Удар змеи Александр Дмитриевич Прозоров
        Князь #8 На Русь пришел 1560 год от Рождества Христова. Государь Иоанн, еще не получивший прозвища Грозного, отправляет князя Сакульского в Крым - выкупить пленников, попавших в руки татар, и втайне разведать пути наступления на Крым для будущей войны против терзающих Русь грабителей-работорговцев. Эта разведка позволит Русскому царству добиться одной из самых сокрушительных побед над своими врагами. Но Андрей Зверев даже близко не догадывается, что это будет за победа.
        Русской армии она принесет славу, князю Сакульскому - обиду, Михайло Воротынскому, сосланному в Белоозеро, - свободу, а первому русскому царю - пятно кровавого диктатора.
        Александр ПРОЗОРОВ
        Удар змеи
        Свеча Велеса
        Год 7069 от сотворения мира[1] оказался для Руси тяжким и долгим. Зима закончилась пожарами - огонь начисто сожрал Себеж, Псковский посад, монастырь Иоанна Милостивого и несколько церквей. В середине лета полыхнула и сама Москва - огонь истребил половину города, вынудив даже царский двор, несмотря на тяжелую болезнь государыни Анастасии, бежать в Коломенское. Там она, любимая мужем и людьми, и преставилась в самом начале августа.
        Плач по совсем еще молодой царице стоял вселенский - тихая и скромная, племянница боярина Ивана Кошкина тем не менее заслужила доброе имя и уважение в русском народе. Государь же, от горя почти лишившийся рассудка, не мог ни есть, ни пить, и даже ноги отказывались ему служить - на похоронах его буквально несли вслед за гробом, удерживая под плечи, младший брат Юрий[2] и князь Владимир Старицкий.
        Разумеется, по поводу безвременной кончины было проведено тщательное расследование. Андрей Зверев ничуть не удивился, когда выяснилось, что причиной смерти стало колдовство, наведенное Алексеем Адашевым и попом Сильвестром, - он сам же и предупреждал государя о злом чародействе еще семь лет тому назад. Не удивило Зверева и то, что царь Иоанн, святоша и чистоплюй, наказывать убийц не стал, лишь отослал их из Москвы. Попа - в Кирилло-Белозерский монастырь, секретаря - воеводой в древний Юрьев.
        Вместе с сороковинами умершей царицы в Москву пробралась лихоманка, которая почти до Рождества собирала с города свою жестокую дань - пусть и не столь тяжкую, как при «черном море»,[3] но все равно заметную и горестную. Пытаясь избавиться от напасти, горожане отстроили на Наливках новый храм Пресвятой Богородицы - срубив его всего за три дня - и прошли вокруг Москвы крестным ходом.
        Разумеется, за всеми этими напастями на Руси почти все успели забыть о небольшой порубежной стычке, случившейся на далеком Балтийском побережье, и о героях того короткого победоносного похода. Что князю было только на руку.
        Правда, князь Андрей Васильевич Сакульский в этих событиях никак не участвовал. Еще до начала Ливонской войны он, скупо обласканный Иоанном, отъехал в свое имение - отдыхать, следить за хозяйством, радоваться подрастающим детишкам и пребывать с супругой Полиной в согласии и радости. Награды за свой крымский набег Андрей Зверев не ждал. Такие уж сложились у него отношения с нынешним властителем Руси, что, коли тот его в поруб не посадил - и за то спасибо.
        О московских бедах князь узнавал из редких писем своего побратима дьяка Ивана Кошкина. Впрочем, не только московских, но и своих собственных - в последней грамоте боярин Иван Юрьевич отписал, что лихоманка заглянула в столичный дворец Сакульских и выкосила там всю прислугу. На хозяйстве остались лишь немощный подворник да пара цепных псов.
        Гонец оставил письмо, пообедал от души, с благодарностью спрятал в кушак алтын, но от бани и ночлега отказался, еще засветло умчавшись дальше в Корелу с грамотами к воеводе. Андрей же остался размышлять над неприятным известием.
        - Отчего грустишь, батюшка? - погладила его по голове Полина. - Нечто известия недобрые получил?
        Зверев молча передал жене послание, сам отошел к окну, выглянул наружу через светлый треугольник небольшого витража на левой створке.
        Слюда, столь обыденная в новгородских домах, вызывала у него ощущение слепоты. Ладно летом, когда тепло - окна постоянно нараспашку можно держать. А зимой? Что за жизнь, коли из светелки наружу не выглянуть, если шум какой случится, крики, али просто любопытство одолеет? Но стекол больших ни на Руси, ни в Европе было не сыскать. Даже знаменитые венецианские и стамбульские мастера умели выдувать лишь маленькие пластинки. С две-три ладони, не больше. Да и те норовили окрасить под самоцветы. И стоили эти стекляшки немногим меньше драгоценных камней. Пришлось князю обойтись лишь тремя стеклами, вставленными в окна в обрамлении красно-синих витражей. «Глазки» для обзора ценою почти в полста полновесных новгородских рублей получили горница, где он занимался бумагами, спальня и трапезная. Остальные окна остались слюдяными.
        - О Господи, - громко охнула княгиня и торопливо осенила себя знамением, - лихоманка! Надобно молебен немедля заказать. А то как бы до нас не добралась подлая старуха.
        - Лихоманка по морозу не ходит, - повернулся от окна Зверев. - В холода она спит.
        - Как же ш-ш спит, милый? - вскинула грамоту Полина. - Вот же она, поветрие в Москве!
        - Так то в Москве…
        Андрей испытывал очень странное ощущение. С одной стороны, память подсказывала, что все побасенки про лихоманку - глупость и суеверия, и на самом деле болезни вызываются вирусами и микробами. Не иначе, забрел в Москву вместе с южным купцом новый штамм гриппа и лютует на непривычном к экзотике населении. С другой стороны - волхв Лютобор, помнится, сказывал про живущую на болотах уродливую старуху Лихоманку, что выбирается иногда на сушу да бродит по городам и весям, прихватывая грязными узловатыми лапами жизни попавшихся на пути людишек. И лучшая защита от старухи этой - обычная борозда, но пропаханная сохой, в которую только женщины впряжены и которой женщина управляет. С третьей, князь успел привыкнуть к общему убеждению, что служба в храме, искренняя молитва да колокольный звон - надежнейшая защита от любой беды. И убеждение это потихоньку просачивалось в его разум.
        Эти три его знания то противоречили друг другу, то переплетались и друг друга подкрепляли. Так, по учению волхва, из замерзшего болота лихоманка вылезти не способна, ибо замурована ледяным панцирем; согласно инфекционной теории, на морозе микробы дохли - а искренняя молитва путем самогипноза укрепляла иммунитет верующего. Но в то же время лихоманка забраться зимой в город не могла, а вот вирус - запросто. Очень уж много там теплых домов, слишком тесно общаются люди. Да еще и навоз - неизменный спутник любого скакуна, буренки или мелкой овцы, лежащий везде и всюду толстым или тонким слоем, - отнюдь не улучшал атмосферы в столице. Н-но - где город, там и суета, корысть, ложь, блуд, гордыня… Стало быть, лихоманка и карой могла оказаться за грехи людские. Запросто! От грехов же ничем, кроме молитвы, не откупишься…
        - Что ты так на меня смотришь? - забеспокоилась женщина, тронув пальцами кружевной, с жемчужной понизью чепец, стряхнув с сарафана несуществующую ворсинку.
        За минувшие десять лет княгиня заметно поправилась, отчего стала только краше. Сейчас Андрей не мог понять, отчего перед свадьбой считал Полину толстой? Она была и оставалась настоящей красивой женщиной. Женщиной в теле, сильной, здоровой и соблазнительной. Есть кого обнять, что поцеловать, к чему прижаться. Не дохлятик холерный с костями наружу, который того гляди сломается от любого прикосновения, а настоящая красавица. Та, что и любовью одарит, и ребенка здорового выносит.
        - Ой, порвалось! - заметила что-то на боку княгиня. - Я сейчас Пелагею…
        - Конечно, закажи. За здравие. Свое, детей и всех прочих.
        - А ты, батюшка? - не поняла Полина.
        - Я же упомянул: «и всех прочих».
        - Какой же ты «прочий», батюшка наш, отец родной?! - всплеснула жена розовыми ручками.
        - Не отец я тебе, хорошая моя, а муж законный, - с усмешкой поправил князь. - Нечто забыла?
        - Пост сегодня, Андрюша… - прочитав что-то в его глазах, напомнила женщина. - Среда.
        - Мужу перечить - грех, - с легкостью парировал Зверев, оттолкнувшись от подоконника и подкрадываясь к супруге. - Смирение есть твой удел, смирение и покорность. Али забыла, чему в монастыре учили?
        - Но ведь пост, милый… - понизила голос Полина и почему-то облизнула губы.
        - Как же я люблю тебя, моя радость… - Князь взял жену за руку, притянул к себе, но прикоснуться к влажным губам так и не успел: в светелку внезапно влетела русоволосая семилетняя девочка в сатиновой исподней рубахе и, обежав взрослых, схватила Андрея за ремень:
        - Папа, она первая начала!
        - Неправда! - Второй девочке было всего пять, и ростом она уступала сестре на целую голову. - Это ты моего зайку схватила!
        - Он не твой!
        - Нет, мой!
        - Нет, мой!
        - Девочки, нельзя так себя вести! - отступив от жены, грозно рыкнул Зверев. - Вы же сестры! Вы друг другу помогать должны, защищать! А вы вечно сцепиться норовите, что пауки в банке!
        - Она моего зайку схватила, папа!
        - Он мой!! - в один голос закричали девочки.
        - Почто простоволосые по дому носитесь?! - заметила совсем другое Полина. - Как же вам не совестно, бесстыжие, прилюдно и без платка даже?
        - Да ладно, - отмахнулся на такой пустой упрек Андрей. - Заяц-то ваш где?
        Девочки примолкли. Похоже, в пылу ссоры столь ценный для обеих предмет оказался утерян.
        - Ночь уж за окном, а вы носитесь как угорелые, - пользуясь наступившей паузой, укорила дочек Полина. - Ну-ка в опочивальню ступайте!
        В дверях наконец показалась запыхавшаяся нянька. Из-под съехавшего набок платка Устины выбивались седые волосы, вязаная кофта расстегнулась на две верхние пуговицы. Переведя дух, подворница поклонилась:
        - Прости, матушка, не уследила…
        - Спать, спать пора, - похлопала себя по ноге Полина. - Ну-ка, пойдем. Пойдем, пойдем. Арина, Пребрана, со мной пошли!
        - Ну, ма-ама-а… - Девочки набычились и недовольно выпятили губы, став неотличимыми, словно близнецы.
        - Арина, отпускай отца, ему на грамоту ответ отписать надобно. Пребрана, тоже пожелай отцу спокойной ночи.
        - Доброй ночи, батюшка, - соизволила кивнуть младшая и отступила к двери.
        - Доброй ночи, батюшка, - отпустила ремень Арина.
        - Спокойной ночи, кровинушки мои, - пригладил ей голову Андрей.
        - Погоди, Ермолай подрастет - втроем прибегать начнут, - улыбнулась жена.
        - Ну и пускай, - согласился Зверев. - Кстати, Полина. После полуночи настанет уже четверг.
        Княгиня покраснела и, торопливо обняв детей, повела их в спальни.
        Андрей снова повернулся к окну - но там, за витражными стеклышками, за прошедшие минуты успела сгуститься непроглядная темнота. Князь вздохнул, закрыл для сбережения тепла внутренние рамы, задернул шторы, прихватил с пюпитра для чтения книг масляную лампу, переставил на стол. Снова развернул грамоту, перечитал. Задумчиво расчесал пятерней короткую аккуратную бородку.
        В комнате пряно пахло воском, сочной сосновой смолой и легким дымком. Было тепло, покойно и тихо. Разве только в печи слабо похрустывали в топке дрова и тоскливо шуршал снежной крупкой ветер под окном - но это лишь добавляло светелке уюта. Розовое пятно света выхватывало из небытия грубо сбитый стол, французское резное бюро у стены и густой персидский ковер. Бревенчатые стены тонули в сумраке, а за приоткрытой дверью начинался и вовсе непроглядный мрак. Но там, в многочисленных горницах его дворца, отходили ко сну дети, хлопотали на кухне стряпухи, томился в подполе ставленый мед, ждала общего ужина трапезная. Там, в опочивальне, на обширной глубокой перине после полуночи он утонет в объятиях ласковой любимой жены, чтобы поутру его разбудили веселые голоса детей.
        Здесь, в спрятанном среди леса селении, ему было хорошо. Так хорошо, как никогда не бывало ни в Москве, ни в Великих Луках, ни даже дома, в далеком двадцать первом веке. И уезжать, как бы ни призывали к этому неотложные дела, князю никуда не хотелось.
        - И почему они вдруг стали неотложными? - пожал плечами князь Андрей Васильевич, урожденный боярин Лисьин, князь Сакульский по праву владения. - Отсель до Москвы, как ни крути, полмесяца пути. Коли не гнать, так и вовсе месяц выйдет. Плюс гонец на почтовых неделю скакал. Если не управился ярыга, на подворье все уже разорено, пусто, разворовано, сызнова обустраиваться придется. А управился - так и хлопотать ни к чему. За два-три лишних месяца всяко ничего не изменится.
        Придя к такому выводу, он с облегчением скатал грамоту обратно в свиток, дотянулся до бюро и сунул письмо в средний ящик. Мысленно он уже был в спальне, под одеялом, на пахнущих горькой полынью простынях. И совершенно точно знал, что этой зимой никуда из своего имения не поедет.
        Зима на Руси - время веселое и радостное. Святки-колядки, Крещение и Сретение, Рождество и Васильевы гуляния, введение и святая Катерина-санница, солнцеворот и Масленица. Зима - это снежные крепости и ледяные горки, это пиры и гуляния. Не то чтобы у крестьян не находилось дел по хозяйству. За зиму и пахотный инструмент следует отремонтировать, и постройки, коли надобны, поставить, и упряжи-телеги в порядок привести. Но, как с хозяйством ни хлопочи - все едино такого труда, как при пахоте, сенокосах, жатвах и прочих летних заботах, оно не требует. Потому-то на зиму и откладываются на Руси и праздники, и веселье, и пьянки-гулянки. Да и в ратные походы ходить заведено исстари русскими людьми именно в зимние месяцы.
        Правда, военных походов Андрей затевать не собирался - подобного «развлечения» ему и так хватало с избытком. Потому рогатине и сабле он ныне предпочитал длинный обрывистый склон возле мельницы, с которого удавалось разогнаться до такой скорости, что по льду заводи сани неслись на добрых триста шагов, аж за причал с вытащенными на пологий склон двумя крепкими мореходными ушкуями.
        Рядом катались румяные деревенские девки и парни, весело хохотали дети. Няньки укоризненно покачивали головой - но Андрей и сам не чурался близости со смердами и холопами, и детей к тому же приучал. Полина да батюшка несколько раз пытались вести с князем речи о том, что грешно православному христианину таким бесовским забавам предаваться, что время свободное надобно молитвослову и службе храмовой посвящать, в кротости и послушании детей воспитывать, - но Зверев пропускал укоры мимо ушей и с утра забирал дочерей, чтобы играть с ними и деревенскими мальчишками в снежки, кувыркаться в сугробах, вылетая с раскатанной ледяной горки, смеяться и радоваться жизни. Успеют еще молитвами и аскетизмом намаяться, когда судьба выгонит его из дома. Без хозяина имения отцы Афанасий и Прокопий быстро на девочках отыграются, а княгиня их проповеди еще и поддержит.
        К обеду все вместе они вернулись в дом - усталые, заснеженные и довольные. Даже няньки бухтеть перестали, хотя Арина и Пребрана, спрятавшись на обратном пути за воротами тына, ловко забросали их снежками. Полина встретила детей в дверях, всплеснула руками:
        - Бегом, бегом к себе, охальницы! Шубки Прасковье скиньте, и бегом сарафаны менять! Вон, подолы все мокрые! А ты куда смотрела, бесстыжая?!
        Дородная нянька, принимая одежду воспитанниц, скосила глаза в направлении Зверева. Но мужа Полина ругать не стала, а погрозила женщине пальцем:
        - Я вам дам, детей мокрыми приводить. Снежана где?
        Молодая нянька, будучи посмышленее, осталась снаружи, вычищая перед крыльцом санки. Знала, что гнев княгини утихнет быстро. Чай, не поранились дети, не померзли. А что юбки вымокли - так печи в доме горячие, не простынут.
        - Как же мы соскучились по тебе, Полюшка! - обнял супругу и поцеловал ее в теплую мягкую щеку Андрей. - А то айда, мы и тебя с ветерком прокатим?
        - Да что же ты, батюшка! Холодный же весь! - легко отпихнула его княгиня. - Хоть бы зипун снял.
        - Нечто в зипуне ты меня уже не любишь?
        - Тебя вестник ждет, - понизила голос она. - С час как примчался. Я его велела с дороги на кухне накормить, медом хмельным отпоить, дабы согрелся.
        - Из Москвы? - насторожился Зверев.
        - Из поместья, Лисьино.
        - Вот черт… Неужто случилось что? Уж лучше бы из Москвы.
        - Что ж ты говоришь, батюшка?! - Полина испуганно оглянулась по сторонам и торопливо троекратно осенила себя знамением, один раз перекрестила Андрея: - Хорошо хоть девочки уже убежали…
        Зверев, не слушая, устремился на кухню, влетел в полную горячего пара и мясного аромата комнату в дальнем крыле дворца, кивнул облепленной влажным сарафаном Глафире. Ее молодые помощницы в простых рубахах прыснули в кладовую.
        - Никак подавать надобно? - забеспокоилась стряпуха.
        Андрей отмахнулся, быстро прошел к столу, за которым незнакомый безусый паренек смачно уплетал серебряной ложкой - размером с небольшой половник - огненно-красный, с тонкими коричневыми прожилочками убоины и капусты, поблескивающий глазками янтарного жира, борщ. Увидев князя, гонец вскочил, быстро вытер губы рукавом тулупа и задвигал челюстями, спеша проглотить содержимое набитого рта.
        - Не суетись, подавишься, - разрешил хозяин. - Письмо от матери?
        Паренек закивал, сунул руку за пазуху, достал берестяной чехол, протянул князю.
        - Как она? Здорова? Бед в поместье не случалось? Лихоманки не случалось? С урожаем как? Набегов литовских не было?
        Гонец то кивал, то мотал головой, то снова кивал, потом сделал судорожный глоток, выдохнул и склонил голову:
        - В полном здравии Ольга Юрьевна пребывает, хотя и в печалях. Напастей иных на землях наших не случалось, а об чем грамота, об том не ведаю, княже.
        - Ладно, ешь спокойно. В людской потом отдохнуть можешь с дороги, велю не тревожить.
        Распечатывая на ходу чехол, Андрей вышел из кухни, у окна развернул грамоту, пробежал глазами по строкам:
        - Скучаю… Хлопоты пустые… Устала… Попрощаться желаю… Что за черт?! - В пустом коридоре поминания нечистого никто не услышал, не попрекнул. Но легче от этого не стало: - С чего это матушка попрощаться со мной желает?
        Он вернулся обратно, снова спугнув в клеть распаренных девок и оторвав посланца от борща:
        - Так ты сказывал, Ольга Юрьевна в полном здравии?
        - Истинно так, княже! - подтвердил паренек.
        - На хвори не жаловалась? Сам ничего не замечал?
        - Вот те крест, княже, - размашисто перекрестился гонец, - здорова твоя матушка. Ни на что не жалуется, в постели не лежит. Рази печалится много, да в храме всенощные стоит. Так за то Господь кары не насылает. Скорее, наоборот.
        - Ладно, ешь… - Андрей опять развернул грамоту, перечитал.
        Матушка и правда ни на что не жаловалась, про недоимки не писала, людей не ругала. Вроде и в порядке все в поместье, судя по письму. Вот только отчего-то попрощаться с сыном Ольга Юрьевна желала. Не увидеться, а именно попрощаться. Что поселило в душе князя Сакульского немалую тревогу. Князь завернул в людскую, громко позвал:
        - Пахом, ты здесь? Нет? - Он ткнул пальцем в грудь ближнего холопа. - Найти немедля и ко мне прислать. И вообще всех собирайте, неча штаны просиживать. Бегом, бегом! Шевелитесь!
        Смерды, не дожидаясь княжеского гнева, зашевелились. Двое, валявшиеся на лавке, вскочили, кинулись надевать длинные стеганые тегиляи. Вторуша, коего он ткнул первым, уже нахлобучивал ушанку, одновременно путаясь в рукавах тулупа. В дальнем углу, воровато оглянувшись, рыжебородый Шамша выбросил на стол кости. Четверо холопов мельком глянули на число выпавших точек, белобрысый, со шрамом на лбу Никита сгреб монетки и деловито объявил:
        - Вторуша, ты Пахома кликни, он у старостовой кумы. Шамше в Волчино скакать, за Изольдом Фридриховичем, а Глебу - за Ильей Карасевичем, на хутор у Сосновой Горы…
        Холопы не спорили - видать, успел у них Никита авторитет завоевать. Даже если его Пахом или сотники за старшего оставили - первого попавшегося не назначили бы. Только такого, которого слушаться станут.
        - Отчего шумишь, батюшка? - опустилась Андрею на плечо мягкая рука. Князь наклонил голову, мимолетно коснулся щекой ее пальцев, потом молча протянул письмо. Жена растянула свиток, прочитала, шевеля губами, пока холопы проскакивали мимо собирать княжеские рати. На глазах женщины неожиданно навернулись слезы.
        - Милая… - Князь торопливо обнял жену, крепко прижал к себе. - Милая, что случилось? Ты чего, хорошая моя.
        - Значит… опять…
        - Что «опять»? Ты о чем?
        - Опять без тебя остаюсь, - резко отступила Полина, прикрыв лицо руками.
        - Я же ненадолго, родная!
        - Знаю я, каковы пути наши, - покачала головой княгиня. - До лета можно и не ждать. - Она вздохнула. - Да что поделаешь, коли матушка зовет? Скачи.

***
        С собой Андрей взял всего десять холопов из полутора сотен, что успели продаться ему на службу за последние годы. Все же не в ратный поход собирался, а родное поместье навестить. Но выбрал самых опытных бойцов - мало ли чего случится? А потому его небольшой отряд имел при себе и брони, и рогатины, и луки и по две пищали на каждого. Татей лесных, коли рискнут сунуться, такой кулак прихлопнет хоть впятеро больше, и не задержится. Однако же банд столь больших в русских лесах отродясь не собиралось.
        Торопясь к матушке, князь пошел налегке. Никаких саней и телег. Весь груз - на заводных, съестных припасов - только-только с голоду не умереть. Хотя недоедать, конечно, никто не собирался - постоялых дворов на пути хватало. Просто не любил Зверев полностью на милость судьбы полагаться. Харчевни харчевнями, но нужно и свой кусок хлеба в загашнике на черный день иметь.
        Первый привал путники сделали возле устья Карасевки, откуда было удобно начинать переход через Ладогу. Андрей уже в который раз удивился, что еще никто не догадался срубить здесь постоялый двор. Все же место прохожее, путники весь берег истоптали, а в очаге золы накопилось почти по колено. Но земля здесь была уже не его, новгородская, а потому сам князь воспользоваться доходным местом не мог. Он лишь переночевал в снегу наравне с холопами, завернувшись в густую теплую медвежью шкуру, утром подкрепился пирогами и еще до рассвета по накатанному тракту двинулся почти на восток, к устью былинного Волхова. Не успевшие устать лошади шли резво, и путники одолели почти тридцать верст всего за один переход, глубокой ночью остановившись напротив древнего Никольского монастыря, срубленного, как сказывали старожилы, еще самим князем Невским незадолго до знаменитой битвы со свенами. Ворота обители, города и ближних постоялых дворов были уже заперты, а тратить время на поиски удобного ночлега Андрей пожалел. Утром путники опять поднялись в седло и поскакали вверх по реке, чтобы вечером наконец-то дать нормально
отдохнуть и себе, и лошадям, заночевав на постоялом дворе в деревеньке со смешным названием Бережки. Следующая ночевка была в знаменитом селении Грузино, в котором Андрей Первозванный по пути на Валаам забыл свой посох. Посох сей хранился в храме, сложенном из камня в честь святого и носящем его имя.
        Святому достоянию земли русской путники, разумеется, поклонились, отстояли в храме заутреню - а вечером отсыпались в съемной светелке уже за Новгородом. Затем по прочному льду Ильменя путники по прямой добрались до устья Ловати, и уже по ней, ако по каменному тракту, всего за девять дней домчались до Великих Лук.
        Город они увидели уже в сумерках - когда заборы и сараи сливались в неразличимую массу, когда золотые купола храмов не сверкали, а чернели на фоне подернутых облачной вуалью звезд, когда лишь работящее тявканье цепных шавок да заунывная песня подгулявшего мастерового доказывали, что город еще не вымер, а зевающие привратники примеривались запереть тяжелые, окованные железными полосами ворота.
        - По-осторонись! - грозно прикрикнул на стражу Андрей, на рысях влетая под терем с тремя узкими бойницами. - Сторонись, зашибу!
        - Ну, ты… - возмутился было один из ратников, но тут же осекся, поняв, что в сопровождении десяти холопов и с двадцатью заводными конями обычный смертный не путешествует. А со знатным боярином полаешься - так ведь потом всю жизнь икаться будет. Голову, может, и не срубит - нет на Руси у знати такой вольницы, - но вот на правеж выставить могут запросто. У боярина наверняка знакомый подьячий найдется, а то и сам воевода. И поди потом ищи справедливости!
        Промчавшись саженей двести по узкой улочке, Андрей перешел на шаг, пытаясь сориентироваться. Как-никак, почти десять лет минуло с того времени, как отец его в город приводил. Причем въезжали они не с Ловати, а через Литовские ворота. Да еще темнота кругом.
        Выручил, как всегда, Пахом. Дядька пустил каурую кобылку немного быстрее, выдвинувшись всего на полголовы вперед, уверенно проскакал по едва различимым проулкам, решительно пересек крепость и вскоре спешился у покосившихся жердяных ворот. Энергично застучал рукоятью плети по одной из створок. Та затряслась, грохоча и раскачиваясь. Андрею это не понравилось - что это за ворота, что того и гляди сами упадут? Он тоже спешился, потрогал рукой воротину, потом столб. Тот жалобно скрипнул.
        - Сгнил, - понял Зверев. - Кажется, кто-то совсем обленился, за отцовским хозяйством не глядит.
        - Кто там балует?! - наконец хрипло отозвались со двора. - Счас стражу кликну!
        - Я те кликну! - не сдержав гнева, резко ответил князь. - Давно плети хозяйской не пробовал? Отворяй немедля, дармоед.
        - Хто это там боярскому человеку грозить смеет? Уходи, стражу кликну!
        - Сын боярина Лисьина, князь Андрей Васильевич к себе вернулся! - ответил Пахом.
        - Нечто чадо вернулось? - мгновенно переменился тон за воротами. - Бегу, бегу, Андрей Васильевич, бегу, княже.
        Загрохотала тяжелая запорная балка, створки качнулись внутрь, и в неясном свете звезд вместо приказчика Андрей увидел перекошенного на левый бок старика в одной исподней рубахе. Тот подслеповато щурился и продолжал удерживать в руке увесистый дубовый запор.
        - А где эти… - Зверев щелкнул пальцами. За давностью времени имена отцовских подворников выветрились у него из памяти. - Ну…
        - Преставились, царствие им небесное, - перекрестился старик. - Всех четверых лихоманка проклятущая по осени забрала. Так семьей в царствие и отошли. Меня Ольга Юрьевна сюда покамест приставила, за добром доглядывать.
        - Тихон, ты, что ли?! - вдруг воскликнул дядька. - В приказчиках?
        - Пахом? - признал холопа старик. - Что же вы в воротах-то застряли. Проходите, проходите! Радость-то какая матушку ждет!
        Сторож наконец посторонился, освобождая дорогу.
        Андрей въехал, спешился под самой крепостной башней, оглянулся на Тихона:
        - Как матушка моя? Здорова? Когда известия были? Какие?
        - Здорова, здорова, княже, - засеменил к нему старик. - Не жалуется. А возмужал ты как, возмужал! И не признать прежнего отрока. За таковую дерзость прости, Андрей Васильевич…
        - Я не в обиде, - успокоил его Андрей. - Ты свое дело с прилежанием исполнил, так и надобно.
        Он уже понял, что за подгнившие ворота спрашивать больше не с кого, старику со здешним хозяйством все равно не управиться. Хорошо, если дом теплый да в погребе что-нибудь на ужин найдется. Сторожу ведь многого не нужно - комнатушку одну обогреть да кулеш заварить. Вымороженного дома за ночь не протопить.
        - Пиво у меня есть! - словно подслушав его мысли, вдруг вспомнил Тихон. - Аккурат вчера слободские принесли. Не желаете испить хмельного с дороги, гости желанные?
        Пиво у сторожа, на удивление, оказалось неплохим, солонина в погребе - вполне приличной, а вот дом - промороженным насквозь, что было совсем не удивительно. А какой смысл старику весь дом греть, коли в нем ни единой живой души? Разве мыши бегают - так их отогревать грех еще больший.
        В людской было тепло. Но Андрей как князь заночевал все же в хозяйской комнате, в которой только поутру начали оттаивать затянутые промасленным полотном окна. Так и спал на боярской постели, завернувшись в шкуру, для отдыха в снегу предназначенную. Когда же от прогревшейся каменной печи по горнице наконец потекло блаженное тепло - на улице уже засветлело небо. Самое время уезжать.
        Правда, помня отцовские заветы, князь прошел вдоль земляного вала, насыпанного поверх толстостенных дубовых рубленых клетей, выискивая возможные осыпи и проверяя прочность дверей, потом поднялся наверх, к самой крепостной стене, осмотрел и ее: как стоит, не перекосилась ли, не подгнила?
        Просторный двор в тесном внутреннем пространстве города достался боярам Лисьиным не просто так. На обязанности помещика по разряду было возложено поддержание в исправности шестигранной рубленой башни размером с пятистенок, выпирающей немного вперед из вала, и примерно по двадцати сажен стены по обе стороны от нее - как раз того участка, к которому и примыкал двор. Ее Лисьины и строили, и обживали, для нее припасы боевые копили, погреба наполняли. Эту стену и башню они и обороняли, коли сильный ворог под стены Великих Лук наведывался. Не одни, конечно - с кожевенной слободы ремесленники здесь же оборонялись, боярину и холопам его помогая. Коли опасность надвигалась - с семьями своими и самым ценным добром перебирались на боярское подворье. В тесноте, да в безопасности… Коли мужи у бойниц духом не дрогнут.
        Покрытые изморозью бревна выглядели свежо, словно их только что связали в венцы.
        А может - и правда недавно рубили. Андрей не был здесь так давно, что ручаться не мог. Он добрел до лестницы, легко взбежал наверх, прошел по помосту у бойниц. Распущенные вдоль бревна даже не заметили его веса. По ним не то что ратникам в полном вооружении - на танке смело можно было кататься.
        Проход в башню находился на четыре ступени выше помоста. Ходить особо не мешает, но если кто на стену прорвется - отбиваться сверху вниз куда удобнее. Внутри было, естественно, морозно и сумрачно. Вдоль наружных стен тянулись стеллажи со стрелами, какими-то горшками и увесистыми булыжниками. Напротив выстроилось два десятка копий и не меньше полусотни сулиц. Весьма внушительный арсенал.
        На миг Андрей удивился, что оружие находится здесь, так далеко от присмотра - но потом сообразил, что места на первом этаже башни наверняка отводились людям, коих в трудный час окажется немало.
        - А двери в башню нужно все-таки запереть, - решил князь и стал подниматься на боевую площадку по неудобной приставной лестнице. Зато, прорвись противник в башню - сверху опять же проще будет отбиваться.
        Отсюда, с высоты семиэтажного дома открывался восхитительный вид на пробудившийся город. Далекие люди казались крохотными, как пчелы. Великие Луки были точно улей: огромное количество прямоугольных сот, и в каждой кто-то шевелился, бегал, что-то делал. Над всем этим, словно гигантская матка, возвышалась черная от времени цитадель, украшенная пятью башнями с зелеными остроконечными шатрами.
        По другую сторону стены вольготно раскинулись домики с огородами, напоминая обычную большую деревню. Увы, в случае опасности дома эти, скорее всего, будут сожжены самими горожанами - чтобы атакующий враг не использовал их как укрытия. А бездомные обитатели перейдут сюда, внутрь более тесного, но зато защищенного города.
        Эти размышления побудили младшего из рода Лисьиных заняться делом: Андрей внимательно осмотрел и простучал настил, проверил бревна между бойницами и под ними. Помнится, отец предупреждал, что тут дерево загнивает в первую очередь - вода затекает.
        - Шатер нужно над башней поставить, - решил Зверев. - И суше, и ремонта меньше, и лишнее помещение получится на черный день.
        - Андрей Васильевич! Андрей Васильевич, ты где? - услышал князь знакомый, но далекий голос, через одну из бойниц выглянул во двор:
        - Я здесь, Пахом! Тебе чего?
        - Сбираться надобно, княже! - резко поднял голову дядька и вдруг, протяжно вскрикнув, опрокинулся на спину, прямо в истоптанный снег. Заскреб землю руками.
        - Пахом! - В груди ледяным комком прокатился страх. - Пахом, ты чего?!
        Андрей, прыгая через ступени, в считанные минуты скатился вниз и, растолкав холопов, опустился возле своего воспитателя на колено:
        - Ты чего, Пахом? Что случилось?
        - Ты велел… С утра поторопить, княже… - сквозь зубы, с явным усилием пробормотал пожилой воин.
        - Тебя ранили? Где болит? - быстро расстегнув зипун, наскоро осмотрел дядьку Андрей.
        - В спину… Прострелило… - поморщился холоп. - Вестимо, отойдет. Сейчас отойдет…
        - В дом его несите, - выпрямившись, решительно приказал Зверев. - Поясницу жиром бобровым с перцем растереть, да прогреть хорошенько надобно. Баня-то тут есть? Тихон! Есть на подворье баня?
        - Да что сие за баня? - пожал плечами старик. - Полоскальня обычная.
        - Печь в ней есть?
        Тихон кивнул.
        - Тогда топи! Веничком можжевеловым дядьку по спине надобно пощекотать да жирком с перцем намазать… - Первый испуг за воспитателя прошел, и теперь Андрей начал понимать, в какую неприятность попал. Радикулитного Пахома в седло не посадишь, не в том он состоянии. И ждать, пока болячка отпустит, тоже нельзя - не для того он налегке через половину страны мчался, чтобы чуть ли не у порога целый день лишний сидеть. В задумчивости князь продолжил: - Вина купи хлебного, тоже не помешает, дабы боль не так мучила.
        - Дык, благодетель… - замялся было смерд, и Зверев, понимая, о чем тот думает, достал и кинул старику двугривенный:
        - Ступай на торг, баню без тебя пошлю кого затопить.
        Старик встрепенулся, кинулся в дом одеваться. Холопы тем временем переложили стонущего Пахома на потник, подняли тот за углы.
        - В мою комнату несите, - приказал Андрей. - На перине ныне понежишься, дядька. Побалуешь косточки, чтобы не бунтовали.
        Его воспитатель что-то простонал. Благодарность или протест - разобрать не получилось.
        - Не боись, дед, - пробормотал один из воинов, - не растрясем.

«Дед… - щелкнуло в голове Зверева. - Пахом - дед! А и правда, ему ведь уже за шестьдесят ныне быть должно. Возраст».
        По древнему русскому обычаю дядьку из верных опытных холопов бояре приставляли к сыну с самого дня рождения. Дабы следил неотлучно, оберегал от опасностей, ремеслу ратному учил, знаниями своими делился, в делах всяких помогал. Андрей как раз тридцатую годовщину должен был отмечать. И особо опытным воином себя пока не ощущал. Хотя твердую уверенность в силах уже обрел. Когда Пахом впервые взял из колыбели на руки будущего князя Сакульского, ему тоже наверняка около тридцати было. Юноше безусому воспитание наследника ведь не поручат…
        - Эх, Пахом, Пахом… - покачал головой Андрей. - Привык я как-то, что ты крепок, как меч булатный. Поберечь не догадался.
        Он дождался, пока дядьку занесут в теплую уже после ночного протапливания горницу, переложат на постель, разуют и снимут зипун, кивком указал холопам на дверь, сам сел на лавку в изголовье:
        - Извини, Пахом, матушка меня ждет. Не просто так, мыслю, звала. Посему не обессудь, но тебя здесь оставлю.
        - Мне бы отлежаться маненько, княже, - вполне уже внятно ответил холоп. - Я нагоню.
        - Ни к чему это, дядька. Отдохни, попарься, прогрейся. Думаю, это от холода тебя прохватило. Поторопишься, не долечишься - опять прострелит.
        - Я твоему батюшке обещал… - попытался подняться на локте Пахом и тут же скривился от боли.
        - И я обещал, - перебил его Андрей. - Обещал отцу подворье наше и стену в исправности держать. Ныне же вижу, ворота болтаются, добро в башне без пригляда и замка, дом выморожен, ровно лес в крещенские морозы. А чего в погребах и клетях творится, так и вовсе не знаю. С Тихона проку нет. Он тут матушкой лишь для виду поставлен. Оттого, что дома в хозяйстве от него пользы никакой. Посему слушай, Пахом, мой наказ. Остаешься здесь за старшего. Времени тебе отвожу месяц. Проверь все от погреба до конька. Что надобно - поправь; что потребно - купи. Шатер еще хорошо бы над башней от дождя и снега сделать. Оставляю тебе половину холопов в помощь. Серебра вот на расходы возьми. И не спорь! - повысил князь голос, заметив, что дядька собрался что-то сказать. - Пару дней в тепле полежи, мазаться не забывай. Потом делом займешься. Как управишься, матушке в усадьбе доложись, пусть приказчика справного назначит. А уж потом и за мной не торопясь трогайся. Мыслю, я уж в княжество к тому времени поверну. Понял меня? Тогда до встречи, дядька. Выздоравливай.
        Андрей похлопал холопа по ладони и вышел, прикидывая, кого из дворни лучше оставить, кого взять с собой.
        - Молодые ремонтом пусть займутся, - решил он. - Таскать да рубить у них веселее получится. - И, выходя во двор, скомандовал: - Боголюб, Никита, Мефодий, Воян, Полель - со мной. Остальные при Пахоме остаются. Никита, заводных всех заберите, нечего им тут сено изводить, но оружие оставшихся выложите, пусть при них будет. Мало ли что… Все, седлайте! И так полдня потеряли. Обедать будем дома.
        От Великих Лук до усадьбы Лисьиных было всего полтора десятка верст. Полный день езды с телегами, коли поспешать, либо немногим меньше дня просто верхом, или полдня - широкой рысью. Андрей одолел весь путь на рысях - лошадей можно было не беречь, все равно в усадьбе отдохнут. А потому он стремительно промчался по льду извилистого Удрая, свернул с него на узкую Окницу и еще засветло выскочил с нее на берег уже перед самой усадьбой, поднявшей свои стены на невысоком, от силы в два роста, холме с обледеневшими склонами. Холопы не поленились, залили подступы на совесть - отливающая зеленью корка была не меньше ладони в толщину.
        Влетать во двор верхом князь не стал, вежливо спешился перед распахнутыми воротами, перекрестился на надвратную икону… И напрасно: боярыня Ольга Юрьевна, материнским сердцем ощутив возвращение сына, выскочила из дома, сбежала со ступеней и торопливо пошла через двор, накинув поверх серого платья с коричневой юбкой один лишь белый пуховый платок.
        - Что ты делаешь, матушка! Замерзнешь! - Зверев кинулся навстречу, снимая налатник, положил ей на плечи. Боярыня, словно не заметив, крепко прижалась к груди сына:
        - Родненький мой… Приехал…
        Андрея удивило, сколь хрупкой и невысокой оказалась эта женщина. В налатнике она просто утонула, хоть вдвое заворачивай. А ведь еще прошлым летом казалась сильной и уверенной в себе. Плечи развернуты, голова гордо вскинута. Помещица, чай, не подступись. И хоть испугалась сильно, когда его раненым привезли - хрупкой и маленькой все равно не стала.
        - Матушка моя, - поверх налатника обнял он Ольгу Юрьевну. - Как я по тебе соскучился! Идем в дом, идем. Снег на улице, а ты в одних тапках!
        Чуть не насильно он увлек матушку за собой, провел в дом. Здесь уже началась суета: дворня бегала, таская из кухни, из погребов в трапезную угощения, толстая девка понесла наверх стопку чистого белья, служки зажигали в коридорах светильники. Пахнуло жарким.
        - Ты, видать, устал с дороги, сынок, - виновато произнесла боярыня. - А баня уж два дня не топлена, промерзла. Кабы знать…
        - Ничего, матушка, - снова обнял женщину Зверев. - Я с тобой с радостью посижу, пока греется. Куда ныне спешить-то? Добрались. Ты о себе лучше сказывай. Как живешь, как здоровье, в чем помочь надобно?
        - Ладно все, Андрюша. - Боярыня пошла рядом, не сводя с него глаз и поглаживая ладонью по волосам. - На здоровье жаловаться грех. Урожай ныне хороший, недоимок, почитай, не случилось. На подворье в Луках несчастье. Но и там токмо люди отошли, - она перекрестилась, - упокой Господь их душу. Добро же, по виду, все на месте. Я для пригляду Тихона оставила. Мыслю Луку из Заречья туда в приказчики соблазнить. Он хозяин толковый, уважаемый. Должен управиться.
        - Это хорошо, что справно, матушка, - кивнул Зверев. - Успокоила ты мою душу. А то после твоего письма всякое в голову полезло. Пока добрался, немало мыслями истомился.
        Сказал - и сам удивился тому, как успел за минувшие годы пропитаться словами и образами здешнего времени.
        - Да, сынок, - со вздохом призналась боярыня. - Только тебя и дожидалась. Хоть глазком глянуть напоследок.
        - Та-ак… - Андрей замедлил шаг. - Наверное, я чего-то недопонимаю.
        Они как раз вошли в трапезную, и князь Сакульский решительно указал дворне на дверь:
        - Закройте с той стороны! Желаю с матушкой побеседовать.
        Слуги, опустив головы, заспешили в коридор, толстая сосновая дверь затворилась.
        - Ты откушай с дороги, сынок, - указала на кресло во главе стола Ольга Юрьевна. - С утра, поди, крошки во рту не было? Сбитеню горячего испей. Вынести, прости, не догадалась. Спохватилась поздно…
        - Подожди, матушка… - Андрей взял боярыню за руки, подвел к крайней скамье, усадил, опустился перед ней на корточки. - Расскажи-ка мне лучше в подробности, отчего вдруг прощаться со мной решила?
        - Как почему? - Она опять пригладила его волосы и вдруг заплакала: - Не могу я так более! Одна осталась, что сова старая. Господь детей младших забрал, муж в порубежье сгинул. Кому я ныне нужна? Из светелки в светелку хожу, горшки да снопы считаю, хлысты отписываю, а к чему сие все надобно? Зачем? Покрутилась моя судьбинушка, да вся и вышла. Уходить пора, Андрюша, уходить. Пуст ныне мир округ стал. Куда ни гляну, вроде и смердов вижу, и стены, и поля - а все едино пусто. В душе пусто. Выдохлась она, пролилась вся до капельки. Пора.
        Боярыня обняла его за виски, притянула к себе, поцеловала в лоб, но Зверев вывернулся:
        - Как у тебя язык повернулся, мама? Внуки у тебя растут, я тоже живой покамест. А ты мне такое сказываешь! Все ерунда, устала ты просто. Это от одиночества. И я дурак, не подумал. Я тебя с собой заберу, в Запорожское. Дворец там отстроен, не меньше усадьбы отцовской. Там и дети, и Полина, и я там всегда рядом буду. Все, решено! Лошади дня три отдохнут, соберешься и поедем. Аккурат к Крещенью поспеть можем, коли не мешкать.
        - Не поеду, сынок, - покачала головой Ольга Юрьевна. - Прости, но пора мне, Андрюша, и о душе подумать, о царствии небесном. Грехи свои надобно отмолить. А грехи на мне тяжкие, страшно и подумать.
        - Перестань, матушка! - Зверев отлично понимал, о чем говорит Ольга Юрьевна. - Сына своего спасти - это не грех!
        - Спасти, может, и не грех, - ощутил он на щеке ее прохладную руку, - да токмо к чародейству и колдовству христианину обращаться никак не потребно. По деяниям мне и кара. Кто был родной, всех Господь прибрал, лишь тебя оставил. Пути его неисповедимы. Хоть тебя надобно мне у него отмолить. Тебя отмолить, душу спасти. Ухожу я от мира сынок. В обитель Пустынскую закроюсь, постриг приму, власяницу надену. Сколько смогу, столько обетов приму. Бог милостив, искреннее раскаяние примет.
        - Чего ему принимать?! Ты же меня от смерти спасала, мама! Разве Бог за это карать может?
        - Перестань, - матушка прижала ему палец к губам. - Радость у меня, сын приехал. Нечто хочешь меня в слезах видеть? За стол иди, на место отцовское. Холопы твои, мыслю, с лошадьми и грузом уж управились, сейчас трапезничать придут. Голодные, что волки. Дай посмотреть на тебя, на пиру веселом посидеть. Забудь о разговоре нашем. Опосля обсудим, как отдохнете. Дозволь вернуться дворне к столу, слово им доброе скажи. Ты им ныне хозяин.

***
        Пир длился дотемна. Андрей, погруженный в свои мысли, никого не останавливал и не подгонял, только кубок поднимал, когда здравицы в его честь кричали. Ольга Юрьевна тоже молчала - глядя то на сына, то на образ Николая Чудотворца, перед которым слабо тлела красным язычком небольшая лампадка. Взгляд Зверева тоже то и дело обращался к ней. И каждый раз он удивлялся, как быстро и заметно иссохла за минувший год боярыня. Словно и правда недуг какой вселился.
        Застолье прервала весть о том, что баня наконец-то прогрелась. Гости отправились туда, но попариться всласть не удалось. Время двигалось к полуночи, а это, известное дело, тот час, когда умываться является нечисть домашняя и окрестная, что человека смертного запросто до смерти упарить может али рассудка лишить. Однако же времени и воды, чтобы смыть дорожную грязь, хватило всем, после чего холопы отправились пировать дальше, а князь, не испытывая на то настроения, пошел в свою еще детскую светелку - спать.
        Дорога не оставила князя и ночью. Стоило закрыть глаза - и точно так же, как все последние дни, видел он утоптанный, перемешанный с грязью, чуть коричневатый снег бесконечного тракта, гриву понурившего голову коня, мерно вылетающие вперед ноги с широкими копытами, проплывающие справа и слева заиндевевшие березняки, черные, с серебристой припорошкой, ели, голые, унылые стволы озябших сосен.
        Дорога тянулась и тянулась, постепенно сужаясь, превращаясь в узкую тропу, пробитую среди высоких, сверкающих чистотой сугробов. Просека была глубокой, как ущелье, небо - пасмурным, окружающий лес - плотным до абсолютной непроглядности. И все же тропа оставалась светлой, словно залитой ярким солнечным светом. Она тянулась, тянулась, тянулась, рассекая лес тонкой прямой стрелой, пока не уперлась в ноги старца с морщинистым лицом, в длинном овчинном тулупе, в большущей шапке из горностая и со связкой мышиных черепушек, свисающих с левого плеча. Старик опирался на неровный и узловатый, зато крепкий, как сталь, посох из соснового корня.
        Голова его медленно поднялась, в лицо всадника вонзился, причиняя острую боль, мертвецки-холодный взгляд, шелохнулись бесцветные губы:
        - Так-то ты слово свое держишь, чадо? - услышал Зверев, содрогнулся всем телом и проснулся.
        В комнате и за окном было темно. Впрочем, если на улице уже и светало - через два слоя промасленного ситца первым слабым лучам все равно было не пробиться. Зато из-за окна доносилось редкое беканье, сонное кудахтанье, изредка мычала хриплая корова. Время от времени звякало железо. Это означало, что жизнь усадьбы снова возрождалась после долгой зимней ночи.
        Андрей не спеша оделся, вышел на крыльцо, негромко свистнул:
        - Эй, есть кто в конюшне?! - Из-за приоткрытой створки хлева высунулась курчавая рыжая голова, и князь тут же ткнул в ее сторону пальцем: - Скакуна мне бодрого оседлай не медля. Седло не парадное, а удобное, походное положи, и торбу с ячменем.
        - Слушаю, княже… - Подворник, судя по кивку головы, поклонился, из-за створки было не видно.
        Зверев тоже кивнул, вернулся в дом и направился к кухне, где уже вовсю кипела работа. Ведь к тому времени, как проснется усадьба, на всех должен быть готов сытный горячий завтрак. Князь здесь не узнал никого, однако стряпухи не знать боярского сына не могли, и потому он уверенно приказал:
        - Сумку чересседельную мне с собой приготовьте. Вина положите, пива, пирогов, убоины какой-нибудь горячей, ветчины. Круп разных с полпуда. Еще какой снеди по мелочи, коли есть. Поторапливайтесь, лошадь на дворе студится. Как матушка поднимется, передайте: засветло вернусь. Поди, в бане от души попариться время будет.
        Девки и кухарки не прекословили, минут за десять собрали внушительную торбу. С нею князь вышел во двор, перекинул сумку через холку скакуна, поднялся в седло, забрал у подворника поводья, кивнул на ворота:
        - Отпирай! - И выехал в предрассветные сумерки, тропя через девственный наст свежую дорожку.
        Скакун шел тяжело: зима успела намести снега коню почти по брюхо, и каждый шаг давался бедолаге с трудом. К счастью, ехать было недалеко: пара верст до Большого Удрая, через замерзшую реку на болото, еще с полверсты мимо низких и черных, скрученных, будто судорогами, березок к колючей стене ежевики и затем - к двум выпирающим из топей пологим холмикам.
        Когда князь спешился, уже давно рассвело. Чистое голубое небо обещало крепкий, трескучий морозец, где-то в кустах испуганно чирикали пичуги, над ними носились, прыгая с дерева на дерево, две рыжевато-серые выцветшие белки с пушистыми, но редкими, как посудный ершик, хвостами. Андрей отпустил коню подпруги, накрыл попоной, дабы тот не застудился, повесил на морду торбу, погладил между глазами:
        - Ничего, милый, отдохни. Назад по торному пути куда легче скакать будет.
        Прихватив сумку, он поднялся к знакомой пещере, один за другим откинул пологи, сшитые из невыделанных козьих шкур, и остановился на глиняной площадке в полторы сажени шириной, давая глазам время привыкнуть к полумраку. Здесь, в обители древнего волхва, как и прежде, пахло едким дымом, сосновой смолой и чем-то чуть сладковатым, дрожжевым, как от кадушки со сдобным тестом. Освещалось помещение не свечами или факелами, а продолговатым камнем с сажень длиной и в локоть толщиной, вмурованным в стену на высоте в полтора роста. Свет был слаб - при взгляде на колдовской валун глаза не испытывали никакого неудобства, на человеческие нужды его вполне хватало. Просто после ослепительного белого наста, яркого неба, сияющего солнца - в пещере человек на несколько минут оказывался совершенно слепым.
        Снизу презрительно крякнули. Андрей вспомнил, что на подобный момент старый колдун учил его заговору на кошачий глаз - но вспомнить нужных слов и действий не смог, а потому просто повернулся влево, где должна быть лестница, и с нарочитой ленью начал спускаться по ступеням. Благо глаза как раз привыкли к полумраку, и из темноты мало-помалу проступили стены, дощатый стол и две скамьи внизу, стеллаж напротив, обложенный валунами очаг, в котором еще тлели бурыми огоньками недогоревшие угли.
        - Никак навестить меня решил, чадо? - ехидно поинтересовался из-за спины волхв. Андрей от неожиданности шарахнулся в сторону, одновременно поворачиваясь, и едва не сорвался со ступеней. Однако Лютобор успел поймать его за рукав и подтянул к себе, недовольно пробурчав: - Так-то ты клятвы свои блюдешь, отрок? Так познания мои перенимаешь?
        - Я тебе угощение привез, чародей, - примирительно ответил Зверев. - К болоту, вижу, все дорожки замело. Чай, не ходит никто?
        - Спужался, с голоду помру? - хмыкнул колдун. - Напрасно. Плоть от плоти я земле русской. Пока она есть, так и мне сгинуть не даст.
        Лютобор спустился вниз мимо гостя, специально задев его плечом. Андрей не стал удерживать равновесия, а просто спрыгнул вниз, к столу, положил на толстые доски чересседельную сумку:
        - Стало быть, угощение обратно увозить?
        Старик пожевал губами, глядя на пухлую емкость, и перед соблазном не устоял:
        - Ладно, чадо, не мучайся. Выкладывай, коли уж притащил.
        Лютобор, покачиваясь с боку на бок, словно растягивая затекшие мышцы, доковылял до стены, где на множестве полочек и выемок, выдолбленных в слежавшейся глине, стояли глиняные горшки, закрытые промасленной тканью, стояли короба, туески, небольшие глиняные фляжки, покачивались метелочки из всякой разной травы. Волхв крякнул, наклонился, из нижней ниши достал четыре полешка, перекинул в очаг. Послышалось слабое пыхтение. Огонь, довольно потрескивая, переполз с углей на свежее угощение, быстро вскарабкался по коре и заплясал на верхнем полешке.
        - Чего сосновыми топишь? - удивился Зверев. - Хочешь, я тебе березовых напилю? Они и горят дольше, и жара больше дают.
        - Копоти от них много, - отмахнулся старик. - Да и запасся я уж на зиму, неча зря на снегу окрест следить. Устал я от внимания лишнего…
        Он развязал поясок из тонкой кожи, с двумя ножнами и вышитым кисетом, положил на стол, аккуратно одернул грубый суконный балахон, оправил что-то невидимое под ним, опоясался снова.
        - Никак грелку собачью на спине носишь? - удивился Андрей. - Мудрый волхв, всесильный Лютобор боится застудиться?
        - Ты язык-то придержи, отрок, - хмуро посоветовал колдун. - В мои годы ты и вовсе прахом никчемным станешь, хоть ты ноне и князь. Мне же за немощь телесную стыдиться ни к чему. Духом я живу, а не плотью. Да и жить совсем немного осталось. Два десятка лет, как и земле русской.
        - Неправда твоя, мудрый волхв, - покачал головой Андрей. - Ты погибель Руси с трех сторон накликал, с Востока, с Запада и с Юга. Так вот беду восточную я уже унял, ханство Казанское ныне России стало дружеским, никакой войны с ним быть больше не может. Да еще Астраханское тоже, и Северный Кавказ Иоанну поклонился, под длань его могучую попросясь…
        - Эк ты речи складно ведешь, - удивился колдун. - Ровно и не иноземец.
        - Какой я тебе иноземец, чародей?! - повысил голос Зверев. - Русский я, русским родился, русским и помру!
        - Однако же речи раньше так складно не вел, - припомнил ему Лютобор. - Слова неведомые то и дело сказывал, слов же исконных наших не ведал. Как послушать - ну истинным немцем казался! Ну, что смотришь на меня, ровно муха на варенье? Коли привез угощение, так наливай! Дух мой крепок, однако же и плоть побаловать не грешно… Ох, не слушает она меня ныне. Совсем не слушает. И ворон мой куда-то пропал. Нечто хозяина иного искать улетел, как мыслишь? Все про меня забывать начали, ровно умер уж давно, а не вскорости отойду.
        - Зачем тебе умирать, Лютобор? - Андрей поставил перед ним деревянную пиалу, плеснул в нее по самые края красного вина, в другую налил для себя. - Не пропадет Русь наша, в том тебе моя порука.
        - Мыслишь, чадо, с ханством восточным управился, на том и беда вся пропала? - Колдун наклонился, потянул носом витающий над пиалой аромат. - Ан рази не сказывал я тебе, что беда самая страшная из земель южных придет, а сила западная и восточная лишь в помощниках беде главной окажется?
        - Ты про Османскую империю, Лютобор? Так я ее прошлым летом маненько пощипал…
        - Коли быку холку ощипать, чадо, он слабее не станет, - покачал головой колдун. - Не ослабил ты силу сарацинскую, токмо кровушки отпил…
        Лютобор поднял чашу и в несколько глотков принял в себя ее темно-красное содержимое.
        - Ты откуда знаешь? - удивился Андрей. - Ты что, следил за мной, волхв?
        - А чего мне еще делать, чадо? - пожал плечами колдун. - Времени у меня в достатке, заклятие на зеркало Велеса ты и сам знаешь. Отчего и не последить, как ты клятвы свои исполняешь? Клятву страны востока, юга и заката порушить, клятву учение мое без устали познавать, клятву земле русской служить, покуда возможно. Так, чадо? Клялся? И что ныне? Когда заговор последний творил, когда на уроки мои последний раз являлся, когда в зеркало смотрел?
        - Ты же знаешь, Лютобор, - виновато отвел глаза Зверев. - Княжество мое далеко, служба и вовсе неведомо где, куда воля царская кинет. Как мне теперь…
        - Не лги! - с неожиданной силой стукнул кулаком по столу колдун. - Не лги мне, смертный, не с дитем малым разговор ведешь! Нечто не учил я тебя, как во сне в места далекие приходить, как в чужие сны проникать, как вести посылать за многие версты! Отчего во снах своих ко мне не являлся, дабы ведовство мое познавать?! Отчего ночной порой вопросы мне не задавал, отчего учения постигнутого в делах не пробовал? В клятве своей ты отступничество проявил и за то на тебя гнев мой ляжет!
        - Еще по глоточку? - предложил Андрей.
        - Прощения просить не станешь? - изрядно удивился Лютобор.
        - Зачем, волхв? Ты мудр и знаешь, что никто в мире не идеален. Я из обещанного хоть половину сделал, а ты и вовсе ничего.
        - Ладно, налей. И сходи наверх, снега чистого в котел набей. Травки себе на обед заварю.
        Старый как мир колдун был достаточно мудр, чтобы не развивать неудобного спора. Андрей, может, и подзабыл о своих обещаниях - да ведь и чародей так и не смог вернуть его обратно, в двадцать первый век. О чем тогда говорить? Истины из этого спора не познать, а озлобиться друг на друга можно с легкостью.
        Князь достал из-под стола закопченный медный котелок, поднялся наверх, плотно набил его снегом, добавил сверху горку - не то ведь, как растает, не больше трети натопится, - после чего вернулся вниз, пристроил посудину над огнем, взялся за свою пиалку, немного отпил. Вздохнул:
        - Знал бы ты, мудрый волхв, что такое Османская империя. Это такая сила, что кого угодно в мясо переломать способна. Половину Европы она уже покорила, северную Африку, Ближний Восток, Персию ныне воюет… В общем, всех, до кого достала, к покорности привела. Там одного только населения раз в двадцать больше, нежели на Руси нашей насчитать можно. Сила страшная. Куда мне одному против этакой мощи? Пощипать я ее, конечно, пощипал… Но что еще супротив этакой махины сделаешь?
        Про Россию Зверев решил не поминать больше, чтобы волхва зря не расстраивать. Даже после поглощения Казанского и Астраханского ханств Русь против Османского государства смотрелась как песец против тигра. Зверек, может, и опасный - да только крупному хищнику все едино только на один зуб.
        - Коли лбом в ворота биться, так это никакого лба не хватит, отрок, - клокочуще засмеялся колдун. - Дабы ворота открыть, их не бить головой надобно, а ключик нужный отыскать.
        Андрей хмыкнул, прикидывая в уме, какой может отыскаться «ключик» для уничтожения самой могучей державы планеты руками одного маленького человечка, пусть даже и князя.
        Напасть и разорить порубежный городок?
        У Великолепной Порты подобных городков десятки тысяч. Укол будет неприятный, но не более того. Как укус комара, злобно напавшего на носорога.
        Прокрасться в Стамбул и убить султана?
        Так османские султаны регулярно умирают сами по себе. На трон садится другой, а империя остается прежней: могучей, хищной и непобедимой.
        Напустить какую-нибудь болезнь, мор, проклятие?
        Так в здешнем мире эпидемии и без того гуляют тут и там, как сквозняки в обветшавшем доме. Люди - мрут, империи - выживают.
        Да и проклятий за свои деяния османы успели получить немало. И ничего, живут. Кудесники востока недаром считаются самыми сильными в мире. И служат они как раз султану, а не его врагам. Европа своих чародеев успела зажарить на кострах, на Руси же колдунов просто не жалуют.
        - Мыслишь? - усмехнулся Лютобор. - Мысли, мысли - деяние зело полезное…
        Колдун допил вино, отодвинул пиалу, развернулся и склонился над котелком, в котором с шипением и бульканьем погружался в горячую воду совсем уже небольшой снежный комок. Хозяин пещеры с недовольным кряхтением распрямился, повел плечами и двинулся вдоль стены. Сорвав с пересохших веников по несколько листочков, он прихватил половник, вернулся к очагу, бросил травку в воду, стал ее помешивать.
        - Империя не человек, - поморщился Андрей. - Одним выстрелом, пусть даже и точным, ее не убьешь. Только силой ломать нужно. Силой на силу.
        - То есть лбом в ворота? - вздохнул волхв. - Иного помыслить не получается? А ты не спеши, сам пораскинь возможностями, с людьми мудрыми посоветуйся, разузнай о вороге нашем сколько сможешь, когда в Османию свою хваленую поедешь.
        - Когда я в нее еще поеду? - покачал головой Зверев. - Ныне это совершенно не с руки. Батюшка мой здешний, боярин Василий Ярославич, в порубежье прошлым летом погиб, матушка в монастырь с горя собралась, мор по стране прошел, с подворьями в Москве и Луках разброд…
        - Я тебя чему учил, бестолочь?!! - От неожиданного удара половником в лоб у Андрея из глаз посыпались искры. - Я почто столько сил на тебя угробил?! Я для чего тебе мудрость свою передавал?!
        После третьего удара ковш половника раскололся пополам. Лютобор кинул его в пламя и побежал вдоль ниш и полок, разыскивая другой. Зверев, опешивший от неожиданного нападения и от гнева своего учителя, отбежал на лестницу, с нижних ступеней спросил:
        - Ты чего, дед? Озверел совсем?
        - Я озверел?! - Волхв остановился и повернулся к нему. - Нечто это я тупостью безмерной тут красуюсь?! Я чему тебя учил столько лет, пень стоеросовый?! А ну, сказывай, как через зеркало Велеса в будущее глядеть незнаемое?
        - Свечу из жира мертвого поставить надобно… - неуверенно ответил Андрей.
        - Отчего из мертвого?
        - Потому как свеча из живого жира лишь судьбу человека своего показывать способна. Того, из которого… - Князь наконец начал прозревать по поводу размеров своей глупости.
        Что он знал о гибели отца? Только то, что тот не вернулся, а на месте последней его схватки возле реки Кшени спустя неделю нашли кровавые следы да обглоданные дикими зверьми человеческие кости. И он, вместо того, чтобы найти старые отцовские вещи со следами пота и жира, вытопить их, сделать свечу и глянуть в будущее - вместо этого он помчался на край света, чтобы предаться празднику мести.
        Волхв прав: он воистину дикий необразованный идиот!
        - Не спеши, - наблюдая за мимикой ученика, снизошел чародей. - Не беги свечи делать. Глянул я уже, как от просительниц о беде твоей услышал. Жив отец твой, здоров ныне. В полон взят степняками с тремя холопами. Один холоп, ведаю, от раны тяжелой сгинул. Остальные же и поныне целы.
        - Жив? - В голове князя все мгновенно перемешалось.
        Если отец жив - отчего за него татары до сих пор выкупа не просят? Хотя, да, конечно! По обычаю ратных пленников казна выкупает, родичей искать татарам ни к чему. Отчего до сих пор не выкупили? На Петров день по традиции русские с татарами пленными меняются. Странно… Но про то только в Москве узнать можно. И матушка, матушка в неведении!
        - Вижу, в беспамятстве ты нонеча, - наконец разыскал среди горшков и коробок другую ложку колдун. - Говорить с тобой об ином чем бесполезно. Беги, чадо. Путь твой мне известен, совесть же к деяниям потребным направит. Ступай.
        - Лютобор… - Андрей сбежал по ступеням, крепко обнял старика: - Лютобор…
        Нужные слова почему-то никак не шли в голову.
        - Да понял я все, чадо, понял, - голос колдуна дрогнул и потеплел. - Как душа успокоится, сам придешь. Ныне же поспешай.
        Хозяйка Бабино
        На пути домой князь Сакульский гнал скакуна во весь опор и влетел в ворота на совершенно взмыленном коне, из-под упряжи которого падала на снег крупными комками чуть розоватая, едко пахнущая пена.
        - Матушка где? - крикнул он подворнику, бросая ему поводья.
        - В храм ушла, на литургию. Службу отстоять, причаститься, - степенно ответил смерд. - Эк загнали вороного-то… Выхаживать надобно, как бы не запарился.
        - Ну так выхаживай, я же тебя поить его не заставляю! - притопнул Зверев. С одной стороны, ему хотелось мчаться с благой вестью со всех ног, с другой - церковь не то место, где можно бегать, обниматься и радоваться. Тем более во время службы.
        - Баню топят, княже, - сообщил ему подворник, уводя скакуна обратно за ворота. - Как ты и повелел.
        - Баня - это хорошо, - пробормотал Андрей.
        Как ни спешил князь ринуться на выручку, он отлично понимал, что сегодня сорваться с места не получится. В дорогу надо припасы собрать, и лошади после дальнего перехода еще не отдохнули. Холопы наверняка в церковь пошли, исповедаться за минувшие недели и причаститься - ему, нехристю, не чета. Вернутся незадолго до сумерек - а на ночь глядя с места опять же не снимешься. И сколько он тут ножкой ни стучи, как ни торопись - размеренную нынешнюю жизнь ему на ускоренные обороты не разогнать. Какой смысл здешним обитателям минуты или даже часы считать и экономить, коли путь отсюда до стольного града Москвы - две недели с поспешанием? Тут даже целый день потерянный ничего в делах не изменит. Из столицы до османских земель - пути еще месяц, не менее. А коли задержки случатся… С задержками - так и вовсе только по весне он до Крыма доберется. Гони не гони, все равно терпением нужно запасаться по самые-самые гланды.

«И ведь точно без задержки не получится, - внезапно сообразил он. - В Москве подворье без приказчика, искать кого-то надобно. Боярам за пределы царства без государева дозволения отъезжать нельзя, придется к Ивану на прием пробиваться. Хорошо хоть, он мне без доклада, помнится, разрешил приходить… Все время, время, время… Вот проклятие, как бы и вправду до весны не застрять!»
        Все еще не в силах унять зуд в ногах, он быстрым шагом пересек двор, забежал к себе в светелку, скинул верхнюю одежду. Заметался от стены к стене. Ему не сиделось и не лежалось. Хотелось действовать, сделать хоть что-то!
        Но делать было совершенно нечего.
        Чтобы как-то занять себя, Андрей пошел в баню, уже жарко протопленную - после вчерашнего мытья она и остыть еще толком не успела, - но пока с холодным чаном воды. Мимоходом он увидел свое отражение в бочке с водой: довольно длинная, давно не чесанная борода, темные густые усы, длинные, почти до плеч волосы. Князь остановился, хмыкнул, повернул назад в светелку. Он наконец-то понял, что нужно сделать в первую очередь.
        Достав из ножен косарь, он покачал клинком возле окна, ловя блики на лезвие ножа. Острый клинок света не отражает - нечем. На затупившемся видна белая полоска. Его оружие полоски, разумеется, не показало, но несколько бликов вдоль клинка сверкнуло. Андрей достал из мешка свиток грубой бычьей кожи, растянул его на скамье и несколько минут старательно правил клинок, пока от бликов на его острие не осталось и следа. Затем снова отправился в баню, плеснул на голову чуть теплой водой из котла, намылил ее щелоком, встал к бочке и, медленно проводя косарем ото лба к затылку, быстро сбрил все волосы. Заодно, пока клинок остер, и бороду подкоротил до длины в два пальца.
        Макушку с непривычки захолодило - тафья-то осталась в светелке. Князь окатил голову, вышел и чуть не сразу столкнулся с боярыней.
        - Ты чего, Андрюша? - удивилась Ольга Юрьевна его свежебритой голове.
        - Никакого монастыря и никакого траура, мама, - просто и обыденно сообщил Зверев. - Отец жив.
        - Жив? - почему-то испугалась женщина, закрыв рот пальцами сразу обеих рук. - Откель ты… Ты был?..
        - Да, да, на Козютином мху, - не стал открещиваться князь.
        - Значит… Ой! - Закрыла она лицо ладонями.
        - Собирай меня в путь, мама. Поеду батюшку выкупать. Слишком долго от него вестей нету. Видать, что-то не складывается.
        - Жеуж-жо жив… - Боярыня кинулась Андрею на шею и заплакала уже открыто. - Жив, жив, жив… Смилостивился Господь… Отмолила…
        - Жив, мама, жив. Я его привезу, не сомневайся. Завтра же отправлюсь.
        - Завтра не получится, - всхлипнула Ольга Юрьевна. Как она ни переволновалась от нежданного известия, но хозяйка всегда оставалась хозяйкой. - Одежа вся холопов твоих постирана. Девки полощут ныне, опосля сушиться повесят. Пока еще высохнет… Да и лошадям роздых надобен, токмо с похода. Иных у меня в усадьбе нет, дружина-то наша вместе с батюшкой пропала. Ты и сам-то отдохни, сынок. Попарься, выспись вдосталь, горячего да вкусного поешь. В пути, знаю, разносолами не побалуешься. Радость какая… - Ольга Юрьевна отступила, старательно промокнула уголками платка глаза. - Пойдем, Андрюша. Я в трапезной уж накрывать велела. Проголодались люди с утра.
        - Почему с утра? - не понял Зверев.
        - Так ведь литургия же! - изумленно воззрилась на него матушка. - Перед причастием наедаться нельзя.
        - А, ну да, - спохватился Андрей и три раза перекрестился. Но, видимо, недостаточно искренне: боярыня укоризненно покачала головой, потом безнадежно махнула рукой:
        - Ступай, оденься к обеду.
        Обед был скромным: кислые щи, каша с ветчиной, сыто и пироги с грибами. Чай, не пир все-таки, изысками и винами баловаться ни к чему. Князь, серебряной ложкой выгребая из миски ароматное варево, поглядывал на холопов.
        Всего пятеро… Не много для дальнего пути, да еще через неспокойные земли. У Пахома истребовать? Так ведь ему самому мало, чтобы подворье в порядок привести. Да еще ведь и примчится, воспитанника одного не отпустит.
        А уж насчет московского подворья… Там и пятерых мало за хозяйством следить - слишком большое. В Москве нужно не просто верного человека оставить, а умного и домовитого. Холопом не обойдешься.
        Прямо хоть матушку проси туда поехать! Да ведь родную усадьбу боярыня не оставит. Вовсе от мира она бы и ушла, от всех хлопот земных отвернувшись. Но коли мужа дожидаться решила - то очаг свой беречь станет, не бросит.
        - А что, матушка, приказчиков верных и умных у тебя на примете нет? - от полной безысходности решил-таки попробовать Андрей. - Толковых, хозяйственных. Чтобы усадьбу доверить можно было без опаски. Чтобы не обокрали, не разорили, не запустили поместье?
        - Разве таких ныне найдешь, сынок? - пожала плечами боярыня. - Вот, помню, как молодой еще женой была, так Филипп у нас жил. Вот то приказчик так приказчик. Хваткий, находчивый, считал так - подьячему приказному подобного невмоготу. Помню, смерды про озеро заикнутся, с неводом пройти - так враз оброк называет, и минуты не думает. Да так точно, и мужики не в накладе, и мы пять лет со свежей рыбой жили. Али снопы отмерял - с края поля глянет, ан тут же у него все сосчитано. Предан делу был он, гроша ломаного в карман не положит, все в амбар хозяйский да в казну… За преданность и сгинул. Зарубили ляхи возле обоза, что на торг вел. Смерды все разбежались от телег-то, а он не стал. Ляхи пограбили и ушли, облавы на смердов чинить не стали. Да-а… Они и привезли Филиппа-то. Ныне таких людей уж нет, выродились ныне истинные слуги…
        - Так уж и не осталось никого? - не поверил князь.
        - Иные и живут, да куда им до слуг прежних? - вздохнула Ольга Юрьевна. - Латынина-арапчонка помнишь? Ну, в Сешково бегал, у братьев-бочкарей. Лихо Латынка торг ведет, завсегда с прибытком, оброк завсегда день в день платит. Но все обмануть норовил, недосчитать, товар занизить. Ему доверься - враз обнесет. Ваха-нора - хозяин крепкий, работящий. Да тугодум. Этот и не обманет, так самого обдурят. Кешка из Бутурлей такой же. Из всех мужиков одна Варвара, вдова Терентьина, дела справно ведет. Как в Луках Великих беда случилась, так я об ней первым делом помыслила. Как Терентий Мошкарин преставился, при ней ведь и промысел рыбный не пропал, и скотины меньше не стало, и на торг, ведаю, катается постоянно. Как управляется, непонятно. Поди ж ты, баба - а все тянет! Мыслила ее к подворью приставить, да передумала. Куда бабе справой ратной заниматься, делами засечными да оборонными? Как бы не попортила чего.
        - Терентий Мошкарин умер? - Тоненько екнуло у Андрея в груди. - Тот самый, которого батюшка от оброка освободил?
        - Нечто ты его знал, сынок? - удивилась Ольга Юрьевна. - Да, он самый. Ноне, как преставился, так и прощения от оброка боле быть не должно, про то я ведаю. Токмо Господь его лишь прошлой весной прибрал, - перекрестилась она, - уроки менять поздно. Юрьева дня ждать надобно. Да и сумневалась я, что управится Варька. Как в дворовых девках сидела, так самая взбалмошная была, ветер в голове. Да ты ее помнить должен, она как раз у тебя в светелке завсегда прибиралась! А ныне уж и хутор ее прозвание известное получил: Бабино. Аж в Луках Великих торговцы ведают, где баба без мужиков дело свое ведет.
        - Помню, - не стал отрекаться Зверев. - Красивая была девчонка… А где отрез Терентия находится, не напомнишь?
        - У Линнинского озера. По реке нашей до него верст пять скакать, нечто забыл? - Матушка глянула на уплетающую кашу дворню, понизила голос: - А чего это ты про девок детских вспоминать начал, княже?
        - Сама же похвалила, - невозмутимо пожал плечами Андрей. - Глянуть хочу на хозяйственную такую бабу. Коли и вправду не дура, стану ее у тебя просить.
        - Ты!.. - возмущенно повысила голос боярыня, но тут же спохватилась, осенила себя знамением и перешла на шепот: - Ты чего это умыслил, охальник? Тебя же жена с детишками дома дожидается, а ты…
        - А я все о хозяйстве, - перебил ее Зверев. - У меня подворье в Москве без приказчика. Коли через Москву ехать, оставить кого-то надобно. Где я ныне, второпях, толкового человека отыщу? Ее мы хоть знаем. Коли не дура, может, хоть до возвращения моего за хозяйством последит?
        - Ну-у-у… - посерьезнела Ольга Юрьевна, - нареканий за ней не помню, чтобы нечистой на руку была. С малым своим двором управляется. Насчет большого не поручусь. Да и крепостная она вроде, насильно с тобой не отправишь.[4] Недоимок за ней нет, попрекнуть нечем.
        - Чего же сразу попрекать? - удивился Андрей. - Съезжу, гляну. Коли с нею все ладно - может, и так, добром сговоримся.
        - Сговоришься, как же, - не поверила боярыня. - Сказывала же, скотины у нее изрядно в хлеву, промысел рыбный, двор. Рази от такого уедешь?
        - Она про оброк, что ты со следующего года назначить хочешь, знает?
        - Ну, - кивнула Ольга Юрьевна, - а коли и согласится, это сколько хлопот, чтобы добро ее переписать и на доверие оставить? За день, а то и два никак не управимся.
        - Тогда тянуть ни к чему. - Князь торопливо выпил сыто и поднялся из-за стола: - На конюшне есть кто сейчас? Пусть свежего коня седлают, я вскорости спущусь.
        Реки, озера и ручьи, известное дело, на Руси и зимой и летом главными торными путями остаются. И Окница, что текла возле усадьбы, была хорошо наезжена - заносы, вроде тех, что на пути к Козютину мху лежали, тут давно были раскиданы и раскатаны. Потому Андрей без опаски пустил серого в яблоках жеребца в галоп, высекая шипастыми подковами ледяную крошку из левой колеи. Во весь опор он всего за пять минут долетел до Удрая, повернул вправо, через полверсты свернул на Линну, речушку только-только с розвальни шириной. Здесь, на удивление, дорога была накатана ничуть не хуже, нежели возле усадьбы. Еще четверть часа скачки, и колея, плавно выползшая из русла на пологий склон, провела его через лысый взгорок, вдоль серого от тростника берега прямо к воротам. Огороженный высоким, в полтора роста, тыном из тонких, в две руки, кольев, двор тут же отозвался злобным собачьим лаем.
        - Солидно… - оценил трудолюбие хозяев князь, спешиваясь возле ворот, тоже сбитых из плотно подогнанных кольев. - Супротив ратного отряда не устоит, но волкам-медведям не по зубам. Да и тать лесной не полезет. Забираться высоко, ломать шумно, хозяин проснется.
        Разумеется, окружить подобной стеной все хозяйство смерду, даже зажиточному, было не под силу. Тын тянулся от хлева к амбару, от амбара к бане, от бани к сараю, от сарая к дому. Но вместе со строениями он надежно ограждал от дикого зверья и чужих глаз пространство, достаточное для организации баскетбольного матча: и для площадки места хватало, и участников где разместить.
        Андрей тряхнул головой, отгоняя неуместные мысли, занес кулак, чтобы постучать - но тут внутри что-то загрохотало, створка дрогнула, поползла внутрь. Жеребец, обнаружив совсем рядом пегую кобылку, запряженную в сани с большой, уложенной набок бочкой, многозначительно всхрапнул. Князь тут же вцепился скакуну в узду: как бы не взбрыкнулся.
        Из-за створки выступил мальчишка: ростом князю по грудь, курносый, с голубыми глазами. Все прочее терялось в огромном, размера на три больше нужного, тулупе и таком же безразмерном малахае на голове.
        - Ты кто? - удивился паренек.
        - Гость, - усмехнулся Зверев. - А ты?
        - Хозяин, - уверенно ответил тот, вывел сани за ворота, вернулся, чуть приподнял створку и потянул за собой, закрывая двор.
        - Терентия Мошкарина сын? - на всякий случай уточнил князь.
        - Он самый, - гордо кивнул тот. - А ты из чьих будешь?
        - Из Лисьиных, - усмехнулся князь. - Андреем зовут.
        - Все мы тут при Лисьиных живем, - сурово ответил мальчуган, усаживаясь на передок саней и подбирая вожжи. - Н-но, пошла, лентяйка!
        Сани дрогнули и поползли вдоль тына. Князь немного подумал и двинулся следом - разгоряченного скачкой жеребца все равно следовало выходить.
        - Зовут-то тебя как, хозяин?
        - Андреем крещен, - глянул назад через плечо паренек. - Тезки мы с тобой, так выходит.
        - Это хорошо, проще запомнить, - пригладил бородку Зверев. - Один хозяйствуешь, али помогает кто?
        - Мать в доме осталась. Суп томит.
        - Как это «томит»? - не понял князь.
        - В печи, знамо, томит, как иначе? - с удивлением оглянулся на него мальчишка. - Не русский, что ли?
        - Не кухарка, - обиделся Зверев. - Супов варить не умею.
        - Из дворни, видать? - понимающе кивнул маленький Андрей. - На всем готовом? Ну, а у нас, пахарей, дом един. И кашеварить, и пилить, и колоть все самим приходится.
        - Ты еще и пахарь?
        - Мать помогает… - с некоторой заминкой признал паренек. - Соха тяжелая. Да мы много земли не поднимаем, токмо на огород, да ячмень для скота и хлеба маненько. Вдвоем с хлебом на нашем отрезе не управиться, а приживал мамка звать не желает.
        - Тяжело ей, наверное? Нечто так одна и живет?
        - Как одна? - не понял мальчишка. - А я?
        Сани доползли до озера. Возчик развернул их боком, привычно намотал вожжи на березку с ободранной корой, вытянул из-под себя ведро, скинул с бочки широкую крышку, спустился на лед, ведром же пробил в затянутой тонким льдом полынье отверстие, начал черпать воду и таскать ее к саням, заливая в обширную емкость.
        - Однако… - оценил потребности подворья князь. - Скотины много?
        - Лошадей три, коров столько же, да овцы, да хрюшка, псина. Птица тоже пить хочет. Да и нам самим надобно.
        - Изрядно.
        - А ты, Андрей Лисьинский, к чужому добру не приценивайся, не про твою душу скоплено.
        - Неужели одна управляется? - снова засомневался Зверев, тут же поправился: - Ну, и ты, конечно.
        - Раньше батюшка еще помогал… - Паренек остановился, скинул шапку, перекрестился, поклонился куда-то на восток. - Да токмо о прошлом годе слег, высох весь, ровно тростинка, да и отошел всего за три месяца… - Он напялил малахай, отер рукавом нос, снова взялся за ведро. - Пока вроде справляемся. Хоть, знамо, и тяжко. Но я так мыслю, коли хозяйства не расширять, то пару лет выдюжим. А там я жену в дом приведу, легче станет.[5] Лишняя пара рук - это огого как выручает. Батюшка, хоть и слаб был, а подсоблял изрядно, пока совсем плох не стал.
        - Уже и невесту присмотрел?
        - Матушка, мыслю, сама подберет, - опять утер нос мальчуган. - Была бы крепкая да работящая.
        - А как, чтобы ласковая?
        - Заскучаю - матушка приласкает, - явно не понял вопроса паренек.
        Зверев тоже уточнять не стал, повел жеребца спокойным шагом широко вокруг проруби, дабы тот остыл и восстановил дыхание. Пять кругов - и бочка на санях наполнилась до краев. Мальчишка пришлепнул дырку крышкой, забрался на облучок и понукнул кобылу, поворачивая к дому. Андрей пошел следом.
        Заведя сани во двор, мальчуган скинул шапку, поклонился:
        - Ну, прощевай, мил человек. Благодарствую за компанию.
        - Подожди, Андрей, Мошкарин сын. Мать позови, поговорить с ней хочу.
        - Чего это тебе от матушки понадобилось? - моментально напрягся паренек. - Коли нужда какая, мне сказывай, я отвечу!
        - Дело у меня к ней есть, важное.
        - Знаю я дела все ваши! - попытался задвинуть воротину маленький Андрей. - Поперва про хозяйство выспросил, а теперича к вдове дела заимел?! Ступай отсель, подворник, не то собак спущу!
        - Эк ты суров стал, - усмехнулся Зверев. - Ну да ладно, не силой же ломиться. Ты скажи, окна из кухни, что на ту сторону выходят, первые или вторые? В какие стучать?
        - Я тебе постучу, бродяга! - Паренек покрутил головой, отскочил и вернулся с тяжелым засовом, вполне способным заменить дубину.
        - А чего делать, коли с Варварой мне поговорить надобно, а ты не зовешь?
        - Откель ведаешь, как матушку зовут?
        - Ты, храбрый юноша, у гостя коня прими, в дом проводи, водицы дай с дороги испить, в тепле погреться, а уж потом расспрашивай, чего надобно, - напомнил элементарные правила гостеприимства князь. - А то что ж, с дрекольем встречаешь, да еще любопытство свое у прохожего желаешь утолить?
        Молодой хозяин размышлял недолго. Видно, понял, что незнакомец и правда может в окно постучать, на это разрешения не требуется.
        - Напоить напою, - пообещал он, - но расседлывать не стану. Время к вечеру, неча тебе здесь задерживаться.
        - Что ты там застрял, Андрюша? - внезапно послышался из глубины двора женский голос. - Никак, поломалось что?
        - Да путник тут прохожий воды испить просит, - неохотно признал мальчик.
        - Откель у нас путники, Андрей? Чай, не на тракте проезжем живем.
        - Да вот, приехал… Спрашивал, много ли добра у нас? И одна ли ты с ним управляешься.
        - Кто же это такой любопытный заявился? - Вытирая на ходу руки, хозяйка наконец подошла к воротам и в изумлении замерла: - Ты?!
        В первый миг Звереву показалось, что он видит перед собой изящную хрупкую фею с точеными чертами лица и осиной талией. И даже свободный сарафан с синей вышивкой по сторонам от груди, даже пышная длинная юбка не портила впечатления легкости женской фигуры. Но потом разум подправил его, что таких красоток он встречал чуть не на каждом дворе - просто привык к формам княгини, что раза в два шире в талии, и ожидал увидеть в Варе нечто такое же. Но вот лицо - лицо ее оставалось таким же, как двенадцать лет назад: те же розовые щеки с ямочками, те же тонкие губы, те же глаза и вздернутый остренький нос. Разгоряченная после возни у печи, Варвара пахла пасхальными куличами и манила внутренним жаром, столь желанным после долгого зимнего пути.
        - Шапку-то скинь, бестолочь, - спохватившись, огрела хозяйка сына несильным подзатыльником, аккурат чтобы малахай уронить. - Кланяйся, князь Сакульский пред тобой!
        - Нечто князь, мама? А по виду человек обычный… - не поверил паренек.
        - А ты думал, у князей рога и крылья растут? - усмехнулся Андрей.
        - Дык, я… это… - растерялся мальчишка, поняв, что сморозил неладное. - Ну, холопов нет совсем, слуг всяких. И одежда простая, и упряжь обычная.
        - Ты прости его, княже, - сказала Варвара, поправляя на голове платок. - Не ведает, как вести себя надобно. При дворе все сидит, хозяйством занят. Откель ему научиться?
        - Хоть грамотный? - полюбопытствовал Зверев.
        - Пока Терентий жив был, в церковь по воскресеньям бегал. Ныне же никак. Рук мало, хлопот много. Даже в город не свозить. Когда я на торгу, он тут за старшего, за все в ответе… - Она вдруг низко поклонилась, махнув рукой почти по самому снегу, и громко произнесла: - Долгих лет тебе, княже! Не стой на пороге, проходи в дом, дорогим гостем будешь.
        Выглядело все это как-то неестественно, театрально - но правильно до приторности. И младший Андрей наконец все же забрал повод коня, уведя его кудато влево, к нетерпеливо мычащему хлеву.
        - Проходи, княже, - указала женщина на крыльцо с резными столбиками. - Я как раз суп стомила. Покушаешь с дороги горяченького.
        - Да я сыт, спасибо.
        - Нечто и не зайдешь? - удивилась Варя.
        - Зайду. Конечно, зайду, - покачал головой Зверев. - Это сколько же ему уже? Одиннадцать? Почему Андрей?
        - Имя мне это нравится. Опять же знала, что двух Андреев в доме моем не будет. И по святцам подходило… - В словах хозяйки князю почудилась капля горечи, но лицо Вари осталось невозмутимым. Она первой поднялась на крыльцо, вошла в дом. Может, и не очень вежливо - да только надо ведь ей было хоть наскоро в комнатах прибрать, прежде чем постороннего человека принимать. Зверев, наоборот, задержался, огляделся. Убедился, что его младший тезка действительно поставил под навес скакуна, воды налил.
        Мальчишка, ощутив на себе взгляд гостя, коня все-таки расседлал и даже прикрыл ему спину серой протертой рогожей. Князь кивнул, медленно поднялся по ступеням, постучал сапогами у порога, потянул на себя дверь. Наружу стремглав вылетела рыжая кошка, описала какой-то немыслимый пируэт и так же быстро влетела обратно. Видимо, не ожидала, что снаружи так холодно.
        - Это еще что, то ли дело ночью будет! - пообещал ей Андрей, прошел вдоль выставленных в ряд четырех пар валенок, под четырьмя же замызганными тулупами, но раздеваться здесь не стал, прошел в горницу. Скинул шапку, перекрестился в красный угол, даже не глядя, на что - в каждом доме и комнате там находится какой-то образок.
        В лицо дохнуло влагой, теплом и сочным, густым, нестерпимо ярким запахом распаренного гороха и чуть подкопченного мяса, тонущего в горшке под тонкой пленкой жира, в тягучем коричневом вареве. Рот моментально наполнился слюной. Андрей даже сглотнул, что не осталось незамеченным.
        - Давно ведь ел, княже, - приоткрыла крышку и перемешала суп Варя. - Когда еще обед в усадьбе был? Может, налить? Не побрезгуешь?
        - Разве немного, за компанию, - повел носом Зверев. - Совсем чуть-чуть.
        - Много и не варила. - Хозяйка сняла с полки оловянную миску, поставила на стол, чуть подумала и передвинула во главу стола, еще две поставила по сторонам. - Сейчас Андрей придет, и сядем. Он все же единственный мужик в доме, без него нехорошо… Вина достать?
        - Не нужно, - отказался князь, наклонился к низкому небольшому оконцу. Зато - забранному слюдой. - Богато живете.
        - Василий Ярославович за зажиточного смерда отдал, низкий ему поклон, не бедствовали, - ответила Варя, быстро и ловко рубя в мелкое крошево репу. - Бог даст, и сын в достатке останется.
        Она стряхнула крошево в горшок, сыпанула туда же несколько горстей крупы, залила из кадки водой, убрала крышку с топки печи, подхватила горшок ухватом и легко поставила в глубину дышащего жаром зева.
        - Прости, княже, что не развлекаю. Да хлопот больно много. Иначе не управиться.
        - Так я не развлекаться приехал, Варя, - подошел ближе к женщине Зверев. - Хочу тебе поручение одно важное предложить.
        - Иначе, стало быть, и не вспомнил бы, княже? - повернулась она навстречу и глянула прямо в глаза.
        Наверное, в этот миг в душе Андрея что-то должно было всколыхнуться, перемениться, вспыхнуть… Увы, он видел перед собой лишь симпатичную женщину. Женщину из своего прошлого, когда-то желанную, любимую. Но теперь - всего лишь давно и хорошо знакомую. И свою Полину князь не променял бы на нее никогда и ни за что.
        - Я ведь отсюда в полумесяце пути живу, Варя. - Он не выдержал и отвел взор. - Когда последний раз в усадьбу заезжал, и не помню.
        - О прошлом годе… - Оказывается, хозяйка была хорошо осведомлена о его визитах.
        - В прошлом году я не приезжал, - поправил он. - В прошлом году меня раненого в беспамятстве к матушке привезли.
        - Что случилось? - встревожилась Варя.
        - Поранили.
        - Сильно?
        - Заросло давно.
        - Ты бы берег себя, княже… - Ладонь женщины легла ему на грудь.
        Но тут в сенях хлопнула дверь, и Варя лишь погладила ворот зипуна:
        - Шубу-то снимай. Тепло тут у нас, не закоченеешь.
        - Я все сделал, мама! - громко топая, вошел в горницу младший Андрей. - Воды всем налил, лошадям сена задал, сани в хлев закатил, жеребцу княжескому кадку от Пестрашки поставил.
        - Молодец, садись за стол… Нет, нет, на угол. Сегодня во главе княжеское место… - Хозяйка еще раз перемешала половником суп, быстро одну за другой наполнила три миски, поставила на стол. В центр водрузила кувшин, быстро расставила легкие тонкостенные стаканчики из бересты, добавила еще две мисочки с квашеной капустой и солеными грибочками, наконец села сама, сложила руки домиком перед собой. Зверев спохватился, что именно он здесь старший по возрасту и по званию, перекрестился, тоже сложил руки и прочитал молитву перед вкушением пищи, благо стараниями супруги, повторявшей ее по три раза в день, успел выучить слова наизусть:
        - Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Аминь.
        - Аминь! - радостно закончил младший Андрей, вытащил из-за пазухи деревянную ложку и стал прихлебывать горячее варево.
        - Сам вырезал, - торопливо пояснила Варя. - Только ею теперь и ест.
        - Железной горячо! - с набитым ртом пояснил мальчуган.
        - Серебряной, - тихо поправила мама.
        - И ею горячо, - согласился тот.
        - Серебряной ложки лихоманка боится. И колики брюшные, и грудной жар, - сказал ему Андрей.
        - Откель им тут взяться? - легкомысленно парировал его тезка.
        - Тоже верно. - Зверев склонился над своей миской, зачерпнул, еще, еще… и сам не заметил, как опустошил ее донизу, да еще и косточки обсосал. - Вкуснятина какая, Варя! Никогда в жизни такого вкусного не пробовал!
        - Моя мама лучше всех готовит! - с гордостью подтвердил мальчишка. - А рыбу как в лотке с петрушкой печет, не оторваться!
        - Надо будет попробовать, - кивнул Зверев.
        - Нечто твоя жена, княже, готовить не умеет? - невинно поинтересовалась женщина.
        Андрей промолчал. Полина, разумеется, не готовила никогда. Она выбирала кухарок. Да и те тоже супы и каши разом на сто человек стряпали. Разве такое с домашним, лично для себя сваренным и в печи выдержанным лакомством сравнишь?
        А может, просто руки у девок дворовых не из того места росли, ленились на работе. Но плохим словом про супругу князь все равно обмолвиться не мог. Хорошую стряпуху найти несложно. Хорошей женой награждают небеса.
        - Не судьба тебе попробовать, княже, - не дождавшись ответа, вздохнула Варвара. - Ныне я их запекать не собираюсь, а опосля как же ты заедешь? Имение твое далеко, дороги немеряны. Когда уезжать сбираешься? Заждалась, небось, женато?
        - Что ты заладила, жена да жена?! - не выдержал Андрей. - К тебе я ныне приехал! Нужна ты мне. Очень. Поедешь?
        - Куда? - сглотнула женщина.
        - В Москву. Подворье у меня без присмотра осталось, лихоманка по городам прошла по осени. Человек надобен разумный и хозяйственный. Кроме тебя, никого не знаю. Затем и пришел.
        - Когда?
        - Послезавтра.
        - Но почему я?! - обеими руками оттолкнулась от стола хозяйка. - Нечто иных людей в имении твоем нету?
        - Бабин хутор твой, Варя, - хозяйство крепкое, про то все знают. Коли здесь одна осиливаешь, отчего тебе с подворьем московским не справиться? Там еще и помощников тебе найдем.
        - Мама, мы поедем в Москву? - В голосе паренька Зверев распознал мечтательные нотки. Князь понял, что у него появился союзник, и усилил нажим:
        - Ты в столице была, не растеряешься. Хозяйство там даже проще, рыбных промыслов нет, со скотиной мороки меньше. Дом, конечно, большой. Но его каждый день поить и кормить не нужно. Город, сама знаешь, богатый. Сыну там куда больше возможностей судьбу достойную выбрать.
        - Ты же меня не знаешь совсем, княже… Сколько лет не виделись. Как же все подворье свое доверить можешь? Дворец целый, добро несчитанное.
        Андрей глянул на нее, на паренька, усмехнулся:
        - Да уж знаю, не обманщики.
        - Мама, мы поедем в Москву? - повторил вопрос Андрейка, налил себе из кувшина кваса, жадно выпил. - А царя мы увидим?
        - Нет, не увидим, - покачала головой женщина. - Он в палатах великокняжеских живет, туда и бояр не всяких пускают. Куда уж нам.
        - Меня пустят, - тут же возразил Зверев. - Могу Андрея к себе в свиту взять.
        - Мама, я хочу! - Глаза мальчишки тут же загорелись.
        - Нельзя нам ехать, - вдруг решительно отказалась Варвара и встала из-за стола. - Хозяйство у нас вон какое! На кого мы его оставим? Как бросим? Не получится.
        - Подворникам матушкиным по росписи все передашь, она страдника какого-нибудь сюда определит, скот в имение отведем. Коли не получится с подворьем, назад все вернут в целости.
        - Нет, княже, нет! От добра добра не ищут. Мы уж тут обжились, привыкли, места свои и дело знаем, помыслы о годах будущих обговорены - рази можно так запросто все бросать? Не поедем!
        - Матушка, матушка, давай съездим? - обежал стол паренек. - На царя хоть одним глазком глянуть, на палаты княжеские, на бояр знатных.
        - Нет! Нет, - мотнула головой хозяйка. - Ищи себе другого приказчика, князь Андрей Васильевич!
        - Некогда мне искать, Варя. Отца нужно из полона выкупать. Отсюда через Москву поеду и дальше в Крым, в Османскую империю.
        - Василий Ярославич в полоне? - Женщина упала обратно на скамью. - Как, когда?
        - Разве ты не знаешь? - удивился Андрей. - Про то, как меня в имение привозили, знаешь, а про отца нет?
        - Сказывали, погиб боярин, - перекрестилась Варя. - Но я про то особо не спрашивала. Мне оброка платить не надобно, в усадьбу и не заворачивала. Соседей же близ хутора моего нет.
        - Не хотела знать, что с боярином вашим случилось? - не поверил Зверев.
        - Ты же там был, - прикусила губу хозяйка. - Вот в стороне и держалась.
        Князь немного подумал, оценивая услышанное, потом махнул рукой и прямо спросил:
        - Так ты поедешь?
        - Мама, поехали, поехали! - снова заладил свое ее сын. - Когда еще в Москву получится? Царя увидим.
        - Иди, коня княжеского проведай! - решительно осадила его мать. - Коли напился, сена ему задать надобно. В курятник глянь, нет ли яиц, и запри на ночь накрепко, полешкой в щель подопри!
        - Да знаю я, знаю, - недовольно буркнул паренек и, отпустив ее рукав, вышел из горницы.
        - Какой самолюбивый, - сказал Зверев, когда за младшим Андреем закрылась дверь.
        - Весь в отца, - невозмутимо сообщила Варвара.
        - Это хорошо, - заметил князь. - Как раз из самолюбия и вырастает честь, отвага, чувство собственного достоинства.
        - Зачем смерду честь и отвага? Пахарю терпение и послушание куда больше потребны.
        Андрей пропустил мимо ушей и этот намек и снова спросил:
        - Так ты поедешь, Варя? Поможешь с тяготой моей?
        - Так сразу жизнь всю бросить и на край света умчаться? - Она покачала головой. - Не девочка уже. Подумать надобно.
        - Думай, - пожал плечами Зверев. - Силой тащить не стану.
        Он налил себе квасу, осушил берестяной стакан, налил еще. Варя подождала немного, спросила:
        - Ты, Андрей Васильевич, здесь ответа моего ждать намерен?
        - На улице холодно, Варенька. До усадьбы далеко. Коли согласишься, надобно сразу подворников от матушки присылать, да сбираться. День всего останется, послезавтра в седло. Некогда туда-сюда мотаться.
        - Как в седло? А вещи? Скарб наш, рухлядь всякая. Тут возков пять выйдет, не меньше.
        - В Москве все есть, - отрезал Зверев. - Обоз тащить - это лишних две недели в пути. А времени, Варенька, и правда в обрез.
        - Прям как в полон берешь! Цап, в чем есть - и через седло.
        - Лишние вещи - лишняя морока. А отчего, кстати, у тебя четыре пары валенок в сенях стоят? Вас же тут двое всего живет!
        - Сыро в хлеву и на конюшне бывает, вода проливается, когда возим. Одна-две пары сохнут, в других ходим… А ты что подумал?
        - И тулупов четыре штуки тоже сохнут?
        - А чего мокрые таскать, коли запасные есть? - улыбнулась хозяйка. - В сундуке токмо моль зря сожрет. Так и проветриваются, и польза от них. Жаль, все они Андрею не по росту. Но вроде управляется как-то.
        - Понятно…
        - Не смотри на меня так! - рывком поднялась Варвара. - Неуютно мне.
        - Я и не смотрел.
        - А то я не чувствую! - Женщина отошла к печи, загрохотала крышкой, взялась за ухват. Зверев отвернулся, чтобы не смущать хозяйку.
        - Сколько у тебя детей ныне, княже? - спросила Варя.
        - Трое. Старшие девочки, и сын уже ходит.
        - Трое, значит, - повторила она, возвращаясь к столу. - Счастливый. Я ведь все понимаю, княже. Я девка дворовая без роду и племени, ты барчук. У меня лишь любовь, а за княгиней твоей - и титул, и земли, и узы кровные. Тут и не захочешь, а десять раз подумаешь. Коли же отец с матерью решили, и вовсе делать нечего. Понимаю, не виновен ты. И боярин с заботой ко мне… А все равно здесь, в сердце, колет и колет. Колет и колет…
        - Варя, Варенька, ты чего? - Он успел вскочить и прижать ее к себе, чтобы не увидеть женских слез. Лишь ощутил, как вздрагивает Варя в крепких объятиях.
        - Теперь и вовсе одна… - выдохнула она ему в шею. - Такая вышла забота.
        - Не нужно быть одной, - ответил он. - Ты ведь не холопка, человек свободный.
        - А не люб мне никто более! Все мы, бортниковы дети, однолюбы! - со злостью стукнула она кулаком ему по спине. Удар получился ощутимым: работа с ухватом накачала женщине крепкие мышцы. Андрей сразу пожалел, что снял зипун, а поддоспешник оставил дома.
        Тут в доме хлопнула дверь - и Варвара тут же отпрянула, утерла глаза, наклонилась к горячему горшку.
        - В Москву поехали, там одна не будешь.
        - С женой твоей под одной крышей жить? Смотреть, как ласкаешься с ней, милуешься, как в опочивальню ведешь?
        - Значит, отказываешься? - Хождение по кругу Андрею начало надоедать.
        - Думаю, - пожала плечами хозяйка.
        - Пятнадцать яиц, - сообщил, входя в комнату, паренек. - Я их в сенях в корзину сложил. Жеребца в конюшню отвел, холодно все же на улице. Красавец конь!
        - В конюшню? - переспросил князь, наклонился к слюдяному окошку. - Заболтались мы, Варя. Смеркается. Где стелить мне станешь, красавица? Ехать мне, похоже, уже поздно. Что за места возле твоего хутора, я не знаю, в темноте недолго и заблудиться.
        - На сеновале и дворе ныне холодно, там тебя, княже, не оставишь. В светелке своей постелю, за печью, - решила женщина. - Там тепло и тихо. И с утра не потревожу, как затапливать начну.
        - Стели, - кивнул Андрей. - День у меня сегодня был длинный, а ночь короткая. Пожалуй, прямо сейчас и лягу.
        - Сейчас, токмо лампу запалю.
        Закуток за печью оказался весьма уютным. Без окон и всего пять на пять шагов, но зато большую его часть занимала пахнущая полынью постель, а близкая стена выбеленной печи обещала обеспечить теплом на всю ночь. Андрей с наслаждением разделся - устал за время путешествия на привалах в одежде спать, - вытянулся на травяном тюфяке, укрытом свежей простыней, и почти мгновенно провалился в небытие. Князь и не заметил, сколько прошло времени, прежде чем зашуршало сено и тюфяк сгорбился, выталкивая его из сна в реальность.
        В светелочке было темно, темно непроглядно. От печи тянуло жаром, и он, не поняв поначалу, в чем дело, отпахнул одеяло, повернулся на спину, раскинув руки, - и попал пальцами в живое тело. Андрей приподнялся, повел ладонью дальше по тонкому сатину. Мягкая нога свешивалась вниз. Он скользнул рукой в другую сторону: вверх, по горячему бедру, попал на мягкий бок и двинулся выше, по ребрам, пока пальцы не обняли горячую грудь.
        - Не нужно, княже, не балуй, - попросила женщина, но руки не оттолкнула. - Я все думу думаю. Нельзя никак хозяйство налаженное бросать. Жаль отдавать в руки чужие, ведь попортят все! И Василию Ярославовичу помочь хочется.
        Вместо ответа Зверев приподнялся, опрокинул ее на спину, с легкостью нашел губами горячие губы.
        - Тише, тише… - попросила она, жадно отвечая на поцелуи. - Андрейку разбудишь.
        В темноте узнать, кто и что делает, было невозможно. Зверев торопливо сорвал с себя исподнее, а когда снова наклонился к губам - попал щекой в ее колено, стал целовать его, поднимаясь все выше и выше. Пока Варя не застонала в голос и не схватила его за уши, рывком подтянув к себе, сама заткнула его губами свой рот, чуть не вцепившись в них зубами, и в этот миг их тела стали единым целым - зубы вправду сомкнулись, но Андрей не ощутил боли, залитый ярким, как пламя сухого пергамента, наслаждением. Он даже увидел во мраке цвет этого наслаждения: прозрачный алый цвет спелой земляники. Оно не обрывалось, оно становилось все ярче и сильнее, оно тянулось куда-то в бесконечность - а может, это остановилось само время…
        Вечности не выдержало тело - оно взорвалось, выталкивая наслаждение из себя прочь, осветив князя последней, самой яркой вспышкой и тут же, мгновенно, обмякнув полностью, до последней мышцы.
        - Варенька… - только и смог выдохнуть он.
        - Я поеду с тобой куда угодно и когда угодно, - прошептала она в ответ. - Только намекни.
        А князь Андрей Сакульский запоздало вспомнил, что он все-таки женат и намерен не изменять любимой Полинушке до конца жизни.
        Москва
        По пути на Бабин хутор Андрей неудачно упал на реке вместе с конем и разбил лицо. Во всяком случае, именно так он объяснил матери распухшие, посиневшие губы и то, почему не вернулся в усадьбу в тот же день. Поверила матушка, нет - осталось неизвестным. Зверев проходил весь день в повязке с сырым мясом на рту и вести с ним разговоры было невозможно.
        Вопросы с хозяйством Варвары, вдовы Мошкариной, боярыня решила просто: за скотину заплатила, дабы не решать, каковая из нее насколько хороша и чем потом, коли что, заменять придется. С рыбным промыслом, двором и земельным отрезом - сохранить пообещала за нею на пять лет и обратно поселить, коли вернется. А не вернется - так и уговору конец. Остальные споры и сомнения Ольга Юрьевна легко рассеяла, вдруг вспомнив, что Мошкарины ямских сборов аж одиннадцать лет не платили - а то ведь уже не оброк, а тягло государево. Хозяйка тут же отступила и получила от боярыни грамоту, что все оброки ею выплачены и долгов за Варварой нет. То есть человек она вольный и имеет полное право отправляться туда, куда душа ее пожелает.
6]
        Иных задержек в сборах не случилось, и еще до рассвета второго дня князь Сакульский со свитой из пяти холопов, вольноотпущенницы и ее сына отправился в путь.
        В Луки Великие Зверев заезжать не стал, дабы зря Пахома не тревожить и времени не терять, и с двумя малыми привалами шел до глубокого вечера, завернув на ночлег в постоялый двор купца Гречишина. Видать, на гречихе хозяин когда-то заметно поднялся.
        Ночевать с Варей в одной светелке князь поначалу не собирался, думал вместе со всеми в людской оставить. Но увидев, сколько там незнакомых проезжих всякого вида укладывается, передумал и забрал к себе вместе с сыном. Так оно дальше на всем пути и повелось. От Гречишина двора к Жижицкому озеру, от озера к Хмельному Погосту, от Погоста к Ушанам. Ямы с почтовыми лошадьми, окруженные постоялыми дворами, стояли на тракте примерно в двадцати верстах друг от друга. Аккурат на расстоянии, которое лошадь пролетает во весь опор за час, не падая с ног при этом. Обычные верховые путники столько же проезжали за день, а груженые телеги проползали за два.
        Долго и нудно, день за днем: подъем и завтрак еще в темноте, потом длинный переход, полуденный привал - отдых, обед и неторопливая переседловка, - и новый переход до самой непроглядной темноты, постоялый двор, сытный ужин с пивом или хмельным вареным медом. А на рассвете - снова в седло.
        Как ни спешил князь - а быстрее двигаться не мог. Опыт дальних походов не раз доказывал, что попытка поторопиться приведет к обратному результату - через пять-шесть дней скакуны начнут банально падать с ног. Природу не обмануть. Или двадцать верст рывком, а потом день отдыха, - либо сорок верст за день, и сутки отдыха потом. Либо двадцать верст в день - но непрерывно, день за днем, без опасения загнать и потерять лошадей.[7] Быстрее мчаться можно только на почтовых - но взять проезжую грамоту на всех людей даже князю Сакульскому было не по карману. Да и без припасов остаться нельзя - а походные тюки на почтовых не навьючишь. Это ведь еще и заводных придется по полному разряду оплачивать!
        Потому-то и пришлось князю набраться терпения и ждать, ждать, ждать, запивая скуку вином и мечтая о покупке ходких туркестанских лошадей, что способны, по рассказам, одолевать за три дня по сто пятьдесят верст - и после этого не падать! Но и они, конечно, оставались весьма дорогим удовольствием. Всю дружину на них не пересадить. Разве только для себя одного завести, для престижа. Ну, и породу в имении немного улучшить - тоже будет хорошо.
        Шестнадцать дней, один к одному, бесконечных и однообразных, мчались они по Пуповскому шляху, прежде чем к полудню пятнадцатого наконец проскакали под трехглавой надвратной церковью Литовских ворот. Еще два часа пришлось пробираться по переполненным улицам. Наконец холопы раскрыли перед князем дощатые, расписанные лилиями и освященные образом святого Николая ворота.
        Внутри было дико, пусто и заброшенно. Толстый слой снега, прорезанный лишь одной тонкой запорошенной тропинкой, нечищеные крыши и крыльцо дворца, тишина в сараях и хлеву, ни единого дымка из труб, закрытые ставни окон, давно нетронутая, потемневшая со всех сторон копна сена. Подворье можно было бы принять за мертвое, если бы не лай в загородке для сторожевых псов.
        - Тэ-эк, - потянул князь. - Ну, коли собаки тявкают, стало быть не все потеряно. Кто-то их подкармливает.
        - Может, добры люди какие? - осторожно предположила Варя.
        - Судя по следам, обитают они во дворце. А коли так, то или не чужие, или не добрые. - Андрей подъехал к конюшне, спешился: - Мефодий, Воян, Полель! Коней примите, расседлайте… В общем, не маленькие, знаете, что делать. Колодец за сараем, коли не знаете. Боголюб, Никита, баней сразу займитесь, а то мы все уж две недели не парились.
        - Разом обернемся, княже, - за всех ответил Никита, спрыгивая в жалостно скрипнувший наст. Повел плечами, разминая тело, наклонился, зачерпнул снег, растер щеки: - Ек как кусается, княже! Морозы-то крещенские!
        - Сперва дело, потом чаркой согреетесь, - пообещал князь, и холопы сразу зашевелились шустрее, словно вино уже подогрело кровь в их жилах.
        - Пойдем, Варя, - позвал женщину Андрей. - Осмотришь здешнее хозяйство.
        Он стал пробираться к крыльцу, но не успел пройти и половины пути, как навстречу выскочил скрюченный на левый бок, седой Еремей - такой же драный, в замызганной душегрейке, латаной-перелатаной серой полотняной рубахе и вытертых штанах, с перепутанной клочковатой бородой, каким Зверев увидел его в первый раз.
        - Ты чего это, ярыга? - возмутился он. - Почто хозяина позоришь? Я же тебе достойно велел одеваться!
        - Как же одеянием хвалиться, коли один на таковом хозяйстве сижу? - оправдался, подслеповато щурясь, старик. - Увидят тати, одному не отбиться. А так убогость мою увидят - и дом нищим сочтут. А кому охота через псов голодных в брошенный двор залезать?
        - Ради хитрости, стало быть, скромничаешь? - усмехнулся князь. - Ну, тогда молодец, прощаю. Награжу за старания от души.
        - Да меня уж Господь наградил, - перекрестился ярыга. - Молодых, эвон, лихоманка всех прибрала, а я живу. И не рад уж, сила не та. Не хватает за всемто углядеть. И нечем глянуть ныне. Да бережет, милостивец. Миром жалует.
        - Это у нас здесь такой огромный дом? - прижав шапку на голове руками, дабы не упала, окинул взглядом дворец маленький Андрей.
        - Не у нас, а у князя, - поправила его Варвара.
        - Теперь и у вас тоже, - вступился за паренька Зверев. - Пойдем.
        В доме было сумрачно. Проникающего через распахнутую дверь света хватало только на то, чтобы осветить прихожую, а свеча, что еле тлела у ярыги в комнатке привратника, не давала ни тепла, ни освещения. Варя выдохнула - изо рта искрящимися клубами вылетел пар.
        - Как же ты тут жил, старик? - удивилась она.
        - Дык, на кухне, как кулеш али кашу подогревал ввечеру, так до утра тепла и хватало. На ней и спал. На печи то есть. Руки уж не те, милые. Не поколоть дровишек. А в плите топка большая. Туда поленьев разом кинешь неколотых, щепой растопишь… До утра самого угли и тлеют.
        Варвара тяжело вздохнула, оглянулась на князя. Зверев развел руками. Он тоже не знал, за что при таком раскладе хвататься в первую очередь. Женщина покачала головой и принялась расстегивать полушубок, вскинула палец:
        - Все ставни раскрыть немедля, не то мы тут ноги сломим. Печи все затопить… Первыми в людской и у опочивальни. И больше до ночи сделать мы никак столь малым числом не успеем. Старик, как тебя… Показывай, погреб где, припасы, кухня. Со мной семеро мужиков голодных. Коли вскорости не накормлю - саму слопают.
        - Пошли, Андрей, - тронул мальчишку за плечо Зверев. - С тебя ставни на первом этаже, я пока дров поколю. Потом растапливать начнем.
        Варвара оказалась права. Пока трое холопов управились с тремя десятками лошадей, расседлав их и развьючив, задав им воды и сена, пока перетащили вещи частью в дом, частью в сарай, прошло почти два часа - и только потом они пришли на помощь. За это время князь с тезкой только-только две печи успели дровами забить и растопить. Боголюб же с Никитой и вовсе на весь вечер в бане застряли. Там ведь не только растопить, но и воды из колодца натаскать требовалось. Причем изрядно - в большой медный чан.
        Настроение подняли только рассыпчатая гречневая каша с тушеной свининой, что каким-то чудом смогла всего за два часа сотворить Варвара, и два кувшина красной тягучей петерсемены, которую князь велел ярыге выставить на стол. А хмель, коли им не перебарщивать, всегда работу облегчает.
        К позднему вечеру приезжие успели-таки заготовить изрядную поленницу дров, дабы хватило для всех печей - и перед сном топки набить, и утром снова растопить. После этого времени осталось только ополоснуться в теплой бане тепленькой же водичкой, плотно поужинать с холодным, из погреба, сухоньким вином - пивом, как продуктом скоропортящимся, ярыга не запасся, - и усталые мужчины попадали спать в людской, сдвинув лавки с тюфяками ближе к печи.
        Андрей поднялся к себе в опочивальню. Потрогал широкий дымоход, занимающий половину стены, продыхи, что только начали дышать горячим воздухом. Все было слабо подогретым, а постель и вовсе ледяная. Однако идти в уже согревшуюся людскую Зверев не хотел - негоже знатному боярину со смердами в одной свалке ночевать. Холодно не холодно, а родовитость свои ограничения налагает. Все, что он смог придумать, так это повесить одеяла у самой печки. Заглянув в резное бюро, рядом со стопкой чистой мелованной бумаги он обнаружил серебряный графинчик витиеватой персидской чеканки, тонкую высокую рюмку.
        - Остался, значит, запас на долгий вечер, - удовлетворенно улыбнулся Зверев, запалил обе лампы по сторонам от бюро, уселся в кресло, налил себе рюмочку, откинулся на спинку, пригубил, почмокал губами: - Токайское… Какой я молодец. Мудрый, предусмотрительный хомячок.
        Он мелкими глотками осушил рюмку и налил себе еще.
        Что еще делать темной ночной порой? Книг нет, грамот и писем никто сюда пока не присылал, телевизоры и компьютеры остались в далеком будущем. Хозяйственными хлопотами во мраке тоже не займешься. И остается лишь потягивать вино и ждать, пока светелка с уютным наименованием «опочивальня» станет наконец хоть немного пригодна для жизни.
        - Не в шкуру же походную мне на перине заворачиваться, в самом деле? - вслух возмутился он и выпил вторую рюмку.
        В дверь постучали.
        - Заходи, не сплю! - громко разрешил князь.
        Дверь приоткрылась, внутрь скользнула Варя, поклонилась:
        - Прости, княже, за беспокойство. Мне-то ты светелку отвести запамятовал. Не могу же я с мужчинами в одной горнице спать, срамно.
        - Иди сюда, - подозвал ее Зверев и снова налил вина. - Попробуй угощения заморского. Это тебе не немецкая дешевка, от османов привезено. Они хоть и басурмане, а тонкие вкусы ценят.
        Женщина взяла бокал, медленно втянула его в себя, вежливо кивнула:
        - И правда, вкусно. Так как насчет светелки для меня, княже?
        - Ты это сейчас для кого говоришь, для меня или для себя? - поинтересовался Андрей. - Дом весь холодный, только протапливать начали. Даже у меня здесь - и то только-только пар изо рта идти перестал. Я слишком устал для игр и недомолвок. Садись ко мне на колени, доставай графин. Как вино кончится, глядишь и нам теплее будет, и комнате, и одеялу у печи. Вот тогда и ляжем.

***
        Колокола церквей еще звенели, созывая москвичей к заутрене, когда князь Сакульский спешился возле расписных ворот дворца боярина Кошкина. Выстеленная дубовыми плашками улица была дочиста выметена, тын сверкал свежими красками, надвратная икона сияла позолоченным окладом. А может, и золотым - с дьяка Разбойного приказа станется, серебра у него в мошне теперь без счета.
        Рукоятью плети Зверев постучал в тяжелые створки, а когда незнакомый подворник высунулся наружу, небрежно бросил ему поводья:
        - Князь Сакульский побратима своего боярина Кошкина проведать желает. Беги, хозяина упреди, дабы врасплох не застать…
        Волшебное слово «побратим» заставило холопа немедленно распахнуть воротину и принять коня. Андрей перекрестился на икону, вошел на мощенный плашками двор, огляделся, давая слугам время сбегать к хозяину, а самому боярину приготовиться встретить гостя.
        Подворье, хоть и осталось столь же маленьким, сколь и двадцать лет назад, заметно расцвело. Все амбары и сараи сделались двухэтажными, дом подрос на два ряда окон и стал, как ныне говорили, «в три жилья», над хлевом появился обширный сеновал. Все было свежевыкрашено, вычищено, по возможности украшено резными наличниками, столбиками, коньками.
        Разбогател боярин Кошкин, разбогател. А ведь когда новик Андрей Лисьин впервые попал на этот двор, он мало отличался от обычного крестьянского двора. Единственное удобство - внутри московских стен подворье находилось. Потому и являлось пристанищем для боярской братчины. Товарищи по военным походам, чьи имения разбросаны по всей Руси, приезжая по осени, после сбора урожая, в столицу, продавали часть урожая, получали из казны жалованье за службу, а заодно, пользуясь случаем, собирались вместе, скидывались ячменем и хмелем в общий кошт, варили пиво, да сами же его и пили, веселясь и общаясь.
        Именно объемная, изрядно помятая и потертая пивная братчина, а не кровное родство, делали просто друзей побратимами, готовыми в любой момент выручить друг друга, поддержать в местнических спорах, посодействовать при определении на воеводство или еще какое кормление.
        Обычай хмельного побратимства, древний, как сама Русь, соединял так много сдружившихся бояр, что даже превратился в закон, запрещавший судам и воеводам вмешиваться в споры меж побратимами. Братств, подобных кошкинскому, было много, в разных городах и княжествах. Но именно сюда отец привел пятнадцать лет назад Андрея, и именно эти хмельные бояре, поверив вещему сну новика, помчались спасать от покушения совсем еще юного тогда царя Иоанна. И спасли. Да так решительно, что предателей из рода Шереметевых и близко к государю больше не подпускали, и вскорости женили его на племяннице боярина Кошкина. Он, знамо, после этого карьеру сделал стремительную и власти обрел немало. Из неведомых бояр - да в дьяки Разбойного приказа! Такому росту любой позавидует. Он бы, может, и князем уже заделался - да на родовитость царская власть не распространялась. Предков указом не назначишь.
        К чести боярина Кошкина, от богатства и власти своих он не зазнался и для всех членов прежнего нищего побратимства ворота его подворья всегда оставались открыты. Не гнушался он с ними и обняться, и за общий стол сесть, и старую мятую братчину осушить. Кто поближе жил - тех на службу при дворе пристроил, в царские рынды али в тысячу избранную. Кто далече - тех гостеприимством одаривал. Ну и помогал, коли надобность в том случалась. А для чего еще побратимы нужны, как не для этого?
        - Проходи, княже, милости просим во дворец боярский, - отводя скакуна, указал на крыльцо подворник. - Почивать изволит хозяин. Однако же гостей привечать велено.
        Андрей кивнул, поднялся по ступеням, прикидывая в уме, какое сегодня может быть число. По его расчетам, до Крещения оставалось еще никак не менее двух дней. Коли так, то Иван Кошкин на службу должен ныне собираться. Дьяк он или не дьяк? Это для крестьян половина зимы - безделье. Царским же слугам в любое время дело найдется.
        Однако за время путешествий из края в край заснеженной Руси Зверев вполне мог сбиться со счета. И коли он попал в Москву аккурат к Крещению… В честь великого господского праздника во всей столице минимум на неделю жизнь остановится. Все гулять станут, купаться и веселиться. Истово верующий государь на хлопоты одного из подданных в такие дни не отвлечется.
        В сенях к Андрею подскочил мальчишка лет десяти, в длинной, до колен, косоворотке - мало того, что атласной, так еще и с вышивкой по вороту и подолу, в сверкающих красных сапогах. Видать, жизнь холопья в доме дьяка Кошкина таковой была, иным помещикам завидовать впору.
        - Дозволь в трапезную проводить, боярин, - низко, но с какой-то залихватской удалью поклонился и тут же выпрямился слуга. - Откушай с дороги, чего Бог послал, выпей за здоровье…
        - Князь! - резко поправил его Андрей. - Князь, а не боярин! С гостеприимством и хлебосольством хозяина твоего я знаком, но в том ныне не нуждаюсь! Скажи лучше, отчего дьяк Иван Юрьевич на службу не спешит? Нечто праздный день сегодня, а я про то не ведаю?
        - Припозднился вечор боярин наш, - со снисходительной усмешкой пояснил холоп. - Велел не беспокоить. Весь в трудах праведных кормилец наш, в кои веки отдохнуть соизволил.
        - Звать тебя как, пустобрех? - Поведение слуги Звереву нравилось все меньше и меньше. Ровно не с князем тот разговаривал, а с попрошайкой уличным. - Давно при доме?
        - Годиславом крестили, княже… - Улыбка мальчишки исчезла. Безошибочный инстинкт прирожденной дворняги подсказал ему, что ссора с гостем может оказаться крайне неприятной по последствиям. - Не велел боярин беспокоить. Пока сам не проснется, тревожить не велел.
        - Ну, долго он бока отлеживать не станет, - прикинул Андрей. - Слушай меня внимательно, Годислав. Как боярин глаза откроет, так немедля ему скажи, что я поутру наведался. Коли не встретил, пусть теперь сам меня навещает. До полудня не появится, опечалюсь.
        - Нехорошо получается, княже, - льстиво заюлил мальчишка. - Дом навестить, да хоть чаши медовой не выпить, хлеба не переломить. Обидишь боярина нашего. Иван Юрьевич всякого гостя привечать велел, каждого в трапезную привесть, накормить, напоить досыта. Не побрезгуй столом нашим, княже, не повертай с порога.
        Зверев несколько секунд колебался, потом согласно кивнул. Не столько из желания угоститься, сколько из жалости к скакуну. Только расседлали - и вдруг опять взнуздывать начнут. Пусть отдохнет немного.
        - Я провожу… - Чутье Годислава находилось, похоже, на уровне телепатии.
        - Не нужно, я тут не впервые, - отмахнулся Зверев. - Глянь лучше, не поднялся ли боярин. Коли человек вставать рано привык, он и отдыхая засветло подымется.
        - О чем доложить Иван Юрьевичу? - осторожно поинтересовался холоп.
        - Скажи, князь Сакульский его дожидается.
        Мальчишка, кивнув, шмыгнул вверх по лестнице, Андрей же знакомым путем дошел до трапезной, спустился в широкий зал. Здесь было непривычно чисто и тихо. Обычно князь навещал это место во время пиров братчины - когда столы ломились от яств, напитков и хмеля, когда гости шумно предавались воспоминаниям, спорили, обсуждали планы. А иные, устав, засыпали прямо здесь, на лавках и полатях у стены, чтобы потом, проснувшись, снова включиться в общий пир. Теперь же случайных гостей дожидались лишь чаши с квашеной капустой, солеными грибами, мочеными яблоками да еще несколько закрытых крышками горшков. Видимо, с кашей. В кувшинах, судя по запаху, доходил до кондиции квас из репы.
        Есть Андрею не хотелось - но пару моченых яблок он все же прихватил, прошел вдоль стола, налил в глиняную кружку пенного светло-желтого кваса, двинулся дальше и уселся во главе стола. На этом краю было пусто. Дворня не предполагала, что кто-то из пришедших посмеет занять почетное место.
        Промочив горло, Зверев не спеша съел яблоки, допил квас. Покачался на стуле, пару раз зевнул, хорошенько потянулся. Снова прошелся вдоль стола и вернулся назад еще с парой яблок. Умял и их, после чего поднялся, решив, что ждал вполне достаточно. Вот тут-то в коридоре и послышались тяжелые шаги…
        - А-а, и правда ты, побратим… - Иван Юрьевич широко и сладко зевнул и снял ладонь с головы мальчишки: - Вина и ветчины принеси, Годислав. Негоже почетного гостя квасом и репой привечать. Беги…
        Прежде чем холоп сорвался с места, боярин успел отвесить ему подзатыльник, но никакой злости в этом не было. Даже некоторое поощрение.
        - Видал, какой пострел? - подмигнул Андрею дьяк Кошкин, прошел во главу стола, прихватив по дороге кувшин с квасом, и плюхнулся рядом с гостем. Жадно отпив через край несколько больших глотков, снова сладко зевнул: - Здрав будь, друже… Быстро же ты обернулся, однако.
        - Ты о чем? - искренне удивился Андрей. - Али привиделось что? Ох, не надо было будить. Не велел я ничего такого! Спал бы и спал, пока не надоест. Опосля бы увиделись.
        - Да ладно, - отмахнулся боярин Кошкин, снова широко зевнув. - Ну, сказывай, друже. Откель узнал столь скоро, чего испросить для него желаешь?
        - Для кого? - не понял Зверев.
        - Для князя Михайло Воротынского, само собой, - пожал плечами дьяк Разбойного приказа. - Ты же из-за него пришел.
        Это был не вопрос, а утверждение, и Андрей насторожился:
        - А что с князем?
        - В ссылку отправлен ноне, за измену и заговор супротив государя.
        - Не может быть!
        - Отчего не может? - вскинул брови Иван Юрьевич. - Сам признался. И в заговоре, и в желании престол занять. И каяться, хочу заметить, отказался.
        - Не может быть! - мотнул головой Зверев. - Он же!.. Как Иоанн при смерти лежал, никто из бояр родовитых, кроме Михайло Воротынского, на сторону царя не встал, ты помнишь? Сражался завсегда храбро, меня из новиков в бояре по его поручительству записали. Не мог он изменить! Никак не мог! Его, наверное, пытали? Точно пытали! На дыбе, да еще под железом каленым еще и не в том признаешься!
        - Окстись, Андрей Васильевич! - отмахнулся дьяк. - В уме ли ты, друже? Михайло Воротынский род свой напрямую от Рюрика ведет, князь одной из трех ветвей знатнейших! Коли, не приведи Господь, с государем и братом его князем Старицким беда случится, Воротынские на стол царский права свои заявят. Кто же человека такого на дыбу тащить посмеет?
        - И то верно, это да… - Зверев понял, что сильно погорячился. - Прости, Иван Юрьевич. Это я в детстве Солженицына перечитался. Глупость сморозил.
        - Ну, без дыбы в следствии моем не обошлось, - покаялся и боярин Кошкин. - Смердов иных и холопов с пристрастием расспросить понадобилось. Тех, кои письма и вести изустные меж заговорщиков носили.
        - Курбский? - тут же предположил Андрей.
        - Тебе, княже, нечто тайное ведомо? - навострил уши побратим.
        - Урод, предатель и подонок, - кратко и с чувством охарактеризовал самого известного русского Иуду Зверев.
        - Откель ведаешь? - жадно облизнул губы дьяк и даже качнулся вперед.
        - Он скоро государю изменит и польские войска на Русь водить начнет, землю нашу разорять, людей православных на куски резать и в полон угонять.
        - Будет? - разочарованно откачнулся боярин и перекрестился: - Все в руках Божиих. Токмо ему грядущее ведомо. Куда нам умишком нашим слабым о том узнать?
        - Сон мне вещий приснился, - прибегнул к привычному аргументу Зверев.
        - Сон твой я в дело положить не могу, княже, списка с него сделать не прикажу, - тяжко вздохнул боярин. - Хотя имя князя Андрея Курбского в деле не раз звучало. Да токмо доказательств твердых не нашлось. Князь же на кресте поклялся, что в заговоре сем никак не замешан. А государь наш, известное дело, клятвам верит.
        - А кто замешан? - полюбопытствовал Зверев.
        - Сильвестр, духовник царский, постельничий его боярин Адашев и брат князь Старицкий виновны оказались полностью, в грехе своем покаялись и с глаз царских прочь изгнаны. Боярин Михайло Репнин и князь Юрий Кашин под подозрение попались, но именем Господним за честность свою поручились и от следствия отпущены. Князь же Воротынский клясться и каяться не захотел и за умысел недобрый в Белозерский монастырь сослан, на умиротворение… - перечислил причастных Кошкин. - Где же шельмец этот шляется? С голоду тут умрешь из-за него!
        - Кого на дыбу повесить следовало, так это Курбского, - мстительно пробормотал Андрей. - И костер снизу развести.
        - Может, и правду ты о нем сказываешь, княже, однако вины его еще не случилось, - резонно ответил боярин. - Когда изменит, тогда и повесим, коли… Коли придется.
        Иван Кошкин не договорил, но Андрей понял, что дьяк имеет в виду. Князь Курбский был прямым потомком Рюрика и святого равноапостольного князя Владимира, причем по старшей линии, в то время как сам государь Иоанн - по младшей. И получалось, что будущий Иуда по роду знатнее царя и имеет куда больше права на русский престол, нежели сам владетель всея Руси. Кто же такого родовитого боярина посмеет на дыбу отправить или же в слове его усомнится? Неприкасаемый, не Сакульскому с Кошкиным ровня…
        Из глубины коридора послышался топот, в трапезную влетел Годислав. В одной руке удерживал он блюдо с тонко нарезанной ветчиной, в другой - зажимал между пальцами два сверкающих серебряных кубка, кувшин с длинным тонким горлышком свисал на локте.
        - Тебя токмо за смертью посылать! - грозно рыкнул дьяк и тут же опасливо перекрестился.
        - Дык, батюшка, не нарезамши не принесешь. - Малец, что-то торопливо дожевывая, поставил блюдо между боярами, щелкнул о стол кубками, вскинул кувшин, наполняя емкости. - И бокалы для гостя достойного абы какие не возьмешь, и вина надобно из бочонка…
        - Все, ступай, - отмахнулся Иван Юрьевич. - Молодец.
        - Благодарствую, кормилец. - Холоп поставил кубок за блюдо. - Коли нужда будет, я за дверью в конце прохода послежу.
        - Шкодлив, но ловок, вороват, а сообразителен, - задумчиво покачал головой хозяин, провожая его взглядом. - Никак не пойму, приблизить али запороть такого надобно. Ну, друже, давай за встречу выпьем.
        Бояре осушили кубки, накололи на ножи по кусочку ветчины.
        - Хорошее вино, пряное, - одобрил выбор холопа дьяк. - А бабы мои, стряпухи, все кислятину всякую с утра притащить норовят. Вроде как кошт мой берегут, ан мне же через брюхо. Эх, давай еще по одной…
        Иван Юрьевич разлил, они выпили снова.
        - Хорошо вино, душу радует, - согласился Зверев. - Фряжское?
        - А не знаю, - виновато развел руками хозяин. - Давно уж ключник всеми припасами занимается, мне недосуг. Дел государевых не счесть, о себе - хочешь верь, хочешь нет! - ан о себе помыслить некогда. Вино доброе, та и хорошее, похвалю, коли не забуду… А и не забуду! - Он хлопнул в ладони и громко позвал: - Эй, Годислав! Подь сюда, неча тут подслушивать. Прознай, кто вино сие для стола выбрал и благодарность от меня передай. Мне опосля скажешь, кого наградить надобно.
        - Слушаю, батюшка, - заскочивший в трапезную мальчишка поклонился и тут же выскочил обратно.
        - А ты сказывай, друже, чего для князя Михайлы просить намерен. Коли прощения, так не будет сего. Сам же он вину признал, сам и каяться не захотел. Стало быть, и кару сам выпросил. Коли снисхождения какого - так покамест рано, пусть срок хоть какой минует, гнев царский остынет.
        - Потом просить стану, Иван Юрьевич, - покачал головой Андрей. - Не ведал про дела московские, токмо вчера вечером прискакал. Посему сказать ничего не могу.
        - За уважение благодарю. - Хозяин дома опять наполнил кубки. - Не успел приехать, ан меня первого навестил. О делах-печалях моих послушал, хлеб преломил. Да токмо вижу, гложет тебя что-то, нужда большая есть. Да и не стал бы ты будить меня без большой нужды, приезжать засветло. Так сказывай, друже, в чем печаль? Коли не о князе Воротынском беспокоишься, тогда о чем?
        - Об отце.
        - А-а, Василий Ярославович, друг мой верный, мир его праху, - склонил голову дьяк. - Знаю я о беде твоей, знаю. Сие есть горе наше общее.
        - Он жив!
        - Истинно?! - вскинулся боярин.
        - У татар крымских в полоне.
        - Откель знаешь?
        - Сон вещий приснился…
        - Сон? - Дьяк отпил из кубка. - Славные у тебя сны, друже. В такие поверю с радостью.
        - Ты же знаешь, Иван Юрьевич, служилым людям без дозволения царского отъезжать из пределов русских невместно. За бегство принять могут. Посему прошу, испроси для меня разрешение в Крым поехать. Отца выкупить хочу.
        - У кого он в полоне томится? - деловито поинтересовался дьяк.
        - Найду, - уверенно кивнул Зверев. - Мне бы уехать быстрее. Праздники крещенские начнутся - тут на полмесяца застрянешь.
        - И-э-эх! - опрокинул в себя кубок с остатками вина боярин Иван Кошкин и решительно поднялся. - Мыслил я хоть денек от хлопот отдохнуть, да видно, не судьба. Коли сегодня государя не спросить, завтра его можно и не застать. Он, что ни праздник, на молебен по святым местам отправляется. Эй, Годислав! Знаю, что слышишь, шельма! Вели карету запрягать и шубу с красным подбоем приготовить. Во дворец еду! Жди от меня известий, друже. Коли повезет, после обедни будут.

***
        Настроения разглядывать зимнюю Москву у Андрея не было, а потому он прямым ходом поскакал от побратима к себе во дворец - и с удивлением обнаружил, что здесь вовсю кипит работа. Трое холопов расчищали двор от снега, скидывая его в сугроб у стены за дворцом. Никита и Мефодий, обнаженные по пояс, но все равно распаренные, кололи дрова, которые Андрейка корзинами носил в дом. Нашлось занятие даже дряхлому ярыге - тот раскладывал на расчищенной половине двора, прямо на настил мостовой, какое-то тряпье.
        Зверев спешился, удивленно оглядываясь, и тут, накинув на голову платок, на крыльцо выскочила Варвара, замахала руками:
        - Коня, коня с чистого уводи! Нагадит же, скотина! Уводи скорей!
        Зверев послушался, быстрым шагом уйдя со скакуном на конюшню, и здесь, раз уж все равно вошел, отпустил подпруги, снял седло, потник, вынул узду. Взмахом руки отпустив Боголюба, сам тщательно отер коню шкуру пучком соломы, завел в свободное стойло, налил воды. Сена задавать не стал - холопы потом кинут. Отправился в дом - где на крыльце, приплясывая от холода, дожидалась его обеспокоенная женщина:
        - Прости, княже, сгоряча крикнула… Двор же токмо очистили!
        Подхватив ее за локоть, Зверев вошел в тепло, скинул шапку, расстегнул зипун:
        - Чем ты там двор застилаешь, приказчица?
        - Дык… - запнулась Варя. - Рухлядью всякой из сундуков. От моли. Перекладывать рухлядь надобно каженный месяц, дабы моль не заводилась. Я видела, много там порченого всего оказалось, латать теперича придется. А на улице вымерзнет[8] вся. Токмо снег убрали, чисто все, безбоязненно класть можно. А тут ты… А лошади, они такие… коли чисто все… - Она сбилась и просто спросила: - Не осерчаешь, что прикрикнула? Не со зла я, княже…
        Андрей, поддавшись порыву, склонился и крепко поцеловал ее в красные, как огонь, но на вкус невероятно холодные губы. Сжал ладонями румяные ледяные щеки:
        - Не застудилась?
        Варя шмыгнула носом и шепотом ответила:
        - Серебро давай, Андрей Васильевич.
        - Чего?! - возмутился Зверев. - За один поцелуй - и сразу серебро?
        - Как ты помыслил-то такое, княже?! - От возмущения глаза приказчицы округлились. - Я! Я! Я на дрова просила, их там от силы на неделю осталось под навесом! Попалили все еще до снега прежние жильцы. А их еще и поколоть надобно. Кровля в трех местах прохудилась, снег через щели трусит, до оттепели сделать надобно, не то зальет. Кур купить надобно - хоть десяток завесть, дабы объедки было кому скармливать, да яйца свежие собирать. Не все ж псам брюхо набивать. Белье все залежалое, стирать надобно, отдушивать, - это как мне одной парой рук переделать? И холопов кровлю перешивать не пошлешь, токмо поломают без опыта.
        - Все! Понял, понял, понял… - рассмеялся Зверев. - Дрова, кровля, куры… Может, поросенка лучше для объедков взять?
        - Ты вроде как за отцом собирался, княже? - не поняла Варя. - Коли так, опустеет скоро дворец. Где объедков для кабанчика наберешь? На кур бы хватило, и то хорошо.
        - Ладно, - решил оставить советы при себе князь. - Ты за приказчика, ты и решай. Пойдем в спальню, там серебро лежит.
        - Ни к чему сие, княже. Я здесь пока прослежу, из каких светелок куда вещи кладутся. Как бы не перепутать опосля.
        - Ну, смотри…
        Принеся Варе кошель с рублем серебром - не то что пару возов с дровами, корову купить можно, - князь отправил ее с Мефодием на торг, а сам взялся за колун. За работой, известное дело, время быстрее бежит.
        К обедне они вдвоем с Никитой успели превратить в гору поленьев все остававшиеся под навесом дрова, и Зверев ушел к себе в опочивальню, оставив холопов освобождать двор. Вскорости вернулась Варя, без дров, но с полными корзинами какой-то снеди, ушла на кухню. А от дьяка Разбойного приказа все еще не поступало никаких вестей. Только когда уже вовсе стемнело, в ворота постучался отчего-то крайне довольный Годислав, прямо в дверях передал для Андрея ведерный бочонок вина с клеймом вездесущего Петерсемены и сказал на словах, что князя ждут на заутрене у Грановитой палаты.
        Расспросить подробнее князю, понятное дело, оказалось некого.

***
        Перед рассветом нового дня Зверев, в распахнутой тяжелой московской шубе, с посохом, но без оружия медленным шагом проследовал по брусчатке древней русской крепости в сопровождении семенящего Андрея Мошкарина, одетого ради такого случая в новенький синий зипун с желтыми шнурами на швах и соболью округлую шапку. Мальчишка крутил головой так активно, что рисковал свернуть себе шею, и постоянно задавал все новые вопросы, чаще всего не дожидаясь ответа на предыдущий:
        - Ох, какая звонница высоченная! В честь кого таковую воздвигли-то?! А отчего башни частью круглые, а частью квадратные сделаны? А что это за дворец на крыше дома? А отчего все пешими ходят?
        - Не позволено в кремле московском верхом али в карете ездить, - только на самый последний вопрос успел ответить Андрей. - Это, почитай, подворье царское. Разве воспитанный человек в чужой двор верхом заезжать станет? Да и навозу от лошадей столько навалится, по десять раз за день всю крепость чистить придется. Зачем грязь возле дворцов царских разводить? Чай, не во Франциях живем…
        - Ой, какая громадина! А это что, княже? - восхищенно взвыл хуторской мальчишка. - Она вправду из камня, али токмо крашена такой побелкой?
        - Из камня, - кивнул Андрей, останавливаясь у нижних ступеней ведущей в парадный зал лестницы. - Фряги строили, еще при деде государевом, Грозном Иоанне Васильевиче.
        Титул особого впечатления на мальчишку не произвел. Он еще не знал, что и нынешнего правителя Руси тоже нарекут Грозным. Как не знал и того, что палаты, которыми он любуется, простоят еще много веков, а примыкающий к ним огромный роскошный деревянный дворец всего через полвека сгорит дотла.
        - Весь из камня, снизу доверху?! - продолжал удивляться Андрейка. - Дык ведь холодно в доме-то каменном! Рази камень протопить можно? Никаких дров не напасешься!
        - Тебя послушать, так и печь разогреть невозможно, - обеими руками оперся на посох Зверев. - Она ведь тоже каменная.
        - Ну, ты скажешь, княже! - прямо обиделся мальчишка. - В печи-то огонь горит жаркий. На всю топку пламя полыхает. Рази в доме такой костер запалишь? А малым огнем не согреешь, точно тебе говорю. Такую-то махину - да простой печью? Нет, княже, никак не согреешь!
        - Не бойся, Андрей, - утешил его Зверев. - На царские приемы без шубы все равно никто не приходит. Не замерзнут.
        - Ой, глянь, красота-то какая! Точь-в-точь, как у нас в Луках! - Только теперь младший Мошкарин заметил многошатровый Благовещенский собор.
        - Вот только в Луках Великих он деревянный, а здесь каменный.
        - Да не может быть такого! - не поверил мальчишка. - Как же он стоит-то тогда? Ладно стены, их из камня и я в детстве на глине строил. А крышу-то, крышу как из камня сделаешь? Рухнет она, княже!
        Немногие холопы и бояре, что перемещались по кремлю по своим делам, стали останавливаться, поворачиваться в одну сторону и склоняться чуть не в пояс. Андрей тоже развернулся и увидел, что государь в сопровождении скромной свиты из полутора десятка придворных уже вышел из Архангельского собора и направляется прямо к нему. Вернее, к парадному крыльцу палаты. Иоанн в этот раз был одет на удивление празднично: шитая золотом ферязь, подбитая бобром и соболем широкоплечая шуба, полупрозрачный янтарный посох. Углядев Зверева, он остановился, удивленно вскинул брови, даже слегка развел руками:
        - Ба, кого мы видим! Князь Андрей Васильевич! Какими судьбами?
        Андрей скользнул взглядом по свите, боярина Кошкина среди придворных не заметил. Значит, царь о его беде мог и не знать. Мало ли, не добился побратим вчера приема?
        - Беда у меня, государь, - склонил он голову. - Она же и радость. Сказывали, отец мой в порубежье прошлым годом сгинул. Ан ныне слухи дошли, что жив он, однако же в полоне крымском томится. Дозволь к татарам отлучиться, батюшку из плена выкупить?
        - Да, тут без моей вины не обошлось, - покаялся Иоанн, подступая ближе. - Ныне о выкупе полона с Девлетом не уговорились. Сам ведаешь, споры у нас извечные с ляхами. Так я ныне посольство в Крым отправлял, договор предлагал хану союзный, вместе на Польшу ратью пойти. Однако же Девлет-Гирей ни на союз не согласился рядную грамоту подписать, ни даже на перемирие краткое, дабы о рубежах южных хоть пару лет не тревожиться. Сиречь, княже, сам понимаешь, воевать придется с крымским ханом. На том послы мои с крымчаками разлаялись и без уговора ко мне возвернулись. Даже о выкупе полона урядиться не смогли. Вот печаль какая… - Царь покачал головой, перекрестился, глубоко вздохнул. И вдруг решительно вскинул подбородок: - Вижу я перст Божий в сей нашей встрече. Тебе надобно батюшку выкупить, боярина Лисьина, мне же за всех людей ратных отвечать обычаем завещано. Посему поручаю тебе, князь Андрей Васильевич, ныне же в Крым, в империю Османскую отправиться и о выкупе полона русского там хлопотать. Боярин Висковатый тебе охранную грамоту даст и товар дорогой, дабы расходы искупить. Сегодня же велю к тебе на
подворье привести… - Государь оглянулся на свиту: - Слышишь меня, Иван Михайлович?
        - Будет исполнено, государь, - с готовностью поклонился дьяк Посольского приказа.
        - К тебе же еще одно поручение у меня будет, поручение тайное, - понизил голос правитель всея Руси. - К Рождеству я мыслю в поход на Крым отправиться. До того времени поручаю тебе с полоном возвернуться, а до того проведать в Крыму, каковые дороги там прохожи, а какие голодны, где крепости татарские стоят и как укреплены, с каких сторон подступиться к ним удобнее. Как вернешься - проводником моим станешь в Крымском походе. Смотри, не ленись, дороги проверь со всем тщанием! Понял нужду и поручение мое, княже?
        Зверев слегка ошалел от подобной непосредственности - давать секретное поручение на глазах полутора десятков свидетелей! Однако перечить не стал, послушно склонив голову:
        - Благодарю за доверие, государь.
        - Ступай, сбирайся. Князь Иван Михайлович ныне же тебе все потребное доставит. С Богом! - Иоанн Васильевич широко перекрестил князя Сакульского, прошел мимо и стал подниматься по ступеням.
        - Кто это был, княже? - шепотом поинтересовался мальчишка.
        - Ты чего, Андрюша? - растрепал мальчугану волосы Зверев. - Я же обещал показать тебе царя? Так это он и был!
        - Правда?! - округлились глаза паренька. - А по виду совсем как… как… Как ты!
        - А ты думал, царя для Руси из перламутра на небесах вытачивают? Государь тоже человек… Причем мы с ним в один год родились, и оба род свой от князя Гостомысла ведем. Почему бы нам похожими и не быть? Надевай шапку, простудишься. Поехали домой.
        Андрей был уверен, что раньше заката дьяк Посольского приказа никого к нему с обещанным товаром и подорожной грамотой не пришлет. Однако еще до обеда в ворота подворья постучал не кто иной, как князь Иван Михайлович Висковатый собственной персоной!
        Зверев в это самое время новеньким колуном разваливал возле навеса крупные березовые чурбаки на аккуратные белоснежные поленья, одетый лишь в валенки и шаровары. Гость, толкнув калитку, скользнул по нему ленивым взглядом, но не узнал - а может, не захотел узнавать - и громко окликнул:
        - Есть кто на дворе, христиане?! Хозяин дома? Ну-ка, отворяйте, товар для князя Сакульского прибыл!
        - Полель, открой! - Вогнав колун в чурбак, Андрей быстро взбежал по ступеням крыльца, громко позвал: - Варя, ты где?! Одевайся быстрее в чистое, корец со сбитнем гостю приготовь!
        Через полминуты он влетел к себе в спальню, наскоро отерся вчерашней рубахой, просунул руки в рукава свежей, одернул подол, накинул сверху безрукавную ферязь с золотым шитьем спереди, быстро, через один, застегнул крючки, опоясался широким ремнем с золотыми накладками, поднял со спинки кресла тяжелую парадную шубу, переложил себе на плечи и степенно пошел вниз, опираясь на резной посох. В неподъемном княжеском одеянии иначе ходить было невозможно - одна шуба весила как два юшмана! Но хоть как-то облегчить ее было невозможно. Снять оправленные в золото самоцветы, крупные пуговицы и драгоценные накладки, уменьшить число мехов, избавиться от лишнего, совершенно ненужного сукна - и сразу слухи поползут: обеднел, мол, князь Сакульский, даже на одежу серебра не хватает. Позо-ор!
        По поскрипывающим ступеням, простукивая каждую посохом, Андрей спустился вниз и обнаружил там распаренную простоволосую приказчицу в одном только исподнем полотняном платье, вдобавок еще и влажном.
        - Звал, княже? - поинтересовалась она, отирая руки подолом. - У меня там холопы белье выжимают, приглядеть бы надобно. Слабую ткань сии бугаи и порвать могут.
        - Одеться! Бегом!!! - округлил глаза Зверев. - Бегом! И корец для гостя мне немедля!
        - А-а… - растерялась женщина.
        - Боярин Висковатый уж четверть часа на дворе! - зарычал Андрей. - Быстро!!!
        - Ой, мамочки! - охнула Варя и метнулась вдоль коридора.
        Князь же вышел в прихожую, приоткрыл входную дверь. Дьяк Посольского приказа стоял, опершись на посох, возле саней и следил, как холопы снимают с задка крупный, окованный железными уголками сундук. Наконец холопы управились, подняли ящик с двух сторон, понесли к крыльцу. Дьяк, пригладив окладистую бороду, двинулся вперед.
        - Вот, проклятие! - выругался себе под нос Андрей, но выбора не было. Не дать гостю испить с дороги - невежливо. Не выйти встретить гостя - это уже оскорбление. Он вздохнул и толкнул дверь. Шагнул за порог и остановился. Спускаться навстречу полагалось только к дорогому и желанному гостю или к старшему по родовитости. Дьяк же боярин Висковатый был безродным самодовольным выскочкой и князю Сакульскому ни капли не нравился. Впрочем, и Иван Михайлович расположения к Звереву никогда не выказывал. Скорее, наоборот.
        Гость степенно пронес себя по ступеням вверх, чуть качнул вперед высокой, надвинутой по самые брови бобровой папахой:
        - Здрав будь, князь Андрей Васильевич.
        - И тебе здоровья, боярин Иван Михайлович, - вежливо ответил Зверев. Тут распахнулась створка, наружу выскользнула Варя - румяная, в цветастом платке и длинном, до пят, овечьем тулупе, делавшем ее пухлой, как кукла для накрывания чайника.
        - Испей с дороги, гость дорогой, - широко и доверчиво улыбнулась приказчица и протянула дьяку простенький деревянный ковшик, больше похожий на поварешку.
        Гость начал пить, брови его тут же дернулись вверх, он не без удивления глянул в глаза Андрея, но не остановился и осушил корец до дна, перевернул, уронив на доски последнюю каплю. Довольно крякнул:
        - Ох, и славный у тебя сбитень, Андрей Васильевич!
        Капля оказалась красной и тягучей. Зверев ощутил слабый пряный аромат и понял, что второпях или просто за неимением угощения Варя налила в ковш не воды, сыта или сбитня, а подаренного боярином Кошкиным вкусного вина. И не то чтобы это было нарушением обычая - вот только подшучивали таким образом, наливая в обязательный для гостя корец что-то неожиданное, все же над друзьями, к коим дьяк Посольского приказа причислить себя никак не мог. Скорее наоборот. Но ведь не объяснять же ему теперь, что это ошибка и он все равно для Зверева что пес смердящий?
        - А ты чаще заглядывай, Иван Михайлович, - отвел посох в сторону Андрей. - Чаще и угостишься.
        - Благодарствую на добром слове, - даже слегка улыбнулся боярин, - но ныне я с поручением к тебе от государя. Вот, укажи слугам моим, куда сундук в надежное место поставить. В нем товар дорогой для османских эмиров. В деле твоем зело пригодится.
        - Надежное… - секунду поколебался князь, потом кивнул: - Идем.
        Сняв за прихожей со стены масляную лампу, он провел гостя и холопов почти к самой кухне, указал на дверь оружейной комнаты:
        - Туда заносите.
        - Надежно ли? - усомнился дьяк. - Вижу, запоров тут нет.
        - Людская, - пояснил Андрей. - Тут постоянно есть кто-то. Ночью спят, днем пробегают. В тихом месте дворца тать и замок сломает, а здесь и в открытую комнату не заберется.
        - А в слугах своих ты уверен, княже? - понизив голос, поинтересовался Висковатый.
        - Со мной ведь поедут, Иван Михайлович, - пожал плечами Зверев. - Коли ошибся, то как здесь ни прячь, в дороге все едино украдут.
        - И то верно, - признал гость.
        - Ну, Иван Михайлович, - пристукнул посохом Андрей, когда холопы вышли из оружейной. - Теперь прошу к столу. Откушать, чем Бог послал. Сбитня своего велю принести.
        - Сбитень - это хорошо, - согласился дьяк и указал холопам на дверь: - Ступайте, во дворе меня дождитесь.
        Зверев понял, что разговор еще только начинается и для посторонних ушей не предназначен.
        В трапезной Варя, оказывается, уже успела накрыть стол. Здесь были обыденные моченые яблоки, грибы и соленые огурцы, на отдельном блюде розовела ровно нарезанная ветчина, на другом - она же, но свернутая в рулетики, внутри которых что-то желтело. Мало того - откуда-то взялся лоток с горячими запеченными голубями, задравшими кверху свои тонкие клювики. Приказчица еще суетилась - она как раз выставляла кубки. Причем - наряженная в чистенький светло-розовый сарафан с синей вышивкой и в кокошник с тем же рисунком. Когда только успела? Чудеса, да и только.
        - Молодец, Варенька, - шепнул ей на ухо Андрей, проходя мимо, и уже громче добавил: - Вели пока никому не заходить.
        По обычаю холопы в боярских домах обедали вместе с хозяином, а потому предупреждение было уместным.
        - И пива во двор вынеси, чтобы мужики там не заскучали! - спохватился он.
        - Да, сие верно, - согласился гость. - От пива они точно не отойдут.
        - Присаживайся, Иван Михайлович, - пригласил Зверев, наполняя кубки. - Давненько мы с тобою не виделись. Давай за встречу выпьем.
        - Давай, - согласился дьяк, - дабы речи вести не так скучно было.
        Он быстро выпил вино, тряхнул бородой и полез за пазуху, достал два свитка, взвесил в руке, выложил тот, что потоньше, из желтоватой бумаги:
        - Сие есть грамота подорожная торговая. По уговору старинному с крымскими татарами, они к нам своих купцов невозбранно присылать могут, мы же к ним так же своих можем отправлять. Так же невозбранно могут смерды безродные к ним отправляться, коли выкупить пленников намерены. Но государь так помыслил, под личиной смерда ты вызнать вряд ли чего сумеешь. Посему купцом поедешь. Иных возможностей у нас нет, посольство Девлет-Гирей прогнал.
        - Боюсь, не поверят, - покачал головой князь Сакульский. - Где это видано, чтобы торговые люди верхом ездили? Они больше по воде норовят, на стругах да ушкуях.
        - Поверят, - решительно пообещал дьяк. - Коли товар малый, но ценный, так и купец налегке скакать может. Опять же грамота у тебя царская. Поверят, нет - тебе без разницы. Главное, подорожная имеется. Посему ни дозоров татарских, ни привратников ихних можешь не опасаться. Разве только в Диком поле казаки да душегубы татарские шалят. Вот с них, известное дело, спроса нет. Они на грамоты не посмотрят.
        - Что же это за товар такой дорогой? - полюбопытствовал Зверев, подливая гостю вина.
        - Небо волжского осетра.
        - То, что у рыбы во рту? - дернув себя за бороду, уточнил князь. - Что же в нем такого ценного?
        - Из него клей варят, Андрей Васильевич. Самый лучший, для луков. У них там, у османов, обычай есть такой: султан обязан ремесло какое-то знать, дабы в трудный час семью свою мог прокормить. Султан Сулейман Великолепный изволит изготовлять луки. И многие визири его и эмиры тоже примеру правителя следуют. Лучший же клей для луков из неба осетра выходит.
        - Это сколько же рыбы пришлось попортить, чтобы столько неб набрать?! - поразился Зверев.
        - Оттого и груз драгоценный, - кивнул дьяк. - Оттого знатные ханы и эмиры возьмут такой товар с огромной радостью и благодарностью.
        - Здорово…
        - Но не забывай, княже, - вскинул палец боярин, - Крым, да и вся империя Османская безбожникам принадлежит, сарацинам. Их пророк Магомет запрещает убивать христиан и велит оказывать нам покровительство. Посему большой опасности для тебя не будет. Но к тем, кто не признает их поганой сарацинской веры, у магометян есть требования. Они всех истинно верующих называют «зимми» и требуют, чтобы те перед сарацинами унижались. Зимми запрещается иметь при себе оружие, зимми обязаны уступать любому сарацину дорогу, зимми должны им кланяться; зимми не может быть свидетелем и слово любого сарацина считается важнее его клятвы; зимми не должны ходить рядом с мечетью… Там много еще чего придумано ради унижения православных. Запомни, князь, сим законам ты обязан следовать со всей строгостью, ибо за их нарушение тебя могут убить на месте, и никакая грамота от сей беды уже не спасет. Да, чуть не забыл! Зимми запрещено ездить на таких благородных животных, как лошадь или верблюд. Только на ослах. Но и с осла зимми обязан слезть и поклониться, коли на пути ему встретился мусульманин.
        Гость поднял кубок, немного отпил и продолжил, протянув второй свиток, из белой мелованной бумаги:
        - Сие письмо для Васьки Грязного, одного из полоняников татарских. Два года тому по лихости молодецкой в набег на татар решил сходить с сотоварищи… - Дьяк криво ухмыльнулся, выпил еще. - Но, как сказывается, пошли по шерсть, да вернулись стрижены. Побили их татары крепко у Бабаева стойбища, а боярин Грязный так и вовсе в полон угодил. Василий сам из опричной тысячи, еще из первых избранных, и показать себя успел неплохо, в сотники едва не выбился. Опознали его. А может, и сам похвастался, с него станется. Как за соратника царского хан Девлет-Гирей за него аж сто тысяч рублей выкупа разом испросил! Государь же за шельмеца больше двух тысяч платить не велит.[9] Ты об том знай и на большие деньги не соглашайся. Иных знатных пленников в полоне нет ныне. За прочих же бояр велено платить выкупа двести рублей, за отроков и новиков сто рублей, али сто пятьдесят по делам их. За прочих ратников, стрельцов и холопов - не более ста рублей давать. Ты, княже, как письмо боярину Василию отдашь, у него же про пленников и спроси, каковые и сколько. Он, как знатный пленник, при шахском дворе живет, тамошних эмиров
всех знает, про замыслы их ведает, в переговорах и диванах участвует. Девлет его даже отрезом золотым дважды награждал за советы умные и в делах татарских содействие.
        - Пленника? - удивился Зверев, вновь наполняя кубок гостя.
        - Отчего нет, коли старается? - пожал плечами Висковатый. - Его же не в железе в порубе держат, а как сотоварища. Оно ведь, судьба одни узлы вяжет, Господь иные пути чертит. Кто ведает, что за повороты жизнь сотворит? Сегодня врагами мы с татарами, завтра союзниками. К чему возможного союзника мукой напрасною терзать? От глядишь, сговорились бы по осени с татарами, поцеловали меч на верность друг другу, пошли бы общей ратью ляхов бить. Так боярин бы Грязный еще и с мечом, и в броне бы возле хана в седле сидел! Но не с нами, потому как все едино невыкупленный пленник… - хмыкнул заметно захмелевший дьяк. - Ох, и задал ты нам хлопот, княже, со своей Ливонией. Взять мы ее взяли, да чего теперь в ней делать-то? Добраться летом лишь по морю можно, рати по зимникам ходят да по трактам, и припасы так же возят. Хлопотно, дорого. По уму, надо бы Даугаву от схизматиков освободить и по ней ладьи купеческие пустить, зимой по ней же дорогу ледяную сделать. Куда как проще все было бы. Да токмо на реке сей Полоцк литовский стоит. Твердыня мощная. Не Псков, конечно, но с Варшаву размерами и числом ратников. Вот
куда силу общую поворотить следовало! А приходится супротив Крыма в поход сбираться.
        Дьяк Висковатый помолчал, потом решительно осушил свой кубок и поднялся:
        - Прости, княже, надобно мне на службу возвертаться. За угощение спасибо, сбитень у тебя славный девки варят… - Он задумался, несколько раз кивнул: - Сказал, сказал, передал, упредил… Вот еще, княже. Крым есть место страшное. Кровью и слезами русскими залит сверх всякой меры. Тяжело там человеку православному. Много ты полоняников встретишь, не счесть их там никакой силой. Каждого свободой одарить хочется, на землю святую возвратить, к дому, к родным и близким. Ты волю в кулак сожми, Андрей Васильевич. Хочется - а терпи. Всех выкупить все едино не сможешь. А на каждого размениваться начнешь - так для дела государева сил и серебра не хватит. Такой у меня будет завет… А может, и прав государь? Всех не освободишь, не выкупишь. Ради свободы, ради блага людского Крым надобно мечом, а не серебром вскрывать. Как Казань десять лет тому к покою и миру привели. Ну, прощевай, князь Андрей Васильевич! Успеха тебе. В добрый путь!
        Дьяк, заметно покачиваясь и опираясь на посох, прошествовал к двери. Зверев пожал плечами. Странно… Корец, три кубка. Всего литра полтора не самого крепкого вина. Чего же его так развезло? Или он как сегодня к причастию ходил, да так с тех пор с пустым брюхом и остался? И ведь за столом тоже ни кусочка в рот не положил!
        Андрей спохватился, кинулся провожать гостя - а тот вдруг развернулся в дверях, и служилые люди с треском скрестили посохи.
        - Вот, - покачиваясь, опять сунул руку за пазуху Иван Михайлович, извлек ключ на тонком ремешке, протянул князю. - От сундука… Теперь точно все…
        Широко расставляя ноги, словно моряк при качке, дьяк прошествовал по коридору, вывалился наружу. Больше уже не оглядываясь, спустился по ступеням, рухнул в сани.
        - И тебе счастливого пути, - негромко пожелал ему вслед Зверев и махнул рукой: - Полель, ворота отвори!
        Холопы торопливо укутали ноги хозяина медвежьим пологом, один запрыгнул на облучок, другой развалился сзади, на месте отданного сундука. Пара лошадей, не дожидаясь окрика, резво взяла с места и, подняв слабый снежный вихрь, вынесла возок на улицу. Зверев вернулся в дом, прошел в трапезную и с облегчением скинул шубу на скамью, поднял со стола оставленные грамоты.
        - Значит, подорожная и письмо… - пробормотал он. - Интересно. Так быстро боярину Грязному Иоанн послание настрочить не мог. Вряд ли это для него столь важное дело, чтобы все планы ломать и к пюпитру бросаться. Заранее, стало быть, приготовил. И письмо, и подорожную, и сундук с товаром. Получается, знал государь, отчего я в Кремль спозаранку явился… Отчего же тогда поручение тайное при всех назначил? Мог ведь к себе вызвать или с Иваном Висковатым передать. Странно…
        Расстегнув ферязь на груди, князь сунул грамоты между крючками, забрал масляную лампу, отправился в оружейную, вставил ключ в скважину, дважды повернул, поднял крышку, запустил руку в шелестящее перламутровое богатство. Неб осетровых здесь набиралось ведер двадцать, не меньше. Каждое - формой и размером с ноготь. Трудно представить, сколько рыб пришлось разделать ради такого товара.
        - Небось, весь улов на Руси за два-три года, - прикинул Андрей, захлопнул сундук и поднял лампу выше, оглядывая сокровище не менее важное, чем доверенное дьяком Висковатым. Рогатины, бердыши, щиты, пищали, сабли, топоры дожидались своего часа в холодной смертной невозмутимости. Князь втянул воздух сквозь крепко стиснутые зубы. - Та-а-ак… И что же мы возьмем?
        Предупреждение боярина Висковатого пришлось к месту. Кабы не он, Зверев явился бы на крымские земли, как и в прошлый раз, в полном вооружении. Однако дьяк Посольского приказа, при всей его заносчивости, дело свое знал и словам его следовало доверять.
        - Та-ак… - Князь протянул руку между сверкающим полумесяцем секиры и хищным пером рогатины, поймал темную ременную петлю и вытянул на свет запылившийся от долгого безделья шарик с небольшим ушком наверху. Просунул в петлю ладонь, шарик опустил в рукав и поднял руку, давая ему возможность соскользнуть до локтя. Забытое ощущение - холодок у сгиба. А ведь Пахом когда-то не один месяц потратил, чтобы научить его пользоваться этим простеньким оружием с такой же легкостью, как собственными пальцами. - Вспомним детство?
        Зверев быстрым шагом вышел во двор, огляделся, подманил волокущего от колодца ведра мальчишку:
        - Андрей! Полешко у навеса подними и брось мне.
        - Дык, княже, я сейчас воды лошадям налью, да в дом перенесу.
        - Перенесешь, перенесешь, - согласился князь. - Но сейчас возьми любое и кинь мне.
        Паренек поставил ведра, поправил шапку, подобрал ближнюю деревяшку и кинул Звереву куда-то за левое плечо. Князь резко повернулся, рубя ладонью воздух, послышался сухой стук, и полешко, резко изменив траекторию, врезалось в стену между нижними окнами.
        - Во, здорово! - восхищенно вскрикнул мальчишка и кинулся туда, подобрал березовую деревяшку, покрутил, ткнул пальцем в довольно глубокую вмятину. - Вот, вот куда попало! Здорово! А мне так можно, княже?!
        - Кистени в оружейной комнате есть, бери и тренируйся, - разрешил Андрей. - Холопы все где? Что-то я не вижу никого, кроме Полеля.
        - Мамке на кухне помогают.
        - Чего они там такой толпой делают? Ладно, ступай носи воду, потом поленья сложишь… - распорядился князь, заправляя грузик кистеня обратно в рукав. Он собрался узнать, чем полдня занимаются на кухне четыре здоровых мужика, но опоздал - со стороны черного входа потерявшиеся холопы вынесли на доски двора две большущие корзины с мокрым тряпьем: штанами, рубахами, простынями, наволочками, портянками.
        - Вон там я крюки видела, Мефодий, - деловито указала Варвара, скидывая с плеча бечеву, - и вот здесь, напротив. Как белье развесите, можете в трапезную идти, я как раз щи согреть успею. И смотрите, по земле не волохайте! Знаю я вас.
        Князь понял, что слугам не до него, скинул на перила крыльца ферязь, рубаху, кистенем прижал и отправился дальше колоть дрова.
        Минут через десять холопы позвали его обедать, но Андрей отказался, велел только передать приказчице, что разрешил выдать на всех бочонок хмельного меда. А еще через полчаса, опустошив до самого края первый ряд чурбаков, уже сам зашел в трапезную:
        - Ну что, пообедали? Тогда собирайте припасы, завтра выступаем. Никита, нам не меньше двух недель через Дикое поле тащиться, так что возьмите крупу, мясо, дров. Там постоялых дворов не будет. Без саней не обойтись, все едино сундук везти. Так что пусть их будет трое, и возьмите все необходимое с запасом. Боголюб, вместо броней выбери на всех добротные тегиляи. Вместо оружия придется обойтись рогатинами и косарями. Четыре пищали тоже возьми, без них мы вовсе беззубыми останемся. На рассвете в путь.
        Зимми
        От Москвы до Тулы путь не близкий. Пять долгих дней по накатанному зимнику от деревни до деревни, от постоялого двора к постоялому двору. И если раньше во время пути Андрей мог поболтать хотя бы с Пахомом - своего воспитателя князь привык воспринимать почти что ровней, - то теперь он оказался среди холопов, ровно тигр в кошачьей стае. Слуги есть - но собеседников не найти.
        За пять дней Зверев успел передумать всякого. И об отце, которого еще предстоит найти, и о тайном приказе государя. И о Полине, и о Вареньке.
        Андрей знал, что любит свою жену. Да чего там знал - просто любил! Уже два письма успел ей отписать - из усадьбы от матушки и из Москвы, чтобы боярин Кошкин с государевой почтой на перекладных отправил. Любил свою Полюшку и в мыслях не собирался ей изменять. Но стоило ему оказаться наедине с Варей, и ее голос, ее взгляд, волосы, самое ее дыхание насылало на Андрея какое-то наваждение, раз за разом оканчивающееся одним и тем же.
        Вот и перед отъездом выяснилось, что комната для приказчицы так до сих пор не назначена - с чем Варя и пришла к князю поздним вечером накануне отъезда. Теперь, скача меж белых, как фата невесты, заснеженных полей и сверкающих хрустальной чистотой заиндевевших лесов, Зверев мучился совестью. Оттого, что поступил неправильно. Оттого, что изменил жене. Оттого, что воспользовался беззащитностью Вари. Оттого, что у него растет сын, а он даже не может сказать мальчишке, чей тот на самом деле отпрыск. И мысли эти тягостные довели князя Сакульского до такой тоски, что в Туле, сразу по приезду, он исповедался в пятишатровом Архангельском соборе, рубленном из благородного векового дуба.
        - Грех на тебе, сын мой, - без особой укоризны, даже как-то скучающе ответил ему упитанный батюшка в выцветшей фелони. - Прелюбодеяние есть сие, а не наваждение и не любовь, потакание плотским устремлениям своим, ублажение чресел. За сие епитимию на тебя налагаю…
        - Какая епитимия, уважаемый? - не дослушал священника Андрей. - Не могу я сейчас, некогда. В Крым скачу, пленников выкупать по государеву приказу.
        - А-а! - встрепенулся святой отец. - Сие есть дело благородное, важное, душеспасительное. Коли десятерых невольников христианских на свободу выкупишь, за то тебе любой грех простится. Поезжай, сын мой, благословляю!
        И осененный крестом князь вышел на свежий воздух. Он впервые за все время понял, насколько это хорошо и удобно - быть христианином. Откупился, дело полезное людям или церкви сделал - и все грехи списаны. У язычников такие фокусы не прокатывали. Язычник, коли уж ошибся, оступился, предал - ответственность за ошибку нес до конца и даже после смерти оправдывался за нее перед предками. Позор ни кровью, ни славой не смывался. Коли свершил проступок - он останется на твоей совести навсегда. Никто и ни за что язычнику блуд бы так просто не забыл.
        А здесь: раз - и совесть отмыта!
        Надо признать, получив отпущение греха и благословение в дорогу, князь Сакульский и правда почувствовал себе легче, словно второе дыхание открылось. Посему задерживаться в Туле он не стал, и на рассвете его скромный обоз из трех саней подкатился к запертым южным воротам.
        - Куда путь держим, боярин? - весело обратился к Звереву румяный безбородый воевода привратной стражи в накинутом поверх добротного бахтерца простеньком беличьем налатнике. - На охоту, к родичам, али заскучал на Руси православной?
        - Князь, боярин, князь, - поправил его Андрей и вытянул из-за пазухи царскую грамоту.
        Воевода привычно стрельнул глазами вниз, на печать, вправо, на подпись, на заглавие, скрутил свиток и протянул обратно:
        - Небогат твой обоз для дел торговых, княже. Откуда прибыль заполучить сбираешься?
        - За мой торг казна платит, - хмуро огрызнулся Зверев. - Отворяй, день уходит.
        - В Крым? - не торопясь выпускать путников, уточнил боярин.
        - Туда, туда, - кивнул Андрей. - Нечто в царской подорожной написано невнятно?
        - Оружие крымчаки увидят - не вернешься, княже, - кивнул на лежащие в санях пищали воевода и отступил с дороги. - Всеслав, отворяй!
        Бородач с густыми бровями снял руку с рукояти сабли, одернул тулуп с заиндевевшим подолом, постучал кулаком по воротине. Где-то сверху послышался скрип, тяжелые створки покатились наружу, открывая сияющий заснеженный простор. Князь и холопы, повинуясь общему порыву, сдернули с себя шапки, несколько раз перекрестились и только после этого пересекли границу тысячелетней Святой Руси и знаменитого Дикого поля.
        Когда-то очень давно, сказывают легенды, здесь тоже жили люди, пахали землю, растили детей. Княжества были богатыми, людными и сильными. Однако несколько веков тому назад в Крыму и половецких степях осели татары и стали изводить своих соседей непрерывными набегами, разоряя посевы, грабя деревни, угоняя жителей в полон. И хотя рати удельных князей были куда сильнее мелких разбойничьих шаек - однако угнаться за каждым бандитом они просто не успевали. Набеги же продолжались год за годом, поколение за поколением - и пахари, что еще не успели попасть в татарский аркан, один за другим начали сниматься с отчих наделов и вместе с семьями уходить на безопасный север. Княжества безлюдели, оскудевали. Брошенные дома ветшали, зарастали пашни, падали плотины мельниц, растворялись дороги. Век, другой - и уже ничто не напоминало расплодившемуся зверью о том, что когда-то здесь кипела человеческая жизнь. От былых княжеств остались лишь крепости, что сторожили дальние подступы к русским пределам: Новосиль, Курск, Елец, Мценск.
        Правда, кровожадным пришельцам эта земля тоже не досталась. Не привыкшие прощать обиду русские дружины ходили в набеги на безбожные кочевья с такой же охотой, как татары на Русь, и разоряли степняков с такой же яростью. А потому ближе двух-трех переходов от порубежных крепостей татары предпочитали не кочевать. Так и тосковали эти просторы без прикосновения рук человеческих - ни русские, ни татарские. Ничьи. Дикое поле.
        Правда, с приходом на престол нынешнего государя на просторах Дикого поля все же начали стучать топоры. Здесь, под прикрытием стрелецких полков, основывались новые крепости: Орел, Воронеж, Оскол, Белгород. Но назвать Дикое поле своим Русь пока еще не решалась - и засечная черта, построенная Иоанном всего три года тому назад для защиты от татарских набегов, шла на запад и на восток именно отсюда, от Тулы, превращая границу в мощное единое укрепление - со стенами, засеками, сторожевыми башнями и регулярно меняемыми гарнизонами на всем своем протяжении. Пока еще русское царство заканчивалось здесь.
        За спиной послышался тяжелый скрип. Ворота смыкались за спиной, отрезая путников от родной земли. Андрей оглянулся на крепость, вскинул голову к скучающему у края надвратной башни стрельцу, запоздало сообразил, что так и не надел шапку, и широко перекрестился. Получилось - на стрельца. Но тот не заметил несуразности. Он широко зевнул и прикрыл глаза от солнца, вглядываясь куда-то вдаль. Князь глубоко нахлобучил шапку, вскинул вверх правую руку, чуть встряхнул, давая грузику кистеня занять место у сгиба локтя, и качнул ею вперед:
        - Поехали, православные! Чего застыли?
        Холопы тряхнули вожжами, дали шпоры лошадям - и обоз, поскрипывая полозьями саней, тронулся в далекий путь по накатанному Муравскому шляху. Зверев чуть задержался. Его скакун, притопывая на месте, сделал полный поворот. Князь отпустил поводья и помчался вслед за своими людьми.
        Первые несколько верст дорога шла прямо и прямо, потом запетляла между холмиками, больше напоминающими рукотворные курганы, вбежала в редколесье, снова вырвалась на широкое ровное поле и там вытянулась в струну, даже и не думая сворачивать к ближней реке.
        Впрочем, русские зимники редко совпадали с летними дорогами. Ведь там, где летом болото или заводи - зимой ровная дорога, где летом водопой - зимой прочный панцирь, где летом удобный ровный подъем - зимой обледенелый накат, где летом пал и пустошь - зимой тот же наст, что на заливном лугу. А вода - собирай в котелок снег прямо из-под ног, да топи, никаких хлопот.
        Первым же вечером выяснилось, что с дровами Андрей сильно перестраховался. В лесах, что подступали к зимнику, вдосталь хватало и сухостоя, и хвороста. И за то время, пока двое холопов расседлывали коней, остальные успевали нарубить достаточно сушняка, чтобы и ужин приготовить, и воды лошадям натопить, и ночью огонь поддерживать, и на рассвете горячим кулешом подкрепиться. Однако Зверев расставаться с запасом не спешил. Впереди степь - там каждая щепка на счету окажется. А вот сено исчезало с возка с пугающей быстротой. Разумеется, князь не пожадничал и прихватил для лошадок несколько мешков овса - да только от кормежки одним зерном у бедолаг всегда колики случаются. А потому его в корме не должно быть больше половины по весу.
        На шестой день, незадолго до заката, шлях вывел путников к древнему Ельцу, бывшему когда-то столицей не очень крупного, но гордого Елецкого княжества, что вступило однажды в войну с самим Тамерланом и заставило Железного Хромца отвернуть от Руси обратно на юг. Увы, вместо могучей крепости путники увидели перед собой лишь небольшой однобашенный острог от силы на сотню ратников, обнесенный частоколом и не имеющий, похоже, ни единой пушки.[10] Во всяком случае бойниц для крупных стволов взгляд нигде не обнаружил.
        Разочарование Зверева было столь велико, что он велел не заворачивать к порубежной сторожке и править дальше. Однако острог приоткрыл ворота, и наперерез обозу помчались пятеро одетых в полный доспех всадников. Все как один - с курчавыми бородами лопатой. Андрей вздохнул, сдернул меховую рукавицу и полез за пазуху за грамотой.
        - Здрав будь, боярин, - первым поздоровался он, протягивая подорожную. - Сеном у вас в крепости разжиться нельзя? Заплачу не скупясь.
        - И тебе здоровья, князь, - кивнул один из воинов, принимая свиток.
        - Нечто мы знакомы, боярин? - вскинулся Зверев.
        - Под Казанью вместе рубились. Я из детей боярских князя Воротынского, - своего имени порубежник называть отчего-то не стал. - Товара-то мало у тебя, княже, для столь дальнего пути. Откель прибыток получить сбираешься?
        - Коли государя мой товар устроил, так и тебе беспокоиться не о чем, боярин, - отрезал Андрей. - Так что про сено скажешь? Продадите возок, али как?
        - Татары пять стогов по осени спалили, нехристи, - ответил Андрею бородач, медленно объезжая обоз. - Самим бы до весны дотянуть. Что в сундуке? Не с казной ли к татарам отъехать удумал, княже?
        - Откуп за полон, - признался князь, решив не раздувать конфликта.
        Ратники переглянулись, боярский сын свернул грамоту и протянул обратно Звереву:
        - Прощенья просим, княже. Служба наша такая - за шляхом приглядывать.
        - За сено, княже, прости, - добавил тот, что осматривал сани. - Вправду нет, вот те крест. Осторожнее будь за старицей, как от Сосновки отвернешь. Шалят там ныне. Окрест мы душегубов распугали, но туда не доезжаем.
        - Кто шалит? Татары, казаки?
        - А кто их разберет? - пожал плечами порубежник. - Кочевий ногайских до самого Донца вроде нет. Казаки еще дальше в острогах зимуют. Но балует кто-то. Путники намедни сказывали, у Сейма обоз разоренный видели и кровь. Ноне-то, вестимо, замело. Успеха тебе, княже, в таковом деле. Бог в помощь.
        - И вам спокойной службы, - кивнул Андрей, пряча подорожную. - Никита, трогай!
        Уже через час Елец скрылся за взгорком, и путники снова остались наедине с Диким полем.
        - Никита, Мефодий, огнива свои достаньте, - после недолгого размышления приказал Андрей. - Под рукой держите. А остальные все пороховицы проверьте в сумках, дабы не искать, коли понадобятся.
        Однако день тянулся за днем - и ничего не происходило.
        Сено кончилось аккурат при пересечении старицы, примыкавшей к реке, которая угадывалась под снежными наносами лишь благодаря ивовым густым зарослям, петляющим вместе с руслом. С этого дня холопы перед ночлегом разрывали снег на несколько шагов от лагеря - чтобы лошадям легче было добраться до заметенной мерзлой травы. Теперь их подкармливали овсом каждый день, и мешки тоже стали стремительно худеть. Правда, и скучная, как прошлогодняя газета, дорога постепенно перемещалась назад. За пять дней обоз добрался от Ельца до берегов Оскола, еще через десять дней путники пересекли по твердому, как камень, льду Северный Донец.
        Пару раз Андрей замечал в удалении группки всадников по пять-десять человек и даже приказывал холопам разобрать с саней пищали - но каждый раз чужаки предпочитали исчезнуть, не приближаясь на расстояние выстрела. Похоже, вступать в схватку с отрядом вооруженных воинов татям показалось слишком рискованно. При таком раскладе коли и разживешься чем - но несколько жизней положить придется. А умирать разбойники отчего-то никогда не любили. Только убивать.
        Еще три дня - и у самого горизонта путники заметили обширное темное, шевелящееся пятно. То ли табун, то ли стадо. Это означало, что они наконец-то выбрались из Дикого поля в степи Крымского ханства - северо-восточной окраины Османской империи. На следующий день неподалеку от обоза промчались два десятка всадников. Но приближаться тоже не стали - притороченные к седлам путников пищали произвели достаточное для дружелюбности впечатление. Что это за штука - ногайцы отлично знали.
        Однако теперь, чем дальше обоз полз к Перекопской крепости, тем чаще Андрей вспоминал предупреждение о том, что в мусульманской стране христианам носить оружие запрещено. И когда тракт прошел между глубоко вдающимся в сушу лиманом Сюттень и небольшим городком из самых настоящих двухэтажных домов, пусть и окруженных многочисленными юртами, он приказал спрятать пищали в санях, под мешковиной и тряпьем. И только вечером сообразил, что в селении можно было попытаться купить сено для лошадей.
        Дорога тем временем становилась все оживленнее. Навстречу путникам стали попадаться не только всадники или небольшие отряды, но и обозы в десятьпятнадцать телег. Татары поглядывали на русских недобро, но вслух никаких претензий не высказывали. Во избежание конфликта Андрей приказал править не по самому шляху, а немного в стороне, благо снега на побережье Черного моря было немного, чуть выше, чем по щиколотку, и сани в сугробах не вязли. Что хорошо в степи - так это равнина во все стороны, куда ни глянь. Где хочешь, там и поезжай. Ни тебе лесов и буреломов, ни тебе оврагов, ни тебе рек с крутыми берегами… Пока вокруг зима - без рек в степи даже удобнее.
        На второй день возле шляха впервые встретился постоялый двор: глинобитный забор в полтора роста, способный защитить обитателей от дикого зверя или одинокого татя, навесы для лошадей, длинный дом с узкими окнами и единственной печной трубой. Заворачивать во двор Андрей не рискнул - послал на разведку Никиту, велев оставить на телеге пояс с ножами и сумкой и поменять добротный стеганый тегиляй на старый тулуп, который был подстелен для тепла на облучке. Уже через минуту тот, довольный, прибежал за серебром:
        - Невольник на дворе сказал, за две полушки нагрузит, сколько увезти сможем. Дозволишь, княже?
        - Коли так, - усмехнулся Зверев, развязывая кошель, - грузи все три.
        Вскоре пищали, сундук и все походные припасы утонули под охапками колючего и почему-то совсем не пахнущего сена. Престарелый невольник, в валенках на голые ноги и в таком же, как у Никиты, драном халате, с покрытым мелкими шрамами лицом, перекрестил путников и, проводив сани за ворота, долго кланялся вслед.
        Лошади, вечером вдосталь наевшись нормального корма вместо ледяной квелой травы, с утра пошли куда веселее и около полудня даже обогнали длинную колонну рабов. Невольники, связанные за шею одной общей веревкой, брели не глядя по сторонам, с опущенными головами. Одеты кое-как - кто в старой шубейке, кто в душегрейке стеганой, а кто и вовсе в рубахе. На ногах - обмотки. Одни мужики, ни женщин, ни детей. Руки не связаны, охрана - всего пятеро верховых на две сотни. Но… Но куда ты денешься в чужой земле, да еще зимой, без денег и нормальной одежды? Коли и убежишь - то только на смерть. А кто не боялся смерти - наверняка уже умерли, защищая себя и свой дом с оружием в руках.
        Путники, сознавая бессилие, тоже отвели глаза и поторопили лошадей, уезжая вперед от режущего душу зрелища.
        Постоялые дворы стали попадаться все чаще и чаще, по три-четыре за день. А когда шлях, обогнув Сиваш, повернул на юг, к Перекопской стене - они стояли уже чуть ли не через каждую версту. Один из таких дворов бросился в глаза благодаря неожиданному украшению - остроконечному шатру с позолоченным крылатым львом вместо флюгера. И Зверев, порядком уставший за полный месяц пути от Тулы до Крыма, решил сделать остановку.
        - Никита! - натягивая поводья, позвал он холопа. - Загляни, узнай, баня у них тут есть?
        - Сей минут, княже… - бодро отозвался слуга. Расстегнув пояс, уронил его поверх тулупа и бодро побежал к запертым воротам. Постучал.
        - А коли языка они нашего не понимают, княже, тогда как? - спросил Мефодий с задних саней.
        - Коли не понимают, зачем нам тут ночевать? - пожал плечами Зверев. - В другой поедем.
        И тут Никита махнул рукой от приоткрытых ворот:
        - Мыльня есть, княже! Бани нет…
        Андрей покрутил головой:
        - Э-эх, степь да степь кругом. Нет леса - нет дров. Нет дров - нет бани. Ладно, заворачивай. Пусть будет «мыльня».
        Дворик постоялого двора оказался чистым и уютным - вдоль одной стены шли навесы для лошадей, причем стойла разгораживали плетеные перегородки, и в каждом имелись свои ясли, уже забитые сеном. Напротив тянулся низкий глинобитный барак с узкими дверцами и маленькими окошками. Если бы не окошки, Андрей подумал бы, что хлев. Навстречу тут же выбежали служки, сразу трое. Причем все - в сапогах и кафтанах. Пусть не новых - но вполне опрятных.
        - Милости просим, гости дорогие, - принимая поводья, поклонился самый старший из них, лет пятидесяти на вид, с редкими седыми волосами.
        - Милости просим, - на таком же чистом русском языке поздоровались остальные.
        - Невольники, что ли? - сообразил Зверев.
        - Бог милостив, - перекрестился старший и опасливо оглянулся на дом. - У фряга еще ничего. Чай, не сарацин. Дозволь покои лучшие тебе показать, боярин. Самые достойные, что токмо в доме есть.
        Раб передал повод своим товарищам, сам с поклоном указал в сторону барака.
        - Что это такое?! - повысил голос Андрей. - Ты куда родовитого князя упечь намерен?!
        - Не сомневайся, княже, - вскинул руки служка, опять нервно глянув в сторону дома, - здесь все покои самые ни на есть наилучшие! А что неказисты с виду, так это дабы сарацины не просились. Откель у степняков здешних немытых серебро за палаты дорогие платить? Хозяин и христиан честных, и купцов заморских, и сородичей своих завсегда сюда селит. Дом же для утехи татар здешних стоит. Магометяне, они внешним лоском прельщаются, достойными себя мнят. А что светелки в доме плошее, так то им невдомек. И угощение любое тебе принесем, княже. Хочешь, сарацинское, а хочешь и ветчину, али вино пряное, что законы сарацинские запрещают, принесем? Они пусть давятся кониной своей под шатром, вам же любую снедь приготовить можем…
        - Как тебя зовут, смерд? - князь присмотрелся к рабу внимательнее.
        - Козелло, княже, - приложил руку к груди невольник.
        - Ка-ак?! - от неожиданности Зверев забыл про недовольство. - Ты из каких краев сюда приехал?
        - Черниговским в отрочестве был, - вздохнул старик. - То не по крещению имя, то хозяин назвал. Так ему больше нравится. Меня Козеллой назвал, его вон - Роберто, а его - Анжелино, - указал он на товарищей, ведущих скакунов в стойла. - Ты, я сразу понял, князь знатный, господин. Дозволь самую лучшую комнату нашего двора тебе покажу? Дорогая, не скрою. Но отдохнешь со всеми утехами и сладостью.
        - Из утех я предпочел бы просто баню, - сразу оградил себя от соблазнов Зверев.
        - Прости, княже, нету бани у нас. Только мыльня с бочкой и простынями. Нету бань на родине хозяина нашего. По обычаю своему он все здесь делал. Но ты не думай, в ближних дворах и такой радости нет. Тяжко тут с водою, вот и берегут. Так показать покои лучшие, княже?
        - Покажи, гляну, - разрешил словоохотливому невольнику Андрей. - Коли и вправду хороши, могу и задержаться. Давно уже в тепле не спал. Тепло в покоях?
        - Как есть тепло, княже, - закивал невольник. - Хозяин трубы медные от печи протянул. Большие. Как печь на кухне топят, так по ним воздух горячий в покои идет. И дальше, в людские. Печь же постоянно в работе. Рази на постоялом-то дворе она остынет? Тепло будет, княже. Это в доме так, - он небрежно махнул рукой, - что через дверь просочится, тем и греются. Татарам все едино, они и в снегу не мерзнут. Сам увидишь, княже. Хозяин о соплеменниках своих больше заботится, нежели о магометянах проклятых.
        - Забавные у вас порядки, - хмыкнул Зверев. - Ну, коли так, веди.
        Черниговский уроженец с итальянским именем с готовностью пробежался вперед, приоткрыл вторую от дома дверь барака, заглянул внутрь и тут же отпрянул, распахивая ее перед гостем на всю ширину:
        - Поберегись, княже, ступенька.
        Андрей пригнул голову, входя в неожиданно светлое помещение, спустился вниз по ступенькам из песчаника и едва не присвистнул от удивления. Он попал не в крохотную норку, какими казались комнаты снаружи, а в настоящий дворец. Свет сюда падал из десяти окон - пять выходили во двор, еще пять куда-то наружу, через промасленную ткань было не видно. Четыре резных столба поддерживали расписной потолок, стены украшал набивной шелк, похожий на китайский, пол устилали ковры, кровать скрывалась под балдахином. Кроме того, здесь были стол со стульями, тяжелый шкаф с выпуклыми дверцами, вычурно изукрашенное бюро, несколько обитых сукном скамеек у стен.
        - Кто из христиан и иноземцев про наши светелки ведает, - вкрадчиво пояснил невольник, - завсегда к нам на отдых заворачивает. Татарские дворы на постой али вовсе не возьмут, али в хлеву ночевать заставят, или иначе опозорить постараются. Велишь воду для мыльни согреть?
        - Грей, - согласно кивнул Андрей, расстегивая пояс. Тут и правда было довольно жарко. - Сундук с саней сюда перенеси. И пищали. Неча им без присмотра оставаться.
        - Пищали? - как-то странно шмыгнул носом Козелла. - Сделаю.
        - Сделай, сделай… - Зверев скинул налатник на скамью у двери, расстегнул крючки ферязи, прошелся по комнате, заглядывая в углы, окна, открыл дверцы шкафа, закрыл обратно, опустил столешницу бюро. Ящички, перья, полка для свитков, отделение для писем, два секретных отделения, легко угадываемых по слишком толстым стенкам, фарфоровая чернильница. Пустая. Оно и понятно - вряд ли кто станет долго жить в столь диком месте, вести переписку, работать с документами. Да и вещи из походных сундуков в шкаф тоже нет смысла вешать, коли всего на ночлег остановился. Хозяин-фряг, видимо, всего лишь попытался воссоздать для своих земляков привычную домашнюю обстановку. Правда, в нищей Италии такого количества ковров в домах быть не могло… Но здесь, в степной провинции Османской империи, выстелить пол кошмой и коврами получалось проще и дешевле, нежели делать деревянный пол. К тому же еще и теплее.
        Как обогревалась комната, Андрей и не понял. Продыхов для теплого воздуха, что имелись чуть не в каждой комнате царских палат и больших княжеских дворцов, он нигде не увидел - хотя лицо ощущало течение слабого ласкового ветерка с легким ароматом свежего хлеба. Дверь скрипнула, стукнула, раскрылась. Никита с Мефодием, мелко семеня, затащили сундук внутрь, пристроили возле двери.
        - Нет, не туда, - покачал головой Зверев. - К стене напротив отнесите, от греха подальше. И скамьей загородите. Спать будете здесь, при таких палатах людская не нужна. Я ныне без жены путешествую, могу и в компании отдохнуть.
        Холопы подняли сундук, перенесли в указанное место, в дверь же Полель и Козелло занесли завернутые в мешковину «стволы».
        - Ух, прости Господи, - облегченно перевел дух невольник и мелко, торопливо перекрестился. - Кажись, не заметил никто.
        - Кто не заметил? - поинтересовался Андрей, нащупывая в поясной сумке мелкую монету. - Пищали мои, не ворованные.
        - Дык, христиане же вы, княже. - Раб снова осенил себя знамением, на этот раз куда смелее. - Басурмане проезжие шум могли поднять, что православные по их земле оружными путешествуют. Ныне трое у нас в доме обитают. Беи знатные, со стражей.
        - Нас по дороге многие видели, - покрутил меж пальцев новгородскую чешуйку Зверев. - И ничего, не жужжали.
        - То на дороге, княже. Магометяне, они ведь завсегда трусливы, коли малым числом ходят. Вот и молчали. Поди в степи узнай, отколь и почему несколько трупов прибыло. Тут каженную весну из-под снега сотнями вытаивают. Кто в буран заблудится, кто с татями столкнулся, а кто от каравана невольничьего отстал. Коли не знатного рода путник, никто беспокоиться не станет. Да не различишь сразу в путнике, кто он по вере. Прости, княже, коли обидел, однако же и халаты у вас с татарами схожие, и сапоги, и тулупы, и шапки, и упряжь, и лошади. А что ферязь под шубой златом отливает, так то токмо рядом разглядишь.
        - Ну, так чего тогда опасаться? - кинул Андрей невольнику монету.
        - В степи не страшно, - моментально спрятал тот чаевые. - Да токмо в селении, али у крепости какой легко побить могут. Да и до смерти.
        - У меня подорожная государева. У нас с татарами уговор о невозбранном проезде.
        - Коли побьют, подорожная опосля уж не воскресит, - пожал плечами Козелло. - А могут и с нею побить. Басурмане, чего с них взять. Они и за то, что верхом на коне едешь, иной раз христиан калечат, а уж за оружие и вовсе на грамоты смотреть не станут. Но у нас на дворе, княже, беспокоиться нужды нет. Хозяин не выдаст. Он хоть и схизматик, да не басурманин, гостей от магометян бережет. Чего на обед желаешь, княже? Могу ветчины принести, вина фряжского али немецкого.
        - Нет, этого мы по дороге всласть наелись. Лучше чего-нибудь местного и горячего. Плов, например, у вас есть? Еще я слышал, кофе османы пить любят.
        - Горький он, этот кофий, княже, просто спасу нет, - поморщившись, предупредил невольник.
        - Ничего, потерплю ради экзотики. Как там насчет бани?
        - Я уж послал, княже! - отчитался невольник. - Роберто воду для мыльни греет. Мыслю, через полчаса готово будет.
        - Полчаса? Нет, тогда плова попробовать никак не успею. А кофе неси.
        - Плов с сарацинской кашей велишь делать? С бараниной?
        - Делай, как для всех. Сто лет татарской еды не пробовал.
        - С изюмом? - все же уточнил невольник и склонился в поклоне: - Как помоешься, аккурат допреть успеет, княже. Кофе же ныне пришлю.
        - Давай, давай, - отмахнулся от него Зверев, предвкушая давно забытый аромат из своего детства, скинул на скамью шапку, снял ферязь, стянул сапоги и прошелся из угла в угол, наслаждаясь прикосновением к ступням мягкого щекочущего ворса. Вот уже месяц его ноги дышали свежим воздухом только пару минут в сутки, когда он перематывал портянки, предварительно, вместо помывки, немного потопчась по снегу. Лучшее средство, если верить Лютобору, от грибков, простуды и чесотки. Баня да молитва - и те хуже действуют. - Никита! Белье чистое достань. И себе тоже, мыться все будем.
        В дверь постучали и, не дожидаясь отклика, отворили. Внутрь кошачьей походкой скользнула широкобедрая раскосая смуглянка в овчинной накидке. Впрочем, накидка тут же, словно сама собой, скользнула на пол, обнажив покатые плечи и пышную грудь, подернутые лишь тонкой шелковой пеленой и украшенные множеством сверкающих бус.
        Однако красота невольницы ничуть не тронула чувств Андрея Зверева - уж очень сильно всколыхнул в нем детские воспоминания тонкий горьковатый аромат, который струился из медной чеканной корзинки в руке гостьи. Выписывая бедрами широкие восьмерки, она прошла к столу… Но опустилась рядом с ним на колени, поставила
«корзинку» на пол, ловким движением извлекла из нее чашечку размером в два наперстка с толстыми стенками, поставила на ладонь блюдечко, водрузила сверху чашку, быстрыми круговыми движениями перемешала джезвой раскаленный песок, что заполнял медную емкость, подняла и тончайшей струйкой наполнила чашку пронзительно-черным напитком.
        Теперь запах кофе наполнил комнату до краев, проник в самые потаенные уголки. Андрей, мысленно удивившись жадности хозяина - это ж надо столь крохотные чашки для кофе подавать! - приподнял блюдечко, примостился на край стола, поднес угощение к губам, сделал пару глоточков… И тут же понял, что чашка слишком велика. После первого же глотка сердце застучало, как у перепуганного зайчонка, после второго по жилам словно потек огонь и его бросило в жар. После третьего голова закружилась, как после кубка крепкого вина.
        Нет, родного дома ему вспомнить не удалось. В двадцать первом веке он не пробовал ничего подобного!
        Четвертый глоток, от которого зашумело в ушах, оказался последним. Головокружение прошло. Князь ощутил необычайную ясность в мыслях, легкость в движениях и желание раздеться и выйти во двор, чтобы обтереться снегом и тем хоть как-то избавиться от жары. Невольница же шуршала в ящике с песком, ухаживая за джезвой, словно за ребенком: сдвигала с места на место, постоянно подсыпала к стенкам песок, водила над ним ладонью, что-то отгребала, куда-то добавляла свежий. Андрей протянул чашку. Девушка на миг глянула ему в глаза, словно колеблясь, потом налила еще.
        Зверев выпил залпом - и покачнулся. Горечь ударила в нос, прокатилась по горлу. Слух обострился необычайно, глаза различали каждую ниточку шелкового рисунка на противоположной стене, движения холопов казались вялыми и замедленными. Но мысли становились все более тягучими, и Андрей понял: еще наперсток, и он просто упадет, пьяный в стельку. Рука привычно нашарила монетку. Он кинул новгородку невольнице, кивнул. Девушка бесшумно поднялась, осторожно забрала чашку и мягкими, плавными кошачьими движениями скрылась за дверью. Или это после кофе так мерещилось?
        К счастью, вместо невольницы в покои тут же заглянул Козелло, приторно улыбнулся:
        - Вода готова, княже. Дозволь проводить.

«Мыльней» оказался сарайчик-мазанка в конце дома, выложенный изнутри, по полу и стенам гладкими плитами песчаника, с потолком из осиновых досок. Посреди этого благолепия стояла, полуврытая в землю, бочка почти в косую сажень диаметром, накрытая простыней. Здесь Андрея встретили три невольницы, одетые и вовсе в одни бусы. Пока князь размышлял, каким образом повежливее отказаться от их услуг, девушки ловко и умело лишили его одежды, под руки помогли подняться по приставной лесенке и придержали, когда он провалился, ступив на простыню, по грудь в прохладную воду.
        Вода плотно прижала ткань к телу, скрадывая ощущение холода, быстро намокла и опала - но тело уже успело привыкнуть к температуре.
        - Сделать теплее, господин? - спросила одна из рабынь.
        - Да, - кивнул Андрей, откидываясь на край бочки за спиной и расправляя руки.
        Невольницы поднесли и опрокинули внутрь ведро кипятка, потом еще и еще. Потом предупредили:
        - Ты можешь обжечься, господин… Мы не можем наливать еще.
        Вода и вправду была весьма горячей, но князь привык париться при куда большем жаре.
        - Еще пару ведер добавьте, и хватит… - разрешил он.
        - Ты можешь обжечься, господин, - заладила свое невольница.
        - Кипятка, что ли, больше нет? - сообразил Андрей, усмехнулся и нырнул в бочку с головой, немного посидел внизу, отогреваясь, вынырнул назад: - Надеюсь, хоть мыло у вас не кончилось?
        - Есть лавандовое, господин, розовое, жасминовое, лимонное, ореховое…
        - Пусть будет лимонное, - решил Зверев, протягивая руку.
        Но ему никто ничего не дал. Мылом невольницы покрыли свои ладони и принялись равномерными массирующими движениями намывать ему лицо, плечи, руки, голову. От их ласковых прикосновений Андрей сомлел, как пригревшийся на мартовском солнце кот, и потерял всякое желание протестовать. Когда верхняя часть тела была отмыта, девушки спрыгнули в бочку и продолжили столь же старательно оттирать от грязи остальное туловище. Звереву отчего-то пришло в голову, что при всех преимуществах душевых кабинок, в них предусмотрено далеко не все… И что в своем времени он никогда в жизни не попробовал бы такого кофе и не помылся бы с такой тщательностью.
        И что его решимость не нарушать более супружеский долг подвергается жуткому, нестерпимому испытанию…
        Спустя час, чистый, размякший, отогревшийся, в состоянии блаженной усталости, он лежал в тепле и уюте на постели, подумывая о том, чтобы задержаться здесь еще на пару дней. Отдохнуть, привести себя в порядок. Все же до Бахчисарая еще не меньше пяти дней пути. Он не встал, даже когда внутрь вошел переодетый в халат Козелло, еще у порога склонившийся в поклоне:
        - Плов готов, княже. Велишь подать немедля?
        - Медля! - зевнул Андрей. - Что-то замучили меня так, что даже есть лениво. Разве через час. Как раз холопы из бани вернутся.
        - Как скажешь, господин.
        - Постой! - приподнялся на локте Зверев. - Я еду к хану, в Крым. Как мыслишь, коли на Перекопских воротах пищали под сено спрятать, их не найдут? Там стража с пристрастием за всем следит или токмо подать подорожную собирает?
        - Вроде как сильно не присматриваются, княже, - пожал плечами невольник. - Да токмо кто знает, как судьба усмехнется? Сани маленькие, пищали длинные да тяжелые. А ну, заметит кто из янычар? Они на ятаганы быстры. Враз по горлу полосонут, пока оправдаться сбираешься. Басурмане, они султанского слугу за смерть христианскую карать не станут. Коли решишься, княже, вы лучше в сумерках округ Перекопа, по льду сивашскому езжайте. Он ныне еще крепок, не провалится.[11] Ночью никто не заметит. А то ведь магометяне и за то, что на конях едешь, осерчать могут, и за то, что не кланяешься, и за то, что посмотришь прямо. А коли оружие найдут - так и вовсе страх чего учинят. Сивашем же обойти, потом степь еще дня три-четыре - езжай и езжай безбоязненно. Кочевья на тракте сарацины не ставят, селений тоже нет. Безводные здесь степи. И захочешь, а не обживешь.
        - Безводные? - встрепенулся Андрей. - Как же они стада свои поят?
        - Колодцы роют. Глубокие. Сажен по пятнадцать, как у нас во дворе. Ближе воды нет. А там, за Перекопом и все тридцать сажен колодцы встречаются. Коли стадо напоить, али путника проезжего, то воды хватит. На крепость же прочную, али селение с ремеслом из колодца, знамо, не начерпаешься. Пересохнет.
        - Ясно, Козелло, это понятно… - В голове Андрея уже созрел первый пункт доклада. Безводная степь за Перекопом - это важно, коли рать большую в поход вести. Тысяч пятьдесят конницы колодцем никак не напоить. Да и людям наверняка не хватит. И то, что Перекопом по льду обойти можно - тоже при планировании набега пригодится. - Подожди…
        Зверев нашел в сумке еще несколько монет и высыпал невольнику в ладонь.
        - Благодарствую, княже, - склонил тот голову.
        - На выкуп серебра еще не накопил? - поинтересовался Андрей. - Много не хватает?
        - Зачем мне выкупаться, князь? - пожал плечами Козелло. - Деревню мою татары еще тогда сожгли, возвертаться некуда. Строиться, семью заводить стар я ужо ныне. Здесь же привык к месту, дело свое знаю. Фряг, наш хозяин, добр и сверх меры уроками не изводит. Снеди хватает, спим в тепле. Вот на татарских подворьях - это да, тяжко. Там полоняников вовсе за людей не считают. Кормят, как скот, держат там же, трудиться без сна и отдыха требуют, а коли ослабнешь, так режут без колебания и новых невольников берут. Караваны-то с полоном, что ни день, в Крым уходят. Здесь за них много серебра не просят. Вот и не жалеют басурмане свой скот двуногий. Года за три-четыре силы все высосут, ако пиявки болотные, да и в яму гнить бросают. Могут и живьем, случалось.
        - Вот что, неси плов, что-то проголодался я за разговором, - вдруг решил Андрей. - Весь сон выветрился.
        - Это верно, - обрадовался раб. - Коли с жару, так оно куда как вкуснее. Несу, княже, несу.
        Дверь хлопнула, Андрей же прошел к пищалям, откинул край мешковины. Принесенные с улицы, толстые железные стволы покрылись изморозью и пока еще и не думали оттаивать. Каждый в полтора пуда весом и саженью длиной. Весомая штука. Если стража пожелает глянуть на сани - трудно не заметить.
        Может, и впрямь вокруг стены по льду проскочить? Правда, когда дорога приведет его к южному берегу, к Бахчисараю, к окружающим столицу городам и замкам - пищали все равно придется прятать. Город - не постоялый двор в степи, на глазах десятков людей оружие незаметно к себе в комнату не пронести. И какая еще окажется, эта комната. И какая прислуга…
        - Несу, княже! - гордо сообщил Козелло.
        - Скажи, если христианин не верхом на скакуне скачет, а в поводу ведет - из-за этого басурмане не обижаются? - не оглядываясь, поинтересовался Зверев.
        - Коли ведешь, то ничего, - охотно сообщил невольник. - Я сколько раз за водой ездил, когда колодца не хватало, так не ругали. Кланяться токмо чаще надобно, да глаза не поднимать. Коли верхом сядешь, сильно бьют. Они завсегда всех бьют, княже. Обычай у них такой, что, коли на их землю попал, так и бить можно, рази не магометянин. Хозяин, вон, как тягло платит, так от него золото берут, да при этом палкой по голове обязательно стукнут, али оплеуху влепят.[12] Даже закон такой есть, чтобы кто веры христианской держится, с унижением все подати платили. Фряг мой каженный раз напивается до изнеможения, а куда денешься. Положено - и платит, положено - и терпит. Все терпят, и он тоже. Токмо своих басурмане не бьют, а прочих завсегда. И греков, и православных, и караимов, и схизматиков…
        - За Перекопом тати как, не шалят? - перебил его Зверев.
        - Случается, как не шалить. Народ-то татары разбойный. Но не шибко, больших набегов не случается. Куды душегубам деваться-то, коли выход из Крыма токмо един, и тот с янычарской стражей? Малая шайка еще куда спрячется, в горы ускачет. Большую шайку найдут обязательно. От большой рати и след большой, не заметешь. Выследят.
        - Ладно, - решился князь, - не стану делом государевым рисковать. Коли и отпустят, с рук сойдет - все едино скандал мне не нужен. Подскажи-ка, Козелло, где тут можно пищали мои на время припрятать? Чтобы на обратном пути забрать без опаски? В Диком поле без них, сам понимаешь, опасно. А в Крыму, похоже, опасно как раз с ними.
        - Чего их прятать, княже? - удивился невольник. - Хозяину моему отдай, он сохранит.
        - Что, многие так поступают? - выпрямился Зверев и чуть не задохнулся от гнева: - Ты чего это мне еду под ноги ставишь?! Я тебе что, собака, с пола есть?!
        - Ой, прости, прости, господин. С басурманами привык, они все с ковров, да с ковров, - засуетился слуга, переставляя плошки и кувшины на стол. - Истинно собаки! Едят, как собаки, ведут себя, что собаки…
        - Хватит про собак, - оборвал его Зверев. - Про фряга своего скажи. Что там у него за хранилище?
        - Дык, серебро он в рост дает. Долги принимает, расписки дает путникам за золото и наоборот. Пищали, чай, немалых денег стоят? Возьми у него денег на срок, а пищали в залог оставь. Назад поедешь - вернешь. Фряг не выдаст, ему здешние обычаи не по нраву. Токмо ради прибытка терпит. Да и славы дурной средь путников ему не надобно. Плов у нас хороший. Повар из греков сам, в ярмо за наговор попал. Сказывали, к мечети он близко подошел и даже войти пытался. Рази ж пойдет кто из православных к мечети в здравом уме?! Врут, княже, верно тебе говорю, врут. Да токмо кто здесь человеку поверит, коли он не басурманин? К смерти его суд гезлевский за грех приговорил, но хозяин грека откупил. Даже серебра дает за старание. Плов сухой, как песок, и сочный, как мед. С изюмом, курагой и перцем. Сладкий, соленый, какой захочешь - все из одного казана получается…
        - Так рассказываешь, даже слюнки текут. Ну накладывай, коли так.

***
        На постоялом дворе путники задержались еще на день, отлеживаясь, отъедаясь, наслаждаясь теплом и покоем. И почти треть этого дня Андрей потратил на то, чтобы убедить фряга в большой ценности своего оружия. Приехавший издалека, хозяин еще не знал, что такое настоящий боевой огнестрел. Только отъехав в степь на несколько верст, дабы не пугать постояльцев, и разнеся двумя выстрелами в щепы два предназначенных на дрова сосновых чурбака, князь смог получить с ростовщика за стволы и припасы к ним восемь тяжелых золотых дублонов - с обязательством через три месяца уплатить сверх залога такой же полновесный московский рубль.
        За время долгого пути Андрей уже сбился со счета и не мог сказать точно, на рассвете какого числа и какого месяца он покинул постоялый двор, совершая последний свой переход до проклятого тысячами несчастных татарского Крыма. И спросил бы - да некого. В османских землях даже фряг привык пользоваться местным, мусульманским календарем. Однако, что может означать «восьмое джуамада девятьсот шестьдесят седьмой хиджры»,[13] для князя осталось тайной за семью печатями.
        Где-то через час пути идущий вдоль моря Муравский шлях слился с не менее натоптанным Бакаевым шляхом. Он отличался не большей оживленностью, но, заметив вдалеке длинную темную полосу обоза, Зверев решил не искать скандалов и спешился, велев Мефодию расседлать обоих скакунов. Остальных холопов оставил пока на местах. С саней на снег спрыгнуть недолго. Около полудня к основной дороге примкнула еще одна, поуже, потом еще и еще. Раскатанный основной тракт расширился до двух десятков саженей, позволяя ехать в ряд восьми телегам. Правда, сейчас здесь особого оживления не наблюдалось. Возможно, путникам просто повезло.
        Обоз в три телеги полз вслед за стадом коров примерно в полторы сотни голов. Скотина норовила разойтись пошире и постоянно убредала на встречную сторону дороги. Трое верховых татар по очереди выезжали влево, чтобы отогнать скотину обратно. Спугнутое стадо шарахалось, вообще уходя с дороги, другой пастух пытался вернуть его - и оно с готовностью занимало тракт от края и до края. Так они и передвигались плавной змейкой, то перекрывая все движение от края и до края, то пропуская навстречу небольшие обозы и отдельные телеги. Из Крыма кочевники везли на арбах с большими колесами какие-то мешки, вязанки дров, скрученные в тугие рулоны ковры, длинные деревянные рейки. Изредка на возках попадались овцы со спутанными ногами. Однажды за телегой обнаружилась корова, привязанная за рога к задней жердине, в другой раз - женщина непонятного возраста со спутанными волосами, двумя широкими шрамами поперек лица и вытекшим глазом. Одета она была в драный тулуп на голое тело, ступни замотаны какой-то сыромятиной. Хозяева привязали ее к задку повозки за шею.
        Незадолго до сумерек впереди вырисовалась стена, сторожевые башни. Отсюда, со стороны степи, они казались громадными и неприступными. Андрей даже решил, что их надстроили после разгрома, учиненного здесь несколько лет назад им самим и донскими казаками. Но, приглядевшись, он с легкостью узнал все те же боевые площадки, зубцы и стены, на которых кипел бой с охраной крепости.

«Как бы не узнали», - мелькнула опасливая мысль, и он заранее достал царскую подорожную, чтобы времени в воротах не терять. Рука рефлекторно скользнула к косарю, глаза заранее пересчитали возможных противников: восемь копейщиков, двое с ятаганами - видать, старшие. Все без брони, но в пышных чалмах с перьями - такую косарем не разрубишь, - в овчинных полушубках, из-под которых проглядывали настоящие серые суконные шинели с широкими галунами на груди, начищенными медными пуговицами и классической портупеей. Даже старшие отчего-то не обматывали себя привычным толстым и длинным кушаком. Может, форма у здешних янычар такая? Все же регулярные османские части, не татарская вольница. Тем паче что все десять стражников были обуты в похожие деревянные туфли, а голени согревались одинаковыми же толстыми шерстяными гетрами с тремя красными полосками на каждой.
        Стадо в воротах даже не пересчитали - янычари перекинулись с пастухами несколькими словами, махнули рукой. Один из старших направился к саням, и Андрей, выступив вперед, протянул ему подорожную.
        - Русский? - без малейшего акцента поинтересовался янычар, приглядываясь к печати. - С купеческой грамотой - да без товара? Неверных выкупать собрался?
        Князь Сакульский, старательно отводя лицо, неопределенно пожал плечами.
        Янычар отдал приказ на незнакомом языке - двое стражников прошли вдоль саней, поворошили древками сено, постучали по сундуку.
        - Выкупай, русский, - презрительно усмехнулся янычар и бросил подорожную к ногам князя. - Татары новых наловят.
        Андрей задавил в себе гнев, наклонился за грамотой. Рядом громко щелкнул языком Никита, посылая лошадь вперед. Стража расступилась, пропуская путников, и никто из янычар даже не заикнулся о дорожном сборе. Зверев напоминать не стал, быстрым шагом пошел вперед. Первые ворота, межвратная ловушка, вторые… Глаза отметили на стенах свежие глубокие выщерблины от попаданий картечи, и настроение немного улучшилось: «В прошлый раз с боем здесь прошли, и еще раз прорвемся. Сабля рассудит, кому и кого вскорости из полона выкупать придется».
        Дорога проползла вдоль крепости, вопреки обычаю не седлающей ворота, а приткнувшейся рядом ними, миновала крытый каменный колодец, видимо предназначенный для путников, и неожиданно раздвоилась. Основной широкий тракт ровной струной разрезал степь точно на юг, менее накатанный путь отворачивал влево, на восток.
        - Интересно, - пригладил бородку Зверев. - А эта дорога куда тянется? Если дорога есть, то, верно, и селение имеется, к которому она ведет?
        - Нам-то какая разница, княже? - не понял Никита.
        - Коли к хану ехать, то никакой, - тихо, себе под нос согласился князь. - Но если набег планировать, то про все поселки надобно вызнать заранее. - И громко приказал: - Поворачивай!
        Отъехав на полверсты, он приказал оседлать коней, а еще через две - увидел впереди мертвую деревню. Многие и многие десятки бараков с глиняными стенами и камышовыми крышами тянулись по степи. Усыпанные снегом, тихие. Ни единого следа в сугробах вокруг, ни человека, ни звука. И тем не менее накатанный многими десятками возков след вел именно сюда, в сгущающиеся сумерки.
        Андрей на всякий случай спешился, ускорил шаг. Бараки, бараки, бараки… Колея вышла на широкую площадь, описала петлю перед большой хаткой с трубой и слабо светящимися розовыми окнами. У коновязи перетаптывались два оседланных коня.
        - Есть кто живой? - громко поинтересовался Зверев и вскинул руку, пристраивая грузик в привычное место, к сгибу локтя. - Человек ли, нежить - доброго здравия хозяину.
        Холопы начали креститься и проверять ножи. В доме кашлянули, что-то заскрипело, дверь резко распахнулась:
        - Это ты, Вородед?! Сейчас плетей выпишу, узнаешь, как уроки исполнять потребно!
        - Обознался ты, мил человек, приезжие мы. Не Вородеды.
        В проеме двери был виден пол, несколько игральных костей на ковре, медный кувшин.
        - Торговец? Чего так поздно? - Местный обитатель запахнул халат, вышел вперед, прищурился. Это был довольно молодой татарин с длинными тонкими усиками, идущими по верхней губе и падающими вниз почти до самого ворота. На ногах были войлочные туфли, на которые ниспадали штанины широких бархатных шаровар. Халат же был коричневым, засаленным. Шапка тоже не первой свежести, на вид - скроенная коекак из дохлого суслика.
        - Заплутал. Места незнакомые. Первый раз. - Андрей отвечал как можно короче, чтобы не ляпнуть чего-нибудь неуместного.
        - Тракт, что ли, засыпало? На снегу среди дня не разглядеть? - рассмеялся татарин. - Знаю я вас, бездельников. Тебе сколько соли надобно? Мешок, два? Десять?
        - Два. - Теперь Андрей понял, о чем нужно говорить с местными. - Не отсырела?
        - Какая есть, - широко зевнул татарин. - Постой, свет возьму. Пять акчи готовь.
        Он нырнул обратно в дом, вернулся с потрескивающим, обмотанным паклей факелом, горевшим с резким запахом прогорклого жира.
        - У меня акчи нет, - предупредил князь. - Пять алтын дать могу.
        - Новгородские? - проявил неплохую осведомленность в русских финансах крымчак.
        - Московские.
        - Тогда двадцать, - выжидающе остановился татарин.
        - Двадцать и ночлег, - ответил Андрей. - Темнеет уже. Куда ехать в такое время?
        - Давай серебро… - Пересчитав монеты и проверив две из них на язык, татарин провел путников к одному из бараков, отомкнул крупный висячий замок, вскинул факел: - Выбирай, какие нравятся.
        Зверев кивнул холопам - те нырнули внутрь и вскоре вышли, тяжело, по двое выволакивая влажные мешки, ухнули их на первые сани поверх сена.
        - Накрой чем есть, - посоветовал татарин, запирая склад. - Снег пойдет - внутрь просочится. Половина соли по пути вытечет. Не любит она зимы. Лето любит, солнце.
        - Так ты на постой меня определишь? - поинтересовался Зверев.
        - Это сейчас… - вернувшись к хате, татарин подобрал палку, с размаху постучал ею по столбу. Тот загудел, словно внутри был пустой. - Как Вородед придет, скажи, я велел в дом какой пустить до утра. Он укажет.
        Крымчак позвенел серебром в мошне и скрылся в теплом светлом жилище. На улице же сгустилась настоящая ночь. Если бы не полумесяц в окружении сверкающих звезд - прямо хоть ложись где стоишь и жди рассвета.
        - Небо ясное, - заметил Никита. - Мыслю, подморозит ночью.
        - Дык, сие и есть мороз здешний, добры молодцы, - ответили ему из темноты. - Вы, никак, первый раз в Крыму?
        - Зимой впервые, - прищуриваясь, ответил Андрей. - А ты, часом, не Вородед?
        - Как есть он, - показался из-за дома низкий лохматый мужичок в вывернутом наизнанку тулупе. Если не приглядываться - натурально барашек с задранной головой.
        - Татарин здешний велел тебе на ночлег нас определить.
        - А-а, вот оно… Ну так пошли, покажу дом удобный. - Невольник выпрямился и скрючился снова, побрел с площади. - Тут не смотрите, тут соль накидана, дабы не сырела под небом.
        - Странное у вас тут место, Вородед, - нагнал его князь. - Домов много, обитателей никого.
        - Так сие ведь копи, добрый молодец. Летом рабы из озер здешних кашу соляную гребут, в кучи складывают. А как подсохнет, купцы товар берут. По зиме мерзнет все. Снег падает, вода со льдом, соль не сохнет. Так татары невольников на юг в горы угоняют, лес рубить. Кого в лиманы за камышом. Кто больной али слабый, того прямо тут режут, дабы зря всю зиму не кормить. Там, за иловой кучей, все костьми завалено, коли любопытно. А каковую соль по осени не забрали, тут татары в мешках по пустым баракам кладут и в тройную цену зимой продают. Им с того и прибыток, и за копями присмотр. Летом тут тыщ пять смердов копают, а ныне пятеро татар, да при них мы с Аленой. Я чиню, коли нужда такая бывает, сушняк готовлю, воду топлю, за скотиной смотрю. Она стряпает да для баловства татарского служит…
        Он сказал это с обыденным безразличием, как если бы метлу пристроили подпирать скрипучую дверь.
        - И давно ты здесь обитаешь? - излишне резко оборвал его Зверев.
        - Давно уж не считаю. Помереть бы скорей, да Господь не прибирает, - так же безразлично ответил невольник. - Видать, грех какой-то не искупил.
        - Коли так, верно, знаешь: тут окрест селения еще какие имеются?
        - Откель тут жилье? - судорожно дернулся Вородед. Видимо, пожал плечами. - Соль везде окрест. Ни трава не растет, ни животина не водится. Токмо вороны и чайки на мертвечину к иловой куче прилетают.
        - Это здесь… - уточнил князь. - А дальше, к югу?
        - Нет тут ничего до самых гор, молодец. Ни жилья, ни дорог, ни дождей, ни воды. Ничего нет. Степь и навоз. И тот еще поискать надобно, для очагов его бабы сбирают. Вот, дом добротный, соли внутри не лежало, не бойтесь. Лошадей внутрь заведите, теплее будет. В наши палаты татары печей не ставят… - Невольник хлопнул ладонью по двери и побрел дальше, не проявляя интереса к беседе.
        - Слышь, отец! - окликнул его Полель. - Ты почто шубу навыворот носишь?
        - Татары, как скучают, беличьи стрелы по мне метать любят… - Вородед уходил, голос его становился все тише. - А так реже попадают. Боятся овцу поранить.
        - Проклятые басурмане, - пробормотал холоп. - Как мыслишь, княже, а выкупить его можно?
        - Не знаю, - пожал плечами Андрей. - Может, и отдадут татары. Да только путь у нас не близкий. Что, его по всему Крыму водить? На обратном пути можно попробовать.
        - У беличьих наконечники тупые, - сказал Никита. - Не поранят. Хотя больно, конечно.
        - Давайте укладываться, - приказал Зверев. - Раньше встанем, дальше уйдем.
        После теплого и уютного постоялого двора в промерзшем насквозь бараке, на жестких полатях, под фырканье лошадей спалось плохо. Путники поднялись задолго до рассвета, не завтракая, запрягли коней и покатили прочь, не вызвав у здешних обитателей никакого интереса. Всего через два часа они снова оказались на единственном крымском тракте, повернули налево и еще через час… перекатились по жалобно хрустнувшему льду через вполне даже широкую реку - саженей десять от берега до берега, пять саней бок о бок ехать могут и друг другу не мешать.
        - Вот тебе и пересохшая степь… - Андрей натянул поводья, спешился. - Вот тебе и
«ни воды, ни дорог». Никому верить нельзя. Послушал, называется, своих земляков! Колодцы, колодцы…
        Он прошелся немного вниз по реке, расчистил снег, постучал ногой по льду, присел, пытаясь разглядеть под толщей глубину русла. Если мелкая - хороший водопой. Если глубокая - препятствие, броды промерять нужно. Большое войско по возможности широким охватом идет, тракта может оказаться мало.
        Сейчас бы хорошо наговор с гребнем и одолень-травой местной сотворить, водяных или навок вызвать, про реку их в подробности расспросить. Где омуты, где перекаты, где отмели… Да спит зимой нежить водяная, не отзовется.
        - Лунки будем пробивать, - решил Зверев. - Здесь тракт наверняка через брод идет. Чтобы не промахнуться, нужно на версту вверх по течению три-четыре дырки сделать, и вниз столько же. Никита, ты с Мефодием вверх пойдешь. Оглоблю возьмите, на самой стремнине глубину промеряйте. Коли по пояс примерно, так и хорошо. А глубже - место приметьте.
        - Зачем это, княже? - не понял Полель.
        - Молчи и делай. - Никита сунул ему в руку топорик, которым в дороге рубили дрова. Похоже, более опытный холоп все понял.
        - Боголюб, Воян, лошадей пока выпрягите, пусть траву из-под снега поковыряют. Коли путники случатся, спросите, близко ли другие реки. Только татар не спрашивайте, к невольникам русским обращайтесь. Скажите, хозяин послал кинжал дорогой найти, что по осени утоплен был в дороге. Заодно и про глубину спросить можно, и какое течение. Дескать, далеко ли унесло. А мы, мол, через лед углядеть пытаемся. Ваше дело маленькое. Послали - ищете. Коли что, на Василия Грязного ссылайтесь, что при дворе Девлет-Гирея служит. Он послал. Пояса только снимите, спрячьте, бо на невольников совсем не похожи. Шапки поглубже натяните, морды понурые изобразите. А то сверкаете, как рубль новгородский после чеканки. Полель, а ты со мной. Отвязывай вторую оглоблю.
        С этими словами Зверев неспешно двинулся к далекому морю, куда несла свои воды неведомая река. А холоп нагнал его где-то через четверть часа, как раз когда пришло время делать первую прорубь. Лед поддался легко - толщина оказалась всего в три пальца. Опущенная вниз оглобля почти сразу уперлась в мягкое дно - глубина оказалась немногим выше колена. Андрея это открытие порадовало, но он решил все же подстраховаться и довести промеривание до конца.
        На все ушло часа полтора - не столько на лунки, сколько на ходьбу. Места глубже, чем в первый раз, они с Полелем не встретили. Когда же вернулись, донельзя довольные Боголюб с Вояном, перебивая друг друга, доложились:
        - Татары тут прошли, про обоз и коней интересовались. Мы спросили, как ты, княже, велел. Они смеялись много и поносили нас всячески, глупостью попрекали. А еще сказывали, что в половодье тут поток бурный, унесет все до моря. Летом же пересыхает река начисто, Чатырлык ее кличут… Сказывали, тут кинжал токмо утопить и могли, потому как в двух днях пути отсюда Донузлав течет - но то ручей вовсе малый совсем и к лету кончается, Салгир же у самой Ак-Мечети тракт пересекает.
        - Молодцы, - искренне похвалил холопов князь. - Вы просто Штирлицы. Запрягайте. Вон, как раз и Никита подходит.
        - Все сделали, княже, со всем тщанием, - вручив Вояну оглоблю, поклонился холоп. - Однако же глубина везде козе по брюхо. У нас в ручье и то глубже.
        - И это тоже хорошо, - кивнул Андрей. - Значит, можно трогаться.
        Обещанного Донузлава на пути до Ак-Мечети князь не заметил. Видать, столь невелик ручей оказался, что даже небогатый крымский снег смог его замести. А раз так - то и вспоминать о нем ни к чему.
        Город, на месте которого в далеком будущем вырастет полупромышленный, полукурортный Симферополь, и сейчас удивлял размерами, вольготно раскинувшись в долине между невысокими, но все же горными хребтами. Однако ставка калгисултана, ханского «министра обороны», отчего-то отселенного из столицы, Андрея не интересовала. Крепости в городе не имелось. Если армия сможет сюда дойти - уличные бои уже ничего не изменят. Полюбовавшись с окраины белоснежными минаретами мечети Кебир-Джами, он перекатился по крепкому льду, повернул по заметно сузившемуся шляху к Бахчисараю. Впереди поднимались горы, вокруг смеркалось, а путникам оставалось еще не меньше дня пути. Когда тракт нацелился на подъем, прижимаясь к серым отвесным скалам, опушенным понизу заиндевевшими кустами, Андрей натянул поводья:
        - Тормози, Никита. Как бы среди скал в темноте не застрять. Сворачивай вон в прогалину, будем лагерь разбивать. Там ветра не будет, отдохнем спокойно.
        - Слушаю, княже… - Сани заползли в расселину между скалами. Снега тут оказалось почти по пояс, накопился в тихом месте. Но расчистить и утоптать место для лагеря труда не составляло.
        Пока холопы работали, Зверев отошел к дороге, поднял голову, наблюдая, как в небесах одна за другой зажигаются звезды. На дороге послышался топот. Широкой походной рысью мимо промчались трое татар, четвертый же вдруг натянул поводья:
        - Почему не кланяешься, раб?!
        В воздухе мелькнула плеть - сверху вниз, как сабельный клинок. Андрей, не ожидавший от проезжих путников нападения, еще и подумать ничего не успел, но привыкшее к походам и сечам тело уже скользнуло к самому седлу, правая рука перехватила запястье противника, резко рванула, не давая остановиться замаху, и тут же метнулась навстречу, врезавшись в горло падающему из седла врагу. Тело тяжело бухнулось к ногам князя.
        - Бей гяуров!!!
        Зверев нырнул коню под брюхо, уходя от налетающего всадника, выскочил с другой стороны, стукнувшись головой о колчан, выхватил косарь. С этой стороны на него тоже скакал татарин, уже занося саблю - но Андрей успел ударить его лошать острием ножа в нос, заставляя вскинуться, нырнул обратно под брюхо.
        - Ах ты погань! - Татарин с этой стороны натянул поводья, поворачивая к нему, схватился за саблю. Князь шарахнулся назад. Здесь крымчак справился со скакуном, роняющим с морды кровавые капли, но заметить врага не успел - и Андрей с замаха вогнал косарь в круп его лошади. До всадника он, увы, не доставал. Несчастное животное рвануло с места в карьер, к разворачивающимся всадникам. И, как назло, унося в своем теле его оружие.
        - Сюда иди, раб! - потребовал татарин по ту сторону коня. - Все равно не уйдешь!
        Объезжать препятствие он не торопился. Видать, опасался, что князь опять нырнет под брюхо. Татарский колчан поблескивал гладким боком прямо перед глазами. Андрей ударом сбил с него крышку, дернул лук, сразу несколько стрел.
        - Не смей! - взревел татарин, отпуская поводья и пиная скакуна пятками.
        Князь сунул пять стрел в зубы, одну оставил в правой руке, подбросил лук и левой поймал его за кибить. Крымчак как раз поворачивался перед мордой оставшегося без владельца коня. Зверев наложил стрелу в тот миг, когда татарин уже вскинул саблю. А когда тот уже начал опускать клинок - рывком натянул тетиву до самого уха и разжал пальцы. Враг откинулся на спину: стрела вошла в грудь почти до оперенья. Андрей зашипел от боли, отступил в сторону, пропуская летящую галопом лошадь, натянул лук снова, еще и еще. Скачущие к нему татары увидели опасность - но отвернуть уже не смогли. Да и куда денешься от лучника на открытой дороге? Широкие охотничьи наконечники пробивали бездоспешных крымчаков почти насквозь, и только одному из них понадобилось две стрелы, чтобы отправиться в сад прекрасных гурий.
        - Что случилось, княже?! - наконец примчались на помощь холопы.
        - Понятия не имею!!! - выкрикнул, морщась от боли князь, выронил лук. - Чего застыли, коней ловите! Скорее! И трупы за сани утащите. Не дай бог на шляхе еще кто покажется.
        - Ты ранен, князь?! - попытался подойти Мефодий, но Зверев только рявкнул:
        - Выполнять!!!
        Пригнувшись, Андрей отступил с места стычки, сунул руки в снег, едва не закричав в голос, осмотрел. На левой руке тетива обрубила край рукава и в трех местах пробила до крови не защищенную браслетом кожу. На пальце же тетива прорезала плоть до кости.
        - Вот проклятие! Говорила же Полина: не аскетствуй, носи, носи перстни, кольца и браслеты. Так ведь нет, хотел доблестью гордиться. Вот и доскромничался…
        Холопы по одному отволокли трупы за сани, в самую глубину расселины. Привели лошадей. Начерпали полные полы тегиляев снега, густо присыпали и затоптали кровавые пятна. Убедившись, что на дороге не осталось следов схватки, Андрей позвал Никиту:
        - Мох в припасах поищи и тряпицу чистую. Дырки мне замотай, - выставил руки Зверев. - Сколько их там оказалось?
        - Шестеро. Разве ты не видел?
        - Считать было некогда. Ты скоро?
        - Бегу, княже, бегу! - Холоп затянул узел вещмешка, с березовым туеском поспешил к господину.
        - Татары знатные были?
        - Вроде как и нет… - Открыв коробочку, Никита оторвал пучок серого сухого мха, прижал к пальцу, быстро обмотал сатиновой лентой. - Одежда не дорога, перстней нет совсем. Я не видел. На охоту, видать, катались. Трех зайцев с седла одного Мефодий снял. Ныне будем с ужином. А как возвертались - сами, что зайцы… Готово!
        - Спасибо, - кивнул Андрей.
        - И чего теперь делать с нехристями, князь?
        - А чего? Разденьте догола, отволоките от дороги подальше, дабы на глаза никому не попались, и бросьте. Ну, снегом присыпьте.
        - Не по-христиански как-то.
        - Не христиане и есть, - резонно возразил Мефодий, подойдя ближе. - Они с невольниками нашими эва что творят! Воронью кидают. Пусть и сами так же лежат. Княже, глянь, чего мы в сумке у одного нашли…
        Холоп протянул золотую прямоугольную пластинку в два пальца шириной и в мизинец длиной, с крупными буквами арабской вязью.
        - Это деньги османские, - вернул золотой холопу князь. - Себе оставьте, на баловство.
        - Так ведь сие не мы, княже, - неуверенно глянул на Никиту холоп. - Ты их один порешил.
        - Вам - деньги, что найдете, мне - коней и оружие. Все прочее: упряжь, одежду, седла - в костер!
        - Нечто сабли оставишь? - неуверенно уточнил Никита. - А ну, заметит кто?
        - Я уж думал, - вздохнул Зверев, - да добротные клинки выбросить рука не поднимается… Рискнем. Сабли не пищали, на дно саней спрячь, в тряпье запутай. Авось, обойдется. И лошадей заберем. Не резать же животину невинную? Здесь тоже не оставишь, крымчаки сразу сообразят, где пропавших искать. Коли и правда с охоты возвертались, значит местные, из Ак-Мечети. В Бахчисарае их коней знать никто не должен. Там и избавимся.
        - Воля твоя, княже… С чего сеча-то началась, не скажешь?
        - Не знаю, Никита. Вот те крест, не знаю…
        Разумеется, поутру путники снялись с места как можно раньше - и втянулись на длинную узкую дорогу, что постоянно то забиралась по склонам, то скатывалась вниз, то снова забиралась, торопливо пересекая узкие долинки. К своему удивлению, Андрей не увидел здесь правильных горных хребтов, вытянутых ущелий, заснеженных вершин. Горы лежали беспорядочно, словно вытряхнутый из мешка мусор. Одни походили на окатанные голыши, другие - на плотно увязанные каменные столбики, третьи - на древесные пеньки, только диаметром в полверсты, а то и больше. Низин здесь было куда меньше, чем склонов, и создавалось впечатление, что именно их первопроходцы и берегли, уводя тракт как можно выше.
        Зная, что уже сегодня сможет добраться до цели, Андрей велел не устраивать дневного привала, выиграв этим лишних два часа, и еще засветло путники увидели впереди ненавистный, но долгожданный Бахчисарай. Дорога спустилась на самое дно ущелья. Примерно с полверсты тянулась по льду реки, потом резко пошла вверх - и они сразу очутились в центре столицы, не имеющей ни укреплений, ни ворот, ни даже стражи. Просто дорогу вдруг подперли с двух сторон глухие стены домов, перемежаясь с такими же каменными оштукатуренными заборами. Пологий поворот - и дорога вышла на выложенную камнем набережную. По левую руку, за высоким парапетом к реке спускалась такая же аккуратная кладка. Дорога раздалась в стороны. Впереди открылся мост на ту сторону ущелья, аккурат напротив моста гостеприимно распахнул ворота двухэтажный дом, чуть дальше вознеслись к нему два стройных, как пирамидальные тополя, минарета. Правда, над воротами имелась башенка с крытой площадкой - и там прогуливались сразу четыре лучника. Внизу у створок стояли копейщики в коротких гетрах, пышных шароварах, в распахнутых на груди толстых зеленых халатах,
подбитых изнутри шелком, а сверху атласом. Животы опоясывались широкими кушаками, из складок которых выглядывали ятаганы, на головах касовались пухлые чалмы. Красавцев этих было аж двенадцать, и желание сразу свернуть в шахский дворец у Андрея сразу пропало.
        К тому же у мечети, что-то живо обсуждая, столпилось еще с полсотни крымчаков в дорогих халатах, чалмах и фесках, сапогах и ботинках… И минимум половина - с саблями. Поди угадай, что у них на уме? Посему Андрей, ведя скакуна под уздцы, предпочел прижаться поближе к реке и смотреть исключительно себе под ноги… Хотя на поклон неверным его княжеское нутро все равно не сподобилось.
        Сразу за мечетью дорога стала быстро сужаться, прижимая путников к скучной штукатурке дворцового забора, потом опять отвернула ближе к скале, обогнула чейто двор - и город кончился. Путники оказались на довольно широком карнизе на высоте примерно десятиэтажного дома над долиной, похожей на отпечаток птичьей лапы: ущелье пятилось назад, ущелье отходило вправо, ущелье тянулось прямо, еще какой-то огрызок стремился влево. Причем во все стороны отходили широкие тракты. В самом просторном, прямом ущелье чуть ли не от самого дворцового моста стояли юрты. Их было несметное количество, сотни юрт, от совсем маленьких до огромных, метров десяти диаметром, перед каждой имелась коновязь с парой скакунов, из конусной макушки каждой вился дымок от очага. Там ходили люди, блеяли бараны, мычали коровы. Юрты, разумеется, стояли без всякого порядка, как бог на душу положит.
        - Надеюсь, и нам там место найдется, - решил у развилки князь и стал было спускаться по извилистой, узкой тропе, но уже через несколько шагов его перехватил пеший татарин в отороченной белкой мисюрке:
        - Ты куда, гяур?! Неверным в ханскую долину нельзя! Али ты раб?
        Андрей, не отвечая, сразу повернул назад. Теперь выбор оставался один: по точно такой же узенькой дорожке ехать вправо, вдоль склона.
        - Андрей Васильевич, княже, гляди!!! - скинув шапку, указал вперед Никита. Остальные холопы закрестились. Там, вознесшись на многосаженную высоту, созерцала путников святая Богоматерь на золотом фоне, с младенцем-Христом на руке, да еще в окружении апостолов. От такого зрелища и у Зверева рука потянулась ко лбу, творя крестное знамение.
        - Правильно, стало быть, повернули. Нам сюда, - понял князь и поторопил холопов: - Что встали? Погоняй! Нам еще ночлег надобно найти.
        Однако быстро пройти не получилось. Через три сотни шагов тропинка вывела их к церкви. Но не просто храму, а храму, полностью утонувшему в горе. Несколько выбеленных ступеней вели к резной двери, над которой лампада подсвечивала суровый лик святого Андрея Первозванного, сквозь ровный ряд прямоугольных окон был виден золоченый иконостас, выше, прямо в камне, осенял верующих огромный православный крест.
        - Не сейчас, - предупредил холопов князь. - Сперва встанем на ночлег. Надеюсь, здесь постоялые дворы на исламские и христианские не делятся? У татар в долине места навалом.
        Из церкви вышла пожилая, несколько полная женщина, в цветастом платке и стеганом халате, в обитых дорогой парчой туфлях, развернулась к образу Богоматери, несколько раз, крестясь, поклонилась.
        - Никита… - тихо скомандовал Андрей.
        - Ага, - бросил вожжи холоп, поспешил к женщине, встал рядом, осенил себя знамением, отвесил поясной поклон, потом обратился к местной единоверке.
        Она выслушала, что-то проговорила, потом махнула рукой, перекрестила гостя. Никита пошел назад и еще издалека в голос сообщил:
        - В городе и правда останавливаться нельзя, басурмане иноверцам запрещают. Говорят, гяуры рядом с ними могут жить только в порубе. Но если по этой дороге до самого конца доехать, войти в ворота Кичик-Капу, потом сразу выехать влево за стену, то там рядом будут постоялые дворы для православных. Сюда христиан много приезжает, родичей выкупать.
        - Тогда трогай! - Князь вскинул глаза к сереющему небу, погладил коня по гриве, но в седло подниматься не стал. Уж больно много глаз татарских вокруг.
        Миновав храм, дорога еще довольно долго, больше полуверсты, тянулась вдоль горы, потом повернула влево, по взгорку, замыкающему долину, добралась до горы напротив и повернула еще раз, ведя путников точно в обратную сторону. Тропа была узкой, от силы двум всадникам разъехаться, и никак не думала заканчиваться. Андрей все время боялся, что впереди покажется возок, и тогда кому-то придется сворачивать с дороги на скользкий покатый склон. Но пока везло - прохожие встречались только пешие, причем по виду в основном земляки: со светлыми лицами, в платках или шапках, в тулупах или зипунах, а не халатах. Мужчины - с окладистыми бородами и широкими усами. Татары миновали обоз только раз, компанией из трех человек. Словно для контраста все трое - тонкоусые, в круглых стеганых шапках с меховой опушкой, в подпоясанных кушаками халатах. Путники не кланялись, только глаза отвели. Крымчаки тоже не стали задираться. Может, оттого, что шли без оружия.
        Дорога вдруг повернула круто вверх, и лошади встали. Их силенок никак не хватало, чтобы затащить даже относительно легкие, с одним лишь сеном, сани. Копыта скользили по заснеженным камням, полозья то и дело натыкались на мелкий щебень, превращавшийся в таких условиях в неодолимое препятствие. Холопы собрались возле одного возка, навалились, протолкнули его на несколько саженей вверх, но едва ослабили напор - сани медленно поползли назад.
        - Все, табань! - вскинул руки князь. - Тут, похоже, дорога на такой транспорт не рассчитана. Никита за старшего, Мефодий со мной.
        Сильно наклонившись вперед, он преодолел вверх по склону еще две сотни шагов, и только отсюда наконец увидел, куда вела путников тропа: повернувшись под прямым углом к горе, у ее основания темнел проход внутрь каменного массива.
        - Гномы тут обитают, что ли? - буркнул Зверев, поднимаясь на небольшую площадку и входя в полумрак. Как оказалось, дорога тут не закончилась, а пошла вверх еще круче, да еще с крутым разворотом ко вторым, внутренним воротам. Андрей чуть не зарычал: - Проще было ступени вырубить. Повозкам тут все равно не проехать.
        Вместе с холопом они поднялись ко вторым воротам, вышли на узкую, как тропа, улочку, огороженную двухэтажными каменными домами с черепичными крышами. Стены поражали размерами известняковых «кирпичей» - раз в пять больше обычного кирпича по всем измерениям. Через полста шагов улочка вывела к перекрестку с довольно широким проездом - тут уже и телеги могли разминуться. Проезд упирался в арку без ворот. Путники свернули туда.
        - Что за место? - удивился Мефодий. - Ни стражи, ни пригляда, ни даже створок хоть каких не повесили!
        - К мирной жизни привыкли, - ответил Зверев и тихо добавил: - Но мы их быстро перевоспитаем.
        По эту сторону стены возвышались почти такие же каменные строения, как по другую, но стояли они более вольготно, на расстоянии и даже имели небольшие дворики, огороженные стенами все из того же крупного известняка. Князь, следуя наитию, повернул направо, прошел до третьего строения, постучал в узкую низкую дверь. Открыли почти сразу. Безбородый остроносый мужчина средних лет, в овечьей душегрейке и расшитой на груди рубахе, заправленной в широкие шаровары, настороженно стрельнул глазами в князя, в холопа:
        - Православные? Перекрестись!
        Андрей, пожав плечами, выполнил требование. Мефодий скинул шапку и тоже сотворил знамение.
        - Коли так, проходите, - посторонился хозяин.
        - Не спросишь даже, зачем пришли? - удивился Зверев.
        - Чего тут спрошать? По виду ни сирые, ни убогие, ни калечные. Стало быть, не попрошайки. Прочим же христианам у нас интерес один: крышу себе на время снять, дабы друзей-родичей найти.
        - Мне не крыша надобна, а горница достойная и светлая, - предупредил Зверев. - Баня, еда хорошая, постель мягкая. Устал я, хозяин, за долгий путь, отдохнуть желаю спокойно и удобно.
        Князь расстегнул тулуп, дабы владелец постоялого двора мог увидеть дорогое шитье ферязи.
        - Это хорошо, боярин, что ты копейки не считаешь, - невозмутимо кивнул хозяин. - Бо комната лучшая моя пустует чаще, нежели прибыток приносит. Идем, покажу…
        Он одернул душегрейку, взял в углу палку, откинул кошму на стене и двинулся вниз по ступеням.
        - Подожди! - остановил его Зверев. - Ты куда?
        - Там комнаты лучшие, боярин, - ткнул палкой вниз хозяин. - Ты же сам спрашивал.
        - Ты меня чего, в погреб загнать хочешь? - повысил голос Андрей.
        - Погреб там, - указал на противоположную сторону мужчина. - А здесь комнаты.
        - А почему не в доме?
        - Так он маленький, боярин, - удивился хозяин. - Стены толстые, потолки-полы перекрывать трудно. Светелки большими не сделать. Опять же зимой выстуживается, летом жарко. Токмо бедняков из жалости туда и пускаю. А коли палаты нужны достойные…
        - Ладно, показывай, - перебил его Зверев. - Лучше один раз посмотреть, чем сто раз услышать.
        - Токмо не торопись за мной, боярин. Дай время комнату высветлить.
        Вслед за местным жителем князь и холоп спустились на две сажени вниз. Оказались в полумраке. Слабый луч света сочился под самым потолком, пол был завален какими-то тюками.
        - Вот там и там комнаты сданы. Купец венгерский живет и боярин смоленский, - тихо пояснил хозяин, но куда он показывает, разглядеть было невозможно. Андрей спускался скорее наугад, нащупывая ногой ступеньку за ступенькой. - Здесь у меня прихожая для вещей и товара, коли имеется, а это лучшие палаты, что токмо есть в Чуфут-Кале. Татары так не живут!
        - Татары, татары, - буркнул себе под нос Зверев. - Прямо пуп земли. Только на них все и равняются.
        Неожиданно внизу стало светло. Лестница, тюки и бочонки, двери по сторонам, лестница прорезались из небытия. Андрей легко сбежал вниз и сразу понял, что имел в виду хозяин постоялого двора, говоря о стенах и перекрытиях. Здешние покои были целиком вырублены в камне, а потому размеры имели преизрядные. Не меньше, нежели четыре на шесть саженей. То есть где-то шесть на десять метров. И поддерживал это всего один столб в центре!
        - Три окна, - сообщил хозяин. - Токмо я велел завесить, пока жильцов нет. Дабы не студить. Летом, знамо, все без завесей спят, но ныне советую закрывать.
        Числу окон сейчас соответствовали три кошмы на стене, одну туземец откинул, придерживая палкой, и через нее заструился слабый сумеречный свет. Пол, разумеется, был закрыт коврами. На стенах в нескольких местах свисала кошма. Зверев откинул одну - там обнаружилось вырубленное в камне ложе.
        - Так теплее, - тут же пояснил хозяин. Его беспокойство было понятно - печи в каменных палатах не предусматривалось. Князь красноречиво дохнул - изо рта пошел пар. Мужчина кивнул: - Можно поставить жаровню.
        - На такие палаты всего одну жаровню?
        - Три, - тут же пообещал хозяин и указал на кошму в углу у стены. - Вон там отхожее место. Токмо для этой комнаты.
        - Да ты что?! - не поверил Зверев, подошел, отодвинул войлок. Там и правда обнаружилась небольшая комната со светящимся овалом - отверстие туалета под небольшим углом выходило наружу. - Может, у тебя еще и баня отдельная есть?
        - Баня большая, на все дворы. Но в любой час теплая, ибо желающие помыться завсегда имеются. Хоть сейчас париться можно.
        - Это хорошо. - Андрей прикрыл отхожее место, подбил кошму плотнее, чтобы не поддувало, перешел к окну, выглянул. Вид отсюда открывался захватывающий, как с высоты птичьего полета. Далеко внизу - долина с темными черточками пасущихся коней, напротив, в паре верст - протяженная столовая гора с высоченными отвесными стенами и абсолютно ровной поверхностью. На которой отчего-то не росло ни куста, ни деревца. Или просто не различить в сумерках на таком расстоянии?
        Внезапно тишину прорезал истошный вопль, тут же оборвавшийся глухим ударом.
        - Это что? - отпрянул от окна князь.
        - Татары, - тихо ответил хозяин. - Так нести жаровни, али как?
        - Что татары?
        - Невольника какого-то скинули, - недовольно признал мужчина. - Бывает. Тут сторона дикая, ни дорог, ни домов, ни юрт по сю сторону никто не разбивает. Сюда с города все и бросают. Высоко, запах не мешает. И внизу никого не заденет.
        - Вот выродки, - скрипнул зубами Андрей. Мефодий же шепотом принялся читать «Отче наш».
        - А что я могу сделать?! - зло выкрикнул им хозяин. - Я тут тоже зимми! Мне самому печать, как скоту, ставят и оплеуху добавляют, когда серебро бею приношу. Татары кидают, не я!
        - Ты поэтому спрашивал, православные мы или нет?
        - Ляхи у меня в прислуге, - отвел он глаза. - Дабы обид не случалось. Редкие они тут гости, да все же…
        - Стемнело уж совсем, - задернул окно Андрей. - У меня на дороге сани и лошадей полтора десятка. Как их сюда доставить?
        - Мы лошадей сюда не водим, боярин. На выпас отправляем, в общий табун. С сеном тут тяжело, и зерно дорогое. Я мальца с вами пошлю, он отведет. Коли добра немного, так занести можно. Коли много, так через Биюк-Капу заехать можно. Токмо нам, кто магометянскую веру не принял, там ходить запрещено. Татарина искать надобно, дабы через те ворота заехал и сюда обоз привел.
        - Не нужно, - отмахнулся Зверев. - Мефодий, ступай, покажи, куда сундук и припасы наши нести. Как тебя зовут-то, хозяин?
        - Богданом, боярин.
        - Не боярин, а князь, - наконец поправил его Андрей. - Давай, отправляй человечка своего к лошадям, а сюда жаровни ставь. Холопы придут, в баню отправимся, а ты пока ужин сытный приготовишь. Комната мне подходит, беру.
        Помыться путники смогли только далеко за полночь, когда на улице сгустилась мгла. Но это их ничуть не смутило - в бане хватало света от открытого очага, гревшего воду в большущем котле. Хотя скорее здешнее сооружение следовало называть не баней, а термой. Вода тут не разделялась на холодную и горячую и не береглась в бадьях или кадках, а была налита в просторный бассейн глубиной немногим больше, чем по пояс, сажени три длиной и две шириной. Увидев все это, Андрей сразу вспомнил, что первыми колонистами в здешнем благодатном месте были греки. Возможно, с тех самых времен этот бассейн в Чуфут-Кале и работал, век за веком, поколение за поколением.
        Парилка тут тоже была. Только без пара. Просто небольшая комнатушка с отдельной печечкой, в которой стояла такая жара, что впору гуся на ужин запекать. Отогревшись тут до состояния, чтобы пот струился по коже ручьями, мужики выскакивали в большой зал и плюхались в бассейн, остывая и смывая пот вместе с грязью. Потом отправлялись обратно греться - и снова в бассейн.
        Мыла же здесь не предусматривалось вовсе.
        И все же здешняя баня при всей своей урезанности дала князю то ощущение телесной чистоты и свежести, с которой выходишь из простой русской баньки. Сытный ужин и уютная постель в отдельной нише окончательно вернули ему силы, и уже новым днем, сменив походную одежду на алые юфтовые сапоги, шаровары из мягкой шерсти, кунью шапку, выставив напоказ свою дорогую, шитую золотом ферязь, князь отправился в город. Теперь он мог быть уверен в том, что его, по крайней мере, не примут за невольника. Сунув подорожную за пазуху, он бодрой походкой - все вниз и вниз, от горного города к дворцу в долине - сбежал к Бахчисараю, решительно направился к воротам и… И янычары, что несли стражу, молча скрестили перед ним копья.
        - Доброго вам дня, служивые! - чуть отступив, поздоровался князь. - Я к крымскому хану из Москвы примчался, по важному делу.
        Он попытался сделать шаг вперед - и копья скрестились снова.
        - Вот проклятие… - Андрей достал подорожную, развернул: - Видите, вот печать царская, вот его подпись, собственной рукой начертанная. Поручение у меня к хану от русского государя. Пропустите!
        Но копья снова оказались скрещены. Янычары вели себя спокойно и невозмутимо, как турникеты метро. Подступаешь - перекрывают вход. Отступаешь - открывают. И никакие уговоры, никакие объяснения на них не действовали. Они оставались глухи, сухи, спокойны. И даже смотрели, вроде бы, не на гостя, а куда-то ему за голову. И что самое неприятное - на шум никто из ханской челяди даже не высунулся. Не говоря уж о том, чтобы поинтересоваться, в чем дело.
        Где-то через полчаса князь сдался и отступил. Прошелся вдоль стены. Взгляд его упал на мечеть - она почти целиком находилась внутри дворцового двора, а значит, наверняка имела выходы на ту сторону. Причем на улицу тоже выходила небольшая дверца.
        В голове мелькнула шальная мысль… Мелькнула - и тут же пропала. Зверев очень вовремя вспомнил о судьбе повара с фряжского постоялого двора. Царская подорожная - это, конечно, хорошо. Но устраивать проверку толерантности исламских воинов с крайне туманным результатом ему как-то не хотелось.
        Он отступил к краю набережной, облокотился на парапет, покачал головой:
        - Да, царь-батюшка, задал ты мне задачку. С торговой-то подорожной да до самого Девлет-Гирея добраться. Тут без хорошего знакомства не обойтись… А где его взять приезжему иноземцу?
        Ниже по реке, примотав за руки к коновязи, двое крымчаков старательно пороли плетьми голого невольника. Тот уже не вздрагивал - видать, обеспамятовал. Но татары не унимались. То ли в раж вошли, то ли норму отведенную отсчитывали. Андрей подумал, что где-то здесь, среди крымских степей точно так же могли пороть его отца, и резко отвернулся. В полон здешний попасть и врагу не пожелаешь. Весь полуостров костями русскими усыпан.

«Пленники! - щелкнуло у него в голове. - Василий Грязный тут где-то в почетных пленниках. Не на цепи же он сидит, если его халатами и отрезами награждают? А коли не на цепи, должен службы церковные посещать. А если так…»
        Он оттолкнулся от парапета и быстрым шагом пошел от дворца прочь.
        Внутреннее убранство собора произвело на Андрея такое же сильное впечатление, как и само его существование в толще горы. Размерами храм ненамного превосходил обычную деревенскую церквушку - но все стены его, от пола до купола, были покрыты мелкой росписью, изображающей и деяния апостолов, и картины апокалипсиса, и страдания Христа. Иконостас был невысокий, скромный - но скромность эту ограничивала, скорее, высота потолка, не позволявшая поднять ряды образов выше двух ярусов. Сердце защемило от знакомого аромата восковых свечей, ладана, от голосов и интонаций. Словно на родную русскую землю ступил, из татарского кошмара вырвавшись. Даже батюшка ничем не отличался от того, что принимал у князя исповедь в непостижимо далекой Туле.
        - Доброго тебе дня, святой отец, - подошел к нему Андрей, дождавшись, пока попик дослушает и благословит очередную прихожанку.
        - Слушаю тебя, сын мой, - с готовностью сложил тот руки под нагрудным крестом.
        - Нет, каяться мне пока не в чем, - мотнул головой Андрей. - Больше месяца только и делал, что ехал от рассвета до заката, грешить в снежной степи негде.
        - Пять недель к причастию не подходил? - укоризненно ответил батюшка. - Грех. Так и от лона церкви святой отпасть можно. Постов не соблюдал, молитвы не творил. Хоть в пути сии грехи и простительны, да покаяться в них все равно надобно.
        - Для меня самым страшным грехом станет, коли боярина Василия Грязного, к которому послан, найти не смогу, святой отец, - пропустил мимо ушей бессмысленные обвинения Андрей. - Мыслю, на службы он сюда приходит? На заутреню, на вечерню? Ну, так как появится, ты мне его укажи. Или ему про меня обмолвись. Дескать, князь Сакульский его ищет. Письмо привез ему от государя. Живу я на постоялом дворе у какого-то Богдана. Дабы от молитв в храме не отвлекаться, может и ко мне прийти. Знаешь ведь Ваську Грязного? Как царского любимчика и не знать. Покажешь, хорошо?
        - От исповеди отказываешься, сын мой? - укоризненно покачал головой священник и одернул фелонь.
        - К исповеди я вместе с холопами подойду, святой отец. Ни к чему духовные заботы с делом государевым мешать. Где у вас тут кружка сборов на нужды храма? А, вижу, вижу. Со слугами аккурат к вечерне и подойду.
        Теперь оставалось только ждать - и Андрей отправился на постоялый двор.
        Вроде ничего и не делал, а полдня прошло. Две версты туда, две версты обратно, тут подождал, там подождал - вот уже и солнце в зените.
        В подземной комнате оказалось тепло, несмотря на приоткрытые окна. Холопы перекладывали вещи из дорожных сумок - чтобы не слежались, не запрели в тепле, не подгнили. Влажные - сушили, испачканные - откладывали в стирку. Жаровни потрескивали, угли на них раскалились, испуская язычки синего пламени. В двух бадейках был приготовлен запас топлива минимум дня на два.
        Чтобы не мешать слугам, Зверев решил прогуляться, осмотреться. Поднялся наверх, вошел в арку города, не спеша двинулся по улицам, разглядывая дома. Большинство были сугубо утилитарны: стены, окна, двускатные крыши. Видимо, выдалбливая пещеры, строители тут же использовали добытый материал наверху, не очень задумываясь о красоте и удобстве. Исходили из простейшего принципа: «не пропадать же добру». Однако среди серых однообразных коробок то и дело встречались приземистые строения с фасадами из самого настоящего мрамора, с колоннами, изящными портиками, со звериными орнаментами - хотя ислам, как помнилось Звереву, изображение живых существ запрещал. Некоторые из таких зданий находились за заборами, показывая лишь крыши и верхнюю часть; некоторые выходили прямо к проезду, сверкая непривычными для востока большими слюдяными окнами и тщательностью отделки. Камень, отполированный до зеркального блеска, сиял под зимним солнцем, уподобляя строения ледовым дворцам.
        Один из дворцов оказался и вовсе в гордом одиночестве - он стоял на небольшой площади, на почтительном удалении от прочих дворов. Странной, восьмигранной в плане формы, высотой в четыре человеческих роста, с огромным крыльцом, размерами чуть не в половину самого дома, он сверкал снежной белизной - словно вырастая окаменевшей глыбой из хрупких сугробов, волнами лежащих вокруг. Это было уже явно не греческое творение - строгий геометрический рисунок, обрамленный арабской вязью, никакого мрамора, никаких колонн. Хотя архитектура строения, при всей ее скромности, оставалась невероятно профессиональной: идеально ровный полукруг арки крыльца требовал для своего исполнения огромного мастерства. Не то что у бараков вокруг: камень на камень, да деревянные балки от стены к стене.
        Князь решил осмотреть дворец поближе, но тут отворились ворота ближнего особняка, и на улицу выбрели рабы. На ногах - обмотки из шкур, такие же меховые накидки, грубо сшитые из сыромятной кожи, на плечах. Снизу выглядывали края полусгнивших, совершенно выцветших рубах. Волосы сбились в колтуны, шеи изодраны в кровь железными ошейниками, через которые продернута длинная веревка. Невольники подгоняемые татарским мальчишкой лет десяти, несли на спинах матерчатые тюки. Малец весело что-то напевал, время от времени охаживяя заднего грузчика плетью.
        Настроение Зверева сразу испортилось. Он развернулся, пошел назад, но на постоялый двор сворачивать не стал, отправился дальше, на снежную равнину. Ровная, как степь, вершина столовой горы Чуфут-Кале была обжита людьми от силы на четверть. Но и здесь князю не удалось остаться одному. На снегу, тут и там, оказались раскиданы ковры, кошмы и половики, которые старательно вычищались несколькими невольницами. Похоже, этих женщин не часто выпускали из дома - одежда была более чем скромной. У трех, чьи ноги и руки уже посинели от холода - балахоны из мешковины, еще у двух - легкие шаровары и войлочные безрукавки, и только одна была в вышитой шапочке, похожей на маленькую феску, и в платье из плотной коричневой ткани. Четыре самых старых, с обвислыми грудями и морщинистым телом, носили и вовсе лохмотья, плохо прикрывавшие туловище. Заметив князя, большинство рабынь торопливо перекрестились и вперили в него жалобные взгляды - точно кролики с отдавленными лапами.
        Андрей попятился, крутанулся и чуть не бегом кинулся на постоялый двор, рывком открыл дверь:
        - Богдан, вина!!! Бочонок!
        - Чуть вошел, сразу полный бочонок! - хохотнул какой-то татарин с отчаяннорыжей бородой и любовно выбритой головой, поправил ворот дорогого атласного халата. - Сразу земляка видно!
        Андрей скользнул по нему безразличным взглядом, повернул вниз.
        - Эй, князь, ты отчего не здороваешься? - Татарин быстро допил содержимое кружки, что держал в руках, поднялся со скамьи. - Андрей Васильевич!
        - Ты меня знаешь? - оглянулся Зверев.
        - А то! Не так много князей на Руси. А уж князь Сакульский, что в сече под Казанью половину Арской рати татарам положил, каждому отроку знаком будет.
        - Боярин Грязный? - наконец сообразил Андрей. - Ну, пойдем, гостем будешь. Богдан, про вино не забудь!
        - Эк тебя… - застучал коваными сапогами по ступеням боярин. - В горле пересохло?
        - Брысь отсюда! - спустившись в комнату, рыкнул на холопов Андрей.
        Слуги, не задавая вопросов, поспешили к выходу.
        - Никита! - окликнул князь самого уважаемого среди свиты мужика. - Вина, закуски там… Наверху закажите себе. Отдыхайте. Гулять снаружи не нужно. Ни к чему.
        - Как скажешь, княже, - поклонился холоп.
        - И через ворота главные не ходите, порешить басурмане могут! Токмо для них они назначены… В церковь на службу соберетесь - узким лазом выбирайтесь, каким мы сюда заселялись.
        - Слушаю, княже, - еще раз поклонился Никита и вышел следом за сотоварищами.
        - Тебя и не понять, Андрей Васильевич, - засмеялся Васька Грязный. - То не выходить вовсе, то ворота татарские не пользовать.
        - Чтобы знали… - отмахнулся Зверев, прошел вокруг комнаты. - Вот, леший, ни одного стула!
        - Это ты с непривычки, княже… - хмыкнул гость, прошел по комнате, собрал из ниш несколько подушек, кинул на пол напротив окон и вольготно развалился, опершись на них спиной.
        - Ты, вижу, привык…
        - А то! - не заметил неприязненного оттенка боярин. - Который год в полоне томлюсь. Все нравы запомнить успел.
        - Халат хан Девлет-Гирей подарил?
        - Истинно так, княже, - удивился гость. - Откель ведаешь?
        - Упредили, как снаряжали в дорогу.
        - Верно! - махнул рукой боярин Грязный. - Я же о том государю отписывал…
        - Отписывал… - Зверев совершил еще круг, подбрасывая в жаровни уголь, потом расстегнул ферязь, скинул шапку и уселся на ковры неподалеку от гостя: - Как же ты прижился-то здесь столь славно, боярин, что крымский хан тебе даже халаты и отрезы дарит?
        - Легко, княже, - пожал плечами Грязный. - Когда понимаешь, каковые здесь правила, все очень просто становится. Глупые они тут все, самолюбивые и на лесть падкие. Предложишь помочь - могут и голову отсечь. А коли сплетешь из слов нечто навроде:
«Дозволь прикоснуться к твоей мудрости, великородный непобедимый хан, и созерцать твое правосудие», - и вмиг первейшим советником становишься.
        - Так ты теперь первейший советник, что ли?
        - Увы, княже, - рассмеялся боярин, - льстецов велеречивых тут и без меня в достатке, не протолкаешься. Однако же не в порубе сижу, к хану вхож и даже, как видишь, не раз оным одарен.
        - Отчего же они за помощь головы рубят, не понимаю?
        - Да умы у них, княже, сильно не по-нашему устроены. Вот у нас как? Коли человек тебе дружбу свою с душой предлагает, так ты ему тем же ответишь, правда? Коли помочь желает - спасибо скажешь. Коли мира просит - замиришься. Слабого пожалеешь. А татарин-басурманин али чухонец дикий - ты смотреть не станешь. Все едино ведь душа человеческая, хоть и заблудшая. У басурман же все иначе, сразу и не поймешь. Они здесь все по заветам Магометовым живут, кои в Коране изложены, понимаешь? Коран же говорит, что честный мусульманин и христианам, и караимам, и даже схизматикам покровительство оказывать должен.
        - А голову-то отчего помощникам рубить, боярин? - попытался вернуть гостя к своему вопросу Зверев.
        - В том-то и ответ, Андрей Васильевич! - хлопнул ладонью о ладонь Василий Грязный. - Вот ты сам помысли: коли ты кошку привечать взялся, как ты исполнять сие станешь, коли кошка за столом твоим сидеть станет, вино твое пить, добром из амбаров распоряжаться - а тебя на коврике у двери держать? Как ей можно покровительствовать, а? Ты эту кошку сперва за шкирку оттаскаешь, об стену мордой постучишь, обратно на коврик кинешь, а уж после этого, коли успокоишься, опять баловать начнешь. Вот и магометяне все такие. Коли ты у них помощи спросишь - покровительство свысока окажут. Коли сам помощь предложишь - то получится, что ты покровительствуешь. А за такое они голову враз снесут. Ибо, по их мнению, басурманин превыше всех быть обязан, всеми править, всех судить, но сам православным неподсуден завсегда оставаться. Даже не ровней быть, княже, а токмо выше всех, кто иной веры держится.
        - А-а, вот оно как, - начал понимать Зверев.
        - Вот-вот, и в этом они все! - развалился на подушках гость. - Коли ты им мир предложишь - добить постараются, коли дружбу - войну насмерть затеют. Слабость выкажешь - не успокоятся, пока не уничтожат. Не нужен им ни мир, ни дружба, ни уважение. Им нужно, чтобы ты им слугой был, рабом али зверьком домашним, который в покровительстве нуждается и о том постоянно умоляет.
        - Будут делать все наоборот?
        - Магомет им завещал на всей земле законы басурманские установить. И за то воевать они до конца станут, каждой возможностью пользуясь. Предложением мира их только раззадорить можно. Коли мира хочешь, значит слаб. На уступки пойдешь - давить станут, пока целиком не сожрут. Нет для них иного правила, нежели подчинение иноверцев их власти. Нет, и все. Ты хоть ведаешь, княже, как они империю свою называют? Земля мира! А все, что вне империи - земля войны. И не наступит нигде мира по их закону, пока чужие земли землей империи не станут. Их можно убить - или подчиниться. И никак иначе.
        - Ты, стало быть, подчинился, боярин?
        - Я в полоне, княже, нечто ты забыл? - пригладил бороду гость и тяжко вздохнул. - Не торопится что-то меня выкупать государь наш, кормилец.
        - Я как раз и приехал о выкупе полонян с ханом сговориться.
        - От это хорошо, княже! - встрепенулся Грязный. - Это славно. Я ныне об этом как раз уговориться с ханом успел.
        - О чем? - насторожился Зверев.
        - О выкупе полона татарского за этот год. Сие ведь через Девлета все идет. Он с каждого выкупленного ратника четверть получает, да еще четверть султану османскому уходит, как верховному владетелю здешнему. Посему беи крымские списки с пленниками в Бахчисарай шлют, а казна царская по уговору всех выкупает.
        - Государь меня о выкупе посылал договариваться… - сухо сообщил князь Сакульский.
        - Не надобно тебе, княже, без опыту с эмирами здешними уговариваться, - мотнул головой гость. - Я же сказывал, тут каженное слово продумать важно, дабы басурманин равенства часом не ощутил. Тут даже перечить и то с лестью и почтением надобно, и уговариваться не советами или, спаси Боже, требованиями, а намеками и уважением к мнению ханскому… От, по осени, государь посольство свое присылал, с татарами об альянсе уговориться, с ляхами вместе воевать. И что? Как басурмане про союз услышали, так враз на дыбы встали. Какой союз?! Не могут они с неверными в союзе быть, ровно по чину одинаковы! Надобно было о подмоге татарской в сем деле говорить, будто мы покровительства крымского в войне просим. С сим бы условием согласились бы они, отчего нет? Слова разные, но сутьто одна. Пошли бы вместе ляхов-схизматиков бить. Да ведь князья Шереметев да Салтыков рази на уважение и поклон согласятся? Уперлись, ровно дети неразумные! А меня бы спросили, через меня переговаривались, так и сговорились бы, верно говорю! Ныне, слышал, заместо союза с Девлетом супротив Польши придется государю с самими же татарами и
биться…
        На пороге появился Богдан с ведерным бочонком в руках, поставил его на пол. Следом просочилась пожилая служанка, расстелила чистую тряпицу с вышитым краем, поставила на нее пиалы, миски с орехами, курагой и светлым изюмом. Хозяин постоялого двора тем временем вкрутил в бочонок медный краник и с поклоном вышел.
        - Э-эх… - Зверев наклонил бочонок, наполнил кубки. Поднял свой, стукнул им о край другого, выпил и тут же налил снова. Выпил.
        - Эк тебя проняло… - Боярин сделал несколько глотков.
        - Не могу. Прямо хоть не выходи никуда! - Андрей опрокинул в себя третий кубок. - Нечто я не понимаю, чего они от меня хотят, на что надеются? Хотят, чтобы выкупил. А я что? Мне отца найти надобно, мне дело государево исполнить нужно. Я не могу тратить серебро, я не могу превращать свой обоз в неповоротливую толпу! - Зверев налил еще, покосился на гостя: - Так ты проведешь меня к хану?
        - Сие не так просто осуществить, княже, - с оттенком снисходительности сообщил Грязный. - Ты человек знатный, родовитый, спору нет. Но в здешних местах чужой. У хана же хлопот много, его беи и эмиры своими заботами с утра до ночи занимают. С тобой же надобно беседу вести, несколько часов из планов выкроить. Это я могу мимоходом пару слов Девлету на ушко шепнуть, да тут же ответ либо соизволение услышать. А ради тебя прием особый устраивать надобно. Хан заскучал как-то перед намазом, никто его не тревожил, тут я и воспользовался, подпись его под списком полоняников получил, дозволение обмен произвести. Надобно токмо серебро привезть.
        Андрей промолчал. Настырная активность боярина Грязного ему сильно не нравилась. Пока он даже не мог объяснить - почему. Может, потому, что старания пленника явно шли на пользу татарам - халатами просто так никого не награждают. Интересы же Османской империи и Русского царства не совпадали практически ни в чем. Тот, кто приносит пользу здешним правителям - без сомнения, вредит Руси. И наоборот.
        - Нечто тебе так хочется на хана Девлет-Гирея посмотреть, Андрей Васильевич? - Гость сделал еще несколько глотков вина, взял щепоть орешков, кинул в рот. - Так тебе, мыслю, ему голову срубить куда как больше хочется, нежели льстить, кланяться и упрашивать. А ведь, коли не льстить и не упрашивать, ничего в Бахчисарае не добьешься. Уедешь, княже, с пустыми руками. Токмо времени потратишь несчитано. Приема ханского месяцами ждать приходится.
        - Ладно, давай список, - решил Зверев. - Гляну, чего там получилось, а уж потом решать станем.
        - Кабы знать, чего ради ты прибыл, с собой бы взял, - вздохнул боярин. - В светелке моей свиток остался. Давай завтра принесу, после второго намаза?
        - Ты уже в намазах время измеряешь, боярин? - удивился князь.
        - А как иначе, Андрей Васильевич? Муэдзины с минаретов орут, что ишаки бешеные, всем в округе слышно. Очень удобно часы отмерять.
        - Завтра так завтра. - Зверев опрокинул в себя еще кубок и наконец-то ощутил, как, оглушенная алкоголем, отступает перемешанная с бессилием и ненавистью нутряная боль. - Если списка с собой нету, тогда пей.
        - Твое здоровье, княже! - поднял кубок боярин Грязный, выпил до капли, крякнул, закусил курагой. - Отец Георгий сказывал, письмо у тебя для меня имеется?
        - Совсем забыл, - хлопнул себя по лбу Андрей. - Прости, боярин.
        Он снял с шеи ремешок с ключом, открыл сундук, достал переданную дьяком Висковатым грамоту, протянул гостю.
        - Благодарствую, княже. - Василий Грязный развернул свиток у окна, прочитал, шевеля губами, кивнул, пару раз перекрестился: - Ну, слава Богу. Государь пишет, жене моей жалованье за службу передать велел и исполчения покамест с именья не требовать. Ну, и попрекает опять, что глупо в полон попал. Давай, Андрей Васильевич, выпьем за царя нашего. Счастлива Русь таким правителем.
        - Давай, - согласился Зверев, в очередной раз наклоняя бочонок, и снова вспомнил о государевых поручениях: - Ты здесь не первый год, боярин. Скажи, ты видел у него карту Крыма? Такую, чтобы города, крепости и дороги обозначены были.
        - Кому здесь нужны карты, княже? - пожал плечами гость. - На севере до самых гор степь, там дороги ни к чему. В любую сторону скачи, никаких хлопот. Городов и крепостей там все едино нет, ехать некуда. Все крепости на берегах, у бухт среди гор стоят. Инкерман, Кафа, Балаклава, Керчь, Судак. Евпатория еще… Купцам они ведомы все до единого. Дороги же меж ними узкие и плохие. Горы округ. Малые обозы и караваны ходят, большим же числом не пройти. Тесно.
        - Как же тогда Ак-Мечеть, Бахчисарай вот этот?
        - Еще Карасубазар там дальше, к востоку стоит, - безмятежно махнул рукой боярин. - Толку-то что? Крепостей в них нет, посему и заботиться о том не надо. Тут на весь Крым всего одна крепость достойная есть - Перекоп. Ну, и возле бухт укрепления, на случай набега с моря. Ну и все.
        Андрей тяжело вздохнул. Ценность здешнего информатора, так получалось, оказалась равна нулю. Сколько лет провел Василий Грязный в плену, князь не знал - но уж хоть что-то о здешних землях мог бы разведать! Все же к ханскому двору вхож. Там спросить, там подсмотреть, там подслушать. Все же воин, а не бабка от печки, должен понимать, какова ценность подобных сведений. Крепость не крепость, но во время войны всегда важно знать, как к городу удобно подойти, какова численность населения, сколько он может принять войск, какие пути отхода. Кстати, и про крепости то же самое прознать не помешает. То, что сказал сейчас Грязный - можно без труда услышать от базарного купчишки среднего достатка. Дороги же, судя по всему, Звереву придется промерять самому. Ножками.
        Хорошо хоть, во время прошлого набега с казаками он побережье детально рассмотрел от Керчи до Судака и все крепости на зуб попробовал. Восточнокрымскую степь со всем тщанием из седла изучил. Теперь хлопот куда меньше получится. Но вот Карасубазар на пути почему-то не попался. Придется навестить в этот раз.
        - О чем задумался, Андрей Васильевич? - окликнул притихшего хозяина Грязный.
        - О том, как хорошо быть птицею, боярин, - скривился Андрей. - От Крыма до Москвы и обратно за неделю промчаться можно, да все земли окрест со всем тщанием рассмотреть.
        - На все воля Господа, княже. Не дано нам Всевышним в небеса подниматься, на роду не написано. Хорошо хоть, вино пить Бог не запретил, как магометянам несчастным. Давай за Русь нашу выпьем. Святую и счастливую.
        К вечерне князь Сакульский, естественно, уже не пошел. Он даже не помнил, как расстался со своим гостем. Хотя, как ужинал копченой рыбой, раздевался и забирался в нишу под одеяло - помнил отлично. Впрочем, боярин оставил его одного совсем ненадолго, еще до обеда явившись с кувшином вина и туго скрученным свитком желтой бумаги:
        - Вот, Андрей Васильевич, все готово! И печать, и подпись ханская имеется. - Грамоту он небрежно кинул на подушки возле княжеской постели, сам же поставил на пол кубки и осторожно наполнил их красным вином: - Опробуй, дружище, подивись на загадку. Откель напиток сей, поймешь?
        Зверев схватил свиток, растянул в руках. Был он небольшой. Чай, войны меж Русью и Османской империей пока не случилось. Но - сотни две имен здесь набиралось. Татары ведь набеги свои за войну и не считали. Подумаешь, пограбить завернули! Хотя и русские бояре при случае расплачивались той же монетой. Тот же Васька Грязный таким макаром угодил в полон - удальство богатырское у татарских кочевий показать захотел. А помимо Грязного, в списках немало честных ратников оказалось, что Засечную черту от крымчаков защищали - да вот себя оборонить не смогли.
        Андрей стремительно пробежал список сверху донизу, потом снизу вверх, и наконец углядел нужное имя: «боярин Лисьин Василий, мурзой Яншой из наскока прошлогоднего увечным привезенный».
        - Мурза Янша - это кто? Где живет? Здесь?
        - Янша? - Грязный поднялся, глянул сбоку в грамоту, пожал плечами: - При дворе не бывал. Не слыхал я ни разу имени сего. Видать, из обедневших. Может, из кафского бейлербейлика?
        - Чего-чего? - Андрей подумал, что ослышался.
        - Бейлербейлика… Это они так землю делят, навроде погостов наших. У них тут, если земля большая - то бейлербейлик, коли поменьше - то санджак. В Кафе наместник османский сидит… Сидел. Крымом управляет. Посему и удел изрядный. А про мурзу… Яншу спрошу завтра, аккурат диван у хана ожидается. Так ты вина-то отпей, княже. Отгадай загадку.
        - «Сидел»? - моментально навострил уши Зверев. Глава вражеской администрации - это крайне важная цель. - Что, больше не сидит?
        - Казаки недавно Кафу разгромили преизрядно. Так он в Кучук-Мускомский исар перебрался. Там безопаснее.
        - Это еще где? - Просвещать боярина по поводу того, кто на самом деле громил вражеский порт, Зверев не стал.
        - Возле Балаклавы. Верст двадцать к западу, до первой развилки.
        - Откуда знаешь?
        - Так туда от хана и обратно что ни день гонцы мечутся. Довелось недавно услышать, как дорогу нукеру объясняли. Так ты вина отпробуешь али нет, Андрей Васильевич?
        - Попробую, отчего не попробовать… - Князь отпил немного вина, покатал по языку, проглотил, выпил еще немного. - Приятное. Густой какой вкус, на немецкое или испанское не потянет. Сладковатое… Фряги делали?
        - Нет, княже, местные!!! - довольный собой, расхохотался Василий Грязный.
        - Им же нельзя. По вере. Ислам запрещает, - не поверил Зверев.
        - А татары тут вообще ничего не делают, Андрей Васильевич, токмо невольники да караимы с греками. Для греков же с караимами разницы никакой. Они и виноград растят, и вино ставят. Доброе вино, не оторваться. Да и сами басурмане втайне к оному прикладываются, потому и не препятствуют. Как же мужу взрослому да от кубка с вином отказаться? - Гость заглотил весь кубок одним махом и вдруг спохватился: - Ну-ка, дай на список глянуть… Да, так и есть! Боярина этого вторым заходом вписывали! Значит, мурза этот из беев Ширинских, от Карасубазара.
        - Ничего не понял, - мотнул головой Зверев.
        - Список! Его ведь составляли, как грамоты приходили, у кого где кто в залоге сидит. Это я, как знатный полонянин, при султане. Всех прочих кто поймал, тот и содержит. Не то тут в порубе и вовсе не продохнуть бы было - по сотне-другой пленников разом набивать! Первые грамоты от разных татар приходили, со всего Крыма, потом от Ширинских список на полста имен, потом опять по одному, по двое. Коли этот боярин в середине, стало быть из Карасубазара о нем отписали! Там он и томится. Вот… Еще в Гезлеве пленники быть могут, но то город султанский, то через наместника надобно решать, досточтимого Барас-Ахмет-пашу.
        - Карасубазар… - Андрей прикусил губу, потом вскинул подбородок: - Как мыслишь, найти мурзу этого там трудно будет?
        - Скажи, пленника выкупить желаешь - враз покажут. Даже крымчаки, и те порусски заговорят. У них тут это ремесло почетное - полон на серебро менять. Препятствий не чинят. Наоборот, скорее, проводить могут. Глядишь, и им за помощь чего перепадет… Токмо татарин этот наверняка кочует там где-то. Они, вишь, которые оседлые да городские, в походы редко ходят, больше откупаются перед казной. Ханской казной… Совсем не пьешь, княже. Никак, не угодил?
        - Нравится, боярин, нравится… - Андрей допил, подставил кубок под тонкое горло кувшина. - Думы вот только разные заботят. Поручений много.
        Он отпил немного вина, снова взглянул в свиток. Присвистнул, отставил вино и просмотрел внимательней:
        - Что же это такое, боярин. Ты откуда деньжищи такие взял? Это ведь выкуп тут проставлен, верно?
        - А что такого, княже? - забеспокоился боярин. - Я с ханом торговался долго. Почитай, вдвое скостил.
        - Вот, боярин Ушаков указан. Выкуп триста пятьдесят рублей! Разве же так можно?! Больше ста пятидесяти соглашаться никак нельзя. Отрок Нефедов - двести! Это же не всякий боярин таких денег стоит. Новик, новик, новик… Как они попались одной компанией? За зайцами без сабель решили поохотиться? Не стоят они двухсот рублей. А эти и вовсе от сохи: стрелец московский, стрелец тверской… А за них, как за родовитого князя, денег получить хотят!
        - Тебе-то чего, Андрей Васильевич? - пожал плечами Василий Грязный. - Казна же платит, не тебе выкупать.
        Этим рыжебородый боярин в татарском халате выдал про себя все! Попав из захудалой деревеньки в избранную тысячу, Васька оказался среди самых близких к государю ратников. Обогатился, обзавелся знакомыми, возгордился. Он не понимал, что вознесся не благодаря своим способностям, а лишь потому, что в избранных сотнях государь хотел раз и навсегда избавиться от обычая местничества, уж много раз губившего армию в кровавых сечах. Он упивался своим новым положением и, может статься, угодив в плен, сам же и похвастался, сколь ценная личность попала татарам в лапы. Однако при всем том он как был глухой, неотесанной деревенщиной, так им и остался. Для него Москва, царь, казна являлись чем-то сказочным, неописуемым и эфемерным, оторванным от земли и парящим под небесами лишь чутьчуть ниже подошв Всевышнего. Он не понимал, что казна не бесконечна. И что каждый лишний рубль, отданный татарам в Крым, уже не станет тем фунтом пороха, который потребуется русской рати в смертном бою - зато станет той стрелой, что пробьет грудь его друга, его брата или отца. Что московское серебро и золото - это стрелецкие полки,
пушки, это стены и крепостные башни. Отдавать все это врагу - преступление. Но коли уж приходится - отдать нужно как можно меньше.
        Для Васьки Грязного же казна оставалась бездонным сундуком, из которого деньги можно доставать сколько хочешь и разбрасывать без счета. Столько лет при ханском дворе в доверии просидел - а ничего ни для государя, ни для Руси сделать, выведать, выторговать не смог. Зато халатом и отрезом на новые портки - разжился.
        Зверев промотал свиток, заметил означенную боярином цену. Свою персону Грязный оценил аж в пятнадцать тысяч полновесных рублей. Насколько князь Сакульский слышал, именно такое тягло вносил в казну весь Новгород целиком. Один опричник получался равным налогам с целого города.
        Это был тот редкий случай, когда Новгород понравился Андрею значительно больше, чем его нынешний собеседник.
        - Хан ничего менять не станет, - забеспокоился боярин, явно прочитав что-то у Зверева во взгляде. - Там уж и подпись, и печать. Учтено все в разрядных книгах до копеечки.
        - Что учтено, коли ничего татары по этой росписи не получили? - грозно поинтересовался князь. - И не получат за жадность свою безмерную!
        - Хан, это… - Васька Грязный сверху потыкал указательным пальцем в свиток. - Там доля султанская определена. Большая. Четверть. Коли выкуп снизить, то и казна Сулеймана Великолепного серебра не получит. А он правитель суровый. Может и на кол посадить слугу нерадивого. За минувшие двадцать лет тут в Крыму аж пятеро ханов сменилось. Чуть султану не по нраву что - сразу р-раз, и другого присылает. Прежний же это… В немилость.
        - Мне-то что? - пожал плечами Зверев. - Пусть хоть на кол Девлет-Гирея посадит, мне не жалко. Я даже помочь согласен. Коли крымским ханом меньше - так на Руси спокойнее.
        Это предложение заставило боярина задуматься. Похоже, он не ожидал, что его покровитель может оказаться кому-то не по нраву. Но гость все равно мотнул головой:
        - Не изменит ничего Гирей-хан в уговоре, не поступится. Подпись и печать есть, значит все.
        - Передай, я хочу с ним поговорить.
        - Он не станет! - твердо заявил боярин.
        Теперь настала очередь задуматься Андрею. Он чувствовал, что боярин лжет, что при личном торге с ханом выбить дополнительную скидку наверняка получится. Но при всем том сделать ничего не мог. Иного выхода на здешнего правителя, кроме как через Грязного, у него не было, а тот организовывать встречу категорически не желал. Видать, успел преизрядно нахвастать своими возможностями и теперь стыдился продемонстрировать собственную никчемность. Кто его всерьез воспримет, коли им обговоренную и подписанную ханом грамоту русский посланник сразу рвет и нового уговора требует? Нет, Грязный его к хану не пустит. И что тогда?..
        - Где, говоришь, наместник султана в Крыму сидит?
        - Возле Балаклавы, в Кучук-Мускомском исаре, - напомнил боярин.
        - Раз хан ничего изменить не может, придется ехать к наместнику.
        - Верно-верно! - встрепенулся гость. - У него еще и списки из Гезлева быть должны. Из иных городов, мыслю, этим годом никто за Крым не ходил, откупаются. А Гезлев хоть и у моря, а степь округ. Оттуда ходят. Барас-Ахмет-паша поправить хана в силах. Обязательно поправит. Он ведь именем султана здесь правит. А хан Девлет-Гирей - от себя, согласно дозволения Сулеймана Великолепного.
        - Я вижу, ты уважаешь османского султана, боярин? - поинтересовался Зверев.
        - Я… - Грязный заметно смутился. - Здесь его все так называют, попробуй хоть букву недоговорить… Давай еще вина подолью, княже? Не грусти о думах своих. Молодой, знатный. Все исполнится!
        Однако товарищеский дух из их беседы безнадежно выветрился. Не вдаваясь больше в долгие разговоры, они допили вино, и гость, вежливо распрощавшись, ушел. Причем явно без желания вернуться.
        Андрей поднялся наверх, окликнул хозяина постоялого двора:
        - Богдан, пообедать мне горячего чего сделай. Можно плов или хаш. И кофе. Кофе есть у тебя?
        - Да, господин, - поклонился тот.
        - Вот и хорошо. Кстати, холопы мои где, не знаешь?
        - Прости, господин, не ведаю. Как до рассвета вышли, так не возвращались больше.
        - Значит, голодными останутся. Как готово будет, приноси.
        - Дык, княже, долго плов готовить-то. Может, пока суслика на вертеле запечь?
        - Не нужно суслика, - отмахнулся Зверев. - Подожду. А вот кофе свари.
        Выпив две чашки, Андрей поскучал у окна, обдумывая новые планы и ожидая обещанного плова. За минувшие сутки погода разительно переменилась. Небо заволокло низкими мрачными тучами, дышащими влагой, в окно дул довольно сильный ветер, несущий запах совсем недалекого моря. Однако ветер был теплый, а то и дело начинающий моросить дождь покрывал снежный наст глубокими оспинами, а местами размывал до самой травы.
        - Оттепель… - Князь начал загибать пальцы, пытаясь вычислить сегодняшнюю дату, но вспомнить все дни долгого путешествия не мог, а потому во всех трех попытках результат получился разный. И тем не менее Зверев понял, что в Крыму начинается весна. - Еще немного, и сани станут обузой. По камням и земле много не накатаешь.
        Наконец с лестницы послышался шум. Зверев различил осторожные шаги, развернулся:
        - Уже готово?
        Но в комнату крался не Богдан с большим казаном плова, а Никита, прячущий чтото за спиной. Следом, прикусив губу, пытался пробраться Мефодий.
        - Вы чего, мужики, кузнечиков ловите?
        - Прости, княже, - остановился Никита. - Тревожить не хотели.
        - Угу, я понял, - кивнул Зверев. - Чего за спиной?
        - Пояс мой, - показал ремень холоп. - Вот косарь, вот сумка, вот нож.
        Столь подробное перечисление тут же указало Андрею, что именно вызывает наибольшее подозрение.
        - Вот и славно. Давай надень. Нечего расхристанным ходить.
        - Сию минуту, княже… - Никита переглянулся с Мефодием, тот стал бочком, бочком пробираться к вещам.
        - Ну, вы чисто дети, - покачал головой князь. - Давай показывай, что там у тебя с поясом?
        - Да пряжку я потерял, Андрей Васильевич, - наконец признался холоп. - У Мефодия старая есть, пока поменяю. Опосля новую куплю. Сам куплю, княже, не беспокойся.
        - Сам? - переспросил Зверев.
        - Сам, - подтвердил Никита.
        - Давай выкладывай, что вы там натворили?
        - Ничего, княже. Вот те крест, ничего!
        - Чтобы ты, потеряв пряжку, не у меня просить начал, а сам вызвался купить? Тут, Никита, дело нечисто. Рассказывай, не томи. Все едино правда наружу вылезет.
        Холопы закашлялись, переглянулись.
        - Тут Полель… - начал было Мефодий, потом махнул рукой и позвал: - Полель, иди сюда!
        Со стороны лестницы послышался шорох, в комнату спустился холоп. Он был опоясан, опрятен, трезв, но все время прятал глаза.
        - Все, все заходите! - потребовал Зверев. - Прямо как к стоматологу в очереди сидите. Заходите, лечить стану разом всех.
        Вслед за Полелем вошли Боян и Боголюб. И вместе с ними - девушка, которая пыталась стыдливо прикрыть лохмотья. У нее была броская фигура: высокая грудь, чистые покатые плечи, гладкие, хоть и пыльные, руки и - покрытое струпьями лицо, жестоко обезображенное шрамами. Целыми остались только глаза и подбородок.
        - Боже, как это? - не удержался от возгласа Андрей.
        - У хозяина ее старшая жена приревновала, - пояснил Полель. - Испугалась, что больно красивая, мужу понравится. Взяла и лицо кипятком полила. Связала, монеты на глаза положила, чтобы не спеклись, и полила. Без глаз какая работница?
        - Вот… - скрипнул зубами князь. - Постой, а с вами она почему? Украли?
        - Выкупили, Андрей Васильевич, - ответил за всех Никита. - Прости, не стерпели. Серебро у нас было, ты сам и наградил. У причастия с Прибавой познакомились. Вон он, Полель разговорился. Пожалели. Не смогли назад к извергам отпустить.
        - Пряжка-то где?
        - Татарину понравилась. Она же у меня сдвоенная была, серебро с позолотой. Сокол с крыльями. Сторговались на серебре и пряжке в придачу.
        - Грамоту какую татарин за ней дал? Что не в бегах?
        - Как же, княже, все честь по чести! - Полель зашарил на груди, извлек совсем куцый кусочек хрустящего пергамента. - Дозволишь оставить ее, княже? Пропадет же, Андрей Васильевич!
        Зверев вздохнул. Пути у них впереди лежали еще долгие, лишняя обуза была ни к чему. Он подступил ближе, всмотрелся в лицо невольницы:
        - А ты, никак, немая?
        - Нет, боярин, - шепнула девушка.
        - Князь, - поправил ее Андрей. - Полель, рубаху возьми чистую, порты. Веди ее в баню, совсем ведь волосы посерели. У Богдана уксуса возьми. Перед мытьем лицо с молитвою протрете и после.
        - Слушаю, княже!!! - радостно крикнул паренек.
        - Грешно женщине в портах… - еле слышно воспротивилась Прибава.
        - Без штанов еще грешнее, - хмыкнул Зверев. - Потом этот ухарь паранджу купит, дабы посторонние не пялились.
        - Нельзя в парандже, - опять шепотом предупредила невольница. - Подумают, магометянка в прислужении у христиан. Побьют, закон такой.
        - На тебя не угодить, - покачал головой Андрей. - Ну, коли так, и ходить станешь так. Никита, вещи собирай, хозяина двора предупреди, что съедем на рассвете, пусть лошадей и сани приведет. Пора.
        - Эк ты стремителен, Андрей Васильевич. Не успел приехать, уже дальше торопишься.
        - Иначе, Никита, нельзя. Служба государева на нас.
        Стыдно признать, но в этот раз князь Сакульский покривил душой. Небольшой обоз из трех саней пополз не к Балаклаве, возле которой прятался в крепости султанский наместник Барас-Ахмет-паша, а в прямо противоположную сторону, к Карасубазару, возле которого томился в неволе боярин Василий Лисьин, попавший в лапы к какому-то Янша-мурзе из рода беев Ширинских.
        Двигались путники не спеша. Лошади за два дня толком отдохнуть не успели, а потому гнать их, как свежих, было неблагоразумно. Впрочем, это пошло только на пользу - Андрей немного задержался и поутру купил Прибаве недорогое опрятное платье татарского покроя и шитую шапочку с полупрозрачной газовой вуалью. Во избежание подозрений к наряду добавили крохотную иконку-троеручницу на шелковом шнурочке. Невольница сказала, что подобные носят многие русские женщины, ищущие своих угнанных в рабство родичей. И после этого, двигаясь быстрым шагом, уже после полудня нагнали сани.
        На дневку путники останавливаться не стали. Выйдя под сумерки к Ак-Мечети, они обогнули город с юга и заночевали на берегу Малого Салгира. Разводить огонь князь не разрешил - не хотел привлекать внимания. А ну, кто коней татарских узнает?
        Хотя, конечно, при том, какие табуны у каждого здешнего рода имеются - упомнить, кто из друзей-соседей на чем на охоту умчался, вряд ли возможно. Ведь у каждого крымчака минимум три скакуна постоянно под седлом. В смысле - без заводных они дальше, чем на один переход, не поедут. Но, как говорится, береженого Бог бережет.
        Поэтому и снялись с лагеря они до рассвета, наскоро перекусив лепешками и холодной бараниной. Зверев издалека бросил прощальный взгляд на ставку калгисултана: несколько больших и малых мечетей, выпроставших над собой пики минаретов, десяток двухэтажных домов и многие сотни низеньких строений, теряющихся под белыми кронами деревьев, что росли по несколько в каждом дворике. Город больше походил на разгороженный заборами сад, нежели военный лагерь.
        - Странно, - пожал плечами Андрей. - Резиденция главного здешнего воеводы - и без крепости. Ладно, нам же проще будет. Никита, трогаем!
        Обоз перевалил пологие холмы, ограничивающие долину Ак-Мечети с востока, и к полудню оказался во владениях новой весны. Здесь, под уже зеленеющими северными склонами холмов, на обширной долине перед урочищем Карасубаши вовсю таял снег. Полозья то и дело жалобно хрипели, соскакивая на мелкие камушки, устилающие тракт. По склонам от дороги вверх тянулись виноградники, на которых кипела работа. Десятки мужчин и женщин поправляли решетки, удерживающие лозу, подвязывали плети, рыхлили землю. Зверев заметил, что то один, то другой виноградарь, подобрав что-то с земли или веток, без колебаний отправляет это в рот - и резко отвернулся. Желание жрать насекомых или прошлогодние ягоды вряд ли свидетельствовало о сытой и счастливой жизни невольников. А кто это еще мог быть?
        По правую руку от дороги тоже раскинулись виноградники - но на них работы еще не начались.
        Вечером путники разбили лагерь на берегу весело журчащей Биюк-Карасу, уже успевшей насквозь промыть ледовый панцирь, совсем неподалеку от огромной Белой скалы, похожей на круглую крепостную башню высотой с тридцатиэтажный дом. За ней начиналась ровная, как по ниточке, крепостная стена из белого камня. Хотя на деле, конечно, это был всего лишь обрыв очередной столовой горы. Но очень красивый.
        Виноградников здесь уже не было, зато воды - вдосталь, а снега оставалось совсем немного, земляные кочки так и вовсе успели выставить на вид зеленые травяные макушки. Посему князь решил сделать тут дневку, чтобы лошади смогли набить брюхо до отвала, и только после этого двинулся дальше, по узкой тропе, тянущейся вдоль самого русла. Всего через три часа они оказались на окраине города, мало чем отличного от Ак-Мечети. Те же самые кроны деревьев, прячущие большинство построек, стройные минареты, отдельные крупные дома - и никаких крепостей.
        - Верховым на рысях всего один бросок, - отметил для себя Зверев. - И у кого тут спрашивать, где найти этого проклятого Янша-мурзу?
        Как и в прочих известных князю исламских городах, здешние дворы не имели окон наружу. Жители востока не привыкли сидеть на завалинке, болтать у колодца, интересоваться делами соседей. Каждая семья замыкалась в своем уютном дворике и… И князь пока не видел впереди ни одной живой души. Только стены и проулки.
        - Вдоль реки надо бы пройти, княже, - посоветовала Прибава.
        - Почему? - поинтересовался Андрей.
        - Наверняка хоть кто-то из ближних домов вскорости за водой придет, господин, - потупив глаза, ответила она. - У воды завсегда людей много. Надобно токмо глянуть, откуда черпают, да там и подождать.
        - Татары невольника пошлют. Откуда ему знать про не самого знатного мурзу?
        - Рабы здесь в большинстве православные. Спросим, где храм здешний, а уж там батюшка про басурман завсегда знает. Кто злой, кто жестокий, кто богохульник. Кому еще прихожанам на хозяина пожаловаться, как не ему, у кого утешения в горести искать?
        - Умница, - оценил идею князь. - Только всем обозом туда тащиться ни к чему. Полель, с Прибавой пойдешь. Узнаете путь к храму - и обратно.
        Холоп с девушкой вернулись минут через пятнадцать, еще полтора часа ушло на то, чтобы обогнуть Карасубазар с западной стороны, пробираясь пока заснеженными полями вдоль лысых, каменистых, но пологих склонов. В храме Успения князь просто показал священнику свиток, в душе надеясь, что тот признает в боярине Лисьине своего прихожанина. Но тот покачал головой:
        - Нет, боярина сего не видел ни разу. Но про мурзу Яншу ведаю. Кочует он у Суджу-Кая, в долине. Три юрты у него в кочевье, помнится. Больше ничего не скажу.
        - Как его найти, святой отец? - свернул грамоту князь.
        - Отсель еще верст семь будет, - задумался батюшка. - Это коли вдоль реки ехать. Она там петлять начинает, и по левую руку скала серая выступает. Это Суджу-Кай и есть. В двух верстах далее опять горы поднимаются. Меж этими камнями долина от реки уходит на три версты. Вот там он и кочует, мурза этот. Где точно, не скажу. Но, мыслю, там уж найти не сложно.
        - Благодарствую… - Князь кинул монету в ящичек на нужды церкви, вышел, и обоз снова тронулся в путь.
        Шаркая полозьями по прошлогодней квелой траве, обоз приполз к камню Суджу-Кай только на следующий день. Зато - почти на рассвете. Как раз благодаря солнцу, подсветившему еще заснеженные западные склоны за долиной, Андрей и заметил среди белизны слабый серый дымок.
        Оказалось, что юрт у мурзы Янши не три, а целых пять. И стоят все они на юге долины, под северными склонами. И разумеется, вдоль этих склонов множеством коричневых прядей тянулись штакетники с виноградной лозой. На плантации трудилось больше полусотни невольников. Зверев, на время забыв про холопов и обоз, бросил поводья лошади и зашагал к винограднику, вглядываясь в фигуры далеких рабов.
        - Эй, боярин! - весело окликнули его от крайней юрты. - Не меня ли ищешь?
        У покачивающегося полога отирал руки о подол халата улыбчивый татарин. Широкое лицо его с пухлыми розовыми щеками настолько не подходило тощему телу, что тонкие усики, по здешней моде уходящие вниз по краям рта, указывали не на ключицы, а на середину плеч. Уши же и вовсе выпирали наружу. Правда, тут отмечалась изрядная лопоухость.
        - Здрав будь, хозяин. Богатства тебе и благоденствия. - Андрей приложил руку к груди, чуть поклонился. Он помнил, что с этим человеком придется торговаться за жизнь отца, а потому грубить ему не следовало. - Не ты ли будешь мурзой Яншой из рода беев Шириновых?
        Полог приподнялся, из-под него один за другим стали выбираться еще татары. Пожилые и совсем дети, безусые мальчишки и крепкие воины. Многие были с ножами, но без боевого оружия.
        - За добрые слова тебе спасибо, боярин, - двумя пальчиками провел по тонким усикам крымчак, от носа в стороны и вниз до подбородка. - Чую я богатство…
        Внезапно татар растолкал патлатый бородач в стеганом халате, вырвался вперед:
        - Андрей!!!
        - Отец? - В таком обличье Василия Лисьина Зверев не видел еще ни разу, а потому, узнавая глаза, нос, контуры лица, голос, он продолжал еще сомневаться. Но бородач уже сжал его в объятиях:
        - Андрей! Андрюша… Сын, откуда?
        - Ну, как откуда, батюшка? - Андрей окончательно убедился в том, что перед ним тот самый человек, ради которого он и отправился в путь. - За тобой приехал, как же еще? Ты как? Жив ли, здоров ли? Сказывали, увечен.
        - А-а, сын, стало быть, батюшку навестил? - опять засмеялся татарин. - И вправду, значит, богатым мне быть. Эй, Зухра, еще подушку к столу положи. Гость приехал! Проходи внутрь, боярин Андрей! Хаш остывает, мясо сохнет. Когда стол накрыт, время страсть как дорого!
        - Идем, сынок, идем, - увлек князя за собой Василий Ярославич.
        В юрте после улицы показалось темно - ничего не разглядеть. Но гостя провели, усадили на пол, на плоскую, как блин, подушечку, подали в руку пиалу. Андрей сделал пару глотков, понял, что угощают кумысом, и допил остальное. Татары довольно зашумели. Мурза, сидящий во главе стола, что-то откромсал от туши, лежащей перед ним, протянул. Крымчаки из рук в руки передали Звереву изрядный мясной шмат на кости. Князь кивнул, достал малый нож и, по русскому обычаю, стал срезать небольшие кусочки и отправлять в рот. Хозяева посмеивались, но без неодобрения.
        - Андрей тебя зовут, боярин? - расправив куцые плечи, уточнил мурза Янша. - Хороший у тебя отец, боярин Андрей. Храбрый воин. Сильный. Дрался, как лев! Кабы конь его не оступился, так, глядишь, я бы у него в гостях оказался, а не он в моем кочевье. Но покачнулся он, опустил свою саблю. Тут я его щитом и оглушил. А коня того глупого и убили там же, постигла рука Всевышнего за проступок тяжкий.
        - Так ты цел, батюшка? - нашел отца глазами князь. - Была весть, увечным ты оказался.
        - Рука сломана была, и в груди что-то, - ответил боярин. - В беспамятстве увезли. Но сейчас, Божьей милостью, все заросло, не тревожит.
        - Храбрый воин, сильный воин! - похвалил пленника татарин. - Не велел убивать, велел с собой забрать. Пусть братья смотрят, пусть дети смотрят, пусть все пример берут, как сражаться надо. А его дети пусть не смотрят, пусть выкуп везут, - подмигнул гостю мурза. - Зухра, видишь, кость у него одна осталась. Хаш налей боярину Андрею, пусть досыта после дороги долгой покушает. Потом спать положим, потом пир будет, потом устанем все и до утра отдыхать будем. А уж потом про выкуп говорить станем. Достойный воин, достойный сын, достойные гости! Ай, даже отдавать жалко. Опустеет без тебя кочевье, храбрый боярин Василий. Ай, не знаю, что и делать теперь.
        Женская рука подала из-за спины пиалу, пахнущую мясом и полную до краев. Отхлебнув, Андрей понял, что это бульон, по густоте напоминающий растопленный жир. Сделал еще пару глотков, прожевал мелкие кусочки чеснока. Варево скатилось к желудку и поползло в стороны, наполняя тело теплом. Князь сделал еще несколько глотков и понял, что после такого обеда и правда упадет спать.
        В юрте было тихо, тепло и сумеречно. Куда теплее, нежели в каменных палатах Чуфут-Кале. Кровь отлила от головы к плотно набитому желудку, и веки опускались сами собой. Татары после обеда частью ушли, частью разлеглись по кошмам и коврам, сладко посапывая. Между ними бесшумно скользили женские фигуры, подкладывая топливо в очаг, прибирая посуду, собирая оставшуюся еду на край, ближе к выходу. Длинные халаты, скрадывающие формы, придавали этим то ли служанкам, то ли женам сходство с призраками. Наконец и они успокоились, рассевшись у стола и приступая к обеду - и Зверев ненадолго провалился в сон. А когда вернулся в реальность - женщины уже исчезли вместе с покрывалом, заменявшим достархан. Крымчаки же продолжали безмятежно спать.
        Князь поднялся, вышел из юрты, вдохнул свежего холодного воздуха, потянулся, направился к обозу:
        - Никита! Как, расположились?
        - Да, княже. Василий Ярославович место указал для кострища и где встать можно, дабы татары не серчали.
        - Не называй меня князем, Никита, и другим накажи. За княжеского отца совсем иной выкуп требовать станут, а у меня с собой серебра уже мало осталось. Батюшка-то где?
        - Мефодия и Полеля повел - показать, где дровами разжиться можно. Трех лошадей забрал. Сказывал, сани не пройдут. Токмо вьючить надобно.
        - Это верно. Горы тут, может, и пологие, а все едино скалы, да камни то тут, то там выпирают. - Андрей присел на облучок распряженных саней. - Дай воды попить, а то у них тут только кумыс да кумыс.
        - Вот, княже. Утром из снега топили, - протянул небольшой бурдючок холоп.
        - Никита!
        - Прости, Андрей Васильевич… Чего татары-то от тебя хотели?
        - Да так, из вежливости. Отца хвалили, мне добрые слова сказывали.
        - Никак, дружбы вашей басурмане ищут?
        - Может статься, и нашли, - пожал плечами Андрей. - Батюшку надобно спросить.
        Такое среди извечных врагов случалось не раз и не два. Родовитые полоняне, подолгу жившие в домах и семьях своих победителей в ожидании выкупа, и их пленители привыкали друг к другу, находили общий язык, превращались в близких друзей и оставались ими по возвращении выкупленных на русскую землю. Порой даже роднились, навещали друг друга… Что не мешало друзьям временами сходиться на поле брани в смертной сече. Ничего не поделать, таков долг службы.
        Но служба - одно, а личные отношения - другое.
        Дровосеки явились примерно через час, ведя в поводу тяжело груженных лошадей. Андрей поднялся навстречу, и они с отцом снова обнялись.
        - Ну, ты как? - поинтересовался Зверев. - Пока татары спят, можешь сказать как есть.
        - Не спят, - покачал головой боярин. - Мурза у старшей жены, братья его в своей юрте в кости играют, племянник же и один из сыновей к табуну поехали пастухов проведать.
        - Да бог с ними, с крымчаками. Ты как?
        - Сам ведь видел, Андрей. Ем за одним столом, сплю в одной юрте. Одет как родич. Почетный пленник. Одна беда, что скучно. Дела для меня тут нет, храм ближайший токмо в Карасубазаре. Порой с мурзой к отаре или табуну съезжу, иногда на скалы схожу. Вот и все занятие. Поведай лучше, как там матушка, как сам, как Полина, дети?
        - Дома у меня, милостью Божьей, жаловаться не на что. Здоровы все, растут и веселятся. Лихоманка не добралась. Ольга Юрьевна горевала по тебе сильно, в монастырь хотела уйти. Насилу отговорил. С хозяйством же порядок. Недоимок нет, крестьяне от оброка не бегут.
        - Отчего постриг хотела принять? Нечто не дождаться? Не навек в полоне - государь, вестимо, каженный год полон откупает.
        - Весть дурная поначалу пришла: что посекли тебя в порубежье насмерть. С выкупом тоже неладное случилось. Государь посольство посылал, союз предлагал хану супротив ляхов. Да рассорились послы с Девлет-Гиреем, с руганью уехали, ни о чем не сговорились. Вот и выкупить пленных не вышло. Теперь я этим занимаюсь, но дело еще не слажено.
        - Сладится?
        - Надеюсь. Но ты не беспокойся, отец, тебя я прямо сейчас выкуплю. Матушка исстрадалась, мне тревожно. Поместье рук твоих и воли просит.
        - Один не поеду, - покачал головой боярин. - Видишь, на виноградниках смерды трудятся? Тоже ведь полоняне все. Мы ели - они работали, мы спали - они работали. Мы лясы точим - они токмо трудятся. Сердце кровью обливается сие каженный день созерцать. Татары их ведь и не кормят толком, не одевают, спать под крышу не пускают. Кто как может из невольников, тот так и изворачивается. Объедки обгладывают, что после татар и жен их остаются, улиток и червяков жрут, лягушек летом ловят, шкурами выброшенными заматываются, под возки и попоны от ветра прячутся, вместе сбиваются, дабы теплее было. Мрут, просто страх. Крымчаки скот свой больше берегут, нежели полон наш.
        - Проклятие… - Андрей только и мог, что стиснуть кулаки.
        - Я совестить пытался, - вздохнул Василий Ярославович. - Токмо Янша-мурза сказал, что лошадей и овец он своих не кормит, те сами о пропитании заботятся. Вот пусть и невольники тоже сами еду ищут, не его забота. А коли умирают, так он летом в набеге еще наловит. Сказывает, его припасов и так немного, на род его едва хватает. И тратить мясо и зерно, крымчакам отложенное, на иноверцев он не станет. Я боярин родовитый, меня на кошт взял. Безродных же смердов в христианских землях несчитано, их беречь ни к чему.
        - С тобой нас семеро, отец. Их же всего…
        - Перестань, Андрей! - не стал даже дослушивать Василий Ярославович. - Коли с этим кочевьем мы и управимся, все едино сквозь Крым столь малым числом не пройдем. Невольники от здешней жизни слабы, еле ноги волочат. Пользы от них никакой не будет, токмо обуза. Погубим всех, и сами зазря сгинем. Опять же кровь проливать в доме, что приют тебе дал - грех страшный. Хоть они и татарыдушегубы, да я все едино их гость. И ты, Андрей, тоже.
        - У меня от силы триста рублей осталось, отец, - признался Зверев. - Токмо и хватит, что тебя выкупить да домой вернуться. Тоже ведь расходы не маленькие. Я ведь, как про плен твой узнал, так сколько было при себе денег, с тем и поехал. Для обычного пути, для хлопот домашних в усадьбе, али на подворье сего с избытком хватало, богатым гоголем ходил. По сим же нуждам нищ донельзя. Тебя выкуплю, еще двух-трех смердов освободить могу. Все, на большее не хватит.
        - Коли православных в аду сем оставлять, так и я не поеду, - опустил голову боярин. - Стыд замучит по земле русской ходить, кусок в горло не полезет. Вспоминать стану, как христиан невинных на муку бросил.
        - Отец… - Андрей подошел и крепко обнял боярина. - Отец, я тебя понимаю. Но у меня нет денег, чтобы выкупить всех. Их просто нет!
        - Надо торговаться! Янша не знает, что я отец богатого князя, ты тоже, я заметил, не признал. Можно сторговать… Можно сторговать меня за сто, а остальных.
        - Отец… - Зверев прикусил губу. - Отец, я уже успел кое-что узнать. ДевлетГирей хочет получить за каждого пленного боярина триста пятьдесят рублей. Коли торговаться смертным боем, можно сбить выкуп до двухсот рублей. Если сильно повезет, очень сильно, то до ста пятидесяти. Пусть так. Коли я отдам за тебя половину серебра, то смогу забрать еще три… ну, четыре невольника. И нам придется считать каждую копейку, чтобы добраться домой не голодая. Если заплатить придется двести, тогда… Тогда придется выбрать только одного.
        - Всех, Андрей! Только всех! Иначе я останусь здесь.
        - И я останусь! - не выдержал Зверев. - И холопы останутся, и лошади, и сани. Мы все теперь будем жить здесь, в Крыму. Станем служить османскому султану и платить ему двойные подати, как зимми. Крымскому хану понравятся новые слуги, правда?
        - Нет, Андрей, - твердо заявил боярин. - Останусь я один. Ты кое о чем забыл, сынок. Служилых людей выкупает царская казна. Потерплю еще немного, коли так судьба распорядилась. Может статься, это воля Господа нашего, Иисуса - указать мне на горести соплеменников, дабы единоверцев своих из полона спас. Без Божьей воли и волос с головы человека не упадет. Коли он меня сюда привел, стало быть, указать на что-то желал.
        - Давай наоборот сделаем, отец. Выкупим тебя, а опосля за остальными вернемся. Обговорим, сколько платить надобно, да всех и заберем до единого.
        - Со мной за полгода не случится ничего, Андрей. Из них же токмо половина сей срок переживет. Их выкупай, не меня. Мы с тобой свиделись, за матушку нашу, за дом, за тебя, за внуков я ныне спокоен. Теперь и ждать легче станет.
        - Как я матери в глаза посмотрю, отец?
        - Она поймет, Андрей, все поймет. Опять же скажешь, что видел, что жив, вернусь скоро. Но людей здесь бросить я не могу. И не стану. Такое тебе мое слово.
        - Я не могу так поступить, отец… - мотнул головой Андрей, ощущая, как к горлу подкатывается комок. - Я приехал, чтобы забрать тебя с собой.
        - Это искупление мое за грехи, что свершил в своей судьбе.
        - Не могу…
        Зверев протестовал, но в душе уже уяснил, что изменить ничего не сможет. Боярин Василий Лисьин сделал свой выбор и последует ему до конца. К тому же глубоко в душе Андрей понимал отца. Сейчас решалась судьба сразу нескольких десятков человек. Остаться им в аду - или обрести свободу. Жить - или умереть. А то, как долго еще боярин Лисьин останется в плену, зависело опять же от его расторопности. Его, князя Сакульского, доверенного посланника государя.
        - Я не был безгрешным слугой Господа, Андрей. Дозволь мне вернуться с чистой душой, с искуплением и радостью. Пусть позднее, но со спокойной совестью.
        - Триста… - повернул голову к холму Зверев. - На всех все равно не хватит.
        - Здесь не все христиане, Андрей. Схизматиков куда больше. Ляхов крымчаки куда как чаще грабят. К ним идти ближе. За Днепр по Черному шляху перемахнул - и ты, почитай, там и есть. А на Русь через Дикое поле скакать и скакать. Умучаешься. Мыслю, на лозе немногим больше десятка трудится, да девок четырех нукеры тискают. И две бабы в возрасте женам мурзы по хозяйству помогают. Два десятка, не более.
        - Два десятка… Триста рублей… - Андрей мотнул головой. - Пятнадцать рублей за каждого? Ты веришь в чудо?
        - На все Божья воля, сынок. Ты должен выкупить всех.
        - А еще - вернуться домой.
        - Господь не оставит тебя в сем деле. Поможет. Доберешься.
        - Тогда веди меня к своему мурзе. Чем раньше я тронусь в путь, тем скорее вернусь за тобой.
        Хозяин кочевья находился в юрте младшей жены. Сидел справа у дальней стены, возле сундука, попивал кумыс и с интересом разглядывал рассыпанные в ногах костяные пластинки, покрытые мелкой насечкой. Янша-мурза поднял голову, улыбнулся, поманил гостей к себе:
        - Ты умеешь толковать кости, боярин? Их хорошо бросать, когда судьба вершит поворот. Они указывают, к чему готовиться, а чего бояться в грядущем. К тебе приехал сын - и это поворот. Я бросил их - и вот, смотри. Знак новизны упал на мой символ, твой знак, знак гостя, откатился. Жизнь лежит лицом вниз, смерть тоже… Получается, мы вступим с твоим сыном в поединок, он одолеет, и ты отправишься в дальний путь. Но почему ни жизнь, ни смерть моя тут не тронуты? Что это за поражение, если не затрагивает здоровья?
        - Такое случается тогда, мурза, когда поединок приносит прибыль. Эта кость может означать новое богатство?
        - Не может, боярин… - Янша-мурза сгреб костяшки и высыпал в замшевый мешочек, затянул узел. - Но мне нравятся твои слова. Продолжай.
        - Перед отъездом из Москвы священник наложил на меня епитимью. Велел выкупить из рабства единоверцев, которых я найду здесь. Я хочу забрать с собой всех православных, что пребывают у тебя в неволе.
        - Вот как?! - Татарин захохотал. - Я мыслил, ты намерен выкупить только отца.
        - Если я не выкуплю батюшку, его выкупит казна. Если я не выкуплю рабов, за них не заплатит никто. Отец считает тебя своим другом и желает, чтобы тебе досталось куда больше серебра, чем прочим крымчакам. Коли мне все равно надлежит расставаться с деньгами, отчего не отдать их тому, кто умеет достойно привечать гостей, а не жадному купцу с торга в Кафе?
        - Ты сказал, «выкупит казна»? - насторожился мурза. - Ты оставляешь отца и забираешь безродных смердов?
        - Я взял серебро токмо для спасения отца, Янша-мурза. Мы подумали, тебе понравится получить деньги два раза, а не один. Но если ты против… - развел руками Андрей.
        - Нет-нет, ты и вправду одолел меня в этом споре! - опять развеселился татарин. - Кости сказали правду. Ты одержал верх, и костяшка гостя укатилась в сторону. Но это оказался не твой знак, боярин, а знак рабов! Дай я вспомню… Тех, кто с Руси, у меня… пятнадцать!
        - Трое из них умерли от тягот, Янша-мурза, - покачал головой Василий Ярославович. - И ты забыл про невольниц.
        - Верно, - согласился крымчак. - Баб еще семь. Стало быть, девятнадцать. Девятнадцать на пятьдесят означает… С тебя девятьсот пятьдесят рублей, боярин Андрей!
        - Пятьдесят за полудохлого раба?! - вскинул брови Зверев. - Столько платят за стрельца! За воина, сильного и обученного! Твои же невольники столь слабы, что сами умирают каждый день, хотя их никто не трогает. Никто из них не стоит даже пяти рублей!
        - Что тебе за дело до их слабости? Ты ведь желаешь спасти их души, а не тела!
        - Если за те же деньги можно спасти вдесятеро больше душ - зачем идти на лишние траты? Я должен всего лишь исполнить епитимью, а не разориться! Если попавшие к тебе души столь дороги, я могу поискать их в другом месте.
        - Ты нигде не найдешь рабов по пять рублей, боярин! Даже больных и жалких. Но ради дружбы со столь храбрым воином я готов уступить и отдать тебе всех за восемьсот рублей.
        - Мне не нужны все, уважаемый мурза. Мне нужны только православные. Сто двадцать рублей за горстку изможденных дохлятиков будет самой честной ценой…
        Они торговались с татарином долго и упорно, временами срываясь на ругань, иногда вставая и расходясь, но потом снова усаживаясь у бочонка с кумысом, ибо интерес был общий и отказываться от него не желал ни тот, ни другой. Крымчак упорно выжимал из гостя рубль за рублем, то угрожая, то срываясь на шутки, поил Андрея кумысом и даже потребовал принести и разогреть хаш, дабы голод не мешал беседе. Зверев выкручивался, пытался подменить плату подарками, отдав татарину взятые возле Ак-Мечети сабли, отказавшись в его пользу почти от всех лошадей и даже всучив вместо трех рублей сани, столь удобные для зимы. И все же, наконец, ударили по рукам на трехстах рублях и уже почти отданных припасах.
        - Славный ты гость, боярин Андрей, - закончив торг, откинулся на решетку юрты Янша-мурза. - И серебром порадовал, и рядиться с тобой интересно. Умеешь цену сбивать, ох, умеешь! Коли доведется рядом бывать, заворачивай на кочевье, завсегда рады будем. Ныне же по такому случаю пировать станем. Коли не отпраздновать сделку, так и на пользу она не пойдет.
        - Как же ты теперь? - шепнул сыну Василий Ярославович. - Все серебро без остатка басурманину выгреб?
        - Не бойся, отец. Серебро отдал, золота немного осталось. Похоже, остался я без пищалей своих. Пропал залог. Дублоны придется потратить… Ну, да ничего. Эти подарим - новые откуем. В Москве кузнецы хорошие, лучше прежних сделают.
        На рассвете холопы навьючили сундук и походные припасы на трех оставшихся в их распоряжении лошадей. Вокруг толпились счастливые невольники, словно опасаясь, как бы их не забыли в ненавистной долине.
        - Давай, Никита, трогай, - махнул рукой Андрей. - Я догоню.
        Князю очень не хотелось, чтобы уходящие рабы видели, как тепло он прощается с терзавшим их извергом. Но тут ничего не поделаешь. Иногда, чтобы свершить доброе дело, приходится улыбаться даже дьяволу.
        Когда караван был уже на полпути к реке, он слегка обнялся с Янша-мурзой, его старшими сыновьями, крепко сжал в объятиях отца, попросил:
        - Береги себя.
        - Матери передай, пусть не тревожится, скоро вернусь, - ответил боярин Лисьин и отстранился: - Ну, с Богом!
        За первый день Андрей заставил всех сделать длинный переход до самого Карасубазара. Невольники качались от усталости, падали, но не роптали, а лица их, несмотря на трудную дорогу, светились от радости. У города путники поужинали кулешом - дешевым, сытным, но безопасным для голодного брюха. Утром невольники двинулись дальше вокруг города, Андрей же с Прибавой и Мефодием пошли прямо и на торгу взяли самое дешевое, но еще приличное тряпье. Князь заподозрил, что и оно привезено откуда-то из набега, но предпочел держать эти мысли при себе.
        За городом путники соединились, вышли на Биюк-Карасу и вдоль нее выбрались к уже знакомым местам недалеко от Белой скалы. Здесь Зверев позволил недавним рабам отдохнуть полный день, от рассвета и до заката, набраться сил, переодеться из рубища и лохмотьев в более приличное тряпье, помыться, поесть - если не вдосталь, то хоть по-человечески. А потом повел их дальше, через долину на юг, чтобы через два дня выйти к морю возле реки Алачук.
        Как ни хотелось князю Сакульскому провести разведку здешних путей-дорожек, но у него не имелось денег, чтобы прогуливаться с тремя десятками голодных ртов за спиной. Да и время теперь стало для него куда дороже, нежели до встречи с отцом. Посему Андрей повернул вдоль моря на запад, торопя караван по узкой и постоянно ныряющей вверх и вниз, извилистой горной дороге с осыпающимися краями. Машинально он отметил для себя, что конницу этим путем не перебросишь - даже по двое, стремя к стремени, тут двигаться опасно. А цепочкой по одному даже самый скромный полк растянется на половину побережья.
        Уже на второй день путники прошли под прочными каменными стенами крепости Алушта. На четвертый - миновали Джалиту. Ими никто ни разу не заинтересовался. Обитатели южного берега Крыма больше были озабочены своими зеленеющими полями или рыбацкими принадлежностями и в сторону проходящих по дороге путников особо не смотрели. Татарских разъездов или постов янычар тоже нигде не встретилось. Судя по всему, обитатели Крыма чувствовали себя в полной безопасности. Черное море, почитай, уже внутренним османским морем стало, враги далеко, о бунтах никто отродясь не слышал. Чего бояться, о чем беспокоиться, зачем сторожить? Посему, кроме как в прибрежных крепостях, обороняющих главные порты, никаких военных сил здесь не стояло.

«И это хорошо!» - мысленно добавил к будущему докладу князь.
        Хотя, конечно, сведения он пока раздобыл весьма и весьма скудные.
        Брат по дыму
        На седьмой день пути дорога уткнулась в гряду высоченных отвесных гор, нависающих над самой водой, и резко отвернула от моря вглубь полуострова. Поначалу князь думал, что это всего лишь очередной ее изгиб, но проходил час за часом, позади оставались верста за верстой - а возвращаться к побережью узкий горный тракт не собирался. Андрей понял, что они наконец-то попали на ту самую петлю, о которой ему рассказывал боярин Грязный: за Балаклавской бухтой тракт десять верст тянется через горы, а уж потом выходит к воде. Поворот к КучукМускомскому исару должен быть где-то посередине, от приметного хутора в низине.
        - Ага, вот и он! - удовлетворенно кивнул князь, увидев впереди дом на огромном овальном валуне, который разделял надвое весело журчащий ручей. - Уж приметней некуда. Никита, ищи накатанный поворот влево!
        - Накатанного нет, Андрей Васильевич. Тропинка токмо через ручей тянется. Она это, али дальше пойдем? Помет, вон, лошадиный. Видать, проезжая.
        - Коли помет, поворачивай, - решил Зверев. - Тут среди скал и тропинка узкая за шлях зачтется.
        Перескочив ручей, тропинка запетляла между камнями вверх по горному склону, перевалила гребень, ухнулась вниз, повернула влево, перемахнула еще один ручеек и нырнула под густые кроны непролазного осинника.
        - Привал! - скомандовал князь Сакульский. - Место удобное, скоро вечер. Тут в горах темнота запросто на голых камнях застать может. Ни воды, ни дров, ни укрытия не найдем. Никита, остаешься за старшего. Я покамест огляжусь.
        Из лощины тропинка поползла круто вверх, перебравшись из лиственного леса в сосновый, обогнула сбившиеся в кучку скалы. В лицо Андрею дохнуло чуть солоноватой прохладой, и он остановился. До моря, похоже, оставалось всего ничего - но и солнце уже почти скрылось за невидимый отсюда горизонт, забирая с собой дневной свет.
        Послышалось цоканье железа о камни - совсем рядом промчался всадник, погоняя серого скакуна. Князь поймал на себе косой взгляд и повернул обратно к стоянке.
        Ночь прошла без приключений - но на рассвете, не поспел еще неизменный походный кулеш, со стороны моря появились сразу два десятка всадников в стеганых халатах, с ятаганами в кушаках и щитами у седел. Правда, без копий. Усатые, с бритыми подбородками, они сразу охватили стоянку, лошади пошли по кругу, воины не отводили глаз от освобожденных невольников, держа ладони на рукоятях оружия.
        - Вы кто такие? И как посмели осквернять землю премудрого и досточтимого Барас-Ахмет-пашы, милостью султана Сулеймана Великолепного наместника Крыма и всех окрестных земель?! - Старший из янычар внешне никак не выделялся среди прочих.
        - Вот, смотри, тут печать хана Девлет-Гирея и его подпись. - Андрей слегка развернул свиток с именами пленников, демонстрируя нижнюю часть. - А вот это подорожная от государя Иоанна Грозного. - Царь еще не обрел этого гордого титула, но Зверев решил, что солидное прозвище христианскому имени не повредит. - Я прибыл к наместнику султана, дабы обговорить выкуп, что будет выплачен за русский полон.
        Воин ничего не ответил, даже грамоты смотреть не стал, но отвернул обратно к крепости. Прочие янычары сняли окружение и помчались следом.
        - Что теперь будет, княже? - тихо спросил Полель. - У нас и сабель-то ни одной не осталось.
        - Долг свой исполнять будем, - вздохнул Андрей. - Вы - ждать. Я - торговаться. Господь беды не попустит. За его рабов стараемся.
        Чуть ли не впервые в жизни Андрей Зверев ощутил, что иной защиты, кроме веры в Божью помощь, у него нет. И даже искренне пожалел, что так и не отстоял службы ни в одном из встреченных храмов. Не исповедался, не причастился. Защитит ли Бог православных такого блудного помощника? На богов исконно русских, языческих в столь дальних краях надежды никакой.
        Он стянул с себя рубаху, сбежал к ручью, ополоснул лицо, торс, помыл руки.
        - Тут щелоку немного осталось, - спустился следом Никита. Догадался, что хозяину требуется.
        - Молодец, спасибо, - похвалил холопа Зверев, намылил голову, выдернул нож.
        - Дозволь я, Андрей Васильевич. Тебе же несподручно… - Никита быстрыми уверенными движениями обрил князю голову, помог смыть пену, протянул чистую рубаху.
        - Ты меня прямо как на эшафот провожаешь, - усмехнулся Андрей.
        - Кто их, басурман, разберет, что там у них на уме? То на лошадях ездить честному люду запретят, то шею берестой заставят обматывать, то лицо кипятком жгут… Вроде им самим хочется серебра заполучить, да токмо чем кончится? Бог в помощь, княже… - Холоп перекрестил Зверева и отступил в сторону, сматывая рубаху в бесформенный куль.
        - За два дня не вернусь - уезжайте, - приказал князь Сакульский, принял поданную ферязь, опоясался, посадил тафью на обычное место и стал подниматься по тропинке.
        До Кучук-Мускомского исара от ручья было примерно три версты - два часа ходу. Вполне достаточно времени, чтобы немного успокоиться и обдумать свои аргументы. Достаточно и для того, чтобы к встрече подготовился владелец крепости.
        Резиденция наместника Крыма удивила князя удивительной и оригинальной системой обороны. Еще за две сотни шагов от воротной башни пришельца встретила стена высотой в два человеческих роста. На первый взгляд, она не защищала ничего - за ней начинался обрыв в глубокую расселину. Но впечатление было обманчивым. По ровному каменному полю, на котором из редких трещин росла только трава, по полю, не имеющему никаких укрытий, нападающим пришлось бы идти к исару под стрелами защитников, сидящих на этом укреплении. Не так приятно штурмовать крепость, когда тебе в спину постоянно кто-то мечет дротики и стрелы. В то же время захват этой стены нападающим не дал бы ровным счетом ничего. Она открывала путь в пропасть, упиралась в глухую кладку башни и была открыта обстрелу из цитадели.
        Сам Кучук-Мускомский исар представлял собой всего две башни. Правда, мощные - с четырехэтажный дом высотой и десять шагов в диаметре. Стена, их соединявшая, вытягивалась примерно до третьего этажа, а длину имела от силы тридцать шагов. Что творилось по ту сторону укрепления - оставалось только гадать.
        По стене прохаживалась стража с копьями, украшенными разноцветными флажками. Нарядными, веселыми. Предназначенными для того, чтобы впитывать кровь - дабы она не стекала по древку, делая его скользким.
        Из крепости доносился щекочущий ноздри аромат кофе. Черного, крепкого… Или, может быть, там жгли что-то сильно смолистое?
        Вход в крепость находился под левой башней, на высоте чуть выше подбородка. К воротам вел пологий помост, завершавшийся, естественно, подъемным мостом. Сейчас он был опущен, но окованные железом створки оставались сомкнутыми. Зверев чуть отступил, отвел ногу, но вовремя спохватился, что пинки ногами басурмане могут воспринять как оскорбление, и постучал кулаком:
        - Посланник к досточтимому Барас-Ахмет-паше от великого русского государя! Отворите, я прибыл от русского царя к османскому наместнику!
        Ворота молчали. Стража на стене прогуливалась, словно ничего не слыша. Только две вороны, спикировав на зубец надвратной башни, насмешливо закаркали. Князь постучал еще, потом отступил. Похоже, его, по восточному обычаю, решили немного промариновать в ожидании. Дабы проникся величием паши и его правом пренебрегать временем подобных просителей. Что тут поделаешь? Придется ждать. Если повезет - гонец куда-либо отправится или к наместнику прибудет. Тогда, глядишь, удастся проскочить вместе с ним.
        Когда солнце подобралось почти к самому зениту, ворота вдруг застучали, громыхнули, затем одна из створок медленно-медленно поползла наружу. Вслед за ней на мост ступил молодой янычар в пышных золотистых шароварах, с синим кушаком, в зеленой рубахе… В общем, попугай попугаем, хоть и с ятаганом.
        - Досточтимый Барас-Ахмет-паша готов тебя увидеть. - Разумеется, до поклона осман не снизошел. Всего лишь посторонился, и все.
        Изнутри Кучук-Мускомский исар был весьма далек от той холодной суровости, которой веяло от него снаружи. Перед Андреем лежал широкий уютный двор, сплошь затянутый сверху виноградной лозой, что плелась по деревянной решетке из тонких планок. Три невольницы выметали двор, еще одна чем-то занималась у корней виноградника. Могучий раб со смуглым лицом и характерным кавказским носом кудато нес за спиной увесистую плетеную корзину. Еще несколько невольников тащили к башне крупный прямоугольный камень, густо оплетенный веревками. Видимо, укрепление было еще не достроено. За ними следил один татарин в халате и без оружия. С десяток янычар безмятежно грелись на солнышке, развалясь на стеганом тряпье. Видимо, отдыхала ночная стража. Вряд ли даже в армии Османской империи воинам просто так позволяли среди бела дня валять дурака.
        Отдыхали не отдыхали, а оружие у всех имелось под рукой. Так что, сделай гость хоть какую-то глупость - изрубят в мелкое крошево в две минуты, мяукнуть не успеешь.
        На южной стене крепости Андрей стражи не заметил. Да и вообще, была она какаято ненатуральная. Низкая, широкая, без зубцов, с просторной каменной лестницей, на которой мальчишка-невольник затирал глиной щели.
        Осман повел Зверева как раз туда - и князь мгновенно понял причину подобного контраста. Под южной стеной крепости начинался отвесный обрыв. Не просто каменный скос - а натуральная пропасть в добрых триста саженей высотой. Такая глубокая, что шум бьющихся о скалы волн с хорошо различимыми белыми гребнями сюда не долетал. Обороняться здесь было, естественно, не от кого. Стена лишь ограничивала внутренний дворик.
        Попугаистый янычар ушел, оставив гостя одного, но уже через несколько минут сюда поднялась свита, во главе которой вышагивал роскошно одетый низкорослый турок, словно слепленный из нескольких шариков. Круглая голова в синей чалме; круглая грудь покоилась на выпирающем из парчового халата, большущем шарике живота; двумя мячиками надувались пышные атласные шаровары над шитыми золотом туфлями. За наместником - а кто еще мог это быть? - следовали двое широкоплечих янычар, приплясывал одетый во все белое маленький арапчонок, семенил старик в длинном серо-коричневом, полосатом халате и в красной феске с кисточкой на желтом шнурке.
        - Приветствую тебя, досточтимый Барас-Ахмет-паша, - почтительно склонил голову Зверев.
        - Список! - кратко потребовал турок.
        Андрей полез было за пазуху, где лежала грамота, но оказалось, наместник имел в виду совсем другое. Старик в полосатом халате выдвинулся вперед и протянул тощенький, как он сам, свиток. Видимо, из Гезлева. Князь Сакульский принял его, развернул, скользнул взглядом: боярин Темолов - триста семьдесят, боярин Чагов - четыреста двадцать, стрелец Простыха - двести пятьдесят.
        - Но это слишком много! - воскликнул Андрей. - Невероятно много! Казна не способна столько заплатить! Неродовитый боярин должен выкупаться не больше, чем за сто рублей, стрелец от сохи больше пятидесяти не стоит.
        - Ты привезешь все золото сюда к пятнадцатому июля, - отрезал Барас-Ахметпаша. - Я знаю, как вы считаете дни, и не ошибусь.
        - Сумма выкупа должна быть снижена. - Князь протянул свиток назад. - Так много государь платить не станет.
        - Пятнадцатого июля ты привезешь золото, - словно не слыша, продолжил наместник и указал на скалу за обрывом, немного выше и заметно шире, чем та, на которой они находились. - А вот на той горе тебя будет ждать русский полон. Начиная со срока, каждый день, пока ты их не выкупишь, один из пленников будет сбрасываться вниз. Каждый вечер, перед закатом.
        - Так не договариваются, досточтимый Барас-Ахмет-паша! - попытался возразить Андрей. - Если вы начнете убивать пленных, вы не получите серебра вообще!
        - Высокомудрый, любимый и достойнейший из всех султанов султан Сулейман Великолепный, - вскинул ладони к небу наместник, - может разгневаться за то, что я взял слишком маленький выкуп. Но никогда не осерчает, если я предам смерти хоть тысячу неверных. Поторопись, если тебе дороги их никчемные жизни.
        Он повернулся и покатился на своих атласных мячиках к лестнице. Свита устремилась следом.
        - Досточтимый Барас-Ахмет-паша! - кинулся следом Андрей и выложил свой последний аргумент: - У меня есть подарок высокомудрому султану из султанов Сулейману Великолепному! Может, хоть он смягчит сердце повелителю империи?
        Наместник чуть замедлил шаг, дернул бровями, кивнул:
        - Приноси… - Но никаких обещаний не дал.
        Князь остался на стене один. Опустился на колено, словно склоняя голову вслед уходящему наместнику, стрельнул глазами влево - стража на стене смотрела наружу, а со двора его никто заметить не мог. Зверев торопливо развязал кошель и с того места, куда ступала нога турка, быстро собрал его след. Всего лишь пыль и песок - но в чародействе собранный след позволяет творить самые сильные из возможных заклятий. Приворотные, отворотные наговоры, присухи… Но лучше всего на след наводится порча. Даже порча смертная, на извод.
        Что делать со следом наместника, Андрей пока не знал, но упустить подобного шанса не смог. Был бы след - а там он что-нибудь придумает.
        Князь поднялся, глянул на морской простор, полной грудью вдохнул свежий воздух, одновременно опуская кошель в поясную сумку, спустился со стены, пересек двор и вышел наружу. Вскоре за спиной заскрипела створка ворот. Видимо, запиралась - Андрей оглядываться не стал. Бодрым широким шагом он спешил на стоянку и пытался оценить успех своей миссии.
        Ему поручили выкупить полон, но он ничего не добился. Названные ему суммы оказались вдвое выше, чем ожидал дьяк Висковатый, и казна на подобные расходы, наверное, не пойдет. Ему поручили провести разведку местности перед грядущей войной с Крымом - но и здесь он раздобыл только самые общие сведения. То же самое мог легко рассказать любой проезжий купец.
        И какой следует вывод?
        Князь Андрей Сакульский порученную ему миссию с треском провалил!
        Даже отца, и того вызволить не смог. Понадеялись на казну - а оно вон как получилось…
        - В такой ситуации приличному человеку положено напиваться в стельку и падать под забор, - пробормотал Зверев. - Но у меня даже на это денег нет. Придется мучиться трезвостью…
        До костра пришлось идти опять же два часа, и поесть Андрей смог только далеко за полдень. От плотного сытного кулеша тут же потянуло в дрему. Сон же для любого чародея не столько время отдыха, сколько ворота в иные места и измерения.

«Лютобор, - подумал Андрей. - С волхвом можно посоветоваться. Вдруг чего подскажет?»
        На улице стоял день - однако старик, многие свои обряды проводивший ночью, имел привычку в светлое время покемарить. Если повезет - можно попробовать войти прямо в его сон.
        - Не трогайте меня пока, Никита, - откинулся на потник князь, - устал я чтото…
        Андрей сосредоточился, избавляясь от волнений, останавливая мысли. Это упражнение он выполнял уже много раз, а потому все получилось с первой попытки. Полное расслабление, покойность, отсутствие каких-либо движений, ощущений во всем теле. Ничего материального - только душа, невесомость, тишина. Потом устремление вверх, к воображаемому свету. И когда внутри появляется ощущение тепла - можно уноситься к тому месту, какое тебя интересует.
        При перемещении внутреннего взгляда полета не чувствуется. Ты не перемещаешься, ты сразу оказываешься там, где нужно. В пещере колдуна стоял привычный полумрак. Лютобор, негромко напевая, плел из тонких веточек небольшие туески. Три готовых уже стояли на столе, полные неведомых Звереву корешков размером с редиску, но только черных. Князь видел это сверху, словно паря под потолком, рядом с птичьей норой.
        Ворон громко каркнул, слетел со своего гнезда, уселся на плечо волхва. Снова каркнул.
        - Тут кто-то есть? - Лютобор поднял голову, прищурился. - Живой, мертвый?
        Андрей опустился вниз, напрягся и волевым усилием толкнул крайний из сложенных прутиков. Тот скатился на пол.
        - Шкодничаешь? Ты, что ли, отрок? - Зверев попытался столкнуть еще веточку, но волхв быстро прихлопнул ее ладонью: - Коли ты, чадо, то не тронь!
        Андрей отступился. Чародей поднял руку, чуть выждал, потом кивнул:
        - Понял я, одолела тебя кручина… Хочешь наставление мое услышать. Ладно, укладывайся не поспешая. Часа через два навещу.
        Князь открыл глаза, потянулся и скомандовал холопу:
        - Клади еще кулеша. Пускай кровь от головы к желудку побольше отольет. Мне это ныне весьма полезно.
        После второй порции горячего варева глаза действительно стали слипаться. Андрей этому не препятствовал - накрылся халатом, расслабился, перед глазами мысленно пустил мерные волны с белыми, чуть желтоватыми гребешками. Поначалу он лишь созерцал бескрайнее море, потом его стало покачивать. Проваливаясь в дрему, сознание включилось в игру, и вот уже он плыл на надувной лодочке, растопырив в стороны несколько спиннингов - коротких, толстых, неуклюжих - и пять подсачеков. На удочки регулярно клевало - крупные красные поплавки то и дело ныряли в черную глубину. Андрей хватался за рукоять, подсекал, подматывал катушку - и каждый раз в последний момент рыба сходила. Он даже не успевал разглядеть, кто именно цеплялся за блесну. Хорошо хоть, забрасывать снасти было не нужно. Стоило отпустить катушку - как поплавок моментально оказывался на прежнем месте.
        Разумеется, очень скоро Зверевым овладел азарт. Он забыл про то, что спит, лихорадочно хватался за спиннинги, стоило поплавку хотя бы дернуться. Не просто подсекал добычу, а рвал удочки со всей своей силы. Да только, к досаде, никак не мог ничего добиться.
        - Эк тебя проняло, - укоризненно покачал головой Лютобор и оперся на посох, уткнув его кончик в пену на ближней волне. Море буянило, хлестало ветром, поднимало высокие валы - но чародея даже не покачивало. - Голодный, что ли?
        - Да хоть бы глянуть, кто там блесну треплет… - в сердцах бросил в очередной раз обвисшую леску Андрей. - Обидно.
        - Так ты подумай сперва, кого увидеть жаждешь, - посоветовал чародей. - Глядишь, и получится.
        - Знать наперед - это уже неинтересно. - Андрей отвернулся от очередного запрыгавшего поплавка, зачерпнул воды, омыл лицо… и ничего не ощутил. Лютобор хмыкнул, стукнул посохом под ноги. Вода ответила деревянным стуком.
        - Отчего кручина твоя, чадо? Почто звал?
        - Волю хочу у человека одного отнять, себе подчинить. Поможешь? У меня его след есть…
        - Парень-то ты вроде добрый, - покачал головой древний волхв. - А вот затеи у тебя отчего-то самых злобных и черных заклятий требуют.
        - С черными силами дерусь, Лютобор, оттого и оружие требуется черное.
        - Волю отнять, волю… - Колдун ударил воду ногой. Вверх всплеснулись брызги, замерли. Десяток капель маг сбил щелчками, на остальные уселся, подтянул подол балахона. - На отнятие воли со следом чародействовать несподручно, для сего нечто личное надобно, что плоть и чресла опоясывало. Ремень там, порты, веревку от штанов… Через баню, василисов зов да лунную дорожку ее тогда запросто вытянуть можно. По капельке, капельке, капельке… Затянуть поясок округ привычного места, да на петле и вытянуть. А на след - прямо и не знаю. Может, извести просто недруга твого?
        - Извести мало. Мне его подпись на грамоте нужна. Да не просто подпись, еще и согласие. Нужно, чтобы он у меня, как на поводке, был. И желания все мои исполнял.
        - Эк ты загнул, отрок… Да такой благости от жены венчанной и то не добьешься. А тут… - Древний волхв сложил ладони на посохе, утвердил сверху подбородок.
        - Надо очень, учитель…
        - Да верю, что шалости ради тревожить бы не стал. Дай обмыслить… След, сказываешь, у тебя? След - это хорошо. След - это связь с Землей-матушкой, с прародительницей нашей Триглавой, кровью и плотью нашей… Да-да, плотью и кровью… - Волхв вытянул губы трубочкой. - Кровью… Да! Да, есть у меня задумка одна, чадо мое неразумное. Плотью через костер в дым ее вытянуть можно. Затем заговор на побратимство… Да, чадо, повезло тебе преизрядно! Есть лазейка хитрая, ровно для тебя придумана. След, он ведь связь человека с землею держит. Оттого и извести смертного несложно, коли след его в бане сжечь. Однако можно ведь и не отпускать его в небытие, а поймать и в чашу выпустить. Коли же и ты кровь свою туда капнешь, так ваша кровь и смешается. Коли до рассвета зелье выпить успеешь, станет он по обряду побратимом тебе… А ты ему нет, раз он не выпьет. Но не о том речь. Побратимы, коли верным обрядом сведены, друг друга, ровно братья единоутробные, чуют. Ты его ощущать станешь, он тебя - нет. Ты его толкать на поступки всякие сможешь. Иные и те, что ему самому не в радость. Но, коли воля слабая, поддастся.
        - А если сильная?
        - Коли сильная, давить придется. Он сопротивляться станет, а ты в себя, в себя ее тяни, да своею волею дави. Коли кровь смешана, так тебе к его душе ворота открыты. И войти сможешь, и за собой утащить. А ты думал, отрок? Яблочко наливное само в руку падет? Нет такого пути, чтобы само все получалось. Хочешь победы - иди и сразись…
        Волхв наклонился вперед и толкнул Андрея в лоб. Тот откинулся назад, кувыркнулся через борт лодки, ухнулся в воду и… проснулся.
        В Крыму уже царила ночь. Тихая, теплая, безветренная. Андрей тихонько дохнул - пар изо рта все-таки пошел, но едва заметный. Зима в здешних краях уже отступила. Князь выбрался из-под тегиляя, повел плечами, поднялся. Вся стоянка дружно посапывала. Даже дежурный у еле теплящегося костерка. Но тот не спал: сопел себе под нос, однако угольки поправлял.
        - Дрова где? - подойдя, шепотом спросил Зверев.
        Невольник из освобожденных поднял голову, тут же вскочил, словно расправленная пружина, резко поклонился. Князь отступил, вскинул палец:
        - Только без нервов! Людей разбудишь. Где дрова?
        Выбрав пару ровных поленьев, Андрей плотно их сомкнул и велел насыпать сверху углей. Со светящейся красной горкой перед собой он поднялся по тропе, высыпал угли на ровную каменную прогалину, накрыл сверху поленьями, а сам вернулся назад и выбрал в припасах топлива пучок веток и тонкого ломкого валежника. Вернувшись к своему очагу, отложил поленья, засыпал угли хворостом. Тот полыхнул столбом огня, тут же осевшим, стал потрескивать под низкими красными язычками. В их свете Андрей раскрыл кошель, один за другим вытащил дублоны, старательно отряхивая - не дай бог часть следа из мешочка убрать. Спохватился, сбегал вниз, подобрал стоящую между Мефодием и Полелем деревянную пиалу, черпнул воды из ручья, поднялся на горку, полешком разровнял почти прогоревшие угли. Кажется, все было готово…
        Зверев раскрыл кошель как можно шире, закрыл глаза, восстанавливая в памяти облик наместника, зашептал:
        - Встану не помолясь, выйду не перекрестясь, не калиткой-воротами, а сырым подвалом, окладным бревном, выйду на чисто поле, поклонюсь на четыре стороны. Ты, ветер, воздуха повелитель, меня послушай, среди ночи тихой свою силу себе оставь. Ты, Ярило ясное, меня послушай, среди ночи тихой свет, тепло не дари. Ты, Земля-кормилица, всему породительница, среди ночи отдохни, никого не корми. Ты, плоть земная, у меня останься, в руке соберись, судьбе покорись. Ты, огонь, возьми смертную плоть, сделай ее бесплотным дымом…
        Последняя фраза заговора должна была развеять плоть недруга и его судьбу, став проклятием на смертный извод, но сейчас ученику чародея требовалось совсем другое, и он, замолчав, перевернул кошель. След Барас-Ахмет-паши высыпался на угли тонкой серой струйкой, послышался треск, вверх взметнулось округлое сизое облачко.
        Андрей торопливо наклонился, втянул его в себя и тут же выдохнул в приготовленную пиалу. Вода вмиг закружилась, по ней протекла тонкая бурая струйка, расползлась во все стороны. Князь облегченно перевел дух: кажется, получилось. Османский наместник отдал-таки побратимской чаше свою долю крови. Теперь осталось только достать нож, чиркнуть себе по запястью и позволить тонкой темной струйке закапать туда же. Наконец зелье было готово.
        - Из чрева одной земли мы вышли, в одну землю уйдем, под одним небом ходим, одним воздухом дышим, от семени Сварогова общий род ведем. Соедини же нас, праотец великий, общей кровью, общей думой, общей радостью и общим горем с сего часа и до маровой чаши… - Зверев дохнул в сторону, а потом решительно, большими жадными глотками осушил пиалу. Выронил ее на угли. Закрыл глаза, прислушиваясь к внутренним ощущениям.
        Холодная, как лед, вода прокатилась до желудка… По спине пробежали волной снизу вверх мурашки, рассыпались по плечам, спустились к ладоням, поселились на них слабым холодком. Губы согрело ласковым теплом. Снова холод на ладонях. Слабая нега внизу живота, тепло в груди, приятная боль в спине… Андрей закрыл глаза - но невнятные образы все равно продолжали метаться перед глазами.
        Холодок в плече, в ладони, нега… По лицу вновь прошла теплая волна.

«Гарем? - внезапно осенило князя. - Барас-Ахмет-паша развлекается в гареме?»
        И видимо, эта мысль оказалась доступна не ему одному - безмятежность наместника исчезла, Андрея ударило тревогой. Паша что-то делал, двигался - но слабый контакт не позволял понять, что именно? Видимо, его невольный побратим поступил так же, как поступают все, кто ощущает неясную, беспредметную тревогу: крутил головой, принюхивался и прислушивался, гладил ладонью рукоять клинка. В нынешние времена люди, игнорирующие любые признаки опасности, долго не живут.
        Помня о том, что ему нужно взять жертву под свой контроль, князь попытался вынудить ее встать. То есть сделал нужное движение - но не сам, а сделал это им. Как палочкой с расстояния поднимают грязные лохмотья юродивого, так и он издалека попытался поднять пашу, используя установившуюся связь. И это получилось! Судя по мельтешению перед закрытыми глазами, осман вскочил и закрутил головой. Андрей ощутил накатывающие на него волны страха. На него - через побратимские узы. Зверев начал понимать, где и как проходят эмоции. Не визуально - по ощущениям. Это походило на некую воронку, откуда хлестал испуг и куда можно было влить свои желания. И он влил - послал в пашу позыв громко закричать. И тут случилось неожиданное: вместо крика его жертва выплеснула в ученика чародея черный шипучий поток - именно так воспринял его князь, - импульс невероятной ненависти.
        Андрей закружился, наматывая поток на себя - себя того, внутреннего. Иначе ударом его просто раздавило бы, как муравья тележным колесом. Он кружился, теряя ощущение реальности, эмоции, забывая про свои планы и свое прошлое. Кружился - пока сила потока не иссякла, превратившись в подобие удава, сжимающего его разум в тесных объятиях. Словно струна, натянулась нить, что связывала волю БарасАхмет-паши, брошенную на уничтожение врага, с его сутью. Как он хотел избавиться от странной напасти, терзающей сознание, дергающей, как ниточками, его тело, пугающей неведомостью! Так хотел, что отдал на эту цель все внутренние силы, твердость своего духа, уверенность в праве повелевать, жажду уничтожения врагов. Все, что было в турецком наместнике жесткого и страшного, что составляло костяк его личности - все это сейчас топило сознание Зверева в своей бездонной мощи.
        Этой мощи было даже слишком много для первого поединка на незнакомом поле брани. Андрей стиснул зубы, собрал все силы, что были в теле, направив этот поток во владения разума, сконцентрировался целиком на цели, которую пытался достичь, и повернулся еще чуть-чуть.
        И нить, соединявшая через братские узы волю наместника с его сутью, - лопнула!
        Где-то там, в двух верстах, в теплом сладком гареме Барас-Ахмет-паша испытал огромное облегчение, внезапно потеряв чувство страха, тревогу о будущем, потребность исполнять приказы султана. Ему стало хорошо и благостно, совершенно безмятежно. Холодная же и твердая как сталь воля наместника, позволившая ему добиться многих ратных побед, снискать славу и почет, принесшая ему высокий пост, - она еще продолжала свою битву, давя тугой хваткой нежданного эфемерного врага.
        Но Андрей знал, что бой уже окончен. Волю жертвы больше не подпитывали силы ее внешне забавного владельца. Бесплотные эфемерные образования потому всегда и проигрывают энергетике живых существ, что почти не способны получать подпитку из материального мира. Бледно светиться в темноте - это одно, а проникнуть сквозь плотную ауру - совсем другое. Он находился здесь, в своем сознании и своем теле, в своей силе. Черный же смертоносный удав попал в капкан и ничем не мог поддержать собственной активности.
        Зверев, продолжая концентрировать внимание на происходящем в его душе, редко и глубоко втягивал воздух и выпускал его обратно, каждый раз добавляя в копилку по искре живой энергии, а где-то через час начал плавно, мягкими усилиями, сталкивать чужака вниз. Тот сопротивлялся как мог, пытался сдавить удушающие объятия - но противостоять ученику чародея был уже не в силах. Минута за минутой к Андрею начали возвращаться его воспоминания, мысли, желания. Душа светлела, наполняясь содержимым, любовью и надеждами - а османская петля превратилась в кляксу где-то совсем далеко внизу, жалкая и безопасная. Хотя ее, конечно, следовало держать под контролем. Скатать в шарик, обернуть оболочкой из своей воли и терпения и сохранить в дальнем уголке сознания.
        - Вот и все! - наконец смог перевести дух Андрей.
        В сосновом нагорном лесу светало. Князь, жадно вдыхая прохладный воздух, прошел по каменистому гребню, остановился на краю обрыва, широко раскинул руки. Чего сейчас ему сильно не хватало - так это подставить лицо восходящему солнцу… Увы, оно поднималось где-то позади, за горами, за лесами, за морем… За левым плечом.
        - Интересно, а чем там занимается наш драгоценный паша? - попытался через
«братские узы» коснуться своей жертвы князь.
        И чуть не взвыл от боли! Спрятанный в глубинах разума черный комок чужой воли, ощутив близость хозяина, забился, заметался, вырываясь на свободу. И хотя сил и концентрации Андрея вполне хватало, чтобы удержать пленника во власти, но трудная борьба внутри сознания вызвала очень даже чувствительный эффект - сильную резь в висках и затылке. Зверев пригладил ладонями бритую макушку, тихо выругался:
        - Вот проклятие! Похоже, его воля все же получает подпитку через нашу «братскую» связь. Этак она никогда не сдохнет, пока паша сам не преставится.
        Правда, состояние покоя и расслабленности от далекого османа он все-таки уловил. Тот, похоже, все еще спал. И Андрей мстительно послал ему ощущение утренней зябкой прохлады. Наместник испытал легкое недовольство, досаду, шевельнулся. Застыл в некоей неуверенности. Зверев послал ему волну сладкого тепла, словно прокатил по телу теплой водой. Опять почувствовал покой и расслабленность. Турок снова заснул.
        Ученик чародея начал осознавать границы своей власти. Он не мог владеть телом жертвы, его руками, ногами, не мог читать мысли. Но вот управлять общими эмоциями, впечатлениями и желаниями врага князю вполне удавалось. Главное - не перегибать палку. Если попытаться внушить Барас-Ахмет-паше радость от падения на ногу тяжелого камня - может получиться что-нибудь не то.
        Потирая виски и морщась от боли, Зверев пошел к лагерю. Теперь он знал, как распорядиться царским подарком османскому султану.
        Спустя четыре часа переодетые в чистое белье, без тегиляев и шапок Полель и Никита дотащили запертый на замок сундук до ворот крепости и водрузили на помост перед подъемным мостом. Одновременно с облегчением отерли лбы.
        - Отдыхайте, - разрешил Андрей. Стучать в ворота он не стал. Послал наместнику чувство сильного любопытства и приготовился ждать.
        Головная боль не отступала. Резь накатывала равномерными импульсами, когда он не думал о паше, и мгновенно выстреливала в затылок, стоило ученику чародея попытаться воздействовать на пашу или просто поймать его состояние. Похоже, воля Барас-Ахмет-паши делала потуги освободиться, едва хоть немного накапливала силу или ощущала близость хозяина.
        К счастью, воля имела цель, но не располагала разумом. Иначе она бы не торопилась, подкопила сил побольше, выбрала момент расслабления… И тогда Андрею пришлось бы худо.
        Очередной приступ боли ударил по вискам почти одновременно с тем, как створка ворот поползла наружу. Во дворе, помимо привратника, обнаружилась вся свита наместника во главе с ним самим. Турок не смог устоять перед любопытством и собственнолично явился посмотреть, что же прислал правитель далекой Руси Сулейману Великолепному.
        - Давайте, ребята. Чуть-чуть осталось, - кивнул холопам князь, стиснул зубы, одновременно и загоняя черный ком в узилище сознания, и насылая на Барас-Ахметпашу волну доброжелательности.
        - А-а, посол неверных… - Губы наместника расползлись в улыбке. - Не ожидал, что ты и впрямь вернешься.
        - Я подумал, досточтимый Барас-Ахмет-паша, - склонил-таки голову перед османами князь Сакульский, - что столь великий подарок смягчит сердце султана султанов Сулеймана Великолепного, и он соблаговолит снизить размер выкупа до посильного для Руси уровня. Отнести на стену, на свет? - спросил Андрей, мысленно соглашаясь изо всех сил.
        - Да, пожалуй, - снизошел наместник. - Там будет легче разглядеть подарок.
        Никита и Полель дружно крякнули, но сундук подняли и занесли на южную стену, благо она была совсем невысокой.
        - Ступайте, - отпустил холопов князь. - Как тут красиво! Невероятно красиво… Наверное, приятно сидеть здесь по утрам и пить крепкий марокканский кофе?
        - Никогда не приходило на ум, - к его удивлению, признался паша и хлопнул в ладони: - Принесите сюда мой столик и подушки!
        Свита рассыпалась. Арапчонок и янычары устремились прочь, тощий носитель полосатого халата остался на месте, удерживая под мышкой какой-то цилиндрический футляр с позолоченными крышками.
        - Дозволь, досточтимый Барас-Ахмет-паша, я покажу тебе подарок, который мы подбирали для величайшего из султанов со всем своим тщанием и уважением. - Андрей снял ключ, вставил его в прорезь замка. - Молва донесла до ушей государя, что Сулейман Великолепный изволит в часы отдыха развлекать себя изготовлением луков. А небо волжского осетра…
        Он поднял крышку и одновременно направил в наместника самую сильную струю радости и восхищения, которую только смог породить.
        - Неужели это оно?!! - охнул от восторга Барас-Ахмет-паша. - Так много! Чистейший осетр! Небо! Целый сундук!
        С горящими глазами он запустил руку в серебристые чешуйки, вскинул ладонь, пропуская их между пальцами, зачерпнул снова… А воля его в это время взрывной волной неистовствовала в черепе Зверева, грозя выбить виски наружу. Однако князь заставил себя улыбаться:
        - Надеюсь, этот дар позволит величайшему, прекраснейшему, мудрейшему султану Сулейману Великолепному проявить милость к просителю и снизить выкуп до… до пятидесяти рублей за стрельцов и холопов, ста рублей за новиков и отроков, ста пятидесяти за бояр и детей боярских… - Договорив, Андрей стиснул зубы, поклонился и протянул обе грамоты Барас-Ахмет-паше. Он так старался с воздействием, что ощущал себя перегревшейся электролампочкой.
        - Перепиши! - небрежным жестом отмахнулся наместник.
        Его тощий помощник приоткрыл было рот… Но, встретив взгляд Зверева, отчего-то передумал. Ученый человек почуял, чем может кончиться для него недовольство гостя. А коли отвечать за все будет наместник - зачем рисковать?
        - Слушаю, господин. - Секретарь забрал грамоты и засеменил по ступенькам вниз. Ему навстречу поднялись невольницы в полотняных рубахах, безмолвно расстелили ковер, накидали пухлых подушек, поставили невысокий, по колено, резной столик черного дерева, расставили мисочки с сухофруктами, медом, орешками, пастилками. Рабыня в турецкой одежде принесла ящичек с раскаленным песком и джезвой внутри, присела рядом со столиком, разложила свои принадлежности.
        - Кофе, - напомнил Андрей.
        Барас-Ахмет-паша с сожалением цокнул языком, опустил крышку. Князь отдал ему ключ, и только это несколько успокоило наместника.
        - Ты доставил мне много радости, зимми, - кивнул осман, даже не подозревая, насколько он близок к истине. - Пожалуй, я приближу тебя к себе, когда великий султан покорит Руссию.
        У Зверева внутри что-то екнуло, в животе растекся легкий холодок, но внешне он смог сохранить невозмутимость:
        - Разве Сулейман Великолепный намерен воевать с Русью?
        - Конечно, русский зимми, - даже с некоторым недоумением ответил наместник. - Ведь земли ваши лежат меж землями правоверных в Казани и Астрахани. Как мы создадим завещанную нам Аллахом исламскую империю, если между царствами истинно верующих останутся владения неверных?
        - И когда вы начнете войну? - как можно спокойнее поинтересовался князь.
        - Как только потушим бунт неверных, отвергших волю султана в землях валахских и венгерских.
        У Андрея на душе стало чуть легче. Похоже, плана похода на север у Османской империи еще не было. Такие кампании с наскока не осуществляются. Получается, у Руси время еще есть.
        - Нет силы, способной остановить нашего могучего султана, - продолжал наместник, укладываясь на подушки у столика. - О позапрошлом лете у острова Джербе, что между Тунисом и Триполи, в Малом Сырте, посланная его неодолимой волей эскадра под рукой капудан-паши Пиали разгромила флот неверных, вырезав всех до единого, и ныне во внутренних морях империи не осталось кораблей фрягов, испанцев или хранцузов вовсе. До этого он покорил Триполи, Эритрею, Имерети и Курдистан…
        Слова Барас-Ахмет-паши Зверева только успокоили. Если Сулейман Великолепный взял под полный контроль Средиземное море и развивает наступление в Персии - ему не до России точно. Правда…
        В голове Андрея зазвучал тревожный звоночек. Он вспомнил, что уже слышал про победу турок над соединенным флотом христианских королевств. Но то случилось в год смерти царицы Анастасии! То есть прошлым летом, а не позапрошлым… Или наместник ошибся?
        - Не тревожься, зимми, - ободряюще похлопал его по колену Барас-Ахмет-паша. - Ты мне нравишься. Скажешь свое имя писцу, он внесет тебя в список моих рабов на Руси, а твои земли - в мое владение, и можешь не бояться гнева нового господина. Я буду милостив. Зария, наливай.
        Невольница наполнила чашки густым и черным, как строительный битум, варевом. Почему-то на этот раз радости от аромата настоящего турецкого кофе Андрей не ощутил. Хотя всеми силами излучал самые добрые эмоции.
        - Твоя крепость изумительна, досточтимый, - кивнул он наместнику. - Она проста, но неприступна, и находится в столь красивом месте. Много ли у тебя в Крыму столь могучих укреплений?
        - У меня? - Турок рассмеялся, прихлебнул кофе. - У меня нет ни одного исара. А вот у всемилостивейшего султана их целых семнадцать. И все здесь, на южном берегу. Здешние владения Сулеймана Великолепного достаточно оборонять лишь с моря. Северные степи непроходимы. Даже бандиты с Дона, неверные казаки, никогда не идут через степь, плывут на своих хлипких лодчонках водой.
        - Но ведь для обороны крепостей нужно держать в Крыму целую армию!
        - Исары неприступны, зимми, - отмахнулся Барас-Ахмет-паша. - Любой всегда найдет здесь безопасность от самого страшного и многочисленного ворога. Трех десятков воинов хватает вполне. Вот города и вправду приходится оборонять. В Кафе, Чембало, Алуште приходится держать по три-четыре сотни янычар. К счастью, там всегда найдется тысяча-другая здешних татар…
        Наместник с легкостью сыпал цифрами, датами, маршрутами. Он словно хвастался тем, как много знает, и перечислял состав гарнизонов, сроки их замены, возможности и время подхода подкреплений, количество запасов провизии и оружия на случай осады в разных городах и крепостях, называл дороги, которыми можно перебросить помощь в то или иное место. Андрей впитывал информацию как губка, моля небо о том, чтобы сохранить в памяти хотя бы половину услышанного.
        Теперь он понимал, что полуостров подготовлен к обороне очень даже неплохо. Дисциплинированные и привычные к пешему бою янычары были основой обороны крепостей, безалаберные татары - мобильными силами, способными быстро усилить любой гарнизон или ударить в спину осаждающим, вести маневренную войну в степях, не подпуская врага к воде. Крымчаки, проживающие на южном берегу, подчинялись напрямую наместнику, позволяя ему планировать оборону в горах, степные же кочевья находились под рукой Девлет-Гирея. При необходимости обе эти силы готовы были прийти на помощь друг другу. Однако, зная стратегию врага, ее всегда несложно поломать. Например, выманить южан в степь, а потом ударить с моря по городам…
        Откровения османа смог прервать только его секретарь, вернувшийся со свитком:
        - Я переписал весь полон в один список, досточтимый Барас-Ахмет-паша, - с поклоном подал он грамоту. - И скрепил ее твоей личной печатью. Осталось поставить только подпись.
        Походная чернильница с пером находилась на поясе тощего турка. Барас-Ахметпаша сам выдернул перо из горлышка и, не читая, украсил документ размашистой подписью с завитками.
        - Уговор надобно утвердить у твоего господина, посол русов, - пояснил секретарь, - с его подписью и печатью доставить досточтимому Барас-Ахмет-паше. Коли расхождений по ряду не случится, то мы велим собрать к сроку полон на берег, ты же доставишь уговоренный откуп.
        - Как здесь хорошо и покойно, - лежа на подушках и глядя на море, признал наместник. - Я рад, что ты приехал в исар и сказал мне столько приятных слов. Мыслю, я буду добр к тебе всегда.
        В этом умиротворенно-безразличном состоянии Андрей и попытался его удержать. Теперь ему хотелось только одного: как можно быстрее уйти.
        - Ты можешь уплыть на лодке, - сообщил тощий секретарь. - Внизу, под горой, есть причал. На лодке добираться в порт Балаклавы намного быстрее и удобнее.
        - Благодарю, - склонил голову Зверев. - Но у меня у ручья люди. Я не могу их оставить.
        - Воля твоя, посол русов. Ты можешь идти.
        Андрей почтительно поклонился Барас-Ахмет-паше, сбежал по лестнице, под настороженными взглядами стражи пересек двор и вышел в открытые ворота. Только здесь он смог позволить себе схватиться за виски и застонать от боли. Но расслабляться надолго не следовало - все же вражеская твердыня над головой. Князь расправил плечи и быстро зашагал по тропе. Правда, спустившись с горки, он снова остановился и, морщась от боли, начал массировать голову. Когда резь немного отпустила, продолжил путь.
        - Что с тобою, княже? Басурмане зашибли? - кинулись от стоянки навстречу Никита и Боголюб, но Зверев только отмахнулся:
        - Все в порядке! Собирайтесь, дотемна еще верст пять пройти успеем.
        Голова пульсировала огненным шаром, но ученик чародея ничего с этим поделать не мог. Взятая в плен чужая воля, удаляясь от хозяина дальше и дальше, устраивала в его черепушке настоящий бунт. Память подсказывала только один выход. Коли заклятие на побратимство связывало его с османом узами отныне и до смерти - значит, и избавить его от боли способна только смерть…
        Однако Барас-Ахмет-паша был нужен князю живым. Он должен был утвердить договор, он должен был отдать пленников. Если он умрет - тот, кто займет пост наместника, вряд ли так легко подтвердит уменьшенный чуть не втрое выкуп.
        - Куда идем, Андрей Васильевич? - поинтересовался Никита.
        - Куда? - Андрей задумался.
        Секретарь наместника советовал ему плыть в близкую Балаклаву на лодке. Там порт, корабли, торговцы. Время уже теплое, снег несколько дней как сошел, листики на кустах зеленые, трава отовсюду лезет. А коли так…
        - На дороге налево повернем, Никита. До порта отсюда день пути, не больше. Авось, повезет…
        Время
        Балаклава представляла собой огромный, длинный и извилистый водяной «чулок», зажатый между горными склонами. Не очень высокими и не очень крутыми - но все же весьма неудобными для передвижения вне извилистых утоптанных дорог.
        Вход в бухту держала под прицелом древняя крепость Чембало, но основная жизнь кипела не в ней, а возле длинных причалов, плотно заставленных кораблями, среди многочисленных складов, беспорядочно настроенных в низине в конце бухты, возле двухэтажных домиков, прилепившихся к скалам вдоль берега над самыми волнами.
        Издалека бухта напоминала один большой муравейник. Все постоянно шевелилось, двигалось, перетаскивалось. Сотни амбалов несли с причалов и на причалы тюки шерсти и тканей, корзины с солью и зерном, бочки железа и олова, короба зерна и сухофруктов. Ткани, пенька, солонина, шкуры, жир, парусина, канаты… Далеко не сразу становилось ясно, что все это добро люди не просто таскают с места на место, а загружают в трюмы одно, извлекают другое, упаковывают в дорогу третье, отбирают на припасы четвертое.
        В этом глубоко погруженном в дела муравейнике никто не обратил внимания на два десятка путников, идущих чуть в стороне от причалов. Андрей оглядывал корабли, пытаясь на глаз отличить мореходные посудины от речных судов. Но здесь все больше собралось кораблей с глубокой осадкой и несколькими мачтами: нефы, каравеллы, бригантины, барки. Только пройдя больше половины бухты, Зверев наконец углядел низкую, широкобортную ладью с одной мачтой и небольшой надстройкой на корме. Князь повернул на причал, окликнул людей, заколачивающих киянками крышку трюма:
        - Эй, православные! За хозяина кто будет?
        - У себя хозяин, - указал на кормовую хибарку паренек с густыми рыжими кудрями. - А ты, никак, полоняников у татар выкупил?
        - Да, - кивнул Андрей. - Коли на Русь поплывете, хочу…
        - На Русь, - не дослушал его парень. - Коли с нами хотите, то условия простые: харч свой, на волоках и порогах нам помогать. Ветра не будет - с бурлаками в упряжке пойдете. Серебра же с вас не спросим. Грех деньги брать, кто из неволи басурманской вертается.
        - А хозяин?
        - Терентич согласится, - уверенно заявил рыжий, снова берясь за молоток. - Дело-то святое - пленников вывезти. Всегда соглашается. - Он осенил себя широким знамением. - Православных выручаем.
        - Лед-то на реках сошел, как думаете?
        - Не боись, боярин. Не впервой, проплывем, - вышел из каморки на корме плечистый купец с длинными густыми усами и остроконечной бородкой, в темнокоричневом кафтане, больше похожем на бурку. - Коли повезет, на половодье попасть удастся. Тогда и вовсе ляпота. Все днепровские пороги под парусом али на веслах проскочим, и волок не понадобится.
        - Днепр? - насторожился Андрей. - Он же весь по Литве течет!
        - По Литве течет, у Смоленска вытекает, - небрежно парировал купец. - Мы люди торговые. Пошлину заплатим - и хоть схизматики, хоть басурмане, дорогу всякий дает. Сколько у тебя людей-то, боярин?
        - Со мною двадцать пять.
        - Нормально, уместитесь. В тесноте, да не в обиде. Ты поспешай, боярин. Вишь, трюмы ужо зашиваем. Мыслю, да заката уйдем. А тебе, вижу, еще коней продать надобно да харчами запастись. Ты на торгу финики, солонину, курагу с изюмом бери. Орехи. Пшеницу соленую. Оно все сытное, и варить не надо. Горячего готовить у нас, коли повезет, не получится.
        - Не страшно на ночь в море? - поинтересовался Никита.
        - За швартовку золото отдавать страшнее, милок. Особливо, коли и не нужна уж стоянка. Так что, добры люди, не обессудьте. С закатом с вами, без вас - но отвалю. У меня токмо до заката плачено.
        Успеть оказалось несложно. В портовом городе знали нужды путников. В ближайшей лавке и припасы в дорогу сразу нашлись, и лошадей купец забрал без препирательств. Недоплатил, правда, изрядно. Зато быстро. И когда на лазурную рябь Балаклавы упали алые предзакатные лучи, ладья смоленского купца Икуна Агафия Терентьевича уже проплывала мимо грозных башен Чембало.
        Первую ночь путники провели все же на рейде, недалеко от горнила бухты. С рассветом опустили на воду весла и, сменяя друг друга каждые полчаса, гребли до самого заката. Невольники наравне с купеческой командой, князь Сакульский наравне с невольниками.
        Андрея никто не заставлялл - но делать все равно было нечего, да и голова не так болела, когда руками работал.
        В сумерках Агафий Икун решил, что они прошли достаточно, повернул к северу, ладья поймала попутный ветер и бодро побежала по волнам. Поутру парус приспустили, подвернули к берегу. Купец долго вглядывался в одному ему известные ориентиры, наконец что-то определил, выправил руль, велел поднять парус, послюнявил палец, подставил под ветер, решил:
        - До полуночи можно идти так, тут еще верст сто одна вода кругом. А далее токмо при свете, дабы на косу Ачи-Кали не вылететь. Что ни год, там с десяток ладей сидят. А раз и турки, видел, загорали.
        - Скажи, купец, - при словах о турецком корабле Андрея кольнуло неприятное воспоминание. - Ты слышал, как османы у острова Джербе фрягов и испанцев в морском сражении разбили?
        - Кто ж не слышал, боярин? О позапрошлом лете так растрепали - от силы пара кораблей у схизматиков домой вернулись.
        - Угу, - кивнул Зверев, ушел на нос и уселся, прижавшись спиной к люку трюма.
        Получалось, что сейчас шел уже тысяча пятьсот шестьдесят второй год! А он был уверен, что шестьдесят первый! Как же так? Как целый год потерять можно? Вроде только-только царицу хоронили. И вдруг на тебе!
        Или это он уже так в здешнюю тягомотную жизнь втянулся, что года, ровно дни, замечать перестал? Что такое время в нынешнем веке? Матушку навестил - два месяца долой. В Москву съездил - уже полгода. В Крым из дома во весь опор мчался! В четыре месяца вроде уложился… Да и то несчитаны дни давно. Неделей больше, неделей меньше.
        Может, и правда не заметил?
        На косу купец вывел ладью на рассвете. Вывел точно - примерно в версте по правому борту мель осталась. Затем весь день путники грели пузо на солнышке. Князь Сакульский нашел себе дело: достав из припасов несколько чистых листов, приготовленных на случай торга с татарами, он стал записывать сведения, что выдал ему Барас-Ахмет-паша. А потом - обдумывать план кампании против Крыма.
        Купец же новым днем заплатил пошлину на право прохода в Днепр мытарям крепости Ачи-Кале, повернул почти прямо на восток, поперек ветра, и команде вместе с пассажирами опять пришлось садиться на весла. Четыре дня они добирались до устья Днепра, где сделали дневку на одном из островов обширной дельты, сварили себе впервые за несколько дней нормальный обед, отдохнули - и двинулись дальше.
        Льда на реке и правда уже не было, хотя отдельные льдины еще проскакивали по воде стремительными белыми обломками.
        - Хорошо идем, - сделал вывод Терентич. - Ко времени. Скоро подниматься начнет.
        Тяжелую ладью толкали на веслах вверх еще семь дней. Высаживать бурлаков купец опасался. Места были ничейные: и казаки, и татары баловали. Налетят, повяжут - и ищи потом бедолаг, выкупай. Это на воде не достать. Вплавь не догонишь, а от стрелы борта толстые спасут.
        Затем наконец переменился ветер, и путники смогли снова поднять парус. Днепр что ни день становился все шире и шире, можно было идти без опаски налететь на отмель у края раздавшегося русла. Расстояние от берега и до берега измерялось уже верстами. Единственное, чего не позволял купец - так это плыть ночью. Мало ли что? Все же не море…
        Будущую столицу они миновали на седьмой день пути под парусом. Икун, прогуливаясь по палубе, прикрыл глаза от солнца и довольно хмыкнул:
        - О, вот и Киев.
        Андрей приподнялся, глянул в ту же сторону - но ни золотых куполов, ни крепостных стен почему-то не заметил. Белые дома, соломенные крыши - и все.
        Задерживаться не стали: попутный ветер был слишком большой ценностью, чтобы разменивать его на праздное любопытство.
        Через день миновали Комарин. Городок небольшой, зато с крепостью. У селения Лоево ветер все же переменился, принялся задувать с запада. А берега, как назло, пошли топкие, не для бурлаков. Понадобилось снова браться за весла. Два дня ползли до Речицы, еще два - до Жлобина, день - до Рогачева. Андрей понял, что еще неделя - и закупленные им припасы подойдут к концу. И пайку не урежешь - люди на веслах, силы нужно много.
        Днепр же вел их дальше и дальше. Быхов, Могилев, Орша.
        - Все, Терентич, кончилась наша воля, - пошел к купцу князь, когда Никита молча показал ему содержимое последнего мешка после раздачи еды путникам. - Только крошки в корзинах и мешках остались. Нужно причаливать да снедью закупаться.
        - Нельзя, боярин, - покачал головой Агафий Икун. - Не платили мы в Литве за право торга, нельзя нам сходить. Бо обложат пошлиной, ровно купцов. Как причалим в городе, так разом тиуны и мытари набегут.
        - Так ведь есть нечего, нечто ты не понял?
        - А я тебе так скажу, боярин, - вскинул палец Агафий. - На все Божья воля. Коли без еды оставил, стало быть, пост вам назначить решил. Терпите со смирением.
        В этот вечер купец останавливаться не велел, и ладья неспешно кралась по Днепру, сузившемуся до ширины всего в полсотни саженей. Когда же на рассвете откуда-то издалека пробились слабые звуки колоколов, Терентич размашисто перекрестился:
        - Радуйтесь, православные. Ныне мы на земле христианской. Бесам, басурманам и схизматикам воли над нами с сего места боле нет.
        До Смоленска пришлось идти на веслах еще полдня - но этот путь был счастливым и легким, на голод и усталость никто не жаловался. В древнем православном городе первым делом, разумеется, путники заказали благодарственный молебен: за избавление от тягот неволи, за помощь в делах, в долгой дороге. Причастившись к плоти и крови Христовой, они позволили себе нормальный сытный обед на ближнем к причалу постоялом дворе, заняв разом почти все столы и лавки.
        - Ну что, православные, - обратился к выкупленным невольникам Андрей. - Отныне вы на святой русской земле, тут вам опасаться нечего. Кто желает, может хоть сейчас уходить.
        Однако недавние рабы разбегаться не спешили.
        - Ты гонишь нас, княже? - тихо выразила общую мысль Прибава.
        - Гнать не гоню, - пожал плечами Зверев, - но и не удерживаю. Вы теперь люди вольные. Кто к родным весям вернуться желает - в любой миг может уйти.
        На дальнем краю стола поднялся рябой парень, низко поклонился, опустив голову ниже столешницы:
        - Благодарствую тебе, княже Андрей Васильевич. Век Бога за тебя молить стану и детям своим о том завет оставлю. Дай тебе Бог здоровья, долгих лет и богатства большого.
        Он попятился и вышел из трапезной. Вслед за ним никто не заторопился.
        - Тут вот что, православные, - громко кашлянул Агафий Икун. - Сами мы в Дорогобуж идем. Торг там конопляный богатый, и цены божеские. Дело ваше, но мне бы гребцы еще на пару дней не помешали. Днепр тут через лес течет, можно встать, горячего приготовить. И вам за ночлег платить не надобно.
        - Я в Москву путь держу, - сообщил князь Сакульский. - От Дорогобужа туда ближе. Кто желает, со мною отправиться может. Кто нет - в любой час свободен откланяться.
        - Тогда отчаливать надобно, - поднялся со своего места купец. - Дотемна еще пяток верст пройти успеем.
        В Дорогобуже Днепр сузился настолько, что ладья, двигаясь по самой стремнине, веслами то и дело цепляла водоросли то у одного, то у другого берега. Еще день пути - и она уже запросто могла бы сесть на мель или застрять на крутой излучине. Но дальше трудяге-кораблю плыть и не требовалось.
        Посидев напоследок с купеческой командой на постоялом дворе, путники расстались. Торговые гости занялись торгом, Андрей же купил пару скакунов и вместе с Мефодием помчался вперед, оставив последние деньги Никите, чтобы тот мог кормить людей по пути в Москву. Себе на жизнь князь взял лишь два пятиалтынника - тоже только на еду.
        Десять дней скачки - и Андрей наконец-то въехал в ворота своего московского подворья. Варя, что тем временем подкрашивала столбики крыльца, подняла голову, всплеснула руками и произнесла совсем не то, чем обычно привечают вернувшегося после долгого пути хозяина:
        - Боже ты мой, княже! Как же тебя умучили.
        - И я рад тебя видеть, красавица, - спешился Зверев, кинул поводья подскочившему сыну приказчицы. - Какое сегодня число?
        - Мартына-лисогона день…[14]
        - Бо-оже мой! Почти полгода…
        - Ну, не так много, Андрей Васильевич, - отставив бадейку, Варя отерла руки о юбку. - Но четыре месяца без малого ты в нетях пребывал.
        - Но из дома-то я куда как раньше отъехал. Причем ненадолго, - вздохнул Зверев.
        - А царя крымского ты видел, княже?! - поинтересовался мальчишка.
        - Почти, - улыбнулся Андрей. - Хозяина крымского хана видел и беев его. На самого же Девлет-Гирея глянуть не довелось…
        Он привычно поморщился от головной боли.
        - Ничего-ничего, княже. Сейчас баня поспеет, она все хвори и горести снимает. Вода там есть, дрова запасены. Токмо запалить всего и осталось… Андрюшка, оставь лошадь! Беги, затапливай. Она покамест выходится. А я князю Андрею Васильевичу корец покуда поднесу и пирожками побалую. И Мефодия тоже, как коней расседлает. Остальные-то холопы где? Отстали?
        - Дней через десять догонят.
        - Ну и слава Богу, - облегченно перекрестилась Варя. - Целы.
        Баня действительно привела князя в чувство. Он не только побрился, подстриг бороду, смыл с себя дорожную пыль - вместе с грязью утекла изрядная часть усталости, грусти, на время отпустила головная боль. Хотя, может статься, дело тут было не только в горячем паре, обильном щелоке и дубовых вениках, но и в том, что парила Зверева та самая Варенька, которую он некогда увидел, впервые выйдя из дома в этом мире. И она сделала все, чтобы баня доставила Андрею удовольствие…

***
        Дороги ныне были долгими, сберегать время можно было, только торопя дела. На рассвете двадцать восьмого апреля князь Сакульский, сгибаясь под тяжестью московской шубы, уже требовал приема у дьяка посольского приказа Ивана Висковатого. И тот принял гостя сразу, отложив на время иные хлопоты.
        - Здрав будь, Андрей Васильевич. - Боярин встретил его не возле своего троноподобного кресла, а на полпути к двери, у заваленного грамотами стола. За столом жались к стене четверо подьячих в черных монашеских рясах - верный знак того, что ради гостя прочие дела и вправду были отставлены.
        - И тебе здоровья, Иван Михайлович, - в ответ на такую вежливость Андрей чинно склонил голову. Хотя как князь мог подобного перед боярином и не делать. - Вчера с дороги. Коли до снега хлопоты завершить желаем, поспешать с ответом надобно.
        Зверев подал дьяку приготовленные свитки с записью полона и суммами выкупа, а также сведения по крепостям и гарнизонам Крыма и численности воинов в степных кочевьях. Висковатый тоже церемонно склонился, опираясь на посох, принял грамоты. Чуть повел подбородком. Один из подьячих весьма шустро подскочил, взялся за посох, не убирая его, а лишь удерживая на прежнем месте. Иван Михайлович развернул первую бумагу, и глаза его мигом округлились:
        - Что-о?! Шубу прими! - Он дернул плечами, и его представительское одеяние рухнуло на руки слуги. - Сто пятьдесят за боярина? Сто за новика? Полста за служивого? Тимофей, сочти немедля!
        Другой подьячий забрал список, выскочил за дверь. Похоже, боярин Висковатый ухитрился приучить подчиненных работать исключительно бегом.
        Глава же Посольского приказа уже просматривал вторую грамоту. Глаза его округлиться сильнее не могли, и теперь у боярина медленно опускалась челюсть:
        - Невероятно! Как ты смог, Андрей Васильевич? Как сумел?
        - Постарался, - кратко ответил Зверев. Не говорить же при отлученном за твердолобость в вере дьяке про черное колдовство и злобную головную боль, которой князь расплачивался ныне за эти сведения.
        - Лука, Тишку позови… Нет, следом беги. Вели сие в двух списках скопировать, един мне в сундук, другой в архив царский доставить…
        Три секунды спустя за дверь выскочил второй слуга.
        - И вы ступайте, - вдруг приказал дьяк остальным. - По ту сторону обождите.
        Когда же боярин Висковатый и князь Сакульский остались наедине, Иван Михайлович широко развел руками:
        - Я в восхищении, Андрей Васильевич! Никогда в иные чудеса, кроме Господних, не верил, но ты меня ныне изумил. Сто пятьдесят! Меньше двух с половиной сотен до сего часа никому сбить не удавалось, ты же… Ты просто кудесник, Андрей Васильевич, уж прости за слово такое. Да еще и секретов столько татарских собрал. Не пойдешь ли ты на службу в приказ Посольский, княже? Такого, как ты, посла по весу золота государь ценить будет!
        - Меня государь не любит, - покачал головой Андрей.
        - Так и меня тоже! Гений господина нашего, Иоанна Васильевича в том, что людей он по деяниям ценит, а не своим прихотям.
        - Нечто так? Князя Воротынского вон в ссылку отправил. А Михайло Иванович чуть не един был, кто царскую волю исполнить хотел, когда тот на одре смертном после взятия Казани лежал. Он, я да боярин Кошкин.
        - Князь Воротынский в заговоре уличен супротив стола государева, и сам же в том повинился. Не на плаху его отправили - в ссылку в Белозерье, грех замаливать. А с ним челядь вся числом сорок шесть человек за счет казны проживает. Не страдает друг твой, не опасайся.
        - Не по нраву мне дело сие, боярин, - покачал головой Зверев. - Врать, изворачиваться, уродам безбожным кланяться. Раз съездил - уже обрыдло.
        - Но дело-то сие важное и нужное, Андрей Васильевич! Кому его вершить, как не тому, кому оно дается?
        Андрею в виски опять ударило нестерпимой резью, и ему стоило большого труда не поморщиться от боли.
        - А, понял, о чем ты мыслишь, - отступил Иван Михайлович. - Ты князь родовитый, я боярин служивый. Негоже тебе под мою руку в подчинение идти… Так ведь то необязательно. Можешь в свите царской состоять и его приказы личные сполнять. Как ныне, в Крыму.
        - Поиздержался я, боярин, пока туда-сюда мотался, - вздохнул Зверев. - Мне бы сейчас не милости царской, а серебра подъемного получить.
        - Я в Разрядный приказ отпишу, дабы всю поездку твою как службу ратную в жалованье сочли. В казне же царской у меня власти нет. Я вот о чем тебя прошу нижайше, Андрей Васильевич. Ноне перед полуднем прием царский будет. Посол датский грамоты верительные вручать станет, а с ним принц датский Магнус прибыл, коего в мужья племяннице царской Евфимии прочат, дочери князя Старицкого.[15] Ныне Магнус королем Эзельского епископства себя нарекает. Купил сей остров у епископа последнего после того, как государь орден Ливонский распустил. Прошу тебя, княже, на прием сей прибыть и после ухода послов на вопросы государевы ответить… А коли желаешь, можешь у меня здесь отдохнуть. Я велю вина доброго и белорыбицы принести, дабы часы не так долго тянулись.
        Андрей колебался недолго. До полудня оставалось не больше трех часов, идти домой, чтобы тут же возвращаться, смысла не имело.
        - Вино, Иван Михайлович, это хорошо… Только я хотел бы письмо жене своей Полине написать. Четыре месяца, почитай, никаких вестей она от меня не получала. Да с почтой ближайшей отправить, коли грамоты какие гонец в Корелу повезет. Можно это как-то сделать?
        - Ради тебя, князь Андрей Васильевич, да такую малость? С превеликим удовольствием! - Дьяк хлопнул в ладони: - Эй, кто там за дверью?! Входите! Лука, в светелку свою князя Сакульского отведи, бумагу и чернила с пером ему оставь. Вина и белорыбицы принеси из моих запасов. Сам же сюда возвертайся…
        В Грановитую палату князь и дьяк Посольского приказа пришли вместе, сопровождаемые тремя подьячими, нагруженными свитками и тяжелыми зашнурованными книгами в кожаных переплетах. У золотых дверей боярин Висковатый остановился, вскинул ладонь над плечом. В нее тут же легли уже знакомые Андрею грамоты:
        - Здесь, Андрей Васильевич, прости, оставить тебя должен. Донесения свои сам Иоанну Васильевичу отдашь, в Царицыной палате… - Дьяк пропустил князя вперед, сам же с помощниками скрылся в боковой дверце.
        Царицыны палаты уступали размерами главной парадной зале Грановитой палаты раз в десять и могли вместить от силы человек пятьдесят, из коих минимум половина уже пребывала здесь: шубы, посохи, высокие бобровые шапки колебались в глазах Зверева единой красно-коричневой пеленой. Он нашел глазами украшенную изразцами печь, кинулся к ней, прижался лбом к холодному кафелю. Боль немного отступила. Андрей перевел дух, развернулся. Ближние князья и бояре смотрели на него с удивлением. К счастью, никого из них он не знал, и здороваться, кланяться, разговаривать с ними нужды не было.
        Царицына палата, насколько помнил Зверев, была построена государем для его любимой Анастасии. Чтобы она могла через специальные окошки наблюдать за его деяниями в главном зале и чтобы сама могла принимать гостей и просителей. Может быть, именно поэтому палата просто светилась от золота, щедро устилавшего стены и потолок. Золотым было все, кроме окон, святых образов и пола. Но золотить пол, даже ради любимой женщины, было бы все же перебором. То, что прием был назначен здесь, вероятно, означало некую келейность предстоящих переговоров. Так сказать - намек на особо тесные отношения с королем посланника. А может, просто - за женой приехали, на женской стороне и встреча.
        В виски опять выстрелило резью - Андрей повернулся и снова уткнулся лбом в печь. Немного выждал, подвинулся, уперся в соседний изразец. Когда тот нагрелся - в третий.
        В зале зашумели, зашевелились. Князь оглянулся, увидел, как все склонили головы, и тоже торопливо поклонился, исподлобья наблюдая, как царь в собольей шубе, шитой толстой золотой нитью, в золотом оплечье со множеством самоцветов и в шапке Мономаха прошел от двери в красный угол и опустился там на трон. Следом спешили бояре Висковатый, Кошкин и остролицый князь Старицкий.
        Гости распрямились, заслонив государя, и Зверев с облегчением уткнулся лбом обратно в изразцы. У него за спиной что-то рассказывали, обсуждали. Бояре то одобрительно гомонили, то осуждающе гудели. Головная боль тоже становилась то сильнее, то слабее. Андрей почти полностью забыл о внешнем мире и едва не пропустил, когда громко провозгласили его имя.
        - Меня звали? - поинтересовался он, отпрянув от печи. - Показалось?
        - Вести из ханства Крымского доставил князь Сакульский! - повторили от трона. - Ныне он сам поведает тебе все, государь наш!
        - Вот черт! - буркнул Зверев и стал протискиваться вперед. Вырвался на свободное место в трех шагах перед троном, коротко поклонился, оглянулся, выясняя обстановку.
        - Можешь не беспокоиться, Андрей Васильевич, - пристукнул посохом Висковатый. - Послы датские ушли, нет здесь ушей посторонних. Лишь преданные слуги трона царского. Говори смело, как есть все говори.
        - Султан османский Сулейман Великолепный в лице наместника крымского БарасАхмет-паши приговорил отпустить весь полон православный по выплате за него оговоренного выкупа… - протянул Андрей первую грамоту и только теперь понял, что взять ее царь не может. У Иоанна в одной руке была держава, а в другой - скипетр. Однако тут с готовностью выступил вперед дьяк Посольского приказа и забрал документ, что сам же дал часа полтора назад.
        - Как исполнил ты тайное поручение, что дал я тебе перед отъездом? - громким голосом поинтересовался правитель Руси.
        Зверев оглянулся на толпу в полсотни родовитых служилых людей, вопросительно вскинул брови: говорить о тайном при этакой толпе? Однако царь потребовал снова:
        - Говори!
        - Крымское ханство вместе с людьми султанскими способны выставить людей оружных сто двадцать тысяч числом общим. Однако же многие из них по крепостям и городам пребывают, на дела охранные подписаны, посему в седло более ста тысяч поднять нельзя. Укреплений там лишь на южном берегу изрядно, и крепость Перекоп, что самая мощная и опасная из всех. По моему разумению, атаковать Крым надобно зимой, когда большинство ногайских кочевий на зимовьях и воевать не способны. Зимой крепость по льду Сиваша обойти можно и первый опорный лагерь за ним на соляных приисках поставить. Затем тремя колоннами через зимнюю степь пройти и Ак-Мечеть и Карасубазар занять. Крепостей в них нет. После чего можно лета ожидать спокойно. Степь сама безводна, большую рать напоить негде, но через эти города реки протекают. Перекоп, от Крыма отрезанный, долго не выстоит, он же рать от ногайских татар летом защитит. В степи закрепившись, османские города один за другим штурмом брать можно, пока все не займем. Осаду они выдержат, ибо подвоза морем мы остановить не способны. Но вот пушечного обстрела им долго не вынести. Крепости
каменные, без рвов. Османских янычар в них немного, татары же стойкости в осадах никогда не выказывали. Здесь число воинов по городам и крепостям, а также приписанные к ним кочевья…
        Зверев протянул вторую грамоту, тут же перехваченную Висковатым.
        - Твой план взвешен, разумен, понятен, - кивнул Иоанн. - Тебе, мыслю, этой зимой и надлежит рати русские на Крым проклятый вести. Сим повелеваю к Рождеству Христову рати для похода на ворога нашего исконного собрать. Разослать росписи людям служивым ноне же, дабы к снегу готовы выступать были! Тебя же, верный слуга мой князь Сакульский Андрей Васильевич, за труд твой награждаю землей и казной! Сим повелеваю к угодьям князя Сакульского на реке Свияге приписать земли столько, дабы поместья тамошние сего слуги увеличились втрое. А ты, боярин Кошкин, проследи. Чай, друг твой награжден.
        - Благодарю тебя, государь, - впервые за этот год Андрей Зверев поклонился не из нужды, а со всей искренностью. Даже головная боль ненадолго выскочила прочь.
        - По делам же татарским нужды все обсуди с дьяком Иваном Михайловичем.
        - Слушаю, государь, - опять склонился князь.
        Дурдом, конечно: Висковатый к царю шлет, царь - к Висковатому. Но раз уж землей так щедро награждают, то отчего бы и не потерпеть?
        Андрей чуть выждал. Больше Иоанн к нему не обратился. Это означало, что аудиенция окончена. Зверев попятился, пока не уперся спиной в толпу, развернулся и стал протискиваться обратно к заветной печке.
        Когда правитель всея Руси закончил вершить свои публичные деяния, Андрей проглядел. На этот раз так лихо, что даже не поклонился. О том, что все кончилось, узнал, лишь когда на плечо опустилась тяжелая рука.
        - Здрав будь, друже! - повернул его к себе дьяк Разбойного приказа и крепко обнял. - Обижаешь побратимов, Андрей Васильевич. В Москве - да не зашел!
        - Прости, Иван Юрьевич, - развел руками Зверев. - Только вчера из седла. Все, чего и успел, так помыться да доложиться.
        - Ничего-ничего, славно доложился! - засмеялся побратим. Настоящий, не наколдованный. - И земля, и награда. Кабы так да каждый день!
        - Извини, Иван Юрьевич, друга твоего отвлеку, - подошел к печке боярин Висковатый, уже в сопровождении слуг. - Вот, держи.
        - Что? Опять?! - взвился Андрей, увидев все ту же грамоту со списком полоняников.
        - М-м-м… Не понимаю тебя, княже, - почесал грамотой нос Иван Михайлович. - Ты урядился, тебе и ехать.
        И он таки сунул свиток Звереву в руку.
        - Про Ваську Грязного государь обмолвился, что сие безумие есть - пятнадцать тысяч за непослушного холопа платить. Остальные же выкупы утверждены, царская подпись и печать поставлены… Лука, кошель давай! А сие… - дьяк Посольского приказа опустил в руку князя тяжелый кисет, - сие не награда, а на хлопоты твои государь определил. С Богом, Андрей Васильевич. Завершай дело начатое. А письмо твое в пути ужо.
        - Спасибо тебе, Иван Михайлович, на добром слове, - кивнул Зверев.
        - Тебе спасибо, княже. Великое дело вершишь. Никому доселе столь славно оно не удавалось.
        Дьяк поклонился, отошел.
        - Так что, друже? - поинтересовался боярин Кошкин. - Когда братчину навестишь? Завтра али в субботу?
        - Думаю, Иван Юрьевич, - вздохнул Зверев. - Думаю, что месяца через два.
        Вернувшись к себе на подворье, князь с немалой тоской осмотрел весьма похорошевшее хозяйство. Дом с выправленной крышей, аккуратно выкрашенным крыльцом и сверкающими слюдой окнами, замощенный темными досками двор, из каждой трубы струится слабый дымок. Жить бы да жить… Вот только на хозяйстве лишь хваткая Варя, старый ярыга да Мефодий, что как раз, судя по звукам, задает сено в конюшне. Небогато для организации нового похода.
        Постукивая посохом, Андрей поднялся на крыльцо, скинул изрядно надоевшую шубу на перила. Присел рядом, смотря на двор. Хлопнула дверь, на воздух вышла приказчица. Неуверенно остановилась:
        - Чего в дом не идешь, княже? Обед тебе наливать, али сыт?
        - С одним холопом всеми делами, боюсь, не управиться… - пробормотал Зверев. Он взвесил в руке полученный от Висковатого кисет, отпустил узел, растянул горловину. Вместо ожидаемого серебра в кошеле матово блеснуло золото. Андрей расхохотался: - Иногда нашего государя я просто обожаю!
        - Ты о чем, княже?
        - О делах государевых, Варенька, о заботах земли русской. Собирай сына в дорогу, с собой я его забираю. Одного холопа мало будет, коли круглые сутки глаз нужен - за добром и чужаками следить.
        - Как это собирать?! - возмутилась женщина. - Он тебе что, слуга?! Не пущу!
        - Как не пустишь, коли страна наша помощи его требует? - не понял Андрей. - Он мне нужен. Дорога дальняя, каждая душа на счету.
        - А случится что? - Варя вскинула пальцы к губам, словно торопясь остановить вырвавшееся слово. - Он у меня един, кровинушка. А у вас, служивых, что ни поход, все кого-то раненым али увечным возвращают! Не пущу. Тут у меня будет. Он тебе не холоп, животом рисковать не нанимался. Тут в покое обождет. Опять же стены дома твоего красить надобно. Опрятности ради, и чтобы не гнил по венцам нижним. В хозяйстве дело завсегда найдется.
        - Ты кого родила, Варенька? - вскинул на нее глаза Зверев. - Мужа русского - али червяка земляного? Коли смерд жалкий и трусливый, пусть при юбке твоей сидит, самое дело. А коли мужчина, коли человек русский, коли сын мой кровный, то доля его - сабля острая да рогатина у седла. Не нам за юбками от судьбы хорониться. Не для того рождены.
        Князь поймал ее за пояс, притянул к себе и жадно поцеловал в горячие губы. Но, отпустив, повторил:
        - Собирай. Я на торг пошел, другу одному проклятому подарок подберу. И лошадей куплю. На рассвете в путь.
        Вечер прошел в хлопотах: путь предстоял не близкий, только верхом дней десять. Нужно было приготовить чистое исподнее и кафтаны, проверить лекарственные снадобья, прихватить запасную обувь и теплую поддевку на случай непогоды, уложить сушеное мясо и муку - на случай, коли иной еды не найдется, - сало и солонину приготовить для обычных привалов, испечь пироги на первые несколько дней. Все это время Варя молчала, а счастливый Андрейка носился туда-сюда, всячески стараясь ей помочь, но больше мешая. Он успокоился, только получив от Зверева в подарок новенький поясной набор: две ременные сумки, кошель с полугрошем и два ножа - маленький для еды и большой для прочих надобностей. Забившись где-то в укромное место, он принялся изучать обновку, и до самой ночи мальчишку уже не видели.
        Только уложив сына спать, Варя пришла в княжескую опочивальню и скромно уселась на лавку у стены.
        - Дней через семь-восемь придет Никита с холопами и еще смердами, коих я из полона выкупил, - сказал ей Андрей, пересчитывая у бюро оставшиеся царские деньги. - Чует мое сердце, разминусь я с ними. Не знаю, сколько. Некоторые, думаю, по домам разойдутся. В общем, можешь всех для нужд по хозяйству направлять. Кто уйдет - их воля. Кто останется… Стало быть, идти некуда. Не гони. Здесь я тебе десять рублей отложил, больше не…
        - А вдруг случится с ним что, княже? - перебила его приказчица. - Как же я тогда, с кем останусь?
        Зверев остановился, потом сгреб широким махом все золото в кучу, поднял крышку, подошел к ней.
        - Что тогда, Андрей Васильевич? Что будет тогда?
        Князь подступил, подхватил ее на руки, закружил по комнате, потом резко остановился возле свечи, заглянул в лицо.
        - Ты чего, княже? - обхватила его за шею женщина.
        - Первая любовь не уходит, Варя, - признался он. - Никогда.
        Крутанул ее еще несколько раз, а потом аккуратно опустил на перину.

***
        С утра снова началась скачка. Четыре часа с утра, два часа отдыха, еще четыре часа скачки, ночлег - и с утра все сначала. Отклонения от обычного походного марша Андрей допустил только два раза. В первый день - на свежих лошадях - они шли, пока было светло, а на девятый - потому что дорога заканчивалась, и беречь силы скакунов больше не требовалось.
        Седьмого мая, отправив Мефодия продавать коней, Андрей пошел вдоль торговых причалов, спрашивая самый быстрый корабль. Указали ему, естественно, на тощие, как селедки, одномачтовые речные ушкуи в двадцать шагов длиной и всего пять - шириной. С первым хозяином Зверев не сговорился, потому как тот ждал товара, второй запросил слишком много, и только с третьим они сторговались промчаться до Крыма и обратно с пустыми трюмами, никуда не заходя и без своих, местных, гребцов.
        - Коли платишь, дело твое, - пожал плечами мужичок с рыжими кудрями, очень похожий на того, что встретил их на ладье в Балаклаве. Только возрастом уже сильно ближе к сорока. - Кормчего я своего возьму, да двух подручных на паруса. Смотри, княже: с гребцами, без гребцов - а по алтыну в день все едино с тебя. Токмо если медленно пойдем, на меня не пеняй.
        - Не попеняю. Давай, весла в трюмы, и задраивай. Холоп сейчас подойдет, сразу и отчалим.
        - Зря ты так, княже, - все же не утерпел от укора рыжий корабельщик. - Хоть бы пеньки, что ли, взял? Пенька в Крыму хорошо уходит. Своей-то у них не растет.
        - Сам чего не берешь? - поинтересовался Зверев.
        - Дык, - признал корабельщик, - на ушкуй серебра еще хватает, ан трюмы загрузить ужо нет. Чего бы я тогда купцов возил, кабы сам мог торг вести?
        - У тебя денег нет, у меня - времени. Собирайся.
        - Полчаса, княже, - запросил рыжий. - Людишек своих кликну. Пока дела нет, по бабам да огородам своим сидят. Я быстро.
        - Коли так, беги…
        Корабельщик с тремя встрепанными помощниками вернулся через час, Мефодий нашел хозяина через полтора. Как он на борт заскочил - мужики натянули сходни и отпустили привязные канаты.
        - Долго нам еще плыть, Андрей Васильевич? - положив руки на рукояти ножей, растопырив локти и широко расставив ноги, поинтересовался Андрейка.
        - Это как Господь Бог дозволит, - вместо князя ответил рыжий корабельщик. - Повезет - за две недели домчимся. Воспротивится - больше месяца может получиться.
        - Тебя что, Андреем Васильевичем зовут? - грозно повысил голос Зверев. - К тебе обращаются?
        - Андреем кличут, - подтвердил корабельщик, - Василия Мокрого сын… Вот, спросил ведь малец. А что, никак провинился чем? Так ты прости, княже, не со зла. Не имел недоброго умысла.
        - Бывает же такое, - хмыкнул князь. - Ладно, как-нибудь разберемся. Правь.
        Вниз по течению кораблик мчался куда как шустрее, нежели ладья поднималась на веслах. Смоленск они проскочили уже на второй день, Оршу - на третий. За Быховым удалось поднять парус, и ушкуй вовсе помчался, словно посланная в галоп лошадь, с шипением взрезая воду.
        Андрейка, поначалу переполненный впечатлениями, несколько устал и больше уже не сидел постоянно на носу, глядя то вниз, то по сторонам на проносящиеся берега. Тут Зверев и начал потихоньку обучать его навыкам боя на ножах, заодно и сам вспоминая уроки верного Пахома. До сумерек они занимались, потом князь с Мефодием шли спать, и после полуночи либо он, либо холоп меняли мальчишку, а уж перед рассветом менялись между собой. При корабельщиках Андрей пару раз сделал ему внушение, что ночью за судном надобно следить, дабы не напали тати ради грабежа. Без корабельщиков предупредил, что команды некоторых торговых судов тоже имеют привычку выкидывать пассажиров за борт, а имущество делить между собой. Так что следить следует не столько за берегами, сколько за ними. И чуть что - поднимать тревогу.
        И мальчишка старательно бдел. Благо первая вахта всегда самая легкая.
        С попутным ветром они пронеслись большую часть Днепра всего за пять дней, но на этом гонки кончились. Ушкуй уперся в знаменитые пороги: Кодаковский, Сурский, Лоханский, Звонецкий, Ненасытец, Вовниловский, Будиловский, Лишний, Вильный… Только успевай корабль на берег вытаскивать. Днепровские пороги оказались не просто разбросанными в реке камушками, а целыми скальными грядами, выпирающими из воды. Ни поверху проскочить, ни сторонкой проплыть. Утешало лишь то, что волоки были устроены сразу на обоих берегах, амбалы работали споро и умело - заторов не случалось. А легкий, с пустыми трюмами, ушкуй перепархивал от воды до воды словно перышко. Пять дней - и рыжий Андрей Васильевич смог снова смело поднять паруса.
        Ветер был не то чтобы попутный - но вниз по течению, петляя от берега к берегу по широкой водной глади, идти позволял. Три дня - и они неспешно пробрались к Ачи-Кале. От крепости к ушкую тут же помчалась лодка с десятком гребцов, осман с наброшенной на голову белой тряпкой запросил два алтына за проход в воды империи. Андрей показал царскую подорожную - мытарь простил два алтына за право проплыть, но потребовал те же два за право торговли. Подорожная-то была купеческая. Пришлось раскошеливаться.
        Вырвавшись в Черное море, ушкуй накренился от бокового ветра и пошел широкими галсами. Медленно - зато грести не нужно. Рыжий капитан ближе к вечеру отворачивал в море, а темной ночью медленно пробивался против ветра в сторону далекого берега. И на третий день ухитрился попасть почти к самой Балаклаве - даже Андрей узнал башни Чембало на высоко вздыбленном берегу.
        - В бухту не заходи, - предупредил князь, - двигай вдоль берега. Мне нужен Кучук-Мускомский исар. Под ним у скалы должен быть причал.
        - Большой? Коли на пару ладей - с моря среди волн можно и не разглядеть.
        - Разглядим, - растирая виски, пообещал Зверев. - Верст пять от бухты, крепость на скалах. Трудно, мыслю, не заметить.
        Тут он немного погорячился. Серая каменная кладка сливалась с унылыми скалами в единое целое, а закрывающая половину двора и часть внутренних стен виноградная лоза разрывала строгий силуэт крепости на неровные части. Если бы не алый стяг со звездой и полумесяцем, под лучами солнца ярко горящий на фоне неба, ушкуй легко бы проскочил мимо.
        - Под него правь, - указал князь. - Только аккуратнее. Камни вокруг. Мало ли что там под водой…
        Но скалы, отвесно возвышавшиеся высоко над волнами, похоже, так же круто уходили в глубину. Даже морская вода оставалась почти черной и непроглядной, пока путники не приблизились до десятка сажен. Только теперь стало видно и то, как удачно расположился причал здешнего исара. Оказалось, что начинающаяся далеко вверху расселина у моря образовывала небольшую бухточку с полсотни шагов длиной и десяти шириной. Порта не построить - но пара средних суденышек с легкостью могли тут спрятаться от непогоды. Сейчас здесь мерно покачивалась, протирая бока об осиновые отбойники, скромная одномачтовая шестивесельная фелука. Ушкуй превосходил ее размерами раза в полтора.
        Охранявший причал, гладко бритый осман в высокой остроконечной шапочке и белой плиссированной пачке[16] ниже колен при виде гостей заметался, поднял откуда-то копье, грозно закричал.
        - Посол русского государя к досточтимому Барас-Ахмет-паше! - Зверев вскинул над головой подорожную грамоту и список назначенных к выкупу служивых людей. Тихо добавил для тезки: - Ты причаливай, причаливай.
        - Я тебе дам - причаливай! - перешел на нормальный русский язык янычар. - Наколю!
        - Мой лучший друг досточтимый Барас-Ахмет-паша, наместник Крыма милостью всемудрого султана Сулеймана Великолепного, тебя самого тогда на кол посадит! - пообещал Зверев и перебрался из ушкуя на фелуку, из фелуки на причал, развернул свиток и ткнул пальцем в подпись и печать наместника: - Руку узнаешь? Не веришь - беги, доложи. Тебе все объяснят.
        - Ага! Я уйду, а вы лодку угоните. Тогда меня точно на кол посадят.
        - Тогда сторожи, - пожал плечами Зверев и повернулся к лодке: - Андрей, ферязь мою передай и свой кафтан нарядный с серебряной вышивкой надень. Мефодий, в мешке подарок для наместника лежит, броня вороненая. Давай ее сюда…
        - А ну, плывите отсюда! - уже не так уверенно потребовал янычар.
        Князь, не обращая на него внимания, развязал мешок, достал тройной бахтерец с черными пластинами на груди, развернул, встряхнул:
        - Вроде все в порядке… О господи, бедная моя голова… Что скажешь, боец, достойный дар для моего друга?
        На этот раз стражник промолчал. Но копье - поднял.
        - Андрей, возьми грамоты. Ты их понесешь, а я броню. Да не бойся ты, боец. Замолвлю за тебя словечко, еще и награду получишь.
        - Воины султана не боятся ничего в подлунном мире, - недовольно ответил янычар.
        - Тебе что, даже свистка никакого не оставили, о гостях предупреждать? - удивился Андрей. - Надо будет и о сем другу своему сказать…
        Он шагнул мимо охранника и стал забираться по узенькой, в полторы ступни, тропке, ведущей от камня к камню, мимо широких трещин и выпирающих над пропастью карнизов, поворачивающей в самых неожиданных местах и далеко огибающей на первый взгляд вполне безопасные уступы. Князь не спешил, мысли его были направлены на то, чтобы внушить побратиму предчувствие большой радости, и он опасался, отвлекшись, сделать неверный шаг. Да и приходить в гости запыхавшимся, как после гонки, тоже не следовало.
        - Уму непостижимо! Неужели Барас-Ахмет-паша по этой тропе к причалу самолично ходит? И вверх, и вниз каждый раз, как в Балаклаву прокатиться захочется?
        - Мы идем к татарскому паше? - поинтересовался Андрейка. - Он живет здесь? Почему ты назвал его другом? Ведь мы с татарами воюем! Они наших людей в рабство угоняют.
        - А мы выкупаем, - перевел дух Зверев, потер виски. - Еще два-три месяца такой жизни, и моя башка сварится в крутое яйцо. Понимаешь, парень, чтобы добиться нужного результата, врагу лучше всего отрубить голову. Но если не отрубил, то ему приходится улыбаться, дарить подарки и называть его своим другом. Хотя бы ради тех, кто попался в его грязные лапы. Врать, изворачиваться, унижаться… Поганое ремесло дипломата. Ты вот что, Андрей. Как в крепость попадем, ты там лучше молчи. Просто молчи. Можно говорить «спасибо», «пожалуйста» и «очень рад». «Как хорошо» можешь сказать. Но ни в коем случае не то, что думаешь, понял? А лучше вовсе молчи.
        На полпути им встретилось доказательство того, что тропой и правда пользуется вельможа: в двух местах глубокие трещины и слишком узкий карниз были прикрыты дощатыми мостками. А еще в одном крутой подъем заменяла лестница. Дальше снова продолжилась узенькая тропа.
        - Чес-слово, я бы лучше верхом, - выдохнул Зверев, скрипя зубами, излучая радостное нетерпение и загоняя глубоко в подкорку черную ноющую боль. - Всего день скачки! Все проще, чем целый час по этой…
        Наконец впереди наверху показалось основание южной стены. Андрей остановился, восстанавливая дыхание, отряхнул от пыли красную суконную ферязь с золотым шитьем и двумя вошвами с изумрудами, помощник почистил ему спину. Князь высвободил бахтерец из мешка и, удерживая драгоценный груз двумя руками, преодолел оставшуюся сотню шагов.
        - Мир этому прекрасному дому и хозяевам его! - громко провозгласил он, поднимаясь по шаткой приставной деревянной лесенке. Обрыв обрывом - но очень разумная мелочь на случай серьезной осады.
        - Мой русский зимми! - радостно воскликнул Барас-Ахмет-паша, выскакивая на край стены. - Гость в дом, радость в дом!
        - Как я рад тебя увидеть, мудрейший из слуг Сулеймана Великолепного! - с такой же радостью ответил Зверев, тщательно удерживая под контролем эмоции «брата по крови». - Да пребудет с тобой милость Всевышнего!
        - Кто этот юноша? - изумился паша, заметив поднимающегося Андрейку. - Это твой паж? Он весьма красив.
        - Я привез тебе подарок, досточтимый Барас-Ахмет-паша. - От обсуждения внешних достоинств Вариного сына князь предпочел отстраниться. - Это самая прочная броня из всех, что я смог найти…
        Андрей разложил бахтерец на камни стены, а когда наместник опустил на него глаза, выплеснул в жертву волну безмерного восторга.
        - Ва-аллах, какая тонкая работа! Добротная сталь, прочные клепаные кольца, толстые гибкие пластины! Ты смотри, она весит совсем немного. И вся течет, что драконья кожа. Пластины, пластины с тройным нахлестом! Мыслю, такие не пробить ни стреле, ни пуле. Но при том она никак не мешает метать стрелы… Какая броня, какая броня… Ну, порадовал, порадовал господина, русский зимми. За то тебе отдельная благодарность. Эй, Таха! Отнеси русскую дань в мою казну. Я надену ее в ближайший поход.
        Тощий помощник наместника, одетый все в тот же коричнево-полосатый халат, послушно поднял подарок, куда-то понес.
        - И вели подать кофе! - крикнул вслед Барас-Ахмет-паша. Он усмехнулся, обращаясь уже к гостю: - Мне понравилась твоя мысль, зимми. Пить кофе на стене, созерцая море и скалы, вдыхая воздух соленого простора, - это прекрасно! Я отписал о том прекраснейшему и мудрейшему султану Сулейману, и мыслю, он порадуется столь утонченной радости. Однако… - Наместник хлопнул в ладони, а когда на стену выскочил невольник в короткой войлочной курточке на голое тело, повелел: - Принеси из покоев жемчужную понизь с шапкой! И мой сирийский кинжал.
        - Ты живешь в красивом месте, досточтимый Барас-Ахмет-паша, - указал на двор крепости Андрей. Виноградная лоза, весной казавшаяся просто толстыми деревянными плетьми, сейчас зеленела, давая внутреннему дворику блаженную тень. Тут и там вниз свисали крупные грозди, пока еще тощие и зеленые.
        - Да, здесь хорошо и душевно, - согласился турок. - Но идем, раздели со мной трапезу…
        На стене, недалеко от края, на толстом ковре стоял низкий столик, щедро обложенный подушками. Угощений на нем еще не было, но когда паша и князь удобно устроились напротив друг друга, невольница в тонких, полупрозрачных одеждах принесла ящичек с песком, налила кофе. Следом за ней вернулся и Таха с чернильницей на поясе и тубусом под мышкой. Андрей жестом подозвал тезку, забрал у него свиток:
        - Государь Иоанн утвердил наш приговор, досточтимый Барас-Ахмет-паша, - сказал князь. - Исключив лишь одно имя, боярина Василия Грязного. Остальных же он готов выкупить согласно твоему пожеланию.
        - Коли так, пусть везет золото, зимми. Я же велю собрать весь полон сюда.
        - Досточтимый Барас-Ахмет-паша желает, чтобы полон был вывезен морем, - сообщил тощий помощник наместника, возвращаясь на стену.
        - Да-да, - спохватился осман. - Не желаю, чтобы по крымским владениям султана разъезжали шесть сотен неверных воинов. Я не доверяю этим жалким существам.
        Зверев поймал на себе колючий взгляд Тахи и почтительно склонил голову:
        - Твоя воля для меня закон, уважаемый…
        Лишенный воли, наместник не был лишен разума. И его требование звучало вполне резонно. Андрей не имел желания позорить свою жертву в глазах подчиненных, заставляя идти на попятный. Пусть будет «морем», лишь бы прочие условия выкупа остались в силе.
        - Ага, вот и она! - обрадовался наместник, увидев невольника, забрал у того сверкающую жемчугом горку непонятного назначения, выпрямился: - Иди сюда, красивый юноша… - Барас-Ахмет-паша развернул сверкающее одеяние, накинул на младшего Андрея, и стало понятно, что это суть одно большое украшение из перламутровых пластинок, укрывающее и голову, и плечи, и все тело до бедер. - Да, оно делалось словно специально для тебя! Ты стал похож на гурию из райского сада!
        Сравнение Звереву очень не понравилось, и он заторопился:
        - Так ты подтверждаешь наш уряд, досточтимый? Коли так, к пятнадцатому июля я готов доставить сюда выкуп полностью.
        - Да-да, - отмахнулся осман и протянул мальчику длинный кинжал в покрытых тонкой чеканкой ножнах и с чеканной же рукоятью. - Когда ты станешь сельджуком султана, этот клинок поможет тебе разить неверных.
        - Благодарю тебя за милость, досточтимый Барас-Ахмет-паша, - засуетился Зверев. - Коли ты утверждаешь наш уряд, подписанный государем, я должен спешить за выкупом.
        - Да, торопись, - рассмеялся турок. - Серебро всегда пригодится казне султана, дабы разить и разить неверных.
        - Спасибо, - пробормотал сын приказчицы, вынув из ножен покрытый булатной вязью клинок. - Очень рад.
        - Мыслю, мы увидимся еще не раз, прекрасный юноша, - пообещал осман, и Зверев тут же вскочил из-за стола.
        - Идем! Чтобы успеть привезти выкуп пятнадцатого июля, нам нужно спешить. Ведь ты приказал заплатить за полон не позднее этого дня, досточтимый Барас-Ахметпаша? - почтительно поклонился князь.
        - Да, я так хочу, - подтвердил наместник.
        - Мы велим собрать пленников здесь к указанному дню, русский зимми. На соседней скале, - многозначительно намекнул тощий Таха.
        Андрей тут же понял, кто именно оставил неизменной сумму выкупа за близкого к царю опричника. Ведь об опричниках паша не обмолвился ни словом - вот пятнадцать тысяч и остались пятнадцатью… Но теперь это уже не имело никакого значения.
        - Я исполню твою волю в точности, - оберегая авторитет жертвы, подобострастно поклонился Зверев и попятился по стене к приставной лестнице, шепнул тезке: - Уходим, Андрей, уходим…
        - Ты умеешь радовать мою душу, русский зимми, - помахал ему вслед Барас-Ахметпаша, прихлебывая кофе из крохотной чашечки. - Приезжай чаще, и я сделаю твое будущее покойным.
        Зверев не ответил - он уже спускался со стены, сражаясь с бушующим в черепушке штормом. Черная османская воля так и рвалась обратно к своему хозяину.
        - Вроде татарин-то этот - хороший человек, - вдруг высказался мальчишка. - Добрый и симпатичный, мне понравился.
        - Истинно так, - не стал спорить Андрей. - Трудно поверить, но хорошие люди есть везде. Кольчугу перламутровую лучше сними, а то зацепишься за камни, попортишь.
        Спускаться вниз, вопреки расхожему мнению, оказалось куда легче, чем подниматься. Уже через полчаса оба Андрея оказались на причале и забрались в ушкуй. Янычар проводил их недовольным взглядом, но на этот раз не произнес ни слова.
        - В Балаклаву правь, - прищурившись на небо, приказал Зверев рыжему корабельщику. - Коли повезет, еще сегодня успеем закончить все дела.
        - Ты решил взять товар, княже? - усмехнулся тот. - И то верно, чего попусту плавать? Но от гребцов отказался зря, возвертаться тяжело будет.
        - Разберемся, - хмуро ответил Андрей.
        В бухту под крепостью Чембало они вошли уже через час, остановились у крайнего причала. Оставив корабельщиков ждать хозяина для уговора об оплате, Андрей с мальчишкой отправились в город.
        В Балаклаве, как и во всяком портовом городе, было все, что только мог пожелать проезжий купец. И хотя главным невольничьим рынком Крыма считалась Кафа, здесь, всего в полуверсте от моря, тоже имелись торговые ряды с богатым выбором живого товара. Погода была теплая, и девушки возрастом от десяти и до двадцати примерно лет стояли здесь обнаженными. Приходящие купцы проверяли упругость их грудей, заглядывали в зубы, щупали иные места. Рядились с торговцами и уводили товар. Или шагали дальше. Мальчиков тоже продавали голыми, молодые парни же были обнажены до пояса, дабы продемонстрировать мышцы, крепость торса. Это и был самый дорогой и ходовой товар. Прочих невольников - женщин постарше, мужчин щуплых и просто в возрасте - собрали в задних рядах. Их внешними достоинствами мало кто заботился, а потому они оставались в тряпье, в котором еще угадывались бывшие рубахи и сарафаны, кофты и порты, платки и юбки. Все прочее, имевшее какую-то ценность, давно было отобрано и продавалось отдельно.
        Андрей притих и вцепился в руку князя мертвой хваткой. Зверев же громко спросил:
        - Православные есть? - Многие из рабов принялись торопливо креститься, и князь пошел по рядам, тыкая пальцем: - Выходи, выходи, выходи. Ты тоже.
        Для свершения этого акта милосердия требовалось жестокое сердце и холодный рассудок. Выкупить хотелось всех - но это было невозможно. Приходилось выбирать. Выбирать молодых, у которых вся жизнь еще впереди, - и отворачиваться от слез тех, кто постарше. Выбирать малышню, судьбой которых оказалось не детство, а татарская петля. Выбирать сильных, что смогут сидеть на веслах, - и бросать на муки ослабевших и хворых. Отворачиваться от молящих избавления - чтобы дать шанс тем, кто сохранил в своих глазах огонь ненависти. Заткнуть уши от просящих - ибо ушкуй никак не мог вместить больше тридцати человек. И то при условии, что треть - это легкие маленькие детишки.
        Потом Андрей несколько минут торговался с довольным пузатым османом, скинувшим оптовому покупателю целых пять рублей, расплатился и повел невольников в порт.
        Мальчишка, за все это время не проронивший ни слова, вдруг холодно и решительно пообещал:
        - Когда я вырасту, княже, я всех татар убью. Всех-всех, до единого.
        И никто из трех десятков людей его этими словами не попрекнул.
        - Ого! - увидев толпу пассажиров, присвистнул корабельщик. - А причальщик так еще и не подошел.
        - Тогда отваливай, - посоветовал князь. - Как на воду выйдем, открывай трюм, людей туда посадишь. На палубе всем не разместиться.
        - Все сделаем, княже, не изволь беспокоиться. - Рыжий осенил себя знамением и добавил: - Что же ты не обмолвился ни разу, что задумал? Кабы знать…
        Дальше все шло привычным маршрутом: море, Днепр, пороги, снова Днепр. Теперь Зверев мог отдыхать спокойно, не боясь предательства: денег при нем почти не осталось, да и за борт выбрасывать, будь у кого дурные мысли, корабельщикам пришлось бы не его со слугами, а всех выкупленных рабов. День он посвящал занятиям с Мефодием и мальчишкой, ночью отсыпался, а все остальное время любовался берегами и прислушивался к шелесту бегущей за бортом воды.
        В Дорогобуже ушкуй причалил в день святого Фалалея.[17] Всем освобожденным пленникам князь разрешил отправляться к родному порогу - но покинули его всего шестеро невольников. Для остальных он купил три подводы, себе - доброго коня, и мерным ходом через три недели все они въехали в Москву.
        На подворье князей Сакульских царило оживление. Мостовая перед баней была заставлена телегами и возками, в конюшне недовольно ржали лошади, сразу несколько слуг таскали внутрь воду, а еще трое - разгружали сено, сметывая его под навес в высокий стог. Занятые работой, подворники не обратили особого внимания на новоприбывших. Так, глянули на заползающие в ворота телеги - и продолжили свои дела.
        - Хорошо же дома хозяина встречают, - усмехнулся, спешиваясь, Зверев. - Видать, и забыли, каков князь Сакульский с виду.
        - Мама-а! - первым спрыгнул с облучка и побежал к дому Андрейка. - Мама, ты где?! Посмотри, что у меня есть! Мама, я вернулся!
        Когда он уже взбегал по ступеням крыльца, дверь распахнулась, навстречу выскочила Варя в легком ситцевом сарафане, подхватила его, крепко сжала. Следом же… Следом из дома вырвалась Полина, устремилась по ступеням навстречу. Зверев, забыв про все, кинулся к жене, крепко стиснул, стал покрывать любимое лицо поцелуями.
        - Ой, батюшка, задушишь, - засмеялась она, подставляя губы. - Дохнуть дай хоть немного.
        А двери опять захлопали, выпуская ребячью ватагу:
        - Папка, папка вернулся!
        - И вы здесь?! - Андрей отпустил княгиню, чтобы обнять детей. - Откуда?
        - Знамо, приехали, батюшка, - пояснила жена, глядя, как он целует девочек. - Полгода, почитай, как нет. Токмо по письмам раз в три месяца и ведаем, что жив и здоров. От и приехали. Опять же в Москве уж третье лето как не бывали.
        - Значит, прошлое лето мы в княжестве провели? - уже зная ответ, все же спросил Зверев. - И позапрошлое?
        Через ее плечо он встретил пристальный взгляд Варвары, но приказчица тут же отвернулась.
        - А как же, батюшка, - счастливо рассмеялась княгиня и снова прильнула к его груди. - Вместе…
        Полина, радостная, весь вечер не отходила от мужа ни на шаг. Сама потчевала за столом, сама парила в бане, стригла бороду и помогала обривать голову, сама укладывала в постель. Варю же он встретил лишь раз, проходя по коридору от оружейной комнаты к лестнице. Оба замедлили шаг.
        - У тебя красивые дети, князь, - заметила приказчица.
        - Все дети, - добавил Андрей.
        - Ты не бойся. Я всегда знала, ты муж венчанный… - Варя обошла его на расстоянии вытянутой руки и поспешила на кухню.

***
        Судьба отвела супругам побыть вместе лишь две ночи да один день. И тот неполный. Поутру князь Сакульский посетил Посольский приказ, где получил запечатанный воском, тяжелый бочонок золота. Утром нового дня он с холопами привычным путем поскакал по Смоленской дороге.
        В этот раз Зверев взял в пользование ладью. Обычная ладья вмещала команду в шестьдесят человек и пятнадцать тысяч пудов груза.[18] Князь резонно прикинул, что в пустые трюмы две с половиной сотни служилых людей она впустит без особого труда. Если, конечно, с самого начала урезать экипаж человек до десятипятнадцати. Вниз по течению с кораблем и десять человек управиться должны, на обратный же путь гребцы найдутся. Князья-бояре работать, может, и побрезгуют, но стрельцы и отроки никуда не денутся, на веслах посидят.
        Князь Сакульский уже получил в Дорогобуже известность, как человек, возвращающий из полона татарских невольников - посему хозяин судна легко пошел навстречу его просьбам. Вот только массивная неповоротливая ладья катилась по Днепру куда медленнее ушкуя, ползла долго и нудно и добралась до Крыма только двенадцатого июля, заткнув своей тушей бухточку в расселине под Кучук-Мускомским исаром от края и до края. Андрей в сопровождении холопов поднялся наверх и гордо водрузил тяжелый бочонок золота на южной стене крепости. Однако навстречу ему вместо радостного и дружелюбного Барас-Ахмет-паши пришел угрюмый тощий Таха в неизменном полосатом халате.
        - Мой господин пребывает в отъезде из-за важных дел, доверенных ему лично Сулейманом Великолепным, всемудрым и добродетельным.
        - Значит, подарочная сабля останется при мне, - тихо отметил себе под нос Зверев и громко спросил: - Это что-нибудь меняет, уважаемый?
        - Ничего, русский зимми, - покачал головой турок. - Слово досточтимого БарасАхмет-паши священно. Если он поставил подпись под уговором, этот уговор будет исполнен… - И он указал на соседнюю гору, тесную из-за сотен собравшихся там людей. - Однако сроком исполнения назначено пятнадцатое июля в исчислении людей Книги. На сегодня невольники могут быть доставлены не все.
        - Три дня мы можем подождать, - пожал плечами князь. - Полгода на хлопоты убили. За трое суток всяко ничего не изменится.
        - Это не обязательно, русский зимми, - презрительно усмехнулся уголком губ Тахо. - Процедура обмена длительна. Мы можем начать ее сейчас и закончить к оговоренному дню.
        - Тогда давай начнем, - согласился Андрей.
        - Хорошо. Тогда во первую главу нам требуется счесть злато и проверить оное на чистоту…
        Проверка на чистоту в понимании османа означала, что каждую монету он осматривал, проверял на зуб и скреб ногтями. Ничего особенного - если забыть, что проверить требовалось пятнадцать с половиной тысяч рублей! Начав работу с момента встречи, двое мужчин перебирали золото весь вечер и полную ночь в свете факелов. Лишь перед рассветом они наконец снова запечатали бочонок, залили воском и скрепили его оттиском княжеской печатки и печатью наместника Крыма. Сговорившись встретиться снова через день, переговорщики разошлись. Князь вернулся на ладью, отоспался, поел. К этому времени как раз сгустился вечер - настала пора укладываться снова.
        Утром в день Кузьмы и Демьяна князь поднялся на гору, и теперь уже осман отчитывался перед князем в исполнении уговора. Развернув свиток, он вызывал по имени и званию каждого из пленников, тот подходил, подтверждал свое имя собственноручной подписью и отходил. К полудню от жары, голода и однообразия Зверев устал так, что даже не обнялся с отцом, приехавшим вместе с Янша-мурзой. Волокита заняла полный день, от рассвета до заката, но завершилась не так благополучно, как хотелось: на скале не хватило упомянутых в списке трех стрельцов, одного новика и одного боярского сына. Их дожидались весь следующий день, утром же шестнадцатого июля тощий Таха вернул откупщику четыреста рублей.
        - А где люди? - не понял Зверев.
        - Нет, - лаконично ответил осман. - Вот, я вписал поименно, кого не продано… Коли все, тогда заверяй.
        Князь Сакульский поставил под свитком размашистую подпись, и свиток исчез в тубусе с позолоченными крышечками. Прощаться с зимми турок счел ниже своего достоинства. Просто ушел, показывая, что разговор окончен.
        - Слушай меня, служивые! - громко объявил Андрей. - Внизу нас всех ждет ладья с пустыми трюмами. На ней домой и пойдем. Посему вниз спускайтесь.
        - Умучимся в трюме чахнуть! - тут же возразили ему из толпы. - Так доберемся.
        - Так нельзя! С османами урядились морем уплывать. Обратно в полон попасть хотите?
        - Какой полон, коли выкупили? В полон токмо на меч взять возможно.
        - Слово царское нарушить хотите? Морем уговорено отсюда плыть!
        Однако служивые люди про армейскую дисциплину явно никогда не слыхали и приказам следовать не желали. Руганью и угрозами Зверев убедил большую часть выкупленных полонян спуститься на ладью. Однако не меньше двух десятков бояр уперлись и плыть по воде отказались наотрез. Захотели выбираться сами. Причем в этом желании их поддержали те самые крымчаки, у которых они и сидели в неволе. Татары обещали невольников проводить и защитить.
        - Ну и хрен с вами, - в конце концов смирился князь и побежал вниз.
        Боярин Лисьин ждал его на причале. Обнял, похлопал по плечам:
        - Добился-таки своего, сын! Горжусь. И мурза доволен. Лоснится весь, ровно пирожок румяный. Тебе подарок передать велел… - Василий Ярославич протянул ему ерихонку - с замшевым алым флажком, бармицей из толстых крупных колец, покрытую тонкой арабской вязью, сплетающейся в изречения из Корана. Так, во всяком случае, заподозрил Андрей. - Сказывал, такую голову, как у тебя, беречь надобно. В гости наведаться обещал.
        - Думаю, мы успеем первыми, - злорадно усмехнулся Андрей, забежал на борт, широко перекрестился: - Господи, неужели это все наконец закончилось?!
        Его радость не могла погасить даже острая боль, поселившаяся в голове.
        - Ну все, православные… Отчаливай!
        Семь дней
        Разумеется, грести против течения на тяжелой ладье куда труднее, чем на узком стремительном ушкуе. Особенно если половодье не позволяет проскакивать пороги и маневрировать под парусом. Может быть, поэтому у порогов ладью покинули больше полусотни служивых, предпочтя купить лошадей[19] и двигаться дальше своим ходом, благо русское порубежье было уже не очень далеко, а татарских шаек большому отряду опасаться не стоило. Еще с десяток освобожденных пленников отстали в Литовском княжестве. Из двух с половиной сотен православных воинов в Дорогобуже сошли с борта немногим больше полутора сотен. Из которых еще полсотни сразу разъехались по своим поместьям. На пути в Москву отвернули к домам еще пара десятков, и в конечном итоге до столицы князь довел всего семьдесят человек. Правда, даже их продемонстрировать в Кремле Андрей не смог - разошлись. Потому Зверев с докладом в Посольский приказ сразу и не поехал. Спешить все равно было уже некуда. Сперва князь обнял жену и детей, попарился, отоспался. Пообщался с отцом, собрал его в дорогу, проводил.
        К дьяку Висковатому Зверев направился только на пятый день. Но боярина Ивана Михайловича не застал. Велел подьячим доложить о своем возвращении и с чистой совестью поспешил на подворье. Но стоило ему добраться до дома - как в ворота уже застучал молодой служка в красной атласной рубахе и в высоких, до колен, червонных сапогах.
        - Дома ли князь здешний, Андрей Васильевич? Грамота ему от государя, самоличная!
        - Давай. - Будучи возле конюшни, Зверев собственноручно принял свиток, наградив гонца серебряной «чешуйкой», развернул письмо.
        Это было приглашение на обед, на завтрашний день. Писанное рукой умелой и грамотной. И действительно - за царской подписью. Причем опять - в Царицыны палаты. Значит, пир не званый, а скромный, только для близких. Большая честь.
        - Опять к посольским делам пристроить попытаются, - сделал вывод князь, привычно потирая виски. - Не соглашусь. На новые подвиги моей головы не хватит.
        Обед оказался даже более келейным, нежели ожидал Зверев. В сияющем золотом зале было накрыто всего три стола. Два больших длинных, с лавками - для гостей, и один маленький, сажени на две, перед троном - царский. Больше двух десятков человек тут поместиться не могли. Почти все они уже собрались здесь, маясь от жары в парадных шубах. И опять Андрей никак не мог вспомнить никого из присутствующих. Разве только показалось, что двоих он вроде как видел в свите князя Старицкого, еще нескольких встречал на бранном поле под Казанью, а один совершенно точно пировал вместе с ним в шатре князя Воротынского… Может статься, он даже из детей боярских Михайло Ивановича. Если бы только имя вспомнить! Тогда хоть расспросить удалось бы, как там княже, в ссылке. Здоров ли, чем занят?
        Распахнулась дверь, в зал вошли телохранители-рынды в белых с золотым шитьем кафтанах, с топориками на белых топорищах. Оружием скорее декоративным, чем смертоносным. Несколькими мгновениями позже в палату ступил государь: высокий, широкоплечий, одетый лишь в легкую атласную мантию, пусть и с собольим подбоем, в золотистой тафье без шапки. Гости склонили головы, Иоанн остановился:
        - Рад видеть вас, слуги мои верные! Сердце мое преисполняется радостью, что земля русская рождает столь славных сынов! Садитесь же, преломите со мною хлеба, выпейте по бокалу вина хмельного, порадуйте рассказами своими.
        Бояре зашевелились, выбирая места. Андрей же, помня печальный опыт, пристроился как можно ближе к печи с изразцами, к которой столь благостно прижаться лбом во время очередного приступа мигрени. Стоило Иоанну занять свой трон, двери распахнулись снова, из них непрерывной чередой хлынули служки, внося миски, кубки, чаши, блюда, кувшины, лотки. Все это они с удивительной стремительностью расставили по столам, превратив их из пустых в ломящиеся от угощения. При этом на боярских столах оказалось, не считая небольших мисочек с разносолами, по двухпудовой, запеченной целиком, осетрине. На царском же - лишь лебедь с поднятыми крыльями и блюдо с высокой горкой запеченного до румяной корочки мяса.
        Пока служки занимались едой, возле трона каким-то непостижимым образом возник все тот же боярин Висковатый в сопровождении сразу двух слуг с богато инкрустированными ларцами. Все трое были одеты в красные с серебром ферязи. Вроде и не при параде, но и не в рясах.
        Служки, бегая вдоль стола туда-сюда, наполнили кубки, не дожидаясь, пока гости сделают это сами. Разложили хлебные круги, заменяющие во время скромных трапез тарелки. Висковатый открыл один из ларцов, достал грамоту, что-то шепнул государю. Тот кашлянул, положил руку на кубок. Служки мгновенно замерли, в Царицыной палате наступила тишина.
        - С нами, верные слуги мои, пирует боярин Велихин, что весной сей убедил племя ногайское такташев столу московскому на верность присягнуть. Сим деянием своим разом он рати наши увеличил на пять сотен вострых сабель, врага же нашего извечного воинов этих лишил. Тебя, боярин, от всего сердца желаю угостить со своего стола и из рук своих опричным куском… А также пожаловать тебе деревню Ивасевку в двести дворов на Олонецком погосте.
        Двое слуг подошли к столу. Иоанн собственноручно наколол кусочек мяса с самого верха кучи, вручил одному, другому же передал приготовленную Висковатым грамоту. Слуги перенесли все это на ближний к государю стол, положили перед одним из гостей. Тот поднялся, отвесил низкий поклон:
        - Благодарствую, государь, за щедрый дар.
        - Есть ли у тебя ко мне просьбы какие, жалобы?
        - Я рад, что смог услужить тебе, великий государь. Долгие тебе лета!
        - Поднимем чаши наши за здоровье боярина Велихина, славного слугу нашего! - поднял кубок Иоанн и сделал из него несколько глотков.
        Гости выпили, немного перекусили, после чего царь снова заговорил:
        - С нами, верные слуги мои, пируют бояре Яковлев и Ширяй-бей! Ноне в городе Казани они отстроили красоты дивной собор Благовещенский. За то им по труду честь и награда! Примите из моих рук особое угощение. Есть ли у вас ко мне просьбы какие, жалобы?
        Гости, которым слуги поднесли опричные куски, поднялись, поклонились:
        - Долгих тебе лет, Иоанн Васильевич. Благодарствуем за милость…
        И один, понизив голос, добавил:
        - Поиздержались мы в трудах праведных…
        - Жалую вас содержанием вашим за пять лет обоих, - милостиво сообщил царь, и слуги тут же донесли героям по кисету из ларцов.
        - Поднимем чаши наши за здоровье славных слуг моих, искусством каменным великих! - снова провозгласил тост государь.
        Дав гостям перекусить еще немного, Иоанн снова привлек их внимание:
        - С нами, верные слуги мои, пирует князь Сакульский, что безмерным старанием своим откупил служивых людей две с половиной сотни, а иных тоже немало. Тебя, боярин, от всего сердца желаю угостить со своего стола и из рук своих. Есть ли у тебя ко мне просьбы какие, жалобы?
        - Да, государь, - приподнялся Андрей. - Поесть бы хотелось по-человечески.
        - Верно ли ты говоришь? Ты сидишь здесь и на еду жалуешься? - в наступившей тишине нехорошо переспросил царь.
        - Я, Иоанн Васильевич, последние полгода, окромя солонины да кулеша походного, ничего во рту не держал, - признался Зверев. - Соскучился по столь славному угощению. Ничего больше в мысли не лезет.
        Царь, откинувшись на спинку трона, жизнерадостно захохотал и даже в ладоши прихлопнул:
        - Забыл я вовсе про твои печали, уж прости. Эй, слуги! С моего стола угощение лично князю Андрею Васильевичу поставьте! Вина особого, рыбицы кусок отборный отрежьте. И не отвлекайте ни на что более!!! Тебе же от меня, княже, дарственная на владение угодьями, о коих я до отбытия твоего сказывал. И еще одна милость, нисходя к стараниям твоим. Ведомо мне, имение отца твоего возле Великих Лук находится. Дабы отдохнуть ты мог спокойно и с родителями побыть, решил я поход на Крым, что ты происками своими готовил и коим ты командовать предрешен, так поход сей решил я от Великих Лук начинать. Оттуда на юг пойдем под твоею умелой рукой. Иван Михайлович, - ткнул пальцем в дьяка Висковатого царь. - Ныне указ готовь, местом сбора ратей для похода крымского Великие Луки назначаю. В январе надлежит там всем силам русским быть, с припасом огненным и едою на три месяца пути. С моим приездом на басурман безбожных выступить без промедления!
        - От Великих Лук выступать неудобно, государь, - покачал головой Зверев. - Далеко. Лучше от Тулы.
        - Нет, Андрей Васильевич, - покачал головой Иоанн. - Тебе надобно хорошо отдохнуть перед походом.
        - Но там нет удобных путей к Крыму!
        - Мы пройдем через Велиж и Смоленск, и далее по Днепру. Этот путь выведет нас прямо к Перекопу.
        - Тогда проще сразу собраться возле Смоленска…
        Слуги, принесшие опричные куски, вино и грамоту с дарственной на землю, заслоняли царя от Андрея, и тому приходилось наклоняться, качаться из стороны в сторону.
        - Нет, князь, ты поведешь армию с самого первого дня, - твердо отрезал Иоанн. - Посему соберемся возле Великих Лук. Такова моя воля!
        Против этого возразить было нечего. Осталось лишь склонить голову:
        - Как скажешь, государь…
        Про себя же князь Андрей Васильевич Сакульский едва ль не крикнул: «Самодур!!!»
        Самодур не самодур, а царская воля подлежала безусловному исполнению… Хотя проявлять к сему особую спешку Зверев был нисколько не обязан. Он и не спешил, демонстративно посещая службы в самых известных московских храмах, чем заодно в немалой степени порадовал Полину. Заглянул он и к дьяку Кошкину на братчину. Тот, хоть и попенял за леность, но три дня отгулял вместе с побратимом с полным для обоих удовольствием. Несколько раз Андрей с женой прохаживался по торгу, держась ближе к кремлевским стенам, катал дочерей на качелях, летающих над самым рвом. Заказал новые пищали взамен оставленных у фряга, причем по собственноручно нарисованному образцу. А в середине сентября нагло явился в Разрядный приказ за набежавшими за три года служивыми деньгами и отмеренной царем наградой за прилежание. И получил все до копеечки.
        Только в конце сентября князь Сакульский все же соизволил снизойти до государевой прихоти и стал собираться в дорогу. Перво-наперво он созвал во дворе всех оставшихся при княжьем хозяйстве выкупленных рабов и прямо спросил:
        - Неволить я никого не стану, православные, то вы и сами уже понять должны. Гнать на улицу тоже не собираюсь. Но коли остаться собираетесь, то надобно вам выбор свой делать. Кто желает басурманам поганым за обиды свои отомстить полной мерой - тех готов я тут же в холопы свои взять, коли за землю русскую животом своим пожертвовать готовы. Кто к земле тянется - того с собой намерен взять и на отрез хороший посадить, поместье у меня не маленькое. Кто к хлопотам на подворье привык, тем тоже, мыслю, дело найдется. Решайте, ибо мне снова пора в дорогу, и кто никуда не прислонится, тому придется свободу свою испить полной мерой.
        - Я пойду поганых бить! - тут же вскинул руку один из парней.
        - И я! И я! Я тоже драться пойду! - наперебой закричали бывшие пленники. - И меня в ратные записывай, княже!
        Как и ожидал князь, почти все отобранные им еще в начале лета для работы на веслах парни пожелали сквитаться с татарами за прежние обиды. Не рассосалась в их душе ненависть, не забылась. А значит, в его княжеской дружине появятся еще четырнадцать крепких бойцов. Остальная дворня мялась. Что не удивительно - куда бабе в одиночку за хозяйство браться? Не потянешь! Подростки же еще не имели ни опыта, ни уверенности в себе. Еще хотя бы года четыре обождать - тогда и определятся. Мужиков же, побоявшихся записываться в ратники, осталось всего трое.
        - Думайте, не тороплю, - отмахнулся Андрей, направляясь к дому. - Варвару никто не видел?
        - Вроде как у подпола была, - вспомнил один из подростков. - Который в доме.
        За минувший месяц князь видел приказчицу всего раза три, да и то мельком. Она и в этот раз, заметив Зверева, опустила крышку лаза и попыталась уйти, но не получилось:
        - Варя, стой! Куда ты прячешься?
        - Никуда не прячусь. - Она остановилась, но смотрела куда-то ему за плечо. - Прости, хлопот много. Дворец большой, людей изрядно. За всем и не уследишь.
        - Не бойся, скоро уедем, - под скользящим мимо взглядом Андрей чувствовал себя неуютно. Словно голым. Такое ощущение, словно выглядишь неприлично, но тебе не решаются сообщить это в глаза. - Варя, что-то не так?
        - Все так, княже. Я приказчица, я за всем прослежу.
        - За чем?
        - За всем, княже. - Она перевела взгляд с места у него за головой на что-то у его левого плеча. У Зверева появилось сильное желание повернуться и выяснить, куда она с таким интересом уставилась.
        - Выбери себе людей, что нужны будут для ухода за подворьем в мое отсутствие, и скажи, сколько серебра оставить.
        - В твое отсутствие княгиня проследит.
        - Мы уезжаем все. Я, Полина, дети, холопы, люди. Кроме тех, что тебе нужны, - начал злиться Зверев. - Варя, скажи прямо, что тебе нужно? Что с тобой происходит?
        - Шести помощников хватит, княже. И тридцати рублей, коли на полгода. А на год - так сорока.
        - Как это, полгода - тридцать, а год - сорок? У тебя с математикой все в порядке?
        Приказчица не ответила. Вообще.
        - Как хочешь, - передернул плечами Зверев. - Помощников выбери сама.
        Раздраженный, он поднялся наверх, в детской комнате обнял жену, что пыталась убедить детей прочитать молитвенник.
        - Брось, наслушаются еще всего этого, - наклонившись, поцеловал Полину за ухом Андрей. - Чай, не в монашки готовятся, в миру жить предстоит.
        - Как ты так говорить можешь, Андрей?! - привычно возмутилась княгиня. - Грех и похоть кругом! Как в миру - и без молитвы?
        - Добрым словом и вострой сабелькой, - шепотом ответствовал Зверев. - Как всегда.
        - Слово Божье нести надлежит любовью и терпением, - назидательно возразила Полина.
        - Конечно, - улыбнулся Андрей. - Но сперва хорошо бы кистенем в лоб, и сырыми ремнями связать. Для надежности.
        - Все, идите гулять! - захлопнула книгу женщина, дождалась, пока малышня выскочит, и укорила: - Как ты можешь при них такое сказывать? Это же дети!
        - Тебе приказчица наша по душе? - спросил в ответ князь.
        - Не знаю, - аккуратно затворила молитвенник на замочек жена. - Хмурая она какая-то, недобрая. Но работящая, за всем следит, ни о чем не забывает. Все всегда у нее имеется. А что?
        - Раз такая хорошая, хозяйство я оставляю на нее. Нам же пора в дорогу. Забыла, что государь меня в отцовское имение сослал? Надо и совесть иметь. Как бы тут вовсе до снега не застрять.
        - Не сослал, а ждать направил! Он же тебя головным воеводой назначить задумал. Какая же это ссылка?
        - Как ни называй, все едино прогнал. Так что давай собираться. Дожди зарядят - тракты станут непроезжими. Застрянем здесь - получится нехорошо. Нужно ехать.

***
        Москву длинный княжеский обоз покинул в день святого Астафия.[20] Но в этот раз Андрей не мчался верхом, и даже не ехал с гружеными телегами. В этот раз во главе обоза тащилась запряженная цугом из шестнадцати лошадей громадная дорожная повозка на толстых железных осях, превышающая размером иной дилижанс. Настоящий передвижной дом с печью, широкой постелью, удобным диваном от стены к стене и тремя небольшими, уютными детскими отсеками - каждому свой. С умывальником, столом, походным бюро и отхожим местом.
        В принципе, повозка для дальнего пути была удобна, позволяла останавливаться где угодно и не тратиться на постоялые дворы. Вот только ехать в ней от Москвы до Великих Лук пришлось целый месяц.
        В день их приезда случился первый снег. Он сыпался всю ночь, налипая на ветви, крыши, оглобли и стволы деревьев - но на земле и стенах не задерживался, стремительно стекая светлыми капельками. Они собирались, собирались - и на рассвете стали вязкой глинистой кашей, превращающей дороги в липкое месиво. В такие дни без крайней нужды отправляться в путь не следовало - но обитатели усадьбы Лисьино никуда и не собирались. Днем Андрей и старшие холопы учили новеньких обращаться с оружием, объясняли, что такое пищаль и чем хорош бердыш, вечером тратили время на пирушки или молитвы, в зависимости от того, сколь убедительной бывала Полина в своих доводах.
        К середине месяца ночные заморозки стали дотягивать до самого вечера, отвердевшие дороги сделались проезжими, и чета отправилась навестить прежнюю семью Полины, князей Друцких. Но неудачно: те находились в отъезде, приглашенные на свадьбу кого-то из дальних родственников в Бергене. Зато когда супруги Сакульские вернулись - на ступенях крыльца их дожидался извечно лохматый, с всклокоченной бородой, пышными усами и разросшимися на все щеки бакенбардами Пахом.
        - Дядька! - обрадовался Андрей, кинувшись к нему. - Без тебя как без рук.
        - Бросил меня, княже… Запер в Луках, сам…
        Зверев, не дослушав, сгреб его в объятия, начал тискать, трясти:
        - Вернулся, дядька, не пропал. Как здоровье-то? Больше не крючит? Отогрелись кости-то за лето?
        - Отогрелись, - смягчился старый холоп. - Боле не прихватывает.
        - Ну, тогда от меня больше ни на шаг! - потребовал от воспитателя Андрей.
        - Ни на шаг, - буркнул дядька. - А сам бросил…
        Но на этом его обида, кажется, исчерпалась. Пахом был уже достаточно стар, чтобы различать пустой каприз и заботу о захворавшем соратнике.
        Когда заморозки окрепли и ручей прихватило ледяной коркой, Зверев, собрав угощение, отправился на болото к Лютобору.
        Древний чародей встретил его у входа в пещеру, щурясь на низкое зимнее солнце.
        - Здрав будь, мудрый волхв, - с деланным весельем приветствовал его Андрей. - Сегодня у тебя будет пир. Наверняка ведь, как сырость началась, никто сюда пробраться не мог? Ну так теперь можно душу отвести.
        - Тебе сказать, зачем ты пришел, чадо? - ласково поинтересовался колдун, не приглашая гостя внутрь. - Ты хочешь узнать, как избавиться от той заразы, что сам же впустил в свою душу.
        - Мне вполне хватит ответа, как справиться с головной болью, Лютобор, - опять попытался отшутиться князь.
        Но кудесник шутки не принял.
        - Она ест тебя изнутри, - сказал он. - И вскорости сожрет полностью. Ты должен был убить ее, но не смог. Она оказалась сильнее. Мне жаль, чадо, но силы мои и надежды я отдавал тебе зря. Она сожрет тебя, ты не сможешь исполнить своих клятв. Пророчество зеркала Велеса осталось в силе.
        - Так помоги остановить эту дрянь!
        - Ты сам выбрал этот путь, чадо, сам впустил ее. Не знаю, зачем. Ибо узы кровного братства разорвать способна только смерть. Твой побратим обретет свободу, а воля вернется к нему, едва только ты умрешь.
        - А если умрет он?
        - Твой брат далеко, очень далеко. Я это чувствую. Тебе не дотянуться до него, чтобы убить. Но его воля уже внутри тебя и творит свое дело. Не знаю, ради чего ты решил отдать свою жизнь. Надеюсь, твой выбор этого стоил.
        - Проклятие! - Такого приговора Андрей не ожидал. - И сколько мне осталось жить?
        - Ты здоров и крепок, чадо. Ты сможешь выдержать еще год, два. Может статься, даже три. Но это черное нутро сожрет тебя все равно. Оно питается тобой, и поэтому сил у него всегда в достатке. Оно не остановится, пока ты жив, и обретет свободу с твоей смертью.
        - Или его смертью…
        - Или его, если тебе станет легче от подобного знания. Не огорчайся, чадо. Я благодарен тебе. Перед последним часом ты подарил мне хоть немного надежды. Пожалуй, я уйду через Калинов мост вместе с тобой. Ибо созерцать здесь будет уже нечего. Только боль, кровь и страдание.
        - Не торопись, мудрый волхв, - многозначительно улыбнулся Зверев. - Поверь, еще до весны моего проклятого побратима ждет очень и очень неожиданный сюрприз.

***
        Войска для похода на Крым начали собираться у Великих Лук еще с Рождества.[21] Как водится, первыми прибыли полки из самых дальних уделов: с Нижнего Новгорода, Вологды, Галича, Мурома, Касимова. Те, кто двинулся раньше всех и дал себе запас на случай превратностей дороги. Затем стало подтягиваться ополчение Переяславля, Тулы, Устюжны, Москвы. Широченное предполье, окружавшее не такой уж и маленький город Великие Луки, на глазах превращалось в тесный, многочисленный лагерь. А все подходившие и подходившие силы были вынуждены ставить палатки и юрты уже под кронами ближних лесов, вырубая на дрова мешающие деревья.
        Из Москвы медленно подтянулся пушечный обоз, управляемый князем Репниным. Его сопровождало несметное количество служилых татар - сотен шестьдесят, не меньше. Ногайские всадники сторожили запасы пороха, ядер, сами пушки, уезжая дальними дозорами чуть не на день пути вперед и в стороны и возвращаясь назад. Этот обоз возле Великих Лук даже не остановился - пополз дальше по Пуповскому шляху. На следующий день точно так же поступили московские стрельцы, числом раза в полтора превышавшие татар.
        - Нормально, Пахом, - поделился с дядькой удивлением князь Сакульский. - Вроде бы как я должен всей этой ратью командовать. А меня ни о чем даже не спрашивают.
        - Как государь приедет, так и повелит, кому служить, кому приказы отдавать, - утешил его холоп. - Еще, вспомни, свара какая случается, как местничество делить начинают. Вот приедет Иоанн Васильевич, тогда усе и начнется.
        Но и царский эскорт из пятидесяти сотен «опричной тысячи» тоже не задержался в общем лагере, сразу помчался дальше по широкому тракту. Только боярин Афанасий Вяземский, свернув к городу, проскакал округ, выкрикивая приказ царя: идти вслед за ним под командой поместных воевод. Это означало - воевод, собравших и приведших ополчение.
        - Дурдом, - только и смог высказаться Зверев. - Без команды, без плана, без цели, без руля и ветрил…
        Дальше развивать свою мысль он не стал, ибо оскорбление царского величества способно выйти боком, даже если твоих слов не слышит никто.
        Зато князь Сакульский смог позволить себе небольшую вольность, недоступную пришедшим издалека служилым людям: завернув в отцовскую усадьбу, он напоследок поспал в нормальной постели и поел достойно знатного человека. И только потом, взяв заводных коней, кое-какой припас, оружие и двадцать холопов, двинулся вслед за собранной со всей Руси армией, что исчисляла в себе не меньше пятидесяти тысяч человек и тянула за собой пару сотен крупнокалиберных осадных пушек. Ратная сила получилась столь велика, что, даже опоздав с выступлением на два дня, Андрей все равно оказался не позади, а в ее арьергарде. Причем далеко не в хвосте.
        На второй день, возле Путиловского россоха, армия повернула на юг, к пока очень далекому Крымскому ханству. Еще через два - прошла под могучими стенами совсем еще новенькой крепости Невель. Затем последовал долгий переход лесными дорогами, пока на девятый день пути войско не вышло в поля, чтобы к концу дня оказаться в виду огромного, не меньше Казани, города с обледенелым валом, на котором возвышалась солидная каменная стена.
        За полторы версты от города их встретил дозор из полусотни опричников. Наиболее забавно выглядел боярин Вяземский, восседавший на свежем пеньке за письменным столом с несколькими рукописными книгами, но притом одетый в полную броню панцирного плетения, в островерхом шеломе, в подбитом горностаем налатнике. Картину довершала сабля, что прижимала страницы разрядной книги.
        - Брянское ополчение? - уточнил он у воеводы полка, к которому приткнулся Зверев. - По росписи место ваше вон там, промеж дубов разлапистых. Дорога там была местная узкая, вдоль реки Полоты, за ней догляд нужен. И за рекой, и за дорогой. Опять же там два колодца и остатки деревни паленой. Могут схроны найтись.
        - Князь Андрей Сакульский, - тоже подъехал к столу Зверев. - Для меня, часом, роспись не составлена?
        - Как же, заждались тебя, Андрей Васильевич! - согласно кивнул опричник. - Прямо к государевой ставке скачи, у него на тебя указ. Вон палатка его на высоком берегу, под чермным[22] стягом. Скачи прямо через поле, на сие место наряд еще не пришел.
        Царский шатер был вполне достоин своего названия. Высотой в пять сажен, с двумя крыльями, каждое размером с татарскую юрту, он переливался всеми цветами радуги и сверкал атласом. Хотя, с точки зрения Зверева, войлочная кошма или парусина в качестве стен и потолка были бы куда полезнее. Государь восседал в кресле под пологом, в двух шагах от костра, разведенного в выложенном камнями очаге. Позади стояли несколько опричников в сверкающей броне, рядом, но уже на простенькой скамье, сидели князь Юрий Репнин и Иван Шереметев, князь Симеон Палицкий. В первый момент Зверев их даже не узнал без привычных шуб и бобровых шапок. Служилые люди в броне выглядели на голову ниже и в полтора раза уже в плечах.
        - Здрав будь, князь Андрей Васильевич, - поднял на Зверева глаза правитель всея Руси. - Помню я, сколь славно, отважно и успешно командовал ты отрядами стрелецкими. Посему отдаю тебе под руку всех стрельцов, что от Москвы с собою привел, числом общим в семьдесят пять сотен. Приказываю тебе обойти Полоцк с закатной стороны и занять накрепко тракт, на Вильно идущий, дабы ляхи помощи граду своему подвести не смогли.
        - Мы же на Крым идти собирались, государь!
        - Коли помнишь, князь, ноне у нас война в Ливонии случилась, и города тамошние на верность мне присягнули, - размеренно ответил царь. - Путей же торных, в Ливонию идущих, у нас на Руси нет. Заняв Полоцк, мы по Двине прямой путь получим от Охвата[23] и аж до самого моря и Даугавской Гривы, волей своей туда корабли и товары посылать сможем. Опять же во владениях извечного ворога нашего, короля польского, Полоцк есть жемчужина, вторая по размерам своим и ценности после Вильно. Ослабить ворога опасного важно не менее, чем себе путь к порубежью новому открыть. Посему сегодня Полоцк для Руси куда важнее будет, нежели набег на степные угодья татарские.
        - Значит, похода на Крым не будет? - морщась от пульсирующей в голове боли, снова переспросил Зверев.
        - Нет, княже, не будет. Ступай, исполняй дело, тебе порученное.
        - Значит, я зря весь год в Крым мотался, сведения о его обороне собирал, наместнику османскому льстил?!
        - Дело ты сотворил важное, Андрей Васильевич, и за то вознагражден мною по заслугам, - не повышая голоса, но куда более жестко ответил Иоанн. - Ныне надеюсь, ты и здесь послужишь мне со всем прилежанием.
        - Благодарю за доверие, государь, - поклонился Зверев, вернулся к холопам, поднялся в седло. - Едем.
        Его небольшой отряд обогнул Полоцк по широкой дуге - осажденные пытались отстреливаться, время от времени паля из пушек, и попасть под шальное ядро Андрею не хотелось. Издалека было видно, что под стенами кипит активная работа. Розмыслы и пушкари, прикрывшись от обстрела земляными валами и бревенчатыми накатами, сшивали деревянные щиты, ладили к ним колеса. Что будет дальше, князь знал, недаром с боярином Выродковым столь долго знакомство вел. Когда наступит ночь, в темноте эти щиты будут выдвинуты вперед, забросаны мешками с песком и землей и станут надежными укрытиями, из которых можно безопасно расстреливать врага из пушек. Пушки, конечно же, в первый заход пронести не получится, их поставят завтра.
        За городом, от западных ворот, в леса уходил широкий тракт, мало уступавший Пуповскому шляху. Стрельцы разбили лагерь прямо на нем, разведя костры, устроив лежаки из лапника и потников. Князь сперва доехал до леса, потом развернулся назад, кивнул с седла:
        - Здорово, служивые! Меня помните?
        - Здрав будь, княже! Доброго тебе дня! - один за другим начали подниматься стрельцы.
        Знали князя Сакульского, разумеется, не все. Но и тех ратников, что начинали свой боевой путь из-под стен Казани, здесь имелось немало.
        - Что же вы, молодцы, никак грудью своей пики польские встречать собираетесь?
        - Да уж не спужаемся, княже, не побежим! - принялись заверять Зверева в своей храбрости московские стрельцы.
        - Я вот так мыслю: пусть ляхи лучше головы свои о бревна разобьют! Как тракт идет, видите? В лесу от деревьев до деревьев завал из бревен сделать надобно, и наряд там держать с пищалями, дабы огнем ворога встретить, коли явится. Грудь под пику сдуру подставить радость не большая. Куда приятнее схизматика закопать, а самому целым остаться. Сотников своих ко мне сзывайте, разряд составлять будем, кому вкруг работать, кому служить. Государь меня к вам головою назначил.
        После такого вступления Андрею с радостью закричали здравицу даже те, кто видел его впервые, и князь понял, что сложностей в предстоящей службе не предвидится.
        Под стенами Полоцка работа тоже шла полным ходом. Помня опыт взятия Казани, Иоанн предусмотрел все до мелочей. Торговыми людьми, простыми путниками, лазутчиками заранее был составлен план местности, найдены удобные стоянки, продуманы главные и запасные направления атаки, потребные силы. Поместное ополчение, выходя с тракта, получало не просто приказ садиться в осаду - каждый полк имел заранее размеченное место для стоянки, подробно выписанный план действий, зоны для выпаса лошадей, взятия воды, дров, очередь заступления в ратную службу. Розмыслы и пушкари каждый имел назначенную точку, необходимые инструменты и припасы. Только успевай подгонять одно к другому, собирать укрепления, зарываться в землю, придвигаясь все ближе и ближе к осажденному городу.
        Тридцать первого января вышли к городу передовые русские полки, восьмого февраля собранная в кулак осадная артиллерия с дистанции всего в двести сажен дала первые залпы. Уже на следующий день стены начали рушиться, и из Полоцка в русский лагерь побежали безоружные горожане.
        Издалека, от стрелецкого лагеря, казалось, что обезумевшие от огня мещане просто пытаются спасти свои жизни. Но к вечеру доползли слухи, что полочане спешат присягнуть русскому царю на верность и всячески выказывают искреннюю преданность. Так, они даже выдали освободителям тайные схроны с хлебом, солониной, сушеным мясом и оружием, устроенные поляками на случай, если близкий к порубежью Полоцк придется освобождать от осады. Готовили для своих войск - а достался весь припас русским. Один из таких тайников оказался аккурат у дороги на Вильно, и все оставшееся время войны стрельцы досыта набивали брюхо за счет запасливого короля Сигизмунда.
        Двенадцатого февраля пожары в городе выдохлись, и боярские дети под рукой боярина Ивана Шереметева вошли в город. Вслед за ними пушкари князя Репнина потащили свои орудия. Что там происходило - Андрей не знал. У Зверева было свое место на поле боя… Больше всего напоминавшее зимний пикник.
        В Полоцке же, как выяснилось вечером, были погибшие, раненые и даже самого боярина Шереметева «погладило ядром по уху», как выразился Афанасий Вяземский, ежедневно объезжавший весь лагерь, от полка к полку. После короткой стычки ляхи отступили в Верхний замок. Тринадцатого февраля русские пушкари расставили вокруг него свои пищали и тюфяки и начали обстрел. Пятнадцатого стали рассыпаться стены внутренней крепости. И поляки сдались… На седьмой день после начала штурма - если таковым считать пушечный обстрел - город Полоцк стал русским.
        Со следующего дня царские войска, разворачиваясь в длинную-длинную гусеницу обозов и конницы, начали втягиваться на Невельскую дорогу. Сперва ополчение, что держало восточную часть осады, затем северные полки, потом южные. Следом тронулись охраняемые татарами пушечные обозы. Учитывая огромный размер армии, уход должен был растянуться на несколько дней. Стрельцам же, прикрывавшим самое опасное направление, судьба была уходить последними.
        В городе уже вовсю стучали топоры, из окрестных лесов туда подвозили бревна. Крепость торопливо ремонтировалась, дабы сумела, если возникнет такая опасность, отразить штурм схизматиков. Царь, желая пребывать в центре событий, оставался в своем шатре. Ждал, когда закончится ремонт, да не придут ли поляки. Мало ли, войска придется назад разворачивать? Кто, кроме правителя, сможет отдать такой приказ?
        Сюда, в шатер, боярин Вяземский и вызвал царским именем Зверева на пятый день после победы.
        Внутри палатки из дорогого атласа было весьма прохладно, несмотря на два полога, что отделяли внутренние покои от наружных стен, топящуюся печь и сразу три жаровни с углями. Кроме государя, здесь сидели князь Репнин, боярин Иван Очин, служивший в Разбойном приказе у Кошкина и пару раз бывавший на общих братчинах, князь Данила Юрьев-Захарьин, один из дальних родичей того же Кошкина. По другую сторону покоев, на отдельной скамье, сгорбился незнакомый дворянин. Давно не бритое лицо разбито в кровь, длинные волосы свалялись в колтун. Судя по ватным плюдерхозам[24] и стеганому поддоспешнику с шитьем - знатный пленник.
        - День добрый тебе, Андрей Васильевич, - жестом пригласил войти Иоанн. - Сей храбрый муж носит звание воеводы Полоцка, именем Станислав Довойне. Сделай милость, боярин, повтори для князя Сакульского то, что нам с боярами намедни поведал.
        Поляк прокашлялся, выпрямился на скамье:
        - Король наш мудрый, Сигизмунд Август, многие известия получал о том, что русская рать намерена сей зимой супротив Крыма кампанию крупную учинить, и потому за рубежи восточные Речи Посполитой нам беспокоиться ни к чему. В том его не раз клятвенно уверяли бояре русские Михайло Петрович Репнин и Юрий Иванович Кашин, да князь Курбский Андрей. Посему король ополчение не созывал и к войне не готовился. Лишь по сей причине удалось вам взять нашу твердыню и отпора достойного от войска польского не получить.
        - Благодарю, боярин. Сражался ты храбро, и воины твои доблесть немалую выказали. Мне, Станислав, столь храбрые и честные ратники зело потребны. Последний раз спрашиваю: согласен ли ко мне на службу пойти и саблю свою в верности поцеловать?
        - Нет, русский царь, - покачал головой пленник. - Я своим словом на верность королю польскому присягнул и другого слова не имею.
        - Что же, быть по сему! - решил Иоанн. - Коли так, то сабля твоя у меня трофеем останется. Ты же в знак уважения храбрости твоей в дар получишь шубу с моего плеча и доброго коня. Сим отпускаю я весь полон польский в родные земли, шубой же и конем не токмо тебя, но и всех воинов твоих жалую. Ступай, боярин. Передай своему королю, что город сей отныне русским зваться будет, я же мечом своим звание короля Полоцкого себе добыл.
        Поляк вскинул голову, слушая Иоанна. Встал, приложил руку к груди, поклонился:
        - Счастливы люди, служащие такому, как ты, рыцарственному повелителю. Благодарю тебя за милость от имени своего и всех соратников своих. Прощай.
        Правитель всея Руси дождался, пока пленник выйдет из шатра, после чего повернул голову к Андрею:
        - Показалось мне, княже, обиду ты на меня держишь за то, что после всех стараний твоих рати русские не пошли головушки крымские с плеч снимать. Посему и захотелось мне, чтобы ты воеводу польского выслушал. Как видишь, не зря силы твои потрачены оказались. Старанием своим изменникам тайным ты доказать сумел, что силы и помыслы наши на юг направлены. Мы же свой меч обрушили в месте нежданном. У стратигов римских сей прием хитрый «ударом змеи» нарекается. В одно место указать, в другое ударить. Прост прием, да полезен. Сам помысли, сколько жизней, сколько крови христианской ты старанием своим уберег. Кабы не ты, сила нас здесь встретила бы преизрядная. Битва вышла бы долгой и страшной, итог же страданий людских был бы неизвестен. Что скажешь, Андрей Васильевич? Понял ли ты замысел мой и не держишь ли более на меня зла?
        Зверев прикрыл глаза, борясь с пульсирующей в голове болью. Государь, несомненно, был прав. Его план «удара змеи» оказался превосходен. Он сберег тысячи жизней, пожертвовав всего одной. Андрею не очень понравилось лишь то, что эта единственная малая жертва оказалась как раз его собственной жизнью.
        - Теперь-то ты посадишь князя Курбского и его подельников на кол, государь? Уж теперь-то совершенно ясно, что они предатели!
        - Сразу на кол, - хмыкнул Иоанн. - Однако ты жесток, Андрей Васильевич. Но можно ли судить соратника и друга своего, доверяясь словам врага? Враг с радостью оклевещет именно лучших и достойнейших сынов русских. Опять же воевода полоцкий сам писем не видел, лишь слышал о них из уст королевских. Нет, княже, нельзя вершить судьбу человеческую на основаниях столь шатких. Донос же о планах наших, мыслю, от Бориски Хлызнев-Колычева исходит. Сей недостойный сын бежал о прошлом годе на польскую сторону. К тайнам многим он был допущен и донести мог. И донес, как же иначе! Иначе бы и не сбежал, сучий пес!
        - Князь Курбский замешан в деле, по которому Михайло Воротынский ныне в Белозерье томится. Князь Курбский от присяги отвернулся, когда ты во время болезни желал своего сына на престоле оставить. В заговоре князя Старицкого тоже его след замечен. И вот опять, опять поляки его предательством секреты наши узнают! Как ты можешь доверять ему после всего этого, государь?! - горячо воскликнул Андрей.
        - Ну, от секретов важных я его, пожалуй, пока отстраню, - через силу согласился Иоанн. - Но для кары твердых доказательств супротив князя Андрея все же нет.
        Тут с улицы послышался грохот выстрела, далекий крик:
        - Поля-яки-и-и!!!
        Зверев, плюнув на разговоры, выскочил из шатра, со всех ног помчался к стрелецкому лагерю.
        Московские воины, даром что расслабились от безделья, на опасность отреагировали быстро. Завал из бревен был красным от их кафтанов, еще несколько сотен бойцов толпились сзади с оружием, готовые сменить товарищей, едва те разрядят свои пищали. Поляки, запрудившие дорогу насколько хватало глаз, лезть под пули не торопились.
        - Не боись! - приободрил стрельцов Андрей. - Каждый по ляху сшибет, на том войско у Сигизмунда и кончится. Эй, сотник! Своих людей по эту сторону завала в три ряда ставь, чтобы тех стрелять, кто через лес пройти попробует. Остальные на ту сторону отступите и опять же за лесом приглядывайте. Не боись, конница через лес атаковать не сможет, а пеших мы постреляем. Пока на удар копья подойдут, пищали раза три перезарядить можно.
        Ляхи выжидали. Зверев, чтобы люди не выдохлись от напряжения и не замерзли, приказал менять сотни у завала каждые полчаса. Еды в лагере хватало с избытком, дров - тоже. Так что можно было спокойно выжидать, пока поляки, наконец, устремятся на подвиг. Так, в молчаливом противостоянии, две армии и дождались темноты.
        Утром поляки ушли. Гетман Николай Радзивилл так и не решился бросить наспех собранную сорокатысячную армию на укрепления готовых к бою русских стрельцов. Тем более что спасать Полоцк было уже поздно.
        Вслед за гетманом свернул свою ставку Иоанн, умчался в Великие Луки праздновать победу. Стрельцы сторожили дорогу еще три дня. Лишь когда стало ясно, что Полоцк поправил укрепления и теперь сам готов постоять за свою свободу, Зверев приказал свернуть лагерь, отправил обоз с имуществом стрельцов вперед под небольшой охраной, а спустя полдня повел следом и основные силы.
        Впрочем, его осторожность оказалась излишней. Преследовать арьергард победоносной армии оказалось некому. В день Тарасия-кумошника в виду привратных башен Великих Лук князь Сакульский расстался со своими стрельцами, разрешив им идти далее сообразно удобствам каждого.
        Полоцкий поход, принесший русской армии одну из ее самых славных побед, был завершен. Без шумных битв, без большой крови, без долгих осад. Победа стремительная, но тихая, о которой потомкам оказалось почти нечего рассказать. Победили, и все.
        Последний прыжок
        Впечатляющий разгром опасного врага произвел на всех русских людей невиданное воодушевление. Во всяком случае, во всех городах и весях, мимо которых проехала чета Сакульских, возвращаясь в поместье, жители праздновали и веселились, везде после получения известия о победе прошли благодарственные молебны. Князь же все глубже и глубже погружался в отчаяние. То, что после сотворенного заклятия он счел победой, на деле оказалось всего лишь отсроченным поражением. Черная пульсирующая боль стала ежедневной и еженощной мукой, от которой его уже не могли отвлечь никакие хлопоты. Надежды на то, что русская армия отправится в Крым, и обитатель Кучук-Мускомского исара окажется одной из жертв похода, растаяли раз и навсегда. Осталась лишь черная язва, пожирающая его сознание, и немного времени, чтобы закончить свои дела в этом счастливом мире.
        Время от времени через побратимские узы князь дотягивался до разума далекого османа, угадывая по расплывчатым образам, чем тот занимается. Что-то покачивается, толчки - явно поездка верхом. Покой, слабое удовлетворение, во рту текут слюнки - это обед. Горчинка на языке, свет и свежесть - Барас-Ахмет-паша изволит пить кофе на стене исара.
        Пару раз Андрей пытался своими слабыми воздействиями на эмоции крымского наместника побудить его подойти к краю стены и шагнуть вниз… Но инстинкт самосохранения турка оказался куда сильнее этого воздействия. Прыгать в пропасть Барас-Ахмет-паша не собирался. Второй надеждой Зверева было то, что утратившего волю наместника османский султан быстренько посадит на кол в соответствии с заведенными в тамошней империи обычаями. Увы, то ли паша был достаточно умен, чтобы грамотно управлять провинцией, то ли слухи о жестокости турок были преувеличены - но наместник благополучно пребывал на своем посту и особого беспокойства не испытывал.
        Хотя, конечно, должность управителя провинцией - это не война и не переговоры. Коли издавать толковые приказы, то все остальное сделают исполнители. А разума у Барас-Ахмет-паши Зверев не воровал.
        Порою разум князя начинал порождать планы убийства проклятого побратима. Даже самые невероятные мысли он прорабатывал со всем тщанием.
        Поймать во время выезда из крепости? Катается ведь Барас-Ахмет-паша по делам службы, Андрей сам однажды не застал его в исаре! Но… Султанский наместник вряд ли катается без хорошей охраны, зарубить его в одиночку будет трудно. Можно - но трудно. И победой схватка не закончится. Потеряв господина, охрана будет драться, пока не пленит или не сразит убийцу. Тут шансов нет вовсе. А какой смысл затевать операцию, если нет возможности спастись? Рискнуть животом князь был готов, дыхание смерти он ощущал на лице уже не раз. Но чтобы рисковать, хоть какой-то шанс себе следовало обеспечить.
        Мысль взять с собой холопов была им отвергнута тоже. Басурмане умели держать зимми в узде, и отряд вооруженных христиан не имел особых шансов проехать через Крым незамеченным или долго ждать в засаде у торного пути, не вызвав подозрения и возмущения. Нападать же без оружия…
        Можно было одеть слуг на исламский манер. Но Андрей сомневался, что его православные воины с легкостью согласятся на подобный маскарад. Ведь напялить халат и чалму мало. Нужно еще и вести себя сообразно обычаю. Вместе со всеми творить намаз, прославлять Аллаха в разговорах, не креститься, снять крестики…
        Ну, последнее - это и вовсе из области фантастики. Из той же области невероятного, как мысль взорвать крепость порохом. Ведь для этого нужно не горсть пороха, а несколько бочонков. И заложить их нужно не снаружи, а внутри башни. Снаружи бочонок пороха со стены только пыль сдует. Поди сотвори все это незаметно.
        Равно как невозможно незаметно притащить к исару пушку и запас ядер, невозможно бесшумно перебраться ночью через стену или залезть на гору. Просто потому, что убирать приставную лестницу у ночной стражи ума наверняка хватает, а шорохи, даже самые слабые, разносятся в ночной тишине очень и очень далеко.
        Хороший вариант - выследить османа с соседней горы и пустить в него стрелу. Но вот шансы сделать один-единственный выстрел с расстояния в четыре сотни шагов точным и смертоносным были столь же малы, как и надежда уйти после такого выстрела от преследования.
        Можно намазать стрелу ядом - но даже если попасть в цель, у чиновника Сулеймана Великолепного наверняка хорошие лекари. Если пользоваться ядом - надежнее добавить его в пищу. Но Андрей не знал, кто, где, как готовит яства для Барас-Ахмет-паши и проверяют ли их на безопасность перед подачей на стол.
        Планы рождались, умирали, вместо них рождались другие - но все они страдали своими изъянами. Либо давали слишком мало шансов убить побратима, либо оставляли мало надежды уцелеть самому.
        - Грустен ты зело, княже, - обеспокоенно заметил Пахом, когда семья уже давно как вернулась в свой дворец в Запорожском. - Все в печали, да в печали. Раньше с детьми все веселился, половину времени им посвящал. Ныне, вон, все в светелке своей сидишь, на улицу не выглядываешь. Может, тебе хоть на охоту съездить? Весна уже, травка зеленеет, утки с юга летят.
        - Утки летят…
        И сознание привычно свернуло на накатанное русло: «Может, в исар можно прилететь? Убить наместника и улететь. Правда, двигателей в этом мире не придумано - разве только использовать планер. Или парашют. Нет, если прилететь в крепость на планере - вся охрана на уши встанет. А вот улететь… Парашют!»
        - Есть! - Зверев со всей силы хлопнул ладонью по столешнице бюро. - Придумал! Пахом, собирайся, едем на торг.
        Парашютов в той, прежней жизни Андрей в руках никогда не держал. Но фильмов и журналов успел насмотреться вдосталь, чтобы примерно представлять, что и как должно выглядеть. Купол шагов десяти в диаметре, простеганный прочными лентами, каждая из которых заканчивается веревкой, что тянется к лямкам парашютиста. Все это аккуратно складывается в заплечный мешок и вытягивается за верхнюю часть небольшим вытяжным парашютиком. Все легко и просто. Если в этом мире человек прыгнет в пропасть с двухсотсаженной скалы, то его тела, скорее, даже искать никто не станет. И так все ясно.
        Пусть даже несчастный прыгнет вниз с мешком за спиной.
        - Какой торг, князюшка? - вернул его в мир реальности холоп. - Весна. Лед где сошел, где нет. Ни пешему не пройти, ни на ушкуе сквозь него не проплыть.
        - Ерунда, на Ладоге лед давно волнами поломан. А до него как-нибудь пешнями канал пробьем. Вели Риусу команду свою собирать и ушкуй к походу готовить. Два дня на все. Потом отплываем.
        Минувшие годы пошли кормчему княжеского ушкуя на пользу. Из угловатого рыжего мальчишки он вырос в солидного отца семейства. Щекастую конопатую невесту привез из Железного Устюга, дом богатый построил недалеко от княжеского дворца, хозяйство себе завел немалое. Ему было удобно в княжестве. Здесь никто не задавал вопросы, откуда у одинокого юноши так много серебра, здесь никто не обкладывал неподъемным тяглом, здесь не следовало беспокоиться о семье за время долгого отсутствия. Здесь все были свои, чужаков не случалось и в помине, здесь не влезали в дома, не воровали детей, чтобы перепродать ляхам или татарам, и двое малышей без опаски выбегали на улицу. Кто же в здравом уме покинет такое место ради тесных городов, пропахших конским навозом, с толпами невесть кого сразу за стеной?
        К тому же княжеский ушкуй в руках умелого корабельщика приносил неплохой доход. И все, что требовалось взамен - это быть готовым встать иногда на мостик и доставить князя или княгиню к родственникам в Друцкое княжество или в Великие Луки. Причем на торг в близкую Корелу князья обычно оправлялись на ушкуе малом, более удобном на реках и занимавшем меньше места у причала. А управляться с ним могли два холопа или сам Андрей, которому сие было только в удовольствие. Дальние поездки четы, естественно, обдумывались заранее - а потому Риус легко мог отпроситься на месяц или на два, чтобы сделать ходку в тот или иной порт с торговым делом. Зверев относился к подобному приработку легко. Ведь чем больше опыта у личного капитана - тем спокойнее в путешествиях самому. К тому же в трюмах ушкуя на торг всегда уходили в немалом числе хлеб, пшено, корзины, миски, циновки и прочие продукты и изделия княжеских крестьян. А чем богаче смерд - тем помещику оброка больше.
        - Как скажешь, княже. Токмо, может, малый кораблик используем? Быстрее выйдет.
        - Нет, Пахом, пути нам предстоят дальние. Готовить будем сразу большой.
        - Интересно, куда же это ты собрался, княже, уж прости старика за любопытство?
        - В Крым, дядька, в Крым. Место проклятое, но без него мне покоя не обрести.
        - Хозяюшку и детей с собой возьмешь, али здесь оставишь?
        - Э-э, тут ты прав. Полине в этаком приключении делать нечего… А на ушкуе она плавать обожает… Ладно, что-нибудь придумаю. Ты пока никому про Крым ничего не говори. Только Риусу, от него скрывать глупо. Да-а… И в Корелу, кроме команды, пусть никого не берет.
        Зверев подумал о том, что изготовление парашюта на глазах у жены вызовет немало вопросов, на которые будет трудно ответить. А потому лучше сделать его прямо там, в Кореле. Наверняка на торгу найдутся бабы, готовые поработать иглами за небольшую плату. С ними разговаривать будет проще. Это, мол, их не касается - и все дела.
        - Скажу княгине, что опасно сейчас с детьми плыть, корпус повредить можно. У меня же нужда к воеводе… Еще не придумал какая. Предупреди Рыжего, пусть подтвердит. Ну, иди. Мне тут нужно кое-что посчитать.
        Вечер Андрей посвятил воспоминаниям из школьного курса геометрии - пытался сосчитать, сколько понадобится холста для изготовления круга шириной в десять шагов. Зная прочность домотканого полотна не понаслышке, он был уверен, что шить из него купол можно, выдержит. Но вот перевести диаметр, прикинутый в шагах, в локти и сажени, в которых измеряется ткань, было уже задачей весьма не тривиальной. А еще для парашюта были нужны веревки. И лента… Пока он не знал, чем ее заменить. Может, прошить веревками и не мучиться?

***
        Весеннее солнце способно творить чудеса. За четыре дня, что понадобились Риусу, дабы переложить и загрузить паруса, проверить такелаж, проконопатить и просмолить корпус, собрать и загрузить припасы, перенести из амбара оснастку каюты и кубрика экипажа и сделать еще множество дел, - за эти дни лед истончился до такого состояния, что бушприт парусника ломал его без малейшего труда. На Ладоге же о минувшей зиме напоминали лишь ледяные юбки, все еще красовавшиеся на прибрежных валунах. Неизменный для открытого озера свежий ветерок наполнил парус - ушкуй, кренясь на левый борт, повернул на север и помчался, отдаляясь от берега и медленно набирая скорость.
        Торг в Кореле надежды Зверева не оправдал. В середине апреля, когда лед местами еще сковывает протоки и заливы, купцы сидят по домам, а корабельщики только-только прикидывают, сколько нужно заказать пакли и смолы для подновления ладей и стругов. Посему лавки в большинстве стояли еще закрытые, а кто занимался торгом - запас имели совсем скудный. Князь скупил все полотно, что было на рынке - но ему все равно не хватало еще локтей двадцати.
        - Ладно, - смирился Андрей. - Садиться все равно в воду, можно и побыстрее разогнаться. Сделаем диаметр поменьше, всего и делов.
        Он достал лист с чистовым рисунком и расчетами и стал прикидывать, каким должен выйти круг, чтобы на него хватило ткани.
        - Ты, никак, княже, парус сшить задумал? - заглянул ему через плечо Риус.
        - Что ты сказал? - вскинул голову Андрей.
        - Ну, холстины купил, ровно на чайку. У меня про веревки прочные спрашивал… Рисунок вот с раскроем.
        - Паруса! - хлопнул себя по лбу князь. - Ну конечно же! Паруса тут где-нибудь шьют?
        - Есть место на том берегу… Да его видно, во-он тот амбар, - указал куда-то за Вуоксу корабельщик. - Там и парусины всегда запас, и канатов пеньковых…
        - Парусина мне не подойдет. Толстая, тяжелая. А вот если они сшить смогут…
        - Да запросто! Заказов-то ныне нет. Кто к сезону готовился, давно все отладил. А попортить снасти никто еще не успел. Коли приплатить, так завтра уже готово будет.
        - Тогда чего стоишь? Вези!
        И уже на следующий день Андрей держал в руках самый настоящий парашют. Пусть из холста, а не из шелка, пусть с льняными стропами, а не капроновыми - но выглядел он в точности так, какими далеко в детстве князь видел эти купола по телевизору. Тут же был и маленький вытяжной, уже намертво пришитый к центральному отверстию.
        - То, что надо, - кивнул князь, хлопая седого мастера по плечу. - Я его сейчас сложу, как нужно, а ты мне из парусины сумку с лямками сошьешь. И стропы… Канаты эти к лямкам тоже пришей крепко-крепко.
        - Тебе помочь, княже?
        - Назад! - отогнал холопов Зверев, помня, что от правильной укладки парашюта зависит жизнь прыгуна. - Я сам.
        - Какая забавная снасть, Андрей Васильевич, - вместе с Пахомом отступил Риус. - Нечто в Крыму к таким интерес?
        - Нет, торговая душа, в Крыму интерес к воску, пеньке, салу… Токмо татары его не сами берут, его европейские купцы перекупают. Оружие они еще охотно берут, броню… Но такое басурманам продавать грех.
        - Ты хочешь загрузиться пенькой и салом, княже?
        - Нет, Риус, мне совершенно не до таких раздумий. Сам займись. Коли серебра не хватит трюмы забить, подброшу немного. Но от хлопот этих меня уволь.
        - Тут, в Колыване, товар токмо через две недели появится, - оживился Рыжий. - Ты когда отправиться задумал, княже?
        - На пару дней завернем, Полину предупрежу… - Андрей поморщился. Оставаясь с женой, он старался улыбаться, быть вежливым и ласковым. Но знала бы она, как тяжело быть спокойным и доброжелательным, когда в голове непрерывно взрываются бомба за бомбой. - Предупрежу - и вперед. Через Белоозеро. Думаю, товар можно закупить и там.
        - Можно и там, - согласился корабельщик. - А ты, Пахом, свою долю добавить не хочешь?
        - А мне прибыток ни к чему, - отмахнулся дядька. - Меня князь кормит.
        Видимо, княгиня что-то почувствовала сразу. Еще только встречая вместе с девочками ушкуй, она заглянула в глаза Андрея и сразу спросила:
        - Опять?
        - Это ненадолго, милая, - на подобный прямой вопрос и отвечать легче. - У воеводы письмо. Понимаешь, поручитель мой, что из новиков еще в боярскую разрядную книгу переводил. Князь Михайло Воротынский. Он в ссылке сейчас, в Белозерье. Нужно его навестить… Ермолай, кстати, где?
        - На горке храмовой в пятнашки бегает. Так коли в Белоозеро - может, и мы с тобой?
        - Там же ссылка, милая. Зачем детям-то все это видеть?
        - Недоговариваешь ты чего-то, батюшка, - покачала головой Полина.
        - И торг еще небольшой мы задумали. И еще кое-какую мелочь… Но это недолго, хорошая моя. Скоро вернусь. Вот те крест, быстро.
        - Ладно, - вздохнула княгиня. - Коли так, пойду тебя собирать. С ратным делом уходите или без?
        - Без, Полюшка, без. Большой припас ни к чему.
        - Коли без рати, так и то слава Богу, - перекрестилась княгиня. - Мужняя жена, а из двенадцати месяцев что ни год одна.
        Человек предполагает, а Господь располагает. Лихой ладожский шторм, налетевший невесть откуда, скомкал планы путников, и от причала они отвалили лишь в день Кузьмы-морковника, когда по обычаю на Руси сеют морковь и свеклу.[25] После непогоды ветер переменился, и в первый же день ушкуй промчал все буйное озеро от берега до берега, и даже проскочил на несколько верст вверх по Свири. Места здесь считались неспокойными, и причаливать не стали. Тем паче что на борту княжеской яхты имелись и мягкая постель в небольшой, но выстланной коврами каюте, и стол, и отдельный сундучок с вином и провизией, и даже пара книжек в дорогу. Молитвенник и Жития святых.
        Поутру двинулись дальше, и за двое суток пробились в Онежское озеро - чтобы в первый же день повернуть в Вытегру и опять ползти против течения. Но ко второму вечеру ушкуй добрался до волока, к полудню нового дня дружная бригада перетащила его на сверкающих салом салазках в Ковжу, и уж тут, вниз по течению, путники к вечеру оказались на Белом озере. Правда - у противоположного от Белозерского монастыря берега.
        Сказать, что Кирилло-Белозерский монастырь - крепость, значит не сказать ничего. Монастырь превосходил размерами такие города, как Смоленск или Великие Луки, а некоторые башни его были столь велики, что и в московском кремле подобных не отстроено. За шатрами башен сверкали золотом десятки церковных луковок. Кирпичные стены вырастали прямо из воды, отражаясь в низких пологих волнах, а вот купола - рассеивались, желтея в воде слабым невнятным маревом.
        Примерно треть монастырского острова находилась за пределами монастыря. Здесь стояли амбары и навесы, от берега выступали далеко в воду множество причалов, пока еще совершенно пустых. Как водится, братия держала богатое хозяйство и вела широкий доходный торг. Больше никаких построек и палисадов округ не имелось. Да оно и понятно: в таком огромном подворье места для всех хватало и внутри.
        - Риус! - окликнул корабельщика Зверев, когда ушкуй подвалил к одному из причалов. - Трюмы на тебе. У меня тут иных хлопот довольно.
        - Всегда с радостью, Андрей Васильевич! - весело отозвался Рыжий. - Загрузим по самое не балуй!
        Ворота монастыря ничем не уступали московским. Две арки, причем почему-то разной высоты и ширины, могучая надвратная церковь с собственной звонницей. Правда, здесь, в отличие от стольного града, вороты были сложены из камня, а не срублены из дерева. Никакой стражи, естественно, не имелось. Однако Зверев искал не какого-то служку, а родовитого князя, и потому первый же остановленный смерд тут же указал:
        - Князь Михайло? Дык, за церковью Введенской обитает, вон там, по дороге сей до патриарших палат, и влево маненько. Там дом приметный, с сосками деревянными на крыльце.
        По «соскам» - резным деревянным полуаркам - Андрей узилище друга своего и нашел. Князь Михайло томился в ссылке в бревенчатом двухэтажном строении на четыре печи, с шестнадцатиоконным фасадом и встроенной каретной палатой. Въездную арку на боковой стене было трудно не заметить даже издалека.
        Перед крыльцом под присмотром двух дородных нянек резвились опрятно одетые детишки. Сперва Зверев подумал, что это отпрыски хозяина. Потом вспомнил, что тому уже за пятьдесят. Потом решил, что пятьдесят - это, в принципе, не возраст. Потом выбросил все это из головы, поднялся и постучал в дверь.
        - Сейчас, сейчас, иду! - поднялась со скамьи одна из нянек и, переваливаясь с боку на бок, побрела к двери.
        - Князь Михаил Иванович дома ли? - поинтересовался гость.
        - Как же, как же… На охоту ноне сбирается…
        Толстушка вошла внутрь, и минуту спустя на крыльцо по поскрипывающим доскам уверенной походкой вышел одетый в ферязь без рукавов, плечистый, но с немалым животиком, муж с темной окладистой бородой.
        - Вах! - не удержался от возгласа Зверев. - Да ты просто помолодел, княже!
        - Кого я вижу, друг мой! - охнул старый воин. - Андрей Васильевич собственной персоной! Возмужал, возмужал. Иди сюда, дай обниму тебя! Какими судьбами тебя на святые земли закинуло? Нечто в молитвах вдруг вознуждался? Али иная потребность занесла?
        - Мимо проплывал, Михаил Иванович. Навестить решил.
        - Это ты славно придумал! Давно, давно я лиц знакомых здесь не видывал. Пелагея, ступай, вели расседлывать. Не будет ныне охоты, гость ко мне приехал. А ты… - указал пальцем князь на Пахома и запнулся.
        - Это холоп мой, княже. Дядька.
        - То-то я смотрю, слуга незнакомый. Ступай, дядька, на кухню, угощайся моим именем всем, чем пожелаешь! И стол скажи в трапезной накрывать.
        - А где у вас тут кухня-то? - уточнил Андрей.
        - Я найду, княже, не беспокойся, - отмахнулся Пахом. - Вона, хлебушком свежим пахнуло. Там, стало быть, и готовят.
        - А ты, ты как, Андрей Васильевич? - снова обнял гостя Воротынский. - Как жена твоя, Полинушка? Она из дома Друцких, я помню? Как старый князь? Здоров ли? Помню, когда я еще в отроках ходил, он как раз полком нашим командовал.
        - Юрий Семенович вроде как здоров, ноне с семьей за море гостить уехал. Княгинюшка моя тоже на здоровье не жалуется. Дети растут, неурожаи поместье наше обходят. Лихоманка зимою в городах иных случилась… На подворьях никого у нас не уцелело. Но теперь снова в руках. Так что грех жаловаться, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить… - Андрей постучал по перилам.
        - Не тьфу-тьфу-тьфу, - расхохотался князь Воротынский, - а милостью Божией. Забыл, никак, где находишься? Тут в глаз плевать некому, я тут посажен грехи отмаливать. Ну, идем же, идем. Коли холоп твой нужную дверь нашел, так в трапезной уже накрывать должны.
        - А ты как, Михаил Иванович? Как здоровье?
        - На здоровье грех жалиться, Андрей Васильевич. Чай, в святой земле обитаю, под Божьим присмотром. Тут с молитвами и послушанием такая благодать, что и самого вроде как от колик исцелило, и супруга на мигрень боле не жалуется, и доченька не хворает. Даже дворня вроде как умнее стала и ворует меньше. Вот за хозяйство сказать не могу. Забрал у меня Иоанн волости мои в казну московскую, и город забрал.
        - Понятно… - сочувственно кивнул князь. - Как же ты теперь жить станешь?
        - Тяжело, Андрей Васильевич, тяжело. Все обкрадывают, все норовят по миру пустить. Воеводы воруют, подьячие. Не поверишь, в прошлом году мне сюда не дослано было двух осетров свежих и двух севрюг, полпуда ягод винных, полпуда изюму, трех ведер слив. Это… - Князь почесал за ухом, припоминая. - Государева жалованья не прислали ведра романеи, ведра рейнского вина, ведра бастру. Еще деньгами не пришло пятьдесят рублей мне, княгине и княжне, людям же моим, дворне, сорок восемь рублей и двадцать семь алтын! - Похоже, вороватые чиновники обидели князя изрядно, коли он помнил все до мелочей: - Двухсот лимонов еще не довезли, двух труб левашных, пяти лососей свежих, десяти гривенок перцу, гривенки шафрану, двух гривенок гвоздики, пуда воску… Ну, и еще много чего… - наконец выдохся Михайло Иванович. - Я вот мыслю, дружище, коли такая оказия, давай я тебе сие в грамоте отпишу, и ты государю передашь? Пусть он прилюдно плетей сим ворам и дармоедам всыплет!
        - Коли отпишешь - конечно, передам, - пожал плечами Зверев.[26]
        - Отпишу, княже, отпишу. Я тут с безделицы много писать пристрастился… Коли не лень, так пойдем, глянешь.
        Вместо трапезной князья направились в светелку Михаила Ивановича, где тот отворил крышку бюро, вытянул один из ящиков, извлек из него толстенную стопку бумаги и положил перед Зверевым.
        - Вот, взвесь, сколько от безделья бумаги напортил.
        Андрей заглянул наугад на страницу из середины:

«…надлежит дубы молодые высаживать, дабы, вырастая, те дозорам укрытие от солнца доставляли. Поднимаясь же наверх, дозоры изрядно во все стороны степь просматривали и быстрее ворога обнаружить могли…» Зверев глянул дальше: «… асставлять сообразно местности, но не далее семи верст, дабы пищальный выстрел услышать могли и на помощь заставе соседней прийти». Он пролистнул еще: «… ятьдесят верст, дабы всадник без сменного коня за переход одолевал легко. На дымы же сыросоломные полагаться в сем деле не след, ибо в ненастье оные и вблизи не разглядеть вовсе».
        - Что это, Михаил Иванович?
        - Вот, Андрей Васильевич, исходя из опыта своего долгого наставление для порубежников сочинить пробовал. «Приговор о станичной и сторожевой службе» опус сей нарек.
        - Так это… - Зверев потер виски, унимая боль. - Именно это и надо государю показывать! Типографий в Москве и слободе Александровской ныне изрядно. Отпечатать, новикам и отрокам, стрельцам раздать. Чтобы не на своей шкуре опыта набирались, а готовую науку использовали.
        - Вот и я о сем же помыслил, - кивнул Воротынский. - Так одобряешь задумку мою?
        - Еще как! Жалко, не скопировать себе, чтобы почитать по дороге.
        - Да, еще многое написать надобно, - согласился Михаил Иванович. - Как закончу, велю переписать. Писцов здесь изрядно, перенесут чисто и опрятно. Глядишь, и от меня польза какая святой Руси останется.
        - Останется, - кивнул Андрей и понял, что сейчас самое время задать вопрос, который мучил его все последние месяцы: - Скажи, княже, а ты и вправду злоумышлял против государя али наговор это чей-то?
        - Будь моя воля, - Воротынский понизил голос, - Иоанн ныне уж лет пять в келье на островах Соловецких Писание бы изучал. Жаль, не сложилось.
        - Но почему? Отчего ты столь жесток к царю нашему? Он же радеет, сколько сил есть, о пользе для страны нашей!
        - Нечто ты об Уложении о вотчинах княжеских не слыхал, княже? - недобро хмыкнул Воротынский. - О том, что нам с тобой земли свои продавать воспрещается? Что по наследству передать их мы не можем? На что нам такой государь, что волю нашу душит, сколько у него сил есть? - чуть не дословно повторил князь слова Зверева. - Мало того, по уложению сему все разряды земельные о собственности Иоанн повелел пересмотреть аж с дедовских времен!!! Что же мы, терпеть сие должны? Он у нас родовые земли забирает - а мы ему кланяться обязаны?! - Кулак Воротынского опустился на столешницу с такой силой, что чуть не выломал ее из бюро.
        - Как это: по наследству запрещено передавать? - У Андрея у самого екнуло в груди. Получалось, что после его смерти Полина, обе дочери и сын окажутся нищими и бездомными?
        - По уложению царскому, у вдов и дочерей княжеских поместья в казну изымаются обязательно, и по царскому изволению за то им откуп дается или нет. Племянникам же и братьям наследовать лишь по прямому царскому изволению разрешается…
        - Ага… - Зверев сразу вспомнил, что у него, в отличие от князя Воротынского, есть сын. Наследник. Правда, Полине княжество досталось по женской линии, а значит - новое Уложение может объявить такое наследование незаконным и оставить его без поместья, без разряда в боярской книге, без крепостных и без титула.
        Ничего себе, закончики!
        В исторических справочниках наверняка будет написано что-то о формировании самодержавия и установлении вертикали власти, и о благе единоначалия для страны. Вот только каково самим оказаться под катком такого «блага» и «формирования»!
        - Отчего же ты сам, Михаил Иванович, за Иоанна вступился, когда тот на смертном одре лежал? Кроме нас с тобой, почитай, защитников у него и не было! А теперь - сам же извести пытаешься?
        - Ничего ты не понимаешь, Андрей Васильевич, - похлопал его по плечу Воротынский. - Молодо-зелено. Государь ведь дитяте своему присягнуть требовал! А младенец на троне - для страны благо громадное. Воли и слова у него своего нет, капризы его народ не беспокоят. Дума боярская да опекуны, опытом умудренные, все вопросы советом своим решают. А не будь младенца, князь Старицкий на трон бы сел. Существо жалкое, и у ляхов извечно в услужении сидящее. Старицкий Русь бы точно загубил. Новгородские земли Польше бы ушли, про то и уговор уж имелся. Москва с волостями своими - татарам бы казанским досталась. Сгинул бы народ русский, православный, и следа бы не осталось. Я же вере Христовой изменять не намерен. Иоанна на троне на князя достойного сменить - сие есть благо. Русь же сгубить - не позволю, живот за нее положу без колебания!
        - Кого же тогда? - поинтересовался Зверев.
        - На Руси живем, княже. Родов достойных много. Иные и знатнее царя нашего будут… - Воротынский подумал и добавил: - Род Шуйских, в пример, от старшего сына Александра Невского происходит. Иоанн же наш - из рода младшего.
        Князь явно решил подстраховаться и отвести от себя подозрение. Дружба дружбой, да мало ли чего? Ведь князья Воротынские тоже вели счет своим предкам от самого Рюрика и имели право на престол. Как, впрочем, еще и Трубецкие, Пожарские, Курбские.
        - Князья Сакульские род и вовсе от Гостомысла ведут, не Шуйским чета, - с легким презрением в голосе бросил Андрей. - Так что еще помыслить надобно, кого выбирать.
        Михаил Иванович с облегчением рассмеялся, обнял гостя:
        - Как же рад я, Андрей Васильевич, что навестил ты меня в моем тяжком заточении. Ну идем, идем к столу! В горле пересохло. Вино же мне доставили ныне сказочное, с самого юга земли фряжской. Сладкое, ровно мед…
        Разумеется, пирушка затянулась на четверо суток. Пока князья отпробовали все вина из погреба ссыльного, пока отоспались после дегустаций, пока угостились снова, пока проветрились вокруг монастыря, осмотрели его, отстояли службу, а потом ее хорошенько отпраздновали. Но в итоге это пошло только на пользу. Риус, поняв, что спешить некуда, смог потянуть время и сбить цены на все товары раза в полтора.
        В праздник святых Бориса и Глеба под радостный колокольный перезвон изрядно просевший в воду ушкуй отвалил от монастырских причалов и с удивительной легкостью заскользил на юг, вниз по течению. По Шексне к Волге, и дальше вниз, мимо Ярославля, Костромы, Нижнего Новгорода, Свияжска… Через две недели они попали на уже знакомый Андрею Калачинский волок от Царицына к казацким острогам.
        Риус завел ушкуй между торчащими из воды деревянными пеньками, корабельные холопы кинули на них причальные петли. На берегу заработал ворот, пеньки поползли вверх и превратились в v-образную тележку, прочно держащую корабль на своих рогатках. Ее перецепили двумя канатами, перекинули их через блоки на обе стороны дубовых рельс. Волочильщики закрепили петли на крестовинах, запряженных четверками лошадей, щелкнули кнутами - и кони, роя копытами землю, потянули груз по степи.
        К ночи рельсы пошли под уклон, и тележка легко скатилась в рукотворный затон на реке Червленой - это был уже левый приток Дона. Сорок верст по ней пришлось идти больше на веслах, нежели полагаясь на течение: в слишком узкой речушке стоит расслабиться всего на минуту, как тут же окажешься на мели. А уж разминуться со встречными судами - вовсе целое искусство. Но, выкатившись на простор Дона, Риус поднял паруса - и кораблик снова рванулся вперед.
        Еще два дня - они миновали Азовскую твердыню османов. На этот раз открыто, заплатив торговую пошлину. И сторожащие устье от казаков турецкие галеры тоже миновали без опаски. Чего бояться, коли сборы уплачены, а царская подорожная все еще у князя за пазухой?
        Воды Азовского моря были для Рыжего незнакомы, а потому он двигался без спешки, стараясь держаться вблизи берега. Но даже если бы ушкуй полз как улитка, по сравнению с лошадьми он все равно мчался пулей. Ведь его не нужно было кормить, поить, думать о его отдыхе, а ветер в парусах при всей его капризности все-таки почти никогда не уставал. Через пять дней они прошли Керченский пролив, повернули к западу.
        С этого момента Андрей начал тщательно прислушиваться к ощущениям своего побратима. Тот, кажется, изволил кушать. Перед глазами ничего не менялось, между тем Зверев испытал легкое удовлетворение, потекли слюнки, в животе возникла приятная тяжесть.
        Увы, это могло означать все что угодно. Барас-Ахмет-паша мог быть в Бахчисарае у хана, мог обедать дома, а мог гулять на пиру за тридевять земель у османского султана. Однако добираться против ветра до бухты под Кучук-Мускомским исаром ушкую предстояло еще несколько дней, и время для определения удобного момента нападения еще оставалось.
        Но на третий день, прикоснувшись к разуму османского наместника, Андрей вдруг почувствовал во рту слабый горьковатый привкус, а перед его внутренним взором открылся светлый простор. Это могло означать только одно: Барас-Ахмет-паша сидит на подушках у низкого столика на краю южной стены крепости и неторопливо попивает кофе, любуясь морем и наслаждаясь свежим воздухом.
        - Правь ближе к берегу и торопись, - скомандовал Риусу князь. - Нам пора действовать.
        Он вернулся в каюту, достал из сундука свой новенький, с иголочки, парашют, открыл, сунул руку между складками холста. Больше всего он боялся, что ткань отсыреет, закиснет, начнет плесневеть. Доверять жизнь расползающейся от плесени тряпке… Но нет, внутри было сухо и даже тепло. Концы строп надежно крепились на лямках, вытяжной купол находился сверху и был снабжен шнурком с небольшим оловянным колечком.
        - Надеюсь, ты меня не подведешь. Я ведь тебя сделал со всей точностью… как по телевизору.
        Андрей застегнул сумку на крючки, скинул поддоспешник, оставшись в одной рубашке, выпущенной поверх шаровар, опоясался веревочкой, достал кистень, продел руку в петлю, опустил грузик в рукав, вернулся на палубу.
        - Пахом, ты где?!
        - Здесь я, здесь, - отозвался с носа корабля холоп. - Чего кричишь, княже?
        - Потерял тебя, вот и кричу, - усмехнулся в ответ Андрей. - Всю жизнь с самого детства рядом тебя вижу, привык. А тут вдруг один.
        Он остановился рядом с холопом, оперся локтями на борт.
        - Поручение у меня есть такое, что никому, кроме тебя, доверить не рискну. Жизнь моя от этого зависеть будет. А помощник нервы должен иметь крепкие. Как у тебя. Уж ты за свою жизнь всякого насмотрелся.
        - Опять чародействовать задумал, Андрей Васильевич? - укоризненно покачал головой Пахом. - Нехорошо это. На Страшном суде ведь за каждый грех отвечать придется.
        - Ты не поверишь, дядька, но на этот раз никакой магии. Все произойдет сугубо просто и приземленно. Вот только выглядеть будет… непривычно. Неожиданно.
        - Не понимаю я тебя, княже. Сказывай проще, что задумал?
        - Когда мы причалим, я пойду наверх. Спустя некоторое время тот купол из полотна, который мы сшили в Кореле, полетит вниз. А под ним на веревочках буду висеть я. И упаду, естественно, в воду. Так вот, как увидишь белый опускающийся… - ну, тряпку эту, - так сразу плывите к ней и поднимайте меня из воды. Не знаю, в каком буду состоянии, а тонуть неохота. Мало ли чего. Понял? Выпустите меня, отплывете от берега, а как я прыгну вниз - сразу подбирайте и уходите на полной скорости под всеми парусами. Риуса я тоже предупрежу, но и ты следи, дабы он не растерялся.
        - Как скажешь, княже… Но, верно, спокойнее будет, коли я с тобою пойду.
        - Наверху мне ничего не грозит, Пахом, - как можно убедительнее произнес Андрей. - Внизу же от поспешности вашей моя жизнь зависеть будет.
        На этот раз Звереву удалось холопа убедить - рваться наверх Пахом не стал.
        - Хорошо, княже, посторожу здесь. Токмо ты там аккуратнее старайся.
        Или дядька просто начал стареть?
        - Надеюсь на тебя, Пахом, - похлопал его по спине Зверев и повернулся к штурвалу: - Эй, Риус, быстрее можешь?
        - От берега иду, княже. В море ветер свежее, помчимся ходче.
        - Давай, давай! А то как бы господин наместник по делам не отчалил.

«Отчалил» было произнесено в самом прямом смысле этого слова. Когда Андрей издалека различил внизу под серыми башнями с красным знаменем коричневую фелуку, на душе у него стало куда спокойнее. Разумеется, паша мог умчаться из крепости и верхом. Но верхом он бы поехал недалеко - можно бросить якорь и подождать. А вот за море - в Стамбул, в другой город побережья - без фелуки уже не обойтись. К тому же князь ощущал в глазах паши свет, в мыслях - покой. Такое состояние возможно лишь в доме… Или на идущем при хорошей погоде корабле.
        - К ней правь, туда! - указал Зверев, сбегал в каюту, вернулся с парашютом и ферязью, но пока положил их у борта. - Оружие у кого есть - все спрячьте. Ведите себя тихо и чуть испуганно.
        Как и в прошлый раз, причал сторожил одинокий янычар. Как и прежде, увидев ушкуй, он забеспокоился, стал командовать сперва на своем языке, потом перешел на русский:
        - Куда лезешь?! Уходи немедля! Заказано сюда вставать!
        - Царский посол к досточтимому Барас-Ахмет-паше! - как и в прежние визиты, громко сообщил Зверев. - Наместник великого и всемудрого султана Сулеймана Великолепного ожидает моего визита!
        Он поднял над головой все ту же царскую подорожную, перепрыгнул в фелуку, чуть задержался, демонстрируя свой безопасный облик: рубаха на голое тело, веревочка вместо пояса, поднятые руки:
        - Вот, посмотри свиток. Ты грамотный, нет? Читай! Слушай, ты меня что, не узнаешь?
        Я уже седьмой раз приплываю!
        - Назад! Здесь причаливать запрещено! - Пика с граненым бронебойным наконечником уперлась ему в грудь.
        - Да вот же грамота! - развернул подорожную во всю длину Андрей и показал охраннику.
        Но тот твердил свое:
        - Уплывайте!
        - Значит, неграмотный, - понял князь, скрутил свиток, сунул его за пазуху.
        - Убирайся! - Янычар отгонял его короткими быстрыми тычками, но пока не ранил ни разу. Хотя уже слегка уколол.
        - Ты хоть сообщи о моем приезде! - Зверев сделал шаг вперед, так что острие уперлось в грудную кость, резким движением перехватил копье у основания наконечника, отводя в сторону, и провернулся вперед вдоль древка, взмахнул правой рукой. Разогнанный центробежной силой грузик выскользнул из рукава, мелькнул в воздухе и ударил караульного в висок. Тот, похоже, даже не успел ничего заметить - чуть дернул головой и осел на доски все с тем же угрожающим выражением лица.
        Князь быстро огляделся - но здесь, в тихом закутке у самой воды, никого постороннего, конечно же, не обнаружилось. Откуда? Кроме как водой или через Кучук-Мускомский исар сюда не попасть. Зверев махнул холопам:
        - Сюда идите! Мне мешок мой и ферязь дайте, а этого бедолагу разденьте и за борт. Только подальше от берега, чтобы не нашли. Пусть будет пропавшим без вести.
        - Камень из-под скалы прихватите, - посоветовал вслед Пахом. - Дабы не всплыл.
        - Заберете и отплывайте. - Андрей накинул ферязь, дабы выглядеть все же богатым гостем, а не приблудным бродяжкой, закинул за плечи парашют. - Отплывете сажен на двести, и следите за горой. Я скоро.
        Он выдохнул и начал долгий путь наверх. Тропинка петляла, опиралась на камни, крошилась под ступнями мелкой крошкой. Князь боролся с приступами головной боли, излучал для проклятого «брата» доброжелательность и приятное предчувствие, карабкался дальше и дальше… Все как всегда. Вот только теперь он точно знал, что в ближайшие часы это бесконечное «дежа-вю» наконец-то закончится.
        На последнем повороте тропы, под самой стеной крепости он остановился, снял мешок, перевел дыхание, не забывая постоянно излучать своему врагу предвкушение чего-то приятного. Отряхнул ферязь, шаровары. Расстегнул крючки, удерживающие парашют на месте, еще раз проверил, как разместился вытяжной купол, извлек наружу кольцо, надел мешок обратно, тщательно проверил, как легли лямки, стянул их перед собой, чтобы не соскочили при рывке, кольцо же сунул за ворот, чтобы долго не искать. Опять через установившуюся связь прощупал настроение османа, усилил воздействие добрыми эмоциями.
        В душе шевельнулось очень нехорошее ощущение, что он собирается совершить чтото недоброе. Войти в чужой дом, воспользоваться доверием хозяина, его радостью… И убить, невинного и беззащитного. На несколько минут Андрея даже охватила неуверенность в правильности таких действий. Пришлось напомнить себе, что именно Барас-Ахмет-паша обещал ему сбрасывать со скалы каждый день по пленнику. Что он уже сейчас делит русские земли и считает их обитателей своими рабами. Что именно он посылает крымских татар в набеги за невольниками и потом забирает для султана долю добычи. И если злая черная воля, что выедает изнутри его мозг, вырвется на свободу - милый осман снова обретет жесткость и начнет убивать и насиловать, сбрасывать людей со скалы и готовить военный поход на мирную православную Русь.
        Так уж заведено в этом мире, что самые страшные убийцы - это совсем не те, кто грязными и ободранными шалит по глухим дорогам в поисках добычи или стреляет в чужака на поле брани. Самые злобные из душегубов сидят в красивых комнатах, пахнут розами, носят чистые одежды и за бокалом дорогого вина обсуждают великие планы. Ибо первые проливают кровь единиц. Решения вторых лишают жизни тысячи тысяч.
        Зверев повел плечами, обогнул выпирающий под стеной камень, прошел последние тридцать шагов, поднялся по приставной лесенке, широко улыбнулся сидящему на подушках наместнику.
        - А ведь я ждал тебя, русский зимми! - поднялся навстречу Барас-Ахмет-паша. - Я чувствовал, что ты появишься именно сегодня. Вестимо, нашлись у твоего господина в Крыму новые дела.
        - Только одно, но очень важное…
        Андрей специально шел по самому краю, и когда они поравнялись, получилось так, что князь стоял на краю стены спиной к морю, а турок - перед ним. Чужая воля словно почуяла близость гибели - забилась с невероятной силой. В глазах Андрея закружились искры, в ушах громко и упруго застучал пульс. Мозг буквально плавился. Казалось, он вот-вот закапает наружу, но Зверев все равно смог выдавить из себя последнюю улыбку.
        - Твой господин выбрал хорошего посланника, - продолжал хвалить его паша.
        Андрей полуобнял его, слегка толкнув от края стены. Осман напрягся, отталкивая его в другую сторону, и князь, продолжая его движение, уже со всех сил качнулся назад. Все получилось настолько лихо и красиво, что наместник не просто сорвался, а перепорхнул через него и, по-птичьи раскинув руки, улетел за край обрыва. Андрей же, нащупывая веревку с кольцом, ударился о камни, потерял ее, перекувырнулся через бок, отлетел, ухнулся за край, наконец нащупал снова и, наблюдая мелькающие сбоку камни и кусты, рванул кольцо. Вытяжной купол выскочил, надулся, с шелестом потянул за собой остальную ткань. Но она как вытянулась, так и осталась болтаться белой колбаской у него над головой.
        - Вот проклятье, - успел выдохнуть он, чиркнул боком о выпирающие камни, и тут его со страшной силой, едва не выдергивая руки из плеч, рвануло вверх, качнуло, с размаху шмякнуло о стену, откинуло.
        Он заметил, что край купола зацепился о камни, решил попытаться при следующем ударе ухватиться хоть за что-нибудь - но парашют словно подслушал, и полотно с громким треском расползлось вдоль. Андрей спорхнул вниз еще на десяток саженей, его опять дернуло и швырнуло к склону: на этот раз купол, ширкнув по горе, собрал изрядную кучу камней, сыгравших роль тормоза. Князь своего шанса не упустил, вцепился пальцами в мелькнувшую перед глазами щель, остановив падение, облегченно перевел дух, и его тут же накрыло пыльным каменным потоком, собранным парашютом. Ногти, судя по резкой боли, так и остались в трещине, а сам Зверев ухнулся вниз с очередного выступа, немного пролетел, его обо что-то побило, опять поддернуло. За что зацепилось спасательное средство на этот раз, он не увидел. Услышал только треск рвущейся ткани, снова покатился вниз, еще секунду парил в воздухе, ударился, сполз, по голове и телу застучали камни. Он опять покатился, заматываясь в стропы и тряпки, превращаясь в большой матерчатый куль, потом запрыгал мячиком, надолго вспорхнул в невесомость… И ударился снова, на этот раз с плеском.
Ткань и веревки плотно прилипли к коже и стали стремительно темнеть. Понимая, что вода сейчас приникнет к телу, Андрей торопливо сделал два глубоких вдоха и выдоха, попытался выбраться - но веревок и тряпок оказалось так много, а намотались они столь плотно, что князь не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, и только голова слегка качалась вперед и назад.
        Черное море проникло в кокон снизу, холодком скользнуло по ногам, обняло бедра, живот, проползло по груди и радостно хлынуло в рот и нос. На несколько секунд оно милостиво пощадило глаза, а потом залило и их. У князя от нехватки воздуха закружилась голова, его качнуло из стороны в сторону, перевернуло через голову, снова закачало. От удушья стало пучить глаза… Андрей Зверев понял, что его приключения закончились, и сделал свой последний в этой жизни вдох…
        Потом еще один, удивляясь своим странным ощущениям…
        Он находился на дне, плотно связанный, в мокром тряпье - и не умирал!
        Однако прежде, чем его мозг смог найти этому внятное объяснение, его снова закачало, мокрая холстина с лица исчезла, и Пахом, мерно работая ножом, продолжил срезать с Андрея веревки и ткань.
        - Однако же храбр ты, Андрей Васильевич, зело храбр, - работая, приговаривал он. - Я бы таким макаром ни за что спускаться бы не рискнул. Это же надо так придумать: со скалы прыгнуть - да уцелеть! Хитер ты, княже, хитер. И храбр безмерно. Лежи, не шевелись! Здесь разодрано, здесь кровь, здесь тоже раны. Ферязь вся в клочья. И тут, и тут. Без переломов сие не обошлось. Не одну косточку сращивать придется. Кровищи-то, кровищи. На тебе, княже, места живого нет! А ведь как болит, поди… Все тело, верно, болью исходит?
        Князь Сакульский же молчал и счастливо улыбался. Что тело? Тело живо, а мясо нарастет. Но сейчас у него впервые за последний год совершенно, ни капли, ни на гран, ни на йоту и ни на секунду не болела голова!
        Комментарии

1

1560 от Рождества Христова.

2
        Младший брат Иоанна IV был глухонемым от рождения и, вероятно, слабоумным, а потому следа в истории практически не оставил.

3
        Черный мор - это чума.

4
        Говоря современным языком, крепостной - это человек, работающий на условиях договора земельной аренды. «Арендодатель» не может с него требовать ничего, кроме оплаты земельной аренды (барщины, оброка).

5
        Случаи, когда совсем молодых мальчишек женили на взрослых девках ради того, чтобы получить для хозяйства лишние рабочие руки, нередко случались в крестьянской среде.

6
        Тут нужно еще раз отметить, что крепостная зависимость к рабству не имеет никакого отношения и обуславливается договором земельной аренды. Крепостной не имел права бросить хозяина, пока не выплатит ему плату за использование земельного надела и не вернет долг, если получал «подъемные». И все. Даже после Соборного Уложения
1649 года попытки помещиков относиться к крепостным, как к рабам, карались каторгой. Достаточно вспомнить судьбу знаменитой Салтычихи.

7
        Поскольку в наш механический век возникают самые фантастические слухи о скорости передвижения конницы, приведу короткую ссылку на наставление РККА: «При организации марша и определении скорости движения надлежит исходить из следующих норм. Полк может беспрерывно двигаться 7-8 часов в сутки. Нормальный переход установлен в 50 км. Через каждые 2-3 дня движения устраивается дневка. Максимум, что конница может дать с полным напряжением сил конского состава, это два марша подряд по 100 км, но после этих маршей коннице нужен полный отдых не менее 2 суток».

8
        Данный способ помогает только при температурах ниже -20°C и длительности вымораживания не менее восьми часов.

9
        Историки предполагают, что, пока шел торг, опричник Василий Грязный так и состарился в крымском плену.

10
        Елец будет восстановлен в виде крепости с девятью башнями и заселен тремя тысячами горожан только в 1592 году.

11
        В XVI веке среднегодовая температура была заметно ниже, чем сейчас, и Сиваш замерзал.

12
        Таким образом взималась джизья - налог на немусульман. Свидетельством уплаты джизьи был кусок пергамента, обернутый вокруг шеи, или особая печать на запястье или на груди. Зимми, передвигающийся без этого знака, мог быть подвергнут суду.

13

5 февраля 1560 года. Хиджра - дата переселения пророка Мухаммеда и первых мусульман из Мекки в Медину (16 июля 622 г.), с?которой и отсчитываются года длительностью по 354 дня в каждом, из-за чего даты исламского календаря постоянно смещаются относительно дат календаря русского.

14

27 апреля. Считалось, что в этот день начинается переселение лисиц из старых нор в новые, и в первые три дня и три ночи своего переселения на новом месте лисы слепы и глухи.

15
        Евфимия до свадьбы не дожила, и датский принц женился на другой дочке князя Старицкого, Марии.

16
        Юбку часто носили янычары, набранные из греков. Причем самую что ни на есть натуральную балетную пачку!

17

2 июня.

18

200-250 тонн. Команда ладьи обычно состояла из 20 собственно моряков и 40 человек судовой рати. Неспокойно было торговать в лихие старые времена.

19
        Согласно нравам дикого средневековья, знатные пленники нередко имели изрядные суммы карманных денег.

20

3 октября.

21

25 декабря.

22
        Чермное знамя - это знамя красное, а не черное, как многим кажется по созвучию.

23
        Охват - озеро недалеко от Твери, из которого вытекает Западная Двина.
        Даугавская Грива - город, ныне находится в городской черте Риги.

24
        Плюдерхозе - штаны типа шаровар, спускающиеся причудливыми клочьями почти до лодыжки. Изобретателем этой одежды называют курфюрста Морица Саксонского.

25

1 мая.

26
        Жалоба ссыльного князя Воротынского дошла до адресата и сохранилась в архивах.