Библиотека Дмитрий Геннадьевич Сафонов
        «Пинт не понимал, почему его так тревожит этот сон, повторяющийся во всех деталях с пугающим постоянством. Что заставляло его просыпаться? Что было страшного в этой картинке без начала и конца? Почему ему не давали покоя эти несколько страниц, словно вырванных из романа Вальтера Скотта?
        Разве его волновала судьба отступника? Разве он не знал, что это - последний рассвет в жизни неизвестного рыцаря? Разве не знал, что дерзкий хулитель Всевышнего не доживет до заката?
        Нет, его совершенно не трогала участь бывшего крестоносца. Просто этот сон тревожил его, вот и все.
        Прошло пять лет с того дня, как Пинт покинул Горную Долину. Целых пять лет. Сколько ни старался, он так и не смог найти ни Тамбовцева, ни мать и сына Баженовых, он не увидел больше Лену Воронцову и никогда не вернулся в этот маленький город, отмеченный проклятием…»
        Дмитрий Сафонов
        Библиотека
        Предисловие автора
        Уважаемый читатель!
        Мы с Вами уже знакомы: ятот самый тип, что написал "Радио Судьбы", "Башню" и "Шериф".
        Не скрою, что писал эти вещи с удовольствием, надеясь доставить не меньшее удовольствие и Вам. Насчет последней упомянутой книжки мне хотелось бы высказаться особо.
        Я сознаю и каюсь, что по прочтении она оставляет больше вопросов, нежели ответов. Что за ТЕТРАДЬ? Откуда она взялась? Что хотят сказать эти загадочные значки, похожие на фантастических насекомых?
        Может быть, Вы считаете, что это нечестно с моей стороны - оставлять неразрешенные вопросы. Пусть так. Приношу свои извинения. Желая оправдаться, скажу - я и сам не знаю. Но, поверьте, ответы обязательно найдутся; иначе и быть не может - они заключены в самом тексте.
        Просто мне надо маленько присмотреться и понять, в чем они состоят. И когда я их увижу, первым, кто узнает об этом, станете Вы!
        Предлагаю Вашему вниманию продолжение "Шерифа" - "Библиотеку". Действие происходит спустя пять лет после событий, описанных в "Шерифе". Читайте!
        Не судите строго: уменя нет ни плана, ни сюжета, ни идеи. Я сам не знаю, чем все это закончится. Я просто пишу.
        Но не так ли и сама жизнь разрушает все наши самым тщательным образом продуманные планы? И если в жизни есть какая-нибудь идея (кроме одной - просто жить), окажите любезность, поделитесь своими соображениями со мной. Буду Вам очень благодарен!
        А пока - Игра продолжается; ибо литература есть Игра, быть может, самая древняя, самая непредсказуемая и самая увлекательная.
        Не смею дольше занимать Ваше внимание. Позвольте откланяться.
        С уважением. Дмитрий Сафонов.
        Оскар Пинт проснулся затемно, еще задолго до рассвета.
        Он отбросил легкое одеяло и вскочил с постели: на дворе стояла середина июля, и за день квартира прогревалась, как духовка под рождество - в такой жаре Оскар чувствовал себя жирным жертвенным гусем. Он вытер пот, крупными каплями выступивший на лбу и верхней губе, огляделся, протянул руку к тумбочке, стоявшей рядом с кроватью, и нащупал сигареты.
        Только после того, как он закурил и сделал несколько глубоких затяжек, ему удалось немного успокоиться.
        Последние две недели он почти не спал. Один и тот же сон преследовал его. Стоило Пинту закрыть глаза и опустить голову на подушку (на стол, на руки, прислониться к стене, - все равно), как он видел одну и ту же картину.

* * *
        Рыцарь, укрывшийся в горной расщелине. Он медленно продирает глаза и с удивлением смотрит на кроваво-красный диск солнца, встающий над горизонтом. Рыцарь этот худ и бледен; давно не мытое лицо заросло густой щетиной, вокруг рта запеклась кровь. Старый доспех не блестит в первых лучах; он покрыт глубокими царапинами и трещинами. Рыцарь отбрасывает бывший некогда белым потрепанный плащ и вскакивает на ноги. Зрачки его постепенно расширяются от ужаса: он видит, что долина, зажатая между двух почти одинаковых гор, покрыта девственно-чистой скатертью снега. Он стоит, потрясенный, не в силах пошевелиться, затем поднимает голову к небу и, вздымая худые руки, извергает страшные проклятия. Но Тот, кому они адресованы, безмолвен и глух; он бесстрастно взирает на Землю и то, что творится на ней. Он ждет. И тогда рыцарь достает меч из широких ножен и пробует пальцем иззубренное лезвие. На мече ржавыми пятнами запеклась кровь его верного коня. Конь не мог сделать ни шагу; вчера он упал на горной тропе и больше не поднялся. Тогда рыцарь перерезал коню глотку, и верный друг оказал ему последнюю услугу: напоил и
подкрепил хозяина своей густой темной кровью.
        А сейчас рыцарь смотрит на выпавший снег и понимает, что эта жертва оказалась напрасной. Он снова разражается потоком богохульственных проклятий. Не переставая ругаться, он садится рядом с большим камнем и начинает править на нем свой меч. Он правит лезвие и проверяет его остроту. Наконец он вкладывает меч в ножны и достает арбалет с расщепленным ложем. Он пересчитывает стрелы; их осталось всего четыре. Рыцарь меняет истершуюся тетиву на новую, проверяет ее упругость. Затем он вскакивает, топает ногами и туго затягивает пояс: голод последних дней высушил его живот, совсем прилипший к позвоночнику, а ножны болтаются и бьют по бедру.
        Затянув пояс, он привязывает ножны к ноге сыромятным шнурком, сдвигает колчан со стрелами для арбалета за спину, поправляет кинжал, висящий справа. Он готов. Он наклоняется и берет снег в горсть. Он жадно запихивает снег в рот и вдруг начинает смеяться: бешено и громко, как смеются скорбные разумом. Но глаза его горят неукротимой злобой. Он хватает старый плащ и в ярости срывает нашитый алый крест, бормоча что-то под нос. Затем топчет крест ногами и с вызовом смотрит в небо. «Ну что? Неужели ты до сих пор думаешь, что сможешь найти для меня подходящую кару? Ту, которая могла бы сломить благородного кавалера? Неужели ты настолько глуп, что льстишь себя тщетной надеждой заставить меня смириться? Опуститься на колени? Черта с два! Я совершил немало славных дел во Имя Твое. Но в последний бой я иду с другим именем на устах. И ты больше не услышишь от меня ничего: ни просьбы о пощаде, ни молитвы, ни слов раскаяния. Прощай! Оставайся один в своем безмолвном сверкающем чертоге; слепая вера - удел глупцов. А я ухожу нераскаянным и свободным».
        Он накидывает плащ на широкие худые плечи, завязывает на шее шелковые шнурки, подтягивает тяжелые сапоги из оленьей кожи и начинает спускаться в долину.
        Он идет по тропе, прыгает с камня на камень, не таясь. Он распевает старую тамплиерскую песню, и свежий морозный воздух звенит от веселой похабщины. Он идет налегке, оставив на месте последнего ночлега кусок черствого хлеба, трут и кресало, потому что знает, что ему больше не потребуются ни еда, ни огонь…
        Отныне он ПРОКЛЯТ. И еще - ИЗБРАН.
        И то, и другое тяжкой ношей лежит на его широких худых плечах, тянет к земле, но в сердце рыцаря нет ни страха, ни жалости…
        Алый крест, сорванный с плаща, лежит, втоптанный в грязный снег, но рыцарь несет другой, более тяжкий крест. И знает, что должен донести его до конца…

* * *
        Пинт не понимал, почему его так тревожит этот сон, повторяющийся во всех деталях с пугающим постоянством. Что заставляло его просыпаться? Что было страшного в этой картинке без начала и конца? Почему ему не давали покоя эти несколько страниц, словно вырванных из романа Вальтера Скотта?
        Разве его волновала судьба отступника? Разве он не знал, что это - последний рассвет в жизни неизвестного рыцаря? Разве не знал, что дерзкий хулитель Всевышнего не доживет до заката?
        Нет, его совершенно не трогала участь бывшего крестоносца. Просто этот сон тревожил его, вот и все.
        Прошло пять лет с того дня, как Пинт покинул Горную Долину. Целых пять лет. Сколько ни старался, он так и не смог найти ни Тамбовцева, ни мать и сына Баженовых, он не увидел больше Лену Воронцову и никогда не вернулся в этот маленький город, отмеченный проклятием.
        Сначала он думал, что гибель целого городка не может пройти незамеченной. Вернувшись в Александрийск, он каждое утро бежал к киоску и жадно прочитывал все газеты: от корки до корки. Но нигде не было даже упоминания о Горной Долине и постигшей ее судьбе.
        Год спустя, так и не дождавшись никакого отклика, Пинт набрался смелости и приехал в Ковель. Но на все его вопросы: "Как мне добраться в Горную Долину?" люди только пожимали плечами и старались поскорее уйти. С автовокзала не ходил ни один автобус в том направлении. Он вошел в здание и долго искал на схеме знакомое название. В одном месте схема была тщательно замазана свежей белой краской, но, может быть, замазывали трещину? Он не знал.
        Тогда он попытался добраться в погибший городок самостоятельно: договорился с частником, но тот, лишь услышав пункт назначения, покачал головой: "Не знаю. Не поеду".
        Город словно стерли с лица земли. И не только с лица земли: будто кто-то старался стереть его из памяти.
        Пинт ни с чем вернулся в Александрийск. Он бы и сам давно уже забыл, что случилось в ТОМ августе; вычеркнул из памяти, разодрал в клочья пугающие воспоминания, но не мог. Из-за тетради.
        С ним всегда была черная тетрадь в кожаном переплете, скрепленном черным кожаным шнурком. Он берег сверток, как зеницу ока. Потому что (пусть не по своей воле) отныне стал КНИЖНИКОМ, и эта тетрадь несла в себе какую-то страшную тайну, которую он должен был сохранить и передать. Какую - Пинт не знал; он боялся развернуть сверток. Боялся заглянуть на голубоватые страницы и увидеть россыпь непонятных значков, похожих на птичьи следы, оставленные на снегу.
        Он сильно изменился за последние пять лет. Виски его покрыла седина, которая была бы еще заметнее, будь Пинт брюнетом. Но на фоне светлых рыжеватых волос седина не так бросалась в глаза. Лицо избороздили морщины, и он выглядел значительно старше своих тридцати пяти. Но самое страшное - Пинт больше не чувствовал того огонька, который мерцает в каждой живой душе. Оскар будто выгорел изнутри. Жизнь его остановилась - и вместе с тем она продолжала стремительно лететь. Он и не заметил, как прошли эти пять лет; канули в пустоту. И, сколько он ни пытался вспомнить, чем занимался все это время, чего добился и в чем преуспел, не мог вспомнить ничего. Пустота. Черная пугающая пустота гналась за ним по пятам и пожирала каждый прожитый день. Возможно, это было не так уж и плохо - потому что прошлое его было полно кошмаров.
        Он спал, будто умирал: проваливался в забытье до назначенного часа и никогда не видел снов. Ни одного - за все пять лет. И когда две недели назад к нему впервые явился неизвестный рыцарь, Пинт ощутил сильное беспокойство. На следующий день сон повторился. Потом - еще и еще. Тогда он подумал, что это неспроста. Что это - еще один ЗНАК, который он пока не может разгадать. И спросить ему было не у кого: толкователи ЗНАКОВ как-то незаметно повывелись в наше рациональное время.
        Неделю назад он даже пробовал сходить к "великому магу и экстрасенсу Демьяну". Рекламное объявление в газете утверждало, что Демьян может все - заглядывать в прошлое и предсказывать будущее, менять карму и снимать порчу, поправлять здоровье и возвращать неверных супругов.
        Демьян, толстый мужик с рыжей бородой, напоминавшей ржавую совковую лопату, хитро прищурился, посмотрел на Оскара и выдал, что посетитель страдает от неразделенной любви, что висит на нем сглаз, и красуется на челе венец безбрачия. Он предлагал избавить Пинта от напастей по частям или сразу - оптом, что обошлось бы значительно дешевле. Пинт отказался, но за консультацию все равно пришлось заплатить.
        Возвращаясь от "великого мага" домой, Пинт отчаянно ругался - прежде всего на свою глупость и доверчивость. Он уже понял, что никто не поможет ему. Он предоставил жизни идти своим чередом и приготовился к самому худшему.
        И все же, когда он видел рыцаря, правящего свой меч на огромном камне, Пинт приходил в ужас и через несколько мгновений просыпался.
        Его терзали предчувствия. Он знал, что вскоре что-то должно произойти.

* * *
        Марина Дроздова возвращалась с экзамена, от радости не чувствуя под собой ног. Казалось, все ее тело стало легким и гибким. Она и не думала, что экзамен окажется таким простым: пять обычных задач, чья сложность возрастала в зависимости от порядкового номера, и последняя, необязательная. По стереометрии. Пять первых задач она решила быстро, даже не задумываясь: ее сдерживала только скорость, с которой она водила ручкой по листку бумаги со штемпелем в правом верхнем углу - «Александрийский государственный университет». Шестая задача была повышенной сложности: хитрые преподаватели сразу хотели отсеять умных среди умных; так было бы легче набирать студентов в группы.
        Марина и раньше слышала о существовании так называемых элитных групп, но совершенно не рассчитывала попасть в одну из них. В конце концов, это неважно - в какую группу попадешь. Сначала нужно поступить. Поступление в университет - вот первостепенная цель, а там уж видно будет. Она не любила загадывать, да это и бессмысленно - по крайней мере, для математика. Надо ставить перед собой конкретные задачи и решать их по порядку: по степени возрастания сложности.
        Заковыристая задачка по стереометрии тоже оказалась не такой уж трудной: Марина с ходу решила и ее, а потом, в порыве внезапного вдохновения, предложила еще пять вариантов ответа. Она дописывала пятый, самый пространный и неожиданный, когда седой лысоватый старик, сидевший в комиссии на председательском месте, объявил, что время экзамена истекло, и пора сдавать работы. К Марине подошел молодой человек - то ли преподаватель, то ли аспирант - и нетерпеливо протянул худую желтоватую руку.
        - Сейчас, сейчас, - отмахнулась Марина. - Еще немного!
        Но молодой человек строго сказал:
        - Сдавайте работу, или мы не будем ее проверять, - и она со вздохом подчинилась.
        В тот самый момент, когда желтая рука взяла ее листки и стала их пересчитывать, Марину осенило.
        - Я знаю еще одно решение! - громко, на весь зал, воскликнула она.
        Она сама не понимала, что ею двигало: но уж никак не тщеславие и не жажда сиюминутного триумфа. Просто любовь к логике и неколебимой математической истине. Марина сорвалась со своего места, нечаянно толкнув то ли преподавателя, то ли аспиранта, и устремилась к доске, перед которой восседала комиссия. Доска и кусок мела - вот и все, что требовалось ей в эту минуту.
        Седой лысоватый старик - как потом оказалось, это был сам академик Кудрявцев, чей учебник по матанализу для высшей школы она прочитала еще в двенадцать лет и нашла недопустимо скучным - благообразно улыбаясь, встал, подвинул стул и пропустил бойкую юную красавицу к доске.
        - Есть еще один способ: самый простой, - повторила Марина, обращаясь к Кудрявцеву. Она жалела только об одном: что не могла сейчас закурить. Ужасная привычка прицепилась к ней в четырнадцать. Марина ничего не могла с этим поделать: если она видела перед собой интересную и трудную задачу, то вставляла в уголки рта две крепкие сигареты без фильтра и отчаянно дымила, глубоко затягиваясь. Когда она играла в шахматы, то хватало и одной. Одну можно было держать в руке, но две она так и выкуривала, не вынимая изо рта, щурясь от едкого табачного дыма и непременно обжигая уголки губ, отчего все думали, что у нее - постоянные "простуды".
        Марина пожевала губами и поморщилась: со стороны это выглядело, как нервный тик. Ее поведение нисколько не удивило присутствующих математиков; видимо, они сами были людьми со странностями.
        Девушка размашистыми движениями начертила на доске шар и вписанный в него тетраэдр: таким было условие задачи.
        - В своей работе я предложила шесть вариантов решений: одно - традиционное, и пять… - Марина покачала головой, давая понять, что остальные пять для нее тоже выглядят достаточно традиционно, но вот для приемной комиссии… - В общем, полная ерунда. Есть седьмое - самое изящное и быстрое решение. Надо просто добавить еще одно измерение, и тогда… - мел в ее руках то вгрызался в грифельную доску, крошась белой пылью, то стучал отрывистыми точками, то чирикал, как бритва в руках виртуозного брадобрея. - Вот и все! - закончила она.
        Кудрявцев, подслеповато щурясь, достал из внутреннего кармана футляр для очков и неожиданно извлек оттуда старомодное пенсне в золотой оправе. Тонкая дужка оседлала его красный мясистый нос, похожий на клюв попугая, и стекла заиграли лукавыми искорками.
        - Прелестно, - бормотал он. - Это мы, значит… Ага! Понял, понял… А вот тут… Как-то неубедительно… Впрочем… Нет, нет, извините. Эта гипотенуза снимает все вопросы. Вы абсолютно правы, дорогая, - он снял пенсне и принялся тереть его красным клетчатым платком.
        Лекционный зал, где проходил экзамен, все еще был полон народу: изумленные абитуриенты никак не хотели расходиться, наслаждаясь бесплатным зрелищем.
        - И что же вы, мадемуазель… Пардон, как вас зовут? - Марина уже собралась было ответить, но то ли преподаватель, то ли аспирант, словно предчувствуя этот вопрос, заглянул на титульный лист ее работы и быстро сказал. - Марина Дроздова.
        - И что же вы, дорогая Марина, от нас хотите? - он показал на стул рядом с собой. Марина увидела резной набалдашник трости, прислоненной к столу, и сразу все поняла: Кудрявцеву было трудно стоять - старость, вполне извинительная причина - но сидеть в присутствии дамы он не мог. Марина поблагодарила и села рядом со стариком.
        - Да… - повторил Кудрявцев. - Так вы что же, дитя мое? Поступаете на первый курс? Я бы с удовольствием взял вас сразу ассистентом. А то, может, и доцентом, - он развел старческими, в коричневых пятнышках на сморщенной коже, руками. - Но, увы, это не в моих силах.
        Он, не глядя, протянул руку. Такие царственные жесты Марина видела только в кино; ито, если там играл Иннокентий Смоктуновский. Почему-то больше ни у кого царственные жесты не получались так естественно и правдоподобно. Только у Смоктуновского да еще, пожалуй, у Кудрявцева.
        Молодой то ли преподаватель, то ли аспирант с грохотом рванулся вперед и протянул Кудрявцеву Маринину работу еще до того, как академик успел нетерпеливо щелкнуть узловатыми от подагры пальцами. Марина с трудом подавила улыбку: ей казалось, еще мгновение, и Кудрявцев небрежно щелкнет пальцами, а потом - таким же царственным жестом - отправит нерасторопного слугу на конюшню, где его хорошенько выпорют. Но обладатель желтоватых рук проявил сноровку и подоспел вовремя. Порка откладывалась.
        - Позвольте представиться, - церемонно сказал Кудрявцев и привстал. - Владимир Яковлевич Кудрявцев. Заведующий кафедрой высшей математики, и прочая, и прочая, и прочая. Не вижу смысла перечислять все регалии - это проявление суетности и тщеславия. Поверьте, академики такие же люди, как и остальные. - Он достал из кармана ручку с золотым пером, и Марина смогла убедиться в правоте его слов: скрюченные болезнью пальцы слушались академика не лучше, чем руки какого-нибудь забулдыги, страдающего похмельем. Кудрявцев вывел корявыми дрожащими буквами: "Превосходно", поставил три восклицательных знака и улыбнулся. - Ну вот, - сказал он, обернувшись к коллегам. - Одну работу я уже проверил. - Женщина лет сорока, с плохими зубами и запущенной фигурой, по виду - типичная старая дева; двое помятых мужчин с невзрачными физиономиями; высокий тощий очкарик да этот - то ли преподаватель, то ли аспирант, - подобострастно захихикали.
        - Как у вас с остальными предметами, дитя мое? - сказал Кудрявцев.
        - Я - медалистка. Сдаю только профилирующий.
        - Уже сдали, - поправил Марину академик. - Стало быть, поздравляю с зачислением. Вы все-таки поразмыслите, не хотите ли остаться на кафедре. Аспирантура и все такое. Хотя мне думается, что аспирантуры не потребуется. Наверняка ваш диплом зачтут, как кандидатскую. Есть у меня такое предчувствие.
        Он оглянулся на коллег, ища согласия. Старая дева поджала губы и закивала. Помятые мужчины сделали вид "все может быть", а очкарик снял очки и сунул дужку в рот, скорбно нахмурившись. Казалось, он вспоминал таблицу умножения: "пятью пять - двадцать пять, шестью шесть - тридцать шесть…" изастрял где-то на "семью семь - сорок семь".
        - Ну что же? - сказал Кудрявцев. - Отдыхайте. До встречи в сентябре.
        Марина вскочила со стула и присела в игривом книксене.
        - Спасибо.
        - Вы прелесть, деточка! - умилился Кудрявцев. - Идите, идите, не теряйте времени понапрасну. Покоряйте пространство, но не забывайте про время, ибо оно - самая странная и коварная материя из всех, с которыми человеку приходится иметь дело. Я даже иногда думаю, что математика - единственная наука, не берущая его в расчет. Так сказать, математика - бегство от времени, хотя на моем красноречивом примере вы можете убедиться, что от него не убежишь и не спрячешься. Отдыхайте, Марина Дроздова!
        Кудрявцев повернулся к желторукому то ли преподавателю, то ли аспиранту, и голос его стал сухим и скрипучим, словно из него выдавили весь сироп:
        - Николай Павлович! Не сочтите за труд, поставьте оценку в экзаменационную ведомость: что-то руки совсем не слушаются.
        Удивленные абитуриенты стали медленно расходиться. На их глазах свершилось чудо: математическая Золушка стала прекрасной принцессой. А ведь такое бывает не каждый день: куда как чаще ленивцы и бездельники, одержимые слепой верой в счастливый случай, выигрывают в "Русское лото".
        Вероятность выигрыша в лотерею Марина просчитала уже давно: вуме, ей даже не потребовались ручка и бумага. По ее прикидкам выходило, что скорее она угодит под машину в тихом Александрийске, чем сорвет джек-пот. Ну, а поскольку попадать под машину она не собиралась, то и тратить деньги на азартные игры было ни к чему.
        Она вообще не думала, что с ней должно что-нибудь случиться. С какой это стати?
        В своих расчетах она руководствовалась теорией вероятности, то есть - оценивала случайные события. Но то, что потом с ней произошло, было совсем не случайным событием. Она попала в число ИЗБРАННЫХ, и потому была обречена.
        Сейчас она вприпрыжку бежала обратно в общежитие и, если бы где-нибудь по дороге увидела "классики", то не удержалась бы и обязательно немножко поскакала. Хотя бы полчасика.

* * *
        Ночь уже вступила в свои права, накрыв город долгожданной прохладой. Раскаленный за день асфальт медленно остывал, напитывая воздух тягучим запахом нефтяных смол, пыльные газоны покрылись блестящей россыпью росы. Шесть часов темноты, тишины и покоя. Можно открыть окно; свежий воздух помогает думать.
        Несмотря на поздний час, в "четверке" (женском общежитии университетского кампуса) мало кто собирался спать. Не то сейчас время, чтобы спать. Все силы отданы борьбе. Девушки из разных районных городков, поселков и деревень, приехавшие поступать в университет, готовились к экзаменам. Александрийским проще. К их услугам свободная квартира, мама, гневно шикающая на домочадцев: "Девочке надо заниматься! А ну - тихо!", холодный бодрящий душ, учебники и репетиторы, связи и знакомства, сытный обед и легкий ужин. Они уже заняли удобные плацдармы для наступления на филологический, медицинский, юридический и экономический. Они идут на шаг впереди - а кто и на целых два - по сравнению с простушками, заполонившими общежитие своими чемоданами и баулами, певучим говорком и слезами в телефонную трубку: "Мама! Я хочу домой! Как только поступлю - сразу приеду! До самого сентября".
        Юля Рубцова, медсестра из Ковеля, освоившая в родной больнице искусство ладить с пациентами и угождать молодым высоким ординаторам, уткнулась в учебник биологии. Ей было необходимо еще раз прочитать про половое размножение: облечь то, что она давно уже знала, в научные термины. Письменный экзамен - это не переложение "Кама-сутры" вольным стилем; тут приходится оперировать заковыристыми словечками, вроде "мейоз", "митоз", "зигота" и "трофобласты". Хорошо бы еще запомнить, что есть что. По крайней мере, она уже знает, чем сперматозоид отличается от яйцеклетки. И на собственном опыте знает, что их встреча не сулит в девятнадцать лет ничего хорошего: особенно когда твоя мать любит выпить, а дома сидят два брата, и младший ждет, пока старшему станут малы его старые зимние ботинки. Вот вам и половое размножение. Вот вам и "зигота".
        Она повернула настольную лампу и придвинулась ближе к окну. На кровати, что стояла рядом с дверью, расположилась Оксана - девочка из такой глухомани, по сравнению с которой Ковель казался центром Вселенной. Оксана непременно хотела стать экономистом и "устроиться на работу в какую-нибудь солидную фирму". Правда, она боялась квадратных уравнений, как черт - ладана, а при слове "дискриминант" ее начинало слегка подташнивать - как это бывает после встречи сперматозоида с яйцеклеткой - но Оксана свято верила в чудо; например, в заступничество молодого и симпатичного профессора, который обязательно поможет ей выкрутиться. И не останется внакладе. "Ну да черт с ней, - решила Юля. - После первого же экзамена она отправится домой, так и не успев съесть все домашние пирожки, которыми снабдила ее мать". Юля знала, что заводить дружбу с Оксаной - бессмысленное дело; уж она-то точно недолго пробудет в общежитии.
        Другое дело - Алена Шилова, их третья соседка. Вот она обязательно поступит. Умница, красавица, история с географией от зубов отскакивают, а уж такие ровные и белые зубки не встретишь даже в рекламе зубной пасты.
        - А где Алена? - спросила Юля, отложив учебник.
        - Да где? За хлебом пошла. Сегодня же - ее очередь, - Оксана ходила за хлебом вчера. Ей почему-то казалось, что домашнюю выпечку надо экономить - хотя бы для того молодого профессора, который поможет ей написать математику. Будет прекрасный повод - пригласить его, худого и бородатого, попить чаю с пирожками и плюшками.
        - За хлебом? - медленно повторила Юля, словно пробуя эти слова на вкус. Она вдруг вспомнила, что чайник уже дважды успел остыть, и она дважды ставила его снова. Она поднялась из-за стола и подошла к кровати. На подушке лежали часы - единственный подарок того олуха, что так неосторожно натравил свой сперматозоид на ее несчастную яйцеклетку. Потом она хотела продать часы, чтобы на вырученные деньги сделать аборт, но оказалось, что этих денег не хватило бы и на презервативы. Ей, как сотруднице больницы, пошли навстречу и все сделали бесплатно. А часы так и остались - на долгую память. И, что самое странное, они ходили почти точно. Убегали на пятнадцать минут вперед за сутки - это ерунда. Сейчас часы показывали половину одиннадцатого. - Хотела бы я знать, какая булочная работает так поздно, - пробормотала Юля.
        - Действительно, что-то задерживается. Давно пора уже пить чай. А то живот от голода подвело, - капризным голоском сообщила Оксана.
        Юля смерила ее невидящим взглядом. "Откуда тебе знать, что такое голод?" - подумала она с презрением, но тут же мило улыбнулась - сказалась выучка постовой медсестры! - и прощебетала:
        - И у меня тоже, Ксюша. И у меня. Ты не знаешь, в какую булочную она пошла?
        - Ну, в какую… В ближнюю - кирпичный дом рядом с почтой. Я бы на ее месте не стала бегать по всему городу ради двух булок, когда экзамены на носу. Если только… - Оксана лукаво улыбнулась.
        - Что?
        - Если только она не познакомилась с каким-нибудь молодым человеком. А? Что думаешь?
        "Что думаю? Думаю, что ты - тупая корова, перезрелая толстуха, и твои мысли выдают тебя с головой. Нет…".
        - Нет, Ксюша. Какой молодой человек? Алена выбежала только на минутку, она даже не накрасилась и не причесалась. Оставь ты эти глупости, - Юля хотела еще добавить, что александрийская булочная - место, куда прекрасный принц забредет в самую последнюю очередь; да и то не от хорошей жизни - только если белый конь сдохнет на ее пороге, но передумала и промолчала.
        Сама тоже хороша: соседка, называется. Алены нет уже три часа, а она только хватилась. Господи, а если с ней что-то случилось? Но что может случиться? Ее собственный жизненный опыт: пусть не такой уж большой, но довольно богатый - подсказывал, что нехорошие вещи случаются обычно с нехорошими людьми, с теми, кто любит бездельничать и закладывать за воротник. Да, в Ковеле так и бывало: кражи, драки, поножовщина, - все это происходило под воздействием паров зеленого змия. Поэтому она и стремилась поскорее вырваться из родного городишки, окутанного самогонным облаком подобно Лондону, покрытому густым смогом.
        Наверное, в этом было их главное отличие: если Юля стремилась вырваться, то Алена - напротив, хотела ворваться в новый, неизведанный мир. Мир Истории и приключений. Она даже произносила это слово - История - не иначе, как с большой буквы. Юля прекрасно понимала превосходство подруги. Нет, пока еще не подруги - просто хорошей соседки по комнате в общежитии. Алена была одержима своей мечтой; аодержимость - она, видите ли, очень украшает человека. Заставляет сердце учащенно биться, а глаза - блестеть. И в конечном итоге украшает саму жизнь. А идею стать хорошим врачом и переехать из полуразвалившегося деревянного барака, где не было ни ванны, ни туалета, ни водопровода, Юля при всем желании одержимостью назвать не могла. Скорее, это была необходимость.
        Девушки часто засиживались за учебниками далеко за полночь, и, когда "грызть гранит науки" становилось уже невмоготу, поверяли друг дружку в свои маленькие тайны. Вероятно, Ксюша была бы разочарована, узнав, что в свои девятнадцать лет Алена ни с кем не встречается. И даже не думает об этом. Ее мысли и чувства были полностью заняты Мечтой; места для чего-то еще попросту не оставалось. Алена по секрету поведала, что знает "одно местечко", раскопки которого сулят немыслимый успех. В свое последнее школьное лето она гостила у бабушки в деревне, но привлекали ее отнюдь не свежий воздух и сочная клубника на огороде. Старинные предания и легенды - вот что собирала Алена Шилова: аккуратно, ягодку за ягодкой, укладывая в толстый рабочий блокнот. Этот блокнот был всегда при ней; на ночь она прятала его под подушку. Какие молодые люди? Все они, вместе взятые, не стоили и пары исписанных мелким почерком страничек, скрепленных синим дерматиновым переплетом.
        Юля слушала ее, затаив дыхание: Алена умела интересно рассказывать. Они выходили на пожарную лестницу, где Юля тайком курила, рассеивая клубы табачного дыма маленькой крепкой ладошкой, а Алена, забравшись с ногами на подоконник, рассказывала ей о таинственном городе, скрытом глубоко под землей.
        - В этот город можно попасть, но невозможно вернуться, - говорила она, откинув голову и мечтательно глядя в темное ночное небо.
        - Откуда же тогда про него известно? - удивлялась Юля.
        Алена пожимала плечами и, увидев Юлину недоверчивую улыбку, горячилась:
        - Но он есть! Точно есть! И я найду его, вот увидишь. Мне бы только поступить и получить доступ в университетскую библиотеку. Там хранятся такие документы - о-о-о! - что значило это "о-о-о!", Юля не понимала, но верила, что это действительно так. Верила так же твердо, как и в существование подземного города.
        И вот сейчас Алена исчезла: ушла за хлебом и не вернулась. Пропала. Отсутствовала без уважительной причины целых три часа, хотя с удовольствием посвятила бы их "Истории средних веков" - толстенной книге, лежавшей на ее кровати.
        - Пойду прогуляюсь, - сказала Юля. Она набросила на плечи тонкий свитер и завязала рукава узлом на груди.
        - Хочешь курить - выйди на улицу, - ехидно пропищала Ксюша. - Комендантша приходила утром, ругалась, что на нашей лестничной клетке воняет дымом и полно окурков.
        - Я окурки на пол не бросаю, - отрезала Юля. - А насчет комендантши не беспокойся - как-нибудь сама разберусь.
        Ксюша хмыкнула и снова попыталась углубиться в учебник. Однако это занятие давалось ей с большим трудом. Она прикидывала, успеет ли попить чаю с домашними булочками до возвращения соседок.
        - Когда ты вернешься? - спросила она.
        - Постараюсь недолго, - неопределенно ответила Юля и, увидев нахмуренный Ксюшин лоб, уточнила. - Через полчасика. Не скучай тут без меня.
        - Какое тут скучать? Мне еще восемнадцать страниц надо прочитать, а я не понимаю ни черта, словно не по-русски написано, - притворно пожаловалась любительница мучного.
        Юля вышла, плотно закрыв за собой дверь. Нарочно громко топая, она прошла по коридору до лестницы и потом тихо, на носочках, вернулась обратно. Припала ухом к двери и услышала возмущенное пение матрацных пружин, и потом - звук выдвигаемого из-под кровати чемодана.
        Она приоткрыла дверь и с умильной улыбкой просунула голову:
        - Кстати, у меня в тумбочке обалденный вибратор. Можешь воспользоваться, если хочешь - у нас ведь все общее. Только не забудь потом вымыть. Пока, подруга!
        Она захлопнула дверь и, давясь от смеха, побежала к лестнице. Перед глазами стояла нелепая картина: Ксюша, склонившаяся над чемоданом, черные трико, туго обтягивающие необъятный зад (признак усидчивости - но не письменным столом, а за обеденным), белое испуганное лицо и округлившиеся глаза.
        - А как она покраснела, когда я сказала про вибратор! - расхохоталась Юля и запрыгала вниз по лестнице через две ступеньки.

* * *
        Он сидел на поваленном дереве неподалеку от «четверки». Не курил, не прихлебывал минеральную воду из бутылочки - просто сидел, почти не двигаясь. Непонятно, кто и зачем спилил этот старый трухлявый тополь: один из многих, растущих вдоль полотна железной дороги. Остальные стояли на своих местах и тихонько шумели клейкой пахучей листвой, но этот лежал уже давно (если судить по успевшему почернеть и дать новые побеги пню), давая пристанище местным забулдыгам и бездельникам, приходившим сюда выпить «на троих» инеспешно обсудить житейские проблемы и мировые новости.
        Наверное, он напоминал алкоголика, не дождавшегося компании, хотя более внимательный взгляд сразу бы заметил, что этот человек на алкоголика совсем не похож. Но тем и хорош был поваленный старый тополь: здесь не ходили люди с внимательными взглядами.
        За его спиной изредка шумели вечерние электрички, обдавая сидящего бегущим светом, лившимся из мутных окошек. Со стороны насыпи (то есть - тыла) любопытных глаз можно было не опасаться.
        А спереди, со стороны женского общежития, его скрывали густые высохшие ветви. Идеальное место для наблюдения.
        Задачу, которую поставили перед ним, никак нельзя было назвать простой. С другой стороны, он и не помнил, чтобы перед ним когда-нибудь ставили простые задачи. Нет, такого не случалось: аведь он СЛУЖИЛ уже тридцать с лишним лет. Тридцать четыре, если быть точным.
        Каждый день он просыпался с мыслью: "Сегодня я умру. Значит, надо сделать это достойно". Но пока он выходил победителем из любой ситуации. Все благодаря прекрасной выучке, неутомимым мышцам, острому разуму и совершенно железным нервам.
        Правда, седина и глубокие морщины, избороздившие лицо, говорили о цене, которую ему приходилось платить за эти победы, но сидящего это мало трогало: он уже тридцать с лишним лет недоумевал, как это случилось, что он не умер вчера.
        Он достал из кармана фотографию и еще раз посмотрел: но не для того, чтобы освежить образ девушки - скорее, чтобы проверить свою память. Так и есть! Он совместил черно-белое изображение с мысленным образом, намертво отпечатавшимся на обратной стороне век, и остался доволен результатом. Все совпадало - до мельчайших черточек.
        Фотография была явно вырвана из личного дела: наверху виднелся след от скрепки. Но он не дал своим мыслям развиваться дальше: его совершенно не интересовало, какими путями попала к нему эта фотография. Это была ненужная информация. Ему было достаточно четко сформулированной задачи, уложившейся в пару строк, отпечатанных на белом листе. Время от времени к нему приходили письма с такими вот короткими задачами; иногда к ним прилагались фотографии, а иногда и нет. Он не забивал голову лишними вопросами; просто выполнял то, что от него требовали, и все. Его не тревожил размер гонорара: ведь он не работал по заказу, а СЛУЖИЛ. Служил верно и преданно, как самурай, но лицо его господина всегда было скрыто плотной завесой тайны. Он знал, почему служит, но так никогда и не узнал, кому.
        В нагрудном кармане легкой куртки лежала ручка: шприц с быстродействующим снотворным. Для выполнения задачи этого было достаточно. Он никогда не носил оружия: само тело было его оружием. При необходимости он умел использовать спички, карандаши, зубные щетки, расчески, зубочистки и даже плотно свернутые листы бумаги: эти невинные с виду вещи в его руках несли смерть - всегда быструю и тихую. И, наверное, почти безболезненную. Во всяком случае, он так думал. Потому что спросить было не у кого.
        Девушка вышла из общежития без двадцати восемь. Она куда-то торопилась. "Наверное, в магазин", - безошибочно понял он. Куда еще может торопиться девушка из общежития? Если живет в общаге, значит, не местная, а за время вступительных экзаменов она вряд ли успеет с кем-нибудь познакомиться. С кем-нибудь, на встречу с которым нужно торопиться. К тому же скоро восемь - время закрытия магазинов. Наверняка она спешит именно туда.
        Он проводил взглядом девушку, неторопливо встал, прислушиваясь к стуку сердца: он не участился ни на один удар. Размял затекшие от долгого сидения ноги и осторожно пошел через сухие ветки, стараясь не наступать на белые пластмассовые стаканчики, разбросанные повсюду.
        С самого начала девушка была обречена. Хотя… Как посмотреть. Скорее, не обречена, а ИЗБРАНА.

* * *
        Эльвира Латыпова возвращалась в общежитие. Она только что поговорила на переговорном пункте с родной Медынью, рассказала матери о том, как успешно сдала уже два экзамена: оба на «отлично». Оставался третий, незначительный - сочинение. За сочинение Эльвира не беспокоилась. Если уж она сдала письменную математику и устную физику, то сочинение как-нибудь напишет. На физическом факультете, куда она поступала, до сих пор ходили легенды об одном весьма толковом парне по фамилии Пруткогляд. Этот самый Пруткогляд был призером Международной олимпиады среди школьников по физике, проходившей в 86-ом году в югославском городе Портороже. Понятно, что физику и математику он сдал без проблем, но сочинения ужасно боялся. И, тем не менее - написал.
        "Татьяна любила Онегина. Онегин не любил Татьяну. Ленский любил Ольгу. Онегин застрелил Ленского…" - и все в таком духе. Бессмертный роман Пушкина он раскатал, как блин, на сковородке одной тетрадной страницы, затратив на это три часа напряженного потения. Говорили, что он даже высовывал язык от усердия, когда писал. Еще говорили, что он никогда не стригся и не причесывался, а мылся не иначе как по особому распоряжению декана. Но, как бы то ни было, четверку за сочинение он получил. И потом шесть лет потрясал весь университет своими выходками. Например, Пруткогляд придумал такую штуку: первого апреля расплачиваться в столовой только металлическими рублями. Он заразил этой фенькой весь кампус. Всю последнюю неделю марта кассирша дрожала мелкой дрожью, ожидая очередного нашествия презренного металла, а первого апреля сбрасывала, наверное, несколько килограммов (что только красило ее), таская заранее приготовленные брезентовые мешки с "картавчиками" - монетами с чеканным профилем вождя мирового пролетариата. Тот же Пруткогляд, вконец охренев от теоретической физики и постоянного шума электричек за
окном, вышел однажды вечером из общежития с кистью и ведерком черной краски в руках. Он покрасил участок рельса длиной метров тридцать и с чувством честно выполненного долга вернулся в свою комнату. В тот вечер шум электричек не досаждал ему: машинист, не увидев знакомого блеска рельса, включил экстренное торможение, после чего немедля вызвал путейскую бригаду, сообщив по рации срывающимся голосом: "Диверсанты разобрали пути!". Движение было парализовано до полуночи, а Пруткогляд в блаженной тишине готовился к зачету. И это еще были самые невинные из его шуток.
        Эльвира с улыбкой вспомнила эти и подобные байки, которыми старшекурсники - те немногие, что остаются на все лето в кампусе, потому что им некуда ехать - охотно потчуют доверчивую "абитуру".
        Но улыбка на ее лице тут же сменилась грустью, едва она вспомнила голос матери: всхлипывающий, прерывающийся.
        - Не плачь, мама! Все хорошо, - говорила она, а мать в ответ твердила только одно. - Доченька! Доченька моя!
        Эльвира шла по улице Александрийска, именующейся почему-то Дирижабельной, и с интересом заглядывала в загоравшиеся там и тут окна.
        "Вот это - кухня. Под потолком натянуты лески в три ряда; стандартные белые шкафы на стенах, потолок чуть закопчен и в углу зарос паутиной. А это, наверное, спальня. Ковер на стене, основной тон - темно-красный. Голубоватое сияние телевизора играет на прозрачных занавесках… Интересно, что они смотрят? Очередной бразильский сериал? Или новости? Неужели в мире что-то происходит? Что-то еще, помимо экзаменов в Александрийский университет?".
        Так, разговаривая сама с собой, она незаметно подошла к последнему дому, стоявшему в городской черте. Дальше, за перекрестком, ограниченным со всех четырех сторон "лежачими полицейскими", начинался университетский кампус - почти такой же большой, как сам город.
        Эльвира увидела женщину в мятом желтом плаще, с сумкой в одной руке и металлической сеткой, наполненной коричневыми яйцами - в другой. Женщина безуспешно пыталась приоткрыть дверь подъезда и просунуть в щель хотя бы ногу. Она беспомощно огляделась и увидела медленно идущую девушку.
        - Вы не могли бы мне помочь? Рук не хватает, - словно извиняясь за тот факт, что природа наградила ее всего двумя конечностями, сказала она.
        - Да, конечно, - откликнулась Эльвира: подошла и распахнула перед женщиной дверь.
        В подъезде было темно и пахло кошками.
        - Там, внутри, есть еще одна дверь, - сказала женщина. - Я подержу наружную, а вы уж не сочтите за труд, откройте, пожалуйста, внутреннюю.
        - Пожалуйста, - сказала Эльвира, подумав про себя: "Может, ты лучше заберешься мне на плечи, а я донесу тебя до самой квартиры?".
        Эльвира шагнула в темноту подъезда. В последний момент что-то подсказало ей, что не стоило этого делать. Совсем не стоило. Краем глаза она заметила, как из угла навстречу ей метнулась черная угловатая тень, и в следующий момент что-то укололо ее в шею - чуть пониже того места, где заканчивалось роскошное густое "карэ": Мирей Матье отдала бы последние колготки за такое. Девушка охнула и стала медленно оседать на грязный пол, застеленный старыми картонными коробками. Женщина на улице убрала ногу, и мощная пружина захлопнула дверь. Стало совсем темно. Эльвира почувствовала, что ноги не держат ее. Глаза закрылись, и, если бы не чьи-то жесткие и очень сильные руки, она бы упала. В ушах гулким эхом еще раздавались какие-то голоса, но девушка не могла разобрать ни слова. Она потеряла сознание.

* * *
        Юля бродила по ночному Александрийску. Городок казался таким уютным и тихим, что ее тревоги и волнения за Алену постепенно прошли. Ну что может случиться в таком сонном и благочинном уголке мироздания? Ровным счетом ничего.
        Одна деталь поразила Юлю - казалось бы, незначительная, но ей, как жительнице бандитского Ковеля, говорящая о многом. В Александрийске почти не было ларьков и магазинов, торгующих круглосуточно, а те, что были открыты в столь поздний час, явно не страдали от наплыва полночных покупателей.
        В родном городке, несмотря на ужасающую бедность жителей, они попадались на каждом углу. Ассортимент банальный: водка, пиво, сигареты, дешевое вино. В каждом третьем доме гнали вонючий самогон, и, если денег не хватало на пахнущую ацетоном водку местного разлива, страждущий всегда мог получить в обмен на законные двадцать рублей пластиковую бутылочку из-под "Пепси", наполненную разбавленным "первачом". В ларьках постоянных покупателей знали в лицо и отпускали им товары в долг. На прилавках лежали толстые общие тетради, куда продавцы заносили имя должника и сумму долга.
        В Александрийске все было по-другому. Она не встретила ни одного человека с перекошенной опухшей физиономией, желающего срочно "дозаправиться" среди ночи.
        Юля подумала, что все дело в университете - наверное, он благотворно влияет на здешнюю атмосферу. Будь на ее месте Эльвира Латыпова, она бы непременно сказала, что на территории Александрийска присутствует интеллектуальное поле очень высокой напряженности. Но Юля не поступала на физический: она вообще была с физикой не в ладах.
        Юля достала пачку и обнаружила, что у нее осталась одна-единственная сигарета. Не Бог весть что, учитывая, что она собиралась заниматься всю ночь. Конечно, она тайком будет бегать на пожарную лестницу и дымить, а Алена, которая наверняка уже вернулась в общежитие, сидя на подоконнике, будет рассказывать про неоткрытый подземный город, который дожидается ее лопаты, щетки и совка.
        Юля улыбнулась: Алена говорила про таинственный город с такой страстью и пылом, с какими другие девушки говорят о своих парнях, хотя Юля, как никто другой, знала, что ни один парень того не стоит. Ну, уж она точно такого не встречала, включая и высоких ординаторов из родной больницы. "Они все хотят одного. Но много раз", - подумала Юля и направилась к одиноко стоящему ларьку напротив злополучной булочной.
        Ларек светился на темной улице, как путеводный маяк в ясную ночь. Юля зашла и закрыла за собой дверь: маленький колокольчик призывно звякнул, извещая о визите припозднившегося покупателя.
        Из-за прилавка, уставленного пивом, соками и пластиковыми бутылками с минеральной водой, стремительно возник смешной паренек в клетчатой фланелевой рубахе. "Рубашка канадского лесоруба", - так называла Юля подобную одежду. Длинные волосы парня были забраны на затылке в толстый пучок. Дужка наушников охватывала голову, левый наушник сдвинут назад. Парень дергался и пританцовывал в такт музыке.
        Он оглядел девушку с ног до головы, оценивающе прищурившись - так, словно это он собрался ее покупать.
        Юля кротко потупила взор, затем повернула голову вправо, давая парню возможность оценить ее левый профиль (каждая женщина четко знает свой самый удачный ракурс); она словно не замечала, что полка с сигаретами все это время находилась прямо перед ней. Затем она повернулась к продавцу и посмотрела ему в глаза.
        Парень был совсем молодым - скорее всего, ее ровесником. Но между девятнадцатью женскими годами и девятнадцатью мужскими существует большая разница: кэтому времени девушка уже твердо знает, чего она хочет, тогда как парень только выходит на тропу войны с окружающим миром; ипервые шаги чаще всего оказываются необдуманными, случайными.
        - Пачку "Винстон суперлайтс", пожалуйста, - сказала Юля.
        - Эй, а я тебя раньше не видел, - парнишка подмигнул. - Абитура, да? Какой факультет?
        Юля нетерпеливо постучала пальцами по прилавку. Весь ее вид говорил: "Хватит болтать, занимайся своим делом. И побыстрее, детка". Но на парня это не действовало.
        - Чего ты такая сердитая? А может, - он наклонился к ней, - ты просто боишься? Не бойся, если голова есть - поступишь.
        Юля хотела сказать: "Я здесь проездом" или "Я приехала к подруге в гости", - ей почему-то казался унизительным тот факт, что она - обыкновенная "абитура". Но парнишка выглядел таким веселым и искренним, что она решила не обманывать его.
        - Ох! - вздохнула Юля. - Послезавтра биология. Я и впрямь немного боюсь.
        - Послезавтра? - он скорчил смешную гримасу, обдумывая что-то. - Это, значит, медицинский?
        - Ну да.
        - О! Да мы с тобой - коллеги. Я тоже на медицинском. Второй курс.
        - Правда? - Юля взглянула на него уже по-другому. Сначала ей и в голову не могло придти, что этот щуплый парнишка с длинными волосами учится на врача. Ординаторы из ее родной больницы были такими высокими, солидными - словно родились со стетоскопами в мягких белых руках. А у этого все руки были в царапинах и заусенцах.
        - Ну да! Говорю ж тебе - второй курс. Ну, то есть - перешел этим летом на второй. А в прошлом - был такой же, как ты. И тоже боялся. Не дрейфь. Биологию хорошо знаешь?
        - Не очень, - честно призналась Юля.
        - Знакомая история. Но ты не волнуйся - на самом деле ее никто хорошо не знает. Экзамен будет письменный - так?
        - Ага.
        - Четыре часа в твоем распоряжении. Выпускать в туалет начнут после второго часа, не раньше, - парень нахмурился и почесал тонким коротким пальцем лоб. - Ничего, что-нибудь придумаем!
        - А ты что? - спросил он, словно до него только что дошел смысл сказанного Юлей, - куришь?
        Он произнес это таким тоном, что Юля испугалась. Наверное, этот парень причислял курение к разряду смертных грехов - наравне с убийством и прелюбодейством.
        - Нет, - не моргнув глазом, сказала Юля. - Я… соседка попросила. А я просто вышла прогуляться… Голова такая тяжелая, - она виновато улыбнулась, ругая себя за эту улыбку. "Ну чего ты врешь? Хочешь показаться лучше, чем есть на самом деле?".
        - Смотри, - погрозил ей волосатик. - Ты видела на вскрытии легкие курящего человека?
        - Не-а…
        - У-у-у! Страшная штука! Все черные, из альвеол сочится смола… Ужас! Не приведи Господь! Как подумаю, что человек сам делает с собой такую гадость - прямо зло берет.
        - А ты видел? Легкие курящего?
        Женщины как-то очень быстро умеют подстраиваться; заполнять собой пустое пространство. Несколько минут назад Юля бы и не посмотрела на этого заморыша с пышным хаером, но после того, как узнала, что он, оказывается, второкурсник, да еще с медицинского… Парень словно прибавил в весе и вырос в ее глазах сантиметров на пятнадцать.
        - Нет, - с вызовом ответил он. - Еще рано. Патологическая анатомия начнется в следующем году. Вот увижу - тогда, наверное, брошу, - ловким щелчком он выбил из пачки "Честерфильда" сигарету и картинно прикурил. - А ты что, решила, что я совсем уж квадратный? - он рассмеялся, обнажив мелкие острые зубы.
        - Ага… А что это - "квадратный"? - Юлю тоже разбирал смех.
        - Квадратный? Ну, такой… Квадратный, одним словом. С острыми углами. Тяжело с ним. Понимаешь?
        - Ага! - теперь уже Юля смеялась в полный голос.
        - Пива хочешь? Давай выпьем "Миллера". Почетное пиво, рекомендую.
        - А что, никто не заметит?
        - Почему не заметит? Сам скажу. Шеф вычтет из зарплаты, всего делов-то. Давай, угощаю.
        Колокольчик над дверью звякнул. Вошел угрюмый детина с ранней плешью на голове.
        - "Яву" золотую, - сказал детина, ссыпав в тарелку для денег горсть мелочи.
        - Сей момент, - отозвался парнишка, метнул мелочь в кассу и, закрутив, бросил на прилавок пачку сигарет. - Ваша "Ява", сэр.
        Детина, не глядя на него, сунул сигареты в карман. Он постоял несколько мгновений, уставившись тяжелым взглядом в линолеум с причудливым узором, и молча вышел.
        - К вашим услугам, сэр, - крикнул ему вдогонку парнишка.
        - С философского. Третьекур, - он заметил недоумение в Юлиных глазах и пояснил. - Третьекурсник. Видала, какая у него лысина? Думает много. Они все там, на философском, много думают.
        - О чем?
        - Да ни о чем. Если бы о чем-то, так уж, наверное, давно бы додумались. А так, - он презрительно усмехнулся и махнул рукой. - Есть ли жизнь на Марсе, да в чем смысл жизни… Ерунда. Вот ты, например, знаешь, в чем смысл жизни?
        На эту тему Юля готова была беседовать долго. Нет, в чем смысл жизни, она, конечно, не знала. Зато она хорошо знала, в чем его нет. Но… Парень выступил на сцену, а ей отводилась роль восхищенной публики.
        - Не знаю.
        - И я тоже не знаю. Видишь, мы с тобой - два умных человека, и не знаем, в чем смысл жизни. А этот баран теряет последние волосы и думает за нас. Точнее, думает, что он думает за нас. А надо просто жить, вот и все. Просто жить - другого смысла нет, - он вытащил сигарету изо рта и пустил тонкую струйку дыма. - Ну так как насчет пива?
        - С удовольствием.
        Парнишка вытащил из холодильника две бутылки "Миллер лайтс" ибыстро скрутил пробки.
        - Люблю "Миллер" - пиво легкое и открывается легко, - он наполнил рот бледно-желтой пенящейся жидкостью, так, что его щеки раздулись, и потом с удовольствием проглотил. Отсалютовал девушке бутылкой. - Ваше здоровье, прекрасная незнакомка!
        - Я не незнакомка. Меня зовут… - но парень перебил ее.
        - Не торопись! Ни в коем случае не торопись. Прочувствуй момент: ты - прекрасная незнакомка, я - таинственный хозяин горного трактира. Снежная буря застала тебя в пути, и ты забрела на огонек. Сколько будет идти снег - ночь, неделю, месяц? Никто не знает. Нам некуда торопиться. Сначала надо присмотреться друг к другу. Согласна?
        - Хорошо, - ответила Юля с лукавой улыбкой. Ей начинала нравиться эта игра. Она даже пожалела, что целый час слонялась по городу, хотя могла бы сразу зайти в ларек.
        - Я вижу, - он перегнулся через прилавок и пристально посмотрел на ее ноги. - Что ты одета в дорожный костюм. Набойки на твоих горных ботинках давно стесались, а на нежных ладонях, - он взял ее руки и повернул ладонями вверх, - мозоли от альпенштока.
        - Чего?
        - Ледоруба, прекрасная, - с нарочитым придыханием сказал парнишка. - Такой молоток с острым клювом. Знающие люди говорят, что он хорошо входит в голову - только вытащить потом тяжело. Ну, да неважно - сезонные скидки на альпенштоки никого, кроме Троцкого, больше не интересуют. Даже таких прекрасных молодых леди, как вы. Не так ли, божественная?
        Юля запуталась в его речах - при чем тут Троцкий? Ей было очень смешно. Наверное, виной тому наполовину выпитая бутылка пива? Или нет?
        Она улыбнулась со сдержанным достоинством: эпитет "божественная" ктому обязывал. "А все-таки высоким ординаторам далеко до этого болтуна с конским хвостом на голове. У них только глупые амбиции, солидный вид да вялый член. Ах, нет: еще дешевенькие часы - подарок на долгую память. А этот - парень веселый", - подумала девушка.
        - Вы привыкли все делать сами. Ваш папа, - он произнес это слово на французский манер, с ударением на последнем слоге, - был аферист и шулер международного класса. Он оставил вам огромное состояние и старушку-мать на руках.
        "Недалеко от истины. Папашка действительно был аферист. А два младших брата - это ли не состояние? Ну, мать сама себя сделала старушкой - водка и не таких богатырей с ног валит. Пока все в точку".
        - Но вы, - продолжал парнишка, - отринув несметные сокровища, нажитые неправедным папашиным трудом, решили добиться всего самостоятельно. Начать, так сказать, путь наверх. К самому небу. Ухватить Бога за… Скажем так, бороду. Что ж? Похвальное рвение. Вы вышли из… Откуда ты приехала? - перебил он себя.
        - Из Ковеля.
        Парнишка понимающе кивнул.
        - Из "Приюта тринадцати странников" иотправились к далекой сияющей вершине. И тут! Боже мой! Как несправедлива судьба к лучшим из нас! В пути вы попали в ужасный буран. Кошмарный снежный вихрь! И, дорогая моя, скажу честно - вы были на волосок от гибели, если бы… Если бы не я - таинственный хозяин горного трактира, который протянул вам руку помощи, накормил, обогрел и теперь предлагает выпить на брудершафт.
        - Это? - опешила Юля от такой неожиданной развязки. - То есть - целоваться? - она смущенно прыснула - продолжая игру.
        Парнишка утвердительно кивнул.
        - Ни секунды на размышление! Да или нет! Или это произойдет сейчас, или этого не случится никогда! Снежные лавины и торосы голубого льда навеки разлучат нас, не оставив на прощание даже наших имен.
        Он прыгнул на прилавок и ловко перенес через него худые ноги в стоптанных кроссовках. Смешная круглая подставка, утыканная головками "Чупа-чупсов", покачнулась, но устояла на месте.
        Парень вел себя так смело, будто Юля уже сказала "да", хотя она не успела вымолвить ни слова.
        - У меня пиво кончилось, - сказала она, показывая пустую бутылку. Пока он болтал, она незаметно выпила все.
        - Для любящих сердец это не преграда, - парнишка крепко взял ее за шею и впился в губы.
        Она дала ему время, прежде чем попробовала отстраниться. Секунд пять, не дольше - но все же лучше, чем ничего. От ординатора она, помнится, в первый раз отбивалась куда настойчивее.
        - Отныне и навеки я ваш покорный слуга, странствующий рыцарь Павел Синицын, - склонился парень в почтительном поклоне.
        - Юля, - ответила она.
        - Ну, уж коли мы преодолели ненужные условности естественным путем, может быть, хлебнешь из моей чаши? Я ведь все равно на работе, - он отдал ей свою едва начатую бутылку, и Юля после недолгого колебания взяла.
        - Не жалко? - ехидно спросила она. - Хозяин вычтет из зарплаты?
        - А я и есть хозяин, - спокойно ответил Павел. - Подпольный алкогольный магнат - но! В свободное от работы время. А основная моя профессия - странствующий рыцарь.
        Он снова перепрыгнул через прилавок.
        - Передай соседке - пусть всегда присылает тебя за сигаретами. Насчет экзамена не беспокойся - что-нибудь придумаем. Приходи завтра в это же время - получишь подробные инструкции. Идет? - он снова подмигнул ей - озорно и лукаво.
        - Конечно.
        Юля взглянула на часы и поняла, что уже непоправимо поздно - начало первого. "Еще не успела поступить, а уже возвращаюсь черт знает когда. Что подумает обо мне бабулька, сидящая на вахте?".
        - Ой, я пойду, Паша, - засуетилась она.
        - Сигареты не забудь, - он протянул ей пачку "Винстона" идве десятирублевки, которыми она собиралась расплатиться.
        - Спасибо! - Юля торопливо открыла дверь.
        Колокольчик мелодично звякнул.
        Парень проводил ее взглядом.
        - После экзамена я тебя трахну. Можно было бы и завтра… Но после экзамена ты будешь теплее. Это уж точно.
        Он облизнул сухие губы, поправил резинку, стягивающую хвост, и врубил плейер на полную громкость.

* * *
        Юля быстро добежала до общежития. Бабка, божий одуванчик, сидела в маленькой будочке с плексигласовым стеклом и читала книжку в мягкой обложке. На обложке были россыпи красных сердец (козыри - черви!) и сладкая до тошноты картинка: черноволосый набриолиненный красавец, раздувая ноздри, прижимал к себе пышногрудую блондинку, от истомы лишившуюся чувств.
        "В жизни все не так", - подумала Юля. - Тебя заводят в процедурную, или в ординаторскую, или в опустевшую столовую, и…". Одним словом, не так.
        Бабулька кутала костлявые плечи в пуховый платок. Она укоризненно взглянула на Юлю поверх очков и, стараясь придать тонкому голоску хотя бы минимальный оттенок строгости, сказала:
        - Что ж ты, деточка, так поздно? А впрочем - дело молодое.
        И помахала сухонькой коричневой ладошкой. Юля так и не поняла, что это должно было означать: отпущение вполне простительных для молодости грехов? Или сигнал - проходи? В любом случае, задерживаться не стоило: большой палец бабульки держал книжку раскрытой прямо на середине. Наверняка там полным ходом развивались амурные события: дело шло от случайного касания кончика шелкового платья к страстным пожатиям пальцев. Еще сто страниц, и настанет время для первого поцелуя - безусловно, САМОГО первого в жизни героини (изнасилование злобным отчимом в возрасте девяти лет - не в счет), и потому - незабываемого и головокружительного.
        Ее высокий ординатор ухватил сразу за грудь. Даже не ухватил - больно и неумело ущипнул, приняв ее вскрик за признак мгновенного возбуждения. Поцелуи были потом, но вовсе не головокружительные, а слюнявые и чмокающие. Юля удивилась, что она так легко об этом вспоминает: без привычного удивления - "как же я могла?" - и легкого чувства брезгливости.
        Может, дело было в смешном парне с конским хвостом? Вряд ли. Скорее всего, в двух бутылках пива "Миллер лайт" - роскошь, которую постовая сестра из Ковеля не могла себе позволить. Да плюс пачка сигарет в подарок - дома она такие не курила, а в Александрийске приходилось "держать фасон": как-никак, поступает в университет.
        Юля быстро пробежала пустынный холл и поскакала вверх по лестнице. Третий этаж. Триста пятнадцатая комната. Она ворвалась в комнату, как судебный пристав - даже не постучав.
        Ксюша одиноко сидела на кровати и что-то медленно жевала. Лицо ее лоснилось, к пухлым губам прилипли крошки.
        Внезапно Юля почувствовала, как маленькая беспричинная радость, тихо булькавшая в ней, куда-то испарилась.
        - А где Алена? - спросила она, предчувствуя ответ.
        Кровать Алены так и стояла - идеально заправленная, на одеяле лежала раскрытая "История средних веков", а из-под подушки торчал синий уголок блокнота.
        Ксюша сделала мощное глотательное движение, которому позавидовал бы пятиметровый удав, покраснела от натуги и произнесла:
        - А ты разве не встретила ее? Я думала, что вы вместе куда-нибудь пошли. Поесть. Или поразвлечься. В таком большом городе… - она многозначительно закатила глаза.
        - Алена так и не приходила? - глухо сказала Юля.
        - Нет. Даже не показывалась.
        Юля развернулась и молча вышла из комнаты. Ксюша закричала ей вслед:
        - Постой! Куда ты? - но Юля не слушала.
        Она спустилась вниз, в холл, и подошла к сторожевой будке, в которой бдительная бабулька то и дело лазила морщинистым пальцем под очки, смахивая набегавшие слезы. Что-то там, в книге, произошло: то ли героиня узнала о смерти любимой морской свинки, то ли героя озадачили заявлением, что у него - простатит и неполное опущение левого яичка в придачу.
        Юля нагнулась к окошечку в плексигласе.
        - Послушайте! Эй, послушайте!
        Бабулька перевернула книжку и положила ее на стол.
        - Чего тебе, красавица? - она чуть было не сказала Элен. Или - Сюзан. Или как там звали главную героиню.
        - У нас соседка пропала. Ушла уже давно и до сих пор не вернулась. Я не знаю, что делать. Скажите, что делают в таких случаях?
        Бабулька пожала плечами; кисточки, свисавшие с краев платка, смешно дрогнули.
        - Ну, а что делают в таких случаях? Вам, молодым, виднее, что делают. Ничего. А в наше время - обязательно женились. Вот так вот. Если девушка не приходит ночевать - значит, дело серьезное. Тут уж - совет да любовь.
        - Постойте… Вы не поняли. Она пропала, говорю же я вам. Она приехала поступать в университет, никого в этом городе не знает. Ушла за хлебом и не вернулась. Может, с ней что-то случилось?
        Лицо у бабульки приняло мечтательное выражение.
        - Случилось… Деточка, рано или поздно это со всеми случается. Ты подожди до утра, не паникуй. Сколько себя помню, отсюда еще никто не пропадал. К сожалению, все возвращались. Да ты сама-то во сколько заявилась? Пяти минут не прошло. Ну? Пусть уж соседка твоя погуляет, не волнуйся так. А я комендантше не скажу. Не бойся. Зинаида Васильевна никого еще не выдавала.
        Бабулька нагнулась к окошку.
        - Вот Любка… Сменщица моя, Любовь Ивановна, та может. Ты при ней даже не вздумай опоздать. В одиннадцать - двери на замок, и до свидания. А я - бабка добрая. Чего уж там? Дело-то молодое, - она погладила книжку. Набриолиненный мачо вздрогнул от ее прикосновения.
        Юля кивнула и снова пошла к лестнице. "Ладно. Если до утра не придет - пойду к комендантше. Пусть вызывает милицию".

* * *
        Оскар Пинт проснулся оттого, что услышал чей-то сдавленный крик. Он вскочил на кровати и, даже не успев как следует продрать глаза, потянулся к тумбочке за сигаретами.
        - А! - голос показался ему знакомым. Тот же самый голос, который разбудил его. Ему потребовалось какое-то время, чтобы сообразить, что это он кричал во сне.
        - Фу!
        Он встал и немного походил по комнате. Прикосновение босых ног к прохладным половицам действовало успокаивающе.
        - Черт! Кажется, я схожу с ума! - он сделал еще один круг и вернулся к кровати. - Правда, мне не в первой, - сказал он уже спокойнее.
        Сон… Конечно же, его встревожил сон. И этот… Рыцарь. Но теперь он видел его другим. Совсем другим.
        Молодым, сильным, красивым; верхом на сытом, сером в яблоках, могучем жеребце. И никакого снега.

* * *
        Рыцарь выехал из леса на широкий зеленый луг и остановился, поджидая кого-то. Спустя минуту показался его спутник: пожилой человек с длинными седыми волосами верхом на маленькой гнедой лошадке.
        - Доблестный кавалер! - дребезжащим голосом сказал седоволосый. - Вашему Букефалю и десяток лье нипочем. А моя Красотка уже устала.
        - Сдается мне, - рыцарь оперся на высокую луку седла и обернулся к спутнику. В глазах его светилось лукавство, - что не так устала Красотка, как старик Гильом. А? Не так ли?
        Седоволосый, которого рыцарь назвал Гильомом, покачал головой.
        - От глаз вашей милости ничего не скроется, - кротко сказал он. - И, однако же, сир де Ферран, мне нечего стыдиться своей дряхлости и груза прожитых лет. Я, помнится, был преданным псом еще вашему покойному батюшке. Мы выступили с ним из вашего родового замка в лето 1147-го года от рождества Христова, когда неверные сельджуки обманным путем взяли Эдессу.
        - Сколько раз я просил тебя не упоминать при мне этого прохвоста. И ту грязную дыру, в которой я родился, - голос рыцаря звучал грозно, но в глазах его не было гнева. Старик Гильом хоть и подслеповат, но мог за это поручиться.
        - Сир, ну зачем же вы так отзываетесь о покойном родителе? Ведь он - ваша предтеча. Звено в той славной цепи Жизни, которая, да услышит Всемогущий Господь мои молитвы, никогда не прервется. Разве вам не было бы обидно, если бы ваше возлюбленное чадо хулило память о вас столь дерзкими словами?
        - Возлюбленное чадо? - рыцарь усмехнулся. Жеребец под ним нетерпеливо перебирал ногами. - Где же ты видел, книжный червь, чтобы возлюбленных чад выгоняли из-под родного крова? Гнали от очага прочь, как кухарка гонит безродного пса от бадьи с помоями? Говори, старик, да не заговаривайся! Покойный родитель лишил меня всего: замка, наследства и титула! И все ради сына этой жалкой потаскухи, чье имя я не могу произнести без отвращения!
        - Смею напомнить вам, сир, - теперь Гильом подъехал к рыцарю вплотную и говорил тихо, почти вкрадчиво, - что эта, как вы ее называете, потаскуха, была его законной женой.
        Рыцарь вскипел.
        - Ну и что? А разве моя матушка до этого не была ему законной женой?
        - Сир, ваша матушка скончалась. Это произошло спустя полтора года после того, как ее супруг выступил в числе тысячи славных дворян во Второй великий поход против неверных.
        - Что с того, Гильом?
        - Сир! Неловко повторять, но графиня Изабелла, мир праху ее, отдала Богу душу, пытаясь родить дитя, которое оказалось для нее слишком большим. А дети, позвольте заметить, не рождаются спустя полтора года после ночи, проведенной на ложе с законным супругом. Науке такие случаи неизвестны. Правда, ученые мужи говорят, что на Востоке водятся огромные ходячие горы. Их уши напоминают хоругви, а зубы торчат изо рта на четыре локтя. Между зубов у них растет огромная мягкая рука без костей, и называют этих диковинных существ элефантами… Так вот, элефанты вынашивают плод долгих четыре года, потому что детенышу надо набрать силы еще в утробе матери…
        - Что ты мне голову морочишь, пес? - вскричал рыцарь.
        - Я хочу сказать, сир, что вовсе не та особа, чье имя вы не желаете произносить и даже слышать, была потаскухой…
        - Закрой свой гнусный рот, старик - или я набью его землей. Но прежде я отрежу твои поганые уши и нос!
        - Мой господин! За то время, что мы добирались сюда, вы угрожали сделать это столь часто, что будь я хоть с головы до ног покрыт ушами, все равно стал бы уже гладко оструган, как полено, из которого столяр режет ножку для стула. К тому же - ваш верный пес Гильом Каль, лишенный слуховых приборов, коими снабдила его природа, никогда больше не смог бы услышать ваш сладчайший голос.
        Рыцарь усмехнулся.
        - Хорошо! Я отрежу твой хитрый лживый язык, дурень Гильом! Чтобы ты не смел больше вести хулительные речи о моей матушке, графине Изабелле де Ферран.
        - Сир! Вам могло неверно показаться, что я непочтителен к памяти вашей достойной матери, но, поверьте, сир, это не так! Я лишь излагаю точку зрения вашего отца, графа Филиппа де Феррана, которую сам почитаю глубоко ошибочной. Коли я принял бы его сторону, я бы остался у него в услужении и был бы, наверное, воспитателем нынешнего хозяина родового замка Ферранов, кавалера де…
        - Довольно! - сухо сказал рыцарь. - Ты сказал не более, чем думал. Прости мне мою горячность. Наверное, я зря жалуюсь на судьбу. Ведь мне досталось не такое уж плохое наследство. Букефаль, доспехи, четыреста золотых в кошеле, расшитом руками покойной матушки, да еще жалкий ворчливый пес, чьи зубы поредели от старости.
        - Сир, - седоволосый склонился в почтительном поклоне, - мои зубы знали мясо и кровь врагов рода де Ферранов.
        Рыцарь понял, что зашел далеко.
        - Не таи зла, старик! Посмотри лучше, что ждет нас впереди, - он указал рукой в тяжелой кольчужной перчатке на две одинаковых горы, высившихся вдали.
        - Эти горы подобны сладчайшим персям юной девы, ожидающей в томлении своего господина, - с улыбкой сказал Гильом Каль.
        - Ну так и положим на них хозяйские длани! - воскликнул рыцарь, трепля уши своего коня. - Вперед, Букефаль! - он тронул шпорами жеребца, и тот взял с места размашистой рысью.
        - Видит Бог, от девства я не жду ничего хорошего, - пробормотал седоволосый. - По мне лучше грешные трактирщицы да смазливые кухарки с дитем в подоле. А уж хозяйская кружевница Бьянка, прости Господи! Вот была искусница! Покойный господин Филипп не зря жаловал ее прелести! А верным псам достаются самые жирные куски с барского стола… - он вздохнул, вспоминая лучшие времена, и тронул поводья. - Вперед, Красотка! Негоже нам идти против природы: не ты должна бегать за крупом Букефаля, а он - за твоим.

* * *
        На этом месте сон оборвался сдавленным криком. Его же собственным криком. Оскар долго не мог понять, что именно его встревожило. Что? Ведь была какая-то причина?
        Да, это был тот самый рыцарь. Теперь картинка показала еще один кусок - видимо, начальный. Но что в нем было необычного? Страшного? Как-то связанного с событиями пятилетней давности?
        Он присел на край кровати и закурил, стряхивая пепел прямо на пол. Все равно ему не уснуть до рассвета. А с рассветом он начнет что-нибудь делать. Убираться, например. Почему бы не устроить сегодня генеральную уборку? Почему бы не перестирать все грязное белье, сваленное кучей в углу ванной? Почему бы не отжаться двести раз подряд?
        Почему не сделать что-то такое, что заставило бы хоть ненадолго забыть о том смутном чувстве тревоги, преследовавшем его последние дни?
        Он курил и мысленно прокручивал в голове те удивительно ясные и четкие картины, которые видел во сне. Он был уверен, что никогда прежде в своей жизни не видел таких ярких и подробных снов. Хотя - может быть, и видел, но забывал сразу после пробуждения. Но сейчас… Сон не оставался сном, он плавно перетекал в реальность.
        Он слышал глухое звяканье рыцарских доспехов, низкий гул копыт огромного жеребца, ощущал сладкий запах клевера и пряные ароматы трав, которым не знал названия. Он видел развевающиеся седые волосы Гильома Каля так же хорошо, как сейчас видит алый уголек сигареты.
        Но был еще один знакомый образ. Пинт включил обратную перемотку пленки у себя в голове. Так. Вот рыцарь выезжает из леса на луг. Он стоит и ждет, и его боевой конь нетерпеливо прядает ушами. Нет, не то! Так. Из леса появляется Гильом Каль верхом на Красотке. Ну и что? Снова не то. Они болтают о разной ерунде… А может, это и не ерунда, как знать? Но не в разговоре дело.
        "Что нас ждет впереди…". Пинт почувствовал, что эта фраза засела в его голове, как рыболовный крючок - в пальце. А что их ждет впереди? Рыцарь указывает на две одинаковых горы вдалеке, своими очертаниями напоминающие женские груди…
        Да! Он вспомнил!
        " - Правая грудь, - бросил Шериф, заметив, куда смотрит Пинт.
        - Простите?
        - Я говорю, этот холм называется Правой грудью. А тот, - он махнул рукой в противоположную сторону, туда, где скрытый домами, возвышался второй холм. - Левая.
        - Еще одно красивое название?
        - Ну да".
        Это все было! Как ни трудно в это поверить, особенно сейчас, спустя пять лет, но он был в Горной Долине ДЕВЯТНАДЦАТОГО АВГУСТА. И видел два холма. Не горы, но холмы, удивительно похожие на женские груди.
        Пожалуй, верхушки этих гор, видимые рыцарю из-за синего обреза дальнего леса, были в точности такими же, как холмы в Горной Долине.
        Вот что его встревожило! Нечаянный визит в собственное прошлое. Этот сон про рыцаря, каким бы странным и фантастическим он ни казался, возвращал его к событиям, которые, впрочем, тоже иначе как странными и фантастическими не назовешь.
        Вот она, разгадка! Точнее, до разгадки еще далеко.
        Пинт нащупал в темноте пепельницу и с ожесточением задавил окурок. Он даже не почувствовал боли ожога.
        Он решился. Первый раз за последние четыре года. Да, до того он делал это четыре года назад.
        Оскар подошел к платяному шкафу. Громоздкий на вид, он был не слишком тяжелым. Во-первых, потому, что гардероб Пинта был весьма простым и скудным, а, во-вторых, потому, что большая часть его дожидалась стирки, валяясь в углу ванной комнаты.
        Он присел и взялся за низ шкафа. Напрягся и сдвинул его в сторону. Подставка была полой внутри. В темноте он не увидел скопившуюся под шкафом пыль, но почувствовал, как она щекочет ему ноздри. Оскар громко чихнул. Потом еще раз.
        Он пошарил рукой, чувствуя мягкую, как тополиный пух, пыль, и липкую сеточку паутины. Что за глупый паук? Неужели он рассчитывал, что туда залетят жирные вкусные мухи? Так, небось, и помер, бедолага, с голоду, ожидая лучших времен. (Он подумал про себя: акакого хрена я плету паутину там, куда не залетают мухи?).
        Рука нащупала сверток в мягкой коже. Он взял сверток и перенес его на стол. Заранее зная, что сейчас произойдет, Пинт проверил занавески: они были плотно задернуты.
        Пинт медленно, словно боялся обжечься, развязал тесемки, связывавшие кусок мягкой кожи. Комната озарилась зеленоватым свечением. Оно стало сильнее, когда Пинт открыл тетрадь.
        На листе плотной бумаги копошились будто маленькие жучки. Они ползали туда-сюда, складываясь в большую цифру 2. Она напоминала плывущего по водной глади лебедя.
        Жучки постоянно двигались, но цифра 2 не рассыпалась. Казалось, она тоже шевелилась и переливалась.
        Пинт поспешно захлопнул тетрадь и завернул ее в кожу. Завязал тесемки и спрятал сверток обратно в немудреный тайник.
        Он вернулся на кровать, унял дрожь в руках и снова закурил.
        Два… Что это за двойка? Что она означает? Он не знал, что и подумать.
        Он сидел на кровати и смотрел, как тьма за окном постепенно бледнеет, становится не такой густой и плотной. В половине пятого рассвело.
        Пинт все так и сидел на кровати. Время для хозяйственных дел еще не наступило. Слышимость в старой "хрущевке" была такая, что Оскар мог разобрать слова песенки, которую мурлыкал себе под нос сосед слева, бреясь по утрам. Пинту не нужно было искать пульт телевизора, чтобы узнать, что идет по НТВ, - соседи справа отдавали предпочтение исключительно этому каналу. Он мог с точностью до секунды предсказать время наступления оргазма у молодой супружеской пары, живущей над ним. Ну, а сам он старался все делать тихо - лишь бы не докучать лишний раз Майе. Майя Токарева, очаровательная девушка девятнадцати лет, жила этажом ниже. Она рано лишилась родителей из-за какого-то болвана, севшего за руль своего "КАМАЗа", будучи смертельно пьяным. "Смертельно" - в этом слове слышалась горькая ирония.
        Она собиралась поступать в университет. На филологический. Что ж, удачи тебе, Майя!
        Пинт взъерошил волосы и тихонько пошел на кухню, чтобы поставить чайник. От множества выкуренных сигарет было горько во рту и щипало язык.
        В шесть утра еще одна заядлая курильщица, математическая дива Марина Дроздова, надела спортивный костюм и кроссовки и вышла на пробежку. Она думала, что регулярные физические упражнения помогут ей преодолеть пагубное влечение к табаку.
        В общежитие она не вернулась. И, если бы в шесть часов восемнадцать минут утра Оскар Пинт открыл тетрадь, он бы увидел, как "двойка" постепенно превращается в "тройку". Но все равно бы ничего не понял.

* * *
        Юля проснулась в тот момент, когда высокий ординатор, стоя посередине пустой столовой со спущенными белыми форменными штанами, протянул к ней руку и прохрипел:
        - Отдай часы! Они мои!
        Юля очень удивилась. Она пыталась застегнуть лифчик, но сделать это, не снимая такую же белую форменную рубашку, было нелегко. Они всегда должны были оставаться на посту - вот в чем дело. Они всегда дежурили вместе, и так ни разу и не разделись до конца.
        Юля бросилась к двери, но, как это бывает во сне, двигалась очень медленно, словно плыла в густом апельсиновом киселе. На пути возникло ведро с грязной половой тряпкой - в обязанности сестры входило мыть полы в столовой: должность санитарки хоть и была предусмотрена по штату, но ее занимал кто-то из детей начальников, которому нужно было "положить" трудовую книжку; поэтому столовую по ночам мыли дежурные сестры. А какие могут быть возражения: не хочешь - увольняйся!
        Ведро с ужасающей быстротой увеличивалось в размерах. Юля пробовала его обойти, но ведро, словно живое существо, послушное воле высокого ординатора, преградило ей путь.
        - Отдай часы! - услышала она хрипение за спиной.
        Хрипение приближалось, становилось все громче и громче; постепенно оно перешло в громовой раскатистый храп. Юля вздрогнула и… проснулась.
        Она села на кровати. Храп доносился со стороны двери. Простецкий, очень громкий и незатейливый: без всяких свистов и придыханий.
        Он начинался как-то исподволь, почти нежным "пиано", затем неуклонно нарастал, будто повинуясь "крещендо", записанному в невидимых нотах, достигал "фортиссимо" идалее следовало расслабленное, убаюкивающее "диминуэндо".
        Присмотревшись, Юля увидела, что громкость храпа нарастает одновременно с колыханиями массивного Ксюшиного тела, укрытого с головой легким летним одеялом.
        "Фу! Хорошо еще не пердит!" - подумала Юля, однако раздавшийся вслед за этим короткий отрывистый звук заставил ее усомниться в правоте своего предположения. Юля сделала вид, что не заметила.
        Вообще-то, это было ее коньком. Находить слова утешения для других и, главным образом, для себя.
        "Хорошо еще, что не трое", - думала она, пытаясь прокормить двух младших братьев на свою нищенскую сестринскую зарплату.
        "Хорошо еще, что не зарезала меня во сне", - думала она, обнаружив, что мать нашла спрятанную заначку и вытащила последние деньги.
        "Хорошо, что он так рано умер", - думала она, вспоминая пьяные побоища с матерью, которые устраивал отец.
        В общем, все было хорошо. Можно было оправдать и Ксюшин храп, хотя она ее в последний момент подвела. "Хорошо… Хорошо… Черт! Да что же в ней хорошего?" - возмущенно подумала Юля, откидывая одеяло.
        "Если уж проснулась, надо вставать. Впереди полно дел", - этому принципу она не изменяла даже в общаге, хотя и могла бы поваляться часиков до девяти.
        Она сразу почувствовала, что комната стоит какая-то непривычно пустая. Даже храп будущего - еще будущего, но уже неудавшегося, тут сомневаться не приходилось - экономиста не мог заполнить эту пустоту.
        Юля бросила взгляд на Аленину кровать и поняла, что не так. Кровать оставалась такой же, как и вчера: аккуратно заправленной и не смятой. Алена не вернулась. Юля натянула штаны от спортивного костюма - двести рублей, неровные строчки и плохой материал, к которому прилипала любая пыль; привет родному ковельскому рынку: на центральной площади и, как всегда, по четвергам - подумала, стоит ли надевать куртку (груди так и торчат, натягивая белую простую футболку), потом решила, что общежитие все равно женское, и груди есть почти у всех. А кому не нравится - пусть завидуют!
        Она взяла зубную щетку, пасту, мыло и полотенце и пошла в умывальник. Еще полчаса, и там будет очередь из сердитых, непричесанных, ненакрашенных, с ночным запахом изо рта девушек.
        Она подумала, что институт брака сильно бы пострадал, если всех молодых людей, одержимых мыслью о женитьбе, приводить сюда на утреннюю экскурсию. Вечером девушки выглядят куда лучше; особенно при неярком свете. Недаром поздний вечер и темная ночь - время романтиков и влюбленных; время пылких признаний и бушующих страстей. Лунный свет и дрожащий огонек свечи сильно способствуют любви.
        Помнится, высокий ординатор на ночные свидания тоже приносил с собой свечи. Правда, они не горели; их приходилось засовывать кое-куда. Но любви они, конечно, способствовали; во всяком случае, так считал ординатор. До того момента, пока не попалась негодная; давшая осечку, как холостой патрон. Сама ведь виновата: знала, что высоким ординаторам доверять нельзя. А уж свечам - тем более.
        Юля усмехнулась. "Хорошо, что… Да ничего не хорошо!". Она решительно зашагала по коридору.
        В умывальнике почти никого не было. Два ряда раковин вдоль противоположных стен; облупившаяся эмаль, краники открываются с трудом, вода ржавая и течет тонкой струйкой. Но ведь и этого могло не быть. Хорошо!
        Юля открыла кран и плеснула водой на лицо.
        Она умывалась и прислушивалась к разговору двух девушек, стоявших у окна. Девушки курили и стряхивали пепел в обрезанные алюминиевые банки, служившие пепельницами.
        - Такая тихоня! Я бы ни за что не подумала. А все строила из себя: "Спасибо-пожалуйста! Будьте добры!", - говорила одна: высокая, с желтыми крашеными волосами и пробивавшейся чернотой у корней. - В столовой всегда ложку и вилку протирала носовым платочком. За хлеб - двумя пальчиками, а за аппарат, небось, - двумя руками!
        Раздалось громкое переливистое ржание.
        - Ну что ты хочешь - она же из Медыни, - давясь от смеха табачным дымом, отвечала вторая - изогнутая на манер вопросительного знака и с коротким ежиком на голове.
        - А говорила, что никого здесь не знает! - восклицала первая. "Тетя-лошадь", - так ее окрестила про себя Юля.
        - Ну, теперь-то уж знает! И, наверное, неплохо знает, - со значением роняла вторая.
        - И кто на нее позарился? - негодовала "тетя-лошадь". - Маленькая, страшненькая, с этим дурацким "карэ"…
        - Извращенцев полно! - успокаивала ее сутулая. Там, где у Юли футболка натягивалась, у нее висела, как белье на веревке.
        "Наверное, она считает извращенцами всех, кому нравится красивая грудь, - ехидно подумала Юля. - Тогда ты близка к истине, подруга: таких действительно полно. Пруд пруди. Выйди я сейчас на улицу - и все бы оборачивались. А от тебя - отворачиваются".
        - И имя-то дурацкое - Эльвира! - ставила точку "тетя-лошадь": по ее мнению, у девушки с таким именем не было никаких шансов.
        "Интересно, а как тебя зовут? Фру-фру? Или Зорька?".
        - Да, - сутулая согласно кивала; добавить ей было нечего. - Сдала два экзамена и загуляла. Это если сейчас она не приходит ночевать, что же будет дальше?
        Юля прислушалась. Руки ее дрогнули, и белая полоска зубной пасты упала на кафельный пол.
        "Кажется, она сказала, что девушка по имени Эльвира не пришла ночевать?".
        - А что дальше? Карусель! Эльвира-карусель! Любит пройтись за ночь по всем кроватям, - "тетя-лошадь" запрокинула голову и громко захохотала, дергаясь большим бесформенным телом.
        Юля отложила щетку на край раковины и направилась к ним.
        "Тетя-лошадь" смотрела на нее свысока, а сутулая щурилась, как старуха Шапокляк из мультфильма.
        - Девочки! - Юля вдруг смутилась: такое обращение показалось ей несколько неуместным. - Вы сказали, кто-то не вернулся ночевать? Да?
        Сутулая выпустила дым в потолок.
        - Ну, и дальше что?
        - Нет, ничего, - Юлин голос стал немного заискивающим; ей надо было преодолеть эту неприязнь; иначе она не узнает, что случилось. Она, даже не задумываясь, играла роль: всегда играла какую-то роль, причем именно ту, которую отводили ей окружающие. Наверное, поэтому она легко находила со всеми общий язык. Сейчас она была робкой сплетницей; вроде и хочется узнать какую-то сальную штуку, и, вместе с тем, ей немного не по себе. - Просто… Как это так - не придти ночевать? А где же она была?
        - А кто ее знает? - процедила сутулая. Первое впечатление оказалось обманчивым: вэтой паре не "тетя-лошадь", но именно сутулая была прима-балериной.
        Юля решила перейти в наступление на этом участке фронта. Она дала волю ковельским ужимкам и словечкам.
        - Да-а-а… Небось, вырвалась из дома и решила тряхнуть бородой, - Юля подмигнула сутулой; та ощерила в ответной улыбке желтые зубы. - У вас есть сигаретка? Оставила пачку в комнате, - она похлопала по карманам.
        Сутулая достала пачку дешевеньких "Святой Георгий" (зато - "лайтс", как и положено курить девушкам, заботящимся о своем здоровье) и протянула Юле.
        Юля поблагодарила, нагнулась над огоньком зажигалки, сверкнувшим в руках у "тети-лошади", затянулась, борясь с отвращением: она ненавидела курить натощак, но сейчас это было необходимо. Сутулая охотнее будет говорить с человеком, которого она облагодетельствовала.
        - О-о! - Юля одобрительно поджала губы и покачала головой. Мол, хорошие сигареты, спасибо еще раз! Тысячу раз спасибо!
        Сутулая усмехнулась: надменно и свысока - наверное, это должно было означать "дерьма не держим". Или что-нибудь в таком духе.
        - Так, говорите, ночевать не пришла? Ишь ты…
        - Ага! - подхватила "тетя-лошадь". - И кто бы мог подумать? С виду - такая тихоня… - видимо, ей не давал покоя тот факт, что не пришла ночевать девушка, от которой этого меньше всего ожидали. "Почему не я?" - так и мелькало в ее глазах.
        - В тихом омуте черти водятся, - многозначительно сказала Юля, и сутулая веско припечатала:
        - Это уж точно.
        - Постойте, кажется, я знаю, о ком вы говорите. По-моему, мы с ней вместе подавали документы. Она такая… - Юля пощелкала пальцами, словно пыталась вспомнить.
        - Да маленькая такая, худенькая. Черненькая с голубыми невинными глазками. Карэ почти до плеч. Ничего особенного, - теперь сутулая говорила с куда большей охотой.
        - Да-да-да, - подхватила Юля. - А из какой она комнаты?
        - Из нашей - триста четвертой, - ответила сутулая.
        - Точно. Так и есть. Я сразу поняла, что она не такая уж невинная, как кажется на первый взгляд, - откровенная ложь; Юля ни разу не видела пропавшей девушки, но ведь ее соседки ожидали именно этих слов.
        Сутулая закатила глаза, а "тетя-лошадь" снова задрожала от смеха, словно он тяжелым угловатым камнем бился где-то внутри нее и никак не мог найти лазейку, чтобы выскочить.
        - Как вы говорите, ее зовут?
        - Эльвира Латыпова, - сутулая сплюнула в ближнюю раковину. - Татарка какая-то. Из Медыни, одним словом.
        Юля сокрушенно кивнула, будто тот факт, что неизвестная ей Эльвира была татаркой из Медыни, как нельзя лучше объяснял случившееся. Она поспешно выбросила недокуренную сигарету.
        - Ой, ну ладно. Побегу. У меня завтра биология.
        - Везет, - мрачно сказала сутулая. Юля не поняла, в чем именно заключалось ее везение: втом, что биология, или в том, что завтра. Как бы то ни было, выяснять не хотелось. Она схватила пасту и щетку, помахала рукой курящей парочке и побежала по коридору.
        Это не было простым совпадением. За один вечер исчезли две девушки. Не пришли в общежитие ночевать. И хотя она не знала Эльвиру Латыпову, но в исчезновении Алены виновато было отнюдь не амурное приключение. Это уж точно! Скорее всего, и Эльвира была такой же тихоней и скромницей, а вовсе не разбитной девицей, пустившейся во все тяжкие вдали от родительского дома. Юля была уверена в этом почти на сто процентов. Ну, на девяносто девять.
        Сейчас она накинет куртку и пойдет к комендантше: надо принимать какие-то меры. И чем быстрее, тем лучше.

* * *
        Комендантша, сухая строгая женщина с пучком оранжевых от некачественной краски волос, поджала тонкие сиреневые губы.
        - А почем я знаю, куда они делись? Может, гуляют где-то?
        - Нет. Они не могут гулять. Это хорошие, скромные девушки, - убеждала ее Юля.
        - Ну да. С виду-то вы все - хорошие и скромные, - комендантша неприязненно посмотрела на Юлю.
        - Нет, правда, они хорошие, - "не такие, как я", хотела добавить Юля, если бы это что-нибудь изменило. Но по глазам комендантши поняла, что это ничего не изменит.
        - Может, у родственников остались? - не сдавалась комендантша.
        - У них нет родственников в Александрийске, иначе они бы не жили в общежитии, - "в общежитии" прозвучало как "в этой вонючей дыре", и комендантша, похоже, догадалась. В глазах ее мелькнула россыпь злобных искр. - Алена просто пошла за хлебом и не вернулась. Все ее вещи, документы и деньги остались в комнате.
        - Не надо лазить по чужим вещам, - глаза у комендантши сузились, а рот стал размером с булавочную головку. - Если что-нибудь пропадет, потом все претензии будут ко мне.
        - Но… - Юля пожала плечами; она не ожидала этого удара. - Я ничего не брала. Я просто посмотрела.
        - Хорошо, - мегера наконец смилостивилась над ней. - Возьми паспорт и пошли в милицию. Напишешь заявление.
        - Заявление?
        - Конечно. Ты же хочешь, чтобы их искали? А без заявления никто искать не будет.
        - Ладно. Я сейчас.
        Юля побежала в комнату за паспортом, но, пока она бегала, комендантша занялась подсчетом постельного белья, и визит в милицию пришлось отложить еще на два часа.
        Юля терпеливо ходила за ней по пятам, чем вызывала у комендантши с трудом скрываемую злость. Когда розовые пятна у нее на скулах стали свекольного цвета, комендантша сняла черный рабочий халат и бросила:
        - Ну! Давай быстрее! У меня полно дел помимо пропавших невест…
        Юля не стала ничего говорить, опасаясь, что любое ее замечание может вызвать у комендантши новый взрыв возмущения. Она заискивающе улыбнулась: "Хорошо, хоть согласилась. Наверняка в милиции ее знают. Это добавит веса моим словам".

* * *
        Против ожидания, в милиции ее словам значения не придали. И даже присутствие комендантши не сыграло никакой роли.
        - Трое суток прошло? - спросил скучающий дежурный.
        - Трое суток? Зачем? - удивилась Юля.
        - С момента исчезновения должно пройти трое суток. Тогда человек будет считаться пропавшим.
        В его словах крылся какой-то логический изъян. Ведь Алена и эта, вторая девочка, были пропавшими уже вчера вечером. Разве обязательно нужно ждать еще трое суток? Бред!
        - Послушайте, - сказала она дежурному: полноватому мужчине в новом кителе с капитанскими погонами на плечах. - Эти девушки - отличницы. Они приехали поступать в университет. У Алены послезавтра экзамен по истории; она не могла никуда сбежать или скрыться.
        - Все может быть, - философски ответил капитан.
        - Да, но… Ее документы и вещи на месте. Они никуда не делись.
        - Вот видите, - сказал капитан назидательным тоном. - Значит, вернется. Если все на месте - обязательно вернется.
        В конце концов Юле наскучили эти препирательства: они с дежурным словно перебрасывались мячиком; но не успевала Юля сделать бросок, как мячик тут же возвращался к ней. С приветом от родной милиции.
        - Скажите, могу я видеть начальника? - с вызовом спросила она. У комендантши лицо поползло куда-то вверх.
        - По какому вопросу? - насторожился капитан.
        - По тому же самому. Ну, может, еще по вопросу о бюрократических проволочках, о нежелании принять заявление от населения и так далее.
        Дежурный поднял брови; он молчал несколько секунд, затем достал лист бумаги, ручку и протянул девушке.
        - Пишите.
        Юля отошла к обшарпанному столу, стоявшему у окна. Писать на твердой поверхности было непросто; вдвух местах ручка порвала лист насквозь. Через десять минут она вернула его дежурному.
        - Вот, пожалуйста.
        - Хорошо. Можете идти.
        Но Юля не тронулась с места.
        - Разве вы не хотите зарегистрировать заявление?
        Капитан налился пунцовой краской. Он с тоскливой злобой взглянул на комендантшу, но та лишь пожала плечами в ответ: мол, а что вы от меня хотите? Я-то здесь причем?
        Дежурный открыл толстый журнал, написал в нем несколько строк, проставил время, затем расписался на заявлении.
        - Все?
        - Спасибо. Я зайду завтра, если вы не возражаете.
        Это уже не имело значения: даже если бы капитан вздумал возражать, она бы все равно зашла. Это было ясно всем троим участникам пантомимы.
        Дежурный склонил голову: "Буду рад придушить тебя собственными руками". Комендантша ощерилась: "Я же говорила, с этой девочкой надо держать ухо востро". Юля мило улыбнулась: "Пошевеливайся, дядя! Потряси немного жирами. Я ведь точно зайду, ты это знаешь".
        Они поняли друг друга. На том и расстались.
        Комендантша сказала Юле, едва они вышли из отделения милиции:
        - А ты та еще штучка. Молодец, умеешь добиваться своего. Откуда ты знаешь, что заявление надо регистрировать?
        - Где-то слышала, - уклончиво ответила Юля. В самом деле, не рассказывать же ей, что в родном Ковеле не раз приходилось заниматься подобными вещами.
        - Хорошо. Если твои беглянки вдруг объявятся, не забудь, поставь меня в известность.
        - Конечно, - "но они не объявятся", - это Юля знала почти наверняка.
        Внезапно завтрашний экзамен по биологии отодвинулся куда-то на второй план; судьба Алены волновала ее куда больше. Она поняла, что не сможет долго усидеть на месте; ей надо было немедленно бежать, что-то делать, но не сидеть, сложа руки.
        Юлю останавливало одно: куда бежать? Она не знала Александрийска и даже не могла представить, с чего начать поиски.
        Юля в задумчивости замедлила шаг. Комендантша посмотрела на нее, но ничего не сказала; Юля увидела, как ее прямая, словно доска, спина поплыла обратно к общежитию. Наверное, пересчитывать белье.
        И вдруг ее осенило. "Паша! Ну конечно, Паша Синицын!". Жизнерадостный болтун с конским хвостом, странствующий рыцарь и подпольный алкогольный магнат, - вот кто поможет ей. Его даже просить не придется: он сам загорится этой идеей. И не будет упрекать ее в излишнем паникерстве, если вдруг случится чудо, и Алена вернется.
        "Паша!" - Юля свернула на соседнюю улицу и решительно зашагала к ларьку.

* * *
        Евгений Стратонов сидел в своей каморке, больше напоминавшей одиночную камеру, чем кабинет, и откровенно скучал.
        "Июль… Жара… Хорошо бы к морю. Плацкартный вагон, перестук колес, хлопающая дверь в конце коридора, запах туалета, усиливающийся после каждого хлопка, жареная курица с выдранными ногами, коричневая тушка завернута в мятую фольгу… Здравствуй, Крым! Прозрачная соленая вода, каменистое дно, медленно качающиеся в ленивом прибое водоросли… Кислое сухое вино, выбеленные домишки, скалы, склонившиеся над морем… Красота!".
        Его ждали несколько мелких дел: обыкновенная текучка. У кого-то вскрыли машину и украли колонки. Ах ты, Господи! Колонки у них украли, скажите на милость. Ну и что? Где я вам найду эти несчастные колонки? Так нет же - кража. Извольте раскрывать.
        Ну, еще нанесение тяжких телесных повреждений. Бывший зэк, весь синий от наколок, отмотавший по лагерям восемнадцать лет, требовал от отца своей сожительницы немного денег на опохмелку.
        А тот не дал - самому не хватало. Пожадничал. Ну, вот и результат. Зэк настучал потенциальному тестю по репе, а потом еще и проломил череп… Э-э-э… Чем это он проломил ему череп?
        Стратонов потянулся к картонной папке. "Гирей от часов с кукушкой…". Господи! И эти люди, вешающие на стену часы с кукушкой, не дают ему поехать в Крым!
        А когда еще ехать, если не сейчас? В декабре? В декабре лучше в тайгу, к медведям. А в Крым надо ехать летом, это и дураку понятно.
        Но начальник никак не подписывает заявление об отпуске, ссылаясь на служебную необходимость. Необходимость - это значит, кто-то должен заниматься скучной изматывающей текучкой.
        Ну, а кому еще ею заниматься, кроме как молодому оперу двадцати шести лет, у которого, по образному выражению начальника, "еще задница от студенческой скамьи плоская"? Вот станет мозолистая и круглая, тогда - извольте в Крым.
        Селектор на столе замигал желтым огоньком. Стратонов нажал кнопку, и сквозь треск статических помех, аки Глас Господен в ореоле синих молний, возник голос начальника:
        - Стратонов! Зайди ко мне!
        Не отпуская кнопку, он нагнулся к селектору и, дурачась, левой рукой отдал честь:
        - Слушаюсь!
        Он убрал дела в сейф, запер дверь на ключ и по скрипучему полу, покрытому почерневшим ободранным линолеумом, поспешил на второй этаж.
        "Никак подписал! Неужели я поеду в Крым?".
        Он бегом преодолел два лестничных марша, лелея в душе смутную надежду на неожиданную милость судьбы: начальник наконец открутил колпачок своей знаменитой ручки с золотым пером и размашисто начеркал на его заявлении: "В приказ".
        Стратонов робко постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, просунул голову:
        - Разрешите, Валерий Иванович?
        - Проходи.
        В руке начальник держал какой-то листок, но это было не заявление об отпуске. Отнюдь. Огонек надежды, трепетавший в его душе, зачах и погас. Финита! Новое заявление от трудящихся. На, Женя, дерзай!
        Валерий Иванович Блинников, начальник отделения милиции №5 города Александрийска, в чьем ведении находилась также и территория университетского кампуса, положил лист на стол, прижал его тяжелыми красными руками, похожими на куски недоваренного мяса, и сцепил пальцы.
        - Ну что, Евгений Александрович. Как работается?
        Стратонов скорчил кислую мину, которая должна была означать "да так себе", и сказал преувеличенно бодро:
        - Хорошо, Валерий Иванович! Четыре дела в производстве, по трем уже есть результаты. Сейчас заканчиваю четвертое, - "и в Крым!", - чуть было не вырвалось у него.
        - Значит, справляешься, - мудрым начальственным голосом произнес Блинников. Стратонов полагал, что всех людей, пересаживающихся в кресла начальников, специально обучают этому мудрому спокойному голосу. "Всего десять занятий - и ваши подчиненные будут думать, что вам известно ЧТО-ТО, недоступное простым смертным". - Молодец! Тогда вот тебе еще работка! Лучше тебя ее никто не сделает. Загадочные исчезновения в стенах твоей, так сказать, альмы-матери, - и опять этот мудрый начальственный тон не дал Стратонову понять, шутит Блинников или же действительно не знает, как правильно будет по латыни "мать-кормилица". - Вот, ознакомься. Поступило сегодня утром. Пропали две девушки-абитуриентки, - Валерий Иванович подвинул листок: на двадцать сантиметров, не более. Стратонов подошел к столу и взял листок.
        - Займись этим, - продолжал Блинников. - И лучше прямо сегодня. Что-то у меня дурное предчувствие.
        Начальник отделения запустил указательный палец за воротник синей форменной рубашки, схваченный галстуком на резинке, и описал рукой длинную дугу. Стратонов заметил влажные круги под мышками Блинникова. Видимо, начальников не учат переносить жару. В этом они такие же люди, как и все остальные.
        - Может, конечно, девчонки сами найдутся, - начальник вытащил из кармана большой клетчатый платок и протер им широкий багровый затылок. - Но, ты ведь знаешь, нам главное - вовремя прокукарекать, а там - хоть не рассветай. Понимаешь меня?
        - Да.
        - Не "да", а "так точно", - беззлобно поправил начальник.
        - Так точно.
        - Ну, вот и хорошо. Можешь идти. Будут результаты - доложишь.
        - Есть! - ответил Стратонов. Начальник сидел, подставив лицо струе воздуха, разгоняемого вентилятором, и блаженно жмурился, как кот при виде сметаны. - Разрешите идти, Валерий Иванович?
        - Иди, - выдохнул Блинников и с отвращением посмотрел на пачку сигарет, лежавшую перед ним. Видимо, в такую жару даже курить не хотелось.
        Стратонов вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь. Вопрос об отпуске так и остался нерешенным. И когда он решится - одному Богу известно. А, скорее всего, даже Он не знает: поди разбери, что творится в голове у Блинникова.
        Евгений, держа заявление двумя пальцами, поплелся обратно в свою каморку.
        Он сел, достал из сейфа графин с водой - в темноте она долго оставалась прохладной - напился пахнущей хлоркой воды и положил лист с заявлением перед собой.
        "Так… Пропали… Из общежития №4… Ага, ага… Девушки. Да-а-а… Ну и морока. Куда же они пропали?".
        Стратонов машинально перевернул лист, словно ожидал, что на обратной стороне будет написан ответ. Но там было пусто. Только выдавленная шариковой ручкой бумага и в двух местах - сквозные дырки. Вряд ли это можно было назвать исчерпывающей информацией.
        Стратонов наполнил стакан до половины, поставил локти на стол и принялся обмахиваться заявлением: вентилятора у него не было.
        Ну что? С чего начать? Прежде всего - завести новую папку. Это раз. Второе. Что он успеет сделать сегодня? Он взглянул на часы: была половина третьего. Так. Он сходит в "четверку", поговорит с заявительницей, соберет максимум сведений о пропавших девушках, узнает, на какие факультеты они собирались поступать, и, наверное, успеет наведаться в деканат. Там он попросит адреса и фотографии пропавших, посмотрит их оценки, ну и все такое прочее - по ходу дела будет видно. Ну, и все, наверное. На сегодня-то. Вполне достаточно. А там, глядишь, они сами объявятся.
        Стратонов переписал в блокнот данные заявительницы. "Рубцова Юлия Валентиновна. Комната №315". Вот отсюда он и начнет.
        Стратонов встал, взял легкую рубашку (хорошо, что он не начальник и не дежурный - не обязательно ходить на службу в форме) за пуговицу на животе и потряс, пытаясь охладить разгоряченное тело. Ему стало немного прохладнее.
        Он положил заявление в сейф, придавил графином и закрыл тяжелую дверцу. Сунул ключи от сейфа в верхний ящик стола и вышел из каморки, радуясь возможности поработать "в поле", потому что сидеть в кабинете становилось невыносимо.

* * *
        Юля зашла в знакомый ларек и обнаружила, что за прилавком стоит совсем другой, незнакомый ей, молодой человек. Он чем-то неуловимо напоминал Пашу - та же юношеская худоба, тот же озорной блеск в глазах, тот же оценивающий взгляд, - но все-таки это был не он.
        - Здравствуйте, - сказала Юля.
        Дверь была открыта настежь и подперта большим тяжелым камнем, поэтому колокольчик не зазвенел. Юля улыбнулась, встала на носочки и качнула его рукой. Раздался мелодичный звон.
        - Привет! Чего желаете? Минеральная вода, сок, "Пепси", пиво, сигареты, марихуана, оружие, наркотики? У нас самый богатый ассортимент в городе, - гордо сказал парень.
        - Я хотела бы видеть странствующего рыцаря Павла Синицына, - в тон ему ответила Юля.
        - Странствует, - махнул рукой парень. - Поехал на рынок за товаром. Вообще-то, у него вечерняя смена: он заступает в шесть. А пока я за него. Могу я чем-нибудь помочь юной леди, одержимой жаждой знаний?
        - С чего вы решили, что я ею одержима?
        - Хм, - парень удивился. - Здесь все такие. Все хотят что-то узнать, поэтому и приезжают поступать в универ. На уборщицу из общежития вы не похожи, на певицу из варьете - тоже. Раньше я вас не видел; потому что, если бы видел, то запомнил. Стало быть… Абитура? Так ведь?
        Юля улыбнулась. Сначала она хотела сказать, что она - прекрасная незнакомка, застигнутая в пути снежным бураном, но промолчала.
        - Ну да.
        - Постой, постой! - парень посмотрел на нее внимательнее. - Тебя зовут Юля?
        - Да.
        - У тебя завтра биология?
        - Точно.
        - А-а-а, понял. Мне Пашка про тебя говорил. Насчет экзамена не беспокойся - что-нибудь придумаем. Я, - он хитро подмигнул, - буду там дежурить. Следить за порядком. Чем смогу, помогу. Все будет нормально, не боись.
        Юлю поразила такая оперативность. "Действительно, не соврал, - с приятным удивлением подумала она. - Пообещал первой встречной помочь, и вот поди ж ты - уже все схвачено".
        Парень словно услышал ее мысли.
        - Тут главное - грамотный подбор кадров. Если пустить дело на самотек - ну, то есть предоставить все решать деканату - в универ не поступит ни одна нормальная девушка. Глазу будет не на ком отдохнуть, - парень выделил голосом "глазу", но Юля подумала, что, наверное, он имел в виду что-то другое.
        - У вас что - тайное общество?
        - Почти. Что-то вроде рыцарского ордена: могущественного и глубоко законспирированного.
        - Это на всех факультетах так, или только на медицинском?
        - Ну, насколько мне известно, на физическом и на мехмате с девушками совсем туго. Они там - на вес золота. Зато почти каждая к окончанию университета выходит замуж.
        - Заманчивая перспектива.
        - Конечно! Полное построение семейного счастья "под ключ", начиная с нулевого цикла. Ладно, об этом пока еще рано говорить. Тебе зачем Пашка? Что-то срочное?
        Юля снова вспомнила про Алену; голос ее стал грустным.
        - Да. Возникла одна проблема.
        - Тогда ты попала по адресу. Здесь решают все проблемы. Бюро добрых услуг, так сказать. В чем дело?
        Юля посмотрела на него оценивающе. Потом решила рассказать - хуже не будет.
        - Понимаешь, соседка по комнате пропала.
        - Ого! - парень присвистнул. - Тоже абитура? Тоже красавица?
        - Да. Правда, она поступает на исторический…
        - Не имеет значения. Никак, объявились конкуренты? - парень поднял брови. - Не потерпим. Ноги в таз с цементом, и - в Гудзон. А ты что думала? Монополия на красивых девушек должна быть только у нас!
        - Все так, - Юля задумчиво покачала головой. - А сегодня я узнала, что еще одна девушка ушла и не вернулась.
        - Дело принимает серьезный оборот. Я думаю, тебе надо дождаться Пашку. Он должен приехать. Он собирался еще поесть перед ночным дежурством.
        - Пообедать?
        - Может, и позавтракать, а может, и поужинать. Мы не делаем таких тонких различий. Просто поесть. Завтракаешь, обедаешь или ужинаешь по расписанию. А ешь - когда хочется. Или - когда можется. Примерно так.
        - Он скоро вернется?
        - Не знаю. Ты лучше иди к себе. Готовься. А когда он приедет, я ему передам, что ты заходила. Какой у тебя номер комнаты?
        - Триста пятнадцатый.
        - Он зайдет. Иди пока, готовься к завтрашнему экзамену. Хотелось, чтобы ты хоть что-нибудь знала: ведь списывать тоже надо с умом.
        - Конечно, - со вздохом ответила Юля.
        - Иди, не волнуйся, - успокоил ее парень. - Разберемся.
        Юля оглянулась, дотянулась до колокольчика и снова звякнула. Ей показалось, что на этот раз он прозвенел как-то тоскливо. Она улыбнулась парню и поплелась в общежитие.
        Когда она подходила к "четверке", ее вдруг охватила робкая надежда: что, если Алена вернулась? Юля прибавила шаг.
        В будочке никто не сидел. И холл тоже был пустой. Из-за приоткрытой двери с табличкой "Комендант общежития" доносились неясные обрывки разговора.
        Юля проскользнула мимо двери и побежала вверх по лестнице. С трудом сдерживая нетерпение, она прошла по коридору и ворвалась в комнату.
        Ксюша сидела на кровати, уткнувшись остановившимся взглядом в раскрытую книгу. Увидев Юлю, она обрадовалась:
        - Ой, где ты была? - и, не дождавшись ответа, добавила. - Ты знаешь, а Алены так и нет. Я уже начинаю волноваться.
        - Ох! - "поздно ты, милая, спохватилась. Я со вчерашнего вечера вся, как на иголках". Юля подошла к кровати и упала на нее пластом. Она отвернулась к стене и замолчала: говорить с Ксюшей не хотелось.
        Видимо, Ксюша это поняла. Она больше не стала ни о чем расспрашивать. Через несколько минут Юля услышала ее напряженное сопение. Ксюша вертелась, чесала в голове, сопела и что-то тихо бормотала себе под нос. Но Юля так и не услышала, чтобы она перевернула страницу.

* * *
        - Вы к кому, молодой человек? - спросила Стратонова вахтерша: дородная тетка с малиновым румянцем на квадратных щеках.
        - Я? К Юлии Рубцовой. Из триста пятнадцатой.
        Тетка окинула его внимательным взглядом. Стратонов внутренне сжался. "Наверное, узнала меня. Прошло всего три года с тех пор, как я бегал к Наталье. Правда, я чаще лазил по пожарной лестнице. Но это осталось незамеченным: яведь ни разу не попался".
        Видимо, черты лица Стратонова показались тетке знакомыми. Она колебалась еще несколько секунд, и, желая отсечь ненужные вопросы, Стратонов сказал:
        - Я из милиции. Оперуполномоченный Стратонов Евгений Александрович, - он опустил руку в нагрудный карман рубашки и вытащил красный уголок удостоверения.
        Внутри тетки словно что-то щелкнуло. Она изменилась в лице, пытаясь натянуть на него подобие приветливой улыбки.
        - А-а-а! Людмила Игнатьевна меня предупредила. Людмила Игнатьевна - это наш комендант, - пояснила она. - Проходите, пожалуйста.
        - Спасибо!
        Стратонов пересек холл, про себя отметив, что здесь все осталось по-прежнему: тот же продавленный диван, те же шаткие стулья и даже те же самые вечно засыхающие цветы в треснутых горшках.
        Он размеренно поднялся на третий этаж, стараясь не потеть. Официальное лицо, обливающееся потом - это как-то неубедительно и жалко выглядит.
        Он вошел в коридор третьего этажа. Стены были окрашены в нежно-голубой цвет.
        Наталья жила тогда на четвертом, в четыреста шестой комнате. Он всегда пролетал третий этаж, не задумываясь и ничего вокруг не замечая. И только теперь обратил внимание, что на третьем и четвертом этажах стены были покрашены в разные цвета. На четвертом основным тоном был розовый.
        "А на первом?" - попытался вспомнить он. Ведь он только что был там, неужели не вспомнит? В бледно-зеленый. Точно. Первый этаж - бледно-зеленый.
        Интересно, зачем потребовалось красить разные этажи в разные цвета? Ну, только если кто-то путался в написании цифр, указанных на табличках: "1-ый этаж", "2-ой этаж", "3-ий этаж", и так далее.
        Деталь. Мелочь. Но он не придавал ей значения. "Хорош оперативник, не придающий значения деталям", - подумал он и пообещал себе впредь быть внимательнее к мелочам.
        Он нашел дверь с номером 315 и постучал. Негромко, но уверенно, чтобы у обитательниц комнаты не возникло никаких сомнений: их беспокоят вовсе не по пустякам.
        - Да! Войдите! - послышалось из-за двери.
        Стратонов вошел.
        - Добрый день! Скажите, могу я видеть Рубцову Юлию… - он помедлил и сказал, - Валентиновну, - переводя взгляд с одной девушки на другую.
        Одна была стройная, симпатичная, с заспанным (или заплаканным) лицом; другая, упитанная простушка, смотрела на него безо всякого выражения; примерно как чистильщик обуви смотрит на знак интеграла.
        - Это я, - просто сказала симпатичная.
        Стратонов улыбнулся и отвесил легкий поклон. Он покрутил головой, озираясь по сторонам, и девушка его поняла - показала на табурет, стоявший рядом со столом.
        - Пожалуйста.
        - Благодарю.
        Стратонов сел, ощущая, как рубашка прилипла к вспотевшей спине: как он ни старался, а подъем на третий этаж сделал свое мокрое дело.
        - У нас тут жарко, - оправдывающимся тоном сказала девушка.
        - Да, я заметил, - натянуто улыбнулся Стратонов.
        Повисла пауза. Пухлая девушка смотрела на него с нескрываемым интересом; словно он приготовился доставать из черного цилиндра лопоухих кроликов.
        - Я из милиции, - сказал Стратонов. Эти слова он говорил настолько часто, что перестал уже видеть в них какой-то смысл. - Оперуполномоченный Стратонов Евгений Александрович. Я буду заниматься вашим заявлением.
        Юля сразу как-то подобралась; она взяла куртку от спортивного костюма, валявшуюся на кровати, и накинула на плечи.
        - Да. Очень хорошо.
        - Не могли бы вы поподробнее рассказать мне о том, что случилось? - Стратонов достал блокнот и приготовился записывать.
        Сначала Юля говорила сбивчиво и путано. Время от времени она смотрела на толстушку, и та утвердительно кивала. Постепенно Юля успокоилась и смогла рассказать об исчезновении соседки довольно связно.
        Стратонов поблагодарил ее, сказал, что заглянет еще в триста четвертую, где проживала Эльвира Латыпова, и попрощался.
        Ему удалось боком дойти до двери - так, чтобы девушки не видели мокрую рубашку на спине. Затем он быстро прошмыгнул в коридор.
        В триста четвертой его ожидал менее радушный прием. Однако он и не рассчитывал на гостеприимство.
        Он быстро заполнял блокнот и украдкой смотрел на часы: надо еще успеть в деканат.
        - Ну что ж, спасибо. Вы мне очень помогли.
        Он вышел в коридор и внезапно поймал себя на мысли, что сейчас он уже не смущался своей потной спины. И дело было не в том, что она вдруг высохла - просто… Просто Юля Рубцова выглядела… Нет, наоборот. Он не хотел выглядеть перед ней…
        "Одним словом, она тебе понравилась, так?" - сказал какой-то ехидный внутренний голос.
        - Ну, уж это чересчур, - он вдруг заметил, что говорит вслух.
        Стратонов обернулся. В коридоре никого не было. И даже если бы кто-то был: кому какое дело? Может, его слова относились к двум пропавшим девушкам?
        "Надо идти в деканат. Взять фотографии и домашние адреса. Позвоню родителям и узнаю: вдруг они вернулись домой? Или не делать это сегодня - чего понапрасну беспокоить предков? Нет, придется. Ну, в крайнем случае, подожду до вечера. Да. Это самый правильный выход. Подожду до вечера, вечером снова загляну в общежитие, узнаю, вернулись ли девушки. Если нет - тогда позвоню. Или все-таки завтра?".
        Он знал, почему хочет еще раз зайти в общежитие. Но не хотел себе в этом признаваться.
        Стратонов спустился по лестнице - степенно и важно, как и подобает официальному лицу - и, расправив плечи, пошел через холл.
        У плексигласовой будочки - нерушимого рубежа общежитского целомудрия - переминалась с ноги на ногу какая-то коротышка. Ее маленькое носатое лицо было усеяно темными, словно чаинки, веснушками. Она что-то говорила дородной тетке.
        Стратонов прошел мимо них и уже собрался толкнуть тяжелую входную дверь, но услышал фразу, которая обожгла его, как удар хлыста.
        - Ну да! - скулила коротышка. - В шесть утра ушла на пробежку и до сих пор не вернулась… Ну откуда я знаю, где она может быть так долго? Извините, но десять часов подряд не бегают…
        Стратонов застыл на месте, как боксер, пропустивший тяжелый удар, затем медленно развернулся. Похоже, ему было рано уходить из общежития.
        - Девушка! - сказал он носатой коротышке. - Я из милиции. Оперуполномоченный Стратонов Евгений Александрович. Расскажите мне, что случилось, - эти слова вылетели из него автоматически; он даже не успел задуматься, что хочет сказать.
        Они присели на продавленный диван, и коротышка, задыхаясь от волнения, словно это она, а не ее соседка, бегала десять часов подряд, поведала Стратонову о загадочном исчезновении Марины Дроздовой.
        - На какой факультет она поступала?
        Алена Шилова собиралась на исторический, Эльвира Латыпова была одержима физикой.
        - На мехмат.
        Стратонов понимающе кивнул. Марина Дроздова оказалась математической дивой.
        - Сходите в отделение милиции, подайте заявление об исчезновении подруги. Укажите свои данные и номер комнаты. Я занимаюсь этим делом, и если мне потребуется дополнительная информация, я с вами свяжусь.
        Он встал и с озадаченным видом вышел на улицу. А дело-то принимало совсем дурной оборот. Тут уж точно не до Крыма. Спасибо Блинникову! Сглазил. "У меня дурное предчувствие…".
        Стратонов покачал головой и с сожалением цыкнул.
        - Ну что же? В деканат!

* * *
        Деканаты всех факультетов размещались в административном корпусе: четырехэтажном зеленом здании старинной постройки.
        Стратонов давно уже здесь не был. Два года. Хотя… Это как посмотреть. Два года - не такой уж большой срок. И, тем не менее, ему казалось, что он не был здесь целую вечность.
        Он предъявил удостоверение охраннику и стал медленно подниматься по истертым бетонным ступеням; кое-где проглядывали куски арматуры. Он миновал второй этаж, где располагался деканат родного юридического, бросил взгляд на тумбу, обтянутую красным кумачом - здесь некогда стояла гипсовая голова Ленина - увидел на кумачовом заднике серп и молот (какой-то шутник приписал маркером на стене: "Коси и забивай", имея в виду службу в армии, а может, и не только ее; надпись до сих пор не стерли), ностальгически вздохнул и стал подниматься дальше. На третий.
        На третьем этаже, в правом крыле, были деканаты мехмата и физического. По пути к деканатам он зашел в туалет, ощутил знакомый запах хлорки, посмотрел на себя в мутное, словно исцарапанное с внутренней стороны, зеркало, открыл кран и умылся. Затем достал из кармана платок и вытер лицо и руки. Пятерней расчесал волосы, пришел к выводу, что выглядит неплохо (не совсем хорошо, но и не так уж плохо), и отправился в деканат.
        Ближней дверью оказалась дверь физического. Сюда он вошел без стука: деканат не общежитие, а вполне официальное учреждение. И он тоже - официальное лицо.
        Стратонов представился, вкратце объяснил, что ему надо, и попросил папку с документами Эльвиры Латыповой.
        Секретарша, солидная женщина в очках с дорогой и красивой оправой, предложила ему сесть за стол. Стратонов поблагодарил и присел, листая документы и делая кое-какие пометки в блокноте.
        Первым делом он выписал все данные Эльвиры. Восемнадцать лет, живет в Медыни, адрес… С уважением посмотрел аттестат средней школы, в котором было только три обидных "четверки". Ну что еще? Вроде больше ничего. Анкета? Она ничего не дала. Там просто были собраны воедино разрозненные сведения, которые он и так уже узнал из документов.
        Он спросил разрешения у секретарши и отрезал одну фотографию 3 на 4; впапке их лежало четыре штуки.
        Стратонов решил, что если ему потребуется изучить личное дело девушки подробнее, то он просто произведет выемку документов на законном основании и спокойно поработает в тишине ("и духоте!" - подсказал язвительный голос) своего кабинета.
        Он отдал папку секретарше, на ее вопрос: "А что, собственно говоря, случилось?" неопределенно покрутил пальцами в воздухе и вышел.
        В деканате мехмата повторилось то же самое. Различались небольшие детали. Ну, например, Марина была родом из села Меревское, но с восьмого класса училась в физико-математическом интернате города Александрийска, который окончила с золотой медалью. Атмосфера общежития была ей знакома: такая девушка не могла исчезнуть без веской причины. Марине было семнадцать.
        Стратонов отрезал одну фотографию и взял себе. Их осталось три.
        Он сказал "спасибо" секретарше, молодой и веселой девице с огромными, словно она затолкала в лифчик воздушные шарики, грудями. Девица отчаянно строила ему глазки, но его это ничуть не трогало. Девица поджала губы: мол, "как хочешь", и развернулась к нему спиной. Стратонов сказал спине "до свидания" иушел.
        Дальше его путь лежал в исторический деканат, этажом выше.
        Здесь секретаршей была мечтательная дама средних лет с пышным жабо, выглядывающим из-под жакета старинного кримпленового костюма. Стратонов помнил, что его мама на фотографиях ранних лет часто была одета в подобный костюм.
        Он не успел изложить суть дела, как дама заломила худые, унизанные кольцами и браслетами, руки, и начала в голос причитать: "Что вы говорите? Пропала? Боже мой! Боже мой! Что делать?".
        Стратонов попытался ее успокоить, но ощутимого результата не добился. Дама продолжала бегать по огромному помещению, ловко лавируя между столами и стульями и успевая отвечать на телефонные звонки, раздававшиеся беспрестанно.
        - Да! Исторический! Нет. Нет, говорю я вам! Он вышел. Сегодня уже не придет. До свидания! - трубка с грохотом опускалась на рычаги, и далее следовало:
        - Боже мой! Какой ужас! Что вы говорите! Этого не может быть!
        Затем раздавался следующий звонок, дама брала трубку и держала ее чуть на отлете, чтобы не повредить прическу - такую же пышную, как жабо на груди:
        - Да! Исторический! Нет, пересдачи для второго курса будут в конце августа. Что вы так убиваетесь - у вас еще полтора месяца на подготовку! За это время можно выучить язык древних шумеров. Нет. Нет! Все. До свидания.
        Трубка снова летела на рычаги, а экзальтированная дама, картинно прижав кончики указательных пальцев к вискам, восклицала:
        - Боже мой! Что вы говорите! И это творится на нашем факультете!
        Стратонов хотел было сказать, что то же самое творится на мехмате и физическом, но передумал. Он опасался, что дама с криками: "Кошмар! Что вы говорите! Все пропало!" выпрыгнет в окно.
        Наконец она принесла ему нужную папку, и Стратонов стал быстро заполнять страницы блокнота.
        Дама стрекотала где-то над ухом, и до Стратонова не сразу дошло, что он листает совсем не то дело: Шиловой, но не Алены, а Ирины. Однофамилицы. Но к тому времени он уже переписал все содержавшиеся в папке сведения в блокнот и собрался было отрезать одну фотографию от общей полоски. И что-то его остановило. Какая-то мелочь. Он даже сам не понял, какая.
        Стратонов перевернул обложку папки и увидел: Шилова Ирина.
        Им овладела досада. Черт! Если бы эта тетя умела держать себя в руках, он бы не потратил время зря и не выглядел в собственных глазах таким непроходимым идиотом.
        - Вы дали мне не ту папку, - стараясь сдерживаться, сказал он.
        Дама закатила глаза:
        - Что вы говорите? - похоже, эти три слова вылетали из нее так же просто и естественно, как из Стратонова - "Здравствуйте. Я из милиции. Оперуполномоченный…" итак далее. Поэтому он не стал ее винить: просто сидел и терпеливо ждал, пока дама принесет ему другую папку.
        Он перечеркнул косыми линиями то, что выписал из дела Ирины Шиловой, и начал новый лист.
        "Алена Шилова. Проживает: город Белев и домашний адрес. 18 лет. Ага! Ничего нового. В аттестате - одни пятерки. Сдает только профилирующий; экзамен - послезавтра. Хорошо".
        Он потянулся за ножницами, и снова его охватило неясное чувство, что он совершает какую-то оплошность.
        "Так. Четыре фотографии. Одну отрезаем. Остается три".
        Он положил фотографии всех трех девушек вместе, написал на обороте каждого снимка фамилии, чтобы не перепутать, и поискал глазами листок бумаги. Завернул фотографии в белый лист и сунул в удостоверение - чтобы не намокли от пота; красная обложка из искусственной кожи - надежная защита. В блокноте тоже не намокнут, но оттуда они могут выпасть.
        Все. Он не собирался задерживаться здесь ни минуты. Попрощался с дамой - она все говорила и пыталась схватить его за руку, но Стратонов ловко уворачивался - и мелкой рысью побежал к двери.
        Лишь оказавшись в коридоре, он ощутил себя в относительной безопасности.
        И все-таки что-то, еще не успевшее оформиться в мысль, не давало ему покоя. Но что? Стратонов не знал. Он предоставил эту работу подсознанию. Так их учили на семинарах по криминалистике. "Если вы не можете решить задачу в лоб, успокойтесь. Отойдите на несколько шагов. Забудьте о ней. И тогда включится ваше подсознание. Оно проделает свою часть работы, и ответ придет сам собой. Возможно, даже во сне, как Менделееву - его периодическая система элементов, сведенная в таблицу".
        Стратонов так и сделал. Часы показывали пять. Не будет большого греха, если он съездит домой, где мама покормит его обедом, а к семи он вернется в общежитие и узнает, не объявились ли пропавшие девушки.

* * *
        После ухода молодого опера на Юлю напало какое-то оцепенение. Стратонов - так, кажется, его зовут? странная фамилия - чем-то напомнил ей высокого ординатора из ковельской больницы.
        Она даже не задумывалась, почему это происходит. Почему она так часто о нем вспоминает?
        Не с грустью, не с сожалением, не с любовью… С каким-то странным удивлением. Зачем я все это сделала? Почему я на это пошла? Наверное, любила.
        "Любила…". Одно это слово способно повергнуть в печаль. Ну правда, что может быть печальнее глагола "любить" впрошедшем времени?
        Но, с другой стороны… Прошлое не должно мешать настоящему. Если что-то осталось в прошлом, значит, тебе это не нужно. Значит, оно не заслуживает того, чтобы быть твоим настоящим. Не так ли?
        Да, слова утешения она находила легко. Дело оставалось за малым - поверить в них.
        Она чувствовала, что ей мешают два дурацких словечка. "Если бы…". Вот уж ненужные слова. Надо их запретить. Выкинуть навсегда - из учебников русского языка и головы.
        Если бы высокий ординатор повел себя по-другому… Если бы он предложил ей выйти за него замуж… Если бы он предложил вместе воспитывать их ребенка… Если бы… Если бы… Если бы…
        Но ему не нужна была девица с рабочей окраины маленького городка. Ему просто нравилось трахать ее: впроцедурной, в столовой… Даже в клизменной. Сукин сын! У него всегда было довольное лицо победителя. Он кряхтел, изображая грубую животную страсть, а когда кончал, то принимался стонать - как в дешевом немецком порнофильме: "О, йа! Йа! Дас ист фантастиш!".
        Она, как дура, экономила последние копейки, пекла ему вкусные пирожки и тортики, тайком приносила их на ночные дежурства и с замиранием следила, как он ест.
        Ее вдруг передернуло при этом воспоминании. Он всегда ел с громким чавканьем, и кадык у него размашисто двигался, как поршень в маслобойке. Фу! И самое отвратительное то, что он никогда его толком не выбривал, словно боялся перерезать себе горло. Так и ходил: сдлинными волосинами, торчавшими над треугольным возвышением на шее, будто он попытался проглотить макет пирамиды Хеопса и не смог.
        Дурень! Скотина! Как он ей сказал… "Откуда я знаю, что это - мой ребенок? Ты ведь - девушка, так сказать, общительная". Нашел подходящий эквивалент слову "шлюха". Он говорил это и дрожащими руками прикуривал сигарету от своей "Зиппо". Точнее, дешевой китайской подделки под "Зиппо": крышка никогда плотно не закрывалась, и бензин улетучивался уже на следующий день.
        Он прикурил и принялся щелкать, ожидая Юлиного ответа. Он морщил лоб и удивленно вскидывал брови: мол, ну что же ты молчишь? И щелкал: "Зип! Зип! Зип!". Придурок. Маменькин сынок, напустивший в штаны куриного салата. Роскошный парень, знающий, куда можно (и куда нельзя) вставить свой вялый член, но не знающий, что иногда за это приходится нести ответственность.
        Вот и весь разговор. Она развернулась и ушла. Просто ушла, ничего не сказав. И даже не залепила ему звонкую пощечину. Оплеуха, предназначавшаяся высокому ординатору, досталась среднему брату, который принес из школы замечание в дневнике. Замечание было написано красной пастой: "Мочился в колбы с реактивами в кабинете химии". Три восклицательных знака и приписка: "Родителей - в школу! Срочно!". Юля тогда впервые в жизни ударила брата, а потом полночи проплакала в сенях: "Ну почему? Почему все самое плохое в этой жизни достается людям, и без того несчастным? Потому что они, как магниты, притягивают к себе все беды?".
        Это относилось и к среднему брату, и к младшему, и к матери, и к покойному отцу, - и, конечно же, к ней самой. Наверное, от того она плакала так горько.
        Нет, она ни о чем не жалеет. Ей не о чем жалеть. Пусть катится ко всем чертям этот проклятый ординатор. Ей просто жалко себя. И когда что-то происходит - что-то, выводящее ее из равновесия - память услужливо подсовывает эти ненужные воспоминания: на-ка, девочка, поплачь от жалости к себе! Ты же такая несчастная!
        Вот чем ей сразу понравился Пашка. Он не тянул ее в минор. Пусть его болтовня была наигранной, а веселье - напускным, ерунда! Зато он не оставлял для грусти ни малейшей щелочки; гнал ее прочь, тряся "конским хвостом", как метлой.
        "Не надо жалеть себя! Это тупик! Ты можешь погрязнуть в этом навсегда. Подумай, стоит ли это делать?".
        Она завалилась на кровать, отвернулась к стене и так лежала, с надеждой ожидая, что вот-вот раздастся стук в дверь и прозвучит озорной голос: "Юля! Это я! Если ты не одета, то лучше не торопись!". Или что-нибудь в таком духе. Не слишком остроумное, но веселое.
        Она валялась на скрипучей кровати, ругая себя на все лады за эту внезапно навалившуюся апатию и меланхолию. "Что ты делаешь? Завтра биология! Не сдашь, и - здравствуй, родной Ковель! Куда пойдешь? Снова в больницу? А там высокий ординатор, и ему до конца обязательного срока остался еще целый год работы. Нет! Надо заставить себя встать и снова засесть за учебники".
        Но она так и не смогла себя заставить. В конце концов к ней пришла успокоительная мысль: черт с ним, с Ковелем! Не поступит - устроится работать в палатку, к тому же Пашке. Наверняка ему на время учебного семестра потребуется продавец. Она сумеет убедить его в этом. Найдет способ. Этот древний, испытанный способ, одинаково хорошо действует на всех мужчин.
        Половину заработанных денег будет отправлять домой, а сама станет готовиться к следующим экзаменам. И все равно своего добьется.
        Это ее немного успокоило. Юля даже задремала и проспала почти час.
        Проснулась она в половине шестого и подумала, что Пашка уже не придет. Ну ладно! Значит, она пойдет к нему. Расскажет про Алену, и… Наверное, немного расскажет о себе. Ей очень хотелось, чтобы кто-то ее пожалел.
        Правда, есть риск, что откровенный разговор может закончиться постелью. У женщин это часто бывает: спят непонятно с кем из жалости. К себе. А потом, когда грусть-тоска проходит, удивляются: как это могло случиться? И продолжают спать. От удивления. Или по инерции.
        Ну, что уж тут поделаешь? Так устроена женская натура. Можно принимать это, а можно и не принимать, но результат все равно будет один.
        Она сходила в умывальник, тщательно умылась; наконец, когда складки под глазами разгладились, она вернулась в комнату и, не отдавая себе отчета в том, что делает, умело накрасилась: неброско и почти незаметно. Аккуратно спрятала все лишнее и подчеркнула нужное.
        Одеваться, как вчера - в легкие джинсы и блузку - ей не хотелось. Юля надела темно-синее платье - чуть выше колена и с широкими бретельками; на ноги - кожаные плетеные босоножки (только всезнающему Богу и скупому Минздраву было известно, ценой каких лишений она их купила на мизерную зарплату медсестры), собрала волосы на затылке в тугой узел (нарочито небрежно, чтобы несколько легких прядей, закручиваясь, свисали вдоль точеной шейки) и ушла.
        "На свидание собралась! - подумала Ксюша. - Похоже, я останусь в этой комнате совсем одна". Она тяжело вздохнула и полезла в чемодан за пирожками. Пособие по математике для поступающих в ВУЗы казалось ей не настолько действенным средством, чтобы отвлечься от грустных мыслей о своей полноте и - увы! - недостатке привлекательности.

* * *
        Юля прогулялась по кампусу и вышла в город. Ей нравилось, что на нее оглядываются. Все. Все подряд. Навстречу попался какой-то седой дядька - по виду профессор - с потрепанным портфелем в руке. Старый такой портфель, подделка под крокодилову кожу, с двумя блестящими золочеными замками. Профессор шел, что-то бормоча под нос. В коричневых от никотина пальцах он держал сигарету без фильтра. Увидев Юлю, он забыл про сигарету. Так и шел - покусывая пожелтевшие от табака усы, а когда они разминулись - обернулся.
        И все. Настроение улучшилось. Юля даже на какое-то время забыла, зачем она идет к Пашке. Она почувствовала, что голова у нее гордо запрокинулась, плечи расправились, а походка стала танцующей и игривой. Еще одна роль - неотразимой и недоступной женщины.
        "Хотите неотразимую и недоступную? Получите! Я красива и уверена в себе. Плакать? О каком-то мерзавце? Ну что вы, голубчик! Боже упаси! Чтобы я из-за кого-то плакала? Нет. Всегда выходит наоборот". И она в это верила.
        Юля подошла к палатке. Дверь по-прежнему была широко открыта. За прилавком суетился Пашка. Он доставал из картонной коробки кексы, пачки печенья, жевательную резинку, шоколадки и раскладывал их на витрине.
        - Привет! - сказала Юля.
        Она улыбнулась. Кокетливо и немного выжидательно.
        Пашка разогнулся и застыл на месте. В правой руке он держал клубничный рулет, а в левой - несколько "Сникерсов".
        Он ответил не сразу. Сначала осмотрел ее всю - с ног до головы, но не оценивающе, как вчера, а уже по-другому. С восхищением.
        - Да-а-а, - протянул он. - Хороша, ничего не скажешь.
        - Вчера была прекрасной. И даже - божественной. А сегодня - просто хороша? - она замолчала, давая ему возможность исправиться.
        - Восхитительна, великолепна, бесподобна! Очаровательна, - он бросил рулет и шоколад обратно в коробку и прыгнул на прилавок. Быстро повернулся на тощей заднице и перенес ноги на другую сторону. - Леонтьич говорил мне, что ты приходила. Извини, задержался. Пробил на своей "Газели" колесо и вдруг обнаружил, что запаска тоже пустая. Пока бегал в шиномонтаж, пока то да сё… - он махнул рукой.
        - У тебя грязь, - сказала Юля.
        - Где?
        - Вот здесь, на виске. Есть платок?
        Пашка неуверенно достал из заднего кармана смятый несвежий платок.
        - Я не сморкался.
        - Слава Богу! - она послюнявила уголок и вытерла черное пятно. - Теперь все.
        - Спасибо!
        Он расцвел. Наверное, почувствовал разницу: ведь она могла просто ткнуть пальцем и сказать "здесь". Но она вытерла сама. А это было уже совсем другое.
        - Леонтьич сказал, у тебя какие-то проблемы? Да?
        - Почему ты его так называешь?
        - Потому, что он Леонтьев. Витька Леонтьев.
        Пашка пожал плечами: чего объяснять очевидные вещи.
        - Да. Пропала соседка. Собиралась поступать на исторический. Послезавтра у нее экзамен, и вообще… Она не похожа на девушку, которая может не придти ночевать без серьезной причины. Ты понимаешь, что я имею в виду?
        Павел кивнул.
        - Ну вот… Ушла вчера вечером за хлебом и не вернулась. Даже не предупредила. Все вещи, документы, - все на месте. Я боюсь, что с ней что-то случилось, - Юля помедлила, ожидая, что Пашка начнет убеждать ее в обратном, но он молчал. - Понимаешь, она не из этого города. Говорила, что никого здесь не знает. Ни с кем еще не познакомилась. Как-то это странно. А сегодня утром я слышала в умывальнике разговор двух девиц. Их соседка тоже не пришла ночевать. Тогда я испугалась. Побежала к комендантше, мы вместе сходили в милицию, подали заявление. Уже приходил милиционер, я рассказала все, что знала. Что теперь делать?
        Пашка почесал переносицу.
        - Все местные милиционеры - дуболомы из университета. Толковые идут в адвокаты и уезжают в большие города. Здесь остаются только неудачники.
        - Не знаю. Он показался мне умным парнем.
        Что-то, похожее на ревность, на мгновение мелькнуло в Пашкиных глазах.
        - Это еще ни о чем не говорит. Я, например, кажусь всем идиотом.
        - Я бы не пришла за помощью к идиоту.
        Пашка повеселел и лукаво улыбнулся.
        - Значит, ты смогла оценить меня по достоинству, - внезапно улыбка исчезла с его лица. Быстро, словно погасла. - Послушай, ты говоришь, она пошла за хлебом?
        - Да. А что?
        - Когда это было?
        - Около восьми. Перед самым закрытием.
        Лицо Пашки стало серьезным.
        - Точно?
        - Ну конечно.
        - Ты говоришь, она не из Александрийска?
        - Нет, она из Белева.
        - Опиши мне ее и постарайся вспомнить, во что она была одета.
        - Ну-у? Она симпатичная. Роста такого же, как я. Блондинка. М-м-м… Стройная. Одета была в джинсы и толстовку.
        - Серую? С капюшоном и надписью "Милуоки бакс"?
        - Насчет надписи не помню, но… Да. Серую! И с капюшоном! А ты откуда знаешь?
        - Смотри. Давай рассуждать логически. Девушка, приехавшая поступать в университет, и никого в этом городе не знающая, идет за хлебом. Так?
        Он не дождался ответа, достал из кармана пачку "Честерфильда" изакурил. Потом, спохватившись, протянул пачку Юле. Она покачала головой. В этом платье она никогда не курила. Имидж не тот.
        Пашка кивнул своим мыслям и убрал пачку в карман.
        - Куда она пойдет, тем более - перед самым закрытием? В ближайшую булочную, правда? А ближайшая булочная - здесь, - он ткнул тонким пальцем с неровно подстриженным ногтем в дом напротив.
        Юля успела заметить, что под ногтем маленьким черным полумесяцем успела набиться грязь. "Ну да, он же менял колесо".
        - И что?
        - Я ее видел вчера.
        - Когда?
        - Как раз около восьми, - сказал он немного раздраженно. Неужели это нужно объяснять? - Понимаешь, палатка у нас небольшая, туалета, естественно, нет, - он слегка покраснел. - Зато за палаткой - густые кусты сирени. Ну, я… - он замялся.
        - Я поняла, - ровно сказала Юля. - Можешь продолжать.
        - В общем, я вышел из палатки и зашел в кусты. На этой стороне улицы домов нет, и было уже довольно темно. А на той стороне - свет из витрины булочной. Там ярко. Сначала я увидел девушку. Она шла с пустым белым пакетом. Она вошла в булочную, и сразу подъехала темно-серая "Волга". Старая, двадцать четвертая. Из машины вышел какой-то мужчина. Я не сумел его разглядеть. Высокий, не толстый. По-моему, уже в возрасте. Не то, чтобы пожилой, но к пятидесяти. А может, чуть за пятьдесят. Он пошел к булочной и задержался перед дверью. Стоял, докуривал. Я это видел хорошо. Потом показалась девушка. Он открыл перед ней дверь, девушка кивнула ему и вышла на улицу. Рядом никого не было. И вдруг… Она покачнулась, и пакет с хлебом выпал у нее из рук. Мужчина бережно подхватил ее под локоть, нагнулся, взял пакет, и повел ее к машине. Мне показалось, что они знакомы. Он вел ее так бережно… Так заботливо. Я даже ничего не заподозрил. Ну, подумал, что девушке вдруг стало плохо, и этот мужчина помогает ей дойти до машины. Он открыл заднюю дверь, посадил ее, сел за руль… И все. Они уехали.
        - Куда?
        - Туда, - Павел махнул рукой вправо.
        - И все?
        Юлю охватило волнение. Нет, все-таки она не случайно зашла вчера в этот ларек за сигаретами. Недаром ее словно что-то толкнуло.
        - Пашенька, вспомни еще что-нибудь! Номер машины, во что он был одет… Ну?
        - Одет? В брюки и ветровку. Такие же серые, как машина. Да, он еще посмотрел на мой ларек. Он сразу посмотрел, как только вышел из машины. Я подумал, что он хочет что-то купить, и… Но ты же понимаешь, я не мог все бросить и метнуться за прилавок.
        - А номер? Номер машины? - оставалась последняя надежда. Юля очень боялась, что и она ее обманет. Если честно, шансов было немного. Она их оценивала, как мизерные: вроде как прикупить к трем тузам двух джокеров. - Запомнил?
        Павел хитро прищурился.
        - Я-то все помню. Даже то, что у тебя завтра экзамен по биологии. А вот ты, похоже, забыла.
        - Паша, теперь не до экзамена. Ну! Говори!
        - Он мне показался странным, этот номер. Знаешь, старый такой, черный. С четырьмя цифрами. Таких давно уже нет. 09 -59 АГУ. Легко запомнить. 09 -59 - это последние четыре цифры моего мобильного. А АГУ - это Александрийский государственный университет.
        Юля засобиралась.
        - Так! Ты можешь ненадолго закрыть свою лавочку?
        - Это зачем? - нахмурился Павел.
        - Давай сходим в милицию, расскажем обо всем. Ты же - свидетель похищения.
        - Ну-у-у, - Павел озадаченно почесал лоб.
        Юля изогнула спину. В широком вырезе показалась застежка белого кружевного лифчика. Она не видела этого, но знала, что, когда она так выгибает спину, застежка видна. Белое белье на загорелой коже. Красивый лифчик без бретелек. Она обольстительно улыбнулась.
        - Ты - рыцарь? Или нет?
        Пашка быстро отвел глаза от ее спины, словно его застали за чем-то нехорошим, судорожно сглотнул и кивнул.
        - Конечно. Я это знала. Где у тебя лежат ключи от этой богадельни?

* * *
        Пинт решил прогуляться перед сном. Сном. Он еще не знал, что увидит на этот раз, но не сомневался, что обязательно что-нибудь увидит. Это как смотреть сериал с продолжением. Какие там замыслы у сценариста? Что новенького снял режиссер?
        В одном он был уверен: главные действующие лица останутся те же самые.
        Он натянул старые линялые джинсы, выцветшую футболку защитного цвета - шесть таких футболок составляли весь его летний гардероб - и вышел на улицу.
        Пятница. Наверное, завтра он пойдет на работу. Попытается срубить немного деньжат на еду.
        Пинт давно уже не работал в психиатрической больнице. Вернувшись из Горной Долины, он месяц просидел дома, никуда не выходя. Изредка просил соседей купить продуктов: хлеба, кильки в томатном соусе, чаю и сахару. Он больше не пил: боялся, что алкоголь взорвет ему голову. Снесет напрочь. Он твердо знал, что водка не даст ни забвения, ни успокоения - наоборот, только усилит боль и воскресит в памяти те события, которые он так стремился забыть.
        Немного придя в себя (и похудев на двенадцать килограммов), он пришел в больницу и без лишних объяснений забрал трудовую книжку. Он понимал, что никогда больше не сможет лечить сумасшедших. Потому что сам сошел с ума.
        Эти пять лет Оскар перебивался случайными заработками. Грузчик в магазине, дворник; целый год он числился сантехником, ходил по квартирам, поправлял сливные бачки и менял протекающие краны.
        Работа перестала иметь для него значение. Ему просто нужны были небольшие деньги, чтобы что-то есть.
        Он понимал, что такое состояние разума и души нормальным никак не назовешь. И вместе с тем - боялся обратиться к кому-нибудь из своих бывших коллег за помощью. Ведь тогда придется все рассказывать. "Сбор анамнеза", - так это называлось.
        Он вспомнил, как во время ординаторской практики лечил одну девочку, с охотой повествующую всем, что ее хотели изнасиловать космические пришельцы, но Арнольд Шварцнеггер, случайно оказавшийся поблизости (у продуктового ларька; наверное, покупал себе "Приму" или "Жигулевское" пиво), проявил чудеса мужества и спас бедняжку. Он тогда долго смеялся. И, когда рассказывал об этом в ординаторской другим врачам, они тоже смеялись.
        Он представил, как должен был подействовать на коллег ЕГО РАССКАЗ. Нет. Он не мог никому довериться. Все это Пинт нес в себе, и единственным подтверждением, что он не окончательно болен, была тетрадь. Она ведь была. Она существовала. Но он никому не мог ее показать. Быть ИЗБРАННЫМ - тяжкая ноша. Как сказано в Писании: "Ибо много званых, но мало избранных". Это не почесть. Это - крест. И его нельзя бросить.
        Пинт хлопнул дверью. Он давно уже закрывал ее только на защелку, никогда - на ключ. Какой смысл? Все в округе знали, что здесь живет нищий Оскар Пинт, бывший психиатр, свихнувшийся от чересчур близкого общения с пациентами. Соседи смотрели на него с опаской; наверное, боялись, что он может их покусать.
        Пинт усмехнулся. Он вышел из подъезда и вдохнул пыльный воздух июльского вечера. Солнце садилось в легкой дымке: вместо красного раскаленного шара на западе висела нежно-розовая кисея.
        Он побрел, не разбирая дороги. Куда идти - это не имело значения. Лишь бы идти. Лишь бы устать. Устать до такой степени, чтобы хватило сил только добраться до кровати. Он все равно проснется до рассвета. Сны не дадут ему спать.
        Возможно, он так и не отдохнет за ночь и не пойдет завтра на оптовый рынок: разгружать за копейки машины с продуктами и таскать за собой тяжелую тележку. Хотя… Надо пойти. Деньги-то кончились.
        Майя, добрая душа. Она приносила ему иногда какой-нибудь супчик в кастрюльке или печенье, которое пекла сама. Или салатик. Или куриную ножку с полной тарелкой риса. Пинт всегда благодарил и отказывался, но у Майи был такой взгляд, что он не мог не взять.
        За это он вешал ей шторы, вбивал в стену гвозди, прочищал забившиеся трубы и чинил розетки. Он мог погулять с Джеком - беспородным старым псом, любимцем Майи. Ее отец однажды принес смешного трехцветного щенка. Пес вырос вместе с Майей. Конечно, он был ей очень дорог. Единственная живая память о родителях.
        Сначала Джек рычал на Пинта и даже пробовал укусить. Ревновал, наверное. Но прошло какое-то время, и он понял, что причин для ревности нет. Пинт не опасен. Джек не видел в нем достойного соперника, но все же держался с Оскаром немного настороженно и свысока: смотри, парень, не забывайся. Я начеку.
        Пинт перешел железнодорожные пути и отправился в лес. Ноги сами несли его знакомыми тропинками. Он просто гулял и ни о чем не думал. Потребовалось немало времени, чтобы выработать эту спасительную привычку - ни о чем не думать. На самом деле, это не так-то просто.
        Он забрел в дальний, глухой конец леса. Здесь, между суками двух старых толстых лип, кто-то прикрутил проволокой кусок водопроводной трубы. Многие мозолистые руки годами полировали эту трубу; исейчас Пинт собирался внести свой вклад.
        Оскар скинул футболку и аккуратно положил ее на траву. Затем вынул из карманов джинсов вещи: пачку сигарет, зажигалку, всю оставшуюся мелочь, ключ от дома и носовой платок, - и положил на футболку.
        Он шагнул к самодельному турнику, ощущая, как напряглись мышцы спины. Подпрыгнул и крепко сжал руками трубу. Сначала он просто подтягивался, потом стал делать подъемы в упор переворотом.
        Он не считал - делал до тех пор, пока хватало сил. Спрыгнул, походил немного, тряся расслабленными руками. Затем повторил все сначала.
        Он почувствовал, как мышцы налились кровью и увеличились в объеме. Желая окончательно добить их, превратить в горящий ноющий кисель, Оскар стал отжиматься: медленно, не торопясь, без рывков и пауз, тщательно контролируя каждое сокращение.
        Наконец, когда он решил, что этого достаточно, Пинт рассовал вещи по карманам, перекинул футболку через плечо и затрусил обратно к дому. Небольшая пробежка действует лучше всякого снотворного. А умеренность в еде - самая лучшая диета. И не надо изобретать велосипед: глотать какие-то водоросли и пить пригоршнями таблетки. Побольше двигайся и поменьше набивай живот - тогда все будет в порядке.
        Он добежал до железнодорожной насыпи, отдышался, остыл и потом надел футболку. Перешел через пути и направился к дому. Теперь он чувствовал приятную усталость - как обещание быстрого и легкого сна.
        Подходя к дому, Оскар увидел Майю: она гуляла с Джеком.
        - Привет! - сказала Майя и улыбнулась. Как всегда, немного загадочно.
        В этом ей не было равных. Мона Лиза по сравнению с Майей выглядела набитой дурой, с замиранием прислушивающейся к бурчанию в своем животе. Пинт знал только одну девушку, которая могла бы без ущерба для собственного самолюбия стать рядом с Майей. Только одну. И знал он ее только один день - пять лет назад. Но эта встреча перевернула всю его жизнь.
        Мысли о Лизе вихрем пронеслись в его голове. Он откинул их, потому что понимал, что это никуда не приведет. Все, что было связано с ней, слишком ранило Оскара.
        Он улыбнулся в ответ.
        - Привет! Как дела?
        - У Джека что-то с желудком, - доверительно сообщила Майя. - Может, глисты, а может - просто запор. Он никак не может… Ну, понимаешь?
        Пинт кивнул.
        - Понимаю. А у тебя? Все в порядке?
        Майя расхохоталась: весело и звонко.
        - У меня все хорошо. Эти проблемы мучают только старину Джека.
        - Нет, я про экзамены. Как? Сдаешь?
        - Да. Сегодня была на последней консультации по русскому. Завтра экзамен.
        - Буду держать за тебя палец в чернильнице, - пообещал Пинт. - Или что теперь делают? Ругают? Держат кулаки?
        - Нет, - Майино лицо приняло заговорщицкий вид. - Это все неактуально. Сейчас носят под левой пяткой пятак: орлом вверх.
        - Я запомню. Положу, - "если найду пятак".
        - Заметано. Смотри, ты обещал! Если не сдам, я знаю, кого винить! - Майя шутливо погрозила Пинту пальчиком.
        Он вдруг подумал, как было бы хорошо, если бы эти пальчики когда-нибудь коснулись его лица. Плеч. Груди…
        "Фу, дурак старый! Она же совсем ребенок!" - выругал себя Пинт. Он испугался, что его выдало изменившееся выражение лица.
        - Можешь на меня рассчитывать. Все сделаю, как надо.
        - Ну и хорошо. Теперь я спокойна. Джек, домой, - Майя дернула за поводок. Пес недовольно посмотрел на хозяйку и с неохотой подчинился. Что поделаешь, пора…
        Оскар открыл перед ними дверь подъезда.
        - У тебя с утра экзамен?
        - Да. С девяти до часу.
        - Понял, - в это время он, наверное, будет таскать мешки с сахаром. Или - с мукой. Или - бараньи туши. Не имеет значения. Все равно он положит в кроссовок пятак орлом вверх. "Если найду". - Удачи тебе! Все будет хорошо!
        - Спасибо!
        Майя возилась с замком, а Пинт стал медленно подниматься к себе на второй этаж. На площадке между этажами он неожиданно обернулся, и увидел, что девушка смотрит на него как-то особенно. По-другому. Иначе, чем обычно. Казалось, она сама это поняла: Майя уткнулась в дверь и нарочито громко загремела ключами.
        Пинт поморщился. "Брось. Тебе это просто показалось. Не бери в голову. Ну что ты можешь дать этой девочке? Ничего. У нее вся жизнь впереди, а ты даже в своем прошлом разобраться не можешь".
        Вместе с тем он понимал, что и сам сегодня посмотрел на нее как-то особенно. Впервые увидел в ней не только девочку, нуждавшуюся в помощи и защите, но и… Женщину?
        "И думать забудь. Черная тетрадь, черная работа на оптовом рынке и черные легкие, - вот все, чем ты располагаешь. Ах, ну да! Еще старый пыльный диван, на котором ты видишь странные сны. Что? Собрался пригласить ее на последний сеанс? Ложись рядом, Майя, смотри, какой увлекательный сон! Идиот!".
        Пинт тяжело вздохнул: наверное, Майя тоже услышала этот вздох. Но вряд ли она его правильно поняла. Черт!
        Пинт достал ключ, открыл защелку и быстро захлопнул за собой дверь. Мир, стоявший на пороге его крошечной квартирки и настойчиво требовавший впустить, остался снаружи. По ту сторону. Оскар не хотел впускать его.
        Он наскоро умылся и почистил зубы, бросил на пол джинсы и футболку и завалился на кровать. Уткнулся лицом в подушку и некоторое время лежал, разглядывая узоры на обоях. Сон сморил его быстро: словно из кровати появились невидимые сильные руки, затягивающие в черную пугающую бездну.

* * *
        Красотка шла тряской рысью: аллюр, весьма чувствительный, если не сказать - губительный - для старика Каля.
        - Сир! - позвал он рыцаря. - Сир! Не пора ли нам сделать привал?
        Конечно, доблестный кавалер не слышал его. Или делал вид, что не слышал.
        Букефаль легко скакал где-то впереди; казалось, даже трава под ним не пригибалась. Огромный жеребец размахивал длинным белым хвостом. Он словно не чувствовал тяжести своего седока - высокого и мощного рыцаря в полном боевом облачении.
        Гильом Каль поднес ко лбу ладонь, словно козырек. Он увидел, как широкие ножны рыцаря, покрытые золотыми насечками, перевитые алым шарфом - подарок неизвестной Прекрасной Дамы - стучали по конскому крупу в такт шагам Букефаля.
        - Всемогущий Господь, - взмолился Каль. - За что ты послал мне такую муку: сопровождать безумца, пытающегося убежать от самого себя? В этой гонке не будет победителей: одни только проигравшие. И я знаю, кто падет первым. Твой ничтожный раб Гильом Каль. Всю прошлую ночь я не сомкнул глаз, а сегодня утром извергал из себя розовую от крови урину, в которой прыгали камни: такие огромные, что будь они благородного достоинства, сама королева - прости, Господи, мое суесловие! - не постеснялась бы носить их в ушах. О, Боже! Старик Гильом уже забыл сладкий вкус мяса: кавалер де Ферран потчует меня одним горохом, который я не могу прожевать, даже если замочу его с вечера. Господи, за что мне чаша сия?
        Старик замолчал. Лицо его скривилось от боли.
        - Ох, небесный Владыка! Чую, еще один камень вытрясла из меня Красотка. Не иначе, как он торопится явиться миру противоестественным путем. О! О!
        Гильом поник головой и опустил поводья, предоставив лошади самой выбирать дорогу. С губ его сорвалось глухое бормотание:
        - Близится час, когда я предстану пред тобой, Вседержитель! Дай же сил не добавить к венку тех грехов, что несу с собой всю свою долгую жизнь, и за что мне уготована участь гореть вечным огнем в геенне огненной, самый тяжкий - грех отчаяния!
        Внезапно рыцарь, скакавший в двух сотнях саженей впереди, резко осадил коня. Букефаль уперся крупными копытами в землю на четыре вершка в глубину, а затем встал на дыбы, выражая свое недовольство протяжным ржанием.
        Услышав ржание хозяйского коня, Гильом воспрял духом и поднял голову. Он пришпорил Красотку и потрусил к рыцарю.
        Рыцарь, дергая поводья, заставлял Букефаля крутиться на месте. Удила впивались в черные лошадиные губы, с них капала жидкая горячая слюна.
        Гильом, охая и причитая, подъехал к де Феррану.
        - О, сир! Благодарю вас за то, что вы столь снисходительны к старику. Еще немного, и моя печень, чьи границы я чересчур расширил неумеренными возлияними - грех, простительный для молодости! - превратилась бы в повидло и полезла через все природные отверстия, посредством которых я общаюсь с этим бренным миром…
        Де Ферран поднял руку в кольчужной перчатке.
        - Тихо, пес! Не скули! Ты ничего не слышишь?
        Каль прислушался.
        - Нет, сир. Ничего, кроме ваших любезных и вежливых слов. Позволю заметить: мне приятно, что вы так высоко оцениваете мои заслуги перед вашей Милостью…
        - Хватит, Гильом! Напряги свой слух и скажи мне: ты ничего не слышишь?
        Каль покрутил головой, подставляя ветру то одно, то другое ухо.
        - Шум листвы, сир… Топот копыт Букефаля… Звон ваших доспехов… Голодный глас моего брюха… Нет, более ничего, ваша Милость!
        Рыцарь натянул поводья, заставив коня замереть на месте. Он поднял указательный палец и прошептал.
        - А вот это? Голос? Тихий голос, будто говорящий что-то? Никак не разберу, что. Ты слышишь?
        Каль оглянулся.
        - Нет, ваша Милость. Должно быть, это скрипит седло подо мной. Сдается мне, эта хитрая бестия Красотка всегда надувает живот, когда я затягиваю подпругу.
        - Ну так ударь ее хорошенько в бок: вследующий раз, когда будешь седлать.
        - Я последую мудрейшему совету вашей Милости.
        Рыцарь, не отрываясь, смотрел вдаль. На горизонте лес расступался и начиналась узкая, как горло кувшина, долина, зажатая с обеих сторон одинаковыми горами, похожими на перси девы.
        - Мне кажется, я слышал странные звуки, Гильом.
        - Слух вашей Милости остер. Куда мне до него?
        - Ты похвалялся, что знаешь множество языков, включая тот, на котором разговаривают григулианцы - люди-кентавры с красной кожей, живущие на самой восточной оконечности Земли?
        - Истинно так, благородный кавалер: кожа их красна оттого, что они первыми встречают Солнце, еще не растратившее в напрасном сиянии своих сил. Это научный факт, сир. Однако… Осмелюсь заметить, что я не похвалялся. Пустая похвальба - занятие, достойное глупцов и мальчишек, чья горячность далеко превосходит знания и опыт. Я же утверждал, что знаю четырнадцать людских наречий, из которых два уже мертвы, потому что нет народов, изъясняющихся на этих языках.
        - Хорошо. Пусть так. Ты не похвалялся, ты утверждал. Тогда скажи мне, мой высокоученый Гильом, что могут значить два этих слова?
        - Каких, сир?
        - «Мазин джен»?
        Рыцарь произнес эти слова почти шепотом, сложив губы трубочкой. Гильом Каль счел потешным наблюдать сложенные на подобный манер черты мужественного лица, обрамленного шлемом и забралом. Таким был кавалер де Ферран двадцать лет назад, когда малым ребенком сдувал с одуванчиков белый пух, резвясь в лугах и лесах своего родового поместья.
        Улыбка раздвинула седые усы Каля.
        - Нет, ваша Милость! Таких слов я прежде никогда не встречал в пыльных шкафах своей памяти. Они не рубят воздух, срывающийся с губ, когда выражаешься на германском; не ласкают слух, как благородная золотая латынь; не заставляют трепетать сердце, как почитаемый мною превыше прочих наречий древнегреческий…
        - Довольно, - сухо оборвал его рыцарь. - Значит, тебе эти слова ничего не говорят?
        - Нет, доблестный кавалер. Они говорят мне только одно: даже такое могучее тело, как ваше, нуждается в отдыхе. Почему бы нам не сделать привал на краю того леса, что синеет вдали? Солнечный диск торопливо бежит к закату: кто знает, что ждет нас между персями этой юной девы, к коей вы так стремитесь, словно она действительно существует наяву, а не только в вашем пылком воображении?
        Рыцарь нахмурился. Доводы Гильома показались ему убедительными. Что за нужда так спешить? Зачем ступать на чужую, незнакомую землю под покровом ночи? Вполне возможно, что земля эта населена людьми, на которых еще не снизошел свет слова Господня: ведь они очень долго были в пути - с тех пор, как де Ферран оставил родное гнездо, времена года успели сменить друг друга три раза кряду. Миновало три лета и три зимы. Зачем подвергать себя неизвестной опасности, если хочешь встретить четвертую?
        - Будь по-твоему, книжный червь. Из уважения к твоим сединам и стертой в кровь заднице - мы разобьем бивак на опушке того дальнего леса. Поспешай за мной, но смотри! Если ты опять будешь плестись, я тебя брошу! - рыцарь отпустил поводья и ударил шпорами Букефаля. Конь взял с места в намет; из-под его копыт полетели комья мягкой земли.
        - Ох! Ох! - Гильом Каль обреченно потрусил следом. - Брошу! Даром что такой большой и сильный, а без старого учителя вы, ваша Милость, сущее дитя. Покрытое шрамами, успевшее вкусить бранной славы, крови и смертельных опасностей, но - дитя! Это не вы меня, а я вас скоро покину, буде на то воля Всевышнего. Великий Боже! Услышь эти смиренные мольбы и продли мои дни, пусть они и будут исполнены мучений из-за проклятых камней, терзающих уже бессильную, но по-прежнему самую нежную в мужском теле плоть, которую я кладу на спину Красотке, садясь в седло, но не дай моему господину остаться одному в этих диких и неизведанных краях. Аминь! Но! - он пришпорил лошадь. - За свой долгий век я немало покатался верхом, если ты понимаешь, куда я клоню, но ни разу не видал такой ленивой особы! Случалось - да не услышит никто моих слов! - седлать и благородных дам, и все они были куда резвее, чем табун таких вот Красоток! Но! Но! Да укрепит пресвятая Дева твои дрожащие ноги и пошлет нечистый немного дьявольского огня тебе под хвост! Вперед, кляча!

* * *
        В этом месте сон Пинта прервался. Он сел на кровати и привычным жестом нащупал сигареты.
        Что за наваждение? Когда он перестанет видеть эти сны? Когда эти сны перестанут казаться ему зловещими?
        Наверное, дело в том, что он заранее знал, какой печальный конец ожидает рыцаря. Неумелый режиссер, склонный к дешевым эффектам, показал ему финальную часть, а потом решил начать историю с начала. Это все равно, что открыть книгу и первым делом заглянуть на последние страницы. Узнать, чем все кончится: гибелью главного героя или свадебными колоколами?
        Пинт спустил ноги на пол. Мышцы плечевого пояса приятно болели: признак правильной и интенсивной нагрузки.
        Он старался не шуметь: пусть девочка хорошенько выспится перед экзаменом. Ей надо быть свежей и отдохнувшей. К счастью - ему хотелось, чтобы это было так - остальные люди живут в нормальном, ярком и красочном, мире. И наверняка не видят странных снов.
        Пинт усмехнулся. Он чувствовал себя телевизором, настроенным на какой-то определенный канал. Когда он ложился спать и не мог контролировать свои мысли, начиналось вещание. Нет, картинка была замечательного качества, и со звуком все было в порядке. Но… Зачем? И почему именно он? Что таким образом хотят до него донести? Поведать историю неизвестного рыцаря? Хотя - почему неизвестного? Пинт уже знал, как его зовут - де Ферран. А его почтенного седовласого спутника - Гильом Каль. А лошадей их - Букефаль и Красотка. Джордж Клуни ехал на "Кадиллаке", а Энтони Хопкинс - следом на пикапе-"Форде", - так это могло выглядеть в современном переложении.
        Но была одна вещь, которая не давала Пинту покоя. Этот сон был прочно привязан к его собственной жизни. Двумя холмами, похожими на девичьи груди. "Наверное, у Майи такие же…", - он оборвал эту мысль, заставив себя не додумывать ее до конца. Бессмысленно.
        Он закурил. Итак, что мы имеем? Кто-то - непонятно, кто, и непонятно, зачем - пытается рассказать мне Историю в надежде, что я ее пойму. Почему мне? Чем я отличаюсь от других?
        "Потому что ты ИЗБРАН", - прошелестел тихий голос, взявшийся ниоткуда. Пинт даже не испугался этого тихого шелеста. Он так хотел получить ответ, что не испугался бы и визита Мефистофеля - в лиловом берете с петушиным пером, с копытами и острыми белыми клыками.
        - Избран? - тихо повторил он. - Ну да, конечно. Я же - книжник. Но есть небольшая загвоздка. Я так и не знаю, что написано в этой книге. Как я могу быть уверенным, что ее следует хранить?
        - Нельзя отдавать, - снова прошелестел голос, показавшийся Пинту знакомым.
        - Да, конечно. Нельзя.
        Он помолчал и с надеждой спросил:
        - Лиза? Ты здесь?
        Ответа не последовало. Пинт сидел, вглядываясь в темноту. Внезапно ему показалось, что занавески на кухни едва уловимо шелохнулись. Еле-еле. Это не могло быть дуновением ночного ветерка: тогда бы шевелились и занавески в комнате, ведь форточка была все время открыта, а окна комнаты и кухни выходили на одну сторону.
        Оскар тихо встал с кровати и на носочках прокрался в кухню. Там было пусто: только густые ночные тени, словно вырезанные из черной бархатной бумаги, лежали по углам.
        - Лиза! Поговори со мной! Пожалуйста! Мне очень плохо без тебя, я… Я слабею, Лиза. Я ничего не нахожу - только теряю.
        Тихий шорох заставил его оглянуться. Уголок одеяла, свисавший с кровати, медленно пополз вверх, словно кто-то замерз и хотел укрыться. Пинт видел это ясно, даже в темноте. Он готов был поклясться в этом.
        - Лиза? - он почувствовал, как что-то холодит его щеки.
        Пинт поднес руку к лицу: две мокрые дорожки протянулись от глаз к подбородку. Он вытер нечаянные слезы и застыл в дверях кухни, не в силах двинуться с места. Ноги словно приросли к старому линолеуму.
        Внезапно он почувствовал, как в квартире похолодало, воздух стал затхлым и сырым; он отчетливо ощутил запах плесени и разложения.
        Откуда-то из комнаты набежал холодный мертвящий поток, коснулся разгоряченного тела, покрыл его гусиной кожей и заставил задрожать. Могила. Да, наверное, так же неуютно и сыро бывает в могиле. В старом заброшенном склепе, где углы и маленькие оконца сплошь затянуты липкой паутиной, а под ногами пищат крысы.
        Тонкий свист, донесшийся со стороны кровати, сложился в два странных слова: "Ма-а-а-зин дже-е-е-н".
        Кто-то лежал в его кровати. Кто-то… Кто-то страшный. И эти два слова…
        Пинт попытался успокоиться. "Возьми себя в руки, черт возьми! Ты же врач, хоть и в прошлом! Психиатр! Сумасшествие - твоя специальность. Это просто голоса. Все нормально. Ты - шизофреник. Хочешь другой вариант? Пожалуйста. Ты еще не проснулся. Ты спишь и видишь нехороший сон. Надо проснуться. Вот и все. Проснуться - и все пройдет".
        И тут же в голове возник другой голос: "Где граница между ТВОИМ сном и ТВОЕЙ реальностью? Она лежит здесь? В твоей кровати? Или, может, она проходит дальше: через порог твоей квартиры? А может, еще дальше - так далеко, что ты даже представить себе не можешь?".
        Пинт не знал, где проходит граница. В Горной Долине - городке, которого уже пять лет, как не было? Или - в той, другой горной долине, открывшейся на исходе летнего дня рыцарю, закованному в латы с головы до пят, и его верному спутнику, с арбалетом и дорожной сумой через плечо?
        Контуры действительности расплывались, как это бывает, когда чересчур набрался "кровавой Мэри" - напитка коварного и опасного. Водка, подгоняемая томатным соком, совсем не чувствуется. Ты пьешь и пьешь, уверенный, что с тобой все в полном порядке. Пьешь до тех пор, пока голова вдруг не отключится, как перегоревшая лампочка, и ноги не подкосятся.
        Сильное головокружение вынудило его опереться на стену, и он увидел… Нет, этого не может быть! Этому нет объяснения! Этому просто не может быть никакого объяснения!
        Его пальцы, упершиеся в стену, светились зеленоватым холодным светом. В голове, где-то на задворках сознания, мелькнула картинка из школьного учебника физики: старинный парусник под тяжелым свинцовым небом. Паруса убраны, низкие клубящиеся тучи предвещают близкую грозу. Мачты, реи и бушприт парусника охвачены бледным зеленым сиянием. Огни святого Эльма - покровителя мореходов. "Молитесь, братцы! Это - конец! Скорый и неотвратимый!". Нечего сказать - добренький святой! Сообщает о страшной гибели за час до нее. Вот уж действительно, дружеская услуга, достойная святого.
        Пинт с трудом оторвал руку от стены. Свечение стало медленно исчезать; оно словно стекало с пальцев и растворялось в воздухе.
        - Лиза! - вместо звучного шепота из пересохшего горла Пинта вырвался лишь сдавленный хрип. - Лиза!
        Он покачнулся и сделал несколько неверных шагов к кровати. Он знал, что не стоит туда идти, но ничего не мог с собой поделать. Он увидел одеяло, повторяющее контуры тела, вмятину на подушке от невидимой головы. "Мазин джен!" - сказала подушка.
        Пинт попробовал напрячься, вновь ощутить литые мышцы спины. В какой-то момент ему это удалось. Тогда он обрушился на кровать всей тяжестью, пытаясь сильно ударить головой по подушке и тому, что лежало на ней. Чем бы это ни было.
        - А-а-а! - заорал он, упал на постель и замер.
        Он был один. Совершенно один, как и все эти пять лет. Пять лет без Лизы. Пять лет…
        Простыня, подушка, одеяло, - все было белым и холодным, как снег. Таким холодным, что обжигало грудь и руки.
        Он хотел пошевелиться и не смог. Тогда он закрыл глаза, и почувствовал, как приятное тепло медленно разливается по телу.

* * *
        Рыцарь сидел перед костром. Оранжевые отблески пламени играли на его неподвижном, словно вырубленном из камня, лице. Большой белый шрам начинался от края левой брови и, пересекая щеку, тянулся до подбородка. В самом низу, на нижней челюсти была небольшая вмятина; именно на нее указывал острый палец шрама.
        По другую сторону костра хлопотал Гильом Каль. Широким ножом с почерневшей от времени деревянной рукоятью он снимал шкуру с зайца. Окровавленная арбалетная стрела лежала рядом; на ее зазубренном наконечнике виднелись кусочки розового мяса и несколько серых, отдающих в рыжину, волосков. Гильом Каль потрошил зверька и что-то весело приговаривал. Но рыцарь молчал. Он не проронил ни слова. Он сидел неподвижно и, не отрываясь, смотрел на огонь, словно там, среди пляшущих языков пламени, видел свою судьбу.

* * *
        Стратонов шел в родное отделение милиции с нехорошим чувством. Конечно, кое-что он успел сделать, но не слишком много. Если начальник прямо с утра потребует отчета, то Стратонов будет выглядеть очень бледно.
        Вчера, после того, как он покинул деканат, Стратонов полчаса прождал автобуса на остановке. Затем еще полчаса трясся в этом пыльном ящике на колесах, провонявшем бензином, пока не доехал до дома.
        В небольших городках автобусы ходят редко. Метро, троллейбусов и трамваев попросту нет - это вам не Москва и не Питер. Ну, а ловить такси… Такую роскошь он себе позволить не мог. Точнее, он-то мог - но не его зарплата.
        И, главное, что обидно. По телевизору показывают кучу криминальных сериалов, где действие происходит в небольших городках. И почему-то там все милиционеры безнадежно коррумпированы: ездят на "БМВ" или "Мерседесах", в каждом кармане - по мобильному, а дома ящики комода ломятся от пачек "зелени". Вроде как взятки берут за всякий чих. За любое закрытое дело.
        А тут? С кого брать? Организованной преступностью в Александрийске и не пахло. Видимо, ей тоже не хватало денег, чтобы правильно организоваться. Так: одни заезжие гастролеры, которых, к счастью, удавалось быстро выловить. Да еще бытовуха.
        Ну что он может взять с того зэка, который проломил голову отцу своей сожительницы? Кукушку от часов? Больше нечего. Сами часы уже давно не ходят, а пресловутая гиря приобщена к материалам дела в качестве вещественного доказательства.
        Да что уж там говорить, если сам Блинников ездил на старой "шестерке", которую каждое лето разбирал по винтику и собирал заново, пытаясь продлить недолгий "вазовский" век? А, ерунда все это. Наверное, поэтому Стратонов и не любил смотреть сериалы.
        А вот картошечку в сметане, да с малосольным огурчиком, да с сосисками, которые мама умудрялась жарить так, что возникало впечатление, будто они действительно сделаны из мяса - это Стратонов любил. Поэтому и поехал домой обедать.
        Правда, он проклял все на свете, и в первую очередь - свою лень. Автобусный маршрут - один из четырех, бывших в Александрийске - пролегал окольными путями, к тому же остановки были на каждом шагу. За это время он бы уже давно добрался до дома пешком. Так нет же, польстился на бесплатный проезд. Погорячился. Если бы он пошел от деканата пешком, то пообедал бы на полчаса раньше. Лень! Нормальная человеческая лень.
        Он дал себе слово с этим бороться. И приступил к делу немедля - едва допил кисель. Улегся на диван и попросил маму разбудить его через полчасика.
        Он проснулся сам - через час. Половина восьмого. Так. Полчаса быстрой ходьбы до университета, там час, полчаса обратно. Нет, так можно и сгореть на работе. Завтра. Все - завтра. "Утро вечера мудренее". Это же - народная мудрость. Значит, надо ей следовать. Так он и поступил.
        А сегодня, шагая на работу, он испытывал муки совести. "Но ничего, - решил Стратонов. - Меняться никогда не поздно. Прямо с сегодняшнего дня и начну".
        Он открыл дверь отделения и вошел. Но не успел сделать и пары шагов, как услышал голос дежурного:
        - А! Наконец-то! Шерлок Холмс идет по следу! У меня для тебя новости.
        - Что случилось? - Стратонов почувствовал, как в низу живота все сжалось. - Какие новости?
        - Разные: плохие и хорошие. Ты какие предпочитаешь?
        - Предпочитаю хорошие. Но, видимо, придется выслушать и те, и другие.
        - Это уж точно, - дежурный кивнул. - Придется.
        - Ну?
        - Третье заявление о пропавшей девушке, - дежурный протянул ему лист бумаги.
        - Марина Дроздова? Знаю, - к этой новости Стратонов был готов: ведь он сам послал сюда носатую коротышку с лицом, усеянным темными веснушками.
        - О-о-о! - в голосе дежурного слышались одновременно удивление и разочарование: оттого, что не удалось поддеть молодого коллегу. - Значит, следствие даром времени не теряет?
        Стратонов поднял палец и прищурился.
        - И находится на единственно правильном пути.
        - А, ну да, ну да! - в голосе дежурного сквозила ирония.
        Стратонов поднял брови.
        - Дальше что? Какая еще новость?
        - Вчера приходила твоя заявительница, - дежурный бросил взгляд на листок бумаги, лежавший перед ним. - Юлия… Рубцова. Красивая такая заявительница! Советую тебе наладить с ней тесный контакт. В интересах следствия, разумеется.
        - Ближе к делу! - оборвал его Стратонов.
        - Привела с собой какого-то парня. Утверждает, что он свидетель похищения.
        - Похищения?!
        - Ну да. Якобы этот парень видел, как похитили ее соседку. Хотела рассказать обо всем тебе, но… Ты в это время, наверное, шел по горячим следам.
        - Чуть не обжегся, - подтвердил Стратонов.
        Он взял у дежурного заявление коротышки. Надо завести новое дело. Хотя, как знать - не исключено, что все эти дела скоро придется объединить в одно. Почему-то он чувствовал это.
        Стратонов нагнулся к окошечку в плексигласе и спросил вполголоса:
        - Шеф на месте?
        - Еще не приехал. Но, - дежурный развел руками, - никаких звонков не поступало. Наверное, просто задерживается.
        - Начальство. Ему положено. Хорошо. Я пока буду у себя, - Стратонов кивнул дежурному и направился к лестнице.
        - Лады.
        В кабинете Стратонов сел за стол и разложил заявления перед собой. Что-то не давало ему покоя. Что-то такое, на что он обратил внимание еще вчера, но так и не сообразил, что именно.
        В пропажах этих девушек была одна общая деталь. Незначительная, прямо к самим исчезновениям не относящаяся. Однако она заставила Стратонова насторожиться.
        И вот ведь какая странная штука получается: унего пока нет ни одной путной версии загадочного исчезновения, но ДЕТАЛЬ… Скорее всего, просто мелочь - не дает покоя.
        - Следствие находится на единственно правильном пути, - задумчиво повторил он фразу, растиражированную во множестве фильмов про милицию. Это звучало смешным штампом. Да что звучало? Это и было штампом.
        Он попытался вспомнить, когда у него возникло это ощущение?
        В деканате. Да. Вчера, в деканате. Причем - именно в историческом деканате. Чем же он отличался от физического и мехматовского?
        Ну, пожалуй, только степенью экзальтированности тамошней секретарши. Больше ничем. Эта дама так голосила, что, увлекшись, подсунула ему не ту папку.
        Не ту папку… С личным делом однофамилицы пропавшей. И все? В этом заключается все отличие?
        Стратонов встал и заходил из угла в угол.
        - Тараскин! Сядь! Не мелькай перед глазами, как маятник! - сказал он себе голосом Жеглова. Постоял на месте и снова стал шагами измерять свой кабинет по диагонали.
        "Черт! Неплохо, да? Это должно войти во все учебники по криминалистике. Опер, вместо того, чтобы выработать плодотворную версию, уцепился за какую-то бумажную… Какую-то… Бумажную… Что? Оплошность? Если бы знать, что…".
        Он разозлился на себя и собственную тупость. "Надо снова пойти в деканат, может, на месте разберусь, что к чему. Еще раз посмотрю все папки, а лучше… А лучше сделать выемку документов. Но, - он покачал головой, - в ректорате завопят, как это, в разгар вступительных экзаменов вы забираете личные дела абитуриентов? Нет. Потребуется помощь Блинникова. Его санкция. А для того, чтобы получить его санкцию, надо предоставить обоснование. А еще лучше - какие-то результаты. Пусть минимальные, но результаты. Как ни крути, я должен сейчас навестить Юлю и еще раз зайти в деканат. Да. Вот так я и поступлю. Сначала в общежитие, потом - снова в деканат".
        Стратонов запер в сейф заявление об исчезновении Марины Дроздовой и отправился в общежитие.

* * *
        Пинт давно уже не ощущал себя таким разбитым, уставшим и… несчастным. Несмотря на то, что после вынужденного - и, к сожалению, ставшего уже привычным - пробуждения ему удалось снова уснуть и проспать пару часов, бодрости он не чувствовал.
        Но как бы то ни было, приходилось вставать. Заботиться о хлебе насущном. Как сказано в Нагорной проповеди? "Посмотрите на птиц: они не сеют, не жнут и не собирают в житницы. Так неужели вы хуже птиц? Неужели о вас не позаботится отец ваш небесный?". Как-то так. За точность он не ручался, но смысл был похож.
        Пинт не рассчитывал на заботу небесного отца; ему приходилось полагаться только на силу рук и крепость спины.
        Половина восьмого утра. Сейчас лето. Покупатели не очень-то торопятся на рынок; да и покупают в основном сахар - на компоты и варенья.
        Если он выйдет из дома в восемь, то успеет поработать - потаскать мешки с сахаром. А это значит: хлеб, пара килограммов крупы и две-три пачки сигарет. Может, больше. Как повезет.
        Он поплелся в ванную комнату. С безразличием посмотрел на себя в зеркало. Выдавил на щетку зубную пасту и принялся чистить зубы.
        Все было… хорошо. Настолько хорошо, насколько это возможно в его ситуации.
        Пинт прополоскал рот; но свежесть мяты не смогла заглушить непонятно откуда взявшуюся горечь. Он зачерпнул теплой, пахнущей хлоркой воды и прополоскал еще раз. И вслед за этим сразу же закурил.
        Оскар вернулся в комнату, тщательно осмотрел кровать. Кровать как кровать. Все, как обычно. Никаких следов тлена, кровавых пятен или отрубленных рук под подушкой. Ну, это тоже неплохо. И на том спасибо! Правда, он не знал, кого следует благодарить в таких случаях.
        Он вскипятил чайник, выпил жидкого чаю, съел два куска хлеба. Пожалуй, пора совершить небольшой трудовой подвиг. Он посмотрел на часы: восемь утра.
        Пинт сунул ключ от квартиры в карман, вышел в подъезд и захлопнул за собой дверь.
        Он спустился по узкой лестнице, мимоходом взглянув на почтовый ящик. Естественно, он был пуст. Как минимум, по двум причинам. Во-первых, газет и журналов Пинт не выписывал, а писем ни от кого не ждал. А во-вторых, - замок на ящике был сломан. Вся корреспонденция пропала бы в ту же минуту: стараниями дворовых мальчишек. Непонятно, какая из этих двух причин была более веской, но, видимо, они неплохо дополняли друг друга. Ящик пустовал уже пять лет. Почтового адресата Оскара Пинта не существовало в природе.
        Он открыл дверь подъезда и вышел на улицу. Сначала он не понял, что произошло. Что именно заставило его понять, что это утро и последующий день будут сильно отличаться от множества подобных летних дней?
        Все было, как обычно: кусты акации перед подъездом, которые никогда не цвели, темно-синяя "Мазда" соседки с третьего этажа, дом напротив - такая же мрачная "хрущевка" из темно-коричневого кирпича, вечно забитый ливневый сток слева от ступенек… И только старый трехцветный пес, с жалобным воем жавшийся к его ногам, выпадал из этой картины.
        - Джек? Ты что здесь делаешь?
        Пес скулил и бегал кругами вокруг Пинта, словно искал укромное местечко, чтобы укрыться от грозившей опасности. К ошейнику был пристегнут поводок.
        Конечно, он мог просто вырваться и убежать от Майи. Но почему? Джек уже вышел из того возраста, когда прошедшая мимо миловидная сучка вызывала в нем взрыв бурных эмоций. Нет. Вряд ли он мог сбежать.
        Пинт посмотрел на окно Майиной кухни - первое справа от подъездной двери. Форточка закрыта, занавески плотно задернуты.
        Он вернулся в подъезд, преодолел лестничный марш и позвонил. В квартире было тихо. Пинт позвонил еще раз и теперь держал палец на кнопке чуть дольше, чем это позволяли приличия. Никакой реакции.
        "Ну да. У нее ведь сегодня экзамен. Наверное, она пошла выгуливать Джека, и пес сбежал…".
        "Пес не мог сбежать, и ты это знаешь", - сказал какой-то голос. Пинт уловил в нем злорадство.
        "Ну, почему не мог? Сбежал ведь. А Майя не могла его долго искать - она спешила на экзамен. Только и всего. Так и было".
        Голос заткнулся. Казалось, он ехидно улыбался.
        - Джек! - он подошел к псу и взял поводок. - Что случилось? Ты почему сбежал от Майи?
        Джек тихо скулил и дрожал всем телом, будто на дворе был не июль, а январь. Его хвост, всегда завитый бодрым колечком, теперь прилип к брюху.
        - Ну, ну, старина! - Пинт потрепал собаку. - Не скули. Знаешь… Давай устроим себе выходной. Черт с ними, с этими мешками. Уподобимся птицам небесным. Попробуем бросить курить. А заодно и есть. Мы с тобой сделаем так: не торопясь, пойдем сейчас в университет и будем гулять там в теньке - ждать, когда твоя хозяйка выйдет с экзамена. Представляешь, как ей будет приятно тебя увидеть? А? Ах, ты хулиган!
        Пинт погладил Джека и почесал его за ушами. Пес стал потихоньку успокаиваться.
        - Все хорошо, Джек! Единственный минус в этой ситуации - то, что тебе придется обойтись без завтрака. Но, поверь моему богатому опыту, это не самое страшное. Если верить Полю Брэггу, голодание способно творить чудеса… - Пинт развел руками. - Чудес тебе не обещаю, но… Пережить это вполне по силам.
        Он взял поводок и опять собрался выйти на улицу, но пес упирался и снова заскулил. Пинт присел перед ним на корточки.
        - В чем дело, дружок? Ты ввязался в какую-то нехорошую историю? Тебя кто-то потрепал? Чего ты боишься?
        Пинт еще не знал, что пройдет всего несколько часов, и он будет страшно жалеть о том, что собаки не умеют разговаривать. Ведь тогда Джек смог бы ему хоть что-то рассказать.

* * *
        Стратонов не застал Юлю в общежитии. Пухлая соседка, грустно вздохнув, сообщила, что Юля сдает экзамен по биологии.
        - Как некстати, - пробормотал Стратонов. - Ну ладно. Спасибо за информацию.
        Действительно, все шло из рук вон плохо.
        У него не было даже четкой версии случившегося. "Qui bono?". Кому выгодно? Это было совершенно непонятно.
        Он решил начать с самых простых и очевидных предположений. Ну, девушки. Что тут скажешь? Особы неуравновешенные. Испугались экзаменов и решили слинять домой, к маме. Нет. Это не похоже на правду. Хотя бы потому, что у всех у них неплохие - да что там неплохие, отличные! - аттестаты. Чего им бояться экзаменов? А третья, Марина Дроздова - так она вообще уже поступила. И потом: когда сбегают домой, то забирают с собой вещи или хотя бы деньги и документы. Но все было на месте. Значит, это не бегство? Нет. Не бегство.
        Пойдем дальше. Что остается? Похищение. Хм-м-м! Вполне правдоподобно… Но это довольно сложно - украсть трех девушек и не оставить никаких следов. Впрочем, Юля, кажется, нашла свидетеля? Снимаю шляпу, очаровательная Юля! Вы обошли меня на целый корпус. С этим свидетелем я обязательно побеседую. И, может быть, буду знать, КАК. Но я так и не узнаю, ПОЧЕМУ. А ведь если мы хотим найти пропавших девушек, то надо знать, ПОЧЕМУ. Потому что тогда будет ясно, КТО.
        Еще вчера Стратонов обратил внимание на одну общую особенность: насколько можно судить по маленьким черно-белым фотографиям, все девушки были довольно миловидны. Даже можно сказать - красивы. Но тоже, знаете ли, притянуто за уши. Будь я на месте неизвестного похитителя, я бы обязательно выбрал эту самую Юлю. По-моему, она куда лучше. Итак, красивы… Вот единственная общая черта. Что это дает? Ничего. Снова тупик.
        "Стоп! - оборвал себя Стратонов. - Фотографии! Что-то связано с этими фотографиями. Точно! Но что? Убей Бог, не понимаю! Ладно. В деканате будет видно. Обложусь личными делами и еще раз все сравню".
        "Так, так, так. Нет, пожалуй, есть еще одна особенность, которая связывает пропавших девушек: все они из общежития. Но… Это никуда не приведет. Дураку понятно, что легче украсть девушку из общежития, чем из города. Меньше шума. Так что… Это - пшик. Тут тоже нет никаких зацепок".
        "Ладно. Хватит гадать. Пойду-ка я в деканат. Попробую понять, что за камушек лежит на дороге. Я об него споткнулся, но второпях не разглядел, как следует. Пойду".
        И Стратонов отправился в деканат.

* * *
        Пинт ходил перед аудиторным корпусом, где в главном лекционном зале проходил экзамен по русскому языку для поступающих на филологический факультет.
        Время тянулось бесконечно. Оно словно расплавилось от жары и текло, как растаявшее шоколадное масло. Пинт не находил себе места от волнения. Первым его побуждением было ворваться в зал и посмотреть, там ли Майя. Ну, а если она там? А он ворвется, как безумный - в своих линялых джинсах и застиранной футболке, выпучив глаза? Как на нее посмотрят будущие однокурсники? Нет. Он решил ждать. И не мог найти себе места.
        С Джеком было проще. Пинт привязал его к какому-то чахлому деревцу, отбрасывавшему такую же чахлую, как рваная рыболовная сеть, тень. Джек деловито помочился на выбеленный известкой ствол и лег. Он изредка переходил на другое место - в зависимости от передвижения солнца по небу.
        А Пинт бегал вокруг входа, пытаясь не пропустить Майю. Ведь она могла выйти раньше? Вдруг волнение из-за пропавшего пса не позволит ей нормально сдать экзамен? Фу ты, черт, как все плохо!
        Пинт ходил кругами возле невысокого крыльца, временами доставал последнюю пачку и пересчитывал оставшиеся сигареты. Гордость не позволяла ему "стрелять", а денег на новую пачку не было. "Мне бы самому не помешал поводок. Пусть меня кто-нибудь привяжет к дереву, чтобы я не позорил свою… соседку".
        Он с тоской смотрел на большие электронные часы, мерцавшие бледным зеленоватым светом над входом в аудиторный корпус. Когда-то - так давно, что он уже не мог в это поверить - молодой, двадцатилетний, только что вернувшийся из армии Оскар Пинт тоже сдавал здесь вступительные экзамены. Когда это было? Пятнадцать лет назад? Почти полжизни прошло с тех пор. Еще пять лет - и ровно полжизни.
        Он дошел до угла крыльца, потоптался рядом с урной, напоминавшей атомную бомбу со снятой боеголовкой, развернулся и пошел назад. Он заметил, что на него уже косятся. Какая-то женщина лет пятидесяти, с выжженными перекисью волосами, нервно обмахивалась "Пособием для поступающих в ВУЗы" исмотрела на Пинта с нескрываемым неодобрением. Оскар заметил, что она постоянно сжимает левый кулак; настолько сильно, что костяшки пальцев побелели.
        Пинт кивнул и улыбнулся своим мыслям. Он достал из кармана оставшуюся мелочь. Пятака нет. Два рубля и копейки. Он остановился, снял с левой ноги кроссовок, бросил туда два рубля орлом вверх, как и обещал Майе, и снова надел.
        Теперь во взгляде женщины появился страх. Даже, можно сказать, легкий ужас. Она отошла подальше. Но кулак так и не разжала. "Что с ней? Она не знает эту примету? Или дело в том, что я не надел носки? А чего их зря трепать летом? Поберегу до зимы".
        Пинт снова стал нервно прогуливаться перед зданием. Теперь он предпринимал все усилия, чтобы монета лежала точно под пяткой, никуда не двигаясь, поэтому немного прихрамывал.
        До окончания экзамена оставался еще час.

* * *
        Стратонов зашел в деканат физического факультета, потом мехмата, попросил личные дела Эльвиры Латыповой и Марины Дроздовой, пообещал скоро вернуть («только обязательно верните: сами понимаете, вступительные экзамены идут полным ходом, мы не можем раздавать личные дела направо и налево!» - «Да, конечно, спасибо. Верну через час!») и пошел в деканат исторического. Хотя точнее было бы - истерического.
        Экзальтированная секретарша набросилась на него с расспросами:
        - Как продвигается ваше расследование? Есть что-нибудь новое?
        - Продвигается, - уклончиво ответил Стратонов. - Будьте любезны, дайте мне, пожалуйста, папку с документами Алены Шиловой. Спасибо. И еще… У вас тут есть местечко, где можно спокойно посидеть? Я хочу, чтобы мне никто не мешал.
        - Ну конечно. Конечно, - дама прижала руки к плоской груди. Сегодня она была без пышного жабо, и единственное, на чем останавливался взгляд, скользя по передней поверхности ее скудного тела - маленькие часики на золотой (или позолоченной?) цепочке. - Вот сюда, пожалуйста. В этот уголок. Обещаю, вам никто не будет мешать!
        Она проводила Стратонова за выступ несущей колонны и, молитвенно сложив ладони, удалилась, пятясь задом.
        Евгений с облегчением вздохнул, положил перед собой все три папки и стал их открывать: по очереди. Он сравнил первые страницы, вторые, третьи… Все одно и то же. Одно и то же. Что же так на него подействовало вчера? Где этот проклятый камушек, о который он споткнулся? Хм…
        Он взъерошил волосы и положил голову на ладонь. Из-за колонны возникла дама. Она прижимала палец к губам, словно призывала Стратонова не шуметь. "Черт! Это не она меня, а я ее просил, чтобы не мешала".
        - Я только хотела узнать, - шепотом произнесла дама. - Вам ничего не нужно? Может быть, бумага, ручка… Карандаш? Нет?
        Стратонов покачал головой, с трудом подавляя желание сказать: "Слетай-ка за пивом, подруга! Принеси холодненького! И захвати с собой пару лихих девчонок!".
        - Нет, спасибо.
        - Работайте, работайте. Здесь вам никто не помешает, - заверила дама и, так же, пятясь задом, стала отступать.
        - Постойте! - внезапно Стратонову пришла одна мысль. Если он хочет, чтобы все было, как вчера, значит, надо взять еще дело Ирины Шиловой. Вдруг это поможет?
        - Да?
        Дама прекратила отступать и застыла на месте, призывно задрав голову. А может, просто хотела сократить число подбородков с четырех до двух?
        - Если вас не затруднит… Принесите мне, пожалуйста, дело Ирины Шиловой. Пожалуйста, - Стратонов выдавил из себя дружелюбную улыбку.
        Дама расцвела. Казалось, она сейчас расплачется.
        - Конечно, - сказала она срывающимся шепотом. - Одну минуту.
        Она вернулась гораздо быстрее; минута еще не успела пройти.
        Стратонов поблагодарил, положил папку рядом с другими и выжидательно посмотрел на даму.
        - Ухожу, ухожу, - отступление задом наперед повторилось: будто внутри нее, как у трактора, был встроен реверс.
        Стратонов подумал, потом встал со стула, чтобы было лучше видно; расположил дела пропавших девушек в один ряд, а папку Ирины Шиловой - слава Богу, никуда не исчезнувшей! Пока? - положил рядом.
        Вот так. Где-то здесь должно быть отличие. Оно непременно должно быть. Это как рассматривать детский журнал с картинкой: "Найдите десять отличий". Правда, перед ним был не детский журнал. Зато и отличие требовалось найти всего лишь одно.
        Стратонов закрыл все дела и начал с обложки. Папки одинаковые, картонные, стандартного серого цвета. Имена и фамилии девушек написаны разным почерком. Ну, в этом нет ничего удивительного: подписывали секретарши, а уж у них-то точно не было ничего общего.
        Он поочередно открыл все дела. Так. Анкета. Все девушки заполняли ее: каждая самостоятельно. Тут тоже все понятно.
        Фотографии… Стратонов почувствовал, как у него засосало под ложечкой: так сильно, что ему даже пришлось сесть и с силой вдавить ягодицы в тощую обивку. Нашел! Черт! Ведь действительно, все лежало на поверхности.
        - Ну надо ж быть таким идиотом! - видимо, он сказал это чересчур громко, потому что из-за колонны моментально возникло ставшее уже знакомым и порядком надоевшее лицо, обрамленное пышным перманентом.
        - Что вы сказали? - спросила услужливая дама.
        Вопрос застал его врасплох. Он был слишком поглощен своими мыслями, словно текущими параллельно в двух разных полушариях и в двух разных направлениях.
        - Я говорю, что хочу вас… - эту мысль он не мог додумать до конца и даже не мог ее связно выразить: серые клеточки, вяло работавшие в его черепе ("познакомьтесь, это наш сотрудник Евгений Стратонов. Интеллектуальная производительность его мозгового вещества составляет ровно два процента от производительности знаменитого Эркюля Пуаро. Это если не принимать в расчет спинной мозг. Тут Стратонов, пожалуй, догоняет великого детектива!"), полностью переключились на фотографии. - То есть, я хотел вас… Э-э-э! - он на мгновение заставил себя забыть про фотографии и наконец осилил мысль до конца. - Спросить… Вот эти фотографии? Куда они идут?
        Дама так разволновалась, словно он нежно прошептал ей на ушко какую-то непристойность.
        - Ну как? Стандартные фотографии размером три на четыре. Мы требуем, чтобы они были матовые, но, на худой конец, сгодятся и глянцевые… Шесть штук…
        "Шесть штук!".
        - Да. Одну приклеиваем на экзаменационный лист… Затем, если абитуриент поступает, еще одна идет на студенческий билет. Еще одна - на профсоюзный, одна остается в личном деле… - Стратонов дальше не слушал.
        "Шесть штук! Одну приклеиваем на экзаменационный лист! Остается пять! Ровно пять, если первый класс начальной школы не прошел для меня даром!".
        - Скажите, их всегда бывает шесть? Ну, с самого начала? Абитуриенты приносят именно ШЕСТЬ фотографий?
        - Да… - дама произнесла это таким тоном, будто он спрашивал о совершенно очевидных вещах, вроде: "Скажите, в постели вы всегда выбираете миссионерскую позицию?". Он не сомневался, что это так. - Конечно. Стандартная полоска, шесть фотографий… Бывает, что они теряются…
        "Или их кто-то специально крадет! Вот оно в чем дело! Кто-то крадет!".
        - Спасибо вам большое. Вы мне очень помогли.
        Стратонов поднялся, захлопнул папки. Две отдал даме, две предстояло вернуть.
        Теперь он знал, что смутило его вчера. В личных делах пропавших девушек было по ЧЕТЫРЕ фотографии вместо положенных ПЯТИ.
        Одной не хватало. Ровно одной.
        "Тупица! Неужели ты не мог заметить это раньше? Это как с этажами в общежитии: для того, чтобы заметить, что они покрашены в разные цвета, тебе потребовалось четыре года! Может, ты не ту профессию выбрал?".
        Стратонов торопливо откланялся и выскочил в коридор. Он шел быстрым шагом, и, если бы не краснокожее удостоверение, лежавшее в нагрудном кармане рубашки, он бы побежал. Но ему казалось, что все видят насквозь, что он оперуполномоченный, лицо официальное (хоть и тупое), поэтому он заставлял себя сдерживаться.

* * *
        Этот последний час перед окончанием экзамена показался Пинту самым долгим и томительным в его жизни. Зеленые цифры на часах - «такие же зеленые, как… ты сам знаешь, что» - показывали 13.00. Затем - 13.01. 13.02. И так - вплоть до 13.06, когда из дверей аудиторного корпуса повалила толпа вздыхающих, охающих, причитающих, изредка - улыбающихся, - абитуриентов. Точнее, можно было сказать - абитуриенток. Юноши здесь попадались редко, как изюм в дешевой булке.
        Пинт сразу понял свою ошибку: так он Майю не увидит. В этой куче цветастых сарафанов, длинных летних платьев, скрывающих написанные на голых ногах шпаргалки, глухих водолазок с рукавами, набитыми мелко исписанными листочками, он Майю не заметит. Ему надо было встать у двери. Но теперь уже поздно: поток абитуриентов сметал все на своем пути, разбиваясь о скалы плачущих от волнения мам.
        Пинт огляделся. Урна! Он подбежал и запрыгнул на нее. Теперь диспозиция была видна, как на ладони. Вполне возможно, что-то подобное проделывал недомерок по имени Бонапарт, взбираясь на полковой барабан.
        Пинт приложил руку козырьком ко лбу, защищаясь от палящего солнца. Майи не было.
        "Не та она девочка, чтобы толкаться, - успокаивал себя Пинт. - Погоди, она сейчас выйдет.
        Часы показывали 13.15. Поток начал редеть. Майи не было.
        Последний человек вышел в 13.26. Но это была не Майя.
        Пинт огляделся. Из главного корпуса, где параллельно проходили экзамены на другие факультеты, тоже выливалась разноцветная толпа - как "мексиканская смесь" из жестянки "Бондюэля". Постепенно все смешалось. Вся площадь между аудиторным и главным корпусами оказалась заполнена. Увидеть в этой суматохе Майю было невозможно.
        "Может, я ошибся? Может, у нее был экзамен в другом корпусе?" - закралось сомнение.
        Нет, ошибиться он не мог. Он же несколько раз переспросил у группы поддержки, состоявшей из озабоченных родителей (мамы, конечно, преобладали) и получил на свой вопрос четкий и внятный ответ. Они сказали, чуть ли не хором: "Филологический". И сразу отвернулись, отказывая ему в возможном родстве и даже знакомстве с будущим филологом.
        "Ну, тогда что? Тогда… Зашла в туалет?". Эта версия казалась вполне вероятной. Чтобы проверить ее, требовалось время. Пинт ждал. Пятнадцать минут. Полчаса. Наконец терпение лопнуло.
        Он зашел в прохладный полумрак холла и спросил охранника:
        - Вы не подскажете, где проходил экзамен у филологического?
        - В главной аудитории, - охранник, немного обалдевший от такого наплыва девушек, был рад возможности перекинуться словечком с существом, себе подобным. - Это по лестнице, на четвертый этаж…
        - Спасибо, я знаю, - не оборачиваясь, на ходу бросил Пинт.
        Он взлетел на четвертый этаж и вошел в огромную аудиторию. На столе перед длинной, во всю стену, доской, грудами лежали исписанные листы бумаги.
        Оскар сбежал вниз: совершенно автоматически, прыгая через две ступеньки. Здесь он слушал лекции по физике, философии и еще какую-то бодягу, сейчас даже и не вспомнить, какую.
        Сидевшие за столом члены приемной комиссии, как по команде, уставились на него.
        - Здравствуйте. Скажите, пожалуйста, могу я узнать…
        - Результаты будут повешены на стенде через два дня, - ответил один из филологов.
        "Повешены? Неплохо звучит. Интересно, он следит за своей речью или воспринимает только написанный текст?".
        - Нет, нет. Видите ли, я хотел бы узнать, была ли на экзамене одна девушка… Абитуриентка, - поправился Пинт. "С моим внешним видом интерес к девушкам может показаться подозрительным. Даже, чем черт не шутит, преступным. А абитуриентка звучит нейтральнее. Настраивает на деловой лад". - Видите ли, я ее дядя. Забыл ключи от дома… Я хотел бы ее найти…
        Врать Пинт не умел. Особенно - врать с ходу. Недоговаривать - да. Это являлось частью профессии врача. Но не врать…
        - Посмотрите, пожалуйста, в экзаменационной ведомости. Что вам стоит? Токарева Майя? А? - он повернулся к женщине лет сорока, надеясь на остатки своей былой привлекательности. Сейчас, конечно, он уже не тот, что прежде… Но плечи все еще широки и руки достаточно рельефны. Может…
        Женщина улыбнулась и развернула большой лист, расчерченный множеством перпендикулярных линий.
        - Токарева? Майя? - она покачала головой. - Да, она есть в списках. Но должна вас огорчить - на экзамен она не явилась.
        - Не явилась? - "может, вы просто не туда посмотрели? Не явилась? Посмотрите еще раз и повторите вслух. Как это не явилась?".
        - Да, не пришла. Надеюсь, причина уважительная. Если она пропустила экзамен по болезни, то сможет сдать его послезавтра, с другим потоком. Надо только представить в деканат какой-нибудь оправдательный документ. Например, справку из поликлиники.
        Женщина кивнула Пинту: мол, все понимаю. Всякое бывает. Неужели так трудно принести справку из поликлиники? Пусть принесет, и все будет в порядке.
        - Из поликлиники? - переспросил Пинт. - Да, да… Конечно. Спасибо вам большое.
        Он развернулся и стал медленно подниматься по ступенькам. Не дойдя и до середины, остановился.
        - Это точно? Ее не было?
        - Точно, - мягко повторила женщина. - Ошибки быть не может.
        - Спасибо еще раз.
        Пинт, озадаченный, вышел из аудиторного корпуса. Площадь уже опустела.
        "Где же Майя? Что с ней случилось? Пойду домой, проверю: может, она там?". Он решительно зашагал к воротам, и, если бы не знакомое хриплое тявканье, раздавшееся вслед, он бы так и оставил Джека привязанным к дереву. Да… Да… Джек…
        Он отвязал потертый кожаный поводок.
        - Пошли, старина! А лучше - побежали!
        Он рванул с места и только за университетской оградой понял, что ему что-то мешает. Что-то, лежавшее в левом кроссовке. Пинт остановился, снял кроссовок, вынул оттуда монету, сунул ее в карман и побежал дальше.

* * *
        Стратонов задержался на первом этаже и посмотрел на большой стенд с расписанием экзаменов. Экзамен по биологии проходил сейчас только на одном факультете - медицинском. Он посмотрел на часы: до 13:00 - времени окончания экзамена - оставалось совсем немного. Стратонов еще раз посмотрел на стенд, убедился, что ему нужен главный корпус, и побежал туда.
        На площади между главным и аудиторным корпусами было полно народу, и Стратонов подумал, что найти Юлю будет нелегко - даже несмотря на то, что она сильно выделялась среди прочих.
        Ему нужно было правильно выбрать место; Стратонов отступил от площади чуть назад по дорожке, ведущей к общежитию.
        Впрочем, та же самая дорожка вела к отделению милиции, и, куда бы Юля не направилась - к себе или к нему - он бы все равно ее встретил.
        Он увидел ее ровно в четверть второго - молодую, стройную, загорелую. Правда, первое ощущение радости оказалось несколько смазанным тем, что рядом с Юлей вышагивал какой-то худой вертлявый парень с длинными волосами, собранными в "конский хвост".
        Стратонов покраснел; затем, чтобы избавиться от глупого и беспричинного смущения, заглянул в свой блокнот и еще раз сверился со вчерашними записями.
        "Рубцова Юлия Валентиновна". Он мог бы и не смотреть. Он и так это помнил.
        Стратонов прокашлялся, и, когда странная парочка приблизилась, сделал два шага вперед и перегородил им дорогу.
        - Юлия Валентиновна! - позвал он и передернул плечами.
        Парень, шагавший рядом с ней, насторожился.
        - Я - из милиции. Оперуполномоченный Стратонов Евгений Александрович. Вы меня помните?
        Он ожидал какой угодно реакции, но только не той, которая последовала.
        - Где вы ходите? - гневно спросила Юля.
        Стратонов поймал себя на мысли, что, будь она одна, он бы стал перед ней оправдываться. Он покосился на парнишку, стиснул блокнот и убрал руки за спину.
        - Что значит, - спросил Стратонов, тщетно пытаясь нахмурить брови, - где я хожу?
        - Мы вас вчера искали. Вот, - торжествующе сказала Юля, схватила парня за локоть и подтащила к Евгению. - Я нашла свидетеля похищения!
        Стратонов пожевал губами. Сначала он хотел сказать, что версия с похищением еще ничем не доказана, но потом сдержался и промолчал.
        Он повернулся к парню и, напустив на себя последние остатки солидности, спросил:
        - Так это вы?
        Парень кивнул.
        - Я. Синицын. Павел Константинович, - худой волосатик протянул Стратонову узкую ладонь. Тот, замешкавшись, переложил за спиной блокнот в левую руку и немного поспешно ответил на приветствие.
        - Стратонов. Евгений Александрович. Мне поручено… Я буду заниматься этим делом. Скажите… - Стратонов огляделся в поисках лавочки. - У вас есть время? Я хотел бы поговорить об этом.
        Юля не дала парню ответить.
        - Ну конечно, есть. Мы, собственно, и хотели пойти прямо к вам.
        - Ко мне? Нет, мы можем поговорить и здесь…
        - Разве вы не хотите снять показания? - удивилась Юля.
        - Я… Я не следователь. Я - оперуполномоченный. Я не собираюсь снимать с вас показания, а просто - побеседовать.
        - Нет уж, давайте к вам, чтобы все было, как положено, - настаивала Юля.
        - Ну… ну… ладно.
        Стратонов представил, как они сейчас прошествуют мимо "дежурки", войдут в его крошечный, размером с собачью будку, кабинет, и, не успеет пройти и двух минут, как раздастся резкий хриплый зуммер селектора, и голос Блинникова прикажет подняться к нему на второй этаж - доложить, как продвигается работа.
        Но, против его ожидания, все случилось не так.
        Он успел опросить парня с конским хвостом, записать номер машины и приметы человека, сидевшего за рулем. Если точнее, их не было, этих самых примет. Лицо незнакомца, судя по описанию, было похоже на лист - один из тысяч, растущих на дереве.
        - Спасибо! - поблагодарил Стратонов. - Если потребуется, где я могу вас найти? - он перевел взгляд с Павла Синицына на Юлю.
        - Запишите номер моего мобильного, - ответил парень. Стратонов записал.
        - А вы? - спросил он у девушки.
        Юля замялась.
        - Наверное, сегодня я буду там же.
        - Да-да… - пробормотал Стратонов, стараясь не подавать виду, что это заявление его несколько огорчило. - До свидания! - он проводил парочку (теперь он уже не сомневался, что они - парочка) к выходу и со вздохом закрыл дверь.
        Но… В тот самый момент, когда он снова вернулся к столу, раздался зуммер селектора, и на аппарате замигал желтый огонек.
        - Да. Слушаю.
        - Стратонов! - послышался голос начальника. - Зайди ко мне!
        - Есть…
        Блинников помолчал немного, а потом спросил:
        - А почему ты левую руку к пустой голове не прикладываешь, как обычно?
        Евгений похолодел.
        - Я? Я никогда этого не делаю…
        - Я вижу твое отражение - в одном из окон дома напротив. Не замечал?
        Стратонов молчал, не зная, что ответить.
        - Бегом ко мне! - скомандовал Блинников. - И прихвати с собой все материалы.
        - Есть! - Евгений достал из сейфа картонную серую папку, положил туда исписанный только что лист и поспешил к начальнику.

* * *
        - Ну? Что удалось нарыть? - спросил его Блинников, едва Стратонов переступил порог его кабинета.
        - Кое-что… Вот например, - он открыл папку и стал выкладывать из нее листы. Их пока было немного - всего три.
        Блинников жестом пригласил его сесть, и Стратонов, благодарно кивнув, устроился на краешке стула.
        - Пропала еще одна девушка, - по лицу начальника он понял, что тот уже знает об этом. - Нашелся свидетель одного похищения…
        - Так ты уверен, что это похищение? - поднял брови Блинников.
        - Пока еще не во всех трех случаях, но… - он вкратце изложил показания Синицына. - И еще - я заметил одну странную закономерность. В личных делах этих девушек было по четыре фотографии вместо положенных пяти. Понимаете?
        - Что ты хочешь этим сказать?
        - Я думаю, - Стратонов выпрямился на стуле. - Что все это спланировано заранее. И что, к сожалению, девушки действительно… похищены.
        - Причина?
        А вот на этот вопрос он не знал ответа. Стратонов разрабатывал самые различные версии, но ни одна из них не была правдоподобной. Он предположил даже, что некая организованная группа похищает девушек с целью продать их в публичный дом, но… Это не выдерживало никакой критики. К чему такие сложности? Достаточно отъехать от Александрийска каких-нибудь пятьдесят километров и громко свистнуть. И потом - зачем им потребовались отличницы? Нет, даже и заикаться об этом при начальнике не стоило.
        Поэтому он просто пожал плечами, подозревая, насколько позорно это выглядит.
        Взгляд начальника стал жестким.
        - Может, это похищение с целью выкупа?
        - Не похоже. Девушки из маленьких городков и даже - сел. Нет, вряд ли.
        - Ты пойми, - Блинников нагнулся к нему. - Мне послезавтра отчитываться на планерке в ГУВД. И… Мне все это очень не нравится. Университет - это главное, что есть в нашем городе. И эти… исчезновения… - он махнул рукой. Начальник потер затылок. - Я так понимаю, у тебя больше ничего нет?
        - Пока нет…
        - Отложи другие дела и давай работай. Мне нужен результат.
        - Слушаюсь!
        - Тогда иди.
        Стратонов поднялся и убрал листы в папку.
        Блинников еще раз махнул на него рукой, и Евгений вышел из кабинета.
        Спустившись на первый этаж и проходя мимо "дежурки", он увидел человека в застиранной футболке. Мужчина выглядел на сорок с лишним, но что-то в его жестах, движениях, фигуре говорило о том, что он именно выглядит на этот возраст, а на самом деле - ему намного меньше.
        - Стратонов! - окликнул Евгения дежурный. - Это по твою душу!
        - Да, - Стратонов подошел к мужчине, предчувствуя что-то недоброе.
        - Я хочу написать заявление о пропаже человека, - сказал мужчина.
        Так они впервые встретились: Стратонов и Пинт.

* * *
        - Ты думаешь, он найдет ее? - спросила Юля.
        - Их, - поправил Пашка.
        - Ну да… Их.
        - Не знаю. Он не вселяет в меня больших надежд.
        - Может быть, надо ему помочь?
        - Интересно, как?
        - Придумай. Кто из нас рыцарь?
        Пашка задумчиво почесал мочку уха.
        - Как хорошо быть Прекрасной Дамой… Найди себе рыцаря - и погоняй его в хвост и гриву…
        Юля засмеялась и дернула его за "хвост".
        - Да-да, - отозвался рыцарь. - Вижу, что ты уже начала.
        - Ну так что?
        - Думаю.
        - Я в тебя верю…
        Они подошли к краю тротуара, чтобы перейти на другую сторону улицы. Пашка осторожно положил ей руку на талию.
        - Может… пойдем ко мне? Выработаем, так сказать, план совместных действий?
        Юля легко отстранилась от него.
        - Да? Куда это к тебе?
        - В общежитие.
        - И кто там еще будет?
        - Никого. Нам никто не помешает.
        Юля покачала головой.
        - Нет, голубчик. Боюсь, ты будешь думать о другом.
        Пашка проглотил комок.
        - Я и так уже об этом думаю.
        - Тем более. Лучше скажи, здесь есть какое-нибудь местечко? Ну, кафе или что-то подобное?
        Пашка разочарованно вздохнул.
        - Есть.
        - Я проголодалась, - значительно сказала она.
        - Я понял, - отреагировал Пашка. - Пойдем.

* * *
        Три… Их было три - до того, как пропала Майя. По крайней мере, так сказал дежурный, регистрируя его заявление. Теперь, вместе с ней, стало четыре.
        Пинт вышел из отделения милиции, достал сигарету и закурил.
        Он постоял немного, прислушиваясь к себе и своим чувствам, и с удивлением обнаружил, что былое волнение стало понемногу успокаиваться. Почему? Да наверное потому, что все уже случилось.
        Случилось то, чего он так боялся. О нет, в этом не было никакой видимой связи. Конечно же, он ее не видел. Но он знал наверняка, что она есть.
        Пинт решил проверить свое предположение, возникшее во время беседы с молодым опером; предположение, сверкнувшее, как мощная вспышка стоваттной лампы.
        Он поспешно закончил разговор, и опер, и без того глядевший на него с некоторой опаской, похоже, еще больше укрепился в своих опасениях.
        Пинт наскоро затянулся еще пару раз, выбил из сигареты уголек и положил окурок обратно в пачку. Затем резко сорвался с места и побежал.
        "Если он сейчас увидит меня в окно, то наверняка должен испугаться", - про себя усмехнулся Пинт, но решил, что это неважно.
        За десять минут он добежал до дома и вошел в подъезд. Не останавливаясь, на всякий случай позвонил в дверь Майи и направился к себе.
        Он вставил ключ в замочную скважину; из его квартиры донеслось ленивое лаянье Джека. Из квартиры этажом ниже - ни звука.
        Пинт даже не удивился. Он захлопнул за собой дверь, прошел в комнату и задернул на окнах занавески. Затем отодвинул шкаф и достал сверток. Развязал тесемки, державшие кусок кожи, и дрожащими руками взял тетрадь.
        Он перевернул переплет и на первой же странице увидел большую "четверку".
        "Четыре! Их четыре! ОНА все знает и, может быть, пытается мне что-то сказать! Но что? Боже, как это глупо и нелепо - быть КНИЖНИКОМ; хранить одну-единственную книгу и быть не в состоянии ее прочитать!".
        Он быстро перелистал тетрадь, но на всех страницах обнаружил одно и то же - большую, двигающуюся и переливающуюся цифру "4".
        Пинт хотел уже было захлопнуть тетрадь, но вдруг… "Четверка" задрожала и стала расплываться. Мелкие значки, похожие на фантастических насекомых, рассыпались по углам страницы.
        Пинт замер. "Сейчас! Сейчас она мне все скажет!". Он ждал.
        Значки хаотически метались по голубоватой странице, но вдруг их движения снова стали осмысленными. Казалось, на листе появилась новая выемка, и они стали постепенно ее заполнять, наскакивая и падая друг на друга.
        На странице возникла цифра "5".
        "Теперь их пятеро! - с ужасом подумал Пинт. - И… Сколько еще?".
        Он провел рукой по лицу, словно хотел стряхнуть это наваждение. "Сколько? Скажи мне еще хоть что-нибудь!".
        Тетрадь молчала. Только большая "пятерка", слегка подрагивая, смотрела на него с голубоватого листа.
        Пинт закрыл тетрадь, завернул ее в кожу, завязал тесемки и спрятал сверток обратно, под шкаф.
        Он достал из кармана сигареты, снова зажег окурок и сел на кровать.
        Джек неодобрительно фыркнул и отошел к балконной двери. Солнечный свет, пробиваясь сквозь занавески, окрашивал трехцветную шкуру пса нежно-голубым.
        - Я ничего не знаю про эту тетрадь, Джек… - Пинт выпустил дым тонкой струйкой через всю комнату. На мгновение ему показалось, что струйка сейчас совьется в цифру "5"… А потом - в "6". - Хороший из меня книжник, правда?
        Пес наклонил голову, задумчиво посмотрел на Оскара и положил морду на вытянутые лапы.
        Пинт чувствовал, что он должен что-то сделать. Должен с чего-то начать. В его руках была тайна; она пока не собиралась открываться, но… Но ведь это просто глупо - сидеть и ждать, пока ТЕТРАДЬ соизволит ему что-то объяснить.
        - Ну так и положим на них хозяйские длани! - уверенно сказал рыцарь, увидев за обрезом дальнего леса две горы, похожие на женские груди.
        У рыцаря не было сомнений: он знал, что делать. В отличие от Пинта.
        Оскар стряхнул пепел на пол; он посидел еще немного на диване, затем встал, пошел в ванную и выкинул короткий окурок в унитаз. Он включил холодную воду и умылся. Вытер лицо, посмотрел на себя в зеркало…
        С той стороны, из зазеркалья, на него смотрел очень усталый человек. Как ему показалось, пожилой. Именно это лицо он уже видел однажды - пять лет назад, в домике для персонала. В больнице Горной Долины.
        На мгновение Пинт увидел длинный белый шрам. Он начинался от угла левой брови и тянулся через всю щеку, заканчиваясь небольшой вмятиной на подбородке. Секундное видение было таким явственным, что он поднял руку и ощупал лицо. Нет, наваждение прошло. Конечно же, никакого шрама не было. Это просто…
        "Отголоски сна, вторгающегося в реальность".
        Он застыл на месте, глядя на себя в зеркало. Через него словно проходили два независимых потока жизни; один - реальный, сегодняшний; внем был продавленный диван, пустой живот, старина Джек и - исчезновение Майи. А второй… Он приходил откуда-то издалека; внем был рыцарь - большой, сильный, красивый, не раз видевший смерть, беззубо ухмылявшуюся за плечом, но не веривший в нее; рыцарь со своим седовласым спутником; рыцарь, с каждой минутой все более и более приближавшийся к двум горам, похожим на женские груди. И - что самое странное - этот, второй, поток, был не менее реальным.
        Потоки не сливались друг с другом, но они проходили через одну и ту же точку - ТЕТРАДЬ. Отныне вся жизнь Пинта была подчинена служению ТЕТРАДИ, и эта же самая ТЕТРАДЬ была связана с его сном.
        Нет, Пинт не знал об этом наверняка, но он это ЧУВСТВОВАЛ - всем своим существом, и доверялся этому чувству, - словом, вел себя так, как обычно ведут люди во сне.
        Сне, который постепенно смыкался с реальностью.
        "Я должен, - подумал Пинт, пытаясь поймать ускользающую мысль, - я должен что-нибудь узнать про ТЕТРАДЬ. Да!".
        До сих пор эта мысль не приходила ему в голову. Пинт боялся тетради; он ее просто хранил. "Нельзя отдавать!" - вот и все, что он про нее знал. Но сейчас…
        Оскар прошел на кухню, порылся в пустом холодильнике.
        - Джек! - грустно сказал он, и пес прибежал, с надеждой заглядывая ему в глаза. - Джек… Похоже, "чудо голодания" продолжается. Но разве это то, из-за чего стоит переживать?
        Он закрыл холодильник, пошарил в шкафчике и достал оттуда кусок черствого черного хлеба.
        - Как тебе это?
        Пес недоверчиво обнюхал хлеб и отвернулся.
        - Как хочешь… Тогда я сам, - Пинт положил хлеб обратно в шкафчик. - Ты вот что, друг… Охраняй. А мне еще надо кое-куда сходить.
        Он надел кроссовки, захлопнул дверь и вышел на улицу.
        - Наверное, пора, - сказал он себе. - Может быть… И даже - скорее всего - я поступаю неправильно, но… Я не вижу другого выхода.
        Он пожал плечами, поддернул джинсы и отправился в университетскую библиотеку.

* * *
        Стратонов быстро шагал по Дирижабельной улице. Его переполняло сознание собственной значимости и ответственности.
        Это дело - каким бы странным и безнадежным оно ни казалось - тем не менее, было его первым крупным делом. Это одновременно и пугало и подстегивало Евгения.
        Начальник, Блинников, взял серию загадочных исчезновений (они пока опасались говорить - "похищения"; обычное профессиональное суеверие) под свой личный контроль и даже обещал выделить кого-нибудь в помощь, когда коллеги выйдут из отпусков.
        Стратонов понимал, что это означает; конечно же, не ему кого-нибудь выделят в помощь, а он станет выполнять указания старших коллег - потому что все его коллеги, как ни крути, были старшими. А пока - у него оставался еще день… Максимум - два, когда он сможет проявить личную инициативу.
        Дежурный, быстро связавшись с информационным центром ГИБДД, "пробил" номера машины, о которой рассказал нежданный свидетель Павел Синицын - парень с конским хвостом на голове. Человек, которому милая Юля отдавала предпочтение. Пока.
        "Пока!" - повторил про себя Стратонов и нащупал в кармане листок с адресными данными. Согласно им серая "Волга" ГАЗ-24 принадлежала Виктору Борисовичу Кирееву, профессору с кафедры молекулярной биологии Александрийского университета.
        Конечно, это все могло оказаться пустым пшиком - вероятно, престарелый ценитель девичьих прелестей просто назначил свидание юной сумеречной фее… "Правда, - оборвал себя Стратонов, - эта фея отсутствует уже два дня. Что-то я сомневаюсь, что профессора может хватить на два дня". Как бы то ни было, любая версия заслуживала внимания, даже самая неправдоподобная. Проблема в том, что правдоподобных как раз и не было. Ни одной.
        Стратонов поморщился. Какую бы гипотезу он ни построил, она почему-то непременно имела сексуальную подоплеку. То мифический публичный дом, то баловство с седовласым (или лысым, сейчас увидим) профессором. Евгению даже стало немного неловко от того, что ничего другого в голову не приходило. "Вот вам и Фрейд! Может, это потому, что у меня нет постоянной женщины?".
        Мама давно твердила, что пора жениться. Наверное, так оно и есть. Вполне возможно, что Стратонов бы так и поступил, но…
        История с Натальей его сильно напугала. Наивному Евгению (тогда - просто Женечке) казалось, что у них - прекрасная, возвышенная, взаимная любовь… А на самом деле - Наталье нужна была только Александрийская прописка. И она бросила его незадолго до свадьбы, не задумываясь, когда на горизонте возник аспирант с мехмата, получивший приглашение на работу в Америке. Она так и сказала: "Ты хороший… Добрый… Но… Ты ведь - всего-навсего студент. Что я с тобой увижу? Ничего. Пойми, для создания семьи мало быть только хорошим. Мужчина должен…", и последовала долгая проповедь на тему, что мужчина должен. Всякий раз, вспоминая об этом, Стратонов жутко на себя ругался - за то, что стал выслушивать эту дуру.
        Нет, он даже не особенно прислушивался. Ему нравился ее голос, а над смыслом слов он не задумывался, но… Он все видел в ее голубых глазах. Раньше этот цвет казался ему самым теплым и прекрасным, но в тот день он понял, что голубой - очень холодный цвет. В конце концов, у львов тоже красивые глаза, но несчастная зебра, которой ломают хребет одним ударом мощной когтистой лапы, думает об этом меньше всего.
        Они расстались. Точнее, она его выбросила. За ненадобностью.
        С тех пор несчастному Стратонову все время казалось, что девушки смотрят на него не слишком искренне. Скорее, расчетливо.
        А те девушки, с которыми его знакомила мать… Они были хорошими, милыми, домашними, но они были такими же травоядными, как и он сам. А Стратонову почему-то больше нравились хищницы. Видимо, зебра, погибая, все-таки чувствует на себе действие этих чар. Этих холодных, прекрасных, убийственных глаз. О-о-о! Наверняка да!
        Возможно, именно поэтому ему так понравилась Юля. В ней было и то и другое: неторопливая милая обстоятельность домашней женщины и скрытый, но легко угадывавшийся инстинкт хищницы.
        "Домашняя тигрица", - подумал Стратонов; ему почему-то казалось, что такие бывают.
        Он поддернул пиджак. Сегодня - для солидности и безопасности - он прихватил с собой пистолет. Но ведь не будешь таскать оружие на глазах всего честного народа; поэтому Евгений надел костюм и теперь жутко в нем парился.
        Он посмотрел на номер ближайшего дома: Дирижабельная, 28. Профессор Киреев, владелец серой "Волги", жил в доме номер 32.
        Стратонов замедлил шаг, пытаясь отдышаться. Опер - лицо официальное, значит, он должен производить впечатление. Евгений достал из кармана платок и вытер пот со лба. Кобура приятной тяжестью ткнулась в ребра.
        "Вот сейчас все решится", - подумал Стратонов. Воображение быстро нарисовало нужную картину: злодей-профессор, поняв, что его замысел раскрыт, начнет отстреливаться, но только шансов выйти победителем из схватки с грозой бандитов, Евгением Стратоновым, у него, конечно же, не будет. Ни единого. И в конце дня, под вечер, Евгений вернет пропажу подруге. Небрежно улыбнется: мол, ничего особенного. Работа такая…
        Он прошел еще сотню шагов и на углу пятиэтажного кирпичного дома сталинской постройки увидел табличку "Дирижабельная, 32". Евгений расстегнул пиджак и решительно вошел в подъезд.
        Профессор Киреев оказался маленьким сухоньким старичком. Редкие седые волосики на голове выглядели, как тополиный пух.
        - Виктор Борисович? - спросил Стратонов своим самым официальным тоном.
        - Да, - ответил старичок.
        - Я - из милиции. Оперуполномоченный Стратонов Евгений Александрович. Скажите, могу я задать вам несколько вопросов?
        - Да, молодой человек… Конечно. Не угодно ли вам пройти в комнату?
        Стратонов проигнорировал его приглашение.
        - Скажите, пожалуйста, где сейчас находится ваша машина? - он достал из кармана листок, хотя все помнил наизусть. - "Волга" ГАЗ-24, серого цвета, государственный номер 09 -59 АГУ?
        - Как где? - недоумевающе спросил старичок. - В гараже.
        - Не могли бы вы мне ее показать?
        - Ну… - Киреев развел руками. Из кухни доносился чад - судя по всему, там что-то жарилось. - Разумеется, могу. Это срочно?
        - Да, - веско сказал Стратонов. - Очень срочно.
        - А что случилось?
        - Покажите, пожалуйста, машину, - с мягким нажимом повторил Стратонов.
        Профессор с тоской оглянулся на кухню.
        - Сейчас.
        Минуту его не было, и Евгений терпеливо ждал.
        Затем Киреев вновь появился в прихожей, накинул на себя легкую куртку и снял ключи, висевшие на гвоздике рядом с вешалкой.
        - Пойдемте. Если вас это так интересует…
        Они спустились во двор.
        - Гараж там, на Первомайской… Это недалеко. Если честно, я в последнее время почти не пользуюсь машиной. Только по выходным…
        - Она на ходу?
        Старичок обиженно покосился.
        - Она в отличном состоянии. Лучше новой.
        - М-м-м… - непределенно промычал Стратонов.
        - Не можете в это поверить? Грех, простительный для молодости. Вы слишком рано списываете стариков со счетов, молодой человек, - профессор погрозил Стратонову пальцем.
        - Ну почему же? Я вам верю, - Стратонов снисходительно пожал плечами, и это разозлило старичка еще больше.
        - Так в чем же дело? Откуда у милиции такой интерес к моей машине?
        - Работа такая - всем интересоваться.
        - Не хотите говорить?
        - Пока рано.
        Они подошли к гаражу, и Киреев, дважды повернув ключ в замке, распахнул ворота.
        - Пожалуйста! Вот она!
        Это напоминало неудавшийся цирковой трюк. Стратонов через плечо старичка заглянул в огромное черное чрево кирпичного гаража ("приблизительно шесть моих кабинетов, вместе взятых", - почему-то подумалось ему) и не увидел ничего, кроме трехлитровых банок с помидорами и огурцами, тускло поблескивавших на полках у противоположной стены гаража.
        Евгений кашлянул.
        - И где же?
        Старичок растерянно захлопал ресницами; казалось, еще немного, и он начнет протирать глаза, причитая: "Куда же она подевалась? Ведь только вчера…".
        Машины не было. Стратонов не видел необходимости детально осматривать гараж и заглядывать в погреб, чтобы убедиться в этом.
        Киреев стоял и беззвучно шевелил дрожащими губами. Внезапно он словно очнулся и тонким писклявым голоском воскликнул:
        - Украли!
        - Может быть, и украли, уважаемый профессор… - Стратонов со значением взглянул на старичка. - Вспомните, когда вы открывали гараж в последний раз?
        - Я… Я… - старичок что-то прикидывал в уме. - Сегодня четверг… Значит, в воскресенье… Получается, четыре дня назад.
        - Угу, - Стратонов кивнул. - Не могли бы вы уж заодно припомнить, что делали позавчера вечером? Во вторник, с двадцати до… Скажем двадцати двух ноль-ноль.
        - Почему же не могу? - нахмурился Киреев. - Мы играли в преферанс.
        - Кто "мы"?
        - Я, академик Кудрявцев, заведующий кафедрой высшей математики, и декан факультета биологии Трухан Эдуард Сергеевич. Я это прекрасно помню, потому что был в крупном выигрыше. Четырнадцать рублей шестьдесят копеек, если быть точным. Учитывая то, что мы играли по десяти копеек вист, это совсем немало.
        Евгений улыбнулся. Преферанс был самой популярной игрой в университете. В него играли все. Деньги, кочевавшие из кармана в карман на территории университетского кампуса, в сумме превосходили годовой бюджет Александрийска.
        Сто сорок шесть вистов - это хороший результат. "Наверняка писали пулю до двадцати", - подумал Стратонов. Он напустил на себя строгий вид и спросил:
        - Они могут это подтвердить?
        - Вы сомневаетесь, что они умеют говорить? - встречным вопросом ответил профессор.
        - Хорошо.
        - Так что же произошло? - недоумевал Киреев. - Почему вас так интересует моя машина?
        - Потому что… у нас есть основания полагать, что ваша "Волга" была использована в преступных целях.
        - Оп-па! - старичок хлопнул себя по лысине и принялся сосредоточенно ее чесать. Стратонов подумал, что еще немного, и пух разлетится, как от порыва ветра. - И что же мне теперь делать?
        - Вам надо пройти в отделение и составить заявление о краже личного транспортного средства. Причем сделать это по возможности быстрее.
        - Да? - рука, терзавшая лысину, немного успокоилась. - Да-да, конечно.
        - И вот еще что… Виктор Борисович, вы не собираетесь никуда уезжать? Возможно, мне потребуется поговорить с вами…
        - Нет, я до сентября буду в городе.
        - Это хорошо.
        Стратонов подошел к замку. Насколько он мог судить, никаких следов взлома. И отмычку наверняка подобрали грамотно - во всяком случае, она не повредила замок, ведь Киреев открыл его очень легко.
        - Отойдите, пожалуйста, от света, - попросил он профессора и шагнул в гараж. Конечно, надеяться на то, что на бетонном полу останутся какие-нибудь следы, не приходилось, но Стратонов тем не менее облазил весь пол. И не нашел ничего. - М-да-а-а…
        "Все непросто. Допустим, он говорит правду, и машину у него действительно украли. Тогда… Какой это след? Никакого. Можно объявить "Волгу" врозыск, но что толку? Прошло уже два дня. Думаю, она сейчас далеко отсюда".
        Все же он принял это к сведению, как первоочередное розыскное мероприятие. Правда… чересчур запоздавшее.
        - Я иду в отделение, Виктор Борисович. Вы со мной?
        Профессор пожал плечами.
        - Я… чуть попозже. Зайду домой, переоденусь.
        - Хорошо.
        Стратонов развернулся и зашагал обратно - к себе.
        Он шел и размышлял. Облик профессора никак не соответствовал словесному портрету, составленному со слов Павла Синицына. Киреева можно было сбросить со счетов. Правда, не исключено, что он предоставил злоумышленнику свою машину, но… Стратонов почему-то думал, что это не так. Уж больно благообразный был у профессора вид.
        Скорее всего, машину действительно украли. Но тогда это означало… тупик. Очередной тупик, в который он угодил по собственной воле.
        Нет, надо было придумать что-то еще. Какую-нибудь конструктивную идею. Пока он не мог ее найти, но понял, что должен: стоило ему только вернуться в отделение и увидеть встревоженные глаза дежурного. Дежурный сидел в своем "аквариуме", и через толстый мутный плексиглас Стратонов разглядел стандартный лист бумаги, лежавший на столе.
        От предчувствия чего-то недоброго заныло в животе.
        Дежурный, заметив его, взял лист со стола, и еще до того, как он произнес хотя бы слово, Стратонов знал, что он сейчас услышит.
        "Пятая! Уже пятая!". Он почувствовал, как дрогнули и подогнулись ноги.
        Евгений подошел к "дежурке". Сидевший за пультом старший лейтенант нажал на кнопку селектора и сказал:
        - Валерий Иванович! Он здесь!
        В ответ раздался хриплый бас Блинникова:
        - Срочно ко мне! - и Стратонов, подхватив листок с заявлением, помчался на второй этаж.

* * *
        Пинт остановился перед университетской библиотекой. Это здание, расположенное в северо-восточном углу кампуса, было самым старым из всех. Насколько знал Пинт, библиотека стояла в Александрийске всегда, а позже вокруг нее были построены учебные корпуса.
        Приземистое двухэтажное здание в виде большой буквы "П" охватывало усыпанную гравием площадку с маленьким фонтанчиком посередине.
        Фонтан давно уже не работал, но, тем не менее, поражал глаз утонченностью замысла и изяществом отделки. В центре небольшой бронзовый купидончик, позеленевший от времени (и, возможно - от тоски), держал в руках чашу в виде половинки жемчужной раковины. На дне бассейна кое-где виднелись застоявшиеся мутные лужицы. В лужицах плавали размокшие фантики от конфет и жевательной резинки.
        Пинт ступил на гравий; мелкие камешки тревожно хрустнули под ногами.
        Внезапно он почувствовал себя бредущим в темноте огромной мрачной пещеры; он двигался на ощупь, не зная нужного направления. Решение придти в библиотеку возникло мгновенно, оно не было продиктовано какими-то глубокомысленными соображениями, скорее, наоборот - Пинт действовал, подчиняясь минутному импульсу, не вполне осознанному порыву.
        Именно здесь, в библиотеке, он пять лет назад встретил Лизу и впервые услышал от нее про тетрадь. С тех пор он больше не заглядывал сюда, словно боялся встречи с призраками прошлого. Но ведь… Разве в этих словах не было правды? Как еще можно назвать девушку, явившуюся ему спустя десять лет после своей смерти? Девушку, оставлявшую для него ЗНАКИ, которые он сумел прочесть? Сумел, потому что отбросил скучную рациональную часть сознания и ДОВЕРИЛСЯ.
        Так же и сейчас - он доверился тихому голоску, звучавшему в его сердце; иэтот голос привел его в библиотеку.
        Он поймал себя на мысли, что, вздумай он анализировать создавшуюся ситуацию, то непременно потерпел бы поражение. Как можно было увязать все воедино: сон о неведомом средневековом рыцаре (который вовсе не был таким уж страшным сном, но все же - пугал), таинственные и - вместе с тем - казавшиеся совершенно будничными исчезновения девушек, и тот магический сверток, который он был обречен хранить до конца…?
        "До конца чего? - перебил себя Пинт. - Хороший вопросик! Наверное, правильно будет сказать - до самого конца".
        Он дошел до крыльца и на мгновение задержался перед массивной дубовой дверью с медным кольцом вместо ручки.
        Библиотека была какая-то… Притихшая. Опустевшая. Обычно здесь все было не так. Стайки студентов, угрюмые аспиранты, утомленные преподаватели и множество влюбленных парочек, уютно расположившихся на лавочках в скверах. Но сейчас…
        Пинт оглянулся. Ему показалось, что кто-то наблюдает за ним.
        Он никого не увидел и отнес все на счет разыгравшегося воображения и расшатанных нервов. Он взялся за кольцо и потянул на себя толстую дверь, ответившую тягучим скрипом давно не мазаных петель.
        Пинт переступил порог и оказался в прохладном полутемном вестибюле. От этого ощущение пещеры только усилилось. Он передернул плечами и пошел вперед.
        Кроссовки еле слышно шуршали по начищенному блестящему полу.
        Пинт миновал огромный читальный зал, поразивший его своей пустотой и сгустившейся до предела тишиной. Он едва удержался от того, чтобы крикнуть: "Эй! Здесь есть кто живой?". Вместо этого Пинт громко прокашлялся и услышал, как звук растворился в тысячах корешков.
        Высокие полки уходили вверх, до самого потолка. Пинт давно замечал, что изнутри библиотека казалась значительно больше, чем снаружи, но сегодня он удивился этому сильнее, чем обычно.
        Вдали мелькнул какой-то тусклый свет. Сквозь узкий дверной проем, ведущий в дальние помещения библиотеки, он разглядел настольную лампу под глухим абажуром, отбрасывавшим лишь узкий конус желтого света.
        Пинт задержался на секунду, а потом двинулся туда. Он прошел узкий проем и оказался в маленькой комнате с низким потолком. Комната была пуста, но Оскар все же постучал по косяку.
        Никакой реакции.
        Пинт развернулся и уже двинулся было обратно, как вдруг за спиной послышался голос.
        - Вы что-то хотели?
        Пинт резко обернулся на голос. По спине пробежали испуганные мурашки - ведь еще секунду назад здесь никого не было.
        Он провел рукой по холодному от мгновенно выступившей испарины лбу.
        - Простите… Я…
        - Вы что-то хотели? - бесстрастно повторил мужчина.
        В отблесках света от настольной лампы Пинт с трудом различил черты его лица - сухого и строгого, словно не слепленного Создателем из мягкой плоти, а вырезанного из дерева. На вид мужчине было около пятидесяти; впрочем, наверняка это впечатление было обманчивым - учитывая скудное освещение.
        - Я… - Оскар облизнул высохшие губы. - Я хотел узнать поподробнее об одной рукописи, хранившейся здесь, в библиотеке.
        Мужчина кивнул.
        - Вы сотрудник университета?
        - Нет. Я… когда-то учился здесь. На медицинском факультете. И однажды, знаете, это было уже давно… - Пинт и сам не знал, как подойти к интересующему его вопросу. - Совершенно случайно, в разделе "Краеведение", наткнулся на одну интересную тетрадь.
        - Тетрадь? - Пинту показалось, что мужчина вздрогнул, услышав это слово. Или ему просто показалось? Игра света и тени?
        - Да. Тетрадь… В таком… черном кожаном переплете. По виду - старинная, но на обложке - надпись современными русскими буквами. "История Горной Долины".
        - Вот как? Это интересно, - мужчина подошел к столу и жестом пригласил Пинта присесть.
        Оскар поблагодарил и сел. Мужчина устроился напротив. При этом он как бы ненароком чуть-чуть подвинул лампу, и его лицо совершенно выпало из узкого конуса света.
        - Ну, если надпись современная, значит, она не старинная, - начал мужчина.
        - Вполне возможно, но ведь переплести листы можно и позже, - возразил Пинт.
        - Резонно. Простите, как вас зовут? - спросил мужчина, и Пинт честно ответил, - Оскар Карлович.
        Он сделал это машинально, не раздумывая: видимо, вопрос, заданный таким обыденным тоном, застал его врасплох.
        - Ага… Так вот, уважаемый Оскар Карлович, - мужчина и не думал представляться. - Такое действительно часто встречается - старинные рукописи переплетают по нескольку раз… Вы сказали, что это - рукопись?
        Оскар в нерешительности замялся.
        - Да, по всей видимости.
        - То есть - это не печатный текст?
        - Нет, не печатный.
        - Стало быть, она написана от руки? - Пинт подумал, что это все больше и больше напоминает мягкий допрос.
        - От руки? - переспросил он.
        - Ну да. Вы ведь помните, что там было написано? На самих листах?
        Помнит ли он? Черт побери, он не помнит, он знает. Но вряд ли он сможет объяснить, что именно там написано.
        - Я… честно говоря, я уже не помню. Что-то… Про Горную Долину.
        Ему почудилось, что мужчина хищно ощерился, хотя в темноте комнаты этого никак не могло быть видно.
        - А что это за Горная Долина? - вкрадчиво спросил мужчина.
        И только сейчас до Пинта дошло, что он, скорее всего, совершает большую глупость. Ведь все должно было быть наоборот. Это он пришел сюда, чтобы что-то узнать про тетрадь, а получается, что сам рассказывает первому встречному о том, что призван ХРАНИТЬ.
        - Понятия не имею, что это такое. Наверное, долина. Горная. Простите, вы можете мне помочь?
        - Да, конечно, - отозвался незнакомец, и Пинт почувствовал некоторое облегчение. - Раздел "Краеведение", вы говорите? Сейчас я взгляну на каталог, хотя, если память мне не изменяет, подобного манускрипта ни в основных фондах, ни в запасниках никогда не числилось.
        Мужчина встал, резко отодвинув стул, и подошел к стеллажу, тянувшемуся вдоль всей левой стены. Он выдвинул нужный ящик и зашелестел маленькими карточками.
        - Так-так, - бормотал он про себя, и Пинт удивлялся, как он ухитряется что-то видеть в такой темноте. - На "и". "История Горной Долины", - он произнес эти три слова медленно, едва ли не нараспев, и Пинту это почему-то не понравилось. Было в его интонации что-то сладострастное. - Нет, уважаемый Оскар Карлович. Манускрипт с подобным названием нигде не отмечен. Жаль! Право же, мне очень жаль, но… - мужчина развел руками. - Я ничем не могу вам помочь.
        - Да? - Оскар забеспокоился. Видимо, предчувствие, которому он доверился, привело его не туда. - Простите за беспокойство…
        - Ну что вы? - отозвался мужчина. - Никакого беспокойства. Это же - моя работа. Напротив, я очень рад, что кто-то еще интересуется библиотекой. Нынешняя молодежь очень мало читает; предпочитает смотреть телевизор, хотя, поверьте мне, как опытному хранителю… библиотеки… в телевизоре нет никакого смысла. В электронной картинке нет той магии, что заключена в маленьких черных закорючках.
        - Да-да, - поспешно согласился Оскар. Сам он уже пять лет не смотрел телевизор и даже начал сомневаться в реальности существования телевидения.
        Мужчина захлопнул ящик.
        - Заходите как-нибудь. Запросто. На чаек. Буду рад вас видеть, - слова его звучали вполне вежливо и дружелюбно, но он не тронулся с места и даже не собирался протягивать Оскару руку. У Пинта сложилось такое впечатление, что его просто выпроваживают.
        - Спасибо за помощь, - сказал он, и мужчина ответил. - Не за что.
        Но он сказал это так, словно чего-то не договорил.
        Пинт протиснулся в дверь и поспешил прочь отсюда, на улицу. Ему показалось, что таинственный полумрак, царивший в библиотеке, еще больше сгустился. Он торопливо шел к выходу, готовый вот-вот услышать шорох из дальнего угла. Оскар толкнул тяжелую дверь и выскочил на улицу. Приглушенный вечерний свет, лившийся через сито белой дымки, зависшей над городом, несколько успокоил его.
        Он взглянул на крылышки купидона и его пухлую попку и чуть не рассмеялся.
        "О Господи! Шизофреник несчастный! Ты совсем довел себя этими глупыми страхами!". И все же… Кое-что не давало ему покоя.
        Главным образом то, откуда взялся в пустой комнате таинственный библиотекарь. "Нет, хранитель… Так он, кажется, себя назвал?".
        Но, поразмыслив, Пинт пришел к выводу, что в здании старой постройки наверняка есть множество маленьких потайных дверей. И наверняка ими пользуются и сейчас.
        Он обошел фонтан, подмигнул купидону и зашагал по тропинке, присыпанной мелким хрустящим гравием. Навстречу ему шла миловидная девушка, и Пинт задержал на ней взгляд - несколько дольше, чем следовало.
        Девушка с опаской покосилась на него, прошла мимо и ускорила шаг.
        "Ну что же? - Пинт усмехнулся. - Ты, наверное, и впрямь неважно выглядишь. Девушки просто обязаны от тебя шарахаться".
        Загадка осталась нерешенной. Тетрадь все знала о событиях, происходящих в городке, но не собиралась ничего сообщать. Значит, он должен пробовать дальше.
        Он пошел чуть медленнее, размышляя, как будет правильнее поступить: вернуться домой и проверить, не пришла ли Майя, или сразу пойти к Стратонову?
        Он пока не пришел ни к какому определенному выводу - просто шел и раздумывал.

* * *
        Мужчина с четким, словно вырезанным из дерева лицом, стоял посреди той самой маленькой комнаты, которую минуту назад покинул Пинт. Он воздел руки к потолку и прошептал:
        - Вот ОНА! Нашлась! Теперь я знаю, кто новый КНИЖНИК!!
        Он помолчал мгновение, а потом с его узких губ сорвался свистящий шелест - иначе этот звук и не назовешь:
        - Мазин джен!

* * *
        На этот раз Блинников даже не предложил ему сесть. Стратонов боялся, что еще немного, и начальника хватит удар - таким красным было его лицо.
        - Ну что, детектив… - зловеще сказал Блинников. Маленькие блестящие капельки слюны брызнули на голую столешницу; Стратонов, как зачарованный, не мог оторвать от них глаз. - Может быть, ты все-таки поделишься со мной своими соображениями насчет происходящего? Как это прикажешь понимать - девушки исчезают одна за другой, а доблестная милиция и в ус не дует?
        - Валерий Иванович… Я проверил адрес. Машина, - он достал из кармана листок с записями, - зарегистрирована на Киреева Виктора Борисовича, профессора университета. В гараже ее не оказалось. Никаких следов взлома, никаких следов внутри. Хозяин говорит, что последний раз пользовался ею в воскресенье…
        - Ты ему веришь?
        - Его внешность не совпадает со словесным портретом, составленным со слов свидетеля… - Стратонов пожал плечами.
        - Внешность можно изменить.
        - Да, но рост… Комплекция…
        - Даже если он прямо не причастен к похищению, это еще ни о чем не говорит, - отрезал Блинников. - Значит, так. Я вызываю из отпуска Михаила Климова. Завтра он возьмется за это дело. Посвятишь его во все детали и будешь помогать - в меру своих сил, - начальник скорчил такую гримасу, что сомнений не оставалось - силы Стратонова он оценивал невысоко.
        - Слушаюсь, Валерий Иванович… - выдавил из себя Стратонов.
        - Да уж конечно… - проворчал Блинников. - Нам бы только пережить этот вечер - чтобы еще кого-нибудь не украли.
        - Да…
        - Какие есть соображения на этот счет? Я уже отдал приказ об усилении патрулирования на территории кампуса, но ведь к каждой девушке охрану не приставишь? А? Как быть, Пинкертон?
        - Ну-у-у… Они все молодые. Красивые. Отличницы… - мямлил Стратонов.
        - Это все замечательно, - перебил Блинников. - Что предлагаешь - собрать всех молодых красивых отличниц и посадить их под замок?
        Стратонов неопределенно развел руками - наверное, это должно было означать сдержанное согласие.
        - Чертовщина какая-то… - продолжал рассуждать вслух Блинников. - Зачем их воруют? Кому они потребовались? Я не могу понять…
        - Я тоже… - поспешил вставить Стратонов.
        - Я вижу, - со злобой сказал начальник. - Ты вот что, дорогой… Придется тебе не поспать эту ночь. Курсируй вокруг женского общежития. Нарезай круги. Оружие при себе?
        - Так точно.
        - Тогда вперед!
        - Слушаюсь!
        Стратонов буквально выбежал из кабинета начальника; но, прежде чем отправиться на улицу, он заскочил в свою каморку, приобщил пятое заявление к делу и быстро переписал данные. "Соснина Ольга. 20 лет. Проживает в поселке Спасово".
        - Ну, этого и следовало ожидать, - пробормотал Стратонов. - Так… Поступала на юридический…
        Он захлопнул папку и запер ее в сейфе. Теперь надо было достать фотографию пропавшей.
        Стратонов взглянул на часы. Половина шестого. Деканат еще должен работать. Он успеет.
        Евгений ослабил изрядно надоевший галстук и поспешил на улицу. Но едва он покинул родное отделение, как нос к носу столкнулся с сегодняшним заявителем - тем самым мужчиной в застиранной футболке.
        Мужчина подошел к нему и, видимо, хотел что-то сказать, но не решался.
        - Пока никаких результатов, - отмахнулся от него Стратонов. - Я сообщу вам, когда у меня будет какая-то информация…
        Но мужчина взял его за руку и сказал:
        - Их пятеро… Да? Теперь их пятеро?
        - Откуда вы знаете? - вырвалось у Евгения. - А впрочем…
        Он собирался обойти мужчину и припустить в деканат, но тот лишь крепче сжал его запястье.
        - Я могу вам помочь. Поверьте. Я должен вам помочь.
        Стратонов остановился и с интересом посмотрел на человека в застиранной футболке.
        - Вы что-нибудь знаете об этом?
        Мужчина покачал головой.
        - Нет. Наверняка - ничего. Но я догадываюсь.
        Стратонов досадливо поморщился.
        - Хорошо. Давайте попозже. Ну, скажем, завтра. Вы изложите мне свои соображения, и я вас выслушаю.
        Но от мужчины было не так-то просто отделаться.
        - Куда вы идете? Позвольте, я пойду с вами.
        - Мне надо в деканат. По делам службы, - отрезал Стратонов, но мужчину это не смутило.
        - Я подожду вас на улице, - смиренно, но - вместе с тем - твердо сказал мужчина, и Евгений понял, что он так и сделает.
        - Хорошо. Пойдемте, только побыстрее, - Стратонов припустил с места бодрой рысцой и был удивлен, что этот мужик не только не отставал, но даже - обошел его на корпус и держался чуть впереди.
        Мало того - он умудрялся еще и говорить на бегу, почти не сбивая дыхания.
        - Пятеро, - убеждал он Стратонова. - Вы представляете, какой поднимется шум, когда об этом узнают газеты?
        Евгений, представив себе это, споткнулся и чуть не упал. Но еще больше его напугала мысль, каким будет лицо его начальника. И что он ему скажет.
        Он на секунду задумался: когда это произойдет? Это должно случиться в самом ближайшем времени; Александрийск - городок небольшой, слухи здесь распространяются быстро. Если отделение милиции до сих пор не осаждают репортеры, то только по одной причине: все пропавшие девушки жили в общежитии, и, кроме новых подруг, которые думают прежде всего о том, как успешно сдать экзамены, волноваться о пропаже некому. Ну, если не считать этого…
        Стратонов покосился на мужчину в застиранной футболке.
        "Он выглядит упрямым типом. Этот просто так не отвяжется".
        Когда они добежали до административного корпуса, стрелки на часах, висевших над входом, показывали без двадцати шесть.
        Стратонов одернул пиджак, сказал:
        - Подождите меня здесь, - и, доставая на ходу платок, стал подниматься по ступенькам.
        Пинт кивнул и вытащил из кармана смятую пачку: вней осталась всего одна сигарета. Он разорвал сигарету пополам и жадно закурил.

* * *
        Через пять минут с торжествующим видом появился Стратонов.
        - Успел! - сказал он и протянул Пинту маленькую черно-белую фотографию. - Скажите, вы никогда прежде не видели эту девушку?
        Тот (как показалось Стратонову, с некоторой опаской) взял карточку и некоторое время внимательно изучал ее.
        - Нет, - сказал он, возвращая фото.
        - Хм, - Стратонов криво усмехнулся и убрал фото в карман. - Значит, они не знакомы? Я имею в виду - ваша… э-э-э…
        - Майя Токарева - моя соседка, - пришел на помощь Пинт и получил в ответ недоверчивый взгляд.
        - Ну да… Ваша соседка и последняя из пропавших - Ольга Соснина. Значит, они не знакомы?
        - Думаю, нет. Хотя я, конечно, не знаю всех Майиных подруг… Но мне кажется…
        - Вот-вот. Они даже не знакомы друг с другом. Конечно, первое, что приходит на ум: это - дело рук какого-нибудь маньяка…
        Пинт покачал головой.
        - Нет, я так не думаю. - Он замолчал. В самом деле, не рассказывать же этому оперу про ТЕТРАДЬ. Он сомневался, что ТЕТРАДЬ станет заниматься такой ерундой.
        - Вы знаете, - Стратонов огляделся и заговорщицки понизил голос. - Я тоже так не считаю. Маньяки действуют по-другому. Во-первых, у них есть собственный сексуальный стереотип, а все девушки непохожи друг на друга. Это раз. А во-вторых… Маньяк выбирает свою жертву спонтанно. А в этих исчезновениях просматривается какая-то преднамеренность. Спланированность, если хотите.
        Пинт вздрогнул.
        - Что вы имеете в виду?
        Стратонов картинно усмехнулся. Он старался придать лицу некую загадочность и… может быть, значительность. Словом, то выражение, которое он часто репетировал, но так и не мог нацепить на себя в родном отделении.
        - Фотографии… Казалось бы, маленькие клочки бумаги, а как много они могут сказать… - Евгений чуть было не добавил "пытливому уму", но вовремя удержался.
        При слове "фотографии" Пинт снова вздрогнул, и Стратонов подумал, что он выглядит слишком нервным.
        - Да, фотографии… - наконец промолвил Оскар. - Маленькие клочки бумаги… Знаки…
        - Вот-вот. Знаки! И знаете, что говорят эти знаки?
        Пинт с тоской посмотрел на Стратонова.
        - И что же они… ВАМ говорят?
        - Говорят, что тут все не случайно. Обычно в личном деле каждого абитуриента их пять штук: стандартная полоска минус одна, которая наклеивается на экзаменационный лист. А у ЭТИХ девушек - всего четыре.
        Стратонов остался доволен произведенным эффектом. Пинт застыл и смотрел на него, не отрываясь. Казалось, он даже не дышал. Евгению давно не приходилось встречать столь благодарную аудиторию, и это подзадорило его еще больше.
        - Ну, есть еще кое-что общее, - продолжал разглагольствовать Евгений, видимо, забыв о существовании таких слов, как "служебная тайна". - Все они довольно миловидны, - "но не лучше Юли", - подумал он про себя, - у них у всех - прекрасные аттестаты…
        - А сколько их всего? - перебил его Пинт.
        Стратонов опешил.
        - Как "сколько"? Пять…
        - Нет. Я не то имею в виду. Сколько всего девушек, у которых в личном деле по четыре фотографии вместо положенных пяти?
        Теперь настала очередь Стратонова застыть и с усилием глотать воздух.
        "Черт побери! Ведь эта мысль лежала на поверхности! Она все время крутилась у меня в голове, но я…".
        Похоже, слова этого мужчины начинали сбываться - он действительно мог помочь.
        Стратонов обернулся. Без пяти шесть. Они быстро переглянулись с Пинтом и бросились вверх по ступенькам.
        - За мной! - командовал Евгений, пробегая мимо охранника. Тот уже видел его несколько раз за сегодняшний день и поэтому знал в лицо.
        За пять минут им удалось пробежать по всем деканатам. Везде повторялось одно и то же: Стратонов совал секретаршам под нос красные корочки, просил немного задержаться и, не тратя времени на объяснения, мчался дальше.
        Наконец они оказались на последнем, четвертом этаже. Здесь был деканат филологического. Перед дверью с начищенной латунной табличкой Евгений замялся и обратился к мужчине:
        - Простите, не помню, как вас зовут…
        - Оскар Пинт.
        - А я - Евгений Стратонов.
        - Очень приятно.
        - Вот что… Оскар. Начинайте прямо отсюда, а я - снизу, со второго. Где-нибудь на третьем этаже встретимся. Выписывайте имена всех девушек, у которых в личном деле по четыре снимка вместо пяти, и отрезайте одну фотографию. Ладно?
        Пинт недоуменно пожал плечами - в конце концов, ведь это была его идея.
        Они вошли в деканат, и Стратонов произнес:
        - Добрый вечер! Я - из милиции. - Он повторил свое привычное заклинание, в очередной раз продемонстрировал удостоверение и отрекомендовал Пинта. - Это… Наш сотрудник. Пожалуйста, окажите ему всяческое содействие, - после чего, сопровождаемый неодобрительным взглядом секретарши, вышел.

* * *
        Всего в Александрийском университете было девять факультетов. Пинт со Стратоновым управились за два часа.
        Они встретились, как и предсказывал Стратонов, на третьем этаже, поблагодарили секретаршу медицинского факультета, которой пришлось задержаться дольше всего, и вышли на улицу.
        Сначала Стратонов хотел вернуться в отделение, но нетерпение было слишком велико. Они присели на шаткую лавочку, стоявшую рядом с оградой, и достали свои записи.
        - Ну, что там? - торопил Стратонов.
        - У меня - семь, - сообщил Пинт. Он вынул листок со списком фамилий и четыре маленькие фотографии. - Остальные три - уже у вас, - пояснил он.
        - А у меня - пять девушек и три фотографии. Итого - двенадцать.
        Пинт кивнул.
        Стратонов открыл блокнот и стал составлять общий список. Напротив каждой фамилии он указывал возраст, факультет и номер комнаты в общежитии.
        Шилова Алена - 19. Исторический. 315.
        Уртаева Мадина - 18. Биологический. 402.
        Якубова Джемма - 21. Экономический. 326.
        Соснина Ольга - 20. Юридический. 238.
        Шишкина Наталья - 22. Философский. 308.
        Павлова Надежда - 20. Медицинский. 405.
        Носкова Татьяна - 18. Экономический. 515.
        Токарева Майя - 21. Филологический. Г. Александрийск.
        Дроздова Марина - 17. Мехмат. 425.
        Латыпова Эльвира - 18. Физмат. 304.
        Синицына Светлана - 17. Биологический. 327.
        Коренева Елена - 21. Медицинский. 330.
        Стратонов перечитал список.
        - А… Ваша знакомая…
        - Соседка, - поправил его Пинт.
        - Ну да, соседка. Она ведь - не из общежития. Выпадает из общей картины.
        - Она - сирота, - сказал Пинт: таким тоном, что Евгению стало неловко.
        - Извините…
        - Ничего. Как видите, все сходится. Кто-то все точно рассчитал. Пройдет несколько дней, прежде чем их хватятся.
        - Да… - согласился Стратонов. - Девушки из общежития… За них некому беспокоиться.
        Он испытывал странное чувство: содной стороны, он был очень рад, что в списке не оказалось Юли, и, вместе с тем… он немного - самую малость - на это досадовал, словно столкнулся с обидной несправедливостью.
        В деканате медицинского они были вместе, и, чтобы работа шла быстрее, разделили стопку папок пополам. В стратоновской стопке оказалось личное дело Юлии Рубцовой. Он внимательно прочел его от корки до корки, убедился, что фотографий ровно пять и, на всякий случай, переписал ее данные на отдельный листок.
        - Итак, - сказал Евгений. - Пятерых мы отметим: Шилову, Латыпову, Дроздову, Токареву и Соснину… Остается семь. Мне кажется, надо найти всех остальных и… Как-то их обезопасить. Да?
        - Разумеется, - согласился Пинт. - Пойдемте в женское общежитие, побеседуем с этой великолепной семеркой.
        И они направились в общежитие.

* * *
        И Пинт, и Стратонов, в бытность свою студентами университета, в общежитии не жили. Однако каждый из них проводил в общежитских корпусах достаточно много времени - в основном благодаря пристрастию к преферансу. Они прекрасно помнили длинные, горячечные ночи, которые просиживали за столами.
        Это было что-то вроде обязательной университетской традиции: разбившись на тройки (в преферанс можно играть и вчетвером, но почему-то вчетвером никто не играл), обложившись дешевыми сигаретами и пепельницами, вырезанными из жестяных банок, студенты до рассвета метали колоду. За ночь колода успевала истрепаться; кое-кто, не слишком чистый на руку, делал ногтем почти незаметные зарубки на рубашках, поэтому для каждой игры покупали новые карты. Обычно покупал тот, кто оставался в самом крупном выигрыше. Этакий благородный жест - рубли и копейки, перекочевавшие в карман победителя, в первую очередь шли на воспроизводство Игры.
        Некоторые, чересчур увлекшись игрой, забывали про учебу. Таких ожидала скорая и неминуемая расплата: они вылетали из университета в ближайшую сессию и отправлялись исполнять священный долг (а заодно уж - и почетную обязанность) перед Родиной. То есть - в армию.
        К счастью, большинству игроков удавалось балансировать на грани. Некоторые делали это все шесть лет учебы.
        Ни Пинт, ни Стратонов к страстным игрокам не относились, но все же и тот, и другой свою дань Игре отдали сполна.
        Преферансные баталии чаще всего проходили в читальных залах общежития - подобный зал был на каждом этаже. Поэтому, когда Стратонов предложил собрать девушек (тех, что еще не пропали) в "читалке", Пинт улыбнулся:
        - Если она будет свободна.
        Впрочем, девушки были не столь азартны. Скорее всего, в зале женского общежития действительно занимались, а не писали "пулю".
        Они подошли к корпусу. Невдалеке от входа стояла бело-синяя милицейская "пятерка". Стратонов помахал патрульным рукой; водитель в ответ мигнул дальним светом.
        Они вошли в корпус и миновали сторожевую будку, в которой сидела сухонькая бабулька в очках с толстыми стеклами.
        Стратонов показал удостоверение, но бдительный страж девичьей чести на него даже не посмотрела, лишь махнула рукой.
        Стратонов с Пинтом переглянулись и пошли к лестнице.
        - Ну что? Давайте собирать, - сказал Евгений.
        Пинт кивнул. Он выглядел озабоченным. Казалось, он обдумывал какую-то мысль и никак не мог додумать ее до конца.
        Они начали с третьего этажа. Заходили во все комнаты, указанные в списке, и, представившись, деликатно просили девушек пройти в читальный зал на четвертом.
        После того, как они заглянули в 515-ую и пригласили будущего экономиста Татьяну Носкову, Пинт со Стратоновым прошли в читальный зал, расставили стулья и сдвинули столы.
        Через десять минут стали подтягиваться девушки: красивые, причесанные, свежие. Всего их было шесть.
        Стратонов заглянул в список и попросил их назвать свои фамилии.
        Уртаева, Якубова, Шишкина, Носкова, Синицына, Коренева. Не хватало Надежды Павловой из 405-ой. Стратонов все же решил начать.
        - Добрый вечер, - сказал он, прокашлявшись. Нестройный хор мелодичных девичьих голосов подтвердил эту глубокую мысль. - Я - из милиции. Оперуполномоченный Стратонов Евгений Александрович. Я хочу побеседовать с вами вот на какую тему…
        Он на секунду замялся. В любом случае, прежде, чем устраивать что-то подобное, следовало посоветоваться с Блинниковым. Получить разрешение и одобрение начальства. Впрочем, теперь уже поздно.
        - Я хочу предупредить вас. Вас всех… - он не заметил, как начал расхаживать вдоль стены, как лектор - перед доской. - За последние три дня из вашего общежития пропали четыре девушки. Все они были абитуриентками и… - он решил не останавливаться на частностях: не говорить, что все они были очень миловидны и умны. - И все они пропали. У нас есть подозрения, что девушек кто-то похитил.
        Черноволосая красавица с огромными глазами громко ойкнула, и Стратонов строго посмотрел на нее.
        - Так вот, - продолжал Стратонов. - Я хочу, чтобы вы впредь были осторожнее. Не выходили на улицу без крайней необходимости и вообще - чтобы все время были на виду. Понимаете?
        В ответ - нестройное "да". Затем одна девушка, сидевшая в некотором отдалении от прочих, спросила:
        - А почему вы предупреждаете именно нас? - она обвела рукой большую комнату читального зала.
        - Потому что… - Стратонов в поисках помощи обернулся к Пинту. Но тот в это время раскладывал перед собой фотографии и смотрел на фамилии, написанные на обороте.
        Он разложил двенадцать фотографий на три неравные кучки. Пять: тех, что уже исчезли - налево; шесть: тех, что сидели перед ними - направо; иеще одну - Надежды Павловой - посередине.
        Стратонову показалось, что он как-то слишком внимательно ее рассматривает.
        - Потому что… - собрался с духом Стратонов, - у нас есть основания полагать, что вам тоже угрожает опасность. Вот так, - он развел руками. - К сожалению…
        На лицах юных красавиц он прочел явственный страх.
        - А разве, - спросила та же самая, сидевшая чуть поодаль, - вы не можете приставить к нам охрану?
        Она выглядела немного старше других. Стратонов быстро нашел ее фотографию в правой кучке и прочитал на обороте фамилию. "Шишкина Наталья". Наталья…
        - Наташа… Мы постараемся сделать все, что от нас зависит, но, тем не менее… Знаете, предупрежден - считай, вооружен. Не так ли? Я хочу, чтобы вы тоже проявили максимум осторожности.
        - Конечно, - Шишкина пожала плечами; мол, что же вы меня, за дуру принимаете?
        Стратонов покрутил в воздухе пальцами и потом прижал их ко лбу: жест, который приводил Наталью (его, Тимофееву Наталью) в ярость.
        - Ну вот, пожалуй, все, что я хотел довести до вашего сведения. Сейчас вы разойдетесь по своим комнатам и до утра из общежития не выйдете. За корпусом ведется постоянное наблюдение. Я тоже буду здесь. Если возникнут какие-то вопросы - обращайтесь.
        Девушки, гремя стульями, поднялись и пошли к выходу. Правда, теперь в их движениях уже не было того кокетства и уверенности, как несколько минут назад. Они держались дружной стайкой и, казалось, боялись далеко отходить друг от друга.
        Пинт положил Стратонову руку на плечо.
        - Утром надо сказать комендантше, чтобы их поселили вместе. В две соседние комнаты. Так будет проще за ними присматривать.
        - Ага… - этот Оскар Пинт все время опережал его на целый шаг. Евгения это злило, но приходилось признать, что Пинт и впрямь помогал ему.
        - Да… - согласился Евгений. - Сделаю.
        Он видел, что это не все. Пинт хотел сообщить ему что-то еще.
        - Я ее видел сегодня, - сказал Пинт.
        - Кого?
        - Седьмую девушку. Надежду Павлову. Ту, что не пришла.
        Стратонов резко обернулся к нему.
        - Где?
        - В библиотеке. - Пинт кивнул в сторону стола.
        Одна фотография по-прежнему лежала между кучками, но… Намеренно или нет, но Пинт все же положил ее ближе к пропавшим.
        - Вот как? Пойдемте-ка еще раз в ее комнату, может, она вернулась?
        - Может быть… - со вздохом сказал Пинт.
        Стратонов сверился со своим списком и зашагал в 405-ую.
        Девушки там не оказалось. Соседки сообщили, что она действительно собиралась в библиотеку. Ушла и с тех пор не возвращалась.
        Стратонов взглянул на часы - девять вечера. Уже девять.
        Они вернулись в читальный зал, и Стратонов спросил:
        - Ну? И что вы думаете?
        Пинт грустно улыбнулся.
        - Думаю, что вам нужно оставаться здесь. А я… Пойду домой. Спать. Мне надо спать.
        Стратонов с удивлением посмотрел на него. "Ничего себе, помощничек! Ему, видите ли, надо спать!".
        Он скривил губы в презрительной ухмылке.
        - Конечно. Идите. Вам надо спать.
        Пинт оставил его замечание и усмешку без внимания.
        - Завтра утром, в десять часов, я буду ждать вас у библиотеки. Она ведь открывается в десять?
        - Ну… Думаю, я сумею справиться и без вас… - начал было Стратонов, но Пинт перебил его - причем достаточно резко.
        - В десять я буду ждать вас у входа в библиотеку. - Он помолчал немного, а потом добавил. - Вы без меня не справитесь. Поверьте.
        И, прежде, чем Стратонов успел возразить, Пинт сказал:
        - До свидания! - протянул Евгению руку, развернулся и вышел.
        Стратонов остался в читальном зале один. Он сел за стол, на котором лежали фотографии, и некоторое время смотрел на них, не решаясь подвинуть фото Надежды Павловой в ту или иную сторону.
        - Я связался с сумасшедшим… Или - с ясновидящим, - пробормотал он. - Впрочем, это, наверное, одно и то же.

* * *
        Странствующий рыцарь Павел Синицын проводил Юлю до общежития. Было уже около девяти вечера. Девушка была переполнена впечатлениями от событий сегодняшнего дня.
        Во-первых, экзамен по биологии. Разумеется, она еще не знала результатов, но почему-то не сомневалась, что оценка будет вполне приличной. Стоило ей поднять руку и попроситься выйти, как тут же рядышком возник Леонтьич. Он проводил ее до женского туалета и хриплым заговорщицким шепотом сообщил, что в третьей кабинке, за трубой - учебник биологии. "Не торопись, - сказал он. - Перепиши все, что нужно". Она так и сделала.
        Во-вторых, против самых худших ее ожиданий, милиция немедленно принялась расследовать дело об исчезновении двух (она еще думала, что только двух) девушек. И этот молодой оперативник, хотя и казался Юле недостаточно опытным, но все же вселял в нее некоторую надежду на благоприятный исход расследования (с чем Пашка был решительно несогласен).
        "Они, - думала Юля, подразумевая милицию, - обязательно найдут Алену и Эльвиру. Не может человек затеряться в таком небольшом городе".
        Ну, а в-третьих, вечер, проведенный в обществе своего личного рыцаря, сопровождавшийся поеданием кусочков жесткого обугленного мяса, которые в меню почему-то назывались "шашлыком из телятины", способствовал поднятию настроения ничуть не в меньшей степени, чем три бутылки холодной "Балтики". Все неприятности - и нынешние, и возможные будущие - отодвинулись куда-то на второй план. Юле казалось, что все будет хорошо. Все просто должно быть хорошо.
        Она постоянно ловила на себе влюбленные взгляды Пашки и время от времени нагибалась над тарелкой чуть ниже, чем следовало, тем самым давая ему словно нечаянную возможность заглянуть за корсаж. В такие моменты Пашка начинал волноваться и кусать узкие бледные губы; ей это нравилось.
        Около девяти вечера он проводил ее до "четверки", и первое, что она увидела - бело-голубая милицейская машина, стоявшая рядом со входом в общежитие. В эту минуту прошедшее было волнение снова всколыхнулось в груди - каким-то нехорошим черным всплеском.
        Она позволила поцеловать себя напоследок - не очень долго, но достаточно нежно; вблагодарность за помощь на экзамене она даже разрешила Пашке коснуться губами ее изящной ключицы, отметив, что он сделал это как-то неловко и суетливо. "Милый мальчик", - подумала Юля и, предупреждая следующий поцелуй, приложила пальчики к его губам.
        - Не все сразу, рыцарь, - с напускной строгостью и кокетливой улыбкой сказала она, пресекая его поползновения и в то же время - давая отнюдь не призрачную надежду на продолжение.
        Пашка был из тех, с кем можно было играть. Он позволял с собой играть, и это выгодно отличало его от высокого ординатора из родной ковельской больницы: тот олух признавал только одни правила - которые диктовал ему малоподвижный аппарат, притаившийся в складках форменных брюк.
        Пашка с покорностью пожал плечами, и она решила, что может записать себе дополнительное заработанное очко. (Правда, на душе остался небольшой осадок - от того, что он так быстро ее послушался).
        - До завтра, - сказала она.
        - Угу, - пробурчал в ответ Павел.
        Юля схватила его за голову и, притянув к себе, звонко чмокнула в щеку, и, прежде, чем он успел опомниться, взлетела по ступенькам крыльца. Он пробовал было дернуться за ней следом, но она погрозила пальчиком:
        - До завтра! - распахнула дверь и стремительно скрылась, заметив, как губы его расплылись в широкой улыбке.
        Но едва она дошла до лестницы и стала подниматься к себе на третий этаж, как поняла, что что-то случилось. Общежитие гудело, словно потревоженный улей. То там, то здесь на лестничных площадках стояли группы девушек и, отчаянно дымя сигаретами, обсуждали некие странные и зловещие события. Малопонятные обрывки разговоров складывались в одну общую и пугающую картину.
        Юле не сразу удалось попасть в комнату. Дверь оказалась заперта. Она долго стучала, пока наконец не раздался испуганный писклявый голос Ксюши:
        - Кто там?
        - Это я, - ответила она, чувствуя, что начинает раздражаться. - Чего ты закрылась? Алена не пришла?
        Из-за той стороны двери послышался шум. Впечатление было такое, что Ксюша забаррикадировалась изнутри всей скудной мебелью, стоявшей в комнате. На самом деле, так оно и было.
        Прошло несколько долгих минут, прежде чем ключ в замке повернулся два раза, и в образовавшейся щели показалось пухлое лицо будущего экономиста.
        Юля решительно толкнула дверь.
        - Да я это, что, не видишь?
        Она прошла в комнату и была поражена переменой, произошедшей в лице соседки. Румяное и круглое лицо Ксюши теперь казалось осунувшимся и бледным.
        - Что здесь творится? - спросила Юля.
        Ксюша всплеснула руками и тихо заплакала - как показалось Юле, с облегчением.
        - Ой, Юлечка… Как хорошо, что ты пришла! Я так боюсь, так боюсь! - она уткнулась в ладошки и стала всхлипывать еще громче.
        Чтобы вернуть соседку в чувство, Юле пришлось взять ее за плечи и несколько раз ободряюще похлопать по рыхлой спине.
        - Ну, не реви. Расскажи толком, в чем дело?
        - Юлечка, здесь так опасно… Девочек воруют. И никто, - из узкого пространства между далеко не девичьих Ксюшиных грудей вырвался сдавленный вскрик, - никто не знает, что с ними… Снова приходил из милиции… Ну, тот самый, что был вчера… Он рассказывает какие-то ужасы. Говорит, никому нельзя выходить из общежития. Я так боюсь… - Ксюша помолчала немного, а потом решительно заявила. - Знаешь, я завтра позвоню маме, пусть приедет и заберет меня отсюда. Я больше не хочу поступать в этот проклятый университет.
        - Он приходил сюда? - перебила ее Юля.
        - Нет. Он собирал всех в читальном зале на четвертом этаже.
        - И тебя тоже?
        - Нет, я узнала от девочек из 318-ой. А им сказали девочки из 321-ой. А им рассказали девочки из…
        - Понятно, - прервала его Юля. - А где он сейчас?
        Ксюша пожала плечами, и в этот момент в дверь постучали.
        Юля увидела, как глаза ее соседки расширились от ужаса.
        - Ты не закрыла за собой дверь? - свистящим шепотом спросила Ксюша и бросилась к столу, стоявшему рядом со входом. Она навалилась на него всем телом и, если бы не вмешательство Юли, наверняка припечатала бы его к косяку, отрезая доступ в комнату.
        Но Юля схватила ее за локоть и уверенно сказала:
        - Подожди! - затем она подошла к двери и спросила. - Кто там?
        - Юлия… Валентиновна. Это Стратонов. Евгений… Я… из милиции. Откройте, пожалуйста.
        Ксюша испустила шумный вздох облегчения - будто грузовик наехал на баскетбольный мяч. Юля отстранила ее и взялась за дверную ручку.
        - Не волнуйся, подруга! У нас - надежная охрана.
        Она посмотрела на обмякшее, словно незастывшее желе, лицо соседки и не удержалась: нахмурила брови и произнесла замогильным голосом:
        - А может, он и есть самый главный злодей?
        Ксюша взвизгнула и в два прыжка очутилась на кровати, а Юля, улыбнувшись, потянула за ручку двери.

* * *
        Пинт шел домой, почти не разбирая дороги. Он понимал, что с его стороны было не слишком-то вежливо так поспешно распрощаться со Стратоновым - особенно после того, как он сам навязался ему в помощники. Но, с другой стороны, он понимал, что в общежитии ему больше делать нечего. По крайней мере, до утра.
        Похищения девушек - он очень надеялся на это - должны были прекратиться. Пропал эффект таинственности и внезапности. Он, сам того не ожидая, сумел вовремя ПРЕДУПРЕДИТЬ о намеченных жертвах, и теперь НЕКТО, увидев, что его коварные планы раскрыты, должен был затаиться. Или нет?
        Оскар знал, что он получит ответ - в самое ближайшее время. Он даже знал, ОТКУДА он получит этот ответ.
        ТЕТРАДЬ - вот что было средоточием ответов на все вопросы. Правда, приходилось признать, что ответы эти приходят к нему в несколько странной форме, но… Грех жаловаться. Да и на что тут пожалуешься? Только на то, что не готов правильно прочесть все ЗНАКИ, заключенные в магическом рукописном тексте.
        Пинт поднялся на второй этаж и вошел в квартиру. Джек приветствовал его радостным повизгиванием.
        - Не передумал? - спросил Оскар.
        Пес завилял хвостом, и, наверное, это должно было означать, что теперь и черствый кусок черного хлеба кажется Джеку вполне привлекательным ужином.
        Пинт достал кусок из хлебницы, разломил пополам и бросил псу.
        - Все честно, приятель. Грызи. И сразу спать. Завтра утром нам потребуются силы. К тому же - знаю по собственному опыту, что голод легче переносить во сне.
        Он медленно сжевал свою половину, запил остывшим чаем, стоявшим на подоконнике, и, не умываясь, лег спать.
        Пинт думал, что будет долго ворочаться в кровати, но все произошло совсем наоборот. Едва он успел стянуть футболку и джинсы, лечь на кровать и уткнуться в подушку, как провалился в тяжелый, густой сон, словно спустившийся откуда-то с потолка.
        Он даже не успел ни о чем подумать - просто уснул, и все.

* * *
        Оранжевые отблески рассветного солнца осветили яркую зелень травы. Головешки, оставшиеся от костра, были присыпаны пушистым белым пеплом.
        Гильом Каль открыл глаза и потянулся, по-стариковски хрустнув суставами. Седло, которое он положил под голову, тонко заскрипело.
        Гильом откинул попону, служившую ему походным одеялом, перекатился на живот и встал на четвереньки.
        Некоторое время он смотрел на своего господина, пытаясь угадать, спит рыцарь, или уже нет. Он смотрел долго - минуту, две, три, прислушиваясь к ударам своего сердца. Черты лица рыцаря оставались неподвижны.
        Тогда старик осторожно поднялся на ноги и, тихо ступая, стал подкрадываться к рыцарю. Он, не отрываясь, смотрел на хозяина, не сводя с него глаз с пожелтевшими, словно у старого волка, белками.
        Его сухие губы раздвинулись в хищной ухмылке, обнажая изрядно поредевшие и почерневшие зубы.
        Гильом Каль потянулся к поясу. Узловатые пальцы крепко обхватили рукоять ножа. До рыцаря оставалось не более двух шагов.
        Гильом глубоко, но бесшумно вздохнул и занес широкое блестящее лезвие над собой. Он целил в незащищенную шею.
        Рыцарь спал, не снимая доспехов; он только ослабил сыромятные ремни, стягивающие грудную и спинную половины.
        Старик на мгновение застыл. Что-то, похожее на жалость и одновременно - боль, промелькнуло в его глазах. Было видно, что он очень не хотел того, что собирался сделать. Но потом Каль решился.
        Он мягко спружинил ноги в коленях и резким скачком рванулся вперед. Смертоносная сталь по кратчайшему пути понеслась вниз, грозя поразить мягкую плоть.
        Его тело изогнулось в полете изящной дугой; до тела господина оставалось не более локтя…
        Но еще до того, как нож ударил в хитросплетения шейных мускулов, рыцарь молниеносным движением перекатился в сторону и в следующее же мгновение оказался на ногах, сжимая в руке меч.
        Гильом Каль не успел среагировать; широкое лезвие по рукоять вошло в землю в каких-нибудь трех вершках от седла рыцаря - ему оно тоже заменяло подушку.
        Затем де Ферран, коротко размахнувшись, пнул старого слугу в плечо; тяжелый удар, нанесенный сапогом из толстой оленьей кожи, перевернул Каля на спину. Гильом пробовал защититься ножом, но его хозяин был проворнее.
        Меч, со свистом разрезав свежий утренний воздух, отсек кончик седой пряди над левым ухом и замер, уткнувшись острием в сморщенный кадык Гильома.
        Рыцарь провел рукой по лицу, стряхивая остатки сна.
        - Ваша Милость! - заскулил Каль. - Не пора ли нам прекратить эти забавы? Чую я, что однажды ваша рука дрогнет, и вы убьете своего преданного учителя.
        Рыцарь усмехнулся, подбросил меч, перехватил его за лезвие у самой гарды и, не глядя, отправил оружие в ножны.
        - Молодец, старик! - похвалил он Гильома. - Сегодня ты почти достал меня.
        - Сир, - Каль, пошатываясь, поднялся на ноги. Он держался за ушибленное плечо. - Даже тысяча злобных сарацин не смогли этого сделать. Куда уж мне, в мои-то года? Помнится, лет двадцать назад рука моя была быстрее, и она отыскивала Ваше ухо прежде, чем Вы могли увернуться. А сейчас? Зачем же Вы мучаете меня понапрасну?
        - Понапрасну, Гильом? - рыцарь покачал головой. - Нет. Я должен быть готов к бою - даже во сне. Завтра постарайся быть быстрее. А лучше - напади ночью, когда встанешь облегчиться.
        - Ну уж нет, сир. Или воевать, или облегчаться. Негоже совмещать эти занятия - даже мне, простолюдину.
        Рыцарь, довольный, улыбнулся.
        - Похоже, нас ждет хороший денек, старый мой дурень Гильом! Не взыщи, что нанес ущерб зарослям на твоей голове.
        - Да уж, - пробормотал Каль. - Кручиниться не след - отрастут еще. Может, в следующий раз Вы меня заодно и побреете?
        Они рассмеялись: рыцарь - заливисто и звонко; Каль - скрипучим дробным смехом. Де Ферран шагнул вперед и раскинул руки для объятия.
        Он положил мощные длани Гильому на плечи и прижал старика к себе.
        - Конечно, побрею, мой верный пес!
        И в этот самый момент Каль, перевернув нож, ловко ткнул тупой рукоятью рыцарю между ребер. Если бы он ударил лезвием, то попал бы прямиком в сердце.
        Тот нахмурился.
        - Это было низко, Каль! Можно убить врага, спящего с оружием в руках, но…
        Каль отстранился от него, отступил на шаг и почтительно поклонился.
        - Сир! Поверьте, мне еще есть чему Вас научить. Смерть с оружием в руках - самое простое и предсказуемое, что может предложить нам Рок. Чаще всего нас убивают те люди, которым мы доверяем свою судьбу. И чаще всего они наносят смертельный удар неожиданно; во время дружеских - или любовных - объятий. Берегитесь, сир! Вы благородны, но простодушны. А у Жизни нет правил; есть лишь пути, и все они ведут в могилу. Единственное, о чем я неустанно прошу Господа - чтобы Ваш путь был как можно длиннее.
        Рыцарь в задумчивости посмотрел на наставника.
        - Если бы ты любил меня так, как говоришь, то попросил бы у Бога другое - чтобы мой путь был славным.
        Налетевший порыв ветра развеял седые волосы Каля; казалось, даже послышался еле различимый шорох, словно качался сухой камыш. Мудрое лицо старика покрыла сеть глубоких морщин.
        - Жизнь без Славы, Господин - это все-таки Жизнь. А Слава без Жизни - лишь пустой звук. Тяжесть позора - да не случится этого никогда! - не обременит Вашего Букефаля, а пустое седло переломит его спину в два счета.
        Рыцарь нахмурился.
        - Ты… Ты неправ, старик. Каждый должен проживать свою Жизнь сообразно своему титулу. Благородному кавалеру не пристал бесславный конец.
        - К чему упражняться в риторике, мой Господин? Я всего лишь простой смерд. Люди благородного звания, подобные Вам, полагают, что смысл Жизни в ее конце, и тем самым грешат против Всевышнего, намеренно приближая кончину ради пары красивых слов. А что, если некому их будет произнести над Вашим охладелым телом? Что, если никто и не увидит, сколь славной была Ваша гибель?
        Рыцарь испустил короткий смешок; несколько принужденный, как показалось Калю.
        - А ты? Разве ты этого не увидишь? Разве ты не сложишь обо мне легенды и песни?
        Гильом покачал головой.
        - Нет, сир. Я умру раньше Вас. И - за Вас. Но, сдается мне, Создатель спросит: «Дурень Гильом, тупой, как плоская рыба камбала. Я привел тебя в этот мир, чтобы ты успел им насладиться. Так зачем же ты так спешил на встречу со Мной?».
        - И что ты Ему ответишь?
        Каль вздохнул.
        - Еще мне сдается, сир, что Он этого не спросит. Потому что за грехи моей молодости попаду я прямиком в ад, где черти будут до скончания мира поджаривать меня на огромной сковородке. Но ведь, сир… Торопиться в гости к нечистому - еще глупее, не правда ли? Вот по всему и выходит, что нужно цепляться за Жизнь до последнего вздоха, даже если зубы твои забыли вкус мяса, вялый уд - влажный плен лядвия, отороченного золотыми порочными кудрями, глаза - великую бесконечность звездного неба, уши - сладчайшую музыку кифар, а ноздри…
        Рыцарь шумно втянул в себя воздух.
        - Кстати, ты не чувствуешь запах дыма?
        - Дыма, мой Господин?
        - Ну да. Как будто ветер доносит дым далекого костра?
        - Нет, сир, я не чувствую даже сладкий аромат зайца, коим мы собирались подкрепиться, прежде чем снова пуститься в далекую и неведомую дорогу…
        - Доешь на ходу. Я не голоден, - отрезал рыцарь и пошел к стреноженным лошадям, пасшимся в некотором отдалении.
        - Не голоден… - проговорил Каль. - О нет, сир. Вы голодны, но тот голод, что снедает Вас, утолить невозможно - кроме как своей собственной кровью. О Всемогущий! Давно я пью эту чашу, а дна все не видно. И пусть она горька, но сделай так, чтобы она никогда не иссыхала! Аминь.
        Он отрезал заднюю часть испеченного на углях зайца и принялся осторожно жевать расшатанными гнилыми зубами.
        - А тебе, ведьма, - это уже относилось к Красотке, - я хорошенько стукну сегодня в крутой бок - чтобы потуже затянуть подпругу. И не думай меня обмануть. Потому что я - твоя Судьба. А ее не обманешь.
        Он двинулся следом за хозяином, бормоча на ходу:
        - И за что ж меня так седлают? И Кто охаживает мои костлявые бока?
        Сборы заняли не более десяти минут. Верный учитель и оруженосец туго затянул сыромятные ремни доспехов своего господина, оседлал Красотку (хитрой бестии достался обещанный тычок в живот, но не стал для нее неожиданностью, поэтому седло, как и в предыдущие дни, продолжало сползать набок) и, дожевывая на ходу заячью ногу, обреченно потрусил вперед.
        Узкая дорога, проложенная в лесу, постепенно расширялась - по мере того, как они приближались к долине, зажатой двумя горами. Гильому Калю очень не нравилось, что в таком диком и безлюдном месте им встретилась дорога - явно рукотворного происхождения. С тех пор, как они в последний раз видели человеческое жилье, бледный серп луны успел умереть и заново родиться. Безусловно, эта земля была обитаема, но кому она принадлежала?
        Доев заячью ногу и выбросив косточки, он снял с ремня арбалет и на всякий случай держал его наготове. Господин же, напротив, казалось, совсем не чувствовал никакого беспокойства. Он ехал гордо, с поднятым забралом, и, не таясь, во весь голос распевал непристойные тамплиерские песни.
        Они быстро пересекли узкий перешеек леса, отделявшего просторный луг от горной долины. Подножия гор, прежде скрытые могучими деревьями, внезапно предстали перед ними во всем своем пугающем великолепии.
        - Святый Боже! - хрипло прошептал Гильом Каль, едва последние дубы, словно чуткие часовые, расступились перед ними.
        Издалека они видели только верхушки гор, но сейчас их изумленным взорам открылась их нижняя часть.
        Обе горы - и правая, и левая - оказались по пояс изрезаны грубой и в то же время - самой искусной, какую только доводилось видеть Калю - резьбой. От середины и до верхушки они были нетронуты и хранили свой первозданный природный вид, но от земли и до середины были будто сложены из причудливых фигурок, изображавших животных и таинственных, неведомых даже книжнику Гильому, существ. Но не только - и даже не столько - это поразило Каля. Гораздо более удивительным было другое. Размеры этих фигурок.
        То, что издалека виделось набором изящных статуэток, после получаса пути обратилось нагромождением исполинских глыб, каждая из которых была не меньше, чем дом.
        Теперь хозяин и слуга поменялись ролями: Каль, раскрыв рот, глазел на дело рук неизвестных мастеров, а рыцарь, напрягая зрение и слух, с опаской косился по сторонам. Казалось, его совсем не интересовали каменные истуканы.
        Громкий и властный оклик де Феррана заставил старого учителя забыть о восхищении, которое он испытывал при виде этих громад, и вернуться к действительности.
        - Гильом!
        Каль осадил Красотку и подскакал к хозяину.
        - Да, Ваша Милость!
        - Что ты на все это скажешь, премудрый мой спутник?
        - О-о-о! - на лице Каля появилось выражение блаженства. - О-о-о, Ваша Милость! Я скажу, что никогда прежде не видел ничего более прекрасного. Воистину, я благодарен Судьбе за то, что сделала меня слугой такого человека, как Вы. Вы, Ваша Милость, войдете в историю, как первооткрыватель чудесных земель…
        - Придержи язык, льстивый раб! Скажи лучше, нет ли у тебя никаких мыслей о том, кому может принадлежать эта чудесная земля? И не похожи ли мы на незваных гостей, вломившихся в чужую дверь?
        Откровенно говоря, этот вопрос в не меньшей степени занимал и самого книжника.
        - Мой Господин! - пустился в рассуждения Каль. - Спору нет, мои глаза не столь зорки, как Ваши, но я не заметил ни единого следа копыт на лесной дороге. Она, хоть и широка, но поросла густой и высокой травой. Стало быть, по ней давно уже никто не ходил…
        Последовавшие слова рыцаря заставили его вздрогнуть.
        - И никто не возвращался, - мрачно сказал де Ферран.
        Гильом проглотил комок, вдруг вставший поперек горла.
        - Мой Господин! - осторожно сказал он. - Земля эта подобна Эдему. Кругом цветут дивные травы, нежный аромат цветов наполняет свежий воздух так, что даже мои ноздри могут уловить его и насладиться им, а эти каменные исполины - не что иное, как творение ангелов Господних, ибо даже на Востоке, вотчине иноверцев, столь искусных в различных ремеслах, нам не приходилось встречать ничего подобного. Мудрено ли, что никто не хочет отсюда возвращаться?
        - Как легко провести книжника! - с укором сказал рыцарь и покачал головой. - Только покажи ему то, что превосходит пределы его разумения, и он в твоих руках. Не то ли самое ты говорил на шумном торжище в Дамаске, когда фигляр в грязных лохмотьях показывал фокус с исчезающей жемчужиной?
        Каль понурил голову.
        - Тот фокус был просто ловкостью приспособленных для обмана пальцев. Каюсь, что оказался таким легковерным…
        - А сейчас, Каль? Неужто ты и впрямь веришь, что Ангелам Господним больше нечем заняться, кроме как таскать каменные глыбы?
        - Сир… Возможно ли, что уши мои слышат столь хулительные речи? Я много повидал на своем веку, но ни разу еще не встречал механизмов, способных соорудить такую пленительную и устрашающую красоту. Разве это не чудо? А творить чудеса подвластно только высшим силам.
        Рыцарь усмехнулся. Порыв ветра расправил его бывший некогда белым, а ныне - покрытый грязью и зеленым соком травы плащ с нашитым алым крестом.
        - Маловер! Неужели для того, чтобы уверовать, тебе обязательно нужны чудеса? По мне так наоборот. То, что Он всемогущ и все-таки не вмешивается в наши земные дела - это и есть настоящее чудо. Потому что на Его месте я давно бы поджарил кое-кого тугим пучком синих молний!
        - Он любит нас всех, - кротко сказал Каль. - Мы все - дети Его.
        - Детей тоже любят по-разному, - ответствовал рыцарь. - И почему-то хилых и убогих, бастардов и выблядков зачастую любят больше, нежели рожденных в законном союзе, освященном Господом.
        - Неисповедимы пути Господни, - пробормотал Каль и перекрестился.
        - Это все, что ты можешь мне возразить? - грозно спросил рыцарь, мощной дланью удерживая рвущегося вперед жеребца. - Нет, старик Гильом. По мне так если битва, то смертельная, если любовь, то навсегда, если Вера - то слепая…
        - А неверие, сир? От Вашей слепой веры до неверия - один шаг. С закрытыми глазами так легко сделать этот шаг…
        - Довольно, Гильом! Я не нуждаюсь более в твоих поучениях. Моя судьба - в руце Отца Небесного. Он ведет меня, а не ты. Скажи лучше - готов ли ты последовать той же тропой за хозяином?
        Каль поклонился.
        - Доблестный кавалер! Вы служите Господу, а я служу Вам. Какая еще нужна награда для преданного раба? Творец приводит нас в мир для того, чтобы мы исполнили свое предназначение. Я исполняю его уже много лет.
        Рыцарь хищно осклабился.
        - Тогда вперед, книжник! Или ты не видишь дым костра, поднимающийся вдали?
        Каль сощурил старческие подслеповатые глаза, затянутые мутными катарактами.
        - Вижу, сир. Но не тот ли это костер, на котором жгут всех истинно верующих?
        - Ты не готов пострадать за Веру? - воскликнул рыцарь.
        - Мне пока не приходилось за нее страдать. Вера вселяла в меня силу и успокоение, а страдать заставляли люди.
        - Например, я?
        - Вы - человек, сир…
        - Прекрати пустую болтовню, Каль! - рыцарь ударил шпорами жеребца, и Букефаль взял с места в намет. - И будь наготове! - донеслось до книжника сквозь топот копыт.
        - О Боже! - прошептал Каль. - Да неужели ж когда-нибудь было по-другому?
        Они въехали в узкую горловину между двумя горами и помчались вперед. Теперь шум бега двух лошадей разносился далеко по округе, но рыцарь ехал, не таясь. Он сидел гордо, едва покачиваясь в высоком седле, и забрало его было поднято.
        Пространство между горами было весьма небольшим, и рыцарь подумал, что, если бы кто-нибудь хотел остановить незваных гостей, то лучшего места для засады не найти. Поэтому он торопил Букефаля, постоянно бодря его шпорами, с тем, чтобы побыстрее миновать опасное место.
        Каждый миг он ждал услышать грозный свист стрелы, но, по счастью, этого не случилось. Де Ферран еще не ведал, что впереди его ждет западня куда более грозная; капкан, куда как более прочный.
        Легкий запах дыма превратился в густую тревожную гарь. Из-за той горы, что была по правую руку, показался отвесно поднимающийся к небу белый столб, перевитый, как толстая упругая коса.
        Кавалер осадил жеребца и, заставляя его крутиться на месте, крикнул Калю:
        - Не стоит уповать на милость Судьбы! Положи стрелу на тетиву и держись подальше от меня, дабы наши тела не уподоблялись единой мишени!
        Истрепанный султан на его шлеме дрогнул. Рыцарь достал из ножен меч и плашмя ударил лезвием по крупу жеребца. Боевой друг Букефаль ответил коротким звучным ржанием - он понимал, чем отличаются шпоры от меча. Шпоры были жадны до его крови, а закаленная сталь насыщалась только людской.
        - Хей, хей, хей! - заорал рыцарь - так, что верный конь прижал круглые уши к лобастому черепу и помчался вперед. Теперь де Ферран знал, что Калю верхом на Красотке за ним не угнаться.
        «Это и хорошо, - подумал он. - Дряхлый пес не лукавит, когда говорит, что умрет за меня… Но все же - нужно поберечь его; людям простого звания не полагается носить доспехов».
        Букефаль вынес наездника на широкий луг. Невдалеке, саженях в двухста, был разбит большой расписной шатер. Перед шатром горел огромный костер, и какие-то люди в черных длинных одеждах подкидывали в него зеленые ветки чахлого кустарника, который во множестве рос у подножия горы; оттого дым и был белым. Вкруг костра стояли фигуры в белых одеяниях.
        Широкий, размашистый аллюр Букефаля не давал рыцарю хорошенько присмотреться; он привстал на стременах и сощурил веки, напрягая зрение. Ему показалось, что фигуры в черном разительно отличаются от фигур в белом. Он постарался еще больше смягчить толчки и удары жеребца и вдруг понял, что разница между фигурами заключена не только в цвете одеяний, но и еще кое в чем.
        Во-первых, белых было никак не меньше десятка, а людей в черном - всего двое. А, во-вторых, те двое были мужчинами, а прочие - женщинами.
        Рыцарь всего один раз дернул поводья, и Букефаль послушно перешел на шаг. За спиной отчетливо слышался стук копыт Красотки и причитания Каля.
        Люди в черном на мгновение замерли, но потом, словно повинуясь неслышному приказанию, отвернулись от рыцаря. Один из них грубо подхватил ближнюю к нему девушку под локоть и потащил в шатер. Девушка пыталась отбиваться, но как-то нерешительно. Она будто чувствовала над собой власть человека в черном.
        Рыцарь положил меч на плечо и поехал вперед - прямо к шатру. Здесь, на широком лугу, он мог не опасаться неожиданной засады.
        Гильом Каль подскакал к де Феррану почти вплотную и рыцарь, не оборачиваясь, приказал ему немного отстать и сместиться чуть вправо - он знал, что левый глаз Каля видит хуже, и поэтому, решил он, «пусть старик хорошенько прицелится. Тетива на арбалете такая тугая, что стрела может и пробить мой доспех, если Гильом промахнется».
        Теперь рыцарь и его преданный спутник ехали, не торопясь, к шатру, и де Ферран мог хорошо разглядеть происходящее.
        Его удивило поведение девушек - всего их было одиннадцать, если не считать ту, что увели в шатер. Они выглядели какими-то неживыми, как тряпичные куклы. Не отрываясь, смотрели они на пламя дымного костра и тихонько покачивались из стороны в сторону, будто повинуясь ведомой лишь им мелодии.
        До шатра оставалось не более пятидесяти шагов, когда раздался страшный крик, исходивший из-под расписного полога. Человек в черном, стоявший у входа в шатер, как на часах, встрепенулся и направился к костру. Только сейчас рыцарь заметил небольшую чашу; человек что-то зачерпнул из нее и бросил в огонь. Яркая вспышка заставила кавалера зажмуриться; за спиной он услышал вскрик старого слуги. Когда де Ферран открыл глаза, то увидел, что дым окрасился зловещим черным цветом. Еще через мгновение из шатра показался тот, первый черный человек.
        Если и раньше в его движениях не было никакой почтительности, то теперь он казался просто грозным. Он волочил за собой девушку, запустив руку в ее густые волосы. Несчастная кричала и отбивалась, но ее мучитель был неумолим.
        Он бросил девушку наземь - легко и небрежно, как старый тюфяк, набитый соломой - и достал из складок своего балахона длинный нож с кривым лезвием. Остальные одиннадцать, как по команде, ничуть не смущаясь присутствием сразу двух чужеземцев (девушки казались чем-то одурманенными; они будто не замечали рыцаря и Каля), задрали подолы и крепко зажали их между ног. Затем они повалились на колени и, сжимая в руках белую материю, выставили куски легкой ткани перед собой.
        Де Ферран не видел лиц этих девушек - все они сливались для него в круглые бледные пятна - но он сумел хорошо различить капли крови, отпечатавшиеся на ткани. Девушки показывали эти алые капли так истово, словно в этом заключалось их единственное спасение.
        Человек в черном кивнул, словно хотел успокоить их, и шагнул вперед. Он нагнулся над лежавшей красавицей - длинные мощные ноги Букефаля незаметно сократили расстояние, поглотили его скорее, нежели голодный бродяжка пережевывает брошенный ему кусок хлеба, и де Ферран увидел, что она действительно красавица - и занес над головой кривой клинок.
        Больше всего рыцаря поразило это безразличное отношение к собственной персоне. Эти два человека в черном и одиннадцать девушек не проявляли к нему и его спутнику никакого интереса, словно благородный кавалер и его учитель были не более, чем видениями, соткавшимися из раскаленного воздуха.
        - Эй ты, пугало! - вскричал де Ферран. - Уж не собираешься ли ты сделать то, о чем я подумал?
        Человек с кривым ножом в руках даже не оглянулся. Он намотал густые распущенные волосы лежавшей на земле девушки на кулак, приподнял ее голову и поднес к тонкой белой шее свой чудовищный клинок.
        - Отвечай, смерд, когда с тобой разговаривает человек благородного звания!
        Но все было напрасно. Человек в черном стоял, раскачиваясь из стороны в сторону, и что-то бормотал себе под нос. С такого расстояния рыцарь не мог разобрать его слов; да и слова эти, скорее всего, принадлежали неизвестному путникам наречию.
        Глаза у мужчины закатились, из уголков узкого, как зажившая рана, рта, показались дорожки вязкой и обильной слюны. Он словно находился в каком-то мистическом трансе, равно как и все прочие свидетели готовящегося хладнокровного убийства.
        Рыцарь подумал, что стал нечаянным зрителем какого-то древнего и ужасного обряда. До сих пор, за долгие годы их скитаний, ему ни разу не приходилось видеть ничего подобного. И поведение человека в черном (жреца, как окрестил его про себя де Ферран) не оставляло никаких сомнений - он собирался убить несчастную; разрезать ей горло - от уха до уха.
        Рыцарь исторг из груди боевой клич, надеясь, что это заставит жреца остановиться и взглянуть на него. Но с тем же успехом он мог бы кричать и под водой. Никто из собравшихся у костра даже не взглянул в его сторону.
        Страшный кривой клинок на мгновение застыл. Рыцарь увидел, как острое лезвие вдавилось в белоснежную (настолько белую, что он не мог понять, где заканчивается одеяние и начинается трепетная девичья плоть) кожу.
        Слюна, стекавшая изо рта жреца, как длинный серебристый шнурок, коснулась лица обреченной девушки, и в этот момент она закричала - тонко и жалобно, как попавший в силки заяц.
        Этого рыцарь вынести не мог. Следуя обету, данному им пред ликом Пресвятой Девы, он должен был защищать всех униженных и обездоленных, не требуя за это никакой награды. Он погрузил острые шпоры в бока Букефаля и простер руку с зажатым в ней мечом пред собой. Всего лишь несколько секунд, несколько ударов сердца, несколько скачков Букефаля, полетевшего по воздуху, как птица, - и он оказался бы рядом с шатром и затем, легко повернув разящий клинок в стальном шарнире окрепшего за долгие годы бранных утех запястья, одним неуловимым движением отсек бы руку жреца по самый локоть, но… Он не успевал. У него не было этих секунд. Он не мог остановить безумца, который не видел вокруг себя ничего, кроме своего черного дела.
        - ГИЛЬОМ!!! - заорал рыцарь, пригибаясь к луке седла.
        Он знал, что слуга поймет его и без слов; за эти годы они научились понимать друг друга по отдельным жестам, изгибу спины, едва заметному движению бровей и шевелению губ.
        За спиной заржала Красотка: это Каль, намотав на левую руку поводья, остановил ее бег и превратил в послушный воле всадника камень. Теперь важно было только одно: успеет ли Каль хорошенько прицелиться? И еще - достаточно ли упругой и свежей окажется тетива? Не выбросит ли она легкую и прочную, с каленым наконечником, стрелу немного вбок?
        Рыцарь мчался, низко пригнувшись к холке Букефаля. Глаза его видели, как смуглая рука с кривым клинком в руке начинает свое губительное движение; как тонкая алая струйка скользит по матово блестящему лезвию, как девушка, чье лицо было искажено ужасом, бьется в руке жреца, безуспешно пытаясь вырваться…
        Но тонкий посвист рассекающей воздух стрелы, грозный, как шипение самой ядовитой в подлунном мире змеи, уже наполнил его ушные раковины и проник глубоко в мозг, останавливая привычный ход времени…
        Всем своим существом рыцарь ощущал полет убийственного снаряда, и… Он ничего не мог сделать. Букефаль нес его вперед, но вот стрела - рыцарю показалось, что он видел, как она опережает бег жеребца, но это наверняка только показалось, ибо полет ее был слишком стремителен для глаза - вырвалась из-за его спины и помчалась к намеченной цели… Или нет? Или мимо?
        Жрец…
        Лай… Сначала…
        Рычание, а потом - звонкий, заливистый лай. Разноцветная картинка сна дрогнула и поплыла, словно была нарисована гуашью на стекле, по которому лупят упругие струи весеннего ливня.
        Свист стрелы… Он еще был слышен…
        Но изображение уже пропало, и это означало только одно - сознание Пинта постепенно возвращалось в привычную реальность, хотя теперь он уже не мог бы с ходу сказать, какая из этих реальностей - дневная, или ночная, сновидческая - является более привычной.
        Он дернулся всем телом, будто хотел таким образом вернуться в свой собственный сон про рыцаря и его благородного - не по праву рождения, а по духу - спутника.
        Лай… Звонкое тявканье, а потом - злобное рычание.
        Пинт сразу не смог понять, откуда в его квартире взялась собака. Ведь он никогда не держал собак. И потом - этот свист раздался снова.
        Наверное, сон помог ему. Сам того не сознавая, он был готов. Свист знаменовал опасность - ведь именно так было в его сне.
        Пинт еще не успел открыть глаза, но его тело проснулось раньше, чем мозг. Мышцы спины превратились в пучки туго натянутых стальных тросов и взметнули его из постели прежде, чем он об этом подумал.
        Оскар слетел с дивана и покатился по полу. Свист достиг своей наивысшей точки, и затем последовал мягкий удар.
        С трудом разлепив глаза, он увидел, как над кроватью, словно облако разрыва, поднимается белая дымка, и в следующую секунду сообразил, что это летят перья из подушки.
        Перья… Их почему-то выбросило к самому потолку, и Оскар почувствовал, что у него просто нет времени раздумывать, отчего это произошло.
        Молниеносным рывком он попробовал подняться на ноги, но сильный удар в грудь опрокинул его на спину. И сразу же вслед за этим свист раздался опять. В сумраке квартиры ("судя по всему, - промелькнуло в мозгу Пинта, - еще не рассвело") он уловил какое-то зыбкое движение, словно колыхались разбавленные чернила.
        Оскар что было сил пнул ногой невидимого нападавшего и откатился в сторону.
        Свист стал таким оглушительным, что резал уши. Раздался глухой удар, от которого задрожал пол комнаты. Маленькая острая щепка впилась в щеку Пинта, взбадривая его не хуже, чем шпоры - Букефаля.
        Оскар скосил глаза влево - чуть подрагивая, из пола торчал длинный нож с кривым клинком. Булатная сталь матово блестела.
        Затем на нож будто опустилась тьма. Клинок перестал дрожать и, скрипя, полез из пола. Оскар не видел рукоять и не видел руку, сжимающую ее; но ведь если сон столь явственно вторгался в привычный мир, значит… Значит, нападавший был одет в черный балахон, не так ли?
        Словно в подтверждение его мыслям он услышал треск разрывающейся материи и сдавленное рычание.
        Пес - "ведь это Джек!" - бесстрашно набросился на нападавшего и рвал на нем его странную одежду. Он не мог достать его ногу - складки ткани забивались ему в пасть - но Джек продолжал бороться.
        Пинт понял, что медлить больше нельзя. Столь длительное балансирование на грани между сном и действительностью могло оказаться смертельным.
        Он встряхнулся, сбрасывая остатки сна, и сильным круговым движением попытался подсечь ногу ночного визитера. Визитера, который, как и жрец из его сна, был одержим только одной мыслью - убить Пинта во что бы то ни стало.
        Подъемом ноги он почувствовал, что попал во что-то упругое. Не слишком-то мягкое; скорее наоборот, незнакомец был похож на Терминатора - подобие живой плоти на стальном скелете. В ушибленной ноге вспыхнула боль, и Пинт подумал, что, ударь он чуть посильнее, мог бы и сломать лодыжку.
        И, однако - это было слишком хорошо, чтобы походить на правду, но все же - Оскар заставил нападавшего на мгновение покачнуться.
        Этого мгновения ему хватило, чтобы, сведя лопатки, подбросить тело почти на полметра от пола. Он резко согнул ноги и уперся босыми ступнями в прохладные половицы.
        Тьма ("Тьма? Да это просто черная тряпка!") над его головой снова сгустилась, и Пинт почувствовал дуновение воздуха, подгоняемого широкой полой балахона. Он резко увернулся (хотя боксировать Оскар прекратил сразу же, как закончил университет, и больше зал не посещал, но наработанные навыки сейчас ему очень пригодились) и поднырнул под руку атакующего, одновременно толкая его в грудь.
        Бороться Пинт не умел. Борьба для боксера - занятие ненужное и унылое. Поэтому он, собрав все силы, толкнул противника и моментально отскочил назад, почувствовав, как пол снова загудел - видимо, незнакомцу удалось вытащить нож. Огромный ятаган, которым янычары так ловко срезают головы своих врагов.
        Пинт отступал. В поясницу ему уперлась столешница. И опять - в который раз за последнюю минуту! - послышался свист.
        Клинок, по его ощущениям, был длиной не менее, чем в локоть.
        Пинт скрутил тело в крутую дугу и, отступая назад по еще более крутой дуге, ухватился обеими руками за край столешницы. Мгновение - и он стал раскручивать тело в обратную сторону, разгоняя хлипкий колченогий стол, как катапульта - снаряд.
        Раздался глухой удар, и за ним - треск. Дерево, не выдержав, затрещало и переломилось. Только сейчас Оскар впервые услышал сдавленный стон нападавшего. Это вселило в него дополнительные силы; ведь, если этот человек - а может, и не человек вовсе? - чувствовал боль, то его можно победить. Победить, то есть… Убить. Даже сейчас, когда на размышления не оставалось ни секунды, Оскар это четко понимал. Другого выхода у него не было.
        Стол не отскочил. Наоборот, встретившись с невидимым препятствием, он резко замедлился, но все же двинулся вперед - противник дрогнул и покачнулся.
        Пинт уперся в стол животом и навалился изо всех сил. Стол продвинулся еще чуть-чуть вперед. Тогда Пинт схватил столешницу и резко перевернул ее, как в каком-нибудь фильме, где герой в припадке ярости крушит все, что попадется под руку.
        Стол перевернулся и стал падать плашмя, погребая под собой невидимку в черном балахоне. Теперь уже Оскар давил всей грудью, и в следующий момент вся эта конструкция из тела нападавшего, тела Пинта и спасительной деревянной прослойки между ними, служившей щитом, полетела вниз.
        Упав, Оскар первым делом попытался нащупать лицо противника, но пальцы натыкались только на складки материи. Наконец он ощутил что-то острое и едва успел отдернуть руку - невидимые зубы звучно щелкнули, и, не будь Оскар таким проворным, он лишился бы по меньшей мере двух пальцев. А то и трех.
        Он снова вытянул руку, выставив большой палец. На этот раз палец уперся во что-то круглое и гладкое; эта округлость и гладкость ощущалась даже сквозь слой ткани. Оскар надавил изо всех сил, чувствуя, как это что-то, напоминавшее металлический шарик от комнатного бильярда, подалось и вдруг прыгнуло в сторону. Глаз!
        Вопреки растиражированным во множестве боевиков представлениям, его оказалось невозможно РАЗДАВИТЬ, но вот ВЫДАВИТЬ из глазницы оказалось сравнительно просто.
        Пинт услышал глухой, с трудом сдерживаемый вопль, вырвавшийся из груди нападавшего. Казалось, он был одержим идеей не просто убить Пинта, но сделать это как можно тише.
        Пинт вытащил палец из влажной впадины и, сжав кулак, ударил.
        Его тренер по боксу так и учил. "Удар должен быть коротким. Широкий замах - гибель для боксера".
        Пинта и еще нескольких наиболее перспективных ребят университетский тренер тренировал с особой жестокостью. Он вешал на стену пачку из 365-ти газет и заставлял колотить по ней голыми кулаками. Первый день - один раз правой и левой, после чего отрывал одну газету. Второй - по два раза, и отрывал другую. Третий день - по три, и так далее. В конце концов, наступал такой момент, когда его воспитанники триста шестьдесят пять раз лупили кулаками по голой стене - так, что штукатурка расходилась трещинами и осыпалась, обнажая рыжие кирпичи. Тогда они били по кирпичам, но кости пясти, как ни странно, оставались целыми.
        При этом тренер требовал, чтобы они не делали широкий замах; наоборот, вколачивали удары по короткой прямой, дополнительно помогая себе подкручиванием корпуса. Это был фирменный стиль университетской команды - короткий мощный удар. Наверное, поэтому они никогда не проигрывали.
        Сам тренер, мужик далеко за пятьдесят, невысокий, близорукий, как крот, с дряблой покрасневшей кожей, всегда оставался страшным бойцом. Однажды Пинт спарринговал с ним и был потрясен ужасающей мощью его маленьких жилистых кулаков.
        Тренер бил отовсюду, даже не давая себе времени задуматься. Стоило Оскару только начать атаку, попытаться достать его несильным, но "тревожащим" джебом, как тренер бил из-под руки по корпусу. Казалось, ему совсем не требовалось пространства для замаха. Даже с расстояния в каких-нибудь пять сантиметров он мог нанести разящий удар по ребрам, от которого темнело в глазах и перехватывало дыхание.
        При всем при том тренер за пределами боксерского зала выглядел вполне невинно и даже - жалко. Вечно в мятых несвежих брюках, свисающих пузырями на коленях, в грязной, пахнущей потом футболке и стоптанных кедах. И так - до тех пор, пока он не приходил в зал и не вдыхал кожаный запах груши и боксерских перчаток.
        Он до конца жизни остался бойцом; ажизни за порогом зала для него просто не существовало.
        В последний раз Пинт дрался пять лет назад - в маленьком городке с красивым названием Горная Долина. Тогда ему пришлось отправить в аут Шерифа, и Оскар сделал это совершенно беззлобно, только потому, что так было в тот момент необходимо.
        Но сейчас он почувствовал, как все его мышцы (не мозг, "сознание должно оставаться ясным", - учил тренер) наливаются кипящей злобой, заставляющей их сокращаться гораздо быстрее, чем обычно.
        Пинт, не глядя, вколачивал удары, как в голую стену. Он не видел лица противника, но, единожды попав в цель, уже знал, что не упустит ее. Еще один из бесценных уроков учителя: "Руки должны быть такими же зрячими, как глаза. И даже - более зрячими".
        Цель остановилась. Пинт потряс ее, сумел остановить, и теперь костяшки находили цель сами, притягивались к ней, как сильные магниты.
        Он бил, чувствуя, что цель с каждым ударом становится МЯГЧЕ и ПОДАТЛИВЕЕ. Сначала он слышал противный хруст тонких ломающихся костей лицевого скелета и хриплые придыхания, издаваемые при каждом ударе человеком в черном. Затем эти звуки стали глуше, тише и потом совсем исчезли.
        Он бил, не зная, сколько все это продолжалось. Внезапно проснувшимся и обострившимся до предела чутьем бойца он чувствовал, что нанес не менее полусотни ударов, но… У него никогда не уходило на это более минуты. А сейчас, когда цель была неподвижна и не сопротивлялась, должно быть, и того меньше.
        Пинт замер, прислушиваясь. Слабое, угасающее, УХОДЯЩЕЕ дыхание, и больше ничего. Затем дыхание сложилось в еле слышный шепот.
        - Мазин дже-е-е-ннн…
        Потом - хрип, за ним - еще один звук, словно умирающий что-то с усилием глотал, и… Все.
        Пинт лежал на столе, не шелохнувшись, ловя каждый шорох. Но в комнате было тихо. Даже Джек больше не лаял и не рычал.
        Их сливающиеся дыхания были почти не слышны; только Пинт дышал в размере три восьмых, а Джек - на четыре четверти.
        Затем Оскар, осознав, ЧТО же именно только что произошло, задрожал. Остаточный адреналин сотрясал уже обмякшие мышцы.
        Желая унять эту дрожь, он тяжело поднялся и принялся ходить по комнате, не решаясь подойти к черному пятну, лежащему на полу. Потом наконец он собрался и пошел на кухню. Взял коробок спичек и вернулся в комнату.
        Пинт на ощупь отодвинул столешницу - стол ответил хрустом сломанных мебельных суставов - и опустился на колени.
        Он нашел то место, где совсем недавно была голова, и коснулся пальцами тряпки. Теперь она была мокрой и липкой; она отрывалась от ТОГО, что скрывала, с трудом, как лейкопластырь.
        Оскар чиркнул спичкой и ужаснулся. ТО, что когда-то, безусловно, было человеческим лицом, теперь напоминало страшное месиво. Осколки костей пронзили кожу и торчали в разные стороны. Пинту пришло на ум сравнение с игольной подушечкой. Или - с ощетинившимся ежом.
        Он с трудом подавил подступивший к горлу комок тошноты, вскочил на ноги и убежал на кухню.
        Он ожидал, что проснувшиеся соседи начнут стучать в стены, а то и звонить в дверь, но, видимо, их битва была намного тише, чем он думал.
        Где-то справа пророкотал водопадом унитаз, пошипел немного, набирая воду в белую фаянсовую утробу, и снова затих.
        Пинт сидел на кухне, вглядываясь в бледнеющую с каждой минутой синь за окном, и горько жалел о том, что у него не было сигарет.
        Клацая тупыми когтями, из комнаты пришел Джек и, потершись о его ногу, устроился рядом. Он развернулся задом к комнате и положил морду на вытянутые передние лапы. Пес был тих и молчалив. Казалось, вся его поза говорила: "Ну да, мы с тобой сделали ЭТО. Но ведь у нас не было другого выбора. За меня можешь не волноваться - я никому ничего не скажу. Лучше подумай, как нам выбраться из этого дерьма".
        Пинт ласково почесал его за ухом, как сообщника, а потом снова уставился в окно. Мягкими волнами, катящимися с востока, на Александрийск стремительно надвигался рассвет.
        Когда совсем рассвело, Оскар встал и, по-прежнему стараясь не смотреть на тело, простертое на полу, прошел в комнату. Здесь он отодвинул шкаф, достал из тайника сверток в тонкой коже, и, собрав одежду, оделся.
        Тетрадь он засунул за пояс джинсов, на живот. Нашел поводок и пристегнул к ошейнику Джека. Затем в последний раз окинул взглядом свою убогую квартирку (на пол он не смотрел) и, мысленно с ней простившись, вышел на улицу.
        В десять он обещал быть у библиотеки; значит, у него в запасе - почти пять часов.
        Он вышел из дома и пошел слоняться по просыпающемуся городу.
        "Хорошо, что со мной Джек, - думал он. - Гуляющий спозаранку собачник не вызывает ненужных подозрений. Вот если бы я был один…".
        Но об этом он старался не думать. Совсем другая картина занимала его мысли. И, похоже, он начинал догадываться, что ОБЩЕГО было у пропавших девушек.

* * *
        Стратонов и сам не понимал, зачем он это делает. Может, ему просто хотелось предупредить Юлю о грозящей опасности?
        Да, наверное, так, хотя, если их с Пинтом предположения окажутся верными, Юле-то как раз опасность и не грозила.
        И все-таки он не мог не волноваться за нее. "Я хочу убедиться, что с ней все в порядке", - решил он и отправился в 315-ую.
        - Кто там? - спросил из-за двери ее голос.
        Странное дело - прошло каких-нибудь два дня, но теперь этот голос казался ему самым чарующим из всех, что он когда-либо слышал.
        "Кто там? А кого ты ждешь?" - подумал он и ответил:
        - Юлия… Валентиновна. Это Стратонов. Евгений… Я… из милиции. Откройте, пожалуйста.
        Дверь открылась, и на пороге возникла знакомая стройная фигурка. Стратонов не смог удержаться от глуповатой улыбки.
        - С вами все нормально?
        Юля пожала плечами.
        - Со мной-то - нормально. Но вот то, что происходит… Вряд ли это можно назвать нормальным.
        Евгений согласно закивал.
        - Да, да… Я все понимаю… Мы делаем все возможное… Но… Вы, конечно, правы, - за спиной Юли он увидел ее соседку - ту самую пухленькую простушку, которой уж наверняка ничего не грозило. Девушка сидела на кровати, подтянув колени к груди, и испуганно смотрела на Стратонова.
        - Да, вы правы, - виновато повторил Стратонов.
        - Скажите, это что? Продолжается? Еще кто-то пропал? - спросила Юля.
        Евгений перевел взгляд с нее на соседку.
        - Я… как раз хотел бы поговорить об этом. Если вы не возражаете, конечно, - поспешно добавил он.
        Юля все поняла. Она обернулась к Ксюше:
        - Я скоро приду, - вышла в коридор и аккуратно прикрыла за собой дверь.
        - Пойдемте в читальный зал на четвертом этаже, - предложил Стратонов.
        - Там размещается ваш штаб?
        - Ну да.
        Они прошли по гулкому коридору и поднялись на четвертый этаж, не проронив ни слова. Затем Стратонов открыл "читалку" игалантно пропустил девушку вперед.
        Он разложил на столе свои списки и фотографии. Надо было с чего-то начать. Он начал издалека.
        - Видите ли, это крайне запутанная история, и я… Признаюсь честно, у меня даже нет ни одной приемлемой версии происходящего.
        Юля сидела напротив него и внимательно смотрела на Стратонова. Евгения это немного приободрило.
        Она не перебивала, не торопила, не поддакивала, - она просто смотрела.
        Стратонов откашлялся.
        - Так вот, ситуация вкратце такова. Вдруг, ни с того, ни с сего, из общежития начинают исчезать абитуриентки. Что с ними происходит? Благодаря Вам, - Стратонов поклонился, - и вашему свидетелю, - эти слова он произнес как-то быстро, скомканно, - мы приблизительно знаем, что случилось с вашей соседкой, Аленой Шиловой… Но и только. А остальные?
        - Остальные? - произнесла Юля.
        - Да. На сегодняшний день - точнее, вечер - исчезло уже пять девушек.
        - ПЯТЬ? - с ужасом прошептала Юля, и Стратонов понял, что она этого еще не знает. Ну ничего - все равно ведь узнает, не так ли?
        - Да, - твердо сказал он. - Уже пять. Причем - за очень короткий промежуток времени. Все это наводит на мысль, что исчезновения носят не случайный характер. Видимо, они заранее спланированы и очень четко осуществлены. И, казалось бы, нет никаких зацепок…
        Он выдержал эффектную паузу. Юля молчала, но в ее глазах он прочел красноречивый вопрос: "Ну, и?".
        Стратонов присел на край стола и нагнулся к девушке.
        - Но, знаете ли, я стал анализировать ситуацию. Ведь не может быть, чтобы девушки исчезали без причины? Значит, она есть. Но в чем она заключается? И это… - он погрозил пальцем. Так делал их лектор по криминалистике, когда хотел обратить особое внимание на ту или иную фразу. - Очень важный вопрос. А чтобы на него ответить, надо понять, что между ними общего. Допустим, что ВСЕ пропавшие девушки были похищены - именно так, как это случилось с вашей соседкой. Допустим, что они не отправились со своими возлюбленными в романтическое путешествие… В Крым, например, - Стратонов почувствовал, как покраснел, и понял, что зря это он начал насчет Крыма. - Допустим, что они не сбежали домой, и все такое… Предположим, что их действительно ПОХИТИЛИ. Тогда должны остаться какие-то следы… И я эти следы нашел!
        Он как бы мельком, невзначай, взглянул на Юлю и понял, что его слова достигли цели. Теперь она смотрела на него чуть ли не с восхищением.
        - Я сразу заметил, - некоторые частности он решил опустить, поэтому сказал "сразу", - что в личных делах всех пяти пропавших не хватает одной фотографии. Вы думаете, это случайно? Вероятность такого совпадения… - это тоже было напрасно. Из теории вероятности он знал только задачу про "орла" и "решку". Но Стратонов выкрутился. - Ничтожно мала. Но самое интересное то, что всего таких личных дел - с недостающей фотографией - двенадцать. Ровно двенадцать.
        Он сам не знал, почему выделил число. Ему, например, число "12" ровным счетом ничего не говорило. Но Юля поняла его по-своему.
        - Поэтому вы здесь, да? - шепотом, будто их кто-то мог подслушать, спросила она. - Вы… охраняете оставшихся?
        Она сказала это таким тоном, в котором безошибочно угадывался следующий вопрос: "И меня - тоже?". Евгений значительно кивнул и похлопал себя под мышкой, где в кобуре висел пистолет.
        - Охряняем, - веско обронил он. - И, я думаю, на этом исчезновения прекратятся.
        На лице девушки появилась какая-то блуждающая улыбка. Она вдруг стала пристально изучать свои руки. Время от времени она переводила взгляд с рук на Стратонова и, странно улыбнувшись, снова опускала глаза.
        Евгений упивался произведенным впечатлением. Это был его маленький триумф. Немного снисходительно, с мудрой отеческой улыбкой, он смотрел на Юлю и любовался ею. Кажется, он сумел ей показать, кто здесь по-настоящему достоин внимания.
        Поэтому прозвучавший вопрос поставил его в тупик. Он как-то даже перестал задумываться над этим; совершенно упустил из виду, наивно полагая, что проблема уже ПОЧТИ решена.
        Юля вдруг подняла голову и спросила его: жестко, в лоб.
        - А как же вы собираетесь искать пропавших? И где?
        Ощущение было такое, будто кто-то вогнал ему в живот осиновый кол. Он глубоко вздохнул, словно выпуская ту глупую беспричинную радость, копившуюся в нем, и пробормотал:
        - Это… Этого я пока не знаю.

* * *
        Юля улыбнулась - немного высокомерно, как показалось Стратонову. Она подошла к столу и, не спрашивая разрешения, стала задумчиво перебирать фотографии.
        - А может… - она сама удивилась - как ей в голову могла придти такая ужасная мысль? - Может, их уже нет в живых..?
        Среди снимков она нашла фотографию Алены. Юля отложила карточку в сторону. Стратонов машинально добавил еще четыре.
        - Это те, кто пропал? - спросила Юля.
        - Да.
        Евгений почесал в затылке.
        - Видите ли, чтобы их найти, надо понять, кому и зачем они потребовались? Но…
        "Кому и зачем они потребовались…". Юлю вдруг словно что-то ударило. Одна простая мысль… Слабое, пока ничем не подкрепленное предположение… Его обязательно надо обсудить…
        Юля задумалась. Она пристально посмотрела на Стратонова.
        "Нет, вряд ли это стоит обсуждать именно с ним. Скорее всего, он просто посмеется, если вообще станет меня выслушивать. Ему это не покажется веской причиной - хотя бы потому, что это связано только с Аленой. Но… Если он прав, и похищения девушек - дело рук одного и того же человека, или одной и той же преступной группы, тогда, найдя Алену, я смогу найти и остальных. Разве нет? В конце концов, это я привела ему свидетеля похищения. Почему я не могу проверить свое предположение самостоятельно? Точнее, с Пашкой?".
        Она почувствовала, как ее охватывает нетерпение. Этот вяло соображающий долговязый опер за два дня расследования умудрился найти только недостающие фотографии в личных делах. И все. Стоит ли брать его в союзники?
        Юля колебалась недолго.
        - Извините, Евгений. Мне пора спать.
        Стратонов был несколько обескуражен этим заявлением.
        "Им всем пора спать. Сначала - этот чокнутый ясновидящий, теперь - она. Можно подумать, я никогда не сплю. А им, видите ли, надо".
        - Да, конечно. Уже поздно, а у вас, наверное, скоро очередной экзамен.
        Длительной и задушевной беседы - то, на что он так рассчитывал - не получилось.
        - Вы все же будьте, пожалуйста, осторожны, - заметил он. - Не выходите никуда одна из общежития.
        - А я и не выхожу. Одна, - Юля намеренно выделила "одна", и от этого у Стратонова все в животе оборвалось.
        Он с тоской посмотрел на ее шею - посмотреть в глаза почему-то не решился - и сказал:
        - Спокойной ночи! Простите за беспокойство.
        - Всего хорошего, - ответила бессердечная красавица и пошла прочь из читального зала.
        Дойдя до лестницы, Юля не удержалась и вприпрыжку поскакала вниз. Она ворвалась в свою комнату, насмерть перепугав бедную Ксюшу, и бросилась к Алениной кровати.
        Дневник в синем дерматиновом переплете лежал под подушкой. Юля схватила его и повернулась к соседке.
        - Пожалуй, ты права. Давай запремся. Он мне ТАКОГО наговорил!
        Долго упрашивать Ксюшу не пришлось. Она будто ждала этих слов. Юля подивилась проворству, с которым Ксюша ринулась возводить баррикаду. Когда с бастионами и эскарпами было покончено, будущий экономист с замиранием спросил:
        - Юлечка… А ЧТО он тебе наговорил?
        Юля к тому времени уже дочитывала вторую страницу толстого дневника.
        - А? - она с трудом оторвалась от чтения. - Ты никому не скажешь?
        - Могила! - заверила Ксюша, и по ее глазам было видно, что она разболтает все, всем, и при малейшей возможности.
        - Видишь ли… Это - секретная информация. В милиции подозревают, что где-то неподалеку открылась тайная косметологическая клиника. Туда приезжают богатые старухи, и им за огромные деньги пересаживают органы молодых девушек. Ну, ты сама понимаешь, какие органы…
        Ксюшино лицо стало белее подушки. Желая отвязаться от нее - по крайней мере, на эту ночь - раз и навсегда, Юля оценивающе сощурила глаза.
        - Кстати, подруга… А у тебя - красивая грудь. Я бы на твоем месте… - она загадочно улыбнулась и щелкнула языком.
        - Ой! - завопила толстуха, комкая в ладонях пышную - спору нет! - но уж больно бесформенную женскую гордость. - Ой! - повторила она и накрылась одеялом.
        Больше она не произнесла ни слова. Лежала, отвернувшись к стене, и тихонько скулила.
        А Юля продолжала читать Аленин дневник. И чем дальше читала, тем больше убеждалась, что она - на правильном пути.
        Рано утром, едва рассвело, она побежала в умывальник. Ксюша ходила за ней, как привязанная, и даже попросила покараулить ее у двери туалетной кабинки.
        "Немного перестаралась, - решила Юля. - Впрочем, ей небольшой стресс только на пользу. Может, похудеет".
        В шесть утра она подбежала к сторожевой будке и спросила у бабульки разрешения позвонить.
        - Ну, давай, милая, пока Людмила Игнатьевна не пришла, - сонно сказала бабулька и подвинула здоровенный аппарат из черного эбонита, больше напоминавший скульптурную композицию в городском сквере, нежели обычный телефон.
        Юля набрала номер Пашкиного мобильного.
        - Паша! Это я!
        - Кто "я"? - пробурчал недовольный голос.
        - Рыцарь! Это твоя Прекрасная Дама! - воскликнула Юля.
        Голос моментально изменился.
        - Божественная, если ты меня сейчас не видишь, то сообщаю - я преклонил колени пред вашим дивным образом.
        - Вольно! - Юля была милосердной. - Послушай, Паша, мне срочно надо тебя увидеть. Это очень важно.
        - Не сомневаюсь. Мне, кстати, тоже нужно тебя увидеть.
        - Ты можешь подойти к "общаге"? Часикам к девяти?
        - Отведу коня в химчистку, перекрашу в белый цвет и ровно в девять буду ждать тебя у порога "дома перезрелых".
        - В смысле?
        - Ну, так мы называем "четверку".
        - "Перезрелых", значит? - с притворным негодованием спросила Юля.
        Пашка не растерялся.
        - Приятные исключения лишь подтверждают правило. А на тебя, пленительная, никакие правила не распространяются.
        - Ладно. Считай, прощен. В девять я тебя жду.
        - Лови каждый звук. Услышишь стук копыт - можешь спускаться.
        - Боюсь, от нетерпения я выпрыгну в окно.
        - Ого! Снежная Королева начала таять?
        - Снежная Королева уже кипит! Ну все, пока. Целую.
        - Пока, - ответил рыцарь и повесил трубку.
        Они бы очень удивились, узнав, что их игра в Рыцаря и Прекрасную Даму становится чем-то большим, чем просто игра.
        Им не хватало Книжника. А он, оказывается, все время был где-то рядом. Просто они еще не знали об этом.

* * *
        Стратонов опаздывал на встречу с Пинтом.
        Вчерашний день закончился из рук вон плохо. Но все это были цветочки по сравнению с тем, как начался сегодняшний.
        В половине девятого он позвонил - с того же самого телефона, что и Юля - домой, маме. Мама Стратонова была очень чуткой женщиной. Она считала, что видит своего сына насквозь, и ничто не могло поколебать этой убежденности. Проблема заключалась в другом - мама чувствовала все, что происходило с сыном, но с точностью до наоборот.
        Когда в прошлом году у Евгения случились два мимолетных романа, так и не нашедшие логического завершения, и он несколько раз не ночевал дома, о чем заблаговременно предупреждал родительницу, мама начинала причитать в трубку, что он выбрал не ту работу, и что его обязательно подстрелят, и что она будет звонить его начальнику, чтобы поберег ее единственного сына.
        Сейчас же, когда Евгений под большим секретом поведал ей, что дела службы не позволяют ему придти домой и еще неизвестно, когда позволят, мама сухо сказала:
        - Я не ожидала от тебя такого легкомыслия. Ты сначала должен был меня с ней познакомить.
        Стратонов принялся возражать, что знакомить-то как раз не с кем (или - сразу со всеми двенадцатью?), но мама была непреклонна.
        - Порядочная девушка прежде знакомится с родителями, а потом уже тащит мужчину в постель. Надеюсь, ты не забыл зайти в аптеку? В стране - эпидемия СПИДа, если ты не помнишь!
        - Мама, ну при чем здесь СПИД? - попытался вставить Стратонов, но мама воскликнула. - Не перебивай меня! Так вот, Евгений! Ты совершаешь большую ошибку! И я очень хочу, чтобы все это… - ему показалось, что он видит презрительную гримаску, искривившую ее лицо, - прошло без печальных последствий.
        И мама бросила трубку.
        Евгений вздохнул, натянуто улыбнулся бабульке, внимательно прислушивавшейся к обрывкам разговора, и поспешил в отделение.
        Придя на службу, он понял, что их с мамой желания странным образом совпадают. Ему бы тоже очень хотелось, чтобы все это - но не то, о чем думает мама - прошло без печальных последствий.
        Однако надеяться на это не приходилось. В девять начальник был уже у себя в кабинете, и дежурный, сочувственно кивнув, сообщил, что Блинников рвет и мечет в ожидании незадачливого детектива. Тренируется - с тем, чтобы начать рвать и метать его, несчастного Стратонова.
        Ну да. Стратонов побежал вверх по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, что означало у него крайнюю степень служебного рвения.
        В кабинете его ожидал еще один сюрприз. Напротив начальника сидел срочно вызванный из отпуска Михаил Климов, и его синее после вчерашней рыбалки лицо (после той рыбалки, на которую можно и не брать удочку - только стакан и бутылку с закуской) недвусмысленно говорило о том, кто послужит громоотводом для его вполне законного гнева.
        - Ну что, Эраст Фандорин? Расскажи читателям о своих новых похождениях!
        Когда начальник был в добром расположении духа, то называл Стратонова Пинкертоном, а когда с трудом скрывал гнев - не иначе, как Эрастом Фандориным, особо упирая на слово "Эраст". Он делал это таким образом, словно намеренно проглатывал начало, а уж "Эраст" произносил раскатисто и звучно.
        Сбиваясь и путаясь, Стратонов начал рассказывать. Про Пинта он упоминать не стал, резонно рассудив, что это будет уж чересчур.
        Евгений поведал о неожиданном озарении, которое посетило его перед крыльцом административного корпуса, о двенадцати личных делах, в которых недоставало одной фотографии и об импровизированном собрании потенциальных жертв в читальном зале. Он только собирался поделиться со старшими коллегами своими грандиозными (хотя и не слишком конкретными) планами, как вдруг Блинников с размаху хлопнул мясистым кулаком по столешнице.
        Видимо, этот удар мучительной болью отозвался в иссушеных мозгах Климова, потому что он сморщился и даже закрыл глаза.
        - Хватит! - заорал начальник. - По твоей милости это дело приобретает слишком большие масштабы! К обеду о нем будет говорить весь город! Мне уже звонили из газеты, - он ткнул пальцем в телефон, словно Стратонов и сам не мог сообразить, как это можно позвонить, - и просили дать подробную информацию. А спустя пять минут - из ГУВД. Дело берет на контроль прокурор города! В общем, так. Пока не будет конкретных результатов - домой ни шагу! Что с этой машиной?
        - Объявили в розыск, но…
        - Свидетели? Есть свидетели?
        - Только один…
        - Больницы, морги, неопознанные трупы?
        - Я пока не… - начал оправдываться Стратонов.
        Громогласный рев начальника сорвался на зловещий свистящий шепот.
        - Бегом. БЕГОМ! Старший - Климов. Ты переходишь в его полное распоряжение.
        - Слушаюсь…
        Стратонов, пятясь, вышел из кабинета. За ним нетвердой походкой последовал Климов. Евгений на всякий случай распахнул перед ним дверь пошире.
        В коридоре Климов сказал:
        - Ты… это… Понял, что надо делать?
        - Угу, - кивнул Стратонов. - Только знаешь, вчера из общежития пропала еще одна девушка. Она ушла в библиотеку и не вернулась. Надо бы проверить. Может, ты - по больницам и моргам, а я - в общежитие и библиотеку?
        Климов, прикрыв глаза, размышлял.
        - Пошли-ка на улицу. Там сообразим.
        Они вышли на улицу.
        - Вот что, - начал Климов. - Мне шеф уже все рассказал. Зацепок пока никаких. Будем отрабатывать стандартную программу - ловить широким бреднем, - он икнул и помахал ладонью у рта, разгоняя запах перегара. - Ты прав. Иди-ка ты сам в библиотеку, а я - в больницу. Надо еще в аптеку заглянуть, за аспирином.
        Евгений понимающе кивнул - на территории университета аптеки не было. Равно как и торговых палаток с холодным пивом.
        Посещение одного из этих заведений могло поправить самочувствие Климова, но Стратонов почти не сомневался, чему он отдаст предпочтение.
        - Сбор - в двенадцать, - хрипло сказал Климов.
        - В отделении?
        Климов с тоской посмотрел на Стратонова.
        - Нет. Лучше где-нибудь… На воздухе.
        - А-а-а…
        - Знаешь закусочную "Зеленый огонек" на Первомайской?
        - Ага.
        - Подгребай туда. Там у них все из холодильника, в разлив, и цены божеские.
        - Понял.
        - Ну, до встречи… Эраст, - сказал Климов и, морщась, побрел по направлению к ближайшей палатке.
        Стратонов тем временем вернулся в женское общежитие, поднялся в 405-ую комнату и справился, не появилась ли Надежда Павлова? Он был почти уверен в том, какой ответ он получит. Девушка не пришла.
        - Пойдите в отделение милиции и подайте заявление об ее исчезновении, - произнес он ставшую почти привычной фразу.
        Затем он спустился вниз, к комендантше. Проходя мимо третьего этажа, он почувствовал, что сердце учащенно забилось, но Юлю он не встретил. Может, оно и к лучшему. После бессоной ночи его лицо побледнело и осунулось, а глаза покраснели.
        Стратонов показал комендантше список из шести девушек и распорядился поселить их в две соседние комнаты.
        Затем он выбежал из "четверки" ипомчался в библиотеку. Часы на руке показывали десять утра. Он опаздывал на встречу с Пинтом.

* * *
        Стратонов пришел к Александрийской библиотеке в четверть одиннадцатого, но, против своего ожидания, Пинта там не обнаружил. Он усмехнулся.
        "Ну, а чего ты еще хотел? Ведь с самого начала было видно, что он не в себе".
        Однако отсутствие добровольного помощника ничего не меняло в его планах. Стратонов вошел в здание и долго блуждал между стеллажами, отыскивая дежурного библиотекаря.
        В помещении было прохладно и тихо. Наконец ему удалось найти маленькую вертлявую женщину лет сорока - единственную живую душу в этом храме книг.
        Он предъявил удостоверение, достал из кармана фотографию пропавшей ("последней пропавшей", - сказал он про себя) Надежды Павловой и спросил женщину:
        - Вы не видели вчера эту девушку?
        Женщина взглянула на снимок и отрицательно покачала головой.
        - Нет. Я вчера ушла рано, около четырех. Может быть, Владимир Игоревич ее видел? Он оставался здесь до самого закрытия, до восьми.
        - Владимир Игоревич? Это кто?
        - Он - наш хранитель. Владимир Игоревич Демьянов.
        - Вот как, - у Стратонова еще оставалась последняя надежда. - Скажите, могу я его видеть?
        Женщина пожала плечами. Ее маленький рот, накрашенный ярко-алой помадой, сложился в одну точку.
        - К сожалению, его пока нет. Он задерживается. Я ума не приложу, что с ним могло случиться. Обычно он такой пунктуальный. За все девятнадцать лет, что я здесь работаю… - женщина осеклась. Такой продолжительный срок работы мог означать только одно - что она гораздо старше, чем кажется на первый взгляд. Она недовольно поджала губы - еще одна гримаска, теперь ее рот напоминал алое "тире" - досадуя на собственную оплошность, и продолжила, - он не опаздывал ни разу. Наоборот, приходил раньше всех…
        - Хорошо.
        Стратонов некоторое время раздумывал, стоит ли ему ждать неизвестного хранителя. Воображение нарисовало ему стандартный образ - лысый сгорбленный старичок, чьи глаза многократно увеличены толстыми линзами в роговой оправе. Наверняка одинокий и, как все по-настоящему одинокие люди, помешанный на своей работе.
        - Я зайду попозже, если не возражаете.
        - Конечно, - новая гримаска. Косая ухмылка. Яркий ротик - как яйцо Фаберже: острый конец справа, тупой - слева. И два пожелтевших зуба со следами помады. - Заходите, угощу вас чаем.
        Стратонов очень остро ("видимо, я все же озабоченный…") реагировал на любые проблески женского внимания к своей персоне. Он услышал, как сам собой, независимо от его воли, изменился его голос. Он звучал немного приглушенно и с какими-то похотливыми модуляциями.
        - Конечно. Буду очень рад.
        Он пошел по огромному залу к выходу и все время чувствовал на своей спине ее липкий взгляд, который, безусловно, отнес на счет своего мужского обаяния.

* * *
        Стратонов осторожно притворил за собой тяжелую дубовую дверь с медным кольцом и, обогнув фонтан, побрел по дорожке, усыпанной мелким хрустящим гравием.
        Впереди, по правую руку, показались густые кусты акации с желтыми, словно маленькие огоньки зажигалки, цветками. В детстве Стратонов очень любил срывать маленькие темно-зеленые стручки, аккуратно потрошить их и ломать посередине, делая таким образом немудреную пищалку. А может, гуделку.
        Старые, почти двадцатилетней давности, воспоминания настолько увлекли его, что он не заметил легкий шорох, донесшийся из-за кустов. Поэтому он оказался не готов, когда неожиданно сильная рука ухватила его за ворот пиджака и потащила вглубь зарослей, а вторая, не менее сильная, зажала рот, лишая возможности дышать и вообще - издать хоть какой-нибудь членораздельный звук.
        Его ноги оторвались от гравийной дорожки, и Стратонов, царапая лицо об острые ветки, исчез в кустах акации. Исчез - как сгинул.
        Он пробовал запустить руку под пиджак, чтобы достать пистолет, но все напрасно. Пальцы, крепкие, как стальные наручники, продолжали держать его. И вырваться было невозможно.

* * *
        Юля сгорала от нетерпения. Едва стрелки на ее часах показали девять, она рванулась было к выходу, но потом, вспомнив, что подаркам от высокого ординатора доверять не стоит, заставила себя присесть на кровать.
        - Юля! Пожалуйста, не уходи! - просила Ксюша. - Я так боюсь оставаться одна!
        - Не бойся! - она подумала, что бы еще такое сказать, чтобы успокоить соседку. - Говорят, мода на пышную грудь прошла.
        - Да?
        - Угу. Теперь больше ценятся этакие женщины-мальчики. Тонкие, худые, с короткой стрижкой, - она взглянула на часы. Минутная стрелка ползла по циферблату с удручающей медлительностью. - Который час?
        - На моих - без пяти.
        - Ну ладно. Еще десять минут - и пора.
        Юля положила Аленин дневник на колени и наугад раскрыла на первой попавшейся странице. Странно, но теперь она знала его почти наизусть.
        Толстая тетрадь в синем дерматиновом переплете не дала ей сегодня спать. Юля прочитала ее от корки до корки, и так и не смогла оторваться. Дневник давал сто очков вперед любому из романов Литвиновых - чтению, наиболее почитаемому в родном Ковеле.
        Десять минут, чтобы немного опоздать. Коли она - Прекрасная Дама, то должна немного опоздать. Женщина - мягкое вещество, заполняющее собой недостающий объем, и если мужчина (или парень с конским хвостом, какая разница?) смотрит на нее немного снизу вверх, то она обязана смотреть на него сверху вниз. Но - не более, чем пять минут. Иначе все может измениться.
        Она заставила себя высидеть эти пять минут, подхватила легкую ветровку и направилась к выходу.
        На улице было жарко, и Юля надела только шорты, доходящие до середины бедер, и белую хлопчатобумажную футболку. Ветровка никак не вязалась с этим почти пляжным нарядом, но она хотела спрятать таким образом дневник.
        Она вышла из общежития и увидела Пашку, стоявшего рядом с крыльцом. Пашка нервно курил, то и дело поднося сигарету ко рту.
        Заметив Юлю, он, не глядя, выбросил окурок и улыбнулся.
        - А где белый конь? - игриво спросила Юля.
        - Околел за углом, - ответил Пашка.
        Юля замедлила шаг. Она стояла на три ступеньки выше него и пока не собиралась спускаться.
        - Какая жалость! Какой же ты теперь рыцарь - без коня?
        Пашка пожал плечами.
        - Самый что ни на есть обыкновенный. Ты полагаешь, было бы лучше наоборот? Чтобы я околел, а он - пришел?
        - Нет. Это тоже - не самый лучший вариант.
        - Тогда чем ты недовольна? Спускайся, давай лучше поцелуемся.
        - Ну-у-у…
        Он не стал дожидаться - одним скачком преодолел три ступеньки и крепко стиснул ее в объятиях, а потом звонко расцеловал в обе щеки.
        - Я соскучился.
        Юля мягко отстранилась.
        - Паша, мне надо с тобой кое-что обсудить.
        - Я тебя слушаю.
        - Но только не здесь. Это очень серьезно.
        - Да? Это опять связано с твоей подругой?
        Юля оглянулась. Она, сама того не замечая, постепенно втягивалась в новую игру. А эта игра требовала таинственности и хотя бы минимальной конспирации.
        - Пожалуйста, не надо говорить об этом так громко.
        - Как скажешь.
        - Где мы с тобой вчера были?
        - В "Зеленом огоньке"?
        - Ага. Пойдем туда.
        - Мать, - Пашка выглядел удивленным. - Сейчас девять утра, они еще не открылись.
        - Да?
        - Конечно. Они открываются в двенадцать. Пошли, погуляем по парку. Там тоже тихо и никого нет.
        Юля прикинула и решила, что тенистые аллеи парка вполне подойдут. К тому же, несмотря на довольно раннее утро, на улице было уже очень жарко и душно. А в городском парке… Почему бы и нет? В столь ранний час гуляющих должно быть немного. Нет, парк - это хорошая идея.
        - Пойдем, - согласилась она.
        Они шли до парка пятнадцать минут и болтали о всякой веселой ерунде. Пашка держал ее за руку, и Юля не возражала; наоборот, ей это даже нравилось.
        Едва они вошли через старые, покосившиеся распахнутые ворота, недавно выкрашенные свежей зеленой краской, как Юля поняла, что городской парк - самое подходящее для секретов место.
        Может, дело было в раннем времени - молодые мамочки с детьми еще не успели выйти на первую прогулку, а может, в чем-то другом; впокое, хранимом древними раскидистыми липами с толстыми корявыми стволами.
        Они пошли далеко вглубь, держась за руки и целуясь на ходу. Быстрые, легкие, вовсе не слюнявые, а сухие и горячие поцелуи, которыми Пашка осыпал ее лицо, не вызывали в Юле ни наигранного возмущения, ни желания отстраниться. Напротив, все это было очень кстати - и прохладная тень лип, и густая листва, скрадывающая все звуки, и ощущение обладания жгучей тайной, и… Пашкины поцелуи.
        Наконец они забрались в самый дальний и глухой уголок парка. Здесь стояла массивная деревянная скамья с узорными чугунными боковинами. Нижние поперечные планки давно кто-то уже выломал, поэтому Юля и Пашка, недолго думая, забрались на спинку.
        Пашка попробовал обнять ее и привлечь к себе, но Юля легко оттолкнула его.
        - Подожди! Дай рассказать!
        - Хорошо, - ответил он, отодвинулся немного в сторону - чтобы уберечь себя от соблазнов - и снова закурил. - Восхитительная, я весь обратился в слух.
        - Я знаю, как найти Алену! - выпалила Юля.
        Пашка удивленно вскинул брови.
        - О как! Здорово!
        - Почему ты не спрашиваешь меня, откуда я это знаю?
        - Потому что ты сама все расскажешь. А иначе - зачем стоило звонить ни свет, ни заря?
        Юля укоризненно посмотрела на него, и Пашка сдался.
        - Хорошо. Откуда ты это знаешь?
        - Из ее дневника, - шепотом сообщила Юля, оглянулась и стала разворачивать ветровку.
        Она открыла толстую тетрадь в синем дерматиновом переплете и снова принялась оглядываться.
        - Божественная, так ты привлекаешь к себе излишнее внимание. Делай вид, что мы вместе читаем конспект, - рассудительно сказал Пашка, и Юле ничего не оставалось, как согласиться.
        "В конце концов, он прав. Делать вид, будто мы читаем обычный конспект - это и есть самая лучшая конспирация".
        - Показывай.
        - Смотри, у нее тут местами неразборчиво написано. Я читала всю ночь и сейчас все вкратце тебе объясню. Видишь ли… - Юля с тоской посмотрела на Пашкину сигарету. Он перехватил ее взгляд и услужливо протянул пачку.
        Юля несколько секунд колебалась, а потом решительно отвернулась.
        - Нет, не хочу. Слушай меня внимательно. Алена ведь поступала на исторический, так?
        - Ну?
        - Она была… - "была"; это звучало как-то нехорошо, и Юля поправилась. - Она увлечена своей историей. Оказывается, в наших краях немало интересных мест.
        - В каких это "в наших"?
        - Ну, недалеко от Ковеля. Я же из Ковеля, если ты помнишь.
        - Ага. Из "Приюта тринадцати странников". Помню.
        - Ну вот. Сама Алена из Белева, но бабушка у нее живет под Ковелем.
        - Так. И что?
        - Здесь, - Юля положила ладонь на разворот тетради. - Здесь Алена собрала всю информацию о подземном городе.
        Пашка недоверчиво сощурился.
        - О чем?
        Юля почувствовала, что час ее триумфа настал. Не торопясь, обстоятельно, она стала рассказывать содержание прочитанного.
        Время от времени она бросала косой взгляд, чтобы посмотреть на его реакцию; но, похоже, ей нечего было опасаться - Пашка воспринимал ее слова совершенно серьезно.

* * *
        - К северо-востоку от Ковеля начинаются глухие земли. Сотни, а то и тысячи квадратных километров лесов. Алена отмечает одну странную особенность: эти земли никогда никому не принадлежали. Они никого не интересовали. Через них нельзя было проложить дорогу, потому что в лесах встречаются непроходимые болота и топи; они не вырубались, потому что не содержат ценных пород деревьев; их не использовали, как охотничьи угодья, потому что в них водится не так уж и много дичи… Понимаешь? Они всегда были ничьи: ив семнадцатом, и в восемнадцатом, и в девятнадцатом веках.
        Ковель стоит на самой границе этой земли, которую Алена назвала "гиблым местом"…
        - Гиблым местом? - оживился Пашка. - Это еще почему?
        - Ну-у-у… Наверное, потому что никто не хотел там жить. Скорее всего, поэтому. Даже в конце семидесятых годов, когда неподалеку отсюда протягивали линию газопровода, леса предпочли обойти стороной. Наверное, это неспроста.
        Пашка пожал плечами.
        - Может быть.
        - Ну вот. Слушай дальше, не перебивай. Ковель - небольшой городишко, можешь поверить мне на слово. В нем нет ничего интересного. Аленина бабушка живет на самой северной его окраине. Там стоят только гнилые лачуги, в которых остались одни старики. Алена называет это деревней, да это так и есть. Самая настоящая деревня; ни водопровода, ни газа, ни отопления… Ну, ты понимаешь.
        - Понимаю. Давай к делу.
        - Ну вот. Места эти - к северо-востоку от Ковеля - всегда считались нехорошими. И, однако, в начале двадцатого века, еще до революции, какой-то купец, наслушавшись баек от местных жителей, задумал искать в тех самых болотах нефть. Он снарядил экспедицию, которая разбила базовый лагерь невдалеке от двух почти одинаковых холмов. Постепенно лагерь разрастался; до тех пор, пока не превратился в поселок. Поселок назвали Горной Долиной, хотя Алена не может объяснить, по какой причине: поблизости нет ни гор, ни долин, а небольшой клочок земли, зажатый между двух холмов, Горной Долиной никак не назовешь. В общем, полный бред. И, тем не менее, название прижилось. У Алены нет точных сведений о том, нашли в болотах нефть или нет. Скорее всего, нет. Но дело даже не в этом. Ее бабушка рассказывает, что геологические партии стали пропадать - одна за одной. Они уходили в лес и больше не возвращались. Сначала все списывали на проделки лесных разбойников, но Алена пишет, что это не похоже на правду. Разбойники хозяйничали вокруг проезжих трактов и золотых приисков. В лесах к северо-востоку от Ковеля нет ни того,
ни другого. Откуда там взяться разбойникам? Конечно, может, экспедиции утонули в болотах, но ведь в таком случае кто-то должен был остаться в живых? Кто-то должен был вернуться? Эта загадка так и осталась нерешенной, а у лесов появилась нехорошая репутация.
        Шли годы. Грянула революция. Поселок за тридцать лет разросся до размеров небольшого городка. Перед самой войной через леса хотели проложить железнодорожную ветку, но… Эти времена ее бабушка помнит. Она говорит, что из Ковеля уходили в Горную Долину целые грузовики с войсками НКВД; ачерез сам город гнали этапы с заключенными - "врагами народа". Но… Железную дорогу, как ты понимаешь, тоже не построили. Может, дело в том, что началась война, однако никто из очевидцев не помнит, чтобы кто-то оттуда вернулся. Грузовики ехали обратно пустыми.
        Потом - этот самый газопровод. Комсомольская стройка и все такое. И снова стали происходить очень странные вещи.
        Однажды в Ковеле появился человек. Точнее, в одной из пивных Ковеля. Он рассказывал всем, что бульдозер, на котором он работал, провалился под землю. Сам он попал в огромную подземную галерею и блуждал по ней несколько дней. А когда наконец сумел выбраться на поверхность, то уже не захотел возвращаться на стройку.
        Бабушка говорит, что он ходил по Ковелю и все время пил. Пил и рассказывал. Ее муж, Аленин дед, был одним из тех, кто внимательно выслушивал этот "бред". А потом бульдозериста забрали какие-то люди в штатском. И все.
        - Ну знаешь… - неопределенно протянул Пашка.
        - Газопровод тоже не построили, - тут же вставила Юля.
        - Это еще не аргумент. Видимо, там очень сложный рельеф местности, зыбкая почва… В России полно таких мест, которые можно назвать "гиблыми".
        - А как же рассказы бульдозериста?
        - Ну, он же был пьяный. Стоит ли верить пьяным россказням?
        - Ладно, Фома неверующий. Я знала, что ты так скажешь. Но это ведь еще не все. Племянник Алениного деда как-то летом решил подработать. Это было лет двадцать назад. Он нанялся в Горную Долину пастухом. Через неделю он сбежал, в ужасе бросив все стадо. Потом он целый месяц прятался от милиции в заброшенной соседской бане. Бабушка носила ему по ночам еду. Сначала он молчал и не говорил ни слова, а потом кое-что поведал ей по большому секрету.
        - Что же?
        - Он говорил, что видел вход в преисподню. Он нашел лесную лужайку с высокой и сочной травой и загнал туда стадо. Правда, он сразу понял, что зря это сделал. Коровы не хотели идти дальше, а один бык взбесился и стал давить овец. Бич не помогал - казалось, на быка ничего не действовало. Потом бык бросился на него, и пастух, спасаясь, был вынужден бежать. Он ринулся прочь и провалился в какую-то яму - необычайно глубокую. Вот, смотри, это место я прочту тебе вслух.
        "Из-за травы я не заметил круглое отверстие, расположенное прямо посередине поляны. Внезапно словно земля ушла из-под ног, и я почувствовал, что падаю. Диаметр ямы был небольшой, но, пролетев несколько метров, я ощутил, что лечу свободно, не касаясь стенок. Стенки теперь были не из земли, они оказались выложены какими-то большими и мягкими камнями, по виду - песчаником. Яма представляла собой трубу, и я уже мысленно простился с жизнью, поскольку дна не было видно. Но вдруг я ударился обо что-то мягкое и заскользил вниз. Такое впечатление, что труба поменяла свой ход и шла уже не отвесно, а изгибалась под очень острым углом. Я катился на спине, как по снежной горке - только свист в ушах стоял.
        Я попытался посмотреть вверх и уже не смог увидеть маленький клочок голубого неба. Вокруг меня сгущалась темнота. Непроглядная темень, а я все продолжал лететь вниз. Точнее, катиться.
        Сколько это продолжалось, не помню, но мне казалось, что несколько минут. Наконец падение замедлилось, и постепенно я стал останавливаться. Рубашка на спине натянулась, затрещала и порвалась. Я думал, что сейчас сдеру всю кожу до самых ребер и позвоночника, но то, по чему я скользил, оказалось неожиданно мягким и совсем не шероховатым. В темноте я, конечно же, не видел, что это такое, но по ощущениям это похоже на теплый лед - если он вообще может быть на свете. Но в том-то и штука, что я был уже не на этом свете.
        А потом я и вовсе остановился. Я лежал на спине и ощупывал себя, удивляясь, как же это я остался жив. Я вытянул руки над собой и не нашел потолка. Стен по бокам тоже не оказалось.
        Тогда я осторожно встал на ноги и повторил свои исследования. И снова - ни потолка, ни стен; будто бы я попал в огромный подземный мешок. Со мной были папиросы и спички. И больше ничего - даже бич остался наверху, на земле.
        Я попытался двинуться назад, в обратную сторону, но подъем оказался слишком крутым. К тому же - я ведь не зря сказал про лед - земля под ногами была такая гладкая и скользкая, что я не удержался и упал.
        Тогда я ощупал то, что было под ногами, и пришел к выводу, что даже не знаю, как это назвать. Теплый лед. Или - стекло. Я пробовал поскрести его ногтями, чтобы сделать небольшую зарубку, но все зря. Это оказалось невозможно.
        Я попытался подняться хоть на несколько шагов - отступил назад и разбежался. Однако - я все время продолжал скатываться.
        Что делать? Я не знал. Надо было как-то выбираться. И тогда я зажег первую спичку. Но, видит Бог, лучше бы я этого не делал…".
        Неподалеку раздался веселый громкий смех, и Юля быстро захлопнула тетрадь. Она накрыла ее ветровкой, а Пашка, как по команде, быстро подсел ближе и обнял ее за плечи.
        Влюбленная парочка - и ничего больше.
        Показалась группа смешливых девчонок, которые шли и пили пиво прямо из бутылок. Увидев Юлю и Пашку, они засмеялись еще громче, но подходить не стали. Девчонки свернули на боковую аллею, и скоро их смех затих вдали.
        - Ну, что там дальше? - нетерпеливо спросил Пашка.
        - А-а-а! Интересно? Вот и мне тоже. Я всю ночь не спала из-за этой тетради.
        - Читай! - велел он, и Юля вновь раскрыла Аленин дневник.

* * *
        "В неверном дрожащем свете одинокой спички, который озарил мою подземную тюрьму, я увидел… Нет. Точнее, сначала я ничего не увидел. Мне показалось, будто я очутился в огромном зале, где нет ни стен, ни потолка. Его размеры были настолько велики, что слабый свет не мог пробить эту плотную черную пустоту, которую я ощущал буквально физически.
        Я прикрыл спичку ладонью. Напрасная предосторожность - в подземельи не было ни ветерка, и пламя продолжало гореть ровно.
        Я стал двигаться вправо. Не знаю, почему именно вправо - но, в конце концов, это было все равно.
        Мне казалось, что спичка горит слишком быстро, и я мысленно прикинул, сколько их еще осталось в коробке. Он был почти полный, и это уже было хорошо. Пожалуй, только две вещи радовали меня в сложившейся ситуации: что я цел и невредим, и что у меня в запасе достаточно спичек.
        Я двигался медленно, осторожно переставляя ноги. К счастью, на полу не было никаких неровностей - он был ровный и гладкий, как паркет. Теплый лед, если помните.
        Я шел, и спичка уже начала догорать, но я так и не видел стены. Я подумал, что зря пошел в эту сторону, но не стоило из-за этого на себя ругаться. Как я мог правильно оценить, куда идти?
        Я держал спичку до последнего, и вот она, зашипев и опалив мне пальцы, погасла.
        Тогда я остановился, перевел дыхание и зажег новую. Теперь я решил считать шаги. Я насчитал ровно десять, прежде чем увидел, что бледно-оранжевый свет от чего-то отразился. Это была стена.
        К тому времени вторая спичка уже погасла, и я сделал еще несколько шагов в темноте, выставив руку перед собой.
        Наконец мои пальцы нащупали что-то гладкое. Не ровное, но гладкое, все в каких-то извилинах и едва различимых швах, словно стена была не цельная, а сложена из отдельных частей.
        Некоторое время я просто ощупывал стену. Кто знает, может, я просто экономил спички? Или же я хотел заранее подготовить себя к тому, что сейчас увижу?
        Да, наверное, так. И, скорее всего, это было правильно. Потому что, когда я зажег очередную спичку, я был уже готов к тому, что увижу.
        А пока я просто ощупывал стену, и меня почему-то не покидало ощущение беспокойства и нарастающей тревоги.
        Дело в том, что рука моя блуждала по вертикальной поверхности довольно беспорядочно: то обшаривала маленькие участки на уровне груди, то совершала широкие круги, то скользила вниз, то поднималась вверх… И все-таки… Я чувствовал, что с этой стеной что-то не так. Она была какая-то необычная.
        Я решил ограничить свои исследования и сосредоточился на небольшой области размером с ладонь.
        И… Мне показалось… Тогда я подумал, что это мне просто показалось… Что стена как-то меняется под моей рукой.
        На том месте, где секунду назад была округлая плоская выпуклость, вдруг появилась впадина.
        Я отдернул руку и, заставив себя успокоиться, вновь поднес ее к стене. Наваждение повторилось, но на этот раз впадина под моими пальцами стала стремительно расти. Через мгновение она превратилась в широкое и глубокое отверстие, так, что в него вошли указательный и средний пальцы до второй фаланги.
        Я немного растопырил пальцы и сделал круговое движение, словно описывал циркулем окружность. Отверстие имело форму воронки; оно суживалось на конус. И потом…
        Боже, я не могу спокойно об этом вспоминать. Я до сих пор не уверен, что все это и впрямь произошло со мной. Я все время пытаюсь об этом забыть и никак не могу.
        Вдруг воронка стала резко сужаться. Кончики пальцев перестали чувствовать дно, а края сблизились. Большой палец и мизинец - они первыми почувствовали сближающиеся края.
        Стена будто пыталась схватить мою руку; странный материал обтекал мои пальцы, моментально застывая, как воск. Или металл. Но только металл должен быть гораздо горячее, а стена была еле теплая.
        Я закричал и отдернул руку; острая боль обожгла кончик мизинца. Я затряс ладонью и машинально сунул больной палец в рот.
        Кровь! Я почувствовал ее металлический привкус и сильно испугался. Я отскочил от страшной стены и открыл коробок. Достал дрожащими руками спичку и чиркнул.
        Боже! Конечно, все можно списать на нервное напряжение, вызванное неожиданным падением в бездну, можно обвинить слабый огонек спички, но только это все не так. Я видел это!
        Стена менялась прямо у меня на глазах. Черная, антрацитово-блестящая, она медленно переливалась в отблесках пламени и принимала различные формы.
        Я боялся, что спичка сейчас догорит, я снова окажусь в полной темноте, и тогда стена, превратившись в огромную пасть, набросится на меня и поглотит.
        Не могу описать ужас, охвативший меня. До сих пор я не чувствовал холода, но в ту секунду мне показалось, будто я мгновенно очутился в огромном холодильнике, где хранят замороженные туши.
        Я хотел отойти назад и не мог. Ноги отказывались слушаться.
        Спичка уже обжигала пальцы, когда вдруг я увидел, что бугорки и впадинки начинают складываться в человеческое лицо.
        Стена будто сама себя лепила, выдавливала из своих недр кошмарные черты: низкий нахмуренный лоб, крутые надбровные дуги, широко расставленные скулы, грубый очерк рта и массивный подбородок. Но больше всего меня пугали глаза.
        Они пока еще были закрыты - тяжелыми набрякшими веками. Но страшное лицо все время пыталось посмотреть на меня. Лоб покрылся глубокими складками; веки силились подняться и никак не могли, будто что-то удерживало их на месте.
        Огарок спички зашипел - это огонек опалил пальцы. Он зашипел и погас, и, поверьте, меньше всего на свете я хотел оказаться в полной темноте; наедине с этим ужасным ожившим лицом.
        Меня не покидало ощущение, будто все это происходит во сне. Мои руки и ноги, двигавшиеся медленно и с огромным трудом, словно под водой, только подкрепляли эту мысль. Я хотел убежать - и не мог. А самое главное - я не знал, куда.
        Наверное, если бы дело действительно происходило во сне, я бы все-таки побежал, даже не задумываясь о направлении. Но я продолжал стоять, и это было хуже всего.
        Наконец случилось нечто, что вывело меня из оцепенения.
        Воздух, плотный и застоявшийся, но, тем не менее, на удивление чистый, едва заметно колыхнулся у моего лица. Этакое легкое дуновение, будто кто-то взмахнул рукой.
        Я снова закричал, но, несмотря на кажущиеся огромные размеры помещения, куда я угодил, я не услышал никакого эха. Я даже голоса своего почти не услышал - словно кричал в подушку.
        Зато другое я слышал хорошо: тихий зловещий шепот и легкий треск, будто кто-то выбирался из кокона наружу.
        Я зажег спичку и увидел, что теперь лицо далеко выступает из стены. Показалась мощная шея, перевитая веревками мышц; широкие квадратные плечи и, что было самым страшным - толстая рука с невероятно короткими и крепкими пальцами. Она пока была одна - правая.
        Рука ощупывала то место, откуда должна была появиться грудь; она похлопывала и мяла черную блестящую поверхность, придавая ей новые формы.
        На моих глазах из стены что-то РОЖДАЛОСЬ.
        В полуметре книзу от левого плеча пробились четыре черных отростка. Они шевелились, как чудовищные безглазые черви в поисках добычи.
        Еще мгновение, и к ним прибавился пятый, а вслед за ним показалась и вся кисть.
        Теперь кошмарное видение действовало двумя руками, и дело у него пошло гораздо быстрее.
        Где-то на задворках моего сознания билась глупая, никчемная мысль: "Теперь я знаю, что значит быть парализованным страхом".
        Да, я был именно парализован. Это было очень странное ощущение. Я дрожал, как в лихорадке. По спине и лбу катился пот: не каплями, но широкими холодными ручьями. Я словно стоял под душем из собственного пота и только слабо подергивал головой, чтобы не захлебнуться. Сейчас-то я хорошо знаю, что это не преувеличение. Пот действительно может течь ручьями - я испытал это на себе.
        Я дрожал - то есть, создавал какую-то видимость движения - но мои ноги словно приросли к полу. Ботинки хлюпали - так много в них было пота. А может, и не только пота - я бы не поручился за то, что не обмочился от страха. Но, поверьте, тогда меня это волновало меньше всего. В конце концов, разница небольшая - умереть с мокрыми штанами или сухими.
        Огонек дрожал уже на самом кончике спички, подбираясь к пальцам. И вдруг - раздался громкий звук, словно разбили огромное яйцо. Примерно вот так: "ААА-УК!". А затем я услышал вздох облегчения, и в последнем отблеске пламени увидел, как невиданных размеров босая нога ВЫШЛА из стены и ступила на пол - так сильно, что он задрожал.
        Видимо, эта дрожь подействовала на мои ноги, как электрический импульс. Она была той самой последней искрой, которой недоставало моим мышцам.
        Я почувствовал, что могу, наконец, сделать шаг. И что вы думаете? Конечно же, я его сделал.
        Я бросился прочь, не разбирая дороги. Правда, в наступившей темноте я и не мог ничего увидеть. А зажигать спички на ходу было напрасной тратой времени.
        Я чувствовал себя, как птица, попавшая в сеть. Все ее жалкие трепыхания уже не значат ничего. Пройдут какие-нибудь считанные мгновения, и безжалостная рука ловца схватит ее и свернет шею.
        Но я продолжал трепыхаться, хотя и понимал, что ускользнуть от существа, рожденного во тьме, невозможно.
        Не знаю, что двигало мной. Что заставляло меня то бежать напрямик, очертя голову, то отпрыгивать в сторону, то резко менять направление и мчаться обратно? Интуиция?
        Нет. Я не чувствовал ничего - на это не было времени. Я даже не прислушивался к себе - я просто позволил своим мышцам делать то, что они считают нужным.
        Я почувствовал запах и, наверное, бежал на этот запах, боясь его упустить.
        Зал, в котором я оказался, был огромным. Помню, я бежал, но так ни на что и не наткнулся. И только этот запах становился все отчетливее и явственнее. Он был моим проводником, путеводителем.
        Знаете, что это был за запах? Смрад. Душный, вязкий смрад разложения, гибели и тлена.
        Казалось бы, эта вонь должна была, напротив, оттолкнуть меня, вызвать мысленный запрет: не стремиться туда, где пахнет смертью. Но… Все это я понял потом. А тогда - действовал неосознанно.
        Трупная гниль послужила сигналом - таким же противоестественным, как дрожь странного пола под ногой вылупившегося из стены чудовища. И я сумел прочесть этот сигнал, довериться ему.
        Я помчался вперед и все время прислушивался к шагам у себя за спиной. Они неуклонно приближались. Да это были и не шаги вовсе - звук был такой, словно кто-то в резиновых сапогах пробирался по болоту: "ХЛЮП! ЧВАК!". И я слышал эти звуки все лучше и лучше.
        Хорошо, что я успел выставить перед собой руки - иначе я со всего размаху ударился бы об низкую арку, более напоминавшую нору, чем проход.
        Руки ощутили неровную гладкость стены, и я отшатнулся. Но тихий, неразборчивый шепот и чавкающие шаги за спиной были уже близко.
        Я открыл коробок и с трудом - так дрожали руки - вытащил из него спичку. Впопыхах чиркнул ею, и она легко переломилась в моих пальцах; кончик, обмазанный серой, упал на пол, и мне показалось, что я услышал грохот - так громко он упал.
        Я потянулся за другой спичкой, и мне удалось совладать с пляшущими пальцами. На этот раз я задержал дыхание и почувствовал, как воздушный столб трахеи уперся в небо, сотрясаемый бешеным биением моего сердца.
        Я приложил серную головку и медленно провел ею по боковой поверхности коробка. Спичка вспыхнула, осветив небольшое круглое отверстие где-то на уровне пояса. Насколько я мог судить, отверстие продолжалось узким лазом, уходившим наклонно вниз.
        А дальше… Это было, как в замедленном кино. Я обернулся - хорошо помню картинку, которая менялась в моих глазах, как при покадровом воспроизведении пленки - и увидел злобного монстра, окутанного глянцевым антрацитовым сиянием. Правой рукой чудовище шарило перед собой, пытаясь нащупать меня, а левой - раздирало сомкнутые веки. До него оставалось не более трех шагов.
        У меня не было ни доли секунды на раздумья. Я зажал коробок в левом кулаке и, нагнувшись, нырнул в черную дыру. Зло, которое стояло у меня за спиной, казалось более страшным.
        Я с размаху уткнулся лицом во что-то липкое и непередаваемо зловонное, но все же, извиваясь, как уж, я пополз вперед.
        Я задыхался и пытался кричать, но стоило мне открыть рот, как жижа, в которой я полз, пыталась забить мне горло и задушить. Поэтому вместо громкого крика у меня получалось только сдавленное фырканье. Густые вонючие брызги, срываясь с губ, попадали мне на лицо и грозили залепить глаза. Впрочем, в такой темноте глаза все равно были не нужны. Я бы ничего не увидел.
        Зато я почувствовал. Тяжелый толчок позади себя и хриплый, утробный вопль, от которого у меня до сих пор кровь стынет в жилах.
        Мне почудилось, что низкий свод лаза, где я полз, сейчас обрушится и задавит меня, как червяка, но, видимо, порода, в которой неизвестно кем и неизвестно когда были проделаны эти причудливые ходы, оказалась достаточно крепкой.
        Ощущение толчка, заставившего задрожать пол, стены и потолок, дополнилось звучным шлепком - будто с размаху ударили огромной лопатой по влажной глине.
        Вопль повторился, и теперь он стал просто душераздирающим. Чудовище что-то орало на неведомом языке, и главной эмоцией в этом крике было предельное отчаяние. Даже, правильнее сказать, запредельное.
        Я перевернулся на спину, приподнял голову и согнул ноги в коленях. Так было легче ползти - отталкиваясь и продвигаясь спиной вперед. Я чувствовал, что левая рука у меня оставалась сухой. "Значит, и спички тоже целы", - промелькнуло в голове.
        И - следующая мысль. Нелепая, абсурдная, но очень сильная и прямо-таки - неодолимая. "Нужно посмотреть, что с НИМ случилось".
        Зачем? Я не мог найти подходящего объяснения, но знал, что если я этого не сделаю, то, наверное, просто взорвусь.
        Правой руке повезло меньше; она вся была в липкой грязи, и я вытер ее о волосы. Затем зажег спичку и протянул руку назад, к отверстию.
        Однако теперь оно уже не было прежним, круглым отверстием. Оно двигалось и чавкало, как жадная пасть, пережевывая вышедшего из стены монстра. Пережевывало и впитывало его в себя. От этого края отверстия раздулись, как жирные губы обжоры, поглощающего какое-то невероятно вкусное блюдо.
        Монстр кряхтел и издавал звуки, исполненные нечеловеческого страдания. Впрочем, в нем самом не было ничего человеческого, и эти муки, доставшиеся на его долю, вполне соответствовали его происхождению.
        Пасть заглатывала его - медленно, но неотвратимо. Я видел, как ноги монстра оторвались от пола. Они судорожно били по воздуху, а крики тем временем становились все тише и тише. Одно только смачное жевание.
        Через две секунды - за это время мое сердце отсчитало восемь прерывистых ударов - правая нога существа исчезла, а левая свисала со свода лаза бесформенным обрубком, как густой соус - с верхней губы.
        Помню, я заплакал. Я просто зарыдал. Отбросил спичку и, высоко поднимая левую руку с зажатым коробком, пополз дальше. Прочь. Вглубь. Я думал, что спасен, но я еще не знал, что ждет меня впереди…".

* * *
        - И все в таком духе, - небрежно сказала Юля, закрывая Аленин дневник.
        - Ну, а дальше-то что? - спросил Пашка. - Он выбрался?
        Юля улыбнулась.
        - Конечно, выбрался. Иначе откуда бы это стало известно?
        Пашка замолчал. Он молчал долго, потирая правый висок.
        - Ты хочешь сказать, что это пастух ТАК рассказал о том, что с ним случилось?
        - Нет. Наверное, кое-что тут преувеличено… Алена записывала со слов бабушки…
        - Послушай, а может, она все это выдумала?
        - Кто? Алена или бабушка? - Юле стало обидно. "Мужчины, они все такие. Им надо все потрогать своими руками, чтобы убедиться".
        - Может, Алена, - рассудительно сказал Пашка. - Может, бабушка. А может, обе сразу. Фактор близкого родства тоже надо учитывать. Наверняка у них это семейное.
        Юля начала горячиться.
        - Мне кажется, ты не веришь…
        - Веришь - не веришь, это сейчас не имеет значения. Допустим, что все это - правда. Пусть так. Но я не вижу никакой связи с исчезновением.
        Юля недовольно цыкнула и покачала головой.
        - Дальше Алена описывает, что этот несчастный, блуждая по различным лазам и норам, попал в самый настоящий подземный город. Он видел там странные строения, жертвенные алтари, наполовину рассыпавшиеся от времени скелеты и - каких-то людей в черных длинных одеждах.
        - Хм! - Пашка задумчиво покачал головой. - Не понимаю. Я все равно не улавливаю никакой связи.
        - Ах, вот оно что! - теперь Юля начала сердиться по-настоящему.
        Она знала, что делать этого нельзя: по крайней мере, когда она начинала сердиться по-настоящему, ничего хорошего из этого не получалось. Знала и все-таки…
        - Дай мне сигарету! - потребовала она.
        Пашка вытащил из пачки две сигареты, вставил их в рот, прикурил, а потом одну отдал Юле.
        Девушка глубоко затянулась, пытаясь унять раздражение.
        - А по-моему, - начала она, - тут все яснее ясного. Подземный город существует, причем существует давно. Но кто-то - скорее всего, его загадочные обитатели - очень не хочет, чтобы о нем стало известно. Поэтому все, кто хоть раз прикоснулся к этой тайне, пропадают. Все! Начиная от геологических экспедиций незадачливого купца и заканчивая Аленой.
        Пашка вытащил сигарету изо рта и отставил руку далеко в сторону. Другой рукой он нежно погладил Юлю по плечу.
        - Солнышко! Ты только не сердись. Все хорошо. Я же не пытаюсь поставить под сомнение твои слова. Я просто хочу найти логику во всем происходящем. А логика такова: если мы предположим, что Алену похитили именно из-за этого, значит, и остальные пропавшие девушки что-то знали про этот город?
        Юля чувствовала, что он прав. Но от этого она не успокоилась. Напротив, рассердилась еще сильнее.
        - Да. Видимо, знали. Может, они сами не подозревали о том, что знают? - это звучало глупо, и теперь она не могла понять, на кого злится больше: на себя или на Пашку?
        Но он повел себя правильно: Пашка не сказал ни слова, а только молча улыбнулся. Немного виновато, но все же - скептически.
        Юля сделала три быстрые затяжки. Затем собралась с духом.
        - Ладно. Ты прав. Я не знаю, как привязать сюда всех остальных. Кстати, если верить этому Стратонову, то их уже пять.
        - Ого! - он повернулся к ней так быстро, что "конский хвост" хлестнул его по щеке. - Неслабо! Да тут целый конвейер!
        - Да-да! Уже пять. И я думаю, что это - дело одних и тех же рук.
        - Само собой! Таких совпадений не бывает! Но… При чем здесь Аленин дневник?
        Юля устала. И сдалась. Впрочем, у нее оставалось последнее, самое действенное средство.
        Она обвила его шею тонкой изящной рукой и притянула Пашку к себе.
        - Паша… Я ЧУВСТВУЮ, что все это связано между собой. Не знаю, почему, но чувствую. Ну, что тебе стоит помочь мне?
        - Как? - несколько придушенно отозвался Пашка. Его дыхание участилось, но дело было совсем не в том, что она держала его за шею. Точнее - именно в этом.
        - Завтра у меня последний экзамен - сочинение. Давай после этого съездим в Ковель, навестим ее бабушку, поговорим… И… попытаемся найти этот подземный город. Вдвоем - ты и я, ладно?
        Пашка осторожно приблизил губы к ее лицу. Юля закрыла глаза, и он поцеловал ее в веки.
        - Божественная! Почему же ты сразу об этом не сказала? Романтическое путешествие с Прекрасной Дамой - что может быть лучше? Я только за!
        "Дуролом чертов! - нежно подумала Юля. - Я ведь знала, что все равно согласишься - чего зря комедию ломал?".
        "На лоне природы, - думал Пашка, ощущая некоторое неудобство в узких джинсах, - погода чудесная, вокруг никого. Дыра на поляне, заросшей густой травой… А лучше - коротко подстриженной…".
        - Рыцарь! - прошептала Юля. - Ты оправдал мои самые смелые ожидания!
        - Надеюсь, - хрипло сказал Пашка и проглотил комок, - что и ты меня не подведешь. Кстати, насчет завтрашнего сочинения…
        - У нас еще будет время об этом поговорить…
        И они стали целоваться.

* * *
        Стратонов отбивался изо всех сил. Он извивался и дрыгал ногами, пытаясь достать неизвестного злодея.
        В голове билась одна-единственная абсурдная мысль: "Почему я? Ведь я не девушка! И даже не отличница!".
        Но сильные и невероятно цепкие руки держали его крепко. Складывалось такое впечатление, что они были везде; это казалось странным и очень пугало.
        Запястья Стратонова были стиснуты, рот - зажат, ноги - тоже каким-то непонятным образом обездвижены… Он даже головой пошевелить не мог.
        Наконец он почувствовал прикосновение холодных губ к своему уху.
        - Тише! Не шумите так! Успокойтесь!
        Голос звучал совсем тихо, еле различимым шепотом, но этот голос показался Стратонову знакомым.
        Евгений замер и прекратил сопротивление.
        - Я вас сейчас отпущу! Только - умоляю - не шумите!
        Стратонов почувствовал, как стальные захваты ("этот незнакомец похож на осьминога! Он умудряется держать меня целиком, как теннисный мячик!") ослабли, а затем та же сильная рука легко подняла его на ноги.
        Евгений обернулся и увидел Пинта.
        - Черт возьми! Это вы?
        Пинт пожал плечами.
        - Я. А кто же еще?
        - Не знаю. Мало ли… - Евгений принялся отряхивать брюки от травы. Несколько высохших былинок намертво прилипли к штанам, и Стратонову пришлось нагнуться, чтобы убрать их. - Что еще за фокусы? Я же мог выстрелить!
        - Но ведь не выстрелили, - возразил Пинт. В его словах был резон.
        - Ну… Потому что… Не хотел шуметь. И вообще… - и хотя брюки были уже чистые, Евгений снова нагнулся и принялся со злостью колотить по штанине.
        Выдержав паузу - чтобы придти в себя и оправиться от вполне законного возмущения - Стратонов разогнулся и вновь обратился к Пинту.
        - Мы же договаривались - перед входом! Ровно в десять!
        - Я здесь с восьми утра. Гуляю с собачкой, - ответил Пинт и показал на какую-то трехцветную дворняжку, привязанную к дереву метрах в пятидесяти от них. Пес лежал в тени и мирно спал.
        - Ну, а почему тогда..?
        - Многое изменилось. Теперь нас не должны видеть вместе. Это может вам повредить.
        - Да? А в чем дело? - "в чем дело?". Стратонов знал, в чем тут дело. "Потому что не надо было связываться с сумасшедшим".
        - Кое-что случилось, - медленно, почти по слогам, сказал Пинт.
        - А именно?
        - Я думаю, это связано с вашим расследованием. Не напрямую, но связано.
        "В самом деле, не рассказывать же ему про ТЕТРАДЬ. Кому от этого будет лучше? Он тут же вызовет бригаду неотложной психиатрической помощи, меня скрутят и отвезут в "двадцатку"".
        "Двадцаткой" жители Александрийска называли психиатрическую клинику, а у студентов в ходу было веселое присловье, что, мол, сразу и не поймешь, "то ли "двадцатка" - филиал университета, то ли университет - филиал "двадцатки". Нет, встреча с бывшими коллегами по работе никак не входила в планы Пинта.
        И, вместе с тем… Он понимал, что от тетради к реальным событиям тянется какая-то ниточка. Была какая-то неочевидная связь, которую он обязательно должен был проверить. Но сделать это самостоятельно он не мог, поэтому приходилось рассчитывать на помощь Стратонова. Точнее, на магическое действие его красных корочек вкупе с традиционным заклинанием: "Здравствуйте! Я из милиции. Оперуполномоченный Стратонов Евгений Александрович…".
        Как только он выяснит эту связь, то с чистой совестью сможет покинуть Александрийск и удариться в бега - еще до того, как соседи почувствуют запах разложения, доносящийся из его квартиры.
        И Пинт уже знал, куда он отправится. Как куда? Конечно же…
        - Вы знаете, что шестая девушка, Надежда Павлова, так и не вернулась в общежитие?
        Пинт кивнул.
        - Я догадывался об этом. Даже более - я был почти в этом уверен. Вам удалось выяснить в библиотеке хоть что-нибудь?
        - Ровным счетом ничего, - сердито сказал Стратонов. - Вчера там допоздна сидел какой-то хранитель, а сегодня он не явился на работу. Может, придет попозже?
        Пинт покачал головой.
        - Нет. Думаю, он уже не придет. Никогда не придет.
        Стратонов с опаской посмотрел на него.
        - С чего вы это взяли?
        Пинт глубоко вздохнул и провел тыльной стороной ладони по лицу, будто стряхивал невидимую паутину.
        - Ну-у-у… Мне так кажется. Вы можете просто поверить мне на слово?
        - Хм… - Евгений не знал, что и подумать. С одной стороны, этот мужик может иногда говорить дельные вещи, но с другой… - Не знаю…
        Пинт перебил его.
        - Не ждите его. Не тратьте понапрасну время. Лучше сделайте то, о чем я вас попрошу.
        - Послушайте, - в голосе Стратонова послышалось недовольство. - Извините, опять забыл, как вас зовут…
        - Оскар Карлович, - ответил Пинт. "Ты забыл, как меня зовут… А вот тот, хранитель, не забыл. Оскар Карлович - не такое уж распространенное имя, особенно - в Александрийске. Я сдуру представился, поэтому меня оказалось так легко найти". - Можете просто - Оскар.
        - Послушайте, Оскар Карлович! - Стратонов игнорировал неофициальный тон. - Почему вы думаете, что я должен делать то, о чем вы меня попросите?
        - Вы не должны… Но вы сделаете это, если хотите найти пропавших девушек. И я даже подскажу вам, где их искать. Скорее всего, они целы и невредимы. Пока. Но время идет.
        Евгений поморщился и почесал в затылке. "Угораздило меня связаться с безумцем!".
        Он взглянул на часы. Без четверти одиннадцать. До встречи с Климовым - то есть, до момента открытия "Зеленого огонька" - не так уж и много. Хотя… Добираться туда - пятнадцать минут быстрым шагом… Час еще есть…
        - Хорошо. Я слушаю вас. Но предупреждаю сразу - если это…
        - Нет-нет! Все очень просто, - Пинт вспомнил сон. Перед глазами стояла яркая картина: одиннадцать девушек в длинных белых рубахах, и у каждой на подоле - капельки крови. И - двенадцатая, чем-то не угодившая человеку в черном. Не угодившая настолько, что он хотел отрубить ей голову своим ужасным кривым клинком.
        "Или..? Он не просто хотел, но и успел это сделать?". Оскара передернуло.
        - Евгений! Я прошу вас. Пойдите в университетскую амбулаторию. Если не ошибаюсь, все абитуриенты в обязательном порядке проходят медицинское обследование, не так ли? По крайней мере, когда я поступал, было так.
        - Вряд ли с тех пор что-нибудь изменилось, - пробурчал Стратонов. - Я тоже проходил.
        - Так вот. Возьмите медицинские карты всех двенадцати девушек, у которых в личных делах не хватает фотографии, и проверьте. Мне кажется, во всех картах вы найдете одно и то же слово.
        - Какое?
        - У вас есть ручка и бумага?
        - Да, - Стратонов достал блокнот и шариковую ручку.
        - Я запишу, чтобы вы ничего не перепутали, - Пинт быстро черкнул что-то и вернул блокнот Стратонову. - Идите, пожалуйста, и проверьте. Это займет… - он мысленно прикинул, сколько времени может занять вся эта процедура. - Минут пятнадцать-двадцать. Я буду прогуливаться с собачкой перед зданием. Если я окажусь прав, просто кивните мне издалека. Этого будет достаточно. Ладно?
        - Ну хорошо… - Евгений заглянул в блокнот. Какое-то слово на латыни. В свое время он, как будущий юрист, тоже изучал латынь… И это слово было ему почти знакомо… Но…
        "Какой-то медицинский термин, - подумал он. - Ничего, разберемся".
        - А вы не хотите пойти со мной? - на всякий случай спросил он Пинта.
        Тот покачал головой.
        - Я же сказал - это может вам навредить, - "причем - сразу по двум причинам, - добавил он про себя. - Первая - оперуполномоченному не следует иметь никаких дел с убийцей. И вторая - ТЕ, КТО ИЩУТ ТЕТРАДЬ, могут подумать, что ты со мной заодно". - Нет. Идите вперед, а я - за вами.
        - Ну… Как хотите.
        Евгений еще раз критически осмотрел свой костюм, отмечая, не осталось ли на нем каких-нибудь следов, удовлетворился осмотром и зашагал в университетскую амбулаторию.
        Пинт стоял и наблюдал за ним из-за кустов акации.
        "Влип! Полностью влип. Кругом. Некто - хотя я ни разу не видел этого "некто" идаже не подозреваю, кто он такой - уже знает, что ТЕТРАДЬ у меня. Меня уже ищут. Пройдет пара дней, и за меня возьмется милиция. Обложат со всех сторон, как волка. И Майя пропала. И денег нет. И как я доберусь до Ковеля, ума не приложу. Но… Не дрейфь, Пинт! Ты же - хранитель. Ты должен найти выход. Он есть. И ты обязан его найти".
        Пинт даже не подозревал, каким окажется этот выход.

* * *
        Стратонов вошел в университетскую амбулаторию.
        На пороге он оглянулся, чтобы проверить, идет ли за ним Пинт, но нигде не заметил странного мужика в застиранной защитной футболке и с трехцветным псом на поводке.
        "Идиотство! Что за дурацкие игры? И почему я только в них играю?".
        Он преодолел маленький лестничный пролет в пять ступенек и оказался на первом этаже.
        Регистратура размещалась прямо напротив входа. За толстенным мутным стеклом с полукруглым окошечком сидела потная тетка с редкими огненно-рыжими волосами и обмахивалась сложенным из бумаги веером.
        - Добрый день… - начал было Стратонов.
        - Все специалисты - в отпуску. Будут в сентябре. К стоматологу - по предварительной записи, - неохотной скороговоркой ответила тетка и отвернулась, давая понять, что все возможные темы для беседы уже исчерпаны.
        Евгений отодвинул полу пиджака, достал заветное удостоверение и развернул перед теткой.
        - Я из милиции. Оперуполномоченный Стратонов Евгений Александрович.
        Тетка приподнялась со стула и прижалась лицом к стеклу, внимательно разглядывая удостоверение.
        Стратонов в ответ тоже прижал корочки к стеклу - со своей стороны - и мило улыбнулся. Настолько мило, насколько это позволяло его нынешнее настроение. А оно было, признаться честно, ни к черту.
        Тетка отпрянула и тяжело опустилась на стул.
        - Милицию никто не вызывал, - настороженно сказала она.
        Веер в ее руке сделал два неуверенных взмаха и снова задвигался, набирая обороты.
        - А милицию и не нужно звать, - понизив голос, сказал Стратонов. - Она сама приходит, если вдруг возникает такая необходимость.
        Тетка ойкнула и тряхнула головой. Огненно-рыжие кустики на ее голове отправили в атмосферу целую россыпь искр; Стратонову показалось, что ее волосы вспыхнули ярким пламенем.
        - Чего вам надо? - спросила она.
        - Чего мне надо - я получу, - в тон ей ответил Стратонов. - А ваша задача - оказать мне всяческое содействие.
        Тетка поджала губы и замолчала. Стратонов счел это добрым знаком.
        Он достал блокнот и открыл на той странице, где был список из двенадцати девушек.
        - Будьте любезны, - подчеркнуто вежливо сказал он, - покажите мне, пожалуйста, медицинские карты следующих девушек. Шилова Алена, Уртаева Мадина, Якубова Джемма, Соснина Ольга…
        - В алфавитном порядке, - потребовала тетка.
        Стратонов глубоко вздохнул и пять раз провел языком по небу. После чего он вырвал из блокнота листок и переписал фамилии в алфавитном порядке.
        - Вот. Пожалуйста.
        Тетка вздохнула - еще глубже, чем он; она словно решила устроить небольшое соревнование - встала со стула и заковыляла между стеллажами. Евгений отметил, что ноги ее туго забинтованы эластичными бинтами.
        Через пять минут она положила перед ним жиденькую стопку из двенадцати медицинских карт.
        - Только далеко не уносите. Посмотрите, что вам нужно, и верните взад, - сказала она.
        Стратонов кивнул.
        Он открыл первую карту и стал просматривать записи, сделанные разными почерками и разными оттенками синей пасты. Пока нужное слово нигде не находилось.
        Окулист ставил цифры и что-то писал про глазное дно. Оториноларинголог отписывался стандартным: "Жалоб нет. ЛОР-органы - без изменений". Терапевт сообщал про артериальное давление и детские инфекции. Хирург также был немногословен. Наконец он дошел до гинеколога.
        Гинеколог писал перьевой ручкой - ярко-синими чернилами. Его запись была короткой, но… Самое главное - в ней присутствовало нужное слово.
        VIRGO!
        Стратонов опешил. Он уже мысленно окрестил Пинта блаженным и сам не знал, зачем идет у него на поводу, но…
        Все было так, как он предсказал. Все совпадало.
        Он отложил раскрытую карту и взял другую.
        Пролистал терапевта, не уделил должного внимания окулисту и прямо-таки пренебрег оториноларингологом, чтоб ему сгореть за такое длинное название! Он искал запись гинеколога, сделанную ярко-синими чернилами.
        VIRGO!
        Евгений просмотрел все двенадцать карт и везде нашел предсказанное Пинтом слово.
        "Откуда он знает? И, черт возьми, что это означает?".
        Он просунул карты обратно в окошечко.
        - Благодарю вас. Вы очень помогли следствию, - он направился к выходу, но на полпути развернулся и снова подошел к окошку. - Я обязательно упомяну вас в своем рапорте, - сказал он и, с трудом сдерживая смех, бросился на улицу.
        Ему не терпелось задать Пинту несколько вопросов.

* * *
        Трехцветная собачка («пес! Кобель», - подумал Стратонов; вэтом не оставалось никаких сомнений), подняв заднюю лапу, деловито описывала столб с указателями: «Амбулатория», «Спорткомплекс», «Столовая», «Общежитие №4» итак далее.
        Забыв предостережение Пинта, Евгений ринулся к нему.
        - Послушайте, Оскар… Карлович. Откуда вы это узнали? И что означает "virgo"?
        Пинт что-то процедил сквозь зубы (что-то, не слишком вежливое и даже не слишком пристойное, как показалось Стратонову) и, резко развернувшись, быстро пошел прочь.
        - Да постойте же! - воскликнул Евгений.
        - Я вас предупредил - ни в коем случае не подходите. Нас не должны видеть вместе.
        - Ладно, ладно… Вы только скажите, что значит "virgo"?
        Пинт, не отвечая, шел вперед.
        Стратонов тремя большими скачками нагнал блаженного ясновидца и схватил его за плечо.
        - Да в конце-то концов! Что вы мне тут концерты устраиваете? Почему нас не должны видеть вместе? То вы сами набиваетесь мне в помощники, а то - бегаете от меня, как девочка! Что случилось? Какие проблемы?
        Пинт остановился. Он посмотрел Стратонову прямо в глаза и медленно, отчеканивая каждое слово, произнес.
        - Этой ночью я убил человека.
        Некоторое время он стоял, по-прежнему не сводя с ошеломленного опера глаз.
        - Вы бы все равно узнали об этом. А сейчас… Если вы попробуете меня задержать… - он говорил тихо и спокойно, но Стратонов без труда уловил в его голосе скрытую угрозу. - Лучше даже не пытайтесь.
        Евгений убрал руку с его плеча.
        - Кого? - против воли вырвалось у него.
        - Хранителя, - был ответ.
        Стратонов стоял, медленно переваривая услышанное.
        - Я не хотел, - сказал Пинт. Это звучало, как оправдание, но он и не думал оправдываться. Во всяком случае, Стратонов не услышал в его интонации даже оттенка раскаяния. - Он проник в мою квартиру и пытался меня убить. Я не видел другого выхода.
        - Хранителя библиотеки? - Стратонов опять представил себе сгорбленного старичка в очках-лупах.
        - Да… Пошли, Джек! - Пинт снова двинулся вперед.
        На ходу он обернулся и как бы нехотя бросил:
        - "Virgo" - это девственница. Они все - девственницы, и это - самое важное.

* * *
        Он шел вперед, не зная, зачем и куда. Нет, в общих чертах его планы рисовались достаточно ясно: уберечь ТЕТРАДЬ и вернуть Майю. Правда, Пинт сознавал, что эти планы довольно противоречивы. Чтобы сохранить сверток, ему следовало держаться подальше от Горной Долины. Чтобы вернуть Майю, ему нужно было немедленно отправляться туда.
        Ну что ж? По крайней мере, и в том, и в другом случае он должен во что бы то ни стало оставаться на свободе.
        Его признание Стратонову явилось неожиданностью для него самого, однако… Рано или поздно о трупе, лежащем в его квартире, стало бы известно. В самом деле, не рубить же его на части топором и не выносить на помойку?!
        Стандартная - шесть штук - полоска фотографий размером три на четыре. Вот она, та самая мина, на которой он подорвался. Шесть Лизиных фотографий.
        По странной - или злой - иронии Судьбы, нынешние события тоже оказались так или иначе связаны с фотографиями - точно такими же, три на четыре.
        Что это? Совпадение? Или еще один ЗНАК?
        Пинт не знал. Он был всего лишь КНИЖНИКОМ, а книжник - это не тот, кто знает ответы. Скорее, это тот, кто правильно формулирует и задает вопросы.
        Пинт, сам того не подозревая, шел по направлению к железнодорожному вокзалу. Денег все равно не было, но ведь надо было куда-нибудь идти?
        Когда он обернулся, то увидел Стратонова, неотступно следовавшего за ним по другой стороне улицы. "Вот ведь привязался, а? Чего он от меня хочет?".
        Он усмехнулся - настолько глупо звучал этот вопрос. Чего же еще мог хотеть Стратонов, кроме как задержать и обезвредить опасного преступника?
        Пинт свернул в переулок и побежал. Добежав до угла дома, он повернул еще раз и бросился в проходной двор.
        Он слышал дробный топот шагов за спиной.

* * *
        Стратонов увидел, как мужчина в линялой защитной футболке и с трехцветным псом на поводке («самый странный тип из всех, кого мне приходилось встречать!») ускоряет шаг и скрывается за углом.
        Евгений тоже прибавил шагу.
        Пинт свернул в проходной двор, но Стратонова это не смутило. Он знал эту часть Александрийска, как свои пять пальцев; когда-то, в детстве, он провел здесь много времени, играя с приятелями в "войну" ив "двенадцать палочек".
        Проходной двор вел в следующий, затем - еще в один, который, по счастью, заканчивался тупиком, а именно - множеством гаражей, обнесенных высокой стеной из бетонных плит.
        Евгений распахнул на бегу полы пиджака и расстегнул узкий ремешок, фиксировавший пистолет в кобуре. Теперь он мог выхватить оружие одним быстрым движением, передвинуть большим пальцем флажок предохранителя, и… Да только он все равно не стал бы стрелять в Пинта. А в кого тогда? В собаку?
        Он толкал длинными худыми ногами мягкий от набиравшей силу жары асфальт и мчался, мчался вперед…
        - Постойте! - воскликнул Стратонов. - Да остановитесь же!
        Он пробежал последнюю арку и оказался на большом пустыре, заставленном сваренными из толстых листов железа гаражами.
        - Оскар Карлович! Я просто хочу с вами поговорить.
        Стратонов повернул за крайний гараж и увидел Пинта. Тот стоял и исподлобья смотрел на него.
        Стратонов отдышался и подошел ближе. Теперь их разделяли три-четыре шага, но ни тот, ни другой мужчина не собирались сокращать это расстояние.
        Некоторое время они молчали, внимательно оглядывая друг друга. Наконец Стратонов решился.
        - Как это случилось?
        Пинт пожал плечами.
        - Как это случилось? - переспросил он. - Знаете, я подозреваю, что толком ничего не смогу объяснить. Это кажется - так просто, а на самом деле… Я не знаю. Я просто защищался. Этот человек хотел меня убить.
        Евгений аккуратно подыскивал правильный вопрос - тот, который подсказал бы Пинту, что он - на его стороне. Настолько, насколько это возможно.
        - Вы сказали, он сам проник в вашу квартиру?
        - Да, ночью.
        - Но… зачем? Ведь должна быть какая-то причина?
        Пинт усмехнулся. Причина была. Она - эта самая причина - лежала у него на животе, за поясом джинсов.
        - Да. Полагаю, он искал кое-что. Кое-что такое, что мне нельзя отдавать. Никому и никогда.
        - И что же это? - осторожно, словно ступал по тонкому льду, спросил Стратонов.
        - Да так… Не стоит говорить об этом.
        Стратонов понял, что совершил ошибку. Если он будет давить, то Пинт замкнется и откажется продолжать разговор.
        - Хорошо… Оскар Карлович. Не хотите рассказывать - не надо. Но вы понимаете, что рассказать все равно придется? Рано или поздно вам зададут этот вопрос…
        - Кто, хотел бы я знать? - с вызовом сказал Пинт.
        - Следователь. Вы же не думаете, что сможете…
        - Я как раз именно это и думаю. Вы надеетесь меня задержать? Напрасно.
        Стратонов понял, что, быть может, он не так уж и неправ.
        Между ними было всего три шага. Только три. Учитывая то, что случилось совсем недавно, в кустах перед библиотекой, его шансы вытащить пистолет быстрее, чем Пинт преодолеет это расстояние, казались не такими уж и большими. Скорее всего, Пинт скрутит его в два счета - стоит ему только потянуться к кобуре. Значит, надо было действовать по-другому.
        - Но… Оскар Карлович, - попробовал возразить Стратонов. - Ведь вы не можете так это оставить?
        - Я защищался, - отрезал Пинт. - У него в руке был огромный нож, и, если бы я вовремя не увернулся, мы бы сейчас с вами не разговаривали.
        - Но, согласитесь, это выглядит как-то… сомнительно.
        - Возможно. Однако… У меня нет времени на разбирательства. Поэтому я и не сообщил в милицию. Сейчас надо думать о другом - о пропавших девушках.
        Стратонов насторожился.
        - Вам известно об этом что-то еще?
        Пинт посмотрел на Евгения с выражением некоторого превосходства.
        - А вы разве не видите? Я - единственный, кому хоть что-то об этом известно.
        Стратонов был вынужден признать правоту его слов. Евгений согласно кивнул.
        - Тогда, может, вы знаете, зачем их похитили?
        - Наверняка сказать не могу, но… Мне кажется, тут все очень просто. Объяснение лежит на поверхности.
        - Не поделитесь?
        Правая бровь Пинта взлетела вверх и выгнулась крутой дугой.
        - Это только догадки. Их еще нужно подтвердить.
        - Ладно. Вы сказали, что знаете, где их искать. Да? Знаете? После истории с фотографиями, после этой записи в истории болезни… "Девственница"! - Стратонов фыркнул. - Я готов вам поверить.
        - Понимаете ли, Евгений… Тут есть одна проблема. Я знаю, где искать девушек. И я хочу этим заняться. Но, рассказав об этом вам, я раскрою все свои карты. Вы - то есть милиция - будете знать, где искать меня.
        - Логично. Так вы что же, собираетесь всю оставшуюся жизнь скрываться?
        - Ну… Не вижу в этом большой трагедии. Я и так - вне социума. Антиобщественный элемент, выражаясь канцелярским языком. Нигде не работаю, живу какой-то непонятной жизнью… Я хочу найти Майю. И помочь остальным. А прочее, поверьте - не так уж и важно.
        - Оскар Карлович! А может, прекратим играть в прятки? Я не спорю, ситуация очень сложная. То, что случилось… В корне все меняет. Но… Может, будет лучше вам все-таки сдаться? Прежде всего - для пропавших?
        - Не знаю. Я так не думаю. Если бы я был на сто процентов убежден, что вы поверите моим словам… Даже не столько вы, сколько ваши коллеги… Поверите и сможете их найти…
        Стратонов не мог не согласиться с ним. Смешно было бы даже предположить, что Климов или Блинников смогут принять Пинта всерьез.
        - Ну так давайте вместе искать выход. Вы мне помогли, теперь я хочу помочь вам.
        - Каким образом?
        - Ну, например… Для начала я хотел бы осмотреть вашу квартиру. Вы говорите, нападавший был с ножом?
        - Да.
        - Значит, на оружии должны быть его отпечатки. Мы постараемся представить все, как необходимую самооборону…
        - Представить? Именно так все и было!
        - Да, конечно. Не горячитесь. Мне кажется…
        - Меня все равно посадят - до выяснения всех обстоятельств дела. А это означает - потерянное время. Потерянное - прежде всего для них. Вы, кстати, не курите?
        Когда-то Стратонов курил. Но недолго и быстро бросил. Однако сейчас он сильно пожалел, что в кармане у него не лежит пачка сигарет.
        Он - совершенно машинально - хотел похлопать себя по карманам. Обычный жест - мол, сигарет нет. Но он вовремя сообразил, что любые размахивания руками Пинт может расценить по-своему.
        Приходилось признать: для этого человека на карте стояло очень многое. И он не собирался сдаваться и вообще не собирался менять свою точку зрения. Стратонову не удалось его убедить. Но надо было зацепиться за последнюю возможность.
        - Оскар Карлович! Вы понимаете, что побег будет означать автоматическое призание своей вины? Если вы сейчас сбежите, никто уже не будет выяснять, что и почему. Надеяться на понимание со стороны следователя не придется, судья тоже не станет с вами церемониться… В общем…
        - Евгений! Но ведь другого выхода нет: ни у меня, ни у несчастных девушек.
        - Да, да… - Стратонов покивал головой. Похоже, он ничем не мог помочь Пинту. И все же… - Я не знаю, как мне поступить. Я должен вас задержать. Но я не стану этого делать. Вы правы. Очень жаль, что все так получилось. Я хочу вам помочь… Правда, хочу, но не знаю, чем. Скажите, соседи у вас - хорошие люди?
        Неожиданный вопрос привел Пинта в состояние легкого замешательства.
        - Да, неплохие… А при чем здесь это?
        - Трупный запах почти не выветривается. Когда ваш "именинник" протухнет, соседи обратятся в милицию, но будет поздно.
        - "Именинник"?
        - Профессиональный жаргон. Не обращайте внимания. Давайте сделаем так: мы все-таки навестим вашу квартиру, посмотрим, что к чему, затем вы напишете, как все было, запечаете свое письменное признание в конверт и бросите в почтовый ящик. А потом поезжайте на все четыре стороны. У вас будут ровно сутки форы, и я обещаю, что не стану преследовать вас. Не стану закрывать вокзалы и выезды из города, словом, буду бездействовать.
        - Хороший вариант, - усмехнулся Пинт. - Только почему вам так не терпится попасть в мою квартиру? Я ведь могу все написать и без вас?
        Стратонов покачал головой.
        - Я помогу вам сделать это правильно. Понимаете, о чем я говорю?
        - Попытка оправдаться?
        - Конечно.
        - Евгений… - Пинт помедлил. - Вы… не обманете меня?
        - Здесь, - Стратонов осторожно… медленно ткнул пальцем в подмышку. - Лежит пистолет. Я обещаю, что не буду делать попыток достать его.
        Пинт долго смотрел ему в глаза. Затем решился.
        - Я вам верю. Пойдемте.

* * *
        Дом Пинта был совсем недалеко. Они шли, поминутно оглядываясь друг на друга. Направление, в котором они шли, показалось Стратонову смутно знакомым; через минуту или около того он понял, почему ему так кажется.
        В своем заявлении о пропаже Майи Пинт указал ее адрес; видимо, название улицы улеглось в сознании Стратонова привычным зрительным образом; ну, а поскольку Оскар несколько раз упоминал о том, что он приходится пропавшей девушке соседом, вывод был очевиден.
        Они повернули на нужную улицу, и Стратонов увидел, как оживился пес; теперь он слабо повиливал хвостом. "Значит, дом уже близко", - подумал он.
        Пинт сошел с тротуара и направился к ближнему от дороги подъезду. Евгений заметил, как он напрягся, и это напряжение становилось все сильнее и сильнее, с каждым шагом.
        - Ведите себя естественно, Оскар Карлович, - сказал он.
        - Я и веду себя… естественно. Попробовали бы вы оказаться на моем месте, - ответил Пинт, и Стратонов подумал, что он абсолютно прав. Напряжение и мелкая дрожь - самое естественное поведение в сложившихся обстоятельствах.
        Пинт открыл дверь подъезда и на мгновение замер на пороге, явно намереваясь пропустить Стратонова вперед. Однако Евгений счел подобную учтивость неуместной.
        - Проходите, я за вами, - тихо сказал он.
        Пинт пожал плечами и вошел. Он сразу стал подниматься наверх, перешагивая через две ступеньки.
        Пес шел между ними, клацая по истертым бетонным ступеням тупыми когтями.
        Пинт остановился перед самой невзрачной на втором этаже дверью и некоторое время стоял, прислушиваясь.
        "Интересно, что он собирается услышать? Как труп поднялся на ноги и ходит, насвистывая, по квартире?".
        - Открывайте, - шепнул Стратонов.
        Пинт молча кивнул и достал из кармана джинсов плоский потемневший ключ.
        Он воткнул ключ в замочную скважину и долго пытался повернуть его, но у него ничего не получалось. Лицо его приняло озабоченное выражение.
        - В чем дело? - так же, шепотом, спросил Стратонов.
        - Не знаю. Что-то не так.
        Пинт нажал на дверную ручку, и она легко подалась. Дверь заскрипела и открылась.
        Стратонов расстегнул пиджак и дернул подбородком - ну, что?
        Пинт покачал головой и выставил перед собой руку, словно предупреждал Евгения от необдуманных поступков. Он перевел дыхание, тихо распахнул дверь и первым шагнул в полумрак крошечной прихожей.
        Стратонов достал из кобуры пистолет, со смачным лязгом передернул затвор, досылая патрон в патронник, и согнув руку в локте, поднял ее на уровне головы.
        Затем, повернувшись левым боком, он осторожно пошел вперед. Стратонов медленно продвигался вглубь тесной типовой квартиры, больше походившей на собачью конуру.
        Миновав прихожую, он увидел странную картину. Небольшая, с низким потолком, комната, и посередине ее - застывший на месте Пинт.
        Это выглядело так, словно кто-то прибил его к полу огромными гвоздями.
        Оскар стоял, подняв плечи и разведя руки. Вся его поза говорила одно - "как это может быть?".
        Евгений огляделся. Допотопный шкаф, продавленный незастеленный диван, колченогий стол…
        И больше - ничего. Никакого трупа.

* * *
        - Пойдем ко мне, в комнату, - прошептал Пашка.
        Юля с трудом отстранилась от него и помотала головой.
        - Не сейчас. Пожалуйста, не сейчас… Это… Пусть это случится не так.
        - Да какая разница, как это случится?! - вскричал он. - По-моему, главное - чтобы это случилось! Хотя бы здесь и сейчас!
        - Почему ты думаешь, что я такая? - с грустью спросила Юля.
        Она словно раздвоилась и даже растроилась. Одна, ковельская и бесшабашная Юля, говорила: "Да какого черта? Какая разница, как это будет? Ужин при свечах, или дискотека с глупыми огнями, или темная лестница нежилого подъезда, - в чем смысл? Смысл только в том, чтобы…".
        Но другая, тоже ковельская и по-ковельски кокетливая Юля произносила ненужные, типично женские слова: "Почему ты думаешь, что я такая?" стаким видом, словно эти слова действительно хоть что-нибудь означали. На самом деле - ничего, кроме хлипкой, сиюминутной преграды, которую (и она ждала этого) он должен был разрушить какими-нибудь убедительными мужскими аргументами, вовсе не обязательно высказанными в виде слов. Нет, скорее, это должны были быть уверенные, исполненные чувства жесты… Правда, она знала, что если он остановится - хотя бы на секунду! - и замешкается, то вся магия безмолвного подчинения мгновенно пропадет, и последующее разочарование будет куда сильнее, чем запоздалая жалость от того, что НЕЧТО очень человеческое могло между ними произойти и не произошло.
        Ну, а третья Юля была донельзя практичной. Она говорила: "Не торопись! По крайней мере, он тебе не противен, и ЭТО все равно будет. Но только… Пока есть возможность, лучше немного потянуть время. Подогреть его запал, не испортить его ожидания чувством легко доставшейся победы".
        Но - странное дело - она не видела между этими тремя Юлями никакого противоречия. Они все прекрасно дополняли друг друга, и она прислушивалась к их голосам.
        Если бы первый голос оказался сильнее, то она, не задумываясь, позволила бы ему стянуть с себя футболку и - будто случайно! - слегка раздвинула бы ноги, помогая расстегнуть на шортах пуговицу и неподатливую ("забыла натереть после последней стирки мылом! Дура!") молнию.
        Третья Юля тоже звучала не так громко. Практичность - не ее конек, иначе она бы добилась от высокого ординатора всего, чего хотела. Однако… Простые и доступные любому смертному чувства все-таки перевешивали.
        Вторая Юля доминировала над прочими, и она мечтала только об одном: срадостью и наигранным достоинством подчиниться его неумелым, но ласковым рукам.
        Но Пашка, похоже, не был готов к этому - "почему ты думаешь, что я такая?" - вопросу. Ему ведь было всего девятнадцать лет, и он пока не понимал, что не стоит вдумываться в смысл женских слов; гораздо важнее интонация и приоткрытый в истоме рот. Учащенное дыхание и вздымающаяся, дрожащая грудь. Он не знал, что не надо в таких случаях смотреть на себя со стороны - "а насколько я глупо при этом выгляжу?", - а просто - нырнуть в пучину страсти и ВЗЯТЬ эту женщину. Сделать все так, как ОН хочет, потому что этого хочет и ОНА.
        Он опешил и убрал руки, повинуясь соображениям надуманной приличности. И проиграл. Вспыхнувшая в ее сердце искра быстро угасла - по одной лишь причине. Он был не готов.
        Идиотский вопрос поставил его в тупик; но разве настоящего мужчину способен поставить в тупик идиотский, почти обязательный, вопрос? Сам виноват.
        - Я не такая… - прошептала она, чувствуя себя при этом полной дурой. И, вместе с тем - искренне в это веря.
        Она поправила грудь в лифчике и приосанилась.
        - Потом… Ладно? - это "ладно" звучало, как последнее приглашени, но, видимо, он этого не понял, потому что Пашка с виноватым видом кивнул и легко поцеловал ее в запястье - так, будто ничего в поцелуй и не вкладывал.
        Его трусливая благопристойность подействовала на нее, словно кусок льда из холодильника.
        "Хороший мальчик. Наверное, все дело в том, что я быстро повзрослела. Я - уже женщина, а он - пока еще мальчик", - Юля была недалека от истины.
        - Как скажешь, - с нарочито безразличным видом сказал он. - Итак… Что мы решили?
        - Мы завтра пишем сочинение и потом сразу едем в Ковель, - ответила Юля.
        - Хорошо. Ты умеешь писать без ошибок?
        - Ну-у-у… Более или менее. У меня главная проблема - с запятыми.
        - Запятыми, говоришь? - Пашка задумался. - В нашей группе учится Игорь Радионюк. Его матушка преподает на филологическом факультете. Думаю, я смогу договориться, чтобы она проверяла твою работу.
        - Паша… - это было слишком хорошо, чтобы походить на правду. У худого парня с конским хвостом слова не расходились с делом. Одно это заслуживало немедленной награды. И все же - Юле казалось, что она поступила абсолютно правильно, не торопясь уступить ему. - Солнце… Я так тебе благодарна… За то, что ты есть…
        Она не сдвинулась с места и даже не попыталась его поцеловать. Маленькая женская месть за его нерешительность.
        - Ну… - пробурчал он и встал со скамейки. - Ладно. Пойдем. Ты только - смотри, не потеряй этот дневник.
        - Конечно.
        Юля выбросила сигарету и пошла чуть впереди - не оглядываясь и не тратя силы на свою самую соблазнительную походку.
        Она добилась того, чего хотела - не такой уж и большой ценой. Той, на которую он согласился. И все же - она знала, что в скором времени он потребует чего-то большего. И она была готова к этому.

* * *
        - Оскар Карлович! - сказал Стратонов, недвусмысленно нацеливая пистолет на Пинта. - Сделайте одолжение, ложитесь на диван. И, пожалуйста, положите руки под голову.
        - Но ведь…
        - Ложитесь! - повысил голос Стратонов.
        Пинт подчинился.
        - Послушайте… - Евгений огляделся в поисках стула, но ничего подходящего не нашел. Тогда он залез на стол и принялся болтать ногами. - Вы что, издеваетесь надо мной? Вам нравится надо мной смеяться?
        - Да нет же… - пробовал вставить Пинт, но Стратонов его перебил.
        - Я понимаю - молодой опер, причем - без достаточного опыта оперативной работы. Глупо звучит, почти как тавтология, но это действительно так: опер без оперативного опыта. Вы устраиваете мне идиотскую комедию, хотите меня унизить, да?
        - Поверьте, я…
        - С какой стати я вам должен верить? "Маленькая ложь рождает большое недоверие". Помните такую пословицу?
        - Евгений, я…
        - Да хватит! Вам что-то известно о пропавших девушках? Не спорю, это так. Я вам поверил, потому что это как-то совпадает с тем, что происходит. Но, в то же время, я никак не продвинулся в своем расследовании. Их было двенадцать? Да! Все они - девственницы? Да! А что толку? Дальше-то что?
        - Но… - но Стратонов даже не слушал.
        - А дальше вы мне устраиваете какой-то идиотский фарс насчет убийства, и я вам верю, как последний дурак! - он покраснел от обиды. - Где труп?
        - Не знаю. Он был. Он лежал здесь…
        - Прекратите! Если бы он лежал здесь, он так бы и лежал до сих пор! Куда он делся?
        Пинт пожал плечами - настолько, насколько позволяло его нынешнее принужденное положение.
        - Я не знаю.
        - Да и знать тут нечего. Его не было. Вы заигрались, дорогой мой. Не спорю, у вас получилось. Но - хватит! Хочу попросить вас об одном - впредь не приближаться ко мне ближе, чем на сто метров. В противном случае… - Стратонов помедлил. Он почесал бровь пистолетным стволом, и только тут сообразил, что курок взведен, и патрон, изнывая от нетерпения в патроннике, ждет удара бойка.
        Спину окатила мгновенная волна холода, и в животе заурчало.
        Он осторожно убрал пистолет и, с трудом совладав с дрожью в руках, аккуратно опустил курок. Затем включил предохранитель и засунул оружие в кобуру.
        Это удалось не сразу: руки так и ходили ходуном, и Стратонов рассердился - от того, что Пинт это видит.
        "Вот гад! Ему удалось вывести меня из себя!" - подумал Евгений.
        - В противном случае… - в этом месте должна была быть какая-то страшная угроза, но, Евгений, как ни старался, так и не смог придумать что-нибудь достойное. - Я вас заберу в отделение за бродяжничество… Вот так!
        Это звучало как-то по-мальчишески, и Стратонов сам прекрасно это понимал. Он покраснел и отвернулся, чтобы не встречаться с Пинтом взглядом.
        Но тот, похоже, и не думал пялиться на Евгения. У него оказалось другое, более интересное занятие, и оно окончательно убедило Стратонова в правильности своих предположений. "Он настоящий сумасшедший! И почему я раньше этого не понял?".
        Оскар лежал на диване и шарил где-то у себя под головой, словно пытался что-то нащупать. Затем он вытащил зажатый кулак и что-то подбросил в воздух.
        Белые перья и пух, медленно кружась, как безмолвные снежные хлопья - под Рождество, стали оседать на пол.
        Пинт засмеялся.
        - Подушка! Она порвана!
        Стратонов пожал плечами.
        - Удивляюсь, что она вообще у вас есть…
        Но Пинт его не слушал. Резким рывком он вскочил с дивана, и Стратонов подумал было, а не рано ли он убрал пистолет? Но никакой угрозы и агрессии в движениях Оскара не наблюдалось.
        Он перевернул подушку и принялся внимательно разглядывать несвежую мятую наволочку.
        - Она не просто порвана… - бормотал Пинт. - Она разрезана! Все это - было!
        Он обернулся к Евгению, словно приглашал полюбоваться разрезанной подушкой.
        - Смотрите! - Оскар отложил подушку в сторону. - Вот! Лезвие прошло так глубоко, что задело обшивку дивана. Видите, у этого края разрез узкий, а потом он постепенно расширяется. То есть, я хочу сказать, направление удара было таким…
        Он медленно занес руку над головой, сжимая в кулаке воображаемый клинок, и потом резко опустил.
        - Если бы я не перекатился на пол, он бы отсек мне голову - одним движением!
        Стратонов недоверчиво хмыкнул, затем опасливо приблизился к дивану и осмотрел подушку и обивку.
        - И здесь! - Пинт бросился на середину комнаты. Евгений благоразумно посторонился, уступая ему дорогу. - Вот оно! Это не скроешь!
        Стратонов, предпочитая держаться на безопасном расстоянии, подошел и стал изучать какую-то зарубку в половице. Да, это было очень похоже на след большого и прочного клинка.
        Сталь была заточена так остро, что кончик лезвия пробил половицу насквозь, оставив клиновидный след. Видимо, кто-то ("может, сам Пинт?") пытался как-то сгладить эту зарубку, но она все равно была отчетливо видна.
        - Теперь - стол! - говорил Пинт. Он оживился и действовал в каком-то азарте.
        Оскар перевернул стол.
        - Он был сломан, - пояснил Пинт. - Я сломал его об этого человека. А теперь? Полюбуйтесь-ка!
        Ножки были прибиты небольшими гвоздями, и, на первый взгляд, стол выглядел совершенно нормально, но…
        Гвозди были прибиты сегодня, несколько часов назад. Стратонов различил свежие вмятины от молотка; вдвух местах от ножек отлетели крошечные щепки, и обнажившееся дерево было идеально белым, пока еще не покрывшимся пылью и грязью.
        - Это ни о чем не говорит. Вы могли сами приколотить эти ножки.
        - И сам же - распороть подушку? И продырявить половицу?
        - Конечно. А что вам мешало?
        - А испорченный дверной замок?
        - Ну, знаете ли, - ехидно сказал Стратонов. - По-моему, от вас всего можно ожидать. Нет, сломанным замком вы меня не удивите…
        Но Пинту все-таки удалось его удивить.
        Несколько секунд он стоял, не шелохнувшись, будто размышлял над чем-то очень важным, потом тяжело вздохнул и подошел к окну.
        Он задернул занавески в комнате, прошел мимо Евгения на кухню и проделал то же самое.
        - Этому вы не сможете не поверить, - сказал он.
        Театр абсурда продолжался. Представление шло полным ходом; автором, режиссером и актером выступал сам Пинт, а единственным зрителем - несчастный Стратонов.
        Поэтому, когда Пинт полез в штаны, Стратонов только брезгливо поморщился. "По-моему, он еще и извращенец. Интересно, что он мне сейчас предложит?".
        Однако, против его самых худших ожиданий, Пинт вытащил из-за пояса джинсов какой-то сверток и благоговейно положил его на стол.
        - Смотрите… - шепотом сказал он. - Вот что ему было нужно.
        Пинт стал медленно развязывать кожаные тесемки, стягивавшие сверток.
        Стратонов ощутил какое-то странное, доселе неведомое ему чувство. Это чувство было настолько мощным и всеобъемлющим, что он содрогнулся всем телом. Он понял, что прямо сейчас, на его глазах, должно что-то произойти. Что-то такое, что может изменить его жизнь навсегда… И еще неизвестно - в какую сторону?
        Однако страшащая неизвестность загадочным образом уравновешивалась ощущением неотвратимости этой перемены. Это ДОЛЖНО было произойти, и противиться было бессмысленно.
        Только потом, когда прошло какое-то время, он сумел подобрать точное название случившемуся. Он заглянул в собственную СУДЬБУ - привилегия, дарованная немногим.
        Кем дарованная? Какой высшей, неизмеримо могущественной и неназываемой силой? И вообще - привилегия ли это? Или..?
        Нет, об этом не стоило даже и задумываться. Никакой, даже самый изощренный и преуспевший в науках человеческий разум не мог постичь того, что открылось Стратонову. Обрывки мыслей - не более, чем легкая пыльца, соскобленная перочинным ножиком с огромного гранитного валуна, лежащего посреди Вселенной от сотворения мира.
        Разум был бессилен; Евгений полностью доверился сердцу, открывшемуся для Веры.
        Со Стратоновым случилось то, что казалось ему невозможным, и, вместе с тем, пугало.
        Он уверовал.

* * *
        - Их шесть, да? - все так же, шепотом, спросил Пинт и убрал кусок мягкой кожи, укрывавший некую, как подумалось Евгению, книгу.
        Настойчивый солнечный свет пробивался сквозь занавески, окрашивая воздух комнаты в нежно-голубой цвет.
        Однако свечение, исходящее от странной книги ("даже не книги, - подумал Евгений. - Скорее, тетради…"), было сильнее.
        Оно дрожало и переливалось, придавая всему, чего касалось, ореол мистической таинственности.
        - Смотрите, шесть… - уже не прошептал, а как-то еле выдохнул Пинт и раскрыл тетрадь.
        На плотной толстой бумаге копошились мелкие черные жучки. Они ползали туда и сюда, свиваясь в легкое изящное кружево. Внезапно их движения стали не хаотичными, а четкими и обдуманными. Жучки быстро двинулись к центру листа, и Стратонов зажмурился. В сознании промелькнула мысль, что, наверное, подобные галлюцинации люди видят после употребления наркотиков… Обколовшись или обкурившись… Да только для Стратонова это было неприемлемо.
        К наркотикам и наркоманам он относился так же, как к педофилии и гомосексуализму, если не хуже. Он даже не считал это грехом, потому что грех можно отмолить… получить прощение… покаяться. Грех - это то, что присуще человеческой природе.
        Однако все эти "прелести", почти неотъемлемые атрибуты современного века, не содержали для него ничего человеческого. Только отвратительная, невыносимо вонючая грязь, и ничего больше.
        Евгений зажмурился, холодея при мысли, что это все-таки с ним случилось, а когда открыл глаза, то понял, что дело здесь в другом.
        Он все осознавал и не испытывал никакой эйфории - даже наоборот; его видение несло в себе какую-то невысказанную щемящую тоску.
        Жучки на листе сложились в большую цифру "6".
        - Как это… у них получается? - пробормотал Стратонов и, прежде чем Пинт успел его остановить, протянул к листу руку.
        Свист… Где-то над правым ухом он услышал тонкий пронзительный свист и тут же догадался, что этот звук произведен не человеком. Точнее, не его губами.
        Тяжесть кобуры, ощущение того, что под мышкой у него болтается полная бутылка кефира, внезапно разлилось по всему телу и переместилось куда-то вниз.
        Теперь сигнал о приятной и одновременно - смертоносной, опасной - тяжести приходил в мозг откуда-то со стороны левого бедра.
        Он перевел глаза на правую руку, почти уже коснувшуюся листа, и увидел, как свечение наливается силой, к чему-то готовится…
        В его движениях появилась скованность, однако - тоже какая-то странная. Эта скованность была привычной и рождала ощущение защищенности, будто он был закован в латы с головы до пят.
        И еще - запах. Острый, резкий, абсолютно незнакомый и все-таки - легко угадываемый. Запах конского пота.
        Свист нарастал, достиг своей самой высокой ноты и вдруг больно хлестнул по барабанной перепонке.
        Одновременно с этим сгусток свечения, колыхавшийся над раскрытой ТЕТРАДЬЮ, взорвался яркой вспышкой. Настолько яркой, что ни до, ни после, Евгению не приходилось видеть (даже не видеть глазами, а почти физически ощущать тугой толчок в лицо и грудь) ничего подобного.
        Стратонов почувствовал, что он куда-то проваливается.
        Обожженная светом сетчатка медленно восстанавливалась, но…
        Он видел совсем не то, что секунду назад.
        Совсем не то.
        - Оскар! - заорал он. - Оскар!
        И услышал…

* * *
        - ГИЛЬОМ!!! - заорал рыцарь, пригибась к луке седла.
        Арбалетная стрела просвистела где-то рядом, в считанных вершках от его правого уха, и рыцарь устремил свой взгляд на человека в черном, словно это могло нацелить ее полет.
        Умом рыцарь понимал, что арбалет - самое мощное и совершенное оружие, какое только мог придумать злобный человеческий гений для того, чтобы оборвать жизнь себе подобного, и полет стрелы глазу не заметен, но все же…
        Он увидел алый цветок, распустившийся на шее жреца. У цветка были упоительно красивые лепестки и чудный стебель - потемневшее древко стрелы, торчащее посреди хитросплетений шейных мускулов.
        - А-А-А-А-У! - заорал рыцарь, выдавливая из широкой груди сладкий воздух горной долины, напоенный ароматом трав.
        Фигуры в белом повалились наземь, но Букефаль не стал их топтать, как положено боевому коню; задравши трубой пышный хвост, он легко перемахнул цепочку из хрупких девичьих тел, и еще до того, как его покрытые острыми шипами копыта снова коснулись земли, де Ферран, свесившись с седла, ударил жреца мечом, рассекая его тело наискось.
        Убийственная сталь, скрывавшая до сей поры свое нетерпение холодным блеском, страшно зашипела, насыщаясь кровавым багрянцем.
        Брызги, разлетевшиеся во все стороны, попали рыцарю на лицо, и он жадно облизал губы, ощущая соленый вкус и чувствуя, как глазные яблоки бешено завертелись в глазницах. Мир вокруг него стал покрываться алой пеленой.
        Рыцарь осадил Букефаля, туго натянув поводья и сжимая коленями крутые бока.
        Конь заржал и взметнулся на дыбы. Он легко, как изящная танцовщица, виденная де Ферраном в гареме принца неверных, повернулся на широких копытах и скакнул вперед, прямо на второго жреца.
        Человек в черном уже успел достать из складок балахона такой же чудовищный и кривой клинок, как и тот, что предназначался для тонкой белой шеи, и поднять его над головой, торопясь поразить Букефаля в грудь.
        Де Ферран видел, что у него не остается времени для замаха; он выставил меч перед собой и одновременно со скачком Букефаля резко нагнулся вперед.
        Гладкое, отполированное лезвие меча сбросило с себя последнюю каплю крови, очистившись для новой жертвы.
        Острие легко вошло между ключиц жреца - туда, куда и целил рыцарь. Рука человека в черном мгновенно утратила былую твердость; она повисла в воздухе, как сломавшаяся под тяжестью снега ветвь, и конская грудь легко отбросила ее в сторону.
        Рыцарь услышал хруст - это Букефаль, дрожа от азарта, топтал еще бьющееся в предсмертной агонии тело. Не в девушках, но в жреце он чувствовал врага.
        - ХЭЙО! - снова заорал де Ферран, глядя в фиолетовый глаз жеребца; Букефаль, заломив шею, смотрел на своего господина, желая уловить в знакомых чертах улыбку одобрения. - ХЭЙО!
        Жеребец, обученный не оставаться долго на одном месте, дабы не навлечь на своего седока опасность быть пораженным шальной стрелой, помчался по кругу, забирая вправо. Его огромные копыта легко разбрызгивали черную мягкую землю, словно он скакал по грязной воде.
        Долина содрогалась от его топота.
        Жеребец описал широкий круг и стал снова приближаться к шатру.
        Де Ферран зорко оглядывал окрестности, но нигде не видел надвигающейся опасности. Только костер по-прежнему подпирал нереально высокое небо столбом черного дыма.
        Красотка, понукаемая Калем, неохотно потрусила навстречу Букефалю. Поравнявшись с девушками, старик Гильом спешился и повел лошадь в поводу.
        Он нагнулся над телом первого жреца и, подслеповато прищурившись, некоторое время смотрел на него. Затем он покачал головой - рыцарю показалось, что он видит в этом жесте одобрение делам рук своих, - и перешел ко второму телу.
        - Ха! - вырвалось у Каля. - Кухарка режет курицу не так умело, как вы, сир!
        Рыцарь сидел, покачиваясь в седле; Букефаль нервно гарцевал под ним. Де Ферран, ожидая нападения отовсюду, крутил головой, и от этого на его шее выступили красные полосы, натертые краями доспехов.
        - Да, да… - причмокивая губами от восхищения, повторил Каль. - Однако и я не сплоховал: положил стрелу так точнехонько, словно бы пальцем ткнул! Вот вам и «старый беззубый пес», сир!
        - Не держи зла, Гильом! Ты же знаешь, что язык мой болтается сам по себе, не слушая голоса разума… и сердца, - чуть тише добавил он, и Каль уловил в его словах какой-то намек на раскаяние.
        Старому учителю этого было достаточно. Мутная стариковская слеза заискрилась на его редких ресницах.
        - Я, пожалуй, загляну в этот вертеп! - торопливо проворчал он и вошел в шатер.
        Рыцарь тем временем объезжал круг, выложенный девичьими телами в белых одеждах.
        - Ого! - услышал он голос Каля.
        - Что там, Гильом?
        - Ваша Милость, здесь одно сплошное непотребство! Стыдно сказать… Но неужели в этой стране не придумали лучшего применения для женского естества?
        - Ну же, пес! Не томи!
        - Одну минуту, Ваша Милость. Я вижу еще кое-что… О святый Боже! Магические чары! - голос его как-то странно булькнул и прервался.
        - Гильом! Выходи сей же момент - иначе я вытащу тебя за твои седые волосья!
        - Уже иду, Ваша Милость! Однако…
        - Гильом! - прикрикнул рыцарь, теряя остатки терпения.
        На этот раз книжник вышел из шатра, неся в руках какой-то странный камень. Булыжник напоминал кулак с выставленным вверх длинным и толстым пальцем.
        Рыцарю показалось, что этот «палец» был чем-то испачкан.
        Де Ферран поморщился.
        - Что это?
        - Этой, с позволения сказать, рукой здесь срывают цветки невинности, - ответствовал слуга и, чтобы убедить господина в правильности своих предположений, направился к ближайшей девушке.
        Он бесцеремонно прижал ее к земле и задрал подол. Девушка слабо отбивалась, но Каль грозно прикрикнул на нее.
        - Цыц, стерва! Неужели ты настолько глупа, что решила, будто мой сопливый дружок пока еще в силах приветствовать тебя, стоя! У него всего один глаз, да и тот уже ни черта - прости, Господи! - не видит.
        Он запустил руку в мягкое, не ведавшее мужской ласки - равно как и грубости - межножье и принялся орудовать там сухими узловатыми пальцами исследователя.
        Наконец раздалось торжествующее восклицание.
        - Ага! Вот он, девственный сок! Даю голову на отсечение… Впрочем, нет, голова мне еще пригодится!
        - Ну так поставь на кон одноглазого сопливца! - расхохотался рыцарь.
        - Пожалуй! - отозвался Гильом. - Коли он даже не вздрогнул при виде этой соблазнительной щелки, туда ему и дорога! Слышишь? Бессильный шнурок? Ставлю тебя на то, что этот камень с противоестественным отростком использовали для той работы, коию ты когда-то с доблестью исполнял! - он раздвинул ноги, уставился на свой гульфик и громко расхохотался, обнажив редкие черные зубы.
        - Да… - рыцарь поддержал было его веселый порыв, но смех тут же уступил место задумчивости. - Но коли так, Гильом… Стало быть, эту несчастную хотели убить за то, что она уже отдала кому-то свой сок?
        - Сир! - Гильом с достоинством поклонился. - Я тоже так полагаю.
        - Это загадочная страна… - пробормотал рыцарь. - Мнится мне, девство тут в большой цене. Быть может, даже в большей, чем жизнь…
        Он уставился на спасенную им девушку. Та моментально почувствовала устремленный на нее взгляд. Она будто вышла из забытья, в котором пребывала от того мгновения, когда кривой клинок был занесен над ее грешной головой.
        Каль пожал плечами. Он еще не знал, что именно хочет сказать его господин.
        - А может, это и правильно, доблестный кавалер? Не зря же мы чтим Пресвятую Богоматерь? Ведь только ей удалось понести, не теряя женского естества, дарованного рождением, и, вместе с тем - теряемого, буде женщина приуготовится дать новую жизнь внутри благословенного чрева своего…
        - Не суесловь, пес! - нахмурился рыцарь. - Не сравнивай Ее девство с девством земной грешницы. Ибо девство Богородицы - чудо Господне, тогда как невинность этих несчастных уходит вместе с несколькими каплями жидкой крови. Но что эти капли? Ты же знаешь, что если собрать всю кровь, вытекшую из моих ран, ее бы все равно было больше, нежели сока всех девственниц мира!
        - Ваша правда, сир! - быстро поправился Каль. - Вправе ли мы обращать взор на такие глупости, как хлипкие ворота, воздвигнутые Природой - скорее, по недосмотру, нежели с умыслом? - он брезгливо пожал плечами. - Конечно же, нет. Сок, проливающийся на простыню при нарушении их целостности - не более, чем дешевая дань; пропуск еще одной земной твари в чертоги неземного блаженства…
        - Довольно, Каль, - сухо оборвал его рыцарь. - Костер по-прежнему дымит, и я боюсь, что это - сигнал.
        Старик Гильом испугался. Он, не глядя, отбросил за спину причудливый камень с выростом в виде пальца и принялся ловить поводья Красотки. Но хитрая бестия дергала головой, уклоняясь от его рук.
        - Тпрррууу! Стой, ведьма! Стой, говорят тебе! Чего ты так засуетилась, будто речь идет о твоем девстве? Стой, кляча! Твой скудный зад не прельщает даже Букефаля, и не вздумай со мной кокетничать - все равно я тебя оседлаю!
        Рыцарь улыбнулся, пнул шпорами жеребца и подъехал к Красотке. Он поймал поводья и резко дернул их вниз, заставив кобылу присесть на передние ноги.
        Каль поблагодарил хозяина кивком головы и, кряхтя, взобрался на спину своей лошадки.
        - Что ты там плел насчет магических чар? - спросил рыцарь.
        - А-а-а, Ваша Милость, - проблеял Каль, доставая из-под мышки сверток в тонкой коже. - Се - языческая рукопись, лежавшая на богохульственном алтаре! Я пробовал разоблачить ее, избавить от оболочки, и смотрите, что получилось!
        Он принялся раскрывать сверток, и в этот момент рыцарь услышал заливистое гиканье и ощутил - как дрожь, передававшуюся через ноги Букефаля - топот множества копыт.
        Он привстал на стременах и вгляделся вдаль.
        Широкой - казавшейся бесконечной от края и до края долины - полосой на них наступала цепь конников.
        - По-моему, - проскулил старик Гильом, - вы были правы. Черный дым - не что иное, как сигнал неверным. Чует мое сердце… - он не договорил; сунул кусок тонкой кожи, в которую была завернута тетрадь, за пазуху кафтана, а саму тетрадь - в дорожную суму, перекинутую через его плечо. - Ох, чует мое сердце недоброе!
        Рыцарь, напротив, при виде мчащихся к ним всадников внезапно обрел спокойствие и уверенность. Его движения стали нарочито медлительными - еще одна отличительная черта всех, кто пытает свою Судьбу… или - ищет Смерть, какая разница?
        - Они убьют ее, - сказал он, кивнув на ту, двенадцатую девушку, расставшуюся с девством прежде времени, означенного жрецами. - Я полагаю взять ее с собой!
        - Не знаю, правильно ли вы поступаете, сир… - вкрадчиво начал Каль, но рыцарь тяжелой рукой в кольчужной перчатке ударил Красотку промеж глаз - так, что она взвилась на дыбы, и книжник с трудом удержался в седле.
        - Я полагаю ТАК, пес! И не жду от тебя ни согласия, ни замечаний. В конце концов, это - мой трофей, и негоже оставлять его на поле боя!
        - Истинно так, сир! Для Вашего Букефаля этот вес нипочем, но только… Молю Вас, сир! Поедемте побыстрее!
        - То-то же! - сказал рыцарь, отпустил уздцы и тронул жеребца с места. Тот, не торопясь, двинулся вперед.
        Де Ферран свесился с седла и схватил девушку за волосы.
        Она разительно отличалась от всех прочих. Ее масть была ближе к белому, нежели у других; остальные девушки имели густые черные косы, а эта - была блондинкой.
        Рыцарь занес над ее головой меч, но девушка не стала отбиваться и не зажмурилась. Может, она чувствовала, что он не собирается ее убивать? Иначе зачем ему потребовалось ее спасать?
        Де Ферран вытер широкое лезвие меча об ее волосы и вложил клинок в ножны.
        - Вот кровь убитого во имя твоей жизни! - сказал рыцарь. Затем он взял ее под руку и легко вздернул над землей.
        Девушка тонко вскрикнула, и в следующее мгновение она уже сидела в седле, крепко обхватив рыцаря за шею.
        - Эмилия! - сказал он и прижался потной грязной щекой к ее нежной коже. Она вздрогнула - то ли оттого, что грубая щетина больно оцарапала ее, то ли…
        Она облизнула рыцарю обе щеки - попробовала его пот и грязь. Затем закрыла глаза в сладостной истоме - так, будто ничего вкуснее ей в жизни пробовать не доводилось - и прошептала:
        - Абисса!
        Сразу же вслед за этим она показала на суму Каля и, в ужасе округлив глаза, сказала:
        - Мазин джен! Мазин джен!
        - Ничего не бойся! - ответил ей рыцарь. - Ты со мной: выживешь или погибнешь. Не все ли равно?
        Она кивнула, будто понимала смысл его слов, и снова показала на суму:
        - Мазин джен!
        - Он - старый ворчун, но ты его полюбишь. Так же, как люблю его я…
        - Мой Господин! Не пора ли нам… - начал Каль.
        Рыцарь нахмурился, а потом заорал - так, что у всех заложило уши.
        - ХЕЙ-ЙООО! Букефаль! Ходу! - и, отпустив поводья, направил жеребца назад, в узкое горлышко между двумя горами, изрезанными искусной резьбой.
        А дальше случилось странное.
        Гильом Каль, еле поспевавший на своей Красотке за размашистым аллюром Букефаля, казалось, совсем не чувствовавшим дополнительной тяжести, нежданно свалившейся на его спину, внезапно опешил. Ему показалось, что горы вздрогнули и резко изменили свои очертания.
        По мере того, как они приближались к узкому горлышку, сомнений у Каля оставалось все меньше и меньше.
        Горы, как два спящих до сей поры исполина, вдруг проснулись и пришли в движение.
        Большой, величиной с голову, камень, медленно переворачиваясь в воздухе, летел прямо в скачущего Букефаля. Жеребец резко взял в сторону, сбиваясь с аллюра. Девушка покачнулась в седле, но рыцарь придержал ее.
        Камень упал в двух шагах от них, но это было только начало. Теперь целый град булыжников летел им навстречу.
        Каль, потерявший от такой диковины дар речи, мелко крестился. Рыцарь осадил Букефаля и, поднеся ко лбу ладонь, как козырек, вглядывался вдаль.
        Горы медленно сходились, и промежуток между ними становился все уже.
        Девушка дернула рыцаря за плечо и воскликнула, показывая на неожиданно оживших стражей Горной Долины:
        - Нон ен каф!
        Рыцарь посмотрел на старого учителя.
        - Что она говорит, Каль?
        - Ваша Милость… Я ведь уже объяснял Вам - это наречие мне неведомо. И теперь я все больше и больше укрепляюсь в мысли, что оно неведомо никому из людей, живущих по ТУ сторону… - он обреченно махнул рукой туда, откуда они недавно приехали.
        - Боюсь, твои слова справедливы… - мрачно сказал де Ферран. - Так что же нам теперь делать?
        - Тоу! Тоу! - вскричала девушка и показала на цепь мчащихся всадников.
        Букефаль крутился под каменным дождем, но ни один снаряд, выпущенный неизвестно кем, так и не попал ни в него, ни в его господина. Красотка же беспорядочно металась, охваченная страхом, и рыцарь понимал, что рано или поздно один из булыжников угодит в нее.
        Де Ферран рассуждал, что лучше: вступить в бой с людьми или же противостоять неизвестным и, быть может, понукаемым дьявольским наущением, силам? Он, как ни старался, так и не мог увидеть ни одной катапульты, стоявшей на склонах гор, не мог заметить ни одной мелькнувшей человеческой тени. Казалось, горы сами извергали из своих тел гранитные брызги.
        Всадников было очень много, но… По крайней мере, эта опасность была де Феррану привычна.
        Жеребец постепенно пятился назад, туда, куда камни не долетали. Рыцарь потрепал его по холке:
        - Верный друг! Ведь ты меня не выдашь?
        Жеребец коротко заржал в ответ.
        - Я так и думал, - сказал рыцарь и подскакал к Красотке.
        Он взял поводья из рук Каля и привязал их к хвосту Букефаля.
        - Гильом! - спокойно сказал он. - Разве ты еще не зарядил стрелу в свой арбалет?
        - А? Ваша Милость..?
        - Я говорю, что нам следует быть готовыми, Гильом… - де Ферран легко перекинул девушку назад, посадив ее позади себя.
        Затем он обнажил меч и взял в левую руку щит. Поводья он опустил, предоставляя Букефалю самому выбирать дорогу.
        - Ну вот и все… Молись, пес!
        - О чем же, Ваша Милость?
        - О том, чтобы наши последние минуты были славными… - тихо сказал он.
        Букефаль нервно гарцевал, продвигаясь вдоль фронта падающих камней. Одним глазом он косил на летящие булыжники, другим же наблюдал за приближающимися всадниками. С удил на изумрудно-зеленую траву падали белые хлопья пены.
        Де Ферран поглядел направо. Люди, скачущие к ним, сплошь были невысокого роста. Их длинные, черные, как вороново крыло, волосы, развевались на ветру.
        Рыцарь не видел на всадниках никаких доспехов; иоружие их было не столь грозным - только кривые тесаки, которыми удобно отрезать головы поверженным девушкам, но никак не мериться силами с благородным кавалером.
        Да и лошади-то все были какие-то мелкие. Красотка по сравнению с ними казалась огромной, а уж Букефаль превосходил едва ли не вдвое.
        Растянувшаяся на всю бескрайнюю ширину долины цепь приближалась. До противника оставалось не более сотни шагов.
        - Гильом! - окликнул рыцарь старого слугу, заметив, что тот поднял арбалет и приложил ложе к плечу. Руки его дрожали. - Береги стрелу!
        - Да, Ваша Милость, - ответил Каль.
        - Ты готов?
        - За годы услужения, доблестный кавалер, я приучился быть готовым ко всему. Не могу сказать, что я ставлю это Вам в заслугу…
        - Гильом! - прервал его де Ферран. - Вспомни лицо отца своего. И нежные руки матери своей. Подумай о той ночи сладостного греха, которую они провели, зачиная тебя. Ибо наш земной круг замыкается: здесь и сейчас. Ты готов?
        - Я готов, Ваша Милость! И я рад быть с Вами в этот момент!
        - Аминь! - тихо сказал рыцарь и заорал. - ХЭЙО-О-О! Букефаль! Дави неверных!
        Он указал мечом направление, и жеребец, не задумываясь ни на секунду, с места взял в карьер. Он повернул могучий корпус направо и помчался прямиком на цепь, несущуюся им навстречу.
        Его хвост натянулся, как струна, и Красотка волей-неволей была вынуждена поспевать за его размашистыми скачками.
        Старик Гильом, кренясь в седле, сжимал арбалет, готовясь выпустить стрелу в того, кто осмелится поднять руку на его господина.
        Их сердца бились в такт стуку копыт, стремительно сокращавших расстояние между противными сторонами.
        Шеренга низкорослых черноволосых всадников привстала на стременах и радостно заулюлюкала. Но их крики никак не могли поселить испуг в сердце де Феррана. Рыцарь только усмехнулся и крепче сжал рукоять меча.
        Гибельный град огромных камней, разбрасываемых заколдованными горами, остался позади. Впереди - только конский храп и жалящая сталь. Быстрые взмахи наточенных лезвий, разрывающих людскую плоть с противным чавкающим звуком. Шипение кровяных струй. Предсмертные вскрики и последние подергивания головой.
        Впереди была - БИТВА! Ощущение, хорошо знакомое де Феррану, когда каждая секунда растягивается в часы, потому что она может оказаться последней.
        Девушка в белом длинном одеянии сидела позади рыцаря, крепко обняв его. Подол ее платья высоко задрался, обнажив крепкие мускулистые ноги, которые были хорошо видны Калю.
        И, глядя на нее, старик Гильом подумал, что она того стоила, ибо не было на свете ничего прекрасней и соблазнительней того, что он видел.
        Гильом, как мог, торопил Красотку шпорами, безжалостно терзая ее бока, но кобыла, похоже, и так понимала, что от ее прыти очень многое зависит. Красотка старалась изо всех сил, и пока она не отставала от Букефаля и не замедляла его бег.
        Каль отвел взгляд от длинных ног грешной наездницы и приложился щекой к ложу арбалета.
        Всадники быстро сближались, и теперь все зависело от того, чья рука окажется крепче, чей глаз будет острее и чья вера победит. Никто из них не знал, кому улыбнется удача, и сколько им осталось жить.
        И уж конечно, сам де Ферран и его преданный пес, Гильом Каль, даже не догадывались, что выпадет на их долю…

* * *
        Наваждение стало потихоньку рассеиваться. Краски потеряли свою яркость, очертания - четкость, а звуки - глубину и громкость.
        Топот конских копыт уже не звенел в ушах; Горная Долина, показав очередную часть истории про рыцаря и его верного слугу, скрылась под завесой тайны.
        Стратонов облизнул пересохшие губы и глубоко вздохнул.
        - Фу! Что это было?
        Он посмотрел на Пинта и удивился еще больше: Оскар стоял перед ним, склонив голову в почтительном полупоклоне.
        - Я чувствовал, - прошептал он; скорее, обращаясь к самому себе, нежели разговаривая со Стратоновым. - Все неслучайно. Она зовет… нас.
        - Кто "она"? - не понял Стратонов. - Вы имеете в виду свою соседку?
        Пинт досадливо поморщился, но, взглянув на Евгения, тут же сменил гримасу досады на сдержанную улыбку.
        - Нет. Я имею в виду Горную Долину… Скажите, разве вы не обратили внимания на девушек в белых платьях? На то, что их было двенадцать?
        Стратонов озадаченно потер лоб.
        - Да, двенадцать… Вы хотите сказать..?
        - Все повторяется. Все это уже случилось однажды, много лет назад. А сейчас - повторяется. И по каким-то причинам мы оказались в это вовлечены.
        - Хм… И что это значит?
        - Я думаю, это значит, что мы должны сделать выбор.
        - Какой?
        Пинт медлил с ответом, и его медлительность заставила Стратонова насторожиться.
        ТЕТРАДЬ лежала открытой на столе. Цифра "6" больше не изменялась. Она лениво переливалась, но не рассыпалась.
        Пинт закрыл тетрадь и бережно обернул ее куском мягкой кожи. Он не произнес ни слова - до тех пор, пока не завязал шнурок аккуратным узелком.
        Затем он поднял глаза на Стратонова и тихо сказал:
        - Свой…
        - Что вы предлагаете? Отнестись к этому серьезно? Послушайте, ну мы же - взрослые люди. У нас было какое-то видение… Да, не спорю. Но, знаете, что я вам скажу? Все это - блажь! Наверняка страницы пропитаны каким-нибудь особенным составом, поэтому они и светятся. Этот состав подействовал нам на мозги, вот мы и…
        - Увидели то, что увидели, - закончил за него Пинт. - Возможно, вы и правы… Но как вы объясните, что мы увидели ОДНО и ТО ЖЕ?
        - Э-э-э…
        - Их было двое: рыцарь и книжник, - продолжал Пинт. - Они просто забрели в неведомый край и нашли там двенадцать девушек перед шатром. И одну из них (а на самом деле, всех двенадцать) потребовалось спасти. Они сделали это. А потом книжник обнаружил в шатре тетрадь с непонятными письменами… - Пинт указал на сверток. По крайней мере, уж в этом сомневаться не приходилось - если и была в подлунном мире вещь, наиболее похожая на ту тетрадь, что нашел Гильом Каль, то сейчас эта вещь лежала перед ними. - Я скажу вам еще кое-что, - помолчав, добавил Пинт. - Горная Долина действительно существует.
        - Почему..?
        - Я там был. Пять лет назад.
        Стратонов огляделся в поисках стула. Не найдя в комнате ничего подобного, он подошел к дивану и, откинув мятую простыню, сел на край. У него был вид человека, упавшего с шестнадцатого этажа и умудрившегося при этом уцелеть. Во всяком случае, телесно. За сохранность своего рассудка он бы сейчас не поручился.
        - Я знаю, как туда попасть. Это не так далеко от Александрийска, - Пинт бросал в него безжалостные слова, и чувство неотвратимости, не покидавшее Евгения последние минуты, с каждым мгновением только нарастало. - Я знаю и я пойду туда. Вопрос заключается только в одном: готовы ли вы сделать СВОЙ выбор, потому что свой я уже сделал.
        - И какую же роль вы мне отводите? - с нервным смешком спросил Евгений.
        Пинт снова поклонился: сдостоинством и учтивостью.
        - Я - книжник! - сказал он. - Ровно пять лет я храню эту тетрадь.
        - Значит, получается… - Стратонов опять рассмеялся. - Да нет, ну что вы? Какой из меня рыцарь?
        Вместо ответа Пинт поклонился еще ниже.
        - Да ну, бросьте! Неужели вы серьезно?
        - Все дороги предначертаны и лежат перед нами. Какой из них мы пойдем? Кто это решает?
        Вопрос насчет дороги поставил Стратонова в тупик. То, что он до сих пор считал своим взвешенным выбором, на самом деле вовсе таковым не являлось.
        Опасаясь службы в армии, он поступил в Александрийский университет. Но разве это можно было назвать выбором, если другого учебного заведения, дававшего отсрочку, в городе не существовало? А когда речь зашла о факультете, Евгений тоже размышлял недолго: юридический. В самом деле, куда еще податься юноше с гуманитарным складом ума? Не в филологи же!
        Теперь человек в застиранной защитной футболке, весьма смахивавший на непьющего алкоголика (если они вообще бывают в природе), предлагал ему решиться и стать рыцарем. На исходе двадцатого века.
        "Я прямо так и вижу эту картину: пишу заявление об увольнении по собственному желанию, получаю на руки трудовую книжку, приношу ее Пинту, и он, любовно подышав на резиновую печать, ставит в графе "занимаемая должность" - "странствующий рыцарь". Бред! Неужели сумасшествие - настолько заразная штука?".
        С другой стороны, перед его мысленным взором вставали одна за другой картины прошедших дней.
        "Сколько их всего? Сколько всего девушек, у которых в личных делах не хватает одной фотографии?".
        "Двенадцать!".
        "VIRGO!".
        "Все они - девственницы, и это - самое важное".
        Одиннадцать фигур в белом вкруг дымящего костра, и двенадцатая - в седле позади рыцаря.
        ТЕТРАДЬ!!! Тетрадь, лежащая в суме Гильома Каля, и тетрадь, лежащая на столе Пинта.
        Разрезанная подушка, загадочным образом исчезнувший труп ("если он вообще был"), дыра в половице, формой весьма напоминающая след от большого тесака с широким лезвием…
        "О нет! Пожалуйста, не надо! - взмолился Стратонов. - Еще немного - и я сойду с ума!".
        Он схватился за голову.
        - Оскар… Карлович… Я пока не готов воспринимать все это… Все это, знаете, как-то…
        Голова болела и кружилась. Наверное, то же самое чувствовал спешно вызванный из отпуска Климов, но по другой причине. Евгений вспомнил про старшего опера и назначенную с ним встречу.
        Он посмотрел на часы. Без четверти двенадцать.
        Странно… Ему казалось, что ВСЕ ЭТО продолжалось несколько часов.
        - Мне надо идти, - сказал Стратонов. - Надо заниматься этим делом. Вечером… - он прикинул, сможет ли быть с Пинтом достаточно откровенным. - Наверное, вечером я узнаю что-нибудь новое и смогу кое-что вам рассказать.
        Пинт как-то подозрительно легко с ним согласился.
        - Хорошо. Где мы встретимся?
        - Хотите, я зайду к вам…
        Пинт помотал головой.
        - Это исключено. Я не могу здесь оставаться. Я готов подождать вашего решения до вечера, но не более того.
        - Ладно. Что вы скажете насчет городского парка?
        - Отличное местечко. Думаю, подойдет.
        - Тогда в парке, неподалеку от входа, часиков этак… В семь. Как вам?
        - Согласен.
        - Я пойду. Дела службы, - Стратонов помешкал, а потом протянул Пинту руку. Тот крепко пожал ее. - До свидания!
        - До свидания…
        Стратонов покинул квартиру Пинта и, выйдя из подъезда, быстро зашагал в сторону закусочной "Зеленый огонек".
        Он шел, щурясь от яркого июльского солнца, и то, что случилось в квартире Пинта, с каждой минутой представлялось ему все менее и менее реальным.

* * *
        Климов сидел в тени большого зонтика с надписью «Nescafe». Его лицо уже не казалось таким мрачным и одутловатым, как ранним утром, в кабинете Блинникова. Напротив, Климов раскраснелся и прямо-таки излучал благообразие.
        На столе перед ним стоял пустой пластиковый стаканчик и кружка с пивом. Климов неторопливо курил и время от времени отхлебывал бледно-желтую пенную жидкость.
        Стратонов подошел и сел напротив.
        - Здорово, Пир… кер… Пиркертон, - осилил наконец сложное слово Климов. "Хорошо, хоть не Эраст, - подумал Стратонов. - Добрый знак". - Как успехи?
        - Девушка в общежитие не вернулась. Теперь их шесть, - кратко ответил Евгений, предпочитая опустить их встречу с Пинтом. - А у тебя что?
        Климов поднял плечи к ушам и надолго застыл в таком положении.
        - В больницах - шаром покати. Ни тебе девушек, ни простого человеческого сострадания, ни мензурки халявного спирта…
        - Обидно… - вставил Стратонов.
        - Не то слово. Но у меня все-таки есть новости.
        - Какие?
        - "Волгу"-то… Нашли!
        Стратонов напрягся.
        - Где?
        - На окраине Ковеля. А в ней - пакет с батоном хлеба. Телефонограмма пришла в отделение. Я только что туда заходил. Шефа вызвали на ковер в управление. Он и сейчас там; подозреваю, что в коленно-локтевой позе. А потом он вызовет на ковер нас. Смекаешь?
        - Ага. И больше ничего? С машиной?
        - И больше ничего. Только хлеб.
        - Негусто.
        - Это так. Но, по крайней мере, мы знаем, где искать эту… Самую первую… - Климов пощелкал в воздухе пальцами, и рядом с ними возникла девушка в грязном переднике. Он оглядел ее с головы до ног и после недолгого раздумья сказал. - Детонька, еще сто граммов "Гжелки".
        Девушка кивнула и исчезла.
        - Не отпускать же ее просто так, коли пришла, - пояснил Климов. - Да. Так вот. Теперь мы знаем, где искать… - не дожидаясь, пока он снова станет щелкать пальцами, Стратонов пришел ему на помощь.
        - Алену Шилову.
        - Точно!
        "На окраине Ковеля…" - подумал Стратонов.
        В сознании сами собой всплыли слова Пинта. "Это не так далеко от Александрийска".
        "Ковель и впрямь не так далеко от Александрийска", - заключил Евгений. Правда, это название было связано еще с одним мысленным образом, но только он никак не мог пока вспомнить, каким именно. Тем не менее, Стратонов решил взять Ковель на заметку.
        "Ковель, Ковель, Ковель…".
        Климов отхлебнул еще пива.
        - По-моему, пора уже звонить их родителям. Не то нас упрекнут в "преступном бездействии".
        - Да, это давно надо было сделать. Пошел уже третий день. Я почему-то все откладывал, надеялся…
        - Надежды юношей питают, - фальшиво пропел Климов. - Надежды юношам дают….
        Стратонов не разделял общеизвестную любовь оперативного состава к сомнительным шуткам, поэтому счел за благо промолчать.
        - Если шефа нет, можно позвонить из моего кабинета, - сказал он.
        - Да! Вот этим и займись, - согласился Климов. - А я… - он плотоядным взором окинул официантку, спешившую с новым пластиковым стаканчиком. - А я, пожалуй… Проверю еще кое-какие версии. Надо, знаешь, обойти несколько местечек… Опросить источники. Тебе-то никто ничего не скажет.
        - Это какие "местечки"? Сауны, бары, бордели?
        - Ну! Девочки же пропали, а не мальчики! Может, кто чего и знает? Ты пойми - должен кто-то делать всю черновую работу.
        Стратонов хотел возразить, что, мол, более черной и неблагодарной работы, чем звонить родственникам пропавших, и представить себе трудно… Но не стал.
        В словах Климова был резон; поскольку Евгению самому приходило в голову нечто подобное, значит, версия имела право на существование; ну, а опросить владельцев сомнительных заведений лучше, чем это сделает Климов, вряд ли кто-нибудь сможет.
        - Хорошо. Я позвоню.
        - Ну… Вот и давай, - Климов потер руки и взял стаканчик. - За успех нашего безнадежного дела! Ведь джентльмены берутся только за безнадежные дела!
        Стратонов молча сидел, уставившись в одну точку. Ему внезапно пришло в голову, что, может быть, Пинт и выглядел безумным, однако его безумие было чертовски привлекательным.
        Версия, что девушек похитили некие загадочные люди, не оставляющие никаких следов (не исключено, что эти люди были низкорослыми, с густыми длинными волосами цвета воронова крыла), была более красивой и… романтичной, что ли?
        И хотя за недолгие годы службы Стратонов уже успел убедиться, что в розыскном деле не так уж и много романтики, но все же… Приходилось признать, что, видимо, Евгений был ее не чужд.
        А от этого - всего один шаг до образа странствующего рыцаря, сопровождаемого верным оруженосцем. "Который у меня уже есть".
        Он улыбнулся.
        - Я вижу, у тебя хорошее настроение, - подметил Климов. - Ничего, шеф это поправит. Если спросит про меня - скажи, мол, собирает оперативную информацию. Понял? Пир… кер… Эраст?
        Стратонов кивнул, вставая. Он помахал Климову и поплелся в отделение.
        - Да пошел ты… - тихо процедил он сквозь зубы. - Какой я тебе "Эраст"?
        Он прошел еще несколько шагов и вдруг отчетливо понял, кем же он хочет быть на самом деле.
        "Де Ферраном! Рыцарем!" - видение не прошло бесследно.
        Он выпрямил спину и перестал сутулиться - помнится, Наталья не раз упрекала его за это; хлопала между лопаток и командовала: "Не горбись!". Стратонов задрал голову и выпятил подбородок, придав лицу гордое и независимое выражение.
        "Я найду их! Я все равно их найду!".
        В отделении он пробыл два с половиной часа. Больше часа ушло на то, чтобы дозвониться родителям всех пропавших.
        Евгений старался действовать деликатно, высказываться осторожно и в предположительной форме, но мать есть мать - на его долю выпало ровно шесть телефонных истерик. Выслушав их, Стратонов почувствовал себя обессиленным и опустошенным, точно две ночи подряд таскал мешки с цементом.
        Ну, а последовавшая беседа с Блинниковым раздавила его окончательно. Начальник, засунув мясистую ладонь за левый отворот кителя и держась за сердце, расхаживал по кабинету и кричал.
        Напоследок шеф немного успокоился и сказал:
        - Ладно. Одно хорошо - что Климов работает. Слушай его во всем и передай - мне нужны результаты. И кстати… А не смотаться ли тебе в Ковель? А? Понятно, города ты не знаешь… - Блинников сделал паузу, которая, наверное, должна была означать: "Ты и Александрийск-то не очень хорошо знаешь", потом добавил. - Но… Я позвоню коллегам, попрошу оказать всяческое содействие. Соберешь материалы… Суток… или двух… должно хватить.
        - В Ковель? - переспросил Стратонов. Видимо, не зря это название засело у него в голове. Все так или иначе крутилось вокруг Ковеля.
        Блинников снова стал наливаться краской.
        - Что, есть какие-то возражения?
        - Нет, нет, Валерий Иванович, - поспешно ответил Стратонов. - Я понимаю, что это нужно для дела. Никаких возражений.
        - Ну то-то же. Так что - собирайся. Завтра с утречка, по холодку… Понял? Сегодня оформишь служебную командировку, и - вперед!
        - Слушаюсь! Разрешите идти?
        - Иди, - ответил шеф и, страдальчески морщась, сел за стол. - Эта жара… И эти девицы… Они убьют меня…
        Последнее было сказано уже в пустоту, куда-то мимо Стратонова. Евгений не стал дожидаться новых указаний - тихо вышел в коридор и прикрыл за собой дверь.
        До встречи с Пинтом у него оставалось еще одно дело.
        Стратонов хотел наведаться в библиотеку и узнать про хранителя. Возможно, если бы старичок (он никак не мог отделаться от навязчивого образа) пришел на работу, все бы решилось само собой. Ну, а если нет…
        Тогда бы Евгений не поленился, узнал бы его адрес и навестил. Уж больно странной выглядела уверенность Пинта.
        "Хранитель, - рассуждал он про себя. - Ну, и еще - Юля. У меня появился повод зайти к ней. Обрадую девушку - скажу, что следы Алены нашлись".
        "Юля, Юля, Юля", - повторял он про себя, а потом его вдруг словно что-то ударило.
        Евгений запустил руку в карман пиджака и вытащил листок с ее данными, которые переписал вчера в деканате.
        "Рубцова Юлия Валентиновна. Проживает…".
        Вот оно! Вот почему слово "Ковель" не давало ему покоя!
        "Она ведь… Тоже живет в Ковеле… Что это? Случайность?".
        Безусловно, он даже и помыслить не мог, что Юля как-то причастна к похищению соседки по комнате, но то, что происходило у него на глазах, загадочным образом завязывалось в некий странный узел. Или нет? Или он все это придумал?
        Стратонов одернул пиджак и зашагал в библиотеку.

* * *
        Та же самая вертлявая женщина с яркой помадой встретила его уже не столь радушно. Может быть, всему причиной была удручающая жара, проникшая с улицы даже под эти высокие прохладные своды.
        "О чае лучше и не заикаться", - сообразил Стратонов и не стал напоминать библиотекарше о ее недавнем обещании.
        - Здравствуйте!
        - А-а-а, это опять вы… - вяло отозвалась женщина.
        Помада на ее губах расплылась бесформенным пятном, и теперь женщина напоминала вампиршу после плотного обеда.
        Евгений машинально коснулся пальцами рта, будто хотел ненавязчиво просигнализировать о неполадках в ее макияже, и тут же, смутившись, убрал руку за спину.
        - Я хотел спросить…
        - Некого спрашивать, - не дослушав, ответила библиотекарша; видимо, она решила, что Евгений снова будет интересоваться пропавшей девушкой. - Владимир Игоревич так и не пришел. Ума не приложу, что с ним случилось.
        - Скажите, а можно ему позвонить?
        Женщина взглянула на него, как на безнадежно больного.
        - Да я уже весь телефон оборвала. Никто не берет трубку. Думаете, легко здесь одной работать? - она широко повела рукой, показывая, с каким огромным хозяйством ей приходится справляться.
        Стратонов сочувственно закивал.
        - Конечно, конечно. Может, вы дадите мне его адрес? Я бы сходил к нему домой, узнал, что к чему…
        - Адрес? - женщина оценивающе посмотрела на Стратонова. Алые губы сложились в округлое яркое пятно; затем пятно подернула легкая рябь. - Разумеется, отчего же нет?
        Она взяла с ближайшего стола листок бумаги и достала из нагрудного кармана автоматическую ручку. Быстрым росчерком написала адрес и, несколько смущаясь, протянула листок Стратонову.
        - Он живет один… Всегда живет один.
        Внезапно Евгений кое-что понял. Все это: то, что она знала адрес хранителя наизусть, и эти слова, сказанные скорее с упреком, чем с сожалением, и легкое недоумение, просквозившее в интонации и движении уголков глаз… Все это говорило о какой-то драме, о чем-то глубоко личном, случившемся между этими двумя людьми, но так ни во что и не вылившемся.
        Он решил, что, видимо, был неправ, представляя себе хранителя сухоньким сгорбленным старичком в очках-лупах. Наверное, ему все же было далеко до голливудского супермена, но и старичком он не был.
        Но тогда? Быть может, Пинт ничего не придумывает?
        - Спасибо, - сказал Стратонов.
        Женщина грустно улыбнулась и, резко развернувшись, пошла прочь, в сторону стеллажей, заставленных книгами.
        Здесь, между книг, проходила ее жизнь. И, похоже, уже почти прошла.

* * *
        До встречи с Пинтом Стратонов успел зайти в отделение и выписать служебную командировку. Затем он сходил по указанному библиотекаршей адресу, но скупая, даже не обитая дешевым дерматином, дверь в ответ на его продолжительные звонки угрюмо молчала.
        Потом Стратонов побывал в "четверке" ипоговорил с Юлей.
        Увидев его, девушка поспешно отложила в сторону какую-то пухлую тетрадь в синем переплете и взялась за учебник русского языка.
        - У меня завтра сочинение, - объяснила она. - Вот… занимаюсь, - и легко, почти незаметно, подтолкнула синюю тетрадь за спину.
        - Да-да… Не буду вам мешать, - сказал Евгений, поняв, что его деликатно выпроваживают. - Я только… хотел поблагодарить вас за помощь. Вы знаете, машину, на которой увезли вашу соседку, удалось найти. Угадайте, где?
        - Где? - насторожилась Юля.
        - В Ковеле, - ответил Стратонов.
        - В Ковеле?! - переспросила Юля, и Евгению показалось, что в ее интонации было нечто большее, нежели простое удивление. Она даже вздрогнула.
        - Да, в Ковеле, - повторил Стратонов.
        - И что же… вы теперь будете делать?
        - Искать… Искать дальше, пока не найдем.
        - А-а-а… - протянула Юля.
        После этого короткий разговор как-то очень быстро скомкался и затух. Евгений поспешно откланялся и ушел.

* * *
        - Боюсь, Оскар Карлович, наши дороги расходятся… - сказал он, присев на скамейку рядом с Пинтом.
        Затылок ломило, и впридачу к этому Стратонова немного подташнивало; так обычно с ним бывало после бессонной ночи.
        Городской парк приветствовал его тихим шелестом уставшей от дневной жары листвы. Трехцветный пес дремал в тени, ни на что не обращая внимания.
        Черты лица Пинта заострились, под глазами залегли темно-синие круги. Он то и дело охлопывал себя по карманам, доставал спичечный коробок, вертел его в руках, а потом совал обратно.
        "Мается без сигарет?" - устало подумал Стратонов. Подумал и удивился - оказывается, он тоже может замечать какие-то детали и мелочи. Когда это случилось в первый раз, в библиотеке, он даже не придал этому никакого значения.
        "Странно… Теперь я становлюсь еще и ясновидящим?". Он хотел усмехнуться, но подавил ненужную усмешку.
        - Дела, понимаете ли… Служебные, - продолжал он. - Я вам не говорил, что у следствия есть свидетель одного из похищений? Нет? Парнишка. Продавец из палатки. Он видел, как первую девушку кто-то посадил в машину. Сначала розыск машины не дал никаких результатов…
        Пинт снова достал коробок, и Стратонов вдруг почувствовал, что ему тоже ужасно хочется курить - впервые за последние четыре года. Он проглотил слюну.
        - А сегодня машину нашли. Неподалеку от города…
        Пинт сжал руку в кулак. Раздался хруст ломаемых спичек. Стратонов осекся и замер.
        - Что такое?
        - Подождите, не говорите, где… Хотите, я сам вам скажу?
        - Ну?
        - Наверное, где-то под Ковелем. Так?
        Повисла долгая пауза, в течение которой ни один из них не решался заговорить. Стратонов не выдержал первым.
        - На окраине…
        - На северо-восточной окраине, - уточнил Пинт.
        - Ну, таких подробностей я не знаю… - пробормотал Стратонов, одновременно понимая, что по-другому и быть не может.
        - Оттуда рукой подать до Горной Долины… - тихо сказал Пинт.
        - Да?
        - Наши пути вовсе не расходятся. Наоборот - теперь они сошлись в один.
        Оскар поднял голову и пристально посмотрел Стратонову в глаза.
        - Значит, так надо. Евгений… - Пинт помедлил, словно выбирал из всего множества слов самые главные. И он их нашел.
        - Я - книжник.
        И с достоинством поклонился.
        - А я?
        - А вы - тот, кем вам положено быть.
        - Вы все еще верите в это?
        - Теперь - больше, чем когда бы то ни было.
        Непонятно почему (Евгений и сам удивился); то ли это было следствием бессонной ночи, то ли - чем-то другим, но у Стратонова вдруг защипало глаза. Он задрал голову и попытался увидеть небо, но густая листва скрывала его.
        - Я поеду утром, - сказал Евгений.
        - На чем?
        - На чем? Наверное, на поезде.
        - Поезда ходят до Ковеля два раза в неделю. Завтра поезда не будет. У вас есть машина?
        - Нет, машины нет, - он вздохнул. - Правда, от отца остался старый "Урал" сколяской, но с тех пор, как он умер, на мотоцикле никто не ездил…
        - За ночь я приведу его в порядок, - сказал Пинт. - Нам обязательно потребуется какое-то средство передвижения.
        - Вы справитесь?
        - Думаю, да.
        - По-прежнему не хотите идти домой?
        - Нет. И вы знаете, почему. Я боюсь не за себя.
        - Хорошо, - согласился Стратонов. - Переночуйте у меня. Я познакомлю вас с мамой…
        - Вряд ли это прибавит вам очков.
        - Я скажу, что вы - наш сотрудник, работающий под прикрытием.
        - Ну разве что. Объясните, что я - глубоко законспирированный секретный агент, внедренный в среду бомжей на городской свалке, - Пинт невесело рассмеялся. - Нет, не стоит знакомить меня с мамой. Я переночую в гараже. Но… Если можете, накормите, пожалуйста, собаку. Это - пес Майи.
        - Думаете, он поможет нам ее найти?
        - Нет. Просто я не могу его бросить.
        - А-а-а…
        - Да, и, если можно… Купите мне, пожалуйста, каких-нибудь сигарет. Самых дешевых, ладно? Я… Как-нибудь при случае верну долг.
        - Ну о чем вы говорите? Конечно.
        - Спасибо.
        Оба опять надолго замолчали. Стратонова неотвязно преследовала одна мысль. Она никак не давала ему покоя. Он знал, что не успокоится, пока не получит ответ. Потому что, быть может, от этого будет зависеть его выбор.
        Или его нет - этого самого выбора?
        - Оскар Карлович… - тихо спросил он. - А… Вы знаете, что с ними случилось потом? Ну, я имею в виду - с рыцарем и этим, вторым?
        - Книжником, - подсказал Пинт.
        - Да. Знаете?

* * *
        Рыцарь, укрывшийся в горной расщелине. Он медленно продирает глаза и с удивлением смотрит на кроваво-красный диск солнца, встающий над горизонтом. Рыцарь этот худ и бледен; давно не мытое лицо заросло густой щетиной, вокруг рта запеклась кровь. Старый доспех не блестит в первых лучах; он покрыт глубокими царапинами и трещинами. Рыцарь отбрасывает бывший некогда белым потрепанный плащ и вскакивает на ноги. Зрачки его постепенно расширяются от ужаса: он видит, что долина, зажатая между двух почти одинаковых гор, покрыта девственно-чистой скатертью снега. Он стоит, потрясенный, не в силах пошевелиться, затем поднимает голову к небу и, вздымая худые руки, извергает страшные проклятия. Но Тот, кому они адресованы, безмолвен и глух; он бесстрастно взирает на Землю и то, что творится на ней. Он ждет. И тогда рыцарь достает меч из широких ножен и пробует пальцем иззубренное лезвие. На мече ржавыми пятнами запеклась кровь его верного коня. Конь не мог сделать ни шагу; вчера он упал на горной тропе и больше не поднялся. Тогда рыцарь перерезал коню глотку, и верный друг оказал ему последнюю услугу: напоил и
подкрепил хозяина своей густой темной кровью.
        А сейчас рыцарь смотрит на выпавший снег и понимает, что эта жертва оказалась напрасной. Он снова разражается потоком богохульственных проклятий. Не переставая ругаться, он садится рядом с большим камнем и начинает править на нем свой меч. Он правит лезвие и проверяет его остроту. Наконец он вкладывает меч в ножны и достает арбалет с расщепленным ложем. Он пересчитывает стрелы; их осталось всего четыре. Рыцарь меняет истершуюся тетиву на новую, проверяет ее упругость. Затем он вскакивает, топает ногами и туго затягивает пояс: голод последних дней высушил его живот, совсем прилипший к позвоночнику, а ножны болтаются и бьют по бедру.
        Затянув пояс, он привязывает ножны к ноге сыромятным шнурком, сдвигает колчан со стрелами для арбалета за спину, поправляет кинжал, висящий справа. Он готов. Он наклоняется и берет снег в горсть. Он жадно запихивает снег в рот и вдруг начинает смеяться: бешено и громко, как смеются скорбные разумом. Но глаза его горят неукротимой злобой. Он хватает старый плащ и в ярости срывает нашитый алый крест, бормоча что-то под нос. Затем топчет крест ногами и с вызовом смотрит в небо. «Ну что? Неужели ты до сих пор думаешь, что сможешь найти для меня подходящую кару? Ту, которая могла бы сломить благородного кавалера? Неужели ты настолько глуп, что льстишь себя тщетной надеждой заставить меня смириться? Опуститься на колени? Черта с два! Я совершил немало славных дел во Имя Твое. Но в последний бой я иду с другим именем на устах. И ты больше не услышишь от меня ничего: ни просьбы о пощаде, ни молитвы, ни слов раскаяния. Прощай! Оставайся один в своем безмолвном сверкающем чертоге; слепая вера - удел глупцов. А я ухожу нераскаянным и свободным».
        Он накидывает плащ на широкие худые плечи, завязывает на шее шелковые шнурки, подтягивает тяжелые сапоги из оленьей кожи и начинает спускаться в долину.
        Он идет по тропе, прыгает с камня на камень, не таясь. Он распевает старую тамплиерскую песню, и свежий морозный воздух звенит от веселой похабщины. Он идет налегке, оставив на месте последнего ночлега кусок черствого хлеба, трут и кресало, потому что знает, что ему больше не потребуются ни еда, ни огонь…
        Отныне он ПРОКЛЯТ. И еще - ИЗБРАН.
        И то, и другое тяжкой ношей лежит на его широких худых плечах, тянет к земле, но в сердце рыцаря нет ни страха, ни жалости…
        Алый крест, сорванный с плаща, лежит, втоптанный в грязный снег, но рыцарь несет другой, более тяжкий крест. И знает, что должен донести его до конца…

* * *
        Пинт не отвечал. Он молчал, внимательно глядя на Стратонова. Вдруг он увидел нечто такое, что заставило его насторожиться.
        - Откуда это у вас?
        - Что? - не понял Стратонов.
        - Вот это? - Пинт поднес руку к его лицу, и Стратонов машинально отдернулся.
        - Вы имеете в виду шрам?
        - Да.
        Немного левее подбородка у Стратонова был небольшой, не более трех сантиметров, белый шрам, заканчивающийся маленькой впадинкой на нижней челюсти.
        - Да так. Ерунда. В детстве неудачно скатился с горки. На санках. Отец недоглядел. Крови было… Помню, мама на него ругалась, а он чуть не плакал и все время оправдывался. А мне было очень больно и обидно, и я злорадствовал. Думал - "так тебе и надо!". Мама ругалась. Она всегда на него ругалась. А когда он умер - от инфаркта, много лет спустя, она так долго плакала… Открывала по ночам альбом с фотографиями и разговаривала с ним. Я тогда еще, знаете, подумал, что если бы она раньше так себя вела, то он прожил бы подольше. Хотя… Кто знает?
        Пинт провел рукой по лицу.
        - Простите. Не хотел вызвать у вас грустные воспоминания.
        - Нет, ничего… А почему вы спросили про шрам?
        - Почему я спросил про шрам? - Пинт всячески пытался оттянуть ответ.
        Он-то думал, что Стратонову просто не хватает решительности, чтобы сделать СВОЙ выбор. Он бравировал перед ним собственной смелостью, утверждая, мол, "я СВОЙ уже сделал". А на деле это оказалось не так. Совсем не так.
        "Я был готов. Я готовился к этому все предыдущие пять лет. Но я даже не подозревал, что мне придется делать СВОЙ ВЫБОР здесь и сейчас, за эти считанные секунды. Вот оно что! ТЕТРАДЬ показала мне конец истории, с тем, чтобы я знал, ЧТО ожидает рыцаря. И сейчас, если я не желаю этому юноше зла, я должен предостеречь его, остановить, и уж никак не тащить в эту проклятую Горную Долину! И вместе с тем… Я не могу! Я ОБЯЗАН послать его на смерть. О-о-о, эта хитрая тетрадь! Я не знаю, что будет со мной. И хотя я не сомневаюсь, что мой конец будет не менее ужасным, я все равно надеюсь и буду надеяться до последнего вздоха. А про этого мальчика я знаю все. ВСЕ! И не могу ему об этом сказать!".
        - Я просто так спросил про шрам. Безо всякого умысла, - соврал Пинт и отвел глаза.
        Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву, окрашивали лицо Стратонова в какой-то неестественный цвет… Пинт подумал, что, наверное, такое же лицо было у рыцаря, сидящего у костра в ту последнюю ночь, когда еще было не поздно повернуть назад. Прочь от узкого бутылочного горлышка, зажатого меж двух гор, поразительно напоминающих женские груди.
        - Просто так, - повторил он и развел руками, желая придать своим словам хоть видимость убедительности.
        - Вы не ответили на мой вопрос, - сказал Стратонов. - Что с ними было потом?
        - М-м-м… Они прорвались сквозь цепь. Они сумели! Рука рыцаря с зажатым в ней мечом проложила широкую дорогу. Они вырвались на простор - такой простор, от которого захватывало дух! - и помчались дальше. Их не смогли догнать. И никто не смог бы их догнать… - Пинт заметил мечтательный блеск, появившийся в глазах Стратонова.
        "Он совсем еще ребенок! Он во все верит".
        "Даром что такой большой и сильный, - ворчал Гильом Каль, - а без старого учителя вы, ваша Милость, сущее дитя. Покрытое шрамами, успевшее вкусить бранной славы, крови и смертельных опасностей, но - дитя!".
        - Вы поедете с пистолетом? - спросил Пинт.
        - Служебная командировка предполагает ношение оружия, - ответил Стратонов.
        - Вы - с оружием, а я - с тетрадью, - сказал Оскар, чувствуя свою вину. - Мотоцикл я сделаю, можете не беспокоиться. Я чинил соседям машины, чтобы немного заработать. На еду.
        - Угу, - отозвался Стратонов.
        - Пойдемте. Завтра нам предстоит тяжелая дорога. Джек!
        Пес поднял голову. Они - все трое - направились к выходу из парка. И, если бы кто-нибудь видел их в ту минуту, то, наверное, решил бы, что эта странная троица вознамерилась шагать до самого горизонта - столько обстоятельной неспешности и обреченной решимости было в их движениях.

* * *
        Всадники быстро сближались. Низкорослые коротконогие лошадки скакали не так быстро - куда им было до Букефаля, одним взмахом преодолевавшим расстояние, троекратно большее?
        Рыцарь чувствовал, как густая кипящая кровь толчками пробивается по его жилам. Каждый удар сердца был неслучаен. Все было не случайным.
        Тяжесть меча приятно ласкала руку, истосковавшуюся по убийству. Он не защищал Прекрасную Даму - да и можно ли назвать Прекрасной Дамой ту, что сидела позади него, крепко обхватив его торс?
        Просто все это было ЕГО - от ноздрей Букефаля и до кончика хвоста Красотки. Никаких возвышенных идеалов, никаких благородных чувств. МОЕ! И любой, кто осмелился бы приблизиться на расстояние его вытянутой руки плюс длину меча, был обречен на гибель.
        Или… Был обречен он. Если противник окажется проворнее и сильнее.
        Но почему-то мысль о смерти ничуть не тревожила рыцаря. Может, потому, что он не ведал самого ГЛАВНОГО мужского страха? Страха умереть, не продолжившись своим родом? Или потому, что он вообще отринул любой страх, забыл о нем, сосредоточившись на предстоящей БИТВЕ?
        Кто знает? Он даже не опустил забрала. Он жаждал крови и спустя двадцать ударов сердца он эту кровь получил.
        Он рубил направо и налево, свесившись то по одну, то по другую сторону седла, радостно взирая на алые брызги и валящихся наземь на полном ходу врагов.
        Он рубил людские руки и конские шеи, он отбивал коварные удары и крутил запястьем, будучи твердо уверенным в том, что верная стрела Гильома Каля оградит его в последний момент от неожиданной и неотразимой атаки.
        Он побеждал, как привык это делать за все прошедшие годы. Он прокладывал себе дорогу, и его доспехи, и верный боевой конь, и белое одеяние спасенной им девушки, и его лицо, и его руки были сплошь покрыты кровью врагов.
        Красотка мчалась, не отставая от Букефаля. Она не тратила силы на ненужное ржание, она чувствовала только зудящую дрожь в изящных тонких ногах. Дрожь, вызываемую страхом скорой гибели.
        Они прорвались. Они вырвались на пьянящий простор долины, простиравшейся до самого горизонта. Где-то там, вдали, вставали неприступные горы.
        Они казались такими далекими… Почти нереальными. До них еще скакать и скакать.
        Рыцарь оглянулся. Цепь черноволосых всадников, перестраиваясь на ходу, быстро разворачивалась. Но об этом не стоило даже думать.
        Букефаль унесет его. Спасет. Преследователи потеряют их из виду прежде, чем они достигнут далеких гор.
        Они собьются и не будут знать, где искать де Феррана.
        Так он думал.
        Рыцарь не знал, что скоро - гораздо быстрее, чем ему бы того хотелось - предательский снег покроет долину белым покровом, на котором их следы будут читаться яснее, чем письмена в неведомой книге, что увозил в своей суме старый преданный пес Гильом Каль.
        Снег… Просто белый снег, выпавший раньше всех отведенных природой сроков.
        Чистая страница, на которую он впишет слова, повествующие о его славной - или бесславной? - гибели.
        Но пока он мчался вперед, раздувая ноздри и выкрикивая свой боевой клич.
        И не было ничего прекраснее, чем жизнь, завоеванная ценой чужих смертей, чем зовущее гибкое тело, прижимавшееся к его спине, чем покрытый потом и пеной Букефаль, чем старый книжник, трясущийся на своей Красотке…
        Чем меч, с которого на изумрудно-зеленую траву падали горячие капли дымящейся крови. Аминь!
        Послесловие
        Ну что? Мне опять придется извиняться?
        Скорее всего. Горная Долина - как женщина; самое прекрасное и загадочное существо во Вселенной. Вы можете прожить с ней полжизни; Вам будет казаться, что Вы знаете каждый ее жест, каждую ужимку, каждое слово, но вдруг…
        Одна улыбка… Странная, потусторонняя улыбка - как дверь в параллельное измерение, до сих пор неведомое и неизученное. Только одна улыбка - и все пойдет по-другому.
        Наберитесь терпения. Я расскажу, что будет дальше.