|
Выйди из палатки Гай Михайлович Север
Север Гай Михайлович
Выйди из палатки
Рассказ: Мистика
— Вот! Смотрите туда! — Паша вытянул руку. — Видишь ущелье под теми камнями?
— Вижу, — Марина прикрыла ладонью глаза, чтобы не слепило заходящее солнце. — Это и есть твоя Долина духов?
— Надо же, — Лена вгляделась в далекие камни. — С виду как-то не очень страшно.
— Что значит «с виду не очень страшно»? Как, по-твоему, оно должно быть с виду?
— Ну, страшно, как-нибудь, — улыбнулась Лена, жмурясь на солнце. — Ты такие вещи рассказывал, что просто ужас какой-то.
— Еще какой, — отозвался Паша зловеще. — И вы еще не все знаете... Ладно, нам пора на ночлег, баиньки. Завтра проспим — опоздаем на вечернюю лошадь.
— Ну опоздаем — так опоздаем, — Марина вглядывалась в прозрачную дымку. — Деревня все-таки — не Долина духов. Можно и переночевать.
— Так и там можно переночевать, — хихикнул Паша и обернулся к долине. — Туда идти час. До сумерек еще успеем.
— Нетушки, — засмеялась Лена. — Сам иди. Я палатку тут поставлю.
— У нас только одна палатка, — хихикнул Паша. — Значит если я туда пойду, то...
— То будешь ночевать без палатки, — закончила Лена. — Правда, Рина?
— А что, — Марина наконец отвернулась от горной картины. — Сам ведь говорил, что там люди ночуют.
Паша скинул рюкзак и устроился около нагретого за день камня. Прислонился к замшелой каменной стенке, зажмурился, стал нежиться в закатных лучах.
— Ночуют... Я лично знаю таких... Знал... В позапрошлом году водил, например... Ну да, рассказывал ведь...
— Это ты про норвегов, что ли? — Лена тоже сбросила рюкзак, пристроилась рядом с Пашей, протянула уставшие ноги. — Которые все с ума сошли?
— Не все. Двоих нашли утром с разрывом сердца.
— А еще рассказывал про москвичей, которые тоже свихнулись, — Марина опустилась рядом. — Помнишь?
— Там свихнулся только один. Лешу помнишь? Утром он со своими пошел через долину... Утром-то там просто супер, никогда не подумаешь... Так там было только четыре трупа. Пятый куда-то делся. Искали его, искали. Нашли почти уже вечером. Забился в какую-то щелку и что-то мычал. В общем, увезли в дурку. Больше я про него не знаю.
— Этого тоже хватит...
— Эта долина тут главный аттракцион, — вяло продолжил Паша, не разжимая век. — Все считают, что самые умные, ну и... Хотя я уверен, что это все бред. Духи какие-то. Идиотизм. Как-нибудь пойду и переночую там.
— А трупы? — заулыбалась Марина.
— Какое мне дело до трупов, Рина, — хихикнул Паша. — Трупами пусть некрофилы интересуются. У меня вон две живые и теплые...
— Тьфу! Болван! — Лена засмеялась. — Дурак! Ну, вот сегодня пойди и переночуй.
— Мне палатка нужна. Без палатки я там ночевать не буду. Знаю я эти долины. Утром там все мокрое и холодное, яйца простудишь за нефиг делать.
— Фу, грубиян... Палатка ему нужна... А что, Лена, давай дадим ему палатку? Пусть пойдет и переночует?
— А давай! — Лена выпрямилась. — Что-то он в последнее время разболтался у нас. Давай дадим ему палатку! Пусть пойдет и переночует!
— Не-е... — протянул Паша лениво. Последние солнечные лучи, прохладно-оранжевые и свежие, падали ему на лицо, и он благостно жмурился, как довольный кот. — А вы как будете ночевать? Тогда вы у меня простудитесь...
— Все с тобой ясно... — пробормотала Марина. Она уткнулась щекой Паше в плечо и дремала. — А вот мы как пойдем с тобой... Посмотрим какой ты у нас храбрый...
— Гы-гы-гы... Щас...
— Пойдем-пойдем... — пробормотала Лена. — Мне, например, наплевать на всех твоих духов... Я так устала, что как упаду, так и просплю до утра, из пушки не разбудить...
— Ну, пошли... Что лежишь тогда...
— Спать хочу...
— Ну, и пошли... Давай посидим еще пять минут, и пойдем...
— Пошли...
Они сидели так какое-то время. Солнце уже скрылось за кряжем, опускались прозрачные сумерки. Паша выпрямился и потер глаза.
— Народ! — он растолкал девушек. — Хватит спать! Палатку надо ставить, а то спать уже надо.
Лена с Мариной зашевелились, выпрямились, стали потягиваться.
— А долина? — спросила Марина, зевая. — Мы же вроде как в долине спать собрались? Или ты уже передумал?
— Вы это серьезно? Ничего я не передумал. Идти — так пошли. И быстрее, а то сегодня луны нет. Идти — так пока еще видно.
Лена с Мариной переглянулись.
— И пошли, — сказала Марина.
— И пошли, — Лена поднялась и взялась за рюкзак. — Пошли, Пашенька! Или что?
— Как что? Пошли, разумеется! И утром на час меньше дороги.
— Тем более, — хмыкнула Марина. — Конечно пошли. Какие-то там духи и привидения. Бред, в общем, да? Хи-хи.
Паша начал спускаться, перепрыгивая с камня на камень. Он одолел так метров пятнадцать и обернулся. Девушки по-прежнему стояли на вершине горы.
— Вы что там стоите! Темно ведь уже!
— Пашенька, — отозвалась Лена сверху. — То это серьезно?
— Не понял! Вы сами тут что каркали?
— Грубиян! Мы не каркали! Мы рассматривали возможность.
— Ну, вот и рассмотрели возможность! Пошли говорю! Или вы струсили?
— Ничего мы не струсили, — обиделась Марина. — Сам дурак! Да, Лена?
— Еще какой. И грубиян к тому же. Давай никуда с ним не пойдем, Рина? Он гадкий.
— Хи-хи-хи, — закривлялся Паша внизу. — Хе-хе-хе. Слаби-бо-бо? Слаби-бу-бу?
— Дурак! — сказала Марина.
— Ну, я пошел, — Паша отвернулся и заскакал по камням.
— Ай! — воскликнула Лена. — Он уносит нашу палатку!
— Отдай нашу палатку! — закричала Марина. — Отдай, мы все простим!
— Хрен вам, а не палатку, — загигикал Паша, уже почти невидимый в синих сумерках. — Щас! У-лю-лю!
— Нет, вот ведь хам, грубый, гадкий! — закричала Марина в сумерки. — Лена, давай ему все-таки вставим, хоть раз как следует! Давно ведь напрашивается!
— Не то слово! — засмеялась Лена. — Пашище! А ну остановись, болван! Мы спускаемся!
— Мы спускаемся тебя бить! — Марина осторожно пошла за Леной. — Ой, мамочка, осторожно... Тут можно скатиться и шею свернуть...
— У-лю-лю! — донеслось снизу. — Народ, вы только там осторожней... Тут можно скатиться и шею свернуть! И духов никаких не нужно.
— А ты, подлый, так все подстроил, чтобы смыться вперед и нас бросить! — закричала Лена во тьму.
— И это после того что мы для тебя сделали! И это после всего нашего к тебе отношения! — закричала Марина. — Ленка, давай его сами бросим! Он свин просто неблагодарный! Мы ему, мы для него — а он?!
— Мы ему вставим, а потом бросим, — откликнулась Лена. — Слышишь, ты!
— А-а-а!!! — донесся вопль. — А-а-а!!!
Девушки замерли в ужасе.
— Духи! А-а-а! Меня уже хватают за яйца!
— Дурак! — закричала Марина и даже подпрыгнула. — Козел! Придурок! Нет, что за кретин такой на нашу голову взялся!
— Гадкий, забрал нашу палатку! — закричала Лена. — Отдай палатку, мы все простим!
— Не отдам, не отдам, тра-ля-ля, тру-лю-лю!
— Ну все, Пашенька! — сказала Марина и стукнула ботинком в камень. — Больше нашего терпения на тебя нет. Вот ведь идиот на нашу голову взялся! Вставим?
— Со страшной силой!
Девушки продолжили осторожный спуск в темноту.
— Слушай, — сказала Марина шепотом, оглядываясь во мрак. — Как-то здесь и на самом деле... Жутко... Мамочка...
— Ха, — усмехнулся Паша зловеще, сбрасывая рюкзак. Рюкзак глухо стукнулся в землю, девушки вздрогнули. — Еще бы. Это тебе все-таки Долина духов, не хрен соба...
— Пашка! — Лена не выдержала и треснула, наконец, Пашу по шее. — Замолчи, хватит уже! Матерщинник!
— Я сегодня хоть одно слово произнес матерное? — закипятился Паша. — Хоть разик?
— Так еще не хватало чтобы ты матом у нас тут ругался! — Марина сбросила рюкзак и присела. — Фух, вот я устала сегодня. Я даже есть не хочу.
— Я тоже, — Лена опустилась рядом. — Давайте поставим палатку, попьем чаю, может быть... У нас там шоколадка осталась?.. И спать. Я падаю просто. У меня в ушах гудит. А тут еще этот матом ругается, — она пихнула Пашу в колено.
— Ладно, ладно, не буду... Это я так, просто. Для поддержки разговора. Ведь правда жутко?
Они какое-то время сидели молча, слушая загадочную тишину. В долине стояла странная, совсем не горная тишина — когда откуда-нибудь донесется то шелест листьев, то шорох веток, то еще какой-нибудь живой горный звук. А здесь было тихо, совсем — как никогда не бывает.
— Мамочка... — прошептала Марина и придвинулась к Лене. — Какая-то тишина мертвая... Давайте споем, что ли? Или просто крикнем?
— Не надо петь, — отозвался Паша зловеще. — Не надо кричать тем более. Духам это никак не понравится. Приперлись — давайте спать. Ведите себя прилично. Не у себя дома. У духов.
— Пашенька, — Лена схватила Пашу за ногу. — Пашенька, давай ставить палатку. Мне страшно.
— Ну, не сиди тогда, если страшно. Поднимайся, и давай ставить палатку.
— И холодно как-то по-странному...
— Холодно по-обыкновенному. Не выдумывай, — Паша раскрыл чехол и выворотил палатку. — Ну, чего сидите. Давайте палатку ставить.
Лена и Марина сидели, прижавшись друг к другу, молчали, и не шевелились.
— Ну, и долго мы так будем сидеть? — зашипел Паша. — Я один не поставлю, держать надо!
— Держать? — прошептала Марина.
— Не понял! — прошипел Паша. — Ты что, первый раз замужем? Мы в этой палатке сколько раз ночевали?
— Сейчас, Пашенька, — прошептала Марина. — Сейчас встану...
— Лена!
— Сейчас, Пашенька, — зашептала Лена. — Сейчас, посижу еще минутку и встану... Ставить палатку...
— Але, народ! — Паша опустился на корточки и стал трясти девушек. — Вы что? Рано еще с ума сходить! Сначала надо поставить палатку.
— Надо, Пашенька... — прошептала Марина. — Сейчас мы встанем, Пашенька... Минутку только одну...
— Рина! Хватит бесить! — Паша дернул Марину за руку. Она наконец поднялась и стала как вкопанная. — Помогай! Лена! — он дернул Лену за руку, она поднялась и застыла таким же образом. — Не понял! Вы что? Надо ставить палатку! Завтра вставать чуть свет — на автобус ведь опоздаем! Я сам не поставлю! Ну!
— Сейчас, Пашенька... — Марина вцепилась Паше в локоть. — Сейчас, мы чуть-чуть постоим, и будем ставить палатку...
— Лена! — Паша схватил сложенную палатку и сунул Марине шнур. — Не спать! Держи! Я пошел разворачивать. Марина! — он потряс ее за плечо. — Ну что это за беда еще! Надо ставить палатку!
— Да-да, палатку, сейчас... — Марина смотрела на веревку. — Сейчас мы ее поставим, палатку...
— Вот ерунда какая-то, — ругался Паша под нос, разворачивая палатку и втыкая в почву крепления. — Может, правда не надо было сюда тащиться? Что они сбрендили так, уже?
Наконец палатка была поставлена. Паша затолкал в нее девушек, закинул рюкзаки, забрался сам, застегнул вход, уселся. Зажег и подвесил фонарик. Девушки сидели по углам и молча смотрели.
— Чай пьем?
Они молчали. Паше вдруг стало страшно.
— Чай, говорю, пьем?!
Он стал дергать девушек за руки и за плечи. Первой очнулась Марина.
— Чай... — она обернулась к Лене. — Ленка... Термос где — у тебя?..
— Что? — встрепенулась Лена и оглядела палатку. — А? А, чай... У меня, кажется... — она стала копаться у себя в рюкзаке. — Чай... Чай... Чай... Вот он...
Они сидели и пили чай. Палатку сдавила такая ужасная тишина, что, казалось, было слышно как шевелится пар над чашками и стучит сердце в горле. Стало холодно.
— Как бы нам тут даже в палатке не обморозиться, — пробормотал Паша. — Хорошо — мешки проверенные.
— Тихо! — Лена вдруг поперхнулась. — Не ори так! — зашептала она и втянула голову в плечи. — Тише! Тише. Тише...
— Я не ору, ты что? — прошептал Паша и тоже втянул голову в плечи. — Кто тут орет?
— Тихо! — прошептала Марина и тронула Пашу за руку. — Не кричи, Пашенька! Нельзя тут кричать...
— Я не кричу — вы что, спятили? — сказал Паша шепотом, едва слышно. — Вы что? — он отхлебнул чая.
— Не шуми так! — прошептала Марина и снова тронула Пашу за руку. — Тише не можешь пить?
— То есть как это? — Паша чуть не подавился. — Что значит — пить тише?
— Ай! — вскрикнула Лена и закрыла уши руками. Чай вылился на свернутый спальный мешок. Лена застыла, не отнимая рук от ушей и глядя как пятно расползается по мешку. — Нельзя так кричать, Пашенька... Нельзя так кричать...
— Та-а-ак... — Паша допил чай и осторожно отставил чашку. — Что-то мне это уже очень не нравится. Лена!
Он покрутил ладонью у нее перед носом. Лена посмотрела на ладонь, потом Паше в глаза, потом на ладонь снова. Взгляд ее был совершенно осмысленным, ясным, и Паше опять стало страшно.
— Марина!
Он посмотрел на Марину — она тоже глядела ему прямо в глаза.
— Давайте, мои хорошие, спать. Ну его нафиг, этот дурацкий чай.
Он забрал у Марины чай, и она не сопротивлялась, и ладонь у нее была оцепеневшая и холодная.
— Давайте снимем ботинки...
Он стал развязывать у них шнурки, потом снимать ботинки, и они покорно и молча слушались — как заколдованные.
— Сейчас мы развернем мешки, — он развернул спальные мешки, расстегнул, — залезем в них, — кое-как засунул Лену и Марину в мешки, застегнул «молнии», — и баиньки... Баиньки, мои хорошие... Баиньки, спатеньки, что там еще...
Потом сложил чашки в кулек, и уложил кулек в рюкзак, и поставил рюкзак в угол, и забрался в мешок, и устроился между девушками — и вдруг подумал, что фонарик надо обязательно выключить. С фонариком было страшнее. Он приподнялся на локте и протянул руку, как вдруг его схватили за локоть. Он обернулся — Лена и Марина смотрели на него, молча, и Лена держала за локоть, а Марина затем вцепилась с другой стороны. Они молчали, и смотрели прямо в глаза, и ему в третий раз стало страшно, и вдруг захотелось орать — заорать так, чтобы жуткая тишина рухнула и крик раскатился по стенам долины.
— Ну ладно, ладно... Пусть горит... Пусть светится...
Паша вернулся на место. Девушки лежали молча, неслышно — так тихо, что ему показалось вдруг, что они умерли. Он приподнялся на локте, оглядел Лену, потом оглядел Марину. Спят, наконец, и дышат — тихо-претихо, скорее видно чем слышно. Вот тебе раз. Дернуло их сюда притащиться. Скорей бы уснуть.
Спать хотелось ужасно, а заснуть Паша не мог. Жуткая тишина угнетала, давила, душила. Паша лежал, вздыхал, удивлялся — интересно, никогда не подумал бы, что бывает такая вот тишина, которая, наоборот, заснуть мешает. Он лежал как бревно и боялся пошевелиться — чтобы не побеспокоить девушек. (Проснутся — станут опять чудить, только этого еще не хватало; уснули — и хорошо, теперь самому бы тоже уснуть.) И он лежал, и спина стала ныть, но он все равно не шевелился, утешаясь той мыслью, что как следует выспится завтра, когда они доберутся до нормального дома с нормальной кроватью.
Наконец ему стало казаться, что он бредит. За палаткой, где-то неподалеку, совсем даже рядом, кто-то как будто бил в бубен, бормотал и молился. По-здешнему Паша кое-что понимал; ему даже почудилось, что он разобрал пару слов. В прошлом году они ездили в долину к шаманам, провели там несколько дней, причем Паша времени не терял и вернулся с неким запасом слов (и ругательств). Он лежал, слушал бубен, бормотание и молитвы, и совсем вроде бы, наконец, уснул — когда Лена зашевелилась, привстала, и вдруг стала расстегивать спальный мешок. Паша в секунду очнулся и сел.
— Лена! — он схватил ее за руку. Рука была ужасно холодной. Лена пыталась расстегнуть «молнию», но рука сильно дрожала, и у Лены не получалось. — Ты куда собралась?
— Сейчас, Пашенька... Что-то у меня молния не расстегивается... Пашенька, помоги...
— Лена! — у Паши самого похолодели руки. — Ты куда собралась?
— Пашенька, мне нужно... Туда... Слышишь...
Тут Паша понял, что бубен и бормотание ему не приснились. Где-то недалеко, совсем рядом, кто-то бил в бубен и бормотал — напевал что-то — уныло, негромко, тягостно.
— Слышишь? — Лена посмотрела ему в глаза.
— Слышу, моя хорошая, — Паша стиснул холодную руку. — Кто-то бьет в бубен и молится. Ну и что? Не надо ему мешать, Лена, не надо к нему ходить. Он занят.
Он попытался ее уложить; она стала сопротивляться, несильно, но настойчиво и даже упрямо. Паша схватил ее за руки, но она пыталась освободиться и расстегнуть «молнию».
— Пашенька, отпусти меня. Мне нужно. Выпусти меня, пожалуйста.
— Нет. Ложись отдыхать. Нам рано вставать, и еще целый день идти. И еще, главное, на автобус не опоздать. Ложись спать — баиньки.
— Пашенька, миленький, выпусти меня, пожалуйста.
Лена заплакала. Она смотрела Паше в глаза, и по щекам ее текли слезы. Снова вцепилась в «молнию», всхлипнула.
— Пашенька... Помоги мне, пожалуйста, расстегнуть... Молния какая-то просто дурацкая... Не расстегивается...
Кто-то невидимый с бубном подошел к самой палатке. Глухой унылый стук раздавался у самого входа. Лена засуетилась. Она вцепилась дрожащими пальцами в «молнию» и стала беспорядочно дергать. «Молния» не открывалась. Лена стала выкарабкиваться из мешка. Паша схватил ее за руки, обнял за плечи, прижал к себе.
— Лена. Там сейчас холодно. Ты простудишься. Я тебя не пущу. Лежи здесь, моя маленькая. Нас здесь трое и нам тепло.
— Пашенька! — Лена плакала, слезы текли по щекам ручьями. — Пашенька, выпусти меня туда... Мне нужно... Просто ужасно нужно... Пашенька, я пошла...
— Нет, моя девочка. Не пущу.
Паша вцепился в Лену и прижал к себе изо всех сил — так, чтобы она не могла двигаться. Она еще долго плакала, дергалась, пыталась вырваться — наконец стихла.
— Ну вот, — прошептал Паша и заметил, что сам дрожит как осиновый лист. — Ну вот... Вот и баиньки... Нечего там тебе сейчас делать... Сейчас холодно, и очень сыро, ты там вымокнешь и простудишься, а нам этого еще не хватало...
Лена уснула. Паша осторожно уложил ее рядом, улегся сам, и долго лежал так, не выпуская ладони, — которая постепенно становилась теплой и мягкой. Бубен по-прежнему бился, но дальше и дальше, молитвы так же гудели, но тише и тише. Паша лежал, лежал, лежал и лежал; бубна почти не было слышно, молитвы и бормотание почти растворились в ужасной тиши — когда зашевелилась Марина. Она привстала и начала расстегивать свой мешок. Паша вскочил.
— Марина! — зашипел он и схватил ее за руку. Рука была ужасно холодной. Марина пыталась расстегнуть «молнию», но рука сильно дрожала, и у Марины тоже не получалось. — Ты куда собралась?!
— Пашенька... Помоги мне, пожалуйста, расстегнуть...
— Марина! — у Паши перехватило горло. — Ты что?! Ты куда?! Лежи, спи!.. Ты куда!..
— Пашенька, выпусти меня туда... Мне нужно... Просто ужасно нужно...
Бубен снова стучал прямо у входа. Кто-то стоял — сидел, прохаживался — перед палаткой, стучал, бормотал и молился. Негромко, уныло, тягостно, надтреснутым голосом.
— Слышишь? — Марина посмотрела Паше в глаза.
— Слышу, моя хорошая, — Паша стиснул холодную руку. — Кто-то бьет в бубен и молится. Ну и что? Не надо ему мешать, Марина! Молится — значит надо. Значит совесть нечистая. У нас с тобой совесть чистая, и нам там нечего делать. Ложись спать, девочка, — он стиснул ледяную ладонь так, что заломило пальцы. — Ложись спать! Кому говорю!
Марина долго дергалась, плакала, наконец уснула. Паша уложил ее рядом, улегся, и долго лежал так, не выпуская ладони. Невидимый бубен стучал и звенел, но опять — дальше и дальше, теперь уже совсем далеко. Хриплое бормотание растворялось.
— Сука... Выйти, что ли? На самом деле? В рыло ему настучать, уроду... Мешает спать девочкам, сука.
Когда бубен, бормотание и молитвы растворились в ночи, появилось нечто другое. В ужасной, удушающей тишине послышался легкий топот и детский смех. Паша разом вспотел. Сколько было детей (были это дети вообще?!) — один, двое, или того больше — Паша разобрать не мог, и от этого ему почему-то сделалось совсем жутко.
Паша отдавал себе совершенно ясный отчет — вот он лежит здесь, в палатке, и голова у него прозрачная, и он не то что не бредит, а вообще — соображает так четко, так просто кристально, как, кажется, в жизни не соображал никогда. Ребенок (дети, ребята?!) бегал вокруг палатки (или бегали, несколько?!), и смеялись — весело, тихо, вполголоса. Шустрый топот раздавался то слева, то справа, то перед входом, то за головой.
Паша лежал, лежал, лежал и лежал, и топот не прекращался, и смех раздавался то справа, то слева, то спереди, то сзади — из-за головы; то слева и справа, то сзади и спереди, то сразу со всех сторон. Временами топот стихал, смех прекращался, и Паша не сомневался, что проклятый ребенок (проклятые дети) сидит (или, гады, сидят) перед входом и слушают что происходит в палатке. Потом снова — хихиканье, топот, веселый смех; потом, через какое-то время, опять тишина — сидят перед входом, сволочи, слушают, или даже подслушивают.
— Паша!
Паша как лежал — подпрыгнул. Он повернулся и увидел как Лена, приподнявшись на локте, смотрит ему в глаза.
— Пашенька! Выйди из палатки! Выйди из палатки, Паша!
— Лена! — Паша осип. — Ты почему не спишь? А ну, спи сейчас же, дура такая! Ну!
— Пашенька... — он в ужасе наблюдал как по щекам ее опять текут слезы. — Пашенька, выйди из палатки! Выйди из палатки, Паша!
— Я никуда не пойду, Лена! — сказал Паша в полный голос и сел. — Я никуда не пойду. А ты спи. Спи — кому говорят!
Он попытался засунуть Лену обратно в мешок, и это ему удалось. Она не стала сопротивляться, и Паша затянул «молнию» до предела. Лена лежала, смотрела на него и плакала.
Топот и смех не прекращались. Потом перестали опять — сидят у палатки, у входа, и слушают. Паше даже вдруг показалось, что они трогают полог, пытаясь просунуть ухо, и полог шевелится.
Вдруг Лена — как была, в спальном мешке, со спрятанными руками — села, выпрямилась и сказала, ясным спокойным голосом:
— Паша! Выйди из палатки!
У Паши чуть не лопнуло сердце.
— Я никуда не пойду! — от страха он вцепился ей в плечи. — Лена, я никуда не пойду!
— Паша! — Лена опять заплакала, и слезы опять полились в три ручья. — Выйди из палатки, Пашенька... Ну пожалуйста...
— Не пойду, — просипел Паша. Он опять обнял Лену, теперь нежно, ласково, и зашептал: — Ну зачем ты меня прогоняешь... Ну я тебя разве хоть раз обидел? По-настоящему?..
— Нет, — плакала Лена. — Не обидел... Ни разу... Выйди из палатки, Пашенька... Ты хороший, ты лучше всех...
— Ну вот... А ты меня выгоняешь... Там холодно, сыро... Я там простужусь, заболею... Намокну, охрипну, умру... Ты что, хочешь чтобы я умер?
— Нет... Ты что, дурак, что ли... Выйди из палатки, Паша! — вдруг закричала она и забилась, пытаясь высвободиться из мешка. Паша держал ее, как ему уже показалось, из самых последних сил. Она билась, рыдала, дергалась, но, наконец, успокоилась, и снова заплакала, тихо: — Выйди из палатки, Пашенька... Ну пожалуйста... Выйди из палатки...
— Не выйду... Не выйду — и все. Меня там съедят эти дети. Ты что, хочешь чтобы меня съели дети?
— Нет... Ты дурак, что ли... Выйди из палатки, Паша...
Она плакала, всхлипывала, но наконец снова уснула. Паша уложил ее, сел — стараясь не слушать дьявольский топоток и смех, которые то удалялись, почти растворяясь в тиши, то приближались снова, отдаваясь в ушах молотками. Паша сидел, сжав челюсти и закрыв уши, — и ждал когда все это закончится.
Затем настала очередь Марины.
— Паша!
Он повернулся. Она, приподнявшись на локте, смотрела ему в глаза.
— Пашенька! Выйди из палатки! Выйди из палатки, Паша!
— Рина! — сказал Паша устало. — Рина, я ведь сказал уже. Не пойду. Давай спать. Нам рано вставать. А до автобуса — идти целый день.
Топот и смех не прекращался. Теперь было ясно, что проклятых детей там штук не меньше десятка...
— Не пойду, Рина. И не проси даже, — Паша обнял ее, и прижался к мокрой щеке, и ему самому захотелось расплакаться. — Я ведь там пропаду... Один... Ты что, хочешь чтобы я там пропал? Ведь не хочешь ведь...
— Нет... Ты что, дурак, что ли...
...и они бегают вокруг палатки, смеются, и останавливаются у входа, и тихо шепчутся, и трогают полог...
— Выйди из палатки, Паша!
— Я никуда не пойду! Давай спать, дура!
...и полог шевелится, а они снова трогают, трогают, трогают и хихикают, топчутся и смеются, сидят у порога и слушают, и шепчутся, и хихикают снова, и так без конца...
— Выйди из палатки, Пашенька... — Марина плакала, слезы лились по щекам. — Ну пожалуйста...
Наконец и она успокоилась тоже, уснула. Дети по-прежнему бегали и смеялись — негромко, то удаляясь, то приближаясь снова, — справа, слева, сзади и спереди, справа и слева, сзади и спереди сразу...
Сначала вернулась сволочь с бубном и этим своим бормотанием. Бубен негромко бубнил — не близко, но и не далеко. Мерный, однообразный «бум-бум» доводил до остервенения сам по себе, а тут еще эти молитвы могильным голосом. Паша сжал челюсти. Бубен неспешно плавал вокруг палатки, надтреснутый голос напевал какой-то унылый, могильный, адский мотив.
Потом вернулись сукины дети. Они бегали вокруг палатки и хихикали, хихикали и бегали вокруг палатки. Иногда они переставали хихикать и бегать, и замирали у входа, и шептались там, и трогали полог, и он шевелился... И они снова шептались, и снова хихикали, и снова опять бегали, и топот раздавался со всех сторон — и слева, и справа, и спереди, и одновременно сзади.
Бубен уныло бубнил, глухой голос молился. Дети хихикали и топтались у входа. Бубен бубнил, бубнил, бубнил и бубнил; дети бегали, смеялись, подслушивали и хихикали. Паша лежал и ждал когда все это начнется. Первой очнулась Лена. Она привстала, выпрямилась, схватила Пашу за руку.
— Пашенька! — зашептала она, глядя ему в глаза. — Пашенька, не выходи из палатки!
Паше осталось только снова обнять ее, гладить по волосам, шептать:
— Я никуда не уйду, моя девочка. Ни из какой палатки. Ты что, мне не веришь?
— Я верю... Только не выходи, Пашенька, ладно? Не выходи из палатки... Не бросай нас. Ты ведь не бросишь?
— Пашенька! — на плечо Паше легла трясущаяся рука. — Пашенька, не выходи из палатки!
Паша отпустил Лену и обернулся.
— Рина! Я здесь, я никуда не пойду. Вот он я, здесь, — он, сам дрожащей рукой, привлек Марину.
— Не выходи из палатки, — плакала Лена с другой стороны. Она вдруг вцепилась ему в плечо с такой силой, что Паша вздрогнул. — Не выходи из палатки, Паша!
— Лена, ложись отдыхай, — не отпуская Марину, он обернулся к Лене, наклонился к ней. — Ложись, моя девочка... Завтра вставать рано... Автобус... Я никуда не уйду! — он обернулся к Марине. — Ну хватит же, блин! Сказал — не уйду... Ты что, тоже не веришь?
— Я верю... — Марина вцепилась в него и потянула — с силой которую Паша от нее просто не ожидал. — Только не выходи, Пашенька, ладно? Не выходи из палатки... Не бросай нас. Ты ведь не бросишь?
— Пашенька... — Лена вцепилась в него еще сильнее Марины, и еще сильнее потянула к себе. — Не бросай нас, пожалуйста... Мы ведь тебя очень любим... Мы правда, иногда обзываемся, и кричим, но ведь это так, несерьезно, в шутку...
— Не выходи из палатки, — рыдала с другой стороны Марина. Она не отпускала его, тянула к себе еще сильнее. — Не выходи из палатки, Паша!
Бубен бубнил, кто-то хрипло молился, дети хихикали, бегали вокруг палатки, шептались у входа.
— Не бросай нас тут, ладно?.. Мы тебя хоть раз обижали?.. Тебе хоть раз с нами было плохо?..
— Пашенька... Не бросай нас, пожалуйста... Мы ведь тебя очень любим... Мы правда, иногда обзываемся, и кричим, но ведь это так, несерьезно, в шутку...
Паша вдруг понял, что если крыша у него сейчас все-таки съедет, и он действительно выйдет наружу — Лена с Мариной тут же умрут, без шуток.
— Не бросай нас тут, ладно?.. Мы тебя хоть раз обижали?.. Тебе хоть раз с нами было плохо?.. — Марина плакала, тихо, почти не слышно, всхлипывала, как маленькая одинокая девочка — так горько, что Паша, наконец, сорвался и заорал:
— Я никуда не пойду! Хрен вам! Давайте спать, дуры! Нам рано вставать! И идти целый день! И на автобус ведь опоздаем!
Они вцепились в него мертвой хваткой и уткнулись мокрыми носами в шею. И так они сидели неизвестно сколько, и Паша слушал как они всхлипывают — все тише, реже, тише и реже... И бубен тоже стихал, и растворялся вдали, и с ним угасала молитва, и дети уже не садились у входа и не шептались, а только топтались вокруг и хихикали...
Потом звук шагов стал стихать, они удалялись, и вот, наконец, их почти уже не было слышно. Стук бубна постепенно ушел, а с ним молитва и бормотание. Вдалеке, наконец, хихикнуло в последний раз, все стихло, теперь уже насовсем, — и вновь настала тяжелая, вязкая, ужасная тишина.
В голову пришла дурацкая мысль про автобус, на который опаздывать было нельзя, и Паше странным образом стало легче. Он осторожно разложил девушек по местам, и они лежали теперь так уютно, спокойно, что у Паши в голове промелькнула мысль — все это бред, бред, бред, дурной сон, и не было ничего — ни бубна, ни шепота, ни молитвы, ни хриплого бормотания, ни смеха — никто не хихикал, никто не сидел у порога, никто не трогал полог палатки, никто не шептался, никто не подслушивал...
Он расстегнул «молнию» и выскочил из палатки.
На востоке небо уже ярко синело. Солнце должно было взойти вот-вот. Был самый холодный предрассветный час, и Паша почувствовал это вмиг — весь покрылся мурашками, даже дыхание перехватило.
— Нифига себе... — он потер руки. — Без палатки я бы тут сдох, сто процентов... — он принялся прыгать. — А ведь лето только закончилось... Горы, блин...
Затем, преодолевая какую-то идиотскую слабость, он прошелся вокруг палатки. Так и есть. Никаких следов.
— Откуда им взяться, — бормотал Паша, внимательно смотря под ноги. — Откуда им взяться... Сволочи... Зря я не вышел и не начистил им всем пятаки. Не посмотрел бы, что дети.
Паша слонялся вокруг палатки пока солнце не показалось из-за далекого кряжа и холодные утренние лучи не растеклись по долине. Дальше тянуть было некуда. Паша сцепил челюсти и, как в омут, нырнул в палатку.
— Народ! — закричал он в пространство. — Хватит спать! Надо вставать! Ну! Нам идти целый день! На автобус ведь опоздаем!
— Ну хватит, отстань... — первой проснулась Лена. Она вытащила руки из мешка и, не открывая глаз, стала потягиваться — так сладко будто проспала целую ночь в уютной постели в уютном доме. — Вот он дался тебе, этот автобус... — она открыла глаза, привстала на локте, посмотрела на Пашу и заулыбалась. — Маринка! Вставай, дохлая соня! — она перекатилась к Марине и тоже стала ее расталкивать. — Вставай, а то Пашище мне тут все мозги за это самое, со своим этим автобусом.
— Ну-у... — Марина тоже стала потягиваться, так же сладко. — Ну что такое... Какой такой автобус-мавтобус... Давайте еще полежим... Пять минут... — она потянулась еще раз, открыла глаза, приподнялась на локте, посмотрела на Пашу, на Лену, тоже заулыбалась. — Вот запытал ты, Пашенька, со своим автобусом. Ну опоздаем — и хрен с ним. Будем теперь из-за этого твоего автобуса бежать целый день.
— В горах нужно бродить и наслаждаться пейзажем, — Лена выбралась из мешка и, оттолкнув Пашу, полезла вон из палатки. — А не бегать за каким-то автобусом.
— Быстро собираемся, и вперед.
Паша вытолкал Марину на холод, стал сворачивать спальники. Руки у него дрожали.
— Ты видела, Ленка? — возмущалась Марина на улице. — Нет, ты видела? Видела как он меня выпихнул? И это после того что я для него!.. Мы для него! А он!..
— Да он хам вообще просто. Нет, ну все-таки пора ему вставить!
— Со страшной силой...
Паша стал укладывать вещи, и если бы не проклятый автобус, возился бы полчаса, укладывая все каким-нибудь невероятно тщательным образом. Наконец он выполз в утренний холод, убежал на другой конец палатки, сказал в сторону:
— Держите там за веревочку.
— За какую? За эту вот, что ли? Тут их клубок...
— Вот за эту, дура...
— Хватит ругаться там! — заорал Паша и выпрямился. — Еще раз услышу — вставлю! Перестаньте ругаться, вообще! Чтобы я больше не слышал!
Лена с Мариной переглянулись.
— Пашенька?
— Плохо выспался?
— Да.
— Почему? — Марина встопорщила брови. — Я выспалась просто обалденно как.
— А я как! — воскликнула Лена. — Я уже давно так сладко не высыпалась! Надо будет еще раз как-нибудь здесь остаться. Правда, холодно просто ужасно, — она подпрыгнула и потерла руки, — но в палатке нормально! Особенно когда втроем!
— Ой, Пашенька! Наврал ты нам все про своих мертвых норвегов, с разрывами сердца.
— И про москвичей дохлых наврал, — засмеялась Лена, — и вообще! Мальчишка-врунишка!
— Собираем палатку и сматываем. Там внизу ручеек. Набираем воды — и валим. И быстро.
— А мне здесь нравится! — закричала Марина. — Не хочу я отсюда уходить! Давайте здесь погуляем!
— Давайте, до полудня хотя бы! — подхватила Лена и еще раз подпрыгнула. — Здесь так здорово, просто супер какой-то!
— Нет, — прохрипел Паша. — Собираем палатку и валим, сейчас же.
— Паша! — Марина перестала смеяться и подбежала к Паше. — Брось ты эту веревку! Ты ее уже полчаса в закрытый карман тыкаешь! Что случилось?
Марина схватила его за руки, потом прильнула холодной щекой. Паша замер как каменный.
— Что случилось? — подбежала Лена и уткнулась в другую щеку. — Что ты какой-то вздернутый?
— Я не выспался, — Паша стоял, вытянув руки по швам, смотрел в точку на горизонте и боялся пошевелиться.
— Ну ты что? — удивилась Марина. — Даже не обнимет нас, гадкий!
Паша аккуратно освободился, присел, стал запихивать палатку в чехол. Лена с Мариной переглянулись, присели, отобрали у Паши палатку, стали запихивать сами.
— Ну, мы слушаем.
— Мы слушаем.
— Я не выспался, — повторил Паша в пространство.
— И кто тебе спать мешал? Духи?
— Типа.
— Ну, мы слушаем!
— Вы уснули. Я лежу. Вдруг звуки. Кто-то долбит в бубен и молится. Молится и долбит. Уснуть невозможно.
— И так всю ночь?
— Нет. Потом еще дети пришли.
— Дети?!
— Бегают вокруг палатки, топчутся. Потом садятся у входа, шепчутся и хихикают. Подслушивают что мы тут в палатке делаем.
— А что мы в палатке делаем?
— В палатке мы спим!
— Щас. Вы мне всю ночь спать не давали. Я за всю ночь глаз не сомкнул.
— Это как так? Что ты выдумываешь?
— Врун! Мы так спали, что нас из пушки не разбудить было!
— Щас, — Паша смотрел под ноги. — Сначала ты, Лена, проснулась, и как начала лезть из палатки, что я тебя еле скрутил. Потом ты, Марина, проснулась и тоже как начала лезть из палатки, что я тебя тоже еле скрутил. В общем, там кто-то бьет в бубен и молится, а я с вами воюю. Скрутил, значит, засунул в мешки. Ну, вроде уснули. Ну, думаю, может, тоже усну. А то на автобус ведь опоздаем.
— Пашка! Промокашка! Еще одно слово про автобус...
— Ну, вроде как бубен заткнулся. Лежу. Тихо. Потом эти дети долбаные как стали бегать вокруг палатки, как стали топтаться. Бегают и смеются. А потом как сядут у входа и как начнут царапаться. И шепчутся — жутко так, просто страшно. Тут ты снова, Лена, просыпаешься, цепляешься за меня, и начинаешь меня выгонять.
— То есть? — Лена весело рассмеялась.
— Выйди, мол, из палатки, Паша. Паша, выйди из палатки. А дети смеются и топчутся. А ты меня к ним выгоняешь. В общем, я тебя скрутил и засунул в мешок.
— Вот ты как, Пашенька, — весело рассмеялась Марина. — Все бы тебе нас скрутить и засунуть в мешок.
— А ты не смейся. Только я, значит, засунул ее в мешок, как просыпаешься ты.
— И тоже начинаю гнать тебя из палатки? К долбаным детям?
— В общем, бился я с тобой, бился, бился-бился, засунул в мешок. Застегнул. Вроде уснули.
— А дети? Ушли? А где же следы тогда, Пашенька?
— Да, Пашенька, где же следы? Что-то мы ничего не видели?
— Дуры. Это же духи. Какие следы?
— Ах так?
— Значит, все-таки дуры?
— В общем, дети ушли. Но потом снова пришли. И дети, и кретин этот с бубном. Как начал бубнить, как начал бубнить. Бубнит и молится, молится и бубнит. И дети хихикают, топчутся, шепчутся и скребутся. И тут вы опять просыпаетесь.
— И на этот раз что?
— Цепляетесь за меня, тянете во все стороны, тащите на кусочки. Пашенька, не выходи из палатки, Пашенька, не выходи из палатки. И при этом ревете.
— Что?!
— Как дуры.
— Что-о?! Ах ты!.. — Лена дернула Марину за руку. — Нет, ты слышала?!
— Вот ведь нахал! — Марина даже обиделась. — Ты хоть раз видел чтобы мы ревели — как дуры?
— Чтобы мы вообще ревели — видел?
— Видел. Не далее как сегодня ночью... Пошли! Быстро, на авто...
— Все, вот сейчас, — рассердилась Лена, — мы тебя все-таки бросим!
— Вон с той скалы!
— Пошли, я сказал!
— А я вот никуда не пойду! — разозлилась Марина. — Достал ты уже со своим автобусом ведь! Да и вообще, нам здесь нравится!
— И мы остаемся!
— И будем еще ночевать!
— С духами!
— Да пожалуйста, — Паша, все так же не поднимая глаз, схватил свой рюкзак. — Вот ваша палатка, — он пнул свернутую палатку. — А я на автобус опаздываю, — он отвернулся и запрыгал к ручью.
|
