Зовущая тебя Вечность Михаил Валерьевич Савеличев
        «…В парадном не пахло ничем. Даже смертью. И тем более - мочой и фекалиями. Фекалиями… Муравей попытался улыбнуться собственной интеллигентности. Он полз на второй этаж по широкой лестнице. Как самый настоящий муравей. Если только муравьи могли существовать в таком адском холоде. И голоде. Засунутая в карман пальто рука слабо сжалась. На том месте, где теперь пустота. Ничего. Ни крошки от ста двадцати пяти граммов хлеба. Вязкого, словно глина. То, что полагалось ему как научному сотруднику Музея естествознания. Как хранителю кита.
        - Зачем вы это сделали?
        Голова кружилась, и Муравью показалось, что голос раздается прямо в звенящем от пустоты черепе.
        - Зачем вы это сделали? - повторил голос. - Ведь она все равно умрет. А у вас еще есть… был шанс выжить…»
        Михаил Савеличев
        Зовущая тебя Вечность
        (повесть)
        Мгновенья раздают - кому позор,
        кому бесславье, а кому бессмертие. Р. Рождественский
        Пролог
        Модель Эйнштейна - Геделя
        Два человека медленно шли по залитой летним солнцем улице. Если бы не тень от деревьев, было бы жарко. Нестерпимо жарко. Один из идущих вполне соответствовал сезону, облаченный в широкие легкие брюки, светлую рубашку с закатанными рукавами, зато второй был в безукоризненном сером костюме в полоску.
        Муравей, который наблюдал за ними из окна кафе, вдруг подумал, что человек в костюме напоминает ему чеховского «человека в футляре» - своей тщательной упакованностью, которую дополняли круглые очки и шляпа. Клоун и «человек в футляре» - странная пара. Они о чем-то говорили, точнее, говорил человек с растрепанной седой шевелюрой и смешной примятой шапочкой, а тот, что в очках, смотрел под ноги, изредка кивал и сдержанно улыбался.
        Муравей знал, что они зайдут в кафе. Он даже знал, какой столик займут. Что такое Вечность, как не вечное возвращение? Все повторяется раз за разом. Через тысячу, через миллион, через миллиард лет - какая Вечности разница? Муравей отхлебнул кофе из чашечки и с особой остротой ощутил - все это было, есть и еще будет множество раз.
        - Конечно, это не совсем то, что я ожидал, друг мой Курт, - сказал человек с растрепанной шевелюрой. - Но подобные истории меня уже не удивляют. Наши работы с Планком оказались провозвестниками квантовой механики, но я никогда не смогу принять Стокгольмскую интерпретацию! Получается, бог играет в кости! Как заядлый игрок, превращая физические закономерности в случайности.
        - Так выходит, - сказал человек в очках. - Поверьте, Альберт, я следую лишь математике, которая такая же реальность, как мороженое у вас в руках. Особая реальность, но все же реальность. Релятивистские уравнения допускают такой вариант решений, а значит, мироздание вполне может быть таким…
        Муравей с соседнего столика смотрел на разговаривающих. Даже с высоты Вечности эти двое были титанами. Титан физики и титан математики.
        Человек, которого назвали Альберт, схватил салфетку, достал из кармана изрядно погрызенный карандаш:
        - То есть мы имеем решение в виде стационарной вселенной с замкнутым на себя потоком времени, так?
        - Ну… можно сказать… Точнее будет интерпретировать временной поток не как замкнутый, а переходящий из прошлого в будущее и из будущего в прошлое в некой своеобразной точке… Точке перехода, или точке перегиба. Не суть важно, как назвать, но у нее весьма интересные характеристики. Вот взгляните… - человек в очках достал из кармана блокнот, перелистал несколько страниц.
        Муравей решился. На этот раз он все же решился. Промокнул салфеткой губы, встал, подошел к столику и слегка поклонился:
        - Простите, господа, что вторгаюсь в вашу беседу, но ее предмет меня очень заинтересовал.
        - Вы… вы - немец? - Альберт удивленно смотрел на Муравья.
        - Нет-нет, что вы. Всего лишь владею языком. Поэтому невольно подслушал часть того, о чем вы говорили… Эта точка перегиба времени, о которой упоминалось… не является ли она указанием, что в данном решении кое-чего не хватает?
        - О чем вы? - человек в очках посмотрел на Муравья.
        - Насколько я помню… знаю, - поправился Муравей, - в уравнения Эйнштейна… извините, господина Эйнштейна, включался так называемый лямбда-член, чтобы обеспечить силу отталкивания в модели вселенной. Он возникал, потому что в релятивистские уравнения не входит условие сотворения мира. А если у нас нет того, кто сотворил мироздание, то закономерно ожидать, что данное упущение проявится и в других возможных решениях.
        - Курт, я, кажется, понимаю, о чем говорит молодой человек, - Альберт зачерпнул ложечкой подтаявшее мороженое и отправил его в рот. - Точка слияния прошлого и будущего - свидетельство отсутствия во вселенной бога. Мы попадаем в дурную бесконечность, переживая раз за разом всю историю мироздания. То самое вечное возвращение Ницше. Ты, оказывается, - ницшеанец, друг мой Курт!
        - А кто вы? - Курт пристально смотрел на Муравья. - Кто вы такой?
        - Бог, - сказал Муравей. - Всего лишь бог. И как бог хочу сказать, что вы чертовски правы, господин Гедель. Ваша модель стационарной вселенной… Как бы это выразить точнее… Она взята за основу.
        - Вы сумасшедший, - покачал головой человек в очках. - Я не знаю, кто вы на самом деле, но вы - сумасшедший.
        - Мы все, друг мой Курт, сумасшедшие, - сказал Альберт и, словно в подтверждение своих слов, показал язык проходящей мимо девчушке. Девчушка заулыбалась. - Только дети нас понимают.
        - Через много-много лет в будущем, или, если угодно, много-много лет назад, в прошлой вселенной, люди изобрели Вечность. То есть они думали, что обрели бессмертие, самое настоящее - вечную жизнь, неуязвимость, но оказалось, нельзя измениться самому, не изменив окружающее мироздание, - сказал Муравей. - И мироздание лишилось творца. Он умер. Или ушел. Или исчез. Не важно. Важно то, что мы оказались в Вечности, из которой не вырваться. В полном согласии с вашей моделью стационарного времени. Это и есть Вечность, господин Гедель. А все эти боги древности, о которых позабыло или все еще помнит человечество, - Вечные в бесконечном коловращении Хроноса.
        1.В нашем доме поселился удивительный сосед
        Мы с Мишкой поддались на уговоры его отца - все же прочитали книжку «Звездный билет» итвердо решили - после десятого ни в какой институт не поступать, а отправиться путешествовать.
        Маршрут был задуман такой: сначала, как и у героев книжки, - в Прибалтику, ведь это, говорил Мишка, бывавший в Риге, почти заграница. Потом - Сибирь, Байкал, Дальний Восток, Сахалин. И так нам захотелось в путешествие! А вместо этого торчим в городе все жаркое лето. Время, хоть и каникулы, тянулось медленно и скучно. Но тут в нашем доме появился Николай Николаевич.
        Он появился как-то очень незаметно. Словно всю жизнь проживал на четвертом этаже, каждый день спускался во двор, выходил из парадного, раскланивался с бабушками, сидящими на лавочках, и шел в молочный и булочный магазины, размахивая авоськой. Ходил он странно, будто на кончиках пальцев, и к тому же подпрыгивал - чуть-чуть, но от этого еще больше походил на птицу.
        - Птица-секретарь, - сказал Мишка, когда мы впервые увидели Николая Николаевича. - Вылитая.
        - Таких птиц не бывает, - возразил я, хотя точно знал - Мишка не придумывает. Если он что сказал, то железно прочитал в энциклопедии или в одной из тех книжек, которые не перестает таскать из библиотеки даже летом.
        - Бывает, - Мишка проводил взглядом Николая Николаевича, а затем спросил: - Ты не заметил в нем что-то странное?
        Ничего странного я в новом соседе не заметил, но решил поддержать интригу, как выражалась мама, когда слушала по радио какой-нибудь спектакль, и зловеще прошептал:
        - Заметил. А ты?
        Мишка почесал в затылке.
        - Нет, - сказал он. - Не заметил. А что ты увидел?
        Всегда попадаюсь на его удочку! Сколько лет дружим, а не могу привыкнуть. Но, как говорит бабушка, назвался груздем - полезай в кузов.
        - Все. Все в нем очень странно.
        На удивление, Мишку ответ устроил. Он дернул меня за рукав:
        - Пошли за ним.
        Выходить из затененного двора на пропеченную солнцем улицу не хотелось. Но мне и самому стало интересно. А вдруг - шпион? Как в «Ошибке резидента»? И сейчас, быть может, резидент совершает ошибку, которая выдаст его с головой. Но, как назло, никого из бдительных граждан рядом не окажется, чтобы сообщить сотруднику НКВД. Конечно, для десятиклассника играть в шпионов - не по возрасту. Но и дуреть от летнего безделья надоело.
        В молочном прохладно пахло молоком и влажным прилавком. Продавщица скучала, а Николай Николаевич внимательно рассматривал стоящие перед ним бутылки. Литровые - с молоком. Полулитровые - с кефиром, ряженкой, совсем маленькие баночки - со сметаной.
        - Это что? - он показал на литровую бутылку.
        - Молоко, - сказала продавщица.
        - А это?
        - Кефир.
        - А…
        - Ряженка, - не дожидаясь вопроса сказала продавщица. - Гражданин, что брать будете?
        Мы с Мишкой переглянулись. Вот! Вот оно!
        - Все, все буду брать, - сказал Николай Николаевич. - У них и крышечки разные… - пробормотал он себе под нос, рассматривая бутылку с ряженкой.
        Неловко загрузив в авоську бутылки, Николай Николаевич направился в булочную, где так же долго рассматривал лежащие на лотках булки, бублики, кирпичи черного хлеба, а в витрине прилавка - упаковки вафель и россыпи сухарей. От запаха свежего хлеба нам с Мишкой захотелось есть. Мы не удержались и купили по бублику, благо в карманах как раз завалялось два пятака. И для маскировки хорошо. Мы что? Мы бублики покупаем. А то, что тут Николай Николаевич оказался, - просто случайность.
        Выйдя из хлебного и доедая бублики, мы уселись на поребрик, думая, что новый сосед отправится домой, но не тут-то было. С полной авоськой, которая почти скребла асфальт, потому как туда добавились булка, хлеб и кулек сухарей, он отправился дальше вдоль нашего дома в магазин спортивных товаров.
        Мы с Мишкой переглянулись. Одна и та же мысль возникла у нас - Таня!
        Чем хорош август - тем, что в магазине «Спорттовары» появляются молоденькие продавщицы. Наши ровесницы из торгового техникума, которые проходят там практику. Таня - одна из них. Самая симпатичная. Когда Мишка зачастил в «Спорттовары», я и вправду поверил, что он решил над мышцами поработать. Эспандер купить. Гантели. Но когда я взялся ему в этом деле помогать, то сообразил - дело не в мышцах. А в Тане. На которую Мишка косился, как конь на овес. Гантель берет, примеривается, а сам - на прилавок смотрит, за которым Таня стоит. Когда я ее в первый раз увидел, она мне не слишком понравилась. Худенькая чересчур. Будто голодала. Но потом… То ли Мишка так на меня повлиял, то ли я сам, в общем, не проходило и дня, чтобы мы в этих «Спорттоварах» что-нибудь не выбирали. То лодку резиновую, то удочки, то штангу, то перчатки боксерские.
        Мы опоздали. Когда, запыхавшись, ввалились в магазин, оказалось, что новый сосед даром время не терял, а, облокотившись на прилавок, о чем-то беседовал с Таней. Таня улыбалась и кивала. Мишка рванул к прилавку, но я его удержал. Никакой конспирации! Не хватало еще выдать себя с головой!
        Мы принялись расхаживать по магазину, одновременно наблюдая, как Таня выкладывает перед Николаем Николаевичем удочки, сачки, леску, крючки. Тот все внимательно рассматривал, качал головой, откладывал. Самое большое внимание его привлек сачок. Он и так примеривался, и этак, будто не на рыбалку, а за бабочками собрался.
        Сачок он все же купил. Тут и настал момент истины. По-хорошему, следовало продолжить слежку, но у Тани следовало выяснить - о чем они так мило разговаривали?
        - Иди за ним, - хмуро бросил Мишка. - А я с Таней словечком перекинусь.
        - С какой стати? - не менее хмуро сказал я. - Иди ты, а с Таней и я поговорить могу.
        В общем, чуть не поссорились. Прямо там, в магазине.
        2.Мельмот Скиталец
        В парадном не пахло ничем. Даже смертью. И тем более - мочой и фекалиями. Фекалиями… Муравей попытался улыбнуться собственной интеллигентности. Он полз на второй этаж по широкой лестнице. Как самый настоящий муравей. Если только муравьи могли существовать в таком адском холоде. И голоде. Засунутая в карман пальто рука слабо сжалась. На том месте, где теперь пустота. Ничего. Ни крошки от ста двадцати пяти граммов хлеба. Вязкого, словно глина. То, что полагалось ему как научному сотруднику Музея естествознания. Как хранителю кита.
        - Зачем вы это сделали?
        Голова кружилась, и Муравью показалось, что голос раздается прямо в звенящем от пустоты черепе.
        - Зачем вы это сделали? - повторил голос. - Ведь она все равно умрет. А у вас еще есть… был шанс выжить.
        Вопрошающий сидел на ступеньке и не смотрел на Муравья. Казалось, что он и не к нему обращался, а говорил в промежуток между стойками перил.
        - Что? - сил не осталось, но проклятая интеллигентность заставляла открывать рот. Тратить последние крохи сил. Хотя, если подумать, зачем ему эти крохи? Подняться в комнату, упасть на кровать и умереть? Это можно сделать и здесь. В ходе содержательной и дружеской беседы с незнакомцем.
        - Вы отдали девочке весь свой хлеб, - терпеливо сказал незнакомец. - Она его не сможет съесть и сегодня вечером, - он посмотрел на запястье, которое охватывал массивный браслет, - да, сегодня вечером она умрет. Ваша жертва напрасна.
        «Сумасшедший, - подумал Муравей. - Голод и холод доводят людей до сумасшествия. Или он хотел, чтобы этот хлеб достался ему?»
        Незнакомец протянул к Муравью ладонь, на которой что-то чернело. Размером со спичечный коробок.
        Хлеб!
        - Возьмите. Ей он не понадобится, поверьте.
        Муравей крепче ухватился за перила. Голова кружилась сильнее. Хотелось тоже присесть на ступеньку и отдохнуть. Но он знал - этого делать не следует. Ледяной мрамор вытянет из тела последние крохи тепла. Как он вытянул из многих других соседей, которые тоже поднимались к себе в комнаты и решали немного передохнуть. А потом заледенелые трупы долго чернели на ступеньках, пока не приходила похоронная команда и не выносила их прочь.
        Головокружение немного утихло. Муравей отпустил перила, оперся другой рукой о стенку и продолжил подъем, обойдя незнакомца. Пусть сидит.
        Пройдя длинным коридором коммуналки, тихим и гулким, Муравей толкнул незапертую дверь комнаты и опустился на табурет. Когда-то отец говорил, что в старости время замедляется - все делаешь очень медленно, неторопливо. Голод - это старость. От него тоже все неимоверно замедляется. И если сначала хочется есть, ужасно хочется есть, то потом голод сменяется желанием спать, дремать в самых неподходящих для этого местах, например, в очереди за хлебом. Но в конце концов уже не хочется ни есть, ни спать.
        - У вас много книг, - сказал незнакомец, и Муравей поднял упавшую было на грудь голову. - Вы, наверное, много читаете?
        - Что… вы… здесь… делаете? - Слова давались с трудом. Как будто совершаешь тяжелую работу. Но дремота слегка рассеялась, и Муравей даже почувствовал нечто вроде благодарности к бесцеремонному посетителю.
        - Смотрю книги, - незнакомец продемонстрировал томик. - «Мельмот Скиталец». Не читали?
        Где-то между томиками изданий Academia были втиснуты тощие научно-популярные брошюрки за авторством Н. Н. Муравья.
        - Читал…
        - Тем лучше! - обрадованно воскликнул незнакомец, звук сытого голоса наполнил комнату и, не уместившись в ней, прокатился по коридору.
        Муравей даже поежился, настолько голос был сыт. В животе заболело. Ему давно казалось, что его тело перешло на самопоедание. Пока толстый сохнет, худой сдохнет… кто говорил эту присказку? Голод опроверг ее. Толстые умерли первыми. А тощий Муравей жив до сих пор.
        - Дело в том, что я - Мельмот, - сказал незнакомец. - И как полагается Мельмоту, у меня к вам предложение. Предложение, от которого вы не откажетесь.
        Муравей закрыл глаза. Как ему показалось - ненадолго. На мгновение. Но его тут же затрясли за плечо.
        - Вам нельзя спать, - сказал незнакомец, назвавшийся Мельмотом. - Вы в критическом состоянии от недоедания. Вы напрасно отдали хлеб той девочке… хотя, если бы вы этого не сделали, я не смог здесь оказаться.
        - Предложение… - вспомнил Муравей. - Хотите… дать… мне… поесть?
        - Нет, - Мельмот рассмеялся, - нет, ну что вы. Я дам вам гораздо большее. Вечность! Вы желаете Вечность?
        - Не… понимаю…
        Мельмот присел перед ним на корточки, положил горячие ладони ему на колени и заглянул в глаза:
        - Вечность, которая зовет вас. Вы слышите ее зов?
        3.Человеческая комедия
        В последующие дни ничего толком мы про Николая Николаевича не выяснили. Ну, ходит человек в магазин. Сначала в молочный, потом в булочную, затем в «Спорттовары», заглядывает в киоск, газеты покупает, журналы. Что необычного? Да к тому же между мной и Мишкой черная кошка пробежала. У нас такое бывает. Будто устаем друг от друга и на какое-то время расходимся. Потом опять сходимся, не разлей вода.
        И тут случилось такое, что всю кашу и заварило. Николай Николаевич познакомился с Мишкиным отцом.
        - Он к нам приходил! - выпалил Мишка с порога, как только я открыл дверь на его длинный звонок. Есть у него дурная привычка - держать палец на звонке, пока не откроют. Соседи ругались, но Мишке все нипочем.
        - Кто? - зевнул я. Полночи читал, поэтому не выспался. Даже забыл про черную кошку, что между нами пробежала.
        - Николай Николаевич, - сказал Мишка.
        Я пожал плечами - приходил и приходил. Честно говоря, и думать о нем забыл. Это Мишка у нас мастер выдумывать. До сих пор содрогаюсь, вспоминая, как мы с ним на даче кашу варили. А уж как собаку в чемодане везли…
        - Ну, - говорю, - и на здоровье, - а сам зеваю, не могу удержаться, томиком Бальзака рот прикрываю.
        - Ух-то, - говорит Мишка, - Бальзак! Человеческая комедия. Как ты сквозь это продираешься?
        Не то чтобы Мишку это удивило, он и сам не такое читает - Кафку там, Хемингуэя, благо библиотека у родителей огромная, а деду как участнику Гражданской подписные издания дают, да такие, от которых у меня слюнки текут. Мишка теми изданиями, конечно же, делится, не то что некоторые, которые даже листочки к книжным шкафам кнопят: «Не шарь по полкам жадным взглядом, здесь книги не даются на дом». Где такое увидишь, сразу хочется развернуться на пороге и уйти. А в общем, мириться Мишка пришел, вот и все дела.
        Помирились.
        - Завтра вечером давай ко мне, - сказал Мишка. - Этот Николай Николаевич опять к нам придет, может, что и разузнаем.
        - Завтра вечером «Кабачок «Тринадцать стульев», - заикнулся было я, но Мишка так посмотрел, что я пошел на попятную. - А что у него за дела к отцу твоему?
        - Как я понял, - Мишка запнулся и слегка покраснел, из чего я догадался, что он подслушивал разговор отца и нового соседа, - как я понял, они хотят о времени поговорить.
        4.Кафе «Альфа»
        Дорога была древней. Бетон потрескался, из трещин росла трава, а кое-где пробились и деревца. За плотными зарослями кустов по обочинам виднелись поля, покрытые столь густыми травами, что казалось - сойди с дороги и увязнешь в ней, в непроходимой, жаркой чащобе, обители оглушительно стрекочущих кузнечиков, порхающих бабочек и натужно гудящих пчел.
        Муравей помнил - здесь когда-то был город. Если приглядеться, еще можно заметить светлые проплешины фундаментов, сплошь оплетенные березкой фонари, остатки кирпичных стен. Он поправил котомку, вытер со лба пот, заливающий глаза, и двинулся дальше, пытаясь вспомнить - как назывался город и что в нем имелось прекрасного.
        Синеву неба изредка прорезали всполохи - инфосфера еще жила какой-то своей жизнью, продолжая накапливать информацию, закачивая ее в вакуумные концентраторы. Которые наверняка потеряли большую часть емкости и превращали информацию в шум таких вот вспышек. Ночью они походили на северное сияние, которое в здешних широтах никто не видел с тех пор, как сместилась ось вращения планеты.
        Следовало давно свериться с картой, но останавливаться не хотелось. Да и другой дороги не имелось. Вот уже неделя, как он сошел с упругой поверхности самодвижущейся, вернее - когда-то самодвижущейся дороги и ступил на бетонку, а сворачивать с нее некуда. Муравей надеялся, что ему правильно все объяснили, а он правильно все понял. Кафе потому и называлось придорожным, что стояло у дороги. И миновать его невозможно.
        Когда солнце почти закатилось за горизонт - красный распухший шар, Муравей увидел дом. Добротный деревянный дом с открытой верандой и столиками. Окна светились уютом, и он прибавил шаг. Поднялся по широким деревянным ступенькам, облюбовал местечко и опустился на стул, положив на другой котомку. Дверь распахнулась, выпустив всполох теплого света.
        - Добрый вечер, путник, - женский мягкий голос.
        - И вам добрый вечер, - сказал Муравей. - Не возражаете, если я немного посижу?
        Темная фигура обрела объем, цвет и даже запах. Запах свежесваренного кофе.
        - Ваши вкусовые рецепторы не будут возражать против старомодной стимуляции кофеиносодержащей жидкостью?
        - Не будут, - Муравей улыбнулся. - Чашечку кофе я выпью с удовольствием.
        Она поставила перед ним высокий стеклянный стакан в металлическом подстаканнике. Носик кофейника слабо звякнул о стекло. Сильнее запахло кофе. Муравей пригубил и зажмурился:
        - Великолепно! Неужели кто-то еще этим занимается?
        - Чем?
        - М-м-м… выращивает кофе… завозит его в глубинку… жарит… мелет… варит…
        - Не знаю. - Легкий пожим плечами. - У меня стазисное хранилище. Этим зернам… очень много лет. За Вечность приходится расплачиваться.
        - Вам не встречался Мельмот? - Муравей пригубил кофе.
        - Мельмот… Мельмот… - Задумчивое повторение, словно перекатывание на языке незнакомого слова. - Нет, к сожалению. Но если вы ищете кого-то, то лучше отправиться в Город.
        - Город? - Муравей удивился. - Какой город?
        - С большой буквы. Город. У него нет иного названия. Да и зачем, если в мире не осталось ничего подобного? Они собираются там.
        - Они?
        - Ну, знаете… те, кого именуют беспокойными. Для которых бессмертие еще не превратилось в неподъемное бремя. И которые еще пытаются вести себя так, будто смертны и в их распоряжении всего лишь время, а не Вечность. Вечной жизни - вечное познание, так, кажется, они говорят.
        - И где же это вечное познание? - Муравей вздохнул и приготовился отхлебнуть еще кофе, но ощутил легшую на плечо ладонь.
        - Посмотрите вверх.
        Он посмотрел. Ночь. Звездная ночь. Такая прозрачная, что звезды не кажутся приколоченными к небосводу, а висят, будто крохотные светильники - одни ближе, другие дальше.
        - Они решили выйти к звездам…
        Рука похлопала по плечу:
        - Да. Отправляйтесь в Город и наверняка встретите там вашего Мельмота.
        5.Что может быть проще времени?
        Ничего толком из Мишкиной затеи не вышло. Я, как дурак, приперся к нему в гости, пропустив ради этого «Кабачок «Тринадцать стульев», а попал на физико-философский диспут, который завели Николай Николаевич и отец Мишки. Они расположились на кухне, отчаянно курили, отгоняя сигаретный дым в открытую форточку, и пили чай с лимоном.
        Мишкин отец втянул гостя в очередной спор, затевать которые он непревзойденный мастер и любитель. Он и с нами не гнушался поспорить, невзирая на возраст и образование. Хотя и называл нас «плетнями», мол, любим тень на плетень наводить. Интересный человек Мишкин отец - с бородкой, в очках и неизменном свитере крупной вязки, который таскал, не снимая ни зимой, ни летом. Занимался альпинизмом и обещал взять на Памир, когда станем студентами. На гитаре бренчал и постоянно ездил на слеты клубов самодеятельной песни.
        - Основополагающая идея современной физики, - вещал Мишкин отец, поблескивая очками, - под которой мы подразумеваем квантовую механику, релятивистскую теорию, сводится к тому, что человек важен. Во времена Ньютона мир казался всего лишь идеально сделанными часами, которые созданы богом, им заведены и тикают, невзирая на то - есть человек в природе или его нет.
        - Продолжайте-продолжайте, - кивнул Николай Николаевич.
        - Так вот, если уж физика вопиет: проблема человека - краеугольная проблема науки, и неважно, как мы человека туда протаскиваем, - в виде наблюдателя или антропного принципа, то почему в политике должно быть иначе?
        - Ну… насколько мне известно, Мюнхенский акт Лиги Наций наши руководители подписали. А одним из его положений предусмотрено…
        - Ах, оставьте! Вы видели лица наших… наших… Да разве их сравнить с лицами западных руководителей? Один Чемберлен чего стоит, хоть и лорд! Нет, что ни говори, а демократия имеет много преимуществ. И неважно - капитализм, социализм.
        - А время? - спросил Николай Николаевич. - Что вы думаете о времени? Оно требует наблюдателя?
        Мишка ткнул меня в бок локтем - слушай, мол, внимательно.
        - Время всего лишь физическая величина, - сказал Мишкин отец. - Субстанция загадочная и непостижимая. Строго говоря, как определил старик Эйнштейн, никакого времени нет, а есть единое пространство-время.
        - А что вы думаете о возможности путешествий по времени?
        - Малонаучная фантастика, - вынес вердикт Мишкин отец. - В противном случае можно было изменять прошлое, а это привело бы физическую картину мира ко множеству неустранимых парадоксов.
        - Почему не представить, что и время каким-то образом зависит от человека?
        - Что вы имеете в виду?
        - Еще древние греки разделяли время на хронос и кайрос. Хронос - это то время, на фоне которого и происходят все физические события, природные процессы. Собственно, его учитывает современная физика в своих уравнениях. Кайрос… гм, его, скорее всего, можно назвать временем человека. Оно течет совершенно по иным законам, нежели хронос.
        - А, вы про субъективное время! - махнул рукой Мишкин отец. - Вот только не надо протаскивать в физическую картину мира еще и субъективность, а то мы до многого дойдем.
        В общем, в тот вечер мы с Мишкой больше ничего толком не разузнали. Спор Мишкиного отца и Николая Николаевича ушел в такие дебри физики и математики, куда нам хода не было.
        - Что ты думаешь про этот самый кайрос? - спросил Мишка, но я, погруженный в печальные мысли, только пожал плечами.
        6.Город и звезды
        Город лежал на груди пустыни, как огромная драгоценность. Он сверкал и переливался, и даже когда солнце поднималось в зенит, блеск его огней легко соперничал с тусклым светилом.
        Муравей давно не видел ничего подобного. Забравшись на самую высокую дюну, он несколько дней просидел на ней неподвижно, наблюдая за Городом, который жил странной, непонятной ему жизнью.
        За то время, что Муравей провел в странствиях, он повидал немало мест, где жили и работали люди - иногда по привычке воспроизводя жизнь, какую они имели до обретения Вечности, иногда воплощая идею, которой, однако, не хватало жизнеспособности, дабы тягаться с бессмертными в длительности своего существования.
        Города на дне морском. Стеклянные города. Города, парящие в небесах. Что от них осталось? Вот эта пустыня, сотканная из измельченного стекла, крошечных механизмов, которые продолжали потихоньку работать, наполняя тишину безветрия мелодичными переливами.
        Этот Город Муравей про себя назвал Городом мастеров. В нем не жили, в нем творили. Создавали нечто ему, Муравью, пока непонятное. Наконец, набравшись храбрости, он спустился с дюны и вошел в Город.
        - Мельмот? - переспросил невообразимо древний робот в информационной будке. - Как же, как же. Помню такого. Один из основателей нашего Города. Дай Вечность памяти, один миллион сто двадцать три тысячи лет тому назад…
        - Где я могу его найти? - Муравей перебил робота.
        Робот, похожий на библейского патриарха, задумчиво огладил длинную бороду:
        - Там.
        Муравей взглянул туда, куда указывал робот. Солнце зашло, но небо сверкало множеством разноцветных шаров.
        - Он одним из первых шагнул к звездам, - пояснил робот. - Чем может занять себя Вечный? Только вечным познанием бесконечности.
        - Либо вечной погоней, - пробормотал Муравей. - Где я могу записаться в космонавты?
        7.Ключ без права передачи
        На следующий день Мишка вновь заявился ни свет ни заря. Сунул мне под нос синий томик Герберта Уэллса:
        - Он - путешественник во времени!
        - Кто? - я продолжал зевать. Чертовски хотелось поспать еще, но от Мишки разве отвяжешься? Как любила цитировать наша училка по английскому: «Уж коль втемяшилась в башку какая блажь, то и колом оттудова не выбьешь».
        - Николай Николаевич! Ты почитай, почитай.
        Я открыл томик. «Машина времени».
        - Я читал, Мишка. У тебя же и брал. Ну и что? Хочешь сказать, что у него в комнате стоит машина времени, похожая на мотоцикл?
        - Не я это сказал! - воскликнул Мишка. - Но такая же идея пришла и мне в голову, понимаешь? Я всю ночь читал Уэллса.
        - Одинаковые мысли - не критерий истины, - выдал я, как мне показалось, остроумный афоризм.
        - Тогда проверим, - сказал Мишка и достал из кармана ключи. - Сегодня утром Николая Николаевича увезли в больницу на «Скорой помощи». Отец сказал, у него то ли воспаление легких, то ли грипп какой-то сильный. В общем, ключи он отцу отдал, а я позаимствовал. - Мишка заговорщицки подмигнул.
        - Ты с ума сошел. - Я сунул ему Уэллса обратно. - Иди домой и положи ключи откуда взял, пока не засекли.
        Мишка напустил на себя до того безразличный вид, что я немедленно понял: никакие ключи он возвращать не собирался. И в квартиру Николая Николаевича обязательно проберется.
        И еще я понял.
        Я пойду с ним.
        Потому как Мишку одного отпускать нельзя. Потому как слишком много мы с ним каши съели. Потому как друзей не бросают. И вообще. Мне до ужаса хотелось, чтобы Мишка оказался прав и в квартире Николая Николаевича мы бы нашли машину времени.
        Но когда мы спустились на этаж, то у квартиры нового соседа нас поджидал неожиданный сюрприз.
        - Здравствуйте, мальчики, - сказала Таня. - Вы случайно не знаете, где Николай Николаевич?
        Какая же она красивая, мелькнула у меня мало уместная для данного случая мысль. Таня была в прозрачном плащике, по которому еще стекали капли дождя. В одной руке - белая сумочка, в другой - сверток.
        - Ты что здесь делаешь? - хмуро буркнул Мишка.
        - Фи! - Таня поджала губки. - Не твое дело, мальчик.
        Мишка надулся. И я ощутил - сейчас разразится скандал.
        - Нет его, заболел, - сказал Мишка, а я кивнул, подтверждая слова друга.
        - Что же вы сами здесь делаете? - прозорливо поинтересовалась Таня.
        И Мишка сглупил. Надо было сказать: мимо проходили, на улицу гулять пошли, но он ляпнул:
        - Он ключи дал, чтобы мы цветы полили.
        - И рыбок покормили, - не удержался я. Врать, так уж заодно.
        - Вот и хорошо, - сказала Таня. - Тогда вместе и покормим.
        Мишка открыл было рот, чтобы возразить, но Таня показала пакет:
        - Николай Николаевич как раз просил меня купить для его рыбок корм и занести ему домой.
        - Ты всем покупки носишь? - буркнул Мишка, но понятно, что он сдался.
        Таня ничего не ответила, лишь покачивала на руке обернутый бумагой и шпагатом сверток. И выражение на ее лице было… было… В общем, победа осталась за ней.
        Ключ повернулся в замке, и мы вошли. Дверь оказалась двойной. Пока Мишка возился со второй, я оглядел лестницу, словно преступник, - нет ли свидетелей нашего вторжения, и захлопнул входную дверь. На мгновение воцарилась кромешная тьма, Таня ойкнула, но Мишка тут же распахнул вторую дверь, и мы вывалились в длинный коридор.
        8.Пасынки вселенной
        По графику космический интеграл, которому предстояло проинтегрировать уравнение мироздания, должен был стартовать через двести сорок семь тысяч лет. Места на нем оказались расписаны, поэтому Муравью пришлось бы ждать еще полмиллиона лет, прежде чем на стапелях заложат очередной корабль. Это становилось делать все труднее и труднее - каждый старт уносил очередную группу энтузиастов, жаждущих познания, соразмерного их Вечности, а строить гигантский интеграл горсткой людей, даже если в их распоряжении бесконечность, - все равно требует времени.
        - Золотое правило Вечности, - сказал капитан интеграла, выслушав просьбу Муравья. - При наших технологиях соорудить корабль может и одиночка, но ему понадобится Вечность.
        Как оказалось, действительно может. Муравью не нужен интеграл. Он не собирался посвятить Вечность вечному познанию. Он посвятил Вечность погоне. Черепахи за Ахиллом. И потому взялся строить корабль в одиночку. Благо автоматические заводы, роботы, библиотеки имелись под рукой. Но и это заняло уйму времени. Давно ушедшая в небытие псевдонаука экономика базировалась на постулате необходимости разделения труда, согласно которому сапоги тачал сапожник, а часы делал часовщик. И чтобы сапожник тачал сапоги, необходимо, чтобы фермер сеял хлеб и выращивал скотину, купец торговал, учитель учил, ученый открывал, инженер изобретал и так далее, почти до бесконечности.
        Но в распоряжении Вечного имелся бесконечный ресурс - его собственная жизнь. Муравей засел в библиотеках, не вылезал из цехов автоматических заводов, не покладая рук программировал и перепрограммировал роботов, благодаря чему на стапелях постепенно кристаллизовался корабль. Его «Гончая», которая должна отыскать того, кого преследовал ее создатель, даже если придется облететь всю обозримую и необозримую Вселенную.
        Между тем в путь отправился очередной интеграл, затем другой, третий. Город продолжал покоиться на груди пустыни одинокой драгоценностью, почти такой же вечный, как и Вечные, что когда-то его создали.
        - Вы заметили, что в Городе почти никого не осталось? - спросил однажды тот робот, которого Муравей первым здесь встретил.
        И Муравей, до того с головой погруженный в работу, вдруг понял, что царапало взгляд, когда он проходил по улицам.
        Пустота.
        Скоро и он сможет отправиться в путь.
        9.Тень минувшего
        У каждой квартиры свой запах. Его ощущаешь, как только переступаешь порог, а затем он ускользает, становясь привычным. Например, у Мишки пахло смесью ванили и табака. Здесь, у Николая Николаевича, пахло послегрозовой свежестью. Будто в одной из комнат только-только прекратился ливень и свежий ветерок дул из нее в коридор.
        Слева от нас находилась вешалка с одеждой. Мишка шагнул к ней, оглядел и присвистнул.
        - Не свисти, - почему-то шепотом сказала Таня. - Денег не будет.
        - Кафтан, - сказал Мишка, - а вот кираса.
        Сначала я не понял, к чему это он, но, приглядевшись, сообразил - вешалка представляла собой нечто вроде истории одежды - от набедренных повязок до странно переливающихся хламид.
        - Он, наверное, актер, - сказал я. - В театре играет. А это - реквизит.
        - Угу, - Мишка нагнулся и взял с обувного ящика сандаль из витых шнурков и с дурацкими крылышками на заднике. - И это реквизит…
        Крылышки внезапно задвигались, сандаль вырвался из Мишкиных рук и взлетел к потолку, где и замер. Крылышки вращались с такой скоростью, что слились в полупрозрачные круги.
        - Ой, я про такое читала… это сандалии… сандалии… Гермеса!
        Мы с Мишкой невольно переглянулись - Таня оказалась не так проста, как нам с ним казалось. Мифы Древней Греции она читала. Но, самое удивительное, ее нисколько не смутили мифические сандалии древнегреческого бога в обычной квартире.
        Я прислонился к двери в зал и почувствовал, что она открывается под моим нажимом. Мишка отвел завороженный взгляд от порхающей под потолком обуви и сказал:
        - Надо дальше идти.
        Дальше так дальше, и мы вошли в зал, залитый ярким солнечным светом. Солнце било в окно, да так, что слезы на глазах выступили. Наверное, это и помешало сразу увидеть существо, которое деловито расхаживало из угла в угол. Точнее говоря, существо мы увидели сразу, но вот рассмотреть его…
        Почему-то я сначала подумал, что это курица. Уж больно повадки смахивали на куриные. Но размеры! Но отсутствие перьев! Но голова!
        Существо, встань оно рядом, достало бы мне до колена. Массивная башка, клюва нет. Зато имелись зубы. Много зубов. Переполнявших пасть, которой существо периодически клацало.
        Диспозиция оказалась следующей.
        Впереди всех - я. За левым плечом - Таня, а за правым - Мишка. Увидев нас, существо бегать перестало, наклонило набок голову и замерло в ужасно нелепой позе.
        - Мамочки, - прошептала Таня и вцепилась в мою руку. Наверное, только поэтому я не развернулся на месте и не рванул прочь из комнаты и квартиры.
        - Динозавр, - выдохнул Мишка. - Живой!
        Я было попятился, но друзья подпирали меня крепко. Динозавр, если только это действительно был динозавр, склонил башку на другую сторону.
        - Я про таких читал, - сообщил Мишка, словно успокаивая меня. И уточнил: - В «Детской энциклопедии».
        В горле пересохло так, что не сразу удалось спросить у этого знатока:
        - Хищный?
        Мишка не успел ответить. Динозавр щелкнул челюстями, пригнулся, вытянул вперед шею, качнул головой из стороны в сторону. Его глаза с вертикальными зрачками не отрывались от меня.
        - Назад, - прошептал я друзьям. - Только медленно и тихо… тихо и медленно… медленно и тихо… - Я продолжал бормотать эти слова даже тогда, когда мы медленно и тихо выпятились из зала, Таня и Мишка налегли на створки дверей и заперли их. Динозавр нас не преследовал, но, судя по топоту, возобновил прогулку.
        Даже теперь мне больше всего хотелось убежать. Не будь здесь Тани, так и сделал бы. И пусть Мишка потом смеется. Если сможет. Он и сам струхнул - по нему видно. Но, как ни удивительно, Таня опять быстрее нас пришла в себя. А скорее всего, из себя и не выходила. Может, на свое счастье, она слабо представляла, кто такие динозавры, и решила, что это всего лишь домашняя экзотическая птица, которую Николай Николаевич привез из далеких стран. Мало ли. Я, например, читал, что некоторые декоративных свиней на балконах выращивают.
        10.Чужой
        - Влади Мир, - повторил капитан интеграла. - Кажется, это означало того, кто владел мирозданием, вселенной. Нечто вроде бога. А вы - Муравей? Постойте, постойте, не подсказывайте… ах, да, мелкое земное насекомое, которое собирало сладкую субстанцию для тогдашнего человечества. Я прав?
        - Ну… - уклончиво произнес Муравей, не желая выводить Влади Мира из его заблуждения. - Вы правы… почти…
        - Сколько странствуете в Вечности? - капитан критически осмотрел корабль Муравья. - Не тесно вам там? Я подумал, что обнаружил спасательную капсулу с Третьего интеграла. Кажется, они делали нечто похожее. Гравитационные движители… вакуумные генераторы… инерционные передатчики… Добрая классика! Я бы дал… хм… тысяч пятьсот-шестьсот… в крайнем случае, восемьсот. Я прав?
        - Два миллиона, - сказал Муравей. - Мне не повезло пройти вблизи черной дыры. Так что…
        - Два миллиона лет! - Капитан уважительно посмотрел на Муравья. - Даже по меркам Вечности это кое-что значит.
        - Так вы поможете мне?
        - Ах, да-да… - Влади Мир показал на проход, ведущий из шлюзового зала. - Наш интеграл был вторым, поэтому народу собралось много. Вы, наверное, еще помните тот лозунг: «Вечности - вечное познание»? Вот-вот, энтузиазм, не свойственный Вечным. Поэтому все было неформально, как после обретения бессмертия… все эти сообщества, колонии, дети цветов, деревьев и муравьев, ха-ха… Каждый Вечный стремился прожить как можно более разные жизни. Они даже в смерть играли, представляете?
        - Нет.
        - О, это забавно. - Влади Мир взял Муравья за локоть. - Вы начинаете играть в смертного, ну, будто вам отпущено лет триста-четыреста, как во времена до Вечности, а затем приходит пора умирать. Они и кладбища устраивали с усыпальницами, похороны, где провожатые обливались слезами и кричали: «На кого ты нас покинул!» Неужели не слыхали?
        По очередному шлюзу они прошли в ту часть интеграла, где воздух почему-то отсутствовал, а вокруг царило запустение.
        - Столкновение с астероидом, - пояснил Влади Мир. - Часть механизмов движителя была уничтожена, пришлось латать чем попало. Собственно, это и стало причиной исхода с корабля. Кто-то ушел на спасательных ботах, кто-то в скафандрах, а кто-то и так, в чем были - в комбинезонах. У бессмертия свои плюсы. Вот только как они будут добираться до других звезд? Как вы говорите имя того, кого ищете?
        - Мельмот. Так по крайней мере он когда-то себя называл.
        Командир подсел к пульту, на котором помаргивало несколько лампочек.
        - Мельмот… Мельмот… что-то знакомое… хотя, как вы понимаете, с этими именами Вечных - полная неразбериха. Кто-то считает, что имя тоже должно стать вечным, кто-то, наоборот, - меняет их чуть ли не каждое столетие… Ага! Вот! - Капитан откинулся на спинку кресла и потер ладони. - Я же говорил, что помню!
        - Он здесь, на корабле? - с надеждой спросил Муравей.
        - К сожалению, нет, - капитан посмотрел на Муравья. - Он, если так можно сказать, сошел немного раньше.
        - Улетел на спасательном боте?
        Влади Мир потер подбородок.
        - Как бы правильно выразиться… У нас за миллионы лет странствий появилось нечто вроде фольклора… преданий… легенд, что ли… Ну, понимаете, замкнутый мирок Вечных по старой памяти пытается формировать какие-то пусть и условные формы общежития… Одно из таких преданий рассказывает о Пустой комнате.
        - Что за Пустая комната? - не понял Муравей.
        - Честно говоря, я никогда не придавал этому значения, - сказал Влади Мир. - Мало ли кто какие байки рассказывает… В общем, это место, где умер бог.
        Муравей нащупал соседнее кресло и уселся в него. Первый раз в Вечности он встретился с безумцем.
        - Бог?
        - Ну, да, - кивнул Влади Мир. - Он. Творец всего сущего.
        - Странно, что Вечные думают о подобных вещах. Или вы действительно верите…
        - Постойте-постойте, - Влади Мир предупреждающе поднял руку. - Обретя бессмертие, мы столкнулись с прискорбным фактом: любая наша деятельность как людей рано или поздно завершится. Придет к концу. Исчерпает себя. Поэтому космические интегралы - лишь способ отложить финал на неопределенно долгое время. Желательно, конечно, бесконечное… - Влади Мир помолчал. - Даже вселенная, мироздание не могут обеспечить нам вечного познания. А что может быть больше мироздания? Только тот, кто его создал.
        - Но как же мог умереть тот, кто больше мироздания?
        - Тут я вам не помощник, - развел руками Влади Мир. - Доношу то, что понял когда-то сам. А все остальное… Поговорите с Мельмотом.
        11.Архимедово лето
        И тут зашумела вода. Будто открыли кран на полную мощность. Аж в трубах засвистело.
        - Кто там?! - вскрикнула Таня. - Здесь кто-то есть?
        Мы смотрели на дверь ванной комнаты. Окошко над дверью светилось, а сквозь шум воды донеслось неразборчивое пение.
        - Николай Николаевич вернулся? - предположил Мишка.
        - Попались, - сказал я. Впрочем, после динозавра меня сложно чем-то напугать. Да и мы могли сказать: пришли за компанию с Таней. Она здесь точно по делу.
        Шум прекратился. Внутри плеснуло, будто кто-то со всего маху бухнулся в ванну, плеснуло опять, раздались мокрые шлепки, дверь распахнулась, и на пороге возник голый мужчина.
        - Ой! - Таня закрыла ладонями глаза.
        Шевелюра и борода его курчавились, мышцы бугрились. Из одежды на нем имелась лишь сделанная из полотенца набедренная повязка.
        Он тоже заметил нас. Замер на месте, потом вздернул руку вверх с выставленным указательным пальцем, будто показывая нечто на потолке, и воскликнул:
        - Эврика! - И со всех ног понесся на нас.
        Коридор хоть и был длинным, но курчавый несся по нему со всей мочи и должен был преодолеть это расстояние столь молниеносно, что мы не успели бы расступиться и пропустить его. Если бы нам вообще такая мысль пришла в голову. Мне, например, не пришла. Оцепенение. Остолбенение. Встретить в комнате динозавра казалось более объяснимым, чем увидеть выскакивающего из ванной Архимеда. А в том, что это Архимед собственной персоной, у меня и сомнения не возникло. Как раз накануне я про него читал в «Знание - сила». Даже шуточная картинка в журнале полностью соответствовала происходящему на моих глазах.
        Никакого столкновения не произошло. Коридор словно удлинился, и хотя Архимед мчался к нам со всех ног, добежать все никак не мог. А потом он резко свернул, хлопнула дверь, и мы остались одни. Только распахнутая настежь ванная да мокрые следы на полу.
        - Куда он исчез? - спросил Мишка.
        - К-кто эт-то? - Таня от увиденного вдруг стала заикаться.
        Я взял ее за локоть. Девушка дрожала.
        - Архимед, - сказал я. - Грек, который кричал «Эврика!» после того, как нашел способ определить содержание золота в царской короне. Ему эта идея в бане в голову пришла, вот он и побежал в чем мать родила.
        Мишка прошагал по коридору и остановился там, куда вели следы мокрых ног. С того места, где мы остались с Таней, ничего не видно - стена как стена, но Мишка воскликнул:
        - Здесь еще комната!
        Он заглянул внутрь:
        - Машина… Там машина!
        - Времени? - У меня хватало храбрости иронизировать. Спасибо Тане, которая опять держалась за меня.
        - Н-нет… вроде бы, - Мишка переступил порог. Голос его зазвучал гулко, как из большого, но пустого помещения. - Идите сюда!
        12.Пустая комната
        Муравей осторожно приоткрыл крышку люка «Гончей» иосмотрелся. Выпрямился, откинув люк, перелез через шлюзовой бортик и спрыгнул на пол. Самый обычный пол, деревянный. Оптика корабля не обманула. Он находился в комнате. Наверное, той самой. Пустой комнате. Самой обычной. И почему-то знакомой. Если бы не стоящая на паркетном полу капсула. Слева от Муравья раскинулся широкий кожаный диван, по правую руку - книжные полки с плотными рядами томов и фолиантов, поблескивающих золотом и попахивающих невообразимой древностью.
        Если здесь когда-то и проживал Творец всего сущего, его следовало счесть аскетом.
        Муравей обошел «Гончую» ивыглянул в окно. Летний двор. Судя по всему, слишком раннее утро, чтобы кто-то вышел на улицу. Но день обещает быть солнечным - на небе редкие шапки кучевых облаков. Не будь здесь космического аппарата, создалась бы иллюзия заурядной квартиры в самом обычном доме где-то в конце двадцатого века, когда еще века отсчитывались и отсчитывались от рождества Христова.
        Муравей подошел к двери и потянул. Выглянул в коридор. Длинный коридор с вешалкой для одежды. Налево - входная дверь, надо полагать, направо - двери в другие комнаты. Затем коридор раздваивался. Насколько мог помнить Муравей, там кухня и еще небольшой закуток, скорее келья, чем комната, с узким, как бойница, окном.
        Сомнений не оставалось.
        Это его квартира.
        Квартира, в которой умер бог.
        Муравей зябко повел плечами. Но все же собрался с духом, переступил порог.
        Человек сидит в закутке спиной к нему. К окну вплотную притиснут письменный стол, сплошь заваленный бумагами. Человек сидит на табурете, там и тут возвышаются стопки книг. К стене прикноплена фотография - два прогуливающихся человека - один расхлюстанного вида, с седыми, торчащими в стороны патлами, другой - словно иллюстрация чеховского «человека в футляре», да еще в круглых очках.
        Сидящий пишет. Пишет яростно, торопливо, черкает, комкает бумагу и бросает в переполненное ведро.
        - Здравствуйте, - говорит Муравей, сам подивившись, откуда в нем возникает столь древнее пожелание, которое с обретением Вечности потеряло смысл.
        Человек вздрагивает, но не оборачивается, а лишь делает нетерпеливый взмах рукой: отстаньте, мол, занят я, занят! Комкает очередной лист, но теперь бросает его через плечо, так что Муравью стоит лишь наклониться и взять его.
        Какое-то время он колеблется - нехорошо все же, но затем подбирает и расправляет лист.
        «В парадном не пахло ничем. Даже смертью. И тем более - мочой и фекалиями. Фекалиями… Муравей попытался улыбнуться собственной интеллигентности. Он полз на второй этаж по широкой лестнице. Как самый настоящий муравей. Если только муравьи могли существовать в таком адском холоде. И голоде. Засунутая в карман пальто рука слабо сжалась. На том месте, где теперь пустота. Ничего. Ни крошки от ста двадцати пяти граммов хлеба. Вязкого, словно глина. То, что полагалось ему как научному сотруднику Музея естествознания. Как хранителю кита.
        - Зачем вы это сделали?»
        Дальше - неразборчиво. Да и эти строки написаны так, будто автор использует самое скверное перо и самые нестойкие чернила - брызчатый, неровный текст на глазах выцветает, расползается в пятно Роршаха.
        Еще один скомканный лист летит под ноги:
        «Когда солнце почти закатилось за горизонт - красный распухший шар, Муравей увидел дом. Добротный деревянный дом с открытой верандой и столиками. Окна светились уютом, и он прибавил шаг. Поднялся по широким деревянным ступенькам, облюбовал местечко и опустился на стул, положив на другой котомку. Дверь распахнулась, выпустив всполох теплого света.
        - Добрый вечер, путник, - женский мягкий голос».
        И вновь после прочтения остается пятно Роршаха.
        Скомканные листы продолжают лететь ему под ноги, и в каждом из них Муравей узнает крохотный кусочек собственной Вечности, быстро выцветающей, настолько, что он не всегда успевает дочитать написанное до конца.
        - Что это? - спрашивает Муравей, но сидящий за столом опять ничего не отвечает. Лишь по его напряженной спине, резкому движению рук читается: занят, дьявольски занят, нет ни единого мгновения в той Вечности, которой он располагает, чтобы уделить его для ответов на глупые вопросы посетителя.
        - Вы - бог? - еще раз пытается Муравей прервать поток искомканных листов, которые уже перестает поднимать и читать.
        И, похоже, это правильный вопрос. Человек замирает, затем откладывает в сторону ручку, шевелит плечами, словно разминая затекшие мышцы, массирует пальцами налившуюся кровью шею и, наконец, поворачивается к непрошеному гостю.
        13.Машина времени цвета спелого баклажана
        Машина имела удивительный цвет. Баклажановый, наверное. Другого слова не подберу. Широкая, с хромированными вставками. Пахло от нее нагретым металлом и кожей, которой были обтянуты сиденья.
        - На «Виллис» похоже, - с восхищением сказал Мишка. - А как она сюда попала?
        Действительно, как? Ведь машина стоит в квартире! И даже не на первом этаже! И въехать сюда через окно или дверь никак не смогла бы!
        - Ты, пожалуй, был прав, - Мишка почесал затылок, обошел автомобиль, заглянул под днище, постучал костяшками пальцев по металлу.
        - В чем?
        - Машина времени! - Мишка повернулся к нам. - Это машина времени! Ну, как у Уэллса. Только у него машина больше похожа на мотоцикл, а эта - на автомобиль!
        Он потянул за дверь со стороны водителя. Она распахнулась с непередаваемо мягким звуком. Мишка уселся за руль и захлопнул дверцу. Звук повторился. И мне внезапно захотелось услышать его еще раз. Странное желание, конечно.
        - Прошу! - Мишка по-хозяйски повел рукой. - Машина времени отправляется в путешествие. Занимайте места согласно купленным билетам.
        Я посмотрел на Таню, посмотрел на Мишку. И все же шагнул к автомобилю. Конечно, я ни капельки не верил, что на ней можно уехать в прошлое или будущее. Да если это и так, то Мишка все равно не смог бы ею управлять. Он и водить-то не умел.
        - А ты водить умеешь? - словно прочла мои мысли Таня.
        - Нет, - Мишка покачал головой. - Но ведь из нас никто не умеет…
        - У меня есть права, - сказала Таня.
        Мишка и я не сразу поняли - о чем она. Какие права? На что права?
        - Я умею водить машину, - пояснила девушка. - Позволишь?
        Мишка в полном молчании передвинулся на соседнее место - переднее седалище представляло собой единый диванчик, поэтому водителя от пассажира не отделяли рычаги ручного тормоза и переключения скоростей.
        Таня, подобрав широкую юбку, села, захлопнула дверцу и посмотрела на меня. Я стоял с разинутым ртом. Продавщица-стажер магазина спортивных товаров открылась мне с совершенно иной стороны. И эта сторона мне нравилась.
        - Тут даже ключи торчат, - сказала она, и, прежде чем мы успели как-то отреагировать, машина глухо заворчала и завелась. - Поехали! - Таня сдвинула рычаг на рулевой стойке, крепче ухватилась за руль.
        Вот честно - я до последнего думал, что она придуривается. Ну, как обычно у красивых девчонок бывает. Строят из себя невесть что. Перед парнями выпендриваются. Так и здесь. Мало того, что машина вообще никуда не могла поехать, не протаранив стенку квартиры, я был уверен, что Таня не сможет ею управлять, тем более что расположение рычагов в этой машине иное, чем в «Волге» или «Жигулях».
        Но автомобиль тронулся с места, так мягко, что я даже не понял, почему окружающий мир вдруг поехал куда-то назад, а на нас надвигается стенка с одиноко висящей африканской маской из черного дерева.
        - А-а-а! - непроизвольно закричали мы с Мишкой. Не знаю, как он, а я покрепче ухватился за дверцу.
        Машина набирала скорость, но столкновения не происходило. Будто ее колеса стояли на роликах - как ни крутись, а с места не сдвинешься. Но тогда почему стены убегают назад, сливаются в нечто серое, зыбкое? Наша скорость растет, ветер туго бьет в лицо, волосы Тани растрепались, локоны задевают меня по щекам, но от шелковистых касаний не становится легче, а только страшнее и страшнее.
        14.Кое-что задаром
        Лицо его незнакомо Муравью. Сросшиеся на переносице брови, перекошенные так, что одна задирается, а другая низко нависает над черными глазками, придавая неприятное выражение физиономии.
        - Бог умер, - сообщает человек. Сообщает так, как сказал бы усталый врач, для которого еще одна смерть - рутина тяжелого и бесконечного дежурства. - Вы опоздали с визитом.
        - А он… - Муравей не решается задать вопрос, но все же произносит: - А он был?
        - Зачем вам знать? - Насупленная бровь человека тоже вздыбливается. - Разве вы не получили чего хотели? Вечности?
        Муравей мотает головой:
        - Я думал… мне казалось… что это шутка. Все-таки, Вечность и даром…
        - Даром? - Брови меняются местами - насупленная вздыбливается, вздыбленная насупливается. - Даром в этом мире ничего не дается. Закон сохранения дара, знаете ли.
        - И что же… чем же… чем я расплатился?
        - Нельзя изменить себя, не изменив при этом мир, - усмехается человек. Брови его выстраиваются в идеальную прямую. - Человечество жаждало Вечности. Не там, за порогом смерти, а здесь и сейчас. И оно ее получило здесь и сейчас. Никогда не задумывались - как можно быть Вечным в мире, который имеет начало, хотя бы в виде Большого Взрыва, и имеет конец - в схлопывании всего и вся обратно в сингулярность? Как можно быть бессмертным в смертном мире?
        - Ну… - Муравей мнется. - Такого рода вопросы не приходили в голову, честно говоря…
        - Не только вам. Зачем Вечным размышлять о Вечности? И вообще - что-то делать?
        - Но я видел! - протестует Муравей. - Я видел! Да, были горстки тех, кто после обретения Вечности вдруг понял, что эта Вечность, бессмертие им не нужны. Все эти колонии хиппи… бродяги… Но большинство продолжало развивать науку, строить цивилизацию… Я был в Городе! Я сам строил корабли-интегралы…
        Человек зевает. Муравей осекается.
        - Инерция, друг мой, инерция, - говорит человек. Двумя пальцами упирается в живущие собственной жизнью брови и вновь делает так, как было - одна вверх, другая вниз. - После того как люди получили Вечность, вселенная изменилась. Обратный принцип антропности, если угодно. Из имеющей начало и конец она стала замкнутым волчком, где далекое будущее незаметно для нас сливается с далеким прошлым. И вся ваша Вечность - лишь бег по замкнутому кольцу хроноса. Сделав один круг, вы тут же принимаетесь за второй, третий и так без счета. И без смысла. Вы обрели хронос, но ценой кайроса. Вот чем человечество расплатилось за Вечность.
        - Кайрос? - переспрашивает Муравей. - Но позвольте… Хронос? Кайрос?
        - Время физическое и время человеческое, - поясняет человек. - Хронос - всего лишь холст, на котором мы должны были создать свой шедевр, нанести на него краски человечности, мазок за мазком, мазок за мазком. Это всего лишь чистый лист бумаги, на котором и записывалась человеческая история. Но человечество избрало Вечность, и история кончилась, - он показывает на скомканные листы бумаги. - О чем здесь писать? Что изображать на картине? Если нет смерти, то все дозволено, потому что больше ничего не имеет смысла. Не так ли?
        Человек замолкает, вглядывается в Муравья.
        - Разве вы ничего тогда не почувствовали?
        - Что? - не понимает Муравей.
        - Когда отдавали то, что делало вас человеком? Как он себя назвал? Мельмот? Мельмот Скиталец… - Уголки бровей печально опускаются, творя горестный домик. - Это было так прозрачно…
        - Отдавал? - Муравей смотрит на человека. - Я ничего ему не отдавал!
        Тот качает головой и возвращается за стол. Берет новый лист бумаги. Перо скрипит.
        - Но…
        - У вас целая Вечность, - не оборачиваясь говорит человек. - Думаю, вам ее хватит.
        - Для чего?
        - Прием окончен. - И новый скомканный листок падает к ногам Муравья, но он не успевает его поднять.
        15.Учебник истории
        Машина стояла на холме, откуда открывалась бесконечность. Словно взяли огромный хрустальный шар со множеством пузырьков внутри и каждый пузырек населили животными, растениями, людьми. Взгляд перескакивал с пузырька на пузырек, но их так много, так бесконечно много, что хотелось зажмуриться. И зажать уши от невыносимого гама.
        - Что это?! - прокричал я, уверенный - ни Мишка, ни Таня меня все равно не расслышат.
        - Прошлое! - проорал Мишка в ответ, и я с удивлением обнаружил, что четко разбираю его голос. И орать не нужно.
        Таня осталась в машине, вцепившись в руль и кусая губы.
        - Что я наделала, - сказала она. - Мальчики, что я наделала…
        - Римские легионы! - завопил Мишка и показал куда-то пальцем. - А вон Колумб! Первобытные люди! Смотрите! Охота на мамонта!
        Все было живым, все двигалось. Суровые легионеры топали по дороге, держа щиты и копья. Каравеллы Колумба бросали якорь у берега, на который опасливо выходили индейцы и индианки с корзинами, полными разноцветных пряностей. Приземистые люди в мохнатых шкурах с урчанием бросали огромные камни в мамонта, которого угораздило провалиться в ловушку. Зверюга отчаянно трубила хоботом, крутила башкой, от ее бивней первобытные брызгами разлетались в стороны. А рядом лязгали гусеницами и стреляли на ходу танки, похожие на перевернутые вверх дном тазики. Несчастные, изможденные рабы тащили огромный блок к возводимой пирамиде, а на вершине соседней пирамиды из черного камня жрец в перьях взывал к богам, держа в руках нож, а перед ним распростерлась очередная жертва. По занесенной снегом улице двигались люди, замотанные в теплые одежды, кто с ведром к полынье, кто с саночками, на которых лежали мертвые тела. Революционные солдаты и матросы стройными рядами психической атаки надвигались на позиции белогвардейцев. Архимед сидел задумчиво над чертежом, а к нему мчался солдат с коротким мечом.
        - Мы попали в прошлое! - орал Мишка. - Мы попали в прошлое! Я был прав! Машина времени!
        Он бросился ко мне обниматься. Потом к Тане, но обнять ее не удалось - из машины она так и не вышла. Голова ее опустилась на руль, а плечи вздрагивали, будто она плакала.
        - Постой, Мишка, - бормотал я, - постой… тут что-то не так, понимаешь?
        Мишка сделался серьезным:
        - Что тебе опять не нравится? Сомневаешься, что мы в прошлом?
        - Но почему мы видим его… так? Все сразу? Я это по-другому представлял…
        - Ага, как в фантастических книжках, - ядовито сказал Мишка. - Ты когда-нибудь видел картинки, как в начале века рисовали жизнь людей в наше время? И что? Очень похоже на то, как мы живем? Так и с путешествиями во времени! Вот оно! Все на ладони!
        - Правильно он говорит, - Таня выпрямилась за рулем и платочком вытирала щеки. - Фикция это, а не прошлое. Даже на школьный учебник не похоже. Нет больше никакого прошлого. И все из-за меня… Понимаете? Из-за меня!
        - Таня? - неуверенно сказал Мишка, и я понял почему. Мне и самому почудилось, что за рулем машины сидит не девчонка из магазина «Спорттовары», а кто-то другой - гораздо старше и серьезней.
        - Я думала, у меня получится убежать, - сказала она. - Что я еще помню… пусть из школьного учебника, но помню достаточно, чтобы вернуть все, как было. А вышло… ничего не вышло.
        Мне показалось, что она опять заплачет.
        - Что не вышло? - спросил я. - Таня, ты можешь толком объяснить?
        - Могу, - сказала она. - Прошлое - как память. Можно вспомнить только то, что помнишь. Поэтому принцип определенности и гласит - путешествовать можно только в то время, которое знаешь. И в нем нельзя ничего менять. Иначе… иначе получается вот такое смешение… неопределенность… Садитесь. Вы еще не видели будущего. Хотите?
        Честно говоря, сказала она это так, что мне не очень-то захотелось на это будущее смотреть. Хотелось домой. Но Мишка сказал:
        - Да, - и вновь уселся рядом с девушкой. - Только скажи… кто ты? Пришелец из будущего, да?
        - Из настоящего, - сказала Таня. - Долго объяснять.
        И вновь разгон, только теперь перед нами никаких стен. Мир вокруг сдулся, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух. Казалось, он облепил нас, и те картинки прошлого, что мы разглядывали, стали безжизненными отпечатками, как серые иллюстрации в старом, потрепанном учебнике. Таня прибавила скорость, меня вжало в мягкое сиденье, ветер завыл в ушах, вспыхнули яркие искорки, а потом все исчезло.
        - Где мы? - Мишка. - Это что… будущее?
        16.Попытка к бегству
        - Вот вами и пройден очередной круг, - сказал Мельмот. - Сколько вы их совершили?
        - Не сидите на ступеньках, вы простудитесь, - Муравей наклонился, чтобы помочь ему встать, но человек покачал головой. Муравей зябко поежился. Здесь все так же пахло смертью.
        - Наконец-то я смогу вырваться из Вечности. - Заостренные черты лица Мельмота исказило то, что можно было бы назвать улыбкой. Или мукой. - Хотелось иного, но для смерти и этого достаточно.
        - Чего достаточно?
        Голова Мельмота склонилась на грудь, и Муравью показалось, что тот заснул. Или умер. Он осторожно потряс его за плечо.
        - Я… не согласен… - шепот Мельмота. - Я больше не хочу… я был ими всеми… Ра… Хатшусеп… Пернатый змей… Христос… я возводил пирамиды… я делился знаниями со жрецами Атлантиды… все я… только я… и дьявол - тоже я… душа… зачем мне их душа…
        - Я вам помогу, - сказал Муравей. - Нужно только встать…
        - Но почему? - неожиданно ясным и сильным голосом сказал Мельмот. Он будто преобразился. Вроде бы ничего не изменилось. Ни в одежде - еще довоенном, латаном-перелатаном пальто, в изодранном шарфе и потрепанной шапке. Ни в фигуре, высохшей так, что казалась вешалкой для одежды. Ни в лице с заострившимися чертами, по поверьям, отмечающими тех, кому пора перешагнуть в смерть. Но это уже не был блокадник. Так хорошо загримированный актер, отыгравший эпизод, выходит из роли. - Почему у меня ничего не получается? Вы знаете, сколько мне удалось собрать этих крупинок, которые дураки называют душой? Ха-ха, душой! Если душа и впрямь вечна, то я и есть душа! Как и миллиарды тех, что обрели Вечность и рассеялись в вечном же круговращении вселенной по Геделю. Вы ведь тоже говорили с ним?
        - Говорил, говорил, - Муравей помог Мельмоту подняться. - Я шел по вашим следам.
        - Следам, - покивал Мельмот. - Я, как маленький Ганс из сказки, разбрасывал на своем пути крошки, чтобы вы могли меня настичь. Город, интеграл, Пустая комната, Принстон… и снова здесь…
        Они медленно поднимались по лестнице к квартире, где когда-то жил Муравей. Мельмот часто останавливался, с хрипом дышал. Было слышно, как в его легких что-то жутко клокочет, переливается, рвется.
        - Пневмония, - сказал Мельмот. - Я скоро умру.
        - Не умрете, - ответил Муравей. - Вы - Вечный.
        - Да… Вечный… а мне бы хотелось…
        - Что?
        - Опять стать человеком…
        - Это невозможно.
        - Вы так ничего и не поняли… ничего…
        Дверь не заперта. От кого ее запирать в этом царстве холода, голода и смерти? Колени Мельмота подгибались, но тело казалось таким легким, что Муравей, наверное, мог бы взять его на руки и донести по длинному коридору коммунальной квартиры до своей комнаты.
        Своей комнаты… Сколько же он в ней не был? Как волшебный лепесток девочки Жени, совершив круг, он вновь оказался там, откуда начал свое путешествие в Вечность.
        Он думал, что все забыл. Потому что нельзя помнить то, что случилось миллиарды и миллиарды лет назад. Нельзя. Невозможно. Но даже скрип досок под ногами ему знаком. Распахнутые двери опустевших комнат. Он готов назвать каждого, кто в них жил. Готов. Но запретил себе.
        В комнате ничего не изменилось. Муравей помог Мельмоту лечь на кровать. Не раздеваясь, не снимая огромных ботинок, из которых торчали обрывки газеты, которой тот неумело обернул ступни. В примусе еще оставался керосин, и Муравей затеплил крошечный огонек. Вскипятить чайник не хватит, но для кружки достаточно. Снял с крючка закопченную кружку, налил воды и поставил на огонь.
        Рядом с примусом лежал блокнот с заложенным между страниц карандашом. Муравей взял книжицу и перелистал. Крупный почерк. Детский. И с каждой страницей все крупнее. Прописные буквы становятся печатными, выведенными слабеющей рукой. Это видно по дрожащим линиям. Кое-где приходилось дважды обводить буквы.
        Дневник.
        Детский дневник.
        17.Прекрасное далеко
        Я огляделся. Не так мне представлялось будущее из тех фантастических книг, что я проглатывал по пять штук за неделю. С таким же успехом это можно назвать настоящим и даже прошлым. Пустоте все подходит. Потому как, кроме пустоты, вокруг ничего нет.
        - А как еще может выглядеть то, чего нет? - спросила Таня.
        - Но ведь… - Мишка запнулся. - Мы же на машине времени!
        - Это - не машина времени, - неожиданно для себя самого сказал я. - Разве ты еще не понял?
        - Есть два типа времени, - сказала Таня. - Условно их можно назвать физическим временем и временем историческим, а точнее - человеческим. Физическое время - это сцена, на которой происходят физические процессы в мироздании. И путешествовать по нему нельзя, стрела времени однонаправлена. Но можно перемещаться по историческому времени. Но чтобы попасть в конкретную эпоху, в конкретную временную точку прошлого, кайронавт должен обладать критическим уровнем достоверных знаний об этом прошлом.
        - Кайронавт? - переспросил я.
        - Ну, да, - кивнула Таня. - Путешественник по кайросу… так называется этот тип времени. В отличие от хроноса. Поэтому легче всего перемещаться в прошлое, о котором мы почти все знаем. Точка проникновения должна быть хорошо документирована. Например, дневником, который пишет девочка в осажденном врагами городе…
        - Так кто же ты? - Мишка опередил меня. - Ты ведь… не продавщица-стажер?
        Таня подтянула к себе сумочку, извлекла из нее металлическую трубочку, похожую на сигарету, мундштук из резной кости. Я с изумлением наблюдал, как она нажала на трубочке кнопку, вставила ее в мундштук и затянулась. Выдохнула дым. Пахло не табаком, а словно осенним лесом. Странный запах.
        - Нет, - наконец сказала Таня. - Не продавщица и даже не стажер. Я ваша современница. В каком-то смысле… Со второй линии…
        Она не успела досказать. Из светящейся пустоты шагнул человек.
        - Вот ты где, - сказал Николай Николаевич. - Впрочем, что еще можно от тебя ожидать.
        Он кутался в коричневый больничный халат, а из-под него виднелись полосатые штаны и дерматиновые тапки. Такое одеяние выдают больным, которые не озаботились захватить из дома что-нибудь поприличней. Спортивный костюм, например. И сандалии.
        Таня пожала плечами. Появление Николая Николаевича ее нисколько не удивило. Впрочем, и моя способность чему-то удивляться резко ослабла после наших приключений. Удивляться можно тому, что хоть частично понимаешь. Когда не понимаешь ничего, то и удивляться нечему. Можно только смотреть и слушать. Выпучив глаза и разинув рот. Я покосился на Мишку и поймал его взгляд. Такой же выпученный, как и у мне, наверное.
        Николай Николаевич чихнул. Полез в карман халата и извлек мятый платок. Смачно высморкался.
        - Пгостите… пгоглятый ггипп…
        - Я вам малину принесла, - сказала Таня. - На кухне оставила в пакете.
        - Как только оказываешься в прошлом, обязательно подцепишь болезнь, - пожаловался Николай Николаевич. - В двадцатом веке грипп, в Средневековье - бубонную чуму… апчхи! Про Древний Рим и говорить нечего… болезнь легионеров - та еще зараза… апчхи! Никакие прививки не помогают…
        - Вам надо беречься, - сказала Таня.
        - Побережешься тут, - проворчал Николай Николаевич. - Никого нельзя без присмотра оставить. Зачем ребят впутала? - Он кивнул на нас с Мишкой.
        - Никто нас не впутывал, - выступил вперед Мишка. - Мы сами… сами впутались. Догадались, кто вы такой.
        - Ага, - я тоже выступил вперед, и мы теперь стояли плечом к плечу. Как партизаны на допросе.
        Николай Николаевич тяжело вздохнул:
        - И кто же я такой, по-вашему?
        - Путешественник во времени, - отчеканил Мишка. - Пришелец из будущего.
        Николай Николаевич полез в карман и извлек сложенный пакетик. Развернул его и высыпал содержимое в рот. Скривился, видимо, было очень горько или кисло, огляделся, будто где-то могла найтись бутылка с водой. Сглотнул.
        - Продолжайте, Михаил.
        - Вот мы и пробрались к вам… в ваше отсутствие…
        - У нас ключи были от вашей квартиры, - зачем-то вставил я.
        - Любопытной Варваре нос оторвали, - усмехнулся Николай Николаевич. - Слыхали про такое? Эх, вы. Ладно, пора возвращаться туда, откуда начали. Полезайте в машину, Таня, заводи.
        Но она даже не пошевелилась. Продолжала сидеть, сжимая руль. По щекам текли слезы.
        - Тебе надо было оставить меня там, - сказала девушка. - И пусть бы я встретилась с этим Мельмотом, пусть… Но у меня оставался бы выбор - смерть или Вечность.
        - Ты не понимаешь, - возразил Николай Николаевич. - И никто не понимает. Никто не знает, что такое Вечность, пока сами… сами не обретут ее. И только тогда открывается, что смерть - лучше Вечности. Лучше!
        - Тогда ты должен был оставить меня умирать.
        - Этого я тоже не мог сделать. Поэтому и взял тебя сюда. Ведь ты всегда любила читать.
        - На свете много книжек есть, все книжки я могу прочесть, - кивнула Таня.
        - Каждая хорошая книга - запечатленный кайрос, - сказал Николай Николаевич.
        - Тогда чем мы лучше этого… Мельмота?!
        18.Разрыв непрерывности
        Муравей долистал дневник до самой последней страницы, где было выведено: «Осталась одна Таня».
        - Так вы из-за этого? - Он посмотрел на лежащего Мельмота. - Одного меня вам не хватило? Вы ждете, когда она… чтобы ей…
        - Такова моя природа, - сказал Мельмот. - Соблазнять малых сих.
        - Прекратите эту церковную чушь, - поморщился Муравей. - Тем более наверняка вы сами ее и писали.
        - Может быть… не помню… слишком много кругов Вечности… вечная карусель…
        И вдруг Муравья осенило:
        - Послушайте, Мельмот, так, может, никакой Вечности и не было, а? Не было величайшего открытия бессмертия? А были только вы и только вы? Приходивший к каждому человеку на Земле и предлагавший обмен его жизни на Вечность? Вы всего лишь инфекция, инфекция, отнимающая у людей смерть?
        Мельмот издал странный звук, и только спустя некоторое время, вслушиваясь в жуткое хрипение и бульканье, Муравей сообразил, что тот смеется.
        - Догадливый, - просипел Мельмот. - Только не жизнь… зачем мне жизнь?
        - Уж не хотите ли сказать, что вас интересовали души?
        - Не смешите меня… только то, что может лишь человек… и больше никто. Кайрос, кайрос… время человеческое… время подлинной жизни… высочайшего напряжения… свершения…
        Муравей вскипятил еще воды. Придерживая Мельмота под ледяной затылок, поднес к его губам кружку. Тот глотнул.
        - Так, значит, вы собираете какой-то там кайрос, - подытожил Муравей, когда Мельмот немного отдышался - сил на питье ушло чересчур много. - Моменты подлинной жизни, высочайшего напряжения и прочая, прочая. Но при чем тут я, разрешите узнать? Что я, мелкий музейный работник, смотритель кита, мог такого совершить, чтобы это можно было у меня отнять?
        - Девочка… хлеб… помните…
        - Многие поступили так же, - пожал плечами Муравей и усомнился в собственных словах. Он с внезапной отчетливостью вспомнил, как рука отказывалась разжиматься, чтобы отдать крошечный сверток с еще более крошечным куском хлеба ребенку. Ребенку, который смотрел на него такими глазами, которыми может смотреть только тот, кто уже перешагнул порог смерти, но сам этого еще не осознал. И Муравей понимал, что бесполезно отдавать ей хлеб, что девочку ничто не спасет, как не спасет десятки и сотни других таких девочек и мальчиков, которых не смогли эвакуировать из города. Но он знал, что рука все же разожмется, нащупает холодную ладошку и положит в нее то, что могло бы поддержать его собственную жизнь, но не сможет спасти жизнь ребенка.
        И нет ничего ярче этого воспоминания в его Вечности. Все остальное поблекло, пожухло, стало неважным.
        «Осталась одна Таня».
        Одна.
        Только одна.
        Девочка, с детской тщательностью ведущая жуткую летопись смерти.
        Кайрос, которым опять так желает завладеть Мельмот. Этот… это… да что это вообще такое?! Бог? Дьявол? Или… или всего лишь болезнь, паразитирующая на человечестве, отнимающая у человека человеческое и дающая взамен - Вечность? Задаром. Кое-что задаром…
        - Вы не посмеете, Мельмот, - сказал Муравей. - Вы не посмеете обречь ее на… на…
        - Бессмертие? - Глаза Мельмота открылись. - Спасение от смерти?
        - Бесконечное круговращение в жухлом мироздании, о котором и вспомнить нечего, - Муравей взял блокнот и спрятал в карман. - Эту вашу фальшивую Вечность, дурную бесконечность, возвращение всего и вся на круги своя.
        Он встал, подошел к двери. Обернулся. Мельмот потерялся среди груды напяленных на него одежд. Под ними, казалось, ничего нет. Пустота. Лишь голова торчала, как голова Петрушки, куклы, что надевали на руку.
        - Я знаю, что делать, - сказал Муравей и закрыл за собой дверь.
        Эпилог
        Последнее лето детства
        Последние дни лета выдались исключительно теплыми. После проливных августовских дождей особенно приятно выйти на улицу и посидеть на лавочке, разглядывая первые желтые листочки в зеленых шапках деревьев.
        - И что ты обо всем этом думаешь? - спросил в один из таких дней Мишка. Он не уточнил - что это такое «обо всем».
        И так понятно. О Николае Николаевиче, который к этому времени съехал с квартиры, и она теперь стояла запертой, никто в ней так и не поселился. О Тане, которая тоже исчезла из магазина, а ее подруги говорили, что она, кажется, вышла замуж и уехала в другой город. И хихикали, толкая друг дружку в бочки. О нашем путешествии в прошлое и будущее. Об автомобиле времени цвета спелого баклажана.
        - По-моему… по-моему… - Честно говоря, я и не знал, что хочу сказать, поэтому ляпнул: - По-моему, нас с тобой разыграли. Этот Николай Николаевич - цирковой гипнотизер. А Таня - подсадная утка, ну, как в цирке. И они устроили все это представление. А на самом деле никакой машины времени и нет.
        - Автомобиля времени, - задумчиво поправил меня Мишка. - Только… только зачем? Все это представление? Тем более для нас его устраивать? Подумаешь, два пацана каких-то! Многовато чести…
        Но и на это у меня оказалось что возразить:
        - Они новый цирковой номер отрабатывали. Тренировались. Чтобы потом с ним гастролировать. Представляешь себе афишу: «Только в нашем цирке! Путешествие во времени! На автомобиле цвета спелого баклажана! Ваши провожатые в дебрях времени - Таня и Муравей! Спешите видеть!» - Я даже на лавку вскочил и руками замахал, изображая цирковых зазывал.
        Мишка покачал головой.
        - Может, и так. А может, и не так.
        - Тебе просто хочется, чтобы не так. - Я спрыгнул с лавки, сел, достал из кармана ножичек и стал ковырять дерево.
        - Ты никогда не думал, почему они оказались именно в нашем времени? - Мишка зажмурился и подставил солнцу лицо.
        - Ну, оказались и оказались. Почему бы и нет? У нас хорошее время. Мне оно нравится.
        - Помнишь, что говорила Таня? Путешествовать можно в такое прошлое, о котором уже почти все известно. Принцип определенности. А что, если наше время известно благодаря нам с тобой?
        Я помотал головой:
        - Не понял, Мишка. Объясни толком!
        - Представь, в будущем кто-то из нас с тобой, а может, и мы оба станем настолько известны и знамениты, что наше время будут изучать именно поэтому? Ну, как изучают жизнь Троцкого, например. Или Эйнштейна. И все, что делали Таня с Николаем Николаевичем, и было на самом деле такое близкое знакомство с нами. Понимаешь?
        - Понимаю, - сказал я. - Чего же не понять. Мания величия у тебя, Мишка. И вообще - фантазер ты. Таких еще поискать надо. Троцкий! Эйнштейн! Сравнил!
        Мишка ничего не ответил. Он подставил лицо солнцу и улыбнулся.