Сохранить .
Геннадий Прашкевич
        ДРУГОЙ
        I
        Стенограмма пресс-конференции.
        Сауми. Биологический Центр.
        Д.КОЛОН(США, "Сайенс"): Цан Улам! В "Й Кер", в специальном информационном выпуске, организованном, видимо, только для нас, для приглашенных в Сауми журналистов, опубликованы материалы, из которых следует, что долгая, практически никому за пределами Сауми не известная, работа по созданию другого человека завершена, и завершена успешно. Кай Улам, другой человек, в течение ряда лет, я ссылаюсь на ваш спецвыпуск, подвергался разнообразным операциям на генном уровне, последовательно проходил, да, видимо, и сейчас проходит специальную подготовку. Результаты, цитирую "Й Кер", налицо. Кай Улам, другой человек, не подвержен никаким инфекционным или наследственным болезням, он способен в кратчайшие сроки адаптироваться к самым жестким, к самым нежелательным условиям жизни. Если я правильно понял информацию, Кая Улама, другого человека, устраивает любое питание, он способен без какого-либо вреда для себя выдержать мощный радиационный удар, наконец, он исключительно добр к нам, к людям обыкновенным, особенно к женщинам и к детям. В самом сложном, в самом запутанном конфликте Кай Улам, другой человек, способен
найти решение не только самое верное, но и самое человечное. Означает ли это, Цан Улам, что мы, люди разумные, освободимся, наконец, от наших низких животных страстей и сделаем решительный шаг в сторону истинного человеческого развития?
        ДОКТОР УЛАМ (Сауми, Биологический Центр): В "Й Кер" нет ни слова о так называемых людях разумных. Люди разумные - категория устаревшая. В век другого человека возвращаться к вопросу о людях разумных лишено смысла. Принадлежа всем, другой человек не принадлежит никому Кай Улам, другой человек, шагает в будущее один. Он полон сил, он не встречает препятствий. Путь перед ним так ровен, как если бы был выстлан мрамором. Будущее принадлежит только другому человеку, ибо он не просто другой человек, он - основатель другого человечества. Доктор Сайх, глава военной Ставки Сауми, учит: усталость лечится только трудом. Доктор Сайх учит: усталость лечится только правильным трудом. Доктор Сайх учит: мозг человека, это величайшее изобретение природы, позволившее всем нам пережить многие виды других, не менее, чем мы, жизнеспособных существ, при тупился именно от неправильного употребления Перестраивая мир, мы вовсе не перестраиваем не улучшаем человека. Изучая тень, нельзя изучить душу. Следуя учению доктора Сайха мы нашли способ превращения мозга из органа выживания, каким он всегда являлся, в орган мышления,
каким, собственно, он должен быть. Доктор Сайх учит: перестраивать следует не мир. Доктор Сайх учит: перестраивать следует самого человека. Только в этом случае придет желанный покой, только в этом случае наступит время, когда мы начнем умирать не от увечий или болезней, а только от старости.
        Н.ХЛЫНОВ (СССР, ТАСС): Расшифруйте нам это "мы". Что вы вкладываете в это понятие?
        ДОКТОР УЛАМ (улыбается): Всего лишь противопоставление.
        Н.ХЛЫНОВ: А разве у нас, у людей разумных, и у Кая, у человека другого, разное назначение, разное будущее, разная цель?
        ДОКТОР УЛАМ: Доктор Сайх учит: побеждает лишь тот, кто одерживает победу. Доктор Сайх учит побеждает лишь тот, кто надеется победить. Кай Улам - человек будущего, именно ему, человеку другому, принадлежит будущее. Думаю, это проясняет проблему цели и назначения.
        Д.КОЛЛОН: (возмущенно): Не посягательство ли это на венец Творения, цан Улам?
        ДОКТОР УЛАМ: Я вижу, ваша щека пересечена безобразным шрамом. Наверное, я не ошибусь, если скажу, этот шрам не украшает вас. А разве вам не надоело зависеть от сотен других людей, часто далеко не равных вам ни по физической силе, ни по интеллектуальной мощи? А ваши приступы безрассудного гнева, отчаяния, бессмысленной жестокости? В минуты просветления, крайне редкие, вы корите себя за противоречивость, за суетность, за неразумный образ жизни. Вы боитесь войны, вы не умеете хранить мир. Природа - ваш враг, она ваш свирепый соперник. Труд не приносит вам удовлетворения, вкусный обед, которым вы себя тешите, это почти всегда обед, отнятый у более слабого. Венец Творения?.. Я правильно вас понял? Вы настаиваете на этом термине?
        Д.КОЛОН: Да. Мы несовершенны, цан Улам, мы, наверное, даже очень несовершенны. Но если Кай Улам, другой человек, действительно лишен наших низменных склонностей, наших многочисленных слабостей и пороков, если он действительно мудр и чист, если он действительно полностью лишен агрессивности и всегда добр к людям, особенно к женщинам и к детям, то почему нам не по пути с Каем, почему будущее принадлежит только ему? Почему мы не можем сосуществовать, совершенствуя себя в свете высоких идей и чистых поступков Кая?
        ДОКТОР УЛАМ (настойчиво): Кай - другой! Кай совсем другой человек! Он не вмешивается в жизнь обычных людей, в целом он готов смотреть на нас благосклонно, но он совсем другой человек, а потому будущее принадлежит только Каю.
        Н.ХЛЫНОВ: Цан Улам, куда денемся мы, люди разумные?
        ДОКТОР УЛАМ: Не имеет значения.
        Д.КОЛОН: Слова есть слова. Относясь к людям самым обычным, я предпочел бы видеть факты. Я предпочел бы, например, поговорить с самим Каем. Почему другой человек не присутствует на этой встрече?
        ДОКТОР УЛАМ: Завтра, в это же время, Кай Улам, другой человек, примет вас в Правом крыле Биологического Центра Сауми. Вы будете представлены также одной из его жен - Те.
        Д.КОЛОН: У Кая много жен?
        ДОКТОР УЛАМ: Это не противоречит обычаям и законам Сауми.
        Д.КОЛОН: У Кая есть дети? У него много детей?
        ДОКТОР УЛАМ: (уклончиво): В Сауми любят детей, все лучшее в Сауми принадлежит детям.
        Д.КОЛОН: Увидев Кая, мы можем задавать ему любые вопросы?
        ДОКТОР УЛАМ: Разумеется.
        Н.ХЛЫНОВ: Цан Улам, позволят ли нам осмотреть Хиттон - столицу Сауми, родину другого человека? Позволят нам встретиться с гражданскими лицами и с военными? Получим мы возможность сравнить Хиттон с тем, каким он был до прихода к власти военной Ставки Сауми? Или, находясь в Сауми, мы так и просидим все это время в пустом отеле под охраной вооруженных патрулей?
        ДОКТОР УЛАМ: Вы увидите другого человека. Вы будете говорить с другим человеком. Все остальное не имеет значения.
        Н.ХЛЫНОВ: Я настаиваю на вопросе.
        ДОКТОР УЛАМ: Разбойники и бандиты, даже хито - вредные элементы, увидев Кая, отрекаются от своих низменных желаний и помыслов. Кай Улам, шествующий сквозь буйствующую толпу, склоняет буйствующих к смирению. Можете ли вы сказать это и о себе?.. Наши охранные меры оправданы.
        Н.ХЛЫНОВ: Цан Улам, кто, кроме доктора Сайха и генерала Тханга входит в военную Ставку Сауми?
        ДОКТОР УЛАМ: Не имеет значения.
        Н.ХЛЫНОВ: Цан Улам, нам известно, что несколько лет назад, когда Сауми уже закрыла свои границы, Кай Улам, тогда еще не другой, по крайней мере мы ничего такого не слышали, и его брат Тавель приняли участие в больших спортивных состязаниях, проводившихся в Европе. Из других источников нам известно, что Кай Улам, его брат Тавель, а также официальный представитель военной Ставки Сауми генерал Тханг посетили в свое время несколько молодых африканских стран, вставших на путь самоопределения. Но ведь Сауми ни с кем не поддерживает никаких контактов, даже со своими приграничными соседями. Какой же характер носили вышеназванные визиты - деловой, культурный, военный? И как другой человек относится к тем социальным и экономическим реформам, которые проводят в Сауми военная Ставка и ее глава доктор Сайх?
        ДОКТОР УЛАМ: Не имеет значения.
        Д.КОЛОН: Является ли другим брат Кая Тавель?
        ДОКТОР УЛАМ: Нет. Тавель Улам относится к остальным.
        Д.КОЛОН: Являются ли другими доктор Сайх, члены военной Ставки, вы, наконец?
        ДОКТОР УЛАМ: Нет. Мы относимся к остальным.
        Н.ХЛЫНОВ: Цан Улам, вы заявляете, что у Кая, у человека другого, нет врагов, что Кай, шествуя сквозь буйствующую толпу, склоняет буйствующих к смирению. Но за сутки, проведенные нами в Сауми, мы успели увидеть некие надписи, начертанные на стенах отеля, надписи, скажем так, угрожающего характера. Означает ли это, что даже здесь, в Сауми, жизни другого человека угрожает некая опасность?
        ДОКТОР УЛАМ: Не имеет значения.
        Н. ХЛЫНОВ: ВЫСТРЕЛ
        1
        Солдаты не церемонились.
        Низкорослые, смуглые, одетые в униформу, больше похожую на просторные пижамы, с клетчатыми (коричневое и белое) повязками на рукавах, с брезентовыми подсумками, на которых отчетливо виднелась цифра 800, длинной цепочкой, как муравьи (и такие же одинаковые), они выстроились вдоль высокой лестницы Правого крыла Биологического Центра Сауми. Каждый считал своим долгом Поторопить журналистов.
        Фам ханг! Заученный точный жест.
        Фам ханг! Рассчитанный толчок в спину.
        "Чего им, собственно, церемониться? - Хлынов ускорил шаг. - Мы же из остальных, мы же из тех, кому суждено уйти, мы же из тех, кого заменит другой... А о том, что и они уйдут, солдаты, скорее всего, попросту не догадываются. А если догадываются, то не придают этому значения... Эта фраза доктора Улама... Ах, да! "Не имеет значения..." Похоже на официальный лозунг..."
        Их втолкнули в огромный зал.
        Зал был поистине огромен. Его потолки тонули в полумраке, масляные светильники, упрятанные в специальных нишах, не могли осветить весь зал. Странным лабиринтом тянулись вдоль и поперек зала ширмы, блекло расписанные сценами из жизни Будды. За ширмами, в колеблющемся полусумраке, угадывались живые тени, вдруг тускло отсвечивал короткий ствол автомата "Ингрейн Мариетт". Где-то в необозримой выси рассекали тьму мощные балки перекрытий. И совсем уже плотная мгла царила в узких вертикальных нишах, плотно забранных бамбуковыми решетками.
        Теперь журналистов не торопили.
        Хлынов заглянул в одну из ниш. Сбитое с постамента валялось на полу сандаловое изваяние отшельника Сиддхаратхи Гаутамы, известного всему миру под именем Будды. "И это тоже примета Сауми... - машинально отметил Хлынов. - Будь внимателен. Все, что ты видишь, должно остаться в памяти. В Азии всегда произносили слишком много слов, ты должен запоминать не слова..."
        А что же? - спросил он себя. Разве сообщение доктора Улама - не слова?
        Другой...
        Впрочем, Хлынов не желал длить бесперспективный спор с самим собой. Главное, он увидит Кая, он задаст ему свои вопросы, он постарается понять ответы. Слова в Азии, чаще всего, прикрытие, но здесь, в этом сумрачном зале, любое слово обретает значительность.
        Он усмехнулся.
        В стране, где собаки никогда не обрастают шерстью, где муравьи устраивают гнезда на деревьях, где нежные шелковистые бабочки питаются падалью, а муравьеды умеют подражать человеческим голосам, все приобретает значительность.
        Насколько он реален, этот Кай? Насколько реальны его предполагаемые свойства?..
        Сауми - удивительная страна.
        Хищники, умеющие летать, птицы, живущие в норах, наконец, сирены - символ Сауми... Никто никогда не видел этих полумифических существ, якобы обитающих в глухих лесах всего в десяти - пятнадцати кошах от Хиттона, но в канун каждого нового лунного года специально обученные охотники с целым отрядом буддийских монахов и послушников с шумом и помпой выступают на отлов сирен. И пусть за многие столетия существования Сауми ни одна сирена так и не была поймана, все равно в саду бывшего королевского дворца всегда стоит просторная клетка, густо расписанная иероглифами, подробно рассказывающими, как будет выглядеть именно та сирена, что рано или поздно попадет именно в эту клетку.
        Другой...
        "Где ждут чуда, там логика немыслима..."
        Хлынов усмехнулся.
        Совершив девять лет назад военный переворот, свергнув и уничтожив вечную династию небесной королевской семьи Тхай, доктор Сайх, в прошлом крупный географ и палеонтолог, известный, впрочем, не столько своими работами по карстам и по ископаемым позвоночным Сауми, сколько многочисленными философскими эссе, посвященными теории Нового пути, доктор Сайх, неожиданно для многих, отдал странный приказ - открыть для иностранцев прежде закрытую страну. За несколько месяцев Нового пути над грязными бамбуковыми хижинами пропахшего вонючим илом и рыбой Хиттона поднялись современные многоэтажные здания, хотя монахи и охотники, понятно, продолжали искать сирен; начала действовать, пугая крестьян, единственная железная дорога Хиттон - порт Фай, хотя вместо мыла жители Сауми, понятно, продолжали пользоваться желеобразной кашицей, изготовленной из шишковатой коры дерева хау и мягких стручков, снятых с кустов кимунти; задымили две достаточно мощные теплоэлектростанции, поднялись, украшенные мозаикой на национальные мотивы, стены первого и единственного в Сауми университета. Казалось, Сауми активно входит в число
развивающихся стран, казалось, доктор Сайх активно выталкивает Сауми из болота многовековой отсталости, но состав военной Ставки Сауми оставался для внешнего мира тайной, но ни одна из общественных организаций Сауми не имела прочных контактов даже с такими всеобщими организациями как ООН или ЮНЕСКО. Более того, после яростных, никем четко не растолкованных перестрелок в столице и в провинциях, все ранее приглашенные иностранцы были без каких либо объяснений выдворены из страны. Период краткого ренессанса закончился, границы Сауми замкнулись намертво, как то было раньше, при господстве вечной небесной королевской семьи Тхай.
        Хлынов хорошо помнил беседы с немногими полубезумными беженцами, сумевшими обойти кордоны, сумевшими перейти предательские болота южных провинций.
        В Сауми ликвидированы монастыри? Это так? Он, Хлынов, правильно понял? Никаких привилегий, монахи и послушники переселены в коммуны? А как же доктор Сайх, как он мог подписать подобный приказ, ведь детские годы он провел как раз в буддийском монастыре?..
        Города Сауми, их можно пересчитать на пальцах одной руки, объявлены средоточием контрреволюционных сил? Жители насильственно переселяются в отдаленные коммуны? Главной революционной или организующей силой провозглашено крестьянство? Интеллигенция уничтожается? Это так? Он, Хлынов, не ослышался? Ведь тот же доктор Сайх в борьбе с тиранией семьи Тхай опирался именно на интеллигенцию. Ведь годы эмиграции доктор Сайх провел в Париже, он входил в состав весьма прогрессивных и независимых организаций, он лично знаком со многими ведущими философами, экономистами, писателями, пусть недолго, но он покровительствовал и технократам. Ведь это он, доктор Сайх, на несколько месяцев, но широко открыл границы Сауми.
        Хлынов тщательно анализировал ответы.
        Вот вы, ваша профессия, вы врач? Что ж, это действительно нужная профессия, в нищей Сауми вас должны были ценить, особенно в смутное время. Что значит, вы остались один? Что значит, все врачи в Сауми уничтожены? Физически уничтожены, вы не ошибаетесь?.. А вы? Инженер? Инженер по холодильным установкам? Почему же вы бежали из Сауми? Разве в Сауми переизбыток высококвалифицированных специалистов? Что значит, в Сауми нет больше инженеров? Совсем нет? Физически уничтожены?..
        Пугливо щурясь, беженцы твердили примерно одно и то же.
        Ликвидирован институт брака, ликвидированы все общественные институты... Ни одна фабрика, ни один завод, ни одна электростанция, сооруженные иностранными специалистами, не работают... Города пусты, колодцы пересохли, плантации затоплены вешней водой, дороги, ведущие в южные и восточные провинции, завалены трупами...
        Что же, в Сауми, может, нет больше людей? Ах, есть. Кто же они? Солдаты? Просто солдаты? Много солдат? Но ведь солдат надо на что-то содержать, их надо кормить, снабжать оружием... Ах, этим занимается военная Ставка? Хорошо, кто же входит в военную Ставку Сауми? Как это вы не знаете имен? Ведь это ваше прямое правительство!
        Внешняя пресса, по инерции называя доктора Сайха крупнейшим географическим открывателем XX века (пусть ненадолго, но он открыл миру таинственную прежде страну), очень. быстро сменила тон. "Доктор Сайх, один из немногих саумцев, получивших за границей прекрасное образование, оставил чистую науку ради политики кажется лишь для того, чтобы окончательно отвратить своих несчастных соотечественников от прелестей нашего технологического рая... К сожалению, неизвестно, что именно доктор Сайх предлагает взамен..."
        Рассказы беженцев не отличались разнообразием.
        Да, армия поддерживает начинания военной Ставки (как будто могло быть иначе), да, крестьянство высказывается против городов (как будто оно не высказывалось так прежде), да, в самое ближайшее время доктор Сайх обещает осуществить в Сауми истинную стопроцентную революцию (как будто никто раньше такого не обещал), да, доктор Сайх гарантирует появление в своей стране человека нового типа (как будто этого не гарантирует каждый уважающий себя режим). Логика доктора Сайха в общем никого не удивляла. "Хорошим человеком мы называем хорошего человека, - писал доктор Сайх в одной из своих теоретических работ. - Плохой человек не может вырастить хорошего человека, но хорошему человеку такое дело под силу. Очищенная революцией Сауми даст удивительные всходы, именно в Сауми может появиться человек нового типа, осознающий себя стопроцентно счастливым". Доходили слухи и более темные.
        Ставка Сауми интересуется современными видами оружия. В этой связи не раз всплывало в печати имя генерала Тханга. Намекалось даже на державу, согласившуюся продемонстрировать генералу некое устройство, могущее убедить Ставку Сауми в большой перспективности вечной дружбы с указываемой державой. Официально этот слух никогда и ни кем не был ни опровергнут, ни подтвержден. Явный нонсенс: нищая, лишенная промышленности страна и сверхмощное оружие.
        За девять лет в досье, заведенном Хлыновым, конкретных фактов скопилось не так уж много, но кое-что стоило внимания. Скажем, гонки тяжелых "формул", те самые, что начисто выиграл Тавель Улам.
        Сам Хлынов гонок не видел. В день финальных заездов он вообще находился на теплоходе, пересекающем Средиземное море. В каюте Хлынова, достаточно прохладной, сидел перед телевизором анголец Дезабу, патриот из МПЛА Его не интересовали гонки, он включил телевизор ради политических сообщений, но на экране появилось счастливое лицо Тавеля Улама.
        - Он выиграл? - удивился Хлынов. - В лидерах шли Кай и итальянец Маруччи. Многие ставили как раз на Кая.
        - Кто он, этот Кай? - заинтересовался Дезабу.
        - Спортсмен из Сауми. Брат того человека, который так счастливо смеется на экране.
        - Разве Сауми поддерживает контакты с внешним миром?
        - Частная инициатива, - пожал плечами Хлынов. - Видимо, так. Наверное, участие в этих соревнованиях чем-то выгодно Сауми.
        - Это Кай? - вздрогнув, удивился Дезабу. - Хлынов ты удивишься. Я встречал этого человека в Анголе.
        Хлынов не ответил.
        Убрав картинку с лицом Кая, операторы давали повтор: на полном ходу переворачивалась машина лидера гонки итальянца Маруччи. Кай, шедший за ним, мог еще вписаться в поворот, мог еще обойти соперника, но Маруччи горел: через борт полосы переваливался ревущий клуб пламени. Снова и снова, бросив свою машину, Кай Улам пытался вытащить итальянца из пылающей деформированной коробки. Пламя лизало ему лицо, он падал на бровку, но снова вскакивал. Ревели болельщики, сгрудившиеся за ограждением, неудержимо ревели пролетавшие мимо "формулы".
        Тавель Улам шел третьим.
        Он, несомненно, увидел брата, он, несомненно, мог бросить машину и помочь брату, но он этого не сделал. Лицо Тавеля Улама показали крупным планом: в темных, увеличенных мощной оптикой, глазах Тавеля стыли слезы - слезы драйвера, преследователя, упорного смертного, как успели окрестить Тавеля журналисты, слезы победителя.
        Потом на экране возникло забинтованное лицо Маруччи. "Мне жаль, - выдохнул итальянец одними губами, - мне жаль, что я помешал выиграть Каю Уламу. Эту гонку мог выиграть только он..."
        "Мало кто знал Кая Улама до сегодняшнего дня, - с трудом добавил итальянец. - Но теперь мы все знаем: он, Кай, - настоящий парень!.. Ты еще победишь, Кай!"
        Место итальянца занял Тавель. Он приветствовал зрителей по-саумски: пальцы правой руки плотно сжаты, большой слегка согнут. Натак! - знак победы. Знак большой победы.
        "Кое-кто говорит, - жестко усмехнулся Тавель, - что победу мне подарил случай. Может, это и так, но случай всегда на стороне сильнейшего."
        "Кай Улам отправлен в Сауми специальным рейсом, - подвел черту комментатор. - Генерал Тханг, наставник Кая Улама, считает, что родной климат лечит эффективнее, чем чужие врачи. Генерал Тханг считает, Кай Улам встанет на ноги, переломы и ожоги Кая Улама не смертельны. - Комментатор широко улыбнулся: - Мы верим вам, генерал Тханг. Мы желаем вам здоровья, мужественный Кай Улам!"
        Дезабу недоверчиво фыркнул:
        - "Мужественный..."!
        И резко обернулся:
        - Хлынов, я встречал этого человека!
        - Ты впервые в Европе, Дезабу, - улыбнулся Хлынов. - А в Анголе у тебя не было телевизора.
        - Нет, нет! Я встречал этого человека. Я встречал его в Анголе!
        - Где же! - недоверчиво поднял голову Хлынов.
        - В Кабинде, в разведроте 113! - Дезабу был рассержен. - Примерно полгода назад. Меня привели в Кабинду португальские карабинеры.
        - В Кабинде? Как мог попасть Кай в Кабинду?
        - Меня схватили карабинеры, - побледнел от негодования Дезабу. - Они схватили меня с каньянгуло в руках. Это такое длинное самодельное ружье, которое можно заряжать, чем угодно. Большой наперсток черного пороха, пыж из ваты, кремень, битое стекло, рубленные гвозди, еще один пыж, и смело жми на курок. Сильная вещь!.. А еще у меня был транзистор, я отобрал его у пленного португальца. - Дезабу сказал у каа, то есть, у собаки. - Моя жена работала диктором на радио "Ангола комбатенте" в Танзании, она бежала из Анголы. Я часто включал транзистор, чтобы слышать голос жены и меня схватили с каньянгуло в руках именно тогда, когда я слушал голос жены, передававшей последние известия. Меня привезли в Кабинду и там я не стал отвечать на вопросы, потому что знал, каа меня все равно убьют. Ответишь ты или нет, они нас все равно убивают. - Дезабу сказал: нас, пье нуаров, то есть черноногих. - На этот раз каа почему-то не торопились, они, наверное, ждали кого-то. Они поставили меня на колени в траву и я стоял на коленях посреди большого двора. Потом из комендатуры вышли три португальских офицера, а с ними очень
полный невысокий человек в черной рубашке и в черных штанах. Лицо у него было побито оспой, еще я запомнил бородавки на правой щеке и на подбородке. Внимательнее я не присматривался, потому что знал, каа меня все равно убьют. А с ним, с этим толстым, был Кай, тот самый, которого мы только что видели на экране. Лицо у него было в пятнах, будто он загорал, а потом облез. Я так и подумал: облезлый каа, собака. Он подошел ко мне, я решил, что он начнет меня бить. Но он позволил мне лечь в траву и жестом показал, что я могу слушать транзистор. Он будто понял, что я хочу услышать голос жены, хотя, конечно, он не мог знать, что она работает на радио. У него были странные глаза, Хлынов. Я почувствовал, что он понимает меня, но я отвернулся - среди каа тоже попадаются всякие, не стоит их жалеть. Я знал, что меня убьют и больше не смотрел на него, а слушал транзистор. А ночью меня отбили... Понимаешь, Хлынов, ни среди мертвых, ни среди пленных я его не нашел. Не было там и толстяка. Они, наверное, уехали...
        2
        Хлынов и Колон стояли рядом.
        Масляные светильники почти не разгоняли полумрак, они делали его еще гуще. Эти ширмы, эти угадывающиеся за ними фигурки черных затаившихся солдат... Он, Хлынов, в Биологическом Центре? Несомненно. Но зачем это все?
        "Тебе повезло, - усмехнулся он. - Тебе трижды повезло, благодари судьбу - ты попал в Сауми. Это почти случайность, что ты находился в Токио и что приглашение доктора Сайха попало туда вовремя. Вместо тебя мог поехать бельгиец Пфафф, вместо тебя мог поехать еще кто-нибудь. Ты очень вовремя оказался в студии Ягамацо: приглашение доктора Сайха адресовано было на эту студию, когда-то в эмиграции доктор Сайх дружил с Ягамацо. "Ставка Сауми примет двух журналистов". Никто не спрашивал - зачем? Это в голову никому не пришло. В кои-то веки можно попасть в страну, о внутреннем состоянии которой уже девять лет практически ничего не известно! Редкая удача для профессионального журналиста. Я и Колон, мы сумели обставить всех..."
        Хлынов зябко повел плечами.
        Откуда это непреходящее чувство опасности?
        Впрочем, удивительнее было бы не ощущать этого. Пустой город, солдаты, облепившие лестницу, поверженный Будда, масляные светильники... А ночь в пусто затхлом отеле?.. А картонка, найденная утром под дверью номера?..
        Подняв картонку Колон и Хлынов переглянулись.
        Поперек серого обрывка жирным углем было начертано - КАЙ, и так же жирно это имя было перечеркнуто черным крестом.
        - Держу пари, - заметил Колон, - час назад этой картонки не было.
        - Ты вставал?
        - Я почти не спал. Мне слышались шаги, я подходил к двери. Утром я даже выглядывал в коридор. Я заметил бы картонку, лежи она и тогда под дверью.
        - Удивительно... В Сауми еще есть грамотные...
        - Ну, ты удивишься еще не раз... Дай мне эту картонку, я суну ее под нос карлику Су Вину. Он так вежлив, что не выполнил ни одной нашей просьбы. Пусть полюбуется, как выполняются его офицерами охранные меры.
        Колон усмехнулся и багровый шрам на его щеке страшно дернулся:
        - Я бывал в Хиттоне. Он и в мирные дни не внушал мне доверия.
        Хлынов рассеянно кивнул.
        Избавившись от охраны, по захламленному коридору отеля они добрались до винтовой лестницы.
        - Что там?
        - Смотровая площадка.
        Металлические истертые ступени, пятна ржавчины или крови, сырость, затхлость... И сразу - панорама бывшего города.
        Семь или восемь высотных зданий - мертвые башни, брошенные, слепые. В битых стеклянных галереях метались солнечные зайчики - осколки стекла раскачивало сквозняками. А ниже - джунгли, сплошное зеленое море джунглей, затопившее бывший город.
        Они не видели никакого движения, до них не долетал никакой шум. Хмурясь, они внимательно всматривались в зеленое одеяло, но не находили в нем никаких прорех. Но это там, под ним, под чудовищными кронами вечно сырых муфуку, под сплетением колючих лиан, под сплошным покровом бессчетных растительных чудищ прятались мертвые улицы Хиттона - ряды жилых домиков, рыжие опустевшие казармы, разгромленные аптеки и магазины, руины храмов... Кое-где над джунглями, упрятавшими под себя город, лениво висели жирные плоские дымы пожаров. Но их было немного. За годы, прошедшие после выселения жителей, в Хиттоне сгорело все, что могло сгореть.
        - Этот город, он пуст! Он, правда, пуст? - спросил Хлынов хмурого плотного офицера, когда высадив их из самолета, солдаты в черной униформе и с клетчатыми повязками на рукавах, втолкнули Хлынова и Колона в кузов крытого грузовика.
        Офицер хмуро кивнул.
        Он не хотел отвечать на вопросы, он, наверное, не имел права отвечать на вопросы, но время от времени он кивал.
        Как? Хиттон пуст? Совсем пуст? В нем не осталось ни одного жителя, только специальные команды? Можно бродить неделями по улицам и площадям и не встретить ни одного человека?
        Офицер хмуро кивнул.
        А те города? Там, на юге? Там тоже было несколько городов, они тоже пусты? Совсем пусты, ни одного человека? Где же их жители? Переселены в провинциальные коммуны, поближе к естественной земле, к естественной жизни?
        Офицер хмуро кивал. Может быть он не понимал по-французски, ведь он не ответил ни на один вопрос. Но время от времени он хмуро кивал.
        Хлынова и Колона поместили в огромном пустом отеле, где, похоже, никого кроме них не было. Солдаты, сопровождавшие их, в здание не вошли, остались во дворе, где у каждого входа в отель горели небольшие костры, сидели наряды все тех же низкорослых солдат в черных, похожих на пижамы, мундирах.
        Оставшись одни журналисты переглянулись. Им не хотелось спать, их угнетала тишина, разлитая в стенах отеля. Только ли они ночевали сегодня в этих сырых и мертвых хоромах? Вполне возможно, что и не одни... По крайней мере, изучая длинный коридор, они нашли на полу растоптанную авторучку, а на пыльной стойке дежурного - растрепанный блокнот. Страницы его не были заполнены, но оставлен на стойке он был недавно.
        Переглянувшись, они двинулись по длинному, кое-где обросшему плесенью коридору, в дальнем конце которого светилось выбитое окно. Они шли осторожно, в сбившихся складках заплесневелой ковровой дорожки вполне могла прятаться какая-нибудь ядовитая тварь. Двери номеров везде были прикрыты, но они сумели заглянуть в два или в три и в общем представляли, что там творится. Сорванные, истлевшие на полу портьеры, расстрелянные из автоматического оружия зеленоватые олеографии с невозмутимыми ликами Гаутамы, разбитая мебель, - везде было примерно одно и то же.
        Они больше не заглядывали в номера.
        Они шли по коридору, наступая на рассыпавшиеся позеленевшие автоматные гильзы. Целая груда их, целые ручьи их растеклись перед двустворчатой, расщепленной взрывом дверью библиотеки. Наружные стекла были вышиблены, в окно густо ползли колючие витые щупальца лиан. Одна успела дать ростки и укоренилась в бамбуковой кадушке, из которой торчал сухой обломок срубленной пальмы.
        Полное, абсолютное запустение.
        Именно такое полное и абсолютное запустение, заметил Колону Хлынов, предсказывалось в некоторых буддийских книгах. Грехи людей никогда не уравновешиваются суммой добрых дел. Не отсюда ли - мертвая библиотека, мертвый отель, мертвый город?..
        - А другой? - ухмыльнулся Колон.
        Хлынов не ответил.
        Пол библиотеки был густо усыпан позеленевшими гильзами. Пишущая машинка, разбитая прикладом карабина, сваленные в углу груды бумаг, разбухшие от сырости книги.
        - Когда-то это был первоклассный отель, - без всякой жалости заметил Колон. - Я трижды в нем останавливался. Тогда мы считали, доктор Сайх выводит страну на путь прогресса и демократии.
        Хлынов кивнул.
        "Я должен запомнить все это. Загаженные крысами книги, запах лежалого помета, стреляные гильзы на полу... Я должен запомнить все это. Укоренившаяся в кадушке лиана, разбухшие от сырости книги, клочья волос, почему-то прилипшие к стойке... Я должен запомнить все это и обязательно спросить у Кая Улама, у другого человека: а это все - мертвые библиотеки, сожженные города, жирный дым над одеялом джунглей, это все тоже входит в программу другого? Я должен обязательно спросить: но если, ты, другой, способен именно на самое человечное решение, то как же мертвый Хиттон? И зачем мертвые книги? И зачем груды гильз? И зачем запах тления?.."
        Он осторожно поднял разбухший, в клетчатом переплете томик.
        "Доктор Сайх учит..."
        Чему еще учит этот достаточно говорливый лидер?
        Хлынов развернул книгу, глянул на титул и не сдержал удивления.
        - Что там? - Колон явно нервничал.
        - Джейк! Это же ваша книга! Эту книгу написали вы. Видите, ею кто-то пользовался, на полях остались пометки. Представьте себе, кто-то приезжал в Сауми с вашей книгой, кто-то внимательно ее изучал.
        - Не тот бедекер, с каким следует ехать в Сауми! - Колон нервно выругался.
        - Вам, наверное, хочется взять эту книгу?
        - Вовсе не испытываю такого желания.
        Страницы сами раскрылись на вопросе, выделенном крупным шрифтом: "Правда ли, что звери из зоопарков Сауми выпущены на волю в первый же день революции?"
        И ниже - ответ.
        "Доктор Сайх учит: рожденное не людьми должно считаться свободным".
        - Это относилось только к зверью?
        - Что именно? - Колон осторожно потянул носом.
        - "Рожденное не людьми должно считаться свободным".
        - А-а-а, доктор Сайх... Я встречался с ним трижды. По его афоризмам можно написать еще три подобных книги. Учение доктора Сайха так же просто, как шум листвы, оно должно будить даже сумеречное сознание крестьянина.
        Колон опять осторожно потянул носом.
        В библиотеке остро пахло сыростью, пылью, крысиным пометом, но и еще что-то заносило слабеньким сквозняком - что-то неопределенное, что-то, несомненно, внушающее тревогу.
        - А это!?
        Хлынов взглядом указал Колону на стену.
        В метре от пола (возможно, это сделал лежащий человек) жирным углем было начертано имя Кая и так же жирно перечеркнуто крест накрест.
        Колон понимающе кивнул.
        Не оглядываясь, они покинули библиотеку.
        Коридор, сужаясь, как труба, уходил вдаль. Это был большой, это был богатый отель. Он строился из расчета не на двух жильцов. Он и сейчас внушал почтение своими размерами, и все же они, Колон и Хлынов, были его единственными жителями.
        - Тсс...
        Хлынов остановился.
        Тишина.
        Мертвая бешеная тишина.
        Вдруг что-то звякнуло, вдруг что-то упало... Пискнула перепуганная крыса, вывалившись из-под полуоткрытой двери, зашелестели на сквозняке лохмотья облезающих обоев...
        - Тсс...
        Теперь Колон прижал палец к губам. Он остановился перед разбитой стеклянной дверью. Пол перед ним был засыпан кривыми и острыми, как листья фыи, осколками.
        Этот запах...
        Они переглянулись: свеча! Кто может жечь свечу в пустом отеле?
        Преодолевая внезапную нерешительность, несколько боком, выставив вперед левое плечо, Хлынов шагнул в дверь.
        Когда-то здесь был бар, сейчас это место напоминало место погрома.
        - Тсс... - Хлынов остановился.
        - Крысы... - шепнул Колон.
        - Свеча... - возразил Хлынов.
        Крысы не жгут свечей, крысы предпочитают грызть свечу, если уж она попала им в зубы. Хлынов вышел из квадрата освещенных сзади дверей и спросил по-французски:
        - Есть тут кто?
        Никто не ответил.
        То же самое Хлынов спросил по-саумски.
        Справа что-то щелкнуло, опрокинулось. Хлынов резко повернул голову и увидел человека.
        Кресло под человеком было низкое, совсем черное, почти невидимое в потемках бара. В первый момент Хлынову показалось: человек в нелепой позе просто висит в воздухе, лишь потом он увидел - кресло.
        - Кто вы?
        Колон шумно дышал за плечом Хлынова.
        Почти сразу они увидели второго человека.
        Он, второй, лежал на пыльном полу в неловкой позе внезапно упавшего человека.
        "Он пьян! - не поверил себе Хлынов. - Они оба пьяны!.. В Сауми? В наше время?.."
        Но запах алкоголя не оставлял никаких сомнений.
        "Если люди в Сауми объявляются хито - вредными элементами - только за то, что они взяли лишнюю горсть риса или накинули на плечи платок машинного производства, то как могли пить в отеле эти двое? По недосмотру солдат?.. И не они ли подбросили под дверь картонку с жирно перечеркнутым именем Кая?.."
        Он повторил:
        - Кто вы?
        Человек в кресле медленно поднял голову. Круглое лицо с резко выпирающими скулами, расширенные зрачки - видел ли он их? Но человек выругался:
        - Мерде!
        - Вы француз? - спросил Хлынов.
        Неизвестный не ответил. Пошарив рукой по полу, он извлек из-под кресла плоскую фляжку.
        - Вы здорово рискуете, - заметил Хлынов. - Там, под креслом, может оказаться змея.
        - Мерде! - это все, на что хватило неизвестного.
        Хлынов прошел к окну. В полутьме он ударился бедром о край стойки. Деревянная рама разбухла, ее заело. Пришлось вышибать раму креслом.
        На Хлынова дохнуло влажным горячим воздухом.
        Рассеянный свет упал на пыльную, оцинкованную, захватанную руками стойку. Сдвинутые в угол, большей частью разбитые столики и кресла, битые и еще целые бутылки и фляги, сплющенный проржавевший магнитофон... Под догорающей свечой на стойке лежал автомат...
        Как ни был слаб свет, Хлынов сразу узнал лежащего в кресле человека.
        Круглое лицо с выпирающими скулами, четкие, будто прорисованные морщины, вызывающе высокий для саумца лоб, узкие щеки, вдруг вздрагивающие от нервной пляски сведенных судорогой мышц; в расширенных алкоголем зрачках остро, как солнечная пыль, мерцали и гасли желтоватые дикие искры; наконец, многим знакомая злая треугольная складка над переносицей.
        Тавель Улам.
        Преследователь. Драйвер. Упорный смертный.
        Хлынов мельком глянул в окно.
        Мир за окном не изменился. Дымил во дворе костерок, над костерком торчала деревянная рогулька с подвешенным котелком. Несколько ящиков из-под патронов, все та же цифра на них - 800. Солдаты с коричневыми повязками на рукавах. В отдалении, у ворот, маячили такие же фигурки.
        Как брат другого попал в пустой отель, со всех сторон окруженный солдатами? Что значит эта картонка, подсунутая им под дверь? Почему Тавель Улам не нашел для развлечений другого, более удобного места?
        - Пхэк! - негромко выругался Колон. - Они перепились. Я им завидую.
        - Это Тавель, - кивнул он на спящего в кресле. - Он изменился. Я помню его другим.
        Колон вдруг заторопился:
        - Идем. Их развлечения - это их дело. Мы прилетели в Сауми ради другого. Слишком большая роскошь лететь так далеко, чтобы беседовать с алкоголиком.
        3
        Ширмы, расставленные без всякого порядка, делали зал Биологического Центра похожим на лабиринт.
        Бессмыслица, возведенная в абсолют.
        Бессмыслица ли?
        Из узкой боковой щели, из полутьмы, бесшумно выскользнул, заковылял к журналистам прихрамывающий маленький человечек со злым сморщенным лицом, собранным в кулачок.
        - Цан Су Вин!
        Карлик, бесшумно ступая, подошел загадочно, загадочно и вежливо улыбнулся. Колон, в белой рубашке, расшитой нелепыми нейлоновыми розочками, возвышался над ним как башенный кран. Цана Су Вина это нисколько не смутило. Цан Су Вин ожидал вопросов, он готов был ответить на любой вопрос. Он глядел сразу на обоих, его раскосые глаза держали в поле зрения сразу и Хлынова и Колона.
        - Цан Су Вин, - негромко спросил Хлынов. - Вы действительно уверены в том, что другому не угрожает никакая опасность?
        - Доктор Сайх учит, опасность внутри нас. Доктор Сайх учит: хороший человек всегда побеждает опасность, - заученно и вежливо ответил помощник Улама.
        - А это? - спросил Колон.
        Он вынул из кармана картонку, найденную под дверью номера. Он впился глазами в карлика.
        Цан Су Вин не спросил, откуда у них картонка. Хиттон пуст, сказал он, но в таком большом городе, в таких больших руинах вполне могут укрываться отдельные хито - вредные элементы. Хито - враги, бесстрастно пояснил цан Су Вин. Хито - извечные враги. Но их существование не предлог для волнений. Особенно для другого.
        Не имеет значения, сказал он.
        Бесконечно сузившиеся косые глаза цана Су Вина не выражали ни беспокойства, ни интереса. Если он что-то и знал, это оставалось его знанием. Своей вежливостью и бесстрастностью цан Су Вин ставил журналистов на место. Они приглашены в Хиттон, но это еще не значит, что они могут понимать, что происходит в Хиттоне.
        Вслух он сказал:
        - Не имеет значения.
        - Кай Улам становится популярной фигурой, - грубовато заметил Колон. - Не бывает так, чтобы не нашлось маньяка, желающего пальнуть в популярную фигуру. - Цан Су Вин ему откровенно не нравился. - Когда мы увидим другого?
        Он, Су Вин, точно не знает. Но Кая Улама ждут. Когда Кай Улам придет, они, несомненно, его увидят.
        - Знает ли генерал Тханг о подобных картонках?
        - Не имеет значения.
        - Разве подобные знаки не означают опасности?
        - Не имеет значения.
        Бесшумный, серый, как летучая мышь, цан Су Вин и чувствовал обстановку как мышь. Серый и маленький, вежливый и незаметный, он отступил в нишу.
        Колон усмехнулся:
        - Не оборачивайтесь, Хлынов. Я вижу хозяев. Это Тавель Улам. Удивительно, но он вполне в форме. Еще утром он валялся в разбитом баре при сгоревшей свече, а сейчас он бодр...
        И предупредил Хлынова:
        - Он идет к нам.
        - Он узнал вас?
        - Думаю, да... Лет девять назад мы были хорошо знакомы... В то время Тавель Улам командовал офицерским корпусом и выглядел заметно эффектнее.
        Оттолкнув плечом не успевшего отскочить в сторону солдата, задев качнувшуюся, но не упавшую ширму, в круг света, отбрасываемого светильниками, шагнул человек. Черная форма сидела на нем плотно и аккуратно. Улыбка уверенная, левая рука спрятана в накладном кармане. Жесты точные, рассчитанные. Он кивнул сразу обоим и отдельно улыбнулся Колону:
        - Я узнал вас, Джейк. В свое время мы беседовали в прессцентре доктора Сайха, вы помните? Я всегда с интересом следил за вашими репортажами из свободной Сауми. Вы были вполне лояльны, Джейк. Очень многие поливали нас грязью, но вы были вполне лояльны, Джейк. - Он нехорошо усмехнулся: - Любезность за любезность, Джейк. Как вы смотрите на то, чтобы поучаствовать в охоте на сирен, а? Я могу задержать вас в Сауми на все время охоты.
        Он перевел холодный взгляд на Хлынова:
        - Пора изловить этих сирен. Я не люблю, когда бамбуковые клетки стоят пустыми.
        - Они действительно пустуют? - Колон выпрямился. Теперь он на две головы был выше Тавеля.
        - Ну, - усмехнулся Тавель, - если одна или две заняты хито, нам это не помешает. - Взгляд его помрачнел. - Хито - враги, хито - извечные враги, хито следует уничтожить.
        - Какова вероятность того, что эти сирены впрямь существуют?
        - Вероятность? - удивился Тавель. Чувствовалось, что ему не нравится смотреть снизу вверх. - Если она и не равна единице, то все же отлична от нуля.
        Прекрасный ответ. Но он, Джейк Колон, профессиональный журналист, он знает цену словам, но он предпочитает иметь дело с фактами. В свое время он, как и многие, был настроен несколько романтично, в свое время он сам напрашивался на подобную охоту.
        - В то время нам было не до сирен.
        О, да. Он, Колон, согласен. В то время им было не до сирен, но когда отряд монахов и охотников уходил в джунгли, его Колона, не взяли. Сирен, кстати, тогда все равно не встретили. Почему же сейчас сирены выйдут навстречу охотникам?
        - Вы отказываетесь? - поразился Тавель.
        Узкие щеки его странно дрогнули, нижнюю губу перекосило.
        - Садал! - крикнул он.
        Из-за ширмы, опять оттолкнув нерасторопного солдата, поднялась странная сгорбленная фигура. Человек был бос, худ, длинные свалявшиеся волосы неаккуратно падали на серый воротничок невероятно истрепанной куртки. Руки он прятал в карманы, и как ни была истрепана курточка, все же это была вещь, сработанная машинами - за одно это он должен был давно попасть в категорию хито, вредных элементов. Но он находился в Правом крыле Биологического Центра Сауми, он стоял рядом с Тавелем Уламом, от него несло алкоголем, на его плечах была курточка, сработанная машинами, - почему же он здесь? Почему он не выслан в южные провинции? Почему он не убит за городом как вредный элемент, как хито, как враг нового пути и нового порядка?
        - Садал, - негромко сказал Тавель и щеки его вновь дрогнули. - Ты хочешь услышать голос?
        Тот, кого назвали Садалом, медленно поднял глаза. Они были полны равнодушия. Пусто, как телекамера, он прошелся по лицам журналистов, потом кивнул Тавелю.
        - Ты услышишь голос, - пообещал Тавель.
        Садал снова кивнул. Было не ясно, воспринимает ли он окружающее?
        Зато Тавель откровенно торжествовал. Он поставил журналистов в тупик, они ничего не поняли. Садал? Голос? О чем, собственно, идет речь?.. Не без некоторой снисходительности Тавель заметил:
        - Не надо бояться Садала. Он не человек.
        - Кто же он? - удивился Хлынов.
        - Дерево.
        Дерево? Почему дерево? Что имеется в виду? Журналисты переглянулись... Правильно ли они поняли Тавеля Улама? И почему на плечах этого человека, или дерева - Тавелю виднее, красуется курточка из нейлона - вещь, абсолютно немыслимая, невозможная в Сауми? А что делали Тавель и Садал утром в отеле? Они ведь были утром в отеле? Может, они будут там и сегодня?..
        Тавель не ответил.
        Поставив журналистов в тупик, заставив их удивиться, он моментально потерял всякий к ним интерес. Широко, по-армейски, раздвинув ноги, выпрямившись - сама уверенность! - он смотрел в бледный лабиринт ширм. Садал, сгорбленный, медлительный, впрямь обветшалое дерево, а не человек, лишь подчеркивал силу и уверенность Тавеля.
        4
        "Он ждет другого... Он тоже ждет другого..." - понял Хлынов.
        Пустой город... Пустой отель... Плоский дым над джунглями... Патрули на пустых улицах... Связано ли это с другим? А если да, то как? И почему, собственно, появление другого человека автоматически означает уход остальных?
        "Не спеши, - сказал себе Хлынов. - Мало ли всяких там оздоровительных реформ и далеко идущих планов выдвигалось различными ревностными сторонниками прогресса? Мало ли кто, торжествуя или в отчаянии, объявлял о близящемся спасении или конце света? Азия - это время, текущее сквозь пальцы. Обязательно ли воспринимать слова доктора Улама буквально? Другой... Человечество... Наверное прав Колон; истинная опасность грозит пока не человечеству, а именно Каю Уламу, человеку другому... Но какая опасность? Кто может ему угрожать? - Хлынов усмехнулся: - Как это кто? Да буквально каждый! Тот же солдат, прячущийся за ширмами с автоматом в руках, тот же прячущийся в руинах хито, вредный элемент, наконец, тот же Су Вин - почему нет? - тот же... Тавель!"
        "Тавель?!"
        "Не спеши, - сказал себе Хлынов, - Легко объявить человека другим. Легко сказать: вот он, он уже с нами! Гораздо труднее доказать его отличие от нас, от остальных, еще труднее доказать его право быть другим..."
        "Не спеши, - сказал себе Хлынов. - Смотри и запоминай. Ничего не придумывай. Дождись Кая, взгляни ему в глаза, задай ему те вопросы, которые не можешь задать ни доктору Уламу, ни доктору Сайху, ни, наконец, себе. Если Кай действительно мудр, если Кай действительно человечен, если он поистине другой..."
        "Что тогда?"
        Хлынов не успел додумать.
        Из узкой ниши, неторопливо переступая через поверженное на пол сандаловое изваяние Сиддхаратхи Гаутамы, один за другим в круг света, отбрасываемого светильниками, вошли несколько человек.
        5
        Первым шел генерал Тханг.
        Черная просторная рубашка с накладными карманами на груди, черные просторные армейские брюки, грубые сандалии - генерал Тханг выгодно отличался от цана Су Вина, тщедушного карлика, живо бросившегося ему навстречу. Плотный, будто сложенный из монолитной скальной породы, генерал Тханг выбросил руку перед собой, тем же жестом ответили ему укрывшиеся за ширмами солдаты. Только сейчас Хлынов осознал, как их много.
        "Не отсюда ли чувство опасности?.."
        Лицо генерала Тханга, лунное - хотелось сказать (и так потом Хлынов и написал в отчете), его хорошо рассчитанная улыбка, на мгновение обнажившая крепкие желтые зубы, еще щеки, густо побитые оспой, украшенные бородавками - генерал Тханг нисколько не походил на свои карикатуры, время от времени мелькающие в европейских политических вестниках. Член военной Ставки Сауми, до переворота начальник Особого отдела королевской армии, активный сторонник Нового пути, личный друг доктора Сайха. Оставаясь куратором армии, генерал Тханг все свое основное время отдавал Каю Уламу. Но именно он, наставник самого доброго, самого отзывчивого человека, - не забыл отметить про себя Хлынов, - отправил в свое время в специальные поселения Сауми десятки, а может быть и сотни тысяч хито...
        Убивая - воспитывать!
        Хлынов усмехнулся.
        Можно ли кого-то удивить подобным афоризмом?
        Следом за генералом Тхангом, возвышаясь над ним, шел человек, несомненно, слишком высокий для саумца. Но это был чистокровный саумец - доктор Улам, генетик, имя которого давно было окутано облаком самых невероятных легенд. Детство, проведенное в одном из буддийских монастырей, бегство на случайном судне в Австралию, биологический факультет в одном из германских научных центров, самостоятельная работа в различных бельгийских и нидерландских лабораториях, краткие, но всегда блистательные появления в Англии, в Штатах, опять в Германии. Нигде подолгу Улам не задерживался, почти везде его сопровождали скандалы. Само начало его подъема было связано со скандалом. Тогда, незадолго до мировой войны, на мировом рынке весьма высоко, до двухсот марок за самку, ценилась порода кроликов реке с плюшевым мехом, выведенная селекционерами Германии. Не желая тратиться на столь дорогое приобретение, Улам перещеголял самых известных контрабандистов: он попросту вывез из Германии пару метисов, имевших самый беспородный вид и ничего, конечно, не стоивших. Таможенники переглядывались: неужели нельзя ничего подобного
приобрести в любой самой захудалой европейской провинции? Но они ошибались. Вывезенные Уламом метисы были гетерозиготами - носителями рецессивной мутации реке. Уже в первом поколении выщепилось два рекса, а в третьем мутация была размножена и пошла в производство...
        Когда доктор Улам вернулся в Сауми? Кто пригласил доктора Улама в Биологический Центр? Кто поддержал его исследования, вызвавшие в свое время резкую критику со стороны многих ведущих исследователей Европы и Америки? Почему из двух сыновей Улама другим объявлен лишь Кай? Что, наконец, означает вся эта история?..
        Как бы то ни было, главное сейчас было связано с доктором Уламом. Можно описать зверства военных патрулей, можно открыть имена членов военной Ставки, можно представить миру фотографии опустевшей страны, - все равно это будет сейчас связано с доктором Уламом.
        Кто он, доктор Улам?.
        Хлынов усмехнулся.
        Вечные вопросы потому и остаются вечными, что они сами по себе вечны.
        Он увидел крошечную женщину, закутанную в сари блеклого цвета (такие сари в Сауми называют тхун), наверное, жену Кая - Те, а рядом с Те он увидел Кая.
        6
        Как всякий опытный журналист, Хлынов знал, не так просто написать запоминающийся портрет, особенно - словами. Трех строк, посвященных характерному жесту, необычной улыбке, блеску глаз - мало, десять строк снимают необходимое напряжение. Но работая над отчетом, позже, гораздо позже, Хлынов не жалел слов. Лучше повториться, чем чего-то недосказать.
        "Его рост может удивить, - писал он о Кае Уламе. - Стало стереотипом считать, что выдающиеся люди, как правило, имеют выдающийся рост. Странно, но уже там, в Сауми, и впрямь почему-то хотелось, чтобы Кай Улам, другой человек, и физически оказался крепким и рослым. Он, действительно, крепок, но в росте уступит многим из нас, не самым высоким... И все же одного единственного взгляда на Кая Улама достаточно, чтобы понять: это - Кай! Всю жизнь вам не хватало именно этого человека! Всю жизнь вы мучились от того, что его не было рядом, что вы не могли посидеть с ним наедине, что время шло, а ваша встреча все не могла состояться... Достаточно увидеть лицо Кая Улама, покрытое неровным загаром, достаточно оказаться с ним рядом, и вам сразу становится ясно: вот - друг! Рядом с Каем вы обретаете истинную способность мыслить здраво и честно, рядом с Каем вы ощущаете себя истинным человеком, пусть несовершенным, пусть усталым, пусть даже в чем-то отчаявшимся, но - человеком!.."
        Отчет Хлынова заканчивался так. "Эволюция, наделив нас умом и могуществом, оставила, к сожалению, при нас все наши многочисленные слабости и пороки. Вступая в спор с природой, доктор Улам, несомненно, помнил об этом. Не могу, конечно, утверждать категорически, но, кажется, попытка доктора Улама удалась"...
        На полшага впереди Кая Улама шла Те.
        Она шла, вытянув перед собой руки ладонями кверху - знак дружбы, знак миролюбия. Непонятно, видела ли она солдат, затаившихся за ширмами, на ее движениях, на ее улыбке, на ее внимательном взгляде это никак не отразилось.
        Она шла и во взгляде ее светилось счастье.
        Была ли она другой?
        Вряд ли...
        Затаив дыхание, Хлынов всматривался в Кая.
        То, что это и есть Кай Улам, другой человек, он нисколько не сомневался. Когда-то он видел его лицо на экране телевизора, в последнее время они с Колоном только и говорили о Кае, наконец, войдя в зал, Кай рассмеялся так звонко и высоко, что ритуальный хрустальный сосуд, забытый в одной из боковых ниш, забранных решетками, неожиданно лопнул и распался на несколько кусков.
        Краем глаза, чисто машинально, Хлынов видел Садала и Тавеля.
        "Что у него в кармане?.." - Хлынов только сейчас заметил, как тяжел, как оттопырен оттянутый карман курточки Садала.
        "Зачем он все время оборачивается к Садалу?.." - его раздражал Тавель, его узкая, дергающаяся при обороте щека.
        Но Кай приближался, и голова Хлынова закружилась. Ему захотелось уже сейчас, вот прямо сейчас стоять рядом с Каем, глядеть ему в глаза, слушать его слова - учиться...
        Вот Кай!
        Хлынов не спускал глаз с Кая. "Сейчас, вот сейчас он окажется рядом. Сейчас, вот сейчас я смогу спросить..."
        Он жадно смотрел на Кая.
        "Почему я не знал о нем раньше? Почему я не думал о нем раньше? Почему я не пытался попасть в Сауми, пробиться к Каю, спросить его..."
        Он сделал движение чуть в сторону - шагнувший вперед Садал закрыл от него Кая. Он не хотел терять Кая из виду ни на секунду. Грязная истрепанная курточка Садала вызывала в Хлынове отвращение. Он собирался оттолкнуть Садала, он уже почти коснулся его, но между ним и Садалом возник Тавель Улам, его широкая спина закрыла собою весь мир. Он, Хлынов, ничего и никого не видел, но он чувствовал: там, в мире, закрытом спиною Тавеля Улама, что-то происходит. Он слышал шаги, он услышал высокий веселый голос, он услышал не совсем понятные слова: "Дай его мне!" и почти сразу там, в том мире, закрытом от него широкой спиной Тавеля Улама, пронзительно закричала Те.
        Одновременно с ее криком ударил выстрел.
        II
        Стенограмма пресс-конференции.
        Сауми. Биологический Центр.
        Д.КОЛОН: Цан Улам, надеюсь, вы согласитесь со мною: люди - они не ангелы.
        ДОКТОР УЛАМ (улыбается): Несомненно.
        Д.КОЛОН: Но если уже само появление Кая Улама, человека другого, как вы говорите, совершенно - однозначно обрекает человечество на уход, как должны к нему относиться самые обыкновенные, ничем не выдающиеся люди, имя которым легион. Даже к святому, даже к чистейшему из мудрецов легко проникнуться ненавистью, если святость и чистота этого мудреца несут тебе смятение и гибель. Вы не боитесь, что рано или поздно найдется фанатик, страдающий за отторгнутое от мира человечество ничуть не менее, чем вы сейчас страдаете за другого?
        ДОКТОР УЛАМ: О, да. Нельзя выиграть шахматную партию, не отдав ни одной фигуры. Кай не бессмертен. Но, как вид, Кай сильнее и совершеннее человека. Вы правы, я предвижу настоящую войну против Кая, я предвижу целый ряд войн против детей Кая, я предвижу террор, взрывы, похищения, выстрелы... Но если быть лаконичным, сейчас, когда Кай Улам, человек другой, уже с нами, все остальное не имеет значения.
        Д.КОЛОН: Дети Кая? Их много? Они живут в Сауми?
        ДОКТОР УЛАМ: Не имеет значения.
        Н.ХЛЫНОВ: Цан Улам, не боялись ли вы, так смело экспериментируя с наследственными клетками человека, наделать гибельных, страшных, непоправимых ошибок? Не боялись ли вы, сами того не ведая, создать неведомые биологически опасные, неизвестные прежде молекулы инфекционных ДНК, свойства которых никто не в состоянии предсказать?.. Согласитесь, ядерную бомбу или лазерное оружие можно упрятать под замок, но как управиться с ничтожными микроорганизмами, если они случайно заразят окружающую нас среду?
        ДОКТОР УЛАМ: Доктор Сайх учит: ошибка - это не обязательно поражение. Доктор Сайх учит: победа - это всегда шаг вперед. Доктор Сайх учит: ошибка, ведущая нас к победе - это всегда гигантский шаг вперед... Люди, боящиеся ошибок, чаще всего находят себя в садоводстве, наверное поэтому садоводство в Сауми до сих пор остается неразвитым... Кто даст гарантию, что те работы с наследственным веществом, что были в свое время запрещены в некоторых развитых странах, не ведутся до сих пор, только втайне? Кто даст гарантию, что, откажись я от этой работы по созданию другого человека, за такую работу не взялся бы кто-то другой - более беспринципный, но менее талантливый?.. Не скрою, мне пришлось поразмышлять над постановкой некоторых, явно взволновавших бы общественность мира, вопросов. Но доктор Сайх учит: идти следует тем путем, который ведет к победе. Доктор Сайх учит: правильный путь всегда приводит к победе. Я победил свои сомнения, я отказался от бесплодной попытки в очередной раз починить то вздорное и чванливое существо, каковым, в сущности, является так называемый человек разумный. Я пошел на большой
риск, я сделал объектом эксперимента самого человека, а не обезьяну или собаку. Эксперименты подобного рода, конечно, не обходятся без боли и страданий. Но будущее следует выстрадать. Доктор Сайх учит: выстраданное будущее примиряет всех. Да, я рисковал своею плотью, плотью от своей плоти, но разве каждый из вас в течение неопределенно долгого времени не ставил над собственными детьми эксперименты гораздо более приблизительные и уж в любом случае более жестокие?
        Н.ХЛЫНОВ: Цан Улам, почему вы не пошли по достаточно многообещающему пути общего повышения интеллектуального коэффициента? Возможно, такой путь не поставил бы вас перед альтернативой: другой человек или остальные...
        ДОКТОР УЛАМ: Тщательный анализ многих результатов специальных исследований неопровержимо свидетельствует о том, что те или иные значения коэффициента умственных способностей вовсе не являются мерой положительных или отрицательных качеств вообще человека. Лица с высоким коэффициентом интеллектуальности могут быть одновременно невнимательными, лживыми, злобными или равнодушными, тогда как лица с достаточно невысоким коэффициентом, напротив, могут отличаться высоким чувством ответственности, уважительностью, искренностью, добродушием, трудолюбием. Меня не устраивал ни тот, ни другой вариант. Доктор Сайх учит: будущее - в гармонии.
        Н.ХЛЫНОВ: Цан Улам, связана ли система перевоспитания, принятая в саумских специальных поселениях, с проблемой другого?
        ДОКТОР УЛАМ: Доктор Сайх учит: воспитание - оно для остальных. Доктор Сайх учит: перевоспитание - оно для хито. Доктор Сайх учит: будущее - оно для другого. Кай - другой. Он совсем другой. Вопросы воспитания или перевоспитания, как мы привыкли их понимать, не имеют к нему никакого отношения. В ничтожно малом объеме любого организма, будь то жаба, слон или человек, самой природой заранее записано, как этот организм после своего появления на свет будет реагировать на тепло, на холод, на пишу, на отсутствие пищи, на психологические раздражители, каких детей, наконец, он оставит после себя - трусливых или мужественных, крепких или болезненных, мудрых или недалеких, тщеславных или страдающих от скромности... Мне удалось идентифицировать те специфические гены, что обеспечивают идеальное развитие мозга без создания каких-либо особых условий нравственного воспитания и обучения. Внося в генетический код определенные коррективы, я, в принципе, без особых усилий могу наделить человека дерзостью тигра или беспечностью бабочки. Вот почему Кай не воспитан, в обычном понимании этого термина. Вот почему Кая
нельзя развратить или перевоспитать. Вот почему Кай не поддается никаким влияниям. Он другой. Он совершенно другой. К этому следует привыкнуть.
        Н.ХЛЫНОВ: Но ведь он человек?
        ДОКТОР УЛАМ (улыбается): В самом высшем смысле.
        Н.ХЛЫНОВ: Тогда почему вы так упорно отрицаете возможность мирного сосуществования другого и остальных?
        ДОКТОР УЛАМ: Доктор Сайх учит: любая альтернатива чревата непредсказуемыми последствиями. Доктор Сайх учит: политика сосуществования ввергает человечество в жизнь куда более опасную, чем при прямой конфронтации. Доктор Сайх учит: будущее - другому. Нынешнее человечество вырождается в хито - вредные элементы. Доктор Сайх учит: хито - это враги. Доктор Сайх учит: хито - это извечные враги. Доктор Сайх учит: хито - это враги другого. Хито предали революцию. Хито следует обуздать. Хито не принимают другого. Хито следует уничтожать.
        Н.ХЛЫНОВ (настойчиво): Цан Улам, означает ли сказанное вами, что у Кая Улама, у другого человека, все-таки есть опасные враги, более того, у него много таких врагов?
        ДОКТОР УЛАМ: Не имеет значения.
        ТАВЕЛЬ: УПОРНЫЙ СМЕРТНЫЙ
        1
        "Какова вероятность того, что эти сирены впрямь существуют?.." Пхэк!
        Отлична от нуля, этого достаточно. Журналисты, они из остальных, они ничего не поняли. В стране другого ничто вообще не может быть равно единице. Сирены тут ни при чем. Он, Тавель, мог предложить охоту на ангелов, или на демонов, или на летающие тарелки. Какая разница? Какое значение может иметь тот факт, что ни того, ни другого, ни третьего в природе не существует? Он, Тавель, предложил, этого достаточно.
        Пхэк!
        Человек рождается глупым в четырех ситуациях: если он зачат в полночь, если он зачат в последний час лунного месяца, если он зачат в сильный дождь, если, наконец, он зачат в глубине леса. Похоже, эти журналисты могут отвечать всем четырем указанным условиям.
        Пхэк!
        Тавель сжал кулаки.
        Доктор Сайх учит: усталость - удел проигрывающих. Доктор Сайх учит: проигрывают усталые. Неужели он, Тавель - драйвер, как его называли, преследователь, летучий гонец, упорный смертный, неужели он впрямь начал уставать? Почему ведет болью ногу, почему ноют мышцы, почему так мелко и подло подрагивает левая щека? Если содержимое бутылей, опустошенных им в разгромленных лавках Хиттона, и не было чистым, все равно он не должен чувствовать никакой боли. Черная настойка куты, приготовленная лучшими нифангами с юга, обязана снимать любую усталость, тем более просто хмель. Он, Тавель, не зря укрыл в Биологическом Центре трех самых умелых и знающих знахарей юга, все остальные давно уничтожены или высланы в провинцию. Нифангов не спасло их замечательное искусство предугадывать будущее, они не смогли вовремя увидеть поворот... А он смог! Он, Тавель, зачат не в дождь, не в последний час лунного, месяца, не в полночь и не в глубине леса. Его зачали во вторник под красными лучами планеты Pax. Нифанги называют эту планету звездой убийц и военачальников. В этом они правы: доктор Сайх знал, кому в критический
момент поручить отборный офицерский корпус. Может быть это он, Тавель, решил судьбу Сауми в его первые грозные революционные часы.
        Пхэк!
        Сейчас Тавель жалел только об одном: он не может, как несколько лет назад, отправить чужих журналистов в одно из тех спецпоселений, где среди хито можно увидеть и иностранцев.
        Несколько лет назад Тавель сделал бы это не задумываясь. Опыт у него был. Это он сослал на юг одного из соотечественников Колона. Этот соотечественник был крупной птицей: теоретик и практик левых движений, давний и верный друг доктора Сайха. Он охотно пропагандировал идеи доктора Сайха, охотно растолковывал мудрые тезисы. Однако кое что в учении доктора Сайха оказалось не по зубам и соотечественнику Колона. Вот почему, с немого согласия доктора Сайха, Тавель отправил упрямого американца в одно из самых диких и отдаленных спецпоселений. Грязь, ливни, кровь на босых ступнях... Чувствуют ли хито боль? Страшно ли им под звездами, сияющими так холодно, так высоко?.. Жив ли еще тот американец?
        Вряд ли...
        Но если он жив, он научился, наверное, произносить вслух самокритические поэмы - горстка риса стоит того.
        Он, Тавель, устает?
        Возможно...
        Это Каю не дано уставать. Он, Тавель, любит брата за это. Доктор Сайх учит: усталость - удел проигрывающих. Доктор Сайх учит: проигрывают усталые... Он, Тавель, не желает проигрывать. Он - летучий гонец, преследователь, упорный смертный. Он знал вкус великих побед. Он умел побеждать.
        Для Кая!
        Доктор Сайх учит: правильное - в простом. Доктор Сайх учит: простое должно быть просто. Если ты животное, тебе должно хватать пучка травы, куска мяса, глотка воды, если ты растение, ты обязан обходиться соками земли и солнечным светом, если ты человек, тебе должно хватать слова кормчего. И довольно.
        Тавель медленно обернулся.
        "Какова возможность того, что сирены впрямь существуют?.."
        Пхэк!
        Упрямый американец торчал над ширмами как башенный кран. Русский стоял чуть правее - под аркой, увитой листьями фыи, в полумгле, раскачиваемой огнями светильников.
        Тавель усмехнулся.
        Там, под аркой, где стоят сейчас журналисты, был убит в свое время полковник Тхат, высший офицер связи. Его убили ударом молотка в висок, патронов уже тогда было мало. Он, Тавель, не жалел полковника Тхата. Полковник Тхат был его другом, он прошел рядом с ним весь великий путь от первых часов военного переворота до появления другого. Этот достаточно. Все иное было бы повторением.
        Тавель усмехнулся. Убит Сай, разорван толпой хито майор Нинанг, забит мотыгами полковник Ухеу...
        Для Кая!
        Он, Тавель, единственный, кто мог поспорить и с Каем.
        Он до дрожи, до боли в сердце вспомнил вдруг холод литой каучуковой рукояти, кислый запах греющегося металла, тревожное перемигивание цветных контрольных ламп. Тренажер, на котором они тренировались с Каем, идеально имитировал условия воздушного боя. Захлопнув фонарь, Тавель чувствовал себя в воздухе.
        Конечно, он знал, он остается на земле, все в том же Правом крыле Биологического Центра, но одновременно он был и в воздухе - чувство опасности не могло обмануть его.
        Пхэк!
        Вспышки контрольных ламп, рев двигателя, темное облако, несущееся навстречу.
        Тавель раздувал ноздри. Он знал: Кай где-то здесь, скорее всего, в этом облаке. Он, Тавель, перехватит машину Кая, он расстреляет ее в упор.
        Вводя машину в радиус разворота, Тавель чувствовал гибельный восторг: он равен другому, он спорит с другим, он победит другого!
        Стремительный силуэт чужой машины обозначился точно в расчетном месте. И когда стремительный этот силуэт, заваливаясь на крыло, попал в сетку коллиматорного прицела, Тавель завопил - бешено, во весь голос.
        Доктор Сайх учит: побеждает лишь победитель. Доктор Сайх учит: история - это рассказ победителей. Тавель знал, историю будет писать он. Ведь это он, Тавель, вел чудовищную черновую работу - удобрял поля человеческими телами, высвобождал города и селения от потного вонючего скопления человеческих жалких тел, гнал массы хито в душные болота южных провинций...
        Для Кая!
        Он вопил от полноты торжества, он жал ногой на гашетку, он с наслаждением чувствовал, что ни одна пуля не проходит мимо цели, что каждая пуля бьет точно в цель, взламывает броню, выковыривает из-под нее дымящиеся куски человеческого мяса. И когда страшный удар потряс Тавеля, вмял его в кресло, он не сразу осознал, что случилось.
        Штурвал, как живой, рвался из онемевших рук, машину трясло, лампы контроля вырубились.
        Он не верил случившемуся.
        Откидывая фонарь, он орал:
        - Кай! Я держал тебя в рамке прицела!
        Кай смеялся:
        - Это тренажер, брат. Это всего только тренажер. Будь в твоих руках настоящее оружие, брат, ты не нажал бы гашетку!
        2
        Не нажал бы гашетку...
        А офицерский корпус, выведенный на площадь Небесной" Семьи против королевских броневиков? А гонки в Италии, когда не Кай и не Маруччи, а он, Тавель, взял Большой приз? А охота на хито, эта самая величайшая на Земле охота?
        Не нажал бы гашетку...
        В бамбуковой хижине после отхода основного отряда осталось семь человек: сам Тавель Улам, полковник Тхат, еще один офицер из группы доставки и четверо рядовых.
        Откинувшись на циновку, Тавель прислушивался к шуму леса, к неопределенному, никогда не смолкающему шуму, наводящему на сложные размышления. Доктор Сайх учит: мир стремится к тишине и покою, но тишины и покоя нет. Доктор Сайх учит: великие бури и всемирные потрясения - это и есть покой. Доктор Сайх учит: покой можно найти только слившись с природой. Счастливый человек сам есть часть природы.
        "Часть природы..."
        Тавель негромко - вслух - повторил суждение доктора Сайха. Но думал он о своем, гордился он своей собственной мыслью. Это была своевременная и удачная мысль и она пришла именно в его голову. Кай никогда не возвращается на то место, где он уже побывал, Каю хочется узнать каждый самый дикий уголок Сауми. Там, где побывал Кай, счастливы все, даже безумцы. Самые неисправимые хито выходят из тайных убежищ и складывают оружие. Именно Тавелю пришло в голову скрытно вести отряд по следам Кая. Это давало невероятный улов - тысячи и тысячи хито. К тому же они не оказывали сопротивления.
        Не нажал бы гашетку...
        Откинувшись на циновку, утирая со лба пот рукавом черного просторного мундира, Тавель лениво смотрел в проем приоткрытой двери. Перед хижиной лежала широкая поляна, затопленная неимоверным солнцем, засыпанная неровным слоем пепла. Два черных солдата неторопливо вели через поляну изловленного поблизости хито. Хито хромал, трава под его ногами дымилась. Казалось, пепел, которым усыпана была поляна, взлетает над травой сам по себе. Но это так и было: москиты, прижатые к траве полдневным жаром, не хотели погибать под ногами какого-то хито.
        Полковник Тхат усмехнулся:
        - Держу пари, этот хито, он из-под Ниссанга. Пусть этот хито расскажет нам о другом.
        Тавель лениво кивнул.
        Почему нет? Жизнь однообразна, жизнь следует украшать. Пусть этот хито расскажет им про другого. Подлунные существа приходят и уходят, пришли и уйдут даже они с полковником Тхатом, остается лишь Кай. Он везде. Он в природе, он в Солнце, он в своих детях, он в Те, в крошечной Те, не единственной жемчужине в ожерелье Кая. Что шепчет Те Кай, оставаясь с нею наедине? О чем говорит, что обещает? И обещает ли? Разве само его присутствие не возвышает собеседника? Он добр, он чист, он смиряет безумие, он возвращает надежду, он дарит силу.
        Не нажал бы гашетку...
        Оборачиваясь в сторону журналистов, Тавель испытывал жгучую ненависть.
        Он не боялся вечности.
        Вечность, какой бы она ни была, предполагает все же некий конечный ряд. Но никогда... Этого слова Тавель не выносил.
        Никогда...
        Он, Тавель Улам, он никогда не вернет людей своего офицерского корпуса. Они расстреляны у рвов под Южными воротами, убиты мотыгами и молотками в длинных унылых казармах Хиттона, служивших казармами еще при королевском режиме, утоплены в болотах южных провинций. Он, Тавель Улам, он никогда не выведет своих людей на Небесный плац, заросший травой, пробивающейся сквозь растрескавшиеся известковые глыбы.
        Никогда...
        Откинувшись на циновку, глядя на черных солдат, подталкивающих хито к хижине, Тавель с тупой тоской думал о Те. В ее имени жила прохлада. Произнося ее имя, он вновь слышал дурманящий запах речных цветов, видел излучины Большой реки, слышал божественную тишину серебристых отмелей.
        Даже в воспоминаниях тишина Большой реки была столь глубока, столь невероятна, что Тавель, как от боли, сжал зубы. Эта тишина была неотторжима от Те, от шелеста ее мелких, семенящих шагов, от ее негромкого смеха, так странно распространяющегося в тумане. Вспомнив ее смех, Тавель сжал кулаки. Он остро жалел, что не взял Те силой в тот первый день, когда ее привезли в Хиттон. Он остро жалел, что не увез ее силой, не втащил ее на зеленый броневик, пропахший гарью и черным порохом, не заставил ее обмывать ему ноги, не отдал офицерам, не сделал шлюхой. Он мог!
        Не нажал бы гашетку...
        Пхэк!
        Он смотрел на дымящуюся поляну, на черных солдат, подгоняющих босого хито, и задыхался от ненависти. Он видел Большую реку, ее серебристые песчаные отмели, туман над ними, такой легкий, такой неслышный, что он казался прозрачным. Он был настолько нежен и тонок, этот туман, что уже не разделял мир на тьму и свет на отчаяние и надежду. И прикрыв ладонью слезящиеся от ненависти и счастья глаза, Тавель всматривался в белизну тумана.
        Туман был так легок, так невесом, так легко и невесомо тянулись над водой его серебрящиеся изнутри струи, что столь же легкими и невесомыми казались бесконечные, обрывающиеся к воде террасы леса. Прозрачные в невыразимой утренней голубизне, они, как воскурениями, были одеты рассеянной в воздухе влагой; и в таких же воскурениях тонула, меркла река, по которой, как по звездной млечности, легко и бесшумно скользил деревянный челн, невероятный уже от того, что над ним возвышались фигуры Те и Кая.
        Не нажал бы гашетку...
        Оглушенный, раздавленный давним видением (Кай и Те - они уходили в будущее!), уничтоженный собственным бессилием (они уходили в будущее без него!), Тавель застыл у кромки берега. Струи воды шелестели среди лобастых мшистых валунов, почти бесшумно выбрасывались на белый песок, но оставались прозрачными, как прозрачна была звездная ночь под горбом горы Йочжу, где неделю назад в лессовых пещерах офицеры Тавеля обнаружили тайный лагерь хито. Только там все кончилось огнем и дымом.
        Не нажал бы гашетку...
        Хито, наконец, втолкнули в хижину.
        Маленький, равнодушный, он отрешенно присел на корточки. Маленькие глаза слезились, щурились, узкий подбородок порос редкими волосками, но на голом плече отчетливо виднелась красная натертая полоса - от ремня винтовки.
        Тавель и полковник Тхат молча разглядывали хито, но это его нисколько не трогало, он, без всякого сомнения, был из тех, кто уже видел Кая. Большею частью своей души он, наверное, был уже там, куда его никто не мог сопровождать - ни мать, ни отец, ни жена, ни эти черные офицеры, ждущие от него слов.
        - Ты видел Кая, - нарушил тишину Тавель. Он смотрел на хито пронизывающе, страшно, но хито не обращал внимания на его пронизывающий страшный взгляд. - Ты видел его совсем близко, вот как нас. Ты видел Кая под Ниссангом. Ты хотел убить Кая. Это так?
        Хито равнодушно кивнул, хотя при имени Кая глаза его на мгновение вспыхнули.
        Хито кивнул. Офицер не ошибся. Он, хито, видел Кая. Он видел его совсем рядом, он видел его под Ниссангом, благословенны его пески!
        - Я тоже был под Ниссангом, - ухмыльнулся полковник Тхат. Он не скрывал презрения. - Мы обнаружили засаду хито, когда Кай купался в реке. - Полковник Тхат обращался к Тавелю. - Кай не боится водяных змей, они почему-то не трогают Кая, но хито засели в подлеске, они держали нас на прицеле. Мы успели вывезти Кая из-под Ниссанга, в него даже ни разу не выстрелили, ни один хито не нажал на спусковой крючок. К вечеру мы окружили опасную зону, но схватили только троих, остальные ушли. Мы спросили Кая, что нам делать с этими тремя хито, ведь они хотели его убить. Кай попросил: не стреляйте в них. Желания Кая священны, мы не стреляли в хито. Позже, когда Кай ушел, мы убили хито ножами.
        - Сколько вас было под Ниссангом? - спросил Тавель.
        Хито равнодушно показал две руки с растопыренными пальцами. Один палец был отрублен, рану затянуло багровой нехорошо воспаленной кожицей.
        - Почему вы уходите из спецпоселений?
        - Мы хотим быть вместе, - равнодушно ответил хито.
        - Разве в спецпоселениях вы не вместе?
        - Неволя разъединяет.
        - Почему тебя не схватили под Ниссангом?
        - Я успел уйти. Меня не заметили.
        - Почему ты не ушел в лес? Почему ты не затаился? Почему ты пришел сюда?
        - Я хочу видеть Кая.
        - Но ты его уже видел!
        - Я хочу видеть Кая, - равнодушно ответил хито, но в глазах его снова блеснул огонь.
        - Ты пришел убить его? Под Ниссангом тебе это не удалось, ты пришел сюда убить Кая?
        - Мы могли убить его под Ниссангом, никто из нас ни разу не выстрелил.
        - Почему?
        - Мы видели глаза Кая. Он чувствовал наше присутствие и часто оборачивался. Мы видели его глаза. Кай, он не такой, как мы. Кай, он совсем не похож на нас. Он другой. Я знал женщину, которая понесла от Кая. Ее ребенок тоже другой. Его не трогали даже военные парули.
        - Но ты вернулся, чтобы убить Кая!
        - Кая нельзя убить! - равнодушно ответил хито. - Убить можно зверя, убить можно человека. Кая нельзя.
        - Он что, бессмертен?.. - вкрадчиво спросил Тавель.
        - Кай не бессмертен, - глаза хито вспыхнули. - Если мы попросим его, он умрет.
        - Как? - удивился Тавель. И заподозрил: - Ты грамотен?
        - Когда-то я читал курс современной философии. Там, - кивнул хито, - в университете Хиттона. Это было давно.
        - А сейчас? - вкрадчиво спросил Тавель. Его раздражало непонятное равнодушие хито. - Сейчас ты читаешь лекции среди таких, как ты?
        - Я хочу, чтобы люди коснулись истины.
        - При чем же тут Кай?
        - Кай и истина, это одно понятие.
        - Но там, под Ниссангом, вы же хотели убить Кая, вы же хотели убить истину! Ты понятно, ты не мог выстрелить - знание делает человека слабым. Но те, остальные?
        - Они видели: Кай - он как ребенок. Они видели: он совсем другой. Они поняли: его существование - залог нашего будущего.
        - Можно, я ударю его? - негромко спросил полковник Тхат.
        - Нельзя... - Тавель с болезненным любопытством рассматривал сидящего на корточках хито. - Ты пришел увидеть Кая, просто увидеть?
        - Да.
        - Ты знаешь, что мы убьем тебя?
        - Любовь - это всегда самоуничтожение.
        - Но если любовь это самоуничтожение, - медленно выговорил Тавель и утер мокрый лоб рукавом черного мундира, - если любовь всегда самоуничтожение, то зачем тебе такая любовь?
        Хито равнодушно опустил набрякшие веки:
        - Когда душа покидает тело, а это происходит только при физической смерти, она находит то, что мы так тщетно ищем при жизни - себя. Умирающий в Кае - вечен.
        - Можно, я ударю его? - полковник Тхат ничего не мог понять в этом разговоре.
        - Нельзя...
        В хижине воцарилась тяжелое душное молчание. Потом Тавель негромко повторил:
        - В Кае...
        И спросил:
        - Ты сказал: в Кае?.. Ты сказал: умирающий в Кае?.. Хито равнодушно кивнул. Он был полон великого очищающего ожидания.
        - Если у тебя окажется пистолет, - медленно выговорил Тавель, стараясь, чтобы до хито дошло каждое слово. - Если у тебя окажется пистолет и ты будешь стоять рядом с Каем, так же близко от него, как ты сейчас сидишь, и если ты будешь знать, что один твой выстрел сразу освободит всех хито, вернет их к прежней такой бессмысленной жизни, где вы читали и слушали лекции, жили в городах, пользовались дьявольской машинной техникой, помирали от голода и болезней, обжирались чужой нечеловеческой едой... ты выстрелишь?
        - Да, - равнодушно ответил хито. - В себя.
        Тавель задумался. Потом сказал:
        - Теперь ты можешь ударить его, Тхат.
        Но полковник Тхат раздумал бить хито. Он крикнул черным солдатам:
        - Уведите его!
        Несколько минут они сидели в полной тишине. Потом издалека донеслась перекличка. Патронов было мало, патроны следовало беречь - выстрелов они не услышали. Но для уведенного хито это ничего не меняло.
        - Зачем они ищут Кая? - удивленно спросил Тавель. - Ведь это их убивает.
        - Они в отчаянии, - уверенно объяснил полковник Тхат. - И некуда идти, они не знают, как им жить. Они в полном отчаянии.
        Тавель покачал головой:
        - Это не похоже на сумасшествие. Мы встречали подобных хито в Олунго, в Сейхо, в Уеа. Мы встречали их в озерном краю и под горой Йочжу. Они складывают оружие и выходят нам навстречу. Стоит им увидеть Кая и они обрекают себя на уничтожение. Почему?
        Тхат усмехнулся:
        - Они в отчаянии.
        - Что ж... Может быть и ты прав... Послушай, Тхат, я бы хотел видеть майора Сая. Вызови Сая прямо сюда.
        Полковник замялся.
        - Ну? - удивился Тавель.
        - Майор Сай еще вчера вызван в Хиттон, в военную Ставку.
        - Тогда доставь сюда Теу. Капитан Теу, кажется, с севера?
        - Я не могу доставить капитана Теу. Капитан Теу с севера, но он еще вчера вызван в Хиттон, в военную Ставку.
        - Пхэк! Что задумала снова эта старая лиса? - Старой лисой Тавель Улам называл генерала Тханга. - Зачем ему понадобились мои лучшие люди?
        Полковник Тхат чуть помедлил с ответом:
        - Приказ о вызове майора Сая и капитана Теу подписан не генералом Тхангом.
        Тавель вопросительно поднял брови.
        - Приказ о вызове майора Сая и капитана Теу подписан доктором Сайхом.
        - Вот как? - оживился Тавель. - Новые политические задачи?
        Он поманил полковника Тхата к себе и когда тот наклонился, сказал негромко:
        - Мы разовьем наш успех. Я лично буду просить доктора Сайха о том, чтобы Кай проехал по всем провинциям. Мы усилим офицерский корпус и уничтожим всех хито.
        - Ты собираешься в Ставку? В Хиттон?
        - Да, Тхат.
        3
        Не нажал бы гашетку...
        Он нажимал ее много раз. Не его вина, что пули не всегда достигали цели.
        Он хорошо помнил поездку в Хиттон.
        Площадь перед длинным зданием военной Ставки клубились от черных мундиров. Горели костры, солдаты обедали. Горсточка рису - это не мало. Тавель с презрением поглядывал на юркие фигурки солдат, так не похожих на офицеров его корпуса. Где, кстати, майор Сай, где капитан Теу? Почему они не встретили его в Хиттоне?
        В кабинет доктора Сайха он вошел твердо, уверенно. Идея, созревшая в походе по провинциям, наполняла его спокойствием.
        "Мотыльки... Летящие на огонь мотыльки... - думал он о хито. - Теперь я нашел огонь, в котором они сгорят полностью... Если любовь это самоуничтожение, тем лучше... Я сожгу хито в Кае!.. Философ из-под Ниссанга был не Так уж и глуп..."
        Всю дальнюю стену огромного кабинета, доктора Сайха занимала стеклянная витрина, за пыльным стеклом которой угадывался темный костяк какой-то ископаемой давно окаменевшей твари. В темных нишах пряталась личная охрана доктора Сайха - низкорослые низколобые солдаты из провинции Ланг, родины доктора Сайха. Сам доктор Сайх полулежал на простой циновке. Он был худ, внимателен, недобро поблескивали стекла сильных очков. Под самой витриной стояли генерал Тханг и два неизвестных Тавелю человека - возможно, члены военной Ставки. Тавеля не пригласили сесть. Он выслушал приказ стоя.
        - "Особый офицерский корпус, возглавляемый цаном Тавелем Уламом, - монотонно, без выражения, зачитал приказ Ставки подполковник Ухеу, секретарь доктора Сайха, - с честью выполнил все возложенные на него политические и военные задачи... Хито, угрожавшие порядку в стране, частично уничтожены, частично оттеснены вглубь провинций... Специальные поселения полны жаждущих перевоспитания... Задачу, поставленную перед особым офицерским корпусом цана Тавеля Улама, считать выполненной... Корпус расформировать..."
        Похоже, Ухеу знал текст наизусть, он ни разу не заглянул в листок серой рисовой бумаги.
        Ископаемая тварь, на фоне которой восседал доктор Сайх, не была похожа на живое существо, скорее какая-то нелепая инженерная конструкция.
        Голос Ухеу.
        Корпус расформировать...
        "Разумная предосторожность, они осознали мою силу", - оценил Тавель действия Ставки и желвак на левой щеке дрогнул. Он уже знал: ни капитана Теу, ни майора Сая, ни полковника Тхата он уже не увидит. Генерал Тханг, эта жирная старая лиса, снова его переиграл, он снова вырвал из рук Тавеля большую победу.
        - А Кай? - спросил он. - Кай знает о судьбе моих офицеров?
        Ответил генерал Тханг. Он вежливо улыбнулся:
        - Знания Кая беспредельны.
        "Но если ты знаешь все, если тебе ведомы самые тайные движения души, если для тебя нет секретов, зачем твои помыслы направлены против меня, брат?.."
        Выйдя из длинного глухого здания военной Ставки Сауми Тавель Улам, не торопясь, осмотрелся. Его внимание привлек зеленый армейский броневик, стоявший в стороне с невыключенным мотором. Тавель, не торопясь, поднялся на башню, окликнул водителя и тяжелой рукоятью пистолета разбил ему голову. Несколько черных солдат испуганно отбежали в сторону, они знали Тавеля Улама, они не могли поднять оружие на Тавеля Улама. Дав газ, он бросил зарычавший броневик в один из множества выбегавших на площадь переулков.
        Он гнал броневик по узким гнилым переулкам Хиттона, по обширным площадям, зарастающим травой и кустами, по улицам, загроможденным разбитой мебелью, забросанным слоями сырых бумаг, рваных магнитофонных лент, какой-то проволоки, веревок, тряпок. У руин взорванного отеля "Сайгон" он притормозил машину и высунул голову из люка.
        - Садал!
        Человек-дерево, разбуженный ревом мотора, вылез сквозь какую-то дыру. Он ничего не понимал. Он ничего не хотел понимать. Тавель рывком втащил его в броневик.
        "Если ты выше всех, - не уставал заклинать он Кая, - если ты чище всех, если тебе дано видеть и чувствовать любого человека, если все они равны для тебя, зачем помыслы твои направлены против меня, брат?.."
        Тавель гнал броневик по пустым улицам Хиттона. Он расстреливал на ходу башенки древних пагод, трассирующими пулями бил по разбегающимися фигуркам черных солдат. Каждую минуту он ждал выстрела из базуки. Он не сомневался, что, уничтожив особый офицерский корпус, доктор Сайх захочет уничтожить и его. Дело времени. Он знал, как это делается. Но выстрел так и не прозвучал.
        Броневик с ревом вылетал прямо на костры военных патрулей, но черных солдат Тавель не видел. Они уже были предупреждены, им уже сообщили о взбесившемся броневике, до них уже довели категорический приказ генерала Тханга: не мешать, не встревать в перестрелки, оберегать жизнь цана Тавеля Улама. Они разбегались в стороны едва вдали начинал рычать мотор.
        Только вечером, засадив броневик в глухой вонючий кювет, Тавель, как устрицу из раковины, выволок наружу Садала. В разбитой лавке он забаррикадировал изнутри дверь и насильно влил в рот Садала полбутылки какой-то дряни. Напротив лавки ярко пылал подожженный Тавелем храм, пламя пожара страшно отражалось в расширенных зрачках ничего не понимающего Садала.
        Солдаты, затаившись за углами домов, не собирались гасить огонь. Их глаза были обращены не на горящий храм, они смотрели на багрово отсвечивающие битые стекла лавчонки, в которой укрылся цан Тавель Улам и его сумасшедший спутник. Солдаты боялись не рябого великого Арьябалло, которому был посвящен храм, они боялись не прогнувшихся от жара, оплавленных жаром небес. С пустым бездумным ужасом они вглядывались в багрово отсвечивающие куски стекол. Оттуда, из глубин лавки, доносился не то вой, не то рык.
        4
        Не нажал бы гашетку...
        Пхэк!
        Он нажимал ее много раз.
        Разве не он, цан Тавель Улам, втайне доставлял оружие в уединенные селения юга? Разве не он, цан Тавель Улам, втайне снабжал патронами лидеров хито, засевших на перевале Ратонг? Доктор Сайх не бессмертен, ставка Сауми не вечна, генерал Тханг может ошибаться. А тогда...
        "Если ты чист, если ты всесилен, если ты мудр, если ты способен на самые человечные решения, зачем твои помыслы направлены против меня, брат? Разве не я мог бы разделить с тобой стол, жизнь, беседу? Разве не со мной твое Солнце по-настоящему бы засияло над миром? Заметь меня, брат!"
        Тавель оглянулся на журналистов.
        В огромном зале Правого крыла Биологического Центра Сауми скапливалась духота, но нифанги с юга хорошо поработали над Тавелем - его щека перестала дергаться.
        Пхэк!
        Он умеет ждать.
        Он небрежно приветствовал вытянутой рукой появившегося из ниши генерала Тханга. Проходи же скорей, жирная черная жаба! Я жду не тебя.
        Он сдержанно улыбнулся Те, ступившей на циновку своими крошечными ножками. Проходи же скорей, бездушная сандаловая кукла! Я жду не тебя!
        Заметь меня, брат! Я очищал для тебя страну от хито, я очищу ее для тебя от черных мундиров. Заметь меня, улыбнись мне, дай незаметный знак, я соберу не один, я соберу три корпуса, я вымету из Сауми всех, кого следует будет вымести. Заметить меня, брат, ведь это я приближал твое будущее!
        Пхэк!
        Он скрипнул зубами.
        Заметь меня, брат! Я очищу для тебя землю. Зачем тебе доктор Сайх, зачем тебе генерал Тханг? В сущности, они тоже хито.
        Он скрипнул зубами.
        - Хито - враги. Хито - извечные враги. Хито - враги другого. Хито предали революцию. Хито следует обуздать. Хито не понимают другого. Хито следует уничтожить.
        Заметь меня!
        С испепеляющей сердце ревностью он следил за каждым движением Кая. Он знал, что сейчас может случиться, он не раз, он много раз думал об этом. Щека его снова дернулась, он слегка отвернулся, чтобы свет не падал на его лицо. Он смотрел только на Кая, ему не надо было оборачиваться, чтобы видеть, чем заняты солдаты за ширмами, или журналисты под аркой, или Садал, медленно двинувшийся навстречу генералу Тхангу, навстречу Те и доктору Уламу - навстречу другому.
        Хито враги. Хито извечные враги. Хито предают другого.
        Не слыша себя, не понимая себя, весь во власти этого великого сжигающего непонимания, он сделал шаг вперед, ведь он видел, он чувствовал, он ощущал - Кай заметит его, он заметит его прямо сейчас, он даст ему знак!
        И услышал выстрел.
        Задыхаясь, крича, он бросился к падающему Каю. Он отталкивал черных солдат, как грибы вырастающих над ширмами, он кричал: "Не я, брат! Не я!.."
        III
        Стенограмма пресс-конференции.
        Сауми. Биологический Центр.
        Н.ХЛЫНОВ: Цан Улам, разве мы, люди разумные, не стараемся по мере своих сил улучшать жизнь всего человечества, разве мы не готовы в решительный момент пожертвовать даже жизнью ради торжества справедливости? Почему вы считаете, что у нас нет и не может быть будущего?
        ДОКТОР УЛАМ: Доктор Сайх учит: истинно лишь истинное. Доктор Сайх учит: победу приближает лишь правильный ход. Я долго думал над правильным ходом. Более половины всяческих патологических изменений в организме современных людей обусловлено именно нарушениями в структуре и функциях наследственного аппарата. Практически каждый человек носит в себе некоторое количество потенциально вредных генов, передающихся потомству вместе с генами, контролирующими нормальные признаки. По самым скромным подсчетам, из-за генетических нарушений одно из ста зачатий прерывается уже в первые дни, из каждый сорока новорожденных один появляется на свет мертвым. Наконец, в соответствии с имеющимися подсчетами, каждые пять из ста новорожденных имеют те или иные генетические дефекты, связанные либо с мутациями хромосом, либо с мутациями генов. Ничто не обещает естественного улучшения нашей породы. Понимаю, вам нелегко согласиться, еще труднее принять это как категорический вывод, но рано или поздно вы вынуждены будете осознать: будущее за другим, будущее за Каем. Он другой. Он совсем другой. Он не нуждается ни в хито, ни в
остальных. Он явился в мир, готовый его принять. Все остальное не имеет значения.
        Д. КОЛОН: Но он же одинок, этот ваш Кай!
        ДОКТОР УЛАМ: Доктор Сайх учит: земля кормит людей. Доктор Сайх учит: земля кормит не всех людей. Доктор Сайх учит: земля должна принадлежать другому. Он, другой, любит детей. У другого будет много детей. У его детей тоже будут дети.
        Н.ХЛЫНОВ: Но кровь его детей бесследно растворится в крови многих и многих миллионов ничем не выдающихся представителей человечества. Они будут полностью ассимилированы, цан Улам. Их мало, цан Улам.
        ДОКТОР УЛАМ: Существуют парадоксы, суть которых я не намерен обсуждать.
        Н.ХЛЫНОВ (настойчиво): Я настаиваю на вопросе, на который вы нам не ответили: есть ли у другого враги?
        ДОКТОР УЛАМ: Не имеет значения. У Кая есть друзья. Это важнее. Кай говорит: я понимаю людей. Кай говорит: я глубоко чувствую ближних. Вряд ли кто из присутствующих может сказать то же самое со столь большой долей уверенности.
        Н.ХЛЫНОВ: Цан Улам, известно, и, кажется, этого не скрываете даже вы - внутренние дела Сауми в полном упадке. Промышленность разрушена, сельское хозяйство отброшено в доисторические времена... Возможно, люди вообще и могут обходиться без электроэнергии, без искусственных материалов, без техники, без инструментов, без точных знаний, но как без всего этого может работать серьезный ученый, серьезная лаборатория, серьезный научный центр? Другими словами: кто и как снабжает Биологический Центр Сауми всем необходимым?
        ДОКТОР УЛАМ: Великие результаты всегда являются итогом великой подготовки. Специальная особая группа при военной ставке Сауми в любое время готова обеспечить Биологический Центр всем, что может нам понадобиться.
        Д.КОЛОН (быстро): Кто возглавляет специальную особую группу при военной Ставке Сауми?
        ДОКТОР УЛАМ: Генерал Тханг.
        Н.ХЛЫНОВ: Означает ли это, что Биологический Центр полностью находится в ведении военных?
        ДОКТОР УЛАМ: Не имеет значения.
        Н.ХЛЫНОВ (настойчиво): Означает ли это, что Биологический Центр будет существовать и тогда, когда в Сауми не останется вообще ни одного станка, ни одного инструмента, ни одной книги?
        ДОКТОР УЛАМ: Доктор Сайх учит: все сущее начинается с одной точки, с одной идеи, с одного толчка. Доктор Сайх учит: важен лишь тот путь, который ведет к победе. Начиная свою работу, мы действительно никак не могли обойтись без Биологического Центра. Мы даже закрывали глаза на то, что Биологический Центр сам по себе является очагом возникновения все новых и новых хито, но пришел час, назовем его нулевым, когда мы твердо можем сказать: и это теперь не имеет значения.
        Д.КОЛОН (возбужденно): А дальше, дальше, цан Улам?
        ДОКТОР УЛАМ: Вы хотите повторений? Хорошо, я повторюсь. Будущее принадлежит другому.
        Д.КОЛОН (раздраженно): Но когда оно наступит, это будущее? Через десять, через сто, через тысячу лет?
        ДОКТОР УЛАМ: Через десять лет или через тысячу, не имеет значения.
        ГЕНЕРАЛ ТХАНГ: НУЛЕВОЙ ЧАС
        1
        Сумрак, масляные светильники, тени за ширмами, неясные шорохи - все это. была не ночь, но даже такое напоминание о ночи раздражало генерала Тханга. Он не любил ночь. Бессонница, далеко не всегда приятные размышления, утомительное ожидание рассвета, наконец, сны...
        Чаще всего генералу Тхангу снился один и тот же участок острова Ниску: оплавленная до глянца базальтовая стена, мертвые скалы, спекшийся в стеклянные лепешки песок. За песком в смутном мареве угадывалась горная цепь, отроги ее, выглаженные ветрами, походили на бронзовое литье. Кое где над песком торчали бесформенные обломки - все, что осталось от бывшего поселка.
        Голый, мертвый, пустой мир.
        Если ближе к морю, в трещинах скального массива, бактериологи находили хотя бы микроскопические нити вездесущих сине-зеленых водорослей, то выше остров был мертв, абсолютно мертв. Генерал Тханг не раз видел пустыни, порожденные массированными бомбовыми ударами - язвы воронок со скопившейся в них гнилой водой, раздавленные взрывами бугры, мертвое отчаяние мертвого мира, но тут, на Ниску, вообще не осталось никакой органики, выгорело все, что могло выгореть. И в темной глубине сна, пытаясь укрыть свое грузное тело между редкими оплавленными камнями, едва торчащими над песком, генерал Тханг с тупым животным ужасом вслушивался в темный гул идущих над островом самолетов.
        Один.
        Другой.
        Третий...
        Генерал Тханг знал, хватило бы и одного. Генерал Тханг знал, еще секунда, и вспышка, затмевающая Солнце, высветит самые дальние уголки подсознания, убьет самую тайную тень, даже сам воздух разложит на атомы. Гул нарастал, он заполнял все пространство, он болезненно пульсировал в мозгу, болезненно сжимал сердце. Генерал Тханг тщетно вжимался в песок, ничто уже не могло спасти его от удара.
        Поздно.
        И уходя от мертвого ужаса, от страшного ожидания, перед которым ничто не имело значения, генерал Тханг пытался закричать, захрипеть, разжать сведенные судорогой челюсти - проснуться.
        Проснуться.
        Смахнуть с лица едкий, как кислота, пот.
        Дотянуться до чашки с водой, настоянной на горных травах.
        Генерал Тханг просыпался и долго лежал в темноте, не зажигая свечи или электрического светильника. Потом он тянулся рукой к приемнику, к одному из очень немногих приемников, еще работающих в Сауми. Щелкала клавиша, слабо освещалась широкая шкала, исчерканная китайскими иероглифами, в темную комнату врывались чужие голоса, множество голосов, перебивающих друг друга. Массовые китайские хоры, полные неподдельного энтузиазма, вкрадчивые, будто нашептываемые из-за угла, ватиканские проповеди, скандинавские гимны, широкие и мелкие как северные моря. Лондон на специальном английском увещевал не слушающиеся его отсталые и развивающиеся страны, албанцы ставили под сомнение любую политическую систему, кроме своей, Люксембург, игнорируя тех и других, дарил миру музыку...
        Генерал Тханг медленно приходил в себя.
        Доктор Сайх учит: самая большая буря - это всего лишь преддверие будущей тишины.
        Он, генерал Тханг, мог подтвердить смелый тезис доктора Сайха. Прелесть будущей тишины он осознал рано, очень рано, может быть сразу после кровавой бойни, устроенной черными солдатами Тавеля Улама в дни военного переворота. Огнеметы выжигали королевских стрелков из горящих правительственных зданий, пахло гарью и смрадом. У черных рвов, вырытых за Южными воротами города, трещали выстрелы. Доктор Сайх прав: смерть не делает выбора. Доктор Сайх прав: выбор делает жизнь. Доктор Сайх прав: тишина и покой даруются победителю.
        Вступая в полумрак Правого крыла Биологического Центра Сауми генерал Тханг усмехнулся. Он, генерал Тханг, наставник и учитель другого, он знает цену тишины и покоя. Он знает, как добываются в этом мире тишина и покой.
        Он отчетливо помнил моросящий призрачный дождь почти десятилетней давности. Это было здесь, в Хиттоне. Укрывшись под традиционной серой накидкой, сотрудник Особого отдела королевской армии Тханг, он уже тогда был генералом, легко смешался с толпой. Активный сторонник Нового пути, обоснованного доктором Сайхом, генерал Тханг профессионально не любил людных мест, но то историческое свидание с доктором Уламом он назначил может быть в самом людном месте Хиттона - в королевском саду.
        Он увлек доктора Улама к птичьим вольерам, но пестрые петухи не радовали доктора Улама: его лаборатория израсходовала запас живого опытного материала... Он показал доктору Уламу кобр, но красивые змеи нисколько не тронули доктора Улама: его лаборатория потеряла еще одного ценного сотрудника, призванного в армию...
        Генерал Тханг усмехнулся.
        Еще месяц, ну, два... Королевский режим рухнет, доктор Улам получит возможность взяться за свою работу по-настоящему. Эта работа, заметил он, весьма интересует доктора Сайха. Посмотрите, доктор Улам, этого гризли привезли из Канады. Он очень сердит.
        Генерал Тханг был терпелив.
        Через месяц, другой, пояснил он, власть в стране перейдет в руки сторонников Нового пути, сторонников доктора Сайха. Через месяц, другой; доктор Улам получит в свое личное распоряжение все медицинские и биологические центры Сауми, он может объединить их в один единый центр. Вы получите любую помощь, любых помощников. Вы сможете работать на самом благодарном живом материале - на людях. В вашей работе заинтересована вся страна. За вашей работой внимательно наблюдает сам доктор Сайх. Он, как никто, понимает: мальчик растет.
        Доктор Улам молчал. Он разглядывал гризли.
        Хищник был огромен. Он вызвал панику среди остановившихся рядом с клеткой монахов. Запустив лапу между прутьев решетки, гризли дотянулся до висячего замка. Всего один удар и зверь на свободе! Но гризли не сделал последнего шага, он не догадался ударить по замку.
        "Он напоминает мне вас... - Генерал поднял на доктора Улама проницательные, вовсе не злые глаза. - Сделать всего один ход, один несложный ход... Решиться... - Казалось, генерал и впряв имеет в виду гризли. Он укоризненно пробормотал: - Какие удивительные прозрения... Какая удивительная нерешительность..."
        Доктор Улам оценил сказанное генералом.
        На восточных окраинах Хиттона добивали последних королевских стрелков, в центре города ревели броневики, особый офицерский корпус, возглавляемый Тавелем Уламом, взял штурмом казармы, Хиттон тонул в чаду, в дыме пожаров. Ни Улама, ни Тханга это не трогало - они занимались Биологическим Центром.
        Генерал Тханг знал цену тишины и покоя.
        Сауми отказалась от закупок медицинских препаратов, биологически активных веществ? В Сауми не найти химической посуды высокого качества?.. Поставьте на вид Су Вину. Цан Су Вин не сможет оправдать доверие революции, если завтра же не достанет необходимые препараты.
        Биологический Центр лишен постоянного источника энергии? Доктору Уламу не хватает квалифицированных помощников?.. Обратитесь в Ставку, воспользуйтесь золотым запасом страны. Пригласите инострнных специалистов, - через месяц Биологический Центр должен иметь свою автономную теплоэлектростанцию.
        Доктор Улам нуждается в живом материале? Доктор Улам удручен результатами последних опытов?.. Передайте в его руки все оставшиеся зоопарки... Ах, живой материал - это люди!.. Проблемы нет. Посылайте в Биологический Центр хито, из тех, кто никогда не жаловался на здоровье.
        Ночные стычки с хито ужесточаются? Приграничные страны требуют от Сауми определенных гарантий? ООН встревожена слухами о нарушениях прав человека в Сауми? Есть возможность ознакомиться с некими современными видами оружия?.. Выселяйте хито из городов, города должны быть пустыми. Гарантируйте безопасность, опровергайте слухи, проявляйте интерес.
        Новый путь.
        Сауми твердо встала на Новый путь, рассчитанный доктором Сайхом.
        Кое-кто еще думал, что закрытие границ - мера вынужденная и временная, кое-кто еще считал, что Сауми впрямь имеет возможность обзавестись неким весьма современным оружием, кое-кто и впрямь еще полагал, что у Сауми могут быть внешние друзья, - генерал Тханг так не считал.
        Он знал, считающие так - ошибаются.
        Ведь мальчик растет...
        Доктор Сайх учит: полагаться следует только на свои силы. Доктор Сайх учит: победитель не нуждается в друзьях. Доктор Сайх учит: нельзя верить историкам. Слишком дорогой ценой заплатило человечество за красивые заблуждения, кочующие из одного учебника в другой, за презрительное пренебрежение к людям, которые, подобно доктору Уламу, бескорыстно и упорно, ни на что не обращая внимания, резали хвосты мышам, пиликали в перерыве на скрипке, тщательно подсчитывали число горошин в стручке, десятками лет подряд возились с самым болтливым биологическим объектом - мухами дрозофилами.
        Пожары? Хито? Пустая страна?
        Не имеет значения.
        Трупы на улицах? Мертвые, запруженные телами реки?
        Не имеет значения.
        Генерал Тханг знал главное: мальчик растет...
        2
        В зал Правого крыла генерал Тханг вошел первым. Он чувствовал глубокое удовлетворение, сумрак уже не смущал его. Не без торжества он перевел взгляд на чужих журналистов. Они сомневаются? Они не верят тому, что нулевой час уже пробил?
        Напрасно.
        Доктор Сайх учит: побеждает не меч. Доктор Сайх учит: побеждает не бомба, не космическое оружие. Доктор Сайх учит: побеждает чистый разум, побеждает сердечная доброта, побеждают дети.
        Он усмехнулся. К последнему тезису доктор Сайх пришел не сразу.
        А он сам? Он, генерал Тханг? Разве он не знал тяжелых сомнений?
        Кай Улам, шествующий сквозь буйствующую толпу, склоняет буйствующих к смирению...
        Но надо было столкнуть Кая с буйствующей толпой! Надо было натравить на него самых враждебно настроенных хито, надо было поднять все человеческие отбросы, провести Кая по той грани, что разделяет жизнь и смерть.
        "Теперь все знают: Кай - настоящий парень!.."
        Но надо было вовремя обработать машину итальянца Маруччи, надо было правильно настроить Тавеля на многолетнюю изнуряющую борьбу.
        Игры, игры... Сотни опасных и сложных игр... Игры, победителем в которых мог стать только другой...
        Остров Ниску. Эти чужие белые офицеры, их вежливость, их тайная насмешка... Сауми ищет надежных друзей... О, да, они понимают... Сауми желает дружить с великим соседом... О, да, они понимают... Сауми желает убедиться в эффективности оружия, могущего затмевать Солнце... О, да, это верный выбор...
        В своем ослеплении, в своем ложном чувстве превосходства вежливые белые офицеры забывали, что их эффективное устройство умеет лишь убивать.
        Впрочем, генерал Тханг не скупился на похвалу, не скупился на обещания. Он торговался, он просил, он требовал, он шел на уступки. Он давал понять, что Сауми заинтересована в вечной дружбе, в мощном оружии. Одновременно он высылал Тавелю Уламу длинные списки тех лиц, что должны были быть немедленно уничтожены, поскольку в свое время имели какое-то отношение к физике или химии. Он слишком хорошо понимал, если Сауми и получит современное оружие, контроль над ним осуществлять будет не Ставка...
        Главное, выиграть время. Ведь мальчик растет.
        Белые офицеры снисходили до многого. Они готовы были продемонстрировать свое устройство. Остров Ниску - очень удобное место, жителей с острова легко эвакуировать. Они даже предоставят соответствующие суда.
        Генерал Тханг вежливо кивал. Он верит в узы традиционной тысячелетней дружбы.
        Он знал, мальчик растет...
        Остров Ниску.
        По светлому, очень мелкому, тысячу раз перевеянному ветром песку к бункеру контрольного пункта привели старика в грязном чхоле, небрежно опоясывающем его худые бедра. Жителей Ниску давно эвакуировали, но время от времени, не выдержав тоски по родным местам, островитяне на свой страх и риск, как этот худой старик, выходили на лодках в море.
        - Я один. Я пришел один. - На все вопросы старик отвечал одинаково. Для пущей убедительности он хитро, так ему казалось, подмигивал генералу, даже показывал грязный скрюченный палец с черным полукружием разбитого ногтя.
        - На берегу два челна, - терпеливо возражал генерал Тханг. Белые офицеры окружили их плотным полукольцом, удивленно и вежливо прислушиваясь. - Ты не мог привести сразу два челна. Они даже не связаны веревкой.
        - Я пришел один, - хитро подмигивал старик и показывал грязный скрюченный палец.
        - Ты немолод, - настаивал генерал Тханг. - В твоем возрасте нелегко пересечь пролив. Тем более, на двух челнах.
        Старик хитро пожимал плечами:
        - Я умею.
        Тавель и офицеры связи нетерпеливо переминались за спиной генерала. Тавель прилетел на Ниску только вчера, неестественная вежливость офицеров удивляла и настораживала его. Старик это чувствовал. Отвечая на вопросы генерала, он испуганно скашивал глаза в сторону страшного человека в черном мундире. Сам вид этого черного мундира с клетчатой /коричневое с белым/ повязкой на рукаве нехорошо томил и сбивал с толку старика, как с некоторых пор томил и сбивал его с толку вид рыбы, выловленной в лагуне Ниску. Камбала, покрытая багровыми бесформенными нарывами, угри, раздутые внутренними опухолями, макрель с незаживающими гноящимися ранами на брюхе и под верхними плавниками.
        Мир не прост. Похоже, старик начал об этом догадываться.
        - Почему мы теряем время? - не выдержал Тавель. - Что нам этот старик? Он говорит, что пришел один. Хотя бы из вежливости надо поверить старому человеку.
        - Надо поверить, - хитро подмигнул старик. Он панически боялся Тавеля.
        - Кай видел челны, - негромко пояснил полковник Тхат. - Кай интересовался людьми, прибывшими на челнах.
        Белые офицеры переглянулись.
        - Покормите рыбака, - кивнул генерал Тханг.
        Старику принесли термос.
        Грязный чхоль почти не прикрывал грязные бедра старика, усеянные неприятной мелкой сыпью. Старик с опаской взглянул на чашку с бульоном. Он привык к похлебке, к мутной, густой, горячей похлебке рыбака, полной костей и корешков. Бесцветная жидкость его отпугивала. Бульон был так прозрачен, что чашка казалась ему пустой.
        Решившись, старик опорожнил чашку.
        - На берегу два челна, - терпеливо повторил генерал Тханг. - Оба вырублены из плотного дерева карибу, это тяжелые челны. Ты пришел на остров с сыном, а может с соседом. Это неважно. Главное, он вел второй челн и всегда мог помочь тебе. А теперь твоему сыну или соседу угрожает большая опасность, ты должен помочь ему.
        Старик хитро, но испуганно подмигнул и упрямо выставил перед собой палец.
        - Отдайте старика Тхату, - нетерпеливо посоветовал Тавель Улам. - Тхат слегка обжарит пятки старому лгуну.
        - Жители Ниску - огнепоклонники, - сухо заметил генерал. Он не хотел, чтобы слова Тавеля услышал и понял Кай, только что вернувшийся с обхода контрольных точек.
        - Разве огнепоклонники не чувствуют боли? - удивился Тавель.
        - Огонь для них - очищение, - еще суше заметил генерал. - Огонь их преображает.
        - Огонь нас преображает, - обеспокоенно подтвердил старик. И на всякий случай подмигнул Тавелю, и показал ему грязный крючковатый палец.
        Генерал Тханг вежливо улыбнулся. Он понимал нетерпение Тавеля, но помнить следовало о Кае.
        - Время идет, - напомнил один из белых офицеров.
        Генерал Тханг вежливо кивнул. Не поворачивая головы, он спросил Кая:
        - Как ты поступишь?
        Кай не ответил. Легкий, смеясь, он наклонился к старику:
        - Твой сын или друг, он пошел к пещерам?
        Лицо старика разгладилось. Он забыл об испуге. Он доброжелательно, почти с детским любопытством смотрел на Кая. С ним он не хотел спорить:
        - Наверное.
        Кай обернулся к генералу. Белые офицеры зачарованно следили за происходящим.
        - Я разыщу рыбака.
        - Что ж... - генерал Тханг взглянул на часы. - Времени у нас немного, но оно еще есть. Если найдешь рыбака, уводи его на восточное побережье. Там много узких поперечных ущелий. Вы укроетесь там от ударной и тепловой волны.
        - Я так и сделаю, - сказал Кай и подмигнул старику.
        - Если ветер подует с моря, а он обязательно подует, я открою бункер через десять часов. Тогда ты можешь вернуться. Но не раньше, Кай. Ни минутой раньше.
        - Десять часов... - Кай покачал головой. - Я свяжусь с вами.
        - Тогда иди, - сказал Тханг без улыбки. Он не хотел затягивать прощанье. Изменить ничего нельзя. Он сам настоял на этом испытании. Выдержит Кай или нет, покажет время. Через десять часов они будут это знать. Генерала ничуть не интересовала судьба рыбака. Не будь рядом Кая, он отдал бы старика Тхату.
        "Если Кай выдержит..."
        О других вариантах он не хотел думать.
        Еще раз прикинув предполагаемую мощность взрыва, генерал Тханг покачал головой. "На месте Кая я прямо сейчас двинулся бы на восточное побережье..."
        Генерал волновался.
        Серая крыса, явно попавшая на остров в ящиках с оборудованием, с писком вскочила на камень. Она что-то чувствовала, ей было не по себе.
        "Чему можно научиться у пчелы? - подумал генерал. - Беспредельному трудолюбию? Но оно в крови истинного саумца... Чему можно научиться у бабочки? Бессмысленному порханию? Оно вредно для дел... Почему люди не учатся у крыс? Почему уроки жизни они берут у других, заведомо более слабых, заведомо более неорганизованных существ? Разве не крыса проникает в любое отверствие? Разве не крыса легко поднимается по вертикальной стене и выживает даже в канализационных трубах? Разве не крыса может продержаться в холодной воде трое, а то и четверо суток?..
        Он усмехнулся.
        Доктор Сайх учит: побеждает лишь победитель.
        Успокоенный, он неторопливо опустился в бункер, и чужой белый офицер с величайшей готовностью включил автоматические замки люков, сквозь которые грозно дышало обесцвеченное жарой Солнце.
        Генерал Тханг сел к перископу.
        Тревожно мерцали контрольные лампы, тревожно стучал метроном, начавший отсчет.
        Старик, забившись в самый темный угол, с ужасом следил за странными людьми. До этого дня он даже не предполагал, что под землю можно опуститься так глубоко. Мы сейчас ниже уровня моря, с отчаянием думал он. Почему же не сочится вода из стен? Мы сейчас так глубоко, что вокруг нас должны колыхаться водоросли и бегать крабы...
        В отчаянии он закрыл глаза.
        Затемнив оптику, генерал Тханг развернул перископ. Он видел каменный гребень, прикрывающий бункер от прямого удара, он видел красную ракету, очень бледную при солнечном свете.
        "Кай найдет рыбака..."
        Но когда оптика вдруг ослепла, когда над Ниску испарились тени и звуки, когда мелко, страшно, непрерывно задрожал скальный массив, генерал непроизвольно втянул голову в плечи.
        "Кай найдет рыбака..."
        Оптика, наконец, прозрела.
        Черно-багровый шар медленно разрастался над оплавленными базальтами. В нем ревела буря. Он был окружен голубым кольцом. Низкий тяжелый рев расталкивал земные пласты, разрывал барабанные перепонки. Генерал с отчаянием думал: "Мы никогда не сможем приручить этого джинна. Он не выбирает жертву, он убивает всех. Чтобы его приручить, необходимы специалисты. Чтобы иметь специалистов, необходимо обучить их за рубежом. А это означает, Сауми никогда не избавится от хито..."
        Он сжал зубы.
        Доктор Сайх учит: хито - это враги. Доктор Сайх учит: хито - это исконные враги. Доктор Сайх учит: хито предали революцию... "Но этого джинна нам не приручить... Скинув одно ярмо, мы наденем на шею другое..."
        Тревожно стучал метроном. Тавель Улам негромко переговаривался с Тхатом и белыми офицерами. Старик, закрыв глаза, мелко, как больная собака, дрожал в углу.
        Пять часов...
        Семь...
        Они пообедали.
        Девять часов...
        - Ветер? - спросил генерал.
        - С моря.
        - Тхат! Готовьте костюм высшей защиты!
        Полковник Тхат вытянулся, но голову полковник Тхат повернул к Тавелю. Он был офицером Тавеля, он был дисциплинированным офицером. На плоском лице полковника Тхата читалось отчаяние.
        - Разве уже время? - негромко спросил Тавель. - Кай говорил о десяти часах.
        - Тхат! Готовьте костюм высшей защиты!
        Бункер затопило тревожное молчание. Белые офицеры недоуменно переглядывались. Чего хочет генерал? Искать Кая? Но Кай, несомненно, погиб, если даже и добрался до ущелий восточного побережья. Сами белые офицеры даже не помышляли о том, чтобы подняться наверх.
        - Вы еще здесь?
        Полковник Тхат стремительно бросился на второй уровень. Тяжелые башмаки грохотали по металлическим ступеням.
        - Тхат - испытанный офицер, - шепнул генералу Тавель. - Он верный и испытанный офицер.
        - Да, - кивнул генерал Тханг, - мы должны ценить таких офицеров.
        Бункер вздрогнул. С потолка шумно обрушились струйки песка, капли конденсированной влаги.
        - Что это?
        Грохоча башмаками, с площадки второго уровня скатился полковник Тхат. Он до пояса был затянут в нелепый, в грубый костюм высшей защиты. В раскосых глазах полковника Тхата застыли ужас и восхищение.
        - Это Кай, генерал! Он вернулся! Он взорвал гранату. Он заклинил люк бункера, чтобы мы не могли выйти раньше времени!
        "Вот и все..." - подумал генерал Тханг.
        Он не чувствовал торжества. Просто белые офицеры и их чудовищное нечеловеческое устройство сразу потеряли для него всякий смысл.
        - Кай убит? - не понял кто-то из белых офицеров. - Этот Кай, он подорвался?
        Генерал Тханг непонимающе воззрился на спрашивающего:
        - А-а-а, Кай... Нет, он просто вернулся... Уровень радиации наверху, видимо, превышает норму... Он решил нас предупредить... Позже, когда уровень радиации упадет, он поможет нам выйти из бункера.
        - Он жив?! Он там, наверху, и он жив?!
        Генерал не ответил. Он прижал лицо к перископу. Ему показалось, что он видит невдалеке распухший трупик убитой крысы. Но это, конечно, показалось. Крысу сожгло, ее пепел развеяло по всему острову. Зато генерал ясно увидел Кая Улама. Кай Улам, другой человек, стоял на оплавленном каменном гребне. Как заправский морской сигнальщик, он размахивал руками.
        - Читайте! - приказал генерал.
        Сердце генерала Тханга было полно ликования. Он ни разу не посмотрел в сторону чужих белых офицеров, явно смущенных его сдержанностью. Эффектно ли выглядел взрыв? Без сомнения. Рыбак, конечно, погиб? И это без сомнения.
        Чужие белые офицеры переглядывались. Они не понимали, где мог укрыться от взрыва Кай. Ни одно живое существо не может выдержать того, что сейчас творится на острове Ниску.
        Но так думали чужие белые офицеры. Генерал Тханг так не думал.
        3
        В сумрачный зал Правого крыла генерал Тханг вошел впереди Кая.
        Мальчик вырос.
        Доктор Сайх прав: побеждает не меч. Доктор Сайх прав: побеждает не бомба, не космическое оружие. Став страной другого, Сауми мгновенно превратился в страну будущего.
        Вот Кай. Он шествует в будущее!
        Он кроток, он чист, он неуничтожим. Его не пугают энергетические или сырьевые кризисы, ему не страшны демографические или ядерные взрывы. Ему не надо ломать голову над проблемами глобальных кругооборотов воды или тепла, он не боится ни ядерных зим, ни тепличных эффектов.
        Другой.
        Он совсем другой.
        Сгорбленная фигурка Садала на мгновение привлекла к себе внимание генерала.
        "Садал... Человек-дерево... Не просто было вывести его на Тавеля Улама... Но я преуспел и в этом. Садал стал вещью Тавеля, как я и хотел того..."
        Он усмехнулся.
        "Я во многом преуспел..."
        Он даже повернул голову, чтобы кивнуть Садалу и Тавелю, он чувствовал, что они этого ждут, но Те, шедшая чуть в стороне, вдруг споткнулась. Циновка под ее ногами сбилась, Те невольно оперлась о руку генерала. Он удивился: почему у Те испуганный вид?
        Он похолодел. На одно мгновение, на какое-то одно ничтожное мгновение он утерял контроль над окружающим и окружающее уже не подчинялось ему.
        Он успел прыгнуть вперед, прямо на Садала, но ему помешали солдаты, выскочившие из-за ширм. Падая, он уже ничего не видел, но слова Кая дошли до него.
        "Дай его мне!"
        И почти сразу ударил выстрел.
        IV
        Стенограмма пресс-конференции.
        Сауми. Биологический Центр.
        Н.ХЛЫНОВ: Цан Улам, известно, что годы эмиграции доктор Сайх провел в странах Европы. Он знаком со всеми высшими достижениями ее культуры, истории, философии. В то же время реформы, проводимые в Сауми военной Ставкой, нельзя назвать иначе как покушением на национальную и общечеловеческую культуру. Связана ли программа так называемого Нового пути, разработанная доктором Сайхом, с появлением в Сауми другого человека?
        ДОКТОР УЛАМ: Не имеет значения.
        Д.КОЛОН: Цан У лам, повлияли ли на вашу работу чьи-либо труды, идеи, высказывания?
        ДОКТОР УЛАМ: Доктор Сайх учит: полагаться следует только на свои силы. Доктор Сайх учит: побеждает лишь тот, кто выбирает правильный путь к победе. Я, конечно, следил за работами Меллера, Мьеенна, Дельгадо, Синшеймера, даже Гейтса и Энгуса, но ни один из них не пошел дальше частностей. Как всем остальным им просто не хватило смелости. Доктор Сайх учит: перестраивая мир, мы вовсе не перестраиваем человека. Доктор Сайх учит: перестраивать следует не мир. Доктор Сайх учит: перестраивать следует человека. В этом отношении я не знал никаких учителей и не опирался ни на чьи работы.
        Д.КОЛОН: Цан Улам, как ведутся операции на генном уровне?
        ДОКТОР УЛАМ: Подобные операции ведутся при помощи ряда специфически действующих ферментов. Это, собственно, главный инструмент молекулярной химии, хотя и не единственный. Одни ферменты, подобно скальпелю, рассекают молекулу ДНК на части, другие, как ножницы, удаляют ненужное, третьи, подобно игле, сшивают фрагменты в новую более сложную структуру. Входя в состав хромосом нового хозяина, молекула ДНК, носительница чужеродного гена, становится неотъемлемой частью наследственного аппарата воспринявшей ее клетки и сообщает ей такие наследуемые свойства, какими прежде она не обладала. Грубо говоря, это дает нам возможность искусственно создавать абсолютно новые, никогда прежде не существовавшие в природе живые объекты, скажем, банан, мякоть которого имеет вкус мяса...
        Д.КОЛОН (с вызовом): ...или политика с чистыми руками!
        ДОКТОР УЛАМ (сухо): ...или другого человека.
        Д.КОЛОН: Вы действительно считаете, что появление другого человека означает наш конец, конец остальных?
        ДОКТОР УЛАМ: Доктор Сайх учит: толпа не знает, в какую сторону ей полезно двигаться. Доктор Сайх учит: человечество нуждается в поводыре. Доктор Сайх учит: поводырь необходим только в дороге. Какое-то время, может быть даже длительное, путь Кая и путь остальных, путь другого и путь хито будет как бы одним общим путем. Какое-то время, может быть даже длительное, эта смешанная толпа будет двигаться рядом с Каем, рядом с другим. Потом хито отстанут, они не могут не отстать. Доктор Сайх учит: хито - это враги. Доктор Сайх учит: хито - это извечные враги. Доктор Сайх учит: хито предали революцию. Доктор Сайх учит: хито следует уничтожить. Но они отстанут сами, они не могут не отстать. А оставив в минувшем хито, другой оставит - и остальных. Придет тот желанный час, когда рядом с Каем не будет возбужденных нечистоплотных толп. Тогда, обретя покой, Кай, другой человек, сможет присесть на отмели Большой реки в тени пышного дерева и спокойно, ни на что не отвлекаясь, обдумать судьбу своей свободной планеты.
        Д.КОЛОН: Цан Улам, не проще ли было бы оставить явление другого в тайне? Зачем вы открылись нам?
        ДОКТОР УЛАМ: Чтобы чуду поверили, чудо должно быть массовым.
        Д. КОЛОН: ПЕКЛО ТВОРЕНИЯ
        1
        - Я всегда попадаю туда, где господь бог нуждается в истинном профессионале, - Колон сказал это без иронии.
        Хлынов усмехнулся:
        - Вы уверены, что вели себя правильно? Я имею в виду Тавеля Улама.
        - "Побеждает лишь победитель!" - Колон презрительно хмыкнул. - Не надо быть провидцем, этот парень окончательно проиграл. Если откровенно, я рад этому. Не так уж приятно сознавать, что чья-то жизнь, пусть даже не твоя, впрямую зависит от этой стареющей, но все еще злобной обезьяны.
        - Он не вечен.
        - Как? Как вы сказали? Что значит это ваше - не вечен?
        - Ну, Джейк, не придирайтесь к словам. Считайте, что это всего лишь антитеза.
        - Другому?
        - Наверное, - пожал плечами Хлынов. - О ком нам еще говорить?
        - Вечен, не вечен... Оставьте эту терминологию... Что-то я никогда не слыхал, чтобы человек, объявленный вечным, жил дольше того краткого срока, что отпущен ему современниками. Вы что, не знаете, как просто уничтожается органика? Достаточно дослать в ствол патрон... Любители таких дел сыщутся где угодйо.
        - Даже здесь, в Хиттоне? Даже здесь, в Биологическом Центре?
        - Почему нет? - искренне удивился Колон. - Что вы знаете о солдатах, спрятанных за ширмами? Может, именно сегодня до кого-то из них дойдет, что это он, именно он убил своего отца, отправил в спецпоселение свою мать, надругался над сестрой. А что вы знаете о том же Тавеле? Может быть именно сегодня до него дойдет, что всю жизнь ему мешал именно другой. А что вы знаете о том же Садале? Человек-дерево! Может все же он больше человек, чем дерево? А?.. Да любой из присутствующих здесь без всяких раздумий вздернет на суку хоть самого доктора Сайха!
        - Доктора Сайха. Но не Кая, Джейк!
        - Не вижу разницы, - сухо заметил Колон. - Мне приходилось брать интервью у бывшего императора Бокассу. Уверяю вас, разница между ним и любым членом его клана была не столь уж велика, а ведь там речь шла о каннибализме... Вечность другого! - он презрительно хмыкнул. - Я не дам за нее и цента, пока рядом с другим ходит Тавель, пока его окружают солдаты Сайха, пока рядом с ним растет этот человек-дерево.
        - Вы, правда, верите, что другому грозит опасность?
        - Я верю в объективную ситуацию, - Колон нехорошо усмехнулся. - Когда появляется такая притягательная цель, как этот другой, пистолет непременно выстрелит.
        Хлынов рассеянно кивнул. Он следил за Садалом.
        Над ширмами, в полумгле, под балками перекрытий, кое-где обвитых лианами, сумрачно колыхаясь, клубилась тьма, неосязаемая, но плотная.
        "Он тоже неосязаем..." - подумал Колон. Он, как и Хлынов, следил за Садалом. Но Садал его не интересовал. "Кай, другой - кто он? Он, правда, добр? Он, правда, честен?.."
        Он усмехнулся.
        Надоели лжецы. В конце концов, с честным человеком, другой он или нет, разговаривать проще. В разговоре с честным человеком не обязательно задаваться мыслью, лжешь ли ты сам. В разговоре с честным человеком это не имеет значения.
        Другой...
        Колон потер пальцами шрам. Он так и не решился на пластическую операцию. Иногда, впрочем, шрам помогал ему - отталкивал или наоборот привлекал людей.
        Другой...
        Плевать на доктора Сайха, плевать на доктора Улама, плевать на Новый путь - это все известно. Нищее детство, послушничество в монастыре, левые убеждения, какой-нибудь бамбуковый заговор, унизительная высылка из страны... Доктор Сайх взял свое за годы унижений и нищеты. Доктор Сайх определил направление удара. Хито - это враги. Хито - это извечные враги. Хито предали революцию. Хито следует уничтожить.
        Все сходится, хмыкнул Колон.
        И все повторятся, хмыкнул он.
        Пружину нельзя сжимать беспредельно, рано или поздно она сорвется, рано или поздно бесчисленные хито, гниющие в южных болотах, прозреют и ударят по Хиттону. История убедительно доказывает, что остановить подобную лавину нельзя. Доктор Сайх, генерал Тханг, изворотливый карлик Су Вин, черные солдаты - все они будут сметены. Кай, другой человек, тоже будет сметен. Доктор Улам утверждает, что у Кая останутся дети, что они тоже другие. Но ведь им, детям Кая, жить с толпой и в толпе, они растворятся в толпе тощих, хитрых, анемичных, болтливых, жадных современников, они будут болеть их болезнями, страдать их пороками, бороться за их, низкую, жажду жизни.
        Колон рассеянно тер щеку. Перед ним что-то брезжило. Кажется, он что-то нащупал, он что-то понял.
        Он оглянулся на Хлынова. Другой, - он любит каждого или всех? Я непременно задам этот вопрос другому. А если он ответит: каждого, я непременно спрошу: и тех, кого забили мотыгами у Южных ворот, и тех, кого заживо сгноили в спецпоселениях, и тех, чьи черепа украшают улицы брошенных и пустых поселков?
        Забавно, если другой ответит: да.
        Вряд ли...
        Человек, в сущности, всегда оставался своею собственною мечтой. Мы еще далеки от ее осуществления. В бездне времен, в царстве самых тупых и примитивных пресмыкающихся, среди ракоскорпионов и панцирных рыб, самой природой нам было определено некое устойчивое количество рук, ног, пальцев. Мы плоть от плоти немыслимо бесконечного зверья. В нас ревет слепая ярость амфибий, ихтиозавров, ископаемых гигантских акул. Этим мы и обходимся. Разве доктору Уламу вытравить такое из человека?
        Это тоже вопрос, сказал он себе.
        Он видел: Садал, вдруг пошатнувшись, оперся на одну из ширм. Не поднимаясь, черный солдат оттолкнул Садала стволом автомата.
        Только в компании с Садалом и ловить сирен, усмехнулся Колон. Тавель, несомненно, таскает человека-дерево на охоту.
        Он остро пожалел: отправиться на охоту, значит, увидеть страну, увидеть саумский рай изнутри, увидеть Новый путь в действии...
        Он сумел бы написать о саумском рае. Он умел об этом писать. Он даже о скучнейших, бесконечно однообразных опытах генетиков умел писать так, что читатели не отрывались от журнала. Отношения безобиднейших мушек-дрозофил выглядели в его репортажах захватывающей чередой бесконечных жестоких войн, в которых одни, нападающие, упорно вводили в дело все новые и новые виды оружия, а другие, защищающиеся, столь же упорно отыскивали средства защиты.
        Другой...
        Он нападает? Он, правда, совсем другой? У него, правда, нет с нами ничего общего?..
        2
        Колон знал: удивительные открытия вовсе не обязаны рождаться в лабораториях, известных всему миру. Но есть лаборатории, открытия в которых как бы подразумеваются сами собой. К таким всегда относили лабораторию молекулярного химика Джеймса Энгуса, старины, как прозвали его журналисты, Джи Энгуса.
        Пекло творения, - так озаглавил свой двухлетней давности репортаж он, Колон, не раз бывавший у Энгуса.
        Пекло творения...
        Лаборатория Энгуса ничуть не напоминала указанное место. Высокие потолки, стерильная чистота, пузатые колбы на стеллажах, поблескивающих никелем. На стене огромная фотография, нечто вроде модуля, доставившего космонавтов на Луну. В дальнем углу стеклянный аквариум с пурпурными морскими ежами - биологический объект не менее болтливый, чем мушки-дрозофилы. И легчайший, едва уловимый запах серы, единственное, что можно было тут отнести к непременным атрибутам пресловутого пекла.
        Напоминало ли все это лабораторию доктора Улама?
        Почему нет?
        Во внешнем мире, за стенами, могут идти перестрелки, там могут гореть храмы, реветь подорванные броневики. Какое дело до этого химикам? Разве что ассистенты доктора Улама повязывают головы белыми национальными косынками, мелко вручную подрубленными по краям... Джи Энгусу помогал юный, тощий и, конечно, рыжий ирландец. Он уверенным, но очень мягким движением выставил на физический стол стеклянную колбу, до половины залитую какой-то полупрозрачной, студенистой массой. Рыжий тощий ассистент заранее знал, что именно понадобится старине Джи Энгусу.
        - Ну, смелее! - Джи Энгус сильно косил. Казалось, он смотрит сразу и на ассистента и на Колона. - Не бойтесь, Колон, я не люблю иметь дело с ядами.
        Колон нерешительно прикоснулся к торчавшей из колбы стеклянной палочке. На палочку накручивалась, тянулась за ней все та же полупрозрачная студенистая масса.
        - Подумать только! - хихикнул старина Энгус (ко всему прочему он был еще и несколько суетлив) - Вы запутываете сейчас нить жизни! Думаете, это яичный белок? Ошибаетесь. Это ДНК, самое знаменитое химическое соединение нашего века, носитель наших наследственных свойств, главный дирижер внутриклеточного оркестра. Человек и пчела, рыба и птица, цветок и вирус - все мы родственники по ДНК, так что относитесь к живому с уважением, Джейк. Всегда с уважением.
        - Если даже это живое - тигр, а у меня нет никакого оружия?
        - В этом случае особенно! - суетливо хихикнул Энгус. Он сильно косил. - И оставьте свою брезгливость, она вам не к лицу. Вдумайтесь! Ведь именно в этой элегантной структуре, - он поднял колбу и полюбовался ее содержимым на свет, - ведь именно в этой элегантной структуре, которую мы называем ДНК, записано все обо всем. Именно благодаря ее свойствам, сирень, выращенная вами в саду, даст цветы именно сирени, а не мака и не мимозы, а ребенок, зачатый вами, унаследует цвет именно ваших глаз, а не президента страны или любимого вами актера.
        - Но выглядит это так инертно... - не скрыл разочарования Колон.
        Коротко хихикнув, старина Джи Энгус выловил из аквариума крупного морского ежа. Он обращался с ежом бесцеремонно, но не без некоторой почтительности. Точным, почти неуловимым движением он ввел в кожу ежа, щетинящегося частыми зелеными иглами, небольшую дозу солевого раствора.
        - Взгляните.
        Из многочисленных пор ежа медленно выступала белег соватая жидкость.
        Таким же точным движением старина Джи Энгус перенес каплю жидкости на предметное стекло.
        - Ну?
        Колон прильнул к окуляру микроскопа.
        Он увидел множество сперматозоидов, беспорядочно мечущихся внутри капли. Хвостовые жгутики сперматозоидов извивались с поразительной быстротой - каждый спешил, каждый искал, каждый жаждал соединения.
        - Вот вам и инертная масса! - старина Джи Энгус не скрывал торжества. - Благодаря такой вот "инертной массе" явились в наш мир Сократ и Атилла, Аристотель и Герострат, Наполеон и Джордано Бруно. Вы тоже, Колон! Вы тоже!
        - И Джина Лолобриджида? - ухмыльнулся американец.
        - И она, и она! - шумно радовался Джи Энгус и глаза его разбегались по сторонам. - А если уж быть совсем точным, появление Джины на свет, - старина Джи Энгус умел бывать и несколько фамильярным, - появление Джины на свет еще более закономерно, чем ваше. Ведь она женщина, мой друг! А наш мужской Y-ген это всего лишь недоразвитый Х-ген женский. Мы, мужчины, - хихикнул он, - всего лишь недоноски на генном уровне.
        Колон кивнул. Он не собирался ограничивать беседу интересом к Джине Лолобриджиде. Его интересовала другая судьба. Скажем, Улам. Некто доктор Улам. Вы ведь помните такого?
        - Улам? - несколько смешался Джи Энгус. - Встречался ли я с ним? Несомненно.
        Он вдруг опечалился:
        - Какая странная судьба, какие странные повороты...
        - Странная? Почему?
        - Мы все многого ждали от этого саумца. Он подавал невероятные надежды. Конечно, он был в высшей степени нескромен по отношению к сокровенным тайнам природы, но именно это и позволяло видеть ему многие вещи совсем не так, как видим их мы. Улама постоянно тянуло к рискованным опытам. После скандала в лаборатории Стоккарда он был вынужден покинуть нашу страну. Говорят, ему грозило уголовное преследование.
        - Что это за скандал?
        - Смерть двух добровольцев... Кажется, безработные... За определенную мзду они доверили себя Уламу, он всегда ухитрялся проверять свои безумные идеи на человеке.
        - Что случилось с добровольцами?
        - А что случилось с самим Уламом? - быстро спросил Энгус.
        - Насколько я знаю, Улам вернулся в Сауми.
        - Вот как? - косые глазки старины Джи Энгуса удовлетворенно блеснули. - Будем считать, ему повезло. У нас рано или поздно он угодил бы в тюрьму.
        - Разве в Сауми нельзя найти добровольцев?
        - Ну, с этим у него не будет проблем. У него будут проблемы с инструментами, с препаратами, с дельными помощниками, наконец. Кто в Азии всерьез интересуется генетикой или молекулярной химией? Они, азиаты, заняты одним, - Джи Энгус хитро хихикнул, - срочно добыть пищу и так же срочно воспроизвести себя.
        - Не слишком ли упрощенный подход к проблемам Азии?
        - Не упрощенный, - сверкнул глазками Энгус. - Достаточный.
        - Разве в Сауми невозможно вести исследования, подобные вашим? - Колон обвел взглядом лабораторию.
        - Почему невозможно? - Энгус глядел на Колона с любопытством. - Подобные исследования можно вести везде, где есть человек. Но, повторяю, чтобы всерьез заниматься человеком, необходимо иметь соответствующий инструмент, соответствующую базу, наконец, соответствующих помощников.
        - Доктор Сайх учит: побеждает лишь победитель.
        - Сильно сказано. Кто этот доктор Сайх?
        - В прошлом палеонтолог, спец по ископаемым позвоночным. Ныне глава военной Ставки Сауми.
        - Бог мой! - глазки Джи Энгуса обеспокоенно забегали. - Вы полагаете... Вы думаете, Улам может наладить отношения с этим... палеонтологом?
        - Почему нет? Мы подумали об одном и том же. Старина Джи Энгус суетливо хихикнул. Старина Джи Энгус суетливо погрозил пальцем:
        - Идеи Улама вряд ли заинтересуют военную Ставку. Идеи Улама, какими бы они ни были по сути, всегда все-таки касались будущего. Отдаленного или не очень, но будущего. А где вы видели диктатора или хунту, интересы которых простирались бы дальше завтрашнего дня?
        - В чем они заключались, эти идеи Улама?
        Джи Энгус задумался.
        - Прежде всего, Улам считал и, боюсь, не без основания, что современный человек является весьма жалким существом. Жалким, конечно, по сравнению с тем, каким он мог бы быть в идеале. Во-вторых, он считал, что современный человек наделен слишком дурной наследственностью. В некотором смысле, мы с вами все еще динозавры, Колон. Наконец, человек, по мнению Улама, является жертвой некоего эмоционального анахронизма. Чем хуже мы живем, тем мы добрей друг к другу, чем лучше мы живем, тем больше порочных черт обнаруживаем.
        - Он видел какой-то выход из этого тупика?
        - А кто вам сказал, что это тупик? - по-детски удивился Джи Энгус. - Следует создавать некие оптимальные условия... А сломать человека легко. Гораздо сложней его пересоздать заново. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду вовсе не пресловутое самовоспроизводство.
        - Но Улам...
        - Что Улам? - неожиданно резко оборвал журналиста Энгус. - Улам исчез. Если честно, я приветствую его исчезновение. Он был слишком бесцеремонен в выборе объектов для опытов, он сознательно закрывал глаза на божественное в человеке, он смотрел на человека лишь как на глину для своих вовсе не безупречных опытов. Я рад, что след Улама затерялся где-то в Сауми. Уверен, что это совсем не та страна, в которой куется человеческая история. Сауми - это, скорее, что-то из прошлого. Это нечто вроде Урарту или Шумера, жители которых еще не вымерли.
        - Вы позволите, я запишу ваше сравнение?
        - Пожалуйста.
        3
        Другой...
        Почему нет?
        Подобные темы трогают самых равнодушных. А уж он, Колон, подольет масла в огонь. История упряма. История быстро забывается. Никогда не лишне напомнить об ордах Атиллы, о деяниях Македонского, вообще о войнах, как бы они ни звались, Пуническими или Столетними...
        Кай добр? Кай чист? Кай человечен?
        Не все ли равно, если для остальных все это грозит прямым и полным исчезновением?
        Ему, Колону, конечно, нечего беспокоиться. Если Кай - проблема, то он, скорее всего, проблема для наших потомков. Через сто или через тысячу лет... Он, Колон, столько не протянет. А внуки и дети... Что ж, они найдут панацею и от этого...
        Он был странно напряжен.
        Он хотел видеть Кая.
        Он хотел знать, какого он роста, этот Кай, какой у него нос, как его уши прижаты к голове? Совсем немаловажно, подумал он, как ходит Кай, какими глазами смотрит на окружающих?
        Колон чувствовал непонятное смятение. Может, это масляные светильники?..
        Он оглянулся.
        Садал... Человек-дерево... Что ж, на свете, значит, есть и такие... Как затаскана его курточка, как пепелен его вид, как он сгорблен, как он искривлен... На фоне такой развалины, подумал он, даже я могу выглядеть суперменом...
        Напряжение не отпускало Колона.
        Он жадно всматриваля в сумрак зала, он непремецьо хотел первым увидеть Кая.
        Генерал Тханг... Доктор Улам... Прозрачная, как привидение, Те...
        Он увидел Кая.
        Он увидел Кая и ужаснулся: о чем он, Колон, думал минуту назад, какое значение могли иметь его мысли?
        Он увидел Кая и ужаснулся: он, Колон, прожил жизнь пусто и грязно. Он не любил. Он не чувствовал. Он ничего не понимал. Если ему вдруг и повезло, то только сейчас: он видел Кая!
        Отстраняя Садала, он сделал шаг вперед - туда, ближе к Каю. Он хотел видеть его, он хотел слышать его. Садал отшатнулся, кажется, что-то шепнул, но о чем может шептать дерево?
        Теперь Колон знал: он всю жизнь стремился увидеть Кая, он искал только его. Он не понимал, что с ним происходит, да и не хотел этого понимать. И когда впереди, в полумраке, ударил выстрел, он застыл только на мгновение, и сразу прыгнул вперед. Черные солдаты висли на Колоне как муравьи, он отбрасывал их, он что-то кричал, пока кто-то из солдат расчетливо, как на тренировке, не ударил его прикладом автомата прямо в лицо.
        V
        Стенограмма пресс-конференции.
        Сауми. Биологический Центр.
        Н.ХЛЫНОВ: Цан Улам, знает ли Кай, другой человек, о том, что между ним и нами есть разница?
        ДОКТОР УЛАМ: Кай знает о разнице между собой и нами. Он даже знает, что эта разница более значительна, чем разница между современными людьми и, скажем, нашими первобытными предками. Но к нам, к своим предшественникам, Кай относится хорошо. Он относится к нам мягко. Он относится к нам мягче, чем мы в свое время относились к аборигенам Австралии или Америки. Девиз Кая - любовь. Девиз Кая - справедливость.
        Д.КОЛОН: Цан Улам, вас не смущает то обстоятельство, что Иисус был распят именно теми, кому он нес свою любовь, кому он нес свою справедливость?
        ДОКТОР УЛАМ: Иисус был вооружен только верой. Кай вооружен знанием. Еще он вооружен долготерпением. В отличие от нас, он чист, он не агрессивен. Он знает: на сегодня он единственная по-настоящему разумная единица Вселенной. А потом он любит и ждет.
        Д.КОЛОН: Чего?
        ДОКТОР УЛАМ: Нашего ухода.
        Д.КОЛОН (раздраженно): Вы что, действительно уверены, что наш уход предрешен?
        ДОКТОР УЛАМ: Доктор Сайх учит: дерево растет, дерево умирает. Доктор Сайх учит: человек живет, человек уходит. Доктор Сайх учит: человеку предопределен Новый путь. Но Кай - другой. Путь Кая не сходен с нашим.
        Д.КОЛОН: Но как может быть равнодушен Кай к тому, что на его глазах уходит, быть может, лучшее, на что оказалась способна природа?
        ДОКТОР УЛАМ: Девиз Кая - любовь. Девиз Кая - справедливость. О каком равнодушии может идти речь, если Кай всегда готов помочь всем, если Кай всегда готов помочь каждому?
        Д.КОЛОН (раздраженно): Как это понимать?
        ДОКТОР УЛАМ: Наш уход предрешен. Кай сочувствует нам, но он другой, и впереди у него другой мир. Долг Кая заселить этот мир другими. Кай добр и чист. Сочувствуя нам, он помогает каждому, сочувствуя нам, он поддержит и утешит любого, кто почувствует в этом нужду, сочувствуя нам, он выслушает любую исповедь, если она способна будет утешить исповедующегося. Наверное, не каждый обнаружит в себе столько смирения, наверное, мы еще увидим зарево над многими городами...
        Д.КОЛОН (громко): Как это сейчас происходит в Сауми?
        ДОКТОР УЛАМ: ...как это сейчас происходит в самых разных уголках Земли. Что ж... Нас это не удивит... Доктор Сайх учит: хито - это враги. Доктор Сайх учит: хито - это извечные враги. Доктор Сайх учит: хито - это враги другого. Хито предали революцию. Хито следует наказать. Хито предали другого. Хито следует уничтожить.
        Н.ХЛЫНОВ: Цан Улам! Но потом, через сто, через тысячу лет, когда единственным хозяином планеты останется другой... Что потом?
        ДОКТОР УЛАМ: Доктор Сайх учит: правильный путь - это путь к свету. Доктор Сайх учит: к победе ведет только правильный путь. Я не могу сказать точно, что именно находится в конце пути, но я догадываюсь, что именно может находиться в конце правильного пути.
        Д.КОЛОН: Так поделитесь с нами своей догадкой!
        ДОКТОР УЛАМ: (после длительного молчания): Покой.
        САДАЛ: ЧЕЛОВЕК-ДЕРЕВО
        1
        Он остановился возле ширмы и осторожно погладил рукой ее блеклую зеленоватую поверхность. Ширма была прохладная, она напомнила ему о ветхих беседках, обрастающих влажными зелеными мхами в глухих глубинах бывшего королевского сада. И о вечере, темном, прохладном, когда он вновь останется совсем один и ничто не сможет помешать ему слышать голос...
        "Ты хочешь услышать голос?.."
        Так спросил Тавель. Почему он спросил? Разве он знает тайну голоса?
        Мысли Садала путались. Как всегда, он не мог собрать их воедино. Он стоял, касаясь ширм ладонью и не замечал солдат, затаившихся за ширмами. Солдаты тоже не замечали его. Кто он для них? Призрак, тень тени, вещь Тавеля, может, последняя разрешенная в Сауми вещь. Он мог ходить по улицам; его никто не замечал. Он мог подойти к костру военного патруля, мог вытянуть над огнем руки. Он мог подобрать на улице чашку, набрать воды и напиться из чашки прямо на глазах у черных солдат. Его все равно не замечали. Он призрак, тень тени, он вещь Тавеля.
        Ему было все равно.
        Он, Садал, всегда хотел быть только деревом.
        Иногда, после полудня, когда стихал изматывающий душу южный тоскливый ветер, он вдруг вспоминал... Всегда после полудня и всегда недолго... Он вдруг смутно видел сырую дорогу, измятую босыми ногами, вдруг смутно слышал окрики все тех же черных солдат, и видел длинную, теряющуюся в тумане, извивающуюся, ползущую, стонущую и плачущую, но чаще всего молчащую, мертвенно движущуюся человеческую колонну... Иногда падал человек, иногда солдаты сами выводили кого-то из строя... Туман, шлепанье босых ног, детский плач, бритые головы...
        Где это было? С кем?
        Доктор Сайх учит: счастье в единении. Доктор Сайх учит: пыль дорог - мера сущего. Доктор Сайх учит: счастливы идущие Новым путем.
        Он, Садал, всегда хотел быть деревом.
        Будь его воля, умей он так сделать, он давно бы покинул Хиттон, это гигантское дохлое разлагающееся чудовище, подавившееся грудами выброшенных на его улицы вещей, чуть было не погубивших детей Сауми. Холодильники всех марок с вырванными разбитыми агрегатами, искалеченные ламповые приемники, новейшая электроника, раздробленная молотками, выпотрошенная штыками мягкая мебель, подорванные, сожженные автомобили, битый хрусталь, поверженные телеграфные столбы, обрывки проводов, праздничных и магнитофонных лент, бумажные деньги, бурыми листьями разнесенные по бульварам...
        Доктор Сайх учит: свободен только свободный. Доктор Сайх учит: свободен лишь отринувший власть вещей. Все сущее рождается свободным, неволя приходит с обретением первой вещи, неважно, игрушка это или ружье. Обремененное неволей, все сущее движется, страдает, наконец, отмирает, чтобы слиться, опять свободным, с водой, с землей, с воздухом.
        Он, Садал, знал на Большой реке широкую отмель. Эта отмель лежала с подветренной стороны горы Змей, ее окружали тонкие тростники, от которых даже в самую тихую погоду по поверхности реки бежала тончайшая рябь. Там, на отмели, нет ничего чужого, там только серебристый песок, тростник, тишь. Там нет тления, гнили, плесени, там порхают бабочки самых невероятных форм и расцветок, а тишину изредка спугивает лишь олень, спешащий к водопою.
        Там, на широкой отмели, на низких песках цвета разваренного белого риса, он, Садал, человек-дерево, стоял бы, раздвигая земные пласты мощными корявыми корнями, там он гнал бы по капиллярам ствола сладкие зеленые соки - в молчании, над песками, над путаницей голубых водорослей, над медленным течением Большой реки.
        Я - вот он. Я огромен. Я даю огромную тень. Приди, отдохни под моей тенью!
        Доктор Сайх учит: толпа не может обходиться без кормчего. Доктор Сайх учит: только кормчий знает правильный путь. Главное, это тишь. Суета всегда неуместна. Зачем бродить под звездами, пугаясь звезд? Достаточно стоять над течением, шуметь кроной, видеть свое огромное отражение в водах Большой реки.
        В бывшем королевском саду, глухом, забитом колючками и лианами, содрогающемся от рева цикад, недалеко от бамбуковой клетки, тщетно ожидающей непойманную сирену, Садал всегда попадал в хмурые кусты шуфы. Колючки, кривые, острые, рвали ткань курточки. Садал не замечал боли. Не имеет значения. Он преодолевал чудовищные груды взорванных бетонных глыб, находил проходы между ржавыми противотанковыми ежами. Он не боялся черных солдат. Солдаты его не замечали. Он был тенью, призраком, он был вещью Тавеля, последней разрешенной вещью в стране. И плача, во тьме, в реве - цикад, он проникал, наконец, в проем тяжелой, вышибленной гранатой, двери.
        Садал не боялся тьмы. Садал радовался ее плотным объятиям. Ведь не будь тьмы, он, Садал, мог столкнуться на улице с комиссаром Донгом, или с разносчиком фруктов, или с девицами из заведения "Звездный блеск", не будь тьмы, его могли окликнуть с бесчисленных балкончиков, нависающих над узкой уличкой... Пробираясь сквозь мертвый город, путаясь в заплесневевшем тряпье, не замечая костров, разведенных военными патрулями, он боялся, что улицы, правда, вдруг оживут. Он хотел, чтобы Хит-тон всегда оставался мертвым и темным. Он хотел, чтоб на улицах Хиттона никогда не появлялся ни один человек. Он знал: стоит ему нырнуть в проем вырванной взрывом двери, втянуть в грудь темный воздух, полный тления и сырости, - он услышит голос.
        Кай!
        Садал радовался тьме, битому стеклу, осыпающейся штукатурке, чудовищному, громоподобному реву цикад - запустению. Он полз в темноте, попадая руками в какую-то вонючую слизь, ощупывал стены и, наконец, в темноте натыкался на телефонную трубку.
        Провод был короткий. Почти всегда Садал говорил стоя, приткнувшись к сырой кирпичной стене. Скоро спина начинала ныть. Он не замечал этого. Он привык к боли, она казалась ему столь же естественной, как пустые выжженные коробки домов, как ржавая колючка на улицах, как громоподобный рев цикад, как, наконец, этот странный телефон, непонятно почему не разбитый прикладом, не раздавленный пластами падающей с потолка штукатурки, не отключенный от единственной телефонной линии.
        Кто забыл его?
        В ночи, один, навалясь ноющей спиной на сырую кирпичную стену, Садал вспоминал слова.
        Он сумрачен, это так. Он, может, даже растерян. Но он помнит, он знает: он человек-дерево. Придет время, он будет стоять над серебристой отмелью, над Большой рекой, над ее медленными заводями...
        Это для тебя, Кай!
        Остальное не имеет значения.
        Главное, расти, никого не задевая. Главное, давать густую прохладную тень. Доктор Сайх учит: счастье в единении. Доктор Сайх учит: единение - это Новый Путь. Он, Садал, человек-дерево, будет стоять в начале пути.
        Идущий над берегом издали будет видеть его гигантскую крону.
        Все предсказано, все предопределено.
        Старые книги правы: мир рухнул. Ядовитые змеи и желтые пауки заняли людские жилища. Лианы и орхидеи оплели каждую тропинку. Неизвестные чудища шуршат в подвалах и на чердаках... В сумеречном сознании Садала что-то сбивалось. Он вдруг видел дорогу, истоптанную тысячами босых ног, он вдруг слышал стонущую людскую колонну, окруженную конвоирами. Он видел: кого-то отводили в сторону, над поверженным взлетали мотыги. Он понимал: истощенная земля Сауми требует удобрений. Каю нужна жирная земля. Счастлив и чист умерший в Кае.
        Садал не помнил, когда он поделил весь мир на Кая и на остальных.
        Просто мир однажды сломался, по улицам Хиттона ползли зеленые броневики, смрадно несло гарью и чадом, кричали люди.
        Потом рев броневиков смолк, в подъездах трещали выстрелы, гортанно и гневно перекликались черные солдаты, низко, томно плакали дети. Он, знал, это хито не хотят уходить из города. Он знал, хито обязаны уйти из города. Доктор Сайх учит: хито - это враги. Доктор Сайх учит: хито - это извечные враги. Доктор Сайх учит: хито предали революцию. Хито следует наказать. Хито предали другого. Хито следует уничтожить.
        Потом смолкли и крики, на Хиттон упала тишина, пустые улицы начали зарастать сорняками.
        Доктор Сайх учит: великому покою предшествуют великие потрясения. Доктор Сайх учит: чем глубже потрясение, тем глубже покой. Он, Садал, знает: это так. Он всегда хотел быть деревом.
        Пусть Хиттон остается пустым, обращался он к Каю.
        Пусть земли будут пусты, пусть воды будут пусты, пусть в небе не плавают тени птиц.
        Он, Садал, человек-дерево, будет стоять над Большой рекой и гигантская тень его кроны ляжет на мягкие пески. Там, в тени, отдохнет Кай.
        Другой.
        Единственный.
        Необходимый.
        2
        Садал давно перестал различать явь и видения. Он давно не задумывался над тем, что следует считать явью. Ночные звонки? Голос Кая, несущий утешение? Или всегда неожиданные появления Тавеля, приносящие смуту и шум?
        Они шли по мостовой, изрытой воронками, они поднимались по бесконечным щербатым лестницам, они опускались в темные, затопленные тьмою подвалы. Тавель шумно дышал. Он, Садал, вдруг забывал, что он - человек-дерево. И когда они шумно шли по развороченной мостовой, костры патрулей всегда оказывались безжизненными, они никогда не встречали черных солдат, хотя их котелки висели над огнем, выкипали, плескались кипятком прямо в огонь.
        Он знал, солдаты прячутся в кустах, они ждут, когда Тавель Улам проследует мимо, когда он минует их посты, схлынет как чудовищный потоп, затеряется в развале разгромленных магазинов и лавок. Вот тогда солдатам можно будет бесшумно окружить это место не допуская к Тавелю случайных хито. Время текло, оно таяло в реве цикад, захвативших город, оно медленно перетекало неизвестно куда. Неизменным оставалось одно - приказ военной Ставки. И прячась в кустах, оберегаясь от змей и жгучих колючек, черные солдаты с тоской смотрели в огонь очередной подожженной лавки, ничему не удивляясь, ни к чему не прислушиваясь. Пусть жжет. Он, Тавель, уничтожает то, что отнимает у человека свободу. Доктор Сайх учит: свободен только свободный. Доктор Сайх учит: свободен лишь отринувший власть вещей. Неволя приходит с обретением первой вещи. Тавель не обретал. Тавель не уничтожал. Тавель дарил им свободу.
        Мерзкая жидкость обжигала горло Садала.
        Пошатываясь, он брел вслед за Тавелем.
        Утро только угадывалось, но серая ящерица тау, укус которой смертелен, уже сидела на капоте подорванного грузовика и широко раздувала серую грудь. На изрытой воронками мостовой, примяв босыми ногами траву, тупо стоял невероятно худой старик в мятой грязной рубашке, в таких же мятых штанах, один их тех, кто месяцами прятался в подвалах и на чердаках, но, наконец, не выдержав горя и одиночества, покинул свою нору. В левой руке старик держал узелок, правой придерживал расшатанную тележку на велосипедных колесах. Он устал от голода, от страха, от одиночества. Он не понимал, почему громадный город пуст, где люди, отчего пахнет тлением, а улицы забиты искалеченными вещами? С того дня, когда ворвавшиеся в дом черные солдаты убили его сына и беременную невестку, а остальных, раздев, куда-то увели, он не видел ни одного человека, он ни с кем не перекинулся ни одним словом. Он провел много времени в подвалах и на чердаках, понятно, что за такое большое время многое могло измениться, но вид мертвого Хиттона его ошеломил.
        Он видел знакомую улицу, но это была незнакомая улица.
        Кровля банка "Дау и Сын" лровалилась вовнутрь, дыры окон щерились осколками пыльного стекла. На большой, покрытой плесенью кукле неподвижно устроилась крыса, равнодушно следя за стариком крошечными стеклянными глазками. В пробоины, в окна, в трещины стен неумолимо, глухо лезли лианы. Из разбитых витрин прямо на изрытую мостовую клубками вываливались какие-то тряпки. Подъезды, кюветы, воронки, сама мостовая были покрыты сумасшедшей мешаниной вещей. Раздавленные тюбики иностранной косметики, битые антикварные вазы, осколки граммофонных пластинок, ржавый слесарный инструмент. Драные книги, великое множество отсыревших разбухших книг, раскатанные штуки тканей - все было смято, всклублено, вдавлено в грязь, будто неведомые чудища, вырвавшись из джунглей, в слепой ярости прошлись по Хиттону.
        Мягкая мебель, вспоротая, выпотрошенная штыками, разбитые книжные шкафы, жухлая желтая листва и такие же жухлые желтые фотографии. Испакощенные, искалеченные вещи валялись везде, они были убиты, их покрывала плесень. Страшней всего показались старику груды женской и детской обуви, брошенной у каждого подъезда, там, где черные солдаты готовили хито к далекому переходу в спецпоселения Юга.
        Старик ничего не понимал.
        Он впервые выбрался из убежища. Он впервые вылез из своей зловонной дыры. Возможно, он прятался в подвалах пять месяцев, возможно, пять лет. Он не помнил. Он дрожал от непонимания, он боялся сойти с ума.
        Появление Тавеля и Садала повергло старика в смятение. Но они нисколько не походили на черных солдат, убивших его сына и беременную невестку. Садал сам походил на такого, как он, Тавель был бос и обнажен до пояса. Преодолев смятение, старик мелкими нерешительными шажками, бормоча что-то испуганное, старческое, побрел им навстречу, тупо оглядываясь на развалы погибающего вокруг добра.
        Тончайший утренний туман стлался над мостовой. Его широкие призрачные линзы необыкновенно увеличивали каждую трещинку, каждую травинку. Старик по щиколотку брел в тумане, во много раз увеличивающем его ужас. Он тупо косился на ржавые остовы выброшенных через окна холодильников, на раздавленные радиоприемники, на множество заплесневевших детских игрушек, на битую посуду. Его пугала улица, ставшая безымянной, его пугали сгоревшие подорванные автомобили. Размахивая своим жалким узелком, старик мелкими шажками двигался навстречу Садалу и Тавелю, не понимая, не зная, что именно этот узелок с его нехитрыми пожитками и превращает его автоматически из самого обыкновенного сумасшедшего в самого настоящего хито, в сознательный вредный элемент.
        Тавель пожалел старика.
        Он подпустил его совсем близко, потом трижды выстрелил старику в живот.
        Доктор Сайх учит: хито - это враги. Доктор Сайх учит: хито - это извечные враги. Доктор Сайх учит: хито предали революцию. Хито следует наказать. Хито предали другого. Хито следует уничтожить.
        Садал радовался: старик убит. Садал радовался: Хиттон пуст. Садал радовался: наступит такое время, когда в Хиттоне останется он один. Наступит такое время, когда он поднимет гигантскую крону над заводями Большой реки и укроет в прохладной тени Кая.
        Вслед за Тавелем он поднялся по широкой мраморной лестнице, еще покрытой лохмотьями пестрого ковра. Лестница показалась ему смутно знакомой. Впрочем, все в Хиттоне казалось ему смутно знакомым. Квартира, в которую они вломились после того, как Тавель вышиб плечом дверь, тоже казалась ему знакомой. В кухне стоял даже холодильник. Его не выбросили в окно, просто вырвали проводку и разбили агрегат. Здесь же валялся скелет собаки.
        Тавель засмеялся: это собака-хито. Она не хотела уходить в спецпоселение. В руке Тавель держал плоскую стеклянную флягу. В этом городе много укромных уголков. Ему нравится эта квартира. Они хорошо отдохнут. Он тащил Садала по коридору, они перешагнули через валяющийся на полу светлый китель высшего офицера бывших королевских войск. Китель был запылен, но когда-то он, несомненно, был светлым. Всю правую полу кителя покрывали бурые пятна, сухие пятна того же цвета цепочкой тянулись к дальней комнате, дверь которой оказалась запертой изнутри. Туда они не пошли. Им хватило скелета собаки-хито.
        Устроившись на циновке, Тавель откинулся спиной на диван, из дыр которого лезли куски желтого пенопласта. Это почему-то показалось ему смешным. Смеясь, он хорошо хлебнул из плоской стеклянной фляги.
        Хороший город Хиттон! В нем много укромных мест.
        Не целясь, Тавель трижды выстрелил в зеркало. Звонко осыпалось стекло.
        Замечательный город Хиттон! Развлечений в нем хватит на целую жизнь.
        Не целясь, Тавель выстрелил в бронзовую фигурку Будды. Срикошетив, пуля снесла задвижку шкафа. С полок посыпались заплесневевшие школьные тетрадки, рулоны бумаг, старые пожелтевшие фотографии.
        Вот конура истинного хито!
        Тавелю было невыразимо смешно. Он догадывается, где лежит хозяин конуры. Бывший хозяин. Судя по мундиру, он относился к высшим офицерам бывших королевских войск. Наверное, его скелет лежит в той запертой комнате. Можно пойти и посмотреть. Скелет обязательно там, в Хиттоне никто не вытаскивал из квартир трупы. Много крыс, смеялся Тавель. Они быстро довершают любое дело. Таких офицеров, смеялся Тавель, не расстреливали. Их убивали мотыгами, этому повезло. У нас всегда было мало патронов. Сейчас их еще меньше. Если бы он, Тавель, мог вернуть свой особый офицерский корпус, он бы кое-что изменил. Но, возможно, веселился Тавель, он еще кое-что и впрямь изменит.
        Хочешь, посмотрим на скелет хито? - спросил он Садала. Доктор Сайх учит: хито - это враги. Доктор Сайх учит: хито - извечные враги. Доктор Сайх учит: хито предали революцию. Приятно видеть мертвого хито.
        Ты только что убил последнего хито - равнодушно напомнил Садал. Ты, наверное, забыл, Тавель. Ты только что убил хито на мостовой. Может, это правда последний хито.
        Их много, скрипнул Тавель зубами. В некоторых провинциях их становится даже больше, чем было. Убьешь одного, появляется два новых. Они воруют оружие, они отнимают его у патрулей. Они осмеливаются нападать на спецпоселения. Говорят, они всегда уводят с собой детей. Они не убивают детей. Они их уводят с собой. Они даже не подозревают, каких детей они иногда уводят, и кто помогает им выходить именно на определенные спецпоселения.
        Приступы смеха душили Тавеля.
        Генерал Тханг не производит впечатления тонкого и умного человека, но он, Тавель, знает: генерал Тханг умнее любого хито. Это, конечно, не означает, что генерал Тханг умнее и тоньше всех. Будь у него, у Тавеля, его особый офицерский корпус, он бы непременно кое-что изменил. Возможно, веселился Тавель, он и впрямь кое-что изменит.
        - А, может, есть смысл встретиться с хито? Тавель шумно докончил содержимое плоской фляги. Может, есть смысл пойти с ними на переговоры? Говорят, среди хито есть настоящие солдаты, они умеют держать оружие в руках. Они мало едят, но у них крепкие руки. Ему, Тавелю, надоело бродить среди руин. Ему, Тавелю, надоели проповеди доктора Сайха. Этот Сайх, этот Тханг - они отняли у меня все, пожаловался он Садалу. Они оставили мне только тебя, Садал.
        Скрипя зубами, Тавель расстреливал старые фотографии.
        Клочья фотографий взлетали в воздух, крутясь, падали на пол, на низкий широкий подоконник, уже оплетенный лианами, вползшими с улицы. Один такой клок упал на колени Садала. Если бы он протянул руку, он увидел бы на фотографии элегантного высшего офицера бывших королевских войск. Таких офицеров люди Тавеля забивали мотыгами. Рядом с офицером, прижавшись к нему, сидели две улыбающиеся женщины. Одна совсем юная. Вторая, постарше, с обожанием глядела на офицера.
        Знакомы ли Садалу эти лица?
        Он не знал. Он не мог вспомнить. Тавель смеялся ему в лицо. А если объединить разрозненные отряды хито? Доктор Сайх учит: счастье в единении. А? Он, Тавель, мог бы создать в джунглях настоящую свободную военную зону. А? Страну контролирует тот, кто сосредотачивает в своих руках реальную силу.
        Садал равнодушно кивал.
        Садал смотрел на оплетенный лианами подоконник, на коленях Садала все еще лежал обрывок фотографии. Но если бы он и всмотрелся, вряд ли бы в элегантном высшем офицере бывших королевских войск он узнал себя. Сумеречное сознание Садала не принимало прошлого. Он смотрел в окно и слушал Тавеля Улама.
        Тавель смеялся.
        Будущее, оно для Кая. Он, Тавель, много сделал для того, чтобы приблизить будущее. Он, Тавель, еще многое сделает для Кая. Тавель шумно радовался этой возможности. Он уже не хотел создавать в джунглях свободную военную зону. Доктор Сайх учит: хито - это враги. Доктор Сайх учит: хито - это извечные враги. Доктор Сайх учит: хито предали революцию. Хито следует наказать. Хито предали другого. Хито следует уничтожить.
        Пошатываясь, они спустились по лестнице.
        Ленты тумана все еще плавали над мостовой. Все было как прежде, так же лежал, прижав к груди узелок, мертвый хито, но что-то все-таки изменилось. Не могло не измениться, ведь они шли к Каю. И он, Садал, оживая, уже чувствовал себя деревом. Его искалеченные корни уже врастали в земные пласты, по тесным капиллярам поднимались живительные соки. Он уже ощущал приближение тишины, великой, может быть, величайшей тишины, в которой только и можно что произрастать, разбрасывая над миром гигантскую прохладную тень, под которой так хорошо будет отдыхать Каю.
        Они шли, распугивая патрули.
        Они пересекли окраину бывшего королевского сада, через руины взорванного зоопарка вышли на территорию Биологического Центра, где черные патрули уже не бежали от них, а внимательно, по-волчьи, следовали за ними, не приближаясь, однако, ближе, чем на двадцать шагов. Они помнили, что у Тавеля есть оружие.
        Глухая, поросшая колючкой, аллея вывела их к запущенной бамбуковой беседке. Внутри, на мятых циновках, валялось несколько плоских фляг, но Тавель потянулся не к фляге. Он жадно прильнул к узкой щели, пробитой ножом в стене. Не оборачиваясь, он ухватил Садала за курточку и силой притянул к себе. Мгновенно трезвея, Садал, человек-дерево, увидел обширный бассейн, обнесенный низким каменным бортиком. Вода была глубокая, чистая. Вдали, над стеной глухих зарослей, высился мощный каменный куб Биологического Центра.
        Фляги остались нетронутыми.
        Уткнувшись лбом в бамбуковую стену, Тавель что-то хрипел, он, казалось, задыхался, но Садал его не слышал...
        Здесь Кай!
        Прильнув к щели, Садал не увидел, а внутренне, в себе угадал, почувствовал, как дрогнули, качнулись тростники, отмечая своими колеблющимися верхушками путь пробирающихся к бассейну людей, как странно пискнула и вспорхнула вверх птица - светлая, крошечная, показавшаяся ему пушинкой.
        Или обломком льда.
        Или клочком тумана.
        Не имеет значения.
        Тростник шуршал, как всегда, он шуршал так, как всегда шуршит, когда его раздвигают руками, но он, Садал, человек-дерево, сразу услышал, понял, почувствовал, что сейчас, здесь, рядом с этим бассейном, наполненным голубой чистой водой, тростник шумит вовсе не так, как обычно. Если бы это он, Садал, двигался в тростниках, то он старался бы ступать неслышно, осторожно, так, чтобы тростник оставался тихим, как сон, а если бы там двигался Тавель, то Тавель, конечно, не озирался бы и не оглядывался, и не следил бы за колеблющимися верхушками тростников, он двигался бы ломая, пригибая под себя тростник, прокладывая себе дорогу.
        Но в шуршащих тростниках шел не Садал. Там шел не Тавель. Там двигался не черный солдат военного патруля.
        Кай.
        Другой.
        И он, Кай, шел так, будто сам был братом тростника. Он не утверждал себя твердым шагом, он не крался, как вор, он не прятал себя в тростниках. Он просто шел в тростниках, мягко раздвигая его верхушки, а за ним пробиралась Те, легкая как птица, ведь ей не надо было думать, куда и как ступать крошечной ногой, она видела перед собой Кая и его следы могли вести ее только туда, куда шел он сам...
        Присев на низкий бортик бассейна, Кай вскинул над собой руку.
        Он смеялся.
        Большой и указательный пальцы торчали вверх, остальные были согнуты. Знак радости. Кай хотел радовать Те.
        Прижавшись лбом к теплому бамбуку, Садал забыл обо всем, он даже потеснил плечом скрипнувшего зубами Тавеля.
        Вот Кай.
        Голые плечи Кая блестели. Лишь на лице загар казался неровным, пятнистым, да под нижними ребрами отчетливо выделялся бледный широкий шрам.
        Не имеет значения.
        Конечно, пятна на коже могут указывать на многое. Будь такие пятна на ноге, это означало бы, что их носитель родился на юге, а в предыдущей своей жизни, несомненно, был путешественником; будь такие пятна на локте, это означало бы, что их носитель происходит из провинции Чжу, а в своей предыдущей жизни, конечно, носил через плечо расшитую золотом ленту военачальника; располагайся такие пятна чуть ниже пояса, это означало бы, что их носитель в своей предыдущей жизни был грязным убийцей, разбойником и растлителем. Но сейчас все это не имело никакого значения. Обливаясь потом, Садал молил: "Я здесь, я рядом. Заметь меня, Кай, укрепи меня единением".
        Вот Кай.
        Садал чувствовал торжество. Вечер близок, хито убит, плеск воды, смех Кая... Вечер близок, Хиттон пуст, пусты руины бывшего королевского сада... Он пройдет через мертвый город, он пройдет сквозь рев цикад... Вечер близок, хито мертв, он, Садал, снова услышит голос...
        И он, Садал, уже чувствовал себя деревом.
        Он уже вкоренялся в сухую землю, он уже восходил кроной над Хиттоном, над Большой рекой, он уже бросал на Сауми густую прохладную тень, он уже не понимал, зачем Тавель рвет его за плечо, зачем так тяжело бьет по бедру эта тяжелая металлическая игрушка, сунутая Тавелем в карман его курточки...
        Садал радовался.
        Вот Кай.
        3
        Он задел случайно солдата и тот, не вставая, стволом автомата оттолкнул Садала в сторону.
        Правое крыло Биологического Центра Сауми казалось Садалу джунглями.
        - Но - Кай!
        Можно писать на стенах имя Кая, жирно перечеркивая его углем, можно в ужасе застывать перед гудящими, взмывающими в небо пожарами, можно выжигать огнеметами черные, скорчившиеся во рвах человеческие тела, - все это уже не имеет значения.
        Вот Кай.
        Доктор Сайх учит: великому покою предшествуют великие потрясения. Доктор Сайх учит: чем глубже потрясения, тем глубже покой.
        Вот Кай.
        Садал боялся оторваться от ширмы. Он видел вышедшего из ниши генерала Тханга, он беззвучно поторопил его. Он видел шедшего за генералом узкощекого Улама, он видел крошечную Те. Он беззвучно торопил их. И он был уже деревом, и он мог уже давать прохладную тень, и капилляры его уже жадно сосали из земли живительную влагу источников, и сладкие соки земли уже восходили вверх по стволу, питая его гигантскую необъятную крону...
        Вот Кай.
        Колон, торопясь, подтолкнул Садала. Садал захрипел. Доктор Сайх учит: хито - это враги. Доктор Сайх учит: хито - это извечные враги. Доктор Сайх учит: хито предали революцию. Хито следует наказать. Хито предали другого. Хито следует уничтожить.
        Садал шагнул вперед.
        Обе руки он выставил перед собой. Автоматическая выучка бывшего высшего офицера королевской армии на мгновение вернула ему память. Но он не знал, как ею воспользоваться, он не помнил, что следует делать дальше. Он видел Кая. Он слышал голос. Голос сказал: дай его мне!
        VI
        (глава последняя, но не заключительная)
        ПАРАДОКС КАИНА
        1
        Крытый грузовик нещадно трясло. Солдат бросало на Хлынова, он отталкивал их локтями, прислушивался к реву мотора, к жирному чавканью грязи, выдавливаемой колесами из колеи. Где Колон? Куда его везут? К Южным воротам? В армейские казармы? В спецпоселение?
        Привезли его в аэропорт.
        Солдаты знаками показали: туда!
        Он вошел, точнее, перелез через сорванную дверь, ведущую в зал ожидания.
        Зал был огромен.
        На кассовых стойках пылились печати и бланки, пачки бумажных денег, растрепанные сквозняком квитанционные книжки. Последний самолет взлетел с хиттоновского аэродрома несколько лет назад, пестрые ковры выцвели, кресла покрылись плесенью. Только в дальнем углу, над грудой разбитых пишущих машинок, бессмысленно раскланивалась перед пустым залом сандаловая танцовщица.
        Хлынова вывели прямо на поле. Кое где оно было взрыто воронками. Под пестрой маскировочкой сетью стояли черные солдаты, за их спинами торчали в небо длинные стволы зенитных орудий. Садящееся солнце скрадывало истинные размеры зданий, они показались Хлынову непомерно приземистыми, непомерно скучными, но ревущий на полосе двухмоторный самолет наполнил его сердце надеждой.
        Он улетит!
        С невольной жалостью он взглянул на солдат: они остаются.
        Лесенки под самолетом не оказалось. Он подтянулся на руках, снизу Хлынова грубо подтолкнули, он больно ударился коленом об металлический выступ. Неважно... Он улыбнулся. Он увидел, в салоне, расслабленно откинувшись на спинку кресла, сидит Колон. Рубашка на нем была разорвана до самого пояса. Клетчатым носовым платком, похожим на саумские нарукавные повязки, Колон вытирал разбитое, все еще кровоточащее надбровье.
        - Гостеприимная страна... - хмыкнул второй пилот, помогая Хлынову запереть двери.
        - Не вмешивайся! - крикнул издали первый пилот. - Это не твое дело!
        - Я и не вмешиваюсь. Я просто запираю дверь.
        - Вот, вот! Запирай дверь и не забывай о Гарольде.
        - Кто этот Гарольд? - заинтересовался Хлынов.
        Второй пилот, похоже, швед, плечистый и белобрысый, кивнул в сторону океана:
        - Наш приятель. Он любил поболтать. Однажды дверь его самолета оказалась почему-то не запертой. Ее вырвало в воздухе, на вираже. Теперь Гарольд там, - он топнул ногой. - Но не в земле. Гораздо глубже. В мировом океане.
        - Надеюсь, нам повезет больше.
        - С нами может случиться все, что угодно, - первый пилот, смуглый красавчик, с любопытством смотрел на Хлынова, на Колона, все еще утирающего окровавленное лицо. - Какого дьявола вы полезли в эту дыру?
        - А вы?
        - Мы совершаем чартерные рейсы. Нам платят за каждый рейс. Нам платят также надбавку за риск. А? - он хитро подмигнул. - Мы, собственно говоря, специалисты вот по таким дырам.
        - Нам тоже платят, - усмехнулся Колон.
        - Видимо, есть за что, - одобрительно усмехнулся швед, но первый пилот уже звал его в рубку.
        2
        Они взлетели.
        Зелень, зелень, зелень... Ничего, кроме зелени... Иногда мелькали рыжие проплешины, но это были не города. Это бывшие рисовые плантации, объяснил Колон, если ими не заняться, они окончательно высохнут и превратятся в маленькие пустыни.
        Хлынов рассеянно кивнул.
        Он прислушивался к мерному гулу моторов. Если самолет начинили взрывчаткой, она сработает над океаном. Бедный Гарольд...
        - Чай? Кофе? - спросила стюардесса.
        Хлынов поднял глаза.
        Он совсем забыл про стюардессу. Когда они летели в Сауми, она держалась очень тихо. Сейчас Хлынов обрадовался ей. Наверное, японка. Обаятельное улыбающееся существо в зеленой летной форме.
        Она держала в руках поднос.
        - Я предпочел бы чего-нибудь покрепче, - ворчливо заметил Колон.
        Стюардесса извинилась.
        - Эти чартеры... У них всегда так! - Колон недовольно покрутил головой. - Как они не проломили мне лоб? - спросил он вслух несколько недоуменно. - Эти черные солдаты мелки, но свое дело они знают. Если их подкормить, они могут наломать дров.
        Он выругался:
        - Никогда не доверяй чартерам. Они вечно на чем-нибудь экономят. К тому же, мы летим из Сауми, я не поручусь, что ребята доктора Сайха не понимают юмора.
        Он опять выругался:
        - Не успеешь объявить человека вечным, как его тут же шлепнут!
        Колон закурил.
        Похоже, он прикидывал в голове фразы будущего репортажа. Дым стоял над ним широко, как крона зонтичного дерева.
        - Никогда не оправдывал самоубийц... - пробормотал он недовольно, как бы про себя, но тут же повернулся к Хлынову: - Разве это не самое человечное решение? А?.. Я видел, Кай забрал пистолет у Садала. Он не позволил Садалу стать убийцей.
        - Какая разница? Кая больше нет.
        - А вы, кажется, ханжа, дружище, - усмехнулся Колон. - Слушая доктора Улама, вы не очень симпатизировали Каю, человеку другому, а? Теперь что же, вы его жалеете?
        - Он мертв, - повторил Хлынов. Ровный гул моторов его успокаивал.
        Колон выругался:
        - Только не говорите мне, пожалуйста, что вам впрямь жаль другого. Узнать о смерти другого, это все равно, что узнать о том, что твоя якобы смертельная болезнь таковой не оказалась... Разве не так?.. И не смотрите на меня укоряюще. Без некоторой доли цинизма в нашем деле не обойтись. Но гуманизм, согласитесь, слишком часто пасует перед силой, которой в высшей степени наплевать на какой-либо гуманизм. Может быть, вы и не желали смерти этому милому саумскому парню, но не могли же вы не думать о нас. Не жалуясь и не сетуя, мы миллионы лет подряд выдираемся из кошмарного животного мира, миллиарды трупов лежат под нами, мы научились хотя бы снимать шляпу перед равными и не набрасываться на всех женщин подряд. С чего вдруг нам уступать место другому?
        Хлынов рассеянно покачал головой. Он все еще прислушивался к гулу моторов.
        - Я жалею, - сказал он. - Я, действительно, жалею другого. Я очень жалею, что не успел переброситься с ним хотя бы фразой. Почему-то мне кажется, это что-то могло изменить... Но что теперь сделаешь, - он раздраженно махнул рукой. - Другой мертв. Другого нет с нами.
        - Не морочьте мне голову, - рассердился Колон. - Кая вырастил генерал Тханг, Кай жил рядом с упорным смертным, идеи доктора Сайха, несомненно, были ему известны. Рано или поздно вы бы сами начали охоту на другого. Доктор Улам прав, заявив: он предвидит самую настоящую войну против Кая. Другого будут травить собаками, как травили первых христиан. Все предопределено. Не убей он себя, это сделали бы завтра другие. И убит ли он?..
        - Что вы хотите этим сказать? - удивился Хлынов.
        - Мы бесимся в самолете, мы пытаемся понять, кто кого одурачил, а там внизу, в Сауми, по дорожкам Биологического Центра спокойно гуляет крошечная Те с ребенком Кая под сердцем. Разве доктор Улам не сказал: Кай исключительно добр, особенно к детям и к женщинам?.. Попробуйте разыщите всех детей Кая! Мы оплакиваем его, а дети Кая растут. Они тоже другие. Сто лет или тысяча, для них это тоже не имеет значения. Как и для доктора Сайха. Выстрел Кая, думаю, не испортил ему аппетит. Он знает: дети другого растут. Он знает: они растут в Азии. Доктор Сайх знал, в какой муравейник следует ткнуть палкой. Муравьи забегали, дружище, не закрывайте на это глаза. Разве вы не говорили с беженцами из Сауми?.. Я готов, повторяю, я готов допустить, что дети Кая действительно окажутся самыми чистыми, самыми честными, самыми человечными. Но почему я должен забыть о своих детях? Они, может, неумны, но они мои дети. Почему их судьба должна волновать меня меньше, чем судьба детей Кая? Может, дружище, мы еще и впрямь начнем отлавливать детей другого. Как вы совместите это с вашей жалостью?
        - Не горячитесь, - попросил Хлынов. - Вы сами говорили о законах ассимиляции. Детей Кая мало. Разве со временем они не растеряют своих уникальных свойств?
        - Как бы не так! - огрызнулся Колон. - Вспомните, что мне ответил доктор Улам... "Существуют парадоксы, смысл которых я не намерен обсуждать..." Неужели вы не догадались, какой парадокс имел в виду создатель Кая?
        Колон сказал - Кая, а прозвучало Каина.
        - Парадокс Каина?! - быстро переспросил Хлынов.
        - Боюсь, да... Удвоение хромосомного набора, любая транслокация, любая довольно крупная инверсия - все они ограничивают скрещиваемость. Впервые об этом я услышал от старины Джи Энгуса. Те генетические сдвиги в наследственном аппарате Кая, о которых так многословно вещал доктор Улам, похоже, ставят между детьми Кая и нашими детьми стену почище китайской. Мы ничего не сможем дать детям Кая, но, как материал для их воспроизведения, всегда будем рядом, так сказать, под рукой. Наши женщины будут рожать детей, но они будут другими... Впрочем, - устало сплюнул Колон, - пожалуй, я предпочту иметь дело с детьми Кая, чем с детьми доктора Сайха. Тем более, что последствия скажутся еще не скоро.
        Колон нервно быстро зевнул:
        - Страшно другое... Кай и его дети, они отнимают у нас свободу выбора. Если нас даже в самые черные времена поддерживала иллюзия этой свободы, то сейчас мы вынуждены будем распроститься с нею. Боюсь, в одном доктор Улам прав: мы сами потеряли свою планету. Мы не любили ее, мы ее жгли, корчевали бомбами, мы мутили ее водоемы. Конечно, мы не сразу захотим смириться с тем, что планета уже не принадлежит нам. Скорее всего, мы впрямь пустим в ход оружие, мы к этому привыкли. Но придет время, когда придется признать: другие, они среди нас! Вот почему я хочу дать - вам совет, дружище. Если лет через десять или через двадцать, неважно, на улицах Чикаго или Токио, Софии или Москвы, Парижа или Малакки вы начнете встречать симпатичных смуглых ребят с неровным загаром, новую волну беженцев из Сауми, не проходите мимо, вглядитесь в их лица... И упаси вас бог желать здоровья этим ребятам. Это было бы лицемерием. Убив себя, Кай включил механизм, остановить который мы, увы, не в силах.
        Он замолчал.
        В душном салоне стало тихо.
        - Но, Джейк, - медленно произнес Хлынов, - Вы, кажется, смещаете акценты, Джейк. Вы, кажется, сами попались на удочку доктора Улама. Почему вы все время говорите - другой?
        - Как же мне говорить? - нервно удивился Колон.
        - Другой, да... Другой человек, да... Но ведь человек, Джейк!
        3
        Колон спал.
        В салоне, невыносимо душном, пахло керосином и нагретым полистиролом. Болела голова. Хлынов непроизвольно глянул в иллюминатор.
        Внизу блестел океан.
        От вида мертвенно мерцающих пространств, совершенно пустынных, будто в мире и правда ничего больше не осталось, Хлынова бросило в озноб. Может быть, это и есть тот нулевой час, о котором говорил доктор Улам, та точка отсчета, с которой начинается совсем иная эпоха?
        Вытянув ноги, он попытался расслабиться. Неслышно, как из сна, пред ним появилась стюардесса. Она профессионально улыбнулась:
        - Чай? Кофе?
        Хлынов покачал головой. Он не хотел пить. Его мучили десятки вопросов. Он готов был задать их кому угодно.
        А почему нет?
        Он поднял глаза на стюардессу. Почему не подумать над этими вопросами и ей? Почему, собственно, проблемой Кая должны заниматься только они?
        Он кивнул стюардессе. Он передумал. Он выпьет чашку кофе. Но когда она пошла к кухне, он остановил ее.
        Он не знал, как точнее сформулировать вопрос. Он мучительно искал слова. Он, наверное, отказался бы от вопроса, но перед ним вдруг встало лицо Кая, он явственно увидел его перед собой и это сразу все расставило по своим местам. Когда он, наконец, заговорил, стюардесса, испугавшаяся странного выражения его глаз, перестала бояться.
        Она внимательно выслушала очень правильные французские фразы Хлынова.
        Да, конечно, мы все мечтаем, кивнула она. Почему нет? У нее, например, тоже есть мечта. Эта мечта, понятно, не такая серьезная, как у многих других людей, но это тоже мечта. Мсье желает знать, какая? Она стесняется, она не хочет говорить вслух, она боится все сглазить. Но, понятно, будь у нее выбор, как о том говорит месье, будь у нее шанс преуспеть в этом выборе, она бы уж постаралась не промахнуться...
        Хлынов нахмурился.
        Что, собственно, месье имеет в виду? Какой бы она хотела быть? Красивой? Умной? Талантливой? Необыкновенной? Честной?..
        О, месье шутит! Она понимает. Ей тоже нравится иногда мечтать. Когда летишь над ночным лунным океаном, все кажется далеким, иногда кажется, никогда не доберешься до земли... Но она любит мечтать. Когда пассажиров мало, а, значит, мало и забот, мечта скрашивает время полета... Но месье, наверное, шутит. Если есть выбор, почему бы не пожелать быть сразу и красивой, и необыкновенной, и талантливой? И она, конечно, хотела бы быть счастливой, но при таланте и при достатке этого вполне можно достигнуть самостоятельно.
        Хлынов прервал стюардессу. У Кая тоже был выбор. У него был богатый выбор. Он мог оставаться мудрым, он мог оставаться чистым, он мог, он мог, он мог, но он выбрал человечность... Хлынов никак не мог растолковать свой вопрос понятно. Не рассказывать же стюардессе о другом, это сразу вызовет массу побочных вопросов.
        Он опять пояснил стюардессе: нет, речь идет об определенном выборе (перед ним отчетливо стояло лицо Кая в пятнах неровного загара), речь идет о том, что выбираешь сам (он никак не мог отвязаться от своих видений), ему, Хлынову, важно знать, какой бы она хотела быть вот прямо сейчас, здесь, когда они еще не добрались до земли - мудрой? человечной? необыкновенной? обаятельной? талантливой?..
        Стюардесса поежилась. На нее будто дохнуло холодком. Она неуверенно, уже не по службе, улыбнулась Хлынову. Она, кажется, поняла месье. Но ее французский, она занималась на специальных курсах, тоже не очень четок. Она же японка. Но она хорошо зарабатывает на чартерных линиях. Если месье так хочет, если он на этом настаивает, она, конечно, ответит, какой бы ей хотелось быть...
        И она сказала:
        - Живой.
        И улыбнулась.
        Она ведь не знает, есть ли у месье дети? Она показала на пальцах: у нее двое. А на чартерных линиях неплохо платят.
        И повторила:
        - Живой.
        (сборник Королевство теней)

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к