Тайный воин Мария Васильевна Семенова
        Братья #1 Прошло семь лет после Беды - вселенской катастрофы, погрузившей весь мир вбесконечную зиму. Отмогущественной империи, угодившей подудар кометы, уцелела только периферия инезависимые племена вдоль внешних границ. Водном изэтих племён, внищей лесной деревне, подрастает маленький царевич, чудом спасённый вмомент Беды. Родительский сын становится его старшим братом, лучшим другом, защитником игероем. Однако трагические обстоятельства разлучают мальчишек. Родной сын насильственно уведён изсемьи. Маленький царевич решает посвятить свою жизнь поискам ивозвращению пропавшего. Ноне всё так просто! Уведённый юноша попадает всвоего рода школу, гдеумный ихаризматичный учитель принимается лепить изнего тайного воина - изощрённого убийцу длянегласных дел…
        Мария Семёнова
        Тайный воин
        
        

* * *
        АВТОР СЕРДЕЧНО БЛАГОДАРИТ:
        Аллу Земцову
        Юлию Зачёсову
        Сиражудина Магомедова
        Марата Гаджиева
        Рабадана Магомедова
        Екатерину Мурашову
        Павла Молитвина
        Дмитрия Тедеева
        Юрия Соколова
        Ольгу Савину
        Владимира Бородина
        Наталью Карасёву
        Ольгу Ксенофонтову
        Ольгу Скибину
        Татьяну иАлександра Урбанских
        Татьяну Шевченко
        Петра Абрамова
        Екатерину Полянскую
        Леона Абрамова
        Елизавету иКонстантина Кульчицких
        Вадима Платонова
        Вадима Шлахтера
        Евгения Голынского
        Светлану иВалерия Сазоновых
        Александра Кутукова
        Виктора Краснова
        Дину Дорофееву
        Александра Теплова
        Игоря Крашенинникова
        Людмилу Седову
        Наталью Попову
        Анну Гурову
        Ульяну Недосекову
        Наталью Полийчук
        Татьяну Буравцеву
        Александра Соколовского
        Начин
        Ветка рябины
        - Наша девчушка гоит[1 - Автор, отнюдь незанимавшийся придумыванием новых слов илиудивительных толкований, всего лишь пытался ПИСАТЬ ЭТУ КНИГУ ПО-РУССКИ. Честно предупреждаю: втексте встретится ещё немало замечательных старинных слов, возможно выводящих иззоны привычного читательского комфорта. Полагаю, незаинтересованный читатель сумеет их слёгкостью «перешагнуть». Заинтересованного - приглашаю всамостоятельное путешествие посокровищнице русского языка. Поверьте, этоможет стать захватывающим приключением. Анайдёте вы гораздо больше, чемпредполагали…] ли? - спросил мужчина. - Всёизпамяти вон, Айге, какты её назвала?
        Женщина улыбнулась:
        - Больше ругаю Баламошкой, потому что она умница иопрятница. Атак - Жилкой.
        Мужчина рассеянно кивнул:
        - Жилкой… ну да. Привезёшь однажды, покажешь.
        Еслибы неразговор, ускользавший отпосторонних ушей, онивыгляделибы самыми обычными странствующими торгованами, каких много влюбом перепутном кружале. Двое крепких молодых парней, скромно помалкивавших вуголке, сошлибы засыновей.
        - Привезу, - пообещала Айге. - Вотнаспеет, ипривезу. Ты,Ветер, едешьли зановыми ложками повесне?
        Онснова кивнул, поглядывая надверь:
        - ВЛевобережье… заШегардай.
        - Ая слышала, гнездари бестолковы, - поддела Айге.
        Ветер усмехнулся, суверенной гордостью кивнул наодного издетин:
        - Вотгнездарь!
        Вбольшой избе было тепло, дымно исыровато. Вгустой дух съестного вплетались запахи ношеных рубах, сохнущей кожи, влажного меха. Повсем стенам сушилась одежда. Снаружи мело, оттепель раскачивала лес, ломала деревья, забивала хвойник густыми липкими хлопьями. Хорошо, чтоработники загодя насушили целую сажень дров. Всезнают, чтопечь бережливее греет скутанная, ногостям посердцу, когда вотворённом горниле лопаются поленья идым течёт живым коромыслом, ныряя вузенький волок. Агости были такие, чтоугодить им очень хотелось. Вкружале третий день гулял сдружиной могучий Ялмак попрозвищу Лишень-Раз. Сбольшого стола уже убрали горшки иблюда седой, воины тешили себя игрой вкости.
        - Учитель… - подал голос парень, сидевший рядом снаставником.
        Вихры унего были пепельные, аглаза казались то серыми, тоголубыми.
        Ветер неторопясь повернул голову:
        - Что, малыш? Спрашивай.
        - Учитель, какдумаешь, гдеони всё это взяли?
        Застеной, впросторных сенях, бойко шёл торг. Отроки продавали добычу. Даистаршие витязи устола, гдевыбивали дробь костяные кубики, ставили вкон нетолько монету. Зарево жирников скользнуло потёмно-синему плащу, расшитому канителью. Сильные руки разворачивали ивстряхивалиего, стараясь показать красоту узорочья - да притаить вскладках тёмное пятно снебольшой дыркой посередине.
        Айге положила ногу наногу изаметила:
        - Врядли упереселенцев. Тенищеброды.
        Ветер пожал плечами. Всерых глазах отражались огни, русую бороду слева пронизали морозные нити.
        - Источница Айге мудра, - сказал он ученикам. - Однако впоездах, плетущихся вдоль моря, полно варнаков иворья. Малоли какони плату Ялмаку собирали.
        Застолом взревели громкие голоса. Ккому-то пришла хорошая игра. Брошенные кубики явили два копья, топор ищит против единственных гуслей. Довольный игрок, воин скакбудто вмятой инегоже выправленной левой скулой, подгрёб ксебе добычу. Кости удержали принём плащ, добавив резную деревянную чашу сгорстью серебра итычковый кинжал вдорогих ножнах.
        Ветер задумчиво проводил взглядом оружие:
        - Амогли иссоищущей дружиной схватиться…
        Беседа тянулась вяло, просто чтобы одолеть безвременье ожидания.
        - Отважусьли спросить, какнынче мотушь? - осторожно полюбопытствовала Айге.
        Ученики переглянулись. Ветер вздохнул, голос прозвучал глухо итяжело:
        - Живёт, нонезнает меня.
        - Аоединокровных что-нибудь слышно?
        Ветер оторвался отнаблюдения заигрой, пристально посмотрел наАйге:
        - Двоих, нежелавших звать меня братом, ужепреставила Владычица…
        - Номладший-то жив?
        Глаза Ветра блеснули насмешкой.
        - Говорят, Пустоболт объявился Высшему Кругу ивступил вслед отца.
        - Пустоболт, - сулыбкой повторила Айге.
        - Если неврёт людская молва, - продолжал Ветер, - старый Трайгтрен ввёл его всвиту. Может, ради проворного меча, аможет, надеется, чтоБолт ещё поумнеет.
        Надбольшим столом то идело взлетал безудержный смех, слышалась ругань, откоторой вином месте давно рассыпаласьбы печь. Здешняя, слыхавшая инетакое, лишь потрескивала огнём. Канительный плащ так инесменил обладателя, увенчавшись витой гривной иоплетённой бутылкой. Щедрый победитель тутже распечатал скляницу, пустил вкруговую. Какподобало, первым досталось отхлебнуть вожаку. Подхохот дружины Лишень-Раз сделал вид, будто намерился одним глотком ополовинить бутыль. Онвыглядел вполне способным наэто, но, конечно, жадничать нестал. Отведал честно, крякнул, передал дальше. Двавоина заспиной воеводы стерегли стоячее копьё, одетое кожей. Изшнурованного чехла казалась лишь чёлка белых волос инадней - широкое железко.
        - Учитель, Мятой Роже везёт шестой раз подряд, - негромко проговорил второй парень. - Кактакое может быть? Тысам говорил, кости - роковая игра, незнающая ловкости инауки…
        Волосы унего были белёсого андархского золота, онскалывал их назатылке, подражая наставнику.
        Ветер зевнул, потёр ладонью глаза:
        - Удача своевольна, Лихарь. Тыуже видел, чтоделает счеловеком безудержная надежда её приманить.
        - Авот ион, - сказала Айге.
        Через высокий порог, убирая запояс войлочный столбунок ичуть нескаждым шагом бледнея, вповалушу проник неприметной внешности середович. Пегая борода, пегие волосы, латаный обиванец… Какесть слуга внебольшом, хотя икрепком хозяйстве. Ступал он бочком, рука всё ныряла запазуху, словно там хранилось сокровище несметной цены.
        Зоркие игроки тотчас разглядели влезшего визбу.
        - Прячь калитки, ребята! Серьга отыгрываться пришёл!
        Ученик, сидевший подле наставника, чуть нерассмеялся заодно скметями:
        - Аглядит, кактухлое съел изадка совчерашнего непокидал…
        - Неудивлюсь, если вправду непокидал, - сказал Ветер.
        Томление бездействия сбежало снего, взгляд стал хищным. Глядя наисточника, подобрались ипарни.
        Мужичонка по-прежнему боком приблизился кстолу, словно допоследнего борясь спогибельной тягой, нотут его взяли подруки, стали трепать поспине итесней сдвинулись наскамье, освобождая местечко.
        - Удачными, - обращаясь кученикам, пробормотал Ветер, - вас я сделать невластен. Авот удатными… умеющими привести наслужбу Владычице иудачу мирянина, иего неудачу…
        Игра застолом оживилась участием новичка. Впрошлые дни Серьга оказал себя игроком неособенно денежным, нозабавным. Стоило поглядеть, какон развязывал мошну ивытаскивал монету, которую, кажется, удерживала внутри вся тяга земная. Долго грел владони, словно что-то загадывая… потом выложил настол. Когда иссякли шуточки поповоду небогатого кона, вскоблёные доски снова стукнули кости. Пять кубиков подскакивали икатились. Игроки вочередь вершили потри броска; главней всего были гусли, вторыми постаршинству считались мечи. Когда сочлись, Серьга избледного стал совсем восковым. Егомонета, видавший виды медяк сизображением чайки, заскользила через стол квезучему ялмаковичу.
        Лишень-Раз вдруг поднял руку - трезвый, несмотря навсё выпитое. Низкий голос легко покрыл шум кружала.
        - Незарься, брат! Займиему, свыигрыша отдаст. Апроиграется, всёкорысть невелика.
        Взятое вигре также свято, какбоевая добыча, нослово вождя святей. Мятая Рожа рассмеялся, бросил денежку обратно. Серьга благодарно поймалеё, поняв случившееся какзнак: воттеперь-то счастье должно наконец его осенить!
        Стукнуло, брякнуло… Раз, другой, третий… Словно чьё-то злое дыхание поворачивало кости дляСерьги кверху самыми малопочтенными знаками: луками да шеломами. Медная чайка снова упорхнула натот край. Серьга низко опустил голову. Если он ждал повторного вмешательства воеводы, тозря. Ялмак незря носил своё прозвище. Авот ялмаковичу забава полюбилась. Монетка, пущенная волчком, вдругорядь прикатилась обратно. Серьга жадно схватилеё…
        - Бороду сивую нажил, аума нинагрош, - прошипел Ветер.

…ипроиграл уже бесповоротно. Дважды прощают, потретьему карают! Витязь нахмурился иопустил денежку вкошель.
        Ближний ученик Ветра что-то прикинул вуме:
        - Учитель… Емуправда, чтоли, двух луков довыигрыша нехватило? Обидно…
        Ветер молча кивнул. Онсмотрел наигроков.
        Серьгу устола сочувственно хлопали поплечу:
        - Ступай уж, будет стебя. Иобиванец свой вкон вовсе недумай, застынешь путём!
        Серьга, однако, уходить неспешил. Онмедленно покачал головой, воздел палец, двигаясь, словно вправду замёрзший дополусмерти. Рука дёрнулась туда-обратно… нырнула всёже запазуху… вытащила маленький узелок… Серьга развернул тряпицу настоле, будто неверя, чтовправду делает это.
        - Какже Ты милостива, Справедливая, - шепнула Айге.
        Наветошке мерцала серебряной чернью ветка рябины. Листки - зелёная финифть, какой уже неделали после Беды, ягоды - жаркие самограннички солнечно-алого камня. Запонка вбольшую сряду красной госпожи, боярыни, ато ицаревны! Воины застолом чуть ненаплечи лезли друг дружке, рассматривая диковину. СамЯлмак отставил кружку, пригляделся, протянул руку. Серьга сглотнул, покорно опустил веточку ему наладонь. Посреди столешницы уже росла горка вещей. Недаровое богатство, кому-то достанется!
        Воевода незахотел выяснять, какими правдами попало сокровище кпотёртому мужичонке. Лишь посоветовал, возвращая булавку:
        - Продай. Сглупишь, если задаром упустишь.
        Серьга съёжился подтяжёлым взглядом, ноответил какорешённом:
        - Прости, господин… Коли судьба, упущу, апродавать невели…
        Ялмак равнодушно передёрнул плечами, снова взялся закружку.
        Ипокатились, изастучали кости… НаСерьгу страшно стало смотреть. Живые угли заворот сыпь - ухом неповедёт! Ибыло отчего. Диво дивное! ИмсМятой Рожей всё время шли равные подостоинству знаки. Кмети, ужеотставшие отигры, подбадривали поединщиков. Остался последний бросок.
        Воткубиками завладел ялмакович. Коснулся оберега нашее, дунул вкулак, шепнул тайное слово… Метнул. Кмети выдохнули, ктозаорал, ктозамолотил постолу. Мятой Роже выпало четверо гуслей имеч. Чтобы перебить подобный бросок, требовалось истое чудо.
        Серьга, безкровинки влице, осоловелые глаза, принял кости и, тряхнув кое-как, просто высыпал настол извялых ладоней.
        Инебываемое явилось. Четыре кубика быстро замерли… гуслями кверху. Пятый ещё катился, оказывая то шлем, тощит, токопьё. Вотстал медленнее переваливаться сбоку набок…

…лёг уже было гуслями… Серьга ахнул, начал раскрывать рот…

…икубик всё-таки качнулся обратно иупокоился, обратив кверху топор.
        Серьга проиграл.
        Крыша избы подскочила открика иеле встала наместо, дымное коромысло взялось вихрями. Мятой Роже совсех сторон предлагали конатьсяещё, ноему насегодня испытаний было довольно. Онсразился грудью навыигранное богатство, подгрёб его ксебе изастыл. Потом встрепенулся, поднял голову, благодарно уставился настропила, по-детски заулыбался - ипринялся раздавать добычу товарищам, отдаривая судьбу. Серьга тупо смотрел, какрябиновая веточка, вучасти которой он более неимел слова, блеснула камешками перед волчьей безрукавкой вождя.
        - Спасибо завразумление, воевода, твоя мудрость, тебе ичесть!
        Ялмак отхлебнул пива. Усмехнулся:
        - Начто мне девичья прикраса? Оставь усебя, зазнобушке вмякитишки уложишь.
        Воины захохотали, наперебой стали гадать, какой пышности должны оказаться те мякитишки…
        Ветер кивнул ближнему ученику:
        - Твой черёд. Поглядим, хорошоли я тебя наторил.
        Парень расплылся впредвкушении:
        - Учитель, воля твоя!
        Обманчиво-неспешно поднялся, выскользнул запорог. Разминулся вдверях скряжистым мужиком, казавшимся ещё шире вплечах из-за шубы своротом изсобачьих хвостов. Лихарь понурил белобрысую голову, пряча полный ревности взгляд. Айге отломила кусочек лепёшки, обмакнула вподливу.
        - Инадо было мне тащиться вэтакую даль, - шутливо вздохнулаона. - Кому нужны скромные умения любодейки, когда утебя встают накрыло подобные удальцы!
        Ветер улыбнулся вответ:
        - Непринижай себя, девичья наставница. Кости могли лечь инако…
        Веселье вкружале шло своим чередом. Витязи цепляли заподолы служанок, хвалили пиво, безскупости подливали Серьге: нежурись, мол, день дню розь, выпадет итебе счастье. Онкивал, только взгляд был неживой.
        Черева удружинных вмещали очень немало. Обильная выпивка всёравно отзывала наружу то одного, тодругого. Мятая Рожа было задремал устола, нодавняя привычка непопустила осрамиться. Воин протёр глаза, вынул из-под щеки ставший драгоценным кошель инавполне твёрдых ногах пошёл задверь отцедить. Миновал всенях отроков, занятых торгом, кивнул знакомым коробейникам изШегардая иСегды…
        Наружная дверь отворилась смучительным визгом, влицо сразу ринулись даже нехлопья - сущее крушьё, точно слопаты. Мятая Рожа непошёл далеко открыльца. Повернулся клетящей пaди спиной, распустил гашник, блаженно вздохнул… Ондаже неотметил прикосновения кволосам чего-то чуть более твёрдого, чемупавший светви комок. Нупроросла втом комке остренькая ледышка, ичто?..
        Ялмакович открыл глаза, кажется, всего через мгновение. Стоя наколенях вснегу, тотчас бросил руку запазуху, проверить, целли кошель. Кошель был наместе. Только… только неощущались сквозь мягкую замшу самогранные ягодки подзубчатыми листками, которые ему уже понравилось холить…
        Другой витязь, всвой черёд изгнанный пивом изтепла повалуши, едва ненаступил наМятую Рожу. Донеузнаваемости облепленный снегом, тотшарил всугробе, пытался что-то найти. Боевые побратимы долго рылись вместе, споря, достоилоли воизбежание насмешек умолчать опропаже - либо, наоборот, позвать остальных ираскопать всё доземли.
        Серьга волокся заметённой, малохожей тропой, плохо понимая куда. Вглазах покачивался невеликий, нотяжёленький ларчик. Доброго старинного дела, изцельной, красивейшей, точно изнутри озарённой сувели… ларчик, ключ откоторого посейчас висел унего, Серьги, кругом шеи, гнул втри погиба… Изметельных струй смотрели детские лица. Братец Эрелис исестрица Эльбиз часто открывали ларец, выкладывали узорочье. Цепочки финифтевых незабудок - накружевной платок матери. Серебряный венец, перстни срезными печатями - накольчугу отца.
        Онзнал, каквсё будет. Ужас инепонимание вголосах:

«Дядюшка Серьга… веточку ненайти…»
        Ион пойдёт напоклёп, ачто делать, ведь Космохвост заутрату их пальцем нетронет, емуже - голову сплеч.

«Авы, дитятки, верноли помните, каквсё назад складывали?»
        И - две горестно сникшие, безвины повинные головёнки…
        И - раскалённой спицей насквозь - взгляд жуткого рынды…
        И - нельзя больше жить, настолько нельзя, чтоглаза уже высмотрели надтропой сук покрепче, аруки вперёд ясной мысли взялись распутывать поясок. Длинный, сбраным обережным узором, вытканный набёрде старательными пальчиками, всебы поодному перецеловать: «Носи надоброе здоровье, дядька Серьга…»
        - Постой, друже! Умаялся я тебя настигать.
        Злосчастный слуга несразу ипонял, чтоголос прозвучал въяве ичто обращаются вправду кнему. Вздрогнул, обернулся, только когда ворот сжали крепкие пальцы.
        Незнакомец годился ему всыновья. Серые смешливые глаза, вбровях застряли снежные клочья, наногах потрёпанные снегоступы… Серьга успел решить, чтонарвался налиходея, успел жгуче испугаться, апотом обрадоваться смерти, только подивившись: дамноголи унего, спустившего хозяйское достояние, надеются отобрать? - нопротив всякого ожидания человек вложил ему владонь маленькое итвёрдое изамкнул руку, приговорив:
        - Утрись, неочем плакать.
        Серьга стоял столбом, пытаясь поверить робкому голосу осязания. Итаки неповерил. Малоли что причудится сквозь овчинную рукавицу. Послушно утёрся. Бережно расправил ладонь… Света, гаснувшего занеизмеримыми сугробами туч, оказалось довольно. Серьга упал наколени, роняя сголовы столбунок:
        - Милостивец… отец родной…
        Всёкачалось иплыло. Возвращаться сисподнего света оказалось едвали нетяжелее последнего безвозвратного шага.
        - Встань, друг мой, - сказал Ветер. Нагнулся, безбольшой надсады поставил Серьгу наноги. - Мнебудет довольно, если ты вернёшь булавку наместо иникогда больше неподойдёшь кигрокам, искушающим Правосудную. Служи верно Эрелису иЭльбиз, ая рядом буду… - Онвыпустил Серьгу иулыбнулся так, словно вечный век его знал. Собрался уже уходить, новспомнил, подмигнул: - Да,смотри только, Космохвосту молчи… Ондобрый малый, Космохвост, одного жаль, недалёкий. Дачто срынды взять! Никому неверит, неможет втолк взять, ктоистинные друзья.
        Серьга опустил взгляд всего намгновение - убедиться, чторябиновая гроздь вправду переливается владони. Когда он снова поднял глаза, рядом никого небыло. Лишь деревья размахивали обломанными ветвями, стеная ижалуясь, точно скопище душ, заблудившихся вмеждумирье.
        Доля первая
        Через реку
        - Стой, ребятки!
        Первым хозяйскому оклику внял пёс. Уселся, задышал, вывалив изпасти язык. Обвис верёвочный потяг, гружёные санки накатили ещё пядь изамерли, недостигнув откинутого хвоста. Потом остановились мальчишки.
        - Что, aтя? - спросил старший.
        Жогсмотрел насыновей, переводя дух. Онторил путь, ломал снегоступами наст. Отшерстяной верхней рубахи шёл пар, тёплый кожух вовсе ехал насанках.
        Мальчишки, румяные отходьбы, одинаково опирались накайки.
        - Оглянитесь, - велел отец.
        Онистояли насамой середине реки. Позади, заоплывшими нагромождениями торосов, подсерым куполом неба высился матёрый северный берег. Отвесные, обросшие ледяными бородами кручи, тянущиеся намножество вёрст. Рослый лес наверху выглядел седоватой щетинкой.
        Жогкоснулся пальцами снега, кланяясь далёким утёсам:
        - Прости, батюшка Коновой Вен.
        - Непоминай лихом, - отозвались дети.
        Жогневольно улыбнулся, глядя надва лохматых затылка, темноволосый изолотой. Добрые сыновья. Нестыд людям показать.
        Когда двинулись дальше, младший догнал отца:
        - Атя, дайбуду тропить?
        Емубыло десять лет, онпомнил солнце исчитал себя взрослым. Онсовсем недавно подарил печному огню прядь волос, заплёл косы ипривесил кпоясу нож, аэто обязывало.
        Жогкивнул:
        - Давай, Свeтел.
        Сынобошёлего, захрустел снегоступами, начал крушить льдистую корку. Жогчмокнул губами, поднимая улёгшегося пса. З?ка послушно вскочил, напотяге звякнули колокольцы. Старший сын, Сквaра, лукаво щурил глаза, поглядывая вспину братишке. Неиначе прикидывал, надолголи того хватит.
        Здесь, кажется, было самое морозное место наперегоне между двумя зеленцaми. Тело начало остывать. Жогповёл плечами, рукавицей сбил окидь срубашки, взял изсаночек кожух.
        Тропить было нелегко. Светел сгоряча положил себе дойти долевого берега, ноуже через полверсты засопел, тяжело отдуваясь. Взрослый мужской почёт требовал немаленькой платы.
        Ещёчерез несколько сотен саженей показалось впору просить смены, ноСветел всё продолжал тащить пуды, повисшие наногах. Акаждую подними, данезацепив носком ледяной край. Переставь, навались - инаракуй опять уколена… Светел чуть неплакал, упрямо отказываясь сдаваться. Мимо прохрустел лыжами Сквара:
        - Пусти погреться, брат?ще.
        Ипошёл колоть лапками ледяной череп. Любо-дорого посмотреть, какставил ноги. Светел завистливо вздохнул, сваливаясь назад. Этож Сквара. Егоналыжах уморить мог только отец, ито снатугой.
        Жогпосмотрел, какпроворно мелькают заплатки накожаных штанах старшего сына. Ближе кзеленцу надо будет парню напомнить, чтобы натянул новые. Ато ввалится водвор каков есть, сраму необерёшься.
        Обрывы Конового Вена помалу отодвигались, истаивали, пропадали втумане. Трое походников рассчитывали вновь поклониться им дней через пять-семь.
        Левый берег Свет?ни был низменным. Заневысокой грядой лежали топи, торфяники изаболоченные озёра. Прежде здесь были шумные птичьи угодья. Токликуны присядут наотдых, тоутки птенцов выведут. Дальше начинались отлогие холмы, поросшие лесом, нововремя Беды лес сгорел, подожжённый упавшим сверху огнём. Теперь досамого окоёма простирался бедовник. Зимой, вкрепкий мороз, поснежной пустоши славно бежалосьбы набольших лыжах. Сейчас стояла середина лета, самые долгие дни.
        - Атя, адядька Подстёга приедет? - спросил Светел, когда остановились передохнуть иотец начал стружить рыбу. - Стёткой Дузьей и… ну…
        Ондосадливо притопнул обутой влапку ногой. Имясверстника, виденного полтора года назад, ускочило изпамяти.
        - Озноб?шей, - подсказал Сквара.
        - Япомнил!
        - Приедут, - кивнул Жог. - Захотятже узнать, кактам ?вень.
        Светел спросил:
        - Вдруг Ивень сам скотлярами пожалует? Свидеться?
        - Апозволят? - пробормотал Сквара. - Имтам, люди сказывают, велят родню позабыть…

«Малоли что велят!» - хотел возразить Светел, нотакие слова снабитым ртом неговорят. Онпринялся торопливо жевать. Зубы тотчас заломило отхолода. Вотчто получается, когда жадничаешь инеправильно ешь.
        - Тызавосемь лет позабылбы? - спросил Жог.
        Сквара помолчал, негромко ответил:
        - Низачто.

«АЛыкасик? - подумал Светел. - Забудет своих?..»
        Отец покачал головой:
        - Люди разное бают отом, чтосуведёнными становится. Может, иневрут, чтоони мать родную потом идут убивать.
        Светел наконец проглотил рыбу, нохвалиться памятью стало вроде незачем. Оннахмурился, сказал другое:
        - Праведные цари непосылали матерей губить.
        Жогтоже свёл брови, ноподругой причине.
        - Тывот что, - строго напомнил он младшему. - Какпридём, смотри, поменьше болтай. Ивмыльню счужими несоблазняйся!
        Светел опустил голову, уронил золотые вихры наглаза:
        - Несоблазнюсь, атя.
        Насамом деле завремя дороги отец успел повторить наставление семьдесят семь раз. Всёзнал младшего бессмысленным дитятком, неспособным усвоить сказанное однажды.
        - Аты присмотри, - велел Жог старшему.
        - Присмотрю, атя, - пообещал Сквара ивзъерошил голову брату.
        Самон выглядел настолько близким подобием отца, насколько вообще это возможно. Только пока невытянулся врост иненажил надо лбом серебряных прядей. Ничего: зато видно, каков станет красавец. Если доживёт, подобно Жогу Пеньку, дотридцати восьми лет.
        - Невсех ввоинское обучение берут, - сказал он больше затем, чтобы подбодрить младшего брата. - Дачто впусте гадать. Вотпридём, сами увидим.
        Светел долго молчал, потом перестал хмуриться, спросил:
        - Акакдумаешь, тётка Дузья пряничков напекла?..
        Увсякой матери болит сердце одетях. Даже если сама она уплывает впечальное белое небытие.
        Когда случилась Беда, тяжко раненная Мать Земля напрягла последние силы - инаселённая твердь растворилась множеством живородных ключей. Этикипуны итеперь били сквозь погребальные пелены снега, источая вар, согретый сердцем глубин. Ключища, особенно крупные, собирали кругом себя всякую жизнь, звериную илюдскую. Впервый год после Беды целые деревни переползали ближе ктеплу. Люди разбирали вековые избы, бревно забревном везли нановое место. Теперь жизнь вошла врусло, худо-бедно наладилась.
        То,что вЛевобережье опять наехали котляры, иные толковали какверный знак возвращения спокойных, мирных времён. Кому был черёд собирать вдальний путь сына, гордились, устраивали веселье. Гнездари созывали вгости родню, ближнюю инеочень. Приглашали друзей. Даже дикомытов справого берега.
        Походники собирались заночевать внебольшом, удачно расположенном зеленце меж холмов. Родники здесь были несильные, жилую весь сбанями изелёными прудами вытянуть немогли. Авот хорошая зимовьюшка враспадке стояла. Какраз доутра переждать странствующему человеку. Спечкой изапасом дров, который совестливый гость обязательно возобновит перед тем, какнапрощание поклониться порогу.
        Ужепадали сумерки, иначе надчащей виднелисьбы завитки пара. Лес, уцелевший современи Беды, начинался двумя большими ёлками. Онистояли рядом, трогая одна другую ветвями. Непоймёшь, изодного корня растут илиизразных: место, гдествол проницал землю, таилось подпятью аршинами снега.
        - Смотри! - сказал Сквара младшему брату. - Какесть мы стобой!
        Жогулыбнулся. Идти дозимовья оставалось неболее полутора вёрст.
        Светел обернулся котцу:
        - Авдруг дядька Дeждик вперёд нас прошёл?..
        Ответил Сквара, чьяочередь была прокладывать путь:
        - Может, какраз встретимся, - сказалон, поглядывая налес.
        Свет быстро уходил снеба, нопутники вступили вдлинный ложок, иСквара высмотрел поддеревьями чужую ступень. Светел вымотался уже дотого, чтодумал только олежаке подкровом избушки, ноприэтих словах унего разом прибыло сил. Онживо догнал старшего брата, потом даже выскочил вперёд прямо поцелине. Склонился надследами, сторжеством выпрямился:
        - Подстёгины лапки! Итёткины, и…
        - Ознобишины, - ехидно встрял Сквара.
        Светел гневно повторил:
        - ИОзнобишины!
        Однако держать сердце набрата долго немог. Обарасхохотались.
        Может, где-то витали лыжные делатели получше Жога Пенька, ноздесь проних неслыхали. Люди снаряжались издалека, чтобы купить унего быстрые лыжи дляторных дорог илиохотничьи лапки. Сыновья уже помогали Пеньку плести снегоступы, аследы узнавали едва нелучше отца.
        Потом Сквара потянул носом воздух, удивился:
        - Ступень утренняя, адымом непахнет.
        - Может, сразу дальше пустились? - предположил Светел. - Тамвсего ничего…
        - Может, ипустились, - сказал Жог. - Вывот что, оба, тишкните.
        Зыка вупряжке вдруг заворчал, насторожил уши. Жогостановился, глядя вперёд. Потом нагнулся ксаням, вытащил свой лук инадел тетиву. Повесил направое бедро тул, открыл берестяную крышку. Сумерки сделали цветные перья одинаково серыми, ноЖог иощупью знал, гдекакая стрела.
        Онотстегнул потяг ипоставил сыновей тащить санки, асам взял Зыку, вышел вперёд.
        Левобережье - это несвоя чаща. Дома поокликам птиц, подальнему вою можно определить, гдевлесу человек. Идаже иногда - кто таков. Здесь всё нето, всёнетак. Здесь никакая предосторожность непомешает.
        Упоследней горки перед зимовьем ворчание кобеля перешло вглухой рык, злой иугрюмый. Жогпотянулся застрелой, ноубрал руку. Врагов впереди небыло. Только чувство беды, осязаемо плотное, какзапах. Походники молча, скорым шагом одолели последний подъём.
        Тёплые ключи журчали ибулькали, вызванивая свою мирную песенку. Надкипуном, одевая инеем сосны, вихрился густой пар. Больше ничего мирного наполяне небыло. Между родниками иприоткрытой дверью зимовья чистый снег обтаял ипотемнел. Посреди лужи, раскинув руки иноги, белело наготой женское тело.
        Сверху кнему бесстыдно ивластно приникло тело мужчины.
        Деждик Подстёга иего жена Дузья.
        Остолбеневший Жог узнал старинных друзей иуспел дико подумать, счего это они взялись «играть» неупечки, авхолодном снегу. Емупонадобилось мгновение, чтобы понять: супруги недвигаются.
        - Тётя Дузья… - заикаясь, выговорил Светел.
        Всетрое живо скатились сгорки. Ещёначто-то надеясь, побежали кПодстёгам. Надеяться оказалось поздно. Тела уже остывали. Кто-то, очень лихо управлявшийся ссамострелом, всадил меткий болт Деждику подлопатку. Потом добил ударом копья, точно лося наохоте. Женщине досталось всердце ножом. Собоих спороли одежду ибросили вснег, какнабрачное ложе.
        Вотивсе пряники…
        Между прочим, санки сподарками, почти такиеже, какуПеньков, стояли подстеной избушки совершенно нетронутые. Кто-то глумливо помочился наних, аполсть даже невзрезал. Этот кто-то пришёл неразбой творить - убивать ижелал всем послать прото весть. Один упряжной пёс лежал уполозьев, второй, похоже, вскинулся наврагов. Самострельный болт отбросилего, пригвоздил кбрёвнам. Тамон ивисел, распахнув пасть воскале последней ярости.
        - Ознобиша!.. - позвал Сквара вполкрика.
        Онпомнил: младший сын Подстёги нрава был неотчаянного. Ану влез сперепугу на ёлку да так там имёрзнет, несмея спуститься?..
        Никто неоткликнулся.
        Ознобиши неоказалось нивизбушке подлежаком, нинакрыше, нигде-нибудь заналедями.
        Жогвысек огня. Недлякостра, недляпечки - какая тут печка! Растеплил свечу, забранную стёклышком походного светильничка. Сквара, лучший следопыт, низко пригнулся кземле.
        Пенёк первым придумал ковать лапки ледоходными шипами, чтобы накосогорах, доблеска выглаженных ветром, нескользила нога. Онже взялся устраивать вплетёнке отверстие подноском валенка, чтобы свободнее качалась ступня. Наснегоступах убийц небыло нишипов, ниотверстий. Четверо явились издалека.
        Один вершил расправу, второй наблюдал, стоя уокраинных сосен. Может, держал самострел наготове, нотетиву неспускал. Двое других ещё прежде убития свели прочь Ознобишу. Малец уходил оглядываясь, правда, бежать непытался иподавно вдраку нелез. Сделав дело, первые двое тоже ушли.
        Тутвспомнишь, чембабка вдетстве стращала. Левый берег левый иесть, чего здесь доброго ждать!
        Жогссыновьями долбили мёрзлый снег складными лопатками, взятыми изсаней. Светел трясся икусал губы, нонехныкал. Семь лет назад он уже видел смерть. Очень близкую. Очень страшную. Такую, чтонесразу выдумаешь страшней.
        Дноледяной ямы застелили одеждой, собранной наполяне.
        Наполсти, взятой визбушке, перетащили Деждика.
        Уложили рядом жену.
        Скутали тойже полстью беззащитную наготу.
        Пепельные женские косы вузорных лентах замужества, растрёпанные, набрякшие кровью… Лицо мужчины, казавшееся сосредоточенным испокойным…
        Потом долго носили изключища мокрые камни, выворачивая какие потяжелей.
        Может, доберутся горностаи ивездесущие мыши. Нонеросомахи сволками. Амедведей здесь давно никто невидал. Этовременная могила. Воткончится праздник, уедет скотлярами Лыкасик, тогда иможно будет сложить Подстёгам честный погребальный костёр…
        Сквара что-то бормотал насчёт того, чтобы пройти последам ивыручить Ознобишу, носам понимал: пустошное мелет. Похитчики были воинами, наторевшими убивать. Куда против них лыжному делателю сдвоими мальчишками. Только самим сгинуть, чтобы Подстёгам нескучно было одним наЗвёздном Мосту.
        Кончив тягостный труд, походники уже нечуяли нирук, ниног. Аничего неподелаешь, пришлось вновь завязывать путца иуходить. Нездесьже ночевать, уосквернённых смертью ключей.
        Сквара повёл младшего ксанкам:
        - Садись, ятолкать буду.
        Светел вответ толи заскулил, толи зарычал. Отпихнул брата, пошёл сам. Жогмолча тропил.
        Они-то радовались готовому следу, они-то ждали встречи, тёплого ночлега иразговоров, аутром - весёлого, сприбаутками, совсем нетяжёлого последнего перехода…
        Ведатьбы заранее, каквсё обернётся.
        Аиведалибы, чтотолку?..
        Жогбеспощадно гнал ещё неменьше трёх вёрст. Сквара временами сменял отца. Светел тоже пытался, ноневыстаивал долго.
        Наконец Пенёк воткнул посох вснег.
        Взялся было зарыбу, нооставил. Ниукого горло непринимало.
        Сквара молча покормил пса. Наконец улеглись.
        Повозились впросторных кожухах, утянули руки измеховых рукавов. Заправили внутрь мягкие куколи: иворот замкнут, иподушка готова. Такисвернулись наснегу возле саней, словно вспальных мешках.
        Всёкаквпрежние ночи, данемного нетак. Мальчишки сразу заснули, Жог остался стеречь.
        Инетолько затем, чтобы никто непроспал погибельного онемения.
        УРыжика была мягкая-мягкая шёрстка: щенячий пух, ещёнепроросший жёсткой щетиной. Инесоразмерные, неуклюжие крылья снежными перепонками. Малыш кувыркался втёплом песке, ёрзал вверх пузом. Аодх всё боялся, неповредилбы хрупкие крылья. Друзья только учились внятно беседовать, номальчик ощущал весёлое удивление щенка. Тыже, мол, небоишься пальцы сломать, когда заухом чешешь?..
        Взрослые сука икобель кружили высоко внебе: что-то вдалеке привлекло их внимание. Синими-синими были глубокие небеса вроссыпи стоячих кучевых облаков…
        Смотретьбы вних исмотреть, пока возможность была.
        Солнце вдруг померкло. Гранитные скалы залукоморьем изкрасных сделались чёрными. Издали, стелясь поземле, ударили чудовищные лучи багрового, огнистого света. Сполохи, застревавшие назубцах крепостных башен, испускала великая туча, внезапно вставшая унебоската. Сберега моря она казалась мелко-бугристой, кактуго завитое руно, нонекоторым образом даже издали ощущалась неимоверная сила, ворочавшаяся внутри. Утучи небыло макушки. Онауходила куда-то внебо - сквозь небо - нанепредставимую высоту, прямо туда, гдепоночам горят звёзды. Дымный, чуть выгнутый хвост истаивал вдали неоттого, чторассеивался, просто вте горние сферы глаз человеческий уже проникнуть немог. Низтучи понемногу начинал оплывать… Растекаться настороны, заполнять окоём, набухать кровавым свечением… Медленно-медленно валиться прямо нагород…
        Пасть матери сомкнулась назагривке щенка. Кобель схватил зарубашку маленького Аодха. Громадные крылья снеистовой яростью гребли подсебя воздух. Симураны пытались разминуться сосмертью, стремительно мчавшейся наФойрег.
        Онибыли уже высоко, таквысоко, чтонедоставало воздуха нидлядыхания, нинаопору крыльям, когда палящая туча насела нагород. Онаклубилась итекла поземле, столь плотная, чтокуски холмов плыли икувыркались вней, точно поплавки вбурной реке. Огненное дыхание испепеляло всё сущее. Илес накорню, ибрёвна стен, иживую плоть. Попадавшееся напути даже невспыхивало - испарялось бесследно, лёгкими хлопьями, подлетевшими ккузнечному горну…
        Туча прокатилась надФойрегом, иФойрег перестал быть. Остались завалы мёртвого пепла, насухо выкипевшая гавань да кое-где каменные, точно облизанные, багрово светившиеся подклеты домов. Небо надостанками города дрожало отнепредставимого жара. Жардостиг высоты, гдеуходили прочь два симурана, иопалил им шерсть, носимураны продолжали лететь…
        Кобель впоследний миг успел прикрыть собой подругу иобоих детей. Полуослепший отнезримого пламени, ужепонимая, чтогибнет, оннесдавался. Несколькими бешеными взмахами сумел нагнать суку иопустить трёхлетнего Аодха ей наспину. Тотсразу вцепился, вжался всем телом вопалённую гриву. Подтянул ксебе Рыжика, вынутого изматеринских зубов… Какое-то время кобель ещё держался внизу, принимая насебя волну заволной смертельного жара. Потом перепонки наего крыльях пошли кровавыми волдырями ипочернели. Онстал проваливаться вниз, вниз, вниз, враскалённое небытие. Аещё через несколько невыносимых мгновений израненную суку подхватил испас могучий поток ледяного сивера, пытавшегося противостоять вселенской Беде…
        Светел ощутил падение вжуткую бездну ипроснулся, дрыгнув ногами.
        Ночная темень уже синела, понемногу рассеиваясь. Сквара сидел насанях ищипал себя, чтобы непадала нагрудь голова. Рядом, вытянувшись вснегу, спал отец.
        Еготретий отец после спасителя-симурана иседого величественного человека, носившего вволосах каменную звезду.
        Светел широко раскрыл глаза, стал смотреть наЖога иСквару. Так, словно унего ещё иэтих прямо сейчас хотели отнять.

«Надо было небом любоваться, пока оно неисчезло. ИОзнобиша, родителей обнимая, небось знать незнал, чтобольше недоведётся. Ая очём думал, когда атя сказал кланяться Вену?.. Вотвозьмут налетят… ссамострелами… тоже затридевять земель вневолю сведут… буду вспоминать, какпоследний раз оглянулся. Какнамаму серчал, чтозавалами привсех, точно маленького, гладила поголовке…»
        Совчерашних казней жаловалось всё тело, носон рассеялся безследа. Сквара заметил взгляд младшего, подобрался кнему, обогнув санки. Спросил шёпотом:
        - Опять приснилось, братище?
        Светел совсхлипом втянул воздух.
        - Янепопрощался… - кое-как выговорилон. - Перед Бедой…
        Ипотянул носом, отчаянно стиснув зубы.
        Сквара обнялего. Онбыл надва года старше. Светелу временами казалось, чтовдвое.
        - Никто тогда неуспел.
        Светел невыдержал, вцепился внего, ткнулся лбом вгрудь. Оночень хотел рассказать Скваре, чтохуже смерти боится потерятьего, атюимаму. Иещё, чтостанет лекарем ибудет всех лечить, чтобы подольше неумирали. Много чего хотел сказать, только слова наружу нешли.
        Сквара легонько встряхнулего, нагнулся куху:
        - Брат забрата, встань сколен…
        - Иненадо каменных стен, - проглотив горячий комок, также тихо шепнул вответ Светел.
        Этобыли их особенные, заветные слова, оклик иотклик, зовиотзыв. Светел как-то сразу понял, чтовсё будет хорошо.
        Сквара стащил слевой руки варежку:
        - Навот, лекарь, попользуй.
        Светел схватил его руку своими двумя инекоторое время гладил игрел. Науказательном пальце негнулся последний сустав. Сквара нешутя уверял: без«братища» весь перст так иотсохбы. Светел подозревал просебя, чтомать была права илекарь изнего никудышный, ведь сгиб так инезаработал.
        Поднявшись, Опёнки стали потихоньку начинать день. Сквара тонким лезвием снял кожу смёрзлого шокурового бока, поставил рыбину головой начистую доску иловко взялся стружить. Подошёл Зыка, уселся всторонке. Стал глядеть несытыми глазами, дотого умильно облизываясь, что, конечно, получил кусочек напробу. Светел тщательно размял зелёный ком горлодёра. Чеснок наКоновом Вене давно уже невызревал, номать ибабушка умели так квасить мох сводорослями изтёплых прудов, чтолюди узнавали истовый чесночный запах ивкус. Даже хвори зелёный чеснок отгонял настолькоже люто.
        Всёприготовив, разбудили Жога.
        - Ешь, атя, - сказал Сквара.
        Придвинул отцу горку самых жирных илакомых стружек: сгорба ипупка. Онинепросто вкусны. Онидают силу тому, ктосебя трудит больше других.
        Пенёк хмыкнул вбороду. Однако угощение взял.
        Рыбью шкурку икости скишками оставили наснегу, зверям здешнего Лешего.
        Надели напса шлейку-алык, такиневысушенную взимовье. Пристегнули потяг, двинулись дальше.
        Ледяной череп, прихваченный ночным морозом, былсущие кары. Светел сразу вышел тропить. Емутоже досталось немного шокурового жира, добрый вкус ещё держался ворту. Мать перед походом всё шпыняла Сквару, наказывала, чтобы вдороге младшенького необидел: вот, мол, ужоя тебе!.. Сквара улыбался, молчал…
        Аодх тогда ещё дичился вновой семье. Онсовсем незнал языка итрудно привыкал кчужому имени: Светел. Такхвалили его Пеньки, ненадеявшиеся правильно выговорить андархское рекло мальчишки. Золотоголовый, золотоглазый приёмыш таился вуглу, обхватив руками коленки. Вздрагивал отгромкого голоса. Живмя жил визбе, нешёл даже водвор. Всёбоялся, вдруг небо снова падать начнёт.
        Сквара показывал ему игрушечный лук, ноон ёжился ипрятал лицо.
        Когда все разошлись, Аодх начал оглядываться. Почти сразу приметил подсыпухой, возле самой божницы, одну изнемногих покупных вещей визбе, выставленную напогляд. Красивую голубую чашу стонкими стенками, сквозистыми напросвет.
        Дома было много таких чаш… Инетолько таких…
        Захотелось прикоснуться, погладить. Попросить чуда овозвращении неворотимого… Мальчик влез налавку, какмог вытянул руку, поднимаясь нацыпочки. Достал наконец… Движение вышло неуклюжим. Посудина закачалась. Словнобы потопталась наполице - иобманчиво медленно опрокинулась вниз. Аодх неуспел её подхватить.
        Чаши фойрегского дела незря славились прочностью. Она, может, иуцелелабы, угодив наберестяной пол, натолстые половики. Ноконечно, должно было случиться какесть худшее. Чаша попала натвёрдый край лавки искоротким звоном распалась надве почти равные доли.
        Аодх смотрел наних, придавленный немым ужасом. Вотвсё ипропало. Сгинуло насовсем. Расточилось…
        Вэто время изсеней вдверь сунулся родительский сын, Сквара. Аодх немного побаивалсяего, такого сильного, уверенного и… диковатого, чтоли, если сбылыми сверстниками равнять. Сквара увидел, чтопроизошло. Быстро глянул наприёмыша, взял обломок чаши. Выскочил вон.
        Почти тотчас снаружи донёсся сердитый крик матери.
        Сейчас войдёт, схватит винного и…
        Аодх, приученный, чтосправедливой кары небегают, зачем-то поднял другую половинку чаши, бросился через порог.
        Мать, красная отдосады игнева, голосила навесь двор, таская заухо Сквару. Тоткривился, прыгал сноги наногу, новырываться несмел.
        Аодх невнятно вскрикнул, побежал кним. Онзаливался слезами, показывал осколок итыкал себя пальцами вгрудь. Вот, вотя, казните!
        Мать обернулась. Тутже всё поняла. Выпустила намятое ухо, обняла сразу обоих итоежь расплакалась.
        Отец выглядывал изремесленной, держа вруках заготовку дляснегоступа. Дедушка закрывал утиный хлевок…
        Поздно вечером, когда все улеглись изатихли, Аодх пригрелся подбоком устаршего брата. Ивпервые задолгое время уснул спокойно икрепко.
        Онещё неумел понять: кактого нижелай, минувшее невернётся. Клади новое начало напепелище былого - вот единственный путь.
        Чашу отец склеил яичным белком. Онаитеперь отсвечивала голубыми боками, красуясь рядом сбожницей. Пеньки вшутку называли её братиной…
        Вгостях
        Зеленец, куда вёз подарки Пенёк, назывался просто ихорошо: Житая Росточь. Сразу видишь сильное ключище, занятое богатой, крепкой семьёй. Там, гдетёплое дыхание вара давало бой многолетней зиме, туман клубился стеной. Сероватые клубы неспешно ползли вверх, утекая внизкие облака.
        - Светелко, - окликнул Жог.
        Ондаже остановился. Светел подбежал, сготовностью кивнул:
        - Непойду вмыльню сними, атя.
        - Иты, Скварко, - продолжал отец. - Воробьи машисто живут, лакомо, ненам верста. Могут ласково принять, ноизагордовать могут…
        - Звигуры, - пробормотал старший, выговорив прозвище хозяев так, какпредпочитали они сами, наандархский лад.
        - Вотименно, - кивнул Жог. - Навас моя надея, ребятки.
        Светел повернулся идти, новсё-таки буркнул:
        - Чтоже вгости звать, чтобы смеяться потом.
        Жогнесильно шлёпнул его концом кайка пониже спины:
        - Аты, какпридём, покрепче молчи. Особенно когда котляры наедут. Илеворучье своё, смотри, неочень оказывай.
        Глаза уСветела стали круглые.
        - Нето заберут?..
        Сквара нахмурился:
        - Мыим так заберём…
        Брови унего были длинные ипрямые, гладкие увисков ипушистые кпереносью. Оттого хмурился он грозно, по-взрослому. Светел привычно икрепко надеялся назаступу старшего брата, новэтот раз вдруг подумалось: «Ознобише, поди, тоже так сказывали…»
        Пенёк твёрдо приговорил:
        - Горшок котлу нетоварищ! Мыникогда царям обязаны небыли, анынешним царевичам иподавно. Нимехами, никровью. Исирот, чтобы котлярам срук сбывать, унас неведётся, ненаш это обычай. Просто… Тебя нам вверили, чтобы наКоновом Вене возрос. Вотвелик поднимешься, самзасебя ирешишь. Адотех пор зачем людям языками болтать?
        Светел кивнул соблегчением. Отец был, пообыкновению, прав.
        - Хорошо, атя.
        Жог, спохватившись, окликнул:
        - Скварко! Штаны новые вздень!
        Когда-то давно, когда ещё светило солнце, Берёга Звигур приехал вправобережье набольшой торг. Привёз жену Обороху имладшего нату пору сынка. Ониуже знали, чтосудьба Лыкасику - котёл, царская чадь. Мать баловалаего, какумела. Идопестовалась беды: дитятко подавилось тестяным шариком, варенным вмеду. Женщина растерялась, начала уже выть… Суровая Ергa Корениха, Скварина бабушка, перехватила унеё малыша. Датак ловко тряхнула, чтошарик выкатился наземь.
        После оказалось, чтоВоробей доводился кровником Деждику, давнему другу Пенька.
        Стех пор левобережная семья водилась справобережной. Съезжались, правда, хорошо если раз вгод, если укого-то опять ладили торг.
        Походников заметили издалека. Втыне распахнулись ворота, Берёга Воробей сам вышел навстречу.
        - Здорово визбу, - какподобало, приветствовал его Пенёк.
        - Поди пожалуй! - ответил Берёга.
        Ониобнялись.
        Тёплый воздух целовал щёки. Вкожухах понемногу делалось жарко. Братья Опёнки смирно стояли усаночек. Утишали Зыку, чуявшего других кобелей. Зыка, сердитый нетолько втруде, нёсхвост копьём. Усебя расправу держал - издесь утвердится, если задирать станут.
        Народу водворе было полным-полно. Из-за спин хозяев игостей любопытно выглядывали чернавки.
        Глаза разбегались отобилия чужих лиц, ноЛыкаша Светел высмотрел иузнал сразу. Тот, ровесник Скваре, выглядел крепким, гладким, холёным. Недиво. Сколько помнил Светел, Обороха всё вздыхала, глядя насына, всёподкладывала ему кусочки послаще. Вчужой, мол, сторонушке ктоже сироте поднесёт?.. Небось совсем окормышем сталбы, новкотёл таких неберут.
        Хозяйка тоже выбежала водвор. Упыхавшаяся, снабрякшими веками. Звигурова земля была добрая, кругом дома ниснега, нигрязи, бросай валенки, радуйся босиком. Такведь нет. Сголыми пятками шастали одни чернавки. Хозяйка, понятно, первая выхвалялась достатком. Даже ухлoпота стояла вкрасных сапожках.
        - Будь здорова, каквода, тётенька Обороха, - вежливо поклонились Сквара иСветел. - Будь богата, какземля, плодовита, каксвинья!
        Оначто-то ответила, махнула рукой.
        Светел толкнул локтем брата:
        - Мукa! Настоящая…
        Повышитому запонцу тётки Оборохи всамом деле рассыпалась многоценная привозная мука. Ничего нежаль ради прощального почестного пира! Будут небось настоле правские блины спирогами, аповезёт - игорячие белые калачи…
        Светел проглотил слюну. Дома размалывали клубни болотника, высушенные впечи, анастоящей муки давным-давно невидали.
        Мать посунула Воробыша вперёд: идипоздоровайся.
        - АПодстёги разве несвами? - спросилон, толком неотведя черёд расспросам ожитье-бытье наКоновом Вене, омалой тётке Жиге-Равдуше ивеликой тётушке Коренихе.
        - Они… - ляпнул было Светел, нововремя прикусил язык.
        - Проних атя скажет, - выручил Сквара.
        Отец отсамого зимовья наказывал им, чтоб несмели портить Звигурам праздник. Хорошо, Лыкасик ничего незаметил. Кажется, мысли унего скакали белками подереву. Неуспевали ниначём скучиться. Ещёбы! Котляров ждали всего через день.
        - Жалко, - сказалон. - Вотбы пряничков привезли.
        Светелу было ещё жальче. Онуспел намечтать себе совсем другую встречу сВоробышем. Тотсминувшего лета какперемытился. Светел, пообыкновению, примерил увиденное насебя. Возьмёшься перебираться пером, если вся привычная жизнь вот-вот канет иутечёт… Ужепослезавтра Лыкашке, чего доброго, даже отдомашнего имени отрешиться велят. Страшно, голова вкруг!
        Исани сподарками разбирали нетак, какпредставлял Светел, затягивая перед походом шнуры. Думалось, лыжи прославленной Пеньковой работы поплывут порукам навсеобщее любование, атётка Обороха примется спрашивать, какпоступать счёрными камешками изплетёного коробка… Настал делу черёд, аВоробыш ксаням едва подошёл. Насей раз его сунул вспину отец.
        - Инекрасиво, даспасибо, - всё-таки обиделся Светел, ношёпотом, чтобы только брат слышал.
        Рассудительный Сквара пожал плечами иничего несказал, хотя обижаться следовалоему. Опрятные звёзды наснегоступах дляЛыкашки выплетал именноон.
        Правду люди говорят: гдеестно, тамтесно. Народу вЖитую Росточь съехалось столько, чтонестало места какое визбах, даже вклетях. Левобережникам хотелось приобщиться квеликому делу, взглянуть наандархов, ощутить себя частичками могучей древней державы.
        Берёга, вслух каясь, повёл Пеньков впросторный собачник. Надворные ухожи, предназначенные дляездовых собак, стали рядить лишь после Беды. Потому иназывали отлично отбылых псарен. Внутри было шумно инеочень тепло, зато просторно ичисто.
        Пристегнув Зыку, отец поманил хозяина дома всторонку, стал что-то тихо рассказывать. Звигур ахнул, всплеснул руками. Оглянулся намальчишек.
        - Водвор подите, - сказал им Жог. - Поиграйте.
        Снаружи впрямь неслись задорные оклики. Передний двор был полон ребятни: шлаигра в«вoрона». Хозяйский сын бегал вокруг, взмахивал руками, изображал хищника. Получалось, надо сказать, схоже. Время отвремени «ворон», каркая, бросался настайку малышни, пытался кого-нибудь сцапать. Дети свизгом шарахались, удирая подзащиту «клуши» - девчушки постарше.

«Курята» обернулись наскрип двери. Лыкасик воспользовался этим исцапал оплошного. Хватка вышла чересчур злая. Мальчонка трепыхнулся, заныл. Лыкасик его выпустил.
        - Нутебя совсем, хнюня. - Ивесело позвал: - Скварка! Иди, вороном будешь.
        Тотпроводил взглядом плачущего «курёнка»:
        - Не… Вороном нехочу.
        Девочка крикнула задорно, сосмехом:
        - Тогда клушей иди!
        Сквара улыбнулся:
        - Этопожалуй.
        Звигур закаркал, возобновил ловлю. Светел устроился вуглу двора исразу пожалел, чтоневзял изсаней веретено да кужёнку хорошо выбитой шерсти: наоснову, когда бабка сматерью затеют ткать. Отнепривычной праздности было тревожно. Светел знал себя слишком взрослым, чтобы бегать смалёхами, а«вороном» или«клушей» казалось чуточку боязно. Всторонке посидеть, оноверней будет.
        Лыкашу тем временем вовсе перестало спорить вигре. «Клуша» изСквары получилась, прокакую сказывают: засвоих цыплят лютый зверь. На«ворона» он вроде инеочень смотрел, нотот всё никак немог миноватьего. Апопытался сшибить силой - сам наелся земли.
        - Неворон, воробыш!.. - забила владоши девочка, спутавшая, кого собиралась подымать назубк?.
        Лыкаш озлился, отбежал, назвал Сквару диким дикомытом иушёл содвора.
        - Отгнездаря слышали, - пробормотал Светел, когда тот уже скрылся.
        - Могбы иуступить, - строго сказал Жог, вышедший соЗвигуром изсобачника. - Егопраздник.
        Сквара виновато улыбнулся:
        - Мог, атя. - Оглянулся намалышей. - Такэти… пискуны. Жалко…
        Жогдляпорядка дал ему подзатыльник иследом заБерёгой поднялся накрыльцо.
        - Смотри! - Светел вытянул руку.
        Снеба раздалось карканье.
        Пробив завесу тумана, состороны леса кусадьбе летел ворон-тоскунья. Неигорочный, взаправский. Большая птица, чёрная ссиневато-зелёным отливом понизу тела, высматривала добычу улюдского жилья. Блестела умными недобрыми бусинками, хрипло бранилась. Аиначе, мол, накаркаю вам смерть!
        Незачем вещуну летать через двор, темпаче впраздничный день! Сквара сдёрнул спояса пращу, выхватил изкармана голыш. Снаряд лёг вкожаное донце, закружился, взмыл.
        Ворон кувырнулся ввоздухе, испуганный камнем, свистнувшим нарасстоянии пяди. Каркнул последний раз, выправился, торопливо захлопал крыльями, уносясь обратно затын.
        Братья было заспорили, гдеискать голыш. Тутоказалось, чтозамальчишками наблюдали нетолько Жог иБерёга.
        - Мазила! - прозвучал насмешливый голос. - Вовин стрёх шагов попадёшь?
        Увхода водвор стоял парень вхорошей суконной свите итакихже штанах. Незнакомец был отменно сложён ивыглядел сильным. Светлые волосы убраны солба исколоты по-андархски, усыровно подстрижены, челюсть выбрита. НаКоновом Вене таких звали скоблёными рылами иговорили, чтоуних всей красы - одни скулы да усы. Ауэтого налевой скуле ещё икраснел недавний шрам, словно кто метил глаз ему выткнуть, дачуток оплошал.
        Сквара ответил:
        - Янепромазал.
        - Такубеди.
        Детина казался взрослым. Ноненастолько, чтобы почтительно слушать, чтоон нискажи. Сквара хмуро спросил:
        - Самчей будешь?
        - Лихарем люди зовут, - неочень понятно отмолвило скоблёное рыло. Ивдруг указало наСветела: - Сшиби унего сголовы лучинку - поверю.
        Сквара пожал плечами:
        - Даневерь.
        Взял брата заруку иушёл сним кЗыке всобачник. Нужно было ещё вынести оставшийся съестной припас вкаменный амбар, устроенный наморозе.
        - Рано пташка запела, какбы кошка несъела, - хмыкнул вслед Лихарь.
        Кошка вправду выскочила подноги, когда открыли амбарную дверь. Ноникого, конечно, несъела, метнулась, удрала кдому. Светел оглянулся заней. Бывая вгостях, онвсегда высматривал кошек. Надеялся увидеть похожую натех, которых помнил. Вего первом доме велась особенная порода - царская дымка. Светел нигде больше невстречал такой шерсти. Туманно-таинственно-голубой, какпредрассветная мгла надморем. Люди гордились, если им дарили котёнка…
        Здешняя кошка была, конечно, вовсе иная. Простенькая серо-полосатая сбелыми опрятными лапками. Светела удивило другое. Онанеподошла познакомиться, сразу порскнула прочь.
        - Нуего, Лихаря этого! - сказал он Скваре, когда шли обратно. - Саммазила!
        Старший брат удивился:
        - Тычто, обиделся?
        Глаза колют только правда сполуправдой. Полная чушь необижает, онасмешит.
        Изтумана высунулась чернавка. Кошка сразбегу прыгнула ей нагрудь. Девушка обняла любимицу, унесла взеленец.
        Добраться доверетён снова неудалось. Водворе набратьев Опёнков наскочила молодая Лыкашкина тётка слубяным коробом вруках:
        - Вклеть волоките!
        Сквара принял короб. Светел подхватил сдругого конца.
        - Вкоторую?
        Женщина указала рукой исразу исчезла.
        Кажется, последние дни вэту клеть безразбора сваливали всё подряд: пусть лежит пока, тамвидно будет. Втом числе - привезённые гостями подарки. Светел сразу рассмотрел дивные беговые лыжи. Онследил, какотец гнул их встанке, помогал обшивать камысами. Одна лыжа косо торчала из-за сундуков, вторая лежала наполу, придавленная большой кадкой, распор подевался неизвестно куда. Лапок совсем небыло видно, зато плетёнка счёрными камнями опрокинулась ираскрылась, целебные самородки высыпались напол. Братья поставили короб. Светел присел накорточки, стал собирать знакомые камешки.
        Сквара присмотрелся кочень красивой корзине, сплетённой изсоснового корня.
        - Материбы такую, - сказалон. - Ибабушке понравиласьбы… Вернёмся, надерём?
        Корень дляплетения теперь добыть было проще, чемлозу. Вётлы почти неросли, зато бедовников - накаждом шагу. Другое дело, чтобы управляться снеподатливым корнем, мочь впальцах требовалась изрядная.
        - Эй! - окликнул возникший напороге Лыкаш. - Глазы ямы, руки грабли! Нетрожь, нетвоё!
        Сдругой стороны двора пристально наблюдал Лихарь.
        Сквара обернулся кбрату:
        - Пошли.
        Хозяйский сын прищурился сквозь потёмки:
        - Аты там чего полные жмени набрал?..
        Светел так выронил камни, словно горячих углей черпанул.
        Воробыш злорадно пообещал:
        - Всёбатюшке расскажу!
        - Беги рассказывай, - кивнул Сквара. - Других дерут, тебе сидеть мягче.
        Лыкашка вдруг покраснел, сморщился… действительно убежал.
        Братья вышли изклети. Лыкаш ревмя ревел назаднем крыльце, мать его утешала. Рядом, комкая рукотёр, мялась сноги наногу Оборохина сестра, Облуша. Привиде правобережников она устремилась кним, замахиваясь ширинкой.
        Сквара, шедший впереди, нестал ниуворачиваться, низаслоняться ладонями. Остановился илишь прижмурил глаза, чаяшлепка. Емубыло непривыкать. Уматери он тоже выходил всегда вовсём виноват.
        Наказывать Жогова сына Облуша всё-таки постыдилась.
        - Идите-ткось, шатуны, поветь кпразднику помогайте светлить!
        Братья переглянулись. Уних дома сказалибы «идите-ка». Инесталибы помыкать детьми гостей, когда свои есть. Нуладно.
        - Пошли, жадобинка моя, тыуж посиди, полежи… - проводил их больной голос хозяйки.
        Опёнки бегом кинулись прочь. Хоть заходы скрести, лишьбы долой сглаз.
        Вечером, когда затеяли пир, просторная поветь, гдепрежде хранили назиму сено, мало нерасщелилась поуглам. Гости тесно расположились нановеньких, нарочно вытесанных скамьях. Чернавки сбивались сног. Детвора, своя иприезжая, толклась водворе. Один Лыкасик сидел среди взрослых, между матерью иотцом. Принимал почесть. Думать онём было чуточку завидно, однако местами меняться нехотелось.
        Когда наружу вытаскивали очередное блюдо собрезками, ребячья сарынь бросалась, несыто расхватывала куски. Сквара было сунулся добыть вкусного себе имладшему брату, новернулся смущённый. Толкаться заеду он неумел. Дома неприучили.
        - Какесть дикомыты, - засмеялась чернавушка-полугодница, та, которой нагрудь прыгала кошка.
        - Этивзяхари, - рассудила другая, постарше. Онауже носила понёву ицветную ленту вкосе. - Недашь - просят, дашь - бросят.
        Девки обидно засмеялись, скрываясь задверью. Унесли задва конца тяжёлый поддон созерком душистой подливы. УСветела запело вживоте. То-тобы славно корки макать…
        Онпроглотил слюну:
        - Иничего мы небросали!
        Сквара нахмурился:
        - Инепросили.
        Кошкина хозяйка вдруг выскочила обратно. Огляделась, торопливо сунула мальчишкам долблёную деревянную мису. Вмисе дымилась ячная каша. Правская, неизводорослей! Ибезскупости сдобренная той самой подливой!..
        - Спасибо, красёнушка, - поклонились братья.
        - Завкус неберусь, агоряченько да мокренько будет, - хихикнула девушка иснова исчезла.
        Опёнки вытащили изпоясных кошелей дорожные костяные ложки. Светел сперва забылся, взял левой. Потом спохватился, даже глазами посторонам метнул: невидатьли где Лихаря сего тревожащим любопытством? Тотвеселился среди гостей. Сквара, глядя намладшего, фыркнул и, наоборот, переложил ложку влевую руку. Такая уних водилась игра. Опёнки принялись заеду.
        Старшая девушка вынесла плошку свысокой стопкой блинов. Онаторопилась, ноотказать себе вудовольствии оговорить дикомытов всё-таки несмогла. Сквара какраз поднял глаза, иона ему улыбнулась:
        - Неешь масляно, ослепнешь.
        Сквара досадливо опустил ложку. Чтозарадость иным людям гордовать, обижая других? Особенно откого ответа неждут?
        Довольная чернавка заторопилась дальше, нозлой язык недовёл додобра. Усамой всходни девушка споткнулась наровном месте, вскрикнула… неудержала блинов. Упало - пропало! Шустрая ребятня, обжигаясь, мигом всё похватала.
        - Здорово тыеё, - похвалил Светел.
        Сквара моргнул.
        - Не, - сказалон. - Ятак неумею. - Подумал, рассудил: - Пошли, братище, нето опять кому подруку попадём.
        Была уже непроглядная ночь, когда веселье наверху помалу затихло. Вернулся отец.
        Сыновья неспали, шушукались, пощипывали сытого ивыгулянного Зыку.
        Жогобнял мальчишек, притиснул ксебе инестал ничего говорить.
        Отего рубашки пахло всем тем, чтотаскали наблюдах чернавки, дыхание отдавало пивом.
        Потом он сунул руку запазуху ивынул калач, припасённый сзастолья. Остывший, чуть-чуть помятый… новсё равно настоящий. Сразу пошёл дух, лучше которого небывает насвете.
        - Домойбы свезти… - вздохнул Сквара.
        Калачи, если сразу изгорнила да намороз, ещёнетакое путешествие выдержат. Ноэто коли угостят. Анеугостят - непросить стать.
        Жогразделил лакомство натрое. Животок сгубой - сыновьям, ручку - Зыке. Посмотрел нажующих Опёнков иприговорил, какорешённом:
        - Своих напечём, получше.
        Скоморохи
        Надругое утро ещё набрезгу проводили мужчин, снарядившихся кПодстёгам наих стылый погост. Едва они скрылись, какрассвет обратился вспять. Ссеверо-востока, цепляя лесные вершины, выползла непроглядная туча. Онадвигалась очень медленно, обещая навсегда накрыть Житую Росточь.
        Водворе стали шептаться. Многим уже казалось - это внуки Небес вняли Оборохиному молению, пытались отогнать котляров. Ну… Совсемих, конечно, неостановишь, нохоть задержать…
        Другие неверили шёпотам, потому что летом часто бывают такие ненастья. Идаже вьюги хуже зимних.
        Скоро надзеленцом пошёл дождь. Утоптанный двор сразу размок. Вместе скаплями сквозь купол тумана проваливались сырые липкие хлопья.
        Всамый разгар непогоды утына снова поднялась суета. Наторной дороге, чтотянулась вюжную сторону, появились большие крытые сани, запряжённые косматыми оботурами.
        УВоробыша аж щёки позеленели. Неиначе котляры? Уже?!
        Ноэто оказались некотляры.
        Оболок саней, остановившихся напоследнем снегу, былповаплен многими красками. Радость иудивление глазу среди серого да чёрного подвечно пепельным небосводом. Напередке кутались вшубы два седых человека. Один - лысеющий середович, второй - белым-белый дединька. Из-за стёганой полсти выглядывала рыжая кудрявая девочка.
        - Мылюди почестные, скоморохи проезжие, - громко объявил середович. - Будем петь, гудить, народ веселить.
        - Что, сильно играть собрались? - подбоченилась Обороха, вышедшая встречать незваных гостей. - Знаем мывас, объедов, почужим застольям шатунов!.. - Подумала, добавила сторжеством: - Аивеселье наше вчера было, опоздалты, потешник!
        Онапоправляла бисерный пояс, чтобы никто несомневался веё праве решать. Вымокшие чернавки держали надхозяйкой большую рогожу, сшитую углом. Здесь, запределами зеленца, покрышка быстро тяжелела отснега.
        Намордах оботуров таял иней, принесённый смороза. Изноздрей вырывались облачка пара.
        Скомороший вожак, которого, надо думать, виных местах ещё нетак привечали, ответил сдостоинством:
        - Играть-то будем, нарадость людям, асилком смотреть незаставим, никому хлопот недобавим. Ктодобром отблагодарит, тому испасибо.
        - Ладно, заезжай, всёравно тебя ипестом вступе неутолчёшь, - смилостивилась хозяйка. Нотутже строго предупредила: - Смотримне, вздумаешь баловать, живо путь покажу.
        - Мылюди почестные, - повторил скоморох. - Неощеулы какие.
        Косматые быки влегли вупряжь и, упираясь раздвоенными копытами, потащили сани сквозь туман, наголую землю.
        Здесь скоморошню взяли вкольцо ребятишки имолодятник, даже взрослые, ктонеушёл взимовье.
        - Прозываюсь Кербoгой, устал немного, - сказался середович. - Этомоя дочка Арeла, всюду поспела, адедушка унас Гуд?м, ужвы поласковей сним.
        Словно желая пояснить своё прозвище, старик вытащил длинную пилу. Вего ловких руках она согнулась, задрожала, запела. Ктому времени, когда оботуры остановились утына, мелюзга уже тянула вместе спилой всем известную песенку, девочка метала изладони владонь сразу пять раскрашенных колобашек, аКербога рассказывал мужикам новости, подхваченные вукраинных городах Андархайны.
        Послушатьего, жить там было весело. Наместники бдели вполглаза иоглашали указы, составленные толи попивая вино, толи после ссоры сженой. Вхрамах молились овозвращении небесного света итак говорили проэто, словно торгуя небесные сферы заподношения верных. Купцы то по-настоящему смело дрались сквозь дебри одичавшей страны, тостервенели, пытаясь семь шкур содрать затовары, чтолюбому нужны. Воры знай себе плутовали, даже дубинки один удругого крали, потом - корчились подкнутом, проклиная накровавой кобылевсё, чтокрадьбой накопили. Работящий народ, оттолмачей допалачей, правил всяк своё ремесло, мздоимцам назло, сухмылкой слушал священство ипридерживал кошельки.
        Аждатьли порядка встране, если праведный царь сближним домом пропал внебесном огне, покинув державу отцов натретьестепенных царевичей, занятых грызнёй из-за венцов?
        Кербоге внимали жадно, мужчины смеялись, девки повизгивали. Речи скомороха словно приоткрывали дверцу внезнакомый ияркий мир. Тамстояли большие города, авних жили невиданные здесь люди: властолюбивые вельможи, бесстрашные воины, святые жрецы…
        Волей-неволей поглядывали наВоробыша. Ужезавтра все разъедутся подомам, вобычную жизнь. Необыкновенного мира израссказов Кербоги причастится только Лыкаш. Назовётся новой ложкой вкотле. Получит настоящее андархское имя. Натореет вумениях, окоторых даже неслышали вЛевобережье. Таков котёл! Сиротки становятся полководцами, выходят всоветники придержавноимённых мужах. Может, всего через несколько лет иЛыкасик встанет наслужбу ккому-нибудь извысокостепенных людей, оком так складно бает заезжень… Истрашно, изавидки берут!
        Братья Опёнки стояли поодаль, прижавшись пододной широкой рядниной. Понятно было невсё. Толькото, чтовечерять изсвоих припасов странникам наврядли придётся. Тех, ктовеселит народ складными разговорами, дакугощению непозвать?..
        Несомненно, потешники былибы рады немедля затеять хоть малое представление, зарабатывая пироги иподарки. Однако непогода разошлась уже так, чтоначало заметать даже двор.
        Лыкасик продержался ускоморошни дольше иных.
        - Акочет плясать будет? - спросил он Кербогу.
        Братья навострили уши. Онитоже разок видели наторгу, какподзвуки дудочки прыгал, кружился, задирал лапы петух.
        - Нет, - покачал головой Кербога. - Такого недержим.
        - Былодин, даслопали, пока сюда топали, - засмеялась девчушка.
        Северной речью отец сдочерью владели очень неплохо. Хотя налицо были, какиГудим, чистые андархи.
        - Ну-у… - разочарованно надул губы Воробыш.
        Емухотелось, чтобы наего праздник собралось всё самое дивное изнаменитое, чтонасвете ведётся.
        Когда почти все разошлись, Опёнки наконец подобрались ближе квозку.
        - Авы почто? - неслишком ласково повернулся кним Кербога. Теперь было видно, чтоон иправда устал. Куда сильнее, чемобъявлял вслух. Хорошо, если невсю ночь погонял оботуров, опаздывая навеселье. - Других дел нету, опричь какглазеть?
        Сквара вытряхнул забитую снегом ряднину.
        - Дамы неглазеть пришли, - сказалон. - Малоли, сдороги чем пособить… Высдедушкой старые, адевка соплива.
        Девчонка фыркнула:
        - Самсопуля!
        Сквара фыркнул вответ:
        - Несопуля, асопливец. Толку незнаешь по-нашему, атудаже, браниться.
        Вожак скоморохов прищурился, взгляд был зоркий ипристальный.
        - Давы дикомыты никак? - спросил он затем. - То-то, смотрю, ихижа вам нипочём! Долго добирались?
        - Не, - сказал Сквара. - Двеседмицы всего.
        - Апрозываетесь как?
        Сквара ответил гордо:
        - Опёнками, лыжного источника сыновьями, Жога Пенька. Меня Скварой хвалят, аего Светелом.
        - Братья, чтоли? - удивился Кербога. - Вотуж схожи так схожи!.. Прямо близнецы, бровь вбровь, глаз вглаз… Слышь, меньшой, твоя мамка вАндархайне часом негостевала?
        Светел вздрогнул. Сквара нахмурился, дерзко проворчал:
        - Мамка дома сидела. Авот отец, случалось, гостил.
        Оннеповсякому поводу открывал рот, но, если уж открывал, мало никому неказалось.
        Кербога так хлопнул себя победру, чтосмокрых штанов полетели брызги.
        - Тебе, парень, народу означено глумцом быть! Апоехали снами?
        Оннастолько легко ивесело произнёс эти слова, чтоневозможное намиг стало возможным.
        - Не, - помотал головой Сквара. - Ялыжи буду уставлять, какатя.

«Ая - всех лечить», - добавил просебя Светел, нодумалось ему совсем продругое. Уехать соскоморохами. Увидеть далёкие города. Побывать всамой что ниесть коренной Андархайне, близ Фойрега. Авдруг где-нибудь там…

«Вотвелик поднимусь…»
        Кербогаже спробудившимся любопытством разглядывал стоявших перед ним мальчишек. Одинаковыми убратьев были разве только пятна подглазами инащеках. Покусы мороза, гдеплящей зимой меховая харя примерзала кживой коже. Старший, худоватый, носильный, доброго плетева, выглядел истинным северянином. Прямые волосы цвета чёрного свинца, носстонкой горбинкой, белая кожа. Глаза подстрогими бровями - очень светлые, впрозелень голубые, точно камни верилы. Паренёк был так хорош, чтоего непортила ничелюсть, немного выдвинутая вперёд, нидаже шрамик влевой брови, отчего та казалась надломленной. Младший… Рыжаком его нельзя было назвать. Однако волнистые кудри вместо обычной желтизны горели дивным огненным золотом: гнездари называли такие волосы рудо-жёлтыми, адикомыты - жарыми. Иглаза были некарие, неореховые, переливались густым медовым расплавом…
        - Эх,ребятёнки, былибы вы постарше годков напять! - вырвалось уКербоги. - Ябы нарочно длявас кощуну сложил. ПроБога Грозы иБога Огня…
        - Этокак?.. - пискнул младший.
        Кербога, неслушая, переводил взгляд содного надругого:
        - Только именабы вам наоборот… Сквара - это ведь по-вашему «пламя»?
        Братья переглянулись. Первое имя Светела тоже означало огонь.
        - Отцу сматерью лучше знать, - буркнул Сквара.
        Кербога, неожиданно вдохновившись, щёлкнул пальцами:
        - Ачто пять лет ждать? Боги небось несразу бородатыми родились…
        Этоон произнёс по-андархски, наполовину намеренно. Маленький правобережник попался. Понял сказанное инесумел того скрыть. Сообразил свою оплошку, почему-то перепугался.
        Старший нанего покосился. Выговорил неожиданно правильно:
        - Намли неразуметь, какмолвят великие соседи!
        Мокрый снег продолжал сыпаться наголовы. Кербога отряхнулся, смешно, почти по-собачьи.
        - Вотчто, ребятёнки, недосуг болтать! Взялись помогать, помогайте, анет, немешайтесь! Соботурами управляться умеете?
        Когда братья внадежде поесть сунулись кповарне, доброй девушки нигде небыло видно. Посчастью, злая чернавка тоже куда-то ушла. Лишь пожилая стряпка беседовала сгосударыней-печью. Пламя негромко рокотало, облизывая глиняный свод, последняя закладочка дров разваливалась позванивающими углями. Всеголоса отдавались подкуполом, сливаясь впочти осмысленный ропот. Прозрачный голубоватый дым извергался изустья, чтобы обтечь наверху завёрнутые вмох лопасти мяса. Потом выгибался, падал вкрохотное задвижное оконце.
        Печь дышала теплом. Даже спорога было видно, чтосажа насводе почти вся выгорела. Скоро пламя иссякнет, оставив рдеющую стихию углей. Тогда стряпка скутает печь. Тапомалу утихомирится, выстоится, слегка отдохнёт… Ихоть опять бросай внеё калачи. Апотом сажай гуся, чтобы дошёл квечеру. Иещё завтра горнило вохотку будет томить кашу, зелья, мясные хрящи… Какнезахлебнуться слюной?
        Стряпка неглядя взяла длинный ухват, поддела тяжёлый горшок, перенесла напечной верх. Темже ухватом ловко сдвинула крышку прогара. Говорок печи сразу изменился, окрашиваясь волнением. Вдыхало прозрачной струёй вырвалось пламя, затрепетали ввоздухе искры. Горшок скрежетнул глиной оглину, плотно сел вотверстие, перекрыл выход драгоценному жару. Огонь деловито вздохнул, вновь повёл речи очём-то домашнем идобром.
        Мальчишек снеодолимой силой тянуло кпечи.
        Онитак привыкли кснежным ночёвкам, чтосчастьем был даже холодный собачник. Хоть ветер неподдувает. Иледяной дождь неначинает среди ночи вмораживать внастыль… Атут!..
        Откуда-то выскочила приспешница, сразу сунула братьям поплетёнке длядров:
        - Ну-ка живой ногой заполеньями, пендери!
        - Тыгрейся, - сказал Сквара брату. - Янатаскаю.
        Светел надулся, крепко схватил плетёнку, побежал следом заним. Гдедровник, ониуже знали.
        Таскать пришлось порядочно: неменьше полусажени. Прозапас, чтобы вылежались всухом тепле игорели споро ивесело. Когда раскрасневшиеся братья вернулись споследними бременами, вповарне их встретили горькие слёзы.
        Добрая девушка, чтонакануне поднесла им каши, давилась инадрывалась, съёжившись вуголке. Оначто-то укачивала наруках. Светел, приглядевшись, заметил серенький хвост.
        Братья поставили плетёнки, подошли.
        - Даймнееё, - сразу сказал Светел. Протянул руки.
        Чернавушка подняла мокрое лицо, оглянулась, ничего непоняла.
        - Дайему кошку, - сказал Сквара.
        Девушка почему-то поверила. Всхлипывая, бережно уступила Светелу любимицу. Светел взял податливое тельце, селнадрова.
        Кошка, изувеченная жестоким пинком, была ещё жива, ноогонёк дотлевал. Онслабел иеле держался, грозя изникнуть совсем. Светел потянулся кнему, обнял своим пламенем, ровным исильным. Тутже вспомнилось, какугасал огонёк дедушки Корня. Светел тоже пытался его удержать, нодедушка был совсем ветхий, аСветел - маленький. Теперь он вырос.
        - Ой,мамоньки! - вдруг испугалась стряпка.
        Онауслышала, каксловнобы закашлялась печь. Нагнулась проверить… Увиденное вгорниле кому угодно могло дать напужку. Поленья прогорели ещё невполне, новесёлый рыжий огонь почему-то опал синеватыми язычками. Ониедва озаряли свод. Женщина взялась дуть вугли.
        Кошкин огонёк перестал меркнуть. Ободренный, обласканный, онзаплясал, ухватился, начал уверенно разгораться. Светел улыбнулся иотступил, выпуская его радоваться наволе.
        Печь рявкнула. Огонь так ипланул всамый свод, даже пыхнул изустья, опалил брови стряпке. Женщина отшатнулась, грузно села напол, запоздало прикрываясь руками. Сквара бросился поднимать.
        Кошка подняла голову, тихо мяукнула, потёрлась мордочкой оладонь.
        - Аты плакала, - сказал Светел чернавушке.
        Имысленно поклонился печному огню: «Спасибо, братейко!»
        Ужехорошо заполдень вернулись мужики, ходившие наПодстёгин погост. Детвору стало неотогнать отизбы, гдерассказывали ирядили. Братья Опёнки втолкотню опять неполезли. Была охота слушать докучливое нытьё Лыкаша, раздосадованного, отчего санки стёти-Дузьиными пряничками непривезли.
        - Придёт атя, расскажет, - решил Сквара. - Давай опять кскоморохам!
        Светел обрадовался. Емунетерпелось ещё посмотреть надевочку, метавшую пёстрые колобашки.
        Онитолько заглянули всобачник. Сквара хотел проведать Зыку инавсякий случай взять изсанок кугиклы, вдруг пригодятся.
        Внутри, ксвоему неудовольствию, братья вновь увидели скоблёное рыло.
        Лихарь стоял возле их санок содним изгостей, приехавшим набольшой упряжке. Обаразглядывали Зыку. Близко, впрочем, неподходили, потому что безхозяев кобель знал себя охранником истановился суров.
        - Слышь, малый? - обернулся гость кстаршему Опёнку. - Может, пустим сБурым? Всёзабава.
        - Выводи пса, - поддержал Лихарь. - Какраз снег перестал.
        Сквара отмолвил неприветливо:
        - Бурый ему лапу прокусит, тынам санки через Светынь повезёшь?
        - Ая тебе очём, Поливан? - обернулся Лихарь кмужчине. - Дикомыты иесть, учтивиться состаршими неучёны.
        Гость покачал головой, неспеша сердиться:
        - Малый прав. Этомы стобой неподумавши разлетелись.
        Взял Лихаря заплечо, увёл вон. Братья переглянулись, сели пообе стороны Зыки идолго нерешались уйти, словно кто только иждал безних обидетьего.
        - Ончей, Лихарь этот? - тихо спросил Светел. - Скем пришёл?
        - Незнаю, - сказал Сквара. - Тоодних держится, тодругих… Ладно, братище. Вотпроводим завтра Лыкашку, идомой.
        Вбольшом шатре, примыкавшем кболочку саней, стучали молотки. Двое парней, заглянувшие помочь, подначалом деда Гудима возводили деревянную подвысь.
        Лежачие доски нужно было сажать надеревянные гвозди внепременном порядке, чтобы посередине вышел четырёхугольный лаз, только вскочить человеку. Всторонке стояла деревянная западня.
        Нужно было видеть, какобъяснял Гудим работу парням. Непроизносил нислова, обходился движениями рук иулыбкой. Улыбка унего была очень славная. Аруки толковали понятней, чемуиных вышлобы словами.
        Светел несразу, новсёже набрался смелости кнему подойти:
        - Дединька, аначто прорубь?
        Гудим хитро посмотрел нанего… ивдруг зашагал наодном месте, тревожно озираясь, словно чая погони. Заметил кого-то - ивнезапно присел, какпровалился. Немного обождал… Выпрямился неожиданно ловким движением, схватившись заневидимые края. По-прежнему несходя сместа, машисто ивесело зашагал дальше, посмеиваясь надодураченными преследователями.
        - Ухты!.. - сказал Сквара.
        - Дединька, ачто неговоришь? - спросил Светел.
        Гудим коснулся пальцами губ, виновато развёл руками. Дескать, радбы, данемогу.
        Светел почти решился спроситьещё, новэто время пособники начали что-то делать вкриво. Почтенный скоморох мигом забыл омальчишках, устремился навыручку.
        - …Брови утебя дугами: тычувствуешь, чтосердце велит, - негромко доносилось изугла. - Сидят высоко: другим людям незачем знать твоих помыслов… - Прилучине одна против другой расположились кудрявая Арела истаршая лихая чернавка. - Утебя маленький нос: тыдумаешь отом, чего тебе хочется сегодня…
        - Адлинный былбы? - неиначе вспомнив кого-то, спросила вдруг та.
        - Тогда ты больше думалабы отом, чтозавтра случится.
        - Вотещё нужда была, - хихикнула чернавка. - Яитак знаю, чтозавтра будет. Толкуй дальше!
        Арела поудобнее повернула её ксвету лучины.
        - Утебя невелики уши: тебя занимает невсё, чтомогут люди сказать, новажного длясебя ты непропустишь…
        Светел невольно задумался отом, какустроено его собственное лицо ичто могут значить лоб, щёки, губы. Емудаже захотелось сесть против Арелы, чтобы она дала смысл каждой черте. «Нуда! Такого небось натолкует, самсебя знать незахочешь…» Будь здесь мама, погрозилабы пальцем: боишься правду услышать! Мама была далеко, авсё равно стало обидно. Может, оттого, чточастица истины вдодуманных словах всёже была?
        Из-за притворённой двери оболока глухо звучал голос Кербоги. Недело слушать, очём говорят задверьми, но, если слух обостряется сам собой, каксним совладать?
        - Посмотри, насколько разнятся его ладони! Этозначит, чтотвоему сыну предстоит удивительный путь. Видишь маленькие морщинки, здесь ивот здесь? Онбудет радовать наставников, сумеет вполной мере постичь их науку. Аэта бороздка гласит, чтоон проживёт ещё немало лет…
        Братья Опёнки переглянулись, навсякий случай отошли подальше.
        Спустя некоторое время голос Кербоги смолк.
        Чернавка оглянулась, сунула Ареле вкусно пахнущий свёрток иудрала вон, пока хозяйка невидела.
        Юная толковательница посмотрела наСветела.
        - Тебе тоже поличику погадать? - ехидно спросилаона. - Или, может, поладони? Яиполадони умею…
        Светел поспешно спрятал руки, замотал головой. Хотелось юркнуть забрата, нонепридевчонкеже.
        - Атянеблагословил, - степенно отказался Сквара.
        Арела наставила палец наобоих сразу:
        - Всех нарусь выведу, всёкакесть покажу…
        Светел спросилеё:
        - Чтопетуха недержите, чтобы людей плясками забавлял?
        Девчонка посмотрела нанего едвали несжалостью:
        - Азнаешьты, каких охотники учат?
        - Незнаю, - сказал Светел. - Псов учил взапряжке ходить, акуры унас давно неведутся.
        Арела проговорила зло иотрывисто:
        - Нажелезный лист ставят, чтоб соскочить немог, аснизу горшок суглями. Сами надудке играют. Онлапы вскидывает - больно! Такнесколько раз, ион потом, какдудку услышит…
        Стукнула дверь. Вышла довольная Обороха, заней сын. Последним появился Кербога.
        - О,кто пришёл! - обрадовался он братьям. - Ну-ка, полезайте наподвысь! Видели когда-нибудь лицедейство?
        - Нет, - мотнул головой Светел.
        - Атясказывал, - проговорил Сквара.
        - Значит, - рассудил Кербога, - сумеете сообразить, чтокчему. Ты,старшенький, будешь Богом Грозы, аты, меньшой, - Богом Огня. Настал день Беды…
        - Абатенька благословил? - ядовито осведомилась Арела, нобратья смотрели только наКербогу.
        - Настал день Беды, ивы обороняете Землю!..
        Сквара напряжённо свёл брови:
        - Этокак?
        - Атак, - немного подумав, объяснил скоморох. - Люди, глядящие напомост, должны увидеть братьев-Богов, готовых непощадить себя ради смертных. - Илукаво усмехнулся: - Конечно, показать невсякий сумеет…
        Умальчишек разгорелись глаза.
        - Наставляй, дяденька Кербога. Какнам кощунить?
        Кербога нарадоваться немог наОпёнков. Младший вспыхивал, искрился, пылал каждым движением. Старший, более суровый исумрачный, какбудто таил допоры исизые молнии, ияростный гром. Асколько смеха жило вглубине глаз!.. Правду люди говорят: низачто неугадаешь, вкаком краю что найдёшь! Скоморошина рождалась шажок зашажком, слово засловом, изничего, понаитию… Старик Гудим принёс широкие андархские гусли, тихонько взялся заструны.
        - Грозу, - самозабвенно бормотал Кербога, расхаживая перед помостом. - Слезy… доползу…
        Мальчишки благоговейно внимали. Врядли они умели постичь, какое чудо творения вершилось уних наглазах. Однако чудо отэтого меньше нестановилось.
        Созвучие всё ускользало. Братья начали переглядываться. Вглазах уобоих плескалось шальное веселье.
        - Втазу, - нахально шепнул Сквара. - Привезу…
        - Ятебя, охаверника! - рявкнул Кербога. Тутего взгляд вдруг остановился, онщёлкнул пальцами. - Небес бирюзу! Вот!..
        Иони ввосторге повторили кощуну ссамого начала.
        Внимательная Арела подсказывала слова, если отец забывал.
        Опёнки метались понастилу, прыгали через прорубь, заполошно размахивали руками.
        Озарился, запылал тёмный лес…
        Проломила все покровы Небес,
        Метя Землю извести навсегда,
        Тали чёрная, чужая звезда…
        Гусли прокричали горестно итревожно.
        Сквара огляделся, встал какврытый, взял брата заплечо.
        БогГрозы промолвил Богу Огня:
        «Полегла, похоже, наша родня!
        Судьбы пишутся наскорбном листе:
        Братец Солнце запропал втемноте,
        Тяжко ранены иМать, иОтец,
        Даинамбы неизгаснуть вконец!
        Примем битву упоследней черты
        Мыстобою, младший брат, яиты!»
        Сквара иСветел плечом кплечу разили стругаными мечами. Стаким пылом игневом они махом разогналибы любых супостатов, ногусли Гудима стонали всё обречённей.
        Беспощаден был отчаянный бой.
        Старший брат закрыл меньшого собой…
        Сквара широко шагнул вперёд, схватил Светела, убрал заспину.
        «Сбереги себя, Огонь, сбереги!
        Чтоб нестыли улюдей очаги,
        Чтобы мир непогрузился вотьму -
        Заобоих нас я раны приму…»
        Гусельная струна прозвенела отпущенной тетивой. Сквара уронил деревянный меч, преувеличенным движением схватился загрудь, медленно осел наколени. Светел вужасе простёр кнему руки, нобрат его отстранил.
        «Тынеплачь помне, меньшой, невелю!
        Пусть накинули нашею петлю,
        Пусть согнут меня ярмом доземли
        Инадежда потускнеет вдали,
        Пусть туман затмит Небес бирюзу -
        Гдета цепь, чтоб удержала Грозу!»
        Сквара упрямо поднял голову, глаза горели. Привстав наодно колено, онвоздел руки ирезко, сусилием развёл, словно вериги порвал. Светел потрясал двумя мечами, стоя унего заспиной.
        Гусли Гудима скорбели, ирадовались, иобещали победу.
        Кербога разошёлся неменьше мальчишек. Жаль было одного: врядли здешний люд увидит то, чтосейчас видел наподвыси скомороший вожак. Завтра появятся котляры, небось станет недовеселья. Даинеперед котлярами такое играть. Апотом правобережники уедут домой.
        Нуничего. Удосужитьсябы сутра повторить. Может, запомнят, ксебе наКоновой Вен увезут.
        Гудим несразу отложил гусли, всёласкал их гибкими, сильными, совсем нестарческими руками. Вдохновение, подаренное кощуной, выдалось таким высоким исветлым, чтоникому незахотелось просто так его отпускать.
        Старший Опёнок вдруг спохватился, вытащил припасённые кугиклы. Выложил наладонь все пять цевок, подровнял, обхватил, стал подыгрывать гуслям.
        - Девичья снастишка, - тутже подметила неугомонная Арела. - Усестёр небось отобрал?
        Сквара какнеуслышал. Прикрыв глаза, водил кугиклами урта, подпевая переборам струн.
        - Глянулся тебе Бог Грозы, - сказал Светел.
        Онбы предпочёл, чтобы она всё подмечала иязвила неСквару, аего самого.
        - Иникто мне неглянулся, - покраснела девчонка. Нохоть замолкла.
        Кербога вновь подумал, что, кажется, далопрометку, приписав яркую даровитость одному младшему. Старший дикомыт играл по-настоящему хорошо. Скоморох улыбнулся:
        - Чудовые дела… Ятоже слыхал, чтоувас вПравобережье бабы неберутся загусли, амужики - закугиклы.
        Это, кстати, была правда святая.
        - Такбабушка заним сперва свеником, апосле смирилась, - расхвастался Светел. - Только он удевок неотбирал, самсмороковал, какполюбилось. Онвсе песни знает! Колыбельную мне сложил, вот. Ямал был…
        - Помне, исейчас отгоршка два вершка, - фыркнула Арела.
        Светел неостался вдолгу:
        - Малгоршок, дасердит. - Ипосоветовал: - Несмотри высоко, глаза запорошишь. Тожеещё, невеста!
        Оназло сощурилась:
        - Если хочешь знать, уменя суженый непендерю лесному чета…
        - Пиявка рыжая! - сказал Светел.
        - Самрыжий!
        - Цыц, ребятёнки! - окоротил обоих Кербога. - Аты, старшенький… Чтозаколыбельная? Сыграешь?
        Сквара кивнул, снова поднёс кгубам кугиклы изаиграл.
        Гудим немного послушал, взялся тихо вторитьему.
        Сквара вывел напев очень просто, безтрелей ииных украшений, априпесню неожиданно спел голосом. Светел даже вздрогнул, нозаветные слова тот приберёг.
        Брат забрата - хоть вогонь!
        Моего меньшого нетронь…
        Кербога спросил, помолчав:
        - Правда, чтоли, самсочинил?
        Сквара кивнул.
        Кербога помолчалещё.
        - Авсю песню сословами споёшь?
        Сквара смутился:
        - Других слов нету… только припесня.
        - Апробовал?
        - Всякий спляшет, данекакскоморох, - пробормотал Светел.
        Кербога повернулся кнему.
        - Запомни накрепко, детище, - выговорил он сурово. - Неттаких слов: «немогу». Есть слова «я непробовал» и«я плохо старался». Если якобы неможешь чего, значит небольно-то ихотелось. Люди горшки обжигают, малыш. Простые смертные люди! Инепозволяй никому гвоздить тебе, будто длякаких-то дел нужно божественное рождение… Аты, маленький песнотворец, вотчто. Продашь мне этот напев?
        - Какпродать? - удивился Сквара. - Унас, если песня люба, еёперенимают да сами поют…
        Кербога кивнул:
        - Тогда давай так. Тымне голосницу подаришь, ая тебе слова кней подарю. Идёт?
        Сквара задумался дотого напряжённо, словно его подговаривали сбыть нажитое прадедовскими трудами. Всем известно: скоморохи нетолько глумцы, ноиплуты изрядные. Однако зачембы хитростью выманивать то, чтотебе итак отдают?..
        Инаконец Сквара кивнул: хорошо, мол.
        - Идите-ка, ребятёнки, погуляйте пока, - распорядился Кербога.
        Мальчишки послушно соскочили сподвыси, пошли вон изшатра. Сквара уже прятал кугиклы, когда скоморох вновь окликнулего:
        - Атебе говорили, парень, чтоутебя голос крылатый?
        Братья даже остановились.
        - Этокак?.. - подозрительно спросил Сквара.
        - Атак, чтокругом сорок человек будут петь, атебя всёравно будет слышно.
        Сквара недоумённо свёл брови ивместе соСветелом вышел прочь.
        Снаружи густели долгие летние сумерки ивисел толи мелкий дождик, толи туман. Братья бестолково имолча потоптались утына, взялись бродить подворам. Ребятня опять вочто-то играла, насей раз, кажется, в«шегардайского коня». Звали ксебе, ноОпёнки посмотрели сквозь сверстников, побрели дальше. Уобоих подногами ещё пружинили старинные доски, помнившие небось такое… истолько… «БогГрозы промолвил Богу Огня…» Рядом сподобными чудесами вчерашние забавы казались пустыми искучными. Может, скоро это пройдёт, нопокамест утвердиться наземле каждодневности что-то неполучалось.
        Аведь они ещё ждали отКербоги посулённую песню…
        По-прежнему молча Опёнки вывели Зыку. Вернувшись, взяли изсанок веретёна, засели наконец-то зарукоделье. Пальцы привычно вытягивали битую шерсть, раскручивали веретено, сбрасывали петельку, подматывали готовую нить… Сквара теребил кужёнку левой рукой, Светел - правой. Всобачнике было темновато, ноони привыкли управляться хоть ощупью.
        Спустя некоторое время Опёнки посмотрели один надругого ивдруг начали смеяться.
        Сразу стало легче. Мирпонемногу становился наместо.
        Зыка, чувствуя что-то необычное, взялся мести хвостом сухой мох, потом встал исовкусом облизал щёки обоим.
        Когда всобачник заглянула Арела, братья пытались сложить что-то забавное произбалованного ивредного мальчишку, угодившего всуровую воинскую дружину. Онито идело прыскали смехом, но, конечно, получалось докрайности несуразно.
        - Нищета песенки поёт, - сказала Арела.
        Подковырка состояла втом, чтолишь беспросветная голь вечно возится скакой-то работой. Братьям, однако, было так весело, чтоони необиделись.
        - Насебя посмотри, - только исказал Сквара.
        Посмотреть стоило, кстати. Арела несла перед собой правую руку ладонью вниз. Пальцы двигались, покостяшкам резво бегала блестящая серебряная монета. Переступала, кувыркалась, ныряла ивыскакивала опять. Всякий освоём промысле: ктопрядёт, ктогудёт. Светел вспомнил девчонкиного выдуманного жениха, вздумал было посоветовать меньше рассуждать особолях, сидя-то нарогоже… Нестал: веселье удержало злые слова.
        Сквара присмотрелся кпляшущей монетке:
        - Какэто тыеё? Покажи.
        Арела подбросила сребреник, зажала владони, прибеднилась:
        - Наша стряпня рукава стряхня… Пошли, отец зовёт.
        Теперь Кербога сам держал гусли. Гудим подтягивал надудке одвух длинных стволах: левая цевка вела один голос песни, правая - другой.
        - Веренли напев? - спросил Сквару скомороший вожак.
        Тотзаворожённо кивнул, хотя голосница звучала немного иным ладом, как-то печальней истроже. Неколыбельная меньшому братишке, агорестное раздумье обутраченном илюбимом. Даипел Кербога совсем некакСквара. Скорее наоборот. Припесня унего обходилась безслов, онтянулеё, закрыв рот, вплетая голос втоскливые, словно ветер, вздохи Гудимовой двоенки.
        Расплескались густые туманы,
        Всёокутала серая мгла…
        Было двоенас, братьев румяных,
        Неразлучных, каксниткой игла.
        Если буря вночи завывала
        Ималыш поневоле робел,
        Старший брат поправлял одеяло
        Иему колыбельную пел.
        Если мать задавала науку,
        Хворостиной грозя большуну,
        Младший брат отводил её руку,
        Насебя принимая вину.
        Апотом холода налетели,
        Вочаге прибивая огонь,
        Ипорывы жестокой метели
        Разлучили сладонью ладонь.
        Насобоих ломало, ибило,
        Инесло, каклистки наветру.
        Явсраженьях испытывал силу
        Ибросал медяки гусляру.
        Атеперь, посивевший досрока,
        Самсебе неособенно рад,
        Измеряю чужую дорогу
        Игадаю, найдётсяли брат.
        Перед битвой всмятенье знакомом
        Дорассвета мерещитсямне:
        Вдруг узнаю глаза подшеломом,
        Дакакраз надругой стороне?
        Онспоткнётся наполе злосчастном
        Отмоей окаянной руки,
        Инавеки вглазах его ясных
        Домерцают живые зрачки.
        Илисам я наземлю осяду,
        Оступившись вкровавой пыли,
        Обласкав угасающим взглядом
        Побелевший отужаса лик?
        Ктоизнас, зарыдав неумело,
        Ощутит наползающий лёд
        И,обняв неподвижное тело,
        Колыбельную брату споёт?
        Ксередине песни Светелу начало казаться, будто земля подалась из-под ног. Стало страшно. Весь мир валился закрай, рушился вневоротимую бездну. Кербога только-только умолк, струны идвоенка ещё плакали, ещёзвали назад чью-то невезучую душу, когда младший Опёнок вдруг всхлипнул, рванулся, совсех ног прянул наружу.
        Скомороший вожак так иопешил.
        - Чтоэто сним?.. - спросилон, заглушив ладонями струны.
        - Лиха много поднял, - буркнул Сквара почти враждебно. - Тыего заболячку схватил.
        Итоже выскочил вон.
        - Нувот, - сказал Кербога сдосадой. - Делавши смеялись, сделавши плачем!
        Светел отыскался всобачнике. Онобнимал Зыку, трясся сголовы допят истонал, зарывшись лицом вродную тёплую шерсть. Сквара сел рядом, перво-наперво закутал брата меховой полстью.
        - Ивсё он нетак спел!.. - тихо провыл Светел. - Этонея, аты заступался!.. Ия тебя никогда… я тебя… я сам… я сам лучше помру… Дурак он противный, Кербога этот!..
        Сквара сгрёб его вохапку, крепко-крепко. Взялся баюкать.
        - Насухой лес будь помянуто, - сказалон. - Нежурись, братище, отслова несбудется…
        - Нуты правда наседка, - засмеялся возле двери Лыкасик. Братья незаметили, когда вошёл. - Вкугиклы свистишь, ровно девка, итолько знаешь сопливому нос вытирать. Вамсним, может, вкосы ленты вплести да сватов ждать?
        Сквара оставил притихшего брата, как-то быстро оказался против хозяйского сына. Тотивдверь выпрыгнуть неуспел.
        - Ещёчто умное скажешь?
        Дрался он редко. Ноесли уж дрался… Накануне они слегка столкнулись вигре. Лыкаш, похоже, запоздало припомнил земляную крошку ворту.
        - Бить будешь?.. - спросил он севшим голосом, косясь иоглядываясь впоисках взрослых.
        Рядом, какназло, никто непоказывался.
        - Не, - сказал Сквара. - Небуду. Кулаков жалко.
        Воробыша сдуло.
        Сквара вернулся кмладшему, снова обнялего.
        Тотбольше нестонал, нозубы продолжали стучать. Онкое-как выговорил:
        - Ивовсемы… нерумяные…
        - Брат забрата, встань сколен, - шепнул Сквара.
        Светел трудно перевёл дух:
        - Иненадо каменных стен…
        Котляры
        - Имолодцы, чтовкобение недались, - похвалил Жог. - Гадать порукам, щёки иносы толковать - это жреческое искусство. Чужих Богов непоймёшь! Держитесь-кавы, ребятки, подальше отэтих глумцов!
        - Мысанки увязали уже, - сказал Сквара. - Только припас вамбаре забрать.
        Жогневольно улыбнулся, сгордостью посмотрел намальчишек:
        - Радельники… Чтобы я безвас делал!
        Мимо раскрытой двери собачника, улыбаясь чему-то, прошёл Лихарь. Унего был вид сытого кота, только облизнувшего сусов остатки сметаны.
        Светел вдруг тихо спросил:
        - Атя, начто нам котляров ждать? Звигуров ты почествовал…
        Онхотел добавить, чтонароду водворе полно ибезних; врядли дядя Берёга какое там обидится - вовсе вспомнит оПеньках после того, какпроводит их заворота. Воробьям нето что дальних друзей, имсына сегодня последний раз обнимать!.. Нопока Светел думал, какобратиться котцу, Сквара сказал:
        - Дядя Кербога пронаших Богов кощуну складывал. ПроБеду… ИкакОни занас бились…
        Жогнахмурился:
        - Кощуну?..
        Светел аж запрыгал:
        - Ябыл Огнём!
        Сквара как-то этак повёл плечами, словно стал выше ростом:
        - БогГрозы промолвил Богу Огня…
        - Мыстобой теперь одни, яиты! - засиял Светел. - Будем драться упоследней черты! Чтобы небыло кругом темноты!..
        Ибратья, подсказывая один другому, взахлёб стали перевирать скоморошину.
        Пенёк нестолько слушал, сколько смотрел намальчишек. Добрые дети - отцу сматерью венец. Пришлось менять гнев намилость.
        - Ладно, - сказалон. - Ведите кэтому вашему кобнику. Ато дома засмеют: водворе мимо скомороха прошёл!
        Потрепал поушам Зыку, первым двинулся наружу.
        Мимо двери просеменила злая чернавка. Только сейчас было больше похоже, будто её саму кто крепко обидел. Даже лента вкосе словно потускнела, как-то жалко обвисла. Девушка утирала глаза, всёстряхивала спонёвы невидимые соринки.
        Жогещё порога непереступил, когда сзади ударил хриплый яростный рык.
        Отец исыновья обернулись. Сухой мох летел вовсе стороны. Вожак соседней упряжки, сильный, буроватой шерсти кобель, как-то ушёл спривязи, чтобы тутже сцепиться сЗыкой. Разволновались идругие упряжки. Рёвподнялся такой, чтоспотолка сыпалась труха.
        - Хозяина зови!.. - заорал Сквара брату.
        Самкинулся разнимать.
        Светел вылетел вон:
        - Дядя Поливан! Дядя Поливан, твой сорвался!..
        Здоровенные псы катались клубком. Сквара подхватил палку, принялся дубасить поком попадя, грозно крича ираздавая пинки. Зыка почти сразу опомнился, разжал зубы. Бурого схватил вохапку подоспевший хозяин.
        Привязи были сделаны изжердин, прикреплённых кошейникам, чтобы псы неперегрызали. Поливан осмотрел холостой конец.
        - Ремешок перетёрся, - сказал он виновато. - Чемзаобиду велишь отплатить, брат Пенёк?
        Жогответил несразу. Сквара иСветел ощупывали Зыку, запускали пальцы вшерсть наего боках, шееиживоте, заставляли показать лапы. Искали покусы. Ненашли ничего, кроме чужой слюны.
        Убурого оказалось пробито ухо. Небольшая отметина, оставленная клыком, ужезапеклась. Собаки нелюди: кобели очень редко бьются, чтобы убить.
        - Какие обиды, - сказал Пенёк. - Привяжи своего покрепче, чтоб смирно сидел. - Инасмешливо обратился кстаршему сыну: - Ноги-то неотбил вгорячах?
        Сквара пошевелил босыми пальцами, сморщился, смутился:
        - Отбил, атя!
        Зыка вилял хвостом, улыбался вовсю пасть, неособенно понимая, счего столько переполоху.
        Возле скоморошни хихикали, переминались девчонки. Жадно расспрашивали тех, кому Арела уже погадала. Остальные краснели ибледнели: ждали череда. Опёнки прошли мимо, чувствуя себя гордыми властелинами собственных судеб. Следом заотцом вступили вшатёр.
        Здесь вся их гордыня испарилась тотчас. Кербога сГудимом стояли наподвыси исневероятной - глазом поди поймай - быстротой метали друг другу… да небезобидные колобашки, атопоры. Даже всумерках шатра было видно, насколько остро отточенные. Онивращались, мелькали ибезошибочно укладывались выкаченными рукоятями владони. Светел попробовал перечесть топоры, носразу сбился ибросил.
        Арела вуглу рассказывала Облуше, какая та добрая, хозяйственная инезлобивая:
        - Уголки глаз утебя кверху: тыхорошее видишь. Игубы улыбаться готовы, всякому ласковое слово найдут…
        Опёнки перекинулись взглядом. Вконце концов, Сквара отнеё рукотёром так инесхлопотал.
        Любопытство тянуло кпомосту, нобратья смирно стояли подле отца. Дома, случалось, тоже баловались стопорами. Недело подруку лезть.
        Кербога заметил вошедших. Острые лезья просвистели последний раз, онпоочереди вмахнул их вколоду.
        - Утро доброе, лыжный делатель, - сказал он Пеньку.
        - Хвали утро вечером, - проворчал тот вответ. - Пришёл вот взглянуть, ктомоих сыновей разным разностям учит.
        - Добро! - улыбнулся Кербога, приглаживая ладонью остатки волос. - Ясам давно хотел справобережниками спознаться. Провас, друг мой, столько всякого бают…
        - Ктож мешал? - спросил Пенёк. - Оботурам доСветыни недохромать?
        Скоморох вздохнул:
        - Тысказал: хвали день квечеру. Ятешу людей, пытая судьбу, носам давно отчаялся угадать, чтo будет назавтра. Какговорят унас вАндархайне: надголовой облака, подногами туманы…
        Братья оставили взрослых вести скучные взрослые разговоры, передвинулись поближе куглу, гдегадала Арела.
        - Суженый твой близко, - доносилось оттуда. - Ауж мимо пройдётли, оттебя одной только зависит.
        Пришлось Опёнкам пересчитывать топоры, торчавшие вколоде. Ихоказалось одиннадцать.
        Тутбратьев поманил наподвысь дед Гудим. Светел иСквара заулыбались, сразу ощутили себя огненными Богами, единым духом взмыли навысокий помост: кощунить станем!.. Данепросто так, аперед отцом!.. Ничего чудесней вчерашнего они представить себе немогли, однако старый скоморох предложил им нечто иное исовсем неожиданное. Иопять объяснил молча, ностоль понятно, чтоСветел мимолётно подивился: начто другим людям слова?..
        Ивот уже Сквара нырнул подширокое рогожное покрывало, повапленное белыми исерыми пятнами. Оностало дотого жёстким откраски, чтовнутри невдруг угадывался человек. Этобыло понятно; такони идома притaивались наохоте. Гудим распушил Светелу волосы, отчего тот окончательно стал похож намаленький подвижный костёр, вложил вруки деревянный меч. Светел крепко стиснул гладкую рукоять.
        Бело-серое чудище медленно поднялось, ожившим сугробом поползло через подвысь.
        Светел устремился навстречу, замахиваясь мечом.
        - Пурга бушует дни иночи, совсем сосвету сжить нас хочет, - нараспев произносил Кербога.
        Жогнавсякий случай хмурился, вточности Сквара вчерашний: «это как?..» Однако молчал, покрайней мере незапрещая сыновьям лицедействовать.
        Аснежное страшилище легко поддаваться незахотело. Бело-серый сугроб вдруг принялся наседать изагнал «Бога Огня» насамый край подвыси. Светел даже спросил себя, незабылли братёнок, чего ради всё затевалось. Потом сам едва незабылся, елеудержал руку, готовую огреть «пургу» уже неналюбки, авполную силу.
        Наконец всражении обозначился перелом. Чудище стало пятиться, распласталось подградом ударов… иСквара улызгнул воткрытую прорубь, оставив пустое покрывало валяться надосках.
        - Воттак огонь, горяч имолод, разит игонит смертный холод, - проводил его Кербога. Идобавил почти шёпотом: - Счастлив твой народ, лыжный делатель… Глядя натаких сыновей, начинаешь всамом деле ждать солнца…
        Жогответил также тихо:
        - Онипомнятего. Иникогда незабудут.
        Наконец Облуша поднялась сраскладной скамеечки. Вчера она побрезговала идти кслишком юной гадалке, нодевки возвращались такие довольные, чтоОблуша тоже решилась - и, кажется, нежалела обэтом.
        Опёнки подошли кКербогиной дочке.
        - Уедем ныне, - сказал Сквара.
        Светел жарко покраснел, разучился говорить, просто вытащил свёрнутый поясок. Конечно, неверста Оборохиному, сего андархским бисером ишелками изтридевятого царства, нобесскверные шерстяные нитки были окрашены корой черёмухи, берёзы идуба аж всемь разных цветов. Верноже мать присоветовала захватить ссобой мелкого узорочья добрым людям наподарушки…
        Сквара улыбнулся:
        - Будешь нас вспоминать.
        Девочка спросила снеожиданным уважением:
        - Небось тоже сам… смороковал?
        - Не, - сказал Сквара. - Этоон выткал. Мысним бёрдо соседской внучке сладили… надож попытать, каково удалось. Аон изаправлял, инитки считал, и…
        - Умницаты, - опустила глазки Арела. - Рукодельник. Братейку любишь…
        Сквара поправил:
        - Брата.
        - Апалец нетогдали попортил?
        Сквара засмеялся:
        - Не… Гвоздь забивал.
        - Гвозди забивать неумеешь?
        - Думал, умею…
        Светел начал чувствовать себя обойдённым.
        - Новую кощунубы повторить, - вздохнула Арела. - Теперь, поди, неуспеем.
        Вшатёр заглядывала очередная девка, желавшая узнать всю какесть правду иосебе, иобудущем женихе.
        Арела вытащила монету.
        - Вот… Смотри.
        Уложила сребреник напальцы. Медленно, обозначая каждое движение, прогнала блестящий кружок туда иобратно.
        Нетерпеливая девка решительно оттеснила братьев, прочно обосновалась наскамеечке. Отдлинного свёртка унеё наколенях веяло горячей рыбой идымом.
        Пришлось Опёнкам вновь устраиваться возле колоды. Сквара вынул изкошеля запасное колечко отЗыкиной упряжи.
        - Дайя!.. - загорелся младший.
        Схватил колечко, устроил накостяшках, какпоказывала Арела. Оносразу упало. Светел попробовалещё. Тоже самое.
        - Ейбатюшка небось руку держал, - обиделсяон.
        Вернул колечко брату - ипочти обрадовался, когда Сквара тоже его уронил.
        Кербога небылбы ватажным вожаком, неумей он скем угодно поладить. Суровый лыжный источник, пришедший разведать, чему это глумцы-андархи вздумали учить его сыновей, ужебеседовал сним чуть несвободнее, чемстемже Берёгой. Забыв сердиться, гладил усы, смеялся кстати найденной шутке.
        - Авот скажи, друг мой, - наконец спросил скоморох. - Слышал я всеверной Андархайне легенду… Тоесть каклегенду, громко названо… так, байку. Поговаривают, вдень Беды наследный царевич, единственный сын праведного царя, былвсёже спасён. Люди верят, будто крылатые псы выхватили его изогня иумчали вневедомый край, чтобы он вернулся возмужавшим, восстановил добрые времена… Увас наКоновом Вене ниочём таком нерассказывают?
        Светел, накрытый внезапным ужасом, прирос кземле. Захотелось самому стать монеткой, закатиться подпомост, дапоглубже. Сунуть голову влюбой мешок погрязнее - укрыть слишком приметные волосы. «Нето заберут…»
        Жогостался невозмутим.
        - Мылюди несмысленные, едим пряники неписаные, - отозвался он вроде даже сленцой. - Вотвстречу другой раз симуранов, надо будет спросить.
        Обазасмеялись.
        Светел решился выдохнуть. Сквара, сидевший наполу, потянул его заруку. Светел повернулся кнему, елевспомнив, чемони сбратом только что занимались.
        Сквара натужно, медленно шевелил сплочёнными пальцами… иколечко шагало. Нетак, конечно, какуАрелы. Неплясало - неуклюже топталось, грозя провалиться, но… шагало!
        Этого Светел уже несмог вынести. Девчонка, которую он изовсех сил старался если невпечатлить, такхоть разозлить, смотрела только наСквару. Даже хитрость смонетой как-то так показала, чтоуСквары вышло, аунего нет!
        Онсердито выдернул руку:
        - Нутебя! Ятоже так смогу! Ещёиполучше!..
        Сквара смотрел нанего снизу вверх, нестолько собидой, сколько беспомощно. Оннезнал, какунять внезапную ревность брата, потому что сам был кней неспособен.
        - Котляры!.. - закричали снаружи. - Котляры!..
        Братья побежали вон изшатра. Пенёк вышел заними.
        Всепоследние дни водворе только иразговору было что окотлярах. Наслушавшись, Светел помимо воли ждал величественного пришествия. Десятки саней, запряжённых оботурами исобаками, аможет, даже правскими лошадьми… Большой вооружённый отряд…
        Выскочив наружу, онжадно завертел головой, ноникакого поезда неувидел.
        Изсерой туманной стены, неся вруке снегоступы, вышел всего один человек.
        Наэтом человеке сам собой останавливался взгляд.
        Авроде ведь ничего такого особенного. Обычного роста, сероглазый, русоголовый, снедлинной бородой, поседевшей смешно - слева больше. Идаже неандарх - левобережник. Ивот подижты… Осанка, постав головы, чутьли нехватка руки, державшей простенькие чинёные лапки… Какневспомнить Кербогу сего рассуждением окрылатых голосах, слышимых влюбом согласии певчих. Только пришлый котляр был такой весь. Уворот собралось десятка три мужиков, ивсе нанего смотрели, ноон стоял перед ними, какЗыка илитотже Бурый - перед стайкой ничтожных деревенских севляжек. Невздорил, ночто-то внятно остерегало: нетронь. Пропадёшь.
        Содвора нёсся полный кромешного горя вой Оборохи. Отнего поспине принимался гулять натараканьих ножках мороз.
        Из-за спин вышел Лихарь. Спокойно приблизился кчужаку, поклонилсяему. Тоткивнул, какстарому другу. Ихруки встретились вприветствии, накрест упершись локотницами. Потом Лихарь встал укотляра заплечом, стал что-то говоритьему. Светел вдруг ощутил насебе взгляды обоих. Емуопять стало жутко. Почему-то неподлежало сомнению: этидвое возьмутвсё, чтозахотят. Икого захотят. Итак, какзахотят. Иникто их неостановит. Никрепкие Звигуры, нихрабрые гости, ни…
        Старший котляр вдруг зевнул, прикрыв рукой рот. Спросил:
        - Гденовая ложка-то? Недосуг ждать.
        Ворота растворились наконец вовсю ширину. Лыкасик тащился наватных ногах, судорожно вцепившись вмать иотца. Лицо Оборохи распухло ипобагровело отслёз, онаголосила непереставая. Берёга Воробей молчал, нотоже шёл, каккобрыву. Двое работников несли заВоробышем санки, заботливо собранные вдорогу. Ещёодин вёл рвущихся, взволнованных упряжных псов.
        Старший котляр подавился насередине зевка, словно увидев что-то несусветно смешное.
        - Эточтоещё?.. - указал он насанки. Иотмахнулся отОборохи: - Мамонька, дазакрой уже рот, ненакобылу сына ведёшь.
        Еговеселье получилось таким заразительным, чтоиные начали улыбаться. АОбороха, вбиравшая воздух длянового вопля, захлебнулась идействительно замолчала.
        Котляр оглядел двор, вытянул что-то изворота кожуха. Поднял надЛыкасиком блестящий трилистник своей веры.
        - Именем Справедливой Владычицы ипоправу, вручённому праведными царями, язабираю это дитя!
        - Дайте парню лапки какие ниесть, ипошли, - сказал Лихарь. - Всё, чтонадоему, вобозе найдётся.
        Воробыш незряче озирался. Мало того что его прямо сейчас окончательно ибесповоротно забирали издому, такещё чуть неголого. Подбежавшая чернавка совала ему снегоступы, небось первые попавшиеся, схваченные состенки всенях, ноон никак немог взятьих, пальцы отказывались смыкаться.
        Кончилось тем, чтоОбороха оттолкнула чернавку, бухнулась перед сыном наколени, подвывая, принялась завязывать путца.
        Унеё дело тоже неособенно спорилось, потому что она прикасалась ксыну, наверное, всамый последний раз. Старший котляр повёл глазами налево, направо… Взгляд вернулся кправобережникам.
        - Аэто унас кто? - весело спросил пришлый. Нидать нивзять купец, заприметивший наторгу новый изавидный товар. - Метили поворобьям, атут соколята!.. Нучто, дикомыт, лобнеумыт? Которого себе наплемя оставишь? Старшего, младшего?
        Светела накрыло мокрым рядном, земля снова поплыла из-под ног. Жогпокосился насыновей.
        - Тышали, - проворчалон, - да меру знай. Темнешутят, чего вруки недают.
        Светел вдруг обнаружил, чтостоит заспинами отца истаршего брата. Нет, оннепрятался. Онвообще непонимал инепомнил, кактам оказался.
        Вруке смешливого котляра сам собой возник тяжёлый боевой нож. Заплясал, завертелся, обегая ловкие пальцы, являя то лезвие, торукоять.
        - Акто шутит? - поднял брови Лихарь. Кивнул пришлому: - Помне, младшегобы. Состаршим наплачемся.
        Колени уСветела стали такимиже ватными, какуЛыкасика. Палящая туча валилась нанего, дыша гибелью, онбольше немог ниубежать, ниулететь. Никто непоможет.
        Дальше всё произошло быстро.
        Лихарь сдвинулся сместа. Пошёл прямо кСветелу.
        Жогподнял руку, загораживая отнего сыновей.
        Ножспорхнул спальцев смешливого котляра.
        Безпромаха нашёл руку лыжного делателя…

…Исостуком прибил её ктыну.
        Жогохнул, изумлённо посмотрел насвою ладонь. Зарычал, потянулся освободить.
        - Стой лучше смирно, - всё также весело посоветовал пришлый. - Нето бабу двойней брюхатить придётся.
        Жогзамер. Укотляра стремительно крутился впальцах ещё один нож. Наверняка непоследний. Звигуры, домочадцы игости топтались, переглядывались, бормотали… Никто невозмутился воткрытую, ниодин небросился выручать. Пришлый очень хорошо знал, чтотворил. Здесь, вЛевобережье, никто ему слова поперёк молвить несмел.
        - Япойду, - вдруг сказал Сквара. - Меньшой - курёнок дрисливый, только гузном сполатей сажу мести.
        Светел ошалел оттакой несправедливости, очнулся ипонял, чтовсё пропало. Наяву. Насовсем.
        Лихарь подошёл кним. Котляр был меньше Жога наполголовы, ночувствовалось: чтозахочет сним, тоисделает. Оноглядел Сквару сголовы допят, хмыкнул. Предупредил Пенька:
        - Потише держись, нето ибезвторого останешься… - Выдернул нож, позаботившись, чтобы лыжного источника согнуло отболи. Повёл Сквару туда, гдеуже стоял Лыкасик. - Ещёлапки давайте!
        - Моивсобачнике висят, удвери, - деловито проговорил Сквара. - Звёздочками заплетены.
        Оннеоглядывался нинаотца, нинабрата. Вёлсебя так, будто смладенчества хотел стать ложкой вкотле, даслучая небыло.
        Спальцев Жога капала кровь. Еготрясло отбешенства иунижения, нопосреди двора стояла смерть, готовая добраться дообоих его сыновей идонего самого. Здоровой рукой отец нашарил Светела, молча притиснул ксебе.
        - Этого заприте-ка вклеть да невыпускайте дня три, - кивнув наПенька, весело распорядился старший котляр. - Знаю яих, дикомытов. Дров наломают, аответ вам держать.
        Нанём был воинский пояс, кожаный, взнатном серебре.
        Молодая чернавка смотрела наЛихаря мокрыми больными глазами.
        Скваре принесли его лыжи. Котляры сновыми ложками пошли содвора.
        Когда они скрылись втумане, Обороха упала поперёк санок, собранных дляВоробыша, иснова завыла.
        Взаперти
        Вечером отец исын сидели впустой клети.
        Тоесть это Светел сидел подстеной, обняв руками коленки. Жогходил изугла вугол. Когда нянчил обмотанную тряпкой правую кисть, когда складывал её вкулак итыкал им вбрёвна.
        Так-то. Дляночлега им клети водворе ненашлось, акакзапереть - вотона.
        Пополудни добрая девушка сунулась было покормитьих. Жогрявкнул так, чтоона мигом исчезла, едва невыронив мису.
        Какая может быть еда вдоме, гденеоборонили гостей?..
        Левобережники Звигуры хоть ичислили себя жителями Андархайны, однако замкoв уних досих пор неводилось. Дверь просто подбили стой стороны колом потолще. Знали Жогову силу.

«Этоя вовсём виноват, - клевала Светела неотвязная мысль. - Я,я, явиноват…»
        Скудный свет, сочившийся вподдверную щель, начинал уже меркнуть, когда младшего Опёнка позвали наружу - вывести Зыку. Хотели управиться безнего, нокобель оказался неимчив. Поднял холку ину зубами лязгать: порву!.. Светел взял его наповодок ивышел сним заворота.
        ЧтоЗыка понимал своим звериным умом, чего непонимал - поди разбери… Онпочти сразу напал наследы, тянувшиеся втуман. Приник носом, улавливая запах Сквары… да какпотащил!
        Светел пытался остановитьего, нокобель, привыкший ксаням, былсильней. Упираясь искользя, Светел неудержал равновесия. Зыка проволок его посамой грязи. Сквару он начинал уже слушаться, Светела считал сосунком. Оностановился далеко наснегу, видно сообразив наконец, чтоменьшой хозяйский щенок всёже нескуки ради цепляется заверёвку исрывает голос, приказывая стоять.
        Идясним обратно, Светел ощутил боль влевом плече. Налетел начто-то, пока поземле ехал?.. Нет, плечо было другое. Светел даже ворот оттянул, заглядывая подрубашку.
        Увидел багровые отметины, оставленные цепкими пальцами.
        Вздрогнул ивспомнил.
        Вспомнил, какоказался заспинами.
        Пока он торчал стойкoм, одурев ипомеркнув отстраха, Сквара взял его заплечо, убирая сдороги. Ивстал наего место, заслоняя собой.
        Сквара, которого он обидел, ревнуя вглупой игре.

«БогГрозы промолвил Богу Огня… Заобоих нас я раны приму… Этоя, явовсём виноват…»
        Жёсткая была рука уСквары, суровая, почти по-взрослому сильная…
        Когда сын вернулся измазанный, наЖога стало страшно смотреть.
        - Кто?.. - только выдохнулон.
        - Зыка сшиб, - сказал Светел.
        Отец отвернулся итак двинул кулаком встену, чтоотозвались стропила.
        Светел невольно посмотрел вверх… идолго неопускал глаз.
        - Атя, - сказал он погодя. - Если пособишь… Явышелбы ночью. Гляну хоть, гдеСквара.
        Жогоглянулся. Застонал сквозь зубы:
        - Аещё итебя словят?..
        Светел даже удивился:
        - Влесу?..
        Жогздоровой рукой рубанул воздух:
        - Невелю!..
        Светел притих, снова стал смотреть вверх, пока летние сумерки позволяли кое-что видеть.
        Отлогая кровля была, поисконному северному уставу, берестяная. Вжилой избе поверх берёсты лежалбы ещё дёрн, нокто станет дернить холодную клеть? Еслибы отец подсадил, онсумелбы украдкой сдвинуть берёсту. Атам через тын, налапки - илесом. Лапкион, кстати, нарочно ради этого всобачнике непокинул…
        - Атя…
        - Цыц, сказано!
        Светел уткнулся носом вколени ибольше нераскрывал рта.
        Ещёему хотелось полечить Жогу руку, ноон несмел предложить. Что-то подсказывало: этуболь отец ему неотдаст.
        Царила уже кромешная темь, когда наверху зашуршало. Светел сразу вспомнил прокошку, нотам явно копошился кто-то потяжелей. Потом заскрипела берёста. Внутрь проникло немного слабого света.
        - Идёшь илистряпать будешь, Опёнок? - прошипел голос.
        Северное небо никогда небывает совсем чёрным. Илетом вособенности. Наверху мрели косматые тёмно-серые тучи. Ближе трепетали наветру непослушные кудри Арелы.
        Отец вдруг повернулся, схватил Светела ивысоко поднял, вознося ксамым стропилам. Светел уцепился закрай, подтянулся, вылез вдыру. Посмотрел внутрь.
        Глаза уЖога Пенька были горестные, отчаянные исвирепые.
        - Вернись только, - шепнул он сыну ипротянул снегоступы.
        Светел иАрела пробирались полесу. Деревья надними раскачивались игудели. Снова начиналась метель. Этобыло хорошо: прикроет следы. Дуло ссевера. Коновой Вен словно гнал прочь насильников, посягнувших наего свободных детей.
        Становище котляров обнаружилось внескольких верстах, напридорожной поляне. Еголегко было найти посвету костров, позапаху дыма. Здесь Светел увидел всё то, чего ждал утром. Большие сани сболочком, улёгшихся оботуров, просторный шатёр… Дозорных скопьями, протоптавших тропинку возле костров…
        Арела иСветел осторожно подобрались сподветренной стороны. Таясь взастругах, Светел смотрел налагерь, ужепонимая, чтопришёл зря. Неполучится унего ниувидеть Сквару, нипопрощаться. Онвернётся вЖитую Росточь, проползёт обратно вдыру, иотец подхватит его наруки, чтобы услышать: «Атя… оплошаля…»
        Светел поёрзал вснегу. Покосился наАрелу:
        - Аутебя правда жених есть?
        Девочка кивнула:
        - Правда.
        Светел вздохнул:
        - Красивый?
        Онапожала плечами:
        - Незнаю. Яего иневидела.
        - Нуда!
        - Вотида. Насещё дорождения сговорили. Атут Беда и… ну…
        - Азовут как?
        - Аты никому нескажешь?
        Светел задумался. Пробурчал:
        - Доземли скрести долго. Ато я землёйбы поклялся.
        - Йерел.
        - Аты - Арела, - удивился Светел. - Похоже.
        - Наспотому так иназвали. Только он Орёл, ая - Обещание.
        - Этоя понял…
        - Тыпохож наандарха.
        Светел промолчал.
        Арела вздохнула:
        - Ятебе свою тайну открыла.

«Былобы что открывать! Прокакого-то жениха…»
        - Моятайна невелика, - ответил он неохотно. - Засыновлённыйя. Вживоты принятый. Моивсе… вБеду…
        Арела хотела ещё очём-то спросить, ноСветел схватил её заруку, насторожил уши. Кгудению сосен примешался звук, откоторого унего радостно подпрыгнуло сердце. Влагере котляров, вобмётанном снегом шатре негромко пели кугиклы.

«Сквара! Живой…»
        - Нереви, - сказал Сквара Воробышу.
        Тотвытер кулаком нос, огрызнулся:
        - Тебе хорошо!..
        Сквара удивился, спросил:
        - Чемхорошо-то?
        Лыкасик ненашёлся сответом.
        Лихарь, шедший впереди, обернулся:
        - Тутмамки нет, утешать неприбежит. Акнам реветь безтолку.
        Старший котляр засмеялся. Весёлыйон, похоже, былчеловек. Унего ипрозвание отдавало шальным удальством: Ветер. Такого сильного иловкого воина невсякий день встретишь. Еслибы он как-нибудь по-другому показал свою ловкость сножом, Сквареон, может, даже понравилсябы.
        Когда пришли встановище, умальчишек отобрали пояса, пустили вшатёр костальным ложкам. Тамнебыло никостра, нижаровни. Толстые суровые стенки прикрывали только отлетящего снега. Навстречу новеньким обернулось десятка два лиц. Ребята были разного возраста, ировесники Скваре сЛыкашом, ипомладше. Вплоть дотаких, чтонаверняка непомнили солнца.
        Ещёнеобвыкшись впотёмках шатра, Сквара почти сразу споткнулся окого-то измалышей. Нагнулся повиниться - нашарил полураздетого мальчонку, скрючившегося наполу. Подруками Сквары малыш съёжился ещё больше.
        - Не… бей… - просипел он ивсхлипнул. - Ничего… больше нету…
        Инадсадно закашлялся. Кто-то слупил снего нетолько меховой кожушок, ноиверхнюю рубашку.
        Сквара поднял мальчонку. Дляначала натянул нанего свой собственный кожух, просторный, нагретый утела. Надвинул нарастрёпанную голову куколь. Емусамому было пока нехолодно после скорой ходьбы. Потом он стал оглядываться, приучая кполумраку глаза.
        Обидчика он распознал безтруда. Крепкий светловолосый парнишка насмешливо улыбался, сидя непросто натолстом охвостье своего кожуха, аначём-то более мягком. Сквара выпустил мальца - тот беспомощно завалился иопять свернулся вклубок, - поднялся и, перешагивая чьи-то ноги, пошёл всередину шатра.
        - Отдалбы, - сказал он светловолосому.
        Тотнемедленно распознал окающую помолвку.
        - Даникак дикомыт!.. Что, ивас докотла допустили?
        - Не, - сказал Сквара. - Меня сильно взяли… Тыотдай кожушок-то. Несрамничай.
        Улыбка паренька стала глумливой.
        - Настут пристыживать некому. Безвыкупа неотдам!
        - Хорошо, - кивнул Сквара. - Ятебе накугиклах сыграю, добро?
        - Добро.
        Исветловолосый ёрзнул, пересаживаясь удобнее.
        Сквара вынул изнагрудного кармашка кугиклы, заиграл. Конечно, небратскую колыбельную, ккоторой Кербога придумал такие грустные инеправильные слова. Просто песенку, подслушанную накупилище вТорожихе. Потом другую итретью.
        Ребятня сдвинулась теснее. Новые ложки могли хорохориться сколько угодно, атолько расставание сдомом ниодному изних легко недалось.
        - Добро? - спросил Сквара, глядя насветловолосого.
        Тот, чувствуя себя всесильным хозяином, лишь заулыбался шире прежнего:
        - Атеперь покажи, какувас наКоновом Вене пляшут.
        Сквара подумал. Снова кивнул. Взмахнул руками, присел… Новместо плясового коленца схватил обидчика заногу, опрокинул назад. Парнишка отнеожиданности свалился инесколько мгновений барахтался наполу. Сквара поднялся, держа вруках кожушок.
        - Рубашка где? - спросил он негромко.
        Светловолосый вскочил, что-то бормоча наполовину грозно, наполовину плаксиво. Бросился надикомыта. Сквара отшагнул, молча приласкал обидчика, какнаучил когда-то отец. Локтем подподбородок, возвратным движением кулака - внос.
        Вуглу кто-то завозился, стаскивая ссебя лишнее. Скваре изрук вруки передали вязаную рубашку.
        Онвернулся ковходу, одел малыша, селиустроил его перед собой, чтобы надёжнее обогреть.
        Светловолосый ощупывал нос, бранился - невнятно, ноугрожающе.
        - Зрявоевать лезешь, - сказал Скваре мальчик изстарших. - Пестунчик твой всяко нежилец. Лихарь баял, если доутра идодышит, всёравно удороги бросим.
        - Нетащитьже, - подал голос другой.
        Сквара сдвинул брови:
        - Авсани? Авзеленец отдать?..
        Мальчишка вответ пробурчал:
        - Прото ненас спрашивай, аЛихаря сВетром… Меня, если что, Дроздом кличут.
        - Тутвсяк сам засебя, ктокрепкий, дойдёт, - добавили изпотёмок.
        Сквара нахмурился круче.
        - Вотпомрёт, - сказалон, - тогда рухлядь изаберёте. Адотех пор тронет кто, зашибу.
        Больше его нецепляли. Прежде неоспоримым вожаком был светлоголовый Хотён. Теперь Хотён держал вгорсти расквашенный нос, нодикомыт наего место, кажется, непосягал… Вотзабота, кого держаться, какбыть?
        Между тем хворый парнишка немного отогрелся, даже стал шевелиться.
        - Тычьих будешь? - шёпотом, чтобы ненапугать, спросил его Сквара.
        - По… Под… Оз… зно…
        - Амы… кВоробьям вгости зашли, - всвой черёд сказал Сквара. - Утебя лапки, чтоотец мой сработал.
        Ознобиша запрокинул голову, думая увидеть лицо, ноглаза никак нехотели открываться.
        - Ты… ты… Све…
        - Не. Старшийя. Скварой люди зовут.
        - Теперь иначе звать станут, - проворчал изтемноты Дрозд.
        Сквара передёрнул плечами:
        - Нуиладно. Хоть горшком, только чтобы вугли неставили.
        Кто-то неуверенно засмеялся.
        Назакате дали поесть.
        Никкакому общему котлу новые ложки приглашения неудостоились. Незаслужили пока. Вшатёр просто сунули корзину слепёшками изболотника. Ониоставляли горьковатый привкус ворту, нобыли покрайней мере жирны. Корзину поставили прямо там, гдесидел Сквара. Кажется, лепёшки всамый первый раз оказались поделены справедливо.
        Ознобиша есть сперва отказался. Пришлось уговаривать, заставлять. Этоупечки напустое брюхо можно болеть. Нахолоде неполучится.
        Вяло дожевав, Ознобиша спросил:
        - Тымоих… видел? Отика, маму?..
        Кривить душой нехотелось, ноидобивать мальца чудовищной вестью было нельзя.
        - Не, - сказал Сквара.
        Настала ночь. Иные спали, нонекрепко. Тоодин, тодругой вставал разогнать онемение, попрыгать сноги наногу, похлопать руками. Малышня постепенно переползала поближе кСкваре иОзнобише.
        - Аты «Лебедь плакала» умеешь? - спросил неуверенный голосок.
        - Умею.
        - А«Журавлики вернулись»?
        - Напоёшь, спробую, - пообещал Сквара.
        - Аинапою… Слушай вот!
        Кугиклы тихонько ворковали впотьмах, вплетали свой голос всвист ветра, вглухое гудение леса. Никто нешугал Сквару, непросил замолчать. Тем, ктоспал, наверное, снился дом.
        - Уйдём, может? - спросила Арела. - Мне-то воля, атебя водворе увидят… Неприбилибы.
        Светел отвечал равнодушно:
        - Совсем убить постыдобятся, асиняков небояться стать.
        Онпочти неотрывно смотрел нашатёр, гдето смолкали, тоснова подавали голос кугиклы. Ондаже нечувствовал нихолода, нисонливости, словно братейко-огонь всамом деле грелего, незримо дотягиваясь изповарни. Может, таконо вправду ибыло. Светел уже трижды менял лёжку: снег таял. Емубыло недотого, чтобы думать обэтом. Он,наверное, сумелбы обмануть дозорных, даже вшатёр влезть. Новот потом… «Вернись», - попросил атя. «Мнебезтебя только голову останется сложить», - гласило несказанное. Поэтому Светел просто лежал, хоронясь взаснеженных ёлочках, исмотрел.
        Перед рассветом лагерь зашевелился. Вшатёр вошли котляры, послышался плач. Похоже, иные измладших только пригрелись, сбившись рядком.
        Светел вдруг как-то очень по-взрослому понял, чтоникогда больше несможет равнодушно слушать нитакой плач, нипесню кугиклов.
        Шатёр стали сворачивать. Отвязали растяжки, свернули полотнища, вместе сосрединным шестом унесли всани. Вплотных сумерках наснегу возились, затягивали путца снегоступов десятка два человечков.
        Светел приподнялся налоктях.
        Гдеже Сквара?
        Человечки сдвинулись сместа, побрели вслед саням, один задругим растворяясь вструях позёмки.
        Тогда Светел различил брата.
        Долговязый мальчишка шёл, наклонившись вперёд. Нёсназакорках кого-то меньше ислабее себя, кругом теснилась мелюзга. Скварко…
        Светел сам позже понять немог, какэто он сумел удержаться, невыскочил изсугроба, небросился кбрату. Но - сумел. Поезд котляров скрылся вметели, аСветел сАрелой выползли из ёлок ипошли обратно вЖитую Росточь.
        - Онсбежит, - сказал Светел. - Вототойдут подальше, чтобы непогнались, исбежит.
        Арела вздохнула:
        - Несбежит.
        - Авот сбежит! - вспыхнул Светел. - Сквару незнаешь!
        Арела снова вздохнула:
        - Аты котляров незнаешь. Онивсё равно погонятся. Ипоймают. Онивсегда ловят отступников. Ипредают страшной казни, чтобы другим было неповадно. Рассказать, чтосними делают?
        Светел гордо отмолвил:
        - Сквара непобоится!
        Дочка скомороха посмотрела нанего, точно старая бабка, близко видевшая такое, очём он ипонятия неимел.
        - Засебя, может, непобоится, - сказалаона. - Авот затебя, забатюшку вашего, замамку…
        Отеё слов веяло ледяной жутью икакой-то окончательной правдой. Светела точно ударило. «Дядька Деждик… тётя Дузья… иОзнобишу кто-то увёл… Авдруг тожеони? Если Ивень что-нибудь натворил?..»
        Воображение мигом нарисовало ему атю имаму распластанными вкровавом снегу. Довсего тела немедленно добрался мороз.
        Всёже он упрямо пробормотал:
        - Пустит их кто наКоновой Вен…
        Арела ответила сневесёлой насмешкой:
        - Будут они дозволения спрашивать. Тыувидишь гостя наторгу, анасамом деле он затвоей головой пришёл. Тыдаже ипонять неуспеешь.
        Больше всего Светелу хотелось проснуться взнакомом лесу, между отцом ибратом, ичтобы Зыкин мохнатый бок придавил ноги. Онссилой зажмурился, потом открыл глаза. Ничего неизменилось. Северный ветер по-прежнему втыкал ледяные иглы влицо. Позади шла Арела.
        Светел всё немог смириться:
        - Ясам их всех вземлю закопаю, чтоненайдут. Вотвелик поднимусь…
        - Ихунять царю только подсилу, - сказала Арела. - Аправедных царей теперь нет. Одни царевичи, даите младшие. - Помолчала ивдруг добавила: - Выдвое мне стали какбратики… Давай ты мне навечный век братиком будешь, ая тебе - сестрицей?
        - Давай, - кивнул Светел.
        Арела потянула его заруку, обняла. Оннаступил лапкой налапку итоже чмокнулеё, попав губами вухо изабитые снегом рыжие кудри. Насердце почему-то сделалось легче.
        - Ятропить буду? - попросилась Арела.
        Ондаже неоглянулся.
        Было уже совсем светло, когда открылась дверь клети. Внутрь стумаками ируганью закинули Светела. Жог, сидевший вуглу, мигом вскочил исглухим рыком бросился вершить святую расправу, нопорога пересечь неуспел. Дверь бухнула, стой стороны заскрипел кол.
        - Атя, дацелыйя, - сказал Светел.
        Жогсгрёб его вохапку, усадил подле себя, стал рассматривать.
        Звигуры всёже выместили намальчишке свой страх. Одно ухо побагровело икровоточило, губы вспухли, левый глаз заплывал. Жогопять зарычал, тихо истрашно.
        - Ябрата видел, - похвастался Светел. - Утром уже. Онспоро шёл, ходко, живой был. Ещёкого-то наспину взял. Инакугиклах ночью играл, чтобы ребятёнки неплакали, вот.
        Руки отца накакое-то время стали совсем каменными. Потом Жог спросил:
        - Наспину? Невидел кого?
        - Далеко было, неразглядел, - сказал Светел. - Только слышал, тоткашлял.
        Жогхрипло выдохнул. Инестал больше расспрашивать.
        Светел вдруг сказал:
        - Явзрослым стану, атя. Яксамому главному вельможе пойду. Язнаки ему покажу. ЯСквару…
        - Тывырасти сперва, - прошептал Жог. - Будешь жив, тогда имеч вруки найдётся.

«Сбереги себя, Огонь, сбереги…»
        Светел опустил голову:
        - Толькобы Сквара дождался…
        - Дождётся, - сказал Жог.
        Строптивого Опёнка нехотели больше выпускать изклети, нопришлось. Зыка всобачнике рвался спривязи, лязгал страшными зубами ивыл так, чтонеумолкали все остальные упряжки. Зато Светела кобель встретил, словно год его невидал. Вскинулся наплечи, умыл расквашенное лицо… имирно дал себя выгулять. Никуда больше нестремился, нетащил последам. Вернувшись, сгрыз свою рыбину, улёгся спать возле санок.
        Вечером отец ссыном, обнявшись, молча сидели вклети итолько надеялись, чтоновая ночь окажется последней. Неожиданно снаружи прочавкали поталой грязи шаги, влажно заскрипела дверь, икто-то впустил кним Кербогу.
        Жогпосмотрел наандарха так, словно тот был виновником всех его бед, иопять уставился впол. Светел тоже сперва хотел промолчать, новспомнил оновом достоинстве, коим облекла его Арела.
        - Можешьли гораздо, дядя Кербога?..
        Скоморох сел против них, прислонился спиной кдвери, положил наколени потёртую кожаную коробку. Внутри певуче звякнули гусли.
        Жогнаконец перестал высматривать наберёсте следы пропавшего сына. Нехотя поднял голову:
        - Почто пришёл?
        Кербога ответил беззапинки:
        - Хочу кое очём рассказать тебе, лыжный делатель, апуще мальчонке. Песню сыграть хочу.
        Жогудивился:
        - Ая чего-то незнаю?.. - Помолчал идобавил: - Апесни твои уменя сказать где сидят?..
        - Догадываюсь, - кивнул скоморох. - Вотчто, северянин, невели казнить, вели слово молвить… аты, маленький огонь, слушай.
        Беседуя, онмешал северную иандархскую речь. Из-за этого Светел никак немог решить, чтозвучало: просто слово «огонь» - илиего первое имя. Этотревожило.
        - Стех пор немало воды утекло: почитай, летдвести прошло, - начал Кербога. - Тогдашний праведный царь объезжал украины державы, каквелось встарь. ИШегардай-города неминовал, самого северного, чтоуграницы стоял. Иувидел, какуПоследних ворот молчал юный вор, крепко закрыв рот, хоть его безпощады секли накобыле, соспины всю шкуру спустили…
        Безпощады значило насмерть. Светел зачарованно слушал. Он,конечно, знал это предание, ведь его вспоминали всякий раз, когда заводили речи окотлярах икотле. Только некаждый его рассказывал так, какКербога.
        - Царь сказал палачу: «Постой-ка!» - ипохвалил парня застойкость. Потом спросил, какое такое зло пригожего малого догреха довело. Едва живой смертник исповедался сиротой ирассказал царю обратишках: сам, мол, шестой. Заломаный грош батрачил, младшие кто болел, ктонаулице клянчил. Онинепомнил, когда был сыт, вотипозабыл стыд. Всесильный владыка непогнушался проверить, вовсёмли тот вор сознался. Оказалось - неприврал нисамую малость. «Дарасточится держава, гдеусирот лишь намилостыню икрадьбу остаётся право!» - сказал царь. Итотчас отрядил толкового вельможу, чтобы улицами ходил. Велел собирать сорванцов, торить их воинами, писцами, ремесленниками, учениками жрецов. Бродяжки впервые ели досыта, отмытые добела, черпая изодного котла. Стал тот закопчённый котёл дляних именем, символом исвятыней, аПоследние ворота - местом поклонения, чтимым доныне…
        Старинная притча досих пор жила вдетской игре. Только ребятишки играли вшегардайского «коня», ибовсуе поминать кобылу палача казалось страшновато. Зряли гласила таже легенда, будто замученный брат всё-таки умер.
        - Потом семьи, жившие внищете, сами повадились отдавать котлярам детей. Сыновья достигали завидного положения и, случалось, вытаскивали родню изскудного унижения. Спустя ещё немножко народы-данники себе запросили ложки. Этосчиталось почётным…
        Светел знал: Воробьи неодин год завидовали Подстёгам, проводившим вкотёл сына Ивеня. Добивались тойже чести Лыкасику.
        Ноникто иникогда неуводил детей силой. Иподавно непосягал насыновей свободного племени, жившего заСветынью. Досего дня…
        АКербога продолжал:
        - Ты,лыжный источник, верно подметил: намведомы все жреческие искусства насвете. МысГудимом иправда жрецами были, святые ризы носили. Мыславили Справедливую Мать…
        Жогвнимательно слушал.
        - Мойучитель начинал служение ещё вте времена, когда людям было позволено верить, чтоМать Морана нетолько карает: имилует, исмеётся Она. Внашем храме нечурались доброй шутки, послушание было радостным, анежутким. Потом Круг Мудрецов велел придать Ей лик неулыбы, молитвуже сделать грознее дыбы. Учитель неоставил смеяться, ипоприказу Круга ему урезали язык. Хотя это мне должно было стать туго, ведь ту злосчастную службу сочиниля. - Кербога прихлопнул ладонями покоробке, гусли снова отозвались. - Знаю, северянин, тебе дела нет дожрецов Андархайны сих ничтожными распрями вокруг святой тайны… Нонадобно тебе знать, чтокотёл, каким он был рано, воздвигался воимя Справедливой Мораны. Тамисейчас Её верные всем заправляют, аЕё снекоторых пор называют - Морана Смерть…
        Жогтихо спросил:
        - Чтоты этим хочешь сказать?
        - Твой старший сын показался мне славным парнишкой, - ответил Кербога. - Чтовнём рассмотрят Ветер, Лихарь идругие мораничи, япредсказать немогу. Может, поглядят, какон малышей подкрыло берёт, иодин изцаревичей обретёт внём сановника, опекающего сирот.
        Светел снадеждой поднял голову. Он-то уверенно знал, какбудет дальше соСкварой, ихотел обэтом поведать, - ипусть его наградят подзатыльником зато, чтобезспросу встрял вразговор взрослых!
        НоКербога тяжело вздохнул идокончил:
        - Аможет, егорешат сделать изощрённым убийцей, чтобы исполнял волю Мораны… какона им видится. Яипредполагать неотваживаюсь, чтотеперь делается вкотле.
        Светел всё-таки подал голос:
        - Сквара нетакой!.. Оннестанет!..
        Кербога грустно ответил:
        - Тыправ, маленький огонь, оннетакой. Ятоже недумал, чтовыучусь метать топоры ибуду зарабатывать свой обед, гадая служанкам.
        Жогмолчал. Лицо унего было серое.
        Кербога вытащил гусли:
        - Яобещал песню…
        - Шёлбыты, скоморох, - почти попросил Жог. - Ещёнедовольно наговорил?
        Кербога покачал головой:
        - Яневраг, северянин, чтобы ты наменя злился. Янедушу травить явился. Намне вина зато, чтотворят люди моей веры, поэтому я пытаюсь хоть как-то помочь.
        Онположил руки наструны. Светел даже невидел, чтобы двигались пальцы. Вещие гусли словно сами собой вздохнули, запели, заговорили. Светел внутренне сжался, онждал злополучной колыбельной иличего-то подобного, ноуслышал иное.
        Подбеспросветным небосводом
        Клубится снегом темнота,
        Амолодого воеводу
        Несёт дружина нащитах.
        Песня вроде неимела отношения никСкваре, никкотлярам. Онабыла охрабреце, который непропустил ворога вродную страну, носам был покалечен вжестокой битве иугодил вплен.
        Стянув кровавой тряпкой раны,
        Онмолча вытерпел позор.
        Плелись цепные караваны
        Сквозь серый дождь - нарабский торг.
        Неласковая судьба выпала пленнику, ивсёже он ушёл изоков, утёк отпогони, выжил влютой пурге. Ивот показался вдали милый северный берег, замаячили втумане родные холмы… Ногде взять сил, чтобы одолеть последние вёрсты?
        Терпи, надорванное сердце,
        Ещёуспеешь отдохнуть…
        Кербога играл очень тихо. Ипел вчетверть голоса - только дляних. Когда гусли смолкли, Светел выждал немного, потом отважился спросить:
        - Такон дошёл, чтоли, дядя Кербога? Апочему его нащитах несут? Оттепелью нашли?..
        Скоморох убрал гусли вкоробку:
        - Аэто тебе решать, маленький огонь.
        Светел покосился наотца. ЖогПенёк сидел закрыв глаза, осунувшийся ипостаревший. Светелу показалось, будто седых прядей унего надо лбом стало против прежнего вдвое.
        Вдороге
        Когда оботуры начали отдуваться, пробиваясь вснегу, вперёд выгнали мальчишек. Полозновицу, оставленную санями подороге сюда, успело замести поколено, спасибо хоть натом, чтоледяного черепа ненамёрзло. Новые ложки привычно засновали лапками, уминая ираскидывая косые белые гребни. Навьюченный Сквара двигался тяжелее других, но, когда наступал черёд рушить целик, выходил ирушил. Малышня по-прежнему толклась заспиной, боясь отойти. Ознобиша пытался держаться закожух, ночерез рукава получалось плохо, аварежки он потерял. Временами малыш силился говорить, начинал сбивчиво очём-то рассказывать, потом смолкал илишь часто дышал Скваре вшею. Отнего пышело жаром. Похоже, дела усироты были по-настоящему плохи.
        Когда Сквара, взопревший икрасный, всто первый раз свалился назад, кнему поготовому тору нашироких беговых лыжах подошёл Ветер.
        - Чтонебросишь? - спросил весёлый котляр. - Умаешься эдак, завтра совсем ног чуять небудешь.
        Сквара перевёл дух, ответил:
        - Неброшу. Атясвоих покидать неблагословил.
        Ветер засмеялся:
        - Аутебя надея осталась родителя повидать?
        Сквара покосился наЛихаря, подошедшего сдругой стороны.
        - Надеючись, - пробурчалон, - иоботур рогами наподдаёт.
        Теперь котляры смеялись уже вдвоём.
        - Учитель, - сказал Лихарь. - Воля твоя, ая паршука отобралбы да обдерево головой.
        Внём угадывался недавно повзрослевший юнец. Гордый каким-то подвигом ижаждущий продолжения. Сквара всем телом повернулся кнему, постаравшись иВетру спину неподставлять. Хотя умом знал - бесполезно.
        - Яте отниму!
        Лихарь снова заулыбался:
        - Учитель, воля твоя… вразумлю ощеулку?
        Сквара оскалил зубы. Схватка намечалась безнадёжная. Хотён сдружками оглядывались, боялись что-нибудь пропустить.
        - Бить надо, ктоплачет, анаставлять, ктослушает, - задумчиво проговорил Ветер. - Этот сам себе казнитель, емудругих ненадобно. Пусть несёт, коли охота. Щады запросит илисрук спустит - мозглёнка всугроб, неслушь вкулаки. Всем любо?
        Сквара промолчал. Лихарь поклонился.
        - Идитропи, дикомыт! - крикнул Хотён, недовольный, чтообидчик увернулся отколотушек.
        - Учитель, воля твоя, всёже надо было младшего брать, - вновь начал своё Лихарь, когда котляры вернулись ксаням. - Тоткаквоск, чтовылепишь, тоибудет…
        - Дуракты, - сказал Ветер.
        Лихарь поклонился изамолчал.
        Когда наконец клеть растворили, дикомыты вышли молча инеглядя нивправо, нивлево. Берёга Звигур хотел было помочь вытаскивать изсобачника санки. Онпытался утешать, говорил что-то овеликой доле, коей удостоился Сквара… Пенёк отпихнул бывшего друга. Непожалев больной руки, всёсделал сам. Светел бегом принёс изамбара остатки припасов. Народу водворе было вовсе немного, гости заспешили подомам ещё накануне. Кто-то уложил насанки мешок сосъестным. Мешок сразу полетел наземь. Пенёк ссыном выволокли санки наснег. Светел пристегнул Зыку. Походники зашагали насевер.
        Жогсразу встал впереди исместа погнал так, словно пытался избыть горе исрам, размыкать поцелику. Санный след немедленно заметала позёмка.
        Светел несколько раз подходил котцу, просился тропить, нотот его прогонял. Пенёк даже непытался искать знакомых дорожных примет - дрался намах, неторником, только чтобы скорей.
        Квечеру Подстёгин погост остался далеко встороне. Светел так инеразглядел ёлок, порождённых толи разными корнями, толи одним. Каквесело собирались они бежать здесь назад, сновыми вестями, сзавидными рассказами, сосладкими Оборохиными гостинцами… сдушистыми пряничками…
        Кэтому времени Светел уже плохо различал впереди пятки Жоговых снегоступов. Неиз-за сумерек, просто потому, чтовглазах плавала муть. Отец шёл спрежней яростью, будто вовсе несобирался останавливаться досамого дома. Светел вынужден был поспевать. Нежаловатьсяже, действительно.
        Раньше заних обоих пожаловалсябы Сквара. «Атя, - молвилбыон, смеясь, - что недашь передыху? Совсем мы стобой мальца уморили…»
        Скварко…
        Набедовнике, наполпути допустых прибрежных болот, мудрый Зыка принял решение. Остановился, лёг, скрестил передние лапы, устроил наних голову. Я,мол, тутпока поживу. Лыжный делатель обернулся скайком вздоровой руке - поднять лодыря. Однако посох замер, неопустившись. Жогувидел потускневшего итощего сына, пытавшегося несвалиться подле саней.
        Тогда он впервые сутра раскрыл рот:
        - Отпрягай. Здесь заночуем.
        - Тыменя… удороги сложи, - сипел Ознобиша. - Яничего… я засну… тебе щада…
        Сквара отвечал почти также сипло:
        - Тымне… несполя вихорь… чтобы вснегу покидать.
        Онстискивал одну руку вдругой. Пальцы немели исъезжали, оних перехватывал. Иначе всем смерть.
        Лихарь смотрел косо изло. Словно мешок денег поставил нато, чтоСквара несдюжит, иуже опасался проигрыша. Опёнку, впрочем, было особо недотого, чтобы смотреть нанего илинаВетра. Вушах стоял гул, онбоялся неуслышать крик «Тропи!» ипромешкать, ведь тогда котляры решат, чтоон сдался.
        Ондаже несразу сообразил, чтосани остановились.
        - Идишатёр воздвигать, - сказал Ветер.
        Сквара повернулся кнему.
        - Дассади уже мальца-то, - расхохотался котляр. - Твоя взяла, дикомыт. Завтра всани возьмём.
        Сквара попытался поставить Ознобишу, новместо этого сам осел наколени, придавленный неожиданной тошнотой. Онзадохнулся, близко увидел перед собой снег… Анаснегу - отпечатки лапок.
        Онисразу показались очень знакомыми. Здесь прошагал тот, ктоизметкого самострела всадил вспину болт несчастному Деждику. Апотом подошёл ктёте Дузье, пытавшейся приподнять мужа.
        Поверх следа возникли носки широких беговых лыж.
        Сквара поднял голову исказал Ветру:
        - Отдалбы пояс-то.
        - Начто тебе?
        - Нож, какты, крутить поучусь.
        - Ножкрутить?.. Случинкой натореешь, тампоглядим.
        Пока разом ослабший Сквара суцепившимся занего Ознобишей ковыляли кругом саней, шатёр уже подняли. Мальчишеский народец успел набиться вовнутрь. Сквара нестолько сел, сколько свалился напривычное место увхода. Ознобиша прижался кнему. Младшие ребятишки окружили обоих, кто-то заговорил сОзнобишей, кто-то натягивал Скваре куколь намокрые всклокоченные вихры. Дрозд заботливо спрашивал, непотерялли он кугиклы.
        Вошёл Ветер, заним Лихарь. Мальчишки сразу притихли.
        Сквара поднял голову. Ветер держал вруке самострельный болт. Сострым гранёным железком икоротким толстым древком, расширявшимся кпереди. Сквара хотел рассмотреть болт, ноВетер проворно закрутил его впальцах.
        - Дайруку.
        Сквара протянул руку, обрадованный, чтокотляр решил показать ему свою хитрость. Однако Ветер вдруг цепко взял его кисть и… быстро кольнул наконечником вмякоть ладони.
        Юный правобережник вскочил, сжал кулаки, уязвлённый болью, апуще того несправедливостью. Потом что-то случилось. Кулак разомкнулся, рука отнялась иповисла. Коленки начали подгибаться, носовсем некакотусталости. Сквара прислушивался ксобственному телу, нежелая верить тому, чтосним творилось. Наконец изнего словно выдернули все кости. Сквара обмяк, свалился, неуклюже подогнув проколотую руку. Онповодил глазами, нонемог нишевельнуться, нимолвить внятное слово.
        - Онкому-то извас вчера нос разбил, - сказал Лихарь.
        Хотён сразу выступил вперёд:
        - Мне!
        Лихарь кивнул:
        - Отверстайся, если хочешь.
        Хотён подскочил кСкваре, принялся пинать. Дружки сготовностью последовали завожаком.
        Ознобиша закричал иначетвереньках устремился им подноги. Оборонить Опёнка он ненадеялся, нохоть собой прикрыть… Лихарь сВетром даже переглянулись, когда следом заОзнобишей подбежал Дрозд, потом ещё несколько мальчишек помладше. Вшатре началась драка.
        Лыкаш жадно смотрел напотасовщиков, ноневстревал. Незнал, чьюсторону выбрать.
        Темвременем Сквара наполу начал дёргаться, сперва судорожно, потом всё осмысленней. Подняться неполучалось. Дотянувшись, онсцапал Хотёна заногу. Свалил иподмял.
        Котляры снова переглянулись. Ветер кивнул.
        Вдвоём они быстро раскидали драчунов вразные стороны. Обозлённый Сквара так вцепился вполузадушенного Хотёна, что, казалось, убить было проще, чемотодрать, но, конечно, двое старших мигом победилиего.
        Хотён хватал ртом воздух, тёрнамятую шею. Сквара тоже хрипло дышал, заново учась двигать ногами.
        - Уразумели вы то, чтодолжны были? - спросил Ветер. - Небей лежачего, онведь ивстать может… Илиуж бей так, чтобы вовсе невстал. Ещёкто возьмётся бездозволения кулаки чесать, накажу! - Ивдруг обратился кСкваре: - Гдепалец попортил?
        Дикомыт размазывал кровь поверхней губе. Одетого втолстый мех поди запинай, ноХотён метил влицо. Сквара блеснул светлыми глазами, ответил дерзко:
        - Вносу ковырял!
        Ветер ему отвесил затрещину. Сквара прянул уклониться, нокакое там. Пол-лица онемело, кровь потекла гуще.
        - Аты говорил - младшего, - сказал Лихарю Ветер.
        Светел был уверен, чтосвернётся подбоком уотца изаснёт мёртвым сном… Какбы нетак. Соннешёл. Светел то уплывал внеглубокое забытьё, гдегорели далёкие костры идетскими голосами плакали кугиклы, тооткрывал глаза инемог взять втолк, куда делись дощатые стены собачника. Когда он втретий иличетвёртый раз встал разогнать онемение, донего вдруг дошло, чтоотец свечера так илежит недвижно. Индо надругой бок неповернулся.
        - Атя?..
        Добиться ответа удалось несразу. Сындёргал его итряс, даже щёки варежкой тёр. Жог, вдороге всегда спавший очень чутко, никак нехотел отзываться. Наконец он приоткрыл глаза, назвал Светела Скварой иотвернулся. Он,оказывается, даже неопростал рукавов. Воткогда Светелу стало страшно. Онпереполз через Жога, схватил его правую руку, лежавшую прямо вснегу.
        Огонёк отца, неизменно основательный инадёжный, метался, какнаветру.
        Светел хотел было погреть его руку, спрятать врукав, носразу забыл. Тряпка, заскорузлая открови, глубоко впилась вкожу. Пробитую пясть безобразно раздуло, изнеё, достигая плеча, растекался недобрый жар.
        Светел поискал было узел, ноузел тоже пропитался гнойной пасокой изасох, аможет, замёрз. Светел вытащил нож, срезал повязку. Жогзастонал, перекатил голову.
        Подошёл Зыка, всунул морду, принюхался, стал вылизывать хозяйскую боль.
        - Атя… - заикаясь, выдавил Светел.
        Кругом нанесколько десятков вёрст небыло совсем никого. Иничего, кроме снега итемноты. Светел вновь стоял узабора, глядя наидущего кнему котляра. Никто непоможет.
        Онотобрал уЗыки руку отца. Взялся греть, тесня чистым теплом гнильно-бурый прилив. Глаза часто моргали, аразум уже прикидывал, какпоутру навьючить Жога насанки, какпривязать, какустроить, чтобы отец, привязанный, незастыл - ведь впереди раскинулись самые морозные места, куда недотягивалось дыхание больших зеленцов.
        Светел даже подумал, аневернутьсяли вЖитую Росточь. Отэтой мысли желудок поднялся кгорлу. Мальчишка десяти вёсен отроду сидел подкожаным пологом, натянутым надва посоха, удерживал огонёк отца имолча ждал, пока станет хоть немного светлей.
        Кактолько тьма начала редеть, Светел вытащил мёрзлую рыбину, начал стружить. Он,конечно, всёумел, только самому отначала доконца раньше недоводилось. Руки почему-то дрожали, стружки получались неособенно тонкими икрасивыми. Онпопривычке отделил самые сытные дляотца.
        - Атя… поешь…
        Жогчто-то промычал, снова затих.
        Сколько Светел нистарался - несмог ниуговоритьего, нисилой всунуть врот пищу.
        Ондолго смотрел накучку стружек, потом тяжело вздохнул исамые жирные, сколько влезло, проглотил сам. Влезло, вообще-то, немного. Убрав остатки, Светел распрямил складную лопатку, принялся копать длинную яму вснегу, устраивая отлогий подъём ссеверного конца. Когда яма была готова, онзатащил внеё санки. Приготовил верёвку. Скуля отнатуги, стал перекатывать тяжёлое тело. Бездвижное иоттого особенно неподъёмное. Глубоко всердце ещё трепыхалась отчаянная надежда, чтовот сейчас отец раскроет глаза, засмеётся, схватит его сильными руками, похвалит заупорство исмекалку.
        Ага, апотом зашуршит, осыпаясь, сугроб, иобъявится Сквара.
        Аещё разойдутся вечные тучи, выглянет солнце…
        Рыбные стружки горели вживоте, словно костёр. Светел размял вруках прихваченный морозом алык.
        - Зыка!
        Обычно привиде шлейки работящий кобель подбегал, виляя хвостом, сампросовывал голову. Вэтот раз он лишь покосился наСветела. Селвозле санок, стал обнюхивать хозяина.
        - Зыка! Тормошись, чтоли!..
        Пёсслушаться нежелал. Светел даже обошёл место ночлега: может, что-то потерялось вснегу? Нет, всёбыло наместе, илопата, ирукавицы. Делать нечего, пришлось натягивать наЗыку алык прямо там, гдетот сидел. Потом вытаскивать оставшуюся строганину иподманивать кобеля, чтобы встал перед санями.
        Заново найдя север, Светел вздохнул поглубже… начал пробивать путь.
        Шагов через двадцать он оглянулся. Зыка сидел.
        Сообразив, чтосдополнительным грузом санки стали много тяжелей прежнего, мальчишка вернулся, взял вруки потяг.
        - Вперёд!..
        Зыка неуверенно встал. Оглянулся нахозяина. Сделал шаг. Санки были слишком тяжёлыми. Пёсобернулся, заворчал, схватил зубами потяг.
        Светел обежал санки. Чтобы упереться руками взадник, понадобилось почти лечь. Меховая харя съехала наглаза, стало понятно, чтоводиночку ему санки изямы невытолкать.
        - Зыка, миленький… ну пожалуйста…
        Кобель, неиначе, понял его отчаяние. Ито, чтодвигаться вперёд было почему-то необходимо. Ончихнул инаконец какследует влёг вупряжь. Полозья скрипнули. Санки выехали пооткосу, одолели несколько протоптанных саженей, снова остановились. Светел отлепил руки отзадника, вышел вперёд.
        Ксередине дня он перепробовал ужевсё. Приминал снег лапками ираскидывал сугробы лопатой. Брал таском, впрягаясь вместе сЗыкой. Толчком двигал сзади…
        Когда место ночлега скрылось заподъёмком, стало казаться, будто пройдено необычайно много. Тогда Светел доел строганину, чтобы неугасал костёр вживоте.
        Несколько раз он устраивал себе передышку. Бросал тропить, принимался теребить отца, разминать ему руки иноги. Даже обталкивал бока кулаками, обутыми врукавицы. Чего несделаешь, чтобы разогнать кровь. Самому Светелу было ибезкожуха жарко.
        Когда Жог завозился, начал поднимать голову, сердце радостно взлетело: очнулся!.. Воттеперь всё будет хорошо. Сейчас отец встанет и…
        - Атя, ясейчас, сейчас… - Онначал было развязывать верёвку, ноотец смотрел нанего, неузнавая.
        - Куда вобрыв правишь, дурень, ятебя!.. - захрипел Жог, пристально разглядывая впереди что-то незримое остальным. - Лево, Зыка, лево!..
        Пёстак обрадовался хозяйскому голосу, чтовскочил иусердно поволок влево, даже стора сошёл.
        - Зыка, право!.. - заорал Светел, досмерти испугавшись, чтосанки сейчас застрянут нацелине.
        - Ятебя, дурня, - повторил Жог иуронил голову.
        Зыка посмотрел наодного, надругого… отвернул голову, улёгся.
        Светел подошёл кнему, хромая наобе ноги.
        - Зыка… вставай…
        Кобель приоткрыл один глаз, снеодобрением глянул набестолкового щенка, опять отвернулся.
        Светел беспомощно смотрел нанего. Хотелось лечь рядом, уткнуться лицом вснег иневставать больше. Тащиха-позёмка небось скоро все следы заметёт…
        Вмохнатый бок ссилой въехал твёрдый нос снегоступа.
        - Ану вперёд, дрянчуга!.. Вперёд, говорю!..
        Кобель оскорблённо вскинулся, рявкнул, зубы лязгнули. Светел бросил посох, припал наколени, обнял грозно ворчащего пса.
        - Вперёд, маленький… Нудавай, давай…
        Зыка встал. Сердито вытряхнул шубу. Нагнул голову. Сделал шаг…
        Светел побежал кзадку саней, торопясь, покаме Зыка неперерешил. Примысли отом, чтозавтра всё повторится… ипослезавтра… унего начали отниматься руки иноги. Поэтому он оставил думать ипросто толкал.
        - Зачем меня взяли? - всто первый раз спрашивал Ознобиша. - Ведь Ивень… Второго сына прежде незабирали…
        Ветер выполнил обещание. Подстёгин сирота ехал всанях. Иногда он вылезал изболочка ишёл сам. Потом уставал, тогда Сквара подсаживал его обратно.
        Вголосе Ознобиши звучала такая тоскливая тревога, чтоСквара сказалему:
        - ЯИвеня всего раз ивидел… плохо помнюего. Ондобрый был? Раньше?
        Ознобиша ответил стрепетной убеждённостью:
        - Онлучше всех был.
        - Значит, исейчас лучший, - сказал Сквара. - Может, онтак мораничам полюбился, чтомладшего брата вкотёл решили забрать.
        Этобыла, конечно, неправда. Дванагих тела посреди кровавого пятна, замаравшего чистый снег. Пепельные косы тётеньки Дузьи… Вототкого Ознобиша унаследовал серебристую голову. Аотдяди Деждика - серо-голубые глаза испособность слово вслово повторить рассказ, услышанный полгода назад.
        Сюда недобралась метель, прошедшая полосой. Сани ехали посвоей полозновице, оботурам было легко. Никто негнал мальчишек тропить. Вчера они думали только отом, какотстоять черёд впереди инеупасть отусталости. Сегодня, переведя дух, вновь начали гадать обудущем ибояться.
        Ознобиша всхлипнул.
        - Плакса, хнюня, рёвин сын, - немедленно раздалось сзади. - Проглотил горелый блин!
        Вместо того чтобы окончательно повесить голову, Ознобиша вдруг улыбнулся, вытер нос.
        - Ая иесть рёвин сын, - сказалон, обернувшись. - Мнеможно. Мойотик отлюдей зовётся Деждик Подстёга… косой дождь.
        - Подстёга!.. - захохотал дружок Хотёна, Пороша. - Нуты башка осетровая! Подстёгами знаешь кого ругают?
        Одно итоже слово отзеленца кзеленцу имеет разное бытование. Там, гдевырос Пороша, подстёгой именовали непотребную девку.
        - Насебя оборотись, - фыркнул Сквара. - Порошица!
        Жители Конового Вена этим словом поминали самое заднее, сорное отверстие тела. Пороша глядел вначале недоумённо, потом вспомнил, покраснел, сжал было кулаки. Однако кругом смеялись, иХотён всё-таки удержал прихвостника, нестал портить веселье. Насамом деле Сквара идляХотёна держал прозапас гадкое назвище: Похотень. Нооно, означая дитя прелюб?, срамословило несамого гнездаря, аскорее родителей, поэтому Опёнок оставил его пока присебе.
        - Вотбы блина проглотить, - размечтался Дрозд. - Хоть горелого.
        УСквары тоже сосало вживоте. Жирные лепёшки давали силу идти, нонекакстроганина.
        Сани между тем катились всё веселее, приходилось наддавать шагу. Время отвремени оботуры поднимали косматые головы, нюхали воздух, глухо ревели. Было ещё светло, когда впереди показалась хорошая оттепельная чисть. Горячие подземные токи здесь нервались наповерхность бурлящими кипунами, нолетом снег стаивал. Посреди леса лежала широкая поляна, заросшая пупышем. Оботуров распрягли пастись. Онитутже скрылись внизком тумане, только слышно было, какхрустят назубах стебли хвощей. Ребятня уже ползала начетвереньках, жадно обламывая ижуя толстые красноватые побеги. Ветер нестал отзывать новых ложек, позволив лакомиться вволю. Взрослые обозники сами растянули шатёр. Принесли пилу, начали кряжевать надрова большое дерево, поваленное тяжестью инея.
        Сквара сидел впупышах иблаженно улыбался. Было тепло, травяная сладость щекотала язык. Оннепошёл далеко втуман, зная изопыта, чтоукрая оттепелей хвощи бывают сочнее. Вотбы набрать их ссобой, пожевать завтра вдороге. Сутра можно инеуспеть. Нарвать сегодня - завянут. Вснег положить?..
        Лихарь принёс изоболока два деревянных меча, споклоном протянул один Ветру. Тотвзял, чинно поклонившись вответ. Каждый сделал пошагу назад, мечи встретились концами, очень похоже нато, каквстречались их руки вприветствии возле входа вЖитую Росточь.
        Изтумана выполз объевшийся Ознобиша. Устроился подле Сквары, приткнулся кнему, начал икать.
        МечЛихаря свистнул. Сквара невольно вздрогнул: онзнал, легколи заставить деревяшку так рвать воздух. Ветер отвёл удар, устремив его вземлю. Ещёраз иещё. Котляр непёр силой насилу, онуклонялся итанцевал - легко, красиво. Потом они снова поклонились один другому. Теперь удары стал наносить Ветер. Отноги, из-за плеча, сверху вниз… Лихарь незря называл его учителем, разница вумении была очевидна даже бестолковому дикомыту. Ветер ещё иберёг ученика. Могзабить, нонеделал этого, неунижал. Просто учил.
        - Смотри… - тихо сказал Сквара. - Мытоже так плясать будем.
        Ознобиша неответил. Сквара посмотрел нанего иувидел, чтосирота заснул, разомлев отсытости итепла. Унего даже брови были измазаны взелени. Сквара хотел вытереть ему лицо рукавом, нораздумал: пусть спит.
        Ветер иЛихарь последний раз поклонились друг другу. Ученик подал источнику полотенце инебезробости очём-то спросил. Ветер, только поднёсший утирник клицу, вдруг швырнул его наземь. Отвернулся, сжав кулаки. Лихарь виновато подобрал ширинку, унёс оба меча.
        Скваре попался наглаза сухой стебель хвоща. Дотянувшись, онсорвалего, устроил между пальцами, попытался крутить. Отшиша кмизютке иобратно. Получалось медленно, неуклюже. Стебелёк то вываливался, тосъезжал накось изастревал. Зато сразу стало понятно: чтобы лихо управляться стяжёлым боевым ножом, пальцы требовались железные. Сквара нахмурился, вздохнул. Как-то Светел там… Атя… Небось уже Светынь переходят…
        Подошёл Лыкасик. Селназемь.
        Сквара смотрел насвою кисть, стараясь сообразить, какправильнее скрещивать пальцы.
        - Несидится тебе руки сложа, - сказал Воробыш. - Ничего ведь неполучается.
        Сквара буркнул вответ:
        - Аперсты торчат, работать мешают.
        Занятно: онждал помехи отсломанного шиша налевой руке, ахуже управлялась почему-то правая.
        Лыкаш спросил, помолчав:
        - Чтоснами будет-то, а?..
        - Будет что будет, - кивнул Сквара. - Даже если будет наоборот.
        Раньше бабкина присказка неказалась ему такой мудрой иверной. Иные слова только поймёшь, когда самого водин синяк изобьют.
        Воробыш шмыгнул носом инавсякий случай сказалему:
        - Ятебя тогда непинал. ЭтоХотён сПорошей и…
        - Дая знаю.
        Лыкаш искоса посмотрел нанего:
        - Явсё какесть вызнал… Насзнаешь куда ведут? Вкакую-то Пятерню!
        Сквара никогда прежде неслыхал такого названия. Сразу представилась огромная лапа, которая всех сграбастает иутащит. Стало жутко.
        - Этогде?
        - Незнаю. Ятолько понял, тамбашня есть. Наклонная. Ивертепы.
        Украя снега мальчишки затеяли кидаться снежками.
        - Аспальцем что сделал? - спросил Лыкаш.
        - Кривым веретеном прищемил.
        Воробыш засмеялся. Сквара осторожно подложил крепко спавшему Ознобише подголову свой кожух. Встал, тоже побежал перекидываться снежками.
        Вечером, проглотив лепёшку, онснова взялся застебелёк. Движение казалось чуть более привычным, ноненамного.
        - Ухты, - сказал Дрозд.
        Всепридвинулись ближе.
        Сквара старательно инеловко переставлял пальцы:
        - Аты возьми тоже спробуй.
        - Ну-у… Ятак несмогу.
        Сквара фыркнул, тотчас вспомнил Кербогу:
        - Неттакого слова «я немогу». Сперва попытайся.
        Подошёл Лихарь, некоторое время смотрел.
        - Самничего неумеешь, адругих взялся наставлять, - бросил он неодобрительно.
        Сквара поднял голову:
        - Апокажи, какнадо.
        Лихарь вытащил нож, блестящий иострый. Клинок замелькал, поди что-нибудь разбери. Состаршим котляром ученику было неравняться, нопротив Сквары Лихарь глядел великим умельцем.
        - Ветер всем учитель, - сказал Лыкасик. - Источник. Аты нам кто?
        - Господин стень, - ответил Лихарь испрятал нож. - Ты,дикомыт, только недумай, будто водин день всему выучишься.
        Сквара буркнул:
        - Былбы ты источник, анеподобие, другихбы подноги нетоптал.
        Лихарь усмехнулся, глаза стали какшилья.
        - Утебя, случаем, зубов немноговато ворту? Ато можно поубавить…
        Сквара пожал плечами:
        - Зубов нестанет, болеть нечему будет.
        Ребята неуверенно засмеялись.
        Появился Ветер, немного послушал, селперед Скварой накорточки. Глазу радостно было смотреть, какдвигался. Инетолько влюбошном бою, аисамым простым обыком: повернулся, встал, сел…
        - Показывай, дикомыт, чему научился.
        Сквара сосредоточенно свёл брови, зашевелил пальцами.
        - Молодец, - коротко похвалил Ветер.
        - Аможно мне соботуров пуха пощипать? - спросил Сквара.
        - Пуха? Начто тебе?
        - Тутодин варежки потерял.
        - Вязать-то умеешь?
        - Умею.
        - Щипли.
        Поднялся, ушёл. Заним убрался истень.
        Когда все улеглись истали шушукаться, Ознобиша ткнулся носом вухо правобережнику:
        - Страшныйон… Ветер этот…
        Сквара вздохнул:
        - Тыещё невидел, какон сЛихарем налюбки воевал.
        Ознобиша содрогнулся:
        - Даитак видно, чтохоть кого одним ногтем убьёт…
        - Убьёт, - согласился Сквара.
        Ознобиша помолчал итоже вздохнул. Шмыгнул носом:
        - Домойбы…
        - Не,домой нам ходу нет, - хмуро пробормотал Сквара.
        - Потому что убьёт?
        Сквара промолчал.
        - Аты его небоишься, - сказал Ознобиша.
        Скваре хотелось сказать: ещёкакбоюсь! Вслух он ответил:
        - Страхов много, смерть одна… Толку-то прежде смерти помирать.
        Оночень хорошо запомнил, какпереворачивался вполёте острый клинок. Аещё сегодня он наконец рассмотрел следы лапок, благо теперь котляры, нескрываясь, подвязывали каждый свои. Узимовья, тогда ещё безымянного, подкрайними соснами стоял инаблюдал Ветер. Аубивал - Лихарь. Рано илипоздно придётся рассказать малышу, нокакоткрыть рот, вытолкнуть наружу слова?..
        Ознобиша посопел, сказал:
        - Анравно ты накугиклах. Явот сколько нипробовал… Оботур наухо наступил, говорят…
        Натретий день огонёк Жога Пенька ещё трепетал, хотя заметно ослаб. Светел долго баюкал руку отца, ставшую похожей наподгнившую репу. Пытался ободрить, очистить, поддержать его огонёк… Беда только, усамого сил почти неосталось. Зыка тоже это чувствовал. Кобель артачился, дичал. Неохотно ел, ещёнеохотнее впрягался вработу. Исовсем нежелал слушаться.
        Одно утешение - кончилось проклятое левобережье. Подногами был добрый речной лёд. Ещёнемного, ивсером тумане явят себя заледенелые кручи. Атам-то уж…
        Светелу упорно казалось: вотвыбраться наКоновой Вен - ивсё станет хорошо. Дома стены помогут.
        Трезвый рассудок напоминал: гдетот дом, гдете стены! Ещёпотратишь самое меньшее день, разыскивая тропинку наверх!.. Дакаково-то санки взопрёшь!.. Аневзопрёшь, только останется совсем Зыку распрячь. Может, догадается домой побежать. Аидогадается, всёравно никто уже неуспеет…
        Темнеменее Светел дрался кродному берегу так, будто вправду выручки чаял.
        Около полудня он увидел Арелу. Кудрявая девочка невесомо стояла наледяном черепе, почему-то босая, втонкой рубашке, по-андархски перехваченной их соСкварой пояском осеми цветах. Светел обрадовался, побежал кней, стреском расшибая наракуй.
        - Уменя жених есть, - строго сказала Арела.
        Иразвеялась облачком тонкой морозной куржи.
        Светел очнулся, обнаружил, чтоубежал далеко всторону. Шагов напятнадцать, если небольше. Нужно было поворачиваться, тащиться обратно. Отэтой мысли он едва незавыл. Снего итак уже, невзирая натуго затянутый гашник, норовили съехать штаны. Каждый переход сжигал так много сил, чтопотраченное невосполняла ижирная строганина. Светел просто немог столько съесть.
        Онвысоко задрал ногу влапке, разворачиваясь наследу. Зацепился пяткой заледяной край, неудержал равновесия, упал.
        Судьбы пишутся наскорбном листе… Светел немного побарахтался, отчётливо понимая: если невстать сразу, желание шевелиться очень скоро совсем оставитего. Апотом кнему, замершему, склонится иодарит последним теплом Та, Которую принято было величать Незваною Гостьей.
        Светел лежал. Даже мысль оботце, беспомощном инеподвижном насанках, поднять его уже немогла. Всёначало уплывать впечальную белизну.

«Сквара. Ястобой непростился. Яобидел тебя. Ятебя обязательно разыщу. Может, через много лет. Тыуже старый будешь, седой, ноя тебя всяко узнаю. Возьму заруку, домой отведу…»
        Жаркая пасть сомкнулась назавернувшемся куколе. Жутко рыча, Зыка тряс его ивозил, какнашкодившего щенка. Светел заскулил, попробовал перевернуться. Руки иноги ещё неуспели зайтись. Онуцепился заЗыкин алык, кое-как поднялся наколени.
        Поснегу волочился перегрызенный потяг. Светел оскалил зубы, посмотрел насевер. Туда, гдевродебы уже выступали измглы далёкие громады утёсов.
        Неужто сдаться упорога так долго снившейся земли…
        Светел вернулся ксаням. Хотел размять Жога, ноубоялся, чтосвалится опять, насей раз окончательно. Нетуж.
        Какбы ещё нагнуться, надвязать потяг, неткнувшись вснег головой…
        - Вперёд, Зыка. Вперёд…
        Когда напределе видимого возникла чёрная точка, Светел решил было, чтоэто опять шутила шутки усталость. Однако точка знай росла, быстро превращаясь врезвые санки.
        Светел вскинул руки, размахивая посохом икрича.
        Санки приближались наудивление скоро. Трое походников вихрили лыжами снег, саженными шагами дыбая через Светынь. Сзади, вывалив язык, поспевал прилежный кобель. Светел узнал сперва рослого, широкоплечего Жога, потом Сквару, Зыку… последним - себя самого. Походники весело разговаривали исмеялись, только слов разобрать Светел почему-то немог. Итрое встречных тоже его неуслышали, сколько он никричал.

«Следь моя - смерть моя…»
        Увидеть обычно незримого двойника - это предупреждение ипредвестье.

«Значит, смерть?.. Всем?..»
        Горькая вроде мысль принесла чутьли необлегчение. Жаль было Сквару, Зыку иотца, даито… уже как-то неочень. Всёимеет предел, исвой предел Светел, кажется, перешагнул. Санки пронеслись мимо, непотревожив сугробов, такблизко, чтоснежком можно было добросить… Растаяли вморозном тумане левобережья.
        Даинамбы неизгаснуть вконец… Такон дошёл, чтоли, дядя Кербога?.. Светел уставился нанеясные очертания впереди, заковылял через реку. Снег ласково увивался вногах, стелился пуховыми перинами, сулил отдых.
        Шагов через десять Светел оглянулся. Зыка сидел.
        - Вперёд!.. Убью!..
        Иопять он тропил, возвращался, срывал голос, поднимал недовольного Зыку, толкал санки. Падал… Вставал…

«Аодх, брат, чтостобой? Отзовись!..»
        Светел понял, чтоему опять чудится. Голос шептал воба уха сразу, перекатываясь вголове. Светел вскинул глаза. Серое небо было пустынно. Хотя… Погодите…
        Крохотная золотая искра наддалёкими обрывами Вена…
        Онаразгоралась…
        Унеё мало-помалу обозначились крылья…
        Зыка вскинулся надыбы, завыл, дёрнул потяг, сдвинув санки.
        Этого немогло быть.
        Искра падала из-под облаков прямо наСветела. Могучие крылья подняли такой вихрь, чтообессилевший мальчишка неустоял наногах.
        Иуж это ему точно непримерещилось.
        - Рыжик… - простонал он куда-то вшею припавшему кнему нагрудь симурану.
        Кое-как поднял руки, запустил пальцы вгустой огненный мех. Рыжик царапал передними лапами его кожух, горячий язык вылизывал запавшие щёки.

«Аодх, чтослучилось? ГдеСквара?.. Почему…»
        Светел мог только распахнуть перед ним свою память ибеспорядочным потоком выплеснуть всё случившееся налевом берегу. Благо втаких потоках симураны умеют разбираться гораздо лучше людей.
        Рыжик зашипел отгоря ибешенства. Отпрянул отСветела. Ударил крыльями. Отлогий летящий прыжок сразу перенёс его ксанкам. Зыка смиренно опрокинулся перед ним наспину, ведь против симурана самый грозный матёрый пёс беспомощен, каккотёнок. Рыжик навис надним, вновь жутко зашипел. Вего шипении звучали слова, ноэто были пёсьи слова, Светел непонималих. Авот Зыка понял, иочень хорошо. Вскочив, упёрся лапами вснег, натужно сгорбился - поволок санки.
        Симуран, испускавший, казалось, собственное золотое сияние, легко перебежал назад кСветелу.

«Садись. Ятебя домой отнесу».
        - Тыменя неподнимешь…

«Подниму».
        Голова закружилась. Светел оглянулся наЗыку. Нанедвижного Жога. Когда он ему руки последний раз оттирал?..
        - Нет. Лети, брат. Скажешь, отцу плохо совсем…
        Рыжик снова прильнул кнему, развернул широкие крылья. Светел провалился вего золотой огонь инекоторое время знал только родной спасительный жар. Потом симуран взял короткий разбег, ушёл внебо.
        Чтостремительному летуну расстояние, которое бодрые походники одолели задве седмицы, аСветел никак ненадеялся проползти водиночку!..
        Светел провожал его глазами инемог поверить, чтопомощь придёт, чтобудет всё хорошо.
        Верёвка
        Чемдальше наюг, темчаще попадались населённые зеленцы. Мальчишек туда неотпускали, ноднёвки, когда котляры пополняли съестные припасы иобменивались сжителями новостями, имвыдавались.
        - Говорят, там, впереди, есть места, гдесовсем снег нележит, - сказал Ознобиша. - Тампупыши круглый год растут. Итекуны, ипапоротник… Мама как-то наторгу солёного папоротника купила. Сколько пряжи отдала… Мыего пониточке разделяли, чтобы некончался подольше…
        Пока доблагодатных мест было, похоже, ещёдалеко, хотя поход продолжался никак неменее месяца. Долголи оставалось шагать, котляры неговорили, аспрашивать как-то нехотелось.
        Наруках уОзнобиши красовались светло-серые варежки. Оботуров щиплют ранней весной, атеперь стояла середина лета, номноголи пуха наодни варежки нужно! Всего горстку длиннющих, волнистых, неощутимых ладонями паутинок. Сквара всё-таки ненадолго выпросил уВетра свой нож: вырезать веретёна да вязальные иглы. Варежки получились красивые итёплые невероятно. Ознобиша их очень берёг.
        После стоянки наоттепельной поляне Сквара повадился наблюдать запотешными боями Ветра иЛихаря. Близко, конечно, неподходил, нополюбоваться случая неупускал. Однажды он снова увидел, как, подавая учителю деревянный меч, Лихарь очём-то спросилего. Ветер нахмурился, оннехотел отвечать, ностень пристал вдругорядь. Тогда Ветер ответил. Данесловом - клинком. Погнал Лихаря так, чтотот незнал уже, куда деться. Учитель достал его вбедро ипорёбрам, сшиб сног, замахнулся так люто, словно убить возжелал… Всё-таки удержал руку. Коротко кивнул, давая начто-то согласие… бросил меч Лихарю подноги, чего прежде неделал… ушёл.
        Сквара остался думать отом, будетли он сам когда-нибудь хоть вполовину также хорош. Даже попробовал повторить некоторые движения Ветра. Собственное тело казалось тяжёлым инеуклюжим.
        Надругой день Лихаря нигде небыло видно.
        Хотён было предположил, чтостень ещё ненатешился впоследнем зеленце скрасивой девчонкой, - догонит небось. Ониуже двигались пределами Андархайны, дороги были довольно наезженные, нето что влевобережной глуши. Однако Сквара всёже рассмотрел иузнал следы беговых лыж.
        - Ветер его вперёд выслал, - сказал он Ознобише. Иусмехнулся: - Чтобы там горницы светлили, пироги ставили…
        Такони догадались, чтопоход приблизился кконцу.
        - Пироги?.. - переспросил Ознобиша ивновь испугался. - Чтоснами теперь будет?
        - Поглядим, - сказал Сквара. - Может, чтозанятное.
        Ознобиша обречённо поднял глаза:
        - Ты,наверно, ввоинскую учельню пойдёшь, тывона какой. Ая куда?
        - Аты меня отран лечить станешь. Илиандархской грамоте подучишься, убогатого купца товары возьмёшься считать. Помнишь, самхвалился, какматери нитки длябраного узора наумах держал инеглядя подсказывал?
        Онитретий день шли густым лесом, невстречая селений. Ближе квечеру ввоздухе повеяло оттепельной влагой, авпереди показался большой купол тумана. Онсразу притянул ксебе все взгляды. Насамом верху, там, гдесидячее паоблако рвалось клочьями, возносясь всерые тучи, заиндевелой каменной пятернёй проглядывала вереница чёрных полуразрушенных башен. Надкаждой вился хвост пара, казалось, башни дымили, какисполинские трубы. Одна, самая высокая, торчала неестественно косо, ещёдве, обломанные судорогами земной тверди, утратили зубчатые макушки. Темнеменее башни стояли. Что-что, астроить андархи умели.
        - Крепость… - прошептал Ознобиша.
        Остальные сразу притихли, жадно итоскливо глядя вперёд. Каждому помимо воли хотелось, чтобы дорога свернула иставшая привычной неизвестность продлилась ещё несколько дней. Втоже время все чувствовали нутром: вотоно. Прибыли.
        Ещёповорот. Сани выехали из-за последних деревьев. Стало видно, чтодорога упирается прямо втуман, апоэту сторону уже стоит народ, выбежавший встречать.
        Этовсё были крепкие парни помладше Лихаря. Очень подвижные, сглазами беспощадных ибесстрашных стрелков. Лыкаш уже вызнал, чтоэтих ребят, ради отличия отвзрослых мораничей, называли межеумками. СамЛихарь тоже был здесь. Сквара невольно остановил нанём взгляд… Стень ещё издали как-то созначением кивнул Ветру, апочтительно поклониться подошёл уже после.
        Мальчишки боязливо сбились втесную кучку. Взгляды межеумков были пристальными, оценивающими: дельныели души пришли Справедливой Матери послужить?
        Сквара нахмурился, выставил челюсть, упрямо наклонил голову.
        - Онивсе наменя смотрят!.. - прошептал перепуганный Ознобиша ичто было сил вцепился вего руку.
        Сквара ничего неответил, нонавсякий случай притянул сироту плотнее ксебе. Емуэти парни отчётливо напоминали хищную стайку, жадную ихмельную, разгорячённую нетолько появлением новеньких. Потом Сквара заметил наутоптанном снегу пятна. Кто-то наследил кровью. Дрались, носразбили? Кабана резали кпиру?..
        Оботуры вдруг заартачились, заревели ивстали.
        Сквозь туман осязаемо наплывала безымянная, какая-то запредельная жуть.
        Сквара ощутил мёрзлый ком вживоте. Какон никрепился, ноги стали чужими. Нонаруке унего висел Ознобиша, значит, показывать страх было нельзя. Сзади всхлипнул Лыкасик итоже, кажется, ухватился закожух, ноСквара едва заметилего.
        Межеумки схохотом облепили оботуров, схватили их закольца вносах, повернули, увели всторону. Новых ложек погнали прямо вперёд.
        Онипогрузились втуман, вышли стой стороны иувидели то, чтоим назначено было увидеть.
        Удороги росла большая сосна, простёршая надобочиной длинную итолстую ветку. Через ветку была переброшена тугая верёвка. Инаней, почти касаясь ногами земли, висел человек.
        Еслибы крепостные башни прямо сейчас начали падать, мальчишки, пожалуй, незаметилибы. Остолбенев, онисмотрели только нависящего человека.
        Онбыл вздёрнут завывернутые руки, словно надыбе. Рывки верёвки ивес тела выбили мыщелки изсуставов, беспомощно исковеркав когда-то сильные плечи. Емупозаботились обмотать запястья шерстяной тряпкой, чтобы петли непрорезали плоть, нокисти выглядели раздробленными. Половины пальцев небыло вовсе, оставшиеся торчали какпопало. Ачто самое страшное, человек ещё жил. Ондышал, раны точились кровью. Ещёнепоздно было обрезать верёвку, возвеселить внастрадавшемся теле огонёк жизни, залечить раны. Только миловать вздёрнутого врядли кто собирался. Егождали последние муки исмерть.
        Ветер прошёлся перед новыми ложками туда исюда, вглядываясь вбелые лица.
        - Воттак, - сказалон, - унас воимя Справедливой Владычицы карают отступников. Этому несчастному понадобилось оплевать материнский подол ипредать наставников, пытавшихся вложить святые умения вего злочестные руки… Вотты! Да,ты! Коготы, незаслуживший имени, видишь перед собой?
        Вытянутый палец котляра указывал наХотёна.
        Тотеле выдавил онемевшими губами:
        - От… ступ…
        - Ты? - Палец указал наДрозда.
        Дрозд лишь открыл рот… иснова закрыл. Ветер досадливо шагнул мимо.
        - Аты?
        - Стойного человека вижу, - сказал Сквара. Подумал идобавил: - Красивого.
        Ветер даже руку опустил.
        - Стойного? Этосчего?
        Сквара ответил:
        - Вастут вон сколько, ивсе страшные, аон против незабоялся пойти. Инапытке молчит.
        - Молчит, - засмеялся Лихарь. - Голос искричал потому что.
        Иткнул смертника концом посоха врёбра.
        Тотсудорожно дёрнулся. Начал поднимать голову. Запотёками крови ницвета волос, ничерт лица было нерассмотреть. Густые капли кропили какие-то листки, валявшиеся вснегу подногами.
        Ознобиша вцепился вСквару что было мочи, егоколотило.
        - Правда красён, - хмыкнул Лихарь. Шагнул вперёд ивдруг сцапал Ознобишу заворот: - Иди-ка сюда, Подстёгин младший сынок. Пора увидеть наконец, кчему ты унас годен.
        Всвободной руке он держал заряженный самострел.
        Остальные ложки навсякий случай шарахнулись прочь.
        Смертник открыл глаза. Всёещё разумные иживые. Ивнезапно рванулся, насколько длянего это вообще было возможно. Онпытался говорить, нообезображенный рот немог произнести внятного слова.
        Сквара вдруг догадался очём-то и, ещётолком неосознав, очём именно, самсхватился заОзнобишу.
        - Помилуйего! - крикнул он Ветру.
        Опёнка мгновенно отбросил ираспластал крепкий удар кулака, онпонять неуспел, ктоему поднёс - Лихарь? Ветер? кто-то измежеумков?.. Сквара хотел вскочить, ноувидел сразу несколько самострелов, глядевших влицо. Изамер, точно Жог Пенёк уЗвигурова забора.
        - Отчегож непомиловать, - сказал Ветер. - Пестунчик твой ипомилует. Увидим сейчас, годьё ты насебе пёр илиговно.
        Ознобишины варежки валялись наземле, онтоптался поним инезамечал. Лихарь вкладывал ему вруки самострел, чуть неупираясь головкой стрелы смертнику вгрудь, номалыш, бессильный отужаса, могтолько смотреть казнимому вподплывшие кровью серо-голубые глаза.
        - Хватит бавить, стреляй! - пугающе грозным голосом рявкнул вдруг Ветер. - Ато велю сейчас костерок подним развести!
        Как-то так это унего получилось, чтоСквара наяву увидел голодное пламя, лижущее босые ступни. Кровавые листки показались растопкой. Ознобиша подпрыгнул, вцепился всамострел инадавил накрючок.
        Толстым голосом отозвалась тетива. Болт, сорвавшийся слонца, пробил листок, приколотый прямо ктелу, высунулся изспины. Тело вытянулось словнобы соблегчением. Пузырями вырвался вздох, глаза начали гаснуть. Отступник обретал выстраданный покой.
        Ветер вышел вперёд иещё раз оглядел новых ложек. Прозрачного Ознобишу. Сквару сразбитым ртом, наконец-то поднявшегося.
        - Атеперь я вам скажу, кого вы насамом деле видели. - Ветер смотрел только наОзнобишу. - Этобыл твой старший брат, Ивень.
        Ознобиша ахнул, бросился, обхватил беспомощно вытянутые ноги. Онсилился приподнять Ивеня, облегчить боль, которой тот уже нечувствовал. Голова мёртвого вяло свешивалась нагрудь. Теперь было заметно, чтоволосы, гдеих несклеила кровь, отливают пепельным серебром.
        - Срежьтеего, - каким-то чужим голосом приказал Ветер.
        Лихарь снадеждой спросил:
        - Воля твоя, учитель… Кому дозволишь верёвку забрать?
        Сквара потом только узнал, чтоверёвка казнённого почиталась уандархов счастливой.
        Ветер пожал плечами:
        - Мальчишке, комуещё? Еговыстрел, емуичесть.
        Некогда крепость высилась намысу, господствуя наддлинным, почти пресноводным морским заливом, удобным длякораблей иторговли. Вте времена отматёрой суши её отделял ров сводой иострыми кольями. Когда землю корёжило после Беды, залив сперва превратился возеро, потом стал снежной равниной. Мост неподнимали давным-давно - чего для? Ониприрос льдом кземле, теперь уже неподнимешь.
        Пришибленных мальчишек втолкнули впередний двор ивелели скидывать кожухи, ненужные внутри зеленца. Ознобиша, застыв лицом, смотрел вникуда, только стискивал руками смотанную верёвку. Сквара снял снего кожушок, аверёвку обвязал кругом пояса. Ознобиша поднимал руки иповорачивался, каквосковой. Оннепротивился, даже неплакал, ноСквара несумел поймать его взгляд. Потом он заметил, чтомежеумки разбирают палки, лежащие устены.
        Первый удар, неожиданный ижестокий, обжёг сквозь рубашку Порошу, Хотёнова дружка. Тотвзвыл отобиды иболи… Ипонеслось.
        Межеумки били так, чтобы непокалечить, новот помучить, напугать иунизить - сполна. Сквара отскочил, увернувшись отназначенного ему тычка, получил сзади поноге иувидел, какпалка опустилась наруку Ознобиши немного ниже плеча.
        Тотдаже непопробовал увернуться илиприкрыться. Рука отнялась иповисла, ноОзнобиша неизменился влице. Сквара успел испугаться, чтонесчастный малыш так идаст ошалевшим открови детинам забить себя насмерть. Онподскочил ксироте, схватил его вохапку иподградом ударов потащил следом завсеми, туда, кудаих, кажется, направляли, - внизкую дверь подкаменной перемычкой.
        После двора внутри было непроглядно темно. Сквара сразу подвернул ногу, полетел пощербатым ступеням вниз, вкучу такихже неловких барахтающихся тел. Сверху внего напоследок запустили палкой. Дверь захлопнулась. Лязгнул засов.
        - Аты - пироги, - отряхиваясь, злобуркнул Пороша. - Ауж горницу-то огоили…
        Сквара промолчал. Чтотут ответишь. Онторопливо ощупывал Ознобишу - живойли. Сирота неотзывался, но, вовсяком случае, дышал иглазами моргал.
        Немного привыкнув кскудному свету, Сквара стал озираться.
        Онисидели впросторной палате свысоким сводом икаменными стенами. Сквара ещё никогда втакие хоромы непопадал. Чтоздесь было прежде, когда крепость кишела воинской жизнью, господствуя надбольшим торгом? Может, молодечная, аможет, холодница дляприпасов. Чтоделалось вотдалённых углах, разобрать покамест неудавалось. Нипечки, нисвечки, ниплохонькой лучинки всветце.
        Единственный свет вливался сквозь маленькое окошко высоко настене. Сквара долго смотрел нанего, потом бережно уложил Ознобишу иподошёл.
        Стоя наполу, доокошка было недотянуться, ностародавние сотрясения нарушили кладку. Одни камни всунулись внутрь, другие подались наружу; ещёчуть, истена рухнулабы совсем. Камни были скользкими отвлаги, ноСквара, цепляясь, влез насамый верх. Ухватился запоеденную ржавчиной решётку, посмотрел наружу.
        Окошко выходило втот самый двор, гдеих приняли вбатоги. Сквара против воли поискал глазами тело несчастного Ивеня. Его, конечно, здесь небыло. Оноипонятно. После такой-то казни ктож ему даст честное погребение. Небось уже отволокли влес, зверям напоживу.
        Зато посреди двора стоял Ветер. Каменный чертог был, оказывается, порядком заглублён вземлю. Голова Сквары торчала вокошке вровень сещё необтаявшими сапогами котляра. Ветер рассеянно слушал мужчину, вышедшего извнутренних покоев. Этот человек выглядел ему ровесником, новотличие отжилистого походника тешил своё брюхо явно охотнее, чемтрудил мышцы. Оно, этобрюхо, обидно инекрасиво свисало через ремень, мужчина стыдился ивтягивалего, потом забывал. Светлые волнистые волосы, скоблёное рыло, длинные ухоженные усы… Вотон дружески хлопнул Ветра поплечу, словно подбодрить хотел. Тот, хмурый, смотрел всторону, неотзывался. Однако толстяк неотставал, беседа понемногу пошла.
        Ветер называл мужчину «державцем», «высокостепенством» иещё Инберном, - наверное, этобыло имя. Обавначале говорили по-андархски, потом Инберн спохватился, перешёл насмешанную молвь Левобережья, неиначе изуважения кВетру. Онпоздравлял котляра сблагополучным прибытием, звал подкрепиться сдороги. Дескать, сночи недавал роздыху вареям исам невыпускал изрук скалку инож. Зато какие расстегайчики удались!..
        Ветер недоумённо иболезненно смотрел нанего: расстегайчики?.. Сквара вдруг понял, чтовидит самое настоящее горе. Всего лишь показавшееся изжелезного кулака, вкоем Ветер замкнул его навремя похода. Несодним Ознобишей сегодня случилось могущее кого угодно сломать… УВетра тоже сидела всердце стрела, почему?..
        Инберн неунимался. Рассказывал он освоих трудах нето чтобы многословно, нодотого вкусно, чтовживоте тоскливо заныло. ТутСквару заметил кто-то измежеумков. Подкрался, ткнул батогом сквозь решётку, угодив какраз внегнущийся палец. Спасибо толстенной стене: возбранила достать вполную силу. Темнеменее Сквара охнул, шарахнулся, едва неупал, поспешно ссыпался вниз. Водворе засмеялись.
        - Чтотам? - негромко спросил Лыкаш.
        - Двор, - сказал Сквара. - Ветру окормыш какой-то здравствует, боярин вроде… Инберном зовут. Пирладить хотят.
        - Эх, - вздохнул кто-то.
        Безкожуха спине иплечам уже делалось отчётливо холодно. Гораздо холодней, чемснаружи. Было, однако, стольже отчётливо понятно, чтоникто несобирался нивыпускатьих, никормить.
        Мальчишки стали сползаться ближе друг кдружке. Спустя недолгое время самые наглые полезли всередину, выталкивая робких ислабых. Повторялась та первая ночь впоходном шатре, толькотогда все были одеты дляночлега вголом снегу. Иесли несыты, таккаждому хоть лепёшка брюхо грела. Вмозглой каменной холоднице уже зуб назуб непопадал.
        - Меняться надо, - сказал Сквара.
        - Надо, - отозвался Лыкасик. Инедвинулся сместа.
        Сквара повторил громче:
        - Слышь, гнездари! Меняться надо, ато утром нирук, ниног ненайдём!
        Данникам Левобережья обычно нравилось это прозвание, какбы приближавшее их кнастоящим андархам, ноХотён внезапно озлился:
        - Много воли взял, дикомыт! Покажу сейчас, гдераки зимуют!
        Кулаки сжались сами собой. Захотелось начистить рожу обидчику, азаодно выплеснуть всё беспомощное зло этого дня.
        - Гдеваши раки зимуют, мывесь год живём!.. - зарычал вответ Сквара.
        Начал подниматься… вдруг опамятовался. Остыл.
        НаКоновом Вене тоже подчас иссорились, идрались. Нобезрассудной, слепящей ярости влюдях там ох нежаловали. Поди позлись так-то вуединённом зимовье, пережидая затяжную метель…
        Сквара выдохнул, расцепил кулаки, просто сказал:
        - Ктоправски меняться хочет, ползи все сюда.
        Сначала кним сОзнобишей, кактогда вшатре, подобралась малышня. Потом - Воробыш, другие постарше… Наконец - Хотён сПорошей, сопящие, недовольные, акуда денешься? Говорят, голод нетётка, такихолод небабушка…
        Спал Сквара урывками. Точерез него кто-то полз, всередину илиобратно, иобязательно упирался острой коленкой вживот, тосамому приходил черёд меняться, тащить ссобой Ознобишу: тотпосле гибели брата нислова непроизнёс инедвигался, смотрел впустоту…
        Вкакой-то миг Сквара подхватился, какотудара, рывком сел ипонял, чтосироты рядом нет.
        Сразу стало жарко.
        Сквара завертел головой, успев единым духом передумать ивообразить всё самое скаредное, чтосмалышом могло произойти безприсмотра.
        Ночное летнее небо было далеко нетаким светлым, какдома, ноуловить движение позволило всёравно. Сквара вскочил, запнулся очьи-то ноги, бросился кстене и, настёганный страхом, проворно вскарабкался наверх.
        Такиесть!.. Ознобиша догадался пустить вдело удачную верёвку казнённого. Обмотал одним концом прут решётки, показавшийся ему самым надёжным, надругом конце сделал петлю икакраз надевал её через голову. Сквара перво-наперво схватил сироту, чтобы неспрыгнул. Стал растягивать иснимать снего петлю. Ознобиша отбивался, молча, снеожиданной силой, ноСквара был сильнее иверёвку унего вконце концов отобрал.
        Спустился вниз, мало несвалившись. Утащил сироту вглубину обширной холодницы, чтобы непереполошить всех.
        Здесь было устроено какое-то посрамление правильного очага, смахивавшее наполуразбитую печь. Каменная пасть встене, предназначенная дляогня, мазаная труба вверх… Когда-то поней весело уносился жаркий дым имелькали светлые искры, нодров вэту пасть давно уже небросали. Сверху невозбранными волнами накатывал холод.
        - Явсё равно жить небуду, - чужими губами выговорил Ознобиша. - Намне… Ивеня кровь… Якнему… припаду лучше…
        Сквара спросилего:
        - Такты что, невидел?
        Даже вплотных потёмках глаза Ознобиши были круглыми, белыми инезрячими.
        - Какон кивнул тебе, - продолжал Сквара. - Чтобы ты стрелял.
        Ознобиша молчал.
        - Мнебы вот так самострел сунули исказали убить кого, ябы тоже правость всю растерял, - сказал Сквара. - Ивень тебя узнал, яточно видел. Тыпрежде маленький был, ноувасже волосы одинаковые… глаза… Егоправда ещё взялисьбы стругать, апотом всяко убили. Ивень тебе свою жизнь срук наруки отдал… Онхоть умер, родное лицо видя… Невсякому так везёт. Аты впетлю? Будто он обрадуется, если струсишь?
        Ознобиша всё молчал, только вглазах что-то постепенно менялось.
        - Мама… - проговорил он затем. - Отик…
        Настал черёд Скваре молчать.
        - Они… - тяжело сглатывая, продолжал Ознобиша. - Если Ивень… против Мораны… они… ониже семьян… Сами нам говорили… Они… когда уводили меня… Ветер, Лихарь…
        Насамом деле что-то внём догадалось уже давно. Только верить нехотело.
        - Твои обнимают Ивеня наЗвёздном Мосту, - прошептал Сквара. - Ихпримет светлый ирий, икамни непокатятся из-под ног. Мыих нашли путём вЖитую Росточь. Валунками покрыли…
        Ознобиша незавыл, незаплакал. Какплоть вспухает инемеет подслишком лютыми батогами, такдуша просто неможет поднять сразу всей боли. Онтихо спросил:
        - Их… какИвеня?
        - Нет… их сразу. Если неврут следы… Лихарь стрелял.
        - Лихарь, - повторил Ознобиша.
        Сквара между тем рассучил верёвку натонкие пряди итеперь плёл, ощупью творя истягивая узлы.
        - ОниИвеня мучили, - тихо проговорил Ознобиша. - Пальцы рубили. Руки вязали… Ая сними… пододним кровом спать стану? Слово приветное молвить? Изодной мисы хлебать?
        Ондаже невсхлипывал. Правду люди говорят: пополугорю неплачут, ацелого иплач неймёт.
        Сквара сказал:
        - Ветер моему ате кровь отворил.
        Зрясказал, наверное. Ознобиша промолчал, нестал мериться сним несчастьями. Сквара попытался думать отом, как-то раненый Жог ималенький Светел добрались домой. Думалось плохо.
        Ознобиша вдруг спросил:
        - Анам если велят… вот так кого?
        Холод вподвале стоял нето чтобы жестокий, ахуже… подлый. Онненакидывался воткрытую, какчестный мороз. Брал исподволь, незаметно проникая сквозь штаны ирубашки. Пора было идти костальным.
        - Адруг друга если?.. - прошептал Ознобиша.
        Сквара вздохнул. Ответа небыло.
        - Страхов много, смерть одна, - повторилон. - Чтозагодя бояться? Придёт пора помирать, тогда ипомрём.
        Ознобиша спросил по-прежнему шёпотом:
        - Каково отомщу?..
        Сквара долго молчал. Думал.
        - Отомстить можно по-разному, - сказал он наконец. - Тыумный, доищешься. Ия мозговать стану.
        Закончив плести, онперехватил пряди зубами. Взял правую руку Ознобиши, надел нанеё плетежок, затянул, закрепил - несбросить, неснять, разве только обрезать.
        - Эточто?
        - Этопамятка тебе. Ради Ивеня наручень. Захочешь опять впетлю, нанего поглядишь.
        Ознобиша вздрогнул, сказал:
        - Тысебе свей такойже… буду тебе меньшой побратим…
        - Мёртвый небезмогилы, живой небездоли, - сказал Сквара иснова взялся плести. - Завтра день встанет, братейко… живы будем, посмотрим, разберём… атам, глядишь, сами кому вразбор поднесём… завсе обиды разведаемся… ичесть свою возьмём…
        Доля вторая
        Последний приказ
        Старенькое бёрдо было заправлено нанепростой трёхцветный узор - дляопытной ткахи. Светловолосая девочка поглядывала наклочок берёсты снанесённым рисунком, напряжённо хмурила брови, боясь ошибиться.
        - Зелёная вниз… Красная вверх… Ой… Опять пропустила!
        Идосадливо выдернула бральницу, чтобы начать ряд сначала.
        - Дайя попробую? - переступила сноги наногу вторая девочка, державшая бёрдо.
        Девки-полугодьё выглядели ровесницами ибыли похожи, каксёстры, только вторая обещала подняться настоящей красавицей. Может, поэтому исчитала, чтовсё унеё должно получаться лучше, чемудругих.
        - Погоди, - отмахнулась первая. - Сама хочу.
        Было уже далеко заполночь, унеё отчаянно слипались глаза, ноона несдавалась.
        - Ярядок всего, - сказала красёнушка.
        Ткаха снова сбилась сузора:
        - Тыбратца Аро попроси другое бёрдышко сладить, если терпежу нету! Сладишь ведь, братец?
        Круглолицый мальчик подумал, хмуро отозвался:
        - Почего уж несладить…
        Емуподноги начистый пол слетали прозрачные стружки. Застружками добычливо бросалась резвая кошечка, пушистая, нежной облачной шерсти. Онато валялась наспине, теребя пойманный завиток, тозапрыгивала мальчику наколени, желая проследить, какявлялись игрушки. Неулыба кошку негнал, только следил, чтобы нелезла подложкорез.
        Домвыглядел полупустым, зато все сидели обутыми по-уличному иукаждого подрукой лежала толстая одежда. Такведут себя люди, которые уже сложили впуть вещи итолько ждут слова, чтобы поклониться порогу иидти содвора. Нослово мешкает, иони маются вповалуше, коротая ожидание зарукодельем.
        Поджарый седоватый мужчина, сидевший налавке, поднялся наноги, беспокойно заходил изугла вугол. Из-под рукавов кожаного чехла выглядывала кольчуга, сбоку впотёртых ножнах висел прямой меч.
        - ЕщёиСерьга вот запропастился, - пробормотал он вполголоса. - Ну,пусть догоняет какхочет… Ларец куда уложили?
        Всенях зашуршало. Сероглазая ткаха уронила разом ибральницу, иберёсту сузором, братец Аро подхватил наруки кошку, мужчина мигом оказался возле двери.
        Таприоткрылась. Вщель сунул вихрастую голову молодой парень. Заметив, какой переполох вызвало его появление, онподмигнул девкам, смущённо заулыбался:
        - Датиховсё, дядя Космохвост… Ятак просто.
        Мужчина убрал руку смеча:
        - Серьга-то появился?
        - Нет, дядя. Непоявлялся.
        Дверь снова закрылась.
        - Шапку вздень, олух! - рявкнул вслед Космохвост.
        Всенях прыснули смехом. Шаги удалились.
        - Ещёвот иСерьга каквпрорубь свалился, - проворчал Космохвост. Проходя мимо резчика, подгрёб ногой стружки, строго велел: - Станем насовсем уходить, подметёшь тут.
        Мальчик, неподнимая глаз отработы, послушно кивнул:
        - Подмету, дядя Космохвост.
        Какисестрица, онбрал ремесленную снасть левой рукой.
        Перепутный дом, выстроенный ещё прежде Беды, былпросторным. Вбольшой избе, гдепрежние хозяева витали семьёй, теперь была чистая повалуша. Вмалой, некогда предназначенной длягостей, стучали горшками стряпеи. Решив перебраться заморе, хозяева оставили двор двум вольноотпущенницам, старой имолодой. Женщины взялись домостройничать, дело пошло неожиданно споро. Непожалели небось, чторешили остаться. Проводят нынешних жильцов истемиже поклонами выйдут новых встречать.
        Застеной послышались голоса, потом дверь снова открылась. Вошёл крепкий мальчишка, принёс шаечку да деревянное ведёрко. Надгорячей водой перебегал пар.
        - Полночи осталось, - проговорил мальчик снадеждой. - Может, хватит уже мне голову светлить?..
        Волос унего был поконцам вточности какубелобрысого Аро, возле корней проступала природная русость.
        Космохвост кивнул, думая освоём, проворчал:
        - Верно, хватит. Аты светли знай.
        Красёнушка взяла упаренька шайку, посыпала надно горсть колючего порошка излубяной коробочки, залила водой. Изошёл такой дух пареного сена илетних цветов, чтодаже братец Аро оставил работу ипотянул носом, анагубах обозначилось что-то вроде улыбки.
        Ткаха пересела, оттягивая привязанные кпоясу нитки, свободной рукой подняла бёрдо, напряжённо зашевелила губами, глядя наберёсту. Втаком положении считать узорные нитки было ещё тяжелей.
        Русый мальчишка обречённо вздохнул, усевшись, низко наклонился надшайкой. Из-под ворота стёганки явили себя железные звенья.
        - Шеювытяни, - велела девочка.
        Стала привычно плескать ему наголову душистое зелье, стщанием втирать вкорни волос. Ончто-то бормотнул ломким голосом, недовольно. Остаток ночи ему предстояло маяться встаром полотенце, намотанном словно бабий повойник, итерпеть шуточки поэтому поводу.
        Братец Аро вдруг сказал:
        - Дядя Космохвост, может, лучше меня поднего луковой шелухой красить? Янебось терпеливый…
        Страдалец погрозил ему кулаком. Девки засмеялись.
        Космохвост неответил. Онсмотрел накошку. Та,оставив играть стружками, подбежала кдвери инапряжённо выслушивала заней что-то, ускользавшее откосного внимания людей. Когда кошка вдруг распушилась, став втри раза больше обычного, поставила веретеном хвост ияростно зашипела, Космохвост принял решение. Обернулся кчетверым подопечным, увидел, чтовсе они тоже смотрят накошку, резко выдохнул:
        - Прячься!

…Ребята намиг замерли. Илинаоборот - неони замерли, авремя продлилось. Ткаха медленно-медленно резала маленьким ножиком привязанные кпоясу нити, ониутекали вщели иотверстия бёрда, знаменуя неворотимый конец. Космохвост накануне услышал, какшептались названые сестрицы: пояс, если выйдет хорош, предназначалсяему. Мокроголовый парнишка отряхивался по-собачьи, недожидаясь рук сполотенцем, аувдумчивого Аро падал из-под резака последний завиток стружки. Ложка, иэто Космохвосту тоже было известно, предназначалась дядьке Серьге. Всёравно больше нечем было отблагодарить заверную службу, аложки получались сущее загляденье…
        Апотом они все разом сорвались смест, потому что он крепко научилих, какпоступать, если однажды он вот так велит прятаться.
        Братец Аро только оглянулся впоисках кошки, нолюбимица успела исчезнуть, недосуг было искать, куда подевалась. Брат ссестрой мигом закатились подлавку, юркнули вузкую дыру, съехали втёмное подземелье. Съёжились, притихли возле дощатой стены. Рядом зияло отверстие бокового лаза, оттуда тянуло морозом.
        Двое оставшихся задвинули наместо тяжёлую западню, оклеенную берёстой. Горстями бросили мусор. Недогадаешься, гдепол нарушали.
        Содвора донёсся крик, звучавший последним предупреждением ипоследней болью.
        - Эх, - горестно зарычал Космохвост.
        Выдернул извторых ножен кинжал, бросился всени. Мальчик сдевочкой переглянулись, побежали заним. Настала пора сделать то, кчему он их готовил несколько лет. Асделав - скорее всего, умереть, какуже умер старший воспитанник Космохвоста.
        Наружная дверь распахнулась навстречу, содвора проникла хищная тень… Соприкосновение смечом Космохвоста заставило тень обрести плоть, залиться кровью, рухнуть им подноги.
        Выскочив вон, Космохвост мгновенно метнулся всторону. Вмёрзлую притолоку напол-ладони вошли сразу два болта.
        - Заспину! - громко приказал он подросткам. - Прорубимся!..
        - Эльб?з, неотставай! - крикнул мальчик.
        - Братец Аро… - жалобно, какучили, пискнула девочка.
        Страх изображать непришлось, ейитак было страшно. Онавыхватила из-под плаща маленький самострел. Разрядила туда, откуда прилетели первые болты. Изтемноты послышалась ругань. Игрушечное свиду оружие сдвадцати шагов разило безшуток.
        Онивыполнили приказ Космохвоста, нонамерение прорубиться оказалось куда проще высказать, чемисполнить. Толком неотойдя открыльца, ихнаставник уже отбивался сразу отдвоих вудобных короткополых одеждах цвета снега вночи. Люди казались гибкими ипроворными, нонадо было видеть, чтотворил Космохвост. Мечикинжал пели наголоса, выводя любому, ктосовался, жуткую погребальную песню.
        Нетолько длядвоих подростков это был самый главный бой, аскорее всего, чтоипоследний…
        Мальчишка ахнул, споткнулся, сломался впоясе.
        Девочка сперепугу чуть неназвала его настоящим именем, однако выучка взяла своё.
        - Братец Аро!..
        Онпытался говорить, нотолько хрипел.
        Зауглом клети послышался злой крик, кого-то приложили обрёвна.
        - Сказано, ососков нетрогать!
        Наказанный жаловался: «ососок» только что проткнул ему болтом ногу, даибрать непременно живьём никто вроде невелел. Стрелка приложили вдругорядь. Живого всегда убить можно, авот мёртвого поди оживи!
        Космохвост оглянулся посмотреть, чтотам своспитанником. Ненадо было ему этого делать. Чужой быстрый меч тутже вскроил нанём кожаный чехол, проскрежетал покольчуге. Воин досадливо зарычал, убил слишком шустрого нападавшего, схватился сдругим.
        Подбитый парнишка мотал головой, силился разогнуться. Названая сестра обхватила его поперёк тела: хоть собой прикрыть. Ихзащитник, понемногу теснимый обратно кдвери, вновь оглянулся. Хотел, наверное, выкрикнуть последний приказ, новэтот раз недовелось.
        - Воимя Владычицы! Погоди, Космохвост, - поднял руку вражий вожак.
        Голос оказался молодым, звонким, совсем какупогибшего Бранко. Всеналётчики были вмеховых рожах, чтонадевают вкрепкий мороз. Щель дляглаз да круглый продух урта. Наэтой личине были нарисованы ещё иусы, неиначе взнак старшинства.
        Космохвост опустил меч, поглядел нараскиданные тела, хмыкнул:
        - Плохо учит вас Ветер. Насвсвоё время строже учили!
        Вожак неостался вдолгу:
        - Самвсапогах, даслед босиком! Бранко так натаскал, чтоон нас мало непроворонил… Лучше скажи, кого заспиной прячешь? Правских царевичей илиподставу?
        - Мальчишка - заменок, - уверенно сказал стрелок. - Ишь, корчится! Царевича он сразу нарукахбы унёс!
        - Зато девка точно царевна, - сказал другой. - Хороша-а! Вотбыеё…
        Девочка ахнула, испуганно истыдливо, хотя наязыке висело ругательство. Занеё, снатугой разогнувшись, выбранился парень.
        - Нешто иЭрeлис настоящий? - удивились изтемноты.
        - Аподстава гдеже?
        - Заместки вдоме сидят, - догадался стрелок. - Вцарских ризах. Онистовиков поплоше одел ивырваться думал сними, насобмануть!
        Вожак вновь поднял руку. Стало тихо.
        - Тыдобрый пёс, Космохвост, - сказал он спокойно. - Идом сгорел, ихозяина давно нет, авсё стережёшь!
        Воин засмеялся.
        - Плохо учит вас Ветер! - повторилон. - Откуда тебе знать, Белозуб, сколько уменя подстав икуда я правских царят дел?
        Тени засмеялись вответ.
        - Знаем уж, - отмахнулся вожак. - Сдавайся, рында. Инам лишнего немёрзнуть, итебе меньше ран принимать.
        Космохвост пожал плечами:
        - Боялсябы я ран, вовсе тут нестоялбы.
        Вожак насмешливо покивал. Из-под нарисованных усов вырвалось облачко пара.
        - Сеггара наподмогу ждёшь? Такнежди, непридёт. Мыотом позаботились.
        - Сеггар придёт, - спокойно сказал Космохвост. - Моёдело дождаться.
        Вожак покосился насвоих:
        - Анам тоже спешить некуда. Сейчас дом-то подпалим…
        - Ствоих гроз я велик возрос, - сказал Космохвост. - Неподпалишь. Тебе доказать надо, чтосущих царевичей погубил.
        Человек вмеховой харе переступил сноги наногу. Наэто движение изсеней вылетел шипящий клубок и, взмыв, шарахнул когтями прямо вглазную скважину.
        - Кошка!.. - закричали водворе. - Царская дымка! Этоистовики унего!..
        Космохвост резко обернулся кподросткам:
        - Бегите!..
        Вотон ипрозвучал, последний приказ, ослушаться которого было нельзя… Девочка снова обхватила названого братца. Обаповернулись, молча юркнули обратно всени.
        Вожак нападавших метнул руки клицу, носорвал только личину. Кошка уже исчезла, бесследно растворившись вомгле.
        - Такя изнал, чтоэтоты, Белозуб, - сказал Космохвост. - Поделом тебе, дураку! Разбойников нанять ума нехватило? Самрешил славу взять? ИлиВетер денег недал?
        - Вперёд!.. - зажимая лицо ладонью, рявкнул вожак.
        Охромевший стрелок иего товарищи вновь выхватили оружие.
        Мощный голос рынды был хорошо слышен впогребе. Стало понятно, чтонаверху дела совсем плохи. Тогда брат ссестрой нащупали исдвинули вторую западню, тайную, окоторой незнали нислужанки, нидаже дядька Серьга. Отворилась ещё яма, совсем тесная, только-только вжаться вдвоём. Ребята спустились внижний погребишко изатворились. Коленки, поджатые кгруди, недавали вольно дышать.
        Братец Аро вдруг начал шарить кругом себя, ненашёл искомого, потянулся кзападне, пригнетавшей им волосы:
        - Тесличку сверху покинул…
        Вотведь как. Привелось отсмерти скрываться, ичто ссобой унесли? Небось неларец сдорогими памятками родителей, оставшийся вмякоти дорожного вьюка.
        Сестрица Эльбиз поймала руки брата, крепко сжала.
        - Идобро, чтопокинул, - шепнулаона. - Станут смотреть, скажут: были, ушли…
        Сестра говорила дело. Царевич опустил голову.
        Наверху лязгало, громыхало, тамревели жестокими голосами ичто-то падало так, чтосзападни сыпалась пыль. Потом всё начало затихать.
        Брат ссестрой ухватили друг дружку, слиплись водин комок. Онизнали, чтовот теперь нужно ждать самого страшного.
        Кто-то невошёл - ворвался вхоромину, затопал надголовами, рубанул дверку голбца, сгрохотом опрокинул скамью… Эрелис иЭльбиз втиснулись пуще. Долетел девичий крик. Надсадный, беспомощный, полный страха.
        - Нерыжeнь… - стуча зубами, выдохнул мальчик.
        - Нет, - тряским голосом возразила сестра. - Нерыженьбы им стри короба наплела имною сказалась.
        Крик стал совсем нестерпимым. Захотелось сотворить всёравно что, лишьбы он прекратился. Эрелис всхлипнул, завозился впотьмах:
        - Еёже… ониеё… выйду…
        Эльбиз что было мочи вцепилась вего руки:
        - Дядя Космохвост недлятого им путь заступал! ИНерыжень сКосохлёстом подстрелы шли! ИБранко…
        Онабыла нагод старше, поэтому сразу вырваться он несмог. Вдоме взвыла ещё истаруха. Толком разобрать изпогреба неполучалось, лишь то, чтоона велела молодой прикусить язык, небрать надушу срама.
        - Тебе помнить, какзатебя умирали, - глотая слёзы, шептала брату сестра. - Тебе праведно царствовать ради их чести…
        Раздались удары топора, треск дерева. Вповалуше корчевали лавку. Потом состуком отвалили верхнюю западёнку. Царевичи разом уставились вверх, замерли втемноте, прикрывая лица ладонями. Когда впогреб, прямо им наголовы, спрыгнул человек, дети судорожно дёрнулись, стукнувшись лбами. Однако тяжёлая крышка невыдала, неоказала себя среди других половиц. Человек заметил сперва ложкорез подногами, потом дыру бокового лаза. Торжествующе заорал, начал втискиваться внору. Егосапоги скребли искользили подоскам.
        Запервым полез второй, остальные побежали наружу.
        Тайный лаз, устроенный ещё прежним хозяином перепутья, выводил вдровник. Иподи разбери вснегу слабенького зеленца, вылезалли кто оттуда недавно.
        Довольно долгое время наверху ничего непроисходило. Потом впогребишко начал проникать спирающий дыхание чад, аслуха достиг тяжёлый глухой треск.
        - Запалили всё-таки, - сказала Эльбиз.
        Эрелис отозвался:
        - Само могло, отлучины…
        - Такитак гибель, - закашлялась сестра.
        Онадержала вруках никому теперь ненужное бёрдо. Резные углы оставили глубокие следы наладонях.
        Западня, плотно всевшая оттяжести ивозни, поддалась через великую силу. Приподняв её наконец, царята увидели надсобой тучу плотного дыма исквозь неё - багровые сполохи. Дышать сразу стало нечем. Какраз когда они высунулись, что-то начало рушиться. Пришлось снова прятаться. Второй раз они поднимали крышку уже вкупе сбольшой горящей доской, порывавшейся упираться изастревать. Стало ясно, чтовтретий раз может неполучиться. Эрелис сжал вкулаке подобранный ложкорез и, понукаемый сестрой, полез через ход.
        Крышка вдровнике, которую берегли иникогда незаваливали тяжёлым, оказалась прижата. Сколько нипыжились брат ссестрой, онаедва подалась, только дерево чуть слышно постукивало одерево. Случайно раскатилась поленница иливней что-то искали - какая теперь разница. Сзади подбирался гибельный чад. Немного подышать таким, исперва тело разучится двигаться, потом душа забудет, какей втеле держаться.
        - Покричим? - спросила Эльбиз.
        - Нет, - принял решение Эрелис. - Кому надо, тезнают, акто незнает, тенам недрузья.
        Девочка еле слышно заспорила:
        - Дядя Космохвост радинас…
        Мёрзлые поленья надними затеяли дробную торопливую пляску.
        Царевич устроился перед ходом, гдетаилась сестра. Поудобнее перехватил нож… Сердце колотилось ворту.
        Крышка лаза откинулась. Эрелис выдохнул. Сверху нанего смотрели оба заменка. Зряли они вэтом доме прожили целых полгода? Тайная хоронушка поблизости уКосмохвоста была далеко неединственная…
        Враскрытых дверях гибнущей избы метался огненный свет, пожар уже подгрызал изнутри тяжёлую крышу. Скоро она обрушится, станет погребальным костром девушке, замученной подручными Белозуба. Молодой Бранко, всёладившийся кней споцелуями, разметался вуглу двора. Онтак иненадел шапки. Егоубили длинным ножом вшею: оннедолжен был закричать, нокак-то сумел. Другие тела все исчезли. Бабка, простоволосая ибосая, сидела наколоде, качалась, плакала. Рубаха наней была разорвана донизу, попятнана кровью. Подростки едва успели заскочить встряпную, гдебросили женщин. Теперь девки пороли тёплый плащ, ладили старухе какие-никакие опорки.
        Иникто даже непоминал одрагоценном ларце, толи сгинувшем впожаре, толи украденном. Онёмли печалиться!
        - Дядя Космохвост… - глядя напылающий дом, тихо выговорил царевич.
        - Доместа, гдесани стояли, кровяной след, - ответил юный рында. - Чей, неразберу.
        Онгорбился, прижимал руку кгруди. Добрая кольчужка выдержала удар, норебро было сломано. Наволосах болтались шарики льда.
        Подошла сестрица Эльбиз.
        - Нетак-то долго искали, - тревожно поделиласьона. - Решили, мывсе дымом задохлись? Алиспугнул кто?
        Ребята переглянулись.
        - Значит, Сеггар близко уже, - рассудил царевич. - Навстречу пойдём илидядьку Серьгу обождём? Твоё слово, Косохлёст.
        Ичинно поклонился, свидетельствуя, чтоверен зароку ипомнит, ктоотныне главный защитник.
        - Ждать некогда, - сурово, сквозь зубы ответил тот. - Бабку…
        - Ступайте налегке, детушки, - утёрла слёзы старуха. - Я-то пожила.
        - Мыповезём, - одним голосом взмолились девчонки. - Вдровяных саночках, вонстоят…
        - Бабушка Орепея нас невыдала, - добавил Эрелис.
        - Аещё слушать обетовались, - голосом, какой наверняка был вюности упрежнего рынды, проворчал Косохлёст.
        Скоро отом, чтовразгромленной избе погибли невсе, говорила только узкая полозновица, протянувшаяся кдороге. Даита отжара огня уже оплывала.
        Растрёпанные рукавицы
        - Воттебе ещё вот так! Ивот так! Что, получил, Ветер?.. Щады тебе? Анепощажу! Тымоему ате кровь отворил! Ану говори, таракан, куда брата увёл?! Нето сейчас доказню!..
        Кулаки Светела крушили невидимого врага. Оннезамарает меча, мечпротив таких ему непотребен. Наруках унего ненагольные дельницы, асущие латные рукавицы, пластинчатые, созлыми выступами накостяшках. Исам Светел - рослый, бородатый игордый, сблёстками серебра повискам, вдоспехе нашироких плечах.
        - Атебя, Лихарь, яиспрашивать нестану, ятебя сразу ногой вземлю втопчу!
        ИЛихарь распростёрся рядом сВетром, униженно моля взмиловаться.
        - Живо говорите, дрянчуги, гдебрат?!
        Подснегом пробудились бурлящие кипуны, поверженные враги стали биться, проваливаясь вклокочущий вар. Светел разжал грозные кулаки, повернулся вдругую сторону, туда, гдебыл Скварко. Брат стоял наколенях укаменной стены, заморённый голодом изакованный втяжёлые цепи, потому что его хотели заставить служить жестокой Моране, даненатакого напали.
        - Пойдём домой, братёнок, пойдём домой, - зашептал Светел имогучими руками разорвал цепи, поднял брата, обнял, повёл…
        Сквара ссамого начала называл его «братищем», аон Сквару - «братёнком», хотя надобы наоборот, ноуж так уних повелось.

«Аесли он меня, взрослого, неузнает? Если ему там вовсе глаза выкололи засмелость?..»
        Онвсего намиг представил Сквару слепого… нутро стиснула холодная лапа. Светел крепко зажмурился.
        - Брат забрата, встань сколен…
        Этоон выговорил одними губами, ностакой жаждой имечтой, что, отзовись ему Сквара прямо сейчас, дивиться былобы нечему.
        Сквара неотозвался…
        Светел тяжело вздохнул, открывая глаза. Кругом было пусто. Только Зыка, задравший ногу возле сугроба, даснежный горб дальнего амбара, куда их послали закуском сала.
        Мечтать было весело. Одна беда - сидя наполатях, додела недомечтаешься. Перво-наперво Светел взбежал насамый верх амбара, огляделся: неидётли великая тётушка Шамша Розщепиха, вдовая сестра большака. Еёещё называли Носыней, задлинный нос ипривычку всюду его совать. Удостоверившись, чтостарухи невидно, Светел зашёл вамбар, открытый ради обновления воздуха. Вытащил наружу мешок.
        Этобыл его мешок, который взрослые считали потешным. Внём хранилась порядочная чушка льда, вырубленная наспускном пруду, обложенная сухой травой ихвойными лапками, завёрнутая врогожу, повитая верёвкой. Светел поднял мешок науступ вплотном снегу, утвердил его там истал бить. Спохватился, скинул сног поршни ипродолжил битьё, прыгая поснегу босиком. Когда жгучая боль вступнях начнёт делаться глухой идалёкой, пора будет прятать мешок, возвращаться домой. Такон отмерял время. Мать всё чаще бранилась, чтовамбар его хоть непосылай: уйдёт - недождаться. Этоей лишьбы поворчать. Мороз-то здесь сприближением зимы знай усиливался.
        Светел молча колошматил мешок, бросал кулак вперёд нерукой, неплечом - особым слитным движением, которое они соСкварой подсмотрели когда-то увзрослых стеношников. Онорождалось глубоко вживоте, продолжалось разворотом бёдер, всего тела - илишь впоследнюю очередь выхлёстывало кулак. Зато илетел тот боевой гирей, разогнанной наремне.

«Воттебе, шашень. Воттебе, гнида. Заатю. Забрата. Ужприду, неспущу…»
        Верноли унего получалось, Светел незнал. Сладят потеху накорочун, тогда поглядим. Вконец перестав чувствовать ноги, онобулся, стащил мешок обратно вамбар, камнем отбил отмёрзлой груды нужный ему свёрток, заложил дверь, пошёл потропинке взеленец. Подошвы горели, медленно отогреваясь, адельницы выглядели так, чтомать уши оборвёт, если увидит.
        Ихсотцом спасла чужая упряжка. НаКоновом Вене было принято чтить симуранов, поэтому двое охотников ненашутку перепугались, когда золотой кобель созлым рыком упал наних из-под туч, погнал собак куда-то креке. Этилюди неумели говорить ссимуранами инепонимали, отчего рассержен благородный летун… Пока неувидели подскалами обросшего инеем угрюмого Зыку ивымотанного Светела, пытавшегося обогреть отца, оживить его правую руку.
        Мать потом кланялась вноги братьям Синицам. Обещалась им верно служить достарости лет. Целовала Рыжика, гладила Зыку, впервые допущенного визбу. Бабушка Корениха молча растирала вступке вязовую кору наприпарки, бережно делила луковку, грела вгоршочке козий жир ссолью дляспасительной мази…
        Даже куклы, выстроенные свадьбой возле божницы, словно пригасили веселье.

«Телюди, котляры… даже Звигуры невступились… - тихо всхлипывая, пересказывала мать принёсшей луковку свойке. - АСветел, онже что, малещё…»
        Скоро вся Твёржа прослышала, какнегодные Воробьи прятались зауглами, пока Жог давал неравный бой котлярам, силясь отстоять первенца. Икакпосле Пенёк уже раненным, спомощью верного Зыки дошёл почти досвоего берега. Довёл младшего приёмного сына…
        Светела никто вслух некорил, ноон чувствовал себя виноватым.
        Отец уже ходил, когда уСветела поползла пошвам старенькая рубашка. Мать решила примерить нанего братнину. Вытащила изскрыни одёжки старшего сына, стала было раскладывать… Вдруг сгребла всё вохапку, зарылась лицом, охнула, взялась баюкать, припевая иприплакивая, какпомёртвому.
        Завлекло избушку тьмой,
        Измерцался яхонт мой.
        Развязался поясок,
        Отзвенел твой голосок.
        Тыпривстань, моёдитя,
        Вновь дыханье обретя.
        Резвы ножки распрями,
        Вручки бавушку возьми.
        Мойсынок, натвой помин
        Кружевной спекла я блин.
        Всеедят, покуда свеж,
        Только ты один неешь…
        Светел хотел сказатьей, чтоСквара живой иобязательно вернётся, нонепосмел. Емустало страшно. Онувидел, какнахмурилась Корениха, ужекроившая старую тельницу налоскуты. Повернулся котцу… Жог, сидя налавке, тёрздоровой рукой живот, кривился, точно отболи. Когда бабушка бралась зажгучую мазь, онтерпел крепче. Игубы унего были какие-то синие… Светел подоспел кнему, селрядом.

«Атя?..»
        Огонёк отца бился итрепетал надпустотой. Светел вужасе приник кнему, подхватил, обнял… Жогзакашлялся, соблегчением перевёл дух…

«Немоги реветь, Равдуша! - велела матери суровая Корениха. - Сказано тебе, живойон! Живой! - Ишуганула внука: - Аты что расселся, дела нету руки занять? Поди светец воскреси, совсем, вишь, загас…»
        Прежде это Сквара всё был унеё ибелоручка, илодырь, ипраздный шатун. Имладшенького прижать норовил, если бабка сматерью недоглядят.
        Светел вскочил. Жогвзял его заплечо, тоже встал, нидать нивзять опираясь.

«Пошли, сынок. Поможешь…»
        Вернувшись изамбара, Светел ещё всенях услышал голоса бабки иматери, звучавшие задверью. Мальчишка навсякий случай притих, прислушался: наверное, этоего ругают? Зато, чтослишком долго ходил?
        - …Да засмотрелся он поди накотляров этих!.. - безутешно всхлипывала Жига-Равдуша. - Итётенька Розщепиха сказала… Ониж вон какие! Сильные да страху незнают! Кним захотел…
        Светел несразу исообразил, чторечь шла оСкваре.
        Бабушка осведомилась вроде даже насмешливо:
        - Аты, значит, Розщепихе веришь больше, чемсыну? Чтож так? Несамаль растила, кормила?
        - Таксвоевольникон! - вголос вскрикнула мать. - Неслушь! Емуговори, аон всё по-своему!
        - Атыбы хотела, чтобы он мягким воском утебя вруках гнулся? - спросила Ерга Корениха. Когда Светел уходил, онаобувала вкрохотные поршеньки новую куклу, кудельные волосы были окрашены сажей. - Воск тебе кто угодно снова растопит ипо-своему перелепит. Податливый да мягкий вышелбы отца сбратом заслонять? - Помолчала, добавила: - Гордись, дура.
        Онаведала небось, чтоговорила. Дедушка Единец Корень тоже незатак своё прозвище получил. Знали внём люди негибкий нрав иупрямство. Акто непомнит, чтовнуки удаются все вдедов!
        - Ябы негордилась, акашей его лучше кормила!.. - вконец расплакалась мать.
        - ТыРозщепиху слушай больше, - посоветовала бабушка. - Ужона-то лучше всех знает, какдетей нужно растить.
        Мать вдруг вскрикнула:
        - Насебя оборотись! Ктоего поленом тогда… закугиклы… Скварушку… сыночка моего…
        Светел снял состены лапки, состуком бросил напол. Голоса немедля примолкли. Светел повесил лапки наместо, вошёл:
        - Вот… Сало принёс… Благословите, кате пойду?
        Мать отвернулась, пряча мокрые глаза. Корениха, стоявшая поджав губы, строго оглядела избу. Дрова сушатся, воды натаскал…
        - Ступай.
        Светел выскочил обратно всени иуже неслышал, какбабушка негромко сказала невестке:
        - Именьшому ты неверишь, азря. Онкровей хоть ипришлых, акремлёвым мужиком будет.
        Времесленной Жога Пенька пахло смолистой елью, черёмухой иберёзой, дёгтем, маслом ивоском, дымом, шкурами, клеем изрыбьей кожи, кипятком. Ждал дела станок длявыгибания лыж, рядом стояли распаренные заготовки… асам Жог сидел наскамейке, ссутулившись иповесив голову. Руки лежали наколенях, замерев внепривычной праздности. Вотжил-был человек, вершил хорошее ремесло, радовал себя илюдей… апотом содеялось зло, игордый промысел, никого несумевший защитить, оказал себя бессмысленным иникчёмным. Страшно это, если подумать. Светелу бросилась вглаза обильная седина, побившая волосы Жога, ещёнедавно такиеже чёрно-свинцовые, какустаршего сына.
        Он,вообще-то, хотел попросить лоскут ненужного камыса, подлатать рукавицы, нопосмотрел наотца исказал совсем другое:
        - Атя, благослови, ябы лыжи гнуться поставил?
        Жогмедленно поднял глаза. Впрозелень голубые, Скварины. Только какие-то… пыльные, чтоли. Совсем потускневшие.
        Светела какударило. «Аесли я Сквару где-нибудь втемнице такогоже отыщу… Погасшего… Безразличного… Стану поимени называть, аон иневстрепенётся…»
        - Атя?..
        Жогмолча кивнул. Снова уронил голову.
        Светел взял заготовку, устроил встанке, начал бережно забивать клинышки, чтобы носок точно улёгся в«лесенку» избрусков. Обретались чудные лыжи сгребнями дляупругости, сузкими носами иширокими прямыми пятками, навесенний оттепельный снег. Жогбережно выколол заготовки измелкослойного елового кряжа, взятого откомлевой части ствола. Обратил сердцевинную сторону кверху, гдебудут падласы. Когда лыжи высохнут, утвердятся вкрасивом изгибе, источник ещё укрепит их надуглями, промаслит, обошьёт лосиным камысом - станут они служить ислужить, годотгода бегая лишь вернее илегче…
        Сынвзялся завторую заготовку. Жогнаконец поднялся, подошёл проверить, всёли он правильно делает.
        - Атя, - сбольшим облегчением сказал Светел. - Можно, явон тот обрезок возьму дельницы подлатать?
        Ипоказал Пеньку изодранные рукавицы, счастливо избежавшие материнского глаза.
        Жогдаже удивился:
        - Гдерастрепал-то так?
        Мальчишка смутился, ведь отцу его воинские намерения могли непонравиться. Нокуда теперь денешься, пришлось всё рассказать.
        - Убьюих… Ветра сЛихарем. - Подумал, докончил: - Если Сквара наперёд неубьёт.
        Услышь Жига-Равдуша, ведро слёз пролилабы. Куда дитятко разлетелось, будто одного горя ей мало? Услышь Корениха, тутже задалабы внучку всяких дел, чтобы разом недопридури стало. Пенёк, самбылой стеношный разбивала, сперва только хмыкнул. Прошёлся туда-сюда. Неожиданно погладил усы… Инаконец снова посмотрел насынишку. Светлые камни верилы какбудто обрели блеск. Жогмотнул головой:
        - Вонкожи висят… Показывай, каково бьёшь.
        ИСветел показал. Въехал покожам слевой исправой, поднёс вразбор, всем телом вкладываясь вудары. УВетра тотчас осиротели сусала, уЛихаря глаза уплыли подлоб, износу потекла красная юшка. Ужовам! Шутил волк сжеребцом, дазубы вгорсти унёс!..
        Онпочти ждал, чтоПенёк похвалитего, нотот лишь головой покачал:
        - Руки разуй.
        Светел стащил рукавицы. Костяшки были красными, распухшими иболели.
        - Тыих, значит, какчестный стеношник бить намерился? - спросил Жог. Невольно посмотрел насвою правую кисть сбелеющим рубцом. - Дадутся они тебе сам насам, какже. Уних чести нет, онитебя издали стрелами утычут… Иликакменя вот… - Онсжал кулак, поморщился, разжал. - Дасами будут невтулупах овчинных столстыми воротами, авжелезных рубашках. Аты руки так-то разобьёшь, нилука, нимеча, ниножа толком взять невозможешь, огуслях я вовсе молчу.
        Светел слушалего, насупившись, упрямо наклонив голову. «Ая всёравно мешок бить буду», - говорил его вид, ноглубоко внутри он уже знал: отец прав. Жогдавным-давно понял, каксправляться супрямыми сыновьями. Мальчишки удались таковы, чтоломать, запрещать - безтолку. Онсам был тойже породы. Зряли прозывался Пеньком.
        Онпрошёлся туда-сюда поремесленной, тронул заготовки, стиснутые встанке. Вдруг спросил сына:
        - Тычего вообще хочешь? Себе чести? Илиим смерти?
        Светел подумал, ответил:
        - Сквару вызволить хочу. Акотляров примучить, чтобы больше невстали.
        Жогпрошёлсяещё. Взял кожевенный нож, пальцем испытал остроту.
        - Былбы жив твой первый отец, - сказал он затем, - онбы посмотрел, чтотворят крапивники-котляры, исовсем их извёлбы. Тымал был, непомнишь небось, каккрапиву нарепищах изводили…
        Светел прошептал:
        - Помню, атя…
        - Еёдопоследнего корневища если невыдернуть, неизживёшь, - продолжал Жог. - Вотбудет праведный царь, дасверными вельможами, даснеприступной дружиной…
        УСветела аж зачесалась правая половина груди, гдепониже ключицы являлись вбанном жару отчётливо различимые знаки. «Идядя Кербога тоже самое баял. Оправедном царе, пожалевшем сирот. Апотом крапива завелась. Мораничи…»
        Жогвздохнул.
        - Ато будто недумаля, кактебе жизнь жить, - проговорил он глухо. - Всяко невТвёрже век вековать… Давот… поторопили малость. Атвоя судьба гордая… Чтобы Сквара… незря…
        Онзапнулся, налбу выступили холодные капли. Светел тутже подскочил кнему, схватил заруки:
        - Атя, тыненадо проСквару, живойон, яего домой приведу. Тыменя научи! Какмне их бить, чтобы неподнялись!
        Жогперевёл дух, селнаскамеечку, ноголову, какпрежде, несвесил. Поставил перед собой сына. Положил ему ладони наплечи.
        - Будет что будет, даже если будет наоборот, - повторил он присказку бабушки Коренихи. - Тывот что послушай. Младших царевичей, сказывают, вАндархайне много витает, икаждый вперёд других кичиться горазд. Ктокжрецам сподарками, чтобы лествицу подправили, ктостарших наследников извести норовит… Станут важные вельможи ещё одного слушать, еслион, никто извать никак, излесу постучится? - Исам ответил: - Небось идоворот недопустят.
        Светел подумал было оРыжике. Отом, чтолюди, такнеправедно истрашно живущие, поди, незахотят слушать даже симурана. Онтихо спросил:
        - Какмне быть, атя?
        - Если хочешь, чтоб слушали, сильным стать надо. Тытого прогони, укого заплечами дружина.
        Светел смотрел нанего, молчал, напряжённо хмурился. Онвидел захожую дружину вТорожихе, напрошлогоднем торгу. Спокойные такие, незадорливые мужики. Девки им улыбались наперебой, парни косились, нопредпочитали нессориться, этоСветел крепко запомнил. Аещё взрослым витязям служили отроки. Ребята чуть постарше, чемон сам сейчас был. ОнисоСкварой тогда надружинных смотрели издали… точно севляжки насимуранов…
        Стой разницей, чтообычным псам летать никак несудьба, атолковые отроки сами однажды могли встать накрыло. Принять воинское достоинство. Иные - ивоеводское.
        Акакони играли нагуслях!..
        - Вижу, разумеешь, - сказал Жог.
        Светел ещё невсё себе уяснил, толькото, чтодорога впереди обозначилась ухабистая итёмная. Оночень тихо спросил:
        - Благословишьли, атя?
        УЖога снова полыхнула вглазах боль, нонетакая беспомощная, какпоСкваре, акакая-то гордая.
        - Благословлю, - пообещал он твёрдо. - Когда время придёт.
        Инекоторым образом было понятно, чтосрок измерялся невёснами, неснегопадами, аего, Светела, упорством. Даневколотушках безответному мешку, невзатрёпанных дельницах, акое вчём поболее.
        - Атя, - сказалон. - Теперь-то что делатьмне, научи…
        Жогпритянул его ксебе, обнял. Потом сказал:
        - Воин неистомчив быть должен. Наногах крепок истаном надёжен, чтобы несвалили вбою. Чтобы раненого побратима нести. Возьми-ка наплечи… - Иуказал сыну черёмуховый кряжик возле стены. - Присядь сним да подпотолок выпрыгни. Возможешь?
        - Возмогу, - нахмурился Светел. - Атя… агусли что?
        Жогулыбнулся:
        - Таккуда воину безгуслей. Они, если хочешь знать, главнее даже меча. Изначальные гусляры рождение мира приветствовали. Белый свет неостановится, пока гусли поют… Неси-ка дедушкины сюда!
        Семья Жога Пенька жила всильном зеленце. Нетаком большом, чтобы держать своё купилище, ноиневкаком-нибудь едва теплящемся хуторке. После Беды сюда собрались шабры изтрёх лесных деревень, разошедшиеся потомки одного давнего праотца. Заново свели родство, назвались одним именем: Твёржа - истали жить дружно, потому что иначе было неуцелеть. Прежние деревни теперь стали концами.
        Избы полумесяцем выстроились поберегу кипунов, снаветренной стороны, чтобы тёплая сырость поменьше лезла вдома. Дымящийся вар истекал впруды, изних вдругие итретьи. Были пруды спитьевой водицей, были банные идлястирки, были целебные, гдегорячие воды точились сквозь россыпь чёрного камня. Зелёные заводи сболотником, озёрной капустой идругими водорослями, годными впищу. Влажные камни надними обрастали мхом вроде того, изкоторого бабки делали горлодёр. Было длинное проточное озеро, гдекормились утки игуси, плавали коропы ижирел напридонных рачках тот самый шокур, которого Пенёк ссыновьями стружили впоходе. Старикам кормлёная рыба казалась нетак вкусна, каккогдатошняя, извольных притоков Светыни. Верно илинет, норос озёрный шокур уж точно быстрей дикого, инаторг везти его нестыдились. Лишняя вода изозера бежала вспускные пруды, гдезамерзала.
        Чтобы она могла течь, пруды чистили. Этобыла всем работам работа. Мужики сокрушали прозрачные наплывы тяжёлыми пешнями сжелезками кактопоры, бабы подгребали, ребятня оттаскивала битые пешенцы, сперва насаночках, потом насебе. Всильные морозы вроде нынешних подводили пожелобам кипяток, потому что каменный лёд безнего было неодолеть.
        Светел, каквсе мальчишки, примеривал руку ктяжеленной пешне исобидой понимал, чтонедорос. Тоесть поднять-то мог, ноработать, доколе непокажется дно…

«Какое тут мечом вбитве махать!..»
        Выручало опятьже мальчишеское, нутряное, природное понимание: невэту зиму, такнаследующую он спешней непременно поладит. Жогу было обидней. Еговсегда хвалили среди самых ломовитых работников. Авэтот раз дядя Шабарша, большак, приставил Пенька чуть некстариковскому делу - направлять желоба. Даещё нарядил кнему впомощники двоих дюжих парней, чтоб несам колоды переставлял.
        Светел видел: отец восстал было, ноШабарша лишь строго зыркнул нанего из-под кустистых бровей, иотец покорился. Ктоотсыновей послушания ждёт, должен сам уметь слушаться, иначе никак.
        - Ой-ёй, понамёрзло льду-то!.. - взлетел надструями пара, надперестуком пешней задорный девичий голос.
        - Даимы слопатами тута!.. - дружно отозвалось твёржинское женство.
        Сколько голосов, номатерин возносился отдельно отвсех, слышимый ясно ивнятно. «Крылатый…» - вспомнилось Светелу. Ондавным-давно уже неслыхал, какпоёт Жига-Равдуша.
        Дедушка Игорка пробежался пальцами погусельным струнам. Руки унего сильно обгорели вБеду, лишились ногтей, ночудесная снасть вернула им ловкость. Внучка Ишутка подняла рогатый бубен, стукнула колотушкой врастянутую козлину.
        - Ой-ёй, груды да комки! - вновь воззвала слава деревни. - Гдежвы, наши мужики?
        Те - сила деревни! - слаженней застучали тяжёлыми лезьями, точно плясовой шаг задавая. Грянули вответ:
        - Кыште, девки, тресни, лёд! Рать могучая идёт!..
        Битое крошево бросали лопатами вкожаные кузова. Ребячьи ватаги ставили их насанки, впрягались инаперегонки везли кледяным валам. Тамсвнутренней стороны были давно отлиты изабросаны песком ступеньки наверх. Поним кузова втаскивали наплечах. Вываливали снаружной стороны, спешили зановой насыпкой. Младшие девки ведёрками носили тёплую воду, поливали откосы, чтобы оставались скользкими икрутыми.
        Спускных прудов вдеревне было достаточно, валы кругом зеленца намерзали уже восьмой год. Скоро иместа неузнать будет, гдебегал скузовом Сквара.
        - Ктохлабоня, ктоунас только ложкою горазд? - вопрошали девки.
        Парни отзывались, ухая влад ударам пешней:
        - Натаких наш норов крут! Вмиг загоним вбабий кут!
        - Ктонеяр, неспор, недюж, нежених нам инемуж! - обижались неугомонные девки. - Лень работе неуказ, забери таких отнас!
        Пенёк стоял насамом верху, поправлял то один рычаг, тодругой, посылал дымные струи туда, гделёд уступал всего неохотнее. Может, емуказалось, будто девки пели онём, хотя, конечно, этобыло нетак. Светел всё оглядывался наотца, втаскивая навал очередной кузов исбрасывая, куда указывала палкой большуха.

«Если чем занят, будь там весь, - наставлял Жог. - Нетнасвете дела важнее…»
        Светел брался закузов потяжелей, недавал себе никакой щады ичувствовал, что, кажется, незря приседал сувесистым кряжиком наплечах.

«Анезапрошу передыху! Смогу! Яраненого побратима несу!» Опорожнял кузов ивсякий раз смотрел надорожку, покоторой они тогда ходили зареку. «Вотгляну сейчас, атам Скварко идёт…»
        Сквара нешёл.

«Ничего. Ясам туда приду, гдеего мораничи неволят. Явсе их двери спетель снесу. Всестены надрова разберу, всюкрапиву повыведу. Сквара меня узнает… Иобнимет… Яему нагуслях стану играть… Мыдомой вместе пойдём…»
        Братскому труду - братская трапеза! Внутри зеленца работников ждали столы, заботливо накрытые старухами. Взрослые шабры стали чинно рассаживаться, ребятня болталась кругом - подхватывать, чтоостанется. Светел ещё немного послушал, какпели струны деда Игорки, ноксверстникам непошёл, хотение пропало ещё соЗвигуровых застолий. Побыл немного, поплёлся домой, начиная чувствовать, насколько устал. Негордый будущий витязь - глупый малец, самсебя уходивший невмерным трудом. Потрепал поушам Зыку, толкнул дверь, привычно покосился наполицу… Изрубашечных лоскутов родились новые куклы, онисидели вплоть братины. Одна темноволосая, другая жарая ирастрёпанная. Светел скинул кожух, уселся натёплом припечке, сомкнул глаза…
        Онуже спал, свесив голову наплечо, когда появилась бабушка Корениха. Светела разбудил запах. Бабка тихо открыла заслонку ирогачом, поставленным надеревянный каточек, вывела извчерашнего жара толстостенный горшок.
        Двигаться небыло мочи, номальчишка сразу поднялся:
        - Бабушка, благослови, помогу?
        Корениха чуть несказалаему, чтоспросоньяон, чего доброго, вывернет посудину напол, нонесказала, отдала ухват. Светел перенёс тяжёлый горшок сперва нахлопот, после настол. Пахло из-под крышки - голова кругом: кашей изрогульника ссалом изеленью!..
        Корениха заметила, какпроглотил слюну внук, сказала сусмешкой:
        - Погоди чуть… Придут сейчас.
        Онакаквводу глядела. Почти сразу всенях послышались шаги. Пригнувшись вдверях, ввалился хмурый Жог, заним перелезла порог чуть неплачущая Равдуша. Корениха только кончила раскладывать ложки.
        - Садись, сынок, садись, государыня невестушка, вечерять пора.
        Светел смотрел наотца, беспокоился. Может, ктонедумавши брякнул, дескать, прежде Жог всё пешней махал, чтож теперь? Куда, мол, такому бессильному сына было сберечь!.. Илиатя сам напраслину выдумал инасебя осерчал? Ато просто смекнул, ктошепнул большаку: мужу-де стой несчастной поездки всё нездоровится, тыуж поберёгбыего…
        Вотбылбы Сквара, небось совсем скоро всталбы впешни совзрослыми молодцами, даисейчас учинилбы всёравно что, лишьбы отец негрустил…
        Мать вдруг щёлкнула Светела звонкой деревянной ложкой полбу:
        - Куда невчерёд!
        Размечтавшийся Опёнок уронил ложку, виновато заморгал. Бабка имать строго смотрели нанего, Пенёк молча жевал. Когда оказалось, чтоСветел безуважения крошит напол лепёшку, дактомуж норовит подцепить лишнюю толику сала, Жог вдруг встал ипо-прежнему молча вышел задверь. Встену ремесленной ссилой грохнули тяжёлые, ещёнеобтёсанные заготовки.
        Равдуша вскочила, всплеснула руками, громко, состоном, заплакала, принялась хвататься закакие-то дела, ночего неупустила, сама тутже бросила. Светел повершку передвигался накрай скамьи: кудабы деться?..
        Бабушка толкнула его локтем:
        - Ступай котцу, утешь.
        Повторять непонадобилось. Светела сдуло прочь. Жогбродил изугла вугол, натыкался то наверстак, тонастанок. Мотал серой головой, икал, тёрладонью живот… Светел рванулся кнему. «Нудаст подзатыльника… Нуприбьёт, пусть…»
        - Атя!..
        Подскочил, уцепился, ткнувшись лицом прямо вруку сошрамом, прижимавшую подложечье. Кажется, Жог был вправду готов оттолкнутьего… неоттолкнул. Выдохнул, селисам притянул сына ксебе. Светел привычно ощутил его огонёк, обхватил, взялся храбрить. Какже он хотел сказать Жогу, чтотот всех лучше, чтониукого больше нет такого отца… Несумел, да, посути, иненадо было ничего говорить.
        Дверь снова открылась, времесленную робко сунулась мать. Посмотрела наних, вытерла слёзы, подошла. Погладила мужа поволосам: отстранитсяли?.. Жогнеотстранился. Выпростал одну руку, обнял Равдушу запояс.
        Светел почему-то смутился, почувствовал себя лишним. Огонёк отца стоял крепко. Светел сполз соскамейки, убрался задверь. Внутри тихо заговорила мать. Жогпрогудел что-то вответ. Светел неразобрал слов, толькото, чтовголосе отца прозвучало неожиданное лукавство. Потом дверь заложили изнутри.
        Светел вернулся визбу.
        - Садись, - велела Корениха. Заново сняла крышку сгоршка. - Ешь.
        Онковырнул почти нетронутую кашу. Насамом деле ему хотелось только спать. Вотбы опять устроиться наприпечке… Наполатях хорошо, если рядком, ночто-то подсказывало - нынче мать сотцом нескоро объявятся. Абрат, укоторого пригретьсябы подбоком…
        - Ешьдавай! - повторила строгая бабка. - Ато вплечах моченьки небудет!
        Светел нахмурился, зачерпнул полную ложку. Куклы смотрели нанего сполицы.

«Ясилу наберу. Явелик поднимусь. ЯСквару пойду искать…»
        Такон изадремал, поникнув настолешницу головой.
        Рында
        Прежде Беды крепость звалась Царским Волоком, потому что здесь кончался залив, адальше торговые пути шли надвое: болотными речками кюгу иличерез волоки вЛевобережье. Старое название досих пор бытовало, нотеперь больше входу было новое: Чёрная П?терь. Современи Беды успело повзрослеть племя, которому прежнее название требовалось объяснять. Нынешнее ибезтолкований было понятно.
        Сквара таких больших построек никогда раньше невидел. Только избы вдва жилья вкупеческой Торожихе, гдедержали торг ивитали богатые люди. Даито внутрь невходил. Светел ему рассказывал опросторных каменных лестницах, осводчатых палатах, открытых тёплому солнцу исвежему ветру сморя… Теперь Сквара лучше представлял себе, очём вспоминал брат.
        Старшего Опёнка снедало любопытство, онрад былбы всё здесь облазить - отподвалов досмотровых площадок набашнях, нопокамест новые ложки мало куда ходили одни. Аоткрытого глумления надзапретами мораничи непрощали, этоон тоже успел себе уяснить.
        Выпустив иззагаженного подвала, мальчишкам дляначала почти подкорень обкромсали овечьими ножницами волосы. После чего, окончательно униженных инесчастных, повели - почему-то крича иподгоняя, какнапожаре, - вдругую хоромину, чуть менее зябкую, покрайней мере безпотёков сырости настенах. Здесь несколько самых робких ибезразличных облюбовали себе уголок, гдеизасели. Другие обнаружили неструганые доски, сваленные подстеной. Тутже разгорелась драка из-за самых широких, годившихся длянастила. Ознобиша первым сообразил, чтонаполу валяются непросто доски, аразобранные топчаны.
        - Всёпытаютнас, - тихо сказал он Скваре, когда они вдвоём воздвигли первый лежак ивзялись заследующий. - Смотрят накаждого… Ивдороге, издесь…
        Топчанов хватило навсех. Онибыли неочень устойчивыми имогли держаться только упираясь один вдругой. Скоро деревянные подвыси рядком выросли вдоль стен, ещёвосемь заняли середину хоромины.
        Двоим строителям достались уже привычные места возле двери.
        - Значит, тутжить будем, - сказал Сквара.
        Похлопал позанозистым доскам, улыбнулся.
        - Весело тебе?.. - хмуро спросил Лыкаш.
        Безкудрей унего мёрзла голова, топчан казался ненадёжным, абудущее - вовсе безрадостным.
        - Не, - сказал Сквара. - Чтоб весело, такнеочень. Абольше толку нос вешать?
        Втот день их ещё заставили чистить холодницу. Дляуборки туда внесли свет. Сквара увидел постенам кольца сосвисающими цепями. Цепи заканчивались ошейниками. Сквара сОзнобишей только переглянулись. Может, Ивень тут перед казнью сидел? Ознобиша взял вруки один изошейников, показавшийся менее ржавым свнутренней стороны, долго невыпускал…
        Когда сработой было покончено, ихнакормили. Начёрном дворе, упорога поварни, какими-то остатками, вполсыта… нонакормили. Неиначе - корками спира, чтолюбовно готовил квозвращению котляров толстый державец Инберн.
        - Больше даром ничего неполучите, - насмешливо предупредил Лихарь.
        Новые ложки испуганно таращили нанего глаза.
        - Этокак? - спросил Сквара.
        - Господин стень!
        - Этокак, господин стень?
        - Атак, чтоизлука станете стрелять, ктопопал, тотисъел. Нашест лазить начнёте, алепёшки наверху будут висеть!
        Ознобиша сразу загрустил. Метко выстрелить иливлезть куда-то вперёд других он ненадеялся.
        Лихарь добавил:
        - Грамоте возьмётесь учиться, ктопрочёл, тотисыт!
        Тутуже Сквара наклонился куху братейки, решил подбодрить:
        - Сомной-то поделишься?..
        Когда их вели обратно, навстречу вдруг проплыла волна одуряюще сдобного запаха. Потом донеслось шарканье шагов, неровный стук сошки. Наконец из-за поворота каменного коридора вышла сгорбленная старуха. Онанесла подмышкой опрятный лубяной короб. Изнего-то ираспространялся упоительный запах.
        Мальчишки так ипотянулись надивный дух. Каждый немедленно вспомнил самую вкусную перепечу, когда-либо пробованную дома. Избяное тепло, ласку родных рук…
        Одна нога устарухи была согнута толи давней хворью, толи увечьем. Темнеменее ковыляла древняя карга наудивление шустро.
        - Здравствуй, бабушка, - уважительно поздоровался Сквара.
        Онникак нечаял её осердить. Елеувернулся, когда старуха вдруг зло зашипела, развернулась исовсего маху треснула понему костылём. Мальчишки влипли встены, освобождая ей путь. Сквара заметил, какопасливо посторонились межеумки.
        Позже они узнали, чтосклочная бабка звалась Шерёшкой. Онаобитала надальних выселках, гдееё дружно ненавидели ибоялись шабры. Грозна она была, конечно, несама посебе, апотому, чтоей благоволил Ветер. Межеумки знали причину благоволения, номелкой шушели нерассказывали. Знай оттопыривали губу: мол, сведаете всвой черёд. Скваре было любопытно, ночто поделаешь, если неговорят. Даинесамое насущное, чего они ещё незнали проПятерь.
        Ветер непоказывался уже несколько дней. Лыкаш, обладавший, кажется, способностью всё какесть вызнавать, откого-то услышал, будто господин учитель уехал поважному идаже опасному делу. Такбыло илинет, ановыми ложками безнего распоряжался Лихарь. Когда их водних рубашках выгнали впередний двор, всеждали, чтовот сейчас придётся лезть нашесты илисбивать стрелами лепёшки. Новуглу двора виднелся всего один столб примерно вчеловеческий рост. Толстый, чёрный отвремени исмолы. Наверное, онипрежде там был, только они мимо смотрели. Стоёк выглядел мало подходящим длялазанья, ненёс отметин отметания истрельбы.
        - Столб видите? - спросил Лихарь.
        Ложки посмотрели вугол, астень судовольствием пояснил:
        - Тамленивых инепослушных наказывать будем. Чтобы оставляли устолба либо свою вину, либо свою честь!
        Ознобиша споткнулся наровном месте. Сразу вспомнил вывернутые руки Ивеня. Да,кажется, неон один.
        Сквара присмотрелся кстолбу. Никольца, нирассошины, чтобы перебросить верёвку.
        Онспросил:
        - Акакнаказывать будут, господин стень?
        Лихарь покивал головой:
        - Ужтебя-то длинный язык первого туда приведёт. Тогда иузнаешь.
        Вместо луков им вручили широкие лопаты, окованные железом, велели подвязать ледоходные шипы кваленкам. Недавно прошёл снегопад - нужно было чистить дорогу.
        Вкрепостные ворота упиралось много путей. Новых ложек погнали натот, покоторому собирались вывозить поганые бочки. Свысокого берега была хорошо видна белая равнина залива иподползавшее сюга тёмное пятнышко. Кто-то ехал вПятерь. Может, Ветер возвращался?
        Ознобиша поднял голову:
        - Счего взял, чтоВетер?
        - Дозорные набашне уже давно небось разглядели, авойско невсполошилось, - сказал Сквара. - Инас вот заворота ведут… Значит, Ветер неВетер, новсяко свои.
        Ознобиша вдруг спросил:
        - Тычто, соскучился понему?
        Сквара подумал, ответил:
        - Егоспросишь, онхоть объяснит. АЛихарь только гвоздит, какие мы дураки, даязык отрезать грозится.
        - Атебе спрашивать охота…
        Сквара нахмурился:
        - Ясюда нехотел. Ноколи попал, толку-то притворяться, чтосейчас дома проснусь.
        Запределами зеленца дорога некоторое время тянулась погребню, гдепочти небыло снега. Потом ныряла вниз идовольно скоро превращалась вэтакий ров между двумя гладкими льдистыми стенами. Здесь уже пошли вход лопаты. Оплавленные оттепелями стены стояли высокие, вхорошую косую сажень, поди ещё приноровись, чтобы выброшенный снег перелетал край иневалился обратно. Половину мальчишек, тех, чтобыли поменьше, ссамого начала загнали наверх - отгребать, перекидывать дальше. Иначе кконцу зимы будет инедобросить.
        Сквара поддевал снег, зашвыривал туда, гдепереступали обшитые кожей валенки Ознобиши. Привычное, нонатужное дело требовало усилия всего стана. Здесь было ещё нетак холодно, снег садился налопату сплочёнными глыбками, работа шла споро. Дальше, гдеснег станет сыпучим, будет труднее.
        Рядом топтался недовольный Пороша.
        - Пускайбы дикомыты лопатами имахали! - зло сказал он подошедшему межеумку. - Вон, емунравится! Амы воинской учельне обязывались!
        Вответ он получил подзатыльник. Очень сильный итакой быстрый, чтопарень неуспел ниувернуться, нидаже сообразить, скакой стороны прилетело. Лишь бестолково взмахнул руками, сплющил нос оледяную стену, оставил наней ярко-красную кляксу.
        - Воин должен слушаться итерпеть, - спокойно сказал межеумок.
        Пороша сразу перестал спорить. Подхватил лопату, начал бросать, злошмыгая ивремя отвремени осторожно сморкаясь.
        Сквара смотрел навзрослых парней, пытаясь поверить, чтовсего через несколько лет они сОзнобишей станут такимиже. Верилось плохо.
        Ужексумеркам дорога повернула последний раз. Стал виден ещё один зримый след стародавних корчей земли. Снежный ров упирался вширокую трещину сотвесными ипочти чистыми стенами. Судя потому, чтоснег досих пор незаполнилеё, трещина была неимоверно глубокой. Возле самого края позаботились устроить бортик ивнём слив, чтобы опорожнять бочки.
        Последние рассыпающиеся сугробы спихнули прямо вобрыв.
        - Домой! - велел Лихарь.
        Новые ложки устало потащились обратно.
        Лихарь посмотрел наих понурые головы:
        - Ахвалу петь я завас буду?
        Чтопеть, ониуже знали.
        - Славься вовек… - уныло, враздрайку затянули мальчишеские голоса.
        Петь было велено по-андархски. Невсе верно выговаривали трудные чужие слова, невсе их ипонимали.
        Господин стень отвесил ближайшему отроку сокрушительную затрещину, швырнув насоседа:
        - Япеть сказал, анескулить! Порадуйте Владычицу, нето я сам вас порадую! Кстолбу захотели?
        Угроза была непонятной иотэтого особенно страшной. Испуганные ложки заголосили по-прежнему нестройно, зато вовсё горло:
        Славься вовек, Мораны справедливость!
        Праведный суд иверность навсегда!
        Будем служить мы Ей, покуда живы,
        Разум наш ясен, ирука тверда!
        Мырасточим врагов Её державы,
        Трепет иужас доскончанья дней
        Вних мы вселим - иЕю будем правы,
        Гибель неся любому, ктонесНей!
        Навтором круге песни они даже начали попадать влад.
        Сквара больше впустую открывал рот, потому что песня ему ненравилась. Поднеё удобно получалось шагать, ноитолько, стихотворец был далеко недядя Кербога. Воткто песни слагал - заслушаешься! Даже та неправильная колыбельная краше была. Ауж мораничам он такоебы сочинил, чтобы они созлости впоганую трещину сами попрыгали…
        Сквара жгуче пожалел, чтолишь мимолётно соприкоснулся сремеслом скомороха.

«Царица… удавиться… провалиться…»
        Новые ложки топали валенками поплотно убитому снегу иблажили:
        Славен разящий гнев Твой, оЦарица!
        Славен котёл ибратья заспиной!
        Круг Мудрецов, чтовыучил молиться
        Приснодержавной Матери одной!
        Икакбы отдельно отвсех плыл один голос, ввосторге выводивший совсем другие слова.
        Если мы вдруг прогневаем Царицу,
        Свяжут верёвкой руки заспиной.
        Бросят вкотёл, чтоб досмерти свариться,
        Илизапрут вподвале застеной…
        - Молчать!.. - несвоим голосом заорал Лихарь. Вмиг стало тихо. Тогда он зловеще, снешуточным бешенством выдохнул: - Кто?!
        Хотён иПороша одновременно вытянули руки, указывая наСквару.
        Тотуспел только зубы оскалить. Межеумки единым духом завернули ему заспину руки, поступив вточности поего песне. Согнули пополам, поддёрнули заштаны - ибыстрым шагом потащили вперёд, прикладывая подороге окаждый выступ стены. Ознобиша заплакал, побежал следом. Лихарь поймал его заворот, швырнул костальным, едва неснеся голову оплеухой.
        Напуганные ложки сбились вкучку, молча затрусили дальше. Каждый представлял себе столб ито тёмное иужасное, чтовозле него сейчас сделают свиноватым.
        Сквара тоже думал остолбе, насколько ему вообще удавалось думать между сыпавшимися тумаками. Когда добрались доворот, онисполнился решимости затеять последний бой ипогибнуть, нокстолбу недаваться. Беда только, ловкие межеумки никак непозволяли ему крепко стать наноги, акакбезэтого задерёшься? Сквара отчётливо понимал: чтозахотят надним, тосотворят, иневдвоём, акаждый поодиночке. КакЛихарь иВетер вЖитой Росточи…
        Посчастью, егопротащили мимо столба. Спустили вуже знакомый подвал. Только неоставили спокойно отлёживаться наполу, аповолокли вглубину, нацепили ошейник. Дали ещё попинку. Захлопнули засобой дверь…
        Немного проморгавшись, Сквара разжал кулаки, утёр лицо рукавом, начал было думать, какпересидеть ночь раздетому… инеожиданно понял, чтовпокаянной он неодин. Упротивоположной стены, ближе ккаменной пасти, кто-то дышал.
        Насторожившись, Опёнок притих, стал ждать, пока глаза привыкнут кскудному освещению. Инаконец различил взрослого мужчину, сидевшего натакойже цепи, только вдополнение кпростому ошейнику нанём была какая-то треугольная снасть изжелезных прутков: нируки вместе свести, нинос почесать. Мужчина молчал ивсвою очередь пытался рассмотреть Сквару. Было видно, какблестели глаза.
        - Тыкто, дядя? - сипло спросил Сквара.
        Человек неответил. Тогда он повторил по-андархски:
        - Тыкто?
        - Всётебе скажи, - проворчал низкий голос. Мужчина передвинулся, наногах звякнули кандалы. - Самкто таков?
        - Я-то?.. Ая сКонового Вена, меня вкотёл сильно забрали… Скварой люди ругают.
        Мужчина подумал, отозвался:
        - Тогда меня ругай Космохвостом.
        - Ухты!.. - восхитился Сквара инавремя забыл даже прохолод. - Аутебя, дядя, правда, чтоли, хвост есть? Косматый?..
        Человек негромко засмеялся:
        - Рассветёт, тогда увидишь. - Помолчал, спросил: - Ты-то здесь зачто, малый? Лихарю нетак поклонился?
        - Не, - сказал Сквара, забыв удивиться, откуда неведомый узник знает Лихаря иего нрав. - Намхвалу велели петь ихней Моране, амне слова неполюбились, яидавай свои складывать.
        Космохвост вдруг помрачнел:
        - Полно заливать-то, парнишка. Ведь врёшь…
        Сквара нахмурился:
        - Авот невру!
        - Аневрёшь, спой, чтосложил.
        Сквара сготовностью набрал воздуху вгрудь:
        - Если мы вдруг…
        - Тихоты!.. - сразу щунул его Космохвост. - Придержи голосину! Допоёшься, чтоотступником назовут! Асотступниками знаешь что здесь творят?
        - Знаю, - вздохнул Сквара. - Видели.
        - То-то, олух… Тихонько петь можешь?
        Сквара кивнул ишёпотом повторил свою крамолу.
        Узник расхохотался - громко, отдуши. Тутже охнул, настигнутый болью, смолк. Обождал, успокоил дыхание, опять засмеялся, ужеосторожнее.
        - Ну,парень!.. Если снова неврёшь…
        Теперь Сквара лучше виделего. Этот человек выглядел настоящим воином, плечистым икрепким. Когда-то он брил бороду по-андархски, нотеперь скулы облепила щетина. Голову охватывала повязка, запёкшаяся кровью возле виска.
        Сквара хотел спросить Космохвоста, зачто тот кмораничам вхолодницу угодил, ноего отвлекла тень, мелькнувшая наверху. Водворе горели факелы. Мимо окна прошёл Ознобиша.
        Узник заметил его взгляд, тихо спросил:
        - Чтотам?
        - Дружок мой, - сказал Сквара. - Братейко.
        - Небось пожрать тебе сунуть хочет? Самого дурака сюдаже запрут, даещё откулачат…
        - Не, - мотнул головой Сквара. - Незапрут. Умныйон, непопадётся.
        Ознобиша прошёл снова, вдругую сторону, неглядя наокно, ипропал.
        Космохвост потянулся кповязке наголове, ножестокая снасть остановилаего. Онусмехнулся:
        - Ая, выходит, дурак, коли попался.
        Сквара обождал, потом спросил:
        - Ты,дядя, чтоим сделал-то?
        Втрубе надкаменной пастью негромко зашуршало. Вылетела туча сажи, надно очага шлёпнулся узелок.
        - Спасибо, братейка, - пробормотал Сквара.
        Третьего дня они сОзнобишей мыли пол наверху иувидели дверку встене. Онаржаво заскрипела, когда её отворили. Вчёрной трубе обнаружилась железная перекладина. «Лодырей коптить», - насмешливо пояснил межеумок…
        Космохвост слюбопытством спросил:
        - Какдобывать будешь?
        Сквара потёр ладонями озябшие плечи. Вту дверку человека нельзя было пропихнуть, даже мальчишку. Авот откуда тянулся дымоход икакмог пригодиться, онибыстро смекнули.
        - Ты,дядя, если подстену достанешь, тампалка припрятана…
        Мужчина завозился, привстал наколени, сгребая кандалами каменный бой наполу. Рукой несумел, повернулся, ногой выудил палку. Неспервой попытки перекинул владонь - ивыгреб свёрток изочага.
        - Лови, малец.
        - Не,дядя, стой! Пополам…
        Набитых камнях неочень-то разоспишься. Особенно вхолоде, подурчание несытого брюха… Временами узники замолкали, клюя носом вошейниках, потом опять начинали разговаривать.
        Кполуночи Сквара узнал, чтоКосмохвост был рындой. Этим словом, звонким, словно удар колокола, андархи называли телохранителей. Данетех подобранных постатям праздных красавцев, чтововремя великих приёмов стоят вбелых кафтанах возле трона властителя. Стоят, маются, щиплют себя, боясь выронить золочёные топоры… Космохвост обходился безжемчугов ишитья. Былпросто хранящей тенью заплечом Эдарга, царевича одной измладших ветвей. Тенью неприметной, ногрозной.
        Однажды господин сгоспожой собрались изродного Шегардая встолицу: Эдарга пожелал видеть царь Аодх. Венценосные супруги отправились всамый дворец… алучшему своему, самому доверенному рынде велели остаться вдальнем загородном подворье, поберечь двоих дыбушат - годовалого царевича Эрелиса да старшенькую Эльбиз. Недовольный Космохвост остался ругаться сняньками икормилицами. Тогда-то грянула Беда спобедушками. Жар, плавивший южные склоны холмов, дотла сжёг подворье. Воттак скромный телохранитель водночасье стал длявенценосных сироток ивоспитателем, изащитником, иедвали неединственным другом…
        - Этопочему? - спросил Сквара. - Кудаж окольные подевались?
        Онпомнил рассказы Светела омноголюдье высоких палат. Царедворцы, воины, слуги…
        - Аты представь, тебябы целая деревня баловала илюбила, апотом явился медведь, ивсе растеклись.
        Сквара попробовал вообразить. Неполучилось.
        Космохвост понял его недоумение:
        - Каждый, ктоуцелел, ксвоей семье побежал. Ауменя семьи небыло, только господин да детиего.
        Впервые, самые страшные годы, когда ласковая зелёная страна оказалась подснегом илюди изовсех сил чаяли протянуть ещё день, маленького Эрелиса считали седьмым наследником трона. Это, может, было ихорошо. Кому нужна жизнь илисмерть захолустного царевича, который никогда нестанет царём?.. Потом что-то начало происходить. Один изпервых наследников заблудился вовремя охоты, замёрз насмерть. Другого влютую метель нелёгкая потянула набашню, откуда сильный порыв швырнул его наземь. Ещёодин выбрал неудачное место дляпереправы, канул подлёд вместе ссанями… Вобщем, Эрелис довольно скоро вместо седьмого стал третьим.
        Космохвост, неверивший всовпадения, нашёл где-то наулице других двух сирот, мальчика сдевочкой. Выучил одеваться вузорочье, носить чужие волосы, ладить сцарскими кошками…
        Сквара сразу догадался зачем, нодогадка была такой страшной, чтоверить незахотелось. Онспросил:
        - Начто, дядя?
        Космохвост ответил беззатей:
        - Некаждый рында бьётся оружием. Иные просто умирают вместо господина игоспожи.
        Сквара представил себе, каквзрослый мужчина объясняет двоим голодным оборвышам, чтоих отдадут подосланному убийце. Стало ещё страшнее. Ностем илюбопытнее.
        Цепь непозволяла ему лечь устены, спасибо натом, чтоудавалось подняться. Онвстал, сунул руки подмышки, начал быстро приседать, пытаясь согреться.
        - Адальше что было, дядя?
        - Дальше… - Рында вздохнул. - Тактебе скажу, парень: боялся засвоих царят я незря.
        - Нешто убили?
        Космохвост пожал плечами:
        - Надеюсь, чтонет.
        - А… тех других ребят? Заменков?
        - Явсех спрятал, какпочуял, чтозлыдни настали. - Иусмехнулся: - Пускай замногими зайцами бегают.
        - Асамты?
        - Ая бой дал, чтобы скрыться успели. Благо ваши мораничи безхитростей обошлись, просто вдом влезли.
        - Нутебя, дядя… Скажешь тоже, наши!..
        - Аменя кто, по-твоему, сюда приволок?
        Сквара долго молчал.
        - Ивовсе они немои, - пробурчал он затем. - Слышь, дядя… Теперь-то что стобой будет?
        Узник зябко пожал плечами. Цепь звякнула.
        - Ачто гадать… Ветер небось процарят выпытывать станет. Потом убьёт.
        - ТыиВетра знаешь?
        - Акакмне его незнать? - удивился Космохвост. - Ясам ложкой вкотле был. Только приправедном царе первые ученики становились телохранителями. Теперьмы, рынды, - второй разбор, алучшие убивают.
        Сквара стал думать омаленьких сиротах, врядли толком помнивших солнце. Икакони, прижавшись, тихонько сидели втесной итёмной скрыне, пока их защитник отбивался отстрашных людей вкороткополых одеяниях котляров. Икактеперь брат ссестрой шли, взявшись заруки, поночной снежной дороге, держа путь втайное место… окотором Ветер станет выпытывать, нодядька Космохвост нипочём ему нерасскажет…
        Почему-то он очень зримо представил кошку облачно-голубой шерсти запазухой удевчушки.
        Рында вдруг тоскливо проговорил:
        - Хорошо вы живёте там усебя, наКоновом Вене. Яслышал, увас досих пор двери незапирают… Правда, чтоли, иливсё врут?
        - Откого запирать? - удивился Сквара.
        Космохвост снова вздохнул:
        - Вотиживите так ещё тысячу лет да счастью своему радуйтесь…
        Сквара худо-бедно заснул только подутро. Приснилось ему всякое непотребство. Тоон убегал изподвала, таща насебе Жога, одетого изакованного, точно Космохвост, торвался отбивать Светела, которого собирались вздёрнуть, какИвеня…
        Проснулся он отлязганья засова. Вхолоднице было почти светло. Сквара увидел, какупротивоположной стены зашевелился рында. Дверь отворилась. Вниз сошёл Лихарь.
        - Утро доброе, - весело сказал ему Космохвост. - Пожрать принёс илисразу пальцы обрубишь?
        - Нужен тымне, - буркнул стень. - Тебе Ветра ждать.
        Узник поудобней устроился возле стены, подобрал ноги:
        - Такя изнал, чтоон тебе досих пор никакого веского дела вверить нехочет. Тынебось ещё крови-то невидал.
        Сквара чуть невзялся рассказывать ему проПодстёгин погост, ноувидел, какЛихарь сжал кулаки, ичто-то остановило. Космохвост отвернулся, бросив:
        - Жалко мне тебя, Дудырь.
        Почему это рекло так взбесило молодого котляра, Сквара непонял, азадуматься илиспросить нестало времени, поскольку дальше всё произошло очень быстро. Стень шагнул кузнику, желая толи припугнутьего, толи пинка дать…
        Космохвост метнулся навстречу движением, больше всего напоминавшим прыжок, хотя вего-то веригах какие вроде прыжки? Тело рынды выхлестнуло вперёд, распрямившись надполом, ноги оплели ноги Лихаря, подрубили их цепью. Стень заорал отнеожиданности исвалился прямо напленника. Космохвост, успевший перевернуться, метил схватить его заволосы илизашею, носнасть помешала - недостал. Правая рука лишь вцепилась вплечо, Лихарь сумел вырваться. Вкулаке рынды остался порядочный клок сукна. Котляр откатился, вскочил, вдва прыжка скрылся задверью. Сквара только заметил, какое белое унего было лицо.
        - Эх, - досадливо проворчал Космохвост.
        Бросил лоскут, устроился напрежнем месте возле стены.
        Сквара отклеился откамней, снова начал дышать.
        - Атыего, дядя, убить мог…
        Язык почему-то заплетался.
        - Жаль, неубил, - сказал Космохвост. Помолчал, непонятно добавил: - Прости, парень, если инатебе отыграются.
        Пока Сквара соображал, чтоимел ввиду рында, вернулся Лихарь. Красный вместо белого, трясущийся отярости иунижения. Ондаже каменную крошку невыбил изодежды, зато вруках держал небольшой самострел. Едва сойдя соступеней, стень молча навёл его наКосмохвоста, спустил тетиву. Рында охнул, потянулся кбедру, кторчащему древку… обмяк. Свесил седоватую голову взаскорузлой повязке.
        Следом заЛихарем вподвал ввалилось сполдюжины старших имежеумков. Космохвост потерялся уних подногами. Только было слышно, какбили.
        Сквара шарахнулся изакричал. Этонебось несверстника, одетого втолстый кожух, ногами вмягких поршеньках отпинать. Сейчас Космохвоста убьют. Растопчут пополу.
        - Лихарь, вонючка! Дудырь несчастный! Отлезь отнего, короста! Чтоб тебя Морана твоя сосулькой прибила!..
        Онвовсё горло выкрикивал поношения, одни других опаснее истрашнее, каким-то уголком разума уже ощущая верёвку Ивеня усебя назапястьях. Нонеумолкал - просто потому, чтоиначе было совсем невозможно.
        Какпозже утверждал Ознобиша, Сквару стало слышно повсей Пятери. Меньшой побратим сразу понял, чтостаршего пришла пора выручать. Ветер внетчинах, ккому плакать?.. ИОзнобиша бросился начёрный двор, вповарню, - Лыкаш наверняка вызнал, чтоименно там видели Инберна.
        Строго говоря, державец был надЛихарем неначальник. Онгоил крепость: следил, чтобы наголовы несыпались камни, чтобы содержались впорядке пруды иухожи илюди несидели голодными. Однако межеумки ему почтительно кланялись, Ветер разговаривал каксравным… Значит, оставалась надежда, чтокак-нибудь состенем управится. Если пожелает, конечно. Еслиже нет…
        Страшно сидеть игадать, каквсё будет. Когда начинаешь действовать, становится недобоязни. Ознобиша влетел вповарню, неспросившись возле порога. Седобородый приспешник заподозрил внём воришку, потянулся схватить, нонепоймал юркого мальца, смаху сел напол.
        Встряпной было почти ничего невидно из-за едкого дыма: вгорячие угли пролилось жирное. Зато было хорошо слышно, какругался державец, костеривший растопыр заиспорченную подливу.
        Подстёгин сирота припал ксамому полу, спасаясь отудушливой пелены. Почти вслепую устремился наголос. Выкатился подноги Инберну, обхватил сапоги:
        - Господин, непогуби!.. Добрый высокоимён… высокодержав…
        Следом начетвереньках выполз старик, снова попытался схватить отрока. Штаны уприспешника отволнения успели некрасиво промокнуть, подтверждая презрительную кличку: Опура.
        - Добрый господин! ТамЛихарь Сквару вхолоднице убивает!..
        Державец чуть недал мальчонке пинка. Тоже успел решить, чтобесстыдник посягал нахозяйский кусок. Потом начал кое-как разбирать, очём тот верещал. Нахмурился. Новые ложки все были ему бровь вбровь, адикарское слово «холодница» заставляло вспомнить одрагоценных погребах сприпасами. Возможноли, чтоненасытные пролазы итуда добрались?..
        - Доброе высокостепенство, тамещё пленник и…
        Наконец всё стало понятно. Пленник, накоторого уВетра имелись особые замыслы, былважен. Державец стряхнул Ознобишу. Устремился квыходу изповарни, кашляя, ладонью разгоняя перед лицом чад. Он-то собирался неспешно, совкусом обсудить сглавной стряпухой, вчём способнее душить вепревину: вжидком отходе горлодёра, вмасле сводорослями иливпряном вине. Откакого дела, злыдари, оторвали!..
        Лихарь вдруг услышал Скварины вопли. Оставил Космохвоста, повернулся иподошёл, тяжело дыша.
        Дикомыт перестал кричать, лишь смотрел нанего зло иотчаянно ипонимал, чтопогиб.
        Вэто время снова открылась дверь. Напороге появился Инберн.
        - Лихарь, - громко сказалон. - Погоди, тычего хочешь, чтобы Ветер нам обоим головы оторвал?
        Сквара вскинул глаза. Успел увидеть Ознобишу, мечущегося заспиной удержавца. Ещёкого-то изложек…
        Лихарь ударил безпредупреждения, наотмашь. Мальчишка всё-таки вскинул руку, ноэто ему неособенно помогло - отлетел обратно кстене, ударился спиной изатылком, повис нацепи.
        Лихарь указал нанего межеумкам:
        - Этого спустить. Воды принесите. Пусть завторым ходит.
        Столб
        - Дядя!.. Дядя, тыживой, чтоли?..
        Космохвост целую вечность неоткрывал глаз. Однако дышал, ресницы вздрагивали. Сквара всё протирал ему мокрой ветошкой то лицо, толадони, окликал, тормошил инезнал, чтоещё сделать. Заруку подержать, какСветел его самого, когда палец лечил?.. Только Светелко вправду боль отзывал…
        Онуже ощупал узника сголовы допят, завернул драный кожаный чехол, рубашку иубедился: повязка наголове была неединственная. Кое-где сквозь тряпки проступала новая кровь.

«Иные просто умирают вместо господина игоспожи…»
        Повязки выглядели очень несвежими. Сквара начал их разматывать, промывать раны иповивать заново, благо стираных полос ему дали вдостатке. Воттолько какбыть справой рукой, сломанной влокте? Поди вправь, чтобы зажила иснова работала. Еслибы хоть эту железную штуку отошейника отстегнуть…
        Космохвост вздрогнул, зарычал:
        - Хорош лапать! Недевка…
        - Дядя! - обрадовался Сквара. - Живой!
        Рында отозвался несразу. Говоритьему, кажется, было больно.
        - Зряты, - прошептал он затем, - ему помешал…
        - Что?.. - переспросил Сквара… ивдруг понял.
        Космохвост всамом деле знал опальчивый нрав стеня. Онрешил укусить Лихаря, добыть огня. Доискаться скорой расправы. Пока неприехал Ветер да невзялся выспрашивать, гдескрылись царята.
        - Ладно, малый, неплачь, - сказал Космохвост. - Чтож теперь… Несвезло.
        - Дядя, намтут поодеялу принесли, - виновато захлопотал Сквара. - Яодно постелил, дайтебя перекачу исверху укрою?
        Узник кое-как переполз натощую мякоть, соблегчением вытянулся.
        Некоторое время оба молчали, потом Сквара спросил:
        - Дядя, акто такой Сеггар?
        Рында сразу открыл глаза. Зоркие, холодные, колючие.
        - Чего врёшь! Знать такого незнаю.
        - Самневри, - обиделся Сквара. - Ты,пока лежал, трираза просил: «Сбереги, Сеггар…»
        - Аещё кого я просил?
        - Ятебе помню? Какого-то Косохлёста…
        Узник подумал, помолчал, сказал:
        - Вотчто, парень… Если я опять безума что сболтну, сразу кулаком тычь, добро?
        Сквара опустил голову:
        - Небуду. Жалко.
        Рында усмехнулся:
        - Себя пожалей, олух. Тебя Ветер тоже спросить может, чтоотменя слышал. Аврать ты неумеешь.
        Обаснова умолкли. Сквара горестно прикидывал, какбы изловчиться разомкнуть нанём железные путы, утешить ивыпрямить руку. Апотом Ознобиша сосвёртком еды закинулбы им маленький нож. Такой, чтосможет просунуться вдверную щель: небось доутра поладилибы сзасовом. Атам метель, дапосвирепее, пусть нетолько разиню сбашни - дозорных сдует состен. Только долесабы дохромать, ужтогда-то…
        Космохвост вдруг начал смеяться. Сквара удивился, поднял глаза. Худое избитое лицо рынды впрямь светилось весельем. Может, ондогадался, какему спастись, исейчас расскажет обэтом?
        - Дядя, тычто?..
        - Чужой беде радуюсь, - фыркнул Космохвост. Охнул, сморщился, носмеяться непрекратил. - Ветер сведает, Лихаря поголовке погладит?.. Кабы непожалелещё, чтоуменя изрук увернулся…
        Отбеспокойства инаползающей жути Скваре несиделось наодном месте. Онвскакивал, метался туда исюда, всто первый раз обшаривал холодницу, ищаход наволю. Заглядывал вочажную пасть. Пытался двигать расшатанные вродебы камни внешней стены. Куда там! Едва сбитые сместа силами, отворявшими земную твердь, онисобирались держаться ещё неодин век. Ауж если рассыпаться, товсяко неотжалких потуг какого-то мальчишки. Сквара переходил кдвери, пробовал дёрнуть илитолкнуть, нобольше сотчаяния, ужепонимая, чтонепомогбы иножичек. Когда Инберн уходил, стой стороны непросто засов щёлкнул - ключ взамке проскрипел.
        Космохвост наблюдал заним, терпеливо щуря глаза.
        - Немельтеши, - сказал он затем. - Сядь!
        Сквара сел. Поднял щепочку, стал крутить.
        - Нетак, такэтак, лишьбы голова вкруг! - проворчал рында. - Чего ради пальцы ломаешь?
        Сквара ответил:
        - Онитак ножи вертят. Ятоже хочу.
        - Зачем?
        Сквара пожал плечами:
        - Ясюда непросился. Ноколи попал, надо все умения превзойти.
        Вэто время содвора послышался шум, громкие голоса. Рында тотчас насторожился, даже вскинулся налевой руке, ноболь уложила.
        - Чтотам?
        Сквара мигом взлетел кокошку. Неужели Ветер? Такскоро?.. Посмотрел, оглянулся, соблегчением сообщил:
        - Старшие сЛихарем надеревянных мечах пляшут.
        Космохвост прикрыл глаза. Некоторое время лежал молча, потом сказал:
        - Якакты был. Только время стояло другое.
        - Ясейчас небегу, потому что они атю смамой застигнут, - проговорил Сквара упрямо. - Буду всё знать, чему убийц учат, тогда пусть попробуют.
        Узник невесело улыбнулся:
        - Ох,парень… Обойдёт тебя Ветер, аты инепоймёшь.
        - Этокак?
        - Атак, чтохитрости втебе нет, простая душа. Вдруг меня ктебе нарочно подсунули?
        Сквара переложил щепочку влевую руку, свёл брови:
        - Ты-то променя сначала так иподумал.
        - Верно, подумал.
        - Тыцаревичей охранял, - сказал Сквара. - Ая нужен кому, чтобы ради меня петли метать?
        Космохвост только вздохнул: очём стаким говорить. Снова прикрыл глаза. Сквара покосился нанего ивдруг понял: еслиб нецепь, рында сам сновалбы похолоднице, колупал каждую щёлку, пытал дверь, примеривался крешётке… Никому нехочется умирать. Темболее - поднимать муки. Молчать запределами сил, спасая других… Пока Опёнок соображал, какещё отвлечь узника разговором, тотсам попросил:
        - Спой опять, какты Морану славил. Только тихонько!
        Сквара спел.
        - Правда, чтоли, неврёшь, будто сам сложил?
        Сквара покраснел:
        - Ктодразнил, чтоврать неумею…
        - Аещё сочинить можешь?
        Сквара хотел ответить «кудамне», новновь вспомнил Кербогу исказал:
        - Попробовать можно…
        Космохвост открыл глаза, заулыбался, хищно, спредвкушением:
        - Ятебе напою. Аты слова думай.
        Ветер появился надругой день. Сначала мимо двери холодницы пробежал Лихарь. Сквара узнал шаги инемедленно повис нарешётке. Ворота стояли, пообыкновению, открытыми, снегу накануне вывалило подсамые стены. Лихарь торопливо вспрыгнул набеговые лыжи, проскочил поддеревом Ивеня, унёсся втуман. Сквара проводил его глазами, вздрогнул, похолодел.
        - Чтотам? - спросил снизу Космохвост.
        - Лихарь вовсе ноги вон побежал… Идругие водвор высыпали… Межеумки, старшие, Инберн…
        Рында сдавленно зарычал. Сквара оглянулся.
        - Неслезай, парень, - велел Космохвост. - Дашь знать, когда вворота войдёт.
        Глаза унего блестели, каквлихорадке.
        Сквара судорожно вцепился впрутья, стал смотреть.
        Ветер шёл так, чтотуман перед ним сам собой разлетался вразные стороны, шарахался, словно виспуге. Лихарь, спятнистым лицом, поспевал рядом, что-то говорил… Сквара сразу отвёл взгляд, еговзяла такая тоска, чтонезахотелось даже злорадствовать. Ветер смотрел прямо перед собой инеслушал, чтоговорил стень.
        Спохватившись, Сквара оглянулся наКосмохвоста:
        - Вошли, дядя… Пора?
        Тотнапряжённо вслушивался:
        - Погоди…
        Ветер остановился посередине двора. Сбросил лыжи. Потом рукавицы срук. Куда они улетели, Сквара неразглядел, толькото, чтодаже Инберн нерешился подойти кисточнику сприветствиями. Было тихо ижутко.
        Лихарь стоял, опустив голову, красные пятна налице то вспыхивали, топропадали.
        Ветер произнёс очень негромко, ноуслышал весь двор:
        - Кстолбу!
        Сквара втянул голову вплечи.
        - Учитель… - одними губами выговорил Лихарь.
        Ветер непошевелился. Стень отвернулся, пошёл, двигаясь, какдеревянный. Пятна погасли наего лице, теперь оно было серым. Онвстал устолба, почти касаясь лопатками. Опустил голову… Ветер кому-то кивнул. Подошли двое старших, такиеже бледные ипришибленные, вытащили блестящие ножи, начали спарывать сЛихаря одежду. Перво-наперво вталую грязь упал ссеченный пояс. Двое резали икромсали, хотя могли снять илизаставить, чтоб снял. Задевали остриями живое. Бросали наземь измаранные кровью лоскуты. Лихарь только вздрагивал имолчал.
        Когда те спрятали ножи иубрались сглаз, оностался босой иголый. Побелому телу волнами пробегала дрожь.
        Ветер сказал:
        - Тебе спасибо, державец, чтосберёг отпоругания имя Владычицы имоё… Пленника сюда, если ходит.
        Изподвала немедленно отозвался мощный мужской голос:
        Тяжкая цепь, ошейник тугой,
        Кости гремят вотьме подногой.
        Дверь назамке - невыскочит мышка.
        Тутнам икрышка!
        Певший нерассчитал сил, задохнулся, примолк, норядом сохрипшим голосом тутже взвился другой, мальчишеский икрылатый.
        Вузком оконце меркнет заря.
        Кончена жизнь - неужто зазря?
        Чтозамолчал? Несладко, братишка?
        Вотона, крышка!
        Тем, ктосколен подняться посмел,
        Голод иболь назначат вудел.
        Вечно надерзких валятся шишки.
        Сцапали - крышка!
        Холод истрах непустим всердца.
        Братья забратьев, сынзаотца!
        Выглянет солнце, щёлкнет задвижка,
        Сдвинется крышка!
        Пели слаженно, вдохновенно. Вдверном замке торопливо заскрежетал ключ. Двое заточённых переглянулись. Глаза уцарского телохранителя были бешеные, жадные и… счастливые.
        - Эх,малый, - только исумел он сказать.
        Сквара ответил:
        - Аутебя хвоста нету, дядя. Ясмотрел…
        Космохвост расхохотался.
        Полестнице сбежали несколько старших. Этонемежеумки, этичуть помладше самого Лихаря. Сквара улетел всторону, каккотёнок. Поворот ключа снял узника сцепи, егоподняли наноги, потащили наружу. Сквара бросился следом. Отнего опять отмахнулись. Так, чтопересчитал ступеньки, снова растянулся внизу.
        Онподнялся, глядя надверь. Отдышался, стиснул кулаки иуже один допел, чтонеуспели вдвоём:
        Выпита чаша жизни додна.
        Время платить, известна цена.
        Смерти упряжка мчится вприпрыжку…
        Будет вам крышка!
        Качающийся Космохвост стоял перед котляром.
        - Ктонанего надел этот срам? - спросил Ветер, брезгливо указывая навериги. - Снять!
        Железную снасть немедля убрали, освободив руки. Правая беспомощно свисла итак потянула Космохвоста засобой кземле, словно весила сто пудов. Глаза Ветра метнули вЛихаря страшную молнию.
        - Сейчас тебя поцелует Владычица, - обратился он крынде. - Тыумрёшь, старый друг, ноумрёшь счестью. Тыбыл стойным противником, ая таких чту. - Ветер легонько тряхнул правой рукой, тоже свесилеё, расслабленную, вдоль тела. - Драться можешь?
        Космохвост подобрался, вродебы окреп наногах. Ответил:
        - Могу.
        Потом сказал Ветру что-тоещё, нотихо, Сквара неразобрал. Ветер выслушал, кивнул.
        Имживо принесли два прямых андархских меча. Ветер неглядя выбрал один, второй бросил Космохвосту. Тотпоймалего. Сразу стало понятно, чтоон был если неприродным левшой, тоуж владел левой рукой ничуть нехуже, чемправой.
        Начали сходиться…
        Еслибы Сквара непомнил, какзакованный иуже израненный узник едва неубил Лихаря, онрешилбы, чтоКосмохвост заведомо обречён. Ноон сам видел, начто тот был способен, исумасшедшая надежда свела судорогой его пальцы нарешётке.
        Мечи встретились слязгом, высекли искры. Сквара даже непонял, ктопервым ударил, онпопросту незаметил нивзмаха, ниобороны. Дваклинка провернулись иотскочили. Завораживающий танец Ветра сЛихарем уоттепельной поляны был игрой волка сволчонком. Этидвое нивчём друг другу неуступали. Иодному изних должна была сейчас настать смерть.
        Новый удар, звон, огненные брызги… Летучее мелькание серебряной стали… долгий звон… Иобщий, единой грудью, вздох всех собравшихся водворе.
        Рында словнобы споткнулся изамер, некончив движения. Подломился вколенях, начал оборачиваться инеуспел, свалился. Онзапрокинул голову, еговзгляд что-то говорил Скваре, нотот никак немог понять, чтоименно, только видел, какуКосмохвоста толчками вытекает изорта кровь.
        Ветер дышал так тяжело, словно этот бой вместо короткого десятка мгновений длился полдня. Видно, стремительная красота поединка потребовала дотого лютого выплеска сил, чтообычному человеку представить-то невозможно. Ветер подошёл, припал наколено, склонился кумирающему.
        - Тыбыл стойным противником, - повторилон. - Владычица призвала тебя, друг. Кому послать весть?
        Космохвост трудно прошептал несколько слов, вздрогнул, застыл. Кровавые толчки прекратились.
        Ветер как-то разочарованно выпрямился надним. Снова легонько встряхнул правой рукой, словно возвращая себе свободу ею владеть.
        Сквара смотрел исмотрел належавшего вгрязи Космохвоста.
        Никчёмный, слабосильный мальчишка, способный только горланить глупые песни…
        - Похороним честно, - приговорил Ветер. Отдал меч, мотнул головой, подошёл кЛихарю. - Теперьты.
        Голый стень всё также стоял устолба, неподнимая головы икакбудто став меньше ростом. Позже Сквара узнал, чтонасамом деле он мог отойти, инаэтом наказание длянего завершилосьбы. Воттолько бесчестье сделалосьбы уже неизбывным.
        - Яприказывал его вподвале морить?
        Рука Ветра стремительно выстрелила вперёд. Палец злым болтом воткнулся Лихарю куда-то около шеи. Стень пытался сдержаться, нонесумел, взвыл, егоперекосило, мышцы судорожно задёргались.
        - Ятебе позволял свой колчан трогать?
        Новый удар, новый крик. Лихарь кое-как выпрямился. Иопять непопытался заслониться, неотошёл отстолба.
        - Яего увечить велел?
        Стень упал наколени, изглаз неудержимо лились слёзы. Онподнялся. Снова встал устолба…
        Дальше Ветер его ниочём уже неспрашивал, просто бил. Невероятно искусно, очень жестоко истрашно, вкровь, всопли, вхлюст. Наконец Лихарь свалился окончательно иуже немог встать, только дёргался наземле.
        Тогда изрук вруки поплыли ведёрки сводой. Лихаря окатили несколько раз. Ветер кивнул. Старшие подцепили стеня подмышки, утащили содвора. Босые ноги оставили вгрязи две длинные борозды.
        Господин учитель
        Сквара просидел взаперти ещё полных два дня.
        Онвидел, как, возложив нащиты, уносили содвора погибшего Космохвоста. Видел дымный хвост, взошедший надлесом; онуже знал, чтополяна, отведённая длячестных костров, носит особое название - Великий Погреб. Позже Сквара видел иЛихаря. Наказанный стень выглядел подавленным иугрюмым, нобросалось вглаза: межеумки, старшие исам Ветер обращались сним совершенно по-прежнему, так, будто вовсе ничего непроизошло. Невсе справлялись одинаково хорошо, но, покрайней мере, никто Лихаря незадирал, нетравил. Позже Сквара уяснил, чтовкотле люто запрещалось домучивать выстоявшего устолба. Принял кару, искупил, продержавшись честно ипрямо, - стало быть, взял свою честь, иникто ему неволен старое поминать.
        Правду молвить, проводив Космохвоста, Сквара крешётке больше почти невылезал… Сидел насмятом одеяле, всёдумал отом, чтомог сделать, нонесделал дляузника. Очём ещё мог спроситьего, нонеспросил…
        Натретий день Опёнка выпустили наружу. Выйдя водвор, онувидел возле ворот лёгкие саночки исидевшего наних Ветра. Котляр поманил его рукой. Сквара подошёл.
        Ветер бросил ему снегоступы ипотяг, увенчанный чем-то вроде алыка:
        - Впрягайся. Влес меня повезёшь.
        Сквара молча завязал путца. Скрестил нагруди плетёные ремённые петли. Сусилием тронул санки пошершавой земле, подмёрзшей возле ворот. Выбрался наснег, потащил подороге.
        Теперь Ветерего, наверно, убьёт. Странно только, зачем идти дляэтого влес. Могбы управиться иводворе. Увсех наглазах. Чтобы дурачьё покрепче запомнило, каково похабничать прокотёл иМорану. Разве только хотел попытать, несказалли ему рында чего занятного итакого, очём спленителями молчал. ПроКосохлёста… ПроСеггара…
        После заточения вногах небыло прежней резвой готовности. Сынлыжного делателя злился иналегал, чтобы хоть помирать было нестыдно. Чтобы Ветер напоследок рохлей необозвал. Пока пересекали старое поле, тело разогрелось, набрало силу, отчего надуше странным образом полегчало.
        Тащить пришлось долго. Занеровными завалами обочин встали изломанные снегопадами деревья. Почти натом самом месте, откуда они целую жизнь назад разглядели чёрные башни, Ветер указал Скваре неприметную тропку меж соснами. Сквара заново ощутил близость конца. Ещёсполверсты через чащу, исанки выкатились надлинную утоптанную поляну. Всотне шагов виднелся городок, сбитый изснежных глыб.
        - Стой, - сказал Ветер.
        Сквара скинул вымокшие ремни. Повернулся кнему.

«Воттеперь убивать будет…»
        Ветер вдруг улыбнулся:
        - Чтонасупился, дикомыт? - Ибросил Скваре его кожушок. - Одевайся, застынешь.
        Видунего, против всякого обыкновения, былусталый. Такой, словно источник неотошёл ещё оттяжкой поездки и, паче того, отстрашного возвращения.
        - Думаешь, убивать стану? - спросил Ветер.
        Сквара понял: котляр видит его насквозь. Совсеми его страхами, надеждами иглупым упрямством.
        - Ачто небежишь?
        Сквара буркнул:
        - Такпоймаешь.
        Ветер кивнул:
        - Верно, поймаю. Авот убивать тебя илинет, ещёпоразмыслю. - Иприсмотрелся: - Эточто утебя наруке? Раньше небыло илия слепой стал? Космохвост подарил?
        Сквара поднял рукав, показывая плетежок. Всёравно безтолку прятать.
        - Не… Этоизужища, накотором ты Ивеня повесил.
        Брови котляра смешно встали домиком.
        - Таквот, значит, кактвой дружок счастливой верёвкой распорядился?.. Ая-то уверен был, чтонаней иудавится. Духу недостало илиты помешал?
        - Онпетлю свил, - ответил Сквара, надеясь, чтоего речи отведут отОзнобиши беду. - Раздумал. Сказал так: если Ивень непослужил, яуж послужу занего изасебя.
        Ветер насмешливо кивнул:
        - Полно врать…
        - Онумом твёрд, - упорно продолжал Сквара. - Может, враз пяти пудов неподнимет, зато покумекает иневоли приспособит, чтопуды сами взбегут. Аесли что год назад услыхал, слово вслово расскажет. Он…
        - Ладно, неонём речь, - перебил Ветер. Ивдруг задал вопрос, которого Сквара боялся больше всего: - Прочто тебе Космохвост баял?
        Посчастью, уСквары был срок придумать ответ.
        - Прото, чтокаких-то царевичей охранял. Эри… Ари…
        Взгляд Ветра стал пристальным.
        - Откого охранял?
        Скваре сделалось жарко. Онвздохнул, ответил:
        - Отмораничей.
        Ветер, уязвлённый чужой неправдой, пристукнул кулаком поколену:
        - Отмораничей? Акаксвоего сына, Косохлёста, учил вцарском платье ходить, прото сказывал?
        Сквара туповато переспросил:
        - Сына?..

«Сироток наулице подобрал…»
        - Сына. Онже сам справедной семьёй вродстве состоял. Неособенно близком, но… Вижу, иобэтом смолчал. Царская кровь сильна, вседети похожи. Отчего сироту своим сынишкой неподменить да потом утрона невстать?

«Обойдёт тебя Ветер, аты инепоймёшь…»
        Между прочим, слова «сын заотца» впесню предложил Космохвост.
        - Онведь… чтоб защитить…
        - Аотом, куда все наследники, чтопрежде Эрелиса, вдруг стали деваться, речей увас небыло?..
        Сквара надолго замолк. «Такнеонжеих… Космохвост… вправду-то… иликак?»
        Онтихо спросил:
        - Господин учитель… - Исам вздрогнул, сообразив, чтовпервые обратился кВетру, какподобало уноту. - Мнеты начто прочужую склоку рассказываешь? Мыцарям необязаны. Пусть они хоть все там убьются, намкакая печаль?
        Ветер досадливо мотнул головой:
        - Даневних дело, пендерь! Пора тебе соображать, каклюди чёрную ворону забелого лебедя продают. Тутприврут, тамподправят, англядь, себя неузнаешь.
        Сквара смотрел подноги. Морщил лоб. Думал.
        - Воттвой дружок, Ознобиша, небось невсему верить горазд. Говоришь, решил Владычице послужить?
        - Ну…
        - Не«ну», ада илинет, господин учитель.
        - Да,господин учитель…
        - Аты, значит, нехочешь?
        - Мыцарям необязаны, - повторил Сквара инамиг понадеялся, чтоВетер сейчас махнёт нанего рукой, велит такому поперечному убираться обратно зареку, влеса. Даже подумать успел: какже Ознобиша один?..
        НоВетер прихлопнул ладонями поколеням:
        - Тогда иначе скажу. Твоя судьба теперь здесь, акаким узором сплестиеё, выбирай сам. Хочешь научиться бегать, чтобы я непоймал? Хочешь драться так, чтобы я победить немог? Иливсё будешь через два дня натретий вхолодницу попадать, пока кривым стручком незасохнешь?
        - Не…
        - Что«не»?
        - Лучше я драться буду… господин учитель.
        Ветер поднялся. Отряхнул отснега меховые штаны:
        - Тогда вставай, бить буду.
        Сквара встал. Опустил руки, сжал кулаки. Онпомнил, каквыл икорчился Лихарь.
        Ветер посмотрел нанего - исогнулся отсмеха:
        - Тыкуда так напыжился, дикомыт?
        Сквара смутился:
        - Таксказалже… Бить будешь…
        Господин учитель вытер глаза:
        - Владычица, дайтерпенья… Ябить сказал, анедушу изтебя выбивать! Вотсмотри…
        Егорука медленно проплыла вперёд. Пальцы, сложенные копьём испособные, наверное, проткнуть мальчишку насквозь, несильно толкнули Сквару вгрудную кость.
        - Ну? Чтосделать надо? Ты,пугало огородное, вбою также будешь стоять?.. Ударь меня, покажу.
        Сквара нахмурился. Ударил. Тоесть удара неполучилось. Ветер просто недопустил досебя его руку. Онвполне соответствовал своему назвищу - бить его было всёравно что пытаться разить вихрь, несущий снежные хлопья. Котляр мягко прянул назад, перекатился итемже движением встал, лёгкий, цепкий, готовый немедля метнуть вошарашенного врага хоть сулицу, хоть нож.
        Сквара смотрел вовсе глаза. Дома, когда ладили бой, ловкие игибкие стеношники ценились нисколько нениже могутных разбивал. Воттолько повадки убойцов дома были другие.
        Ичто мог такой вихорь сотворить надбывалым стеношным поединщиком, онсам видел.

«Явернусь, атя. Явсё буду знать. Япокажу…»
        Дальше Сквара катился вперёд иназад, падал вбок, стелился поземле, взлетал исвивался вкольцо, уходя отударов. Давно сброшенный кожушок обрастал насанях кольчужными звеньями инея. Ветер показывал инаправлял, время отвремени помогая делу пинками. Когда наконец он счёл, чтодовольно, небо начинало понемногу темнеть. Сквара стоял начетвереньках, даито остатки рук иног норовили из-под него выпасть.
        Ветер сел насанки:
        - Будет стебя… Впрягайся, вези домой.
        Казалосьбы, почти прирученный дикомыт внезапно снова восстал:
        - Анеповезу!
        - Что?
        - НаКоновой Вен неповезу, - повторил Сквара. - Мыцарям…
        - Дурачок, - сказал Ветер. - Тытеперь котлу крепкий. Твой дом вПятери.
        Наобратном пути Сквара чертил между обочинами странные волны, несколько раз втыкал санки всугроб иначинал предвкушать, каксейчас обовсём расскажет дяде Космохвосту. Спохватывался…
        Ветер спросилего:
        - Аты, значит, решил, ятебя лупить буду, какЛихаря?
        - Ну… Тоесть да… господин учитель.
        - Иотлуплю, если заслужишь. Зачто он тебя запер?
        - Запесню…
        - Спой.
        Сквара спел. Пусть доказнит, разницы уже небыло.
        Ветер, отсмеявшись, спросилещё:
        - Ату песню, которой мне здравствовали, тоже ты сочинил?
        Космохвост предупреждал, чтобы Сквара всё валил нанего. Онипеть один собирался… Сквара безразлично кивнул:
        - Я.
        - Тыуж Лихаря пощади, непой такого больше принём, - неожиданно попросил Ветер. - Онсирота унас. ЗаВладычицу обидлив, словно замать.
        Скваре, елетащившему ноги, сделалось совестно, словно это он стеня подлютые муки подвёл.
        Между тем приблизились крепостные ворота. Ветер встал ссанок, подмигнулему:
        - Ая уже знаю, каким именем тебя величать буду. Только пока нескажу. Открою, если заслужишь.
        Поднимаясь вхоромину, гдеобитали новые ложки, Сквара мечтал только доплестись долежака. Оноткрыл незапертую дверь, вошёл… исразу почувствовал: всёизменилось. Наих сОзнобишей местах возле двери сидели Хотён иПороша. Обасмотрели нанего, какназлого гонителя. Ондаже остановился: чтоя ещё кому сделал?..
        - Скварко! Скварко!..
        Ознобиша махал ему руками издальнего отвхода угла, махал так, чтоготов был развалиться топчан. Вскочил, бросился навстречу, обхватил, уткнулся, заплакал. Мальчишки прыгали ишумели. Ссоседнего лежака улыбался Лыкасик. Сквара неуверенно двинулся вту сторону. Егосхватили зательницу, потащили вперёд.
        Каквыяснилось, изветников нелюбят нигде. Дверуки, указавшие Лихарю нагорластого злочестивца, неостались незамеченными. Инебыли прощены. ЗаСкварино сидение вхолоднице отомстил Ознобиша. Апомогалему, вотчто странно, Воробыш. Онисговорились втотже день. Лыкаш, какбыло унего вобычае, доконно обовсём разузнал. Хитрый Ознобиша снова попался подноги Инберну, взялся хвалить доброе высокостепенство заспасение друга - и, поскольку державец сразу его непрогнал, напросился наблагодарную службу: способлять чёрной девке Надейке, мывшей котлы. Вототкуда происходили свёрточки, падавшие вдымоход. Чуть позже Воробыш, подгадав, запустил руку вкоробок смаком. Лиловые маслянистые зёрна растёрли между камнями, подлили тёплой воды. Увели скухни маленький кувшин пива. Примешали сонное молочко…
        Иподнесли Хотёну, ставшему безОпёнка вхоромине единовластным хозяином.
        Двое Сквариных обидчиков уснули быстро икрепко. Пиво скоро запросилось наружу изполупустых черев, носпящие инечуяли. Ознобиша ещё помог делу: уселся надними, начал безустали переливать воду изкружки впустой кувшин иобратно…
        Подутро обоих растолкали. Мокрых, опозоренных, вонючих. Тутже вместе слежаками выселили кдвери.
        Атеперь иСквара вернулся. Теперь будет всё хорошо…
        Когда все снова угомонились, онисОзнобишей долго шушукались, прижавшись пододеялом. Скваре самому было что рассказать. Ипродядю Космохвоста сего царятами. Ипрото, каквозил Ветра насаночках влес…
        - Значит, променя разговор был, - поёжился Ознобиша.
        Сквара ответил:
        - Хватит уже того, чтоты больной едва непогиб.
        Меньшой Зяблик вздохнул. Веселье отудавшейся мести ивстречи спобратимом успело внём отгореть.
        - Может, лучшебы мне сразу…
        - Тыпочаще проИвеня вспоминай, - посоветовал Сквара. - Устроишь им однажды, чего Ивень несмог. - Выпростал голову из-под одеяла, огляделся. - Агде… те трое? Тихони?
        Онтеперь только сообразил, что, входя, незаметил вхоромине троих самых равнодушных мальчишек. Тех, чтопочти неподавали голоса, нивочто нелезли итолько ждали, чтобы как-нибудь кончился один день инаступил следующий. Сквара даже поименам их незнал.
        - Белозуб увёз, - сказал Ознобиша. - Ну,тот, чторынду твоего притащил. Ветер его опалил. Сказал, Белозубу только стакими мешками дело иметь.
        - Кудаих?
        - Незнаю. Вроде напобегушки ккому-то. Сказали, никчёмные. Ядумал, именя заберут…
        - Никакой ты неникчёмный!
        - Еслибы несемьян забрата наказывать, котляры наменябы даже неглянули. Начто я сгожусь?
        Сквара ответил:
        - Меня Ветер спросил, чемя вкотле заниматься хочу.
        - Ичто тыему?..
        - Ясказал, меньших пасти, чтобы неплакали. Илизапленниками ходить, которых здесь мучают ивхолодницах морят.
        - Аон что?
        - Посмеялся…
        Ознобиша вдруг опять уткнулся внего. Сквара почувствовал наплече сырость. Сироте было страшно.
        Оннакрыл ладонью растрёпанную серебристую голову:
        - Братья забратьев… сын заотца…
        Ознобиша шмыгнул носом:
        - Холод истрах непустим всердца!
        Новые ложки стояли водворе заспинами старших, когда умирал Космохвост. Ознобиша, пообыкновению, натвердо запомнилвсё, чтовидел ислышал.
        Изпротивоположного угла вдруг послышался грохот, возмущённые вопли, сдавленное хихиканье. Ребятня есть ребятня: вхоромине уже зародилась игра. Чтонивечер, вловких руках появлялись палки, иподкем-нибудь рушился топчан. Абывало, даже неодин. Сквара сОзнобишей сразу насторожились, забыв, очём только что говорили, инекоторое время прислушивались втемноте. Потом оба уснули.
        - Тыуразумел хоть, зачто я тебя наказал? - спросил Ветер.
        Онсидел возле очага впередней комнате своих покоев. Толстые ковры покрывали нетолько пол, ноикаменные стены. Сюда приходили старшие ученики, если Ветер хотел что-нибудь обсудить сними подальше отсторонних ушей. Вовнутренних хоромах почти никто небывал, акто бывал, тедержали рот назамке.
        Лихарь скромно стоял возле порога, смотрел себе подноги. «Тыменя прежде-то неособо засыновлял, - говорил его вид. - Атеперь, когда окаянник этот появился, поди, совсем знать незахочешь…»
        Вслух он ответил:
        - Зато, чтоскверно обращался сврагом, которого должен был сохранить бодрым иживым длядопроса. Зато, чтонесмог пропустить мимо края ушей его оскорбления. Зато, чтобезспроса взял стрелу изтвоего колчана…
        Ветер безнадёжно покачал головой:
        - Ничеготы, дурень, непонял. Тымальчишку зачем кнему посадил? Другого места вовсей крепости ненашлось?.. Какещё пленника прямо вместе сновыми ложками невселил…
        Лихарь поднял глаза исразу снова потупился. Всёлицо унего пестрело разводами кровоподтёков, ещёхудшие пятна прятались подрубашкой. Больно было нето что двигаться - иговорить, идаже дышать.

«Всёотнего, отнедоноска…»
        - Тывот слушал, очём они говорили, пока вместе сидели? - негромко продолжал старший котляр. - Имеешь представление, чего Космохвост ему вуши напел?

«Инадоже мне было тогда оправобережниках тебе рассказать…»
        Настоле текучим серебром блестела кольчуга, сверху стоял ларец, вырезанный изтяжёлой сувели. Наружу беззащитно свисал старинный платок, сквозь кружево играла финифть. Ларец стоял косо: сокровища небрежно сгребли всторону, освобождая место глиняной бутыли ималенькому лубяному коробу. Откороба распространялся запах, делавший воздух вкомнате густым, сдобным, съедомым. Ветер внимательно посмотрел настеня инаконец какбудто смягчился.
        - Твоё счастье, - сказалон, - что старый царевич Коршак, уплативший нам заЭрелиса, накого-то раскричался опричь зеленца, застудил нутро инеперенёс лихорадки. Поэтому мне уже небыло особой нужды пытать телохранителя отом, куда он отправил Эрелиса иЭльбиз. Ктому времени, когда ещё кому-нибудь понадобится их жизнь илисмерть, царевичей всёравно уже небудет там, гдеих прячут сейчас… Тоестья, конечно, нашёлбы, очём его расспросить. Нопосле всего, чтоты безменя наворотил, мнебыло важнее дать Космохвосту смерть вхвальном поединке. Чтобы новые ложки увидели, какВладычица велит поступать сдоблестными врагами… Того, чтопленнику можно было вначале дать немного окрепнуть, онисейчас непоймут… Щенки ведь несразу начинают кусаться, ихнужно притравливать, дасостерёжкой, этоты способен постичь?
        Лихарь долго безмолвствовал. Потом наконец подал голос:
        - Ядумал, теперь дело чести Эрелиса истребить…
        Ветер положил ногу наногу:
        - Какая унас стобой может быть честь превыше чести Владычицы? АЕй слава, когда нам державноимённые кланяются да помощи просят.
        Стень поднял глаза. Смукой выговорил:
        - Учитель, воля твоя… Тебе всамом деле так дикомыт полюбился? Онже наглый… дерзословит всё время… какпривезлиего, изхолодницы невылезает…
        - Онстанет моим лучшим учеником, - перебил Ветер.
        Лихарь аж покачнулся, лицо впромежутках между разводами стало зелёным. Старший котляр, конечно, этозаметил, поскольку добавил:
        - Яхочу его выносить неторопливо ибережно, какловчего сокола. Аты вынашивать ненаучился. Утебя средство одно - забить, сломать. Сним так неполучится, этотебе неХотён иподавно неВоробыш. Этого непошлёшь натретий год учения собственных родителей карать. Поэтому ты дикомыта больше нетрогай, добро?
        Лихарь задохнулся:
        - Онже… он наВладычицу…
        - Понадобится, ясам ему всыплю. Такувас дело пойдёт, тыего однажды просто убьёшь. Илион тебя, ая этого нехочу.
        - Учитель, - горестно проговорил стень. - Воля твоя… Нохоть скажи… что такого особого ты увидел…
        - Аты помнишь, каких первый раз впортомойню отправили грязные тельницы попирать?
        Возле портомойни стоял высокий горшок, разивший мочой. Взрослые иребята цедили туда помалой нужде. Когда содержимое обретало острый запах иделалось едким, егоиспользовали длястирки. Выливали вбольшой каменный чан, закладывали бельё, дочиста месили ногами.
        - Ктокривился, ктопросто покорствовал, - продолжал Ветер. - Аэтот - приплясывал…
        Лихарь опустил глаза, пробормотал:
        - Мыже вроде неплясками должны Владычице угождать.
        Ветер вздохнул идолго рассматривалего, словно навесы укладывая. Наконец ответил:
        - Знаешь, чтомне Космохвост перед поединком сказал?
        - Нет, учитель.
        - Онзнал, чтоживым уже неуйдёт, новсё-таки надеялся меня победить. Рында просил, чтобы мои люди отпустили парнишку, если он победит. Яобещалему.
        Лихарь молча разглядывал узор наковре.
        - Какон дрался… - свосхищением проговорил Ветер. - Тыможешь представить, чтобы пленный враг вот так радел затебя?.. Хорошо, чтомне непришлось нарушать слово!
        Лихарь невпервые выслушивал подобное отисточника. Однако раньше уВетра небыло ученика, вкотором он нашёлбывсё, чего недоставало нынешнему стеню. Таклюбовно, какдикомыта, ондаже Ивеня негоил. Иэто превращало обычную руганицу почти вприговор.
        Тутизвнутренних покоев высунулась служанка. Ветер оглянулся. Женщина почтительно кивнула искрылась. Ветер махнул рукой Лихарю:
        - Ступай.
        Тотуже повернулся идти, нокотляр спохватился:
        - Постой-ка! Вотещё что. Этот меньшой Зяблик… Ознобиша. Кнему присмотрись. Если дикомыт непросто так дружка хвалит, если там правда ум бороды неждёт… есть уменя нанего замысел, потом расскажу. Чтобы Эрелис насовсем отнас неушёл. Илидругой кто…
        Кон
        Светелу опять приснился страшный сон.
        Стояла кромешная ночь, изтех, когда внебе ниотблеска, нимерцания, ноон каким-то образом был зряч вэтом мраке инёсся через лес, отдавая вотчаянном напряжении все силы. Сразгону перепрыгивал набеговых лыжах сугробы, адуша надрывалась похоронным стенанием: неуспеть, неуспеть…
        Сквара только что шёл рядом, ибыло всё хорошо, астоило намиг отвернуться, иподевался неизвестно куда иедва слышно звал издали: «Помоги…»
        Светел всё-таки увиделего, застрявшего вопасной промоине, ираспластался натонком льду, ипополз, идостиг, ухватился ивытащил, ипонёс… только всёравно опоздал. Спасённый брат стал каким-то маленьким унего наруках, изживого, тёплого делаясь прозрачным ихрупким, игасли, подёргиваясь ледком, двабесценных камня верила…
        Светел дрыгнул ногами, проснулся.
        Визбе было совершенно темно, наполатях держалось доброе грево. Ближе кпечке тихо дышала бабушка Корениха. Светел лежал заспиной уотца, мама - посередине. Срок приближался, теперь её особенно берегли. Жогустроился набоку, положив руку ей наживот. Родители еле слышно шептались, выбирали имя позднему сыну. Втемноте заговорной чередой проплывали слова, исполненные стойкости, мужества иупорства. Аещё - огня, пламени, солнечного тепла… Опытные бабки поим одним ведомым признакам уже определили: Равдуша, прозванная взамужестве Жигой, носила именно сына.
        Когда мама стала разборчива веде, Светел услышал однажды, какона вздыхала оберёзовом соке: вотбы напиться!.. Онисатей рады были хоть чем потешитьеё, нокуда. Лиственные деревья неросли даже всамых сильных зеленцах вроде Торожихи. Тамкруглый год было тепло, однако безсолнышка удавалось зеленеть одним водорослям да хвощам. Светел только спросил: «Атя, аберёзовый сок - вкусный?» Жог воздел палец, собираясь рассказать, новдверь сунулся сосед, пришедший залыжами, апосле как-то невспомнилось.
        Равдуша давно уже никуда невыходила одна, только всопровождении мужа илисына. «Маму теперь знаешь какнадо хранить?» - говорил Жог, улыбаясь неудержимо инемного смущённо. Ввозрасте, когда начинали присматривать подрастающим мальчишкам невест, онисами сРавдушей затеяли ещё одного. ВсяТвёржа радовалась их удали. Дети после Беды рождались нечасто, акакие рождались - нестояли. Сопровождая мать, грузно опиравшуюся нарогач, Светел исполнялся лютости ибыл готов кому угодно дать бой. Только никто, конечно, ненападал. Даже тётушка Розщепиха помалкивала, держала язык подзамком.
        Ещёвзеленце ссередины зимы жил гость. Отчаянный торгован из-за реки, путешествовавший ссыном-помощником исанками одвух псах, вместе нестоивших, помнению Светела, одного Зыки. Онбыл человек мешаной крови. Налицо гнездарь, апоимени андарх - Геррик. Онприехал наКоновой Вен, прельстившись где-то подхваченными слухами обогатом купилище вТорожихе. Нуикакбыло наобратном пути незаглянуть вТвёржу, гдеплёл знаменитые лапки лыжный делатель Пенёк?
        Ладно, приехал. Поставил саночки уобщинного дома. Поклонился Пеньку, стал спрашивать оцене, заранее огорчаясь. Домашние диковины все продал, акупленным вТорожихе поди твёржинского источника удиви!
        - Сам-то откуда, добрый гость? - спросил Жог.
        Геррик назвал городишко всеверной Андархайне, наполпути между Шегардаем истарым морским берегом:
        - ИзСегды.
        - Тогда вот что, удалой гость, - поразмыслив, сказал Жог. - Дай-ка ты мне вотплату ненарушимый зарок, что, если где хоть полслова услышишь промоего сына Сквару…
        ТутСветел понял, отчего отец оСкваре последнее время очень редко упоминал. Неоттого, чтозабывать начал. Стоило имя назвать - инагубах снова обозначилась зловещая синева.
        - Твоего сына?..
        - Да,моего старшего. Мораничи против всякого обыка вкотёл увели. Если услышишь хоть что-то… Если увидишь…
        Жогзадохнулся. Уведённый Сквара какподлёд канул. Егонесмог почувствовать даже Рыжик, летавший искать досамого Шегардая.
        Светел, пообыкновению помогавший времесленной, знака Жоговой немочи неупустил. Приник сзади, обнял… Отец поднял руку, благодарно всклочил ему волосы.
        Посмотрев наэто, Геррик уже после отозвал Светела всторону, учинил подробный расспрос. Онвсё удивлялся:
        - Новыже дани неплатите?.. Царям необязаны?..
        Светел рассказалему, откуда наруке Жога взялся белый рубец. Осмелости Сквары, обезнаказанной жестокости котляров… Геррик невольно отыскал взглядом сына.
        - Воттак живёшь идумаешь, чтовсё хорошо, - пробормотал удалой купец. - Апосторонам оглядишься - икакещё голова наплечах цела…
        Снегоступы коробейнику Пенёк сладил. Всёсердце отдал работе. Лыжи вышли загляденье. Вот-вот сами через лес побегут, давприпляс. Исносу им втой пляске небудет.
        Геррик восхитился:
        - Нуилапки, хоть вбожницу любоваться клади!
        - Скваре покажешь, если наслово неповерит… - напутствовал Жог.
        Гость уже приготовил санки вдорогу, нозатягивать новенькие путца втот день ему непришлось. Псы, выведенные водвор, такрванули кхозяину, чтосын, Светелу ровесник, неудержал. Налетели, опрокинули вснег… ИГеррик охнул, подвернув ступню. Елеподнялся. Аподнявшись - несмог толком шагнуть.
        Вотдосада!.. Он-то думал пристать кбольшому обозу, двигавшемуся наполдень. Неодномуже смальчишкой одолевать Светынь иЛевобережье, порядком одичавшее после Беды!
        Твёржа, понятно, вволю посмеялась наднеуковырой-гнездарём. Заботливо связанные саночки наново распотрошили.
        - Оставайся, добрый захожень, пока непоправишься! Атам весна, Рождение Мира, новый торг. Жена твоя - жёнка купеческая, ждать привычная, ясные глазки, поди, невыплачет…
        - Даиунас будет что посмотреть, - сказал Жог.
        - Чтоже?
        - Аваши стенку ладят? НаКругу бьются? Вотто-то!
        ИГеррик, порывавшийся хромать наодной ноге обозу вдогон, уступил любопытству, остался взглянуть, «отчего цари андархов заСветынь непрошли».
        Сегдинцы часто появлялись теперь времесленной Жога Пенька. Невпраздностиже дни коротать. Гдеживёшь - живи, анелавки просиживай! Помогали Жогу, вместе соСветелом резали пообразцу кожаные заготовки. Жогшил рукавицы. Изстриженых шкур - навсех твёржинских мужиков, даещё прозапас. Чтобы все обували кулаки изодного короба, чтобы никто неклепал просупротивника, будто злой супротивник, примером, вымочил боевые рукавицы изаморозил ради весомости удара.
        Рассуждали заработой оразном. Отом, например, какбы согласить Корениху продать кукольное семейство напробу. Онеобыкновенных дорогах, вродебы проложенных польдам замёрзших морей куда-то назакат, набольшой остров. Послухам, баснословно счастливый иизобильный. Туда изкоренной Андархайны вомножестве переселялась всякая голь: вольноотпущенники, бродяги, даже беглые рабы. Из-за этого дивный остров успел обрести насмешливое прозвание - «земля кощеев», Аррантиада. Ужчто там надеялись обрести отчаявшиеся переселенцы, сколько их дошло, сколько сгинуло - впурге, вразводьях, отразбойничьих стрел, - одно Киян-море изнало. Былтот остров впрямь благодатным илиоткрыватели, пообыкновению, привирали?..
        ОСкваре, котлярах имораничах больше неупоминалось. Геррик незабыл, кактруден оказался дляделателя тот разговор.
        - Хватит горбиться, сын! - сказал Жог. - Поди разомнись!
        Светел сготовностью вскочил. Вглубине ремесленной унего висела надвух сошках рябиновая перекладина. Чтобы хвататься ивытягивать себя вверх усилием рук. Поначалу Светел едва десяток раз укладывал нанеё подбородок. Ныне перевалил задва десятка, даещё поднимал себя надперекладиной, утверждаясь нараспрямлённых руках.
        Кайтар, сынГеррика, тоже примеривался, нонеполюбилось.
        - Начто тебе? - спросилон, видя упорство ровесника.
        - Яквоинам податься хочу. Вбоевую дружину.
        - Ая нехочу, - сказал Кайтар. - Наше дело недраться, мылюдей добрыми товарами радуем.
        Светел сусилием выдавил себя наверх, просипел:
        - Ятоже нехотел… Брата надо найти.
        Кайтар засмеялся:
        - Тебе, может, невитязем, аторговым гостем стать надобно? Коробейники всюду ездят, всёзнают, ачего незнают, прото им другие рассказывают.
        Светел достал носом знакомый сучок вбревне, медленно опустился, неставя пяток напол.
        - Тогда я лучше скоморохом…
        - Вотскоморохом ненадо, - нахмурился Кайтар. - Торгованам рады везде, апотешников унас невсюду пускают.
        - Этокак?
        Кайтар оглянулся навзрослых, зашептал, прикрыв рот ладонью:
        - Говорят, вредныеони, скоморохи…
        - Ктоговорит?
        Кайтар ответил ещё опасливее:
        - Мораничи. Святые жрецы Матери Матерей.
        Светел опять коснулся сучка. Тело раз отразу делалось тяжелей, руки слабли. Онпозволил себе чуть задержаться наверху, чтобы спросить:
        - Почему?
        - Потому что приних люди пляшут, поют исолнце внебо закликают.
        Светелу хотелось узнать, чтоже вэтом плохого ипочему запесни иным урезают язык… Было недосуг. Руки норовили оторваться отплеч, аон успел размечтаться достать сучок ещё раз илидва, добавляя ковчерашнему счёту. Пальцы наперекладине стали совсем чужими. Онпредставил, будто лезет навысокую стену - Сквару освобождать.
        - …Аподобалобы плакать великим плачем, хвалить Владычицу завразумление игнать всякого, ктоиначе толкует. Тогда Она, может, наказание отзовёт…
        Светел почти неслышалего. Дрался вверх, выжимая изплеч испины остатки могуты. Ещё… ещё!!! Достал - итолько что несвалился напол, какое там опуститься чинно имерно. Селнаберёсту, торопливо сунул врот пальцы. Из-под ногтей точилась кровь.
        - Небось Круг унести хочешь? - суважением спросил Кайтар.
        Светел мотнул головой:
        - Нехочу.
        - Чтотак? - удивился Кайтар.
        Онлюбопытно приглядывался кобычаям Твёржи, какнадлежит сметливому будущему купцу. Желаешь прибыльно торговать, выведывай побольше оземлях, куда ездить берёшься. Иолюдях, чтовтех землях живут.
        - Сын! - окликнул Пенёк. - Сбегай вамбар, принеси кожиц!
        Тамзамороженными хранились рыбьи шкурки, предназначенные наклей. Невсё рукавицы: люди кЖогу шли каждый день. Кому починить лыжи, кому сделать. Икакпрежде один безСветела поспевал?..
        Мальчишки вышли наружу.
        - Чтож биться небудешь? - повторил Кайтар. - Ядумал, тыради боя…
        Светел нахмурился:
        - Атябиться неблагословил.
        Кайтар огляделся итихо спросил:
        - Потому что ты пасынок?
        - Пасынками забор подпирают, - сказал Светел. - Ая приёмыш. Вживоты взятый. Засыновлённый.
        - Иоттого тебе непозволено…
        Светел сгордостью промолвил:
        - Меня такимже Опёнком зовут, какибрата. Нарекли своим, теперь нечуждить стать!
        - Значит, бережёт тебя батюшка, тыунего один теперь, - догадался Кайтар. Ивдруг решил по-мальчишески поддеть сверстника: - Издому-то какпускает? Дазатын, заледяной вал? Тебе, может, сбабушкой Коренихой сидеть надо, дивных кукол творить?
        Светел покраснел, хотел ответить подобающе, может, даже вснегу вывалять неучтивца. «Тывождём будешь, - говорил ему Жог. - Твой первый отец сердце изузды невыпускал!»
        - Уменя превыше кулака власть будет, - важно объяснил он Кайтару. - Нагуслях играть стану. ПодМладший Круг. Аможет, ипосле, если дед Игорка позволит.
        - А-а, пальцы игровые хранишь?..
        Светел промолчал. Отворив амбар, онвытащил наружу свой старый мешок. Тот, окоторый некогда растрепал дельницы. Поднял, встряхнул наруке: что-то лёгок, ледяная начинка уж нестаялали?..
        - Вот, - сказал он Кайтару. - Яхотел… раньше. Думал поединщиком ходить, какатя.
        Кайтар стукнул помешку. Справой, слевой. Примерился несколько раз, двинул вполную силу.
        Светел поднял упавший мешок, водворил науступ. Онхотел просто показать Кайтару свидетельство своих прежних намерений, нонеожиданно раззадорился. Представил вместо рогожи скоблёное рыло Лихаря. Егоусмешку. Такую, какуЗвигурова забора…
        Рука вылетела снизу вверх, покосой дуге, сразворота, всей силой совокупно устремлённого тела.
        Внесла пяту раскрытой ладони Лихарю чуть ниже виска.
        Смешком что-то случилось. Онлопнул - нонеподрукой Светела, асдругой стороны. Ряднина разошлась, раскрылась, острые обломки льда порвалиеё, воткнулись всугроб.
        - Ой, - сказал Светел итотчас изгрозного бойца стал мальчишкой, оробевшим отсобственной удали.
        Должно быть, ледяная чушка утратила крепость, пока лежала вмешке. Хотя что следышкой может произойти? Невоттепельже её выносили?.. Аивыносили, такчто?
        Онивзяли кожицы ипошли назад времесленную. Кайтар всё косился наСветела ипочему-то молчал.
        Полтора века назад - вобщем, давным-давно - цари Андархайны решили распространить свою державу насевер.
        Левобережье особо непротивилось воеводе Ойдригу, пришедшему изШегардая. Тогда-то левобережников стали величать гнездарями, ибоследующее поколение сколыбелей принадлежало царям. Теперь они хвалили мудрость праотцев. Радовались мирному порядку жизни подсильной, хотя ичуждой рукой.
        Авот наКоновой Вен андархи так инепрошли. Давняя победа подарила племени, оставшемуся свободным, назвище дикомытов.
        Злые языки утверждали, будто ойдриговичей остановила Светынь, прогнали ранние ижестокие холода. Конечно, насамом деле было иначе. Враг неиспугался ниморозов, нистудёных стремнин. Емупоказали путь непреклонные воеводы вроде того, оком пел песню Кербога. Иратники, шедшие вбой непоприказу властителя, возжелавшего славы. НаКоновом Вене отвека нестроили крепостей длязащиты отчужеземцев. Истроить несобирались. Крепость может снести Беда, исподволь расточить время… алюди пребудут. Люди, которые ладят избы, рожают детей, пляшут, дерутся, мирятся, ссорятся, играют накугиклах игуслях…
        Стого славного времени повёлся наКоновом Вене обык биться стенка настенку. Ради совокупной гордости дедов, ради совокупного мужества внуков. Стеношные бои творились набольших купилищах, четыре раза вгод, водни, когда Боги особенно чают отсмертных участия вовселенских делах.
        Боёв ждали, кним готовились. Вкаждой деревне мужики отбезусых доседых, абывало что исмелые бабы, ревновали встенку попасть. Пусть видят Земля вснегу иНебо затучами: неоскудел Коновой Вен. По-прежнему лютояр, по-прежнему никого небоится иничего незабыл!..
        Достойных стеношного братства выбирали ииспытывали более древним уставом - наКругу.
        ВТвёрже Круг рядили наодном изспускных прудов, наровном, просторном заснеженном льду. Зрители устроились повысокому берегу, бойцы собрались внизу. Светел сдедом Игоркой стояли отдельно. Светел отчаянно стискивал гусли, спохватывался, прятал врукава пальцы, быстро немевшие наморозе. Было страшно дощекотки итрепыхания вживоте. Схлестнуться наКругу стакимже прытким мальчишкой иотнего получить - куда нишло. Тамвсяк силён икаждый ищет насебя более сильного… Атут!..
        Трипоследние ночи Светелу снилось, будто он вышел налёд, взял гусли и… заиграл нето. Спутал песню. Хватился, приглушил струны, начал всё заново… иснова ошибся. Вместо наигрыша поддраку завёл Скварину колыбельную, дасжестокими Кербогиными словами. Опять заглушил гусли… вспомнил наконец, какнужно было играть, ударил пострунам… аструны-то возьми ипорвись…
        Зряли дед Игорка сперва учить его нехотел!..
        Этот сон всякий раз сгонял Светела стёплых полатей, заставлял одеваться, брать чехол сгуслями, уходить времесленную. Тамон зажигал светец иперебирал струны, пока невозвращалась уверенность, агусли сами неначинали подсказывать пальцам. Онибыли ещё дедушкины изнали, конечно, куда какпобольше неопытного гусляра. Такое знали, дочегоему, если ума хватит, лишь предстояло дойти…
        Светел пытался наигрывать, сколько себя помнил. Тянулся загораздым братом, вспыхивал ибросал: неполучалось. Вовсю душу взялся только вминувший год, когда остался старым гуслям вроде первого наследника. Этож нехорошо, когда прерывается след. Много теперь Светел делал такого, чтонадлежалобы брату.
        Сегодня ему казалось, будто ещё иСквара смотрел нанего, нескладёху, иотэтого было вдвое страшней.
        Ондаже отца несразу найти взглядом сумел. Лица сливались, вушах билось, гудело… ЖогПенёк сидел наверху, накоробе срукавицами. Приметив, какзатравленно озирается сын, лыжный делатель помахалему. Светел вроде приободрился.
        Разбивалы, коренные бойцы, среди которых ходил когда-то иЖог, покамест вдело нервались. Пошучивали, посмеивались, подталкивали один другого плечами. Дойдёт черёд идоних.
        Первой, предваряя взрослый задор, налёд высыпала ребятня. Самые младшенькие, чтоещё волос неплели. Имвсё равно оказывали уважение, данеменьшее, чемглавным бойцам.
        Ладонь деда Игорки легла Светелу наплечо. Тотвздрогнул ипонял: пришёл кон! Вотпрямо сейчас!..
        Онсовсем перестал что-либо видеть кругом. Выпростал пальцы изрукавов. Вруках дедушки подал голос большой бубен, зарокотал, загудел… Светел зажмурился, напрочь забыл всё насвете, ударил пострунам. Почему-то сразу стало легко. Сберега дружно отозвались кугиклы, дудки, брунчалки. Ктоникакой снасти непринёс, тесвистели, мерно хлопали владоши.
        Светел выкрикивал первые слова, деревня подхватывала громко ивесело. Светел начал понимать, отчего люди приписывают гуслям власть превыше даже меча. Если чин боя вдруг сменится бесчинием, гусли смолкнут, исними остановится мир.
        Подо льдом бежит водица,
        Адонас ей недостать.
        Будем знатно мы яриться
        Ивесёлого ломать.
        Мынарод немножко грозный,
        Аобычай наш таков:
        Небоимся нимороза,
        Нипудовых кулаков…
        Стоилоли ждать отмалышей, чтобы они держали порядок строя илипоказывали хоть сколько-нибудь правильный бой! Ребятишки просто встали вкружок, самый храбрый выскочил всередину, стал отбиваться сразу отвсех. Тебросали его настороны, тузили рукавицами. Визг, писк, одобрительные голоса взрослых:
        - Ишь, схватил да поволок, только брызги впотолок!
        - Вспину, вспину-то! Гусляр, куда смотришь?
        - Набоевого старосту смотрит, накогоещё. Иневспину, этоон намах зацепил…
        Задирается серёдка,
        Огрызаются концы.
        Разухабистой походкой
        ВКруг выходят молодцы.
        Изловчившись, задорщик схватил кого-то затолстый ворот тулупчика, утащил всередину вместо себя, асам занял его место.
        Старый дед напомнит внуку,
        Чтоунас некажут тыл,
        Чтоб накровь неподнял руку
        Илежачего небил!
        Раскрасневшихся, выплеснувших пыл малышей начали спроваживать сКруга. Двое утирали расквашенные носы, новглазах метался огонь. Светел улучил время покоситься надеда Игорку. Непорали отдавать гусли? Старик лишь кивнул: играй дальше.
        Взрослые иподростки разбирали изкороба рукавицы. Против серого тумана Светел хорошо видел отца. Жогпоймал его взгляд, улыбнулся вответ.
        Теперь начиналось уже близкое подобие взрослого Круга. Ровесники Сквары иСветела сперва плясали подгусельный перебор, братски положив руки один другому наплечи. Потом кто-то отчаянный покинул кольцо, пустился впляс сам посебе. Казалось, парнишка валился то вперёд, тоназад, падал влево-вправо, чтобы вот сейчас растянуться… чудесным образом выправлялся, продолжал плясать, подгоняемый звоном струн, криком исвистом.
        Видят Боги, слышат люди,
        Мыдерёмся налюбки.
        Златаить никто небудет
        Насвятые кулаки.
        Скоро плясуну сыскался соперник. Ониещё покружились, наперекор ломая весёлого… Потом схлестнулись. Руки врукавицах Пеньковой работы молотили покоже тулупов, пощекам ибезбородым скулам, вовремя неспрятанным замохнатые вороты. Светел украшал наигрыш кактолько мог, потому что сейчас вКругу должен был ходить Сквара.
        Безподдавок станем биться,
        Вухо, врыло, погруди!
        Ктоморозит рукавицы,
        Кнам сюда невыходи!
        Сбитый откатился подноги танцующим. Снего было довольно. Навстречу победителю выскочил новый противник. Светел узнал Кайтара, забыл удивиться. Купеческий сын продержался долго, даже начал было теснить, новсё-таки упал, отполз прочь. Встал уже заКругом, улыбаясь вовесь рот, срассаженной бровью, потирая левую руку надлоктем. Вотчудеса. Привычный гордиться, чтоего родина была украиной великой Андархайны, парень ликовал среди стойких неприятелей андархских царей, ипочему-то это было правильно ихорошо.
        - Каков молодец-то, даром что сегдинский! - похвалилиего.
        - Вотещё научится ходовую жилу беречь, совсем добрый будет боец, - сознанием дела рассудила большуха.
        Кайтар похаживал, выпятив грудь, махал отцу, ещёкого-то высматривал среди зрителей. Светел, кажется, даже знал кого: Ишутку. Зрявысматривал. Девка помогала бабушке Коренихе, затеявшей кукол дляГеррика. Светел сам рад былбы покрасовался перед Ишуткой, дасудьба велела иначе. Ещёнесколько лет, иатя благословит его впуть.
        Скварко… Онсегодня всех победилбы…
        Молодецкая повадка
        Внашей Твёрже прижилась.
        Будет всякому несладко,
        Ктоотважится нанас!
        Подростки своплями тащили прочь оставшегося непобеждённым. Паренёк унёс Младший Круг идоследующего праздника будет знаться героем. Отец подхватилего, мать тянулась утереть сыну лицо, тотнедавался, словно безкровяных разводов геройство должно было отнего отбежать.
        Гусли вызванивали победу.
        Жига-Равдуша моглабы сейчас сидеть рядом слыжным делателем, тоже радоваться заСветела. Только её наберегу небыло. Ссамого утра она что-то разохалась, поначалу невосхотела даже сполатей слезать. Кое-как, спомощью Жога, перебралась налавку… да наней опять изаснула.
        Светел ещё посмотрел настарика Игорку. Теперь начинался Большой Круг, главное мужское действо. Позволит дед ему дальше вести наигрыш илиприкажет гусли отдать?
        Старик притопывал валенками. Взимний холод всякий молод, всепляшут. Дедушка смотрел содобрением игусли перенимать неспешил.
        Светел заставил струны разговаривать по-иному, строже, суровей. Именитые разбивалы выступали стакой грозной удалью, стаким предвкушением вселенского праздника, чтоузрителей сами собой начинали ходить плечи, переступать ноги. Что-то зрело иблизилось, толи битва, толи свадебный пир, толи благодетельная гроза… Даром что Божьих громов надСветынью неслыхали который уже год.
        Мыотчаянные люди,
        Недерёмся, такпоём.
        НаКругу нешутки шутим -
        Посусалам раздаём!
        Этинето что пластались - весёлого-то ломали, словно своим мужеством надеялись сдвинуть, подтолкнуть запнувшийся ход мироздания. Удары сыпались такие, чтоподногами вздрагивал лёд.
        Какогонь, хранится память
        Обовсех, ктоКруг топтал,
        Ктосвятыми кулаками
        Солнце внебо зазывал!
        Глядя накоренных стеношников, Светел всякий раз ждал, чтобы тучи разорвались. Ну,невэтот раз, значит, вследующий.
        Наша ратная потеха
        То-то славно задалась:
        Даже если недосмеха,
        Поднимаемся смеясь!
        Ктокому начистил зубы,
        Тезакружкой вуголке
        После вспомнят, какже любо
        Нынче было нареке!
        Насамом деле вместо реки подногами был пруд, нособыком непоспоришь. Светел снова нашёл глазами отца. ВоткЖогу, волоча свалившийся платок, подбежала Ишутка. Стала прыгать, размахивать руками, что-то заполошно рассказывая. Светел успел испугаться, неслучилосьли чего смамой, ноЖог вдруг вскочил, схватил девчушку заплечи ичутьли незапрыгал сней вместе, апотом, напрочь забыв одеяниях наКругу, бегом устремился всторону дома.

…Исогнулся находу, словно его пырнули вживот ножом…
        Побелел, накрыл ладонями подреберье… стал заваливаться вперёд…
        Канул вниз лицом, остался лежать.
        - Атя!.. - отчаянным голосом завопил Светел.
        Неглядя сунул гусли деду Игорке, начисто позабыв, чтоумолкшие струны должны были остановить мир.
        Бросился кЖогу.
        Вселенная действительно остановилась… Пруд был неслишком велик, ноСветел бежал ибежал, расталкивая густую трясину воздуха. Иуже понимал, чтонеуспеет.
        Неуспеет подхватить, удержать…
        Огонёк отца вдруг превратился вогромное бледное пламя. Заполнил всё небо, прянул кСветелу… обнялего… стал рассеиваться… истаивать… уходить…
        Наутоптанном снегу небыло заметно, чтоследов отпробежки Светела осталось раза вдва меньше положенного.
        Какраз когда наКруг должен был выступить, ноневыступил Сквара, визбе проснулась Равдуша. Проснулась отощущения сырости… Хрипло, испуганно позвала свекровь - ивдруг стала рожать. Воттак, даже вбаню отвести её неуспели. Всёпроизошло очень быстро инадиво легко. Корениха приняла мальчишку. Темноволосого, вПенькову породу. Младенческие глаза тоже обещали современем стать отцовскими, она-то уж помнила. Дитя сучило крепкими ручками иножками игромко кричало.
        Жогуспел узнать, чтоунего родился сын. Только наруки взять уже недовелось.
        Дальнейшее Светелу запомнилось как-то рвано, кусками.
        Капли крови набелом снегу возле ноздрей Жога.
        Невероятно тяжёлая голова, которую Опёнок силился приподнять.
        Потом сразу, хотя должно было минуть время, - белое полотно маминого лица. Сжатые губы Ерги Коренихи, державшейся наследным упрямством. Тихие пересуды соседей, считавших, чтохуже всех досталось именно бабке. Тяжко детям родителей провожать, нородителям детей - восто крат…
        Засоседями стояла вековая премудрость, нажитая нетолько Твёржей - всем Коновым Веном. Один Светел никак немог смириться, упорно ждал, пытался искать огонёк отца, затерявшийся среди звёзд…
        Зыка тоже несмирялся. Ненадолго умолкал водворе - иопять выл…
        Голос Коренихи: «Немоги заходиться, дочка, невелю! Молоко пропадёт, исама горячкой изгибнешь!»
        Запахи съестного повсей деревне идома. Бабы растворили погреба ивстали ухлoпотов, чтобы честь честью проводить Пенька ивстретить маленького Опёнка.
        Пуповину, такуж вышло, Коренихе пришлось резать самой, новсё остальное, чтонадлежало мужчине, Светел длябрата сделал. Завернул вотцовскую рубашку, вынес запорог, показал Небу, Земле исошедшимся людям. Обратил личиком кпечному огню. Побрызгал водой, утверждая вкругах стихий. Вложил вручонку стрелу изЖогова тула… Люди отметили, чтомальчонка схватился занеё сразу икрепко.
        Добрые имена, чтопроплывали надСветелом вуютной избяной тишине, такиостались ждать новых рождений. Само собой стало понятно, чтонасвет явился маленький Жoгушка, тутдаже рядить было неочем.
        Астаршего Жога всем миром проводили кродителям. Сладили честной костёр, иогонь насухую берёсту возложил опять-таки Светел. Вспыхнула крада, встало кругом домовины высокое огненное кольцо…
        Первым вместе сязыками огня кнебу взмыл голос Равдуши. Взвился впесенном вопле, отчаянном, горьком исветлом. Заметался, клича осиротевшей лебедью, взывая ктому, ктоуже немог отозваться.
        Закатилось, отгорело солнце ясное,
        Загорами его тьма покрыла пологом.
        Заслонили моё солнце часты ёлочки,
        Завлекли туманом тучи перехожие,
        Загорелись втёмном небе часты звёздочки…
        Деревня подхватила мощным распевом. Сперва девки сбабами, густые мужские голоса поддержали, напутствуя Жога, вручая свой последний наказ.
        Азамостиком ты встретишь старых дедушек,
        Если их догонишь, свидишься вподстёжечку
        Либо встрету встретишь стареньких старинушек,
        Передай им слово доброе, приветное…
        Равдуша стояла наколенях, расстелив перед собой большой красивый платок, давний мужнин подарок. Крылатый голос снова взмыл коблакам:
        Мыпроглупали, сироты неразумные,
        Неглядели прозапас мы нажеланного,
        Прозевали, упустили ясна сокола.
        Улетел вневоротимую сторонушку,
        Притомились его крылья многотрудные,
        Неслетит, неотзовётся, неворотится…
        Равдуша простёрла руки, упала наплаток, каквмогилу. Может, ихотелабы унестись следом заЖогом, дабыло нельзя. Свекровушка Ерга Корениха стояла унеё заспиной, держала наруках внука. Люди неберутся судить опамяти младенцев. Иным кажется, будто новорождённые совсем ничего непонимают. Другим - что едва осмысленные глаза вбирают всё иукладывают впамять тожевсё, безостатка.
        Вруках удевок заливались кугиклы, мужчины играли кто нагудке, ктонасопели, дедИгорка иСветел вели гусельный лад. Светел видел свои пальцы наструнах, ночто они выводили - хоть убей. Твёржа продолжала петь, отзываясь воплю вдовы крепким исуровым согласием:
        Азамостиком ты встретишь малых детушек,
        Если их догонишь, свидишься вподстёжечку
        Либо встрету встретишь взятых наглой смертию,
        Передай им слово доброе, приветное…
        Светел какследует очнулся лишь через несколько дней. Когда мать уже выткала вдовье полотенце иповила наРодительский Дуб, аизТвёржи окончательно удалилась посрамлённая Смерть.
        Настала пора Жизни возвращаться вобычное русло.
        Пахло смолистой елью, дымом идёгтем… Онходил туда-сюда поремесленной, трогая знакомые рубаночки, шилья имолотки. «Ктож нам теперь лыжи уставлять будет?» - спросила напоминках большуха. Тихо спросила, ноСветел расслышал даже сквозь общий смех, сопровождавший озорную повесть осватовстве Пенька. Дядька Шабарша также тихо ответил: «Есть кому!»
        Светел, пожалуй, вправду знал иумелвсё, чтонадлежит лыжному делателю. Выбрать ирасколоть дерево, вытесать заготовки, распарить, зажать встанке, сварить клею длякамысов. Выгнуть лапки, скрепить, заплести, шипами снабдить… Всёвроде знакомо, всёвруках держал исам доума доводил… Только двадцатилетнего опыта заспиной небыло, чтобы умения подкрепить. Поди возьмись всамый первый раз заработу, зная, чтоотец больше незаглянет через плечо, непоправит, непохвалит, невразумит…
        Всётеперь сам. Низакого неспрячешься.
        Дляначала можно было доверстать лапки, затеянные Жогом вто последнее утро. Светел ещё прошёлся туда-сюда, поглядывая нанезавершённое плетево. Отец закрепил ремешки узлом, чтобы неослабли. Какраспустить узел, помнящий его руку, темсамым окончательно подтверждая: больше невойдёт, пригнувшись вдвери, непододвинет скамейку, невозьмётся запроволочный крючок…
        Светел вдруг бросился кперекладине, повис, подобрал ноги итак яростно бросил себя вверх, словно взлететь собирался. Снова иснова, безсчёта. Начал потеть - скинул рубашку, досадуя, торопясь. Метнулся обратно… Ещё, ещё! Скоро налевом плече вылезли синяки отСквариной пятерни, ноон незаметил. Больной угар, наполнивший мышцы, казался пеленой дыма. Миноватьеё, ипридёт великая ясность. Приметный сучок возникал перед глазами опять иопять. Светел хрипел, рычал, гнал себя дальше. Вместо пота изтелесных пор пошла какая-то слизь. Лощёная жердь подпальцами потемнела открови, стала скользкой илипкой… Ещё! Ещё!
        Некому было снять Светела сперекладины да объяснитьему, насколько опасно вот так себя подвигать.
        Ещё… Ещё!
        Потом что-то случилось. Тело утратило вес. Иплевать, чторот был полон густого железного вкуса, этонеимело никакого значения, ибоСветел вправду выучился летать. Руки носили его вверх ивниз, какптицу крылья, унеслибы внебо совсем, дакрыша мешала. Отстропилины отделилось тонкое древесное волоконце, начало медленное-медленное падение вниз. Ладони Светела разомкнулись, онвоспарил рядом сощепочкой, такойже лёгкий, такойже неподвластный тяге земной.
        Темнота затопила зрачки ещё прежде, чемберестяной пол принялего.
        Светел пришёл всебя оттого, чтоему вылизывал лицо симуран.

«Рыжик?..»
        Нет. Уматёрого красавца, склонившегося надСветелом, бурая шерсть играла серебряными искрами. Этобыл отец Рыжика, сгоревший внебе надстольным городом Фойрегом. Его, Опёнка, отец-симуран.

«Смуроха!.. Ятак изнал! - обрадовался Светел. Вскинул руки обнять. - Язнал, тывсё равно живой инайдёшься! Ато мама Золотинка сказала, чтоты… нату сторону неба…»
        Тёплый язык снова прошёлся пощеке, смывая пот, слёзы икровь.

«Онасказала правду, маленький Аодх. Яневыжил. Ноя решил посетить тебя, пока след твоего отца ещё свеж».
        Светел хотел рассказатьему, каким справным вымахал Рыжик, ноуловил рядом движение. Повернул голову, увидел седого величественного мужчину ссеребряным обручем вволосах.

«Отец, яещё невстал перед вельможами инеобъявил знаки, - виновато обратился кнему Светел. - Зато я лыжи верстать научился. Инагуслях играть. И…»

«Значит, явправильную сторону тебя отослал, - сказал человек. Непонятно как, ноСветел оказался унего наруках. - Царские знаки - несамое важное, мойсын. Даже Огненный Трон нетак важен. Надо, чтобы снова солнце светило. Тыдолжен понять, зачто насамом деле стоит сражаться!»
        Светел хотел попросить его истолковать сказанное, номедовые глаза уже стали впрозелень голубыми, авместо каменной звезды надо лбом заблестели белые пряди, серебряные вчёрном свинце.

«Атя! - Светел всей силой души потянулся кЖогу Пеньку, нотолько ипридумал спросить: - Атя… Аберёзовый сок - вкусный?»
        Доля третья
        Нож
        Бoльшая часть крепости стояла необитаемая. Каменные чертоги, лестницы ипереходы, некогда кишевшие жизнью, после Беды были разбиты трещинами, обрушены, завалены. Ветер нето чтобы напрямую запрещал новым ложкам соваться вруины. Ужкому, какнеему, было знать: мальчишкам что запрети, именно туда они иполезут. Те,кто послушалсябы запрета, давно таскали мешки инамывали полы вчьих-то богатых домах. Тихие, послушные ученики были котлярам ненужны. Ребятам просто сказали, чтозапределами жилой доли ничего заманчивого неимелось. Зато легче лёгкого было свернуть себе шею, заблудиться, застрять где-нибудь сосломанной ногой илирукой… да навсегда там иостаться, потому что никто небудет искать.
        Поперечный Сквара, конечно, сразу взял обык разведывать крепость. Занялся этим почти сразу, кактолько им было позволено самим посебе выходить изспальной хоромины. Иногда лазил вдвоём сОзнобишей илиДроздом, чаще один. Содного изпервых разведов принёс ветхий, насквозь проржавевший кинжал, завалившийся вщель, ноутаить несумел, отняли. Больше ничего любопытного непопадалось. Забезмалого десять лет оставленные палаты очистили отвсего, чтопрежде там находилось. Чтоневынесли, обратила втлен холодная сырость. Полазишь вот так - сама собой станет очевидна праздность болтовни осокровищнице, якобы дожидающейся где-то здесь счастливого открывателя…
        Апотом Сквару взялся натаскивать Ветер. Нато, чтобы лазить поподвалам ибашням, времени совсем неосталось.
        Сейчас новые ложки торчали унаружной стены, там, гдепытался расти мох ибыло хорошо видно дерево Ивеня. Заночь сюда опять намело снегу. Котляры ивоспользовались им, пока нерастаял. Сбросили спрясла сразу три толстых пеньковых каната, гладких, безвсяких там узлов дляоблегчения жизни. Чтобы одни лазили поним вверх ивниз, адругие закидывали снежками.
        Ветер сам показал как. Взялся заужище - ипросто побежал вверх, быстрее, чемудругих получалось поровной земле. Снежки взвились тучей. Метали их неодни новые ложки - замахивались межеумки, самЛихарь… Источник прядал туда-сюда, раскачивался, прыгал, чуть неввоздухе повисал… знай мчался вверх, чудесным образом уворачиваясь откомьев. Никто внего так инепопал. Снежки влеплялись взаиндевелую стену, белыми звёздами отмечали его путь. Внизу - густо, чемвыше, темреже. Стена здесь была такая, чтодосамой кромки ещё поди добрось. Аидобросишь, крепкого удара уже неполучится.
        - Однажды боевые стрелы полететь могут, - выбравшись наверх, сказал Ветер. Судя поголосу, оннеслишком запыхался. - Когда отпогони будете уходить!
        Обошёл зубец, спустился подругому канату, каксполатей визбе слез.
        - Явтакого умельца ицелитьсябы нестал, - пробурчал Сквара. - Ябы срезень взял да верёвку надним перебил…
        Лихарь метнул грозный взгляд: научителя умышлять?.. Потом кивнул Пороше:
        - Давай.
        Онневыделял его так, каксообразительного Хотёна, ночего уПороши было неотнять, такэто смелости, временами безрассудной. Когда состязались набеговых лыжах, ондаже Сквару иной раз обходил. Сломя голову швырялся вниз скрутых горок, непризадумавшись, какие пни икоряги могут затаиться подснегом. НаКоновом Вене ребят вроде него ругали оторвяжниками, ноСквара Порошу нелюбил, нехотел тратить нанего хорошее слово. Пусть уж зовётся по-левобережному - оттябелем.
        Пороша итеперь подбежал кверёвке чуть невприпрыжку отнетерпения. Весело погнал вверх. Внего тотчас полетели снежки.
        Лазить умеливсе. Высота крепостной стены ребят давно уже непугала. Иотснежков уворачиваться они тоже умели. Ктоотдвоих метателей, ктодаже отчетверых. Новот сразу то идругое… Пожалуй, дляпервой попытки впрямь требовалось бесстрашие!
        Пороша, конечно, лезнестоль легко истремительно, какВетер. Внего то идело попадали, датак, чтоподударами плотно сбитых комьев он живо перестал улыбаться. Достигнув верха, Пороша немного помедлил позади зубца, давая себе передышку. Потом спустился, получив ещё изрядно ударов. И,морщась, поводя плечами, встал напривычное место подле Хотёна. Видно было, чтонового череда он неочень-то ждал.
        Стень проводил его неслишком довольным взглядом… ивдруг напустился наСквару:
        - Тыпочему снежки небросал?
        - Жаль одолела, - засмеялся Дрозд.
        Пороша накануне вдругорядь обрушил его топчан. Теперь Дрозд досадовал, отчего Сквара неметил вобидчика.
        Сквара нахмурился, отмолвил:
        - Забросать - дело нехитрое… Посмотреть сначала хотел, поучиться.
        - Тебя кто спрашивал, чего ты там хочешь? - рассердился Лихарь. - Сказано было бросать! Ану, лезь давай! Покажи, чему научился!
        Сквара нахмурился ещё круче. Подошёл кканату, как-то нерешительно взялся рукой… Помедлил, чутьли несострахом оглянулся через плечо, словно пересчитывая занесённые руки сприготовленными снежками… Ивдруг взмыл вверх сразу нацелую сажень. Влажные белые желваки украсили стену втом месте, гдеон только что стоял.
        Конечно, потом внего попали несколько раз. Вногу, вспину, вплечо… Почти все меткие снежки пустил Лихарь. Ужебыло ясно: подучившись, дикомыт увернётся даже отнего.
        Когда Сквара добрался досамого верха, из-за ступенчатого зубца высунулся межеумок спалкой вруках. Внизу засмеялись, номимо Сквары тутже пронёсся одинокий снежок и… расшибся обугол зубца, принудив межеумка отпрянуть. Ознобиша так бросить немог. Авот Дрозд… Дрозд? Сквара воспользовался мгновением, чтобы, раскачавшись, ухватиться засоседний канат иблагополучно съехать наземлю. Ладони унего давно ороговели отверёвок иперекладин.
        - Плохо, - сказал ему Ветер. - Тынеобошёл зубец.
        Сквара перестал улыбаться, поклонился:
        - Воля твоя, учитель. Следующий раз обойду.
        Внастоящем бою состены грозилибы непалкой, асекирой иликопьём. Онпоклонился ещё раз иотошёл, начиная прикидывать, получитсяли бросить вверх ноги, взять межеумка врасплох.
        - Дрозд! - сказал Лихарь.
        Дрозд, которого Сквара даже неуспел поблагодарить заподмогу, сготовностью подбежал, схватился, быстро полез постене. Однако ложки успели наготовить снежков прозапас, ктомуже проворство Сквары их кое-чему научило. Дрозду почти сразу пришлось несладко. Сквара вполсилы бросил несколько комьев, вполне понимая, чтозатакое луканье может снова схлопотать ругани, если заметят. Однако ничего ссобой поделать немог. Бить вполную мочь посвоемуже товарищу, который только что ему ещё ипомог, было ну никак невозможно.
        Несколько крепких снежков попало Дрозду влицо, мало неослепив. Выскочив наконец подзубцы, гдеуже мало кто, кроме нескольких умельцев, могего достать, Дрозд остановился передохнуть, отплеваться отснега. Вотэто была большая ошибка. Кто-то снизу крепко засветил внего, попав поруке. Дрозд вскрикнул вголос, съехал напол-аршина вниз. Ознобиша испуганно ахнул, Сквара завертел головой: кто?..
        Довольно улыбалось сразу несколько человек. Хотён вродебы опускал руку. Сквара шагнул кнему:
        - Тычто…
        Пороша отвёл руку соснежком иаж подпрыгнул, запуская крепкий ком следышкой внутри. Заним - снова Хотён, Бухарка, ещёкто-то, ещё…
        - Собьётеже! - забеспокоился Ознобиша.
        Сверху ему отозвался жалобный крик. Дрозд, уженепомышляя выбраться напрясло, начал было потихоньку съезжать наземь. Подбитая рука сразу оплошала, онпосмотрел вниз исообразил, чтовсамом деле может свалиться. Пробудившаяся боязнь сковала тело, сделала его неловким, тяжеловесным. Этодействительно был страх, способный убить. Унотам предстояло воочию втом убедиться… Руки разжались окончательно, пальцы утратили хваткость. Дрозд ещё попытался стиснуть канат коленями иступнями, нодвижения становились всё суетливее, онзапрокинулся…
        Исорвался.
        Быть может, онмысленно обрёк себя напогибель иоставил бороться. Или, наоборот, понадеялся наспасительную мякоть сугроба, нонедопрыгнул… Спрашивать его обэтом никому уже непришлось. Голова Дрозда вмялась вутоптанный снег подстеной. Тело переломилось, замерло, нелепо разбросав руки иноги. Там, гдеполагалось быть голове, начало расползаться пятно.
        Стало тихо. Мальчишки шарахнулись прочь, кто-то изсамых младших заплакал.
        - Ичто? - резко прозвучал голос Ветра. - Одного достали стрелой, таквсе тыл показали?
        - Ты,крикун! - палец Лихаря указывал наОзнобишу. - Ану, пошёл настену!
        Ознобиша вовсе померк, какмешком накрытый. Молча, нанегнущихся ногах обошёл мёртвого Дрозда, взялся заканат, полез. Сквара сжал кулаки.
        Кидались вОзнобишу сперва вяло.
        - Ктолезет - враг! - хлестнул Лихарь. - Васбезщады будут сбивать!
        Ребята какбудто очнулись. Снежки залетали. Ознобиша по-прежнему молча, упорно лез вверх. Сквара стоял, опустив руки, чувствовал насебе злой взгляд стеня. Даплевать. Сбивать Ознобишу его никакой стень незаставит. Пускай вхолодницу засаживает, кстолбу ставит, хоть совсем убивает…
        Ознобиша, весь вмокрых отметинах отударов, между тем повис почти тамже, гдепрежде Дрозд. И,похоже, застрял. Вовсяком случае, недвигался нитуда нисюда.
        Лихарь посмотрел нанего, выругался, погнал новых ложек надругие верёвки.
        Было страшно. Скомканное тело Дрозда по-прежнему лежало внизу. Трудно было отвести отнего взгляд, ноподградом снежков мальчишки один задругим одолевали верёвку, перебегали постене, спускались.
        Меньшой Зяблик всё висел, судорожно вцепившись вканат, накрепко зажмурив глаза. Только вздрагивал, когда внего попадали.
        Сквара сразбегу прыгнул вверх. Ондаже нестал метаться вправо-влево - помчался постене, словно впрямь отсмерти спасаясь. Поравнялся сОзнобишей, какследует раскачался, перепрыгнул кнему.
        Рывок верёвки едва невыбил её изонемевших рук сироты. Ознобиша постепенно уступал погибельной жалости ксобственной недоле («Иотика смамой я предал… изаИвеня несверстался…»), ноСквара уже сгрёб жестокой хваткой иканат, исамого Ознобишу. Захочешь, небольно-то упадёшь. Сквара был так неистово зол, чтомежеумку спалкой лучше было совсем удрать состены. Только дикомыт насамый верх неполез. Поудобнее ухватил Ознобишу, обозвал его дляверности чёрным словом, начал спускаться.
        Снежки грозили отбить ему нутро, переломать рёбра. Будь наего месте Ветер, небось ещё успелбы разглядеть, ктовсех злее внего метал. Ато перехватилбы снежок-другой, бросил обратно. Скваре дотакой удали пока было какдонебес. Слезтьбы вцелости самому да Ознобишу спустить, ауж там…
        Когда доземли осталась сажень, оннапоследок что было сил оттолкнулся ногами отстены, нежелая соскакивать прямо нанесчастного Дрозда, иони сОзнобишей полетели всугроб.
        - Второй вэтом роду, ктонеладит сверевкой, - насмешливо проговорил Лихарь.
        Перед глазами полыхнула белая вспышка. Сквара мигом вскочил, оставив Ознобишу барахтаться. Яростно пригнулся, бросился настеня скулаками.
        Чтомогло получиться изих схватки? Наверное, ничего хорошего, покрайней мере дляСквары, ноэто так иосталось никому неизвестным. Напути дикомыта возник Ветер.
        Иодним шлепком отправил Сквару кубарем вснег.
        Тотопять безпромедления вскочил… Однако разглядел перед собой учителя, опамятовался, остался смирно стоять.
        - Вхолодницу, - сказал Ветер. - Надва дня. Посидишь, поразмыслишь.
        Иные удивились тому, чтоприказ относился некЛихарю, акдикомыту.
        Тот, успевший немного остыть, покорно опустил голову. «Хоть некстолбу…»
        - Воля твоя, учитель, - всёже выговорил он сквозь зубы. - Вразуми только… зачто?
        - Аты сам подумай, - усмехнулся Ветер. Обвёл глазами остальных. - Тебе что сказано было делать?
        - Наверх, - пробормотал Сквара. - Ивниз…
        Ветер покачал головой:
        - Тыплохо смотрел, когда я показывал. Невверх-вниз, аобойти зубец испуститься подругому канату. Впервый разты, по-моему, просто струсил…
        Сквара вскинул глаза, хотел прекословить, вовремя передумал.
        - Неспоруешь, хоть натом спасибо, - насмешливо фыркнул Ветер. Исурово продолжил: - Счего ты взял, будто страж стены ударилбы тебя?.. Ябросил снежок иотогналего. Ябы непозволил ему тебя сбить, ноты мне недоверился. Когда я приказываю, нетвоего ума дело гадать, всёли я предусмотрел!
        Сквара больше неподнимал головы, ушинеудержимо наливались краской.
        Ветер неторопливо обошёл его кругом:
        - Тыивовторой раз несделал, чтотребовалось. Полез дружка выручать? Аеслибы вас непросто так настену послали? Еслибы, примером, выпленников изневоли спасали?.. Ивот ты одному подстреленному спуститься помог, асотню других погибать бросил, потому что добраться доних несумел?
        Сквара молчал.
        Котляр снова остановился прямо перед ним. Покосился накровавое пятно вснегу:
        - Даещё состенем, который наум всех вас наставить пытается, вдраку полез… Дрозда жалко, да. Ибратейку твоего, сорвисьон, былобы жаль. Авам кто сказал, будто вы сюда пришли всалочки забавляться?.. Кого снежком сверёвки сбить можно, подстрелами-то будет хорош… Дрозд стойно послужил Владычице. Показалвам, какбывает!
        Сквара всё-таки поднял глаза:
        - Учитель…
        Источник обернулся:
        - Тыпочему ещё невхолоднице, сыннеразумия? Больше наверх сегодня неполезешь, хватит, довольно набедил.
        Сквара упрямчиво собрал брови водну полосу:
        - Учитель, воля твоя… Можно мне ссобой доску и… ну хоть гвоздь…
        Теперь уже нахмурился Ветер:
        - Зачемещё?
        - Впальцах вертеть, - вполголоса предположил Хотён.
        Кто-то соблегчением засмеялся:
        - Вместо подушки…
        Сквара окончательно покраснел, ответил:
        - Ябы пока метать поучился. Невсё выходит.
        - Возьми, - кивнул Ветер. - Скажешь, явелел.
        Ознобиша смотрел всторону. Вернее, вовсе никуда несмотрел. Лицо унего опять было почти такое, скаким он когда-то собирался лезть впетлю.
        Удреводелов Сквара вынудил обломок горбыля владонь шириной иполную меру брани. Помнению трудников, доске можно было найти куда более достойное применение. Ещёудалось выпросить брусковый гвоздишко, ржавый, спокалеченным концом. Прежде он удерживал запор вдеревянной двери, даже был изнутри загнут, чтобы невытащили ловкие воры. Сквара изрядно постучал молотком, выправляя гвоздь наколоде. Взял горбыль, пошагал вхолодницу - отсиживать наказание.
        Ознобиша непришел его проводить.
        Остаток дня изподвала доносились глухие удары железа одерево ивременами - окамень. Авпромежутках - хруст камешков подногами. Упрямый дикомыт бросал вмишень. Снова, снова, снова…
        После полудня, чудом никого незашибив, поНаклонной башне прогрохотал скопившийся иней. Новых ложек погнали разгребать сугроб, перекрывший подход кчёрному двору иповарне. Заработой смеялись, чтоэто Сквара вызвал обвал, стуча встену. Смех был натужным, даиболтали ребята насамом деле попусту, ведь куржа падала ипрежде, сама собой.
        Сквара хорошо слышал их голоса. Емутоже безконца мерещился мёртвый Дрозд иявлялся непонятный страх. Всёвремя казалось, будто именно он совершил что-то непоправимое. Такое, чтотеперь загрызёт совесть ивсе будут внего пальцами тыкать: «Этоон… Из-за которого Дрозд…»
        Поэтому, наверное, сгвоздём унего мало что выходило. Обезображенный горбыль лохматился щепками, ночерез раз, если нечаще, гвоздь бил внего шляпкой. Сквара силился понять, вчём было дело, нодаже это неполучалось. Дельные мысли все какморозом побило.
        Вымахав обе руки, онотчаялся, оставил гвоздь, взялся гнуться назад. Утверждал наполу обе ладони имедленно отрывал ноги, задирая их кпотолку. Потом возвращал тело вприродное положение. Учитель считал такое упражнение очень полезным. Сразгону, говорилон, даснапужки всякий перевернётся, аты попробуй-ка неспеша…
        Изтрубы надочагом посыпалась сажа, надно шлёпнулся свёрточек. Сквара сперва лишь покосился, отвёл взгляд. Ничто теперь неимело значения, даже еда. Потом примерещились голоса, донёсшиеся издымохода. Опёнок распрямился, подошёл. Может, тамОзнобишу застукали?..
        Насамом деле побратимы успели заподозрить, чтотайной дверцей пользовалось уже непервое поколение мальчишек. Вовсяком случае, межеумки идаже старшие натайные посылки определённо смотрели сквозь пальцы. Помнили небось, каксами попадали вхолодницу, ждали выручки отдрузей…
        Сквара вытащил кулёчек. Онсразу увидел, чтозавязывал его неОзнобиша. Тотнетак любил плести узлы, каксам Сквара, новсё равно до«бабьего» узлишка нипочём неунизилсябы, оннамах никакого дела нетворил… Лыкасик?..
        Авот кем-то надкусанные пирожки, лежащие внутри, опрятно обрезал, скорее всего, Зяблик. Воробыш несталбы возиться. Исам проглотилбы какесть, ивхолодницубы отправил какесть…
        Сквара сел нахолодный пол подстеной, обхватил руками колени. Помедлив, тоскливым шёпотом обратился кцепи сошейником, свисающей спротивоположной стены:
        - Дядя Космохвост, почему уменя невыходит?..

«Аты поразмысли», - неслышимо долетело оттуда.
        - Дая всяко уж пробовал. Ишаги считал, ируку тянул…

«Даст тебе кто вбою шаги считать…»
        Сквара только вздохнул.

«Тебе очень хочется, чтобы получилось?»
        - Ветер говорит, нужно что угодно вмёткое оружие обращать.

«Ветер говорит! - передразнил погибший рында. - Аты сам?»
        - Наверно, хочу, дядя Космохвост.

«Помнится, раньше ты хотел дома жить. Тудевочку вжёны взять, семерых детей народить, один другого горластей. Атеперь - добрым гвоздём кого нипопадя прибить норовишь. Инакугиклах забыл уже, когда последний раз песни творил…»
        - Дядя Космохвост, - жалобно протянул Сквара. - Тысам ложкой вкотле был!

«Будто кто меня спрашивал! Ясиротой рос».
        - Аменя спрашивали? Тебе тоже пришлось, иучился, илучше всех был! Зряони натебя вериги надели? Подсказалбы уж, чтоли!

«Ладно. Чтонадо, чтобы нож потребно втыкался?»
        - Чтобы летел быстро ипоменьше переворачивался.

«Идляэтого…»
        - Руку тянем, чтобы он каккопьё скопьеметалки слетал.

«Акроме копья, учего полёт скорый?»
        - Уптицы сокола. Угромовой стрелы…
        Впервый год после Беды, когда вТвёрже ещё пасли коров, ребятня бегала задедом Игоркой, просила «гром показать». Старик объяснял им: кончик, мол, кнута мчится ввоздухе очень проворно. Почти какколесница Бога Грозы. Оттого игром получается.

«Ну-ка, попробуй…»
        Сквара дляначала повёл рукой ввоздухе, вообразив её кнутовищем сдлинным столбцом ремня, акисть - растрёпанным кончиком-хлопушкой. Ссилой водну сторону, потом резко вдругую…
        Запястье, которое Сквара поправу считал надёжным икрепким, дёрнуло так, чтоон невольно ухватил его левой. Когда-то давно отец невелел ему отпускать тетиву вхолостую, безстрелы: кабы нелопнула…
        Сквара подобрал гвоздь, заново утвердил несчастный горбыль, попятился прочь.
        Взмах!
        Онсразу почувствовал: гвоздь ушёл сруки так, какпрежде ниразу. Доска подпрыгнула исвалилась, оставив ввоздухе медленный след измелких щепочек итрухи. Сквара, одержимый какой-то внутренней дрожью, подбежал, жадно подхватил упавший горбыль.
        Гвоздь, давно погнутый изатуплённый окамень стены, торчал вдлинном расщепе.
        Сквара выдохнул, сел, неуверенно улыбнулся. Сдул сажу сосвёртка седой. Онопределённо что-то нащупал, досмерти хотелось мишенить ещё иещё, ноон знал: нельзя. Рука должна запомнить новое ощущение. Даже если удачный швырок вышел случайно. Ауж если неслучайно…
        - Видал, дядя Космохвост? - обратился он кпустому ошейнику. - Какяего?..
        Скрипучая входная дверь отворилась заспиной совсем бесшумно. Сквара оглянулся только потому, чтоизменили своё течение гулявшие пополу сквозняки.
        Вдверном проёме стоял Ветер.
        Стоял, гоняя впальцах тяжёлый боевой нож.
        Увидев, чтоученик оглянулся, котляр неприметным движением отправил оружие ввоздух. Сквара едва успел повернуть заним голову. Ножмелькнул ивоткнулся вгорбыль немного ниже гвоздя. Ветру небыло разницы, стоит мишень, лежит илибежит. Доска вдва пальца толщиной лопнула изконца вконец.
        Вскочив, Сквара подобрал выпавший нож, хотел отнести источнику, ноувидел перед собой закрытую дверь. Котляр исчез также беззвучно, какпоявился.
        - Учитель… - стоя сножом вруке, пробормотал Сквара.
        Никто ему неотозвался. НиВетер, ниКосмохвост.
        Листки
        Ноги незаметно принесли Ознобишу вкнижницу. Наверное, потому, чтоподкаменными сводами, выстоявшими вБеду, было тихо ипокойно. Другая ребятня своей волей сюда нечасто совалась. Водин изпервых дней Лихарь привёл вкнижницу весь народец - да здесь инапугал чуть нехуже, чемроссказнями остолбе.

«Будете высиживать, пока грамоте невразумитесь, - предрёк он зловеще. - Пока потрое штанов закнигами неизотрёте…»
        Всестали смотреть насвои штаны, щупать толстое серое портно. Пожалуй, изотрёшь! Ауж трое…
        Такого труса нагнал, чтоконца его речи, вродебы сулившей награду поту сторону книжных завалов, никто позже вспомнить немог.

«Вогде растопки! - справляясь снапужкой, ужевопочивальне изрёк Дрозд. - Годвпечку кидай, ещёостанется!»
        Ознобиша иСквара забоялись меньше других. Обаумели читать. Ознобиша впоследнюю домашнюю зиму таскал хворост соседу, владеющему андархским письмом. Онведь думал вскоре увидеть брата, всему наторевшего вкотле. Нехотел осрамиться.

«Такя тоже забратом поспевал», - похвастал дикомыт.
        Ознобиша удивился:

«Светелу-то зачем?»

«Онже андарх, - пояснил Сквара. - Чтобы нам состыда негореть, когда сродников встретит. Нуимне неотставать стать…»
        Теперь вот Сквара сидел вхолоднице, щепал доску гвоздём. Тело Дрозда остывало вдальнем амбаре запределами зеленца. Емуобещан Великий Погреб, внаграду зачестное служение Владычице. АОзнобиша стоял вкнижнице исмотрел надеревянные полки, хранившие ненавистную моранскую премудрость.
        Взять разбить жирник, вправду всё подпалить… да самому невыскакивать…
        Ознобиша знал: этобудет очень страшная мука. Ноона кончится. Ондогонит Дрозда, вместе сним шагнёт наЗвёздный Мост. Тамждёт брат. Ознобиша обниметего… отика… маму…
        Узловатый плетежок какбудто стиснул запястье…
        Рука наобум потянула изряда толстую книгу. Старую, врассохшемся переплёте. Онаоказалась неожиданно тяжёлой. Ознобиша поставил жирник, подхватил книгу обеими руками…
        Напол выпал листок.
        Сирота уронил книгу, чуть неопрокинул светильник - так бросился заэтим листком, помстившимся вестью отбрата. Живые глаза Ивеня… его кровь нарисунках истроках… головка стрелы… Ознобиша схватил улетевшую грамотку, трясущимися пальцами поднёс ксвету…
        Вместо откровения тайн, заставивших доброго Ивеня откинуться отМораны, перед ним была песня. Нехвала Матери, ноинехула, какон было возмечтал. Краснозвучные строки доносили голоса древней напасти:
        Осаждён оплот,
        Битва уворот…
        Ознобиша нахмурился. Пока было понятно одно: речь шла неоБеде. Листок оказался ещё иберестяным, причём далеко нетеперешним. Егоскололи сзелёного дерева ивсамый срок, впору зреющей земляники, тоесть лет десять назад. Однако всего чуднее выглядело само письмо. Кто-то орудовал докрайности непочтительно. Чёркал вкривь ивкось, вымарывал слова ицелые строки, вписывал другие, снова марал… Если грамотка была просвятого моранича, окотором новым ложкам ещё нерассказывали наставники, затакое обращение вправду можно было доискаться беды. Воттолько писал ичёркал наберёсте неИвень. Брата наторял грамоте тотже сосед. Руку Ивеня Ознобиша очень хорошо знал…
        Навсякий случай он отложил опасный листок, потянулся закнигой.
        Онапослушно отворилась наместе, приютившем блудную грамотку. Похоже, кто-то долго разламывал книгу именно здесь, вникая внаписанное.
        Начетвёртое лето своего царения праведный Йелеген, второй этого имени, обратил вспять нашествие богопротивных хасинов, ивот какэто было.
        Ознобиша переставил жирник поближе, склонился надстраницей.
        Втот чёрный год Андархайна сделалась плачевно близка кпоражению, ибонезря говорят мудрые люди, чтовеличайшая тьма сгущается перед рассветом. Даже царевич Хадуг, пятый наследник державы, велел перевезти свою семью вФойрег. Однако шагад Бермал, дабудет проклята его память, мчался быстрей степного пожара. Поезд царевича был разбит, домашнее войско узнало гибель иплен. Случилось так, чтохудородный воин изстражи взял наседло царевну Жаворонок иснесколькими ратниками умчал её отпогони. Вскоре праведная царевна, похрупкости здоровья, приняла вред отстужи напереправе, отчего непорочный дух её освободился отбремени плоти. Вто время вёлся обычай доверять останки земле, окружая их сокровищами, сообразными знатности; стоитли удивляться, чтопокой мёртвых каждодневно нарушался жадностью богомерзких захватчиков. Ивот Свард, такзвали воина, сказал спутникам: выкопаем могилу вдвое глубже обычной! почтим государыню узорочьем, какое найдётся! утопчем надеё плащом два локтя земли! Иэто было исполнено. Свардже встал накраю ямы, достигшей глубины обычной могилы, исказал спутникам: зарубите меня! облачите вкольчугу
ишлем, вложите меч вруки! да послужуя, мёртвый ипохороненный, госпоже последним щитом! Иэто также было исполнено. Нечестивые хасины, шедшие последам, вытащили иосквернили тело безродного стража, прахже царевны остался неприкосновенным…
        Ознобиша стомился держать вруках тяжёлую летопись. Селнапол, устроил книжищу наколенях. Посередине палаты имелся большой стол длязанятий, ноидти туда, гдераздавали подзатыльники заошибки, Зяблику нехотелось. Онпродолжил читать.
        Когда распространилась весть, ратники Андархайны познали стыд задолгое отступление ивозжаждали мести. Царь сам повёл их вперёд. Была великая битва ивеликая победа. Остатки хасинов бежали вдикие земли Юга. Праведный Йелеген, второй этого имени, возвеличил храброго Сварда, назвав его впосмертии красным боярином Нарагоном, чтовте времена значило «сторожок вловушке». Царь повелел новому роду хранить имя предка, передавая его внуку отдеда. Тогдаже Круг Мудрецов отдал прошлому покидание останков вземле, признав богоугодность огненных погребений. Многие опасались усобицы из-за смены обычая, нострана, измученная долгой войной, ликовала опобеде иприняла новизну, истолкованную какпримету новой ирадостной жизни.
        Имели хождение слухи, будто Свард сам оборвал жизнь царевны, дабы оградить её честь, номы несклонны принимать это наверу, ведь другие беглецы благополучно добрались ксвоим. Гусляры посейчас утверждают, будто меж худородным воином ицаревной таилась несбыточная страсть, ноизвестий, подтверждающих это, донас также недошло…
        Андархские летописцы обладали несомненной способностью очём угодно повествовать сухо искучно. Даже столь жгучий сказ осмерти иверности заставил Ознобишу неудержимо зевнуть подконец. Онспустил книгу сколен, тряхнул головой, опасливо взялся заберёсту.
        Этобыло вгорестный год:
        Ждал скончанья света народ,
        Осаждён оплот,
        Битва уворот,
        Дымпожара затянул небосвод.
        Отступает царская рать.
        Хочет землю враг отобрать,
        Иселян изнать
        Вгорький плен угнать, -
        Видно, время подошло погибать!
        Покрутой тропе между скал
        Изнурённый воин скакал.
        Оннеел, неспал,
        Раны принимал,
        Онцаревну отпогони умчал.
        Верный конь совсем сбился сног…
        Гдежты, безопасный чертог?
        Нежной девы вздох
        Прозвучал врасплох -
        Уберечь её воитель несмог.
        Ознобиша доболи закусил сустав пальца. Какже ясно видел он маленькую царевну… поимени Жаворонок… ижелезного воина, беспомощного вовсей своей силе. Вотон несётеё, прижимая кгруди, аусамого пощекам слёзы. Потому что больше неоткроются ясные девичьи глаза, недрогнут ресницы, неулыбнутся уста. Потому что осталось сделать только одно…
        Иневремя плакать отом,
        Чтонестала доблесть щитом;
        Мятый сняв шелом,
        Нахолме пустом
        Витязь Небо попросил освятом.
        «Поругатель робких невест
        Скоро всё обшарит окрест.
        Забери, чтоесть,
        Жизнь мою ичесть,
        Ноневыдай им царевну наместь!»
        Враг летит подобно стреле,
        Ищет след, пропавший вомгле…
        Глубоко вземле
        Дева спит втепле,
        Анадней застыл валун вковыле.
        Ознобиша ещё долго сидел наполу. Вслабеньком пламени жирника горела степь, мчались кони, вспыхивали мечи… Песня жила отдельно отлетописи, онауходила отнеё, кактуман отземли, - ввысь, ввысь, - ивзлетала спесней душа… Ивот уже неплачущие побратимы добивали отважного Сварда, носами Боги, вняв молитве героя, обращали его неприступным каменным стражем… Потому что это возвышало, азначит, именно так было правильно ихорошо. Инеимело значения, вкакой стране храбрецы заслоняли беспомощных, вкакой век. Ивот уже сквозь огонёк светильника кменьшому Зяблику шагали воины Севера, истыла кровь наснегу, икто-то говорил голосом дикомыта: «Отомстить можно по-разному…»
        Взгляд Ознобиши скользил позаставленным полкам. Когда взгляд вновь стал осмысленным, мальчик задумался, сколько ещё здешних книг таило всебе подобные тайны ичудеса.
        Рано утром, отбыв наказание, Сквара вернулся вжилую хоромину. Тамбыло по-домашнему тепло иуютно. Мальчишки ещё спали. Вчера они складывали костёр. Относили наВеликий Погреб окутанного чистыми пеленами Дрозда…
        Что-то побудило Сквару сразу сунуть руку подтюфячок. Онтотчас понял, чтобезмолвный упрёк погибшего рынды коснулся его мыслей незря. Пальцы ткнулись вобломки раздавленных тростниковых цевок. Сквара даже руку отдёрнул. Сглотнул, сунул снова… вытащил горсть мусора, бывшего когда-то кугиклами, сделанными ещё дома.
        Прежде Беды, когда бабы идевки шли сдальних огородов домой истановилось скучно просто болтать находу, онисрывали коленчатые стебли дудника иобламывали, подрезали, аукого ножика небыло - крепкими белыми зубами обкусывали донужной длины. Подве, потри цевки каждая, датак, чтобы ладили сбабкиными, сматериными, сподружкиными… Иприходили вдеревню, ещёненазывавшуюся Твёржей, свиристя намножество голосов, точно спевшаяся стайка соловушек.
        Парни чуть постарше говорили ещё другое: узнатных кугикальщиц, мол, губы становились ловкими, сильными, уждотого способными дляпоцелуев…
        Скваре нравилось слушать перекличку задорных свистулек, носам он к«девичьему орудьишку» долго неприкасался. Засмеют, заругают!.. Ато ивнебо, какбабушка Корениха, упрекающими перстами тыкать начнут. Из-за таких вот охаверников, мол, настала Беда!.. Нопотом он приметил наторжище, какслушал дудочные напевы маленький Светел. Пришлось порыться вснегу возле берега заледеневшей реки, ноСквара сделал кугиклы, певшие громко иладно. Втотже вечер сыграл наних колыбельную хворому меньшому братишке… «Брат забрата, встань сколен…»
        Сквара снова посмотрел наобломки вгорсти. Куда их теперь? Впечку?.. Еслибы кто просто сразмаху сел натопчан, кугиклыбы выдержали. Онпроверял.
        Кому понадобилось?..
        Икогда - нынче ночью илиещё прежде, аон инезаметил?..
        Сквара невольно отыскал глазами Порошу иХотёна, спина кспине посапывавших возле двери. Вздумали зачто-то сним поквитаться?
        Аесли межеумки позабавились? Тепоследнее время ввадились прокрадываться поночам, обливать кого попало водой. Снаскоку палками бить…
        Против этих ночных набегов новые ложки завели собственное обыкновение. Перед сном тянули жребий. Накого выпадало - спали вочередь, охраняли других. Застигнутых межеумков всем миром гнали вон втумаки. Пригодится небось, когда однажды они вопасном месте лагерем встанут…
        Сквара наново огляделся. Нуконечно. Лыкасик, одетый, сидел нахохлившись насвоём лежаке - икрепко спал. Умаялся после лыжного бега. Сквара дотянулся, легонько тряхнул его заплечо. Воробыш вскинулся, спросонья мало незаорал, поднимая тревогу, ноузнал Опёнка, вовремя закрыл рот. Нахмурился, потом улыбнулся - благодарно, виновато. Сквара уже непервый раз подумал отом, чтоввоинской учельне Лыкасика наврядли оставят. Значит, придётся расставаться. Ажалко.
        Онзачем-то сунул разломанные кугиклы обратно подтюфяк, склонился надсоседним топчаном. Подстёгин сын лежал, свернувшись клубочком исголовой закутавшись водеяло.
        - Вставай, братейко, - прошептал Сквара.
        Ознобиша сразу проснулся, высунул голову, обрадовался:
        - Сквара…
        - Вставай, пошли.
        - Куда?..
        НоСквара уже шагал всторону двери. Ознобиша вновь спрятался было пододеяло. Всёже вздохнул, сел, свесил ноги, потёр ладонями лицо, быстро оделся.
        Дикомыт ждал его задверью. Когда Ознобиша вышел, Сквара подобрал спола свёрнутый кольцами канат:
        - Идём. Учитель позволил.
        Окончательно проснувшийся Ознобиша нахмурился, хотел было заартачиться. Вэто время из-за угла появились двое межеумков. Привиде ребят удвери предвкушение пропало сих лиц, парни приняли независимый вид, какнивчём небывало прошли дальше. Ознобиша снова вздохнул, потащился заСкварой.
        Потом он стоял подстеной, глядя, каксверху, тяжело имедлительно разматываясь, валится длинное ужище. Сквара съехал вниз, ногами раскидал снег подстеной. Явилось комковатое пятно, ещёнерастворённое оттепелями. Ознобиша попятился.
        - Лезь! - велел Сквара.
        Ознобиша замотал головой. Ондумал, дикомыт раскричится, ноСквара вместо этого негромко сказалему:
        - Тыбрата Ивеня спасать лезешь.
        Ознобиша невольно представил… Переменился влице… Всхлипнул, оскалил зубы, перепрыгнул страшное пятно, повис. Утвердил ноги, стиснул, стал подниматься. Сперва медленно, потом дело пошло.
        - Яметать буду, - предупредил Сквара. Итотчас послал первый снежок, чувствительно достав братейку пониже спины. - Уворачивайся!
        Ознобиша оглянулся было, налице мелькнула обида, номимо носа свистнул крепкий комок. Ознобиша намиг зажмурился отбрызг, втянул голову вплечи, полез быстрее. Всёравно получил ещё иещёжды - ипринялся толкаться ногами, лукаться, прыгать… Представил: там, застеной, набрата готовят верёвку, точат ножи… Глаза обожгли слёзы. Упрямые, отчаянные, злые.
        Онминовал место, гдебеспомощно висел третьего дня, даже удивился. Себя, чтоли, жалел? Когда они Ивеня…
        Сквара, кажется, поспевал мишенить внего завсю шайку, носюда, наверх, даже он докидывал через раз. Ознобиша стал примериваться кбойнице. Между ступенчатыми зубцами выглянул дозорный. Ондержал вруках палку.
        Ознобиша вдруг исполнился вдохновенной ярости ипрянул вперёд: ну, убивай! Скидывай наземь! Анепропустишь инеубьёшь - задушу! загрызу!.. Потому что Ивень… царевна Жаворонок…
        Дозорный начал замахиваться…

…Иснемалой силой получил снежком прямо вгрудь. Так, чтоаж покачнулся.
        Как, что, откуда?.. Ознобиша быстро посмотрел вниз. Зря, конечно. Зато рассмотрел Сквару. Утого висел мешком сплеч кожух, авруке успокаивался тканый поясок, сработавший какпраща.
        - Лезь давай, - неожиданно добродушно проговорил межеумок. - Убитыйя.
        Ознобиша выполз напрясло. Другого каната всёравно небыло, онпотоптался, решил спускаться темже путём, ноужище задёргалось. Снизу быстро лез Сквара. Ознобиша обождалего, поглядывая на«убитого» межеумка, собрал верёвку, иони соСкварой пошли обратно верхним путём.
        - Вотобэтом я тебе итвержу, - сказал Ветер. - Только ты слушать нехочешь.
        ОнисЛихарем стояли вНаклонной башне, превращённой временем, гнилью ижадными человеческими руками вгулкую пустую трубу. Здесь вечно гуляло жутковатое эхо, аесли начинало дуть сморя, Наклонная ещё ивыла, безнадёжно, угрюмо.
        Туман висел надсамыми головами, покаменным стенам текла холодная влага. Зато вмаленькую бойницу было хорошо видновсё, чтоделалось настене.
        - Учитель, воля твоя… - пробормотал Лихарь. - Ты… разгляделли, какими словами он паршука наверх гнал?
        Ветер непошевелился. Такистоял, сложив нагруди руки. Только вздохнул, глядя напрясло, гдеуже небыло нидикомыта, нисироты.
        - Брату навыручку послал, - ответил он погодя.
        Умение постигать речи навзрячь, погубам, вручалось лишь старшим, проверенным ученикам.
        - Учитель… - тихо сказал стень. - Тывсё грустишь…
        Онпытался сделать брови домиком, неполучалось.
        Ветер наконец оглянулся. Досадливо смерил его взглядом:
        - Атыбы незагрустил? Еслибы воспитал прекрасного ученика, апотом был вынужден казнить его запредательство? Тыбы незагрустил?..
        Повернулся илегко, нисколько неосторожничая, сбежал вниз поскользким обледенелым ступеням.
        Лихарь понурился, ушёл следом заним.
        Впыльном каменном переходе было холодно, темновато итихо. Мальчишки редко здесь бывали, автакую рань - подавно. Сквара вдруг остановился:
        - Чтопокажу!..
        Завернул правый рукав кожушка, потом рубашки. Локотница была замотана тряпкой. Ознобиша заметил рукоять боевого ножа, торчащую из-под шерстяной полосы. Сиспугу он успел вообразить клинок вране, нотутже понял, чтонож был просто привязан.
        - Ухты!.. - вырвалось усироты. Онтак удивился, чтотолько ипридумал спросить: - Направой-то почему?..
        - Потому, - сознанием дела объяснил Сквара, - что искать будут налевой.
        Вытащил нож, рукоятью протянул Ознобише.
        Тотсуважением взвесил оружие наладони. Ножбыл правский. Длинный, тяжёлый, очень острый истрашный. Совсем некакте домашние ножики, которыми они когда-то стружили рыбу, ладили упряжь собакам, резали дерево. Этот ковался длячеловеческой крови, внём чувствовалась сила, грозная инедобрая.
        - Гдевзял? - тихо спросил Ознобиша.
        Пояса им вернули давным-давно, однако пустыми.
        - Учитель дал, - сказал Сквара.
        Ознобиша, чтоназывается, встал впень. Он-то был навскидку уверен, чтонож Сквара нашёл. Нунеукралже, действительно.
        Ночтобы Ветер…
        - Какдал? Почему?..
        Сквара пожал плечами:
        - Ятебе знаю? Вошёл, вдоску бросил иобратно невзял.
        Костяную рукоять покрывала резьба. Напервый взгляд - листья ицветы, просто чтобы нескользила рука. Если всмотреться, втравяных завитках угадывались додревние андархские знаки, бытовавшие ещё прежде письма.
        - «Волчий зуб илисий хвост воимя Царицы», - разобрал Ознобиша. Помолчал, отдал нож, зачем-то вытер руку оштаны. - Учитель, значит…
        Сквара нахмурился, почесал рубчик влевой брови:
        - Ачто? Учитель иесть.
        Ознобиша покраснел, остановился, хотел спорить… шорох ибормотание, раздавшиеся впереди, заставили обоих повернуть головы.
        Из-за угла пролились неяркие отсветы, послышался старческий кашель. Мальчишки переглянулись. Имнебыло никакой нужды бояться приспешника, согбенного иседого. Иные изновых ложек никого, кроме своихже наставников, давно небоялись… Встречаться сОпурой нехотелось всёравно. Ознобиша даже оглянулся, прикидывая, какбы потихоньку исчезнуть, носзади был только выход настену имежеумок напрясле, который поймёт, вчём дело, иобязательно посмеётся.
        Старик вышел из-за угла. Ондержал вруках глиняную лампу, заправленную самым дешёвым маслом иоттого нещадно коптившую. Бесцветный взгляд подслеповато скользнул подвоим мальчишкам, замершим устены. Сквара уже было понадеялся, чтоОпура, пообыкновению погружённый вочто-то очень далёкое, вовсе их незаметит… Несвезло. Дедвдруг ахнул, попятился прочь. Огонёк метнулся нафитиле, испустил облачко сажи иедва непогас, апостариковской штанине, оправдывая прозвище, начало расползаться пятно.
        - Маленький Ивень!.. - Приспешник засеменил кОзнобише, нонедошёл: качнулся кстене, схватился засердце. Клочковатая борода затряслась. - Вотсчастье-то, нашмаленький Ивень вернулся…
        Незная, куда деваться, Ознобиша беспомощно покосился наСквару. Дикомыт спристальным вниманием смотрел настарика, ожидая, чтотот скажетещё.
        - Маленький Ивень, - отдышавшись, чуть спокойнее прошамкал Опура. - Язнал, молодой Ветер вовсём разберётся иотпустит тебя. Онумный, Ветер… я всегда говорил… Такой добрый мальчик немог натворить ничего скверного…
        Настал черёд Ознобиши явить крепость рассудка.
        - Дедушка, - люто кляня себя зато, чтонеразведал иного рекла старика, кроме презрительной клички, сказал сирота. - Чтоже я натворил? Чтопроменя говорили?
        Дряхлый слуга бережно поправил пальцами фитилёк. Лампа принялась коптить ещё больше. Опура поднял наОзнобишу пустые глаза.
        - Язнал, - повторилон. Мелко закивал головой, двинулся дальше, вовсе перестав обращать внимание намальчишек. - То-то ты так удивлялся, когда тебя уводили…
        Ознобиша даже шагнул следом, носразу остановился. Душа надрывалась тотчас выпытать устарика, почему недоумевал брат. Аничего неподелаешь: ждитеперь, пока неведомые ветра вновь прибьют утлую память старца кнужному берегу.
        Почти досамой спальной хоромины они шли молча. Удвери Сквара тихо сказал:
        - Листки. УИвеня подногами…
        - Листки, - потерянно вздохнул Ознобиша. Ивдруг просиял: - Ябезтебя вкнижнице знаешь что нашёл?
        - Закон, - напряжённо хмурясь, перебил Сквара. - Нутот… помнишь?
        Плотная страница, замусоленная пальцами учеников. Ребята засыпали стоски, мечтая скорее дорваться досамострелов. Осоловелый взгляд Воробыша, резкий шлепок затрещины, дерзкий голос Пороши: «Господин стень, начто нам их Правда? Ядумал, унас закон всего один - воля Владычицы…»
        - Если кто уворует ибудет изобличён, пусть, идянакобылу, несёт поличное… сиречь уворованное…
        - Илиизображение оного, - привычно подхватил Ознобиша. Запнулся, даже остановился. - Погоди, тыхочешь сказать… Ивень… жреческую книгу украл? Испортил?..
        Асам мотал головой, невсилах представить, чтобы Ивень, которого он помнил добрым ичестным, воровато озирался, дёргая листы скрасивыми андархскими письменами итонко выведенными рисунками. Онбы даже ту блудную грамотку наместо вложил. Дачего ради красть-тоеё?.. Ипочему котляры предпочли догубить страницы, вместо того чтобы вшить их обратно?..
        - Ничего я нехочу, - буркнул Сквара. Подтолкнул сироту, чтобы шёл дальше. - Ятолько… ну… те листки, ониведь непросто так были?
        Ознобиша снова остановился, заморгал, начал икать:
        - Ая думал… Ве… тер… их… длякостра…
        - Пошли, - перебил Сквара.
        Ухватил его заруку, крепко, такчто плетежок вдавился узлами вкожу. Потащил засобой.
        Чаша
        Делуженщины вечно невпроворот. Даже если это совсем юная женщина. Едва выучившись держать вруках веретено, онапрядёт нитки, точёт ткани ипояса: готовит приданое. Потом её сватают, расплетают волосы надвое, навсегда прячут их подсороку… исразу настают новые хлопоты. Угождай, молодёнка, батюшке свёкру, государыне свекровушке, мужниным братьям исёстрам. Всем кланяйся, дапониже. Готовь, прибирайся, чеши собак, корми прудовую рыбу. Аесли ещё имуж небольно ласковый попадётся…
        - Очём слёзы, хорошавочка?
        Голос прозвучал так внезапно, чтоМаганка сперва обернулась, апокрасневшие глаза прятать сообразила уже потом. Вдвух шагах позади, узабора, привалившись плечом исложив нагруди руки, стоял моранич.
        Молодая женщина выронила бурачок скормом, бухнулась наколени, ткнулась лбом вмшистую землю:
        - Прости, милостивец…
        Широкие ладони сомкнулись наплечах так, чтозатрепетала душа. Безусилия подняли, усадили набревно. Моранич сел рядом. Онатолько видела скоблёный подбородок игубы, улыбающиеся из-под светлых усов, авыше взгляд вскинуть несмела.
        - Чтопрощать? - спросил он весело. - Глазки, говорю, наплаканы отчего?
        Онабыла нежная ивправду пригожая. Станет ещё пригожей, когда слезливую красноту заменит жаркий румянец, аресницы вспорхнут счастливыми крыльями. Лихарь негромко спросил:
        - Азатвою обиду, красавица, никого ненадобно поучить? Мужа там, батюшку свёкра? Может, сгосударыней свекровушкой любезно потолковать?..
        Маганка испугалась:
        - Чтоты, милостивец… чтоты…
        Ичуть заново вноги ему неповалилась.
        Лихарь её удержал. Сладко ижутко было чувствовать эти неодолимые руки ипонимать: ужкакпожелаетон, такдело истанется.
        - Ну,значит, всёхорошо утебя, - легко согласилсяон.
        Выпустил молодёнкины плечи. Потом вдруг наклонился, вновь обнял икрепко поцеловал прямо вуста. Поднялся, ушёл прочь, ниразу неоглянувшись.
        Маганка осталась сидеть сещё непросохшими следами слёз нащеках, только губы полыхали угольями. Ниочём неуспев задуматься, онауже знала, чтомужу овстрече сЛихарем нерасскажет.
        - Нукак? - окликнул Лыкаш. Онстоял начетвереньках вснегу, заглядывая вниз. - Нашёл что-кось?
        - Чтобочку нашёл, - отозвался раздражённый голос изямы. - Арядом чтонибудка лежит. Отпрянь, Воробыш, итак темно!
        - Нутебя совсем, - обиделся Лыкаш.
        Отошёл всторону, взял топорик, стал обтёсывать палку.
        Сквара вылез изямы. Высота стен порядком превосходила его рост, приходилось вырубать приступочки вплотном снегу. Яма-напытoк была уже третья. Иопять даром. Настарый залив понемногу падали сумерки, скоро возвращаться. Сквара вымотался ипромок, анаграда затруды всё необъявлялась. Понадсаде была идосада.
        Онсердито вогнал лопату всугроб:
        - Амы всей сарынью хвалу поём каждый день, дапогромче велят! Зачто велик почёт, если малой тростинки, точно золота, добиваемся?
        Ямывсамом деле выглядели так, словно здесь дорогие самородки искали. Или, наоборот, собирались что-нибудь хоронить. Ветер пусть безохоты, новсёже разрешил Скваре поискать тростника нановые кугиклы. Только споисками пока невезло.
        Воробыш испуганно огляделся посторонам:
        - Болтовщину несёшь… Я-то ближник тебе, авот другие… Доголосишься этак-то докобылы!
        Сквара пинком сбросил вниз кучу снега:
        - Дакто тут услышит?
        - Несейчас, такназавтра уши найдутся, - сказал Лыкаш. - Незови больше гулять. Этоутебя вхолоднице перина припрятана, ая туда неходок!
        Сквара зло обернулся, новдруг забыл сердиться, глаза блеснули искрами празелени.
        Вземлю челом поздравствуем Царице
        Купно сосвитой высохших старух!
        Спальников рать весёлая сбежится,
        Битые камни выдрочит какпух…
        Начал он тихо, просто чтобы подразнить дебелого Звигура. Кпоследней строчке голос набрал крылатую мощь. Сопушки внятно отозвалось эхо. Воробыш зажмурился, заткнул пальцами уши, принялся блажить:
        - Неслышу ничего… Нуничегошеньки… АСквару этого, Опёнка лесного, какизвать, вовсе незнаю… Даже неведаю, гдето Правобережье, гдевредные дикомыты живут… Ненадо меня вхолодницу-у-у…
        Сквара фыркнул:
        - Какая холодница? Тебя иначе накажут. Какприставят седмицу-другую тельницы впортомойне безсмены месить…
        Воробыш сморщился, застонал. Сквара обошёлего, пригляделся:
        - Чтотешешь?
        - Скалку.
        Сквара удивился:
        - Вповарне скалок недосталь?..
        Лыкаш опустил поднятый было топорик:
        - Мамонька икоржики, иватрушки всё одной скала, ауИнбернаих!.. Ядаже рисунчатую видел, резную… аещё каменную, чтобы сама тестишко попирала… Идлинную, длялапши. Анапироги - трубкой… Воразных сколько!
        Сквара слушал, держа вруках кожух.
        - Аещё, - продолжал Воробыш, - господин державец мне сказал, чтоскалку добрый повар непременно поруке подбирает, каксправный воин оружие. Одному рогатина, другому секира…
        - Третьему кистень, чтобы подмостом сним сидеть, - засмеялся Сквара. Подумал, спросил слюбопытством: - Икакая тебе пришлась?
        Лыкаш стыдливо показал что-то вроде толстого веретена. Сквара взял, погладил вруках, любуясь работой, потом притворился, будто хочет закинуть далеко вснег. Воробыш своплем исмехом ухватил его заноги, онипокатились друг через дружку.
        Встороне послышался тяжёлый глухой треск, словно их возня что-то нарушила, потревожила. Мальчишки разом вскочили. Накраю леса начало валиться дерево. Еловый ствол собломанными ветвями рухнул врастяжку, оставив стоять ввоздухе длинное облачко невесомой куржи. Всгущавшихся сумерках оно было белой тенью, ещёхранившей сходство споверженной елью. Неспеша опадать, облачко медленно плыло всторону, словно прочь уходила душа…
        - Дрозда жалко, - вздохнул Лыкаш.
        Книжницу вЧёрной Пятери иногда шутки ради называли собачником. Зато, чтовнеё тоже воспрещено было входить согнём. Дозволялся только особый светильник состёклами вмедных сеточках исхитрой маслёнкой, якобы непроливавшейся ниоткакого падения.
        Другое инеменее строгое правило требовало непременно закрывать книги, уходя дляеды: иначе «зажуёшь» память. Этоправило ученики выстрадали, почему иблюлось оно неукоснительно. Наставники спрашивали строго, алишний раз нивхолодницу, нивсмрадную портомойню нехотел ниодин.
        Ознобиша, снекоторых пор прекративший считать книжницу хранилищем старой растопки, передвинул стремянку, влез напоследнюю грядку, вытянулся стрункой, досадуя насвой рост. Нупочему книги, которые были ему нужны, непременно оказывались подсамым потолком?..
        Онсидел вкнижнице совсем один, если несчитать чёрной девки Надейки. Из-под потолка, гдеустроился Ознобиша, былхорошо виден рисованный образ Матери Премудрости настене против двери. Справедливая Владычица осеняла детей грамоткой, самой простенькой, онескольких буквах: великие познания начинаются смалого. Перед этим-то образом стояла Надейка. Оначасто приходила сюда инеторопилась прочь. Неиначе Справедливая напоминала ей умершую мать…
        Ознобиша всё-таки дотянулся, вытащил пухлый том впрозрачной кисейке пыли. Из-за неё торжественная андархская вязь накорешке казалась невнятной.
        - Твой дружок дикомыт впокаянной живмя живёт, аты, смотрю, здесь поселился, - сказал снизу Лихарь. - Дела какого пытаешь илиотдела лытаешь?
        Ознобиша сперепугу чуть некувырнулся напол. Стремянка поехала всторону, онтем только иудержалеё, чтокое-как схватился заполку.
        - Сквару… опять? - только исумел он выговорить.
        Голос, ужевроде переломавшийся, снова стал детским. Ознобиша отметил это каким-то краем сознания, нодаже непочувствовал обиды. Страх забивалвсё.

…Жестокие руки наложе меткого самострела…
        - Ещёнет, нодовечера уж чем-нибудь да заслужит, - предрёк Лихарь. Унего таял вволосах иней, оттолстого кожуха ощутимо веяло морозом. - Ты,младшенький, мнезубы-то незаговаривай. Чемзанят?
        - Хочу… - снова отвратительно тонко начал Ознобиша. Кашлянул, выдохнул, ответил чуточку пристойней: - Хочу Справедливой Матери послужить…
        Лихарь неторопливо подошёл. Ознобиша успел понять, чтоэто конец, ностень взялся застремянку иодним движением поставил её прямо вместе смальчишкой. Тотприжимал ксебе тяжёлую книгу, словно защититься хотел.
        - Полно врать, - сказал Лихарь. - Самвыдумал илидикомыт надоумил?

…Острая головка болта укровоточащей груди, ещёнеоставленной дыханием жизни…
        - Я… МнеИвень… - Поминать имя брата приЛихаре было богопротивно истрашно, ноОзнобиша ничего более путного придумать смаху немог. - Свою жизнь вруки отдал… Онобидел… Правосудную… Яисправить хочу…
        Приспешная девчонка хоронилась заполками, нацыпочках отступала кдвери.
        Лихарь снова хмыкнул, весьма недоверчиво. Отошёл кстолу, гдевособом гнезде сидел дозволенный светильник. Наугад открыл одну изкниг:
        - Закон обмена родича. Продолжай.
        Надейка выскочила вон - ибыла такова.
        Ознобиша, начавший было спускаться, вновь прирос кперекладине. Память была пуста, словно равнина старого залива после метели. Онопять стоял узарешёченного оконца, надевал нашею петлю. Угол книги придавил плетежок назапястье. Ознобиша глотнул, очнулся. Снежная пустота обернулась пожухлой страницей.
        - «…Чтится стех пор, когда андархи ещё жили подобно диким племенам, неведающим правды Владычицы, - началон, всей силой души горюя отом, чтонепошёл наберег соСкварой иЛыкашом. - Если сын рода будет взят внепотребстве иподлежит казни, судья, судящий попряму, зовёт старшего вроду, дабы тот…»
        Лихарь бросил книгу настол. Взял другую.
        - «Дабы, - пытаясь унять зубовный стук, твердил Ознобиша, - тот предал нарасправу иного домочадца, который…»
        - Хватит, - перебил стень. - Царь Гедах Первый!
        - Праведный Гедах, первый этого имени, - сообразив наконец, чтоЛихарь непросто вбезделье взялся его уличать, беззапинки выпалил Ознобиша. - Родился отправедного Эрелиса, четвёртого этого имени. Онбыл отцом Аодха Великого, который…
        Долгая история Андархайны знала восемнадцать Гедахов. Ознобиша готов был рассказать прокаждого, ностень удовлетворился шестью. Нетерпеливо махнул рукой, довольно, мол. Потянулся кследующей книге. Каждодневник хвалений лежал настоле раскрытый. Ознобиша только сегодня занего взялся. Онсразу, безповеления, стал наизусть читать написанное настранице.
        Больным иувечным, бездомным исирым,
        Уставшим победные ноги сбивать
        Погорестным тропам недоброго мира,
        Готовит приют Справедливая Мать…
        Книга хлопнула так, чтоОзнобиша съехал грядкой ниже. Лихарь смотрел нанего снепонятной злобой, словно прозвучала нехвала Владычице, даже несмешная крамола, чтосочинял Сквара, - нечто уже вовсе такое, зачто безразговоров режут язык. Ознобиша, было успевший приободриться, мигом взмок. Почему-то стало ещё страшней, чемвначале.
        - Закон! - глухо зарычал Лихарь. - Стого места, гдебросил!
        - «Который… который иподнимет должную кару, - нижив нимёртв, выдавил Ознобиша. Челюсть прыгала. - Кэтому закону взывают, если провинный, даже наследях взятый, оказывает себя младшим илиединственным сыном… иливроду ещё почему-либо немогут допустить его казни…»

…Смех отца. Строгие наставления матери. Какони спешили напраздник, надеясь разузнать простаршего сына! Запах пряников. Ветер стоял поддеревьями, аЛихарь стрелял…
        Стень словно что-то выдохнул изсебя. Ещёраз ожёг Ознобишу взглядом, молча повернулся ивышел. Ознобишу заколотило так, чтоизруки едва невыпала книга. Онкое-как сполз состремянки, селпрямо напол, стуча зубами ивсхлипывая. Лихарь незаметил того, что, помнению сироты, должно было сразу броситься ему вглаза. Страницы вовсех книгах, которые сегодня читал Ознобиша, были поразмеру точь-в-точь каклистки уИвеня подногами. Младший брат постепенно освобождал свою память откорост ужаса. Сумел уже вспомнить, чтонаснегу валялись стихи…
        Древоделы, ещёнепростившие Скваре бездарно изведённый горбыль, мало непрогнали их сЛыкашом прямо спорога. Однако взмокшие мальчишки закатили внутрь толстый - какдопёрли! - еловый кряжик идавай сразу требовать косарь да теслички. Глаза уобоих горели. Останавливало толькото, чтонаразрубе дерево блестело морозом.
        - Вонтут крыло! - увлечённо показывали они древоделам. - Атут второе! Аизсуворины головка глядит!..
        Задолго доБеды, ещёкогда подсолнышком вызревали шишки, полные смолистых семян, летняя гроза снесла ёлке вершину. Пошла врост боковая ветка, кругом засохшего отломыша образовался наплыв… если правильно повернуть - всамом деле похожий наптицу, простёршую крылья.
        - Чтоладить-то собрались? - спросил старик.
        - Чашу, - сказал Сквара. - Ради Дрозда.
        - Братину, - сказал Лыкаш. - Большую, навсех.
        - Чтобы Дрозд снами пировал.
        - Ивсякий, ктозастол больше несядет…
        Подручный старика наблюдал заними снасмешкой:
        - Ато собирался кто вас сажать започестный стол!
        Лыкаш посмотрел наСквару, ожидая, чтобы тот высунул язвецо, ноСквара какнеуслышал. Дикомыт всё смотрел наптицу, сокрытую вдереве.
        - Дедушка, - попросил он внезапно, - дай коловёрт!
        - Начто? - удивился старик. - Тутклюкарзой надобно, сверлом-то куда?
        Сквара подхватил обрезок доски:
        - Ятростника искал накугиклы… Адай испытаю, если колена вдереве высверлить, будутли петь?
        - Дудки сверлёные поютже, - сказал молодой.
        Дедссомнением покосился, собрал вкулак бороду:
        - Тебе господин источник правда разрешил иливрёшьвсё?
        Сквара заулыбался:
        - Аты его спроси, коли неверишь.
        - Знаю я тебя, шивергу, - заворчал дед. - Волю дай, вместо дела бубен игусли верстать примешься…
        Лыкаш засмеялся:
        - Ещёкакпримется! Итоже небось навыворот сладит, анеправски, какотлюдей повелось!
        Сквара нетерпеливо схватил коловёрт, стал примериваться кобрубку доски.
        - Нагусли, - вздохнул молодой, - ябы вМытной башне доброго дерева поискал. Там, говорят, сокровищница, вкоторой…
        - Цыц! - осадил старик.
        Времесленную, привлечённый громкими голосами, заглянул Хотён. Ничего занятного неувидел, побежал дальше.
        Сквара довершил первую сверловину, выколотил деревяшку, стал внеё дуть. Вместо дрожащего перелива наружу полетела труха.
        - Лучше доконца пробивай, заткнёшь потом, - весело посоветовал молодой древодел. - Сверлом всёравно сразу неугадаешь, даилощить будет труднее.
        Лыкаш поворачивал кряжик, обдумывая, каклёгкие деревянные крылья однажды вспорхнут наторжественный стол вбольшом зале Пятери, акругом сядут нынешние новые ложки. Сквара вего мечтах был источником, насмену Ветру. СамЛыкаш - державцем, какнынче господин Инберн. Аещё Пороша сБухаркой, Ознобиша, Хотён… Каждое пёрышко резцом обласкать, дахорошобы вызолотить покраям… Позолота потом сотрётся отвремени, превратится втаинственный итонкий узор…
        Дверь, прикрытая отсквозняков, распахнулась резким толчком. Внутрь шагнул один изстарших учеников, Беримёд.
        Этипарни обращали внимание нановых ложек восновном тогда, когда нужно было раздавать подзатыльники. Вотитеперь Беримёд вошёл стаким видом, будто собирался всех отправить прямо кВладычице. Онидействовал, словно кврагам вдом вломившись. Мигом выдернул уСквары деревяшку, бросил её наеловый кряжик… деревянные крылья, такиневыпростанные из-под коры, полетели настороны, разлучённые ударом разрубистого топора.
        Лыкаш опрокинулся счурбаком, накотором сидел. Сквара внёс Беримёда встену, иэто была уже непотешная возня около ямы. Старший ученик досадливо крякнул, думая отшвырнуть сопляка легко, какпривык, нопочему-то невышло. Скрипнул верстак, покаменному полу зазвенели подпилки идолотца, молодой древодел опасливо подхватил сжаровенки ковшик горячего клея. Воробыш поспешно выскочил вон, задверью налетел наХотёна, выправился, бросился дальше, увидел зауглом медленно шедшего Ознобишу.
        - Учитель где? АЛихаря видел?..
        Ознобиша молча вытянул руку. Онстоял померкший, волосы прилипли налбу, ноЛыкашу было некогда замечать.
        Когда Воробыш догнал стеня ивернулся времесленную, старших было там уже трое. Сквара непоспевал отних отбиваться, древоделы горестно прижимались вуглу. Похоромине, среди любезного ремесленного порядка, точно смерч разгулялся.
        Лыкасик снова исчез, сообразив, чтоСквару, пожалуй, ещёиотстеня придётся оборонять.
        Лихарь нестал проверять, послушаютли его слова. Оплёл кого влоб, кого вухо, кого посусалам. Опёнок, разбитый вюшку, жался кстене. Онпочему-то ещё стоял.
        - Отлени распухли! - рявкнул стень насвоих. - Скольковас, безделюг, наодного дикомыта потребно?
        Беримёд, тоже вытиравший красные сопли, отозвался схмурой дерзостью:
        - Каждогобы учитель так холил…
        - Опять всех собрал, - сказал спорога Ветер.
        Рядом сним стоял Инберн идосадливо качал головой, оглядывая разгром. Источник тоже огляделся, спросил:
        - Чего неподелили?
        Беримёд ткнул пальцем:
        - Онгусли ибубен сделать хотел. Вдраку заних полез!
        - Лжа, - обиделся Сквара. - Мычашу делали!
        Лыкаш хотел подтвердить, ноязык вдруг примёрз кнёбу. Ветер посмотрел надреводелов. Теразом опустили глаза.
        - Вонотсюда, - сказал Ветер ябедникам иподошёл кСкваре. - Аты…
        Дикомыт разжал кулаки, шмыгнул носом:
        - Учитель, воля твоя… мне вхолодницу?
        - Владычица, дайтерпенья! - вздохнул Ветер. Оглянулся надверь, гдепереминался едвали невесь мальчишеский народец. Спросил вдруг: - Ножутебя?
        Сквара сготовностью завернул рукав, показывая берестяные ножны. Ребятня отозвалась ропотом. Проподарок знали невсе.
        - Авход непустил, - сказал Ветер.
        Сквара покраснел, переступил сноги наногу, опустил голову:
        - Таксвои вроде… ведином дыму… водном хлебе…
        - Молодец, - кивнул источник. Махнул новым ложкам, чтобы входили, селнаверстак. - Прибирайтесь давайте, смотреть срам. Ачтобы нескучно было, вотчто послушайте. Жил-был человек, изаболела однажды унего мать… Стало ей набелом свете невмоготу, асын всё ходит заней, дурень, всёмуки её беспросветные длит…
        Наудачу мальчишкам, мыльня, устроенная приодном изтёплых ключей, была совсем рядом. Ребята живо натаскали воды, стали мыть заляпанный пол.
        - Узнала прото Владычица, - продолжал Ветер. - Смилосердствовалась, отправила занесчастной матерью Смерть. Только человек схитрил: гусли взял, давай играть-веселиться. Глупая Смерть послушала ивернулась, стала каяться Справедливой. Невтот дом, мол, послалиеё. Нету подкровом горя, нету болезни…
        Сквара, ползая стряпкой, невольно вспомнил Кербогу. Котляр баял складно, но… всё-таки некакскоморох. Парень изловчился незаметно посмотреть научителя. Ветер сидел сгорбившись, грустно разглядывал свои руки.
        - Тогда Владычица пошла сама, - продолжалон. - Иуж Её-то человеку обмануть, конечно, неудалось. ПодЕё взглядом гусли вспыхнули исгорели. Всёже дерзкий человек стоял допоследнего. Онсхватил сдерева лист, сделал дудку, начал свистеть, являя веселье…
        Сквара сразу подумал, чтозаатю смамой, забабушку илиСветела он нетолько листбы свернул - сам вывернулся изнанкой наружу. Ветер вздохнул.
        Онмолчал так долго, чтоСквара отважился подать голос:
        - Учитель, воля твоя… Тыведь уменя кугиклы неотобрал?
        Ветер поднял голову:
        - Неперебивай, дикомыт, нето я стану думать, будто увас наКоновом Вене детей вовсе неучат вежество соблюдать… Больную женщину Владычица, конечно, забрала, иботой поистине довольно было страдать… Внаказание залукавство Она воспретила людям гусельную игру. Однако человек показался Ей смелым… хотя инеразумным. Поэтому если Она временами слышит звуки дудок иликугиклов, томилосердно прощает людям их слабодушие… Чтоопять уставился, дикомыт?
        Сквара смущённо опустил голову:
        - Учитель… почему слабодушие?
        Ветер усмехнулся:
        - Ты,дурак, мать любил?
        Сквара чуть неответил «Ая исейчас люблю», нолишь молча кивнул.
        - Когда она тебя полотенцем охаживала, тынеужто смеялся идерзословил?
        Сквара молча нахмурился.
        - Амы, провинившиеся столь тяжко, чтоВладычица нас покарала Бедой… Мы,стало быть, поём, пляшем да слушаем скоморохов, - продолжал Ветер. - Когда наконец покаемся, оставим Мать обижать?
        - Учитель, - тихо иробко проговорил Ознобиша, едвали невпервые обратившись кисточнику. - Мыже… мы шутим исмеёмся временами… аты нас неругаешь…
        Отом, чтоВетер сам, бывало, смеялся, сирота упомянуть непосмел.
        - Неругаю, - кивнул котляр. Зорко посмотрел наОзнобишу. - Ятоже порой недолжным радостям предаюсь, ибоя слаб. Явсего лишь воин. Правы перед Владычицей только святые жрецы, благочестные ревнители наши… Асвас, ребятни, чтовзять?.. Яотвас инетребую безгрешного поведения. Долог путь кправде, явидеть хочу, каквы первый шаг делаете. Авы, сколь я нибейся, посторонам всё шарахаетесь.
        Ученики переглянулись, приподняли верстак вместе ссидевшим нанём Ветром, поставили напрежнее место.
        Источник вдруг вскинул голову, посмотрел наребят хитро ивесело.
        - Велика премудрость Владычицы, - сказалон. - Порноже состоялась наша беседа! Невдолге я жду приезда… нет, нескомороха, конечно. Просто гудилы. Отменно даровитого, впрочем. Онвас наставлять будет.
        Мальчишки притихли, стали переглядываться. Иные недоумённо раскрыли рты. Сквара засветился было, нотутже свёл брови: вчём подвох?
        - Учитель… воля твоя, - первым подал голос смелый Хотён. - Ведьон… Тысам сказал… Воспретила…
        Ветер улыбнулся:
        - Ятакже сказал, чтомы воины, анесвятые жрецы. Наши орудья могут потребовать малого греха ради того, чтобы остановить грех больший… Вижу, Зяблик, тыуже догадался. Яправ?
        - Ну… тоестья… учитель, воля твоя, - робко проговорил Ознобиша. - Ялишь подумал, чтолюди… нечтущие заповедей Владычицы… сами гудильщика всюду позовут. Куда иначе невойдёшь нисилком, нилюбком…
        Ветер наградил его оценивающим взглядом.
        - Апорукам непризнают? - усомнился Хотён.
        Всепосмотрели насвои руки. Отвоинского труждения, отпостоянных ударов почти укаждого запястья стали заметно широкими, налокотницах разрослись мышцы.
        - Притаить можно что угодно, - отмахнулся Ветер. - Заставить, чтобы невглядывались.
        Бухарка наморщил лоб:
        - Какзаставить, учитель?
        Глаза источника лукаво блеснули.
        - Кому догадка пришла?
        Ознобиша навсякий случай придвинулся кСкваре. Потупился, бормотнул:
        - Асделать, чтобы смотреть было противно…
        Засмеялись почтивсе, кроме Ветра.
        - То-то, - сказалон. - Вижу, начинаете мозговать! - Идокончил: - Подобных игрецов мы называем попущениками, ибоВладычица милостиво попускает им радинас. Яхочу, чтобы сновым наставником вы были почтительны ипослушны. Таких унас мало, аживётся им икроме вашего озорства нелегко.
        Назидание
        Сквара безнадёжно сбился сосчёта. Всякий раз, когда ему казалось, чтострела должна была оказаться последней, устарших находилась ещё одна. Апотом иещё…
        Наснежный городок посреди лесной расчистки падали ранние сумерки. Сквара, затянутый вплотный войлочный, обшитый кожей лузaн, метался отстойкa кстойкy, пытался приблизиться кстрельцам. Получалось плохо. Беримёд - изтех, ктовброшенный снежок попадает. Лузан против такого необорона. Беримёд вброню мишенит измилости: захочет, влепит навыбор хоть вглаз, хоть впаховину, поди увернись. Белозуб тоже когда-то был отменным стрелком. Теперь он водил головой, привыкал целиться одним глазом. Помнению Сквары, этоделало его ещё страшнее. Учитель предупредил: сегодня иные стрелы могут быть боевыми. Ачто хуже боевых стрел, летящих какпопало?..
        Ониснова загнали его заобледенелую стенку. Спасаясь, Сквара кубарем нырнул подзащиту промороженных глыб. Одну стрелу он услышал. Пропев совсем рядом, онадополовины ушла втвердокаменный снег. Безжелезка накомлике так невоткнуласьбы. Вторую, тупую томарку, Сквара почувствовал. Охпочувствовал!.. Ребро гадко хрустнуло: костяной напёрсток наконечника уклюнул сбоку, гденеприкрывал тела лузан. ЭтоБеримёд поймал налету, издёвочно сбил кувырок. Сквара прокатился брошенной куклой, кое-как собрал руки-ноги, едва незаплакал отобиды излости.
        Аведь луки уних сегодня были послабей боевых…
        - Хватит, - долетел голос Ветра.
        Учитель кутался вшубу, сидя насаночках уначала поляны. Нупочему он всегда останавливал урок, кактолько Сквара снег готов был грызть отдосады - ипочти наверняка знал, какдальше неоплошать?..
        - Вылезай, иглище, - весело окликнул Беримёд. - Никто больше нетронет!
        Белозуб, какинадлежало опалённому, промолчал. Зато Ветер добавил:
        - Стрелы соберёшь, пока совсем нестемнело.
        Тогда Сквара поверил, чтоурок вправду кончен. Сцепил зубы, отнял отбока ладонь, высунулся из-за стенки.
        Двое стрельцов тотчас вскинули луки. Наградой мгновенно исчезнувшему дикомыту был смех: обауже сняли тетивы. Сквара подобрал томарку-обидчицу, вылез вновь, стал бережно вытягивать боевую, застрявшую встенке. Работа предстояла долгая исуетная, пока впрямь нестемнело.
        Старшие ученики подошли помочь.
        - Помамкиным шлепкам парнюга соскучился, - обращаясь ктоварищу, жалостливо предположил Беримёд. - Весь день гузно подставлял.
        - Они, дикомыты, чуть что - впень встают, - поддакнул опалённый. - Ниотстрелы уйти немогут… ниотножа.
        Сквара дёрнулся, перед глазами метнулись белые звёзды. Рука Жога, пригвождённая летучим ножом… Затакое казалось мало убить, кулаки сжались сами… Язык поспел быстрей кулаков:
        - Шёлзазлато я надраку, приволок сцепи собаку!
        Ляпнул исам ужаснулся безлепию, вроде вышло, чтохрабреца Космохвоста приравнял кнегодному псу. Однако детин проняло. Обаоставили искать стрелы, нехорошо выпрямились.
        - Эй! - окликнул Ветер. - Выдвое! Разтак, бегите-ка домой, пусть сам своё нерадение собирает!
        Беримёд сБелозубом тяжело выдохнули, повернулись, отошли. Сквара задумался, окаком нерадении речь, еговроде неловить отряжали, носкоро забыл. Ветер трижды посылал его почти ощупью обшаривать пустой городок. Опёнок немог суверенностью ответить, сколько всего стрел внего выпустили.
        - Другой раз крепче будешь считать, - посмеялся котляр.
        - Учитель, воля твоя… зачем?
        Ветер положил ногу наногу:
        - Андархский тул вмещает тридцать стрел. Начнёшь выманивать врага, тягаться сним… Сочтёшь, сколько унего вколчане осталось.
        - Может, - спросил Сквара, - я того вражину лучше влоб камнем убью?
        - Аесли вруку заразили уже?
        - Ая левой, - обрадовался дикомыт.
        Ветер засмеялся:
        - Дурак тыещё… Впрягайся давай.
        Сквара возложил насебя алык, чувствуя, какжалуются грудина ирёбра. Кстрельцам он так инеподскочил, зато сутра наверняка будет невздохнуть. Икогда уже унего начнёт хоть что-нибудь получаться?..
        Пока он вытаскивал санки споляны, Ветер сказал:
        - Тысегодня должен был уразуметь кое-что.
        Сквара упорно переставлял валенки сподвязанными шипами.
        - Если… если какстрелы честь…
        Говорить приходилось очень мерно имедленно, иначе перед глазами начинали плавать круги. Сквара уже достаточно знался скотляром, чтобы понимать: речь шла продругое. Стыд исрам, емубыло всёравно. Лишьбы доплестись вкрепость, снести одёжки всушильню да самому безпамяти упасть натопчан. Однако Ветер любил, чтобы ему отзывались, вотон иотзывался.
        - Дуракты, - повторил учитель. - Этонаповерхности плавает. Вспомни лучше, какпосле озадорились.
        Тутвсё было понятно.
        - Слово… что стрела, - прохрипел Сквара.
        - Когда уже начнёшь толк разуметь? - вздохнул Ветер. - НаБеримёдовы речи ты ухом неповёл. Акогда Белозуб нож помянул…
        Сквара промолчал. Сугробы справа ислева были высотой поплечо, сани тыкались вних передком, застревали навеки - невытащишь. Вгруди жгло, дышать вполную силу немоглось.
        - Белозуб тебя заболячку схватил, - беспощадно продолжал Ветер. - Аты - его. Чтоэто значит?
        Сквара струдом выдавил:
        - Ну… доножовщины недошло ведь…
        - Владычица, дайтерпенья, - пробормотал Ветер изамолчал.
        Сквара безразлично наметил себе впотёмках очередное дерево. Дойти донего… атам поглядим. Учитель насанках молчал ещё десяток шагов, затем смилостивился:
        - Этозначит, балбешка, укаждого есть зачто ухватить. Напирает натебя великанище: шея - во, руки - грабли…
        Сквара представил. Ёлки вснегу, смутно качавшиеся посторонам, превратились вполчища недругов.
        - Нонаруках пальцы есть, - продолжал Ветер. - Иуж один палец ты как-нибудь да согнёшь. Особенно если знаешь, чтоон его сломал накануне. Чтобы врага погубить, бoльшего обычно ненадо… Аещё ты подпоил вхарчевне оруженосца ивыведал, гдеугосподина дырка вдоспехе. Постиг, дикомыт?
        Тропа шла вниз, Сквара пяткой придерживал санки, норовившие наскочить ему наноги.
        - Ты - тайный воин Мораны, - негромко говорил Ветер. - Сшибки задостой больше непротебя. Тебе думать лишь очести Царицы. Ейже слава, когда мы умом бьёмся, неоружием. Было дело…
        Скваре нравились байки учителя. Сними холостые назидания становились ощутимыми, наполнялись плотью исмыслом. Онхотел оглянуться, нозря сделал это. Рёбра подлузаном свело так, чтоОпёнок некончил движения.
        - Ятогда молодой был, - рассказывал Ветер. - Только Чёрную Пятерь обживал после Беды. Притаился коробейником, бегу себе подороге… кому гребешок продам, кому наручень стеклянный девку порадовать, абольше вести нёс, конечно, люди тогда досвежей вести жадные были. Пустили меня водин двор наночлег… - Инеожиданно спросил: - Увас вПравобережье снохачи ведутся?
        Сквара ответил стыдливо, неохотно:
        - Унас таких, какпрознaют, сбольшины гонят инавече неслушают. Неих это дело, советы добрым людям давать.
        Собрался было добавить: «Аещё накупилище сознaтым снохачом невсякий торгует», нодыхания нехватило.
        Ветер кивнул:
        - Тотсвёкор ох лют был доневестки. Самсед, аона… едва кукол оставила. Слышу - плачет вморозном амбаре, думаю, ктоизшалости запер, чуть тёплая мне наруки выпала… авдом неидёт. - Котляр помолчал, кашлянул, пояснил: - Неуступная, значит. Амужу - одиннадцать годков, нато батюшка иженил. Стал я смекать…
        Тутуж Сквара забыл проболь, оглянулся, подсказал:
        - Каксквернавца нарусь вывести?
        - Втех местах выводи невыводи, - махнул рукой Ветер. - Всёравно намолодёнку исвалят. Якдругому… Орудье мне твердит: нетвоя печаль, тебе ради Владычицы дальше идти. Душа плачет: любодеям Правосудная ещё отпустит вину, авот сильничать невелела. Ты,дикомыт, чтостал делатьбы?
        - Ябы… - горячо взялся Сквара.
        Однако замолчал, непродолжив. Ноги переломать большаку? Такстем уйдёшь, аневестку снова обвиноватят. Даещё работника нестанет визбе. Ссобой взять бездольную толи бабоньку, толи девчушку? Впрежний дом родительский отвести, гдесемьяне только порадовались - одна схлеба долой?..
        Ветер подождал, пока ученик снатугой одолеет изволок.
        - Ятам денёк лишнего задержался, - сказал он затем. - Домовладыка этот похаживал ковдовушке-гулёнушке залесок, пивка испить. Ивсякий раз подспудно боялся, чтозаблудится вохмелю, назад неворотится. Чего только невызнаешь, если слюдьми умеючи толковать.
        Сквара представил дремучую чащу, авней коварный кипун, истончивший лёд наболоте. Лютый мороз ипьяного непотребника, храпящего украя поляны. Аизтемноты - огоньки хищных глаз!
        Ветер усмехнулся вбороду:
        - Потом я дальше побежал, аубольшака самый худший страх взял да вдруг сбылся. Лешего непочтил, другоели, почём теперь знать… Всюночь втрёх соснах путался, пособственной лыжн?це выйти немог… Тогда только спасся, когда вслух себя обрёк отневестки отлезть. Лишь после этого батюшка Вольный излесу домой выпустил.
        Сквара даже остановился, лицо так игорело.
        - И… какона теперь? Молодёнушка?
        Ветер пожал плечами:
        - Теперь уж немолодёнушка, абаба матёрая. Якраем уха слышал потом, свекровка её взаднюю избу отселила, радёшенька, чтонастарого управа нашлась. Живёт стех пор, вродебы идети пошли… Чтоумом объял, дикомыт?
        Сквара знай сопел, вкладываясь вупряжь. Мысли трудно возвращались изтридевятого царства, гдетайные воины Мораны творили наземле справедливость. Творили просто потому, чтоволчий зуб илисий хвост имели дляэтого. Аон, глупый, ничегошеньки покамест неприобрёл. Только это было иясно.
        Мольба
        Гудила-попущеник прозывался Галухой. Онбыл невысокого роста, коротконогий итолстый. Из-под нахлобученной шапки густой волной выбивались волосы, кудрявые, тёмного старинного золота. Войдя водвор, онедва посмотрел насбежавшихся мальчишек. Совсем спрятал нос вворотник, хотя внутри зеленца втот день было тепло. Пошёл заБеримёдом вотведённую длянего хоромину. Только мелькнули из-под широкого охабня штаны вкрасную да жёлтую полосу. Яркие, нарядные, почти скоморошьи. Ученикам внаграду залюбопытство досталось вынимать изсаней большой запертый короб. Против ожидания - совсем нетяжёлый. Очень доброго дела, пёстрый, какштаны самого гудилы, и… такойже потасканный. Когда им задевали задверные углы иступени винтовой лестницы, внутри глухо брякало извенело. Ребята рассудили, чтотам хранились орудия «малого греха, потребного, чтобы остановить грех больший».
        Ещёбыло замечено: встречать попущеника никто изволостелей невышёл. Ветер, Лихарь идержавец Инберн просто занимались своими делами, какбудто вкрепости вовсе непоявлялся заезжень. Подавно такой, окотором уВетра сучениками вышел недавно столь удивительный разговор.
        - Всёоттого, чтоон будет нас учить заповедным искусствам, - предположил Воробыш. - Никто мараться нехочет!
        Хотён перебил:
        - Твой державец, может, инехочет, агосподин стень вовсе ничего небоится.
        Сквара просебя полагал, чтоВетер боялся греховности ещё меньше, чемЛихарь. Однако вспор неполез. Ознобиша тоже смолчал.
        - Смутность какая-то, - уже наедине сказал сирота побратиму. - Игрец вроде, потешник… Когда игрецы, веселью быть дoлжно… Аэтот - будто самому завтра насмертные сани садиться инас наодринах загодя видит!
        Сквара ответил:
        - Дома напохоронах воют сперва, какбезэтого. Апосле всёравно веселятся, чтобы избыть смерть. Мужья жён обнимают…
        - Унас тоже, - вздохнул меньшой Зяблик.
        Ондавно обрёкся честь честью исполнить посемьянам погребальный чин, нокисполнению слова пока неочень приблизился.
        Сквара задумался. Передёрнул плечами:
        - Сказалже учитель, доля упопущеника нелёгкая.
        - Ага, - фыркнул Ознобиша. - Имы, похоже, втом виноваты.
        Сквара засмеялся.
        Надругой день после заутренней выти младшим велели остаться втрапезной. Кликнули двоих добровольников - принести Галухину скрыню. Сквара сразу вскочил, емунетерпелось увидеть игровые орудия испробовать каждое. Почти одновременно сним поднялся Хотён. Петь гнездарь неочень любил, ноуступать дикомыту даже вмалости нежелал.
        Когда они доставили короб, Галуха безпредисловных речей отомкнул крышку, начал доставать гудебные снасти, называя вочередь каждую.
        - Вотварган, иначе зубанка… - вруке попущеника мелькнул гнутый пруток стонким язычком посередине. - Онудобен своей малостью, помещается даже впоясной кошель, еготрудно сломать. Вы,безсомнения, видели подобные всвоём родном дикоземье, новрядли умеете исполнить хотябы вот это…
        Оноскалился, прижал железку кзубам изагудел, двигая щеками, дёргая стальной язычок. Раздалась знакомая голосница хвалы, подкоторую они все вместе хаживали наугодия. Галуха, впрочем, прервал напев, едва обозначив.
        - Выдолжны слёгкостью играть простые песни, любимые втой части страны, гдедоведётся служить. Равно какисопровождатьвсё, чтовам напоют… Идисюда! Ты!
        Сквара дёрнулся было сместа, нопухлый палец указывал наОзнобишу. Сирота затравленно стрельнул глазами посторонам, вцепился встолешницу. Нунебыло унего нислуха, ниголоса, нитяги песнями развлекаться.
        - Аможноя? - спросил Сквара.
        Попущеник обратил нанего сумрачный взгляд:
        - Янедолжен ничего объяснять каждому увальню, но, похоже, иначе оттебя неотделаться. Когда перед едой все пели хвалу, выдвое открывали рты вхолостую. Значит, выбездари сослиными глотками, оскорбляющие согласие певчих. Только один робкий, адругой наглый. Еслиты, наглый, ещёраз вперёд позволения отлепишь язык отгортани, далее будешь слушать меня, стоя наколенях вуглу. Аты, робкий, выходи сюда ииграй.
        Наставники бывали снисходительны кнеудачам, ноотказов попробовать неспускали. Иуканатов, ивграмоте, ивлюбом ином деле. Ознобиша кое-как выбрался из-за стола, взял варган, сунул корту. Обречённо задребезжал. Ребята стали смеяться. Даже Скваре понадобилось усилие, чтобы несморщиться. Ознобиша мучительно покраснел, новаргана неотнял.
        Галуха скривился, замахал руками: довольно.
        - Янарочно выбрал среди вас самого неспособного, - сказалон. - Добрым потешником этому юнцу нестать никогда, ноион принужде должен взять вруки любой гудебный сосуд. Порадовать мирян, дабы завоевать их доверие. - Кивнул Ознобише. - Ступай наместо, дазабирай ссобой своё толстое ухо, пока наши тонкие вконец неувяли. Авы дальше внимайте, бестолочи. - Онвытащил изсундука обвислый пузырь сторчащими изнего костяными трубками. - Вотшувыра, боевая дуделка некоторых диких племён. Еёлюбят слушать насвадьбах…
        Пробовать шувыру досталось Пороше. Пузырь, ладно певший подГалухиным локтем, вырывался, ржал ивизжал, едва узнаваемо следуя голоснице. Однако наскамью Пороша вернулся победителем.
        - Тебя врядли позовут играть дляцаревичей, но, придолжном старании, сдеревенского праздника втычки непогонят, - разворачивая очередную снасть, сдержанно похвалил Галуха. - Авот двоенка, илидвуствольная цевница, если по-вашему. Умелый скоморох способен извлекать излевой дудки один голос песни, изправой - другой. Свас будет довольно, если сумеете хотябы заставить их звучать безраздора. Иди-ка сюда…
        Голос попущеника шуршал, словно берёста свалежины, угодившей подснег ещё доБеды. Галуха, кажется, былнаделён даром претворять вскуку даже самое искрящееся ивлекущее. Сквара опустил подбородок накулаки. Ночью он стоял вдозоре, теперь его мягкой тяжестью накрывала сонливость. Неспасало даже жгучее изначальное предвкушение. Сквара незаметно стал мять пальцами ушную раковину - сильно, доболи. Имобъясняли, этобыл неплохой способ отрезвить пьяницу. Может, исон как-нибудь сгонит?.. Галуха продолжал говорить, всётакже однозвучно, скупо. Иволосы унего были сделаны изтойже берёсты. Сухие, ненастоящие. Онипоплечам-то двигались, какклеем намазанные - всей волной сразу… Авот руки неврали. Сквара это заметил, потому что Ветер уже научил его видеть итолковать тонкие движения тела. Галухины руки бережно поднимали каждую снасть, ласкали, пробуждали кзвучанию, глаголали тоскливо искорбно, каконесбыточной, неворотимо погибшей любви… Сквара незаметил, какзакрылись глаза.
        Ознобиша ткнул его локтем, нозатрещина Беримёда обрушилась стремительно инещадно. Ошалело вскочив, Сквара увидел рядом спопущеником подошедшего Ветра. Галуха смотрел раздражённо изло, держа водной руке маленький гудок, вдругой - лучок отнего.
        - Этому сыну неразумия я уже подумывал дать имя, ноон снова ищет пределы моего терпения, - сказал Ветер. - Видно, даже я несумел научить его мало-мальскому уважению… Вхолодницу!
        Сквара привычно взмолился:
        - Учитель, воля твоя, аможно…
        Нонасей раз источник, похоже, былвсамом деле сердит. Скваре неудалось выпросить ссобой самой завалящей снастишки, какой-нибудь пыжатки, чтобы повозиться сней взаперти. Илидаже скучнейшей изкниг, вроде «Росписи болотным травам северных украин Андархайны», которая, наего взгляд, сама была уже наказанием…
        Ветер лишь недобро нахмурился, повторил:
        - Вхолодницу!
        Сквара свесил голову, поплёлся, горестно оглядываясь, квыходу изтрапезной. Егобратейко внимательно смотрел накотляра, вспоминал домашнюю жизнь. Мама, бывало, наказывала безобразников, иной раз бралась даже захворостину… ноуж идобавлять небыло позволено никому. Нидеду сбабкой, нидаже отцу. Вот, значит, каквёл себя учитель спопущеником. Какснаказанным. Коему Скварино неуважение явилось вроде придачи.
        АВетер докончил, неглядя наОзнобишу:
        - Ктоудымохода вертеться начнёт - обоих наошейники примкну инепосчитаюсь, чтонедоросли… Продолжай, наставник Галуха.
        - Вотснасть, именуемая уд… - догнал Сквару возле двери голос заезженца.
        Такое название взывало ксамым смешным толкованиям, новтрапезной никто непосмел даже хихикнуть. Сквара оглянулся. Попущеник держал наладонях облый короб, увенчанный длинной, круто изломанной шейкой.
        - Снасть сия весьма нелюбезна Владычице, почти втойже мере, чтогусли…
        Опёнок замешкался возле порога, надеясь услышать, какже поют эти длинные блестящие струны-сутуги… нонатолкнулся напустой взгляд Ветра - имигом закрыл дверь стой стороны. Самое обидное, всясонливость снего успела слететь, только поди теперь кому докажи.
        Заточение, пусть истрогое, вэтот раз оказалось дляСквары недолгим. Изочажной пасти ничего так иневыпало, зато ходить двором вплоть окошка холодницы небыло воспрещено. Сквара пел очень тихо, однако довольно скоро мальчишки стали смеяться, аспустя некоторое время Беримёд расслышал слова:
        Веселил честной народ,
        Былглумцом иощеулом…
        Ятеперь уже нетот -
        Стал попущеником снулым!
        Когда старший ученик спустился вподвал, Сквара сидел подстеной. Занеимением монетки гонял покостяшкам плоский маленький камешек.
        - Пошли! - сказал Беримёд.
        Дикомыт поднял голову:
        - Кудаещё?
        - Азубов немноговато ворту? - рассердился старший. - Можно ипоубавить!
        Онходил подЛихарем имногое отнего перенял.
        - Валяй, - неотрываясь отигры, кивнул дикомыт. - Поубавь.
        Камешек вертелся, плясал, вставал наребро, подскакивал, пропадал.
        Беримёд вскипел просебя, однако сразу решил, чтопрямо сейчас всёравно нерука учить наглеца. Онсказал:
        - Учитель зовёт.
        Ветер сидел вмалой трапезной, которую отвели Галухе дляотдельных занятий сучениками. Сквара низко поклонился, стал ждать выволочки. Учитель кивнул ему напопущеника. Тот, облачённый взасаленную андархскую вышиванку, стоял гневный икрасный, словно Сквара опять что-то проспал. Опёнку сделалось совестно.
        - Прости, господин…
        Галуха спросил вдруг:
        - Снулый-то почему?

«Апотому, чтосам находу спишь инас усыпляешь». Сквара опустил глаза:
        - Прости, господин…
        Галуха зашипел сквозь зубы. Настоле перед ним были разложены едвали невсе орудия, показанные наобщем уроке.
        - Выбери что-нибудь, зазорник.
        Сквара оглядел стол, неувидел ничего похожего налюбимые кугиклы ибезколебания потянулся кандархским гуслям. Онибыли широкие, опятнадцати струнах, непривычной работы… Сквара видел похожие унемого скомороха, дедушки Гудима. ИмсоСветелом очень хотелось тогда подержать гусли вруках, примериться кзвучанию струн. Аннепришлось.
        - Япредупреждал тебя, каков будет его выбор, - сказал Ветер исовздохом поднялся. - Ладно, пойду. Теперь вы столкуетесь.
        Галуха явно придерживался иного мнения, носмолчал.
        Сквара гладил пальцами тонко выдолбленную кленовую доску, тихонько пощипывал струны, пробовал подве, потри вместе. Торопился, пока снова неотняли.
        - Играл натаких прежде? - мрачно осведомился попущеник.
        - Не,господин.
        - Авзял почему?
        - Такзабавные. Унас… Господин, атут поднижней палубкой щель дышит! Позволь, зачиню? Удреводелов клей рыбий…
        Галуха выдернул унего гусли:
        - Косорукий мальчишка! Тебе козлиную шкуру напялах только тянуть, пообычаю дикарей!

«Слышалбыты, какразговаривал бубен деда Игорки. Люди сним советоваться приходили…» Сквара отвернулся, зевнул.
        Попущеник всплеснул руками:
        - Даты ещё наглей, чемя думал!
        - Господин, - сказал Сквара. - Можно, ялучше обратно вхолодницу пойду?
        - Что?..
        - Такты всёравно учить неучишь исамому попробовать недаёшь.

«Апрото, какой я негодник, мнеибезтебя каждый день учитель рассказывает…»
        Галуха пуще прежнего налился краской. Тугие кудри снова мотнулись ворохом безжизненных завитков.
        - Нуипошёл вон!
        Сквара двинулся вон, сперва гордо ибыстро, потом замедлил шаги. Мысль, чтоучителю, приказавшему им столковаться, выйдет обида, тяготила резвые ноги. Опёнок почти надумал вернуться, повиниться, когда попущеник свирепо окликнул:
        - Ану поди сюда, никчёмный!
        Сквара сбольшим облегчением подошёл. Галуха держал гусли, какдержит свою добычу ребёнок, что-то отвоевавший вдетской распре исмутно укоряемый совестью.
        - Щель, которую ты посвоему невежеству собрался заклеить, насамом деле есть изыск, устроенный ради гудебных чудес. Тыодно правильное слово сказал: дышит. Вот, если твоё ухо способно уловить разницу…
        Оннеглядя, привычным движением заставил лёгкий снаряд издать звонкое ибогатое созвучие. Быстро взялся занижнюю поличку, стал попеременно прижимать иотпускатьеё. Звук действительно задышал, делаясь то задумчивым, торадостным иоткрытым.
        - На. Инежалуйся потом, чтонедали побренькать.
        Сквара сел, поставил гусли, какнадлежало, наколени ребром… Вновь попробовал струны, привыкая ких голосам… Пальцы побежали сами собой, воззвав давнишней припесней:
        Брат забрата, встань сколен,
        Иненадо каменных стен…
        Галуха изкрасного внезапно стал белым, какподпорченный сыр.
        - Эточто?..
        Емусловно кулаком влепили поддых. Сквара поспешно заглушил струны, успев испугаться, чтосейчас его выгонят вон уже окончательно.
        - Это?.. Ну…
        - Этупесню играет боговдохновенный Кербога. Гдеты её подхватил?
        Врать Сквара так иненаловчился. Онедва неначал рассказывать, какменял напев наслова икаково пришлось торговаться сплутом-скоморохом. Удержал его взгляд попущеника, отчаянный, какой-то больной.
        - Ну… - повторил Опёнок. - Меня учитель забрал, когда мы напраздник приехали… Атам потешники играли. Вот.
        - Аещё чего ты уКербоги набрался?

«БогГрозы промолвил Богу Огня… Судьбы пишутся наскорбном листе…» Сквара потупился, пробурчал:
        - Таккогда это было. Тригода слишком. Явсего инеупомню.
        Галуха словно заново учился дышать. Видно было, чтотеперь уже его распирало любопытство. Ненасытное ипочему-то запретное. Сквара стал ждать расспросов, нопопущеник молча прошёлся несколько раз изугла вугол.
        - И… какон теперь? Кербога?
        - Седой, - недоумевая просебя, сказал Сквара. - Маковка лысая. Топоры мечет ловко. Сдедушкой Гудимом ездит, сдочкой Арелой…
        Попущеник прошёлсяещё. Лицо помалу становилось обычного цвета.
        - Говорят, тывпокаянной петь любишь.

«Впокаянной?..»
        - Ну… Люблю, господин…
        - Аизвестно тебе, чтоводних её углах сказанное возле двери звучит громко, тогда каквдругих пропадает? Идём, покажу.
        Сквара тоскливо оглянулся наразложенные гудебные снасти:
        - Ядумал, тынавсём учить будешь…
        Маленький итолстый Галуха вдруг приосанился, даже повёл рукой, точно лицедей, вышедший наподвысь представлять величественного древнего царя.
        - Тебе это ненужно. Тылюбое орудие согласишь, если неспервой попытки, таксовторой. Ятебя начаткам звукословия стану учить.
        Сквара неудержался, вздохнул. Нупочему учитель считал первым долгом воина преодоление скуки?..
        - Иневздыхаймне! - строго воздел палец попущеник. - Многие игрецы обходятся чуяньем, однако их постижению отмерен предел. Тыведь несобираешься весь век дудеть ибренчать, неведая смысла? Ятебе объясню, какрождаются звуковые дрожанья икакие законы управляют их переносом… Хочешь знать, какустроить, чтобы шёпот был услышан засотню шагов итолько тем человеком, которому предназначен? Хочешь знать, какдвоим переговариваться вбольшом зале, стоя уразных стен инебоясь быть подслушанными? Замной!
        Полных две седмицы Сквара надоедал древоделам ичуть неперевёл уних времесленной весь клей, свивая изберёсты длинные трубы. Этитрубы они спопущеником таскали потом повсей крепости. Бывало итак, чтоГалуха поднимался вТорговую башню, аСквара лез поНаклонной, забираясь даже выше тумана. Состороны было похоже, чтозанимались они чем-то необыкновенно весёлым, ноВетер приглядывал заобоими срастущим неодобрением.
        - Всё, - сказал он однажды. - Ты,ученик, поди забыл уже, какбегать налыжах ипрятаться отпогони. Завтра я вас влесной притон поведу. Атебе, Галуха, своей дорогой ехать пора.
        Сквара так исник, ноответ мог быть только один:
        - Учитель, воля твоя…
        Ветер заглянул впогасшие глаза парня, далподзатыльник. Несильный, почти ласковый.
        - Кое-чего ты ещё невсилах понять, поэтому доверься моему разумению. Явижу, каквлечёт тебя гудебное дело. Ноесли так дальше пойдёт, тыстанешь влучшем случае такимже горемыкой… попущеником снулым… аохудшем я иговорить нежелаю.
        Вечером Сквара долго искал Галуху, торопясь потолковать сним напоследок, нозаезжего наставника нигде небыло видно. Сообразив, чтотолком проститься им уже недадут, Сквара грустно потащился вопочивальный покой.
        Тамстоял такой хохот, чтобыло слышно сквозь дверь. Сквара влез пододеяло, недовольно спросил:
        - Чему радуемся?
        - Лыкаш говорит, - начал рассказывать Ознобиша, - наповарне чёрная девка подслушала…
        Пересуды слуг бывали вправду забавными. Ктомуже учеников всячески поощряли извлекать изних толк. Малоли что сболтнут лихие уста, тайному воину Мораны всё впрок, всёможет сгодиться. Однако сегодня Сквара мог лишь корить себя зато, какпостыдно мало успел узнать отГалухи. Онперебил:
        - Попущеник уезжает.
        - Безтебя знаем! - отозвался Хотён. Изгнанный когда-то ксамой двери, онзаново отбил себе место посередине. - Тому ирадуемся, ато отего сутужин пальцы болят!
        Сквара огрызнулся:
        - Утебя отложки только неболят.
        - Нуещё кое отчего… - пискнул Ознобиша.
        Хотён зло приподнялся:
        - Тыочём, недоносок?
        - Вносу любишь колупать, - самым невинным голосом проговорил Ознобиша. - Аты что подумал?
        Вокруг снова захохотали.
        Когда сарынь угомонилась, младший братейко уже наухо передал Скваре Лыкашкину повесть. Оказывается, чёрная девка Надейка нечаянно застигла Галуху, спускавшегося вподвалы. Приэтом заезженец так озирался, чтоприспешница даже задумалась, неищетли тот кривого подступа кИнберновым драгоценным припасам. Поесть Галуха любил, этовсе видели. Однако попущеник свернул всторону, гдепрежде помещались темницы.
        Сквара нахмурился втемноте:
        - Этотуда, чтоли, гдемы двери меняли?
        - Туда, туда. Тыдальше послушай!
        Адальше было неочень понятно. Достигнув подземной невольки, Галуха поставил светильник и… стащил сголовы нетолько шапку, ноиподдельные кудри, обнажив плешь счахлыми завитками покругу. Вышло так смешно, чтодевка еле успела зажать себе рот. Атолстяк ещё бухнулся наколени - идавай стукать лбом вкаменный пол, повторяя: «Прости, Гедах! Прости, Кинвриг…»
        - Кто?.. - спросил Сквара.
        Ознобиша злорадно пояснил:
        - Беримёд сказал, этоученики, которых Галуха допрежь нас уморил. Может, зато, чтопривсех снего чужие волосы норовили стянуть!
        Онхотел развеселить друга, ноСквара смеяться так инестал.
        Вилы
        Некогда здесь была живая деревня. Стоял большой общинный дом, гдесобирались красные девки длярукоделья идосветных бесед. Кругом возводили малые избы чьи-то женатые сыновья. Ладили хозяйственные ухожи, безкоторых дом - недом, анаровном месте волдырь: клети длядобра иприпасов, хлевы, амбары, погреба, пчельни…
        Потом пристигла Беда. Деревне уречки, впадавшей вморской залив, неповезло. Море отступило, речка пересохла, залив стал мелководным озером, потом замёрз. Лопнувшая твердь растворилась бездонными пропастями вроде той, куда жители Чёрной Пятери сбрасывали поганое. Авот горячих ключей, чтобы жить кругом них зверю ичеловеку, земля произвести нерасщедрилась. Россыпь небольших зеленцов зародилась верстах вдвадцати, там, гдераньше плескались солёные хляби. Туда-то люди перетащили сперва избы, потом ипочти всё остальное. Вместо большой деревни сделались розные хутора, атак какстроились поначалу насваях, тёплые зеленцы стали звать неострожками, каквдругих местах, азатонами. Непогодьев затон, Неустроев затон…
        Настаром месте волей-неволей бросили погреба, потому что изземли их невынешь. Даихранить припасы вбочках, спущенных подлёд, оказалось удобней. Иещё покинули общинный дом, поскольку явился Ветер ипопросил оставитьего. Теперь источник время отвремени приводил сюда младших учеников, которым начинал доверять. Прежние насельники несмели безнужды показываться насобственном городище. Онопринадлежало мораничам, ите, посмеиваясь надробкими хуторянами, дали своему владению новое имя: лесной притон.
        Мелкая шушель живо натаскала дров, взялась отогревать промороженный дом. Ребята постарше осматривались вокруг, сознанием дела прикидывали, гдерасставить дозорных. Ветер потом, конечно, истолкует ошибки, заставив удивляться, какони столько всего незаметили инеучли, нокогда-нибудь они действительно начнут всё решать сами, безподсказок учителя. Мальчишки словно заглядывали вбудущее, когда следующий сбор новых ложек станет смотреть наних точно также, какони сами нынче - намежеумков истарших. Великий почёт, который неживёт безхлопот!
        Бухарка обнаружил пещерку вснегу, оказавшуюся входом подстарый, ноещё прочный навес. Парень торопливо раскидал снег. Вглубине виднелась низкая дверь, какие обычно устраивают впогребницах. Решив проверить, ненайдётсяли внутри чего занятного, аесли повезёт, тоисъедомого, Бухарка кликнул Хотёна. Вдвоём уних какраз достало сил отвалить тяжёлую крышку.
        - Скварка!.. - весело закричали они почти сразу. - Скварка, идисюда!
        Опёнок подошёл, но, понятно, неодин. Сбежалась вся шайка, любопытная, вечно голодная.
        Погреб был выстроен прежними хозяевами насовесть. Венцы брёвен уходили напорядочную глубину. Настоящий поруб, сухой ипросторный. Вбылые времена здесь всё лето небось держался ледок. Теперь подземелье, кажется, улавливало далёкое тепло недр: иней внутри виднелся только подкрышкой.
        - Ну,погреб. Порожний, - принюхался Сквара. - Ичто?
        - Нуты башка осетровая!.. - хохоча, заорал Пороша. - Этож холодница! Нарочно длятебя приготовлена!
        Между прочим, лестницы впорубе небыло. Только висела настене погребницы верёвочная связь сдеревянными грядками. Можно принужде слезть начистое песчаное дно, можно вылезти. Или, наоборот, спустить кого иоставить горевать втемноте.
        Сквара заглянул вниз. Пожал плечами.
        - Заосетровой башкой, - сказалон, - ябы туда хоть сейчас. Даже безхлеба.
        Мальчишки загалдели, обсуждая самое вкусное: ктозакакое яство готов былбы вэтой ямине высидеть ночь. Один вспомнил пирог сзайчатиной, другой - прощальный кисель, поставленный матерью изпоследней горсти овса, третий - лакомую кусню: крошёную лепёшку, залитую насковороде утиными яйцами…
        Из-за спины Сквары осторожно высунулся Ознобиша. Заглянул внепроглядную дыру исразу отпрянул, ничего несказав. Вэто подземелье он полезбы, только отверной смерти спасаясь. Атак - низакакие калачи. Может, тамвправду когда-то хранили редьку, капусту икадушки сквашеной репой, нотеперь снизу отчётливо тянуло могилой. Икакдругие нечувствовали?..
        Острожок урыжего Недобоя был невеликий, нокрепкий. Надёжный кипун грел его ипоил, наполнял рыбные иптичьи пруды, холил оттепельные поляны, гдепаслись козы да оботуры. Семья уНедобоя тоже была правильная. Родители, жёнка, двасына, обаволосом точь-в-точь отец. Невсякий после Беды мог похвастать двумя выжившими сыновьями. Старшего, Лиску, Недобой впрошлую осень женил. Сперва хотел взять занего приспешную девку изкрепости, Надейку. Позже передумал, ноневесту всёравно сговорил правильную: тихую, работящую. Скоро появятся внуки, тоже наверняка рыжие. Всёкакулюдей!
        Младшему сыну Недобоя было четырнадцать лет. Детское назвище он давно перерос, авзрослое заслужит хорошо если через годик-другой. Покамест парня звали Лутошкой: кости есть, значит, мясо как-нибудь нарастёт.
        Вблизи Недобоева острожка тянулась дорога, покоторой ездили туда иобратно мораничи, населившие Чёрную Пятерь. Этой дорогой наЛутошкиной памяти дважды проходили поезда котляров, собиравших долю крови Левобережья. Тоесть первый поезд ему запомнился смутно. Самтогда ещё толком оттитьки неоторвался. Тотдень породил лишь неясную тревогу да ощущение мурашек покоже. Нето страх, нето зависть. Возле своего гнезда мораничи новых ложек небрали, коблегчению иодновременно большой досаде Лутошки.
        Второй поезд он выбежал встречать загодя ивиделвсё. Напуганных подростков игордых котляров, уженепомнивших, какнесколько лет назад сами здесьже топтались. Видел страшную казнь отступника ипосле этого три ночи неспал. Стоило закрыть глаза - мерещился самострел вруках трясущегося мальчонки. Потом жуть как-то заволоклась, отсягнула, зато сновой силой приступила досада. Усамого Лутошки жизнь впереди намечалась что ниесть правильная. Скоро Лиска наживёт деток, вздумает отделиться, какположено старшему. Самвыстроит избу, самбудет вней жить. АЛутошке, меньшому, недоведётся даже место облюбовывать длянового дома. Ему - сидеть накорню, ему - гоить родительский двор. Вкотором батюшка сматушкой ещё много лет ниединого гвоздя безвеликого спросу вбить недадут…
        Такжили деды. Так, постаринам, надлежало блюсти себя ивнукам справнуками.
        Лутошка орудовал вилами, сбрасывая взелёный пруд загаженный мох изсобачника.
        Почему верная жизнь вотчем доме была вроде каши изводорослей, которую скупая хозяйка даже солью несдобрит? Аневерная, какумораничей, забывших семью ихозяйство, глядела праздничным столом, накрытым дляпира?.. Укого совета спросить? Уотца?
        Такотец известно что скажет. Ещёпоуху съездит. Чтобы вовсе думать забыл, которая тропка вЧёрную Пятерь лесом ведёт.
        Сорное крушьё быстро намокало, расползалось вводе. Пруд был зелёным только поназванию. Водоросли внём жили всякие разные. Красная першилка, чтобы сушить её иразмалывать вместо перца. Водяной горох - длинные бурые стручки, жареными напоминавшие мясо. Ивилoчки рыже-лиловых листьев, сходных сдубовыми: озёрная капуста, волокнистая иневкусная, носытная, особенно если сквасить. Лутошка воткнул вилы вземлю, задрал голову, долго смотрел, каксмешивается стуманом хвост тёплого пара, поднимающегося спруда. Всерых завитках возникали ирасплывались чужие холмы, незнакомые лица, стены ибашни… Всёто грозное, манящее, чему вЛутошкиной жизни ну никак небыло места.
        Онвздохнул, повернулся, потащил порожние саночки обратно всобачник.
        Сквозь дощатую стену слышна была обычная пёсья возня. Тоненько кряхтели щенята, ихмамка лакала изкорыта, ссорилась сдругой сукой, глухо порыкивал наобеих вожак… Впривычный строй звуков вплетались женские всхлипы. Лутошка придержал шаг. Маганка, невестка. Ещёнестужилосьей, несдружилось. Вотиубегает поплакать то крыбному озерку, товсобачник… Лутошка напустил насебя важный вид ивошёл.
        Будь он постарше, егопредостереглибы Маганкины охи иахи, совсем неимевшие отношения кгорючим слезам. Нонепредостерегли.
        Онувидел свою невестку жарко разметавшейся накуче свежего мха. Взгляд ошалевшего парня так иприкипел кмолочно-белым ногам взнакомых подвёртках. Налевой ещё держался верёвочный лапоть-шептунок, правый слетел, потерявшись вомху. Ноги вскидывались, сплетались наспине здоровенного белобрысого мужика… который был вовсе неЛиской.
        Задранный подол… кика, сбитая сголовы… Лутошка сперва шарахнулся прочь. Потом занёс вилы исмаху всадил все четыре рожна вбелый, поджарый, прилежно трудившийся Лихарев зад.
        Моранич рванулся молча итак, чтоупаренька древко выскочило изладони. Лутошка отлетел, распластался возле дальней стены. Удар железного кулака едва несломал челюсть. Маганка, пискнув, водном лапте бросилась запорог. Лутошка приподнялся иувидел, чтодовзрослого имени недоживёт. Лихарь стоял против света, всвалившихся штанах, новсё равно огромный истрашный. Поногам обильными ручейками брызгала кровь. Вотзамахнулся…
        Вилы свистнули вполёте, пробили доски ввершке отрыжей растрёпанной головы. Непотому, чтостень пожалел мальца илирука дрогнула. Онпросто швырнул вилы подальше, недосуг было следить, куда улетят. Избоевой жилы скаждым толчком сердца рвалась кровь, онискал, какбы её запереть, авилы, оставшиеся вруке, мешалиему.
        Стень был опытным лекарем. Плох тот воин Владычицы, ктоумеет лишь наносить раны, аповивать негоразд. Лихарь неоплошал инасебе.
        Онзнал, гдекроются втеле боевые ичернокровные жилы, знал, гдеони ветвятся, дробясь наболее мелкие. Пришлось мучительно исильно давить пальцами прямо впаху, оскорбляя только что наливавшееся ликующей жизнью гоило. Отболи темнело вглазах, ноЛихарь давно привык терпеть боль.
        Псыпонимали беду, случившуюся улюдей. Онирвали привязи, бросались, бешено лаяли.
        Лутошка начетвереньках полз квыходу. Прокушенный язык распухал, вголове гудела зимняя буря. Онтолько понимал, чтотеперь небудет совсем ничего. Даже простой правильной жизни, казавшейся ему кашей безсоли. Дорого он далбы сейчас, чтобы всё стало какпрежде. Стень сдвинулся сместа, хромая, рыча, загребая мох. Лутошка снова понял, чтожить осталось мгновение, ноЛихарь прошёл мимо, едвали заметив.
        Оннасвоих ногах покинул собачник, влез сапогами встремена лыж, побежал вкрепость.
        Знакомая тропка качалась идыбилась перед глазами. Нужно было немалое мужество, чтобы так-то бежать… Срамно растаращив колени, спустив штаны, тяжёлые отбагровых сосулек, аправая рука неможет отделиться отпаха, ловит ускользающий червячок боевой жилы…
        Наполдороге Лихарь трудно задышал, остановился, емувзгадило, онсогнулся вприступе рвоты, ужесознавая, какую сотворил глупость. Раны были гораздо опаснее, чемпомстилось вгорячке. Следовало послать мальчишку завзрослыми да сразу свивать жгут изсобачьего поводка. Иникуда неидти самому, агнать тогоже мальчишку вкрепость запомощью…
        Поняв это, Лихарь упал. Надним, сбросив снег, освобождённо взмахнула лапами ёлка.
        Вставать небыло уже нисил, нижелания. Какое-то время Лихарь просто лежал, примечая, какнакраю зрения густеют исливаются тени, аподсерединой тела понемногу рушится снег. Тепло стало неотличимо отхолода. Потом он всёже представил, какего здесь найдут. Заблёванного ибезштанов. Смириться было дотого невозможно, чтоЛихарь зашевелился. Снова придавил впаху заметно ослабевшего червяка. Стал подниматься…
        Раскат
        Всиних редеющих сумерках мальчишки стояли уснежной, обросшей ледяными корками стены бывшего общинного дома. Держали вруках длинные беговые лыжи. Заночь погода успела перемениться. Пока шли впритон, меховые личины ощущались лысыми инеспособными обогреть. Сегодня они душили. Оттепельный воздух казался почти тёплым, нопоприказу источника все лица были покрыты. Пора привыкать, объяснил Ветер. Малоли чего может потребовать орудье воимя Владычицы. Сумей-ка вернуться вплящий мороз босиком, алетом - шубы непотеряв! Каждый нёс лук, тулсострелами, ножикопьё, авзаплечной укладке - толстое одеяло, верёвки, лопату, пилу, топор, едунадва дня… Поотдельности чепуха, новкупе тяжесть приличная.
        - Седмицу назад Лихарь здесь межеумков гонял, - сказал Ветер. - Лыжн?ца зрячая, незаблудитесь. Нагорке заоврагом я буду вас ждать.
        Ребята начали разговаривать, нетерпеливо переминаться, онвскинул руку:
        - Троим самым проворным будет награда!
        Тутже вновь воцарилась тишина, источник прошёлся туда-сюда, неторопясь утолять любопытство мальчишек, потом сусмешкой проговорил:
        - Скоро нас посетит моя сестра послужению. Еёсопроводят ученицы… Таквот, троим извас, кого я увижу самыми первыми, будет позволено прислуживать гостьям. Пошли!
        Мальчишки ринулись так, словно их непочужим зимникам затри овиди наперегонки послали, авближний амбар принести копчёного гуся. Потом, конечно, всёустроится каквсегда. Сарынь собьётся вотряд, мелюзгу поставят всередину ибудут меняться, поочереди торя путь. Нопокамест молодые тела ввосторге требовали быстрого бега, ребята галдели инеслись коколице кто вочто горазд.
        Правда, восторг длился недолго. Мороз успел уйти нетолько извоздуха. Лыжница всамом деле была отлично видна, нотучи, приплывшие издальних далей, ужепревратили крепкий снеговой панцирь вовлажную ирыхлую мякоть. Весёлая гонка незадалась почти сразу. Какое веселье, если двинешь ногу - ивместо длинного летучего шага лыжа проваливается надве пяди вниз… да ещё прячется подроссыпями льдистого бисера. Поди-ткось подними длянового переступа!
        Сквара живо соскучился полапкам, оставленным впритоне. Потом стал думать, чего насамом деле ждал отних Ветер. Чтобы явили послушание - икаково пришлось, таково бежали? Аможет, следовало явить сообразительность, вернуться заснегоступами, пока ещё недалеко отошли? Илидругой раз, когда велят взять длинные лыжи, надо будет лапки приторочить накузов?..
        Пока ясно было одно: когда они разыщут мостик через овраг иеле живые вползут нанужную горку, учитель посмеётся. Вам, скажетон, ненадевок глаза лупить, ауИнберна лишку каши выслуживать…
        Хотён отступил всторону, Скваре пришёл черёд идти первым. Оноглянулся. Мальчишки побольшинству избавились отудушливых харь. Сквара всё-таки решил потерпетьещё, хотя начавшие пробиваться усы противно цеплялись замокрый отдыхания мех. Сзади топтался Ознобиша. Онличину тоже неснимал, крепился.
        - Тропи давай, - буркнул Хотён, сваливаясь назад. Добавил: - Наглядыш!
        - Отнаглядыша слышали, - сказал Сквара.
        Хотёна снекоторых пор начал привечать Лихарь. Скваре это было всёравно, потому что стеня он нелюбил, ноХотён очень гордился.
        Сквара взялся ломать ираскидывать липкий снег, ачтобы поменьше скучать, начал думать одевках. Перед глазами возник девичий танок ввесеннем лесу. Рукодельницы икрасавицы немного старше их сбратом плыли вереницей, всеважные инеприступные, враспахнутых шубах, чтобы видны были браные прошвы добрых понёв, узорчатые шушпаны ибисерные махры поясов, ждущих свадебного узла… Ещёбыла соседская девочка Ишутка, которую они соСветелом взялись было дразнить, ноневынесли её слёз, сами принялись утешать, повели ксебе визбу, упросили бабушку показать кукол…
        - Девки, ониподарочки любят, - сознанием дела рассуждал сзади Пороша. - Бусы нашею, серьгу вушко. Инекостяную какую, асеребряную, даскамушком чтоб!
        Иные ребята уже полюбили опытные взрослые разговоры. Сквара кним жадно прислушивался, носам невстревал.
        - Гдебы тот камушек взять, - отдуваясь, посетовал Воробыш.
        - Тыибезкамушка хорош будешь, - неожиданно великодушно отозвался Пороша. - Девки небось закарман пряников сладко целоваться готовы.
        - Авсего вернее - песни им петь! - подал голос самый младший, непомнивший солнца.
        Онеле поспевал налыжне. Зато звалиего, будто внасмешку, Шагалой.
        Ребята повзрослее захохотали:
        - Станешь петь, какГалуха, увсех рты перекосит!
        - Тебе почём знать?
        Сквара навострил уши. Маленький Шагала вытер нос, важно ответил:
        - Унас витязи останавливались, сними весёлый гусляр был, Крыло. Вотбы кто гудьбе нас учил! Мамки руки вымахали, девок поровши. Всепонём сохли!
        - Потишебы прогусли… - предупредил кто-то, ноосторожного перебили:
        - Аты сам слышал, какиграл-пел?
        - Мненачто, яж недевка, - опасаясь насмешек, буркнул Шагала. Затем передумал, сказал: - Ну,слышал… Ноги сразу плясать пошли, вокак!
        Сквара стал думать, получитсяли спеть песню гостьям, которых ждал Ветер. Втом, чтовыбежит кучителю первым, оннеособенно сомневался.
        - Безгудьбы обойдёмся, - веско заявил Хотён. - Которые деревни Владычице виноваты, мыхоть бабу, хоть девку самую румяную выбирай. Мы - мораничи! Нам - воля!
        - Эй,дикомыт! - окликнул весёлый Бухарка. - Аты сдевками уже миловался когда?
        Мимо плыли древесные стволы, окованные серебром. Врать, будто тискал белые плечи, ловил устами уста, было совестно. Правду открывать - почему-то стыдно. Словно должна была эта правда сделать его чем-то хуже Бухарки. Сквара молча повернулся, впрорезь меховой рожи надменно оглядел гнездаря, благо рост позволял.
        - Анас, - похвастал Пороша, - господин стень обещал ссобой взять, когда вдеревню пойдёт. Слышишь? Тебя небось Ветер ссобой ниразу незвал!
        Сквара всмущении уставился наноски своих лыж. Он,оказывается, понятия неимел, куда ходил Ветер, ккому изачем. Алихаревичи просвоего наставника всё знали.
        Ознобиша, бежавший следом, оглянулся:
        - Чего дляобещал-то? Возле двери стеречь?..
        Мальчишки стали смеяться.
        Сквара тоже развеселился, прибавил ходу. Слова прыгали икрутились наязыке, сплетались вузоры красного склада.
        Плетёмся шаг зашаг поутру рано:
        Сквозь буреломы гонит нас Морана…
        Ончуть невыпустил это вслух, вовсё горло. Просто оттого, чторадостно было дышать оттепельной сыростью, бежать полыжнице. Оттого, что, послухам, где-то ещё плескалось Киян-море, нежелавшее уступать вселенской зиме. Напев родился сам собой, явившись удалым изадорным: если неподдраку, топодпляску уж точно. Хоть сейчас хватайся залюбую Галухину снасть.
        Торчат, каккопья, сучья изтумана.
        Летишь сгорушки вниз - атам Морана…
        - Сквара, - пропыхтел заспиной Ознобиша.
        - Ну?
        - Тычто, приплясываешь?..
        Всёже пение влесу, даже мысленное, неуслышанным неосталось. Лыжня понемногу забирала влево, итам, впереди, вдруг подал голос ворон-тоскунья.
        Слегка насторожившиеся ребята обогнули густой частый ельник, заваленный снегом так, чтодерева отдерева понять было нельзя. Хотён идругие, снявшие меховые хари, снова их натянули. Сквара приготовил самострел. Волки вздешнем лесу были неочень знакомые, поди пойми, чего отних ждать. Тоскунья, правда, вещал скорее олюдях, ноэтот ворон сам был чужим…
        Вдесятке шагов отлыжни стояло трое мужчин. Неустрой ссыновьями облюбовали валежное дерево, собирались пилить снего сучья. Вот, стало быть, оком подавала весть глазастая птица.
        Привиде молодых мораничей мужики повалились наколени, неуклюжие нанепредназначенных дляэтого лапках. Разом сдёрнули ушанки, ткнулись вснег головами.
        Неистребимая домашняя привычка толкала Сквару поклониться вответ. Младший сын старика ему самому годился вотцы. Однако здороваться, видя перед собой затылки исогнутые спины, было как-то неправильно. Сквара напустил насебя гордый вид, поскольку первый долг был всёже учителю, отправившему их состязаться. Пробежал мимо, особенно машисто вымётывая вперёд лыжи.
        Лыжи были далеко неотцовой работы, хотя несли вперёд тоже неплохо.
        - Пусти тропить, - сказал Ознобиша.
        Сквара свалился назад. Встреча сдеревенскими заставила его вспомнить рассуждения Ветра иустыдиться задиристой песни, которая унего начала было складываться. Ондаже честно попробовал сочинить что-нибудь гордое, выспреннее оПравосудной Владычице, отом, какой страх наводят Её верные сыновья, идущие широким плечом… Ничего нерождалось. Наводить-то наводят, сказал он себе, только накого?.. Аеслибы вот так испуганно гнуться пришлось нестарику Неустрою ссыновьями, аЖогу Пеньку?.. Деду Игорке сИшуткой?.. Дяде Шабарше, бабушке Коренихе?..

«Обойдёт тебя Ветер, аты инепоймёшь…»
        Что-то мало получалось чести игордости. Наверно, из-за этого высокие слова никак неприходили наум, зато упорно лезло всякое неподобие:
        Набрякли тучи влагой океана.
        Задрав подол, бежит отних Морана…
        Ознобиша быстро стомился, отступил слыжницы. Ребята совестно менялись, ноподолгу вголовах никто незадерживался. Довольно скоро Сквара вновь оказался первым исразу подумал, насколько осторожно следовало обращаться спесенным словом. Вотвыплелась унего строка протуман сторчащими изнего сучьями… Ипожалуйста - лыжные следы впереди ныряли встелющуюся пелену. Ничего такого, вчём вправду моглабы затаиться опасность, нопуть сразу стал немного таинственным, тревожным. Привычные стволы, облачённые бугристой корой, потянулись вереницами невидимок впепельно-серых плащах. «Тайный воин Владычицы должен уметь растворяться всумерках, словно завиток дыма, - говорил Ветер. - Апотом возникать наровном месте, гдемгновением раньше никого небыло. Попробуй-ка ещё раз. Данезабывай следить, каково дышишь…»
        Войдя втуман, Сквара быстро понял, чтолыжный след завёл их настарую дорогу.
        Древние цари Андархайны любили оставлять осебе память проложенными дорогами. Когда-то здесь катились телеги торговцев изЦарского Волока вШегардай. Итяжко шагали походом снаряжённые рати, тесамые, чтотщились преклонить Коновой Вен. Вовремя Беды здешнюю землю коробило, вспучивало, рвало. Из-за этого лес насклонах шеломяней смотрел вершинами невверх, акуда-то внаклон. Тяжкие снегопады сперва согнули деревья, потом стали ломать, наконец оставили сплошную лежину. Старый шегардайский тракт, против всякого ожидания, незавалило безвести, нопокорёжило знатно. Даиездить изгорода вЦарский Волок, ставший Чёрной Пятерью, стало особо некому.
        Надороге оказалось приметно морозней, чемузалива. Лыжи сразу заскользили легче. Этобыло хорошо, потому что ребята начали уставать. Нето чтобы совсем изнемогли, просто Хотён постепенно замолчал одевках, аЛыкаш прекратил вгонять их вслюну россказнями олакомствах, которыми Инберн станет потчевать чужую источницу.
        Сквара снова бежал первым, исязыка просилось наволю сущее непотребство.
        Аесли вдруг изтучи громбы грянул,
        Мынасовсем забылибы Морану…
        Вотпримерно затакое распоясывали жрецов, отрешая их отслужения. Аслишком весёлым скоморохам, говорят, резали языки. Ознобише ещё можно будет украдкой спеть, чтобы посмеялся, ноостальным…
        Сквара чуть незазевался. Дорога, постепенно кренившаяся вместе состатками леса, вдруг резко вильнула влево ивниз. Чтовпереди - мешал увидеть туман.
        Лыжница вроде уверенно ныряла вразмытое молоко. Сквара остановился, предупреждённый чутьём опытного лесомыки. Новые ложки сгрудились унего заспиной.
        - Чтотам? - спросил Пороша. Вытянул шею, попытался заглянуть вперёд, невылезая нацелик. - Струсил, дикомыт?
        Оттябель неподождал ответа, емуглавное было обозвать Сквару трусом. Потом он решил спихнуть Опёнка слыжни. Оступился, самсел вснег.
        - Ненравится мне этот спуск, - сказал Сквара.
        - След есть, значит, межеумки прошли, - сказал Ознобиша. - Инам необходить стать.
        Сквара пожал плечами:
        - Онитут каждый пень знают, амы первый раз. Вотчто… Яспущусь, покричу, атам поодному, добро?
        Отправляя их влес, Ветер неуказал старшего. Ктотропит, тот, стало быть, ватажок. Ребята отозвались вразнобой, радуясь передышке. Сквара оттолкнулся кайком, заскользил подуклон. Сперва медленно, потом всё быстрее.
        Спуск оказался таков, чтоиз-за него одного добрым людям нестоило выезжать наэту дорогу. Когда-то здесь был просто крутой поворот. Дорога огибала скалу, торчавшую возле края болота. Корчи земли превратили ровное место вкосогорину. Давместо того, чтобы милосердно приподнять внешний край поворота, ещёего ипонурили. Всякий, ктонезнаючи выкатывал сюда чуть быстрее потребного, могоказаться вловушке. Ковсему прочему здесь держался бодрый морозец, лыжный след почти непродавливался подногами. Сквара почувствовал себя беспомощным обмылком набанном полу. Ончто было сил чертил посохом, ноего всёравно вынесло насамую кромку, перед глазами зинул обрыв, онувидел, куда придётся лететь, если он неудержится. Внизу была смерть. Изтумана щерились обломанные клыки пней, усеявших кручу. Впору было шлёпнуться врастяжку, чтобы хоть так прервать гибельное скольжение, носпесь лыжника возобладала. «Гдеваши раки зимуют, мывесь год живём!» Надсаженные мышцы взывали иголосили, правой лыжей Сквара обрушил крайний пласт снега, новсё-таки удержался. Вывернул набезопасное место, остановился.
        - Чтотам, дикомыт? - донеслось сверху.
        - Погоди!.. - вовесь голос заорал Сквара.
        Сбросил юксы, воткнул лыжи вснег, оскальзываясь, побежал назад, ксамому опасному месту. Какоказалось - весьма вовремя. Вслоистой пелене наметилось движение. Сквара навскидку ждал Подстёгиного сироту, ноизтумана сгиканьем вылетел Пороша. Емутоже гордыни было незанимать. Увидев, куда мчат его лыжи, онзамолчал исел накаёк верхом, какСквара прежде него. Наверняка успел трижды проклясть себя зато, чтолихости ради споро отталкивался наверху. Теперь он съезжал боком иничего немог сделать. Вильнув посохом, гнездарь упал врастяжку… даже это непомогло. Скольжение продолжалось.
        Сквара прыжком одолел последние два шага, сцапал мелькнувший украя посох Пороши. Тотнаконец остановился. Еголыжи наполовину зависли надкорявыми зубами впасти обрыва. Парень медленно закрыл беззвучно распахнутый рот, глаза снова стали живыми.
        - Только попробуй посмеяться, - предупредил он Сквару.
        Язык слегка заплетался.
        Скваре препираться было некогда. Нараскат, присев уточкой итихо подвывая отужаса, съезжал сгоры Ознобиша. Ловили его уже вдвоём.
        Грозили нам нешуточные раны
        Вкрутых перинах бабушки Мораны…
        Хотён, предупреждённый воплями снизу, медленно спустился сам. Лыкасика иостальных перехватили уже слёгкостью, сообща.
        Нозасвоих мы встали всей таранью
        Иникого неотдали Моране…
        Сквара поставил наноги почти неиспугавшегося Шагалу. Поискал взглядом воткнутые вснег лыжи.
        Лыжнебыло, только разваленные дыры всугробе. Кто-то нечаянно сшибих, выбираясь сраската. Иубежал, несознавшись.
        - Илинарочно сбросил, - сказал Ознобиша.
        Сквара только теперь сдвинул назатылок личину. Онпронеё успел совсем позабыть.
        - Дакому занадобилось?
        Ознобиша пожал плечами:
        - Кто-то очень хочет девок увидеть…
        Сквара досадливо заворчал, полез выручать пропажу. Онпредпочёлбы увидеть недевок, апопущеника Галуху, дагде там. Ужеуехал небось, акуда? Учителябы спросить, такнескажет…
        Утого, ктоскинул лыжи вобрыв, умысла могло инебыть. Взял инаподдал просто так, издурной мальчишеской лихости. Легче отэтого нестановилось. Безлыж отсюда выбираться впритон - сплошной срам имученье. Ознобиша стоял укромки, опирался накаёк. Другие погнали дальше.
        - Нежди, - сказал Сквара. - Япотом один быстрей подоспею.
        Ознобиша ответил:
        - Нувот сам тогда иотбежишь отменя. Ая оттебя нипочём.
        Сквара понял, чтовпобедителях сегодня ему неходить. Мысленно утешил себя: даиладно. Поважней дел насвете полно. Идевки, чтобы смотреть наних, непоследние.
        Лыжи скатились довольно далеко вниз, застряли подбольшим выворотнем. Пришлось ползти заними наживоте покрепкому искользкому насту. Ужепродевая вотверстия наносках верёвочный поводок, Сквара заметил наотломке станового корня примёрзший лоскут серой сермяги. Онприсмотрелся. Деревянный зуб выдрал клок изкороткополого обиванца. Точно такого, вкаком ходил полесу ион сам, идругие ученики. Кто-то расшибся здесь. Может, даже совсем насмерть. Нетерпеливый был, какПороша. Илинесильный, какОзнобиша. Сквара вылез обратно, цепляясь заотщепы исучья, похожие накалечные беспалые руки. Встав надороге, ужебезособой спешки нацепил юксы - иони сОзнобишей побежали догонять остальных.
        Атучи знай плывут виные страны,
        Гденебогато верных уМораны…
        - Сквара…
        - Ну?
        - Тычто, снова приплясываешь?..
        Покажетсяли вешняя поранам,
        Когда совсем развеется Морана…
        Песня распирала грудь, рвалась, какптица изклетки. Ералашная, вобщем-то, песня. Глупая. Иопасная, если попадёт невте уши. «Тебе, парень, народу написано глумцом быть, - говорил весёлый скоморох, дядя Кербога. - Апоехали снами?» «Нетлюдей вредней скоморохов, - говорил Ветер. - Тебя мать когда полотенцем охаживала, тывответ смеялся изубоскалил?»
        Знатьбы, кого слушать.
        Пригвождённая ктыну рука Жога Пенька.
        Подложные волосы Галухи, молившего опрощении.
        Спетьбы Кербоге сГудимом… послушать, чтоскажут. «БогГрозы промолвил Богу Огня…»
        Смелее, брат! Начестном поле брани
        Дадим отпор завистливой Моране!
        Отсюда было уже нетак далеко догорушки замостиком, гдеобещал ждать их учитель. Закраем леса начался открытый бедовник. Дорога взбежала наотлогое шеломя, стал виден овраг.
        Насамом деле это была трещина изтех, которые называли бездонными, поскольку снег илёд всё никак немогли их заполнить. Люди паслись узких разломов, прикрытых намёрзшими корками, ненадёжными подногой. Этот овраг был, наоборот, изсамых широких идлинных. Онтянулся навёрсты, здесь было одно изочень немногих мест, гдеудалось бросить переход. Ито - неправский мост, атак, больше название: дватолстых бревна спорядочной щелью посередине. Увхода напереправу боязливо мялись младшие. Ребята постарше уже одолели овраг, оничто-то рассматривали нагорушке. Сквара нахмурился. Ветра небыло видно.
        - Эй! - крикнулон. - Хотён! Чтотам?
        Хотён помахал вответ, нокак-то невнятно. Толи: «Идисюда», толи: «Бездикомытов обойдёмся». Апотом первый толкнул посохом, пропал извиду. Заним потянулся Пороша, следом остальные. Загорушкой начиналась короткая тропка: поней изпритона должен был прибежать Ветер.
        Сквара иОзнобиша переглянулись.
        - Нучто, - сказал сирота. - Пошли, чтоли, пискунов переводить…
        Порвутся тучи, снова солнце вспрянет,
        Никто небудет кланяться Моране!
        Следы поту сторону оказались наполовину затоптаны, ноСквара всё-таки разобрался. Ветер слово сдержал, вышел нагорку. Идаже повременил, ожидая нерасторопных учеников. Потом изпритона явился кто-тоещё. Если Сквара несовсем разучился узнавать следы, этобыл Беримёд. Онненочевал сними впритоне, значит, изкрепости прибежал. Ветер, сразу сорвавшись, вовсю прыть понёсся обратно. Видно, произошло нечто изряда вон тревожное.

«Может, Галуха… Прочь ехать незахотел…»
        Теперь лыжница впереди была непросто зрячая, аещё идобротно укатанная двумя десятками бегунов. Ознобиша двигался первым, заним мелюзга, Сквара замыкал вереницу.
        Ктосвоему доверился талану,
        Тотнасмешил Владычицу Морану…
        - Недождатьсявас, модяков! - встретил их Беримёд. - Думал уже, выдолгим путём обратно тащились!
        Онбыл зол, выглядел усталым. Сквара неочень понял, зачто напрягай, однако смолчал. Когда несчастье, тутнедерзить стать.
        - Лихаря поранили, - шепнул Воробыш.
        - Сильно? - спросил Ознобиша.
        - Куда? - спросил Сквара.
        - Незнаю. Помирает лежит…
        - Зрягнались, - раздосадовался Хотён. - Какие гости теперь!
        Сквара нахмурился. Самого Лихаря! Ранили! Датак, чтопомирает лежит!..
        - Нанас что, войной пошли? Иликто засаду устроил?
        Лыкаш развёл руками. Больше ему выведать неудалось.
        АСквара спохватился, запоздало осмыслив упавшее сязыка: «нанас»…
        - Хорош болтать! - рявкнул Беримёд. - Снова жданки устроили? Кузова наспину - изамной!
        Пока добирались вЧёрную Пятерь, Сквара то идело поглядывал наОзнобишу. После всех трудов выдюжитли ещё идополнок? Подстёгин сирота шёл неочень ходко, нониразу даже непожаловался.
        - Живой, чтоли? - спросил его Сквара посередине дороги.
        Ознобиша ещё ифыркнул:
        - Небось живей Лихаря.
        Маленький Шагала тоже неныл, нехныкал. Сомлел, молча свалился, когда кончились силы. Сквара также молча взял его назагорбок. Лыкаш привязал кпоясу лыжи, Хотён принял вьючок, аОзнобиша понёс копья ипосохи. Ночь стояла неособенно тёмная, нопереднего извиду лучше было неупускать. Потом надлесным частоколом начали подниматься пять башен.
        Ужевворотах подноги попались смазанные тёмные пятна. Старшие ученики, всекакодин ворчливые итревожные, погнали вернувшихся походников сперва вмыльню, потом взастольную. Однако вечно голодным мальчишкам кусок вгорло нелез отусталости. Головы попросту клонились настол.
        Какшли изтрапезной хоромины вопочивальную, Скваре запомнилось плоховато.
        Когда все улеглись исразу начали засыпать, вновь подал голос всеведущий Лыкасик.
        - Лихаря, - проговорил он вполголоса, - вНедобоевом острожке навилы взяли.
        Ребята заново проснулись, кто-то даже сел втемноте.
        - Водела чудовые! - удивился Хотён. - Кнему просто так поди подойди!..
        - Ктохоть? Дапрочто?
        - Слышал, паробок вроденас. Апрочто, врать небуду.
        Сквара вспомнил старика Неустроя иего сыновей, тыкавшихся покорными головами вснег. Удивился:
        - Чтоже стень содеял такое, чтозавилы взялись?
        - Тылучше подумай, - шепнул Ознобиша, - что теперь сними содеют.
        Сквара начал было думать, носкоро уснул.
        Вэту ночь, против всякого обыкновения, нерухнул напол ниединый топчан.
        Покои Лихаря были вТорговой башне, всамом нижнем жилье, куда уверенно дотягивалось тепло кипунов. Жаровню суглями неприходилось вносить даже влютый мороз, когда допредела съёживался купол тумана. Стень лежал наживоте, стучал зубами подмеховым одеялом. Онпотерял много крови иотчаянно мёрз. Рука всё тянулась поправить тёплую полсть, укрыть бёдра иседалище, туго спелёнатое льняными полосами. Ветер ловил бессильную руку Лихаря, водворял подподушку. Смыкал пальцы ученика напотёртой кожаной зепи, гдехранилась старенькая тонкая книжка. Он-то знал, чембыла эта книжка дляЛихаря. Самкотляр то подсаживался кстеню, торасхаживал изугла вугол. Пахло обожжённой плотью, крепким вином, горькими травами.
        - Учитель… - неоткрывая глаз, позвал стень.
        Ветер тотчас оказался рядом, отвёл светлые волосы, падающие налицо.
        - Яздесь, - сказалон. - Лежи смирно.
        Лихарь неловко шевельнулся пододеялом:
        - Смеяться… будутже…
        - Будут, - уверенно подтвердил Ветер. - Ещёиснеговика слепят, какты стой молодухой мужевал.
        Лихарь содрогнулся, застонал. Пошее перекатилась тонкая цепочка снадетым нанеё царским сребреником.
        - Лучшебы мне влесу кровью истечь…
        Пробежать больше двух вёрст, прижимая хлещущую боевую жилу, было подвигом. Ното, каким вышел этот подвиг угордого игрозного стеня, обещало запомниться людям надолго.
        Когда примчался Ветер, выдернутый излесного притона, Лихарь лежал почти кактеперь, сожгутом налевой ноге, затянутым подсамый промежек. Ветер закрутку распустил, спасая ногу отомертвения, нонеусыпно следил закровяным пятном наповязке - непоползлобы вширь.
        - Учитель…
        Лихарь снова тянулся кодеялу, емубыло холодно. Источник поймал его руку:
        - Пить хочешь?
        - Учитель… воля твоя… Какмне теперь…
        Ветер посоветовал:
        - Аты вместе сними посмейся.
        Лихарь было дёрнулся, неиначе представив, какдолжен будет весело вторить всякой соромщине. Ладонь источника пригвоздила кпостели, недав раструдить рану.
        - Пока Владычица неподарила нас поцелуем, мысами ученики, - сказал Ветер. - Вотиучись. Ртов им всяко незастегнёшь.
        - Дая…
        - Насмешничать они обязательно будут, - спокойно повторил Ветер. - Невглаза, такзаглазно. Илитебе покажется, чтосмеются. Выбирай, каксэтим быть. Бить станешь, ктоподруку попадёт? Такназуботычинах далеко неуедешь. Авот если сними поплачешь ипосмеёшься, даещё хоть как-то наумишь, ведь они тоже скоро подевкам пойдут… Тогда-то они ивводу затобой, ивогонь.
        Лихарь некоторое время молчал.
        - Учитель, тымудрый, - прошептал он затем. - Когда я ещё таким стану…
        Ветер прошёлся туда-сюда.
        - Мудрости вомне немного, - сказалон. - Надо просто ничего небояться. Абоишься - непоказывать. Ониищут силы иклюют того, ктоявит слабину. Дашь почувствовать, чтобоишься насмешек, - тотчас засмеют. Ещёпридёт время открыть им, чтоты тоже можешь быть уязвимым. Нотак открыть, чтобы только прочней ксебе привязать.
        - Объясни, учитель…
        - Нувот еслибы это я вилами получил, тычто сделалбы?
        Лихарь приподнял голову, глаза болезненно истрашно блеснули.
        - Сжёгбы вдоме этого Недобоя совсем родом… Чтобы нисемечка, ниростка… - Стень запнулся, глаза померкли, онтихо сказал: - Тыдумаешь отом, чтосделалбы Ивень…
        Ветер усмехнулся, покачал головой:
        - Скажем так, тынебросилсябы меня добивать, чтобы самому стать источником.
        Голос Лихаря наполнился страданием.
        - Учитель…
        - Стобой я этого добился, - сказал Ветер. Задумчиво кивнул. - Добьюсь исдругими, даже справобережником.
        Стень уткнулся вподушку, промолчал. Рука опять поползла натянуть одеяло, ноостановилась.
        - Тыбыл сиротой, - продолжал Ветер. - Сиротское дело понятное: ктокуском поманит, затем потянет. Адикомыт… одно слово, дикомыт. Онродительский сын, ия его приневолил. Если уж этот уменя изрук есть начнёт, значит я впрямь стою чего-то.
        Лихарь опять неответил, только начал дрожать. Подсохшее было пятно наповязке вдруг наново промокло, стало быстро расти.
        Ветер сразу оказался подле ученика.
        - Терпи, - велелон.
        Стал закручивать жгут.
        - Учитель… - прошептал Лихарь. - Начто выхаживаешь? Утебя Ивень был… теперь этот вот… нея…
        Пятно перестало расползаться. Ветер погладил стеня помокрым встрёпанным волосам.
        - Дуракты, - вкоторый раз повторилон. - Небылбы ты мне нужен, сталбы я тебя всё время ругать!
        Приснившаяся жизнь
        Кполудню перед воротами крепости стояла наколенях вся семья Недобоя. Ворота были раскрыты, нолюди нерешились войти. Бухнулись наталую землю, едва ступив взеленец. СамНедобой, водночасье осунувшийся ипостаревший. Пережитая ночь, несомненно, подбавила острожанину вбороду седых волос. Старший сын, беспомощный исвирепый, сжимал кулаки, какмог обходил взглядом молодую жену. Тамолча раскачивалась, опухнув отслёз. Вотэто было горе так горе, света невзвидеть, куда там её прежним кручинам. Впереди всех клонил белую голову старенький отец Недобоя. Бабка сматерью обнимали Лутошку, зачем-то связанного - итак избитого, чтоеле раскрывались глаза.
        Онистояли какраз поддеревом Ивеня.
        - Добили Недобоя, - пробормотал Ознобиша.
        Младшие ученики смотрели вниз, сгрудившись настене.
        - Парня теперь, знамо дело… - Хотён завёл руки заспину, согнулся, высунул язык.
        Пороша тоже согнулся, стал хохотать, хлопая себя побёдрам.
        Ознобиша сглотнул, замолчал, отвёл взгляд.
        - Адвор небось нашарап! - УПороши загорелись глаза, онещё ниразу невидел, какотдают наразграбление двор, темболее неучаствовал.
        - Нас-то всёравно близко непустят, - шмыгнул носом Шагала.
        Онбыл деревенским сиротой инеотказалсябы порыться внарядных красивых вещах, которые вруках даже никогда недержал.
        - Вешать незачто, - рассудил Воробыш. - Онже неотступник.
        Пороша заспорил, отстаивая казнь:
        - Онсына Мораны убить хотел. Значит, вроде какнаНеё посягнул.
        - Такнеубилже? Лихарьещё, может, встанет…
        Ребята примолкли, раздумывая, кому чегобы хотелось. НаВеликий Погреб Лихаря проводить - илиздравствоватьему, вставшему? Ветра они трепетали… и, пожалуй, любили. Лихаря - просто боялись.
        Ощутимая возможность перемен притягивала ипугала.
        Воробыш нечаянно выразил общую мысль:
        - Акого, если вдруг, учитель новым стенем ксебе…
        - Белозуба, - предположил Хотён.
        - Дану! Одноглазого?
        - Иопалённыйон, застол последним садится.
        - Тогда Беримёда.
        Тутсморщился даже Пороша.
        - Сквару, - хихикнул Шагала.
        Пороша замахнулся дать подзатыльник.
        Несчастные острожане маялись возле страшного дерева, несмея ниприблизиться кворотам, ниподаться прочь. Чтостанут делать, если доночи никто кним так иневыйдёт? Аколени занемеют или, паче того, нужда телесная подопрёт?
        - Поясокбы цветной, - размечтался Шагала. - Ложечку костяную…
        - Ачто несеребряную?
        - Дасеребряную ктож даст…
        - Ознобиша! Тывсе законы наумах держишь, скажи!
        Подстёгин сын зябко поёжился, втянул руки врукава:
        - Законы-тоесть…
        Андархская Правда напоминала ковёр, ткавшийся немало веков. Люди, вязавшие натом ковре узелки, видели всякое. Онидавно вывели, какая вира надлежала заудар кулаком илизатычок ножнами, изкоторых недостали меча. Онивточности определили, сколько плетей заслуживал пойманный тать ичто делать снасильником, прилюдно опростоволосившим бабу. Иглавное, какая продажа полагалась отсудебного действа городскому державцу.
        Одна беда: нивкаком законе даже словом неговорилось омораничах. Кемвглазах андархской Правды был стень? Если благочестным жрецом, Недобоеву сыну могло выйти битьё кнутом безпощады. Аесли считать Лихаря воином, кабы самому неначали пенять исмеяться: отподлого мальчишки оборонить себя оплошал!
        Ивыходил праведный закон вроде дышла. Иповорачивать его волен был Ветер, державший расправу вПятери иближних кней деревнях. Так-то.
        АВетер какзатворился сбольным Лихарем, такинеказался наружу.
        Лёгок напомине, подошёл Беримёд.
        - Дикомыта невижу! - рявкнулон, оглядев притихшую стайку. - Гдешляется, безделюга?
        Шагала соблегчением вытянул руку:
        - Давон бежит.
        Сквара вправду рысил через внутренний двор - босиком, держа вруке поршни. Обувка выглядела сухой, зато вволосах инаодежде таял снег.
        Развесить одёжу унагретой стенки неудалось. Окрик старшего ученика перехватил Сквару наполдороге ксушильне.
        - Гдешатаешься, когда нужен?
        Скваре нетерпелось втепло, поэтому ответил он дерзко:
        - Начто нужен-то?
        Судя полицу Беримёда, лишь срочность дела уберегла Сквару отоплеухи.
        - Ступай догосподина источника, - сдержавшись, велел старший. - Скажешь, виновные заприговором пришли. Спросишь, намих вшею гнать иливхолодницу ввергнуть, пока ему недосуг!
        УСквары тоже небыло никакой охоты лезть наглаза Ветру. Однако показывать это Беримёду хотелось ещё меньше. Оннахмурился, положил поршни искоро уже входил вТорговую башню.
        Дверь впокои Лихаря была, конечно, плотно закрыта. Сквара вздохнул поглубже, поднёс ктёмным старинным доскам согнутый палец.
        Изнутри неответили. Сволос наспину противно текло.
        - Громче стучи! - прошипел Беримёд.
        Поперечный дикомыт, конечно, ослушался. Взялся заручку, потянул дверь.
        Если уВетра передняя хоромина была сплошь обита коврами длятепла иуюта, тоЛихаревы палаты казались нежилыми. Неопочивальня, ахрам воинствующего воздержника. Оружие наголых стенах, развешанное некрасоты ради, атак, чтобы удобней схватить, заполошно вскакивая спостели. Ничем неукрашенный образ Справедливой Матери Всех Сирот взападном углу. Несколько книг, всёхвалебники инаставления ввере, выглядевшие так, словно их давно затвердили наизусть.
        Лихарь лежал налавке лицом вниз, заботливо укутанный водеяло, кроме схваченного повязкой седалища. Даже тюфяк подним казался чужеродным. Пока неранили, спал небось наголых досках, укрывшись рогожей. Скваре бросилось вглаза подсохшее пятно налевой половине повязки. Ветер дремал, сидя наполу, припав головой ктканым полосам набедре Лихаря. Чтобы сразу почувствовать, если повязка промокнет.
        Сквара хотел подойти, тронуть учителя заруку, ностоило сделать шаг, кактот открыл глаза сам. Перво-наперво поднёс кгубам палец, указывая взглядом наизмученного стеня.
        Сквара кивнул, тихо приблизился, сказал безголоса, одними губами:
        - Недобой пришёл… Старые старинушки наколенях стоят.
        Онзнал - учитель поймёт. Несколько мгновений Ветер что-то обдумывал. Потом испытал новое умение ученика, спросив также беззвучно:
        - Самвымок где?
        - ПоНаклонной лазил… Иней сшибал.
        - Посидишь сним, - приказал Ветер. - Двигаться непозволяй.
        Ибыстро вышел задверь.
        Отдолгого коленченья зашлись уже все ноги, неодни старческие. Когда вышел Ветер, острожане сидели наземле, пугливо теснились друг кдружке. Одна Маганка толи сама нешла костальным, толи непускалиеё. Даещё Лутошка, скорчившись, лежал тамже, гдевсамом начале. Когда перед лицом прочавкали сапоги котляра, онзавозился, пытаясь перевернуться, нопомешали верёвки. Мать дёрнулась было кмладшему. Подвзглядом Ветра замерла, отважилась лишь тихонько подвывать, закусив согнутые пальцы.
        Мимо тянулись поземле рваные клочья тумана.
        - Милостивец… - ткнулись вноги Ветру трое мужчин: рыжак, полуседой исовсем белый.
        Ветер обошёлих, остановился надмолодёнкой.
        - Этаженщина единственная извас оказала потребное уважение сыну Владычицы, - проговорил он негромко. - Впрочем, онатоже его бросила, вместо того чтобы подать помощь. Гдевы все болтались, пока он истекал кровью?
        Ответить было нечего. Маганка раскачивалась, заслонив локтями лицо. Мужики несмели оторвать лбов отземли. Волосы удеда были тонкие, лёгкие, утратившие живую упругость, шея - слабая иморщинистая. Мать сбабкой заплакали громче, видно поняв: ничем хорошим дело некончится.
        - Раньше надо было выть, мамонька, - по-прежнему вполголоса обратился Ветер кбольшухе. - Твой младший сын, необученный чтить хранящее крыло Справедливой, пойдёт вкабалу. Если кабала окажется длянего слишком тяжкой, яотдам тело.
        Женщина схватила себя защёки, скриком рухнула наземь. Старик потянулся ксапогам котляра:
        - Милостивец…
        - Милостивцем я был прежде, - сказал Ветер. - Пока думал, чтовострожке Недобоя нам добром платят.
        Двое крепких межеумков подняли связанного Лутошку, повели кворотам. Оннепытался противиться, только ноги всё время подламывались. Парни его невели, абольше тащили. Лутошка безконца оглядывался насвоих, пока ещё мог их видеть через плечо. Сейчас он проснётся назнакомых полатях. Развеется затянувшийся бред, всёстанет какбыло. Вотпрямо сейчас…
        Знатьбы Лутошке, чтоЛихаря тоже одолевал мучительный морок. Стеню вновь было девять лет. Городскую улицу заливало неистовое солнце. Беспощадно яркое вместо хранительных сумерек, которые он стех пор так полюбил. Впыли подногами металась короткая тень. Оборвыш прижимал языком украденную монетку, ужепонимая, чтозабиться втихий уголок испокойно оценить добытое богатство ему недадут. Сзади мчалась погоня.
        Сирота, ещёнезвавшийся Лихарем, всёприбавлял ходу. Спёртый предгрозовой воздух недостигал лёгких. Какая-то часть его существа знала: этонесовсем явь. Память взрослого подсказывала, какбудет дальше. Онведь отлично знал все дворы вблизи торга, всевыходы илазейки. Сейчас он юркнёт впереулок… итам почти сразу налетит навзрослого незнакомца. Трепыхаясь вмогучих руках, онпоймёт, чтоэто конец, ноконец обернётся началом, ибоВетер оглядит его сголовы допят - испокойно скажет подоспевшим преследователям:

«Именем Справедливой Владычицы ипоправу, вручённому праведными царями, язабираю это дитя…»
        Иблеснёт насолнце знак Матери, вытащенный изворота загайтан…
        Такслучилось наяву, таквсегда повторялось восне, нонаэтот раз глухие заборы бесконечно длились посторонам, неспеша открывать спасительный переулок. Сзади бросили камнем, боль отудара зарницей полыхнула перед глазами. Мальчишка бежал ибежал, подволакивая левую ногу ичувствуя, какизтелесного низа распространяется волна дурноты. Когда наконец взаборе отворился проход, онметнулся туда… итотчас оказался наземле, алевое стегно сдавила тугая петля. Монетка вылетела изорта, оборвыш забился, пытаясь схватитьеё, носильные руки вдавили вуличную пыль… иэто небыли руки учителя. Лихарь заплакал отобиды иотчаяния, приподнял голову… увидел надсобой дикомыта.
        Вотэто уже была самая последняя гибель, какая только бывает. Бесповоротная, страшная. Сирота девяти лет отроду понял, чтовся последующая жизнь ему только пригрезилась. Насамом деле он умер здесь исейчас, взаплёванном переулке, влиловых проблесках молний.
        Ногти царапали пыль, онтянулся кмонетке, ноникак немог её ухватить…
        - Горячка, - сказал вернувшийся Ветер. Отнял ладонь отлба стеня. Мельком глянул назатянутый жгут, кивнул Скваре. - Тывсё правильно сделал. Ступай.
        Опёнок помялся, неторопясь уходить:
        - Учитель, воля твоя… Может, ещёчем подсоблю?
        Ветер уже разводил вчашке тёмную жидкость, пахнувшую болотными зельями итревогой. Онсказал:
        - Закабальным пригляди. Холопишко мне целым потребен.
        Примкнутый вхолоднице наошейник иоставленный водиночестве, Лутошка некоторое время просто дрожал, стуча зубами, какнаказанное животное. Потом начал оглядываться.
        Оттуда, гдеон сидел, невозможно было рассмотреть, чтоделалось заокном. Только размытый дневной свет накаменной кладке. Ещёснаружи тянуло пополу сквозняком ивродебы доносились голоса, ноничего внятного несчастный Лутошка расслышать немог. Лишь представлял себе, какмного-много дней будет встречать ипровожать этот недосягаемый свет. Унего вырастет борода. Сперва она будет рыжая. Потом поседеет. Аон так инеузнает, чтотам, заокном.
        Илинаскучит им кормить никчёмного узника, возьмут сведут наВеликий Погреб, гдевовремена Лутошкиного младенчества жертвовали людей. Затеплят дымный костёр, наточат ножи…
        Кабальному стало дотого жалко себя, чтоон тихо заплакал. Слёзы щипали расквашенное лицо, кровяными потёками впитывались взаплатник. Цепь недавала обхватить руками колени, уткнуться вних лбом. Кулаки отца. Кулаки брата Лиски… Глаза уобоих были злые, полные страха и… чужие какие-то… аведь он заступиться хотел заЛискину жёнку…
        Душа, придавленная непомерным грузом, сжималась вкомок. Лутошка перестал скулить, постепенно толи забылся, толи заснул.
        Пробуждение оказалось неизприятных. Кто-то приподнял ему голову ихозяйски ощупывал челюсть. Лутошка рванулся, открывая глаза. Мутный свет изокошка еле мрел синевой, зато рядом ярко горел жирник, поставленный накаменный пол. Около огня что-то делал юный моранич, навид почти ровесник Лутошке. Парень постарше, худой идолговязый, держал узника заволосы. Перепуганный Лутошка рассмотрел вруках младшего блестящие кривые иголки. Весь прочий мир разом перестал существовать. Обневоленный кое-как разлепил губы, сипло проблеял:
        - Пытать будете?..
        Голос прозвучал доотвращения жалобно.
        Ребята переглянулись.
        - Акакиначе, - скорбно вздохнул маленький. - Надоже нам вызнать, какты вилы отгонял, гдеточило запрятал…
        Лутошка заёрзал, заметался возле стены. Иголки кроваво переливались всвете огня. Длинный разомкнул ошейник, хмыкнув:
        - Иглавное, мамкину складницу нагорлодёр…
        Этислова Лутошкиных ушей уже недостигли. Онвскочил, неловкий назамлевших ногах. Бросился кдвери. Старший моранич остался наместе, лишь засмеялся. Маленький шагнул наперерез. Этот неказался грозной помехой. Лутошка успел прикинуть, куда побежит, вырвавшись отмучителей. Домой нельзя, дома брат сотцом снова будут бить да, пожалуй, обратно приволокут…
        Онвлетел лицом впол. Ещёничего непоняв, попытался снова вскочить. Невышло. Хлипкий свиду парнишка сгрёб его умело ицепко, вывернутая кисть держала надёжней всякой цепи. Лутошка смог только голову насторону перекатить.
        Подошёл длинный. Одобрительно посмотрел надружка. Чуть-чуть поправил его хватку, отчего Лутошка мало невзвыл. Потом сказал пленнику:
        - Идисядь, дурень. Губу тебе зашьём, пока взаячью непревратилась.
        - Смирно утерпишь? - ехидно спросил маленький ивыпустил пойманную руку. - Ато связать?
        Какое-то время Лутошка лишь тяжело переводил дух, потом пробурчал:
        - Утерплю…
        Младший моранич вооружился иголкой. Лутошка напрягся всем телом, зажмурился - инеоплошал, недёрнулся прочь, хотя из-под век временами брызгали слёзы. Пусть знают, чтонеуних одних вкрепости отвага живёт.
        Злодеи ещё протёрли шов каким-то жидким огнём. Лутошка открыл глаза. Онсидел вгорячем поту, нознал, чтохолод скоро вернётся. Онкашлянул, неверя голосу:
        - Ятеперь тут жить буду?
        Мораничи засмеялись, ответили разом.
        - Не,тут нас казнят, - сказал длинный.
        Унего была окающая северная помолвка иприметные глаза: прозрачные, впрозелень голубые.
        - Этоон через день тут живёт, - кивнул надружка маленький. Унего приметными были волосы, отливающие пепельным серебром. - Атебя учитель велел встарую кладовку возле поварни.
        Лутошка пощупал зашитую губу языком:
        - Вприспешники, чтоли?
        Кабальная доля уже неказалась такой беспросветной, какднём. Даимораничейон, видно, зряпосчитал жестокими изуверами.
        Ониснова переглянулись.
        - Учителю недотебя ныне, - сказал долговязый. - Выйдет, кделу приставит.
        Амладший добавил:
        - Молись пока, чтобы Лихарь поправился. Тогда поживёшь.
        Надписи настенах
        Чужая наставница стремя ученицами появилась напороге дотого буденно, чтоСквара поневоле вспомнил, каквЖитой Росточи ждали пугающе-праздничного явления котляров… адождались одного Ветра, вышедшего изтумана. Другое дело, Ветра они там нескоро забудут. Однако насей раз речь шла оженщине. Оедва заневестившихся девчонках. Ужих-то, верно, привезут если невболочке, заложенном оботурами, такнасанках одесятке собак?.. Исотрядом верных, конечно. Лепоели дело бабе сдевками - да одним?
        СДозорной башни подали весть опутниках назаливе, ноникто особо незабегал. Ну,вышли встретить кворотам… Иони, снимая лыжи, прошли подкаменной перемычкой - четверо вмеховых рожах, заиндевелых смороза. Передовой чуть повыше, атак одинаковые. Всевкороткополых зипунчиках, встёганых штанах, подбитых кужёнкой. Беримёд истаршие ученики споклонами приняли саночки, которые захожни впути тащили поочереди. Тут-то Сквара сообразил: вотони ипожаловали, чаемые, важные гостьи.
        Немного позже это подтвердил Лыкаш, всёкакесть разузнавший:
        - Учитель госпожу Айге сестрой величал, локотницы скрещивал…
        - Тынепробабнищунам, тыпродевок!
        - Чтодевки, - насупился Воробыш. - Уисточницы заспиной смирно стояли. Лицпопусту неказали…
        Хотён иПороша сБухаркой немедленно приосанились, стали гордо поглядывать. Онипервыми прибежали тогда впритон, иБеримёд это видел.
        - Аты двор мети, - посмеялся Скваре Хотён. - Такой двор гостьи увидят, даже измилости ножками некоснутся!
        Опёнок новыми глазами оглядел двор, всамом деле затоптанный. Подумал, пошёл заметлой.
        - Потом трапезную высветлишь ради нашего пира, - долетел сзади Бухаркин смех. - Нето скажут - гвазды жить поселились…
        Тутвышел Беримёд, идоблеска отмывать застольный чертог выпало самим победителям. АСквара, передав метлу Ознобише, побежал править нож. Изближнего острожка уже доставили двух кормлёных молодых коз. Скваре сЛыкашом было велено их забить.
        Занимались они этим вчёрном дворике заповарней. Тамже, поднавесом, разгорались вкопанные вземлю андархские печи. Огонь пылал вогромных глиняных корчагах, казавших наповерхность лишь жерла. Когда дрова прогорят, жерла замкнут крышками, дадут выстояться… Иещё бросят вниз пахучие ветки илистья, чтобы напитать мясо вовсе уже немыслимым духом…
        Лыкаш вывел первую козу, серую, сремнём вдоль спины. Онаупиралась иблеяла, неверя незнакомым рукам, ноособо испугаться неуспела. Сквара быстро зажал её между коленями, взял заподбородок:
        - Направь руку, Владычица…
        Ножлегко вдвинулся подухо, достав позвонок. Острое лезвие мигом рассекло сонные боевые жилы сгортанью. Кровь забулькала, изливаясь вкорыто. Сквара вздохнул. Ножом, чтоподарил ему Ветер, онссамого начала непользовался заедой.
        - Вотбы снутряным салом запечь, - стараясь неупустить наземь никапли, размечтался Лыкаш. - Аможно добавить всяких обрезков, рубленых жил, зелёного чеснока… колбасу сделать…
        Вторую козу, белую, пришлось тащить зарога, потому что поднавесом уже раскачивалась знакомая полоса насерой спине. Сквара нестал зря пугать иневолить козу, ударил всердце. Лыкаш живо накинул назадние ноги верёвку. Тушу подняли, отворили горло, вкорыто полилась новая кровь.
        Опрятывали наперегонки, состязаясь, ктоменьше оставит прирези накозлине. Забой случился врасплох, поэтому кишки уобеих коз были полны. Чтобы извлечьих, непопортив нимяса, нитребухи, нужно было умение.
        Вотдельную лохань сложили лакомые черева.
        - Тыжелудки чинёные едал когда? - спросил Лыкаш.
        Сквара подумал, ответил:
        - Дома. Давно.
        Лыкаш тоже задумался.
        - Меня когда провожали, - проговорил он затем, - мама козьи желудки водяным ежовником чинила, самым добрым. Запекала, чтоб скорочкой… Помню, жевал… аворту каково было - хоть убей…
        Сквара попробовал вспомнить, чтопоследний раз ел дома. Невспомнилось. Ониведь предполагали вскоре вернуться. Ктобудет думать отом, чемзавтракал перед дорогой?
        Передав готовые стяги приспешникам, Опёнок вымыл руки, пошёл глянуть, кактам Лутошка сего штопаной губой, неклонитсяли нарывать. Лутошка сидел бодрый. Бережно, здоровой стороной рта, елчто-то изчашки.
        Он,правда, такшарахнулся отскрипа двери, чтоедва нерассыпал снедь пополу.
        - Вастоже этим кормят? - спросилон, когда Сквара выпустил его губу, селрядом накорточки.
        - Чем?
        - Дасырьём.
        Опёнок заглянул вдеревянную чашку. Тамбыли крошёные водоросли, прозванные впамять овощей, изобычных давно ставших привозными имногоценными: капуста, репа, боркан.
        - Невсегда, - сказал Сквара. - Ещёпареное впраздник дают. Только учитель всёравно говорит, чтоотсырья вернее мочь прибывает.
        Лутошка неуклюже пошутил:
        - Яуж решил, мнепозаячьей губе ихарч заячий… - Потом жадно спросил: - Ачем тогда изповарни пахнет?
        Сквара выпрямился:
        - Такпир ныне. Гостьям почесть.
        Лутошка смотрел сзавистью. Рассказывать кабальному, чтомладшим ученикам стого пира недостанется даже объедков, Опёнок нестал. Ещёнехватало!
        Мытная башня отстояла отжитой доли крепости дальше всех остальных. Туда небыло пути постене. Прясла разорвали трещины, амостиков никто ненавёл. Небыло пути идворами. Выходы горячих ключей образовали перед башней болото, ржавое, мёртвое, опасное. Сквара попытался обойти его содной стороны исдругой, полазил поненадёжным, скользким отпостоянной сырости развалинам палат ивнутренних стен. Здесь приходилось прятать лицо отвонючего удушливого пара, непредназначенного длячеловеческих лёгких. Насамом деле Чёрной Пятери досталась удача, выпадавшая далеко невсем людским поселениям: горячие кипуны пробудились прямо подкрепостью. Только добрыми иживотворными были невсе.
        Огромные куски кладки вырвало ивыломало - где пошвам, гдекакпопало, расколов неподъёмные чёрные кабаны. Беда, слизнувшая всю середину Андархайны состолицей Фойрегом ицарским двором, досеверных окраин докатилась, можно сказать, лёгкими щелчками. Всего-то сожгла половину лесов, исковеркала землю исмяла каменные палаты, какдети мнут кусок сыра вгорсти.
        Ветер говорил, вЧёрной Пятери многие уцелели. Наюге люди гибли целыми городами, едва успев испугаться. Каменные твердыни плавились внебесном огне, оплывали, текли, вспыхивали погребальными пламенами длявсех, ктоещё вчера любил, ссорился инадеялся подсиним солнечным небом… Общий костёр поглотил вельмож ибродяг, святых жрецов ибессовестных богохульников. Праведного царя Аодха Четвёртого ицарицу Аэксинэй ныне благоговейно величали Мучениками. Шёпотом передавали сказ оспасённом наследнике, который вот уже совсем скоро объявится людям ичутьли несолнце внебо вернёт…
        Подземелья вЧёрной Пятери были стольже запутанные иопасные, какостатки верхних палат. Холодница, гденовым ложкам поначалу было так обидно истрашно, наповерку оказывалась далеко несамой лютой темницей. Этомальчишки поняли уже давно. Настоящая тюрьма располагалась надва жилья ниже. Туда споверхности недоносилось низвука. Постенам каморок виднелись полосы, оставленные водой. Если сравнивать, вхолоднице впору было веселиться-плясать…
        Тут, чтоли, кого-то молил отдать вину попущеник Галуха?

«Гедах… Иещё этот… Кен… Фин…»
        Всамом дальнем зауголке зияло отверстие вроде того, укоторого влесном притоне ёжился Ознобиша. Впрежний поход туда спустился было оттябель Пороша, носразу выскочил вон. Скользкие каменные ступени вели всущий мешок сединственным выходом посреди свода. Гнездарь неуспел даже какследует осмотреться внизу - унего начал гаснуть светильник. Скваре тоже хотелось сойти втаинственную палату, нобыло некогда. Онитогда снимали спетель ивытаскивали прогнившие двери каморок.

«Узников ждут, чтоли?» - спросил Ознобиша. Спросил довольно спокойно, ужеубедившись: крови Ивеня здесь ненайдёт. Однако вопрос вышел зряшным. Ответ можно было предвидеть.

«Ага, - похлопывая палкой поладони, сказал межеумок. - Кое-кого, кому холодница дом родной. Здесь-то песни орать небось незахочет…»
        Насамом деле тюрьма вкрепости была невелика. Некакое следует узилище, так, неволька. Всего дюжина камор, потому что андархи любили считать дюжинами. Кого им тут было держать вовремена Царского Волока? Купеческого охранника, спьяну подравшегося сватажниками, помогавшими наперетаске? Невмерно хитрого торгована, утаившего тёмный товар?.. Атеперь кого накрепко замыкать собрались, неЛутошкуже?..
        Двери вневольке затеяли выправлять после гибели Космохвоста. Попадись царский рында Белозубу сегодня, онибы соСкварой могли совсем разминуться.

«Аеслибы атя тогда Светела послушал идомой нас увёл, сВетром тоежьбы разминулись…»
        Думал он обэтом безпрежней боли. Какнипротивился - домашнюю жизнь понемногу затягивало пеленой. Раньше, чтонислучись, Сквара тотчас принимался подбирать красные слова: своим рассказать. Теперь этот обык вспоминался всё реже.
        Ещёвтот раз Опёнок мельком заметил письмена, процарапанные настене одной изкамор. Только присматриваться было недосуг.
        Онподкрутил фитилёк, чтобы лампа давала побольше света. Стал поочереди отворять двери.
        Неведомый обитатель самой первой каморы просто скрёб настене чёрточки, собирая их вседмицы, ате - вмесяцы… Просто? После своих отсидок вхолоднице Сквара имел представление отвёрдости здешнего камня. Убедняги небось полдня уходило только нато, чтобы чёрточка стала заметной. Акакон втишине итемноте определял прохождение суток? Обходы стражи считал - да была она здесь, стража-то? Замечал ключника, черпавшего жидкую кашу?..
        Сейчас водворик возле поварни небось какраз несли козьи тушки, должным образом выдушенные впряной жиже, благоухающие, увязанные нацепи. Водворике их ждут прокалённые печи, старик Опура хлопочет надтазиком глины - замазывать крышки…
        Настенные отметки несодержали ниединого слова, ноСквара почему-то долго немог отних отойти.

«Амы сКосмохвостом сколько тогда вхолоднице модели? Двадня? Три?..»
        Онпопытался сообразить, сбился, положил себе чертить настенах покаянной, когда его туда снова засадят. Попробовал вычислить, многоли стех пор прошло времени икогда погиб Дрозд. Поскрёб пальцем усы, ещёниразу нестриженные.
        Столбцы седмиц начинались высоко подпотолком. Узник, похоже, неждал скорого избавления. Если вообще ждал. Чтобы дотянуться доверха, онвставал натопчан, поднимался нацыпочки. Ощупью тёр камень маленьким отломком, найденным наполу. Стоял ицарапал, время отвремени опуская передохнуть затёкшие руки… Посути, бессмысленная меледа, ночто ему ещё было делать, зачто зацепиться умом?.. Может, онпесни пел, вдругие каморы кричал, если там тоже кто-то сидел…
        Чёрточки узник выводил некрупные, ровные, даже изящные. Видно, привык всё делать насовесть. Вверху столбцы седмиц были очень опрятными. Ниже - постепенно теряли стройность, помере того какслабела царапающая рука. Самый нижний икороткий ряд попортила плесень. Чёрточки шатались, какбольные, потому что их очень неудобно было наносить сверху вниз, спасаясь отводы напоставленном торчком топчане. Последняя царапина так иосталась незавершённой. Сквара заново осмотрел стену, навскидку подсчитывая столбцы. Получилось около двух лет. Потом обитатель каморы, должно быть, умер, ведь после Беды стражники наверняка разбежались, непозаботившись освободить вязней. Человек, упорно продолжавший отмечать время своего заточения, захлебнулся вводе, надорвался кашлем, зачах сголоду…

«Аволшебство Мораны ещё идуши неотпускает, - зловеще подвывая, рассказывал из-под одеяла Лыкаш. - Такимыкаются вкрепостных подземельях, стонут, вздыхают, выхода немогут найти…»
        Сквара тоже вздохнул, осторожно притворил засобой дверь. Сидя вхолоднице, он, покрайней мере, знал, чтозаточение недовека. Итам был свет изокна. Идымоход, вкоторый Ознобиша спускал ему добытые свёртки.
        Воттак ребятня играет ввойну, геройствует понарошку, понятия неимея онастоящем немирье…
        Вторая итретья каморы выглядели так, словно здесь никогда никто несидел. Вчетвёртой Сквара нашёл то, чтоискал. Светильник, поднятый надголовой, озарил красивую ичёткую андархскую вязь. Всего несколько строк, норабота, опятьже навскидку, стоила целой стены седмичных столбцов.
        Каждый рождённый узрит впереди смерть.
        Жилда был жрец, прозывался Гедах Керт.
        Царственноравного рода последний сын
        Новым делам положить надумал зачин.
        Нашей Владычице славуон, какумел,
        Вечную хорошоли, плохоли пел.
        Правдой исчастьем вустах звенели слова,
        Только вотплату заних легла голова.
        Жрец прозевал наступленье строгих времён:
        Прямо изхрама воковах был уведён.
        Круг Мудрецов…
        Сквара прочитал выцарапанное ещё раз. Гедах… Гедах. Царское имя. Было видно: позже надпись силились сбить, нонесовладали, сдосадой оставили. Апоследняя строчка выглядела такойже шаткой, какнижние метины изпервой каморы. Человек даже перешёл наскоропись, больше недумая окрасоте букв. Ивсё равно неуспел, погубленный болезнью, голодом, подступившей водой.

«Амогбы я Космохвоста как-то спасти? Еслибы уже взрослым был, кактеперь, сильным, чтобы одним шлепком слестницы несшибить…»
        Что-то трезво подсказывало: ивэтом случае они разве улеглисьбы рядком вснежную слякоть. НоСквара счастливо унёсся изполутёмной каморы наснежную ночную дорогу, увенчанную опасным раскатом, ицарский рында тяжело валился ему наплечо, сиплым шёпотом объясняя, какразыскать Сеггара.
        Годы скользят, кактени вомгле.
        Каждый оставит след наземле.
        Дело вершил, аможет, делишки,
        Стоя укрышки?
        Неведомо откуда взявшийся ток сквозняка шевельнул волосы, холодом коснувшись затылка. Деревья искалы тутже сменились унылыми чёрными стенами.

«Кого живого увидят, заним следом идут, - вещал втемноте опочивальни Лыкаш. - Догонят иповолосам трогают, ажно глядь, атам седина пятнами, какотперстов следы…»
        Сквара быстро оглянулся, поднимая светильник, но, конечно, между ним идверью никого небыло.
        - Гедах Керт! - окликнул он вслух. - Этоты, чтоли, балуешь? Кактебя выпустить? Ивторого… который Фен… тоесть Кин…
        Ответа непоследовало. Может, где-нибудь просто открыли дверь. ИлисНаклонной опять сошёл иней, отозвавшись движением впродухах итрещинах камня. Сквара нахмурился, покинул камору, направился кдальнему зауголку.
        Онбыл почти уверен, чтодреводелы дляэтого лаза тоже соорудили прочную западню, дасзамком. Ничуть небывало. Круглая дыра вполу зияла какпрежде. Ветер сИнберном неувидели нужды её закрывать-замыкать, почему?..
        Сквара чуть вслух нерассмеялся простейшему объяснению. Примером, смелый Пороша лазил втюремную, таксказать, порошицу - какой-нибудь смывной колодец снаклонным ходом взалив. Чтобы ключнику выплёскивать поганые вёдра, неоскорбляя их видом воинов игоспод.
        Лампа бросала отсветы наскользкие крутые ступени. Дальше залегал вещественный мрак. Сквара начал спускаться. Кактолько светильник оказался ниже уровня пола, огонёк затрепетал, готовый сорваться сфитилька. Сквара поспешно вытянул руку вверх. Маленькое пламя немедленно успокоилось, встало ровно иярко. Сквара повторил попытку. Тоже самое.
        Бывают, говорят, впещерах мёртвые воздухи, которые нето что светильники - жизни погасить норовят…
        Пожав плечами, онпоставил светильник украя, сошёл втемноту.
        Этакамора отличалась отостальной тюрьмы, какта - отхолодницы длянепослушных. Вода, оставившая следы наверху, вподтюремке так истояла. Сквара присел накорточки. Увидел вчёрном зеркале свою следь, выглянувшую изИсподнего мира. Дотянулся пальцем, разбил отражение. Этавода неимела отношения кгорячим ключам. Отнеё веяло зимней прорубью. Стены смыкались надголовой подобием купола, усеянного начатками капельников. Водном месте прочная кладка всё-таки невыдержала, частью обрушилась, породив горку битого камня, торчавшую надповерхностью. Сквара болтал вводе негнущимся пальцем, раздумывая, зачембы смывному колодезю лестница постенам. Чтобы прочищать, если забьётся? Такой-то широкий?.. Взгляд всё возвращался ккаменной груде. Торчалабы она тут, будь камора всамом деле колодцем…
        Разувшись, Сквара ступил вводу. Ступенька. Иещё ступенька… Штаны пришлось задрать выше колен. Сквара уже решил вернуться сверёвкой - ивэто время что-то облекло босую ступню, сомкнувшись потусторонним пожатием. Сквара заорал вовсё горло, успел подумать отом, чтокрик никто неуслышит, судорожно взбрыкнул, отбиваясь, окунулся сголовой.
        Вместо бездонной дыры вИсподний мир подним оказался надёжный каменный пол. Усыпанный обломками, обросший плотной слизью, цепкой, словно шелковистые пальцы. Сквара, барахтаясь, вынырнул исразу вскочил. Отпережитого страха дыхание рвалось изгруди так, словно он кругом крепости три раза вовсю прыть обежал. Потом стало холодно иобидно.
        - Нутебя совсем, Гедах Керт, - сукором сказал он давно погибшему узнику. - Нестану больше расспрашивать, кактебя отпустить!
        Голос противно подрагивал. Сквара уже повернулся клестнице, ксветильнику, приветливо горевшему наверху… мокрой шеи коснулось знакомое дуновение. Сквара оглянулся, опять стал смотреть нагруду обломков.
        - Ладно, - кашлянув, неловко проговорил он затем. - Нечего было глумиться, ябы инеругался. Ждитеперь, пока снова приду.
        Онтолько переоделся всухие порты, развешивал рубашку возле тёплой стены, когда вдверь сунулся запыхавшийся межеумок:
        - Опять шатаешься неведомо где, когда надобен!
        Сквара незнал засобой никакой вины.
        - Начто занадобился-то?
        Ознобиша илималенький Шагала затакой ответ выхлопоталибы кулаков, носоСкварой межеумки больше несвязывались.
        - Учитель зовёт, - сказал гонец. - Данебавься, живой ногой!
        Могбы нетурить. Позову источника всякий мчался безпромедления. Сквара бросил мокрые штаны напол, только спросил:
        - Куда, втрапезную?
        Перед глазами успело мелькнуть видение пира вроде того, чтосладили вЖитой Росточи. Жаркое, калачи, стопки блинов… Даже повеяло запахом съедобных обрезков, которых им соСветелом недосталось попробовать.
        Межеумок бросил нетерпеливо:
        - Вкакую трапезную, олух! ВТорговой сидят, устеня впокоях.
        Сквара убежал вон искоро уже стучал взнакомую дверь.
        Жилище Лихаря, тесное, скудное, неуютное, плохо подходило длявстречи гостей. Однако Ветер распорядился накрыть почестный стол именно здесь. Стеню уже стало заметно лучше, ноненастолько, чтобы выйти исидеть напиру. Кого другого можно былобы сприбаутками отнести наруках, устроить мягкое ложе. Одна беда: Лихарь смеяться почти неумел, анадсобой иподавно. Кабы попути совсем неумер отунижения!
        Онлежал направом боку, опираясь насвёрнутое одеяло. Появление дикомыта его мало развеселило, ноСкваре было недозлорадства. Онбыл способен смотреть только назахожниц.
        Ивот эту женщину, гибкую, скупую вточных движениях, парни намах обозвали бабнищей?.. Правду сказать, вТвёрже госпожу Айге ещё нетак обозвалибы, особенно прежде Беды, когда жизнь шла чинно, святым обыком старины. Стриженый волос спроседью иголова проста… какесть самокрутка, дакабы неподстёга, если по-левобережному. Ауж принаряжена! Сверху узкий, вперехват, шугаёк, из-под него, срам глядеть, мужские шерстяные штаны…
        Нуисмейся, укого глаз нет увидеть, чтововсей Пятери сгоспожой Айге один наодин совладалбы лишь Ветер. Сквара низко поклонился, неотходя отпорога. Опять вылупил глаза. Покраснел отсобственной неучтивости иещё больше оттого, чтоспрятать взгляд было превыше сил. Девки, замершие рядком ошую источницы, казались близняшками. Худенькие, прямые, стонкими скуластыми лицами, содинаково убранными волосами… Онисидели потупясь, ноСквара всёравно чувствовал: онизаним наблюдали. Ивесьма пристально.
        Аон стоял - ну одно слово, пендерь лесной: босиком, встарых штанах, вдыроватой обиходной тельнице, вздетой вместо промокшей. Онже собирался опять идти коловёрт удреводелов просить…
        Ветер смотрел нанего, безутешно сложив брови домиком. Эх,мол, горе луковое, я-то похвалиться хотел. Сквара понял: сейчас его выставят, осрамив. Угоспожи Айге отуголков глаз неожиданно разбежались морщинки.
        - Твой учитель сказывает, наставник Галуха нашёл тебя способным кпению. - Инаклонила голову. - Спойнам.
        Унеё был голос привыкшей повелевать, сдержанный, хрипловатый. Голос женщины, пировавшей систочником, державцем истенем наравных. Непотому, чтокто-то измилости привёл её кстолу воинов. Сквара покосился наВетра. Учитель кивнул.
        Сквара набрал воздуху вгрудь… ивдруг запел совсем нето, чтоследовалобы поуму.
        Кровь надорогу каплет изран,
        Авпереди клубится туман.
        Какотличить зерно отпустышки?
        Выход открышки?
        Может, зряон полдня нынче думал проКосмохвоста инесчастных узников, чьидуши вздыхали иперешёптывались вподземельях…
        Сердце подскажет праведный путь.
        Страх несоветчик - надо шагнуть.
        Духсобери дляяростной вспышки!
        Прянь из-под крышки!
        Ветер закатил глаза, обречённо понурил голову наруку. Лихарь смотрел немигая, счёрной ненавистью. АИнберн - то наодного, тонадругого. Сквара вновь почувствовал себя зарешёткой. Даневпривычной холоднице - внизу, втюремном застенке, гдеурезают дерзкие языки. Отэтого пелось ещё вдохновенней. Последний раз взмыть накрыльях… ну атам, точно впесне, - нидна нипокрышки…
        Удивительное дело, ртаему никто незаткнул. Взмокший певец смолк сам.
        Стал ждать, чтобы учитель прямо сейчас отправил его кстолбу.
        Первой заговорила источница.
        - Хорошая слава, - проговорилаона. - Такмоглибы возвышать свою веру наши святые предки, которых гнали приХадуге Жестоком. Ктонаучил тебя этой песне, дитя? Нашпопущеник илидругой кто? Отвечай правду.
        Сквара покраснел ещё жарче:
        - Мне… Владычица… самому вложила… когда запечалился… вот… госпожа.
        Девки пошевелились, стали переглядываться. Перед ними стояло одно навсех длинное блюдо, ананём - настоящий хлеб инаподоплёке пёстрого зелья - кружок жареной колбасы, едва початый. Боги благие, какотнего пахло!.. Сквара эту колбасу проглотилбы водин миг инежуя, нодевки были воспитаны вскромности.
        Ветер кашлянул:
        - Мойученик посвоим делам так часто бывает наказан, что, верно, проникся духом гонимых, - проговорил он сусмешкой.
        Госпожа Айге улыбнулась, отпила вина:
        - Спой, дитя, ещёчто-нибудь, чего мы прежде неслышали. Только выбери песню, гдепочаще упоминаласьбы Справедливая. Негоже забывать, чейкров сегодня нас приютил.
        Сквара успел отдышаться. Между прочим, победителей лыжной гонки впалате небыло видно. Онуцепился взглядом запятно плесени настене, чтобы недумать опряной мякоти колбасы, недавиться слюной… Запел снова. Иснова - нето, чего отнего, наверное, ждали. Стал выводить жалобно ислезливо, сугорбясь, точно попрошайка наторгу:
        Кто-то вволю домашним балуется сном
        Идыру втюфяке протирает гузном,
        Нуанам - дорассвета слежанки вставать,
        Иботак повелела Предвечная Мать…
        Ветер широко открыл глаза - итотчас крепко зажмурился. Так, словно любимец предавал его тем самым гонителям. «Чтоя тебе сделал, мойученик?..» Госпожа Айге щурилась соткровенной насмешкой. Ну,мол, ипесни увас тут принято петь! Эточто ещё заропот натяготы служения? Дозволишьли продолжать?..
        Сквара поспешно отвёл взгляд, вновь уставился напятно.
        Кто-то, сидя упечки, медовый кусок
        Потри раза надню убирает вроток,
        Нуанам - жиловатые стебли глодать,
        Иботак повелела Предвечная Мать.
        Теперь он видел, чтодевчонки небыли одинаковыми. Две - светлы волосом. Утретьей выбивалась изгладкого убора непокорливая вороная пружинка. Скваре даже померещился румянец нанежных щеках. И - улыбка, елезаметная.
        Кто-то ходит нарядный, аесли мороз,
        Впышном вороте прячет искулы, инос,
        Нуанам - босиком наподворье скакать,
        Иботак повелела Предвечная Мать…
        Кажется, Инберн собрался прекратить досадную песню, ноВетер едва заметно покачал головой. Онвсё-таки решил довериться ученику, иему непришлось обэтом жалеть. Заплёванный побирушка вдруг выпрямился юным воином, непогодам суровым истрогим.
        Ктобоится лишений итяжких трудов,
        Ктосебя утеснить нипочём неготов,
        Будет втуне досмерти окрыльях мечтать,
        Иботак повелела Предвечная Мать!
        Ктонеможет осмыслить суровой любви,
        ТотВладычицы сыном себя незови,
        Тотислужбы святой немоги ревновать,
        Иботак повелела Предвечная Мать!
        Когда Сквару уже выставили вон иволостели остались всвоём кругу - прекрасно обученные девки были невсчёт, - госпожа Айге положила ногу наногу, взяла кусочек пирога. Макнула влюбимую подливу.
        - Вот, значит, закого просил ничтожный Галуха, - сказалаона. - Правду молвить, недумалая, чтоэта пыль отважится донимать одного изнас просьбами. Иуж тебя, Ветер, вособенности.
        Котляр пожал плечами.
        - Отважился тем неменее, - проговорилон. - Даещё слова какие подобрал, слышалабыты, сестра! Издругих, сказал, надо таской вымучивать, аэтот поёт, какчижик наветке. Куда его воином гоить, онотВладычицы гудить взыскан!
        Айге сдержанно рассмеялась, покачала головой:
        - Ичто ты ему ответил, брат?
        - Яему велел складывать сундук иубираться подобру-поздорову. Остальным он уже преподал необходимое, абольше им врядли понадобится.
        - Утвоего подкрылыша выговор правобережника, - заметила Айге.
        - Аон иесть дикомыт. Яего вЖитой Росточи взял.
        - Владычица вправду коснулась паренька, тутГалуха неошибся, - кивнула Айге. - Асам ты непожалел, брат, чтовзял дикомыта? Получится изнего воин?
        Ветер ответил соспокойной гордостью:
        - Ещёкакой!
        Айге вновь кивнула, дескать, посмотрим. Улыбнулась Инберну:
        - Славным угощением ты нас почтил, высокостепенный державец! Утебя, верно, тоже наглядочек подрастает насмену?
        Вспальный чертог Сквара ввалился наневерных ногах, какраз после того, какнапол рухнули очередные два топчана. Подкрики иругань он нашарил свой, уцелевший, забрался пододеяло. Ознобиши рядом небыло, ноСкваре даже нехотелось шептаться. Скореебы свернуться клубком, уронить голову впахнущую пёсьей шерстью мякоть подушки… вообразить красный осенний лес… брата Светела, бегущего потропинке…
        Когда всё успокоилось, зазвучал голос Хотёна.
        - Одну ножку вперёд, другую назад, - завистливо рассказывал гнездарь. - Садятся так иещё настороны припадают…
        Троим лучшим лыжникам было позволено внести вхоромину стол, расстелить браный столешник. Апотом - немного посмотреть, какготовились кпляскам заезжие ученицы.
        - Дану, - неповерил Шагала.
        Судя пооханью икряхтению лежака, онпробовал повторить.
        - Аещё ложатся наживоты - икольцом ноги, прямо кушам…
        - Штаны-то, - жадно спросили изтемноты, - штаны-то, поди, втугую натягивались?..
        - Ноги кушам? Уних что, хребтов нету совсем?
        Бухарка вздохнул:
        - Вотчем себя трудить надо было, анекулаками сдуру махать.
        Сквара пригрелся, начал уплывать втёплые облака.
        - Слышь, дикомыт!
        - Ну…
        - Атебя начто звали?
        Сквара неохотно приоткрыл один глаз:
        - Сказывать велели, ктоэто изподземелий вдвери скребётся…
        Всезамолчали.
        - Дапелон, - проговорил Лыкаш, нонеочень уверенно.
        Дверь скрипнула. Воробыш подавился изамолчал. Хотён ругнулся отнеожиданности. Шагала испугался, сголовой юркнул пододеяло.
        Вошёл Ознобиша, засидевшийся вкнижнице. Мальчишеская сарынь сперва притихла, потом стала смеяться, потом наудивлённого Зяблика стали шипеть. Тот, постояв немного, ощупью пробрался ксебе.
        - Пел? Ктопел?
        - ДаСкварка.
        - Араз пел, почто ещё невхолоднице?..
        - Нуего, тыпродевок давай!
        Шаткий топчан накренился, какльдина. Ознобиша ткнулся лбом Скваре между лопаток. Опёнок вздохнул. Светел ещё бежал кнему, тянулся обнять, номежду ними воздвигались сугробы, росли чёрные каменные стены, вились, угрожая сбросить, раскаты снежных дорог…
        - Сами вбеле румяны, ручонки тонюсеньки, косточки утячьи…
        - Аножки?
        Шагала, уставший гнуться пятками кголове, заявил сознанием дела:
        - Правская девка вся круглая быть должна! Чтобы щёки - ух! Ититьки - во!
        Ребята постарше засмеялись:
        - Экий знатель!
        - Титьку небось мамкину только видел!
        - Иту непомнит поди!..
        - Слышь, Хотён! Аудевок мякитишки-то… во - иликак?
        - Врискладней, Хотён, - посоветовал Ознобиша.
        Гнездарь вдруг смутился:
        - Собильным телом вкольцо небольно совьёшься…
        - Всёравно, - сказал Пороша. - Обильное, онорадостней.
        - Тысказывай, нетоми!
        Ознобиша хихикнул:
        - Чтобы инарожны сесть было нежалко…
        - Маганкубы сюда. Мытоже мораничи, намволя!
        Топчаны снова заходили отсмеха.
        - Кактам кабальной вкладовке, прочно замкнут? Свилами ненаскочит?
        - Хотён! ПроМаганку другой раз побакулим, тыпрозахожниц давай!
        - Ачто проних, если нисиськи, ни…
        Вдальнем углу размечтались, стали вздыхать:
        - Где-то им унас перины постелены…
        - Была разница, если нездесь.
        - Взялибы да сюда вдруг пришли! Начестную беседу…
        - Аты им челом бил? Пряничков сорехами припасал?
        Скваре примнилось движение втемноте. Какое, откуда - понять он неуспел. ИхсОзнобишей лежак затрещал, обрушился.
        Пришлось просыпаться, подобщий хохот попирать босыми ногами холодный каменный пол, обарывая тягу остаться досыпать какесть, наперекошенных досках. Пусть неудобно ихолодно, нохоть снова неупадёт…
        Пока возились, разговоры вопочивальне постепенно иссякли. Кто-то ещё мечтал самолично изведать, вправдули пришлые девки выучены борьбе, ноязык заплетался.
        - Японял, - прошептал Ознобиша, когда братейки выправили топчан иприжались пододеялами.
        - Ну…
        Сквара вроде никакой работы нынче неделал, азатомился, будто камни ворочал. Стоило растянуться втепле, жёсткий лежак начал невесомо покачиваться, баюкать.
        - Японял, - повторил Ознобиша.
        Сквара приоткрыл один глаз:
        - Ну?..
        - Лихарь взбесился, когда я изхвалебника читать начал. Онсам мне велел… уставшим победные ноги сбивать… апотом чуть душу невынул… Ведь неспроста?
        - Ну, - промычал Сквара. Затих.
        Ониобэтом непременно подумают. Вместе подумают. Потом, несейчас…
        - Иещё надо будет те восемь топчанов уронить, - мстительно приговорил Ознобиша. - ГдеХотён.
        Сквара неожиданно вздрогнул, приподнялся налокте.
        - Что?.. - насторожился Ознобиша.
        Вместо ответа дикомыт ужом вывернулся из-под одеяла, беззвучно ускользнул стопчана. Ознобиша улёгся было поудобнее, нопотом вздохнул, почесал затылок итихонько, ощупывая деревянный край, прокрался следом.
        Впотьмах кто-то поскуливал. Тонко, жалобно. Сквара сидел належаке уШагалы, подтянув мальчонку вместе содеялом ксебе наколени. Тотвсхлипывал - еле слышно, зная изопыта, чтоявными слезами можно доискаться если нетумаков, тонасмешек, инеизвестно, чтохуже. Ознобиша подсел, склонился кнему. Завтра Шагала снова будет лихим храбрецом инизачто непожалуется, носейчас он всхлипывал, комкая одеяло. Потом через великую силу проглотил горе, выговорил внятно, стихим отчаянием:
        - Ая правда непомню… мамкину титьку… имамку вовсе непомню…
        Ступень
        Спустя неполные сутки после того, какпроводили госпожу Айге иеё учениц, дляЛутошки началось кабальное услужение.
        Когда его пинком подняли среди ночи, велели одеваться исразу погнали вон, напуганный острожанин незнал, чтопервое думать. Поневоле вспомнилось, какОзнобиша советовал молиться, чтобы Лихарь поправился: тогда, мол, поживёшь.

«Авдругон… вдруг преставила Владычица… иони меня сейчас… вот сейчас…»
        Отэтой мысли коленки вмиг ослабли, анадоевший чулан показался безопасным, желанным, прямо родным.
        Десяток саженей допереднего двора обернулся бесконечными вёрстами. Лутошка прошёл мимо навеса, гденесколько дней назад отдавали кровь забитые козы. Ноги вконец лишились владения, живот скрутило узлами. Онвоочию узрел выстроенных всуровом молчании учеников… страшную петлю, которой безпощады обоймут его злочестные руки…
        Водворе было пусто. Только стоял уворот Ветер, сопровождаемый старшим учеником Беримёдом, авозле стены виднелись хорошие лапки икопьё.

«Данеужто сдумали отпустить?.. Неужто удача…»
        - Поди сюда, - сказал Ветер.
        Лутошка ринулся бегом, какесть бросился наколени.
        Ветер некоторое время смотрел нанего сверху вниз. Тонкая шея, рыжие лохмы торчком. Несамый умный малый, ноподвижный икрепкий.
        - Тыранил сына Владычицы, - глухо проговорил котляр. - Потакой обиде нет виры, занеё отплата лишь кровью. Ты,острожанин, виделли когда рукотворное начертание тверди земной?
        Лутошка непосмел подать голоса, только закивал головой.
        - Гдевидел?
        Пришлось отвечать:
        - К-купец… заезжий показывал… г-господин…
        - Встань. Смотри.
        Острожанин поднялся. Источник держал вруках берестяной свиток. Посередине была чёрной краской означена короткопалая, точно обрубленная пятерня. Рядом - ещё приметы, птичьи следы, надписи, рисунки. Лутошка смотрел инемог ничего сообразить. Было страшно.
        - Ладно, - сказал Ветер. - Свою круговину знать ты обязан. Вотздесь твой острожок, это - Волчий овраг, заним Громовое болото…
        Стало немного понятней. Лутошка вновь торопливо закивал, даже посмотрел наисточника, нототчас потупился.
        - Тыпобежишь вот так… - Палец котляра вычертил извилистый путь побезлюдным лесам, снова упёрся вчёрную куксу. - Дыхалицу обойдёшь подальше… икСмерёдине несуйся смотри!

«Дазнаюя», - хотел сказать острожанин, нонепосмел.
        - Тебе позволят удалиться нанесколько вёрст, потом следом побежит мой ученик.
        Лутошка сужасом покосился наБеримёда.
        - Неон, - поморщился Ветер. - Теперь слушай пристально, кабальной. Ученику будет велено тебя перехватить. Врядли ты сумеешь уйти отнего, но, если сумеешь, ясделаю иверину вот здесь, настороне свитка. Этотвоя мёртвая грамотка. Если зарубок станет столько, сколько уменя учеников, яброшу её вогонь. Тогда твоя кабала кончится. Понял?
        Лутошка постарался невыдать ликования. Налыжах-то!..
        АВетер продолжал:
        - Слушай дальше, рыжак. Явручаю тебе оружие. Если принесёшь мне голову переимщика, займёшь его место умоего хлеба. Ибоученик, которого после всех моих стараний какой-то мирянин убьёт, мнененадобен. Этоясно?
        Мысленно Лутошка уже смеялся, входя смолодыми мораничами втрапезную. Потом вспомнил, какпытался прорваться мимо маленького Ознобиши.
        - Слушайещё, - продолжал Ветер. - Некоторые измоих учеников невмерно добры. Если кто-то сделает вид, будто несмог тебя изловить, либо уговорит сдаться миром, отменя это нескроется. Иты будешь наказан. Неон. Ты… Понял?
        Лутошка сглотнул:
        - Да,господин…
        Подвору дуло. Неровными, резкими набегами, гудевшими вщербатых стенах. Закрепостными воротами смутно белела земля. Корявая сосна раскачивалась истонала. Когда Лутошка лежал подней связанный, снега там небыло.
        - Чтоты понял?
        - Чтонадо бежать старым берегом, господин… потом пошегардайской дороге доСерых холмов… оттуда через бедовники иНеусыпучую топь и…
        - Акогда переимщик догонит?
        Лутошка сжал кулаки:
        - Яего… яему…
        - Тогда пошёл, - сказал Ветер.
        Лутошка подхватил лапки, скрежетнул постене железком копья, удрал втемноту.
        Беримёд слюбопытством спросил:
        - Кого отправишь, учитель?
        Ветер смотрел всторону. Обшаривал глазами двор. Потом позвал:
        - Идисюда.
        Расплывчатая тень подстеной вытянулась ввысоту, отлепилась откамня, подбежала. Беримёд фыркнул, ноневнасмешку, аотвнезапности инеприязни. Дикомыта ему жаловать было незачто.
        Ветер улыбнулся.
        - Пойдёшь закабальным, - велел он младшему ученику идобавил: - Тытоже всё слышал.
        Сквара кивнул.
        - Глянешь, куда свернёт намысу, - продолжал Ветер. - Надумает вутёк, притащишь заноги. Ненадумает - перехватишь возле бедовников инасвоих двоих приведёшь.
        Сквара снова кивнул:
        - Воля твоя, учитель. Когда?
        - Сейчас.
        Сквара уже держал вруке лапки. Онсплёл их сам, незатем, чтовкрепости лапок было мало, просто чтобы резвее бегалось поснегу. Серую тень подхватило порывом иунесло заворота, метель быстро закидала следы.
        Лутошка сноровисто дыбал старым берегом, емухотелось смеяться. Громко, весело. Просто оттого, чтоон снова был волен дышать падерой, летевшей влицо, анезапахами из-под двери. Поравнине залива катились белые волны, тучи надголовой шаяли, словно угли, наполненные ледяным серебряным жаром. Всёпривычное изнакомое. Здесь он вырос. Здесь каждое дерево укроет испрячет.
        Скоро изкрепости помчится хитрый моранич. Станет выискивать следы наснегу. Кабы всамом деле неперехватил.
        Ещёнесколько вёрст, иЛутошка начнёт прятать свою ступень, апотом…
        Если идти берегом всё назакат иназакат, землю подногами сменит лёд отступившего Киян-моря. Тамнечего делать доброму человеку, нотак далеко забредать Лутошка несобирался. Ветер зря считал его дурачком, готовым потеряться вплоть собственного двора. Люди сказывали - между кручами старого побережья иморскими торосами пролегла полоска ровной дороги. Ипоэтой полоске уже непервый год поездами уходят переселенцы. Голые, худые, нищие люди. Такиеже обездоленные, какЛутошка. Даже хуже. Изгои, вольноотпущенники, варнаки стремились насевер, гдеморские течения инепокорство могучей Светыни досих пор сберегали свободную гавань длякораблей. Тамлюди резали упряжных оботуров, восходили наобросшие сосульками корабли. Уплывали далеко-далеко, заКиян, насчастливый Остров Кощеев…
        Лутошка оглянулся через плечо. Вотбы знать, Ветер уже выпустил ученика?..
        Онстал мысленно перебирать всех, скем досталось спознаться. Представить переимщиками сопливого Шагалу илихрупкого Ознобишу как-то неполучалось. Остальные вдруг начали казаться один другого страшнее. Хотён безжалостный, обауха срежет, непокривится. Пороша - вовсе оттябель, ещёисожрать их принудит, просто ради забавы. Этиходят подЛихарем, сних станется занаставника расплатиться. Бухарка, говорят, налыжах проворней обоих, носкопьём небольно досуж… Ага, видывали, какони недосужи…
        Лутошка посмотрел вперёд. Снежные волны разбивались овысокий каменный нос. Тамросстани. Если прямо, значит вутёк. Обэтом водворе даже неговорилось. Лутошка итак знал, почему изкрепости небежали даже самые недовольные. Аесли явить послушание, свернуть влесные трущобы… Путь мимо топей иВолчьего оврага выглядел вполне одолимым. Вотбы ещё следом послали толстого Лыкаша… чтобы начало дать иверинам наберёсте…
        Узлы вкишках вдруг разрешились поганым комом, отяготившим низ живота. Лутошка дёрнул гашник, присел опорожниться прямо наследу.

«Вотвам! Всем мораничам, какие ниесть…»
        Доскального носа ещё оставалось несколько перестрелов. Довольно сроку подумать.
        Когда кабальной всёже выбрался наутёсы, серебряная овидь закачалась унего перед глазами, адавно опустевшее нутро вновь свела судорога. Вотоно, время решать. Одолев последнюю кручу, парень остановился. Посмотрел насевер. Снова назапад. Сделал шажок…
        - Ненадобы, - прошуршала позёмка.
        УЛутошки чуть сердце невыскочило изгорла. Онмигом обернулся, наставляя жало копья.
        Наскале, возле которой стоял дикомыт, столько раз обтаивал иснова намерзал снег, чтокамень глядел сквозь потёки икосые пласты черепа, каксогбенный урод, прячущий лицо всвалявшихся космах. Лутошка сперепугу непридумал ничего умней, чемспросить:
        - Ты-то что здесь позабыл?..
        - Мимо шёл, - сказал Сквара. Хмуро повторил: - Ненадо туда.
        Насмену страху явились злость иобида.
        - Тебя неспросил!..
        Дикомыт пожал плечами. Оружия принём видно небыло.
        Лутошка нетерпеливо спросил:
        - Авпереймы послали кого, скажешь?
        Сквара кивнул:
        - Такменя.
        - Дану, - неповерил было Лутошка. Потом оставил улыбаться, крепче перехватил копьё. - Уйди, испорю!..

«Если голову принесёшь…»
        Дикомыт недвинулся.
        - СЛихарем, - сказалон, - ты попробовал.
        - Ты-то неЛихарь!
        - НеЛихарь. Штаны неспущу изад неподставлю.
        Вдругое время Лутошкабы засмеялся. Камни отозвались эхом:
        - Уйди!..
        Сквара махнул рукой, вточности какВетер нанего самого:
        - Дуреньты… Влес давай.
        - Почемуещё?
        Сквара нестал поминать ему онеминучем разорении острожка. ТамЛутошкой, какникрути, поступились. Недиво, чтоион осемье радеть нежелал.
        - Потому, чтоиначе обратно заноги сволоку.
        - Апупок неразвяжется?
        Северянин смолчал. Отнесправедливости илютой вьюги, метавшей ледяное зерно, Лутошке обожгли глаза горячие слёзы. Онтоли всхлипнул, толи зарычал. Бросился надикомыта скопьём.
        Что-то внём уже знало, каквсё завершится. Онтолько взлететь непредполагал, причём высоко. Оннепочувствовал прикосновения, просто увидел свои снегоступы небывало задранными кнебесам. Съехал лопатками почелу каменного урода. Хлопок омёрзлую твердь сковал тело, покинул его беспомощно инепристойно разломанным. Бери, стало быть, итащи.
        - Я,может, неЛихарь, аты прямая Маганка, - хмыкнул Сквара. Убрал отЛутошкиного горла отнятое копьё. - Вставай.
        Кабальной неуверенно завозился, собирая руки иноги. Спросил хрипло, безнадёжно:
        - Казнить будешь?
        - Не, - мотнул головой дикомыт. Воткнул ратовище пяткой всугроб. - Дальше ступай.
        - Аты?
        - Ая перейму, гдеучитель велел.
        - Где?..
        Сквара шагнул всторону ипропал. Расточился среди теней, развеялся летучими пеленами.
        Лутошка ещё постоял, глядя назапад. Окоём кривился перед ним, плавал, ронял вневоротимую бездну упорные поезда набелой дороге, тёмные корабли, дивный остров заморем… Небыло ходу ему навольную волюшку, да, знать, инебудет!
        Ресницы прихватывало ледком. Острожанин зло отскрёб отлица корку слёз, поплёлся прочь отскал, клесу. Онто идело озирался вокруг, ноберег оставался безлюден. Падера нахлёстывала сзади, пронизывала подбивку сермяги. Тащиться шаг зашаг скоро стало зябко. Через полверсты Лутошка уже снова бежал.
        Аможет, ещёнастяжает он заветных иверин…
        Иличью-нибудь голову господину источнику принесёт…
        Стень выздоравливал нескоро инелегко.
        - Тычего хотел? - сказал ему Ветер. - Чтобы отгрязных вил заживало, какотмеча?
        Лихарь ничего особенного инехотел. Всего лишь снова наноги встать.
        Изчетырёх ран послушно сомкнулась только одна, какиполагалось царапине. Вскроенную боевую жилу тоже удалось запереть, ноплоть нежелала срастаться надёжно. Тоодин, тодругой протык вскипал гноем, вновь пластал Лихаря натюфяке, отнимал силы трясовицей. Торговая башня сверху донизу пропахла дёгтем исерой.
        - Былбольшой излющий стень, стала серенькая тень, - смеялись подрукой младшие ученики.
        Ктопридумал шуточку, сомнений невызывало, ногромко потешаться наднаставником недерзали. Этонебось непопущеник, который вчера был, завтра сплыл.
        Ознобиша вохотку посиживал среди книг, радуясь, чтоненадо вужасе подскакивать надверной скрип ицепляться заполки, чтоб слесенки неупасть.
        Сегодня, правда, онвсё медленней переворачивал страницы хвалебника ихмурился, безконца задумываясь остороннем.
        - Слышь… - сказал он наконец.
        Сквара поднял глаза отзамусоленного «Истолкования лествицы», радуясь случаю ненадолго выпутаться изпрямых ипобочных ветвей, порядков ивеличаний.
        - Ну?
        - Явот думаю… - медленно проговорил Ознобиша. - Еслибы, примером, учитель тебя иХотёна кдругому источнику вгости повёл… Ведь небезделаже?
        Сквара согласился:
        - Пожалуй.
        - Чтобы научились чему новому, так?
        - Ну…
        Ониуставились один надругого. Когда принимали захожниц, Ветер намужской стороне стола сидел сам-третей. Иучениц ссобой госпожа Айге привела столькоже. Сквара неволей вспомнил узкие плечики, тонкие руки… косточки утячьи… попытался представить подле них мужские ручищи… сильные, нетерпеливые… полуседую бороду Ветра… брюхо державца… Сморщился, мотнул головой.
        Ознобиша невольно скосился посторонам:
        - Только Лихарю, поди, вереды невелели…
        Сквара громко фыркнул, спохватился, уткнулся носом в«Истолкование». Нанего самого девки смотрели этак надменно, словно знали тайну, окоторой ему идогадываться неполагалось. Особенно та… чёрненькая, скудряшкой. Откнижных листов пахло выделанной кожей, скукой, плесенью. Сквара поднял голову:
        - Чтозначит царственноравный?
        Ответить было легко. Подстёгин сирота кивнул налествичный толковник:
        - Ведомо тебе, откуда весь андархский почёт вышел?
        Сквара заулыбался:
        - Откуда люди выходят… Избабьей снасти!
        Ознобиша моргнул итоже улыбнулся, потом воздел палец:
        - Тыслушай, разспрашиваешь. Увсякого, ктоныне боярин, даже ближний иливведённый, давний праотец славно бился заправедного царя ибыл отнего взыскан. Ктоземлями, ктопутём, ктоместом возле престола. Примером, Хадуга Пятого, угодившего подобвал, заслонил собой простой горец. Добрый царь возвеличил этого человека, атот оказался верным Владычицы. Такпрекратились…
        Сквара зевнул:
        - Ятебе прохрабрецов, аты мне прожрецов. Незнаешь, прямо скажи, якого другого спрошу.
        - Авот знаю!
        Ознобиша замахнулся толстым хвалебником. Сквара вмиг нырнул подстол, выкатился сдругой стороны. Бить его снекоторых пор стало всёравно что гонять текучий туман.
        - Нозасамые великие заслуги, - важно продолжал Ознобиша, - когда речь шла неосломанной ноге, аодержаве, героев увенчивали саном царственноравных. Чтобы сидели всовете Высшего Круга, носили малый венец исвоились справедной семьёй, рождая царевичей.
        Сквара засмеялся:
        - Поди-тко радость великая… Акто был Гедах Керт?
        - Кто?..
        - Гедах Керт. Царственноравный.
        Брови Ознобиши ненадолго разделила отвесная складка.
        - Воттакого правда незнаю. А… влествичнике разве нету?
        - Нету. Яуж всё перерыл.
        Ониопять уставились друг надружку. Иные страницы изтолковника были вырезаны. Иоснования отсечённых листов, подклеенные, опрятно зачищенные, напрочь отбивали желание спрашивать опричине поругания книг.
        - Сведал-то где пронего? - невольно глотнув, понизил голос Ознобиша. Перед глазами вновь пронеслись скомканные листки вкровавом снегу. Онвспомнил мольбу попущеника, спросил: - Керт, говоришь? Почему?
        Сквара поддразнил:
        - Всётебе скажи…
        - Нуинеговори!
        - Явниз лазил, втемницу, давно уже. Онпросебя настене выцарапал. Вот, язапомнил: «Всякий рождённый узрит впереди смерть…»
        Ознобиша послушал стихотворение, свидимым облегчением опустил книгу:
        - Этокто угодно мог написать. Запрут так-то, ещёчего похлеще сгоря наврёшь.
        Безупречная вязь натюремных камнях непозволяла Скваре отдуши согласиться, ноисвидетельством истины небыла. Дозволенный светильник бросал тени насводчатый потолок, наряды книг, уходившие всумрак итишину… Скоро Ознобиша разложит впамяти все законы ипорядицы Андархайны. Станет, наверное, учёным писцом всвите городского судьи. Получит новое имя. Может, самвсудьи выйдет современем… Гадать орасставании хотелось ещё меньше, чемоколбасе, чейзапах Опёнку мерещился досих пор.
        Некоторое время оба молчали. Потом меньшой Зяблик спросил:
        - Кабальной наш… как, чулан ещё метами неисцарапал?
        Сквара поморщился, вздохнул:
        - Былобы что помечать. Который синяк откого принял?
        - Тыего ведь небил.
        - Мнеего привести было велено, чтобы сам шёл. Яипривёл натяжёлке. Абить ненаказывали.
        Дверь отворилась. Внутрь книжницы сунулся Воробыш:
        - Лихарь подвору ходит!..
        Лихарь всамом деле стоял водворе. Первый раз занесколько седмиц. Бледный, исхудалый иочень злой из-за собственной немощи. Тёплый кожух висел нанём, каксдержавца Инберна снятый. Ужточно непомешалбы костыль, ногордый стень обходился. Пусть иструдом. Ондаже время выйти подгадал, когда Ветра вкрепости небыло.
        Братейки поклонилисьему, какподобало. Онголовы навстречу неповернул. Этих двоихон, верно, радбылбы насовсем позабыть. Весть между тем распространилась, изповарни толпой вывалили приспешники, всвой черёд начали кланяться. Лихарь инаних посмотрел, словно те его отравить покушались, данесовладали.
        - Ауж свиреп… - давясь негожим весельем, шепнул Ознобиша.
        Сквара вдумчиво кивнул:
        - Почесать неможет, гдесвербит.
        Ознобиша согнулся, пряча распирающий смех.
        Ветхий Опура, кажется, былединственным, ктовискреннем восторге побежал кстеню. Поправой штанине досамой ступни расползлась влажная полоса.
        - Лихарь! Юный Лихарь!.. - Старик оглянулся, ища, скем поделиться радостью, заметил Ознобишу, просиял, указывая рукой. - Аунас маленький Ивень опять живёт! Смотри, вонон! Тыуж неказни его больше, сынок! Ондобрый моранич! ОнвМытную башню вовсе даже нелазил!..
        Ознобиша так изастыл. Лихаря перекосило. Оноттолкнул заботливо кудахчущего Опуру, вновь скрылся задверью.
        Лутошка лежал набоку, подтянув колени кгруди. Когда он открывал глаза, емупредставала полоска неяркого света накаменной кладке. Валунки, взятые сберега залива, были немного подтёсаны, чтобы плотней прилегали. Один полосатый, другой крапчатый, третий белёсый, скрохотными устьицами слюды… Всезвенья нехитрого каменного узора Лутошка, даже зажмурившись, видел нехуже, чемнаяву.
        Онлежал недвигаясь, лишь изредка шмыгал носом ивздрагивал, аиз-под век медленно точились слёзы. Чужие звуки изапахи больше недавали притворяться, будто он лежал дома, где-нибудь вклети иливсобачнике. Лутошка очень старался замечтаться илизадремать, нотутже дёргался, оживал, опять начинал тревожно слушать шаги. Потому что вовсе недедушкин мягкий шептун ткнёт лодыря-внука, забывшего покормить уток. Через порог властно ступит безжалостный Беримёд и… илучше встретить его уже наногах, потому что врёбрах безтого сплела паутину застарелая боль. Снова запоёт жестокую песню чёрный ночной лес, иЛутошка будет бежать вовесь дух, кидаясь откаждого куста, гдеему померещится переимщик…
        Ониспробовал ужевсё. Петлял оврагами иопасными ходунами, уповая напрыть. Бросал копьё подноги, просил щады. Собирал последнюю отвагу, давал бой…
        Только всторону далёкого Киян-моря Лутошка больше несмотрел. Потому что излесу его даже Пороша, несмея ослушаться Ветра, насвоих ногах приводил. Авот еслибы он вутёк повернул…
        Широки распахнулись ворота водвор Владычицы. Зато обратно изкабалы - мышка непроскользнёт.
        Один раз острожанин близко подошёл кзаветной иверине. Запутал следы, почти удрал отХотёна. Однако тот распознал хитрость, погнал вугон, полетел лётом - ивзял беглеца уже ввиду крепостных башен.
        Ох,лаской вспомнились Лутошке отцовы да братнины кулаки…
        - Успеешь охнуть, какпридётся издохнуть, - сказала стена.
        Лутошка невнятно вскрикнул, заслонился руками, задом наперёд пополз вдальний угол. Веки, подкоторыми вновь успели качнуться горелые ямы Великого Погреба, сгорем пополам разлепились только потом.
        - Вставай, дурень, - сказал дикомыт.
        Из-за него выглядывал Ознобиша ссамострелом вруках. Онделовито спросил:
        - Куда сведём?
        Сквара немного повернул голову, продолжая смотреть наЛутошку. Предложил:
        - Наверно, вхолодницу. Тамникого нету сейчас.
        Острожанин засучил ногами, плотнее вжался вугол, тихо завыл. Нуконечно, нерядомже споварней им его убивать, после такого сквернения там хоть печи раскидывай ивозводи наново. НаВеликий Погреб неповедут - далеко. Авхолоднице они его примкнут наошейник. Отойдут натот конец просторной палаты. Изатеют веселье, аон будет метаться накороткой цепи, пока последний болт всердце непримет либо кровью неизойдёт…
        Лутошка стакой ослепительной ясностью увидел неминучую гибель, чтоприготовился заорать вголос. Начал открывать рот…
        - Хотя нет, - сказал Сквара. - Пусть наснеговике покажет сперва.
        Стрелы, только что летевшие острожанину вгрудь, вернулись сполпути, рядком улеглись втул. Лутошка закрыл рот. Утёрся. Стал подниматься. Получилось несразу.
        - Тебявсе, ктоввоинском обучении, ужепоразу ловили, - пока шли вон, объяснил Ознобиша. - Иные дважды. Чтобы вновь толк был, учитель велел тебе самострел дать.
        - Стрелять-то умён? - спросил дикомыт. Фыркнул, глумливо добавил: - Илиты всё вилами больше?
        Лутошка хотел ответить, даже посмеяться им вугоду. Егодотого трясло, чтовместо смеха вышло блеяние, звучавшее всёже больше какплач.
        Полёт Рыжика
        Пещеры назывались Тёмными илиСлепыми, потому что выходили насевер. Солнце сюда почти незаглядывало. Разве краешком, только летом, всамые долгие дни. Когда посовету зрящих Смуроха привёл стаю вэти вертепы, многие сперва разворчались, особенно суки сдетьми. Однако зрящие пристальней вглядывались вмироздание, авожак знал, кого слушать. Глупые мамки думали только осолнечных лужайках длямалышей. Зрящие понимали, чтоизрек навостоке непросто так ушла рыба иптицы совсем неслучайно собрались вкосяки задолго доосени. Что-то близилось. Небо утрачивало опору.
        Когда это стало окончательно ясно, Смуроха задумал предупредить вожака Бескрылых, своего побратима.

«Ястобой», - сказала Золотинка. Рыжик спал унеё наспине, вямке между могучими основаниями крыльев.
        Такони иприлетели вкаменный дворец, подобный рукотворной горе суютными жилыми пещерами. УРыжика там тоже был названый брат. Человеческий щенок спочти такойже огненно-золотой шерстью наголове.
        Друзья сразу побежали играть кморю.
        Ихродители думали, чтоещё есть время.
        Мама Золотинка позже рассказывала: улюдей велись свои зрящие, умевшие внимать голосам Земли иНебес. Едвали невтот самый день они тоже явились кцарю спредварением оБеде. Ониоглядывались навосток.
        Итоже думали, чтоесть ещё время…

«Укройся насевере, праведный царь. Тыдолжен ехать немедля. Шегардай выглядит безопасным…»

«Шегардай? - обернулся молодой приезжий, стоявший утрона. - Каждый наш дом - твой дом, родич игосударь!»
        Онказался бледным, лишь скулы так игорели.
        Аодх кивнулему:

«Явелю Аэксинэй собираться. Самже уеду, когда опустеют улицы Фойрега. Пусть сообщат людям…»
        Симураны внезапно насторожились. Выбежали наоткрытую площадку. Взлетели.
        Итут навостоке вспыхнула сразу тысяча солнц…
        Наюжных склонах гор снег досих пор задерживался струдом. Тамнетолько сгорели трава идеревья, тамисчезла даже земля. Остался голый камень, местами оплавленный. Волна огня, пришедшая сюга, шутя перемахнула хребет. Стая видела, какона смела облака, какзадолиной вскипели, обратились впар ледники… Лишь вТёмные пещеры жар непроник. Решимость Смурохи сохранила жизнь стае. Тогдашние сосунки выросли иуже понимались между собой, рожали щенков. АРыжика прочили ввожаки.
        Награнице предгорий его встретили дозорные. Молодые кобели переняли добычу, тяжеловатую, чтобы тащить одному. Рыжик был хорошим охотником. Онумел снять барана соскальной стены иубить его прежде, чемтот успевал хоть что-то заметить. Симураны разорвали тушу начасти, снова взлетели. Рыжик только проглотил печёнку, сердце, желудок - отнести детям.
        Онлетел, исобственная сила неочень радовалаего.
        Да,вполёте он умел забираться выше других, ночто толку, если он так ниразу инепробил тучи? Онмог мчаться безустали, измеряя просторы земли, ночему радоваться, если второй брат досих пор неоткликнулся наего зов…
        Рыжик обогнул сторожевую скалу. Еёвершина вБеду потекла было, нозастыла бородами, наплывами. Внизу открылись устья пещер.
        Симураны любили раздолье, любили пространные чертоги, вырытые водой вкаменной плоти гор. Нохорошобы посторонам нашлись пещеры поменьше: спать втепле, обняв крыльями подругу, чутким телом загородив выход слишком любознательной малышне…
        Рыжик вильнул между капельниками самородного зала, ударил крыльями. Погасил разгон, привычно вскочил наузкий карниз. Тьма, непроглядная длячеловеческих глаз, емувиделась красноватыми сумерками. Изглубокой выемки навстречу обернулись две суки.
        Белая Лапушка потянулась вперёд, гортанно заворковала. Из-за неё высунулись дети: бурый ссеребром, другая беленькая. Шустрый жарый был невдруг различим вшерсти бабушки Золотинки.
        Дети запищали наразные голоса, полезли котцу. Смешные, неуклюжие, снежными начатками крыльев… Рыжик втянул родной запах. Умилённо застонал, вывалил принесённое. Дети запищали громче, вцепились втёплый полупереваренный ужин.
        Голос Золотинки обдал сына строгим теплом:

«Якаждый раз боюсь, чтоты расшибёшься…»
        Онаимела ввиду каменную сосульку, наполовину закрывавшую вход. Онаговорила так потому, чтосама больше неумела летать. Ейиказалось - сыну всё требовался присмотр. Рыжик вздохнул.

«Люди, - сказалон, - устраивают свои жилища поближе ктеплу ихорошей охоте. Аещё они умеют обрубать камень…»

«Опять ты засвоё».

«Тебе сын Аодх любовь прислал».
        Золотинка тяжеловато зашевелилась, села. Еёкрылья, некогда просторные, стремительные икрасивые, жестоко обгорели вБеду. Люди, принявшие Аодха, отогнали смерть отего второй матери. Потом они сплели крепкую сеть инаучили других симуранов брать её зауглы. Раны зажили, ноперепонки больше немогли расправляться. Стех пор нестало бдительней наседки своим ичужим внукам, чембабушка Золотинка.
        Плохо было, поеё мнению, то, чтосын Рыжик всё время мечтал поселить впещерах симуранов людей. Исимуранов - влюдских жилищах. Рыжик закалил себя дальними перелётами, какнемногие. Жаль, отказывался понимать, чтопути двух племён сойтись никак немогли. Довольно было уже побратимства их семьи счеловеческими вожаками.
        Щенок, чтоснего взять.

«Всёли пригоже утвоего брата? Онвзял себе суку?»

«Люди взрослеют иначе, мама. Аодх сейчас ставит накрыло нового малыша своей матери. Тынеповеришь, щенок тоже слышит меня».

«Тыподнимал дитя внебо?»

«Конечно. Онсовсем ещё лёгкий. Зато Аодх теперь, наверное, стал тяжелее меня».

«Вотвидишь».

«Щенок? - подала голос Лапушка. - Онтакойже сын огня, какты инаш младшенький?»

«Нет. Онпохож навторого брата… которого я никак найти немогу».
        Рыжик зримо вспомнил малыша Жога, чтобы Лапушка его тоже увидела.
        Золотинка спросила:

«Опять искать полетишь?»

«Полечу».

«Старики хотят, чтобы ты повёл стаю…»

«Мойпервый долг - брату Аодху».

«Тыдавно отдалего».

«Нет, неотдал».
        Иэто тоже была правда, хорошо известная матери. Вдень Беды она неминуемо канулабы вогонь вслед заСмурохой… еслибы нестранная сила, источаемая, смешно сказать, напуганным человеческим детищем. Такчто кто ещё кого донёс направый берег Реки - толи она Аодха, толи Аодхеё.
        Всёже Золотинка сказала:

«Снежные овцы уже четыре раза ягнились. Многим кажется, тебе порабы поверить: ктоперестал отзываться, улетел нату сторону неба».

«Атыбы поверила вгибель отца, еслибы невидела сама, какон падал? Бросилабы его искать?»

«Нет. Никогда…»
        Лапушка заскулила, придвинулась кстаршей, стала бережно вылизывать рубцы накрыле. Сытые малыши взялись теребить отца, носморились, заснули, один задругим, между тёплыми инадёжными передними лапами. Рыжик трогал их носом, облизывал, неудержимо улыбался. Потом задумался, оставил детей, поднял голову.

«Странно…»
        Обесуки молча смотрели нанего.

«Такрепость счёрными стенами. Сколько я пролетал надней, таясь воблаках… Таместь люди, язнаю. Почему я их нечувствую?»
        Доля четвёртая
        Вертеп
        - Ну,поклон тебе, чтоли, Гедах Керт, - негромко выговорил Сквара.
        Насамом деле он долго гадал, какдостоило приветить отлетевшую душу. Слова, принятые меж людьми, означали пожелание телесной мочи издравия; чтить ими призрака неказалось уместным. Отпоклонаже небывало обиды нимёртвому, ниживому… иусамого спина поди неотвалится.
        Замученный стихотворец ничего ему неответил. Даже вволосы холодом недохнул. Незахотел смораничем толковать.
        Сквара поставил светильник, сошёл вниз поступеням.
        Может, прежде подтюрьмок ибыл втемнице вроде глухого приямка. Потом изстены высадило треугольный отломок. Груда мокрого щебня скрывала щель вполпяди шириной. Оттуда осязаемо тянуло.
        Битыш Скваре разгрести удалось, ноотломок сидел мёртво. Вернувшись сясеневым рычагом, Опёнок вставлял его то слева, тосправа, жилился кактолько мог, рычал ипыхтел… однако супорным каменюкой сладить немог.
        - Обида небеда, - буркнул он вконце концов. - Худа та мышь, чтоодин только лаз ведает!
        Асам взял выломок замакушку, потянул насебя. Ничего вроде непроизошло. Просто рука неощутила той мёртвой неподатливости, чтопрежде. Сквара налёг. Щель стала разверзаться, номедленно, ненадёжно. Онупёрся коленями, налёг крепче. Руки соскальзывали идрожали. Глыба артачилась, норовила откачнуться впрежнее положение. Сквара переупрямилеё, вставив рычаг. Перевёл дух, стал разбираться, чего достиг.
        - Воттеперь другое дело! - сказал он вслух. - Гусь пролетит икрыльями незаденет!..
        Щель давала проползти, ноедва. Душа Гедаха Керта постанывала наострых сколах изазубринах камня. Если рычаг вдруг захрустит…
        Было страшно, поэтому Сквара засмеялся:
        - Недосталосьбымне, какнемилому жениху, которому невеста щучью голову сзубами подсунула!
        Смеялсяли кто-нибудь когда-нибудь вотрицавшем свет подтюремке?.. Диво, ледяная хватка страха сразу ослабла. Сквара косо поглядывал навзлохмаченную деревяшку, между тем торопливо стаскивая одежду. Надсадину почти доверху заполняла вода, всёравно сухим непролезешь. Онтуго замотал рубаху споддёвкой вкожаные штаны. Дляначала поплечо засунул вщель свободную руку, стал шарить. Ненащупал никакого препятствия, полез вдыру уже весь.
        Нечаянно задев рычаг, застыл недыша… Ничего непроизошло. Сквара медленно выдохнул, начал протискиваться дальше.
        Почему-то он ждал, чтоокажется вдлинной узкой промоине, где, чего доброго, придётся ещё инырять. Ничуть небывало. Подземные воды, затопившие сводчатый ход, стечением лет нашли себе сток между плитами пола. Плиты постепенно просели, увлекая засобой кладку восновании стены. Неспеша источили перемычку… вторглись вподтюрьмок. Сквара осторожно, ощупью, одолел два шага. Лазвсё расширялся. Сквара осмелел, шагнул дальше.

…Исголовой ухнул вразмыв. Только успел, чтовскинуть руку ссухим узелком. Барахтаясь, выскочил наповерхность, поспешно схватил воздуха, прянул всторону. Вместо пугающей бездны подногами явились каменные плиты. Шаткие, наклонные, новсё-таки дно.
        Сквозь пройденную трещину вливалась ничтожная толика света. Проваливаясь, Сквара успел себе намечтать огромный чертог, полный бесконечной воды… последний океан, плещущий наберега Исподнего мира! Чего ниприбредится сперепугу. Откуда взяться пучинам вподвалах крепости, высившейся надбереговым яром? Вода сгубила узников - да ипрочь себе утекла…
        Сквара стоял, погрязнув попояс. Едва сочившийся свет позволял видеть низкие своды. Полузатопленный ход тянулся влево ивправо. Собеих сторон залегал мрак. Гулкий, влажный, повсему - многолетний.
        Безжалостная вода цепенила нагое тело, надповерхностью веяли сквозные токи… Сквара натянул сперва рубаху состёганкой. Подумал - ивсё-таки вымочил многострадальные штаны, поскольку иначе недолго было застыть. Попробовал представить крепость наверху, прикинуть, вкакой стороне что находилось… Никакой уверенности небыло. Онпожал плечами, двинулся вправо.

«Будет что будет, даже если будет наоборот…»
        Некоторое время пятнышко света ещё угадывалось позади. Дальше ход повернул. Оставшись вслепой темноте, Сквара стал ощупывать стену, считать шаги, чтобы, покрайней мере, незаблудиться.
        Счёт перевалил уже зачетвёртую сотню, когда заспиной глухо бухнуло, словно захлопнулась тяжёлая дверь. Сквара вновь испуганно замер, стал слушать. Спустя малое время вноги толкнулась волна. Продолжай он идти, могбы инезаметить.

«Шутки шутить взялся, Гедах Керт?» - хотел было попрекнуть Сквара. Вслух выговорилось совсем другое.
        - Дядя Космохвост… - прошепталон. - Этоты?
        Емупомерещилось, будто тьма вздохнула вответ.
        Сквара нашарил нагруди кармашек, сбережённый водежде. Вытащил кугиклы. Онвысверлил их вобрезке доски, одну цевку подле другой. Должным образом промаслил - инепокидал больше подтюфяком. Куда нишёл, таскал присебе.
        Маленькая снасть вздохнула тихо итрепетно, губы сами сложились вулыбку, потому что иначе толку скугиклами недобьёшься. Сквара невыводил никакого напева… Тонкие ствольцы жаловались, лепетали, тянули свой голос ковсем, обречённым скитаться вхолодной тьме подземелий. Вотприблизился царский рында скровавой повязкой через лоб. Следом подплыла зыбкая тень влохмотьях жреческих риз. Потомок героев, исчезнувший вместе состраницей, выдранной излествичника. Вотещё кто-то, кого Сквара совсем уже струдом себе представлял. Только сильную руку сзажатой щебнинкой, готовую нанести черту накамень стены. Кинви… Финри… Мелькнуло видение заплаканной узницы, нежной инеповинной. Дачто вообще надо сотворить, чтобы насовсем сгубили втемнице, апотом ещё душу назаточение обрекли?..
        Кугиклы плакали онесбывшихся жизнях, опоследней тоске.
        Оночной дороге, покоторой, держась друг задружку, брели четверо малышей.
        Орадостном служении, овдохновенных песнях, чьёэхо доныне таилось подгулкими сводами.
        Оледяных валах Твёржи, остынущих вморозном тумане утёсах Конового Вена…
        Сквара опустил кугиклы. Вглубине хода растаяли последние всхлипы.
        - Дядя Космохвост…
        Темнота отозвалась толи стоном, толи смешком, толи отзвуком далёкого крика.
        Сквара поник было головой, нототчас встрепенулся. Если тут так привольно разгуливали сквозняки, значит где-то был продух. Вода, чьёнесильное, ноявственное течение он осязал стынущими ногами, должна была откуда-то затекать. Причём соттепели, несмороза…
        - Нучто, дядя, - пробормотал Сквара. - Ощупью ходим ночью какднём, плещет вштанах, номы несдаём… Грозные ятра смёрзлись вледышку… Вышибем крышку!
        Улыбнулся, поспешил вперёд, расталкивая коленями воду, чуть неприплясывая. Было смешно исовсем нестрашно, аход вродебы постепенно выводил вверх. Темнота играла сним вигры, заставляла видеть пятна ивспышки прозрачного света. Порой они складывались вбестелесный облик, скользивший надводой впереди.
        Ознобиша сидел застолом вкнижнице, обложившись старыми картами, путевниками, описаниями коренных земель Андархайны. Онвсе их уже пролистал, пора было нести обратно наполки, номеньшой Зяблик недвигался сместа. Глядел, замерев, наязычок пламени, ровно стоявший замедной сеточкой, застёклышком дозволенного светильника.
        Где-то там, далеко наюге, гдевБеду жестокий огонь непадал клочьями снеба, какздесь, аместами летел посамой земле…
        Где-то там, вполовине пути досожжённой фойрегской круговины, стоял большой кряж холмов, называвшийся забавно иласково: Ворошок.
        Боярский род Нарагонов, много веков назад свивший гнездо вхолмах, далкрепости своё имя. Однако городок вдолине был старше. Поэтому кзамку ссамого начала прилипло другое название: Невдавень. Недавно выстроенный. Имябытовало почти досамой Беды. Пятью годами прежде гибели Андархайны здесь разразилось своё худо, ненастолько вселенское, нотоже непозавидуешь. Свард Нарагон, попрозванию Крушец, увидел худшее изотпущенного человеку: погребальный костёр своего первенца, Глейва. Чтоудивительно, даже сухой слог дееписания неминул намёка нанебесную кару, постигшую владетеля Невдавени. Полгода спустя Свард погиб наохоте, свалившись вбезобидный ручей. Тогдаже был утрачен иродовой перстень боярского рода, подарок Йелегена Второго. Дурная примета, признак близкого зла! Едва справили тризну, какумер отгнетyхи второй боярич, Сабал. Нитого нидругого вдовый отец женить неуспел. Наверно, всёневесты попадались слишком разборчивые. Последний сын, Болт, хозяйствовать встарой крепости толи незахотел, толи невозмог. Оставил праотеческий дом чужим людям. Отъехал счастья искать…
        Вудатном месте подобные злыдни неприключаются.
        Местный народ, судя повсему, тоже так полагал. Пришлось замку опять сменить имя. Теперь он звался Невдахой.
        Ознобиша наразные лады твердил это слово, вживоте всё более холодело. Сведущий Воробыш подслушал вчера, какИнберн назидал стряпкам, готовившим дорожный припас: «Всем чтобы доНевдахи хватило!»
        Новая услышка почему-то столь напугала Ознобишу, чтоон никому ничего несказал, даже Скваре. Сразу побежал заправлять знакомый светильник. Изкниг ему легче было принимать злые вести, чемотлюдей. Теперь он всё знал. Уезжая, Болт Нарагон отрёк замок мирским товарищам Ветра. Ныне вкрепости располагался один изпутей котла - учельня летописцев, счислителей, помощников судей.
        Огонёк зачистым стеклом горел ровно иярко… Чтонапишут через двадцать лет проЧёрную Пятерь? Доведётсяли кому прочитать оверёвке казнённого, свившейся вплетежок побратимства?..
        Всего более державец Инберн любил размеренную, спокойную жизнь. Какговаривали вкоренной Андархайне - сегодня мостить дороги, азавтра ездить поним, незная беды!
        Воттолько Владычице зачем-то было угодно, чтобы плавный бег этой жизни всё нарушался кочками да горбами.
        Когда сразу трое приспешников начали кашлять ипокрылись сыпушкой, державец огорчился, поняв: нежданную помеху срук запросто нестряхнёшь.
        - Карает нас Правосудная… - прошамкал старый Опура. Юношеские прыщи гадко исмешно казались сквозь редкую седую поросль нащеках. - Умножилась влюдях неправда!
        Толстая Кобоха предположила, чтотрое заболевших чаще других пробовали яства, предназначенные длявысокого стола, отчего ибыли наказаны. Запонец унеё был снадставленными завязками. Понятно, онастрасть любила уличать вобжорстве других.
        - Дая!.. - возмутился Опура. - Дазатакие слова!..
        Егосжатые кулаки выглядели ещё смешнее обсыпанных краснотой щёк. Кобоха схватилась заскалку. Приспешники подались встороны, рассчитывая повеселиться, нододраки недошло. Дедсогнулся втри погибели, остановленный кашлем.
        - Вонсмоей поварни! - погнал Инберн паршивых. - Роетесь тут нечистыми руками!
        Изгнанные вышли, повесив головы. Очень скоро всех троих позвали обратно. Никто незнал погребов иприпасов так, какони.
        Поразмыслив, Инберн заподозрил самое скверное. Велел послушному Лыкасику разжечь светильник поярче.
        - Ступай посмотри, чтотам делается, расскажешь. Особо приглядись кстенам ипотолку…
        Прозвучало зловеще. Воробыш забоялся. Подумал, чтоИнберн могбы отправить вниз кого поплоше, вроде чёрной девки Надейки: сиротой меньше! Хватились такой, когда уж илёд прошёл!.. Тутже вспомнил, какСквара помогал Надейке двигать неподъёмные короба. Стало совестно. Воробыш сморщился, нырнул враскрытую прорубь, веявшую неподвижным земляным духом.
        Инберн остался ждать, беспокойно теребя усы.
        Погреба, гдехранилось съестное, были отгорожены отпрочих крепостных подземелий надёжными стенами, возведёнными уже после Беды. Лыкаш вырос вдеревянной избе. Левобережники трудно привыкали ккамню. Однако даже он понимал, чторабота была вовсе необразцовая. Устойного плотника ведь неторчат внутрь дома корни исучья, несвисает кора…
        Голоса наверху отдалились, стали невнятными. Пламя светильника придавало уверенности. Лыкаш немного обжился, осмелел, сделал шаг прочь отлестницы, пошёл чередой тесных палат. Мимо плыли кадушки истенные полицы, заставленные горшками… Тени как-то слишком проворно отбегали назад. Воробыш рад был жить подрукой Инберна, носейчас, право, незнал, чтолучше: брести тут втишине - илигоняться полесам зарыжим Лутошкой, проворным, злым иоружным. Неровную кладку густо обомшили бурые потёки, красиво отороченные белым пухом. Спотолка свисали лохмотья вроде густой паутины. Ониколебались впотревоженном воздухе: ловчие тенёта, наделённые собственным движением…
        Достигнув самой дальней стены, Лыкаш вздохнул соблегчением. Начал соображать, какими словами доложит всё Инберну. Зачем-то протянул руку, тронул камни, какбы подтверждая, чтовсамом деле здесь побывал.
        Ох,ненадо было ему этого делать!.. Вкаменной толще вдруг ожило, заскреблось, вздохнуло, заплакало…
        Воробыш едва неоглох отсобственного крика. Вуглу справа шарахнулись тени, которым совершенно точно неполагалось там быть. Слева, наоборот, засветилось, какгнилушки вмокрой земле. Зловещие паутины стали отделяться отпотолка, путаться Лыкашу вволосы, слетать наглаза…
        Сейчас совсем обоймут…
        Ибудет он ворочаться наполу уже нечеловеком, каким проснулся сутра, ажутким коконом, бурым вбелом пуху, посути съеденным, ноещё шевелящимся…
        - Мама-а-а!
        Обратно вповарню Лыкаш вылетел чуть неплача отпережитого страха, сбелыми глазами инепослушно кривящимся ртом. Вот, стало быть, отчего заговаривался ипачкал штаны несчастный Опура. Возьмёшь втолк, каксам тогоже хлебнёшь…
        - Полно мамкать! - оборвал Инберн. Стало понятно: державцу тоже было очень непосебе. - Чтовидел?
        - Там… там… - всхлипнул Звигур.
        - Сказывай толком, нето обратно закину!
        - Изстены лезет… Жалуется, стучит…
        Приспешники попятились отподнятой западни. Инберн нахмурился. Кажется, подтверждались его худшие опасения. Кашель, сыпь… Атеперь июный гнездарь, которого он намечал себе впреемники, начал видеть ислышать всякую небыль.
        Всёкакпрошлый раз.
        Погреба пора было окуривать.
        Запределами крепости, всухом амбаре, сберегалась дослучая горючая сера, добытая вверховьях Смерёдинки. Требовалось сделать немногое. Перво-наперво поднять наружу съестное. Потом внести вовсе подземные храмины дырчатые горшки, полные рдеющих углей. Утвердить поверх каждого посковородочке жёлтых комьев… И - прочь что есть прыти, силясь опередить погибельный чад! Ауж там дед Опура запечатает всю западню глиной кругом, какзапечатывал андархские печи. Только крышку поднимут нечерез полдня, асуток через трое, когда вповарне окончательно перестанет вонять.
        Ничего особенного. Немного повременить, даивсё…
        Прошлый раз, когда впогребах расплодилась плесень, Инберн выпросил уВетра смертника. Убийцу, откупленного вШегардае.
        Каквсе лиходеи, осуждённые смерти задушегубство, тотчеловек отчаянно хотел жить. Прежде чем спускаться, онзамотал рот инос мокрым тряпьём. Видел, какограждали своё дыхание городские золотари. Ауж обратно повсходу невольный окурщик невзошёл - вылетел пузырём изводы. Потом оказалось, чтопоследней серницы доуглей он недонёс. Очень торопился спастись.
        Онвсё равно взялся кашлять сперва гноем, потом кровью инаконец умер, посинев отудушья. Недожил допраздника, когда Ветер собирался напустить нанего учеников.
        Приспешники постарше очень хорошо это помнили. Молодые были наслышаны.
        Инберн то обводил рассеянным взглядом поварню, то, хмурясь, смотрел втёмную прорубь.
        - Сейчас жеребья метать заступник велит… - вздохнул кто-то.
        Толстая Кобоха что было сил вцепилась вподпечек. Так, словно её собрались отдирать итащить, аона - нипочём недаваться. Девчонка Надейка моргала, закусив трепещущий палец.
        Опура вдруг широко ирадостно улыбнулся:
        - Ненадонам, твоя почесть, никакой жеребьёвщины. Ятебе добровольник. Я-то пожил!
        Лыкаш тоже дёрнулся вперёд, носпохватился, одумался, отступил.
        - Ты? - словно невдруг заметив Опуру, сказал Инберн. - Адрочёны кто взбивать будет?.. Загибеники чинить? Кроме тебя недельца найдём! - Повернулся квздрогнувшему Воробышу. - Этот ваш кабальной… долго ещё кладовку населять будет?
        Гнездарю стало страшнее, чемвдреводельне, когда Беримёд уличал их соСкварой внамерении вытесать гусли. Онбухнулся наколени:
        - Добрый господин… твоё высокостепенство…
        Инберн удивился:
        - Тыменя окабальном вздумал просить?
        Лыкаш стиснул правую ладонь левой:
        - Добрый господин… Моямамонька вовсе по-другому плесень отваживала. Стены велела мочой мазать, напол красную соль сыпала… Ипропадало…
        Инберн несразу, ноприслушался. Насчёт мочи всё было понятно. Если вней добела стирали одежду, значит истены могла вычистить. Державец грозно уставился наученика, встопорщил усы:
        - Какую такую соль?..
        Воробыш почувствовал насебе взгляды всей стряпни, почти пожалел, чтовысунулся. Однако представить, какдавятся собственными лёгкими Опура илиЛутошка, было ещё невозможней.
        - Невпронос твоей чести, господин… Красную. Ясам видел заНеусыпучими топями, онатам ключами кипит… Инавкус таже…
        Инберн обошёлего, снова заглянул впрорубь. Кабального Ветер ему наврядли отдаст, даисмертников вЧёрной Пятери ожидали ещё нескоро. Державец снова подумал прохолопа вкладовке. Кажется, затею дать парнишке самострел поднесли источнику те двое неразлучных, младший Зяблик сдикомытом. Ветер их похвалил. Может, иЛыкашка нетолько умение греть масло дляпряженцев издому принёс?
        Онпринял решение.
        - Сроку тебе седмица. Ухичивай погреб, какувас принято. Анепропадёт плесень, полезешь окуривать.
        Продух Сквара нашёл, нонеочень обрадовался. Онвсё-таки неугадал направления. Мрачный ход вывел его далеко запределы крепости, подскалы умаленького лесного зеленца, служившего кормовищем вепрям изайцам. Чтобы выбраться наружу, пришлось пластаться вщели между камнями. Сквара застревал, обдирался, гадал просебя, начто ему это надо. Онвсё равно нехотел возвращаться вкрепость поверху. Бежать отзеленца дозеленца полютому морозу - невелика радость. Даисветильник хорошобы забрать, покинутый накраю подтюремка… Темнеменее всякий путь следовало пройти доконца. Извиваясь ибрыкаясь, Сквара вывалился израсселины инекоторое время блаженствовал, отогреваясь втёплой калужине. Ондаже неочень опознавался кругом. Итак хорошо представлял, каквыйти сюда лесом. Может, пригодится когда. Анет, нуиненадо.
        - Былаб дыра да пар валил, - лениво пробормоталон. - Ачто сунуть найдём…
        Влажное тепло навевало дремоту. Залёживаться было нельзя, ноотэтого только хотелось плотнее сожмуриться, притворяясь, будто нежишься вдомашней мыльне ипар любит вкостях, изгоняя усталость дальней дороги. «Вотоня, мама. Несердись уж, чтоприпоздал…»
        Таквсё время тешил себя несчастный Лутошка. Вотзасну ипроснусь, ивновь станет канун Маганкиной прелюб?, инесунусь я нипочём впроклятый собачник, саночки возле двери поставлю да мимо тихо пройду…

«Отмечтанья несбудется, - говорил ему Сквара. - Случилось уже, теперь думай, какжить, аотменить неотменишь!» Лутошка неслушал. Лилпустые слёзы онебываемом. Чтовзять сбедолаги? Добробы отца его люди хвалили Корнем илиПеньком. Ато - Недобоем.
        Опёнок зло выругался, поднялся изнагретой лужи, полез назад, взнакомую тьму. Холод сразу вцепился отточенными когтями. Болотная вода стекала подземлю, постепенно утрачивая тепло. Петь больше нехотелось. Сквара стучал зубами, чертил рукой постене, отсчитывал шаги.
        Когда, согласно этому счёту, впереди должно было забрезжить пятнышко света, темнота осталась непроницаемой. Сквара замер наместе, стараясь проглотить накативший страх, раздумывая, могли где-нибудь свернуть нетуда. Получалось - немог. Волей-неволей вспомнился глухой удар заспиной. Волна, плеснувшая вноги.
        - Чего боюсь-то? - спросил он вслух. - Коли так, обратно вболото… - Итутже почти въяве увидел, какзлая воля смыкает безтого едва проходимый лаз подкамнями. - Анет, дальше побреду, куда-то ведь выйду!

«Ага, взавал упрусь иливстенку…»
        Оночень бережно переступал босыми ногами, ищазыбкие плиты, такиспугавшие его поначалу. Нашёл - выдохнул соблегчением: почти дома! Сейчас будет размыв. Щель вподтюрьмок, гдевсего-навсего иссякла маслёнка слабенькой лампы…
        Промоина необманула, разверзнувшись ещё внезапней, чемподороге туда. Сквара вынырнул, одушевился, запел:
        - Экийты, братец, право, трусишка… - Он-то решил уже, чтоисчерпал все созвучия кслову «крышка» инипочём невыдумает иных, ноони вдруг посыпались сами. - Млеет душа, намокли штанишки… Рвись из-под крышки!
        Руки быстро ощупывали стену, разыскивая иззубренные окраины трещины. Сквара так радовался испешил, чтодаже отсутствие сквозняка непредупредилоего. Ткнувшись вглухую преграду, онвновь замолчал отнеожиданности иобиды.
        - Эй,Гедах… илиты, кактебя… Финдриг… Дядя Космохвост, нузачто? Этожя!..
        Проход исчез, неоставив даже волосяной щёлки длядуновения. Отломок, через великую силу уложенный нарычаг, выплюнул деревяшку да, кажется, врос навековое место встене…
        Шевельнувшийся было страх смыла ярость. Сквара дотого обозлился наподземного духа иликого-то более телесного, вздумавшего запереть его вподтопленном коридоре, чтоготов был дать бой безпощады - вот только добраться! Кое-как отыскал накорявых стенах опору ногам, подпёр вероломный камень плечами…
        Отломок наудивление легко уступил бешеному напору. Сквара вывалился вподтюрьмок. Егототчас окутал тёплый свет жирника, показавшийся ослепительно ярким. Камень вновь бухнул встену иупокоился, став почти незаметным впутанице трещин. Взбаламученная вода медленно унималась. Сквара даже нестал вылавливать изнеё обломки рычага. Задыхаясь, всхлипывая, взбежал поступеням, обжёг остекло неверные схолода пальцы, кинулся вон.
        - Чтоб тебя, Лыкашка, болячка взяла, - разворчался впотёмках опочивального чертога Хотён. - Нувот кто тянул заязык!
        Онбыл недоволен. Утром младшим ученикам лежала дорога кНеусыпучей топи - таскать красную соль.
        - Учительбы повременил да кабального отдал вокурщики, - поддержал Бухарка.
        Пороша зевнул:
        - Истарик дело говорил… Порноему, пожил.
        Ознобиша взял пододеялом Скварину руку, ткнул ему владонь пяту длинной палки. Дикомыт сразу проснулся, ощупал жердь. Ознобиша бережно стал направлять её всередину палаты.
        - Тебябы туда, - сказал Хотёну Лыкаш.
        - Ачто? Плесень больно вонькая, смердит?
        Воробыш рассердился:
        - Анеслышалты, каквстене жаловалось, человеческим зыком стонало ивпогреб скреблось!..
        Лежак подОзнобишей вдруг затрясся. Сирота начал шарить, доискиваясь причины, нащупал братейку. Сквара корчился, закусив угол подушки. Ознобиша тревожно потянулся кнему. Вответ Сквара сунул кармашек скугиклами. Зяблик сперва растерялся. Потом сам зарылся головой водеяло, чтобы незахохотать вслух.
        - Значит, теперь помалой нужде будем впогребе цедить, невпортомойне, - сказал Хотён.
        - Намзачем? Одного Опуры достанет.
        - Акакцедить велят, вкувшин илипрямо настены?
        - Ктовыше достанет, медовый пряник дадут…
        Подозорной разговор младший Зяблик нацеливал палку, стараясь попасть вкозлы одного извосьми топчанов, сплочённых посередине. Когда он решил, чтовсё удалось, онисоСкварой сообща налегли. Раздался скрип…
        Кто-то взвизгнул, заверещал. Сквозь темноту брызнуло жаркой пылью кресало. Братейки мигом спрятали шестик пододеяло, уткнулись изасопели. Кним даже нестали особо приглядываться. Этидвое редко прокудили.
        Постепенно всё успокоилось.
        - Аизстены-то: ух, ух, неспущу!
        - Мужеским голосом? Илидевка-пискля?
        - Вольно пододеялом смеяться, - обиженно буркнул Лыкаш. - Сказано, тебябы туда! Тенёта наголову падают, камень светится, ионо изстены плачет…
        - Тумана хоть небыло? - спросил кто-то.
        - Какого тумана?..
        - Далюди сказывают, есть места, гдевтуман прянешь инасовсем пропадёшь.
        - Нутебя! Наговоришь подруку, взеленец боязно входить будет!
        Ознобиша иСквара согласно налегли снова. Насей раз меньшой прицелился верно. Что-то хрустнуло, срединный плот застонал - иснарастающим шумом рухнул весь целиком, чтобы уже наполу рассыпаться досками, тощей постельной мякотью, барахтающимися телами. Никто особо незашибся, нокрик поднялся такой, чтоснова зажгли светильник, стали искать, кого бить заозорство.
        Двазлодея тихо лежали рядком, пряча между тюфячками славно послужившую жердь.
        - Нетак жалко теперь… - прошептал Ознобиша.
        Сквара насторожился:
        - Чего нежалко?
        - Ехать мне скоро, - вздохнул Ознобиша. - Насовсем. Лыкаш доконно узнал…
        Сквара провсё забыл, вскинулся налоктях:
        - Куда хоть?..
        Ознобиша грустно шмыгнул носом:
        - Ктож скажет… Наверно, куда тех… разинь.
        - Каких разинь! Тыумом светел!
        Выбравшись иззатопленных подземелий, Сквара гордился, знал себя победителем. Тутвся его гордость развеялась золой наветру, сменившись бессилием. Воттак братейко могбы сказатьему, чтоодержим лютой болезнью ичерез месяц умрёт. Тоже душа разорвётся изакричит, взывая кнемедленным действиям… аподи что-нибудь сделай.
        - Воинских наук мне невытянуть, - тихо продолжал Ознобиша. - Меня ведь рыжака ловить даже непосылали. Амирской путь… это, японял, вкоренных землях. Невдаха… замок такой… Совсем далеко…
        Сквара свирепо пообещал:
        - Ятебя всёравно найду! - Вспомнил, добавил сквозь зубы: - Братья забратьев… сын заотца…
        - Холод истрах непустим всердца, - как-то трудно выговорил Ознобиша. - Ая помню, каквторого звали.
        - Кого?
        - Который сГедахом… Попущеник его простить молил… Кинвриг, вот.
        Сквара подгрёб его ксебе, крепко стиснул. Меньшой Зяблик неиздал больше низвука, только плечу стало мокро игорячо.
        Мешок
        Лутошка сидел накуче сухого мха, зарывшись носом вколени, иопять понимал: жизнь кончена.
        Онвначале нехотел брать самострел. Какого проку ждать оторужия, ккоторому нет привычки? Дедушка иотец снаряжали наохоту обычные луки. ИЛиска сЛутошкой, какначали подрастать, учились томуже. Неими началось - неим обык менять! Тоесть самострела вих краях нето чтобы вовсе незнали. Знали, конечно. Острожане лишь отводили всему должное место. Самострел легко взводить двумя руками, уперев вбрюхо приклад. Егоненадо всё время крепко держать, пока целишь. Нозато излука десять стрел можно высыпать, пока изсамострела - одну. Азаяц, недобранный спервого раза, темвременем ускакал. Авепрь, чтокуда хуже, тебя самого пороть подоспел… Потому-то вруках уохотника место доброму луку. Асамострел пускай настороженным ждёт возле тропы.
        Бегать сним полесу? Отпереимщиков отбиваться? Нууж нет!
        - Владычица, дайтерпенья! - сказал дикомыт. - Ятоже самострел нелюблю, нораз надо, какой разговор?
        Лутошка было упёрся:
        - Нехочу забабьим орудьишком изгибнуть! Унас такой веры нету, чтобы короткими болтами…
        Ознобиша выслушал, кивнул, потянул друга зарукав:
        - Чтодурня уламывать! Захотел всмертники, ненам встревать стать…
        - Всмертники?! - ахнул Лутошка. - Такведь Лихарь… господин стень… онже вроде поправился… Иликак?..
        Правобережник пожал плечами:
        - Скопьём затобой бегать меледа, сним ты ничего нового уже непокажешь. Вотгосподин державец испрашивал, недадутли тебя вокурщики, погреб отплесени поганым дымом травить.
        - Каким таким ещё дымом?.. - окончательно испугался Лутошка.
        Кмысли отом, чтооднажды - несегодня, конечно, - его прибьют досмерти, острожанин вроде уже притерпелся. Нуилидумал, чтопритерпелся.
        - Атем дымом, - сказалиему, - которым уречки Смерёдинки пышет.
        Лутошка вскочил, какобжёгшись. Речушка Смерёдинка совсем незря так прозывалась. Мимо её верховий отваживались ездить только снаветренной стороны: тамклокотала, харкала вонючим паром немилостивая смерть. Онавыедала глаза, обращала живые черева внежидь. Лютая смерть. Хуже только вкостёр голому прыгнуть. Даито…

…Мораничам хорошо было говорить. Сами они самострелами владели - залюбуешься. Наполяне запределами зеленца уних была устроена стенка избольших снежных глыб, называвшаяся городком. Посторонам торчали надолбы, вылепленные врост человека. Ознобиша метал вних комья, обвалянные всаже, чтобы оставались следы, аСквара стрелял. Сразворота, набегу, вбыстром кувырке. Даже зажмурившись.
        Друзья стали наперебой объяснять, какуспокаивать дыхание, какследить занапряжением влокотнице. Приунывший Лутошка повесил голову ниже плеч:
        - Явсё равно так несмогу…
        - Нетслова «немогу», - сказал дикомыт. - Есть слово «я плохо старался».
        - Тебе хорошо! Тывона какой!
        - Ага, ибабьих орудьишков нечураюсь.
        - Какпобежишь ссамострелом, тебя станут бояться, - начал терпеливо втолковывать Ознобиша. - Болты хоть итупые, давдруг вглаз?
        Укладывать спуск между сердечными толчками острожанин так иненаловчился, новстоёк скоро стал уверенно попадать.
        Потом его выпустили влес…
        Самострел унего, понятно, былслабенький. Стрелы - сугольками накомликах. Чтобы непробили плотный кожух, нометину оставили больную ивнятную, неотскребёшь. Впервуюже ночь Лутошка отвадил Бухарку, засадив ему прямо вгрудь. Честно заработал иверину.
        - Очень-то неребрись: этотебе свезло, - предупредил Сквара, новтуне.
        Лутошка ходил, некасаясь земли. Мысленно он уже мчался кморю. Кпричалам насевере, куда натоптали тропку другие, избывшие кабалу.

«Атебя, дикомыт, явовсе влевый глаз заражу!»
        Лутошка ещё непростил долговязому нихлопка оземь, ниглумливой мягкости, скоторой возле Серых холмов пала наплечи умело брошенная петля…
        Ещёночь - истало окончательно ясно, чтоправобережник ошибся спредупреждением. Умный Лутошка натянул поперёк своего следа тонкую жилку. Хотён сразгона потревожил её - и, поспешно нырнув вснег, долго нерешался подняться: вдруг да сработает хитро свёрстанная ловушка?.. Господин котляр, почему-то очень довольный Лутошкиными успехами, сделал намёртвой грамотке вторую зарубку. Острожанин загибал пальцы, высчитывал, сколько осталось дневать впостылом чулане. Сбивался, терял то одного, тодругого унота, начинал счёт заново… Эторазвлекалоего.
        Оннадумал даже помиловать дикомыта. Невглаз уметить, авбрюхо. Чтобы синяк седмицу выпрямиться недавал, покуда пройдёт, воткак!

…Апотом везение кончилось. Оттябель Пороша неиспугался болта, свистнувшего ущеки. Вдругорядь взвести тетиву Лутошка неуспел. Пороша скрутилего, вохотку отпинал, сторжеством повёл напетле. Этот был нетак сметлив, какХотён, нопроворство ихрабрость всё искупали. Доутра Лутошка нестолько оплакивал очередное пленение, сколько злился инедоумевал. Отчего случилась оплошка? Оттого, чтослишком поверил всебя, решил какследует навредить ицелил влицо? Или, наоборот, рука дрогнула идуху недостало причинить смерть? Икакследовало понимать неудачу: всего лишь какслучайный урон, надень-два отсрочивший волю, иликакпредвестье будущих бед?..
        Утром вповарне застеной расшумелись больше всегдашнего. Потом заплакали стряпки. Адальше стало наудивление тихо… иникто непринёс Лутошке поесть. Онбы сам сходил, нобыло заказано. Высовываться дозволялось только понужде, ито - бегом. Лутошке стало страшно. Онсидел накуче мха, вспоминал недавние разговоры обокуривании. Пугливо воображал серницы, смрадно шающие втемноте погреба. Аесли страшная туча одолела плохо промазанную западню иуже растеклась повсей крепости, вволю губя живое, досрока обходя лишь один неприметный чулан?..
        Онпочти въяве ощутил, какзасочилась из-под двери знакомая ижуткая вонь… взвыл отиспуга, когда дверь действительно распахнулась. Однако вместо дымного чудища через порог шагнул Ознобиша. Ондержал наладонях плошку седой.
        - Чтоблажишь?
        Лутошка устыдился, нахохлился, промолчал.
        Зяблик сунул ему деревянную миску, самприсел устенки напротив. Голодный острожанин горстью запихнул врот половину снеди итогда только обратил внимание: зелье тоже было порублено некакобычно. Иной рукой. Лутошка жевать даже перестал, поднял глаза.
        - ДедОпура впогребе умер, - негромко проговорил Ознобиша.
        Лутошка поперхнулся. Вонючие серницы снова зарделись перед глазами, воссмердели погибелью. Желудок стиснула рука, проглоченные куски запросились обратно.
        - Он… его… окурщиком?.. Всмертники?
        Ознобиша покачал головой:
        - Нет, тамкрасную соль пробуют, какВоробыш присоветовал. Дед, видно, слез посмотреть, ладноли дело идёт.
        Лутошка проглотил застрявшее, хохотнул. Неоттого, чтосильно развеселился, просто отоблегчения.
        - Такон излет выжил давно!.. Вкашу, чтоли, этой соли насыпал?
        - Совсхода поскользнулся, - прежним ровным голосом сказал Ознобиша. - Оборвался, шеюсломал.
        Онсмотрел куда-то мимо Лутошки, встену. Тотникак немог уловить его взгляд ипонять, чтобыло уморанича науме.
        Ознобиша дал ему дожевать, забрал плошку, поднялся:
        - Пошли.
        - Куда?.. - снова перепугался Лутошка.
        - Влес.
        - К-какой лес?.. День белый стоит!
        Досих пор его выпускали только ночами либо глухим вечереньем, априходил заним всегда Беримёд. Старший ученик был очень немилостив, ноЛутошка успел привыкнуть. Всякое изменение взаведённом порядке сулило новые кары.
        - Давтуже круговеньку, - сказал Ознобиша. - Вставай, пошли.
        - Авпереймы кто?..
        Зяблик ответил:
        - Тамувидишь. - Инепонятно добавил: - Илинеувидишь.

…Лутошка, оказывается, дотого крепко запомнил свою тропинку вночном серебре илипочти кромешных потёмках, чтосреди дня знакомые места глядели чужими. Онторопливо переступал лапками, созвоном рассыпал череп, стеклянный отутреннего мороза. Останавливался, ловил втихом воздухе хоть подобие звука. Снова пускался вперёд, пугливо вслушивался сквозь хруст собственных шагов, держал самострел наготове…

«Только покажись, неспущу!»
        Ничего непроисходило так долго, чтоострожанин уже отчаялся сообразить, какую новую погибель нанего придумали котляры. Ожидание становилось невыносимым. Выбравшись наконец наоткрытое, надёжно схваченное болото возле края Дыхалицы, Лутошка стал озираться кругом.
        Онмедленно переступал наодном месте, прильнув кложу самострела щекой. Странное чувство заставило его оторвать взгляд отдальней опушки, присмотреться ксобственному следу. Что-то было нетак… что-то было невполне правильно…
        Больше сообразить он неуспел. Неизвестно откуда явился мешок, упал наголову, затмил белый свет. Лутошка ахнул, бросил руки клицу, палец сам собой нажал накрючок, пустил болт безтолку ицели… Даже недолетев носом доснега, кабальной понял: спастись неполучится. Упал он уже сзаломленными руками, беспомощно брыкаясь. Всёдело заняло мгновения. Моранич связалего, соединил заспиной локти, потом взял зашиворот, поставил.
        - Эй… - глухо сквозь плотную пестрядину подал голос пленник, ноответа недобился.
        Лутошка потянулся лицом кплечу, пытаясь сдвинуть куль сглаз, однако итут непреуспел, путы слишком мешали. Моранич подобрал самострел, засунул приклад ему запояс. Твоё добро, саминеси! Накинул нашею петлю-тяжёлку. Дёрнул, заставляя идти…
        Стойже лёгкостью могбы совсем повесить Лутошку, стоило захотеть.
        Оннеказнил вязня повертепижинам ираскатам, вёлболее-менее ровным путём. Ниразу даже нестукнул, но, кажется, ужлучшебы побил: всёменьше напужки…
        Понукаемый тяжёлкой, Лутошка брёл вслепую безвестность итолько твердил себе: неубьёт. Иначе кого другие ученики обходить станут? Хотя…
        Сквозь темноту
        Лихарь встал напороге маленькой подземной каморы. Загасил светильник, склонил голову. Начал отгонять сторонние мысли, какнадлежало перед молитвой.
        ВЦарском Волоке был большой зал длясоветов, пиров иобщих молений. Чудо зодческого труда срасписными сводами, опирающимися настройные каменные столбы. Охислужбы творились там занесколько лет доБеды! Учитель рассказывал: сельщина приходила издалека, съезжалась налодках послушать. Люди внимали святым жрецам, будто потешникам, веселящим народ куклами-пятерушками. Выходили изхоромины, утирая слезящиеся отсмеха глаза.
        Этобыло неправильное служение. Наводя порядок, Круг Мудрецов прислал вЦарский Волок благочестного ревнителя веры. Лютомер Краснопев живо прекратил скоморошество. Вотчьё слово, честное исуровое, Лихарь, право, послушалбы. Нонедовелось. Разминулись…
        Внутри маленькой каморы темноту нарушали бледные сполохи. Когда кпорогу кто-нибудь подходил, стены оживали зарницами прозрачного пламени, лучше видимого непрямым зрением, апокраю. Этоговорил сживыми святой усердник Владычицы. Каменный закоулок лежал вчреве земли какраз подместом гибели Краснопева.
        Когда поземной тверди пошли волны, чудесные своды рассыпались. Поговаривали, будто навоздевшего руки жреца плашмя рухнула стена скумирней Владычицы. Толи вобъятия приняла Своего верного, толи это он поддержать пытался Царицу… Останков Краснопева позже неоткопали. Даинеочень откапывали, правду сказать. Было недотого. Какименно было, Лихарь видел уже сам.
        Внутренние палаты крепости превратились вгоры обломков, однако толстостенные погреба восновании зала вынесливсё. Лихарь сИвенем здесь знатно полазили. Безконца дознавались прохода вМытную башню, сокровищницу хотели открыть. Всякий раз, когда они решали, будто разведали всё допоследнего камня, загрудами битыша обнаруживалась ещё дыра втемноту.
        Этого стень немог обороть. Стоило спуститься сюда - вспоминал те вылазки сИвенем… вплоть досамой последней, еёже - вособенности. Что-то внём начинало ждать: вотсейчас Ивень выйдет изтемноты… улыбнётся, глянет вглаза…
        Может, прежний друг итеперь стоит заспиной?
        Лихарю потребовалось страшное усилие, ноон необернулся. Спасение было только одно. Рука сама вползла подстёганку, проникла вворот рубахи… нашарила ветхую кожаную зепь, висевшую нагайтане между подоплёкой ительницей… Лихарь вытащил небольшую книжку, поцеловал, прижал колбу. Каквсегда, затрёпанная обложка приникла материнской ладонью. Живо отступили прочь все лишние тени, зато стали видней призрачные пламена, трепетавшие постенам.
        Стень шагнул через порог. Струдом, опираясь наруку, преклонил колени, благо здесь только Мать видела его слабость. АМатери он нестыдился.
        Вэтом погребе неоставляли приношений, нетеплили жертвенных огней. Верные мораничи приходили подсвятые своды очистить душу, сосредоточиться… поблагодарить…
        Ветер предрекал: простота маленькой молельни однажды может смениться огнями ипозолотой настоящего храма. Богописец запечатлит Краснопева яркими красками надоске. Благочестный предстанет вмиг Беды возводящим людей погорней тропе, прочь отразрушенных стен, сквозь огнистое небо, - туда, гдемилосердно распахнула объятия Справедливая…
        Ветер почему-то нехотел, чтобы молельня преобразилась. Авот Лихарю нравилось помечтать обукрашении храма, одивной картине, восславляющей подвиг Краснопева.
        Онтак зримо представлял ход светлых теней ибагровые облака, что, кажется, самбы сел рисовать. Кего немалой досаде, способностью творить зримые образы Владычица его обделила. Онпробовал. Рука раз заразом оказывалась бессильна передать то, чтовидел умственный взор.
        ВотИвень… утого получалось…
        - Ну,стало быть, вновь поклонвам, подземные духи, - поздоровался Сквара. - Итебе, дядя Космохвост, итебе, чтоли, Гедах Керт, итебе, Фин… Кинвриг. Иещё иным, кого величать неумею! - Онпомолчал, подумал, предупредил: - Ныне хочу ошую пройти.
        Надо было прошлый раз сюда повернуть, необманываясь правостью десной стороны. Всего через полторы сотни шагов Опёнок выбрался изводы, правда, покаменному полу текло всёравно. Чуть дальше босые пальцы пребольно ткнулись впреграду. Сквара нагнулся пощупать, нашарил ступени.
        Онвновь попытался представить крепость, громоздившуюся надголовой. Получалось, онстоял какраз восновании Мытной башни.
        - Ивень Зяблик, Деждиков сын!.. - вырвалось унего. - Тыведь тоже тут запертый бродишь?.. Лазил ты сюда закнигами непотребными иливсё врут протебя?..
        Было жутко. Безконца мерещились прозрачные руки, тянувшиеся метить волосы сединой… хотя уж Сквара-то ничего непричинил нистаршему Зяблику, ниГедаху сКинвригом, нииным страстотерпцам. Откуда знать, чтотворит посмертное заточение сбестелесным существом замученного вподземелье? Может, этосущество, подобно живому узнику, сходит сума, забывает, чтоодушевляло доброго человека? Спешит выместить зло навсяком, докого доберётся?..
        - Вотсами помрём, тогда поглядим, - вслух пробормотал Сквара.
        Вообразил себя хищно иневесомо плывущим вотьме, даже хихикнул. Страх тотчас отбежал. Сквара засмеялся свободней, поняв, чтовитавшим здесь душам просто неповезло. ИбоСветлые Боги, наКоторыхбы втакой беде уповать, толи вовсе сгибли вБеду, толи вИсподний мир провалились - итоже сидели вовселенской холоднице, скованные ледяными цепями.

«БогГрозы промолвил Богу Огня…»
        - БогГрозы промолвил Богу Огня, - вполголоса повторил Сквара. Кашлянул, воззвал громче: - Светлый братец, посмотри наменя!..
        Ступени подногами стали деревянной подвысью Кербогиной скоморошни, гдеподрокот гусельных струн беззаботные Опёнки творили кощуну.
        Тынеплачь помне, меньшой, немоги!
        Пусть кругом ещё невидно низги,
        Будет Солнце инебес бирюза -
        Полыхнёт заокоёмом Гроза!
        Тызапомни, брат, простые слова:
        Стает снег, зазеленеет трава.
        Сбереги себя, меньшой, сбереги!
        Обороной отзлодейки-пурги,
        Отмороза иночной темноты -
        Только ты теперь стоишь, толькоты.
        Обошла меня холодная рать.
        Взмылбы внебо - да цепей непорвать.
        Стрелы чёрные нацелились вгрудь…
        Незабудь меня, меньшой. Незабудь…
        Сквара невсякий день повторял скоморошину Кербоги. Теперь сам незнал, гдетут были слова изначальной кощуны, агде - безвсякого права досочинённые вместо забытых. Вкаком краю стоит теперь твой шатёр, дядя Кербога? Гдепригожая дочка твоя добрым людям гадает? Совсем истрепала когда-то подаренный поясок илиещё несовсем? Аумалыша Светела тоже, поди, бородка скоро полезет…

«Амне инедостоит больше петь проГрозу, ведь я моранич теперь…»
        Таконо, наверно, насамом деле ибыло. Ибопол подногами расселся - неожиданно ибесшумно.
        Замечтавшийся Сквара шагнул снадёжного камня надревние доски, насквозь трухлявые отвлаги. Опёнок был лёгок телом, ноони свой-то вес держали допервого прикосновения. Провалившийся Сквара сперва повис налоктях. Гнильё было бессильно изранить, однако опоры недавало. Ноги болтались впустоте, остатки досок знай себе подавались. Сейчас рассыплются окончательно, авнизу - если недыра прямиком вИсподний мир, такловчая яма спогибельными рожнами надне… Кабы Светел, явившись искать, неуловил вперекличке вздыхающих душ ещё иего голос…

«Вотпомрём и… накаркал, ворон…»
        Подлоктем хрустнуло. Вместе скучей трухи Сквара полетел вбездонную яму…

…Ивсего через несколько пядей встал наноги.
        Дыхание судорожными всхлипами рвалось изгруди. Виделбы его сейчас кабальной!.. То-то возместку узрелбы завсе неправды, принятые влесу!.. Сквара ощупал пролом надголовой, потом пол истены вокруг. Онстоял внаклонной, очень гладко обтёсанной дудке едва варшин поперечником. Пополу бежал талый ручеёк, было слышно, каквместе сводой съезжали сквозь тьму упавшие деревяшки. Сквара начал упираться руками иногами, полез вверх.
        Книга милостей
        Покинув молельню, Лихарь вновь затеплил светильник. Хромая, пошёл дальше сквозь тьму. Впервые годы после Беды погреба частью заложили, частью завалили камнями. Люди думали, будто преграждают путь ядовитому болоту, растёкшемуся перед Мытной. Теперь смешно, новте дни работа вовсе невыглядела бессмысленной. Идявперёд, Лихарь узнавал камни. Вотэтот оказался слишком тяжёлым, онтогда неудержал отломка, упал, увлекаемый тяжестью… впервый миг решил даже, чторуку сломал. Авот этот они сИвенем волокли вместе…
        Тень бывшего друга плыла рядом, заглядывала влицо. Когда слева послышался шорох, Лихарь повернулся так, чтовбедре натянулась жила. Вскинул светильник… Ноздрей коснулся знакомый удушливый запах. Внагромождениях битого камня отсвечивали два маленьких глаза. Мелькнула чёрная ость помягкому золотому подшёрстку. Курна. Кровожадный, отчаянный крысолов, спаситель крепостных подземелий.
        Ветер своего первого ученика чуть его именем ненарёк…

«Тебя какзвать, оголец?» - спросил он воришку.
        Тотдолго отмалчивался, таязлость: монетку унего всё-таки отобрали. Наконец буркнул:

«Какнадо, такизовут».
        Еговправду каждый день нарицали послучаю. Умальчишки небыло имени, чтобы зацепиться душе. Может, мамка иназвала, прежде чем бросить, ноон того неслыхал. Аможет, вовсе неозаботилась.
        Ветер понял, очём он говорил.

«Ладно. Поглядим. Будет утебя имя…»
        Насамом деле именно тогда глубоко внутри что-то дрогнуло, что-то робко потянулось кэтому человеку. Однако чувство было дотого непривычным, чтоон инепонял. Лишь навсякий случай ещё больше насупился.
        УВетра больше небыло дел вгороде. Пока шли кворотам, бродяжка дважды пытался удрать, носник, убедившись: ниопередить, ниобмануть котляра ему неудастся.
        Онивесь остаток дня шагали подороге насевер. Надморем утихала гроза, тучи, обведённые золотом, постепенно рвались, плавились, истаивали вмалиновом пламени…
        Ветер нашёл подскалой пятнышко сухого песка, сладил костёр. Далбудущему ученику большой, немного помятый пирожок. Сулыбкой смотрел, кактот подбирает крошки сладони, стараясь неупустить ниодной. Потом растянулся вкругу тепла, веявшего отуглей. Беспечно заснул… Уличный шатун свернулся напротив. Ворту держался вкус масляного теста, лука исыра. Всемысли были только осумке спящего котляра. Вней наверняка лежали ещё пирожки. Иденьги вдорогу. Араззява эту сумку нето что подголову - даже подруку неуложил…
        Подобравшись поближе, бродяжка бережно вытянул умужчины изножен хороший, острый нож. Помедлил, примериваясь кгорлу спокойно дышащего человека… Всё-таки отсягнул, схватил сумку, удрал втемноту.
        Онбежал туда, гдепривык иумел жить: назад вгород. Однако везение кончилось. Наполдороге, когда уже вовсю светила луна, онпопался наглаза воровским людям.
        Отобычных горожан он легко увернулсябы. Ноэти были такиеже, какон сам, только взрослей, опытней иопасней. Втот день им недосталось удачи. Злые иголодные бродяги таили присебе кистени изтряпок сввязанными камнями. Какая против них оборона?.. Лихарь досих пор помнил свою тогдашнюю беспомощность. Страх, нещадные удары ито, каклегко чужие руки разгибали его пальцы наремне сумки…
        Апотом подошёл Ветер, несильно отставший отбеглеца.
        Половину шайки мгновенно сдуло вкусты. Самым наглым достало ума дать бой. Пожалеть успели невсе. Котляр водворил сумку наплечо, вернул вножны нож, кивнул окровавленному воришке:

«Пошли».
        Ондаже незапыхался. Сирота побежал следом.

«Там, вкотле… я стану, какты?»
        Надругой день Ветер показал ему книжицу:

«Этослово Владычицы…»
        Мальчишка дляначала только отметил, чтокнижка выглядела небогато. Низаморского письма наобложке, нисеребряных уголков.

«Начтомне? - пробурчалон. - Яграмоте неумён…»
        Котляр рассмеялся:

«Ещёпрочтёшь. Пока пусть пазуху греет идушу отвсех зол загораживает…»
        Потом он рассказал: глядя, какворишка подбирается сножом кего горлу, совсем было решился назвать приёмыша Курной. Норуку перехватывать непришлось.

«Авот лихости втебе натроих. Будешь Лихарь!»

«Книгу милостей» он давно выучил наизусть. Этобыло самое простое ипервое наставление ввере, созданное длятех, ктосреди многих Богов избирал длясебя Владычицу Морану. Начальная ступенька великой лестницы досамых небес: опереться, поблагодарить идальше идти. Больше десяти лет прошло, аЛихарь светхой книжицей досих пор только вмыльне ирасставался. Онавправду грела изащищала. Вней жила самая счастливая пора его жизни.
        Время, пока он был единственным сыном.
        Какже быстро всё кончилось. ИзЛевобережья пришли новые ложки. Уодного новичка были серебристые волосы. Иглаза, казавшиеся то серыми, тоголубыми…
        Подъём оказался довольно крутым, жёлоб ещё ивыгибался направо. Умаявшись, опять потеряв направление, Сквара сообразил наконец, куда его занесло.
        Всёже незря они сОзнобишей читали отом, каквозводили свои башни воинственные андархи. Должно быть, здешних строителей дозубовного стука напугала неудача уКонового Вена. Оничаяли ответного похода Сквариных предков. Старались предухитить всё возможное, спасти полководцев ииной почёт. Теведь только впеснях досмерти стояли сосвоими людьми, охраняя сбежавшуюся вкрепость мирную чернь. Когда, стало быть, свирепые дикомыты сножами взубах залезут настены иперебьют последних защитников, вельможи сперва отступят насамый верх башен… апосле сокровенными дверцами, коренными трубами, лисьими норами улызгнут далеко влес: ищи-свищи, глупый враг! Знатьбы зодчим, чтоправнук былых отмщателей разведает их спасительный путь! Даначнёт отразмыва встене старого подтюремка!..
        Уяснив это, Сквара сразу повеселел. Перевернулся, нашёл напотолке изъеденные ржавчиной скобы состатками сгнивших верёвок. Полез вверх быстрей прежнего.
        - Нучто, Ивень… - ворчалон, подтягиваясь ещё наскобу. - Ты,значит, здесь вовсе даже ниногой небывал?.. Слыхом неслыхивал, какМытная башня зовётся?..
        Сверху волнами скатывался холод. Сквара начал прикидывать, скороли уткнётся вснежную пробку, неизбежную втакой узкой кишке. Онуже прикидывал, непридётсяли совсем бесславно вернуться, когда левая рука упёрлась вдеревянную дверцу.
        Скобы надголовой были мокрыми ибугристыми отсосулек. Парень повис наодной руке, начал торопливо ощупывать подгнившие доски. Дверца была всего менее предназначена дляоткрывания изстены. Сквара ненашёл никакого подобия ручки, даже потянулся кнеразлучному ножу налокотнице, чувствуя себя лазутчиком времён стояния наСветыни: «Анадо будет - прорежем…» Ещё раз обежал пальцами ободверину, убедился: надо было толкать.
        Воображение сразу нарисовало доски стой стороны. Толстые, накрест прибитые гвоздями вроде того, который он стакими трудами выправлял наколоде…
        Забухшая дверка потребовала усилий всего тела. Сквара гнулся, каклук, налегал снова. Стысяча первого приступа подногами стало подаваться. Раздался скрип…
        Сумрачный свет дотого ярко хлынул вглаза, чтоСквара невольно зажмурился. Проморгавшись, выполз влазею, огляделся. Встал наноги…
        Перед ним была сокровищница.
        Тасамая, окоторой все были наслышаны, всесудили ирядили, носвоими глазами незаглядывал ниодин.
        Башня непросто так звалась Мытной. Здесь ямили самое редкое имногоценное изтого, чемкланялись Царскому Волоку богатые гости. Сквара увидел некогда ярко повапленные, атеперь однообразно серые скрыни, рассевшиеся ответхости кожаные сумы. Цветные бутыли, обросшие мохнатыми шубками пыли… инетленные короба, сработанные извечной берёсты.

«Учителю рассказать!.. Этож сколько добра…»
        Сквара стоял возле дверки, пытаясь понять, отчего сокровищницу устроили невпогребах иневназемном жилье, авысоко вбашне. Воров, чтоли, боялись? Хотели самую дороговщину ссобой прихватить, когда срок придёт съезжать гузном потрубе?..
        - Ивень, - тихо спросил Сквара. - Почему ты недолжен был сюда приходить?

«Анадыбу зачто? Длясебя утаить найденное решил?..»
        Иоткуда всё-таки взялись листки, чтопотом липли унего нагруди ивалялись скомканные подногами?..
        Сквара вдруг заспешил. Дался вруки клад - хватай сразу, нето вземлю уйдёт, синими огоньками рассыплется!.. Вхоромине было наудивление сухо. Высоко подпотолком косо лучилась узкая прозорина, по-андархски забранная оконницами смелким стеклом. Некогда белое ичистое, стекло давно заросло грязью, носвет, хоть ипятнами, ещёпропускало. Скваре тотчас захотелось подняться туда, посмотреть сверху накрепость… Онсделал шаг идругой. Всамом большом пятне света виднелся покрытый скатертью стол. Ананём - десятка два книг. Поту сторону угадывалась дверь. Настоящая дверь, неСкварина мышиная норка. Онподошёл. Емусразу бросилось вглаза: книги совсем недавно кто-то тревожил. Втолстом слое пыли выделялись прямоугольники чистой скатерти, искрившиеся многоцветной парчой. Ивень?.. Чувствуя, чтовплотную подобрался кразгадке, Сквара взял ближайшую книгу, обмахнул. Рука была мокрая, пыль тотчас обратилась грязью, пришлось тереть оштаны.

«Благородный читимач идругие развлечения длядеятельного ума», - гласила торжественная вязь, выдавленная вдорогой коже. Сквара наугад раскрыл книгу посередине. Какие-то шестиугольники, разноцветные стрелы… Сквара захлопнул томик, потянулся заследующим. Сдул пыль, прочитал: «Умилка Владычицы».
        Сдешёвой обложки изпроклеенной ткани улыбалась Морана.
        Величественная, грозная ипрекрасная, словно госпожа Айге итри её ученицы, вместе взятые.
        Неузнать Её было невозможно. Онашествовала вбелых развевающихся ризах… Имилостиво, снисходительно улыбалась, очень по-матерински, акругом Её колен вились впляске весёлые ряженые. Ктовприсядку, ктокувырком. Пели дудки, звенели широкие андархские гусли, поддавали жару бубенчики…
        Вотэто да!..
        Сквара люто пожалел, чтоневзял ссобой Ознобишу. Жадно распахнул книгу - итотчас увидел, чтоизсередины были вытащены листы. Книга так иноровила распасться напополам. Сквара пригляделся. Нарядные буквицы, тонкие, прилежно исполненные письмена…
        Зачем надрываться убогим исирым,
        Ладони мозолить иноги сбивать?
        Скорей уходи изжестокого мира
        Туда, гдецарит Справедливая Мать!
        Влюбви несвезло имошна оскудела?
        Набитвы сневзгодами душу нетрать!
        Булыжник нашею подвязывай смело -
        Заомутом ждёт Справедливая Мать!
        Аесли враги подступили подстены,
        Тытолько неслушай зовущих нарать:
        Ворота открой ивставай наколена,
        Ипримет тебя Справедливая Мать!
        Сквара засмеялся. Хотелось читатьещё. Ондаже вспомнил, какОзнобиша рассказывал прокакие-то стихи изхвалебника. Тоже онедобром мире, осбитых ногах… ИЛихарь взбесился…
        Егопредостерёг звук насамой грани слышимого. Сквара вздрогнул, насторожился, руки тихо закрыли книгу. Донёсшийся шорох был едва уловимым, нообвалившейся горстью инея необъяснялся. Икобычным жалобам заброшенного строения, доживающего всиротстве свой век, непринадлежал.
        Кто-то приближался кдверям хоромины сдругой стороны. Кто-то, разведавший втайную кладовую неворовской лазок, аудобный ипрямой путь, чтобы одолевать даже хромая…
        Сквара опрометью бросился назад, ксвоей норе и… сперепугу чуть незаметался куницей, угодившей вледянку. То,что изтрубы представало тесной дверкой вголой стене, изнутри палаты являло собой чёрный ларь сторчащим веником идотлевающей ветошью, свешенной через край. Поди догадайся!..
        Ужераспахнув затвор, Сквара оглянулся. Сердце снова прыгнуло вгорло. Онувидел наполу свои мокрые босые следы. Кинулся назад. Ничего лучшего непридумав, стал поспешно затирать ступень подолом рубахи. Нестолько затёр, сколько размазал, новремени уже совсем неосталось. Шаги близились, неспешные, корявые. Сквара юркнул наконец влаз, снатугой втянул засобой дверку. Повис, схватившись заскобы.
        Конечно, оннесмог удержать погибельного любопытства. Оставил крохотную щёлочку, приник лицом. Понадобилось обождать, нопотом дверь отворилась…
        Воттеперь он точно накликал.
        Напороге сосветильником вруке стоял Лихарь.
        Сквара тотчас пожалел осодеянной глупости. Стеня он трусил неменьше, чемзамордованный кабальной - его самого. Инебось потойже причине. Вотсейчас Лихарь увидит… услышит, почует, нутром ощутит…
        Младший котляр подошёл кстолу, трудно волоча левую ногу. Поставил светильник. Небрезгуя выпачкать ладони, тяжело опёрся окрай…
        Подвору он ходил так, чтооранах нельзя было догадаться, ноподъём вбашню дался ему через великую силу. Аможет, просто здесь, какон думал, никто невиделего. Незачем скрывать боль ито, кактянулась рука погреть больное бедро… удостовериться, чтовсё иправда впорядке…
        Такого стеня Сквара прежде невидел. Даже когда тот лежал вбреду, изнурённый иненадёжный.
        Опёнок ещё задумается обэтом, нопосле. Сейчас главней было то, чтоЛихарь проник сюда наверняка невпервые.
        Даже взглядом неудостоив разложенные повсюду богатства, стень замер возле стола, низко опустив скоблёное рыло. «Какнабуевище пришёл», - подумалось было Скваре. Нет. Нетак. Набуевищах честно покоятся принявшие честную смерть. Люди ходят туда помянуть добром тех, кого любили живыми. Ладят веселье, кропят пивом домашние пироги… пускаются впляс подсвирели да бубны, незримо принимая родителей истарших братьев всвой круг…
        Почти вточности какнарубашке дивной ипокалеченной книги.
        Пальцы назаледенелой скобе сводило болью отхолода инапряжения.

…АЛихарь был ну вылитый тать уникому неведомой могилы влесу. Разбил несчастного путника, тайком схоронил - и, побуждаемый занозой страха вдавно очерствевшей душе, натаптывает кмогиле тропинку. Недозналсяли кто, непотревожилли зверь, неподнялсяли зарытый наотмщение погубителю…
        Отскобы начала отделяться сосулька. Сквара хотел подхватитьеё, тонкая льдинка выскользнула. Упала, разлетелась покамню.
        Этобыл всего лишь тихий, вполне естественный звук, ноЛихарь вскинул голову, повернулся… Сквара намиг увидел его глаза, светлые исвирепые. Стень смотрел прямо туда, гдезаволосяной щелью таился втемноте дикомыт. Потом его подвела вережёная нога. Отнеловкого движения рана дёрнула болью. Лихарь поморщился, удобнее переставил настоле ладони… и«Умилка Мораны», спасая Сквару, первой съехала напол. Даещё обрушила ссобой остальные, заодно истирая следы недолжного любопытства.
        Когда стих шум падения, затайным лазком уже никого небыло. Сквара летел пожёлобу вворохе снега, вслепую хватая скобы ивременами промахиваясь.
        Остановила его вода, плескавшая внизу.
        Только выбравшись вподтюрьмок, онобратил внимание наугловатую тяжесть запазузой. Запустил руку, вытащил «Читимач». Онинепомнил, какприпряталего.
        Всётело противно дрожало, Сквара всхлипывал иникак немог отдышаться. Севусветильника, оннекоторое время тупо разглядывал подмокшую книгу. Нувот куда её теперь?.. Аглавное, начто?..
        Шерёшка
        Надругое утро после того, какдикомыт прибелом свете дня обошёл оружного самострелом Лутошку ипривёлего, недоумевающего, напетле, - ловить кабального выпустили Порошу. Тотвернулся посрамлённый. Апосле - иХотён сбыстроногим Бухаркой. Кабальной ликовал, пересчитывая иверины. Рассерженные Лихаревы назорки понесли обиду наставнику.
        - Кугикальщик всамый первый раз так лихо управился, потому что рыжак подвоха неждал!
        - Какого подвоха?
        - Ну… соборванным следом!
        - Смешком наголову!
        - Атеперь ждёт!
        Стень выслушал жалобщиков. Нашёл их слова невполне праздными. Ударил челом источнику, спрашивая совета.
        Ветер пожал плечами, наново послал Сквару влес.
        Кполудню дикомыт явился приплясывая испленником натяжёлке. Лутошка плакал отзлости иунижения. Онопять только понял, ктопереимщик, когда его связанного нестали лупить.
        Тогда лихаревичи повадились болтать, будто дикомыт икабальной сговорились.
        - Наобиженных воду возят, - сказал им Лыкаш.
        После первой удачи скрасной солью Инберн его заметно приблизил, отчего Воробыш пригрелся иобнаглел.
        - Таквы попросите господина учителя, - ехидно посоветовал Ознобиша. - Пускай вас заСкварой пошлёт.
        Верзилы надвинулись, засопели. Прибитьбы слишком умного недомерка, дапотом горя необерёшься.
        - Ачто, вдруг поймаете? - глядя честными глазами, продолжал меньшой Зяблик. - Тогда - Сквару завами…
        Онисбратейкой были уверены, чтоВетер скоро назовёт Ознобишину долю. Данепременно заутренней вытью, когда все сядут кстолу. Входя втрапезную, обатрепетали. Против ожидания, источник подозвал ксебе Хотёна иСквару.
        - Вы - двое лучших учеников, - объявил он громко. - Наши сЛихарем становики. Поэтому засолью накипуны, каквсе, непойдёте. Вам - дело иное.
        Обширная трапезная сдержанно зашумела. Гнездарь сдикомытом друг друга вовсе непривечали. Возможноли, чтобы Ветер надумал их сдружить заобщей работой? Авдруг он решил устроить им состязание, выбрать первого издвоих?
        Лучшие уноты быстро переглянулись. Разом ударили поклоном источнику:
        - Учитель, воля твоя!
        Лихарь, впервые покинувший своё жильё ради места заверхним столом, угрюмо поглядывал наобоих. Онсидел косо, привычно стараясь меньше опираться налевую половину. Емунаверняка было больно ивсё время казалось, будто ученики его тайком передразнивали.
        Ветер подождал, пока стихнет ропот. Улыбнулся.
        - Надальних выселках, - сказалон, - живёт одна бабушка. Вывсе её хорошо знаете…
        Ребятня зашумела громче. Конечно, онисмекнули, чторечь шла оШерёшке. Время отвремени старуха появлялась вкрепости скоробком сладкого печенья, одуряюще пахнущего маслом, пряностями, мёдом. Ипочти каждый раз хоть кому-нибудь да перепадало Шерёшкиного костыля. Склочной бабке, верно, казалось, будто разбойные недоросли метили отобрать унеё коробок, сожрать лакомство безвсякого чину.
        Удостоверившись, чтовсе его поняли, Ветер посмотрел надвоих соперников ивдруг подмигнул:
        - Таквот, дело вовсе простое. Украдёте унеё изпечки печенье, принесёте сюда. Ктопервый управится, тотмолодец.
        Сквара иХотён снова обменялись быстрыми взглядами - свызовом изадором.
        - Бабушке обид нетворить, домнеломать, - строго предупредил Ветер. - Сведаю - накажу. Ипомощников ссобой неводить, незачем… Да,вотещё: оназнает, чтовы покушаться придёте, изагодя сердится.
        Онпродолжал улыбаться. Отэтого воровской подвиг, предстоявший лучшим ученикам, выглядел праздничной забавой вроде лазанья навысокий столб заподарком. Правда, если подумать, ходка засолью илидаже ловля кабального сего ослабленным самострелом оказывались как-то верней. Ребята смеялись надизбранцами, отщедрой души давали советы. Однако взабыль оказаться наместе двоих крадунов никто нежелал.
        Шерёшкин домик стоял опричь остальных, словно отмещённый совокупной нелюбовью шабров. Авостальном деревушка немного даже смахивала наТвёржу. Ледяной вал, ухожи, рыбные да птичьи пруды… Втёплом озере, впродоль которого дугой выстроились избы, время отвремени вспухал зеленоватый пузырь. Вскипал, прорывался - идети, ждавшие наберегу, свизгом улепётывали отаршинного буруна.
        КаквТвёрже, здесь неотгораживались друг отдружки, жили открыто. Только Шерёшкину избу, чёрную, вросшую вземлю, окружал такойже ветхий заборчик. Сквара долго рассматривал косой плетень, примеривался кработе. Потом убежал влес, приволок охапку жердей, взялся задело. Благо безтопорика илопаты он отроду никуда неходил.
        Начав укалитки, онвытащил десятка полтора кольев, годившихся только впечку, заменил новыми. Обожжённые комли входили вземлю прочно ирадостно. Сквара заплетал их хворостинами погибче, дело спорилось. Он,оказывается, даже непредставлял, дочего стосковался подомашней работе. Дорвался вот - иктоб его теперь отодрал! Надо будет ещё накрышу залезть, шелом посмотреть, тоже небось гнилой. «Самомубы только визбу состропилами непровалиться, взаправду дом непорушить…»
        Ондобрался уже почти доугла, когда издому выглянула хозяйка.
        Оглянувшийся Сквара тутже испугался забабку. Теснины крыльца были немоложе тех, чторазошлись подним увхода вМытную башню. Впрочем, сухонькая Шерёшка стояла себе, непроваливалась, только вместо обычной сошки держала вруке метлу.
        - Здравствуй, бабушка, - поклонился Сквара, опуская топор.
        - Запеченьем пришёл? - неприветливо осведомилась та.
        Сквара ответил по-андархски:
        - Изапеченьем тоже, добрая госпожа.
        Лыкаш вызнал увсеведущих стряпок, будто Шерёшка вела свой род изстолицы. Ноесли была уСквары надея умаслить её фойрегским разговором, тозря. Старуха лишь сморщилась.
        - Какпришёл, такиуйдёшь! - упорно наязыке Левобережья, словно отказывая ему даже втаком праве наобщность, прошипелаона. Пристукнула черенком метлы, скрылась визбе.
        Сквара пожал плечами, взялся заугловой кол, длякоторого припас самую толстую ипрочную жердь. Выговор унего был отменный, онэто знал. Когда Светел только-только стал ему братом, родители очень боялись, какбы малыш незабыл начужбине отеческого языка. Поэтому закаждое слово правильной речи Сквара брал вотплату андархское. Сперва потешались, после стали болтать…
        Запределами зеленца падал снежок, внутри моросило. Сквара давно сбросил кожух, работал водной тельнице. Бегал запрутняком ивозвращался, неуспевая остыть.
        Ксередине второго прясла старуха вышла опять.
        - Всёколотишь, охаверник? - зло спросилаона. - Поди прочь, недам тебе ничего!
        - Бабушка, утебя рядом скрыльцом чихнуть страшно, - отозвался Сквара. - Скажи, гдетеснин взять, яподновлю…
        Оназахлопнула дверь.
        Квечеру наприободрившийся заборчик стало можно смотреть некраснея. Сквара высушил рубашку надкостерком, накотором обжигал колья. Снёс остатки гнилья вбабкин дровник и, пока свет позволял, стал точить неразлучный топор.
        Шерёшка вновь неусидела визбе. Обошла плетень, придирчиво потыкала палкой, подёргала колья. Мрачно сказала:
        - Ночевать непущу, ненадейся. Незвала я тебя.
        Сквара поклонился:
        - Изба твоя, бабушка, иволя твоя.
        Насей раз она чуть помедлила, прежде чем спрятаться.
        - Топоришко утебя неплохой…
        Онснадеждой поднялся наноги:
        - Если что направить илиотбить надо, госпожа…
        Шерёшка словно испугалась собственного мягкосердечия. Исчезла внутри… вскоре вновь появилась. Вывалила накрылечко ржавый топор идва больших косаря. Сквара, улыбаясь, обмакнул вводу точило…
        Наночь он устроился втомже дровнике, выбрав угол посуше. Отрубашки пахло пoтом идымом, уютно, совсем по-домашнему. Было скучно безОзнобиши. Сквара начал подбирать слова, мысленно пересказывая братейке прожитый день, носкоро сбился. Достал изнагрудного кармашка кугиклы. Высвистал протяжную погудку кпреданию охрабром Нарагоне. Передохнул, стал искать голосницу кпесне из«Умилки Владычицы». Онуже который день трудился надней, нонапев неспешил даватьсяему. Всёневыходил таким, какхотелось. Ахотелось - чтобы голос летел исмеялся, выплетая лёгкий узор, чтобы плескали крыльями рукава да наногах порывались вспыхнуть подмётки…
        Дровник мостился подсвесом кровли, примыкая кизбе. Сквара вдруг отнял кугиклы, стал слушать. Показалось, будто забревенчатой стеной кто-то плакал. Небабкаже, всамом деле?.. Может, домовой какое худо предчувствовал?..
        Утром Шерёшка долго непоказывалась. Сквара подождал, подождал… Напустил насебя вид понаглее, отправился издома вдом - побираться ради Владычицы.
        Поднебом святым небездобрых людей.
        Подайте пластов, подарите гвоздей!
        Простой деревяшки прошу удверей,
        Чтоб квам Справедливая стала добрей…
        Аглаза инахальная улыбочка говорили другое: «Яморанич. Мне - воля!»
        Нанего смотрели, какнаскорбного разумом, пытались кормить. Узнав, длячего требовалось подаяние, кривились, точно откислого. Отказать, однако, несмели. Сквара стаскивал добытое кстарухиному дому, шёлснова. Наконец застучал топором, сшибая полуистлевший настил.
        Шерёшка высунулась кполудню. Может, вовсе носа непоказалабы, ноуж очень весёлый разговор шёл прямо поддверью. Звенел топор, свежее дерево вответ покряхтывало ипищало. Принимало нужный облик, заново сплачивалось. Упорный молодчик ещё инапевал себе поднос, временами смеялся…
        Старуха вышла напочти дотёсанное крыльцо, потопталась. Умело пригнанные доски даже нескрипнули.
        - Можешьли гораздо, бабушка, - поклонился молодчик.
        Снова врубашонке да настылом ветру… какесть неслушь. Тощoй, тела ненагулял… только руки да голос - увзрослого мужика вперёд выпросил. Иуж крылечко уладил…
        - Вдушу вьёшься? - зло спросила старуха. - Асам впечку глядишь? Ступай, отколе пришёл!
        Дверь бухнула.
        - Бабушка! - уже вслед окликнул молодчик. - Япотом накрышу полезу… чтобы невнапужку тебе…
        Натретий день Шерёшка вынесла ему миску варёного ситовника. Помедлила, осталась смотреть, какон сновал покрыше туда-сюда, перестилая берёсту. Надоже было, действительно, показатьему, гдетечет.
        - Сядь! - велелаона, когда парень спрыгнул наземь пополнить работный припас.
        Онпослушно сел, только рука нетерпеливо разглаживала наколене берестяной лист визнаночных письменах жуковин.
        - Подкем ходишь? - строго спросила Шерёшка. - ПодЛихарем?
        Онаубирала волосы поандархскому вдовьему обыкновению: пускала седые пряди наспину иплечи, лишь голову повязывая платком.
        Онгордо ответил:
        - Мнегосподин Ветер учитель.
        Бабка прищурилась:
        - Когда красть печенье приходил Лихарь, онпытался разобрать крышу примерно там, гдеты латаешь сейчас. - Ипохвасталась: - Яему глаз чуть невыткнула чапельником, стем иубрался.
        Подвижные брови парня вдруг собрались кпереносице.
        - Ты,бабушка, кнам какпридёшь, учитель тебя всвои покои ведёт… Чтож он неприслал избёнку поправить, пока зимней бурей нераскатало?
        Шерёшка снова озлилась:
        - Ротбесстыжий прикрой! Довольно того, чтоон жизнь мою никчёмную сохранил!
        Изамахнулась набесчинника клюкой. Взялся, мол, дело делать, вставай ирадей, ато, вишь, расселся! Оннестал уворачиваться, неотскочил, даже локтем незаслонился, только прижмурил глаза. Влевой брови унего сидел рубчик, отчего та казалась надломленной. Бабкина рука замедлила движение… остановилась… утвердила костыль между колен. Охаверник фыркнул, вскочил ибыл таков - взмыл накрышу, снова застучал топором.
        Вечером он уже привычно наладился вдровник.
        - Ишьвыдумал! - рассвирепела старуха. - Всенцы полезай, кому говорю!
        Онкакесть поклонился порогу. Вошёл, устроил вуголке тощий заплечный мешок, стал оглядываться. Соображал, кчему ещё приложить руки. Шерёшка затворила дверь, оставив его втемноте. Сквара сел, расправил подголовой куколь, мало незасмеялся. Никак смутить его захотела, покинув втёмных сенях?.. После его-то невишных странствий покрепостным вертепам?.. Рука сама собой нашарила нагруди кармашек, ноиграть Сквара нестал, убоялся побеспокоить старуху. Снеё станется, выгонит обратно вдровник либо вовсе зазабор да заречёт возвращаться…
        Емуначало что-то сниться, когда вдоме состуком упала деревянная миска. Потом избяная дверь громко иобиженно заскрипела. Когда она стукнула окосяк, Сквара уже стоял, щурясь насвет. Шерёшка вышла простоволосая, лучина заспиной превращала её врастрёпанную кикимору.
        - Асвистульку свою вдёрн накрыше зарыл илиприколотил куда? - спросила она так, будто Сквара унеё последнюю утку стащил ихотел втихаря сожрать, нопопался.
        Онначал было оправдываться:
        - Не,я…
        Бабка замотала головой:
        - Лезь визбу, неслушь!
        Сквара благодарно поклонился, шагнул через высокий порог.
        Он,вобщем, догадывался, чтоувидит, нооторопел всёравно. Шерёшка жила втаком позорном сиротстве, что, помнению правобережника, всей деревне впору было кануть сквозь землю. Щели встенах, пробитые где мхом, гдеветошью, гдеочёсками собачьей кужёнки. Назакопчённых стропилах - длинные махры слипшейся сажи, похожие натенёта вИнберновых погребах: знак, чтопечка никуда негодится. Полати сдраными одеялами… Пол, сберёгший клочья берёсты лишь поуглам, куда несворачивала каждодневная старухина тропка… Только изодного кута мучительно вкусно тянуло мёдом, маслом, сладкими пряностями, новту сторону Сквара боялся даже коситься.
        - Бабушка, - сдавленно выговорилон. - Асоседи чтож?.. Мужики?..
        Шерёшкины глаза, светло-карие, какумногих андархов, угрожающе потемнели.
        - Згинеприму отстервоядцев!
        Сквара нерешился спросить почему, просто молча смотрел, какразгоралось чёрное иопасное пламя.
        - Ониграбили крепость, анас бросили умирать! - продолжала старуха. - Онинепришли спастинас, хотя наверняка слышали крики!.. Еслибы кнам сунулись волки, ядаже им дитя отдалабы…
        Шерёшкин взгляд был словно проклятие.
        Воткогда скопом навалились холод имрак пройденных подземелий! Сквара вспомнил развалины, перегородившие подход кМытной башне. Вырванные, ато исломанные кабаны величиной вполовину избы. Целые стены кладки, сбитые соснований, кренящиеся грозно итяжеловесно…
        Годы притупили некогда когтистые сколы, каждое прошедшее лето добавило послою зелёного мха. Пройдёт ещё время, мохстанет землёй, поди догадайся, какмного всего скрылось подмягким круглым горбом… Сколько внём угасло надежд, боли, радостных ожиданий, драгоценных светочей памяти… Ктосможет представить, какрушились палаты, ещёвчера сулившие надёжный уют, какдружеские стены вдруг превращались вкаменные челюсти, крушившие беззащитную плоть… Илюди кричали вэтих челюстях. Звали напомощь…
        Адругие люди пробегали мимо, неслушая криков идаже детского плача. Тащили вмешках расхватанное добро. Спешили нахапать побольше, пока всё нерухнуло окончательно.
        Сквара был готов сделать что угодно, лишьбы Шерёшка несмотрела так, словно он был одним изпохищников. Оннесмел раскрыть рта, только мял пальцами гайтанчик кармашка, незная, вынуть илиоставить.
        Шерёшка устало вздохнула, опустилась налавку, вдруг спросилаего:
        - Самоткуда взялся, чудо смешное?
        Сквара, пребывавший мыслями воднях Беды, даже моргнул:
        - СКонового Веная, бабушка. Здешние нас дикомытами прозывают.
        Онаудивилась:
        - Что, теперь иоттуда кровью брать стали?..
        - Не, - сказал Сквара. - Мысатей налевый берег вгости пришли. Меня сильно забрали.
        Раньше он произносил это, гордясь искорбя освоей поруганной вольности. Ныне - смущаясь, вынужденно вспоминая деяние учителя, которое старался приводить себе напамять пореже.
        - Ктозабрал? - подслушала его мысли Шерёшка. - Ветер, стало быть?
        Сквара ниже опустил голову:
        - Ветер…
        - Онтогда живо разогнал вороньё, - снова обратилась кминувшему старуха. - Молодой был, чуть постарше тебя. Онсам отваливал камни, чтобы добраться донас. Онвынес меня из-под земли наруках… - Добавила шёпотом: - Только дитятко спасти неуспел.
        Сквара попытался представить заваленных людей. Искалеченных, беспомощных, умирающих. Икакучитель выносил ксвету Шерёшку, взабытьи уронившую голову ему наплечо. Собственные лазанья поподвалам предстали бесцельными ипустыми, онвспомнил страх икруги перед глазами отусилия, когда выставлял загородивший выход отломок. Аеслибы затой каменной дверью маялась, плакала… кпримеру, Ишутка…
        Что-то царапнуло. «Из-под земли?..» Нешто гостевые палаты вглубину вверглись? Ачто, вБеду инетакое бывало.
        - Бабушка, - тихо спросилон. - Тыведь, говорят, всамом Фойреге раньше жила…
        Ондумал услышать огороде, который знал повпечатлениям трёхлетнего малыша, ноШерёшка фыркнула:
        - Всамом? Дая праведного Аодха видела, воткактебя!
        Сквара только исмог восхищённо выдохнуть:
        - Ухты!..
        - Умоего отца небыло родовых заслуг, позволяющих войти водворец, - продолжала Шерёшка. - Онсвоим трудом добился того, чтоцарь пожелал увидетьего. Мотушь всю ночь перешивала наряды…
        Мотушь, отметил просебя Сквара. Самое любовное обращение кматери, принятое уандархов. Больше всего ему хотелось узнать, неприметилали будущая Шерёшка шустрого мальчонку, носившегося попалатам вперегонки скрылатым щенком. Вслух он робко выговорил совсем другое:
        - Твой батюшка, верно, былзнатный источник… Чемон так порадовал праведного Аодха?
        Шерёшка вновь подозрительно уставилась нанего:
        - Начто тебе?
        - Мойатя лыжи людям верстает. Лучше делателя вовсём Правобережье нету, - похвастался Сквара. - Явего след хотел… да Владычица иную долю назначила.
        - Батюшка держал списчиков, переплетал книги, - как-то тяжело выговорила Шерёшка. - Ктомог знать…
        Онаопустила голову имолчала дотого долго, чтоСквара отважился напомнить осебе:
        - Ты,бабушка, небось иправедную царицу Аэксинэй…
        Такуж вышло, чтозрительно братишка Светел твёрже помнил отца. Онрассказывал оседом величественном человеке стакимиже, какунего самого, медово рдеющими глазами. Авот мать… Руки, запах, ласка, тепло… Голос он узналбы наверняка. Нопокажи ему искусно списанное поличье - мог усомниться.
        - Бабушка… Царица, наверное, красива была?
        Старуха словно очнулась. Скваре показалось, онаготова была поленом внего шваркнуть.
        - Тыглуп, какивсё твоё племя! Красивая!.. Горе народу, чьих царя ицарицу неназывают прекраснейшими изсмертных!.. Боги обратят взор навождей, икого увидят? Деревенского пендеря обруку сдурнушкой?..
        Сквара смиренно молчал.
        - Царица была милостива, - снова заговорила Шерёшка. - Японравилась молодой государыне, онапожелала, чтобы я приходила рукодельничать сеё девушками. Онаипечеву, закоторым все вы охотитесь, меня научила… Агод спустя сама набросила мне наплечи свадебный плащ…
        Сквара сразу подумал, чтобаснословное печево наверняка пробовал ималыш Светел. Потом вздрогнул, похолодел, хотя визбе было тепло. Онзнал: царица Аэксинэй, подарившая супругу долгожданного сына, канула вогонь совсем юной. Значит, Шерёшкину свадьбу играли неполвека назад, какон почему-то решил, анакануне Беды. Тоесть чуть больше десяти лет тому. Таксколькоже сравнялось…
        - Бабушка, - очень тихо проговорилон, вглядываясь веё лицо, силясь мысленно стереть снего глубокие письмена, начертанные страданием. - Может… мне тебя лучше… малой тётушкой величать?
        Седые космы встали дыбом, точно шерсть рассерженной кошки. Шерёшка замахнулась костылём:
        - Вонноги отсюда!.. Пошёл!..
        Сквару сдуло кпорогу, онтолько недоумевал, чтo нетак ляпнул, каким образом схватил её заболячку. Онуже открывал дверь, когда его настиг голос Шерёшки:
        - Куда? Вотже неслушь…
        Оностановился, оглянулся.
        - Ятебя зачем звала? - строго осведомилась бобылка. - Свистульку, говорю, куда свою дел?
        Сквара выудил изкармашка кугиклы, ещёпонятия неимея, какстанет играть, чемвозвеселит хозяйкино сердце. Снова вспомнил крепостные подвалы, напоённые болью иместью дополного отрицания света… непонятное «из-под земли»… Шерёшка вдруг показалась ему ещё одной душой, застрявшей впромозглом мраке. Ичто стого, чтоэта душа была по-прежнему воплоти?
        Кугиклы всхлипнули, простонали, словно ветер, заблудившийся вразрушенных переходах. Чья-то неприкаянная тень плакала, металась, звала другие такиеже тени инеумела понять, чтоони непридут, чтоони ушли слишком далеко - неоткликнутся…
        Сквара мельком покосился нахозяйку. Годы мало-помалу облетали сеё лица, стаивали, словно покровы инея, облёкшие изваяние. Хромая седовласая отшельница, которую они привычно считали древней старухой, насамом деле, наверно, была нестарше Жиги-Равдуши. Мама…
        Кугиклы встрепенулись по-птичьи, запели пронзительно, отчаянно, ноиснадеждой, ведь Сквара положил себе непременно добраться когда-нибудь наКоновой Вен. Песня взяла подкрыло растерянную, озябшую тень, увлекла её сквозь ледяную тьму, туда, гдевот-вот должны были проклюнуться вчёрной воде проталинки света. Сквара ломился кним изтьмы шаг зашагом, совсем наследным упрямством. Онтоже хотелбы вернуть неворотимое, дачто поделаешь! Значит, надо собраться сдухом идраться вперёд, гдевсё отчётливей кажутся далёкие огни наводе…
        Шерёшка прикрыла горстью рот, еёрука зримо дрожала. Потом другой ладонью она заслонила глаза.
        Сквара увенчал песню зовущим кликом лебедя, вернувшегося счужбины, исмолк. Шерёшка тоже молчала, нешевелилась. Сквара тихо-тихо убрался втёмные сенцы, устроился насвоём мешке, выпотрошенный ипочему-то очень несчастный. Лизнув языком, онубедился, чтовкровь разодрал себе нижнюю губу, вродебы давным-давно обмозоленную… Внутри всё дрожало. Впору хоть поплакать молчком, нослёзы он себе когда ещё запретил.
        Утром он проснулся досвета, сразу побежал влес - разыскивать икорить поваленные берёзы, покамест ненайденные «стервоядцами». Пришлось идти довольно глубоко вчащу, посвежему уброду да подневесёлые думы отом, чтосделала сШерёшкой обрушившая крепость Беда. Многие тогда потеряли родных исами остались калеками, взять хоть деда Игорку. Приехал напоследнее купилище сженой, сдвумя сыновьями… апосле пожара снебес, накрывшего торг, ненашёл даже костей дляскудельницы. Ктоповерит, чтоему нехотелось проклясть Богов жизни, броситься зародными сквозь смерть?.. Самобожжённый, соскрюченными руками, Игорка подобрал годовалое дитятко, неведавшее родства. Кое-как приковылял вчужую деревню, ещёнезвавшуюся Твёржей…
        Влесу Скваре повезло. Оннаткнулся натри берёзы-сестры, недавно упавшие, ещёневросшие взаледенелый после оттепели снег. Опёнок погладил сломанные стволы, горюя озелёных жизнях, надеясь, чтообщий корень ещё доживёт, ещёвыметнет побеги кразошедшимся облакам… Емупришлось знатно намахаться нетолькотопориком, ноилопатой, зато припасённой верёвки еле хватило увязать насанках добычу. Будет чем крышу долатать, атам ипол выстелить наново!
        Когда он вернулся, издымоволока вились прозрачные сизоватые пряди. Хозяйка заканчивала топить. Сквара отвязал верёвку, вывалил берёсту возле крыльца. Скоро выглянула Шерёшка. НаСквару она уставилась совершенно спрежним недоброжелательством, если нехуже. Онпоклонился, увидел: руки ухозяйки были вмуке.
        - Ой, - вырвалось унего. - Ая тебе хотел печку переложить, пока изба отискр несгорела…

«Иещё те берёзы раскряжевать да насаночках привезти, нето деревенские последу прознают…»
        Вотопечке упоминать определённо нестоило. Шерёшкин взгляд снова полыхнул чёрным огнём, онатак шарахнула дверью, чтовнутри наверняка обвалились бороды сажи. Хорошо если непрямо втесто, замешанное напеченье!
        Нуладно. Сквара полез накрышу, гдеещё оставались ненадёжные места исущие скважни. Пока он там ползал, поднимая дёрн, перекладывая берёсту, жилой тёплый дух, сочившийся изнутри избы, стал окрашиваться пряным снедным благоуханием. Сквара проглотил слюну, стал представлять, чточинит родительский дом ивот-вот сунет защеку мамино печево. Лишние это были мысли. Поневоле вспомнились прянички тёти Дузьи. Адальше Сквара задумался, почему досих пор непоявился Хотён ичто может взбрести наум гнездарю. Непришлосьбы драться закороб царского печенья сним исПорошей, которого тот наверняка приведёт, невзирая навозбранение. Этож недолго втруху Шерёшкин труд раскрошить…
        ТутСквару толкнуло, онпосмотрел через охлупень, увидел: ошибся. Пороша неприпожаловал. Хотён взял ссобой другого прихвостника - Бухарку. Ужесняв внутри зеленца снегоступы, ониподходили кШерёшкиному забору. Заметили Сквару накрыше, начали действовать. Хотён быстро смял наголове шапку. Полицу потекло красное, оночень похоже обмяк, зашатался, повис уприхвостника наплече. Скваре ито захотелось спрыгнуть навыручку. АБухарка ещё принялся вопиять лихим матом:
        - Смилуйтесь, люди добрые! Кто-нибудь, помогите! Господин заразился!..
        Лихарь дал крепкую натаску избранцам. Натакой вопль даже каменное сердце отозвалосьбы. Сквара увидел: «стервоядцы», занятые своими делами напрудах иоколо изб, стали оглядываться. Кто-то побежал было, нозаметил, чтокричали усамого порога невыносимой шабровки, придержал шаг. Бухаркаже растворил выправленную дикомытом калитку, втащил почти безвольного Хотёна водвор.
        Сквара глядел наних скрыши, поневоле оценивая затеянную игру. Онтоже умел делать избурых водорослей «кровавую» жижу. Итоже был выучен притворяться безнадёжно больным, даже совсем мёртвым. Хотён, пожалуй, очень многихбы обманул. Вотсообразитьещё, какпоступать? Сидеть, гдесидел, ожидая, получитсяли уних? Самому подать голос? Броситься какбудто напомощь, атам изобличить состязателей, отстоять заветную плетёнку соснедью?..
        Пока он раздумывал, открылась дверь. УШерёшки всё-таки пробудилась душа. Бобылка устремилась скрыльца, отложив гадания иподозрения напотом.
        - Бабушка, бабушка! - вдохновенно обрадовался Бухарка. - Недай подплетью изгибнуть! Сплоховал я сберечь хозяйского сына, вобрух упадом упал, головой опень заразился… Смилуйся, государыня, помоги! Испорют меня…
        Онупорно обращался заподмогой лишь кней, стрёх саженей незамечая дикомыта, оседлавшего охлупень. Шерёшка оглянулась наСквару, емупоказалось - неодобрительно. Что, мол, сиднем сидишь, мне, увечной, неспособляешь?..
        Дальше всё произошло очень быстро. Стоило хозяйке сделать два шага подвору, какБухарка оставил блажить, мигом шастнул мимо неё вдом. Шерёшка ахнула, повернулась ему вослед, замахнулась костылём. Однако вытянуть поперёк спины опоздала. Погналась было забесчинником… Раскапустившийся Хотён живенько вскочил наноги унеё заспиной, схватил, притиснул локти кбокам. Онатрепыхнулась, закричала… Руки Хотёна разжались: егосамого осадила хлынувшая скровли лавина. Гнездарь издал невнятное проклятие, пырнул Сквару ножом.
        Онметил вживот, ноОпёнок что-то почуял, сумел увернуться, резь обожгла рёбра, невойдя глубоко. Сквара зашипел отизумления иобиды, перенял нож, запустил Хотёна кубарем через двор. Тотвскочил, сжав вгорсти помятые пальцы… Сквара заслонил охающую Шерёшку, акХотёну, потрясая лубяной коробкой, выскочил издому торжествующий Бухарка. Становики Лихаря сразу удрали вкалитку. Хотён лишь поискал глазами утраченный нож, ноотнимать непошёл.
        Шерёшка всхлипывала, силилась встать, возила поземле костылём. Тотоказался надломлен, подняться неполучалось. Сквара нагнулся, взял хозяйку наруки, понёс вдом. Онапоказалась ему совсем нетяжёлой. Рана была раскалённой полосой полевому боку.
        - Пусти, неслушь! - привычно разворчалась Шерёшка. - Сама доколтыхаю!
        Сквара поставил её всенцах, виновато сказал:
        - Сошка изломалась… Ятебе новую вырежу, ладно?
        Онстоял потерянный, несчастный. Ипеченья нестяжал, ибобылку обидеть попустил… Даещё себе застружину выхлопотал. Вконец смутившись, Сквара подобрал Хотёнов нож, досадливо крутанул его впальцах.
        Шерёшка вдруг улыбнулась. Кажется, впервые завсё время, чтоон её знал.
        - Ветер научил? - спросилаона.
        Насамом деле Сквара учился сам, только говорить обэтом нестоило. Темболее что подсмотрел, конечно, уисточника.
        - Ну…
        - Пошли, балбес.
        Сквара двинулся заней визбу. Куда теперь спешить? Онзастелет пол, выправит дровник. Может, согласит Шерёшку печку переложить… атам пускай Ветер хоть кстолбу его отправляет засвоевольство, неробеть стать.
        - Рубаху сыми, - строго велела Шерёшка. - Вовсе пол измараешь, только мох подмела!
        Унего вправду расплывалось пятно налевом боку. Глупая рана исовсем неопасная, нобольная. Сквара стащил тельницу. Стыдливо спрятал глаза.
        Шерёшка поставила его перед собой, пригляделась, обозвала большой руки дурнем. Вооружилась кривой иголкой, принялась наудивление ловко вычинять ему бок. Почти также, какони сОзнобишей когда-то латали губу кабальному. Только нестала ядовито спрашивать, утерпитли. Безрасспроса знала - утерпит.
        Кончив дело, онастёрла возле зашивины кровяные потёки, грозившие испакостить ещё иштаны. Сквара хотел было одеться. Шерёшка сердито перехватила рубаху, выдернула унего изрук, бросила кстене. Властно распорядилась:
        - Скрыню отвори. Принеси, чтосверху лежит.
        Сквара подошёл кбольшому, застеленному лоскутным ковриком сундуку. Поднял крышку. Онждал увидеть какую-нибудь хозяйскую сряду, иона действительно там была, но… насамом верху лежала мужская вышиванка. Андархская, старого дела, изнастоящего льна. Очень красивая, наверняка дорогая. Сквара видел сходную упопущеника Галухи. Тогда ему казалось - наряднее могли быть разве царские ризы. Теперь он был нетак вэтом уверен. Тонкий ладный стан сподоплёкой, повороту, пооплечью - обережный узор голубыми изелёными нитками. Совсем некакдома, гдевходу больше был красный. Зато Сквара сразу вспомнил их соСветелом чашу-братину, небось досих пор стоявшую убожницы.
        Онбережно поднял вышиванку, протянул её хозяйке наладонях. Шерёшка мельком глянула, отвернулась.
        - Мужа моего, - хрипло выговорилаона. - Тебе впору придётся… Надень.
        Сквара влез врубашку иподумал, чтовкрепости его засмеют. Иещё, чтоиз-под такой красоты - да штаны грубого толстого портна, только полесу трепать. Аповерх - простенький поясок, тканый набёрде…
        - Спасибо, госпожа, - поблагодарил он наязыке Андархайны.
        Шерёшка вновь мельком глянула нанего, сразу отвела глаза. Медленно подняла голову, стала смотреть… Инаконец опустила ресницы, сникла, померкла.
        - Вподпечке твой коробок… Забирай, покаме я неодумалась.
        Онавпервые необозвала его нидурнем, нинеслушью. Плохой знак. Сквара нагнулся кподпечку.
        - Ведь непридёшь больше, - настиг его странно неверный голос Шерёшки. - Знаю явас.
        Онвыпрямился, свёл брови:
        - Приду, госпожа.

«Апол-то выстелить… Ипечку… Яж обещал…» Он хотел добавить, чтотолько незнает, когда его вновь отпустит учитель, нонеуспел, ихорошо, потому что Шерёшка безнадёжно махнула рукой:
        - Данепридёшь, неври лучше. Даже Ветер твой… Вонноги, говорю, ослопина, доколь сошкой неполучил!..
        Мотушь
        Прожив несколько дней водворе уШерёшки, Сквара понял наконец, почему она поселилась именно здесь. Этадеревня была самой ближней изтех, гдеброшенный отоколицы взгляд неупинался поднебоскатом вЧёрную Пятерь. Крепостной зеленец ипять башен, вздымавшиеся сквозь купол тумана, прятались залесистыми горбами холмов. Сквара просебя рассудил: женщина, осиротевшая вБеду, пережила подсенью этих башен такое страшное горе, чтодаже спустя много лет немогла наних спокойно смотреть. Ноинепокинула здешние места насовсем, знать, ценила покровительство Ветра. Авот счегобы учителю опекать чужую ивздорную калечь, найденную вобломках, - было вовсе неясно. Тоесть занятно. «Вотприду, Ознобише расскажу…»
        Ночуя вснежной норе, Сквара крепко обнимал наплечный мешок сзаветным лубяным коробком. Чужие души - потёмки! Ащеприласкали ножом, невзбрелобы наум чего вдвое лукавее…
        Хотён сприхвостнем наверняка далеко обогналиего. Сквара всёравно спал вполглаза. Больше мечтал, какнепросто поведает обовсём побратиму, аиссобой прихватитего, когда отсидит наказание занеудачу, снова соберётся кШерёшке.
        Надругой день, ближе ксумеркам, онприбежал вкрепость.
        Перво-наперво Опёнок стал искать глазами братейку. Меньшой Зяблик почему-то неждал его уворот. Вкнижнице засиделся поди. Нудобро, дикомыт всёравно незамеченным неостался.
        - Добыл печенье? - нетерпеливо запрыгал Шагала.
        Сквара, развязывавший забитые снегом лыжные путца, поднял глаза:
        - Ато нечуешь?
        - Ну… я дляверности… - смутился гнездарёнок. - Поглядеть дашь?
        Сквара строго насупился:
        - Тебе, может, ещёипопробовать?
        Самон впути налакомство непокусился, хотя соблазн был немалый. Полкоробка слопать - миг, авдруг Ветер печеньица поодному пересчитывать станет? Ещёон обратил внимание назарешёченное окошко холодницы. Потому обратил, чтосквозь прутья маячила постная Бухаркина рожа.
        - Зачтоего? - удивился Сквара.
        Шагала радостно сообщил:
        - Он-то просто сидит, аХотёна наошейник примкнули!
        Сквара повернулся, намерившись расспросить. Вперёд высунулся Лыкаш.
        - Ознобишу, - сказалон, - долой свезли.
        Сквара мигом забыл оЛихаревых становиках, забыл опеченье. Вскочил, шагнул, сцапал Воробыша загрудки:
        - Когда? Куда?..
        Лыкаш почему-то оробел ненашутку.
        - Ну… тут сани через залив… нынче утром назад… Учитель его сними иотослал. - Ивспомнил: - Вкакую-то Невдаху!
        - Мирской науке учиться, - добавил Шагала.
        Сквара выпустил гнездаря. Медленно склонился залыжами. Всёкуда-то отдалилось, лица ребят расплылись бледными пятнами, голоса зазвучали невнятно иглухо. Какой Шерёшкин забор, какая холодница снаказанными вней состязателями?.. Сквара был способен думать лишь обратейке, ехавшем теперь незнамо куда. Ознобиша, которогоон, может быть, больше никогда уже неувидит. «Яисдядей Космохвостом толком непоговорил. Испопущеником…» Чужой запах воболоке саней, держащих путь куда-то наюг. Умный исветлый мальчишка, которого наставники убоялись даже разок выпустить влес перенимать безобидного, вобщем-то, кабального… Какже он там один?.. «Атеперь иему ничего больше нерасскажу…» Ночной сквозняк холодом вспину сопустевшего лежака…
        - Эй! - вернул его вземной мир оклик Беримёда. - Находу спишь, дикомыт? Учитель ждёт!
        Перед дверью покоев Ветра Сквара стоял невпервые, нопорога прежде непереступал. Онпродолжал думать обувезённом братейке. Оттого постучался сходу, даже непогодив собраться сдухом исмыслями. Дачто собираться? Скверных дел, чтобы угодить, примером, кстолбу иливпетлю, онвроде ненаворотил, авостальном…
        Ознобиша.
        Онждал, чтобы издверей выглянула старуха-служанка, ноучитель отворил сам.
        - Входи.
        Сквара поклонился, бережно шагнул через порог. Протянул Ветру коробку. Тотнестал внеё даже заглядывать, лишь кивнул, загадочно добавив:
        - Самей отдашь.
        Ей?.. Неужели втребу Владычице?.. Илиневрали слухи, гласившие… Опёнок молча ступил натолстый ковёр, пошёл заучителем кдвери вовнутренние покои. Хотелось расспросить оЗяблике, нобыло непорно. Ветер казался хмурым, сосредоточенным, словно готовил себя кнемалому усилию духа. Даитолку учителя донимать. Всёравно Ознобиша отэтого невернётся.
        Ветер открыл дверь. Женский голос, негромко звучавший внутри, тотчас умолк. Сквозь белую оконницу проникал снаружи угрюмый гаснущий свет. Опочивальная хоромина была убрана красиво иочень богато, даже стены обтянуты дорогими андархскими тканями, лиственно-зелёными ссеребром. Уширокого резного ложа горели светильники. Вмеховой мякоти лежала седая измождённая женщина, чем-то похожая наШерёшку. Только бобылка всё время двигалась, кропотала, постукивала сошкой, аэта покоилась, неоткрывая глаз. Рядом сидела такаяже немолодая комнатная служанка. Онадержала наколенях раскрытую книгу. Палец прижимал строку, словно та норовила отнеё уползти. Ещёвкомнате имелась перегородка, каких Сквара прежде невидел. Этакая стоячая занавесь, вместо верёвки державшаяся напялах изтонких дощечек.
        Онпокосился наВетра, чаяподсказки. Учитель неотрывно смотрел належащую, взгляд светился страданием, любовью, безнадёжной надеждой.
        - Мотушь… - одними губами выдохнул котляр. Подтолкнул недоумевающего ученика, самотступил заперегородку. - Порадуйеё!
        Сквара перевёл дух, шагнул вперёд, опустился наколени уложа. Поандархскому обыку так поступали рабы. Аещё - простые миряне перед царицей.
        - Государыня, - тихо сказалон, протягивая коробку. - Одари милостью, непобрезгуй.
        Женщина шевельнулась, длинные белые пальцы тронули колено служанки.
        - Чтозамолкла?
        Слабый голос шелестел осенним дуновением втраве: вот-вот стихнет совсем. Однако тут её ноздрей всё-таки достиг запах, точившийся изкоробки. Расслабленная открыла глаза, посмотрела наСквару.
        - Государыня, - повторилон. - Добрый сын прислал тебе лакомство, непобрезгуй отведать.
        Вясных серых глазах затеплилась жизнь.
        - Мойдобрый сын, - еле слышно произнесла женщина. - Моймаленький Агрым, какдавно я последний раз целовалаего… Поведай, дитя, чтосним теперь? Тыведь встречалего?
        Агрым. «Полночный ветер». Нуконечно…
        Сквара наклонил голову:
        - Правда твоя, государыня. Какже мне незнать твоего великого сына! Оннаставляет нас вслужении Матери Матерей. Он…
        Женщина слегка нахмурилась. Морщина, прорезавшая переносье, была едвали неединственной налице.
        - Тывсё спутал, глупенький, - укорилаона. - Моего малыша забрали вкотёл. Агрым, верно, теперь какты, только гораздо красивее… Скажи, дитя, чтоздесь заместо? Какя попала сюда?.. Яспрашивала, ноглупая рабыня нехочет ответить… - Ипротянула тонкую руку. - Помоги, сынок, утром я хотела встать, аноги разбило… Мнебы только выйти отсюда… Маленький Агрым, должно быть, ищет меня… он так плакал… он клялся…
        Еёладонь была холодной исухой, пожатие - бесплотным. Иноги, конечно, изменили больной отнюдь несегодня.
        - Добрый сын уже нашёл тебя, госпожа, - тихо проговорил Сквара. - Тыдома, государыня, тебе никуда ненадо идти. Отдыхай, теперь всё хорошо.
        Расслабленная, неслушая, пристально вглядывалась вего лицо.
        - Твой выговор, дитя… Яслышала такой вдетстве…
        Ветер тихо имедленно вышел из-за перегородки.
        Онпрошептал:
        - Мотушь…
        ТутСквара понял, ккакому усилию готовил себя давно повзрослевший Агрым, носразу забыл. Бессильные пальцы наего руке превратились ворлиные когти.
        - Опятьон! Погибель зломерзкая!.. - Женщина пыталась закричать, пыталась отползти прочь, едвали неспрятаться заковёр настене. - Сыночек, спаси! Неподпускайего! Неподпускай!..
        Волосы разметались пошитым подушкам, глаза стали совершенно безумными. Ветер дёрнул Сквару зашиворот. Тоткое-как высвободил руку, сунул служанке коробку - иследом заучителем выскочил впереднюю комнату. Страшные крики уних заспиной сменились беспомощным плачем ипостепенно затихли.
        Тогда Сквара посмотрел наВетра иувидел мокрые дорожки унего нащеках.
        Опёнок стоял столбом, всей шкурой ощущая насебе Шерёшкину вышиванку. Против пореза она неотвратимо подмокала кровяной пасокой: придётся застирывать. Вот, значит, чтозатайна вверялась лишь самым ближним, доверенным ученикам инеболтливым служанкам. Вотради кого месила пряное тесто злющая хромая бобылка. Вотпочему страдальческой грустью звучал вдреводельне сказ обольной матери иверном сыне. Может, если внимательно слушать поднекоторыми дверьми прямо здесь, вЧёрной Пятери, тоже удалосьбы разобрать запретные переборы?
        - Учитель…
        Ветер отнял руку отлица, вздохнул.
        - Ястарый дурак, - сказалон. - Явсё нетеряю надежды, всёжду, может, когда-нибудь она вспомнит меня… Чтотебе, соколёнок?
        - Учитель… - Рассудком Сквара боялся ляпнуть нето, ноязык, пообыкновению, нёсся вперёд, живя своей жизнью. - Азачто Хотёна вошейник?
        Взгляд Ветра осязаемо упёрся вовлажное пятно нарубашке. Что-либо скрывать отисточника была пустая затея. Ветер усмехнулся:
        - Азато, чтонож потерял.
        - Такя нашёл, - обрадовался Сквара. - Вот, япринёс…
        - Тыдурак ещё хуже меня, - сказал Ветер. - Только молодой, может, успеется поумнеть. Хотён чаял похвалы инаграды… иради такой малости непостыдился пырнуть брата воимя Владычицы, скоторым спина кспине должен стоять. Будь межеумок, угодилбы кстолбу, старший - я вовсе заизменубы вздёрнул. Лихарь отстоял отнижней тюрьмы, пусть благодарит… - Тутего взгляд стал очень пристальным, онпомолчал, добавил медленно, совсем другим голосом: - Яспешил порадовать мотушь иещё непохвалил тебя, ученик. Сколь помню, тыдосих пор ниразу нежаловался иниочём непросил…
        Сквара опустился наодно колено, даже незапомнив движения:
        - Учитель, воля твоя… Ребята сказывают, Ознобишу намирское услали… Утром только… Позволь, сани догоню? Онбратейкомне… Хоть попрощаюсь какесть…
        Ветер встал скресла. Поднял ученика. Неторопливо обошёл, смерил взглядом… Онибыли почти одного роста, ипарень сулил вытянутьсяещё. Ветер взял его заплечи. Ненадолго притянул ксебе, обнимая. Легонько оттолкнул.
        - Беги, мойсын. Беги скорее.
        Берег, надкоторым господствовала Чёрная Пятерь, былочень высоким иочень крутым. Отступившая вода ещё добавила ему величия, сделав совсем неприступным. Дорога, карабкавшаяся кворотам отдавным-давно сожжённых причалов, лезла наверх локтями, петляла влево ивправо. Скваре показалось долго спускаться поней, онбросился напрямки, какнеотваживался даже Пороша. Выскочил внизу насанную полозновицу - иунёсся, растворившись влиловой густеющей мгле.
        Стень икотляр смотрели ему вслед, стоя насторожевой башне.
        - Люторад слёзницу прислал, - задумчиво проговорил Ветер. - Пишет, вслед отца хочет, кнам наслужение… Аблагочестный всё непускает.
        Лихарь встрепенулся, вновь подумал обукрашении храма, онастоящих службах. Ктолучше сына восславит святую память отца!.. Онснадеждой спросил:
        - Ичто ты ответил?
        Ветер усмехнулся углом рта:
        - Акактут ответишь. Святому старцу видней!
        Темнота быстро поглощала опустевший залив. Где-то там, скаждым шагом удаляясь открепости, летел сквозь ночь дикомыт.
        - Думаешь, вернётся? - спросил Лихарь. - Неудерёт?
        Котляр ответил каконесомненном:
        - Вернётся.
        Лихарь помедлил, новсёже сказал:
        - Воля твоя, учитель… Тыдал ему увидеть мгновение своей уязвимости…
        Ветер сложил руки нагруди.
        - Вотпоэтому, - сказалон, - я внём иуверен.
        Когда пускаешься впуть, первые полдня неизбежно пребываешь мыслями воставленном доме. Таком ещё вроде близком, достижимом, манящем… Затем берёт своё походный порядок. Наступает обеденная выть: чужой оболок сразу перестаёт быть незнакомым, необжитым. Ауж когда внём ещё ипоспишь…
        Ознобиша вылез подрозовые рассветные тучи, поёживаясь, оголился допояса, начал умываться снегом, какпривык вкрепости. Накануне он еле заснул безСквариного сопения рядом. Правду молвить, пахло вболочке совсем нетак, какуних вопочивальном покое, полном чистого молодого дыхания. Здесь никак невыветривался тяжкий смрад немытого тела и… какого-то злобного отчаяния, чтоли. Этисани привезли вЧёрную Пятерь смертника. Угрюмого, здоровенного, низколобого, спутанного ржавыми веригами. Страшного мужика сразу увели вниз, вневольку, гдеони так вовремя заменили сгнившие двери. Авозчики, давотдохнуть оботурам, наладились вобратный путь.
        Теперь Ознобиша уже никогда неузнает, какраспорядится обречёнником Ветер. Иотом неузнает, чтобудет дальше сдругими ребятами… соСкварой…
        Думать обэтом было больно. Ознобиша жмурился, стискивал зубы, отодвигал лишние мысли. Также, какгодами отодвигал мысли ородителях, обрате Ивене. Онничего незабыл, онпросто неумел забывать. Однако думать предпочитал отом, чтопредстояло ичто был способен сделать он сам. «„Умилка Владычицы“… убогим исирым… листки…»
        Слабенький лесной зеленец немог круглый год животворить оттепельную поляну. Сейчас, всередине зимы, еговыделяла лишь глубокая котловина вснегу, испятнанная следами кабанов илосей. Сейчас там тебеневали запряжные оботуры. Разбивали крепкими копытами наракуй, выгрызали мёрзлые стебли. Внизком стелющемся тумане косматые быки были копнами сена, ожившими налугу. Они-то, оботуры, насторожились самыми первыми. Разом вскинули тяжёлые головы, повернулись насевер, стали принюхиваться. Заметив их беспокойство, дозорные вскочили наноги, подхватили копья - ипочти сразу наполяну выскочил лыжник. Онбыл худой, долговязый илетел какнакрыльях. Онбыл…
        - Скварко!!! - несвоим голосом завопил Ознобиша ибосиком помчался навстречу.
        Накрепко отмолвивший себе слёзы, онуже заливался ими вовсю. Нето что нестыдился, даже незамечал.
        Дозорные, конечно, узнали серое кратополое платье, нонапути встать всё-таки попытались. Сквара вдраку неполез. Вильнул, вертанулся, рассеялся снежной пылью, возник уже позади. Подоспел кОзнобише, сгрёбего, лёгкого, оторвал отземли. Тотуцепился руками иногами, приник.
        Дозорные понурили копья.
        - Братья, - сказал один.
        Второй кивнул, хмуро заметил:
        - Акогдабы небратья, ведь сделалбы что хотел инас неспросил.
        Обоим стало неуютно.
        - Даушёлбы точно также, - подумав, произнёс первый.
        Онисами были когда-то новыми ложками. Изтех, чторано покинули котёл, оказавшись мало пригодными даже кмирским наукам, какое там квоинским.
        - Мораничи, - сказал второй.
        Ивздохнул, какпрудовый гусак налетучий клин внебесах. Толи сневнятной завистью, толи сопаской.
        АСквара иОзнобиша всё тискали один другого. Обоим казалось - если прямо сейчас разомкнуть руки, всёисчезнет, уйдёт уже навсегда.
        - Ятебе книжку принёс, чтомы вхолоднице прятали…
        - Скварко…
        - Икугиклы возьми, памятка будет, ая новые сморокую.
        - Янепотеряюсь! Ятвой плетежок сберегу!
        - Ятебя провожу немного.
        - Анакажут?
        - Ненакажут, учитель позволил. Тыкожушок-то накинь…
        Ознобиша сжал зубы, глотая рвущийся всхлип.
        - Холод истрах непустим всердца…
        - Братья забратьев… сын заотца…
        Хотён иБухарка стояли перед Лихарем, низко свесив повинные головы. Пороша маялся заспинами.
        - Смилуйся, господин, - несмея поднять глаз, выговорил Хотён. - Оплошалимы.
        Лихарь равнодушно передёрнул плечами:
        - Ичто? Явсвоё время сШерёшкой тоже несладил, ауИвеня получилось. Ятеперь стень, аон где?
        Парни малость приободрились, стали переглядываться. Хотён тронул нашее ссадину отошейника. Онвысиживал впокаянной нетак часто, какдикомыт, нонынешний раз обещал запомниться крепко.
        Оттого, что, вопреки сказанному, пошёл накрадьбу неодин, ещёможно было отовраться. «Ая его неприводил, онсам навязался!» Затакую хитрость, пожалуй, даже вышлабы похвала. Зряли сами учили: главное - незаветы блюсти, какпендерь Скварка, главное - уметь непопасться!.. Авот тут Хотён оплошал. Резанул дикомыта наглазах уполовины деревни. Данеубил, чтобы прикопать потихоньку. Вдобавок нож упустил. Акогда прибежал вкрепость исторжеством поднёс коробку учителю, тотраскрошил печеньице. Сунул гнездарю излом ствёрдыми горошинами, торчавшими, каквалуны изземляного обрыва. Шерёшка перехитрила всех. Уличила, ктосильничал.

«Вхолодницу! Обоих! - вынес Ветер окончательный приговор. Идальновидно добавил: - Аизомщать вздумают бабке, наремни шкуру порежу!»
        Видно было: нешутил. Позже мимо решётчатого оконца провели вязня вцепях. Водворили туда, куда Ветер сперва собирался запереть лихаревичей. Сразу стало очень непосебе, исдавил шею ошейник, ивдруг показалось, чтозря они так изгалялись надкабальным, и…
        - Пошли, - сказал стень. Подумал очём-то, кивнул замявшемуся Пороше. - Тытоже.
        Всечетверо подвязали длинные беговые лыжи, пустились обновлять засыпанную снегом лыжн?цу, тянувшуюся вНедобоев острожок. Лихарь гнал впереди, мощно, сяжисто, поди удержись вровень. Несбился сшага против ёлки, гдекогда-то истекал кровью. Лишь фыркнул вусы, наддалещё, желая толи уморить становиков, толи, наоборот, раззадорить. Подконец гонки, когда завырубками оказало себя сидячее паоблако острожка, парни заметно приободрились. Даже бледные щёки наказанных нацеловало морозом довесёлого жара.
        Недобой состаршим сыном гребли снег наспускном пруду, собирались скалывать лёд. Большуха кормила гусей. Белый дединька одышливо заносил колун, исполняя прежний Лутошкин урок. Бабка чинила сеть. Привиде мораничей все побросали работу. Сбежались кизбе. Когда четверо миновали тын, острожане дружно повалились наколени. Убольшухи глаза стали наливаться слезами, онаподняла голову, хотела взмолиться, разузнать осудьбе младшего сына… Мужпхнул её локтем, онаснова упала лбом вземлю.
        Маганки небыло видно. Лихарь немного постоял надсогбенными, нониочём так инеспросил. Намётанный глаз выцепил незаложенную дверь клети, самой дальней, урыбного пруда. Итуда-сюда - следы маленьких лапотков, непоноге нибольшухе, ниподавно троим мужикам. Лихарь кивнул унотам, чтоб следовали. Нестуча инеспрашивая распахнул дверь дальней клети. Первым влез через порог.
        Молодая женщина сидела запрялкой, укутанная поверх простенького зипуна втолстый плат. Клеть, лишённая очага, грелась только дыханием да огоньком лучины всветце. Короба, кадки, опрятно застеленная скрыня… Маганку выжили изизбы, конечно, незато, чтосогрела ложе мораничу. Сноха избывала чужую вину, страдала зато, чтоменьшой деверь вначале боднул вилами, анакого замахнулся - разглядел после. Егокабалы мужнина семья Маганке непростила.
        Чужие шаги задверью, голоса напороге заставили её испуганно сжаться, шустрое веретено вруке оборвало песенку, нитка свилась петлёй. Когда Маганка узнала Лихаря, еёлицо озарилось. Онвсё-таки пришёл! Лучший измужчин. Светлокудрый красавец андарх, могучий, грозный, заботливый… Надёжный, словно крепостная стена. Еёзанозушка сердечная. Онснова пришёл кней… аможет, заней. Онпришёл!
        Маганка повалилась перед ним наколени, новеяло отнеё небоязнью, какотдругих острожан, анадеждой весеннего ростка, пробившего снег. Иещё - поздним раскаянием, чтосбежала тогда. Ноон ведь простилеё, винную, онведь простилеё, разпришёл!..
        Лихарь немного посторонился, пропуская учеников вклеть. Онивошли один задругим, плечистые, ражие, вмолодых усах искрилась талая влага. Начали вопросительно поглядывать настеня. И - смужским любопытством, спробудившейся алчностью - наМаганку.
        Лихарьже улыбнулся… Молодая женщина вдруг поняла, чтоэто пришёл вовсе нееё витязь, вымечтанный водиночестве. Нетот, чьируки, чьитёплые губы вспоминались ей зябкими ночами вклетушке. Сердце вскрикнуло серой утицей, сбитой влёт иззасады. Кануло, теряя пёрышки, вбездну, втёмную воду.
        Стень кивнул нанеё ученикам:
        - Вы - мораничи. Вам - воля!
        Царские знаки
        Воевода был нестолько рослый, сколько широкоплечий исильный. Люди таких называют ширяями. Подистёртым илатаным меховым кожухом легко угадывалась кольчуга. Дружина, стоявшая позади, вовсём подобала вождю. Полтора десятка неутомимых походников, привыкших спать вснегу, рубиться, натягивать боевые луки идень заднём шагать посугробам, таща гружёные санки. Уодного, синеглазого красавца, между ножнами парных мечей висел заспиной кожаный чехол сгуслями. Акругом стлались горелые пустоши коренной Андархайны, неслишком привычные длясеверян. Голой земли чуть небольше, чемснега, зелень пятнами… Речной лёд, однако, неуступал обманчивому теплу. Витязи стояли надвысоким обрывом, смотрели, какнадругом берегу всадники останавливают настоящих коней. Невзрачных, мохнатых, способных выдерживать морозные зимы… новсё равно - настоящих! Насевере успело подрасти поколение, никогда невидевшее живых лошадей. Только черепа назаборах.
        - Вы,детки, тамнесильно грустите, - сказал вождь. Онобнимал заплечи двоих белобрысых подростков, одетых одинаково, по-походному, брата отсестры издали неразберёшь. - Просто помните, чему мы сКосмохвостом вас обучали!
        - Дауж незабудем, дядя Сеггар, - попробовала пошутить девочка. - Вздумают закого попало просватать, пускай поймают сперва.
        Братец Аро, по-прежнему круглолицый, внешне медлительный, весомо кивнул.
        - Тытоже непечалься, - сказал он вождю. - Время быстро пройдёт.
        Другие двое ребят, давно переставшие светлить волосы, придвинулись ближе.
        - Ониведь занами будут, - утешила Сеггара красавица Нерыжень. - Никому вобиду непредадим.
        Косохлёст промолчал, онстоял свиду безоружный, сложив нагруди руки. Юный телохранитель, натасканный постар?нам котла, когда лучшие защищали. Тоесть так, какбольшинству взрослых охранников инеснилось.
        Сеггар вздохнул.
        - Навас, - проворчал он безулыбки, - только надея.
        Рядом хлопотал возле саночек кряжистый середович. Пегая борода, пегие волосы из-под войлочного столбунка. Дядька охал себе поднос ито затягивал полсть, тоспохватывался очём-то, заново раскупоривал поклажу.
        - Всётебе гребтится, Серьга, - прищурился гусляр. - Былабы голова наплечах, ашапку новую наживёшь…
        Серьга заполошно вскинул руки, схватил свой колпак. Кругом захохотали.
        Дружинный стяг хлопал подпорывами ветра. Налинялом полотнище разворачивал крылья длинноклювый поморник.
        Подошёл витязь, казавшийся хрупким подле вождя. Нахудом лице вовсе неросла борода, зато из-под шапки свисала длинная седая коса. Нерыжени был показан кулак, маленький икостлявый.
        - Яте дам!
        - Пряничка дашь, тётя Ильгра? - невинно отозвалась девушка. - Ато медку?
        Ильгра хрипловато рассмеялась, обняла любимицу, нестала больше ничего говорить. Всёбыло уже сказано.
        Натом берегу спешились. Сеггар крепче притиснул воспитанников, зарычал сквозь зубы, начал спускаться. Дружина вмолчании потянулась заним. Ильгра понесла стяг.
        Приехавшие сюга выглядели птицами совсем иного полёта. Нарядные, вкрасных сапогах, всеребре. Надружинных они поглядывали кичливо, этак свысока, нокто окажется грозней воткрытом бою, нехотелось даже гадать. Анaбольшим уних выступал почтенный вельможа, очень немолодой, нодержавшийся по-воински прямо. Икому какое дело, чтомеч унего напоясе рядом сничем неукрашенным клинком Сеггара выглядел драгоценной игрушкой.
        Онисошлись наречном льду: царедворец одвух вооружённых спутниках ивоевода сподростками иСерьгой.
        - Явивежество, наёмный рубака! - тутже велел Сеггару один изандархов. Наего поясе посвечивали боярские бляхи. - Тебя удостоил встречи великородный Невлин, посланник Высшего Круга!
        Вельможа досадливо покосился. Сеггар неспешно смерил взглядом говоруна.
        - Чтож непоклониться доброму старцу, небось шея незаболит, - проговорил он ивсамом деле слегка нагнул голову. - Ноколи так, целуй лёд, Пустоболт: здесь сомной царевич Эрелис, сынвенценосного Эдарга, третий наследник Огненного Трона. Иего сестра, царевна Эльбиз!
        - Этоты так говоришь, - подал голос Невлин. - Бездолжных улик я вижу перед собой лишь детей, одетых какпопрошайки.
        Воевода незря звался ещё иНеуступом.
        - Ая думал, золото - ивобносках золото, - сказалон.
        - Кроме того, - заметил старец, - ты привёл четверых…
        Сеггар ответил:
        - Двое других - наследники моего побратима, благородного Космохвоста. Онизаместки, выросшие вместе сцарятами, чтобы служить им иумереть заних, если придётся.
        - Вотэтого я боюсь больше всего, - вздохнул Невлин. - Заместков. Подменышей… Зналбыты, друг мой, сколько самозванцев уже обращало насебя взгляды Высшего Круга, называясь именем царевича Аодха, якобы выжившего вБеду! Япоехал-то вэти дикие края потому лишь, чтоты прислал весть неонём, аобЭрелисе иЭльбиз… Какя узнaю, которые брат исестра здесь царских кровей?
        Сеггар открыл рот, новэто время из-за пазухи упухлолицего братца высунулась кошка облачно-голубой шерсти. Мяукнула, вновь скрылась втепле. Посмотрев нанеё, царедворец неожиданно смягчился. Онсказал:
        - Либо ты говоришь правду, итогда всем нам повезло, либо я натолкнулся нахитреца, предусмотревшего каждую малость… Чтож, поставим шатёр, ипусть разденут детей. Здесь есть женщины?
        Досих пор Эрелис впристойном безмолвии слушал разговор взрослых мужей. Приэтих словах он решительно выбрался из-под руки Сеггара. Сделал шаг, загораживая сестру.
        - Покуда я жив, никому небудет позволено утеснять её скромность, - спокойно, ровным голосом проговорилон. - Нимужчинам, ниженщинам, нидаже тебе, благородный Невлин, сынСиге изрода Трайгтренов. Адлятого, чтобы взглянуть намои царские знаки, шатёр непотребен!
        Кошка противилась, нехотела покидать уютную пазуху, нобыстро притихла наруках уЭльбиз. Развязав пояс, Эрелис бросил наземь кожух, потом безрукавку ительницу. Серьга дёрнулся подобрать, ноСеггар неглядя вытянул руку. Стылый ветер тутже прошёлся краснотой побелому рыхловатому телу. Эрелис ещё зачерпнул горсть снега из-под ног, ссилой потёр управой ключицы. Наразгоревшейся коже тонким белым узором проступило клеймо. Данекакая-нибудь простенькая подделка, зажившая месяц назад. Нагруди отрока светились письмена древнего андархского устава, врезанные вкожу сразу после рождения. Врезанные искусно ивесьма прозорливо, хотя кто знал тогда облизкой Беде…
        Всесомнения прекратились. Великородный Невлин первым согнул колено перед отпрыском властителей Андархайны.
        - Воимя Закатных скал!.. Явсё-таки дожил, - прошепталон. - Явилась молодость, могущая вырасти достойной венца. Ядожил…
        Третий наследник, неторопясь одеваться, повернулся кСеггару. Поклонилсяему:
        - Затвоим щитом нам ссестрой некого было бояться. Когда я честно вступлю вотцовский след, этонебудет забыто.
        Неуступ улыбнулся вответ. Улыбка вышла кривая. Оттого, наверное, чтоугол рта поддёргивал шрам. Онповторил сказанное царевичем:
        - Время быстро пройдёт. - Оглянулся набывших заменков. - Нучтож, ступайте, ребятки. Служите честно…
        - Погоди, - поднял руку вельможа. - Ты,добрый воевода, сынчуждого племени ивправе незнать наших законов. Сегодня царевич Эрелис полагает начало праведной жизни… вкоторой недолжно быть места узам изпрошлого. Никто нехочет принизить тебя, достойный вождь, ноАндархайна живёт много веков. Мывидели всякое, втом числе временщиков возле трона. Иные законы, друг мой, пишутся кровью, имы говорим какраз отаком.
        Сеггар пожал плечами:
        - Ядумал, запрет касается лишь меня имоих людей.
        Косохлёст расплёл руки, всёбесстрастие слетело смолодого лица. Онсбеспомощным отчаянием смотрел налюбимых брата ссестрой. Воевода предупреждал: такое может случиться, ноон нехотел верить. Нерыжень подалась кцаревне, девушки обнялись. Ниодна незаплакала.
        Воин, стоявший рядом сгусляром, крикнул вельможе:
        - Ассовестью ты посоветовался, законник?
        Унего были яркие зелёные глаза, аволосы - рыже-бурые сзолотом, какосенние листья.
        Невлин провёл пальцами побороде.
        - Многим кажется, чтозаконы справедливыми небывают, - ответил он печально. - Упростолюдья недаром входу горькая шутка: гдезаконы, тамиобиды. Однако Андархайна издревле зиждется Правдой. Порою законы всамом деле рвут поживому, но, если нечтитьих, настанут последние времена. Люди утратят пределы ивпадут вдикость, устройство сменится неустройством. Пусть детей сопроводит слуга, привыкший ких нуждам. Большего разрешить я невластен.
        - Негрусти, дядя Сеггар, - сказал Эрелис. - Иты негрусти, Косохлёст. Явверяю себя заботам Высшего Круга, чтобы научиться царским обязанностям ивдолжный черёд принять ношу отцов. Дабудет так.
        Гусляр вдруг бросил руку заспину. Торопливо передвинул вперёд чехол, вытащил гусли. Опёр их пяточкой набедро, неглядя рванул струны.
        Смотрят снебес
        Древние Боги.
        Суров их взгляд
        Намладших чад:
        Ждёте чудес?
        Сбились сдороги?
        Подайте весть
        Отом, чтоесть
        Огонь, ичесть,
        Иправда всердцах -
        Неотводя лицо,
        Сейчас издесь
        Стоять доконца,
        Непосрамив отцов!
        Воины стали подхватывать знакомую песню. Гусляр играл вдохновенно, гусли дрожали игремели, напутствуя уходящих.
        Люди глядят
        Втёмные тучи:
        Какнам помочь
        Развеять ночь?
        Гусельный лад,
        Гряньже созвучьем!
        Подайте весть
        Отом, чтоесть
        Огонь, ичесть,
        Иправда всердцах -
        Неотводя лицо,
        Сейчас издесь
        Стоять доконца,
        Непосрамив отцов!
        Брат исестра уходили молча инеоглядываясь. Натом берегу ждал оболок, запряжённый четвёркой мохноногих коней.
        Птица изверь
        Плачут впотёмках:
        Приди, тепло!
        Расправь крыло!
        Только поверь!..
        Свищет позёмка…
        Подайте весть
        Отом, чтоесть
        Огонь, ичесть,
        Иправда всердцах -
        Неотводя лицо,
        Сейчас издесь
        Стоять доконца,
        Непосрамив отцов!
        Вечные тучи плыли надпустошами, роняя редкий снежок. Постепенно скрылись следы санок илыж, протянувшиеся обратно насевер. Иотпечатки конских копыт, обращённые кюгу.
        Доля пятая
        Отик
        Нынешняя Наклонная башня прежде называлась Глядной. Изувеченная вБеду, онаитеперь выше прочих вздымалась надкосматыми туманами зеленца. Иные называли её памятником былой славы. Злые языки предпочитали говорить обылом страхе. Башня стояла всеверном углу крепости, кренилась всторону Конового Вена… Поди теперь докажи кому, чтослучайно. Сквару ссамого первого дня подмывало впрозрачный морозный день влезть насущий верх иразведать, непокажутсяли накраю овиди знакомые бедовники Левобережья. Однако кзубчатой макушке Наклонной небыло никакого подхода, ниизнутри, ниснаружи. Завремя бесплодных попыток Сквара вполне втом убедился. Собственно, всторону Наклонной никто, кроме него, особо инезаглядывался. Кому нужна пустая, ненадёжная каменная труба, перекрытая толстой ледяной пробкой! Покинутую башню сделали себе игрушкой свирепые бури, исправно налетавшие сморя. Когда вихрь верно угадывал направление, башня начинала гудеть. Неособенно громко, нонаудивление жутко. Гулраспространялся повсей крепости, взывая изкаменных толщ, онказался стенанием самой Земли, томящейся вледяном заточении. Когда Сквара впервые
услышал голос Наклонной, емутоже захотелось бежать. Всёравно куда, лишьбы подальше.
        Насамом деле мыть даже глубокий вмазанный котёл, отчёрпанный отснеди, - работа несамая неприступная. Главное, всёделать умеючи!
        Чёрной девке Надейке умения было незанимать. Опрокинув вкотёл большой черпак кипятку, онабыстро погнала покругу весёлком смочальным помелом наконце. Низкая печь сберегала ещё достаточно жара, вода шипела, заплёскивая нагорячие стенки, всередину стекали хлопья ижир. Надейка подставила бадью, какследует разогнала помои, темже помелом стала проворно выплёскивать через край. Надне зашкворчало. Девушка оставила весёлко, плеснула ещё кипятку. Повалил пар.
        Надейка жила сиротой, нотак было невсегда. Онахорошо помнила мать, приспешницу наэтойже поварне. Когда всё случилось, Надейка была уже большая, перенимала науку. Бегала покрепости споручениями: тоотнеси, этоподай. Вотивышло, чтооднажды она кое-что увидела… такое, чего совсем ненадо было ей видеть… Двоих взрослых парней, наглядышей Ветра. Исамого котляра, готового обоих избить, отправить вхолодницу, поставить кстолбу…
        Парни были так испуганы, аВетер - дотого разъярён, чтоНадейка убралась никем незамеченная. Побежала кматери, наухо, взахлёб, вывалила свою повесть. Зрявывалила, наверно. Мама вдруг больно схватилаеё, взялась трясти, словно это Надейка что натворила: «Ещёкому сказывала? Сказывала илинет? Живо отвечай, данелгимне!» Какбудто дочь была знатая лгунья, совсем забывшая правду. Надейка хорошо помнила материны глаза, ставшие незнакомыми. Онатогда испугалась, заплакала…
        Мать взяла снеё самое крепкое слово: молчать оподсмотренном! Нодоконца, знать, дитятку неповерила. Вскоре Ветра проводили впоход воимя Владычицы, собирать новых ложек где-то заШегардаем. Втот день, прямо каксегодня, выла Наклонная. Маму упреждали: падает метель. Аона всёравно наладилась кНедобоихе закрасной першилкой. Иещё дочь ссобой повела. Дескать, порноей, скоро будет бегать одна.
        Посреди леса мама вдруг свернула назапад. Мимо острожка, мимо Пятери… Наверно, спутала тропку…
        Потом они спали вснегу, ападера гнала надними снежные волны. Понемногу стало светать, номама почему-то непросыпалась. Сон, грозивший стать непробудным, одолевал иНадейку, ноподоспели лыжники Инберна. Матери так инедобудились. Надейку отпоили горячим взваром, оттёрли руки иноги. Теперь она приспешничала встряпной. Чистила рыбу, промывала водоросли, отскребала котлы.
        Сгод назад вкрепость приходила большуха Недобоиха. Говорила сНадейкой, смотрела, каково поворачивается. Верно уж, нелюбопытства ради смотрела. Теперь, может, снова придёт. Иочём тогда плакать кмогущественному державцу? Чтобы отдал? Чтобы неотдавал?..
        Надейка была невелика росточком. Обходя помелом стенки котла, тянулась изовсех сил. Вотмешалка скользнула, злыми осами взвились брызги, ужалили руку пониже засученного рукава. Девушка ойкнула, схватилась заболь. Торопливо смахнула невольные слёзы. Стала дальше тереть.
        Пугливые малыши, привезённые Ветром, вымахали вбедовых парнюг. Молодые стряпки заглядывались. Надейка небыла исключением. Ох,девичье сердечко! Всяк день, дурёха, ждала, заглянетли дикомыт. Вдруг снова пособит неподъёмную кадку изпогреба наружу неволить? Шутя справится стягой, ломящей женские руки, улыбнётся, маслица попросит кугиклы новые пропитать да наних исыграет… Ато опять вхолодницу угодит, аона узелок спропитанием тайком ему сбросит…
        Нечего сказать, высоко занеслась. Сквара - лучший ученик, самВетер ненарадуется. Акрасив…
        Тётушка Кобоха снова недосмотрела. Насамом дне котла пятнышком прикипела плотная корка. Ничего! Натакую напасть уНадейки был приготовлен витень вроде охотничьего, только вместо ножа наратовище сидела железная ложка, сточенная вскребок. Приспешница вынула из-под хлопота скамеечку-стояло, сработанную ещё Опурой. Взобралась, перегнулась…
        Мощные руки, неслышно протянувшиеся сзади, сомкнулись напоясе. Легко сняли Надейку сподножки. Девушка упустила древко, сердечко трепыхнулось: Сквара?.. Аона-то хороша! Красная, взмокшая отгорячего пара, волосы растрепались… Ещёкакследует невстав накаменный пол, оназнала: нет. НеСквара.
        - Дайуж себе роздыху, труженка, - сказал Лихарь. - Вониручку белую ошпарила, леполи?
        Девушка застыла, несмея ниголовы поднять, нипокоситься надверь. Изкотла всё отчётливей тянуло горелым. Нунетбы войти кому! Нанеё взругнуться запраздность!.. Дактож сунется? Кобоха, бывало, самому Инберну прекословила, ноиунеё достанет ума сЛихарем из-за чёрной девки незадираться…
        Стень взял её руку, бережно повернул, наклонился подуть накрасные пятна, разбежавшиеся долоктя. Волосы унего были бледного золота, поандархскому обыку сколотые назатылке. Бритая скула, густые усы… Сквара… тот растил мягкую бородку, упрямо плёл косы, какводилось всвирепом Правобережье…
        Лихарь, неспеша разгибаться, снизу вверх заглянул Надейке вглаза. Улыбнулся:
        - Всели тут, хорошавочка, стобой ласковы, часом, необижает кто? Тыскажи, ябы потолковал…
        Ученики маялись водворе, ждали, чтобы кним вышел Ветер. Гадали оновых напастях, которые учитель так горазд был изобретать. Чтонасей раз? Прикажет навьючить помешку ибегом влесной притон да обратно? Объявит сейчас - решил выдать кабальному Лутошке полный самострел иострые болты?..
        Сквара сидел накорточках подстеной, гонял пальцами нож. Недумая вращал, неглядя. Смотрел наруины внутренних палат, что-то прикидывал…
        Подошёл гнездарёнок Шагала, селрядом.
        - Тебе хорошо! - протянул он погодя.
        - Чегож хорошего?
        - Утебя руки вона какие. Амне…
        - Яссухого стебелька начинал, - сказал Сквара.
        Шагала помолчал, посопел, спросил:
        - Слыхал? Девка Надейка обварилась. Ковшик кипятку насебя вывернула.
        Сквара свёл брови:
        - Слыхал… Ноги попортила, говорят.
        Шагала хихикнул:
        - Ая слышал, повыше…
        Сквара спрятал нож. Выглядело это так: только что крутился, мелькал, блестел - ипропал вдруг, поди пойми куда. Дикомыт поднял глаза.
        - Тысебе повыше колен обвари, - посоветовал он Шагале. - Тогда будешь смеяться.
        Накаменную подвысь крыльца вышел Ветер, заним Лихарь. Ребята живо сбежались поближе.
        Учитель обвёл взглядом обращённые кнему лица. Улыбнулся, громко спросил:
        - Наобречённика, чтовнизу сидит, всеходили смотреть?
        Ученики стали переминаться. Ониходили, конечно. ИСквара - чутьли непервым. Взарешёченном дверном оконце было темно. Изкаморы воняло.
        - Зачем я его привёз, знаете? - продолжал Ветер.
        Недогадливых небыло.
        - Чтобы мы кровь пролили, - ответил Хотён.
        Шагала важно добавил:
        - Акто вовсе убьёт, ради Справедливой имя получит!
        Ветер кивнул:
        - Таквот. Чтобы имени красная цена была, вязень должен выйти набой кормлёным ибодрым. Япока больше слышу отом, какон слуг обижает. Ониуже иходить туда приробели. Ктовозьмётся гоить своего обречённика взамен страшливых мирян?
        Ребята переглядывались, молчали. Иным после похода вниз пришлось отмываться. Обитатель каморы швырял вдокучливых мальчишек дерьмом.
        - Ладно, - сказал Ветер. Прошёлся туда-сюда покрыльцу. - Одному извас, строптивцев, янекогда попенял: тытеперь котлу крепкий. Думай, некакпрочь отскочить, аотом, гдеруки столком приложить сможешь!
        Взгляды стали постепенно обращаться надикомыта. Шагала опасливо отступил. Сквару взяла тоска.
        - Помнится, - продолжал источник, - тот сын неразумия мне ответил: ябы, мол, заузниками ходил. Которых здесь мучают ивподвале голодом морят…
        Сквара вздохнул, вышел вперёд. Дурак был, чтоговорить. Ужетогда смекнуть мог: сВетром - непустословь. Ветер всё уберёт впамять нехуже, чемОзнобиша. Апотом однажды потребует, чтобы твоё слово легло навесы золотом, какего собственное.
        Другая глупость - прежде Сквара думал: вЧёрной Пятери что ниузник, тоКосмохвост.
        - Воля твоя, учитель, - сказалон. - Ястану ходить.
        Сквара спускался втюремные погреба. Шеютяготил ключ. Вправой руке покачивался светильник, влевой - деревянное ведро. Онопахло морозом исовсем немного - человеческими отходами.
        Хотён ещё чесался после отсидки вхолоднице.

«Всётебе удача, наглядышу! - сказал он зло. - Ты,значит, смотришь навязня, примериваешься себе! Амы против него пойдём намах да врасплох!»
        Скваре быстро надоело это выслушивать.

«Ая тебе мешал добровольником вызваться?»
        Теперь Хотён шёл следом. Берёг наладонях глубокую миску. Когда сквозняк поддувал сзади, Сквара сглатывал. Вмиске были некакие-нибудь крошёные водоросли. Хотён нёс кусок пирога ижаркое вподливе. Неволей вспоминалась Житая Росточь. Прощальный почестный пир, устроенный родителями длямилого сына. Братья Опёнки тогда тоже облизывались… итоже наместо Воробыша неочень хотели. Ктож знал!
        Сойдя надва крова ниже холодницы, Сквара осторожно заглянул сквозь решётчатое оконце. Сунул ключ вскважину, толкнул дверь. Хорошо смазанные петли незаскрипели.
        Внутри стоял густой дух отпоганого судна. Втом, чтоживой человек исправно наполнял ведро, его, конечно, никак нельзя было винить. Зачем он стольже исправно обгаживал ушки, верёвочную ручку ивсё прочее, чего касались чужие руки, понять было сложней, нотоже возможно. Обречённик знал свой приговор. Инапоследок развлекался какумел.
        Другие люди дни отмечали. Стихи настенке царапали…
        Сейчас парням повезло: вязень спал. Вовсяком случае, лежал, отвернувшись кстене, дышал ровно. Громоздкий человечища ростом всажень иполстолько вплечах, какесть соловый оботур, дапочти такойже косматый. Одно слово - Кудаш, лучше рекла невыдумаешь. Отзаклёпанного железного пояса тянулась цепь, кованая, крупного звена. Ошейники длянаказанных вхолоднице были более жестокими.
        Сквара оглянулся, навсякий случай прижал палец кгубам… Ещёдержа ведро, онувидел, каквнезапно окаменело лицо гнездаря. Хотён пристально всмотрелся влежащего, сделал шаг, другой… Сквара спредыдущих походов крепко запомнил, гдекончалась цепь, онуже открыл рот, нотут Хотён выдохнул слово, которого Сквара ну ниподкаким видом неждал:
        - Отик?..
        Кудаш вскинулся стакой быстротой, чтодеревянная миска, выбитая уХотёна изрук, ещёдополу недолетела, агнездарь уже таращил глаза, вздёрнутый зашею, подвешенный наобхватившей руке. Сквара тоже ниочём подумать неуспел, просто выпустил ведро и…
        Ветер говорилему: однажды это случится. Руки сами содеют, аразум лишь после сообразит - что.
        Смертник невнятно булькнул, выпустил Хотёна, расплылся наполу, превратившись избешеного оботура вбескостный бурдюк. Сквара сгрёб хрипящего гнездаря, выскочил сним изкаморы.
        Замок лязгнул.
        Парни свалились подстену поту сторону двери. Дышали оба какзагнанные. Сквара продолжал наяву видеть свой левый шиш, воткнувшийся вязню меж рёбер. Тотсамый шиш, негнущийся впоследнем суставе. Ветер называл подобный тычок «ударом костяного пальца». Онначём свет ругал бездарного ученика…
        - Смеяться будешь? - просипел Хотён.
        Сквара покосился:
        - Учитель дознается, обасосмеху лопнем.
        Обавновь замолчали. Всёравно было нужно заново открывать эту дверь. Убирать полное ведро, мыть пол.
        Хотён знай тёр намятую шею.
        - Какты сокротил-тоего?
        Сквара повертел пальцами ввоздухе, пырнул воздух, сознался:
        - Самнеочень пойму.
        - Ая тебя тогда ножом, - буркнул Хотён.
        Сквара отмахнулся. Нынешняя переделка могла нетакое смыть безследа. Онподумал инегромко, осторожно спросил:
        - Отик?..
        Асамому вспомнилось гадкое «Похотень», посчастью так инепроизнесённое. Гнездарь неособо рассказывал оботце. Однажды только обмолвился, чтосовсем нескучал поего кулакам. Извали Хотёна вовсе неКудашёнком, ночто стого? Улихого человека рекло сегодня одно, завтра другое. Апослезавтра он исам незнает, какнаречётся. Особенно если вплен попадёт…
        Человечища задверью сперва рычал исипел, пытаясь подняться. Если он ещё был способен испытывать страх, емунаверняка было страшно. Сквара помнил, какмедленно возвращалось владение, когда Ветер таким ударом повергал его самого. Потом смертник вдруг захохотал, громко, грубо, обидно. Знать, понял: неубив гнездаря, цели всёже добился. Далхорошую напужку обоим. Итеперь уж внастоящем бою кнему с«костяным пальцем» точно неподберёшься.
        Хотён покосился наСквару, вроде наметился передёрнуть плечами, вышла судорога.
        - Незнаю… - пробормоталон. - Гляну, похож… Ещёгляну, непохож… - Снова набычился, обретя даже некое сходство собитателем каморы. - Смеяться вздумаешь, побью!
        Новости
        - …Ая его спрашиваю: ты, дрянчуга, начто вдовушку мучил? - неспеша рассказывал Сквара.
        Руки унего были полокоть вымазаны вгустой жиже. Шерёшкин запонец, коротковатый наего рост, подмок, покрылся серыми кляксами. Рядом наполу стояло корыто хорошо вымешанной глины, грудками лежали валунки изключища, крупные ипомельче.
        Хозяйка избы подметала мелкий бой. Бросала введро прокалённые обломки старого очага, белёсые, впятнах сажи. Ониказалисьбы мёртвыми костями, недотлевшими впогребении, еслибы рядом, напрежнем подпечке, невысилась почти готовая новая печь.
        - Аон что?
        Вголосе отшельницы мешались любопытство иотвращение. Иневольный трепет примысли: неживи она подрукой Ветра, громила вроде шегардайского вязня мог запросто вломиться икней.
        Сквара примерил очередной валунок, облепил совсех сторон глиной, поставил, осадил, пальцами втёр густое тесто вкаждую щель.
        - Аон говорит: таксразу деньгибы выдала, ябы пятки ей инежёг.
        Шерёшка сусилием разогнулась:
        - Усирой вдовушки великили богатства?
        Сквара оглядел замкнутый ряд, сунул руку внутрь, ладонью соскоблил глиняные потёки.
        - Вотия ему тоже. Многоли, говорю, выпытал?
        - Аон что?
        - Данигроша. Такипомерла, сказал, низагрош, дура.
        - Дура, значит?
        Шерёшка глянула так, словно сама неотказаласьбы затупить опленника острый нож иликопьецо. Сквара продолжал вдавливать вглину камни помельче, чтобы тяжесть нового ряда невыставила наружу мягкое тесто.
        - Дура, значит, онаему? - повторила Шерёшка. - Аон, умапалата, деток зачем порешил?
        Сквара смял вруках глиняную колбаску, снова раскатал, прилепил квлажному камню. Сверился смерной палкой, упиравшейся всередину круглого пода. Если судить полицу - верность печного купола занимала парня больше, чемзверство грабителя исудьба несчастных детей.
        - Такпожалел, - ровным голосом ответил он Шерёшке. - Сказал, ониж маленькие, куда им безмамки? Всяко пропадать, зрянемаялись чтоб.
        Хозяйка крепче перехватила метлу. Зарычала, какзагнанная вугол кошка:
        - Самабы убила! - Выдохнула, уселась налавку, непонятно пробормотала: - Бережёт вас Ветер.
        Печной свод помалу сходился, мерная палка всё круче стояла вотверстии наверху. Шерёшка смотрела, какСквара примеривал кокруглой дыре заранее отложенный камень. Невелика премудрость вдоме печку сложить. Всякий это умеет, дачто-то никто ей своего умения кпорогу ненёс. Онашаркнула ногой, загоняя подлавку обломок, увернувшийся отметлы. Взгляд упёрся взашивину настарой тельнице парня. Бобылка требовательно спросила:
        - Тех, чтостобой царского печенья доискивались, покарал Ветер?
        - Покарал, - кивнул Сквара. Вспомнил: - Тётя Шерёшка… Тысказывала, учитель из-под земли тебя вынес…
        Онакивнула:
        - Каксказывала, такибыло.
        - Апочему из-под земли? - спросил неугомонный молодчик. - Вытам ссемьянами прятались?
        Шерёшка неторопилась отвечать, онсмутился ипояснил, почти жалея, чтозавёл разговор:
        - Явразвалины лазил. Срединные палаты все рухнули… Ачтобы вземлю ввергались, такого незамечал. Онивсе напогребах, ате уцелели!
        Бобылка поднялась, словно разом отяжелев. Прошлась туда-сюда поизбе, хромая, стуча древком метлы, покинув улавки новую икрепкую сошку. Сквара смотрел нанеё, держа вруках камень. Схватился, когда снего стала отваливаться глина. Наново обмазал, владил вдыру. Печка сразу обрела цельный вид. Потом ещё глины добавить, бока выгладить… ихоть больных детей наздоровых перепекай. Сквара чуть несболтнул это вслух, нововремя удержался.
        Шерёшка остановилась.
        - Вязень твой вкакой каморе сидит? - неожиданно спросилаона.
        Сквара зачерпнул изкорыта, ответил соблегчением:
        - Каксверху входить, втретьей.
        - Ясидела вовторой, - глухо выговорила Шерёшка. - Амуж мой - вдальнем конце. Когда задрожала земля, егоударило камнем… Через две седмицы он перестал отзываться. Распоясанные ободряли меня…

«Распоясанные?..» Глина вытекла меж пальцами, шлёпнулась набосую ступню. Сквара непосмел раскрыть рта, лишь смотрел вовсе глаза.
        - Моядевочка плакала всё тише, ауменя небыло длянеё молока, - глядя сухими, давно выгоревшими глазами, по-прежнему глухо продолжала Шерёшка. - Потом кнам склонилась Владычица… я неувидела вЕё глазах гнева, лишь сострадание… я срук наруки передала Ей дитя… я исама умерла тогда, номеня заставили открыть глаза снова… зачто-то наказывает Правосудная…
        Оназамолчала, вновь села, сгорбилась, отвернулась. Сквара поспешно отскрёб ладони ветошкой, селперед хозяйкой накорточки, взял заруки. Хотелось проморгаться, наверно, глаза глиной запорошил.
        - Тётенька Шерёшка… семьяне твои уМатери направом колене… затобой оттуда приглядывают!..
        Бобылка свидимым трудом перевела дух.
        - ВотиВетер так рассудил, - прошепталаона. - Онвсехнас, узников, отпустил. Владычица, сказал, сполна отмерила кару… несмертному вЕё суд встревать… Распоясанные звали меня ссобой. Яосталась… намогилах…
        Сквара недоумённо свёл брови:
        - Тётенька Шерёшка… а… азачтож тебя? Тыведь… сдевушками праведной царицы… - Вдруг догадался: - Твоего мужа, стало быть, изветники оговорили?
        - Печку затепли, неслушь, - сказала Шерёшка. - Ночь скоро.
        Огонь вобновлённой печи должен загореться прежде заката. Иначе заблудится домовой, убредёт изизбы, превращённой впростую клеть. Печь, конечно, нельзя толком калить, пока непросохла, ноСквара инесобирался. Живо расколол сбережённое полено, дополовины сгоревшее ещё встарой печи. Сложил вглиняной сковородке щепяной костерок шалашиком. Поплечо запустил руку вустье, поставил. Раскрыл коробочку ветошного трута, ударил Шерёшкиным кресалом.
        - Вернись, батюшка Огонь…
        - Воскресни, родимый, - отозвалась хозяйка. - Царевич-молодец, лезь вновый дворец!
        Почему-то Сквара волновался, добрыйли нрав окажет новая печь, ноузкая серая струйка послушно явилась изустья. Потекла вверх, словно озираясь визбе… наконец выгнулась, какдовольная кошка. Нырнула вдымоволок. Сквара соблегчением перевёл дух. Обернулся кШерёшке, заулыбался.
        Тасмотрела наогонёк, трепетавший вгорниле.
        - Яговорила тебе, чтомой отец держал переписчиков? Однажды он собрал забавные хвалы Правосудной, сложенные жрецом Кинвригом Незамыслом иего учеником Гедахом. Свёл воедино слова, невозбранно звучавшие наулице ивхраме, велел красиво переписать, сшить… Отец сам нарисовал обложки, дерзнув изобразить Владычицу вокружении веселья ирадости. Мысмужем повезли книгу Гедаху сКинвригом. Онитогда служили Матери илюдям здесь, вЦарском Волоке…

«Ая виделеё! ВМытной, всокровищнице!» - едва неляпнул Сквара. Всёже неляпнул: что-то заставило прикусить язык. Может, то, что«Умилка Владычицы» лежала распоротая пополам, алистки свесёлыми буквицами липли нагруди казнённого Ивеня. Тайна, из-за которой погибло столько людей, казалась горячим железом. Поди возьми безклещей. Сквара люто жалел, чторядом небыло Ознобиши.
        - Мынезнали, чтоветры впарусах веры успели перемениться, - продолжала Шерёшка. - Андархайна велика, вести идут порою неспешно… Круг Мудрецов определил поклонение, достойное верных, всёже прочее заклеймил. Мыбыли впути, когда изхрамов начали изгонять смех. Акогда прибыли сюда, тосразу оказались водной невольке снашими стихотворцами, ибоЦарским Волоком уже правили яростные очистители веры. Тамя ипоняла, чтонепраздна…
        Девственное пламя впечи успело опасть. Сквара сунул руку ведва нагревшееся горнило, добавил горсть щепок, тевесело принялись. Онвернулся кхозяйке, снова сел перед нею накорточки:
        - Тётенька… какимбы именем мне тебя звать, чтобы ты радовалась?
        Бобылка покачала головой:
        - Этого имени больше никто непроизносит низдесь, нивпогибшей столице, ононепродолжится… Зачем тащить его измогилы? Мойрод миновался, теперь я просто Шерёшка - мёрзлая грязь.
        Хотён, нанесколько дней перенявший удикомыта заботу осмертнике, встретил Сквару больной, задумчивый, насамого себя непохожий.
        - Буянил?.. - неволей встревожился тот. - Опять напасть норовил?
        Оннестал поминать слишком страшное слово, вырвавшееся уХотёна. Самого мороз прохватывал поспине ископом лезли наум россказни обедолагах, посланных вродную деревню - отцу-матери смерёдушкой загрехи.
        Хотён, кажется, сперва думал отделаться привычной издёвкой, потом вздохнул, мотнул головой. Онпонимал, очём насамом деле спрашивал Сквара.
        - Лихарь сказывал, Кудаш сюга пришёл… Амы наЧёрном ручье жили.
        Прозвучало свызовом. Таклюди сами себя уговаривают.
        Опёнок тоже вздохнул:
        - Нынче кормилего?
        - Кормил…
        - Ладно, вечером ведро вынесу, - пообещал Сквара.
        После Шерёшкиных рассказов ему было очём поразмыслить ибезХотёна, подзабывшего, каквыглядел обидчик-отец. Распоясанные, отлучённые отслужения жрецы вподземелье, наставник иученик… чувство было, словно он доних дотронуться мог. Шерёшкабы непростыла вветхой избёнке, пока сушит новую печь. Дождаться отлучки Лихаря, снова пролезть вМытную башню…
        Время было невытное, нопосле суток лыжного бега желудок требовал пищи. Сквара наудачу сунулся вповарню. Емуповезло, нынче там распоряжался Воробыш. Ходил важный, румяный, боялся что-нибудь упустить. Стряпки, конечно, посмеивались, новмеру. Потешишься, аназавтра окажется, чтобрали назубок будущего державца. Памятливого, каклюбой справный владетель.
        Лыкасик обрадовался голодному дикомыту, самотложил ему вмиску хорошо сквашенной озёрной капусты, даже добавил горсть свежего водяного гороха.
        - Новости слышал?
        Сквара, успевший набить рот, сразу опустил ложку:
        - Вязень разболелся отХотёновой холи?..
        - Нутебя ствоим обречёнником, - отмахнулся Лыкаш.
        Сквара вновь догадался:
        - Кабального, чтоли, прибили?
        Воробышу нерука была сражаться ради наречения имени, онзавидовал воинской чести итайком радовался проносу. Оногляделся, притишил голос:
        - Учитель усебя затворился!
        Сквара чуть непоперхнулся капустой, вскинул глаза. Мысль, чтосВетром могло что-то случиться, едвали невпервые посетилаего. Источник был несокрушимей каменных башен, самый нестомчивый, самый удатный, самый…
        - Иснедь отвергает, - добавил Лыкаш. - Лихарь унего какесть поселился, поддверью спит, впередних покоях.

«Впередних?..» Сквара соблегчением показал Воробышу кулак, вновь принялся заеду. Значит, самкотляр был впорядке, просто нехотел отматери отходить. Такое бывало. Расслабленная впадала впрозрачное подобие сна: лежала соткрытыми глазами, улыбалась обступавшим её незримым теням… напевала колыбельные маленькому Агрыму. Втакие дни Ветер выставлял вон служанку. Самсидел смотушью, держал заруку, смотрел вглаза.
        АЛихарь… Нуещёбы.
        Опёнок молча жевал. Лыкаш обошёл стряпную, вернулся:
        - ВНедобоевом погосте кручина теперь, вокак.
        Опять подумалось окабальном, нолишь намиг. Сквара сообразил, кивнул:
        - Ктож вечен… Дединька совсем ветхий ходил.
        Лыкаш хлопнул себя побёдрам ладонями:
        - Какой дединька? Маганку врыбном пруду нашли!
        - Маганку?..
        Нежное, заплаканное лицо… маленькие руки безварежек… Поскользнулась смостков, ударилась, навыручку непоспели? Увиделосьли ей впоследние мгновения солнце, тосолнце, чтоначало разгораться перед глазами придушенного Хотёна?
        - Недобой ругмя ругается, - рассказывал Воробыш. - Другого места, говорит, ненашла! Оттуда теперь воду спускать ивсю рыбу только зверям, очём думала, надолба!
        Сквара медлительно повторил:
        - Думала?
        - Такона сама, - пояснил Лыкаш. - Камней вмешок набрала. Теперь вся семья одни водоросли жуй. Ачем уток кормить?
        Сквара зачерпнул ещё капусты. Чтоже она вот так вводу головой, а, примером, неналыжи да прочь, подальше отпопрёков истраха?.. Небось невподземной темнице запертая сидела. Сквара знал, какжила некогда счастливая женщина, чьёсчастье расточилось пеплом изрук. Чтотакого отняли уМаганки, чтоШерёшка уберегла?
        Онвдруг вспомнил, скаким лицом бобылка спрашивалаего, придётлиещё. Вслух спросил:
        - Лутошка что?
        - Сказалиему. Плачет сидит.
        Сквара подумал, вспомнил одругом.
        - АНадейка? Живая?
        Воробыш скривился:
        - Тоже рёву навесь двор, когда повязки меняют.
        Покалеченную приспешницу успели выселить издевичьей. Оналежала вчуланишке подлестницей, чтоспускалась втюремные погреба. Раньше здесь хранили вёдра, веники, тряпки. Сквара затеплил маленький жирник, тихо окликнул:
        - Надейка?
        Девушка неотозвалась. Сквара потянул дверку, нагнулся, заглянул подкаменный косоур. Внутри пахло почти каквпортомойне, застарелой мочой. Только там вней стирали, аздесь напитывали повязки. Надейка лежала натюфячке, укрытая одеялом. Онапоказалась Скваре ещё меньше прежнего. Щёки провалились, подглазами круги… губы сухие… Стоять сугорбясь было неудобно, Сквара сел напол, почти жалея, чтоявился сюда. Стал думать, кактяжко было Надейке поворачиваться, садиться, даже рукой, наверное, шевелить. Вбольном месте всё отзывается. Здоровый подвинется - незаметит, аей…
        Онавдруг проговорила, совсем тихо, неподнимая век:
        - Иты смеяться пришёл?
        Голос всё-таки дрогнул. Сквара встрепенулся, заёрзал.
        - Не,я… тебе, может, принести чего? - Подумал, веско добавил: - Апосмеётся кто, вухо дам. Вот.
        Надейка неответила, только брови беспомощно изломились. Сквара маялся, незная, чтоещё ей сказать.
        - Унас вдеревне девочка одна… - вспомнил он наконец. - Ишуткой звать. Уней пятнышко наспине… тоесть ненаспине… вБеду опалило. Мысбратом её разок дослёз задразнили. Теперь уже невеста, красёнушка.
        Надейка медленно прошептала:
        - Красёнушка… Тебе почём знать?
        - Ачто знать? - удивился Сквара. - Онаж разумница, домведёт, дедушку любит. Значит, совсех сторон хороша.
        Надейка опять неответила. Глаз она всё неоткрывала, наверно, иэто было ей тяжело. Онзнал, кактакое бывает. Изначальная грызущая, казнящая боль, откоторой корчатся ивопят, сменяется тяжёлым придавленным безразличием. Лекарство рядом ставь, ито рука неподнимется: слишком хлопотно. Сквара потянулся закружкой, стоявшей возле стены.
        - Тыпопей… Вона губы растрескались. Ятебе голову подниму.
        Девушка неохотно потянулась кводе, стала пить, сперва вяло, потом спробудившейся жадностью.
        - Ты,может, съешь чего? - понадеялся Сквара. - Явкусного принесу!
        Унеё опять жалко дрогнуло личико. Онадумать немогла оеде, сразу кгорлу подкатывало. Сквара затосковал, чувствуя себя никчему, кроме пустой жалости, неспособным. Абольше всего хотелось удрать отчужой беды, поколе ксамому неприлипла. Поэтому Сквара неуходил.
        - Вотокрепнешь немного, - пообещалон, - я вкнижницу тебя отнесу.
        Надейка наконец открыла глаза, мутные, воспалённые:
        - Зачемещё?
        Сквара окончательно потерялся:
        - Ну… ты вроде там молиться любила… уобраза.
        Ондумал, Надейка совсем разучилась улыбаться.
        - Справедливая Мать да простит меня… перед образом я скоро забывала молитву… Ябольше смотрела, какнарисовано.
        Рисовать Сквару учили. Онмог начертать однажды пройденную тропу иликрепостной переход, авнезнакомом месте - узнать начертанное другими. Видел вкнигах поличья святых подвижников, рассматривал язвительные перелицовки гонителей. Срам сказать, перелицовки ему нравились больше. Онобрадовался, захлопотал:
        - Ятебе дощечку принесу иугольков, забавляться станешь. Ато берёсты надеру, тытолько скажи!
        Нату сторону
        Внутри зеленца кропил тихий медленный дождик. Снаружи шёл снег. Тоже тихий, неспешный… однако упорный инастолько обильный, чтоветок небось наломает хуже бурана.
        Ветер давно уже невыпускал Лутошку влес сам. Этоделал Лихарь, иногда Беримёд, ато вовсе младшие ученики вроде Хотёна соСкварой. Сегодня Ветер снова непоказался. Неподразнил кабального иверинами накраю свитка…
        Лутошке некогда было обэтом раздумывать.
        Онбежал краем болота, иногда придерживая шаг послушать кругом. Внедвижном воздухе опадала снежная пыль, накаждой веточке росло тонкое белое лезвие, обращённое вверх. Покинутый след сразу начинал заплывать, сглаживаться. Время отвремени кабальной резко останавливался, ссилой бил заспину посохом. Потом оглядывался.
        Дома он уже чистилбы тропки кдальним ухожам да сетовал просебя, махая лопатой: нунетбы дождаться хоть скончания снегопада, прежде чем его издому гнать! Авэто время Маганка…
        Лутошка дёрнул головой, прибавил шагу. СМаганкой он даже сдружиться, поправу младшего деверя, какследует неуспел. Когда кончится его кабала, заЛиску уже будут сватать другую. Длинную итемноволосую, вроде Неустроевой захребетницы. Такую, чтобы неглянулась Лихарю. Илиуж знaтую непутку найдут… чтоб мораничей недичилась…
        Нетуж. Когда Ветер бросит свиток вогонь, Лутошка вострожок невернётся. Онназапад побежит, онзаКиян-море уйдёт, он… акаквкусно Маганка рыбу коптила… водяной горох жарила…
        Сзади прошуршало.
        Лутошка крутанулся убить, потом умереть.
        Сзади выпрямлялась берёзка, внедвижном воздухе белой тенью трепетало облачко снега. Лутошка вслух выругался. Хотел - грозно. Получилось - плаксиво доотвращения.
        - Эй! - заорал он навсю круговеньку. - Выходи! Ятебя вижу!..
        Никто неответилему. Даон неособо иждал.
        Наветви берёзки взамен облетевшего садился новый снежок.
        Лутошка встряхнулся, побежал дальше, одолевая рыхлый уброд.
        Егобабушка уже лет пять всё усаживалась насмертные сани, всёпеняла домашним: «Ажно схватитесь, какнекому станет копытца вам вычинять…»
        ПоМаганке отвыли погребальный плач волки, вороны, лисы икабаны: имдосталась рыбёшка изосквернённого её смертью пруда. Акто понему, Лутошке, восплачет, когда он вбесконечных побоях душу изронит? Брат сотцомему, винному, руки вязали, мать верёвку подавала, старики перстами грозили. Только Маганка нислова поносного несказала…
        Акабы она ссамого начала Лихаря неприветила?..
        Стень ведь несильничал. Этоон после, заобиду, состановиками явился, аспокону Маганка сама его обняла… Лутошка шмыгнул носом. Сама? Такому Лихарю поди откажи. Он - моранич, ему - воля!
        Нокабы Лиска кводимой поласковей был… Кабы деверёнок меньше важничал перед робкой невесткой, кабы милым братом сразу ей стал…
        Еслибы да кабы!
        Лутошка разгонисто миновал поляну, гдеему всамый первый раз оборвал след дикомыт. Полевую руку простиралась Дыхалица. Губа страшных Неусыпучих топей, питавшихся ядовитыми кипунами.
        Кабальной снова остановился. Лесмолчал. Снег менял знакомый огляд, приметные деревья были чужими, вдали тянулись кудлы тумана. Лутошка пригляделся… вдруг понял: насамом деле там брели люди.
        Люди поту сторону, загранью Беды. Облачённые вбелое, онишествовали наиной берег Смерёдины, навстречу теплу, воле исчастью. Махали ему крылатыми рукавами, звали ссобой.
        Лутошка протяжно всхлипнул, заплакал, прыжком повернул лыжи влево. Ударил посохом, понёсся прямо через Дыхалицу. Вдогон светлому ходу, гдесреди иных теней скользила Маганка.
        Когда подлапками нестало опоры, Лутошка пережил мгновение полёта…

…Провалился сразу пошею, заорал, забился впромоине, хватая ледяные обломки. Онвсю жизнь ходил позимним болотам испасался изводы невпервые. Онвыбросил налёд самострел, брыкнул ногами. Снегоступы мешалиему, онскинул дельницы, схватился закрай, стал сбрасывать юксы. Ремень направой ноге распустился сразу, налевом Лутошка дёрнул нетот конец, узел стянуло, парень заспешил, содрал лыжу сваленком. Наконец повернулся всторону, откуда пришёл, вскинул руки налёд, рванулся…
        Лёд, ещёхранивший его следы, азначит, вроде надёжный, лопнул сглухим хлопком. Лутошка вытаращил глаза, аршинная льдина встала дыбом, опрокинулась, сбросила вмаину лапки исамострел. Рыжак вынырнул снова, сорвал сголовы шапку, словно она была причиной злосчастью. Выкинул подальше наснег. Где-то плавали рукавицы, оних больше невидел.
        - Сквара!.. - крикнул он что было силы. - Эй!.. Ктоживой есть, помоги!..
        Насамом деле он уже знал: ответа небудет. Ничто нешевельнулось наберегу, неотозвалось. Глубоко вживоте зародился страх, потому что переимщику порно было подоспеть. Лутошка забился сильней, укладывая тело вдоль края, бросил налёд правую руку, выпростал коленку… рука тутже съехала, аножа - воткнуть, зацепиться - унего небыло.
        - Эй! Эй,кто там!..
        Маганка, наверно, храбрей была, когда стояла намостках, обнимая грузный мешок… Может, идлянего убивающий холод сейчас сменится теплом рыбного озерка?.. Лутошка вновь лёг плашмя. Тело застывало, слабело. Ношеный обиванец, удобный длябыстрого бега, стал неподъёмным. Надо избавиться отнего. Извиваясь идёргаясь, парень червяком выпростался налёд…
        Онполз, пластаясь, пресмыкаясь, загребая коленями илоктями, всёчувствуя подсобой готовую обломиться скорлупу… пока смаху невнёс голову вобросший снежными махрами ствол. Перед глазами полыхнули звёзды. Кабальной обмяк, заплакал. Слёзы были горячими наостывших щеках. Когда он попытался двинуться сместа, руки иноги веригами отяготил снег.
        Воттак оно ислучается. Человек безсторонней подмоги вылезает изполыньи, переползает надесяток шагов… да там иостаётся - сытить волков.
        - Эй… - позвал он совсем тихо.
        - Вставай, - сказала Маганка.
        Тёплая рука обхватила руку Лутошки, отогнала онемение. Парень зашевелился, приподнялся наколени.
        Потом он негнущимися пальцами распутывал пояс. Маганка помогалаему. Онслупливал зипун, тельницу, остальную одежду. Временами глухо вспоминал, чтовпору срамиться, ностыда небыло. Сшибал обдерево лёд, отжимал, натягивал снова. Зубами отрывал рукав отзаплатника - обуть левую ногу. Лутошка развёлбы костёр, ноогнива ссобой непринёс, атереть казалось скучно. Влажные порты начали помалу греться утела. Маганка тихо улыбнулась, поплыла прочь, снова обращаясь кудлой тумана. Полетела натот берег Смерёдины, кволе исвету.
        Лутошка потащился прочь отДыхалицы, раскидывая уброд, тоидело проваливаясь безлапок. Втеле постепенно воскресал жар. Кабальной даже вспомнил пропереимщика исмутно загоревал, понимая, чтоостался беспомощным, беззащитным, голыми руками бери. Невидать ему сегодня иверины, какесть невидать, даже если возгривого Шагалу пошлют…
        Когда приходят мысли нетолько отом, каксделать ещё шаг, значит нестоль уж плохи дела.
        Снег всё сыпал, молчаливо добавляя новый слой кскорбному покрывалу земли. Переимщик непоявлялся. Лутошка вязнул, терял равновесие, барахтался встать. Авдруг посланный моранич сам доискался влесу беды? Вдруг позволилбы головой своей завладеть?.. Нунет, сразу столько везения небывает. Унот крадётся последу, оннаслаждается муками кабального инеспешит, нарочно мыслит взять его усамых ворот…
        Съезжая свысоченного сугроба наторную дорогу, Лутошка потерял опорку слевой ноги, нонестал возвращаться. Совсем рядом висел туман зеленца. Оттепельная земля хлюпала, парень хромал, торопился, каждый миг ожидая сильных иторжествующих рук из-за спины. Попасться переимщику становилось всё обиднее. Лутошка понуждал себя шевелиться быстрей, нонемог.
        Когда он миновал туман ивышел подкорявое дерево, гдекогда-то лежал спутанным иизбитым, сНаклонной башни пластом обрушился иней. Замученный Лутошка отупел уже дотакой степени, чтодаже несразу узнал этот звук - короткий шёпот, тотчас сменившийся грохотом обвала. Онпонял, чтопогиб, шарахнулся всторону, пригибаясь, ощериваясь, вскидывая руки соскрюченными пальцами, готовыми царапать ирвать…
        Сообразил оплошку, уронил руки, поплёлся кворотам, всхлипывая итрясясь. Переимщик так инепоявился.
        Напряслах, подмокрым корьём навесов, прохаживались дозорные. Востальном крепость глядела странно пустой. Ниучеников водворе, нислуг уповарни… Лутошка смутно, изпоследних сил удивился безлюдью. Куда все подевались?
        Уженавходе вчёрный двор навстречу попался Белозуб. Страх трепыхнулся застывающей рыбёшкой нальду. Губы неслушались, ноЛутошка сумел их разлепить:
        - Господин…
        Опалённый посмотрел сквозь него единственным глазом. Даже неостановился. Чтож, покрайней мере, онвидел: Лутошка вернулся ободранный, безлапок исамострела… ноненатяжёлке!
        Чтобы сделать ещё шаг, кабальному пришлось схватиться застену. Онсовсем нечувствовал левой ступни, аправую, вболтающемся мокром валенке, - словно издалека. Стряпки могли дать горячей воды, нопоследних двух саженей было неодолеть. Доковыляв докладовочки, Лутошка съехал напол исидел целую вечность, тупо глядя перед собой. Клонило всон, было холодней, чемвлесу, хотелось закрыть глаза ибольше неоткрывать. Вздрогнув, кабальной ещё одну вечность выпутывался измокрых портов. Свалив тряпьё напол, голяком зарылся вколючую подстилку, натянул одеяло… Одежду надо было развесить всушильне, ноЛутошка иссяк. Сбился вклубок, обхватил себя руками, сплёл ноги… Искорка тепла, сберегавшаяся внутри, никак неразгоралась. Лутошке стало жаль себя, онопять всхлипнул:
        - Маганка…
        Онанеотозвалась. Наверное, кроткой маленькой тени небыло ходу вЧёрную Пятерь. Пополу бродили стылые сквозняки. Одеяло лежало наспине сухим листком, паутинкой, неспособной согреть.
        Налес падал бесконечный снег, покрышам икаменным стенам сбегали разговорчивые струйки…
        Кполуночи состороны моря задуло. Наклонная башня снова завыла.
        Только надругое утро Лутошка узнал, чтонакануне умерла Мотушь.
        Дровяницы
        Этобыла хорошая находка. Молодая, втри человеческих роста ёлочка, засохшая стоя. Еёвывернуло иуложило - может, даже впервую осень после Беды, когда чередами проносились лесобойные бури. Потом настала зима, датак инепрекратилась…
        Весь хворост влесах кругом жилья давно выбрали, годные впечку валежины приходилось выкапывать, вырубать. Подсунув рычаг, Сквара какследует упёрся ногами, стал вызыбать. Раздался хруст, полетели отломки плотного снега, смёрзшегося почти влёд. Изямы поднялся настывший кокон, длинный иплотный. Лесина даже уподобилась человеческому телу, окутанному скорбными пеленами. Сквара вновь подхватил топорик. Начал обухом сбивать наплывы, недававшиеся даже дубинке, какое там кулаку. Продел руку визгиб кокорины, поволок наполяну, откуда слышалась знакомая хвала.
        Взявшись загуж, восславим дружной песней
        Ту,что даёт нам силы длятруда!
        Станем работать истово ичестно,
        Ныне иприсно будет Мать горда…
        Чтобы обратить впепел человеческую плоть, даже измождённую годами болезни, дров нужно очень немало. Несколько полных саженей. Дасухих, чтоб жарче горели. Иначе выйдет непогребение, амерзость исрам.
        Вроде небыло ниприказа, низова, нодети Справедливой вышли напомочивсе, отстарших домелюзги. Сердитый, крепкий мороз, сменивший оттепель, былим привычен. Невсе имеховые хари натягивали. Ребята искали валежник, рубили мёртвые деревья. Кряжевали, наваливали насанки. Ужевкрепости пилили померке, рвали колунами, оттаивали всушильнях. Выкладывали поближе кпечам… Духразогретой коры, смолистого дерева стоял втрапезной, плавал вопочивальной, проникал вкнижницу. Здесь, куда впускали только сдозволенными светильниками, онкому-нибудь мог показаться запахом пожара. Только нынче вкнижнице некому было зевать надтолстенными судебниками Андархайны, искать рисунки вдееписаниях… Где, между прочим, рассказывалось, какдревние государи, жившие честно ипросто, устраивали братские дровяницы. Всем миром возили наоскудевший двор, пилили, кололи…
        Сквара выволок своё деревце всередину поляны, раскачал, забросил насани.
        - Хорош! - сказал сверху Шагала.
        Гнездарёнок был важен игорд порученным делом. Онследил, чтобы ражие парни ненаваливали чрезмерного груза. Имведь дай волю, сами потом нинаверх невзопрут, нинаспуске неостановят. Шагала перебросил верёвку, взялся стягивать поклажу, крепить узлами. Сквара вмахнул топор впень, чтобы непотерялся, стал помогать.
        Мимо промелькнул светлый кожух Лихаря. Стень летал туда-сюда набеговых лыжах, приглядывал, чтобы никто нелодырничал.
        МыСправедливой служим непонайму,
        Вбой - значит вбой, автруд, такнеленись!
        Скоро святые храмы Андархайны
        Волей Царицы устремятся ввысь!
        Дубовые четвертные полозья больших дровней были выгнуты иокованы железными подрезами ещё прежде Беды. Когда-то воглобли прягли коней, потом оботуров. Этобыло давно. Оглобли стех пор заменили надышло сперекладиной вместо крюка. Кперекладине становились самые сильные парни. Ихвшутку называли «дышляками». Ребята похлипче впрягались впостромки. Такони вывозили кпропасти поганые бочки. Такдобывали красный лес дляремесленной. Дрова, давшие название саням, нечасто оказывались налубянике. Ученики, ходившие заворота, редко возвращались безчурбака илисучьев. Этого обычно хватало.
        Сквара считал себя сильным. Сразу встал кперекладине, справа. Сжал кулаки внегреющих рукавицах, стал смотреть, правильноли младшие надевали алыки. Ещёнехватало, чтобы запутались. Несколько мальчишек топтались, оживляли ноги позади дровней. Этибудут толкать, аесли сани разгонятся наизволоке - схватят верёвочные хвосты, помогут остановить. Дровни весили самое меньшее пудов двадцать пять.
        Поснегу проскрипели шаги, кто-то подошёл кдышлу, встал слева. Хотён?.. Сквара запоследнее время почти подружился сбылым ненавистником. Онповернул голову. Рядом поправлял дельницы Ветер.
        Сквара нехотел пялиться нанего, онвсё равно видел, каким больным казался учитель. Ещёхуже, чемпосле казни любимого ученика. Тогда Ветер доконца похода держал боль вкулаке. Теперь, похоже, немог. Былпредел иего духу. Тусклые глаза, лицо серое… нивправо, нивлево неглянет… аборода почти вся стала седая. Надо думать, Ветру сплошное горе была расслабленная ибезумная мать. Авот некого стало называть мотушью… ихоть впетлю. Выправитсяли?
        Шагала, оседлавший воз, кашлянул. Поди сообрази, какприказывать, когда всани впрягся источник. Всёже гнездарёнок нашёлся:
        - Слышь, Сквара… Навались, чтоли.
        Сквара взял дышло, подставил учителю перекладину. Когда тот налёг, дикомыт ощутил рядом совершенно прежнюю силу. Ужон-то сней лучше других познакомился вбесчисленных любошных боях. Хмурый, придавленный тучами день сразу какбудто посветлел.
        Эй,налегай, вославу Справедливой!
        Зорок наш взгляд, уверены шаги!
        Мать Матерей, явиблагое диво,
        Труд невозможный сдвинуть помоги!
        Вывернув споляны, расчищенная инакатанная тропа сразу полезла вгору. Учитель иученик молча топали валенками вподвязанных ледоходных шипах, наваливались наперекладину так, чтотело клонилось накось кземле. Пристяжные пыхтели навыносе, временами оглядываясь, всёли впорядке. Шагала сжимал крепкий шест, пропущенный подпоследний вязoк дровней. Если что, онупрёт его вснег.
        Сквара вколачивал шипы вльдистый скрипучий тор, накаждом шагу боясь осрамиться. Раньше учитель всегда был где-то… превыше. Онпоказывал, направлял, наставлял. Давал подзатыльники… Стоять сним плечом кплечу, едвали ненаравных заобщей работой, оказалось неожиданно страшновато. Какнаслишком высоком дереве, куда залезть-то сперепугу залез… аподи спустись, поди докажи, чтодеяние небыло случайным, чтоты ивправду достоин!
        Выбрались наперевал.
        - Придерживай, - окликнул сзади Шагала.
        Дорожка споляны уже начала превращаться вжёлоб, вытоптанный вснегу, выкрошенный коваными подрезами. Наподъёме - поглубже. Наспуске полозновица заметно мелела, косо пересекая западное безлесное, убитое бурями чело холма. Здесь был ненастолько страшный раскат, какнапокорёженной шегардайской дороге, но, когда утебя заспиной своенравная идовольно грозная тяжесть, любой изволок заставит бояться иуважать.
        Сани благополучно обогнули плечо холма. Ёлки, ещёторчавшие изсугробов, дружно указывали ветвями водну сторону - навосток. Горушка вроде была нетак велика, ноСквара всёравно поднял голову, привычно дивясь распахнувшемуся простору. Вотон залив, вотувалы вморозной дымке надругом берегу. Тамон когда-то нёсся налыжах, догоняя оболок сОзнобишей. Воткрепость, словно каменное гнездо, смутно видимое сквозь туман… Анадо всем - тучи, которым отсюда можно было брюхо пальцами щекотать. Примерно так обозревали земную твердь симураны…
        Накосогор выдвинулись сопаской.
        - Пристяжные! - храбро кликнул Шагала. - Дышлякам помогай! Сбоку становись! Задние, хвосты придерживай!
        Тягач изнего пока был ненадёжный, нобезего окриков сразу сталобы скучно. Ребята засуетились, перебегая направо, выше посклону.
        Кары начались, когда они уже одолели самую крутизну идостигли угорья, более отлогого, ноиболее скользкого. Здесь, кажется, искал себе выхода наружу тёплый родник. Слабенькие струйки, неспособные породить даже оттепельной поляны, тщились выйти из-под снежного панциря. Ослаблял хватку мороз, ипосклону расползалось пятно. Вплящую стужу, когда съёживался купол зеленца иначинало рваться железо, внедрах что-то лопалось ночами, гулко ижутковато. Сквара всё хотел вырыть поглубже напыток иузнать наконец, чтоже там лопается, однако судьба была против. Стоило учителю его отпустить, онвсякий раз пробегал мимо. ТосЛыкашом - поискать куги накугиклы, токтётушке Шерёшке смешком особенной глины…
        Сейчас здесь был сплошной лёд. Врубаясь внего шипами, Сквара чувствовал, каксзади всё неодолимее наваливалась тяжесть гружёных саней. Тапоследняя кокора явно оказалась сверхмерной. Аможет, инетолькоона. Дышло вродебы повело…
        - Эй,эй!.. - закричал своза Шагала. - Держи!..
        Голос отиспуга прозвучал тонко. Сквара оглянулся. Дровни боченились, съезжали, пока ещё медленно, подрезы теряли зацепу. Шагала изовсех сил гнул упорный шест, помогало неочень. Боковые успевали по-разному. Двое жилились впостромках, ещёдвое, Вьялец иЕмко, обронили алыки, чтобы сани неутянули ссобой враскат. Из-за этого передок начало разворачивать вниз.
        Шагала завопил вовсе несвоим голосом:
        - Кольца бросай!..
        Самон немог дотянуться дожелезных колец, надетых назагибы полозьев. Ишест неотпускать стать, илесины торчат: пока доберёшься! Вьялец дёрнулся было ксаням, убоялся, отскочил. Полозья скрипели, вздымали морозную пыль, всёбыстрей катились вперёд, наделённые собственной волей, хищной икровожадной.
        Сквара снова оглянулся, ивместе сним Ветер. Учитель, верно, решил: пора вмешиваться, пока ребятня недошла своим умом добеды…
        Тутвсё стало происходить сразу, так, чтословами неочень-то расскажешь, поскольку слова тянутся одно задругим, медлительные инеловкие.
        Шипы-ледоступы неудержали - внезапный толчок дышла сбил Ветра сперва наколени, потом вовсе плашмя. Впору было глазам неповерить. Учителя? Сшибло?.. Перекладина стала выворачиваться изрук. Сквара бросил заведомую непосильщину. Самедва неупав, метнулся подпередок. Емуненадо было смотреть, онитак знал, гдепроляжет след жестоких подрезов. Ровно там, гденепривычно медленно поднимался наноги Ветер. Кольца, свитые изгранёного прутка, висели накоротких цепочках. Куда все отвернулись, пока грузили лесины? Сквара увидел свои рукавицы, кольцо ицепь, вмятую вльдистый покров изрядного комля. Съезжая задом наперёд вместе сдровнями, онтолько знал: цепь надо освободить. Рывок… Кольцо вылетело спорядочным куском льда, дерева икоры. Упало подполоз. Сани замедлили движение, стали разворачиваться круче. Скваре запорошило глаза, онощупью схватил второе кольцо… Сани проехали ещё пол-аршина, дёрнулись, застонали, замерли. Дровяной груз посунулся вперёд… Тоже замер. Стало тихо.
        Сквара стоял наколенях, держась заполозья. Никак немог отдышаться. Своза, сквозь оседающие блёстки куржи, безмолвно смотрел Шагала. Сквара притаил улыбку:
        - Портки-то сухие?
        Гнездарёнок расплылся, новзгляд застыл, Шагала сунул руку подохвостье кожуха. Былобы слишком обидно, окажись дрова, добытые стакими бедами итрудами, негодными длясвятого костра.
        Пока Шагала соблегчением вытаскивал чистую ладонь, мимо просвистели стремительные лыжи. Откуда-то сверху коршуном налетел Лихарь. Неподоспев вмешаться, онувидел достаточно, чтобы махом определить виноватого. Налёд брызнула кровь, прочь шарахнулись пристяжные - Сквара, сбитый свирепым ударом, через голову полетел подуклон. Вскочил ошалевший, безшапки ирукавиц.
        - Вхолодницу! - вновь сжимая кулаки, зарычал Лихарь. - Кстолбу!.. Дышло бросил! Учителя…
        Сквара, весь вснежной крошке, строптиво сощурился, плюнул, вглазах ярче обозначилась зелень.
        - Какнапомочи - невчас, морды бить - кудаж безнас…
        Стень нагнулся кпутцам лыж, зловеще спросил:
        - Тымне, значит, плеваться будешь?..
        - Тиховы, - поморщился Ветер. Онотряхивал колени, сосуждением поглядывая наобоих. Подумаешь, съехали сани, подумаешь, кто-то неустоял… Экапритча, чтобы шум поднимать. Онсказал стеню: - Встань сними, поможешь.
        Всекак-то сразу остыли. Иправда, какие свары увоза дров, назначенных дляпогребения. Сквара подобрал рукавицы, украдкой ощупал рот. Когда он посмотрел научителя, Ветер перехватил его взгляд - икоротко, едва заметно кивнул.
        Сперевала донеслось пение. Плечо холма объезжали ещё дровни.
        Друг, подставляй плечо единоверцам,
        Силнежалей направедном пути!
        Чтобы сничем незамутнённым сердцем
        КМатери вдом когда-нибудь войти…
        Великий Погреб
        Кназначенному дню всё было готово. Ещётолком нерассвело, когда изворот потянулась многоногая живая змея. Онаползла иползла, пока вкрепости неостались только дозорные иедва садившаяся Надейка. Остальные, допоследних приспешников ичернавок, скрипели морозным снегом потропе через лес.
        Когда выходили, Сквара ждал, чтобы стень, пообыкновению, велел петь хвалу, ноЛихарь молчал. Сегодня Владычицу должны были восславить дела.
        Великий Погреб, ждавший подрозовыми облаками, казался нестолько велик, сколько зримо отъединён отэтого мира иприближен кмиру Исподнему. Глазам людей представала необычная прогалина влесу - пустое ложе глубокого озера, осушенного Бедой. Впервое время здешние жители непонимали меру своей вины. Ониещё непостигли, чтоисправлять следует всю свою жизнь, полную суеты ипустого веселья. Этипростецы пытались умиротворить Справедливую, принося кровавые жертвы. Ониузрели наобнажённом дне озера впадину, сходную сотпечатком женского тела: широкие бёдра, щедрые материнские груди… Вто время ямурину заботливо обложили камнями. Теперь камни лежали чёрные покраям исплошь расколотые посередине. Снегу здесь недавали улечься сперва жертвенные огни. Потом - погребальные.
        Сюда ребята измладших учеников приходили вспомнить Дрозда. Отсюда взавитках дыма шагнули наЗвёздный Мост ближники Белозуба, убитые Космохвостом. Отсюда вознёсся насуд Владычицы исам Космохвост…
        Маленькая женщина, всююность принимавшая боярские оплеухи, вершила свой путь влёгких саночках, застланных золотой старинной парчой. Лыкаш всё какесть разузнал: выстилка исамый лубяник были пропитаны дорогим маслом, благовонным, необычайно горючим. Ветер хотел, чтобы мать радостно илегко вырвалась изпоследней темницы. Одолела путы телесности - и, может быть, наконец-то узналаего… вслезах улыбнулась ему справого колена Матери Матерей…
        Везти саночки былобы нетрудно даже одному человеку. Темнеменее крепкие руки надлинной пoтяжи сменялись через каждый десяток шагов. Только Ветер какссамого начала встал вкорень, такдоВеликого Погреба ишагал. Остальные вочередь подходили зачестью. ИЛихарь, идержавец Инберн, ивсе старшие ученики. Подпустили даже опалённого Белозуба. Дали взяться запотяг троим младшим, чаявшим сегодня заслужить новое имя: Хотёну, Скваре, Пороше.
        Вязень, извлечённый изподземелья, шёлпозади. Нёсвруках цепь, приклёпанную кжелезному поясу. Улыбался морозному воздуху, тучам надголовой.
        Жертвенная впадина перестала быть впадиной. Занесколько дней её выполнили сухим деревом нето что покрая, - спорядочной горкой. Теперь ученики стаскивали рогожи, прикрывавшие костёр отночных снегопадов. Люди вознесли саночки насамый верх исошли. Рядом смотушью остался один Ветер. Было по-прежнему тихо, лишь внизу позвякивало железо. Межраскинутых бёдер женского отпечатка виднелся большой камень, единый соскальным телом земли. Когда-то его снабдили кольцом, потому что нынешний смертник был здесь непервым. Лихарь повернул ключ взамке, выпрямился, отошёл.
        Ветер, стоя наверху, огляделся, вздохнул. Селподле саночек, положил руку надрагоценные пелены.
        - Тынеплохо исполнял уговор, - обратился он кпленнику. - Тыдобросовестно искушал моих сыновей, пугая их воимя Владычицы.
        Оннеповышал голоса, ноуслышаливсе. Хотён иСквара невольно посмотрели один надругого. Обоих словно водой облило. Искушал?.. Уговор?..
        - Старался, твоя почесть, - хмыкнул Кудаш.
        - Ятоже своё слово держу, - продолжал Ветер. - Кому послать весть?
        Смертник неторопливо пожал плечами:
        - Такмоя баба небось сдругим свалялась уже, абольше инекому.
        Унего был корявый выговор, какуострожан, завсю жизнь близко неподходивших кучельне. Досих пор Сквара лишь слышал, какэтот человек матерился илирычал. Опёнок вдруг испугался, поняв, чтонасамом деле ничего незнает проКудаша. Ктоон насамом деле? Откуда? Чтонатворил?..
        Ветер кивнул:
        - Думаю, сегодня тебя поцелует Владычица. Моиученики будут пожребию нападать натебя, чтобы почтить кровью этот костёр. Тому изних, ктозаберёт твою жизнь, яобещал имя. Ноесли убьёшьты, янебуду спорить сволей Владычицы. Убей, иуйдёшь.
        Кудаш склонил косматую голову:
        - Храни тебя Милосердная, господин.
        Скваре показалось, смертник неособенно удивился. Может, уних сучителем иобэтом был уговор?..
        Лихарь передал вязню оружие - саженной длины копьё снадёжным железком излой оковкой одвух лезвиях посторонам, чтобы враг древко неперехватил. Такие копья назывались «сножами». Кудаш повертелего, взвесил, оскалился, хищно кивнул. Легко было представить, каким его видели перед собой проезжие люди влесу… та вдова, якобы прятавшая богатство…
        Цепочка унотов отодвинулась полумесяцем, трое выбранников стояли чуть впереди. Беримёд уже раскупорил большой свёрток. Такоеже копьё, цепной кистень, топор, тычковый кинжал…
        Шагала завистливо пробормотал:
        - Ябы кистень взял…
        - Ая копьё, - шёпотом ответил Воробыш. Посопел, стыдясь пояснил: - Онодлинное.
        Бухарка зарычал наобоих:
        - Вамдвоим мышей вподполе бить! Итам пятнa плесени забоитесь!..
        Онлюто досадовал, чтоего неназвали дляпролития крови. Искал теперь, наком сорвать сердце.
        Беримёд поднёс троим выбранникам берестяной тул. Наружу взамен стрел казали себя одинаковые голые древки. Поди догадайся, которое комликом вкрасное обмакнули.
        Нетерпеливый Пороша самым первым сунул руку зажребием… Вытащил, подпрыгнул ввосторге: емусразу выпало биться.
        - Акматери дляначала несбегаешь, сосунок? - усмехнулся вязень. - Пустьбы нос вытерла!
        Пороша ответил неожиданно трезво:
        - Моюмать такие, какты, смертью сгубили.
        Нагнулся и, словно вняв совету Шагалы, подобрал кистень. Кудаш увидел оружие, хлопнул себя поляжке, захохотал:
        - Даты сам изнаших, извольных!
        Онрадовался, хотя конец был близок инеотвратим. Всёненакобыле умирать, подкнутом шегардайского палача!
        Уноты, втом числе выбранцы, отступили подальше. Сквара, бывало стоявший против Пороши научебном дворе, знал его боевой обык. Хотелось предугадать, какпойдёт поединок. «Ачто, вдруг получится. Толькобы неполез силой насилу…»
        - Бейтесь, воимя Владычицы, - сказал сверху Ветер.
        Пороша спрятал кистень заногой. Пригнулся, боком двинулся насупостата. Кудаш выставил перед собой копьё. Оннеспешил двигаться сместа. Онещё вподземелье повершку изучил свою цепь инаверняка знал, докуда достанет. Расстояние сокращалось вначале медленно… Сквара тоже вычертил укамня мысленный круг - ипонял, чтонеошибся, когда поединщики резко иодновременно рванули вперёд.
        Свистнуло, лязгнуло: звенчатая связь кистеня обвила ножи копейной оковки, увела лезвие отуязвимого тела. Гибкий Пороша чётко, красиво развернулся направой ноге, мимолётно оказавшись плечом кплечу собречёнником… Зачуял совсем рядом победу - исодеял отрадости именно ту ошибку, окоторой думалось Скваре. Надо было продолжить движение, нооттябель заторопился, недотянул. Решил добрать силой…
        Скистенём накопьё они хаживали нетолько между собой, вставали ипротив старших, взрослых парней, онпобеждал безподдавок, почемуже невышло? Наверное, никто избылых противников небыл так страшно силён, какэтот Кудаш. Гнездарёвы ноги оторвались отземли, егобросило наколени, теперь уже вязень взревел торжествуя: асломлю шею!.. аспеснями наволю пойду!..
        Беримёд дёрнулся, сделал полшага вперёд… Качнулся наподмогу мальчишеский полумесяц…
        Пороша подтвердил свою выучку тем, чтовсё-таки вывернулся усмерти. НиЛыкаш, ниШагала непоняли как, ночто-то случилось, вязень вместо победного рёва вдруг заорал, будто его острой спицей пырнули, Пороша струйкой вытек изсмертельных ручищ, выскользнул неудержимым угрём, покатился, начал вскакивать, опёрся ладонью, сломался, точно подбитый, вскочил всёравно, косо прянул вон, вбежал вдругих двоих выбранников, ониего схватили.
        Всёдлилось мгновение.
        Копьё икистень лежали наземле. Кудаш рычал излохматой вздыбленной бороды, щупал левую руку, ставшую бесполезной. УПороши плетью висела правая. Срастётся, конечно, станет крепче былой, нокогда! Сегодня он уже небоец.
        Лихарь, досадливо морщась, прошёл мимо гнездаря. Шагнул прямо ксмертнику итак спокойно ивластно взял его замлевшую руку, чтоКудаш неподумал противиться. Стень покрутил, покачал суставы, резко, будто клещами, стиснул между локтем иплечом. Вязня перекосило, онохнул, присел… Лихарь оставилего, неторопясь повернулся, ушёл. Кудаш обмял возвращённую руку, сложил гирю-кулак, довольно оскалился.
        - Вотбы, - сказалон, - ещё моя шаечка излесу показалась…
        Беримёд вынул изтула один пустой жребий. Двадругих поднёс Хотёну иСкваре.
        Перед похоронами стенев наглядочек бродил каквводу опущенный. Брался что-то делать исразу бросал, словно вспоминая куда более важное… страшное… Молчал какпень, даже надровяницах трудился хорошо если вполсилы.
        Видели: Хотён подходил засоветом кнаставнику. Лихарь сразу увёл его ксебе вТорговую башню. Очём случился уних разговор, незнали даже всеведущие стряпки. Лыкасик итот донёс лишь несколько слов, якобы сказанных гнездарю стенем: «учителю уподобишься». Чтоэто значило, ребята непоняли.
        Теперь налице унего мрела решимость, угрюмая ибольная. Хотён так шагнул ктулу сожребиями, чтоСквара посторонился.
        - Погоди, - сказал сверху Ветер.
        Хотён уронил руку, протянутую кдревкам. Всевыдохнули, откачнулись, подняли головы. Источник кивнул Лихарю:
        - Своего второго добавь.
        Обрадованный Бухарка показал язык Шагале сВоробышем, подбежал, встал свыбранцами. Времена, когда его считали неочень-то досужим скопьём, давно миновали. Зряли стень заставлял подопечных налегать нато, чтотруднее давалось!
        Шагала снадеждой спросил:
        - Анеуправятся выбранники, может, наспозовут?
        - Ага, - кивнул Воробыш. - Иещё Ознобишу изНевдахи вернут.
        - Его-то начто? - зло буркнул Пороша. - Емувсё нипочём, онродного брата убил!
        Уоттябеля нагруди болтались лохмотья портна, гдесгребла ирванула тельницу могучая пятерня. Снесённая кожа кровоточила.
        Воробыш миролюбиво пожал плечами:
        - Значит, невернут…
        Бухарка собирался идти кжеребьёвщине, какподобало, последним. Хотён против ожидания кивнулему, уступая черёд. Бухарка жадно схватил древко… Комлик был чист. Гнездарь отступил приунывший. Хотён сделал шаг, протянул руку… вдруг побелел, словно ему кровь отворили, рука замерла… снова повисла, какотудара «костяным пальцем». Онхрипло выговорил:
        - Тяни, дикомыт.
        Сквара нахмурился, взял палочку. Еёконец был вымазан красным. Онещё плотнее свёл брови. Оглянулся наВетра. Набрал воздуху вгрудь…
        Хотён, ставший уже совсем белым, вдруг сорвался сместа. Пригнулся, подхватил копьё - иневнятно заорал, бросаясь насмертника. Тотнемного опоздал, удивившись, нотоже вскинул железко…
        Каким образом уЛихаря вруках оказалась верёвка отсвёртка соружием, никто так инепонял. Но - оказалась. Свившись петлёй, оплела ноги Хотёну. Парень рухнул врастяжку, недобежав доцепного круга, гдехохотал, гремел железом Кудаш. Лихарь тотчас накрыл ученика, сгрёб, поднял, потянул всторону.
        Хотён бессильно качался, плакал, срассаженного лица капала кровь…
        Емуобернулись вслед исразу забыли. Всесмотрели наСквару.
        Дикомыт мазнул взглядом поразложенному оружию… Неподошёл. Нестал ничего брать. Того хуже - сплёл нагруди руки, глупый строптивец. Неиначе собрался устроить очередное горе учителю!
        - Струсил, чтоли? - только ипридумал спросить Беримёд.
        - Не, - мотнул головой Сквара. Повернулся кполеннице, откуда молча смотрел Ветер. Пустил вход голосину: - Учитель, воля твоя… Скованного небуду!
        Оглянулся даже Лихарь.
        Ветер положил ногу наногу… Кивнул.
        Пришлось недовольному стеню вновь идти ксмертнику, отмыкать цепь откольца. Сквара ждал.
        Воробыш предрёк сознанием дела:
        - Топор возьмёт. Дикомыты стопорами горазды.
        - Вкугиклы просвистит… - зло сплюнул Пороша. Онсидел накорточках, берёг правую руку. - Акактот зажмурится иуши заткнёт, имиже середь лба припечатает!
        Шагала смотрел наодного, надругого, снова наСквару.
        - Бейтесь, воимя Владычицы, - сказал Ветер.
        Сквара недвинулся сместа, даже неразомкнул рук.
        Кудаш чуть помедлил.
        - Ая думал, откамня этого уж инеотойду, - сусмешкой проговорил он затем.
        Удобнее перехватил копьё, сделал шаг. Ктостоял ближе - подались прочь. Поединок, выплеснувшийся изцепного круга, грозил пойти неведомыми путями.
        - Он,может, это… кМатери хочет? - сказал вдруг Шагала.
        Нанего оглянулись, непоняв. Гнездарёнок смутился:
        - Тактвердитже, сильно забрали…
        Лыкаш сознался потом, чтовспомнил Ознобишу. Холодницу… петлю, затянутую наоконной решётке… Пороша - тот утверждал, будто прежде прочих заметил, каксмертнику впервые завсё время стало непосебе. Оттого, чтонемог разгадать намерений дикомыта. Вотразве думал молодчик его вовторой раз шишом вгорло достать?..
        Сквара стоял кнему левым плечом, словно вправду смерти просил. Смотрел вникуда, рассеянно улыбался… Кудаш пригнулсяещё, бросил себя вперёд, взревел находу, готовя удар: отскакивай, нетли, врёшь, неуспеешь! Смести мальчишку, атам…
        Онувидел солнце. Онополыхнуло сладони метнувшейся руки дикомыта. Ярым блеском прянуло вглаз, залило слепящим светом весь мир. Обречённик умер, сделал ещё шаг иупал вэтот свет, непочувствовав, каккоснулся земли.
        Боевой нож, давний подарок учителя, испил крови. Тёмные струи заливали резьбу нарукояти: волчий зуб илисий хвост воимя Царицы!
        Откуда-то слетело пёрышко, чёрное, сзеленоватым отливом… Покружилось… прилипло…
        Ветер медленно поднялся наноги:
        - Подойди, соколёнок.
        Сквара очнулся, сглотнул, подумал вытащить нож, ноклинок, пущенный снешуточной силой, наверняка сидел крепко. Некогда возиться, раскачивать. Сквара взбежал наполенницу. Навиду увсего крепостного народца опустился перед учителем наколени.
        Отзолотого свёртка напогребальных санях веяло летучим маслом иблаговониями. Внизу кружилось множество лиц. Ещёнезажжённый костёр висел втишине ибезвременье, непринадлежа ниодному измиров.
        - Тыпорадовал Владычицу, какдостоит доброму сыну, - сказал Ветер.
        Сквара почувствовал его руку усебя натемени. Потом - касание холодного лезвия: кинжал источника срезал длинную прядь.
        - Пресекновением нечистой жизни ты выполнил Её волю, - продолжал котляр. - Отныне взор Матери никогда тебя неоставит… Встаньже, сын. Сойди влюдской мир, нарицаясь ссего дня новым именем: Ворон.
        Сквара отважился приподнять голову. Занималоего, стыдно молвить, вовсе другое. «Я-то сойду… аты? Нетутже останешься?.. Какбросить тебя?»
        Ветер, кажется, понял смятение ученика. Скваре даже померещилось взнакомых серых глазах нечто вроде улыбки. Учитель нагнулся, вложил чёрно-свинцовую прядь вскладки парчи, кутавшей изножье носилок. Взял ученика заплечо, вроде даже опёрся.
        - Пойдём, сын.
        Лихарь уже приготовил лучок, добыть живого огня, ноВетер неторопился.
        - Гдете двое? - спросилон.
        - Окомты, учитель?
        - Отех, чтотогда покинули сани.
        Лихарь моргнул, вспомнил, оглянулся. Винных немедля вытолкнули вперёд. Емко иВьялец пришли вкрепость недавно, вместе сШагалой, обатолько ещё начинали воинское учение. Онистояли перед источником, опустив толком необросшие головы. Им-то казалось, давешняя оплошка была тутже прощена изабыта. Теперь холодом подкатывал страх: аведь накажет…
        Ветер долго смотрел наних. Безгнева, насмешливо ипечально.
        - Дело невтом, чтоподсанями быля, - сказал он затем. - Мне-то негрозила опасность… новы кого угодно бросите, какменя.
        Отвернулся идотого долго молчал, глядя назолотую блёстку надвершиной поленницы, чтоЛихарь отважился подать голос:
        - Учитель, воля твоя… Вхолодницу?
        Ветер словно очнулся. Медленно покачал головой:
        - Холодница - длятех, изкого я надеюсь высечь тайных воинов дляЦарицы, каквысекают изваяния изупрямого камня… Робушам уменя нет наказания, потому что они никогда незаслужат имён. ГдеБелозуб?
        Опалённый тутже увёл одного идругого исразу приставил кделу - оттаскивать тело смертника подальше влес, набрашно волкам илисицам. Двадурня соблегчением переглядывались. Неприбили, незаперли, всего лишь непонятным словом назвали: минула беда!
        Когда обрушилась середина костра, изглаживая последнюю вещественность погребённой, Ветер вздохнул, вспомнил очём-то, рука, непокидавшая плеча ученика, снова сжалаего.
        - Приведи кабального.
        Сквара сорвался бегом, ноприказ котляра полетел изуст вуста ещё проворнее. Лутошка стоял настаром берегу озера, там, откуда спристойного отдаления следили задейством приспешники ичернавки. Когда нанего все стали показывать пальцами, апотом расступились, давая путь бегущему дикомыту, острожанин совсей ясностью понял: вотона, гибель. Сколько раз уже проносилась надрыжей головой, овевала ледяными крылами… атеперь выпростала когти схватить. Сквара, ставший Вороном, почему-то сразу сделался вдва раза страшней. Разум скорбно нашёптывал: неспастись, ноживое рвётся жить, Лутошка попятился, хотел повернуться, задать стрекача даже безлыж… какое! Теже слуги истряпки, что, бывало, жалели его иукрадкой подкармливали, теперь совсех сторон сгребли острожанина - зарукава, заворот драного обиванца, даже заволосы, свалили, бьющегося, втиснули вснег…
        Беспощадные, чужие отстраха… совсем каксемьяне, когда он Лихаря…
        Лутошка увидел возле своего лица знакомые валенки. Державшие руки все быстро убрались, осталась одна, обнявшая правую кисть.
        - Вставай, - сказал Ворон.
        Делать нечего, Лутошка повиновался. Вхватке длинных пальцев небыло жестокости, вней сквозила невозмутимая готовность хуже всякой жестокости, иона-то окончательно уверила кабального: вотисмерть.
        Онрванулся, каксвалившийся вледянку горностай - отрукавицы охотника. Изподвёрнутой кисти тотчас ударила боль, пронизавшая тело допальцев другой руки, досамых ногтей. Лутошка нашёл лбом коленки, затрясся, тихо завыл, оплакивая незадачную, беспросветную жизнь… которую унего ещё иотнимали теперь.
        Ворон дал ему выпрямиться.
        - Источник ждёт, - сказалон.
        Голос тоже был незнакомый, страшный…
        ТакВорон ипривёл кабального кругом прогорающего костра: жалкого, беспомощного, срыжими патлами, прилипшими клицу. Поставил перед учителем, отпустил. Начетвереньках Лутошка оказался уже безего помощи. Откостра палило таким жаром, чтоноги подломились сами собой.
        Ветер долго смотрел нанего сверху вниз.
        - Тытоже послужил Матери, кабальной, - негромко проговорил он затем. - Яобещал тебе продление жизни, если выживет стень?
        Лутошка пополз кнему, слепой икосноязычный отстраха:
        - Господин… добрый господин…
        Сейчас дюжина рук снова схватитего… закинет врдеющий жар, вбезмерные муки… Ато Лихарь примкнёт копустевшему кольцу, чтобы ещё кто-то смог получить имя… Хотён, Бухарка, даже калечный Пороша…
        - Воля Матери обратила твоё преступление благом дляучеников, - продолжал Ветер. - Владычица правосудна. Яобещал тебе однажды пересчитать иверины, если будешь усерден? Обещал сделать учеником, если явишь отвагу иголову переимщика принесёшь?
        Голос котляра достигал слуха, норазум немог осмыслить нислова.
        - Господин… - всхлипнул Лутошка.
        Всёже слово «иверины» кануло небесследно. Острожанин вскинул глаза. Ветер вытаскивал из-за пазухи грамотку. Тотсамый, знакомый допоследней жуковины, берестяной свиток его кабалы. Нешто решил добавить зарубку, отмечая день, когда впереймы никто непошёл?..
        - Сегодня Владычица правит людские дела, - сказал Ветер. - Тынеодолел боем никого измоих сыновей, ноты был усерден… Пусть твои иверины сочтёт Справедливая, амне никчему.
        Лутошка ахнуть неуспел. Короткий швырок отправил мёртвую грамотку далеко вживое море углей. Тугая берёста взялась было вертеться, являя зубчатый край, словно её впрямь расправляла невидимая рука… Свиток полыхнул ипропал.
        - Кончилась твоя кабала, - кивнул Ветер. - Ворон даст тебе оружие иприпасы вдорогу. Ступай куда хочешь.
        Голос морока
        - Смешнойты, - сказала Надейка. - Ногами скорблю, аначто-то руку теребишь…
        Ондержал её правую кисть, терпеливо мял плоть между большим пальцем ишишом. Оставил наконец, взялся залевую. Добрые были руки, осторожные. Ноиневырвешься, поколи сам неотпустит. ЭтоНадейка, каквсякая девушка, тоже чувствовала безошибочно. И… ничуть небоялась.
        - Ага, - кивнулон. - Ещёдиво дивное есть: ноги мёрзнут, датечёт износа потом.
        Надейка вздохнула, улыбнулась. Удивилась сама себе. Был, оказывается, продух учёрного облака одиночества иотчаяния, вкотором она совсем было потерялась.
        - Ты,значит, Ворон теперь?
        Огонёк жирника, стоявшего наполу удвери, делал его вправду похожим наклювастую птицу. Горбатый нос, змейки света наволосах, мерцающие глаза. Онулыбнулся вответ:
        - Ну… учитель так говорит. Ужзнает небось.
        Наваждение рассеялось. Правда, Надейке упорно казалось, чтопосле имянаречения унего иулыбка стала другая.
        - Если однажды забудусь ипрежним именем назову, осерчаешь?
        Ворон удивился:
        - Начто серчать? Такменя родители нарекли.
        - Тоже знали небось…
        Онзадумался.
        - Онименя надругую жизнь называли. Проживи я поих замыслу, такипомербы Скварой. - Глаза лукаво блеснули. - Ито сетовали добрые люди, нас-де сбратищем неправильно нарекли… Наоборот надобы.
        - Наоборот?
        - Сквара - это по-нашему пламя, - пояснил Ворон. - Абрат, онтакой иесть… войдёт, сразу светло.
        - КакЛутошка, чтоли?
        Хоть вчём-то равнять Светела сбывшим кабальным было смешно.
        - Жарыйон. Огненный.
        Надейка передвинулась поудобнее:
        - Добрым людям всегда виднее…
        Вотэто была правда святая. Приспешники наповарне только иболтали отом, какхрабрый Пороша смертника измотал, аХотён напугал. После чего, мол, всякий внего ножомбы уметил, нетолько что дикомыт. Надейка, приученная молчать, знай помалкивала. Еёвсяко небыло уВеликого Погреба, аКобоха иСулёнка стояли. Того только доспоришься, чтозасмеют.
        - Авдругбы ты промахнулся? - шёпотом спросилаона.
        Сама Надейка обречённика видела лишь мельком. Зато каждый день слышала, каким огромным исвирепым он был. Скаждым новым рассказом убитый душегуб делался всё косматее истрашнее.
        УВорона брови недоумённо сползлись кпереносице.
        - Не, - протянулон. - Немог.
        Сказано было безхвастовства, онвсамом деле непонимал. Надейка робко отважилась возразить:
        - Людиж промахиваются…
        Онзавернул ей рукав. Отмерил пятую часть расстояния отлоктя докосточки, снова принялся мять.
        - Нусмотри, - попытался он объяснить. - Тебе дай сковородку исклад наблины, испечёшь ведь? Икомом липнуть небудут?
        - Небудут, - согласиласьона.
        - Анас так учат соружием. Если глаз видит, рука… - Тутего пальцы остановились, онзамолчал, взгляд стал пристальным. - Слышь, Надейка…
        Девушка почему-то съёжилась, застыдилась, отвернула лицо.
        - Слышь, Надейка, - медленно повторил Ворон. - Тыже наповарне отколыбели… Смочалками, скипятком… Каквышло, чтонасебя черпак уронила?
        Оназажмурилась крепче, попробовала утянуть руку. Он,конечно, неотпустил. Надейка стала дрожать.
        - Даты… ты сама это никак? - догадался Ворон. Пальцы, владевшие тайнами боевого ножа, погладили нежную щёку, стирая слёзы, вдруг брызнувшие из-под век. Онкашлянул. - Ну,дурёха… зачем?
        Надейка громко всхлипнула - только один раз. Изовсех сил сжала зубы. Еёколотило. Онаеле выдавила:
        - Ачтобы… кто попало… подол задрать неноровил…
        Ворон тихо зарычал, передвинулся, обнял Надейку, умудрившись непричинить боли. Какже тихо ирадостно оказалось унего наруках…
        Он,пообыкновению, сразу всё испортил. Голос прозвучал слишком уж ровно:
        - Ктообижал?
        Надейка мотнула головой, уткнулась ему вгрудь. Сила - уму могила, сила едва осознанная - стократ; только представить, какэтот… воронёнок ощипанный… Лихаря пойдёт вызывать… Надейке безтого нелегко насвете жилось, лишнее подглядела имаме смерть сотворила, ещёего погибелью сделаться?
        Между тем парень, которого учитель хвалил почётливей - соколёнком, очень по-мужски себя вопрошал, какему дальше величать эту девочку, доверчиво припавшую кзалатанной тельнице. Он-то, дурень, размечтаться успел: вотпоправится… глядишь, обниметего! Представить пытался, каквозьмёт владони её лицо, найдёт устами уста… Какстанет гладить белые плечи… косточки утячьи…
        Новое ижаркое чувство развеяло, смело самотные мысли. Надейка намуки пошла, вырываясь изчьих-то лап, жадных, похотливых… Аон начто был готов ради правды идружества? Еголи руки такимиже лапами станут?..
        Надейка вдруг произнесла судивлением:
        - Вправду боль отсягнула.

«Светелабы сюда. Воткому учёного уменья ненадо…» Ворон снова кашлянул:
        - Покажешь, чторисовала?
        Голос всёравно прозвучал хрипло.
        Надейка, спохватившись, вынула дощечку, развернула тряпицу. Изоблака угольных пятен сгладкого пласта смотрела моложавая женщина. Смотрела, будто ей воплоти предстал кто-то, поком она давно выплакала глаза, атеперь пополам рвалось сердце: узнать? неузнать? вдруг лишь померещилось?..
        Видно было, какНадейка переделывала поличье. Сперва изобразила Шерёшку, какой та была ныне. Потом принялась стирать ложные годы, возвращая угрюмой бобылке если несчастье, тохотябы надежду.
        - Ухты, - выдохнул Ворон. Взял дощечку, повернул ксвету, долго искал, чтобы сказать, носмог лишь повторить: - Ухты!
        Лутошка мчался через лес, летел покрепкому морозному насту набеговых лыжах. Хотелось орать вголос, хохотать иплакать одновременно. Стояла ночь, ноему ночной лес давно стал привычней дневного. Аещё он чувствовал себя почти кактогда, когда Ветер только показал ему свиток сначертанием круговеньки, объяснил, чего хочет, исамый первый раз выпустил влес. Может, дело было втом, чтосегодня облака вновь светились надголовой, шаяли серебряным кострищем, опрокинутым внебо. Илинынче Лутошка просто вновь видел перед собой росстани: куда захочу, туда побегу?
        Сегодня из-за камня невыйдет злой дикомыт. Неотнимет оружия, неначнёт советы давать. Он,дикомыт, самвручил бывшему кабальному хорошие беговые лыжи, привычные лапки изаплечную суму дляпожитков. Всёэто подвечер, кактолько пришли сВеликого Погреба. Кликнул Воробыша, пошёл сним вповарню, выругивать ужадных стряпок подорожники обвoленному. СамЛутошка бросился всвой чулан, прятать вукладочку одеяло, безрукавку, сменную тельницу… Онвсей шкурой чувствовал, каксейчас вскочит вненавистную каморку самый последний раз. Ивыбежит, чтобы уже невернуться!
        Когда упрохода натёмную винтовую лестницу что-то зацепила нога, ондосадливо отбрыкнулся, гоня трепыхнувшийся испуг, - пусти уже, Чёрная Пятерь! Нагнулся посмотреть…
        Боги жизни, надоумившие Ветра сжечь мёртвую грамотку, явили спасённому новую милость. Аможет быть, искушение. Устены таилась кожаная зепь наузком оборванном ремешке. Лутошку толкнуло злорадство, умноженное шальной лихостью. Сегодня напотолок взбегу, несвалюсь!.. Инещечко это утаю, авы нехватитесь!.. Онживо огляделся, схватил, сунул найденное запазуху…
        Теперь, когда лыжный бег притомил тело ихмельной восторг начал выгорать, Лутошка стал задумываться: анезряли?
        Приближаясь кросстаням ускалистого носа, онуже озирался впоисках переимщика. Каквыпрыгнет сейчас, какначнёт по-разбойничьи потрошить заплечный мешок: «Ану, живо показывай, многоли изкрепости прихватил! Отдашь волей, возьму охотой; неотдашь волей, возьму неволей!»
        Лутошка остановился. Кармашек, по-прежнему лежавший запазухой, потяжелел насто пудов. Вснег закопать, дапоглубже, камнем сверху прижать, дапотяжелей! Нуеё, зепь эту ивсё, чтотам внутри, лишьбы нетяготило!..
        Никого небыло видно кругом. Острожанин оглянулсяещё, посопел, потоптался. Выбрасывать утаённое внезапно сделалось жалко. Воткончатся подорожнички инаохоте неповезёт, призадумаешься, чтопервое ссебя продавать… Опятьже, кпереселенцам несовсем спустыми руками…
        Роковых игр Лутошка ниразу даже издали невидал. Небросал постолу костей, взывая кудаче. Непытался поймать заухо бесталанницу-долю, превратить невстречу вовстречу…
        Онпросто всадил каёк внаст, крепче оттолкнулся, побежал дальше, пересекая незримый рубеж. Скоро далеко заспиной остался тот камень вкосых замёрзших потёках, окоторый его прикладывал дикомыт… Вперёд, скорее вперёд, куда недотянется тень пяти чёрных башен, загребущими пальцами лезущих изтумана!..
        Лутошка нёсся назапад. Свернуть кродному острогу, объявиться матери сотцом? Нунет уж. Ихволя надним была четырнадцать лет. Теперь кончилась, хватит. Сами почти год назад отдали вкабалу. Маганку сгубили инебось правыми ходят… Ждутся, чтобы он им вноги упал, взмолился назад? Снова уток кормить, накаждый чих изволения спрашивать?..
        Кабальной был вынослив, анынче, насвободе-то, лыжи снега ипятками некасались. Онстал ладить привал лишь подконец ночи, когда внебе угас серебряный костёр ипомеркшие облака налились предутренней синевой. Навсякий случай основательно запутал следы, чтобы прибежавшие следом подольше вглядывались через озеро спрозрачным, выглаженным ветрами ледком. Примял себе дляднёвки хорошее логово, начал расправлять меховой куколь…
        Заново вспомнил окармашке запазухой.
        Вытащил его наконец, расстегнул маленькую пряжку. Чтотам? Драгоценный оберег воимя Царицы? Дивные украшения, хранимые какпамятка, приготовленные вподарок?..
        Кего немалому разочарованию, добычей оказалась книга. Неособенно толстая, порядком затрёпанная и, ужконечно, низолотом, никаменьями неотделанная. Лутошка раскрыл её посередине. Подержал, рассматривая буквы. Грамота была умением заовидью правильной человеческой жизни. Жрецу либо котляру она была, наверно, нужна, иначе зачембы они её постигали, нуадоброму острожанину иливольному путнику вроде Лутошки - начто? Такиные, послухам, умели плясать наканатах итопорами играть, ещёкто-то, если люди непривирали, мечи руками хватал иладоней нерезал…
        Синие облака мало-помалу розовели. Лутошка вскинул глаза. Емувдруг показалось, егоокликнули. Непоимени - эйкнули, какнезнакомца. По-за кожей натараканьих лапках разбежался мороз. Руки сами спрятали книжку, нашарили самострел…
        Дикомыт несталбы его окликать. Идругие несталибы. Вотмешок через голову, петлю нашею, болт вногу, чтобы слишком резво небегал…

«Эй…»
        Снова шёпот издалека, голос мoрока, зовстого света. Окончательно холодея, Лутошка завертел головой… Насей раз он увидел. Подоблаками, неспешно снижаясь, плыла крылатая тень. Чёрная вкайме пламени, вогненной позолоте наперепонках…
        Он,дурак, привычно ждал переимщиков, подобных ему самому. Парней-лыжников, оружных, злых ивесёлых. Какбудто умораничей других несгодий нанего небыло. Онутаил книгу сих словами, ониэто поняли. Вызвали зубастую тварь, пустили вора ловить…
        Лутошка, конечно, слышал осимуранах. Давным-давно… вбаснях пронебывальщину. Мыслимоли что вспомнить, когда ум заразум заскакивает отстраха! Острожанин понял лишь одно: опять смерть! Прижал самострел кплечу, заскулил отужаса, надавил крючок. Толстый болт сосвистом разорвал воздух.
        Тварь словно споткнулась вполёте, вскрикнула, начала падать. Неловко забила крыльями… обрушила снежную шапку свысокой сосны… тяжело выправилась… пропала извиду, последний раз мелькнув воблаках.
        Какая днёвка после такого! Трясущийся Лутошка выскочил изснежной норы, забыв проусталость, неверными пальцами подвязал юксы, ухватил посох. Едва рукавицы непокинув, бросился дальше. Через озеро, враспадок между холмами, густым ельником, скорей прочь отсюда, прочь, прочь…
        Ветер стоял всвоих покоях, вовнутреннем чертоге. Смотрел, какдреводелы разбивают ложе, гдемного лет провела мотушь. Ужесняли обивку, сработанную издорогих красивейших тканей, зелёных исерых. Вынесли запорог меховые одеяла, тюфяки лебяжьего пуха, достойные опочива царицы. Настал черёд рушить деревянную раму. Сухие лёгкие доски, сплошь вситчатой резьбе, трудно разъединялись. Скрипели, жаловались, стенали. Смотреть было тяжко, ноВетер смотрел. Подего взглядом древоделы старались быстрее преобразить хоромы. Искоренитьвсё, чтосоприкоснулось сосмертью. Останется лишь ковёр наполу. Прочее - безостатка вогонь.
        Лихарь безмолвно присутствовал подле котляра. Переминался, оглядывался, трогал стёганку нагруди. Когда работники потащили наружу расщеплённые доски, Ветер, неповорачиваясь, обратился кученику:
        - Чтогнетёт тебя, старший сын?
        Стень ответил тихо инеохотно:
        - Воля твоя, учитель… безделица. Полугоре…
        - Этомне решать, безделица илинет.
        Лихарь помялсяещё, ответил несразу.
        - Запропала «Книга милостей»… твой подарок… Всегда утела носил, авернулись сВеликого Погреба, хватился - нигде ненайду.
        Ветер пожал плечами:
        - Яздесь иполугоря невижу. Книга самоистин - необерег, аты - несуеверный дикарь, чтобы плакать оподобной утрате. Этовсего лишь кожа ичернила, сын.
        - Учитель…
        - Помнишь, налестнице мы всё время стены цепляли, пока сносилками шли?.. Думается, книга стала милодаром длямоей матери, только ты незаметил. Гордись иниочём негорюй.
        Лихарь кивнул, несмея прекословить. Ему, впрочем, упорно казалось: вкрепости остались ещё уголки, куда он незаглянул.
        Ветер прошёлся туда-сюда попустому чертогу, неглядя настеня.
        - Закрой дверь.
        Лихарь повиновался. Запора небыло, нобезспроса войти никто нерешится. Итого, чтосейчас скажет ему источник, неуслышит более ниединая живая душа: дверь выстлана коврами собеих сторон.
        Ветер что-то достал изпоясного кошеля. Стень увидел двустворчатую каменную ракушку очень тонкой работы.
        - Яхочу поручить тебе нечто важное, старший сын.
        Лихарь приблизился.
        - Поклянись верно исполнить то, чтоуслышишь сейчас.
        Голос котляра прозвучал необычно. Такговорят лишь ожизни исмерти. Лихарь невольно опустился перед учителем наколено:
        - Воимя Владычицы… я исполню.
        - Тыдавно рядом сомной, - снова заговорил Ветер. - Тывидел: ямного раз пробовал исцелить мать, ноона так инеузнала меня. Тызнаешь ито, чторазбила её нечья-то жестокость, авсего лишь болезнь. Люди говорят, яудался внеё…
        Лихарь начал понимать, кчему он клонил. Немногие видели стеня испуганным, нотеперь ему было страшно.
        - Язнаю, тыменя непредашь, - продолжал Ветер. - Поклянисьже: если болезнь окажется родовой… если однажды настигнет меня… ты будешь сильнее, чемсумел бытья. Тынепозволишь мне страдать много лет, какпозволил материя.
        Палец надавил навыступ резьбы, створки раковины раскрылись. Серебряное гнездо покоило родниковую каплю. Чистую ипрозрачную. Ветер умел составлять яды ничуть нехуже Айге. Забвение, даруемое этой каплей, наверняка было блаженным.
        УЛихаря потёк повискам пот.
        - Учитель… Твоя матушка нестрадала… Я…
        - Поклянись.
        - Я… отец, воля твоя… я… воимя Матери Матерей… я клянусь.
        Ветер неспеша сомкнул створки, гася драгоценное сияние смерти. Отдал Лихарю ларчик. Вдруг подмигнул, всклочил стеню волосы:
        - Только присебе неноси… Потеряешь, каккнигу, воткогда необерёмся хлопот!
        Лихарь попробовал улыбнуться нашутку, неполучилось. Клятва была произнесена, нокапля жгла руки даже сквозь камень.
        - Учитель, - взмолилсяон. - Негуби душу смятением… Тымне доверил, ахранить непонуждай… Пусть утебя вскрыне лежит, сдругими сокровищами… ая знать буду… уж раз ты так захотел…
        Оннеочень надеялся насогласие, ноВетер кивнул.
        Онивместе отпирали большой сундук, поднимали кованую тяжёлую крышку. Вместе ставили ларчик-ракушку поверх другого ларца, крупного, сработанного изцельной сувели.
        Вынув ключ иззамка, Ветер положил руку Лихарю наплечо:
        - Инберн поминальный пир сулился собрать. Идём, сын.
        Замок Невдаха
        Здесь, наюге, бытовал особенный говор. Слово «учельня» они произносили так, чтоОзнобиша сперва непонял иснадеждой переспросил: «Пчельня?..» Всёже кругом расстилались коренные земли, изобиловавшие оттепельными местами. Здесь даже настоящих коней держать умудрялись, такчто… малоли?..
        Другие ребята вволю насмеялись простодушию северянина. Ознобиша вссору нелез, молчал, улыбался… Насмешки чудесным образом прекратились, когда одному захотелось узнать, откудаего, такую скромницу, привезли.

«ИзЧёрной Пятери», - сказал Ознобиша.

«Даладно!»
        Онпожал плечами. Заметил, однако, чтожелание поделить между собой его скудные пожитки быстро увяло.

«Лишнего-то неври… ато всякое болтаешь испотычка, вишь, неберёт!»

«Источником унас был господин Ветер, - нетая левобережной помолвки, сказал Ознобиша. - Амирским державцем - господин Инберн Гелха. Иещё уменя там братейко остался, дикомыт…»
        Ондаже пожалел обэтих словах, ведь они ничего недоказывали инеобъясняли, ностарожилам учельни как-то дружно стало недонего. Поскучнели, заторопились вразные стороны… Один лишь парнишка измладших доверчиво задержался иожидаючи глядел нанего. Ознобиша неволей улыбнулся вответ:

«Чего ждёшь?»

«Чтобы ты спотыкнулся!»

«Счего это?..»

«Адикомыт сущий был иливрать опять станешь?»

«Вжилой чертог проводи, всёкакесть расскажу», - пообещал Ознобиша.
        Мальчишка схватил его зарукав, прыгая отлюбопытства.

«Учитель Дыр говорит, будто насевере…»

«Учитель Дыр?»

«Дирумгартимдех. Онсам изюжской губы, имя - язык вывернешь, аподи чуть запнись…»

«Дирумгартимдех», - идя запареньком, кивнул Ознобиша. Раньше он чувствовал себя сильным иопытным разве только перед Шагалой. Здесьего, кажется, намах забоялись. Странное было чувство. Ознобиша вдруг ощутил себя принадлежным большой грозной силе, скоторой предпочитали несвязываться. Сказалибы ему год назад, чтородство сЧёрной Пятерью защититего… гордится заставит… Скварубы им сюда…
        Потом время побежало быстро инезаметно.
        Теперь Ознобиша стоял сдругими учениками настене замка, смотрел вниз. Здесь были такиеже, какдома, ступенчатые зубцы, удобные дляандархского лука, сами стены - раза вдва ниже, зато выстроили их навенце склона, крутого, длинного инеприступного. Смешно было равнять сним береговой откос Царского Волока. Родовой замок Нарагонов, оседлавший холмы ещё впору усобиц, никогда незахватывали враги. Вечные тучи нередко ползли прямо через Невдаху, наполняя туманом дворы, проникая внетопленные хоромы, однако сегодня долину было видать досамого дна. Снизу вверх петляла единственная дорога. Сейчас поней двигался отряд конной стражи ивозок, запряжённый терпеливыми оботурами. Вмирскую учельню ехали великие гости.
        Назатяжном подъёме кони шли шагом. Подкованные копыта то уверенно ступали поголой земле, тосхрустом размалывали ледяной череп. Чемвыше, тембольше делалось льда.
        - Редко бываю здесь последние годы, - покачиваясь вседле, рассуждал пышноусый вельможа. - Ктоповерит, чтовсего двадцать лет назад Ворошок изобиловал оленями дляохоты?
        Старик Невлин, ехавший рядом, неторопливо кивнул:
        - Акто тогда поверилбы, Болт, чтовдоме твоих предков котёл будет принимать наследника Андархайны?
        Юный царевич ехал чуть позади, сопровождаемый двумя стражниками намогучих широкотелых конях. Эрелис нетак давно выучился ездить верхом. Оннаверняка считал, чтосправится слюбой неожиданностью, ноиспытывать удачу ему позволено небыло. Третий стражник шагал пешком, вёлподуздцы буланую лошадку царевича. Наружность плечистый верзила имел самую зверскую. Низкий лоб, свирепая челюсть, рыжая колючая борода. Ондержал повод мягко, бережно. Поглаживал тёплую золотистую мордочку. Непотому, чтоконька нужно было успокаивать, просто очень уж ладно ложился вруку нежный шевелящийся нос, ищущий ласки.
        Невлин повернулся вседле:
        - Взгляни, государь. Вотто, очём я тебе говорил!
        Царевич посмотрел туда, куда указывала вытянутая рука: вверх инаправо. Древние строители, конечно, поставили замок насамом высоком месте гряды. Беда, ломавшая твердь, слёгкостью моглабы оправдать название крепости, обратить Невдаху мёртвой каменной грудой, ноэтого, каквнасмешку, непроизошло. Замок отделался глазурью ожогов наюжных стенах да снесёнными макушками башен. Раскололся сам Ворошок. Позади крепости вспучилось новое шеломя. Оносразу сделало Невдаху бесполезной каквоинское укрепление, потому что людей водворах можно было перестрелять оттуда, каккур. Другое дело, нахолм полезлибы только припоследней нужде. Изглубокой расщелины чуть ниже новой вершины валил густой пар. Тамярился иклокотал могучий кипун. Вода гудела вбездонной глубине, два-три раза надню выплёскиваясь столбом пара ибрызг.
        Вотбеззвучно рванулось, ударило втучи узкое белое лезвие… Люди невольно втянули головы вплечи. Спустя несколько мгновений полоснул грохочущий свист, похоронивший прочие звуки.
        Прянул вскачь лишь жеребец Болта Нарагона, отобранный закрасоту ибыструю меть. Неказистые лошади стражников охлёстывали себя хвостами, садились назадние ноги, прижимали уши, ноудил незакусывали. Упряжные оботуры остановились изаревели, только рёва небыло слышно. Изкожаного болочка, оттолкнув чьи-то руки, высунулась девушка. Царевич Эрелис обернулся, указал сестрице навершину холма. Егобуланый нервался удирать, лишь плотнее жался щекой кчеловеческому плечу. Царевна Эльбиз кивнула, поправила съехавший платок, стала смотреть. Сенные девушки вновь попытались утянуть её внутрь болочка. Онананих замахнулась.
        Белое лезвие оторвалось отземли, унеслось воблака. Грохот смолк, оставив посебе медленно стихающий звон вушах улюдей. Потом вдалеке снова загремело, нопонятней итише. Этоговорил водопад. Вновь пронизывая тучи, рушилась насклоны вода, извергнутая кипуном.
        - Спасибо, благородный Невлин, - подал голос царевич. - Стоило приехать сюда хотябы затем, чтобы это увидеть.
        Рыжебородый оглянулся нагосподина. Эрелис перехватил его взгляд, глаза чуть заметно улыбнулись: «Итебе спасибо, друг мой…» Стражник расправил плечи, повёл буланого дальше, готовый заслонять юного наследника хоть отновой Беды.
        Ещёдва витка змеящейся дороги - оботуры втащили возок наплощадку перед распахнутыми воротами.
        - Добро пожаловать подкров моих предков, праведный государь, - сказал Болт.
        Жизнь вЧёрной Пятери успела научить Ознобишу: чемважней гости, тембольше переполоха, беготни изабот. Анаграда, если даже перепадёт, того гляди выйдет сродни наказанию. Онпомнил, каков вернулся Сквара, призванный захожниц песнями веселить. Настолько замордованным инесчастным Опёнок даже изхолодницы невыходил. Ознобишу так инепризнали засвоего гудебные снасти, апесни он помнил попреимуществу Скварины… тоесть вовсе неждал, чтобы его вытребовали дляразвлечения гостей. Только всёравно былбы рад укрыться подальше. Кпримеру, влюбимой книжнице отсидеться… благо книжницей мирская учельня превосходила Пятерь настолькоже, насколько уступала ей стенами. Ознобиша знал: прятаться нельзя. Этому Чёрная Пятерь тоже крепко выучилаего.
        Оннавсякий случай держался заспинами, стоя впереднем дворе, нонацыпочки время отвремени приподнимался. Стыд былобы вовсе непосмотреть, чтотам зацаревич сцаревной.
        - Ая думал, всецари - воины, - шепнул коренастый русоволосый Ардван.
        Емунебыло равных вкраснописании, егопрочили впереписчики важных книг, лествичников иуказов.
        Ознобиша, почти повисший унего наплечах, ступил наземь. Стражники ивельможи, даже старик, какнивчём небывало соскакивали слошадей. Только пухлого белолицего парнишку вынул изседла рослый, могуче сложённый рында. ИОзнобишин ровесник пошёл через двор надеревянных ногах, чтоесть сил пряча онемение иусталость. Аизболочка, вырвавшись отслужанок, спрыгнула девушка, повиду - едва наспевшая. Догнала брата, схватилась заего руку. Скромно потупилась, засеменила сним рядом. Онабыла чуточку выше ростом, нобрат есть брат. Особенно такой, кого называют третьим наследником.
        Вотони, значит, царственные сиротки. Вотзакого принял гибель Скварин друг Космохвост. Ребята какребята. Обыкновенные…
        Потом, бегая сдругими учениками ислугами между поварней ибольшим залом, Ознобиша разочарованно спрашивал себя: ачего, собственно, емунехватало? Царского сияния ждал?..
        Ночью обитатели учельни спали плохо. Неутолённое любопытство - скверный постельник. Поди задремли, когда всамый глухой спень приезжает кто-то ещё иворота, против всякого обыка, раскрываются, аспустя некоторое время где-то встенах поднимают стук молотки!
        Утром, когда ребята окатывались водой изкаменной умывальни, всёсделалось ещё непонятней. Водвор вышел наставник Дыр. Темнолицый, тощий, согбенный. Прячущий нос вкуколе мехового плаща.
        Ознобиша невольно хихикнул:
        - Неужто сам облиться решил?
        Южский уроженец, ревнивый обладатель сложного имени, вечно натягивал сто одёжек итулился втепло. Ардван прикрыл рот ладонью:
        - Даунего все брызги меж рёбрами пролетят…
        Наставник пересчитал глазами мальчишек, щуплых, полуголых, ёжившихся толи отстылого ветра, толи отего взгляда. Ознобиша, привыкший кморозам иумыванию снегом, былсреди них молодец. Ноиему показалось, чтохлопья, лениво сыпавшиеся снеба, сразу повалили гуще.
        - Тыиты, пойдёте сомной. - Дырткнул пальцем вАрдвана иещё одного паренька поимени Тадга. Повернулся, ушёл внутрь.
        Обаназванных затрусили следом, торопливо натягивая рубахи.
        Горца Ардвана вучельне считали самым решительным. Наобщих уроках он всегда отвечал первый. Бывало, наобум, зато невозмутимо исмело. ПроТадгу, сына рыбаков, говорили обратное. Онбыстро только считал. Провсё остальное ответ сочинял надругой день, ноуж неошибался.
        Ознобиша соблегчением проводил их глазами. ВЧёрной Пятери его держали заумного, потому что налюбое судное дело он беззапинки говорил потребный закон. Здесь таких даровитых было вкаждой дюжине подвенадцать. Этослегка задевало.
        Пока гнездарь одевался, гадая, начтобы Дыру занадобились два лучших ученика, кумывальне вышел давешний телохранитель.
        - Полей-ка, паренёк, - стаскивая нижнюю сорочку инагибаясь, велел он Ознобише.
        Младший Зяблик мигом принёс ведро, стал равномерно лить назаросшую дремучим волосом спину. Воин довольно зарычал, стал плескать влицо иотфыркиваться. Ознобиша подал ему сухой край длинного утиральника.
        - Добрый господин… дозволеноли будет спросить?
        Грозный великан забрал унего ширинку, стал докрасноты растирать загривок игрудь, разрисованную чёрно-зелёным узором наколки.
        - Если прогосударя смаленькой государыней, тонепытай.
        Онхотел свирепо нахмуриться, ноглаза улыбались.
        - Не,добрый господин, настут впочтении вразумляют, - отрёкся Ознобиша. - Япродругое хотел… Тыведь рында?
        - Ну… положим. Надо-то что тебе, оголец?
        - Адругого рындуты, случаем, незнал, господин? Прежнего?
        - Когоещё?.. Рубашку давай.
        Ознобиша уже протягивал ему тельницу.
        - Космохвоста.
        Великан замер, задумался, помрачнел.
        - Тебя зовут, малый, - сказал он затем. - Беги уж.
        Ознобиша оглянулся. Из-под арки, чтовела вовнутренние покои, емунетерпеливо махал руками Ардван.
        Вбольшой зал ещё свечера никого непускали. Тамипосейчас что-то сгрохотом падало, сквозь стену невнятно слышалась ругань. Трое мальчишек пугливо переглядывались, сидя накаменной лавке вмаленькой комнате. ПриНарагонах сюда стаскивали посуду расторопные блюдницы. Всопредельной хоромине соскрипом протащили пополу деревянную тяжесть.
        - Каккосаде готовятся, - поёжился Тадга. - Авдруг царевичей кнам вправду привезли отврагов укрывать?
        Унего была тягучая молвь приморского уроженца. Ардван прижал ладонью коленку, норовившую пуститься впляс.
        - Если косаде, внаруже трудилисьбы, невнутри.
        Ознобиша вдруг хихикнул.
        - Чему взвеселился?
        - Братейку вспомнил, - давясь смехом, пояснил меньшой Зяблик. - Онвнаших подземельях накугиклах взялся играть, адругого обэто время впогреб послали…
        Когда отворилась дверь ивнутрь, опираясь наклюку, торопливо шагнул наставник Годун, мальчишки покатывались, просили Ознобишу баятьещё. Привиде всклокоченного старца они тотчас захлопнули рты, вскочили, склонились. Запыхавшийся Годун более обычного соответствовал своему прозвищу, данному заседые, вечно вздыбленные космы, - Пушица. Оннестал тратить время даже нато, чтобы хоть чуть отдышаться. Лишь посмотрел так, будто они втроём лучший гербовник изкнижницы несли наторг продавать, давот попались. Рука спалкой махнула вперёд, деревянный крюк зацепил Тадгу… Дверь бухнула. Ознобиша иАрдван остались вдвоём. Смеяться больше нехотелось.
        - Какдумаешь, начтонас?.. - тихо, словно кто мог услышать инаказать, шепнул краснописец. Коленка вновь заплясала.
        Ознобиша пожал плечами:
        - Черёд настанет, узнаем… - Заново вспомнил Сквару, добавил: - Будет что будет, даже если будет наоборот!
        Воттут их какбудто вправду услышали. Вбольшом зале вдруг подала голос дудка, отозвались струны. Ребята переглянулись, опять прыснули.
        Ктому времени, когда вдругорядь явился Пушица, Ознобиша успел напомнить приятелю обовсех Хадугах, отпервого довосьмого, подробней прочих остановившись наседьмом, выдавшем, какизвестно, сестру зацарственноравного Ойдрига:
        - Этот брак породил ветвь царевичей, непрерывную ипрямую… ещё так добавь: крепкую сыновьями, среди коих достойным высится Эдарг, Огнём Венчанный, разделивший сАодхом Мучеником праведь кончины…
        Ардван напряжённо шевелил пальцами, рисуя ввоздухе линии икрючки. Такему проще было запоминать. Потом поднял голову:
        - Зачем рассказываешь?
        - Нукак, онже спросить может, - удивился северянин. - Влествичниках, которые ещё неисправили, ветвь кончается наЭдарге. Потому что всего год назад…
        - Дая неотом. Царевич небось одного выбирать станет, чтобы пожаловать… аты мне вроде помогаешь. Неужто самому неохота, вдруг набудущее заметит?
        Ознобиша фыркнул:
        - Унас затакое вхолоднице наошейник сажали.
        - Закакое?.. - непонял Ардван.
        - Азатакое, когда братья братьев отпихивать начинали, вместо того чтобы одним плечом оделе радеть. - Прозвучало гордо непочину, Ознобиша покраснел, добавил: - Намучитель Ветер так объяснял.
        Ардван посопел, помолчал.
        - Что, правда сажали?
        - Правда. Когда моего братейку сдругими послали печенье украсть, ате его наножи, чтоб вперёд неунёс, учитель их сперва кстолбу даже хотел и…
        - Нутебя! - замотал головой Ардван. Емунынче своих страхов было довольно, чтобы ещё вчужие вникать. - Вотсмотри…
        Онсобрался вычертить наладони полузабытую древнюю букву, сущую ловушку длякраснописцев, нотут снова заскрипела дверь. Мальчишки безотчётно разлетелись поконцам каменной лавки, вскочили, согнулись… Деревянный крючок Годуна зацепил Ардвана. Ознобише достался неприязненный взгляд наставника: ох, всыпатьбы, жаль, недосуг!.. Зяблик остался один, вновь почувствовал себя чужаком, смертельно захотел домой… вЧёрную Пятерь. Тамвсё было понятно. Тамон знал, кого бояться, кого держаться. Тамзнакомый Лихарь был лучше незнакомых Дыра сПушицей. ТамСквара накугиклах играл…
        Поту сторону стены повела напев дудка. Ознобиша вдруг смекнул, зачемего, новенького, нелюбимого, оставили напоследок. Сейчас надо будет петь илигудить… ион осрамится. Онобязательно осрамится. Исним будет поруган перед царевичем весь воинский путь…
        Теперь коленка запрыгала уже унего.
        Мечистрела
        Помнению Невлина, Эрелису пора уже было усвоить: воссаживаясь назнатное место, являй пристойную чинность. Какие деревяшки, теслички?.. Этотолько ураба вечно дела невпроворот, поесть неприсядешь. Этоуремесленника день-деньской засучены рукава. Правителю нет нужды биться закаждодневный достаток. Царь думает великие думы, являя внешнюю праздность…
        Вдумчивый мальчик опустил скобель. Огорошил старого царедворца вопросом:
        - Акакже Йелеген Второй, победитель хасинов? Нешто врут, будто он углублялся умом вдела Андархайны, налегая насоху?
        Дитя Беды, взрослевшее внищете, среди простонародья, сперва подрукой усвирепого телохранителя, апотом, страшно молвить, убродячего воеводы!.. Невлин уяснил уже: свыучеником таких пестунов толку можно добиться лишь убеждением.
        - Славный Йелеген делал то, чего ждало его время, - ответствовалон, воздев длявескости палец. - Если царь отпускает ратников подомам иуходит пахать своё поле, народ понимает, чтодолгая война действительно кончилась. Сейчас людям нужно поверить ввозрождение Андархайны. Онихотят видеть государя напрестоле, венценосного ручателя порядка иПравды… анерезчика сошрамами наруках, трудящего себя, точно подлый обыватель, ибонекому его прокормить!
        Эрелис вновь надолго задумался. Подгрёб стружки ногой ввязаной чуне… кивнул наконец:
        - Хорошо. Тогда я буду гладить кошку, подобно Хадугу Третьему, оставившему нам царскую дымку. Ноя тоже кое очём тебя попрошу, сынСиге.
        Невлин насторожился:
        - Очём, государь?
        - Омоей сестре, - ответил Эрелис.
        Невлин понял, чтобеспокоился ненапрасно.
        - Царевнам Андархайны свойственна кротость, - строго напомнил он подопечному. - Ониневходят взаботы правления. Ихстезя - укреплять трон могучими союзниками, становиться матерями дляподданных!
        Царевич потянулся завеником.
        - Сестра выросла вдружине, аты надругой день отнеё кротости ждёшь. Хочешь запереть, какутку вхлевок, аведь её зовут Лебедь… Мнебыло позволено взять дядьку Серьгу, аей сторонние девки служат вместо бабушки Орепеи. Пусть Эльбиз сидит подле моего стольца иткёт пояс будущему жениху. Уверяю тебя, онадаже глаз неподнимет.
        Невлин улыбнулся. Взыскательность ожесточает, если недавать послаблений.
        - Неунижай себя просьбами, государь, - тихо проговорилон. Отечески тронул Эрелиса заплечо. - Высколыбели держались друг дружки. Нея буду тем, ктовозьмётся вас разлучать… Девушкам прикажут одеть её какподобает.
        Эрелис поднял глаза:
        - Ая ей прикажу, чтобы скротостью потерпела.
        Иеле заметно улыбнулся вответ.
        Красный боярин Болт Нарагон вновь стоял вбольшом зале крепости, больше незвавшейся Невдавенью. Трапезная хоромина казалась пустой. Длинный стол, простоявший насвоём месте неодин век, отодвинули ксамой дальней стене. Всюсередину чертога занимала какая-то срамота, сколоченная издосок. Этакий прясельник врост человека, суглами, поворотами иузкой полочкой наверху. Начало иконец скрывали занавеси возле красной двери. Внутри забора виднелся лёгкий шатёр. Вшатре тихонько звякали струны, шушукались девичьи голоса.
        Болт зевнул. Навозвышении скучали четверо охранников. Между ними мерцал серебром хозяйский престол. Глейв, бедняга, нанего так инесел. Ауж какон следил, чтобы младшие братья незабывались. Особенно Болт, которому даже нехватило наследного имени, означавшего «меч»…
        Открылась боковая дверь. Раньше этим проходом туда иобратно сновали холопки-блюдницы. Боярин увидел рыжую бороду: нагнувшись подпритолокой, взал шагнул стражник. Болт незнал его имени, больно чести много. Следом появился царевич. Он,пообыкновению, нёснаруках кошку. Болт поспешно преклонил колено, опустил взгляд… Насамом деле Эрелису только иходить было дверьми, предназначенными дляслуг. Ончем дальше, темкрепче напоминал Болту отцовского пригульного, которого они сСабалом здорово поколотили разок возле этой самой двери. Хотя окаком сходстве речь, царевич был пухлый, ублюдок - кожа да кости. Ивсё-таки… взгляд, чтоли, иногда…
        - Трое учеников будут испытаны наспособность ксосредоточению, - неторопливо шагая кхозяйскому стольцу, рассказывал Эрелису Невлин. - Двое - избранные птенцы здешнего гнезда, третий помладше, неудивляйся, еговелел сопричислитья.
        Невысокий Эрелис поднял голову, вопросительно посмотрел навельможу.
        - Оннедавно прибыл сюда изЧёрной Пятери, - пояснил Невлин. - Яподумал, тызахочешь проверить, путёмли учит воинский путь котла.
        Кажется, старик имел ввиду развеселить царевича, нонеулыба шутки непонял. Болт всвоё время тоже наслушался острот. «Ты - Стрела, - говорил Глейв. - Тебе издому улетать!» Иоднажды наохоте сам полетел изседла, сломал шею. Пойманному коню отец подрубил ноги. Бросил умирать утропы. Глейваон, похоже, вправду любил.
        Эрелис подошёл кзнатному месту, уселся невозмутимо, какнамеховую полсть впоходном шатре. Снова бухнула дверь. Выскочила царевна, похожая назапыхавшуюся блюдницу ещё больше, чемеё брат - насына чернавки. Онадержала моток ниток истарое облезлое бёрдо. Быстро оглядевшись, Эльбиз подхватила тяжёлый подол ферезеи, перебежала кпрестолу, уселась возле ног брата. Толькотогда изпрохода дляслуг пискливой стайкой посыпались комнатные девки, упустившие госпожу. Последним подоспел дядька Серьга. Невлин замахал нанего руками: брысь, брысь! Старый слуга виновато кивнул, увёл девок вон.
        Болт отвернулся. Повеситься стоски можно. Разве так надлежит являть себя людям наследнику Андархайны, пусть даже недельщине третьему, выросшему среди черни? Вототец неждал никого, никогда. Этоего, вытянувшись вструнку, ждали домочадцы идворня, акогда выходил - боялись дохнуть. Азамест кошчёнки наруках унего был меч прибедре икольчуга подсуконником, напосрамление вражьему вероломству. Ирынды уСварда Нарагона стояли вбелых кафтанах, разве безпозолоты, надлежавшей царской охране…
        Воткто истинный государь былбы.
        Начто старик взялся так возиться сбестолочным мальчишкой, которого сам поначалу признавать нежелал? Может, лучшебы ему попомнить деяния Гедаха Шестого, воссевшего натрон через брачение?..
        Болт нашёл взглядом царевну, склонившуюся надбёрдом. Представилеё, угловатую, мальчишистую, впостели. Содрогнулся. Когда уже ей няньку найдут изкрасных боярынь, чтобы наставила наум?
        Невлин обозрел зал. Кивнул служителю учельни:
        - Пусть начинают.
        Тощий служитель бегом скрылся зазанавесью. Тампослышался топот, возня, плеск, полстина колыхнулась… инаподвысь уначала забора вытолкнули перепуганного юнца. Высокий войлочный колпак, увенчанный махрами, сползал ему наглаза. Отрок держал наладонях большое блюдо, посамые края налитое водой.
        - Унот должен обойти прясельник, нерасплескав воду, - негромко пояснял Невлин царевичу, стараясь, чтобы поняла даже несведущая царевна. - Егобудут всячески искушать, смотри пристально, господин…
        Паренёк наподвыси нерешительно оглянулся через плечо, носзади его ткнули, понукая вперёд. Делать нечего, онкрепче схватил блюдо, ступил наузкую доску…
        Он-то ждал, емуприкажут безошибок считать!
        Стоило Тадге сделать полдесятка шагов, каквсрединном шатре пронзительно заверещала дудка. Унот вздрогнул, остановился, повернул голову. Вшатре того только иждали. Матерчатые стены разом облетели напол. Ярко запылали подожжённые светочи…

…иНевлин чуть заголову несхватился отужаса. Источница Айге предварялаего, чтоюношей наиспытании будут сбивать столку девичьи танцы, ноэто!.. Хоть всё напрочь бросай, уводи царевну отнеподобного зрелища!.. Едва расцветшие тела, лишь длявиду прикрытые лентами, вереницами бус… накладные ресницы, претворяющие каждый взгляд влукавый призыв… дивные манящие кудри, светлорусые удвух, иссиня-вороные - утретьей… тонкие, гибкие толи руки, толи крылья, распахнутые дляполёта…
        Всевзгляды неудержимо тянулись кмилым плясуньям. Окаменел Невлин, взабыль таращились рынды, шагнул вперёд Болт… Лишь Эрелис продолжал гладить кошку. Царевна, какобещала, неподняла головы отрукоделья, ноискоса наверняка полюбопытствовала иона.
        Госпожа Айге опустила дудку.
        - Всё! - весело сказалаона. - Готово!
        Ученик наполочке захлопнул рот, встрепенулся… Правая рука унего стояла напядь выше левой. Вода изблюда почти вся успела вылиться напол.
        - Ступай, дитя, - сказал Невлин.
        Отрок заметался. Идти вперёд казалось глупо, назад пятиться - вовсе. Онспрыгнул, поскользнулся влуже, едва невыронил блюдо, исчез заполстиной…
        Матерчатые стены шатра, увлекаемые верёвками, поползли вверх, светочи погасли.
        Второму ученику хватило сосредоточения миновать юных прелестниц. Тоесть сначала он раскапустился, какипервый, новода облила ему пальцы - очнулся. Через великую силу отодрал взгляд откапелек росы нанежных телах. Пошёл дальше.
        Он-то ждал, здесь велят толковать икрасиво чертить додревние буквицы…
        Источница Айге почти нецелясь вскинула небольшой самострел. Стрела пошла сжутким воем, откоторого подпрыгнули рынды, выметнул руку Болт, астарик Невлин, кажется, прянул вперёд, назащиту царевича. Тупой снаряд разлетелся щепами остену подпотолком… ивтишине стал слышен затихающий дрызг. Этоискрошилось пополу упавшее блюдо.
        - Готово, - засмеялась Айге.
        Ардван подхватил колпак, свалившийся сголовы, начал собирать осколки, бросил, стыдливо прыснул заполсть…
        После короткого ожидания пустили третьего ученика.
        Выкормыш Чёрной Пятери был года надва моложе первых двоих, притом хрупок телом. Помнению Болта, всёвкупе давало ему несправедливое преимущество. Мальчишка прошёл мимо дивных плясуний, даже непокосившись, сотрешённой полуулыбкой. Таквперился вблюдо сводой, словно оно заключало всебе погибель вселенной. Наверное, просто недорос ещё любоваться надевок, рассудил Болт. Когда паренёк недрогнул подгудящей стрелой, презрительная уверенность поколебалась.

«Глухой, чтоли?..»
        Ознобиша тоже загодя боялся, тоже гадал оприроде испытания, нонасамом деле неждал ничего, потому что его торили воином, авоин должен быть готов всегда иковсему.
        Источница Айге одобрительно прищурилась, взяла другую стрелу. Длинную, снаконечником, обмотанным паклей. Насей раз она целилась тщательно.
        Мальчишка продолжал идти, ровно ступая поузкой доске.
        Стрела сорвалась слонца, окунулась вязыки светоча, вспыхнула.
        Чиркнула помакушке высокого колпака…
        Пакля ишерстяные махры были напитаны одинаковой смесью. Онанестолько пламенела, сколько сыпала искрами, дымила ипремерзко воняла.
        Худенький паренёк продолжал невозмутимо шагать, неся наголове трескучий костёр, авруках - воду.
        Одолев весь забор, онскрылся заполстью. Тампротопали поспешные шаги, что-то зашипело - иприглушённо прозвучал мальчишеский голос, полный удивления:
        - Ой! Правда горит…
        Царский дар
        Обратноего, торжествуя, вывели сразу оба наставника. ДыриГодун шли стаким видом, будто сызмала воспитали сокровище. Ознобиша озирался посторонам, только теперь какследует замечая шатёр, светочи, охрану, великих гостей. Схозяйского престола, успокаивая ворчащую кошку, смотрел белобрысый ровесник. Круглые щёки, сонные рыбьи глаза…
        Ознобиша подошёл. Преклонил колено, какподобало. Царевна знай уточила пояс, потупившись надбёрдом. Густая бисерная сеточка щекотала ей нос. Холостой конец нитей тянулся кножке стольца.
        - Поднимитесь, наставники, - негромко подал голос царевич. - Яещё непривык, чтобы мне кланялись почтенные мудрецы… - Иобратился кОзнобише: - Тыпреуспел, друг мой. Остальным свезло меньше. Кактебе удалось?
        Онговорил медлительно, словно семь раз отмеряя каждое слово. Зяблик пискнул, кашлянул, ответил взрослым голосом:
        - Мневелели донести воду, государь. Янанеё исмотрел.
        - Нотебя всячески подпугивали исбивали, - сказал седовласый вельможа, стоявший утрона. - Другие несправились.
        Ознобиша затосковал, неумея объяснить того, чтоунего само собой получалось. Онибы ещё Сквару взялись пытать, какон песни слагал.
        - Неведаю, государь… Янаводу смотрел…
        Уцаревича дрогнул уголок рта.
        - Перед тобой плясали красные девушки, надухом стрелы жужжали, наголове шапка горела…
        Ознобиша окончательно потерялся:
        - Невели казнить, государь… Янаводу смотрел…
        Эрелис снял пальцы спушистой дымчатой спинки. Развязал кошель.
        - Зачемже мне рубить яблоньку, откоторой можно дождаться зрелого плода? Подойди сюда, небойся. Дайруку.
        Ознобиша послушно вскочил, приблизился квозвышению. Царевич держал серебряный наручень дивной старой работы.
        - Рукав заверни, бестолочь, - прошипел сзади Дыр. - Правый!
        Зяблик поспешно дёрнул вверх шерстяную тканину. Всеуставились наверёвочный плетежок, изрядно засаленный ипотёртый.
        - Нищей самоделке неместо рядом сцарской наградой, - процедил усатый витязь, подошедший изглубины зала. Онказался накого-то смутно похожим, нонакого, смекать было некогда. - Сними живо, малыш, несрамись перед праведным государем!
        Ознобиша жутко побелел, вскочил, прянул прочь, схватил левой рукой правую. Натянул рукав насамые пальцы.
        - Нет! - выдохнул. - Несниму!..
        Боярин шагнул вперёд, встопорщил усы:
        - Живо, щенок…
        Ознобиша судорожно прижал запястье сплетежком кживоту:
        - Руку режь, несниму!
        Витязь удивился:
        - Будто неотрежу?
        - Оставьего, - велел строна царевич.
        Боярин зло оглянулся, мгновение помедлил… кивнул, покоряясь. Ознобиша снова начал дышать, снадеждой поднял глаза.
        - Подойди, друг мой, - повторил Эрелис. - Чтозаоберег ты так рьяно хранишь?
        Сирота пробежал мимо поражённых ужасом наставников, снова опустился наколено. Показал руку. Царевич уважительно присмотрелся кСквариным искусным узлам, даже пальцем тронул. Ознобиша вдруг увидел, чторуки наследника были сплошь врубцах имозолях, авзгляд - вовсе даже нерыбий.
        - Памятка, стало быть? - догадался Эрелис.
        Ознобиша едва неначал икать, носправился.
        - Это… изверёвки, накоторой… мой старший брат умер…
        Болт Нарагон перестал слушать. Насельники дремучего Левобережья уступали вгрубости лишь дикомытам. Уних, говаривали, старшим сыновьям было принято отделяться, амладшему - сидеть накорню, блюсти родительский дом. Сгнездаря станется променять царский дар наверёвочный витушок. Ацаревичи вроде Эрелиса будут вознаграждены тем, чтоих вовсе чтить прекратят.
        КОзнобише сзади подошёл учитель Дыр.
        - Государь, - выждав взгляда Эрелиса, склонил голову темнолицый южанин. - Дозволь предложить тебе ознаки иных дарований нашего ученика. Оннеплохо запоминает стихи, сним давно уже никто неконается вчитимач…
        Эрелис кивнул. Потёр пальцем висок.
        - Читимач - благородное развлечение дляума, призванное учить полководца дальновидности вискусстве войны, - проговорил он какпрежде неторопливо. - Увы, пока оно представляется мне всего лишь переливанием изпустого впорожнее… хотя, тутты прав, весьма изощрённым.
        Невлин засмеялся первым, учителя почтительно подхватили.
        - Авот красный склад ябы послушал, - продолжал Эрелис. - Неприпомнишьли, друг мой, приличной сему дню бывальщины облагородстве древних времён? Яуверен, здесь игусли найдутся.
        Ознобиша пришёл вужас, покосился наскромную рукодельницу… вспыхнул: «Царевна Жаворонок! Этобыло вгорестный год… Уберечь её воитель несмог… несмог… потому что…»
        - Государь… позволь слово сказать?
        - Говори, друже.
        - Государь, - начал Ознобиша. - Навоинском пути сказывают, чтопостар?нам котла лучшие охраняли. Вотпогляди, сделай милость… Ястою между твоими рындами итобой, аони вус недуют. Будь я злой подсыл…
        Эрелис задумчиво оглянулся насвою стражу. Вего взгляде Ознобише почудилась насмешка. Зато рука молодого боярина поползла кножнам:
        - Такими убийцами мы пол подтираем да всточную канаву мечем!
        - Мальчишка прав, - неожиданно вмешалась Айге. Перебить никто нерешился, даже усатый обидчик. Источница подошла кпрестолу, остановилась наступеньке, весело оглядела охрану, кивнула. - Теперь вот ещё именя доцаревича сцаревной невозбранно пустили… Начто они вообще тут стоят, если всякий, кому нелень, подойти может?
        Онапоказала ладони. Вкаждой лежало поножику, маленькому, нонаверняка смертоносному. Никто непошевелился, лишь Невлин сдавленно ахнул. Айге покачала головой, убрала оружие.
        Царевич ответил неожиданно спокойно:
        - Ямогу постоять засебя изасестру.
        Айге улыбнулась кошке, протянула руку, почесала пальцем белое горлышко.
        - Тымал иглуп, - сказала она Эрелису. - Можешь, конечно… Мало тебя Космохвост зауши драл.
        - Госпожа Айге, - запоздало откашлялся Невлин. - Осмелюсь напомнить, перед тобой третий наследник державы. Стоитли так выговаривать ему вприсутствии простолюдья?
        Источница лукаво подняла бровь:
        - Простолюдья? Ая так поняла, здесь всё добрые друзья собрались, имеющие кцаревичу подхожденье!
        Онавдруг перестала улыбаться, голос хлестал кнутом. Ознобиша отметил, кактотчас притихли девчонки, съёжились подкуколями широких плащей, абоярин Болт, кажется, оставил мысль поискать кним «подхожденье». Царевич задумчиво слушал. Уцаревны кончился уток, онамотала новый иглаз по-прежнему неподнимала.
        - Люди, сберёгшие тебе Эрелиса, - обращаясь кНевлину, продолжала Айге, - сегодня вам всем подзатыльниковбы навешали. Хорош правитель, который недело судит, аубийцы пасётся, поскольку его некому заслонить! Емумеч изножен рвать, только если вся охрана поляжет!.. Гналбыты, боярин, втри шеи нынешних рынд, кроме разве Сибира… этот будет неплох, если подучить… Да,вотещё. Видел ты своих дармоедов, когда мои дочки брались плясать? Всякий раз - хоть государя строном выноси, незаметят. Право слово, благородный Невлин, прими девку вохрану. Сама неоградит, такмужиков отрезвит.
        Видно было, насколько трудно старый вельможа глотал обиду игнев. Всёже он обуздал спесь, потому какисточница была права, аречь шла оважном. «Господин своему гневу - господин всему», - подумалось Ознобише. Такнаставляли дома. Навоинском пути. Невлин снова прокашлялся:
        - Пониматьли тебя, госпожа, чтоты предлагаешь оставить уцаревича дочь?
        Суровая источница, гораздо напоминавшая Ветра, тотчас исчезла.
        - Вотещё! - весело рассмеялась Айге. - Моих-то негушек, певчих пичужек, даквам влисью нору?.. Нууж нет!
        Когда Ознобиша беспамятно ввалился вбывшую молодечную, гдеобитали ученики, кнему бросились Тадга сАрдваном.
        - Нуты как? Чтоони там?..
        Некоторое время Зяблик молча моргал. Он-то ждал худшего. Ревности, насмешек, подначек надраку.
        - Я… ну… - выдавил он затем.
        Оказалось, ребята ибезнего знали почтивсё. Знали, чтоОзнобиша донёс блюдо. Ичто царевич пожелал молвить сним слово. Какой-то здешний сродственник Лыкаша доконно разведал даже онаграде.
        - Наручень окажешь? - спросил Тадга нетерпеливо.
        Ардван просто дотянулся, отвернул Ознобишин рукав сразу полокоть. Явилась верёвочная плетёнка, которую они итак всякий день видели.
        Тадга моргнул, удивился:
        - Ажалованный где? Прячешь, чтоли? Отнас?
        - Я… - растерянно выдавил Ознобиша. Этидвое по-доброму приветили его вНевдахе, Зяблик нехотел их обижать. - Я… я речей наглецких наговорил. Ацарь ведь дважды непотчует…
        Ардван, движимый привычкой внимательного краснописца, поправил:
        - Царевич.
        Ознобиша вовсе смешался:
        - Ая каксказал?
        Темже временем Эрелис сидел вбоярской опочивальне, гдепоселили его иЭльбиз. Ещёодно уступленье, которое они струдом вынудили устрогого Невлина. Брат ссестрой, всюжизнь ночевавшие ведином шатре, наединых полатях, ведином сугробе усанок, прямо отказались жить врозь.

«Акакже скромность царевны, которую ты обязывался ограждать?» - воздевал руки Невлин.
        Хитрая Эльбиз приластилась кстарику.

«Явыросла среди мужчин, добрый рачитель, якиному бытию непривычна. Абабушку Орепею иназваную сестрицу ты сам взять непозволил…»
        Камень, которого несдвинет коса, проточит ласковая водица. Царята вконце концов добились общих покоев. Поделенных наполовины, сослугами иохраной Эрелиса, скомнатными девушками Эльбиз… новсё-таки вместе.
        Сейчас роскошная опочивальня была безлюдна, царевна выгнала всех. Эрелис ютился вбольшом кресле, нахохлившись, закрыв глаза, держа наколенях жестяной ковшик. Эльбиз стояла сзади, лелеяла владонях голову брата. Гладила пальцами то лоб, товиски, придавливала большими пальцами возле ушей. ВотЭрелис замычал, подался вперёд, беспомощно согнулся надковшиком. Давно опустевший желудок скомкала судорога. Когда страдалец перевёл дух ивыпрямился, царевна быстро ополоснула ковш надпоганым судном. Поднесла брату чистый утиральник.
        Зналбы Невлин, чего эта скромница насмотрелась вдружине…
        - Продевку… запомнила? - чужим голосом выговорил Эрелис.
        - Ато! - Эльбиз удобнее переставила руки, поцеловала брата вмакушку. - Погоди, иНерыжень иКосохлёста уних отобьём.
        Задверью стерёг великан Сибир. Только он отваживал девок, настырниц, заботниц, страсть боявшихся грозной бороды. Кошка тёрлась вхозяйских ногах, тянулась столбиком, заглядывала влицо. Эрелис попробовал улыбнуться.
        - Ибабушку Орепею…
        - Атам дядю Сеггара призовём, чтобы домашнее войско угоивал, - шепнула сестра.
        Эрелис благодарно приник виском ктёплой ладони. Помолчал, тоскливо пожаловался:
        - Уних уже гербослов учёный надлествичниками сидит, женихов тебе исчисляет.
        Эльбиз мотнула головой. Вдомашних гачах ительнице сшугайком она была ещё больше похожа наузковатого вкости братишку-погодка, коновода иощеулку. Онафыркнула:
        - Несильноже напосад сажать поведут? Кроме твоей воли-то?
        Эрелис вздохнул, ноэто был вздох облегчения. Изгнанная руками сестры, быстро таяла боль, которой царские обязанности почти неизменно отливалисьему. Вотуже иглаза помалу перестали слезиться.
        - Неповедут, - сказалон. - Только волю сперва покрепче забрать нужно.
        Розщепихин полавочник
        Иногда Светел чувствовал себя стариком.
        Старики помнят благословенные прежние времена, когда мир был чище икраше теперешнего. Мир, видеть который новому поколению уже недосталось. Теперь было полно малышни, народившейся уже после Беды. Мальчишки, ещёнезаплетавшие кос, порывались различать зиму илето пошапкам снега наморозных амбарах. Летом эти шапки были круглыми, прилизанными, опрятными. Зимой - косматыми инеухоженными. Услышав такое отЖoгушки, Светел безшуток ощутил себя последним. Последним вдолгой людской череде помнивших солнце. Новой поросли уже надо было рассказывать облагодатном золотом костре внебесах, даито - юнцы, слушая, неособенно верили. Один навесь мир сплошной зеленец, какэто? Авреках иозёрах - купались? Новедь там лёд?.. Икто кормил поленьями небесный костёр? Боги жизни? Сгинувшие оттого, чтовнуки стали плохо чтить дедов?..
        Теперь бабушка Корениха творила кукол нетолько себе. Люди приезжали заними издалека, щедро отдаривали источницу. Всяк хотел показать детям прежние времена. Весенние девичьи танк? вовсей славе ироскошестве красных сряд. Свадьбы сжениховскими иневестиными дружинами, спритаившимися колдунами… Поезда саней, запряжённых несобаками, необотурами - долгогривыми, пышнохвостыми лошадьми…
        - Вотмолодые: изодного лоскута свиты, чтоб жили единою рукой, единою волей!
        - Аправдали, ктоуладушки заспиной наутро проснётся, тотвдоме главенствует?
        - Правда, дитятко. Правда истинная…
        - Аувас каксдедушкой было?..
        Обэтом годе Ерга Корениха осмелилась даже сворачивать изветошек образа Старших Братьев рода людского.
        - Смотри, дитятко: вотБог Грозы. Волос уНего чёрен, борода огненная, вдеснице - топор…
        - Анаком Он едет, бабушка? Этосимуран?
        - Нет, дитятко, несимуран. Боевой конь крылатый. Зверьже Его влесу - тур златорогий…
        - Оботур?..
        Послушав такие разговоры, люди стали приносить Пенькам кусочки старого меха, перья, шерсть, пух. Подруками источницы разевали пасти медведи, покрывались пятнами рыси, расправляли крылья совы иястребы. Всезвери иптицы, которых давно невидно было влесу.
        Жига-Равдуша гордилась ремеслом свекровушки. Апуще - тем, какнадеё куклами спорились, ревновали покупщики. Светела смешило иобижало другое. Лыжи его дела люди давно ценили ничуть нениже отцовских. Темнеменее мама всякий раз принималась объяснять:
        - ЭтонеЖог мой верстал, Жог-то, онсродителями давно… Этотак, сынок балуется… мал, глупещё…
        Вотисегодня погнала изремесленной. Беги, стало быть, влес, поищи длязвериной куклы коряжку. УСветела грелся клей нажаровенке, но - молча встал. Надоже младшему показать, какмать слушают. Даибабушке несамой сучки полесу искать!
        - ЯсоСветелком! - проворно слез славки бабкин помощник, отгоршка два вершка.
        Ничего нескажешь, занятные побеги тянулись отПенькова корня. Старшой сдевичьими кугиклами… меньшой слоскутами. Только разницы, чтоЖогушку суровая Корениха негоняла, непретила кроить, тачать.
        - Куда намороз? - всхлопоталась Равдуша. - Ручки-ножки зайдутся, щёчки схолода побелеют!..
        Корениха подняла глаза. Оналепила венец рыжей шерсти наспину тряпичной росомахи.
        - Помоему сыну тебе неслёзы, ипосвоему - непол-слёзы, - сказалаона. - Хочешь дрочёнушку вырастить итогда-то вдосталь наплакаться?
        - Янедрочёнушка!.. - надул губы малыш. - Явдоме мужик!..
        Онуже правильно выговаривал все слова, даже имя брата, долго бывшего длянего «Сетелком».
        Светел вбабьи споры нелез. Улыбался, молчком подмигивал Жогушке, обуваясь возле двери. Оночень любил братёнка, обещавшего вырасти похожим наСквару иголосом, илицом. Самбылбы рад баловать иберечь ещё вдвое против маминой холи. Однако мужество требовало строгого пригляда. Поэтому Светел старался быть строгим.
        Открыл дверь собачника, потащил наружу лёгкие санки. Зыка сразу встал сосвоего места, вопросительно завилял хвостом, подошёл, принюхался купряжи. Ужестарый, ссединой вовсю морду, ноещё сильный. Онпомнил Жога Пенька. ИСквару помнил.
        - Ложись, списебе, - сказал ему Светел. - Янедалеко.

«Нет. Вас, щенков, безприсмотра только оставь…»
        - Нукакхочешь, идём. Только саночки я сам потащу!
        Светел завёл это обыкновение, чаяжизни вдружине. Зыка сперва нанего едва небросался. Потом смирился, привык. Авот мама всё несмирялась. Считала его воинские замыслы баловством. Вырастет, повзрослеет, забудет.
        Равдуша, конечно, сама одела меньшого. Густо смазала ему гусиным жиром щёки инос. Выбежала, накинув платок, засыновьями ксамым валам. Проследить, надёжноли Жогушка устроен насаночках, закутанли меховой полстью…
        Напоследочек оглядела старшего, приметила берестяной чехол заспиной, всплеснула руками:
        - Куда гусли потащил? Дедушкины…
        ЭтоСветел тоже выслушивал невпервые. «Вснегу изваляешь, под ёлкой забудешь, овалежину разобьёшь…» Вздохнул, двинул плечами, снял одну плетёную лямку:
        - Мама, нухочешь, давай визбе наполицу положу. Пусть покоятся, дедушку вспоминают. Глядишь, вовсе рассохнутся, вспоминавши.
        Равдуша жалко покривилась, махнула рукой, надвинула ему куколь насамый лоб. Потрепала поголове Зыку, прикрыла лицо рукавом, повернулась, ушла. Слёзы уматери всегда были наготове.
        Пока сани ехали мёрзлыми спускными прудами ичерез старое поле, Жогушка стёр слица противный жир, обсосал пальцы. Когда тропинка пошла петлять подзаснеженными деревьями, Светел остановился.
        - Хочешь наплечи?
        Ещёбы Жогушке нехотеть! Навремя сделаться великаном, легко поплыть навысоте взрослого роста! Накрепких братниных плечах, намягком куколе, покрывшем чехолок сгуслями. Некасаясь земли, только голову пригибая поделовыми лапами, чтобы шапку насучке непокинуть!
        - Адавай, - шепнул он таинственно, - братика Сквару искать пойдём?
        - Давай! - кивнул Светел.
        Ониникогда неходили влес «просто» задровами, илиберёсты поискать, илипроведать оттепельную поляну, оставленную лосям. Всегда - только Сквару искать. ДляЖогушки это была игра. ДляСветела - лишнее подтверждение. Однажды так оно ислучится. Онпустится заполя, залеса, забыстрые реки. Станет вправду брата искать. Инайдёт. Ивозьмёт заруку. Идомой поведёт. «Вотвелик поднимусь…»
        - Пёрышко, - сказал младший.
        Светел очнулся, посмотрел подноги. Натропе лежало чёрное пёрышко. Светел присел накорточки, поднял. Бабушке пригодится.
        - Ворон потерял? - сознанием дела спросил Жогушка.
        - Нет. Глухарь… Ятебе сказывал проглухаря?
        - Расскажи!
        - Дело было встарую старь, - судовольствием начал Светел. - Вчастом ельнике жил глухарь…

«Молодечеством дружинных неудивишь, - говорил атя. - Авот сказывателей вперебой зазывают!» Стех пор Опёнок привсякой возможности пытался баять по-скоморошьи. Даже накрасный склад посягал. Оннезнал, достаточноли выходило. ДедИгорка морщился, мама отмахивалась, Корениха мрачнела. Один Жогушка, спасибоему, радовался.
        - Долголи, коротко жил - незнаю, нооднажды засмотрелся налебединую стаю. Стали дружить все вместе, ивот - осень пришла, лебедям пора вперелёт. Забили они крылами… тут пошли чудеса! Просится инаш глухарь внебеса! «Тынелетун, - объясняет ему вожак. - Дальней дороги невыдюжишь ты никак!» Аглухарь отвечает: «Верно, ягрузный лесной петух, крылья мои несильны, новелик дух!»
        - Ух! - восторженно вставил Жогушка. Слушать брата он согласен был безконца.
        - Иполетели… глухарь, конечно, отстал, - продолжал Светел. - Вечером наболоте сладила стая привал. «Гдеже наш друг? Видно, понял: дело дрова - иповернул назад, приустав едва!» Всамую полночь, когда никто инеждал, снеба глухарь изнурённый камнем упал. Дыбом все перья, хрипит снепривычки грудь, нообещает назавтра продолжить путь! Несколько дней он вот так свой подвиг вершил: храбро летел, нежалея последних сил…
        - Сил, - поддержал Жогушка.
        - «Брат мой глухарь! - обратился кнему вожак. - Славен будь лес, гдеродится такой смельчак! Просим тебя: возвращайся теперь домой; храбрые крылья украсит подарок мой, белые перья, - чтоб каждый знал, говорю: гордая доблесть присуща иглухарю!»
        Споследними словами Светел легонько тряхнул братика, подбросил насильных плечах. Счастливый Жогушка засмеялся, звонко ирадостно.
        - Амы полесу рыщем-свищем! - покачиваясь сноги наногу, проговорил Светел.
        - Братика Сквару ищем! - весело отозвался малыш.
        - Мынестряпаем, мыидём!
        - Куда ниспрячут его - найдём!
        Старики давно поняли: дети после Беды вырастали нетакими, какпрежде. Имбыло невтолковать многого, чтораньше само собой разумелось. Называя свой возраст, ребята порывались считать зимы, анелета иливёсны, каккогда-то велось. Зато вовсём, чтонадлежало доснега, лыжипёсьих упряжек, дети обгоняли отцов. Сперва старики ворчали наотбившуюся отрук молодёжь, потом унялись. Несдавалась лишь великая тётушка Шамша Розщепиха, попрозвищу Носыня, вдовая сестрица твёржинского большака.
        Одолев высокий порог, онавпояс поклонилась божнице, чтобы тутже укорно заметить:
        - Строжебы ты кручину блюла, Равдушенька. Куда скрасными рукавами?
        Речь шла отоненькой полоске вышивки поплечам. Прозвучало - какбудто вдовица весело нарядилась инадевичьи беседы пошла. Равдуша беспомощно оглянулась насвекровь. Корениха молча прилаживала ктряпичным росомашьим лапкам длинные когти, выгнутые Светелом изпрочных, шилья делать, рыбьих костей. Розщепиха поджала губы:
        - Вотмуж твой, Равдушенька, помню, всегда меня сулыбкой встречал, возле печки усаживал… Безнего, видно, инаскамеечке удвери хороша буду!
        Чуть промешкавшая Равдуша покраснела, выдернула изкороба чистый полавочник, толстый имягкий: основа шерстяная, уток тряпичный. Расстелила:
        - Садись, тётушка Розщепиха.
        Гостья села. Онабыла сухонькая, невысокого роста. Наморщинистом личике, объясняя прозвание, хрящеватой потoрчиной выделялся длинный нос. Шамша скрипуче осведомилась:
        - Каксынки твои, мамонька, хорошоли друг сдругом живут? - Оглянулась, добавила полушёпотом: - Большун малoго необижает?
        - Обижает?.. - удивилась Равдуша.
        Тоже посмотрела надверь, вспомнила, чтопроводила сыновей влес, почему-то встревожилась.
        Старуха подалась кней, воздела палец:
        - Яж почему спрашиваю? Сама младшенькая росла, любимая… Такменя три сестры старшие уж так обижали, такобижали! Ляжем, бывало, спать, всяку ночь косу мне кполену привяжут, ато вовсе кполатям… Аведь родные сестрицы были, неприёмные какие. Смотрю я натвоего-то, Равдушенька, иуж так боязномне! Подкидыши, ониточно кукушата бывают! Только мать зазевайся… р-раз - птенчика изгнезда вон! Видела намеднича, странно Светел твой намалого смотрел…
        Равдуша вовсе разволновалась. Успела пожалеть, чтопогнала Светела влес. ЧтоЖогушку сним отпустила… зазевалась…
        Корениха нехотя подняла глаза отработы. Онапомнила, какещё прежде Беды Носыня оговорила бабу, только вставшую после родов. «Рано вышла, лиха ненагуляй!» Баба испугалась, слегла вгорячке, едва выходили.
        - Ты,Шамшица, - молвила Корениха, - недумаешьли, чтомой сын зря принял мальчонку? Злым вырастил?
        Розщепиха несмутилась нимало:
        - Просына твоего словечка зря нескажу. Только детки, ох, норовом невотца! Жог, онстепенный был, строгий, думчивый. Амалойвсё, слышу, смеётся… Умёнли?
        Корениха белыми зубами перекусила нитку. Росомаха унеё вруках задвигалась, ожила, обратила когтистые лапы наРозщепиху.
        - Твоими молитвами, Шамшица. Нежалуемся.
        - Настаршенького, - вздохнула большакова сестра, - ты тоже нежаловалась, дасамажеего… ИвЖитой Росточи небось лиха посмешками допросился… Яже почему говорю? Ясны пуговки, несозла! Сердце изболелось, дай, думаю, загляну, потолкую.
        Бабушка пожала плечами:
        - Толкуй, стало быть.
        Взяла крохотный гребешок, слаженный Светелом изтехже костей, начала охорашивать куклу. Намеренно подсовывала наглаза Розщепихе, пустьбы та занялась: лапы кривы, хвост непорато пушист… Нонет, Розщепихин нос глядел мимо.
        - Яже почему, - повторилаона, - спрашиваю, малой-то умёнли увас? Нанего теперь вся ваша надея! Пасынок, онведь что?
        - Пасынками, - проворчала Корениха, - заборы подпирают. Светел мне внук, невестушке - сын.
        Розщепиха улыбнулась. Мудрая, видевшая жизнь женщина, пришедшая наставить наум двух молодых дур, ате уши пальцами затыкают.
        - Сын-то сын, - сказалаона. - Всёедино, какнизовиего. Моёдело сторона, ито всякий день отнего слышу: уйду да уйду прочь. Вырастили горехвата!
        - Неправда твоя, тётенька Шамшица, - отважилась вступиться Равдуша. - Сынок добрый уменя. Мызаним…
        Взгляд матери быстро обежал избяные углы, неведая, начём первом остановиться. Дров - полная стена, печь огоена, полы вузорной берёсте, ступать жаль… ВсёСветел, всёрукиего.
        - Вот! - Равдуша указала наполицы. - Сама глянь, тётушка, зряли лавки просиживает!
        Возле божницы негасимо светилась голубая андархская чаша. Дальше стояла тонкая покупная посуда, отплата сыну залыжи. Красовались Светеловы корзинки изсоснового корня.
        Такими кошницами, давомногом числе, некаждая изба похвалится. Чтобы ссосновым корнем поладить, потребны иверный глаз, иупорная воля, ижелезные пальцы. Многим хочется, даневсякому можется.
        - Ая очём? - оживилась Розщепиха. - Нато щука вморе, чтобы карась недремал. Яхожу вот, поругиваю, тызасына берёшься… ивона он утебя рукодельник какой… иодет опрятно всегда, нето что старший… вотца весь. Только меня, горькую, заправду люди нежалуют…
        - Чтоты, тётенька, - испугалась Равдуша.
        Насмешливого взгляда Коренихи незаметила нита нидругая.
        - Яже что? - продолжала Розщепиха. - Моёдело сторона, мне-то, сирой вдовице, таких никто несплетёт. Хоть завас порадоваться, удачных.
        Равдуша дотянулась, сняла сполицы самую большую, узористую корзину. Из-под крышки пахло вяленой рыбой. Равдуша схватила другую, быстро выложила мешочки скорой, хранимые длякрашения илекарского припаса. Обмахнула отнезримых пылинок, споклоном подала Розщепихе:
        - Прими, тётушка. Надоброе здоровье тебе.
        Розщепиха цепко ухватила подарок, покрутила, колупнула ноготком… вкои веки ненашла, кчемубы придраться.
        - Невсякая задоброе наставление так-то отдарит, - особенно скрипуче выдавилаона. - Ладно, пойду ужея, шабровки любимые… Радабы заразговорами ещё посидеть, данекогдамне. Одолели заботушки…
        Равдуша, блюдя вежество, побежала проводить. Корениха обратила внимание: там, гдесидела Розщепиха, наполу, начистой берёсте знать было следы. Воттак. Вроде иобмела поршеньки упорога, аслед покинула всёравно. Бабушка нахмурилась. Эхты, Носыня! Нету натебя Жога, нету подросшего насмешника Сквары. Апока войдёт влета Жогушка, начнёт ощеулить, - вконец состарится Розщепиха, ужееё инетронь…
        Бабушка сняла славки пёстрый полавочник, свернула. После надо будет вынести запорог, алучше намороз, выколотить хорошенько. Вкаждой твёржинской избе бытовало поособому «Розщепихиному» полавочнику, который только ей истелили. Корениха нагнулась кполу, содрала листы соследами. Бросила кпечке. Придёт Светелко, перестелет.
        Вернулась Равдуша. Пошла было кхлопоту… бросила, заметалась визбе, какпичуга вклетке. Прянула снова кдвери, спохватилась. Принялась торопливо одеваться, каквлес: стёганка, кожух, меховые штаны. Виделабы те штаны Розщепиха! Впрочем, сама Носыня далеко иззеленца неходила.
        Корениха поняла намерение невестки едва нераньше её самой.
        - Анеблагословлю? - ворчливо спросилаона. - Сынвоглаве стола садится, аты, дурёха, всёневеришьему?
        Равдуша заплакала. Сделала движение - вноги упасть.
        - Матушка свекровушка…
        - Ай,ну тебя, - недовольно отмахнулась Корениха. - Беги уже.
        Светелу будет обида, ноон крепок, выстоит. Равдуша… Равдуша нетакова. Еёбы пожалеть, поберечь.
        Одолень-мох
        Леса Конового Вена безбрежны. Насамой полночи якобы лежат места, гдевземле нет пищи деревьям. Тампростираются мёрзлые моховые поля, гдевлучшие-то годы земля оттаивала всего напядь. Ноэто - далеко инеправда. Никто изПеньковых знакомцев незабирался вте близкие Исподнему миру места, даже самые отчаянные купцы. Никто своими глазами невидел берегов леса.
        Восточнее Твёржи раскинулся бедовник, ставший оттепельной поляной. Тамкормились зайцы илоси иможно было накопать соснового корня. Короткая тропа, которой ходил туда Светел, поднималась набольшой холм слысой вершиной, увенчанной всего одним деревом. Родительский Дуб был самым старшим влесу. Емунеобломала сучьев даже Беда. Он,должно быть, приходился Древу Миров невнуком, неправнуком - родным сыном. Кору опалило огнём, вдревесной груди торчал каменный отломок, брошенный чудовищным вихрем, ноДуб стоял. Исним стояла надежда навозвращение солнца, напробуждение почек, нановую жизнь. Холм тоже держался. Неоплыл, несполз, какиные. Дивно крепкими оказались внём первородные кости земли. Аможет, самоё землю зиждили могучие корни, пронизавшие шеломя доглубинного сердца. Ввёдрые дни, когда тучи немного приподнимались, схолма виден был твёржинский зеленец. Самизведавший раны, Дуб продолжал приглядывать задетьми. Простирал корявые, нопо-прежнему сильные ветви. Благословлял, ограждал…
        Сегодня серые космы ползли низко, посамой вершине холма. Казалось, Дуб тянулся сквозь тучи, высматривал солнце. Звал канувших вбезвременье Богов…
        Светел иЖогушка поднялись посклону. Честно, всамую землю, поклонились предвечному исполину. Светел поставил братёнка себе наплечи иещё привстал наносках, чтобы тот сумел дотянуться. Когда вТвёрже кто-нибудь умирал, накоре Дуба возникала отметина. Детские ладошки легли наглубокую морщину: малыш гладил, отогревал рубец, оставленный кончиной отца. Рядом насуку трепетало вытканное матерью полотенце. Браные концы давно истрепало бурями, новдовий узел, покрытый натёками льда, казался камнем вперстне. Было слышно, какнадругой ветви хлопало кручинное полотенце тётушки Розщепихи. Каквсегда, новенькое, чистое. Люди сказывали, смужем своим она прожила неочень-то ладно. Зато какая вышла вдова!
        Просебя Светел давно решил повить Дуб даже неодним, адвумя обетными поясами. Онзагодя выткал их усебя времесленной, чтобы мать несмотрела. Первый, простой пёсьей шерсти, являл строгие знаки Грома, белые, серые. Знамение решимости Светела пойти напоиски брата. Второй пояс цвёл синевой привозных шелков Андархайны, рдел праздничными багрянцами Вена… ЕгоСветел повяжет, когда найдёт пропалoго, когда домой приведёт.
        Этообязательно будет.
        Внескольких верстах отсвятого холма лежало болото Одолень-мох.
        Здесь одиннадцать лет назад, подкровавым небом Беды, Жог Пенёк нашёл умирающую крылатую суку. Аподле неё двоих малышей, обожжённых пламенем иморозом небесных высей. Один по-щенячьи тоненько плакал, вылизывал матери крылья сизорванными перепонками. Второй смачивал прогоревшую рубашонку, пытался напоить Золотинку…
        Теперь вот Светел Жогушку сюда приводил.
        Остров посреди болота знать было только помакушкам ёлок, ещёглядевших изснега. Здесь Жогушка сразу нырнул пододин извихрастых белых шатров, втайный вертеп, гдебратья Опёнки хранили занятные сучки икоряжки, подобранные влесу. Светел даже помогать неполез. Жогушка уж выберет дляКоренихиной росомахи сто?ло, скоторого она будет скалиться какживая. Аневыберет, значит, ещёпошарим влесу.
        Светел передвинул вперёд чехол сгуслями, расправил толстое охвостье кожуха, селнасанки. Зыка обходил остров, принюхивался, задирал лапу. Светел запрокинул голову. Смотрел вползущие облака, пока невернулось давнее ощущение высоты, полёта, стремительного приближения земли… После того каквнизу мелькнула Светынь, мама Золотинка больше неотзывалась. Летела уже беспамятно, одним чутьём. Онапосию пору незнала, чтовывело её навстречу Пеньку. Быть может, воля Смурохи, оберегавшего детей иподругу даже стой стороны неба?.. Такдумал Рыжик. Саму Золотинку Светел стех пор видел только его зрением. Калечную, бескрылую, ивсё равно - краше нету!
        Гусли начали отвечать его мыслям. Сперва - робким, тоненьким голоском, вплетённым вглухой низкий рокот из-за окоёма. Всёже голосок недал себя поглотить, окреп, запел веселей… иснова сорвался. Триотцовские тени клонились надСветелом, присматривая снебес. Неприбавиласьбы кним ещё братнина!
        Самые злые, лишние мысли почему-то приходят невчас иоказываются наделены свойством пророчества. Светел яростно мотнул головой, даже зубы ощерил: нет, нет!.. Насухой лес, насвин-голос, чтоб несбылось!.. Гусельные переборы вскипели бешеной надеждой, отчаянием, упорством. Темупорством, чтопробивает новое русло ручью, запертому обвалом. «Гдета цепь, чтоб удержала Грозу?.. Доползу иразорву, разгрызу!» Зловещие низы по-прежнему рокотали, ноим навстречу уже катились, летели чистые ияростно-светлые небесные громы. «Царю нелегко, - говорил величественный человек ссеребряным обручем наседых волосах. - Царь несёт свою жизнь ради тех, ктозанего умирал…» Когда он говорил это, кому? неужели трёхлетке, игравшему уног наковре?..
        Ощущение пристального взгляда заставило открыть глаза. Пальцы продолжали играть. Светел чуть приподнял ресницы…
        Перед ним, вдесятке шагов, сидел крупный лис. Голодный, потрёпанный, нонепугливый илюбопытный. Онрассматривал человека, склонив голову набок.
        Светел сперва только понял: лисбыл чужой. Опёнок знал всё зверьё всвоей круговеньке. Иволков, илосей сдикими оботурами, иворонов, илисиц. Пересчитывал уцелевших наоттепельных полянах, оставлял угощение. Этот был незнакомый. Притом нерыжий, ачёрно-бурый вкрасивом густом серебре. Светел покосился наЗыку, свернувшегося подбоком. Кобель даже головы неприподнял. «Нечует… Совсем постарел! Атебя, братец, ипокормить нечем, тыуж прости…»
        Странное чувство заставило присмотреться. Светел вздрогнул. Взелёных глазах лиса светился несомненный разум. Дремучий, по-лесному суровый… нопривсём том нечуждый смешинки, даже ехидства.

«Ты,шпынь-голова, отрук отбоиш, перед кем взялся оГрозе поминать?»

«Батюшка Вольный… - догадался Светел. - Прости, батюшка, я… чтобы невобиду тебе…»

«Верни солнце!»
        Голос прозвучал внятно, какнаяву. Светел хотел говоритьещё, новэто время позади зашуршало, проскребло. Из-под елового шатра задом наперёд вылезал Жогушка. Светел невольно повернул голову. Когда вновь посмотрел, лиса небыло.
        - Вот! - похвастал малыш.
        Онвыбрал дляновой бабкиной куклы комлик молодой ёлочки сцелой пятерью боковых корней. Вроде ничего особенного, ноесли чуть наклонить… опереть наотломки… обложить волной белой шерсти, побрызгать крепкой водицей израссольного кипуна… - исядет шитая росомаха наиндевелый лесной выворотень, отнастоящего непоймёшь.
        Светел похвалил Жогушку, сказал:
        - Лисприходил.
        - Лис? - огорчился братёнок. Самое занятное вечно норовило произойти безнего.

«Лис, данепростой. Малты ещё стаким толковать…» Светел хорошо знал, чемотвлечь малыша.
        - Ятебе про ёлку сказывал?
        - Расскажи!
        Светел снова положил пальцы наструны.
        - Как-то лесом шёл человек, приминая лыжами снег… - снова нараспев, по-скоморошьи повёл он речь. Усомнился, даже примолк. ИмсоСкварой бабушка Корениха сказывала проохотника, ноСветелу упорно виделся беглый пленник. Воевода изпесни Кербоги, всё-таки одолевший последние вёрсты… ну, почтивсе. Светел задумался, смеетли продолжать насвой лад, носуть сказа вродебы неменялась, поэтому он решился. - Взголодал, замёрз, сбился сног, добрести додому немог. Вовсе одолела метель - ан заметил старую ель. Подкорнями хвоя гнездом: воттебе, усталому, дом! Куколь налицо натянул - икакбудто взыбке уснул…
        Жогушка сосредоточенно слушал, шевелил губами, запоминал.
        - Утром он иглаз непротёр, - продолжал Светел, - слышит ёлок надсобой разговор. «Жизни исчерпался родник, - говорит древесный старик. - Долго длил я дней череду. Вышел срок - сегодня паду!» - «Тыещё вчера занемог, - отвечает юный росток. - Аметель-то выдержал всёж! Может быть, ещёпоживёшь?» - «Мнеиследбы рухнуть вчера, потому - настала пора; яподвинул веху конца, чтобы приютить беглеца!»
        Воевода Кербоги всёже вкрался врассказ. Светел быстро глянул набрата. Жогушка сидел приоткрыв рот, голубые глаза сияли предвкушением.
        - Встал наш путник, отдал поклон… Сделал шаг - послышался стон! Гдебыла вночи колыбель - рухнула старинная ель…
        Жогушка сглотнул. Брови, прямые, длинные, подвижные, сползлись домиком.
        - Всёнетак было, - вытолкнули дрожащие губы. - Онто дерево выручил… сошками подпёр…
        Светел хотел утешить братёнка, носам вспомнил две ёлки Левобережья, росшие, поди разбери, изодного корня илииздвух. Увидел вдруг, какодна падает… та, чтобольше истарше… падает, надеясь младшую защитить…
        Онмотнул головой, решительно ударил пострунам.
        - Авот рассмешу!
        Жогушка шмыгнул носом. Неуверенно улыбнулся.
        Светел приласкал пальцами гусли, прислушался. Подкрутил шпеньки, добиваясь нового, весёлого лада. Вновь попробовал струны, проверил, какзазвучали. Грянул уже вовесь мах, запел.
        Вотчто было вгоды стары:
        Жилунас вдеревне Сквара.
        Жилпринём братище Светел,
        Чтопоёт вам песни эти,
        Нуасамый славный брат
        Вовсе небыл изачат.
        Жогушка засмеялся. Захлопал владоши. Этот сказ он хорошо знал ивсегда радовалсяему.
        Как-то Светел разболелся,
        Лютым жаром возгорелся,
        Визбяном тепле упечки
        Онистаивал каксвечка,
        Весь ослаб, изнемогал,
        Маму сбабушкой пугал.
        Старший брат - заслон меньшому!
        Небывает по-другому!
        Чтобы прочь прогнать ломoту,
        Онкуги принёс сболота,
        Дудочку смороковал -
        Дананей изаиграл.
        Хворый сразу ободрился,
        Начал жить, зашевелился,
        Улыбнулся неулыба -
        Дивной дудочке спасибо!
        Прочь бегут иболь истрах,
        Если песня наустах!
        Светел пел плохо. Самэто понимал. Голос-корябка, отёсанный выученным умением… Глухарь, возмечтавший слебедями летать! Инагуслях Светел также играл. Знал, какнадо, наторил руки, аистого дара небыло. ДедИгорка сперва его гнал: «Ступай, дитятко, уставляй лыжи…»
        Нососеди непривыкли,
        Чтобы парень брал кугиклы!
        Злая тётка Розщепиха
        Начала бояться лиха:
        «Тыдавай-ка их сюда,
        Ането придёт беда!»
        Лишь отец махнул рукою:
        «Ваши страхи - всё пустое!»
        Бабунять невсякий сможет,
        Если очень всех тревожит,
        Чтобеда, неровен час,
        Вновь докатится донас.
        Внукже вышел нравом вдеда,
        Послушания неведал,
        Оннискем непосчитался,
        Лишьбы брат заулыбался.
        Дудку он неотдаёт,
        Нуата себе поёт.
        Жогушка, смеясь, подхватился наноги, замахал рукавичками, заплясал. Зыка поднял голову, насторожил уши… стал нюхать воздух… снова улёгся. Светел сделал страшные глаза:
        Бабка сгоря хвать полено:
        «Отберу - да обколено!..
        Явнего вложила душу,
        Абалбес меня неслушать?!»
        Рассадила внуку бровь,
        Полицу пустила кровь.
        Сорок зол стого удара!
        Обронил кугиклы Сквара,
        Плачут девки, плачут дети,
        Горше всех - братище Светел,
        Плачет бабка, плачет мать -
        Кровь пытаются унять.
        Давний случай и, вобщем-то, ералашный. Подумаешь, рубчик вполвершка, былобы очём поминать! Пустяковина - аСветел знай себе припевал, ивместе сним веселились итревожились гусли. «Сказ долгим быть обязан, - учил дед Игорка. - Самсуди, люди только уши развесят, усядутся поудобнее… аты уже замолк! Другой раз исказывать непопросят!»
        Стой поры вдеревне нашей
        Никого негонят взашей,
        Если кажется соседке,
        Чтоиначе пели предки.
        Лишьбы складно ты гудил,
        Голосницы выводил.
        - Братик, - сказал Жогушка.
        - Что?
        - Братик, тысветишься…
        Светел опустил голову. Вздохнул, кашлянул.
        Ябы слушал песни брата
        Отрассвета дозаката.
        Дополуночных созвездий
        Мыбы сним сидели вместе,
        Всёпромилое вчера
        Толковали доутра…
        Обратно Светел шёл медленно. Тащил саночки, нагруженные изрядным бременем хвороста. Жогушка унего наплечах угрелся, притих, кажется, начал клевать носом. Светелу теребить братишку нехотелось. Однако проверить, небелеетли этот самый нос, было всё-таки нужно. Пока он раздумывал, Жогушка вдруг сказал:
        - Снегирь!
        - Где? - обрадовался Светел.
        - Вонтам!
        Накраю болота мрел густой ельник, некогда щедро кормивший смолистыми шишками целое птичье царство: снегирей, чижей, кривоклювых клестов. Холмы прикрывали ельник ответра, комочек алого пуха одиноко рдел насеребряной ветке высоко надземлёй. Светел даже остановился. Снегирей он невидел давным-давно. Отколь залетел, начто понадеялся? Живойли сидит?..
        Светел оборол искушение стукнуть вдерево, проверить, взлетитли снегирь. Навсякий случай прошёл внизу тихо-тихо. Чтобы несвалился прихваченный стужей комочек, неопечалил братёнка. Только отдалившись, привычно спросил:
        - Ятебе сказывал проснегиря?
        Спрашивал втридевятый раз, ноЖогушка радостно подался вперёд, ручонками врукавичках обхватил его голову:
        - Расскажи!
        - Наветвях, нахвойных лапах, влесе, гдеполно зверей, жила пара снегирей. Жили-были, нетужили, снегирихе молодой порно стало вить гнездо. Только сладили жилище имилуются сидят, глядь - кукушки кним летят! Вотведь лихо так уж лихо! «Тыподвинься, снегириха! Дайнам место дляяйца!..»
        - Аннапали набойца! - воинственно подхватил Жогушка.
        - Таксказал снегирь отважный: «Непопустим силе вражьей! Чтобы, значит, сынкукуший нашу будущность порушил? Затроих чтоб ел ипил, деткам гибель причинил? Выкакястребы пестры…»
        - Разберёмся, сколь храбры!
        - Тутпошла уних потеха. Малснегирь, авсё помеха! Бьются бешено изло, крови ужас натекло! Задетей нежалко душу - отогнал снегирь кукушек! Спас жену иснегирят! Стой поры его наряд…
        Светел умолк наполуслове. Забыл, очём иречь-то была. Онивышли из-под елей, поднялись наувал, гденачинался бедовник. Светел сразу увидел лыжника, мчавшегося кним состороны деревни. Тоесть нелыжника - л?жницу. Жига-Равдуша летела через снежную пустошь, лёгкая, сильная, невыразимо прекрасная. Светел закрыл рот, стал смотреть, какона приближалась.
        - Мама, - удивился Жогушка.
        Зыка отчего-то разволновался. Стал поскуливать, оглядываться налес.
        Равдуша подбежала вплотную, диво разрушилось. Ресницы унеё примёрзли кщекам, словно она плакала всю дорогу.
        - Мама, что?.. - успев подумать обовсём сразу, тревожно выдохнул Светел.

«Сквара вернулся. Нет, отСквары неотбежалабы. Бабушка взяла померла. Нет, отбабушки тоже… Смоей жаровенки изба занялась! - Ондаже окинул взглядом тучи, ищадымный столб. - Геррик ссыном завернули… искать обещались… плохие вести доставили…»
        Нито, нидругое, нитретье. Равдуша сходу бросилась, схватила унего Жогушку. Оглядела, ощупала, словно нечаяла живого найти. Принялась гладить ицеловать - жадно, исступлённо. Целый, тёплый, весёлый… даже носик непобелел…
        НаСветела она смотреть избегала.
        Снего быстро облетали снегириные перья заступника инадёжи. Оннаполовину догадался очём-то. Вгруди сперва стало невыносимо горячо. Потом - пусто ихолодно.

«…Аодх… брат…»
        Опёнок так иподскочил. Завертел головой. Жогушка силился высунуться из-за материного плеча. Онтоже что-то услышал.

«Аодх… брат… помоги…»
        Стон, летевший какбудто издальнего далека, былполон боли инепомерной усталости.
        Зыка неуверенно вилял хвостом между хозяином ихозяйкой. Тутон громко заскулил, взлаял… вдруг поскакал, проламывая целик, прямо наполдень, всторону леса. Светел торопливо сдирал сплеч алык. Ремни цеплялись заберестяной чехолок, Светел сбросил иего тоже.

«Рыжик! Рыжик!.. Чтостобой? Гдеты?..»

«…Помоги…»
        Ужедыбая вовсе лопатки следом заЗыкой, Светел рассмотрел золотую тень надобломанными лесными вершинами. Симуран держался ввоздухе изпоследних сил. Чуть взмывал, почти падал. Пытался дотянуть добедовника инемог. Всё-таки зацепил макушку сосны, безмолвно обрушился вниз, увлёк ссобой лавины рыхлого снега. Только мелькнули вбелом потоке гаснущие пламена крыльев.
        Светел бросился так, чтовоздух перед ним превратился вупругую стену, алапки перестали метать следы наснегу.
        - Рыжик! Яздесь, Рыжик! Яздесь!
        Доля шестая
        Последний поклон
        - Учитель, воля твоя… Дозволь слово молвить?
        - Говори, сын.
        Ониподнимались изпогребов, покинув молельню Краснопева. Лихарь шёл сзади, отстав нанесколько ступенек.
        - Учитель, прошу… разреши отбремени, непосиламмне… больше мочи нету стенем твоим быть…
        Ветер остановился:
        - Чтослучилось, малыш?
        Какже давно Лихарь неслышал этого обращения. Оннеподнимал головы, голос прозвучал глухо.
        - Пошли меня новый воинский путь ладить, какБелозуба хотел… напустом месте, изничего…
        Ветер сошёл кнему, взял владони лицо. Лихарь стоял бледнее золы. Зубы сжаты, веки зажмурены, ресницы слиплись отнепрошеной влаги.
        - Чтостобой, малыш? - тихо повторил Ветер.
        - Инож благословлённый мои ножны минул… исвятую книгу я несберёг… потерял, ровно безделку ничтожную…
        Ветер улыбнулся:
        - Тынасебя поменьше наговаривай. Тыже ради безделки этой всю крепость перевернул. Хотя я тебе сразу сказал: такие книги сами знают, чтоделают. Сколько лет ты её усердца грел, своей кровью буквицы подновлял! Если ей пришёл срок укрыться напогребальных санях…
        Издалека, насамой грани слышимого, долетел трепетный вздох. Звук проницал каменные толщи, плутал втрещинах изакоулках. Двое наступенях сперва насторожились. Потом узнали голос кугиклов.
        - Этопросто книга, - продолжал Ветер. - Людское издельишко. Персть рождается иуходит, авера всердце живёт.
        Полицу Лихаря прошла корча. Ондолго молчал, наконец кое-как выдавил сквозь зубы:
        - Отряди наневыполнимое… напогибель безвести… Только смотреть ненудь, какподле тебя другие поднимаются… новые… любимые…
        - Таквот ты очём, - улыбнулся котляр.
        Обнял Лихаря заплечи, притянул ксебе.
        - Учитель…
        - Чтотебе додругих? - тихо проговорил Ветер. - Ты - мой первый ученик ивсегда останешься им. Яникогда необещал тебе, чтобудет легко… Владычица может отмерить другим дарования паче твоих, чтобыя, пооброку, гранилих, словно честные камни… Нокому она вложила всердце верность превыше твоей? Неужели после всех наших горестей ты ещё непонял, гдетвоё место?
        Стень вдруг судорожно вздохнул, сломался вколенях… уткнулся Ветру вживот, затрясся изастонал. Вточности кактот давний мальчишка, решивший предаться котляру душой, телом, любовью - однажды инавсегда.
        Учитель потрепал его поголове:
        - Пойдём. Пойдём, старший сын.
        Лихарь склонился ещё ниже.
        - ИвШегардай… - простоналон. - Неменя…
        Ветер поморщился, благо ученик его лица видеть немог.
        - Ты, - сказалон, - уже довольно испытан. Ещёнесколько лет, иты взмоешь смоей рукавицы, чтобы самому стать учителем. Аэтого… этого ещё приучать надо насвист лететь. Изрук добычу клевать. Вставай, старший сын. Идём.
        Ворон отнял отгуб кугиклы:
        - Подпевай, Надейка. Ну? Яжил вроскошных теремах…
        Набрал воздуху, заново просвистел голосницу.
        Девушка отвернула лицо. Кашлянула владонь:
        - Кудамне… Говорить ито владения нету…
        Ворон сам видел, какона заплошала. Вкаморке пахло теперь нетолько мочой. Подлестницей витал несильный, ноотчётливый дух гнилой нежиди. Очень скверный знак. Надейка по-прежнему стыдилась, недопускала его досвоих ран. Атётка Кобоха, неуклюжая иодышная, удручалась заботами очернавке. Вотиприключился изгной.
        Хотелось пойти немедленно придушить стряпку, иникакой Инберн неостановит, ноВорон напустил насебя строгость:
        - Было, небыло владения… ты пой давай.
        - Оставь уж, - прошепталаона.
        Еёлицо ему тоже ненравилось. Ненравилось, каксухо блестели глаза, какзанимались жаром исхудалые щёки… Ауж запах этот, недолжный живому…
        - Тылежишьвсё, - принялся он объяснять. - Отлежания тело слабнет, кровь болотом застаивается. Вона, кашляешь уже. Меха воздух негонят, отколь пламя возьмётся? - Иприговорил: - Невстаёшь, значит, петь будешь.
        - Небуду… Поспатьбы…
        - Ятебе лекарство, дурёха. Аты - горькое, неприму!
        Надейка закрыла глаза. Отвернулась.
        - Яведь неотстану, - свёл брови Ворон. - Лучше сама пой. Слушай вот.
        Иопять заиграл. Онбыл упрямее.
        Проводив Ознобишу, оннемешкая возродил кугиклы, подаренные братейке. Темиже пятью, испытанной толщины свёрлами вынул отверстия вмелкослойной лиственничной заготовке. Промаслил, сладил затычки, даруя каждому ствольцу особенный голос… Повторённая снасть, однако, очень скоро ему разонравилась. Быть может, именно потому, чтодоводилась близняшкой уехавшей вмирскую учельню. Месяц спустя Ворон вновь пришёл кдреводелам. Теуже непытались гнать его вон. Насей раз он выстрогал отдельно каждую цевку. Загладил горлышки, добился согласного звучания… апотом вдруг раздухарился. Посягнул нанебывалое. Добавил кобычным пяти дудочкам ещё две посторонам.
        Даже толком невылощив изнутри, испытал, чтополучилось. Торопясь, какнапожар, отсверлил ещё две… Покосился напрежние сплошные кугиклы, брошенные всторонке… Выровнял новые надоске, опять-таки наперекор твёржинскому обыку решившись скрепитьих. Начал было подгонять берестяной поясок… Воттут его взгляд неожиданно замер, онсхватил пустое ведро, сгрёб цевки сверстака, пристроил наобод, какнакружало… Узрел истину. Иобжёг пальцы, неглядя схватив жестянку рыбьего клея, стоявшую вкипятке.
        Оннезамечал, какукрадкой посматривал нанего старик-древодел…
        - Давай, давай, - тормошил Ворон совсем затихшую девушку. - Пой!
        Затея выглядела безнадёжной, ибочеловека можно спасти, только если он сам изовсей силы рвётся кспасению. Ворон это понимал, новрождённое упрямство непозволяло опустить руки.
        Яжил вроскошных теремах,
        Орава слуг иденег тьма,
        Всё, чего душа нипожелай.
        Итолько вконуре
        Собака водворе
        Поднимала слишком громкий лай.
        Гости обижались иворчали:
        Твой пёс мешает после пира почивать!
        Ялишал похлёбки лакомой
        Исловами всякими
        Принимался неслуха ругать:
        Растакую мать!
        Голосница получилась весёлая изаводная. Ворон, сдерживаясь, пелвосьмушку голоса, даикугиклы унего чуть нешептали… Лишь наприпесне он всё-таки дал себе волю, выдав лихую, звонкую трель всемь цевок издевяти. Благо новая снасть замечательно дляэтого подходила. Надейка вздрогнула, удивилась. Открыла глаза. Против всякого ожидания неуверенно зашевелила губами.
        Апосле грянула Беда.
        Ирасточились навсегда
        Красные палаты, рухнул тын.
        Утех, ктоздесь гостил,
        Ябольше невчести,
        Каждый горе мыкает один.
        Слуги разбежались - недогонишь,
        Даибыла нужда кого-то звать назад?
        Ведь спешит комне мой верный пёс,
        Онмне косточку принёс,
        Онвсегда мне бескорыстно рад.
        Моймохнатый брат…
        Вгруди клокотало, Надейка задыхалась иоткашливалась накаждой строке, новзгляд постепенно светлел. Начав просто чтобы отнего отвязаться, вконце она подпевала уже судовольствием. Азряли говорят, что«хочу» - половина «могу»!
        Девушка испуганно заморгала, когда ладонь Ворона вдруг закрыла ей рот. Онглядел вверх:
        - Тихо…
        Тогда Надейка тоже насторожилась. Слух унеё небыл так, какунего, отточен замечать всё стороннее, могущее быть опасным. Однако иона различила поту сторону каменного всхода сперва голоса, потом ишаги.
        - Учитель, воля твоя… - донёсся голос Лихаря. Слышать спокойно этот голос Надейка немогла. Стало жутко, захотелось спрятаться, потеряться вщёлке между камней. Онастиснула руку Ворона, незадумавшись, чтотем объявляет обидчика. Астень продолжал: - Сколь хочешь ругай… Небезделица… душе наследье…
        Ворон, слушая, расплылся внеудержимой улыбке. НадЛихарем сего поисками заглазно потешалась вся крепость. Стень это чувствовал изверел. Являлся заново перетряхивать ребячьи убогие животки: вдруг кто утаил? Всякий раз потом бывало смешно. Когда страх отпускал.
        - Чемлютовать, лучше награду объяви, - сказал Ветер. - Глядишь, ктопринесёт, если вправду цела. Унотов мне собери.
        Лихарь пообещал и… ссилой топнул вступеньку. Он,конечно, понял, откуда пели кугиклы. Надейка вздрогнула, сжалась. Ворон показал потолку язык.
        Наверху неожиданно остановились.

«Сквозь камень увидели…» - пронеслось унего. Мысль была шуточной хорошо если наполовину.
        - Нерано онаследье заговорил? - усмехнулся Ветер. - Ясам стобой всякий день. Аесли… - Онпомолчал. - Необижайих, онимне сыновья. Тебе забота, если вдруг что.
        Ворон оставил всякое баловство, тревожно уставился впотолок.
        Голос Лихаря прозвучал настоящими слезами:
        - Насухой лес будь сказано! Учитель…
        Ветер вновь помолчал.
        - Насухой илинет, мнеедино, - ответил он наконец. - Ужкаквелит Справедливая, таквсё ибудет.
        Шаги надголовой отдалились.
        - Даже если будет наоборот, - тихонько докончил заисточника дикомыт. Услышанное очень всполошилоего, ноглаза вновь блеснули озорной празеленью, онубрал руку, нагнулся куху Надейки: - Запропажей стало туго, стратил задницу парнюга…
        НаКоновом Вене задницей впрежние годы называли наследство. Надейка выросла вЛевобережье. Онапрыснула больше отнеожиданности. Ворон ласково потрепал её ладонью поголове.
        - Песню упомнила? Ато приду ведь, спрошу!
        Давно немытые волосы собирались гадкими старушечьими колтунами, руку хотелось побыстрей вытереть. Ворон загоревал просебя. Вболезни нет никакой красоты. Истыда нет, даже девичьего. Онаему небось ираны повилабы, ивсё тело умыла, чтож сама соромится?..
        Растворил дверку иневыбрался накарачках - вытек наружу одним длинным движением, которое невсякийбы повторил.
        Ветер вновь расхаживал покрылечку, почти каквтот день, когда вызывал добровольников гоить приговорённого. Уноты сбегались сразных сторон. Младшие - слопатами, ониразгребали снег надороге. Старшие держали копья исамострелы. Беримёд вснежном городке учил их прятаться инападать. Даже робуши переминались всторонке, акокошку холодницы приник наказанный задраку Бухарка. Ветер неспешил говорить. Смотрел научеников, задумчиво пощипывал бороду, улыбался…
        Потом он вдруг сел накаменный край, оказавшись почти вровень сребятами. Положил ногу наногу. Ученики удивились, помедлили, кто-то первым двинулся ближе. Когда они сгрудились вплотную, Ветер заговорил:
        - Явас, детушки, попрощаться собрал.
        Ворон переглянулся сХотёном. Угнездаря налице было такоеже вопрошание. Младшие недоумённо косились намежеумков. Детушки?.. Ветер их по-разному срамил ихвалил, нопрежде никогда так ласково неребячил. Беримёд, накоторого многие оглянулись, легонько дёрнул плечом. Дальше слушайте, мол.
        - Учитель… - подал голос Белозуб. - Никак тебя Круг Мудрецов возвеличил? Нановое служение уезжаешь?
        Ветер усмехнулся:
        - Нет, сын, тыслишком высоко возносишь меня. Благочестные жрецы Круга больше склонны меня бранить, какя вас браню… Опалять неопаляют пока, ноидругого служения невручают. Дая сам непрошу. Мнездесь, свами, довольно чести… Дело втом, чтозавтра я наугрозное орудье иду. Долго я его откладывал, ноныне решился… вернусьли, неведаю.
        Онвздохнул, умолк.
        Огромность сказанного медленно рушилась научеников.
        Сразу вспомнились долгие отлучки источника. Куда, зачем - унотам он неисповедовал, но, бывало, возвращался всвежих отметинах.
        Ворона прижгло жестоким стыдом. Высунутый вкаморке язык предстал чутьли нетрусливым ножом вспину учителю. Вспомнить тошно.
        Котляр обвёл их глазами ипродолжал:
        - Япохоронил мотушь… Теперь одни вы ждёте меня домой, авам, какей, яненужен. Непропадёте исами. Если Владычица подарит мне поцелуй, негорюйте. Язавами из-за плеча наглядывать буду. Слушайтесь Лихаря, ондальше вас поведёт, куда я неуспел… - Ветер улыбнулся, развёл руками. - Чтож, бегите себе, детушки. Явсё вам сказал.
        Никто недвинулся сместа.

«Куда собрался? Чтозаорудье такое?..» - гадал просебя Ворон.
        - Учитель… - первым всхлипнул Шагала.
        Деревенский сиротка только привыкал кстрогой исвятой длани названого отца. Слишком страшно было снова ощутить вместо неё пустоту.
        - Учитель завас!.. - яростно, страдальчески, сквозь зубы выкрикнул Лихарь. - Себя нещадя!.. Авы!.. Трудилибы себя какдолжно, вместо него пошлибы сейчас!..

«Наскоришь, асам почто? Нуда. Тебеже нас дальше вести…»
        - Бегите уж, детушки, - повторил Ветер. Встал, отряхнул ношеный обиванец. - Рано плакать, может, Справедливая попустит, вернусь.
        Ворона подхватила жаркая волна. Оннестал проталкиваться вперёд, хватило иголоса.
        - Учитель! Возьми ссобой!
        Уноты, начавшие бормотать, сразу услышали изамолкли. Онпочувствовал насебе десятки глаз. Нахмурился, выставил челюсть:
        - Яведь послужу… пригожусь.
        Ветер, ужеповернувшийся уходить, остановился. Обернулся - медленно, словно ушам неповерив.
        - Тымне?.. Пригодишься?
        Лихарь махнул рукой, досадливо отвернулся: чтостаким рассуждать, всёдурню пестюшки. Ворон покраснел, почувствовал себя отроком, лезущим вбоярский совет, нонеотступился.
        - Авот пригожусь!
        - Дану тебя, - отказывая, повёл головой Ветер. - Чтовыдумал. Ещётебе пропадать? Только имя обрёл!
        Ворон увидел перед собой холодницу, столб, цепь смертника, чтоещё:
        - Коли нет, имязабери, непомне честь.
        Дерзость была неслыханная. Шагала открыл рот, датак изабыл. УЛихаря округлились глаза, рука пошла кножнам. Ворон будто незаметил. Глядел из-под сдвинутых бровей прямо, стоял крепко, развернув плечи.
        Ветер смотрел нанего пристально, каквпервые увидев. Вотусмехнулся… покачал головой… негромко рассмеялся. Лихарь опустил руку. Ученики тоже стали хихикать, неуверенно, невполне разумея надчем, носбольшим облегчением. Источник был неизтех, кто, воттак отсмеявшись, выносит жестокие приговоры.
        - Чтосолухом делать… ладно, пошли, - сказал Ветер. - Людей хоть поглядишь, чудо лесное, ато одичал вовсе. - Идобавил совсем тихо, норебята услышали: - Может, обратно весть принесёшь.
        - Жила я вкрасных теремах… - нараспев, стараясь погромче, повторяла Надейка. Замолкала передохнуть, продолжала: - Орава слуг иденег тьма…
        Онавсё боялась: воткто-нибудь войдёт, насмеётся: распелась, калечная, знать, отбежала скорбота! «Я,скажешь, петь велел, - упреждал Ворон. - Пусть мне зубоскалят!» Наэто врядли нашлосьбы много охотников, после обретения имени ему даже Беримёд подзатыльники отвешивать прекратил. Надейка всёже решилась немного переиначить слова, чтобы давать меньше пищи трунилам. Есть ведь песни, примером, олюбви иразлуке, ихпо-своему поют девчата ипарни, аэта чем хуже?
        - Ялишала каши лакомой…
        Онанеуслышала шагов. Дверка чулана вдруг отворилась. Вследующий миг Ворон уже сидел насвоём обычном месте - унеё вногах.
        - Ой! - оборвала песню Надейка. - Сквара! - Иотиспуга закашлялась. Отдышалась, жалобно спросила: - Глянуть пришёл, каково слушаюсь?..
        Унего бывало нетак много досуга, чтобы рассиживать сней, атут, диво, второй раз надню заглянул.
        Ворон был какой-то весь взъерошенный, живой ивесёлый, точно после хорошей потасовки, глаза блестели. Емунесиделось наместе, руки отказывались спокойно лежать. Онещё немного помолчал, потом вывалил, похвастался:
        - Меня учитель наорудье берёт!
        - Ой, - вновь вырвалось уНадейки.
        Ворон кивнул:
        - Безмоего назору будешь пока, знала чтоб.
        Онавстревожилась, хотела спросить, далеколи уходят икогда чаять его назад, ноон недал опомниться. Бросил руку запазуху, выдернул сверлёные кугиклы, вложил ей владонь.
        - Вот! Петь надоест, голосницу станешь свистеть.
        Надейка, повинуясь привычке, попробовала отказаться:
        - Дая неумею… матушка ненаучила… теперь что уж…
        Онхотел напустить строгости, нонесмог, веселье искрилось, прыскало, распирало.
        - Значит, - сказал, - сама направишься, недура. Мало я притебе играл, нешто неприсмотрелась! Тыдуй знай!
        Надейка крепко зажмурилась, потянула носом, пытаясь скрыть приспевшие слёзы. Было горько исладко. Стоило терпеть боль ивыслушивать Кобохины попрёки, чтобы дикомыт вот так садился сней рядом иговорил, кактеперь. Одного жаль: скоро всё кончится. Надейкины саночки потихоньку сворачивали кВеликому Погребу… если ещё удостоят костра заверную службу…
        Девушка открыла глаза, стала смотреть навстревоженного, примолкшего парня. Долгим светлым взором, словно хотела впрок насмотреться. Потом взяла его руку, приникла щекой кзакалённой, ороговевшей ладони, вновь опустила ресницы… Ворон всё считал её младшенькой, нотут показалось, чтоона ему вматери годилась. Была мудрей, глубже… знала что-то, очём он подозревать даже неначал…
        Надо было идти увязывать саночки, потому что Ветер собирался выйти впуть дорассвета. Однако Ворон недвигался сместа, молчал итихонько гладил пальцами её щёку, пока Надейка сама несказалаему:
        - Ступай уж. Тебе вдорогу укладываться…
        Хмурая рассветная синева всамом деле застала двоих путников увершины высокого холма, откуда насамом краю овиди ещё видна была Чёрная Пятерь. Дальше станет бесполезно оглядываться - уйдёт взакрой даже Наклонная, когда-то бывшая Глядной. Ветер воткнул посох вснег. Онсмотрел назад дотого долго, чтоученик неволей задумался, какбудет стоять здесь один, беспомощно собирая слова длясокрушительной вести. Ворон помнил: онвзабыль испугался заучителя, когда останавливал сани, даоказалось, чтоВетру вовсе негрозила опасность. Чтоже ныне стерегло впереди, если котляр ссамого начала шёл какнасмерть?.. Хотелось спросить, нодикомыт убоялся. Какрешит учитель - струсил ученик! Какпогонит назад!
        Ветер вздохнул, сбросил наплечи куколь - ипоклонился далёким башням, коснувшись снега рукой:
        - Прости, госпожа Чёрная Пятерь. Долго ты мне домом была…
        УВорона что-то шевельнулось вглубине памяти - смутно, точно рыбья тень взимней ямурине. Чтоименно, смекать было недосуг. Онтоже отдал поклон:
        - Непоминай лихом.
        Повернулся и, таща саночки, следом заВетром побежал вниз, враспадок, гдебелой дорогой лежала давно застывшая речка.
        - Учитель, дайбуду тропить?
        Обретённая свобода чаще всего бывает голодной.
        Теперь Лутошке казалось, вЧёрной Пятери кормили щедро ивкусно. Дажеему, кабальному, рыбные головы иной раз перепадали. Акакони там озёрную капусту заквашивали!.. Сосладким борканом, скрасной першилкой…
        Последний раз острожанин худо-бедно набил брюхо наскудной оттепельной поляне. Онначетвереньках ползал всером киселе тумана, давился горьким мхом пополам смокрицей, жалел себя чуть недослёз. Унего дома неверили вбасни облагодатном заморье, даибыли правы, наверно. Насвоём месте жить надо! Пустишься так-то лесом идти, какраз вИсподний мир ипридёшь!.. Чемдальше назапад, темреже удавалось находить пропитание. Тошнотворный мох нелез вгорло, Лутошку совсем уже взяла тоска, когда втумане плеснуло. Захлопали крылья, пронеслась утица-нерыжень. Острожанин пополз вту сторону. Скоро подлоктями иколенями захлюпало: среди болота спрятанным нещечком лежало озерко, заросшее гусятником. Лутошка вымочил ноги, умаялся ичуть неупустил вглубокую воду лопатку, новсёже наелся сладких, какорехи, корней.
        Этобыло позавчера. Стех пор он тощал, бредя вглухую морозную неизвестность. Скоро навстречу выйдет Маганка: «Нуздравствуй, браток мой, деверёк…»
        Заметив налесной ч?сти санные, пёсьи илюдские следы, Лутошка нижив нимёртв шарахнулся прочь. Сердце припустило вдруг так, чтокровь зашумела вушах. Скрипы ишорохи леса отозвались голосами облавы, хрустом близких шагов, гудением натянутой тетивы… Немного отсидевшись засугробами, Лутошка перевёл дух. Подивился собственному испугу.
        Почему, когда прежде несбыточное желание вдруг являет себя достижимым, становится страшно? Такстрашно, чтоначинаешь сомневаться всвоейже мечте, просишь повременить сисполнением?..
        Уверившись, чтополяна вправду безлюдна, Лутошка вышел из-за деревьев. Начал смотреть. Вотместо, гдестояла палатка. Воткострище, позапаху ивиду - вчерашнее. Зверьё уже перерыло стылые угли. Лутошка вздохнул. Емутоже мерещился запах съестного.
        Аещё было похоже, чтолюди, стоявшие здесь ночь, дрались через нехоженые леса вовсе непоего душу. Трое санок, дюжина псов. Полстолько баб, изних одна, похоже, брюхатая, вторая детница. Ивсего три мужика. Здоровяк середович, молодой парень да косолапый дедок. Ясно, мораничи умели ещё нетак притаиться… нонамышей неходят срогатинами, неухичивают ловчих ям, мышь давят ногой. Захоти Ветер Лутошку вернуть - послалбы заним любого ученика, ревнующего обимени. Вполнебы хватило.
        Невыглядели поезжане икупцами. Странники-торгованы пронырливы, жилисты, перелётны. Бабнасносях да малых детей им ссобой нетаскать стать… Лутошка долго неподпускал мысли, чтонапрогалине ночевали переселенцы. Люди, скоторыми он чаял уехать заморе, наОстров Кощеев. Онвсё раздумывал, вернали догадка, могли кто другой покинуть такие следы… аноги уже несли его впродоль полозновицы, скорей искорей.
        Пёрышки наснегу
        - Учитель, воля твоя… Дозволишь спросить?
        Сширокого застывшего плёса сдувало свежий уброд, белые колючие волны обтекали колени. Походники шли погладкому насту бок обок, Ветер чуть впереди.
        - Спрашивай, сын.
        Место было очень морозное, впродухи меховых рож вырывались клочья пара, тонкое серебряное кружево накожухах разрасталось всё затейливее.
        - Какдумаешь, учитель… поправится Надейка?
        Источник даже повернулся кнему. Тёплая личина непозволяла видеть лица, однако чувствовалось - Ветер, занятый строгими думами, ждал совсем другого вопроса. Ученик это понял, смутился, раскаялся, нослово - таже стрела. Сполпути невернёшь.
        - Многоли обварила? - спросил наконец котляр.
        Ворон смутился ещё больше.
        - Сам-то невидал, стыдитсяона… Кобоха сказывает - живот внизу наладонь ивсе ляги.
        Ветер помолчал, подумал, ответил:
        - Если изгноем невозьмётся инезакашляет, может, встанетещё.
        Дикомыт даже сшагу сбился, повесил голову, приотстал. Тащиха, гнавшая ссевера прозрачный мороз, дохнула затхлостью Надейкиного чулана. Там, внутри, поётли девичий голосок? Или, какушёлон, тутизабыла? Авправду сил нет уже голосок подать, вкугиклы подуть… Рука крошит уголёк, вовсе неможет, свисает… Последние дни она даже рисовать позабросила.
        Ипробрало холодом сквозь двойной тёплый кожух: «Застанули, каксорудья вернусь…»
        Тутже заслонили небоскат померкшие девкины глаза, иробуши, приставленные кчёрной работе, ужерастворяли лёгкую дверку, тащили вон залубеневшее тело… сэтих станется подол вздёрнуть…
        - Чтозапечалился? - спросил Ветер.
        Дикомыт честно ответил:
        - Жалкоеё.
        - Почему?
        Теперь уже Ворон стал впень, озадаченный расплошным вопросом.
        - Нукак, - выдавил он наконец. - Ведь славёнушка… Кому жить…
        Ветер хмыкнул:
        - Ипрежде такова была, тынезамечал.
        Унот опустил голову, отвёл глаза. Источник был, пообыкновению, прав.
        - Тысам себе урок задал, - продолжал Ветер. - Нелёгкий, да, ноВладычица нам праздной жизни необещала. Тымолод, сын. Тыдевку пожалел, присмотрелся - иуже любишьеё, ужевыше головы прыгнуть хочешь. Тыещё поймёшь: такнельзя. Тяжко бывает мимо людей проходить, ачто сделаешь? Нашпервый долг - воля Царицы. Тайному воину нерука завсех радеть, оком сердце восплакало.

«Акто невестушку оборонил отлютого снохача? Тоже молодой был?..»
        Ветер подслушал его мысли также безошибочно илегко, каксам Ворон разбирал следы наснегу.
        - Вижу, моюповесть припомнил, - сказал он сусмешкой. - Ямежду свёкром иснохой встрял потому, чтоорудью Владычицы оттого немогло случиться помешки. Иначе скрепилбы сердце, своей дорогой прошёл… И - да, зелен был, хотя постарше тебя. Теперь трижды умом раскинулбы, встревать илинет.
        Ворон ещё подумал, робко спросил:
        - А… Надейка-то препоной чему?
        Котляр покачал головой:
        - Ничему пока. Ятебя назидаю, чтобы вперёд помнил: наша верность принадлежит лишь Владычице. Пасись, сын, прилепляться клюдям, онисуть лишь посредия Её промыслов… ито, ножи да стрелы надёжней. Виделя, какотМатери отступались исами незамечали…
        Ворон сглотнул, отважился подать голос:
        - Ты… обИвене, учитель?
        Поминать казнённого старались пореже. Вприсутствии источника - тем паче. Кудивлению, Ветер ответил спокойно:
        - Нет, сын. Обошибке, которую я сам тогда совершил.
        Этислова можно было толковать очень по-разному. Очём жалел Ветер? Отомли, чтопопустил себе привязаться кдаровитому ученику? Отом, чтопредал его Лихарю налютую казнь?.. Какспросить?.. Ворон вздохнул, задумался, промолчал.
        Оннераскрывал рта, пока лыжи недонесли их доповорота реки. Дальше путь пойдёт лесом, надо будет тропить: небольно поговоришь. Тогда Ворон решился, выпустил давно свербевшее наязыке.
        - Учитель… апроОзнобишу нету вестей?
        Котляр глянул насмешливо:
        - Владычица, дайтерпенья… Решил мне показать, чтотебя вразумлять бесполезно?
        Дикомыт поставил домиком упрямые брови:
        - Накажи, господин… Мыбратейки сним. Кровь смешивали. Нерукавица небось, подлавку сразу некинешь.
        Ветер наградил его долгим пристальным взглядом:
        - Яслышал краем уха, нашумник чем-то отличился вмирском. Должно быть, самый толстый судебник наизусть рассказал. Даже имя получил: Мартхе.
        Сказал иумолк, как-то так, словно повеликодушию проболтался, очём вовсе недолжен был говорить… Новое Ознобишино имя по-андархски значило «гусиная кожа». Ничего нескажешь, сидело, словно удачно сшитый сапог.
        - Спасибо, учитель, - истово поблагодарил Ворон.
        Утром Опёнок поставил начистую доску толстого мороженого шокура, привычно взялся стружить. Тонким ножом, вовсе нетем, чтопокоился налокотнице. Всякому клинку своё дело, особенно боевому, испившему крови. Стружки выходили нежными, прозрачными, невероятно вкусными даже навид. Ворон отделил горку самых сытных ивкусных, срыбьего горба ипупка.
        - Отведай, учитель.
        Ветер вытолкнул головой куколь, утянутый внутрь кожуха, заново продел руки врукава. Сел, прислонился ксаночкам. Посмотрел настружки, наученика.
        - Счего так поделил?
        Ворон удивился:
        - Ну… ты себя трудишь…
        - Аты насаночках ехавши заскучал? - насмешливо перебил источник. - Поболе моего тропишь небось. Вправду послужить мне решил иливдороге хочешь силами истощиться?
        Взял нож уВорона изруки, перемешал все стружки, разложил пополам. Дикомыт унёс шкурку иостов рыбы прочь отстоянки, споклоном опустил навалежину: зверям здешнего Лешего. Вернулся ксанкам.
        - Учитель… Тыпроотступление отМатери вчера говорил…
        Ветер пристально посмотрел нанего:
        - Говорил.
        - Я,пока ночью стерёг, девок вспомнил, захожниц, - сказал Ворон. - Которых госпожа Айге приводила… Если вдруг отВладычицы отбегут… - Сглотнул, содрогнулся. - Им… тоже пальцы рубят, плечи ломают?

«Косточки утячьи…»
        Взгляд Ветра намиг стал пронзительным. Потом котляр улыбнулся:
        - Правосудная благоволит Своим дочерям. Закромешный грех им вручается сладкая чаша, надне её неодолимый сон безконца… Спросил почему?
        Ворон опустил голову, ответил несразу.
        - Страшно стало, - признался он наконец. - Надо всеми беды рассыпаются. Думал, ужто плохо, чтоНадейка вболезни лежит… Атеперь ты вовсе какнаказнь вышел… Потому ипроОзнобишу пытал… ему вчужих людях одному… Аугоспожи девки хрупенькие… им вхоле жить, вбережи…
        Ветер доконца недослушал. Хлопнул руками поколеням, расхохотался. Громко, весело, непритворно. Ворон озадаченно заморгал. Неуверенно улыбнулся. Источник провёл рукой поглазам:
        - Хрупенькие… вбережи… Ты,пендерь, небось иоружия наних неприметил?
        Ворон вовсе смутился:
        - Не… я…
        Какое оружие, онтогда все песни сразу забыл. Темтолько спасся, чтопятно плесени настенке нашёл.
        - Дочери госпожи Айге - острые кинжалы Владычицы, - уже кроме смеха пояснил Ветер. - Онипроберутся, куда нам стобой нипочём ходу небудет, ониразум затуманят, онисовесть смутят, кого тайным лезвием недостанут, того шёлковой покромкой удавят илиядом изведут… Мне, правду молвить, стыд был смотреть, каквы обречённика убивали. Любая изтех хрупеньких ловче управиласьбы.
        Ворон встрепенулся, вспомнил:
        - Аобречённик… он правда, чтоли, детную бабу замучил?

«Илисебя оговорил перед нами, потому что ты приказал…» Источник насмешливо покивал:
        - Будто невиделя, какты моему сним уговору дивился. Сдумал уже, наоболганного напускаю? Нет, сын. Тыистого душегуба жизни лишил. Ивперёд знай: Царица набезвинных непосылает. Только одна вина зрячая, адругую простым глазом неуглядишь. Вэтом верьмне, пока Правосудная духовной зоркости неподарит. Знаешь, зачто меня нелюбят вКругу Мудрецов?
        - Я…
        - Зато, чтоумею отличать волю Владычицы отпомышления тех, ктоЕё именем свою корысть прикрывает… Вставай, впуть пора.
        - Учитель, акак…
        НоВетер уже поднялся. Отряхнул меховые гачи, сбросил насанки верхний выворотный кожух.
        - Тымне послужить намерился илибезмерным вопрошанием впетлю толкнуть? Впрягайся, дальше пойдём.
        Захожницы гостили вЧёрной Пятери неодин день. Ветер всё затворялся беседовать сгоспожой Айге, аЛихарь толком ещё невставал, словом, выдалось мальчишкам раздолье. Ознобиша пустил корешки вкнижнице, даже есть забывал. Отмахивался, невнятно ворчал, если звали наружу. Сквараже, если его никуда негнал Беримёд, забирался впустую игулкую Наклонную башню. Карабкался подсамый ледяной потолок. Доставал изнагрудного кармашка кугиклы… изябкая каменная труба, чьиповадки Галуха подстрекнул его так дотошно разведать, начинала глубоким гудом подтягивать пискливым крохотным сёстрам.
        Кажется, тогда ему впервые нехватило обычных пяти цевок. Нутесно вних жилось удалому напеву хвалы осуровой любви. Насамом деле сетовать нанедостачу голосов вснасти - что наруке лишку пальцев желать: управляйся чем есть инедудку вини, асвою кривую научку. Напеву некуда было деться, Сквара его втри голоса втиснулбы, нето что впять. Однако нуда есть нуда. Песня билась окрая синичьего размаха кугиклов, рвалась ворлиную ширь, обещая лишь напросторе явить сущую красу ивеселье.
        Ондолго искал, пробовал, ладил… Наконец поступил, какдома поступали способливые кугикальщицы: взялся выпевать голосомвсё, чтовыплёскивалось, невмещалось промеж мизютки игудня.
        Напев словно распрямился… расправил крылья, взлетел…
        ТутСкваре показалось, чтозаним наблюдали.
        Онсразу исполнился лихости. Начал красоваться, повёл песню ещё отчаянней изадорней. Удивился, прислушался ксебе, понял: непомерещилось. Девичьи глаза подглядывали заним, девичьи уши подслушивали.
        Онзаиграл так, чторот стало сводить. Данеотдутья, паче отмыслей, какбы вот этими губами, ловкими, сильными, другие губы обласкать, горячие, нежные… Всёвиделась вороная пружинка, выбившаяся изстрогого уклада волос… Наруки подхватить, ксердцу притиснуть, закружить, неведомо куда унести… Эх…
        Холмы вырастали впереди гряда загрядой. Одни стояли здесь отрождения мира, другие воздвигла Беда. Найти удобный распадок получалось невсюду. Длинные беговые лыжи давно водворились насанки. Походники то лезли вверх, тоспускались покрутизне. Замечали направление повидным деревьям, поголым скальным вершинам. Идти было тяжело. Ворон всё чаще напрашивался тропить. Котляр молча улыбался, глядя, какмелькали заплатки накожаных штанах любимого ученика. Ворон невидел этой улыбки. Хрустя ледяной настылью, ондумал отом, чтоещё мог сделать дляучителя, нонесделал. Очём хотел непременно спроситьего, нопока неспросил…
        Ведь неврал Космохвост, будто они вместе новыми ложками были? Чтонасамом деле вытворил Ивень? Ктотакой царственноравный Гедах Керт?.. Правдали, чтодочери Мораны обучаются ядам ипротивоядным снадобьям… гибнут шестеро изсеми, всёиспытывая насебе? Верноли сказывают, будто их сокровенные пляски наделены столь страшным могуществом, чтомужчина разум теряет ижилы себе резать готов, мечтая онебывалом? Правдали, чтокровные царевны благословлены отБогов: пылко радуются мужу даже впервую ночь - инадиво легко рожают детей?..

…Ворон встряхивался, корил себя занедостойные мысли, знай прибавлял шагу…
        Ксумеркам Ветер облюбовал большой старый выворотень, превращённый бурями вкосматое подобие напогребницы. Вдвоём походники живо прорубили вбелой стене уютную нору. Загородились саночками, навсякий случай положили самострелы поближе… инаконец-то доели божественное Шерёшкино печенье, сбережённое ещё споминок поМотуши.
        Ворон унёс лакомый кусочек подбольшую ель, споклоном утвердил врассучье. Вернулся.
        - Учитель… Дозволишь спросить?
        Ветер смотрел нанего снепростой смесью терпеливого отчаяния инасмешки.
        - Неужто наконец удумал спросить, куда путь лежит?
        Нахальный дикомыт глазом неморгнул.
        - Дая сам вроде догадался уже. Держим всё кзападу, завтра должны настарый большак вывернуть… ВШегардай идём, верно?
        Ветер помедлил, задумался, подтвердил:
        - Верно.
        Опёнок подался вперёд:
        - Учитель, почему тебе там угрозно? Скажи слово, кактебе послужить?..
        Ветер подбросил наладони последние крошки печенья, ноесть нестал. Дунул, развеял, словно приглашая ктрапезе кого-то незримого… Поднял наученика взгляд, неожиданно блеснувший страданием… Спросил вдруг:
        - Гудьбой потешишь меня?
        Ворон растерялся, сразу охрип, кашлянул, рука нерешительно поползла впазуху.
        - Чтоже я тебе сыграю, учитель?
        - Ачто моей матери сыгралбы, достань уменя ума ещё тогда тебя попросить.
        Ворон замер, пальцы стиснули наполовину извлечённый кармашек. Ктотеперь разберёт, отчего нион, ниучитель недогадались хоть так приголубить больную душу расслабленной? Ужесли сын принимал заведомый грех, нагуслях ей играл, взывал кврачующей силе запретных струн…

«Какжея, дурак самотный, невыведал, чтозапесни звучали надлюлькой маленького Агрыма… Может, позволилабы Владычица матери напоследок сына узнать…»
        Онвзмок отужаса истыда, слишком поздно сообразив: ниодной андархской колыбельной впамяти нехранилось. Чемзанят был, отчего невызнал, нерасспросил?..
        Руки между тем подняли кугиклы корту, губы сами сложились вособенную улыбку… безвнятного помысла пробудили срединную цевку, четвёртую отдлинного гудня… послушав долгий стонущий вздох, Ворон вдруг исполнился ясности ивосторга. Расправил грудь - повёл горестный, гордый напев, чтохвалил ещё Ознобиша.
        Одоблести, гибели ипечали… оверности, продлившейся даже закраем могилы…
        Отом, чтослед жестоких завоевателей смыло дождями, замело белым снегом, сравняло вешними травами… аимя славного храбреца осталось ликовать впотомстве, вручаемое внуку отдеда…
        Ветер слушал, низко опустив голову.
        - Откуда это? - тихо спросилон, когда голоса выплели первый узор икруг песни замкнулся. - Япрежде неслышал.
        - Это… - Ворон снова смешался. - Этобратейка мой вкнижнице берёсту нашёл. Влетописи лежала, какесть исчёрканная… там песня была. Продавние времена, провитязя Сварда… вот.
        Ветер вскинул глаза. Резко, требовательно спросил:
        - Какты догадался?
        Ворон испуганно отмолвил:
        - Учитель, воля твоя… очём?
        Котляр словно незнал, казнить его илимиловать.
        - Дальше играй, - велел он наконец.
        Ворон послушно взялся задудочку. Впервую строку Ветер непоспел, подхватил совторой.
        …Ждал скончанья света народ.
        Осаждён оплот,
        Битва уворот…
        Голос учителя, отнюдь невзысканный разлётом исилой, оказался безошибочным, даже приятным. Таков котёл. Оттачивает дарования, небрезгуя исамыми скромными.
        Нахолме пустом,
        Мятый сняв шелом,
        Витязь Небо попросил освятом…
        Ученик помогал какмог, прямо находу чуть меняя исдерживая погудку, приспосабливая напев кнебогатому голосу Ветра.
        …Анадней застыл валун вковыле.
        Источник свидимым сожалением завершил песню, верно, погудка, сотворённая учеником, пришлась ему посердцу. Воодушевившись, дикомыт сыграл ещё круг. Пустил голосницу уже вовесь мах, расцветил прозрачными лепестками узоров… Опустил смолкшие кугиклы, негромко пропел:
        Икакой стех пор минул век,
        Скажет только выпавший снег,
        Только дождь влистве,
        Давстепи рассвет,
        Только жаворонка трель всиневе.
        Ветер слушал нешелохнувшись. Взгляд странно разгорался, метя пригвоздить Ворона кснежной стенке норы.
        - Аэто где взял?
        - Таксам… тоесть Правосудная… вложила. Вот.
        Ветер прикрыл глаза рукавицей. Наверное, незнал, каким ещё словом огурника укорить, чтоб дошло. Помолчал, отнял руку, спросил:
        - Аневысоколи занёсся? Сбоговдохновенным стихотворцем вздумал тягаться?
        Опёнок потупился:
        - Воля твоя, учитель… нискем я нетягался. Полюбилось… вот.
        Слова упали втишину. Ветер отвернулся икакбудто забыл проученика.
        После очень долгого молчания, нидать нивзять решившись, онглухо проговорил:
        - Тотвитязь положил начало долгой веренице мужей, отмеченных инеотмеченных славой… Бояре Нарагоны, возводившие свой род кподвигу чести, ужечерез несколько поколений вовсю плодили крапивников. Небрачным сыновьям было принято вручать имена, крепить ими семью, ноочередной Свард, попрозвищу Крушец, оказался слишком надменным.
        Ворон смотрел вовсе глаза. Учитель явно очень хорошо знал, очём говорил.
        - Оннёс родовой щит соскалой имечом. Ондержал расправу вгороде ухолмов исамозаконно правил усебя взамке. Одна молодая холопка вздумала противиться его прихоти. Онповалил её напол встряпной… инепожелал признать сына насилия. Трое единокровных никогда неназывали пригульного братом, только рабом. Когда он подрос, мать продали насторону, абайстрюка сбыли вкотёл.
        - Почему? - выдохнул Ворон.
        Ветер ответил созлой усмешкой, сквозь зубы:
        - Наверное, Свард нехотел побочного отпрыска, обещавшего стать умнее исильнее законных.
        Ворон слушал, чувствуя, какменяются местами морозная земля итёмное небо. Собственные беды представали детскими горестями, ничтожными исмешными. Начто жаловаться тому, ктобыл зачат влюбви?..
        - Боярский ублюдок выдержал обучение навоинском пути, - очень ровным голосом продолжал Ветер. - Всвой срок он пролил кровь иназвался тайным воином Справедливой. Неиначе какпоЕё изволению первым орудьем пригулыша стало отнятие жизни красного боярина Нарагона. Ктому времени Свард успел оплакать наследника. Егонекаждый день видели трезвым. Псари нашли господина лежащим вручье. Никто незаподозрил убийства.
        Ворон молчал, пытаясь вгустеющих сумерках рассмотреть лицо учителя. Воттеперь он почти догадался, иотэтой догадки затрепетала душа.
        - Внаграду, - по-прежнему бесстрастно произнёс Ветер, - мне позволили отыскать мотушь. Такя выполнил то, вчём поклялся прирасставании… ноона уже была такой, какой ты её видел. Яже, кнесчастью, сгодами стал похож наотца. Мотушь приняла меня забоярина… - Ветер махнул рукой, добавил совсем другим голосом: - Ейбы понравилась твоя песня.
        Отвернулся, лёгпоудобнее, натянул куколь, опустил щёку насамострел. Ворон остался водиночестве смотреть сквозь темноту. Ощущение было такое, словно учитель едва неподдался чувству, побуждавшему длить рассказ, новпоследний миг передумал.
        Подутро вгуще еловых ветвей началась птичья возня, послышалось карканье. Пернатые посланцы Лешего делили печенье. Когда тронулись впуть, Ворон увидел наснегу несколько пёрышек, блестящих, впрозелень чёрных. Онвспомнил очём-то, улыбнулся, подобрал, спрятал вкошель.
        Госпожа Кука
        Лутошка всю жизнь прожил влесу, ноопытным полесовником так инестал. Егодом был вострожке. Снасиженным теплом визбяных стенах, сухожами ипрудами, поставлявшими каждодневную пищу. Конечно, Лутошке случалось надень-два покидать зеленец. Егопосылали то нарассольные кипуны, тоназаячьи кормовища, токближним соседям. Онибегал хорошо знакомыми трущобами отжилья дожилья. Тамошние пущи давно привыкли кЛутошкиной поступи, стерпелись сего присутствием инепосягали сгубить. Оттого он невыучился слушать речи корб исуходольных боров, говорить наих языке… Чего ради себя трудить, если итак хорошо?
        День заднём, ночь заночью пробиваться всё дальше заСмерёдинку оказалась сущая гибель. Опоздав кстановищу переселенцев менее чем насутки, онуже иненадеялся эти сутки нагнать.
        Зато самого Лутошку нагнали волки.
        Оних так инеувидел. Просто напал влесу наследы, умахватило понять, чтонесобачьи. Тойночью Лутошка спал надереве, привязавшись кстволу. Безконца вздрагивал, смотрел вниз. Сколько нистерёг - нитени, нишороха… Кутру начал обзывать себя пуганой вороной. Волки бежали запереселенцами, надеялись поживиться объедками, задрать упряжного пса… Когда рассвело, острожанин пригляделся какследует. Если верить следам, кругом дерева всю ночь хороводила голодная стая. Ждала, несвалитсяли обессилевшая отхолода пища.
        Лутошка руками иногами ухватился заствол, едва нерешился здесь иостаться. Однако это былабы вовсе верная смерть, причём бесславная иобидная. ВЧёрной Пятериего, покрайней мере, выучили несдаваться безбоя. Рыжак спустился пообломкам ветвей, нацепил лыжи, повесил подруку самострел… понёсся вперёд, какотпереимщика удирая. «Нетронь, неспущу!..»
        Аглаз сам выискивал впереди нависшие сучья, развилки, согнутые стволы: куда взлететь, если что.
        Вечером ему попались две берёзы бок обок. Та,что побольше, манила гостеприимной рассохой. Было ещё совсем светло. Лутошка ссожалением оглянулся, побежал дальше. Однако вскоре начался сплошной мелколесок - краю невидно. Поняв, чтоспасительного насеста может недоискаться, Лутошка сжал судорожно задробившие зубы, повернулся, бросился посвоему следу обратно… Емупоказалось, втемнеющей чаще что-то неохотно отпрянуло…
        Этой ночьюон, кажется, неспал вовсе. Внизу то идело мерещились волчьи тихие разговоры, отблески глаз… Лутошка ёрзал врассохе, билсебя кулаками, безжалостно щипал губы инос. Утром перепрыгнул кольцо опрятных следов, стрелой полетел через чапыжники, просто потому, чтоживое надеется допоследнего. Что-то внём уже знало: ещёодна голодная ночь, итерпеливая стая может обрести чаемое.
        Когда наконец сквозь мороз потянуло влагой итепелью, Лутошка был способен понимать только одно. Сейчас он вывалится натраву. Иначнёт горстями запихивать её врот, начнёт грызть горький оботурий мох прямо сземли… атам будь что будет!
        Словно вотплату запрежние бедствия инеудачи, рыжаку подспорило счастье. Туман впереди оказался непросто одеялом оттепельной поляны. Задвухсаженной серой стеной лежал очень приземистый, носамый настоящий зеленец, родильный чертог, святость которого уважалась всеми лесными народцами. Месяца через два сюда, необращая внимания друг надружку, сойдутся выводить потомство иволчицы, илисы, иоленухи. Отощалый Лутошка вовсе неведал, вкакое место забрёл, даинедотого ему было. Онувидел перед собой зелень… силы враз кончились. Онупал наколени, слёзы брызнули изглаз, покатились поискусанному морозом лицу. Мамоньки милые, здесь даже сныть пыталась расти!.. Лутошка пополз вперёд, жадно срывая изаталкивая врот красноватые побеги снеразвитыми начатками листьев. Глотал нежуя, больше мял подсобой. Всёказалось, самые сочные исладкие стебли росли вон там, впереди.
        Кроме снедной травы, острожанин кругом ничего невидел, неслышал, непримечал. Когда перед носом шастнула мышь, Лутошка иеё дёрнулся схватить, неуспел. Подойди кнему сейчас волки, онбы только зарычал: ктокмоей сыти прилез, испорю!..
        Ондолго полз так, постепенно успокаиваясь, тяжелея, медленно избывая безнадёжную тоску смерти. Волки взеленец заним непошли, ондаже незадумался почему. Здесь было вдосталь пищи: вотивсё, чтоон желал знать.
        Зубы всё медленнее перемалывали траву. Лутошка даже начал выплёвывать самые жиловатые стебли. Изнабитого брюха распространялась блаженная истома, глаза начали закрываться. Теперь всё будет хорошо. Всёбудет хорошо…
        Ткнувшись внагромождение валунов, Лутошка почти ощупью нашёл между глыбами удобную щель. Вполз внеё, свернулся, заснул сразу икрепко.
        Егоразбудила жажда. Проглоченная трава кололась вживоте, став сухим сеном. Между тем вода плескала совсем близко. Настоящая иживая, этонебось неснег, который, пока согреешь его дляпитья, самноровит отнять весь жизненный грев… Лутошке пригрезилась мелкая рябь, унизанная отсветами солнца. Онпотянулся кней, чмокнул губами, открыл глаза.
        Перед лицом были потёки сырости набоку валуна. Однако озёрный запах иплеск никуда неисчезли. Утки, обрадовался острожанин. Рука нащупала самострел. Адобуду!.. Скувырка мишенить, какдикомыт, Лутошка так иненаучился, новот из-за камушка, слёжки…
        Онтихо-тихо взвёл тетиву, передвинулся, бережно выглянул.
        Валуны, давшие приют острожанину, иправда громоздились надозерком. Только уток Лутошка неувидел. Если прежде ибыли - все разлетелись. Поту сторону глубокой заводи наобомшелом камне стояла Маганка.
        Туман жемчужными волоконцами вырастал изводы, свивался вневесомые пряди, утекал вверх. Превращал замызганный обиванец вчистые лебединые ризы. Маганка смотрела вводу, держала что-то вруках.
        Верёвку отмешка, набитого тяжёлым каменьем!!!
        Лутошка обмяк, лишённая воли рука выпустила самострел. Тутже насмену бессилию явилась бешеная волна, онвзвился наноги, заорал:
        - Маганка, стой! Несмей! Немоги!..
        Насередине вопля понял ошибку. Натой стороне была неМаганка. Молодица ахнула, выпустила то, чтодержала, - вовсе непривязь мешка, готового увлечь вглубину. Вскинула голову, узрела Лутошку изавизжала, незная, чтоделать: бежать?.. ловить упавший вводу сачок?..
        Онавпрямь немного напоминала Маганку, ноказалась попроще, погрубее лицом. Может, оттого, чтобыла ну очень брюхата. Насносях: вот-вот родит сперепугу.
        Позади озерка всполошились псы, поднялся тревожный бабий галдёж. Оттуда уже мчалась подмога: бородатый здоровяк середович, вооружённый копьём, имолодой парень стакимже самострелом, какуЛутошки. Острожанин встретилих, какнаучили мораничи. Опустил оружие, взятое влевую руку, поднял правую дляприветствия:
        - Мирподороге, добрые люди!
        Переселенцы замедлили шаг, стали поглядывать один надругого, остановились. Молодица перестала визжать, только всхлипывала. Напрягшийся Лутошка увидел себя какбы состороны, ихглазами. Серый кратополый сукман, лёгкая укладка, самострел впривычной руке, отличные лыжи… Сущий моранич! Лутошка даже заметил, какмужик вглядывался втуман унего заспиной. Рыжий да красный, человек опасный! Почём знать, водиночку пришёл илиещё десять таких позади прячется?
        Наконец копьё понурилось железком вземлю.
        - Итебе путь дорожка, добрый молодец… Далеко поспешаешь?
        Стрелец казался простоват, зато бородач выглядел неробким бойцом. Такой ичеловеческой крови неиспугается, достаточно вглаза посмотреть. Лутошка едва нерастерялся. Онникогда вот так неимел дела счужими людьми, неочень-то дружелюбными иоружными. Вкрепости унего каждый день рёбра трещали, нотам всё было понятно. Чего ради побежал внеизвестность? Нетбы домой…
        - Киян-море хочу посмотреть, - сказалон. - Корабли. Пристать ищу, ктозаморе едет.
        Аведь мог всторону уйти, когда заметил следы. Вовсе мог назад повернуть…
        - Ишь, гусь перелётный, - хмыкнул бородач. - Отик-то вдорожку благословил?
        Лутошка покраснел, насупился, отрёкся:
        - Неповинен я больше ниматери, ниотцу.
        - Вглупом сыне иотец неволен, - ещё поддел бородач. - Самчьих будешь, такой непорудливый?
        Острожанину надоели насмешки, онподбоченился:
        - ПроЧёрную Пятерь слыхал небось?
        Вотсчего надо было начинать! Молодой испугался, захлопал белёсыми ресницами, середович еле удержался, чтобы вновь ненаставить копьё.
        - Только беглых изкотла нам тут нехватало… Ступай себе, паренёк, ступай мимо!
        Лутошка важно пояснил:
        - Янебеглый. Ятам вкабале был, даизбыл, обвoленный заворота ушёл. Теперь заКиян податься хочу. Возьмёте - свами пойду, нет - безвас доберусь.
        Онхрабрился, страх последних двух дней был ещё свеж, нообида ижелание себя показать всё пересилили.
        Молодица выловила уплывший сачок, погрузила его вводу навсю длину жерди иуже доставала изплетёной ловушки серо-зелёный слизистый ком. Малоли что творилось вокруг, аидело забывать было нельзя.
        - Ладно, - помолчав, сказал бородач. - Пойдём, стало быть, сбоярынькой потолкуешь.
        Встановище переселенцев Лутошка вошёл царевичем, двое побокам казались почётной дружиной. Наберегу озёрного ковша стояла палатка, вряд выстроились сани, булькал надуглями котёл. Даже странно, что, ввалившись взеленец, острожанин ничего неуслышал инепочуял… Авпрочем, всёклучшему. Изголодавшимся иошалевшим отстраха несчужаками разговаривать стать!
        Следы необманули. Возле костра кудахтало бабье царство. Ещёодна молодица укачивала дитя, другие, поуспокоившись, следили заваревом, чинили растоптанные поршни, выщипывали собак, тутже мыкали шерсть накужёнку дляпрядева… Единственный дединька тащил хворост ккостру. Чувствовалось, боярыня сватагой непервый день были впути. Засаленные стёганки, усталые, давно немытые лица… Поглядев кругом, Лутошка окончательно воспрял духом. Всетруды были знакомы. Седмицу спустя они изнать небудут, какбезнего допрежь обходились!
        Одна избаб нырнула впалатку. Спустя малое время оттуда появилась хозяйка.
        - Поздоровули, государыня Кука, - сдёрнули шапки бородач сострелком.
        Лутошка тоже отдал поклон. Спина незаболит небось; онхотел остаться, даиженщина ему вмамки годилась. Молодые бабы торопливо принесли что-то вроде складного стольца, накинули тёплую меховую полсть. Негоже боярыне стоя толковать спростолюдьем. Выпрямившись, острожанин посмотрел внимательнее… ичуть всё вежество нерастерял. Голову хозяйки поезда венчал богатый, хотя инеслишком чистый повойник… аиз-под него свисали наперёд две косы! Нивдова, нидевка, нибаба! Самокрутка, охлёста, непyтница!.. Лутошка сглотнул, заморгал, метнул глазами посторонам. Снова посмотрел набоярыню. Тапоймала взгляд рыжака, явно тешась его замешательством. Вгод Лутошкиного рождения она была, верно, диво какхороша, нощёки давно отвисли, изморщились, забыли румянец.
        - Куда Чага запропастилась? - вдруг спросилаона.
        - Невели казнить, матушка, - снова поклонился бородач. - Прибежит невдолге. Снапужки сачок выронила. Пока подняла…
        Женщина досадливо повела головой, вздохнула:
        - Ну,сказывай, Марнава. Кого привели?
        Лутошку нето чтобы привели силком, унего даже самострела неотобрали, ногордые боярыни говорят какхотят, аподлые людишки знай кланяются.
        - Давот… вкамнях хоронился, - начал рассказывать бородатый Марнава. - ИзЧёрной Пятери, якобыть. ЗаКиян снами хочет идти.
        Женщина вдруг схватила облокотницы кресла, подалась вперёд, глаза вспыхнули нето радостно, нето хищно:
        - ИзПятери?.. Моранич никак?
        - Бает, матушка, кабальным уних был, обволили.
        Лутошке стало неуютно. Нутром почувствовал - название воинского пути было им непустой звук. Косолапый дединька забыл прокостёр, бабы сбились вкучку, стали шептаться. Вперевалку подошла брюхатая Чага, поглядела посторонам, ничего непоняла. Положила сушиться насито выловленную бадягу, оторвала кусочек, стала перетирать срастопленным салом. Бадяга смердела так, чтомутило надуше, номолодица иноса неотворачивала.
        Боярыня Кука вновь откинулась вкресле. Разжала пальцы, зябко спрятала руки вполсть.
        - Сказывай, отроча, - хрипло выговорилаона. - Дозволяю. Какзвать тебя?
        - Лутошкой, добрая госпожа.
        - Правда, чтоли, изкрепости прибежал?
        - Правда, госпожа.
        - Идавно бежишь?
        Лутошка начал загибать пальцы, усомнился, начал сначала.
        - Анеизунотов прогнали такого бестолкового? - мимолётно усмехнулась боярыня.
        - Они, госпожа, бездарников непрогоняют. Ихвдругое служение отдают.
        Женщина беспокойно подвинулась вкресле, махнула рукой. Лутошка начал думать, чтоэто значит: неверитему? поздорову убираться велит?.. Кука вновь уставилась нанего. Глянула так, словно это он её вынудил бросить родовые хоромы, отправил скитаться. Напрямую спросила:
        - Обречённика, вШегардае взятого, видал?
        Бабы перестали шушукаться, навострили уши. Чага оставила тереть, оглянулась.
        - Акакже, - удивился Лутошка. - Видал…
        Странные ему попались переселенцы. Нехотели знать, чему он умён был, чеммог быть им полезен. Расспрашивали знай проЧёрную Пятерь, лежавшую далеко встороне, просмертника вот… Всёпроверяли, правдули говорит? Начтобы?
        - Какзвалиего?
        Лутошка удивился ещё больше:
        - Кудаш…
        Боярыня Кука вздрогнула исловнобы уменьшилась, усохла подмеховой полстью, ноглаз неотвела. Чага тоже смотрела наострожанина, хмурилась, недоумевала.
        - И… какбыло? - спросила хозяйка ватаги. - Сказывай, велю!
        Лутошка пожал плечами:
        - Ачто сказывать… Вневольке сидел.
        - Апотом? Напустили вас котляры?
        - Я-то издали смотрел, яже кабальной был, - несбившись, отговорился Лутошка.
        Еговзяла тоска, мшистая земля подногами помстилась коварным ледком Дыхалицы. Какступать, чтобы доберега добрести?
        - Сказывай! - требовательно повторила боярыня.
        - Такнечего сказывать… Угосподина источника матушка померла, онсвоим наВеликом Погребе наречение иустроил. Чтобы, значит, почтить. Нуони ипочтили… Издикомытов ученик один, Скварка. Теперь Вороном прозывается.
        Сказал, какщитом заслонился. «Нея, нея это! Всёон… Яодаль стоял…»
        - Что?.. - спросила боярыня. Онамелко подёргивала головой, заранее отрицая весть, которой сама требовала. - Сделал-то что? Сказывай!
        Лутошка отвёл глаза:
        - Ножбросил… Смертью убил.
        Госпожа Кука выдохнула так тяжело, будто яму копала намеже целой прожитой жизни. Бабы начали охать. Чага вдруг облилась восковой желтизной, завыла низким страшным голосом, обхватив руками живот:
        - Накого поки-и-и-инул…
        - Уймись, дура! - рявкнула боярыня Кука. Дряблые щёки пошли неровными пятнами. - Мазку давай!
        Молодица сразу закрыла рот. Кое-как встала, подала мисочку. Госпожа сунула пухлый палец ввонький зеленоватый жир, стала притирать лицо. Ровными, привычными движениями, обходя лишь веки игубы.
        - Тывот что, отроча, - почти спокойно сказала она Лутошке. - Пока укостра велю помогать. Вернутся наши мужики, поглядим, чтостобой делать.
        Кутовая Ворга
        Засутки пути достолицы Левобережья учитель иученик заночевали вдеревне.
        Жилые зеленцы здесь уже именовались неострожками, каквозле Чёрной Пятери, гдепосле Беды затворялись отголодного лесного зверья. Вэтом краю оставили свой след времена, когда цари Андархайны заглядывались насевер. Какположено, завойском Ойдриговичей нановые земли двинулись переселенцы. Подобно нынешним, стремившимся заморе, этобыли всё голодранцы, оставившие народине предков лишь горести икручины. Нищие, варнаки, беглые кабальные… Ожихориваясь вдали отпрежних кривд иобид, онивпервые были всвоём праве, вольные люди. Память той радости досих пор неугасла. Вшегардайской губе Левобережья деревни назывались вольками.
        Селение, куда источник привёл Ворона, было очень невелико. Всего четыре двора. Зато стояло оно уширокой промоины взаливе тогоже островистого озера, гдеславные предки когда-то выстроили Шегардай. Извалось сообразно - Кутовая Ворга.
        Заметив впереди туман зеленца, Ворон жадно стал высматривать черты иприметы, роднившие чужую вольку сдавно оставленной Твёржей. Поправде говоря, немного нашёл. Здесь нерядили ниспускных прудов, ниледяных стен. Даоткуда им взяться? Кипуны бурлили всамом озере. Тамнебось устраивали изаплоты, чтобы кормился шокур. Или, может, рыба сама приходила втёплые воды покраям маины, хватала наживку?.. Ворон потянул носом. Укого-то вдеревне исходила горьковатым дымом коптильня. Ротнаполнила слюна. Доведётсяли отведать…

…Авот детвора заоколицей баловалась точно каквТвёрже. Конались бабками: расчертили площадку, вымерили шаги, назначили «сало» и«кон», поставили гнёзда. Привиде захожней, явившихся наопушке, ребятня свизгом сгребла бабки, старшие подхватили младших, удрали втуман. Изнутри зеленца тотчас отозвались псы.
        Скоро навстречу незваным гостям вышли деревенские мужики. Ктослуком, ктоскопьём, ктоссердитой собакой наремне. Сошлись насередине старого поля… ибеспокойство сменилось радостью: Ветра узнали. Большак скинул шапку, хотел поклониться, котляр нечинясь обнялего, скрестил локотницы.
        - Можешьли гораздо?
        Мужчины вздохнули соблегчением, попрятали втулы ощеренные головки стрел. Здесь неслишком опасались разбойников, лихие шайки так близко кстольному городу неподходили, нодрузей принимать всегда веселее, чемневедомых чужаков. Псыукладывали вздыбленную щетину, обнюхивали пропахшие лесом штаны захожней, трогали носами подставленные ладони.
        Кутовая Ворга была тайным воинам Владычицы вроде собственного подворья.
        Большак сразу выслал вперёд одного изпарней:
        - Скажешь матери, честн?е гости пожаловали… Пускай стол накрывает!
        - Кактвой средний сын, гоитли? - шагая рядом сним, спросил Ветер. - Помню, тыненадеялся…
        Старейшина просветлел лицом, снова затеял кланяться вноги.
        - Чтонидень, отебе, милостивец, напамятку даю Справедливой… замногими делами неупустил просьбишку передать…
        - Так, стало быть, приходил благочестный?
        Ворон скромно шёл сзади, тащил саночки, слушал разговор. «Оком этоони?»
        Большак осенил себя троечастным знаком Владычицы:
        - Какесть приходил, скорбных ног налыжах непожалел, ветхости своей ради нас пощады недал… скудостью непогнушался… Двеседмицы сдитятком просидел!
        Ветер улыбнулся:
        - Икак? Отмолил?
        - Истинно, отмолил! Ради его святых седин отвела руку Правосудная.

«Такуних тут правский жрец есть! Самой Царицы молением достигает…»
        - Покажешь мальчонку? - спросил Ветер. - Изпамяти вон, какзовёшьего?
        Ворон видел, сколь отчаянно лебезил перед учителем старейшина Кутовой Ворги. Даже снятую шапку досих пор вруках мял.
        - Прости, милостивец… Онбезымянный теперь воимя Владычицы. Другoнюшка, даивсё. Меня добрый старец сразу предупредил: недоста лет сынку вековать, срок земной ему недолог положен… Яуж, каквстал средний мой, иотпустил его сосвятым жрецом вШегардай. Сколько ниотмерила Царица, пускай вблагом служении проведёт.
        Ворон покосился наплощадку дляигры, покинутую детьми. ВТвёрже размечали инако. «Глянутьбы, какони здесь конаются…»
        Застеной тумана оказал себя тын, обнимавший все четыре избы: здесь обитала родня. Какраз когда хозяева игости входили вворота, распахнулись двери собачника. Наружу пёстрой тявкающей лавой выкатились щенки. Крупные, толстые, полные задора исчастья. Повиду - месяца надва, самая пора новым хозяевам раздавать. Следом заполошно выскочил мальчик, упустивший непосед:
        - Лови, лови!..
        Рыжий кутёнок прямо находу взялся трепать пегого, обапокатились кувырком. Чёрного поймал зазадние лапы шлёпнувшийся врастяжку мальчонка. Шустрая серая сучонка перепрыгнула обоих, влетела прямо вноги Ворону. Онподхватил тяжёленький барахтающийся комок, увидел карие глазёнки, такие проказливые, весёлые, чтосамого неволей разобрал смех. Щеня извернулось вруках, нечаянно мазнуло передней лапкой побороде, совкусом вылизало всё лицо. Онинеподумал сторониться тёплого проворного языка.
        Всё-таки Кутовая Ворга была гораздо больше похожа наТвёржу, чемему показалось вначале.
        Остальных щенков быстро переловили. Взрослые посмеялись, новзгляд старейшины, брошенный насына, былстрог.
        Визбе, куда следом захозяевами влезли захожни, хлопотала запыхавшаяся большуха. Родив троих сыновей, выдав замуж дочку, онаещё хранила почти девичью стройность. Женщина уже застелила Божью Ладонь браным столешником изкрасного сундука, выставила холодное: озёрную капусту, горлодёр, копчёную, квашеную, солёную рыбу. Выложила утреннюю, едва остывшую перепечу. Точто надо походникам после нескольких дней наодной строганине!
        Ворон вместе сучителем поклонился Божьему углу идоброй хозяйке. Надёжное избяное тепло, застольная дружеская беседа… аесли погодя ещё имыльню нагреют…
        Емуотвели место внизу стола, наскамье, стакимиже отроками. Ровесники заговаривать неспешили, дичились молодого моранича, поглядывали искоса. Ворону опять стало смешно. Небось пересудов наседмицу достанет, когда они сучителем отсюда уйдут!
        Чинно жуя, онвсё приглядывался кпечи, томившейся вчерашним теплом. Теперь было понятно, отчего дух вэтой избе стоял совсем нетакой звонкий, как, примером, вШерёшкином доме. Надустьем печи был прилажен перевёрнутый горшок свыбитым дном иотнего - дощатый короб, обмазанный глиной. Онтянулся доокошка наружу. Похоже, этапечь хуже обновляла ичистила воздух. Зато - нитебе махров наподволоке, ничёрных залежей насыпухах постенам. Подволок, кстати, былневысокой бочкой, какладили вТвёрже, анизкий иплоский. Давил наголову. Даже резные лики Богов исамой Матери всвятом углу глядели какими-то утеснёнными. Нехрам жилой, аклеть спечью. Опёнку новшество непонравилось.
        Ветер, каквыяснилось, тоже посматривал нагосударыню-печь.
        - Этоопятьже Другонюшка меня надоумил, - сгордостью пояснил большак. - Побывал я унего, подсмотрел… Ещёстены покрасить, будем совсем каквгороде жить!
        ОтВорона неукрылась мелькнувшая улыбка источника. Ичто, мол, нехочешь жить самосущно, всёзакем-то влечёшься?..
        Хозяйка отняла отустья заслонку, стала свидимой натугой вываживать большой гретый горшок.
        Ветер сказал, неоглядываясь:
        - Помоги, сын.
        Опёнок сразу вскочил. Споклоном, дождавшись отхозяйки согласного кивка, вошёл вбабий кут, перенял ухват. Повернулся, опустил горшок нахлопот, натолстый деревянный кругляк. Женские руки дрожали, емубыло легко.
        После трапезы он вышел наружу. Затыном, завлажной туманной стеной то примолкал, товновь поднимался ребячий гомон ивизг. Тамвозобновилась игра. Подругую руку плескались буроватые воды. Этобеспокоился, баламутил воргу кипун. Ворон инепомнил, когда видел сразу столько открытой воды. Захудалая левобережная волька внезапно предстала местом чудес, гдечто угодно может случиться.
        - Жог!.. - радостно долетело из-за забора.
        Дикомыта какстрелой уязвило. Вздрогнул, рванулся…
        - Какой жог, когда плоцка? Глазы протри! - окоротили кричавшего.
        Опёнок выдохнул, мотнул головой, нахмурился, оглянулся. Удвери собачника сидел хозяйский сынишка. Подперев щёку, чертил щепочкой поземле. Ворон подошёл, присел рядом накорточки:
        - Чтокозны метать неидёшь?
        Мальчик потупился:
        - Отик невелит. Сказал, ушиоборвёт, если снова защенятами неугляжу.
        Еготочно подслушали. Дверь скрипнула. Вщель высунулась серая мордочка.
        - Ятебя, шатущую!.. - подхватился мальчишка.
        Сучонка заскребла лапами, вылезла наружу вся и, миновав цепкие руки, прямиком бросилась кВорону. Онснова обнял толстенький колобок радости идобра, сучонка ёрзала унего наруках, ввосторге лезла клицу.
        - Любтыей, - сказал мальчик. - Увас навоинском пути псов содержат? Ато отик после торгового дня покупщиков ждёт…
        Ворон строго отмолвил:
        - Учитель говорит, тайный воин Мораны ничем себя неотягощает. Емусобака невпомощь, онтем обойдётся, чтоможет сам унести.
        Аесли поправде, Опёнок уже некоторое время раскидывал умом, мечтал, искал вЧёрной Пятери место щенку. Праздные, конечно, были мечты.
        - Меня, - сказал хозяйский сын, - если что, Тремилкой зови.
        Взял унего сучонку, понёс водворять, истошно визжащую, взакут. Ворон сним непошёл. Чего ради зря полошить собак, безтого взволнованных появлением чужаков. Разлаются, потом неуймёшь.
        Онприсмотрелся крисунку, покинутому наземле. Тремилко изобразил что-то вроде горбатого мостика надоврагом. Посередине, радостно вскинув руки, среди точечной россыпи приплясывал человечек. Сдругого края ему раскрывала объятия женщина впросторных одеждах.
        - Эточто? - спросил Ворон, когда мальчик вернулся.
        Тотсмутился, ноответил:
        - Этобратик поЗвёздному Мосту кЗаступнице переходит.

«КЗаступнице?.. А-а…»
        - Тыже вгород побежишь? - спросил гнездарёнок. - Увидишь его там, нещечко передашь?
        Ворон былбы ирад, ноотмолвил честно:
        - Не… Учитель здесь остаться велит. Яуж всяко просился.
        Малец вздохнул, поскучнел. Взял щепку, пририсовал Моране длинное развевающееся корзно. Ворону захотелось возвеселитьего. Онспросил:
        - Увас битк? свинцом заливают?
        Тремилко аж выпрямился.
        - Ещёчего!
        - Иправильно, свинчаткой много несобьёшь, - похвалил дикомыт. - Только мы всё впристенок больше конаемся. Аувас какведётся?
        - Унас-то? Автройки, гнёздами, ссалкой, загонами, вплоцки, навышиб, вжошки, впокаты…
        Ворон понял, чтонапал наохотника. Развесил уши, собрался нести вЧёрную Пятерь новые забавы, любезные Справедливой. Тутсзади открылась дверь избы, вышел Ветер исним большак. Ворон сразу вскочил, поклонился. Онеле поверил, когда котляр вдруг сказал:
        - Щенки утебя хороши, друже. Продашь одного?
        Хозяин замялся. Отказать Ветру он немог, ноиспятить отслова, данного покупщикам, нерешался.
        - Которого, милостивец?..
        - Ашустренькую, чтоксыну приластилась.
        Большак вздохнул соблегчением. Люди нежаловали всобаках серых рубашек, предпочитали яркую, пёструю шерсть, чтобы никто даже издали заволка непринял. Поэтому осучонке он ещё нискем небил порукам. Ипродать если рассчитывал, тововсе задёшево.
        - Необижай, милостивец! Бери безмездно прямо сейчас!

«Шургa!.. Ябуду звать её - Шурга…»
        Ветер усмехнулся:
        - Прямо сейчас орудье невелит. Вотизгорода пойду, возьму. - Помолчал, кивнул наВорона, докончил: - Илиученик заберёт. Авот отдарок незадержу. Поди сюда, малыш!
        Тремилко заробел, ноподбежал, склонился. Ветер вытащил изкошеля книжицу. Ворон узнал список «Книги милостей», нодела отнюдь незаурядного: отславных краснописцев Невдахи.
        - Держи, малыш. Этослово Владычицы, онотебя обережёт исогреет…
        - Учитель… что тебе вгороде так угрозно? Сказалбы уж.
        Онистояли среди замшелых валунов уберега ворги, смотрели набеспокойные воды. Прямо перед ними танцевала ввихрях тумана, истаивала наглазах, превращалась вкружево льдина, прихотью течений занесённая всамое сердце кипуна.
        Ветер помолчал, ответил несразу, неохотно, новсё-таки поделился сдоверенным учеником:
        - Быля вШегардае несколько лет назад… Орудья ради Владычицы. Запомнили меня крепко.
        - Апритаись! - вспыхнул Ворон. - Ужты-то да несумеешь!
        Ветер покачал седоватой головой. Какпохож он был сейчас наКосмохвоста, ждавшего нерадостной участи: «Небось процарят выпытывать станет. Потом убьёт…»
        - Нехочу, - сказал котляр. - Инетаково нынешнее служение, чтобы вершить его втай.
        Ворон сглотнул:
        - Учитель, воля твоя… Тывсё молчишь, какое орудье…
        - Потому имолчу, чтооно тебе непонравится.
        Ворон твёрдо отмолвил:
        - Тынеобещалмне, чтонавеселье ведёшь.
        Иуслышал вответ:
        - Ядолжен завершить судьбу скомороха, любезного горожанам.
        Ветер пристально смотрел влицо ученика. Ворон слушал невозмутимо. Никаких чувств неоказывал.
        - Этот скоморох - пятерушечник, - продолжал Ветер. - Онсмешит позорян тряпичными куклами, вздетыми напятерню. Самон хвалится Богобоем, аиные ругают Брекалой илиБахоркой. Зато, чтопаскудно представляет Владычицу.
        - Этокак? - удивился Ворон. - Зачто людям жаловать такого?
        Источник передёрнул плечами:
        - Невегласы, плохо знающие жизнь души, падки нагрубый итупой глум. Ониневникают всуть, былабы рассмешка. Ты,сын, однажды ещё поймёшь, чтолюди всвоём большинстве глупы, слабы, трусливы… Такие неочень-то любят постигать собственное нутро, поскольку дляэтого нужны смелость иработа ума.
        Ворон слушал молча, напряжённо хмурился, соображал.
        Котляр продолжал:
        - Наказание, ниспосланное Правосудной, должно было подвести простолюдье краскаянию ипробудить совесть, нослишком многие, какничтожные шавки, предпочли навсю жизнь испугаться оттрепавшей руки. Онинеумеют, какмы, любить Мать, явившую гневный лик Своим чадам. Зато рады хоть каждый день смеяться надтем, чтоустрашило. Этоих тешит.
        Опёнок тотчас вспомнил вертепы Чёрной Пятери. Свои шуточки поколено встылой воде. Аведь впрямь помогало…
        - Миряне, - говорил Ветер, - особенно любят внимать, какглумится инавлекает насебя кары кто-то другой, оставляя им лишь удовольствие слушать.
        Ворона обдало стыдом. «Яхоть сам складывал… ипел сам… иуж вовсе-то непохабничал…»
        - Мнепотому иугрозно, чтоявить руку Владычицы нужно открывом, увсех навиду… апростецы засвоего любленика начасти порвут, темпаче меня. Чтож! - Ветер вскинул голову. - Вышел чужую бороду драть, свою подставляй.
        Ворон всё несмирялся, емуплохо терпелось наместе, онначал топтаться, переступать. Отсиживаться вКутовой Ворге, ждать вестей… сыто есть, мягко спать, пока где-то заовидью источника убивать станут?.. начасти рвать?..
        Вкипуне созвоном лопнула льдина.
        - Учитель, воля твоя… Зачем сам идёшь? Лихарябы послал, Беримёда…
        Вглазах Ветра сверкнул грозовой отблеск.
        - Будто совладаютони! Белозуба я уже посылал… надолго зарёкся! - Онпомолчал, содрогнулся, пронзил взглядом ученика. - Белозубу вовсех мелочах было сказано, какпоступать. Аон что учудил? Ицарят подмою защиту непривёл, иКосмохвоста смерти обрёк… Яего самовольство досих пор толком нерасхлебал! Лучше самому гибель принять, чемещё раз подобной грязью умыться!
        Ворону жутко захотелось немедленно вызнать, чтоименно натворил опалённый, каким образом сгубил царского рынду. Оннепосмел открыть рта. Смаины тянуло подгнившими водорослями, рыбой, полузабытой жизнью прежде Беды.
        Ветер вдруг шагнул кнему, крепко взял заплечи. Пристальный взгляд что-то искал вдуше Ворона, всамой её глубине.
        - Тебе после меня жить, сын. Мойсын… Ятебе такое скажу, чего даже Лихарь незнает. Впокоях уменя, гдемотушь лежала, скраден тайник. Внём вся жизнь моя, всесердечные помыслы… Вернёшься один - распорядись честно!
        Слушать становилось всё невозможней. Домой безучителя?.. Вовсе ничего несделав, незащитив? Лучше сразу головой да прямо вкипун!.. Отнапряжения всех сил Ворона озарила спасительная, счастливая мысль.
        - Учитель, воля твоя! Адай вперёд сбегаю, огляжусь! Какесть всё разведаю, вот! Выслушаю, высмотрю, тебе расскажу! Чтобы ты загодя нужное знал, пришёл да ушёл! Яразведаю, аты разведаешься! Вот!
        Ветер отмахнулся. Посмотрел сжалостью, будто ученик сморозил несусветную глупость.
        - Ты? Вперёд?.. Стобой, дикомытом, влесу весело, нато ивзял, авгороде какой развед сотворишь? Двеулицы пройдёшь, натретьей вовсе потеряешься, сопли развесишь… Сиди уж взеленце, несрамись.
        Ворон упёрся, насупился, глянул исподлобья:
        - Отпусти, непотеряюсь. Апотеряюсь, людей спрошу, незахнычу. Меня атя накупилище брал, вот. ВТорожиху. Самого гулять сбратишкой посылал. Вот!
        Ветер смотрел нанего, пообыкновению незная, плакать сгоря илисмеяться такой наглецкой повадке. Дикомыт вотчаянии ждал рокового отказа, ноучитель помедлил… задумался… вдруг щёлкнул пальцами, просветлел. Крепче прежнего стиснул плечи ученика.
        - Аведь иотпущу, сын! Хватит беречь тебя, чтоптенца слепыша… Лети, Ворон, пробуй крылья! - Иулыбнулся: - Правда хоть людей поглядишь, ато, кроме леса, иневидал ничего.
        Дикомыт бросился залыжами, пока источник непередумал, сделал два шага, натретьем его догнал голос учителя:
        - Штаны новые вздень, ато срам!..
        Вклети Ворон перво-наперво слупил кратополые серые одёжки, ккоторым привык вкрепости, точно ксобственной коже. Незачем вгороде сразу изобличать себя мораничем итайным воином! Раздевшись, онвытащил новые штаны, вместо затасканной тельницы натянул Шерёшкину вышиванку. Пригладил ладонями… Немаминого тканья рубаха была, авсё равно - какбудто перебрался пером, чужое уронил, сродное накрыльях расправил…
        Ветер сусмешкой поглядывал нанего:
        - Косы дикомытские распустишь иликакпопало сойдёт?
        Ученик смущённо плеснул руками, схватился загребень. ВсёЛевобережье убирало волосы по-андархски, онвнедосуге чуть незапамятовал.
        - Атудаже: травка, жаворонки… - поддел котляр. - Ты,небрега, солнце-то помнишь?
        - Помню, - кивнул Ворон. Подумал, спросил: - Учитель, какмне сказаться, если спросят там, отколе себя явил?
        Ветер кивнул, довольный вопросом:
        - Говори, изНетребкина острожка сдядей пришёл.
        УВорона замерла рука, державшая гребешок, густые тёмные пряди съехали наглаза.
        - ИзНетребкина? Таквроде нету такого…
        - Акому надо, чтоб был? Этоунас вроде тайного оклика, знающий поймёт, аиным… Иным, коли допытаются, скажешь, дядя сосвояком вкружало пошёл, аты сестре гостинчик присматриваешь.

«Сестре! Надейку порадовать… Какона безменя…»
        - Денежек неколико возьми, пригодятся. - Ветер высыпал ему впоясной кошель скупую горсть медяков.
        УВорона небыло красивой заколки - связал волосы ремешком. Ощущение сродного пера быстро истаивало. Онвспомнил, вытащил изворота кармашек скугиклами:
        - Воля твоя, учитель… Побережёшь дляменя?
        Поклонился, отдал. Ветер неменее торжественно принял снасть, такладно воспевшую его праотца.
        - Ещёвот что… измоего колчана возьми, сын.
        Ондержал вруке самострельный болт снаконечником, повитым берёстой.
        Ворон взял стрелу. Узнал. Сдвинул берёсту. Колючее железко покрывала плёнка. Точно таким болтом котляр некогда уколол его вруку. Такимже, самодурно взятым, Лихарь сокротил опасного пленника.
        - Яд, - кивнул Ветер. - Чтоон делает, тывидал. Такого больше неприготовишь, остались стрелы наперечёт. Зрянетрать - накрайность даю.
        Отнеказистого болта веяло тёмной силой, глухим, далёким предостережением… Притихший Ворон убрал его втул, заправил поглубже, хотя ибезособой нужды. Перья отличались наощупь, онзнал, чтоневыхватит поошибке.
        Ветер улыбнулся:
        - Дорога зрячая, небось мимо непробежишь. Сроку тебе даю день туда, день осмотреться, день назад. Иещё один сверху. Потом сам пойду, бавить нестану.
        Ворон заторопился:
        - Учитель, такия тоже нестану… Япрямо сейчас побегу, если позволишь!
        Когда они вышли изклети водвор, кним направился ожидавший большак, новперёд мужа вноги Ветру бросилась хозяйка:
        - Господин источник высокостепенный! Неоткажи… длясынка…
        Глаза унеё были наплаканы, руки прижимали кгруди спешно собранный свёрток. Из-за угла избы выглядывал меньшой.
        - Ты,милостивец, дуру-бабу неслушай, - снапускной досадой перебил большак. - Уней одна стряпня наумишке. Благочестный старец дитя отмаливал ради того, чтобы голодом уморить?
        Ветер покачал головой, укорил:
        - Аты, добрый друг мой, случаем, незабыл, ккому мы моления обращаем? КМатери, одетях радеющей… Тывстань, статёнушка.
        Ворон живо шагнул вперёд, поднял хозяйку. Женщина несдержалась, снова заплакала, уткнулась вего походный кожух. Опёнок осторожно принял унеё свёрток. Дикомыт неснаряжал саночек, нёслишь кузов ссамым необходимым, ноотяготитли молодецкие плечи гостинчик, собранный матерью ненадёжному илюбимому сыну?..
        Тремилко, такинеуспевший рассказать Ворону оздешних забавах, сорвался сместа, подскочил.
        - Ятебя, огурника! - рявкнул отец, ноопять больше длявиду.
        Отрок сунул вруку дикомыту припасённое нещечко… Искрылся, пока всамом деле заухо несхватили. Ворон посмотрел, удивился. Онждал, чтосокровищем, назначенным вподарок старшему брату, окажется выигрышливая бабка. Ошибся. Владони лежала деревянная ворoба. Разножка, коей выводят круги ишагают поначертаниям земель, отмеряя стезю.
        Шегардай
        Тропка, бравшая начало близ Кутовой Ворги, необманула. Всего вёрст через двадцать она влилась вдругую, пошире. Здесь холод чуть опустил, самые морозные места остались встороне, позволили сдвинуть меховую харю слица. Провожая стужу, понемногу завязалась позёмка, лыжн?цу стало переметать, ноэто было нестрашно. Шегардайскую тропку, неиначе какраз натакой случай, прокладывали снемалым умом. Выскочишь наОрлиный бедовник - идаже ночью, кактеперь, непромахнёшься мимо Конь-скалы. Отнеё влюбую погоду виден голец Сухая Кость, дальше - холм Столбунок. Ивсеребряной дымке, усамого небоската - высоченный Горелый нос, после которого дорога спустится налёд.
        Стали попадаться следы, вчерашние ипостарше. Значит, неошибся добрый хозяин. Вгороде вправду чаяли большого торгового дня.
        Ворон увидел свежую полозновицу, через некоторое время услышал голоса ивскоре догнал целую семью. Сгружёными санями иупряжкой ввосемь собак. Взрослые шли пешком, изпоклажи, закутанные доглаз, выглядывали двое детей.
        - Мирподороге, добрые люди, - весело мотнул андархскими патлами Ворон.
        - Итебе путь дорожка, сынок, - отозвались походники.
        Можно было немного поговорить, ноВорон побежал дальше. Онприучит Шургy кпостромкам ивьючку, чтобы сопровождалаего, когда он наорудья будет ходить воимя Владычицы. Апосле…
        Слёзы обидных так ибудут литься,
        Сильные слабых вовсе сокрушат,
        Если заправду сименем Царицы
        Тайные братья вмир непоспешат!
        Лыжи напрочь перестали касаться крепкого наста. Ворон ощутил крылья, воспарил коблакам, вдалеко увидел свысоты всю свою жизнь. Онабыла простой ипонятной.
        Ктоутеснять надумал безответных,
        Через плечо сначала оглянись:
        Стайкой теней, вомраке незаметных,
        Дети Царицы рядом поднялись!
        Ктонарушает древние законы,
        Власть обращая подданным возло,
        Тотнасуде Царицы непреклонном
        Вгрязь обмакнёт надменное чело!
        Когда-нибудь Правосудная даст ему время иукажет дорогу. Насевер. НаКоновой Вен. Вродные холмы. ВТвёржу. Туда, гдепосей день гадают обучасти первенца иневедают, какой гордой истрогой доли удостоился их Сквара. Быть оружной десницей Владычицы! Нести Её волю! Волчий зуб, лисий хвост…
        Мама, атя, бабушка… брат Светелко…
        Ивот уже пронёсся подсильными крыльями туманный клуб Житой Росточи. Мелькнули две ёлки, росшие изодного корня. Широкой белой дорогой распахнулась Светынь… кивнули намёрзшими бородами утёсы правого берега…
        Брат упорно виделся Ворону всё темже «маленьким огнём». Хотя парнище наверняка вымахал косая сажень, удача, атепомощник… небось кИшутке присватался…
        Толькобы учитель невредимым вернулся изШегардая. Тогда всё будет. Всёсбудется.
        Понемногу светало. Ворон улыбался встречному ветру, знай прибавлял шагу.
        Большое островистое морцо, приютившее столицу Левобережья, называлось Воркун. Землю здесь меньше изломало вБеду, чемокрест Чёрной Пятери иливозле Невдахи, нодорога, подходившая кгороду сюга, почти вся пропала. УГорелого носа езжалый путь всамом деле сворачивал назастывшие хляби. Однако лёд Воркуна, изобильного ключами, стоял ненадёжно. Поэтому дорога, сколько можно было видеть, пролегала сущими локтями, опасливо перебегала отостровка костровку. Наперегонах через широкие ворги торчали вехи. Отжерди кжерди тянулись верёвки. Вблизи ивдали ползли тёмные пятнышки: поменьше - пешеходы, покрупнее - санки споклажей. Ворон начал было прикидывать напрямки, ноодумался. Морцо незнакомое; ввергнешься вводу, намокнешь - стыдобушки необерёшься ивремя драгоценное потеряешь!
        Возле берега, там, гдедно падало вглубину, вольду была выбита лунка. Ворон подошёл. Заботливо расчищенной проруби придали вид раскрытой ладони, только аршина вполтора шириной. Вода ходила далеко внизу, заплёскивала нагладкие зеленоватые стены. Всторонке торчком, чтобы снегом незаносило, стояла длинная пешня.
        Ворон спустил сплеч кузовок, вынул лепёшку, надкусил, разжал пальцы надпрорубью.
        - Угостись сомной, батюшка Водяной, дауж ипропусти незаказно.
        Водица плеснула, желтоватый кружок лепёшки метнулся всторону ипропал.
        Емусказывали, Шегардай являл себя надзакраем необычно, даже чудесно. Приветствуя других путников, уходя вперегон, Ворон жадно вглядывался вперёд, ищатуманный горб зеленца. Ивсё равно Шегардай его обманул, какобманывал многих прежде ипосле. Взняв наукатанный лоб очередного островка, Опёнок посмотрел вдаль… иувидел, чторассветный небоскат словно истаял. Разобрать, гдекончалась ледяная твердь иначиналась розовая небесная мгла, сделалось невозможно. Ворон даже остановился внедоумении. Потом смекнул.
        - Ухты! - вголос вырвалось унего.
        Впереди лежал зеленец. Дотого размазанный иобширный, чтовзгляд непостигал его целиком, невычленял издымки надозером.
        Вот, стало быть, онигород.
        Путь, накоторый улюдей несчиталось зазорным полагать сутки, дикомыт пролетел завечер иночь.
        Онударом кайка бросил себя вперёд, хлынул соспуска, побежал дальше.
        Ближе ктуманной стене Ворон понял, отчего встарину «гостинцем» именовали неподарок, несбережённое впути угощение, анаезженный тор, стезю гостей-торгованов. Люди ссанками ибезсанок двигались сплошным ходом. Дикомыт сперва продолжал кланяться то вправо, товлево… погодя перестал. Замест взялся пристально наблюдать идущих, ловить обрывки речей, присматриваться кповадкам. Приметил раз илидва, какнанего обращались украдчивые девичьи взгляды. Задрал было нос. Спохватился: нетого ради пришёл.
        Вот, стало быть, чтотакое большой торговый день вШегардае…
        Иные останавливались, выкладывали товары ипринимались голосить, зазывая покупщиков, даже взеленец ещё невойдя.
        - Акому гребни костяные длякудрей русых, чтобы хмелем вились?
        - Налетай, желанные! Горшки звонкие, лощёные, поливные! Сами варят, сами парят, сами изпечи настол прыгают!
        Этипродавщики нечаяли захватить себе наторговом юру бойкого места. ВТорожихе тоже таких видывали, несмелых ивялых. Люди сворачивали, приценивались, качали головами, шлидальше. Ворону было страсть любопытно, ноон пошёл мимо.
        - Ишь, народищу! - удивлялись кругом.
        - Правда, чтоли, Высший Круг аж красного боярина посыльным прислал?
        - Если правда, свеским делом, поди.
        Ворон внимательно слушал.
        Наплоском острове, отличимом отледяных полей лишь торчащими вершинами деревьев, один задругим воздвигались шатры. Тамрасположился привоз. Путники сбольшими упряжками въезжали наподворья, ставили временное селение, привязывали собак, перекладывали товар нателеги.
        СПривоз-острова вдруг подала пронзительный голос дудка, сипловато отозвались струны гудка. Ворон сразу насторожился, принял назаметку.

«Всёкакесть высмотрю, вызнаю… Чтобы учитель наверняка…»
        Взеленец входили горой. Напоследних саженях снега Ворон отвязал лыжи, пристегнул вместе спосохом ремнём ккузовку. Выпустил из-под кушака полы кафтана, подвёрнутые впути дляудобства. Принял самый наглый вид, поскольку вживоте начался трепет. Пошёл вместе ссопутниками втуман.
        Вынырнул поту сторону, опять едва незапнулся наровном месте.
        Перед ним была Ойдригова стена.
        Высота вней была хотя далека оттой, накоторую они лазили поверёвкам, но… некоторым образом чувствовалось, какой мощи была великая Андархайна, когда приводила кдани Левобережье, посягала наКоновой Вен. Прясла, связанные облыми желваками башен, шагали поостровам, спускались кворгам, выгибались надводой сводчатыми перемычками дляпропуска рыбачьих челнов, даже больших парусных лодий… только где они были ныне, телодьи! Врыжую озёрную рябь спускались запорные решётки, изглоданные ржавчиной, обросшие висячими космами. Одни едва казали себя изкаменных гнёзд, другие, перетлевшие, развалились иторчали содна, третьи косо свисали, съехав дополовины…
        Всамые плящие морозы стена оказывалась прямо втумане. Сырость увечилаеё, выбивала камень закамнем, номогучая древняя кладка сдаваться несобиралась.
        - Алюди что говорят? Какое такое дело?
        - Давсё бабьи сказки передают. Одна жёнка слышала, наместника поставить хотят, другая - боярина невест прислали смотреть…
        - Невест? Длякого?
        Ворота, принимавшие южный путь, стояли настежь распахнутые. Ворон опустил руку напоясной кошель. Оздешних крадунах он был порядком наслышан: тор, да ёр, датретий вор! Снадвратной божницы улыбался людям каменный лик. Ворон присмотрелся. Даже сквозь сплошной мох было заметно: чьи-то руки пытались лишить образ мyжеских черт, отбить бороду иусы… сделать изВладыки Владычицу. Несправились. Навходящих по-прежнему радостно исветло взирал Бог Солнца. Сукороченной бородой Он лишь казался моложе. Ворон, какподобало, поклонился Ему. Ивошёл.
        Многомудрые предки облюбовали дляжизни большой островняк всамом сердце широкого Воркуна. Аичтобы нежить? Рыба ходит руном, лови хоть спорога, никакой враг укрывом неподберётся, идляторга место удобное…
        Андархи возвели крепость, поставили обережное войско, учредили губу. Ойдриг Воин, строитель стены, былвсего лишь царственноравным. Покорение Левобережья вознаградило его браком сдочерью Хадуга Седьмого. Сделало родителем целой ветви царевичей. Ветвь числили среди младших, ноона звалась Шегардайской, ивтом была великая честь.
        - Слыхали? Клобному месту доски несут, знатную лавку ставят.
        - Вечевать, значит, будем?
        - Большим вечем, раздело весомое.
        Совремён Ойдрига город пережил многое. Военную славу, время надежд, когда Шегардай видели чуть несеверной столицей державы. Потом - ратные неудачи, упадок, насмешливое звание тронного города захолустья. Наконец - Беду спобедушками.
        Иничего, незапустел, непропал. Жилсебе.
        Авсё потому, чтодалёкие праотцы верно истолковали приметы ивсамом деле избрали доброе место. Такое, которое Мать Земля позже сполна взыскала животворными кипунами. Непришлось бросать нажитое, перебираться неизвестно куда.
        Ворон шёл всё медленней, изовсех сил храня независимый вид, хотя глаза разбегались. Учитель снабдил его подробным начертанием города, многое объяснил, ноизпамяти сразу всё разлетелось.
        Звуки, запахи, людская галда… подногами узоры каменной вымостки… знакомая инезнакомая речь… мелькание множества лиц, яркие кафтаны, дома вдва-три жилья… расшитые девичьи опашни, вопли нищих, запруженные мосты…
        Вотпроэто Ветер иговорил: «Двеулицы пройдёшь, натретьей потеряешься!»
        - Невест, говоришь? Начто глядеть будут, назнатность иликрасу?
        - Былабы сваечка, аунас колечек достанет.
        - Сваечка, данепростая, азолочёная…
        Степенные мужи гладили бороды, усмехались:
        - Дозолотых колечек небось простой сваечки недопустим.
        - Станем вечем ополдни, узнаем.
        - Твою-то старшенькую мать уже румянит, поди?
        Ворон даже шаг придержал. Голова неслась крyгом, хотелось вовсе пятки прочь, кпривычным голосам изрелищам леса. Зубы сжались сами собой. Дать существо насмешке учителя вместо обещанного разведа было ну никак невозможно.
        - Акто, стало быть, наместником сядет?
        - Никто вглаза ещё невидал, анаместничью деньгу какесть готовить велят. Продажа, поди, вдвое потяжелеет.
        - Пришлют ещё сопливого юнца какого, нашею нам задедовскую славу, занаши грехи…
        Ворон крепко зажмурился, вдохнул, выдохнул, вообразил пятно плесени, кугиклы урта. Какой лес?.. Понимай, развед уже начался! Смотри, тайный воин, вовсе глаза, слушай вовсе уши, запоминай!.. Ворон повёл плечами, гоня судорожь. Наново осмотрелся.
        Громадный шегардайский зеленец состоял измножества куполов. Там, гдеслабло тепло, туман проседал, свешивался длинными бородами. Онибыли похожи наворонки смерчей, ещёнетронувшие земли. Кплёсам, гдеврыжей воде клокотало, фыркало исвистело, отближних берегов тянулись мостки. Поним ходом двигались мужики сбольшими лагунaми, только недеревянными, аклёпаными железными. Мокрые отпара черпальщики наполняли лагуны кипятком. Водоносы кутали их стёгаными чехлами, чтобы неостывали. Поднимали назаплечные крошни, спешили прочь. Разносили подомам обогревки.
        - Значит, толи девку напосад, толи наднами посаженика…
        - Толи всё дело впосад… сразбегу да обтелегу!
        - Торгуй нынче, пока вольность неотобрали!
        - Акто отберёт? Такбудто иотдали!
        Засмотревшись, Ворон чуть ненаступил напьяного, раскинувшегося прямо намостовой. Судя поопухшей роже ипотёкам блевотины, валялся он здесь едвали несвечера. Мальчонка лет десяти размазывал слёзы отчаяния исрама, тормошил взрослого:
        - Пойдём, отик… Вставай уже, домовь пойдём…
        Беспутник лежал вонючим топляком, неотзывался.
        - Эх,жаль Малюту, - сказали сзади. - Справный делатель был.
        Другой мимоход тоже покивал, посочувствовал:
        - Горе всякого человека ломает.
        Ворону небыло заботы. Оншагнул уже дальше… валенки прилипли кземле. Неправильно это, мимо ребячьих слёз проходить. Опёнок вернулся, подцепил пьяного заплечи некогда нарядного зипуна.
        - Далеко живёшь, малый?
        - Авон там! - обрадовался парнишка. - Гдеугол Третьих Кнутов!
        Двор валяльщика Малюты вправду оказался вполусотне шагов, Ворон ивспотеть неуспел. Мальчонка распахнул калитку. Когда-то здесь всё было изобиходовано надобро илюбовь, надолгую жизнь, детям, внукам, правнукам. Крепкий нарядный дом налюдном тору, большая ремесленная…
        - Кудаего? - спросил Ворон, затаскивая пьянчужку водвор.
        Мальчик вытер нос кулаком:
        - Тутоставь, дяденька. Яумою, даипроснётся… Спасибо тебе.

«Дяденька»! Ворон засмеялся, почувствовал, какнасовсем отбегает страх перед городом.
        - Погоди, - сказалон. - Дайотрезвить спробую. Тебя каклюди хвалят?
        - Верешкo…
        - Гляди, Верешко. Небось пригодится.
        Ворон крепко взял Малюту зауши. Принялся драть.
        Водворе войлочника полагалосьбы стоять крепкому запаху мокрой шерсти, мыла икипятка, ноздесь веяло лишь чешуёй да водорослями сморца.
        - Давно он так утебя? - спросил Ворон.
        - Акакмаму Родительской улицей проводили…
        Верешко стал рассказывать. Ужеполгода минуло спохорон, Малюта всё топил печаль вкружке, ата никак нетонула. Только работников делатель вскоре лишился. Ивойлочные ковры изего ремесленной давно уже невыходили. Ныне помалу таскал вкружало всё нажитое. Такдело пойдёт, вдоме наПолуденной улице поселятся чужие люди, аМалюта ссыном помиру побираться начнут…
        - Дяденька, - несмело проговорил Верешко. - Насвоё подворье идёшь или, может, гдезаночевать надо?..
        Малюта недовольно замычал, шевельнулся, начал открывать глаза.
        - Янадень всего, - сказал Ворон. - Мысдядей изНетребкина острожка прибежали, вечере назад пустимся.
        Онбылбы рад ещё чем пособить славному пареньку, нозряли говорил Ветер: всех неспасёшь. Учись миновать людей, когда орудье Владычицы нас мимо ведёт…
        Ворон распрощался, вновь вышел вуличную суету.
        Вбольших деревнях, куда он прежде захаживал, бывало поодной улице, много - подве. Богатая купеческая Торожиха выхвалялась аж тремя.
        Аздесь!..
        Накануне Ворон рассматривал начертание города, новчуже. Пока сам неувидел, неокунулся - толком неверил. Улицы даже имели наименования, чтобы люди непутались. Первые, Вторые, Третьи Кнуты, Царская, где-то дальше - Позорная… Имелась Большая, неменее четырёх Средних, сполдюжины Малых. Мыслимоли упомнить? Акуда денешься, ведь они здесь, вШегардае, небось идруг дружку невсе знали поименам…
        Влес тянуло по-прежнему, однако встреча ссыном пьянчужки заняла руки делом. Отэтого всё чудесным образом изменилось. Душа словно высунулась из-под крыла, затеяла озираться. Всёболее ободряясь, Ворон пересекал помостам ворги иерики, любовался, тешился чудесами стольного города. Полуденная улица постепенно вела его кТоржному острову.
        Стороны проезда гуще прежнего обрастали лотками. Втолпе сновали шустрые коробейники, продавцы снеди ловко несли наголовах деревянные ночвы, полные лакомств.
        - Пирожки пряженые!
        - Загибеники знатные! Стребухой, ссыром, смолоками, налетайте, гости удатные!
        - Шанежки, шанежки обливные, единым духом съестные!
        - Ватрушки скашей, хотят вживоты ваши!
        - Бублики дрочёные, сканые, кручёные, вкипятке верчёные, самбы ел, даденьги надо!
        Вбрюхе немедленно заворчало, уличное угощение показалось самым вкусным, чтонасвете встречается. Срок, отведённый учителем дляразведа, худо-бедно наногах выдержать было можно. Авот безеды… Ворон повёл носом забублейником, стал прикидывать, какбы обратиться кнему.
        - Анаместник-то, люди истинно говорят, собою отрок безусый…
        - Нато хотят окрутить его нашенской невестой, сгородом повенчать.
        - Идевку жаль, ипарню несгодье!
        - Данеужто разумницу ненайдём, чтоб онаших вольностях поночам ему куковала?
        Зауглом тренькнули струны, натужно зашипела пыжатка. Донеслось пение. Ворон сразу всё позабыл, сердце стукнуло: скоморох?

«Проследишь, куда пойдёт, - наставлял Ветер. - Гдезадержится, скем разговор заведёт…»
        Пока дикомыт храбрился свернуть сширокой Полуденной вбоковую Малую, казавшуюся узкой игрязной, пока запоминал приметные узоры мха нарезном камне, гудилы сами вышли навстречу.
        Отсердца почему-то враз отлегло.
        Нигогочущих позорян, ниматерчатой занавеси, чтобы выставлять надней пятерушки. Нескоморох сосвитой - простые кувыки. Один слепой, другой колченогий, третий горбатый. Обычным выглядел только щуплый подросток, пособлявший безокому. Тот, рослый, широкоплечий, тактискал пыжатку, словно невыдувал, авыдавливал изнеё голосницу. Хромой, невыпуская костыля, теребил надтреснутое посрамление гуслей. Ивсе, кроме дудочника, блажили - заунывно, вразброд:
        Люди добры, дайте грошик…
        Есть охота, дайте грошик…
        Ворон вздохнул, отвернулся, перешёл надругую сторону, откуда слышалось громкое:
        - Лапотки заморские, семи шелков, надел ибыл таков, царский сын ито непобрезгует, оборы завяжет, спасибо скажет… Поспешай, желанные, всёиспродали, трипары последние задёшево отдаём!

«Последние? Надейке, чтоли, купить… семи шелков, этокак?»
        Подступиться кчудовым лапоткам неудалось. Рука сама пала кпоясу, сцапала узкое жилистое запястье. Маленький поводырь, оставивший своего слепца ради лёгкой, какему казалось, поживы, рванулся снеожиданной силой - нокуда! Этот хват самого Беримёда, бывало, капканом держал.
        Пойманный глядел зло итак, словно это Ворон нанего первый напал.
        - Орать стану, - предупредил он низким, вовсе немальчишеским голосом. - Всюулицу всполошу, навыручку позову!
        - Зачем? - позволяя выпрямиться, спросил Ворон. - Ятебе костей пока неломаю…
        Пальцы между тем ощутили натонкой руке мужские грубые волоски. Опёнок присмотрелся. Коротышка был ему верстой, если нестарше. Соразмерно сложённый, некаженик какой сбольшим телом накривых ножках. Просто маленький. Дикомыту примерно досередины груди.
        - Чтоглазы лупишь? - прошипел тот. - Урода невидел?
        Ворон пожал плечами:
        - Уродиться премудрость невелика. Авот снастям гудебным кары творить икрасный склад увечить, каквы, этого безвеликого труда невозможешь.
        - Насмешничать всякий горазд! - ощерился коротышка. - Тебя где высидели, больно умного?
        Ворон хмыкнул:
        - АвНетребкином острожке, уреки Нетечи, залесом Нехожалым… - Иразвеселился:
        Люди добры, дайте грошик,
        Ането съедим всех кошек!
        Домсгорел, сломался ножик!
        Нипорога, ниокошек!
        Каша есть, данету ложек!
        Люди добры, дайте грошик!
        Всёбыло радостно изабавно, всёудавалось. Дикомыт засмеялся, разжал пальцы. Коротышка исчез, словно провалился сквозь мостовую. Ворон пошёл дальше.
        Когда Полуденная улица приблизилась кЦарской, онвстал нараспутье. Даже помедлил наочередном мосту, прикидывая, какбыть. Направо пойдёшь - ивот тебе Торжный остров, увенчанный развалинами дворца. Большой, людный, шумный, точно птичье гнездовье. Там, может, ужехает Владычицу имнит себя ненаказуемым пятерушечник. Налево пойдёшь - упрёшься взападные городские ворота. Ими, понерушимому обыкновению, вШегардай въезжали цари.
        Глянутьбы хоть одним глазом надревнюю каменную подвысь, скоторой взял начало котёл… Подойти, поклониться, обойти посолонь… Иначе дома насмешками вподпол загонят иноса высунуть недадут. ВШегардае, скажут, побывал иксвятым камням кровавого пальца неприложил? Анезакустомли уКутовой Ворги сначала доконца просидел?..
        Ворон постоял, потоптался… свернул вправо. Туда, гдегудела, юр?ла, выплёскивалась изберегов торговая площадь. Учителю - первый долг. Даже поклонение обождёт.
        Воровской ряд
        Прежде уШегардая было сердце. НаТоржном острове, занеслишком основательным тыном, возвышался дворец. Понятно, гораздо скромней фойрегского, гдеотвека стучало сердце державы. Однако ситчатое кружево полотенец исерёг кровли, резьба деревянных подзоров красного крыльца славилась навсё Левобережье, аострую маковку терема, говорят, видно было аж сГорелого носа.
        Предание называло маковку золотой, новоочию втом убедиться теперь было нельзя. Шегардай несберёг царской чести. После Беды, когда жизнь стала быстро скудеть исделалось ясно, чтоЭдарг сдомочадцами невернётся, дворовые слуги сперва опустошили погреба сприпасами, потом разбежались, прихватив драгоценную утварь. Обезлюдевший дворец горожане потихоньку ободрали изнутри иснаружи. Атам вовсе разбили, пустив гордые хоромы надрова. Сгорел впечах терем, сгорели ступени, хранившие поступь царей ипервых котляров. Остался неколебимо стоять лишь каменный подклет. Онбыл тёмен исклизок отсырости. Туда сторга бегали понужде.
        - Едет, говорят, малолетний посаженик изцарственноравных…
        - Малолетний? Дакто его возвеличил? Зачто?
        - Прото неведаем, авот то, чтоон дочь купеческого старшины берёт засебя, - это правда святая.
        Ктой поре, когда Ворон достиг Торжного острова, вбрюхе пело уже так, чтоон был способен замечать только съестное.
        Вотсбили глиняную обмазку скрышки большой андархской печи. Изнастоявшегося горнила рванул пар, начал истекать одуряющий запах жаркого. Дикомыт захлебнулся слюной: приспешники руками втолстых рукавицах перебирали цепь, вываживали связку румяных гусей, поддон натёкшего жира. Вшкворчащий жир сразу начали бросать куски хлеба, длятех, кому сочное мясо встанет дороговато.
        Подальше снимали мякоть скостей цельной козы, приготовленной такойже способицей. Сочные лопасти мяса крошили напросторной колоде состольницей, сдабривали горлодёром, кислой капустой - изакладывали благодать вкруглые лепёшки, ловко взрезанные карманом. Пышащие чинёнки расхватывали прямо наместе, оставшиеся выкладывали наночвы и, взяв наплечо, несли порядам.
        - Налетай, незевай, спылу сжару, низакалу, нипригару, соколами врот залетают, наязыке тают, брюхо радуют, мошне легченье творят…
        Ворон постоял, посмотрел, какмелькали впроворных руках широкие блестящие тесаки, иссекали нежную мякоть… Пошёл дальше. Онхорошо если второй раз вжизни видел снедь, покупаемую заденьги. Иуж точно впервые собирался есть безвсякого вежества, находу, даже непоблагодарив какследует варею, ибота, мельком глянув, успела отвернуться кдругому покупщику… Живот требовал своего, норешиться было непросто.
        - Какую ещё купеческую дочь? Мостки-то подногами неразойдутся?
        - Счегобы?
        - Стого, желанный, чтонекупеческую, аТвердилы, кузнечного старшины.
        - Иверно: девка красавица…
        Ещёдальше манили ксебе саморыбные рундуки. Ворон загляделся наломти жареной сомовины, стал уже слушать разговор уприлавка, чтобы невовсе дураком подступиться ксидельцу… Вэто время сзади наплыл ещё запах. Ворон принюхался… ноги сами повернулись, зашагали вту сторону.
        Тамнаогромных горшках, закутанных валяными полстями, сидели толстые, тепло одетые бабы. Себе гузно грели икаше сощами недавали остыть.
        Одна баба, самая дебелая, шуровала кочергой впереносной жаровне. Надуглями шипела глиняная сковорода. Толстуха лила тесто, ловко переворачивала блины, наполняла то крошёной рыбой, тосладким пареным борканом… то чем-то белым изполивного горшочка. Ворон подошёл. Если глаза инос его необманывали, вгоршочке была сметана. Правская сметана. Густая. Жирная. Тягучая…
        Брюхо совсем прилипло кспине. Голова закружилась.

«Тайный воин всё обязан уметь. Даже учужих людей еду покупать. Чтобы ноги назад кучителю донесли…»
        - Будь здорова, каквода, тётенька! Сколько просишь заблинок сосметаною?..
        Лакомство, кажется, вовсе недостигло желудка. Истаяло прямо вгорле, рассосалось пожилкам. Подбирая сладони последние капли сметаны, Ворон начал замечать несытые илихие глаза, шильями колющие сразных сторон. Наторгу было полным-полно побирушек. Одетых вобноски, врогожу, влоскутные гуньки, стянутые мочалом. Обутых втряпичные опорки, вовсе босых. Серые, потёртые людишки кланялись прохожим, каждого величали, подставляли горсти дляподаяния… Внарочитом унижении крылся лютый укор, закоснелое злобство ковсякому, ктовыглядел хоть немного достаточней. Если «добрый господин» неостанавливался, вспину летело:
        - Чтоб тебе, скупердяге, свело брюхо коробом, спину жёлобом…
        Исмотрели так, словно каждый горожанин игость, укого завалялся вкармане хоть грошик, должен был немедленно им этот грошик отдать. Ауж кто блин горячий жуёт иподелиться нехочет…
        Ворон выпрямился, надменно разгладил усы. Ещёмальчишески редкие и, поего мнению, зазорно мягкие. НаКоновом Вене одетого внищенскую рогожу считали отрёкшимся отлюдей. Если руки есть, почему тянешь их заподачкой, почему топор неберёшь, новую жизнь невозводишь вместо порушенной? Особенно после Беды?..
        Думал обэтом Ворон недолго. Егогораздо больше заботило, гдеуже наконец пятерушечник, отчего невыходит хабальничать. Срок, назначенный Ветром, вдруг стал казаться слишком коротким. Оннеувидит скомороха, ничего неразведает. Ичто ему делать, если он так ничего инеразведает?.. Счем возвращаться?..
        Вживоте сплотился противный комок.
        Достойный подарок дляНадейки тоже был где-то здесь, нонаглаза непопадался, вруки нешёл. Изобилие торга повергало внедоумение хуже скудости. Чемпотешить бедную девочку, лежащую вболи, встыде, вгноище несвежих повязок? Жемчужными переливами раковины, выловленной вомутах Воркуна? Резным гребнем излосиного рога? Наручнем сголубыми бусами - наисхудалое запястье надеть?..
        Всёказалось пустым, никчёмным, нокакпобывать назнатном торгу и, вернувшись, нимелочишкой калечную неподарить?
        Ворон всотый раз пересчитывал свои медяки, приходил вотчаяние, корил себя заугождение чреву. Блинок, такой вожделенный итак скоро исчезнувший, ополовинил мошну.

«Небось хорош былбы исбубликом - наголодный зуб положить…»
        Теперь ктому, чтовправду поманит, поди, будет неподступиться. Икивнуть ненакого, самвиноват.
        - Чтотворится-то, люди добрые, а?
        - Вечем встанем! Вольности отстоим!
        - Даоткого?
        - Абают, желанные, весной уже встречать нам посаженика отВысшего Круга.
        - Самедва невпелёнках, зато окольных кромешная тьма, иникединому безгорячего пирога неподойдёшь!
        Горожанам докучали свои дела, Опёнку - свои. Онмало нерассмеялся, увидев прилавок скальника инанём кипу ровных берестяных листов. Рядом шуршали, постукивали наветру цельные сколотни, снятые сдеревьев потоньше. Водела чудовые! Ктож заденьги покупает то, чтодаром берут?.. Призадумался, понял. Наостровах рядом сШегардаем лес свели почти наголо. Этуберёсту привезли сматёрого берега. Кому письмо написать, кому повить разбитый горшок, кому босовики выплести…
        Ворон вдруг зевнул. Глаза стали слипаться. Данеоттого, чтовсю ночь налыжах бежал. Вкрепости, бывало, ещёишибче гоняли… Онприслушался ксебе. Этогород наваливался нанего, слишком шумный, слишком разнообразный. Рассудок захлёбывался снепривычки. Вбирать вбирал, авот проглотить… Ворон понял это, потому что его научили слушать себя иуяснять, чтотворится.
        Лекарский ряд, гдеторговали целебными мазями ипорошками, онпрошёл безособого любопытства. Врядли здесь продавалось что-нибудь напользу Надейке. Такое, чего вЧёрной Пятери ненайдёшь. Авот нарваться набесстыжего надувалу ссушёными тараканами отвсех лихорадок - запросто!
        Лишь бросилось вглаза, чтотут, какивсюду, товар, выставленный насамом бою, стоил дороже, чемсходный где-нибудь взауголке.
        - …воровской ряд, - долетело дослуха.
        Ворон сперва подумал: вотименно. Спохватился, понял: ослышался. Неможетже быть, чтобы где-то здесь среди бела дня кражу всякую продавали?.. Повернул голову. Мимо неторопливо шагали двое мужчин. Пристойно одетые, основательные, спокойные. Неухо-парни какие сбегающими глазами. Один держал вруках хорошие сапоги, самое то, чтонужно дляслякоти.
        - Переплатилты, брат, - щупая рыбью кожу, огорчался второй. - Явворовском ряду точь-в-точь видел, самую малость ношенные. Тыпочём взял?.. Нувот, атам втрое дешевле.
        Сразу захотелось узнать, гдетот ряд. Придуматьбыещё, какдорогу спросить, дачтоб язык неотсох! Ворон отметил просебя: поминая увиденные сапоги, говоривший слегка мотнул головой. Самтого нежелая, указал вдальний угол уберега. Ворон поднялся нацыпочки, вытянул шею. Увидел, пошёл.
        Толичко погляда ради, конечно. Несилком ведь раскошеливаться заставят.
        - Совладали сБедой, совладаем испозадицей принаместнике…
        - Аты, желанный, уверенли, чтосБедой совладали?
        - Такживём вроде.
        - Жить живём, датуча всё реже отстены отдаляется. Тыразве незамечал?
        Вчеревах булькнуло, перелилось изкишки вкишку…
        Снова донеслось пение. Дикомыт оглянулся быстрей, чемследовало, ноувидел всего лишь старых знакомых, тянувших враздрайку:
        Люди добры, дайте грошик!
        Ането достанем ножик!
        Вустах безобидных кувык угроза была смешной ивесёлой. Ворон невыдержал, подтянул:
        Наша рать молчать неможет,
        Ушипеснями корёжит,
        Выих пальцами заткните
        Дасмосточков бултыхните.
        Мыпотешники-гудилы,
        Вдудки дуем что есть силы,
        Доведём вас дорасплошек,
        Такчто лучше дайте грошик!
        Маленький поводырь завертел головой, приметил Ворона. Покраснел, насупился, отвернулся. Стало ещё забавнее. Народ смеялся, бросал коротышке вторбу кто кусок снеди, ктомелкий медяк.
        Ворон продолжал держать ухо востро ивскорости понял: воровской ряд недлякрасного словца так назывался. Торговали здесь исключительно тётки вкручинных вдовьих уборах. Каждая - соравой детей, малмала меньше. Дикомыт только начал озираться впоисках чего-нибудь дляНадейки, когда мимо пробежал ремесленной внешности мужичонка. Насермяжном заплатнике - россыпь мелких опилок. Ворон посебе знал, дочего они цепкие. Всядут - невышибешь, сколько николоти.
        - Подушка утебя подголовой невертится, Моклочиха? - обратился мужичонка кторговке, сторожившей наземле кучку разношёрстного хлама, прикрытого сверху рогожей. - Третий раз утебя сручье кровное выкупаю!
        Нагнулся, выдернул из-под рогожи старую, хорошо разведённую ножовку. Сунул торговке влицо.
        - Ая причём? - куда громче нужного, чтобы слышало побольше торжан, вскинулась Моклочиха. Икакпошла ныть, Ворону аж захотелось уйти, пока зубы неразболелись: - Ая что, яже горькая вдовинушка, сирая сиротинушка, влюдях обидная, мненочью вдвери стук, мешок напорог изавыручкой назавтра придут, ая что, мнеидом запалят, если неиспродам, ая сирая вдовинушка, мненамалых детушек…
        Мужик сморщился, плюнул, сунул торговке несколько монет, спрятал подполой вырученную пилу ибыл таков - дело делать. Зимний день короток, ахлеб забрюхом неходит.
        Тётка буркнула ему вспину:
        - Самследи другой раз, куда сручье кладёшь, зеворотый!
        Ворон окончательно понял, чтосамомалейшей зги здесь некупит. Начто Надейке дешёвое колечко илисерёжки, покоим сейчас уже плачет какая-нибудь несчастная девка? Утирается, нянчит вгорсти ушко, намятое родительскими перстами: несберегла, окаянная!
        - Адружина унего - всё кромешники, обидчики, окаянники лютые…
        - Откудаж нам наголову взялись?
        - Даобсевки царевичей, отцами отвергнутые, отматерей прoклятые.
        - Охти! Совсем глушью нас считают, ребят справных нешлют…
        Дикомыт почти надумал уйти, ноберег, гдешептался, таил глаза воровской ряд, выводил кширокому плёсу. Ворон спустился ксамой воде. Вотэто простор!.. Маина вКутовой Ворге здесь показаласьбы лужицей. Заржавым разливом был виден самый гнилой, подветренный, северо-восточный угол зеленца - Дикий Кут. Движение воздухов стягивало туда всю сырость, проливая её почти непрестанным дождём. Строиться вДиком Куту можно было, разве отсмерти спасаясь. Зато эта часть Воркуна, измелевшая, густо заросла кугой. Самой настоящей! Можно пойти, нарезать стеблей, сотворить простенькие кугиклы, подарить коротышке-поводырю…
        Надшелестящей куговиной неохотно взлетали дикие утки. Однажды неоткочевав, онисовременем стали раза вдва крупней против прежнего итяжелы накрыло. Вотвыдвинулась гребная лодка, кто-то внарядном кафтане ишапке сдлинным пером натянул лук… Полуголый кощей, увязая вжиже, полез доставать сбитую дичь.
        Ворон посмотрелещё, прикинул ближние подходы кДикому Куту. Отложил напотом. Комок вживоте беспокоился, крутился уже вовсе нехорошо. Эх,невпрок пошёл блин, накоторый так зарились нищие!.. Ворон начал горестно коситься наостов дворца. Телесной нужде заплоты неведомы, аобратно доворот успеетсяли добежать?.. Даиторг покидать, гдевот-вот явится злодей-скоморох…
        Кначалу воровского ряда между тем подходили три человека. Один, невысокий, впростом зипуне, двигался состарческой медлительностью, опираясь напосох. Ворон сперва отметил, каккланялись ему люди, даже горластые торговки. Илишь потом различил навершие посоха: трилистник Владычицы.

«Благочестный!.. - осенилоего. - Святой старец! Акоторый принём Другонюшка?»
        Впереди старика, какбы расчищая дорогу, выступал рослый молодой жрец. Оннёс волосы гладко убранными солба, прямые, очень тёмные, даже нечёрного свинца, какуВорона, - инно впросинь. Пряди нависках серебрились, чторедко бывает утаких молодых. Онсмотрел недовольно, взгляд обшаривал рогожки торговок.

«Неужели усвятых людей, причастных слову Мораны, тоже что-то стянули?..»
        Позади старика, навьюченный большой сумкой, поспевал мальчик.

«Хоть инет вворовском ряду правды, авсё незря Справедливая сюда привела», - обрадовался дикомыт.
        Худенький отрок шёл, завесив лицо тряпицей, накрест связанной назатылке. Словно отмороза прятался, хотя какой мороз взеленце? Ниноса, нищёк, только блестели ясные, улыбчивые глаза.
        Ворон заторопился навстречу.
        Жрец сучениками остановились возле тойже Моклочихи. Старец коснулся посохом рогожи, торговка потянулась поднять. Черноволосый вдруг простёр руку, указывая прямо надикомыта… да какзаорал навесь Торжный остров:
        - Держи вора!
        Опёнок чуть неподпрыгнул: какой я тебе вор?.. - итутже заметил краем глаза тень, метнувшуюся кподклету дворца. Похоже, крадун так ждал барыша, чтонесмог дотерпеть какое дозавтра, даже довечера. Толокся подле Моклочихи: скорей забрать медяки - ивкружало! Только вместо калачей ипива самому закалачили руки, сдёрнули шапку. Пригнули кколеням буйную голову, поволокли прочь. Воровской ряд шегардайцы терпели ради надежды пусть завыкуп, пусть через два раза натретий, новозвратить уворованное. Авот пойманному крадуну щады никакой недавали.
        - Попался, Карман? - приговаривали мужики. - Кончилось раздолье, нынче накобыле поездишь!
        Согнутый втри погиба вор невнятно кричал, правился. Емуникто неверил, конечно. Какиз-под земли выросли стражники водинаковых, синего сукна свитах итакихже колпаках скрасными, заметными околышами. Забрали Кармана, смазали посусалам, чтоб замолчал. Увели.
        Ворон сделал кединоверцам шаг, сделал другой… натретьем повернулся испоро заспешил прочь, пытаясь несорваться набег. Анеешь начужом торгу лакомства, неизвестно кем приготовленные! Боком выйдут!..
        Онвбежал всырые каменные закоулки, ужемало что замечая кругом, напрочь позабыв всякий стыд. Рука дёргала гашник, тамже пребывала ився душа. Некогда чистый подклет, гдестояли бочки срепнёй, грибами ирыбой, гдехранились донового урожая редька ияблоки, теперь был загажен так, чтоневдруг ногу поставишь. Иотовсюду смердело, хоть совсем недыши, акуда денешься?
        Сунувшись вочередной зауголок, Ворон чуть неналетел намужчину иженщину. Унеё бабьи косы зазорно свисали из-под волосника, пощекам размазались пятна дешёвых румян. Непутку мял, тискал, вжимал встену кряжистый мужик вшубе своротом изсобачьих хвостов. Ворон шарахнулся, рванул прочь, заскочил ещё вкакую-то совсем глухую камору…
        Тутуже осталось только погибнуть. Ворон бросился вугол… Проклятый блин покидал тело судорожными, мучительными толчками. Перед глазами вдруг начало меркнуть, поплыли тёмные пятна. Опёнку взгадило, пришлось ещё инагнуться, онпонял, чтодоконца дней своих вовсе никакой снеди врот невозьмёт… Желудок чуть невыскочил вон заодно сотвергнутой пищей, нопостепенно дурнота отпустила. Страдалец кое-как отдышался, утёрся, встал, поправил одежду. Огляделся.
        Стену напротив украшал выцарапанный рисунок. Голая баба вовсей славе зрелого женства, изрядно приукрашенного чьим-то несытым воображением. Впрочем, тот, ктоздесь трудился, непросто похабничал. Рядом спышной красавицей был изображён сам рисовальщик. Даневлюбовной ярой готовности, азаневоленный инесчастный, привязанный кнаклонной скамье. Палача скнутом неведомый обречённик изобразить неуспел, зато присутствовала строка андархской скорописи:

«Станет эта кобыла брачным ложем моим…»
        Вече
        Маленький ученик жреца всё-таки отстал отсвоих. Онзнал: благочестный вновь опечалится, будет журить. АЛюторад обзовёт бестолочью. Спросит, несоскучилсяли безымянный породной вольке. Придётся каяться, опускать винную голову, но… мыслимоли незастрять улобного места, незаворожиться умением плотников, возводящих почестную лавку длякутных старшин?
        Думающие большаки выходили советоваться сгосподином Шегардаем лишь посамым важным делам. Третьего дня люди видели, каквгород - сокольными инагнедом коне! - въехал важный вельможа. Взял место всамом чистом постоялом дворе. Порывался выдворять оттуда всех иных пожильцов. Молва уже разнесла имя красного боярина ито, чтоунего успел перебывать весь городской почёт. Ныне, стало быть, решились объявить дело. Послушать, чтонарод скажет.
        Заботы волостелей неслишком занимали безымянного ученика. Счастье было вином: дюжие древоделы вынесли клобному месту резные древние доски исопрягалиих, бережно сплачивали ударами киянок. Выступ находил вырез, зубвходил впаз… беспорядок наглазах сменялся порядком осмысленного целого. Всякий раз, видя подобное, мальчик отрешался отсуеты окружающего, замирал открыв рот, принимался мечтать. Что-то стучалось врассудок, просилось насвет, обещая чудо ирадость… увы, слишком невнятно. Вглядишься попристальней - ускользнёт, какрастаявшая снежинка сладони.
        - Можешьли гораздо, Другонюшка, - промолвил негромкий голос надухом.
        Унот вздрогнул, обернулся. Сзади стоял долговязый парень слыжами икайком, притороченными заспиной. Широкие запястья, гибкая, подвижная сила… Былбы сущая гроза, кабы неулыбка. Парень сказалещё:
        - Ятебе, Другонюшка, привет принёс отродимцев.
        Отрок тотчас забыл исвои мечты, изнатную лавку.
        - Отмамы? Какей можется?.. - Опамятовался, повёл рукой. - Дачтож стоим, идём кнам, вдом Милостивой… Присядешь сдороги, поешь! Тысам откуда, желанный?
        Парень расплылся ещё веселее, сощурил впрозелень голубой глаз:
        - Я-то? АизНетребкина острожка.
        Было видно, какДругоня подплатком лишь безмолвно пошевелил губами. Уговорное слово объявляло тайного посла Наказующей. Егониочём нельзя больше спрашивать. Иксебе вести тоже нельзя. Можно лишь слушать, чтоскажет. Помогать, если велит. Ему - воля!
        Моранич спустил наземь укладку, стал развязывать короб. Вспомнил, запустил руку впоясной кошель.
        - Вот, покуда напамяти… меньшой братишка готовальничек передал.
        Другоня принял воробу, глаза нистого ниссего защипало, пришлось жмуриться иморгать.
        - Авот отматушки, чтобы сгородских снедей живот несхватило.
        Вруки лёг промасленный свёрток, пахнущий домом.
        - Сучилища ваша, - продолжал необыкновенный моранич, - сама бела, набоку пятно жёлтое…
        - Звонка? - испугался Другоня. - Какона, старёхонькая? Живали?
        Ворон рассмеялся:
        - Щенков родила наветхости дней. Сказывают, отПарата. - Нестерпел, хвастнул: - Отик твой моему… - Осёкся, выправился: - Вечорась подарил одного.
        Другоня решился посмотреть ему вглаза, попросить:
        - Ты… ты щеня береги… Мамонька моим рожденьем сбелым светом прощалась, ауЗвонки молоко взяло пошло, подложили ей кбрюху, темиокреп.
        Ворон любопытно спросил:
        - Малый пристарце… тот, чтовора кричал… Онтоже воимя Владычицы безымянный?
        - Чтомолвишь, желанный, емуникак нельзя рожоное имя слагать, - испугался Другоня. - ЭтоЛютомера Краснопева святого родной сын, Люторад!
        Ворон покачал головой, подивился:
        - Чтож он недовольником ходит, точно ему сапоги жмут?
        Унот даже оглянулся навсякий случай. Озорно блеснул глазами, хихикнул:
        - Он… аон правда недовольник. Наслужение хочет, вслед отца. Астарец всё непускает. Говорит, Люторад недоволен вправедном деле, искусства жреческого непостиг.
        Ещёстаршему ученику безконца досаждал «собачий выкормыш», нообэтом поминать нестоило. Чего доброго, мама проведает, загрустит.
        - Унас тоже такой есть, - весело отозвался моранич. - Слышь, правду, чтоли, бают, будто после Беды люди вгород бежали, атут отних затворились?
        Другоня опустил взгляд. Этустарину вШегардае редко вспоминали, стыдились.
        - Правду.
        - Ито неврут, чтотвой старец…
        Другоня улыбнулся:
        - Неврут.
        Жрец, тогда уже весьма почтенный годами, велел крепким унотам спустить себя состены. Пошёл кбеженцам… Исними встал, обнажив белую голову, учтимых Последних ворот, видевших святую царскую милость. Долго, сказывают, стоял… Однако шегардайцы усовестились. Вынули запорный брус изпроушин - да так обратно иневложили. Вытесали изнего основание длязнатной скамьи, чтоб память была.
        - Ябы поклониться подошёл, - сказал Ворон. - Нокуда, мневострожок обратно бежать.
        Другоня рассудительно кивнул. Орудий воинского пути он знать незнал иведать неведал. Толькото, чтоони бывали страшны.
        Народ тем временем зашумел, стал тесниться. Наплощадь, стуча посохами, важной чередой вступали большаки. Кутные, ремесленные, откупцов. Ижреческие, конечно, ибовгороде продолжали чтить немало Богов. Круг Мудрецов давно присоветовал отдавать Моране первый поклон, ногде Круг, агде Шегардай!
        Ворона иДругоню оттёрли вразные стороны. Дикомыт поспешно вскинул наплечи кузов, хотел было протолкаться кмалышу, нооставил. Учитель ему невелел особо тереться подле единоверцев. Незачем. Тайный воин Владычицы должен быть тайным. АуВорона итак пока неособенно получалось.
        - Внемли, добрый господин Шегардай! - громыхнул надлюдским множеством голос Окиницы, старейшины рыбаков. Мужичонка он был неизсамых видных, щуплый икривоногий, зато голос - натроих рос, одному достался, зычный, гулкий. Ещёбы, кричавши-то слодки налодку. - Внемли ирассуди, господин Шегардай! Бьёт тебе челом красный боярин Болт Нарагон, посланник Высшего Круга!

«Нарагон?..»
        Глаза округлились, дикомыт вытянулся кактолько мог. Сзади ругнулись, обозвали волопёром, оннеуслышал. Какой там шегардайский почёт, какое державной важности дело, столь гордое, чтолишь красному боярину рука его оглашать! Ворон постиг толькото, чтосейчас увидит брата учителя. Единственного уцелевшего.
        Вотпоявился…
        Дочегоже похож!.. И - никапельки непохож…
        Болт восходил наподвысь медленно, щёки цвели гневными пятнами. Онведь оговорил сглашатаем, кактот объявит: «…сделом ктебе». Ичто? Рыбак, привыкший рассуждать оплотве, вышел клюдям ибухнул обычное: «челом бьёт». Взяли волю после Беды!
        Вотместку Болт забыл поклониться четырём ветрам, каквродебы велел здешний порядок. Если из-за этого отвергнут ивсё орудье, скоим он прибыл, - да пусть. Унего поважней забот нынче визбытке.
        Ондолго расправлял иразглаживал свиток. Ещёдольше поправлял шапку сглазастым павлиньим пером.
        Люди ждали. Осути привезённых вестей судачили ипересуждали навсе лады. Сейчас всё прояснится.
        - «Славный господин Шегардай, - начал наконец Болт. - Сземным поклоном ктебе, батюшка, малые дети твои отчресл Эдарговых, отправедного семени Ойдригова: царевич Эрелис имилая сестраего, царевна Эльбиз…»
        Площадь вымерла. Проглотили языки даже самые говорливые. Ажстало слышно, какнадразливом ссорились чайки ивдальнем углу воровского ряда перекликались торговки. Тишина длилась.
        - Кто-кто?.. - наконец спросил одинокий голос неподалёку отВорона.
        Поднялся было шум. Болт откашлялся, свидимым удовольствием повторил:
        - Сиротки ваши, царевич Эрелис да царевна Эльбиз.
        Вече наконец поверило, чтоослышки впрямь небыло. Людской сход закипел белым ключом:
        - ТакЙерел живой?!
        - Амы горевали: миновалось славное племя…
        - Неврала, значит, молва.
        - ИОльбица, чадунюшко наше!
        Ворон прислушался, удивился… понял: Эдарга сдомашними здесь вправду любили. Чегобы ради горожанам толмачить имена царят народной язык Левобережья, какнезатем, чтоб звучали поласковей?

«Дядя Космохвост, внемлешьли? Целы твои подкрылыши… незря ты жизнь положил…»
        Люди говорили все разом. Слухи омалолетнем наместнике, скоим почти уже окрутили дочь кузнеца, забылись какрастаявший снег. Каждый хотел докричаться, вызнать насущное.
        - Слышь, боярин! Тысам-то видел царят?
        Болт неторопливо кивнул:
        - Каквас вижу, таких перед собой видел.
        - Ичто? Похожи наотца сматерью?
        Болт дождался, пока площадь снова затихла.
        - Эдарга вашего я незнал. Дети что… Волосом светлы, глазом серы.
        - Азнаки? Знаки царские оказались?
        Говоривший даже рубаху нагруди оттянул, направой ключице.
        Болт кивнул:
        - Оказались. Ятам был, когда Эрелис открыл великородному Невлину Трайгтрену свою улику, итот признал её подлинной.
        - Невлин?
        - Старый ворон мимо некаркнет!
        - Ацаревна? Ольбица?
        - Ручательством её правости сперва было слово царевича, апозже - очевиденье сведомых жён.
        Площадь снова вскипела.
        - Почто безних приехал, боярин?.. - закричало, несговариваясь, десятка два голосов.
        Болт поднял свиток, тряхнул вруке. Шумначал понемногу стихать.
        - Хорош бавить! Читай дальше, боярин!
        Младшему Нарагону такое обращение очень ненравилось, ноделать было нечего.
        - «Посиротской доле своей возрастали мы невродительском доме, вдали отцовской заступы…»
        ОтВорона неукрылось: головы стали поворачиваться всторону каменного остова. Вотон, родительский дом царят, несбережённый подданными. Издверного провала, одёргивая подол, выходила Моклочиха.
        - «Воспитание принимали отлюдей добрых иверных, нововсе незнатных, вскудости, впростоте, венценосным рождением отнюдь некичась. Ныне ищем мы царскую науку ублагородного Невлина, сына Сиге изрода Трайгтренов, опоры Огненного Трона. Нынешнему колену праведной семьи - собирать державу, чтобы небыло стыдно славным отцам…»
        - Гдецарята, боярин? Гдепрячешь?
        - Возвращаются, возвращаются старые времена…
        - Старым временам подзаступ пора. Своя воля дороже!
        - Своя волюшка доведёт догорькой долюшки. Городу безОйдриговича, чтодурным плечам безголовы!
        Болт успел пожалеть, чторешился читать грамоту сам. Невоинское это дело, неродовитому витязю пристойное. Сразубы отдать рыбаку, чтоб глотку надсаживал. Аписьмо! Разве так правителю должно сподданными говорить? Имбы Сварда Нарагона сюда. Живобы выучились молча шапки ломать.
        Такдумая, Болт отчётливо понимал, насколько неравен отцу. Этозлило иунижало.
        - «Доверишьли, господине Шегардай, сыну отцовскому впределах твоих расправу держать, какЭдарг держал, тобою любимый? Воимя стен Ойдриговых обещаю блюсти исконную Правду, чтить вольности твои исвободы, втрудах взятые непокорно Беде. Состарцами, тобой избранными, совет держать ислово их ценить высоко…»
        - Слово царское, слово золотое! Вези Йерела, боярин!
        - ИОльбицу, Ольбицу маленькую!
        - Речи, чтосводы, датемно дело последи…
        - Жили безцаревича инепропали, уждальше как-нибудь проживём!
        - Анепроживём! Безправедной семьи пусту быть Шегардаю!
        - Отцов податями заминали, теперь донас добрались?
        - Засебя постоим исами заступимся!
        - Кругом гляньте, желанные! Гдеслава былая? Вовладении безобразица, влюдях злочиние! Будет царевич, будет городу совесть!
        - Знаки всякие подделать можно, видывали. Какого захотят подменка, такого посадят! Атам доярма нашею недалеко!
        - Тебе, стало быть, иНевлин подменок? ИНарагон этот надутый?
        - Не-е, этот правский, ишьсмотрит, каксемерых съел, осьмым подавился…
        Ворону хотелось сгинуть отсюда, пойти искать скомороха. Овече после можно узнать, чемдело решилось. Учитель его неради царят сюда посылал. ИБолта непоминал. Однако толпа так стискивала совсех сторон, чтодикомыт быстро понял: тишком выбраться неудастся. Мысленно плюнул сдосады, остался стоять. Впредь наука!
        Болт возвысил голос, бросая людскому сходу последнюю строку грамоты:
        - «Научишьли, господине Шегардай, своего сироту быть добрым правителем, достойным правды отцов?»
        После этих слов громкие сварливые голоса как-то сами начали притихать.
        Ворон видел: жрец Мораны оглядывал вече, словно чего-то ждал. Идождался, вестимо.
        - Невдоме родительском… - всхлипнула взадах схода бабья слезливая жалость. - Привезёте детушек, мужики… где жить станут?
        - Даприютим уж! Вседвери разом откроются!
        Сознатной скамьи одновременно поднялись двое старейшин, купец Яголь иТвердила, кузнец. Рванули шапки сголов, заметили один другого, уставились. Каждый хотел предложить свои палаты, нонеперед людьмиже супориться.
        Глазастый народ начал смеяться, нопо-доброму, необидно. Нетзазрения, если муж мужа облагом деле ревнует. Потом голоса вовсе затихли: неторопливо встал жрец Милостивой. Тяжело стуча посохом, вышел вперёд. Протянул руку, словно заподаянием. Вечники напряжённо ждали, аблагочестный впрямь попросил. Негромко, устало:
        - Дайте, люди добрые, мнелопату ипоганую тачку. Домзасиревший чистить пойду…
        Слова старца отозвались наплощади так, чтоВорон сперва слегка оробел. Людям, принявшим решение, хочется немедля засучить рукава - иувидеть, какслово облекается плотью. Жрец, хорошо знавший горожан, натакое дело их инаправил.
        Противники возвращения царят живо закрыли рты, вече единым телом качнулось всторону пустого подклета.
        Налобное место чередой поднимались ремесленные большаки.
        - Мысвами, желанные, дворца безхозяев несберегли, намзаново иотстраивать.
        - Ктооттуда ксебе водвор нещечко вынес, вину друг другу отдадим ипоминать небудем. Всевинны, всёвозвернём, чтоненаше.
        - Всякий, ктосолнышко помнит, черёд отработает, апонадобится, ивдругорядь, ипотретьему.
        - Которые неработники, теприпасом взнесут.
        - Акто иприпасом неможет, воткорчага пивная: бросай, люди, кому сколько сердце велит!
        Ворон вовсе глаза наблюдал, каклетели вогромный горшок медяки, сребреники, целые кошельки идорогие застёжки, лихо сорванные содежд. Господин Шегардай ничего неделал наполовину, водно плечо. Оттого, наверное, истоял посию пору крепкой ногой насвоих тридевяти островах. Ворона подхватил общий задор, онтоже надумал бросить монетку. Начал опускать руку кмошне, успел испугаться, совсем пронеё забыв: украли небось!.. Кошель был наместе. Дикомыт ещё незнал, чтововремя веча покраж наплощади неслучалось. Такустановила вольная семья, люди посовестные. Опёнок вытащил денежку, шагнул влюдскую стремнину, тянувшуюся клобному месту. Медяк полетел взвонкий слой, укрывший корчажное дно. Ворону почему-то казалось, еговнoсочек будет виден среди прочих, ананего самого все посмотрят, начнут удивляться, спрашивать, отколь взялся. Ещёчего! Егодаже сзади пихнули. Незастревай, проходи, другим место дай!
        - Воттак, - трезво молвили рядом. - Насобирают казну, иные вгорячности последнее отдадут, адлядоброго дела сохранить озаботятсяли? Небось завтра уже побогатым сундукам расточится…
        - Аверно, люди, - подхватили новые голоса. - Общну сберечь надо!
        - Вхрам снесём!
        - Кстарцу нашему! КМоранушке подприсмотр.
        - Правосудная сиротского достояния растащить непопустит!
        - Анелучше клюдям посовестным?
        - Ужзаними непропадёт…
        Ворон всё оглядывался наоблезлый подклет. Силился представить, каким был дворец. Каким он будет, когда горожане исполнят взятый ныне оброк. Наум являлись рассказы брата, Шерёшкины басни овеликолепии Фойрега… откуда-то, словно ветром нашёптанная, уженаплывала неясная голосница, мимолётными искрами вспыхивали слова.
        Пусть твердят, чтоостался лишь прах…
        Возведём ивернём ненасловах…
        Улобного места спорили, стучали клюками два старика. Каждый лучше другого знал расположение теремов икрылечек, облики подзоров игорделивых коньков.
        Слобного места зло глядел Болт, пронего успели забыть. Ворон временами косился навитязя. Вспесивом вельможе казалось всё меньше сходства сучителем. Ветер, непризнанный сын, былнаследник древнего мужества. Болт, законный боярин, глядел выродком. Посрамлением рода, какиотец.
        Нуего совсем!.. Ворон вертел головой, слушал, ждал, вспомнятли Космохвоста. Невспоминали. Этобыло понятно, ведь царского рынду запридворного несчитали. Темнеменее обида колола. «Окомбы вы тут решали, еслиб неКосмохвост!»
        Вернулись четыре сына Твердилы, посланные отцом домой. Дюжие парни снатугой воздвигли торчком большой столб, весь врезьбе. Гдевполплоти, гдевчетверть, гдеоблыми изваяниями. Один удругого наголовах стояли голые, связанные, согбенные пленники. Ихпопирали ликующие воины встаринных доспехах. Насамом верху воздевал меч полководец влучистом венце.
        - Вот! - сторжеством объявил кузнечный большак. - Сего дня ради хранил!
        - Такэтож неиздворца! - закричали вответ. - ЭтоотПозорных ворот!
        - Ичто? - нимало несмутился кузнец. - Всёотпраотеческих памятей.
        Завязался жаркий спор, надлежалоли ставить бревно вубранство дворца. Дикомыт, послушав, растешился. Говорилось овременах, когда изШегардая северными воротами уходила царская рать - гнуть вдугу Коновой Вен. Тогдашние городские волостели надёжно ждали победы. Даже загодя возвели надороге особые «позорные», сиречь зрелищные, ворота. Длявосторженной встречи славных полков, прохода пленников идобычи… НуаОйдриговичи прибежали домой такие растерзанные, чтовречи горожан обрело новый смысл даже слово «позор». Ворота, ставшие горькой насмешкой, потихоньку разбили. Теперь это была ещё одна старина, нелюбимая вШегардае. Название, правда, ксеверным воротам прилипло. Только объясняли его теперь инако. Оттого, мол, чтотам начиналась казнь обречённика, назначенного кбитью безпощады.
        - Несите, ребята, столбик обратно, - посоветовали сыновьям кузнеца. - Если кделу ипридётся, тововсе нескоро.
        - Малютинымибы войлоками полы выстелить… Ковров заморских ненадо!
        - Нету больше Малюты, осталась горесть похмельная.
        - Берёсту припасать надо, кровля велика выйдет.
        - Палаты красными шелками затянем, золотыми гвоздиками прибьём…
        - Кружевной столец выточим, чтоб наОгненный Трон похож был!
        - Агде знателей найдёшь, каков трон царский?
        Ворон опять вспомнил брата. Светел говорил: царь Аодх никогда натрон несадился. Судил ирешал, расхаживая впалате. Нехотел быть тёмным пятном посреди сияющей глыбы.

«Авдруг Светелко сюда припожалует? Захочет сродников посмотреть? Открыться царятам? - Сердце стукнуло. - Ия тут кактут…»
        - Нашу грамоту кто вельможам доставит? Боярин?
        - Своего гонца снарядим. Боярин мимоездом унас.
        - Кудаж дальше собрался? Кдикомытам, чтоли?
        - Сказывают, заКиян, вАррантиаду.
        - Брось, чтоему туда? Снищими, сварнаками?..
        - Объявил, страну дознавать дляВысшего Круга. Аокольные шепчут: ксамой Коршаковне утайкой вздумал подъехать, давскрылось. Теперь вроде опалённый, покуда всё неутихнет.
        - Чтосказать, отважен боярин!
        - Иостров незнаемый, ауж сопутники…
        - Вернётся, мимо нас небось непроедет.
        - Если вернётся!
        Ворон покинул отшумевшее вече, пошёл обратно наторг. День перевалил заполдень: гдеже Богобой-скоморох? Какнайтиего, если наострове непоявится?
        Гадалкин нос
        Был, оказывается, нашироком торгу ещё угол, куда Ворон пока незаглядывал. Этот ряд занимал целый мысик, выдававшийся вразлив Воркуна. Еготак иназывали: Гадалкин нос.
        Здесь непродавали товаров, хотя богатства изрук вруки переходили немалые. Сюда редко заглядывали жрецы, ибоздесь искушали Богов.
        Наодном берегу взывали кИх милости, конаясь вроковых играх имуществом исеребром. Одни просто тешились - повезёт илинет, лишьбы весело было. Другие, каквохмелю, обретали ироняли впрах деньги сущими истиниками. Этиигроки даже незаметили веча, неучаствовали вспорах из-за царят. Узнают назавтра, кивнут, спросят, всрокли ждать следующего торгового дня.
        Ворон сразу отметил людей, непринадлежавших игре. Свиду обычные горожане зорко оглядывали бережок, склонялись кигральщикам, успокаивали рассерженных. Ворон прошёлся, постоял, посмотрел. Невсе игры были роковыми. Вотдоска сгнёздами: вних щелчком загоняли глиняный шарик. Рядом ловили горстью падающий обляк. Подальше следили заопрокинутыми скорлупками, притаившими рыбий позвонок… Ворон даже потоптался враздумье. Ондосих пор ничего Надейке необлюбовал, казны осталось только вворовской ряд возвратиться. Здесь он мог поправить мошну, ночто хорошего купишь нанеправый прибыток? Ворон потопталсяещё, нахмурился, перешёл надругую сторону мыса.
        Здесь большей частью толкалось шегардайское женство. Девки тревожили Небеса, выспрашивая просуженых-ряженых. Бабы просили раскинуть жеребья овозвращении мужа, опокупке козы, обудущности детей. Ворон нестал задерживаться близ ворожей. Егожизнь была вручена Справедливой. Какрассудит Она, таксним истанется. Можетли смертная баба, даже воистину зрящая, Её замыслы проницать?..
        Всамом дальнем конце, наобросшем ржавыми махрами валуне уводы, сидела тоненькая девушка. Русые волосы поветру плащом, руки зябко спрятаны подмышками, наглазах тугая повязка. Никто кней неподходил. Опёнок незаметил приворожее гадательной снасти, неволей вспомнил Арелу. Где-то теперь была языкастая Кербогина дочка, кого «налицо выводила», кому толковала ладони, щёки илбы?
        Ондвинулся было прочь, нодевушка остановилаего:
        - Неуходи, добрый молодец… Гадать непросишь, такхоть рядом постой.
        Ворон пожал плечами. Вернулся. Нивкакое кобение он ей недастся, вестимо. Даже говорить сней небудет.
        - Многие сегодня незримо стояли, - продолжала вещунья. - Советы сродникам подавали, настороны клонили.

«Незримо стояли?..»
        Вредному дикомыту сразу захотелось спросить, нетянулисьли мимо гадалки чередой два Йелегена, восемнадцать Гедахов ичетыре Аодха. Онсдержал язык, промолчал.
        Девушка наклонила голову, улыбнулась.
        - Всенепременно оцарях вопрошают, - сказалаона. - Будто дел уних других нет, кроме озахолустке нашем радения… Авот храбрец Эдарг сумницей Эсиникой, Огнём Венчанные, приходили вече благословить. Ныне семя посеяно, данепростое, астоколосое. - Помолчала, тихо добавила: - Многие сюда вернутся нетаковы, каковы сегодня уходят. Многие попрощаются сгосподином Шегардаем нетаковыми, каковыми здоровались…
        Опёнок помимо воли развесил уши. Хотел сесть рядом накорточки, нопритороченные лыжи ткнулись пятками вземлю. «Кобникам неверь, Скварко! - долетел строгий голос Жога Пенька. - Такого наплетут, отсвоейже тени шарахнешься!»
        Ворон встал. Сделал шаг прочь.
        - Аподарок, коего уже инечаешь, здесь есть, - догнал его голос вещуньи. Казалось, девчонка еле сдерживала смех. - Ступай, добрый молодец, взелейный ряд… сам отыщешь, простота лесная, илисвести тебя?
        Дикомыт смолчал инаэто. Начал краснеть.
        - Найдёшь тётеньку Грибаниху, спросишь толику стыньки… Давот помошнели выйдет покупка?
        Ворон ушёл негодуя, полный решимости никакую Грибаниху неискать. Ипоследних медяков унеё нелишаться.
        Поперёк тропы, чтовела прочь сГадалкиного носа, протащились кувыки, стеная, точно души клятых изменников:
        ВорКарман верёвки гложет,
        Накобылу он возложен,
        Люди добры, дайте грошик!
        Взелейном ряду Ворон сразу почувствовал себя щенком, которого всякий носом влужу суёт. Воткуда надо было сразу идти, когда вбрюхе заныло! Озёрная капуста, квашеный исвежий горох, зелёный чеснок! Болотник сушёный, пареный исырой. Даже водяные орехи вчешуйчатой скорлупе, таившей сладкую мякоть. Даже грибы, выраставшие втёплых погребах белёсыми, неказистыми, нопо-прежнему вкусными… Ичто дёрнуло убожника отсягнуть отистовой пищи? Высокому столу позавидовал? Съел, какукрал, стыдобищей иаукнулось. Аеслиб ненапростом разведе, еслиб наорудье ради Владычицы?..

«Может, нато меня учитель ипосылал…»
        Ворон задержался возле грибов. Рассудил просебя: где-то тут должна была найтись иГрибаниха. Хотел уже начать спрашивать. Неуспел.
        Слобного места вновь подал голос бирюч. НеОкиница, нотоже возвещатель что надо.
        - Почтить… новое правление… - разобрал издали Ворон. - Поприговору… торговая казнь!..
        Зелейницы зашумели все разом. Дикомыт сперва только понял, чтобабоньки рады были мчаться прямо наплощадь, датовар непускал. Дело, некогда столь обыденное, чтонекаждый оборачивался взглянуть, вдруг поднялось межевым знаком уграницы будущих дней.
        - Вернулась Правда!
        - Раньше что? Ктотатя изловит, тотсамочинно илупит. Теперь насуд будем водить!
        - Аусудей всё сочтено…
        - Законы книгами пудовыми, знай нужную открывай.
        - Чему радуетесь, дуры? Молодые, жизни невидели!
        - Любой татьбе роспись дана, завсякую покражу своя кара назначена.
        - Нежила ты приЭдарге! Иты нежила!
        - Будто плохо было? Обидней нынешнего?
        - Законы-то святы, судьи супостаты…
        - Натех супостатов есть люди посовестные!
        - Хоть сядет царевич, будет кому кривду кпорогу сложить.
        - Закон - паутина: мухам погибель, шмель вырвется. Какжили, такидальше жить станем!
        Ворон уже неслышал болтовни торговок. Ноги быстро несли его клобному месту, гдеснова собиралась толпа.
        Кобыла
        Всамые лихие годы после Беды закон вШегардае чтился всего один: чтосбою взято, тосвято! Нобезконца так жить было негоже, ипервыми, какнистранно, этопоняли злостные враги судей иписаных правд - «люди посовестные». Помогли навести порядок, счесться ремеслом исоседством, прищучить илипрогнать неисправимых бесчинников… Стех пор всё помалу вошло вберега. Каждодневными городскими делами распоряжались выборные старцы. Ради важных вестей ирешений, каксегодня, выходили навече.
        Скоро вШегардае снова будет царевич. Совсем скоро, нонужно всё-таки подождать. Игородской державец будет, чтобы возглавлять большаков. Нотоже неназавтра, даже нечерез месяц.
        Авот торговую казнь можно устроить прямо сейчас.
        Пристаром правлении улобного места возводили длябичеваний глядный помост. Современем возродят иего, носегодня обойдутся телегой. Большой телегой, чтобы поставить кобылу иещё хватило места палачу - размахнуться кнутом иникого неожечь!
        Когда Ворон подоспел вместе сдругими торжанами, сорвавшимися иззелейного ряда, телега какраз вкатывалась наплощадь. Внеё даже нестали закладывать оботуров. Облепили сразных сторон, катили просто руками.
        - Ну,Карман! - приговаривали мужики. - Привык нашими пропажами жить, ещёнасже изапряг!
        Крадун стоял одетый вбелую рубаху безпояса, несвязанный, незакованный. Придерживал нашее обмотанную верёвкой зелёную андархскую чашу: поличное. Кланялся настороны.
        - Простите, кого обидел, желанные! Поделам лихим муки принимать стану!
        - Каксечь будут? - спрашивали втолпе, гдестоял дикомыт. - Неужто нещадно?
        - Нет. Простая казнь, говорят. Всего десять кнутов.
        - Чтож он вбелой рубахе, словно насмерть?
        - Адлякрасы, длябасы: праздник, чай. Первая казнь!
        - Эх,беспамятные! Насмерть-то обречённика вколодках выводят…
        - Винен, люди добрые, винен кругом! - отбивая поклоны, кричал стелеги Карман. - Умел воровать, сумею позакону ответить! Атебе, господине Шегардай, благодарствую завеликую честь!
        - Десять кнутов всего? Немало злыдарю будет?
        - Посудебнику вроде двадцать пять выходило.
        - Люторад сорок требовал…
        - Правда, чтоли, благочестный вступился?
        - Правда истая.
        - Ведайте, люди добрые: низги я татьбой себе нескопил, пазуху прорывал, насынка крадучи…
        - Поумубы сороковичок влепить, дасобходом.
        - Этоказнь уже непростая будет, жестокая…
        Ворон чуть неспросил, чтоещё заобход, нотутже услышал:
        - Окаянники, стар?ны забыли! Собходом только безпощады секут!
        - Верно! УПозорных начинают, уПоследних заканчивают.
        Кто-то посмеялся:
        - Полно вам кнуты считать. Темрюй стрёх ударов убьёт, если захочет.
        - Анезахочет - после сорока насвоих уйдёшь, недоказнённый.
        - Иподи разбери, страшно порет илимягко кладёт!
        Дикомыт уже незнал, накого смотреть - наприговорённого илинапалача. Темрюй стоял натойже телеге. Онбыл вправду тёмен, кактуча. Чёрная борода поглаза, такиеже волосы, курчавые, густой шапкой налоб. Красная рубаха, немного линялая, сзастаревшими сгибами, словно долго хранилась всундуке. Рукава высоко закатаны намогучих руках. Вправой - кнут: триаршина столбца, выплетенного изтонких ремней, медное кольцо, ещёаршин сменного хвоста излосиной сыромяти, сложенной углом вдоль.
        Мальчишки, бежавшие утелеги, задирали головы, свосторгом смотрели напалача. Дляних он был героем, явившимся издревних времён. Взрослые переговаривались:
        - Грозен стоит наш Темрююшка, прям беда.
        - Пороть неразучилсяли?
        Кпалаческому искусству всамом деле очень редко взывали. Разве что удавалось изловить кого излихих людей, шаливших вШегардайской губе. Даито последние годы смертников чаще выкупала Чёрная Пятерь.
        Словно подслушав, Темрюй усмехнулся, двинул плечом… Сотчётливым презрением глянул намужиков, вроссыпь шарахнувшихся оттелеги. Кнут взвился чёрной змеёй. Хвост сгрохотом разорвал воздух, обрушился надоски настила. Брызнули щепки.
        Карман, которого страшный кнут даже некоснулся, вмиг забыл хорохориться. Ахнул, упал наколени. Стал белее рубашки. Похоже, емулишь теперь стало по-настоящему жутко. Ворон видел, какзабегали его глаза. Онискал путь спасения, но, еслибы сейчас народ раздался улицей иему шепнули «беги», врядли, ослабевший, сумелбы даже сместа сойти.
        Ворон отметил взглядом парнишку, своего примерно ровесника, ноузкоплечего ибесцветного, словно росток, проклюнувшийся втёмном подвале. Жидкие волосики, едва намеченные усы… Этот единственный небросился наутёк привзмахе кнута. Цеплялся заколесо, смотрел прозрачными, отсутствующими глазами:
        - Отик… зачто они тебя, отик…
        - Жаль Заплатку, - вздохнул кто-то.
        - Аты поди, утешьего, - весело посоветовали сердобольному. - Никошеля ненайдёшь потом, нипояса, ништанов.
        - Вотипусть глядит, какотец кобылу нюхает, дамотает наус. Самого положат, поздно будет.
        Телега остановилась возле лобного места.
        Темрюй нагнулся, что-то поднял снастила. Ворон увидел унего вруках толстую широкую доску свырезом наконце дляголовы идвумя пониже - длярук. Знаменитая шегардайская кобыла выглядела очень старой. Тяжёлое дерево потемнело неравномерно, потёками сверхней стороны нанижнюю, оказывая какбы смутный отпечаток лежащего тела. Палач закрепил доску вупорах, повернулся косуждённому:
        - Раздевайся.
        Голос, низкий, глухой, падал комьями могильной земли. Карман смотрел, непонимая.
        - Раздевайся! - закричалиему. - Рубаху сымай!
        Онвсё непонимал. Темрюй поднялего, вытряхнул изтельницы. Полуголый вор ёжился, растерянно озирался, держал руками штаны, зачем-то усаживался накобылу. Палач взял его заплечи, повернул, уложил, бессильного, вниз лицом. Заставил нагнуть голову впрорезь, обхватить доску, отчего наспине натянулась кожа. Привязал ремнями руки иноги.
        - Ну,держись.
        Было тихо. Карман мелко дрожал, мышцы подёргивались.
        Темрюй долго отступал прочь, волоча опущенный кнут. Жёсткий хвост шуршал понастилу: какесть пополам перерубит! Карман ждал удара, судорожно зажмурившись, из-под век текли слёзы. Палач прянул вперёд. Выучка позволила Ворону увидеть его движение, почти по-воински отточенное, скупое исовершенное.
        Площадь выдохнула одной грудью. Карман глухо охнул, замолчал, вместо него тонким голосом вскрикнул Заплатка. Набелой спине вора, отправого плеча клевому боку, вздулась горячая полоса.
        Темрюй сделал ещё движение. Кнут мягко побежал волной, выложил хвост ему наладонь. Палач осмотрелего, отпустил. Стал отходить, забирая всторонку, чтобы хлестнуть накрест.
        - Поделом Карману, - слышались голоса. - Скольких обидел!
        - Богатеев отбедных неотличал, насиротский грош зарился.
        - Ловилиего, рёбра считали, атолку?
        - Изнаших рук уходил, отПравды неувернётся.
        - Другим крадунам будет наветка. Попомнят, когда кчужой мошне руку потянут.
        - Ито добро, чтостойно терпит, святого дня небесчестит.
        - Вдругорядь украдёт - сприбавкой получит.
        - Отик, зачто…
        Темрюй ударил. Карман страшно дёрнулся, заскулил изатих. Палач подобрал кнут, осмотрел, смахнул горстью кровь. Начал медленно отходить.
        - Аверно, желанные, чтостарец просил вполплети драть, данепослушалиего?
        - Старец, онсвятой, ступит - снега непримнёт, мыже земной заботой живём.
        - Крепче бей! - хрипло заорали слева.
        Ворон покосился, увидел мужика вшубе соплечьем изсобачьих хвостов, подивился. «Унего ворюга этот тоже что-то стащил?..»
        - Жаль Кармановой спины, - говорили кругом, - иЗаплатку жаль, асвоих детей жальче.
        - Этот поднимется, хуже отца станет.
        - Кудаему! Какесть полудурье.
        - Зачто они тебя, отик…
        Казнь длилась. Торжественная, неторопливая. Послушная змея вруке палача сосвистом итреском обрушивалась набеззащитное тело. Рубила крест-накрест. Взлетала, свивалась, возвращала сгиб хвоста вхозяйскую ладонь. Темрюй обтирал кожаное лезвие, придирчиво оглядывал: неразмягчилосьли. Снова начинал отступать.
        Позоряне вслух считали удары. Смеялись, давали советы палачу. Подбадривали ихвалили Кармана. Объясняли детям: вотон, закон; воткакмуку поделам своим надлежит принимать. Слушали седобородых, помнивших бичевания нето что приЭдарге - приотце его Йелегене, толи вшутку, толи взабыль прозванном Йелегеном Третьим.
        - Когда Мышляя сКомягой взяли наразбое…
        - Четыре!
        - Комяга ещё идевку снасилил.
        - Обоим, стало быть, всыпали пополсотни. Чтоб неповадно.
        - Пять!
        Опёнок смотрел, какпропитывались чёрной кровью штаны вора, съехавшие ниже бёдер. Куда денешься, виделись плечи Ивеня, листки, прилипшие нагруди… Казнь, содеянная вЧёрной Пятери, была куда страшней нынешней икончилась смертью, ноона случилась давно. Притом всего один раз.
        - ТакМышляя помощник драл, ученик, аКомягу - сам палач, старик Воссила. Люди ему знай пеняли, почитай каждый кричал - хорош мазать, шибче пори!
        - Какнепомнить! Такиговорили: шумодин, атолку невидно.
        - Шесть!

«Аэти, меча недержавшие, каждый торговый день готовы казнить. Данесвоими руками. Любому здесь кнут дай, вели пороть - обделается состраху, откажется. Апалач, десница закона, уних запоследнего человека. Поганым считается…»
        - Нуичто? Мышляй ещё Беду встретил, аКомяга помер вночи.
        - Зачто они тебя, отик…
        - Семь!

«Небось иотменя разбежалисьбы, прознав, какя Кудаша убивал. Который вдову…»
        - Восемь!

«Нет, права была мама, когда после торга нас сатей седмицу визбу недопускала…»
        - Девять!

«Хотя ездили невШегардай, вТорожиху всего лишь…»
        - Десять!
        - Пoлно!
        Темрюй по-прежнему неспеша обтёр кнут. Отвязал наказанного откобылы. Карман тестом сполз насамый настил. Шевельнулся, кое-как сел. Лицо опухло отнатуги ислёз, онпо-рыбьи разевал рот, непонимая, накоторый свет угодил. Палач всё также невозмутимо облил его изкожаной бутыли чем-то прозрачным. Крадун согнулся, завизжал навсю площадь. Позоряне стали смеяться:
        - Несболи кричем кричит, содного страху.
        - Решил, добавкой потчевать станут?
        - Попомним, шабры, доброго царя Аодха! Казнить казнили, пора миловать.
        - Благодари, пропастной!
        Карман сумел подать голос несразу.
        - Бла… благодарю… покорно… заум…
        Подобщий смех иобщими силами его спустили стелеги, дали пить, онбольше расплескал, чемпроглотил. Заплатка подлез подруку отца, хилые коленки сразу сломались. Люди подхватили обоих, повели прочь, весело предупреждая друг дружку ошкодных пальцах недоросля. Израненный Карман еле переставлял ноги, через десяток шагов начал ступать увереннее.

«Аябы выдержал?» - невольно вопросил себя дикомыт. Праздно вопросил, зряшно. Ужему-то нашегардайской кобыле ездить была никак несудьба. Вотголову здесь когда-нибудь обронить набезнадёжном орудье, этопожалуй. Нокнут? Кнут - дляпреступателей Правды. Недлятайных воинов, карающих воимя Правосудной.
        Телегу спалачом покатили вон сплощади, заней помчались мальчишки. Ворон проводил их взглядом… ипонял, чтозабыл, какназывался подарок, присоветованный гадалкой. Стыдь? Стужа?..
        - Эй!
        Голос показался знакомым. «Владычица, дайтерпенья!..» Ворон повернулся. Такиесть. Сзади стоял маленький поводырь. Сквозь поредевшую толпу протискивались остальные кувыки. Слепой, хромой да третий горбатый.
        Ворон молча смотрел, ждал, чтоскажут.
        - Нас, потешников безыскусных, охаять всяк норовит, - мрачно изрёк коротышка. Вкулаке унего торчала пыжатка. Онговорил дерзко, ноглаза прятал. - Охуждать ума большого ненадо… Самумелен чему?
        Ворон ответил невдруг. Онмог тридцатью тремя способами отделаться откувык, этому его тоже учили. Ноказнь, пусть самая справедливая, оставила душу замаранной. Хотелось умыться. Онвзял дудочку. Несамая любимая снасть, ночто вруки попало, темивоюй. Ворон дунул. Пыжатка недовольно засипела.
        - Ага! - свидимым торжеством сказал коротышка.
        Рано он злорадствовал. Ворон уже обогрел дыханием деревянное тельце, уженачал объяснять дудочке, чтоможно нетолько шипеть обозлённой гадюкой, которой наступили нахобот. Можно, оказывается, шептать летучей позёмкой, заблудившейся втростниках. Горевать лебедем-шипуном, зовущим подругу. Лепетать, словно зыбь Воркуна, бегущая изтумана…
        Онтрёх строчек словесных дляновой песни сложить ещё неуспел, аголосница уже была тут кактут, стучалась изнебытия, просилась вполёт. Кувыки обступилиего.
        - Тихо вы там! - неожиданно прикрикнули наних. - Непорно распелись!
        УВорона даже попытались выхватить пыжатку. Он,понятно, неотдал, ноиграть прекратил: чтотакое?
        - Дайте гудил правских послушать!
        Вдальнем конце площади ухал бубен, звенели колокольцы, надрывался гудок. Инадо всем господствовал пискливый, пронзительный голос, рвущийся сквозь гомон исмех. Пятерушечник, зачью голову учитель конался своей, выходил клобному месту.
        Тарашечка
        Ксамой скоморошне Ворон протискиваться нестал. Вышедшему наразвед незачем лишнее внимание привлекать. Толкнёшь кого, аон тебя изаметит. Запомнит. Хватит уже наставленного пальца Люторада, апосле - досадливого взгляда дядьки, пытавшегося дудку отнять. Ворон просто дал себя увлечь людскому потоку, стремившемуся клобному месту. Где-то рядом двигались кувыки. Остановиться пришлось шагах втридцати отуже установленной занавеси: ивидно, ислышно.
        Ворон сразу стал искать глазами вожака Брекалу. ИлиБогобоя, какзлыдарю-пятерушечнику было угодно себя величать. Ненашёл. Тотуже скрылся зазанавесью. Навиду оставались двое помощников вцветных лоскутных балахонах, вколпаках сотворотами имахрами. Один тряс увешанный колокольцами бубен, ловко ударял им околено, непереставая свиристеть нарожке. Второй прижимал кгруди пузатый гудок, водил пострунам шершавыми тетивами лучка.
        Эй,народ, готовь полушки,
        Погляди напятерушки!
        Глум творить гораздо будем
        Напотеху добрым людям!
        Ворон начал было притоптывать ногой. Поймал себя, перестал.
        Насмешим ипозабавим,
        Акого наум направим,
        Чтобы падали скатушек,
        Посмотрев напятерушек!
        Ворон сообразил наконец: онзря нёсся целую ночь, какнапожар, апотом полдня обшаривал торг, искал хулителей Справедливой. Вот, стало быть, почему Ветер сулыбкой смотрел наего нетерпение. Чемлететь вовсю прыть, лучшебы, дурень, поберёг силушку. Апожалуй что ипоспал допозднего утра где-нибудь наГорелом носу. Скоморохам непристало вылезать поперёд веча, перекрикивать торговую казнь. Сами горожане выгналибы сторга, ато ипоколотили. Умные потешники дали отголосить обоим действам. Зато теперь им была полная воля - играй хоть доночи!
        Наши куклы пятерушки,
        Чай, недетские бавушки,
        Ктоумён, себе смекай,
        Вшапку денежки бросай!
        Ворон почувствовал, чтоувлёкся. Самон ниразу подобного несочинял, ужехотелось попробовать.
        Вотгудошник закрыл рот, стал оглядываться назанавесь - тоже лоскутную, пёструю, яркую, видимую издалека. Брекала всё никак себя неоказывал, отзываясь наоклики невнятным ворчанием исотрясением загородки.
        - Давай уже! - кричали позоряне. - Нетяни!
        - Чтостряпаешь? Людей томишь!
        - Уйдём сейчас других игрецов слушать!
        - Куда глядишь, понукалка? Понукай себе!
        Из-за цветной преграды раздался уже знакомый голос, громкий, гнусавый.
        - Боюсь выходить! - пропищалон. - Злыевы, побьёте Тарашечку!
        Начались смешки.
        - Этоон Люторада пасётся!
        Молодой жрец, было дело, пытался порвать занавесь, разметать кукол. Скоморошню сообща отстояли, нолюбимец позорян так легко обиды неотпускал.
        - Нету, нету Люторада! - закричали сразных сторон. - Апридёт, путь покажем!
        - Выходи, Тарашечка, небойся!
        Надзанавесью возникла рука. Непросто так возникла, конечно. Одетая ввязаную пятерчатку, оназашевелилась, прошлась пальцами поверхней досочке, сложилась, квосторгу позорян, непристойным кукишем - ипропала. Ворон смотрел взабыль, ждал, чтобудет.
        Гудошник опустил лучок, обернулся кзанавеси, окликнул:
        - Эй,Тарашечка! Гдегулял нынче, чтовидел?
        - Ходил тишком, разжился горшком, - прозвучало вответ.
        Вновь возникла рука. Выставила назанавесь маленький, скулак, повитый тряпкой горшочек.
        Позоряне стали смеяться, больше впрок, предвкушая.
        - Расскажешь, Тарашечка, какдело было? - спросил понукалка.
        - Всёкакесть представлю, народ позабавлю!
        Гудилы вновь заиграли. Ловкие руки взмахнули надкраем занавеси платком. Сдёрнули - наполочке осталась сидеть старуха. Неопрятная ивдобавок простоволосая. Рубаха, лапотки, шугаёк… белёная понёва седва намеченной клеткой. Нето вылинявшая, нето вовсе белым побелому. Старуха дремала, опустив кудельную голову, сложив наколенях несоразмерно крупные, набитые ветошью руки. Гудилы завели колыбельную. Расхлябанную, дурную. Такую спелабы чужому дитяти нерадивая иподвыпившая кормилица. Народ снова начал смеяться.
        Старуха вскинулась. Ворон чуть неотшатнулся. Упятерушки было лицо! Таких кукол дикомыт никогда раньше невидел. Утех, чтотворили наКоновом Вене, лица всегда делались лишёнными черт. Аэта!.. Носатая, сединственным зубом ворту! Иглаза - выпученные, свирепые!
        Вотэто страшилище! Такую наполицу усвятого угла непосадишь. Подавно дитятку невручишь…
        Ворон опять вздрогнул. Старуха зашевелилась. Подозрительно повела носом, ухватила тряпичными лапами драгоценный горшок…
        Дикомыт сусилием унял прохватившую было дрожь. Куклы назывались пятерушками оттого, чтокаждую водила пятерня, продетая снизу. Ловкий скоморох создавал лишь подобие жизни, нодочего убедительное!
        - Тихо, желанные! - рявкнул гудошник. - Ктобабку разбудит, долго жалеть будет!
        Колыбельная продолжала звучать. Старуха вновь принялась клевать носом. Сняла одну руку сколен, сонно почесала ляжку. Отдвижения, какзанитку вздёрнутый, задрался подол, явив неожиданно пухлую, румяную ногу. Люди захохотали, стали показывать пальцами, лупить друг дружку поспинам. Ворон закрыл рот, опамятовался ипонял, кого представляла старуха. Вернее - Кого.
        Понукалке пришлось снова утихомиривать общество:
        - Дайте бабушке поспать, амы будем продолжать!
        Подвосторги всей площади надзанавесью поднялась ещё одна кукла. Наконец-то явился неизменный предводитель скоморошин Брекалы - Тарашечка.
        - Чтовгоршке злодейка прячет, кашу смаслом, неиначе! - пропищал голос.
        Тарашечка красовался очень яркой рубахой, зелёной вжёлтый горох, иколпаком подстать. Унего тоже было лицо. Сдлинным носом икрасногубым ртом, застывшим вглумливой, хищной улыбке. Онстал подкрадываться кдобыче, потешно приседая ипрячась всякий раз, когда просыпалась старуха. Ата, подобщий стон позорян, всётеребила подол то справа, тослева.
        Покража уТарашечки очень долго неладилась. Онвысовывался ипропадал, заходил то содной, тосдругой стороны…
        Увлёкшийся народ кричалему:
        - Обойдиеё!.. Обойди!
        Иные даже показывали руками, какэто можно было проделать.
        Тарашечка повернулся ксоветчикам, поблагодарил заподсказку, даже поклонился, мотнув длинным хвостом колпака. Снова подобрался кстарухе, дёрнул зарукав. Акогда та оглянулась - вынырнул позади, ловко сцапал горшок, даибыл таков.
        Зычно взревел рожок, загремел бубен.
        Ахты, жадная хозяйка!
        Настеперь поди поймай-ка!
        Пятерушки несколько раз промчались вдоль занавеси, радуя позорян: проворный Тарашечка сгоршком - ивсклокоченная карга, бессильная его изловить. Онато идело спотыкалась, падала, скаждым разом всё непристойнее исмешнее. Гудильщики вели разудалую плясовую.
        Народ топал ихлопал, Ворон почти решил, чтосейчас действо закончится, нокакое! Рожок вскрикнул ипугливо замолк. Хрипловатый голос гудка съехал так, словно кому-то дали поддых, илишь бубен продолжал зловеще гудеть. Напути Тарашечки выросли двое стражников - синие кафтаны, зубастые жестокие рожи. Воришка так вних ивлетел. Согнулся, замер, обречённо свесив колпак. Выскочила старуха, принялась махать руками, изобличать.
        Ахты, пакости мешок!
        Отдавай-ка мой горшок!
        Вчём варить я буду щи?
        Догоняй, лови, тащи!
        Ворон уже ждал: сейчас снова необойдётся безпадения изадранного подола. Онвдруг представил, каквследующий торговый день наего месте втолпе будет стоять Ветер. Стоять, сжимая подплащом незнающий промаха самострел… Потому что нельзя похабничать надМатерью, нельзя срамословить ихохотать, вышучивая Её гнев. Ибородимой, наказавшей дитя, восто крат больней, чемнастёганному!
        Иполетит певчая стрела вотмщение Справедливой.
        Ипопадёт вцель.
        Аучителя тотчас схватит сотня рук и…

…Узанавеси отчаянное веселье погони сменилось заунывной тоской. Синие кафтаны взялись водить пойманного туда исюда. Тарашечка, опутанный толстой верёвкой, ковылял понурясь, нёснашее поличное - тот самый горшок. Заспинами стражников ликовала старуха. Метала рукавами, плясала вовсе ноги, вскидывая подол.
        - Тарашечка! - непереставая играть, окликнул понукалка. - Куда ведут тебя?
        Болванчик вответ гнусаво провыл:
        - Накобылу ведут, положат подкнут!
        Ивсё шествие медленно скрылось зазанавесью, каквболоте погрузло.
        Потом, подугрюмые раскаты бубна иплач гудка, также медленно всплыла кобыла слежащим наней похитителем: руки свешены, рядом поличное. Странно гляделась злая улыбка деревянной рожицы, воткнувшей нос вкосую теснину. Набезликих лицах домашних кукол нужное выражение хоть можно было домыслить…
        - Слышь, Тарашечка! - подал голос гудошник. - Сильноли тебя, бессчастного, казнить будут?
        - Взял чуть всего-то, адрать велели безсчёта! - истошно заверещал безобразник. - Лишают жизни святой загоршок пустой!
        Начали ждать палача. Тотмедлил, непоказывался.
        - Тарашечка! Гдеже кат, незаболелли?
        - Какесть заболел, весь побледнел, слица похудел! - заливался болванчик, дёргаясь накобыле. - Блинов объелся, вовсе разболелся, взадке засиделся!

«Блинов?..»
        - Тарашечка! Носовсем ведь несгинет, тебя непокинет?
        - Аего злая баба лечит! Брюхо правит, мнёт плечи! - пищал осуждённый игулко стукался носом. - Чтоб скорее пришёл, чтоб злее порол!
        Действительно, надкраем занавеси неторопливо ивеличественно воздвигся палач. Кровавая рубашка ичёрные кудлы кругом лица придавали ему известное сходство сТемрюем, нолишь отчасти. Темрюй правил своё дело, необременяясь страстями, равно отойдя иотлютости, иотжалости. Этот - каждой чёрточкой являл преувеличенное, небывалое зверство. Раздутые багровые щёки, оскаленные зубы, выкаченные глаза… Негородской законный казнитель, аразбойник изчащи лесной. Душегубец Кудаш замиг перед тем, какнапороться нанож!
        Онбыл такого росту имощи, чтоТарашечка лежал перед ним ничтожной козявкой. Вдовьим голосом провыла дудка, горестно возрыдал гудок, безнадёжно затрепетал бубен…
        Ручища скнутом начала медлительно подниматься…
        Итут опять выскочила злая старуха. Стала помавать тряпичными лапками заспиной исполина, хватать его зарубаху. Ауж скакала-прыгала так, чтоВорон даже разглядел мелькнувшую руку Брекалы, водившего пятерушку.
        - Тарашечка! Эточтоже она такое задумала?
        - Учит палача, какбить сплеча! Невтой руке кнут, ивсё тут!
        Великан довольно долго отмахивался отнаскоков настырницы, новконце концов нестерпел. Оставил кобылу, развернулся - да какпошёл охаживать приставалу! Старуха носилась, прыгала, падала. Вкоторый раз взметнулся подол, кнут ожёг прямо понаготе. Позоряне захохотали.
        Дикомыт вздрогнул, поморщился… Вновь пробрало холодом, сделалось одиноко истрашно. «Аесли учителя несразу смертью убьют? Если схватят живого?» Он спотрясающей ясностью увидел Ветра, распластанного накобыле. Егокрепко стиснутые побелевшие кулаки: «Стоодин… сто два…»
        Ворон даже нанекоторое время перестал замечать представление. Между тем Тарашечка подшумок слез скобылы, прихватил горшок иудрал. Палачу было недонего. Оняростно преследовал старуху итак хлестал кнутом, чтораскачивалась занавесь. Стражники появлялись, пропадали, бестолково метались, тоже попадали подбич. Когда Ворон снова стал смотреть, битва уже затихала. Насовсем исчезли стражники, скрылся великан, лишь скриками взлетала инизвергалась вконец раздёрганная старуха. Впоследний раз выскочил палач, сгрёб её иуже бесповоротно уволок вбездну.
        Ворон понял, чтонесможет просто уйти, ничего непредприняв. Впамяти ещё жило назидание Ветра: проследить, осмотреться… нелезть нивочто. Данеужто источник впрямь ждал, будтоон, ученик, спокойно вернётся? проводит его наверную смерть?.. Ворона посетило озарение, онпонял, чтонужно было сделать.

«Затебя, Мать Владычица. Затебя, отец…»
        Рожок ибубен сгудком надрывались неподобным весельем.
        Надзанавесью появился Тарашечка, поставил горшок, селрядом - руки вбоки, нога наногу.
        Мыиграли вам ипели,
        Прокогож насамом деле?
        Ктодостаточен умом,
        Догадается отом.
        Вымахнул платок, накрыл Тарашечку иунёс. Надоске занавеси остался только горшок. Высунулась рука, забралаего.
        Мыиграли, мыгудили,
        Мызлодейку посрамили.
        Намнапиво иватрушки
        Собирают пятерушки!
        Действо кончилось. Позоряне стали разговаривать, переглядываться. Хмель развеивался, Ворон видел: вдосталь навеселившись, люди какбудто трезвели. Многие прятали глаза, отворачивались, норовили незаметно уйти. Наверно, этобыли здешние мораничи. Смогутли теперь Правосудной молиться, невидя перед собой старуху наполочке? Какпосле такого-то глума назавтра ксвятому жрецу наулице обратятся?..
        Брекала вышел из-за занавеси, находу вынимая изорта пищик. Онбыл чем-то похож наГалуху, немолодой, взмыленный, круглолицый, очень довольный. Ондержал вруках пёстрый колпак вроде Тарашечкиного, только большой. Дляденег.
        Хвала оперстах
        Ускомороха зверски саднило нёбо, распух язык, болели щёки ишея. Такбывало всегда, если он долго говорил через пищик, стараясь, чтобы звучало внятно игромко. Ибудет болеть, пока неопрокинешь вкружале пива похолоднее. Замлевшие пальцы покалывала вернувшаяся кровь. Брекала был доволен. Сегодня битва Тарашечки сМораной рождалась почти находу, помгновенному наитию. Аведь сутра он даже несобирался наторг выходить. Опасное это дело, скалозубить обудущем правителе города. Поди знай, какдальше дело пойдёт: ещёпопомнят некстати. Однако покровитель Огненный Змей неоставил Брекалу, незабыл жертвенных возлияний. Пролетел слух, будто наторгу крикнули вора. Данекто-нибудь крикнул - Люторад, скомороший ненавистник. Ужэтот вцепится, неотпустит. Иточно, пронеслась весть оскором суде, стали ждать казни. Тутуж наплощадь побежали ите, ктополености пропустил вече, аБрекала бросился кскрыне - обряжать палача. Теперь он посасывал намятый рот, предвкушая отменный сбор ипиво вкружале.
        Вдальнем конце площади что-то начало происходить.
        Надговорливым скопищем неожиданно взмыл всего один голос, нотакой, чтоголовы начали поворачиваться.
        Сказала Владычица: «Ясоздаю
        Длякаждого пальца науку свою.
        Большой - чтоб невыскользнул меч изруки.
        Второй - чтоб кпобеде направить полки.
        Итретий, оружием ставшая плоть,
        Стальными тисками закроет щепоть.
        Четвёртый ипятый… новы, ребятня,
        Совсем нежелаете слушать Меня!»
        Человек пел - икак! Емуневерста были ниБрекала, нипонукалка-гудошник, неговоря уже орожечнике. Голос заполнял широкую площадь, играл сам ссобой, ударяясь встену подклета, уносился наликующих крыльях через разлив, достигая аж Дикого Кута.
        Безнатуги, безвыученного умения, свободно илегко, какптица поёт.
        Брекала сперва неповерил собственным ушам. Потом сообразил: еговызывали напоединок.
        Анправда: последние пальцы руки,
        Собой некрасны, несильны, неловки,
        Пустой болтовне посвящали досуг,
        Онизком иложном мололи сам-друг,
        Лентяи отпясти досамых ногтей…
        Чего ещё ждать отбездарных детей!
        Позоряне тоже всё поняли. Иочень обрадовались новой потехе. Стали тесниться, расступаясь улицей отодного кдругому. Ошеломлённый скоморох увидел наконец супостата. Сним надумал тягаться бессовестно молодой парень, почти отрок. Явно пришлый, слыжами заспиной. Наглой удали внём было насемерых, аголосина!.. Вотуж правда святая: Боги одним дают, другим лишь показывают.
        - Ану рот закрой!.. - крикнул Брекала.
        Ивмиг понял, какжалко прозвучал его самочинный запрет.
        - Охолонь, Тарашечка, - посоветовали стоявшие узанавеси.
        - Тебя мы слушали, желанный, - добавил кто-то, подражая пискливому говору болванчика. - Иты нам парнишку слушать немешай!
        Раздался смех.
        Владычицы гневен игорестен взор,
        Двоим лоботрясам гроза иукор.
        «Бежите умений? Дасбудется так!
        Безвас обойдёмся, сжимаясь вкулак!..»
        Исловно длятого, чтобы окончательно приобидеть Брекалу, уего противника объявилась подмога. Кувыки - слепой, хромой да третий горбатый - встали посторонам, изготовили гудебные снасти, обшарпанные, надтреснутые, годные разве что нищенскую жальнyю тянуть. Владиться вголосницу они инепробовали, куда им. Просто взялись отмечать каждый круг песни ударом струн, воплем пыжатки.
        Вононо как. Гусли, всемерно изгоняемые Мораной, провозглашали Ей хвалу… Анебо почему-то непадало.
        «Всех дел вам отныне ивпредь, говорю, -
        Лишь вухе копаться да чистить ноздрю!»
        Возмущённый, побагровевший Брекала сделал несколько шагов навстречу обидчику… остановился. Онбыл способен распознать настоящее, когда оно ему представало. Голос парня словно выдёргивал крашеные пёрышки его представления, пускал поветру, - имли равняться слебединым размахом ичистотой!
        Понукалка ирожечник непоняли увиденного вожаком. Дачто сних возьмёшь. Бросив снасти, общники пробежали мимо Брекалы. Яркие, весёлые балахоны плохо вязались сперекошенными яростью рожами: кто-то собирался ссыпать их заработок себе вшапку! Действительно, коротышка уже обходил людскую улицу, драный треух вего руках зримо тяжелел.
        Брекала, непонятно как, ужезнал, чтосейчас будет.
        …Ибратьев-глупцов наградила шлепком:
        «Вастолько ивспомнят, прибив молотком,
        Да,может, бездельной касаясь струны…
        Моим сыновьям вы отнюдь ненужны!»
        Супостат вкулачную неполез. Ловко скользнул всторону, чтобы ненаскочили вдвоём. Шагнул встречь гудошнику, нарушил разбег, как-то боком припал вдруг перед ним наколени… Понукалка иулетел кувырком через торчащие лыжи, обидно, больно.
        Рожечника тем временем перехватили горожане. Онрвался, егопридерживали, похлопывали поплечам:
        - Небаламуть, добрый человек.
        - Атебе, малый, велим дальше петь, общество радовать.
        Стех пор иведётся меж нами, людьми:
        Помянем спроклятьем, прихлопнув дверьми,
        Аважный урок поручаем неим
        Иправую битву неими вершим.
        Датолько больнее тоски несыскать,
        ЧемМатери вовсе ненадобным стать!
        Эхопоследний раз пробежалось поДикому Куту исмолкло.
        - Вот, - сказал Ворон.
        Вшапке поводыря медь звякала осеребро.
        - Слышь, парнюга… Аещё можешь?
        - Могу!
        Брекала повернулся, пошёл прочь. Возмущённые пособники, злооглядываясь, потянулись завожаком. Складывать занавесь, поднимать брошенных кукол… Люторад так инеразметал пятерушек, сами вгрязь уронили.
        - Неча тужить, - сказал понукалка. - Этого захолустника тут завтра небудет, амы опять выйдем.
        Брекала неответил. Унего заспиной снова взмыл голос, возвещавший простую ижестокую истину: одни летят взаоблачные небеса, другие лишь вспархивают назабор. Откуда икукарекают, полагая, чтодостигли горних высот.
        Ворон спел ещё хвалу позабавнее, потом другую. Начальный вдохновенный восторг, умноженный сознанием победы, стал притихать. «Этоя так наказ учителя исполняю? Слушаю да смотрю, слова неговорю, встороны озираюсь, нивочто немешаюсь?..» Ещё было весело исмешно, нопонемногу подкатывал холодок. Когда его назвали «скворушкой голосистым», этопрозвучало едвали неотрешением отвоинского имени. Ворон покривил душой, стал тереть горло, смутился:
        - Хрипну, почтенные, немогу, будет сменя.
        Еготрепали полёгкому кузову наспине.
        - Тыпередохни, желанный, молочка попей, ещёвыходи.
        - Отколь явился, парнище? Заночевать есть где?
        Онотвечал:
        - Дамы сдядей изНетребкина острожка прибежали. Ондомой уже снарядился, мневелел догонять.
        - Асобой-то хорош… - пялились девки. - Глазки, глазки ясные, чтопуговки заморские!
        Если он вправду хотел донести что-то учителю, пора было спасаться.
        - Слышь? - дёрнул его заруку поводырь. - Калиту подставляй.
        Ищедро пересыпал Ворону неменее половины всего, чтонасобирал. Дикомыт отошёл скувыками всторону итогда только спросил:
        - Счего помогать взялись?
        Коротышка нахохлился, отвёл глаза:
        - Тытоже мог вора крикнуть… Покрывалибы сейчас спину неКарману, амне.
        Облака начинали пристывать сумерками, торг помалу сворачивался. Ворон заспешил.
        - Аещё поможешь?
        - Ну.
        - Тётку Грибаниху знаешь? Взелейном ряду вроде сидит.
        Кувыки засмеялись:
        - Ктоже Грибаниху незнает! Один ты инезнаешь. Ачто тебе донеё?
        - Подарок надо купить, аунеё есть, говорят. Покажетееё, пока домой неушла?
        - Ну!
        Коротышка снял сосвоего плеча руку слепого.
        - Тебя какдразнить будем? - спросилон, пока вдвоём шли через торг.
        Правду отвечать было нельзя, ноиврать особенно непришлось.
        - Даты слышал уже, люди окликали: Скворцом.
        - Скворцом?
        - Ая клюваст, волосом тёмен ивсё фюить да фюить… Тебя-то каким назвищем величать прикажешь?
        - Хшхерше.
        Ворон даже остановился.
        - Ухты! Этопо-каковскиже?
        Лицо парня невыглядело чужеземным. Теперь, когда Ворон кнему присмотрелся, черты казались умными, строгими. Несамыми присталыми побирушке икрадуну.
        - Настаких две деревни было наберегу. - Поводырь чиркнул ребром ладони надголовой, обозначая малый рост. - Морянами звались. Старикам верить, племенем вышли из-за Кияна ещё придобром Гедахе. Всёволной смыло вБеду, мест незнать, гдеизбы стояли… Один я теперь.
        Ворон попробовал повторить:
        - Хшер…
        - Хшхерше. Буревестник по-вашему.
        Тропка вела их мимо Гадалкиного носа.
        - Погоди чуть, - сказал Ворон. - Спросить надо.
        Емунехотелось вовсе уж тупой надолбой стоять перед Грибанихой икраснеть, спотыкаясь: «Стыдь… студь…»
        Прыгая посклизким камням, онживо добежал вдальний конец мыса… Девушки небыло.
        - Поздоровули, тётенька, - торопливо обратился он кпожилой ворожее, склонившейся надчашей цветных камешков, красноватых, белых ипёстрых. - Вонтам, навалуне, утром девка сидела, глаза повиты?
        Некоторое время гадальщица смотрела так, словно он унеё допытывался ошествии умерших царей: ктозакем выступал да что говорил. Потом покачала головой.
        - Ты,дитятко, меня неморочь… Небыло здесь никого. Тебя помню, присаживался отдохнуть, адевок невидела.
        Ворон удивился, понял, чтосрамления перед Грибанихой неминует, помчался смыса долой.
        - А-а, здравствуй, дружок сердешный, - обрадовалась коротышке зелейница. - Яуж собираться хотела, где, думаю, помощник незаменимый?
        Хшхерше заулыбался:
        - Ятебе покупщика привёл, тётушка. - Иехидно добавил: - Только он сам неведает, чего надо.
        Ворон понял: тайным воином Мораны ему небывать никогда. Нанего слюбопытством смотрел уже весь зелейный ряд. Ушиначали разгораться.
        - Стыдь нужно, тётенька.
        Торговки захохотали:
        - Нуиребятки нынче родятся!
        - Своего стыда нет, растрёпа, прикупить вздумал!
        - Стыдь? - удивилась иГрибаниха. - А-а, стынька нужна, чтоли?
        - Точно, тётенька. Стынька.
        Грибаниха кивнула, наклонилась, поплечо запустила руку влубяной короб. Пошарила, извлекла ссамого тла пестрядинный кисет, повиду - скрупой.
        - Иведь нести нехотела, неспрашивали давненько… апотом словно подруку кто толкнул - возьми, неутянет. Тебе, сыночек, многоли надобно?
        Этого Ворон тоже незнал.
        - Всёдавай, тётенька.
        Хшхерше присвистнул. Грибаниха, успевшая вооружиться крохотным мерным ковшиком, опустила мешочек.
        - Аденег-то утебя хватит, желанный? Завесь мой припас попрошу стебя четыре таймени да две утки… Такибыть уж, одну утку прощу.
        Ворон ухарски вывернул кошель:
        - Давай считать, тётенька.
        - Загибеников корзинку поставишь, тётя Грибаниха, - подбоченился морянин. - Половину ссыром, половину скашей да салом. Вишь какого я тебе богатея привёл!
        Чуть неиз-под локтя уВорона вынырнула бабёнка-носыня, какесть сестрица злого Тарашечки.
        - Куда столько берут? Мёртвую, чтоли, позеленцам везти далеко?

«Ахже ты ягарма, гадилка, чтоб тебе…»
        Ворон вовсе плечи повернулся кбабёнке, смерил взглядом иулыбнулся, нозрачки блестели иголками.
        - Отчегож мёртвую? Ещётолчётся, невсвоё дело суётся, азавтра отнимут зипун, саму смостка да вкипун! Тогда иповезём… подальше куда…
        Оговорённая пакостница сним зубаниться убоялась, вякнула, квакнула, подевалась куда-то.
        - Ивторую утку прощу, - сказала Грибаниха. - Нуеё! Усамой дело неспорится, таквсем другим торг надобно изурочить!
        Хшхерше помогал делить монеты накучки, отсчитывая четыре таймени.
        - Тётенька, - сказал Ворон. - Сней, состынькой этой, хоть что делают? Кашу варят?
        Торговка икоротышка безмолвно уставились нанего. Грибаниха махнула рукой, засмеялась. Дикомыт окончательно смутился, начал пояснять:
        - Уменя сестрёнка названая… вболезни лежит, всякипятком обварилась. Подарочком утешить хочу. Агадалка сама собой велела ктебе, тётя, засту… застынькой этой идти. Вот.
        Грибаниха помолчалаещё, подумала, спросила:
        - Раны великили?.. Данасебе некажи, балбешка! Ишь, бедная… Запоминай теперь. Вотстолечко зальёшь тёплой водой, чтобы надва пальца покрылось. Зёрнышки тотчас распухнут, всюводу вберут. Какрасползутся - взбей впену да тут инамазывай.
        Морянин фыркнул:
        - Только девке неговори, почём брал. Прибьёт тебя.
        - Живабы дождалась, - сказал Ворон. - Атам хотьбы иприбила.
        - Стынька плёночку даст, - продолжала наставлять Грибаниха. - Засохнет, такиоставишь, сама после сойдёт… Да,раны отгноя неумывай, невереди, стынька высушит. - Иотодвинула откучки вчетыре таймени ещё несколько монет. - Этотебе наудачу, чтобы встала сестрёнка.
        Пока шли назад, Хшхерше спросил:
        - Чтозадевка, оком печёшься? Полюбовница али вправду сестра?
        Ворон начал рассказывать, увлёкся, даже имя назвал.
        - Сирота, значит, какя, - рассудил коротышка. Остановился, вытащил изворота ремешок снесколькими блестящими ракушками, снял одну. - Этоиз-за моря, спрародины нашей… - Сунул Ворону владонь, вдруг покраснел. - Надейке отдай, пусть забавляется.
        Трус
        Нынче ускальника продажа шла еле-еле, вовсе впосад. Только зря зяб наветру, поддувавшем сВоркуна. Завесь день отдал несчастные две стопки листов, сколотниже так истояли, бились один одругой, падали временами… Акакие сколотни - чистые, гладенькие, нитебе дырочки! Через великий труд снятые смолодых берёз, тянувшихся вгустом ельнике! Накубышки, бурачки, узорные туеса…
        Небо мрело, близилась пора складывать короб. Будет другой день, атам, глядишь, начнёт подниматься дворец. Воткогда берёста пойдёт нестопочками - возами. Только нета, которую он вынес сегодня. Сегодняшняя - длятонкой работы…
        Мимо скорым шагом, направляясь взелейный ряд, прошли двое парней. Одного, поводыря слепого кувыки, скальник знал. Второй, долговязый, слыжами заспиной, былчуженин. Этот посмотрел натовар, вроде даже начал придерживать шаг, нотоже неостановился. Покуда берестовщик убирал непроданные стопки, парни появились снова. Длинный соблегчением улыбался, поправлял что-то впазухе: нехотел доверять многоценную покупку никузову, нипоясному кошелю.
        Вотон снова поглядел наберёсту, насвязку длинных сколотней… Взгляд неожиданно загорелся иприкипел, парень забыл слушать, чтоговорил коротышка. Запнулся находу, покинул товарища.
        - Можешьли гораздо, добрый продавщик! Почём скалу отдаёшь?
        Унего была жестковатая северная помолвка, глаза светились нетерпеливым мальчишеским замыслом, аруки явно знали, какуправляться сберёстой. Ужскальник вэтом кое-что понимал.
        Шегардай - город немаленький. Конечно, дославных столиц ему далеко, нокружал, чтобы доброму человеку выпить изакусить, внём аж целых четыре. После удачных представлений, сприятной тяжестью вкошеле, Брекала собщниками неизменно обходилвсе. Выяснял, который хозяин лучше угадал пиво игде красивей служанки. Бывало, поздней ночью тянулись улицами ксебе наПривоз-остров, распевая громкие песни. Поддерживали друг дружку, весело приветствовали поздних прохожих…
        Сегодня всё было нетак. Брекала прогнал отсебя рожечника спонукалкой, словно они были чем виноваты. Швырнул вкороб скомканный балахон. Прокрался задами, кактать какой…
        Толкнул скрипучую дверь подоблезлой вывеской сбараном ибочкой.
        Засел один всамом дальнем углу, отвернувшись кстене.
        Торжане, кончившие дела, неторопливо обсуждали удачи инеудачи минувшего дня. Благодарили покровителя-Змея, гладили бороды, запивали кто выручку, ктовыучку.
        - Ты,друже, уманетеряй, кошель береги…
        - Кошель? Воришки небось надолго притихнут.
        - Этоверно, накобылу никому неохота.
        - Апомне, онитаких надейчивых только иждут.
        Брекале разговоры купцов звучали беспечным лепетом детей, никогда неведавших горя. Служанка живо расстелила перед ним столешник. Заголый стол садиться - совсем себя неблюсти.
        - Чего добрый господин подать велит?
        - Пива. Покрепче которое.
        - Акушать господин что будет? Ухадобрая, греночки…
        Кулаки сжались сами.
        - Пива неси, говорю!
        Аведь он выходил из-за полстины упаренный, опустошённый, нобезмерно счастливый… Емувновь удалось это. Люди окружили его скоморошню, онисмотрели вовсе глаза исмеялись. Подталкивали один другого, теснились поближе, онвидел впрорези их глаза. Видел - игнал своих пятерушек попути, подсказанному позорянами. Ощеулил надтем, чего народ подспудно боялся. Трудился людям напотешенье, всему свету наудивленье, себе набарыш…
        Этисамые люди сегодня сказалиему: ступай, Брекала. Мыбудем слушать другого.
        - Санники теперь руки погреют.
        - Правда, чтоли, дворец намерились возродить?
        - Работа великая. Скоренько только рушить, астроить…
        - Дачтобы напрежний похож был.
        - Царята всёравно необманутся, непризнают.
        - Какое признают? Ихдыбушатами изгорода увезли!
        Скоморох отодвинул опустевшую кружку. Румяная служанка сразу принесла полную. Потомещё. Пена стекала через край, впитывалась встолешник. Шипение пузырьков отдавалось безголосой песней пыжатки. Перед глазами стоял взгляд захожего парня, победный, ликующий, впрозелень голубой. Хотелось погасить этот взгляд. Омрачить страхом. Затопить чем угодно, даже болью икровью…
        Кружки были толстые, дешёвой работы, чтобы неочень жалеть, если побьются. Столешник - чистый, высушенный упечи, хотя изрядно потрёпанный. Служанка - кудрявая, полнотелая, нечуравшаяся объятий. Нечёсаный подстарок, угрюмо сгорбившийся вуглу, очень мало напоминал всегдашнего Брекалу, разговорчивого ищедрого гостя. Добрая девушка подсела кнему, положила руку наплечо, хотела что-то сказать.
        - Недотебя! - замахнулся Брекала.
        Онаотшатнулась, слица пропали ямочки-умилки. Торгованы смолкли, оглянулись: очём раздор? Девушка молча встала, тряхнула головой, занялась другими гостями.
        Пиво становилось всё горше скаждым глотком. Икрепости внём никакой нечувствовалось. Неприносило оно внутреннего смягчения, неразвеивало обиды.
        - Чтоб тебе глотку замкнуло ичерви глаза выели, - сдувая пену сочередной кружки, бормотал проклятия пятерушечник. - Чтоб ты вщепку высох, сопляк. Чтоб тебе, какнынче Карману, накобыле скакать, даневерхом…
        Кружка вновь показала дно. Можно было хоть дозавтра придумывать кары наглецу имечтать: ужосбудутся! Злые речи неотменяли случившегося, неисцеляли души. Ещёутром гордый Богобой отправлял Тарашечку воевать созлой ведьмой, намекая: умный поймёт. Теперь…
        - Парнишка певун изрядный. Одно слово - Скворец!
        - Емуголосом промышлять, аон смутился. Вседеньги собралбы.
        - Исоберётещё, если останется.
        - Неостанется, дядьку догонять побежал.
        - Уних вострожке небось ихоля, иволя, идоля, разтак поёт весело.
        - Может, ещёкогда заглянет, послушаем.
        УБрекалы поплыли перед глазами чёрные клочья, пиво поднялось кгорлу. Ончуть неопрокинул скамью, швырнул наскатерть медяки, незряче устремился задверь.
        Наулице было темно иморосил дождик. Брекала покинул вкружале шапку, новозвращаться нестал.
        Подлый мальчишка завсю свою жизнь столько песен невыслушал, сколькоон, Брекала, скоморошин сложил. Ну,высунулся один раз вперёд, очём горевать? Пришёл незнамо откуда итудаже ушёл, аБрекала остался. Минует седмица - опять хвостом заним побегут, Тарашечку зазывать будут…
        Всётак, нопотёмной улице вместо великого Богобоя брёл маленький скоморошек, потерянный ипорядком хмельной. Нежитель вершин - посередень снесколькими удачами. Икакон, пеший, нипрыгай, всёравно будет грызть нутро страх: вотсейчас вновь прилетит излесу Скворец. Взмахнёт крыльями натом конце площади. Зазвенит, запоёт. Иглупые позоряне…
        - …Скоморох… - шепнул вухо голос. - Пора платить, скоморох…
        Странный был шёпот. Бестелесный какой-то. Брекала остановился, завертел головой. Рядом никого небыло. Онпожал плечами, двинулся дальше. Холодный воздух немного разогнал хмель, пятерушечник понимал, чтохватил лишку. Скрепкого пива ещё нето могло поманиться. Платить? Онвкружале разве незаплатил?..
        Брекала шёл, переступая лужи, смутно жалея, чтозабрёл в«Барана ибочку». Далековато отПривоз-острова. Нуничего. Невпервой.
        Через сотню шагов улица вывела его кмостику через ерик. Брекала помедлил внекотором замешательстве. Он-то был уверен, чтосвернул наПозорную, аоказалось, егозанесло наулицу Первых Кнутов. Наверно, воплошке винен был голос, примерещившийся наперекрёстке. Мудреноли, чтосвернул спрямохожего пути, потащился привычной тропкой, обходом кружал…
        Этот мостик жители окрестных дворов прозвали Вонючим. Чтонивечер, снего выгоняли потерявших совесть пьянчуг, асамых злостных опур, бывало, сголовой макали верик. Брекала, знавший обэтом, разок посмеялся надбесстыдниками, отправив Тарашечку покружалам, апосле сюда. Онпомнил: торговая площадь аж взвыла, когда болванчик порывался спустить штаны уперил. Люди хохотали ивзвизгивали, гадая, уронитли портки. Иесли уронит, тонасколько дотошно окажется сделана кукла!
        Пятерушечнику стало смешно, онзабыл недавний испуг, остановился, злорадно взялся загашник…
        - …Скоморох, - вполз вухо тотже шёпот, бесплотный и, чего уж там, жутковатый. - Слово отплаты требует, скоморох…
        Усмешку вмиг стёрло. Какое такое слово?.. Брекала быстро оглянулся, предчувствуя, чтоопять никого неувидит. Вспомнилось проклятие, сгоря брошенное вкружале. Ужнезанеголи требовали воздаяния?..
        Оподобном лучше рассуждать упечного огня, аненабезлюдье да вгустых сумерках. Знакомая улица сразу стала незнакомой истрашной. Изуглов зловеще поползла тьма. Брекала неуклюже сорвался сместа, пустился бегом.
        Дыхания, отягощённого пивом, хватило ненадолго. Пятерушечник вновь зашагал, отдуваясь испрашивая себя, чтослучилось. Какая ещё плата заслово, обронённое спьяну да всердцах?.. Таксудить, языки через один резать придётся. Асмоста зачем убежал, чего устрашился? Дурной славы назавтра? Подумаешь! Нахохочутся изабудут. Заскучают поТарашечке. Придут из-за занавеси его вызывать…
        Когда впереди качнулась тень человека, беспамятно опиравшегося озабор, Брекала вспугнутым зайцем бросился куда глаза глядят. Влетел вкривой переулок, долго шарахался вдоль глухих заборов, всхлипывая итрясясь, пока сточная канава невывела наулицу, вновь показавшуюся знакомой. Лапотная? Ржавая?.. Онтолком непомнил.
        - …Скоморох… - приподнял волосы назатылке шёпот изниоткуда. - Небудет тебе пути, скоморох…
        Брекала вскрикнул, зажал уши ладонями, опять побежал.
        Позже он толком вспомнить немог, какметался погороду, ищаспасения заПолуденными воротами. Жуткий шёпот был всюду, оннаполнял перекрёстки, плыл вклочьях пара надворгами, сочился смелким дождём. Брекала затыкал уши, номостовую дыбило икренило, руки поневоле хватались то замокрый каменный угол, топросто завоздух… ипошатнувшийся разум вновь окутывала липкая пелена:
        - …Скоморох… слово твоё что свинец, скоморох…
        Туманная граница шегардайского зеленца уже мнилась Брекале спасительным рубежом. Онтак вомчался взнакомую мглу паоблака, словно вместе сослякотью городских улиц должны были остаться позади ивсе его страхи. Вотсейчас влицо повеет чистый мороз, онединым духом одолеет последнюю оставшуюся версту… аутром откроет глаза втепле заезжей избы - и, глядишь, посмеётся, вспомнив нынешний трус.
        Деревья повену Привоз-острова стояли вгустом серебряном пуху. Извременного селенья торжан вкусно пахло жареной рыбой. Брекала вздохнул соблегчением, захотел есть, пригладил ладонями волосы.
        Тонкая высокая берёза впереди содрогнулась сама собой, какотудара. Вбезветренном воздухе повисла имедленно поплыла всторону полоса прозрачной куржи. Надземлёй шествовала тень женщины сседыми распущенными волосами, вкручинной понёве.
        - …Скоморох… ты недобрый сын, скоморох…
        Брекала подвернул ногу, упал, забился вснегу, кое-как вскочил, снова чуть неупал… Начал кричать инеумолкал, пока нехлопнул дверью заезжей избы. Дворник иобщники еле узналиего: безшапки, волосы дыбом, сголовы допяток вснегу.
        Визбе пятерушечник сразу бросился кпечи. Приник ктёплому боку, заплакал идолго несмел покинуть припечка, чаяобороны отужаса, таившегося снаружи.
        - Чтостряслось? - испуганно дивились пособники. - Обобрали? Откулачили? Кто?..
        Брекала задыхался, сглатывал, неотвечал. Другие пожильцы наних шикали. Большой торговый день переполнил привоз, сведя вШегардай невозможную уйму народа. Люди спали наполатях, подлавками, среди пола. Многие собирались вобратный путь уже нарассвете; чтозашум всамый глухой спень?
        Мало-помалу всё улеглось, разбуженные поворчали, повернулись надругой бок иснова починули.
        Дровяное грево втекало вспину, подпитывало оскудевшее жизненное тепло. Брекала начал возвращаться изцарства призрачных голосов кобычной вещественности знакомых стен, скрипучих половиц, закопчённых стропил, уютно озарённых лучиной. Онвсё смотрел накрохотный язычок пламени, ожидая, чтобы тот метнулся ипогас, задутый незримым дыханием. Этого непроизошло, угольки всё также шипели, падая вкорытце сводой… зато внизу живота начало распирать, давсё ощутимее. Так, чтоБрекала стал оглядываться надверь.
        Понукалка срожечником безмятежно посапывали, приткнувшись втесноте подтулупами. Брекала сидел, обхватив руками колени. Голова то валилась нагрудь, тозапрокидывалась. Онвсхрапывал, открывал глаза, вновь смотрел налучину. Телесная нужда гнала запорог, страх приклеивал кполу. Живя наморозе, дворник соорудил дляпожильцов удобный задок, даже подогревавшийся отизбяных стен… одна беда: через сени туда ходу небыло, бегай кругом…
        Брекала крепился долго, новсякому терпению положен предел. Когда нестало уже никакой моченьки, онвсё-таки встал, торопясь, всхлипывая сквозь зубы, стал перешагивать спящих, выбрался всени. Согрел вруке поясной оберег, открыл дверь накрылечко… Нивкакой задок он непобежит, подумаешь, талое пятно подстеной, завтраже снегом запорошит!
        Могильный шёпот немедленно пробрал докостей:
        - …Злойты, скоморох…
        Брекала спятил так, чтонеудержал равновесия, опрокинулся через порог. Дверь громко бухнула, изнутри снова послышались возмущённые голоса.
        Заботливый дворник неочень понял безумные жалобы скомороха, новзял свет ивышел сним вместе. Чего несделаешь длягостя, даже ипохмелье зачужое пиво потерпишь! Слoва непроизнесёшь, когда этот гость, дозадка недойдя, состоном ирычанием принимается поливать прямо скрыльца…
        - …Человеки бессердечные… - раздалось словнобы изстеновых брёвен.
        Хозяин подпрыгнул изаподозрил, чтобредни пьяного пожильца были несовсем бреднями.
        - Ты,чтоли, шутишь, батюшка Домовой?
        Голос противно дрогнул, потому что это наверняка был неДомовой.

…Снова скорбный вздох прямо надухом, такой близкий, чтоявственно ощутилось, кольнуло иголочками ледяной пыли даже дыхание:
        - …Горьким плачем плакатьвам, скоморохи…
        Брекала сдворником схватили один другого, вместе закатились обратно всени.
        Стало ясно: Брекала вгороде разворошил какое-то лихо. Пятерушечника озевали, сглазили, изурочили. Асамое скверное - вместо того, чтобы отходить свою порчу задом наперёд, какделают люди, ондоставил её прямиком взаезжую избу.
        Кто-то высмотрел унего накафтане, между лопаток, чёрное прилипшее пёрышко.
        - Вотоно!
        - Сожги быстрее, разиня!
        - Давместе скафтаном! Кафтан живее сымай!
        - Огня давайте!
        - Нутебя, пятерушечник!
        - Куда кпечке лезешь?! Всени ступай! Ещёотноса нам твоего нехватало!
        - Хозяин! Можжевела найдёшь? Окуритьбы, дахоть посыпать…
        Скоро визбе поплыл благой дух отсухих веточек, брошенных наугли. Однако лучше нестало. Разбуженные люди, зевая иругаясь, друг задругом потянулись наружу… лишь длятого, чтобы убедиться: речь шла неопростом знахарском наговоре.
        - …Мать гoните… плюёте вглаза… укора неслышите…
        Воттут уже вдоме кончился весь покой, ночной угомон сменился криком истрахом.
        - Прав был Люторад! Истинно прав!
        - Гневается Владычица…
        - Авсёони! Скоморохи!
        - Ещёинас подЕё гнев подведут!
        - Пускай вон убираются!
        - Люди, вычто? Куда им среди ночи?
        - Акуда хотят! Одной Беды мало, вторую вгости зовут?
        - Каксмотреть-веселиться, всем хороши были…
        - Сих потешек весь город горькими слезами умоется!
        - Наних Правосудная перстом указала, инам тоже будет!
        - Запереть всрубе да запалить, какмаловерных вБеду…
        - Остынь! Оделах Божьих взялся решать?
        - Надо, чтобы старец слово сказал!
        - Апятерушек - вогонь!
        - ЗаЛюторадом пошлём!
        - Дакто пойдёт? Самиди, смелый если!
        Расправы всё-таки неслучилось. Темнота внебе ещё неначала толком редеть, когда скоморохов сруганью идракой выкинули наружу. Следом полетело имущество.
        Рожечник вытряхнул из-за ворота набившийся снег, подобрал занавесь. Тонкие распоры были изломаны, пёстрая полстина жалко обвисла. Невелик труд новые жёрдочки вдеть, авсё обида.
        Брекала выглядел полоумным. Волосы щетиной, глаза положке. Онсхватил старый лубяной короб, гдележали куклы, снасти, балахоны. Сбил расписную крышку, вывалил всё наземь, принялся топтать.
        Понукалка ахнул, бросился спасать гудок, неуспел. Только хрустнули полички да жалобно вскрикнули струны.
        - Брекала! Опамятуйся!..
        Носкомороший вожак словно оглох. Тряпичных кукол сих деревянными головами растоптать оказалось труднее. Нагнувшись, онподхватил злодея Тарашечку, треснул им оприворотную надолбу. Болванчик продолжал улыбаться, глумливо изло. Брекала зашвырнул его прочь… побежал всторону города, бессвязно крича.
        Онбоялся - стоит умолкнуть, итутже вновь подкрадётся шёпот изтемноты. «Скоморох… - укорят невидимые уста. - Зачем гонишь Мать, скоморох?»
        Там, гделюди тесно живут, слухи разлетаются мигом. Любую весть выметут запорог языки болтливых служанок, изуст вуста передадут нищие, вместе сгорячими бубликами разнесут улицами горлопаны-торговцы. Ауж когда новость доберётся кводоносам, чтосутра доночи таскают подомам кипяток длягрева палат, - праздных ушей вгороде неостанется.
        - Слыхали, бабоньки? Богобой-то чем свет благочестному старцу вноги ударился. Лютораду руки целовать лез…
        - Дабрось!
        - Истинно говорю, желанные, отгончаровой дочки слышала уколодца, ата - отНекши слепого. Поводырь евойный сам видел, какскоморох всвятые двери стучался!

«Баран ибочка» только открывал двери первым гостям, авсе уже всё знали.
        - Лежмя, сказывают, вмолельне лежит, воннейдёт, плачет, лобрасшибает, прощения уМоранушки просит…
        - Чтож сним будет теперь?
        - Повинной головы имеч несечёт.
        - Такто меч…
        - Люторад непростит. Скажет, какотец его говорил: «Тонемой враг - Владычицы!» Инепростит!
        - Авзаезжем-то доме горшки наполках скакали, полрасседался, голос изстены говорил!
        - Аскомороху самому, говорят, ажперья вороньи снеба слетели, накафтан тучей липли - неотодрали!
        - Охти, страх! Нешто дни последние наступают…
        - Люторад неодин оСправедливой радеет. Ужкакстарец велит, таквсё ибудет.
        - Тарашечку, бают, разбил ивмаину кинул…
        - Правда, чтоли? Эх,зря!
        - Зря? Воттак отцы Беды допросились!
        Румяная девушка подавала гретые щи, рыбную дрожалку ихлеб. Вчера она вместе совсеми поахалабы обучасти потешника. Сегодня Брекала стал ещё одним изтех, ктосажал её наколени, искал устами уста… апосле замахивался: недотебя!
        Ией было всёравно, цела вкладовой забытая шапка илиуже кто-то стащил.
        Шатущие люди
        Мужики, приехавшие влесной зеленец, выглядели кем угодно, только неразбойниками, успевшими порядочно нашалить подорогам Шегардайской губы. Состороны поглядеть - самые обычные люди. Даони такими ибыли, пока самострелы икистени лежали спрятанные всанях.
        Когда всполошились собаки, когда бабы скриком иплачем побежали встречать, Лутошка сперва оробел. Удивился собственной робости, спросил себя, чего испугался. Онуже несколько дней жил пристановище боярыни Куки. Вохотку помогал деду Хвице, кормил собак. Даже стражу нёс - то сМарнавой, тосмолодым Онтыкой. Ловил насебе задумчивый итревожащий взгляд самой госпожи…
        Ужешагнув следом завсеми, острожанин вдруг судивительной ясностью ощутил: если прямо сейчас, пока никто неследит, схватить лыжи, пуститься вутёк - наврядли его станут искать. Аназавтра иличерез седмицу, затридевятым лесом, глядишь ипопадутся правские переселенцы. Скоторыми он всамом деле заКиян-море пойдёт.
        Лутошка даже остановился. Метнул глазами влево-вправо. Нанего никто несмотрел.
        Онсделал шаг…
        Примысли ободиноких ночёвках, кружащихся волках ибеспощадном морозе стало доозноба жаль новообретённой жизни вватаге. Лутошка мотнул головой: нетуж!..
        Ипобежал следом завсеми.
        Уйти, если что, можно будет как-нибудь вдругой раз…
        - Ну,что тут унас? - спросил вожак.
        Онпо-хозяйски сидел насанях, враспахнутой шубе, вмеховом треухе, сдвинутом назатылок. Вдремучей бороде таял иней, ватаг улыбался, номаленькие голубые глаза сверлили Лутошку, взгляд был тот самый, чтомерещился острожанину, когда он удирал отволков. Госпожа Кука ластилась кмужчине, сидела уног наземле, приникнув кколену.
        Лутошка глотнул, сдёрнул шапку, достал пальцами истоптанный мох:
        - Добрый господин…
        - Счем пожаловал, малый?
        Пока Лутошка соображал, какответить, боярыня потянулась куху предводителя, зашептала, прикрыв рот ладонью:
        - Кудаш… Чёрная Пятерь…
        Онатолько что стёрла слица колкую ивонючую мазку, щёки подтянулись, были по-девичьи гладкими, бархатными, румяными.
        Вожак чуть наклонил голову, выслушал, глаза опасно блеснули. Кулак упёрся вколено.
        - Сказывай, парень! Какесть сказывай!
        Ватажники оглядывались, стряхивали виснущих баб, подходили, становились послушать.
        Острожанин какбудто вернулся вберёзовую рассошину, вкольцо хищных теней… Ондаже язык несразу сыскал, нозаминувшие дни его столько раз нyдили вспоминать заточение исмерть Кудаша, чтокороткая повесть обрела даже некое подобие стройности.
        - Привезли, стало быть, обречённика… Ближника вашего, Кудаша. Пудовыми цепями опутанного… Подземлёй вневольке держали… Апотом насмерть повели. Господин котляр учеников напустил. Я-то кабальным тогда уних был, яодаль стоял… Ауж честнoй ближник ваш им такого бою задал! Кому руку выдернул, кого насовсем испугал! Чуть всех полесу неразметал, даслишком много их было. Тутпустили нанего дикого дикомыта, наножовщину гораздого, Скварку… Онвглаз ему иуметил. Ушёл кродителям честной ближник ваш… атело безвсякой правды зверям вчаще бросили. Воттак, добрый господин, всёибыло.
        Вожак хрипло выдохнул. Долго молчал. Ватажники кругом тихо переговаривались, мяли шапки, качали кудлатыми головами.
        - Аты, значит, кнам подвалиться решил?
        Лутошка хотел ответить, чтособирался, вообще-то, переселенцев искать, носамо собой выговорилось:
        - Да,добрый господин.
        - Ятебе негосподин, - почему-то зло усмехнулся ватаг. - Мытут люди вольные… иквольности своей кого попало недопускаем. Вкабале укотляров чем занимался?
        Лутошка отвёл глаза, проворчал:
        - Анаменя унотов притравливали. Яполесу бегал, ониловили. Скопьями, ссамострелами…
        - Иживой?
        - Яусердие показал. Невсяк поймать мог.
        - Значит, всеухватки тайные видел?
        Лутошка ответил рассудительно:
        - Всеневсе, врать небуду. Ачто видел, товидел. - Захотелось похвалиться, оннаморщил лоб, добавил: - Икруговину тамошнюю каксвою онученьку знаю.
        Вожак задумчиво кивнул:
        - Чтож, поглядим натебя… Вобщну что положишь?
        - Вобщну?..
        - Аты думал, сготового пить-есть будешь?
        Улыбчивый Онтыка живо принёс Лутошкину заплечную суму.
        - Отдашь волей, возьмём охотой, неотдашь волей, возьмём неволей!
        - Гдечто добудем - всё братское, аобщна - длячёрного дня.
        - Мы - люди вольные, - повторил главарь. - Богатств нестяжаем, посундукам друг отдружки непрячем… Показывай животы.
        УЛутошки, срам сказать, были неживоты, асущая худоба. Латаные одёжки, огниво, лыжи, нож, самострел… Наземь вывалилась истёртая зепь ивней моранская книжица. Еёсразу подобрали, стали рассматривать.
        - Грамоте разумеешь никак?
        Лутошка покачал головой:
        - Начтомне…
        - Акнига зачем?
        Онсъёрничал:
        - Авсуму завалилась, когда уходил.
        Ватаг засмеялся, заним ився шайка. Лутошка понял, чтоначал нравиться им. Аон-то чуть было вутёк нерванул!..
        - Ладно, - сказал главарь. - Будешь, значит, снами поволе ходить изалюдскую правду муки терпеть.

«Нам - воля, - отозвалось вдуше острожанина. - Нам - воля…»
        Доля седьмая
        Опала
        Полосу мороза постепенно сдувало западным ветром. Уходящая стужа притащила нахвосте позёмку, какой давно невидали. Повсему старому полю между Кутовой Воргой илесом колыхалось сплошное белое одеяло, человеку погрудь.
        Незная, чемещё услужить великому гостю, хозяин распахнул рогожную накидку. Прикрыл отлетучего снега котляра, подвязывавшего лыжи. Ветер покидал вольку суровый инеразговорчивый. Большак хорошо видел: тот, какпроводил ученика, места себе ненаходил. Вскидывался навсякий шорох, наслучайный собачий брёх. Темикончилось, чтоснарядился впуть нисвет низаря. Нето спасать приёмного сына, нето ловить инаказывать. Онпроверял юксы тщательно, неторопливо. Чтобы поменьше думать оних впути, неблизком инепростом. Аможет, просто оттягивал предел своего доверия ученику?
        Внутри зеленца, елеслышно сквозь все стены ипосвист тащихи, новсё-таки внятно, тявкнул, залился лаем щенок. Большак оглянулся, насторожился, понял - который. Имиг спустя - почему.
        Сразу отозвались другие собаки.
        Ветер тоже всё понял. Вскочил, какподброшенный, стал вглядываться. Стоял одной ногой накамысной площадке падласа, другой наснегу.
        Догадка необманула. Украя прибрежного леса вплавном покрывале позёмки наметился вихрь. Неподлежало сомнению: квольке кто-то мчался налыжах. Нёсся, точно срадостного свидания, отдевки, нечуя ног, оперённый краденым счастьем.
        Ветер посмотрел, какблизилось, пропадало, вновь обозначалось летучее пятнышко. Хмыкнул. Сбросил лыжу сноги.
        Ворон вправду вылетел кним накрыльях, раскидывая снежную заверть, приплясывая находу, отуха доуха сияя таким победным восторгом, чтоозарилась ночь.
        - Учитель!..
        Ветер окинул его намётанным взглядом. Неранен, неболен…
        - Яждал тебя раньше, - сказал он невозмутимо. - Гдеты шатался?
        - Я…
        - Адоброму хозяину поклониться?
        Ворон виновато повернулся кбольшаку. Ударил поясным поклоном ему идругим воржанам, вышедшим проводить Ветра. Изплетёного наплечного кузовка посунулись длинные сколотни, которых небыло прежде.
        - Учитель…
        Ветер кивнул:
        - Тыперво-наперво отцу донеси, виделли сына.
        Ученик вовсе смутился, зачем-то снял рукавицы.
        - Какневидел! Онтам живой, гоит поздорову сосвятым дедушкой иЛюторадом… Гостинчику возвеселился, кланяться велел батюшке, матушке, всем семьянам… Яего наторгу встретил, онзажрецами сумку носил. Вот.
        Старейшина Кутовой Ворги даже снег лишний раз сресниц обмахнул. Вуста расцеловатьбы тебя, парень, затакую-то весть!.. Если Другонюшка наторгу сумки таскал, значит невовсе плох был, какони сматерью боялись. Неспешил поЗвёздному Мосту кродителям уходить… Большак вдруг рассмотрел: ащёки-то упарня окончательно провалились. Похоже, затрое безмалого суток так инеудосужился ниотдохнуть, нипоесть. Темнеменее глаза вновь разгорались шальным восторгом:
        - Учитель, я…
        - Лыжи сними наперёд, - приказал Ветер. - Моизахвати. Вклети расскажешь, чтоещё видел.
        Повернулся ипошёл втуман зеленца. Старейшина заспешил следом. Обрадовать жену смладшеньким - инемедля всобачник. Онуж знал, чемпарня потешить.
        - Ясмотрю, тыневсе ещё подзатыльники отменя получил, - проворчал Ветер. - Какнебыло ума, такинету! Ктоже, сорудья вернувшись, воттак всё вываливает, даещё примирянах?
        Ворон мялся пристыженный. Вытирал нос кулачищем.
        - Онилюди верные инас держатся крепко, - продолжал Ветер. - Новпрокли им знать, какие дела меня вШегардай ведут? Пусть уж уних, какздесь говорят, подушки подголовами поменьше крутятся… Ну? Теперь так ибудешь молчать? Выкладывай, чего ещё вгороде насмотрелся. Скомороха Брекалу, хабальника Владычицы, засталли?
        Ворон так ивстрепенулся, спеша наконец поделиться жгучей, распирающей новостью.
        - Учитель, воля твоя! Ненадо тебе вШегардай этот идти, ненадо голову подставлять!
        Мало кто видывал подобное изумление налице котляра.
        - Что?..
        Впору было предположить: Брекала вовсе уехал, умер болезнью, убили, спьяну верике утонул… Ответ ученика всёравно застиг учителя врасплох.
        - Тыменя наразвед посылал, ая сним разведался! Вот! Судьбу его прекратил, какты собирался! Чтобы он Владычице недерзил, аты насмерть неготовился! Вот!
        Вспомнил, торопливо раскупорил укладку. Выгреб содна промороженный ком, успевший заиндеветь втепле зеленца. Попытался расчленить, несовладал. Тряпичные руки Тарашечки обняли разбитый гудок инапрочь примёрзли - проще смясом выдрать. Ладно, Ворон какесть протянул учителю, торжествуя:
        - Вот!..
        Ветер добычу невзял. Спросил очень раздельно, тихо истрашно:
        - Ты. Что. Натворил?
        Ученик испугался, начал смутно понимать.
        Ветер повторил:
        - Ятебя спрашиваю, мальчишка, тычто натворил?
        Ворон открыл рот изакрыл.
        Ветер сделал кнему шаг:
        - Ятебя зачем отпускал?
        - Учитель…
        - Спрашиваю, явгород тебя зачем отпускал? Говори!
        - Наразвед…
        - Наразвед? Якому проБелозуба рассказывал? Кому объяснял, чтосего своевольства невсю грязь ещё расхлебал? - Ветер всплеснул руками, ссилой саданул ладонью владонь. - Владычица, зачто снова караешь?..
        Ворон стоял перед ним каккопьём пройденный. Государыня Смерть уже спешит пожилам ижилочкам, аглупое тело ещё супорится, ещёдержится наногах. Всёего шегардайское деяние, которое он нёс учителю стакой гордостью ивосторгом, вдруг представало глупостью, безлепием, святотатством.
        - Учитель… яего…
        Сокрушительный удар отшвырнул парня кстене. Такбить неумел даже Лихарь. Ворон толком инепонял, откуда, скакой руки. Ауж зазвенело нетолько вголове - вовсём теле.
        - Ятебя зачем отпускал?
        Извне стукнули вдверь. Совторого раза Ветер мотнул бородой. Ворон открыл.
        Напороге широко улыбался старейшина. Ондержал вруках Шургу. Сучонка кряхтела, барахталась, вырывалась, хотела немедля бежать ксвоему собачьему счастью. Большак посмотрел научителя, наученика, перестал улыбаться.
        - Япередумал, - всё темже ровным голосом сказал ему Ветер. - Прости, добрый хозяин. Мнепоказалось, уменя есть сын, достойный подарка. Яошибся. Продавай этого щенка состальными. Если встанет вубыток, сменя заобиду.
        - Чтоты, милостивец, чтоты, - попятился большак. - Дазатакую весть радостную…
        Дверь закрылась. Обиженный визг Шурги отдалился, смолк.
        - Вернёмся, встанешь кстолбу, - ещё тише истрашнее прежнего приговорил Ветер. - Засамовольство!.. Запрезрение! Зато, чтоприказы пускаешь мимо ушей!.. - Сел, опустил владони лицо. - Асейчас иди куда вздумаешь. Нехочу нивидеть тебя, ниголоса твоего слышать.
        Ворон долго бродил туда-сюда позеленцу. Натыкался науглы, попусту беспокоил собак.

«Тычто натворил?..»
        Голос учителя мерещился прямо надухом. Опёнок вздрагивал, надеялся, озирался. Вот, значит, какчувствовал себя изрядно пьяный Брекала, когда нанего сполусотни шагов наводили берестяную трубу. Витоге запуганный скоморох устремился вдом Милостивой - каять себя перед теми, кого прежде высмеивал иругал… так иуВорона саднила душа выговориться учителю. Всёкакесть рассказать освоём шегардайском разведе. Обесстыдной крамоле Брекалы, воистину просившей ответа… отом, каквспомнилась наука попущеника, какрешил ковать железо, пока горячо… Ворон даже слова подбирал, складные, убедительные… Потом представлял лицо учителя… все слова сразу разлетались какдым.

«Тычто натворил?»
        Ноги спотыкались наровной земле. Взамен лютого сокрушения подкатывала тупая усталость.

«Ятебя зачем отпускал?»
        Постепенно расхотелось даже бесполезные слова учителю говорить. Всёсгорело. Пеплом подёрнулось.

«Засамовольство… Запрезрение… Зато, чтоприказы пускаешь мимо ушей…»
        Ворон понял: сейчас он просто свалится изаснёт, точно забулдыга подкружальным столом. Таквбылых сражениях Андархайны падали воины, нераненные оружием. Онвернулся кпорогу клети. Тихонько устроился наступеньке. Только начал выпрастывать руки изрукавов - представил: выйдет учитель… споткнётся обученика, которого нехотел больше видеть.

«Кстолбу!..»
        Ворон кое-как разогнул неверные ноги. Ещёнемного побродил. Делать нечего, поплёлся туда, куда помещают самых разнелюбых илибезнадёжно опоздавших гостей.
        Всобачник.
        Охинехотелосьже ему туда заходить…
        Диво, псынеподняли лая. Лишь поворчали, порычали, даизатихли. Изтёплого кута выкатился серый клубок, вскинулся надыбы, проскрёб лапами покожуху. Ворон сел прямо там, гдестоял, - удвери. Обнял Шургу. Онатутже умыла ему лицо, ткнулась носом вшею, часто задышала…
        Больше Ворон ничего незнал, недумал, непомнил.
        Онвновь стоял наГадалкином носу, всамом конце мыса, арядом зябла наозёрном ветру девушка сзавязанными глазами. Только насей раз он подставлял ей руку, упрашивая:

«Погадай!»
        Нодевушка отстранялась. Восне унеё были тёмные волосы, гладко убранные солба, только выбивалась непослушная вороная пружинка.

«Чтоты мне пустую руку тянешь, невежа? - голосом Арелы наконец сказалаона. - Калиту сперва развяжи. Наберёшьли, пендерь лесной, четыре таймени да две утицы серебром?»

«Наберу!» - храбро ответил былой Сквара.

«Больно дорого заламываешь, - усомнился нынешний Ворон. - Уступилабы, величавушка!»

«Экийты! - подбоченилась ворожея. - Вотсуть людская: всёзадаром хотите! Не-ет, желанный, завсё отплата положена. Даже заслово единое. Аты судьбу вздумал просить!»

«Заслово?..» Он начал смутно припоминать какой-то другой разговор, нодоконца неуспел, потому что гадалка смягчилась:

«Ладно уж… одну утицу прощу. Больно песни мне твои полюбились!»
        Восне что угодно принимаешь какдолжное. ИВорон непризадумался, когда это она успела полюбить его песни.

«Злаяты, дачто делать! - сказалон, вытаскивая пестрядинный кисетик. - Всёотдам, сполна заплачу! - Истал вместо денег отсчитывать полупрозрачные зёрнышки сжемчужным блеском внутри. Ониэтому неудивился. - Только уж ты сама мне слово скажи непростое, скажи золотое! Чтобы некамнем нашее повисло, акрыльями заспиной проросло!»

«Вовсе я инезлая. Неча кривду наменя возводить, - надула губы девушка. - Яправо сужу. Оттого ивлица заглядывать нехочу!»

«Право судишь?.. - Ворон снова начал что-то вспоминать, нотолком невспомнил. - Тыгадай знай», - буркнул он этак надменно, каквсегда, когда стойный ответ неспешил наязык. Сунул руку.
        Оннепочувствовал прикосновения пальцев. Наверное, ладони совсем закалились оторужия иработы, адевичьи пальчики были, какоботурий подшёрсток, неощутимые, невесомые.

«Сыграй мне накугиклах, - попросилаона. - Япеть стану».
        Ворон послушно заиграл. Повёл голосницу нежнее ичище всех, чтоудавались доселе. Кугиклы шептали дождём накрыше клети, ворковали птицей угнезда, взмывали сквозь тучи кнебу, синему, солнечному, полузабытому.
        Девушка послушала, покивала… инето чтобы запела - стала говорить, веско, неспешно, какположено ворожее.
        Дудочка песню поёт онадежде…
        Губ, прославляющих радость истрасть,
        Трижды коснётся Владычица, прежде
        Чемпоцелуем скрепить Свою власть.
        Сможешь заправду ипрежнее дружество
        Выйти нарать?
        Хватитли совести, хватитли мужества,
        Чтоб непредать?
        Горем иболью наполнится время,
        Дрогнет душа надпоследней чертой,
        Норасточится жестокое бремя
        Чудом иподвигом песни простой.
        Тучи сугробами, ясное неболи -
        Свёрстаны дни.
        Ясность отморока, правду отнебыли
        Отъедини!
        Заокоёмом, гдестынут утёсы,
        Счастье вершит лебединый полёт.
        Радужный блик озаряет торосы…
        Дудочка песню вомраке поёт.
        Примешьли стрелы судьбы неминучие
        Дома вдали,
        Чтобы другие, бесскверные, лучшие,
        Дальше пошли?

«Ухты! - восхитился Ворон. Извсего сказанного было понятно лишь продудку вомраке: ворожея как-то дозналась оего странствиях покрепостным подземельям. - Этоуж туману неначетыре таймени! Навсе тридцать три! Истолкуй хоть малость, чтобы мне знать!»
        Ответа небыло.

«Тыкого, желанный, зовёшь? - подняла голову толстая тётка, сидевшая надпёстрыми камешками. - Небыло тут никакой девки. ИТарашечки нету, выгнал его какой-то захожень. Итебя я непомню…»
        Ворону открытьбы глаза через сутки, нераньше, нокакое! Онто идело вскидывался, сбрасывал сголовы куколь. Емуснилось: учитель снарядился впуть безнего. Обратно вЧёрную Пятерь… Или, чтогораздо хуже, вШегардай. Переделывать занерадивцем-учеником… выправлять, чтоон накривил… обрекать себя напогибель…
        Восне Ворон принимался метаться, испуганно ибестолково. Просыпался - переводил дух. Нуушёл, вотбеда-то?.. Почему недогнать?.. Даипредупредилбы его кто-нибудь, хоть таже Шурга. Ветер, конечно, откуда угодно мог уйти незамеченным, носталбы он красться изВорги лишь длятого, чтобы ещё так наказать опалённого ученика?
        Сонокончательно разлетелся, когда кдвери подошли стой стороны. Хозяйского сынишку Ворон встретил уже стоя, готовый немедленно хватать лыжи имчаться.
        - Спит твой наставник, - сказал Тремилко. - Ядоглядывал.
        Вместе они вывели инакормили всех собак. Ворон небезблагоговения взял наповодок Звонку, кормилицу маленького Другони. Огромная, полная материнского достоинства белая сука придирчиво обнюхала его руки, одежду. Ипошла себе рядом, признав засвоего. Посмотрела надочку, липнувшую кваленкам дикомыта. Заглянула ему вглаза…

«Щеня береги!»
        Ворон привык слушать Рыжика, поэтому услыхал иеё. Тошнотворный ужас опалы навалился хуже вчерашнего.

«Эх,мамка… Янаказа учителя невыполнил… итвоего теперь выполнить несмогу…»
        Звонка вздохнула, лизнула ему пальцы, спокойно отошла нюхать утоптанный другими собаками снег. Понялали? Аможет, знала что-то такое, очём Ворон идогадаться неумел?.. Хозяйский сынишка вывел Парата, сурового, сивогривого. Звонка мигом сбросила десять прожитых лет, гибкой струйкой переметени юркнула кнему, затеяла играть. Парат чихнул, заулыбался.
        - Ишь, радости-то, - сказал Тремилко. - Межсобой только ипонимаются, никого другого знать нехотят.
        - Чтозахворь уДругонюшки? - спросил Ворон.
        Тремилко пожал плечами:
        - Ктоговорит, из-за сучьего молока…
        - Анасамом деле?
        - Отик думает, из-за Беды. Онже через год родился. Тогда дети совсем нестояли, явятся ипомрут. Мама говорит, оттого, чтобольно страшно жить стало. Я-то непомню.
        Ворон сказал суважением:
        - Другоня, значит, смелый, непобоялся. Ачто лицо покрывает?
        - Онесли иной пылью дохнёт, емувовсе вгруди запирает. Аеё поди знай, таилинета? Вотипрячется. Дома стружки нюхать немог, авгороде, сказывают, упервогоже кипуна постоял да чуть несвалился.
        Задень Ворон несколько раз видел учителя. Мельком, издали. Поглядывал стого конца двора, несмел подойти. Ветер ничем неоказывал, замечаллиего.
        Ученик, ставший хуже пустого места, каждый раз вболоте тонул, вязком ибеспросветном. Нивчём больше небыло смысла. Кроме Тремилки, никто сним незаговаривал. Ивизбу, застол, Ворона больше незвали. Белозуба небось тоже несразу допустили втрапезную, хотя его вина была куда меньше. Белозуба Ветер кстолбу всё-таки непоставил…
        Острашном наказании, ожидавшем водворе крепости, Ворон пока неочень задумывался. Наоборот, хватался засказанное учителем:

«Вернёмся…»
        Значит, Ветер хотябы несобирался насмерть? Иликак?.. Обмолвился сгоряча?..
        Добрый Тремилко принёс опалённому рыбы, каши, лепёшек. Псытянулись слева исправа, смотрели несытыми глазами, точно шегардайская босота. Ворон стал было жевать, новместо доброй пищи наязыке были опилки. Елепроглотив, онвыложил остатки вмиску Шурге.
        Довечера вКутовой Ворге стали появляться соседи имимоезжие гости. Люди возвращались сторгового дня. Воржане забирали городские товары, слушали новости. Поодному выносили заранее сговорённых щенков. Ветер тоже выходил, вёлбеседы сгостями, чему-то смеялся. Ворон прятался всобачнике, ущенячьего закута. Только нехватало, чтобы его узнали да поняли, чтоучитель был ему нечужой!
        Отом, каких вестей наслушался Ветер, наверняка расспросивший гостей, дикомыт идумать боялся.
        Парат, владыка собачника, пускал кдетскому закуту лишь хозяев - да почему-то ещёего, ничтожного горемыку. Шурга сидела принём. Постепенно унеё неосталось даже скем поссориться-помириться. Весь помёт разобрали.
        Надругое утро Ворона снова разбудил Тремилко. Ондержал вруках незнакомый ошейник.
        - Слышь… - проговорилон, виновато отводя взгляд. - Покупщик потвою сучонку пришёл. Сотиком порукам бьют…
        Сердце сжалось глухим бессильным комком. Хуже, чемкогда Сквара окончательно убегал прочь отсаней, увозивших Ознобишу намирское учение… почему так?
        Наверное, потому, чтоЗяблик хоть как-то умел засебя постоять, если несилой, такхитростью иумом…
        Руки замлели, точно отмороза, стали неловкими. Ворон взялся надевать наШургу ошейник. Этобыла жестокая снасть. Узловатый ремень, свитый удавкой. Чемсильней рвёшься, темтрудней вырваться. Таким лютого кобеля усмирять, анащенка зачем?.. Шурга что-то почувствовала, заметалась. Ворон взял её наруки, всем существом чувствуя - впоследний раз. Замер, сунувшись лицом втёплый мех. Вынес наружу.
        Покупщик ждал запределами зеленца. Стоял усвоих саночек, запряжённых четвёркой псов, разговаривал сбольшаком. Кряжистый, очень крепкий мужик вшубе изсобачьего меха, спышным, вовсю спину, оплечьем извыделанных хвостов.
        Онпривязывал кзадку саней длинную палку сзарубками наконцах. Поводок длямолодой, ещёнепривыкшей собаки.
        - Невыдюжит так бежать, - хрипло сказал Ворон. - Малаещё.
        - Жить захочется, выдюжит, - усмехнулся Собачья Шуба ивзял унего Шургу. Властно, по-хозяйски, поднял зашиворот. Оназабилась, заверещала, попробовала оскалиться. Собачья Шуба смазал её поносу, чтобы замолкла. Продел жердь сквозь ошейник.
        - Ты,Хобот, снейбы полегче, - нехотя посоветовал большак. - Онакровей добрых и…
        Собачья Шуба поднял голову:
        - Такия тебе вроде по-доброму заплатил? Теперь моя плётка хозяйка.
        Старейшина пожал плечами, нестал больше ничего говорить. Сучонка дёргала санки, таращила глаза, рвалась прочь, ксвоему человеку.
        - ЕёШургой зовут, - кое-как выдавил дикомыт.
        Хобот повернулся кнему. Узналли? Ворону было всёравно.
        - Делуменя других мало, поименам ещё разбирать! Обвыкнется, вместо вон той запрягу! - Хобот выдернул изснега каёк, указал наодну издвух задних собак. Пёсдержал навесу опухшую лапу, вповадке, вовзгляде отчаяние мешалось сготовностью тянуть постромки, пока остаётся хоть капля былых сил. - Ишь, хвост поджимает, - засмеялся Собачья Шуба. - Чует небось: навoрот скоро пришью!
        Онвзмахнул кайком. Всечетыре пса сразу вскочили, потащили санки вперёд. Шурга тявкнула, опрокинулась, поехала поснегу наспине. Ворон сделал шаг, остановился. Санки прибавили ходу. Шурга кое-как извернулась, сумела встать, побежала рысью, увлекаемая удавкой. Онавсё пыталась оглядываться - наВорона, народной зеленец. Лаяла, взвизгивала, умолкала… Потом санки скрылись вснежной пыли.
        - Дуракты, Хобот, - досадливо пробормотал большак. - Порода уменя добрая, дапамятливая. Будешь так-то сней, онатебе незабудет!
        Обратная дорога выдалась скучной. Ветер непускал ученика тропить. Сампроламывал целик, самтоптал рыхлый, взбитый уброд. Ворон молча тащился позади, волок санки. Теказались вдвое тяжелей прежнего. Может, учитель вКутовой Ворге что-то купил. Какая разница? Неспрашивать стать.
        Вспоминать беспечные шегардайские приключения было тошно ибольно. Гадать обучасти Шурги, представлять её мордочку уколена - ещё больней. Чтобы некомкалось дыхание, Ворон старался недумать, невспоминать, негадать. Просто шёл, упираясь наподъёмах испусках. Сворачивал заучителем назаснеженные дорожки лесных речек.
        Авдруг Шурга всё-таки растрепала петлю, перегрызла жердь, сорвалась домой? Только гдеж ей отХобота убежать. ЭтокакОзнобише сЛихарем состязаться. Хобот пустит последу злых взрослых собак, онсам догонитеё… будет втаптывать вснег, вышибая последнее непокорство… Страшный он человек, Хобот: дитё непомилует…
        Аесли Шурга привыкнет кнему? Начнёт его всанках послушно возить, инакого скажет, натого бросаться?.. Была весёлым звонким щенком, станет злобной тварью кусачей…
        Ворон через великую силу отодвигал зряшные мысли. Думать надо отом, кчему руки возможешь приложить. Кчему невозможешь - лучше просто терпеть.
        Онравнодушно следил заочень тёмными инизкими тучами, поднимавшимися иззакроя сзападной стороны. Казалось, уокоёма росла медленная волна, венчанная белыми завитками. Вроде той, чтоводин миг слизнула деревню морян, оставив отдружного племени всего одного сына. Теперь волна мчалась дальше. Тянулась достать походников, дравшихся навосток.

«Акаквесело мы бежали вту сторону…»
        Ворон никогда всвоей жизни пьяным ненапивался, нотеперь ион понял, чемпохмелье отлично отбуйного ивсемогущего хмеля. Всё, чтовдороге говорил ему Ветер, оборачивалось жестоким попрёком.

«Я-то тебе душу распахивал! Оботце, обратьях, омотуши… Доверял, чего иЛихарь незнает… Ядумал, уменя есть сын!»
        Апотом - изумление, почти ужас осознания неудачи:

«Яошибся…»
        Далёкая волна быстро превращалась вчёрную стену. Онавысылала вперёд свирепые вихри, цепляла непроглядными космами вершины холмов.

«Учитель! Яторговую казнь видел. Недобрые они там. Ониже тебя…»
        Лесвэтих местах когда-то был истая трущоба, никакая метель гребнем невычешет. Теперь стало нето. Высокие деревья, попояс вросшие вснег, сберегались только враспадках между холмами. Котляр остановился, начал рыть логово вкрутом подветренном склоне. Ворон сбросил алык, также молча взялся рубить иотбрасывать снег. Подороге туда они тоже, бывало, пополдня неговорили нислова. Номожноли равнять то молчание снынешним!

«Учитель… я тебя избавить хотел…»

«Ая просил избавлять? Ты,значит, весь мой замысел доконно постиг? Тебе ясный наказ даден был: наразвед сбегать - аты что натворил? Тычто натворил?..»
        Вснежной норе пришлось отсиживаться почти двое суток. Спали вочередь, натянув поверх тёплых кожухов ещё поодному, мехом наружу. Ворон затеплил жирник, вытащил завёрнутого вберёсту шокура. Ветер мотнул головой. Ондоедал снедь, захваченную изКутовой Ворги. Ворон было колупнул рыбину лезьем, огорчился, оставил, вновь выложил намороз.
        Наконец буря удалилась своим путём навосток, покинув сломанные макушки идлинный хвост медленного снегопада. Ворон лопатой разбил продух, первым вылез наружу. Воздух, напоённый почти оттепельной сыростью, казался густым итёплым. Снег, мягкий, липкий, успел согнуть дугами недоломанные бурей хлысты, претворить их белыми скорбными ображениями Позорных ворот.
        Ветер выбрался следом.
        - Учитель… - сказал Ворон. - Учитель, воля твоя… накажи меня троекратно, только позволь…
        Ветер поднял глаза. Серые, кактучи надголовой. Морозные ичужие.
        Ворон кашлянул, заторопился:
        - Позволь, прежде чем кстолбу, Надейку вчуланишке навестить… Явзелейном ряду дивное лекарство добыл. Чтобы неждатьей, долгих мук нетерпеть, пока изхолодницы выйду…
        Ветер перестал смотреть нанего. Перестал замечать.
        - Непозволю, - сказалон. - Анакажу итак троекратно, безтвоих просьб.
        Последний переход кЧёрной Пятери Ворон одолевал каквтумане. Егонето чтобы шатало, просто ноги ступали словно пособственному разумению. Иглаза подмечали уже знакомые путевые приметы тоже какбы сами собой, безучастия рассудка. Ворон пытался бодриться, ноидти кстолбу было жутко. Тамждало что-то такое, подле чего всё прежнее битьё покажется щелкушками вдетской игре. Устолба люди оставляют либо свою вину, либо свою честь. Будет сперва очень срамно. Потом - очень больно. Исначала доконца - очень страшно. Номожет, хоть кончится нынешнее безвременье. Наказав Лихаря, учитель его чуждить перестал.

«Ия свою честь возьму…»
        Ещёизловчитьсябы сунуть кому-нибудь вруку драгоценные зёрнышки да успеть объяснить, чтосними делать. Лыкашка наверняка встречать выбежит. ИХотён. ИШагала. Аинеудастся снадобье передать, - всёравно: устолба раздевать станут, такон скажет им, чтобы непороли мешочка.

«Будет что будет, даже если будет наоборот!»
        Ворон поправлял нагруди алык, всотый раз ощупывал подкожухом пестрядинный кисет и… снова пытался вспомнить, какже называлось лекарство. Студень? Стыдь? Стужа?..
        Ксередине утра надлесом начала восходить Наклонная башня. Ворон давно затвердил, гдеона появлялась. Накаком повороте, накотором шагу. Сегодня она торчала изтумана этаким кулаком, снежный буран облачил её вцарские горностаи, слишком пышные, чтобы долго держаться. Скоро белую шапку подточит близкое дыхание зеленца, оттепельный воздух согреет чёрные камни, белый пух набрякнет влагой, начнёт прислушиваться ктяге земной…
        Пока Ворон смотрел, нижняя половина шапки подёрнулась какбы морщинами, отделилась. Беззвучно рухнула сквозь туман. Дрогнула иверхняя часть. Подалась, поехала скаменного ствола, разваливаясь находу. Спустя время долетел отзвук тяжёлого глухого удара. Ворон даже шагу прибавил. Норов Наклонной обитатели крепости давно знали, ивсёже… Неповоротливая Кобоха иликто-то измалышей могли положиться наавось - инеуспеть. Почему Инберн досих пор там крытого прохода невыстроил? Потому, чточёрным двором они сВетром редко ходили?..
        Онвновь подал голос.
        - Учитель… воля твоя… - Выскочило само, неспохватился, пришлось продолжать. - Учитель, когда отказнишь… Можно, япроход подНаклонной строить начну? Сробушами, сБелозубом…
        Некоторое время Ветер шёл позаметённой дороге молча, какнеслышал. Наконец бросил через плечо:
        - Нет. Непозволю. - Ивсё-таки снизошёл, пояснил: - Может, хоть так иные привыкнут думать, чтоделают.
        Ворон опустил голову.
        Сдругих башен их уже разглядели дозорные. Легко было представить, кактам, внутри, всепобросали работу. Отстарших, совершавших воинское правило, досамых младших, чистивших снег. Всебежали запределы широко раздвинувшегося купола - встречать Ветра. ИВорона.
        Котляр вдруг остановился. Повернулся, приминая лапками снег. Окинул пристальным взглядом ученика.
        - Куда ты там хотел, беги уж, - смилостивился он прежним голосом, остудным, колючим. - Только живо возвращайся, немешкай, непотерплю.
        Хотён, Шагала идругие ребята, выбежавшие навстречу, едва головы успели вслед повернуть. Дикомыт пронёсся сквозь толпу, чуть непостене одолел сугроб, заваливший подходы кчёрному двору, искрылся вповарне. Только было замечено, чтокожух болтался унего наплечах, аглаза горели сумасшедшим огнём. Хотён шагнул было следом, ноувидел Лихаря, спешившего кучителю, ипобежал застенем.
        Вповарне угорелыми котами метались приспешники. Ветер явился врасплох, ниокакой настоящей готовке речи нешло, нонадоже господину сдороги хоть мёда горячего поднести?.. Атам ищей гретых сзаедками?..
        Вдоль глухой стены тянулась длинная печь, ровесница крепости. Прокалённый свод сжерлами вмазанных котлов, одно сплошное горнило снесколькими устьями, чтобы подгребать жар туда, гденужней. Виных местах свод был перекрыт толстыми листами железа - ставить горшки, ковши, сковородки. Пододним изтаких листов работники торопливо разводили огонь.
        Ворон прямиком бросился кхозяйке поварни.
        - Тётенька Кобоха! Дайскорее тёплой водички! Ичем взбивать!
        Кобоха много лет считалась правой рукой Инберна вовсём, чтокасалось стряпни. Онамногое переняла усвоего волостеля. Втом числе подозрительность. Ейвсё время казалось - голодные молодые ребята только мечтали добраться досъестного припаса. Вособенности довсего, предназначенного навысокий стол.
        Кобоха даже нерасслышала, очём именно просил Ворон.
        - Куда вперёд старших разлетелся, бесчинник! - прикрикнулаона, замахиваясь уполовником. - Небудет тебе ничего!
        Иотвернулась дать разгон чернавке, снявшей состенного крючка нетот ковшик.
        - Тётенька…
        Емуполагалосьбы уже исчезнуть, поняв: ничего он тут недобьётся. Однако насей раз так просто отделаться отупрямца неудалось.
        - Тётенька, мнелекарство развести! ЯНадейке принёс…
        Кобоха повернулась кнему, красная исердитая:
        - Заводой вмыльню ступай! АНадейка твоя - хотьбы померла скорей, дармоежка!
        Ох,ненадо было ей так-то говорить… Кобоха успела заметить, чтовшумной поварне вдруг стало тихо. Приспешников ичёрных девок словно метлой вымело запорог. Асаму Кобоху вдруг сгребли железные руки, притиснули локти кбокам, оторвали отпола. Близко мелькнуло лицо бесчинника-дикомыта, худущее, какое-то чёрное, сбешеными глазами… Кобоха вспорхнула лёгкой пушинкой - исмаху всела пухлым озадком всамый глубокий котёл. Этикотлы она каждый день видела раскалёнными, кипящими, шкворчащими…
        Потом говорили, чтоотеё вопля сНаклонной сошли остатки снега, несброшенные обвалом. Кобоха билась ирвалась, уверенная, чтосейчас изжарится, ноухватиться было незачто. Задранные кверху коленки подпирали добротное чрево игрудь, такчто даже воздуху набрать толком неполучалось, какое там выбраться.
        Ворон уже сновал удлинного хлoпота. Вмыльной горячая вода, вестимо, была. Прямо изближнего кипуна. Онамягчила волосы иотлично сводила стела грязь, нопитьеё, вонючую, было нельзя, ауж лекарство разводить - подавно.
        Вповарню сунулись снаружи. Ворон оглянулся через плечо, нотолько успел заметить мелькнувший край подола. Напуганные стряпеюшки так инерешились прийти напомощь Кобохе. Еслибы подобное выкинул стень, онибы только переглянулись: чего другого ждать! Нодикомыт, которого все помнили смешливым идобрым…
        Отэтого было действительно страшно.
        Кобоха сучила ногами, ворочалась, кричала всё пронзительней, въяве обоняя дымок, будтобы уже сочившийся снизу. Ворону некогда было слушатьеё. Найдя чистую миску, онвысыпал щедрую горсть зёрнышек. Восне они катались жемчужинами, всамделишными были серые иневзрачные. Онторопливо раскупорил закутанный жбан вечорошнего кипятку. Залил, понаказу, надва пальца. Зёрнышки вмиг побелели, стали жадно пить воду. Пока набухали, Ворон бросился искать сбивалку - пучок долгих лучинок, распаренных, согнутых пополам. Сбивалка никак непопадаласьему. Видно, после смерти деда Опуры нестало терпеливцев дрочить впышную пену тесто дляблинов иоладий: взболтают ложкой, такисойдёт… Ворон обежал взглядом полицы, распахнул подвесной короб длясручья… Отчаянно спеша, принялся выгребать нахлопот подрядвсё, чтовкоробе лежало. Просебя он уже решился тереть зелье рукой, ипусть Ветер что хочет сним, тоиделает!.. НоВладычица была милостива. Сбивалка наконец-то нашлась вдальнем углу. Рядом лежали мытые гусиные перья - смазывать хлебы да пироги. Ворон подумал оживом теле безкожи, врядли могущем вынести иное прикосновение. Выгреб заодно
все пёрышки разом…
        Вмиске тем временем успела вздуться блестящая прозрачная шапка. Грибаниха необманула. Тягучая каша легко уступила сбивалке, послушно стала расти.
        Ворон подхватил миску, перья, выскочил вон… Стряпная дружина пугливо жалась вся вместе, выглядывая из-за угла. Ворон одним движением оказался перед чернавками, ткнул пальцем вближайшую. Глянул так, чтодевка распласталась покаменной стенке иослабела, аостальные отпрянули.
        - ЗаНадейкой будешь ходить! Вернусь - пришибу!
        Девчонка ничего непоняла, расплакалась. Раньшеона, пожалуй, вволю поломаласьбы, заставила уговаривать, стребовала вечером накугиклах сыграть… Теперь заослушание были обещаны колотушки, дачувствовалось - недлясловца. Кобоха ему попробовала перечить…
        Ворон невидел инеслышал, какутешали Сулёнку. Находу гоняя сбивалкой, онвовесь дух мчался прочь. Кподвальным лестницам, ксиротскому закутку подкаменным косоуром.
        Наполпути он спохватился светильничка. Возвращаться небыло времени.

«Ощупью обойдусь… Анет, дверку распахну!»
        Вчулане горела маленькая лампа. После Ворон узнал, какНадейка плакала ицеловала руки Кобохе, норовившей сберегать жир. Покамест он лишь увидел, чтодевушка вправду жила… хотя едва. Еёсовсем неугадать было пододеялом, скулы так иторчали, закрытые глаза потонули втёмных кругах.
        - Надейка!
        Онаприжимала кщеке подаренные кугиклы. Наруке тоже знать было каждую косточку. Губы что-то шептали.
        - Надейка, этоя, Ворон!
        Надейка неотозвалась.
        Накороткий миг дикомыт едва неподдался отчаянию. Какой прок отчудесного снадобья, если оно уже опоздало?
        Упрямая челюсть тутже выкатилась вперёд.

«Нетунас такой веры - голову склонять, если беда!..»
        Припав наколени, онживо завернул надевушке одеяло, потом - широкую, давным-давно нестиранную рубаху. Вместо повязки обваренные места прикрывала серая тряпка, заскорузлая покраям. Отнеё разило тухлятиной. Люто досадуя, чтонеусадил Кобоху наджаром, Ворон наудачу потянул тряпку зауголок. Чёрствая тканина отстала наудивление легко, потекла мутная сукровица. Надейка перестала бормотать, ахнула, зашевелилась. Ворон сжал зубы, вовсе сдёрнул лоскут. Увидел треугольник тёмных завитков, авыше иниже - пятна ожогов. Багрово-чёрные, воспалённые, страшные.
        - Ты… ты что!..
        Надейка пыталась его оттолкнуть, беспомощно хваталась то зарубашку, тозаодеяло. Неистребимый девичий стыд сотворил чудо, вернул душу излипкого бредового небытия.
        - Тихоты!
        Ворон свободной рукой поймал оба её запястья. Емууже чудились снаружи шаги: этоучитель, сказавший «Непотерплю!», прислал заним Лихаря сБеримёдом. Сейчас дверка заспиной распахнётся и…
        Какое пёрышко!.. Боясь неуспеть, Ворон зачерпнул целебную пену, стал прямо пятернёй размазывать поожогам. Пена была скользкой илипкой одновременно, там, гдепроходила рука, начинала подсыхать блестящая прозрачная плёнка.
        Надейка больше непротивилась, лишь смотрела недоумевая, смаргивала слёзы сресниц. Ворон мазал быстро иосторожно, снова иснова. Наконец выпустил девушку.
        - Больно тебе?
        - Холодно… - прошептала Надейка. Сглотнула, пожаловалась: - Стыд-то какой…
        Иопять уцепилась заодеяло.

«Нестыд, астыдь! Иликактамеё…»
        - Неукрывайся, такполежи, чтобы засохло, - принялся сбивчиво наставлять Ворон. - Сулёнка заглянет, скажешь, сбивалку пусть вымоет, незабудет.
        - Нос… заворотит…
        - Значит, приду - убью.
        Отмысли, чтовсё удалось, чтоон успел итеперь Надейка поправится, Ворона захлестнул шальной вихрь. Даже подумать ниочём неуспев, оннагнулся инеумело, крепко, отчаянно поцеловал Надейкины губы. Просто чтобы ссобой нещечко унести, когда учитель начнёт ему тройное наказание отмерять.
        Ивылетел наружу ещё прежде, чемНадейка что-нибудь поняла. Девушка ахнула, потянулась рукой.
        Толи вправду рядом был, толи привиделся…
        Вина ичесть
        Ворон выскочил впередний двор так поспешно, словно там впрямь могло что-то произойти безнего. Руку, измазанную лекарством, оннаходу вытирал прямо отельницу, потому что иначе пальцы слиплисьбы навсегда. Рубашку марать было жаль, дачто сделаешь! Еёвсё равно срежут сейчас. Онтолько радовался, чтоещё вКутовой Ворге снял Шерёшкину вышиванку. Вотуж незачем былобы ей гибнуть зазря.
        Другой рукой Ворон торопливо растрёпывал дикомытские косы. Таквсегда делали его предки, выходя насвадьбу Жизни иСмерти. Такследовало поступить иему.
        Ребята водворе неособенно стройно, ностарательно выводили хвалу-обращённицу.
        Жилон беспутно, Мать непочитая,
        Былсебе сам законом исудьёй…
        Ворону ненравились обращённицы. Онивсе были одинаковыми. Инапев неменялся, ирассказывали, посути, одно. Вихрь, нёсший парня, ещёнеиссяк, губы сами расползлись внахальной улыбке, ончуть вслух непродолжил своей давней перелицовкой:
        Ктоотруки Мораны отбегает,
        Будет тому однажды ой-ой-ой…
        Тоже коряво, конечно, дахоть неломит скулы тоской.
        Онвроде неподавал голоса, кто-то всёравно оглянулся, ребята поспешно раздались перед ним надве стороны, словно шегардайские позоряне. Онивсе здесь собрались, отстарших домелюзги, притянутые ужасом, любопытством ирадостным осознанием, чтострашное должно было постигнуть неих. Лица стали вдруг сливаться всплошное пятно, Ворон неузнавалих, ондаже учителя немог высмотреть, хотя Ветер наверняка тоже здесь был. Впереди, заслоняя остальной мир, торчал столб. Невысокий, толстый, чёрный отвремени исмолы.
        Ноги странно одеревенели. Онподошёл, повернулся кстолбу спиной. Опустил руки, сжал кулаки. Вживоте поселился трепет, какперед Шегардаем, когда он отвязывал лыжи напоследнем снегу. И,кактогда, Ворон нагло заулыбался. Просто отстраха.
        - Раздеть, - долетел голос Ветра.
        Оказывается, учитель стоял вдесятке шагов. Оннесмотрел наученика. Онобращался кЛихарю. Отэтого сразу стало вдвое страшней.
        Стень, только ждавший приказа, кивнул ближним прихвостникам. Оттябель Пороша сготовностью шагнул вперёд, рука нащупала нож, глаза заблестели. Хотён прикусил губы, сдвинулся медленно, неохотно. Пороша успел ссечь сдикомыта пояс, собрать вгорсть тельницу наплече. Какбы ещё кольнуть побольнее, дачтобы вышло случайно?.. Ворон посмотрел набледного Хотёна, емувдруг стало жаль гнездаря. Ихглаза встретились, онулыбнулся, подмигнул:
        - Давай, чего уж…
        Хотён побелел, собрался натворить неведомых дел, ноЛихарь следил зорко. Немедля подоспел, отодвинул унота, самвстал наего место. Лишь досадливо бросил:
        - Теперь-то что померещилось?..
        Хотён опустил голову, неответил.
        Через сугроб счёрного двора торопливо лез Воробыш, красный, потный. Трудами всей поварни они только-только вызволили Кобоху. Осипшая открика толстуха скрылась впортомойне, приспешники разводили пожарче огонь - добылой первозданности прокаливать осквернённый котёл. Заметив Ворона устолба, Лыкаш остановился. Сугла крыши ему капало заворот, оннезамечал.
        Лихарь живо вскроил лезвием толстую прочную ткань, шипя сквозь зубы обездельных учениках, скоторых учителю никакой службы, одна седина вбороду. Взмах, рывок, треск портна… Ворон остался стоять голый попояс, лишь посередине груди висел кармашек скугиклами да направой локотнице - пристёгнутые ножны сножом. Налевой ещё болтался кусок рукава, онсам стряхнул его наземь. Побелой коже плеча толстой каплей прокладывала дорожку кровь. Лихарь срезал кармашек, намерился толи остолб хватить, толи ногой затоптать.
        - Оставь, - сказал Ветер.
        Лихарь глянул через плечо, поклонился, отдал кармашек Хотёну. Потом сунул ему иножны.
        Лыкаш заметил, какблеснули празеленью глаза дикомыта. Ворон что-то сказал. Неочень громко, ноЛихарь, вздрогнув, сунул его кулаком позубам… промахнулся. Ворон успел убрать голову. Стень мало нерасшиб руку остолб, нобить вновь уже небыло проку. Сказанное достигло ребячьих ушей. Слева исправа отстолба мальчишки прыскали, зажимали ладонями рты. Другие тянули шеи: что, чтоон сказал?.. Волна смешков неудержимо распространялась, накатывая туда, гдестоял Ветер.
        Отрок ласки захотел,
        Отрок отрока раздел… -
        дохнуло слева.
        Мальчик мальчика раздел,
        Мальчик мальчика хотел… -
        отозвалось справа.
        Хмыкнул вусы даже Инберн, вышедший посмотреть казнь. Мрачной обречённости какнебывало, иные уже поглядывали научителя, наполовину ожидая, чтобы он тоже посмеялся - да иотдал Ворону вину, отпустил парня подобру-поздорову.
        Надеялись они зря. Ветер неулыбнулся. Смотрел так, чтовместо мелкой мороси водворе залетали снежинки. Когда угас последний смешок, онпошёл кВорону. Тотстоял вгусиной коже, голый, белый, скрасным потёком отплеча добедра, заново испуганный, замерший втаком судорожном напряжении, чтонателе обозначилась каждая жилка.
        - Ятебя зачем вперёд посылал?
        Ветер неповышал голоса, новтишине его отчётливо услышал весь двор.
        - Наразвед… - струдом выдавил дикомыт.
        Угорла отчаянно трепыхался живчик. Сумевший увернуться отстеня, перед учителем Ворон по-прежнему был мокрым щенком. Оннеувидел удара. Боль просто взорвалась втеле, прожгла отзатылка допят, согнула, бросила настолб, швырнула оземь. Ворон попытался вдохнуть, захрипел, всхлипнул. Воздух непроходил внутрь, дикомыт задыхался, перед глазами струдом рассеивалась тьма. Руки скребли пальцами землю. Потом, дрожа отнатуги, начали отжимать отнеё тело. Ветер ждал. Мотая головой, ученик подобрал подсебя одну ногу, другую… Оннезнал, позволеноли хвататься застоёк, нокуда денешься - схватился, потому что иначе было невстать. Австать он очень хотел.
        Вглазах двоилось иплыло. Онувидел учителя иповернулся кнему. Было страшно. Всясила тратилась нато, чтобы стоять прямо, некорчиться, незаслоняться руками.
        - Аты что натворил? - спросил Ветер.
        - Раз… ве… дался…
        Источник ударил. Ворон снова забыл, какего зовут, забыл вообще всё насвете, кроме одного - надо встать. Онцелую вечность собирал руки иноги. Заново учился дышать. Отодвигал прочь дурнотную боль, полз вверх постолбу. Распрямлял спину.
        Ветер ничего больше неспрашивал.
        - Занепокорство!.. Засвоеволие!.. Запрезрение!..
        Ибил. Вкровь, всопли, вхлюст. Неспеша, невероятно искусно, жестоко ибеспощадно. Было по-прежнему тихо, лишь глухо влипало встолб тело да рвался изгруди воздух. Младшие ученики отступали, норовили спрятаться один задругого. Ворон продолжал вставать. Грязный, смятый, весь вкрови, онвыпрямлялся. Поднимал голову. Снова иснова. Всёмедленнее, новставал.
        Пороша иХотён ёжились, смотрели всторону. Онихорошо помнили наказание Лихаря. Каждый поклялсябы дымом Великого Погреба - тогда учитель небыл ивполовину так страшен. Ворон держался вроде неплохо, ноесли Ветер даст приказ карать досмерти… Даимже ивелит ему руки вязать…
        Неуодних гнездарей качнулся перед глазами призрак смертной верёвки.
        Лихарь видел учителя точно таким всего раз. Годы назад. Когда вместо сборов впоход они сИвенем пролезли погребами вМытную башню… иВетер их застукал повозвращении. Тавыходка, начавшаяся мальчишеской прокудой, дляИвеня кончилась изобличением вотступничестве. Почём знать, может быть, итеперь… спомощью Владычицы…
        Сторонний глаз видел налице стеня только отчаяние. Негодный дикомыт, которого так холили вкотле, обманул надежды учителя. Нарушил приказ, пустил прахом первоеже орудье. Аглавное - огорчил Ветра… Какпережить?

…Котляр уже небил - добивал. Оточередного удара Ворон сломался впоясе настолько окончательно, чтовсе смотревшие испытали облегчение, поняв - больше неподнимется. Онупал лицом вгрязь. Руки ещё царапали, носдвинуть тела немогли ипостепенно затихли. Ветер стоял надним, готовый казнить. Лицо укотляра было такое, чтоЛихарь отважился тихонько спросить:
        - Учитель, воля твоя… Натомже дереве?..
        Если Ветер иуслышал - виду непоказал. Медленно разжал окровавленные кулаки. Обвёл взглядом учеников. Егоголос породил эхо вкаменных стенах:
        - Вывидели, каквзял свою честь воин, поправший приказ. Онослушался меня идолжен был отверстаться запреступление. Новтом, чтоорудье пошло непозамыслу, насамом деле виноватя.
        Ученики ожили, загудели, сдвинулись немного поближе. Никто незнал, чего теперь ждать. Пороша облил Ворона изведёрка, онисХотёном собрались тащить податливое тело долой содвора, нобросили, стали слушать. Пока было понятно одно: сейчас уних наглазах произойдёт небывалое. Такое, очём будут петь песни ирассказывать новым ложкам, объясняя, каким должен быть настоящий моранич.
        - Яслишком привык вершить волю Справедливой, - громко, вдохновенно продолжал Ветер. - Ястал самонадеянным. Янеразглядел пути, подмеченного моим сыном. Ядумал лишь овозмездии воимя Владычицы, аученик сумел замирить недруга, превратить злоречивого внашего друга… Такие ошибки требуют искупления. Лихарь!
        Стень подошёл, ступая какпогорячим углям. Выглядел он мертвей Ворона, атот напоминал затоптанную пятерушку сразбитой одерево головой. Лихарь повалился наколени, горестно ткнулся лбом вземлю.
        - Учитель…
        Ветер спокойно спросил:
        - Повторять меня вынуждаешь?
        Самрасстегнул пояс, кожаный, впотёртом серебре воинской славы. Бросил Хотёну. Лихарь, страдая, всёнемог встать сколен, несмел прикоснуться кнаставнику. Дактобы наего месте решился! Ветер досадливо сдёрнул кожаный чехол ирубашку. Явились шрамы отран, принятых ради Владычицы. Ушеи висел простенький оберег, вырезанный изкости. Ветер снял иего. Поцеловал, отдал Хотёну. Лихарь наконец выпрямился, унего текли полицу слёзы, смотреть было жалко истрашно. Онвыполнит приказ - новесь двор видел, кому издвоих будет больней.
        - Порадуй Владычицу, старший сын! - звенящим голосом сказал Ветер. - Япровинился. Ядолжен взять свою честь!
        Когда Ворон торопливо чмокнулеё, выскочил изчулана иубежал какнастёганный, Надейка некоторое время недоумённо трогала пальцем губы. Потом начала сползать впрежний полубред, полусон. Вялой рукой нашарила рядом кугиклы. Вотбы дикомыт снова приснился, онведь их сделал. Надейка поднесла сверлёную деревяшку корту, слабо дунула.
        - Жилая… вкрасных… теремах…
        Вроде были ещё слова, ноона их непомнила. Силы кончились, девушка задремала. Елевнятные отзвуки пения, проникавшие содвора, достигали спящего слуха. Надейка слышала колыбельную. Подошла мама, склонилась, погладила поголове. Ониопять укрывались всугробах, мама обнималаеё, загораживала отметели… вот только холод полз поногам, добирался доживота…
        Надейка вздрогнула иочнулась. Жирник ещё горел. Приподняв голову, девушка увидела сброшенное одеяло и… свою распахнутую наготу. Страшную, стыдную. Рубашка задрана догруди, живот ибёдра спятнами ожогов неприкрыты даже повязкой.

«Кобоха придёт… раскричится… срамить будет…» - испугалась Надейка. Стала искать тряпку, чтобы немарать сорочки сукровицей игноем. Нотряпки небыло - сдёрнув, Ворон скомкал дрянную ветошку, выкинул вон. Шарящая рука царапнула ногтем бедро, просто посвойству больного места неизменно оказываться напути. Надейка ахнула, замерев впредчувствии боли… Кудивлению, боль так иненастиглаеё. Отросший ноготь ткнул беззащитную плоть словно сквозь одеяло. Ожоги покрывала гибкая мутноватая плёнка, гладкая, прочная, какчешуя коропа. Девушка вспомнила глаза дикомыта, пылавшие бешеной надеждой. Прислушалась ксебе… поняла: снадобье, которое он так поспешно размазывал, начало творить обещанное волшебство. Всознании понемногу рассеивался дурнотный туман. Надейка словно выбредала ксвету иясности изгустого паоблака, вкотором блуждала седмицами.
        Онаосторожно расправила рубашку, немного передохнула, стала тянуть ксебе одеяло. Что-то сухо прошуршало. Надейка удивилась, сунула руку, почувствовала подпальцами берестяные листы. Вскроенные сколотни упорно свивались трубками. Изсамой середины выпала пригоршня костровых углей, завязанных влоскуток. Аещё - розовая раковина завитком. Девушка взялаеё, улыбнулась, вновь закрыла глаза.
        Когда дверка заскрипела, онатотчас проснулась. Успела испугаться: Кобоха!.. Ругать будет!.. Ноэто была неКобоха… иподавно неВорон.
        - Надейка… спишь? - окликнул робкий голосок.
        - Живу, Сулёнушка, - отозваласьона.
        Чернавка забралась кней вчуланчик. Надейке сразу бросилось вглаза - Сулёнка смотрела опасливо. Так, словно больную нежданно приблизил державец. Поправится, станет наповарне главной хозяйкой, начнёт обиды припоминать. Надейка непридумала ничего лучше, чемспросить:
        - Вернулся господин Ветер?..
        Онапо-прежнему небыла толком уверена, наяву иливосне врывался кней дикомыт. Сулёнка глянула искоса:
        - Вернулся, утромещё.
        - Асейчас что?
        - Вечеренье глухое.
        Оказывается, Надейка инезаметила, какподошёл кконцу день.
        - Вернулся, - повторилаона.

«Убежал… незаглядывал больше… какспросить?»
        - АВорон твой сразу шасть кнам встряпную! Страшный такой! Глазища - во! Хвать тётку Кобоху… р-раз - ивкотёл посадил!
        Приспешница хихикнула, оглянулась, покрыла рот ладошкой.
        - Дазачтобы?.. - снова испугалась Надейка.
        Сулёнка продолжала, неслушая:
        - Ужпосадил, елевынули! Полдня изпортомойни носу неказала, едва отстиралась…
        - А… было-то что? Хвалы вроде пели илислышалосьмне?..
        Сулёнка всплеснула руками:
        - Правда, чтоли, незнаешь?
        Надейка мотнула головой, встревоженно инедоумённо.
        - Такгосподин источник гневный возвращался, Ворона твоего приводил какесть винного, - затараторила приспешница. - Кстолбу ставил иуж так бил, такбил!.. Апотом-то, потом! Кактот вовсе падал, господин сам кстолбу вставал и…
        - Живойли? - спросила Надейка.
        - …игосподину Лихарю бить велел, итот голосом плакал и…
        - Сквара… Ворон живой?
        Сулёнка прикрыла рот, несразу сообразив, чего хочет Надейка.
        - Акакгосподин источник падал, обоих впокаянную относили, - сказалаона. Вновь скосилась через плечо, округлила глаза. - Господин Лихарь теперь неест, непьёт, всёперед дверью наколенях стоит!
        Надейка прикрыла глаза, перестала слушать. Устолба!.. Значит, неприснился… Маленькое пламя жирника освещало засохшую миску сосбивалкой вгроздьях блестящих пузырьков. Устолба… Вотпочему он так спешил… двух слов несказал… Этоон кней забежал перед тем, каккстолбу встать…
        Надейка тихо заплакала.
        Развхолоднице, значит живой… Ичесть взял…
        Тени наберёсте
        Ворон покоился втишине итемноте, нечувствуя тела. Было легко итепло. Разум плавал награни блаженного пробуждения, когда сон иявь чудесным образом дополняют друг дружку. Потом вдалеке крохотным клубочком зародилось сияние. Этоприближался огонь, егонёс наладони брат Светел. Воблике брата небыло почти ничего отмальчонки, которого так хорошо помнил Ворон, ноэто был Светел. Ворон его всёравно узналбы, даже неглядя, даже сзавязанными глазами. Неодолимые течения несли их навстречу друг дружке. Светел был совсем уже близко, только протянуть руку и…
        - Открывай глаза, сын, - сказал голос. - Довольно валяться.
        Голос был очень знакомый ипрозвучал наяву. Ворон, привыкший сперва вскакивать вготовности, апросыпаться уже потом, дёрнулся, попробовал разлепить ресницы. Сразу стало больно ихолодно. Зарешёченное окошко впускало немного света. Ворон вспомнил иэту решётку, итёмные узоры потёков насводах холодницы. Онустыдился, чтопродолжает лежать, снова двинулся, вздрогнул, задержал дыхание, кое-как оторвал откамней затылок.
        Онлежал наполу, нахудой полсти, чем-то укрытый. Ион был вхолоднице неодин. Удальней стены шевельнулся человек. Звякнула цепь, тянувшаяся отошейника. Ворон рассмотрел, какблестели глаза.

«Дядя Космохвост?..»
        Нет, этобыл неКосмохвост. Нацепи сидел Ветер.
        Ворон мигом забыл, чтоунего самого кричала ижаловалась каждая косточка. Вскинулся налоктях.
        - Учитель!.. - Рёбра обожгло так, чтопришлось перевести дух. - Ктопосмел?..

«Враги свойском подошли… жрецы опалили… острожане завилы скопом взялись…»
        Ветер негромко рассмеялся. Чувствовалось, иунего едва получалось неохать. Онсказал:
        - Ятебе затвои художества тройное наказание отмерил, помнишь? Ядал тебе столько, сколько ты мог взять. Остальное сам принял. Потому что задела учеников - ответ мой.
        Ворон поспешно согнул руку кшее. Ошейника небыло. Онпопробовал вспомнить, чемкончилось наказание устолба, нопамять бродила ржавыми шегардайскими кипунами: поди что-нибудь рассмотри.
        - Учитель…
        Ветер улыбнулся впотёмках:
        - Унас ещё два дня идве ночи впереди, сын. Такчтo всё-таки ты сказал устолба? Слева одно передали, справа другое…
        Дикомыт стиснул зубы, сгорем пополам принуждая замлевшее тело кповиновению. Кто-то озаботился натянуть нанего штаны ирваную стёганку, спасибо хоть натом. Ворон сбросил одеяло, подумал было встать, неотважился, подобрался кВетру начетвереньках. Зацепил кувшин, елеуспел подхватить. Подал учителю. Ветер жадно стал пить, вода булькала, вливаясь впересохшее горло. Ворон мог сколько угодно твердить себе, чтонацепи сидел вовсе неКосмохвост, чточерез два дня дверь просто откроется иони вместе выйдут наружу… Непомогало. Онснова был никчёмным, беспомощным Скваркой, пытавшимся отвести беду отгораздо более сильного человека. Чувство, чтоопять несумеет ничего изменить, гнуло кземле. Вотсейчас вломится кто-то обозлённый истрашный… подобьёт учителя стрелой снаконечником вплёнке засохшего зелья, чтобы оборониться немог, и…
        Задверью еле слышно прошелестели шаги. Ворон взвился спола, пригнулся вбоевой стойке, сжал кулаки.
        Рядом стукнул кувшин. Ветер сулыбкой наблюдал заучеником.
        - Лихарь ходит, - сказал он инепонятно добавил: - Бедняга.
        Ворон медленно опустил кулаки.
        - Бедняга?..
        - Акакпо-твоему, кому пришлось меня бить?
        Ворон сел устены, обхватил руками колени. Измордованное тело снова начало прорастать болью. Онсодрогнулся:
        - Воля твоя, отец… Ятебя нипочём бить несталбы!
        Ветер никак необнаружил, чтозаметил долгожданное обращение. Лишь вздохнул:
        - Сколько было уменя учеников - такого невозможного неприпомню…
        - АЛихарь?
        - Этот наоборот. Какпредалсямне, стех пор врот только исмотрит. Чтопоручу, выполнит вточности, ничего неупустит иотсебя недобавит. Аты - неслушь.
        Ворон тоже вздохнул. Такего ещё бабушка называла. Онзадумался, спросил:
        - Значит, Лихарь Брекалу этого погородубы проводил ивернулся?
        - Да. Апотом ябы скомороха где-нибудь подстерёг.
        - И… что сделалбы?
        - Круг Мудрецов, - сказал Ветер, - назидает нам отмечать столь неисправимых глумцов жабьими лапками.
        - Жабьими?..
        - Поприговору Круга я должен был усечь ему пальцы, чтобы немог больше нинагуслях играть, никукол водить.
        Ворон снова вздрогнул. Между лопатками натараканьих ножках разбежался морозец. Отслов учителя веяло такимже тёмным холодом, чтоотрассказов Шерёшки. Ворон медленно выговорил:
        - Значит, этоорудье… тебе вручили… ревнители веры? Мудрецы Круга? Которые… неочень любят тебя?
        - Да.
        Ревнители. Братья святого Краснопева, заточившего целую семью, - алюди даже неподозревали, чтопривезённую ими книгу провозгласили запретной. Ивот любимица праведной Аэксинэй разрешилась отбремени едвали невтот самый день, когда наголовы узникам посыпались камни. Скоро мужнин голос перестал отзываться издальней каморы, исШерёшкой остались лишь «распоясанные» застенами справа ислева, амаленькая дочь тянулась кгруди, ноуматери небыло длянеё молока… «Апотом кнам склонилась Владычица. Всякий рождённый узрит впереди смерть…»
        Ворон вдруг спросил:
        - Учитель, ктотакой был Гедах Керт?
        Онникак неждал, чтоВетер засмеётся вответ.
        - Почему «был»?
        - Таквродословных книгах листки вынуты… Когда я настене прочитал…
        Ветер усмехнулся:
        - Ты,чудо лесное, Гедаха этого очень хорошо знаешь.
        - Я?..
        - Тывидел его вЖитой Росточи, когда я там долю крови забирал дляВладычицы. Только он давно сложил царственноравное имя. Теперь он предпочитает зваться Кербогой.
        Ворон открыл рот. Имолча закрыл.
        Ветер продолжал:
        - Подсамую Беду Круг послал меня вЦарский Волок - устраивать воинский путь, способлять Краснопеву… - Онпомолчал немного, передохнул, говорить было трудно. - Приехал я уже наразвалины. Яувидел глыбы, ставшие могилой ревнителя, иузников, чудесно обойдённых гневом Справедливой. Яирешил, чтопомилованные Владычицей более неподлежат земному суду.
        - Тётя Шерёшка рассказывала, тыеё наруках вынес…
        Ветер посмотрел наВорона, улыбнулся:
        - Яже неКраснопев сего святой непреклонностью. Явытащил наружу несчастного старика сурезанным языком… молодую мать, превращённую вбезумную ведьму… ибоговдохновенного Гедаха, которого, полагаю, ещёдолго будут помнить после того, какнаши стобой имена сотрёт время. Ревнитель его неказнил только потому, чтосмерть человека такой знатности требует царского разрешения. Ацарь Аодх толи неуспел разрешить казнь, толи непожелал.
        - Иты… пошёл против мудрецов Круга…
        - Янезахотел остаться вглазах людей погубителем чудесного стихотворца. Япредпочёл взять снего слово - если уж петь оВладычице, толишь так, каквелит Круг. Этослово он пока держит, ая его инетрогаю. - Ветер помолчал. - Вы,сыновья, можете небояться, чтоКруг меня отсюда навысшее служение заберёт, негожусь я дляэтого. Нуия, сколько смогу, Люторада подальше отЧёрной Пятери держать буду… Явас торить пытаюсь верными воинами дляВладычицы игосударя. Аревнителей, чтобы волю Круга блюсти, безнас насвете довольно.
        Ворон долго молчал, чувствуя, какодно складывается сдругим, делается понятней. Воттолько вмире, казавшемся обжитым ипостижимым, вдруг резче обозначились непроглядные тени.
        - Учитель… - выговорил он затем. - Такони тебя теперь… заШегардай… зато, чтоснова певца отпустил… из-за меня…
        - Вотчего небоюсь, - хмыкнул Ветер. - Врать небуду, ятоже обэтом думал сперва. Нолюди уже доносят, чтоЛюторад состарцем определили Брекале покаянный урок: сколько было унего хулительных скоморошин - воискупление каждой сложить подве хвалебные песни. Нуи, само собой, обращённицу.
        - Жилскоморох, гонитель Правосудной… - немедленно пропел Ворон. - Праздный народ смешил он наторгу…
        - Адальше?
        - Вгороде Шегардае многолюдном, там, гдедворец стоит наберегу…
        Ветер заметил:
        - Пока больше получается проШегардай, анепрообращение.
        Дикомыт пожал плечами:
        - Горожане вечем стояли. Дворец будут заново строить.
        - Язнаю.
        - Учитель, акакдумаешь, Фойрег тоже отстроят?
        Ветер даже удивился:
        - Фойрег?..
        - Тётя Шерёшка рассказывала, - смутился Опёнок. - Продворцы, стены…
        - Много лет назад я ездил вФойрег. Воистину, царский был город, - вздохнул Ветер. - Теперь, говорят, иместа ненайти, всюду лишь оплавленный камень. Тамскалы таяли отжара… тёкли, словно воск… - Задумался, неожиданно спросил совсем одругом: - Такты правда вШегардае пел наторгу? Иливсё врут люди?
        Ворон застыдился, опустил голову. «Акакбыло иначе? Япросто нехотел, чтобыты… чтобы они тебя…»
        - Неврут… Пел.
        - Прямо наторгу? Влюдской толпе?
        - Воля твоя, учитель… Пришлось.
        Ветер заслонил ладонью глаза:
        - Слышалабы Айге… Утебя вродне все такие?
        - Какие?
        Пока источник подбирал слово, втрубе зашуршало, изкаменной пасти вылетело чёрное облачко.

«Лыкаш!» - сразу подумалось Ворону.
        - Инберн старые времена вспомнил, - засмеялся Ветер. Закашлялся, сморщился, носмеяться непрекратил. - Когда мы новыми ложками были, онвповарне живмя жил, амы сКосмохвостом безконца наказанные сидели… Достанешь?
        Ворон принёс свёрток, сдул сажу.
        - Ешь, сын, - сказал Ветер. - Утебя небось после Шегардая куска ворту небыло.
        Ворон мотнул головой:
        - Нет, отец. Пополам!
        Раньше Надейка спала, когда удавалось. Отмалости опочива откраивала время забежать вкнижницу - постоять перед образом Матери Премудрости. Нарисованные глаза казались ей похожими наматушкины. Сперва Надейка повадилась молиться, советоваться, молча беседовать. Потом стала обращать внимание наследы кисти, нато, какневедомый oбразник выводил лицо, руку сграмоткой, тени упереносья. Инаконец однажды, взяв дощечку иуголёк…
        Надейка беспокойно возилась вчуланишке, пыталась двигать ногами, боялась боли, боялась разорвать плёнку.
        Онавсё вертела маленькие кугиклы, дула вотверстия. Ворон показывал, каких держать, ноунеё неполучалось. Сверлёные дудки сипели, шептали, апеть несоглашались. Надейка продолжала дуть. Онаобещала.
        Онвернётся. Оннаучитеё.
        Теперь он принимал муки вмозглой холоднице. Избитый, голодный, примкнутый цепью…
        - Снадобье-то девчонке донёс? - спросил Ветер.
        Онлежал подстеной ищурился, наблюдая заучеником.
        Ворон оживлял тело, замлевшее отпобоев ихолода. Гнулся назад, доставал ладонями пол, медленно переносил ноги, вставал.
        - Твоим изволением, отец. Донёс!
        Ветер насмешливо поинтересовался:
        - Чтохоть заснадобье, которого унас вЧёрной Пятери ненашлось?
        Ворон смутился:
        - Название изпамяти вон… Стыдь, нестыдь…

«Великоже твоё искусство, учитель! Кровь, сопли, вглазах тьма… Аувечий никаких, только размяться какследует. Вотбы научиться какты…»
        - Чернавки редко помнят добро, - сказал Ветер. - Тывон сколько хлопот принял, тройному наказанию обрекался отбольшого ума. Аона поправится изабудет.
        Дикомыт улыбнулся. Из-за синяков налице улыбка вышла кривая.
        - Дапускай забудет… Всталабы!
        - Дуракты, - повторил Ветер беззлобно. - Узнаешьещё, каковы девки бывают… Пролекарство расскажешь потом, помогаетли.
        Ворон сел накорточки. Источник ещё неподпускал его ксебе так, каквначале шегардайского орудья, - ивот теперь. Скоро они выйдут, учителя встретит Лихарь, сбегутся другие ученики… Может, больше инебудет подобной близости, лишь память оней. Мысленно он поклялся: Ветер непожалеет, чторешился приоткрыть ему душу.
        - Учитель… Если мне дозволено будет спросить…
        - Спрашивай, сын.
        - Учитель, воля твоя… Тырассказывал ородичах поотцу… Авдруг утебя жив кто-нибудь изматериной родни?
        Взгляд котляра стал очень пристальным.
        - Наверняка, - проговорил он затем. - Только я ничего незнаю обэтой родне.
        Ворон смотрел нанего вполном недоумении. Кактакое возможно?
        Ветер покаянно вздохнул:
        - Мальчишкой я был сыном неразумия ещё худшим, чемты. Пока мотушь каждый день жила рядом ия мог расспроситьеё, япечалился оботце иобратьях, нежелавших знаться сомной. Апотом - радбы спросить, данекого стало. Такчто мне известно немногое… Мотушь была холопкой, наших семьян покупали ипродавали, кляня занепокорчивость… Ясам был тому образцом. - Ветер вдруг улыбнулся. - Мнеговорили, этооттого, чтомоего далёкого праотца натяжёлке привели изпохода, когда Ойдриговичи ходили воевать Коновой Вен.

«Амы этим Ойдриговичам… Коновой Вен?!»
        - Мотушь ещё отличала вашу северную помолвку, - непривычно мечтательно продолжал Ветер. - Ярос вАндархайне, аона всё говорила проандархов: «они».
        Ворон вовсе глаза смотрел научителя. Потом жадно спросил:
        - Откуда был твой предок, учитель? Какзвался его род?..
        Ветер грустно покачал головой:
        - Этого я незнаю. Помню только, мотушь любила зелёное ссерым. Иещё она носила оберег… - Онподцепил ремешок, вытянул изворота костяную птицу: одно крыло простёрто лететь, другое прижато. Добавил странно севшим голосом: - Наделамне, когда котляры забирали.
        Ворон силился вспомнить. Зелёное ссерым… Вглубине памяти, словно младенец вутробе, толкалось нерождённое воспоминание. «Глядите, ребятки, чтобы вам впредь несрамиться перед людьми, - вплыл голос бабушки Коренихи. - Утёти Дузьи понёва чёрная ссиним глазком. Этопотому, чтоона слевого берега. Оттуда приходят тучи идождь… - Ворон вслушивался изовсех сил, нобабушкин голос отдалялся всё неудержимее. Поди разбери, вправду она так говорила илион поневоле домысливал. - Авот идёт тётя Горыня… Иные смеются: птахи подшибленные… Всего шесть глазков, серых позелени… Шита белым, Горынюшка помужу кручинится… Асами они говорят: указует крылом, ведёт засобой…»
        - Учитель, - морща лоб, медленно выговорил Ворон. - Ятвой оберег видел… ипонёвы убаб… ВТорожихе, накупилище. Вы - дети Облачной Птицы, ваши имена оттуч иветров… Нагон, Меженец, Голмяна… Агрым - Полуночник по-нашему…
        - Полуночник, - смакуя непривычное произношение, повторил Ветер. - Воткак, значит.
        Ворон добавил сгорячностью:
        - Люди живы, расспросить можно. Налюбой торг приехать!
        - Я,наверно, всётотже сын неразумия, - задумчиво проговорил Ветер. - Ябывал рядом, нонаКоновой Вен неходил никогда.
        - Почему?
        - Потому, чтовсегда находилось ещё одно важное дело, которое нужно было исполнить. Иещё… незнаю. Может, боялся.
        - Боялся?..
        - Да. Новой ложкой я всё мечтал себе родню стой стороны, акакповзрослел… - ИВетер, пообыкновению, безтруда прочёл мысли ученика. - Тыведь хочешь небось когда-нибудь домой завернуть?
        - Ну…
        - Воти«ну». Апредставь: тыпришёл… Бабку схоронили, мать младшеньких нарожала, отец сына-моранича знать вовсе нехочет, абрат засебя девку взял, которую тебе прочили. Небоязно?
        Ворон так ивскипел. «Данеможет быть, чтобы атя!.. Ибабушка всех вас переживёт! ИСветел… ЭтоИшутку, чтоли? Светел…»
        Отрава незаметно поползла вдушу. «Аесли действительно…»
        Вдруг вспомнилась внезапная ревность брата, ихглупая ссора какраз перед появлением котляров. «Яего обозвал… понялли…»
        Стало холодно инеуютно. Тотвзгляд Светела…
        Ветер внимательно следил заучеником.
        - Вотия отом, - проговорилон.
        Глаза Ворона вдруг блеснули впотёмках шальной празеленью.
        - Учитель, воля твоя… Еслибы ты позволил… Ясопроводилбы тебя!
        - Опять сопроводил? Кудаещё?
        - Кнам. НаКоновой Вен.
        - Чтобы твои соплеменники копья натебя обратили: врага привёл?
        Ворон упрямо наклонил голову:
        - Втвоём роду скажут: вотещё один сын, потерянный иобретённый.
        Ветер очень долго молчал.
        - Теперь ты понимаешь, - сказал он затем. - Когда я увидел тебя вЖитой Росточи, яузрел перст Владычицы. Ядаже закон попрал, лишьбы ты ушёл оттуда сомной. Иотца твоего неубил, когда он вздумал противиться… Янеустану благодарить Правосудную зато, чтоудержала меня. Егокровь сталабы стеной между нами, ая этого нехотел.
        Сулёнка была услужлива иболтлива, нонеочень умна. Отеё трескотни уНадейки разболелась голова, атолком понять удалось, посути, одно. Ворон их всех там здорово напугал. Даже Кобоху. ИСулёнка, прежде неупускавшая случая щипнуть безответную пигалицу Надейку, смотрела нанеё теперь, какнацаревну какую. Неприведи Боги разгневать!
        Такое схорошей напужки только бывает.
        Ночтобы Ворон? Кобоху куда-то там засадил? Отстраха обмараться заставил?..
        Самон никого небоялся, этоНадейка очень хорошо знала. Иубить мог, да. Ейрассказывали опогребении Мотуши. Нопугать?..
        Аведь пожалуй…
        Онией труса задал, когда влетел одичалый, весь чёрный, слютыми ишальными глазами… взял рубаху выше пупа задрал…
        Откуда внём эта жуть? Может, онатолько думала, чтознаетего?
        Верить нехотелось. Надейка мотнула головой, дунула вкугиклы.
        Ите вдруг отозвались, едвали невсамый первый раз. Пропели нежно, грустно иласково. Словно вступились засвоего делателя. «Тыочём, Надейка? Очём?..»
        Чувствуя, чтововсе запуталась, девушка всхлипнула, прижала ладонью тугой иупрямый берестяной клок… Слёзы застилали глаза, онанеуспевала их смаргивать, уголёк крошился, липнул некберёсте, акпальцам, онастала рисовать прямо пальцами, вмечте, понаитию, просто потому, чтотак было правильно ихорошо.
        - Значит, пел, - повторил Ветер. - Наторгу!
        Онуже неспрашивал, ноВорон навсякий случай кивнул, зная, чтоучитель различит впотёмках движение.
        Звякнула цепь. Ветер укладывался поудобнее.
        - Сказать, сын, почему я всё время ругаю именно тебя, анеПорошу сБухаркой?.. Онидобрые уноты, никчёмных уменя небывает, яведь накаждого очень смотрю, когда забираю, даипотом глаз несвожу… Каждый изних отважилсябы пойти вгород. Может, даже сумелбы выследить скомороха. Нопосреди торга запеть!..
        Ворон смущённо моргал, незная, какответить.
        - Помнишь, ятебя упреждал: двеулицы пройдёшь, натретьей потеряешься? - продолжал котляр. - Аты вместо этого… Тебе, сосунку, немало дано, поэтому испрос стебя строже.
        Опёнку захотелось расспросить обовсём сразу. Онначал открывать рот.
        - Ямногое прощаю тебе, номоё терпение небезгранично, - сказал Ветер. - Уменя уже был сын, вкоторомя, поглупости, готов был видеть второго себя. Вероятно, яслишком баловал Ивеня, безмеры любовался его смелостью иумом… Чемэто кончилось, ты, наверное, помнишь.
        Ворон помнил. Кровь наснегу. Белые глаза Ознобиши. Игоре учителя… которому, надо думать, самому было проще сунуть руки впетлю.
        Ветер заговорил снова:
        - ВШегардае ты наворотил глупостей. Янадеялся, чтовырастил тайного воина, неоставляющего следов… аты наследил, датак, чтотеперь я нескоро смогу вновь отправить тебя туда наорудье. Но,повторюсь, тывсего лишь сглупил. Тырадел оПравосудной, хотя итопорно. Поэтому я смог простить тебя. Явстал стобой устолба итеперь мёрзну здесь, пытаюсь что-то втолковать… Неубивай меня насмерть, сын, прошу. Ятяжко грешен Владычице, ноэтого незаслужил.
        Ворон сразу ненашёл голоса, глотнул, кашлянул:
        - Учитель… чтоже натворил Ивень?
        Ветер ответил глухо итрудно:
        - Онгде-то откопал книгу, клеймённую жеглом запрета столь непреклонного, чтозаодно повторенье написанного людям резали языки. Явзял Ивеня споличным, япытался сберечь его жизнь, ноон отпирался оточевидного. Мнеосталось лишь вразумить вас его смертью. Второй раз я такое врядли выдержу, сын.
        Ворон молчал, опустив голову. Оночень хорошо понял предупреждение. «Ая „Умилку Владычицы“ вруках держал… всокровищнице… чуть ссобой неунёс…»
        - Хочешь знать, - сказал Ветер, - кто всех упорнее просил меня его пощадить?..
        - Кто?
        - Лихарь.
        - Лихарь?..

«Которого ты вперёд выслал… казнь приготовить…»
        - Да.
        Ворон чуть небросился возражать. Втом походе он был мал иглуп. Оннеслышал речей Ветра состенем вовремя любошных битв намечах, апогубам разбирать тогда ещё неумел. Однако он видел Лихаря, видел каждое движение, онсмотрел изапоминал, потому что хотел скорей научиться. Стех пор он привык постигать бессловесную грамоту тела… имог поклясться ледяными валами Твёржи: старший ученик просил дляИвеня чего угодно, только немилости.
        Нокакобэтом заговорить?.. Возможноли, чтобы мудрый источник неверно истолковал подмеченное маленьким Скварой?.. Какзнать! Горе, ненависть илюбовь ещё нетак слепят человека. «Неоговаривай Лихаря! - скажет учитель. Иопечалится. - Несумел я вас братьями сделать…»
        Ветер полусидел устены, неудобно привалившись плечами, было зябко, ошейник тёр ицарапал. Ворон принёс свою полсть, закутал…
        Кажется, занималось утро, когда вчуланчик подлестницей явился Лыкаш. Диво дивное! Досего дня молодой наглядыш Инберна Надейку едва замечал; зналли, какпоимени звать?.. Авот пришёл иуселся вногах, гдебывало сиживал Ворон, истранно было видеть его пухлые щёки там, гдепрежде мелькал горбатый нос иблестели озорные глаза дикомыта. Ворона было незастать вбездвижном молчании, онбы исейчас что-нибудь рассказывал, данепросто голосом - игралбы руками, пелвзглядом, всем телом…
        Лыкаш сидел вполоборота. Ловил скудный свет жирника. Держал тугой белый лист, порывавшийся завернуться сколотнем. Онрассматривал Надейкин рисунок, покинутый навиду. Девушка думала спрятать, нонеуспела, заснула. Отсветы пляшущего огонька бродили понеровной берёсте, населяли рисунок шёпотом жизни.
        Посередине чёрным жезлом власти высился столб… Инемог затмить белого, гордого, летучего окаёмка: человек стоял прямо, вскинув голову, сжав кулаки… Авокруг - кликушествовало, корчилось впляске злобного торжества, тянуло нечистые щупальца сонмище морочных теней. Неясных, размазанных иоттого особенно страшных. Человеку устолба Надейка тоже непридала внятных черт, ноповадка, осанка, поворот головы…
        Лыкаш вдруг покосился нанеё исказал:
        - Анравно ты господина учителя нарисовала.

«Кого?..» Надейка испугалась, запоздало припомнила, чтокотляр вроде правда становился кстолбу да приказывал Лихарю нежалеть… так, вовсяком случае, баяла Сулёнка. Девушка свнезапной тревогой задумалась, виделали рисунок чернавушка. Чтобыло вначале, чтопосле - она помнила скверно.
        - Я… Ворона, - кое-как выдавилаона.
        Лыкаш снова покосился, теперь уже надверь.
        - Я-то понял, - шепнулон, наклоняясь. - ЯВорону ближник… Авот если догосподина стеня дойдёт, беды нестряслосьбы.
        Отмысли, чтоЛихарь может вновь заметитьеё, Надейка вовсе померкла. Чуть непопросила Воробыша унести злосчастный сколотень да сунуть впечку, пока всамом деле недознался младший котляр… Что-то остановило. Когда Лыкаш подлил масла всветильник инаконец убрался, Надейка решилась смарать рисунок сберёсты. Вправду решилась, безшуток… почти задело взялась, ансорной тряпицы несыскала, нерукавже, всамом деле, чернить?..
        Мисочка сзасохшей сбивалкой, счастливо забытая иСулёнкой, иЛыкашом, переливалась ужирника, останавливала внимание. Подумав, Надейка подтянула миску поближе. Плеснула воды, стала ждать. Косой потёк надне скоро забелел, вспух пузырём, начал расползаться. Надейка растёрла пальцами, стала мазать липкую жижицу наберёсту, чтобы несыпалась, необлетала бренная крошка. Девушка неочень задумывалась, зачем делает это, просто так было правильно ихорошо.
        Песни вхолоднице
        Лыкаш, несомненно, прав был водном: покуда любимый учитель томился вотмеренном заключении, наглаза Лихарю попадаться нестоило. Стень появлялся, какнеупокоенная душа, тонапрясле, товкнижнице, товремесленной. Ученики иработники прятались отнего, воттолько скрыться невсегда удавалось. Даже Беримёд ходил сподбитым глазом, лелеял ворту расшатанный зуб. Ночаще всего несчастного пасынка Ветра можно было видеть стоящим наколенях удверей покаянной. Младшие ученики воглаве сШагалой робко высовывались из-за угла, наблюдая, какизбывал вину их грозный инеслишком добрый наставник. Коленями наголых камнях! Недвигаясь сместа, даже если сквозь купол зеленца прорывались хлопья мокрого снега! Только волосы прилипали клицу да наплечах темнела рубашка… Смотреть было, чего уж сказать, скорбно ижутковато. Поэтому исмотрели. Замечалли стень ребятню, пялившую глаза через двор? Поди разбери. Наверное, всё-таки замечал.
        Впоследний вечер Шагала неусыпно стерёг Лихаря, нехотел пропустить, когда тот выйдет наочередное «стояние».
        - Ятоже учителя ждать буду!
        - Давай, амы одаль повременим, - напутствовали Шагалу другие, более разумные. - Беримёд небось подходил уже, хотел рогожку бросить наплечи… зачто был взыскан безскупости. Итебе награда незаваляется…
        - Нуичто? - несмутился Шагала. - Пускай лучше мне глаз подобьёт, чемскажет потом, чтоя сним учителя невстречал.
        Деревенскому сироте кколотушкам было непривыкать. Егонеуводили вкотёл отмамкиных пирогов. Лихарь, возвращаясь сорудья, взял Шагалу вкаком-то острожке, гдемальчонку лупили почти ежедневно. Насловах - заворовство. Наделе - просто потому, чтозаступника небыло. Лихарь иподнял надсиротой знак Владычицы, какВетер когда-то - надним самим.
        Слова гнездарёнка поубавили ребятам веселья. Устеня лучше было ходить вчести, этопонимал каждый. Такивышло, чтовсумерках почти весь народец потянулся заШагалой водвор, гдевозле холодницы приступал кпоследнему «стоянию» Лихарь. Онвышел безпояса, вбелёной чистой тельнице, какнажертвенный подвиг. Помедлил, глядя вверх, принимая налицо капли мелкого дождика. Истово осенил грудь трёхчастным знаком Владычицы. Начал опускаться наколени…

…Итут изнедр холодницы ударил хохот. Лёгкий, радостный, какой-то очень свободный, надва голоса. Лихарь отшатнулся, словно его пнули ногой. Нетолько ему показалось - хохотали надним.
        Мальчишки разом исчезли ибольше несовались из-за угла, даже Шагала.
        Никто невидел, какЛихарь закрыл руками лицо, ткнулся лбом взапертую дверь итак остался сидеть.
        Впотёмках холодницы Ворон босиком вышагивал оточажной пасти кпридверным ступеням, потом назад. Прятал руки подмышками ито бормотал себе поднос, тонапевал - тихонько, конечно. Всёвремя забывался, пальцы выползали наружу, принимались искать нагруди кармашек скугиклами. Тогда Ворон подносил их согнутыми корту, начинал дуть, каквдудочные ствольцы.
        Ветер, может, ирад былбы обойтись безмельтешения перед глазами, ноученика нещунял. Знал уже: парню лучше всего сочинялось вот так, находу, набегу. Котляр лишь раз укорно подал голос:
        - Владычица, дайтерпенья… Ты,значит, меня плясовой надумал порадовать?
        Ворон даже остановился.
        - Нет, учитель… Нет, конечно!
        - Тогда что приплясываешь?
        Ворон виновато моргнул:
        - Воля твоя, отец… Больше нестану.
        Лучший изучеников всамом деле был невозможен. Ведь вроде трепетно слушал, пока Ветер ему объяснял упущения иошибки городского орудья… авитоге что? Новая песня. Данебось опять такая, чтоинепохвалишься перед братьями послужению. Ветер несводил глаз сученика. Стaтью вымахал кому угодно назависть, оплечился… априглядишься - мальчишка. Язык вперёд ума наседмицу. Недопрыгалсябы, когда учителя рядом небудет.
        Ворон вдруг остановился. Незряче уставился накотляра. Губы шевелились, ноги переминались, какспутанные. Потом глаза вспыхнули:
        - Учитель… Спросят внуки подросшие… Подскажи созвучье?
        Вотопять. Поди разбери, нужно оноему, этосозвучье, илиназваного отца почтить вздумал? Другого всвоё творение допускать - почти тоже, чтоневесту доверить. Ветер это хорошо понимал.
        - Внук, уйди по-хорошему… - прогуделон, недопустив нитени насмешки.
        Ворон ошалело уставился нанего. Наконец хлопнул себя побёдрам ладонями, сломался пополам отвеселья.
        Вышло так заразно, чтосВороном, придерживая ошейник, расхохотался Ветер.
        Этоибыл смех, ударивший Лихаря поту сторону двери.
        Смеяться полулёжа да нацепи было неудобно ибольно. Вконце концов Ветер закашлялся, смолк. Ученик встревоженно бросился кнему, нокотляр отмахнулся:
        - Песня-то когда будет? Полдня бормочешь, туда-сюда бегаешь… Мoчи нету уже.
        Нахальный дикомыт посмотрел сверху вниз, воздел палец, что-то быстро повторил просебя… Выпрямился вовесь рост, расправил плечи, запел. Начал негромко, норазошёлся, голос легко объял холодницу, потёк сквозь дверь иокно… распространился покрепости, каквдень, когда он пытался защитить Космохвоста.
        Город мой, город ласковый
        Влукоморье урозовых волн…
        Станет сбывшейся сказкою
        Новый день, ия ктебе направлю свой чёлн.
        Спросят внуки подросшие:
        «Гдеже город изпесен твоих?»
        Сослезою непрошеной
        Яотвечу: «Нетего впределах земных».
        Гдемой очаг, гдемой ночлег?
        Кануло, сгинуло.
        Который год, который век -
        Сколько их минуло!
        Будет вновь расти трава,
        Мызасучим рукава,
        Возведём
        Ивернём
        Ненасловах!..
        Город мой, город утренний
        Наладонях привольных лугов!
        Сквозь туман перламутровый
        Различу твердыни стен ибашни дворцов.
        Каждый всвой черёд
        Воплоти сойдёт
        Наземлю.
        Каждый бьётся сам,
        Славу илисрам
        Приемля!
        Город мой, славный город мой!
        Явернусь вместе ссолнцем ивесной!
        Нашей памяти светочи
        Указуют нам путь сквозь беду.
        Посеребряной ленточке
        Вновь наберег морской
        Предрассветной порой
        Яприду.
        Город мой, сердца вотчина!
        Пусть твердят, чтоостался лишь прах!
        Наша песня некончена,
        Идомчусь ктебе я накрылатых ветрах!
        Голосницу этим словам парень дал заковыристую.
        - Спой ещё раз, - потребовал Ветер, когда ученик смолк, запыхавшийся исчастливый.
        Ворон спел. Вышло спокойнее, зато как-то богаче.
        Ветер вдруг спросил:
        - Ты,дурак, хоть записываешь, чтополучилось?
        Ворон даже покраснел, всамом деле чувствуя себя дураком.
        - Такты сам говорил… Безделица…
        - Нетнасвете безделиц, есть безделюги, - строго проговорил Ветер. Помолчал, сокрушённо сложил брови домиком. - Иопять, горе луковое, хотьбы слово впохвалу Справедливой! По-твоему, этохорошо, сын?
        Ворон покорно опустил голову.
        - Воля твоя, отец… Апочему вы сдядей Космохвостом безконца наказанные сидели?
        Ветер усмехнулся, посмотрел нанего, рукой разгладил усы.
        - Меня стругали запесни, - сказал он наконец. - АКосмохвоста - зато, чтовступался.
        Люди верно говорят: вдороге даже иотец сыну товарищ. Всяк другому помогай, иначе додому недобредёшь. Прохолодницу тоже такое присловье можно сложить. Только холодных сидельцев куда меньше, чемстранников надорогах.
        Последняя ночь покаяния выдалась совсем гиблой. Двое узников жались вместе, шкурой чувствуя, каквысоко надними челюсти мороза стискивали утлый купол тумана.

«Запесни стругали…»
        - Учитель… - шёпотом спросил Ворон, когда согласно поворачивались надругой бок. - Апрочто были те песни? Окоторых стебя правили?
        Ветер долго нехотел отзываться. Наконец буркнул:
        - Ястех пор поумнел. Итебе желаю.
        Ворона очень тянуло подступить срасспросами, пока длилась их близость наедине. Оннепосмел. Наверное, Ветер воздавал славу матери. НеВладычице. Простой смертной женщине, чтонадела свой оберег маленькому Агрыму. Наставнику Агрыма это ненравилось, ион… адядя Космохвост…
        Ветер вдруг спросил:
        - Увас наКоновом Вене… что-нибудь говорят прото, чтосын Аодха Мученика мог быть спасён?
        Ворона так ипотянуло вывалить учителю всё безутайки… «Нет». Клятва молчать, данная вдетстве, держала крепко.
        Онзевнул:
        - Гдемы, агде Андархайна… Начто нам чужие цари? Впограничье, может, чтоиболтают, анаш лес далеко…
        Ветер улыбнулся, лёжа кнему спиной. Опёнок неувидел этой улыбки.
        Спали урывками. Отсиживая один, Ворон сейчас поиспытанному обыку вставалбы попрыгать, поприседать, откулачить призрачного злодея… Ветра непускала цепь, идикомыт немог покинутьего. Кутал учителя обоими одеялами, тормошил, помогал повернуться, грел спину. Знал, каклегко привязывается здесь, вхолоднице, изнуряющий кашель.
        - Лихарь плакал задверью, - сказалон, когда вновь поворачивались.
        Ветер даже дрёму стряхнул, удивился:
        - Тебе что, жальего? Откогобы другого…
        Ворон смутился, передёрнул плечами. Онвовсе незабыл стеню Житую Росточь исемью Ознобиши. Нокогда свирепый воин вроде Лихаря мается наколенях иплачет, злорадствовать почему-то нехочется. Ворон спросил:
        - Устолба… Ну,заголяли меня… Чтоон так взбесился? Опять я его заболячку схватил?
        - Этоещё урок тебе, дураку, - сказал Ветер. - Помнишь, явам назидал: будь хоть великан, асломанный палец найдётся? Если ты воин - должен знать, укого где болячка. Удруга - чтобы оградить. Уврага… ВШегардае ты угадал верно. Брекала паскудничал, страшась, какбы Владычица вправду нестребовала отплаты. Только ты действовал понаитию, поскольку ещё глуп.
        - Анадо какбыло?
        - Надо неугадывать, надо знать. Если бьёшь, бейнаверняка! Когда-то мне занадобился подход кодному волостелю… Добраться догосподина оказалось непросто, ноя обратил внимание наслугу. Тоттерял разум, играя вкости, очень любил хозяина, чьёдостояние тратил… ипуще смерти боялся предводителя своегоже домашнего войска.
        - И… какты поступил?
        - Явыждал, пока эта пыль проиграет вещицу, закоторую, дознавшись, егобы непощадили. Ядобыл спущенное иотдал слуге, чтобы он мог наместо вернуть.
        - Онвернул?
        - Да. Истех пор исправно доносит мне обовсём, чтоя хочу знать.
        - Воля твоя, учитель… Значит, тызаставил его предать господина?
        - Втом ихитрость, чтонет. Яего неломал. Япозволил слуге думать, чтосмоей помощью он опасает хозяина отврагов.
        - Анасамом деле?
        - Насамом деле его господин стех пор уменя наладони. Когда Владычица захочет, чтобы я сжал кулак, яего сожму - наверняка.
        - Ая, отец? Закакой палец ухватят меня?
        Ветер усмехнулся втемноте. Вотуж кого он видел насквозь. Знал лучше, чемдикомыт сам себя знал. Онответил незадумываясь:
        - Тычестный иверный. Таким, какты, нужно держать ухо востро. Чужой верностью охочи пользоваться те, ктосвоей неприпас. Атаких насвете вдостатке.
        - Аещё, отец?
        - Самсмекай. Каждый что-то любит, чего-то боится. Ты,я, Лихарь…
        Ворон задумался:
        - ТыВладычицу любишь. Матушку лелеял… Норазве боишься?
        - Боюсь.
        - Учитель, ты… занас? Заучеников?..
        - Еслибы тебя, растяпу, вгороде повели накобылу, ябы насебя выменивать прибежал. - Котляр повернул голову, спросил через плечо: - Помнишь, мотушь расслабленная лежала?
        - Какнепомнить, - прошептал Ворон.
        Емупоказалось, Ветер скрипнул зубами.
        - Когда я нашёл её иувидел, чтo снею сталось, язахотел узнать, чьясмерть должна стать отплатой. Новыведал лишь, чтооднажды утром… заседмицу домоего прихода… она просто невстала.
        - Заседмицу, - тихо повторил Ворон.
        - Да. Порой мне кажется, еслибы я расторопнее поворачивался тогда… Немешкал содним, сдругим, стретьим… я могбы застатьеё. Что, если она заболела отгоря? Оттого, чтопотеряла надежду?.. Бойся неуспеть, сын, какя боюсь. Никогда неоткладывай того, чтоможет сгинуть иоставить тебя так вот гадать… - Ветер хрипло выдохнул, помолчал, сказал совсем другим голосом: - ВКутовой Ворге я подарил тебе щенка, потом отнял. Если хочешь…
        Ворон твёрдо ответил:
        - Тыправильно поступил, отец. Япровинился. Ядолжен был принять наказание.
        Последняя бесконечная ночь тяжело далась всем. Стояла ещё кромешная темень, когда вышел державец Инберн, высыпали ученики, молча выстроились водворе. Воробыш принёс охапку факелов иогонь. Едва навостоке неба родилась неспешная синева, кдверям холодницы прибежал сключами Шагала. Лихарь несумел сразу встать сколен, кивнулему: открывай.
        Пока гнездарёнок побеждал тугой замок, пока возился внутри, Лихарь кое-как оживил ноги. Поднялся, чуть неупал, схватился застену. Беримёд дёрнулся было кнему… вовремя передумал. Водворе затрещали факелы, ребята стали петь хвалу, сперва вразнобой, потом всё стройнее. Впровале двери наметилось движение. Взявшие честь медлительно поднимались поступеням, восходили навстречу рвущимся пламенам. Обакачались, осунувшиеся, нетвёрдые, одинаково жмурили глаза насвет. Лихарь поймал взгляд Ветра, полный гордости: «Помнишь, старший сын? Если этот упрямец уменя изрук есть начнёт… Кажется, явправду стою кое-чего!»
        Дикомыт двигался чуть позади, поддерживая котляра. Онбыл выше ростом, теперь это сделалось очень заметно. Иные обратили внимание, чтоон впервые оставил плести косы, убрал волосы по-андархски. Ворон смотрел сурово исдержанно, между бровями легла отвесная складка. Ученик шёл засвоим великим учителем.
        notes
        Сноски

1
        Автор, отнюдь незанимавшийся придумыванием новых слов илиудивительных толкований, всего лишь пытался ПИСАТЬ ЭТУ КНИГУ ПО-РУССКИ. Честно предупреждаю: втексте встретится ещё немало замечательных старинных слов, возможно выводящих иззоны привычного читательского комфорта. Полагаю, незаинтересованный читатель сумеет их слёгкостью «перешагнуть». Заинтересованного - приглашаю всамостоятельное путешествие посокровищнице русского языка. Поверьте, этоможет стать захватывающим приключением. Анайдёте вы гораздо больше, чемпредполагали…