Прямо пойдешь... Валерий Сабитов
        САБИТОВ АНВАР ХАМИТОВИЧ
        ПРЯМО ПОЙДЕШЬ...
        ВАЛЕРИЙ САБИТОВ
        ПРЯМО ПОЙДЕШЬ...
        (ИЗ ИСТОРИИ НЕСОСТОЯВШЕГОСЯ РАССЛЕДОВАНИЯ)
        1. ВЕДЬМИН ХОЛМ. ВОПЛОЩЕНИЕ ЖЕЛАНИЯ.
        Нет чуда, а желающие его сами не знают, что творят. Тропинки создаются раньше, чем по ним пройдут первые.
        Село Боровое, где произошло то, что и должно было произойти, расположилось полосой между рекой Чистой и артерией шоссе, связывающей районный центр Северск с более крупными очагами цивилизации. От Северска Боровое отделяет почти сорок километров. До областного города, - более ста. А кругом села раскинулись леса хвойные и смешанные. Место удивительное, хранящее дедовскую чистоту воды, воздуха и земли, полное спокойствия, ценящее удаленность от крупного производства. Некогда село отличалось населенностью, сравнимой с многими районными городками; и с тех пор сохранило церковь, несколько магазинов, почту и телеграф, больницу с аптекой, дом культуры и многое другое, что в совокупности превратило Боровое в центр нескольких деревень и множества хуторов.
        Селяне занимаются каждый своим делом: кто на угодьях сельхозартели, кто на фермерских гектарах, кто на личных участках. Кроме чисто крестьянских, село имеет много других профессий: лесника, врача и фельдшера, оператора сбербанка...
        Господствует над местностью Ведьмин холм на северной окраине села, отстоящий от крайних домов километра на два. Отделяя прилегающий к селу лиственный лес от заповедного соснового бора, через поляну на вершине Ведьминого холма бежит тропинка, - кратчайший путь с этой стороны Борового на шоссе областного значения. С поляны можно наблюдать единое бытие людей, животных, воды, леса. Каждый, кто здесь побывал, хранит ощущение легкости и ясности. Но не каждый стремится на поляну. Дело в том, что у поляны своя история.
        По местной легенде, идущей из прошлого века, на вершине холма ведьмы собирали свои сходки. А ведьм в те темные времена в Боровом и окрестностях обитало великое множество. Знающие люди утверждают: ведьмины тени в полнолуние кружат вокруг дуба на поляне. Несколько лет назад дуба не стало, и после того в лунные ночи можно слышать плач и причитания по нему, дававшему ведьмам укрытие и защиту. Вот почему холм называется Ведьминым.
        В последние десятилетия ведьмы обрели второе пристанище в нежилых домах на южной окраине Борового, среди непроходимых зарослей терновника. Даже мальчишки не отваживаются на экскурсии в терновые джунгли, грозящие неведомыми опасностями.
        На самом деле поляна на холме к ведьмам отношения не имеет, она лишена злого начала. Еще не было случая, чтобы шиповник, растущий на южном склоне, уколол кого-нибудь своими иглами. Кусты боярышника, отделяющие поляну от окружающих село белых тополей, бело-желтых берез и красных кленов, всегда готовы наклониться и протянуть темно-алые ягоды, - универсальное средство от сердечных невзгод.
        Но никто из жителей Борового не догадывается о мирном нраве Ведьминого холма. Люди давным-давно потеряли способность слышать голос природы. Лишь один человек, снисходительно называемый другими блаженным, смог ощутить перемены на Ведьмином холме. И только он понял, что начались они, когда желание женщины стало целью бытия поляны.
        2.
        ЗАХАР БЕРКУТОВ. 19 МАЯ.
        Капитан Беркутов Захар Петрович, участковый инспектор РОВД. Уроженец села Боровое, где окончил среднюю школу. После ее окончания поступил в школу милиции в областном центре. Для прохождения службы направлен по собственной просьбе в родное село... Женат, двое детей... Внешне суров, замкнут, нелюдим. Отличается острым профессиональным умом, способен делать опережающие верные выводы... Излишне самолюбив, в отношениях со старшими товарищами по работе иногда проявляет резкость...
        СПРАВКА ИЗ ЛИЧНОГО ДЕЛА.
        В детстве Захара звали в глаза Беркутом. Как известно, беркут, - серьезная птица, себя в обиду не даст, и слабого зря не обидит. Беркут, - птица, знающая свое предназначение. Когда Захар стал Захаром Петровичем, его стали за глаза звать Беркутычем.
        Служба в Боровом Захару Петровичу не то чтобы нравилась, но подходила по всем статьям. Место здоровое и с криминогенной и с экологической точек зрения: немаловажный фактор в условиях резкого сокращения среднего мужского возраста. Ближайшее начальство в сорока километрах, по пустякам не беспокоит, не надо тратить энергию на бессмысленную защиту от канцелярской активности и всезнайства. Свобода и независимость в работе, - не последнее дело в обстановке всеобщей высшей образованности и поголовной информированности. Кроме того, считал капитан Беркутов: где родился, там и пригодился, ведь в селе он знал всё и всех, ему не надо проводить бумажное расследование, чтобы узнать, кто сегодня в сумерках похитил любимого петуха бабушки Петровны.
        Кроме Борового, на участковом инспекторе "висели" еще три деревни, лесхоз да десяток хуторов и кордонов. Но ведь пройтись по лесным тропинкам или проехать на стареньком служебном УАЗике по проселочным дорогам, застеленным где хвоей, где тонкой мягкой пылью, - разве не об этом мечтает девять десятых человечества?
        Потому, несмотря на то, что по возрасту и профессиональным данным Захар Петрович годился в полковники, судьбой своей он был доволен и лучшей не желал.
        День, закрывающий вторую декаду мая, обещал быть не хуже предыдущих. За ночь ничего чрезвычайного не произошло, начальство не звонило. Захар Петрович, сохраняя суровое выражение лица, кивнул дежурной по сельсовету Клавдии Тимофеевне Петровой, полной женщине средних лет и сказал:
        - Здравствуйте, Клавдия Тимофеевна.
        - Здравствуй, Захар Петрович. Опять чуть свет, - ответила Клавдия.
        Он не спеша открыл свой кабинет, расположенный напротив входной двери в помещение сельсовета, в глубине которого находился кабинет главы сельской администрации. Обе ветви власти тут сливались в неразрывное единство. Как только Беркутов закрыл за собой дверь, Клавдия Тимофеевна белым платочком протерла медную табличку с гравировкой "Участковый". Клавдия уважала и по-матерински любила Беркутыча и не представляла себе, как она, да и все местное население могут без него обойтись. Как и большинство односельчан, она считала, что спокойствием село обязано в первую очередь участковому.
        Нельзя сказать, что Захар Петрович не знал о таком к себе отношении, но он не обращал на это внимания, считал нормой. Вот и сейчас, не вникая в Клавдины мысли, он занял место за столом, придвинул к себе перекидной календарь и перелистал его. На двадцатое мая намечено три обязательных мероприятия.
        Первым в плане стоял визит к Анастасии Ляховой. Он его долго откладывал, поскольку напрямую он со служебными обязанностями не был связан, но дальше тянуть уж было некуда. Предстоял также разговор с отцом Александром, тот просил заглянуть еще неделю назад. Третий обязательный пункт плана наметился накануне поздним вечером. Тракторист Сергей Вилков, набравшись в поле к концу рабочего дня самогона до краев, по возвращении домой чуть не снес столб электролинии. Повезло, двигатель заглох, и пришлось Сереге добираться до желанной постели пешком. Ночью, по пьяному делу, Захар Петрович решил не заниматься Вилковым. Известно, как договариваться с нетрезвым. Да и разговор предстоял серьезный: случай не первый, в прошлом году Вилков оставил половину села на сутки без электричества. Тогда ему простили. Мешают Вилкову столбы, прямо наваждение. Хорошо бы как прежде базировать технику в машинном дворе, да теперь все по-иному.
        Имелось также у Захара Петровича желание заглянуть сегодня в сельское отделение сбербанка, что находилось в здании правления сельхозартели и уточнить причину задержки выплаты пенсий. И еще в памяти держалось несколько таких мелочей, грозящих занять полный рабочий день.
        Придется начать с Вилкова, пока он приходит в себя и собирается на работу. Сегодня ему там делать нечего: похмелье не позволит сесть за рычаги. Трактор ночью перегнали на машинный двор, Вилков едва ли об этом знает. После разговора с Сергеем, - в церковь, отец Александр сегодня там. А уж в заключение к Анастасии. Тем более что Захар Петрович подозревал: отец Александр озабочен той же проблемой. Да и с позиции оптимальной организации рабочего дня такой порядок наилучший: все по пути, не надо кружить по селу. По дороге и в магазин заглянет. Есть повод: дед Прокоп, ссылаясь на голос звезд, во всеуслышание заявил о "жульничестве" за прилавком.
        Приняв решение, Захар Петрович надел фуражку, постоял перед зеркалом и закрыл кабинет. Утро было ранним, администрация еще не приступила к работе. Клавдия успела закончить уборку и уйти, полы блестели невысохшей влагой, в воздухе плавал неместный душистый аромат. Он улыбнулся: видно, Клавдия решила превратить Боровое в предместье Парижа.
        Ночью по селу прогулялся морозец, но солнце с утра грело ощутимо. Спустившись с деревянного крыльца, Захар Петрович расстегнул верхнюю пуговицу форменной рубашки и с наслаждением глубоко вздохнул. Запахи уходящей весны, настоявшись за безветренную ночь, накатывали пьянящим валом.
        Цвела сирень. Кто и почему назвал один из цветовых тонов сиреневым? Истинно сиреневой сирени он еще не встречал. Все кусты окрашены по-разному, многообразие оттенков невероятное. И у каждого цвета свой, присущий ему запах.
        Вот справа дом Марии Федоровны, его первой учительницы, весело расписанный голубизной неба и желтизной лимона. Дом радостный и приветливый, как и сама его хозяйка. И сирень у нее особая, молочно-шоколадная, аппетитная, будто ее вырастили на конфетной фабрике и вчера только пересадили... Постоять бы тут, подумал Захар Петрович, поглаживая теплые зеленые рейки старого палисадника, дождаться Марию Федоровну и просто поговорить. О том, что придет в голову, без ставшего привычным напряжения, да зарядиться легкостью-свежестью на весь день. Да нет времени, надо работать. Беркутов вздохнул: сладкий шоколадный запах, наполнив легкие, разошелся по всем клеточкам тела, поднял настроение...
        Отойдя от дома Марии Федоровны, он зашагал побыстрее: очередную волну следовало преодолеть на высшей передаче, чтобы не потерять только что полученный заряд. Следующий дом всего в пятидесяти шагах, а как другая страна. Сирень здесь прямо за горло хватает, до кашля. И ветерок здесь всегда, в самую тихую погоду, колючий и какой-то нервный. Достаточно постоять минутку, и готов зарычать на первого встречного.
        И где только добыли такие вонючие кусты бабка Пелагея и дед Никодим, живущие в этой избе уж почти девять десятков? А с войны, - вдвоем. Раньше-то семья была большая, в доме из пяти комнат не помещались.
        Всех война забрала. С тех пор Пелагея замкнулась и с годами все неприветливее да злее становилась. Колдовством что ли она занимается, всякими способами народ от себя отваживает? Захар Петрович много лет не бывал в ее хате, с бабкой ни разу толком не поговорил. Дед Никодим, - тот человек тихий, молчит все время, но смотрит понимающе, без злобы, с печалью тайной и даже с сочувствием ко всем.
        Захар Петрович прикрыл глаза, затаил дыхание и проскочил опасную зону. Так поступают почти все. Он еще пацаном заметил: стоят рядом два дома, у одного люди всегда шаг замедляют, стараются задержаться, продлить удовольствие, а мимо другого бегом бегут.
        Так в думах о влиянии судеб человеческих на характер растений дошагал он до дома Вилковых. Встревоженная мать Сереги, измученная нескончаемым трудом на общественных полях и собственной усадьбе да непутевым сыном, объяснила: Серега спозаранку, испуганный отсутствием у дома трактора, побежал его разыскивать да уточнять, что он натворил вчера. Сам же ничего не помнит. После объяснений Беркутова она немного успокоилась, а Захар Петрович решил позвонить в машинный двор из магазина, чтобы Вилкова там озадачили до вечера чем-нибудь третьестепенным, все равно тот с похмелья на весь день не работник. Пусть займется обслуживанием, если дома не хочет отлежаться. Важно, чтобы на виду был. Если Беркутов успеет до окончания рабочего дня, то заглянет на машинный двор, если нет, - снова домой к Вилкову.
        Настроение немного упало. Захар Петрович не любил, когда что-то с утра складывалось не так, как спланировано. Теперь жди трудного дня, верная примета. Напомнил бы Сергею с утра пару статей из уголовного кодекса, задал ему несколько хитрых вопросов, чтобы усилить любознательность к его собственному прошлому и озабоченность будущим, - и дело сделано. Потом Вилков месяц обдумывал бы, что и как, оставаясь совершенно трезвым. Способ проверенный, большего от него не добьешься. И с трактора ведь не ссадить, - заменить некем. Все меньше трудоспособного люда остается в Боровом, стареет село. А иные специальности вот-вот станут дефицитными, впору объявления в областных газетах печатать.
        Продовольственный магазин только что открылся, у прилавка суетилась в одиночестве директорша Маргарита Федоровна Черняева, в белом халате и кокошнике, раскладывая попривлекательнее горки плавленого сыра за стеклом витрины-холодильника. Увидев на пороге Беркутова, Маргарита Федоровна осветилась легким румянцем и приятным тихим голосом, не соответствующим ее высокой дородной фигуре, сказала:
        - Доброе утро, Захар Петрович. Что это вы сегодня так рано? Чем могу служить?
        - Уж так и служить? - Беркутов строго сверкнул глазами, - Или не догадываешься?
        Два дня назад Захару Петровичу стало известно, что всеми уважаемая лучшая в районе заведующая занялась личной продажей магазинной винно-водочной продукции. Реализация товара происходила вечером и даже ночами в ее собственном доме с наценкой, прямо пропорциональной времени суток. Можно бы, конечно, составить акт на месте купли-продажи, но Захар Петрович счел такой ход нецелесообразным. К тому же при этом пришлось бы делать ревизию в магазине. Короче: стрелять из пушки по воробьям. Если уж дед Прокоп знает, то всем известно, меры надо принять.
        По покрасневшим щекам не признающей косметики Маргариты Федоровны Беркутов понял, что до нее дошло. Что, собственно, и требовалось. Потому он решил ограничиться замечанием:
        - Ты бы, Маргарита, лучше договорилась с Аверьяном, он ведь сосед твой, хоть и конкурент. Супруга его готова хоть всю ночь работать. И тебе меньше хлопот, а?
        Аргумент безошибочный: все знали о взаимной непереносимости заведующей магазином и владелицы частного киоска.
        Он помолчал и спросил:
        - Телефон-то как, исправен? Если не возражаешь, я позвоню.
        Опустив глаза, Маргарита Федоровна кивнула и, открыв дверь во внутреннее помещение, пригласила его войти.
        Беркутов окинул взглядом комнату: чисто, аккуратно, в воздухе свежесть, разбавленная ароматами колбасы, сыра и еще чего-то. Молодец Маргарита! Вот так у нее и с документами. Умеет женщина делать дело, да время пошло рыночное, никого не обходит своим воздействием.
        На его звонок поднял телефонную трубку Виктор Иванович Лебедин, главный инженер хозяйства. Тот уже знал о происшествии с трактором и заверил Захара Петровича, что все сделает как надо. Удовлетворившись тем, что пока все идет как положено, Беркутов попрощался с Черняевой и вышел на улицу.
        Село оживало. Кто пешком, кто на велосипедах, кто на автомашинах торопился по своим делам.
        Со стороны открывшегося киоска шла к магазину бабка Пелагея, одной рукой прижимая к груди пеструю кошку, другой крепко сжимая палку-клюку. Полусогнутая, но энергичная, с вытянутым хищно вперед носом и острым блеском в глазах бабка Пелагея еще издали внушала почтение, а самым маленьким односельчанам и страх. Увидев Захара Петровича, она резко свернула в сторону и чуть не столкнулась с соседом Анастасии Ляховой дачником Евдокимом Ерохиным.
        - Ну ты даешь, бабка! Прямо танк! Да из тебя одной можно сформировать десантную группу и в тыл противника! - Ерохин гулко рассмеялся и спросил, - А что это? Ты свою кошку по утрам носишь, чтобы она сама себе "вискас" выбирала на завтрак?
        - Будет тебе смеяться, - строго отвечала бабка Пелагея, - Это Манечка моя. Хорошая, ласковая кошечка. Не то, что люди нынешние. Почти персидская. Только вот чистоплотности не хватает.
        - Не завидую тебе, бабуля. Ведь качество это в зверях самое главное. Кошка без правильного воспитания все равно, что солдат без противогаза.
        - А это в вашем понимании. Кошки сами по себе чище людей-то. Да и прошло время, когда люди могли судить зверей.
        - Так выходит, что человек уже не царь природы? - притворно удивился Ерохин.
        Бабка Пелагея, прежде чем ответить, просверлила его взглядом, поглаживая Манечку.
        - Посуди сам. Разве Манечка служит мне? Это я ей создаю наилучшие условия, кормлю-пою, убираю за ней. Так кто хозяйка дома, а кто слуга?
        - Так что же будет, если так дальше пойдет? - весело спросил Ерохин.
        - А то и будет. Придет время, когда нам придется перед ними ответ держать. Они нас судить будут.
        Слушая разговор бабки Пелагеи с отставным полковником, Захар Петрович изумлялся. Непроста бабка-то! Свою философию имеет, своеобразно любит животных, опасается запредельного будущего... Если б не случай, и не узнал. Беркутов пожелал доброго утра бабке и ее собеседнику и направился к отцу Александру.
        Крест на шпиле купола церкви хорошо виден с любого края села. Умели люди выбирать места для храмов. Сколько простых и нужных секретов утеряно на пути прогресса! Захар Петрович, обмениваясь приветствиями со встречными односельчанами, перешел мыслями к отцу Александру. Сегодняшняя встреча с ним наверняка опять станет событием, затронет что-то потаенное в душе, заставит задуматься над известным по-другому.
        Так бывало всегда. Они удивительно понимали друг друга, но встречались нечасто. Кто-то из них первым ощущал необходимость следующего свидания. Захару Петровичу не всегда было понятно, что именно "назревает" и тянет на встречу. Вот и сегодня, он знал: не будь в его плане визита к священнику, и так бы пришел.
        Сельский приход не относился к богатым, двухсотлетнее величественное здание церкви, с сохранившимся от прежнего времени роскошным внутренним убранством, поражало запустением внешним. Подходя к храму, Захар Петрович от неудобства опустил глаза: кроваво-красные кирпичные пятна на местах отвалившейся штукатурки зияли немым укором. Да и старое железо купола потемнело, требовало замены. Покраска заново лишь ненамного отдалит окончательное старение. По совести, капитальный ремонт следовало бы провести лет тридцать назад, но тогда это не считалось нормальным. Другие ценности увлекали людей. А сегодня одна надежда на растущих фермеров, на благотворительность. Ведь пожертвовал же в прошлом году Николай Петров почти полста тысяч на колокола. Теперь опять свой звон в Боровом. Усадьба Петрова с собственным машинным двором, в котором и трактора, и комбайны, грузовые и легковые машины, недалеко отсюда. Может, от соседства такого, а может, от чистоты внутреннего чувства сделал такой шаг Николай Савельевич.
        Чугунная литая ограда храма, украшенная кружевами, радовала глаз, но не соответствовала общему виду, казалась чужеродной, привезенной в глубинку российскую чуть ли не с невских берегов. На века ограда, но и та пострадала: два пролета отсутствовали, реквизированные во времена доберкутовские. Захар Петрович пытался было отыскать следы, но, похоже, канули они в Лету.
        Приходя к церкви раньше срока, Захар Петрович обычно ожидал в "тамбуре", у стеклянных дверей притвора. Здесь было удобно: одним глазом он наблюдал за происходящим на улице, другим рассматривал убранство храма, худенькие согбенные спины старушек-прихожанок, украшенные по случаю строгими шалями и платками. Голос отца Александра доносился сюда вполне отчетливо, что объяснялось как акустикой зала, так и свойствами самого голоса. Тембр его увлекал, прямо завораживал и через звуки Захар Петрович угадывал глубину мысли священника. Не раз стоял здесь Беркутов, не раз встречался с отцом Александром в иной обстановке; потому мог утверждать, - мудр отец! Мудр, да мало у него слушателей. И непохоже, чтобы становилось больше. Несмотря на поворот молодежи к церковной обрядности, крестинам да свадьбам, верующих не прибавлялось.
        - ...не судить, но помочь словом.., - докатился до него голос отца Александра.
        Короткая простая фраза разбудила дремавшее до того в Беркутове беспокойство по поводу происходящего в последнее время с Анастасией Ляховой. И о том еще подумал, как он бессилен в желании помочь ей.
        Как далеко люди расходятся в путях земных! Отец Александр призывает не судить, а задача капитана Беркутова, - довести соответствующего правонарушителя до суда. Так во всем. Взять медицину, врачующую тело человеческое. Казалось бы, доктора должны работать совместно с врачевателями духа, а на деле так не бывает. Читал Захар Петрович, жили когда-то врачи, начинавшие лечение всякой болячки с анализа состояния души. Но кто к кому должен приблизиться: государственная и частная медицина к церкви или наоборот?
        - ...бесы, кои в нас, - грехи наши. Совокупность же грехов, гнездящихся в сердце человеческом, и есть диавол! Очищением освобождаемся от диавола и прислужников его. Оздровляется человек покаянием и молитвой... И лишь вослед тому постом очищаем греховную плоть, ибо в теле нашем, - соблазны для нас...
        Хорошо говорит отец Александр, но понимают ли его? И кто понимает, а кто делает вид? По пустякам отец Александр никогда не позовет. Хотя дело у капитана Беркутова круглосуточное, и потому не имеет значения, когда к нему обратиться, днем или вечером, вчера или сегодня.
        С точки зрения криминальной вверенный ему участок был достаточно благополучен, но беспокойство с сегодняшнего утра, как только он не застал тракториста Сергея Вилкова дома, не уходило, а лишь усиливалось. И опыт подсказывал: неспроста "назревает", если пользоваться терминологией сельского звездочета Прокопа Маркелова.
        Сквозь стекло притвора он видел в свечном полумраке лицо отца Александра, возвышающееся над склоненными головами. Позади него в центре иконостаса, - открытый вход в пространство алтаря. Захар Петрович в алтаре не бывал, только знал, что там на возвышении стоит престол, а за ним - семисвечник. Сам он считал себя далеким от церкви и только удивлялся тому, что его так тянет к ней, а еще более, - к священнику. Многое ему тут непонятно, и к тому же организация церковной службы казалась ему сложнее распорядка любой госканцелярии. А любые ограничения свободы в жизни и работе Захару Петровичу ох как не нравились. За что приходилось часто страдать, переживать незаслуженность упреков и выговоров.
        - ...так что есть вера? Еще и еще спросим себя: что есть моя вера?
        С каждой фразой, с каждым вопросом голос отца Александра креп, а сам он как бы поднимался над амвоном.
        - Где мой Бог? Вне ответа на эти вопросы нет ни жизни, ни вечности, ни освобождения от страданий...
        Священник сделал продолжительную паузу, во время которой внимательно кинул взглядом помещение. Заметив Захара Петровича, он наклонил голову в знак приветствия.
        - Ибо страдания наши, - исключительно итоги неверия, темноты, незнания, неверного выбора в жизни. Кто виноват в том? Каждый из нас ответчик за свое. С обидой на ближнего по дороге в храм и шага не сделать.
        В чем наибольшая заповедь Господа нашего? "Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим". И еще: "Возлюби ближнего твоего, как самого себя".
        Итак, любовь! Любовь - компас веры! Если позволительно такое сравнение: вера наша в Отца небесного подобна вере ребенка малого в своего отца земного. Хороший сын считает отца своего самым умным, самым сильным, самым справедливым. Что бы ни сказал отец, - ребенок верит безусловно, без рассуждений либо пререканий. А если совершит проступок, то переживает и ждет прощения. И разумный отец всегда простит сына, но не всегда оставит проступок без наказания. Ибо не хочет он сыну вреда в будущем. Для того и наказание для неразумных. Какое же наказание выберет разумный отец? Согласитесь: соответствующее проступку, не превышающее меру терпения, минимально необходимое для понимания...
        Захар Петрович ощутил, как простые слова будят в его душе нечто давнее, забытое. Что именно, непонятно, да и не обязательно было это уточнять. Главное теперь, - настроение, взлет души. Он ощутил, как стал нитью в полотне проповеди, а голос священника, густой и твердый, с чуть заметной хрипотцой, доносился уже не с амвона в глубине храма, а изнутри самого Захара Петровича.
        Так он простоял до завершения службы. Выйдя во двор, он пропустил выходящих, отвечая на приветствия, отмечая просветленность лиц. Вот и сам Маркелов Прокоп Василич прошел, дед без возраста, самый старый на селе. Но и самый запойный пьяница. Походка его сегодня по-молодому тверда, глаза светлые, трезвые. Живет он одиноко, никто и не помнит, была ли когда-либо у деда Прокопа семья. От одиночества и пьет. В минуты же просветления шел в "народ" и принимался просвещать людей об устройстве Вселенной, рассказывал о звездах, утверждая, что они, - глаза высшей мудрости. Говорили, что способен был Прокоп Василич назвать и показать любую звездочку на небе. Сам он себя в такие минуты называл "Гусейн-Гуслия, мудрец и звездочет". Особенно любили его слушать мальчишки, задавая кучу вопросов, на каждый получая интересный ответ.
        Захар Петрович помнил из своего детства, как дед Прокоп с внутренним каким-то уважением, с нескрываемой дрожью в голосе произносил волшебное слово "Вселенная". И до сих пор Вселенная представлялась Беркутову громадным живым существом, разглядывающим его через звездные лучи, проникающие в сознание и сердце.
        Столько лет прошло, а не изменился Прокоп Маркелов, провожая взглядом прямую невысокую сухую фигуру, подумал Захар Петрович. Или Вселенная взяла над ним персональное шефство? Он ведь и сам не помнит, сколько ему лет.
        Через несколько минут вышел и сам отец Александр, переодетый в гражданское платье: строгий темный костюм, светлая сорочка, но без галстука, которых он не любил, как и Беркутов.
        Крепко пожав друг другу руки, они по традиции расспросили о здоровье личном и домочадцев, о трудностях и успехах. Не зная почему Захар Петрович вдруг вспомнил о недавней своей встрече с Петькой Блаженным.
        Отец Александр чуть удивился.
        - Любопытно... Ведь в это время он обычно в лесах пропадает. Что же выманило его оттуда?
        - Неужели пастырю так интересно знать приводные пружины, ведущие Петьку как туда, так и оттуда?
        Священник улыбнулся.
        - Давай перейдем на мирские тона. Служба то закончилась. А что касается вопроса, зачем знать... Позволю себе ответить не прямо. Сказка, знаешь-ли, на ум пришла. Слушай: "Старший умный был детина, средний был и так и сяк, младший вовсе был дурак". Припоминаешь?
        - Ну как же! В одних школах учились. Ершов!
        - Прозорлива-таки наша родная милиция! Во все города и веси таких бы служителей закона, - отец Александр осветился особо белозубой в обрамлении черной бороды улыбкой, - Дурень-обалдуй, если судить по народной-то мудрости, не всегда глупей других. Чаще наоборот. Чем наш Петька хуже ершовского дурачка? Нет, не случайно он из лесу вышел. Я заметил: случайно он ни с кем не встречается. За ним бы ходить незримо да записывать. Или диктофон ему подарить? Нет, бесполезная затея...
        Видя такой неподдельный интерес собеседника, Захар Петрович подробно рассказал о встрече.
        - Дело было три дня назад. Откуда он выскочил на меня, я так и не понял. Я тогда находился около дома Емельяновых. Тех, что на откосе. Ивана ждал, тот опять на пожарной машине начал в пьяном виде по магазинам гонять под видом учений. Петька как всегда босой, но одет по погоде, тепло, ночи-то пока прохладные. Схватил он меня за руку, а пальцы горячие как шампуры на дымящемся мангале. И пошел говорить-спрашивать.
        - ...Женщина выбирает темный путь... Так ей назначено. Спорить нельзя. Только рыцарь может спасти от пленения драконом.
        Слушаю я Петьку и думаю: какая-такая женщина, и я-то здесь причем? А глаза его тут широко раскрылись, зрачки расширились, голос стал тише, но слова разборчивее.
        - Стань рыцарем, стань рыцарем, стань... Найди волшебный меч...
        - Она стоит на дороге, перед камнем жизни. Узкую тропинку не увидать отсюда. А дорога-то на три разваливается, тремя рогами черными торчит вперед. А на камне великий Мастер слова вырубил каменные. Не стереть их рукой голой...
        Мне даже жутковато стало от этих слов, от вида Петькиного лица. И вдобавок как-то неудобно. Осмотрелся: вижу, никого рядом. Спрашиваю:
        - Что же начертал великий Мастер на камне?
        - Зачем вопросы? - отвечает мне Петька рассерженно, - Не торопи никого. Торопись сам. Тебе будет известно больше других... А на камне слова такие: налево пойдешь, - себя потеряешь, чужбинку найдешь. Направо пойдешь, - грош потеряешь, да брошь обретешь. Прямо пойдешь, - кормило потеряешь, но душу спасешь.
        После этих слов повернулся Петька от меня и пошел. Услышал я на прощание шепот:
        - ...не упусти ветер. Время - ветер...
        Вот какая история. Ершов Ершовым, да попробуй разгадай.
        Захар Петрович вопросительно посмотрел на отца Александра и поразился тому, как окаменели его красивые по-девичьи зеленые глаза.
        - О чем ты, Владимир Сергеевич? - озадаченно спросил Беркутов.
        Отец Александр прищурился, напряжение, исходящее от него, тотчас ушло.
        - Ишь, образ какой избрал. Народный, древний, емкий. Развилка дорог, витязь на распутье... И камень... Всем камням камень. Какой молодец Петька-то наш, как считаешь, Захар Петрович? А разгадать попробуем вместе. Не сразу у нас получится, думаю. Но ко времени, к разговору вспомнил ты ту встречу.
        Отец Александр коснулся ладонью локтя Захара Петровича, направляя к выходу из церковной ограды.
        - Что касается женщины... О ней-то и хотелось с тобой посоветоваться. Ты сегодня ближе к ней, чем я. Отдалилась она от церкви, и не могу я пока вернуть ее на путь...
        - Анастасия? - облегченно и в то же время обеспокоенно спросил Захар Петрович, - А ведь я почти уверен был, что она и будет центром нашей беседы сегодня.
        - Сегодня... Как бы не опоздали мы. Раньше надо бы... Но примем данное как есть и из него исходить будем. Давно ты, Захар Петрович, встречался с ней?
        Беркутов смущенно улыбнулся.
        - Каюсь. Собирался-то долго, да все никак. Ведь как у нас иногда, что не касается лично либо служебных интересов, как-то уходит в сторону. Но на сегодня, признаюсь, в плане у меня обязательный визит к ней.
        - Знаю, вас многое связывает. И юношеская дружба с Юрием Герасимовичем, да и к ней ты был в свое время неравнодушен. Не это ли мешает?
        - Не скрою, их свадьба с Юрием была для меня неожиданностью. Я тогда только в школу милиции поступил, а Юрий в армию собирался. Думал, вот Юра уйдет на службу, приеду в отпуск и решу, как с ней. Но то когда было! Не то мешает. С личной судьбой, считаю, мне повезло.
        - Именно. Супруга твоя, Марья Ильинична, достойна особых похвал.
        - А откладывал я разговор с Анастасией по другой причине. Давно вижу, что с ней что-то не так. Петька, может быть, о ней говорил в своих загадках. Да я и сам... Главное в том, что перестал я ее понимать. Уже больше года она другой совсем человек. Все неузнаваемо: и глаза, и речь... Встречаю, и не знаю, что сказать. А она молчит, смотрит куда-то внутрь себя. Ждет, все ее жизнь в ожидании. Всю жизнь как часовой на посту.
        - Верно, Захар Петрович! На посту! Сама назначила себя, а снять с караула некому. Отсюда все и идет.
        - К тому же, Владимир Сергеевич, меня никто не отделяет от служебной личины. Куда бы ни пошел, что бы ни сказал: вон участковый пошел, вот участковый сказал...
        - Ну, не совсем так, Захар Петрович. Чаще говорят "Беркутыч". Да ты и сам знаешь. Ложная скромность, должен заметить. А судьбу человека упустить можем. Сколько можно мертвым образом жить? Ведь так и самой омертветь недолго и еще кого увлечь за собой...
        Не менее часа длилась беседа Захара Петровича с отцом Александром у церковной ограды. Кое-что прояснилось, но так и не определили они, как помочь Анастасии. На склоне дня пришел Беркутов в дом Анастасии Ивановны Ляховой, просидел тоже не менее часа. Но не нашел ключа к ее сердцу, не смог достичь откровенности.
        Вышел за ее калитку, - рубашку хоть выжимай, чувство собственной никчемности так сдавило, хоть рапорт пиши о полной человеческой непригодности. Верная примета утром была: как начался день с неудачи, так и закончился.
        3.
        АНАСТАСИЯ ЛЯХОВА. К ИЮНЮ ТЕКУЩЕГО ГОДА.
        Анастасия Ивановна Ляхова, девичья фамилия Погодина. Родилась в Боровом, никуда не выезжала, кроме районного центра. Живет одна, близких родственников нет. Муж Анастасии, Ляхов Юрий Герасимович, в самом начале афганской войны пропал без вести. Одинаково трудолюбива как на полях бывшего колхоза, так и на собственном огороде. Самая активная читательница сельской библиотеки. Дом Анастасии один из немногих, где имеются личные книги, размещенные в книжном шкафу и четырех настенных полках. Серия об Анжелике Анны и Сержа Голон и военно-историческая литература, - ее любимое чтение.
        Из разговоров с подругами Анастасии:
        "Война в жизни Анастасии заняла особое место. Исходя из собственного и исторического опыта, она утверждала: война, - явление непрерывное, сопровождающее человека всегда. Ее, войну, просто замечают или нет, называют или нет. Анастасия Ивановна имела свои названия главным войнам, с которыми пришлось столкнуться ей и ее народу. Вначале была Великая война, затем, - Морская, потом, - Горно-Пустынная, а теперь идет Горная. Война, - это когда люди убивают друг друга и не считаются преступниками. И совсем неважно, каким счетом измеряются жертвы при этом: миллионами или сотнями.
        Отец ее стал жертвой Великой войны: умер от ран, не дожив и до тридцати лет. Вслед за ним через несколько лет ушла и ее мать. Следующей жертвой войны, Горно-Пустынной, стал ее муж Юрий Герасимович. Он не собирался воевать. Но через месяц после их свадьбы, отправившись на действительную воинскую службу, так с нее и не вернулся.
        Анастасия ненавидела войну, она сделала войну своим личным врагом и старалась в этом враге разобраться, найти в нем слабое место. Пропавшие без вести возвращаются, пусть не все, и не сразу. Как только она это обнаружила, смыслом ее жизни сделалось ожидание. Чем больше дней, месяцев, лет отделяло ее от роковой для нее и Юрия даты, тем крепче она верила: он вернется.
        Она считала войны больными нарывами на оболочке Земли. Рассыпанные людьми по живому существу планеты, они беспокоили Землю, пронзали незаслуженной болью и орошали напрасной кровью; и, не выдерживая человеческой ненависти и растекающейся по ее лицу неживой злобы, Земля содрогалась от ужаса землетрясениями, горными обвалами, наводнениями, засухами, авариями и катастрофами. Земля сохраняла последние крики и стоны умирающих. Анастасия искала среди них голос Юрия, но не находила. Что означало только одно, - он жив. А если жив, - обязательно вернется".
        Анастасия сохранила девическую стройность и красоту, годы не сказались на ней. Сватали ее многократно. Всякий раз это происходило по-своему, но кончалось одинаково: она встречала предложение холодным взглядом и, отворачиваясь, молча уходила прочь. Второй попытки не делал никто.
        Бывшие подруги Анастасии стали бабушками. В заботах о маленьких внуках многие из них до неузнаваемости располнели, других жизнь согнула дугой да забыла распрямить. Женщины деревни стареют быстрее городских дам.
        Анастасия, разделив со сверстницами тяжкий труд деревенской бабы, оставалась прежней, ни одна морщинка не коснулась ее застывшего как у изваяния лица. Только при редких улыбках мелкая сеточка стягивала кожу к глазам, предательски намекая на возраст и пережитое. Да еще седая прядь, протянувшаяся от левого виска.
        Сама Анастасия о собственной внешности не заботилась. Ее не интересовало, какое впечатление она производит на мужскую половину населения Борового. Не очень интересовало ее и мнение женщин села. Постоянные отношения она поддерживала только с родителями Юрия: Валентиной Семеновной и Герасимом Борисовичем. Но и с ними уже два года она виделась все реже, не разделяя их смиренного отношения к судьбе, отторгая их непонимание ее веры.
        Без неприятия она принимала редкие визиты Захара Беркутова, давнего ее с Юрием товарища. Она по-прежнему свежо и ярко помнила годы, когда они, всегда втроем, любили прогуливаться по окрестным лесам: то за грибами, то по ягоды... Воспоминания о далеком и были главным в их беседах за самоваром в хате Анастасии.
        Сторонясь людей, она перестала ходить в церковь. В последнее время она замечала странный, озабоченный взгляд отца Александра при встречах, казавшихся ей случайными. При столкновениях с ним она пугалась, односложно отвечала на вопросы, старалась побыстрее вернуться домой. Отец Александр с явным осуждением оглядывал ее привычный наряд, составленный из тканей темной окраски. Как ему объяснить, что тяготят ее яркие и модные вещи, не соответствуют они ее настрою. Она чувствовала себя виноватой. Но в чем? - задавала она себе вопрос. Оставаясь одна, она старалась отбросить беспокоящие мысли и забыть поскорее слова и выражение глаз священника, к которому всегда испытывала симпатию и уважение.
        Конечно, осуждение ее образа жизни высказывал не только он и не он первый. Поначалу ее это злило, потом она остыла, обрела спокойствие и окончательно отдалилась от не воспринимающего ее человеческого мира.
        Когда особенно становилось невмоготу, Анастасия шла к своей Поляне. Вначале она была общей для троих, потом Беркут уехал в свою школу милиции, и Поляна встречала ее с Юрием. Здесь, у березы, неожиданно для себя, она согласилась стать его женой.
        Медовый месяц пролетел как один день. Захара Беркута не было на свадьбе, не приехал он и проводить Юрия в армию. Да и приглашали ли его? Поначалу Анастасия чувствовала себя обманщицей. Но ведь она ничего не обещала Захару, когда он уезжал в область, а сам он ни о чем не просил и не предлагал.
        Чувство вины ушло быстро, вытесненное вначале известием о том, что внезапно начавшаяся война без следа проглотила Юрия, затем женитьбой Захара, его счастливо сложившейся семейной жизнью. Беркут вернулся в Боровое, она его часто видела, радовалась его счастью, горько плакала от той радости, пока не поняла: все изменилось и все изменились.
        Внутри у нее остался один Юрий, и не было сил расстаться с памятью о нем, а скоро и желания не стало что-либо менять. Так она сотворила себе идола из человека, навсегда ушедшего из жизни, но насильно удерживаемого ею в себе для себя.
        А в окружающем мире единственной ее любовью стала Поляна, знакомая до мелочей, хранительница воспоминаний и надежд. Никто, кроме Поляны, ее не понимал, не воспринимал такой, какая она есть. Только здесь она сбрасывала свою привычную траурную скорлупу и снова становилась женственной и беззащитной. Она целовала ее траву, желтоватую шершаво-кожистую бересту любимой их березки, которая за прошедшие годы вытянулась и окрепла. Она нежно говорила с кустами и старым пнем, оставшимся от разбитого молнией могучего дуба, шептала им такие слова, которые от нее никогда никто не слышал. Она рассказала Поляне все, что знала о Юрии, обо всей их короткой, сверкнувшей и исчезнувшей как молния, убившая дуб, совместной жизни. Она будто стремилась поместить образ Юрия в память Поляны, запечатлеть в травинках, цветочках все подробности его жизни так, как она запомнила. За годы Поляна отпечаталась в ее памяти как на фотопластинке. Никто не знал о ее отношениях с Поляной, никто не догадывался, чем они стали друг для друга.
        Анастасия могла в любой момент без труда воспроизвести перед глазами Поляну, научилась оттуда видеть все вокруг, находясь в это время в любом месте: дома, в магазине или библиотеке. В такие минуты ей становилось и страшно, - она помнила репутацию Ведьмина холма, - и радостно: у нее, у Анастасии Ляховой, была своя тайна, неизвестная другим, своя надежда, своя вера. Этим она и держалась: рано или поздно, но он придет, тот человек, который ей нужен и которому нужна она.
        С прошлого лета она стала замечать в своих видениях, как по краю, по самым границам ее Поляны, клубится, клочковатится прозрачно-голубой туман. Иногда Анастасия видела в нем скопления зернышек, похожих на стеклянные бусинки. Частички диковинного тумана, наполненные лазоревым сиянием, перемещались в воздухе, не соприкасаясь, и сплетались в разные формы. Наблюдая за ними, Анастасия думала, что они ищут для себя удобное место и расположение. Совсем как люди. Наплывая на желтоватые звездочки зверобоя и синие пятнышки цикория, голубой туман превращался в рыбацкий невод, передвигался дальше вверх и в голубом кружении обнимал ячеями ствол ее любимой березы. Окутав березу, туман ненадолго замирал в неподвижности. И наступала завораживающая тишина, через которую пробивался вдруг шорох; и вот уже странный шепот, кто-то где-то говорит быстро-быстро и говорит нечто важное для Анастасии. Может быть, то береза рассказывает голубой сети об Анастасии, обо всем, что знает о ней и от нее.
        Но далеко Поляна, и не может она ни словечка разобрать. Понимает Анастасия, что виноват во всем голубой туман, хочет она коснуться его, покачивает веточкой березы. А потревоженный туман тут же опускается на траву и уплывает куда-то за кусты шиповника, не раскрывая своей тайны.
        Губы Анастасии дрожат, пальцы рук белеют от напряжения.
        Нечасто видится ей этот странный туман, которого воочию она на Поляне ни разу не замечала. Да после многими ночами снятся незапоминающиеся сны, оставляя чувство невыразимой тоски, а внутренний слух слышит иногда такое, что и на язык человеческий не перевести. Как след самолета в небе: сам самолет пролетел давно, не видно и не слышно его, а след все белеет, указывая куда-то за горизонт, рассыпаясь медленно, неторопливо, сам по себе. Глядя на этот след, никто не скажет, кто и зачем его оставил, какие радости и страхи таили в себе пассажиры самолета.
        Не только печаль оставлял после себя загадочный туман, обнимающий березу. Еще он крепил надежду, будил ожидание встречи. И еще приходил ужас перед чем-то, доводящий до исступления.
        В такие тяжкие минуты проклинала себя Анастасия, свою нескладную жизнь, которая могла бы повернуться по-другому. И почему Захар Беркут так невовремя отправился в школу милиции, и почему он не провалился на экзаменах?
        Становилось легче, и Анастасия отгоняла слабость, вспоминала Юрия и свою верность. Верность оставшемуся в невозвращаемой юности. Невозвратимой... Но нет! Нет, нет и нет! Пропавшие без вести возвращаются, это Анастасия помнила твердо.
        Ляхов Юрий Герасимович... И почему он так крепко запал ей в душу, почему она вся живет ожиданием его? Ведь, как оказалось однажды, она его и не помнит почти. Открытие потрясло ее. Она не выходила из своей пятистенки, отстроенной еще до Великой войны, дня три, все пыталась вспомнить его лицо, его манеру разговаривать, его любимые блюда, одежду... Ничего в памяти не находилось. Убрать единственную фотографию, - и совсем ничего не останется. Пустота! Анастасия прижимала к груди холодное стекло и шептала что-то нежное и бессловесное. Как признаться себе в любви к пустоте? Ведь только язычник способен любить холодный камень, неживое, и поклоняться ему.
        Поляна всегда напоминала ей уходящее в бездну памяти. Только на Поляне звучал знакомый голос: "Что бы ни случилось... запомни, что бы ни случилось, я вернусь. Я вернусь. Ты дождись меня, Настя... Дождись..."
        Проходили годы, голос звучал не тускнея. Оживали воспоминания. Те самые воспоминания, что не хотели к ней приходить там, внизу, в Боровом.
        Она обнимала березу и ясно виделся день, когда Юра поранил себе правое плечо. Втроем, как всегда с Беркутом, они ныряли в Чистую с крутого откоса, под которым в глубокой прозрачной яме водились раки. Есть ли они там сейчас? Кто мог знать, что с берега прямо в ту их яму кто-то бросил ставшую ненужной сломанную косу?
        Она искала и рвала морщившиеся от сопротивления листья подорожника, Захар распускал на полосы свою рубашку. Остался шрам, который Юра любил всем демонстрировать, считая, что настоящий мужчина обязан иметь шрамы. Он очень хотел стать настоящим мужчиной.
        ...Уж и не помнит Анастасия точно, с какого дня-месяца такое повелось: как ей становится невмоготу, одевается она, выходит из дому, закрывает двери-калитки, поворачивает направо и идет к лесу. Через пятьдесят шагов кончается Республиканская, главная улица села, и начинается тропинка, что крутым изгибом выводит через лес на шоссе. До шоссе далеко, километров пять-шесть. А на самой излучине-изгибе тропинки - ее Поляна. Отрываясь от села, тропа проходит между дубов, кленов, белых тополей и берез, пока не достигнет высоких кустов колючего боярышника, стражей Поляны. Дальше тропинка, поднимаясь по склону холма, пробирается через редкие невысокие кустики шиповника, оставляя их по левую руку. А справа, - густые заросли красной смородины. Анастасия машет им рукой и идет дальше. На другом склоне растет сладкая малина, красная и белая; не доходя до малинника, она останавливается у громадного, почти в ее рост дубового пня. От него она по густому разнотравью сворачивает с тропинки направо, к светящейся навстречу березе. Там, у березы, ее место. Их место...
        Поласкав березу словом, погладив ее упругую девичью кожу, Анастасия садится, чувствуя спиной теплоту ствола. Слушая ласковый шелест листьев, она закрывает глаза и сидит так долго, успокаиваясь и обновляясь. Сквозь опущенные веки она по-прежнему четко видит все кругом. Поляна ничего не скрывает от нее.
        Бывало и так, что Поляна сама звала ее.
        Так сложился ее ритуал, ее обряд, ее великая тайна. Так Анастасия создала свою личную религию, в центр которой поставила пропавшего на войне, окутав уходящий зыбкий его образ затверженными воспоминаниями, крепнущей верой, всем тем, что давала ей странная связь с жизнью Поляны на Ведьмином холме, всего в двух тысячах шагов от северной окраины Борового, где стоял уже более полувека дом Погодиных.
        Как-то незаметно для себя самой Анастасия научилась по желанию вызывать образ Поляны. Поляна вставала перед ней сразу вся, Анастасия видела ее и сверху, и со стороны березы, и даже могла через просветы между деревьями наблюдать слева от тропинки кусочек тихой воды Чистой, а справа, - дом Янчевых и даже окошко собственного дома. Между Анастасией и Поляной сложились прочные постоянные отношения и качество их превосходило все известные ей способы человеческой коммуникации: телефона, радио, телевидения...
        Анастасия верила: Поляна живет, думает, страдает как живое существо. Страдает тогда, когда плохо ей, Анастасии, и тогда протягивает ей руку помощи, и зовет ее.
        Анастасия никогда не задумывалась о необычности и неестественности ее связи с Поляной, заменившей ей односельчан и весь мир. Возможно, она боялась и подумать о чем-то таком, что могло отнять у нее единственную опору, поддерживающую смысл ее существования, ее веру.
        С наступлением весны возможности внутреннего видения Анастасии настолько возросли, что, не выходя из дома, она с вершины холма, где жила ее Поляна, могла видеть все село, могла заглянуть в любой его уголок, могла пройти невидимой по тропинке до самого ее пересечения с шоссе.
        Однажды, стоя у окна с закрытыми занавесками, держа одной рукой фотографию Юрия, а другой перебирая легкую ткань, она увидела свой дом со стороны издалека, увидела, как шевелятся занавески на том самом окне. Да, это было ее окошко, она узнала сразу и незакрашенные полосы оконной замазки, и голубые цветочки на свежем ситце. Ей внезапно стало плохо, она ощутила страшную слабость в ногах и с трудом доплелась до кровати. Старая, сохранившая первозданную упругость девичья кровать не смогла ей помочь. Только когда по комнате разлился запах цветов и трав, когда над головой зашелестела береза, стало легче.
        Многое изменилось вокруг Анастасии за эту весну.
        Она отмечала перемены равнодушно, не принимая близко к сердцу. Куда-то пропала ее кошка Мурка, исчезла вместе с котятами. Петька Блаженный ни разу не подошел к ее дому, стал ходить другими дорогами.
        Она считала его другом, единственным, кто мог понять ее по-своему. Стали к ней захаживать известные всем две черные старушки с гадальными картами и прочими атрибутами своего темного ремесла. Засиживалась она с ними далеко за полночь.
        Не потому ли отец Александр с таким соболезнующим осуждением смотрит на нее при встречах, и не потому ли и Захарка Беркут забыл дорогу к ее дому? Пусть, у них своя жизнь, у нее своя. Она, Анастасия, проживет и сама по себе. И дождется, хватит у нее сил.
        Пропавшие без вести возвращаются.
        4.
        СЕРГЕЙ КОНКИН. 16 ИЮНЯ.
        Сегодняшнее утро для Сергея Гавриловича Конкина, инспектора финансового отдела районной администрации, выдалось тяжелым. Накануне он допоздна просидел с приятелями на вечеринке, превратившейся в заурядную попойку, и, естественно, перебрал, не выспался и теперь, собирая оставшиеся силы, чтобы добраться до холодильника, проклинал опротивевшую холостяцкую жизнь. Стакан воды и тот некому подать в тяжкую минуту. Что уж говорить о кефире или, скажем, помидорном рассоле. Мечта недостижимая. Хорошо хоть воскресенье, на работу не идти. К тому же по графику с понедельника он в отпуске, осталось только его офрормить. Но зачем его оформлять, если неизвестно куда деть столько свободного времени, да еще в начале лета. Не то что ехать, идти некуда. Потолкаешься по рынку, в лучшем случае в кино сходишь. И опять в эти стены. Все равно через недельку на службу вернешься от безысходности.
        Добравшись до кухни, он трясущимися руками взял заварной чайник и судорожными глотками выпил позавчерашний чай. Легче не стало. Он с тоской глянул в окно. Ничего за ночь не изменилось, все та же надоевшая до оскомины картина: двухэтажное здание универмага напротив, слева от него деревянные прилавки открытого рынка, справа, - здание автостанции. Везде пустынно, ни единой души.
        Одно и то же каждый день, как в рабочем кабинете, так и дома. И никакого выхода!
        Пошарив по полкам холодильника и не обнаружив там ничего полезного, Сергей Гаврилович вдруг вспомнил, как шеф несколько дней назад в присутствии всего отдела просил его проверить дела в одном из сел района. Разъездной инспектор Федосеева слегла с тяжелой формой гриппа. Позвонить шефу, уточнить, что ли? Тут Конкин вспомнил, что тот вернется не раньше конца следующей недели. Не ждать же! Не маленький, сам может решить. Еще и премию заработает, все-таки в счет отпуска получится. На душе Сергея Гавриловича полегчало, появился какой-то свет в конце тоннеля. Вот только бы вспомнить, куда надо ехать. Спросить некого, в воскресенье никого не найти, придется самому...
        Сосновка, Белый Яр, Боровое... Речь шла об одном из этих сел, точно. Только вот о каком? Впрочем, разве это имеет такое уж важное значение? Все они недалеко друг от друга, на месте и разберется. Главное, - выбраться из квартиры и из города.
        Борясь с похмельем, Конкин принялся за сборы.
        Подойдя к зеркалу, он долго разглядывал себя. И что за морда! Под глазами мешки, белки красные, щеки отвисли. И это в неполных сорок лет! Неужели он обречен на холостяцкое прозябание до конца дней? С чувством отвращения Сергей Гаврилович провел тыльной стороной ладони по щеке. Захрустела двухдневная щетина. И побриться до вечера не получится, руки стакан еле держат.
        Взгляд его скользнул ниже. Кожа да кости, а ведь когда-то занимался спортом, даже разряд был по гирям. На правом плече чернело родимое пятно, выступающее над поверхностью кожи. На бледном фоне оно казалось страшным и чужеродным. И тут у него не как у людей. Ведь сколько раз собирался вырезать, да боялся, что шрам останется, будет еще хуже.
        Он подошел к старому двустворчатому шкафу с одеждой, выбрал рубашку, пиджак. Все мятое, в пятнах, пора отдавать в стирку да химчистку. Но после, в деревне и так сойдет. Не откладывать же из-за этого поездку.
        На обеденном столе лежала полевая сумка. В ней Конкин носил служебные документы, вызывая у сослуживцев удивление и недоумение. А для него она удобнее, чем портфель или модный кейс. Для командировки в самый раз. Он быстро сложил в сумку паспорт, деньги, служебное удостоверение, бросил туда же зубную щетку и закрыл полотенцем. Все, теперь он готов.
        Оглядев напоследок комнату, он задержал взгляд на единственной книжной полке с его любимыми книгами. Взял наугад одну из них, стер рукавом слой пыли и с трудом засунул книжку в сумку. Вот теперь все.
        Захлопнув дверь, сунул ключ в карман пиджака и, опираясь одной рукой на перила, медленно спустился с третьего этажа на улицу.
        Дойдя до автостанции, он определился с пунктом поездки: Боровое.
        Если даже чуть ошибся, не беда. Главное, не так уж далеко. За часок в автобусе он успеет прийти в себя, а там видно будет. От Борового до Сосновки или Белого Яра добраться не сложно. Только бы покинуть опостылевший Северск с его претензиями на средоточие провинциальной культуры.
        Подождав полчаса до открытия кассы, он взял билет и устроился на пустой скамейке под яблоней рядом со стоянкой автобусов. Воскресным утром людей в автобусе будет немного, можно без помех подремать, заняв целое кресло.
        Дряхлый, требующий покраски "Лиаз" проскрипел тормозами, открыл железную пасть и впустил десяток женщин. Обвешанные сумками с городскими покупками, они бодро заняли передние места. Вслед за ними взгромоздился в провонявшее бензином и выхлопными газами нутро и Конкин. Он молча протянул водителю билет, тот мельком взглянул на него, надорвал и вернул. Осмотрев салон, Сергей Гаврилович обнаружил в центре салона свободное полностью кресло и, обосновавшись в нем, приклонился пылающей головой к холодному оконному стеклу. Во рту пересохло, страшно хотелось пить, хоть проси. Но он боялся, что голос его подведет и он только захрипит. Да и как просить? Женщины возвращаются с субботнего рынка, переночевав у детей и внуков. Не пиво же они с собой везут. А светлые и ясные, выспавшиеся глаза бабушек и так уже с сочувствием смотрели на его нескладную долговязую фигуру, облаченную в мятую одежду, давно потерявшую свежесть.
        Автобус тронулся. Пассажирки пока молчали, понимающе покачивая головами в такт автобусной болтанке, многозначительно при том переглядываясь. Похоже, отдохнуть ему тут не дадут, решил Сергей Гаврилович, вот-вот примутся за обсуждение его внешнего вида и, само собой, морального облика.
        Спасение пришло неожиданно. Закряхтев запчастями, заскрежетав вконец изношенными тормозами, "Лиаз" остановился. Водитель объявил:
        - Хутор Березовский.
        В переднюю дверь вошла бойкая веселая старушка налегке, без всяких сумок-кошелок и сразу заняла место рядом с Конкиным. Оглядевшись, она нашла знакомых "девок", быстренько обменялась с ними несколькими фразами, сострадательно оглядела единственного мужчину и вступила с ним в разговор. Разузнав, куда он держит путь, старушка посоветовала Конкину сойти с автобуса не доезжая Борового.
        "Через несколько минут будет остановка, там обычно ждут автобуса люди с кордона Веселого и близлежащих хуторов. Оттуда и начинается тропиночка в Боровое. Тропиночка лесная, уютная, есть и прохладные места, и ручей живительный. И чего ему, молодому, со старушками трястись, отравляя молодой организм запахами железного зверя".
        Она угадала мысли Сергея Гавриловича, которому не терпелось покинуть автобус и оказаться в спасительных объятиях природы. Вот водитель мягко притормозил и, превозмогая возникшую в груди боль, Конкин доковылял до выхода и, придерживаясь одной рукой за блестящий поручень, другой вцепившись в полевую сумку, неуверенно сошел на обочину шоссе.
        Проводив глазами окутавшийся ядовитым облаком "Лиаз", он спустился в кювет и присел на траву. Теперь можно не спешить. Похмелье не терпит суеты. Посидев так минут десять, он почувствовал себя несколько лучше и, отыскав начало тропинки, двинулся вперед.
        С непривычки он быстро вспотел, хотя утреннее солнце еще не набрало полную силу. Тропинка оказалась широкой и удобной, тут и на велосипеде, и верхом можно проехать. По обе стороны вытянулись красноствольные сосны под высокими зелеными шапками. Сосны с любопытством разглядывали одинокого путника и, приветственно шумя, провожали навстречу неизбежности.
        Сергей Гаврилович на ходу снял пиджак, перебросил его через плечо, закатал рукава потемневшей от пота рубашки и услышал родничок. Источник выложили белым кирпичом, рядом на врытом колу висела железная кружка. Вволю напившись ледяной вкуснейшей воды, Конкин вылил несколько кружек на голову.
        Так, в борьбе с самим собой, вдыхая целительный сосновый аромат, Конкин достиг холма.
        Что за природа! Какой воздух! Какая водица! Настоящий эликсир жизни. Вот бы поселиться где-нибудь рядышком и пить ее каждый день. Это тебе не водопроводная жидкость, которую никакими фильтрами не привести в нормальное состояние. Но как переменить судьбу? Все так устоялось, что если попытаться уйти в сторону, потерпишь крушение как поезд, сошедший с рельсов. Но, с другой стороны, он ведь и не пробовал ни разу. Сколько можно ненавидеть себя за слабоволие и нерешительность? Вот пересидит недельку в Боровом или Сосновке, там видно будет.
        Поднявшись на холм, он увидел просторную живописную поляну. Теперь, по словам старушки, до Борового недалеко, менее двух километров. Вот здесь он и сделает большой привал.
        Солнышку до зенита еще далеко, можно и погреться немного, подремать, потом в тенек перейти. А ближе к вечеру, - в село. Дойдя до центра поляны, где тропинка делает поворот в Боровое вправо, он увидел громадный пень. С облегчением сел рядом, привалившись спиной к остатку когда-то мощного дуба. Стало легче, почти комфортно. Здесь, на вершине холма, было свежее, от пня шли тепло и живительная сила. Видно, дерево свалили на пике здоровья, и пень по-прежнему получал от могучих корней силу земли.
        Понемногу возвращалось спокойствие, проходила усталость. Как давно не бывал он на природе! Конечно, Северск городом назвать трудно, но и не деревня же. Из капкана похожих как близнецы трех-четырех улочек никак было не вырваться. Хорошо он все-таки придумал сегодня, вовремя вспомнил о предложении шефа. Тот, конечно, разозлится, если Конкин ошибется в выборе цели проверки. Но когда то будет! За неделю он тут отдохнет как следует и поработает всласть. Глядишь, по результатам работы и скостит шеф вину.
        Улыбнувшись, Сергей Гаврилович погладил рукой семейство полевых ромашек, разместившееся справа желто-белым узором. Как хорошо! И краски какие, прямо фантастика. И тени совсем другие, не то что в его однокомнатной квартире. Там они мрачные, тяжелые, а здесь, - как частичка света, мягкие и веселые. Он прищурил глаза, наблюдая за игрой узорчатых листьев боярышника на фоне нежной синевы неба.
        Стало клонить ко сну. Перед тем как сомкнулись веки, Конкин успел увидеть в стороне от росших на склоне кустов боярышника легкое облачко над вершиной сосны, а в просвете между сосен блеск излучины Чистой. Последнее, что он отметил, засыпая, - похожее на выхлоп "Лиаза" синеватое одеяло, подползающее от кустов шиповника к его ногам. Как красиво, вот и кусочек неба на поляну упал... Совсем устал, подумал Сергей Гаврилович, уже галлюцинации начались. И уснул, улыбаясь счастливо и мягко, как в детстве.
        Человек очнулся от боли, тупой, ноющей, проникшей в каждую самую малую его косточку. Боль корежила, лишала понимания: будто он превратился в большой больной зуб, вырванный с корнем и брошенный за ненадобностью. А зубной нерв, еще хранящий следы хирургического вмешательства, продолжал ныть.
        Особенно болело правое плечо, будто в нем взорвалась мина. Хотелось тронуть стонущее место, но руки не поднимались, лишенные силы.
        Что это с ним? Человек с трудом разлепил тяжелые, слипшиеся от соленого холодного пота ресницы. Радужные сполохи понемногу рассеялись и сквозь голубоватую светлеющую завесу он начал различать окружающее.
        Взгляд скользнул по сочной зеленой траве со звездочками ромашек и других цветов, названия которым он не знал или забыл, и дальше вниз, где темнели кусты шиповника. Ощущение знакомости мелькнуло и тут же пропало.
        Человек с трудом повернул голову влево, заметил тропинку, круто сбегающую вниз, а в створе, в просвете между сосен, - блистающее зеркальце. Озеро? Река?
        Что за место и как он тут оказался? Человек ничего не помнил. Руки обрели способность к движению. Он ощупал ноги, туловище. Одежда незнакомая и тесная, явно чужая.
        Когда боль в правом плече немного утихла, он смог поднять руки и ощупать лицо. Как будто все в порядке, никаких повреждений. Но что с плечом, почему так болит? Он просунул ладонь под рубашку и обнаружил на больном месте шрам. Интересно, что это? Он попытался вспомнить, откуда у него давно зарубцевавшийся рубец на плече, но не смог.
        Ничего, главное, что он жив, память вернется, успокоил он себя.
        Лихорадочно сменяющиеся вопросы роились в ноющей голове. Кругом еще звенело и шумело до ломоты в ушах. Он пошарил левой рукой рядом с собой и наткнулся на какой-то предмет. Подтянув его в пределы видимости, он с облегчением вздохнул: хоть что-то знакомое оказалось рядом, его полевая сумка. Что в ней, он не помнил. Но что она точно его, был убежден. Уже лучше, появилась зацепка. Теперь он вспомнит, кто он такой, почему здесь и что с ним такое приключилось.
        Боль понемногу оставляла тело, пока не сконцентрировалась в одном месте вокруг шрама. Но болело уже терпимо. И звон в ушах почти пропал.
        Начала просыпаться память. Самое главное человек вспомнил разом: зовут его Юрий Герасимович Ляхов. Родом он из села Боровое Северского района. Оно, Боровое, совсем рядом отсюда, под холмом. И там, в селе, тоже совсем рядом, ждет его родная жена, Анастасия. Анастасия Ивановна. Настя. И не видел он ее очень давно, а теперь возвращается. Откуда?
        Прочие знания в его голове отсутствовали, временами проступали нечетко, неясно и смутно какие-то эпизоды из забытого прошлого. Ну и ладно. Важно, что он знает, как его зовут и где его дом.
        И человек, вспомнивший, кто он и откуда, успокоился. Да и боль его оставила. Так что он смог подняться и осмотреться.
        И сразу обрадовался: ведь это же их с Настей Полянка! Вон там, справа, малина. Он вспомнил, как они вдвоем любили выбирать белые ягодки, особенно сладкие и сочные. А левее должны быть кусты красной смородины. Он повернулся. Точно, так и есть.
        Обойдя пень, с другой его стороны он увидел березку, удивительно прямую и стройную; под слабым теплым ветерком она призывно шелестела, будто звала к себе. Вот и она, их с Анастасией подруга! Она вспомнила его! Человек подошел и погладил белую кору с коричневыми и черными отметинами, с завивающимися локонами бересты.
        Как хорошо, что он здесь... Он вернулся домой, теперь все будет замечательно. И человек решительно отбросил от себя навязчивые вопросы, на которые ответов пока не находилось.
        Он ощупал руками небритое лицо; при прикосновении пальцев скулы заболели, как после приличного удара. Он вернулся к пню, поднял брошенный пиджак, сумку, повесил их на левое плечо, снял туфли, перевязал шнурки, перебросил через правое плечо. И медленно, не спеша, двинулся знакомой тропинкой.
        5.
        ОТЕЦ АЛЕКСАНДР. 9 ИЮНЯ.
        Священник отец Александр, в миру Владимир Сергеевич Завьялов, заведует приходом села Боровое более десятка лет. Не однажды ему предлагали более высокие посты в церковной иерархии, но всякий раз он находил предлог для отказа.
        Выше среднего роста, сложения крепкого, изящен в манерах. В юности имел прозвище "Дон Педро" за сходство с героем Михаила Козакова в кинофильме "Человек-амфибия" по Александру Беляеву. Бережно относится к чистоте духовных помыслов, но и много занимается поддержанием тела в норме. Выработал собственную концепцию физического оздоровления, изучив массу источников по геронтологии, ювенологии, цигуну.
        (из личного досье Беркутова)
        Размышляя о своих задачах, отец Александр старался найти тот единственный путь, который позволил бы ему, оставаясь в ладу с собственной верой и совестью, влиять на состояние души и судьбы окружающих его людей. С годами прибавлялось и знаний, и опыта, но удовлетворение собой не приходило.
        Сопротивление среды не позволяло обрести нужные легкость и свободу в мышлении и делах. Антидух апологетики витал всюду. Не миновал он и церковь. Иногда даже толкование священных текстов проводилось с явной или скрытой целью оправдания действий иерархов. У многих, даже искренних служителей церкви подобный подход считался единственно приемлемым в современных условиях.
        И малая щель разрушает плотины.
        Отец Александр остро чувствовал свое бессилие и потому отказывался от повышения. В больших приходах либо на вершинах церковной лестницы самостоятельность не поощрялась. За высшей благопристойностью часто скрываются гибельные язвы. Пришлось бы выбирать: либо приспособиться, либо уйти. Первое он не считал возможным, а второе... Зачем создавать себе условия для поиска места, если таковое он уже занимает?
        Куда ни пойди, всюду видишь увечье, телесное и душевное. И далеко не всегда возможно помочь, облегчить страдания человеческие.
        А сколько тайно страдающих вокруг? Взять Анастасию Ляхову. Сколько тому лет, как она обособилась от людей, замкнулась в себе? Потерял к ней ключ отец Александр. И не может отыскать. А ведь была она истинно верующей, и людей не сторонилась, несмотря на давнее горе.
        ...Время разобщения...
        Растут разногласия. Даже внутри формально однородных церковных общин не терпят инакомыслия. Теряется индивидуальное восприятие Откровения, на котором и стоит истинная вера.
        Более других из современников привлекал его образ мышления Александра Меня. Он чувствовал широту и свободу, могучие попытки освобождения от стереотипов. Он сроднился с Эммануилом Светловым за долгие вечера заочного знакомства. И все больше склонялся к мысли, что даже отец Александр Мень, писавший под именем Эммануила Светлова, не говорил всего, что думает; не знал, как выразить то, что жжет сердце и гложет мозг невысказанностью.
        Религия одна, ибо един Бог! - вот первая истина, к которой он пришел, изучая ислам, индуизм, иудаизм, сравнивая их положения с основами христианства. И твердо понял: у христианина нет преимуществ перед мусульманином, как и у мусульманина перед христианином. Все мировые религии, - равновеликие пути к одной цели.
        Непогрешимы священные тексты. Но переводы с языка на язык делаются людьми. Люди же имеют право на ошибку и иногда эскплуатируют это право.
        Широк спектр человеческого искания истины, к каждому сердцу пролегает отдельная тропа.
        Крепко запал в память отца Александра случай с Захаром Беркутовым. С первого дня прибытия Владимира Сергеевича Завьялова в Боровое они понравились друг другу и подружились. Захар Петрович тянулся к правде, искал свой путь в жизни. С легкой руки Владимира Сергеевича он заинтересовался Ветхим и Новым заветами, с удовольствием знакомился с книгами, которые предлагал ему отец Александр.
        И вот однажды, после прочтения одного из трудов протоиерея Александра Меня Захар Петрович пришел весь взбудораженный, с двумя книгами в руках. Он сравнил перевод одного места пророчества Исаии в синодальном изложении и в переводе Меня. И, показав оба отрывка, с волнением произнес:
        - Посмотрите, маленькое изменение в переводе одного только слова, а как меняется понимание всей сути!
        - Да, действительно так, - согласился с ним отец Александр, - В каноническом варианте: "Не жертвы хочу, а милости". В переводе Меня: "Не жертвы хочу, а милосердия".
        Владимир Сергеевич радостно поразился, как быстро его друг находит самое важное. Какая незамутненность восприятия!
        - А почему ты считаешь, что тут больше к месту именно "милосердие"? - спросил отец Александр.
        - Почему? - Захар Петрович даже взмахнул рукой и задумался, - Да просто это слово как-то шире, да и добрее. Человечнее, что ли... Не всегда ощущение от слов можно передать словом же точно. Конечно, если подумать еще...
        - Зачем будем тратить свое время, если за нас уже подумали? - сказал отец Александр.
        Как когда-то сам для себя, стоя перед тем же вопросом, он взял с полки Толковый словарь русского языка.
        - Вот, послушай, что говорит Ожегов. Милость у него имеет два значения. Во-первых, она означает доброе и человеколюбивое отношение. Подходит, да? Но второе... Второе: "Благосклонность, полное доверие, расположение к кому-нибудь низшему со стороны высшего". Вот откуда неприятие! В слове "милость" мы чувствуем оттенок снисхождения, даже пренебрежения к другому. Хочу сделаю, хочу нет... А теперь посмотрим толкование слова "милосердие": "Готовность помочь кому-нибудь или простить кого-нибудь из сострадания, человеколюбия".
        Он положил том назад повернулся к Захару Петровичу.
        - Вот так. Помочь, простить... Независимо от своего или другого человека положения. Просто потому, что мы люди. Потому что по-иному человеку просто нельзя.
        Так внезапно, через посредничество Александра Меня, смысл Божественного Слова проник в сознание Беркутова. Милосердие! Наиболее подходящее здесь понятие. А как важно! Ведь в этих словах, - кредо, само ядро религиозного сознания. Милосердие, - именно на нем должны основываться человеческие отношения.
        Да, в Боровом нашел отец Александр то, что искал всю жизнь. Нашел друзей, которым всегда хотелось помочь, на которых всегда можно было опереться. Но и здесь не во всем он мог раскрыться еще. Вот как сказать тому же Беркутову, что в Петьке Блаженном видит он по-настоящему милосердного человека, что не для себя тот живет, а для людей. Что путь он избрал себе столь неординарный, так в том не люди ему судьи. Ведь не легкости же он ищет для себя, а трудностей. Скорее для того, чтобы острее ощутить боль другого.
        Люди в селах и хуторах непростые. Книжным словом к ним не пробиться, все истины требуют перевода на язык привычный и понятный каждому. Вся обстановка в Боровом: природа, пока не тронутая промышленной революцией, и полупатриархальный уклад жизни, - все располагало к неторопливости в жизни и думах, выводило на внутреннее спокойствие. Ведь там, где царит суета, человеческая душа костенеет.
        В городах - интеллект! А работа в городском храме сводится часто к череде модных крещений, бракосочетаний, отпеваний... Что можно знать о людях, стоящих перед тобой на проповеди? Встретиться и побеседовать просто так, без назидательности нет времени у обеих сторон. Вот и не получается духовного контакта. А без оного что можно сделать?
        В селе не так. Вся жизнь на глазах. Каждый у всех на виду. Легче заметить вспыхнувшую вдруг искру глубокого понимания. Помочь вовремя, нужным словом, - и вот уже человек смотрит на себя и на мир чуть-чуть да по-другому. А камень в горах только стронуть с места...
        Обо всем этом размышлял сейчас отец Александр, готовясь к проповеди, одевая поверх туники ризу. "Фелонь", вспомнилось ему почему-то латинское название ризы; походная одежда священника-проповедника в те времена, когда ему приходилось странствовать по планете, неся Слово. Теперь не постранствуешь, если и захочешь. Епитрахиль, - цветная лента с вышитыми на ней крестами, - завершила одеяние.
        Не постранствуешь... Так ли? Просто каждому свое. Вот у Петьки Блаженного вся жизнь в дороге. Его одинаково хорошо знают в Боровом, в Сосновке, в Белом Яру. А Анастасия Ляхова последние два года в районном центре не побывала ни разу. Разве она одна такая?
        Странное сегодня воскресенье: никак не сосредоточиться на теме проповеди. Посторонние мысли лезут в голову, и никак с ними не сладить. Ну да ладно. Работу не отменить.
        ...Завершив свою речь словами Меня: "Высшей молитвой является молитва непрестанная, то есть жизнь в постоянном общении с Богом", он понял, - не было сегодня вдохновения.
        А почему, неизвестно. Сколько пережито, прочитано, передумано, а что себя познал, - никак нельзя сказать. Как же можно проникнуть в душу другого человека, если своя - загадка?
        Выйдя из храма, отец Александр в задумчивости направился привычной дорогой к дому. Дойдя до поворота на Республиканскую, он поднял голову, осмотрелся и увидел: возникает, как сказал бы Беркутыч, нештатная ситуация.
        Образцовая иллюстрация к гегелевской диалектике: в наличии две противостоящие тенденции, две противоположности, стремящиеся к конфликту. Можно проследить все фазы развития противоречия, от вызревания до взрыва. И если не вмешаться, взрыв неизбежен. Но можно ли священнику принимать чью-либо сторону в мирском конфликте? Ведь тем самым он становится судьей, объявляющим приговор без суда и следствия. Кесарю кесарево... Что присуще Юпитеру...
        Но и в стороне оставаться нельзя. Придется подождать, положившись на интуицию, на веление духа.
        Отец Александр еще раз осмотрел главную улицу села, от асфальта которой его отделяло не более пятнадцати метров.
        Напротив, по ту сторону дороги, стоял киоск фермера Аверьяна Жукова. Хозяйничали в нем его жена и дочь, успешно распродавая сигареты, жвачку, заграничное пиво в банках и вино. Рядом с киоском только что остановилась белая "Тойота-Корона". Справа, в полусотне метров от киоска, выделялась высокая стройная фигура Захара Беркутова, по случаю воскресного дня одетого в гражданское. Быстрым пружинистым шагом он направлялся в сторону "Тойоты". И как он учуял неладное на таком расстоянии? Ведь ничего еще не проявилось, не обозначилось. Профессиональный нюх, не иначе, усмехнулся про себя отец Александр, одобрительно оценивая молодую энергичную походку участкового инспектора.
        Все четыре дверцы "Тойоты" разом распахнулись, из салона в тишину села вырвались громкие ритмы поп-хита на английском. Транзитники, отметил отец Александр, решили подзаправиться спиртным и табаком. А это значит, что им местные правила не указ. Из машины вывалились трое парней и две девицы, все явно навеселе. Водитель вразвалку подошел к киоску и по-хозяйски постучал костяшками пальцев по стеклу витрины. Остальные четверо презрительно-независимо осматривались, лениво переминаясь с ноги на ногу.
        Похоже, Захар Петрович готовится испортить себе выходной. Поправить поведение гостей Борового в случае необходимости Беркутов сможет, но во что это выльется, учитывая его взрывной характер и бескомпромиссность? Он уже на половине пути к машине. Если бы еще в милицейской форме!
        Как тут быть? Решение не приходило. Видимо, придется рассчитывать на экспромт. Отец Александр оперся левой рукой на забор углового дома, рядом с которым стоял и сразу почувствовал острый укол в ладонь. Повернув голову, он увидел, что из досок в разных местах торчат свежие гвозди: недавно ремонтировали забор. И сделали ремонт как попало. Оно и понятно, хозяева дома пенсионеры Шибаевы, им самим такое не под силу, наняли кого-нибудь да перестарались с угощением. Кто же будет гвозди загибать, если рядом стакан самогонки с салом да огурчиком?
        Не снимая левой руки с забора, отец Александр поглаживал доски, осторожно ощупывая гвозди, торчащие то острием, то шляпкой. Горе-ремонтники!
        ...И как они не боятся в таком состоянии по дорогам? Конечно, пьяный водитель за рулем сейчас не редкость. Так хоть бы рядом кто трезвый был! Все одинаково перебрали, думал отец Александр, наблюдая за замедленными и неверными движениями водителя, достающего из карманов джинсовой куртки деньги.
        Прав Захар Петрович: в глаз селу попала соринка. И надо ее удалить. По возможности - безболезненно. Ведь если без раздумий раздраженно хлопнуть по глазу, можно и зрение повредить. А Беркутов, скорее всего, намеревается хлопнуть.
        Что будет, если их задержать? После освобождения они снова примутся за прежнее. Выражение лиц показывало: эти выбрали свою судьбу, изменить тут ничего нельзя, не поможет им ни участковый инспектор, ни священник. Слишком далеко зашла духовная интоксикация. Не сегодня так чуть позже придет наказание, но и тогда они не поймут его значения.
        Остается скорректировать поведение Беркутова, решил отец Александр, обхватив пальцами выступающую на сантиметр шляпку гвоздя. Одного удара молотком не хватило, чтобы забить его как положено.
        Он поднял свободную руку в приветствии. Захар Петрович теперь увидел его, заметили и те четверо, с равнодушным любопытством разглядывающие человека, спешившего в их сторону по пустынной улице.
        - Захар Петрович, я тебя жду. Поговорить бы надо. Найдешь минутку?
        Беркутов, сверкнув глазами в сторону "Тойоты", согласно кивнул и, свернув с дороги, подошел, профессионально не выпуская потенциальных правонарушителей из поля зрения. Они пожали друг другу руки.
        - Что, служебный долг не позволяет пройти мимо? Не торопись. Может быть, твое вмешательство тут и не понадобится.
        Захар Петрович улыбнулся. Встреча с другом сняла напряжение, успокоила взвинченные нервы. Продолжая краем глаза наблюдать за повернувшимися в их сторону пассажирами "Тойоты", он сказал возмущенно:
        - Откуда они берутся? Где их делают? Вы только посмотрите, Владимир Сергеевич, как они на нас и все окружающее смотрят! Какое-то стадное превосходство, а? Ощущение непогрешимости. Примерно так рыбак относится к рыбе, особенно когда она позволяет себя ловить без помех.
        - Вот они уедут, - ответил отец Александр, - И я скажу, что думаю по этому поводу. Надеюсь, мысли у нас одинаковые. А сейчас не торопись. Ведь как и я, так и ты не в форменной одежде.
        - Одежда-то одеждой, - усмехнулся Захар Петрович, - А борода выдаст.
        Так оно и оказалось. До ушей Захара Петровича и Владимира Сергеевича донесся восторженный голосок проницательной долговязой девицы в ярком платье, декольтированном сзади до пояса.
        - Смотрите, девочки, да ведь это святой отец!
        - Точно! - продолжил басом ее сосед.
        Его могучие плечи туго обливала кожаная куртка.
        - А с ним и дьякон. Или как их там называют? Миш, ты в курсе?
        Миша, в клетчатой теплой ковбойке, хлопнув товарища по плечу, ответил:
        - А вот мы и выясним. Пошли, мужики.
        И они вчетвером, покачиваясь то ли от выпитого, то ли от чистоты деревенского воздуха, которого не нюхали неизвестно сколько, неторопливо двинулись через дорогу, неглубокий кювет и яркую зелень муравы к отцу Александру и Захару Петровичу. Ни высокая спортивная фигура Беркутова, ни могучий торс отца Александра их ничуть не беспокоили. Видимо, вооружились когда-то в дозапойный период навыками спортивного единоборства. За дорогой, на траве их догнал водитель, успев выгрузить в машину приобретенные бутылки и банки.
        Возбужденные предвкушением приключения, все пятеро посмеивались и обменивались односложными междометиями.
        Отец Александр молча и спокойно рассматривал их лица, каждое поочередно и все вместе. Народ не нищий. И привыкший к ответной робости и нерешительности, к духовной и физической слабости, охватившей людей в отравленных городах. Сами же по причине молодости не ощущают собственной зашлакованности и болезненности. Но расплата не заставит ждать.
        Жаль их. Слово для них уже перестало быть аргументом, они слушают только себя или тех, кого считают равными себе. Безнаказанная наглость порождает глупость. Они даже не могут правильно оценить соотношение сил.
        Он внимательно посмотрел в глаза Миши, пытаясь отыскать искорку человеческого интеллекта, отсвет пламени души, но не находил. Оловянный взгляд, готовность сказать и сделать первое, что придет на ум, - вот и все! В городской сутолоке они будут выглядеть обычно, мало чем выделяясь на общем фоне. И чувствовать себя соответственно.
        Приблизившаяся компания остановила его размышления. Они встали вплотную: девицы и между ними широкоплечий в кожаной куртке нацелились на него, двое других выбрали Захара Петровича. Донесся густой запах перегара, свежего вина и приторных духов. Пахло нездоровым, испорченным, отравленным.
        Владимир Сергеевич подумал, не снять ли руку с забора, но лишь погладил ладонью доску, из которой торчал большой гвоздь. "Десятка, не меньше, - подумал он, - И зачем такие гвозди тратить на заборы? Они же на половую рейку пригоднее". Он был спокоен, лишь боялся, что Захар Петрович не выдержит. Но тот, доверяя товарищу, стоял молча и не предпринимал никаких действий.
        Выдохнув клуб дыма, ближайшая девица мило улыбнулась и, протянув пальчики с чадящей сигаретой, воскликнула:
        - Какая роскошная борода! Прямо прелесть! Это правда, что ты святой отец?
        Ее кавалер хрипло рассмеялся:
        - Пригласи его с нами. Он от тебя уже без ума, слова не вымолвит. За одну улыбку он подарит тебе лучшую часть своей бороды.
        - Это правда? А второго куда денем? У нас же места не хватит.
        - Второго мы оставим тут. Отдохнет немного на травке, подождет, пока его начальник вернется. Не так ли, дьякон?
        Это говорил Миша, стоя перед Захаром Петровичем и потирая ладони.
        Говорить что-либо было бесполезно, любые слова ничего не могли изменить. Им хотелось развлечений, их остановит только страх, который все они старательно прячут, скрывают за завесой наглости, бравады и цинизма. Но не ломать же им кости посредине села. Каково: священник да участковый инспектор не нашли ничего лучшего как вдвоем усмирять расшалившихся юнцов. Поймут-то их поймут, да на душе останется горький осадок. К тому же Захару Петровичу придется звонить в район, вызывать бригаду, сдавать им этих... День пропадет окончательно, а дел еще сколько!
        Решение пришло вовремя. Он пошевелил рукой, лежащей на заборе и, увидев, как все посмотрели туда, нарочито медленно обхватил конец гвоздя большим и указательным пальцами. Гвоздь сидел хорошо, пришлось напрячься, но эффект того стоил.
        Гвоздь подался со стонущим скрипом, и когда он его вытащил, полупьяная компания напоминала выброшенных на берег карасей с выпученными глазами. Он угадал: гвоздь на самом деле оказался свежим, длиной в десять сантиметров. Покрутив его в пальцах перед глазами, Владимир Сергеевич выпрямил пальцами обеих рук погнутый кончик, повернулся ко всем спиной, вставил гвоздь обратно в гнездо и ударил ладонью. Тот с коротким визгом вошел на свое место по самую шляпку.
        Когда он повернулся обратно, пятеро торопливо шли к замолчавшей "Тойоте", - отзвучала кассета в магнитоле.
        Захар Петрович рядом корчился от внутреннего смеха, пытаясь сдержать хохот.
        - Ну... Владимир Сергеевич, я просто не могу... Ну... Не ожидал. Цирк...
        Посмотрев на полусогнутую фигуру и сморщенное лицо Захара Петровича, отец Александр не выдержал и густо рассмеялся.
        - А ты как хотел? Словом - никак. Делом, - последствия уж больно тягостные могут быть, особенно для тебя. Вот и пришлось выбрать срединный путь.
        Беркутов справился с приступом веселья, только глаза его продолжали светиться влагой.
        - Да уж. Демонстрация получилась что надо. Даже у меня дух захватило.
        - А мне их жаль. Какие серые лица. Ведь они всю жизнь едят соль, сахар и сало в самых разных упаковках и сочетаниях. Другого не воспринимает их дух, отравленный дурными мыслями. Нездоровый дух не терпит здорового тела и всегда приводит его в соответствие со своим состоянием. Потому-то кроме страха, у них не осталось рычагов связи с внешним миром. Ни я, ни ты не можем им помочь, слишком далеко зашло, укоренилась отрава. Вот так! Природа реагирует, как ты желаешь. И внутренняя природа, и внешняя.
        - Так что же, таких страхом воспитывать? - спросил Беркутов, провожая глазами удаляющуюся "Тойоту", запоминая номер.
        - Может быть! Никто не знает, что ждет каждого из них впереди. Вдруг появится иной шанс?
        - А вот насчет природы как? Это действительно всеобщий закон? Вот я, к примеру, войду в лес с острым желанием найти рекордный белый гриб и лес мне его подарит?
        - Хитер ты, Захар Петрович. Хочешь простоты во всем. А мир-то не прост. Но заверю: если ты действительно хочешь такой гриб, он тебе спать не дает, да ты еще настойчивостью обладаешь, - рано или поздно он твой!
        - И так во всем?
        Вместо ответа отец Александр взял Беркутова под локоть, свободной рукой указал на дорогу, приглашая покинуть место несостоявшегося происшествия...
        6.
        ПОЛЯНА. ПРЕОБРАЖЕНИЕ. 16 ИЮНЯ.
        Поляна продолжала свою жизнь, наполненную сменой ритмов, запахов, времен года, наблюдениями за людьми в селе у подножия холма, заботой о своих цветах и кустах, попытками помочь больному остатку дуба. Кое-что из желаемого ей удавалось и тогда она радовалась, выражая радость всплеском ароматов и притоком жизненных сил и энергии из глубин земли и высот космоса.
        Усилиями березы, протянувшей свои корни к страдающему пню, удалось пробудить к жизни маленький росток и теперь Поляна и все ее частички, до самой маленькой травинки, знали: их могучий и добрый дуб, от которого осталось на Поляне только невидимое людям тонкое эфирное тело, получил новую жизнь. Прольется несколько десятков дождей и его новая физическая оболочка сольется с остатками прежнего организма. Поляна вновь обретет единство.
        Непривычно долгое время Поляну заботит одна женщина, чего раньше не бывало. Конечно, она всегда помогала людям, приходящим за травами или ягодами, несущими с собой доброту и сострадание. Или, наоборот, отгоняла колючками, отвращающим запахом тех из них, что приносили в себе недобрые стремления и желание зла. Иногда она формировала для них из сгустков тумана фигуры двойников людей и после того ее долго не беспокоили.
        Желтела, засыпая в предснежье, трава и уносила на хранение в нейронную корневую сеть прикосновения лап, рук, ног... Круглыми ромашковыми и звездчатыми зверобойными глазами Поляна распознавала лица и облик людей, зверей и насекомых, видела их доброту или зло, раздражительную слепую беспощадность к живому или же готовность к милосердию.
        Поляна изначально знала: лишенное милосердия не есть живое, а только слепок с него. А к неживому и отношение неживое, без доброты и сочувствия.
        Зимний полусон сменялся весенним пробуждением. Все повторялось. И каждый миг неповторимостью запечатлевался ее памятью.
        Поляна не старела, она не знала необратимого увядания, потому что жила не сама по себе, а частью леса, реки, неба, дождя, солнца, ветра, шевеления земли в темных глубинах... Она была и частью того, что стояло за всем этим и простиралось далеко к звездам, и проникало в каждый изгиб каждой ее травинки, в каждое колечко ее березы. Неостановимость живого бытия, его вездесущность объединяли все ее части с остальным миром в неразрушимую систему.
        А женщина, которая так часто приходила к ней, жила отдельно от всего и от всех. Поляна сразу почувствовала ее тихую боль, а так как женщина была доброй и беззащитной, как только что распустившийся цветок, она захотела ей помочь. Она не все понимала в людях, ей тоже не хватало мудрости. Слишком уж краткой была жизнь людей и слишком уж много они отдавали быстротекущего времени пустякам и ненужностям. Такое непостижимо, ведь живое целесообразно во всем и всегда.
        Страдания и боль противоестественны жизни. Поляна снимала их слой за слоем и разносила с каплями росы, с подпочвенной влагой по артериям земли, пока не растворяла без остатка в речной воде. Она окружала лаской и теплом женщину, внимательно вслушивалась в ее голос, пока не стала понимать. Так Поляна узнала все ее мысли, научилась заглядывать ей в душу и видеть сокровенное. И прониклась сочувствием, ибо сама знала горечь потерь. Они стали близкими друзьями и при нужде являлись друг другу. Но в главном Поляна сама по себе была бессильна, и попросила помощи... И вскоре голубой туман, впитавший память женщины, приготовился стать сетью ее желания.
        Ожидаемый человек появился в предопределенный час. Усталый и измученный, он шел навстречу. У него не было выбора, ему предназначался только один путь...
        Поляна продлилась лесом, окутала человека полем сострадания и заглянула в сердце. В сердце гнездилось долгое тоскливое одиночество.
        Поляна уже знала, что поможет человеку во всем. И тем осуществит свою цель. Она прозвенела ручьем, и он услышал. И припал к ее воде сухими губами. Через лесной родник она принесла ему мягкость и нежность, растопила нерешительность и страх.
        По прохладной тропинке она привела его к себе, усадила у возрождающегося дуба, успокоила и приготовила голубую сеть спасения.
        Северная окраина Борового, откуда начиналась тропинка, идущая через лесную поляну на Ведьмином холме к шоссе, охранялась, причем по собственной инициативе, двумя собаками, рост которых был обратно пропорционален их звонкоголосию. Одну из них, кудрявую черную помесь дворняги и пуделя, звали иностранным именем Эйкос. Объяснялось имя просто: хозяином Эйкоса являлся лесничий Янчев, страстный защитник природы, приверженец экологического движения. А слово экология, как известно, имеет корнем древнегреческое "экос", что значит дом. Дом Янчева, ближний к лесу, под железной ярко-красной крышей, стоял на приречной стороне улицы Республиканской и соседствовал с домом Анастасии Ляховой.
        Другая собачка, по имени Шарик, была простой дворняжкой и обитала напротив Эйкоса, через улицу, в доме комбайнера Селиванова. Несмотря на различия в происхождении и условиях проживания, Эйкос и Шарик были друзьями и любое дело исполняли совместно.
        Совершенно естественно, что именно Эйкос и Шарик первыми обнаружили чужака, неторопливо бредущего к селу со стороны Ведьминого холма. Бросив пригретые наблюдательные посты, они что есть сил кинулись навстречу, одновременно предупреждая село звонким лаем. Подозрительность их можно было понять: человек выглядел не совсем обычно. Очень грязные брюки и рубашка. На левом плече вместе с мятым пиджаком на тонком коричневом ремешке болталась кожаная сумка, на правом, - на перевязанных шнурках старые нечищеные туфли. Такого беспорядка на человеке Шарик и Эйкос еще не видели.
        Осторожно переступая босыми ногами, чужак с любопытством оглядывал пространство впереди; взгляд его то поднимался через полускрытые зеленью дома к серебряному кресту церкви, то опускался под ноги. Всего неделя прошла, как Селиванов косил здесь траву, и стерня колола ступни.
        На предупреждающий лай человек не обратил никакого внимания. Обиженные таким откровенным презрением, дозорные села бросились было в ноги к чужаку, чтобы последним предупреждением дернуть за завернутые почти к коленям штанины, но остановились. И вместо того, чтобы продолжить удачно начатую атаку, собачки в метре перед неизвестным присели на задние лапы и виновато опустили головы. Шерсть на загривке Шарика поднялась, словно кто провел по ней пластмассовой расческой. На внешнем виде Эйкоса страх не отразился ввиду особенностей прически. Затем они дружно поджали хвосты и затрусили обратно, изредка жалобно повизгивая.
        За этой удивительной картиной наблюдал хозяин Шарика Селиванов. И она его весьма поразила. Такого с его воспитанным в духе бесстрашия псом еще не бывало. Вторым свидетелем происшествия оказался сосед Анастасии Ляховой с противоположной от Янчева стороны дачник из областного центра военный пенсионер Ерохин Евдоким Сергеевич.
        Он-то первым и определил, что идущий, - человек с военной косточкой, потому как "Красная армия всех сильней", и только человек военный по духу сможет вот так запросто обратить злющих псин в бегство. Дачник Ерохин, преследуя свои цели, решил сообщить о появлении свежего человека своей соседке Анастасии, до того возившейся на огороде с капустной рассадой. Но повернулось не так, как хотел Ерохин. Во-первых, на огороде Анастасии не нашлось. Она успела завершить дело с капустой. А во-вторых... Но об этом после.
        А неизвестный улыбался глазами, узнавал развертывающуюся перед ним панораму во всех ее малейших деталях, от недоделок в заборах до повадок Эйкоса и Шарика. И не думал, что находится под пристальным вниманием и наблюдением. Узнавал и очень удивлялся: столько лет прошло, а ведь ничего не изменилось, все такое, как сохранено в памяти. И дом его с Анастасией все такой же: высокое резное крылечко с некрашеными ступенями; на длинной слеге, прикрепленной к углу дома, рога телеантенны дециметрового диапазона. Все прекрасно, все замечательно. Все так, как мечталось...
        7.
        АНАСТАСИЯ ЛЯХОВА. 16 ИЮНЯ.
        Евдоким Ерохин купил пустующий дом и стал соседом Анастасии три года назад. Имея квартиру в областном центре, он использовал дом в качестве дачи с садово-огородным участком. Первые два лета он осматривался-обустраивался, обзаводился знакомствами и навыками сельского труда. На третью весну обнаружил, что его соседка, - весьма симпатичная и к тому же одинокая женщина. Анастасию личность Ерохина не интересовала и она знала о нем очень немного. А Евдоким Сергеевич стал уделять своей симпатичной соседке, ведущей привлекательный для серьезных мужчин замкнутый образ жизни, повышенное внимание.
        В силу неизвестных Анастасии обстоятельств пенсионер Ерохин был давним холостяком и не скрывал желания изменить свое семейное положение. Анастасию его проблемы не трогали и она старалась избегать лишних встреч с соседом. Именно по этой причине сегодняшним воскресным утром она проснулась пораньше, чтобы успеть сделать нужные в огороде дела до того, как Ерохин примется за свои огородные работы.
        Или потому что она не выспалась, или потому что за два утренних часа она проделала тот объем работы, которые запланировала на весь день, Анастасия часам к восьми почувствовала себя плохо. Зазвенело в ушах, перед глазами запестрели черные точки, голова отяжелела, ослабли руки. Она вернулась в дом, закрыла изнутри обе двери в сени, - со стороны огорода и с улицы, - и заварила чай из мяты. Налив чаю в небольшую чашку, Анастасия размешала в ней ложечку любимого липового меда. Но нужного облегчения после чаепития не наступило. Тогда она решила поступить так, как делала всегда в тяжелом состоянии.
        Преодолевая страх, оставшийся от недавнего аналогичного приступа недомогания, Анастасия подошла к окну, из которого можно было видеть вершину Ведьминого холма и кусочек ее Поляны, и представила ее в памяти.
        Держась правой рукой за ноющую левую сторону груди, левой перебирая складки оконной занавески, Анастасия попыталась оказаться мысленно рядом с березой, коснуться ее ствола, услышать шелест листьев. Ничего не получалось. Страх за то, что она может вторично потерять сознание, усилился. Тогда она решила пройти к Поляне по тропинке, чтобы ступить на ее волшебный цветочный ковер мягко и постепенно. Но дошла только до первых кустов шиповника. Какая-то преграда не пропускала ее дальше.
        Собрав все силы, Анастасия выплеснула в сгустке мысли свое желание и вдруг оказалась над холмом. Но Поляну она не смогла рассмотреть, голубоватый туман закрывал ее непрозрачной кисеей. Но зато она хорошо рассмотрела свою часть села: Евдоким Ерохин перекапывал землю в саду и поглядывал в сторону ее огорода, на дороге грелись на утреннем солнышке Эйкос и Шарик, печная труба Янчевых струила легкий дымок, поднимающийся в небо прямым столбом.
        А вот и ее дом; впервые она видела его так четко. На единственном не закрытом каштанами окошке колыхалась занавеска и белые с желтизной скрюченные пальцы судорожно сжимали краешек ситца. "Очень странно, - подумала Анастасия, - Ведь я сейчас далеко от дома!" Кто же тогда стоит в ее комнате у окна и теребит ее занавески? Из сумерек сознания поднялся ответ на вопрос: она же видит себя со стороны! Такого еще не бывало. Что-то происходило с ней и с Поляной.
        Открытие ошеломило, и она в приступе необъяснимого ужаса потеряла сознание, так и не разжав пальцев левой руки.
        Очнулась Анастасия на полу с зажатой в руке оторванной занавеской. Солнце поднялось, желтые половицы ярко отсвечивали. Слабость Анастасия испытывала и раньше, периодически она накатывала на нее до или после видений-контактов с Поляной. Но теперь она не могла и пошевелить руками. Даже в прошлый памятный случай с потерей сознания было много легче. Решив, что все, - пришел ее час, - она попыталась было собраться с мыслями, выделить важное, нужное в такие минуты.
        Но в сознании беспорядочно метались воспоминания и образы людей.
        Первой перед нею встала бабка Касьяниха, знаменитая гадалка и знахарка. Закутанная с головы до ног в черное, она мрачно сверкала белками глаз и грозила ей вытянувшимся до потолка костлявым указательным пальцем. Какая же она страшная!
        На смену Касьянихе появился Беркутыч. Захар в полной милицейской форме смотрел на нее сочувственно и многозначительно, покачивал фуражкой, словно узнал нечто весьма предосудительное о ней и теперь предупреждал: "Смотри, что ты с собой наделала! Одумайся, Настя, еще не поздно!"
        Мелькнула черная борода отца Александра, за ним еще несколько лиц, которых она не успела опознать.
        Затем память обратилась к Петьке Блаженному. Во всех подробностях перед Анастасией прокрутилась единственная в этом году встреча с Петькой в истаивающем последним снегом марте.
        ...Чуть покачиваясь, Петька подошел вплотную к ее невысокому забору и, перебросив руки на сторону двора, почти повис на досках. Напряженное его лицо расслабилось: разгладились, пропали морщинки близ углов рта, зрачки остановили хаотичный бег, стали искать что-то в глубине двора.
        Заметив его из окна горницы, Анастасия быстренько собрала в целлофановый пакет испеченные накануне пироги с яйцом и капустой, добавила туда же баночки с простоквашей и любимым Петькой вишневым вареньем.
        Петька, которого она всегда считала своим другом, был человеком странным во всем. Он никогда не заходил в дома, а еду принимал только от нескольких людей в селе. В том числе от Анастасии. Правда, случалось такое нечасто. Анастасия была убеждена: Петьке еда вовсе не нужна, а брал он ее для того, чтобы угостить детей, с которыми дружил. При неясном источнике питания он ухитрялся выглядеть летом и зимой вполне здоровым и бодрым.
        Анастасия любила с ним побеседовать, хоть и мало что понимала из его монологов и ответов на задаваемые ему вопросы.
        По заведенному издавна ритуалу Анастасия сунула пакет в брезентовую сумку, висящую на заборе рядом с Петькиной рукой. Все как всегда. Кроме, пожалуй, влажного блеска в петькиных синих глазах. Или он простудился, - весна шла зябкая, или был возбужден чем-то из ряда вон.
        Петька кольнул ее острыми льдинками и мелкие юркие мурашки пробежали по спине Анастасии сверху вниз, остановившись в отяжелевших икрах ног.
        Анастасия помнит: Петька явился к ней вскоре после ее первой встречи с Касьянихой на дому. Касьяниха гадала на куриных потрохах. Быстренько убедив Анастасию, что именно потрошки содержат нужное количество необходимых ей сведений, Касьяниха к третьим петухам, подкрепившись граненым стаканчиком, измочалила потрошки первой курочки, а саму ее употребила в качестве топлива для поддержания собственных оракульных сил. Вторая курочка оказалась разговорчивее и поведала все тайное, что ждет Анастасию в скорые времена. Сытым голосом Касьянихи любимая рябая курочка Анастасии Машенька рассказала о приближении короля, которому и дорога уж готовится-стелется.
        На том гадание закончилось, оставив на сердце Анастасии тяжесть. Хотелось как-то облегчить душу, и она рассказала Петьке о том гадании. Петька не среагировал ни единой черточкой, будто был готов к известию. А ведь все хорошо знали: гадалок и ворожей он не выносил, морщился при одном упоминании их имен.
        Выслушав Анастасию, Петька сначала просто шевелил губами, но через минуту кожа туго обтянула его скулы, глаза остекленели и голова его стала напоминать голову застывающей мумии. Таким она его видела впервые. Сказанные им тогда фразы, короткие и острые как автоматные очереди, крепко отложились в памяти, нанизавшись одна к другой как бусинки на нитку.
        Петька говорил монотонно, без всякого выражения, четко отделяя одну фразу от другой:
        ...Зачем...
        ...Вчерашний пирог подадут завтра...
        ...Будет с голубой начинкой...
        ...Чужой праздник - печаль для своих...
        ...Горя без радости не увидать...
        ...Только реки не текут вспять...
        ...Золотой свет - не голубая тьма...
        ...Вся она в радуге леса...
        ...Вижу мрак, потемки, мглу непросветную...
        ...Придет серебряное плечо...
        ...Да ты не готова...
        ...Ворон с вороной разного цвета, да глаз неймет...
        ...Слушаешь хорошо, да сделаешь по-своему...
        ...Плачет Петрушка по сестрице Аленушке...
        ...Испила Аленушка из копытца голубого да не синего...
        ...Из копытца отравленного...
        ...Спросили деточку, где живет волшебник...
        ...Черви в копытце прыгают...
        ...Колдуют темноту...
        ...Падает свеча, попробуй узнать, где дорога твоя...
        ...Нет дороги...
        ...Тропиночки ждут, тропиночки-росиночки...
        ...Голубой дождичек пройдет да укроет голое сердечко темным
        покрывалом...
        ...Мерзость лежит где ждала...
        ...В долгом колодце не живет небо...
        ...До звезды не достать...
        ...Нет больше свеч...
        ...Не светит-не греет, ручки тянет - улыбается...
        Слушала Петьку Анастасия и все глубже тонула в волнах безысходности. Понимая, что жуть петькиных слов истекает от нее самой, она никак не хотела согласиться с этим. Страшно ей тогда стало до дрожи.
        Последние месяцы страх сопровождал ее непрерывно. А тогда, не выдержав, Анастасия глубоко-прерывисто глотнула весенний пахучий воздух и выпалила единым духом:
        - Болтун ты, Петя, и несешь чего попало, - голос ее нервно звенел, окончания слов выпадали, съеденные порывом злости, - А я, дура, слушаю тебя, будто и дел больше нет. А в доме беспорядок, грязь по углам, кто зайдет, - стыда не оберешься!
        Не смотря на Петьку, она резко повернулась и, старушечьи семеня негнущимися ногами, скрылась в сенях.
        Уходя, Петька оставил ее целлофановый пакетик, и больше у ее дома не появлялся. В следующий и последний раз Анастасия встретила его, возвращаясь с хлебом из магазина. Шла она не по главной, как обычно, а по параллельной ей Подлесной улице, не желая лишний раз встречаться с односельчанами. Неасфальтированная Подлесная всегда безлюдна, тем более весной.
        Раздумывая о переменах в себе, о том, что ей все тяжелее на людях, она заметила мелькнувшее впереди пестрое пятно. Появилось будто из-за угла и исчезло. В сердце кольнуло: Петька!
        Она ускорила шаг. Остро захотелось встретить его и извиниться за прошлое. Нагрубила человеку, так больно чувствующему всякую фальшь, надо же. И как она стала такой? Уж кого обидеть, только не Петьку.
        Анастасия перешла на бег, но споткнулась о кирпич рядом с фундаментом дома, возводимого очередным дачником. "Плохая примета, - подумала она раздраженно, - День нечетный, да еще и правой ногой..." Натолкнувшись на вспышку раздражения, чувство вины рассеялось.
        Стало легче, она пошла обычным шагом. Если уж Петька избегает ее, пусть его! Не бегать же за ним, как дуре-невесте за неверным женихом. Решив дальше идти по большаку, Анастасия свернула в боковой проулок.
        Уже выходя на Республиканскую, она услышала знакомый голос.
        - ...Сестрица Аленушка, не пей из копытца, копытце голубое, да темное...
        Эхо, залетевшее сюда неизвестно из каких мест, повторило:
        - ...темное, ...емное, ...ое...
        Обернувшись, Анастасия увидела на пройденном только что перекрестке трех ребятишек-дошколят. Они стояли на куче песка спиной к ней и что-то высматривали на Подлесной, с которой она свернула.
        Почудилось-послышалось?
        Эти два эпизода один за другим всплыли в ее сознании и Анастасия разом успокоилась и пришла в себя. Солнце уже клонилось к закату, в комнате потемнело. Она услышала легкий стук в окно со стороны огорода. И голос, твердый, уверенный.
        - Анастасия Ивановна, отзовись! Вас с утра что-то не видно. Тут такие люди появляются из леса! Прямо партизан. Пойдем-ка вместе посмотрим. Знаете ведь, один ум хорошо, а два сапога пара.
        "Сейчас еще скажет, что забор как упал, так и стоять будет", - без улыбки подумала Анастасия и замерла нутром, дойдя до смысла слов Ерохина: кто-то незнакомый идет в село из леса!
        - Неужели?!
        Быстро поднявшись с пола, она поспешила к стене, где рядом с книжными полками висела фотография. Юрий улыбался вечной улыбкой, полусерьезно, с оттенком насмешки. Ей показалось, что Юрий хочет что-то сказать, но слезы в глазах мешали видеть, все расплывалось. Она сняла фотографию с гвоздя и приблизила к лицу. Нет, это у нее в голове все путается.
        Снимок в рамке со стеклом стал вдруг тяжелым, и она поставила его на комод, прислонив к стене. Вспомнив, что двери из сеней на парадное крыльцо заперты, выбежала из комнаты. Распахнув дверь, Анастасия затуманенным от слез взором окинула разом улицу от начала тропинки, что вела к ее Поляне до поворота к ее дому и увидела, что он уже рядом, и улыбка у него все та же, серьезная и детская одновременно.
        Она покачнулась и стала медленно оседать на некрашеные доски крыльца. И уже не чувствовала, как он ее подхватил и внес в дом, не видела, как вслед за ним вошел встревоженный Ерохин и остановился ошалелый, то и дело переводя взгляд с фотографии на комоде на лицо неизвестного ему человека из леса.
        8.
        ОТЕЦ АЛЕКСАНДР. 29 ИЮЛЯ.
        Лето выдалось какое-то беспорядочное и не виделось конца вновь и вновь встающим проблемам. Даже он, он природы уравновешенный, чувствовал усиленное давление суеты. Село преобразилось: то, что раньше делалось не спеша, с толком, теперь творилось с ненужной спешкой, со спорами и даже скандалами. Люди стали часто обижаться, искать виноватых то среди соседей, то среди начальства, то среди родных и близких.
        Мир и спокойствие, устоявшиеся в Боровом, грозили уступить место всеобщей нервозности и вражде. Отец Александр никак не мог понять главную причину перемен, в чем тут дело. То ли относительная отгороженность Борового от центров цивилизации не выдерживает; то ли происходящее с Анастасией Ляховой, не распознаваемое обычным взором, успело распространиться по всему селу. Во втором случае его часть вины весьма возрастет.
        За весь июль ни разу не удалось по-настоящему побеседовать с Беркутовым, все накоротке, бегом. На участкового инспектора обрушилась лавина больших и малых дел, спать некогда. А раньше-то регулярно раз в неделю встречались. Нарушение привычного уклада жизни тревожило. Надо все-таки с ним поговорить; может, и откроется внешняя причина столь неожиданных и нежеланных изменений. Легче ведь бороться с известным врагом, нежели вслепую махать мечом, рискуя задеть самого себя.
        И прихожане в храме думают о своем, не могут освободиться от суетности. Никакие слова не помогают.
        На прошлой неделе сгорела дотла сельская гостиница. Хорошо хоть никто не пострадал. Самое интересное, - гостиница располагается через дорогу от пожарной охраны, где в боксе находится в постоянной готовности пожарная машина. Мало того, что пожарные запоздали на целый час, хотя ехать-то надо было тридцать метров; к тому же по прибытию оказалось, что в цистерне отсутствует вода. Стечение обстоятельств? Простое невезение? Но так пристало бы думать несведущему.
        К Анастасии Ляховой вернулся пропавший без вести на войне муж, Юрий Герасимович. Отцу Александру довелось встретиться с ними. Анастасия выглядела преображенной, посветлела лицом, сменила темные тона в одежде на радостные. Но чувство тревоги за нее, давно поселившееся в сердце священника, не проходило. Вот и о муже ее надо бы поговорить с Захаром, тот знает его с детства. Что можно узнать о человеке, встретившись с ним один раз? Отец Александр попытался было обсудить эту тему с Николаем Сеткиным, главой сельской администрации, коренным жителем села, но тот его просто не смог понять. Не получается у отца Александра контакт с Сеткиным, считает тот все, что не относится к сфере политики да экономики, пустым и отнимающим время. А отцу Александру дело представлялось чрезвычайно важным и непростым. Потому сейчас он направлялся в здание администрации, где надеялся застать Беркутыча в его кабинете. Несмотря на начало трудового дня, на Республиканской улице царило оживление. Магазины, почта, больница с аптекой, - туда торопятся и пенсионеры, и полные сил люди рабочего возраста. Кто же на полях остался? Кто
занимается обслуживанием техники и всем прочим? Не обращая внимания на озабоченность священника, трехцветный флаг над сельсоветом развевался уверенно и просторно, утверждая незыблемость миропорядка.
        Сеткина в кабинете не оказалось. Поприветствовав женщин, занятых канцелярской работой, отец Александр постучал в дверь с табличкой "Участковый". В ответ раздался знакомый, с повелительным оттенком голос:
        - Входите! Открыто.
        От свежевымытого линолеума несло свежестью, на столе в вазе, - букет ромашек. "Любит народ Беркутыча, - подумал отец Александр, - Видит в нем своего, родного. И не зря. Повезло им все-таки с правоохраной..."
        Захар Петрович встал из-за стола, вышел навстречу, с радостной улыбкой пожал руку и усадил гостя на старый кожаный диван. Сам устроился рядом на полумягком стуле.
        - Вот, если гора не идет, - заметил отец Александр, огладив бороду и покосившись на груду бумаг на столе, - Извини, Захар Петрович, оторву тебя от дел текущих ненадолго. Отдохнешь хоть немного. Согласен?
        - Не то что согласен... Сам мечтаю о том, да силы воли не хватает. Запустил писанину, сверху теребят. А цена этим бумажкам...
        Он презрительно махнул рукой в сторону стола и продолжил:
        - Давно хотелось встречи, отец Александр, мозги одеревянели, надо хоть какого-то прояснения. Или отвык от дела, или времена такие пошли, ничего не успеваю. Может, постарел? Или действительно что-то происходит вокруг нас и с нами?
        Они никогда не начинали разговор с того, что непосредственно тревожило их, а подходили к теме издалека, осторожно, завязывая беседу с общих, относительно нейтральных вопросов. Только обретя широкую опору, найдя стартовые позиции, опробовав собственные оценки на крепость и выяснив общность в понимании обстановки целиком, они переходили к частностям. Эти-то частности и оказывались краеугольными камнями встреч.
        В служебных делах Захар Петрович считал себя не имеющим права на ошибку. А поскольку гарантий от нее все равно не давалось, он еще и еще раз старался обдумать принимаемые решения, а в трудных случаях посоветоваться с отцом Александром, который, не предлагая ничего конкретного, тем не менее способствовал выявлению верного подхода.
        - Всегда что-то да происходит, Захар Петрович, - ответил отец Александр, - Наше Боровое обретает приметы окружающего мира. Привыкли мы с тобой в анклаве жить, а ветер перемен взял да и у нас загулял.
        Захар Петрович посмотрел на могучий кулак собеседника, присущий скорее молотобойцу, чем священнику. Рядом с отцом Александром волей-неволей кажешься себе ребенком, надежно прикрытым от всех житейских невзгод. И дышится легче, и думается проще.
        - Видишь-ли, Владимир Сергеевич, дошло до того, что смысл деятельности иногда теряю. Не понимаю: зачем я здесь? Что бы ни делал, итог всегда получается в минусе. За красной чертой, как говорят бухгалтеры. А если ничего не делать? Вдруг ничего и не изменится? Пусть не к лучшему, так и не к худшему?
        - Вопрос вопросов! Смысл жизни человеческой... Каждый отвечает по-своему. У многих ответы готовы. Они с ними чуть ли не рождаются. Редкий человек призадумается. От таких вопросов ведь одно беспокойство. Много знающий много печален, - древняя истина.
        - Да я понимаю... Большинство говорит: живу для продолжения рода. Ради детей. Образование там, материальное благополучие и все такое. Будто мы животные. Они ведь тоже заботятся о потомстве, и многие не хуже нас. Преступников-то не плодят! Но вот я, Захар Беркутов, инспектор милиции, мужчина я, человек, или все-таки просто самец?
        - И самец тоже, Захар Петрович, да еще какой, - засмеялся Владимир Сергеевич, - Ты уж извини за видимость цинизма. Да куда денешься от природы? К тому же есть, пить, одеваться тоже надо. Да и защищаться от себе подобных приходится. Вот каждый себе и выбирает в этом перечне смысл существования. Кто искренне заблуждаясь, кто ради оправдания своего образа жизни.
        - Не могу согласиться! Конечно, каждый волен понимать по-своему.
        - Но есть же нечто такое, чисто человеческое? То, что отличает нас, людей, от прочей земной живности? Такое, чтобы понятно было и верующему, и атеисту, и колеблющемуся? А то ведь придет последний час, оглянешься и увидишь: все не так было! А как надо?
        - Как надо? Можно ответить. Вот сейчас скажу тебе, как надо, и ты поверишь мне. Сегодня. А назавтра опять призадумаешься.
        - То есть каждый должен сам себе раскрыть смысл своего бытия? Независимо от образования, от интеллекта, от умения или просто наличия привычки размышлять?
        - А в этом вопросе интеллект ни причем. Иной вовсе без образования, а живет праведником, на радость людям и себе. Вопрос твой не столько умственный, сколько сердечный.
        - Сердечный! Любим мы все запутать...
        - Зато потом какая радость, когда клубок распутается собственными усилиями. Я вот тут вспомнил задачку на сообразительность для детей. Дай-ка листок бумаги, если еще остались неисписанные...
        Отец Александр поднялся с дивана, обошел стол и занял место хозяина. Захар Петрович положил перед ним лист бумаги и шариковую ручку, придвинул свой стул поближе и с любопытством принялся наблюдать за рукой товарища. Тот посреди листа наметил девять точек: три ряда по три точки в каждом.
        - Прошу! - священник с веселым прищуром взглянул на Захара Петровича, - Перед нами девять точек. Они располагаются упорядоченно, обозначая стороны и центр квадрата. Исходные геометрические условия налицо. Задача в том, чтобы одной непрерывной ломаной линией, состоящей всего из четырех отрезков, соединить все точки между собой. По-другому - надо увидеть эту ломаную линию, мелкими частичками коей эти точки и служат. Уточню условие - при движении ручки не отрывать ее от листа. Понятно?
        - Что же может быть проще?
        Захар Петрович придвинул к себе лист бумаги с точками в центре, взял карандаш и принялся за дело. Через несколько попыток он запыхтел: менее чем из пяти отрезков ломаная линия не складывалась. Как ни крути, задачка претендовала на роль неразрешимой. Как теорема Ферма. Скорее всего, так и есть, отец Александр задал неразрешимую задачку, испытывает на крепость.
        Улыбаясь, отец Александр взял листок из руки Захара Петровича, перевернул его и вновь отметил девять точек.
        - Не буду тебя мучить. Будь времени побольше, ты справился бы. Ибо решается просто. Все дело в исходной позиции. В методологии, как говорят в науке. В уровне свободы мышления. В чем твоя ошибка? Ты пытался чертить линию, не выходя за пределы квадрата, отмеченного точками. Сам себя ограничил, ведь в условиях такого нет. Твои глаза бегали лишь по сторонам и диагоналям условного квадрата. А если так?
        Отец Александр, не отрывая карандаша от листа бумаги, провел ломаную линию, состоящую из четырех отрезков, дважды выйдя за пределы отмеченного точками квадрата. В итоге получился прямоугольный треугольник, выходящий острыми углами за пределы пространства, ограниченного точками. Из прямого угла выходила биссектриса, делящая пополам гипотенузу.
        - Хитер ты, Владимир Сергеевич. Значит, детская задачка?
        - Все мы дети, Захар Петрович. И капитан милиции Беркутов останется ребенком, даже если сменит погоны на полковничьи.
        - Но какое отношение данная задача имеет к поискам смысла жизни?
        - А вдруг смысл жизни человеческой, - за пределами самой жизни?
        - За чертой? Может, потому и путаемся, что ищем не там и не так? Будет время, подумай над этим.
        Захар Петрович в задумчивости повертел листок бумаги с вычерченной Владимиром Сергеевичем фигурой.
        - Да... Существует-таки незримая грань, отделяющая талант, гений от нормы. Тот, кто способен в детстве решить такую задачку сразу - минимум гений!
        - Вот! Отличие от нормы! Но что есть норма, вот в чем вопрос.
        - Норма, - это, например, я. А талант, судя по решению задачи, - ты.
        - Допустим. Условно. А ниже нормы? То есть ниже твоих возможностей? Уже ненормальный? Дурачок? Псих, так сказать? Тут ведь и твоя епархия начинается. Судебную психиатрию знаешь небось. Ненормальных изолируют и, бывает, что с вашей помощью.
        - Вы меня, уважаемый отец Александр, сегодня решили в угол загнать? А я разве не в нем живу? Ненормальность... Думал, что знал, а теперь не могу сказать определенно, как выделить норму для человека. Разве только ставить каждого в условия, когда приходится выбирать между преступлением и общественно-безопасным поведением.
        - Поскольку тема с точки зрения профессиональной для нас обоих в определенной степени общая, давай на ней и остановимся. Вопрос и для меня больной. И не только в теории, но и на практике. Собственно, затем и пришел.
        Захар Петрович хлопнул ладонью по стеклу на столе, под которым отец Александр заметил фотографию на газетной бумаге, напомнившую ему кого-то знакомого.
        - Да и я жду чего-то для себя именно с этой стороны. Помощи, подсказки, чего угодно. А то самому разобраться трудновато.
        - Попробуем прояснить вдвоем. Нам не помешают? Ты никого не ждешь? Вот и хорошо. Не будем считать нашу беседу отрывом от основной деятельности. Я как-то задумался: в чем отличие невропатологии от психиатрии? Как разделяются предметы этих наук и области практики? Кто из невропатологов или психиатров способен провести линию, отсекающую проявления неврозов от нарушений собственно психики? Согласен, многие решатся сделать такое, но у каждого линия окажется своя, будет проходить в другом месте. А ведь неврозами страдают почти все так называемые нормальные люди, готовые в полной мере к труду и обороне. Вот и выходит: каждый специалист определяет норму и нормальность по-своему, общего строгого критерия нет. А по-моему так получается: невропатолог без молоточка - психиатр, а психиатр с молоточком, - невропатолог. Линию раздела успешно заменяет молоток. Не согласен, а? Если психиатр захочет, он у каждого найдет проявления шизофрении.
        Захар Петрович грустно рассмеялся и покачал головой:
        - Не слишком ли? Или ты намеренно сгущаешь краски?
        - Иногда и сгущение полезно, - ответил Владимир Сергеевич; созвучно настроению собеседника от печально вздохнул и продолжил, - В петровские времена в России строили доллгаузы: трехэтажные здания для размещения психически больных. А на втором этаже такого доллгауза предусматривались комнаты для лунатиков и меланхоликов. Вот как! Меланхолия считалась серьезным отклонением от нормы. А теперь неуверенность в себе, боязливость, мнительность, подавленное настроение, - вариант нормы, просто слабый тип нервной системы. А римский врач первого века Авл Корнелий Цельс выделял три типа безумия: френит, меланхолия и искаженное мышление. Под френитом понимались острые психические сдвиги, сопровождаемые высокой температурой. Меланхолию, то есть депрессию, мы уже рассмотрели. А вот искаженное мышление, оно проявляется в том, что меняет восприятие окружающего мира. Но так ведь и врач-психиатр, неверно поставивший диагноз, может оцениваться как безумный!
        Захар Петрович некоторое время молчал. И сказал, задумчиво растягивая фразы:
        - Тогда я вправе сказать: ненормальный, - это человек, чем-то непохожий на большинство, отличающийся чем-то. Но тогда вообще объективность критерия отбора больных или здоровых исчезает. То-то такой недобор в армию.
        Отец Александр еще раз бросил взгляд на фотографию под стеклом, вздохнул, отвернулся от стола и сказал:
        - В развитых странах существует движение антипсихиатров. Сторонники движения считают, что у человека ненормальностей нет и быть не может. Существует лишь конфликт отдельных людей с определившейся в обществе так называемой нормой. Стоит реорганизовать правила социальных отношений и больных не будет.
        - Да... - протянул Захар Беркутов, - Я вот вспомнил Ерохина. Что рядом с Анастасией дом приобрел. Кажется, командиром полка был. И в свою военную среду прекрасно вписывался. А в селе выглядит как ящер среди млекопитающих. Одни его поговорки чего стоят. Собственно, речью он в первую очередь и выделяется. Непохож на большинство, отличается. Я согласен, что он ничем не лучше, но и не хуже других, в том числе и меня. А манера разговора у него, - только наиболее легкий способ самовыражения. Пройдет время, перестроится, и тогда уже в бывшем своем военном коллективе будет выглядеть ящером.
        - Может, и так, - согласился священник, - Я склонен думать, тут другое, индивидуальный склад характера, присущий Ерохину. Он-то явно нормальный, не блаженный. Кстати, так называемые блаженные ранее считались одержимыми некоей сверхъестественной силой. Но мы все об отклонениях. А что же есть здоровье, физическое и душевное?
        - Здоровье? Думаю, такое состояние души и тела, при котором можно здраво судить о себе и окружающих, оставаясь таким при любых изменениях.
        - Очень верно схвачено. Примерно так оценивает и психология. Не будем о слабости и расплывчатости определения, мы не кабинетные ученые. Ну, и сколько же процентов известного нам населения может подойти под твое определение?
        - Цифры общеизвестны. Более восьмидесяти процентов рождается с патологиями, выводящими заранее за графу "годен к строевой". А остальные в ходе жизни склоняются так или иначе к первой группе. И приходят туда в процессе взросления. Изначальные, генетические условия. Лишь несколько процентов устойчиво, уверенно здоровых! Элитная группа общества... В такой обстановке медэксперт призывной комиссии может выступать в роли независимого судьи. У него реальная власть над человеком. Захочет, сделает ненормальным, не захочет...
        А общем, как говорит Евдоким Ерохин, нормальный солдат должен стремиться поближе к кухне. А другие на передовую. Помните наше столкновение с мальчиками на "Тойоте" месяц назад? Так вот, они жалобу направили на областном уровне. Жалуются на нетоварищеское отношение к достойным гражданам в дремучей глубинке. Пришлось отписываться. Будто дел у меня нет.
        И Захар Петрович внимательно посмотрел в глаза отцу Александру.
        - Ты, Владимир Сергеевич, серьезно чем-то озабочен, если обращаешься к истории. Давненько этого не бывало.
        Отец Александр прищурился, отчего взгляд его стал еще напряженнее.
        - Озабочен... Легко сказано, - он продолжал говорить, не спеша перебирал слова, сдерживая силу голоса, - Без обращения к истории вообще ничего нельзя понять. Иначе ни одной загадки не разгадать. А они в Боровом в последнее время как грибы растут. Вот, например, кто в селе имеет наивысший рейтинг? Я имею в виду профессию.
        - Ну конечно врач, - не задумываясь ответил Беркутов.
        - Вот! Уважают наши односельчане врача, но обращаются к нему самостоятельно-добровольно крайне редко. Предпочитают или боль терпеть до последней возможности, или применяют народные средства. А арсенал народной медицины скуден, кладезь ее иссякает в той же истории, во времени. Куда уходят нужные знания, почему пропадают? Но этот вопрос из другой загадки.
        - Понимаю. Ты ведь, Владимир Сергеевич, не общемировыми, не всегосударственными проблемами сегодня занят. Осмелюсь конкретизировать, разговор наш к Петьке Блаженному стремится?
        - Вот! Вот что значит квалификация! - Владимир Сергеевич довольно улыбнулся, - Прямо Мегрэ! И как это ты на Петра Алентова вышел? Ведь я и словом не обмолвился. Верно, Захар Петрович, хоть и не Алентов препона... Вот ты его с малолетства знаешь, так? И что, он с детства такой? Прости, что спрашиваю, но мне не все известно.
        - Петр Алентов... Мало кто теперь помнит его фамилию. Все Петька да Блаженный. За глаза все чаще - дурачок. Что и сказать? Этот вопрос скорее нашему главврачу Климовой Светлане Всеволодовне задать, и она растеряется. Хотя освидетельствование в районе по ее инициативе проводили. А вот учитель физики, Чумаков, тот скажет: способный был ученик Петя Алентов, но школу не закончил. Не успел он седьмой класс завершить, из семьи ушел отец, мать слегла, пришлось ему хозяйство взять на себя. Через годик и матери не стало. Один остался, всех потерял. Как же ему не измениться? Но что Петька вышел за пределы так называемой нормы, - не думаю. Тут что-то другое.
        - Вот-вот! Признайся, специально ты над этим не думал? Не в обиду спрашиваю, прошу понять верно. Не твоя это обязанность, а скорее моя. Петька не правонарушитель и никогда им не станет. Но если я скажу, что в Боровом Петру Алентову отведена роль Сократа или Эзопа, то удивишься ведь?
        Захар Петрович только покачал головой, поражаясь ходу мыслей отца Александра.
        - Но послушай немного, Захар Петрович. Серьезно я над проблемой Петра задумался года три назад. Заинтересовался по-настоящему. Ведь его фамилию, ты прав, лишь несколько человек помнят. Такие как Анастасия Ляхова или Прокоп Василич Маркелов.
        Собрал я все данные об Алентове, систематизировал внешние проявления так называемой его болезни во временном масштабе. Тетрадочку на девяносто листов всю исписал. Приложил к ней графики, диаграммы и все такое. В том числе результаты медосмотров, анализы...
        С этим личным делом и с надеждой приехал в областной центр. В диспансер. Визит мой, можешь представить, ошеломил персонал желтого дома. Приняли меня по высшему разряду главные чины и светила. Но пришлось изрядно попотеть, прежде чем я смог объяснить цель прихода и вручить тетрадь с приложениями, - личное дело Петра Алентова. Тетрадочку при мне они по очереди пролистали, демонстрируя и профессионализм, и интерес, и понимание. И тут же единодушный диагноз: олигофрения! Как приговор прозвучало. А что это значит? А значит это, что у Петра Илларионовича Алентова врожденное слабоумие, недоразвитость. Заочно, зато точно, заверили меня. Веселенький каламбурчик, а? Я им предложил не торопиться, встретиться с самим Алентовым, поработать. Отказались.
        Тетрадка моя свою роль сыграла. Уж очень подробно и удачно я все расписал. Как в учебнике получилось, прямо классический случай. Бесспорная олигофрения, неизлечимая болезнь. Даже методика пока отсутствует по определению причины заболевания.
        Слушая отца Александра, Беркутов шагал по комнате, меряя расстояние от стола к окну и обратно. Остановившись наконец, он сказал:
        - Надо же! Слабоумие! Не нравится мне это слово. Не подходит оно Петьке. Блаженным называть, - еще куда ни шло. Блаженным храмы посвящают, о них столетия помнят. Петька Блаженный такое может сказать, что мне за две жизни не додуматься.
        - Я ли спорю? Пытался им объяснить. Всяческие доводы опровергающие приводил. Предлагал проанализировать некоторые высказывания Петра. Я ведь их стараюсь все записывать. Тоже отдельная тетрадочка образовалась.
        Так руководящий доцент хмыкнул-фыркнул и доходчиво разъяснил мне, откуда берутся умные мысли у людей не совсем умных. То есть у ненормальных. Действует механизм запоминания и последующего воспроизведения услышанного или увиденного без участия сознания. Таков один из путей. Кратко: вход информации, выход информации, Вход - выход, выход - вход. Проста схема человека, а? А что именно между входом и выходом? Черный ящик! Но вот спроси науку, так она все объяснит. В черном ящике обитают Эдипы, половые комплексы и прочие животные инстинкты. Объяснимо и понятно.
        - Ну, такое представление обычно и тем естественно, - сказал Захар Петрович и спросил, - Как же все-таки встреча с психиатрами закончилась?
        - Просто закончилась. Я себя почувствовал круглым идиотом и постарался побыстрее с ними расстаться. Страх стал разбирать, как бы и меня не зачислили в число пациентов.
        - Зачем же было нужно к ним обращаться?
        - Да вот хотелось социальный статус Петра Алентова общепризнанно изменить. Чтобы в случае нужды бумагу показать можно было: не хуже нас человек. Бумага большой вес имеет. Вон у тебя их сколько на столе. Ни одной ведь не выбросишь, все нужны. Как хлеб, как вода.
        Отец Александр вытащил откуда-то из внутренних глубин пиджака общую тетрадь.
        - Вот я тетрадь принес. С записями изречений Петра. Посмотри на досуге, авось что и пригодится. Ты мне как-то его притчу о перепутье рассказывал, она тоже здесь. Только вот кто ее мог ему поведать? Невероятное совершенно дело. А мудрость там несомненна. Плохо, что мы вовремя не поняли...
        Захар Петрович взял тетрадь и перелистал ее.
        - Действительно, бумага с заключением часто нужна нам как вода. Мертвая вода... Значит, не помогло обращение к медицине...
        - Не помогло, значит, - вздохнул отец Александр, - Но что тут поделаешь, помочь им мы не в состоянии. Да-да! Ибо думаю, те доктора больше в помощи нуждаются, чем Алентов. А это что за личность у тебя под стеклом, если не служебная тайна?
        Он указал пальцем на фотографию под стеклом с краткой аннотацией под ней.
        - Еще одна причина для головной боли. Некий Конкин Сергей Гаврилович. Инспектор финотдела из Северска. Исчез полтора месяца назад, как в воду канул.
        Владимир Сергеевич, пристально рассматривая фотографию Конкина, отпечатанную в районной типографии на пожелтелой газетной бумаге, спросил:
        - Что, и в наших провинциальных условиях люди пропадают? Может быть, он от семьи, от детей, да по амурным делам?
        - Если бы. Нет у него семьи, не от кого бегать... Да и не к кому, проверено. С его исчезновением вообще пока много неясного. То ли он в отпуске должен быть с середины июня, то ли в командировке. Не исключен вариант, что он направлялся с ревизией в Боровое к нам. У них там в финотделе непонятно что творится. Начальник по области разъезжает, из двенадцати месяцев шесть там проводит. А в его отсутствии некому было вовремя побеспокоиться. Нет человека, и ладно. А теперь... Сколько времени прошло.
        - Да.., - опять вздохнул отец Александр, - Любопытное лицо, надо сказать. Так говоришь, пропал он в середине июня? Ну да ладно...
        Захар Петрович, немного удивленный интересом священника к личности пропавшего фининспектора, продолжил:
        - Вот так. Своих проблем пруд пруди, видите, что в селе творится: все вдруг... Кто в алкоголь, кто в безработицу самопроизвольную, кто в проверку силы закона ударились. А тут еще обвинения в разгуле беззакония в родном селе, да принимай меры по розыску финансиста. Вот и пишу: то объяснительные, то планы по розыску. Ну прямо как злой волшебник в селе появился! Видели уже Анастасию? - перевел разговор Захар Петрович, - Ее Юра вернулся. Свалился, прямо как снег на голову! Хоть этот сюрприз приятный. Кончились ее муки. Мы-то беспокоились, суетились, а оно само собой... Так что склоняюсь, что Петька не ее имел в виду.
        - Приятный сюрприз, неприятный.., - негромко сказал отец Александр, - Кому как. И в какое время... Анастасию, конечно, не узнать, повеселела-помолодела. А вот муж ее, Юрий Герасимович... Первый раз его за жизнь встретил, а поразил он меня. У нас сегодня всякое лыко в строку, всяк пример к нашему разговору подходит. Поговорил я с ним, посмотрел... Ощущение такое, будто рвется из него что-то глубоко спрятанное. Страх в глазах, и в то же время будто рад, доволен. На словах озабочен разве что амнезией. Правда ли, что от вмешательства врачей резко отказался?
        - Правда. Говорит, так пройдет. И Анастасия того же мнения. Я же его с детства знаю. Сколько лет прошло, как он пропал... А вернулся, - будто и не было тех лет, даже лицом все тот же. Я с ним частенько встречаюсь. Анастасия как растаяла, все приглашает, а отказаться нельзя. Если разобраться, сейчас сын у них такой был бы, внешне как сегодняшний Юрий.
        - Вот-вот, вижу, и у тебя беспокойство есть. Сомнения гложут?
        - Не скрою, есть. Ничего не могу поделать. Профессия, будь она... Не сходится кое-что. Даже шрам проверил, заставил его дрова колоть, раздеть пришлось. Он до армии в Чистой на косу железную наткнулся. Вместе ныряли, ему не повезло. С тех пор на правом плече отметина. Я увидел: с души отлегло, - он, Юра! Думал вначале всякое... А дни проходят, снова что-то такое всплывает, тянет за душу, спать не дает. Помнит он свое прошлое как-то выборочно. Вот и занялся я системным анализом воспоминаний. Не пойму если, не разберусь сам, не смогу успокоиться. Я не утверждаю, что он где-то там преступление совершил, но беспокойство есть. Докладную наверх, в соответствии со служебным долгом, отправил. О возвращении и восстановлении в правах. Документы-то он потерял. А подозрения к докладной не пришьешь. И оснований нет, посмеются и только. Да и друг все же. А главное, - Анастасия...
        Отец Александр, слушая Захара Петровича, по-прежнему не отрывал глаз от фотографии пропавшего фининспектора Конкина.
        - Вот и подошли к главному.., - раздумчиво произнес он.
        - То есть? - недоуменно спросил Захар Петрович.
        Будто и не слыша вопроса, отец Александр тем же тихим приглушенным голосом продолжил:
        - "Истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: "перейди отсюда туда", и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас".
        Они помолчали.
        - Евангелие? - спросил Захар Петрович.
        - От Матфея, глава семнадцатая. Разобраться-то с Ляховым ты разберешься. А вот захочешь ли меры соответствующие принять? Стремимся к ясности, а достигнув оной, отказываемся подчас. Да, зигзаги путей человеческих... И согласен я с тобой, ох как согласен: Анастасия! Впервые за столько лет женщина воспряла, на мир открытыми глазами взглянула. У кого поднимется рука отнять найденное?
        9.
        КАПИТАН БЕРКУТОВ. 4 АВГУСТА.
        Захар Петрович закрыл дверь на ключ, включил магнитофон и занялся переписыванием с кассеты на бумагу показаний свидетеля.
        "Зовут меня Мария Петровна, по фамилии Ферапонтова. Лет мне семьдесят пять, проживаю в селе Боровом. Кроме Северска никуда никогда не выезжала. Да и зачем? Внучата у меня в Северске, вот и езжу к ним почти каждую неделю. А летом они ко мне больше. Без бабушки-то как им? Молодые-то все о нарядах да удовольствиях мечтают, а внуки сами по себе.
        В то утро я возвращалась домой от внучат. Да, верно, было это шестнадцатого июня. Я хорошо помню, память пока крепкая. Выехала я самым ранним автобусом, тем, что рабочих в лесхоз развозит. Подружка у меня в хуторе Березовском живет. На часок к ней, потом опять на дорогу. Всякий ведь остановится, довезет старушку.
        Вышла, гляжу, автобус из Северска в Сосновку. Вот, думаю, повезло, успела-таки, он ведь единственный, который через Боровое, через центр села идет, потом через Чистую про мосту. Можно у самого дома выйти.
        Вошла в автобус и сразу его увидала. Да, прямо как на вашей фотокарточке, одно к одному. Он это, он! Место рядом с ним свободное оказалось, я и заняла его. Народу-то в автобусе немного, но все с мешками да кошелками, все места передние позанимали, а у него кресло пустое.
        Сразу я почувствовала: молодой, но одинокий и окаменелый какой-то. Мыслей в нем много тяжких. Как камни в реке: ворочаются, а с места никуда. От матери-природы в городе совсем оторвался, жизненных соков взять негде, вот и страдает.
        Я ему и посоветовала: "Выйди, - говорю, - родимый, пораньше, и по лесу, по тропиночке дойдешь куда надо". А ехал он в Боровое. Зачем, не знаю, не спросила, но точно туда, к нам.
        Все ему рассказала, и как идти, и где родничок живой. Лес, он все излечивает, не только похмелье. Довериться только надо. Там еще остановка. Да знаете вы, Захар Петрович, то место. Тропиночка там начинается.
        Вышел он трудно. А в руке держал сумку, военную, видно, очень потерять боялся, крепко держал. Как ступил на землю, так ожил. Земля, она, родимая, тотчас все прощает и помогает. Как увидала я, что полегчало ему, так и успокоилась. Все хорошо будет, решила. А оно вон как, если вы интересуетесь. Но на плохое он не способен, увидала я сразу. Неприкаян он, это верно. А так, - безобиден. Душу человеческую сразу видно. Видать, приключилось что с ним?
        Ему бы женщину какую, добрую да домовитую. Всю дурь снимет, помятость да неухоженность уйдут. А то прямо пылью от него пахло, как из шкафа застарелого. А ведь молодой еще..."
        Запись на диктофон Захар Петрович сделал дней десять назад в доме у Марии Петровны. Не хотелось ему тогда официальный протокол оформлять. Сейчас тоже: пишет, а рука сопротивляется. И ведь сам знает почему, да признаваться не хочется. Все теплится надежда: вдруг как-нибудь обойдется, обнаружится Конкин Сергей Гаврилович где-нибудь в районе или области живой-здоровый. Впрочем, не надежда даже, а видимость ее, стремление обмануть самого себя. Ведь уверен на все сто, - нет Конкина Сергея, хоть и жив он. И никто его теперь не найдет, никому он не нужен. Если только он, капитан Беркутов, не посодействует тому...
        Найти еще нескольких свидетелей, видевших Конкина вместе с Марией Ферапонтовой в автобусе "Северск-Сосновка" не представляло особых затруднений. Найти и запротоколировать их показания. Но не было желания. И не от лени, не от пренебрежения службой. И очень не хотелось идти к Марии Петровне и просить подписать этот уже готовый листок, очередной в деле об исчезновении районного фининспектора.
        В папке по делу лежал уже протокол осмотра места вероятного происшествия. Вместе с лесничим Янчевым Захар Петрович не однажды прошел по тропинке, бесследно поглотившей Сергея Гавриловича Конкина, осмотрел близлежащий лес и участок соснового бора вплоть до кордона Лесного. По утверждению Янчева, никто чужой далее на север незаметно проникнуть не мог. Обязательно остался бы след либо в лесу, либо в памяти людей: в то воскресенье и всю неделю после там проводилась санитарная чистка, сам Янчев принимал в ней участие. Оставалась река. Но воды утекло много. Да и от рыбаков ничего не слышно. Весна выдалась обильной на улов, и берега по выходным дням заполнялись любителями рыбной ловли от дороги на кордон Веселый, где штаб-квартира лесничего. Да и в будние дни всяк старался бросить дела и оказаться на берегу.
        Захар Петрович мог уже уверенно доложить в райотдел: вне всяких сомнений, Конкин Сергей Гаврилович исчез из виду на территории, подотчетной капитану Беркутову. А он, капитан Беркутов, пока ничего не понимает, куда и как тот мог пропасть. Если не считать смутных догадок, которые выглядели бы в глазах начальства как отрывок из мистического триллера.
        Захар Петрович не боялся, что его обвинят в профессиональной несостоятельности или бездеятельности. Охотников занять его место он не знал. Останавливало его от доклада что-то другое, что еще не вылилось в слова, в четкую позицию. Рука его в течение последней недели не раз тянулась к телефону, но опускалась на телефонную трубку, не в силах поднять ее. Не знал капитан милиции Беркутов, как ему поступить. И как потом объяснить поступок и его причины.
        Придется отложить это дело. Пусть-ка прояснится вначале.
        Захар Петрович захлопнул папку с материалами по Конкину и, не завязывая тесемок, бросил ее в верхний ящик стола, где обычно хранил карандаши и писчую бумагу.
        Фотографию, присланную из Северска в дополнение к газетному снимку, он решил оставить под стеклом. Пусть напоминает о себе. Большего он пока для Конкина Сергея Гавриловича сделать ничего не мог. Вот если бы Сергей Гаврилович сам его попросил о том! Или нашлось бы хоть какое-то подтверждение о таком его желании.
        Освободив стол, Захар Петрович открыл нижний ящик стола и достал папку без названия. Документов в ней было значительно больше, чем в предыдушей. Подержав на ладони, он мягко положил папку на стол. Еще одно дело, не проще первого, пожалуй. И о котором никто не знает, кроме него. Отец Александр, похоже, догадывается. Сжечь бы все и забыть. Но никак нельзя.
        "Странный ты инспектор, - подумал Беркутов о себе, - Дело, находящееся под контролем, не хочешь или не можешь продолжать, а то, что от тебя никто не просит, остановить не в силах. А какая между ними разница? Только формальная. Есть зацепка, вот и держишь бумаги по разным углам..."
        Вновь перед глазами Беркутова встало умоляющее, встревоженное лицо Анастасии, когда он под предлогом переснятия для сельского Музея Памяти просил фотографию Юрия, единственную у нее. Предармейский еще снимок. Юрий тогда в огороде возился, и они остались вдвоем. Она ничего не сказала. Но Захар Петрович шестым чувством уловил рвущиеся из Анастасии слова: "Захар, мы же с детства... Ты же был его другом. Не сделай ничего такого, чтобы..."
        Безымянная папка лежала на стекле. Захар Петрович отодвинул ее в сторону и открыл: сверху первым лежал тот самый снимок. Юра смотрел весело и чуть напряженно, круглые, близко поставленные глаза светились ласковой иронией, чуть обозначенная улыбка выделяла монгольские высокие скулы. Но сколько ей лет, этой фотографии!
        В любом случае нужен свежий снимок. И сделать его надо так, чтобы не принести лишнего беспокойства ни Юрию, ни Анастасии. Ведь может оказаться так, что все догадки Беркутова чушь сплошная. Выход есть, - надо идти к Василию Николаевичу.
        Василий Николаевич Чумаков до самой пенсии преподавал физику в местной школе. Захар Петрович до сих пор помнит его уроки. Даже сочинения писали на уроках физики. Однажды за точное и литературно-грамотное описание процессов, происходящих в ламповом триоде, он получил отличную оценку, а его работу учитель зачитал всему классу вслух. Такое не забывается. Надо бы спросить у Юрия, помнит он тот эпизод? Но это после. Вначале фотография.
        Василий Николаевич, достигнув пенсионного возраста, обнаружил в себе талант фотографа и коммерческие способности, и учительство оставил. Жаль, его уроки будили у ребят настоящий интерес к науке. Арендовав комнату в доме культуры, он повесил на дверь красочную вывеску "Фотосалон" и принялся за дело. За полгода он отбил всех боровских клиентов у районного фотоателье, к нему приезжали из других сел, самого Чумакова приглашали на свадьбы и другие торжества даже в Северск.
        Знаменитой стал личностью Василий Николаевич благодаря качеству работы и низким ценам. Да и новая работа его увлекла полностью без остатка.
        Беркутов застал Василия Николаевича в фотосалоне. Перегороженная пополам на мастерскую и съемочную, комната напоминала уборную прима-звезды провинциального театра. На стенах висели цветные репродукции картин Левитана и Куинджи, рядом с ними виды Борового и окрестностей.
        Обменявшись рукопожатием, хозяин и гость заняли оба стула за рабочим столом с кипой неразобранных снимков на нем.
        - Как я понимаю, Захар Беркут просто так не приходит. Говори сразу, не отнимай у себя время. У меня-то его сейчас предостаточно. Сам себе хозяин.
        Захар Петрович улыбнулся: школьный учитель был единственным в селе, кто называл его детским прозвищем. Беркут... Как быстро все уходит в невозвратность! И как хорошо все помнится...
        "Похоже, Василий Николаевич нашел себя, - думал Захар Петрович, разглядывая стены, - А ведь сосновый бор и прочие достопримечательности их района смотрятся не хуже классических пейзажей"
        - Что, нравится? - спросил Чумаков, - Выбирай что подходит. Украсишь жилище. Да и меня чаще вспоминать будешь. Забываете старика.
        - Ну что вы, Василий Николаевич, - запротестовал Захар Петрович, вспомнив о цели визита с некоторым неудобством, - Я давно к вам хотел заглянуть. На улицах-то вас не часто увидишь. Вы много снимаете односельчан? Или заказы все больше со стороны?
        - Как когда, Захар, - понимающе усмехнулся Василий Николаевич, - Вон, посмотри на столе пока. А я принесу из лаборатории, там коллекция целая. Я ведь сохраняю все, что делаю, хоть и в единственном экземпляре. Всегда может понадобиться.
        Он легко поднялся и прошел за перегородку в мастерскую, где держал архив. Беркутов принялся перебирать фотографии на столе, складывая просмотренные в аккуратные пачки по размерам.
        Цветные и черно-белые лица и фигуры, одиночные и в группах. Глянцевый блеск изображений, девственно нежная белизна обратной стороны, легкая шершавость... Запах реактивов и свежепроявленных снимков... Найти бы себе такое занятие, спокойное и увлекающее. Чтобы свободным себя почувствовать, и от дурных мыслей освободиться.
        Вот и отец Александр в компании прихожанок рядом с церковью. Мужчин в окружении почти нет. У мужиков в селе несколько другие заботы, не тянет их к храму.
        А вот и очередь, ожидающая подвоз хлеба в магазин. Видно, машина, развозящая хлеб из Северска по селам, задерживается. Почти все село собралось. Опытный глаз сразу определил расслоение толпы по компаниям, интересам. Непростая фотография, со смыслом.
        Большой цветной снимок семьи Аверьяна Жукова. Жена, две дочери и сын. Разодеты как в театр, дамы в украшениях, все блестит, светится. Явно заказ. И тут видно отношение их друг к другу: глава семьи в центре; слева от него жена со старшей, Зоей, справа Наталья с Михаилом Аверьянычем. Аверьян смотрит твердым взглядом прямо в объектив, Евдокия с Зоей куда-то вправо, а Михаил с Натальей вверх. Будто боятся взглядами пересечься.
        Оно и понятно. Старшая дочь Аверьяна с матерью без торговли и прожить не могут, сутками готовы в киоске пропадать. Мечтают о собственном магазине. А младших, тех тянет в другом направлении. Михаил готовится в летное училище, а Наталья хочет стать археологом. И откуда у нее такое? Вот и приходится им обоим отбиваться от матери, желающей всех определить в торгово-купеческое сословие.
        ...Вид Борового откуда-то с возвышенности. Да это же с Ведьминого холма, через который идет та самая роковая тропинка, что прячет одних, а выводит в мир других... Дом Янчева, с белой цифрой "5" на красной крыше; за ним, - хата Анастасии. Видно хорошо одно окно, другие скрыты за деревьями в палисаднике. Надо бы этот снимок выпросить у Чумакова, интересная работа. Пожалуй, можно смело говорить о художественном подходе к фоторемеслу. Молодец Василий Николаевич, и здесь проявил себя. Светотени, цветовые пятна, перспектива, - все сочетается в гармонии. И главное, настроение фотографа, его отношение к снимаемому сразу видны. Поймать характерный момент, - высокое искусство.
        Нужного снимка Захар Петрович на столе не обнаружил. Он отложил в сторонку вид Борового от Ведьминого холма, из мастерской вернулся Чумаков, держа в обеих руках по пачке фотографий. Окинув взглядом стол, он остановился на снимке, лежащем отдельно.
        - Что, понравился? Дарю. Свежий, этим летом делал.
        Василий Николаевич аккуратно положил принесенные фотографии перед Захаром Петровичем.
        - Вижу, нет тут нужного тебе. Посмотри эти. Не найдешь, придумаем что-нибудь.
        Но придумывать ничего не пришлось, Захару Петровичу повезло. В первой пачке он обнаружил фотографию родителей Юрия Ляхова. Валентина Семеновна и Герасим Борисович стояли рядом со своей калиткой и смотрели прямо в объектив.
        Беркутов вспомнил недавнюю встречу с ними. Какой-то сумбурный, запутанный у них разговор получился. Герасим Борисович молчал, смотрел куда-то мимо Беркутова, так и не удалось поймать его взгляд. Валентина Семеновна говорила с долгими паузами между предложениями. Создавалось впечатление, что она долго обдумывала в себе фразы, прежде чем произнести. Так обычно говорят люди, старающиеся скрыть от собеседника что-то наболевшее, важное и свое-собственное до боли. Она жаловалась, что Юрий редкий гость в родительском доме, ни разу не остался на ночь, приходит только с Анастасией.
        Видно было, застарелое горе еще не растаяло, а новая радость от возвращения сына еще не успела обосноваться в сердце, стать в нем хозяйкой. Фотография Чумакова ясно показывает: Валентина Семеновна стоит с каким-то напряжением, будто хочет сказать нечто в объектив, да не может. Нельзя.
        Нельзя! Нельзя?
        Чувствует материнское сердце... Но ничего пока не понимает. Не поймет никогда, сомнения без слов со временем уйдут, она обретет покой. Да и сколько ей осталось? Не поймет, если тот же Захар Беркут не разъяснит. Что тогда будет?
        Сколько людей завязано в один узел! Развяжи его, и рассыплются судьбы многих. Имеет ли он на это право? И при чем здесь служебный долг? Ведь существует еще долг человеческий, и не выше ли он любого другого?
        С чувством вины Захар Петрович положил снимок родителей Юрия на место и принялся за вторую пачку. Он не замечал, что Василий Николаевич стоит за ним и, не дыша, наблюдает за поисками нужной фотографии.
        А вот и то, что нужно. Похоже, Анастасия с Юрием и не заметили, как Чумаков их сфотографировал. Съемка скрытой камерой. И как Василий Николаевич ухитрился? Наверное, спецобъективом, откуда-то со стороны дома Янчевых.
        Они смотрели поверх улицы, в небо, стоя в начале тропинки, ведущей из села, спиной к Ведьминому холму. Фотография большая, двадцать четыре на тридцать шесть, лица крупным планом. Повезло, ничего не скажешь. Для сравнения ничего лучше и не надо. Лицо Юрия снято анфас, очень четко. Глаза, скулы, подбородок...
        Захар Петрович вопросительно взглянул на Василия Николаевича, тот понимающе кивнул. Уложив в папку снимки, Беркутов простился с фотографом и заторопился обратно в кабинет.
        Пожалуй, исходного материала достаточно. Но что, если неясные его подозрения оправдаются? Что тогда делать? Как это отец Александр сказал во время их последней беседы в его кабинете? "Выяснишь, да захочешь ли?" Неужели Владимир Сергеевич уже тогда все предвидел? Или знал много раньше? Ведь для открытия истины не всегда обязательно проводить документальное расследование.
        Несомненно, знает что-то отец Александр, но не говорит, не хочет вмешиваться, не хочет подталкивать. А прямо спрашивать не годится. Если бы можно было, тот сам бы сказал.
        10.
        ЗАХАР ПЕТРОВИЧ БЕРКУТОВ. 5 АВГУСТА. НОЧЬ. УТРО.
        После полуночи второй раз позвонила жена. Захар Петрович раздраженно попросил больше не мешать работе, и она обиженно бросила телефонную трубку так, что в ушах отдалось.
        В окно просачивалась утренняя заря, верхушки тополей на противоположной стороне улицы окрасились малиновым соком. Через полчаса можно погасить лампу.
        Чем звонить, лучше бы она термос с крепким чаем на ягодах шиповника принесла, подумал Беркутов. Да пару бутербродов. Начинать рабочий день на голодный желудок не очень-то сподручно.
        Он поднял глаза на настенные часы: стрелки не двигались, остановив время. Шея и затылок ныли как рука, когда ее отлежишь во сне. Захар Петрович, массируя одной рукой шею, перевел взгляд на молчащий телефон, поднял трубку. Привычный гудок в ночной тишине прозвучал оглушительно. Где-то проснулся сверчок, заиграл на однострунной скрипке. Скрипку Захар Петрович не любил.
        Через пару часов, если стрелки на часах сдвинутся, он прервет нудный непрерывный гудок и на другом конце провода человек в милицейской форме поднимет трубку другого аппарата, внимательно выслушает и отдаст команду. Еще через час оперативная машина остановится перед крыльцом администрации.
        Капитан Беркутов выполнит служебный долг, его отметят в приказе начальника областного управления, предложат повышение по службе. В район или область. Жена обрадуется, дети примутся строить новые планы.
        А Боровое всколыхнется, равновесие, и без того неустойчивое, нарушится. Пройдет время, все успокоится. Но не все успокоятся. Один телефонный звонок способен изменить течение нескольких жизней. Будут закрыты два дела, связанные с этими жизнями. Связь-то прямая, самая что ни на есть жесткая.
        Кому нужны эти телефоны? Ведь оказывается, что мысли и желания передаются без проводов и радиоволн, а сила их воздействия не меньшая.
        На столе беспорядок: исписанные листы, фотографии, карандаши, линейка... Все вперемешку. В очередной раз он заглянул в глаза Анастасии Ляховой на ближайшей фотографии. И как она смогла такое! На самом деле, вера творит чудеса. Да чудеса разные бывают. Как и магия делится на белую и черную. Факт налицо, но непонятно, как подобное возможно. Говорить с Анастасией, - смысла нет, она сама ни в чем не разобралась.
        Сила есть, ума не надо... В данном случае сила желания...
        Следствие, конечно, разберется. Не во всем, но главное вскроется. Найдутся объяснения, отбрасывающие всякую таинственность, мистику происшедшего, дело станет простым и ясным. И виновные предстанут, без этого никак. Но ясно будет на бумаге и только тем, кому некогда заглянуть в суть. И тем, кто просто неспособен на это. Похоже, и он сам из их числа, ничего не понимает.
        Ну как могут происходить такие превращения сами по себе, по одному желанию? Как в сказке, по щучьему велению.
        Разве что отец Александр... Да в эксперты по следственному делу священник не подойдет. И сам вряд ли согласится.
        Захар Петрович отодвинул в сторону фото Анастасии, разложил на его месте три других. Слева, - допризывный снимок Юрия, взятый у Анастасии. Рядом, - снимок Сергея Конкина, присланный из райотдела. Справа, - фотография, сделанная Василием Николаевичем.
        Захотелось еще раз проверить выводы, теплилась абсолютно неприемлемая надежда на ошибку. Ночь Чезаре Ломброзо на исходе. Великий итальянец с его антропологическими стигматами, то бишь биологическими признаками, всю ночь пробыл с ним. Пусть Чезаре и ошибался в исходных посылках, во многом он прав. По теории Ломброзо никто из троих не подходил под определение преступника. Единственный общий для всех признак наследственного стремления к антиобщественному поведению, - высокие, монгольского типа скулы. У того, кто называл себя Конкиным, этот признак выражен слабее. У молодого Юрия - очень четко. У вернувшегося Ляхова, - нечто среднее между ними, ближе к довоенной фотографии.
        А вот язык сравнительных соотношений, пропорций, тот откровеннее. Беркутов взял линейку, карандаш, чистый лист бумаги. Скулы оставим, тут явные изменения, иначе сходства не было бы. А вот отрезки от точки межбровья до середины подбородка и между центрами глаз либо крайними точками их разрезов давали одну дробь! Одну, но, - для двоих!
        Лицо молодого Ляхова имело свои пропорции и не вписывалось в компанию. Снимок, сделанный недавно Чумаковым и присланный из Северска в дополнение отпечатанному на газетной бумаге, изображали одного и того же человека! Человек один, а фотографии разные. Есть отличия. Надо рассматривать их как изменения, но объяснения изменениям нет. Как будто в течение неполного воскресного дня, с девяти ноль-ноль до семнадцати тридцати сделали человеку пластическую операцию, а ее следов не оставили.
        Если добавить сюда шрам на плече и еще кое-какие мелочи, голова кругом пойдет у любого.
        Тем не менее, идентификация по фотографиям, если проделать ее в лаборатории, подтвердит выводы Беркутова, в том нет сомнений.
        Взять глаза... Их выражение, особенности радужной оболочки, - тут ничего не изменилось. Все сходится. Специалисты найдут десятки оснований для подтверждения сходства или непохожести. И согласятся с Беркутовым.
        Как отец Александр в прошлый визит сюда зацепился глазом за снимок Конкина! Надо же!
        Захар Петрович отложил листок с цифрами в сторону, затем смял его и бросил на пол вслед другим; линолеум кругом стола весь был завален мятой бумагой.
        Если бы еще тропинку да поляну на холме подвергнуть допросу! Но тому не существует ни методики, ни приборов, ничего. А ведь интересно. Один исчез, войдя на тропинку с шоссе. Другой обнаружен выходящим с той же тропинки на подходе к Боровому. Свидетельские показания в наличии. Совпадение по времени настолько странное, что может называться роковым. Для кого роковым? А вот это вопрос широкий, лучше не трогать.
        Ведьмин холм оправдал-таки свою репутацию.
        Захар Петрович убрал снимки в папку. На смену им пришли листы, разграфленные пополам. Всю ночь он систематизировал характерные признаки, принадлежащие одному человеку. С одной стороны, - особенности Юрия Ляхова в юности, с другой, - его же, но сегодняшнего. А рядом еще один лист бумаги, на нем, - краткое описание личности фининспектора Конкина.
        Юрий Герасимович Ляхов, пропавший без вести почти двадцать лет назад, любил технику и свободно ориентировался в ней без руководств по эксплуатации. В человеке сидел технический талант. Ни велосипед, ни любые часы, ни двигатель отцовского "Запорожца" не представляли для него тайны. Такие качества не пропадают, они сидят в генах.
        А что же рядом, справа? Ляхов Юрий Герасимович, вернувшийся в середине июня неизвестно откуда, к технике абсолютно равнодушен. Он ничего не смыслит даже в утюгах и электроплитках. Беркутов провел несколько проверок, чтобы узнать это.
        Подобных несоответствий не на один лист.
        Описание же гражданина Конкина, человека до последнего атома городского, до двадцати лет маменькиного сыночка, абсолютно точно повторяет правую колонку. Его и в армию не призвали по причине ярко выраженного плоскостопия. Конкин и Ляхов-сегодняшний как однояйцевые близнецы, со всеми плюсами и минусами. Человека, родившегося в городе и всю жизнь проведшего в тепличных условиях, непросто наделить качествами человека исконно деревенского, да еще и обладающего неординарными способностями, каким был Юрий Ляхов. Не случайно же Анастасия, пусть после долгих колебаний, стала его женой.
        Любой следователь, используя подготовленный Беркутовым материал, без труда ответит на вопрос, кто есть кто.
        Но существует еще один очень важный момент. Деперсонализация памяти... С этим сложнее. Психические процессы не могут быть проанализированы подобно внешним признакам. Скажут: амнезия, мало ли что, надо подождать. И выводы Беркутова относительно избирательных особенностей памяти вернувшегося посчитают за фантазию. А то и за бред.
        За два десятилетия человек вправе забыть многое, это нормально. Тем более, если прошлое осталось за стеной долгой разлуки с родными и близкими. Можно простить, если он не помнит и самых ярких эпизодов своего детства и юности.
        Но как объяснить, что Юрий узнает немедленно тех, кого узнавать не должен никак, что он свободно ориентируется в том, что сложилось в селе намного позже его призыва в армию?
        Он называет по именам детей, впервые им встреченных, знает их пристрастия: кого к французскому мороженому, кого к жвачке "Стиморол".
        Чего стоит только один пример: Юрий, ожидая у магазина вошедшую туда за покупками Анастасию, буквально ошеломил молоденькую Зоечку Перехлестову вместе с ее женихом, поприветствовав их по имени-отчеству, проявив глубокое знание их проблем, успехов и огорчений. А ведь ее жених, - житель столицы, где Зоечка учится на втором курсе университета, и приезжает он в Боровое второй всего раз. Фининспектор Конкин ничего такого знать просто не мог.
        Как не мог знать и Ляхов Юрий Герасимович! Но Анастасия Ляхова, давняя подруга зоечкиной мамы, о ее жизни прекрасно осведомлена и знает обоих хорошо, и невесту и жениха.
        И если сложить такие эпизоды в единую картинку, получается, что сегодняшний Юрий Ляхов видит мир глазами вновь обретенной жены. А их память, их воспоминания, их знания, - настоящие двойники!
        Захар Петрович уверен: Анастасия тоже начала догадываться. Вот уже неделю она держит Юрия дома, выпуская только в сад-огород, где он может общаться лишь с Евдокимом Ерохиным. Дальние прогулки, - только в лес, и только вдвоем.
        Заболели опухшие глаза, в пальцах обнаружилась легкая дрожь. Ломота от затылка перешла на всю голову. Захар Петрович заметил, что настольная лампа уже ничего не освещает, и нажал на кнопку выключателя. Ничего не изменилось, кроме электролампочки, - светящаяся нить в ней пропала.
        Вот и рассвет пришел. Пора приступать к завершению. К тому, что он хотел сделать так давно, и никак не мог решиться.
        Из нижнего ящика стола он вытащил полевую офицерскую сумку. Пока справлялся с металлической защелкой, вспомнился Петр Алентов. Петька Блаженный...
        Что там Мастер начертал на камне, стоящем у развилки трех дорог?
        Налево, направо, прямо... Куда ни пойдешь, что-нибудь да получишь и потеряешь. А, вот что запомнилось крепче: "Прямо пойдешь, - кормило потеряешь, но душу спасешь". Надо же слово отыскать! Кормило! Нечто родственное кормушке. По петькиному выходит, если это к Беркутову относится, то служба кормит его. То бишь начальство. Действительно, попробуй кому сказать, что это не так. Той же любимой супруге, Ирине свет Павловне. Она тотчас поправит.
        А ведь верно мыслит отец Александр. Петька Блаженный скорее провидец, чем ненормальный. В сравнении с Алентовым он, капитан милиции Беркутов, просто младенец.
        ...Несвежее полотенце, зубная щетка, механическая бритва. Какая-то книга. Не всматриваясь в заглавие, он открыл ее посередине.
        "Коммодор Рех включил вариатор, и лицо сидящего напротив агента по перевозкам побледнело и через секунду скрылось в голубоватой дымке".
        Фантастика, понял Беркутов. Доувлекался Сергей Гаврилович чужими домыслами.
        Паспорт и инспекторское удостоверение лежали в самой глубине. Видимо, хозяин положил их в первую очередь. Надо ли? Имеет ли Беркутов право?
        Вопреки всем правилам и своим жизненным принципам Захар Петрович снял эту сумку с гвоздя в темном углу сеней в избе Анастасии. Там она висела со дня появления Юрия. Теперь, когда он убедится в своей правоте, к которой пришел долгим и трудным путем, отказавшись от прямого и простого, придется что-то с сумкой и ее содержимым делать. Может быть, вернуть на прежнее место? Так же незаметно...
        Анастасия рано или поздно наткнется на нее. Об исчезновении фининспектора, как и многим в Боровом, ей известно...
        Можно и не возвращать. О сумке и ее прежний хозяин не помнит. И не вспомнит никогда. Эта полевая сумка выпала из реальности, она в ней чужая. Только во власти Захара Петровича вернуть ей бытие. Или окончательно закрепить за сумкой, документами и всем остальным ее содержимым сегодняшний статус.
        Он открыл помятую, без обложки, корочку паспорта. Знакомые глаза взглянули на него с маленькой фотографии. Стоило ли раскрывать?
        Утренний луч медленно переместился с коричневого бока офицерской сумки и застыл алым отблеском на телефонной трубке...