не шалить, вести себя тише - вот-вот вернется кровопийца, - да детей не унять - у них праздник, триумф: скоро увидят папу и страдания забудутся, как страшный сон.
        Клер, забавляясь с Бобби, говорила:
        - Мам, ты прям как будто бы и не рада всему. - Потом, теребя носик братика: - Прекрати сомневаться. Я вот как услышала - сразу поняла: это все не совпадение, отец действительно идет за нами!
        Мать вздохнула, молитвенно сложила руки:
        - Рада, Клер, очень. Но пойми: может, я заблуждаюсь, а ты все воспринимаешь буквально, - омраченно взглянула на Клер: дочь опечалена: задета вера в свободу, в окончание всех смертных мук. И совсем обрезала крылья: - Завтра самый страшный день для нас, как радоваться?.. - и себя же судила: «Что я делаю? Сама ребенку дала огонек, сама же и тушу…»
        Дочь посадила Бобби на диван, шмыгнула. На ресницах - созвездие слез, щеки мокрые. Джин закрыла ладонью рот и - реветь:
        - Клер, прости меня… не надо меня больше слушать… давай верить в лучшее с тобой?.. - подступила в упор, но Клер, плача, повернулась спиной, преждевременно обрывая всякие разговоры.
        Финальную точку всему поставил Дако. Он, громыхнув дверью, ввалился в стельку пьяный, рассеянный, шатающийся, с третьей попытки попал по выключателю, зажег свет и с потерянным видом, гулко выдыхая ртом хмельную вонищу, под дребезг цепей повалился у стены перед входом, подобрал колени, взъерошил платиновый хохолок и со стеклянными глазами забредил, точно в лунатизме:
        - Нет-нет-нет… вернется… надо дождаться… очень скоро уже… Аксель… - оторвал зрачки от пола, поглядел на смятенную таким драматичным появлением семью и, будто бы совершенно один, не замечая в своем жилище никого постороннего, продолжил, но суровее, жестче: - Где тебя носит?.. А… и черт бы с тобой… Ты мне больше и не нужен! Убирайся… Завтра на сделку поеду без тебя! Катись куда хочешь…
        И, порывом встав, - в кабинет. Заперся. Пробилась разъяренная брань, бой бутылок, жутко грохотнуло, протрещало дерево - в безумии перевернул стол.
        «Господи, пусть Курт нас спасет! - забывалась молитвой Джин. - Это все, чего я прошу!»

        ВТОРНИК, 2 °CЕНТЯБРЯ 2016 ГОДА

        Засаду организовывали со спешкой, взвинченными до предела нервами и без отвлечения на сон. Продумывали любые малозначимые детали, мелочи, учитывали всякие непредвиденные ситуации - будь то задержка транспорта, нападение зверей или не вовремя испортившаяся погода. Сыграть против нас могло все, а оставаться готовыми должны были ко всему. С совета Дина укрепились на пустошах, максимально близко к предполагаемому маршруту конвоя, на втором этаже порушенного промышленного сооружения, удержавшегося после недавнего обвала. На скорую руку позавтракали, перекурили, еще раз проверили боеспособность всего оружия и стали дожидаться часа «X».
        День оживал по минутам. Небо выходило из мрака, расправляло вширь гранатово-красное покрывало, беременело облаками. Ветер прогонял кудрявые туманы, раскрывал загубленные просторы. Солнце поднималось к выси, закипало расплавленной медью. Оно, какое-то слишком громадное сегодня, неистовствующее, как огненный шар, калило землю особенно ненавистно, отсвечивалось зелено-рыжей чешуей в мелких кислотных лужах. Обделенно дыбились вдалеке переломанные, без ветвей, деревья, громоздились по канавам и глубоким впадинам горько униженные кустарники. Тускловато высвечивались опрокинутые опоры ЛЭП. А в округе - ни птиц, ни зверей, одна омертвевшая неподвижность да глушь.
        Тишь, тишь…
        Я на миг оторвался от оптического прицела, пока не замечая впереди движущихся машин, еще раз - уже пятый - спросил у напарника:
        - Дин, знаю, надоел, но все же: ты точно справишься с гранатометом? Все запомнил?.. - поглядел: Дин, обвешанный гранатами, как бравый вояка, рассевшись на горке отсыревшего бетона, сосредоточенно возился со штурмовой винтовкой, производил холостые выстрелы. Лицо тяжелое, в желто-бурых пятнах, утомленное минувшей судной ночью, дорогой, под глазами - фиолетовые тени, бугорки. И дальше взволнованно: - Если чего подзабыл - лучше сейчас скажи, чтобы потом оба локти не кусали…
        Напарник, вставив магазин в приемник, дернул затвор и, переводя предохранитель в безопасный режим, плутовато моргнул красным сонным глазом, ответил хрипом:
        - Да успокойся, Курт, все я помню, - прошел к ближайшей стене, где стояли два заряженных РПГ, ружье и наши вещи, достал воду и заговорил опять, бухтя: - Уши уже горят от одного и того же! Ну, ей-богу! Сказал же: не подведу, значит - не подведу. Все. - Передал мне бутылку, опустил свою шерстяную лапищу на спину и замудрствовал: - Пей и не трать понапрасну силы на тревогу, хорошо? Оба с тобой на грани. Скоро все закончится. А сейчас надо собраться с духом, с мыслями. Одно усилие - и ты с семьей.
        По душе от его слов - теплый бриз, на сердце - умиротворение. Изобразив на губах что-то схожее с улыбкой, я глотнул пресной влаги и, вернув бутыль, ослабленно вымолвил:
        - Да, ты прав, друг… Прав… - полной грудью вздохнул, - осталось уже немного…
        Дин, не отвечая, легонько закивал, сходил к рюкзаку за биноклем, затем - к краю обрыва и, уединившись с нелегкими мыслями, устремил соколиный взгляд вдаль, напряг скулы.
        Больше не говорили: напарник стоял маяком, караулил окрестности, дергая волосы в носу, а я занимался жутким делом - специально тупил о кирпич снайперские пули, творил ножом глубокие насечки для усиленного ущерба. Так проторчали долго. Успели выкурить еще по две сигаретки, даже посмешить друг друга анекдотами.
        А через полчаса - напряженный голос Дина:
        - Едут! Поднимайся, Курт! - и как по пожарной тревоге набросил рюкзак, поднял гранатометы и - бегом в соседнюю комнату. Потом снова: - Вижу пять машин! Идут колонной с запада! Наша та, что посередине - огромная, зараза, черная… - невеселый смех: - А не обманул-таки Аксель! Все как со слов…
        В теле взыграл пламенный дух, раскаленным паром захлестнул внутренности, попал в кровь. От пальцев ног до головы пронеслась древняя бесконтрольная сила, сумасшедший заряд. Глаза заслезились, как будто начали лучше видеть.
        Промолчав, я до щелчка загнал обойму, приготовил винтовку к стрельбе и - к прицелу, регулируя кратность. По направлению к нам, рыкая, в клубах пыли и выхлопного газа, на солидной скорости ровной цепью двигался конвой. Две первые машины, поменьше, закрытые со всех сторон кислотостойкими пакетами, отливая солнцем, - «Бесов», оставшиеся три - «Варанов». Моя семья заточилась в черном громадном внедорожнике с тонированными стеклами и толстыми шинами, обитом скорлупой брони и защитной пленки. Ориентировочное время прибытия - три-четыре минуты, принимая к учету кочки и общую непроходимость.
        «Родные мои, потерпите, потерпите еще чуть-чуть…» - мыслями просил Джин и детей и - напарнику с краткой командой:
        - Приготовились! Напоминаю порядок, Дин: раздается мой выстрел - ты бьешь по двум задним. Машина с семьей должна быть невредима! Не промахнись, очень тебя прошу…
        - Не подведу, Курт! - крикнул Дин и рассеялся в штиле.
        Пошли-поплыли минутки. Одна… вторая…
        «Нет права на промах, нет…» - вбивал себе в голову. А в ней - затишье перед бурей.
        Колонна техники, громыхая, поравнялась со зданием. Еще мгновение - и шанс упущен: головная машина уйдет за черту выстрела и ее уже не достать - разработанный план покатится к дьяволу.
        Я вытряхнул прочь сомнения, отсчитал всего секунду - и мягонько, легонечко на спуск холодным потным пальцем. Сорвался залп. В плечо толкнуло. Гильза потерялась в латунном звоне. Лобовое стекло - в осколки, водитель в кровавом крапе ударился об окно, на рефлексе выворачивая руль вправо. Впередиидущую машину занесло, закрутило, громко уронило на землю. Ей с лету в зад - вторая, всех, кто там, - насмерть. Внедорожник - наша цель - успел затормозить, не врезался. Поставленная задача выполнена. Той же секундой друг за дружкой, с режущими высвистами, раскатом отгремели гранатометные взрывы. Дин не промахнулся, исполнил свой выход мастерски, и камешком не тронул транспорт Дако. Подорванную технику, словно на батуте, взметнуло ввысь и огненным дождем раскидало по округе. Несколько резвых осколков шрапнелью залетели на первый этаж.
        Дин в азарте раскаленно проорал:
        - Попал! Попал! Ха-ха!.. Такая вот наука! - выбежал из комнаты и, подхватывая ружье: - Дако остался, Курт… - и тут же назад.
        «Знаю, дружище, - в душе ответил я, - знаю…»
        Смотрел в прицел, а из внедорожника никто не выходил. И разглядеть никого было нельзя. Спустя минуту - забрякали стекла, из окон застрочила слепая пальба. Пули, какие достигали верха, побили крошку из стен, испугали мало. Потом распахнулись задняя и водительская двери, из них - «Варан» и черный фантом в робе под капюшоном. Этого распознал сразу - Молох, главный богоненавистник и змей, позарившийся на моих детей. Сектант бежал от смерти наутек, куда глаза глядят, спотыкался об искореженные обломки, а следом хромой антилопой, спасаясь, - другой. Потом с разным промежутком времени запыхались, бревнами повалились без сил кто как. Владыка Нелема обронил белую маску, раскрыл свою сущность - уродец с сожженным лицом. Рука не дрогнула, обоим поцеловал лбы свинцом.
        - Густав, теперь ты… - бросил я «черную метку», а сам ждал, гадал, откуда он покажется и вылезет ли вообще. Но тот сидел в салоне с моей женой и детишками и не высовывал носа - знал, зверь: не промахнусь, не пощажу. И - Дину: - Он, по ходу, не выйдет - замышляет что-то…
        Дин думал над ответом недолго:
        - Надо спускаться, Курт. Возьмем его там…
        И тут случилось нечто страшное. Дако, вытолкнув из внедорожника Джин в одних домашних вещах и с Бобби под грудью, взял в заложники Клер и, угрожая ребенку пистолетом, затребовал трубным, с немецким говором, басищем, запыхаясь:
        - Вылезайте, свиньи!!. Отстрелялись!.. Пушки кидайте оба - и бегом марш на улицу, пока во всех тут дырок не понаделал!.. Минута у вас!.. Время пошло!.. - придавливая шею рыдающей на все голоса Клер - полуметаллическим ботинком отбросил белую, как простыня, супругу к переднему колесу. Джин, стеная, в брызгах глины, не удержала малыша, бултыхнула в жидкую грязь.
        «Сволочь!! Паршивый пес!.. - встало под горлом неистовство, сатанинский огонь. - Сейчас ты завоешь от боли… - но мигом охолонулся, затушил горячность: - Нет, пока не выйдет, не получится - в его руках мое все…»
        Жена, поднимая гремящего плачем Бобби, узнала нас, почувствовала родных людей, освободителей, зазвала душераздирающе, сходя на скачущий гортанный хрип:
        - Курт!!. Дин!!! Не слушайте его!! Он убьет нас всех!!
        Клер обрадованно-отчаянно, не пугаясь оружия, страха расправы, разворачивающегося перед глазами ада, переорала мать, остерегла острым кличем:
        - Отец, папа!! Дядюшка Дин!!. Не выходите!! Он врет… - и утихла - Дако накрыл ладонью рот.
        - Надо подчиниться… выходим… - разбито исторг Дин из комнаты.
        Других путей не отыскалось - повиновались, побросали вооружение. Я с собой прихватил костяной нож, припрятал в рукаве. Спустились. У обоих в головах - переполох, ни одной конкретной идеи, ни единого стоящего решения, как действовать дальше, что именно предпринимать. Ступор выворачивал руки, тяжелил ноги, вмешивался в ход мыслей. Одна ошибка - и всю семью без сожаления, зазрения совести поголовно, как скот, истребят по одному выстрелу.
        Густав, с одутлым нездоровым лицом в красной аллергической сыпи, обрадовался нашему смиренному подчинению, ядовито осклабился, округлив бородку у рта, разяще заполыхал глазами. Золотистый хохолочек фосфорно засветился на солнце, крестик в ухе раскачивался, изгорбленный нос пыхтел ноздрями с надрывом, с мощью, как у старого мерина.
        Улыбался долго, посверкивая зубами, потом в нем заговорил демон:
        - Умные овечки!.. Теперь на колени! Падайте-падайте, не тушуйтесь! - и, переведя пистолет на Джин с малышом: - Смелее! Чего стоит прилюдное минутное унижение ради спасенных жизней, а? - следом властнее, пылая зрачками: - Ну!! Мне начать убивать, что ли?!. На колени упали!! Руки за голову!!.
        Мы с Дином, не пререкаясь, попадали в хлипкую траву, заложили ладони за затылки. Стояли, как военнопленные перед децимацией: головы опущены, тела - мертвы, парализованы духом.
        «Как бы изловчиться?.. Как бы метнуть нож?.. Надо выждать…» - рекой лились рискованные затеи. Напарнику, сбавив голос до шелеста:
        - Дин, мне только секундочку как-нибудь выиграть, и я уберу его…
        - А если нет?.. Не надо - подождем лучше…
        А Дако вновь открыл рот:
        - Значит, вот кто тайком прибрал к рукам капиталы Грима, спокойно так отоваривался на них все эти годы, между делом грохал моих людей, когда мешали скрыться… - щеки подскакивали от раскаляющегося исступления, пропотевший кадык наточенно выпучился, - столько лет неустанных поисков! Долго же тянулась эта гнилая история, хочу сказать!.. Думал, концов уже не найду… - вновь ткнул дуло в висок Клер. По моим жилам пошла кипучая кровь. От притока свирепства в мозгах закоротило, земля перед глазами заплясала, заскакала. - А теперь и Аксель не вернулся. Я знаю, это вы… за его исчезновением стоите вы… Кто-то из вас… - разошелся больным смехом, прицелился в мой лоб и накатил с вопросами, словно спуская курок: - И кто именно?.. Ты или… он? - поймал на мушку Дина. - На чьих руках его кровь?.. Или на всех сразу?? Что вы с ним сделали??. - трижды шмальнул в небеса, усиливая панику. Клер и Джин - в визг, Бобби пропилил воплем. И дальше нажимисто: - Ну, ничего-ничего… Ладно… За него вы ответите сполна… - скулы выложились в гранит, голос из высокого окрика ухнул в баритон: - Но за сорванную сделку - еще и с
процентами!.. Только вот с кого бы начать? Может, с вас двоих для начала? Или с этой мелкой занозы, а затем с мамаши и… - для острастки сильнее придушил Клер. Дочь, белея, как алебастр, вырывалась, смотрела на меня усыхающими глазками, губами наговаривала незвучащие просьбы помощи.
        - Сейчас, Дин… - прошуршал я, внутренне приготавливаясь к броску, предопределяющему исход всему.
        Но перелом произошел там, где никто не мог и предвидеть. Дочка, все-таки извернувшись угрем, вгрызлась истязателю в запястье, прокусила до крови. Тот взревел, выронил пистолет и, откинув Клер к машине, зажал глубокую рану, упуская важнейшую секунду. Мой нож, выпущенный наскоро, закручиваясь вкось, - к каменной, в мускулах, глотке. Дако за какой-то миг подметил смерть боковым зрением, на автомате прыгнул в техничный перекат и - за внедорожник. Клинок, так и не вкусивший людской плоти, ущербленно закатился под днище.
        - За ним! - подорвался Дин, хотел ринуться догонять, но я одернул за плечо, приказал:
        - Нет! Оставайся с семьей! Я с ним сам разберусь… - и, отдувшись, охладевая сердцем, - преследовать. Оружие поднимать не стал - горел желанием покончить с шакалом собственноручно, раз и навсегда.
        Густава нагнал около обширной выстуженной лужи. Он, полусогнутый, запыхавшийся, со звериным оскалом глядел в мою сторону, ждал, что буду делать дальше. Грудь в татуировках надувалась грелкой, мышцы отблескивали мрамором, на лбу синели жилы. Дочкин укус кровоточил, струями умывал искрашенную кожу. Наши глаза, точно сабли, скрестились с силой, до неслышного лязга: мои яростно-горячие и Дако - хладно-обреченные, как у загнанного животного, примирившиеся с неотвратимостью, кончиной. В них теперь не осталось развращенной властности, облетела вся монументальность, высота, облиняло превосходство - жило еще только задетое достоинство да желание глупого возмездия, ни к чему не приводящего убийства.
        Главарь Грима никак не мог овладеть дыханием, окрепнуть, заходился одышкой, жег опасающимся взглядом, растягивал эту, пожалуй, первую и последнюю нашу встречу визави. Наконец пропорол тишину нарочным хрипливым хохотом, бравируя:
        - А ведь почти попал… почти! Чуточку не хватило. Какие-нибудь полсекунды, и - вжик! - ножик бы по рукоятку залез мне под подбородок. Вот это зрелище! И проблем нет, верно? Ты - отличившийся герой, всех спас, а я - ужин для падальщиков. А потом прямой дорожкой в ад, к бескрылым ангелам и пустоте… - о небытии говорил шутливо, поэтично, улыбаясь, а у самого на нижних веках - смертный тик, плечи - в трепете, в мурашках. И продолжил взвешенно, наморщив брови: - Клинок-то твой летел поставленно, наученно, явно выпущенный виртуозом своего дела. Да и стрелял-то как… - дряхло посмеялся. Смех ядом проходил в меня, шпарил душу. - Ты не простак, каким пытаешься казаться… Уж я-то знаю, поверь. Меня не обведешь вокруг пальца… - втянул щеки и, подбивая на откровения: - Давай начистоту, а? Бывший военный? Наемник?.. Ликвидатор?.. Сколько народу покосил на своем веку?.. Скажешь? Покаешься? - и, не получив ответа, въедливо: - Молчишь? А твои глаза мне все уже рассказали. О, да-а-а… Я хорошо знаю этот особенный взгляд в людях. Такой погасший… уставший от смертей и красных рек… Интересно, а твои родные в курсе, какой
зверь живет в тебе по нынешний день, а? Нет?.. У нас ведь много общего… Мне знакомо все, что ты видел в жизни… - вернулся на ноги, вправил шею. - Мы с тобой из одной стали отлиты, одним миром мазаны, как говорится…
        Я - шаг назад, через напряжение говоря:
        - Ты - грязь, а ее принято попирать каблуками…
        Дако натянул губы, померк лицом. По белкам прошел проклятущий огонь.
        - Акселя вы вдвоем убили или сам? - вдруг атаковал он вопросом. Острые шпоры и цепи-подтяжки, захватив солнечные лучики, предостерегающе блеснули, забелела рукоять ножа в голенище.
        - Да. Вместе. Сейчас, наверно, кормит волков, - без колебаний открыл я правду. Глаз не таил - держал прямо, смело, вызывающе.
        У того ото лба до челюсти - электрический разряд, от тела повалил пар - кипятком облило бешенство.
        - Теперь глянем, чего ты стоишь в одиночку… - выцедил Дако и, взревев берсеркером, выдернул чудовищный нож и двинулся на штурм.
        Здесь и схлестнулись. Густав, превосходящий меня по массе в несколько раз, махал страшными ногами, делал запутанные выпады клинком, брал обратным хватом, обманывал. Лезвие блесной проносилось перед зрачками, целилось в горло, в ключицу, искало сердце. Приходилось замыкаться в глухой обороне, не отвечать на удары, следить. И тут, вовремя выставив блок против руки-молота, - вложился локтем в крутую скулу. Дако по-бараньи боднул железной головой землю, выплюнул зубы, размазал кровь со слюнями по рту и - с утроенной пылкостью снова в бой. Вывернув до вывиха вооруженную кисть, я срубил борова подсечкой, но тот, падая, все же исхитрился покарябать мне шпорой правые икры, увлечь за собой. Перекувыркнулись. Боль притупляла сознание, слабила мышцы. Не позволяя Густаву усесться сверху - откатился вправо и, подхватив первый попавшийся булыжник, наотмашь разбил в прах о висок. Кулаки вколачивал в податливое, как тесто, лицо, пока не истощилась злоба.
        «Конец… конец… - гремело в извилинах, - семье ничего не угрожает… все кончено…»
        Назад поплелся едва живым, пропадая в помутнении. На порезанную ногу опирался краешком мыса.
        У внедорожника полное семейное собрание. В глазах - счастье, тревога.
        Джин со вздохом, в слезах - бегом навстречу. За ней Клер, Дин с малышом на руках. Бобби и радовался, и хныкал, лобик с сохлой грязью пунцовел. Жена нарвала из одежды лоскутков, сделала перевязку, смятенно замолвила:
        - Курт… родной… нежный… потерпи… - и - к моим губам, щекам, оголодало лаская. Потом дала две - слева и справа - пощечины, запрокинулась на плечо, опять заплакала: - Какой же опасности ты нас подверг!.. Чего мы натерпелись… ну почему ты всегда так далеко, когда мы нуждаемся в тебе! Ну почему ты такой!.. Пообещай нам, что этого больше не повторится…
        - Я обещаю, любимая! Обещаю!.. Все теперь будет хорошо… - рассыпанно отвечал я, не знал, на кого смотреть, кем любоваться.
        Долго обнимал, целовал детей. От сына слушал лопотание, любимую чушь, от дочери - обрывками гнетущий рассказ обо всем случившемся, о пережитом ужасе.
        - Теперь все позади… все позади… Папа с вами… - тешил Клер, наглаживал ненаглядные волосы, наслаждался биением родимого сердечка. - Никто вас больше не обидит…
        - Правда, пап?.. Правда?.. - роняла она вялые слова, не хотела отпускать шею.
        - Клянусь перед всеми вами…
        После, оставив ненадолго семью, отошли с Дином в сторонку. Закурили. Молчали. Руки у обоих тряслись, как с похмелья. Собирались заговорить, и никак: хмыкали, роняли вздохи - и все, ничего более.
        - Уходить надо, Курт. Как можно скорее уходить, - первым замолвил Дин, наблюдая за горизонтом, - два крупных лидера мертвы, Грим и Нелем - обезглавлены. Такая новость разлетится быстро - оглянуться не успеешь. В Истлевших Землях начнется дележка, распри фракций. Возьмутся и за нас, станут искать концы… - и повторил: - Надо уходить…
        Я досмолил, задавил бычок, одним глазком взглянул на напарника - тот, поникший, сумеречный, тянул с сигаретой, не моргал. Затем спросил:
        - Ты с нами?.. - но, предчувствуя, каким будет ответ, - отвернулся.
        - Нет, друг. Вы без меня. Я своей дорогой. Не обижайся только… - голос Дина надтреснул, осип. Следом с советом: - Машина Дако на полном ходу, из оставшихся двух можно слить бензин. На несколько дней должно хватить. Вот и уедете отсюда. Зима не за горами, Курт, вам надо успеть подыскать жилье, обустроиться по-человечески, обжиться, приготовиться. А там, дай бог, если все будет хорошо, на ноги встанете - и третьего ребеночка родите.
        - Скажешь тоже… - сквозь грусть посмеялся я и - сразу: - Выходит, друг, навсегда с тобой расстаемся?..
        - Получается так… - вздохнул Дин, докурив. - Ты уж не злись…
        - Куда отправишься-то хоть? Есть соображения? - поборов душевный толчок, задал я вопросы.
        - На север пойду. Все равно куда. Где-нибудь да прибьюсь.
        - Ну что ж… Раз так сложилось все - прими кое-что в качестве сувенира на память… - следом задрал бинт, поднял правую штанину и высунул искусный костяной нож, столько времени провисевший без дела. - Говорил же, что сделаю - ну вот! - вручил Дину. Напарник с разинутым ртом осматривал оружие, ахал, глаза по-детски сверкали. И досказал, робея: - Там еще внизу гравировка, почитай…
        - «Дину от Курта на долгую память», - зачитал он и - обнял, как сдавил клешнями: - Спасибо, друг! Огромное спасибо! Никогда не забуду!..
        - Надеюсь, - мигнул я улыбкой, - только ухаживать не забывай, и прослужит вечно.
        Дин, не удержавшись, заинтересовался:
        - Когда же ты его сделать-то успел?
        - Нашел время, как видишь. Но от жены скрывать было непросто!
        Похихикали и затихли.
        Часы понемногу сходили на убыль. Солнце обливалось ржавым пламенем. Пришла пора прощаться, провожать нашего члена семьи. Клер и Джин известие о разлуке с Дином, с каким едва ли успели воссоединиться вновь, повергло в темное уныние, Бобби обрушился ором, никак не хотел отпускать руку полюбившегося дяденьки.
        - Дядюшка Дин, не покидай нас… - слезливо просила дочь, терла раскрасневшиеся глаза.
        - Оставайся, зачем куда-то уходить… - взывала супруга, укачивая малыша.
        Но Дин отказывался, говорил свое, не меняя принятого решения:
        - Не могу, дорогие мои, никак не могу. Простите вы меня…
        - Помни нас, Дин. И… не держи зла, если что не так, - одарил я напутствием дорогого напарника.
        - Всегда буду помнить. Верьте все!
        Мы обменялись мужскими дружественными рукопожатиями, обнялись. Джин поцеловала Дина в левую щеку, освятила широким крестом и благословила в дорогу, Клер разрешила чмокнуть себя, смущаясь, пожелала удачи. Бобби он выговаривал что-то таинственное на ушко, собирал слезки, грозил пальцем. Сынишка, словно под чарами, внимал каждому слову, опять осчастливленно улыбался.
        И, взвалив на спину рюкзак, отставляя наотлет ружье, простился со всеми:
        - Ну, до свидания, друзья мои! Любите и дорожите друг другом! И будет у вас мир! Такая вот наука, ребята…
        С тем и отправился в далекое странствие, к закату, распевая:
        Родился я при лунном свете,
        Забытый всеми одинокий волк…

        Дин в скором времени уменьшился до маленькой фигурки, а мы все вели за ним глаза и вспоминали, как много сделал для каждого из нас этот непростой человек с божественной и богатейшей душой. И с сердцем благодарили.
        А небо было цвета крови…

        Попов Сергей 25.01.2015

        Об авторе

        Попов Сергей Алексеевич (род. 16.11.1990) - российский писатель-фантаст, кандидат Интернационального Союза писателей.

        notes

        Сноски

        1

        Прибор ночного видения. - ПРИМЕЧ. АВТ.

        2

        Aerosmith. Dream On.

        3

        Общевойсковой защитный комплект. - ПРИМЕЧ. АВТ.

        4

        Так в Истлевших Землях еще называют все преступное сообщество (бандитов, грабителей, мародеров). - ПРИМЕЧ. АВТ.