Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Поротников Виктор : " Василий Буслаев " - читать онлайн

Сохранить .
Василий Буслаев Виктор Поротников

  Виктор Поротников

  Василий Буслаев

  Часть первая

  Глава первая. Старые обиды

  - Васька Буслаев возвернулся!..
  Слух этот прокатился от пристани по всей Торговой стороне, через Великий мост перекинулся и на Софийскую сторону. Кто-то поверил в это, кто-то нет. Были среди новгородцев и такие, кто побежал на берег Волхова увидеть своими глазами, правда ли?
  Оказалось - правда.
  Вон, стоит у причала червленый буслаевский корабль со спущенным парусом и оскаленным драконом на носу. По сходням спускается сам Василий, в красных сафьяновых сапогах, в цветастом кафтане, в лихо заломленной шапке с меховой опушкой. Следом вышагивают молодцы его бесшабашные, высокие да плечистые. Все в шелках и бархате. Два года не было о них ни слуху ни духу. И вот объявились!
  - С товаром али как? - суетился перед Василием мытный староста.
  - С товаром, Евсеич, с товаром! - щуря на солнце глаза, отвечал Василий.
  Евсеича он знал с малолетства, еще босоногим сорванцом таскал тайком бублики с маком из его лабаза на торжище. К слову сказать, лавка Буслая, отца Василия, была почти напротив лавки Лавра Евсеича. И хотя друзьями Буслай и Лавр никогда не были, но при встрече всегда шапку друг перед другом снимали.
  Крепко встать на ноги торгашу Лавру Евсеичу не давали его извечные долги да женка-транжириха. Сколько помнил его Василий, даже приодеться, бедолага, не мог как следует. А тут вдруг на нем подбитый мехом опашень, сапоги яловые, на голове шапка-мурмолка скарлатная. Вид как у старосты, но держится Евсеич, простая душа, как и прежде, будто только что с воза слез: ни надменности в нем нет, ни строгости во взгляде.
  - Надолго ли в Новгород? - улыбаясь щербатым ртом, вопрошал Евсеич, глядя на Василия снизу вверх. - В каких землях-далях побывал, соколик?
  Василий широко улыбнулся от переполняющей его радости и незамедлительно ответил:
  - Насовсем вернулся, Евсеич. А где бывал?.. Да где только не бывал! Дня не хватит, чтобы обо всем поведать.
  Евсеич изумленно качал головой, по старой привычке прищелкивая языком. Его жиденькая бороденка торчала козликом, рот открылся сам собой, округлившиеся от безмерного удивления и любопытства глаза так и шарили по золотой гривне и перстням, сверкавшим на пальцах Василия.
  Василий не удержался и хлопнул мытника по плечу, тот еле устоял на ногах:
  - Ну что, Евсеич, большую мыту с меня сдерешь?
  Евсеич поправил на голове едва не слетевшую шапку и, опустив очи, ответил:
  - Да что ты, Васенька! Как со всех, так и с тебя.
  - Разве часто заходят в Новгород ладьи, груженные златом-серебром? - с хитрой усмешкой поинтересовался Василий. И словно в подтверждение своих слов высыпал из кошеля, привешенного к поясу, горсть серебряных монет и швырнул в обступившую его толпу. - Берите, люди добрые! Для своих земляков ничего не жалко! Пейте за мое здоровье!
  Василий с размаху запустил в народ еще одной горстью серебра.
  Толпа смешалась. Люди толкались, подбирая деньги с деревянной мостовой, вырывая их друг у друга. Где-то образовалась куча-мала, где-то вспыхнула драка.
  Василий со смехом взирал на происходящее, уперев руки в бока.
  Кто-то из его дружков тоже бросил народу монет горсть-другую. Вид дерущихся и ползающих на коленях мужиков забавлял буслаевских молодцев не меньше, чем их вожака.
  - Ты же молвил, что с товаром прибыл, - зашипел на Василия мытник, которому не нравилось, чтобы деньгами швырялись просто так, ради забавы. - Слукавил, значит! Только на берег ступил, сразу за старое принялся!
  - Чем тебе злато-серебро не нравится, старик? - Василий перестал смеяться, хотя давка на пристани продолжалась. - Этот товар - всем товарам товар! С ним не сравнится ни скора, ни мед, ни жемчуг! Странно, что ты - мытник, а сего не разумеешь!
  - Учить меня будешь! - проворчал Евсеич. - Толковые люди злато-серебро в оборот пускают, меняют на товар какой ни есть, само по себе злато ценится лишь как украшение для глупых баб да дурней вроде тебя. Жаль, отец твой не дожил, - славный был купец! - он бы тебе растолковал, что к чему.
  - Я и сам ныне купецкой премудрости обучен, - промолвил Василий и небрежным жестом протянул мытнику несколько золотых солидов.
  Евсеич оскорбленно вскинул голову и отвернулся. Сказал сухо:
  - Со злата мыту не берем, а токмо с товаров.
  И зашагал прочь вдоль кромки причала мимо изогнутых корабельных форштевней, украшенных звериными головами, мимо беснующейся толпы, громко славившей щедрого Буслаева сына.
  «Ну, теперь не жди покою, - сердито думал мытный староста, - разбогател в дальних землях Васька-оболтус, а ума так и не набрался! Опять достанется от него лиха новгородцам. Ох достанется!»
  В дом вдовы купца Буслая весть о возвращении ее блудного сыночка принес конюх Матвей, покупавший подковы на торгу. Вбежав в теремные покои, Матвей грохнулся на колени и, еле переводя дух после быстрого бега, воскликнул:
  - Матушка Амелфа Тимофеевна, сын твой в Новгороде! На пристани он народ деньгами покуда одаривает. Меня как увидел, так в объятиях чуть не задушил. Беги, говорит, к матушке, пусть столы накрывает.
  От столь неожиданной вести ноги у вдовы подкосились, она бессильно опустилась на скамью, схватившись рукой за сердце. Ее большие глаза набухли слезами, бледность разлилась по щекам.
  - Услыхал Господь мои молитвы, - прошептала вдова сухими губами и осенила себя крестным знамением.
  Любимая служанка Амелфы Тимофеевны Анфиска по прозвищу Чернавка замерла на месте, забыв на какое-то время про пряжу, разложенную на широкой скамье. В девичьих глазах не было слез, лишь выражение нескрываемой дикой радости, отчего вмиг преобразилось круглое румяное лицо Анфиски с черными восточными бровями и пунцовыми губами, по которым сохла вся мужская челядь в доме купеческой вдовы.
  Бесстыдство Анфиски было хорошо известно Матвею. В свое время она допустила к своему роскошному телу юного Буслаевича, едва тому минуло пятнадцать годков, поэтому конюх неодобрительно взирал на темноокую служанку из-под нависших бровей.
  «Два года сохла по Ваське, да так и не высохла! - промелькнуло в голове у Матвея. - Обрадовалась, что вертаются сладкие ночки. Бесстыжая!»
  - Матвей, вели холопам двор подмести, - придя в себя, промолвила Амелфа Тимофеевна. - Во дворе столы поставим. Чаю, гостей немало набежит, в доме-то тесно будет.
  Конюх поклонился:
  - Будет сполнено, матушка.
  Уходя, Матвей не удержался и кольнул Анфиску неприязненным взглядом.
  Служанка не осталась в долгу и показала конюху язык, видя, что ее госпожа в глубокой задумчивости отвернулась к слюдяному окну.
  Вспомнилось Амелфе Тимофеевне, как два лета тому назад сын ее скликал за собой в далекие края молодцев, охочих до весла и топора, как шумел до поздних сумерек пир честной на том же дворе; Василий пил зелено-вино, братался со своими дружинниками молодыми. Тридцать молодцев уводил за собой Василий, многие ли назад воротились?
  «Главное, сам вернулся живой-здоровый!» - подумала Амелфа Тимофеевна и вновь перекрестилась.
  Знала она, что многие бояре и купцы новгородские недолюбливают ее сына за шалости его - поначалу безобидные, вроде разбитых носов и обливания прохожих холодной водой в зимнюю стужу, но с годами превратившиеся в буйство и откровенные непристойности. Соблазнение девиц и жен стало для повзрослевшего Василия обычным делом, как и драки и справление языческих игрищ летними ночами в лесу над Волховом.
  Недовольны были Василием и священники новгородские, и судьи, на которых так и сыпались жалобы на него, и купечество с боярством, оберегавшее от буйного Василия своих сынов и дочерей.
  Амелфа Тимофеевна видела, с какой радостью все эти люди провожали корабль Василия в дальний путь, помнила слова, какими втихомолку напутствовали именитые новгородцы ее единственного сына, - молили Бога, чтобы сгинул он навсегда. А Васенька ее назло всем взял да и назад воротился! Выходит, только ее материнским молитвам внимал Господь-Вседержитель, а все прочие молитвы мимо ушей пропускал.
  На почестен пир собрались во дворе у Амелфы Тимофеевны кроме нее самой, сына ее долгожданного и сыновних дружинников вся ее родня, дальняя и близкая, соседи и родственники тех молодцев буслаевских, кои были родом из Новгорода. А таких было без малого половина. Остальные - все ребятушки пришлые, иные почти задарма горбатились грузчиками или в смолокурнях, иные приворовывали, покуда не собрались вокруг Васьки Буслаева. Теперь-то, глядя на них, не скажешь, что они с нуждой знаются, разодеты все, будто бояричи!
  И ведь всех до одного привел назад Василий, никто из его ватажников не сгинул на чужбине!
  За столом Амелфа Тимофеевна сидела рядом с сыном и все насмотреться на него не могла! До чего же он стал пригож! Золотые кудри так и вьются, синие очи так и блестят, будто каменья дорогие. Широченным плечам его тесновато под шелковой рубахой, крутые мускулы так и перекатываются под рукавами.
  Василий уже устал рассказывать о своих похождениях по Волге-реке, на Хвалынском море и у Кавказских гор. Ходила его ладья и по Каме, и по Тереку… Неспроста Василий и дружки его так загорели: южное-то солнце щедрее северного!
  Допоздна засиделись гости на дворе у Амелфы Тимофеевны, лакомились щедрым угощением, пили вино греческое и хмельной мед, расспрашивали молодцев Василия о виденном и пережитом на чужбине, пели песни веселые и грустные. Снова принимались за еду, поднимали чаши и опять пели хором под рокот гусельных струн.
  На гуслях играл Потаня Малец, единственный в буслаевской дружине не выделявшийся ни силой, ни ростом, да к тому же и хромой. Зато во многих ремеслах Потаня был смыслен, врачевать умел, языки многие знал. За советом дельным Василий шел не к кому-нибудь, а к Потане. И голос у Потани был красивый, чистый да звонкий. Запевала из него хоть куда!
  Когда опустились сумерки и вызвездило далекие небеса, будто рассыпались светляки на Господних лугах, стали слипаться глаза у почтенной Амелфы Тимофеевны. Отправилась вдова спать, поцеловав еще раз сына и извинившись перед гостями. Уже лежа под одеялом в своей высокой горенке окнами в сад, она слышала, как высокий голос Потани выводит печальную песнь:

  Это было в те времена да в стародавние;
  Собирались в поход тридцать ушкуйников
  В земли дальние, ко Руяну-острову.
  Да уходили они по весне из Новагорода…
  Это была любимая песня Василия.

  Под эту грустную мелодию и заснула Амелфа Тимофеевна, довольная и счастливая.
  Анфиска же, наоборот, не сомкнула глаз, покуда гости не разошлись, все ждала подходящего момента, чтобы ущипнуть Василия за руку. Это был один из тех тайных знаков, которыми служанка и купеческий сын обменивались с той поры, как однажды слились воедино их тела на темном сеновале.
  Василий за прошедшие два года разлуки еще больше возмужал, шутка ли - двадцать два года стукнуло молодцу, волосы отрастил почти до плеч, усы отпустил. Анфиска тоже похорошела, будто соком налилась, хоть и была старше Василия на три года.
  Наконец момент представился. Но Анфиску вдруг охватило смущение, когда Василий, приподняв голову за подбородок, заглянул ей в очи. Движения и взгляд стали у Василия какими-то другими, более мужскими, что ли. Василий понял немой призыв служанки.
  Промолвил тихо:
  - Не забыла, где светелка моя? Приходи, помилуемся!
  Промолвил и тут же ушел в терем, скрылся во мраке переходов.
  На дворе стояли столы с объедками, тускло светились в лунном свете серебряные кубки и ендовы; храпели не в меру упившиеся гуляки, сыновья боярина Крутислава и купчишка Амос. Холопы Амелфы Тимофеевны заботливо уложили их на телегу, стоявшую под дощатым навесом.
  Анфиска стояла на крыльце, прислонившись к перилам. В душе ее разрасталось непонятное чувство не то разочарования, не то обиды. Она ожидала от Василия поцелуя и совсем иных слов, хотя бы иной интонации. Будто не были они столько зим и весен в разлуке!
  «Да полно! Кто я ему, в конце концов? - успокаивала себя служанка. - Он - господин, а я - прислуга. И в постели - прислуга!»
  Успокоение не пришло, наоборот, к горлу Анфиски подступил горький ком.
  А может, не ходить? Порой и холопы господ учат! Анфиска стиснула зубы, собирая в кулак свою волю. Да, она не пойдет! Не пойдет. Пусть-ка Васенька прождет ее впустую!
  Вся челядь уже спать улеглась. Вот и она сейчас отправится в свою уютную светлицу и…
  «Даже не поцеловал, негодный! - мысленно негодовала Анфиска. - Ведь никто бы не увидел. Небось на чужбине-то частенько девиц лапал, вот и возгордился Васенька. А отроком только за моей юбкой и гонялся!»
  Поднимаясь по ступенькам в женские покои, Анфиска изо всех сил разжигала в себе злость против Василия, но та никак не разгоралась. Зато ярким пламенем полыхала обида в сердце чувствительной Чернавки. Так и не дойдя до своей опочивальни, она повернула назад, без свечи находя дорогу в темных хоромах к той заветной светелке, которая манила ее и в отсутствие Василия.
  «Прошло то время, когда Васенька у меня ласки выпрашивал, ныне мой черед», - то ли оправдывая себя, то ли негодуя, думала Анфиска.

* * *

  Наутро Амелфа Тимофеевна в свою очередь поведала сыну за завтраком о своем житье-бытье в его отсутствие.
  - Из пяти ладей на плаву остались лишь две, - рассказывала вдова. - Одна ладья каждое лето ходит до Онежского озера, там у вожан меняем меха на железо. Другая ходит до Киева Великим днепровским путем. Закупаем в Киеве хлеб, ткани царьградские, вино греческое. Немецкое вино мне не по вкусу. Купцы из Любека много своего вина в Новгород привозят. Девать некуда!
  - Почто в такую даль за хлебом ездите? - спросил у матери Василий. - Отчего ближе не покупаете, у тех же суздальцев?
  - Да кабы наше вече жило мирно с суздальцами, - недовольно проговорила Амелфа Тимофеевна, женщина твердого нрава и прямых речей. - Ведь из года в год какая-нибудь распря случается: то суздальцы оружием загремят, то наши олухи царя небесного! А торговля стоит.
  - Стало быть, матушка, за два года трех кораблей ты лишилась. От разбою пострадала иль от козней водяного?
  Амелфа Тимофеевна подлила сыну яблочной сыты и стала перечислять:
  - Ну, на одной ладье ты уплыл, на самой лучшей. Другая на камни налетела в верховьях Ловати еще в позапрошлое лето, большой убыток тогда я понесла. Третья потонула в бурю на Ладожском озере, возвращаясь с Онежского. Случилось это прошлой осенью, в канун Семенова дня. Тогда же у Дорофея Пьянковича ладью волнами перевернуло и Влас Фомич также корабля лишился. И корабль-то у него был новехонький!
  - А чего это Влас Фомич на пир к нам не пришел? - поинтересовался Василий. - Я посылал холопа к нему в дом, так он его на порог не пустил.
  - Эх, Васюта, - вздохнула Амелфа Тимофеевна, - зол на тебя Влас Фомич. Сын-то его старший, которого ты в драке покалечил, так и не оклемался, помер, сердешный. Ты отплыл из Новгорода в мае, а он уже в июле Богу душу отдал. - Вдова перекрестилась.
  Василий понимающе покивал головой, сдвинув густые светлые брови. Не думал он, что шалости его молодецкие так аукнутся ему спустя годы.
  - Ну а младший сын Власа Фомича что поделывает? Небось тоже купец?
  - Обалдуй он, а не купец, - возразила Амелфа Тимофеевна. - Ему бы только в кости играть. И в кого такой уродился?
  - Боярин Твердило до сих пор зло на меня держит?
  - Да уж не забыл он выходки твои, сынок, - с укоризной в голосе промолвила Амелфа Тимофеевна. - Брат его, которого дружки твои оглоблей по голове приложили, с ума-то спрыгнул. Как опосля ни лечили его, так дурнем и остался. Увез его Твердило в свой дом загородный, там и держит до сих пор. Меня как увидит боярин Твердило, так и ощерится, будто пес бешеный. Либо же плюнет и на другую сторону улицы перейдет.
  - Я живо отучу его плеваться-то! - с угрозой произнес Василий, отодвигая от себя тарелку с рыбными расстегаями.
  - Не задирай ты его, Вася, - встрепенулась Амелфа Тимофеевна, - горе ты причинил Твердиле. Это понимать надо и не судить строго человека.
  - Этот человек, матушка, своему холопу глаз выбил, а когда я вступился, так брат Твердилы обухом топора мне чуть голову не проломил, хорошо, шапка на мне была, - сказал Василий, сверкнув глазами. - Костя Новоторженин правильно сделал, что приласкал выродка оглоблей, а не приласкал бы, так, может, не быть бы мне живу. Выродки они оба - Твердило и брат его! Бояре, а с топорами не расставались, словно тати придорожные.
  Испортилось настроение у Василия после разговора с матерью.
  Ему не было дела до злобствующего Твердилы и брата его полоумного, а вот сына Власа Фомича было жаль. Не держал на него злобы Василий, ну подрались они с ним, так с кем он только по молодости не дрался!
  Прогулка по новгородским улицам, по торжищу и пристаням ненадолго развеяла неприятные мысли в голове у Василия. Он будто заново открывал для себя красоты родного города, любовался белокаменными стенами и башнями детинца, величественными главами Святой Софии, видимыми отовсюду, высокими теремами бояр и купцов. Вдыхал полной грудью, стоя на мосту через Волхов, воздушные струи, наполненные речным запахом.
  Могучая река все так же широко и вольготно катила свои темные воды меж низких берегов, бурля небольшими бурунами у бревенчатых опор моста.
  Вместе с Василием гуляли его дружки-побратимы Потаня, Костя Новоторженин, Фома Белозерянин и Домаш Осинович. Вся четверка жила на подворье у Амелфы Тимофеевны, поскольку никто из них не имел в Новгороде ни семьи, ни угла. По уговору, дружинники Василия по возвращении в Новгород должны были разойтись кто куда, поделив злато-серебро. Дележ уже состоялся, но расходиться ватажники не торопились. Может, у Василия Буслаевича еще какой-нибудь замысел появится?
  Василия и его дружков узнавали всюду. Где холодным квасом угостят, где добрым словом попотчуют. За бедных людей Василий заступался в любую пору своей жизни. Вот почему простой люд был рад его возвращению. Знать же косилась на Василия недовольно и с опаской: «Ишь, шапку заломил! Как в былые времена. Принесла вас нелегкая!»
  На Прусской улице столкнулся Василий с молодой женщиной в расшитом узорами белом платье до пят, в голубом убрусе под цвет глаз, больших и красивых.
  Вдруг шевельнулось что-то в душе у Василия, пробудились в голове воспоминания, хотя красотка и не взглянула на него.
  - Любава! - окликнул Василий.
  Молодица остановилась, смерила Василия взглядом.
  - Не признаешь разве? - Василий подошел к ней. - А помнишь, два лета тому назад…
  - Не помню, - с ходу перебила красавица. - И тебя я не признаю. Дай пройти!
  Но Василий, наоборот, загородил дорогу.
  - Ты разве не Любава, Улебова дочь?
  - Она самая, - поджав губы, ответила молодица. - Что с того?
  - А я - Василий, сын Буслая. - Василий широко улыбнулся. - Вспомнила? Гуляли мы с тобой как-то ночи напролет, целовались в кустах смородины в огороде у отца твоего.
  Красавица криво усмехнулась, слегка сощурив свои большие очи.
  - Отнял ты в одну из ночей честь девическую и исчез неведомо куда, - сказала она гневно. - Надо же, вспомнил! Спустя два года. Небось не столкнулись бы, так и не вспомнил бы! А я… сколь слез пролила, глупая. Чего глядишь? Думаешь, на шею к тебе кинусь? Была нужда!
  Обойдя Василия, синеглазая Улебова дочь горделивой походкой направилась дальше по залитой солнцем улице.
  Василий посмотрел на друзей, те смущенно топтались на месте. Василий снова глянул вслед удаляющейся красавице. Подумал невольно: «Вот ты какая стала, Любавушка!»
  Василию захотелось догнать ее, подхватить на руки, вымолить у нее прощение. Пред такой красотой писаной и на колени стать не зазорно. Но что друзья о нем подумают? Скажут, мол, ослаб душою их вожак!
  И Василий не решился на этот шаг, хотя сердце его заныло, когда Любава скрылась в переулке. Даже не оглянулась!
  Домой Василий вернулся полный хмурой задумчивости. Сел трапезничать с матушкой и друзьями. С Амелфой Тимофеевной вели разговор лишь четверо ее постояльцев. Василий больше помалкивал, постукивая деревянной ложкой о край глиняной тарелки с гороховым супом.
  Все подмечала вдова, но вида не показывала. Не всегда же человеку веселому быть, иной раз и взгрустнуть полезно; через грусть-печаль, говорят, сердце очищается.
  Ночью к Василию опять пришла Анфиска.
  После ледяной встречи с Любавой Василий более страстно обнимал и ласкал любвеобильную служанку, чем доставил ей необычайное наслаждение.
  Когда прошел порыв страсти, мысли Василия сами собой настроились на прежний лад. Он лежал на спине, закинув руки за голову, и наблюдал, как Анфиска водит пальцем по его груди.
  Пряди ее темных распущенных волос слегка щекотали живот и бедро Василия. Анфиска никогда не стеснялась показывать свою наготу. Видимо, это осталось у нее от той жизни, когда она была танцовщицей у булгарского вельможи. Вельможа этот обожал танцы обнаженных рабынь. Вертеть бедрами, как это нравилось вельможе, Анфиска так и не научилась и была продана проезжим арабским купцам, а те, в свою очередь, продали неумелую танцовщицу Амелфе Тимофеевне на новгородском торгу.
  - Скажи, Анфиса, ты рада моему возвращению? - неожиданно для самого себя спросил у служанки Василий.
  - Разве это не заметно? - ответила служанка и положила голову Василию на грудь.
  Василий погладил рукой мягкие Чернавкины кудри, а перед глазами у него была Любава, русоволосая и синеглазая. С какой неприязнью она тогда на него посмотрела!
  Василий рассказал Анфиске о своей нынешней встрече с Любавой.
  Служанка внимательно выслушала его, сидя рядом на постели и обняв свои округлые колени.
  - Не пойму, чего она на меня так взъелась? - посетовал Василий. - Когда-то Любава души во мне не чаяла и вдруг…
  - Да не вдруг, Васенька, - задумчиво произнесла Анфиска, - не вдруг. Забеременела от тебя Любава и отцу с матерью в том призналась, а ты с другой загулял, с Бориславой. Помнишь? Потом ты Нифонтову женку соблазнил, которая чуть мужа своего не бросила ради тебя. А ты снарядил кораблик крутобокий, собрал ватажку сорвиголов и сгинул надолго. Любава же дочку родила в позапрошлую зиму и назвала ее Василисой.
  - Так вот в чем дело! - обрадованно воскликнул Василий. - Что же Любава сама мне об этом не сказала? Стало быть, дочь у меня есть!
  - Гордая она, - тихо сказала Анфиска. - Не в пример многим.
  По ее интонации было понятно, что она в душе восхищается Любавой.
  - За это и люба она мне, - вырвалось у Василия.
  - Пойду я, Вася, - еле слышно промолвила Анфиска, - а то скоро светать начнет.
  - Обиделась, что ли? - Василий взял служанку за руку.
  Анфиска сердито отняла руку.
  - Не за себя, - сердито обронила она, - а за тех девиц и молодиц, коими ты побаловался и бросил, словно игрушку ненужную. Ах, как это жестоко, Вася!
  - Ты о ком это? - насторожился Василий. - О Бориславе, что ли?
  - И о ней тоже. - Анфиска стояла на полу и натягивала на себя поневу, узкую юбку. Вдруг она замерла и сказала с горечью: - Утопилась она, Вася. Как ты в поход ушел, в том же месяце и она в омут головой. Непраздная, говорят, тоже была.
  Словно пожалев о сказанном, Чернавка торопливо оделась и выскользнула из спальни, неслышно притворив за собой дверь.
  Василий несколько минут сидел на кровати, свесив ноги на пол, оглушенный столь страшной вестью. Борислава! Как же она решилась на такое?! Куда родичи ее глядели?
  «От бесчестья спасалась девица, - мелькнула в голове у Василия осуждающая мысль. - При чем тут родичи, дурень!»
  Василий сжал голову ладонями, безмолвно покачиваясь из стороны в сторону. На нем смерть Бориславы, только на нем!
  Скольких басурман сразил Василий из лука, скольких лишил жизни топором и копьем, грабя торговые суда на просторах Хвалынского моря, но смерть всех этих людей, вместе взятых, не тревожила его совесть, и сожалений о них не было в нем. Тысячи иноверцев, умершие в одночасье, не поразили бы воображение Василия сильнее, чем добровольная смерть девушки, обезумевшей от горя и отчаяния.

* * *

  Богат и славен Господин Великий Новгород! Вольно раскинулся он по обоим берегам Волхова. На левом, высоком берегу возвышается крепость-детинец с прекрасным Софийским собором. Потому и зовется вся левобережная сторона Софийской. Из детинца во все стороны ведут ворота. На юг - к Гончарному концу. На север - к Неревскому. На запад - к Загородскому.
  Концы - это городские кварталы. Гончарный и Неревский - концы старые. Заселили их еще прапрадеды нынешних новгородцев. В стародавние времена по берегам Волхова обитали разные племена. На том берегу, на Словенском холме, жили славяне ильменские. А там, где Неревский конец, были поселения финских племен - мери и веси. Рядом с ними соседствовали славяне кривичи и литовское племя пруссов.
  Каждое племя жило отдельно до поры до времени. Но пришлось однажды племенам вступить в союз, чтобы общими силами обороняться от врагов, строить укрепления. И постепенно смешались, породнились эти разные племена. Селения их слились воедино, огородились общей крепостной стеной. Возник на этом месте большой укрепленный город с причалами для кораблей и святилищами богов. Все жители называли себя славянами, а город свой именовали по новой крепости над Волховом - Новгородом.
  Память о былом хранят городские названия: Неревский конец - по старому Меревский - от племени мери; Прусская улица - в память о пруссах; Словенский конец - в память места, где некогда обитали ильменские славяне.
  На низком правом берегу Волхова раскинулась Торговая сторона, названная так по большому новгородскому торгу. На правобережье было два квартала - Словенский и Плотницкий.
  Собрались ныне на снем в церкви Святого Николы Никольская братчина, объединение новгородских корабельщиков, строителей морских и речных судов, названная так по месту своих сборов. В Плотницком конце из всех торговых братчин Никольская была самая многочисленная и богатая. Еще бы! На возах далеко ли товар увезешь, а на ладьях вези хоть в Киев, хоть к варягам, хоть в Царьград!
  Ни один купец новгородский без корабля не обойдется. Иные купцы имеют по десять-пятнадцать судов, на которых вывозят в дальние страны свои товары, а привозят заморские. Покуда жива торговля в Новгороде, будут процветать и корабельщики в Плотницком конце.
  О снеме у Святого Николы Василий узнал от матери, которая в свою очередь проведала об этом от соседа Нифонта, состоящего в братчине корабельщиков уже не первый год. Спесив и жаден был купец Нифонт и соседство свое с Амелфой Тимофеевной проклинал с той поры, как ославила его бестолковая супруга, бегавшая за юным Василием.
  Однажды застал их Нифонт у себя на сенях, и памятью о том случае служит ему выбитый передний зуб - крепко приложил ему тогда сынок Амелфы Тимофеевны.
  Ждал Василий, что и его пригласят корабельщики на свой снем, ведь отец Василия до самой смерти состоял в Никольской братчине, не последний он там был человек. Но напрасны оказались его ожидания.
  - А ты сам заявись к ним, - посоветовал Василию Потаня Малец. - На взошедшее солнце глаза закрывать бесполезно.
  - Не пойму, какой прок от этого Василию? - пожал могучими плечами Костя Новоторженин.
  - Прок в том, что должен Василий занять отцовское место в Никольской братчине, - со значением проговорил Потаня. - Пора удальства миновала. Средь умных надо быть умным, средь купцов - купцом.
  - Молодецкое ли это дело - товар на гривны менять? Когда гривны эти и так взять можно, была бы рука сильна и ретиво сердце, - молвил Фома Белозерянин. - Прав ли я, Вася?
  - Конечно, прав, брат Фома, - ответил Василий, - но правота Потани ныне более к месту, нежели твоя.
  - Тогда чего же мы сидим?! Пошли к Святому Николе, пока там все меды не выпили! - как ни в чем не бывало промолвил Фома.
  Ему было все равно, что на снем идти, что на медведя, лишь бы не сидеть на месте.
  - А ты что скажешь, Домаш? - повернулся к побратиму Василий.
  - Я согласен с Потаней, - коротко ответил молчаливый Домаш.
  - Тогда идем на снем, други, - решительно произнес Василий и первым поднялся со стула.
  Имовитые торговцы кораблями и корабельными снастями были не столько удивлены, сколько поражены, увидев в закругленном дверном проеме Василия в белой рубахе с пурпурным оплечьем, в заломленной собольей шапке с парчовым верхом, и четверых его дружков-побратимов, из которых лишь Потаня был одет довольно скромно. Остальные красовались в багряных портах, в разноцветных рубахах из бебряни - заморской тонкой ткани - и сафьяновых сапогах.
  Расталкивая слуг, Василий и его свита приблизились к длинному столу, за которым восседали три десятка бородатых и безбородых мужей-новгородцев - вся Никольская братчина.
  Притвор церкви Святого Николы издавна служил купцам местом для их сборищ. Здесь они решали свои насущные вопросы, но перед тем сначала всегда было пиршество: на сытый желудок и голова мыслит лучше. Так было и в этот день.
  Василий с легкой усмешкой окинул взором белую скатерть стола, уставленную снедью. На серебряных блюдах громоздились бараньи бока, нежно розовели молочные поросята, отливали золотом острые спины осетров и стерляди. Дышали теплом пироги с мясом и рыбой, с грибами, яблоками, морковью… Сладко пахли варенные в меду овощи. Тут и там возвышались маленькие бочонки с черной икрой, узкогорлые сосуды с вином, крутобокие бражницы и медовухи.
  - Поклон именитому собранию! - Василий слегка поклонился, сняв шапку и приложив руку к груди. - Кажись, мы пришли вовремя. Однако по вашим лицам, братья-купцы, я вижу - не рады вы мне. - Василий сделал удивленное лицо.
  - Не брат ты нам, - отозвался со своего места старейшина братчины купец Яков Селиваныч, седой как лунь старик. - Проваливай отсель! Не звали мы тебя!
  - Отец мой покойный сорок лет в братчине вашей состоял, - сдвинув брови, промолвил Василий. - Коль забыли вы, отцы, так я вам о том напомню. По уставу вашему я, как наследник отца своего, его место средь вас занимать должен.
  - Давно помер родитель твой, Васенька, - мягким голоском заговорил помошник старейшины корабельщик Гремислав. - С той поры устав наш поменялся. Теперь не родство важно, а мнение большинства. Большинство же из нас не хотят тебя видеть в нашей братчине. Сам ты виноват, братец. Обильно ты посеял в свое время семена неприязни к себе, и вот взошли те семена!
  - Я готов заплатить серебром всем и каждому! - вызывающе воскликнул Василий.
  Среди купцов прокатился смех.
  - Иль бедны мы, по-твоему? - прозвучал чей-то насмешливый голос.
  - Лучше купи ума на свое серебро! - пробасил кто-то с дальнего конца стола.
  - Да и что ты можешь, кроме как чужих жен соблазнять? - язвительно выкрикнул купец Нифонт.
  У Василия сжались кулаки.
  - А ты выдь-ка сюда, крикун, и убедишься, на что я еще гожусь, - угрожающе произнес он, впившись глазами в Нифонта, который сразу примолк.
  Потаня тихонько ткнул Василия в бок и прошептал:
  - Огонь маслом не гасят! Не дерзостью бери, а смирением.
  Не привык Василий смиряться и унижаться не любил, а потому он повернулся и зашагал прочь. Друзья последовали за ним.
  Оказавшись на людной улице, Василий преобразился, будто вышел из темноты на свет. Что он забыл среди этих скупцов и тугодумов? Разве не дорожил он всегда своей волей, чтобы по собственному почину отрекаться от нее ради какого-то устава безмозглых старых пней!
  - Эх, не по коню эти сани! - Василий махнул рукой на церковь Николы. И вдруг его лицо озарилось хитрой улыбкой. - Проучу я этих злыдней!
  - Что удумал-то? - хмуро спросил Потаня.
  - А вот что… - Собрав дружков в кружок, Василий тихим голосом поведал им свою задумку.
  Костя Новоторженин засмеялся, выслушав Василия.
  - Это по мне, - ухмыльнулся Фома.
  Потаня хоть и не одобрил своего вожака, но спорить с ним не стал. Промолчал и Домаш.
  Раздобыли молодцы крепкий дубовый кол, пришли к дверям притвора церкви Святого Николы и подперли их снаружи, а чтобы не скоро пришла подмога, сновавших по двору слуг они заперли в поварне.
  - Пусть теперь совещаются хоть до поздней ночи, лбы дубовые, - мстительно усмехнулся Василий и подмигнул друзьям.

* * *

  Слух об озорной выходке Василия на другой же день облетел весь Новгород. Простые люди смеялись, купцы и бояре недовольно ворчали, мол, опять возвращаются «буйные Васькины деньки». Старейшина Никольской братчины пожаловался посаднику, но у того и так дел было по горло, чтоб еще шалостями буслаевскими заниматься. Ответил посадник Якову Селивановичу так: «Убытку не понесли, и ладно».
  Спустя несколько дней Василий, по совету Потани, пришел в братчину вощанников, что собирались в притворе Иваньковской церкви. Не приняли торговцы воском от Василия вступительный взнос, попытались даже силой вышвырнуть его из своего собрания. Молодцы-побратимы вступились за своего вожака, произошла свалка. Сильно намяли бока вощанники Василию и его дружкам, но и те в долгу не остались: кому челюсть свернули, кому глаз подбили, кому руку сломали.
  И опять поползли пересуды по Новгороду из конца в конец - одни ругали Василия, другие оправдывали.
  В третий раз попытал счастья Василий, теперь уже по совету матери, - в братчине меховщиков. После корабельщиков и торговцев скотом это была самая большая и богатая купеческая гильдия Новгорода. Собирались меховщики в церкви Параскевы Пятницы, что в Словенском конце. Но и там не получился разговор у Василия с надменными купцами, которые не пожелали принимать в свою братчину бывшего разбойного ушкуйника. Были и такие, кто попрекал Василия старыми обидами.
  Ушел Василий из церкви Параскевы Пятницы раздосадованный. Изумлялся он тому, как много людей пострадало в прошлом от его шалостей дерзких и как долго люди помнят обиду.
  Друзья утешали своего вожака-побратима:
  - По пути ли нам с этими крохоборами? Они жизнь свою измеряют кунами да гривнами, выторгованными тут и там, а мы удалью молодецкой! Погуляли два года в чужих землях и вернулись с казной золотой. Охота тебе, Вася, глядеть на эти рожи спесивые!
  Только Потаня возражал:
  - Грабежом богатство добыть можно, но почести никогда.
  Признался однажды Василий Потане, что хочется ему славы громкой, какой обладали Александр Македонский и римские кесари. Читал о них Василий, еще когда учился в школе при Софийском соборе. С тех пор запали ему в душу дела их славные и подвиги ратные. И никто не знал, что отроком, выходя один на стенку, старался Василий хоть в чем-то подражать непобедимому воителю Александру. Да и удалые дела Василия на Волге и Хвалынском море были скорее погоней за славой, нежели за богатством. Но, оказывается, слава славе - рознь. И не всегда удаль молодецкая служит славному имени.
  - Сделав худо, не жди добра, - поучала сына Амелфа Тимофеевна. - Ты постарайся мнение о себе переменить. Увидят купцы, что ты остепенился, по-другому с тобой заговорят.

  Глава вторая. Оборотень

  Легко сказать - «перемени мнение о себе», но непросто сделать. И главное, времени на это уйдет много. Александр Великий уже в двадцать лет знаменит был, а Василию ныне двадцать третий год пошел.
  - Начни с женитьбы, - посоветовал Потаня. - К женатому человеку и отношение иное, чем к холостяку.
  - И то верно! - обрадовался Василий. - Возьму Любаву за себя.
  - Пойдет ли за тебя Любава после всего, что было? - засомневался рассудительный Домаш.
  - Пойдет, никуда не денется, - самоуверенно заявил Василий. - Завтра же сватов зашлю. Сватами пойдут Фома и Костя!
  Амелфа Тимофеевна одобрила выбор сына, но при этом удрученно завздыхала:
  - Слыхала я, что кто-то уже посватался к Любаве в позапрошлом месяце и будто бы помолвка состоялась.
  - Помолвку и расторгнуть можно, не велика препона, - сказал Василий тоном человека, которому море по колено. - Чай, не кто-нибудь, а я у Любавы руки просить буду. Отец ее, как только подарки мои увидит, враз отдаст мне Любаву.
  Однако оружейник Улеб не принял подарков от Василия и сватов его на порог не пустил. Вернулись ни с чем Фома и Костя. Они же сообщили Василию, что Любава в самое ближайшее время замуж выходит. Василия расстроило не то, что красавица Любава выходит замуж, но то, за кого она выходит замуж - за Гришку-кузнеца, первого недотепу во всем тамошнем околотке!
  - Значит, ни во что меня не ставит Улеб Иванович, коль променял на такого женишка! - сквозь зубы проговорил Василий. - Ну, не я буду, коль не отплачу ему за это!
  - Как мстить-то будешь? - с усмешкой спросил Потаня.
  - Ворота дегтем вымажу, - ответил Василий. - Пусть весь город узнает, что Улебова дочка потеряла невинность свою еще до свадьбы!
  - Про ребенка Любавиного и от кого он, я думаю, и так все знают, - сказал Потаня. - Люди скорее одобрят отца Любавы, чем твою выходку с воротами. Этот квас не про нас, друг Василий. Проглоти обиду и забудь. А не можешь забыть - терпи молча, но вида не подавай. Эдак и взрастет в тебе величие духа.
  Ничего не ответил Василий Потане, но в душе согласился с ним. Нелегко перекраивать себя на новый лад, а придется.
  Вечером того же дня пришел Василий к Гришкиной кузне. Стояла она за городским валом рядом с прочими кузнями, покосившаяся и закопченная, вся заросшая лопухами. Из оконца, затянутого бычьим пузырем, пробивался свет, но стука молота по наковальне слышно не было.
  Василий без стука дернул дверь на себя, вошел в духоту и тесноту Гришкиной кузни.
  Хозяин явно не ждал гостей. Он стругал большим ножом толстую деревяшку, по всей видимости, рукоятку для молота. Увидев Василия, кузнец выронил нож и медленно поднялся с низкой скамеечки. В глазах у него была растерянность. Был Григорий старше Василия лет на пять, а по внешнему виду и на все десять. Длинные, давно не чесанные космы рыжевато-русых волос придавали этому низкорослому, коренастому человеку довольно дикий вид. Волосы свешивались ему на глаза, темные, как омуты, и будто нацеленные на кончик собственного носа.
  - Здрав будь, Григорий, - дружелюбно произнес Василий и протянул ему руку.
  Кузнец облегченно осклабился, сверкнув белыми зубами, и крепко пожал протянутую руку. Чувствовалось, что сила в нем немалая.
  В Василии шевельнулось нечто похожее на невольное уважение: сильные всегда уважают сильных.
  - Доброго здоровья, Вася, - сказал кузнец. - Зачем пожаловал?
  Любопытство так и перло из простодушного Григория.
  - Да вот, услышал, что ты жениться надумал на Любаве Улебовне. Хочу посодействовать тебе в этом.
  - Как это «посодействовать»? - не понял кузнец. - Любава и так согласна выйти за меня.
  - Я про то, что уж больно красивую невесту ты себе выбрал, друже, - пояснил Василий и подбросил на ладони мешочек с деньгами. - А красивый камень дорогой оправы требует. Уразумел?
  - Да уж… - смущенно пробормотал кузнец. - Живу я небогато. Домишко у меня старый и кузня совсем развалилась.
  - Бери! - Василий протянул туго набитый мешочек Григорию. Видя, что тот не решается взять такое богатство, Василий сам вложил деньги в его загрубевшие ладони. - Тут тебе и на новый дом, и на кузню хватит, еще и останется. Это не в долг, а в дар. Все равно я прогуляю, ты же это серебро в дело пустишь. Любаве только об этом не говори. Виноват я перед ней, и прощения от нее мне уже не видать. Будь счастлив, Григорий! И… - Василий собрался уходить, но задержался на пороге, - будь с Любавой поласковее, она ведь такая нежная!
  Что-то промелькнуло в темном лице Григория, словно на миг оно превратилось в зеркало, в котором вдруг отразилась сердечная печаль Василия. Влажно заблестели глаза кузнеца.
  Григорий хрипло поблагодарил Василия и столь же хрипло пробормотал, что будет любить Любаву всем сердцем.
  «Проговорил, как заклинание, - усмехался про себя Василий, шагая по темной дороге к городским воротам. - Да и что он смыслит в любви! Эх ты, Гришка - пьяная отрыжка!»
  Потаня похвалил Василия за такую щедрость, но сам Василий не испытывал никакого удовлетворения от своего благородного поступка. Вместо радости на сердце у него лежал камень.
  - Как подумаю, что эдакий дурень станет обнимать такую паву, просто зло берет! - признался Василий Потане.

* * *

  Спустя день-другой всполошила, встревожила Новгород весть о чудище лесном - оборотне, - вновь объявившемся в приильменских лесах. Из пересудов Василий узнал, что с прошлого лета ничего о нем не было слышно.
  - В то лето загрыз оборотень мальчонку и двух девиц, что в лес за ягодами ходили, - поведала Анфиска Василию. - Мальчонку после сыскали бездыханного, с откушенной головой, а девичьих тел так и не нашли. Зато видели самого оборотня. Был он как человек, но с волчьей головой!
  - Что же не убили его, коль видели? - спросил Василий.
  - Что ты, Вася! - замахала руками Анфиска. - У какого мужа смелости достанет с такой нечистью схватиться?
  - У меня бы достало, - невозмутимо сказал Василий.
  Задумал Василий поймать оборотня и непременно живым его в Новгород привезти народу на обозрение. «Вот и прославлюсь!»
  Друзья-побратимы обрадовались лишний раз удалью своей похвастаться. Осторожный Потаня и тот загорелся желанием поймать живого оборотня.
  - Сколь живу на свете, а дива такого не видывал, чтоб человек мог в зверя превращаться, - сказал он.
  Сборы в поход у Василия всегда были короткие, а когда что-то невтерпеж - и подавно.
  Вечером Василий сообщил матери о своем намерении и на другое утро уже выступил в путь. Поохала Амелфа Тимофеевна, но удерживать сына не стала, зная нрав его, дала лишь камешек-оберег.
  Выехали молодцы верхом на конях, вооружившись копьями, ножами и луками со стрелами.
  Осень только началась, еще не опала листва с деревьев. По обочинам дороги зеленела трава. По небу тянулись на юг клинья журавлей и гусиные стаи.
  Проскакав несколько верст, лихие наездники свернули в деревеньку, притулившуюся возле кромки дремучего леса. Стали спрашивать у жителей, не шастает ли в здешних местах получеловек-полуволк.
  - Пока Бог миловал! - отвечали на расспросы крестьяне. - Вы дальше езжайте, молодцы. До Гуселькова доедете, там скажут, где видали оборотня. А лучше бы назад вам вернуться, ибо нечистую силу ни копьем, ни ножом не одолеть, но токмо молитвой или заговором.
  Посмеялись молодцы и поскакали дальше.
  Село Гусельково лежало между землями боярина Твердилы и монастырскими владениями. Смерды из окрестных вотчинных деревень поговаривали, будто среди гусельчан имеются волхвы и колдуны, которые и натравливают на своих соседей разную лесную нечисть. В позапрошлом году и в нынешнем оборотень не тронул никого из жителей Гуселькова, хотя они ходят в лес не меньше вотчинных смердов.
  - Вон оно - Гусельково! - показал рукой старик пастух.
  Василий и его дружки спешились и посмотрели вниз с косогора на большое село, избы которого стояли плотно одна к другой в излучине неширокой речки. Оттуда доносилось мычание коров и тявканье собак.
  - Не ходите в это село, - предостерег пастух, видя, что молодцы глазами обшаривают речку, отыскивая переправу. - Переветники живут в Гуселькове, околдуют вас - беды не оберетесь.
  - Что значит «переветники», дедушка? - поинтересовался Потаня.
  - С нечистой силой они переведываются: с лешими, с русалками да оборотнями, - ворчливо ответил старик. - И село-то свое поставили так, что с трех сторон вода. Понятное дело, у воды и колдовать легче, вода и следы любые скрывает. По весне, бывало, разольется река, - где огороды затопит, где мост снесет, - а селу переветников хоть бы что, стоит себе, как на острове!
  - Как же нам на ту сторону перебраться, дедуня? - спросил Василий. - Моста я нигде не вижу.
  - Не ходим мы на ту сторону, - отрезал старичок, - и переветники к нам ни ногой. Зачем нам мост?
  - А брод здесь есть?
  - В двух верстах отсель. - Старик махнул рукой в сторону осинника, пламеневшего осенней листвой. - Там село мое находится, Макеевкой зовется. Возле него и переправа. Вам туда дорога.
  Василий вскочил на своего саврасого жеребца и кивнул друзьям: «Поехали!»
  - Благодарим, дедуня, - сказал Потаня, взбираясь на смирного буланого конька.
  В Макеевке про оборотня знали все от мала до велика.
  Хозяйка, на дворе у которой остановился Василий с друзьями, приглушенным голосом поведала о свирепом страшилище, угощая нежданных гостей нехитрым обедом:
  - Наслали на нас оборотня переветники-нехристи, прости Господи, в отместку за скошенные луга у Нечаева озера. Долго спорили переветники с монастырем за эти луга, но князь повелел три года подряд косить на тех лугах сначала нашим мужикам, а уж потом гусельчанам. И так меняться впредь. Но переветников это не устроило, скота-то у них много, не то что у нас. Вот и началась пря.
  Поначалу-то переветники мор на скот наш напустили, но мы святой водицей коровушек наших окропили, а на коровники обереги повесили - прошел мор. Тогда переветники засуху на поля наслали и пожары на деревни, натерпелись мы в тот год мучений. Теперь вот оборотень злобствует!..
  - Кто из ваших сельчан видел этого оборотня? - нетерпеливо спросил Василий.
  - Многие видели, - ответила хозяйка. - И я видела, только издали.
  - И какой же он?
  - Он бывает то в виде волка матерого, то в образе человека, но с волчьей головой. Я вот каким его видела прошлым летом. Вечерело уже. Выхожу я из бани, а он через изгородь перебирается - у меня ноги так и подкосились! Хорошо, спиной он ко мне был, а то бы не убежать мне. Хотел, видать, по деревне порыскать, да собаки лай подняли и спугнули его.
  - Чудище, а собак боится? - удивился Домаш.
  - Он и скопища людей боится, - сказала хозяйка, - и света дневного, и огня. Нападает либо вечером, либо ночью, иногда на рассвете. Подстерегает девиц или отроков у реки, на лесных тропинках, в огородах. Отроков убивает сразу и рвет на части. Отроковиц бесчестит так, что иной насильник ужаснется, коль увидит такое. Потом тоже жизни лишает. - Хозяйка перекрестилась, прошептав: - Храни нас Господь!
  Василий переглянулся с друзьями.
  Вечером, сидя тесным кружком, молодцы решали, как им сподручнее поймать оборотня. Для этого им понадобится девица не робкого десятка, которая должна приманить к себе чудовище, а дальше…
  - Дальше наша забота, - промолвил Фома Белозерянин.
  - А коль заприметит нас оборотень раньше срока? - засомневался Потаня.
  - Мы же не станем ходить за девицей, как пришитые, - ответил на это Фома, - схоронимся где-нибудь до поры до времени.
  Еще больше Потаня засомневался:
  - А коль оборотень всадит зубы в девицу раньше, чем мы успеем добежать до него, что тогда? Я думаю, в проворстве ему не откажешь. Да и вечером он видит лучше нас. Его и девица-то может не заметить, как окажется у него в лапах.
  - Что ты предлагаешь? - спросил Василий.
  - Уж коль и рисковать, так нам самим, - сказал Потаня. - Я полагаю, подкрадывается оборотень в волчьем обличье, а нападает, обернувшись человеком с волчьей головой. Выслеживать волка по лесам - пустая затея. Легче выследить получеловека-полузверя, ведь он сам выходит к деревням, когда стемнеет.
  - Где же его выслеживать? - спросил Фома. - У деревни, что ли?
  - А где еще? - ответил Потаня. - Днем будем спать, а вечером - в дозор.
  - Ежели кто из села днем в лес пойдет, что нам делать? - подал голос Костя Новоторженин.
  - Кому-то из нас тоже придется в лес пойти, иначе никак, - ответил Потаня. - Оборотень и днем напасть может, в лесу-то он как у себя дома!
  Василий задумался.
  На медведя он в своей жизни охотился, ходил и на кабана, и на лося, поэтому повадки этих зверей ему ведомы, а вот на оборотня охотиться не приходилось. Но Василию непременно надо поймать это чудовище, хотя бы встретиться с ним один на один, а там будь что будет.
  - Ладно, - сказал Василий, - без приманки обойдемся. Потаня прав. Будем ждать, авось нечисть сама объявится где-нибудь.
  - Конечно, объявится! - усмехнулся Фома. - Для оборотня вся деревня - приманка.

* * *

  Томительным было ожидание. Дни проходили за днями, а оборотень не появлялся, словно чувствовал опасность. Вся Макеевка кормила и поила пятерых молодцев, прознав об их стремлении изловить чудовище.
  Зарядили дожди. Размокли дороги. Поредевший осинник терял последние пурпурные листочки. Ночи становились все длиннее и холоднее.
  Василий весь извелся, ожидаючи встречи с оборотнем, представляя ее на разные лады. То он набрасывался на оборотня с дерева и валил его наземь, то подбирался к нему огородами и они боролись, катаясь по мерзлой свекольной и морковной ботве, то Василий гнался за оборотнем по лесу или прямо по деревенской улице…
  На самом деле все вышло иначе.
  Когда закончилась пора дождей и вся природа будто замерла в ожидании первого снега, среди бела дня из соседней деревни прискакал в Макеевку отрок на взмыленном коне. Деревня та называлась Боровая. Там тоже знали про удалых молодцев. Сообщил отрок, что похитил оборотень дочку их ратайного старосты - «вышла Млава к колодцу за водой, а чудище тут как тут!» - и потащил к лесу.
  Сердце ретивое так и взыграло в груди у Василия. Растолкал он спящих друзей, сам же наперед их оделся потеплее, сунул нож за голенище сапога, схватил лук со стрелами - и во двор. Вывел из конюшни саврасого, вскочил в седло, не касаясь стремян.
  - Показывай дорогу! - крикнул отроку.
  Мальчишка нахлобучил посильнее треух на голову и, ударив пятками в конские бока, поскакал через село, гиканьем разгоняя баб и ребятишек. Василий скакал следом, не слушая возгласов своих замешкавшихся во дворе побратимов.
  До Боровой было меньше трех верст.
  Юный наездник, не доезжая до деревни, свернул в поля. Конь под ним хрипел и спотыкался. Наконец измученное животное остановилось.
  - Вон дом ратайного старосты, на отшибе, - крикнул отрок Василию и показал рукой. - Вон колодец! Оборотень туда побежал! - Рука отрока метнулась в сторону леса. - Там есть овраг. К нему, видать, он и спешил.
  - Прыгай ко мне, показывай дорогу, - велел Василий.
  Малец, не раздумывая, перескочил на саврасого. Василий дал шпоры коню.
  Возле оврага Василий натянул поводья. Дальше шли сплошные заросли, через которые было не продраться верхом. Но и оборотень, обремененный добычей, вряд ли ушел далеко. Василий направил коня вверх по склону.
  Вокруг росли березы: светлый, чистый лес. Обзор был широкий. Саврасый, шурша опавшей листвой, шел размашистой рысью вдоль оврага.
  - Гляди в овраг, а я по сторонам глядеть буду, - сказал Василий отроку.
  Извиваясь змеей, овраг выходил на широкую луговину, протянувшуюся до соснового бора, раскинувшегося невдалеке на пологих холмах. В низине шелестел метелками высокий тростник.
  Василий замедлил бег коня.
  - Как мыслишь, братец, куда оборотень подался - в болото или в лес? - спросил он у мальца.
  Отрок ответил по-взрослому:
  - Верное дело, к лесу. Он ведь волк, а не кабан.
  - Ну, тогда ему от нас не уйти! - произнес Василий, переводя жеребца в галоп.
  До бора оставалось с полверсты, когда отрок узрел своими зоркими глазами что-то белое на пожухлой траве. Это был женский платок.
  - Млавин плат! - воскликнул малец.
  В сердце Василия затрепетала жестокая радость - недалеко уже оборотень, по верному следу они идут!
  «Пособи, Господи, - мысленно взмолился Василий, - не дай чудищу затеряться в чаще леса!»
  Вот и опушка бора, запахло густым сосновым духом.
  Саврасый несколько раз споткнулся об выступающие из земли корневища деревьев.
  Под широкими кронами могучих сосен день будто померк, враз погасли его краски. Бурые и желтоватые стволы рябили в глазах у Василия. Он наугад направлял коня вперед, нетерпеливо шепча отроку, сидевшему перед ним возле луки седла:
  - Гляди, братец! Гляди! Тут он где-то… Где-то тут!..
  Вдруг из глубины леса донесся девичий крик, короткий и жалобный. Он оборвался на самой высокой ноте, словно кто-то зажал несчастной рот ладонью.
  Василий резко повернул коня на этот звук, отголосок которого несколько кратких мгновений еще витал в безмолвии леса.
  Бор становился мрачнее и гуще; заросли дикой малины цеплялись за ноги саврасого, попадались поваленные трухлявые деревья. На одном из них Василий увидел нитку красных бус, приняв ее сначала за капли свежей крови. Василий нагнулся с седла и подобрал бусы.
  - Млавины… - промолвил отрок.
  Василий слегка ударил его пальцем по губам.
  - Тс-с, братец! - прошептал Василий отроку на ухо. И знаком велел ему спешиться.
  Наложив стрелу на тетиву лука, Василий дальше двинулся пешком. Отрок шел следом, ведя коня в поводу.
  Прошли они так недолго.
  Заметив впереди между деревьями какое-то движение, Василий махнул рукой отроку, мол, стой, где стоишь! Сам же стал подкрадываться от дерева к дереву, от коряги к коряге…
  Взору его открылась маленькая лужайка, поросшая густым мхом. На этом мягком лесном ковре лежала девушка лет шестнадцати с завязанными глазами и ртом, со связанными за спиной руками. Ее пушистые русые косы были растрепаны. Над связанной девушкой возвышался ОН - широкоплечий детина с волчьей головой. На нем был полушубок из волчьей шкуры и меховые штаны, на ногах кожаные поршни. Руки у оборотня были самые обыкновенные, человеческие.
  Оборотень держал в правой руке нож, которым вспарывал платье на своей жертве. Рядом валялась разрезанная на куски девичья овчинная шубейка, можно было узнать оставшиеся от нее рукава и воротник.
  Василий слышал, как трещит льняная ткань под ножом. Слышал он и хриплое дыхание оборотня. Страх холодной струйкой стал просачиваться в его сердце. Вот оно - чудовище! Не сказочное - настоящее! Попробуй, возьми его живым!
  Чувствуя, что ладони начинают потеть, Василий решил сначала ранить оборотня, а потом попытаться связать его или оглушить кулаком.
  Прицелившись в ногу, Василий пустил стрелу.
  Со столь близкого расстояния стрела насквозь пробила оборотню бедро, войдя в него по самое оперение.
  Оборотень завопил от боли. Обрубив у стрелы наконечник, он выдернул окровавленное древко из сквозной раны. В этот миг перед ним предстал Василий, на тетиве его лука лежала другая стрела.
  Оборотень громко выругался человеческим голосом, чем несказанно изумил Василия. Схватив девушку за косы, оборотень поставил ее на ноги, прикрываясь ею, как щитом.
  - Брось нож, а иначе… - угрожающе произнес Василий.
  Но оборотень перебил его, выкрикнув диким голосом:
  - Лук на землю или ей не жить! - Острие ножа уперлось девушке в горло. - Ну! Живо!
  Оборотень явно нервничал. Он, вне всякого сомнения, боялся Василия!
  Раздумывать было некогда. Василий резко спустил тетиву…
  Стрела, пущенная уверенной рукой, пробила чудовищу горло, пригвоздив его к сосне. Нож выпал из его страшной руки, не причинив девушке вреда. Сама девушка свалилась наземь. Бросившийся к ней Василий не успел ее подхватить.
  Избавленная от пут и повязок на лице, она по-прежнему не приходила в себя. Василий, не на шутку встревожившись, приложился ухом к ее обнаженной груди. Сердце девушки билось.
  «Натерпелась, сердешная!» - подумал Василий, накрывая полунагое девичье тело своим теплым кафтаном.
  Крикнув несколько раз зычным голосом в ту сторону, где он оставил отрока с конем, Василий подошел к пригвожденному к дереву оборотню. Чудовище не подавало признаков жизни.
  «Как ловко я его уделал!» - ухмыльнулся Василий и выдернул стрелу из убитого оборотня.
  Мертвец рухнул к ногам Василия. Из его чрева вылетел не то хрип, не то слабый стон.
  Наклонившись, Василий слегка ударил оборотня по оскаленной морде. Морда съехала набок. Из-под нее выбилась черная борода. Догадка, мелькнувшая в голове у Василия, подтвердилась, когда он рванул посильнее волчью морду на себя. Личина осталась у него в руках, а под нею оказалось… обыкновенное чернобородое лицо!
  Вглядевшись в мертвые распахнутые глаза, Василий узнал в мертвеце Оверьяна, брата боярина Твердилы.
  «Вот так сумасшедший! - думал пораженный Василий. - Человек, а зверствовал хуже зверя лютого. Ну, держись, Твердило, теперь твой черед!»

* * *

  Усадьба боярина Твердилы Олексича стояла на перепутье. Одна дорога мимо нее шла к реке Мсте и дальше в Суздальскую землю, другая поворачивала к реке Ловать и вела через леса до самого Пскова.
  По эту сторону Ильменского озера почти все пахотные земли и лесные угодья принадлежали боярину Твердиле. И, как бельмо на глазу, вклинивались во владения Твердилы поля и пастбища вольных землепашцев из села Гусельково. Уже многие годы не отступаются гусельчане от своей вольности, не желают идти в кабалу ни к боярским тиунам, ни к монастырю. Силой отнять земли у вольной общины ни монастырь, ни боярин не могут по закону, оставалось только козни строить.
  Монастырская братия раструбила на всю округу, что грешат вольные смерды напропалую. Младенцев крестят не всех, не желая платить за это определенную плату, скоромное в пост едят, гаданья бесовские устраивают у реки, волхованием занимаются. Но ежели разобраться, то в какой деревне ныне не без этого?
  Поэтому боярин Твердило стал действовать хитрее и коварнее. Брата своего он излечил от помешательства, но держал это в тайне. Наряжал его оборотнем и напускал на деревни, что вокруг Гуселькова. Макеевка пострадала от оборотня, держал он в страхе Боровую, Подсечную и Волошин погост. Люди видели оборотня и в Пехтах, и в Крутом Яру… Только Гусельково обходил оборотень стороной.
  И невзлюбили зависимые смерды вольных землепашцев, будто и впрямь с нечистой силой те были связаны.
  А Твердило знай посмеивается втихомолку! Ждет, когда его смерды в помутнении гнева нападут на вольное село и подпалят его со всех четырех сторон.
  Задумка, полагал Твердило, была верной, а то, что грех тяжкий на душу ему ложится, ну так первый человек - Адам - греха не миновал, и последний из людей этого не минует. И такую верную задумку испортил Оверьян-недоумок!
  Однажды поутру заявился в усадьбу к брату прямо в обличье оборотня! Псы цепные так лаем и зашлись. Сторож от страха в курятник залез, всех кур переполошил. Челядинка, открывшая дверь «оборотню», завизжала как резаная - и по лестнице бегом на второй ярус терема.
  Твердило в одном исподнем из спальни выскочил, схватил Оверьяна за руку и в дальнюю светелку утащил. А там уж дал волю своему гневу! И так и эдак обругал он своего братца, сравнил его и с пнем трухлявым, и с котлом железным, и с гусаком безмозглым! Тот хоть бы что! Сидит на стуле, головой из стороны в сторону качает и ни слова в ответ.
  - Ты сдурел, что ли?! Чего эдак-то заявился! Забыл мои предостереги! Недоумок проклятый! - тряс Твердило брата за плечо. - Язык сглотил, что ли? Отвечай, дурень!
  «Дурень» в ответ ни гу-гу, лишь головой в волчьей личине кивает.
  - Да ты не пьян ли? - пуще прежнего рассердился боярин.
  Твердило сдернул с головы брата колпак в виде волчьей маски. А сдернув, испуганно попятился - вместо Оверьяна перед ним сидел Василий, и холодная усмешка играла у него на устах.
  - Здрав будь, боярин, - негромко произнес Василий. - Как видишь, и я решил в ряженых поиграть. Да ты сядь, не трясись.
  У Твердилы руки ходили ходуном, отвисшая нижняя челюсть никак не вставала на место. Он пятился бы и дальше, но наткнулся на скамью у окна и сел. Волчья голова выпала из его дрожащих рук.
  - Где брат мой? - пролепетал боярин.
  - Душа его ныне далеко, а тело недалече отсюда, - ответил Василий. - Поплатился жизнью Оверьян за гнусности свои! И ты поплатишься, боярин. Затем я и пришел к тебе.
  - Васенька, не губи! - простонал Твердило, становясь на колени. - По гроб жизни Бога за тебя молить стану. В долгу не останусь, Васенька! Отвалю серебра, сколько пожелаешь, и мехов, и камней самоцветных… Не губи!
  - Вспомни, боярин, о душах христианских, загубленных твоим братом с твоего ведома, - зло проговорил Василий.
  - Отмолю, Вася! Отстрадаю! Щедро пожертвую на упокоение душ невинно убиенных. Покаюсь! На хлебе и воде сидеть буду! - лепетал Твердило и на четвереньках полз к Василию.
  Дальнейшее произошло быстро, почти молниеносно.
  Твердило, делая вид, что хочет поцеловать ноги Василию, опрокинул его на пол вместе со стулом. Сам навалился сверху и вцепился руками Василию в горло, накрепко вцепился, не оторвешь. Зашумело в голове у Василия, красные круги поплыли у него перед глазами. Кое-как дотянулся он до ножа засапожного и всадил в живот Твердиле по самую рукоятку. Тот обмяк и со стоном повалился набок. Василий приподнялся и, не раздумывая, вторым ударом ножа добил боярина. Потом отдышался, вытер нож об исподнюю рубаху убитого Твердилы и как пришел, так и ушел с волчьей маской на лице.
  Друзья-побратимы дожидались Василия в лесу в полуверсте от боярской усадьбы. Ими была вырыта могила, на дне которой лежал мертвый Твердилин брат, завернутый в рогожу.
  - Чего один? - обратился к Василию Фома. - Я думал, ты сюда Твердилу приведешь. Здесь бы и судили его своим судом. Вместе с Оверьяном и погребли бы.
  - И впрямь, Вася, почто не привел Твердилу сюда? - спросил Потаня. - Ведь собирался привести…
  - Убить мне пришлось Твердилу, - стаскивая с себя волчий полушубок, угрюмо ответил Василий. - Так уж вышло, други. Не серчайте.
  - Ладно, чего там! - махнул рукой Костя Новоторженин. - Давайте зарывать этого.
  Могилу Оверьяна забросали мерзлой землей, сверху насыпали небольшой холмик и вбили осиновый кол. На всякий случай.
  - Конец оборотню, - удовлетворенно проговорил Домаш, отряхивая ладони.
  - Теперь прославимся, коль не расскажем истину, - промолвил Фома.
  - Прославимся, нет ли, но на том свете нам это зачтется, - задумчиво произнес Потаня.
  Порешили молодцы не открывать всей правды, дабы не возбуждать злобу против себя друзей и родственников убитых ими братьев-злодеев. Пусть люди думают, что одного оборотня они убили, а другой оборотень, возможно, в отместку убил боярина Твердилу.

  Глава третья. По следам великана

  Стал Василий на некоторое время знаменит на весь Новгород. Стоило ему появиться на улице, люди начинали перешептываться и тыкать в него пальцами: «Вот он - сын Буслая! Оборотня одолел!»
  Василий поначалу горделиво вскидывал голову, сдерживая наползавшую на уста самодовольную улыбку. Вскоре ему это надоело. Не о такой славе он мечтал. Простой люд и до этого к нему благоволил. Бояре же новгородские хоть и зауважали Василия, но в свой круг принимать его не спешили.
  Однажды домой к Василию пришли выборные от братчины меховщиков и с ними новгородский тысяцкий Ядрей. Повели такую речь:
  - В позапрошлый год отправились наши даньщики за Онегу, в земли чуди белоглазой аж до реки Вычегды, и сгинули без следа. Опосля ходила на поиски их дружина новгородская и наслышалась от местных охотников, будто бы великан неведомый перебил людей наших. В тех краях все люди ему поклоняются, приносят в жертву лосей и красивых девушек. Обитает тот великан среди горных кряжей, поскольку равнинная земля тяжести его тела не выдерживает.
  Василий слушал купцов с небрежной усмешкой.
  - Небылицами пришли меня потешить?
  - Я тоже улыбался до поры, - промолвил воевода Ядрей, - покуда сам следы того великана не увидел. Я ведь водил ту дружину. След у него почти в два локтя. Вот такой след!
  Воевода отмерил руками на столе.
  Василий посерьезнел:
  - Побожись.
  - Вот тебе крест! - Ядрей размашисто перекрестился. - Не сойти мне с этого места, коль лгу!
  - Не один Ядрей - все ратники его те следы видели, - заговорили купцы, - а было их без малого сотня.
  - Найти того великана не пробовали? - Василий взглянул на воеводу. - При такой ступне, надо думать, он головой в небо упирается. Издалека его увидеть можно!
  - Да какое там, Вася, - махнул рукой воевода, - у ратников моих одно на уме было: убраться подобру-поздорову. Не удержать их было ничем.
  - Чего же вы от меня хотите? - Василий посмотрел на купцов.
  Те смущенно опустили очи долу.
  - Сходил бы ты, Вася, до реки Вычегды, - пробормотал один из них.
  Другой продолжил:
  - Дело рисковое, скрывать не станем, но славное. Навеки прослывешь самым удалым из удальцов, коль одолеешь чудского великана.
  - А мы тебе поспособствуем в этом, - добавил третий, - ествы на дорогу дадим, одежду, снаряжение.
  - Кликни клич по Новгороду, Вася, - сказал Ядрей, - за тобой многие пойдут. Недаром говорят, что тебя ни стрела, ни копье, ни хворь не берут. Оружие тебе выдадим сколь надо. Ну как, по рукам?
  - Покумекать надо с друзьями, - сказал Василий, хотя в душе был готов немедленно отправиться на поиски неведомого великана. - Завтра ответ скажу.
  Купцы и воевода ушли.
  Недолго совещались с Василием его побратимы: решили - дело стоящее. Общее мнение выразил Домаш: «Даже если и ждет нас несчастная доля, зато своими глазами увидим диво дивное - человека с двухсаженными ступнями!»
  Полсотни молодцев крепких и широкоплечих отобрал Василий в свою дружину. Были тут и старые друзья-товарищи, ходившие с ним на ладье по Волге до Хвалынского моря, были и новые люди, в основном неимущие и беспортошные.
  Воевода выдал каждому по топору, ножу и рогатине. Купцы снарядили отряд теплой одеждой - близились холода, - дали лошадей, сани, куда можно было сложить провизию и все необходимое в дороге.
  По первому снегу выступили ратники в поход.
  Долог был путь.
  Покуда добрались до городка Устюга, из-за которого шли раздоры у новгородцев с суздальским князем, завьюжило так, что пришлось оставить сани и лошадей, становиться на лыжи.
  Проводником у Василия был новгородский дружинник Худион, который за свои тридцать лет не раз хаживал в Заволочье.
  Снег валил и валил, засыпая черные огнища на местах ночевок, скрывая пушистым белым покровом широкий лыжный след, уходящий по реке Вычегде. Обширные болота и озера под ледяным панцирем сменялись тайгой. Есть ли ей конец на земле?
  Ратники глохли от давящего безмолвия. Тишина и снег, расписанный следами зверюшек и птиц. Может, где-то в глубине тайги, за дремлющими заснеженными елями, скрывается хрустальное царство мороза и лешего.
  Василий осунулся и потемнел лицом. Он, как и все, недосыпал, недоедал. Мерз и прокладывал путь наравне со всеми.
  В верховьях Вычегды, близ волоков к Печоре, стояли два почерневших домишка с изгородью и навесом из жердей. Помоздин погост - самое дальнее подворье новгородцев.
  Василий оглядел заиндевелые внутри стены, бахрому из тенет в углах, сгнивший пол. И тоскливо сделалось на сердце.
  - Давно не живет здесь никто, - сказал Худион. - Чудь уходит все дальше в леса, за ней идут и вольные новгородские охотники. Погосту этому, почитай, полсотни лет.
  - Дальше погостов нет? - спросил Василий.
  - Нету, - ответил Худион. - Дальше земля незнаема.
  - Где же сгинули даньщики?
  - Отсель недалече. Завтра доберемся.
  Ночь опустилась белесая и звездная. Стояли безветрие и тишь.
  Дым от костров стлался низко и щипал глаза.
  - Правду ли говорят, что дальше к северу начинаются земли Югры? - обратился к Худиону Фома. - И будто люди тамошние рогаты и с песьими головами?
  - К северу отсель самоядь живет, - неторопливо отвечал Худион, помешивая деревянной ложкой варево в котле. - Совсем дикий народ. На оленях ездят да на собаках. Женщинам поклоняются. Ночи там по полгода и дни такие же. А Югра отсюда на восток. Не бывал я в тех краях и людишек тамошних не видал.
  - Кто-нибудь до Югры добирался? - спросил Потаня.
  Худион попробовал из ложки похлебку и ответил:
  - Новгородец Гурята Рогович хаживал туда. И сказывают, дань привозил великую серебром и мехами. Только давно это было, еще при отцах наших. При мне же уходила дружина Костоверта на Югру, да только назад никто не воротился.
  Возле костра повисло мрачное молчание.
  Утро застало ратников уже в пути. Отряд медленно двигался по увалам, каменистым возвышенностям, поросшим чахлым сосняком. К полудню пришли в селение чуди.
  Оказалось, Худион был знаком со старейшиной стойбища, которого звали Микко.
  Старейшина был стар и мал ростом, с редкой бороденкой и черными живыми глазами. На нем была разрисованная красными узорами куртка, пошитая мехом внутрь, подхваченная в талии пояском. На груди болтался большой медный крест, которым старейшина очень гордился.
  - Однажды подпоили его ватажники-новгородцы и окрестили, как смогли, - поведал Василию Худион, - теперь дед Микко единственный христианин в своем селении. У него в доме даже иконка есть.
  Добродушный старейшина часто кивал головой и столь же часто крестился то левой, то правой рукой, давая понять рослым пришельцам с запада, что он с ними одной веры.
  В селении было два десятка больших бревенчатых домов, крытых берестой. В каждом доме жило по двадцать-тридцать человек. Только жилище старейшины населяла одна его семья: сын с двумя женами и четырьмя детьми и сам Микко.
  В доме старейшины было полутемно. На земляном полу был выложен очаг из речных валунов. В нем тлели уголья. У стены на лежанке, устланной собачьими шкурами, сидел старейшина. Напротив, у противоположной стены, сидели в ряд на скамье Василий, Потаня и Худион. За перегородкой в глубине дома был слышен детский писк и приглушенные женские голоса.
  Худион вел беседу со старейшиной, который неплохо знал русский язык.
  - Почто не хочешь дать своих следопытов, друг Микко?
  - Моя знай, зачем твоя пришел - Хеогену искать.
  - Верно, - кивнул Худион. - Нам нужен великан Хеогену. Помоги найти его.
  - Ай-ай, зачем искать гору? Ее и так видно! - замотал головой старейшина. - Идите на восход и увидите Хеогену.
  - Чего ты боишься, старик? Мы не станем заставлять твоих воинов сражаться с великаном. Нам бы только увидеть его.
  - Хеогену вас первый увидит и сделает вот так! - Старейшина притопнул ногой. - Он вас всех убивать, а потом всех нас. Хеогену все видит и все знает. Возьми меха и ступай к своему очагу.
  - Пообещай ему золото, - шепнул Василий Худиону.
  Но и за золото старейшина отказывался помогать новгородцам.
  - Хорошо, Микко, - промолвил Худион, - мы уйдем. Но сначала покажи моим друзьям то место, где вы молитесь Хеогену. Они не верят в существование великана. Я хочу показать им его следы.
  Старейшина затряс седой головой и захихикал:
  - Твоя тоже сначала не верил.
  - Не верил словам, зато поверил глазам, - улыбнулся Худион.
  Старейшина с уважением поглядел на могучую фигуру Василия и согласился:
  - Ладна. Будь по-твоя.

* * *

  Под нависшим крутым обрывом бурная река, разливаясь год от года, вымыла неглубокую пещерку. Потом русло реки отступило в низину, и даже в сильное половодье вода не доходила до широкой береговой вымоины - творения своей неукротимой силы.
  К этой пещерке чудские шаманы привели Худиона, Василия и всех русских ратников, пожелавших идти с ними.
  Ветер завывал в кронах могучих кедров, росших на высоком берегу, а внизу, у подножия козырьком нависающего обрыва, было тихо. Шаманы знаками показывали новгородцам, что громко разговаривать здесь нельзя.
  Василий строгим голосом приказал ратникам не шуметь.
  В пещерке стоял грубо сработанный идол из дерева, с большими круглыми глазищами и ощеренными зубами. Перед ним на плоском камне стояла деревянная посудина вроде корыта. Тут же валялись обглоданные кости.
  - Это и есть Хеогену? - спросил Василий, стараясь скрыть омерзение.
  - Нет, это дух реки, - ответил всезнающий Худион. - Этот дух что-то вроде родственника Хеогену. Поэтому Хеогену и приходит сюда.
  - А где же следы?
  - В глубине пещеры. - Худион знаком попросил Василия следовать за ним.
  На плотном глинистом пласту Василий увидел два огромных человеческих следа. Босые ступни отпечатались глубоко, особенно оттопыренный большой палец. Однако до двух локтей этим следам было далеко.
  Василий присел и ощупал один след рукой. До другого было не меньше сажени. Что и говорить, велик шажок у этого босяка!
  Выбравшись из пещерки, Василий стал расспрашивать Худиона о неведомом великане. Худион в свою очередь обращался к чудским шаманам на их родном языке.
  - Когда последний раз чудины видели великана? - спросил Василий.
  - Давно. Много лун назад, - переводил Худион ответ шаманов. - Шибко рассердили его новгородцы, приходившие за данью. Убил он их и сам сгинул.
  - Какой же он из себя?
  - Огромный и лохматый. С большими зубами.
  - Почто зимой босым ходит?
  - Про то шаманы не ведают, но полагают, дабы силы от земли набираться, - пояснил Худион.
  Ратники, осмотрев следы, негромко переговаривались. Иные тревожно озирались по сторонам. И только Потаня шутил:
  - А что, если это детские следы великана? Что, если еще подрос он с той поры, как его видели, а? Что мы супротив него тогда сделать сможем?
  Но ратникам было не до смеха.
  Странным показалось Василию: местные жители утверждают, что даньщики новгородские погублены великаном Хеогену, а где это случилось, никто толком не знает. Все твердят одно и то же: ушли, мол, новгородцы за реку к селениям за Каменной Грядой и угодили в лапы к Хеогену. Больше их не видели.
  - Кто живет в селениях за Каменной Грядой? - расспрашивал Василий Худиона.
  - Пермяки, - отвечал тот.
  - Что за народ?
  - Язычники, одно слово. Живут охотой да рыбным промыслом.
  - С чудью враждуют?
  - Нет. Вражда у пермяков с Югрой. Хотя югорцы с ними одного племени. Такие же узкоглазые и скуластые. Югра берет дань с пермяков.
  Василию сделалось смешно и грустно.
  Народцы, затерянные в тайге на бескрайних ее просторах, не имеют городов, не знают, что такое торговля и христианский Бог, дома здешней знати мало чем отличаются от жилищ бедных новгородских крестьян, но и тут существует вражда. Сильный притесняет слабого, стремится отнять его жалкое имущество. А еще говорят, что где-то за Каменным Поясом, там, где рождается солнце, существует счастливая земля, населенная миролюбивыми людьми. Мудрено поверить в это.
  - О чем позадумался, атаман? - окликнул Василия Худион.
  - Дальше идти надо, - сказал Василий, - к пермякам. Сможешь довести?
  - А чего ж! - после краткого раздумья ответил Худион. - Смогу, пожалуй.
  Седоволосый Микко не стал удерживать новгородцев, провожатых не дал, зато щедро снабдил отряд Василия вяленой рыбой и олениной.
  Ратники шли сначала по тропе лесом. Перейдя реку, стали подниматься в гору. Утреннее солнце окрасило верхушки кедров розоватым цветом. Снег похрустывал под лыжами. Западный склон горы был укрыт голубоватой тенью.
  Поднявшись на вершину, ратники осмотрелись.
  Вдали синие горы сливались с бледно-голубым небом. Внизу между лесов и скал змеилась река. Далеко на севере чернели густые леса на сколько хватало глаз.
  - Простор какой, - улыбнулся Василий и снял шапку.
  Спуск с горы занял больше времени, чем подъем. Ратники проваливались в глубокий снег, продираясь сквозь бурелом и заросли кедрового стланика. В седловине между двумя горами приютилось озерцо, круглое, как блин. На ослепительно-белом, искрящемся снегу были отчетливо видны огромные следы босого человека. Не заметить их было невозможно.
  Ратники остановились, сгрудились кучкой.
  - Во, прошагал детина! - изумился кто-то, измеряя ширину шага древком копья.
  - Недавно прошел, - определил Худион, - меньше часа назад.
  - На ловца и зверь бежит, - усмехнулся Фома и подмигнул Василию.
  - В погоню! - приказал Василий. И первым устремился по следу таинственного великана.
  До полудня ратники шли без передышки, изнемогая и обливаясь потом.
  След огромных ступней уводил сначала по склону горы к лысой вершине, далее вел по ее гребню и скрывался в ельнике на другом склоне.
  Продравшись сквозь ельник, новгородцы обнаружили в расселине у подножия скалы лежанку из сухих листьев и мха.
  - Вот где, стало быть, великанище ночки коротает.
  - По-звериному живет.
  - Бобыль бобылем! - переговаривались ратники.
  Василий дал людям передышку. Костров не разводили, закусывали сухарями и вяленой рыбой. Затем двинулись дальше.
  След опять тянулся то вверх, то вниз по холмам, описывая большие круги.
  - Заметил нас великанище, а может, учуял, - проговорил Худион, утирая пот со лба. - Чудины говорят, чутье у него волчье.
  - Чего же он бежит от нас, коль такой верзила! - проворчал Домаш, с трудом переводя дух.
  - Осторожничает, - предположил Потаня, - а может, норовит в ловушку нас заманить.
  Худион воткнул копье в снег:
  - Не догнать нам его. Коль великанище во всю прыть припустит, так за ним и собакам не угнаться, не то что нам.
  - А я думаю, братцы, великан пуще нас повыдохся, - проговорил Василий. - Он-то без лыж. Потому и кружит по взгорьям, ибо на равнине ему от нас не уйти. Мы-то в гору долго карабкаемся, вот он и успевает оторваться. Надо гнать его, как лося, пока не упадет. А там видно будет…
  Василий разделил отряд. Самых сильных и быстроногих ратников повел вперед. Остальные во главе с Потаней должны были идти по их следу до темноты, затем разбить стан так, чтобы костры далеко было видать. Лишнюю поклажу ратники Василия отдали ратникам Потани. При себе оставили только оружие.
  Теперь началась настоящая погоня.
  Василий, не жалея сил, прокладывал путь в снегу рядом с цепочкой следов великана. Пятнадцать ратников шли за ним по лыжне. Словами не перекидывались, берегли силы.
  Около двух часов пополудни два человека из отряда Василия отстали. Вскоре еще трое изнемогли и сбавили шаг. Затем сразу четверо не смогли быстро преодолеть очередной подъем и остались за холмом.
  Закатное солнце уже подсвечивало снег на елях красноватыми бликами, удлинились тени деревьев, когда впереди на снежной равнине замаячила темная неясная точка.
  Василий прибавил шагу.
  Отстали еще два ратника. Темная точка увеличилась в размерах, уже можно было различить, что это идет плечистый человек в шубе мехом наружу, причем идет без лыж.
  - Он! - радостно выдохнул Василий и оглянулся на свой поредевший отряд.
  Худион, окутанный клубами пара, вырывающимися у него изо рта, лишь молча кивнул.
  - Нажимай, Вася! - хрипло крикнул Фома.
  Равнина кончалась у горы, поросшей лесом. К ней-то и спешил великан.
  «Не смог великанище нас запутать, теперь стремится в лесу схорониться, - думал Василий. - Да и сумерки ему на руку».
  Василий прибавлял и прибавлял шагу. Он уже отчетливо видел широкую спину великана, его длинные руки, которыми тот размахивал при ходьбе. Шуба и штаны на великане были из длинного густого меха рыжевато-бурого оттенка, волосы на его слегка заостренной голове были совершенно черные. Великан то и дело оборачивался на ходу, и Василий успел мельком разглядеть его страшное лицо, темное и морщинистое, с круглыми сверкающими глазами-льдинками.
  Когда великан достиг леса, Василий уже почти догнал его и вполне мог бы поразить его в спину копьем. Однако привычка встречаться с врагом лицом к лицу удержала руку Василия.
  Опять начался подъем. Великан, цепляясь ручищами за стволы деревьев, стал быстро удаляться. Он громко пыхтел и сопел, тонкие осины с треском ломались под его могучей дланью.
  Внезапно с небес стал падать густой медленный снег. Сумерки сделались гуще.
  Василий отдышался на вершине горы, оглянулся на Фому и Худиона. Лишь эти двое не отстали от него.
  - Времени у нас, други, всего ничего, - сказал Василий. - Вот-вот стемнеет, а ночью засыплет снегом все следы, тогда ищи-свищи великана.
  Оба ратника молча согласились со своим вожаком.
  Виляя между пихтами, три лыжника начали спуск с горы. Плотный наст скрипел под лыжами на поворотах. Хлестали по лицу ветви кустарников.
  Худион, зацепившись лыжей за корягу, перекувырнулся через голову и ударился о древесный ствол. К нему подоспел Фома.
  Василий, задержавшись, крикнул снизу:
  - Ну, что там?
  - Худион ногу повредил, - прокричал в ответ Фома.
  - Оставайся с ним! - приказал Василий и устремился дальше вниз по склону.
  След великана был еще хорошо различим. Но скоро опустится ночь, и тогда погоню придется прекратить.
  Василий задыхался, пот заливал ему глаза. Он спотыкался, падал, поднимался, и снова падал, и снова поднимался, ругаясь вполголоса. Лес словно ополчился на него, подсовывая ему под ноги стволы поваленных бурей деревьев, пряча под сугробами пни, цепляясь кустами за руки. Темные ели и сосны со всех сторон надвигались на него, совершенно заслонив полыхающий на западе закат.
  Внезапно Василий увидел Хеогену. Тот сидел на поваленной ели шагах в тридцати от него. Видать, совсем притомился.
  Василий свистнул.
  Великан оглянулся, нехотя встал и зашагал по сугробам прямо в бурелом.
  Василий, напрягая последние силы, бросился вслед за ним. Он уже видел бурую шубу великана, мелькающую впереди среди деревьев совсем рядом, слышал его шумное дыхание… И вдруг великан пропал из виду, будто растворился в воздухе. Но оставались его следы в глубоком снегу. Василий шел по ним через густой осинник, держа копье наготове. Может, великанище затаился и ждет его в засаде! Осинник кончился. След уводил в сторону, к разлапистым столетним пихтам, под которыми уже скопилась предательская темнота.
  Лыжи легко заскользили под уклон.
  Могучие сосны вставали на пути. Василий обогнул одно дерево, другое…
  Внезапно прямо перед ним возникла черная яма, словно разверстая пасть чудовища. Василий не успел ни крикнуть, ни воткнуть копье в снег, как полетел вниз вместе с комьями снега и обломками тонких жердей, которые наполовину прикрывали яму сверху.
  «Ловушка!» - мелькнуло у него в голове.
  Василий шмякнулся на что-то мягкое и тут же был отброшен к земляной стене какой-то неведомой силой. Боль искрой прошла по телу. Василий открыл глаза и похолодел. В полумраке ямы-ловушки в двух шагах от него сидел великанище, издавая какие-то нечленораздельные звуки и щелкая зубами. Его желтые круглые глаза не мигая смотрели на Василия.
  «Ну, молодец, поминай всех святых!» - подумал Василий.
  Его рука потянулась к рукоятке кинжала.

* * *

  …Целый день друзья-побратимы искали Василия.
  Ближе к вечеру Василий сам наткнулся на них. После радостных объятий и похлопываний по плечу ратники развели костер в укрытой от ветра лощине. Василий снял лыжи, бессильно опустился на вязанку хвороста и протянул к огню озябшие руки.
  - Догнал ли ты великана? - спросил Фома, изнемогавший от любопытства.
  - Догнал, - устало ответил Василий и вынул из-за пазухи клок рыжевато-бурых волос.
  Фома взял волосяной пучок из руки Василия, понюхал. Сморщился:
  - Ну и запах от его шубейки!
  - Такие волосы растут у великана по всему телу, кроме головы, - сказал Василий. - В остальном он такой же человек, как и мы. Только разговаривать не умеет.
  - Коль разговаривать не умеет, значит, не человек, а дух нечистый, - заметил Домаш.
  - Стонал великанище, как человек, и кровь у него красная, - со вздохом произнес Василий, - силища только нечеловеческая.
  - Прикончил ты его? - спросил Костя Новоторженин.
  - Пришлось, - ответил Василий. - В яму-ловушку свалились мы оба. Великан на меня бросился, да пособил мне Господь зарезать его. Чудом жив остался.
  - Как же ты из ямы выбрался?
  - Сумел вот.
  - Молодец, Вася! - воскликнул Фома. - С честью в Новгород вернемся. И за даньщиков убиенных рассчитались.
  Но Василий был мрачен. Его не покидало чувство, будто убил он безвинного человека или, того хуже, ребенка зарезал. Хоть и силен был великанище, но нападал он на Василия с голыми руками. И умирая, глядел на него так печально, как-то по-детски глядел.
  - Худион-то где? - спросил Василий. - Где Потаня?
  - Для Худиона санки из лыж смастерили и отвезли его в пермятскую деревню верстах в десяти отсюда, - ответил Фома. - Потаня и почти вся дружина пребывают там же. К ночи и мы туда доберемся. Отоспимся.
  При одной мысли о сне Василий почувствовал сильнейшую усталость. Враз ему все стало безразличным. Усилием воли он заставил себя подняться и приказал выступать.
  Холодное северное солнце уже погрузилось в густую пелену облаков у далекого горизонта.

  Глава четвертая. Святослав Ольгович

  Неласково встречала тысяцкого Ядрея Амелфа Тимофеевна, когда тот пришел к ней в дом рано поутру.
  - Ну, чего притащился? - ворчала вдова. - Опять хочешь спровадить моего сына за тридевять земель. Месяц не прошел, как вернулся Василий из Заволочья. И какой вернулся! Худой, как щепка, и угрюмый, словно пес побитый.
  - Что ты, Амелфушка, - залебезил тысяцкий, - разве ж я не понимаю. И улыбка оскомину набить может. А сын у тебя храбрец! Посему князь Святослав ныне кличет его на свой красный двор да на любезный разговор. Вот зачем я пришел.
  Это известие не обрадовало Амелфу Тимофеевну.
  - Знаю я, Ядрей Дорофеич, что ты у князя нашего в кумовьях ходишь, - хмуря брови, промолвила вдова. - Частенько Святослав Ольгович под твою дуду пляшет. Мой Василий под твои погудки плясать не станет. Запомни это!
  - Да какая дуда, Амелфа Тимофеевна, - заулыбался Ядрей, - кто ныне нас, стариков, слушает? Уплыли годы, как вешние воды. - Тысяцкий снял шапку и похлопал себя по лысине.
  Анфиска, наблюдавшая за ним из-за плеча своей госпожи, тихонько прыснула в кулак.
  - Ступай, Анфиска, - строго проговорила Амелфа Тимофеевна, - скажи Василию, что воевода к нему пришел.
  - А ежели Василий еще спит? - невозмутимо спросила служанка.
  - Значит, разбуди.
  Анфиска умчалась, только сарафан ее синий мелькнул в дверном проеме.
  - Ох егоза! - усмехнулся тысяцкий. И взглянул на Амелфу Тимофеевну с хитроватым прищуром: - Когда-то и ты, Амелфушка, такой была. Не забыла, как парни за тобой увивались? И я был в их числе.
  - Дело прошлое, - отрезала вдова.
  - Три раза я к тебе сватов засылал, и все без толку. - Воевода досадливо ударил себя кулаком по колену. - А Буслай, купеческий сын, с первого раза тебя окрутил и под венец повел. Не иначе приворожил он тебя, Амелфушка. Ведь не любила ты его!
  - Ты почем знаешь? - сверкнула очами вдова. - Чай, не тебе я исповедываюсь.
  - Буслай же был старше тебя на тридцать лет!
  - Зато был он телом крепок и умом светел.
  - Потому и крепок был Буслай, ибо от волхованья на свет появился.
  - Ложь это, Ядрей.
  - А то нам не ведомо, чем отец Буслая промышлял! - Воевода погрозил вдове пальцем. - И про одолень-камень знаем, и про колдовские ночи…
  Дверь в светлицу со скрипом распахнулась. Через порог, наклонив голову, переступил Василий со спутанными после сна кудрями. Поздоровался с матерью и с гостем, затем спросил:
  - Что это за одолень-камень? О чем вы толкуете?
  - Да ни о чем, Вася, - улыбнулась Амелфа Тимофеевна. - Воеводе нашему колдуны всюду мерещатся, поглупел на старости лет.
  - Пусть поглупел, - хмыкнул тысяцкий, - лишь бы не обеднел.
  - Зачем князь меня к себе кличет? - Василий остановился перед воеводой. - Поход, что ли, замышляет?
  - А тебе сразу поход подавай, - усмехнулся Ядрей, - просто посидеть за столом с князем тебя не прельщает?
  - Не велика честь пустозвоновы речи слушать, - недовольно бросила Амелфа Тимофеевна, покидая светлицу.
  - Не велика честь, да есть, - со значением проговорил ей во след тысяцкий. Потом, подмигнув Василию, добавил: - Хоть и глуп снегирь, зато с красным пузом. А мы хоть и умны, но серые воробушки. - Ядрей расхохотался.
  Рюриково городище, где с недавних пор жил новгородский князь, лежало на холме в трех верстах от Новгорода. Под холмом течет широкий Волхов, на другом берегу реки виднеются мощные каменные стены и башни Юрьева монастыря. Дорога к княжеской обители вела через лес, пробудившийся после зимней спячки.
  Разгорающийся день наполнял светлый березняк звонким птичьим гомоном.
  Теплый ветерок обдувал Василию лицо. Он, по привычке, гнал коня галопом. Воевода и два его дружинника приотстали. Жеребец у Василия арабских кровей, с ветром поспорить может!
  Ворота обнесенной высоким частоколом с башенками по углам крепости были распахнуты, словно князь загодя ожидал гостей.
  Копыта жеребца простучали по деревянному настилу подъемного моста, промелькнула над головой полукруглая арка из дубовых бревен, и Василий очутился на широком дворе, вымощенном камнем. Вокруг вздымались бревенчатые темные стены, прорезанные небольшими слюдяными окошками, двух- и трехъярусные, увенчанные двускатными тесовыми крышами. Выше всех крыш возносилась в голубое небо маковка деревянной церквушки с медным крестом.
  Сзади подъехали Ядрей и его дружинники.
  - Горазд ты на коне скакать, Вася, - улыбнулся воевода.
  От княжьего терема подбежали челядинцы в длинных белых рубахах навыпуск, схватили коней под уздцы.
  Василий легко спрыгнул с коня на землю.
  Грузному же воеводе две пары услужливых рук помогли слезть с седла.
  - Неповоротлив ты стал, Ядрей Дорофеич, будто колода с медом, - раздался чей-то насмешливый голос.
  Ядрей и Василий разом обернулись.
  Перед ними стоял князь.
  Святослав Ольгович в свои сорок лет выглядел очень молодо. Был он строен и белокур. В чертах его тонкого лица с прямым носом угадывалось некое природное благородство, а синие глубокие глаза князя поражали своей красотой.
  «Не зря по нем девки сохнут», - невольно подумал Василий, отвешивая князю поклон.
  - Доброго здоровья тебе, князь.
  Поклонился и воевода.
  Князь упругой походкой приблизился к Василию и положил свою холеную руку, украшенную перстнями, ему на плечо. Он был на полголовы ниже Василия.
  - Здравствуй, Василий, сын Буслаевич, - промолвил Святослав, сверкнули в улыбке его белоснежные ровные зубы. - Давно хочу я с тобой познакомиться. И вот случай представился. Будь моим гостем на сегодняшнем застолье. - Князь глянул через плечо на тысяцкого: - Ну и ты присоединяйся к нам, воевода. Куда ж мы без тебя!
  Ядрей снова поклонился.
  В гриднице за столом уже сидело несколько новгородских бояр и купцов, среди которых Василий узнал шурина боярина Твердилы Добрилу и своего соседа Нифонта. У всех были самодовольные лица и в то же время какой-то заговорщический вид. Василий и Ядрей, поздоровавшись со всеми, тоже сели за стол.
  Князь сел во главе стола.
  Одет Святослав был неброско - в белую рубаху с пурпурным оплечьем, белые порты и красные сафьяновые сапоги. Зато золота на себя князь нацепил достаточно: на шее золотая гривна, на голове диадема из золотых пластин, на пальцах золотые перстни с дорогими каменьями и на правом запястье еще золотой браслет.
  Румяные юные служанки обнесли гостей греческим вином.
  Князь поднял свою чашу:
  - Други мои! Призвал я вас, чтобы помянуть отца моего, скончавшегося в этот день тридцать лет тому назад. Почитай, всю жизнь добивался родитель мой стола черниговского, своей родовой вотчины, и лишь под конец жизни сумел-таки отнять Чернигов у Мономашичей. Светлая ему память!
  Священник в черной рясе, поднявшись из-за стола, громко нараспев стал читать молитву за упокой «раба Божия князя Олега Святославича». Гости и князь тоже поднялись со своих мест и, склонив головы, молча внимали молитве.
  Затем все осушили свои кубки. Только священник не притронулся к хмельному питью.
  Вино Василию понравилось. Приглянулся ему и князь, и хоромы его. Да и гости, пожалуй, тоже, если бы не было среди них мордатого Добрилы и зануды Нифонта.
  - Отведайте моего угощения, гости дорогие, - сказал князь.
  Гости налегли на заливную осетрину и жаренную в соусе говядину, на заячьи потрошки и варенную в меду репу. Совсем недавно закончился Великий пост, стосковавшиеся по сытной пище желудки гостей требовали своего. Не отказывал себе в чревоугодии и непьющий священник.
  Слегка насытившись, гости стали произносить здравицы. Сначала в честь гостеприимного хозяина, потом в честь его супруги черноокой, затем в честь его старшего брата великого киевского князя Всеволода Ольговича.
  Хмель развязал языки, и речи, полные угроз, так и полились из уст бояр. Они грозили новгородскому посаднику и всем ремесленным концам Новгорода, которые на недавнем вече кричали против князя Святослава. Купцы были посдержаннее, но и они возмущались недальновидностью своих братчин.
  - Тупые головы средь наших корабельщиков желают видеть на новгородском столе сына Юрия Долгорукого, говорят, что Суздаль ныне стоит выше Киева, под его крыло и идти надо, - выкрикивал подвыпивший Нифонт. - А того не разумеют, что Юрий потому и хочет оторвать Новгород от Киева, чтобы самому в Киеве сесть князем. Обещаниям Юрия верить нельзя, не допустит он усиления Новгорода, потому как под боком мы у него и сила наша ему не в радость!
  Тысяцкий Ядрей соглашался с Нифонтом, толкал в бок Василия:
  - Дело сосед твой молвит! Разве нет?..
  Василий не знал, что ответить. Давно ли он вернулся в родной город из трудного похода. Похода за призраком славы! До этого два года Василий отсутствовал в Новгороде, потроша купцов на теплом море близ персидских берегов. Сколько он себя помнит, князья русские постоянно между собой грызлись, и за кем из них больше правды, Василий не знал. Он и новгородского-то князя видит всего второй раз в своей жизни, а Юрия Долгорукого и вовсе никогда не видывал.
  Поэтому Василий жует да помалкивает, а за столом между тем распаляются страсти.
  - Много подпевал Юрьевых в народе развелось. Да и купцы, те, что с Суздалем торгуют, тоже кричат на вече за Юрия, - возмущался Добрило. - Скоренько позабыли люди, как покушался суздальский князь на окраины наши. Устюг и Торжок отнять у нас норовил. Обломал себе зубы Юрий Долгорукий, решил не битьем, так катаньем своего добиться!
  - Подпевал этих дубьем бы да головой в Волхов! - молвил рыжебородый боярин Стас. - А в посадники нам надо своего человека провести. Хотя бы тебя, Добрило Омельянович.
  - Я не прочь, - проговорил Добрило, - так ведь народишко всем скопом за нонешнего посадника стоит, чтоб ему пусто было!
  - Радуется голытьба, что уже в который раз верх над лучшими людьми берет, - прошипел Нифонт и опрокинул в рот очередную чашу с вином.
  Князь пил мало, а говорил и того меньше.
  Василий подметил, что Святослав прислушивается к речам бояр, приглядывается к гостям. И к нему тоже приглядывается, не зря, наверное. Василий, как и священник, молчком за столом сидит.
  В разгар пира князь поднялся из-за стола и скрылся за дубовой дверью, возле которой застыл на страже гридень с мечом. Гостей это не смутило, словно они пришли сюда наговориться и присутствие князя для них было вовсе не обязательно.
  Слуги меняют кушанья на столе, уносят объедки, а гости именитые все про свое толкуют, но и про яства не забывают. Кое-кто уже служанок за ноги хватать начал; хмель ударил в голову.
  Внезапно рыжебородый Стас затянул застольную песню, все гости, кроме священника и Василия, стали ему дружно подпевать. Восемь глоток протяжно пели про храброго князя Олега, прозванного Вещим, поскольку знал он все, что в будущем случиться может. Сначала Олег княжил в Новгороде, однако мал показался вещему князю новгородский удел, двинулся он с ратью вниз по Днепру, захватил Смоленск и Киев. Объединил Олег вокруг Киева многие славянские племена, а сам стал единым князем на Руси. Ходил Олег войной и на Царьград, к вратам которого в знак победы прибил свой щит.
  Василий еще в детстве слышал от ученого монаха Кирилла о вещем Олеге. Песню же о нем услышал Василий впервые, понравилась ему эта песня. Действительно, храбрый был князь Олег, всех врагов своих он сокрушил, не знал поражений в сечах, а умер по-глупому от укуса змеи. Значит, такой рок довлел над князем Олегом.
  Какая же судьба уготована ему, Василию?
  Святославов дружинник, наклонившись к плечу Василия, прошептал ему на ухо, мол, зовет его князь к себе в светлицу словом перемолвиться.
  Василий направился вслед за дружинником.
  Гости продолжали горланить песню.
  Князь стоял у окна, когда Василий вошел к нему. Обернулся неторопливо, услышав голос Василия:
  - Звал, княже?
  - Сядь-ка, Василий. Поговорим по душам.
  Святослав опустился на стул с подлокотниками. Василий сел напротив. Его разбирало любопытство, зачем это он понадобился князю?
  - Пращур мой Владимир Святой, когда княжил в Новгороде, терем свой в детинце держал, - медленно заговорил Святослав, глядя на носки своих сапог. - Прадед мой Ярослав Мудрый, получив новгородский стол, держал свой терем уже на Торговой стороне. Выгнало его новгородское вече из детинца. Меня же, правнука мудрого Ярослава, вольница новгородская и вовсе за городом поселила.
  - А мне тут нравится, - признался Василий. - Место спокойное.
  Святослав стрельнул в него глазами и жестко добавил:
  - Но и этого спокойного места хочет лишить меня посадник новгородский и вече иже с ним.
  - Мне про то неведомо, князь, - пожал плечами Василий.
  - А мне ведомо, - промолвил Святослав. - Я хоть и живу на отшибе, но глаза и уши в Новгороде имею. Пращуры мои надавали в свое время вольностей новгородцам, эти вольности мне ныне и отрыгаются.
  Василий нахмурился:
  - Не пойму, княже, зачем ты мне про это толкуешь? Ведь и я новгородец.
  - Новгородец новгородцу - рознь. За дверью тоже новгородцы пьют да песни поют, но все они за меня.
  - Все равно не возьму я в толк, княже, куда ты гнешь.
  Святослав помолчал, словно собираясь с мыслями.
  - Хоть ты и молод, Василий, но широко в Новгороде известен. Народу ты люб. Вот кабы стал ты принародно за меня ратовать, а Юрия Долгорукого повсюду хулить, я бы в долгу пред тобой за это не остался.
  Василий усмехнулся: он все понял.
  - Эх, князь! Коль ехало не едет, то и «ну» не повезет.
  - Стало быть, и ты против меня, Василий?
  - Не видал я от тебя таких благодеяний, князь, чтобы за тебя ратовать, а от Юрия не видал такого зла, чтоб ругать его принародно. Вот и все.
  - Нет, не все, Василий, - покачал головой Святослав. - Лучше послушай меня внимательно. Я ведь сразу распознал, что ты за человек и отчего тебе на месте не сидится. Огонь у тебя в сердце, и жжет сей огонь тебя! Таким, как ты, самые великие дела по плечу. Ни горы, ни моря, ни полчища вражеские не остановят таких, как ты. Даже имя твое означает «царственный», а ты прозябаешь в ничтожестве, прости Господи!
  У Василия дрогнули брови.
  - Неправду молвишь, князь. Я в Новгороде среди кулачных бойцов первый, один на стенку хаживал. Из лука стреляю так, как не каждый из твоих гридней сможет. И злата и серебра у меня хватает. И друзьями Бог не обидел.
  - Значит, ты всего достиг в жизни, друг Василий?
  - Всего не всего, но многого, князь.
  - А всего ты в Новгороде и не достигнешь, друг мой. Попробуй-ка здесь выше головы прыгни, мигом в изгоях окажешься. Не зря ведь купцы новгородские тебя к себе не принимают, хоть ты и купеческий сын.
  Василий промолчал.
  Князь же продолжил:
  - По отцовской стезе, Василий, ты не пойдешь. Торговец из тебя не получится, ибо ты - воин. Кабы был ты князь, то смог бы мечом добыть себе и лучший стол, и лучшую долю. Но раз уж не родился ты в княжеской багрянице, значит, тебе надлежит быть подле князя, среди дружинников его. Тогда и доблесть твоя, и жажда к подвигам воссияют, как полуночная звезда. Слава рождается под звон оружия, Василий. А выходить в одиночку на стенку - это не подвиг, а дурь.
  Хотелось Василию уязвить князя, спросить его, мол, сам-то когда-нибудь выходил ли один хотя бы против четверых, но не повернулся у него язык. Показалось Василию, что не насмехается над ним Святослав, но стремится втолковать ему некую истину. Удивительно, чужой вроде человек, а как точно подметил самую суть в душе Василия.
  - Прозорлив ты, княже, - промолвил Василий. - Ратные дела я действительно люблю больше торговли. И слава для меня ценнее прибыли. Только если уж идти мне в дружинники, то лучше к Юрию Долгорукому, ибо он-то воюет на севере и на юге. Ты же сегодня князь, а завтра в грязь.
  - Суздальский князь всю свою жизнь за киевский стол воюет, пока неудачно, - сказал Святослав. - В Киеве теперь брат мой старший сидит, а случись что со Всеволодом, тогда я на киевский стол сяду. Стану великим князем. Юрий Долгорукий зарится на земли новгородские, а то, что он дружелюбие свое новгородцам показывает, так это оттого, что не одолел он покуда новгородцев в сече. Но дружелюбие это до поры, поверь мне, Василий. По правде говоря, у суздальского князя будешь ты самое большее младшим дружинником, я же гридничим тебя сделаю.
  Василий пристально посмотрел Святославу в глаза:
  - На Суздаль хочешь ратью идти, князь?
  - Сначала мне надо на новгородском столе удержаться, - уклончиво ответил Святослав. - Поможешь мне в этом, Василий?
  Колебался Василий. Не любил он влезать в вечевые дрязги, но ясный открытый взгляд князя подкупил его. И Василий решился.
  - Ладно, князь. Чем смогу, помогу.
  В тот же день, вернувшись домой, Василий стал совещаться со своими побратимами.
  - Довольно нам не у дел сидеть, - молвил Василий. - Князь наш поход на Суздаль замышляет, а вече грозится скинуть его ради сына Юрия Долгорукого. Не хотят купцы да посадские ссориться с суздальским князем. Вот и задумал я пособить князю нашему, други мои. Князь нас за это отблагодарит.
  По лицам друзей понял Василий, что не прельщает их служить Святославу Ольговичу.
  - Чего вкривь да вкось глядите! - рассердился Василий. - Молвите без утайки, чем недовольны?
  - На печи лежать, оно, конечно, скучно, - первым высказался Костя Новоторженин, - зато сам себе господин. А князю служить - день и ночь тужить.
  - Я согласен с Костей, - коротко отозвался Домаш.
  - Не тот воитель Святослав Ольгович, чтобы с Юрием Долгоруким тягаться, - вздохнул Фома. - Без своего брата Всеволода Ольговича он в поход не выступит, а у Всеволода на юге делов невпроворот, до Суздаля ли ему!
  И только Потаня ответил вопросом на вопрос:
  - Чем прельстил тебя князь Святослав, Василий?
  - Мне показалось, он достойный человек.
  - Показалось?
  - Хочется верить, Потаня, что это так и есть.
  - Про Святослава говорят столько нехорошего. Он и девиц соблазняет, и у резоимщиков деньги выманивает по подложным грамотам, и лжесвидетельствует в суде…
  - Про меня тоже немало говорят, - пожал плечами Василий. - Стал ли я хуже от этого, чем есть?
  - Ты обещал помочь князю?
  - Да, Потаня.
  - Слово не воробей… - Потаня печально вздохнул. - Придется тебе выполнять обещание. А коль не послушают тебя новгородцы?
  Василий задумчиво потер лоб.
  - Вот и выходит: впрягся баран в соху, а пахать не умеет, - беззлобно усмехнулся Потаня. - Что тебе во благо, Вася, то вряд ли будет во благо людям, пострадавшим от Святослава.
  - Да что вы меня поучаете! - вскипел Василий. - Без вас обойдусь. Святослав им не по душе! Признайтесь лучше, что робеете вступиться за Ольговича, когда в Новгороде на каждом углу ратуют за Юрьевича.
  Размолвка Василия с друзьями скоро стала известна всему дому.
  Амелфа Тимофеевна относилась ко всем сыновним побратимам с материнской любовью, потому и не прогоняла молодцев из своего терема несмотря ни на что. «Поссорились - помирятся. Дело молодое!» - рассуждала вдова.
  Друзей у Василия, конечно, хватало и кроме побратимов. Со всеми переговорил Василий, но лишь двое согласились вместе с ним за князя Святослава стоять. Это были Викула, сын шорника, и Ян, сын стеклодува, прозванный Лунем за белобрысый цвет волос. Такого с Василием еще не случалось, чтобы сотоварищи его не шли за ним по первому зову.
  «Ничего, - утешал себя Василий, - выйду в воеводы, сами ко мне прибегут!»
  Между тем в Новгороде нарастало зловещее противостояние. Кучка бояр и часть купечества тайно готовились к схватке за Святослава Ольговича против всего народа, возглавляемого посадником. Распространился слух, будто бы пересылается письмами посадник с князем суздальским. Это побудило сторонников Святослава однажды поздно вечером собраться на совещание в доме тысяцкого.
  Пришел на то собрание и Василий.
  - Коль начнут черные людишки вставать на вече против Святослава, не пересилить нам их, ибо меньше нас, - говорил Ядрей. - Действовать надо, покуда в вечевой колокол не ударили. Крикунов посадских нужно пристращать, а кого и в ножи, но только без шума. А посадничку петуха красного во двор запустить, дабы у него о другом голова болеть начала. Что скажете на это, други?
  Все пришедшие на тайный совет согласились с воеводой.
  И только Василий возразил:
  - Запугивать людей - это одно, Ядрей Дорофеич, а ножами резать - это совсем другое. Я на такое дело не мастак, предупреждаю сразу. И с огнем баловаться не люблю. Не ровен час, от мести вашей полгорода выгореть может.
  - Робеешь, Вася? - прищурился воевода.
  - Не пристало тебе это, Василий, - с жаром вымолвил Добрило.
  Василий усмехнулся:
  - Еще неизвестно, бояре, кто из нас больше робеет.
  - Что ты предлагаешь? - раздраженно спросил рыжебородый боярин Стас.
  - Надо пойти к посаднику и спросить его напрямик, получал ли он грамоты от суздальского князя, - сказал Василий. Ему самому не верилось в это.
  Бояре зароптали. Их гневные взгляды устремились к тысяцкому, мол, кого ты позвал на такое дело!
  Ядрей постарался исправить положение.
  - Неопытен ты, Вася, в государственных делах, поэтому и молвишь ерунду, - заговорил он, придав своему лицу добродушное выражение. - И в людях ты еще не научился разбираться. Обманет тебя посадник и глазом не моргнет. Не пойман - не вор. Не хочешь двор посадника поджигать - не надо, не желаешь кровью пачкаться - изволь. Дам тебе иное поручение. Сделаешь?
  - Что за поручение? - насторожился Василий.
  - Пригласишь к себе в гости корабельщика Гремислава и угостишь его медом хмельным, но перед этим подмешаешь в питье порошок, какой я тебе дам. Захворает Гремислав не сразу, а на третий день. Так что подозрений на тебе не будет. Не любит Гремислава князь Святослав за речи его дерзкие. Да и тебе, Вася, Гремислав успел насолить, выступив против тебя в Никольской братчине. Обид прощать нельзя!
  - Не гожусь я на такое дело, - промолвил Василий и поднялся со стула.
  Бояре опять зароптали.
  Тысяцкий заволновался:
  - Экий ты щепетильный, Васенька. Никак тебе не угодишь! Куда ты собрался? Посидел бы еще. Не все еще сказано.
  - С меня довольно услышанного, - возразил Василий, явно собираясь уходить. - Не обессудь, воевода. Не хочу греха на душу брать. Прощай!
  - Ты и так в грехах по уши, дурень! - сердито воскликнул Ядрей.
  Василий обернулся на этот окрик уже у самой двери.
  - Те грехи по молодости были, воевода. Без умысла я тогда грешил. И каюсь ныне за прошлое свое.
  Выйдя из горенки, Василий решительно захлопнул дверь. Зачем он только пришел сюда! Спускаясь вниз по ступенькам к выходу из терема, Василий слышал, как бояре гневными голосами ругают тысяцкого, костят почем зря и самого Василия. «Экую овечку из себя строит! Будто не проливал он кровь человеческую!»
  На темной улице обуяла сердце молодецкое грусть-тоска, словно оказался Василий один-одинешенек на всем белом свете.
  В майском небе перемигивались далекие звезды, холодные и безучастные ко всяким людским делам. Тишина окутывала все вокруг, лишь скрипнула где-то в отдалении калитка да взлаял потревоженный кем-то пес на соседней улице.
  Василий понуро брел по дощатой мостовой вдоль высокого тына. Он, похоже, и впрямь не умеет разбираться в людях. Что-то недоглядел он в Святославе и в тысяцком тоже. А может, Святославу невдомек, что тысяцкий такие злодейства ради него замышляет? Надо будет еще раз потолковать с князем, неужто он одобрит смертоубийство и поджоги домов!
  Свернув в переулок, Василий зашагал быстрее. Быстрее завертелись и мысли у него в голове.
  «Верно молвил Потаня о Святославе. И свеж и гож наружно Ольгович, однако новгородцам он не люб! Натерпелись они, видать, от него несправедливостей. По всему выходит, в Новгороде у Святослава недругов больше, чем друзей».
  Сзади послышались быстрые приближающиеся шаги.
  Василий оглянулся, но никого не увидел. Улица была пуста. Через минуту тот же шум за спиной заставил Василия остановиться.
  Из-за угла вынырнула темная фигура и торопливо приблизилась к Василию.
  Это был Нифонт.
  - Широко шагаешь, сосед, - с усмешкой промолвил купец. - За тобой не угонишься. Нам ведь по пути.
  - Что, закончил свои разговоры Ядрило? - спросил Василий, двинувшись дальше.
  - Не ведаю, - беспечно отозвался Нифонт и зевнул. - Ушел я, как и ты. Почти убег. Я ведь торговец, а не тать.
  - Правильно сделал, - похвалил Нифонта Василий.
  В нем даже появилось невольное уважение к Нифонту.
  - Сильно осерчал на тебя воевода, - приятельским тоном сообщил Нифонт.
  - Переживет! - буркнул Василий.
  - Злопамятен Ядрей Дорофеич, - продолжил Нифонт. - От него любой каверзы ждать можно.
  Василий промолчал.
  - Тебе не страшно, Вася, а я вот робею, - признался Нифонт.
  Василий опять промолчал. Да и чем он мог утешить Нифонта?
  В конце Холопьей улицы Нифонт вдруг схватил Василия за руку и, волнуясь, забормотал:
  - Не буду я нынче дома ночевать, мало ли что удумает против меня воевода. У жениной сестры переночую. Вот ее дом. Подсоби мне, Вася, через частокол перебраться.
  - Почто так? - удивился Василий. - Постучи в ворота, нешто не откроют?
  - Будить не хочу, - прошептал Нифонт. - Я через сад проберусь к бане, там и отосплюсь. Только ты никому ни гу-гу об этом!
  - Ладно. - Василий сдержал усмешку, решив, что Нифонт лукавит, совсем не баня его интересует, а постель молоденькой свояченицы, муж которой в данное время находился в Ладоге.
  Нифонт узкой тропкой провел Василия на зады, где тын был пониже, и шепотом попросил его нагнуться.
  - Я взберусь тебе на спину и перемахну через забор.
  - Сапогами меня не извози, - проворчал Василий, нагибаясь.
  Нифонт торопливо обтер сапоги о траву и с кряхтеньем полез на забор, упираясь коленями в широкую спину Василия. Нифонт был уже наверху, когда из-за соседнего частокола выскочили четверо молодцев в надвинутых на глаза шапках и молча бросились на Василия.
  Василий не растерялся.
  От его сильного удара кулаком один из нападавших упал на землю и остался лежать. Трое других повисли на Василии, пытаясь скрутить ему руки.
  Василий отчаянно боролся, головой расквасив нос еще одному из злодеев. Он справился бы и с двумя оставшимися, но сильный удар по голове чем-то тяжелым погрузил его в беспамятство.

  Глава пятая. Волховица

  Очнулся Василий от холода. Он открыл глаза и сначала даже не понял, что открыл их, - такая его окружала темнота. Время и пространство перепутались у него в сознании. Не покидало ощущение, что он находится в какой-то необъятной черной бездне. На уши давила полнейшая тишина.
  «Может, я уже на том свете? - подумал Василий. - Может, я в аду? Холод здесь, во всяком случае, адский!»
  В памяти постепенно прояснилось все произошедшее с ним до того момента, когда на него навалились неведомые злодеи. Василий ощупал голову, она была в крови. Кровь засохла и на его разбитой скуле. Холод все сильнее давал себя знать.
  Василий попытался встать во весь рост и ударился головой о низкий потолок.
  «Так, похоже, это все-таки не ад», - промелькнуло у него в голове.
  Василий сделал шаг вперед, потом еще и еще - рука уперлась в бревенчатую стену. Василий пошарил вдоль стены, нащупал угол и другую стену, пробрался вдоль нее - вновь наткнулся на угол. Он опустился на корточки, прислонившись спиной к стене. «Теперь понятно - это подземелье!»
  Василий стал размышлять.
  Сработан поруб добротно, значит, владелец его человек знатный, имеющий холопов, которые и мыкаются здесь, провинившись перед господином. Скорее всего, это застенок тысяцкого или кого-то из его друзей-бояр, а может, и княжеский. Чей бы ни был поруб, куда угодил Василий, в одном он был твердо убежден - к нападению на него причастен тысяцкий и его единомышленники, что собирались у него в доме. Всполошил их Василий своим отказом участвовать в их черных делах, вот и решились они пленить его, дабы он не разболтал лишнего.
  С тем и Нифонта к Василию подослали. А он-то, растяпа, поверил байкам Нифонтовым про гнев Ядрилы, про ночевку у свояченицы… Василий горько усмехнулся. Ловко с ним справились, ничего не скажешь!
  Долго, очень долго просидел Василий в кромешной тьме и в пронизывающем холоде, не обращая внимания на болевшую голову, забыв о голоде. Спать он не мог. Пытаясь хоть как-то согреться, Василий то и дело двигался, охлопывал себя по плечам.
  Наконец откуда-то сверху раздался шорох, настолько явственный, что узник невольно вздрогнул и весь обратился в слух. Послышались еле различимые голоса, стук железа. Со скрипом поднялась крышка люка, и в мрачное подземелье прорвался красноватый свет масляной лампы.
  - Ну и вонища! - пробасил чей-то голос. - Эй, соколик, вылезай!
  Сверху спустили лестницу.
  Василий на негнущихся ногах выбрался наверх и столкнулся лицом к лицу с мельником Жидятой и двумя его сынами, мрачными увальнями.
  Василию связали руки и повели его темными переходами неизвестно куда. Втолкнули в какую-то каморку, заперев дверь снаружи.
  - До вечера посидит здесь, - долетел до Василия удаляющийся голос мельника.
  Один из его сынов спросил о чем-то отца, но ответ Жидяты Василий уже не расслышал.
  В каморку доносился глухой шум воды с плотины.
  Так, значит, он на мельнице! Василий знал это место. Знал он и Жидяту-нелюдима, которого все в Новгороде обходили стороной, ибо ведали, что не по-христиански живет Жидята. Языческим богам поклоняется. Первую жену схоронил, взял вторую, которая поначалу выходила замуж за старшего Жидятиного сына.
  Женщина эта пришла в Новгород откуда-то с Белоозера и слыла волховицей. Про нее рассказывали, будто бы знает она секрет вечной молодости. Сколько лет живет она на мельнице, а все так же молода и хороша собой. Ни морщин у нее нет, ни хворей, но и детей тоже нет. И, вероятно, не будет.
  Василий ни разу не видел мельничиху-волховицу, но слышал о ней много раз.
  В каморке было тепло, и Василия разморило. Прикорнув в уголке, он не заметил, как крепко уснул. И снился ему сон.
  Будто вошли к нему в каморку сыновья мельника, молчаливые, оба в белом, словно призраки. Развязали Василию руки, повели за собой. Вывели на темный двор. От свежих ночных запахов у Василия закружилась голова. Перед ним был дом мельника с лошадиным черепом на коньке крыши. В доме остро пахло полынью и еще какими-то травами.
  Сыновья мельника втолкнули Василия в низкие двери, сами остались снаружи.
  Взору Василия открылась тесная горенка, освещенная горевшей лучиной. На столе лежал обнаженный по пояс мельник с рассеченной грудью. В его нутре копалась окровавленными руками молодая женщина в темном облегающем платье. Голова ее была низко опущена, поэтому лица женщины не было видно. Изумленный Василий застыл столбом посреди горенки.
  Женщина с чавкающим звуком извлекла руки из разверстой человеческой грудины и медленно подняла голову.
  Ее косы были уложены венцом. Алебастровой белизны лоб и щеки отливали холодом, как и большие зеленовато-серые глаза, обрамленные густыми ресницами. На бледных губах женщины появилась слабая улыбка, которая, впрочем, нисколько не украсила это холодное лицо. Женщина властно указала Василию на скамью у стены.
  Повинуясь жесту окровавленной руки, Василий сел, ощущая трепет во всем теле. Он был бы рад убежать отсюда, но его вдруг обуяло какое-то безволие.
  В том, что перед ним волховица, сомнений у Василия не было никаких. Дальнейшее поразило его еще больше.
  Женщина уверенными движениями запахнула две части распоротой человеческой плоти, будто полы полушубка, и очень медленно провела по разрезу ладонью, что-то шепча себе под нос. После чего - Василий не верил своим глазам! - от разреза не осталось и следа.
  На зов волховицы появились сыновья мельника и унесли своего отца из горенки, причем мельник более походил на бревно. Один из сынов держал его за голову, другой за пятки. Тем не менее тело мельника оставалось вытянутым в струнку, с прижатыми к бедрам руками.
  Затем волховица пригласила Василия к столу. Василий повиновался.
  Мельничиха погрузила свои обагренные свежей кровью руки в глубокое блюдо с молоком и омыла их неторопливыми заботливыми движениями. Создавалось впечатление, что эта необычная женщина очень любит и лелеет свои руки. Омытые в молоке, они и впрямь поражали своей нежной белизной и перламутровым блеском розоватых ногтей.
  Вытираясь рушником, мельничиха искоса наблюдала за Василием. От нее не ускользнуло, с какой пристальностью тот разглядывает кровавые пятна на столешнице.
  - Не верь очам своим, - с усмешкой промолвила мельничиха и простерла правую руку с растопыренными пальцами над столом, сделав плавный круг.
  На глазах у изумленного Василия кровь вдруг задымилась и исчезла, будто испарилась.
  Мельничиха поставила на стол две глиняные кружки, налила из кувшина медовой сыты, себе и Василию. Опустившись на стул, женщина первой осушила свою кружку, высоко подняв согнутый локоть и откинув голову назад. При этом явственно обозначились под облегающим платьем ее упругие груди, стала видна белая нежная шея. На вид волховице было не более двадцати пяти лет.
  Она стукнула по столу опорожненной кружкой и повелительно сказала, взглянув на Василия:
  - Пей!
  Василий несмело пригубил из своей кружки. Медовая сыта пришлась ему по вкусу.
  - Ты волховица? - осторожно спросил он.
  - А ты как думаешь? - Женщина хитро улыбнулась, сверкнув белыми ровными зубами.
  - После увиденного…
  - Повторяю тебе, не верь очам своим.
  - Чему же верить, как не очам?
  - Сердцу верь и вещаниям Судьбы.
  - А коль молчат и сердце, и Судьба?
  - Все до поры, младень.
  - Когда же наступит моя пора?
  - Тебе не терпится любить?
  - Нет. Хочу знать, что ждет меня впереди.
  - А не боишься?
  - Не боюсь.
  Волховица несколько мгновений пристально глядела в глаза Василию. Она была необычайно серьезна.
  - Вижу по очам твоим, младень, дерзости полна душа твоя и не будешь ты знать покоя ни на этом свете, ни на том. В метаниях и поисках проведешь ты дни, отведенные тебе Судьбой.
  - Что будет со мной на том свете, мне неинтересно, - нетерпеливо вставил Василий. - Ты скажи, совершу ли я что-нибудь достойное в этой жизни. И много ли дней отмерено мне Богом?
  - Дней отмерено тебе немного, не доживешь ты и до тридцати лет, - вздохнула волховица, - а достойные поступки ты уже совершил. И один из них - твой отказ проливать кровь собратьев-новгородцев. Правда, недостойных поступков покуда больше в твоей жизни.
  - Я не про это, - отмахнулся Василий. - Пройдет ли обо мне слава по всей земле Русской?
  В больших глазах мельничихи промелькнуло удивление.
  - Зачем тебе это?
  - Каждому свое, - отрезал Василий. - Ты желаешь оставаться молодой до ста лет, а мне хочется славы громкой.
  Волховица понимающе покивала красивой головой, затем безмолвно стала распускать свои русые косы.
  Василий молча взирал на нее.
  Окутавшись пышными волосами, как плащом, волховица достала из-под стола небольшую кадушку, до половины наполненную водой, и водрузила ее на стол. Потом она принесла откуда-то немного золы и бросила в воду. Затем волховица подожгла от лучины сухой березовый веник и, помахивая им перед собой, зашептала какие-то заклинания. Загасив веник в воде, она бросила его на пол. Склонившись над кадушкой, волховица долго вглядывалась в темный круг мутной воды, словно со дна кадушки должно было вынырнуть невесть что.
  Наконец женщина шепотом подозвала к себе Василия.
  - Гляди. - Она ткнула пальцем в кадушку. - Вот она, твоя суженая, которая, однако, тебе не достанется.
  Василий склонился над кадушкой. Перед ним едва колыхалось черное оконце банной водицы, пропахшей березовым дымком, и больше ничего.
  - Где? - прошептал Василий.
  Волховица подула на воду, из ее темного мрака вдруг проступили очертания женского лица с большими глазами и прямым носом.
  - Да это же ты! - воскликнул Василий.
  Волховица отодвинулась от кадушки, но женский образ на воде не исчез, наоборот - он стал еще явственнее.
  Кожа незнакомки светилась матовым блеском, глаза сияли, слегка припухлые губы были властно сжаты. Ее прекрасный лоб украшала диадема, в которой сверкали драгоценные камни. Вьющиеся волосы незнакомки были уложены в замысловатую прическу, какие не носят женщины на Руси.
  - Как она похожа на тебя, - пробормотал Василий, оборачиваясь на мельничиху. - Это, случаем, не твоя сестра?
  Мельничиха отрицательно мотнула головой:
  - Ты же видишь, сия незнакомка не русских кровей.
  Василий опять склонился над женским ликом на воде, который постепенно стал бледнеть, будто погружался в глубину, пока не исчез совсем.
  - Запомнил свою суженую? - спросила волховица.
  Василий не ответил, стараясь понять, каким образом мельничиха проделывает все это. Ведь это было ее изображение на воде! Если бы не прическа и не диадема, которые все-таки немного изменили ее внешность, сходство было самое полное.
  Не дожидаясь ответа, волховица опять принялась за свое колдовство. Она шептала заклинания, размахивала руками, дула на воду. Вода в кадушке забурлила пузырями, хотя не было никакого пара.
  - Гляди, гляди! - шептала мельничиха. - Вот человек, которого тебе в будущем надлежит остерегаться.
  Вода в кадушке успокоилась. Из нее на Василия глядело лицо одноглазого длинноволосого мужа с крючковатым носом и шрамом на левой щеке.
  - Кто это? - тихо спросил Василий.
  - Сатана в облике человеческом, - так же тихо ответила волховица.
  - Чем ты докажешь, что это правда? - вызывающе спросил Василий.
  - Будущее докажет, - спокойно ответила прекрасная колдунья.
  - Где я окончу свои дни?
  - Далеко от Руси. - Волховица наклонила над столом кувшин с медовой сытой, но из кувшина полилась не сыта, а стал сыпаться песок тонкой струйкой. - В далекой стране, где солнце палит немилосердно, где существуют мертвые наравне с живыми и откуда нет возврата.
  - Ты не сказала, прославлюсь ли я?
  Волховица как-то странно посмотрела на Василия.
  - Прославишься, коль найдешь магические надписи на горе, что возвышается над рекой Иордан.
  - Только и всего? - удивился Василий.
  - Только и всего, - грустно улыбнулась волховица, - ежели не считать, что путь к той горе лежит через три моря и три горных кряжа, через реки бурные и знойные пески, по костям мертвецов и сквозь полчища жестоких врагов. Таким будет твой земной путь, младень. Путь к славе и… смерти.
  - Да не стращай ты меня! - проворчал Василий.
  - И не помышляю, - ответила волховица, - что тебе Судьбой предначертано, о том и говорю.

* * *

  …Проснулся Василий будто от толчка. Приподнялся. Огляделся. Звездная теплая ночь распростерла над ним свои темные крылья. Он сидел на берегу реки под ракитовым кустом, вокруг не было ни души. Засохшая кровь исчезла с его лица и головы, не было веревок у него на руках.
  В памяти Василия еще звучали слова красивой волховицы, лики будущего, вызванные ею, вновь проплывали перед ним, таинственные и зловещие. Вспомнился окровавленный Жидята, сыны его и колдовские распахнутые очи, взгляд которых проник в самую душу Василия.
  Быль иль небыль, сон иль явь?

  Глава шестая. Бремя грехов

  Дома Василия встречали с радостью и слезами. Амелфа Тимофеевна упала сыну на грудь. Друзья-побратимы поочередно тискали его в своих объятиях. Анфиска не могла сдержать счастливых слез.
  - Уж не чаяли живым тебя увидеть, - говорил Василию Потаня. - Где же ты пропадал два дня и две ночи?
  - У Ядрея Дорофеича в гостях подзадержался, - с мрачной усмешкой ответил Василий.
  - Мы тоже подумали: коль ты вознамерился за Святослава стоять, значит, бежал вместе с тысяцким в Псков, - сказал Фома. - Ядрей-то в Псков подался, и сотоварищи его туда же бежали.
  - Святослав Ольгович в Смоленск убег вместе с женой и детьми, - вставил Костя Новоторженин.
  - Что творилось в Новгороде вчера и позавчера! - воскликнул Домаш.
  - Что же именно? - загорелся любопытством Василий.
  Перебивая друг друга, побратимы поведали ему, что третьего дня рано поутру люди тысяцкого зарезали кого-то из посадских и дом посадника подожгли. Пожар на соседние дома перекинулся, народ всполошился. Поджигателей поймали и утопили в Волхове, одним из них оказался купец Нифонт.
  Затем ремесленный люд ринулся на дома знати. Дом боярина Братилы раскатали по бревнышку. Подпалили дом рыжебородого Стаса, а его самого топором зарубили. Чадь боярская и людишки тысяцкого день и ночь напролет бились с народом по всей Торговой стороне. Ядрей посылал гонца к Святославу за подмогой, но князь не стал вмешиваться, собрал барахлишко и утек в Смоленск.
  Видя, что народ одолевает, сторонники Святослава стали разбегаться кто куда. Одни бежали в Ладогу, другие в Псков.
  - Посадник на вече ратовал за сына Юрия Долгорукого и предложил новгородцам послать гонца в Суздаль, - в заключение добавил Потаня, - а заодно готовиться к войне с киевским князем, ибо не простит новгородцам Всеволод Ольгович такого самоуправства. На том и разошлись.
  - Весело живете, - с горькой улыбкой промолвил Василий.
  - Да уж куда веселей! - обронил Потаня.
  Видел Василий, что ждут его друзья, когда он поведает им о своих злоключениях, но не знал он, как рассказать о пережитом. Может, все это ему приснилось?
  Чтобы не обижать друзей, Василий поведал им, что после размолвки с тысяцким ушел он с тайного боярского сборища. На темной улице напали на него неизвестные люди, оглушили и бросили в подвал. Как выбрался оттуда, Василий сам не возьмет в толк. Очнулся он в лесу на берегу Волхова.
  - Может, опоили тебя чем? - проговорил Фома.
  - Может, и опоили, - пожал плечами Василий. - Ничего не помню.
  - Совсем ничего? - поинтересовался Домаш.
  - Одного из злодеев, кажется, Жидятой звали. Может, это был мельник Жидята?
  - Мельника Жидяту убили вчера, - сказал Потаня, - а женка его и сыновья сгинули незнамо куда.
  - Кто же теперь на их мельнице живет? - спросил Василий.
  - Никто не живет. Мельница та в княжеском владении. Вот приедет новый князь, поселит там кого-нибудь.
  - Я хочу осмотреть Жидятину мельницу, - сказал Василий.
  - Давайте съездим, - согласился Потаня.
  После полудня сели молодцы на коней и поскакали к Жидятиной мельнице. Это было по дороге к Рюрикову городищу.
  В доме мельника всюду были следы поспешного бегства. В одной из комнатушек Василий задержался. Он узнал стол, за которым ему довелось посидеть, узнал кувшин и кадушку, стоящие на нем. В кадушке была вода. На полу валялся обгоревший березовый веник. Значит, это был не сон!
  Выйдя на двор, Василий посмотрел на конек крыши - там висел белый лошадиный череп.
  На мельнице был обнаружен глубокий погреб с опущенной в него лестницей.
  Василий узнал и место своего заточения. Мысли его перепутались. Даже после подтверждения своих догадок он никак не мог связать воедино все случившееся с ним накануне. Во всем этом было что-то непонятное и необъяснимое.
  За огородом на пригорке, куда доносился шум воды с плотины, была найдена свежая могила. Видимо, здесь покоился прах мельника Жидяты.
  Осмотрев все вокруг, молодцы поехали обратно в Новгород.
  - Ну что, тот ли это погреб? - спросил Потаня у Василия.
  - Тот самый, - ответил Василий.
  - Жидята все-таки поплатился за свое злодеяние, - промолвил Домаш. - Страшный, говорят, был человек. Жена его и вовсе колдуньей слыла.
  - Вася, видел ты женку Жидяты? - спросил Фома.
  - Нет, не видел, - ответил Василий и опустил глаза.

* * *

  Во время летнего солнцестояния в лугах над Волховом начинались вечерние гулянья. Девицы плели венки из луговых цветов, опускали их в реку, загадывая о суженом.
  В эту пору лета старые люди собирают лечебные травы, чтобы подоткнуть их под матицу в доме - для здоровья и от гнуса. Замужние женщины ходили на реку мыть квашню и подойники, дабы жить богаче.
  В ночь на Ивана Купалу, по славянским поверьям, выходили из земли души умерших, а возле рек и озер озоровали русалки.
  Но буйство солнечных дней, самых длинных в году, не горячило кровь Василию, девичий смех под окном не учащал его сердцебиение, как в былые времена. Целыми днями Василий не выходил из своей светелки, листал книги или бродил из угла в угол.
  Друзья недоумевали: уж не заболел ли Василий?
  Как-то за обедом Фома проворчал:
  - Кое-кто недавно корил нас, что на боку лежать мы горазды, а сам ни на дело, ни на веселье собраться не может. Думает о чем-то, думает! Сказал бы хоть нам, что за кручина тебя гложет, Вася. Может, вместе-то и совладали бы с ней.
  Фома умолк, поймав на себе строгий взгляд Потани.
  - Я не держу вас, - не отрываясь от тарелки с супом, сказал Василий. - Веселитесь на здоровье иль занимайтесь делом каким.
  - Да мы-то веселимся, - отозвался Костя Новоторженин, - не один вечер уже возле реки провели с парнями и девчатами с Неревского конца. Все о тебе спрашивают. Где да где Василий? Почто мы тебя с собой не привели? Будто ты дитятко малое!
  Василий отодвинул от себя тарелку с похлебкой.
  - Ладно, будь по-вашему. Нынче вечером пойду с вами через костер прыгать.
  Побратимы оживились, заулыбались. Особенно Фома.
  - Времени до вечера еще навалом, Вася, - с улыбкой заговорил он, - так что успеешь и поразмыслить, и книги почитать. Я и сам, может, читал бы дни напролет, да вот беда - грамоте не обучен. А учиться лень.
  Обижаться на своих друзей Василий не умел: хоть и бывали у них размолвки, но до вражды никогда не доходило. По всему выходило, что побратимы во многом лучше самого Василия. Взять хотя бы Фому.
  Пусть Фома неграмотный, зато любое зло, как бы оно ни маскировалось, от добра отличит. Говорит нескладно, зато складно мыслит, и в его косноязычной речи нет-нет да и промелькнет народная мудрость, ибо востер умом Фома. Все полезное, где бы он ни услышал, - запоминает. Да и привязан Фома к Василию, любит его, как брата родного. Одно слово - побратим. Ну как не уступить такому другу!
  Незаметно подкрался вечер. И хотя светло еще было, но дневные птахи уже смолкли, уступая место пернатым певцам сумерек.
  Солнце наполовину скрылось за лесом. Опустилась тишина. И только в лугах и перелесках за городской стеной среди чуткого безмолвия доносились издалека переклички парней и звонкий девичий смех.
  Василий и его побратимы, поплутав по лесу, неожиданно набрели на поляну, посреди которой ярко пылал огромный костер. Вокруг костра водили хоровод два десятка нагих девушек с венками на головах. Распущенные по плечам волосы делали юных танцовщиц похожими на русалок. Рядом на траве валялись брошенные девичьи одежды.
  Угодили молодцы на сокровенное девичье гадание.
  При виде парней, вышедших из леса, девицы подняли громкий испуганный визг и бросились врассыпную, как встревоженные косули. Некоторые из девиц успели подхватить с земли одежку, но многие так и убежали в лес обнаженными. Замелькали среди деревьев соблазнительные белокожие девичьи спины, плечи и иные округлости, до коих так жадны мужские очи.
  Одержимые веселым азартом, молодцы кинулись вдогонку за убегающими девушками, улюлюкая на бегу.
  Внезапное появление мужчин скорее смутило девушек, нежели по-настоящему напугало. Об этом говорили их смех и игривые удаляющиеся голоса, дразнящие юношей. Это была своего рода ритуальная игра. Даже хромой Потаня и тот участвовал в погоне.
  Купальская ночь священна. Если какая-нибудь девушка согласится подарить свою непорочность приглянувшемуся ей юноше, в этом не будет ничего постыдного. Однако юноша потом должен будет объявить девушку своей невестой. Это было что-то вроде помолвки, в которой участвуют лишь молодые люди, не спрашивая согласия у старших родственников.
  Потому-то девушки не столько убегали, сколько кружили по лесу, не удаляясь слишком далеко от освещенной костром поляны. Вскоре одна остроглазая девица высмотрела себе рослого Костю, позволив ему догнать себя, и они в обнимку уселись под дубом, о чем-то шепчась.
  Затем Домаш подхватил на руки длинноволосую нагую молодицу и неторопливо побрел со своей драгоценной ношей в глубь леса.
  Фома, ребячась, гонялся за хохочущими и визжащими девушками с развевающимися волосами и легонько хлестал их тонким прутиком по округлым бедрам. У Потани разболелась нога, и он бессильно присел на сухой ствол поваленной ветром березы.
  Василий присмотрел высокую, красиво сложенную девушку, которая носилась стремительно, как лань, виляя среди деревьев. Чувствуя, что Василий упорно преследует ее, красавица изменила направление бега и помчалась к реке. Василий не отставал от нее. В какой-то миг он был всего в полусажени от ее мелькающих пяток, еще рывок - и Василий смог бы дотянуться рукой до длинного шлейфа волос незнакомки, растрепанных ветром. Споткнувшись на ухабе, Василий со всего маху шлепнулся наземь.
  До реки было совсем рядом. Василий услышал, как девица вбежала в воду и укрылась в шелестящих камышах.
  Василий выбежал из леса на низкий речной берег, озираясь вокруг. В камышовых зарослях мелькнула голова с распущенными длинными волосами и обнаженные девичьи плечи.
  Василий ринулся напролом по камышам к тому месту, где он заметил беглянку. Василий был уверен, что догонит ее. Разве сможет нежная нагая девушка бежать через грубый остролистный камыш быстрее его! Но оказалось, что может. Василий потерял красавицу из виду, сколько ни бродил он в камышовых зарослях, сколько ни звал ее, все было напрасно.
  «Перехитрила меня негодница! - думал Василий, устало выбираясь на берег. - Наверно, присела и выждала, когда я пройду мимо, а потом потихоньку улизнула в лес!»
  Вылив воду из сапог, Василий побрел к лесу.
  Вдруг он услышал тихий всплеск воды и оглянулся на реку. Над спокойной серебристой речной поверхностью виднелась голова плывущей к берегу девушки. Сердце Василия радостно забилось: «Так вот ты где, милая!»
  Присев на изогнутый ствол древней ивы, Василий стал ждать, когда беглянка выйдет из воды.
  Вот, ощутив дно под ногами, девушка встала на мелководье. Водяные струи с журчанием стекали с ее длинных русых волос, облепивших все ее тело, юное и соблазнительно прекрасное.
  Девушка медленно приближалась, постепенно выходя из реки. Ее мокрая белая кожа на руках и бедрах отливала призрачным блеском в свете луны, голова незнакомки была опущена, словно она боялась споткнуться.
  Василию показалось, что в девичьей фигуре появились какие-то изменения: то ли плечи стали поуже, то ли бедра обрели несколько иную стройность. И цвет волос у нее явно не светло-русый, а какой-то зеленоватый. И кожа… Какая неестественно белая у нее кожа!
  Еще два-три шага, и девица ступит на сушу. Внезапно она резко подняла голову.
  У Василия озноб прошел по спине и вмиг вспотели ладони. Борислава!
  - Что же ты глядишь на меня, Васенька, такими круглыми глазами? - прошелестел тихий голос Бориславы. - Не узнаешь разве?
  Василий набрал в грудь воздуха и проговорил:
  - Чур меня! Если ты русалка, ступай откуда пришла. Если…
  - Вместе пойдем, Васенька, - прошептала зеленоволосая и протянула руку Василию. - Только вместе! Я так долго ждала тебя. Вся истомилась!
  Бледные, бескровные губы Бориславы раздвинулись в широкой улыбке. Василий с отвращением увидел у нее на деснах присосавшихся пиявок.
  - Но ты не рад мне! - просвистел с угрозой голос утопленницы. Глаза на ее бледном лице зловеще сверкнули. - Дай руку!
  Василий вскочил, видя, что руки Бориславы с длинными загнувшимися ногтями все настойчивее тянутся к нему. Он попятился, спотыкаясь и едва не падая.
  - Не уйти тебе от меня, Васенька, - молвила Борислава, ступив на песчаный берег. - Во всякой воде, стоячей и проточной, я буду подстерегать тебя. Никакие молитвы не спасут тебя от моих объятий. Иди же ко мне!
  Василий повернулся и бросился бежать, как олень, преследуемый волками. Ему казалось, что страшная утопленница преследует его по пятам. Опамятовался Василий лишь возле городских ворот. Рубаха на нем взмокла от пота, щеки горели огнем, грудь разрывало от нехватки воздуха.
  Страж у воротной калитки с любопытством посмотрел на странного беглеца, вымотанного до крайней степени.
  - Черти за тобой гнались, что ли? - насмешливо спросил он.
  - Хуже, отец, - хрипло ответил Василий и бессильно привалился плечом к дубовым воротам.
  - Да ты никак Василий, Буслаев сын?
  Василий молча кивнул, продолжая отпыхиваться.
  - Набедокурил иль от обидчиков спасаешься? - проявлял любопытство старый воин.
  Василий не ответил, утирая рукавом обильно текущий по лицу пот. Он шагнул к воротной калитке и толкнул ее.
  Потом Василий взглянул на стражника:
  - Просьба у меня к тебе, отец. Коль увидишь ночью нагую девицу с зелеными волосами, не впускай ее в город.
  Страж изумленно открыл рот и долго смотрел вслед Василию, который, шатаясь, удалялся по улице.
  «Дивно, - подумал страж. - Во хмелю младень, а вином от него не пахнет».

* * *

  До самого утра Василий не сомкнул глаз. Стоило ему смежить веки, как перед ним вставало лицо Бориславы, мерещилась ее страшная улыбка и голос утопленницы звучал у него в ушах. Едва рассвело и откукарекали первые петухи, предвестники зари, домой заявились побратимы, уставшие, но довольные. Все четверо завалились спать на сеновале.
  Вскоре по двору забегала челядь. Конюх Матвей выгнал лошадей на пастбище. Анфиска спозаранку принялась топить баню: была пятница, банный день.
  Поднялся и Василий. Не дожидаясь завтрака, он вышел из дому и зашагал к Никольской церкви, где с недавних пор состоял в ключарях иеромонах Кирилл, духовник Василия.
  Иеромонах Кирилл всегда благоволил к своему воспитаннику. Вот и на этот раз он исповедовал его не в храме, а в своей тесной келье с единственным узким зарешеченным окном. Сквозь зеленоватое богемское стекло из окна кельи была видна стройная береза, в ветвях которой шумела целая стая галок.
  - Видать, приперло тебя сильно, коль пришел ко мне ни свет ни заря, - ворчливо молвил ключарь, расчесывая гребешком свою окладистую бороду и длинные, до плеч, волосы.
  - Приперло, отче, - мрачно проговорил Василий и поведал священнику об увиденном прошлой ночью.
  Священник выслушал Василия, не спуская с него внимательных глаз.
  - Мнится мне, дружок, бесовские силы охотятся за тобой, - заговорил отец Кирилл, когда Василий умолк. - Судя по всему, грехов на тебе не перечесть. Готов ли ты нынче же покаяться во всех своих прегрешениях?
  - Готов, отче, - склонил голову Василий.
  - Тогда отвори уста свои и молви только правду, как перед Богом, - торжественно произнес священник и перекрестил Василия. - Через это покаяние спасешь ты душу свою.
  Василий с внутренним трепетом преклонил колени. Много грешил он, вспомнит ли все, что творил на трезвую голову, во хмелю и в гневе, нарушая заветы христианские? Но вспомнить надо.
  Долго перечислял Василий совершенные им прелюбодеяния, увечья сверстников, нарушения постов, сквернословие, убийства, когда на море разбойничал. Молча внимал ему отец Кирилл.
  Когда закончил Василий свою длинную исповедь, священник скорбным голосом вымолвил:
  - Коль наложу я на тебя епитимью за весь твой блуд, кровопролитие и несоблюдение постов, то придется тебе, Вася, в монастырь идти грехи замаливать. Здесь обычным воздержанием да сухоядением не отделаешься. Только то, что ты два года в церкви не был и нечистую пищу вкушал, потянет на два года самого сурового покаяния. В рубище тебе придется ходить, на голом полу спать, людей не видеть, жить на воде и хлебе.
  Василий вскинул глаза на священника:
  - Не получится из меня схимника, отче. Лучше мне умереть, чем выносить такое.
  - Кому-кому, а тебе помирать никак нельзя, грехов не замолив, - погрозил пальцем ключарь, - ибо душа твоя прямиком в ад отправится. Такие муки в аду примешь, какие тебе и не снились!
  - Я боли не боюсь, - сказал Василий.
  - Загробные муки вечные, - сурово пояснил священник, - их усилием воли не переможешь. Криком зайдешься, глаза на лоб вылезут, а легче не станет ни через месяц, ни через год. Никогда. Милости от слуг Сатаны ждать бесполезно. Милостив лишь Бог.
  - По мне, лучше через испытания пройти во имя Бога и во искупление грехов, чем на хлебе и воде сидеть несколько лет, - промолвил Василий, просительно глядя на Кирилла. - Ты же знаешь, отче, опасностей я не боюсь. Возможно ли мое бесстрашие на пользу Господу употребить?
  Священник ответил не сразу.
  - В нынешнее лето собираются король французский и король германский идти, как встарь, крестовым походом в Палестину. Благословил их на это первосвященник Латинской Церкви - папа римский. Об этом много говорят немецкие купцы, прибывшие в Новгород. Всем участникам крестового похода прощаются все их прегрешения, вольные и невольные, ибо, ступив с оружием в руках на стезю Господню, крестоносцы становятся священной ратью. Смерть за святое дело есть почетнейшая из смертей. Так считают на Западе.
  - А на Руси что об этом думают? - спросил Василий.
  - Русские князья не участвовали в Первом крестовом походе и вряд ли примут участие во втором, - ответил отец Кирилл. - Папа римский и патриарх Константинопольский находятся во вражде друг с другом еще со времен Ярослава Мудрого. Их разъединяет спор об истинных символах веры и обоюдная анафема.
  Василий слышал об этом, но никогда особенно в это не вникал. Латинян немало живет в Новгороде, хотя они молятся в своих храмах, новгородцы все же считают их братьями во Христе в отличие от мусульман.
  - Так, может, я искуплю грехи свои участием в крестовом походе? - с надеждой в голосе произнес Василий, по-прежнему стоя на коленях.
  - Для человека твоего склада - это самое лучшее искупление за грехи, - промолвил отец Кирилл, - но для этого тебе нужно добиться разрешения у новгородского епископа. Католики богослужение ладят по-своему, а ты окажешься единственным православным у них в войске…
  - Почто единственным? - перебил священника Василий. - Друзья мои со мной пойдут. И молиться мы станем отдельно от латинян.
  - Друзья? - удивился отец Кирилл.
  - Тоже грешники, отче, каких поискать, - поднимаясь с колен, небрежно ответил Василий. - Вместе мы грешили, вместе и Богу послужим. Все веселее будет среди чужих людей!
  - И много у тебя таких друзей, Василий?
  - Друзей-то много, но все ли пойдут со мной в крестовый поход, не ведаю.
  - Что ж, это отчасти упрощает дело. С епископом я договорюсь. Перед отправлением в поход тебе, Василий, и друзьям твоим надлежит дать обет помолиться в храме Гроба Господня в Иерусалиме и совершить омовение в реке Иордан.
  - В какой реке? - взволнованно переспросил Василий.
  - Иордан, - повторил священник. - Эта река течет в Святой земле. В ней некогда крестился сам Иисус. Недалеко от этой реки стоит и град Иерусалим.
  Василию вспомнились слова волховицы, говорившей, что прославится он, если отыщет магические письмена на горе, возвышающейся над рекой Иордан.
  - Я готов дать обет, отче, - твердо сказал Василий.
  - Гляди, друже, коль не выполнишь обет, постигнет тебя гнев Господень, - предостерег отец Кирилл. - Исключением считается лишь смерть в походе.
  - Я выполню обет, отче, - произнес Василий. И про себя добавил: «А заодно и прославлюсь!»

  Глава седьмая. Сборы

  С нескрываемым удивлением взирали новгородцы на глашатая, разъезжавшего верхом на коне по улицам города и зычным голосом провозглашавшего:
  - Эй, молодцы удалые, знатные и простые! Кто с Богом не в ладу иль с совестью своей, ступайте на двор к Василию Буслаеву, вступайте в его дружину. Изготовляется Василий, сын Буслаевич, идти с крестовой ратью до Иерусалима, чтобы поклониться Гробу Господню и кровь за веру Христову пролить в сечах с иноверцами. Кто желает отпущение грехов получить, пусть идет в дружину Василия Буслаева один иль с другом. Всем простятся их прошлые прегрешения!
  Проехал глашатай по всей Торговой стороне, затем повернул коня на Софийскую сторону. За ним стайкой бежали любопытные мальчишки.
  Люди повсюду переговаривались между собой:
  - Опять что-то Васька Буслаев задумал!
  - О душе вдруг вспомнил. К чему бы это?
  - Да нехристей пограбить хочет. Вот и весь сказ!
  - Золотишком разжиться вознамерился Васька, а заодно и отпущение грехов получить. Хитер!
  Однако народ в эти дни иная забота занимала. Вот-вот должен был сын Юрия Долгорукого в Новгород пожаловать. А это означало открытый вызов великому киевскому князю, который прочил на новгородский стол своего племянника взамен бежавшего брата. В воздухе пахло войной.
  Василий нетерпеливо расхаживал по широкому двору, поглядывая на распахнутые настежь ворота, поджидал охотников до крестового похода. Солнце уже катилось к полудню, но пока еще никто не пожаловал на двор Василия.
  На ступеньках крыльца сидели побратимы и с ними Анфиска.
  Служанка тянула Домаша за рукав рубахи:
  - Что у тебя за отчество такое - Осинович? Под осиной родился, что ли? Иль отца твоего Осином звали?
  - Родителей своих я не помню, - отвечал Домаш. - Добрые люди нашли меня в корзине, висевшей на осиновом колу на окраине деревни. Вот и дали мне отчество Осинович.
  - Уж лучше Осинович, чем какой-нибудь Подзашибович, - усмехнулся Фома. - Знавал я одного такого смолокура в Белоозере.
  - А у меня дружок был, так его звали Сикст Крысантьевич, - сказал Костя.
  Анфиска засмеялась.
  Хотел было и Потаня что-то добавить, но осекся на полуслове, увидев, что во двор вошел детина в косую сажень в плечах. Был он с котомкой, в лаптях и полинялой ветхой рубахе. Шагал неуверенно, будто с повинной шел.
  Василий с дружелюбной улыбкой шагнул ему навстречу.
  - Здесь ли в святую дружину принимают? - спросил детина.
  - Здесь, друже, - ответил Василий.
  - А ты кто будешь?
  - Василий Буслаев. А тебя как звать?
  - Пересмета.
  Василий стал знакомить Пересмету со своими друзьями, после чего с довольным видом потер руки:
  - Ну вот, нашего полку прибыло!
  - А девица тоже в дружине? - Пересмета ткнул пальцем в Анфиску, прислонившуюся к перилам крыльца.
  За Василия ответил Потаня:
  - Грешницам к нам в дружину путь тоже открыт.
  Фома хихикнул.
  Анфиска смутилась и убежала в дом.
  - Это правильно, - с серьезным лицом промолвил Пересмета. - Грешница в крестовой рати не только от грехов избавиться сможет, но и мужа себе найти.
  - Мудро подмечено, - заметил Потаня.
  Вскоре во дворе появились еще двое желающих вступить в дружину, оба были хорошо известны Василию.
  - Что, Викула, и тебя грехи к земле тянут? - усмехнулся Василий. - Ну а тебе-то, Ян, черти в аду давно кипящий котел приготовили. Доброго вам здоровья!
  - И вам того же! - промолвил Ян. - Возьмете нас к себе?
  - Без вас мы никуда! - сказал Фома и подмигнул Потане. - Без вас у нас никакое дело не заладится.
  Затем пришли братья Сбродовичи, близнецы Савва и Пинна. Тоже давние дружки Василия.
  За ними следом гурьбой пожаловали и прочие ушкуйники, ходившие с Василием к Хвалынскому морю. Подумали молодцы, что это для отвода глаз Василием про отпущение грехов слушок пущен, на деле же Василий решил сарацинским золотом мошну набить.
  Взошел Василий на крыльцо и в короткой речи растолковал собравшимся, что он и впрямь за отпущением грехов в поход собрался. О злате и речи не может быть! Кто желает обогатиться, пусть сразу уходит.
  Зашумели молодцы, заспорили между собой:
  - Стоит ли головой рисковать ради отпущения грехов?
  - Старые грехи простятся, а как новых избежать?
  Василий поднял руку, призывая к тишине:
  - Никого уговаривать не стану, ибо это дело совести каждого. Верно сказано: грехи можно и в монастыре замолить, неча ради этого за тридевять земель топать. Поэтому думайте три дня, кто надумает в дружину мою вступить, пусть опять сюда приходит. Вместе дадим обет в Софийском соборе - и в дорогу. Господь укажет нам верный путь!
  Среди своих ушкуйников Василий заметил дружинника Худиона. Тот не кричал, не спорил, стоял смирно в сторонке.
  «Уж не соглядатай ли?» - промелькнуло в голове у Василия.
  Но оказалось, и Худион собрался идти в Святую землю.
  - Да велики ли у тебя грехи? - улыбнулся Василий, выслушав дружинника.
  - Велики-невелики, а есть, - сказал Худион. - Через три дня снова сюда приду.
  Недолго шумела толпа на дворе у Василия Буслаева, вскоре разошлись молодцы по домам. Остались во дворе лишь двое. Пересмета и старичок с суковатой палкой в руке. Этим двоим идти было некуда.
  - Все равно я намертво решил двигать в Святую землю, - сказал Василию Пересмета, - а посему дозволь у тебя остановиться. Работы я не боюсь, ночевать могу и на конюшне.
  Василий велел Анфиске приодеть гостя и поселить его в одной светлице с побратимами.
  Что делать со старичком, Василий не знал. Для начала пригласил его отобедать у себя в доме. За столом и разговорились.
  - Как звать-величать тебя, дедушка? - спросил Василий.
  - Прозвищ-то у меня много, - ответил дед, - но в крещении я наречен Пахомом.
  - Неужто, дедуня, и ты в крестовый поход собрался? - полюбопытствовал Потаня.
  - Собрался, милок.
  - Не по силам тебе это, дедушка, - вставил Фома. - Годов-то, чай, много уже?
  - Восьмой десяток ломаю.
  - На печи бы сидел, чем куда-то идти, - сказал Домаш.
  - Эх, соколики! - вздохнул старичок и вытянул вперед свои заскорузлые ладони. - Знали бы вы, сколько душ безвинных этими вот руками загублено. Разбойничал я всю свою жизнь, грабил и убивал. К старости занемог и оставил это дело. Построил дом, женился, детей заимел. Жил небедно. Токмо счастья все равно не было. Один за другим умерли детки мои, потом и супруга в мир иной отошла.
  Понял я, что наказует меня Бог за грехи мои тяжкие, и решил искупить злодеяния свои благими делами. Добро награбленное монастырю пожаловал, дом беднякам подарил, коров и лошадей даром раздал всем желающим. Взял палку, котомку и отправился в Печерскую обитель.
  Самому игумену во всем покаялся, просил позволения остаться при монастыре свой век доживать. Сжалился надо мной игумен, позволил с братией жить. Молился я денно и нощно ради спасения души своей, но все без толку. Чуть не каждую ночь бесы в келью мою стучались, дразнили меня, а в дни поминовения усопших души убиенных мною так толпой за мной и ходили.
  Поседел я весь от страха. Надумал схоронить кости тех, кого без погребения в лесу лежать когда-то оставил. Хоть и стар я, но места, где разбойничал, помню хорошо.
  Родом я из Ладоги. В тех краях и промышлял ножом да топориком. За три года кости шестнадцати человек я похоронил и кресты на могилах тех поставил. Ну, думаю, теперь-то сжалится надо мной Всевышний. Да не тут-то было! В Юрьевом монастыре, где я последнее время обретался, однажды на всенощной молитве было мне явление ангела небесного. Чуть не помер я от страха, когда он крылами надо мной захлопал. Опустился ангел на алтарь и молвит, что простятся мне на небе грехи мои, коль поклонюсь я Гробу Господню в граде Иерусалиме. Сказал и исчез, будто его и не бывало.
  Василий и его побратимы сидели, как оглушенные громом. Вот так старичок божий одуванчик! Даже голодный Пересмета про еду забыл.
  Первым в себя пришел Потаня:
  - Не боишься, дедуня, что помрешь в дороге?
  - Да я с превеликой охотой, потому как устал от такой жизни! - признался бывший злодей. - Тридцать три хвори я в себе ношу, а умереть никак не могу. Не дает мне Бог кончины за грехи мои. Страдаю я душой и телом хуже Каина! Не возьмете меня с собой - согрешите, ибо не по своей прихоти я в Святую землю напрашиваюсь, но по слову посланца Божия.
  Побратимы переглянулись между собой, потом их взоры обратились к Василию.
  - Коль так, дедуня, оставайся с нами, - сказал Василий. - Кто знает, может, и от тебя нам польза будет.

* * *

  Прошло три дня.
  На дворе у Василия опять шумит сборище с самого утра, но уже не столь многочисленное. Из тридцати друзей-ушкуйников только половина надумала послужить мечом Господу. Среди них, кроме четверки побратимов, оказались братья Сбродовичи, Викула Шорник, белобрысый Ян, боярские сыновья Лука и Моисей Доброславичи. Зачислены в дружину были Пересмета и дед Пахом. Пришел и Худион.
  Торжественный молебен отслужил «христолюбивому русскому воинству» владыка новгородский под сводами Святой Софии. Присутствовали на службе и родственники Буслаевых дружинников. Амелфа Тимофеевна украдкой утирала слезы краем платка. Опасное дело затеял ее непоседливый сынок, хотя и славное. Заплаканными были глаза и у прочих женщин, пришедших в храм. Подле своей госпожи стояла Анфиска, которая украдкой молила Бога о том, чтобы заронил Вседержитель в сердце Василия хоть самую малую искорку любви к ней.
  После молебна епископ окропил святой водой мечи и плащи Буслаевых дружинников с нашитыми на них красными крестами. Вся дружина Василия и он сам поклялись на святом распятии поклониться Гробу Господню и омыться в священной реке Иордан.
  Выходя из храма, Василий заметил возле одной из колонн центрального нефа одинокую женскую фигуру в белой накидке. Он сразу узнал эти дивные синие очи!
  - Здравствуй, Любава, - сказал Василий.
  Молодица не ответила, пропуская идущих мимо людей, потом промолвила негромко:
  - Здрав будь, Вася.
  - Мужа поджидаешь, что ли? - спросил Василий. - Так нету его вроде в моей дружине.
  - Тебя ожидаю, - опустив глаза, проговорила Любава.
  Они вместе вышли из прохлады каменного собора на летний зной и не спеша направились к мосту через Волхов, но не ближним путем, каким двинулись друзья Василия, а дальней улицей.
  Анфиска, шедшая за Амелфой Тимофеевной, несколько раз ревниво оглянулась на удаляющуюся статную фигуру Василия, которого уводила за собой пригожая Улебова дочка.
  «То к себе не подпускает, то сама за руку берет!» - сердито подумала служанка.
  До самого дома проводил Василий Любаву. Дом ее мужа, отстроенный заново, был одним из лучших во всем Плотницком конце. Василий, оглядев новенькие тесовые ворота, похвалил добротное жилище кузнеца Григория.
  - На твои ведь деньги муж мой отстроился, - заметила Любава. - Думаешь, я ничего не знаю. Не умеет хитрить мой Гриша.
  Василий смущенно переступал с ноги на ногу.
  - Я не сержусь на тебя, Вася, - продолжила Любава. - Знаю, от чистого сердца ты сделал это. Зайдем. Хочу Василису тебе показать, а то уйдешь ведь скоро в поход. Кто знает, свидимся ли еще…
  Видя, что Василий колеблется, Любава взяла его за руку, крепко взяла. Покорился ей Василий и вошел в дом.
  Девочку вывела нянька. Была она внешне очень похожа на Любаву, но кудри у нее были отцовские.
  Василий присел на корточки и ласково промолвил:
  - Здравствуй, Василиса.
  Девочка смело приблизилась к нему. Ее нежное личико, озаренное сиянием синих глаз, излучало любопытство.
  - Ты кто? - спросила она.
  Замешкавшегося Василия выручила Любава:
  - Это твой крестный отец, дочка. Помнишь, я рассказывала тебе о нем.
  Девочка кивнула головкой, окутанной облаком из непослушных светло-русых завитков.
  - Какой годик тебе пошел, Василиса? - спросил Василий.
  - Осьмой, - с важностью проговорил детский голосок.
  - Ну, не выдумывай, озорница, - вмешалась мать. - Четвертый год ей идет, Вася.
  Василиса обиженно надулась.
  Василий подхватил девочку на руки и, сев на стул, посадил ее к себе на колени.
  - Все равно я уже большая, - доверительно прошептала Василиса, глядя в глаза Василию.
  - Конечно, большая, - согласился Василий и поцеловал розовую щечку ребенка.
  - У нас одна беда - не терпится взрослой стать, - улыбнулась Любава и повернулась к служанке, чтобы распорядиться об угощении для гостя.
  - А Григорий где? - спросил Василий, когда служанка удалилась.
  - В кузне молотками стучит, - ответила Любава и села напротив Василия.
  Было видно, что она любуется им и дочерью.
  Некоторое время Василий и Любава молчали, слушая детский лепет Василисы, которая перечисляла гостю своих подруг, включив в их число и всех своих кукол. Потом пришла нянька и сказала, что стол накрыт.
  Василису, несмотря на ее бурный протест, вернули няньке.
  - Когда отплываете? - уже за столом спросила Любава.
  - Не скоро, - ответил Василий, - еще ладью просмолить надо.
  - Зайдешь еще ко мне? - тихо промолвила Любава, призывно глядя в глаза Василию. - Григорий по целым дням в кузне пропадает. Служанка меня не выдаст.
  Василий взял Любаву за руку.
  - А соседи? Днем ведь кругом глаза.
  - Скажу, что к дочери приходишь. Все знают, что Василиса твоя дочь.
  - Мне, ступившему на стезю Господню, не пристало грешить.
  - Коль дойдешь до Святой земли, тебе все грехи простятся, и этот среди прочих.
  Василий изумленно взирал на Любаву: как у нее все просто! Да и не узнать ее теперь, всегда такую неприступную! Уж не в ссоре ли она с Григорием?
  Любава, словно прочитав мысли Василия, виновато улыбнулась.
  - Люблю я тебя, Вася. От себя не уйдешь.
  Василий стал на колени и склонил голову.
  - Виноват я крепко перед тобой, Любавушка. Прости, если можешь.
  - Полно, Вася, - прошептала Любава. - Что было, то прошло. Не осуждай меня за мое бесстыдство.
  С этими словами Любава властно увлекла Василия за собой в дальнюю светлицу. Заперев дверь, Любава стала торопливо избавляться от одежд. Затем она легла на ложе, застеленное льняным полотном.
  Василий, раздеваясь, не мог оторвать глаз от прекрасной наготы Любавы. Серебряный нательный крестик, притаившийся в ложбинке меж роскошных женских грудей, через несколько мгновений соприкоснулся со своим золотым собратом, болтавшимся на могучей мужской шее.
  После всех ласк, когда любовники лежали, обнявшись в сладостном утомлении, Василий вдруг ощутил горячую влагу на своем плече. Любава плакала.
  - Чует мое сердце, Васенька, уйдешь и не вернешься ты больше, - шептала сквозь слезы молодая женщина. - Хоть и нельзя так думать, но томит меня тяжкое предчувствие.

* * *

  Увлеченный Любавой, Василий все заботы, связанные с походом, переложил на плечи Потани и Худиона. Теперь уже эти двое отбирали в отряд вновь приходивших молодцев. Слух о походе Василия Буслаева распространился не только по Новгороду, но и по всей сельской округе.
  Полным ходом шли работы на судовой верфи, где работнички-корабелы готовили буслаевский корабль к дальнему плаванию.
  В один из жарких дней июля в Новгород вступила дружина долгожданного князя Мстислава, сына Юрия Долгорукого. Событие это совпало с прибытием посла от великого киевского князя. Грозил войной Всеволод Ольгович, коль не примут к себе новгородцы его племянника на княжение.
  Опять закипели страсти на новгородском вече. Рассчитывали новгородцы, что суздальский князь оборонит их от гнева киевского князя в благодарность за то, что приняли они сына его на княжение. Однако, как выяснилось, Юрий Долгорукий сам звал новгородцев в поход на Киев, обещал за это уступить новгородцам городок Волок-Ламский. Сын же его-де тем временем Новгород постережет.
  Поняли новгородцы, что в полной мере оправдывает свое прозвище суздальский князь, обманулись они в нем.
  - Князю Юрию, видишь ли, мало Новгорода, ему еще Киев подавай, - рассказывал Василию Худион, вернувшийся с веча. - Желает Юрий стать единым князем на Руси. Вот новгородцы и ломают голову, как им теперь на воде огонь разжечь. Чтоб с князем киевским замириться и суздальского князя не рассердить.
  Коль пересилят сторонники Юрия Долгорукого, тогда постановлением веча все пригодные ладьи будут изыматься для перевозки войска на юг. Вот так-то!
  - Только этого нам не хватало! - проворчал Василий. - Когда будет голосование?
  - Завтра, - ответил Худион.
  - Значит, отплыть нужно сегодня, - вставил Потаня.
  - Так и сделаем, - сказал Василий, - неча вола за хвост тянуть. Собирай дружину, Худион. Потаня, садись на коня, скачи на пристань, вели корабельщикам спускать ладью на воду. Что сделано, то сделано, а что недоделано, то в пути доделаем.
  Спешно собралась на пристани дружина буслаевская возле большой червленой ладьи с драконьей головой. Матери, жены, сестры обнимали своих любимых, которых столь внезапно собрали в дорогу. Недоумевали отцы и братья: что за спешка такая?
  Амелфа Тимофеевна недовольно выговаривала сыну:
  - Что тебе взбрело вдруг нынче же в путь собраться! Без молебна напутственного, даже припасов толком не собрав. Да и ладья, поди ж, не готова еще!
  - Ладья-то готова, матушка, - отвечал Василий, отыскивая глазами кого-то в толпе. - Припасов нам до Днепра хватит, там еще запасемся. А молебен Данила отслужит, он хоть и лишен сана, но молитвы, чай, не забыл.
  - На скорую руку все делаешь, сынок, - с укоризной качала головой Амелфа Тимофеевна. - Разве ж на святое дело так собираются? Повременил бы еще денек-другой.
  - Не могу, матушка, - сказал Василий и заспешил куда-то сквозь толпу.
  - Любаву заприметил, - прошипела Анфиска, не отстававшая от своей госпожи ни на шаг. - Вон, платок ее виднеется!
  - Ох, Вася, Вася!.. - вздыхала Амелфа Тимофеевна. - Неугомонная головушка!..
  Вот они, последние лобзания с Любавой, - как прекрасна она в своем сиреневом платке с позолоченными колтами у висков! - ее прощальные слова к нему и просьба беречь себя в сечах. На какое-то мгновение Василию вдруг захотелось махнуть рукой на данный обет и остаться с Любавой, но то было лишь мгновение слабости в его душе. Василий оторвался от милых губ, чтобы проститься с матерью.
  - Благослови, матушка, на ратный подвиг, - сказал Василий.
  Амелфа Тимофеевна поцеловала сына и перекрестила его. Глаза ее были сухие.
  - Ступай с Богом, чадо мое, - вымолвила вдова. - Видать, судьбы своей не переможешь. Смотри, не купайся нагим в реке Иордан!
  Хотел Василий спросить у матери, к чему такое странное предостережение, но в этот миг Данила запел молитву.
  Поп-расстрига был похож на колдуна в своей темной рясе, с возведенными к небу руками. Многие в толпе, охваченные глубоким чувством торжественности, тихонько или про себя повторяли за ним слова молитвы.
  Данила оборвал пение на полуслове, сорвав голос.
  Василий нетерпеливо махнул рукой. Худион отдал команду дружине грузиться на корабль.
  Ратники гуськом затопали по трапу на борт ладьи.
  - Молитву бы допеть надо. - К Василию подошел мытный староста.
  - А, Евсеич! - улыбнулся Василий. - Ну, мы с Богом-то еще в Софийском храме обо всем договорились. Так что Вседержитель не обидится на меня за это.
  - Кроме Господа миром еще Сатана правит, - хмуро добавил старик. - Об этом тоже забывать нельзя.
  - Кто от волхованья рожден, тому Сатана не страшен, - беспечно отозвался Василий. - Не забывай, Евсеич, кем слыл отец мой.
  - Да я-то помню, - проворчал староста. - Удачи тебе, соколик!
  - Прощай, Евсеич. Прощайте, люди добрые! - Василий поклонился толпе.
  Уже вся дружина собралась на ладье. Василий взбежал на судно последним.
  - Отчаливай! - радостно крикнул он.
  Но опять вышла заминка.
  - Двадцать девять нас, - обратился к Василию кормчий Яков Залешанин, - число сие несчастливое. Для удачи должно быть нас ровно тридцать. Вспомни наш поход к Хвалынскому морю.
  Василий закусил губу. Верно молвит кормчий - для морского путешествия четное число его участников есть самое счастливое. И не просто четное, но круглое.
  Василий вскочил на борт судна и гаркнул во весь голос:
  - Кто для счастливого числа станет нашим тридцатым дружинником? Выходи, не робей! Одноглазый, однорукий, старый, хромой - возьмем любого!
  В толпе засмеялись. Раздались голоса:
  - Зачем тебе такой воин? Обуза только!
  - Ишь какой! Бога не страшится, а в приметы верит.
  - Благодарим за честь, но мы свои грехи и дома замолим.
  Вдруг на сходни вскочила девица в ярком сарафане и белом платке. Подбоченилась одной рукой и молвит:
  - Бери меня!
  Народ на пристани покатился от смеха.
  У Василия от изумления брови вверх подскочили: Анфиска!
  - Бери меня! - повторила служанка. - Все равно иных охотников нету на край света ехать.
  Василий окинул взглядом толпу провожающих, никто не выступил из нее. Хотя нет, какой-то шутник вытолкнул вперед слепого нищего в грязных обмотках и закричал язвительно:
  - Возьми, Вася, слепца Зосиму. Чем не дружинник? Будет вам сказки по вечерам рассказывать.
  Дрогнули передние ряды зевак от громкого хохота.
  Василий махнул рукой Анфиске, мол, давай сюда!
  Чернавка не заставила себя ждать. Простучали ее кожаные башмачки по широкой доске с поперечными плашками, взвился колоколом ее широкий сарафан, когда она перемахнула через борт, угодив прямо на руки Василия.
  Ладья плавно отошла от высокой стенки причала.
  - Весла на воду! - пробасил с кормы Яков Залешанин.
  Разгоняемая сильными ударами весел, крутобокая ладья быстро удалялась, выходя на широкую стремнину Волхова. С нее долетали дружные вздохи гребцов и властные команды кормчего. По темной воде расползался пенный след за кормой корабля.
  Амелфа Тимофеевна приблизилась к Любаве, которая, вытягивая шею, глядела вслед буслаевскому кораблю. Вдова молча обняла молодую женщину за талию, выражая тем самым свое расположение к ней.
  Так они и стояли на дощатой пристани, полной народа, пока червленая ладья не скрылась из глаз, пока знакомый парус не затерялся на речном просторе.

  Глава восьмая. Ильмень-озеро

  Серебристым блюдом на изумрудной скатерти лежит в пологих травянистых берегах широкое озеро Ильмень. Говорят, будто впадает в него тридцать рек и речушек, а вытекает из Ильменя лишь могучий красавец Волхов.
  В давние-давние времена, гласит легенда, жили на берегу озера четыре сестры. Одну звали Полистью. Другую - Ловатью. Третью - Полой. Четвертую - Мстой. А на другой стороне прекрасного Ильменя жил молодой витязь Волхов. Полюбили сестры-красавицы молодца. Но не ведал об этом сам витязь.
  И вот однажды, охотясь, заехал витязь в лесную чащу и заплутал. Так и кружил по лесу, покуда не набрел на теремок. В тереме том жила боярышня Ладога. Только глянул на нее витязь - и полюбил всей душой. Красива была Ладога, но своевольна нравом. Посватался Волхов к Ладоге. А девица отвечала: «Коль любишь меня, обратись в реку быструю, а я обращусь в широкое озеро и приму твои воды в свое глубокое лоно. Хочу, чтобы нес ты к моему терему корабли, полные сокровищ!»
  Витязь и рад бы выполнить волю своей возлюбленной, да где же взять столько сокровищ?
  Узнали про его беду сестры. Обратились они в реки, прибежали к Волхову и молвят: «Не кручинься, витязь! Бери наше приданое - жемчуга скатные, серьги янтарные, кольца и браслеты золотые! Ничего нам для тебя не жаль. Неси все это своей невесте!»
  Поблагодарил витязь сестер. Обратился он в реку и понес корабли с сокровищами к Ладоге. Но своенравная девица велела своей служанке Неве тоже обернуться рекой и нести корабли с богатствами дальше, в Варяжское море. «Поглядим, - молвит, - что станет делать влюбленный витязь…»
  Много воды утекло с тех пор. Постарел Волхов, а все несет и несет Ладоге корабли с дарами.
  Потаня замолчал.
  В молчании сидели вокруг него ратники. В глубокой задумчивости застыла подле Василия Анфиска, подперев кулачком румяную щеку. Может, о витязе Волхове она задумалась, а может, о чем-то своем.
  Журчат за бортом водяные струи. Надутый ветром парус несет ладью на простор Ильмень-озера. Уже остались позади Рюриково городище и маяк на Перыни, что возле истока Волхова. Впереди раскинулась безбрежная ширь озера.
  Над дальним лесом полыхает багровыми красками закат. Небеса на востоке отливают белесой голубизной. Чем становилось темнее, тем мрачнее и зловещее казались черные буруны волн. Толчки и удары водной стихии в корпус судна становились все сильнее.
  Ветер крепчал.
  Холодные брызги упали на лицо Анфиске. Девушка плотнее прижалась к Василию.
  - Почто не пристаем к берегу на ночь? - робко спросила она.
  Василий покровительственно обнял Анфиску за плечи.
  - Ветер попутный, оттого и не пристаем.
  - А коль ветер ладью перевернет?
  - Тому не бывать, не бойся.
  - На мель можем наскочить в темноте, - продолжала беспокоиться Анфиска.
  - Ерунда! Глубина здесь большая.
  Василий отправил Анфиску вниз под палубу. Там, среди тюков и бочек, ей устроили мягкую постель.
  Чернавка завернулась в одеяло из беличьих шкурок и приготовилась ко сну, вдруг где-то рядом в темноте раздался хриплый кашель.
  - Кто здесь? - негромко окликнула Анфиска.
  - Да я это, - прозвучал из мрака сиплый старческий голос. - Пахомом меня кличут. Не пугайся, милая. Не гожусь я ни на что, поэтому здесь и укрываюсь.
  «Вот и я не гожусь, а в поход напросилась, глупая!» - подумала Анфиска. Эта мысль привела ее в уныние.
  Для нее только сейчас со всей очевидностью стали проявляться трудности предстоящего похода и коварство водной стихии. Однако она хотела быть рядом с Василием и добилась своего!
  Утром, поднявшись на палубу, Анфиска увидела всю команду ладьи, спавшую вповалку кто где. Не спали лишь трое: Василий и Яков Залешанин на корме судна, и еще впередсмотрящий Фома.
  Перешагивая через тела спящих ратников, Анфиска пробралась на корму.
  - Раненько поднялась, красавица, - улыбнулся девушке кормчий.
  - А вы что же, не ложились совсем? - Анфиска перевела взгляд с Якова на Василия. - Неужто всю ночь не спали?
  - Мы привычные, - сказал Василий. - Тебе-то как спалось?
  - Плохо спалось, - призналась Анфиска, - болтало сильно. Да еще дед Пахом кашлял всю ночь.
  - Привыкай, милая, - промолвил Яков Залешанин. - На море еще не так болтать будет. Волны там о-го-го!
  Анфиска прибрала растрепавшуюся косу и огляделась вокруг.
  - Где мы?
  - Проспала ты Ильмень-озеро, - ответил Василий. - Вон, видишь, мысок. За ним будет устье реки Ловать. Дальше по Ловати пойдем до самой переволоки в Днепр.
  Вскоре проснулся Худион и стал будить дружинников. По Ловати предстояло идти на веслах.
  - Тебе вместе с дедом Пахомом придется кормить все наше воинство, поскольку для тяжелой работы вы оба не пригодны, - сказал Василий Анфиске. - Будете оба ествой и питьем заведовать. Ты - старшая, ибо к такому делу привычная. Идем, я покажу тебе, что и где лежит в трюме.
  Так Анфиска стала поварихой и судовой ключницей одновременно.

  Глава девятая. Волоковский лес

  Ловать прошли за четыре дня. В верховьях Ловати ладью вытащили на берег и потащили волоком через лес к Днепру. Лес этот так и назывался - Волоковский.
  Волок представлял собой широкую тропу, плотно утрамбованную многими тысячами ног. Каждый год на этом отрезке пути «из варяг в греки» обливаются потом судовые артели, перетаскивая на себе корабли и грузы из реки в реку.
  Сначала волок тянется в гору, и нет ничего тяжелее этого труда, когда приходилось подкладывать под корабельное днище тонкие бревна, налегать на слеги, толкая неповоротливое судно вперед хотя бы на полсажени. Либо, впрягшись в лямки, тянуть ладью на особенно крутой склон. Тучи лесных комаров набрасываются на потные спины, шеи и плечи людей. Иной раз не выдержит кто-нибудь из артели, ругнется во весь голос, чтобы душу отвести, чаще же ядреная ругань так и висит в воздухе вместе со звенящими комариными стаями.
  Дружина Василия вся измучилась, покуда втащила ладью на вершину холма. Там уже стояла на катках другая ладья из Пскова. Псковичи, сидя у костра, подкреплялись пищей, отдыхали перед очередным рывком. Они с удивлением разглядывали плащи новгородцев с нашитыми на них крестами.
  К Василию приблизился осанистый купец в малиновом кафтане и желтых яловых сапогах. Взгляд его голубых спокойных глаз лучился любопытством.
  - Бог в помощь, - сказал он и протянул руку Василию.
  - Здравствуй, добрый человек, - ответил Василий, пожав протянутую руку.
  - Судя по всему, вы - русичи, но плащи на вас вроде немецкие. Немцам служите, что ли? - спросил купец.
  - Богу мы взялись служить, - сказал Василий, утирая пот со лба. - В Иерусалим путь держим. Слыхал о таком городе?
  - Как не слыхать, - промолвил купец. - Стало быть, вы - крестоносцы. Чудно!
  - Что же в этом чудного? - поинтересовался Василий.
  - Епископ наш на проповедях рассказывал, будто люди латинской веры Антихристу служат и за это преданы анафеме патриархом Константинопольским. Более того, латиняне замыслили Гроб Господень в дар Сатане преподнести. Вот и бьются за него с сарацинами уже много лет. Впервые вижу, чтобы русичи в сем деле участвовали.
  - Чушь молвит ваш епископ! - проворчал подошедший Потаня. - Папа римский и православный патриарх замирились давным-давно, ибо оба одному кресту поклоняются. И воинство Христово ими обоими благословлено.
  Купец не стал спорить, представился только:
  - Земославом меня зовут. До Киева путь держу.
  Назвал свое имя и Василий.
  Оставив возле ладьи Потаню и еще двух ратников, чтобы они разводили костер для приготовления ужина, Василий с остальной дружиной двинулся в обратный путь к подножию холма. Предстояло еще перетащить поклажу на вершину холма. Там же, у подножия холма, оставались Анфиска и дед Пахом.
  Еще издали дружинники заметили, что на стоянке творится что-то неладное. Мелькают какие-то люди, которые суетливо вспарывают ножами тюки, катят бочки в лес.
  - Да ведь это разбойники! - воскликнул Фома и выругался. - А мы оружие в ладье оставили.
  - Не возвращаться же, - сказал Худион.
  - За мной! - крикнул Василий. В его руке сверкнул засапожный нож.
  Ратники припустили бегом. Кроме Василия еще несколько человек имели при себе ножи.
  Разбойников было меньше десятка, поэтому, увидев бегущую к ним большую ватагу молодцев, они дружно бросились наутек. Лишь один из грабителей, задержавшись, метнул в новгородцев легкое копье-сулицу. Худион ловко перехватил дротик на лету.
  Дед Пахом был привязан к дереву. Неподалеку валялся на земле белый платок Анфиски.
  Ратники окружили старика. Двое принялись освобождать его от пут.
  - Где Анфиска? - спросил Василий.
  - Злодеи в лес ее потащили. Туда… туда… - сообщил старик и кивком головы указал нужное направление.
  - Двое остаются с Пахомом, остальные за мной, - скомандовал Василий.
  Схватив в руки все, что могло сойти за оружие, молодцы, перескакивая через раскиданные пожитки, устремились в погоню за разбойниками. В густом лесу, полном птичьего гомона, дружинники рассыпались широкой цепью, как при облавной охоте.
  Те из грабителей, что были налегке, ушли от преследования. Отягченные награбленной добычей разбойники были настигнуты ватажниками Василия, в том числе и злодей, тянувший за собой связанную Анфиску. Худион поразил его дротиком прямо в сердце.
  Анфиска была не столько напугана, сколько рассержена на Василия и его ратников, из-за чьей нерасторопности она едва не угодила в рабство.
  - Хоть бы по топору нам с Пахомом оставили, - негодовала Анфиска, в то время как Худион развязывал ей руки. - Убрались удалые молодцы со всем оружием, и не дождаться их назад. То, как лоси, ломятся вперед, то еле ноги переставляют!
  - Да полно тебе, Анфиса, - сказал Василий. - Подоспели ведь мы вовремя.
  - А чего я натерпелась из-за вас, дурней! - сверкнула глазами разгневанная Чернавка. - Трое злыдней разодрались из-за меня, да как начали ножами замахиваться друг на друга! Вон, и сарафан на мне изодрали.
  - Ну, такие-то ножки грех под сарафаном скрывать, - с ухмылкой проговорил Фома, глядя на белые девичьи бедра, сверкавшие сквозь прорехи порванного платья.
  Анфиска развернулась и недолго думая влепила Фоме звонкую пощечину.
  Костя расхохотался при виде растерянной гримасы, появившейся на лице Фомы, но тут же, будто поперхнувшись, умолк под грозным взглядом Василия.
  Анфиска разрыдалась.
  Василий и Худион принялись ее утешать, незаметными знаками приказывая всем остальным убираться прочь.
  Солнце уже опустилось за поросшие лесом холмы, когда дружина Василия наконец-то перенесла всю поклажу к своему кораблю.
  Весь вечер молодцы, как могли, ублажали Анфиску, которая молча сидела у костра, завернувшись в плащ. После ужина, приготовленного на этот раз без участия Анфиски и деда Пахома, к Чернавке подсел Василий.
  - Тебе и деду Пахому в ладье постелили, - негромко сказал Василий, мягко коснувшись девичьей руки. - Идем, я подсажу тебя на борт.
  Анфиска повернула к Василию свое лицо с черными изогнутыми бровями и блестящими белками глаз. У нее в очах была какая-то решимость, словно, глядя на пляшущее пламя костра, девушка разрешала некий трудный для себя вопрос.
  - Что с тобой? - ласково спросил Василий.
  Анфиска помедлила, потом ответила:
  - Не годится девице быть одной средь стольких молодцев, Вася. Соблазном я служу кое-кому в твоей дружине, и мне это не нравится.
  - Ты про Фому, что ли?
  - Не только про Фому.
  - Хочешь, я прикажу…
  - Не нужно приказывать, Вася. Ты сделай по-иному - поставь меня вровень с тем же Фомой и со всеми прочими ратниками.
  Василий непонимающе глядел на Анфиску: куда она клонит?
  - Я хочу стать воином, Вася. Научиться стрелять из лука, метать копье и топор. Хочу носить мужскую одежду и быть равной средь мужчин. Помоги мне в этом.
  Василий погладил Анфиску по темным густым волосам и промолвил с мягкой улыбкой:
  - Ложись-ка спать, голубушка. Утро вечера мудренее. Коль завтра не передумаешь, так и быть, сделаем из тебя амазонку.
  - Кто это - «амазонка»? - с удивлением спросила Анфиска.
  - Завтра Потаня тебе расскажет, - ответил Василий.

* * *

  Анфиска не передумала.
  В стане на берегу полноводного Днепра Чернавку нарядили в мужские порты и рубаху. Свою черную косу Чернавка спрятала под шапкой-мурмолкой; по ее маленькой ноге пошили мужские сафьяновые сапожки. Превратилась девица в молодца. Однако округлые бедра Анфиски и выпирающая из-под одежды грудь все-таки выдавали ее слабый пол.
  Тем настойчивее принялась Анфиска обучаться стрельбе из лука, владению копьем и мечом. Силы у нее было мало, зато ловкости и упорства было с избытком. Анфиска даже настояла на том, чтобы для нее приобрели кольчугу, шлем с бармицей и небольшой круглый щит.
  Оружейник, получивший такой заказ и делавший все необходимые обмеры перед работой, добродушно ворчал:
  - Красиво будет посверкивать шелом на твоей черноволосой головушке, душа моя. Да токмо скоро устанет от красоты этой тяжкой твоя лебединая шейка. Кольчуга крепко и ладно обнимет стан твой нежный, заблистаешь ты в ней под лучами солнца, но неуютно будет под этой броней твоему сердечку, помяни мое слово. Тяжким покажется тебе каждый вздох в ней. Хочешь щит иметь? И щит тебе сладим такой, чтоб ручке твоей под силу был.
  Наступил день, когда Анфиска смогла наконец облачиться в полный воинский убор и увидеть свое отражение в бочке, полной воды. От увиденного своего отражения и от нахлынувших на нее ощущений Чернавка пришла в полный восторг.
  - Угодил ты ей, - подмигнул оружейнику Василий и стал отсчитывать серебряные монеты ему за работу.
  - Пусть красуется! - улыбнулся оружейник. - Такой ладе и воинский наряд к лицу.

  Глава десятая. Днепр-Славутич

  Берега днепровские веселые и обжитые. По высокому берегу густо зеленеют крепкий дубняк, пахучая липа, кудрявятся березы. По низкому бережку золотистой цепью тянутся песчаные откосы, окаймленные по краю камышовыми зарослями.
  - Эх, хорош Днепр-Славутич! - потягиваясь, восхищенно проговорил Василий.
  Стоявшая рядом Анфиска спросила:
  - Что значит «Славутич»?
  - Славный то есть, - пояснил Василий.
  - А-а… - протянула Анфиска.
  Могучее течение влекло ладью по отливающей серебром водной глади, широкой, как море. Куда Волхову до Днепра! Мимо проплывают величественные утесы - белые, изрезанные трещинами. Быстрокрылые чайки реют в вышине.
  Теплый попутный ветер надувает большой парус.
  - Коль так будем идти, то дня через три доберемся до Любеча, - с довольной улыбкой промолвил Яков Залешанин.
  Вдалеке за кормой пестрели паруса других ладей, плывущих вниз по Днепру. Навстречу тяжко идут на веслах караваны судов с низовьев великой реки. Иные корабли довольно сильно отличались от русских ладей, и люди на них перекликались на непонятном языке.
  Любопытная Анфиска расспрашивала кормчего:
  - Яков, а это чей корабль?.. А вон тот чей?..
  Яков вглядывался в проходящую на веслах вереницу судов, прикрыв глаза от солнца ладонью, и неторопливо отвечал:
  - Это ладья данов, есть такой народ в Европе. А та ладья греческая. Видишь, у нее две мачты. Следом за ней идет корабль фрягов.
  - Что это за мужичок деревянный на носу у фряжской ладьи? - спросила Анфиска.
  - Это святой Николай Угодник, покровитель мореходов, - ответил кормчий.
  - А на нашей ладье почто звериная голова вместо Николы?
  - От прадедов наших так повелось, - пояснил Яков. - Корабль тоже существо живое, без головы ему нельзя. И чем страшнее голова, тем больше надежа, что отпугнет она всякую нечисть.
  - А Никола Угодник может нечисть отпугнуть? - любопытствовала Анфиска.
  - Коль помолиться хорошенько, поможет судну и Никола, - сказал Яков, - но звериная голова и без молитвы помогает.
  Уже в Любече узнал Василий о том, что новгородцы устрашились войны с великим киевским князем и приняли к себе на княжение его племянника, а сына Юрия Долгорукого обратно в Суздаль спровадили. Проглотил обиду суздальский князь, ничем не ответил на это новгородцам.
  - Пока не ответил, - многозначительно ухмыльнулся Худион. - Не таковский человек князь Юрий, чтобы обиды прощать. Да еще такие!
  - Выходит, зря мы спешили, - сказал Василий. - Не будет войны-то.
  - Говоря так, вспомни, какой день ныне, - заметил Потаня. - В народе молвят: на Илью до обеда лето, после обеда осень. В августе и день короче, и комары перестают кусаться, холода чуют. Нам до зимних бурь в Царьград попасть надо. Путь впереди еще неблизкий.
  Во время пребывания в Любече принял Василий в свою дружину некоего Микулу, сына кузнеца. Выгнали старшие братья Микулу из отчего дома. Ссора меж ними возникла при дележе наследства, доставшегося им от скончавшегося родителя. Микула хоть и понимал, что несправедливо обошлись с ним братья, однако не стал жаловаться на них ни старшим родственникам, ни отцовским друзьям. Гордый он был, полагал, что и своим трудом прокормиться сможет.
  Василий познакомился с Микулой возле корабельных причалов.
  Установив на видном месте переносную наковальню, Микула занимался изготовлением из толстой стальной проволоки гвоздей различной длины, а также скоб и крючьев для копчения мясных туш. Если кому-то надо было исправить погнутую подкову или починить сломанный наконечник копья, Микула брался и за это. Тут же у него находился небольшой плавильный горн с подсоединенными к нему кожаными мехами для подачи воздуха. Плату за свою работу Микула брал не только деньгами. Василий видел, как один купец расплатился с Микулой старыми, но еще добротными сапогами. Микула выковал купцу круглый металлический нагрудник на кольчугу.
  Василий дал Микуле кривой арабский кинжал, чтобы тот сделал клинок прямым. Этот кинжал достался Василию после схватки с разбойниками в Волоковском лесу. Один из разбойников бросился на Василия с этим кинжалом, но явно не рассчитал своих сил и расстался с жизнью.
  Видя, как ловко молодой кузнец управляется с молотом и щипцами, Василий предложил Микуле вступить к нему в дружину.
  - В пути всякое может случиться, свой кузнец нам совсем не помешает, - сказал Василий.
  Узнав, куда и с какой целью ведет свою небольшую дружину Василий Буслаев, Микула не смог скрыть своего изумления.
  - Давно я мечтаю повидать дальние земли и города, - признался Микула Василию. - Твое предложение, друже, для меня воистину как милость Господня. Ежели посчастливится мне поклониться Гробу Господню, тогда можно считать, что не зря я прожил свою жизнь.
  Из Любеча вышли на рассвете.
  Было прохладно и безветренно. Низко стлался туман.
  Мерно скрипели уключины. Ладья своим изогнутым форштевнем разрывала холодные клочья тумана.
  Едва солнце разбросало над лесом свои горячие лучи-стрелы, враз повеяло теплом, разбежались низкие облака, обнажив яркую синеву небес. Река засверкала на солнце великим множеством солнечных бликов, из темной превратилась в светло-голубую. Вновь раздалась вширь и понесла на своих сильных ладонях ярко-красную ладью новгородцев.
  Путь крестоносной дружины лежал мимо устьев Припяти и Десны, впадающих в Днепр, мимо Вышгородских гор к славному граду Киеву.

  Глава одиннадцатая. Киев-град

  Над Киевом плыл заупокойный звон. Погребали великого князя Всеволода Ольговича.
  Оставив ладью на Почайне-реке, Василий, его побратимы и переодетая в мужское платье Анфиска поднялись в город, широко раскинувшийся на холмах по правобережью Днепра.
  Повсюду сновали толпы народа; торговли в этот день не было. Несмотря на траурный звон колоколов, многие киевляне не выглядели опечаленными.
  На площади возле величественного Софийского собора Василий разговорился с каким-то ремесленником.
  - Без плача провожаете вы своего князя в последний путь. Почто так?
  Ремесленник отвечал без утайки, сразу распознав в Василии и его спутниках приезжих гостей:
  - Крут бывал порой покойный Всеволод Ольгович, спуску никому не давал.
  - Может, правитель таким и должен быть? - заметил Василий.
  - Ну, так и правил бы в своем отчем гнезде - Чернигове, - рассердился ремесленник. - Мы Всеволода Ольговича к себе не звали! Киевляне издревле за Мономашичей стоят, Ольговичи нам не нужны. От них только вред да разорение!
  - Кто же теперь на киевский стол сядет? - спросил Василий.
  - Известно кто - братья Всеволода Ольговича, Игорь и Святослав.
  - Вдвоем на один стол?!
  - Было бы их трое, Ольговичей, так и втроем бы сели! Ольговичи всегда до Киева жадны были! - Случайный собеседник Василия понизил голос. - Властолюбия Ольговичам не занимать.
  - Скажи-ка, друже, не тот ли это Святослав Ольгович, что на новгородском столе сидел? - вступил в разговор Потаня.
  - Тот самый, - ремесленник усмехнулся. - А вы, случаем, не из Новгорода?
  - Из Новгорода, друже, - ответил Потаня.
  - Тогда должны знать, что за птица князь Святослав Ольгович. - Киевлянин со значением покачал лохматой головой. - Не усидел он ни в Новгороде, ни в Смоленске, ни в Чернигове… Где бы ни княжил Святослав Ольгович, всюду начинает козни плести да народ грабить.
  - Поднялись бы всем скопом и изгнали Ольговичей из Киева! - вставил Фома.
  - Стоя на бережку, хорошо тонущему советы давать, - промолвил киевлянин с досадой в голосе. - Покойный Всеволод Ольгович, почувствовав свою кончину, призвал к себе бояр киевских, а также лепших людей от всех ремесленных братчин, заставил всех крест целовать в том, что присягнут киевляне братьям его. Повязав киевлян такой клятвой, Всеволод Ольгович отошел в мир иной.
  - Хитер! - сказал Потаня. - Когда же состоится присяга киевлян новым князьям?
  - На днях, коль все будет тихо-мирно, - со вздохом проговорил киевлянин.
  - Ну а ежели не будет тихо-мирно, что тогда? - спросил Костя.
  - Тогда опять пойдет брат на брата, - печально промолвил киевлянин.
  Непонятно под воздействием чего, но родилась вдруг мысль у Василия предложить князю Святославу Ольговичу присоединиться к крестовому походу. Василий поделился своей мыслью с побратимами, но те отнеслись к этой затее неодобрительно. Особенно негодовал Фома.
  - Так и тянет тебя к князьям, Вася. Так и тянет! - горячился он. - Да хоть бы князек-то стоящий был, а то ведь с таким хлебнешь лиха!
  - Дело Фома молвит, - пробурчал Домаш.
  - Кабы Святослав был стоящим князем, разве ж надумал бы я в крестовый поход его звать, - возражал друзьям Василий. - Пусть бы сидел Святослав в Киеве иль в Чернигове. Но поскольку не люб Святослав Ольгович ни киевлянам, ни черниговцам, ни новгородцам, то куда же ему деться, кроме как за морем счастья искать. Поход под святыми знаменами возвышает и облагораживает человека, как бы греховен он ни был. Разве не так, Потаня?
  Потаня с сомнением покачал головой:
  - В далекие времена блудница Магдалина, став на праведный путь, вышла в святые угодницы. Однако годится ли на святое дело князь Святослав, ответить затрудняюсь.
  - А вот пойдем к Святославу и узнаем, - решительно промолвил Василий. - Зачем на человека наговаривать! Неужто только беглым холопам да бывшим разбойникам место среди нас?!
  Друзья не стали продолжать этот спор, хотя было видно, что доводы Василия подействовали на одну Анфиску.
  Великокняжеский дворец стоял на горе напротив огромной Десятинной церкви. Ко дворцу вела мощенная камнем дорога, проходившая через высокие Софийские ворота. И церковь, и ворота, и дворец были возведены из белого камня; стены дворца, прорезанные узкими окнами, сверкали под лучами солнца. Золотые кресты на куполах храма ослепительно сияли. Разноцветные стекла в окнах дворца, похожие на ячейки пчелиных сот, переливались всеми цветами радуги.
  Василий уверенно приблизился к дворцовой страже и горделиво произнес:
  - Новгородцы ко князю Святославу Ольговичу с поклоном.
  Один из стражей оглядел Василия с головы до ног.
  - Послы, что ли?
  - Давние знакомые, - улыбнулся стражнику Василий.
  Княжеский огнищанин долго вел Василия и его спутников по дворцовым переходам, где сновали легкие, как тени, слуги; блестели доспехами гридни, застывшие на страже у дверей. Куда ведут все эти двери? И почему их так много? Эти вопросы можно было прочесть на лице у Анфиски. В глазах же Василия было нескрываемое восхищение: вот как живут настоящие властители! Это не жалкое Рюриково городище под Новгородом.
  Узнав, что вожака новгородцев зовут Василием Буслаевым, Святослав Ольгович принял его одного в своих покоях.
  Беседа их текла в просторной светлице с расписными стенами и высоким сводчатым потолком, пол комнаты был застелен мягкими персидскими коврами. В узкие, закругленные вверху окна падал солнечный свет; день был в разгаре.
  - Помнишь, друг Василий, я говорил тебе, что стану киевским князем, ежели умрет мой старший брат. Выпьем за помин души его! - Святослав поднял чашу с хмельным медом. - Всеволод был мне вместо отца.
  Василий взял со стола чашу.
  Хмельное питье разбежалось жаром по его жилам, взбодрило мысли.
  - Я рад, Василий, что ты ныне в Киеве, - продолжил князь. - Это судьба, брат. Иди ко мне в дружину! Грядут большие битвы с суздальским князем и с поляками. Воеводой тебя сделаю.
  - Так ведь и я пришел звать тебя в поход, княже, - улыбнулся Василий.
  - Неужто новгородцы решились воевать с Юрием Долгоруким? - возрадовался Святослав.
  - Я прибыл к тебе, княже, не от Господина Великого Новгорода, а сам по себе, - промолвил Василий. - Зову тебя в крестовый поход против безбожных сарацин.
  Глаза Святослава стали большими от удивления.
  - Дивно мне слышать такое из уст человека, потехи которого некогда весь Новгород будоражили. Что с тобой, Василий?
  - Обет я дал поклониться Гробу Господню, - ответил Василий.
  - Да у нас половцы под боком хуже сарацин! - возразил князь. - Бросай свою затею, Василий. Ступай ко мне в дружину. Будешь наше южное порубежье от поганых защищать. Тоже святое дело.
  - Не могу я обет нарушить, князь, - вздохнул Василий. - Грехов на мне много. Лучше бы ты исполчил дружину свою и пошел бы вместе со мной к Иерусалиму. Далеко бы прославился!
  - Как же я Киев оставлю! - воскликнул Святослав. - Да на кого?
  - На Игоря, брата своего, - подсказал Василий.
  - Мягок слишком Игорь, - поморщился Святослав, - молитву пуще сечи любит. Стоит мне уйти, и дня не просидит Игорь на столе киевском, сбросят его черниговские или смоленские князья. А то еще хуже - Юрий Долгорукий в Киев нагрянет!
  - Кто же из вас великий князь? - спросил Василий.
  - Я, - ответил Святослав, - а Игорь - тень моя.
  - Жаль, князь, что расходятся наши пути, - с искренним сожалением произнес Василий. - Вместе мы совершили бы великие дела!
  - И мне жаль расставаться с тобой, Василий, - признался Святослав, - ибо, чувствую, крепче сидел бы я на столе киевском, будь ты рядом со мной. Может, погостишь у меня денек-другой. После присяги киевлян мне и брату моему во дворце будет пиршество, - князь понизил голос, с полуулыбкой глядя на своего гостя, - со скоморохами, музыкантами и танцовщицами. Изъявишь желание, любую боярышню к тебе для любовных утех приведут. Оставайся!
  - Прости, княже, обет не велит, - сказал Василий. - Для святого дела мне нужно обрести чистоту сердца и помыслов, а то удачи не будет.
  - Что ж, твоя правда, - согласился Святослав. - В Писании сказано, что чистые сердцем узреют Бога. Коль увидишь Его, попроси, чтоб отвратил Он от Руси набеги половецкие.

* * *

  В дальнейший путь вниз по Днепру ладья новгородцев двинулась вместе с большим купеческим караваном. В том караване были ладьи из Киева, Смоленска, Чернигова; были также суда греков и генуэзцев. Двадцать кораблей, словно стая белокрылых птиц, растянулись на стремнине широкой вольной реки.
  Впереди караван подстерегали грозные днепровские пороги, преодолеть которые можно было только по суше, волоком перетаскивая ладьи, на спине перенося товары и снедь. У порогов торговые караваны часто подстерегали орды степняков. Торговые гости для них желанная добыча. Поэтому купцы старались скопом преодолевать опасное место.

  Глава двенадцатая. Пороги

  Каждое утро Анфиска упражнялась в стрельбе из лука, пуская стрелы в обитый войлоком деревянный щит, прикрепленный к мачте. Наставниками Анфиски были Василий и Худион, самые лучшие стрелки во всей дружине. Скоро нежные девичьи руки научились ловко управляться с тугой тетивой и метко посылать оперенные стрелы точно в цель, вызывая одобрительные возгласы ратников.
  Но Анфиске этого было мало. По вечерам она с упорством метала ножи в тот же самый щит. Этому мастерству ее обучал Фома, одинаково хорошо кидавший ножи в цель и правой и левой рукой. Упорная Чернавка взялась было и за копье, но, как оказалось, ее руке недоставало силы, чтобы метнуть сулицу на нужное расстояние.
  Однажды после очередного меткого броска ножом, когда даже Фома восхищенно присвистнул, Анфиска горделиво обратилась к Потане:
  - Что, друг Потаня, гожусь ли я в воины?
  Потаня помолчал и негромко ответил:
  - Вот когда сможешь, Анфиса, лишить жизни человека ножом ли, стрелой ли, копьем ли - все равно как, - тогда и будет видно. Пока же все это удальство, не более. Уметь метать нож и уметь убивать - не одно и то же.
  Чернавку такой ответ Потани немного озадачил и настроил на томительные размышления. И впрямь, сумеет ли она своей рукой оборвать чью-то жизнь?
  - Коль ты не прикончишь врага, значит, он тебя прикончит, - жестко сказал Анфиске Фома.
  - А у тебя самого рука дрожала, когда ты приканчивал своего первого недруга? - спросила Чернавка, пытливо глядя Фоме в глаза.
  Фома ответил откровенно, как всегда:
  - Сердце дрогнуло слегка, а рука нет. Было мне тогда всего шестнадцать лет, и гнался я за одним очень лихим конокрадом. Догнал и убил его в рукопашной схватке. После несколько дней мне казалось, что чужая кровь у меня на ладонях.
  Все купцы в караване знали, что на красной ладье плывут воины Христовы, что с благословения епископа новгородского двинулись они в свой далекий путь. Поэтому, когда караван подошел к порогам, буслаевской дружине уступили место впереди.
  Вытянули новгородцы из реки свой корабль, поставили его на катки и поволокли по утоптанному степному шляху. Все пожитки и оружие оставили на судне, поскольку по равнине ладью даже с грузом тащить волоком легче.
  Следом за новгородцами тянули волоком свои суда все прочие торговые гости. Волок протянулся без малого на полторы версты. Горячее солнце поднялось к полудню, перевалило за полдень и свалилось в багрово-пурпурную закатную дымку, а люди продолжали без роздыха свой тяжелый труд. К ночи ладьи нужно непременно спустить на воду, а то, не дай Бог, нагрянут в сумерках коварные степняки, беды не оберешься!
  Спустив на воду свой корабль, новгородцы стали помогать тянуть идущее следом судно. Это был неписаный закон: выбрался сам, помоги другому. Когда вторая ладья коснулась днищем воды, люди с нее тоже оказали помощь следующей за ними ладье. Так продолжалось, пока все двадцать ладей не преодолели сухой путь.
  На речном берегу запылали костры. Запахло жареным мясом и душистым дымком щей. Нет ничего приятнее после тяжких трудов сытно поесть и завалиться спать под высокими августовскими звездами.
  Анфиска, наравне со всеми тащившая корабль, всю ночь проспала как убитая между Фомой и Потаней. На следующий день у нее болело все тело, особенно ныли спина и плечи.
  - Лоханный и Островной пороги мы миновали, - молвил Яков Залешанин, - впереди еще один опасный порог - Богатырский Забор.
  - О! - простонала Анфиска. - Опять начинается маета!
  - Нет, милая, - кормчий с усмешкой покрутил смоляной ус, - маета начнется чуть подале, перед Разбойным порогом. Его еще называют Ненасытцем.
  Волок у Богатырского Забора протяженностью был меньше версты, его преодолели довольно быстро. Далее следовал порог под названием Звонец; быстротекущая днепровская вода с громким плеском струилась по камням, отсюда и название порога. Возле самого берега имелась узкая глубокая протока, по ней-то караван судов и проскочил звонкий и пенный порог.
  И вот взору открылся грозный Ненасытец.
  Вода в Ненасытце неслась с огромной скоростью и отвесно падала со скалистой гряды, запиравшей реку от берега до берега. Миновать такой порог можно было только по суше.
  После ночевки на днепровском берегу купеческие ватаги опять взялись перекатывать ладьи посуху, благо повсюду валялись во множестве колоды и бревна, отполированные до блеска днищами кораблей. На этот раз насады пришлось тащить по берегу аж две версты.
  Буслаевские дружинники уже сталкивали свой корабль на воду, когда раздался протяжный свист дозорного. Сигнал тревоги мигом прокатился по растянувшемуся на волоке каравану. Купцы, кормчие, кмети, гребцы и слуги торопливо облачались в кольчуги, у кого они имелись, подпоясывались мечами, разбирали копья и топоры, снимали с корабельных бортов щиты.
  Из знойного марева степи вынырнули всадники.
  Мелькали над высоким травостоем конские шеи и головы, фигуры наездников в островерхих шлемах. У некоторых всадников на шлемах трепетали лисьи хвосты.
  Анфиска смотрела на Василия и Худиона, облачающихся в кольчуги.
  - Кто эти всадники? - спросила она.
  - Половцы, - ответил Худион.
  - Дождались напасти, - проворчал Василий и быстро глянул на Анфиску: - Чего стоишь, облачайся в кольчугу! Чаю, не обойдется без сечи.
  Анфиска бросилась к своему походному мешку и дрожащими от волнения руками принялась облачаться в воинский наряд. Фома и Пересмета помогали ей.
  - На каждого лучника по щитоносцу, - командовал Василий. - Живее, други! Стрелы все берите. Копейщикам держаться купно. Анфиска, отдай свой щит деду Пахому. Он и Яков останутся на ладье, остальные ратники за мной. Живо!
  Василий первым спрыгнул с кормы в мелководье у берега. За ним посыпались дружинники, поднимая высокие брызги. Гремели, сталкиваясь, щиты. Чавкала грязь под ногами.
  Новгородцы, ощетинившись копьями и прикрывшись щитами, устремились туда, где уже завязывалась битва. Несколько сотен половецких конников с гиканьем неслись на малочисленный отряд вооруженных людей, стоявших заслоном перед конной лавиной.
  Между тем гребцы и слуги, не имевшие никакого оружия, продолжали толкать к реке установленные на колодах суда. Еще три ладьи соскользнули в прозрачное лоно реки, их торопливо отводили подальше от берега. Однако большинству насадов грозила печальная участь, как и теснившимся возле корабельных бортов людям.
  Появление Василия и всей ватаги крестоносцев было встречено защитниками каравана с воодушевлением. Купцы безоговорочно признали главенство Василия Буслаева, видя грозный блеск у него в очах и спокойную решимость на лицах его удалых дружинников.
  Василий быстро перестроил отряд в две шеренги. Впереди он поставил щитоносцев, позади лучников. Двоим воинам Василий велел поджигать траву позади отряда.
  Половецкая конница накатывалась с топотом и храпом, с оглушительным визгом наездников. По щитам русичей застучали половецкие стрелы.
  Василий отдал команду лучникам и сам поднял свой тугой лук.
  Первый же залп оперенных стрел угодил в самую гущу степняков. Заржали раненые лошади. Около десятка половцев свалились с седел в густую траву. Василий вновь отдал команду. Полсотни стрел снова со свистом рассекли воздух.
  Степная конница смешалась. Вместе с убитыми всадниками наземь попадали несколько тяжко раненных лошадей, о них спотыкались кони, мчавшиеся следом. Сумятицы добавляли лошади, оставшиеся без седоков и носившиеся взад-вперед.
  После третьего залпа лучников Василий сместил свой отряд немного в сторону, открыв взору нападающих степняков полыхающую траву. Пламя быстро расползалось, набирая силу. От струившегося кверху жара плыли очертания людей, лошадей и установленных на катках кораблей.
  Половцы повернули назад. В этот миг их накрыл четвертый залп.
  Анфиска, выглядывая из-за щита великана Пересметы, приметила одного сердитого степняка, что-то оравшего во все горло и хлеставшего плетью своих же соратников по спинам и головам. Под степняком был очень красивый серый в яблоках конь, который, как и его хозяин, скалил белые зубы и дыбился, сердясь, что прервали его стремительную скачку.
  Анфиска подняла лук и прицелилась.
  Тонко пропела спущенная тетива. Стрела насквозь пробила шею степняку. Он кувыркнулся из седла, а его горячий жеребец понесся с развевающейся гривой прямо в степь, обгоняя конных половцев и лошадей, оставшихся без наездников.
  Сердце Анфиски забилось сильнее от дикой радости. Четыре стрелы она выпустила, но так и не заметила, угодила ли какая-нибудь из них в цель. И лишь пятая стрела у нее на глазах сразила того врага, в какого она и целилась.
  Ноги сами понесли Анфиску к тому месту, где свалился с коня сраженный ею половчин.
  Он лежал на спине, неловко подвернув под себя левую ногу, его правая рука по-прежнему сжимала плеть. Мертвые раскосые глаза глядели в небо, из открытого рта выбежала тонкая струйка крови.
  Вот он - враг, убитый ею! Но вместо торжества в душу Анфиски закралась жалость.
  К Чернавке подбежал Фома, схватил ее за руку и потащил за собой.
  - Нашла чем любоваться! - процедил он сквозь зубы. - Поганые вон опять разворачиваются для нового натиска. Эти нехристи стреляют метко. Охнуть не успеешь, как получишь стрелу в глаз!
  - Это я… я убила его! - запинаясь, лепетала Анфиска. - Пятой стрелой убила!
  - Теперь плакать над ним, что ли! - ворчал Фома. - Не дело это, Анфиса, военный строй покидать.
  Половецкая орда еще дважды накатывалась на караван и всякий раз с потерями отступала в степь. В промежутках между нападениями половцев еще десяток ладей смогли добраться до спасительной воды. Оставшиеся на катках насады защищать было уже гораздо легче.
  Однако у степняков вдруг пропала охота к нападению. Они стали подбирать своих убитых и раненых, к которым уже подбиралось пламя разошедшегося по ковылям пожара. Половцы сели на коней и дружно поскакали к дальним холмам, возле которых Днепр делает излучину. Там тоже были пороги.
  - Те пороги неопасные, - успокаивал ратников Яков Залешанин, - их и по воде миновать можно. Надо только глядеть в оба!
  Насады шли быстро, держась цепочкой один за другим, и все повторяли маневры головной красной ладьи.
  С греческих и генуэзских ладей доносились громкие песни. Купцы радовались удачному избавлению от половецкой опасности. Дальнейший путь уже не казался торговцам столь опасным. Совсем скоро должен был показаться остров Хортица, а через три дня пути от него будет днепровский лиман. Последняя долгая стоянка перед переходом через Русское море.
  - Эй, молодцы! - крикнул своим ратникам Василий. - Чего скисли! Ну-ка, запевайте, чтоб иноземцы не думали, будто мы токмо из луков стрелять горазды! - И первым затянул разудалую песню.

  Часть вторая

  Глава первая. У стен Царьграда

  Пролив, разъединяющий Азию и Европу, живущие здесь греки назвали Боспором, что означает «Коровий брод». Этим узким проливом можно попасть из Русского моря в Мраморное. Пропонтиду, по-гречески. На скалистом европейском берегу Пропонтиды широко раскинулся на семи холмах красивейший город мира - Константинополь.
  Из всей буслаевской дружины в столице ромеев бывал только Яков Залешанин, и то всего один раз. Он-то и объяснял непонятные местные названия своим соратникам:
  - В стародавние времена греки еще не строили христианских храмов, а приносили жертвы демонам языческим - то прекрасным, как цветущие юноши и девы, то уродливым, с мохнатыми козлиными ногами. Поклонялись греки и корове по кличке Ио, которую стерег стоглазый пастух Аргус. Он никогда не смыкал разом все свои глаза, но по очереди - один за другим. Все же Ио каким-то чудом удалось убежать и в этом месте перебраться из Европы на азиатский берег. С той поры и зовется сей пролив Коровьим бродом.
  - Дивно-то как! - прошептала зачарованная рассказом Анфиска.
  - Ничего себе брод, - усмехнулся Фома, - не всякий пловец переплывет.
  Ладьи шли на веслах вдоль близкого европейского берега, крутыми уступами уходившего ввысь. Там, на вершинах каменистых утесов, шевелились на ветру длинные листья гладкоствольных пальм. Противоположный берег был более пологим, его очертания скрадывала сизая дымка. Море у азиатского берега отливало темной синевой, а вздымающиеся вдалеке холмы казались голубыми.
  Под отвесными скалами шумел прибой. Местами скалы расступались, словно рассеченные гигантским мечом, открывая взору крохотные зеленые долины и лазоревую гладь укромных бухт. Повсюду зелень деревьев - устремленных к небу кипарисов, раскидистых платанов, широколистных пальм - соседствовала с белой, испещренной трещинами скальной породой, ослепительно сверкающей на солнце.
  Там и сям были заметны увенчанные крестами главы церквей и часовенок, возведенных из такого же белого камня, как и утесы под ними. Появлялись небольшие селения, лепившиеся на пологих горных склонах или сбегавшие к самому морю.
  - Как же тут люди хлеб выращивают? - удивился Домаш. - Кругом камень!
  - Не зря это море зовется Мраморным, - сказал кормчий. - Мрамор добывают здесь испокон веку.
  - Разве греки из дерева ничего не строят? - спросил Василий.
  - Мало у них леса, - ответил Яков, - потому и строят греки больше из камня.
  Ладьи дружно бежали вдоль скалистого берега, все больше заворачивая к югу.
  И вот, наконец, открылась глубокая бухта, где раскинулся великий город.
  Константинополь был обнесен высокими каменными стенами с мощными четырех- и восьмиугольными башнями. Кое-где в далеких бойницах на гребне стены виднелись маленькие фигурки воинов с копьями в руках. Громада стен и башен поражала своей неприступной монументальностью. Казалось, эти укрепления не человеческих рук дело, но какой-то высшей неведомой силы.
  Все на буслаевской ладье были поражены и восхищены открывшимся перед ними видом.
  На холмах за грозными стенами блестели медные и свинцовые крыши дворцов и базилик, сверкали купола храмов, гордо высились колонны со статуями наверху. Розовый, белый и желтый мрамор домов затеняли густые сады. Кроны деревьев местами расстилались вдали, подобно зеленому ковру, между высокими строениями.
  Яков Залешанин, стоящий у руля, взял резко вправо.
  - Вон и гавань Вуколеон, - произнес кормчий и указал рукой на широкий проход между двумя башнями.
  С одной стороны гавань Вуколеон была прикрыта мысом, по которому вдоль кромки прибоя тянулась неприступная стена. Поднимаясь от берега в гору, возвышался огромный белокаменный дворец, украшенный нишами, арками и колоннами. К дворцу вели, изгибаясь под острым углом, широкие ступени с балюстрадой.
  - Это хоромы кесаря, - кивнул кормчий на громаду дворца. - Вуколеон - бухта ромейского военного флота. Нам сюда путь закрыт. Нам плыть дальше.
  Ладьи обогнули мыс, миновали каменный мол, у которого застыли в ряд длинные черные дромоны, боевые суда ромеев.
  Однообразно и грозно тянулись по береговым скалам царьградские стены и башни, а за ними проплывали меняющиеся панорамы обширного города, растянувшегося на многие версты по склонам холмов.
  - Царьград лежит на семи холмах, - продолжал рассказывать Яков, - потому и зовется Вторым Римом. Вон, видите, громадный замок, он зовется Петрион. За ним вдалеке виден дворец кесаря Константина Багрянородного. Славный, говорят, был воитель, но с Русью он дружил.
  - А что это за храм столь дивный? - спросил Василий.
  - Это церковь Влахернской Божьей Матери, - ответил кормчий. - Рядом Влахернский дворец, вторая резиденция кесарей.
  И храм и дворец поражали своими размерами и красотой.
  Гребцы не могли оторвать взор от чудесного зрелища и то и дело сбивались с ритма, замедляя ход ладьи.
  - Да! Вот это город! - воскликнул восхищенный Фома. - Представляю, сколь изумителен сей град изнутри! А, Яков?
  - Греби давай! - улыбнулся кормчий. - Царьград изнутри выглядит похуже, чем издали.
  - Да ну?! - усомнился Фома.
  - Скоро увидишь, - опять улыбнулся Яков.
  И снова вдоль берега тянулись храмы, палаты, дворцы…
  Миновав оконечность городской стены, караван судов прошел еще около трех поприщ. Наконец впереди показалась пристань, которая мало чем отличалась от киевской пристани на Почайне-реке. За пристанью начиналось предместье Царьграда, где при монастыре Святого Мамонта гостевали русские купцы.
  Когда насады подошли к пирсу, Анфиска удивленно спросила:
  - Куда же подевались греческие и фряжские ладьи?
  - У них свое пристанище в Царьграде, милая, - сказал Яков. - Ворона не соседствует с уткой, так и купцы - всякий норовит к своим приткнуться. Так оно надежней.
  Управитель монастырского подворья, черноволосый грек по имени Серапион, встречал гостей с Руси ласково, зная, что за свою услужливость может получить щедрое вознаграждение. Чиновники в Византии получали от государства мизерную плату за свой труд, поэтому наживались, как могли.
  Серапион разместил русичей в просторных каменных домах подворья с открытыми галереями, с множеством окон и балконов.
  Пока купцы и их челядь перетаскивали товары в хранилища, Василий напрямик спросил у черноволосого управляющего, где именно в Царьграде собирается крестоносная рать.
  Серапион ничего не смог ответить на это, взирая на Василия такими глазами, будто тот спросил у него нечто непристойное.
  Василий пустился в разъяснения, благо грек хорошо говорил по-русски:
  - Понимаешь, друг, мы приплыли из Новгорода. Нас тридцать человек. Все мы дали обет поклониться Гробу Господню и мечом послужить вере христианской. Видишь? - Василий показал греку красный крест на своем плаще. - Ваш-то император собирается в крестовый поход?
  Серапион виновато улыбался, переминаясь с ноги на ногу:
  - Прости меня, русич, но я - человек маленький, замыслы императора мне неведомы. От меня зависит, чтобы купцы с Руси, живя здесь, получали в изобилии хлеб, вино, мясо и овощи. На обратный путь я снабжу вас парусами, веревками и якорями. Я доложу о вашем караване эпарху, который выдаст вам разрешение на посещение нашего великолепного города. Еще я должен переписать всех вас поименно, таковы правила.
  - Когда же нас впустят в город? - нетерпеливо спросил Василий.
  - Сразу, как только поступит разрешение от эпарха, - чуть склонив голову, ответил управляющий.
  Уладив все дела с Серапионом, русичи первым делом отправились в баню. В дружине Василия вышла небольшая заминка: Анфиска не могла пойти мыться вместе со всеми, а женские бани находились только в городе.
  - Ничего страшного, - успокоил Анфиску Яков, - помоешься в ванне. У греков почти в каждом доме имеется ванна для мытья. И на подворье тоже.
  Василий впервые увидел столь большую баню, выстроенную из серого шероховатого камня. В этой греческой бане не было полока и березовых веников, люди здесь мылись мылом, сидя на широких мраморных скамьях, потом они окунались в бассейн с теплой водой, чтобы смыть с себя мыльную пену. Парились же греки в небольших комнатках с отверстиями в стенах, через которые нагнетался горячий воздух. Пар в такой парилке был сухой и ядреный. Тело от него обильно потело и в суставах чувствовалась приятная ломота. Вот только сидеть в такой парилке было не на чем.
  Имелись в греческой бане также бассейны с горячей и холодной водой, оба рядом, лишь разделенные колоннадой. Разогрел кости в горячем бассейне, тут же прыгай в ледяной, затем снова в горячий…
  После бани новгородцы пришли в отведенный для них дом - двухэтажный, с двускатной черепичной кровлей. Туда же слуги управляющего принесли сочный виноград в корзинах, а еще яблоки, груши, ячменные лепешки, сыр, молоко и вяленую свинину. Обед неприхотливым ратникам показался царским.
  Анфиска, разомлевшая после горячей ванны, сидя за столом, клевала носом.
  Потаня подтолкнул ее локтем:
  - Не спи. После трапезы пойдем к управляющему на перепись.
  Процедура переписи проходила в канцелярии управляющего, где кроме Серапиона находились еще писец и соглядатай. Писец заносил на пергамент имена русичей и их возраст, а соглядатай стоял в сторонке и старательно запоминал все проходившие перед ним лица. Это был человек с профессиональной памятью. На каждый приходивший с Руси караван эпархом выделялся управляющему один соглядатай.
  Случалось, что кто-то из русских гребцов или воинов пытался скрыться на берегу, тогда за розыск беглецов брались царьградские власти, используя при этом прирожденные способности своих соглядатаев.
  День проходил за днем, а разрешение от эпарха все не поступало.
  Русские купцы, прибывшие в Царьград еще в начале лета, распродав свои товары и закупив все необходимое, уже собрались в обратный путь. От них-то вновь прибывшие русичи и узнавали о том, что происходит в столице ромеев, какие там цены на базарах, на какие товары лучший спрос.
  Однажды Василий и несколько его дружинников решили побродить по окрестностям. С ними же отправился Яков Залешанин, который немного знал по-гречески.
  - С севера на юг в Царьград ведут шесть главных ворот, - рассказывал по пути кормчий. - Монастырь Святого Мамонта находится близ Харисийских ворот. На северо-восток от них находятся Серебряные ворота. К югу идут ворота Святого Романа, ворота Пиги, затем Пятибашенные и, наконец, Золотые.
  - Как в Киеве? - удивился Костя Новоторженин.
  - Здешние златые ворота поболе и покраше киевских, - промолвил кормчий с уверенностью в голосе.
  Новгородцы двинулись вдоль древней крепостной стены, намереваясь осмотреть все шесть ворот. Они даже попытались проникнуть в город через ворота Святого Романа, но бдительная стража не пропустила русичей. Не удалась у них и вторая попытка у Пятибашенных ворот.
  Пробродив у городской стены несколько часов, Василий и его спутники вернулись на подворье Святого Мамонта.
  Лишь спустя четыре дня пришло разрешение от эпарха на вход русичей в Царьград. За раз в город могли пройти не более пятидесяти человек и только через Харисийские ворота, пребывание русичей в столице ромеев ограничивалось светлым временем суток.

  Глава вторая. Логофет Дрома

  Лукавил управляющий Серапион, говоря Василию, будто он человек маленький и круг его обязанностей ограничен. Находясь в постоянном контакте с русскими купцами, Серапион неизбежно был также и соглядатаем, поскольку к русичам греки всегда относились настороженно. Здесь еще не забыли походы киевских князей на Царьград. Потому-то и случилась задержка с разрешением от эпарха.
  Градоначальник, выслушав доклад Серапиона о странном новгородце и его спутниках, которые прибыли в Царьград не торговать, но вознамерились участвовать в крестовом походе, был очень удивлен этим.
  - Дал бы им все необходимое и спровадил бы дальше. Пусть плывут к своему Иерусалиму! - сказал эпарх управляющему.
  - Я хотел так сделать, но новгородцы эти не спешат покидать наш город, - ответил Серапион. - Они хотят соединиться здесь с другими крестоносцами, чтобы дальнейший путь проделать вместе с ними.
  - Гм! - Эпарх задумался. - Может, эти люди не те, за кого они себя выдают? Нет ли у них акцента в речи?
  - Это русичи, - уверенно произнес управляющий. - Может, и не из Новгорода, но из русских земель. Меня не обманешь.
  Эпарх знал, что Серапион не первый год встречает и провожает караваны с Руси, повидал всякое и всяких. Ему можно верить.
  - Как зовут вожака этих новгородцев?
  - Василием Буслаевым, - ответил Серапион. И добавил: - Он спрашивал меня также, собирается ли наш император идти походом на сарацин.
  Брови эпарха изумленно приподнялись.
  - Даже так? Этот Василий Буслаев, случаем, не посол?
  - Не знаю, о превосходнейший, - склонил голову Серапион. - Я не стал его расспрашивать. По внешнему виду Василий Буслаев смахивает на воина, да и все его спутники тоже. Кроме старика и девушки, одетой в мужское платье.
  - Этот старик знатного рода или юродивый? - допытывался эпарх. - И зачем девушка скрывает свой пол?
  Серапион не знал, что ответить. Он стал извиняться за то, что разузнал слишком мало.
  Эпарх сказал еще раз «гм» и отпустил управляющего, который был его верным человеком.
  Нельзя сказать, что градоначальник Константинополя был слишком подозрительным человеком, скорее он был излишне осторожным. К этому его обязывала должность - далеко не последняя в Империи, - которой он долго добивался и теперь опасался потерять. Недругов у него хватало и в синклите, и в судебном ведомстве, поэтому оступиться ему было нельзя. Эпарх не стал ломать голову в одиночестве, а обратился за советом к своему давнему другу и большому человеку в государственной иерархии, к логофету дрома Феофилакту.
  Феофилакт, по своей должности ведавший сношениями с иноземными государствами, сразу заинтересовался Василием Буслаевым, едва эпарх поведал о нем.
  - Русские крестоносцы? Это очень странно, - пробормотал Феофилакт, поглаживая тонкими пальцами свой холеный подбородок. - Что ты об этом думаешь, дружище Андрокл?
  Эпарх пожал плечами.
  - Честно говоря, - признался он, - у меня забот и без того хватает. Может, это паломники с Руси, которые хотят соединиться с нашими паломниками и вместе плыть в Палестину.
  - Ты сказал, что этот Василий Буслаев ожидает какой-то крестоносной рати, - напомнил Феофилакт, - а странствующие монахи его не интересуют. К тому же, по твоим словам, весь отряд Василия Буслаева вооружен.
  - Это так, - кивнул Андрокл.
  - В таком случае, друг мой, эти новгородцы хотят дождаться прихода в нашу столицу войск немецких и французских крестоносцев. Вспомни прошлогодний призыв папы римского ко всему западному миру о защите христианских святынь от неверных. Улавливаешь связь?
  Эпарх не был глупым человеком и выразил сомнение:
  - Не думаю, что папские легаты добрались до Новгорода. Этого не может быть, Феофилакт.
  - На этом свете возможно все, любезный Андрокл, - спокойно возразил логофет дрома. - Путь до Новгорода не настолько труден, чтобы испугать священника, посвятившего себя служению Господу.
  - Русские князья всегда относились с недоверием к людям латинской веры, - сказал Андрокл.
  - В Новгороде правит народное собрание, а не князь, - сделал поправку Феофилакт, - а настроение толпы, ты сам знаешь, переменчиво. Хотелось бы знать, сколько еще ладей с новгородцами идет следом за Василием Буслаевым.
  Феофилакт вопросительно посмотрел на Андрокла.
  Эпарх опять пожал плечами:
  - О том не ведаю. Но мой человек…
  - Не надо. - Феофилакт сделал запрещающий жест. - Я сам побеседую с этим новгородцем. Завтра же выдай им пропуски в город.
  Эпарх исполнил повеление логофета дрома.
  Веселой получилась у Василия и его друзей первая прогулка по Царьграду. Дружной ватагой они прошли из конца в конец по Месе, широкой улице, застроенной великолепными многоярусными домами, побывали на рынках и на форуме Константина. Видели мильный столб на площади Августеон, от которого ромеи отмеряют расстояние по всем дорогам Империи. Обошли все ювелирные лавки на Амастрианской площади. Увидели величественный акведук, построенный из камня в давние времена императором Валентом. Долго стояли пораженные величием и великолепием храма Святой Софии, с замиранием сердца побывали внутри этого колоссального собора.
  Куда бы ни шли новгородцы, за ними повсюду незаметно следовали два соглядатая. Хитрый Феофилакт желал знать, имеются ли у приезжих новгородцев знакомые в Константинополе.
  На другой день управляющий Серапион привел к Василию горбоносого незнакомца в богатых одеждах и с таинственным видом сообщил:
  - Тебя желает видеть сам логофет дрома, несравненный Феофилакт. Вот этот человек проводит тебя к нему.
  - Что нужно от меня Феофилакту? - удивился Василий. - Мы даже незнакомы с ним.
  - Феофилакт желает познакомиться с тобой, - хрипловатым баском проговорил горбоносый. Он произнес эту фразу на русском языке.
  - Ну, коли так, - промолвил Василий. - Я готов сходить к нему.
  - Идти не придется, - сказал горбоносый, - у меня колесница.
  - А ты неплохо говоришь по-русски, - улыбнулся Василий. - Как тебя звать?
  - Архилох, - представился горбоносый.
  Фома отвел Василия в сторону и тихо предостерег его:
  - Я бы на твоем месте, Вася, не доверял этому «другу». Возьми меня с собой.
  - Уж ежели чудской великан ничего со мной не сделал при силище своей звериной, то имовитый грек и подавно мне не навредит, - беспечно проговорил Василий и хлопнул Фому по плечу. - Скажешь Худиону, что он остается старшим вместо меня.

* * *

  Архилох и Василий ехали в колеснице по многолюдным улицам Царьграда. Посланец логофета умело правил парой золотисто-рыжих лошадей. Там, где было особенно многолюдно, Архилох громко и властно выкрикивал одну и ту же фразу на греческом языке. И людская толпа поспешно расступалась.
  «Ого! - подумал Василий. - Похоже, я еду в гости к большой птице!»
  В этот знойный августовский день горожане не сидели по домам в душных комнатах. Они гуляли в портиках и тенистых аллеях. Среди нарядных одеяний знатных матрон кое-где мелькали лохмотья нищих и длинные черные рясы монахов, спешивших по своим делам.
  Заунывно кричали водоносы с кувшинами на плече, предлагая жаждущим освежиться родниковой водой.
  Пешеходов обгоняли разукрашенные кареты, запряженные мулами. Сквозь стеклянные окна резных дверок карет виднелись надменные лица аристократок. Часто проезжали всадники.
  Под кровлями портиков размещались столы менял. За небольшую плату менялы разменивали золото любой страны на византийскую монету. Около менял всегда толпились люди, позвякивая мешочками с деньгами.
  Архилох остановил коней на Псамафийской улице, возле большого красивого дома с колоннами и гигантскими вазами с цветами у входа.
  Перед тем как сойти с колесницы, Василий поднял голову кверху, оглядывая причудливые лепные украшения, идущие вдоль карнизов и венчающие полукруглые узкие окна.
  Занавеска на одном из окон второго этажа колыхнулась. Из-за нее выглянуло миловидное девичье личико с большими глазами, обрамленное длинными вьющимися локонами ярко-рыжего цвета. Юная незнакомка задержала на Василии любопытный взгляд и скрылась, сверкнув на солнце обнаженным плечом.
  Архилох оставил колесницу под присмотром негра-привратника, вышедшего из ворот, и повел Василия в дом.
  Сначала они миновали квадратный дворик с фонтаном посередине, затем - тенистую колоннаду, пересекли еще один дворик, обсаженный благоухающими кустами роз и обставленный мраморными статуями обнаженных женщин.
  Василий невольно замедлил шаг при виде статуй, нагая красота которых приковала к себе его взгляд.
  - Как живые! - удивленно пробормотал Василий, взглянув на Архилоха, и осторожно провел ладонью по белому холодному бедру ближайшей статуи.
  - Это копии величайших мастеров древности, - сказал Архилох. - Я вижу, у тебя неплохой вкус, русич.
  Дом логофета был обширен, украшен статуями и колоннами. Повсюду бархатные и шелковые ткани занавесок, драгоценные безделушки на полках, изящная мебель, пол застелен коврами.
  Феофилакт встретил Василия в просторной комнате, обставленной шкафами и сундуками. В переднем углу стоял стол, заваленный бумажными свитками. Другой стол, поменьше, стоял у окна. На нем были разнообразные яства на серебряной посуде и длинногорлый сосуд.
  Феофилакт был одет в длинную тунику-далматику фиолетового цвета и кожаные сандалии с блестящими застежками.
  Это был человек чуть старше сорока лет, стройный и хорошо сложенный. В чертах его лица сквозила какая-то мягкость, умные широко поставленные глаза были затенены длинными, как у женщины, ресницами. Темные волосы вельможи были уложены в замысловатую прическу без пробора. От него веяло благовониями, так что Василий поначалу решил, войдя с яркого света в полумрак, что перед ним женщина.
  Беседа Феофилакта с Василием проходила в присутствии Архилоха, который служил переводчиком. Архилох стоял за спиной у своего господина, который, как и Василий, сидел на стуле возле стола с кушаньями. Помимо перевода Архилоху приходилось еще подливать вино в чаши собеседников. Судя по его сноровке, это ему было не впервой.
  В самом начале разговора, сразу после обмена приветствиями, Феофилакт стал объяснять своему гостю, что за должность он занимает.
  - По сути дела, я второе лицо в государстве после императора, - с мягким выговором молвил логофет. - Я ведаю почтой, отправляю во все концы Империи гонцов с сообщениями и приказами. Я также веду переговоры с иноземными послами, принимаю добычу от победоносных полководцев, слежу за благонадежностью подданных. Каждое утро я должен идти на доклад к императору. На совещаниях у василевса или в синклите первое слово всегда за мной.
  Василий уважительно кивал головой, внимая хозяину дома. Он не ошибся, перед ним птица высокого полета!
  - Я своего рода «глаза» и «уши» Империи, - улыбнулся Феофилакт, - поэтому мне известно все, что творится в столице и за ее пределами. А также многое из происходящего в чужих землях. Например, мне стало известно, что новгородцы вдруг откликнулись на призыв папы римского и снарядили дружину в крестовый поход. Я давненько тебя поджидаю, Василий. Выпьем за успех твоего предприятия!
  Феофилакт поднял свою чашу и слегка пригубил из нее. Новгородец не стал скромничать и залпом осушил свой кубок.
  - Сколько еще кораблей идет за тобой следом, друг Василий?
  - Ни одного, друже Феофилакт. Я отправился в крестовый поход по велению своего сердца, как и все мои люди.
  - Разве папский легат не проповедовал у вас в Новгороде? - подозрительно прищурился логофет.
  - О таком не слышал, - ответил Василий и зачерпнул полную горсть изюма прямо под носом у логофета.
  - Христианину не пристало обманывать, Василий, - произнес Феофилакт, сверля гостя пристальным взглядом.
  - Вот тебе крест! - с набитым ртом проговорил Василий и осенил себя крестным знамением.
  Феофилакт незаметно переглянулся с улыбающимся Архилохом и кивнул ему, мол, налей-ка еще гостю. Архилох повиновался.
  - Откуда тебе стало известно, что в западных королевствах собираются крестоносные рати? - вновь спросил Феофилакт.
  - Чай, не в лесу живем, - усмехнулся Василий и с хрустом разломил спелый гранат. - К нам в Новгород купцов наезжает каждое лето великое множество, от них и новости узнаем. Да и сами плаваем за моря, с людьми общаемся. Мы, русичи, народ любознательный.
  - На Руси, я думаю, известно, что папа римский и патриарх Константинопольский находятся во вражде, - снова заговорил Феофилакт, - но перед лицом общего врага, неверных сельджуков, первосвященники христианской Церкви заключили между собой союз. И теперь воинство западных крестоносцев сможет, как в былые времена, проследовать через наши земли по пути в Азию. Мы даже поможем крестоносцам переправиться через Боспор.
  - Вот и славно! - заулыбался Василий. - Дружить оно всегда лучше. Можно ли моей дружине дождаться в Царьграде крестоносцев-латинян, друже Феофилакт? Ведь Царьград латиняне стороной никак не обойдут.
  - Конечно, можно, - с приятной улыбкой промолвил логофет. - Мне ведомо, Василий, что ты дал обет поклониться Гробу Господню, а обеты надо исполнять.
  - За твое здоровье, друже Феофилакт. - Василий поднял кубок и в мгновение ока осушил его.
  Феофилакт сделал всего несколько маленьких глотков из своей позолоченной чаши.
  Василий покинул дом гостеприимного логофета в самом радужном настроении. Ему понравился хозяин и его жилище, понравилось и угощение.
  Во дворике с розами Василию показалось, что в боковом дверном проеме мелькнул силуэт девушки с копной рыжих волос. И хотя Василий не разглядел толком ее лица, в нем сидела уверенность, что это та самая незнакомка, увиденная им в окне.
  Уже стоя на колеснице рядом с горбоносым Архилохом и глядя на мелькающие по сторонам высокие дома и храмы, Василий не мог отвязаться от мысли, что где-то раньше он уже видел это женское лицо с горделивым носом и взглядом больших жгучих глаз.

  Глава третья. Василевс

  Император ромеев Мануил Комнин был человеком умным и решительным. Ему досталось в наследство от отца и деда государство, раздираемое внутренними смутами и осаждаемое внешними врагами. Под натиском сельджуков и норманнов Империя теряла свои земли на Востоке и на островах Средиземного моря.
  Образование в Палестине после Первого крестового похода крестоносных государств во главе с Иерусалимским королевством поначалу давало надежду на возвращение Византией утерянных ранее азиатских владений. Однако раздоры с папой римским, неуступчивость иерусалимских королей и их вассалов постоянно доводили дело до открытых столкновений.
  Иоанн Комнин, отец Мануила, вел трудную войну с княжеством Антиохийским, образованным южноиталийскими норманнами. После смерти отца Мануил Комнин продолжил натиск на Антиохию и даже заставил князя Раймунда Антиохийского возобновить ленную присягу василевсу ромеев.
  Вскоре после этих событий мосульский эмир Имад эд-дин Зенги захватил и разрушил город Эдессу, столицу графства Эдесского. Падение Эдессы создало серьезную угрозу для остальных государств крестоносцев. Происходило заметное сплачивание сил сельджуков для решительной борьбы с пришельцами с Запада.
  К папе Евгению Третьему из Иерусалима спешно были отправлены послы с просьбой принять меры для защиты христианских святынь от новых бед. Евгений Третий обратился с посланием к государям Европы, призывая их встать на защиту веры. Гроб Господень в опасности!
  Этот клич возымел действие на германского и французского королей, которые изъявили готовность вместе со своими вассалами выступить во Второй крестовый поход.
  Решимость христианских королей повторить подвиги рыцарей времен Первого похода на Восток не вызывала в Константинополе ничего, кроме тревоги. Ведь дорога крестоносцев, как и полвека назад, проляжет через земли Империи, а грабежи жадных до добычи рыцарей ничем не отличались от грабежей печенегов, некогда нападавших из-за Дуная.
  Распорядок дня и церемониал Большого Дворца были расписаны до мелочей, нарушить которые любому императору было так же невозможно, как повернуть вспять солнце. Недаром греки говорили, что строгий порядок в императорских покоях подражает божественному движению и гармонии небесных светил.
  Каждый день в семь часов утра главный ключарь Большого Дворца вместе с начальником дворцовой стражи - куропалатом - отпирают дверь из слоновой кости, которая ведет со стороны ипподрома в зал под названием Лавсиак. По витой лестнице стража и помощники главного ключаря поднимаются в Лавсиак, чтобы надеть здесь служебное облачение - скарамангий, а затем направляются к другим палатам и залам, всюду отпирая двери.
  В восемь часов утра ворота дворца распахиваются и толпы чиновников, ожидавших этого часа на ипподроме, вливаются в широкие коридоры, спеша занять места на отведенных им скамьях.
  Тем временем спальники во главе с паракимоменом, начальником службы личных покоев императора, уже принесли из ризницы в Золотую палату скарамангий василевса и положили его перед серебряными дверьми государевой опочивальни. Дежурный страж трижды ударяет в серебряную дверь, в ответ василевс приказывает отворить ее. Спальники вносят скарамангий и облачают императора, который затем выходит в Золотую палату, благочестиво склоняется перед иконой Христа и садится в кресло. Так начинается день.
  Первым делом, по дворцовому этикету, василевс призывает к себе логофета дрома.
  Главный ключарь выходит из Золотой палаты, направляется в Лавсиак и посылает слугу за логофетом, а сам садится на свое место на скамье для чинов.
  Император терпеливо ждет, сидя в золотом кресле, стоящем на возвышении в нише, под названием Конха, за драгоценной завесой. Таков порядок.
  Логофет дрома шествует по длинным переходам дворца. Бежать ему нельзя, дабы не споткнуться на пути к императору, что является дурной приметой.
  После логофета дрома василевс принимает остальных вельмож, следующих по рангу, а иногда и посольства. За церемониалом следит трепозит - чиновник, ведающий царскими приемами и являющийся, как правило, евнухом, поскольку он имеет доступ и в покои императрицы.
  На очередном утреннем докладе Феофилакт доложил императору о Василии Буслаеве и его дружине. Это было сказано в связи с прибытием послов от германского короля Конрада.
  - Германский король по-родственному желает втянуть меня в крестовый поход, - ухмыльнулся император. Мануил был женат на свояченице Конрада, графине Берте Зульцбахской. - Это ему не удастся. Лить воду на мельницу папы римского я не собираюсь.
  - Можно обставить наше участие в походе рядом определенных условий, - заметил логофет дрома. - К примеру, выторговать…
  - Я не стану торговаться! - оборвал вельможу василевс. - Этим занимался мой дед. И чего он добился? Все эти благородные короли, графы и бароны на самом деле гнусная компания грабителей, грубых скотов и клятвопреступников! Я, так и быть, пропущу всю эту ораву через наши владения, но сражаться вместе с ними против неверных не стану.
  - Это мудрое решение, повелитель, - почтительно произнес Феофилакт.
  В душе он немного робел перед василевсом, который помимо решительного нрава обладал еще и недюжинной физической силой.
  - Странно, что русичи откликнулись на призыв папы о защите Гроба Господня, - задумчиво проговорил император и взглянул на логофета быстрым взглядом. - Сколько, ты говоришь, людей у Василия Буслаева?
  - Тридцать, повелитель, - ответил Феофилакт. - Из них один старик и одна девушка.
  - Все они дали обет поклониться Гробу Господню?
  - Все, повелитель.
  - Ты разговаривал с Василием Буслаевым?
  - Да, божественный.
  - Что он за человек?
  - Простоват, но не глуп. Разговорчив, как все русичи. Несмотря на свою молодость, имеет довольно разумные суждения об окружающем мире.
  - Сколько ему лет?
  - Нет и двадцати пяти.
  - Он твердо решил отправиться в Палестину?
  - Похоже так, повелитель.
  - Что станет делать Василий Буслаев, если западные крестоносцы так и не соберутся в поход?
  - Об этом я с ним не говорил, о великолепный.
  - Напрасно. Русичи православной веры, как и мы. Надо всеми способами не допускать их сближения с латинянами.
  - Но русские князья издавна берут в жены латинянок…
  - Это совсем другое. Ведь и я женат на родственнице германского короля: жена принимает веру мужа. До сих пор русские наемники сражались только за Империю, получая за это щедрую плату. И вдруг какой-то Василий Буслаев изъявляет желание сражаться за веру бок о бок с латинянами, причем не за деньги, но из высоких побуждений.
  - На русичей это похоже, - усмехнулся Феофилакт.
  - Дурной пример заразителен, - нахмурился император. - Как бы из этого маленького зернышка не выросло высокое дерево на радость папской курии. Вот чего нужно опасаться. Пусть идут, как и раньше, с Руси странствующие монахи в Иерусалим, но русские дружины должны оставаться в Константинополе. Таких воинов нельзя уступать папе!
  - Я все понял, повелитель, - быстро проговорил Феофилакт. - Я предложу Василию Буслаеву щедрое вознаграждение и уговорю его наняться в наше войско.
  - Скажи ему, что свой обет он сможет исполнить, вступив в рядах византийского войска в Иерусалим. Намекни, что такое вполне возможно. Заметь также, что ратям западных государей никогда не одолеть сарацин. Узнай слабые места этого новгородца и играй на них. Не мне тебя учить, Феофилакт.
  - Я все сделаю, божественный.
  - Вот и прекрасно! Хорошо, когда рядом есть хоть один умный человек.
  Это была наивысшая похвала от императора, и добивались ее немногие.
  Феофилакт вышел из дворцовых покоев в приподнятом настроении. Кажется, василевс ценит его!

  Глава четвертая. Соблазны великого города

  Василий не очень удивился, когда снова увидел на подворье Святого Мамонта горбоносого Архилоха. Грек искал его.
  - Мой господин - почтенный Феофилакт - желает пригласить тебя на скачки завтра поутру, - сказал Архилох Василию после обмена приветствиями.
  - Что за скачки такие? - удивился Василий. - Пляски, что ли?
  Архилох снисходительно улыбнулся.
  - Это состязания колесниц на ипподроме. У вас на Руси такого нет. Захватывающее зрелище!
  - Могу я взять с собой своих друзей?
  Архилох замялся:
  - Можешь, но в другой раз. Мой господин помимо развлечения хочет еще серьезно побеседовать с тобой, друг Василий. - Архилох похлопал новгородца по плечу. - Ты понравился ему. Скажу тебе по секрету, у Феофилакта дочка на выданье. Красивая девушка!
  «Чай, не краше наших девиц!» - подумал Василий, провожая взглядом удаляющегося Архилоха.
  Они договорились встретиться завтра у Харисийских ворот.
  Василий был на условленном месте, когда ворота были еще закрыты. Он намеренно поднялся пораньше, чтобы не объяснять друзьям, куда и зачем уходит. Ему было немного стыдно перед ними за свое бегство украдкой, словно он чем-то их обделил. Хотя, с другой стороны, он не виноват, что знатный ромей именно к нему проявляет такой интерес. Кто знает, может, это знакомство в будущем сослужит Василию добрую службу.
  Когда ворота открылись, в город хлынула толпа земледельцев-париков, живущих в предместье поденщиков, путников из других городов. Василий же не тронулся с места.
  Вскоре прискакал верхом на коне Архилох. Второго коня он привел для Василия. Показав страже какую-то грамотку и сунув воинам две серебряные монеты, Архилох махнул рукой новгородцу, мол, поехали!
  Конная прогулка по проснувшемуся Царьграду показалась Василию гораздо интереснее поездки на колеснице. Теперь они ехали другой дорогой, через другие кварталы. Василий лишь в одном месте успел заметить знакомую мраморную статую всадника, которую он запомнил еще с самого первого посещения столицы ромеев.
  - Друже Архилох, - окликнул грека Василий, - что это за витязь на коне?
  - Император Юстиниан, - ответил через плечо ехавший впереди Архилох.
  После храма Святой Софии и Большого Дворца ипподром, без сомнения, был самым величественным сооружением столицы ромеев. Большой Дворец ограничивал площадь Августеон с юга и востока, примыкая с одной стороны к ипподрому, с другой - к Софийскому собору.
  Невзирая на раннее утро, площадь была полна народу. Людские ручейки со всех сторон стекались к ипподрому. В этой толчее и суматохе Василий совсем было растерялся, но Архилох чувствовал себя здесь как рыба в воде.
  Сначала они спешились и оставили коней у коновязи, заплатив за присмотр специальному человеку. Потом через высокие ворота, похожие на длинный тоннель, грек и русич прошли в гигантскую овальную чашу ипподрома. Тысячи зрителей уже сидели на сиденьях, ступенями уходящих ввысь, а новые толпы все прибывали и прибывали, рассаживаясь там, где было свободно.
  У Василия разбежались глаза при виде такого множества людей. От гула голосов, висевшего в воздухе, он не мог расслышать, что говорит ему Архилох.
  Архилох потащил Василия куда-то вверх по ступеням. Перед глазами новгородца мелькали сотни всевозможных мужских лиц: бородатых и безбородых, молодых и старых, красивых и безобразных. Иногда среди них встречались и женские лица.
  Ложа, куда Архилох привел Василия, была ограждена от мест простонародья невысоким каменным барьером, обзор отсюда был несомненно лучше. В ложе Василий увидел большую группу вельмож в самых изысканных одеяниях. Среди них было несколько знатных матрон с веерами из пышных фазаньих перьев.
  Феофилакт поднялся навстречу Василию и дружески протянул ему руку. Они поздоровались, потом сели. Логофет мягким голосом стал задавать Василию ничего не значащие вопросы. Архилох переводил.
  Василий слушал вполуха, захваченный видом такого многолюдья. Во сколько же раз население Царьграда больше числа жителей Киева и Новгорода, вместе взятых!
  - Дивная красота нашей столицы еще не пробудила в тебе желания сменить холод снегов на ласковые поцелуи теплого моря, друг Василий? - спрашивал Феофилакт. - Интересно, что сильнее пленяет русскую душу - ширь земли или морской простор?
  - Я не задумывался над этим, - ответил Василий.
  - А наши женщины тронули тебя своей красотой?
  - Я пока не рассмотрел их.
  - У тебя еще будет такая возможность, Василий.
  Скучная беседа длилась довольно долго.
  Наконец произошло нечто такое, что всколыхнуло трибуны ипподрома. Люди вскакивали с мест и что-то радостно кричали, иные неистово махали руками.
  В ложе знати тоже все встали. Поднялся и Василий.
  - Император! - прошептал Василию Архилох и указал глазами на противоположную трибуну, примыкавшую к дворцовым палатам, украшенную мраморными колоннами и гирляндами цветов.
  Зоркие глаза новгородца разглядели человека в пурпурной мантии, с блестящей короной на голове. Лицо василевса с такого расстояния он не различил, увидел только его черную бороду. Рядом с императором находилась женщина в шитых золотом одеждах, переливающихся в лучах солнца. На ней тоже блестела корона.
  «Наверное, императрица», - подумал Василий.
  Василевс поднял вверх обе руки, приветствуя народ.
  К удивлению Василия, беспорядочные выкрики многотысячной толпы сменились дружным громовым приветствием: «Доксис Константину!»
  Приветствие, будто волна, прокатилось по южной стороне ипподрома, и через мгновение оно же прошло по северным трибунам. При этом люди слаженно поднимали и опускали руки, отчего эффект катящейся волны становился более зримым.
  - Императора зовут Константином? - тихо спросил Василий у Архилоха.
  - Нет, его зовут Мануилом, - ответил Архилох и, заметив недоумение на лице русича, пояснил: - Народ славит Константина, основателя этого города, а в его лице и нынешнего императора.
  В ответ на жест руки императрицы снова зазвучало приветствие, но уже другое. И снова многоголосое эхо подхватило эти слова и разнесло над всеми скамьями ипподрома вместе с волнообразными взмахами многих тысяч рук.
  - «Долгих лет царствования!» - перевел Василию выкрики из толпы Архилох.
  Выслушав приветствия народа, василевс и его супруга опустились в кресла с высокими спинками. Позади царственной четы толпилась свита.
  Распорядители скачек дали знак к началу первого заезда.
  Из арок, что находились под трибунами знати, появились четыре парные запряжки с легкими двухколесными колесницами. Возничие были в вязаных фуфайках зеленого, белого, синего и красного цветов и в круглых шапочках под цвет фуфаек.
  Колесницы выстроились в ряд между двух каменных столбов. Перед ними лежала широкая полоса дромоса, огибавшая по кругу весь ипподром.
  - Колесницам нужно сделать двенадцать кругов по ипподрому, - разъяснял Василию Архилох. - Побеждает та колесница, что приходит первой. Счет кругов ведется флагами вон с той башни близ поворота. Всего за день бывает до двадцати заездов.
  - Что выкрикивает вон тот человек в колпаке? - спросил Василий.
  - Это глашатай объявляет зрителям имена возниц, - ответил Архилох. - Видишь, наездники наряжены в четыре разных цвета. Все здешние поклонники скачек издавна делятся на тех, кто всегда ставит на свой цвет. Зрители даже рассаживаются так: «зеленые» отдельно от «синих», «красные» отдельно от «белых». Иначе может дойти до драки.
  - Что же зрители ставят на свои цвета?
  - Ставки, - пояснил Архилох. - Деньги, проще говоря. Это очень выгодное дело. За день можно выиграть кучу золота, если повезет, конечно. Не желаешь попытать счастья, друг Василий?
  Архилох достал из мешочка, подвешенного к поясу, две номисмы и слегка подбросил монеты на ладони.
  - Ставлю две монеты на зеленого возницу. Ты должен поставить столько же на любого другого. Если ты поставишь больше, то мне придется уравнять ставку. Таковы правила.
  Видя, что все сидящие в ложе, в том числе и женщины, с азартом делают ставки, Василий решился.
  - Уговорил! - сказал он Архилоху, доставая из кошеля серебряную гривну, которая по весу равнялась двум греческим номисмам. - Ставлю на красного наездника.
  Феофилакт незаметно для Василия наградил Архилоха одобрительной улыбкой.
  После оглушительного хлопка бичом колесницы сорвались с места.
  По ипподрому прокатился нарастающий гул, в котором воплощались риск, азарт и жажда наживы, столь присущие роду человеческому.
  Первые шесть кругов Василий наблюдал за гонкой спокойно. На седьмом круге красный возница вырвался вперед, трое других заметно приотстали. На восьмом круге красного возницу стали догонять зеленый и белый наездники, в то время как синий возница все больше отставал. На десятом круге зеленый возница уже отставал от красного всего на один лошадиный корпус. Сердце Василия забилось чаще. Одиннадцатый круг обе колесницы промчались колесо в колесо. Синий и белый наездники безнадежно отстали.
  И вот последний, двенадцатый круг.
  Василий даже привстал со своего сиденья, впившись глазами в мелькающие ноги скакунов, в их развевающиеся хвосты. Архилох был невозмутим, поигрывая золотой цепочкой.
  Рыжая запряжка красного возницы, словно обретя новые силы, все более обгоняла вороную запряжку зеленого наездника и в конце концов пришла первой.
  По ипподрому прошел вздох разочарования, в котором явственно слышались и ликующие крики тех, кто поставил на красный цвет.
  - Я выиграл, дружище Архилох, - засмеялся Василий.
  Архилох с небрежной улыбкой протянул русичу деньги.
  - Продолжим, друг Василий?
  - Продолжим! Ставлю пять гривен на красного возницу.
  - Принимаю! - Архилох высыпал себе на ладонь десять номисм. - Ставлю опять на зеленого.
  Во втором заезде случилось несчастье: две колесницы столкнулись на повороте и выбыли из борьбы на третьем круге. Это были белый и синий возницы. В споре оставшихся двух снова победил возница в красной фуфайке.
  - Давай денежки, друже Архилох, - широко улыбаясь, сказал Василий. - Недаром я люблю красный цвет. Это цвет удачи!
  Архилох расстался с деньгами без особого сожаления на лице и тут же объявил свою ставку на третий заезд: сорок номисм.
  - На какой цвет ставишь? - спросил Василий.
  - Сначала послушаю объявление глашатая, - заюлил Архилох.
  - А я вновь ставлю на красного, - сказал Василий.
  Феофилакт, дважды проигравший толстяку с двойным подбородком, тоже поставил на красный цвет.
  - Мой русский друг поделится со мной своей удачей, - сказал логофет своим друзьям и кивком головы велел Архилоху перевести его слова с греческого на славянский.
  Это приятно польстило Василию. Он успел заметить, что одна из матрон, немолодая, но еще не утратившая своей красоты, бросала на него долгие взгляды.
  Василий негромко осведомился у Архилоха об имени красивой гречанки.
  - Ее зовут Евпраксия, - так же негромко ответил Архилох. - Советую тебе остерегаться ее.
  Василий не успел спросить, с чем связана такая предосторожность, так как начался очередной заезд. Архилох после недолгих колебаний опять поставил на зеленого возницу.
  - Во всем должно быть упорство и постоянство, - пробормотал он, напряженно следя за гонкой.
  - Вот именно, - усмехнулся Василий, когда еще сорок номисм перекочевали в его кошель.
  - Странно, - недоумевал Архилох, - в этом заезде самые сильные лошади были у зеленого возницы, а он проиграл.
  После третьего выигрыша подряд Василий расхрабрился:
  - Ставлю тридцать гривен на красного. И будь что будет! Что скажешь, Архилох?
  Архилох высыпал из мешочка все оставшиеся деньги и пересчитал.
  - Мне не хватает пяти номисм, - мрачно проговорил он. - Может, ты сбавишь свою ставку на две с половиной гривны, друг Василий?
  Тут неожиданно вмешался толстяк с двойным подбородком, также поклонник зеленого цвета.
  - Не надо сбавлять, Архилох, - сказал он. - Я дарю тебе недостающие пять монет.
  - Благодарю тебя, благочестивейший Евмений, - промолвил Архилох, прижав ладонь к груди.
  Василий удивился тому, что толстяк понимает по-русски и даже довольно неплохо изъясняется. Заметив удивление на лице новгородца, Евмений горделиво ухмыльнулся.
  - В Царьграде живет немало русичей, ваш язык здесь не в диковинку, - кольнул Василия Архилох. - Я принимаю твою ставку!
  - Но я не видел, чтобы этот господин дал тебе деньги, - сказал Василий.
  - Евмений вручает их мне как бы под честное слово, - приглушенно заговорил Архилох. - У нас богатые люди не носят деньги с собой. Свои ставки на скачках они записывают на бумаге и расплачиваются уже после ристаний. Обманов здесь не может быть, поскольку платить за проигрыш в состязаниях колесниц - дело чести. Кто хоть раз не заплатит, того больше не пустят на ипподром. Понятно?
  - Понятно, - кивнул Василий.
  «Так вот что за листочки в руках у этих господ, - промелькнуло у него в голове. - Вот почему они не звенят деньгами, как мы с Архилохом. Что ж, так даже удобнее!»
  В четвертом заезде возница в красном не только не выиграл гонку, но притащился самым последним, чем поверг в уныние добрую треть ипподрома и Василия в том числе. На этот раз победил возница в зеленом.
  Архилох приободрился, вновь заполняя деньгами свой мешочек.
  - Пора возвращать свои денежки, - посмеивался он.
  - Красный цвет все равно побьет зеленый! - горячился Василий и поставил на пятый заезд еще тридцать гривен.
  Хитрый Архилох, поразмыслив, поставил на синего возницу и выиграл.
  После шестого заезда у Василия не осталось ни одной монеты.
  При виде торжествующего Архилоха и подмигивающего ему толстяка Евмения в душе ретивого новгородца росло раздражение.
  - Я ставлю пятьдесят номисм на красного, - с вызовом сказал Василий. - Если проиграю, то расплачусь потом.
  Архилох принял вызов, поставив на белого возницу. И опять выиграл.
  - Вот кляч понабрали! - ворчал Василий, ударив себя кулаком по колену. - Но ничего, где наше не пропадало! Эй, Архилох, моя ставка полсотни номисм! Снова на красного, черт ему под ребро!
  - Принимаю! - кивнул Архилох, записывая грифелем на своей руке ставку Василия.
  Феофилакт посоветовал Василию поставить на синего возницу. Мол, в восьмом заезде у того самая быстроногая запряжка и сам возница не промах. Но Василий только отмахнулся. Он верил в свою удачу!
  И проиграл снова.
  - Взгляни, друг Василий, даже император устал смотреть на твои проигрыши и удалился вместе с супругой, - пошутил Архилох.
  Василий перевел взгляд на императорскую ложу. Там действительно никого не было.
  - Будешь еще ставить? - спросил Архилох.
  - Конечно, - ответил Василий, - опять полсотни.
  - А я ставлю сто монет на зеленого, - сказал Архилох и в ожидании уставился на Василия.
  - Будь по-твоему, - кивнул Василий. - Я ставлю на красного столько же.
  На Василия пахнуло ароматом благовоний, более тонких, чем у Феофилакта. Он повернул голову и увидел присаживающуюся рядом с ним Евпраксию. Уступивший ей место Феофилакт сел рядом с Евмением.
  Гречанка что-то сказала, глядя Василию в глаза.
  Архилох тотчас перевел:
  - Прекрасная Евпраксия желает поучаствовать в этой ставке на равных паях с тобой, Василий.
  - Почему? - удивился новгородец.
  - Ничего не спрашивай, - прошептал ему Архилох, - просто соглашайся, и все.
  - Хорошо, я согласен! - Василий улыбнулся гречанке открытой улыбкой.
  Архилох перевел его ответ прелестной матроне с угодливой улыбкой, получавшейся у него лучше всего.
  Этот заезд вновь выиграл Архилох.
  Наконец был объявлен последний заезд.
  - Я ставлю сто пятьдесят номисм на зеленого возницу! - воскликнул Архилох, едва глашатай закончил объявлять имена колесничих.
  На зеленого же поставил и толстяк Евмений, держа пари с Феофилактом.
  Василий поднял ставку до трехсот номисм, опять поставив на красного возницу.
  Архилох вытаращил на него глаза. Он открыл было рот, чтобы принять заклад, но в этот момент Евпраксия подняла ставку до пятисот номисм, уверенным движением положив свою белую ладонь на руку Василия.
  Прекрасная гречанка что-то тихо промолвила новгородцу. Ее темные, как агаты, очи светились нежной симпатией к нему.
  Архилох принял ставку и добавил по-русски, обращаясь к Василию:
  - Евпраксия сказала, что она приносит удачу.
  - Что ж, поглядим! - улыбнулся Василий и стиснул руку матроны в своей широкой ладони.
  При этом он ощутил странное волнение, как юнец, впервые оставшийся наедине со взрослой женщиной.
  Василию показалось, что у сидящей рядом с ним женщины тоже нарушено спокойное дыхание, иначе ее бледные щеки не зарделись бы таким ярким румянцем и грудь не вздымалась бы столь часто. Или это было вызвано переживаниями за исход последнего заезда?
  Как бы то ни было, но женская рука с холодными золотыми перстнями на четырех пальцах так и покоилась в ладони Василия, не пытаясь высвободиться, покуда колесницы мчались наперегонки под рев неистовствующих трибун. У многих зрителей в этот последний заезд решалось все.
  Близкое присутствие красивой благоухающей женщины с такими дивными очами и таким чарующим голосом, мягкая теплота ее руки действовали на Василия как-то успокаивающе. Более того, ему хотелось продлить это приятное ощущение, внезапно охватившее его.
  Четыре колесницы, растянувшись одна за другой, летели по дромосу, делая последний круг. Впереди скакала запряжка белых лошадей, которую погонял возница в красной куртке. Василий невольно замер. Замерла и сидевшая рядом красавица. В эти минуты совершенно непередаваемое единение тел и душ заставило сердца русича и гречанки биться в унисон.
  Красный возница пришел первым.
  Евпраксия облегченно вздохнула и уронила голову Василию на плечо.
  «Нет, - решил он про себя, - это не просто симпатия, а нечто большее. Сегодня меня постигла двойная удача!»
  Одним ударом Василий отыграл все, да еще с лихвой.
  - Ты и впрямь приносишь удачу, - сказал он гречанке.
  В ответ матрона пригласила Василия к себе домой отпраздновать выигрыш.
  Свое приглашение Евпраксия повторила также Феофилакту, Евмению и Архилоху. Василий без колебаний согласился. Остальные тоже ответили согласием.
  Василий был переполнен бурной радостью. Напрягая память, он стал вспоминать уроки греческого у монаха Кирилла. Кто бы мог подумать, что это понадобится ему в жизни!
  Евпраксия села в небольшой изящный возок со стеклянными оконцами, запряженный парой мулов, и поехала впереди. Мужчины ехали верхом, следуя за каретой.
  Дом прекрасной гречанки находился неподалеку от ипподрома в тенистом переулке, где шелестели листвой могучие платаны за каменной изгородью близ старинной церкви.
  Внутренние покои дома Евпраксии поразили Василия своей роскошью. Всюду был мрамор, блистала позолота, сияла начищенная медь. Занавески и портьеры были из тончайших тканей самых причудливых расцветок. Полы были украшены мозаикой.
  Прекрасная хозяйка ввела своих гостей в триклиний, при этом она держала Василия за руку. Пока они шли сюда от самого входа, Евпраксия несколько раз заговаривала с Василием. Дышавший им в затылок Архилох быстро переводил новгородцу ее слова. Василию казалось, что Архилох им мешает. Это чувствовалось и в слегка завуалированных вопросах гречанки, в том, что она больше старалась выражать свои мысли взглядом и жестами.
  - Это трапезная, - сказал Архилох Василию.
  Пока рабы накрывали на стол, гостей развлекали музыкой и пением две рабыни. Одна темноволосая, с восточным лицом, играла на арфе. Другая, светлокожая и светловолосая, пела протяжную песню.
  Дородный Евмений, видимо понимавший толк в музыке, с блаженной улыбкой кивал головой в такт переборам струн. Когда же певица в припеве чуть-чуть не дотянула минорное соло, Евмений подпел ей тоненьким голоском. Девушка благодарно улыбнулась вельможе.
  Феофилакт сидел с задумчивым видом, глядя на носки своих сандалий. Архилох ерзал на стуле, поглядывая на проносимые мимо блюда, источавшие аппетитный аромат.
  Только Василий и Евпраксия были поглощены друг другом, обмениваясь молчаливыми выразительными взглядами.
  За столом больше говорили Евмений и Феофилакт, перескакивая с одной темы на другую. Архилох даже не успевал переводить Василию смысл всего сказанного ими.
  Евпраксия подшучивала над Евмением, который, по ее словам, распоряжается деньгами императора, как своими собственными.
  Из застольной беседы Василий выяснил, что Евмений является царским ризничим, а муж Евпраксии занимает должность друнгария флота.
  Евмений, не оставаясь в долгу, молвил хозяйке с шутливой усмешкой, мол, покуда ее супруг находится в дальнем плавании, она тут развлекается на скачках.
  - Я полагаю, не только на скачках, - подмигнул Евмений Феофилакту.
  «В какой роскоши живут эти люди! Куда до них нашим боярам и даже князьям! - думал Василий, в сумерках возвращаясь на подворье Святого Мамонта. - Какое же тогда великолепие окружает императора ромеев!»
  Какими маленькими, затерянными среди лесов и болот, показались в этот миг Василию русские города, даже славный Киев.
  «Здесь, а не где-то еще, центр мира! - решил для себя Василий. - Все прочие народы, получается, живут на отшибе. По всему видать, греки - избранный Богом народ. И храмы у них красивее, и земля благодатнее, и богатств у них больше. Опять же и море у греков под боком. Тут мое место!»
  Архилох рассказывал Василию еще в первую их встречу, что Империи служат и варяги, и англосаксы, и славяне… Наемники служат в ромейском войске, на флоте и даже в охране императора. Иные добиваются великих почестей, становятся военачальниками и флотоводцами, получают в награду за службу дворцы и поместья с зависимыми крестьянами. Бывали случаи, что чужеземцы становились императорами!
  От честолюбивых мыслей у Василия закружилась голова. Стать полководцем ромеев - это ли не честь и слава! А там, глядишь, и в василевсы можно выйти, чем черт не шутит! В своих полководческих талантах Василий не сомневался, тем более теперь, когда в его голове бродил винный хмель. Ему надо только выучить греческий язык.
  К тому же Василию хотелось встречаться с красавицей Евпраксией без надоедливого Архилоха. Василий был уверен, что красавица гречанка жаждет того же. Иначе она не обронила бы при прощании с ним многозначительную фразу: «Ну что, Василий, ты будешь учить греческий или я - русский?»

* * *

  Спустя несколько дней Архилох повел Василия в термы - так греки называют свои общественные бани.
  - Это самая лучшая баня в Царьграде! - говорил по дороге Архилох. - Эту баню построили при императоре Юстиниане Великом из розового мрамора. В этой бане совершают омовения только самые богатые граждане нашего города.
  - Я польщен, - усмехнулся Василий.

  В термах Юстиниана новгородец столкнулся с Феофилактом.
  Логофет дрома изобразил удивление на своем лице, словно их встреча была случайной, но Василий не стал себя обманывать. Конечно, Архилох притащил его сюда с ведома Феофилакта.
  Василий и Феофилакт, обнажившись, погрузились в теплый бассейн.
  Сидя на каменном выступе по шею в воде, они стали беседовать. Архилох находился рядом, сидя на корточках у кромки бассейна.
  - Я хотел поговорить с тобой об этом, Василий, еще в день скачек, - начал логофет, - но, как ты помнишь, внезапное вмешательство очаровательной Евпраксии изменило ход событий того, я полагаю, счастливого для тебя дня.
  - О да, почтенный Феофилакт, - по-гречески сказал Василий.
  На красивом лице вельможи отразились удивление и восхищение одновременно.
  - Я хотел поговорить с тобой вот о чем, - неторопливым голосом продолжил Феофилакт.
  Архилох переводил его слова.
  Слушая неспешную речь византийца, Василий невольно дивился тому, насколько созвучны мысли Феофилакта его душевному настрою. Феофилакт перечислял те почести и богатства, которые может обрести чужеземец, служа в византийском войске. Таким образом можно также получить гражданство, тогда Василию будет открыт доступ к высшим должностям Империи. Разве это не прельщает неглупого и честолюбивого молодого человека?
  Василий понимал, что Феофилакт имеет в виду его, и это неимоверно льстило ему. Одно дело, когда об этом тебе нашептывает слуга могущественного вельможи. И другое дело, когда о том же тебе молвит сам могущественный вельможа.
  - Защищать Гроб Господень, друг Василий, можно и из столицы Империи, - говорил Феофилакт. - Император Мануил - враг сарацин. Он часто воюет с ними. Наш божественный властитель намеревается вернуть Иерусалим под свою власть, ведь этот город некогда входил в состав ромейской державы.
  - Означает ли это, что император Мануил намерен поддержать крестоносное воинство? - спросил Василий.
  - Василевс поддержит крестоносцев, если их рати смогут собраться. Разногласия между католическими государями столь велики, что сие благое намерение вряд ли осуществится, - сделал грустную мину логофет.
  Услышанное навело Василия на невеселые размышления.
  Отказаться от данного обета он не мог, тем более перед лицом своих дружинников, но продолжать поход со столь малочисленным отрядом было делом безнадежным. Если верить слухам, у сельджуков много конницы и лучников, имеются у них и боевые корабли.
  - Прежде чем ответить тебе, друже Феофилакт, я должен посоветоваться со своей дружиной, - сказал Василий.
  - Я не тороплю тебя с ответом, друг мой, - промолвил логофет. - Только прошу тебя, постарайся раскрыть глаза своим людям на то, что пока еще сокрыто от их понимания.
  Из тепидариума - теплой бани - Феофилакт и Архилох привели Василия в кальдариум - горячую баню, представляющую собой большой круглый зал с сиденьями вдоль стен, под высокими сводами которого звучало гулкое эхо голосов. Почти все сиденья были заняты парившимися вельможами, толстыми и худыми, уже лысеющими и с густой шевелюрой. Разбившись на кучки, они громко галдели, ведя какие-то бесконечные споры. Их лоснящиеся тела порозовели от жара, лица раскраснелись.
  Феофилакт, объяснявший Василию устройство греческих бань, был вынужден умолкнуть, так как повышать голос он не любил. От этого, как логофет пояснил Василию уже во фригидариуме - холодной бане, - кровь ударяет в мозг, отчего может случиться помутнение рассудка. Напрягать же голосовые связки при сильной жаре тоже вредно для здоровья.
  Холодная баня показалась Василию не такой уж и холодной. Это было большое помещение с высокими стенами, но без крыши. Фонтан, бивший из гигантской мраморной чаши посреди фригидариума, рассеивал вокруг мельчайшие брызги, которые, оседая на обнаженное тело, не охлаждали его слишком сильно. По сравнению с ледяным квасом, которым привык обливаться Василий после парилки, такой прохладный дождичек не вызвал у него привычных ощущений. При взгляде вверх можно было увидеть голубые небеса и медленно проплывающие стаи белых облаков.
  «Небось, к Руси несет их ветер-то, - с внезапной грустью подумал Василий, - а может, наоборот - с Руси».
  Во фригидариуме людей было мало. Сюда долетал уличный шум.
  - О чем задумался, Василий? - окликнул новгородца Архилох. - Пойдем, окунемся еще разок в теплом бассейне.
  Поплескавшись в теплой воде, Феофилакт и Архилох показали Василию зал для атлетических упражнений.
  - Ну-ка, витязь, покажи нам свою силу! - Архилох кивнул Василию на бронзовые гири.
  Василий выбрал самую большую гирю и легко взял ее на грудь, потом без особых усилий выжал гирю десять раз.
  - Вот это да! - восхитился Архилох. - В ней же три пуда!
  - А потяжелее гиря есть? - спросил Василий.
  - К сожалению, нет, - улыбнулся Феофилакт. - При такой богатырской силище, друг мой, тебе по плечу любые воинские подвиги! Ты рожден для славы, как древний герой Геркулес!
  - Не слышал о таком, - промолвил Василий.
  - О ком же ты слышал?
  - О воителе Александре Македонском, о римском императоре Цезаре, о Константине Великом, - перечислил Василий. - Этот Геркулес был родом грек или римлянин?
  - Геркулес был эллином, - ответил Феофилакт. - Я покажу тебе его статую.

* * *

  Вечером того же дня состоялся у Василия серьезный разговор с его побратимами. Присутствовала при этом и Анфиска. А затеял этот разговор Фома.
  - Вася, чего хочет от тебя этот горбоносый грек? - напрямик спросил Фома. - Не первый раз Архилох приходит за тобой.
  - Архилох от меня ничего не хочет, - ответил Василий.
  - Тогда что хотят от тебя те, кто посылает Архилоха сюда? - не унимался Фома. - Греки хитры! Гляди, Вася, опутают они тебя своими кознями.
  - А им иными и нельзя быть, - сказал Василий. - Греки стоят промеж Азии и Европы. Тут поневоле коварству научишься.
  - Что-то, друг сердечный, ты последнее время разговариваешь по-русски, а мыслишь как грек, - заметил Василию Потаня. - Поделился бы с нами думами своими. Что за недуг томит тебя?
  - Да женщина у него на уме! - сердито воскликнула Анфиска. - Вот и весь его недуг!
  Василий даже слегка вздрогнул от такой Анфискиной прозорливости, но живо овладел собой.
  - Раз уж, други мои, завели мы этот разговор, скажу вам все начистоту, - заговорил Василий. - Мы ждем здесь ратей крестовых из Европы, а они, по слухам, все никак собраться не могут. Старые распри гнетут европейских королей и графов. Папа римский и тот примирить их никак не может. Один грек имовитый предлагает мне в ромейское войско вступить, мол, какая разница, под чьими знаменами с сарацинами сражаться. Император Мануил пребывает в давней вражде с неверными, хорошие воины ему надобны. Вот я и думаю… - Василий обвел взглядом побратимов. - Может, нам к ромеям в войско податься?
  - Как платить обещают? - спросил Домаш. - И какие харчи?
  Василий принялся было пересказывать Домашу все, что узнал о службе в ромейском войске от Феофилакта.
  Однако Потаня перебил его:
  - Погоди-ка! Эдак не годится, друг Василий. Взявши в рот дуду, на гуслях не играют. Мы давали обет поклониться Гробу Господню. И уж коль защищать Гроб Господень, то именно в Палестине. Речи твои, Вася, мне непонятны. И сам ты стал какой-то другой. Уж не подкупили ли тебя ромеи?
  - Ты что, Потаня, белены объелся! - возмутился Василий. - Иль мало ты меня знаешь, что молвишь такое!
  - А деньги, которые ты принес с собой? - спросил Потаня. - Откуда они у тебя?
  - Эти деньги я на скачках выиграл, - ответил Василий. - Разве это зазорно?
  - Лишние деньги никогда не в тягость, - промолвил Фома, - токмо как бы этими деньгами хитрые греки тебя с верного пути не сбили. Вот о чем речь-то, Вася.
  - С латинянами ли, без них ли, но надоть нам к Иерусалиму подвигаться, - стоял на своем Потаня, - коль задержимся в Царьграде, то вовек отсюда не выберемся. Соблазнов тут много. В путь нужно двигать!
  - Потаня прав, - заметила Анфиска. - Уходить нужно из Царьграда!
  - Завтра поутру соберемся все вместе и сообща решим, - сказал Василий.
  Дружинники, за исключением немногих, отказались наниматься на службу к ромеям. Кто-то из-за недоверия к грекам, кому-то отпущение грехов за выполнение обета было дороже ромейского злата, а иным бедность на родной стороне казалась милее здешней роскоши.
  «Веди нас скорее до Иерусалима, - молвили дружинники Василию. - Исполним данный Господу обет, да и с Богом домой! Что нам ромейские дворцы, ежели наши березки краше всего на свете!»
  Разочаровался Василий в соратниках своих, но вида не подал.
  Незаметно подкралась осень - столь же теплая в здешних краях, как и догоревшее лето.
  Последние ладьи с русскими купцами покинули бухту Золотой Рог, направляясь к Русскому морю и дальше, к устью Днепра. Их ждал нелегкий путь домой: дни становились короче, а море своенравнее.
  На подворье Святого Мамонта оставались лишь дружинники Василия Буслаева. Красная новгородская ладья стояла на берегу со снятой мачтой, укрытая от дождей просмоленными холстинами.
  Василий поведал Феофилакту о решении своих дружинников.
  - Примерно этого я и ожидал, - сказал логофет, хмуро качая головой. - Кто духом слаб, тот ни во что не верит, но полагается лишь на Бога. Сильный же духом полагается прежде всего на себя и просит Бога не о какой-то милости, но всего лишь о наставлении, как сохранить свое достояние, добытое умом и храбростью. Не стану ничего тебе советовать, друг мой. Скажу лишь, что вожак, идущий за стадом, - не вожак.
  Эти слова Феофилакта задели Василия за живое.

  Собрал Василий своих ратников снова и объявил им, что готов уступить главенство тому, кого они сами выберут из своей среды.
  - Новый предводитель и поведет вас к Иерусалиму, - сказал Василий, - а я останусь в Царьграде крестоносцев дожидаться.
  Дружинники заволновались. Что это вдруг задумал их вожак?
  - А коль не придут сюда рати крестоносные, что тогда? - спросил Худион. - Иль пройдут мимо Царьграда?
  - Такого не будет, - возразил Василий. - Король германский все едино в поход двинется, поскольку он дал обет, как и мы. Путь немцев в Азию проляжет через пролив Боспор, можете мне поверить. Император Мануил женат на свояченице короля Конрада. Он же и союзник Конрада против италийских норманнов. Не может быть, чтобы Мануил не помог своему родственнику и союзнику в таком богоугодном деле.
  Обо всем этом Василий узнал от красавицы Евпраксии, когда приходил к ней за своей долей выигрыша. После беседы с Евпраксией у Василия создалось впечатление, что в разговорах с ним логофет Феофилакт многого недоговаривает.
  Встречу с новгородцем Евпраксия устроила таким образом, что переводчиком у них был не Архилох, а конюх гречанки, который был родом с Руси. В это самое время пришедший вместе с Василием Архилох, упившийся вином, спал в трапезной прямо за столом.
  Дружинники, пошумев, решили вместе с Василием дожидаться отрядов германского короля.
  Между тем слух о том, что на подворье Святого Мамонта стоит новгородская дружина, собирающаяся идти до Иерусалима, облетел все предместье Царьграда. Живущие здесь русичи стали приходить к Василию и проситься в его дружину. В основном это были беглые холопы, бывшие разбойники и разорившиеся торговцы. Нелегкая жизнь на чужбине сделала этих людей жестокими и недоверчивыми.
  Возвращаться в родные края многим из них было опасно - их ожидало на родине рабство или темница. Кое-кто уже успел познакомиться и со здешней тюрьмой, и с местным палачом. Такие показывали Василию рубцы от плети на своем теле, у кого-то был отрезан нос или ухо.
  Василий без колебаний брал в свою дружину всех желающих. Он взял даже одного с отрубленной рукой и другого - одноглазого.
  - Святую рать в разбойную ватагу превращаешь, Вася, - возмутился было Потаня.
  - А мы сами-то разве не бывшие ушкуйники? - усмехнулся на это Василий. - Вспомни, друже, потопленные суда на море Хвалынском и булгарских купцов, убитых нами на Волге.
  Потаня опустил глаза.
  - Я русичей из беды вызволяю, - продолжил Василий. - На том свете мне это зачтется, коль не доберусь я до Гроба Господня. Наши новые дружинники - головы отчаянные! Такие нам в походе пригодятся.
  Выигранные на скачках деньги Василий использовал на то, чтобы приодеть и вооружить своих новых ратников. Худиону было поручено обучить их владеть копьем и мечом, стрелять из лука.
  К середине осени в дружине Василия Буслаева было уже полсотни воинов, не считая его самого, Анфиски и деда Пахома.

  Глава пятая. Евпраксия

  Благодаря стараниям Феофилакта, Василию и двадцати его дружинникам доверили охрану одного из участков царьградской стены близ Харисийских ворот. Всем им выдали греческие шлемы и панцири, греческое оружие, поселив в отдельном доме возле казарм стратиотов, воинов гарнизона.
  По договору, новгородцы получали такую же плату, как и греческие воины, служившие в столице. Служба новгородцев должна была длиться до появления в Царьграде первых крестоносных отрядов из Европы.
  Феофилакт не терял надежды склонить Василия и его людей к вступлению в войско Империи. Надежды логофета подкреплялись еще и тем, что Василий с завидным рвением взялся изучать греческий язык.
  Наступила зима.
  Однажды в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, знаменующий собой начало второй недели Рождественского поста, Василию и его побратимам посчастливилось увидеть на торжественной литургии в Софийском соборе василевса и его супругу.
  На императоре поверх скарамангия была надета голубая шелковая рубаха - дивитисий, - расшитая золотыми листьями и украшенная драгоценными каменьями; от шеи к подолу широкой полосой тянулся лор, украшенный жемчугом. На дивитисий был наброшен темно-красный плащ и застегнут золотой фибулой на правом плече. Ноги были обуты в пурпурные сапожки, в руках был скипетр, оканчивающийся крестом. На голове - венец из красной материи с золотым околышком. Все царственное одеяние блестело и переливалось, сверкало множеством огоньков в лучах солнца.
  На чернобородом лице василевса, с прямым носом и густыми бровями, застыло выражение спокойного величия. Не глядя по сторонам на толпы склонившихся в почтительном поклоне мужчин и женщин - здесь собралась вся знать Царьграда, - василевс прошествовал к алтарю. Звук его уверенных шагов был отчетливо слышен среди тишины, как и шелест длинных одежд императрицы и следующих за нею придворных матрон.
  Императора сопровождали главный евнух и два важных чиновника императорской канцелярии.
  Василий, склонившись не столь низко, как все вокруг, успел разглядеть проходившего мимо императора.
  От Мануила так и веяло силой, под его роскошным одеянием угадывалось богатырское телосложение, а могучая пятерня василевса, казалось, могла с легкостью согнуть подкову. Достойный император у ромеев!
  Императрица на целую голову была ниже своего царственного супруга. Она была бледна и невзрачна, как мотылек. Ее тонкие пальцы, унизанные перстнями, покоились на руке Мануила. Голова василиссы была покрыта вуалью и золотой диадемой.
  «Немка есть немка!» - подумал Василий, провожая взглядом василиссу.
  Во время молебна Василий стоял далеко в стороне, близ колоннады одного из боковых приделов. Богослужение совершалось священниками в центральной части храма, в так называемом среднем «корабле».
  Боковые приделы были перекрыты сводами, опирающимися на колонны. На сводах покоились галереи второго этажа. Тысячи людей разместились в боковых «кораблях», на галереях и в притворе.
  В боковых приделах было темновато. Зато в центральном «корабле» горели в огромных паникадилах сотни свечей. В их свете мерцала бледно-розовая и бледно-зеленая мраморная облицовка стен, золотая мозаика полукруглых высоких сводов.
  Спутники Василия были заворожены всею торжественностью службы, звуками хора певчих и громким голосом патриарха, читающего молитвы в перерывах между псалмами. Домаш истово осенял себя крестным знамением. От него не отставал Костя, иногда толкавший в бок Фому, который с открытым ртом разглядывал библейские сцены на настенных фресках, то и дело забывая подносить руку ко лбу и плечам.
  Василий был огорчен тем, что его не допустили туда, где стояли Феофилакт, Евмений и Евпраксия со своим мужем.
  «В Новгороде купчишки спесивые да бояре безмозглые не давали мне почестей вкусить, - с обидой думал Василий, - и в Царьграде то же самое!»
  Может, Василию породниться с Феофилактом, ведь у того дочь на выданье. С таким тестем Василий сразу возвысится! Из городской стражи в императорскую гвардию шагнет!
  От таких мыслей в душе у Василия разлилось блаженное тепло. Неужто он не достоин этого! Быть того не может!
  Вот почему Василий с такой охотой поспешил в дом Феофилакта на званый обед, узнав от Архилоха, что там будут жена и дочь логофета.
  Торжественное застолье было собрано Феофилактом в честь дня рождения василевса.
  На нем присутствовали, кроме самого хозяина дома, его жены и дочери, неизменный Архилох, ризничий Евмений, градоначальник Андрокл с женой, Евпраксия с мужем и еще несколько вельмож, неизвестных Василию.
  Роскошный стол с изысканными яствами уже не удивлял привыкшего к здешнему изобилию новгородца. Внимание Василия было приковано не к тому, что накладывают снующие слуги в его тарелку, а к рыжеволосой девушке, лицом и станом походившей на сидящую рядом с нею матрону. Теперь Василий не сомневался, что именно эту девушку он видел в окне, впервые приезжая в дом логофета. Но он был уверен также, что видел ее где-то раньше.
  Василий мучительно копался в мыслях, припоминая все места в Царьграде, где он успел побывать, пропуская, как через сито, женские лица, виденные им на улицах, в церквях, на рынке… Может, дочь Феофилакта привиделась Василию во сне? Или он спутал ее с какой-то другой девушкой?
  Василий принялся мысленно перебирать всех девушек и молодых женщин, с коими его сводила судьба с той поры, когда он распознал, что такое женские прелести, после ночных утех с Анфиской.
  Женские лица возникали и пропадали в памяти Василия, вызывая у него самые противоречивые чувства. У одной ему больше запомнились глаза, у другой - нос или губы, у третьей - волосы… Перед его мысленным взором прошли лица Любавы и Бориславы, лица сестер его друзей, лица соблазненных им жен, в том числе лик Аглаи, жены купца Нифонта. Но вот Василию вспомнилось лицо еще какой-то женщины с красивыми, благородными чертами и завораживающим взглядом больших колдовских очей.
  Волховица!
  Василий едва не выронил чашу из руки, так поразило его это воспоминание. Так и есть, лик неведомой девицы, во время гадания возникший на воде в кадушке, был ликом дочери Феофилакта!
  «Вот она, судьба! - подумал Василий и ощутил в себе непреодолимую робость. - От нее, видать, не уйдешь. А я-то, дурень, не верил мельничихе!»
  Василий с невольной пристальностью принялся изучать лицо юной гречанки, словно старался отыскать в ее чертах хоть один изъян, но изъяна не было ни малейшего. Дочь Феофилакта была божественно прекрасна, как и ее мать.
  Ощутив на себе долгий пристальный взгляд русича, девушка несколько раз улыбнулась ему.
  Успехи Василия в изучении греческого уже позволяли ему многое понимать из того, что говорилось за столом, хотя он сам в разговор не вступал. Постепенно Василий разобрался, как зовут по именам всех приглашенных на это застолье, не считая тех, с кем он был знаком раньше. Дочь Феофилакта звали Доминикой, а его супругу - Анастасией.
  Евпраксия ревниво поглядывала на Василия и даже запустила в него винной ягодой, когда ее муж увлекся беседой с градоначальником. Василий улыбнулся Евпраксии, но улыбка у него получилась натянутая.
  Архилох безобразно напился, его с помощью слуг выдворили из пиршественного зала.
  Когда за окнами сгустились зимние сумерки, Василий попрощался с Феофилактом и его супругой, сказав, что ему завтра с утра заступать в караул.
  На темной улице Василия догнала карета.
  Возница окликнул его и остановил мулов. Дверца открылась, из мрака крытого возка показался бледный овал женского лица - Евпраксия!
  - Василий, садись! - негромко, но властно произнесла матрона.
  Новгородец повиновался.
  Дверца захлопнулась. Возница пустил мулов неторопливым шагом.
  В карету долетал цокот копыт по каменной мостовой. Двое в возке молчали несколько долгих мгновений, словно оглушенные обступившим их мраком.
  Наконец Василий спросил:
  - Где твой супруг, Евпраксия?
  - Остался у Феофилакта, соблазнившись одной из его рабынь. Меня он отправил домой. - Евпраксия была слегка раздражена, это слышалось в ее голосе.
  Василий отыскал в темноте руку молодой женщины; она с готовностью ее отдала.
  - Евпраксия! - прошептал Василий. - Милая моя, Евпраксия! Я несчастный человек!
  - Я тоже несчастна, - отозвалась гречанка, - уже давно. Но, как видишь, живу и даже неплохо выгляжу.
  - Ты несчастна? - изумился Василий. - В чем же твое несчастье?
  Евпраксия помедлила с ответом, потом сказала:
  - Ты довольно быстро овладел греческим, Василий. Как тебе это удалось?
  - Я уже изучал греческий в детстве, - ответил новгородец, - затем я его забыл. Теперь вот вспоминаю вновь.
  - Тебе понравилась Доминика?
  - Да.
  - Я так и поняла, - вздохнула Евпраксия.
  Этот печальный вздох и то, что она сразу же отняла у Василия свою руку, пробудили в сердце новгородца глубокую жалость к этой женщине. Ему захотелось утешить ее, как-то развеселить, ведь Евпраксия с первого дня знакомства была так добра к нему. Между ними сразу же установились приятельские отношения, которые могли бы запросто перейти в любовную связь, если бы подвернулся случай. В том, что прекрасная Евпраксия неравнодушна к нему, Василий был уверен.
  В порыве откровенности Василий, сбиваясь и с трудом подбирая нужные слова, стал рассказывать матроне про свое гадание у волховицы.
  Евпраксия слушала его, не перебивая.
  Тусклый лунный луч, то и дело пробиваясь сквозь стеклянное оконце, озарял ненадолго ее задумчивое лицо.
  Закончив свой рассказ, Василий опять взял Евпраксию за руку.
  - Ты мне веришь? - тихо спросил он.
  И получил вместо ответа страстный поцелуй в уста.
  Они долго целовались, сжимая друг друга в объятиях, похожие на два стремительных потока, слившихся воедино.
  Когда Евпраксия, обнажив свои полные белые ноги, забралась на колени к Василию, он вдруг озабоченно спросил ее:
  - Куда мы едем? Мне надо к Влахернской церкви.
  - Ах, нашел о чем беспокоиться! - с притворным негодованием прошептала гречанка. - Мой возница знает, куда ехать.
  Одинокая карета, проехав по Псамафийской улице до конца, повернула к площади Быка, а потом выехала на широкую Месу, затем миновала Амастрианскую площадь и по улице Константина Великого выехала к Золотым воротам. Сделав гигантский круг по спящей столице, возок выехал на площадь Августеон и остановился.
  Возница решил дать мулам передышку.
  Из кареты доносились то частые мужские вздохи, то протяжные женские стоны. Тем, кто в ней находился, явно не сиделось спокойно, судя по тем толчкам, которые сотрясали тонкие стенки кареты.
  Заметив на площади отряд топотеритов, ночных стражей, обходивших спящий город, возница погнал мулов дальше. Он был предан своей госпоже, поэтому не хотел, чтобы кто-то из воинов опознал ее возок в столь поздний час.
  В карете между тем водворилась тишина.
  Через некоторое время дверца приоткрылась и властный голос Евпраксии приказал вознице ехать к Влахернской церкви.
  Откормленные мулы быстро домчали карету до нужного места.
  Из кареты выскочил статный молодец в военном плаще. Послышался звук торопливого поцелуя, затем завернутая в плащ фигура стала быстро удаляться по пустынной улице, пока не скрылась за углом.
  - Домой! - бросила вознице Евпраксия и захлопнула дверцу.

* * *

  Слова Евпраксии, обращенные к Василию перед самым расставанием, запомнились ему и пробудили в нем желание поспорить с судьбой.
  «Если верить гаданию, то Доминика рано или поздно должна стать твоей женой, Василий, - сказала Евпраксия. - Если это рок, то от него тебе не уйти, как ни старайся. Волховица заметила также, что суженая твоя все равно тебе не достанется, Василий. Здесь звучит явное предостережение, пренебрегать им нельзя.
  Если Доминику выдадут за другого, значит, предсказание не сбылось. Если Феофилакт выдаст Доминику за тебя, Василий, то ты ее все равно потеряешь, по утверждению колдуньи. Доминика либо умрет, либо сбежит от тебя к другому, либо ты сам погибнешь. Что еще может случиться, я не знаю.
  Старайся в дальнейшем поступать здраво, Василий. Не ищи встреч с Доминикой, если ты желаешь ей добра. Судьба сама сведет вас, если так суждено».
  Василий решил как можно реже приходить домой к Феофилакту. Чтобы стереть из памяти облик Доминики, Василий стал чаще встречаться с Евпраксией, благо она сама стремилась к этому.
  Супруг Евпраксии совершенно не дорожил своей женой, имея множество любовниц на стороне. Он не делал тайны из своей супружеской неверности.
  - Я уже не помню, когда последний раз делила ложе со Стратоном, - призналась однажды Василию Евпраксия. - Дело в том, что, плавая у азиатских берегов и общаясь с азиатскими рабынями, мой муж заболел неприятной кожной болезнью. С той поры я не допускаю его к своему телу. А может, у Стратона случился этот недуг от общения не с женщинами…
  Евпраксия грустно вздохнула.
  - С кем же кроме женщин мог делить ложе твой супруг? - пожал плечами Василий.
  Гречанка с улыбкой провела пальцем по его подбородку.
  - Глупый! Сразу видно, что на Руси нет этих гнусностей.
  - Каких гнусностей? - не понял Василий.
  - Тебе незачем знать об этом, мой милый, - отрезала Евпраксия.
  Однако Василий вскоре узнал «об этом» от Архилоха, который предложил ему развлечься с красивыми мальчиками. Видя, что Василий не понимает, о чем идет речь, Архилох привел его в какой-то притон, находившийся возле терм Юстиниана.
  - Богатые горожане обычно встречаются со своими любимцами в термах, - молвил Архилох, - а в этом заведении оставляют записки, в которых пишут о времени встречи.
  Владелец заведения, лысый толстяк с бегающими глазками, сразу узнал Архилоха и непрестанно раскланивался перед Василием, приняв его по одежде за военачальника.
  - Как раз для вас у меня имеется парочка чудесных ангелочков! - лебезил толстяк. - Прошу вас немного подождать, высокочтимые господа. Сейчас я отправлю слугу за ними.
  Все стены заведения были испещрены рисунками самого развратного содержания, выполненными в грубой форме, но со знанием дела. Оглядев эти «художества», Василий только теперь понял, что имела в виду Евпраксия под «этими гнусностями» и почему она предпочла уйти от объяснений. От этого открытия на душе у Василия стало мерзко и неприятно.
  Сюжет рисунков был один и тот же. На них были изображены обнаженные здоровенные мужчины, совокупляющиеся с другими мужчинами, мощными и волосатыми, либо с совсем еще юными мальчиками, хрупкими и кудрявыми, похожими на нежных дев. Содомский грех был представлен здесь во всей красе и в мельчайших подробностях.
  «До какой мерзости докатились ромеи, а ведь на них взирает вся Вселенная! - с отвращением подумал Василий. - Неужели Господь не видит этого? А ежели видит, то почему не накажет ромеев за это!»
  Выйдя на улицу, Василий зашагал прочь, не слушая что-то кричавшего ему вслед Архилоха.
  Встречи Василия и Евпраксии происходили чаще всего у нее дома, куда Василий приходил поздно вечером с черного хода. Верная служанка Евпраксии провожала его до покоев своей госпожи, она же предупреждала любовников о внезапном приходе супруга Евпраксии. При желании в просторных хоромах Евпраксии можно было спрятать не одного, а несколько человек, но Василий тем не менее уходил незамедлительно тем же черным ходом, не желая подвергать опасности репутацию дорогой ему женщины.
  Иногда в дневные часы Евпраксия приходила в гости к сестре, тогда она встречалась с Василием там.
  Сестра Евпраксии была сообщницей и поверенной всех ее тайных дел. Муж сестры был придворным императора и большую часть времени проводил во дворце.
  «Женщинам иначе никак нельзя, особенно знатным, - делилась Евпраксия с Василием своими взглядами на жизнь, - поскольку мужчины, знатные или нет, попросту используют нас, как предмет сладострастия, как повод для интриги. Мужчины пользуются нашей красотой, нашими чувствами, умом, богатством. Пользуются до поры. Потом мужчины бросают нас, но перед этим пускают по рукам или вытирают об нас ноги. Бывает, даже убивают нас за полной ненадобностью или из глупой ревности. Бескорыстная любовь так редка в наше время, что на двух влюбленных, коим кроме друг друга ничего не нужно, люди смотрят, как на помешанных. Может, на Руси и не так. Я не берусь судить обо всех странах».
  Василий всегда с интересом слушал Евпраксию, удивляясь ее умению во всем подмечать истинный смысл, докапываться до сути всех вещей и при этом облекать все это в достаточно убедительные фразы.
  Защищать мужчин Василий не пытался. Он и сам в недавнем прошлом разбил немало девичьих сердец, поломал не одну девичью жизнь, а одну девушку даже довел до самоубийства. Так что на фоне мужчин-греков его обращение с женщинами было нисколько не лучше.
  В один из вечеров, когда Евпраксия и Василий нагие возлежали на ложе, утолив первый порыв сладострастного желания, гречанка вдруг сказала:
  - Помнишь, возвращаясь от Феофилакта в моей карете, ты удивился моему признанию, что я давно несчастна. Ты спросил еще, в чем заключается мое несчастье. Помнишь? - Евпраксия запустила свои тонкие пальцы в густые кудри Василия, а ее задумчивые глаза в этот момент блуждали по его лицу. - Ты, наверно, не поверил мне тогда, а может, решил, что я таким способом хочу тебя утешить. Ведь у тебя тогда вырвались такие горестные слова! Так слушай же, милый, мою исповедь. Выслушай печальную историю женщины, которая на свою беду родилась красивой.
  Евпраксия ненадолго задумалась, затем продолжила:
  - Десятилетней меня отдали в женский монастырь, где образованные монахини просвящали меня Священным Писанием, открытиями в астрологии и движении небесных светил, географией и историей древних народов. Обучали меня чтению, письму, музыке и пению в хоре. Пять лет провела я в стенах монастыря среди своих сверстниц, дочерей константинопольской знати. Там же я получила свое первое причастие.
  Сразу по выходе из монастыря меня обручили с сыном новелисима Григория Дуки, который был правой рукой императора Иоанна Комнина. Григорий Дука был женат на двоюродной племяннице императора. Сын Григория был старше меня на семь лет. Он, как и его отец, путался с самыми продажными женщинами, о чем я узнала позднее. Через год состоялась свадьба. Собралось много гостей. На моей свадьбе присутствовал даже сын василевса Мануил, наш нынешний император. Мануил был так хорош собой, что я сразу обратила на него внимание.
  После свадебного застолья мой суженый оказался настолько пьян, что не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. В ложнице я осталась на ночь одна. И тут ко мне вломились мой свекор Григорий Дука и второй его сын Маврикий, уже женатый человек. Оба были пьяны. Сначала они перекидывались непристойными шуточками, а потом, скинув одежды, стали приставать ко мне. Я плакала, звала на помощь, но все было напрасно. Я была в доме новелисима, если кто-то из слуг и слышал мои призывы о помощи, то не придал этому значения. В этом доме насилия над женщинами случались часто. Так я лишилась девственности, изнасилованная двумя пьяными мужчинами. Мой муж отнесся к этому спокойно. Видимо желая меня утешить, он сообщил мне, что и моя мать делит ложе с его отцом. Это по ее просьбе меня сосватали за сына достойнейшего из граждан!
  Этот «достойнейший» гражданин впоследствии еще не раз приказывал своему сыночку отправлять меня во дворец, якобы для услужения императрице, а на самом деле свекор принуждал меня к гнусному разврату с ним. Хвастаясь перед вельможами, негодяй выставлял меня обнаженной им на обозрение, уступая на ночь тому из них, кто больше заплатит. Я стала отказываться посещать дворец, тогда меня стали привозить туда насильно и в наказание подвергали всяческим унижениям. Я до сих пор с содроганием вспоминаю об этом времени.
  Однажды после очередной попойки мой муж умер, захлебнувшись собственной рвотой. Овдовев, я переехала в дом своих родителей, но и там меня не оставили в покое. Мой отец, желая добиться титула магистра, толкал меня в постель всех высших сановников Империи. В конце концов он добился своего. А я, вторично выйдя замуж, уже не могла иметь детей. Мой второй супруг из-за этого оставил меня.
  От отчаяния я стала любовницей Мануила, который оградил меня от всей этой своры знатных негодяев, домогавшихся моего тела. Став императором, Мануил возвысил и меня, выдав замуж за куропалата Серафима. Как выяснилось, Мануил просто хотел иметь при начальнике своих телохранителей верного человека. Мануилу не откажешь в прозорливости. Серафим действительно замыслил убить императора. Я донесла об этом Мануилу, потому что тогда еще любила его.
  Мануил казнил Серафима и всех его сообщников, в том числе новелисима Григория Дуку. Одного из заговорщиков, некогда терзавшего меня особенно изощренными насилиями, Мануил повелел бросить на растерзание львам, выполняя мою просьбу. Когда звери на арене ипподрома рвали этого вельможу на куски, моя душа трепетала от утоленной жажды мести.
  После этого случая меня стали бояться. Передо мной пресмыкались самые влиятельные люди, мне дарили подарки по любому поводу и просто так. Прежде чем просить о чем-то василевса, вельможи сначала просили об этом меня, умоляя посодействовать им. От подобного преклонения у меня закружилась голова, и я натворила немало глупостей, осложнив тем самым себе жизнь.
  Прежняя императрица терпела мое присутствие возле императора, возможно, поскольку сама была бездетной. Когда Мануил женился на графине Зульцбахской, то меня и первую супругу василевса постигла опала. Нас сослали на остров Родос. Оттуда меня вызволил мой нынешний супруг, за которого я вышла замуж с условием, что буду жить в столице. Теперь я стараюсь меньше показываться на глаза императору и его новой супруге. Говорят, она очень ревнива.
  Евпраксия умолкла, окончив свою грустную повесть.
  Молчал и Василий, пораженный услышанным. Оказывается, не всякой женщине красота идет во благо, а знатность и богатство не всегда спасают от унижений.
  - Мужчины и впрямь поломали твою жизнь, моя несравненная, - промолвил наконец Василий, погладив Евпраксию по обнаженному плечу. - Такое и выслушать-то страшно, не то что пережить все это. Мне стыдно сейчас за мужскую породу!
  Евпраксия благодарно поцеловала своего возлюбленного в уста.
  - А душа у тебя не с хлебный кус, мой милый, - растроганно прошептала она.

  Глава шестая. Чужая тайна

  Василий частенько засиживался в караульном помещении, находившемся на третьем этаже высоченной крепостной башни близ Харисийских ворот. Из узких окон-бойниц были видны красные и желтые черепичные крыши предместья с прожилками кривых улиц, с рощами стройных кипарисов и куполами церквей. Храмов в этом городе было множество!
  Новгородца всегда встречал с радушием таксиарх Дионисий, похвалявшийся тем, что он лично знаком с самим друнгарием виглы - чиновником, ведающим государственным сыском.
  Василий мало верил болтовне словоохотливого сотника, но послушать его любил.
  За свою военную жизнь Дионисий побывал во многих землях. Он сражался в прошлом с сарацинами в Азии, с норманнами в Италии, с болгарами на Дунае, с арабами на острове Крит. Дионисий скучал в столице, куда его перевели после тяжелого ранения. Живя и неся службу в крепостной башне, сотник от скуки предавался пьянству.
  - Ты думаешь, русич, что Константинополь - столица мира? - молвил как-то раз подвыпивший Дионисий. - Нет, это вертеп мира! Здесь продажен каждый чиновник. Здесь каждая женщина торгует собой.
  - Так уж и каждая? - усомнился Василий.
  - Ну, почти каждая, - сказал сотник с презрительной миной на лице, - как будто это что-то меняет. На каждый храм здесь приходится по притону. Некоторые притоны как раз и гнездятся возле храмов, дабы святым отцам было удобнее исповедовать блудниц, попутно пользуясь их услугами. Попробуй в этом городе сделать что-нибудь без взятки, без подарка. Попробуй сказать в полный голос что-либо про императора или про его родню, да просто возмутиться чем-нибудь, - доносчики мигом сообщат куда следует! И тогда тебе обеспечена дыба или колесо, ломать кости у нас умеют так же хорошо, как искать врагов среди своих.
  - Слушая тебя, друже Дионисий, не верится, что ты грек, - заметил Василий.
  - Я-то - грек, - проворчал сотник, - а вот много ли греков в окружении василевса. Жена Мануила - немка, дворцовые евнухи сплошь армяне, внешняя стража Палатия состоит из саксов, внутренняя - из варягов. Главный конюший василевса - серб. Главный дворцовый врач - генуэзец. Главный соглядатай Империи - наполовину болгарин.
  - А ты откуда знаешь? - спросил Василий.
  - Мать друнгария виглы была болгаркой, - ответил Дионисий и еще налил себе вина в чашу. Он взглянул на Василия: - Тебе налить?
  Василий накрыл свою чашу ладонью:
  - Мне довольно.
  - Как же я забыл, ведь тебя ждет нынче вечером знатная матрона! - усмехнулся сотник. - Сказал бы хоть, как ее зовут.
  - Я не знаю ее настоящего имени, - солгал Василий.
  - Стало быть, твоя подруга - продажная женщина, - со злорадным удовлетворением промолвил Дионисий и пригубил из своей чаши. - Признайся, русич, чьи женщины красивее и лучше в постели, наши или ваши?
  - Конечно, гречанки лучше и красивее, - ответил Василий, а сам подумал о Любаве, роскошные волосы которой, пожалуй, не уступят красотой длинным волосам Евпраксии, как и совершенство ее стана. Но такого опыта в ласках у Любавы, конечно, нет.
  - Да, в любовных утехах гречанки превосходят и немок, и славянок, и азиаток. Вообще всех женщин мира! - Дионисий вновь отхлебнул вина и со вкусом распространился на эту тему.
  Василий расстался с Дионисием, едва стало темнеть.
  Шагая по тропинке вдоль стены, новгородец слышал, как на башнях перекликаются караульные. На темно-синем небе зажигались далекие звезды. В безлистных ветвях платанов запутался теплый ветер, дувший с моря; весна была не за горами.
  …Евпраксия долго не хотела отпускать своего возлюбленного, упиваясь его ласками. Когда наконец Василий вышел от нее, было уже далеко за полночь.
  Василий шел по улице Ста Колонн, погруженный в свои мысли. Вдруг какой-то шум из темного переулка привлек его внимание. Новгородец замер на месте и прислушался.
  - Да на нем золота почти на тысячу номисм! - прозвучал чей-то торжествующий голос. - Вот это удача!
  - Надо оттащить его отсюда подальше, пока не появилась ночная стража, - раздался другой, более приглушенный голос. - Хватайте же его! Живее!
  - Тяжелый! - проворчал недовольно кто-то третий.
  Василий различил темные фигуры в глубине переулка, которые копошились у стены дома, склонившись над кем-то.
  «Грабители! - смекнул он. - Похоже, сегодня им досталась знатная добыча!»
  Василий намеренно несколько раз притопнул сапогами и громко скомандовал:
  - Стража, стой! Мечи на изготовку! Эй, Аристон, проверь-ка, что там за люди в переулке!
  Стараясь топать погромче, Василий нырнул в узкую полутемную улочку, сжимая рукоять кинжала.
  Грабители, попавшись на обман, бросились наутек, и вскоре топот их ног затих вдалеке.
  Василий склонился над человеком, распростертым у стены. Это был мужчина крепкого сложения, в темном плаще. Пострадавший застонал и открыл глаза, когда Василий прислонил его спиной к стене.
  - Проклятье! - произнес незнакомец. - Где я?
  - Недалеко от улицы Ста Колонн, - ответил Василий.
  Незнакомец ощупал свою голову.
  - Эти негодяи напали на меня сзади и ударили чем-то по голове. Я даже не успел выхватить кинжал. Благодарю тебя, друг. Отныне я твой должник. Помоги мне встать.
  Опираясь на плечо Василия, незнакомец медленно двинулся вперед.
  - Мой дом здесь недалеко, - молвил он. - Как тебя зовут, спаситель?
  Новгородец назвал свое имя.
  - Удивительно! - со слабой усмешкой заметил пострадавший. - Я ведь тоже в своем роде Василий.
  - Как это? - не понял новгородец.
  - Это мое второе прозвище, друг.
  - Понятно.
  - Я слышу акцент в твоей речи. Откуда ты родом?
  - Я - русич. Из Новгорода родом. Слыхал о таком городе?
  - Слышал. Что делаешь в Константинополе?
  - Служу стражем городских стен.
  Василий и его случайный знакомый остановились возле двухэтажного каменного дома с двумя мраморными львами у входа. На стук дверь бесшумно отворилась.
  Двигаясь за огоньком масляного светильника, который был в руке у идущей впереди служанки, Василий и его спутник поднялись на второй этаж в комнату, которую служанка отперла ключом. Она вошла туда первой и зажгла медную лампу на столе.
  Обернувшись на вошедших за нею следом мужчин, служанка ахнула:
  - Мой господин, ты весь в крови! Ты ранен!
  Спутник Василия бессильно опустился на стул и повелел служанке:
  - Принеси воды. Я умоюсь.
  Теперь, при свете лампы, Василий смог разглядеть незнакомца как следует. У него невольно вырвался изумленный возглас:
  - Матерь Божья!
  Эту черную шевелюру и бородку на мощном выступающем вперед подбородке, этот орлиный нос и властный взгляд из-под густых бровей он видел недавно в храме Святой Софии. Кровь на лбу и висках лишь добавляла мужественности этому лицу. Лицу человека, повелевающего Империей ромеев!
  - Я вижу, ты узнал меня, воин, - сказал василевс. - Впрочем, отныне ты не простой воин, а гемиолохит.
  Василий почтительно поклонился императору.
  - Сядь, друг мой. Сейчас я смою с себя кровь, мы с тобой выпьем вина. По-моему, повод для этого имеется, а? - Император улыбнулся.
  - Неосмотрительно ты поступаешь, повелитель, разгуливая в одиночку ночью по городу, - промолвил Василий, присев на скамью у окна, завешенного шторой.
  - Не могу же я подвергать опасности огласки доброе имя женщины, жаждущей встреч со мной, - ответил василевс. - В таком деле лишние свидетели не нужны. Не выдавай меня служанке, друг мой. Для нее я - торговец зерном.
  Служанка вернулась с тазом, наполненным водой, на плече у нее висело льняное полотенце. Водрузив таз с водой на стол, служанка переставила медную лампу со стола на полку, прибитую к стене.
  Василевс стал умываться, стараясь не забрызгать свою одежду.
  Служанка стояла рядом, готовая подать ему полотенце.
  За дверью раздались торопливые шаги, и в комнату вбежала красивая невысокая женщина в длинной белой тунике с красной каймой по нижнему краю. Ее пышные рыжеватые волосы были завиты и уложены в высокую прическу, в которой поблескивали жемчужные нити. Обнаженные пухлые руки женщины были унизаны золотыми браслетами. Благородное лицо женщины с прямым точеным носом и чувственными устами исказила печать сострадания при виде окровавленной головы василевса. С ее уст сорвалась фраза: «О, мой обожаемый!..»
  Но она тут же осеклась, увидев Василия.
  Василий встал и слегка поклонился. Он узнал Анастасию, жену Феофилакта.
  Анастасия сделала вид, что видит Василия в первый раз. Она приказала ему взглядом поступить так же по отношению к ней.
  Опасаясь, как бы императору не бросилась в глаза неловкость Анастасии, Василий заторопился уходить.
  Василевс попытался удержать его:
  - Подожди, друг. Я угощу тебя вином.
  - Он на службе, мой дорогой, - сказала Анастасия. - Ему пора идти. Лучше пригласи его в гости днем.
  - Хорошо, - согласился василевс. - Как тебя разыскать, друг?
  Василий подробно объяснил, как его можно найти, стараясь не встречаться глазами с Анастасией.
  Выйдя из дома, Василий продолжил свой путь к казармам стратиотов, а на душе у него скребли кошки. Он стал невольным уличителем Анастасии в ее неверности супругу! Как он теперь сможет показаться в доме Феофилакта, зная о таком грехе его жены! И что может означать этот злобный взгляд Анастасии, каким она наградила Василия, прежде чем закрыть за ним дверь?

* * *

  Внезапное выдвижение Василия из простых воинов в командиры полусотни удивило всех его соратников и особенно таксиарха Дионисия.
  - Вот к чему привели твои посещения знатной матроны, - с хитрой улыбкой сказал таксиарх Василию. - Эта матрона, случаем, не супруга великого доместика?
  Великий доместик был предводителем над всеми войсками Империи.
  Только одному человеку Василий рассказал всю правду. Это был Потаня.
  Потаня выразил глубокую обеспокоенность:
  - Ты ступил на лезвие меча, Вася. Самое лучшее для тебя - немедленно исчезнуть. Знать такую тайну небезопасно.
  Но Василий был иного мнения.
  - Пустое, Потаня. Василевс человек благородный. Сегодня я - гемиолохит, а завтра, глядишь, стану дукой. Может, мне доверят отряд войска и отправят в Палестину сражаться с сарацинами!
  - Твои бы речи да Богу бы встречи, - вздохнул Потаня.
  Весной пришло известие, что крестоносные рати во Франции и Германии готовы выступить в поход. Крестоносцы ждут, когда подрастет трава и подсохнут дороги после таяния снегов.

  Глава седьмая. «Милость» василевса

  В канун Пасхи к Василию прибыл вестник от императора. Молодой честолюбец решил: наконец-то сама Удача протягивает ему руку! Василевс приглашает его в Палатий.
  «Все-таки не забыл про меня Мануил, - тешил себя самодовольными мыслями Василий, вступив в ворота Большого Дворца. - Теперь будет чем удивить побратимов!»
  Гонец, пришедший от василевса, провел Василия через многие двери мимо стражи и дворцовых чиновников, молчаливо кивавших на его пропуск в виде медальона, висевший на шее.
  Комната, в которой оказался Василий, имела два узких окна, блестевших зеленым стеклом, стены комнаты были украшены розетками и всевозможными завитушками, пол был выложен плитками из зеленого камня. Посреди комнаты стоял круглый стол на ножках в виде львиных лап. Подле стола стояли стул и кресло с подлокотниками. Больше никакой мебели не было.
  Вестник удалился, оставив Василия одного.
  Постояв некоторое время на одном месте, Василий сначала прошелся по узкой комнате из угла в угол, потом сел на стул. Ему не сиделось. Он встал, затем снова сел. Его изводило мучительное любопытство: что скажет ему император, когда войдет сюда?
  Шелест ткани, которой был завешен дверной проем, заставил Василия оглянуться. Он надеялся увидеть василевса и вскочил со стула. Однако перед Василием стоял толстый важный господин в длинных, до полу, одеждах шафранного цвета, похожих на балахон. Вельможа был совершенно лыс. Его круглое мясистое лицо лоснилось, лысина у него блестела. В глазах застыло добродушно-лукавое выражение.
  - Василий Буслаев, если не ошибаюсь? - удивительно тонким голоском спросил вошедший.
  - Да, - ответил новгородец и сел на стул, повинуясь мягкому жесту пухлой руки.
  Толстяк устроился в кресле напротив Василия.
  - Меня зовут Волумниан, - представился он. - Я помощник паракимомена Диотима, который ночует в спальных покоях императора. Я же имею доступ в опочивальню императрицы.
  Василий знал, что паракимомен - высшая придворная должность, которую, впрочем, может занимать только евнух. Это насторожило Василия.
  - Боготворимый повелитель ромеев, да продлит Господь его дни, послал меня сказать тебе, Василий, что василевс не забыл о том, как ты пришел к нему на помощь в трудный час. Милость Порфирородного снизойдет на тебя, если ты проявишь благоразумие. - Волумниан сделал паузу, пристально глядя на русича. - Существует мнение, будто непогрешимых людей нет. Наверно, это так. Но также существует и другое мнение, заключающееся в непогрешимости василевса. Ты понимаешь, о чем я говорю, дружок?
  - Нет, не понимаю, - ответил Василий.
  - В твоем положении надо быть сообразительнее, дружок, - слащаво осклабился Волумниан.
  - И снова не понимаю, - повторил Василий.
  Улыбка исчезла с круглого лица евнуха.
  - Один мой знакомый, случайно подсмотревший, как василевс целует ножки одной знатной женщине, лишился глаз за это, - тихим, но внушительным голосом произнес Волумниан. - А другой мой знакомый, много знавший о василевсе и вздумавший разглагольствовать об этом, лишился и глаз и языка. Вот так-то, дружок!
  - Ну и при чем здесь я? - вызывающе спросил Василий.
  - То есть как «при чем»? - удивился евнух. - Разве ты не оказывал василевсу услугу в одном, скажем так, щекотливом деле?
  Василию надоели эти намеки. Он резко сказал:
  - Ты пришел сообщить мне о милости императора, я слушаю тебя.
  Волумниан слегка заерзал в своем кресле.
  - Я буду краток, - начал он. - Как, по-твоему, я несчастный человек?
  - По тебе не скажешь, - ухмыльнулся Василий.
  - Верно подмечено, дружок. Пусть я - скопец, зато стою выше многих знатнейших мужей Империи! А почему? Ответ прост - среди придворных должностей самые высшие принадлежат таким, как я. - Волумниан горделиво приподнял подбородок. - Смекаешь, русич? Я вырос в небогатой семье, но сумел получить достойное образование и пробился в дворцовые писцы. С годами я вошел в доверие к главному евнуху, без участия которого не совершается ни одно начинание василевса. В конце концов преславный Диотим сделал меня своей правой рукой, своим всевидящим оком.
  Вот эти руки помогали одеваться и раздеваться первой супруге василевса, ныне покойной. Эти глаза видели прекрасную наготу Евпраксии, любимой наложницы василевса, как и наготу других женщин, приводимых в спальню императора не кем-то, а мною. - Волумниан несколько раз ткнул себя в грудь растопыренными пальцами. - Я каждодневно вижу нынешнюю супругу василевса в одежде и без одежд. Я знаю все ее женские тайны, как и тайны всех прочих женщин, живущих под сводами дворца.
  Через кого они действуют, когда желают утолить свою похоть? Через меня, дружок. Мне платят и повариха, возжелавшая соединиться на ложе с каким-нибудь стражником, и сам император, когда я привожу к нему очередную красотку. Я несказанно богат, русич. Богаче меня в этом городе, пожалуй, лишь паракимомен и василевс.
  - Но ты беден в другом, приятель, - сказал Василий, угрюмо взирая на Волумниана. - Даже за все свои сокровища ты не сможешь опять стать мужчиной.
  - А я и не стремлюсь к этому! - воскликнул Волумниан. - Сколько бед и несчастий подстерегает мужей, гордящихся своей мужественностью! Многие ли из них доживают до старости, погибая в сражениях и дворцовых интригах, умирая от яда и петли, причем часто их к этому толкают женщины. Да будет тебе известно, дружок, женщина есть сосуд греха! Это вселенское зло!
  Сначала мужчины теряют из-за женщин голову, потом богатства, а затем и свою жизнь. И так будет всегда. Лишь человек с холодным сердцем и разумом способен трезво мыслить и не пленяться женской красотой настолько, чтобы предать друзей и своего покровителя.
  - Сожалею, друже Волумниан, но все сказанное тобой мне не интересно, - пожал плечами Василий.
  - Что ж, перейду к главному, - после краткой паузы вновь заговорил Волумниан. - Божественный повелитель ромеев восхищен твоим благородством, Василий, а также твоей статью и красотой. Посему он дарует тебе должность помощника протовестиария, благо ты знаешь греческий язык. Протовестиарий - это главный церемониймейстер дворца. Быть его помощником - высокая честь, дружок. Правда, перед этим тебя оскопят, - скороговоркой добавил Волумниан. - Процедура эта хоть и неприятная, но почти безболезненная, поверь мне.
  Василий сидел не двигаясь, как пораженный громом. Услышанное не укладывалось у него в голове.
  - Это и есть милость императора? - пересохшими губами прошептал Василий.
  - О да! - Волумниан улыбнулся, но тут же согнал с лица улыбку, встревоженный выражением глаз новгородца. - Но ты, кажется, не рад этому, дружок?
  - Я родился мужчиной и мужчиной умру, - глухо произнес Василий, - так и передай императору, евнух. Такая милость мне не нужна!
  - Отказываться нельзя, дружок, - предупредил Волумниан, - это чревато большими неприятностями.
  - И все-таки я отказываюсь! - упрямо сказал Василий. - Господь сотворил человека по своему образу и подобию. Оскопление есть осквернение творения Божия и насмешка над Вседержителем!
  - Не кощунствуй, дружок. Ты не знаешь всего. Я скажу тебе по секрету, что таким способом василевс желает спасти тебя от смерти, коей добивается для тебя та знатная матрона, в доме у которой ты оставил Божественного.
  - Лучше смерть, чем такие почести! - проворчал Василий.
  - Вот неразумный! - всплеснул руками Волумниан. - Ты потеряешь маленькую частицу своего тела, а взамен приобретешь власть и богатство! Огромную власть и огромное богатство!
  - Мне не нужны власть и богатство, полученные такой ценой! - рявкнул Василий прямо в лицо Волумниану.
  В нем закипала ярость.
  Волумниан перепугался. Попадать под горячую руку этого могучего русича ему совсем не хотелось.
  - Хорошо, хорошо, дружок! - залепетал Волумниан, поднявшись с кресла и пятясь к двери. - Я передам твои слова василевсу. Император милостив, быть может, ты получишь другую должность, коль эта тебе не подходит.
  Однако, оказавшись у дверей, евнух заговорил по-другому:
  - Ты все равно получишь благо, от которого столь рьяно отказываешься, упрямец! И впоследствии ты будешь благодарить за это Божественного!
  Волумниан несколько раз хлопнул в ладоши.
  В комнату вбежали четверо темнокожих молодцев в набедренных повязках, с медными браслетами на мускулистых руках. Они в ожидании уставились на Волумниана.
  Почуяв недоброе, Василий медленно поднялся со стула и сдернул с себя плащ.
  Волумниан небрежно ткнул пальцем в русича:
  - Тащите его туда, где у нас из мужей делают евнухов.
  Чернокожие гиганты молча бросились на Василия.
  На глазах у пораженного Волумниана Василий сильнейшим ударом кулака оглушил одного из нубийцев, затем сломал шею другому, а третьему вывихнул руку в плече. Четвертому нубийцу Василий размозжил голову о стену, забрызгав все вокруг кровью. Это страшное зрелище сопровождалось дикими воплями и стонами несчастных нубийцев, всей мощи которых не хватило даже на то, чтобы разорвать рубаху на новгородце.
  Волумниан кинулся бежать, сзывая отовсюду дворцовую стражу. Он осмелел только тогда, когда около него собралось полтора десятка рабов-служителей и эскувитов, дворцовых стражников.
  В одном из коридоров дворца образовалась свалка - это рабы и стражники пытались скрутить русича. Вокруг бегал Волумниан, крича, чтобы новгородца не убивали, ибо он нужен василевсу живым.
  Василий же жаждал смерти, понимая, что иного выхода у него нет. В руке у Василия оказался меч, отнятый им у одного из стражей. Он без пощады наносил удары мечом направо и налево. Кровь убитых и раненых рабов и стражников окрасила мозаичный пол. Эскувиты тоже схватились за оружие, не слушая предостерегающих воплей Волумниана. Рабы в страхе разбегались кто куда. Подбежавшему военачальнику Василий мастерским ударом снес голову с плеч и завладел еще одним мечом.
  Орудуя двумя мечами, Василий стал пробиваться туда, где, по его представлению, должен был находиться выход из дворца. Свирепый вид русича в забрызганной кровью рубахе, его безжалостные глаза, сверкающие клинки у него в руках заставляли эскувитов держаться на расстоянии от столь опасного противника. Самые храбрые из стражников приняли смерть от мечей Василия.
  Наконец сила одолела отчаянную доблесть одиночки. Израненного, но еще живого Василия проволокли по ступеням в холодный подвал, где содержались узники. Там его оставили лежать на грязной, изъеденной мышами соломе.

* * *

  Бирюзовые воды Волхова ласково покачивают легкий челн, на корме которого восседает Василий с веслом в руках.
  Журчат водяные струи под лопастью короткого весла.
  Солнце слепит Василию глаза. Шуршит на ветру камыш.
  В небе кувыркаются юркие ласточки.
  У самого берега стоит девица по колено в воде, в мокром, прилипшем к телу сарафане. Девица вся в тине, зеленые водоросли запутались в ее распущенных русых волосах. Стоит она лицом к лесу, спиной к реке и не замечает челнок Василия.
  Василий перестал грести. Челн замедляет свой бег совсем близко от девицы. Василий знает, что это Борислава. Он негромко окликнул ее.
  Девица будто не слышит его.
  «Борислава, я хочу забрать тебя в мир живых», - чуть громче повторил Василий.
  Девичья фигура медленно обернулась.
  Василий невольно вздрогнул - перед ним оказалась Любава!
  «Не дождалась я тебя, Вася. Прости! - промолвила Любава со слезами на глазах. - Истомилась я по тебе, исстрадалась!..»
  Закричал Василий от отчаяния и… очнулся от тяжкого забытья.
  Вокруг мрак и холод. Глухая тишина подземелья.
  Василий свернулся калачиком, сгреб на себя побольше соломы. От увиденного им сна веяло родиной и теплом. Вот только Любава… Неужели и она руки на себя наложила? Нет, не может быть! Это бред! Наваждение! Василий гнал от себя дурные мысли.
  Сколько времени Василий томится в темнице? День… два… три?
  А может, больше?
  Василию несколько раз приносили еду. Дважды приходил лекарь с какими-то пахучими снадобьями. Кто-то еще заглядывал сюда…
  В голове у Василия путались мысли, видать, сильно его огрели щитом по затылку.
  «Прав был Потаня, зря я его не послушал!» - сердито думал Василий, ворочаясь в соломе.
  Вдруг рядом прозвучал негромкий язвительный голос Потани:
  - Захотелось воробью вровень с коршуном полетать, мол, чем я хуже! Долго опосля вольный ветерок играл перышками воробьиными, а коршун кружил в вышине и ждал, кто еще дерзнет взлететь к нему в поднебесье.
  Василий вздрогнул и сел, прижавшись спиной к стене.
  - Потаня, ты?.. Где ты, Потаня?..
  В ответ ни звука. Молчит подземелье.
  Василий обхватил голову руками.
  «Брежу иль с ума схожу? - в страхе подумал он. - Господи, помоги, не дай пропасть. Токмо на тебя уповаю, Господи!»
  Томительное небытие, в котором пребывал Василий неизвестно какое время, внезапно нарушилось приходом тюремщика и троих стражей. На Василия надели цепи и повели куда-то. От яркого дневного света из глаз узника обильно хлынули слезы, от свежего воздуха у него закружилась голова. Стражи тащили новгородца под руки, видя, что он еле переставляет ноги.
  В голове у Василия вертелись обрывки мыслей: «На казнь повели? А может, к императору?.. Или все-таки решили оскопить меня!»
  Василий пытался узнать что-либо от стражей, но воины угрюмо отмалчивались.
  Василия провели по гулким залам дворца, через мощенный каменными плитами двор, завели в дворцовую пристройку с башенками. Щуря слезящиеся глаза, Василий озирал высокие золоченые двери, створы которых медленно раскрылись, когда один из сопровождающих его стражников постучал в них кулаком.
  Из дверей вышел евнух в бордовом одеянии и негромко произнес, обращаясь к Василию:
  - Тебя привели на придворный суд, русич. Сейчас ты предстанешь пред очами протовестиария Феоктиста, которому василевс поручил решить твою судьбу. Будь же благоразумен и не гневи светлейшего Феоктиста.
  Евнух сделал знак воинам. И Василия ввели в судебный зал.
  Вдоль стен зала стояло много стражи. На высоком кресле восседал вельможа с квадратным злым лицом, в лиловой тунике-далматике и красных башмаках. Вокруг него и перед ним, чуть пониже, сидели за столами судебные чиновники и писцы с бегающими глазами и угодливыми лицами.
  Василия поставили посреди зала на самом видном месте.
  Разом стихли перешептывания и шуршание бумаг. Взоры всех устремились на закованного в цепи узника.
  - Лукиан, спроси у обвиняемого, в достаточной ли мере он владеет греческой речью и не нужен ли ему толмач, - обратился протовестиарий к евнуху в бордовом одеянии.
  Евнух спросил об этом Василия, тихо добавив:
  - Если тебе нужен толмач, то заседание будет перенесено на завтра.
  Василий отказался от толмача. Пусть все решится поскорее. Он так устал от того положения, в какое угодил по своей же вине, что и смертному приговору был бы рад.
  Покладистость русича и его смиренный вид пришлись по душе протовестиарию. Судья начал задавать вопросы, старательно выговаривая слова:
  - Твое имя и откуда ты родом?
  - Василий, сын Буслаев. Новгородец.
  - По какой надобности прибыл в Константинополь?
  - Здесь я задержался в ожидании прихода крестоносных ратей из западных королевств, ибо дал обет поклониться Гробу Господню.
  - Что побудило тебя отказаться от милости василевса и устроить во дворце кровавое буйство?
  - Гнев и ничего более.
  - Зачем ты убил евнуха Волумниана, ведь он не нападал на тебя?
  - Я не убивал его. Кто-то из стражей попал в него дротиком, хотя целился в меня.
  - Но ты зарубил троих стражников и начальника караула. Еще от твоих рук погибли два сильных раба и пятеро получили увечья. Ты не станешь отрицать этого?
  - Не стану.
  - В таком случае ты обвиняешься в дерзкой неблагодарности и бессмысленной жестокости, русич, - повысил голос протовестиарий. - Ты признаешь свою вину?
  - Признаю.
  - Неблагодарность и жестокость в тебе, по-видимому, из-за того, что ты возрос в варварской стране, где царит беззаконие и попираются христианские заповеди. Василевс готов помиловать тебя, неразумного, если ты согласишься заменить убитого Волумниана в его должности спальничего василиссы. Каков будет твой ответ?
  - Я отказываюсь от этой должности.
  - Это грозит тебе смертью. Подумай, русич!
  - Я выбираю смерть, - твердо произнес Василий.
  Среди чиновников прокатился сдержанный гул не то восхищения, не то осуждения.
  - Секретарь, запиши. Обвиняемый сам вынес себе смертный приговор, - с громкой торжественностью промолвил протовестиарий. Его глаза с холодным любопытством изучали Василия. - Тебе сообщат позднее, какой смертью ты умрешь, русич. Это будет решать василевс. Уведите осужденного.
  Из темного и холодного подвала Василия перевели в тесный каменный мешок с оконцем под самым потолком. В его новом обиталище было гораздо теплее, и спал он теперь на узкой каменной лежанке у стены. Постелью Василию служил матрац, набитый сухим камышом, и шерстяной плащ.
  Если на людях Василий держался бесстрашно, то одиночество повергало его в бездну уныния и самого безысходного отчаяния. Не сама казнь страшила молодецкое сердце, но столь бесславный конец жизни. Если каким-то образом дойдет до Новгорода весть о том, что окончил свой век Василий Буслаев не в сече, не среди бурных волн, но как тать, на плахе или в петле, то-то порадуются недруги его и как горько будет узнать такое матери и Любаве! Что подумает о Василии иеромонах Кирилл. Мол, дал Василий обет святой, а сам опять за старое принялся и поплатился головой!
  Обращались мысли узника и к друзьям, дружинникам своим. Ведают ли они, какие тучи собрались над головой Василия? Неужто растеряются новгородцы и не вызволят своего вожака из беды! О чем там думает смышленая головушка Потани?..

  Глава восьмая. Замысел Потани

  В растерянности и тревоге пребывали буслаевские дружинники - и те, что несли дозор на царьградских стенах, и те, что жили на подворье Святого Мамонта. Больше месяца прошло, как ушел в императорский дворец их предводитель и не вернулся обратно. За это время дважды приходил от логофета дрома горбоносый Архилох, успокаивал русичей. Мол, жив Василий, но покуда сидит в темнице за упрямство свое.
  - Что же будет, коль не уступит Василий императору? - как-то спросил Худион у Архилоха.
  Тот печально покачал головой:
  - С василевсом шутки плохи.
  Вечером у Потани с Худионом состоялся разговор.
  - Нрав Василия нам известен, - сказал Потаня, - коль он упрется в чем, так самому Господу не уступит. А посему выручать надо Ваську, пока не поздно!
  Худион вздохнул:
  - Надо-то надо, а как? Дворец приступом брать, так у нас всего полсотни топоров!
  - Силой мы ничего не добьемся, друже. А вот хитростью… - Потаня, понизив голос, изложил Худиону свой замысел.
  По этому замыслу, кому-то из буслаевской дружины предстояло как можно скорее выступить навстречу воинству германского короля. Крестоносцы, полагал Потаня, вряд ли бросят в беде такого же воина Христова, коим является Василий Буслаев.
  - Германский король доводится родственником Мануилу, - молвил Потаня. - Токмо Конрад, как родственник, сумеет надавить на Мануила и избавить Василия от тяжкой участи. Но перед этим Конрада нужно расположить к Василию, пробудить в нем сочувствие к русичу-крестоносцу. Дело это нелегкое, но иного выхода я не нахожу.
  В тот же вечер Потаня отобрал из дружины тех ратников, кто хоть немного умел изъясняться по-немецки. Таких оказалось всего трое: Домаш, Микула Любечанин и Яков Залешанин. Сам Потаня свободно говорил как по-гречески, так и по-немецки.
  В присутствии Худиона Потаня объяснил троим своим соратникам, что им предстоит ехать вместе с ним верхами навстречу немецким крестоносцам, которые, по слухам, уже прошли Венгрию и вступили в пределы империи ромеев. Лошадей предусмотрительный Потаня раздобыл еще несколькими днями ранее.
  Ночью четверо всадников укромными улочками выбрались из предместий Царьграда и поскакали на запад.
  Рати германского короля Конрада и его феодалов отмечали разбоем и грабежами свой путь через земли венгров и сербов. За войском рыцарей двигались многочисленные толпы крестьян, сорванных с обжитых мест обещаниями папских проповедников о дармовой земле в Палестине и райской жизни в Земле обетованной.
  Подобно саранче, крестьянские отряды опустошали поля, разоряли села и небольшие города. Венгерский король, пропустив через свои владения рыцарей, бросил на немецких крестьян свою конницу. Избиение плохо вооруженных толп, двигавшихся вместе с семьями, продолжалось несколько дней кряду. Убитых венгры бросали в Дунай, воды которого покрылись тысячами мертвецов, плывущих вниз по течению.
  Во владениях ромеев немецкие рыцари продолжили свои бесчинства, повсюду силой отнимая у жителей корм для лошадей, хлеб, вино и другие припасы. Всякого, кто возмущался, немцы убивали на месте. Несколько тысяч бедняков-крестоносцев, сумевших вырваться из Венгрии, не отставали в грабежах от своих феодалов.
  Мануил Комнин расставил вдоль дорог конных и пеших воинов, чтобы уберечь своих подданных от разбоя алчных крестоносцев.
  Жители города Адрианополя отказались впустить в свои стены свиту германского короля из боязни потерять свои богатства. Разгневанный Конрад приказал начать штурм города. На выручку к адрианопольцам подоспело ромейское войско. Завязалась битва, в которой одолели греки и загнали крестоносцев в их укрепленный лагерь.
  …Солнце скрылось за горами, окрасив снежные вершины бледным пурпуром. Мрачно темнел на горных склонах густой лес.
  Гряда низких холмов, на которых раскинулся Адрианополь, закрывавший дорогу на Константинополь, напоминала гигантское чело, обрамленное короной из белокаменных стен и башен.
  Быстро опустилась полная запахов летняя ночь.
  Через равнину, заваленную телами павших воинов, медленно ехали четверо всадников. Их появление тут и там вспугивало лисицу или волка, тогда зверь быстрой тенью исчезал в густой траве.
  - Гляди-ка, Потаня, сколь народу побито, - прозвучал в темноте негромкий изумленный голос Якова Залешанина.
  - Други, - воскликнул Домаш, - да тут ромеи недавно сражались с крестоносцами!
  Убитых крестоносцев было легко опознать по белым и серым плащам с нашитыми на них красными крестами. Изображение креста было и на щитах поверженных в битве воинов Христовых. Убитые ромеи отличались от павших крестоносцев не только цветом плащей и эмблемами на щитах, но и коническими клепаными шлемами и чешуйчатыми панцирями, получившими распространение в ромейском войске после войн императора Ираклия с персами.
  Чешуйчатые панцири обладали большей прочностью по сравнению с пластинчатыми панцирями и кольчугами, поэтому кузнец Микула, знавший в этом толк, спешился и принялся снимать поблескивающий в тусклом лунном свете чешуйчатый панцирь с какого-то убитого ромея.
  - Давно мечтал приобрести такой панцирь, - промолвил Микула, когда защитная металлическая рубашка оказалась у него в руках. - Хочу научиться делать такие же панцири. На Руси за них дают большие деньги! Ни за какую кольчугу так много не платят, как за такой ромейский панцирь.
  Сказанное Микулой предназначалось Якову Залешанину, который держал за поводья Микулиного коня, покуда кузнец снимал панцирь с мертвеца.
  - Тогда уж возьми и шлем ромейский, друг Микула, - сказал кормчий.
  - А вот это ни к чему! - отозвался Микула, запихивая панцирь в кожаную торбу, прикрепленную к седлу. - Наши шеломы по прочности нисколько не уступают ромейским, а по весу они даже легче.
  - Ну, тебе виднее, - проговорил Яков, зевая во весь рот.
  - Что творится, Потаня? - недоумевал Домаш. - Почто крестоносцы рубятся с ромеями? Ведь и те и эти - христиане! И даже союзники против сарацин!
  - Видел повозки греческих беженцев по дороге на Царьград? - сказал на это Потаня. - Вот тебе и ответ. Не по-христиански поступают воины германского короля, потому и иссякло терпение у ромеев. Однако, друже, нам это на руку. Из этой распри мы себе пользу выгадаем.

* * *

  Взгляд этого человека был полон неукротимой воли. Что-то холодное и проницательное таилось в его серо-голубых глазах, которые могли с одинаковым спокойствием взирать на поверженного врага и на любимую женщину, раскрывшую ему свои объятия. Черты этого лица хранили печать некоего аскетизма. Бледность лба соседствовала со впалыми щеками, усы и бородка не могли скрыть бескровные тонкие уста, нос с едва заметной горбинкой выдавался вперед, подобно клюву хищной птицы. Таков был внешний облик германского короля Конрада.
  Король и его свита приняли русичей в большом шатре ранним утром. По всей видимости, у короля и знатных немецких феодалов был военный совет после неудачного сражения с ромеями, когда стража сообщила о четверых странных послах.
  После низкого поклона Потаня обратился к королю на немецком языке, которому он неплохо выучился, общаясь в Новгороде с немецкими купцами.
  - Мы из славного города Новгорода, что в Русской земле, - молвил Потаня. - Пришли к тебе за помощью, государь. Еще в прошлом году, когда прошел слух, что западные короли собираются в поход на безбожных сарацин, из Новгорода вышла дружина русских крестоносцев во главе с витязем Василием Буслаевым. Прибыли мы на ладье в Царьград прошлым летом, государь. Хотели дождаться германского и французского воинства, чтобы вместе идти в Палестину, ибо мало нас, всего полсотни ратников.
  Но случилась у нас беда, государь. Подлые ромеи бросили в темницу Василия Буслаева и грозятся смерти его предать, коль не откажется он от своего обета поклониться Гробу Господню. Надо заметить, государь, что часть нашей дружины в ожидании твоего войска нанялась к ромеям охранять городскую стену. И Василий был с ними.
  Помоги, государь, вызволить вожака нашего из беды. Господь отблагодарит тебя за это, и мы в долгу не останемся.
  Потаня еще раз поклонился.
  Сидевший на походном троне Конрад размышлял несколько мгновений, разглядывая русичей.
  Вот король пошевелил левой бровью и спросил:
  - Ну а если бы вас было не пятьдесят человек, а пять тысяч, что тогда вы стали бы делать, русич?
  - Тогда, государь, мы обошлись бы своими силами, - ответил Потаня. - Так тряхнули бы ромейскую столицу, что об этом и в Европе услыхали бы. Навсегда отучили бы императора ромеев подличать!
  Среди приближенных короля, длинноволосых герцогов и графов, прокатился одобрительный шумок. Понравился и Конраду такой ответ Потани.
  - Вы настоящие воины, хотя по вам и не скажешь, - промолвил король. - Я буду рад помочь князю Василию, ведь и я дал обет Господу. Я напишу письмо Мануилу и потребую, чтобы он отпустил на волю русского витязя. Мануил доводится мне родственником через свою жену. Он не посмеет отказать мне в моей просьбе.
  - Позволь не согласиться с тобой, государь, - с легким наклоном головы возразил Потаня. - Ты - благородный человек и поступаешь по-благородному, но Мануил может казнить Василия и сказать потом, что твое послание запоздало. Поверь, государь, Мануил способен и на такое.
  Кто-то из графов воскликнул:
  - Посол верно говорит. Мануил негодяй и лжец!
  - Мануил не соблюдает договор с тобой, государь, - наклонившись к королю, промолвил одноглазый рыцарь со страшным лицом. - Мануил обязался снабжать наше войско всем необходимым, но греки добровольно не дают нам ничего.
  - Мануил довел дело до открытой войны! - выкрикнул еще один рыцарь и выругался.
  Конрад задумался. Действительно, от Мануила всего можно ожидать. В таком случае как помочь новгородцу Василию Буслаеву?
  - Я все обдумал, государь, - вновь заговорил Потаня. - Осмелюсь посоветовать тебе следующее. Замирись пока с ромеями, плюнь на Адрианополь и выступай, не мешкая, к Царьграду. Разбей стан у западной стены Царьграда, а уж мы поможем тебе проникнуть в Царьград незаметно для ромеев.
  Лицо короля просветлело. Оживились и королевские приближенные.
  - О, ты говоришь занимательные вещи, русич! - заулыбался Конрад. - Обещаю тебе, если я вступлю в Константинополь, то ни один волос не упадет с головы князя Василия!
  - Ты будешь в Царьграде, государь, - твердо произнес Потаня, прижав ладонь к груди.
  Военачальники ромеев были удивлены, когда на рассвете к ним прискакал гонец от германского короля с просьбой о мире. Конрад просил не чинить ему препятствий, ибо он - друг и союзник императору Мануилу. Цель же у него настолько святая, что всякий христианин, преградивший ему путь с оружием в руках, грешит против самого Всевышнего.
  Греческие полководцы, посовещавшись, решили пропустить немцев к столице. Пусть войско Конрада поскорее садится на корабли и убирается в Святую землю!
  Мир был заключен. Павшие были преданы земле.
  Немецкие крестоносцы двинулись к Константинополю. Всю дорогу до столицы ромеев Конрад удерживал своих вассалов от насилий и грабежей.
  В середине лета тридцать тысяч крестоносцев расположились лагерем у стен Константинополя.
  Жители предместий с тревогой и недоверием взирали на шатры, белевшие на равнине длинными рядами. По ночам от многочисленных костров на темном небе светилось красноватое зарево.
  Рядом с рыцарским войском разбила стан беднота, нестройные толпы которой продолжали прибывать, пыля повозками по иссушенным зноем дорогам.

  Глава девятая. Заботы василевса

  Ласковые лучи утреннего солнца просочились сквозь оконные стекла и тончайшие занавески в императорскую опочивальню, сделав ненужным огонек светильника на высокой подставке. Стоящая посреди комнаты широкая кровать была укрыта по сторонам длинными кисейными занавесками, за которыми на мягкой перине нежились двое - василевс и его очередная наложница.
  Мануил лежал на спине с открытыми глазами, дворцовый распорядок приучил его просыпаться рано. Независимый гордец, живущий в императоре, считал унизительным для себя каждодневно следовать раз и навсегда заведенной процедуре. Но что он мог поделать?
  Отец и дед Мануила, как и многие другие императоры до них, жили такой жизнью, придуманной для них далекими предшественниками. Иной раз Мануилу казалось, что весь придворный этикет существует только для того, чтобы оправдать присутствие множества чиновников и слуг, подвизающихся возле трона. Все эти люди, разными путями добившиеся своих должностей, имеют доступ не только к государственным делам, но и в личную жизнь василевса. Они прислуживают василевсу за столом, окружают его в государственном совете и на выходах из дворца, помогают принимать чужеземных послов, приводят и уводят наложниц, нашептывают на ухо василевсу доносы друг на друга, следят за каждым шагом василевса…
  Вот и сегодня, как обычно, в положенное время раздастся стук в дверь, и неумолимый этикет в образе евнухов и всевозможных прислужников заставит василевса подняться с мягкого ложа, надеть скарамангий и красные сапожки, чтобы после молитвы начать прием вельмож, заведующих государственными делами.
  Может, хоть в это утро произойдет сбой в заведенном распорядке?
  Мануил почти с трепетом ждал этого.
  Иной ремесленник не поднимается так рано, как приходится вставать ему, императору. Неужели главный евнух и сегодня не ошибется ни на минуту? Может же кто-нибудь хоть единожды потерять ключи от покоев василевса! На худой конец, может же сломаться клепсидра, показывающая время!
  В дверь опочивальни тихонько постучали раз, потом еще.
  Мануил мысленно выругался.
  Спавшая рядом женщина с разметавшимися по подушке пышными черными волосами пошевелилась, лениво открыла глаза. На ее щеках спелым яблоком полыхал румянец.
  Наложница чуть слышно спросила:
  - Это за мной?
  Мануил мягким движением руки коснулся ее обнаженной груди, столь прелестной и соблазнительной, что ему нестерпимо захотелось приникнуть к ней губами. Однако надо вставать!
  - Нет, милая, это за мной, - проворчал василевс, откинув с себя одеяло. - Кого еще в Константинополе с завидным постоянством будят в такую рань!
  - О повелитель, - томно простонала наложница, вновь закрывая глаза, - как я тебя понимаю!
  «Ну, хотя бы ты понимаешь!» - подумал Мануил, подходя к двери.
  Император прекрасно знал лица слуг, ожидающих его за дверью, заранее знал слова, какими встретит его протовестиарий. От этого обыденного однообразия Мануилу делалось не по себе.
  Уже умывшийся и облачившийся в царские одежды Мануил восседал на троне за златотканой занавесью, отчаянно борясь с зевотой, когда из соседнего зала до него долетели встревоженные голоса чиновников, ожидающих аудиенции. Это слуга открыл дверь первому из них.
  Первым, как всегда, был логофет дрома.
  Дверь вновь закрылась, голоса в соседнем покое стали почти не слышны.
  - Судя по твоему лицу, Феофилакт, ты пришел с плохими вестями, - промолвил Мануил, выслушав приветствие логофета.
  - Это так, повелитель, - склонил голову Феофилакт.
  - Молви все по порядку.
  - Нынче утром войско германского короля разбило стан под стенами Константинополя. Я распорядился закрыть все ворота, дабы не допустить крестоносцев в столицу.
  - Правильно сделал, - сказал василевс. - Наше войско наготове?
  - Великий доместик и друнгарий флота здесь, повелитель. Они ждут твоих приказов.
  - Что еще?
  - Плохие вести из Южной Греции, - проговорил Феофилакт. - Там бесчинствуют сицилийские норманны, грабят города на Пелопоннесе. Мне стало известно, что предводитель норманнов Рожер договаривается с французским королем Людовиком, войско которого также двигается на восток, чтобы совместными силами захватить Константинополь.
  - Подлый разбойник! - вырвалось у василевса.
  - Этот сын собаки пытается договариваться и с египетским султаном, - добавил логофет.
  - Почему дремлют мои флотоводцы и позволяют нашим врагам по морю сноситься друг с другом! - рассердился Мануил. - Друнгария флота ко мне!
  - Это еще не все, Божественный, - сказал Феофилакт, и тревога на его лице стала более явственной. - Корабли Рожера и войско Людовика пока далеко от Константинополя, но немецкие рыцари уже у наших стен. Мне доподлинно известно, что бургундский аббат Бернар Клервосский с самого начала призывает короля Конрада по пути в Святую землю захватить Константинополь. Этот нечестивый аббат и поныне находится в войске Конрада. Какие мысли лелеет Конрад, наслушавшись речей полоумного Бернара, одному Богу ведомо. Во всяком случае, под Адрианополем Конрад приказал своим рыцарям обнажить мечи против нас.
  - Скверно! Как все скверно! - Мануил положил императорский жезл к себе на колени и в раздумье потер лоб пальцами. - Кругом одни разбойники! Этот Бернар, несомненно, действует с ведома папы римского. Надо поскорее переправить через Боспор войско Конрада.
  - Следом за немецкими рыцарями идут толпы крестьян, весь этот сброд тоже придется переправить в Азию, - сказал Феофилакт.
  - Переправим и бедноту, но после рыцарей, - раздраженно промолвил Мануил. - Отправь к Конраду послов, пусть они разузнают, с какими намерениями германский король пришел к Константинополю. Заодно пусть послы высмотрят, велико ли у Конрада воинство. Да пусть послы ведут себя с Конрадом подружелюбнее, не хватало только рассердить моего родственника. Войско и флот я отправлю против Рожера.
  - По-моему, это неосмотрительно, повелитель, - выразил беспокойство Феофилакт. - Стоит Конраду узнать, что войско и флот покинули Константинополь, как его немецкие мозги мигом загорятся алчным желанием грабежа!
  - Откуда Конрад узнает об этом, ведь мы не впустим его в Константинополь, - сказал Мануил. - А Рожера необходимо разбить до прихода французских крестоносцев. Понимаешь?
  Феофилакт молча кивнул.
  - Ступай, - негромко обронил василевс.
  - Прости, Божественный, что отнимаю твое драгоценное время, - торопливо забормотал Феофилакт, - но мне хотелось бы еще раз поговорить с тобой о Василии Буслаеве.
  - Каком еще Василии Буслаеве? - нахмурился василевс.
  - Это русич из Новгорода, томящийся в темнице, повелитель.
  - Еще один разбойник! - проворчал василевс. - Этот русич учинил кровавое побоище прямо в дворцовых палатах, поэтому пощады ему не будет. Так и запомни!
  Феофилакт с поклоном удалился.

* * *

  После утренней трапезы василевс заглянул в покои супруги, куда он никогда особенно не стремился, хотя их совместная жизнь началась всего два года тому назад.
  Василисса была по характеру довольно своенравна, но не злопамятна. Она быстро усвоила местные нравы и распорядок Большого Дворца. Вот только греческий язык давался ей с трудом. Первые полгода от василиссы не отходила служанка-гречанка, знающая немецкий язык. Порой василисса брала служанку с собой и в спальню мужа. Лишь узрев, что супруг больше заглядывается на переводчицу, чем на нее, василисса всерьез взялась за греческий язык.
  Перейдя в православную веру и получив новое имя, василисса все же предпочитала, чтобы окружающие по-прежнему называли ее Бертой. Зато она напрочь отказалась от своих немецких нарядов, предпочитая греческие платья и стиль причесок.
  Двадцатилетняя василисса пышно завивала свои длинные светлые волосы, благодаря чему - да при стройной фигуре - она выглядела гораздо моложе своих лет. Ее цветущий вид первое время пробуждал в сластолюбивом Мануиле плотские желания. Однако страсть Мануила быстро пошла на убыль после ночей, проведенных с супругой. Очаровательная немка оказалась на редкость безразличной к любовным утехам. Воспитавшие Берту монахини вбили ей в голову, что все мужчины чуть ли не порождение Сатаны и даже грех с собственным мужем не избавляет ее от покаяния. После каждой ночи, проведенной с Мануилом, Берта бежала в исповедальню.
  Хитрый Мануил отучил жену от этого, приказав священнику дворцовой церкви всякий раз назначать василиссе в качестве покаяния стоять обнаженной на коленях в церковном подвале, где было много крыс. Молодая женщина, от одного вида крыс едва не падавшая в обморок, перестала бегать к исповеднику по пустякам.
  После обмена любезностями Мануил поведал супруге, что король Конрад и его крестоносцы стоят под Константинополем.
  - Тебя это, кажется, не очень-то радует, мой милый, - заметила василисса, занятая перебиранием стеклянных баночек с благовониями.
  - Я просто не выспался сегодня, - хмуря брови, проговорил император.
  - Наверно, очередная красотка лишила тебя сна? - Василисса с коварной улыбкой взглянула на мужа.
  «Похоже, евнухи ставят ее в известность обо всем, что происходит в моей опочивальне», - недовольно подумал Мануил.
  Еще вчера это вызвало бы в нем гнев, но сегодня иные заботы делали для василевса все прочее мелким и незначительным.
  - Я ведь не запрещаю тебе встречаться с молодыми богословами, - проговорил Мануил, садясь в кресло и не глядя на жену.
  Василисса молча усмехнулась. Как будто она позволяет себе лишнее в беседах с безусыми монахами! К тому же подле нее постоянно находятся служанки.
  - Я хочу, чтобы ты написала письмо королю Конраду, - сказал Мануил. - Такое письмо, какое я тебе продиктую.
  - Зачем? - Василисса удивленно посмотрела на супруга. - Не проще ли пригласить Конрада к нам во дворец?
  - Так надо, моя птичка. - Мануил постарался улыбнуться.
  - Ты что-то замышляешь, Божественный, - прищурив глаза, медленно промолвила василисса.
  На ее юном миловидном лице стал заметен оттенок проницательной задумчивости, к которой она была так предрасположена в часы уединения.
  Мануил с сожалением отметил про себя, что Берта уже не столь наивна, какой она была еще год назад. В ней проклюнулись зачатки умной женщины с трезвым взглядом на жизнь и холодным безразличием к мужскому полу.
  Женщин, отвергающих плотские утехи, Мануил считал особенно опасными, ведь они считают мужчин ниже себя и даже готовы бороться с ними, как со вселенским злом.
  - Так, ты напишешь письмо Конраду, моя дорогая? - спросил Мануил, стараясь придать своему голосу нежные оттенки.
  - И не подумаю, - спокойно ответила василисса, вновь склоняясь над своими склянками.
  Мануил сидел напротив жены с каменным лицом.
  Он не любил о чем-то просить, он привык повелевать! Однако рычать на эту белокурую немку, его жену, когда под стенами Константинополя стоят отряды короля Конрада, ее воинственного родственника, было не просто глупо, но и опасно. Василевс не знал, что ему делать.
  - Ты же не идешь мне навстречу, а почему я должна? - с обидой в голосе заметила василисса.
  - В чем же я отказал тебе, моя радость? - спросил василевс.
  - Помнишь, я просила тебя показать мне того русича, не пожелавшего стать евнухом, - напомнила василисса, - но ты, Божественный, отказал мне в этом. Причем грубо отказал!
  - Чем интересен тебе этот грубый варвар? - поморщился Мануил. - Между прочим, этот русич убил твоего спальничего Волумниана.
  - Я знаю, - спокойно сказала василисса. - Кажется, этого варвара зовут Василий, так?
  - Да, - хмуро ответил Мануил.
  - Я хочу его увидеть.
  - Сначала напиши письмо Конраду, дорогая.
  - Сначала покажи мне варвара, дорогой, а потом поговорим о письме.
  Упрямство жены вывело Мануила из себя. Он ничего не ответил и вышел из покоев василиссы.

* * *

  Ромейские послы, вернувшиеся от Конрада, сообщили василевсу, что сила у германского короля немалая. Одной только конницы не меньше четырех тысяч. Послы сказали также Мануилу, что Конрад недоволен нерадушным приемом повелителя ромеев.
  - Король просил передать тебе, Божественный: если ты ему друг, тогда открой ворота Константинополя, а если недруг, то Конрад оставляет за собой право действовать по своему усмотрению, - сказал в заключение старший посол.
  Вскоре стало ясно, что слова Конрада не расходятся с делом.
  Крестоносцы принялись грабить предместья великого города, беспощадному погрому подвергся загородный дворец императора.
  Мануил, скрепя сердце, известил Конрада, что он согласен впустить его в столицу с небольшой свитой.
  «Недоверие порождает ответное недоверие, - ответил на это Конрад. - Я войду в Константинополь только в сопровождении двух тысяч своих рыцарей и всей королевской свиты».
  Мануил собрал на совет своих вельмож и военачальников.
  - Конрад диктует мне условия, - сказал василевс. - На данное время мы еще можем помериться силой с немцами, но с приходом французских рыцарей рати крестоносцев будут нам не по зубам. Что будем делать?
  Первым взял слово логофет дрома:
  - Дабы выиграть в большом, надо уступить в малом, повелитель. Лучше впустить в столицу Конрада и его свиту, но при условии, что в тот же день немецкое войско начнет переправляться через Боспор в Азию. Пусть наши боевые корабли ушли в плавание, но у нас много и грузовых судов.
  Василевс одобрительно кивнул, ему понравились мысли логофета.
  Военачальники же советовали Мануилу не пугаться угроз Конрада и приближающихся французских крестоносцев, поскольку стены Константинополя неодолимы ни со стороны суши, ни со стороны моря. Гарнизон столицы достаточно многочисленен, чтобы успешно обороняться от любого вражеского войска.
  Все прочие советники панически боялись крестоносцев и единодушно стояли на том, что их нельзя впускать в Константинополь. Это единодушие высших сановников Империи вынудило василевса быть неуступчивым в переговорах с Конрадом. Мануил решил не впускать в столицу германского короля.
  Мануил распустил совет, сказав, что вечером он все обдумает еще раз в одиночестве и утром следующего дня объявит приближенным свою волю.
  Когда последние звуки затихли, затерялись в дальних залах и переходах огромного дворца, когда стихли за дверью шаркающие шаги евнухов и топот сапог сменившегося караула, василевс остался один в своей просторной опочивальне, освещенной пламенем светильника.
  Этот огонек будто магнитом притягивал к себе взгляд василевса. Среди холодной темноты, притаившейся по углам, среди беззвучия и неподвижности этот язычок пламени казался неким средоточием тепла и света, средоточием жизни.
  Мануил покинул ложе и босиком приблизился к подставке, на которой стоял светильник. Он был наполнен превосходным оливковым маслом, поэтому не чадил и горел ровным ярким пламенем.
  «Сейчас я усну, а этот огонек всю ночь будет гореть безмолвно и безропотно, - подумал василевс, - как покорный слуга. Слуга?.. Нет! Огонь покорен лишь до поры. Стоит за ним не углядеть, и огонь пожрет все вокруг, кроме камня и железа! Уничтожит и того, кто дает ему жизнь, - человека. Все-таки как жалок человек, полагающий, что он укротил море и пламя, заставил служить себе ветер. Подлинное могущество имеется у слепой ярости урагана, у разбушевавшегося пламени, у шторма, выбрасывающего на берег корабли!»
  У Мануила было плохое настроение, и никакие отвлеченные мысли не могли избавить от него василевса.
  Завтра Мануилу придется впустить в столицу крестоносцев, к неудовольствию знати и к собственному неудовольствию. Конрад хоть и сомнительный, но все же союзник Мануилу. А вот французский король - верный вассал Римской Церкви. С ним лучше вести переговоры без Конрада.
  Мануил вернулся на ложе и долго лежал без сна, вновь и вновь все обдумывая и взвешивая. Наконец василевс повернулся на бок и закрыл глаза.
  На рассвете императора разбудил спальничий и оглушил его известием - немцы в Константинополе!

* * *

  Стены и башни, окружавшие Константинополь с той поры, как этот город стал столицей Восточной Римской империи, и до воцарения династии Комнинов, перестраивались несколько раз.
  Стена со стороны моря и со стороны бухты Золотой Рог основательно перестраивалась дважды. Сначала при императоре Юстиниане Великом, при котором Империя ромеев достигла наибольшего могущества, потом при императоре Ираклии, когда столице ромеев грозило нападение флота воинственных арабов. Впоследствии эту стену лишь подновляли и надстраивали некоторые из башен для лучшего обзора морских далей.
  Стена, окружающая Константинополь со стороны суши, перестраивалась четыре раза по той простой причине, что городские кварталы неизменно расширялись. Это расширение городской площади происходило лишь в юго-западном направлении, поскольку с других сторон Константинополь омывают воды Мраморного моря.
  Древняя стена Константина Великого, именем которого была названа столица ромеев, проходила по холмам, которые во времена Мануила Комнина оказались почти в центре Константинополя. На одном из этих холмов ныне возвышается дворец императора, на прочих стоят храмы и дворцы знати. От стены Константина не осталось и следа, ее разобрали семь веков тому назад при императоре Феодосии, при котором Константинополь значительно увеличился вширь. Новые городские кварталы были обнесены вновь построенной стеной, которая так и называлась - «стена Феодосия».
  Эта стена защищала жителей Константинополя от частых и опустошительных нашествий диких племен, приходивших на Балканы со стороны причерноморских равнин.
  При преемниках Феодосия держава ромеев несколько раз оказывалась на волосок от гибели, так как не хватало войск, чтобы дать отпор бесчисленным потокам варваров, совершенно безнаказанно грабивших владения ромеев и расселявшихся в плодородных долинах Греции и Фракии.
  Лишь полвека спустя, при Юстиниане Великом, ромеи наконец обрели такую силу, что отвоевали не только свои утраченные земли на Востоке, но и захватили почти всю территорию разгромленной варварами Западной Римской империи, сокрушив при этом варварские королевства вестготов, остготов и вандалов. При Юстиниане Великом Константинополь наполнился богатствами, свезенными сюда с Востока и Запада. Город увеличился вдвое, перешагнув за стену Феодосия. Тогда была проведена новая сухопутная граница Константинополя, на которой каменщики возвели стену Юстиниана, пустив на ее постройку камень из разобранной стены Феодосия.
  Стена Юстиниана простояла больше трехсот лет, ее несколько раз подновляли, но в конце концов тоже снесли, дабы оградить раздавшийся вширь Константинополь новой стеной. Эту стену - четвертую по счету - начал строить император Лев по прозвищу Философ. Заканчивали же строительство этой мощнейшей по любым меркам стены преемники императора Льва - василевсы Александр и Константин Багрянородный.
  По иронии судьбы, эту стену в народе называли «стеной Никифора». По той причине, что при императоре Никифоре Фоке были проведены работы по укреплению многих башен и обветшавших участков стены, защищающей Константинополь со стороны материка. Впрочем, не были забыты и другие императоры, строившие эту стену. Так, среди многих башен, возвышающихся над стеной Никифора, самая высокая называлась «башней Льва», самая красивая называлась «башней Константина Багрянородного», а самая неприступная называлась «башней Александра».
  Башня Александра возвышалась на гористом выступе, так что даже подступиться к ней было очень непросто. Крепостная стена в этом месте образовывала довольно острый угол, примыкая к башне Александра с севера и юго-востока. Строители построили стену на вершине невысокого горного кряжа, следуя всем его изгибам и возведя башни на равном удалении одна от другой, чтобы дозорные на башнях без труда могли докричаться друг до друга.
  Дозор на башне Александра, на соседней башне Зенона и на участке стены между ними несли русичи из дружины Василия Буслаева. Главенствовал над ними боярский сын Моисей Доброславич, неплохо говоривший по-гречески и назначенный помощником сотника Дионисия.
  По уговору с Потаней Моисей в одну из ночей наведался в гости к Дионисию с кувшином крепкого вина. Это было в ту пору, когда рать короля Конрада разбила стан у стен Константинополя. В ту ночь упившийся вином Дионисий не стал обходить караулы на стене между Харисийскими и Серебряными воротами. Стоявшие в дозоре русичи ближе к утру подняли над зубцами крепостной стены факелы в форме креста. Это был условный знак.
  В башне Александра имелся потайной ход, пробитый в горной породе и ведущий из города. Ромеи, принимая русский отряд к себе на службу, ни словом не обмолвились о подземном лазе по своей извечной недоверчивости. Об этом ходе проболтался Василию сотник Дионисий, когда был во хмелю. И уже от Василия про этот подземный коридор узнали Потаня и Моисей Доброславич.
  В предрассветных сумерках в башню Александра проникли тридцать воинов короля Конрада, ведомые Потаней и Микулой Любечанином. Домаш и Яков Залешанин в это время пребывали в немецком стане в качестве заложников. Среди приближенных германского короля были и такие, кто не доверял русичам.
  Потаня и Микула провели немцев по стене от башни Александра до Серебряных ворот, всюду разоружая ромейских караульных. Стража у Серебряных ворот совершенно растерялась, увидев перед собой крестоносцев с обнаженными мечами. Потаню и Микулу греческие стражники не узнали, поскольку те нарядились в немецкие доспехи и надели на голову шлемы с металлическими защитными личинами, на которых имелись прорези для глаз.
  Потаня объявил стражникам, что рать короля Конрада уже вступила в Константинополь через Харисийские ворота, поэтому сопротивление бесполезно. И греки сложили оружие.
  Немцы живо сняли запоры и распахнули тяжелые высокие створы ворот, обитые железными полосами.
  Притаившийся неподалеку конный отряд немецких рыцарей с громким топотом копыт и бряцаньем оружия хлынул через Серебряные ворота в столицу ромеев. Задумка Потани удалась!

  Глава десятая. Доминика

  Многие дни, проведенные Василием в застенке, сложились в его сознании как бы в невидимую глухую стену, отгородившую от него весь остальной мир. Единственный, с кем Василию иногда удавалось перемолвиться словом, был его охранник родом из киликийских армян. Дважды в день узнику приносили похлебку и отжимки из винограда. Глухонемой старик, вечно немытый и безобразный, исполнял эти нехитрые обязанности.
  Пока Василий ел, стражник, стоя в проеме полуоткрытой двери, делился с ним всем, что происходит в городе. От него Василий узнал, что к стенам Царьграда наконец-то пришли крестоносные рати, о царящей повсюду тревоге.
  Бывало, страж начинал утешать Василия:
  - Тебе еще повезло, друг. Ты сидишь в дворцовой темнице и сносно питаешься. Вот если бы тебя бросили в тюрьму у Золотых ворот, там бы ты намучился, клянусь святым Варлаамом. Какой только сброд не сидит там: воры, убийцы, насильники, конокрады… Их судят группами и группами же отправляют на эшафот, но чаще выпускают на арену, где их разрывают на куски хищные звери. Кому посчастливится, тому отсекут руку или выколют глаза и отпустят. Мол, иди да больше не попадайся!
  Но самая страшная тюрьма в этом городе - это башня Анемы. От скученности, сырости и сквозняков узники в ней мрут как мухи. И кормят их там гнилыми овощами. Уж на что стражники черствый народ, но и они порой не выдерживают: кому дадут палку - отбиваться от крыс, кому старый плащ - укрыться от холода, а иному несчастному помогут взобраться на вершину башни, чтобы низвергнуться оттуда вниз. Встречаются среди узников и такие, кто готов таким способом прекратить свои мучения.
  После таких рассказов Василию было стыдно перед самим собой за частые приступы уныния.
  В душе узника теплилась слабая надежда на спасение. Василий почему-то очень рассчитывал на помощь Феофилакта. Не забывал он и про Евпраксию, как-никак она долгое время была любимой наложницей василевса и чары этой женщины до сих пор еще очень сильны. Вдруг Евпраксия сумеет тронуть сердце Мануила, пробудит в нем сострадание к Василию.
  Рождался новый день, и вместе с солнечными лучами пробуждалась в сильном теле Василия любовь к жизни. В нем крепли мысли о том, что, быть может, все еще обойдется. Если бы его хотели казнить, то давно казнили бы. Приходила ночь, и вместе с ее мраком в сердце Василия закрадывались тоска и безысходность. Какой жалкий конец уготовила ему судьба!
  Василий опускался на колени и начинал исступленно молиться, повторяя по многу раз все молитвы, какие знал наизусть, какие мог вспомнить. Он клялся посвятить всю оставшуюся жизнь служению Господу, если ему удастся вырваться из неволи живым. Потом Василий падал на свое жесткое ложе и засыпал мертвым сном, измученный не столько бдением во имя Бога, сколько тратой душевных сил, вложенных в чтение молитв.
  Вновь пробуждался день. И в узнике опять распускались надежды на лучшее, как цветы после дождя.
  Так устроен человек, он до конца верит в чудо.
  Как-то вечером к Василию пришел евнух и сообщил, что император приговорил его к сожжению на костре. Казнь состоится завтра около полудня.
  Василий выслушал приговор спокойно, хотя побледнел как мел.
  Страж-армянин не скрывал своей печали, сочувствуя Василию. Он даже обругал василевса, когда евнух ушел.
  Наступила последняя ночь перед казнью.
  Василию не спалось. Словно окаменев, он сидел на своей лежанке, глядя перед собой невидящим взором.
  Ему нужно собраться с духом, непременно собраться с духом, чтобы завтра мужественно встретить смерть. Как это ужасно - сгореть заживо! И все же нельзя выглядеть малодушным. Кто-то из его дружинников может оказаться в толпе среди местных зевак. Дружинники Василия по возвращении в Новгород расскажут, что их вожак достойно принял страшную кончину.
  Василий вспоминал свои беспутные отроческие годы, иеромонаха Кирилла, его наставления и поучения. Вспоминал он мать, Любаву и свою дочь Василису.
  В эту ночь Василий не молился.

* * *

  Никто из приближенных василевса так и не узнал, каким образом воины германского короля проникли в Константинополь. Немцев было всего-то три десятка, но и этих тридцати хватило, чтобы разоружить стражу у Серебряных ворот и впустить в ночной город рыцарей.
  Поняв, что гневаться поздно, Мануил принялся ублажать Конрада, дабы сделать того посговорчивее. Советникам василевса тоже пришлось поневоле улыбаться непрошеным гостям.
  Вступив в Большой Дворец, Конрад приказал убрать варяжскую стражу и всюду расставил своих воинов в черных латах с белыми крестами. У входа во дворец были выставлены королевские знамена и немецкий имперский штандарт с черным орлом на красном поле. В залах повсюду звучала немецкая речь, далеко разносился лязг доспехов.
  Всю свою свиту - не меньше трехсот человек - Конрад разместил во дворце, как и своих телохранителей. На подворье ближайшего ко дворцу монастыря и в казармах эскувитов разместились полторы тысячи немецких рыцарей, еще двести рыцарей заняли дома близ Серебряных ворот и у ворот Святого Романа, держа эти ворота под своей охраной.
  На пиру, устроенном в его честь, Конрад позволил себе слегка поиздеваться над императором ромеев.
  Поднявшись со стула с чашей в руке, король сказал:
  - «Поверь в меня всем сердцем, и ты, подобно мне, пойдешь по волнам моря». Так молвил Иисус апостолу Петру. Петр искренне верил в Сына Божия и действительно пошел по волнам, как по земле. Так гласит легенда. Давно это было, и чудо почти стерлось из людской памяти. Но чудо вчерашнее, я думаю, запомнится жителям Константинополя надолго, ведь именно Господь помог мне, перенеся моих воинов, как на крыльях, через городскую стену. С верой в Бога идем мы по этой земле, на Бога уповаем и не будем оставлены Богом никогда! Я пью за славное воинство Христово! - И Конрад осушил свою чашу.
  Мануил выслушал речь короля, пряча в усах скептическую полуусмешку.
  «За простачков нас держит Конрад, - думал василевс. - Бога в союзники взял! Ничего, вот уберется отсюда вся эта свора с крестами на плащах, я разыщу тех изменников, которые помогли немцам проникнуть в мою столицу. Конрад наверняка немало заплатил этим негодяям за предательство».
  Желая потешить именитых гостей, Мануил распорядился устроить на ипподроме заезды колесниц и травлю диких зверей.

  На ипподром, как обычно, пришли толпы народа.
  Немецким графам и баронам были отведены места среди византийской знати. Конрад и его племянник герцог Фридрих Швабский сидели в одной ложе с василевсом и его супругой.
  Феофилакт сидел рядом с графом Гуго Тюбингенским. Пронырливый Архилох, как всегда, находился подле логофета, так как он кроме русского языка знал еще и немецкий.
  Граф Гуго охотно делал ставки. При этом он то и дело поглядывал на сидящую неподалеку Евпраксию. Порой могло показаться, что мчащиеся по кругу колесницы занимают графа гораздо меньше по сравнению с красавицей Евпраксией. Архилох негромко переводил графу слова глашатая и реплики крикунов из толпы. Граф внимал Архилоху с холодной улыбкой на устах, чуть заметно кивая головой.
  На этого человека нельзя было смотреть без содрогания. Выбитый правый глаз и шрам на левой щеке делали его лицо еще более отталкивающим. Неправильный излом бровей, крючковатый нос, почти упирающийся в верхнюю губу, узкий вытянутый вперед подбородок и нижняя губа, налегающая на верхнюю, придавали облику этого рыцаря что-то нечеловеческое.
  «Какая же мать родила такого урода!» - с отвращением подумала Евпраксия и невольно поежилась, поскольку в этот миг страшный немец опять посмотрел на нее.
  - Улыбнись же нашему другу, - шепнул Феофилакт Евпраксии.
  Евпраксия смерила логофета неприязненным взглядом.
  - Ты, я вижу, завел себе новых друзей, а старых позабыл, - сказала она.
  - О ком ты?
  - Сам знаешь, о ком. О Василии Буслаеве!
  - Чш-ш! - зашипел на Евпраксию Феофилакт. - Забудь о нем! Считай, что его уже нет.
  - Как так? Ведь казнь назначена на завтра.
  - Именно поэтому, неотразимая моя. Уже ничего нельзя сделать для спасения несчастного Василия Буслаева. - Феофилакт печально вздохнул. - И умоляю, не надо смотреть на меня такими гневными глазами! Судьбу Василия решал не я, а василевс.
  - Если бы речь шла о твоем сыне, Феофилакт, то ты добился бы помилования.
  - Мой сын не натворил бы столько глупостей за один раз! - рассердился логофет, хотя и не повысил голос. - А твой обожаемый Василий вздумал прекословить самому Божественному, убил евнуха и несколько стражников, пытавшихся его утихомирить. Василий проявил упрямство на суде, хотя ему ясно давали понять - уступи василевсу, и твоя жизнь будет спасена. После суда у Василия было почти три месяца, чтобы все обдумать и взвесить. Но на Руси, видимо, думать не умеют. Там умеют лишь рубить с плеча! Василий сам выбрал свою участь.
  - Ты же знаешь, Феофилакт, к чему его принуждали, - кривя от негодования свои красивые уста, промолвила Евпраксия. - Василий не захотел стать евнухом и выбрал смерть. Это поступок истинного мужа. Среди нашей знати мало таких. Ради милости василевса или сохранения жизни любой ценой наши вельможи готовы пожертвовать чем угодно, даже своим мужским достоинством. О, жалкий род скопцов!
  - Мне понятно твое негодование, прелестная моя, - ухмыльнулся Феофилакт. - Василий, наверно, был отличным любовником, а?
  - Гораздо лучше императора! - с вызовом ответила Евпраксия и отдернула руку, за которую ее хотел взять логофет.
  - Остерегись бросаться такими словами! - прошептал Феофилакт. - Я тебя не выдам по старой дружбе, но кругом много ушей.
  - Дрожишь, почтенный логофет, - презрительно усмехнулась Евпраксия.
  - Прежде всего мое беспокойство за тебя, прекраснейшая, - тихо сказал Феофилакт, глядя матроне в глаза. - Ты-то сама пыталась помочь Василию?
  - Василевс не допускает меня к себе, - опустив голову, ответила Евпраксия. - Я думала, это твои козни.
  - Ну что ты, дорогая моя! - возмутился логофет. - Когда я тебя предавал!
  Феофилакт с показным благоговением запечатлел поцелуй на нежной руке Евпраксии.
  - Я пойду, - негромко проговорила Евпраксия, - пока этот страшный немец не сожрал меня взглядом.
  - Я бы не спешил уходить на твоем месте, - как бы между прочим заметил Феофилакт. - Этот страшный немец - приближенный короля Конрада, а король все время пребывает рядом с василевсом. Мне кажется, Конрад может замолвить слово за Василия при условии, что ты будешь любезна с графом Гуго.
  - Его так зовут? - Евпраксия указала глазами на страшного графа.
  Феофилакт еле заметно кивнул.
  - Граф Гуго уже интересовался тобой.
  - Я польщена, - без малейшей радости в голосе обронила Евпраксия.
  Схватки со зверями произвели на немецких рыцарей большое впечатление, судя по их азартным выкрикам и жадному созерцанию человеческих тел, растерзанных хищниками. Оживился и граф Гуго, вперив свой единственный глаз в кровавую бойню на арене.
  В этот день у организаторов зрелищ не нашлось достаточно ловких гладиаторов. Для потехи зрителей на растерзание львам были брошены приговоренные к смерти преступники и даже калеки, которых всегда хватало в тюрьмах столицы. Среди калек было немало искуснейших воров и похитителей детей, но противостоять рассерженным львам ни с копьем, ни с мечом никто из них не мог.
  Голодные звери приходили в неистовство от запаха свежей крови, разрывая тела несчастных, растаскивая по всей арене оторванные руки, ноги, головы и внутренности.
  Евпраксия решила все-таки уйти, не в силах больше выносить такое зрелище.
  - Куда ты? - сказал Феофилакт. - Будут еще поединки карликов и конные трюкачи, я узнавал.
  - Нет, мне дурно, - морщась, ответила Евпраксия. - Я ухожу. Скажи графу Гуго, что я буду рада принять его у себя сегодня вечером.
  - Одного или с толмачом? - уточнил Феофилакт.
  - Разумеется, одного.
  - Граф Гуго не знает греческого, без Архилоха не обойтись.
  - Зато я знаю немецкий.
  - Ты знаешь немецкий? - Феофилакт сделал удивленные глаза. - Какие умные женщины живут в столице мира!
  - Рядом с тупыми и трусливыми мужчинами, - добавила Евпраксия, поднявшись со своего места.
  Служанка набросила ей на плечи длинный тонкий плащ.
  - Ну, не все ромеи такие никчемные, - улыбнулся логофет.
  - Прощай, Феофилакт. Я рассчитываю на тебя!
  - Прощай, Евпраксия. Удачи тебе!
  Поймав на себе взгляд графа Гуго, Евпраксия на этот раз одарила его улыбкой и благосклонным взглядом своих больших синих глаз. При этом матрона на краткий миг прикрыла нижнюю часть лица краем плаща, чтобы сделать более действенным именно взгляд. О, эта женщина умела обольщать мужчин!
  Примерно то же самое подумал Феофилакт, глядя вслед Евпраксии, спускающейся вниз по ступеням к проходу, ведущему к выходу с ипподрома.
  «Пропал граф Гуго! - усмехнулся про себя логофет, видя, что и тот провожает красавицу долгим взглядом. - Теперь ему будет не до карликов. Еще бы! Такая восхитительная женщина посмотрела на него с благоволением. Видел ли он подобных красавиц в своей дикой Германии?»

* * *

  К встрече с графом Тюбингенским Евпраксия готовилась тщательно. Она умастила тело благовониями, заново расчесала и уложила в пышную прическу свои длинные волосы. При этом завитые волосы были уложены Евпраксией с таким расчетом, чтобы двумя движениями их можно было распустить по плечам. Матрона оставила обнаженными руки и плечи, подобрав соответствующий наряд, подкрасила губы, оттенила глаза. Чем еще ей взять этого грубого германца, как не своей прелестью!
  Граф Тюбингенский пришел домой к Евпраксии, едва день начал меркнуть.
  На нем было длинное грубое одеяние из темной шерстяной материи, похожее на рясу, но с узорами из золоченых ниток на рукавах и по нижнему краю. На поясе висел кинжал. Волосы графа, цвета спелой пшеницы, достигали плеч и были тщательно расчесаны. На безымянном пальце правой руки блестел перстень в виде человеческого черепа.
  Евпраксия с улыбкой встретила гостя, хотя душа ее трепетала от одной мысли, что ей предстоит остаться с этим человеком наедине. Отпустив служанок, Евпраксия сама закрыла дверь на засов и пригласила рыцаря в свои покои.
  Гость преподнес хозяйке дома ожерелье из плохо обработанных изумрудов.
  Евпраксия, желая сделать приятное графу, сразу надела ожерелье себе на шею.
  Граф Гуго не смог скрыть удивления, узнав, что Евпраксия говорит по-немецки.
  - Правда, не столь хорошо, как хотелось бы, - добавила матрона.
  Евпраксия сидела напротив немца и не знала, куда деть свои дрожащие руки. Не знала, как ей скрыть свое волнение и страх.
  Решив угостить гостя вином, Евпраксия чуть не пролила вино на себя.
  - Будет лучше, если это сделаю я сам, - вежливо предложил граф и протянул руку к сосуду с вином.
  - Прошу прощения, - пробормотала Евпраксия. - Это ужасное зрелище на арене ипподрома совсем расстроило мне нервы.
  - Глоток вина помогает от любого расстройства, - улыбнулся граф, подавая женщине кубок. - За что будем пить? За удачный крестовый поход или за здоровье василевса? А может, нам следует выпить за спасение русского витязя, а?
  Евпраксия вздрогнула. Неужели этот немец что-то проведал о Василии Буслаеве?
  - Я слышал краем уха ваш разговор с Феофилактом там, на ипподроме, - сказал граф. - Это тот самый русич?
  Встревоженные синие очи гречанки встретились с единственным темно-серым оком немца. Отрицать и увиливать было бесполезно.
  Евпраксия кивнула. Они выпили вина. И некоторое время сидели молча.
  Наконец граф произнес:
  - Я могу посодействовать спасению Василия Буслаева, но при одном условии…
  - Я согласна на все, - тихо промолвила Евпраксия.
  - Вот как? - изумился граф. - Я еще не назвал это условие, торопиться не следует.
  - Как раз наоборот, иначе будет поздно, - не поднимая глаз, сказала Евпраксия. - Мое тело будет принадлежать тебе, рыцарь. Дверь заперта. Кровать стоит вон за той занавеской. Нам никто не помешает.
  Глядя на ее спокойную решимость отдаться ему, граф несколько мгновений хранил молчание, словно оценивал своим мужским оком прелести той, что не спеша обнажалась перед ним. Не глядя на немца, Евпраксия уверенными движениями снимала с себя одежды, бросая их к своим ногам. От ее тончайших одежд исходил такой благовонный аромат, что граф не удержался и поднял с полу шелковую нижнюю рубашку. Он поднес ее к лицу.
  - Благовония! - проворчал граф. - Весь этот город пропах благовониями! Вся империя ромеев пропахла ими! Это и погубит когда-нибудь спесивых ромейских василевсов! - Рука рыцаря потрясала в воздухе скомканной женской сорочицей. - Да еще эти зрелища на ипподроме, развращающие толпу. У ромеев в прошлом был всего один стоящий император - Юстиниан. Все остальные более напоминали жалких шутов, восседающих на золотой бочке с ладаном и миррой.
  Граф швырнул рубашку обратно на пол.
  - Не стану спорить по этому поводу, - безразличным голосом произнесла Евпраксия.
  Она стояла перед рыцарем нагая, обняв себя за плечи. Холодные изумруды тускло поблескивали на ее нежной шее.
  - Меня сейчас занимает другое, граф, - продолжила Евпраксия. - Я была бы признательна тебе, если бы ты отложил утехи со мной до поры и немедленно приложил усилия для спасения Василия Буслаева. Мое тело, уверяю тебя, никуда не денется ни завтра, ни послезавтра, ни в следующие дни.
  - Вот она - греческая самонадеянность! - Граф обошел вокруг обнаженной женщины. - Красавица думает, что мне нужно ее тело, и ошибается в этом, ибо мне нужна ее душа.
  Евпраксия удивленно обернулась, встретившись взглядом с рыцарем.
  - Да, синеглазая, твоя прекрасная душа мне нравится больше твоего совершенного тела, - промолвил граф. - Ведь тело бренно, лишь душа вечна!
  Склонив набок свою уродливую голову, странный рыцарь провел крючковатым пальцем по животу женщины, коснулся ее груди.
  - Где находится твоя душа, красотка? - прошептал граф, прищурив свой страшный глаз. - Здесь?.. А может, здесь?.. Какая у тебя гладкая белая кожа! Какое роскошное обиталище имеет твоя душа!
  Евпраксия слегка вздрагивала от прикосновений этой руки, но не проронила ни звука. Страх сковал ее по рукам и ногам.
  - Я жду твоего ответа, красавица, - проговорил граф. - Ты согласна отдать мне свою душу?
  - Кто ты? - с трудом вымолвила Евпраксия.
  - Человек, служащий Сатане, - прозвучал ответ. - Я из секты сатанистов.
  Евпраксия попятилась к дверям.
  - Куда ты? - окликнул ее рыцарь. - Или ты вдруг охладела к Василию Буслаеву?
  Евпраксия замерла на месте, не отрывая глаз от страшного лица графа Тюбингенского, заслонившего в этот миг перед ней все на свете.
  Сатанисты! Люди, приносящие в жертву маленьких детей, справляющие свои мрачные вакханалии в ночь молодой луны, имеющие свои обряды, отрицающие триединую сущность христианской веры, по сути враждебные ей. Сатанисты прокляты на веки вечные Римской и Православной Церквями. Один из сатанистов стоит сейчас перед Евпраксией и требует ее душу!
  Граф Гуго молчал, но его единственный глаз настойчиво вопрошал: «Отдашь душу или нет? Я жду!»
  Евпраксия упала на колени и, склонив голову, прошептала:
  - Отдам, если это спасет Василия Буслаева.
  - Спасет, спасет… - с некой небрежной уверенностью промолвил граф. - Сатанисты, в отличие от святых и Отцов Церкви, не обманывают людей.
  Граф снял с Евпраксии нательный крестик, а взамен протянул ей какой-то круглый амулет на тонкой цепочке.
  - Надень! - приказал он. - И ничего не бойся. Отныне ты будешь под защитой Отца Тьмы.
  Видя, что пальцы Евпраксии не слушаются ее, граф Гуго сам надел амулет ей на шею.
  - Обычно у нас причащают кровью невинных младенцев, - заметил рыцарь с неким подобием улыбки на устах, - но для столь прекрасной женщины можно сделать исключение, заменив кровь вином…
  Внезапно все предметы стали расплываться перед взором Евпраксии, в ушах у нее появился странный звон. Она попыталась подняться с колен и потеряла сознание.

* * *

  Рано утром к Василию пришел цирюльник и побрил его. Потом пришел священник для последней исповеди. Как всегда, приковылял глухонемой старик со своей похлебкой, но Василий отказался от еды. Зачем ему насыщаться в последние часы жизни?
  - Напрасно не ешь, - пробурчал страж-армянин, глядя на Василия из-под густых бровей. - Кто знает, может, силушка тебе сегодня пригодится.
  - Где меня казнят? - спросил Василий.
  - На Амастрианской площади, - мрачно ответил стражник, - у нас только там сжигают людей. - И захлопнул дверь.
  Амастрианская площадь всегда полна людского гомона, скрипа колес, ослиного пронзительного крика. Здесь раскинулся хлебный базар, но сегодня торговцев и покупателей больше занимают приготовления к редкому зрелищу - сожжению преступника на костре.
  Несколько русичей, пробираясь через толпу, ворчат на Потаню:
  - Не помогла твоя хитрость, хромоногий. Вон, уже и костер приготовлен. Эх, прощай, Вася-Василек!
  - Хватит каркать! - огрызнулся Потаня. - Может, кого-то другого нынче жечь будут.
  На широкой улице показалась повозка с приговоренным к смерти, окруженная вооруженными всадниками. Исчезли последние сомнения - на повозке стоял Василий в длинной белой рубахе и таких же портах. Его руки были привязаны к невысоким перильцам, возвышавшимся по краям, как бы ограждавшим осужденного от вращающихся колес.
  Впереди ехал конный глашатай и громко выкрикивал провинности приговоренного к смерти, а также откуда он родом, его возраст и занятия. О том, что Василий дал обет участвовать в крестовом походе, не было сказано ни слова. Глашатай сообщил, что Василий прибыл в Константинополь из желания стать наемником. Было объявлено, что Василий дослужился до гемиолохита и, желая большего, составил заговор против василевса.
  - Во заливает, крикун! - сердито проговорил Костя Новоторженин.
  - Может, заткнуть ему глотку!
  - Угомонись, - дернул его за рукав Потаня, - а то все испортишь!
  - На что ты надеешься, дурья башка? - Фома толкнул в бок Потаню. - Обманул тебя король! Эх, попался бы мне в руки этот Конрад!
  - Замолчь! - Потаня погрозил кулаком Фоме. - Ведь условились же - действовать самим в день казни, коль от Конрада проку не будет. Чего ж тебе неймется?
  - Стражи видишь сколько вокруг! - прошептал Фома. - Совладаем ли?
  Всадники императорской гвардии теснили народ закованными в латы конями, освобождая дорогу повозке с осужденным. На площади из пеших гвардейцев был образован широкий круг, в центре которого возвышалась груда бревен и дров с торчащим в середине столбом. Тут же разгуливал палач в черном колпаке и маске. Подле палача находились несколько подручных, лица которых тоже были скрыты полумасками.
  Повозка остановилась.
  Прислужники палача - дюжие молодцы - освободили Василия от пут и возвели его на вершину пирамиды из сухих бревен. Там они привязали новгородца цепями к столбу, обложив его до пояса вязанками хвороста.
  Теперь взоры многих тысяч людей были устремлены к медному закопченному чану на треноге, в котором горел огонь. Однако палач медлил начинать казнь, хотя уже выдернул из связки факелов один и шагнул с ним к огню.
  Возница дернул вожжи, лошади лениво тронулись с места, увозя с площади тюремную повозку.
  Умолк наконец и глашатай.
  Конная гвардия образовала второй круг позади пешей гвардии.
  Сильное волнение, владевшее Василием, пока его везли к месту казни, вдруг сменилось необычным спокойствием, когда он увидел вокруг себя целое море из людских голов. В огромной толпе женщин было не меньше, чем мужчин. Знать теснилась на возвышении под портиком большого дома и на ступенях, ведущих к статуе языческого бога Зевса-Гелия, установленной на мощной мраморной колонне.
  Горькая улыбка едва не наползла на уста Василию. Какой чести его удостоили жители этого великого города, придя в таком множестве посмотреть, как он примет смерть на костре. Наверно, столько же народу сбегается, чтобы встретить победоносного императора!
  «На миру и смерть красна!» - подумал Василий.
  Зоркие глаза Василия узрели в пестрой толпе знакомые загорелые лица. Да это же Потаня и Худион! А вон и Фома! Рядом с ним Домаш и Костя.
  «Прощайте, соколики! - мысленно промолвил Василий. - Вот и закончилась моя дороженька!»
  Стройная матрона в лиловых, ниспадающих до пят одеждах, стоящая особняком от группы богатых горожанок, тоже привлекла взгляд Василия. Евпраксия! Сердце в груди у Василия заныло от непередаваемой тоски, ему так не хотелось умирать в свои неполные двадцать пять лет!
  Среди вельмож Василий узнал Феофилакта и неизменного Архилоха рядом с ним, дородного Евмения и градоначальника Андрокла. Супруга Андрокла утирала слезы краем тонкого покрывала. Она так мило улыбалась Василию при их первой встрече в доме логофета. Узнал Василий и жену Феофилакта, красавицу Анастасию, и рыжеволосую девушку рядом с нею. Это была Доминика, дочь Феофилакта.
  Вдруг неподалеку разом грянули громкие трубы, затем послышался нарастающий топот копыт по мостовой.
  Масса народа заколыхалась, люди вытягивали шеи, напирали друг на друга. Теперь стала понятна задержка казни.
  На площадь выехала кавалькада всадников в ярких роскошных одеждах. Сбруя на лошадях сияла позолотой, трепетала на ветру бахрома парчовых попон: синих, желтых, оранжевых… Над головами конников колыхались стяги - один с золотым двуглавым орлом на красном поле, другой с черным одноглавым орлом тоже на красном полотнище.
  Византийский император и германский король остановили своих коней напротив груды дров. Их конные телохранители застыли рядом, образовав полукруг за спиной двух венценосцев.
  Трубы смолкли. Наступила тишина, нарушаемая лишь позвякиванием уздечек, да еще черный жеребец Конрада нетерпеливо бил передним копытом по каменному настилу площади.
  Глашатай ждал знака от василевса к началу казни.
  Мануил медлил, склонив голову набок и внимая тому, что говорил ему Конрад на ломаном греческом языке. На лице Мануила отразилась досада. Он что-то возразил королю, но Конрад продолжал на чем-то настаивать, упрямо качая головой в короне.
  Василий, волею обстоятельств вознесенный выше всех, глядел на двух властелинов, не подозревая, что именно в эти минуты решается его судьба.
  «Так вот ты каков, король Конрад, предводитель немецких крестоносцев! - подумал Василий. - Дождался-таки я тебя!»
  Между тем глашатай, повинуясь жесту василевса, подъехал вплотную к Мануилу, чтобы выслушать что-то из его уст. Народ замер, ожидая привычного в таких случаях возгласа глашатая.
  Палач, нимало не сомневаясь в дальнейшем развитии событий, подбросил в огонь сухих дров и приготовился зажечь факел.
  Василий мысленно просил Бога принять его грешную душу.
  Однако случилось непредвиденное.
  Вместо возгласа «Палач, делай свое дело!» глашатай стал громко провозглашать совсем другое. Из желания угодить высокому гостю василевс поступит с приговоренным к смерти так, как это принято на родине германского короля. А именно…
  - Если найдется женщина, согласная стать женой этого осужденного на смерть, то василевс подарит ему жизнь! - объявил глашатай.
  По площади прокатилось волнение, среди простонародья многие были недовольны таким решением василевса. Толпа ждала зрелища и хотела получить его, поэтому ремесленники и подмастерья грубо отталкивали женщин подальше от передних рядов, сопровождая это сердитыми репликами: «Чего ты уставилась на него, глупая, здесь казнь, а не смотрины!.. И ты, голубушка, проваливай отсюда, нам здесь жалостливые не нужны!..»
  Василий не верил своим ушам. Неужели Бог услышал его молитвы!
  Глашатай еще раз объявил волю василевса.
  Там, где стояли русичи, в толпе вспыхнула перебранка. В другом месте из плотных рядов кто-то со смехом вытолкнул какую-то гулящую девку, коих в этом городе было множество. Блудница сразу же забилась обратно в толпу.
  Василий вспомнил про Анфиску. Где она? Почему не пришла сюда вместе с его побратимами? Присутствие здесь Анфиски могло бы спасти Василию жизнь, а то ведь гречанкам неведомо чувство жалости! Кроме, пожалуй, Евпраксии, которая уже замужем и помочь Василию не в силах.
  Василий видел, что и король Конрад с нескрываемым беспокойством озирает это скопище людей в надежде увидеть ту, которая из сострадания отважится на смелый поступок.
  В галерее портика, где стояла знать, произошло какое-то движение, прозвучали резкие женские возгласы. Василий с изумлением увидел, что дочь Феофилакта вырвалась из цепких рук матери и выбежала на площадь.
  Глашатай направил к ней своего коня.
  - Ты готова стать женой этого осужденного на смерть? - раздался зычный голос глашатая.
  - Да, - прозвучал в ответ звонкий девичий голос.
  - Назови свое имя, девушка, - сказал глашатай.
  - Доминика, дочь Феофилакта.
  Непередаваемое изумление, смешанное с растерянностью, появилось на лице не только почтенного логофета и его друзей, но и на лице василевса. Конрад же несколько раз хлопнул в ладоши, выражая тем самым свое восхищение юной гречанкой.
  По толпе прокатился недовольный гул.
  Несколько немецких воинов с черными крестами на белых плащах, расталкивая греческую стражу, прорвались к бревенчатой пирамиде и освободили Василия от цепей. Его укрыли белым плащом и увели к свите короля.
  Конрад спешился и, преклонив колено, поцеловал нежную ручку Доминики.
  При виде этого немецкие рыцари разразились приветственными криками, которые были подхвачены побратимами Василия, затерянными в толпе.

  Глава одиннадцатая. Беседа на крепостной стене

  Свадьбу Василия и Доминики, по настоянию Конрада, справили на следующий день в покоях Большого Дворца. Посаженым отцом был сам Конрад, который щедро одарил новобрачных. Присутствовала на свадебном пиршестве и вся русская дружина, кроме Анфиски. Чернавка не могла себе простить, что не пошла в тот злосчастный день на площадь, предпочитая лить слезы в горьком одиночестве.
  Из родни невесты присутствовал на застолье только Феофилакт. Ни мать, ни брат, ни тетки Доминики демонстративно не пришли на эту свадьбу. Не пожелал здесь появиться и василевс, хотя Конрад пригласил его в первую очередь.
  Такого пьяного буйства ни Василию, ни Доминике еще не приходилось видеть. Немецкие графы и бароны с поразительной быстротой осушили несколько бочек с греческим вином, выставленных отцом невесты. После чего долго гремели воинственные немецкие песни, отражаясь эхом в высоких дворцовых сводах.
  Василий был до такой степени ошарашен постигшими его неожиданными переменами, в особенности сбывающимися пророчествами волховицы, что и на брачном ложе он не посмел прикоснуться к той, что спасла его от ужасной смерти на костре.
  - Ты хотя бы проверь, девственница ли я? - улыбнулась Доминика, видя смущение своего супруга и призывно откинув с себя одеяло.
  Василий осторожно принялся гладить нагое девичье тело, шепча тихие слова благодарности за его спасение, потом прижался лицом к нежному животу Доминики и замер, будто оцепенел.
  Не прошло и минуты, как Доминика почувствовала на своей коже горячие мужские слезы - такие обильные, что это растрогало ее до глубины души. Она стала ласково утешать Василия, поглаживая его растрепанные кудри и согнутую спину.
  - Ты много перенес вчера, любимый, - шептала Доминика. - Ложись рядом со мной и постарайся заснуть, а я буду оберегать твой сон.
  Василий покорился, как ребенок.
  Все пережитое отняло у него так много душевных сил, что, едва смежив веки, он словно провалился в темную яму.

* * *

  Конрад, проникнувшись к спасенному Василию Буслаеву искренней симпатией, выделил новгородцу и его юной жене место в своих покоях. Рядом были размещены и дружинники Василия, денно и нощно оберегавшие своего вожака.
  Во время одной из бесед с Василием Конрад полушутливо заметил:
  - У нас в Германии спасенный от смерти становится вассалом своего спасителя. Так что, витязь Василий, отныне ты - мой вассал.
  - У нас на Руси не принято забывать благодеяния, поэтому я готов с охотой служить тебе, добрый король, - сказал на это новгородец.
  Нельзя сказать, что король Конрад достаточно хорошо разбирался в людях, но в византийцах он все же разбирался неплохо. Может, тому содействовало его родство с василевсом, а может, вынесенное с детских лет предвзятое отношение к ромеям, от которых в те далекие времена никто не ожидал ничего кроме подлости и коварства. Возможно, Конраду не понравились взгляды, какие бросали украдкой на Василия родственники его жены. Король настоятельно советовал Василию поберечься.
  Потаня тоже велел Василию держать ухо востро.
  Василий всюду ходил в сопровождении нескольких дружинников.
  Но отправляясь однажды к Евпраксии, Василий не взял с собой никого. Дело было вечером. Уходя, Василий сказал побратимам, что идет навестить таксиарха Дионисия и скорее всего останется у него ночевать.
  Побратимы поворчали, но отпустили Василия одного.
  Лишь Потаня подозрительно посмотрел на Василия с многозначительной усмешкой на устах.
  Василий надел греческие одежды, чтобы не выделяться на городских улицах, где допоздна шныряют соглядатаи василевса.
  На этот раз путь к дому Евпраксии показался Василию очень долгим. Толкнув створку знакомых ворот и сунув монетку привратнику, Василий миновал широкий двор, поднялся по ступеням к заветной двери с кольцом вместо ручки. На стук вышла служанка. Она ахнула при виде Василия, затем схватила его за руку и торопливо повела за собой.
  У Василия было такое чувство, будто что-то случилось или вот-вот должно случиться. Он не решался спросить об этом служанку, полагая, что ему это только кажется.
  Василий увидел прекрасную матрону лежащей на ложе в комнате, озаренной пламенем трех свечей. На стенах были фресковые картины, изображающие амазонок верхом на длинногривых лошадях; на полу лежали пятнистые леопардовые шкуры. В этом покое ему еще не приходилось бывать.
  При виде Василия Евпраксия залилась слезами и бросилась к нему на шею.
  Заплакала и служанка, бесшумно скрываясь за дверью.
  Василий крепко обнял свою возлюбленную, лишь теперь осознав в полной мере, как она ему дорога.
  - О, мой Василий! - прошептала Евпраксия, заглядывая ему в глаза. - Ты тоже плачешь?
  - Я знал, что ты переживала за меня, как никто другой, - волнуясь, промолвил Василий, нежно стирая слезы с лица Евпраксии кончиками пальцев. - Каждую ночь в темнице я слышал биение твоего сердца.
  - Теперь уже все позади, мой любимый. - Евпраксия постаралась улыбнуться. - Скоро ты покинешь Константинополь. Василевс уже не сможет причинить тебе вред. Только, умоляю, береги себя в битвах с сарацинами!
  - Постараюсь, насколько это будет возможно, чтобы не прослыть трусом, - промолвил Василий.
  Они обменивались вопросами, не переставая ласкать пальцами лица друг друга, не пряча любящих взглядов. Евпраксия усадила своего возлюбленного на ложе, сама села к нему на колени, как делала это прежде.
  - Не могу понять, что заставило Доминику пойти против воли отца и матери, прилюдно согласившись стать моей женой, - признался Василий Евпраксии. - Я чувствую, что Доминика не любит меня. Но и к родителям своим она как будто не питает особой неприязни. Доминика слишком рьяно оказывает внимание королю Конраду и его племяннику Фридриху. Впрочем, меня это не возмущает, даже наоборот. Ведь и я не питаю к Доминике никаких чувств, кроме признательности за спасение.
  - Ну и напрасно! - улыбнулась Евпраксия. - Доминика такая очаровательная и столь прекрасно сложена, что многие мужчины заглядываются на нее. Я успела заметить это.
  Евпраксия подставила Василию уста для поцелуя.
  Разгорячившись страстным слиянием уст, Василий принялся снимать с Евпраксии ее шелковые одежды, обнажив ей плечи и грудь.
  - Что это у тебя? - спросил он, увидев круглый странный амулет на цепочке меж пышных грудей матроны. - Зачем тебе это?
  - Ах, не обращай внимания!.. - Евпраксия смутилась и сняла с шеи амулет. - Это от сглаза… Мне дали поносить вместо крестика. Всего на несколько дней.
  Евпраксия встала и потянула Василия за руку.
  - Сначала в бассейн, а затем в теплую постельку! - с обольстительной улыбкой сказала она. - Сегодня ночью я буду исполнять все твои желания.

* * *

  Несколько дней спустя германский король и вся его свита погрузились на корабли в гавани Вуколеон и под звуки труб, звучащих с берега, отчалили в открытое море, подернутое вдали белесой рассветной мглой.
  Среди греческих грузовых судов шла на веслах и красная новгородская ладья.
  Сорок крутобоких кораблей, вытягиваясь длинной вереницей, проплывали сначала мимо крепостных стен, громоздившихся на береговых скалах, затем совершали поворот на юго-восток, повторяя маневр головного судна и подставляя паруса свежему бризу.
  Несмотря на ранний час, множество жителей Константинополя вышло проводить в путь воинство германского короля. Люди спозаранку поднялись на стены и башни, обращенные к морю, чтобы помахать на прощание рукой воинам Христовым. Были и такие среди ромеев, кто поминал крестоносцев крепким словцом, вкладывая в ругательства всю свою радость от избавления от этой напасти.
  Радовались прежде всего знатные византийцы, усадьбы и дома которых в предместьях столицы подверглись разграблению воинами Конрада.

  - Уж и не знаю, какого святого благодарить, что наконец-то избавился от этой прожорливой оравы! - молвил эпарх Андрокл, претерпевший по своей должности немало неприятностей со стороны алчных крестоносцев. - Поставлю в храме на обедне свечи всем святым угодникам, чтобы никого не обидеть.
  - Обеднела наша казна после такого нашествия, пришлось поистратиться на подарки королю Конраду и его графам, - проворчал ризничий Евмений, - а ведь где-то на подходе к Константинополю находится еще войско французских крестоносцев. Эта саранча похуже немецкой будет, ибо король Людовик не родственник и не союзник василевсу.
  - Все амбары опустошены, все винные погреба, - вздыхал градоначальник, - чем французских рыцарей кормить, ума не приложу. Придется скот резать, хотя землевладельцы все стада загодя в горы угнали.
  - Голодом нужно выпроваживать крестоносцев из Константинополя, а не пирами их тешить, - зло проговорил Феофилакт.
  Логофет дрома был настроен непримиримее всех.
  Накануне Феофилакту не удалось уговорить Доминику остаться дома, упрямая девица все-таки потащилась в Азию за своим мужем. Ее не остановили ни слезы матери, ни просьбы брата, ни угрозы отца.
  «Чем приворожил нашу дочь Василий Буслаев? - недоумевал Феофилакт. - Ведь они виделись-то раза три до дня казни. Пригрел я этого русича, как змею на груди!»
  Феофилакт приблизился к Евпраксии, одиноко стоящей в стороне.
  Вольный ветерок трепал тонкое покрывало на голове матроны, скрепленное на лбу позолоченной диадемой. Служанки Евпраксии остались внизу возле кареты.
  - Привет тебе, красавица, - сказал Феофилакт.
  Евпраксия, не оборачиваясь, ответила на приветствие.
  - Ну что, виден еще корабль Василия Буслаева?
  - Пока еще виден, - тихо ответила матрона.
  - Понимаю твою печаль, - едко заметил логофет, - какой отменный любовник тебя покинул. И покинул навсегда! Есть отчего прийти в отчаяние.
  Евпраксия холодно взглянула на Феофилакта, говоря взглядом: «Как ты низок!» Но вслух она ничего не сказала.
  Феофилакт, чувствуя это незримое превосходство душевно более благородной Евпраксии, от досады захотел сделать ей еще больнее и промолвил предупреждающим тоном:
  - Василевс тобою недоволен, красавица. Божественный подозревает тебя в государственной измене. Извини, но в такой ситуации я тебе больше не друг.
  Феофилакт хотел было отойти прочь, но задержался на месте, заметив небрежную усмешку на устах Евпраксии.
  - Чему ты улыбаешься? - хмуро спросил он.
  - Как вы смешны оба с василевсом, - сказала Евпраксия. И жестко добавила: - Запомни, я больше не страшусь гнева василевса и не нуждаюсь в твоей дружбе!
  - Поглядим, что ты заговоришь, когда палач накинет петлю тебе на шею! - прошипел Феофилакт, отходя в сторону.
  Феофилакт не мог видеть, как Евпраксия сорвала с шеи сатанинский амулет и выбросила его со стены в море.
  Когда вереница удаляющихся кораблей стала еле различима в туманной дали, а очертания красной ладьи исчезли совсем, Евпраксия отошла от высоких бойниц к противоположной стороне верхней крепостной площадки, откуда открывался захватывающий вид на город. Она поднялась на невысокий каменный барьер, перекрестилась быстрым движением и смело ринулась вниз с огромной высоты.

  Часть третья

  Глава первая. Бернар Клервосский

  Крестоносное войско высадилось на берегу обширного Никомедийского залива. Последним отрядом, сошедшим с греческих судов на сушу у стен города Никомедии, была свита германского короля.
  Гудит военный стан на равнине.
  Там, где расположились крестьяне со своими семьями, был слышен детский плач и лай собак.
  Русские ратники разбили палатки рядом с шатрами воинов Фридриха Швабского.
  Швабы держались особняком в немецком воинстве, гордясь тем, что король Конрад родом был из древнего швабского рода Штауфенов. Вот уже больше десяти лет Штауфены управляют германскими землями к неудовольствию саксонских и баварских герцогов. Потому-то в войске Конрада было так мало рыцарей из Баварии и Саксонии.
  Заплатив греческим навклерам, новгородцы оставили свою ладью, вытащенную на берег, под их присмотром.
  - Через год кто-нибудь из нас вернется сюда, чтобы морским путем отправиться обратно на Русь, - сказал Василий никомедийцам.
  Греки многозначительно переглядывались между собой.
  Один из навклеров спросил у Василия:
  - А если никто из вас не вернется?
  - Этого не может быть, - без раздумий ответил Василий.
  - Вся земля отсюда и до Иерусалима усеяна костями крестоносцев, витязь, а ты говоришь, такого не может быть, - усмехнулся грек. - Я не пророк, но могу сказать с уверенностью, что немногие из войска короля Конрада смогут вернуться назад.
  - Мы - русичи! - горделиво промолвил Василий. - И мы вернемся!
  Навклеры не стали спорить с ним: будущее покажет.
  На следующий день после высадки с кораблей Конрад произвел смотр своих конных и пеших полков. Широкое поле между лагерем и берегом залива покрылось отрядами конницы и густыми рядами пехоты. Реяли на ветру знамена, топорщились частоколы длинных копий, сверкая на солнце острыми наконечниками. Овальные и треугольные щиты с крестами и геральдическими значками рыцарей живописно выделялись на фоне белых плащей конников и серых накидок пешцев.
  Рыцари приветствовали короля, объезжающего верхом воинские шеренги, поднимая над головой копья, украшенные узкими флажками.
  Крестьяне толпились на близлежащем холме, наблюдая за происходящим.
  Конрад остался доволен готовностью своего войска к предстоящим сражениям с сарацинами.
  Собрав военачальников на совет, король задал им всего один вопрос:
  - Ждать ли нам французских крестоносцев или идти вперед без них?
  Мнения королевских вассалов разделились.
  Швабские и лотарингские рыцари высказывались за немедленное выступление. Баварские и саксонские рыцари советовали королю дождаться французов. Причем у герцогов и графов дело доходило до гневных перепалок. В королевском шатре было довольно шумно. Глашатаю всякий раз с трудом удавалось восстановить тишину.
  Василий, также приглашенный на совет, дивился тому, с какой недружелюбностью друг к другу немецкие рыцари выступили в далекий и трудный поход. Находившийся вместе с Василием Потаня негромко переводил ему с немецкого на русский речи вассалов. В отличие от ромеев, подданные Конрада говорить длинно и красиво не умели, да и не стремились к этому.
  Лишь герцог Фридрих, племянник короля, произнес довольно складную и разумную речь.
  - Еще в стычках с венграми на реке Драве мне стало ясно, что легкая вражеская конница неодолима для нашей тяжелой кавалерии, если у врага имеется возможность для маневра, - сказал Фридрих. - Сельджукская конница по качеству не уступает венгерской, а численно даже превосходит ее. И как бы много пехоты ни было под нашими знаменами, исход сражений с сельджуками будет решать конница, по крайней мере на равнине. Насколько мне известно, до горных перевалов нам идти много дней. Значит, все это время преимущество будет на стороне сельджуков.
  Я думаю, иконийский султан сумеет этим воспользоваться. Когда врага нельзя одолеть умением, надо одолевать его числом. Поэтому лучше всего дождаться короля Людовика. Таково мое мнение.
  Речь племянника разочаровала короля, это было видно по его лицу.
  Не понравилась речь Фридриха и многим швабским баронам, которым не терпелось самим разграбить стоящие на пути к Палестине города и не делиться добычей с французами.
  Открыто выступить против мнения швабского герцога никто не решился, но недовольные голоса все же прозвучали. Мол, иконийский султан слабее мусульманских правителей Мосула и Халеба, его-то можно одолеть и без Людовика. Да французские рыцари поднимут немцев на смех, если увидят, что те без них ни на что не годны!
  Король внимательно выслушивал каждого говорившего, но вот его взгляд метнулся к Василию, сидящему с краю на дальней скамье.
  - А что нам скажет русский рыцарь из Новгорода?
  Потаня, стоящий позади Василия, перевел ему слова короля.
  Василий не спеша поднялся со скамьи. Его высокий рост, мощная грудь и широкие плечи приковали немало уважительных взглядов со стороны сидящих вокруг немцев.
  - Ты же знаешь, государь, дружина моя невелика, - промолвил Василий. - Но будь у меня хотя бы пятая часть твоего войска, я не стал бы никого дожидаться и двинулся бы в Палестину, сколько сарацин ни ждало бы меня впереди. Поскольку ныне я служу тебе, государь, то скажу так: где твой разум, там и мой.
  Василий вновь сел на скамью под одобрительные возгласы баронов.
  - Объявляю свою волю, - громко сказал Конрад. - Завтра на рассвете выступаем по дороге на Никею. И горе тем, кто встанет на нашем пути!
  Вскочив со своих мест, вассалы короля громко выражали свое одобрение сказанному их сюзереном.
  Лишь светловолосый Фридрих невозмутимо восседал на стуле, поглаживая свою рыжеватую бородку. На его лице не было досады или раздражения, словно он и не противился только что немедленному выступлению.

* * *

  Войско крестоносцев двинулось в путь с первыми лучами солнца.
  Пыльная дорога вилась змеей среди поросших лесом невысоких холмов, за которыми на юго-востоке вздымались далекие туманные горы.
  Головным шел небольшой конный отряд дозорных. Далее, отстав на милю-полторы, двигалась рыцарская конница и обоз. За обозом тянулась пехота, окутанная желтоватыми клубами пыли. Следом за пехотой тащилась почти безоружная, обремененная женщинами и детьми, повозками и вьючными животными, крестьянская масса - целый поток оборванных и изможденных людей.
  На первой же стоянке, сидя у костра, пятеро русичей делились впечатлениями между собой.
  - Не пойму, зачем рыцари тащат за собой эту орду оборванцев, да еще с детками малыми, коль нам сечи с сарацинами предстоят, - недоумевал Худион. - Проку от этих толп в сражении не будет никакого, обуза только.
  - Вот и скажи об этом королю Конраду, - проворчал Фома, вороша палкой уголья костра.
  - Я слышал, лет за пятьдесят до нашего похода был еще один крестовый поход, так тогда всю бедноту, шедшую отдельно от рыцарского войска, безбожные сельджуки истребили за один день, - вставил Костя. - С той поры папа римский повелел рыцарям оберегать бедных людей по пути в Иерусалим.
  - А я слышал, что папе римскому просто-напросто наплевать на всю эту голытьбу, - снова проворчал Фома и плюнул в костер. - Папа римский печется лишь о тех, кто может держать меч в руках, кто знатен и богат.
  - Намучаемся мы в дороге с этими толпами крестьян! - покачал головой Худион, будто не слыша ворчаний Фомы. - Ох и намучаемся!
  - Эти люди тоже крестоносцы, у них у всех на одежде нашиты красные кресты, - заметил Потаня. - Нельзя негодовать на людей, решившихся на святое дело.
  - Кресты на одежду нашили, а ествы в дорогу не припасли, - сердито усмехнулся Фома. - Эх, горе-крестоносцы! Нам до Святой земли еще топать и топать, а крестьяне, что в хвосте плетутся, говорят, уже последние сухари догрызают. Эдак они все в пути передохнут и без сельджукских стрел!
  - Будто у нас припасов навалом, - мрачно сказал Домаш.
  После этой реплики у костра повисла тишина, поскольку добавить к сказанному было нечего.
  Из-под стоящей неподалеку повозки доносился храп, там спали вповалку русские ратники. За повозкой белели в темноте две палатки. Из одной был слышен натужный кашель деда Пахома, из другой - девичий голос, что-то недовольно говоривший по-гречески.
  - Совсем сдал Пахом, - вздохнул Худион. - Кашель его душит, а тут еще пыль и жара. Даже не верится, что конец сентября стоит.
  - Говорят, в Палестине еще жарче, - обронил Костя, - воды там мало, а кругом песок да камень.
  - Хороша святая землица, нечего сказать! - язвительно проговорил Фома.
  У него в этот вечер было плохое настроение.
  Девичий голос в палатке ненадолго смолк, потом зазвучал опять с той же раздраженной интонацией.
  - Ох и намучается Василий со своей гречанкой! - промолвил Домаш, борясь с зевотой. - Телом Доминика хороша, однако нрав у нее, похоже, скверный.
  - Не хвали жену телом, а хвали делом, - бросил Фома.
  - Анфиска видели, какая смурная ходит, - понизив голос, произнес Костя. - Ревнует она Василия к жене его.
  - Доминика поистине Богом Василию ниспослана, ибо она спасла его от смерти, - тихо проговорил Потаня. - А нрав… У какой женщины он хорош?
  И вновь у костра водворилось молчание, лишь шумно зевал Домаш и потрескивало пламя.
  От соседних костров, мерцающих в ночи, тоже доносились голоса. Тут и там звучала непривычная русскому уху немецкая речь.

  Постепенно лагерь затихал, погружаясь в сон. Гасли один за другим костры.
  С рассветом крестоносное войско было уже в пути, стремясь поскорее достичь Никеи.
  Город открылся взорам крестоносцев после полудня.
  Сверкала на солнце голубая гладь широкого Асканского озера, на берегу которого раскинулись белокаменные кварталы Никеи. За этот город когда-то шла долгая борьба между ромеями и сельджуками, покуда ромеи с помощью крестоносцев первой волны не захватили Никею в свои руки. Теперь в Никее находился сильный греческий гарнизон.
  Дальше к юго-востоку простирались владения иконийского султана. Это был не самый сильный из сельджукских правителей, но, бесспорно, самый воинственный. Не проходило года, чтобы сельджуки не грабили приграничные земли Византии.
  Военачальник ромейского гарнизона не впустил крестоносцев в Никею, ссылаясь на приказ императора Мануила. Войску Конрада пришлось расположиться станом на берегу озера, неподалеку от городских стен.
  Через своего посла Конрад потребовал у никейских архонтов съестных припасов на три дня для своего войска, пригрозив в случае отказа предпринять штурм города. Греки предпочли предоставить крестоносцам продовольствие, чтобы не доводить дело до вооруженного столкновения. Съестные припасы были выданы ромеями и толпам крестьян.
  Здесь, на обласканной солнцем земле, русичи впервые увидели дерево смоковницу.
  - Глядите, - говорил им проповедник Бернар Клервосский, - листьями этого дерева укрывали свою наготу самые первые из людей - Адам и Ева, - вкусив запретного плода с древа познания. После чего Господь изгнал их из рая.
  - Правда ли, святой отец, что рай земной начинается там, где течет река Иордан? - обратился к проповеднику любознательный Потаня.
  - Правда, сын мой, - не задумываясь ответил аббат, - ибо та земля взрастила Сына Божия, а в реке Иордан Иоанн Креститель окрестил Иисуса, предсказав ему стать Спасителем мира.
  - Не лгут ли греки, святой отец, говоря, будто в Святой земле текут молочные реки с кисельными берегами? - задал вопрос Фома.
  Проповедник, по своей натуре человек пылкий и подвижный, живо повернулся к Фоме и опять же без заминки ответил:
  - Греки самый лживый народ на свете, сын мой, но в данном случае они тебя не обманули. В Святой земле действительно текут молочные реки.
  Когда Потаня перевел это Фоме с французского, у того глаза сделались большими от удивления, словно он воочию увидел такую реку.
  - И что же, из молочной реки можно запросто напиться? - воскликнул Фома.
  - Как из всякой другой, - ответил проповедник.
  Бернар Клервосский, как глава монашеского ордена цистерцианцев и влиятельный бургундский аббат, всю свою жизнь боролся с ересями. В какой-то мере он считал ересью и православие. И теперь, видя перед собой русичей, аббат пытался исподволь обратить их в свою веру, хитро играя на доверчивости и наивности своих слушателей. Так взрослые завладевают вниманием детей, рассказывая им небылицы, выдаваемые за действительность.
  Прогулка по окрестностям Асканского озера от стана крестоносцев до селения Ксеригордон получилась долгой, но увлекательной.
  Словоохотливый аббат рассказывал русичам о сотворении мира, о мучениях Христа и вознесении его на небо, смешивая все это с древней историей и евангельскими притчами. У проповедника была располагающая к нему манера общения. Он мог запросто положить руку на плечо любому из своих слушателей, повествуя о чем-то, часто обращался к кому-нибудь из русичей, словно желая убедить в своей правоте именно этого человека.
  Длинное лошадиное лицо аббата было покрыто сетью морщин, разбегавшихся от уголков глаз по вискам и щекам. На его высоком лбу постоянно блестели бисеринки пота от жары и затраченных при ходьбе усилий. Словно какой-то неутомимый дух жил в этом человеке, отрицающем покой и уединенность, которые, казалось бы, более присущи именно священникам.
  Ветер трепал жалкие пряди седых волос на голове проповедника. Он же с пафосом описывал своим простодушным слушателям ход побоища, в котором сельджуки истребили множество христиан под Никеей во времена Первого крестового похода.
  - Великое множество франков и норманнов погибло тогда от меча Исмаила, - молвил аббат. - Когда собрали тела убитых христиан, то они образовали подобие высокой горы. Двадцать пять тысяч крестоносцев пало в ту пору на этой грешной земле. Помянем же наших убиенных братьев, дети мои!
  Однако сильнее всех речей Бернара Клервосского русичей на той прогулке поразила огромная куча из человеческих черепов, возвышавшаяся среди зарослей маквиса на окраине Ксеригордона. Некоторые черепа были разрублены ударом меча, на других виднелись страшные отметины от топоров и копий.
  «Где же скитаются ныне души этих несчастных, принявших за веру Христову столь тяжкую кончину?» - думал Потаня.
  Аббат громко нараспев принялся читать молитву на латыни, подняв руку с серебряным крестом. Позади него, опустив головы, стояли притихшие русичи.
  В кустах щебетали юркие пташки, коим были чужды беды и горести людские. Дышала зноем земля, пропахшая семенами сухих трав.
  - Почто головы погибших христиан остались лежать без погребения? - спросил Фома, когда молитва смолкла.
  Потаня перевел его вопрос аббату.
  Проповедник печально вздохнул и сделал грустное лицо.
  - Когда воины Христовы изгнали отсюда неверных, то тела павших христиан нашли сразу и предали земле, а головы искать было недосуг, ибо война с сельджуками продолжалась. Знали бы вы, дети мои, сколько раз переходила из рук в руки эта земля со времен Первого крестового похода!
  - Теперь-то можно похоронить эти черепа, - сказал Фома.
  - Это не просто останки христиан, сын мой, - нравоучительным тоном промолвил проповедник. - Это своего рода памятник всем воинам, павшим за веру Христову. Это есть символ мученичества и вечного укора тем, кто избрал тот же путь борьбы с неверными. Эти черепа не просто лежат здесь грудой, они вопиют всем нам, мол, братья, отомстите за нас безбожным сарацинам!
  - Надеюсь, святой отец, Господь избавит нас от подобной участи, - с еле заметной ухмылкой проговорил Домаш.
  - Я каждодневно молюсь об этом, сын мой, - со смиренным видом произнес священник, хотя в его больших навыкате глазах промелькнуло недовольство ухмылкой новгородца.
  Простояв под Никеей два дня, войско крестоносцев двинулось дальше в глубь Азии.

  Глава вторая. Гуго Тюбингенский

  На одной из стоянок Василия Буслаева неожиданно пригласил в свою палатку граф Тюбингенский. Василий и раньше замечал, что страшнолицый граф постоянно наблюдает за ним со стороны. Иногда Василий даже спиной чувствовал его взгляд, который вцеплялся в человека, словно клещ. Все рыцари в окружении короля сторонились графа Гуго, сторонился его и Василий. Однако отказываться от приглашения Василий не стал. Вместе с Василием в гости к графу отправился и Потаня, как переводчик.
  Граф Гуго в палатке был один. Василий, войдя, поприветствовал его по-гречески. Граф, склонившийся над раскрытым сундуком в глубине палатки, захлопнул тяжелую крышку и выпрямился. Он ответил на приветствие Василия по-немецки.
  Яркий свет от горевшей на столе медной лампы освещал лицо графа с крючковатым носом, пустой правой глазницей и шрамом на левой щеке в обрамлении длинных волос.
  В этот миг Василий вдруг вспомнил о предостережении волховицы, когда она предсказывала ему будущее два года тому назад.
  «Остерегайся этого человека! - сказала она тогда. - Это сам Сатана в облике человеческом!»
  В памяти Василия всплыла сцена в тесной горенке, где он, склонившись над ведерком с водой, разглядывал, как в зеркале, проступивший на воде лик одноглазого длинноволосого мужа со шрамом на щеке и крючковатым носом.
  «Сбываются предсказания волховицы», - подумал Василий и сел на стул, предложенный ему графом.
  Потаня встал за спиной у Василия.
  - Давно я хочу поговорить с тобой, витязь, - промолвил граф Гуго и тоже опустился на стул, опершись локтем на край стола.
  Василию бросился в глаза перстень в виде черепа на безымянном пальце правой руки рыцаря.
  Граф демонстративно слегка повернул перстень, словно проверяя, крепко ли он сидит на пальце.
  - Ежели ты думаешь, витязь, что обязан жизнью девушке, которая стала твоей женой, то ты ошибаешься, - продолжил одноглазый граф. - Ты обязан жизнью мне. А через меня - Властелину Тьмы!
  - Кто это - Властелин Тьмы? - спросил Василий, полагая, что речь идет о каком-то из неизвестных ему рыцарей в войске Конрада.
  - Это Дьявол, проще говоря, - спокойно пояснил граф Гуго.
  Потаня, переводивший с немецкого эти слова, невольно запнулся.
  Василий онемел на несколько мгновений, чувствуя, как по спине у него пробежал холодок.
  - Я из секты сатанистов, и все мои люди тоже, - сказал граф. - Теперь тебе понятно, витязь, отчего все меня избегают, а преподобный аббат Бернар даже боится смотреть в мою сторону. Люди во все времена боялись Дьявола, боролись с ним по мере сил. Людям невдомек, что день не существует без ночи, а добро без зла. Невозможно прожить жизнь, не навредив своему ближнему, не преступив Божьих заповедей. Все вокруг прилюдно веруют в Бога-Творца. И каждый не менее рьяно служит Вельзевулу наедине с самим собой!
  Добропорядочные вельможи развращают жен и дев, отнимают последнее у бедняков, ради золота преступают закон, клянутся на святом распятии и не держат клятвы. Короли и бароны, купцы и крестьяне, монахи и блудницы - все лицемерно веруют в Господа, одновременно служа Дьяволу. Так не проще ли перестать лицемерить и не бороться с дьявольскими искушениями, которые все равно сильнее Божьего благолепия?
  Граф Гуго умолк, ожидая, что ему ответит Василий.
  Василий хотел было просто встать и уйти, но не удержался и спросил, как получилось, что король Конрад взял графа-сатаниста в крестовый поход.
  - Король нуждался в деньгах, я ссудил его крупной суммой, - ответил граф Гуго. - Мой государь нуждался в воинах, я привел к нему целый отряд. Конрад не столь щепетилен, когда дело касается его выгоды, как, впрочем, и большинство людей.
  - Я не верю, что в моем спасении есть твоя заслуга, рыцарь, - промолвил Василий. - Моя жена не знакома с тобой, к тому же она - ревностная христианка. У Доминики нет ничего общего с сатанистами.
  - Ошибаешься, русич, - покачал головой граф Гуго. - Все люди в этом мире сатанисты, ибо все вокруг грешны. Только одни признают это, а другие нет. Твоя жена даже не ведает, насколько она по образу своих греховных мыслей привержена Сатане.
  - Значит, по-твоему, и я в душе сатанист, только не признаюсь в этом самому себе, так? - усмехнулся Василий. - И твой король, и все его вассалы тоже сатанисты, вольно или невольно? Эдакий поход сатанистов ко Гробу Господню!
  - Напрасно смеешься, витязь, - нахмурился граф Гуго. - В Священном Писании сказано: «Он выйдет из вселенского моря тьмы и на берегах этого моря соберет свою рать, с которой завоюет мир».
  - Кто это «он»? - не удержавшись, спросил Потаня.
  - Сын Сатаны, - ответил граф Гуго, вскинув на Потаню свой единственный глаз.
  - «И восстанут мертвые из ада, и смешаются свет и тьма на семь суток, покуда будут сражаться ангелы небесные с воинами Князя Тьмы.
  И падут на землю пепел и град, будут падать птицы и лить кровавые дожди…» - по памяти процитировал Потаня отрывок из Апокалипсиса.
  - Ты читал Откровение Иоанна? - обратился к Потане граф Гуго. И с улыбкой добавил: - Занимательное чтиво, не так ли?
  - Если и сбудется страшное пророчество Иоанна, то не раньше чем через пятьсот лет, - сказал Потаня. - Так написано в Апокалипсисе.
  - Чушь! - воскликнул граф Гуго, и его единственный глаз загорелся хищным блеском, как у голодного волка. - Иоанн вел отсчет от Всемирного потопа, и в том была его ошибка. Истинный отсчет нужно вести от сотворения мира. И сатанисты ведут его уже давно. Придет срок, и христиане всего мира увидят воочию могущество Повелителя Тьмы и бессилие Творца. Вернее, срок этот уже почти наступил.
  - Неправда, граф! - смело возразил Потаня. - Господь не допустит, чтобы зло восторжествовало над добром.
  - Зачем Господь отнял бессмертие у людей, зачем изгнал их из рая, ежели Он такой добрый? - с нескрываемым ехидством заговорил граф Гуго, забыв на время про Василия. - Тем самым Вседержитель попросту отдал род человеческий своему врагу Дьяволу. Ведь, покинув рай, люди только и делали, что грешили, а Бог карал их за это. Все грешники, как известно, попадают в ад, где они обречены на вечные муки. Праведников же за прошедшие столетия наберется не более сотни, все их имена занесены в святцы. Получается, что наш нынешний мир - это мир грешников. И все мы - сатанисты, как ни поверни.
  Потаня не знал, что возразить. Он сам отправился в крестовый поход, чтобы заслужить себе прощение за прошлые свои прегрешения, вольные и невольные. В душе он не считал себя сатанистом, но по сути выходило, что он все-таки ближе к Дьяволу, нежели к Богу-Творцу.
  - Конец света невозможен без появления на земле сына Сатаны, - после долгой паузы проговорил Потаня, - а его появление должно ознаменоваться тремя неурожайными годами, мором и другими страшными знамениями.
  - Все это уже происходило неоднократно за прошедшие столетия, - небрежно махнул рукой граф Гуго. - Неурожаи, мор и болезни бывали в прошлом и во Франции, и в Германии, и в Италии… Да повсюду! И на Руси в том числе! Так что, кто знает, может, сын Сатаны находится ныне в войске Конрада. Плод созрел, русич. И этот плод должен упасть, не важно, желает того папа римский или нет!
  Василий вышел из палатки графа Тюбингенского со смешанным чувством какой-то страшной неотвратимости. Еще Василий досадовал на самого себя за ту робость, что внезапно его охватила.
  Шагая по лагерю между палаток и горящих костров, Василий обратился к Потане:
  - О чем ты спорил с графом, поминая Апокалипсис? Ох и мастак ты шпарить по-немецки, приятель!
  Потаня вкратце пересказал другу смысл своей беседы с графом-сатанистом.
  - Мне кажется, неспроста граф Гуго отправился в этот поход, - сказал Потаня. - И на тебя, Вася, он не зря глаз положил. Над всем этим надо бы крепко подумать.
  - Вот ты и подумай, - Василий похлопал Потаню по плечу, - а я спать пойду. По моему разумению, граф Гуго просто не в своем уме! Ничего, вот сельджуки выбьют ему последний глаз, тогда и наступит для графа Тюбингенского самое настоящее царство тьмы.
  Василий засмеялся.
  Однако Потаня не разделял его веселья, продолжая хмурить брови.

* * *

  На другой день, когда войско было в пути, Потаня догнал Василия, идущего во главе дружины, и негромко произнес:
  - Слушай меня, побратим. Слушай внимательно!
  Василий с любопытством посмотрел в озабоченное лицо друга.
  - Прошлой ночью я подсчитал, что ежели вести отсчет времени от сотворения мира, то пророчество Иоанна о пришествии на землю Князя Тьмы должно сбыться в следующем году. Смекаешь?
  Василий молча кивнул.
  - И про сына Сатаны граф Тюбингенский намекал не зря, мол, он-де может находиться в войске Конрада, - Потаня понизил голос почти до шепота. - Я думаю, граф Гуго и есть сын Сатаны!
  - Не может быть! - Василий невольно замедлил шаг. - Чепуху ты мелешь, Потаня! Разве у графа Гуго свиное рыло вместо лица и на голове рога?..
  - Я вспомнил, что мне рассказывали королевские пажи еще в Царьграде про этого Гуго Тюбингенского, - с таинственным видом заговорил Потаня, схватив Василия за рукав рубахи. - С их слов я узнал, что мать Гуго убило молнией, когда она рожала своего первенца в башне Тюбингенского замка. Повитухи вытащили младенца уже из мертвого чрева. Он был жив, но так страшен с виду, что граф-отец даже хотел поначалу утопить его. Когда слуга отправился с новорожденным к крепостному рву, то начались чудеса. Стражи не могли открыть ворота замка, как ни старались. В одной из комнат замка со стены упало бронзовое распятие и раскололось на части, а хозяин замка онемел на целые сутки.
  Все это спасло жизнь будущему графу Гуго. Самое страшное, по словам тех же пажей, то, что Гуго нисколько не похож ни на мать, ни на отца, ни на деда с бабкой.
  Некоторое время Василий молча шагал по дороге, погруженный в свои мысли.
  Впереди перед ним со скрипом тащились громоздкие возы обоза. Позади со смехом вышагивали русские ратники, слушая прибаутки Фомы, которых тот знал великое множество.
  - Где граф Гуго потерял свой глаз? - наконец спросил Василий, сбоку взглянув на Потаню.
  - Граф Тюбингенский много раз сражался за короля. Он верный вассал Конрада.
  - А шрам на щеке у него откуда?
  - Про шрам не знаю.
  - Значит, граф Тюбингенский предан королю Конраду. Это хорошо!
  - Прежде всего он предан Дьяволу, а уж потом Конраду, - поправил Василия Потаня.

  Глава третья. Битва под Дорилеем

  - В твоей дружине, я знаю, есть девушка, переодетая в мужское платье, - сказала однажды Василию Доминика. - Почему ты не познакомишь меня с ней?
  - Она не знает греческого, а ты не разумеешь по-русски, - ответил Василий. - Как вы будете разговаривать?
  - Моя служанка знает русскую речь, ведь она болгарка, - промолвила Доминика. - Я хочу видеть эту девушку. Как ее зовут?
  - Ее зовут Анфиса, - сказал Василий.
  - «Цветущая», - улыбнулась Доминика. Так переводилось с греческого имя Чернавки. - Что ж, поглядим, насколько она хороша собой.
  Во время одного из дневных переходов Василий уговорил Анфиску проехать несколько верст в повозке вместе с его женой. Чернавка согласилась лишь потому, что ей захотелось узнать, о чем с ней будет говорить надменная Доминика.
  Скрип колес навевал на гречанку тоску, доводившую ее порой до слез отчаяния. Доминику часто раздражала любая мелочь, взгляды служанки казались ей дерзкими, и она выплескивала свое раздражение на это покорное существо.
  Очутившись среди множества грубых мужчин, говорящих на чужом языке и не скрывающих своих самых низменных побуждений, юная аристократка в первые же дни похода растеряла все свои иллюзии относительно высоких и благородных целей крестоносцев. Войско короля Конрада казалось Доминике сборищем необузданных и алчных людей, грабивших все на своем пути. Чувство отвращения к воинам-крестоносцам не покидало Доминику, когда она своими глазами увидела изнасилованных мусульманских женщин со вспоротыми животами, растерзанных младенцев, дымящиеся руины селений.
  Анфиска ожидала увидеть нарумяненную, умащенную благовониями, разодетую в шелка красавицу - такой Доминика была на корабле при переправе через Боспор, - но увидела перед собой бледное похудевшее лицо с заострившимся носом и печальными глазами. На Доминике был надет длинный паллий вишневого цвета с капюшоном, из-под которого виднелся край белой исподней туники. Гречанка полулежала в глубине повозки, обложенная подушками. Рядом с ней сидела молодая служанка, занятая шитьем.
  Анфиска окинула быстрым взором походное обиталище Доминики, укрытое от посторонних глаз и немилосердного солнца пологом из грубого холста.
  - Здравствуй, Анфиса! - по-русски вымолвила гречанка. - Присаживайся.
  - И тебе доброго здравия, Доминика Феофилактовна, - промолвила Чернавка и уселась на какой-то тюк.
  Дальше Доминика говорила на родном языке, а болгарка переводила ее слова на русский.
  - От этих ухабов у меня все тело ноет, - жаловалась гречанка, - а ехать верхом я не могу из-за жары и пыли. Помыться здесь негде, воды для питья и то не хватает. Как ты выносишь все это, Анфиса?
  Чернавка пожала плечами:
  - Привыкла.
  - А к этой пище тоже привыкла? - поморщилась Доминика. - Ведь ее же невозможно взять в рот!
  - Еда, конечно, не ахти, - согласилась Анфиска, - но пусть лучше такая, чем никакой.
  Повозку тряхнуло на ухабе.
  Чтобы не упасть с тюка, Анфиска схватилась за деревянный борт, к которому крепился край натянутого на ивовые дуги холщового полога. Анфиска была в длинной мужской рубахе белого цвета и такого же цвета портах, заправленных в сапоги. На ее голове красовалась шапка с загнутыми краями и заломленным верхом. Если бы не выступающая девичья грудь, узкие плечи и округлые бедра, то Анфиску вполне можно было бы принять за чернобрового юношу с красивыми пунцовыми устами и длинными ресницами.
  Доминика несколько мгновений с интересом разглядывала свою гостью, потом спросила:
  - Василий рассказывал мне, что ты умеешь ездить верхом и хорошо стреляешь из лука. Так ли это?
  Анфиска горделиво кивнула головой:
  - Так.
  - Что еще ты умеешь делать?
  - Ножи метать могу, раны перевязывать, дорогу отыскивать по звездам, стряпать, знаю лечебные травы и заговоры, - охотно перечислила Чернавка.
  - О! - восхищенно проговорила Доминика. - Ты настоящая амазонка!
  Анфиска польщенно улыбнулась.
  - У тебя есть оружие? - поинтересовалась Доминика.
  - Конечно, есть, - ответила Анфиска. - У меня имеются меч, нож, лук со стрелами, а также щит и кольчуга со шлемом. Все это едет в обозе до той поры, покуда наше войско с сарацинами не столкнется.
  - Ты не боишься идти в сражение? - Доминика посмотрела темноокой дружиннице в лицо каким-то испытующим взглядом.
  - Нет, не боюсь, - без колебаний ответила Анфиска. - Я уже сражалась однажды и даже убила стрелой половецкого конника.
  Доминика еще долго беседовала с Анфиской, желая узнать, зачем она отправилась в этот далекий поход и как получилось, что она оказалась единственной женщиной в мужской дружине, не скучает ли она по родному дому.
  - Кабы было возможно, то без оглядки побежала бы обратно на Русь, - призналась Анфиска. - Краше нашей земли нет на всем белом свете! Дома-то и вода слаще, и хлеб вкуснее. И жары такой у нас осенью не бывает.
  - Как я тебя понимаю, милая Анфиса, - нежно-страдальческим голоском залепетала Доминика. - И я готова хоть сейчас пойти пешком по любой дороге, если дорога эта приведет меня в Константинополь. Давай вместе убежим отсюда, от этой своры диких безумных людей! Доберемся до моря, я дам тебе много золотых монет. Ты сядешь на корабль, который довезет тебя до Руси. До самого Киева!
  Анфиска изумленно воззрилась на Доминику, пораженная услышанным.
  - А как же Василий? - пролепетала она. - Разве он тебя отпустит?
  - Я не стану его спрашивать, поскольку знаю наперед, что он мне скажет, - с негодованием промолвила Доминика. - Я вышла замуж за Василия лишь из желания досадить своей матери, которая, презрев моего отца, взяла себе в любовники василевса и похвалялась этим передо мной. Теперь-то я вижу, что в своей мести зашла слишком далеко. Мне не следовало отправляться за Василием в этот поход. Но все еще можно исправить, если ты, милая Анфиса, поможешь мне. Сама я не сумею отыскать обратную дорогу, не смогу защититься от грабителей. И от служанки моей тоже нет никакого толку. Это Провидение послало мне тебя, Анфиса, такую смелую и воинственную! Ты ведь поможешь мне, правда?
  Анфиска в раздумье кусала свои пунцовые губы.
  Доминика с надеждой глядела ей в глаза, умоляюще сложив руки на груди.
  - Как ты хочешь сбежать? - обратилась Анфиска к Доминике. - Днем все на виду, а ночью лагерь охраняется. Пройти мимо дозоров не удастся.
  - Я полагала, что ты сама придумаешь, как нам лучше сбежать, - немного растерянно проговорила Доминика. - Умоляю, Анфиса, выручи меня! Сил моих больше нет выносить этот кошмар! - Доминика заплакала.
  - Ладно, - благородно отозвалась Анфиска. - Я все придумаю сама. Не плачь.
  Залитое слезами миловидное лицо гречанки озарилось благодарной улыбкой.
  Анфиска выбралась из повозки, когда войско остановилось на берегу наполовину пересохшей речки, чтобы напоить лошадей и вьючных животных.
  На вопрос Василия, понравилась ли ей его жена, Чернавка с лукавой усмешкой промолвила:
  - Доминика просто прелесть! Мы с ней сразу подружились.

* * *

  Стоянка у реки затянулась из-за военного совета, собранного Конрадом в своем шатре.
  Кто-то из рыцарей, следовавших в арьергарде, обратил внимание на то, что бедняки-крестоносцы слишком часто хоронят своих умерших вдоль дороги.
  - Среди крестьян уже умерло около полусотни человек, в основном это женщины и дети, - рассказывал барон Ульрих фон Лаубах, предводитель замыкающего отряда всадников. - Это явно смерть не от истощения, ведь крестьяне гонят за собой гурты овец, отнятые у неверных. Мне кажется, среди бедняков распространилась какая-то страшная болезнь.
  - Кто-нибудь из твоих воинов, барон, видел умерших близко? - спросил король. - Как выглядели мертвецы?
  - Я сам видел, как погребали одну женщину, государь, - ответил военачальник. - На нее страшно было смотреть. Все ее лицо было покрыто зловонными волдырями. Поэтому я поскорее отъехал прочь.
  - Оспа, - мрачно произнес Фридрих Швабский. - В Европе эта болезнь зовется черной смертью! Эта зараза выкосит всех крестьян, идущих за нами. Если оспа перекинется на наше войско, то последствия будут самые ужасные!
  - Только этого не хватало! - проворчал Конрад и окинул грозным взглядом стоящих перед его походным троном военачальников. - Я запрещаю приближаться к этому сброду даже на полет стрелы! Каждый рыцарь в ответе за своих слуг, конюхов и оруженосцев. Никого из крестьян не подпускать к нашему стану ни днем, ни ночью. А теперь немедленно в путь! Надо оторваться подальше от бедноты!
  Впереди лежал город Дорилей, равнина вокруг которого славилась богатыми пастбищами и множеством чистых источников.
  При подходе к Дорилею дозорные сообщили Конраду, что путь крестоносцам преграждают отряды сельджуков.
  Придя к своим дружинникам, Василий невесело пошутил:
  - Меж двух огней оказалось наше воинство. Впереди войско сарацин на нас исполчилось, сзади страшная оспа нас догоняет. Мрут от нее бедняки, кои за нами поспешают. Конрад повелел бросить их.
  - Не по-христиански это, - нахмурился Худион.
  - Не нам судить да рядить об этом! - отрезал Василий. - Пришла пора кольчуги надевать и за топоры браться. Чаю, большая сеча будет.
  Солнце еще не село, когда передовой отряд рыцарского войска вступил в схватку с конницей сельджуков. Победа склонялась то на одну сторону, то на другую. Сражение разгоралось по мере того, как подходили на подмогу к своим воины короля и султана.
  Обоз крестоносцев остался стоять на дороге под охраной нескольких сотен пешцев, вооруженных луками и дротиками.
  Вся остальная пехота христиан, ощетинившись копьями, подобно сверкающей железом змее, потянулась через заросший кустарником холм на равнину, где вот уже около часа длилось ожесточенное конное сражение.
  На вершине холма возле воткнутого в землю королевского штандарта стояли верхом на конях предводители крестоносного войска. Неподалеку, в неглубокой лощине, выстраивались в боевую колонну швабские рыцари.
  Пехоту Конрад разделил на три отряда, два из которых должны были прикрывать фланги рыцарской конницы, а третий - встать заслоном по центру.
  Русские дружинники оказались в третьем отряде.
  Построившись клином, швабские рыцари на рысях спустились с холма и с первого же натиска рассекли надвое большой отряд сельджукской конницы. Сельджуки стали откатываться к стенам Дорилея, возле которых строились густыми шеренгами пешие отряды султана с колыхающимися на ветру зелеными знаменами.
  Рыцари преследовали отступающих врагов, но делали это столь медленно, что очень скоро отстали от быстрой сельджукской конницы. По мере приближения рыцарей к пехоте султана становился все злее дождь из стрел, сыпавшийся на щиты и латы конных христиан. Не выдержав такого обстрела, рыцари повернули назад.
  Пешие крестоносцы, наклонив копья и закрывшись щитами, тяжелым шагом двинулись через равнину к стенам Дорилея. На их пути в смятой пожелтевшей траве лежали десятки неподвижных тел, христиан и сельджуков, тут и там валялось оружие, ковыляли раненые лошади. Это были следы прокатившегося здесь конного побоища.
  Рыцари приводили себя в порядок, укрывшись за наступающими боевыми порядками своих пехотинцев.
  В вечернем воздухе то и дело ревели боевые немецкие трубы, собирая под знаменами всех, кто уцелел, кто еще мог держаться в седле. Таких оказалось немало.
  Многочисленные отряды сельджуков надвигались с воинственными завываниями и криками «алла», охватывая войско крестоносцев гигантским полумесяцем. Стрелы тучами взлетали со стороны воинов султана и дробно стучали по поднятым над головой щитам христиан.
  Василий оглядел своих дружинников, идущих вместе с ним в одной шеренге, и не заметил среди них Анфиску. Поначалу отчаянная девица мелькала у него перед глазами, облаченная в шлем и кольчугу, потом вдруг куда-то исчезла.
  «Не угодила ли в нее вражеская стрела ненароком?» - мелькнуло в голове у Василия.
  Он спросил про Анфиску у Худиона.
  - В обозе я ее оставил вместе с дедом Пахомом и одноруким Демьяном, - ответил Худион. - Велел ей за Доминикой присматривать.
  Василий удовлетворенно кивнул головой.
  Два вражеских войска сошлись на равнине с громким треском ломающихся копий, звоном мечей, грохотом сталкивающихся щитов. Крики нападающих друг на друга воинов смешались на какой-то миг со стонами и воплями раненых, затем над полем повис оглушительный однообразный скрежет и лязг стали, будто многие тысячи огромных железных монет с шумом перекатывались в гигантском железном котле. Иногда где-то прорывался громкий торжествующий вопль какого-то воина или дикое ржание смертельно раненного коня. И вновь грозный шум беспощадного железа в руках остервенелых людей перекрывал все, привлекая стаи ворон и медленно парящих коршунов, этих извечных спутников смерти.
  Рыцарская конница вновь ринулась на всадников султана, которые с громкими воплями неслись навстречу крестоносцам. Вскоре все смешалось в кровавой круговерти.
  Русичи, прорубавшиеся сквозь вражеские порядки, вдруг наткнулись на крупы рыцарских лошадей. Василий увидел весь утыканный стрелами стяг швабского герцога. Увидел он и самого Фридриха, умело орудующего длинным мечом. Несколько бездыханных сарацин валялись у копыт его коня.
  - Ай да герцог! - восхитился Василий, подмигнув Худиону. - Отменный рубака!
  - Братцы, подмогнем Фридриху! - крикнул Василий своим дружинникам и бросился вперед.
  Русичи дружным натиском опрокинули наземь двух конных сельджуков и подняли на копья вражеского военачальника. Фома зарубил топором вражеского знаменосца и торжествующе размахивал над головой зеленым полотнищем с вышитыми на нем полумесяцем и бегущей лошадью.
  Сельджуки подались назад, бросая своих раненых. Их военачальники что-то выкрикивали пронзительными голосами. Отступая, сельджукские конники забрасывали на спину свои круглые щиты, защищаясь таким образом от стрел крестоносцев.
  Тяжелая швабская конница, не нарушая своего строя, будто железная черепаха, двинулась вперед и врезалась в скопище пеших сельджуков, которых и так уже теснили с флангов баварские и лотарингские пешцы. Словно похваляясь удалью друг перед другом, крестоносцы над каждым сраженным сарацином выкрикивали боевой клич - то «Бавария!», то «Лотарингия!».
  Истребив один отряд сельджуков, крестоносцы сразу устремлялись на другой, обращали его в бегство или рубили без пощады, громоздя кучами тела мертвых и раненых врагов. Однако число сарацин не убывало, словно из-под земли перед христианами вырастали все новые и новые полчища иконийского султана.
  Несколько раз русским ратникам приходилось перестраиваться, спотыкаясь о тела убитых, дабы отразить натиск сельджуков то в рядах швабских ландскнехтов, то смешавшись с пешими лотарингцами. Перед русичами мелькали знамена то короля, то герцога Швабского, то герцога Франконского, то стяги прочих герцогов и графов: красные, желтые, черные, синие и в черно-белую клетку. На стягах красовались кресты, большие и маленькие, зубчатые башни, орлиные и львиные головы, кабаньи морды, скрещенные мечи, треугольные щиты, оленьи рога и лики святых великомучеников. Было непонятно, кто же руководит сражением - король или его племянник? Или каждый вассал короля действует по своему усмотрению?
  Ожесточение битвы нарастало. И только упавшая на землю ночная мгла развела в стороны две враждебные рати. Ни крестоносцы, ни сельджуки не считали себя побежденными. Все должен был решить завтрашний день.
  В дружине Василия было семеро убитых и среди них братья Лука и Моисей Доброславичи. Плечом к плечу стояли они в сече и полегли друг подле друга. Своих павших русичи похоронили отдельно от немецких крестоносцев.
  Василий постоял в одиночестве над могильным холмиком, припомнив, как ходил с братьями Доброславичами по Волге до Хвалынского моря, потрошил купцов, как с ними же ловил чудского великана в заонежских снегах. Испили смертную чашу его друзья-товарищи, так и не дойдя до града Иерусалима.
  Тяжко и смутно было на душе у Василия. Поклонившись свежей могиле, он вернулся в стан, освещенный кострами.
  За ужином выяснилось, что исчезла Доминика вместе со служанкой, а также нигде нет Анфиски. Дед Пахом до самого вечера не выходил из палатки, поэтому ничего не мог поведать о пропавших женщинах. Однорукий Демьян сказал, что Анфиска днем водила трех мулов на водопой и больше он ее не видел. Доминика и ее служанка какое-то время слонялись среди обозных повозок, прислушиваясь к шуму битвы. Потом, как показалось Демьяну, обе забрались в свою повозку и больше из нее не высовывались.
  - Что же ты, разиня, недоглядел за Доминикой! - сердито выговаривал Демьяну Худион. - Вдруг это сарацины ее выкрали!
  - Виноват, - сокрушался Демьян, - рубите мою голову.
  - Ступай, Демьян, - устало сказал Василий. - Думается мне, неспроста все это, други мои. Похоже, сбежала от меня Доминика. Вот токмо не пойму, сама она решилась на это или Анфиска сговорила ее на побег. Сбываются пророчества!
  - Какие пророчества? - не понял Худион.
  Но Василий не стал ему ничего объяснять, ему хотелось лишь одного - лечь и заснуть.

* * *

  Протяжные сигналы боевых труб подняли крестоносцев ни свет ни заря.
  В низинах скопился туман, словно белое покрывало.
  Ночью прошел дождь. Было промозгло и сыро.
  Унылую рассветную тишину нарушало гудение пробуждающегося стана. Чадили костры. Воины торопливо подкреплялись пищей.
  Герцоги и графы спешили к королевскому шатру, дабы услышать распоряжения Конрада перед битвой.
  Потаня растолкал спящего Василия.
  - Ступай на совет к королю, - сказал он, - да умойся, а то рожа у тебя какая-то помятая.
  - Не пойду, - отмахнулся Василий. - Мне ныне плевать: горевать иль пировать. Где поставят, там и встану. Все равно эта битва для меня последняя.
  - Кто так решил? - спросил Потаня, подозрительно глядя на Василия.
  - Я так решил, - ответил Василий и стал натягивать на ноги сапоги.
  - Сон дурной видел? - насторожился Потаня. - Растолкуй!
  - А чего толковать, - проворчал Василий, - надоело мне все! И Конрад, и Гроб Господень, и сарацины, и собственная жизнь! Невезучий я человек, Потаня.
  - Та-ак, - мрачно проговорил Потаня. - С эдакими мыслишками, Вася, ты и впрямь живым-то из сечи не выйдешь. Встряхнись, друже! Вина выпей, что ли!..
  Василий молча встал и вышел из палатки.
  Оставшись один, Потаня негромко выругался, помянув нехорошим словцом весь женский род.
  Едва взошло солнце, пробив горячими лучами сизую облачную мглу у далекого горизонта, равнина перед Дорилеем вновь покрылась военными отрядами, сверкающими железом доспехов.
  Немецкая пехота, построившись во много шеренг, заняла центр. Рыцари выстроились на флангах. Знамя Конрада реяло среди поднятых копий на правом крыле христианского воинства. Знамя Фридриха Швабского виднелось на левом фланге.
  Пешие воины султана также заняли место в центре боевого строя, а вся сельджукская конница скопилась по краям от своей пехоты. Сам султан с отборными всадниками расположился напротив правого крыла крестоносцев.
  Русичи, стоявшие в глубине пеших порядков, вытягивали шеи, стараясь разглядеть маневры сельджуков.
  Среди русских ратников слышались негромкие голоса:
  - Кажись, сегодня сеча будет похлеще вчерашней!
  - Сколь неверных мы вчера порубили, а их все не убывает!
  - Гляди, Потаня, какая тьма конных сарацин супротив Конрада собралась! - встревоженно молвил Домаш. - Тяжко ему придется!
  - Рыцари вокруг Конрада все как на подбор, отобьются! - невозмутимо сказал Потаня.
  Потаня то и дело поглядывал на Василия, который стоял, опершись на копье, и глядел то на небо, то куда-то вдаль. Было видно, что ему глубоко безразлично происходящее вокруг, мысли о предстоящей сече нисколько не занимали его. Совсем иная дума сидела в голове у Василия.
  «Не ко времени раскис Василий! - сердито думал Потаня. - Ох не ко времени!»
  Топот множества копыт сотряс землю - это тяжелая швабская конница ринулась на врага. Тотчас пришла в движение рыцарская колонна и на королевском фланге.
  - Ну, началось! - радостно выдохнул Фома. - Пощиплем мы ныне нехристей!
  Вслед за рыцарями пошла в наступление и пехота христиан.
  Медленным шагом, чтобы не расстроить ряды, пешие крестоносцы двинулись к другому краю обширного поля, откуда доносились визгливые выкрики сельджуков и топорщились густым лесом их копья.
  Прошагав с полверсты, крестоносцы наклонили копья.
  Вскоре им на головы стали падать сельджукские стрелы, хотя до вражеской пехоты было еще довольно далеко.
  На флангах с грохотом и лязгом столкнулись конные рати. Раздался оглушительный звон мечей и сабель, словно бурлящий неудержимый поток разлился в неподвижном утреннем воздухе.
  Пехота сельджуков стремительно надвигалась.
  Вражеские стрелы дождем сыпались на воинов-христиан, кого-то раня, кого-то поражая насмерть.
  Ландскнехты все убыстряли шаг, переступая через тела своих убитых. Вот военачальники скомандовали: «Бегом!» - и крестоносцы с ревом ринулись на сарацин, которые принялись торопливо выравнивать свои шеренги.
  Копья крестоносцев опрокинули и смешали передние шеренги сельджуков. Над шлемами воинов замелькали мечи и топоры. Убитые ратники с полумесяцем на щитах и с крестом на плащах громоздились друг на друга.
  Шум новой битвы ознаменовал собой рождение нового дня.
  Стоял октябрь 1147 года от Рождества Христова.
  …Потеснив воинов султана, пешие крестоносцы тем не менее не смогли обратить врагов в бегство. Сельджуки сражались отчаянно, несмотря на большие потери.
  Внезапно кто-то крикнул, что сзади накатывается конница сарацин. Задние шеренги крестоносцев развернулись лицом назад. Теперь русичи оказались впереди. Из лощины вылетали наездники-сельджуки, размахивая кривыми саблями, и лавиной неслись на пехоту христиан. Из многих сотен глоток вырывался крик: «Алла!»
  - Обошли нас нехристи! - процедил сквозь зубы Фома. - У этих азиатов тоже половецкие замашки!
  Крестоносцы приняли лавину сельджуков на копья, их лучники в упор расстреливали вражеских всадников. Сельджуки отхлынули прочь, оставив на примятой траве немало своих погибших. Ржали раненые лошади, лежащие тут и там среди седых ковылей.
  Отъехав подальше, конники султана взялись за луки.
  Смертоносные стрелы опять застучали по щитам крестоносцев. Один из русских ратников охнул и свалился на землю, стрела угодила ему прямо в сердце. Другому русичу стрела вошла в глаз по самое оперение. Потане наконечник просвистевшей совсем рядом стрелы до крови рассек кожу на щеке. Худиону стрела вонзилась в ногу, пробив сапог.
  Конные лучники сарацин постоянно перемещались с места на место, поэтому стрельба по ним из луков со стороны крестоносцев не причиняла им большого вреда. Крестоносцы же, стоявшие скученным строем, представляли собой прекрасную мишень.
  В накал битвы ворвались торжествующие вопли сельджуков, сумевших обратить в бегство конницу германского короля. Швабские рыцари рванулись на помощь Конраду, разделив свои силы. Грозные швабы в стремительном броске смели конных лучников султана и ударили в спину торжествующим врагам, преследующим отступающих рыцарей Конрада. Конное побоище вспыхнуло с новой силой.
  - Гляди-ка! - крикнул Василию Потаня. - Это же воины графа Тюбингенского!
  Мимо пеших крестоносцев промчался небольшой отряд рыцарей и их оруженосцев под черно-красным знаменем с изображением черепа и двух скрещенных мечей. Из-под шлемов атакующих латников вырывался боевой клич: «Ад!.. Ад!.. Ад!..»
  Василий увидел, как мчавшийся впереди граф Гуго ловко снес мечом голову какому-то сельджуку и та, описав в воздухе дугу, покатилась по траве прямо под копыта несущихся галопом лошадей.
  Наметился перелом и в сражении пехоты. Сельджуки все больше брали верх, тесня христиан. Постепенно ряды крестоносцев смешались. Многие военачальники были убиты. Воины, не слыша приказов, утратили боевой дух. К тому же среди воинов-христиан было много раненых.
  Непреодолимым заслоном встали ратники Василия Буслаева на пути наступающих сарацин. Их мечи и топоры без пощады крушили черноглазых скуластых воинов в островерхих шлемах. Ни щиты, ни кольчуги не спасали сельджуков от крепких ударов. Костя и Фома, похваляясь молодечеством, громко выкрикивали счет убитых ими врагов.
  Василий сражался впереди всех, то и дело восклицая с жестоким злорадством: «Вот это дело по мне!.. На это дело я гожусь!..»
  Потаня старался держаться поближе к Василию, беспокоясь за него.
  Вдруг оплошает Василий или сарацины скопом на него накинутся, тут-то меч Потани и пригодится.
  Наиболее воинственные из немцев встали рядом с русичами, не желая отступать дальше. Эта кучка храбрецов на какое-то время восстановила равновесие в сече. Зеленые знамена сарацин заколебались на одном месте. Упорство и ярость нарастали с обеих сторон.
  Сельджуки рвались к Василию, распознав в нем военачальника. Уже несколько сельджукских храбрецов сложили свои головы при попытке выбить меч из руки Василия. Мертвый на мертвом лежат враги у ног Василия, меч которого так и сверкает, сея гибель и страх, а рука его не ослабевает.
  - Сила силу ломит! - весело крикнул Василий Потане, чуть ли не до пояса разрубив какого-то сельджука. - Куда им до нас! - воскликнул Василий, пробив насквозь еще одного врага. - На ихнее множество у нас уменье есть!..
  В следующий миг меч в руке Василия сломался от сильнейшего удара.
  Потаня бросился на подмогу к побратиму, увидев, что сразу трое сарацин направили копья в грудь Василия, оставшегося безоружным.
  Но случилось невероятное! Перед Василием вдруг возникла белая, почти прозрачная фигура женщины в длинном платье с раскинутыми в стороны руками. Она приняла удар копий на себя.
  Сельджуки в испуге подались назад, истошно заголосив.
  Возле Василия образовалась пустота, лишь убитые лежали в тех же позах на истоптанной окровавленной траве.
  Призрак женщины, возникнув на краткое мгновение, растаял в воздухе, будто испарился.
  Видевшие это чудо крестоносцы также отпрянули от Василия, забыв на какое-то время про своих врагов.
  Рядом с Василием остались лишь Потаня и Худион.
  - Что это было? - пробормотал побелевшими губами Худион.
  - Бог весть, - отозвался Потаня, осеняя себя крестным знамением.
  - Это была Евпраксия! - взволнованно сказал Василий. - Я узнал ее.

  Глава четвертая. Бегство

  Никогда еще Василию не приходилось видеть такое множество вооруженных людей, объятых смятением и почти животным страхом смерти. Войско крестоносцев превратилось в никем не управляемую толпу, одержимую единственным желанием - бежать куда глаза глядят. Миг превращения храбрецов в трусов случился тогда, когда Конрад и его рыцари покинули поле битвы, не в силах превозмочь своей отвагой еще большую отвагу сарацин. Единство воинов-христиан перед лицом врага сменилось всеобщим разобщением и страхом. Уже ни знамена, ни звуки труб, ни приказы военачальников, ни жалость к своим раненым не могли удержать в строю крестоносцев, увидевших позорное бегство германского короля.
  Русичи, угодив в поток спасающихся бегством крестоносцев, были подобны щепкам, влекомым бурной рекой. Они растеряли друг друга, а для многих дружинников Василия этот пасмурный осенний день стал последним в их жизни. Сотни воинов-христиан пали в битве, и тысячи их были истреблены сельджуками во время бегства.
  Начавшийся дождь вынудил воинов султана прекратить преследование разбитого крестоносного воинства.
  Крестоносцы, группами и в одиночку, выбирались на дорогу, ведущую к Никее. Изредка измученных пешцев обгонял рыцарь на взмыленном коне, но в основном разрозненные конные отряды графов и баронов, подобно пешцам, с трудом тащились по скользкой грязи.
  Худион, припадая на раненую ногу, шагал, опираясь на плечо Василия. За ними шел мрачный Потаня, тоже хромая, поскольку таким и уродился. Кроме своего оружия Потаня нес на себе еще щит Худиона. Спереди и сзади шагали немецкие воины: кто с оружием, кто без него.
  Чавкала жирная грязь под ногами множества людей. С небес лил холодный дождь.
  До растянувшегося на дороге крестоносного воинства долетали победные крики сельджуков, грабивших брошенный лагерь христиан.
  Крестоносцы шли в молчании, лишь иногда кто-нибудь перекидывался словом с идущим рядом воином или кто-то, оступившись, ругался вполголоса. Гнетущая тяжесть поражения довлела над всеми, подобно физической усталости и боли от ран. Осознание общей беды, утраты многих соратников, осмысленное восприятие чудом не оборвавшегося собственного бытия лишь теперь укладывалось в потрясенном сознании всех и каждого на этом скорбном пути. Поистине, это была похоронная процессия, ибо люди скорее напоминали изможденных призраков в намокших плащах с крестами, бредущих ниоткуда в никуда.
  Под вечер разбитое войско крестоносцев добралось до брошенного стана бедноты.
  Передовой отряд отступающих рыцарей переполошил крестьян, и те спешно покинули свой лагерь, бросив наиболее громоздкие повозки. Было непонятно, чего больше опасались крестьяне: жестокости победоносных сарацин или злобного настроения знатных крестоносцев, испытавших унижение. Невзирая на непогоду и близившуюся ночь, толпы бедняков устремились уже знакомым путем обратно к Никее.
  Разбитое христианское воинство стало располагаться на ночлег.
  Дождь прекратился, словно природа предоставила людям возможность более ясно разглядеть постигшую их жалкую участь.
  Дрова были сырыми, поэтому костры никак не разгорались. Между тем вокруг не было ни клочка сухой земли.
  Воины втыкали копья в набухшую сыростью почву, сверху натягивали плащи, сооружая таким образом некое подобие палаток. Усталость всех валила с ног. Рыцари и кнехты засыпали прямо на земле, не снимая с себя кольчуг и лат, забыв про раны и стертые ноги. Никто не заикался о пище, но всех мучила жажда. Прежде чем упасть на траву и заснуть, воины долго пили воду из протекающего поблизости ручья.
  Напоив лошадей, многие рыцари вновь садились в седла.
  Король не хотел останавливаться в стане, где совсем недавно хоронили умерших от оспы.
  Увидев Конрада, Василий не сразу узнал его, хотя король был без шлема. Лицо у Конрада, с прилипшими ко лбу и щекам мокрыми спутанными волосами, было забрызгано кровью. Свирепый взгляд короля пугал, как и его охрипший злобный голос. Чувствуя растущее неповиновение своих вассалов, Конрад осыпал их бранью и грубо толкал руками, заставляя садиться на коней и следовать за ним.
  Столкнувшись с Василием и Потаней, Конрад указал им рукой в кольчужной перчатке на другой конец стана.
  - Я видел там несколько русских воинов, - сказал он. - Собирай своих людей, князь Василий, и уводи их отсюда. Здесь нас подстерегает черная смерть! - Конрад кивнул на несколько свежих могильных холмиков, оставленных крестьянами.
  Вскоре около трехсот конных рыцарей во главе с королем отделились от христианского войска и затерялись в сгустившихся сумерках.
  Василий разыскал нескольких своих дружинников и привел их к костру, разведенному умельцем Потаней. Он нашел Костю, Домаша, Пересмету и Якова Залешанина.
  Вскоре отыскались еще около десятка ратников, среди которых оказались Викула Шорник и бывший поп Данила. Уже ночью вместе с последними отставшими крестоносцами в становище объявились Фома и братья Савва и Пинна Сбродовичи.
  - Конрад ушел, - промолвил Василий, оглядев остатки своей дружины. - Мыслю, и нам надо уходить теперь же. Место здесь не чистое, да и сарацины поутру могут нагрянуть.
  - Фридрих Швабский остался, и большинство рыцарей с ним, - неуверенно возразил Худион. - Конрада нам все равно не догнать, поскольку мы пешие. Так не лучше ли Фридриха держаться?
  - Чтобы далее идти, передохнуть нужно, - сказал Потаня. - Пищи у нас нет, так пусть хотя бы отдых напитает нас силою перед новыми испытаниями.
  Василий видел, что дружинники его измучены и не горят желанием немедленно двигаться в путь. Он не стал настаивать на своем и велел всем ложиться спать. Сам же отправился побродить вокруг стана. Ему хотелось восстановить в памяти чудесное явление призрака Евпраксии, спасшего его от неминуемой смерти. Василию хотелось поразмыслить над этим в одиночестве.
  Затихший стан был похож на поле битвы - всюду вповалку лежали воины, сраженные беспробудным сном. Лишь ходили невдалеке караульные да позвякивали уздечками рыцарские кони, пасшиеся неподалеку.
  «Неужели Евпраксия мертва? - размышлял Василий, раздвигая носками сапог тяжелые намокшие после дождя травы. - Ведь являются призраки только умерших людей. Тут что-то не так. Надо будет на обратном пути заглянуть в Царьград и разузнать о Евпраксии».
  Василию хотелось поточнее вспомнить лик женщины-призрака, бесплотные очертания ее фигуры, но перед его мысленным взором неизменно вставал прекрасный образ живой Евпраксии, какой она запомнилась ему в часы их сладостных уединений. Василий вдруг отчетливо ощутил тепло нагого тела Евпраксии, запах ее распущенных по плечам волос, - память порой так беспощадна к человеку! - ему захотелось застонать от переполнившего его желания и собственного бессилия утолить это желание с обожаемой женщиной, далекой и недоступной для него сейчас.
  Размышляя о Евпраксии, как о живой, Василий постепенно уверил самого себя в том, что она жива-здорова. А бесплотный образ ее скорее всего принял его ангел-хранитель. Такое тоже бывает.
  Вернувшись к догоревшему костру, вокруг которого спали на земле его дружинники, Василий завернулся в мокрый плащ и устроился на примятой сырой траве, подложив под голову шлем и щит. Сон быстро одолел его.
  Проснулся Василий оттого, что кто-то споткнулся об него. Он поднял голову и с трудом разлепил тяжелые веки. Все тело его ныло, словно по нему прошлись палками. Василия колотила дрожь.
  Утро уже занялось. С востока тянуло прохладным ветерком.
  Пробудившийся лагерь был полон суеты и какой-то всеобщей тревоги.
  Воины разбирали оружие, надевали шлемы, облачались в плащи; отовсюду доносилось гудение множества голосов.

  - Вставай, Вася, - сказал Потаня, сидевший у черного погасшего кострища и бинтовавший раненую ногу Худиону. - Фридрих приказал выступать.
  Василий нехотя встал на негнущиеся ноги, покрыл голову шлемом, прицепил к поясу меч.
  Пешие крестоносцы нестройными толпами шли по дороге, на вязкой глине которой отчетливо виднелись колеи от крестьянских повозок. Только рыцари выдерживали строй, их конные колонны двигались впереди и позади растянувшейся пехоты. Авангард возглавлял Фридрих Швабский. Арьергардом командовал граф Тюбингенский.
  На этот раз русичи держались все вместе. Наиболее словоохотливые из них вели разговоры прямо на ходу. Сначала вспоминали всех своих погибших во вчерашней сече, кого и где настигла смерть от стрелы, копья или кривой сарацинской сабли.
  - Без погребения остались лежать соратники наши, - вздыхал Даниил-расстрига, - и грех сей лежит не на сельджуках, а на нас.
  - Ничего, - молвил Костя Новоторженин, - Бог даст, мы еще возвернемся и отплатим нехристям той же монетой. И братьев наших погребем по-христиански. Я слышал, король французский ведет свою рать на подмогу королю Конраду.
  - А я, братцы, в долгу неоплатном перед Яном, - промолвил Пересмета. - Он меня от копья сарацинского собой закрыл. Мы и друзьями-то с ним не были. А поди ж ты, как в сече-то все обернулось! Тяжко у меня на сердце. Я ведь сирота, а у Яна отец и мать имеются, да еще две сестры младшие. Уж лучше бы меня то копье проклятущее закололо!
  - Чего теперь сетовать! - отозвался Яков Залешанин. - Стало быть, так Господь распорядился. И впредь запомни, друже, на небе все решается, кому жить, а кому гнить.
  - Видели, други, как дева-призрак Василия собой закрыла от вражеских копий, когда у него меч сломался! - взволнованно заговорил Фома. - Я прямо-таки обомлел, когда узрел это!
  Ратники проявили к услышанному от Фомы живейший интерес. Как выяснилось, никто, кроме Фомы, Потани, Худиона и самого Василия, явление женского призрака не видел.
  Что-то странное заметил Домаш, но он сам признался:
  - Я подумал, что это просто дым и больше ничего. Потом дым пропал, словно его и не бывало. И я решил, что мне все померещилось.
  - Померещилось! - фыркнул Фома. - А как нехристи шарахнулись от Василия, видел? Как они завопили от страха, слышал?
  - Я думал, это их Василий чем-то напугал, - сказал Домаш. - Да и некогда мне было особенно приглядываться. Нехристи так размахивали саблями у меня перед носом, просто диву даюсь, как жив остался!
  - Худион, а ты подтверждаешь мои слова? - обратился Фома к новгородцу. - Ты же подле Василия в тот миг находился, не мог этого чуда не заметить.
  - Отпираться не стану, узрел я это видение, - хмуро проговорил Худион. Он был не в духе из-за болевшей ноги. - Появилась дева, будто облако прозрачное, раскинула в стороны руки, словно два крыла, и в следующий миг исчезла, как испарилась. Вот и все.
  - Неспроста это, - со значением воскликнул Фома, - совсем неспроста. Не иначе, оберегает Василия сила небесная!
  Василий, вполуха слушавший все эти разговоры, только усмехнулся про себя: «Хорошо бы, кабы так и было!»
  Внезапно кто-то спросил про деда Пахома и однорукого Демьяна, которые не участвовали в битве, находясь в лагере при обозе.
  - Кто-нибудь видел одного иль другого? Живым иль мертвым?
  Никто про них ничего не знал. Все бежали с поля битвы, минуя стан.
  - Может, и спаслись они, - с надеждой в голосе сказал Пересмета, - но токмо нас не догнали еще. Может, оба спрятались где-нибудь в кустах и пережидают, когда сарацины уберутся восвояси.
  - Аббат Бернар тоже в обозе находился, однако ж он догнал наше отступающее воинство верхом на муле, - вставил Костя. - Надо будет поспрошать у него, может, видел он Демьяна и деда Пахома.
  День разгорался, теплый и ясный.
  Блестели оконца луж у обочины дороги. Искрилась на солнце пожелтевшая листва деревьев.
  Войско миновало одно пустое селение, потом - другое.
  Голодные крестоносцы шныряли по убогим глинобитным мазанкам в поисках хоть чего-нибудь съестного, но не находили ничего, поскольку сами же похозяйничали здесь несколько дней тому назад во время движения к Дорилею.
  Вдали, на склонах зеленых холмов, виднелись белые домики нетронутых войной селений, похожие на рассыпавшихся по лугу овец. Над кровлями поднимался сизый дым. Порой ветер доносил издалека собачий лай или пронзительный крик осла.
  Эти далекие дымы манили к себе измученных крестоносцев, но герцог Фридрих запретил воинам сворачивать с дороги. Фридрих говорил всем недовольным, что их спасение находится в Никее, ибо сельджуки непременно попытаются догнать и уничтожить все крестоносное воинство. Поэтому крестоносцам нужно идти и идти вперед, невзирая на голод и усталость.
  Правота слов Фридриха вскоре подтвердилась на деле.
  Полдень еще не наступил, когда на замыкающий отряд крестоносцев неожиданно налетела легкая конница сарацин.
  Рыцари графа Тюбингенского отразили это нападение.
  Не прошло и двух часов, как враги в еще большем числе показались из леса, мимо которого двигалась растянувшаяся колонна воинов-христиан.
  Фридрих дал сигнал: «Строиться к битве!»
  Рыцари быстро построились двумя боевыми линиями, сойдя с дороги в поле.
  Пешие крестоносцы в основной своей массе, не слушая приказов, бросились наутек. Толкаясь и крича, воины Христовы стремительно разбегались кто куда. На дороге осталось не более трех тысяч пешцев, под ногами у которых валялось множество брошенных щитов, мечей, копий и топоров.
  Не обратилась в бегство и дружина Василия Буслаева.
  Военачальники принялись выстраивать в шеренги оставшуюся на дороге пехоту.
  - Недоумки, - ворчал на беглецов Яков Залешанин, - надеются натощак и по ровному месту от конников убежать!
  - К лесу они, видишь ли, устремились, - усмехнулся Фома, - а до леса версты четыре, не меньше. Вон, сарацины уже обошли рыцарей и вдогонку за нашими беглецами поскакали!
  - Безоружных беглецов рубить легче, а рыцари никуда не денутся, - ворчливо заметил Худион.
  Несколько сотен конных сельджуков погнались за бегущими крестоносцами, но большая часть сарацин все же атаковала рыцарей. Воины султана волна за волной накатывались на тяжелую конницу христиан. Боевой клич «алла!» то ненадолго утихал, то громогласно раздавался вновь.
  Пешие крестоносцы недолго наблюдали с дороги за конным сражением, вскоре сельджуки ринулись и на них.
  Услышав команду немецкого военачальника, Василий поднял свой лук. Стрела, пущенная его твердой рукой, сбила с коня вражеского знаменосца. Василий выдернул из колчана другую стрелу. Прозвучала новая команда. Целый рой оперенных стрел смешал атакующую вражескую конницу. Сельджуки повернули вспять. Василий достал из колчана третью стрелу и ранил ею в плечо уносящегося прочь сарацина на белом коне.
  В ответ сельджуки тоже принялись обстреливать из луков пеших крестоносцев.
  Вражеские стрелы со свистом проносились над головами воинов-христиан, ударялись в щиты, втыкались в землю у самых ног.
  - Метко стреляют нехристи! - морщась от боли, проговорил Костя, выдергивая стрелу из своей правой руки.
  Василий пристальным взором выискивал среди мелькающих в отдалении сельджукских всадников самого султана. Те, кто видел его в сражении, говорили, что у султана вороной арабский скакун под вызолоченной попоной, с серебряными бляшками на груди. Сам султан в синем плаще с вышитыми на нем золотыми звездами, а на его шлеме, на самом острие, сияет золотой полумесяц. Султана повсюду сопровождают могучие батыры в пластинчатых панцирях, с леопардовыми шкурами вместо плащей. Мечи у батыров широкие, слегка изогнутые на конце и сверкают голубоватым блеском.
  «Убить бы султана, тогда вся эта орда останется без головы!» - подумал Василий.
  Пехота крестоносцев ударила на сельджуков, окруживших рыцарей графа Тюбингенского. Пешцы перекололи копьями немало сарацин и их лошадей, прежде чем враг отступил.
  Однако чувствовалось, что это лишь небольшая передышка перед новым сражением.
  Фридрих приказал немедля рыть могилы для убитых воинов-христиан, чтобы затем без задержек двигаться дальше. Забрать тела павших с собой не было возможности из-за отсутствия повозок.
  Мертвецов опустили в неглубокие ямы: рыцарей - каждого отдельно, простых воинов укладывали одного на другого, так что выходило по пять-семь тел на каждую могилу. Над могильными холмиками установили кресты из поломанных копий.
  Аббат Бернар сотворил над прахом крестоносцев короткую молитву на латыни и поспешил вскарабкаться на своего мула, чтобы поскорее отправиться в путь.
  Войско двигалось в том же порядке. Впереди и в хвосте колонны шли рыцарские отряды. В середине, стараясь не растягиваться, шагала усталая пешая рать.
  На дороге и в поле по сторонам от нее попадались тела крестоносцев, разбежавшихся от битвы и порубленных сарацинами. Этих убитых христиан никто не хоронил.
  Уцелевшие из беглецов возвращались обратно к дороге и присоединялись к идущему воинству. Их встречали бранью и насмешками, но прочь не прогоняли.
  За день сельджуки еще дважды нападали на крестоносцев, стремясь рассеять и истребить их во время бегства. Рыцари всякий раз защищались монолитными колоннами, а пешие крестоносцы оказывали поддержку своей коннице, прикрывая ее тыл.
  Вечером крестоносцы наткнулись на купеческий караван.
  Позабыв обо всем на свете, рыцари и пехотинцы ринулись к повозкам и вьючным животным, одним своим видом распугав купцов, их слуг и стражников.
  Воины-христиане вспарывали кинжалами грубые холщовые мешки, из которых на землю высыпались финики, арахис и сушеный инжир. Крестоносцы разрывали на части и делили между собой тончайшие восточные ткани, швыряли в грязь ценную фаянсовую посуду, топтали ногами рулоны белой и желтой бумаги. Кому-то достался сосуд виноградного вина, кому-то - клетка с живыми попугаями, кому-то - стеганый цветастый халат, а кому-то - кожаные сапоги с загнутыми носками.
  Это был арабский караван, идущий из Багдада в Константинополь. Об этом поведал один из купцов, не успевший скрыться.
  - Мы проливаем кровь в битвах с сарацинами, а наши союзники-греки между тем ведут торговлю с нашими врагами даже в год объявления священной войны с мусульманами, - с негодованием произнес герцог Фридрих и ударом меча обезглавил несчастного купца, стоящего перед ним.
  Когда безголовое тело торговца рухнуло на землю, двое швабских рыцарей подскочили к нему и стали стаскивать золотые перстни с пальцев убитого араба.
  Увидевший это Василий мрачно сплюнул себе под ноги и отошел прочь.
  На ночлег крестоносцы расположились на развилке дорог среди повозок разграбленного купеческого каравана. До глубокой темноты в стане христиан раздавались песни подвыпивших немцев, иногда кое-где вспыхивала пьяная драка.
  В эту ночь Фридрих назначил в караул помимо своих телохранителей еще и русских ратников, заметив, что никто из них не притронулся к вину.
  С рассветом войско крестоносцев продолжило свой путь к Никее.
  Фридрих велел взять с собой мулов и все захваченные повозки, посадив в них раненых и наиболее уставших воинов.
  В первой половине дня, преодолев довольно крутой подъем, крестоносцы увидели внизу в долине становище крестьян. Беднота тоже заметила на гребне холма крестоносное воинство, это вызвало суету и беспокойство среди крестьян.
  Наиболее смелые из мужиков подбегали к дороге и спрашивали у проходящих мимо рыцарей и пешцев, далеко ли сарацины.
  Рыцари надменно отмалчивались.
  Из пешцев одни отвечали бранью, другие успокаивали крестьян, мол, не тревожьтесь, сарацины далеко отсюда. Кто-то из воинов спросил у бедняков про короля Конрада, видели ли они его отряд?
  Крестьяне в ответ махали руками в сторону Никеи и отвечали наперебой, что королевский отряд еще вчера проследовал туда мимо них.
  Вскоре лагерь бедноты остался позади.

  Глава пятая. Анфиска

  Доминика не скрывала своей бурной радости по поводу того, как удачно прошел их побег из стана крестоносцев. Анфиска поначалу дулась на гречанку, обижаясь за Василия.
  «Вернется Василий из сечи с победой, а женушки его и след простыл, - сердито думала Чернавка. - То-то покручинится Вася, то-то попечалится! И перед друзьями ему срам! Чем такая жена, уж лучше никакой!»
  Последняя мысль стала для Чернавки неким оправданием своих действий и утешением для души, ведь в ее сердце давно и прочно засела любовь к Василию. Анфиска полагала, что этот далекий поход как-то сблизит ее с Василием, как-то по-новому откроет ее сыну Буслая. Неожиданная женитьба Василия на Доминике была для Анфиски как нож в сердце.

  Доминика тщательно подготовилась к бегству. Она сложила в сумку провизию с расчетом на три дня, сунула туда же флягу с вином. Гречанка надела толстые, вязанные из шерсти чулки и платье с разрезами на бедрах, чтобы можно было ехать верхом, сидя в седле по-мужски. Золотые монеты Доминика зашила в пояс, который надела на себя. Себе и служанке Доминика подобрала плащи неброского серого цвета.
  Беглянки сделали большой крюк по лесистым холмам, выбрались на знакомую дорогу и поскакали на запад.
  Красно-желтый диск солнца, опускаясь к линии горизонта, слепил им глаза. Ласковый ветерок касался их разгоряченных щек, игриво трепал непослушные завитки волос, словно приветствуя их смелое начинание.
  Для первой ночевки Анфиска выбрала брошенное мусульманское селение недалеко от дороги.
  Доминика была весела и разговорчива. Она почти ничего не ела, зато часто прикладывалась к фляге с вином. Было уже поздно, когда гречанка наконец угомонилась и заснула в обнимку со служанкой.
  Анфиске же не спалось, ее тревожили посторонние звуки: то ветер зашумит в тополиной листве или хлопнет незапертой дверью пустого дома, то прокричит невдалеке ночная птица. Анфиска несколько раз выходила во дворик, чтобы проверить, не убежали ли их мулы через пролом в глинобитной изгороди. Мулы были на месте и лениво жевали солому в углу двора под навесом.
  После полуночи пошел дождь и выяснилось, что жилище, в котором устроились на ночлег беглянки, протекает, как решето.
  Анфиска отыскала домик получше и, разбудив своих спутниц, убедила их перебраться на новое место. Однако в этой хижине хоть и не текло с потолка, опять вовсю гуляли сквозняки. Раздраженная ворчанием Доминики, Анфиска заставила гречанку вместе со служанкой уйти под навес к мулам и зарыться с головой в солому. Самой Чернавке удалось лишь ненадолго прикорнуть под тем же навесом, сидя у стены.
  Сырым промозглым утром три наездницы выехали из пустого селения.
  Беглянки ехали по пустынной дороге и никак не могли согреться на холодном ветру. Если Анфиске удавалось разогнать кровь в жилах, время от времени соскакивая с мула и шагая вприпрыжку рядом с ним, то Доминика куталась в свой плащ, беспрестанно жалуясь, что она умирает от холода. Вскоре к причитаниям Доминики присоединились причитания служанки, у которой сильно закоченели руки.
  Анфиска отыскала укромную лощину, поросшую кустами и молодыми деревьями, невидимую с дороги. Там среди зарослей она развела костер, как учил ее Потаня. Возле костра Анфиска соорудила шалаш для Доминики и ее служанки.
  Жар костра вновь вернул гречанке веселое расположение духа. Она шутила с Анфиской и всячески подлизывалась к ней до тех пор, пока у той на лице не появилась великодушная улыбка. Как три заправские подружки, беглянки пили вино из фляги, закусывая хлебом и сыром. Возрастное неравенство, как и неравенство сословное, было ими на время забыто.
  Отогревшись, Доминика стала торопить Анфиску с отправлением в путь.
  Беглянки снова выбрались на дорогу. Их мулы бежали резвой трусцой.
  Неожиданно зарядил дождь. Пришлось опять сворачивать с дороги и искать укрытие от непогоды.
  - Эдак мы никогда не доберемся до морского побережья, - ворчала Анфиска, прислонившись плечом к стволу толстого дуба. - Надо ехать и ехать, невзирая на дождь и ветер.
  Сидевшая на попоне у ее ног Доминика печально вздохнула и что-то пробормотала в ответ. При этом гречанка ткнула в бок служанку, которая из-за зевоты не сразу перевела Анфиске ее слова на русский язык.
  - Быть может, дождь скоро утихнет, и тогда мы поедем дальше, - сказала болгарка.
  - Этот дождь скоро не закончится, - хмуро промолвила Анфиска, поглядев на серое мглистое небо.
  Беглянкам пришлось сидеть под дубом не один час.
  Наконец дождь заметно ослабел.
  Анфиска заставила Доминику и ее служанку сесть на мулов.
  - Терять время больше нельзя, - сказала она.
  Копыта мулов скользили в дорожной грязи, поэтому ехать приходилось шагом. Анфиска рвалась вперед, но ей то и дело приходилось останавливать своего мула и поджидать своих отставших спутниц.
  Смеркалось.
  Остановившись в очередной раз и оглянувшись назад, Анфиска заметила вдали на дороге темное неясное пятно, которое довольно быстро обрело очертания большого отряда всадников. Можно было без труда различить поднятые кверху копья и полотнища знамен.
  Быстро оглядевшись по сторонам, Анфиска сообразила, в какую сторону лучше всего им бежать. Она крикнула Доминике и болгарке, чтобы те живо поспешали за ней.
  - Нас догоняет какая-то конница! - добавила Анфиска. - Нам нужно схорониться, и побыстрее!
  Беглянки свернули с дороги в поле и поскакали к ближайшим зарослям кустарников. Они с треском ворвались в спасительные густые дебри, не обращая внимания на то, что колючие ветки рвут на них одежду, лезут им в глаза, царапают руки. Не спешиваясь, беглянки затаились в высоких кустах. От них до дороги было не более ста пятидесяти шагов.
  - Неужели это погоня за нами? - испуганно спросила Доминика.
  Болгарка перевела ее вопрос на русский и чихнула.
  - Тс-с! - В ответ Анфиска прижала указательный палец к губам.
  Вскоре послышался нарастающий топот копыт, этот шум ширился и рос. По дороге скакали рыцари. Всхрапывали кони, бренчали уздечки. Мчался грозный железный поток!
  Анфиска принялась было считать всадников, но скоро сбилась со счета. Рыцарей было много, с ними мчались их оруженосцы, знаменосцы и слуги.
  Рыцарский отряд стал спускаться под гору и, удаляясь, постепенно затерялся в сгущающихся сумерках. Затих вдали и топот копыт.
  - Куда поскакали эти рыцари? - оправившись от страха, спросила Доминика.
  При этом она теребила за рукав служанку, чтобы та переводила ее вопрос скорее.
  - Во всяком случае, не за нами, - успокоила гречанку Анфиска. - Я видела королевское знамя, значит, сам Конрад возглавляет этот отряд. А король не станет гоняться за беглой женой какого-то русича.
  - Что же случилось? - беспокоилась Доминика. - Почему король оставил свое войско? Если Конрад поскакал не за нами, тогда куда же он помчался на ночь глядя?
  Анфиска сама ломала над этим голову, поэтому ничего не ответила Доминике.
  - Поехали, поехали! - ворчала она и первая стала выбираться из зарослей.
  Проехав по дороге около двух верст, беглянки увидели впереди освещенный кострами лагерь, окруженный повозками.
  - Так вот куда спешил король, - сказала Доминика, остановив своего мула рядом с мулом Анфиски. - Что это за стан?
  - Это становище немецких крестьян, идущих в Святую Землю, - ответила Анфиска. - Вряд ли король спешил именно сюда. Нам лучше объехать крестьянский лагерь стороной.
  Доминика согласилась с Анфиской.
  Беглянки оставили дорогу и долго ехали по равнине, пересеченной неглубокими оврагами, покуда не достигли стоящего стеной темного леса. Царящий в лесу мрак был чернее опустившейся на землю ночи.
  Анфиска уверенно правила своим мулом, выбирая наиболее верное направление движения. Она поторапливала постоянно отстающую Доминику, не обращая внимания на ее охи и вздохи.
  Проехав по краю темной чащи, перебравшись через ручей и обогнув по склону обширный холм, три наездницы снова выбрались на дорогу.
  Анфиска остановила усталого мула, заметив из-за деревьев какое-то движение на дороге. Скрипели повозки, чавкала грязь под множеством ног, слышались встревоженные голоса мужчин и женщин, разговаривающих по-немецки.
  Дождь прекратился, но Анфиска даже не обратила на это внимания.
  Повернув к вершине холма, Анфиска увлекла за собой своих недовольных спутниц, изрядно промокших и продрогших. С вершины было видно, что это темные толпы крестьян заполонили дорогу, двигаясь на запад. Однако крестьянский стан не опустел, там хозяйничали толпы других людей, конных и пеших, которые все прибывали по этой же дороге со стороны Дорилея.
  «Похоже, сельджуки разбили крестоносцев! - подумала Анфиска. - Вот почему сбежал король и без промедления устремилась в обратный путь беднота».
  Однако вслух Анфиска этого не сказала. Ей хотелось поразмыслить над тем, что им теперь делать: прибиться к крестьянам или же постараться обогнать их?
  Доминика своими стонами и жалобами отвлекала Анфиску от размышлений. Гречанка настаивала, чтобы Анфиска развела костер - все равно как и все равно где! - ей необходимо обсушиться, иначе она умрет от простуды.
  «Вот наказанье-то мне с тобой!» - недовольно подумала Анфиска.
  Вернувшись обратно к ручью, Чернавка долго возилась с огнивом и пучками с трудом найденной сухой травы. Родившийся наконец слабый огонек вознаградил ее за старания, а обрадованная Доминика поцеловала Анфиску в щеку. Болгарка наломала сухих хворостин, чтобы разжечь пламя побольше.
  Анфиска наскоро перекусила сыром и хлебом, затем стала укладывать спать своих спутниц. Умаявшись за день, Доминика и ее служанка быстро заснули на расстеленных возле костра попонах.
  Прежде чем лечь спать самой, Чернавка вновь поднялась на вершину холма и стала смотреть на огни далекого стана. Мысли ее были о Василии Буслаеве. Жив ли он? Не ранен ли?
  Перед самым рассветом Анфиска растолкала спящих Доминику и болгарку.
  - Я хочу умыться, - капризно заявила гречанка.
  - Некогда размываться! - сердито сказала Анфиска, седлая мулов.
  - Я хочу есть, - добавила Доминика.
  - И разъедать некогда! - отрезала Анфиска.
  - Какая ты сегодня жестокая, Анфиса, - с укором промолвила Доминика.
  Она покорно забралась на своего мула, чтобы продолжить путь.
  Выбравшись на дорогу, грязь на которой была размешана колесами повозок, лошадиными копытами и несколькими тысячами людских ног, Анфиска оглянулась на виднеющийся в полуверсте позади них стан крестоносцев. Там царили тишина и неподвижность, лишь бродили оседланные кони по лугу и колыхались на ветру воткнутые в землю знамена.
  «Дрыхнут горе-воители! - с беспокойством подумала Чернавка. - Поди и стражу не выставили! А коль сарацины навалятся ни свет ни заря?»
  Понукая мулов, всадницы двинулись по разбитой дороге на запад.
  Анфиска ехала впереди, постоянно поглядывая по сторонам и назад. Тревога не покидала ее. Далеко ли сарацины? И что им делать, ежели они наткнутся на них?
  Полдня беглянки ехали по дороге, не останавливаясь.
  Завидев вдалеке крестьянский обоз, медленно одолевающий подъем, Анфиска решила сделать привал. Наездницы свернули с дороги к небольшой роще посреди равнины.
  Они не стали разводить огонь, расположившись на опавших листьях под кронами деревьев, похожих на липы и клены.
  К большому огорчению Доминики, во фляге кончилось вино. Ей пришлось подкреплять свои силы всухомятку.
  После скромной трапезы на Анфиску навалилась не то лень, не то усталость. Видя, что Доминика и ее служанка задремали в обнимку под деревом, Анфиска улеглась с ними рядом, завернувшись в плащ.
  «Видит Бог, я заслужила небольшой отдых, поскольку уже второй день не снимаю с себя кольчугу и опекаю двух этих неженок!» - засыпая, подумала Анфиска.
  Беглянок разбудил шум сражения.
  Доминика и болгарка никак не могли сообразить, с какой стороны доносятся воинственные крики и лязг железа. Обе бестолково вертели головами спросонья.
  Анфиска влезла на дерево со спины мула. Оглядев окрестности, она спустилась на землю.
  - Крестоносцы бьются с сарацинами на равнине недалече отсюда, и на дороге тоже сеча идет, - поведала Чернавка своим испуганным спутницам. - Придется нам переждать, покуда битва закончится.
  - Кто же одолевает, крестоносцы или сельджуки? - спросила Доминика.
  - Не разобрала я, - ответила Анфиска, - но, по-моему, сельджуки сильно теснят крестоносцев. Всадников у сарацин очень много. Всюду, куда ни глянь, конница сарацинская скачет.
  - Ежели сельджуки одолеют крестоносцев, что с нами будет? - забеспокоилась Доминика.
  - Нам теперь в любом случае к морю выбираться надо, - сказала Анфиска, - поскольку и христианское войско тоже к морю отступает. - Она прислушалась, вытянув шею. - Кажется, стихает битва-то…
  Доминика и служанка тоже вслушались в гул многих тысяч копыт, растекающийся по равнине. Звона мечей больше не было слышно.
  Упав на колени, Доминика принялась исступленно молиться, сложив ладони и подняв лицо к небу.
  Осенний лес с тихим шорохом ронял на землю темно-желтые листья.
  Каркала стая ворон, кружившая над верхушками деревьев.
  «Воронье слетается, значит, битва и впрямь закончилась», - промелькнуло в голове у Чернавки.
  Когда на землю опустилась вечерняя пелена, беглянки осмелились наконец снова выбраться на дорогу. Они пугливо озирались по сторонам, объезжая попадавшиеся у них на пути тела убитых воинов. Иногда копыто мула цеплялось за валяющийся в дорожной грязи шлем или наступало на брошенный щит.
  - Не лучше ли нам догнать войско крестоносцев? - робко обратилась Доминика к Чернавке. - А то мне страшно.
  - Обратно к мужу захотелось? - криво усмехнулась Анфиска.
  Сумерки все больше сгущались. Налетал порывами холодный ветер.
  Доминика окликнула Чернавку:
  - Я устала, Анфиса. Пора остановиться на ночлег.
  - Не будет ныне ночлега, - отозвалась Чернавка. - Будем ехать всю ночь напролет, покуда не догоним крестоносцев. Верну тебя Василию, и дело с концом!
  Доминика обиженно примолкла, когда служанка перевела ей ответ Анфиски.
  Спустя какое-то время невдалеке раздался заунывный волчий вой.
  Мулы испуганно запрядали ушами.
  Наступила ночь.
  Мулы шли усталым шагом. Доминика и болгарка постоянно клевали носом. Анфиске приходилось то и дело толкать в плечо то одну, то другую, чтобы те не свалились с седла.
  Понемногу сон стал одолевать и Анфиску, ее голова в островерхом шлеме неумолимо клонилась на грудь, слипались глаза.
  Неожиданно впереди через дорогу перемахнули какие-то смутные тени, еле различимые во мраке ночи, прозвучали торопливые удаляющиеся шаги.
  Анфиска вынула меч из ножен и положила длинный клинок себе на плечо.
  Вместе с запахом полыни ветер донес до Анфиски запах крови. Скоро Чернавка различила в темноте на обочине мертвую лошадь, на бугристой равнине справа от дороги белели плащи убитых крестоносцев, лежащих как попало.
  «Похоже, еще одна сеча была здесь», - подумала Анфиска. Мул под ней зафыркал, чуя близость хищников, и поскакал резвее.
  Вдруг сзади раздался негромкий жалобный вскрик Доминики. Анфиска резко натянула поводья. Она увидела, что подъехавшая к ней Доминика все больше заваливается на шею мула. В боку у Доминики торчала стрела.
  - Поддерживай свою госпожу в седле, - приказала Анфиска служанке, - и скачем поскорее отсюда!
  Болгарка взяла Доминику за руку, поравнявшись с нею. Чернавка же схватила поводья мула гречанки, потянув его за собой и что есть силы понукая своего.
  Они не проехали и ста шагов, когда служанка встревоженным голосом сообщила Анфиске:
  - Доминика ранена стрелой! Ей плохо!
  «Только что заметила, дуреха!» - со злостью подумала Анфиска. И коротко бросила в ответ:
  - Знаю!
  Доминике и впрямь делалось все хуже и хуже. Она стонала и жаловалась, что ей трудно дышать. Потом гречанка потеряла сознание и свалилась с мула на землю, несмотря на старания служанки ее поддержать.
  Две молодые женщины, спешившись, склонились над упавшей.
  - Умерла? - чуть не плача, воскликнула болгарка.
  - Жива пока, - ответила Анфиска, осторожно приподнимая гречанку.
  - Надо выдернуть стрелу из ее тела, - сказала болгарка.
  Анфиска возразила:
  - Коль выдернем стрелу из раны, кровь сразу хлынет ручьем, а вместе с кровью уйдут и все силы. Тогда Доминика не то что верхом ехать, даже рукой пошевелить не сможет.
  - Что же ей, бедняжке, так и мучиться со стрелой в боку?
  - До рассвета потерпит, а как развиднеется, я перевяжу ей рану потуже. Оставлю тебя с Доминикой в каком-нибудь укромном месте, а сама постараюсь догнать крестоносцев, чтобы вернуться за вами с повозкой.
  Доминика пришла в себя и попросила пить.
  - Нельзя тебе сейчас пить, - сказала Анфиска.
  Вдвоем с болгаркой они посадили стонущую Доминику на мула, велев ей крепко держаться за гриву. Двинулись дальше. Болгарка держалась подле гречанки, придерживая ее рукой.
  У Доминики начала кружиться голова, ее мучила жажда.
  Анфиска велела болгарке сесть на мула Доминики, чтобы поддерживать раненую сзади. Служанка нехотя повиновалась. Вскоре Доминика опять лишилась чувств.
  Очнувшись, гречанка уже не просила, но настойчиво требовала воды. У нее начинался жар.
  Анфиска свернула с дороги к темнеющим невдалеке деревьям.
  Лес встретил беглянок шелестом опадающих листьев и тягучим шумом ветра, запутавшегося в ветвистых кронах дубов и буков.
  Анфиска и болгарка нагребли большую кучу сухих листьев, уложив на них Доминику.
  - Снимай с себя исподнюю рубашку и рви ее на ленты, - повелела служанке Анфиска.
  Сбросив с головы шлем и отстегнув от пояса меч, Чернавка полила себе на руки воды из фляги.
  - Анфиса, дай мне напиться, - взмолилась раненая. - Я умираю от жажды.
  - Непременно дам, милая, - ласково промолвила Чернавка, - но сначала извлеку из тебя стрелу, чтобы тебе стало легче дышать.
  - Не надо, - застонала Доминика. - Я боюсь!
  Болгарка расторопно разрывала на ленты свою льняную тунику.
  - Все, - закончив, сказала она.
  - Иди сюда, - велела ей Анфиска, - будешь помогать мне.
  Между тем темнота ночи сменилась призрачной серой мглой: до рассвета оставалось совсем немного.
  Болгарка держала Доминику за руки, покуда Анфиска со всеми предосторожностями тянула из раны стрелу. Гречанка пронзительно закричала от боли, вырываясь изо всех сил. Наконец стрела была извлечена, из раны хлынула кровь, и сознание вновь покинуло Доминику.
  Болгарка громко зарыдала, решив, что ее госпожа скончалась.
  Анфиска прикрикнула на нее:
  - Неча причитать, помоги лучше кровь унять. Жива твоя Доминика! Горе мне с вами с обеими!
  Две пары заботливых женских рук наложили на рану бесчувственной Доминики тугую повязку, затем укутали раненую плащами, подложив ей под голову свернутую попону.
  Видя, что болгарку колотит сильная дрожь, Анфиска насобирала сухих веток и разложила костер.
  Над горизонтом показалось солнце, и сразу повеяло теплом.
  В лесу пробудились птицы, наполнив тишину своим громким щебетом.
  Анфиска сидела у костерка и вертела в руках окровавленную стрелу.
  - Не сарацинская стрела, - сказала она. - Кто-то из отставших крестоносцев выстрелил из лука в Доминику, приняв нас в темноте за сельджуков. - Чернавка сунула злополучную стрелу в свой колчан и добавила: - Пригодится, коль на сарацин нарвусь.
  Болгарка с невольным восхищением глядела на нее, такую умелую и отважную!
  Пожевав хлеба, Анфиска стала собираться в дорогу. Она оставила болгарке свой щит и плащ, подумав, отдала ей и свой засапожный нож. С собой Чернавка взяла меч и лук со стрелами.
  - Мне страшно, Анфиса, - призналась служанка, едва сдерживая слезы. - Может, поедем все вместе?
  Чернавка отрицательно мотнула головой:
  - Не выдержит Доминика верховой езды. От тряски ее рана опять кровоточить начнет, помереть она может от потери крови. Уж лучше ждите меня с подмогой здесь. Ветки сырые в огонь не бросай, чтобы дыма было меньше. Ежели и смогут вас обнаружить нехристи, то лишь по густому дыму. Уразумела?
  Болгарка молча кивнула, утирая слезы кулаком.
  Анфиска вскочила на своего крепконогого мула, взмахнув рукой на прощанье. Она подстегнула мула пятками и скрылась за кустами дикого ореха. Среди деревьев раза два мелькнул ее блестящий шлем. Треснула в отдалении сухая ветка под копытом мула. И все стихло. Лишь выводила трели какая-то пичуга да потрескивал костер.
  Болгарка печально вздохнула и подсела поближе к огню, зябко обняв себя за плечи.
  Поначалу Анфиска нещадно погоняла мула. Ей все время казалось, что вот сейчас за следующим холмом, вон за тем перелеском покажется стан крестоносцев. Однако дорога уходила в сиреневую даль, а вокруг по-прежнему не было ни души, если не считать парящего в небе орла. О том, что христианское воинство недавно прошло этим путем, говорили брошенные вещи: ножны от кинжала с изображением крылатого архангела, рваная перчатка, помятый шлем…
  В одном месте недалеко от дороги лежали пятеро крестоносцев, утыканные стрелами. У одного из мертвецов не было головы.
  Анфиска постояла над телами несчастных и поскакала дальше.
  Когда мул выдохся, Чернавка поехала шагом.
  Припекало солнце. От влажной земли веяло теплым паром.
  По краям от дороги начался лес. Когда лес закончился, взору Анфиски открылись следы недавнего стана у развилки двух дорог.
  Чернавка спешилась с бьющимся от волнения сердцем.
  Земля хранила отпечатки лошадиных копыт и множества ног. Тут и там виднелись черные пепелища потухших костров, колеи от колес повозок. Даже при беглом осмотре можно было догадаться, что здесь ночевало войско крестоносцев.
  Побродив по стану, Анфиска нашла полусожженый белый плащ с красным крестом, сломанную рыцарскую шпору, кусок бахромы, оторванной от попоны рыцарского коня, много окровавленных тряпок…
  «Ушли воины Христовы еще до рассвета, - думала Анфиска, щупая пепел кострищ. - Похоже, очень спешили!»
  На нее вдруг навалилась усталость и какое-то уныние, будто разом рухнули все ее надежды. Пересилив желание прилечь на ворохе рваных мешков, Анфиска вернулась к пасущемуся на лугу мулу, подобрала волочившиеся по траве поводья и потянула мула за собой.
  «Надо спешить и непременно до полудня догнать крестоносцев! - мысленно твердила себе Анфиска. - Некогда отдыхать. Некогда!»
  Чернавка еще не села в седло, как вдруг до ее слуха долетел топот копыт. Она глянула на дорогу, и по спине у нее забегали мурашки от страха. Со стороны Дорилея скакали четверо сарацинских всадников.
  Сельджуки тоже заметили Анфиску. Двое из них остались на дороге, остановив коней, а два других повернули в ее сторону.
  До сельджуков было еще шагов триста, когда Чернавка уже изготовилась к бою. Прячась за мула, она вытащила из седельной сумки лук и наложила стрелу на тетиву. Зазвенела тугая тетива, отправив в полет острую стрелу. Один из приближающихся всадников опрокинулся на круп коня с пробитым горлом. Второй всадник прикрылся круглым щитом и обнажил саблю.
  Увидев все это, находившиеся на дороге наездники тоже поскакали к Анфиске.
  Вторая стрела, выпущенная Чернавкой, отскочила от сельджукского щита. Сарацин быстро приближался, понукая коня и угрожающе размахивая саблей.
  Анфиска стремительно выскочила из-за мула и с колена пустила третью стрелу в одного из дальних всадников, делая вид, что целится в ближнего сарацина. Выхватывая из колчана четвертую стрелу, Анфиска заметила, как упал с лошади наездник со стрелой между глаз, так и не доскакав до нее.
  Стреляя из лука в четвертый раз, Чернавка бросилась прямо под копыта летевшего на нее жеребца. Такому приему ее научил Василий. Конь взвился на дыбы. Анфиска же выпустила стрелу снизу вверх, целясь в голову всадника.
  Уловка Чернавки с блеском удалась. Наконечник стрелы, войдя под скулу, вышел из затылка сарацина. Так и не поняв, что произошло, сарацин вывалился из седла и мешком шмякнулся на землю в трех шагах от сразившей его лучницы. Сабля выпала из его безжизненной руки и воткнулась в мягкий дерн, слегка покачиваясь и сверкая на солнце голубоватым стальным блеском.
  Анфиска снова изготовилась к стрельбе, полная уверенности, что не избежит ее стрелы и последний из сельджуков. Тот храбро гнал на нее своего рыжего скакуна, умело прикрываясь щитом и готовясь метнуть дротик.
  Но выстрел у Анфиски не получился, натянутая тетива порвалась с коротким резким звуком. Анфиска со злостью швырнула ненужный больше лук себе под ноги.
  Выхватив меч из ножен, Чернавка подбежала к сарацинскому коню, понуро стоявшему над телом своего убитого хозяина, и, не касаясь стремян, вскочила в седло. Ее не смущало то, что у нее нет щита. Развернув жеребца, Анфиска ринулась навстречу сарацину, который целил в нее дротиком.
  Вот враг метнул короткое копье.
  Анфиска вовремя прижалась к шее коня, это спасло ей жизнь.
  В руке сарацина блеснула сабля.
  Анфиска угрожающе подняла свой меч.
  Они съехались и обменялись двумя сильными ударами, потом развернулись и съехались вновь. Звенела сталь клинков. Храпели кони. Что-то свирепо выкрикивал сарацин, скаля белые зубы. Чернавка молчала, не желая выдавать себя голосом. Пусть лучше враг принимает ее за мужчину.
  Скоро Анфиска поняла, что ее противник прекрасно владеет клинком и крепко сидит в седле, да и сил у него гораздо больше. Вдобавок конь под Анфиской брыкался и не слушался ее. Сарацин яростно нападал, видя, что Анфиска изнемогает и еле справляется с конем.
  Чернавка решила искать спасения в бегстве. Ударив жеребца пятками в бока, она помчалась к дороге.
  Сарацин ринулся за ней, криком погоняя своего скакуна. Он быстро догнал Анфиску, но та ловко уходила от занесенной над ее головой сабли, уводя своего коня резко в сторону.
  Уже у самой дороги жеребец Анфиски споткнулся, и она чуть не вылетела из седла. В этот миг сарацин опять оказался рядом. Анфиска взмахнула мечом, пытаясь отразить летевший к ее голове изогнутый клинок врага, но сарацин увел свой меч в сторону и ударил наотмашь снизу. Анфиска отбила этот удар, развернувшись вполоборота назад. На какой-то миг она отчетливо разглядела черные жестокие глаза сельджука, устремленные на нее из-под козырька шлема. Его усатый рот кривился в хищной полуусмешке.
  Анфиска неверно поняла обманное движение врага и сделала ненужный замах мечом, ударив им в пустоту.
  Сарацин на всем скаку поравнялся с Анфиской и без всякого замаха ткнул в нее своим изогнутым клинком.
  Чернавка ощутила резкую боль в шее, у нее перехватило дыхание, перевернулись перед глазами небо и земля. Она летела куда-то вниз, не чувствуя странным образом ни своего тела, ни рук, ни ног. Ударившись о землю, она быстро покатилась по жесткой примятой траве. Только в этот миг Анфиску посетила страшная мысль: ее тело осталось в седле! И как же ей теперь быть - без тела?!
  Анфиска задыхалась, отчаянно ловя воздух ртом и чувствуя усиливающееся жжение в мозгу, словно ее череп изнутри вдруг наполнился горячими углями. В ушах Чернавки еще звучал топот удаляющихся копыт, когда на ее глаза опустилась черная пелена. И последняя слабая мысль толкнулась у нее в голове: «Неужели это смерть? Я не хочу…»
  …Спешившись возле отрубленной головы, сарацинский воин долго смотрел в широко раскрытые мертвые очи с изогнутыми длинными ресницами. Какой юный батыр, но какой меткий стрелок! Три его стрелы отняли жизнь у троих храбрых воинов султана.
  Выбившаяся из-под шлема вьющаяся прядь черных волос насторожила сарацина. Преклонив колено, он снял шлем с мертвой головы и издал изумленный возглас, увидев уложенные венцом косы.

  Глава шестая. Два короля

  Отряды французских крестоносцев подошли к Никее в конце ноября. Никейских греков, преисполненных недавним презрением к разбитым ратям германского короля, вновь охватила тревога и опасливое почтение при виде многочисленных и хорошо вооруженных рыцарей короля Людовика.
  У никейских стен рядом с немецким станом раскинулся еще более обширный стан французов. В отличие от немцев, французские феодалы убедили императора ромеев переправить французскую бедноту, тоже вышедшую в поход, на кораблях из Константинополя на остров Кипр. Тем самым французские рыцари избавили себя от обузы в пути.
  Встреча двух королей произошла в лагере французов в тот же день, когда воинство Людовика раскинуло свои шатры. Вместе с Конрадом в гости к Людовику отправился и Фридрих Швабский. В их свиту вошли два десятка именитых герцогов и графов, владетелей обширных германских земель. Приглашен был и Василий Буслаев.
  Василию и самому хотелось увидеть короля Франции.
  Облачаясь в свое лучшее платье, Василий говорил Потане:
  - Хочу порасспросить Людовика о Доминике, не встречал ли он ее в Царьграде, не слыхал ли о ней что-либо? Не может быть, чтобы Феофилакт не беседовал с Людовиком. Может, и про Анфиску узнаем что-нибудь. Как мыслишь, друг Потаня?
  Потаню Василий решил взять с собой, ибо тот знал не только немецкий, но и французский язык.
  - Мыслю, зряшное это дело - расспрашивать об этом короля Людовика, - откровенно ответил Потаня. - Ежели Доминика добралась-таки до отца с матерью, то родичи ее шум поднимать не станут. Замнут они это дело. И уж конечно не станут посвящать во все это французского короля!
  - Может, ты и прав, - промолвил Василий.
  - А мне с вами можно? - сказал Фома. - У меня атласная рубаха тоже есть и кафтан новехонький, да и сапоги хоть куда! А, Вась?
  - Думаешь, мы одежкой идем похваляться, - ответил Василий. - Мы на военный совет идем, а не на посиделки. Понятно тебе?
  Фома с унылым видом покивал головой.
  В лагере французов прежде всего бросалась в глаза роскошная отделка шатров, полыхающих на солнце всеми оттенками красного, синего, оранжевого, салатного и фиолетового цветов. Верх у большинства шатров французской знати был белый и только у королевского шатра - пурпурный. На стенках же шатров были узоры из чередующихся разноцветных вертикальных полос. Все шатры имели бахрому по верхнему краю, двойные входные занавески из парчи и аксамита с изображениями на них герба владельца шатра. Некоторые шатры имели рисунок по нижнему краю в виде длинного ряда треугольных щитов, или череды скачущих всадников, либо бегущих оленей.
  Французские феодалы встречали своих немецких собратьев и их царственного предводителя, нарядившись в роскошные длинные одежды с широкими рукавами. На поясе у французской знати висели кинжалы и стилеты в изящных ножнах, украшенных золотом и драгоценными камнями. Покрой одежд французских рыцарей, пожалуй, ничем не отличался от покроя одежд свиты германского короля, но яркостью тканей, броскостью линий и подчеркнутой вычурностью отдельных деталей костюма французы, несомненно, отличались от немцев, одетых более скромно.
  Плащи у французов были длиннее, чем у немцев. У некоторых французских вельмож нижний край плащей волочился по земле. На сапогах у французских феодалов сверкали позолоченные пряжки. Все французские рыцари щеголяли в кожаных или парчовых перчатках, с золотыми цепями на шее и роскошными застежками, скрепляющими плащи на плече. Волосы у французских сеньоров были ухожены и завиты, как у женщин. Многие из них для придания чертам лица мужественной красоты носили коротенькую бородку и небольшие усы.
  - Стая расфуфыренных фазанов! - ворчал себе под нос Конрад, шествуя во главе своей свиты к шатру французского короля. - Ничего, скоро сельджуки повыщиплют из вас перья!
  Фридрих Швабский лишь загадочно улыбался, слушая ворчанье дяди и молча делая знаки Потане, чтобы тот переводил сердитые слова Конрада Василию. Потаня повиновался герцогу.
  Конрад желал, чтобы Людовик непременно увидел в его свите русского витязя, поэтому Василий шел по левую руку от короля, чуть приотстав на полшага, а Фридрих находился по правую руку от своего венценосного дяди.
  Следом за ними шли прочие вассалы Конрада.
  Внутри королевского шатра от солнечных лучей, проникающих сквозь пурпурную материю широкого верха, все было пронизано призрачным красноватым светом.
  Василий увидел в глубине шатра, разделенного ширмами на две части, два деревянных трона с высокими спинками. По сторонам толпились приближенные французского короля, блистая золотом украшений. На одном из тронов сидел широкоплечий детина с небольшой черной бородкой и усами, большеносый и толстогубый, одеяние которого скрывал плотно запахнутый белый рыцарский плащ. На голове чернобородого красовалась корона, не будь которой, его вполне можно было бы принять за мясника или булочника, облачившегося в рыцарские одежды.
  «Ну и король!» - усмехнулся про себя Василий.
  В этот момент герольды возвестили о прибытии Конрада и его свиты.
  Чернобородый вскочил с трона и широкими шагами двинулся навстречу Конраду, вытянув вперед свои могучие ручищи.
  - Здравствуй, брат мой! - воскликнул Людовик по-немецки, обнажив в улыбке широкие редкие зубы.
  - Рад тебя видеть, брат, - сухо промолвил Конрад.
  Два монарха обнялись на глазах у своих вассалов.
  На другом троне горделиво восседала красивая молодая женщина, белое облегающее платье которой лишь подчеркивало ее прекрасные формы. На ее изящной головке, обтянутой белым платком, тоже красовалась корона несколько меньших размеров. На устах красавицы светилась приветливая улыбка, ее большие синие очи искрились спокойной радостью.
  «Королева! - восхищенно подумал Василий, не в силах оторвать взор от сидящей на троне женщины в белом. - Сразу видно - королева! Не чета Мануиловой супруге, да и Феофилактовой тоже. Вот повезло Людовику!»
  Французский король приказал слугам раздвинуть ширмы, за которыми стояли столы с угощением.
  - Прошу тебя, брат мой, отобедать со мной и моей супругой, - вежливо произнес Людовик. - Приглашаю также твоего племянника Фридриха и всю вашу свиту.
  Конрад принял приглашение с любезной улыбкой и первым поприветствовал королеву Франции. Его примеру последовал Фридрих. Затем, красуясь галантными манерами, перед прекрасной супругой Людовика принялись рассыпаться в изысканных приветствиях немецкие герцоги и графы.
  Последним к трону королевы приблизился Василий.
  - Даже свет солнца меркнет на фоне твоей дивной красоты, прелестная государыня! - с поклоном произнес Василий.
  Потаня перевел его слова на французский язык.
  Королева задержала свой лучистый взгляд на статном кудрявом русиче, наградив его очаровательной улыбкой. И сидя за столом рядом с Людовиком, королева то и дело поглядывала в сторону новгородца. Королеву звали Элеонора.
  - Она бывшая графиня Аквитанская, - шептал Василию Потаня, сидящий рядом с ним. - Элеонора необычайно богата и очень ветрена.
  - Ты-то откель знаешь про ее ветреность? - проворчал Василий. - Ты же, как и я, видишь Элеонору впервые.
  - Немцы о том шепчутся, - тихо пояснил Потаня.
  Сначала оба короля выпили по полной чаше за успех похода. Затем они выпили за здоровье друг друга. Потом вдруг Людовик предложил выпить за рыцарей короля Конрада, одержавших победу под Дорилеем.
  Василий чуть не поперхнулся куском жареной гусятины после услышанного.
  Немецкие феодалы недоуменно запереглядывались.
  Конрад недовольно покусывал нижнюю губу, хмуря брови. Уж не издевается ли над ним французский король!
  И только Фридрих небрежно усмехнулся, поднеся свою чашу ко рту: ему было все равно, за что пить столь чудесное вино!
  Людовик заметил недовольство на лице Конрада, не укрылись от него и хмурые взгляды, какими обменивались в наступившем гнетущем молчании его высокие гости. Заметил Людовик и усмешку Фридриха Швабского.
  Французы, поднявшие было свои чаши, невольно опустили их, видя, что никто из немцев не поддерживает этот тост.
  - Я сказал что-то не так, брат мой? - негромко осведомился Людовик у сидящего напротив германского короля. - Разве твои воины разбили сарацин не под Дорилеем?
  - С чего ты взял, брат мой, что мое войско одержало победу над сельджуками? - промолвил Конрад, не скрывая своего раздражения. - Или у вас во Франции принято так шутить?
  - Я узнал об этом со слов императора Мануила, - пробормотал в ответ Людовик. - Когда мое войско подошло к Константинополю, то греки всюду только и твердили, что о битве между крестоносцами и сарацинами. Прошел слух, что Дорилей взят христианами. Значит, битвы не было?
  Повисла долгая пауза.
  И немцы, и французы глядели в сторону Конрада. Только Фридрих разглядывал свой опорожненный серебряный кубок да Василий с безразличным видом вытирал гусиный жир с пальцев куском грубой ткани.
  - Битва была… - наконец выдавил из себя Конрад. - Но Мануил обманул тебя, брат мой. Победа осталась за сельджуками. Мы еле ноги унесли от проклятого Дорилея. - Конрад досадливо грохнул по столу кулаком. - Я потерял двенадцать тысяч воинов!
  - Господь отвернулся от нас, - вставил аббат Бернар, тоже находившийся за столом. - Однако милость Всевышнего снова обратится к нашим знаменам при виде многих тысяч вновь прибывших крестоносцев, готовых сражаться за святое дело! Предлагаю осушить наши кубки за единство всех христиан против нечестивых агарян. Да будут их потомки в вечном рабстве у наших потомков!
  За это охотно выпили все, сидящие за столом.
  Напряженность, возникшая между двумя королями, постепенно улетучилась.
  Красавица королева что-то прошептала на ухо своему супругу-увальню.
  После чего Людовик обратился к Конраду с такими словами:
  - Кто этот юный рыцарь, что сидит слева от тебя, брат мой? Он твой родственник?
  Конрад ждал этого вопроса.
  - Это русский витязь из города Новгорода, - громко сказал он, - его зовут Василий Буслаев. И хотя он мне не родственник, но обязан мне жизнью. Я ценю его за преданность и храбрость.
  - О-ля-ля! - радостно воскликнул Людовик. - Мой прапрадед король Генрих был женат на дочери киевского князя Ярослава Мудрого. Так что и в моих жилах течет малая толика русской крови. Мои подданные доныне помнят добрейшую королеву Анну, дочь Ярослава. Я несколько раз посещал выстроенный ею собор в городе Санлисе. Чудесный храм! Прекрасная память о королеве Анне!
  Потаня негромко переводил все сказанное королями Василию.
  - И на Руси жива память о Ярославе Мудром и его дочери Анне, ставшей французской королевой, - сказал Василий. И поднял свою чашу: - За родство всех христианских государей!
  Вельможи, сидящие за столом, выпили и за это.
  - Один из приближенных императора Мануила, по имени Феофилакт, что-то говорил мне про свою дочь, выданную замуж за новгородца Василия, давшего обет поклониться Гробу Господню, - промолвил Людовик, осушив свою чашу. - Стало быть, это и есть тот самый Василий, взявший с собой в поход свою юную жену. Моя супруга охотно познакомится с этой отважной гречанкой. Феофилакт назвал мне имя своей дочери, но я, к сожалению, его не запомнил.
  Королева вновь что-то шепнула супругу. Мясистое лицо Людовика расплылось в улыбке.
  - Вспомнил! - воскликнул он. - Ее имя Доминика.
  - Я буду рада встретиться с Доминикой сегодня за ужином, - с улыбкой сказала Элеонора.
  - Скажи им, что мою жену похитили сарацины, - мрачно повелел Василий Потане. - Да растолкуй, что случилось это в день битвы при Дорилее.
  После сбивчивого рассказа Потани на лицах Людовика и Элеоноры появилось выражение сочувствия. С таким же видом сидели за столом германский король и его рыжебородый племянник, которые сами недавно узнали об этом несчастье Василия.
  - Мы отомстим сарацинам за их злодеяния, - с пафосом произнес французский король. - В моем войске двадцать шесть тысяч воинов, и каждый из них жаждет омыть свой меч кровью безбожных сельджуков. С нами Бог и Святой Крест!
  Воодушевленные грозным голосом Людовика, французские герцоги и бароны дружно подхватили клич короля. К ним присоединились и немецкие рыцари. Обильные возлияния раззадорили тех и других. Хор воинственных голосов далеко разносился из королевского шатра, демонстрируя единство христиан-крестоносцев.

* * *

  Вечером, оставшись в палатке наедине с Потаней, Василий завел с ним необычный разговор.
  - Помнишь, я рассказывал тебе о том, как волховица гадала на мое будущее, - молвил Василий. - Я выспрашивал у нее, прославлюсь иль нет, а она мне все про напасти грядущие толковала. С ее слов выходило, что недолог будет мой век и проведу я его в бесплодных метаниях, в погоне за призраком славы. Не так уж много времени прошло с той поры, но некоторые из пророчеств волховицы уже сбылись. И одно из них то, что суженая моя мне не достанется.
  Потаня, плавно водивший брусочком наждака по лезвию меча, оставил свое занятие и посмотрел на побратима.
  - Я раньше думал, что всякий сильный духом человек волен сам вершить свою судьбу, - продолжил Василий, - но, по словам волховицы, да и на деле выходит, что это не так. У каждого человека с самого рождения предопределена его жизненная дорога. Иными словами, кому суждено умереть от копья, тот не утонет. А ежели я не хочу быть соломинкой в стоге, который вот-вот подпалят! Что же мне делать, друг Потаня?
  Потаня отложил меч и задумчиво покачал головой, перевязанной на лбу тесемкой, чтобы волосы не падали на глаза.
  - Извечный вопрос задаешь, Вася, - негромко промолвил хромец. - Не смертными людьми создан сей мировой порядок, и существование всего живого в нем предопределено свыше. Иной, более могучий Разум вершит судьбы не токмо отдельных человеков, но и целых народов. Божиим провидением возникают и рушатся царства, прославляются и уходят в небытие великие государи. И порядок сей нерушим от века и до века.
  - Это я уже слышал от монаха Кирилла, - отмахнулся Василий. - Помнится, я спорил с ним, приводя примеры из древности, когда жили и сражались поистине непобедимые полководцы, схожие своим могуществом с бессмертными богами. Чего стоил один Александр Македонский!..
  - Ну и где он теперь? - усмехнулся Потаня. - Где завоеванная им держава?
  - Верно подметил, брат. - Василий посмотрел в глаза Потане. - Давным-давно нету ни самого Александра, ни завоеванного им царства. Однако слава сего воителя жива и поныне! Этого ты не станешь отрицать?
  - Не стану, - согласился Потаня.
  - Стало быть, не станешь возражать и против того, что Александр сам вершил свою судьбу?
  - Это окружавшим Александра людям и последующим потомкам казалось, что это так и есть, - мягко возразил Потаня. - На деле же и в судьбе великого Александра все было предопределено заранее, иначе он не умер бы в тридцать лет.
  - Пойми, Потаня, дело не в краткости жизни, а в величии деяний! - горячился Василий. - И я согласился бы умереть молодым, лишь бы меня помнили многие поколения людей. Вот о чем я толкую.
  Потаня пристально взглянул на Василия.
  - Ты разочаровался в крестовом походе?
  - Я разочаровался в вождях крестоносцев, - ответил Василий. - Не по плечу им это дело. И в Новгороде, и в Царьграде, и в крестоносном войске я чувствую себя маленьким человеком, зависимым от бездарных и никчемных людишек, называющих себя боярами, вельможами и королями. Не дают мне развернуться с моим честолюбием!
  - Выйти из безвестных во всенародно знаменитые всегда было трудно, - заметил Потаня. - Может, тебе стоит попытаться не ратными подвигами славу себе добыть, но как-нибудь иначе?
  - Как же иначе, Потаня? - с недоумением промолвил Василий. - Да и поздно мне на попятный идти. Сам знаешь, обет я дал. Придется мне с сарацинами сражаться, покуда до Иерусалима не доберемся.
  - В Священном Писании сказано, что пророчество не может быть произносимо по воле человеческой, но изрекать его может лишь святой Божий человек или священник, движимый Духом Святым, - сказал Потаня, дабы хоть как-то утешить Василия. - Вполне может быть, что не все сказанное волховицей сбудется.
  - Покуда сбываются ее пророчества, - хмуро подытожил Василий.

* * *

  Однажды в стан немецких крестоносцев пришли два крестьянина из лагеря бедноты. Они разыскивали Василия Буслаева. Им показали, где стоят палатки русичей.
  Василий глядел на двух бородатых мужиков, которые с почтением сняли перед ним свои широкополые шляпы, на их короткие рваные штаны, на стоптанные башмаки из грубой холстины. Незнакомцы говорили Василию про какую-то молодую женщину, находящуюся при смерти у них в стане, мол, она непременно желает его видеть, дабы поведать ему нечто важное.
  - Разговаривает больная больше по-гречески, хотя сама на гречанку не похожа, - переводил Потаня слова крестьян. - Зовут больную Ангелина.
  - Это же служанка Доминики! - обрадовался Василий. - Потаня, спроси у них, чем она больна?
  Потаня спросил.
  Оба крестьянина лишь пожали плечами.
  - Они не знают, - сказал Потаня, - но это не оспа. Всех больных оспой они переправили на лодках на другой берег Асканского озера. Там местные греки показали крестьянам целебный источник.
  Василий набросил плащ на плечи.
  - Потаня, пойдешь со мной, - сказал он.
  Крестьянский стан был расположен на вершине невысокого холма в двух верстах от становища немецких рыцарей.

  Ангелина лежала в шалаше из сухого камыша под одеялом, сшитым из множества разноцветных лоскутков. Ее глаза сверкали горячечным блеском, а на щеках полыхал яркий нездоровый румянец. При виде Василия девушка задрожала от сильного волнения и торопливо заговорила слабым голосом, с трудом разлепив пересохшие губы.
  - Добрый господин, какое счастье, что я отыскала тебя, - молвила болгарка. - Не ищи свою жену, мой господин. Она умерла почти месяц тому назад. Доминика хотела вернуться домой и сговорила Анфису помочь ей в этом. В пути с нами случилось несчастье. Какие-то неизвестные воины ранили Доминику стрелой, приняв нас в темноте за сарацин. Анфиса оставила меня и Доминику в лесу, а сама поскакала вдогонку за войском короля Конрада. Перед этим днем мы видели, как крестоносцы прошли по дороге в сторону Никеи. Анфиса хотела вернуться за нами с повозкой, поскольку ехать верхом Доминика не могла из-за раны. Мы ждали Анфису два дня и две ночи. На третий день Доминика умерла.
  Болгарка поведала Василию, что она похоронила прах Доминики в том месте, где они ожидали возвращения Анфиски. Все золото, какое имелось у Доминики, служанка положила в могилу вместе с ее телом. Себе болгарка оставила лишь три золотые монеты. Она с трудом добралась до Никеи, еще в пути ей стало плохо.
  - Добрые люди подобрали меня, но, чувствую, не жить мне больше на белом свете, - тихим голосом продолжила служанка. - Не хотела я, чтобы смерть моей милой госпожи осталась безвестной. - Из глаз умирающей потекли слезы. - Мне непонятно, почему Анфиса нас бросила? Мне казалось, что она не способна на такое. Мой господин, догнала ли Анфиса ваше войско?
  - Я не видел Анфиску с той самой поры, как вы трое исчезли из нашего стана под Дорилеем, - ответил Василий. - В войске короля Конрада Анфиска больше не объявлялась. Это истинная правда, Ангелина.
  - Значит, и Анфису постигла печальная доля, - грустно промолвила болгарка. - Это Господь наказал нас за наш бесчестный замысел. Скоро я встречусь с госпожой и с Анфисой в небесных кущах. Я сама расспрошу Анфису о том, что приключилось с ней в дороге…
  Глядя куда-то мимо Василия, служанка заговорила на своем родном языке столь жалобно, словно плакалась кому-то.
  Пожилая крестьянка попросила Василия и Потаню уйти.
  - Опять заговаривается, бедняжка, - вздохнула добрая женщина. - Бывает, целыми днями никого не узнает и все разговаривает сама с собой. Подайте на погребение несчастной девушки, благородные мужи. Чувствую, не протянет она долго.
  Василий протянул крестьянке две серебряные монеты, все, что у него было.
  Хмурыми возвращались побратимы в королевский стан.
  - Все-таки права оказалась волховица, будь она неладна! - вырвалось вдруг у Василия.
  - Пусть судьбу не переможешь, но и отчаиваться из-за этого не следует, - проговорил Потаня.
  - Не переможешь, говоришь? - с глухим раздражением обронил Василий. - Ну, это мы еще посмотрим! Этот квас не про нас!
  Известие о смерти Доминики и о вероятной гибели Анфиски дружинники Василия выслушали, не скрывая своих искренних сожалений. Особенно все печалились об Анфиске.
  - Огонь-девка была, что и говорить, - вздыхал Фома. - По Василию Анфиска сохла, вот и отважилась на отчаянный поступок.
  На вечерней молитве бывший поп Данила помянул рабу Божию Доминику и рабу Божию Анфису. Вокруг в скорбном молчании стояли ратники в длинных белых рубахах, осеняя себя крестным знамением.
  Великан Пересмета неумело вытирал слезы загрубевшей ладонью. Частенько подсмеивалась над ним Анфиска за его неуклюжесть, за тугодумие. Не ведала черноглазая, как грели сердце незлобивому детине даже такие знаки внимания с ее стороны. И вот сгинула бесследно улыбчивая непоседливая Чернавка, а душа Пересметы наполнилась болью невосполнимой утраты.

* * *

  Вскоре начались разлады между королями. Людовик хотел вести войско к Антиохии через малоазийские горы и равнины, следуя по караванным дорогам. Конрад стоял на том, что надо избрать морской путь, а корабли даст его родственник, император Мануил.
  Французские рыцари, жаждавшие пограбить мусульманские города вдоль караванных дорог, убеждали своего короля не уступать Конраду. Более того, феодалы советовали Людовику пристыдить Конрада, желающего избежать походных трудностей. На этом же настаивала и королева Элеонора.
  Двадцатишестилетняя королева своим одеянием и манерами пробуждала в вассалах своего супруга воинственный пыл и жажду подвигов во имя веры. Элеонора часто появлялась перед приближенными Людовика в обтягивающих красных рейтузах, в сапогах с отворотами, в белой тунике и белом плаще, на которых был вышит большой красный крест. На поясе у королевы висел кинжал, а на голову она любила надевать легкий шлем с перьями.
  Своенравная Элеонора собрала в поход небольшой отряд из знатных женщин, среди которых были широко известные герцогиня Бульонская и графиня Тулузская, чьи далекие предки когда-то начинали Первый крестовый поход. Свита из женщин, одетых как амазонки, повсюду сопровождала Элеонору.
  Не скрывали своего восторга перед французской королевой и многие немецкие рыцари. Сам же Конрад отзывался о ней с откровенным пренебрежением, называя все ее выходки блажью. Дошло до того, что раскол произошел и в стане германского короля.
  Фридрих Швабский и с ним некоторые графы и бароны выражали готовность выступить вместе с Людовиком по караванным путям. Если сторонники Фридриха во многом поддались очарованию королевы, то сам Фридрих вполне резонно напоминал дяде о зимних штормах и о вероятности бесславно пойти ко дну вместе с оружием, знаменами и лошадьми.
  - Пусть лучше меня зарубит какой-нибудь сарацин, чем я стану кормить рыб на дне морском, - заявил Фридрих на военном совете, где присутствовали лишь ближайшие советники германского короля.
  - Понятно, - кивнул племяннику Конрад. Затем король обратился к графу Тюбингенскому: - Каково твое мнение, друг мой?
  - Я тоже не выношу палубные доски, ибо они напоминают мне гроб, - ответил граф Гуго, - но все же я буду там, где будет мой король.
  - А что скажет герцог Франконский? - произнес Конрад.
  Крепко сбитый белокурый герцог поднялся со скамьи.
  - Прошлой ночью мне было видение, государь, - не моргнув глазом промолвил он. - Меня посетил мой умерший отец и велел мне немедленно возвращаться в Германию. Я должен выполнить волю своего отца, государь.
  - Густав, тебя разве не привлекают прелести красавицы Элеоноры? - с плохо скрытой насмешкой спросил Конрад.
  - Дома меня ждет молодая жена, - улыбнувшись, простодушно ответил герцог. - Может, она и не столь воинственна, как Элеонора, зато не менее прелестна.
  - Кому еще было видение? - с ироническим сарказмом спросил Конрад, обведя взглядом своих вассалов. - Кто еще намерен повернуть домой?
  Со скамей поднялись еще трое знатных рыцарей.
  - У меня полегло триста воинов из шестисот, а добычи никакой, - ворчливо проговорил один. - Я не верю в успех этого похода, государь.
  - Я остался почти без лошадей, поэтому поворачиваю назад, - сказал второй, не глядя на короля. - Собираясь в крестовый поход, я влез в долги к ростовщикам. Если я погибну, то ростовщики разорят мой родовой замок.
  - У французов верховодит не король, а королева, - проворчал третий. - С этой воительницей беды не оберешься! Лучше вовремя повернуть к дому.
  Василий и Потаня, тоже приглашенные на совет, были изумлены тем, с какой легкостью немецкие князья отказываются от данных обетов, приводя в свое оправдание столь нелепые доводы. Их также изумило то, что Конрад не стал никого удерживать. Король даже не выразил негодования по этому поводу.
  Зато сильно вознегодовал Бернар Клервосский. Аббат произнес длинную речь, горя возмущением при виде такого безвольного малодушия среди именитых немецких крестоносцев, называя это предательством веры и Святой Апостольской Церкви. Герцоги и графы выслушали преподобного отца в глубоком почтительном молчании. Однако никто из «вероотступников» не изменил своего решения вернуться домой. Тогда разгневанный аббат, плюнув на ковер посреди королевского шатра, демонстративно ушел с совета, пригрозив поставить в известность обо всем этом папу римского.
  Когда Конрад спросил у Василия, намерен ли он продолжить этот поход, новгородец горделиво ответил:
  - Намерен, государь. По-моему, лучше двигаться по суше, чем по морю.
  Немецкое войско разделилось.
  Конрад увел в Никомедию большую часть рыцарей и пехоты, намереваясь оттуда переправиться в Константинополь. В Константинополе Конрад собирался распустить всех желающих по домам, а с оставшимся войском хотел двинуться в Палестину на греческих судах. С Фридрихом Швабским остались четыреста рыцарей и около двух тысяч пеших крестоносцев.
  Бернар Клервосский перебрался в стан французского короля, повсюду громогласно заявляя, что в Германии мужики храбрее своих сеньоров, а король Конрад ходит на поводу у своих трусливых вассалов.
  Немецкие крестьяне тоже собирались последовать за войском короля Людовика.

  Глава седьмая. Неукротимая Элеонора

  В первых числах декабря христианское воинство опять двинулось по дороге на Дорилей, теперь уже во главе с французским королем.
  На военном совете перед самым выступлением тон задавала королева Элеонора. Она непременно хотела идти путем Готфрида Бульонского и Раймонда Тулузского, знаменитых предводителей первого крестового похода.
  - В том первом походе крестоносцев Готфрид Бульонский и Раймонд Тулузский с очень небольшим войском забрались в самое сердце азиатских земель, захватили неприступнейшие крепости, разбили бесчисленные полчища сельджуков. И после всего этого у них еще хватило мужества и сил, чтобы взять штурмом Иерусалим! - молвила Элеонора со сверкающими от волнения очами.
  Королева стояла возле широкого полотна, которое держали в развернутом виде два пажа. На холстине было изображено красками азиатское побережье Средиземного моря с городами, реками и горами.
  - Мы пойдем путем Готфрида и Раймонда, через трудности и опасности - к победам! По пути наше войско возьмет следующие города: Дорилей, Пессинунт, Иконий… - Ножнами от кинжала Элеонора показала эти города на карте. - Перевалив через Киликийские горы, наше доблестное воинство захватит Тарс и Селевкию. Затем через Амманские горные проходы наше войско выйдет к городу Эдессе, захваченному эмиром Мосула, и восстановит господство крестоносцев за рекой Евфрат. Насколько мне известно, возвращение Эдессы под власть христиан и есть основная цель нашего похода. Не так ли, святой отец?
  Вопрос королевы был обращен к Бернару Клервосскому.
  Аббат, сидящий на стуле рядом с троном Людовика, согласно закивал головой с остатками прилизанных седых волос. На его вытянутом морщинистом лице отразилось восхищение смелыми замыслами королевы.
  Это же восхищение прозвучало и в его словах:
  - Я затрудняюсь сказать, что будет большим подспорьем в нашем святом деле: наличие рыцарских мечей или присутствие столь храброй королевы. Я думаю, государыня, все ангелы небесные, взирая сейчас на тебя сверху, радуются за страждущих христиан, живущих на Святой земле. Уверен, сарацинам не торжествовать победу, поскольку именно франки разбили их полвека тому назад. Франки побьют нехристей и на этот раз!
  Именитые французские рыцари, сидящие полукругом перед картой, тоже поддержали королеву одобрительными возгласами.
  Видя, что немецкие рыцари помалкивают, Элеонора обратилась с вопросом к Фридриху Швабскому:
  - Герцог, кажется, ты не согласен со мной?
  Фридрих поднялся со своего места.
  - Не хочу показаться неучтивым, государыня, - сказал он, - но нашему войску, по-моему, не следует зимой двигаться по гористой местности, где в это время года не раздобыть в достатке пропитанье ни людям, ни лошадям. В самом первом походе крестоносцы прошли этим путем в летнюю пору.
  - Мы раздобудем провизию в захваченных городах, - сказала Элеонора. - На нашем пути будет больше десятка городов, больших и малых. Это не считая деревень.
  - Все селения до самого Дорилея уже разграблены войском моего дяди, - продолжил Фридрих. - Полагаю, за Дорилеем нас также встретят пустые деревни. Иконийский султан позаботится об этом. Единственно верный путь - через византийские владения вдоль морского побережья и далее через Армянскую Киликию к Сирийским горным проходам. Греки худо-бедно, но станут снабжать наше войско продовольствием и фуражом. Нам важно сохранить войско для решающих битв с эмиром Мосула. А этот полководец гораздо опаснее иконийского султана.
  - Друг мой, - с улыбкой обратился к Фридриху Людовик, - неужели поражение твоего дяди вселило в тебя такую уверенность в неодолимости сельджуков? По-твоему, мои рыцари годятся лишь на то, чтобы опасливо обходить стороной владения иконийского султана? Ты обижаешь меня, честное слово!
  - Слова герцога попахивают малодушием! - вставил граф Орлеанский, с вызовом взирая на Фридриха Швабского.
  Между рыцарями вспыхнула перебранка. Немцы возмущались вызывающей дерзостью графа Орлеанского. Французы полагали, что граф вступился за честь своего короля.
  Василий, сидящий в сторонке у самой полотняной стенки шатра, саркастически усмехнулся, глядя на происходящее.
  «Как бабы на торгу, ей-богу!» - подумал он.
  Порядок в шатре восстановила Элеонора.
  - Славные сеньоры, надеюсь, вы не обнажите мечи друг на друга! - воскликнула она. Рыцари притихли. - Кто более прав из нас, я или Фридрих, покажет время. Теперь надо решить, какой путь нам избрать. Слово за королем Франции!
  Людовик почмокал толстыми влажными губами и с важным видом произнес:
  - Король Франции принимает выбор своей супруги. Идем на Дорилей!
  Французские рыцари принялись громко приветствовать Людовика и Элеонору.
  - Пусть дрожат подлые сельджуки! Завтра наше войско пойдет по их земле! - воскликнул граф Орлеанский.
  За растянувшимся на марше войском Людовика с дальних холмов постоянно наблюдали конные сельджуки. Всадники султана появлялись внезапно и так же внезапно исчезали. Так прошло два дня.
  На третий день сельджуки осмелели и приблизились довольно близко к крестоносцам, разбивающим лагерь.
  Два сарацина, выстрелив из луков по отряду французских рыцарей, стремительно поскакали прочь.
  Обе стрелы вонзились в землю возле копыт коня графа Орлеанского.
  - Жалкие трусы! - презрительно промолвил граф. - Неужели сарацины надеются одолеть нас одними стрелами?
  - Чего еще ожидать от этих азиатов! - небрежно усмехнулся барон Роканкур.
  - Я думаю, сельджуки нападут на нас ночью, - высказал предположение граф Гийом Неверский.
  Однако ночь прошла спокойно.
  Утром войско крестоносцев двинулось дальше.
  Небо затянули тяжелые грязные облака. Моросил мелкий дождь.
  - И это зима? - удивлялись русичи. - У нас на Руси уже снег лежит и холода такие, что без теплой шубы не выйдешь.
  - Бывало, идешь по улице, а снежок так и поскрипывает под сапогами.
  - А дышится-то как легко после снегопада!
  Ратникам было приятно вспоминать о том, что близко и понятно каждому из них. Им хотелось пробуждать в памяти впечатления о жизни, оставшейся дома - на Руси.
  Крестоносцев встречали пустые разоренные селения. У них на пути то и дело попадались полуразложившиеся трупы воинов-христиан, словно грозное предостережение или вызов от сторонников прорка Мухаммеда. Французы предавали земле останки собратьев-крестоносцев и продолжали свой путь, горя желанием поскорее скрестить мечи с сельджуками.
  На одном из переходов на колонну крестоносцев с двух сторон набросилась конница сарацин. Главный удар пришелся на пехоту. Пока рыцари разворачивались и перестраивались, сельджуки привели пешцев в смятение, обратив большую их часть в бегство.
  Стойкое сопротивление оказали сарацинам лишь немецкие ландскнехты, русские ратники и несколько сотен нормандцев, которые с такой свирепостью орудовали своими секирами, что устроили на дороге настоящий завал из порубленных всадников султана и мертвых лошадей.

  Когда сельджуки были отброшены рыцарской конницей, Людовик с супругой и свитой пришли полюбоваться на кровавую работу нормандцев.
  - Дорогой герцог, ты по-прежнему считаешь, что сельджуки сильнее нас? И что для сохранения войска нам следует двигаться в Сирию через владения византийцев? - с нескрываемой иронией обратился Людовик к племяннику германского короля.
  Фридрих тактично промолчал, видя, что Людовик и его вассалы упиваются одержанной победой.
  Ночью стан крестоносцев был засыпан множеством сарацинских стрел. Конные лучники султана гарцевали в каких-нибудь ста пятидесяти шагах от крайних палаток христианского лагеря. Многие стрелы сельджуков были обмотаны просмоленной паклей и подожжены. Сарацинам удалось воспламенить несколько шатров в самом центре стана, в том числе огромный королевский шатер.
  Людовик выбежал из горящего шатра в исподней рубахе, но в кольчуге и шлеме, с мечом в руке. Не отстававшие от короля слуги на ходу набросили ему на плечи белый плащ с красным крестом.
  - Ко мне, мои верные друзья и вассалы! - кричал Людовик, нимало не смущаясь своего внешнего вида. - Проучим эту свору ночных разбойников, которые именуют себя воинами Аллаха! Эй, трубач, труби общий сбор!
  Подбежавший к королю трубач поднес к губам изогнутый медный рог, но в следующий миг его сразила шальная стрела. Он упал прямо к ногам Людовика.
  Телохранители заслонили короля щитами.
  Людовик поднял с земли боевую трубу и сам несколько раз подал сигнал общего сбора и тревоги не очень умело, зато громко.
  Со всех сторон к королевскому шатру бежали слуги и воины. Они второпях принялись заливать пламя водой и забрасывать землей, кто-то сбивал огненные языки мокрым плащом. Смятения добавляли служанки королевы, которые разбегались кто куда, не заботясь о своей госпоже.
  Элеонора появилась в дверном проеме шатра, верх которого полыхал ярким пламенем. На ней было длинное бежевое платье, запахнутое спереди, как халат, стянутое в талии узорным поясом. Ее длинные светлые волосы рассыпались по плечам. На королеве не было никаких украшений, так как всеобщая суматоха подняла ее с постели. Надетое в спешке платье совершенно не скрывало одну из стройных ног королевы, между отворотами платья также виднелся краешек ее роскошной груди.
  - Я хочу знать, есть ли здесь мужчины?.. Или же меня окружают лишь визгливые служанки да пьяные глупцы, не удосужившиеся выставить надежную стражу! - во весь голос выкрикивала Элеонора, переполняемая сильнейшим негодованием. - Кто-нибудь может организовать защиту от сарацин! А может, мне самой взяться за меч и возглавить это стадо ослов, называющих себя крестоносцами! Всевышний наверняка смеется или плачет, взирая на это безобразие!
  Элеонора гневно отпихивала от себя пажей короля, которые хотели увести ее подальше от горящего шатра, видя, что сверху так и падают куски полыхающей парчи.
  - Прочь руки, презренные! - воскликнула королева. - Я не страшусь ни огня, ни вражеских стрел, ибо я чиста перед Господом, который не допустит моей гибели!
  Рыцари, оруженосцы, слуги и пажи короля, столпившись перед пылающим королевским шатром, таращились не столько на пламя, стремительно пожирающее парчовый покров, сколько на красавицу Элеонору, которая стояла уперев руки в бока и слегка отставив в сторону свою белую обнаженную ногу. Упреки и горькие насмешки королевы, казалось, не доходят до воинов, завороженных такой смелостью Элеоноры, а может, ее вызывающей полунаготой.
  Шатер за спиной у Элеоноры быстро превращался в гигантский огненный факел. Вокруг втыкались в землю сарацинские стрелы. Однако Элеонора не двигалась с места. Она стояла босая, полуодетая, с растрепанными волосами и все же такая прекрасная в своем гневе!
  Василий и его дружинники тоже прибежали тушить королевский шатер.
  - Ох и отчаянная женка у Людовика! - восхищенно проговорил Фома, толкнув локтем Потаню. - О чем она толкует столь гневно, а?
  - Ругает мужа и всех его рыцарей за глупость и трусость, - ответил Потаня.
  - Что ж, так оно и есть, - сказал Василий, кивнув на Людовика, которого трое слуг сажали на коня. - Король-то пьян. До сечи ли ему?
  Во хмелю в эту ночь оказался не только Людовик, но и многие из его приближенных. Накануне французские рыцари допоздна праздновали свою первую победу в стычке с конниками иконийского султана.
  До самого рассвета крестоносцы не сомкнули глаз, отгоняя от своего стана легкую конницу сельджуков.
  Наступивший день открыл воинам-христианам вид надвигающегося на них войска сарацин. Густые пешие отряды врагов спускались с холмов на равнину, по которой уже растекалась многочисленная сарацинская конница с трепещущими пучками конских волос на древках копий. Воинственные крики сельджуков сливались с грозным гулом многих тысяч копыт.
  Людовик, еще не вполне протрезвевший, без промедления бросил свое воинство в сражение.
  Рыцарская конница с ходу опрокинула и погнала всадников султана. Со стороны могло показаться, что тяжелая конница христиан в жесточайшей сшибке одолела легкую кавалерию сельджуков, если бы не ничтожные потери сарацин и не их стремительное бегство, более похожее на заманивание.
  Пехота сарацин тоже сражалась без должной отваги и вскоре стала отходить обратно к холмам.
  Русичи, видевшие стойкость сельджуков в двухдневной сече при Дорилее, не могли взять в толк, что стало с их врагами. Куда подевалась доблесть сельджуков?
  - Дурман-травы нехристи объелись, что ли? - со смехом выкрикнул Костя, видя, как сарацины пятятся назад от взмахов его топора.
  - Уловка это! - ворчал Потаня. - Как пить дать - уловка! Остановиться бы нам надо, братцы.
  - Как тут остановишься? - возразил ему Худион. - Видишь, как бургундцы на нехристей напирают, и анжуйцы вместе с ними! А нормандцы аж вон куда прорвались!
  - Василий, скажи военачальнику анжуйцев, пусть он остановит своих воинов! - не унимался Потаня. - Войско наше наступает без всякого порядка. Добром это не кончится!
  - Окстись, Потаня! - отозвался Василий. - Кто из военачальников станет меня слушать, ежели враг вот-вот спину покажет!
  У самого подножия холмов пешие воины султана и впрямь обратились в повальное бегство. Вдогонку за ними вверх по склонам возвышенности, поросшей низким редким кустарником, устремились и торжествующие крестоносцы. Самые резвые из них, настигая убегающих врагов, поражали их копьями в спину.
  Добравшись до вершины, сельджуки все разом повернули на крестоносцев, и битва вспыхнула с новой силой. Но это была уже другая битва, ибо воинов султана будто подменили. С неистовой яростью они бросались на христиан, не обращая внимания на свои раны и перешагивая через своих убитых.
  Теперь уже крестоносцы подались назад, еле сдерживая натиск сарацин. Склоны холмов покрылись телами сраженных воинов в белых плащах с красными крестами. Скатившись к подножию возвышенности, крестоносцы наконец сплотили свои ряды и остановили наступающих сельджуков.
  Больше часа воины-христиане и сарацины рубились со слепым ожесточением, напирая стенка на стенку.
  Сначала нормандцы, потом швабы и баварцы стали одолевать сельджуков. Храбро наседали на врагов анжуйцы и бургундцы. Вскоре в сече наступил перелом. Сарацины обратились в бегство, бросая копья и знамена.
  На вершине холма Василий снял с головы шлем и утер пот со лба.
  Рядом с ним остановился Худион, воткнув в землю свой окровавленный меч.
  - Победа! - прохрипел он, с трудом переводя дыхание.
  Василий с улыбкой кивнул Худиону, подставив свежему ветру свое разгоряченное лицо.
  Отсюда, с высоты, открывались голубые дали широких равнин, на юго-востоке горизонт замыкали желтые горы. Как на ладони был виден стан крестоносцев и извилистая лента дороги.
  Вот только что там за переполох?
  К Василию подбежал Потаня и сердито ткнул пальцем в сторону далекого христианского лагеря.
  - Я предупреждал, что неспроста отступают нехристи, - ворчливо сказал он. - Увязались мы за ними все скопом, позабыв на радостях про лагерь и обоз. Теперь, как ни поспешай, нам не спасти королевских слуг от плена, а добро Людовика от разграбления.
  - По-твоему, там сарацины хозяйничают? - промолвил Василий, пристально вглядываясь в мелькающих среди шатров далеких всадников.
  - Знамя видишь? - хмуро спросил Потаня.
  Над отрядом конников, гнавших к лесу стадо вьючных животных, развевалось зеленое знамя пророка Мухаммеда.
  - Перехитрил нас султан! - досадливо покачал головой Василий.
  - Ладно бы токмо нас, - проговорил Потаня.
  Худион же сердито выругался.

* * *

  Взору крестоносцев, вернувшихся в свой стан после преследования отступающих сельджуков, открылись сорванные с колышек палатки, исполосованные саблями шатры, опрокинутые повозки, убитые возчики и стражники, которые лежали повсюду среди обрывков материи, открытых сундуков, распоротых мешков с пшеницей и овсом.
  Воины султана угнали почти всех вьючных животных, похитили королевскую казну, множество ценных вещей из шатров знатных рыцарей, а также разграбили обоз с продовольствием.
  Под впечатлением от разоренного стана победа крестоносцев превратилась в тяжелое поражение.
  Элеонора, возглавившая конную атаку своих знатных амазонок, едва спешившись с коня, приказала перебить всех пленных сарацин. Приказ разгневанной королевы был приведен в исполнение прямо у нее на глазах. Словно помешавшись от ярости, Элеонора отсекала своим мечом головы у мертвых сельджуков и пинала их ногами, как мячи.
  - Дорогая, это недостойно королевы и христианки! - попытался урезонить супругу Людовик. - Успокойся! На тебя смотрят твои подданные.
  - Я - женщина! Мне позволительны слабости! - кричала на мужа Элеонора. - А вот как ты, повелитель войска, ввязался в войну, не оставив дома свое пристрастие к вину, не отказался от своей глупой самонадеянности! Этого я не понимаю. Вдобавок ты окружил себя такими же самонадеянными советниками, полагающими, что сарацины ни на что не годны на поле битвы. О Дева Мария, и эти люди собрались идти путем Готфрида Бульонского!..
  По требованию королевы был немедленно созван военный совет, на котором Элеонора первая выступила с гневной речью.
  - Поскольку я участвую в сражениях наравне с мужчинами, значит, у меня есть право высказывать напрямик свои суждения в столь высоком собрании, - молвила королева, сидя на троне.
  Трон Людовика сгорел во время ночного пожара, поэтому король сидел рядом с супругой на обычном стуле.
  - Намереваясь нести бедствие и разорение сельджукам, мы сами между тем терпим бедствия от них, - тем же раздраженным тоном продолжила Элеонора. - Сначала сарацины спалили королевский шатер и почти всю ночь обстреливали наш лагерь из луков, сея смерть и панику. Ныне же враги разграбили наше имущество, угнали в неволю почти всех моих служанок, убили моего лучшего повара. Но даже если бы повар остался жив, проку от него уже не было бы никакого. Проклятые агаряне похитили клетку с цыплятами, утащили все мои острые приправы, бросили в ручей мешки с солью. Кто ответит мне, что теперь делать? Вкушать грубую и пресную пищу я не стану!
  Поскольку высокое собрание пребывало в подавленном молчании, Элеонора продолжала говорить:
  - Поход только начался, уважаемые сеньоры, но ваша королева, по вашей милости, ныне осталась на хлебе и воде, как в дни Великого поста. Кто из вас отвечал за защиту лагеря? Пусть этот человек выйдет вперед.
  Среди графов и баронов произошло какое-то движение, послышались перешептывания.
  Слово взял граф Орлеанский:
  - Государыня, все рыцари, повинуясь воле короля, участвовали в атаке на сельджуков. Лагерь был оставлен на попечение пехоты.
  Теперь зароптали военачальники пеших отрядов. Один из них выступил вперед.
  - Не гневайся, государыня, но и мы, исполняя волю короля, сражались с сельджуками в поле и отогнали врага далеко от нашего стана, - с поклоном произнес военачальник.
  - Прекрасно! - с недоброй улыбкой сказала королева. - Все сражались, все вели себя храбро, все выполняли повеления короля! Тогда скажи мне, дорогой супруг, кому из вассалов ты поручил охрану лагеря и свою казну? - Элеонора обратила свой взор к Людовику.
  Людовик завздыхал, как провинившийся мальчишка, виновато зачмокал толстыми губами, не смея взглянуть на свою властную жену.
  - Лагерь и обоз, как всегда, должны были охранять лагерные стражи, - промолвил король, - а моя казна была оставлена на попечение шотландских наемников. К сожалению, они все перебиты сарацинами…
  - Конечно, перебиты, ведь шотландцев было всего-то двадцать человек! - гневно произнесла королева. - Похоже, только шотландцы и сражались с сарацинами, в то время как лагерная стража разбегалась кто куда!
  - Среди лагерных стражников тоже много убитых… - несмело возразил король.
  - Убитых в бегстве! - бесцеремонно перебила его королева. - Тела сраженных стражников валяются в поле, а не в лагере среди шатров и повозок.
  - Это война, сударыня, - слегка повысил голос Людовик, - и потери на войне неизбежны.
  - Я знаю, что мы не на охоте в окрестностях Парижа, мой дорогой, - язвительно промолвила Элеонора. - Как знаю и то, что ты - бездарный полководец. Сегодняшние события лишний раз уверили меня в этом!
  - Я вернулся с победой! - краснея, воскликнул уязвленный Людовик.
  - Ты вернулся с победой в свой лагерь, разграбленный врагом! - выкрикнула Элеонора прямо в лицо мужу. - Ты лишился казны и съестных припасов! И это, по-твоему, победа?! Как я была недальновидна, полагая, что наше войско может уподобиться непобедимой небесной рати архангела Михаила. Теперь-то я понимаю, что герцог Швабский был прав, нам нужно добраться до Антиохии, сохранив войско. Может, у короля иерусалимского имеются достойные полководцы, которые, побеждая врага в сражении, не теряют при этом свой обоз.
  - Я возьму штурмом Дорилей, моя бесценная, и у тебя опять будут жареные цыплята к столу и изобилие приправ, - сказал Людовик, просительно взирая на жену. - Потерпи, завтра наше войско подступит к Дорилею.
  - Ты полагаешь, что сарацины так просто уступят тебе Дорилей? - усмехнулась Элеонора, глянув на Людовика. Она тут же громко обратилась к Фридриху Швабскому: - Любезный герцог, ты имел возможность видеть стены Дорилея. В каком они состоянии? Сможет ли наше войско взять Дорилей с ходу, без длительной осады?
  - Думаю, государыня, что без осады не обойтись, - выступив вперед, ответил Фридрих. - Стены и башни Дорилея в хорошем состоянии, рвы перед стенами глубоки и наполнены водой.
  - Значит, нам потребуются осадные машины? - спросила королева.
  - Потребуются, государыня, - сказал Фридрих.
  Людовик нервно заерзал на стуле, кусая свои толстые губы.
  По лицам его вассалов тоже было видно, что они недовольны речью королевы и ответами герцога Швабского.
  - У меня есть все основания больше доверять словам герцога Швабского, нежели твоим обещаниям, мой король, - проговорила Элеонора так, чтобы это услышали все присутствующие. - А посему нашему войску надлежит немедленно повернуть обратно, чтобы добраться до Антиохии через владения византийцев и Армянскую Киликию.
  - Что я слышу, дорогая?! - возмутился Людовик. - Ты предлагаешь мне отступать перед сарацинами! Сударыня, это неприемлемо. Пока я не побежден в битве, назад я не поверну.
  - А я поверну назад, мой дорогой, - ввернула Элеонора. - Мне, как женщине, простительны слабости. Я не могу обойтись ни дня без жареных цыплят с острыми приправами. Осада Дорилея может продлиться Бог весть сколько, и все это время мне придется питаться, как простолюдинке. Не бывать этому! Можешь двигаться дальше к Дорилею, мой милый. Путь назад я знаю. Герцог Швабский и его рыцари составят мне компанию. Герцог, ты же не откажешь мне в этой любезности?
  - Посчитаю за честь сопровождать королеву Франции, - склонив голову, ответил Фридрих.
  Толстые губы Людовика задрожали от еле сдерживаемого гнева.
  - Это неслыханно, сударыня! - воскликнул он. - Фридрих, ты нужен мне здесь. Королева слишком раздражена, не следует воспринимать ее слова всерьез.
  - Герцог, я твердо решила вернуться к побережью, - упрямо вставила Элеонора.
  Глаза ее горели холодным гневом.
  - Фридрих, я приказываю тебе остаться со мной! - взвизгнул Людовик.
  В шатре повисла гнетущая тишина.
  - К сожалению, государь, приказывать мне может лишь мой сюзерен, то есть король германский, - мягко возразил герцог Швабский. - И поэтому…
  - Ошибаешься, дорогой герцог, - раздался самоуверенный голос аббата Бернара. - Над всеми христианскими государями есть один сюзерен, представляющий в миру Всевышнего, - это папа римский. Власть папы римского выше власти короля Конрада. Я, как представитель апостольского престола, приказываю тебе остаться с королем Людовиком.
  - Ты тоже против меня, преподобный отец? - повернулась к аббату Элеонора.
  - Дочь моя, цель моего пребывания здесь - не допустить разобщения между воинами-христианами, ибо крестоносцы избрали тяжкий путь, посвятив свое оружие Богу, - смиренно промолвил аббат Бернар. - Советую тебе, дочь моя, остудить свой гнев и с молитвой обратиться к Господу о ниспослании нашему воинству быстрой победы под Дорилеем.
  Королева резко вскочила с трона.
  Испугавшись ее грозного взгляда, аббат Бернар поспешно отпрянул в сторону.
  - Где русский рыцарь? - воскликнула Элеонора. - Почему я не вижу его?
  Фридрих, обернувшись назад, поманил к себе Василия Буслаева, который был совсем незаметен за спинами немецких и французских рыцарей.
  Василий предстал перед королевой вместе с неизменным Потаней.
  Однако помощь Потани не понадобилась.
  Королева заговорила с Василием по-гречески:
  - Ты православной веры, витязь?
  - Да, государыня, - кивнул Василий.
  - И все твои воины тоже?
  - Все до единого, государыня.
  - Заклинаю тебя святым распятием, славный витязь, - сказала Элеонора, глядя в глаза Василию. - Помоги мне!
  - Сделаю все, что в моих силах, государыня, - промолвил Василий, прижав ладонь к груди.
  - Мой отряд сегодня же выступает в обратный путь, - твердо проговорила Элеонора. - Прошу тебя, витязь, сопровождать меня. Я дам лошадей тебе и всем твоим воинам. Сколько их?
  - Осталось двадцать, государыня, - ответил Василий.
  - Вот и славно! - улыбнулась Элеонора. - Значит, лошадей хватит на всех.
  Теперь уже Людовик вскочил со стула и закричал, обращаясь к Фридриху Швабскому:
  - Герцог, запрети русскому рыцарю следовать за королевой, ведь он - твой вассал!
  Фридрих только развел руками:
  - Прости, государь, но Василий Буслаев отправился в крестовый поход не под моими знаменами. Приказывать ему я не могу.
  Людовик повернулся к Бернару Клервосскому:
  - Что же ты молчишь, аббат?
  Элеонора засмеялась, видя неловкое замешательство священника.
  - Его преподобие представляет здесь папу Римского, но никак не патриарха Константинопольского, - сказала она. - Аббат Бернар не может приказывать рыцарю православной веры. Я покидаю тебя, мой король. - С этими словами Элеонора сделала знак своим пажам и русичам следовать за ней. С гордо поднятой головой королева покинула военный совет.
  - Ты еще пожалеешь об этом, Элеонора! - выкрикнул Людовик вслед жене и в бессильной ярости пнул сапогом пустой трон королевы.

* * *

  Сборы Элеоноры были недолги. Все пожитки королевы, уцелевшие от разграбления, ее пажи и единственная оставшаяся у нее служанка сложили в повозку. В другую повозку пажи и служанка сели сами. Еще на трех возах уместились вещи знатных француженок из свиты королевы, а также их слуги.
  В свите Элеоноры состояли: герцогиня Бульонская, три графини, две маркизы, пять баронесс и дочь епископа Льежского.
  Из них только герцогиня Бульонская, графиня Тулузская и баронесса Бельфлер были чуть постарше королевы. Графиня Делануа и дочь епископа Бригитта были одногодками с Элеонорой. Все остальные знатные дамы были моложе Элеоноры. Самой юной была семнадцатилетняя графиня Этьенетта де Суасси.
  Элеонора распорядилась, чтобы все захваченные у сельджуков лошади были отданы ратникам Василия Буслаева.
  Кортеж из благородных сеньор, одетых в наряды для верховой езды, во главе с королевой покидал стан под неодобрительными взглядами знатных крестоносцев и при недоуменных перешептываниях простых воинов, которые считали красавицу королеву своего рода знаменем в этом походе.
  Простоватый Фома изумленно открыл рот при виде спутниц королевы, коих ему предстояло сопровождать вместе с Василием и прочими русичами. Пораженный прелестью и богатым одеянием графинь и баронесс, Фома застыл столбом, пропустив мимо ушей команду: «По коням!»
  - Ну, чего вытаращился, дурень! - прикрикнул на Фому Худион. - Эти имовитые француженки тебе не ровня! Так что подотри слюни, приятель.
  - Как знать! - дерзко ухмыльнулся Фома. - Временами и смерд боярыню берет.
  С этими словами Фома вскочил в седло.
  Костя придержал рядом с Фомой своего буланого жеребца, с улыбкой бросив ему:
  - Не все сбывается, что желается, друже.
  Фома не замедлил с ответом:
  - Не все годится, что говорится, брат Костя.
  Слышавшие их ратники дружно засмеялись.
  В отряде Василия Буслаева кроме двух десятков всадников была еще повозка, куда были сложены три свернутые палатки, котел и неполный мешок проса. На облучке с вожжами в руках сидел Даниил-расстрига.

  Глава восьмая. Баронесса Бельфлер

  - Взад-вперед мы по энтой дороге мотаемся, и все без толку! - ворчал могучий Пересмета, сидя у костра. Он посмотрел на Якова Залешанина, который помешивал кашу в котле, висевшем над огнем. - А что, западные короли всегда так воюют?
  - Западным королям и герцогам война, как забава! - усмехнулся кормчий. - Эти сеньоры войну обожают, будто девку молодую! Для них всякая новая война, как новая девица. Все западные рыцари одним мирром мазаны, хлебом их не корми, дай токмо повоевать где-нибудь. Они ведь все благородных кровей, вот и воюют по-благородному.
  - Оно и видно! - ехидно заметил Фома. - Благородные рыцари месят грязь на дорогах, как квашню в ступе. Коль им себя не жаль, так хоть бы лошадей пожалели!
  - Видали, какие холеные кони у королевы и ее свиты! - негромко вставил Костя. - Сытые да гладкие!
  - По наездницам и лошади, - заметил Яков Залешанин.
  - Признавайся, Фомка, какая из герцогинь тебе более по вкусу? - спросил Костя.
  Дружинники, сидящие кружком возле костра, заулыбались, видя, что начинается очередное Костино подначивание Фомы.
  Фома держался невозмутимо, стругая ножом тонкую палку.
  - В свите Элеоноры всего одна герцогиня, да будет тебе известно, опентюх! - ответил он, не глядя на Костю. - А по вкусу мне больше белые калачи с медом.
  Однако весельчак Костя не унимался:
  - Хорошо, пусть я - опентюх, ибо в женской красоте ни черта не смыслю. Так ты мне растолкуй, что к чему. Я ведь вижу, Фомка, как ты шею-то воротишь, когда маркизы и баронессы мимо проходят. На какую из них глаз-то положил? Сознавайся!
  - Я, может, на королеву глаз положил, - хитро ухмыльнулся Фома. - Иль она не женщина?
  - Так ты для королевы, что ли, палочку-то выстругиваешь, а? - подковырнул Фому Костя. - На долгую память, так сказать.
  Ратники у костра громко прыснули.
  Фома пихнул в плечо смеющегося Костю и швырнул палку в костер.
  - Отстань, комар надоедливый!
  Костя давился от беззвучного смеха.
  - Каша готова, - сказал Яков Залешанин. - Кликните Потаню и Василия.
  Кто-то из ратников сбегал к палатке, где разместился их вожак вместе с Потаней.
  - Потаня трапезничать не будет, он уже лег спать, - вернувшись, сообщил дружинник. - Василий же ныне ужинает в шатре у королевы.
  - Тем лучше, нам больше каши достанется, - проговорил Яков и повернулся к Домашу: - Давай ложки!

* * *

  Вечернее застолье у королевы Элеоноры было отнюдь не королевским. Из яств на столе были две жареные рыбки, посыпанные нарезанным репчатым луком, краюха довольно черствого ячменного хлеба, сушеные груши, халва и немного красного бургундского вина, которого только-только хватило, чтобы наполнить чаши королевы и ее позднего гостя.
  Ужин сопровождался негромкой музыкой. Спиной к выходу из шатра сидела на стуле молодая служанка в длинном платье и белом чепце и негромко выводила нежным голоском грустный бретонский напев, подыгрывая себе на лютне.
  - Вообще-то, я не люблю жареную рыбу, - промолвила Элеонора, придвинув свою оловянную тарелку к Василию, - а тебе, друг мой, это кушанье, кажется, по вкусу. Ешь и мою порцию, если не брезгуешь.
  - Благодарю, государыня. - Василий без всякого смущения переложил содержимое тарелки королевы в свою тарелку.
  Они разговаривали по-гречески.
  Глядя на то, с каким аппетитом Василий уплетает подгоревшую рыбу и черствый хлеб, Элеонора с улыбкой заметила:
  - А ты неприхотлив, витязь. Я хочу выпить за твою силу, отвагу и благородство. За то, что ты встретился на моем жизненном пути. До этого я ни разу не видела русичей.
  Королева подняла свою чашу. Василий поднял свою, глядя в большие блестящие очи Элеоноры, в которых, как в омутах, отражалось пламя свечей.
  После выпитого вина Василий осмелел.
  - Недружно ты живешь со своим супругом, государыня, - сказал он, сам не ведая зачем.
  - А ты, витязь, дружно жил со своей женой? - спросила королева, улыбаясь одними глазами.
  Василий не смог удержаться от горькой усмешки.
  - Лгать не стану, частенько мы с женой цапались, государыня. Так ведь не любила меня Доминика, царствие ей небесное! - Василий перекрестился.
  - У нас с Людовиком то же самое, - призналась Элеонора. - Я не люблю его. Странно, что он меня любит при всей моей холодности к нему. - Королева пригубила из своего кубка и еще раз повторила, задумчиво глядя перед собой: - Странно! Мужская логика порой не поддается пониманию.
  - А женская логика и вовсе темный лес, - смело заявил Василий, доедая остатки рыбы.
  - Так и должно быть, витязь, - с улыбкой некоего превосходства промолвила Элеонора. - Чтобы разгадать женщину, понять ее душу, мужчина должен быть немного философом, немного мечтателем и непременно поэтом, а еще лучше - музыкантом. У него должны быть утонченные манеры, прекрасная речь, роскошное платье. Не повредит и чуточку развязности, но без пошлости. Непременно должно быть умение шутить и улыбаться, иначе унылость мудреца или недалекость повесы возьмут в нем верх над природными дарованиями. - Королева печально вздохнула, улыбка исчезла с ее уст. - Мой Людовик, к сожалению, груб и неотесан при всей своей начитанности и знании трех языков. Людовик очень силен телом, но неимоверно слаб духом. Если бы я не настояла, то он сам так и не решился бы отправиться в крестовый поход. Все эти графы и бароны просто стадо жадных, тупых и похотливых баранов! Гнусные и мерзкие люди, хотя они из благородных семей. - При этих словах красивое лицо королевы исказила гримаса отвращения. - Никому из них не откажешь в силе и умении владеть оружием, но что касается ума… Любой бродячий менестрель своими познаниями заткнет
их за пояс!
  Элеонора вновь вздохнула и залпом допила остатки вина в своем кубке.
  - Вот напьюсь и выболтаю тебе все государственные тайны, витязь, - сказала королева, с таинственной улыбкой глядя на Василия.
  - Меня интересует лишь одна государственная тайна, - прошептал Василий, устремив свой взор к Элеоноре.
  В синих очах Элеоноры появилось любопытство.
  - Какая же?
  - Хранит ли королева Франции верность своему нелюбимому супругу? - так же тихо промолвил Василий.
  Брови Элеоноры изумленно приподнялись, лицо ее приняло выражение надменной снисходительности. Она намеренно медлила с ответом.
  Василий с внутренним трепетом ожидал от Элеоноры дальнейших слов и действий. Чем дольше длилась пауза, тем больше в нем росла уверенность, что он в конце концов добьется своего.
  - Виолетта, - окликнула служанку королева, - проследи, чтобы к нам сюда никто не входил.
  Музыка смолкла. Служанка с поклоном удалилась, плотно задернув за собой входной полог.
  - Ты дерзок, витязь, - негромко и строго произнесла королева. - Думается мне, что ты любитель разбивать женские сердца. Признайся, сколько несчастных женщин ты соблазнил и бросил за свою жизнь?
  - Всего несколько, государыня, - ответил Василий, опустившись на одно колено перед королевой.
  Он старался держаться как можно учтивее, понимая, с кем имеет дело.
  - Ты безрассуден, витязь, - без улыбки, но не сердито сказала Элеонора. - Ты ждешь от меня именно такой благодарности за свою услугу?
  Василий оскорбленно вскинул голову.
  - Речь идет не об этом, государыня.
  - О чем же идет речь? - прикинулась наивной простушкой Элеонора.
  - Государыня, там ты оставила целое войско разбитых сердец! - Василий указал рукой в сторону Дорилея. - Еще одно сердце находится здесь, в этом шатре. К чему лукавить, государыня, твой образ давно занимает все мои мысли. Судьба свела нас вместе, значит, Господь услышал мои молитвы. Государыня, ты из породы тех восхитительных женщин, ради которых стоит жить и ради которых не страшно умереть. Впрочем, я не королевской крови, государыня. Твой отказ не оскорбит и не обидит меня.
  Элеонора порывисто поднялась со стула, положив свою правую руку на склоненную голову Василия.
  - Я дам тебе возможность почувствовать себя королем на ложе со мной, мой прекрасный витязь, - волнуясь, прошептала королева.
  Горя взаимной страстью, они торопливо избавились от одежд и, не задувая свечей, рука об руку устремились к постели, скрытой за занавеской в глубине шатра.
  Слияние уст и тел довело пылких любовников до некоего умопомрачения, когда не нужны никакие слова, а любые ласки и прикосновения доставляют огромное наслаждение. Их возбуждение переливалось через край. Прошло немало времени, прежде чем двум истомленным телам понадобилась передышка.
  - Ты просто великолепен, мой милый! - прошептала Элеонора, положив голову на грудь Василию. - Как жаль, что ты не король Франции.
  - Как жаль, что я не могу забрать тебя с собой на Русь, - в тон Элеоноре прошептал Василий, гладя ее длинные шелковистые волосы.
  Они были счастливы той мимолетной радостью единения душ и тел, той взаимной притягательностью, когда его сила и ласки принимаются ею словно от мужчины ее снов, а ее прекрасная нагота и неутомимость вызывают в нем восторг, как перед женщиной его мечты. Такое случается так редко, но если случается, тогда эти двое проносят столь непередаваемые ощущения через всю жизнь или же связывают свои судьбы навсегда.
  От палаток русичей донеслось негромкое пение и сладкозвучные переборы гусельных струн.
  Элеонора приподняла голову:
  - Кто там поет?
  - Это Потаня, мой побратим, - ответил Василий.
  - Какой чудесный у него голос! - восхитилась Элеонора. - И какая изумительная мелодия!
  - У нас почти все песни такие, - без хвастовства в голосе произнес Василий и вздохнул, поскольку Потаня пел о русской девице, ожидающей своего любимого из далекой страны. Василию вдруг вспомнилась Любава и расставание с нею на новгородской пристани.

  Элеонора и Василий крепко спали в обнимку, когда их растолкала взволнованная служанка.
  - Уже утро? - сонным голосом спросила Элеонора.
  - Еще нет, госпожа.
  - Зачем же ты нас будишь в такую рань?
  - Беда, госпожа. Сюда идет король!
  - Людовик?!. Как он здесь оказался?..
  - Не знаю, госпожа. Но король здесь и с ним отряд воинов.
  До слуха Элеоноры донесся храп разгоряченных лошадей, громкие мужские голоса, среди которых выделялся густой басок короля.
  Оценив опасность, Василий вскочил с постели и, не стесняясь служанки, принялся быстро одеваться.
  - Пусть твоя служанка разденется и ляжет с тобой на ложе, - сказал Василий королеве. - Я пойду встречу короля.
  - В таком виде?! - изумленно воскликнула Элеонора.
  Но Василий уже выбежал из шатра, на ходу натягивая на себя рубаху.
  Людовик о чем-то оживленно беседовал с Потаней, когда перед ними возник Василий с растрепанными волосами и в наспех наброшенной одежде.
  - Прошу прощения, государь, - проговорил Василий на плохом французском. - Я не думал…
  - Не извиняйся, друг мой, - по-гречески сказал Людовик. - Сеньор Потаня уже посвятил меня в твои сердечные дела.
  Коротко рассмеявшись, Людовик похлопал по плечу оторопевшего Василия и зашагал к шатру королевы, стоящему в окружении шатров ее знатных спутниц. Свита короля тем временем разжигала костры и ставила палатки.
  - Потаня, неужели ты рассказал королю, что я… - начал было Василий, схватив побратима за грудки.
  - Я поведал Людовику про твою сильную страсть к баронессе Бельфлер, - спокойно промолвил Потаня. - Я сказал королю, что ты находишься в шатре у баронессы, что она ответила тебе взаимностью. Не суетись, дурень. Благодари Бога, что я вовремя услышал топот копыт и выскочил из палатки узнать, в чем дело.
  Василий облегченно перевел дух:
  - А я уж подумал…
  - Ну да, - усмехнулся Потаня, - стал бы Людовик проявлять к тебе дружелюбие, узнай он, что ты пришел из шатра Элеоноры!

* * *

  Беспокоясь за супругу, Людовик после мучительных раздумий повернул войско назад, к радости Фридриха Швабского и к неудовольствию Бернара Клервосского. Войско двигалось медленно, поэтому Людовик, взяв с собой отряд телохранителей, помчался вперед. Король скакал весь остаток дня и половину ночи, прежде чем достиг стоянки королевы Элеоноры.
  От усталости Людовик не обратил внимания на откровенную язвительность королевы и даже согласился лечь спать отдельно от нее, поскольку Элеонора заявила, что от короля сильно воняет потом.
  - Это лошадиный пот, моя дорогая, - пробормотал Людовик, обнюхав свой плащ. - Не мог же я добираться сюда пешком!
  - Не важно! - отрезала Элеонора. - Я буду спать с Виолеттой. Ты же, мой милый, постели себе вон там. И не вздумай храпеть!
  - Хорошо, хорошо, - покорно промолвил Людовик, снимая с себя сапоги.
  Слуги короля остались с войском, которое добралось до королевской стоянки на другой день после полудня.
  По совету Фридриха Швабского крестоносцы двинулись напрямик к городу Пергаму, оставив Никею в стороне. Людовик был вынужден прислушиваться к советам герцога Швабского, так как к нему благоволила Элеонора. Такая уступчивость Людовика не нравилась многим французским феодалам. Аббат Бернар и вовсе с трудом скрывал свое негодование. Преподобный отец сильно недолюбливал греков и предпочел бы силой отнимать у сельджуков каждый мешок зерна и каждый клок сена, нежели что-то выпрашивать у хитрых и жадных византийцев.
  Переход до Пергама получился на редкость быстрым и легким.
  Сельджуки какое-то время сопровождали войско крестоносцев на безопасном расстоянии, воздерживаясь от нападений. Иконийский султан сделал даже благородный жест, вернув всех пленных христиан.
  Сын султана, приведший пленников в лагерь крестоносцев, подарил Людовику саблю из дамасской стали, а Элеоноре преподнес золотую диадему, усыпанную алмазами.
  Благодарная королева пригласила сына султана и сопровождающих его беев принять участие в рыцарском турнире, приуроченном ко дню ее рождения. Сын султана принял приглашение Элеоноры.
  Турнир проходил в греческом городе Стратоникее. Помимо толп бедняков-крестоносцев поглазеть на это зрелище пришли многие сотни горожан во главе с местными архонтами.
  Сначала состязались тяжеловооруженные всадники, показывая свое умение выбивать соперника из седла. Приглашенные знатные сарацины, не имевшие тяжелого вооружения, также находились на почетных местах среди зрителей.
  Когда начались пешие поединки на мечах и топорах, сарацины изъявили желание поучаствовать в этом.
  Всех крестоносцев поразил сын султана своим совершенно неимоверным искусством владения двумя мечами сразу. Он обезоруживал всякого, кто сходился с ним в поединке, причем делал это с улыбкой. Больше десятка французских и немецких рыцарей попытали счастья в противостоянии с сыном султана, и все один за другим проиграли ему.
  - Похоже, христианские воины владеют мечом хуже, чем копьем, - со слащавой улыбкой заметил Людовику один из беев, родственник султана.
  Людовик в ответ промычал что-то невразумительное.
  Элеонора же с улыбкой произнесла:
  - Мы не хотим обижать дорогого гостя. Пусть он вернется к отцу победителем, ведь юноши так честолюбивы!
  - О да, прекрасная государыня, Абу-Малик очень честолюбив! - закивал головой в тюрбане смуглый горбоносый бей.
  Русичи, наблюдавшие за ходом поединков, негромко переговаривались между собой:
  - Ай да чернявый! Всех одолел!..
  - С самим графом Орлеанским справился. Молодец!
  - А как он Гийома Неверского обезоружил, видели?
  - Ульрих фон Лаубах тоже славный рубака, но и он без меча остался!
  Василий, молча слушавший эти восхищенные отзывы своих дружинников, вдруг с решительным видом встал со скамьи.
  - Ладно, други мои, теперь мой черед садиться наперед! - сказал он. - Потаня, дай-ка мне свой меч.
  Худион схватил Василия за рукав рубахи.
  - Одумайся, Вася! Опозоришься токмо.
  - Срам - не дерьмо, к сапогам не липнет, - усмехнулся Василий.
  Потаня протянул Василию меч. И напутственно произнес:
  - По-арабски рубится султаненок. Вспомни, как мы с ширванцами сражались. Их вожака Али-Акбара вспомни!
  Многочисленные зрители примолкли, когда глашатай зычным голосом объявил:
  - Для поединка на мечах выходят царевич Гасан Абу-Малик и русский витязь Василий Буслаев!
  Василий двинулся на соперника, сжимая в правой руке свой меч, а в левой - меч Потани. Сын султана ждал его с улыбкой на устах, не двигаясь с места и делая плавные вращательные движения над головой своими сверкающими саблями.
  Первые выпады русича сын султана отразил с легкостью и сам перешел в наступление, приседая и совершая обманные движения. Дважды сарацинский изогнутый клинок просвистел над самой головой Василия. Однако Василий не пытался отражать его своим мечом, зная по опыту, что Абу-Малик только того и ждет. Все соперники Абу-Малика, по-видимому, до сего случая не сталкивались с арабской техникой владения мечом, когда на грубую силу отвечают ловкостью, а за всякой кажущейся ошибкой воина кроется величайшее мастерство.
  Василий познал арабскую технику владения клинком, когда нападал на арабские торговые караваны в Ширване. Он многое запомнил для себя с той поры. Теперь эти навыки пригодились ему.
  Стараясь подловить новгородца на какой-нибудь оплошности, Абу-Малик сам попался на уловку Василия при очередном замахе сабли. Василий с силой рубанул по его сабле снизу вверх и выбил ее из руки Абу-Малика. Сверкнув на солнце, изогнутый клинок с посеребренной рукоятью отлетел далеко в сторону и воткнулся в землю.
  При виде этого раздались бурные радостные крики зрителей. Никто не ожидал, что русич, вышедший на поединок в простой льняной рубахе, без кольчуги и шлема, сумеет сотворить такое.
  Оставшись с одной саблей против двух мечей, Абу-Малик перешел к защите. Он по-прежнему улыбался, словно подзадоривая соперника.
  Василий наступал, поочередно нанося удары то с левой, то с правой руки. Внезапно один из его мечей сломался.
  Среди зрителей прокатился вздох сопереживания и беспокойства.
  Элеонора невольно прижала руки к груди, а Людовик нервно закусил губу.
  - Против ихней стали наша-то, конечно, дрянь! - проворчал Фома, напряженно следя за поединком.
  - Да будет тебе каркать! - прикрикнул на него Худион.
  - Спокойней, Вася, - шептал Потаня, - спокойней. Не давай ему крутить мечом. Вот так!.. А теперь наноси удар!.. Еще!.. Еще!.. Молодец!
  Толпы зрителей взорвались криками, когда Василий сильнейшим мастерским ударом из-за головы обезоружил сына султана и наступил ногой на саблю, выпавшую из его руки. Абу-Малик стоял в растерянности перед Василием, улыбка исчезла с его лица.
  - Славный воин этот русич! - с уважением проговорил старый горбоносый бей. - Он сам не знает, какого мастера клинка одолел!
  Людовик облегченно перевел дух. Элеонора от радости захлопала в ладоши.
  На глазах у многих тысяч зрителей Абу-Малик подарил новгородцу одну из своих сабель.
  Затем начались состязания в стрельбе из лука. И вновь отличился Абу-Малик. Лишь его стрела с пятидесяти шагов попала в золотое кольцо, подвешенное за нитку к перекладине, покоящейся на двух высоких стойках.
  Когда промахнулись и Фома с Худионом, то Василий раздраженно воскликнул:
  - Вы что, други, стрелять разучились! Фома, дай-ка мне лук.
  Глашатай вновь объявил его имя. При полнейшей тишине Василий с первого раза поразил цель.
  Абу-Малик предложил стрелять с семидесяти шагов.
  Василий согласился.
  Распорядители состязаний отмерили нужное расстояние.
  Абу-Малик попал стрелой в кольцо со второй попытки. Василий опять угодил в цель с первого выстрела.
  Теперь уже Василий предложил стрелять по кольцу со ста шагов. Сын султана выразил свое согласие. Вновь было отмерено нужное расстояние. Соперники взяли каждый по три стрелы. Как ни старался Абу-Малик, ни одна из его стрел не достигла цели. Василий же поразил цель с первой стрелы.
  После этого все беи во главе с сыном султана выразили Василию свое восхищение.
  Фридрих Швабский посвятил Василия в рыцари, подарив ему коня и полное рыцарское вооружение. Людовик же на торжественном застолье посадил Василия рядом с собой и оказывал ему всяческие знаки внимания.
  «Вот она - слава! - думал Василий, с трудом скрывая свое горделивое самодовольство. - Я восседаю подле короля Франции! Я стал рыцарем, все равно что боярином по-нашему. Фридрих сказал, что теперь я могу иметь свой герб и передавать его по наследству. Эх, узнали бы про все это в Новгороде! Узнали бы матушка и Любава, вот порадовались бы!»
  В одной из бесед Людовик как бы между прочим заметил Василию, что баронесса Бельфлер - вдова, что если бы Василий женился на ней, то мог бы стать бароном Бельфлер.
  - У баронессы Бельфлер имеются неплохие владения в Шампани, леса и виноградники, - с многозначительной улыбкой промолвил король. - Сама Клотильда выглядит замечательно для своих двадцати семи лет. Она ведь нравится тебе, сеньор Василий?
  Получив от Василия утвердительный ответ, король добавил:
  - Я помогу тебе в этом деле, друг мой. Мне нужны умелые рыцари!
  В Пергаме войско крестоносцев задержалось на три дня.
  Людовику с трудом удалось выпросить у правителей города все необходимое для похода, и прежде всего - съестные припасы. Платить было нечем, поэтому Людовик расплатился долговыми расписками, поневоле согласившись на большие проценты.
  - Мы сильно рискуем, - молвили греки, - ведь король Франции смертен, как и все люди в его войске. А крестовый поход вовсе не увеселительная прогулка!
  Из Пергама крестоносцы, минуя города Магнесию, Смирну и Эфес, вышли к реке Меандр. За Меандром находились земли иконийского султана.
  Переправившись через реку, крестоносцы вступили в город Лаодикею, за который между греками и сельджуками шла упорная война. В настоящее время Лаодикея находилась в руках византийцев.
  Располагая своих рыцарей на постой, Людовик распорядился, чтобы баронессу Бельфлер и Василия Буслаева разместили в одном доме.
  На удивленные вопросы Элеоноры Людовик ответил следующее:
  - Баронесса Бельфлер не против такого соседства, а мой русский друг тем более. Скажу больше, завтра я объявляю об их помолвке.
  - Я очень рада за Клотильду! - со странной ухмылкой произнесла королева. - У нее будет сильный и пылкий муж.
  Людовик бросил на супругу подозрительный взгляд, но ничего не сказал.

  Помолвка Василия Буслаева и баронессы Бельфлер состоялась в церкви Святого Августина и внешне более походила на бракосочетание. Молодых поставили в известность, что их брачный союз возможен лишь в том случае, если они оба примут одну веру. При этом аббат Бернар недвусмысленно заметил, что лучше бы Василию принять католичество, нежели Клотильде обращаться в православие.
  «Ведь земли, власть и богатство будущий барон Бельфлер обретет в католическом государстве», - пояснил преподобный отец.
  Клотильда Бельфлер в отличие от Элеоноры была жгучей брюнеткой с большими карими очами, задумчивыми и проницательными. У нее были изогнутые ресницы, такие длинные, что ей завидовала сама королева. Ее круглое лицо со слегка вздернутым носиком и совершенно неброскими устами не привлекло бы внимания мужчин, если бы не эти чудесные глаза. Красиво изогнутые тонкие брови баронессы лишь добавляли очарования этим темным очам.
  Эта невысокая, великолепно сложенная молодая женщина умела со вкусом одеваться, подчеркивая одеждой свою тонкую талию, прямую осанку, округлость груди и бедер. Благодаря своему росту и непосредственной манере держаться баронесса Бельфлер выглядела гораздо моложе своих лет. А в одеянии пажа ее и вовсе со спины можно было принять за семнадцатилетнюю девушку.
  Улучив момент, когда церемония помолвки уже закончилась, Элеонора с игривой улыбкой шепнула Василию:
  - Учти, дружок, я ревнива!
  Русские дружинники недоумевали, зачем их вожаку понадобилась в жены латинянка? Неужели Василий собирается взять ее с собой в Новгород? Или же он надумал поселиться во Франции?
  - Вася у нас ныне почти барон! - с кривой усмешкой сказал Домаш. - Зачем ему деревянный терем? Ему теперь подавай каменный замок!
  - Дурость это, - ворчал Яков Залешанин, - из-за какого-то баронского титула француженку в жены брать. Да и не сможет Василий жить среди французов. Они, говорят, и в бане-то не моются!
  - Неужто Василий из-за юбки променяет нашу православную веру на латинскую! - возмущался Костя.
  - Да славы ему надо! - урезонивал друзей Потаня. - Вот и бесится Василий, кидается из одной крайности в другую. В Новгороде его, видишь ли, не любили и не привечали. Император Мануил не оценил его, не разглядел, к себе не приблизил. Король Конрад и вовсе почти предал. А Людовик с Элеонорой Васю привечают, похвалами тешат. Вот наш Василий и решил, что через них возвыситься сможет. Про веру православную он сейчас меньше всего думает. В конце концов, и русичи, и латиняне одному кресту поклоняются.
  Больше всех был расстроен Фома. Он даже не пытался скрывать свое плохое настроение.
  - Везет же Ваське, - жаловался друзьям Фома, - какие красавицы на шею к нему вешаются! Любава была красотка на загляденье. Гречанка Евпраксия тоже была очень хороша. И на Доминику было любо-дорого посмотреть. Из свиты королевы одна Клотильда под стать Элеоноре, прелестна лицом и телом. Я уж надеялся, что Господь подсобит мне понравиться Клотильде. Она ведь как-то два раза мне улыбнулась. Да куда там! Вася с королевой натешился и живо на Клотильду глаз положил, даже жениться на ней надумал.
  - Вася, может, Элеонору охотнее взял бы в жены, кабы Людовика не было, - сочувственно заметил Фоме Пересмета.
  - Ладно, не утешай, - вздохнул Фома. - Переживу как-нибудь.

* * *

  У пылающего камина сидели двое: Василий и Клотильда.
  На Клотильде было длинное бежевое платье с оборками и кружевным воротничком, на плечи был накинут пуховый платок. В темных волосах баронессы, завитых и уложенных в красивую прическу, поблескивали жемчужные нити. Кресло из мореного дуба, на котором сидела баронесса, как нельзя более подходило к ее внешности и облачению.
  В этот вечер Клотильда была необычайно серьезна.
  Василий сидел на стуле вполоборота к молодой женщине. На нем была длинная свитка из дорогого объяра с узорами из серебряных ниток, плотно облегающая его крепкое мускулистое тело. На ногах у него были сафьяновые сапоги.
  Иногда Василий наклонялся вперед, чтобы подбросить в огонь пару сосновых поленьев. Длительное молчание немного смущало Василия, но, похоже, это вполне устраивало баронессу.
  Из-за своего плохого французского Василий не отваживался заговорить первым, а Клотильда владела греческим столь же плохо, как и он французским.
  «Хорошая мы будем пара, - усмехнулся в душе Василий, - наедине двух слов связать не можем».
  - Из какого сословия твои родители? - вдруг спросила Клотильда.
  Василий понял ее и ответил по-французски, старательно выговаривая слова:
  - Родители мои из купечества.
  - Из богатых купцов?
  - Да уж не из бедных.
  - Отчего же ты стал воином, Василий?
  Василий глубоко вздохнул. В двух словах он объяснить этого не мог, а изъясняться длинно на французском пока не умел.
  Клотильда поняла его затруднение.
  - У тебя еще будет время выучить французский, - сказала она, - как и у меня - узнать тебя получше. Мы только затем и помолвлены, чтобы наше пребывание под одной крышей не выглядело предосудительным. Я действительно нравлюсь тебе, как сказал мне король?
  - Это правда, - ответил Василий, задержав свой взгляд на Клотильде.
  - Но все-таки не так, как королева?
  В вопросе прозвучал явный намек на то, что баронессе кое-что известно об отношениях Василия и Элеоноры.
  - Сожалею, но это так, - сказал Василий и отвел глаза.
  - Благодарю за откровенность, - после короткой паузы негромко произнесла Клотильда.
  В камине гудело пламя. За окном протяжно выл ветер.
  Василию опять вспомнилась Любава. Элеонора чем-то была схожа с нею своей страстностью и телосложением.
  «Кабы Элеонора заговорила по-русски, вот тебе и вторая Любава!» - подумал Василий.
  О королеве были и мысли Клотильды.
  - Элеонора очень ревнива, друг мой, - заметила она. - Впрочем, я тоже. Ты не боишься, что мы можем разорвать тебя на части?
  - Чему быть, того не миновать, - задумчиво проговорил Василий.
  В этот миг ему нестерпимо захотелось домой! Василию не было никакого дела ни до Элеоноры, ни до Клотильды. Разве они обе могут сравниться с Любавой!
  Пробыв в Лаодикее два дня, войско крестоносцев углубилось в засушливые предгорья Писидии. Путь христианской рати лежал в Киликию.

  Глава девятая. В Писидийских горах

  Горы встретили идущее войско крестоносцев холодными ветрами и снежными заносами на перевалах. Горные дороги больше напоминали тропы, двигаться по которым можно было только гуськом, ведя лошадей в поводу.
  На одном из подъемов мулы поскользнулись на обледенелой тропе и сорвались в пропасть, увлекая за собой повозку и сидящего в ней Данилу.
  Долго звучал в ушах у Василия отчаянный человеческий крик, оборвавшийся глубоко внизу и повторенный чутким горным эхом. Василий стоял у края пропасти, крепко держа под уздцы храпящего жеребца, а у него за спиной сплошной чередой шли закутанные в плащи крестоносцы. Бледное зимнее солнце тускло отсвечивало от их островерхих шлемов.
  В тот день сорвались в бездну еще несколько повозок и больше двадцати воинов.
  На первой же стоянке в горах Людовик, по совету Фридриха Швабского, приказал оставить все повозки, а кладь с них навьючить на мулов и лошадей.
  На ночь русичи, оставшиеся без палаток, устраивались на голой земле возле костров, поддерживать пламя в которых должны были сменяющиеся часовые. Василий, также собравшийся ночевать со своими ратниками, неожиданно встретил отпор от некоторых из них.
  - Проваливай к своей баронессе! - огрызнулся на Василия Яков Залешанин. - Она погреет тебя в своем шатре лучше костерка.
  - И впрямь, Вася, чего тебе возле нас тереться, мы - люди маленькие, не бароны и не графы, - подал голос Домаш. - Ступай отсель.
  Василий опешил, не зная, сердиться или нет.
  - Вы чего это удумали? - прикрикнул он на друзей. - Старший я над вами или уже нет?
  - Мы тебя старшинства не лишаем, - сказал Фома. - Просто просим, чтобы не мелькал ты здесь. Вот и все.
  Ругнувшись себе под нос, Василий зашагал прочь, ненароком толкнув плечом Пересмету.
  - Ишь, разобиделся! - промолвил Потаня, глядя вслед Василию.
  - Ничего, - проворчал Яков Залешанин, - будет ему вперед наука. Пусть знает Василий, коль изменит он вере православной, то друзей потеряет. Француженка Василию нас не заменит, как бы хороша она ни была. Верно я говорю, Домаш?
  - Верней не бывает, - отозвался тот.
  Клотильда сидела на низенькой скамеечке перед жаровней с раскаленными углями, закутанная в теплый плащ, подбитый лисьим мехом. Шатер баронессы Бельфлер был очень небольших размеров по сравнению с шатрами графини Тулузской и герцогини Бульонской. С ростом и статью Василия здесь было просто негде повернуться.
  - Ты соскучился по мне или просто пришел погреться? - насмешливо обратилась к Василию Клотильда.
  Неловко потоптавшись на одном месте, Василий присел на корточки возле жаровни. Он никак не мог прийти в себя после дерзкой выходки своих дружинников.
  Из соседних шатров доносилась музыка - где-то звучали лютня и рожок, - два женских голоса выводили красивую мелодию на французском языке. Слышались другие женские голоса и смех; где-то неподалеку громко спорили два мужских голоса; перекидывались репликами снующие туда-сюда слуги. Возле шатра графа Орлеанского звучала отборная брань. Стучали молотки в походной кузнице; рядом кто-то с шумным придыханием рубил дрова…
  Стан еще не спал, хотя ночь уже опустилась.
  Они сидели и молчали - французская баронесса и русский витязь.
  Василию вдруг стало любопытно, о чем думает эта миниатюрная молодая женщина с такими серьезными внимательными очами.
  Василий покопался в памяти, подбирая нужные слова по-французски, затем спросил:
  - Я сильно отличаюсь от твоего покойного мужа?
  - Как огонь и вода, - ответила Клотильда.
  Василий вгляделся в эти близкие женские очи, озаренные красноватым светом углей, такие живые и одухотворенные. Ему показалось, что только через эти глаза он сможет постичь всю душевную глубину этой женщины.
  Клотильда расценила долгий взгляд Василия по-своему, решив, что он хочет побольше узнать о ее первом муже.
  - Мой почивший супруг был очень грубым и распутным человеком, - медленно заговорила Клотильда. - Совместную жизнь с ним я до сих пор вспоминаю с содроганием. Он умер не так давно, всего два года тому назад.
  Заметив странное выражение на лице Василия, Клотильда умолкла.
  Василий встал перед ней на колени и прижался лицом к ее плечу.
  - Я тоже очень порочный человек, Клотильда, - прошептал он. - И в крестовый поход я отправился, чтобы искупить свои грехи перед Господом.
  - Если ты сознаешься в своих грехах, значит, ты не настолько порочен, - мягко промолвила Клотильда.
  Ее маленькая рука, вынырнув из-под плаща, коснулась растрепанных волос Василия.

  Они провели ночь на одном ложе, не снимая одежд и укрывшись плащом Клотильды.
  Утром начался подъем на очередную горную гряду, над которой поднималось солнце, озарившее радостным светом мрачные расселины и лиловые вершины.
  Впереди двигались воины Фридриха Швабского. Они-то и наткнулись на засаду сельджуков. Оседлав дорогу, сарацины завалили ее камнями.
  Полдня крестоносцы пытались пробиться через этот заслон, но им не помогли ни отчаянная храбрость графа Орлеанского и Гийома Неверского, ни уловки герцога Швабского, старавшегося выманить сельджуков из-за камней.
  Проводники сказали Людовику, что есть обходная дорога.
  - Только с конями там не пройти, - добавили они.
  Людовик отобрал из всего войска три тысячи крепких молодых воинов.
  Затем король собрал военачальников и обратился к ним:
  - Мы сможем преодолеть это препятствие, если ударим сарацинам в спину. Благородные сеньоры, кто из вас отважится возглавить этот отряд? Проводники укажут обходную тропу, но вполне может быть, что сарацины о ней тоже знают. Если и там будет вражеская засада, то уповать придется лишь на Господа и собственный меч.
  Я не могу вам приказывать, мои верные вассалы, ибо не хочу своею волей отправлять никого из вас на возможную гибель. Пусть выйдет вперед тот, кто готов ради спасения всего войска пожертвовать, быть может, и своей жизнью.
  Знатные рыцари, все как один, сделали шаг вперед.
  И только Василий сделал вперед два шага.
  - Государь, мне было предсказание перед походом, что я стану спасителем христианского войска в горах, - сказал он. - Полагаю, пробил мой час!
  На чернобородом лице Людовика отразились одновременно удивление и радость.
  - В таком случае, друг мой, ты ниспослан нам Богом! - Король приблизился к Василию и крепко стиснул его широкие плечи своими ручищами. - Не смею удерживать тебя. Иди и пожинай свою славу, барон де Бельфлер! - Людовик осенил Василия крестным знамением. - Да поможет тебе Господь и ангелы его!
  Пожелать Василию удачи пришла также и королева. Сказав ему несколько теплых слов, Элеонора подтолкнула к новгородцу Клотильду. Сама же немедленно ушла, не оборачиваясь, в свой шатер.
  Клотильда притянула к себе голову своего нареченного супруга и запечатлела поцелуй на его устах.
  - Прощай, Клотильда, - негромко промолвил Василий и ласково провел пальцем по ее белой нежной щеке.
  - До встречи! - сказала баронесса. - Я буду молиться за тебя.
  Проходя в голову готового к выступлению отряда, Василий вдруг узрел среди немецких и французских воинов русских ратников. Они стояли, опершись на копья и овальные, заостренные книзу щиты.
  - А вы почто здесь? - накинулся на них Василий. - Я и без вас обойдусь. Мне ныне вон какое войско доверили!
  - Без меня все равно не обойдешься, - насмешливо проговорил стоящий впереди всех Потаня, - ежели, конечно, ты не выучил за ночь немецкий и французский.
  - Ладно, ты можешь остаться, - нехотя согласился Василий, - а остальные проваливайте отсель!
  - Не шуми! - ворчливо отозвался Яков Залешанин. - Вот побежит твое войско, и останешься ты на пару со своей спесью.
  - А вы не побежите? - язвительно спросил Василий.
  - Мы не из таковских, Вася, - ответил Фома. - Иль сам не ведаешь?
  - Вместе мы обет давали, Вася, стало быть, повязаны мы одной веревочкой, - вставил Домаш. - А за вчерашнее ты не серчай на нас. И мудрый порой молвит слово не в лад.
  Василий вмиг оттаял и уже своим обычным голосом промолвил:
  - Так и быть, вместе пойдем.
  Растянувшись длинной колонной, отряд двигался по склонам гор до глубокого вечера. Затем, уже в темноте, крестоносцы пробирались по дну ущелья вдоль берега струящейся по камням быстрой реки. В котловине, окруженной со всех сторон горами, отряд расположился на ночлег. Костров не зажигали, чтобы не обнаружить себя. Расставили кругом дозорных.
  Проводники-греки явно благоволили к Василию, слыша его чистую греческую речь и, видимо, полагая, что он не русич, а ромей.
  Сгрудившись на камнях, воины дремали или пытались заснуть, согреваясь теплом друг друга.
  Невдалеке шумела река. Где-то в горах выли волки.
  Русичи сидели тесной кучкой под чахлой сосенкой. Кого-то клонило в дрему, а кто-то уже спал, положив голову соседу на плечо.
  Лишь Василий и Потаня бодрствовали.
  - Почто Людовик именно тебя на это дело послал? - тихим голосом спросил Потаня.
  - Достойнее я других оказался, вот на меня и пал выбор, - хвастливо ответил Василий.
  - Будя врать-то! - проворчал Потаня. - Небось сам и напросился, дурья башка!
  - Не робей, друже, - прошептал Василий. - Не в таких передрягах бывали!

  С первыми проблесками зари проводники стали торопить Василия двигаться дальше. Василий поднял войско.
  Воины опять шли по ущельям.
  После полудня ратники стали карабкаться на горный склон. Тропинка, более пригодная для горных коз, чем для обремененных оружием людей, тянулась вдоль отвесной стены, изрезанной трещинами. От взгляда вниз кружилась голова и делались ватными ноги. Там, глубоко внизу, по каменному ложу текла река. Шума ее из-за большой высоты почти не было слышно.
  То в одном месте, то в другом оступался кто-нибудь из воинов и с криком срывался вниз. Иной прихватывал с собой и идущего рядом соратника.
  Тропа взбиралась все выше и выше, огибая огромную гору. Через какое-то время внизу уже топорщился, будто трава, кедровый лес, а река осталась позади.
  Почти у самой вершины проводники указали Василию, куда им надо добраться.
  - Вон за той седловиной находится дорога в Киликию, - сказал старый грек, - а лагерь сельджуков, я думаю, расположен где-то в том лесу, почти прямо под этой горой, на которую мы взобрались.
  - Значит, мы все-таки обошли сарацин! - обрадовался Василий.
  - Обошли-то обошли, но еще не победили, - резонно заметил старик.
  Спуск оказался еще более тяжелым, чем подъем. Местами оползни совершенно уничтожили тропу. Тогда воинам приходилось ползти на животе, обдирая в кровь ладони и колени. Камни, выскальзывая из-под рук, падали в пропасть, ударяясь с гулким эхом о выступы ущелья.
  Внизу, в долине, Василий недосчитался трехсот воинов, среди которых оказались и трое русичей.
  Крестоносцы долго пробирались лесом, пока не выбрались на горное плато, на котором пестрели разноцветные шатры сельджуков. До врага оставалось меньше версты.
  - У нехристей с этой стороны даже караулов нет, - усмехнулся Худион.
  - Это нам на руку! - произнес Василий, с лязгом обнажая меч.
  Крестоносцы бегом устремились к вражескому стану. Среди шатров завязались беспорядочные схватки с выбегающими навстречу сарацинами.
  Василий обратил внимание на то, что воинов султана в лагере немного, а откуда-то с гор доносится гул, в котором явственно слышались яростные крики людей и грохот камней по щитам.
  - Слышите? - крикнул друзьям Василий. - На перевале сеча идет!
  - Верно! - прислушавшись, сказал Потаня. - Людовик с Фридрихом пробиваются через перевал.
  - Так что же мы стоим?! - воскликнул Худион. - Ударим нехристям в спину!
  Увидев у себя в тылу щиты крестоносцев, сельджуки не растерялись и во множестве ринулись на отряд Василия Буслаева с копьями наперевес.
  Построившись плотной колонной, крестоносцы мечами и копьями прокладывали себе путь к завалу из камней, на который с другой стороны карабкались по лестницам воины Людовика и Фридриха Швабского. Сарацины швыряли сверху на христиан камни, пускали стрелы, метали дротики… Судя по множеству убитых и раненых сельджуков, битва здесь шла уже не один час.
  Русичи, находившиеся в голове колонны крестоносцев, очутились в самом пекле сражения.
  Щит Василия ударами вражеского топора был пробит в двух местах. Наконечник сарацинского копья распорол ему скулу, из которой лилась кровь прямо на кольчугу. Сельджукские храбрецы падали один за другим от быстрого буслаевского меча, но павших тут же сменяли другие азиаты, напиравшие на крестоносцев густым потоком.
  Ребристые островерхие шлемы, повязанные белыми чалмами, густо теснились на всем пространстве узкой дороги, стиснутой по краям отвесными скалами. Грозно сверкал лес из поднятых сабель и копий. Горбоносые, черноглазые, с узкими бородками и черными изогнутыми бровями, блестевшие белками глаз и белизной зубов, лица сарацин рябили перед взором Василия. Свирепый клич «Аллах акбар!» резал ему ухо.
  - Вот черти узкоглазые! - выкрикивал Василий, яростно орудуя мечом. - И откель их столько набежало! Так и лезут напролом!..
  - Напросился, так и напляшись! - сердито ответил Василию сражающийся рядом Потаня.
  В какой-то момент колонна крестоносцев замерла на месте, казалось, христиане вот-вот подадутся назад под мощным напором сельджуков. Василий и его соратники изнемогали под вражеским натиском, громоздя грудами трупы врагов, отсекая руки и головы.
  Внезапно над завалом из камней взвилось знамя герцога Швабского. Немецкие крестоносцы отряд за отрядом начали вваливаться внутрь укрепления сарацин. Воины султана оказались между двух огней. Теперь сарацины сражались уже не за победу, но за собственную жизнь.
  Перед Василием в гуще сельджуков мелькнуло знакомое юное лицо с тонкими усиками и большими миндалевидными очами, засверкал как будто виденный им ранее позолоченный шлем со звездой на острие шишака. Где он мог видеть этого молодого воина?
  Воспоминание озарило Василия лишь в тот момент, когда он оказался лицом к лицу с обладателем золоченого шлема.
  Абу-Малик!
  Сын султана тоже узнал новгородца и невольно опустил саблю, видя, что и Василий не решается напасть на него. Глаза их встретились. Долгое мгновение эти двое глядели друг на друга, забыв про бушевавшую сечу вокруг них.
  - Не зевай! - гаркнул над ухом Василия Фома, метнувший топор в Абу-Малика.
  Сын султана свалился с раскроенным черепом.
  В сердце Василия будто вогнали стальное жало! Из его горла вырвался отчаянный протестующий вопль. Василий рванулся к упавшему Абу-Малику, но напоролся на вражеские копья.
  Битва закончилась почти полным истреблением сарацин. Оставшихся в живых воинов султана крестоносцы взяли в плен.
  Никогда еще Василий не испытывал такого странного чувства, похожего на отвращение к самому себе. Друзья поздравляли его с победой, его славили приближенные Людовика и Фридриха Швабского, а у него перед глазами стоял мертвый сын султана с залитым кровью лицом.
  Устав от восхвалений и обругав подвернувшегося под руку Фому, Василий ушел к горной дороге, заваленной мертвыми телами, и отыскал тело Абу-Малика. Василий стоял там в одиночестве, забыв про боль ран, и горячие слезы катились по его щекам, смывая кровь и пот.
  Уже в сумерках Василия разыскал Потаня.
  - Кто такие все мы? - обратился к побратиму Василий, размазывая слезы по лицу. - Куда мы идем?.. За что бьемся насмерть?..
  - Есть вещи выше нашего понимания, Вася, выше жалости и сострадания, - тихим голосом молвил Потаня. - Чтобы ответить на твои вопросы, придется вспомнить муки Христа, тяжкую смерть первомучеников и кучу черепов христиан под Никеей.
  - Я не хотел убивать Абу-Малика, - хрипло произнес Василий, - а Фомка, негодяй, порешил его топором. Зачем?.. За что?..
  - Война ломает людей, друже, - сказал Потаня. - Кто-то черствеет сердцем, а кто-то словно заново рождается. Эти слезы очистят твою душу, Вася.
  В начале февраля войско крестоносцев спустилось с гор в прибрежную область Памфилию и подошло к городу Атталии. Памфилией владели византийцы, которые еще при отце императора Мануила отбили эту стесненную горами приморскую равнину у сельджуков.
  В Атталию прибыли послы царя Тороса, владеющего Армянской Киликией. Послы заявили Людовику, что царь Торос находится в мире с иконийским султаном, поэтому он не может пропустить через киликийские горные проходы войско крестоносцев, дабы не рассердить сельджуков.
  - Твое войско, государь, навоевавшись в Азии, рано или поздно вернется в Европу, а нам здесь жить бок о бок с сельджуками, - сказали армянские послы Людовику.
  - Но армянский царь - христианин, как и я! - возмутился Людовик. - Почему он отказывается от моей дружбы, предпочитая дружбу врага христиан?
  - У армян в обычае дружить с соседями и родственниками, - ответили послы. - Волка поймет тот, кто побывает в волчьей шкуре.
  Проводив послов, Людовик созвал военный совет, на котором поведал собравшимся военачальникам о решении царя Тороса.
  Король говорил много и гневно:
  - Глупость и предательство - вот два зла, с которыми я борюсь всю свою жизнь. Я веду войско из Европы за тысячи лье в эту забытую Богом страну, дабы вера Христова не угасла в Святой Земле, а здешние христиане, оказывается, не ждут меня и не нуждаются в моей дружбе.
  Оказывается, черт возьми, здесь царит идиллия между христианами и мусульманами, которую нарушает мое войско, придя сюда. Мы семь дней шли по горам, потеряв много воинов и почти весь обоз. Теперь эти проклятые горы у нас за спиной. Перед нами море. Путь через Киликию для нас закрыт. Куда теперь податься несчастному крестоносному воинству? - Взор короля метнулся к аббату Бернару. - Ответь же, преподобный отец!
  Аббат Бернар молчал, опустив голову.
  Взгляд Людовика перескочил на Фридриха Швабского:
  - Герцог, это благодаря твоим советам наше войско очутилось здесь. Что теперь ты нам посоветуешь?
  Фридрих выступил вперед и слегка поклонился королю.
  - Я думаю, государь, самый верный выход - это добраться до Антиохии по морю, - сказал он. - Корабли имеются у наместника Атталии.
  - Представляю, сколько серебра запросят алчные ромеи за перевозку нашего войска, - проворчал Людовик.
  Однако наместник Атталии, желая поскорее избавить город и всю округу от изголодавшихся крестоносцев, согласился переправить по морю войско Людовика без всякой платы.
  Ромеями были собраны все пригодные для плавания корабли, военные и грузовые, были взяты суда у иноземных торговцев, зимовавших в Атталии. Собранный флот с трудом вместил в трюмы и на палубы войско Людовика вместе с лошадьми и вьючными животными. Места на кораблях не хватило лишь четырем тысячам бедняков, которые следовали за крестоносцами от самой Никомедии.
  В один из ясных зимних дней греческие навархи вывели переполненные корабли из гавани в открытое море. Бирюзовая морская гладь покрылась множеством белых парусов, словно стая лебедей отправилась в путешествие вдоль скалистых киликийских берегов.
  За кормой на пологом галечном берегу чернела большая толпа брошенных крестьян.
  Стоя на палубе у борта, Василий взирал на отступающий берег, на город, постепенно скрывающийся за мысом, на людей, оставленных на произвол судьбы. И пусто было у него на душе.

  Глава десятая. Поход на Эдессу

  Пребывание в Антиохии после всех перенесенных трудностей показалось крестоносцам земным раем.
  Князь Роберт Антиохийский приходился двоюродным дядей королеве Элеоноре.
  Князь Роберт был вежлив и учтив с королем Людовиком, всячески выказывал свое расположение к Фридриху Швабскому. После взятия Эдессы эмиром Мосула владения сельджуков вплотную приблизились к владениям князя Антиохийского. Имея очень небольшое войско, князь Роберт, при всей своей доблести, не мог воспрепятствовать росту могущества эмира Имада эд-дин Зенги, поэтому он не скрывал своей радости от появления в Антиохии войска крестоносцев.
  - Приходится постоянно держать сильный отряд в горных проходах Анти-Тавра, - рассказывал о своих трудностях князь Роберт. - Если бы не горы и не Сирийская пустыня, прикрывающие мои земли с севера и востока, то даже и не знаю, как бы я сдерживал обнаглевших сарацин. От иерусалимского короля Балдуина нет никакой помощи. Мой сюзерен сам находится между египетским султаном и дамасским эмиром, как между двух огней, постоянно отбиваясь то от одного, то от другого. Сельджуки вклинились в его владения почти до самой реки Иордан. Мы здесь только на подмогу из Европы и уповаем!
  Желая развлечь Людовика и его свиту, князь Роберт устроил охоту на оленей в своих лесных угодьях. Затем несколько дней были посвящены рыцарским турнирам. Князь Антиохийский принимал активное участие в поединках, будучи человеком недюжинной силы и тигриной ловкости. Никому из французских и немецких рыцарей так и не удалось выбить его из седла.
  Василий не утерпел и тоже бросил вызов повелителю Антиохии.
  Облачившись в черные латы, подаренные ему Фридрихом Швабским, и выехав на поединок на вороном коне, Василий сразу получил прозвище Черный Рыцарь.
  Князь Антиохийский гарцевал на белом коне, а сам был в красных доспехах. Разъехавшись в стороны, два всадника погнали коней навстречу друг другу.
  Перед Василием мелькнула голова белого жеребца с металлическим налобником, промелькнули красный треугольный щит и глухой шлем князя с узкими прорезями для глаз. Удар страшной силы подбросил Василия в воздух, на миг перебив ему дыхание. Небеса и солнце вдруг провалились во тьму.
  Очнулся Василий на земле.
  К нему подбежали Костя, Фома и Худион. Друзья помогли Василию встать на ноги, сняли шлем с его головы.
  - Как он тебя! - с сочувствием промолвил Худион, поддерживая Василия. - Руки-ноги целы?
  - Целы, - небрежно ответил Василий и тут же сморщился от боли.
  Левая рука не слушалась его.
  Друзья увели Василия с солнцепека под навес, где рыцари готовились к поединкам. Там они сняли с него панцирь и кольчугу, осмотрели руку и плечо.
  - Ключица сломана, - покачал головой Худион.
  Клотильда окружила раненого Василия самой нежной заботой. Как и все знатные женщины из свиты королевы, она жила в цитадели неподалеку от княжеского дворца.
  Дружинники, навещавшие Василия, дружелюбно ворчали:
  - Не скоро до тебя доберешься, брат, кругом рвы и башни. Стража и железные решетки на каждом шагу. Узники так не живут, как живет в своей крепости князь Антиохийский.
  Когда повеяло весной, пришло известие, что в приморском городе Акре высадилось войско короля Конрада. Почти одновременно с этим известием в Антиохию прискакал посланец от иерусалимского короля. Балдуин призывал крестоносцев и князя Антиохийского двигаться к городу Назарету, возле которого стояли станом войска Балдуина, собираясь выступить в поход на Дамаск. Туда же, к Назарету, намеревался подойти и германский король.
  Призыв Балдуина пришелся не по душе князю Антиохийскому.
  - О себе заботится защитник Гроба Господня, - раздраженно молвил князь Роберт на военном совете, - хочет с дамасским эмиром разделаться, с коим у него давняя вражда. Балдуин явно закрывает глаза на то, что Второй крестовый поход созывался папой римским против эмира мосульского, дабы отнять у него Эдессу. Я не подчинюсь Балдуину. Я сам призываю крестоносцев в поход на Эдессу. Вот уже несколько лет этот христианский город находится в руках мусульман!
  Аббат Бернар горячо поддержал князя Антиохийского.
  - Самый сильный из мусульманских властителей шаг за шагом теснит латинские государства в Азии, - молвил преподобный отец. - После Эдессы сарацины неизбежно обрушатся на Антиохию. Если мосульского эмира не разбить сегодня, то завтра он станет еще сильнее. В конце концов, дамасский эмир слабее мосульского, Балдуин и Конрад одолеют его и без нас.
  Людовик изъявил свою готовность выступить на Эдессу.
  Фридрих Швабский поначалу настаивал на объединении всех сил христиан под началом иерусалимского короля, но потом, устав от споров, тоже согласился участвовать в походе против Имада эд-дин Зенги.
  Отголоски этих споров доходили и до Василия, который из-за сломанной ключицы не мог присутствовать на совещаниях вождей крестоносцев. Василий обо всем узнавал от Клотильды, а та - от королевы Элеоноры.
  Наконец крестоносцы и войско князя Антиохийского выступили к Сирийским горным проходам, за которыми начинались владения мосульского эмира, в недалеком прошлом принадлежавшие графству Эдесскому.
  Фома и Костя уговорили Василия отпустить их в этот поход.
  - Чего нам в Антиохии от скуки киснуть, - молвил неугомонный Фома, - мы здесь уже все посмотрели. Теперь хочется на другие земли посмотреть, что за Сирийскими горами лежат. Хочется взглянуть на великую реку Евфрат. Сказывают, широченная речища!
  Войско ушло. Много дней от него не было ни слуху ни духу.
  В тревоге пребывала княгиня Констанция, супруга князя Роберта. Беспокоилась и Клотильда за свою королеву, которая не послушалась ее и отважилась разделить с Людовиком все тяготы этого похода. Клотильде, как ухаживающей за раненым женихом, было разрешено остаться в Антиохии. Все прочие знатные француженки последовали за Элеонорой.
  За два месяца пребывания в Антиохии Василий выучился довольно бегло разговаривать по-французски. И если он еще не все мог выразить словами, то все сказанное на французском понимал до тонкостей.
  Клотильда пыталась изъясняться на русском языке и даже выучила одну русскую песню, услышанную от Потани. Тот чаще прочих дружинников навещал Василия, поэтому общительная Клотильда быстро с ним подружилась.
  Весна была в разгаре.
  В садах Антиохии цвел миндаль; пестрели розовыми цветочками апельсиновые деревья; белым цветом украсились яблони. Воздух наполнился ароматами весны. Щедрое южное солнце безраздельно господствовало в безоблачной синеве небес.
  Река Оронт, делившая Антиохию на две части, от таявших в горах снегов разлилась широким потоком.
  Однажды к Василию пришли Потаня и Худион. Оба были взволнованы.
  - В городе объявились беглецы из войска Людовика, - сказал Худион.
  - Почему беглецы? - не понял Василий.
  - Потому что сельджуки разбили христианское воинство, - ответил Потаня. - Похоже, мосульский эмир заманил крестоносцев в ловушку.
  В томительном ожидании прошел день. Наступила не менее тягостная ночь.
  Василий не спал, стоя у раскрытого окна, когда к нему в комнату тихонько вошла Клотильда. Они с самого начала спали порознь, так пожелала эта маленькая властная женщина.
  - Я почувствовала, что ты тоже не спишь, поэтому и пришла сюда, - негромко и как бы извиняясь промолвила баронесса, едва Василий обернулся, услышав рядом ее легкие шаги.
  Клотильда была в ночной рубашке до пят, с распущенными по плечам длинными темными волосами, которые казались еще чернее на фоне белизны ее исподней сорочицы.
  Комнату наполнял голубоватый, призрачный свет луны, превращавший спальню в некий сказочный чертог.
  - Дивная ночь сегодня! - с блаженным вздохом промолвил Василий, жестом приглашая Клотильду подойти к окну.
  Баронесса подошла и встала рядом с ним, положив свою маленькую руку на широкий каменный подоконник. С неприбранными волосами и в столь невзыскательном одеянии Клотильда еще больше походила на девушку-подростка.
  За окном раскинулся огромный спящий город.
  Во время дневных прогулок Василий имел возможность убедиться, что Антиохия ничуть не меньше Царьграда и не менее красива, чем знаменитая столица ромеев. Ведь и Антиохию когда-то построили греки. В нынешние времена греки составляют большую часть населения этого города, хотя здесь также проживает немало иудеев, армян и выходцев из Европы.
  Цитадель Антиохии расположена на высоком холме, имевшем всего один пологий спуск. В цитадели, кроме князя Антиохийского, проживала местная знать. Все ступени власти в княжестве занимали нормандцы, в числе которых было много выходцев из Сицилии и Южной Италии. Среди наемников князя Роберта преобладали ломбардцы и валлийцы, чьи длинные заостренные книзу щиты напоминали Василию щиты русичей.
  После непродолжительного молчания Клотильда заговорила о том, что неплохо бы им сыграть свадьбу здесь, в Антиохии.
  - Если, конечно, ты еще не передумал жениться на мне, - добавила баронесса, взглянув на Василия снизу вверх.
  Василий мягко обнял молодую женщину и привлек к себе.
  - Если ты против латинской веры, то я готова принять православие, - продолжила Клотильда, - хотя моим родственникам это не понравится.
  Мы могли бы поселиться в Антиохии. Княгиня Констанция готова подарить нам дом. В Антиохии есть православные храмы, здесь живет немало людей православной веры.
  Василий удивился, но не подал вида. До этого Клотильда несколько раз пыталась настаивать на том, чтобы Василий принял католическую веру. Что произошло с ней?
  Неожиданно Клотильда призналась сама:
  - Я поговорила с Потаней. Он убедил меня в том, что жене надлежит принять веру мужа.
  «Ай да Потаня! Ко всякому-то сердцу он подберет ключик! - подумал Василий. - Вот бы мне так уметь!»
  Утром жители Антиохии вышли на улицы встречать разбитое войско крестоносцев. Дружины князя Антиохийского и герцога Швабского заметно поредели, поубавилось воинов и у французского короля. Пешцы были измучены тяжелым переходом. Немало раненых ехало на повозках, многие шли пешком, тяжело опираясь на копья и плечо товарища. От былой надменности рыцарей не осталось и следа.
  Василий пришел в дом, где стояли на постое его дружинники, чтобы послушать рассказ Фомы и Кости о неудачном походе на Эдессу.
  - Долго шли мы мимо высоких белых скал по каменистой равнине, покуда не оказались у горного прохода, - начал повествование Костя. - Разбили стан. Князь Роберт послал своих всадников на разведку. Переночевали. На рассвете вошли в горный проход, будто в преисподнюю. Дорога там узкая, впору лишь двум повозкам разъехаться, а по бокам неприступные скалы вздымаются, и вершин у тех скал не видать. Свет солнечный в то ущелье не проникает, ветра там нет и безмолвие жуткое. Не знаю, сколько времени наше войско шло через эти теснины, токмо гляжу, вдруг далеко впереди светлое пятно замаячило. У меня аж от сердца отлегло, а ноги сами понесли меня к этому далекому просвету!
  При выходе из горного прохода мы увидели воинов князя Антиохийского, которые стояли в дозоре по эту сторону перевала. За Сирийскими воротами открылась холмистая равнина, почти безлесная и безводная. Унылое место. Опять долго шли через пески и каменистые возвышенности, выпили всю воду, какую взяли с собой в путь. Наконец наше войско вышло к небольшой реке и простояло возле нее два дня.
  Затем снова наша рать шла через какие-то горы и долы…
  Впереди все время были конники князя Роберта, которые отыскивали дорогу к реке Евфрат. Как только они отыскали эту дорогу, дальше наше войско по ней и двигалось. Местность вокруг была гористая и лесистая. Страна тамошняя называется…
  Костя задумчиво почесал голову, вспоминая название страны.
  - Коммагена, - подсказал ему Фома.
  - Верно! - Костя закивал головой. - Коммагена. Не доходя до Евфрата, наша рать уперлась в горный хребет. Долго мы его обходили… И вдруг перед нами оказалась зеленая долина с озером посередине. Дивное местечко!
  - Долина та приглянулась королеве Элеоноре, захотелось ей остановиться там на ночлег, - недовольным голосом продолжил Фома. - Фридрих Швабский предупреждал, что в горах могут скрываться сельджуки, но Людовик не внял его предостережениям и уступил супруге. На нашу голову!
  - Едва стемнело, с гор спустились полчища сельджуков, - опять заговорил Костя. - Стража поздно подняла тревогу. Крестоносцы вышли на битву без всякого порядка, сражались с врагами тем, кто что успел схватить в руки…
  - Бились мы с нехристями как проклятые, с ночи до утра, - угрюмо сказал Фома. - Насилу отбились. Восемь тысяч христиан полегло в той долине.
  - На обратном пути сарацины еще дважды нападали на наше войско, - промолвил Костя, - но воины князя Антиохийского, шедшие в хвосте, здорово посекли нехристей. Вот и весь сказ!
  Несколько дней спустя Фридрих Швабский увел свой отряд из Антиохии к Назарету.
  Еще через день туда же выступили и французские крестоносцы, а с ними и дружина Василия Буслаева.
  Разругавшись с супругой, Людовик оставил Элеонору и ее знатных спутниц на попечение князя Антиохийского. Князь Роберт наотрез отказался покидать Антиохию теперь, когда после поражения крестоносцев вполне можно было ожидать вторжения войск мосульского эмира.

  Глава одиннадцатая. Фавор-гора

  Уже в пути Людовик узнал, что объединенное войско иерусалимского короля и немецких крестоносцев ушло от Назарета на восток, к городу Гадаре. Французский король повел своих воинов ускоренными переходами вдоль побережья Геннисаретского озера. На берегу реки Иордан войска крестоносцев соединились.
  Три короля договорились принимать совместно все решения, но главенство в предстоящих сражениях с сарацинами было предоставлено Балдуину. Иерусалимский король и его вассалы, живя в тесной и опасной близости с мусульманскими государствами, отличались от европейских крестоносцев своей неукротимой воинственностью и лютой ненавистью к сельджукам. К тому же Балдуин и его военачальники хорошо знали повадки своих давних врагов и прекрасно ориентировались в здешней местности.
  Низина, где протекала река Иордан, напоминала зеленый рай.
  Склоны холмов, подступавших с северо-запада к лагерю христиан, были покрыты густыми зарослями душистого мирта и кудрявого орешника. Горделиво возносились в небесную синеву стройные островерхие кипарисы и косматые пальмы. Всюду, даже на камнях, росла дикая маслина.
  Русичи, отправившиеся к реке, были остановлены в воротах лагеря стражей иерусалимского короля.
  - Без оружия никуда не отлучаться, - заявил русичам старший из стражей, - это вам не Европа. Это Галилея. Здесь постоянно надо быть начеку.
  Фоме не хотелось возвращаться, поэтому он небрежно бросил:
  - Вокруг все спокойно. Да и кто нападет на нас средь бела дня в двух шагах от стана!
  - Так многие говорили, - усмехнулся стражник, - и успокоились навеки. Уж вы мне поверьте!
  Василий поблагодарил военачальника за предупреждение и повел своих ратников назад к палаткам за оружием.
  Лазоревые воды широкой реки катились меж низких пойменных берегов, поросших камышом и акацией. С востока и запада горизонт заслоняли белые горные вершины, похожие на пирамиды со срезанной верхушкой. Это сочетание красок радовало глаз своей яркостью: чистая белизна меловых и известняковых гор, глубокая синева небес, прозрачные волны медленно текущей реки на фоне сочной зелени деревьев.
  Горячий песок обжигал Василию пятки. Он торопливо вбежал на мелководье.
  Василий нагой стоял под жаркими лучами солнца и улыбался.
  Вот она - река Иордан, где когда-то крестился Иисус! Сюда стремятся паломники со всего света, чтобы омыться в водах священной для христиан реки. О реке Иордан говорила Василию и волховица, гадая на его будущее. Где-то недалеко отсюда возвышается гора с магическими письменами…
  Василия переполняло волнительное ощущение того, что он близок к цели.
  У него за спиной под сенью масличных деревьев громко переговаривались его дружинники, снимая с себя одежды и попутно споря, кому из них надлежит остаться на берегу стеречь оружие.
  Василий двинулся в воду, заходя все глубже и глубже. Река обволакивала его своими сильными струями, течение тянуло за собой. Оттолкнувшись ногами от песчаного дна, Василий поплыл на самую стремнину, делая широкие гребки руками. Он слышал, как его соратники гурьбой вбежали в воду и наперегонки поплыли за ним.
  Из камышей взлетела стайка потревоженных уток.
  Голоса и смех далеко разносились над речным простором.
  Переплыв реку, русичи вышли на берег. Над широкой полосой желтого прибрежного песка возвышался козырьком небольшой обрыв, из которого торчали узловатые корни растущих на нем деревьев.
  Присев под обрывом, ратники завели разговоры.
  - Вот возьмем Дамаск, обогатимся и двинем к Иерусалиму, - молвил Фома с довольной улыбкой на устах. - В Иерусалиме поклонимся Гробу Господню, на красавиц тамошних поглядим - и домой, на Русь. Вернемся в Новгород богатые и безгрешные, всем на зависть!
  - Скорей бы уж домой! - вздохнул Пересмета. - Стосковался я по родимой сторонушке, мочи нету. Почитай два года по чужим краям мотаемся!
  - Зачем нам-то этот Дамаск сдался? - пожал плечами Домаш. - Нам обет исполнить надо, а мы в сечах с сарацинами жизни свои кладем. Немного уж нас осталось.
  Слова эти предназначались Василию, но тот пропустил их мимо ушей, думая о чем-то своем.
  - Что, Вася, Клотильду вспоминаешь? - проговорил Фома, хитро подмигнув Домашу.
  Василий не ответил Фоме, лишь загадочно улыбнулся.
  - Мы обет давали не токмо Гробу Господню поклониться, но и сражаться с сарацинами по мере сил, - сказал Потаня. - Пусть не было удачи христианскому войску под Дорилеем и Эдессой, так, может, под Дамаском крестоносцев ждет победа. Мне кажется, король Балдуин - опытный воитель.
  На берегу Иордана христианское войско задержалось на несколько дней, ожидая подхода воинов графа Триполийского. После иерусалимского короля и князя Антиохийского граф Триполийский был самым могущественным христианским владетелем земель в приморской полосе Финикии и Палестины. В знак благодарности за помощь в подавлении недавнего восстания вилланов граф Триполийский откликнулся на призыв короля Балдуина и тоже выступил в поход на Дамаск.
  Как-то под вечер в стан крестоносцев примчался всадник на взмыленном коне. Он привез ошеломляющую весть. Граф Триполийский, идущий к реке Иордан с отрядом своих рыцарей, наткнулся близ горы Фавор на войско сельджуков. Уклониться от сражения граф не смог и вступил в неравную сечу. Из посланных им за помощью троих гонцов от сельджукских стрел ускользнул лишь один наездник.
  - Вот так сарацины и воюют! - молвил Балдуин Людовику и Конраду. - Мы собираемся напасть на сельджуков в лоб, а нехристи уже изготовились ударить нам в спину. Мы предполагали столкнуться с конными отрядами дамасского эмира где-нибудь за Гадарой, а сарацины уже перешли реку Иордан и вторглись в наши владения. Наша беда в том, что мы долго договариваемся и собираемся на войну, сарацины же действуют стремительно.
  Балдуин поднял по тревоге конные рати и устремился на выручку к графу Триполийскому. Василий и его дружинники, имеющие лошадей по милости Элеоноры, тоже оказались в этом конном отряде. В лагере крестоносцев осталась вся пехота и небольшой отряд рыцарей во главе с Людовиком.
  Конница крестоносцев двигалась с передышками всю ночь. Едва рассвело, крестоносцы наткнулись на песчаную равнину с редкими островками зеленой травы. Невдалеке тянулось извилистое русло пересохшей реки, далее возвышался холм с пологими склонами. Вокруг холма в беспорядке лежали убитые воины и лошади, валялось оружие. На холме шла сеча.
  Балдуин разделил рыцарскую конницу на три отряда. Самый большой отряд Балдуин возглавил сам. Два других отдал под начало королю Конраду и Фридриху Швабскому. Дружина Василия Буслаева оказалась в рядах рыцарей германского короля.
  Рыцари перебрались через сухое русло реки и, не выдавая себя боевым кличем, помчались на шум сражения.
  Сельджуки уже торжествовали победу, когда им в спину ударила свежая рыцарская конница.
  Сарацинские конники заметались, всюду натыкаясь на копья и мечи крестоносцев. Многие из сельджуков повернули коней на запад, к горе Фавор. Вскоре и вся конница сарацин, не разбирая дороги, помчалась в ту же сторону, ища спасения в лесных дебрях, обволакивающих подножие горы.
  Василий гнался за сельджукским военачальником в зеленом плаще и блестящем позолоченном шлеме. Жеребец под знатным сельджуком был добрых арабских кровей, но он припадал на раненую заднюю ногу, поэтому не мог скакать резво. Оказавшись в светлой тополиной роще, сарацин в блестящем шлеме соскочил с коня и бросился наутек, виляя между деревьями.
  Большая часть сельджуков также оставила своих лошадей, уповая на крутые горные склоны и собственные ноги.
  Спешились и многие крестоносцы, те, что наиболее рьяно преследовали убегающих врагов. Тишину леса нарушали крики и стоны сражающихся, лязг мечей и топот копыт, приглушенный ковром из опавшей прошлогодней листвы.
  Русские ратники не отставали от своего вожака, который стремительно взбирался вверх по склону, цепляясь за кусты и тонкие деревца, похожие на клены.
  Сельджуки сверху пускали стрелы в своих преследователей, кидали камни и дротики. Сарацины разбегались в разные стороны небольшими группами и в одиночку. Обширные склоны Фавор-горы, заросшие лесом, давали возможность спрятаться здесь многим сотням людей.
  Король Балдуин повелел спешиться всем немецким рыцарям и их оруженосцам, дабы преследовать сельджуков хоть до самой вершины горы. Свою конницу Балдуин расположил на равнине, чтобы перехватывать тех немногих сельджукских храбрецов, которые пытались верхом прорываться на юг.
  - Клянусь Святым Распятием, я отучу сарацин совать нос в мои владения! - сказал Балдуин, мстительно усмехаясь. - Передавлю всех до одного, как клопов! Этих воинов эмир Дамаска уже никогда не увидит!
  Вассалы Балдуина лишь молча переглядывались между собой. Они знали, как скор на расправу их сюзерен. Разбитого врага Балдуин обычно преследовал до полного уничтожения.
  Воины Фридриха Швабского прижали около полусотни пеших сельджуков к отвесной скале и всех изрубили мечами. Швабы уже добивали раненых врагов, когда русичи пробежали мимо них, преследуя группу других сельджуков.
  Чем выше по склону взбирались русичи, тем круче становилась гора. Деревья остались позади, лишь кое-где среди белых камней и темных расселин пробивалась зеленая трава.
  Услышав за выступом скалы звон мечей, Василий и его дружинники ринулись туда. Но они спешили напрасно. Воины графа Тюбингенского и без них уверенно одолели полтора десятка сарацин, которые так и падали один за другим под ударами их мечей.
  При виде Василия граф Гуго помахал ему рукой, затем указал на склон над своей головой, по которому, помогая друг другу, карабкались еще около десятка сельджуков. Среди них был и военачальник в блестящем шлеме.
  - За мной! - крикнул Василий и первым устремился в погоню, перескакивая с камня на камень.
  Схватка завязалась на широкой площадке с обрывистым краем. Семеро сельджуков решили дать здесь последний бой, а трое их товарищей продолжали упрямо карабкаться к самой вершине Фавор-горы. Головным в этой троице был сарацин в позолоченном шлеме.
  - Худион, - крикнул Василий, - управитесь тут без нас.
  Взяв с собой Костю, Фому и Потаню, Василий продолжил преследование.
  До вершины добрались лишь двое сельджуков: третий сорвался в пропасть. Двое оставшихся врагов - военачальник и воин, - став спиной друг к другу, отчаянно отбивались изогнутыми саблями. Сдаться они не пожелали и были убиты в неравной схватке.

  - Ну, вот и все, - устало промолвил Василий, вложив меч в ножны. - Можно спускаться вниз.
  - Пожалуй, еще не все, - проговорил Потаня, указав кивком головы на белый известняковый выступ, как бы венчающий собой вершину горы.
  На краю выступа сгрудились несколько сельджуков, их круглые щиты блестели в лучах восходящего солнца. К ним подбирались воины графа Тюбингенского.
  - Пусть сатанисты сами управляются с кучкой этих нехристей, - обронил Костя. - Пошли вниз, други.
  - Не дело это, друг Костя, - возразил Василий. - Надо подсобить немцам. - Василий снова обнажил меч.
  Сельджуки сражались до последнего и дорого продали свои жизни. У графа Тюбингенского погибло трое воинов. Из русичей были ранены Фома и Потаня, а из тех, что подоспели вместе с Худионом, пал в схватке с врагами Викула Шорник.
  Русичи стояли над бездыханным телом Викулы, скорбно вздыхая и собираясь с силами, чтобы начать спуск с горы.
  Худион рассказывал Василию о стычке с сарацинами на площадке внизу:
  - Тех семерых нехристей мы всех уложили, но и они убили у нас Демьяна Однорукого и ранили Якова Залешанина. Я велел братьям Савве и Пинне подсобить Якову с горы спуститься, еще двое ратников потащили вниз убитого Демьяна.
  - Ведь говорил я Демьяну, чтоб с лошадьми оставался, - с горечью промолвил Василий. - С одной рукой, а туда же… Эх!..
  Вдруг совсем рядом раздался дикий вопль.
  Худион вздрогнул.
  - Кажись, на графа Гуго враги напали! - воскликнул Потаня.
  Толкаясь и на бегу обнажая мечи, русичи обогнули известняковый выступ. И замерли в изумлении.
  Белая поверхность скалы была испещрена непонятными знаками, процарапанными столь глубоко, что не заметить их было невозможно. Граф Гуго, стоя на коленях, гладил руками эти непонятные символы и исступленно что-то бормотал себе под нос. Граф был без шлема, и вольный ветерок перебирал его темные длинные волосы. Немецкие латники стояли тут же, преклонив колени, в позе величайшего почтения.
  Услышав шум шагов за своей спиной, граф Гуго резко обернулся и, вскочив на ноги, злобно крикнул Василию и его спутникам:
  - На колени, презренные! На колени, ибо перед вами Камень Смерти, помеченный самим Сатанаилом!
  Потаня перевел его слова на русский.
  - Пусть растолкует спокойно, что это за письмена, - сказал Василий, - а орать и я могу не хуже.
  Потаня заговорил с графом Тюбингенским на немецком языке.
  Граф не мог сдержать переполняющую его радость. Он то вздымал руки к небесам, произнося какие-то заклинания, то вновь принимался гладить таинственные знаки на скале. Казалось, рассудок его помутился.
  На расспросы Потани граф Гуго отвечал резко и недовольно, перемежая свои слова с угрожающими жестами.
  Потаня принялся объяснять Василию смысл всего услышанного:
  - Сатанаил - это падший ангел. Вспомни Ветхий Завет, Вася. За свое стремление уподобиться Богу Сатанаил был низвергнут Всевышним с небес. Тогда Сатанаил вошел в плоть Иуды Искариота и погубил Иисуса за то, что тот отверг его при встрече в пустыне и даже дал верующим молитву «Отче наш», отгоняющую сатанинский дух.
  Сатанаил долго господствовал в воздухе между небом и землей, но потом его победил Михаил Архангел и низверг на землю. Это было второе падение Сатанаила, после которого он соединился с духом преисподней. Вспомни, Вася: «…Отдал зверю силу свою и престол свой и великую власть». Оказывается, эта гора и есть место второго падения Сатанаила, что явствует из письмен на скале.
  - Да на кой сдались эти письмена, ведь Михаил Архангел низверг Сатанаила третий раз, и уже в преисподнюю, - произнес Василий, припоминая ветхозаветные тексты.
  На глазах у изумленных русичей граф Гуго и его люди принялись истово молиться, обратясь лицом на восток. Голос графа звучал громко и торжественно, страшное лицо его было преисполнено сурового величия.
  Потаня продолжал негромко переводить:
  - В конце тысячелетнего царства Сатанаил будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырех углах земной тверди, и станет собирать их на брань; число их будет, как песок морской… «И вышли на широту земли, и окружили стан святых и город возлюбленный. И дано ему было вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем…»
  Василий сразу узнал отрывок из Откровения Иоанна.
  Фома, не удержавшись, чихнул.
  Граф Гуго стремительно обернулся на этот звук и что-то произнес с недобрым блеском в своем единственном глазу.
  - Нам придется вступить в секту сатанистов, - заключил Потаня, - если мы откажемся, то люди графа перебьют нас прямо здесь, у Камня Смерти. Ибо токмо сатанистам позволительно видеть эти письмена.
  - Вот и помогай после этого графу Тюбингенскому! - проворчал Костя.
  - Нас-то семеро, а их шестеро, - угрожающе сощурил глаза Фома, - еще поглядим, кто кого!
  - Не нужно доводить дело до кровопролития, - властно промолвил Василий. - Я сам договорюсь с графом.
  Зная, что граф Гуго владеет французским, Василий отозвал его в сторону. При этом Василий снял с себя пояс с мечом, отдав его Потане. Граф Гуго сделал то же самое.
  Василий и граф-сатанист стояли над узкой расселиной под настороженными взглядами своих воинов.
  Катившееся к зениту солнце озаряло горячими лучами сверкающие ослепительным блеском белые склоны Фавор-горы, темно-зеленый лес, прилепившийся к подножию, желтую песчаную равнину, расстилавшуюся вокруг. Необозримые дали земель и необъятная синева небес, словно куполом укрывающих землю от горизонта до горизонта, воспринимались несколько иначе отсюда, с высоты птичьего полета. Вот он - мир, созданный Господом!
  Какими суетливыми и мелкими показались в этот миг Василию все деяния людей, даже самых знаменитых. Великое множество самых различных войск исходили из конца в конец эту грешную землю, мириады людей погибли в многочисленных сражениях за все прошедшие века, повинуясь воле честолюбивых царей и полководцев. И покуда людской муравейник из поколения в поколение занимался дележом власти, истреблением себе подобных, накоплением богатств и ублажением плоти, в мире, не прекращаясь, шла невидимая для человеческого глаза непримиримая борьба за души живых и умерших людей.
  Василий внимательно слушал то, что говорил ему граф Гуго про Малый и Великий суд, про Книгу Жизни, про всеобщее воскрешение и конец тысячелетнего царства.
  - Разве отступники те, кто верит в Бога, но не считает, что Иисус является единственным путем к Богу? - вопрошал Василия граф-сатанист, не спуская с него пристального взгляда. - Чем плох Сатанаил, оспаривающий у Иисуса первенство в деле спасения рода человеческого от преисподней?
  - Иисус - сын Божий, - ответил Василий. - Иисус принял муки за грехи людские.
  - Сатанаил тоже сын Божий, - сказал граф Гуго. - Творец невзлюбил его за то, что Сатанаил считал несовершенным Отцовское творение - первых людей, более падких на грех, чем на благолепие.
  - Сатанаил виновен в том, что Адама и Еву изгнали из рая, - пытался обвинять Василий.
  - Но Сатанаил же пытался спасти людей от преисподней и вернуть им бессмертие, за что и сам поплатился, - воскликнул граф Гуго. - Это ли не подвиг во имя человечества!
  - Однако падший ангел после второго падения соединился с силами зла, с преисподней, против Господа нашего и светлых ангелов, - молвил Василий, полагая, что на это его непримиримому собеседнику возразить будет нечего.
  Граф Гуго слабо усмехнулся:
  - Разве Сатанаил одинок в преисподней? Там же находится великое множество душ грешников, низвергнутых туда «добреньким» Господом. Кто, как не Сатанаил, выведет их оттуда еще до наступления Страшного суда! Ангелы небесные проиграют великую битву, ибо на их стороне будут сражаться святоши, не умеющие держать меч в руках, изможденные постами и молитвами. В войске же Сатанаила окажутся все честолюбцы, злодеи, клятвопреступники, убийцы и насильники. С таким воинством падший ангел будет непобедим!
  Ты сам небезгрешен, витязь, иначе не отправился бы в этот поход. Тебя тоже скорее всего ждет преисподняя. Так зачем же ты бездумно цепляешься за веру в бессердечного Господа и отвергаешь власть Сатанаила, хотя своим честолюбием уже давно служишь ему? Одумайся, пока не поздно! Ведь тебе, как и мне, более по душе символ преисподней: прав тот, кто сильнее.
  Василий молчал, словно обозревая с горы свою прожитую жизнь, скорее всего прожитую недостойно, нежели наоборот. Стало быть, его желание прославиться было глупой тщетой. Чтобы без страха стоять на Страшном суде, ему надлежит сегодня же, сейчас же начать совсем другую жизнь без грехов и честолюбивых помыслов. И первым шагом к этому должен стать его отказ вступить в секту сатанистов.
  - Мне по душе символ Бога: сильнее тот, кто прав, - после недолгого раздумья промолвил Василий.
  Граф Гуго склонил голову на грудь, прошептав:
  - Жаль…
  В следующий миг его рука вынырнула из-под белого плаща, в ней сверкнул острый узкий кинжал.
  В уши Василию ударил предостерегающий окрик Худиона, но он не успел перехватить сильную руку графа. Короткий клинок поразил Василия в шею. Падая, Василий успел расслышать лязг мечей и русскую брань.
  В ожесточенной схватке русичи перебили всех воинов графа Тюбингенского, а его самого столкнули с обрыва в пропасть. Граф-сатанист мужественно принял смерть, не издав ни звука при падении с огромной высоты. Полы его белого плаща с черным крестом развевались в стремительном полете вниз, похожие на крылья большой смертельно раненной птицы.
  Ратники бросились к неподвижному Василию. Он был мертв.

  Оглушенные свалившимся на них несчастьем, дружинники стояли, безмолвные и растерянные, над телом того, кто водил их в сражения, кого они считали своим бессменным вожаком и в удачу которого верили всегда.
  - Как же нам теперь быть? - первым подал голос великан Пересмета.
  Вопрос этот, по-видимому, сидел в голове у каждого, поэтому ему никто не ответил.
  - Погребем Василия у Фавор-горы, - тихо вымолвил Потаня, - поставим камень в изголовье могилы, а на камне высечем…
  - Что на камне ни высекай, все едино читать здесь некому, - хмуро перебил Костя. - Василий всегда к первенству стремился, славы желал громкой, хоть посмертной, но славы. Вот и надо нам его прославить!
  - Как? - спросил Фома.
  - Потаня среди нас самый грамотный, пусть он былину измыслит про дела и походы Василия Буслаева, - промолвил Костя, - а мы, вернувшись в Новгород, исполнять ее станем на тризнах и на праздниках. Вот и пойдет слава о Василии Буслаеве среди новгородцев, может, и по всей Руси эта слава пройдет. Человека ведь не токмо меч, но и гусли прославить могут.
  - Хорошая задумка! - одобрил Домаш. - У былины-то век дольше человеческого. Коль полюбится она новгородцам, станут они передавать ее, как наследство, детям и внукам своим.
  - Так и порешим, - заключил Худион и взглянул на Потаню: - Сможешь?
  - Постараюсь, - ответил Потаня.
  - Ты бери слова из души своей, тогда непременно получится, - посоветовал Фома, положив ладонь Потане на плечо.
  Говорят, очищается человек, изведав несчастья в полную меру. Говорят, прозреет он и поймет, что есть жизнь, в последний ее миг.
  Стояло лето 1148 года.

* * *

  Появившись в середине XII века, былина о Василии Буслаеве пережила столетия и дошла до наших дней.
  This file was created
  with BookDesigner program
  [email protected]

04.04.2019

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к