Прерванная игра Дмитрий Сергеев
        Сергеев Дмитрий
        Прерванная игра
        Дмитрий Гаврилович Сергеев
        ПРЕРВАННАЯ ИГРА
        Фантастическая повесть
        В фантастической повести известный иркутский писатель размышляет об опасности утраты неповторимого внутреннего мира личности в эпоху стремительного развития техники, машинизирующей все сферы жизни.
        ОТ АВТОРА
        С Олесовым я познакомился на Аршане. Мы приехали в санаторий в один день, врач прописал нам одинаковые процедуры, а диетсестра отвела нам места за одним столом. Более трех недель мы провели бок о бок.
        Однажды у процедурного кабинета скопилась очередь. Завязался общий разговор. Речь зашла о фантастическом, необъяснимом, о готовности человека поверить в различные чудеса: в летающие тарелки, в пришельцев, в телепатию, в перевоплощение и еще бог знает во что. И это несмотря на то, что живем на исходе двадцатого столетия века НТР. Мнения разделились, вот-вот готова была вспыхнуть ссора. Но очередь мало-помалу продвигалась, спорщики один за другим исчезали за дверью и там остывали.
        Олесов в разговор не вступал, но меня поразила заинтересованность, с какой он слушал.
        После процедур мы отправились на источник: нам прописано пить по стакану минеральной воды за час до обеда. Этот предобеденный час мы всегда проводили вместе. Вначале шли по тропе в глубь ущелья. Тропа широкая, торная, для безопасности вблизи отвесов огражденная пряслами из жердей. Ходить по ней - никакого риска. В хорошую погоду тут полно курортников. Обычны большие компании, в которых много смеха и женского визга. Вид на скалистую теснину сверху впечатляющий.
        Мы оба избегали многолюдья и, пройдя по ущелью с полкилометра, сворачивали с тропы, взбирались наверх по каменистому склону. Сразу было видно, что Олесову привычно ходить по горам, шаг у него пружинист и легок, движения уверенные, не суетливые, ни одна глыба, ни один обломок не обрушится из-под его ноги.
        Я уже знал, что сноровку он приобрел в туристских походах. Стал бродяжить более четверти века назад, в пору, когда увлечение туризмом еще только начиналось.
        По крутизне мы карабкались молча, изредка помогая друг другу. Достигнув ближнего пика, садились передохнуть. Зубец этот далеко не самый высокий - за ним громоздились другие утесы и гольцы. Нас обоих влекло туда, но времени на подобный маршрут не было. К тому же наша экипировка не была подходящей, особенно обувь.
        Мы садились на шершавые камни, нагретые солнцем.
        Внизу лежала Тункинская долина. Сквозь полуденное марево виднелись увалы Байкальского отрога. Над ними справа зыбко голубели не то дальние горы, не то застоявшаяся дымка из облаков. Нигде так не ощутим земной простор, как посреди гор. В горах глазу бывает распахнуто само закулисье земных далей.
        Четверть часа мы проводили в молчании, потом начинали спускаться.
        На сей раз Олесов изменил нашему обыкновению - заговорил, едва мы достигли вершины:
        - С вами ничего не случалось... неожиданного, необъяснимого?- озадачил он меня.
        "Странный вопрос. Необыкновенного, неординарного в моей жизни было сколько угодно: двадцать полевых сезонов провел я в тайге и горах. Но все, что со мной происходило, легко объяснить без телепатии и пособничества пришельцев. Без каких бы то ни было чудес!"
        - Увы,- усмехнулся я.- Мне нечем похвастать.
        - А я побывал на другой планете и много времени провел в отдаленном будущем,- негромко сказал Олесов.
        Мне в профиль видно было его обветренное, иссеченное продольными морщинами лицо. На фоне скалистых зубцов и небесной голубизны оно вполне могло сойти за лицо космического пришельца. Наверное, двадцать лет назад, когда еще не появилось этих складок, лицо Олесова выглядело много мягче. Возраст и невзгоды огрубили его черты.
        - Думаете, я вас мистифицирую?- обернулся он ко мне - серые глаза смотрели серьезно и пристально.- Зачем бы?
        "В самом деле: зачем?"
        - Я знаю: этому невозможно поверить. Я много раз пытался рассказывать. Никто не верил мне. Прошло почти двадцать лет... Теперь я уж и сам сомневаюсь: не пригрезилось ли? Но нет! Хотите, расскажу?
        Я кивнул: хочу.
        - Началось все в горах...
        Рассказ Олесова с перерывами длился в течение многих дней. Привожу его полностью.
        ЗА ПРОПАСТЬЮ ВЕКОВ
        У нас была мелкомасштабная карта для туристов: рельеф на ней не обозначен, нанесены только речки и охотничьи тропы. Позади зубчатых стенок кара мы рассчитывали увидеть пологий спуск, а очутились на краю пропасти. Возвращаться не захотели - жаль было потерянного времени, решили обойти кар поверху. По скалистому лезвию, вонзенному в небо! На одной стороне его прилепился снежный намет - многотонный голубовато-белый карниз, висящий над бездной.
        ...Странным было мое последнее ощущение: я напрасно пытался цепляться за огрубевшую корку снежного наста руки скользили. От сильного грохота и свиста заложило уши. Страха я не испытал. Даже спустя немного, кувыркаясь и захлебываясь в снежной пурге, окутавшей меня, не управляя собственным телом, я все еще воспринимал этот полет как забавное и веселое приключение. И только когда вихрь ненадолго рассеялся и внизу подо мной обнажились сланцевые зубцы и глыбы, я сообразил, что нахожусь в центре снежного обвала. Хотел крикнуть, но захлебнулся снегом...
        Должно быть, с тех пор прошла вечность, возможно, даже не одна - вот было мое первое ощущение, когда сознание начало пробуждаться. Горы снега сдавили и заморозили тело. Попытался открыть веки, но они тоже смерзлись. От резкой и сильной боли в глазном яблоке я провалился в небытие.
        ...На этот раз я открывал веки медленно-медленно.
        Вспышка - зажмурился. Еще одна вспышка. Я вытерпел световой удар. И спустя долгое время сквозь наплывы многоцветных кругов различил замкнутое пространство, оградившее меня. Я лежал в просторной капсуле, наполнейной рассеянным светом и тишиной,- будто внутри мыльного пузыря.
        "Значит, он все-таки есть-тот свет,-спокойно и равнодушно подумалось мне.- Не удивительно, что я не чувствую тела - осталась одна бессмертная душа".
        Но тут же ощутил боль в глазном яблоке. Почему же больно, если нет плоти? Я прищурился и различил смутный гребешок собственных ресниц. Зачем бессмертной душе понадобились ресницы?
        ...Потом еще одна явь. На этот раз мне удалось скосить глаза и увидеть нос. Он был таким же, как и при жизни,- немного розоватым. Я начал ощущать и свое тело - колодину из цельного куска, ни рук ни ног в отдельности. В монотонной тишине разносились четкие и ровные удары. Я не сразу сообразил, что это бьется мое сердце.
        Послышался человеческий голос. Слов разобрать невозмбжно: говорили на незнакомом языке.
        Надо мной склонилось лицо. Пожалуй, это было мужское лицо. Полностью я не уверен, что мужское. Может быть, ангел?
        Рядом возникло второе лицо, ничем не отличимое от первого. Я зажмурился, а когда снова раскрыл глаза, ангелов стало три. Один из них что-то произнес. Я отчетливо слышал звуки, но слова были незнакомы. Я даже приблизительно не мог сказать, на каком языке он говорит, тем не менее понял все.
        - Как вы себя чувствуете? Испытываете ли желание жить?
        "Жить?.. Не знаю. У меня нет никаких желаний",- хотел сказать я, но не мог пошевелить ни губами, ни языком. И все же тот, кто спрашивал, понял меня.
        - Постепенно все возвратится.
        - Живы ли мои товарищи? Кто меня спас? Где я?
        - Вам нельзя волноваться.
        Я не слышал шагов, когда они уходили. Вокруг осталась неразличимая зыбь стен и свода. Похоже, они сделаны из ничего!
        Ко мне в палату по двое и по трое приходили все те же красавцы близнецы, не отличимые друг от друга. Или это был один человек, а у меня в глазах двоилось и троилось?
        Я по-прежнему свободно общался с ними, хоть и не понимал ни одного слова на их языке.
        - Где я нахожусь?
        Мне что-то сказали - в воображении возникла пугающая бездна пространство, от которого зашлось сердце.
        - Сколько времени прошло с тех пор, как я упал в пропасть?
        Они ответили, но в моем сознании ответ раздвоился:
        - Никто не знает этого, - был один.
        А второй... Второй не облекся ни в какие знакомые понятия представилось нечто туманное и беспредельное до жути, до стынущей боли в глубине сердца. В воздухе перед глазами вообразилось число: четыре нуля и впереди тройка. Тридцать тысяч лет! Вся история человечества могла уложиться в этот срок.
        И снова я ощутил холод бесконечного пространства, наполненного библейской тьмою и небытием.
        ***
        Они разговаривали между собой.
        - Может быть, индикатор не к той клемме подключен?
        - Я проверил: прибор исправен. Сила эгоистических желаний полтора миллиона воплей.
        - Возможно, это было нормой?
        - Если так, непонятно, почему они все не перегрызли друг другу глотки?
        - У них были суровые законы.
        - Не будет ли он представлять опасности для нас?
        - Т-сс! Мы не выключили воквер.
        И сразу все оборвалось. Я продолжал слышать голоса, но смысла уже не понимал. Сквозь ресницы тайком наблюдал за ними. Можно подумать, сошлись двое бездельников и обсуждают, где провести субботний вечер. Решительно ничего невозможно прочитать по выражению лиц. А знать, о чем они сейчас говорили, необходимо: все сказанное касалось меня. Это у меня сила эгоистических желаний составляет полтора миллиона воплей (что за дурацкая единица измерения!), это я могу представить опаеность для них.
        Придется держать ухо востро: мало ли что им может взбрести на ум. Интересно все-таки, как я очутился здесь? Если это не сон, то и мое появление на Земтере (кажется, так называют они свою планету) должно объясниться без всяких чудес.
        Скорее бы уже подняться на ноги да осмотреться. Может быть, вовсе никакой это не Земтер, а обыкновенная психиатрическая лечебница.
        "А что если я сплю?"-подумал я.
        Поражаюсь, как эта успокоительная мысль не пришла мне раньше. В самом деле, нет никакой лечебницы, ни ангелов, ни Земтера - все это снится. Может быть, не было и обвала? Через несколько минут Деев скомандует: "Подъем! " я открою глаза, увижу прожженный верх палатки, услышу шум речного переката, потрескивание лиственного сушняка в костре...
        Но сон продожался.
        В палате никого не было. Я решил немедленно бежать отсюда, пока еще не окончательно свихнулся. Мне казалось, сил у меня достаточно, но едва я попытался встать, закружилась голова. Долго лежал навзничь не в состоянии пошевелиться.
        Не слышал, когда открылась дверь, - женщина находилась уже в палате. От изумления мгновенно пришел в себя: подобного создания я сроду не видывал. Красавица издали от двери улыбалась мне. Я хотел ущипнуть себя, но вовремя передумал: если это и сон, то пусть он длится.
        Она внесла поднос с несколькими пиалами и блюдами-мой завтрак. Подрумяненный бок отбивной слегка дымился паром и выглядел раздражающе аппетитно.
        Мне удалось сесть на койке. С минуту я пересиливал головокружение. Должно быть, приманчивый вид обжаренного мяса помог мне справиться с тошнотой.
        Я вооружился столовым ножом. Увы, делать им было нечего: то, что лежало на тарелке, лишь по виду напоминало отбивную - на самом деле оказалось мягким, как паровая котлета. Пахло карболкой и немного отдавало тухлой рыбой. Ничего отвратительнее я не пробовал даже в студенческих столовых.
        ...Вторично отважился в.статъ на ноги. Ступни коснулись пола, но удивительно - я совсем не ощутил прикосновения к твердому. С опаской сделал первый шаг. Ходить можно.
        Правда, полной уверенности, что не увязну, не было. Я ощупал стены, мебель - все сделано из того же материала, что и пол: ни мягкое, ни твердое.
        Я не знал, сумею ли отыскать в больнице сестру, которая приносила мой завтрак, но попытаться стоило. Если все -это действительно происходит во сне, то я и вовсе ничем не рискую. Проснусь, будет хотьи что вспомнить.
        На всякий случай прихватил с собой воквер. Иначе как мы сможем понять друг друга. Это был очень удобный и компактный приборчик - он укреплялся внутри уха и нисколько не мешал. Я попросту не замечал его.
        Длинный коридор тянулся в обе стороны. Всюду пусто, Я побрел наугад влево. Никто не встретился мне. Я быстро устал, слишком непривычно было ступать по несуществующему полу.
        В уме я припас несколько пошлых острот, какие обычно мужчины говорят хорошеньким женщинам, когда хотят завязать знакомство: "Где вы приобрели такие ошеломительные глаза?" или "Почему вас до сих пор не упрятали в милицию? Страшно подумать, скольких мужчин вы сразили наповал".
        За поворотом я увидел больничных сестер. Сбившись в кружок, они о чем-то секретничали. Эластичный пол поглощал звук моих шагов, я мог бы приблизиться к ним вплотную незамеченным. Я негромко кашлянул. Они как по команде повернулись.
        Мне вдруг захотелось встать на голову, засвистеть через пальцы или выкинуть еще что-нибудь столь же нелепое. Посреди больничного коридора стояли двенадцать красавиц, не отличимых одна от другой. Которой же из них я собирался говорить заготовленные комплименты?
        Женщины застыли в напряженных позах, их прелестные глазки подозрительно оглядывали меня, очаровательные личики выражали одно чувство - бдительной настороженности.
        Они начали перешептываться. Воквер был включен, и я понял слова:
        - Это не он.
        - Тот должен быть в треугольниках.
        - На этот раз ему не удастся ускользнуть.
        Меня несколько удивило, что ни одна из красавиц не полюбопытствовала взглянуть мне в лицо - их интересовал только свитер. А когда они установили, что я - это не он, они потеряли интерес и к свитеру.
        Никто не препятствовал мне бродить по зданию. Да и не встречалось почти никого в коридорах. А если и попадались люди, так отличить их друг от друга было невозможно - все те же писаные красавцы и красавицы, размноженные под копирку. Я перестал обращать на них внимание, как если бы это были не живые существа, а детали больничной обстановки. В свою очередь, и они не замечали меня.
        Случайно наткнулся на библиотеку. Встреча с книгами изумила меня. Мне, землянину двадцатого века, представлялось, что книги исчезнут уже в следующем, столетии, их заменят какие-нибудь перфокарты или катушки с магнитными лентами. Вероятно, на Земтере так и обстояло: книжное хранилище, на которое я наткнулся, случайно сохранилось с незапамятной поры. Никто из пациентов сюда не заглядывал. Я понапрасну рылся в старинных книгах, пытаясь хоть что-нибудь отыскать на знакомом - не говорю уже, на родном языке. Буквы напоминали латинские, но слова, составленные из них, нигде не встречались мне раньше. В школе я учился немецкому, в институте английскому, газеты и книги видел почти на всех европейских языках, нo здесь ничего привычного не находил. Я обрадовался бы даже книге на английском языке, хотя без словаря не осилил бы ни одной фразы.
        Человек в форменном свитере приблизился ко мне.
        Он что-то произнес и знаками просил включить воквер.
        Я поразился: в чертах ангелоподобного мужчины - таких я уже видел десятки - проглянуло нечто особенное, свойственное только ему. Несмотря на штампованную внешность, он, единственный из всех, походил на живого человека, а не на выставочный экспонат. Не знаю, чем объяснить, но я сразу же проникся к нему доверием.
        Я включил прибор и понял слова, сказанные им;
        - Я знал, что рано или поздно вы заглянете сюда, и ждал вас, - объявил он. - Не удивляйтесь и не смотрите на меня так пристально. На Земтере не принято глядеть в лицо собеседнику. Пока нам лучше не привлекать внимания.
        "Довольно странное начало знакомства, - подумал я. - Что ему нужно?" Свидание, подстроенное им, напоминало встречу агента с шефом из разведки в шпионском фильме, каких я насмотрелся во множестве.
        Он как будто прочитал мои мысли.
        - Библиотека - это единственное, что напомнит вам покинутую родину.
        Я с надеждой взглянул на него: этот человек знает чтото необходимое мне. Я был почти уверен в этом.
        - Меня зовут Итгол, - представился незнакомец.
        - Олесов, - назвался я.
        Терпеть не могу собственного имени - Витилиний. Не представляю, в каких святцах мои родители откопали его! По их милости приходилось называть себя по фамилии, даже когда знакомился с девушками. Все друзья так и звали меня - Олесов.
        - Возьмите журнал, и сядем вон за тот столик в угол, там мы сможем поговорить.
        Что ж, могу я хотя бы во сне совершить необдуманный поступок? Отчего бы не позабавиться, не поиграть в шпионов, тем более что вся эта абракадабра снится мне. Наяву такого не бывает.
        Мы сели. В пустом помещении не раздавалось никаких звуков. Шелест страниц казался громким, будто книжные листы были не бумажными, а жестяными. Сколько же времени к ним никто не прикасался?
        - Нам предстоит долгое знакомство. - Улыбка Итгола была располагающей. - Всего сразу я не смогу вам объяснить. Доверьтесь мне и следуйте моим указаниям, тогда я смогу помочь вам выбраться отсюда.
        - Вы полагаете, мне угрожает опасность? - невольно улыбнулся я.
        - Вы не доверяете мне?
        - Доверяю! Вполне доверяю. Почему бы мне не довериться призраку, который приснился.
        - Вы убеждены, что это сон?
        - Убежден,-теряя уверенность, сказал я: усмешка Итгола мгновенно заронила сомнение. Но мне очень хотелось верить, что я сплю.
        - Легко убедиться в том, что вы не правы, - сказал Итгол. - Снам чужды утомительные, необязательные подробности. Таков ли ваш сон? Не чересчур ли он загроможден необязательными подробностями? Не кажется ли вам, что он мучительно последователен?
        Он был прав, черт возьми: во сне обычно все совершается скачками. Захотелось, скажем, человеку грибов, и он тут же выходит из вагона электрички на загородной станции и сразу попадает в лес, и видит замшелый пень, на котором растут опята. А в жизни до этого пня протекут нудные часы, да еще неизвестно, будут ли на нем опята. Во всяком случае, рассудительный человек отправится за грибами на рынок, а не в лес.
        А я с тех пор, как очнулся, существую в каком-то нестерпимом вялом времени. Ни на сон, ни на фильм не похоже. Разве что на очень уж бездарный фильм. Из рассказа Итгола я уяснил, что нахожусь в мире, ничуть не похожем на родную Землю. Люди здесь живут не на поверхности планеты, а внутри. Цивилизация Земтера насчитывает примерно десять тысячелетий.
        - После каменных топоров и орбитальных ракет, прошло десять тысячелетий.
        - Позвольте, - перебил я. - Между каменным топором и орбитальной ракетой - пропасть. Разве можно ставить их рядом?
        - Принципиальной разницы между каменным топором и первобытной ракетой на радиоактивном топливе нет; то и другое доступно при зародышевых знаниях о строении мира...
        Он сделал попытку растолковать мне главнейшие достижения наук Земтера, говорил о хомороидах пространств, о вакуумклице и об их постоянной взаимосвязи с числом воплей в балансе израсходованной информации... От всей этой мешанины у меня закружилась голова.
        - Видимо, вам не понять этого, - признал он. - Но проще объяснить вряд ли можно.
        - И не пытайтесь - не надо! В конце концов, какое мне дело до их наук - я и своих-то не знал.
        Эта мысль родилась внезапно.
        - Я, может быть, и поверю вам, что это не сон и что я нахожусь на другой планете, если побываю на поверхности - увижу небо.
        "Уж собственное-то солнце и звезды узнаю", - подумал я.
        Мы пробирались полутемными штреками. Кристаллы слюды вспыхивали на изломе пластов породы, прорезанной тоннелем.
        Итгол прекрасно ориентировался в подземелье. Вскоре мы достигли подъемной камеры. Они есть в каждом жилом секторе, объяснил мне Итгол. Мы вошли в лифт. Жилых этажей над нами оказалось множество. Гулкие полости шахтных дворов стремительно проносились вниз.
        Поверхность Земтера выглядела пустынной и безжизненной. Красноватый мертвенный свет пробивался сквозь плотный заслон облаков или тумана. Когда туман прореживался, показывался огромный бордово-красный диск - наше солнце бывает таким лишь на закате. Поверхность-сплошной камень, гладкий, точно вылизанный. В кабину сквозь прозрачную оболочку врывался гул ветра. Я замечал песчинки, их несло вскользь поката стеклянного колпака и завихривало с подветренной стороны.
        Температура снаружи около трехсот филей (минус восемьдесят по Цельсию). Как в Антарктиде. Атмосфера не ядовита, но сильно разрежена. Без маски выйти нельзя.
        Вначале я попал в изоляционный тамбур - разлинованную и тоже прозрачную клетку. Внешняя оболочка колпака вместе с тамбуром начала медленно вращаться. Тамбур переместился на подветренную сторону. Я разгадал знаки, которые подавал Итгол: нужно нажать пластину, размеченную цветным пунктиром.
        Холода не почувствовал - на мне был защитный костюм, Но я все же испытал радость человека, вышедшего на свободу, - вольная, не конденсированная атмосфера объяла мое тело, помещенное в скафандр. Но только на мгновение. Непроницаемый комбинезон изнутри наполнился воздухом, раздулся, как рыбий пузырь, наружное и внутреннее давление уравновесилось.
        Я шагнул из кабины. Сквозь пухлую эластичную подошву ощутил жесткость камня. Под ногами была гранитная твердь, оглаженная ветрами. Я различил скупое мерцание и разноцветные отливы в глубине кристаллов, слагающих породу. Скудный гранитный покров Земтера - единственное, что напоминало Землю: точно так выглядят прибрежные скалы на севере.
        Многопудовая тяжесть ветра обрушилась на меня. Страховочный трос напружинился. Внутри колпака, где остался Итгол, начала вращаться лебедка меня насильно потащило к спасительной пристани подъемного бункера.
        Я взглянул вверх: в широком прогале меж облаков синело звездное небо. Подобного сияния нельзя было наблюдать с Земли - такой массы раскаленных звезд над нею не было.
        Итак, я действительно нахожусь на другой планете. Судя по густоте звезд, по их яростному блеску даже при солнце, Земтер расположен намного ближе к центру галактики,
        При моих скромных познаниях в астрономии нечего было и думать определить местоположение земтерского солнца.
        Да если б я и умел ориентироваться в звездном пространстве, что мне это давало? Неразрешенным остался и вопрос: когда я живу? Действительно ли с того времени, когда грохот снежного обвала выключил мое сознание, протекли тысячелетия? Необъяснимое смутное чувство подсказывало мне, что число тридцать тысяч лет не такое уж и фантастическое - в самом деле позади моего теперешнего настоящего раскинулась пропасть веков. Все, что было прежде, - по одну сторону пропасти, нынешняя земтерская жизнь - по другую.
        О своей былой жизни я старался забыть хотя бы до той поры, пока не выясню, есть ли у меня надежда возвратиться на Землю, пусть самая крошечная. Она придала бы мне силы. Нестерпимо сознавать, сколько пришлось пережить из-за меня ребятам, с каким отчаянием пытались они разрыть снежную лавину, в которой погребло меня. Но еще мучительней знать, что все это было в далеком-далеком прошлом: если я и вернусь на землю, то никого не застану. Зачем тогда возвращаться? Вместе с тем я сознавал, что никакого чувства времени, хотя бы и смутного, у меня не должно быть. Я не знал, как можно объяснить подобное свойство, будь оно на самом деле. И все же, вопреки логике, верил интуиции: время здесь совсем иное.
        Итгол, в существовании которого я все еще сомневался, считая, что он снится мне, - заинтересовался именно этим.
        - Интуитивно вы сознаете, что протекли тридцать тысячелетий? допытывался он.
        - Разумеется, все это неправда, потому что сон, - но число тридцать тысяч лет просто-таки сидит у меня в печенке.
        - В печенке?
        - Ну, это поговорка, - успокоил я его. - Что там на самом деле творится в моей печенке, понятия не имею. Но от здешней пищи меня просто воротит.
        Каждый завтрак, обед и ужин были настоящей пыткой.
        Бифштекс оказывался сладковатым и мягким, как заварной крем, и пах нафталином. Сыр напоминал гнилые яблоки в отдавал нашатырем. У кетовой икры был вкус прогорклого хлопкового масла пополам с патокой. Во сне меня изводили чревоугодные кошмары: пахучие ломти настоящих бифштексов, битая птица, копченые сиги, заливная осетрина, жернова швейцарского сыра с глазками, наполненными прозрачной слезою, жареный картофель, макароны по-флотски, гречневая каша и даже... столовские биточки из сухарей и картофеля.
        - Вкус и запах имитированы неудачно, - сказал Итгол, - но к тому времени, когда изготовляли эталонные образцы, натуральных продуктов на Земтере уже не осталось..
        Оказывается, у них давным-давно все продукты изготовляются из первичного минерального белка - его добывают прямо из недр. Острая необходимость подобного производства на Земтере возникла еще на заре новейшего летоисчисления. Оскудела, исчахла почва; вода и атмосфера были отравлены промышленными отходами. Человечеству, увлеченному междоусобицами, не было времени заняться хозяйством планеты. В грохоте сражений надвигающаяся катастрофа была малозаметной. А когда наконец удалось достигнуть единодушия, умолкли последние залпы - почва уже не способна была родить что-либо. Да и жить на поверхности планеты стало невозможно. К счастью, в ходе продолжительных войн люди приспособились жить в подземных городах с искусственной атмосферой и климатом. Несколько поколений спустя люди уже не хотели верить, что их предки обитали на верху неуютной и явно не приспособленной для жизни планеты.
        Жизнь под землей имела неоспоримые преимущества, но на первых порах ощущалась нехватка продовольствия. Искусственные оранжереи и питомники не могли прокормить всех. Изготовление пищи из минерального сырья навсегда разрешило проблему. Создавать питательные вещества в виде каких угодно блюд не составляло труда, можно было имитировать цвет, вкус и запах. Оставалось только изготовить эталонные образцы основных продуктов: мяса, хлеба, рыбы, молока. Для этого нужен был один человек, который бы помнил вкус натуральной пищи. В период войн люди привыкли к эрзацам и подделкам. Разыскали дряхлого старика, который уверял, что помнит даже вкус рыбной икры. Он-то и стал дегустатором на первой пищевой фабрике. Лично им опробованные эталоны продуктов хранятся в центральной палате мер и весов.
        - Все ясно, - сообразил я, - старикашка страдал хроническим насморком и перепутал все запахи.
        Мы возвратились в библиотеку.
        Я был подавлен. Теперь стало очевидно, что я не сплю, а действительно нахожусь неведомо где. Безумная тоска охватила меня. Мир, в котором я очутился, стал еще более отвратителен. Итгол старался утешить меня:
        - Немного терпения, и вас возвратят обратно, в привычную обстановку.
        Я не верил ему. Кто и каким способом сможет возвратить меня на родную Землю?
        - Вот эта штука поможет вам развлечься, - Итгол передал мне предмет, похожий на футляр для очков.
        Я раскрыл и действительно обнаружил в нем очки.
        - Это тот же воквер, только для зрения, - объяснил Итгол. - С помощью этих очков вы сможете читать книги на любом языке.
        Он сам выбрал для меня книгу.
        - Она поможет вам составить представление о прошлом Земтера. Узнаете, как начиналось вырождение и гибель цивилизации. Действие происходило много веков тому назад, в пору, когда земтеряне жили еще на поверхности. Но то была уже пора упадка, хотя люди не подозревали этого кичились и гордо именовали свое время расцветом прогресса. Книжка была небольшой.
        - Что ж, если сюжет увлечет меня, прочитаю ее за день-два, - решил я.
        - Ежедневно в эти же часы приходите в библиотеку, здесь мы будем встречаться, - предупредил Итгол и оставил меня одного.
        С минуту я глядел ему вслед, пока он не скрылся за дверью. Потом надел очки, подаренные моим неожиданным благодетелем, и раскрыл книгу.
        КОНЕЦ ПИРАНЫ
        Глава первая
        В канун катастрофы выпал небывалый снег. Даже Ивоук не предполагал тогда, что стрелки часов отсчитывают уже последние сутки жизни древней столицы - думал, в запасе, по крайней мере, месяцы.
        Настоящий снегопад Ивоун видел лишь в детстве. Он тогда жил не в Пиране, а много севернее. В памяти осталось смутное, но волнующее ощущение чего-то необыкновенного, чудесного: особой мягкой тишины, ласкающей и слепящей белизны, неповторимых запахов.
        Ничего подобного в Пиране не случалось за последние полтораста лет. Так сообщили по радио. О снегопаде в Пиране заговорили во всем мире. Редкостное природное явление на время затмило политические и биржевые новости.
        Вначале составить представление о снегопаде Ивоун мог лишь по необычайно возбужденному виду экскурсантов, по тому, как много мокра натащили они в собор: от каждой двери тянулись непросыхающие дорожки. Свободное пространство у западного входа загромоздили зонтиками, поставленными для просушки. Из-за них не стало прохода к знаменитому витражу "Спаситель на водах".
        На улицу Ивоун смог попасть только освободившись от своей группы. Благо, сегодня у экскурсантов не было охоты мучить его вопросами.
        Навалило уже по колено. Для Пираны зрелище было неправдоподобным. Невесомые хлопья беспрерывно падали и падали откуда-то из промозглой вышины. Небывалая тишина окутала город. Приглушенно разносился вязкий шорох автомобилей, скользящих через площадь. Из-под колес расплескивалась полуталая жижа, окрашенная отходами бензина в желтовато-зеленый цвет. К привычной вони битума примешивался запах влажного снега. Что-то позабытое, невыразимо отрадное сулил этот запах.
        Подъехал автобус с экскурсантами. Рослый и долгорукий молодой водитель помогал визжащим дамам преодолевать заснеженное пространство в две сажени между автобусной подножкой и распахнутой калиткой в ограде храма. Дорожку к паперти беспрерывно расчищали двое уборщиков. Водитель другого автобуса равнодушно наблюдал эту сцену из кабины. Наконец вся прибывшая группа достигла паперти и скрылась за массивной дверью.
        Оба шофера оказались эмигрантами из соседней страны.
        Во всяком случае, разговаривали они на одном языке, и было очевидно, что язык этот для них родной. Оба без злости побранили чертовку погоду, затем переключили внимание на Ивоуна. Видимо, они не предполагали, что Ивоун понимает их.
        - Какого дьявола эта старая ворона торчит на холоде? Шел бы в собор.
        - Тоже, поди, хочет запомнить снег.
        - Надолго ли?
        - Как знать. Такие вот сухопарые живучи - он еще нас с тобой переживет.
        - Может, у него есть сигареты. Не. помнишь, как сказать по-ихнему?
        Ивоун сам предложил:
        - Закуривайте, пожалуйста, - произнес он. Парни взяли по сигарете. Оба чувствовали себя смущенными.
        - Мы тут глупости болтали, вы не обижайтесь, - сказал один.
        - Ничего, я привык.
        - Вы здесь служите?
        - Да. Гидом.
        - Правду брешут, будто в алтаре выставлена одна старая картина, которой нет цены? Говорят, ее держат по,а стеклянным колпаком. Только прикоснешься к стеклу - за спиной двое полицейских вырастут.
        - Правда, - подтвердил Ивоун.
        Он не стал объяснять, что в храме находится всего лишь копия знаменитой картины, а подлинник хранится в старом дворце, и полицейские охранники тоже дежурят там. Он полагал - это известно каждому.
        - Простая раскрашенная деревяшка - и нет цены? - усомнился другой водитель.
        - Цена есть. Но все равно, что ее нет, - миллионы, - объяснил парень, затеявший разговор.
        - Двенадцать миллионов, - по привычке уточнил Ивоун.
        Он любил эту картину и старался, чтобы другие составили о ней хорошее мнение. И если уж их чувства ничем невозможно затронуть, пусть хоть цена подействует.
        Ивоун давно привык, что экскурсантов больше всего интересуют цены и размеры картин, цены и вес скульптур, их высота. Неизвестно, для чего им нужны эти сведения: никто ведь из них не собирается ни покупать, ни перетаскивать скульптуры с места на место.
        Встрече с водителями Ивоун не придал значения, ему и в голову не пришло, что одному из них этот случайный разговор запомнится.
        За ночь снегу прибавило вдвое. С утра Пирану буквально осадили туристы. Всем хотелось запечатлеть в памяти древние улицы, утопленные в снегу.
        Ночью из северных городов пригнали снегоочистители, Однако справиться с заносом им было не под силу. Снег только сгребли с мостовых на главных улицах. Мокрые ватные горы загромоздили тротуары. Городская канализация не справлялась с потоками талой воды, повсюду образовались ручьи, текущие поверх мостовых. Самым разумным выходом было перекрыть дороги, ограничить наплыв машин, стремящихся в столицу. Но этого никому не пришло в голову. Городские власти радовались возможности урвать куш.
        Утром, едва лишь выйдя из дому, Ивоун понял - настал последний день Пираны. Внешне все шло обычным чередом. Ивоуну, по обыкновению, досталась разноязычная группа.
        Среди своих коллег он слыл полиглотом. Утверждали, будто он знает более сорока языков. На самом деле Ивоун владел лишь пятью. Но этих пяти было достаточно: в группе всегда находился человек, знающий хоть один из пяти языков.
        Ивоун вел экскурсантов обычным маршрутом по кругу вдоль стен храма справа налево. Осмотр начинали с витражей. Даже в дни больших служб, когда к туристам прибавлялись верующие со всего почти города, под старинными сводами не собиралось такого множества народу.
        Собор, как и большинство других старых церквей, выполнял двойную нагрузку: служил одновременно и культовым храмом и музеем старины. Среди верующих, погруженных в молитвы, беспечно и развязно прогуливались туристы, выясняющие стоимость картин, высоту колонн и вес скульптур.
        - Ну и жаркий денек предстоит нам сегодня, - мимоходом пожаловался Ивоуну знакомый гид.
        Они двигались навстречу друг другу. Тот уже закончил осмотр верхней галереи и пробирался к центральному алтарю.
        Впервые Ивоун не задержался возле своего любимого витража "Обращение неверных". Назвал туристам только предполагаемую цену. Ему не терпелось взглянуть на город с высоты.
        Все улицы и проулки, прилегающие к храму, запрудили автомобили. Это был уже неуправляемый хаос. Никто не обращал внимания на светофоры. Беспрерывно сигналили клаксоны. Автомобилисты, каждый на свой страх и риск, пытались вырваться из затора. Чудаки, они еще на что-то надеялись.
        Впервые за тридцать лет безупречной службы Ивоун ушел с работы, никого не предупредив. Он один знал, что произойдет. Давно предвидел это и загодя приготовился. Беспорядки, которые неизбежно начнутся на запруженных улицах Пираны, Ивоун решил переждать дома.
        Передачу из Пираны вела туристокая кампания. Ивоун расположился в кресле перед включенным телевизором. Самое поразительное, что даже теперь никто еще не догадывался о близости и неизбежности катастрофы. Операторы снимали город, запруженный машинами, заваленный снегом. Крупным планом давали отдельных пешеходов, бросивших автомобили, отважно бредущих через сугробы. Там и сям автомобили вылезли на тротуары. Все полагали, что это временный затор, какие бывали часто. Пройдет час-два, пробку ликвидируют, и опять можно будет из тесных древних улочек вырваться на просторную автостраду, где заторы невозможны. Но многие уже отчаялись, покинули автомобили, разбрелись по ближним отелям и ресторанам, из окон наблюдали за столпотворением.
        Водители автобусов и грузовиков пытались пробиться из города, расталкивая брошенные легковые машины, тараня их своими мощными бамперами. Но тщетно. Этим только увеличивали общий хаос и сумятицу. Глядя со стороны, могло вообразиться, что неразбериху создали сами озверевшие и взбунтовавшиеся автомобили.
        Диктор бодрым, хорошо натренированным голосом призывал :
        - Спешите в Пирану. Небывалое, захватывающее зрелище. Снегопады у нас бывают не чаще одного раза в полтора столетия. Если вы упустите возможность, второго случая можете не дождаться.
        Мысленно Ивоун представил себе загородные трассы.
        По ним безудержно мчатся все новые и новые потоки автомобилей. Вырваться из города удается одиночкам. Предотвратить катастрофу, очевидно, уже невозможно.
        Все происходило так, как предвидел Ивоун. Автомобили запрудили улицы и переулки, повалили ограды скверов, заполнили площади вокруг памятников и фонтанов, влезли на паперти храмов, давили и корежили друг друга. Даже древнейший из храмов, тот самый, где служил Ивоун, не составил исключения. На телевизионном экране показали знакомую паперть. Автомобили, взгромоздясь один на Другой, подперли все двери. Собственно, это были уже не автомобили, а лом. Владельцы бросили их на произвол судьбы. По-видимому, в храме осталось много народу. Некоторое время они изнутри штурмовали дверь, пытаясь вырваться из заточения. Видно было, как массивный створ ходил ходуном. Потом натиск затих. Должно быть, кто-то из служителей подсказал пленникам, что можно воспользоваться запасными выходами, пока их еще не забаррикадировало. В случае крайней необходимости из собора можно выбраться через галерею. Правда, для этого придется взбираться наверх по винтовой лестнице.
        Лишь теперь власти распорядились перекрыть дороги, ведущие в старый город. Но было поздно. Улицы и площади Пираны уже превратились в автомобильное кладбище.
        По телевидению выступил премьер, призвал к спокойствию, выдержке, обещал, что через день-два улицы расчистят и город возвратится к нормальной жизни. Премьер улыбался, шутил. Рекламная оптимистическая улыбка во весь экран свидетельствовала о хорошем здоровье и бодром духе немолодого уже главы правительства.
        На лицах многих из тех, кто застрял в Пиране, Ивоун замечал точно такие же идиотски-бодрые оскалы, как и у премьера. Черт бы побрал этот дурацкий оптимизм.
        Он-то и привел Пирану к гибели. Хваленые на весь мир оптимистические улыбки коренные жители Пираны начинали отрабатывать еще в школе. А после уже улыбались по инерции до самой могилы.
        Телевизионные передачи из Пираны не прерывались.
        Время от времени Ивбун включал экран. Как развивались события, он знал. Целую неделю провел взаперти. Провизией на этот случай запасся. Ивоун предвидел, что к ресторанам и кафе невозможно будет подступиться. К тому же цены мгновенно вздулись. А вскоре запасы продовольствия в городе иссякли. Подвоза не было.
        Началось массовое бегство. Толпы беженцев с трудом и риском одолевали завалы пластмассового и железного лома. Туристские, компании по-прежнему зазывали людей посетить Пирану, обещали небывалое зрелище. Снег вскоре растаял, мутные потоки поглотила канализация. Воздух над городом очистился: мертвые автомобили уже не добавляли в него копоти. Там и сям вспыхнули пожары. Очаги огня залили пеной со специальных вертолетов.
        Еще через несколько дней город опустел.
        Чего Ивоун не предусмотрел, так это запастись альпинистским снаряжением, А веревка и кошки были просто необходимы. Хотя он жил всего в двух кварталах от собора, на дорогу он потратил почти весь день. К тому же сильно зашиб колено, ободрал локоть, перепачкался в мазуте и до одурения надышался бензинными парами. Когда он наконец проник во внутренний дворик, примыкающий к южной стороне храма, он чуть не замертво упал на ступени лестницы. Долго приходил в себя.
        Церковная ограда являла кошмарное зрелище. В нее набились неуправляемые уже автомобили, покинутые владельцами. Залез даже один экскурсионный автобус и, опрокинутый, лежал на боку. Между его колесами застряла малютка "Лайда"- они точно обнялись в предсмертной судороге. Поверх автобуса взгромоздились еще несколько легковых автомобилей. Знаменитая статуя мальчика-язычника, обращенного в веру, украшающая фонтан, чудом уцелела. Сейчас в окружении разбитых автомобилей заметней было изумление в чертах детского лица. Теперь-то ему и впрямь было чем изумиться.
        Фонтан продолжал действовать. Только его струи очутились в ловушке хлестали в покореженный кузов. Крики всполошенных птиц, чьи гнезда во множестве лепились под карнизами и вокруг обоих шпилей, терзали душу Ивоуна.
        "Господи, они-то при чем?"
        Через вход на галерее Ивоун вошел в храм. Все до единой скамьи были опрокинуты. Повсюду горы мусора. Так что первую неделю ему есть чем заняться. Уборка отвлечет его мысли, спасет от отчаяния.
        Ивоун и не подозревал, что ему будет чем заняться и помимо собственных мыслей.
        Глава вторая
        На южных окнах вблизи западного портала сохранились наиболее старинные витражи. Только ради того, чтобы взглянуть на них, стоило пересечь океан. Самые лучшие цветные и объемные репродукции и фотографии не давали верного представления о красках. На копиях запечатлевался лишь один миг, а витражи не были застывшими: от освещения менялась не только яркость и прозрачность многоцветных стекол, но по-другому смотрелось все изображение. Солнечные лучи приглушали одни детали, то, напротив, высвечивали их. Никакое другое изображение не способно так сильно изменять настроение человека, то умиротворяя, то будоража его дух,
        На эти витражи Ивоун не мог насмотреться. Чтобы не утомлять ноги, он принес сюда стул.
        Порядок в храме он давно навел. На это ушло несколько дней. Он и прежде любил бродить, по пустому собору.
        Правда, совсем пусто, как теперь, здесь никогда не бывало. Ему и сейчас беспрерывно мерещились звуки: то шорох чьих-то шагов в отдалении, то музыка церковного гимна, проникающая из подземных алтарей сквозь потайные колодцы в стенах. Средневековый храм воздвигали на развалинах древнего, языческого. Про алтари и молельни, замурованные в фундаменте, вскоре позабыли. Заново их открыли лишь в середине прошлого века, когда прокладывали новый водосток. Заброшенные, засыпанные песком и почвой старые молельни расчистили, провели вентиляцию, заново освятили древние алтари. После этого там так же начали справлять службы. Часть подземных галерей и камер превратили в склады.
        Ивоуну почудились тихие голоса, шедшие вроде бы из ближней исповедальни. Вначале он не придал им никакого значения: он уже привык, что в пустом храме постоянно слышатся посторонние звуки. Лишь услыхав, как снаружи торкнулись в дверь, он отвлекся от витража. Кто-то пытался открыть дверь.
        - Нам ничего не сделать. Конечно, там никого нет,- явственно послышался Ивоуну женский голос.
        Ивоун и сам не мог объяснить, как это получалось, но по голосу он мог составить более точное представление о человеке, чем по его внешности. Вот и сейчас по двум лишь фразам за дверью храма он вообразил себе женский облик, взволновавший его. А Ивоун был искренне убежден, что такое уже невозможно. Ежедневно он видел сотни туристок. Среди них попадались красавицы. Верно, не часто, но попадались. Только, увы, самыми красивейшими из них он мог любоваться линь пока они не раскрывали рта. При первых же звуках голоса чары мгновенно рассеивались. Голос человека помогал Ивоуну проникнуть в тайники души, как выражались в старину. И тайники эти почти всегда оказывались мутными.
        Женский голос, подобный только что услышанному, грезился ему в сновидениях. Правда, давно, еще в ту пору, когда он был молод и чувственные сны нет-нет да и смущали его.
        - Может быть, мы найдем там хотя бы медикаменты.
        По звуку мужского голоса Ивоун не мог судить о внешности. Такого дара ему не дано. Лишь за одно он мог поручиться: тот, кто произнес последнюю фразу, волевой и сдержанный человек, и сейчас, в эту минуту, он испытывает мучительную боль.
        - Но как мы попадем внутрь?
        В женском голосе прозвучали усталость и отчаяние.
        - Подождите, я помогу вам,-вскричал Ивоун.
        - Там люди,- удивилась женщина.
        - Да,- да,- подтвердил Ивоун, весь захваченный обаянием ее голоса. Он позабыл даже, что дверь подперта намертво, ее не смогла открыть целая толпа. С минуту он понапрасну пытался хоть чуточку увеличить зазор. С наружной стороны ему помогали женские руки. Похоже, что мужчина совсем плох. Зазора между колодой и створом двери хватило только просунуть ладонь. У женщины были длинные и выразительные пальцы. Ивоун нисколько не удивился: у женщины с подобным голосом все должно быть прекрасно и выразительно.
        Лишь сейчас он сообразил, что им вовсе не обязательно ломиться в дверь,- есть запасной вход. Он растолковал им, как пройти в лестнице. Сам отправился встречать.
        Ему нужно было пересечь почти весь храм. В мраморной купели от последней службы осталась неслитая вода. В сумраке она блестела, точно зеркало. Он непроизвольно задержался здесь. В глубине отражения разноцветно сверкали витражи, неясно вырисовывались колонны и скульптуры. Собственное отражение Ивоун разглядел не вдруг. Лицо худощавое, продолговатое, рассечено несколькими глубокими морщинами. Возраст по внешности определить трудно. Уверенно можно сказать лишь - не меньше сорока пяти. И в чертах вроде бы заметно благородство. Это он придумал не сам: многие уверяли, что он похож на одного знаменитого актера. А тот обыкновенно играл роли отважных и благородных героев.
        "Дурак. Старый дурак",- мысленно произнес Ивоун своему отражению.
        Когда он поднялся на галерею, мужчина и женщина уже пробирались через загромождения разбитых машин. Сверху он подсказывал им, где меньше завалов. Правая рука у мужчины висела на перевязи, раненое плечо все еще кровоточило. Видимо, повязку сделали наспех из того, что нашлось под рукой. Похоже, что на нее ушли рукава от женского платья - они явно оторваны. Женщина была проворна, легко взбиралась поверх кузовов и помогала мужчине. С виду ей не больше двадцати шести лет. Наконец они достигли нижних ступеней.
        Прежде всего Ивоун привел их к купели - здесь можно промыть рану под краном. Сам поспешил в кладовую за медикаментами. Вот и понадобились его запасы. Шум воды, текущей из крана, разносился в пустоте. Ивоуну слышались голоса.
        - Больно? - спрашивала женщина, и Ивоун страдал вместе с ней.
        - Вытерплю,- заверил мужчина.
        - Господи, как только нас угораздило. Кажется, еще один осколок...
        Некоторое время длилось напряженное молчание. Ивоун непроизвольно замедлил шаги. Он не переносил вида чужих страданий, боялся, что ему станет дурно, если он увидит обнаженную рану.
        - Слава богу, извлекла.
        По голосу совершенно ясно, каких мучительных усилий стоила ей эта операция...
        - Поражаюсь, как ты терпишь?
        - Я - мужчина.
        - Тяжкая это ноша - быть мужчиной.
        - Утешает одно: быть женщиной-не легче.
        Ивоун с- полминуты уже находился невдалеке от купели, не смея приблизиться к ним. Бинт, вату и склянки с настоями он положил на мраморную приступку - женщина могла свободно дотянуться до всего.
        - Да подойдите же, помогите,- измученным голосом позвала его женщина.
        Ивоун сделал еще-два шага и застыл рядом с ней, ощущая ее прерывистое дыхание, готовый выполнить любую команду. Он не смел только взглянуть на рану.
        - Подайте пинцет. Будьте же порасторопней! Несправедливость обвинения, к тому же произнесенного ее голосом, потрясла Ивоуна. Он исполнял все ее команды, по возможности стараясь не смотреть на окровавленную руку. Мужчина держался стойко, пытался даже острить. И только крупный пот, выступивший у него на лбу, выдавал, каких усилий стоило ему показное мужество.
        - Вот и все,- сказала женщина, закончив перевязку.
        Ивоун облегченно вздохнул и осмелился взглянуть на забинтованную руку. Однако тут же отвел глаза: свежая кровь проступила сквозь повязку.
        - Найдется у вас снотворное?- спросила женщина.
        Уже одно то, что она обратилась к нему без недавней раздражительности, обрадовало Ивоуна.
        - Конечно. Я захватил.
        - На вот, прими,- повернулась она к пострадавшему.- Тебе необходимо уснуть.
        - Ничего, перетерплю,- сказал тот, но все же принял таблетку.- Через пару дней заживет.
        - Заживет,- согласилась она:- Боюсь только двух дней будет мало. Оставаться долго здесь опасно.
        - Ты слишком мрачно настроена.
        - Рада бы стать оптимисткой, да нет оснований. Где здесь можно прилечь, отдохнуть?- обратилась она к Ивоунy.
        - Удобней всего в исповедальне,- указал он на крытую черным сукном кабину северного придела. - Есть еще несколько исповедален,- прибавил он на тот случай, если окажется,- что им нужны отдельные спальни. Похоже, верно, что они близки между собой, но как знать.- Переносные кровати есть в подвале. Я принесу - они не тяжелые.
        Он чуть не бегом кинулся к лестнице. Возвращаясь с двумя складными кроватями, на лестнице почувствовал cлабую одышку.
        "Что это на меня нашло? Веду себя совсем как мальчишка".
        Женщина спустилась навстречу ему.
        - Хочу помочь вам.
        - Да право же, это такой пустяк.
        - Нет, давайте мне, пожалуйста, одну,- почти отняла она у него складную кровать.- Ой, она и в самом деле легкая.
        - Придется еще раз спуститься. Я совсем забыл о постелях. Это добро держали здесь для паломников,- пояснил он.
        На лестничном повороте она задержалась.
        - Ради бога, не сердитесь на меня за давешнее,- повинилась она.- Я устала, измучилась... Впрочем, это не оправдание.
        - Почему вы очутились в городе сейчас?-спросил Ивоун. Ему казалось чудовищным, что она просит у него прощения. Женщина обрадовалась вопросу.
        - Мы с Силсом давно мечтали побывать в Пиране. Вернее, я мечтала. Он-то уже бывал. Он всюду успел.
        При этих словах она взглянула на Ивоуна так, будто ждала от него подтверждения. А ведь и в самом деле лицо мужчины показалось Ивоуну знакомым. Он только не придал этому значения сразу.
        - Теперь настала моя очередь,- продолжала женщина после недолгой заминки.- Такой кошмар! Кто бы мог подумать.
        - Люди предпочитали не думать о будущем. Оптимизм - наше национальное свойство.
        - Увы, наше тоже,- признала женщина.
        "Выходит, иностранка,- про себя отметил Ивоун.- А по выговору этого не скажешь".
        - Это я во всем виновата...
        - Вы берете на себя вину прогресса?
        - Как вы сказали?- не оценила она его остроты.
        - Я хотел сказать: гибель Пираны была неизбежна - таково зло технического прогресса.
        - Вы считаете - Пирана погибла? Вчера по радио сказали - скоро начнут расчищать.
        - Вы счастливый человек: верите обещаниям.
        Молчание затянулось. Тревожная мысль изменила выражение ее лица. Видно стало, что давеча он ошибся,- ей больше двадцати шести. Она уже хорошо знает боль разочарований. И только ее оголенные руки, глядевшие из-под оборванных рукавов, были по-молодому налиты упругой крепостью, точно у спортсменки.
        - Вы правы,- тихо произнесла она.
        - В чем я прав?- не понял я.
        - Обещаниям нельзя верить. Им верят лишь тогда, когда не видят другого выхода. Вера спасает людей от безумия.
        Он взглянул в ее расширенные глаза - страх и тревога стыли в их глубине. Она легко взбежала по верхнему маршу лестницы. Мужчина, баюкая больную руку, сидел на жесткой скамье вблизи исповедальни. Ивоун помог ей установить переносные кровати. Они заняли почти всю кибитку, проход между ними был совсем узким.
        Вместе спустились в подвал вторично за постелями.
        На этот раз оба молчали, не возобновляя разговор, между ними установилась уже та близость, при которой молчание не сковывало.
        Расстелив постели и уложив раненого, она сама разыскала Ивоуна. Он, впрочем, никуда и не уходил, стоял посреди храма, делал вид, что рассматривает витражи.
        Благодарю вас,- сказала она.
        - Наверное, я напрасно завел давеча разговор о гибели,- сказал он.Вам и без этого хватает огорчений.
        - Рано или поздно мы поняли бы это, если бы даже и не встретили вас. Наше счастье, что встретили. Не знаю, что бы мы делали. Почему вы здесь? Один?
        - Я всегда был один,- уклонился он от прямого ответа.
        - Господи, как давно я мечтала побывать здесь. Воображала, как войду в собор, как растеряюсь от внезапности, от того, что мечта сбылась, как молча буду ступать по каменным плитам, слушать орган. Проведу здесь неделю, чтобы освоиться, привыкнуть, иначе растеряюсь, когда...
        Она вдруг замолчала и поглядела на Ивоуна.
        - Одной недели мало,-сказал он машинально.
        - Вы правы. Мало. Однажды мне в руки попалась книга об этом храме... Я и прежде до нее много читала, заглядывала в путеводители. Но с этой книгой ничего нельзя сравнить. В ней есть... есть настоящее вдохновение. Так мог написать лишь человек, до безумия влюбленный в храм, в его историю, в его красоту. Мне кажется, я способна понять его.
        Она замолчала. Ее взгляд был обращен кверху, на витражи южных окон.
        - Здесь есть какое-то волшебство, не иначе,- сказала она.- Мне кажется, что люди, которые создавали это, должны были испытывать нечто... Я не могу выразить этого чувства словами.
        "Не сплю ли я?"-подумалось ему. Всю жизнь мечтал он о подобной встрече, не просто с туристом, а с чувствующей душой, родственной его душе. В мечтах это всегда была женщина, прекрасная и юная. Впрочем, не обязательно юная. Даже, напротив, пожившая. Чувства юных не глубоки, поверхностны. Юные способны впадать в экзальтацию - это верно,- но по-настоящему глубоко чувствовать еще не умеют. И вот мечта сбылась встретил. Он невольно хмыкнул. Очень уж не вовремя сбылась его мечта.
        Она поглядела на него смущенно.
        - Вам смешна моя восторженность?
        - Ничуть. Это вы должны рассмеяться над старым дуралеем. Вы сделали меня счастливейшим из смертных.
        - Счастливейшим?- поразилась она.
        - Да, именно.- Он обезоруживающе улыбнулся ей.- Это смешно. Но я тридцать лет мечтал встретить хоть одного человека, способного испытывать те же чувства, какие испытываю сам. Мое имя Ивоун Раст.
        - Так это вы!-Она внимательно посмотрела в его лицо.- Конечно же, вы. Как только я не сообразила сразу. Кто же еще мог остаться здесь, кроме вас?
        - Вам это не кажется смешным?
        - Помилуй бог. Я понимаю вас.
        Он испугался, что у него вот-вот могут брызнуть слезы, и отвел взгляд в сторону.
        - Вам следует что-то предпринять,- сказал он.- Я остаюсь здесь - это решено. А вам... Вам необходимо чтото предпринять, не откладывая. Иначе будет поздно.
        - Иначе будет поздно,- эхом повторила она его последние слова.-Как только у Силса зарубцуется рана, мы попытаемся выбраться. Боюсь, что несколько дней нам придется побыть вашими гостями.
        Он хотел сказать, что они могут оставаться в храме, сколько им будет угодно, но вовремя спохватился, понял, насколько бестактным может показаться его гостеприимство сейчас.
        - Если вы не против, я хотела бы воспользоваться вашими знаниями и побывать во всех закоулках собора, особенно на галереях. Они так чудесно описаны в вашей книге.
        - Готов сопровождать вас повсюду.
        Неожиданно снова забарабанили в дверь.
        - Эй!- послышалось снаружи.- Есть здесь кто-нибудь?
        Они поспешили к выходу. Человек приоткрыл створ и протиснул руку. Ладонь была черной от мазута.
        - Не надрывайтесь понапрасну,- сказала женщина.- В церковной ограде с южной стороны увидите лестницу. По ней можно взобраться на галерею.
        - Понял. Есть там еще кто-нибудь?
        - Кто вам нужен?
        - Мужчина с сильными руками.
        - Здесь двое мужчин, но у одного повреждена рука рассчитывать на его помощь нельзя, а у другого...
        Она замялась. Ивоун пришел ей на выручку:
        - А у второго мужчины нет сильных рук. Если вам нужно перетаскивать тяжести, он плохой помощник.
        - Что у вас там случилось? Кто-нибудь пострадал? спросила она. - Может быть, мы все вместе...
        - Это мысль,- подхватил мужчина за дверью.- Втроем мы осилим. Я один волок пять кварталов, и ничего. Но я совсем выбился из сил.
        - Продвигайтесь в ограду, мы отправляемся навстречу вам.
        - Нам не хватает еще одного пострадавшего - будет лазарет,- сказала она, когда они отошли от входа.
        За дверью слышался металлический лязг и громыхание: кто-то взбирался на автомобильный кузов.
        Они поднимались уже по винтовой лестнице на галерею, когда женщина внезапно остановилась.
        - Пожалуй, мне уже пора представиться,- сказала она. - Зовите меня Дьела.
        Ивоун, слегка растерявшись от неожиданности, пожал ее руку. К его удивлению, женские пальцы оказались сильными и твердыми.
        - Очень рад,- сказал он.
        Ее мгновенный пристальный взгляд смутил его: женщина явно ожидала другой реакции.
        Когда они поднялись, незнакомец находился уже в ограде. Это был сухопарый рослый детина в рабочем комбинезоне. В его движениях замечалась детская неуклюжесть, а вместе с тем он ни разу не оступился, не поскользнулся и вообще одолевал препятствия довольно легко. К тому же еще волок на горбу какой-то громоздкий короб, смахивающий на детский автомобиль.
        - Слава богу, пострадавших не видно,- облегченно вздохнул Ивоун.
        Видеть снова кровь ему не хотелось.
        - Если не считать того, что парень, очевидно, потерял рассудок, сказала Дьела, - то пострадавших и верно нет. Бросьте эту тележку!крикнула она.
        Карабкаться через наваленные автомобили Ивоун и Дьела посчитали необязательным, предоставили полоумному детине корячиться, со своей ношей в одиночку. Лишь когда он достиг лестницы, помогли ему затащить коляску наверх.
        - А без этой игрушки вы не могли обойтись? - поинтересовалась Дьела.
        Мужчина обиделся, совсем по-детски надул губы.
        - Это не игрушка,- возмутился он.- Вы сами скоро убедитесь.
        Судя по его манерам и выговору, он не был простым рабочим, как это можно было заключить по его одежде.
        Втроем на винтовой лестнице поместиться негде. Детина взгромоздил коляску на плечи - она была довольно-таки тяжелой - и впригиб начал спускаться вниз.
        - Пожалуйста, придерживайте,-взмолился он.-Я могу повредить мотор. Какой болван строил такие тесные лестницы?
        - Средневековые строители не подумали, что в храм придется затаскивать автомобили.
        Ивоун поймал себя на том, что говорит в несвойственной ему манере. Не будь рядом Дьелы, ему и в голову не пришло бы острить.
        Наконец они спустились вниз. Незнакомец бережно установил свою тележку на каменные плиты пола. Он словно не замечал ничего вокруг, занимался только ею. Возможно, он и в самом деле спятил. Но, суди по его на редкость, добродушному выражению лица и какой-то располагающей к себе детской неуклюжести, новый компаньон не представлял опасности для окружающих. Пусть малый почудачит.
        В конце концов он никому не мешает со своей тележкой.
        А незнакомец словно и позабыл про них, полез внутрь моторчика, начал орудовать отверткой и ключом.
        - Зачем вы с таким трудом спасали свою малютку? - поинтересовалась Дьела. - Вокруг тысячи машин. Среди них можно отыскать целую.
        - Те отжили свой век. Их давно пора на лом, - горячо заговорил детина, словно давно ждал вопроса. - Они только пожирали нефть и загрязняли воздух. Моя в сотни раз экономней, и от нее почти нет копоти. Вода тут есть?
        - Сколько угодно. - Ивоун показал в сторону купели. - Пейте на здоровье.
        Незнакомец не захотел расстаться со своей игрушкой даже и на одну минуту - покатил ее с собой. Только Ивоун ошибся: чудак хотел не пить, ему понадобилось залить воду в мотор. Лишь после этого он напился сам.
        Ивоун и Дьела перестали обращать на него внимание.
        - Пожалуй, нам прежде следует заняться обедом - потом уже начнем осмотр, - сказала Дьела. -- Я совсем позабыла про еду. У нас с Силсом со вчерашнего дня не было ни крошки во рту.
        Они вместе направились в каморку, расположенную позади восточного придела. Здесь Ивоун оборудовал свою кухоньку и перетащил сюда из подвала часть провизии.. В каморке установлена электрическая плита, на которой служители расплавляли воск.
        Дьела занялась обедом. Ивоун подавал ей посуду и продукты.
        - Увы, только консервы, - сказал он.
        Они оба позабыли про чудака и его коляску, когда позади алтаря раздался дикий треск, напомнивший пулеметную стрельбу. Треск вскоре затих внутри храма разносилось только урчание мотора. Наверное, это был не очень сильный мотор, но его позабыли оборудовать глушителем. Ивоун выглянул сквозь прореху в занавеси. Через нее церковные служки имели обыкновение подсматривать, что делают прихожане и есть ли среди них хорошенькие девицы.
        Машину трясло от напряжения. Для ее размера мотор был слишком сильным. Долговязый устроился на сидении. Непонятно, как ему это удалось. Зрелище было забавным. Детина дернул за какой-то рычаг - коляска затряслась в предсмертных судорогах, казалось, вот-вот должна развалиться. Неожиданно она рванулась с места и, вихляя из стороны в сторону, помчалась вдоль центрального прохода. Полоумный детина едва управился с рулем, не врезался в кафедру, чудом развернулся и покатил по боковому проходу вдоль северного нефа, позади колоннады. Ему было где разогнаться. Он сделал два полных круга и остановился возле Ивоуна и Дьелы, вышедших из каморки. Автомобильчик запустил в вишину собора гулкую трель, чихнул и затих. Лицо детины выражало детский восторг.
        - Ну как? -весь светясь от блаженства, спросил он.
        - Забавная игрушка.
        Ивоун решил пока ни в чем не перечить ему.
        - Игрушка! - воскликнул тот обиженно.
        - Простите, - поспешил Ивоун загладить ошибку. - Не знаю, как назвать. Кстати, как ваше имя?
        - Брил, - коротко бросил тот. - Это отнюдь не игрушка. Это - мое изобретение.
        - Очень своевременное и нужное изобретение. - Ивоун опять поймал себя на том, что пытается острить для одной Дьелы. Не будь ее рядом, ему бы и в голову не пришло иронизировать над несчастным.
        Брал принял его слова всерьез.
        - Вы так находите? - обрадовался он.
        -- Да, разумеется, - не мог удержаться Ивоун. - Именно сейчас и настало время изобретать автомобили.
        - Вот... Видите, - Брил произнес это торжествующим гоном так, словно обращался к кому-то еще, кроме Ивоуна и Дьелы. - Я верил, что меня поймут. Позвольте пожать вашу руку, - подскочил он к Ивоуну. Ладонь Брила по-прежнему оставалась в мазуте, была немного липкой.
        - До каких пор можно загрязнять воздух отходами бензина! - воскликнул он.
        - Ваша работает без горючего?
        - Как? - поразился изобретатель. - Разве вы не видели? Я же заливал воду. Простую воду!
        - Да, совершенно верно, - подтвердил Ивоун, все еще ничего не понимая.
        - Я задался целью изобрести двигатель на воде. И вот, - торжествующе указал Брил на свое уродливое детище. - Это же так просто. Но когда я пришел к этим чурбанам в патентное бюро - меня просмеяли. Тогда у меня не было модели, одни выкладки. И они не поверили. Не захотели даже смотреть. Не понимаю, почему раньше никому не приходило в голову. В воде заключена масса энергии. Нужна лишь высокая начальная температура, чтобы начался распад. Для этого я использовал обычный бензин. Его расход будет пустячным. А затем...
        Брил торопился изложить суть своего изобретения. Но Ивоун не слушал: в технике он не разбирался.
        - Вам не кажется, что вы несколько запоздали со своим изобретением?-вмешалась в их разговор Дьела.
        - Почему запоздал?
        - Вам ничто не показалось странным, когда вы пробирались сюда?
        - Да... Действительно, - в некотором замешательстве пробормотал Брил. - На улицах стало очень тесно. Я не мог найти места, чтобы опробовать модель... Да, - неожиданно он прервал себя. - А что произошло? Почему мне не встретился ни один человек? Последний месяц я никуда не выходил из дому. Я только сегодня закончил работу...
        - Если вы хотите запатентовать изобретение, вам нужно немедленно выбираться из старого города.
        - Но я же не смогу идти с ней так далеко.
        - Бросьте. Сделаете новую модель.
        - Вы сказали бросить?
        - Если хотите спасти изобретение и заодно жизнь бросьте.
        - Жизнь? Зачем мне жизнь, если не будет?..
        - Смастерите новую модель.
        - На эту ушло три года.
        - Вторую закончите быстрее.
        - Нет... Не знаю, чего вы добиваетесь...
        - Вы подозреваете, что я хочу присвоить вашу модель? - разгадал Ивоун сомнения изобретателя. - Уничтожьте ее.
        - Уничтожить?! Вы предлагаете уничтожить?
        - В общем, это ваше дело, поступайте, как хотите.
        Ивоун уже понял, что имеет дело с маньяком изобретателем. Рассуждать здраво тот сейчас не способен. Пусть оглядится, придет в себя, одумается... Если только у него будет время одуматься.
        Глава третья
        Ивоун пробудился от жуткого грохота. Он отдернул занавес и посветил фонариком. Слабый луч не достиг противоположной стены собора, в свет попадали ближние ряды скамей. Посредине храма Ивоуну померещилась чья-то тень.
        - Кто там?
        На его голос отозвалась одна подкупольная пустота.
        Из другой исповедальни, где расположились на ночлег Дьела и Силе, так же блеснул луч света, увязнувший в темноте. В третьей исповедальне безмятежно храпел
        Брил. Недавний грохот не разбудил его. А может быть, и грохот, и мелькнувшая тень пригрезились? Но нет. На этот раз Ивоун отчетливо расслышал быстрые шаги и, поведя лучом, на мгновение увидел бегущего человека. Тот сразу же отпрянул за колонну. Ивоун в ночной пижаме, надев башмаки на босу ногу, направился в сторону колонны. Из другой исповедальни наперерез ему двигалась Дьела.
        - Кто там? Выходите. Вам не причинят вреда,- сказал Ивоун, сам вдруг ощутив опасность. Из-за мраморной колонны вынырнул человек. В руке у него что-то блеснуло.
        - Не смейте! Сейчас же бросьте свой кинжал!- крикнула Дьела.- Вы с ума сошли!
        Неизвестный, в растерянности жмурясь от яркого света, смотрел в сторону, откуда раздался женский голос.
        - Кто вы такие?- хриплым голосом с заметным южным акцентом спросил он. Видимо, женский голос смутил его, удержал от безрассудства.- Вас поставили сторожить? Живым я не дамся.
        - Господи, да что вам нужно? Что тут сторожить? От кого?- изумился Ивоун.
        - Послушай, это ты, что ли, старик?
        Ивоун по голосу узнал одного из водителей экскурсионных автобусов, того самого парня, который спрашивал цену картины.
        - Я,- недоуменно ответил он.
        - Это ты брехал, будто икона стоит миллионы?
        - Вы явились за ней?-не поверил Ивоун.-Так берите. Ее никто не стережет - это же копия. Подлинник во дворце.
        - Выходит, набрехал, старый мошенник!
        - Грубиян,- возмутилась Дьела.
        - Я думал, вам известно, что в храме выставлена копня, об этом написано во всех проспектах.
        - Сроду не читал ваших дурацких проспектов.
        - Так вы и в самом деле грабитель?-поразилась Дьела.
        - Грабитель?-переспросил ночной гость, опять насторожившись.
        За спиной Дьелы из темноты неслышно появился Силе. Видимо, шум разбудил его тоже. Вор пристально вглядывался в темноту. Лишь увидев перебинтованную руку, успокоился.
        - Мой автобус застрял здесь неподалеку,- сказал он, обращаясь к Дьеле.- Только это уже не автобус - хлам. Я остался не у дел. Надо свести счеты кое с кем.
        - Вы хотите убить человека?- отшатнулась от него Дьела.
        - Стоило бы укокошить. Да не хочу рук марать. Если уж идти в тюрьму, так, может, лучше не за убийство. По крайней мере, есть шанс какой-то. Вдруг выгорит. Вспомнил про эту икону. Какая-то дощечка - и миллионы. На тюрьму я все равно решился, значит, ничего не прогадываю. А шанс есть,повторил он свой довод.
        - Оригинально,- усмехнулся Силе.- Вы разумный человек, если так рассуждаете.
        - Не больно-то разумный, коли в кармане пусто,- не согласился вор. Это не совсем верно. Точнее, совсем не верно. Примеров тьма. Вы не исключение.
        И опять голос Силса показался Ивоуну знакомым.
        Где-то он слышал его раньше. И манера говорить короткими фразами. И лицо. Ивоун был уверен, что видел этого человека прежде.
        - Жратвы у вас нет?- спросил грабитель.
        - Сколько угодно. Только консервы.
        - Консервы так консервы.
        Силе и Дьела удалились в свою исповедальню, некоторое время сквозь черный занавес слабо просвечивал луч фонарика, потом погас.
        - Как ваше имя?- поинтересовался Ивоун, сопровождая ночного гостя в кладовую.
        - Щекот, - назвался тот.
        Имя это или прозвище, парень не уточнил. У иностранцев имена частенько бывают необычными, попробуй разобраться.
        Ивоуну не спалось. В храме было тихо и пусто. Стеклипы верхних этажей только что осветились. На нижних разглядеть цветное изображение еще невозможно - выделялись только отдельные цвета. Лучше всего алый.
        Каменный пол вблизи центральной кафедры усыпан осколками стекол. Колпак, защищающий копию прославленной иконы, одной из самых древнейших работ, разбит вдребезги Этот шум и разбудил Ивоуна среди ночи. Сама копия валялась тут же, брошенная вспугнутым грабителем. На ней отпечатался грязный след подошвы. Ивоун поднял ее и стал протирать. Смолистая жирная грязь не поддавалась.
        - Так ты, старик, говоришь - она ни черта не стоит? Ивоун не слышал, когда подошел Щекот, и вздрогнул от неожиданности. У этого парня способность подкрадываться неслышно тем более поразительная, что на ногах у него не какие-нибудь чувяки, а обычные ботинки.
        - Здесь должна быть указана цена,- сказал Ивоун и повернул икону обратной стороной.- Двести пятьдесят лепт.
        - Всего-то!
        - Это еще приличная цена. Обычная репродукция стоит не больше десяти. Эта изготовлена на такой же точно доске, как и оригинал. Ее не так-то просто отличить от подлинника.
        -- А та, настоящая,- двенадцать миллионов?
        - Двенадцать миллионов,- подтвердил Ивоун.
        - Темнишь, старик. Если так просто изготовить подделку, что ее сразу и не отличишь, какой дурак захочет платить миллионы? Брешешь, поди?
        - Я говорю правду.
        - Ивоун говорит правду.- Это к ним подошла Дьела.- Как вы можете разговаривать таким тоном с человеком старше вас?
        - Я же ничего такого не сказал. Извини, старик.
        Странно было видеть длиннорукого смущенным.
        - Доброе утро, господа.- Это к ним подошел заспанный Брил. - Где здесь можно принять ванну?
        - Ванну?- переспросил Ивоун.
        Похоже было, что изобретатель так и не уяснил еще, где он находится. Дьела и Щекот невольно рассмеялись, Щекот только в первое мгновение насторожился, увидев Брила. Простодушная, к тому же еще и заспанная физиономия изобретателя внушала доверие.
        - Ванну здесь не догадались поставить. Есть купель, но вам в ней не поместиться. Помыться можете под краном в подвале. Вход позади колоннады,указал Ивоун.
        - Ты извини, старик,- снова повторил Щекот, когда Брил ушел.- Кто бы на моем месте не вышел из себя? И ты, дамочка, не обижайся. Перепугал я вас ночью. Хорошо еще, ты вовремя голос подала. Я как услыхал - баба, остановился. А то ведь прикончил бы. Я нож на звук бросаю без промаха.
        - Бандитская сноровка,- заметила Дьела.
        -- Так уж и бандитская?- усмехнулся Щекот.- В горах, откуда я родом, метать нож - первое развлечение. Туристы валом валят посмотреть. Мне бы пожрать немного, да буду сматывать удочки.
        - Пойдете убивать своего шефа?-спросила Дьела.- Или как там по-вашему; пришить?
        - Черт с ним, пускай живет. -К себе в горы подамся. Жалко, с пустыми руками.
        Громкий стук в дверь все у того же западного портала оборвал их разговор. Щекот заподозрил неладное, схватился за нож.
        - Кто там?
        - Откуда нам знать, - сказала Дьела. - Возможно, ломится еще один грабитель - самое время грабить.
        - Знаю я эти штучки. Вызвали полицию?
        - Да, вызвали, - поддразнила его Дьела.
        - Приму грех на душу, - пригрозил Щекот.
        - Принимай - сразу и замолишь. Как-никак храм.
        Все трое приближались к двери, в которую не прекращали барабанить снаружи.
        - Есть там кто-нибудь? - кричали в приоткрытый створ.
        - Вы хотите попасть в храм? - спросил Ивоун и сам подумал, что задает глупый вопрос.
        - Еще как, - раздалось за дверью,.- голос, по-видимому, принадлежал молодому мужчине.
        - Вода у вас есть? - спросили из-за двери, на этот раз старушечьим голосом.
        - Сколько угодно.
        - Мы буквально умираем от жажды.
        - Не преувеличивайте, милая тетушка, - возразил ей парень за дверью.
        Ивоун растолковал им, как пройти.
        - Господи, опять лезть через проклятущие автомобили. - Это был уже третий человек - похоже, старик.
        - Ни черта с вами не сделается,-подбодрил его тот же парень.
        - Бросьте меня, - взмолился старик, -- нету моих сил.
        - Бросать раньше следовало. Из-за тебя и мы все измучились.
        - В храме наше спасение, - высказалась старушка,
        - Умница ты, тетушка Урия, - похвалил ее задира. -Только помоги нам у тебя сила еще есть.
        Там находился еще кто-то: Ивоуну почудился молодой женский голос слов он не расслышал.
        Так и оказалось. Когда они поднялись на галереи, увидели в ограде четверых. Те продвигались медленно. Много хлопот им доставлял хилый старик. Он едва держался на ногах.
        Первым делом гости накинулись на воду. Они почти трое суток провели в старом городе, ночевали где придется, чаще в брошенных автомобилях. Все три дня почти ничего не ели и не пили. Лишь дважды им удалось разжиться водой, оставшейся в радиаторе брошенного автомобиля. Но большей частью радиаторы были пусты. Все машины так сильно покорежило, что вода давно вытекла через пробоины или же была совершенно непригодной для питья, смешалась с мазутом и бензином.
        Ивоун впервые видел людей, мучимых жаждой. Поразительно, с какой жадностью набрасывается человек на воду и как много способен выпить.
        Дьела и Щекот тем временем позаботились о еде: она приготовила кофе, он вскрыл несколько консервных банок. Завтракать собрались все вместе. Появился и раненый Силе.
        За ночь боль у него немного ослабла, он теперь улыбался без натуги, и движения его стали менее скованными. Руку по-прежнему держал на перевязи.
        Ивоун, как и вчера, напрасно мучился, вспоминая, где же он видел этого человека прежде.
        Востроносая старушка умиленно озирала храм, беспрерывно восклицала:
        - Радость-то какая. Исцеление души!
        Девица при этих словах каждый раз фыркала, а парень подбадривал старушку:
        - Исцеляйся, исцеляйся.
        Оба, и парень, и девушка, не держи они себя столь вызывающе, произвели бы на Ивоуна неплохое впечатление. Особенно недурна была девушка. .Правда, этакая вот кра. сота обыкновенно соединяется с непробиваемой глупостью и особенным женским чванством. Судя по всему, она привыкла к мужскому вниманию и долгие пристальные взгляды Щекота и Брила принимала как должное. И имя у нее нежное, круглое-Плова.
        Старичок, более остальных измученный переходом, страдал от болей в пояснице и суставах. Ели неторопливо и молча.
        Выражение постоянной напускной умиленности сильно портило в общем-то довольно благообразное лицо старушки Урии.
        .За много лет службы гидом Ивоуну часто приходилось встречать представителей вымирающего племени паломников. Их становилось все меньше и меньше, но вовсе они никогда не переводились. Но столь отчаянных, как эта дряхлая пара, нужно поискать.
        Урия и ее супруг - имя у него было под стать - Ахаз - пешим ходом прошли добрую половину материка, совершая паломничество в Пирану. Онипочти достигли цели, когда произошла катастрофа. Урия посчитала, что бог нарочно поставил им это препятствие, дабы испытать их твердость. Одни без посторонней помощи они не отважились идти по улицам, загроможденным автомобилями, наняли тетушкиного племянника. Тот, во-первых, хорошо знал Пирану, во-вторых, был силен и бесстрашен. А в-третьих, никто больше не соглашался рисковать.
        Сейчас он злился, что продешевил, запросив с них всего лишь одну тысячу лепт.
        - Напрасно тащились, - сказал он, обращаясь преимущественно к тетушке Урии: именно она была заводилой. - Тут даже и молебен некому отслужить все разбежались.
        - Молитва в душе, - смиренно пробормотала старушка.
        - А если в душе, на кой ляд тащились? Помолилась бы в спальне. Где грешила, там и замаливала бы грехи.
        - Не богохульствуй, Калий, - измученным голосом призвал Ахаз. Нехорошо в божьем храме.
        - Вот пусть бог и придумывает мне другие мысли. Или он уже не хозяин здесь?
        - Что верно, то верно - не хозяин, - неожиданно подтвердил Щекот. Туристы тут хозяйничали.
        Плова окинула его внимательным, оценивающим взглядом. Настороженно и неприязненно поглядел на Щекота и Калий.
        "Поскорее бы они все выбирались отсюда",-подумал Ивоун, мысленно исключая из числа "всех" Дьелу. Но только и ей лучше не оставаться здесь долго.
        - Не только в соборе и не только в Пиране - повсюду хозяйничали туристы, - прибавил Силе. - Сначала они своими автомобилями загрязнили воздух, а теперь автомобили взбунтовались и прогнали из города самих туристов.
        - Я давно говорил-пора на слом их,-чуть ли не вскричал Брил, влезая в разговор. - Мой автомобиль...
        - Ваш опоздал. Да они и не согласились бы променять свои метеоры на какой-то тихоход, - сказал Силе.
        - Тихоход? - возмутился Брил. Мгновенно забыв про еду, он выскочил из-за стола и помчался в свою каморку. Вскоре там оглушительно затрещал мотор.
        - Не следовало раздражать его, - укорила своего супруга Дьела.
        По тому, как изменилось выражение ее лица, Ивоун догадался, что ей мучительно слышать дрожание органных труб, потревоженных кощунственными выхлопами автомобильного мотора.
        Брил раскочегарил коляску, грохот двигателя стал совершенно невыносим. Один лишь изобретатель ничего не замечал. Сияя восторженной улыбкой, он промчался по окружности собора позади колоннады. Он еще накануне расчистил там место, раздвинул скамьи.
        - Ужасный тип, - сказала Плова, морща свое красивое ЛИЧИКО.
        В ее чертах - подметил Ивоун - был, пожалуй, один лишь изъян кукольно маленьким выглядел ее рот. Вряд ли женское лицо с таким вот ртом способно выразить по-настоящему глубокое чувство. Быть может, именно поэтому она и вынуждена притворяться, напуская на себя холодность.
        - Ужасно неприятный тип, - повторила она и капризно надула губы. Лицо ее и вовсе утратило выразительность - стало просто красивым. Этакая пустая красота, как у куклы.
        Однако Щекот не смотрел на Плову столь критически, как Ивoун, - он почти не спускал с нее глаз. И она явно кокетничала, заигрывала с ним. Воинственно настроенный
        Калий заметил ее игру. Видимо, он решил продемонстрировать Щекоту свои истинные права на девушку - положил руку на ее плечо. Та игриво прижалась к нему, исподтишка улыбаясь Щекоту.
        - Молись, тетушка, молись, - сказал парень, - да будем подаваться обратно.
        - Обратно? - Встрепенулся старичок. - Дайте хотя бы отдышаться.
        - Дыши, дед, дыши. А она пусть молится в темпе. Что же, и мы из-за тебя должны дышать? Хватит, надышались.
        Брил тем временем заканчивал уже четвертый круг.
        Каждый раз проезжая мимо компании, он приветливо махал рукой и улыбался во весь рот.
        - Честное слово, он сумасшедший,-высказалась Плова.
        - Это несносно, - заявила старушка. - Почему разрешают в храме?
        - Так тут же теперь никого нет, - объяснил Щекот. - случайный народ.
        Калий совсем распоясался, обнял Плову чересчур уже откровенно.
        - Богохульники, - укорила их Урия. - Хоть бы в храме не позволяли себе.
        - Где же еще? Улицы забиты автомобилями.
        - Вы даже и не венчаны!
        - От вас зависит, тетушка. Получу свою тысячу и справим свадьбу. По-доброму две тысячи нужно было заломить. Тысяча - это по-родственному. Думаю, милая тетушка сама догадается набросить тысчонку.
        - Грабитель!
        - Нехорошо так. Сами упрашивали, а теперь грабитель.
        - Мог бы и вовсе ничего не брать с родной тети.
        - Удовольствие было переться сюда.
        - Вам бы только удовольствие. Один день потерпите.
        - Мы свое наверстаем, - ухмыльнулся парень. - Точно, Плова?
        - Наверстаем, - согласилась та, улыбаясь при этом Щекоту.
        Изобретатель сделал еще один круг и затормозил. Мотор чихнул последний раз, коляска остановилась. Брил с трудом выпростал длинные ноги из машины.
        - Негде разогнаться, - пожаловался он, - а то бы я показал скорость.
        - Хватит и такой, - сказала Плова.
        - Вы так считаете, - обернулся к ней осчастливленный изобретатель.
        - Да уж куда больше, - усмехнулась девушка,
        - На прямом участке можно увеличить вдвое. А ведь...
        - Вот и выходи на прямой участок, - подсказал Калий.
        - Вы правы, - согласился Брил. Все слова он принимал всерьез, не замечая издевок. - Но одному мне не пронести ее через весь город.
        - Две тысячи лепт, - предложил Калий, - и была не была.
        - Хочешь шею свернуть? - запротестовала Плова. . - Так ведь две тысячи!
        - На лекарства уйдут.
        - Это посмотрим, - Калий выпрямился и продемонстрировал свою мускулатуру.
        Бицепсы у него, и верно, были что надо. Только на Щекота это не произвело впечатления - тот и сам был крепкий парень.
        - А вы когда намереваетесь идти? - спросил Ивоун у Дьелы, невольно любуясь ее длинными пальцами.
        Они сидели рядом, их разговор больше никто не слышал.
        - Дня три еще придется пробыть здесь.
        - Как бы не было поздно.
        - Признаться, я и не рвусь никуда. Не могу налюбоваться этой красотой.
        Последние ее слова расслышал Калий.
        - Красотой? - удивился он, впервые озирая своды собора.
        Плова тоже задрала голову. Ее личико выражало недоумение: она тоже не понимала, о какой красоте может быть речь.
        - Здоровенную башню сгрохали, - высказал свое мнение Калий. - Надо же. У них ведь никаких механизмов не было. На себе таскали.
        - Не такие они были простаки,- возразил Силе. Механика в ту пору и развивалась. Блоками и рычагами тогда уже пользовались и весьма искусно.
        - Что тут красивого? - капризно надула губы Плова, обращаясь к Дьеле. .
        - Все, - не захотела объяснять та.
        - Разве вон те стекляшки, - подсказал Калий, указывая на витражи.
        - Интересно, кто там такой рыжий и косматый? спросила Плова.
        - Вождь язычников. А справа Спаситель со своими учениками, - по привычке начал объяснять Ивоун,
        - Откуда вы знаете?
        - Всякий, кто интересуется, может узнать:: про это изображение написаны сотни книг.
        - Кто их читает? Кому это интересно?
        - Да, теперь очень немногим. - Ивоун взглянул на Дьелу и повторил: Теперь это, увы, интересно немногим.
        Глава четвертая
        Прошли еще два дня. Пуститься в обратный путь сразу, как настаивал Калий, старички не смогли - расхворался Ахаз. Правда, у него была не болезнь, а усталость. Старик так натрудил мышцы, что в первый день не способен был двигаться - отлеживался. Подписать чек на тысячу лепт, как требовал племянник, Урия отказалась. Калий побушевал, но смирился. Он только выторговал у нее по сто лепт за каждый- лишний день, проведенный в храме. Так что теперь все были заинтересованы как можно скорее уйти отсюда.
        К этому времени рану у Силса затянуло. Рука, хотя и была еще скована, малоподвижна, но уже не причиняла ему поминутной боли.
        Один Щекот готов был пуститься в обратную дорогу немедленно, но появление Пловы удержало его - он сказал, что отвравится вместе со всеми.
        - Так будет разумнее, - поддержал Ивоун. Щекот, несмотря ни на что, казался ему порядочным парнем. В случае необходимости Дьела и Силе могут рассчитывать лишь на его помощь. Более всего Ивоуна беспокоила судьба этихдвоих.
        Брил не знал, как ему поступить. Расстаться со своей машиной было выше его сил. .
        - Хорошо, я помогу тебе, - вызвался Щекот.
        Лишь после этого Ивоун вздохнул свободно. Ему не хотелось, чтобы в стенах собора оставался кто-то еще. Сам он избрал свою участь сознательно: для него жизни вне храма не могло быть. А другим ради чего страдать? У них связи с суетным миром еще не разорваны, у каждого есть какие-то надежды. Остаться здесь для них равносильно гибели.
        Последний раз собрались все вместе. Завтрак прошел мирно, без споров, без подкусываний. Все отлично сознавали, что путь предстоит не из легких. Обсуждали маршрут. Ясно было, что одного дня им не хватит, и позаботиться о ночлеге следовало загодя. Неизвестно, удастся ли по пути раздобыть пищу и воду. Так что прибавлялась еще дополнительная ноша. Ивоун подсказал им, где взять котомки, в подвале собора было полно всякого хлама, побросанного паломниками. Время от времени подвал-очищали, но старье снова накапливалось.
        Дьела несколько дней потратила, чтобы сшить себе платье из сутаны. Тисненный по шелку крест золотился у нее на спине. Похоже, что никто кроме Ивоуна, не замечал этого.
        Только приступили к завтраку, как вдалеке за стенами собора послышался грохот. Ивоун сразу понял, что это означало. Он испугался, что и другие тоже разгадают причину громыхания. Как будто неведение могло спасти и защитить их.
        - Что это? - встревожилась Дьела.
        Ивоун отвел взгляд: сказать ей правду у него не хватило духу. По выражению ее лица было ясно: она догадалась сама.
        Беспокойство охватило всех. Молча поднимались по винтовой лестнице на галерею. Лишь оттуда можно увидеть, что происходит. Калий опередил остальных.
        - Вот это да, - восхитился он. - Красотища!
        Одна из стрел начатого виадука обрывалась над старым городом вблизи храма. С нее падали автомобили. Из багажников сыпались запасные части, подсобный инструмент, раскрытые дверцы беспорядочно хлопали в воздухе... Такой исход и предполагал Ивоун: тесные улочки Пираны не станут расчищать. При нынешнем техническом размахе дешевле построить новый город, чем сохранить старый. Пирана обречена стать местом свалки - автомобильным кладбищем. Он не предвидел только, насколько быстро это осуществится.
        Автомобили падали чуть ли не с километровой высоты.
        Одни застревали между оставшимися здесь после снегопада, другие подскакивали, точно мячики, и ударялись в стены ближних домов. Никого, кроме Калия, это бредовое зрелище не привело в восторг.
        Всего над Пираной собирались провести четыре автострады. Так что сейчас над городом нависали восемь недостроенных стрел. И со всех восьми сыпались автомобили. Храм был окружен со всех сторон.
        - Господи, это же кошмар, - сказала Дьела.
        Ее руки в широченных рукавах шелковой сутаны выглядели изящными и хрупкими. Ивоун не мог отвести от них глаз.
        - Этого следовало ожидать, - высказался Силе, морщась не то от внезапной боли в руке, не то от чувства, какое у него вызывало зрелище. Автомобильное кладбище.
        Это все, на что еще пригодны старые города.
        Всем было ясно, что выбраться из города немыслимо. Если бы еще автомобили падали в одно место, можно было рискнуть. Но слишком велик получался разброс. Иногда машины попадали в струю восходящего воздуха и сильно изменяли траекторию. И совсем уже как попало разлетались запасные части, баллоны и оторванные дверцы. Казалось, для них законы механики не писаны.
        - Когда-то это должно кончиться, - сказала старушка Урия, испуганно глядевшая на небо.
        - При нынешних темпах производства - никогда, - вслух подумал Силе.
        - Господь не допустит, - возразила Урия.
        Голос Силса, произнесшего последнюю фразу о темпах производства, внезапно прояснил память Ивоуна: он вспомнил, где слышал этот голос прежде. Так ведь это же Силе Сколт, тот самый Сколт, на которого год или полтора назад обрушился праведный гнев всех добропорядочных телезрителей. Даже Ивоуну показалось тогда, что журналист зашел чересчур далеко в своих выводах.
        Ту передачу Ивоун запомнил. Отчасти, может быть, потому, что редко включал телевизор. Но Сколт и начал тогда необычно.
        - Давайте вместе посмеемся над горячностью -молодого задиры, предложил он зрителям. - Вспомним историю двадцатилетней давности. Происходило эТо так...
        Лицо сорокадвухлетнего Сколта, ведущего передачу, померкло - на экране возник молодой Сколт. Что верно то верно, он действительно был задирист и горяч. Нынешний пожилой Сколт в сравнении с ним выглядел как само спокойствие и выдержка. Что впечатление это обманчиво, зрители смогли понять немного позднее. Но в тот первый момент ощущение было именно таким.
        На телеэкране прокручивали запись давней беседы семидесятилетнего старца с юным Сколтом, начинающим журналистом. Собственно, их разговор нельзя назвать беседой - скорее, словесным поединком, исход которого был заранее предрешен. Житейская мудрость старца не могла противостоять беспрерывным уколам язвительного журналиста, сразу же захватившего роль ведущего: короткими едкими репликами и даже выразительным молчанием он направлял разговор в выгодное для себя русло. Самое грустное в этой сцене было то, что добропорядочный старикашка так и не уяснил себе, сколь неблаговидную роль сыграл он в руках ловкого журналиста. Спор между ними шел о достоинствах старой и новой морали. Старичок шамкающим голосом упрекал молодежь в отсутствии идеалов, в том, что они не прислушиваются к голосу совести, и прочих смертных грехах. Он сбивался, путался, терял мысль, и Сколт без малейших усилий, одной лишь репликой, одним словом, а то и просто иронической ухмылкой сводил на нет все доводы противника.
        Сцена эта оборвалась внезапно. Ивоун даже заподозрил: не помехи ли. Но оказалось нет. Эффект обрыва старой записи был учтен опытным Сколтом. На экране вновь появился он - сорокадвухлетний журналист, умеющий судить собственные ошибки и заблуждения. Верно, в подобном осуждении было и любование собой, но об этом догадывался не всякий зритель и не сразу. Подобным ходом умудренный журналист заставил зрителей поверить в свою искренность.
        - Нет смысла смотреть старую передачу до конца,- сказал он, иронично улыбаясь.-Неужели не ясно всякому мыслящему человеку, на чьей стороне правда: на стороне ли беспринципного юнца, способного ради минутного успеха, ради карьеры просмеять кого угодно, хоть родного отца, или на стороне доверчивого и обманутого старца. вся беда которого состояла лишь в том, что он не умел как следует изложить свои мысли.
        От души жалею, что теперь его уже нет в живых, и я не могу принести ему мои чистосердечные извинения. Запомните этого человека, запомните его голос,- с пафосом призвал Сколт. - Только что вы слышали голос человека, жившего в ту, теперь уже навсегда ушедшую пору, когда люди не боялись еще называть вещи своими именами: чревоугодника называли обжорой, выпивоху пьянчужкой, распутника - бабником, а не говорили, как теперь, жизнелюб. Что касается жизни, тогда ее любили ничуть не меньше, только не смешивали понятий: словом "любовь" называли редкое и возвышенное чувство, испытать которое,- может быть, не всякому дано.
        - Теперь много говорят о прогрессе,- продолжал Сколт.-И прогресс почему-то связывают с количеством автомобилей и тоннами металла, выплавленного на душу населения. Но разве мыслимо именовать прогрессом условия, при которых человек теряет духовность? Да еще в гордится этим. Как тот молодой забияка, которого вы только что видели,-напомнил он зрителям.-Можно сколько угодно болтать о прогрессе, но верить в него могут одни лишь беспросветные тупицы. Мы победили бедность материальную, но мы давно уже нищи духовно...
        Ивоун уже тогда, сидя возле телевизора, представил себе, какой гнев вызовет столь откровенное, бунтарское заявление известного журналиста. Более всего люди не хотят слышать правды. Да он и сам не распознал тогда в Сколте единомышленника.
        "Ну, это слишком!"-примерно так подумалось ему.
        И еще одно стало ясно Ивоуну: прошедшие двадцать лет не образумили Сколта, во всяком случае не убавили задиристости. Просто за эти годы он изменил свои оценки. Вот, выходит, кто очутился в их случайной компании. Почему же он сразу не догадался? Дьела ведь даже имя свое назвала. Дьела Сколт - знаменитая органистка. Ез концерт запланирован на одно из ближайших воскресений. На сегодня!
        Примерно сто лет назад в соборе впервые устроили не богослужение, а концерт органной музыки. С тех пор на одно воскресенье не обходилось без выступлений лучших органистов. Вот почему Дьела выжидающе поглядела на Ивоуна, когда назвала свое имя: уж он-то должен был слышать про нее. Почему же он не вспомнил?
        Тем временем все вернулись в храм.
        - С вас еще сто лепт, тетушка,- сказал Калий.
        - Это почему?- подпрыгнула та на месте.
        - Еще один лишний день.
        - Так не по моей вине.
        - Выходит, по моей? Как знаешь. Мы отправимся С Пловой одни. Вытаскивай своего инвалида сама. Черт его тащил сюда.
        При упоминании черта тетушка торопливо перекрестилась.
        - Не богохульствуй.
        - Нужно как-то дать знать, что здесь люди,- предложил Ахаз.
        - Покричи - может услышат,- посоветовал Калий.
        - Будь здесь рация... - высказалась Плова.
        Видно, и ее головку посещают иногда разумные мысли, обрадовался Ивоун. Ему совсем не хотелось, чтобы вся эта пестрая компания застряла в соборе.
        - Точно не знаю, но какая-то аппаратура есть,- сказал он.
        Радиоузел помещался в склепе под спудом каменного фундамента. Когда-то, в незапамятное время, здесь хоронили знатных граждан. Пирана тогда была еще языческим городом.
        Увы, в склепе нашлись только динамики и приемник.
        Один из настоятелей собора лет десять назад намеревался установить в храме усилители. Но прихожане запротестовали. Приобретенная аппаратура ржавела и пылилась без употребления.
        - Какой толк от этого дерьма? - Кадий злобно пнул по ящику, в котором лежали динамики.
        - Будет толк,-заверил Брил. Лишь один он рассматривал аппаратуру с вниманием, видно, хорошо отдавая отчет, что представляют собой все эти коробки, провода, изоляторы и наборы ламп.- Можно смонтировать передатчик,вызвался он.- Два часа делов.
        - Не прохвастайся!
        Угроза не испугала изобретателя. Видно, он знал свое дело. В его автомобильчике имелся необходимый инструмент и паяльник. Щекот и Калий по его указанию растягивали самодельную антенну между верхними ярусами соборных .колонн. Брил заперся в склепе, колдовал над аппаратурой.
        Два часа тянулись мучительно. Радиосвязи ждали как избавления.
        Должно быть, пока поднимались и спускались по узким лестницам, Сколт растревожил больную руку и теперь, уложив ее в перевязь, взад и вперед шагал по проходу и баюкал ее.
        - Приляг отдохни,- посоветовала Дьела.- Вы знаете, он отказался принимать болеутоляющие средства. Говорит, мужчине положено терпеть боль.
        Вскоре Сколт последовал совету жены - принял таблетку и скрылся в исповедальне.
        - Боль он действительно может переносить без звука. Я убеждалась в этом много раз,- сказала Дьела.
        - Многие убеждены, что это и есть главный признак мужественности - не выказывать боли,- сказал Ивоун. - В детстве и я так считал.
        - Силе не мальчик, пора бы и перестать ребячиться.
        Но для него это почему-то очень важно. Признаться, я не всегда понимаю его. Впрочем, вам это не интересно,-спохватилась она.-Люди всегда склонны болтать о своих болячках.
        - Судьба обошлась с вами не милостиво.- При этих словах Ивоун посмотрел наверх, туда, где между двумя оконными пролетами виднелись одетые деревянным кожухом трубы органа.
        Дьела непроизвольно повела взглядом туда же.
        - Вы знаете, кто я?
        - Догадался. Совсем недавно. Вашу игру я слышал только в записи. Признаться, вначале я узнал вашего супруга. Как-то я слушал его выступление по телевидению.
        - Должно быть, вы не часто сидите перед телевизором,- усмехнулась Дьела.- Иначе вам не понадобилось бы напрягать память. Силе Сколт известный человек.
        - Мне очень жаль, что ваше выступление сорвалось.
        - Если бы только мое... Кто мог подумать, что список бессмертных оборвется так рано.
        Ивоун знал, что имена органистов, приглашенных играть в соборе, заносились в список бессмертных исполнителей. Добиться приглашения было непросто.
        - А что если вам исполнить свою программу, несмотря ни на что? Орган исправен.
        - Нет,- обернулась к нему Дьела.
        -- Вам не будет хватать слушателей?
        - Я имела в виду вовсе не это. Уместна ли теперь музыка? Слышите?
        За стенами собора ни на минуту не прерывался железный лязг.
        - На себя тяни. На себя!-разносился под сводом голос Калия.
        Видно, он любил командовать. Щекот работал молча.
        Наконец приготовления были закончены. Все, исключая Сколта, поспешили в подвал. Динамик был мощным, и голоса дикторов хорошо было слышно еще на лестнице. Выяснилось, что кроме них в Пиране застряла группа туристов. Эти отсиживались в отеле "Дикий скакун". Их там собралось двадцать человек. Переговоры с ними вел кто-то из правительства. Им объяснили, что сбрасывать негодные автомобили на старый город начали самочинно, без ведома властей и что это безобразие вскоре будет остановлено. Только тут явно чего-то не договаривалось.
        - Почему же правительство не может остановить бесчинство немедленно? Разве полиция и армия не в вашем распоряжении?
        - Уверяю вас, что с завтрашнего дня наведем строгий порядок.
        По выражению лица Дьелы Ивоун понял, что она никаких иллюзий на помощь правительства не питает. До остальных истина еще не дошла.
        - Завтра поднимемся пораньше - чуть свет. До чертиков опостылело здесь,-заявила Плова.
        - Скажи им, что тут еще люди. А то они будут думать, что, кроме тех двадцати, в городе никого,- подсказал Калий.
        "Интересно, сколько же всего?-подумал Йвоун.-Не у всех ведь есть передатчики".
        Брил настроился на нужную волну и вклинился в разговор.
        - Сколько вас? Где укрылись?-деловым тоном осведомился тот же правительственный чин, который вел переговоры с туристами из "Дикого скакуна". Он поинтересовался, есть ли у них пища, вода, медикаменты, кто в чем нуждается. Под конец заверил:
        - Сделаем для вас все возможное. Не падайте духом
        Как это ни странно, ему поверили.
        - Ну вот, милая тетушка, пора нам и рассчитаться,- предложил Калий.
        - Выберемся, и получишь свою тысячу. Зачем спешить,- всполошилась та.
        - Вот то-то и есть - тысячу. Наверху ты точно отделаешься тысячей. А еще триста?
        - Какие триста? Грабитель!
        - Ax, грабитель...- разыгрывая обиженного, произнес Калий.- В таком случае ищите себе другого поводыря.
        - Ради бога, не ссорьтесь,- старался примирить их Ахаз.
        Тетушка Урия заартачилась: законными признала лишь двести лепт за первые два дня отсрочки.
        - Хорошо, сто лепт плачу я,- раскошелился Ахаз.
        - Мог бы и больше: из-за тебя сидели,- укорила его старушка.
        - Но ты же знаешь, какой у меня капитал.
        - А я что тебе говорила: не расходуй деньги на акции. Положил бы, как я, под проценты.
        -Прекратите!-осадил их Калий.-Сначала рассчитаемся.
        Ахаз, более благоразумный из супругов, не спорил с племянником-подписал чек на сто лепт и обещал выплатить причитающуюся с него долю, когда они выберутся из города. Тетушку Урию покоробила такая сговорчивость мужа, она попыталась отдалить неприятный миг, сказала, что у нее нет с собой чековой книжки.
        - Не лгите, милая тетушка, бог накажет,- укорил ее Калий.
        Урия сдалась.
        - Погоди,- остановил ее Калий,- не порти чек. Положение изменилось. За тысячу ищите дураков.
        - Что изменилось? Что ты еще придумал, изверг?
        - Если сама не догадываешься, так послушай.
        Все невольно затихли. Даже и сюда, в подвал, доносился грохот падающих с высоты автомобилей.
        - Сказали: завтра прекратят.
        - А за день какие горы наворочают?
        - Ужас!- Тетушка смешно всплеснула руками.
        Смысл происходящего за стенами храма дошел до ее сознания. Они еще поторговались немного, сошлись на двух тысячах. Тетушка подписала чек на лоловину суммы.
        Вторую обязалась выплатить, когда они выберутся из старого города. Не очень-то она доверяла своему племяннику.
        Брил тем временем настроил приемник на волну пиранской станции. Мир за пределами старого города продолжал жить прежними интересами. Все слушали новости вполуха. Лишь когда очередь дошла до спорта. Калий потребовал тишины и прильнул к динамику.
        Ахаз насторожил слух, когда передавали биржевую сводку.
        - ...Акции нефтяной компании остались в прежней цене, акции компании автокладбищ поднялись в цене на триста двадцать процентов...
        - На сколько?!- всполошился Ахаз,
        По радио говорили уже другое. Однако старик не мог успокоиться.
        - Триста двадцать-вы слышали?-приставал он ко всем.
        - Возможно, диктор оговорился,- высказал свое мнение Ивоун.- Я не разбираюсь в этих делах, но, мне кажется, триста двадцать процентов-чересчур много.
        - Еще неделя такой бомбежки, и акции автокладбищ взлетят на тысячу процентов.- Это уже произнес Сколт.
        Он только что появился в подвале, ему не сиделось наверху.
        - На тысячу!?-вскричал Ахаз.
        Очевидно было, что слово "тысяча" означает для него не просто единицу с тремя нулями, а нечто большее.
        - Боже мой,- едва не задохнулся он.- Так ведь... Я стану миллионером! Боже милостивый.
        Счастливая улыбка сделала его похожим на блаженного.
        - Я что тебе говорил,- обернулся он к Урии.
        - Что?- встрепенулась та.
        Она с тревогой прислушивалась к разговору, но пока еще ничего не уразумела. Вид помолодевшего Ахаза удивил ее.
        - Я всегда говорил, что автокладбища надежное дело. Самое надежное.
        - А я?.. Что я?-старушка лишь теперь начала понимать связь между сообщением о трехстах двадцати процентах и состоянием Ахаза. До ее сознания дошло главное; она дала маху, на сей раз старик обскакал ее.
        - Вы не ошиблись? Это верно?- пристал Ахаз к Сколту.
        - Увы, не ошибся,- подтвердил тот.- Каждый автомобиль, который обрушивается на наши головы, прибавляет в ваш карман копейку.
        Все затихли, прислушиваясь. Рокот за стенами собора не прерывался ни на мгновение.
        Идиотски-блаженная улыбка, похоже, навсегда запечатлелась на лице Ахаза. Он напряг слух и, не переставая, шевелил губами. Будущий миллионер начал вести счет своим деньгам. Фразу, оброненную журналистом, наивный старик понял буквально: каждый автомобиль - копейка ему в карман.
        * * *
        Лишь с наступлением сумерек грохот затих. Некоторое время не верилось, что наступила тишина.
        -- Почему перестали?- возмутился Ахаз.- Разве нельзя работать в три смены?
        - Ищи дураков,- сказал Калий.
        Старик долго еще прислушивался, не желая смириться, что автомобили больше не падают на старый город. Потом спросил, не найдется ли у кого-нибудь лишнего блокнота, Ивоун указал ему, где лежат запасы бумаги для священников. Ахаз уселся в сторонку и начал подбивать дневной итог. В течение дня он беспрерывно вел счет и после каждой сотни делал отметку на свече. Это первое, что ему подвернулось под руку. Не так-то просто было теперь разобраться, где на воске отметина, сделанная его рукой, а где случайная царапина.
        - Неужели он сосчитал все автомобили?- изумилась Дьела.- Бедный, Так можно и помешаться.
        Ее слова услышал Калий.
        - Бедный!? Мне бы такую бедность. Как-нибудь пepeнес, не помешался бы. И почему это так: всегда везет тем, кому деньги не нужны. На кой ляд старому хрычу миллион? Памятник на могиле поставить?
        - Он в самом деле станет миллионером?- спросила Плова.
        - Вполне возможно,- подтвердил Сколт. Ему стало лучше, он не столь тщательно оберегал больную руку.
        - Вот и ты небось не подумал, куда лучше вкладывать сбережения,неожиданно обратился Калий к Щекоту.- Давно бы миллионером был.
        Щекот беззлобно ухмыльнулся. Его ухмылка только сильнее разожгла Калия.. Ясно было, что тот ревнует Плову и ищет повода затеять ссору. А Плова еще нарочно подзуживает его, не спускает глаз с бывшего водителя автобуса. "Добром это не кончится",- подумал Ивоун.
        Ссора вспыхнула даже раньше, чем он предполагал.
        На ужин разогрели консервы и приготовили кофе.
        Вместо стола им служила кафедра, опрокинутая на бок. Сидеть за ней удобно только с одной стороны, с другой некуда девать ноги.
        Дьела и Плова разливали кофе и подавали чашки.
        Первую Плова поставила перед Щекотом да при этом еще зазывно напоказ улыбнулась ему. Калий не стерпел.
        - Не прикасайся!- рявкнул он.
        Глаза его мгновенно по-звериному налились Кровью.
        Но Щекот оказался не из робких. Молча, выжидающе смотрел на соперника. Он выглядел совершенно спокойным, волнение и накипающую ярость выдавали только ноздри. Но, пожалуй, он сейчас больше походил на дикого зверя, чем Калий.
        По первому движению, когда Щекот брался за чашку, видно было, что он хотел передать ее по кругу. Теперь же, после окрика, он нарочно отпил глоток. Чайная ложка, пущенная Калием, просвистела мимо лица. Загромыхали уроненные стулья. Соперники замерли друг против друга в хищных позах. Их разделяло меньше десяти шагов. Рукопашная схватка, скорей всего, должна закончиться в пользу Щекота. Хотя Калий широкоплеч и крепок в кости, зато Щекот - сама ловкость. Видимо, и Калий понял, что ему несдобровать. Кривая ухмылка скользнула по его губам, рука потянулась к заднему карману. Так и есть пистолет. Почему-то Ивоун не сомневался в этом.
        Только и Щекот не терял времени: бесшумно, легким прыжком отпрянул за колонну. В руках у него сверкнуло лезвие.
        Калий затравленно озирался. Подобного исхода он не предвидел. Был убежден в превосходстве своего оружия и ждал от Щекота смирения и покорности. Не захочет же тот лезть на пулю. А нож в руках такого ловкого соперника - оружие не менее опасное, чем пистолет. Тут уж кто кого.
        Громыхнул выстрел. Пуля отщепила от колонны несколько крошек Мрамора. Видно было, как Щекот отвел руку за спину, изготовляясь к броску. Уж он-то не промахнется. Ивоун невольно зажмурился. Он был уверен: часы начали отсчитывать последние секунды жизни Калия: тому не увернуться от ножа.
        - Брось оружие!- прозвучало в тишине.
        Ивоун удивленно раскрыл глаза. Между двумя разъяренными парнями возник Сколт с перевязанной рукой. Ивоуну вообразилось уже, что голос, подавший команду, прозвучал откуда-то с нездешней вышины.
        Напряженное ожидание продолжалось недолго. Щекот первым спрятал нож и вышел из-за колонны. Сунул в карман свой пистолет и Калий. Оба вернулись к столу, подняли уроненные стулья. Кукольное личико Пловы не выражало никаких чувств. Она как ни в чем не бывало продолжала раздавать чашки с кофе, точно происходящее ничуть не касалось ее. Именно так в представлении Ивоуна должны были вести себя самки диких зверей, когда самцы устраивают из-за них свадебные бои. Поведение Пловы унаследовано от них, от тех диких самок.
        Сколт тоже сел на свое место. Судя по лицу, он был доволен собой. Наверное, он из породы людей, которые сами себе дали обет поступать отважно и придерживаются этого правила неизменно. Только что он испытал судьбу. Могло ведь случиться так, что он стал бы мишенью и для ножа и для пули. Но все кончилось благополучно. Ивоун сам никогда не рисковал своей жизнью, но чувство, когорое сейчас должен был испытывать журналист, понимал. Тонкие руки Дьелы знали, что делать,-разливали кофе по чашкам, отвертывали и завертывали краник серебряного кипятильника. Его использовали вместо кофейника.
        - Двадцать веков цивилизации ничего не изменили,сказала она, обращаясь к Ивоуну.
        Он согласно кивнул, но поправил:
        - Двадцать веков, считая только нашу последнюю цивилизацию. Были ведь и до нее.
        Ужин закончили в молчании.
        Ивоуну не спалось. Лунный свет пронизывал цветные витражи блеклым сиянием, не способным оживить краски. Можно различить только прозрачные и темные места. Цельной картины не складывалось. Лишь хорошо зная изображение на память, Ивоун мог сказать, что вот то светлое пятно - зарево костра, а черная масса - издыхающий конь и склоненный .над ним плачущий странник.
        Два тысячелетия новой цивилизации не изменили природу человека: он и сейчас подвержен тем же первобытным страстям. Самое поразительное, что во все времена находились среди людей подвижники, мученики, взявшие на себя всеобщую вину, страдающие за других, добровольно идущие на смерть. Они не перевелись и теперь. Только сейчас они совершают подвиги, ни во что не веря. Ради того лишь, чтобы утвердить самих себя.
        Сколт из их числа. Живи он пятью-шестью веками раньше, он стал бы святым. Или еретиком.
        Неожиданно Ивоун встрепенулся. Ему почудилась знакомая музыка. Как будто сам собой зазвучал орган. "Короткая месса"-узнал Ивоун. Что за странное наваждение?
        "Впрочем, ничего удивительного,- подумал он.- Какая еще музыка должна пригрезиться мне сейчас, если не эта месса?"
        Но нет, музыка звучала не в его воображении. Ивоун вспомнил, что несколько минут назад ему слышались чьито отдаленные шаги. Он тогда подумал, что померещилось, Ивоун замер, наслаждаясь музыкой. Это был последний подарок судьбы. После, когда он останется в храме один, ему будет что вспоминать.
        Недавние его мысли о мученичестве добровольном, о двух тысячелетиях цивилизации, ничего не изменивших в природе человека, как-то сами собой .слились со звучавшей в соборной пустоте мессой. "Да, ты прав,-говорил орган,- мир бессмыслен. И все же есть в нем что-то, ради чего стоит жить и принимать мучения. Вернее, мир был бы бесрмыслен, если бы не было в нем добровольных мучеников". Именно об этом говорила месса. Удивительно, почему раньше он не понимал ее смысла: невозможно познать радость, не испытав мучений?
        Своды собора долго еще отражали замершие звуки.
        Ивоуну чудилось, будто они исходят от просвеченных луной витражей: оттенки красок, какие содержались в изображении, перешли в мелодию, стали оттенками звука.
        Опять в отдалении со стороны северного придела раздались тихие шаги. Дьела, не заметив Ивоуна, прошла мимо и скрылась в исповедальне.
        Устрашающий грохот и лязг за стенами собора начался, едва только забрезжил рассвет.
        - Сволочь! Скотина! Этот жирный боров надул нас. "Постараемся сделать все возможное",-передразнил Калий вчерашнего представителя, который вел переговоры по радио.
        Опйь все устремились в подвал. Брил включил рацию.
        Но было еще слишком рано. Никто не отозвался им. Даже вещательная станция Пираны не начинала работу.
        Старый Ахаз приготовил блокнот и карандаш, принялся вести счет сброшенным на старый город автомобилям.
        Глава пятая
        Автомобили громыхали беспрерывно от темна до темна. Горы железного лома погребли под собой несколько старинных дворцов, знаменитую средневековую башню и развалины древнейших укреплений. Такая же участь вскоре ожидала гостиницу "Дикий скакун", где застряла группа туристов. Те и вовсе не могли высунуть носа; гостиница находилась, как раз под одной из стрел виадука. Вторую неделю велись переговоры с представителями властей. Те каждый раз отделывались одними и теми же посулами:
        "Сделаем все возможное". В парламенте шли дебаты: спасать или не спасать Пирану. А компании автокладбищ тем временем заваливали железным хламом старинные дворцы и храмы. Производство атомобилей в стране удвоилось. Как только у владельцев появлялась возможность избавиться от старого автомобиля, они тут же приобретали новый, более скоростной, более комфортабельный, более современный...
        Была единственная надежда на туристские компании: музеи и архитектурные памятники старой Пираны приносили доход. Но туристские компании пока не терпели убытков. Напротив, их выручка увеличилась во многo раз: от туристов не стало отбою. Все хотели видеть, как древний город, переживший десятки войн, землетрясений и пожаров, исчезал под отходами цивилизации.
        У тех двадцати, что застряли в "Диком скакуне", положение вовсе было критическим - кончалась вода.
        Днем над старым городом беспрерывно кружились вертолеты. На них были установлены мощные телекамеры. Публика жаждала видеть агонию своими глазами.
        Когда "наверху"-так теперь стали называть остальной мир обитатели собора - узнали, что среди случайных узников находится журналист Силе Сколт, ему тотчас предложили выступить по радио. Сколт отказался.
        - Ух, дали бы мне слово. Я бы им такое сказал.
        - Ты бы сказал,- поддразнила Плова своего жениха.- Ты и десяти слов не свяжешь.
        - А они и не стоят десяти слов. Хватит одного - сволочи..
        - Подумаешь, новость. Им про это сто раз говорили.
        Все эти дни - замечал Ивоун - отношения между Пловой и ее женихом накалялись. Их мнения ни в чем не сходились. От ревности Калий готов лезть на стену. Однако Щекот не повинен в этом, Плова давно уже перестала флиртовать с ним. У Калия появился неожиданный соперник - старый Ахаз. Девушка любезничала теперь только с ним. Днем он, правда, бывал занят беспрерывно вел счет падающим автомобилям и делал пометки в записной книжке. Хотя он мог бы и не утруждать себя: курс акций сообщали по радио ежедневно. Но он не доверял биржевым сводкам и вел собственную бухгалтерию.
        - Опять надули!- возмущался он по вечерам и приставал к Брилу, чтобы тот передал наверх о нечестных махинациях компании автокладбищ, о том, что они присваивают часть барыша, надувают держателей акций. По его собственному расчету, он уже давно миллионер. Несчастному старику сочувствовала одна Плова.
        Старая Урия совсем зачахла. Она страдала от ревности и зависти одновременно. Не могла она простить себе, что в свое время не послушалась Ахаза, не приобрела выгодных акций. Намерения Пловы она раскусила. А то, что Ахаз так легко соблазнился на молоденькую, окончательно расстроило ее. Никак она не предполагала, что долголетние узы их брака окажутся столь непрочными. Ежедневные усердные молитвы не приносили ей облегчения.
        * * *
        В этот день узникам блеснула надежда. Один из пилотов, обслуживающих вертолет телевидения, вызвался спасти их. Зависнуть над шпилем собора, спустить веревочную лестницу, принять на борт пассажиров и снова взмыть на безопасную высоту по его расчету хватит пятнадцати минут. Нужно, чтобы на это время перестали сбрасывать автомобили с двух ближних стрел. С конторой автокладбищ он договорился. Они заломили десять тысяч. Пять тысяч причитается за эксплуатацию вертолета. Итого - тридцать.
        - Почему тридцать?-изумилась тетушка Урия.-- Сказал: десять и пять.
        - Что же он станет рисковать задарма?- объяснил Калий непонятливой старушке.
        - Живодер!- возмутилась та.- Где нам взять столько?
        - Где взять? А то не знаешь где? Миллионер рядом, - показал Калий на Ахаза.- Очнись,- потряс он старичка за плечо.
        Тот молча отмахнулся от племянника, как от мухи. - Да перестань ты считать. С ума спятил. Думаешь, наверху разучились считать?
        - Чего пристал? Отстань,- пытался вырваться из рук Калия несчастный старик.
        - Слышал? Есть возможность спастись. Подписывай чек на тридцать тысяч, и дело в шляпе. Передавай,-велел он Брилу,- пусть готовится лететь. Чек будет.
        - Постой, постой,- встрепенулся Ахаз. Слова племянника дошли до него,-Чужими деньгами легко распоряжаться.
        - Так ведь сгниешь здесь со своим миллионом, идиот старый!
        - Не твое дело,- заступилась за Ахаза Плова.- Не твой миллион.
        - Будто твой?- окрысилась на нее Урия.
        - Не мой - его.- Плова положила руку на плечо старика, и тот мгновенно обмяк.
        - Плачу за нас двоих,-сказал он.-Другие как хотят.
        --У Меня вот и весь капитал,- вывернул свои карманы Щекот.
        - Шут с ними, с деньгами! Вот моя доля,- выложил Калий чек, недавно подписанный тетушкой Урией.- А ты, милая бабушка,- повернулся он к своей тетке,- сама внесешь свою долю, не разоришься.
        - С ума спятил!
        Однако упрямилась она недолго. Поразмыслив, согласилась внести свой пай.
        - Итого четырнадцать с половиной. Недостает пятнадцати с половиной,подытожил Сколт.- Сколько у нас сбережений?- обернулся он к Дьеле.
        - До поездки было шесть. Осталось пять...
        - Маловато.
        - По контракту мне обязаны заплатить за выступление. Оно сорвалось не по моей вине,- вспомнила Дьела,Еще тысяча.
        - Одним словом, так,- решил Сколт.- Передайте наверх: я согласен выступить по радио, если заплатят девять тысяч. Думаю, они согласятся.
        Начали переговоры с вертолетчиком всерьез.
        - Мы наскребли тридцать тысяч. К какому времени готовиться?
        - Сколько вас собирается лететь?
        Брил сообщил, скблько их всего находится в соборе.
        - На борт могу взять только двоих,- ошарашил их пилот.- Вертолет двухместный. На большом никто не рискнет зависнуть.
        Несколько минут длилось молчание.
        - Что вы замолчали? Согласны?-добивался ответа вертолетчик.
        Сколт взял микрофон из рук Брила.
        - Мое имя Силе Сколт. Сейчас у меня нет таких денег, но я обязуюсь выплатить сто двадцать тысяч за все четыре рейса в течение трех лет,сказал он.
        - Я слышал ваше имя и верю вам,- ответил летчик.- Но пойти на сделку не могу. Половину суммы я должен выплатить компании. А они не станут ждать три года.
        - Плова! Куда она девалась? Никто не видел Плову? - ко всем приставал Калий.
        Со Щекота он не спускал глаз. Но, похоже, тот был ни при чем.
        - Загляну - может,- она спит,- направился он было к исповедальне, которую они занимали вдвоем с Пловой.
        - Спит,-усмехнулась Урия.-Дурак же ты, племянничек.
        - Ты хоть мне и родная тетка, а смотри,-пригрозил ей Калий.
        - Где у тебя глаза? Не видишь, что ли, как она обхаживает старого болвана?
        - Что же ей уже и пошутить нельзя,- оправдал свою подружку Калий.
        - Шутить, это она мастерица. Только вот над кем шутит?.
        - Заткнись, ведьма!
        С фонариком в руке Калий рыскал по всему храму.
        Однако разыскать уединившуюся парочку было непросто: чтобы заглянуть во все потайные уголки, мало и недели.
        * * *
        Беспокойный день кончился. За стенами собора стихло.
        Лишь иногда слабо доносился отдаленный гул пролетающих в вышине самолетов. Над старым городом взошла луна, блекло озарив оконные витражи с неразличимыми в ее свете изображениями евангельских сцен.
        Ивоуну предстояла бессонная ночь. Он переволновался вместе со всеми. Хорошо, если бы их все же вывезли на вертолете. Пока эти люди остаются здесь, ему не видать покоя. Их тревоги и заботы не позволят ему выбрать время, чтобы начать осмотр храма. Последний осмотр! Для себя. Ведь скоро наступят потемки, и ему останутся одни воспоминания.
        Пора было привыкать к темноте, учиться отыскивать дорогу да ощупь. Не пройдет и полгода, как собор будет погребен под автомобилями. Ивоун пустился в свой первый ночной поход. Полной темноты, какая наступит потом, еще не было. Хотя и призрачный свет луны давал представление о расположении колонн, позволял различить контур храмовых сводов, указывал проходы между скамьями...
        Ивоун и на этот раз не уловил момента, когда зазвучал орган. Уже поднимаясь по ступеням на северную галерею, он вдруг испытал болезненное и одновременно радостное чувство. Он прислонился к колонне и стоял не шевелясь. Собор наполняли звуки, и в представлении Ивоуна музыка неожиданно слилась с лунным светом, проникающим через оконные переплеты.
        Посторонние звуки, похожие на шепот, отвлекли его.
        Ивоун напряг слух.
        - Не беспокойся ни о чем. Пусть только посмеет, - узнал он голос Пловы.
        - Он отчаянный, на все способен,-прошептал Ахаз.
        - Никакой он не отчаянный. Трус, - заверила Плова.
        Они прятались за колоннадой северной галереи. Место И впрямь укромное: не всякий догадается, что позади мраморных изваяний есть свободное пространство. У Пловы неплохой нюх на потайные уголки.
        - А здоровье вернется. Мы еще так заживем, - убеждала Плова.
        -- Да, да,- согласился Ахаз. - Я точно заново родился. .- Бедненький, она тебя совсем загрызла. С такой ведьмой раньше времени в гроб ляжешь.
        - Но Калий... Я боюсь его.
        - Ни о чем не думай, я все сделаю сама. Пораньше разбужу Брила, свяжемся с вертолетчиком. Никто и знать не будет. Брил не выдаст.
        Горячий шепот Пловы обвораживал несчастного старика.
        Не так уж трудно было соблазнить его. Можно ведь умом и отдавать отчет, что тебя обманывают, морочат голову, но иногда хочется поверить в невозможное.
        Дьела кончила играть. Ее шаги прозвучали по другую сторону галереи. Ивоун выждал немного и тихонько проскользнул мимо колоннады. Ему не хотелось, чтобы его заметили Плова и Ахаз.
        Должно быть, небо заволокло облаками, или же над старым городом сгустился смог - лунный свет померк, недавно еще озаренные витражи поблекли. Тьма в храме сделалась осязаемо плотной. Интересно, как будет выглядеть внутренность собора, когда свет извне вовсе перестанет попадать в окна?
        .Ждать этого недолго.
        Мраморные полуколонны - скульптуры апостолов - выстроились вдоль северного нефа. Ивоун видел даже в темноте печально наклоненную голову ближнего святого, его руки, скрещенные на груди - впечатляющий жест скорби. Если эта способность видеть в темноте сохранится, Ивоун будет счастлив. Жить в окружении молчаливых изваяний ему представлялось счастьем. Во всяком случае, такая жизнь устраивала его гораздо больше, чем сытое прозябание наверху среди автомобильного рая и деловой сутолоки.
        Вниз он спустился по той же лестнице, где недавно прошла Дьела. Ему вообразилось, что он уловил нежный запах волос, оставленный ею, услышал ее легкую поступь.
        "Господи, кажется, я схожу с ума. Совсем как гимназист",-грустно усмехнулся он.
        Когда же это было?.. Когда он был влюбленным гимназистом? И где теперь та девочка, на которyю он тайком посматривал издали, не смея приблизиться? Неужели все исчезает бесследно? И та девочка давно уже не хрупкое, угловатое создание, а почти старуха. Ведала ли она, догадывалась ли о его тайных вздохах? Он так и не осмелился признаться ей в любви. А вскоре они расстались надолго.
        И встретились снова почти пятнадцать лет спустя. В ее внешности не сохранилось даже и намека на хрупкую, угловатую девочку, в которую он был безумно влюблен. Перед ним была скучная и бессмысленно красивая женщина. Многие на его месте сказали бы, что она изменилась к лучшему. А у него даже язык не хотел поворачиваться, когда из вежливости произносил обычные в таких случаях комплименты. Слишком велики были утраты. Округлости ее женственного тела и внешняя красота только подчеркивали это. Из нее точно вынули душу.
        Если бы не эта встреча, он, возможно, сохранил в памяти нечто светлое. Теперь же, зная, какой она стала, он уже не мог вспомнить той давней девочки, своей мальчишеской любви. Но ведь не все хрупкие создания теряют с возрастом душу. Ведь сохранила же Дьела! Откуда она взялась? Из какого материала она? Разве не из той же самой плоти, что и другие? Что так влечет его к ней? Нет, разумеется, он ни за что, никогда, ни словом, ни намеком не выдаст своего чувства. Да его чувство вовсе и не требует близости. Будь он художником или скульптором, так именно с нее он писал бы святую мадонну.
        Она ведь и похожа на одну из мадонн. Поразительно, почему он не вспомнил этого раньше? Скульптура установлена на самой верхней площадке, у основания шпиля. Снизу ее невозможно рассмотреть даже в сильный бинокль: на нее постоянно ложится тень либо от химер, украшающих скaт кровли, либо от соседних колонн, обрамляющих площадку. Хорошо освещена она бывает только на рассвете.
        Илоун пробирался между рядами неподвижных каменных скамей. Они сохранились только в восточном приделе. Когда-то точно такие были установлены всюду. Позднее их заменили где стульями, а где и креслами. Лишь в мраморных плитах, устилающих лол, можно еще обнаружить осхатки гранитных ножек.
        Перед ним возникла фигура человека, внезапно, точно призрак. Ивоун не испугался, даже не вздрогнул: по силуэту он мгновенно узнал Щекота.
        - Это ты, старик?
        Называя его стариком, Щекот вовсе не видел в этом слове ничего обидного, может быть, приравнивал его к слову дедушка на языке южан.
        - Да, это я, - на языке Щекота, ответил Ивоун.
        Тот с радостью перешел на родное наречие.
        - Я давно поджидаю тебя, дедушка.
        Выходит, Ивоун не ошибся. Правда, он не совсем годился Щекоту в деды. Не хватало каких-нибудь пяти-шести лет.
        - Эта икона в самом деле стоит двести пятьдесят лепт? Лишь теперь Ивоун разглядел в руках Щекота темную доску.
        - Я же говорил.
        - Я верю тебе. Но дадут ли за нее такие деньги теперь? Я хочу уйти отсюда. Один. Другие не решаются. Ночью, когда затихнет. Вернусь к себе в горы. У меня нет денег даже на билет.
        Вот оно что. Ивоуну захотелось помочь парню.
        - За нее дадут больше. Заплатят целую тысячу. Если будут знать наверняка, что она из храма. Месяц назад за нее не дали бы даже своей цены, а теперь все изменилось. За нее дадут больше тысячи. Нужно только доказать, что она взята из храма. Ведь таких копий десятки. Их не отличишь одну от другой... Вот что,-пришло в голову Ивоуну, - я черкну записку к знакомому антиквару. А на копии распишусь на обороте. Он мою руку знает и поверит. Он заплатит тебе тысячу лепт.
        - А в полицию не звякнет?
        - Нет. Он не из таких.
        - Ну и славно.
        - Но разве возможно пробраться через автомобильные горы?
        - Я в горах родился, - усмехнулся Щекот.
        - Думаешь успеть за одну ночь?
        - Мне нужна только вода и пища.
        Ивоун показал Щекоту, где взять флягу и котомку.
        Их было множество, самых различных, оставленных паломниками. Время от времени их выбрасывали, но вскоре они опять накапливались. Щекоту было из чего выбрать.
        Итак, на одного человека убавится. Хорошо, если бы остальных вытащили на вертолете. Неужели там, наверху, ничего не захотят сделать, чтобы спасти их? Ведь они сойдут с ума, когда поймут, что им не выбраться. Идти, как Щекот, через горы автомобильного лома... Нет. На это способен один Щекот, выросший в горах, по-звериному ловкий и сильный. Жители гор пока еще не окончательно потеряли связь с природой. Возможно, Щекот ездил даже верхом на лошади. Там сохранились несколько табунов. Лошадей держат специально для кинофильмов, и местные парни до сих пор не позабыли искусство верховой езды.
        "Дай бог ему удачи, - подумал Ивоун, прислушиваясь к отдаленным шагам Щекота. - Хоть бы завтра выдалась лунная ночь".
        Глава шестая
        Рассвет кроваво брызнул сквозь алый плащ Спасителя
        на северо-восточном витраже центрального купола. Ивоун впервые видел этот витраж, озаренный солнцем. Прежде Ивоун никогда не появлялся в храме в столь ранний чае. Он привык к тусклым краскам изображения. А смотреть витраж надо на восходе. Видимо, и в этом была своя cимволика. Ивоун всегда приходил в восторг, когда открывал что-то новое, еще неизвестное. Храм для него был вселенной, такой же загадочной и неизученной, как космос. Ивоун пожалел, что никогда уже не добавит в свою книгу ни одной новой страницы. Его открытие останется в дневаике.
        Утром он пробудился с радостным чувством. Что-то хорошее сулил ему сегодняшний день. Что именно? Он помнит, что, засыпая, почти с вожделением думал о предстоящем дне. Да, вспомнил. Он намеревался взобраться на верхнюю площадку к основанию главного шпиля, туда, где изваяна мадонна, похожая на Дьелу.
        Все остальные еще спали. В соборе не слышалось шороха чьих-либо шагов. В вышине еле уловимо вибрировали трубы органа, их почти неслышимое пение растворялось в царственной тишине.
        Увы, тишина стояла недолго. Точно взрыв бомб, прогромыхал в отдалении первый удар. И сразу загрохотало со всех сторон. Этот грохот сделался уже привычным. Ивоун пожалел, что не проснулся раньше. Наверх следовало подняться до рассвета и побыть там наедине с изваянием в полной тишине.
        Он шел по винтовой лестнице. Здесь пахло своей особенной каменной сыростью и тленом. Воздух проникал в редкие узкие бойницы. Сейчас в них видны были городские улиы, еще не полностью заваленные автомобилями. Большая часть зданий пока что возвышалась над горами железного лома.
        На площадке первого яруса он остановился перевести дух. До самого верха путь еще долог. Редко кто даже из колодых способен подняться по винтовой лестнице без отдыха. Ивоун не был молодым, зато у него многолетняя привычка взбираться по этим ступеням.
        Он одолел уже половину пути к второму ярусу, когда снизу донеслись голоса. Слов не мог разобрать, лишь узнал голос Пловы.
        Ивоун ненадолго задержался возле бойницы. Прямо перед ним виднелась одна из восьми гор автомобильного лома. Автомобили сыпались сейчас беспрерывно. Вряд ли Ахаз успевает считать свои копейки. Ивоун на глаз пытался определить, что в старой Пиране уже захоронено пол автомобилями. В одном месте из-под слоя битого лома там и сям выглядывали ветви. То был старинный королевский парк. Листва уже побурела, и сейчас трудно сказать отчего: то ли оттого, что поломало ветви, то ли просто пришло время. Как-никак была поздняя осень. Может быть, кое-где есть еще и живые ветви. Только уж ни одна из них никогда больше не зазеленеет. К весне их погребет свалка.
        Ивоун опять услышал голос Пловы, на этот раз близко.
        - Поторапливайся, старичок.
        - Ноги окостенели, - плачущим голосом пожаловался Ахаз.
        - Летчик не станет ждать. Нужно успеть. Ты давай-ка пиши чек. Я поднимусь раньше и покажу ему. Когда он увидит чек, он еще покружится, подождет.
        На некоторое время голоса стихли. Лишь спустя минуту:
        - Не жилься - пиши, пиши, - настаивала Плова. - Надо же когда-то начинать тратить свой миллион. Число и подпись, - подсказала она. - Теперь отдай мне. Да отпусти ты, а то порвем.
        - Плова, куда же ты? Я не поспеваю, - взмолился Ахаз.
        - Захочешь, так поспеешь.
        - Я задохнусь.
        Но Плова не оборачивалась.
        Ее шаги приближались к Ивоуну. На миг в глазах Пловы сверкнул испуг. Но, увидев, что Ивоун и не намеревается мешать ей - посторонился, пропуская ее, - она молча прошмыгнула мимо. Сверху крикнула еще раз:
        - Нажимай, старичок! Ждать никто не будет.
        Ивоун вспомнил вчерашний разговор, подслушанный невзначай. Значит, Плова добилась своего, Брил помог ей связаться с вертолетчиком, и они сторговались. Если так, вертолет вот-вот должен появиться. Ивоун ускорил шаги. Внизу сопел Ахаз и изредка взывал:
        - Плова! Плова!
        Но та уже и не слышала его.
        Ивоун из жалости хотел помочь старику, но скоро убедился, что толку от этого не будет. Вдвоем на винтовой лестнице поместиться невозможно.
        Ахаз пытался ползти, он явно уже ничего не соображал и беспрерывно ныл:
        - Плова! Плова!
        Жалкое зрелище.
        Старик не осилил и одного лестничного витка, когда Плова была уже наверху. Ивоун к этому времени достиг площадки второго яруса. Он увидел Плову, отважно свесившуюся над оградительной решеткой. Ее разметанные волосы трепало ветром, по лицу катился пот. Одной рукой она держалась за перила, другой размахивала, показывая вертолетчику чек, только что подписанный Ахазом. Ивоун увидел вертолет, кружившийся над штилем. Стрижи и дикие голуби переполошились. Их гнезда были налеплены повсюду на карнизах и мраморных фигурках, украшающих сток. В поведении птиц чувствовалась излишняя нервозность. Видимо, не только появление вертолета переполошило их.
        Все последнее время было беспокойным и для них, Вертолет делал круг за кругом. Острие шпиля мешало зависнуть ниже. С ближней стрелы виадука автомобили сейчас не сыпались, остальные работали бесперебойно.
        У вертолетчика в распоряжении находилась лишь небольшая дыра, по которой он мог опуститься и взмыть. Должно быть, это требовало немалого искусства от него. Косые лучи солнца скользили по пилотской кабине. Ивоун увидел, как из открытой дверцы выскользнула и расправилась в падении веревочная лестница. Плова свесилась через перила, пытаясь одной рукой поймать нижнюю ступеньку. Другая рука у нее занята чеком. Наконец она догадалась спрятать чек за пазуху. Все же у нее крепкие нервы. Не каждый человек решится даже заглянуть вниз через перила с такой высоты, а она почти совсем повисла над бездной, н хоть бы что.
        Ей-таки удалось поймать и подтянуть лестницу ближе к решетке. Если бы Ахаз и успел взобраться наверх, ему все равно не одолеть этих последних метров.
        Плова отважно перевесила одну ногу через перила, нащупывая ненадежную, уплывающую опору веревочной ступеньки.
        Пожалуй, ей удалось бы взобраться в кабину вертолета. не произойди дурацкой случайности. С одной из ближних стреx от падающего автомобиля оторвалась крышка капота. Она так удачно попала в воздушную струю, что парила по кругу, почти не снижаясь. Потоком воздуха ее занесло к собору. Видимо, тень от нее, промелькнувшая позади вертолета, испугала пилота - он рванул штурвал. Несущая лопасть самым кончиком зацепилась за острие шпиля. Увы, этого было достаточно. Обломки металлического основания лопасти с воем просвистели в воздухе. Потерявший опору вертолет перекувыркнулся, носом ударился в контрфорс северной стены храма и неуклюже и страшно медленно как показалось Ивоуну-обрушился во внутренний церковный дворик, расплющив своей тяжестью несколько автомобилей. Звякнули выбитые стеклины, точно бомба, бабахнул взорвавшийся кузов семейного автобуса устаревшей модели.
        У Ивоуна похолодело в груди: "Господи, какая нелепая смерть".
        Позабыв, зачем он взбирался наверх, Ивoун повернул вниз. По винтовой лестнице особенно не разбежишься.
        И все же Плова ухитрилась обогнать его.
        -Какой ужас!-выкрикнула она.
        По ее голосу ясно было, что она в самом деле потрясена не тем, что сорвалось ее спасение, а гибелью неизвестного ей человека.
        Вскоре Ивоуну встретился Ахаз. Тот все же успел изрядно продвинуться за это время. Он сидел на каменной ступеньке и ошалело глядел вслед только что промелькнувшей девушке.
        - Плова, Плова, - умолял он.
        Кричать он не мог, голос его едва был слышен.
        - Куда она? Что с ней? - через силу прошептал он. Объяснять не было времени.
        Каково же было изумление Ивоуна, когда, достигнув площадки нижнего яруса, он увидал целого и невредимого пилота, вылезшего из-под обломков машины. У него был рассечен лоб и окровавлена щека, но, похоже, что раны не были опасными, летчик держался бодро, легко прыгал по кузовам машин.
        Дверь северного придела была не подперта, как остальные, без малейшего усилия открылась наружу.
        - Откуда взялась эта чертова железяка? Чтоб им ни дна ни покрышки, бесновался пилот, вытирая с лица пот, смешанный с кровью и мазутом. Он-таки изрядно перепачкался, пока выбирался из-под обломков.
        Видимо, он не осознал еще происшедшего - словно бы наполовину находился в прежнем мире.
        Остальные обитатели храма удивленно глазели на невесть откуда явившегося человека. Находясь внутри собора, они не слышали гула мотора его невозможно было различить в грохоте беспрерывной бомбежки.
        - Надо перевязать рану, - предложила Дьела.
        - К дьяволу бинты, - отмахнулся пилот. - Где рация?
        Bce спустились вниз.
        - Надо же, какие тут казематы понарыты, - изумился пилот, - спускаясь по каменной лестнице в глубь фундамента.
        На все, что окружало его: на каменные ступени и стены, на темные ниши и повороты, - он смотрел взглядом человека случайно и ненадолго попавшего сюда. Он убежден, что за ним немедленно, сию же секунду, направят другой вертолет.
        Его приятель, и верно, брался за это дело, но для этого требовались деньги. Во-первых, пилот должен сначала вернуть компании долг-пятнадцать тысяч лепт-и заплатить еще столько же за очередной перерыв в работе стрелы.
        - Да у них что мозги повывихивались? Где я возьму? Вот остолопы!
        Собственно, на этом переговоры и кончились. Летчик наказал своему приятелю, чтобы тот позвонил какой-то Жанне, сказал ей, что сегодняшняя встреча не состоится, откладывается на завтра, на те же самые часы. Ясно было, что он еще ничего не осознал.
        Дьела напомнила всем:
        - Пора завтракать.
        - Отлично, - первым принял ее предложение пострадавший летчик. - Утром я только выпил чашку кофе. А после этой чертовой передряги разыгрался аппетит.
        Дьела убедила его промыть -рану и наложить повязку. Ссадина оказалась не такой уж пустяковой, как можно было судить по поведению летчика. Даже и повязка не сразу остановила кровотечение. Бинты намокли от крови. Но держался пилот молодцом.
        - Как ваше имя? - спросила Дьела.
        -- Сидор, - сказал он. - Так меня назвали - Сидор, повторил он с вызовом.
        Должно быть, он привык к тому, что его имя вызывает невольную улыбку у людей. Никто, однако, не думал смеяться над ним.
        -- Вы молодцом держитесь, Сидор, - точно маленького, похвалила его Дьела.
        А он, верно, нуждался в похвале - сразу расцвел.
        Когда все устроились за столом, к Сидору с неожиданным вопросом пристал Брил:
        -- Бензин из бака не весь пролился?
        Брилу пришлось несколько раз повторить свой вопрос, прежде чем Сидор понял, что от него добиваются.
        - На кой ляд вам бензин? - летчик решил, что Брил спрашивает не только от своего имени-обращаясь сразу ко всем.
        - у меня кончился. Нечем заправить машину. Мне совсем немного нужно.
        -- Да вокруг бензина - хоть залейся - почти в каждом автомобиле.
        - Ну и балда же я,-хлопнул себя по лбу изобретатель.
        Он позабыл и про завтрак, - помчался за канистрой.
        - Вот уж верно - балда, - вслед ему сказала Плова. Опять запустит свою трещотку. Без нее шума мало.
        Когда позавтракали, Щекот отозвал Ивоуна в сторону.
        - Ты обещал писульку,-напомнил он.
        Ивоун черкнул несколько слов и заклеил записку в конверт со штампом храма. Антиквар оценит и это.
        -- Где икона?
        - В котомке. Я уже приготовил.
        - Нужно и на ней расписаться. Антиквар знает мою руку. И вот еще что, - вспомнил он. - На моем счету в банке осталось кое-что, так, пустяки, сотни три-четыре... - Ничего себе пустяки.
        - Я напишу доверенность на твое имя.
        - Разве тебе самому не понадобятся?
        - Зачем они здесь?
        - Ты совсем не веришь, что вас спасут?
        - А ты? Зачем же тогда идешь на риск?
        -Ты прав,-рассмеялся Щекот.
        Возвратился Брил и выкатил из каморки свою коляску.
        - Счастливый человек, - заметил Щекот.
        Брил долго не мог завести мотор.
        - Тяжеленная она, - продолжал Щекот. - Будь полегче, пошли бы с ним вдвоем. Без нее он не хочет. А с ней наверняка застрянешь. Не бросать же потом его одного.
        У Брила наконец завелся мотор. На его треск отозвались органные трубы.
        - Нужно запретить ему, - потребовала Плова. - Нельзя так истязать других. Мы и без него скоро посходим с ума.
        "Сегодня она произносит удивительно вещие слова",подумалось Ивоуну.
        Когда автомобиль с блаженно улыбающимся Брилом делал второй круг, Сколт неожиданно преградил ему дорогу. Автомобильчик взвизгнул тормозами и, вихляя передними колесами, остановился, почти наехав на журналиста. Ивоун подумал: вспыхнет ссора, но на лице Брила светилась безмятежная детская улыбка.
        - Ваша машина создает невыносимый шум, - сказала Дьела.
        - Я больше не буду, - по-детски пообещал изобретатель. - Мне хотелось убедиться, что она работает. Неожиданно игрушкой заинтересовался пилот.
        - На втором и четвертом такте странные выхлопы.
        Ничего подобного не слыхивал, - сказал он.
        Похоже, он неплохо, разбирается в двигателях, если способен на слух отличить подобные тонкости.
        Брил начал объяснять. Он совершенно расцвел: Сидор был первым человеком, который всерьрз отнесся к его изобретению. Они вдвоем покатили коляску вдоль прохода.
        Некоторое время Ивоун раздумывал над тем, стоит ли ему подняться наверх вторично или лучше дождаться следующего утра. Но впереди предстоял долгий бессмысленный день, и он отправился во второе путешествие по винтовой лестнице.
        Поднявшись на первый ярус, он опять услыхал голос Пловы:
        - Отвяжись!
        На этот раз она уединилась с Калием.
        - Все, девочка, хватит. Порезвилась, поразвлекалась - и хватит,-недобро посулил тот. - Я твоему хрычу выпотрошу кишки.
        - Дурак. Да он же ни на что не способен.
        - А что же вы делали с ним целую ночь?
        - А у кого еще, кроме него, можно добыть чек на тридцать тысяч? Может быть, у тебя?
        Калий присвистнул.
        - Где чек? Давай чек.
        - Какой чек? - простушкой прикинулась Плова. - Вырвало ветром и унесло. Я как увидела...
        - Ломай комедию перед другим. Чек у тебя.
        - А если и у меня, так мой. Отвали. Выгребай у своей тетки. У нее есть, что грести.
        - Да уж верно. Ладно, плевал я на деньги. Молодчина, что выжала.
        У них началась возня, вскрики. Несколько раз Плова взвизгнула.
        Ивоун хотел подать голос, вмешаться, разнять их, но вовремя сообразил, что их потасовка давно перешла в любовную игру.
        Пришлось возвратиться назад.
        Глава седьмая
        Внизу он застал Сидора, Брила и Сколта оживленно беседующими.
        - Да вы попросту ни шиша не смыслите в технике, наседал на иронично улыбающегося журналиста разгоряченный Сидор. - Это величайшее изобретение века. И как чудовищно просто. Бензин нужен только на первые такты. От нагрева вода разлагается на кислород и водород... Вы журналист и не можете не знать, какое сейчас положение с нефтью,-запасы совсем истощились. А тут обыкновенная вода.
        - Может быть, и хорошо, что изобретение погибнет здесь. По крайней мере, вода сохранится.
        - Да воды на наш век хватит.
        - На наш-то и нефти хватит.
        - А почему погибнет? Почему изобретение погибнет? пристал к журналисту Брил.
        - Да им стоит только сообщить, - подхватил Сидор. - Это же выход, черт побери! У тебя миллионы в кармане,
        Он силком потащил Брила к прдвалу, где помещалась радиобудка. Тот непроизвольно упирался, ошарашеяно глядя на возбужденного летчика.
        - Идем, немедленно свяжемся,- убеждал тот.
        - Сейчас никто не выйдет на связь Только вечером.
        - Дьявольщина! Ну ладно, один день потерпим, - смирился Сидор.
        Сверху возвратились Плова и Калий. Они шли в обнимку, совсем примиренные. Именно таких голубков обычно изображают на поздравительных открытках. Они слышали, о чем шел разговор.
        - Точно миллионы? - спросил Калий у летчика.
        - Да этого только самый последний тупица может не понимать,-мгновенно взъерошился тот: насмешливый тон Калия задел его за живое. - О каком изобретении только мечтать можно было-заменить бензин водой.
        Однако как он ни был взбудоражен, сейчас он впервые толком разглядел Плову. Броская красота девушки произвела па него впечатление. Калий заметил это и еще выше задрал нос: как-никак Плова принадлежала ему.
        - Благодаря этому парню, этому умнику, - Сидор поприятельски похлопал Брила по плечу, - нас всех вытаскают отсюда без заминки.
        - А станет он платить за всех?
        Хотя этот практический вопрос задан был не Брилу, все теперь посмотрели на него. Один Сколт продолжал иронично улыбаться: он не разделял восторженности пилота.
        Оказавшись в центре внимания. Брил растерялся.
        - Ну, раскошелишься или зажмешься? - пристал к нему Калий. Разменяешь свой миллион?
        - Да где он, миллион-то?
        - Здесь, - Калий похлопал изобретателя по пустым карманам.
        - Твое изобретение - миллионы, - пояснил Сидор.
        - Надо же, сразу два миллионера, - рассмеялась Плова, впервые с интересом приглядываясь к Брилу.
        Видимо, доля правды в словах пилота была: он разбирался в моторах. И уж коли он признал, что мотор работает на воде, наверное, так оно и есть. Он пытался даже растолковать, откуда возникает энергия и как устроена камера сгорания. В моторчике Брила их две, одна - бензиновая, заключает внутри себя вторую, в которой и происходит распад воды на составные элементы. Энергия, которая выделяется при этом, двигает поршень. Но то, что Сидору казалось простым и ясным, для Ивоуна было совершенно невразумительно. Механика никогда не увлекала его, он и школьный-то курс постиг с горем пополам и с той поры никогда не притрагивался к учебникам. Как знать, может быть, чудаковатый Брил и спасет всех. Если его изобретение в самом деле стоящее, наверху могут заинтересоваться.
        Один раз он уже доказал свое превосходство. Не окажись среди них Брила, они не имели бы связи.
        - Так раскошелишься или нет? - не отставал от изобретателя Калий.
        - Так если...
        .- Пустяки, каких-то сто тысяч, - не унимался Калий.
        - Да хоть весь миллион, если он будет.
        - Ого! - воскликнула Плова, пораженная великодушием изобретателя.
        Ахаз пришел в себя только к обеду. На этот раз он появился под ручку с Урией. Они успели помириться и напоминали сейчас умилительную пару старичков, проживших в согласии долгую жизнь. Именно такие пары любят показывать по телевизору в дни юбилейных свадеб.
        - Верните мой чек, - не приступая к еде, потребовал Ахаз, сверля Плову- суровым взглядом.
        Та сейчас даже и не пыталась скрыть своего отвращения к нему. Это окончательно вывело старика из себя. Глаза Урии сверкали воинственно, она готова была испепелить юную соперницу. В ее взгляде светился гнев оскорбленной добродетели.
        - Какой чек? Что он еще выдумал? - Плова прикинулась непонимающей.
        - Чек, который ты прикарманила! - припечатал ее оскорбленный Ахаз.
        - Шагай вон в ту дверь,- показала Плова на северный вход-и разыскивай свой чек на свалке. Ветром его вырвало.
        - Лжешь, негодница! - не вытерпела Урия.
        - Заткнись, старая козявка, - огрызнулась Плова. - Крепче держись за своего обноска, а то уведу. Пойдет ведь как миленький - поманю пальцем, и на карачках приползет. На кой ляд ему сдались твои мослы? Пойдешь, мой кролик? Верно, ведь пойдешь? - зазывно улыбнулась Плова несчастному.
        Тот было расцвел в ответной улыбке, но вовремя спохватился.
        - Не смей оскорблять меня!
        - Ох-ох. Оскорбился. А как ночью клялся? Как меня называл? Что про нее говорил? Ну-ка вспомни, как сам же называл ее?
        -Прекратите! - Неожиданный окрик Сколта прервал эту мерзкую сцену. Мы пока еще люди. Не забывайте этого, - произнес он более мягко.
        - Да пусть он подавится своими тысячами! - Плова с внезапной яростью запустила руку за пазуху.
        Ее лицо изобразило растерянность. Чека на месте не было. Плова-с подозрением взглянула на Калия. Тот невольно потупился.
        - Подлец! - Плова готова была вцепиться когтями в лицо своего любовника.
        Но тот был начеку - вовремя перехватил ее руки.
        - Пусти! - пыталась вырваться Плова.
        - Остынь.
        - Пусти!
        Все же она постепенно успокоилась, остыла, точно Калий убедил ее.
        - Жулик. Не смей больше притрагиваться ко мне. Вот у кого твой чек, обернулась она к Ахазу. - Он ваш племянник, сами с ним и торгуйтесь.
        В продолжение всей этой сцены Дьела не сводила глаз с лица Сколта. Казалось, она не слышала, о чем разговаривали и спорили.
        Ивоуну запомнился ее взгляд.
        Вечером, когда затих грохот бомбежки, все направились в подвал на переговоры. Щекот, который совсем уже приготовился пуститься в обратную дорогу, решил немного повременить. Как знать, вдруг да и выгорит удача. Может быть, наверху поверят Сидору.
        Ивоун немного замешкался на лестнице. Когда он входил в каморку, где располагалась рация, переговоры уже начались.
        - Не горячись, Сидор,- слышалось из динамика.- Мы тебя отлично понимаем... и сочувствуем. Только ты очень неудачно это придумал. Получается, что у вас там случайно оказалось самое наинужнейшее изобретение века. Переворот в технике и энергетике?
        К подобному обороту дела Сидор не приготовился, он совершенно был уверен в успехе.
        - Да вы что, не знаете меня? - горячился он.
        - Знаем, - заверил голос из динамика, - и понимаем. Отлично все сознаем. Но лишних ста тысяч ни у кого из нас нет.
        - Тут миллиарды!..
        - Конечно, конечно, - откровенно уже издевался динамик. - Один храм чего стоит.
        - Тут сотни миллиардов - выход из кризиса! - горячился пилот. Двигатель, работающий на воде. Расход бензина мизерный-только на первые такты для запуска.
        - А потом на чистой воде? - с издевательским смехом спрашивал динамик. - Превосходно.
        Сидор в ярости готов был разнести рацию.
        - Ну погодите, доберусь до вас, - пригрозил он.
        Единственным утешением для Ивоуна после этого бурного дня было то, что Щекот пустился в опасный поход не один, а- вместе с Сидором. Того и убеждать не потребовалось, он сам рвался наверх, чтобы "задать там жару". Они пытались уговорить и Брила, Сидор обещал помочь ему сконструировать вторую модель. Но, похоже, что Брила теперь удерживала здесь не только коляска.
        Глава восьмая
        Ивоуну не спалось. Он взобрался на первый ярус. Там было укромное место, где можно отдохнуть, даже уснуть при желании. А утром перед рассветом подняться наверх.
        Все же ему хотелось побыть немного наедине с изваянной мадонной, так похожей на Дьелу.
        Светила луна. Сегодня она была какая-то ржавая, и звезды тоже пробивались тускло, и свет их казался не обычным голубоватым, а тревожно-красным. Отчего так, Ивоун не знал. Он стоял возле каменных перил и вглядывался в темень. Невдалеке смутно громоздилась гора автомобильного лома. Где-то по ее склону сейчас карабкались Щекот и Сидор. Мысленно Ивоун помолился за них. До рассвета им нужно одолеть опасный участок. Ему даже померещилось какое-то движение на самой макушке. Но сколько он ни вглядывался, ничего больше не различил. Вряд ли Щекот и Сидор станут карабкаться на вершину. Никто ведь не зачтет им этого восхождения. А трудностей у них возникнет, пожалуй, не меньше, чем у прославленных альпинистов, покорявших самые недоступные вершины Земтера.
        Ивоун пропустил момент, когда Дьела начала играть на органе. Услышал музыку, когда она исполняла уже вторую часть "Короткой мессы" приглушенную, плавную и певучую, с удивительными переходами.
        И снова Ивоуну возомнилось, что он понял музыку, понял, что она говорит. Все люди, каждый из них в отдельности рождаются для великой цели. Но не всякий способен постигнуть, в чем эта цель. Совсем немногие разгадывают смысл и назначение жизни. Одно лишь страдание ведет к цели. Другого пути нет. Гладкие и покойные дороги заводят в тупики... .
        Ивоуну почему-то, вообразился де кто-либо из великих мучеников, прошедших тернистый путь страдания, а Щекот при свете ржавой луны, бредущий поверх искореженных автомобилей.
        Он не заметил, когда Дьела перестала играть. Музыка продолжала звучать в его душе. Поэтому он вздрогнул от неожиданности, услыхав рядом легкие шаги.
        - Ой! - негромко вскрикнула Дьела, тоже не от испуга, а от внезапности: в темноте она почти наткнулась на Ивоуна.
        - Это вы, - произнесла она, и в ее голосе Ивоуну послышалась радость,
        - Как сегодня странно светит луна, - сказал он.
        - Вот и мне подумалось, - поспешно согласилась она, точно это было самое важное для нее. - Я всегда боялась лунного света. Он какой-то чужой... обманчивый.
        - Те двое бредут сейчас там, - указал Ивоун в сторону смутно чернеющей горы, из-за которой пробивался рассеянный свет из окон высотных зданий новой Пираны.
        - Дай бог им удачи.
        Она не стала спрашивать, кто эти двое, - догадалась.
        - Мне их жаль, они не осознают...
        Ивоун сразу понял, что она имеет в виду не только Щекота и Сидора, ушедших из храма, но и всех остальных, исключая лишь троих: Ивоуна, Сколта и себя. Только они трое знают, что выхода отсюда нет, и не питают иллюзий.
        - Вы с каждым разом играете все лучше, - сказал Ивоун.
        - Последнее утешение. Интересно, как будет звучать орган, когда храм завалят автомобилями?
        - Я совершенно не смыслю в акустике, - прошептал Ивоун.
        - Все окна будут выбиты...
        - Это повлияет на слышимость?
        - Мне еще не случалось играть при выбитых окнах.
        -- Да, разумеется...
        Оба говорили шепотом. Ивоун поймал себя на том, что сейчас, в темноте, негромкий голос Дьелы действует на него по-особенному, чувственно. Ему хотелось прикасаться к ней, гладить ее волосы, плечи, припасть к ее рукам. Чувство было сладостным и мучительным.
        - Последнее утешение, - повторила Дьела свои недавние слова. - Совсем еще недавно у меня было другое страстное желание-иметь ребенка. Раньше я считала, ребенок помешает заниматься музыкой, оторвет меня от музыки навсегда. Теперь жалею... И вот - мне не осталось ничего другого, кроме музыки, - последнее утешение.
        - Не следует отчаиваться. У вас есть муж.-Ивоун смутно давал себе отчет, что произносит совсем не то, не свои слова, а общие, какие на его месте мог сказать всякий.
        - Муж?.. Да, да, вы правы. Он хороший, честный, благородный, смелый, великодушный... - она торопилась, старалась найти как можно больше хвалебных эпитетов, будто защищала мужа от возможного обвинения. - Он редкостный человек, рыцарь, но... мы с ним почти чужие. Это не его вина. Не знаю чья. Я не виню его. Тогда, в прошлом, нас влекло друг к другу, казалось, с нами совершается что-то небывалое, особенное. Мы оба втайне ждали чуда, полного слияния душ... А случилось то, что случается со многими. Мы живем каждый сам по себе. Я уверена в нем, он не оставит в беде, никогда не совершит подлости. Я его по-настоящему уважаю. Но между нами нет чего-то. Не знаю -чего. Может быть, любви! - она почти выкрикнула последние слова, и они прозвучали, точно призыв, мольба о помощи.
        - Никто из смертных не знает, что такое любовь, - вновь произнес Ивоун чужие, общие слова. - Никто, - заверил он, точно для того, чтобы утешить ее, требовалось убедить, что никто не знает этого чувства, не только она,
        - Да, никто, - в самом деле успокаиваясь, признала Дьела. - Может быть, это искусство - любить? И трудное искусство. А мы все только ждем любви, как манны небесной. Думаем, она свалится и осчастливит нас вдруг,
        Мы же ничего не делаем для нее - просто ждем. А не дождавшись, заявляем: любви нет.
        - Интересная мысль. Мне на ум приходило то же самое. Только я не умел выразить словами. А мысль верная.
        - Да, да... Господи, о чем это мы говорим? - точно опомнившись, придя в себя, спросила она. - Об этом ли нужно думать теперь?
        - Да, вы правы, - вновь согласился он, все более про себя поражаясь странному разговору, который происходил между ними.
        - Вы постоянно бродите ночью один. Вам тяжело?
        - Нет, нет, - заверил он поспешно. - Я люблю ходить по храму, слушать орган, смотреть, как луна просвечивает сквозь витражи.
        - Скоро не будет и луны.
        - Не будет, - подтвердил он.
        - Желаю вам хорошего сна, - сказала она.
        - Благодарю. И вам тоже.
        То было первое страстное признание, которое он выслушал. Ивоун не подозревал еще, что это будет не единственная исповедь - ему предстояло еще выслушать много других столь же неожиданных откровений.
        Глава девятая
        В исповеднике нуждались все. Тяжкая доля стать поверенным чужих тайн и страданий выпала Ивоуну. Все, точно сговорившись, выбрали его.
        С Дьелой после той странной встречи они не были наедине, и можно было посчитать, что она забыла о своем внезапном признании. Но изредка встречаясь с ней взглядом, Ивоун догадывался, что она ничего не забыла.
        Ивоун наконец побывал наверху, как давно намеревался, в благоговейном молчании постоял перед мраморной мадонной. Она и верно чем-то отдаленно походила на Дьелу. Закутанная в длинный плащ, просторные складки которого полностью скрывали тело святой, статуя стояла на мраморном постаменте, обращенная лицом на восток. Фигура вытесана столь искусно, что создавалось полное впечатление, будто под складками плаща и впрямь скрыто живое тело только прикоснись и ощутишь тепло и трепет. Черты лица выражали готовность страдать и трепетать без ропота, без жалоб.
        Скульптура слегка пострадала: по ней шаркнуло обломками лопасти вертолета. К счастью, удар пришелся вскользь и повредил лишь одну из мраморных складок одежды.
        Ивоун невольно содрогнулся от мысли, что удар мог прийтись в лицо,
        А ведь скоро ее начнут уродовать падающие автомобили. Защитить, спасти невозможно. И не одну ее. Все остальные статуи, установленные на четырех стенах храма, подвергнутся одинаковой участи.
        Ближняя гора из автомобилей уже сравнялась по высоте с храмом. Тень от нее не только достигла подножия собора, но взобралась уже на уровень второго яруса. Еще неделя-две и солнечные лучи не будут освещать витражей.
        Семь других столь же чудовищных пирамид возвышались немного поодаль от собора. Стрелы недостроенных виадуков сейчас молчаливо возвышались над старым городом.
        Их было на редкость отчетливо видно. Такой ясной прозрачности воздуха, как в это утро, давно уже не бывало. Видимо, ночью дул сильный ветер и разогнал смог. Ивоун вдруг удивился, отчего это до сих пор не начало грохотать, ни один автомобиль не обрушился на старую Пирану.
        И вспомнил - сегодня праздник, день поминовения той самой святой девы, перед чьим изваянием он стоял. Как будто нарочно выбрал день. Это был первый день тишины с тех пор, как на Пирану начали сыпаться автомобили.
        Споры, спасать или не спасать древнюю столицу, наверху давно прекратились. В сводках Пирану называли не иначе, как автомобильным кладбищем. Теперь уже все обитатели храма осознали свою участь, понимали, что они обречены. Странным для Ивоуна было, что никто не впал в отчаяние, не сошел с ума - все как-то притихли, погрузились в себя.
        Никаких известий о судьбе Щекота и Сидора не было.
        Ивоун ежедневно с надеждой слушал сводки известий.
        Если парням удалось выбраться наверх, о них упомянули бы. Живы ли они?
        Хoтя встреча с Калием произошла как бы невзначай, Йвоун сразу догадался, что это была не случайность. До этого парень не проявлял желания осматривать витражи и скульптуры, а сейчас его занесло чуть ли не на самый верх.
        - Ты все лазаешь, старик, - сказал он. - Каждый день. Не надоело?
        - Мне нравится, - сказал Ивоун, не вдаваясь в разъяснения, что именно ему нравится.
        Калию этого и не требовалось
        - Решил вот тоже посмотреть, пока нас не засыпали совсем, - сказал он с усмешкой. - Думал, в храме одни боги да святые, а тут всяких чертей и ведьм полным-полно по зауглам. Чертей-то даже больше, чем святых.
        Несмотря на развязный тон парня, Ивоун почувствовал, что сказать ему хочется что-то другое, просто он не знает, с чего начать.
        -- Ладно, тут хоть видно, кто святой, а кто леший или ведьма. Глянул и ясно, не ошибешься. А в жизни... Этакая раскрасавица, хоть молись на нее, а раскусишь - стерва.
        Ивоун с интересом смотрел в лицо парня. Сейчас впервые он уловил в его чертах нечто по-детски жалкое, беспомощное, какой-то внутренний надлом.
        - Ей ведь одного-то мужика мало-всех готова сграбастать. А теперь меня же винит. Говорит, позарился на чек. Да мне что, деньги ее нужны? Пропади они пропадом! Деньги-тьфу! Деньги-это чтобы автомобиль купить, девчонок содержать... А у меня одни шиши были. Паршивый драндулет не на что взять. А кто я без автомобиля? Сто шлюх мимо пройдут-ни одна не взглянет. Нет автомобиля, так ты и не человек. А тут эта Плова, - пояснил он, наконец, хотя Ивоуну и так было ясно, - на шею повисла. Сама десять автомобилей стоит. Мне даже завидовать начали. Я нос задрал. И другие девчонки начали липнуть. Думали, у меня есть чем поживиться. Никто ведь не знал, что Плова досталась мне задарма. Одним словом - деньги все равно позарез были нужны. Тут как раз эти паломнички подвернулись-родственнички, седьмая вода на киселе.
        Такой куш! Я для виду поломался, чтобы цену набить. . А идти все равно боюсь. Плову одну оставлю - уплывет.
        А она сама тысячи стоит. Кое-как уломал ее прогуляться.
        А в общем-то, на кой ляд я тебе все это Выкладываю? У тебя хоть прежде-то девчонки были? Любил ты?
        - Любовь - это нечто другое...
        - Другое, - передразнил Калий. - А что другое? Ты объясни, что другое?
        - Трудно объяснить.
        - Трудно, - снова передразнил Калий. - Вы как сговорились. Спрашивал у одного умника еще там, наверху, тоже заладил: трудно объяснить. По его, любовь тоже друroe. Ну вроде там без автомобиля и без денег. Только ни хрена я не понял. Про музыку так же говорят; мол, ваша, ну эта, - он каким-то особым изломанным движением вильнул задом, изображая новомодный танец, так что Ивоуну и в самом деле сразу понятно стало, про какую музыку парень говорит,-дескать, эта музыка не настоящая, а есть другая. Ну есть. А чего она такая скучная?
        - Она не всем скучна. Для непривычного слуха серьезная музыка кажется непонятной. К ней тоже нужно привыкнуть, научиться слушать.
        - Постой, постой, старик, - перебил его Калий. - Может быть, ты и прав... Когда она первый раз начала играть на органе, я хотел запустить в нее чем-нибудь потяжелее. Лень было с постели встать. Во второй-третий раз я просто не замечал, что она там играет. А вскоре... знаешь, старик, - сам себе поражаюсь, признался Калий, - начало нравиться. Стал слушать. Если Плова откроет рот, злюсь на нее - не мешай. Эта музыка действует иначе... Не пойму как.
        - Вот видишь. - Ивоун не знал, радоваться ему за парня или нет.
        Выходит, Дьела не зря ежедневно играет на органе. Останься Калий наверху, ему бы никогда не пришло в голову слушать серьезную музыку, довольствовался бы своей, от которой хочется только дрыгать ногами.
        - Может быть, и эта... любовь тоже бывает разная... А, старик?
        - Может быть. А может быть, то, что ты называешь любовью, просто не любовь.
        - Не любовь, - снова передразнил Калий. - Да разве ж такую, как Плова, можно любить иначе? Кроме этого, - руками изобразил он в воздухе прелести Пловы, - у нее же ничегошеньки.
        - Ты ее хорошо знаешь?
        - Еще как. Ты думаешь, мы с ней по ночам в гляделки играем?
        Ивоун этого не думал.
        - И все же одного этого мало, чтобы узнать человека, - сказал он. Ивоун хотел прибавить, что вот и он сам, Калий, на первый взгляд производит впечатление человека, состоящего из одних бицепсов. А выяснилось - даже и для самого парня неожиданно - есть что-то еще.
        - Возможно, и Плова вовсе не столь проста, как ты представляешь, сказал он.
        На это Калий только хмыкнул.
        Ежедневные сеансы пришлось прекратить: истощился запас батарей. Включали только приемник. Наверху люди жили своими интересами. Про старый город даже вспоминали не каждый день. Одно время, когда автомобили погребли под собой гостиницу "Дикий скакун", возобновились ненадолго разговоры. Раздались даже голоса в защиту старого города, кто-то призывал к гуманности, требовал спасти людей. Но вскоре разговоры затихли, жизнь потекла своим чередом. Наверху процветало благоденствие. Кто-то из новоявленных мудрецов сказал, что за прогресс всегда приходилось расплачиваться, что вначале люди жалели об утратах, а после сами осознавали, сколь велики приобретения, и что, дескать, чем выше плата, тем больший взлет делает цивилизация, и люди скоро поймут сами, что жертва была не напрасной. В конце концов, старая Пирана всего лишь скопление старинных храмов и дворцов со всякими предметами древности, картинами и скульптурами, никому теперь не нужными. Были, верно, доходы от туризма, но эти доходы сейчас покрыты с лихвой. Так что жалеть не о чем.
        И действительно не жалели. Об этом можно было судить хотя бы по музыке, которую теперь сочиняли и передавали по радио. Мир наверху наслаждался и безумствовал - музыка стала еще громче, состояла из одного грохота и торжествующих дикарских выкриков - музыка автомобильного прогресса.
        У Ивоуна вошло в привычку каждое утро взбираться на верхнюю галерею. Горы автомобильного лома вырастали на глазах, солнце даже в середине дня падало только в верхние окна, все остальные витражи оставались в постоянной тени.
        Этот день начался несчастливо. Упавший автомобиль забросило в сквер и вдребезги разбило знаменитую статую беглого каторжника. "Одно из самых величайших творений человеческого духа"-именовали это произведение. Случись подобное каких-нибудь полтора-два месяца назад, о событии протрубили бы на весь мир, как о величайшем бедствии. Сейчас, кроме Ивоуна, никто не знал этого.
        Совершенно расстроенный, он спустился вниз, почти не замечая лестничных витков,- обыкновенно он считал их про себя, чтобы знать, на каком уровне находится. Перед глазами у него все еще стояла жуткая картина: измятый, лопнувший кузов автомобиля, нацеленный острым углом в голову мраморного изваяния, скрежещущий звук удара, хруст камня. И после, когда автомобиль, еще раз перекувыркнулся в воздухе, отлетел к чугунной решетке ограды пустое место там, где только что стояла скульптура. Такова будет участь всех скульптур, украшающих фасады храма.
        Внизу ему встретилась Плова. У него мелькнула догадка, что и это не случайная встреча: девушке приспело исповедаться, как недавно ее дружку Калию.
        - Вы чем-то расстроены? - в ее голосе прозвучало искреннее участие, хотя улыбка на лице была привычной, завлекающей. Но даже и в ее улыбке появилось что-то сверх обычного - сила ее заключалась не в одной только молодости и красоте. Рекламные улыбки женщин Пираны известны всему миру. Но у Пловы сквозь это общее выражение сейчас проглядывало нечто свое.
        - Вы, верно, чем-то опечалены?-опять спросила она, и на этот раз он ясно понял; ее участие было неподдельным. Он в нескольких словах рассказал ей, что его расстроило.
        - Вы так переживаете, точно это не камень пострадал, - изумилась Плова,
        - Да, наверное, это смешно, - признал он, все более и более поражаясь искренности, с какой разговаривала Плова. С ее лица совершенно исчезла дурацкая обворожительная улыбка, столь неуместная теперь.
        Видимо, и он впервые смотрел на нее как на подлинно живого человека, а не на продукт рекламы, не как на куклу, которая обучена соблазнять мужчин и лишь в этом одном видит свое назначение.
        - Вы как-то странно глядите на меня, - сказала она.
        - Сегодня вы не похожи на себя.
        - Правда? Мне самой кажется, я становлюсь другой, меняюсь.
        - По-моему, к лучшему. Жаль только...
        Он хотел сказать: жаль только, что для этого потребовалось столь много пережить и что другая, обыкновенная Плова, возможности которой лишь приоткрылись, навсегда будет похоронена на дне автомобильного кладбища. А если бы такие, как она и Калий, становились мыслящими людьми наверху...
        - Да, да, - тотчас согласилась Плова. - Наверху мы не испытывали настоящих чувств, жили в каком-то кисельном тумане, ни о чем не задумываясь. Как мне противно вспоминать теперь. Этот Калий... У него на уме одни животные штучки. И все они там такие же, не лучше. У них и глаза... Наглые! Все хотят от меня только одного. Я и стала такой, как они хотели. Что еще оставалось? Попробуй не стать-заставят. Да там, наверху, иначе и не выживешь.
        Я слышала, что есть чудаки, живут и думают по-другому, но не верила считала: притворяются, не могут жить, как все, вот и придумали... Да я-то сама там наверху их в глаза не видела. А тут сразу вы и... Брил.
        Ивоун думал: она назовет Сколта или Дьелу, но для нее непохожим на других стал чудак-изобретатель.
        -Oн смотрит на меня так... На меня никто так не смотрел еще. Сначала было смешно. Он, как ребенок, ничего не замечает. Я боюсь: Калий все выложит ему. И Брил поверит. Как не поверить, если все правда. Да только на самом-то деле я ведь не такая! Не хочу оставаться такой. Что мне делать?
        - Калий не расскажет,-утешил ее Ивоун.-Он и сам теперь изменился.
        - Он?-В глазах Пловы вспыхнули злые искры.- Горбатого могила исправит.
        "Мы и так в могиле",- подумал Ивоун.
        Перемена, происшедшая с Пловой, отчего-то больше всего поразила его.
        * * *
        Даже и безгрешному изобретателю Брилу нашлось, в чем покаяться. Верно, будь Ивоун священником, он с легким сердцем отпустил бы ему этот грех.
        Брил так же не поленился взобраться чуть ли не на самый верх. Он смешно, неуклюже шагал по витой лестнице, ступая сразу через две, а то и три ступени. Идти таким манером неудобно: каждый раз приходилось ставить ногу на скошенную часть ступени. По своему обыкновению, Брил был погружен в себя, что-то бормотал и едва не позабыл, зачем шел, чуть было не разминувшись с Ивоуном, который нарочно прижался к стене, чтобы пропустить изобретателя. Ивоун только про себя подивился: "Что ему понадобилось наверху?"
        - О! Кажется, я вас и искал,- сразу сознался Брил.- Вот только убей меня на месте, не помню зачем. Ну да это после, само вспомнится,-заговорил он с живостью.-Вы знаете, я, кажется, понял, почему они строили такие узкие витые лестницы - на них легче обороняться малыми силами. Вот смотрите...
        Он, раскорячив свои сильные ноги, встал в позу, в какую, по его мнению, должен становиться воин.
        - Здесь у меня щит,- показал, он на свою левую руку,- а здесь меч. Сколько бы ни напирало снизу, хоть целое войско - сражаться можно только один на один. И у того, кто наверху,- преимущество. Вот встаньте против меня, не так, не так,-поправил он Ивоуна.-Левую руку вперед - в ней щит. Теперь попробуйте достать меня мечом - он у вас в правой руке.
        В самом деле не просто. Пусть осаждает целая орда, сражаться будет лишь один - передний. Остальные ничем ему не помогут, будут только мешать.
        - Вспомнил,- обрадовался Брил.- Я искал вас вовсе не за этим. Мне хотелось поговорить...
        Они оба спускались теперь вниз. Брил чуть приотстал, Ивоун все время слышал его дыхание у себя над головой. Непослушные ноги изобретателя никак не хотели ступать на каждую ступеньку, подчиняться скосу лестничного витка, он норовил перешагивать через три и постоянно оступался, раскидывал в стороны руки, хватался за шершавые окаты каменной стены.
        "Если этот верзила упадет, он задавит меня",- подумал Ивоун.
        Однако Брил, хоть и оступался поминутно, все же ухитрялся держаться на ногах. Слышно было только, как его здоровенные ладони то и дело хлопали по камню. Другой на его месте все время чертыхался бы, но Брил точно ничего не замечал, будто так и нужно было идти по этой лестнице. Ивоун на всякий случай соблюдал осторожность, каждый раз готовый принять на свои плечи тяжесть чужого тела, если Брил все же не устоит. Они благополучно миновали четыре лестничных витка, близко, внизу под ними, забрезжил свет, попадающий в колодец сквозь щель очередной бойницы. Через нее же снаружи приносились крики стрижей, чем-то сильно обеспокоенных. Пахнуло свежим воздухом, сильно сдобренным птичьим пометом. Стрижиными гнездами были облеплены все амбразуры.
        Беспрерывный грохот автомобильного кладбища проникал сюда приглушенно. Да слух к нему давно уже привык. Вдруг Ивоуну почудилось кошачье мяуканье. Когда они поравнялись с бойницей, у него не осталось сомнений - он слышит крик кошки. Однако увидеть в узкую щель ему ничего не удалось.
        "Откуда взялась кошка?"
        Вопрос этот настолько озадачил Ивоуна, что на время он совсем позабыл про идущего позади Брила. Поэтому первые слова, произнесенные изобретателем, прозвучали для него неожиданно.
        - Меня почему-то все считают простаком. Я привык к этому еще со школы. Говорят, я непрактичен и совсем ничего не смыслю в быту. Я ни на кого никогда не обижался-пусть думают, как нравится. Только ведь я вовсе не такой наивный, как полагают. Мне просто неинтересно вникать в мелочи, а замечать я все замечаю.
        Ивоун слушал, совсем еще не догадываясь, к чему клонит Брил, что означает это признание. Честно говоря, он и сам считал Брила человеком со странностями, чудаком, не от мира сего, и сейчас ему тем более странно было слышать из уст изобретателя слова, полные здравого смысла.
        - Вы ведь и сами так думаете,- продолжал Брил, Ивоун даже вздрогнул и едва не оступился, услышав это.
        - Признаюсь; да,-сказал он в полной растерянности.
        - А ведь и вас тоже считают чудаком.
        - Я это знаю.
        - Вот видите. - Ивоун усмехнулся.
        "Интересно, как много людей считали меня чудаком, а может быть, и похуже-ненормальным?"-подумал он и невольно рассмеялся.
        Брил понимающе улыбнулся и повторил:
        - Вот видите.
        "Оказалось, что мы способны понимать друг друга без слов".
        Да при этом еще получалось, что Брил был проницательней Ивоуна: он первый открыл родство их душ. Ивоуну ничего подобного не приходило в голову.
        - Она считает, что я совсем ничего не смыслю, ни о чем не догадываюсь, не подозреваю даже, какие у нее отношения с Калием. Она опекает меня, как младенца.Брил произносил эти слова как-то по-особому глухо и точно про себя.-Ничего не могу поделать с собой. Она так искренне хочет мне добра. Как жаль, что на самом деле я, вовсе не такой, каким она считает меня. Она думает, что обманывает меня, а мне так хочется быть обманутым.
        "Так это обычно и начинается,- подумал Ивоун.- Но только другие не признаются, что хотят быть обманутыми".
        - А ведь на самом деле никакого обмана пет,- уже вслух продолжал он свою мысль.- Она любит вас.
        - Вы хотите утешить меня.
        - Должна же она была когда-то полюбить по-настоящему. Наверху этого, может быть, и не произошло бы.
        - Послушайте,-Брил остановился ступени на три выше Ивоуна, так что в лестничном полумраке вовсе не видно было его лица, оно терялось в потемках.- Кажется, кошка?
        - Я тоже слышал, но думал - показалось.
        - Слушайте.
        На этот раз, и верно, кошачий призывный крик раздался совсем близко, у них над головами. Оба повернули назад. Сверху, из-за поворота, вновь брызнул рассеянный свет. В оконце амбразуры сидела черная кошка. Видно, и она тоже услышала людские голоса и захотела дать им о себе знать. Когда Брил протянул к ней руки, она вначале фыркнула и ощетинилась, но сразу же и смирилась. Похоже, что она давно уже бродяжничала в покинутом городе и стосковалась хоть по чьей-нибудь ласке. Брил погладил ее, и кошка без сопротивления далась ему в руки,
        Они продолжали спускаться вниз втроем. Теперь Брил шагал, не пропуская ступенек, и ни разу не оступился. Оказывается, когда нужно, он может быть внимательным и способен вести себя как всякий нормальный человек. Кошка притихла на руках у Брила и начала даже мурлыкать. Долгий спуск по лестнице не пугал ее. К давешнему разговору они больше не возвращались. Да, собственно, и что еще можно было сказать? Просто Брилу необходимо было признаться в своем чувстве.
        Глава десятая
        Утром в южную стену храма врезался первый автомобиль. Глухой удар потряс основание собора, гулом отозвался в высоте свода. Все притихли в ожидании. Хорошо было слышно, как, лязгая и громыхая, в храмовую ограду залетали другие автомобили. Подножие автомобильной горы приблизилось вплотную к основанию собора. Пройдет всего несколько дней, и падающие автомобили достигнут нижних окон.
        Но случилось это даже много раньше. Должно быть, из автомобильного багажника вылетело запасное колесо. Оно угадало в верхушку каменного столба ограды, отскочило на высоту второго яруса, врезалось в витраж и засело в оконном переплете Произошло это ранним утром. Все повыскакивали из своих келий. Оконный переплет был разворочен, цветные осколки стекол усыпали пол. Их было так много, точно пострадало не одно окно, а сразу все витражи. Дикое зрелище предстало взгляду: между остатками витража с изображением евангельской сцены грубо и непроницаемо чернел обод автомобильного колеса. Ходить близ южной стены стало опасно.
        Добрых полтора часа потребовалось Ивоуну, чтобы взобраться на второй ярус южного крыла. Вид, открывавшийся отсюда, был ужасным: автомобильная гора вовсе заслонила горизонт. Вершина ее намного возвышалась над собором. Склон горы крутой и неустойчивый. По нему то и дело, подпрыгивая и громыхая, скатывались все новые и новые автомобили. Из них пока лишь немногие достигали церковной ограды. Казалось, до склона рукой подать. Тем более Ивоуна поразила отвага какого-то вертолетчика, спустившего свою двухместную стрекозу почти до уровня, где -сейчас находился Ивоун. Внутри застекленной кабины хорошо видно пилота, напряженно держащего обеими руками рычаги управления. Рядом с ним на сидении, почти наполовину свесившись в открытую дверцу, с телеаппаратом в руках находился второй человек репортер телевизионной студии. Жерло его камеры нацелено вниз в сторону собора. Ивоуну пришлось подняться на боковую площадку, куда обычно туристам не разрешалось заходить, чтобы увидеть, что же такого интересного обнаружил репортер у подножия храма? Вначале он подумал: того привлекли разрушения, какие производят автомобили,
перелетающие через церковную ограду.
        Внизу, в нише между двумя центральными контрфорсами, рядом с мраморным изваянием "раскаявшегося грешника" стоял человек. Он стоял совершенно неподвижно, так что Ивоун вначале даже усомнился, человек ли там? Кто бы это мог быть? Откуда взялся? Ивоуну и в голову не пришло, чтобы там находился кто-либо из обитателей храма. Слишком велик риск. Негодные баллоны, старые автоматические насосы, канистры то и дело ударялись в соборную стену, иногда рядом с человеком. Ивоун решил, что тот просто оцепенел от страха, не в состоянии -двигаться. У самого Ивоуна все похолодело внутри.
        Ивоун не мог даже подбодрить несчастного, крикнутьвсе равно тот не услышал бы. Ивоун, вцепившись руками в перила, ограждающие площадку, напряженно смотрел вниз, вздрагивая каждый раз, когда вблизи стоящего внизу человека в стену храма ударялась какая-нибудь железяка. Пока удары приходились мимо. Но долго это не может продолжаться, рано или поздно ему размозжит голову.
        Сколько времени продолжалась пытка, Ивоун не мог сказать - ему казалось - вечность. Наконец человек вышел из ниши. Он легко запрыгнул на кузов ближнего автомобиля и начал продвигаться к спасительной лестнице. По его уверенным, свободным движениям ясно было, что он ничуть не напуган, и предположение о том, будто он оцепенел от страха, было ошибочным.
        Ивоун узнал Сколта.
        "Вот как он забавляется",- с внезапной злостью подумал Ивоун.
        Только что пережитый ужас, страх за человека, находившегося в смертельной опасности, наполнил Ивоуна гневом. Он кинулся к лестничному входу и начал спускаться вниз со скоростью, на какую был способен и какой можно было достигнуть на винтовой лестнице.
        Они встретились на площадке первого яруса.
        - Зачем вы это делаете?- вскричал Ивоун.
        В беспрестанном грохоте свалки нельзя было расслышать даже вертолета, который все еще кружился над свалкой. Из застекленной кабины свешивался смельчак оператор, нацеливая телевизионную камеру в сторону собора.
        Однако Сколт понял Ивоуна.
        - Так, мальчишество,- признал он.
        - Вот именно, мальчишество!
        А больше ему и сказать нечего. Сколт сам прекрасно понимает, что его поступок глуп и безрассуден.
        - Уйдем отсюда,- с помощью жестов и мимики объяснил свое желание Сколт.
        По винтовой лестнице они углубились в толщу соборной стены. Здесь было сыро и глухо, громыхание падающих автомобилей едва доносилось.
        - Если бы в самом деле было куда бежать,- произнес Сколт. В каменной тесноте его голос звучал незнакомо.
        Недавнее раздражение и злость улеглись. Ивоуну уже расхотелось сечь его за безрассудство, а поучать и попрекать взрослого бессмысленно.
        -- Глупо думать, будто мир превратился в ад недавно-с тех пор, как Пирана стала автомобильным кладбищем,- продолжал говорить Сколт.- Мы давно жили в аду. Только не замечали.
        - Там,-Ивоун взмахнул рукой, показывая куда-то наверх,- и сейчас не подозревают этого.
        Они углубились на два лестничных витка, вот-вот должна сверкнуть узкая бойница, и опять в простенок ворвется металлический грохот и лязг, невозможно станет слышать друг друга. Сколт, шедший впереди, остановился.
        - Всю сознательную жизнь я хотел одного-помочь людям узнавать правду. Я хотел...
        Последний звук его голоса затих, и в лестничном колодце вновь стало глухо. Ивоун ждал,
        - Господи,- вдруг совсем по-другому, с затаенным вздохом прозвучал голос Сколта,-я же и сам ни одному своему слову не верю. Зачем и кого обманывать теперь-то?
        Глаза Ивоуна приноровились к темноте, хотя и смутно, он мог уже видеть лицо Сколта. Ему вообразилась ироническая усмешка, скользнувшая по губам журналиста,- усмешка, обращенная к себе.
        - Признаю, что книги, созданные классиками-теми, кого мы называем классиками,- уточнил Сколт,- живут во времени, читаются в силу каких-то особых достоинств, присущих им. Вздор! Все дело в капризе моды, в случае...
        Сколт говорил торопливо, сбивчиво, в его голосе звучало непонятное Ивоуну раздражение, точно он спорил с кем-то.
        - Я тоже пытался писать. Настрочил около десяти книг. Их раскупили мгновенно, прочитывали запоем, о них спорили... А через год про них забывали. В чем дело? Ответ прост: неталантливо. Но ведь, когда книжка появлялась, все в один голос кричали - прекрасно. Кто может сказать талантливо или не талантливо? Время?. Да, к одним оно было милостиво: забытые имена, забытые книги вспоминали спустя десятилетия, читали и захлебывались от восторга. Почему? Почему прежде не видели ничего примечательного, не восторгались? Выходит, за десятилетия, минувшие после выхода книги, человечество прозрело, поумнело?.. Вздор! Просто таков каприз моды. Все вдруг начинали восторгаться и превозносить автора, не оцененного современниками. А после его имя уже вносилось на скрижали, а миллионные тиражи увековечивали автора на полках библиотек. Его стиль, его манера становились эталоном. Ему прощали даже явные ошибки и огрехи. Более того, в них-то и находили главную прелесть. И так повторялось из века в век.
        Глухо звучавший голос Сколта задыхался в тесноте каменных стен, обреченный погаснуть здесь, никем не услышанный. Всплески отчаяния и подавленной боли чудились Ивоуну в чужих интонациях. Сколт говорил не Ивоуну, а себе. В своем неуспехе он винил моду, злился, что она пренебрегла им и одновременно понимал, что злиться не на что, что виноват он сам. Ивоун отвлекся и некоторое время совсем не слушал журналиста.
        - ...Однажды, еще давно,- вновь дошел до сознания Ивоуна смысл слов, произносимых Сколтом,- мне приснился сон... Это не был кошмар, наполненный ужасами, я не проваливался в бездну, меня никто не кромсал на части топором, я ни от кого не убегал, не было в этом сне ни крови, ни устрашающего рева и лязга. И все же сон был мучительным. Я видел себя мальчишкой, сидящим за школьной партой, среди своих давних друзей: девчонок и мальчишек, с которыми проходило детство. И я видел девочку, ее беззаветно влюбленные глаза. И тогда же во сне я чувствовал, что все это осталось уже в невозвратном прошлом. И девочка, так преданно влюбленная в меня, никогда не станет моей подругой, наши пути разойдутся. Я испытывал тоску. По сравнению с ней любые страхи и ужасы, возможные наяву, сущие пустяки. Самое интересное, что тогда - не во сне, я в той подлинной жизни, в своем детстве,- я вовсе не замечал девочки, влюбленной в меня, даже и не подозревал ничего. Открытие сделал спустя много лет во сне. Но это было так, это было правдой-влюбленная девочка была. И вот мне неудержимо захотелось увидеть ее. Я начал искать ее
всюду. И нашел. И от нее услышал: -да, она любила меня и продолжает любить. Но, услышав это признание, которое так хотел услышать, я не почувствовал ничего. Она была уже не прежней восторженной и наивной. Она соглашалась стать любовницей. И эта ее готовность больше всего отшатнула меня. Я буквально бежал от нее. Панически, трусливо. Зачем я отыскал ее, зачем? Лучше бы мне остаться с моей тоской по несбыточности нашей встречи. Теперь мне не о чем стало тосковать. Это страшно, когда не о чем тосковать... Наверное, мне об этом и следовало написать книгу,- продолжал Сколт.- Но мне казалось, что история слишком проста, банальна, не содержит в себе ничего героического, что она будет скучна. И я выдумывал, сочинял. Мои герои были сильны духом, отважны. Ими восхищались, им подражали. Но вскоре появлялись другие книги, где герои были еще отважней, еще мужественней.
        И я, соревнуясь, писал новую книгу, делал своих героев тверже гранита и бетона. А чтобы меня не уличили во лжи, сам подражал своим героям и даже преуспел в этом. А написать надо было о слабом, тоскующем человеке. Напиши я такую книгу, надо мной издевались бы. И страх перед этим удерживал меня Трудно было уловить связь между тем, с чего начал Сколт, и его последним признанием, но Ивоун чутьем догадывался, что для самого Сколта неважно, последователен он или не последователен, ему необходимо было высказаться.
        В этот день в радиопередаче - их еще продолжали слушать регулярно, хотя переговоры с правительственной администрацией давно прекратили: берегли аккумуляторы говорили о вчерашней истории со Сколтом. Оказывается, в тот час шла прямая передача по телевидению - показывали, как началось погребение храма. Операторам, ведущим передачу, необыкновенно повезло. Зрители остались довольды, они видели, как человек, рискуя жизнью, подставлял себя под летящие автомобили. Второй оператор с другого вертолета одновременно ловил в поле видения объектива лицо Ивоуна, переживающего за Сколта. Получилось эффектно. Теперь эти кадры станут повторять в записи.
        По выражению лица Дьелы ясно было, что она догадалась, о ком шла речь. Ивоун невольно замечал, с каким пристальным изучающим вниманием взглядывала она на Сколта. Оставалось загадкой, о чем она думает в эти мгновения.
        Глава одиннадцатая
        Кошка, обретя новых хозяев, ласкаясь, льнула ко всем, кто ее подманивал. Но вскоре выяснилось, что она явно предпочитает общество Пловы. У кошки обнаружились даже собачьи повадки: она ходила за Пловой по пятам.
        -А У нас скоро будут котята,- сообщила Плова.
        Ни на кого это известие не произвело особого впечатления, кроме Дьелы.
        - Какой ужас!- содрогнулась та.
        - Что тут ужасного?- небрежно пожал плечами Сколт.-В этом состоит ее биологическое назначениеприносить потомство.
        - Им же предстоит жить в темноте.
        В самом деле. Не только Сколту, никому не пришло этого в голову. Хотя давно уже ясно было всем: вот-вот в храме наступят потемки.
        - Несчастные,- пожалела будущих котят Плова.
        Кошку, видимо, нисколько не мучили предстоящие беды, лежа на коленях у Пловы, она безмятежно мурлыкала. Впрочем, о том, что она мурлычет, приходилось догадываться: начавшаяся за стенами собора бомбежка не позволяла слышать. Им и между собой приходилось разговаривать, повышая голос почти до крика. Автомобили уже то и дело бухали в основание собора, а запасные баллоны и мелкие детали ударялись в окна. Ходить вдоль восточной стороны стало опасно, и решался на это один лишь Сколт, упрямо продолжая играть навязанную себе роль бесстрашного героя.
        Сострадание, с каким Дьела смотрела на кошку, поразило Ивоуна. Неужели ее так взволновала судьба будущих котят?
        Прошло две недели с тех пор, как Ивоун вновь начал вести дневник. Он записывал лишь хронику событий, ничего больше. Писал о том, что происходит снаружи, какие здания, улицы и скверы погребены под автомобилями, какие памятники разрушены, записывал кратко, что происходит у них, не давая ничьим поступкам какой-либо оценки. Он не знал, зачем и кому понадобится его дневник, просто считал своим долгом записывать все.
        И лишь о последней встрече с Дьелой и происшедшем разговоре он не посмел написать ни строчки. Сообщил намеков :
        "Котят ожидают потемки. Как это грустно". Далее был пропуск, примерно на три-четыре строки, и затем три слова: "...другого выхода нет".
        А случилось вот что...
        - Я должна поговорить с вами,- сказала Дьела, незаметно отозвав Ивоуна.
        По ее тону и по тому, как беспокойно озиралась она, пока они брели по храму, ища укромный уголок, Ивоун догадывался, что у Дьелы есть тайна. Но сколько ни гадал, никак не мог представить, в чем она может состоять. Какие вообще у них могут быть еще тайны? И от кого?
        Они спустились вниз, в подземные алтари, теперь заброшенные и запущенные. Звуки снаружи сюда не достигали. Где-то в глубине сводов слышалась тихая капель. То почвенные и грунтовые воды просачивались сквозь камни фундамента, медленно подтачивая основание храма. Возможно, где-нибудь наверху прорвало водосточные трубы, и вода сочилась из них.
        На северной стороне, где начинался скат холма, на котором возводили храм, помещалась крохотная каморка, в которую проникал тусклый свет сквозь зарешеченное оконце, расположенное в земляной нише. Оно еще было цело, ни один автомобиль не рухнул сюда, и двойные запыленные окна защищали полутемь каморки от шквального громыхания автомобильной свалки за пределами храма. Тусклый, рассеянный свет позволял разглядеть на каменной стене выложенное мозаикой изображение.
        Дьела еще раз беспокойно оглянулась, будто у нее были основания подозревать, что кто-то может преследовать их, прячась в темных и глухих переходах.
        Ивоун ждал, напрасно пытаясь угадать, что же хочет сообщить ему Дьела.
        Некоторое время она точно собиралась с силами, приложив ладонь к груди, пыталась унять сердцебиение.
        - У меня будет ребенок,- выдавила она.
        - Поздравляю,- совершенно безотчетно, машинально проговорил он, с все большим изумлением вглядываясь в ее расстроенное лицо.
        Недоумение, мелькнувшее в ее взгляде, возвратило ему трезвость рассудка.
        - Простите,- сказал он.- Я сказал глупость.
        - Что мне делать?- Отчаяние, звучавшее в ее голосе, полоснуло его.
        "Господи, что же делать?"-мелькнуло в уме.
        Теперь им вовсе не требовалось произносить мысли вслух, достаточно было обмениваться взглядами, чтобы угадывать, кто о чем думает. Да и о чем, собственно, могли они думать сейчас?
        "Я должна поступить так. Ты прав, это ужасно. Но у меня нет другого выхода. Подскажи, если он есть".-"Если бы я знал, если бы я видел выход..." -"Его нет. Это не твоя и не моя вина. Не мучайся".
        Их безмолвный разговор длился недолго.
        - Я знаю, у вас есть необходимые лекарства и есть справочник,- первой нарушила молчание Дьела.- Вы говорили, что закупили целиком аптеку. Я должна знать, сколько у меня времени осталось на раздумья.
        - Он находится там,- рукой показал Ивоун в сторону темного и сырого потолка.
        -А Другого выхода все равно нет.
        Они шли назад, плутая в темных переходах, попадая в каменные тупики, где совсем не было света.
        Ивоун невольно думал о младенце, которому, если Дьела не примет мер, предстояло родиться и жить во тьме.
        Кто посмеет осудить ее, если она не даст возможности появиться ему на свет? Даже и само выражение "появиться на свет" звучало теперь чудовищной насмешкой. Скоро все они погрузятся во тьму. Не помутится ли у них самих рассудок, не сойдут ли они с ума? Интересно, выживут ли котята, которые родятся слепыми и никогда не прозреют? Даже не будут знать, что существует свет.
        -Я всегда верила: искусство есть высший смысл и содержание жизни. Если оно не поддельное, подлинное, оно живет независимо от капризов моды. Даже если люди в силу временной слепоты перестают замечать красоту полотен, ваяний, красоту и гармонию стихов, симфоний, истинные произведения все равно не мертвы - живы. И все поддельное, временное, несмотря на кажущийся успех, неизбежно умирает. В конечном итоге человечество отбирает и сохраняет все подлинно лучшее, то, без чего человек не был бы человеком, остался животным.
        "Так вот с кем заочно спорил Сколт", - сообразил Ивоун, слушая Дьелу.
        - А теперь я усомнилась, - призналась Дьела. - Человечество не стало лучше, добрее, гармоничнее. Искусство не спасло людей. Где и когда была допущена ошибка? Может быть, роковая. Некогда искусство восстало против ханжеского религиозного духа- средневековья. Оно возвеличивало красоту и мощь человеческого тела. В литературе это проявилось через изображение земной плотской любви.
        Художники и писатели достигали того, что человек становился в полный рост - велик и могуч, равен богу. Но со временем акцент сместился. Прежнее искусство, искусство возрождения, изображало человека обнаженным, будучи уверено, что это красиво и величественно. Теперь искусство раздевает человека, чтобы унизить, насмеяться над его слабостями, над его бессилием возвыситься над собственной плотью. Почему этот поворот совершился в нашем сознании?..
        Ответа на этот вопрос у Ивоуна не было.
        Глава двенадцатая
        Записи в дневнике Ивоуна стали совсем краткими.
        "С южной стороны автомобили погребли первый ярус и ниши с апостолами. На севере подошва автомобильной горы достигла церковной ограды. Заболел Ахаз, Кажется, серьезно".
        "Автомобили начали ударяться в северную стену. На юге солнечные лучи перестали попадать в окна: их заслонила гора. Даже в середине дня в храме не бывает светло, Ахазу все хуже. Жалуется на холод, просит, чтобы его вынесли на солнце".
        "Ахаза похоронили в склепе. Урия сказала, что жить ей осталось двадцать дней. Очень похоже на правду".
        "Перестал звучать орган. Вернее, звуки, которые Дьеле удается извлечь из него, не похожи на музыку - жалкое и бессмысленное дребезжание медных труб".
        "Скоро наступит тьма. Северная и южная горы сомкнулись. По радио говорят, что купол и шпиль храма, торчащие из автомобильной горы, почти невозможно увидеть.
        На вертолеты, обслуживающие туристов, нельзя достать билетов. Все жаждут острых ощущений. Ничего другого старая Пирана не может дать. Раздаются требования так же поступить с другими древними городами..."
        День и ночь в храме отличались теперь только по звукам: днем грохотало, ночью наступало затишье. Изредка с высоты вдруг падало что-нибудь, гулкое эхо раскатывалось внутри собора. К таким внезапным вторжениям в ночную тишину привыкли.
        Люди стали не то чтобы замкнутей, но как-то более погруженными в себя.
        Начала дичать кошка. Ее истошные крики разносились посреди ночи.
        - Задушить проклятую надо, - сказал Калий. - Только б попалась в руки.
        Он начал охотиться за обезумевшей кошкой. Но изловить ее было не просто. Она перестала подходить к людям. И едва кто-нибудь приближался к ней, остервенело шипя, стремглав уносилась в темноту. И вновь ее дикий крик будоражил нервы.
        Свет берегли. Свечи зажигали, лишь когда садились за стол. Трепетный язычок пламени озарял крохотное пространство поблизости от стола. Из сумрака выступали неузнаваемые лица. Что-то дикое появилось во взглядах людей, какая-то настороженность, ожидание.
        Время определяли без часов, по звукам. Когда грохот затихал - пора было ужинать.
        - Киса, киса - тщетно взывала Плова.
        Кошка не показывалась, не подходила теперь даже к своей любимице.
        - Она с голоду околеет, - печалилась девушка.
        То ли из-за того, что наступили потемки и пламя свечного огарка было чересчур мало, чтобы видеть лицо и фигуру в полном объеме одновременно, всегда какие-то детали размазывались, растворялись, становились плоскими и вoвсе исчезали, но Плова теперь не казалась куклой. Черты ее лица выражали подлинные человеческие чувства. Может быть, из-за наступившей темноты она перестала корчить из себя красавицу. Кому теперь видна ее красота? И стала действительно красивой. Хотя сильно похудела и лицо ее заострилось. Зато в ее чертах проглянула внутренняя красота. Да и все другие лица изменились к лучшему, по мнению Ивоуна.
        Плова добилась ответа. Но то было не тихое мяуканье, как раньше, а остервенелый рев обезумевшего животного. Первым не выдержал Калий.
        - Пристрелю!
        Он выхватил пистолет и ринулся в темноту. Громыхнул выстрел. В вышине отозвались трубы расстроенного органа, звякнула автомобильная железка.
        Кошка тенью прошмыгнула сквозь освещенное пространство и скрылась. Рев ее сделался -еще более жутким и громким.
        Бах! Бах! - палил в дико орущую темноту Калий.
        - Прекрати стрельбу! - вскричала Плова. - У нее скоро появятся котята.
        Но Калий ничего не слышал. Пули стучали по каменным стенам, звенели, попадая в оконные ниши, забитые автомобильным ломом.
        Стрельба продолжалась несколько минут. Больше патронов у него не было.
        Протекли двадцать дней со дня смерти Ахаза. Грохот наверху теперь доносился сюда приглушенно. Утром старушка объявила, что настал час ее кончины, и просила похоронить ее рядом с Ахазом.
        Однако прошел день, настала ночь, а смерть так и не прибрала несчастную. Урия совсем расстроилась, потеряла аппетит. Более всего ее мучило, что она не сдержала слова, данного самой себе. Она так страдала, что, должно быть, от огорчения скончалась все же, хотя и не в назначенный срок.
        Ни слез, ни причитаний на похоронах не было. Церемонию не стали затягивать, сберегая свечу.
        Несколько дней кошку не было слышно. Закралось подозрение, не пристрелил ли ее Калий. Ивоун подумал, что для кошки это было бы лучшим исходом, а особенно для ее будущих котят, которым не суждено никогда прозреть.
        Однако кошка была жива. Вскоре ее крики снова услышали все. В них не было прежнего смятения, она точно взывала о помощи. И когда ее звали, отзывалась жалким и призывным мяуканьем, откуда-то с высоты почти посредине храма, там, где находилась главная архиерейская кафедра. Каменные ступени, ведущие наверх, опирались на скульптуру горняка, очень искусно высеченную из цельной глыбы мрамора. Горняк, согнувшись вдвое, долбил киркой скалу, а собственные спину и плечи подставлял вместо опоры для лестницы. Ее каменные ступени вели наверх и царствие божие. В праздники ерхиерей поднимался по ним, чтобы с высоты читать проповедь. Голос отчетливо раздавался во всех уголках храма, поражая прихожан ясностью и чистотой звука. Кафедру эту возводили много позднее, чем был построен собор. Видимо, тот, кто руководил мастеровыми, понимал толк в акустике. Сейчас с ее верхней площадки по всем закоулкам собора разносилось призывное кошачье мяуканье.
        В кромешной тьме не просто было взобраться наверх хотя бы и по ступеням: лестничные витки были крутыми, а перил не было. Перила разрушили бы гармонию скульптуры. Ивоуна сменил Брил. Он влезал наверх, судя по звукам, на карачках: прежде чем- подняться на очередную ступеньку, охлопывал ее ладошкой, чтобы определить, насколько она смещена. Кошка притихла, лишь изредка тихонько подавала голос.
        - У нее котята, - объявил Брил, и негромкий голос его отозвался во всех самых дальних уголках собора.
        Холодные пальцы прикоснулись к руке Ивоуна. Дьела стояла рядом, он слышал ее взволнованное и сдержанное дыхание. Несильным, но порывистым движением она стиснула его запястье. Он понял, что хотела выразить она этим непроизвольным жестом.
        - Несчастные, - прошептал он.
        ...Трудно стало различать день от ночи. Автомобильная свалка давно погребла собор. Грохотало все глуше и глуше, а вскоре и вовсе затихло. Из сообщений по радио узнали, что свалку закрыли. Новую трассу теперь проложат поверх горы из автомобильного боя. Одновременно с этим известием передали другое: точно такую же свалку устроили в другом древнем городе. Так что Ахазу, доживи он до этого дня, не пришлось бы печалиться; его акции не упадут в цене. Вдруг начали исчезать новорожденные котята. Вначале неизвестно, куда пропал один котенок, а вскоре еще два. Кошка, то ли встревоженная пропажей своих чад, то ли по иной причине, вела себя беспокойно. Вдруг среди ночи поднимала тревогу. Ее отчаянные крики разносились по ввему храму.
        Особенно неистовствовала она в последнюю ночь. Буквально не дала никому спать.
        Плова напрасно пыталась успокоить ее, манила к себе: "Кис, кис". Кошка продолжала кричать, но не приближалась на голос. Шорохи и писк раздавались в разных углах из темноты, наводя страх. Пришла догадка: крысы! Ужас обуял людей. Все собрались в кучу и заперлись в одной из келий.
        И вовремя. Промедли они немного, им не удалось бы спастись. То было подлинное нашествие: крысы сновали повсюду. Даже сквозь дверь слышалась их постоянная возня. Они осадили дверь и, похоже, пытались проломить ее. Потом начали грызть. К счастью, дубовые доски сплошь были окованы железом.
        Осада длилась трое суток. Люди уже мучились от голода и жажды и начали опасаться, не суждено ли им погибнуть здесь, замурованными в каменной яме. Калий требовал, чтобы ему открыли дверь и дали возможность биться с крысами.
        - Я их распинаю, - уверял он. - У меня ботинки с подковами.
        К этому же начал склоняться и Сколт.
        - Лучше погибнуть сражаясь, чем околевать с голоду.
        К счастью, до этого не дошло. Крысы так же внезапно покинули собор, как появились. Куда они ушли, неизвестно.
        Весь храм, все закоулки провоняли крысиным духом.
        Первое время казалось, что от этого запаха можно задохнуться, но потом то ли они свыклись, то ли воздух проветрился.
        Было удивительно, что воздух в соборе не застаивался. Иногда ощущалось отчетливое дуновение, похожее на сквозняк.
        Ивоун давно заметил это и все время возвращался мыслью: откуда в храм поступает свежий воздух? Почему он не пропах бензином и мазутом? Почему воздух кажется влажным?
        Записи в дневнике он делал теперь на ощупь, не будучи уверен, оставляет ли карандаш следы на бумаге, или же он водит им напрасно, и страницы его книжки остаются чистыми.
        "Мы потеряли счет дням. Последние батареи отказали.
        Что присходит наверху, неизвестно".
        "Появились странные звуки. Они раздаются где-то в вышине за сводами собора".
        "Нас все больше тревожат эти звуки. Они методичны в повторяющемся ритме. Тут-тук-тук, потом опять трижды: "Тут-тук-тук". Они приближаются с каждым днем. Становятся оглушительней. Похоже, они сведут нас с ума".
        "Теперь это уже не отдаленное: "Тук-тук-тук", а оглушительное, грозное: "Бам-бам-бам!" Дрожат своды собора, вибрируют органные трубы. Сверху то и дело с грохотом падают застрявшие в окнах детали автомобилей".
        - Догадываюсь, что это означает, - сказал Сколт за ужином, кегда назойливое "бам-бам-бам" стихло.
        Молчание затянулось.
        - Звуки означают, что нас вспомнили, к нам движутся.
        - Хм,-произнесла Дьела.
        - Вздор, - неожиданно поддержал ее Калий.
        Ивоуна поразило, что тот говорил без обычного раздражения.
        - Теперь-то уж ни о каком спасении и думать нечего, сказала Дьела.
        - А я и не говорю, что идут спасать. Даже если бы они и захотели спасти, уже поздно. Мы на том свете.
        "Очень похоже, что так оно и есть", - подумал Ивоун. Судя по затянувшемуся молчанию, и остальным нечего было возразить.
        - Но кто же все-таки движется к нам? И зачем? заинтересовалась Плова. - Кому мы нужны?
        - Почем я знаю. Может быть, они хотят устроить здесь филиал тартара.
        Предположение Сколта никому не показалось вздорным.
        "От адского грохота мы скоро сойдем с ума. Даже н подвале от него нет спасения. Что-то страшное с чудовищной силой и постоянством пробивается к нам. Скорее бы уж наступил конец. Или же это всего лишь начало наших адских мук?"
        "Что-то неумолимое, безжалостное вклинилось в свод и стену восточного портала. Грохот потряс основание собора".
        Вечером, когда снова наступила тишина, все выбрались из подвала, где отсиживались днем. Не поскупились: зажгли свечи. Некоторое время привыкали к свету.
        Странная и поначалу совершенно непонятная картина предстала перед ними. Почти вся восточная стена, портал и часть южного фасада были уничтожены. Обломки каменных плит и кирпича вперемежку с искореженными автомобилями наполовину скрывали железобетонное тело, вторгшееся сверху и ушедшее в глубину. Все были в недоумении.
        Лишь долгое время спустя явилась догадка:
        Наверху прокладывают автотрассу. Это опора.
        - Как жаль все-таки, что мы еще не на том свете, - сказала Дьела.
        * * *
        Теперь, если бы кто случайно попал в храм, он не вдруг понял бы, где очутился. Долго нужно было приглядываться, чтобы в этом хаосе рассмотреть своды и стены собора.
        В оконных нишах там и сям позаклинивало автомобили, а кое-где разбитые машины свешивались вниз почти целиком. На полу повсюду навалены кучи хлама: искореженные части машин, мятые канистры, проношенные рваныа баллоны и прочая дребедень, побросанная владельцами. Повсюду раскидано битое стекло и щепа оконных переплетов. Скамьи опрокинуты. Лишь центральный проход остался меньше захламленным: сюда долетали лишь отдельные осколки разноцветных стекол да закатились два-три баллона.
        Десятка два битых и давленных автомобилей вторглись в пределы собора со стороны гигантского пролома в северной стене. Да и сама бетонная опора, отрезавшая часть свода и снесшая десяток мраморных колонн, была неуместна в храме. Свечей больше не зажигали, но увиденная безобразная картина врезалась в сознание Ивоуна.
        Все переселились в подвальные кельи и редко когда поднимались наверх.
        Кроме Ивоуна и Дьелы.
        Они сделали даже попытку направить орган. Пробрались внутрь.
        Дьела, хорошо помнившая, какие лады больше расстроены, подсказывала Ивоуну. Он хоть никогда и не занимался настройкой, но в свое время описывал орган как произведение искусства и немало времени провел, ползая внутри. Поэтому сейчас, хоть и с трудом, но мог разобраться, какие тяжи от каких клавиш к каким трубам вели.
        Увы, падавшие автомобили не пощадили инструмента: железные болты и тяжелые гаечные ключи залетали в нежные трубы, рвали деревянные тяжи. А в одном месте по органным трубам, должно быть, шоркнуло бортом залетевшего автомобиля и напрочь снесло несколько труб.
        Починить орган было невозможно.
        Видимо, наверху прошел ливень. Целые сутки журчали потоки воды, грязной, мутной, пахнущей битумом. Ивоуи шел по храму, прислушиваясь к плеску водяных струй.
        Под ногами текли ручьи.
        Внезапная мысль озарила его. Взволнованный, он начал руками шарить по каменному полу, отыскивая направление стока. Дождевая вода устремлялась в сторону западного портала. Туда они почти не заглядывали: там помещался один из подземных алтарей и были склады церковной утвари, большей частью пришедшей в негодность. Там же были похоронены Ахаз и Урия.
        Поток воды с шумом катился по мраморным ступеням. Ивоуну приходилось соблюдать осторожность, чтобы не поскользнуться. Потом он пробирался вдоль извилистого коридора. Вода здесь уже бурлила, и напор был таким, что Ивоун едва держался на ногах. Коридор круто повернул, наклон стал сильнее. Под ногами было скользкое каменное ложе, вылизанное водой. Ивоуну пришлось схватиться за выступ стены, иначе его могло утащить в глубь подземелья. Оттуда несло сыростью и холодом. Где-то чуть впереди, шагах в десяти от него, методично повторялся один и тот же стук. Что-то массивное стучало по железу.
        Ивоун догадался, что там решетка, отделяющая подвалы храма от городской канализации. Видимо, потоком воды туда унесло ящик или чурку настолько большую, что она застряла возле решетки. Бурный поток постоянно долбит ею по железным брусьям.
        Это могло быть спасением. Странно, что никому из них раньше не пришло в голову искать ход в канализационную сеть.
        * * *
        Ивоун и Сколт вдвоем разведали, можно ли выбраться за решетку. В факельном свете прежде всего различили предмет, колотивший в железные брусья. Этс оказался пустой гроб. Сейчас, когда вода схлынула, он лежал, привалившись одним боком к решетке. Трудно теперь сказать, был ли это один из двух гробов, в которые положили Ахаза и Урию.
        К счастью, решетка не могла препятствовать. Из стены, в которую она была замурована, видимо, еще в давнюю пору вывалился огромный блок. В этом месте легко пролезть даже и грузному человеку.
        Начали собираться в поход.
        Сколта заботило, хватит ли им -светильников. А то, что им предстоял нелегкий долгий путь, было ясно. Плана канализации у них не было, продвигаться придется наугад.
        Когда все были готовы, Ивоун в последний момент объявил о своем решении остаться в храме.
        - Наверху мне нечего делать.
        Никто не пытался отговаривать его, все понимали, что это не минутный каприз, а обдуманное решение.
        Выступать наметили утром, хорошенько выспавшись.
        После ужина Брил и Плова поднялись наверх в храм.
        Ивоун слышал, как они разговаривали. Потом затрещал моторчик, и слышно стало, как он передвигался по храму. Ездить можно было только по центральному проходу между скамьями, боковые нефы сплошь захламлены. Кончилось это развлечение тем, что Брил врезался в колонну, разбил коляску и едва не покалечился сам.
        После завтрака навьючили на себя тяжеленные котомки. Факелы пока не зажигали. Решили зажечь только возле решетки. Начали прощаться с Ивоуном.
        Последней его обняла Дьела. Он ощутил ее губы, теплые, сухие губы. То был поцелуй, о котором он столько мечтал. Ивоун молча припал к ее рукам.
        - Берегите их. Они еще пригодятся там, наверху.
        - Едва ли. Вы слышали: ведь и все другие старые города тоже превратят скоро в автомобильные свалки.
        - Господи, не дай им заплутаться в потемках. Выведи их на верную дорогу. Пособи им, помоги выбраться.
        Голос Ивоуна дрожал и сбивался, рыдания сами собой содрогали его грудь.
        - Господи, пощади их, не дай им сбиться с пути.
        Больше Ивоуну не о чем было просить. В древнем храме отзвучала последняя молитва.
        Я перелистнул последнюю страницу. Старинный храм, погребенный под автомобилями, продолжал грезиться мне.
        Я представлял его похожим на соборы средневековой Европы. Это ощущение не покидало меня все время, пока я читал.
        "Небыль!" - сказал я.
        Ни на Земтере, ни где бы то ни было у черта на куличках ничего подобного не могло произойти. Зачем Итголу вздумалось дурачить меня? Ведь он аттестовал повесть как историческую. Хотелось встретиться с ним и высказать ему все это, возможно, не в лестной для него форме. Не знаю, почему вдруг на меня напал такой стих. Я находился в состоянии какой-то беспричинной раздражительности.
        Однако Итгол не появлялся, и яд, который копился во мне, перегорел. Я понял, что моя раздражительность вовсе не была беспричинной. В том-то и заковыка, что чудовищная, нелепая картина, изображенная в только что прочитанной книжке, вовсе не столь неправдоподобна, как бы мне этого хотелось. Нечто похожее могло случиться и у нас.
        Человеку, живущему на Земле во второй половине двадцатого века, не сложно представить себе города и страны, в которых он никогда не бывал - в каждой квартире телевизор. Помню, у меня всегда вызывало досаду, сколь жалкими, игрушечно-декоративными выглядят старинные соборы и средневековые замки в окружении безликих нагромождений из стекла и бетона. Современные здания, не способные состязаться в красоте, подавляют древние постройки своими размерами. Улочки и скверы близ старых соборов всегда бывают запружены стадами автомобилей. А при тех устрашающих темпах производства, какие теперь достигнуты, и ненасытности потребления...
        Одним словом, мне уже не хотелось спорить с Итголом, корить его в обмане. Может быть, он и не дурачил меня.
        ...Вдруг я поймал себя на том, что чувствами никак нe могу оторваться от Земли, мыслю и вижу только как землянин из второй половины двадцатого века.
        Но ведь я и на самом деле землянин!
        Временами меня охватывали приступы отчаяния. Хотелось ломать и крушить все вокруг. Но это состояние буйства я переживал только в воображении. Мой рассудок слишком рационалистичен; я никогда не мог целиком отдаться во власть чувств. Мне пришло на ум, что это качество родкит меня с римлянином из эпохи позднего императорского Рима. А от этой несуразной мысли протянулась ниточка к другой: в нашей земной истории уже была аналогия происшедшему на Земтере.
        Нет, сходство было не в уровне техники и не в размахе производства. Оно выражалось в отношении людей к прошлой культуре. В ту пору греческие и римские храмы обращались в руины вовсе не потому, что пришли в негодность, а потому, что стали не нужны людям новой цивилизации, которая тогда едва лишь зарождалась, А спустя почти десять веков из-под праха и мусора начали извлекать погребенные богатства, поражаясь красоте и совершенству творений античных мастеров. То время - время раскопок и открытий - назвали эпохой Возрождения.
        На Земтере возрождение невозможно. Для них история уже кончилась. Случилось нечто страшное, непоправимое. Не война и не ядерная катастрофа погубили их, а то, что люди начали поклоняться благополучию. Комфорт и достаток стали единственно желанным, к чему они стремились. Похоже, что цели они достигли. Но какой ценой!
        * * *
        А между тем мое положение определилось. Меня пригласили в земтерскую канцелярию. Чиновник вручил мне жетон - удостоверение личности.
        Поселиться я мог где угодно: незанятых помещений всюду хватало, но прежде чем выбрать, я решил осмотреться. Просторные пешеходные тоннели соединяли смежные этажи. Они были безлюдны, как вокзалы метро в ночные часы. Полотно движущейся дороги скользило безостановочно вдоль наклонных галерей. Оно было разделено на полосы, скорость возрастала к центру. Принципиально в этом способе сообщения не было ничего нового, если, правда, на учитывать масштабов - земтерский метрополитен обнимал целиком всю планету. Но грандиозность технических сооружений давно уже перестала кого-либо поражать. Вообще изумление, которое якобы испытывает человек перед величием техники, всегда преувеличивалось. На самом дел.э по-настоящему можно удивиться один-два раза, а после все остальное воспринимается уже как должное. Взять хотя бы поколение наших отцов и дедов: при их жизни совершился переход от лучины и керосиновой лампы к огням гидроэлектростанций и от конной упряжки к электровозу и воздушным лайнерам. И люди ко всему привыкли.
        Если разобраться, я и сам принадлежал к поколению, на чьих глазах происходила техническая революция.
        А что сильнее всего затронуло мое воображение? Тайна!
        Мир, где я родился, был тихим и патриархальным.
        Вернее, таким он предстал мне: я родился в захолустном городишке, который, сколько ни кичился своим местоположением, сколько ни наговаривал на себя лишнего, на самом Деле прозябал на задворках истории - главные события века развертывались вдалеке от нашего города. Улицы моего детства были покрыты травой, а не задавлены асфальтом, как стало позднее. Лошадиный навоз доставлял усладу воробьям, а зимой мерзлыми кругляшками можно было кидаться вместо камней. Первое мое знакомство с чудом произошло на ближнем углу нашей улицы. К тому времени я уже видел аэроплан и автомобиль, но не они поразили меня.
        На углу улиц стояла водокачка - насыпная избушка на курьих ножках. В ней даже оконца были сказочно крохотными. Воду носили на коромысле. Старшая сестра частенько брала меня с собой. Очень хорошо помню деревянный пенальчик, одним краем выставленный наружу из окошка водокачки. Сестра опускала в него копейку, пенальчик уползал внутрь - копейка исчезала. Сестра подставляла ведро под кран, из него начинала хлестать вспененная от напора струя. Когда ведра наполнялись, вода переставала течь, последние капли шлепались в пробитую на земле водомоину.
        Вот этот пенальчик, проглатывающий наши копейки, и был для меня чудом, которое затмило и самолет, и автомобиль. Позднее я узнал - в будке, за крохотным оконцем, сидел одноногий инвалид, он открывал и завертывал кран, пуская воду, и забирал из пенала копейки. На них он и жил. Из-за малого роста я не мог видеть, что происходит за окошком, и все казалось мне таинственным.
        Потом хибарку снесли, на ее месте поставили чугунную колонку с тугим рычагом, и за воду не нужно стало платить.
        За мою недолгую жизнь наш заштатный городишко преобразился. "Вода пришла в дома",-помнится, именно гак писали в местной газете. Правда, в деревянные развалюхи на нашей улочке она так и не пришла, ее по-прежнему носили в ведрах на коромысле. Это древнее приспособление для переноски тяжестей оказалось куда живучей, чем, например, паровые двигатели: на его веку рождались и гибли империи, пески погребали пирамиды и города, появлялась и отживала техника - а коромысло оставалось. Но это мелкие частности, а вообще технический прогресс наступал на нашу улочку широким фронтом. Кино из немого стало звуковым, цветным, объемным, широкоэкранным и наконец-тоже "пришло в дома". Никак не обойтись без этой трафаретной фразы. За мои годы в наш дом чего только не приходило, и еще бы продолжало приходить, если бы он не сгнил и нам не дали квартиру в новом районе.
        Планировка на всех этажах Земтера одинаковая, выбирать не из чего. Я остановился там, где меня застигла ночь: тридцать второй этаж, сектор БЦ. Чтобы прописаться и встать на учет, потребовалось совсем немногое: достаточно было опустить свой личный жетон в отверстие хлоп-регистратора и все данные обо мне сразу же поступили в вычислительный отдел адресного блока. Взамен жетона хлоп-регистратор выплюнул мне небольшую карточку. На форменном свитере, выданном мне в больнице, имелся специальный кармашек для нее.
        Я стал полноправным гражданином Земтера. Меня предупредили, что в течение первого месяца я могу не являться в Т-пансионат, куда я автоматически был приписан.
        Я не поинтересовался, что такое Т-пансионат. Мне почемуто не очень хотелось являться туда.
        Месяц свободного времени был кстати. Мне необходимо было связаться с Итголом. Увы, в покое меня не оставили. Назавтра в квартире появился человек в форменной блузе.
        - Представитель земтерского гипноцентра, - отрекомендовался он. Поскольку вы человек -новый, мне поручено проводить вас в операционное ателье,
        - Это еще что такое?
        - Разве вы не собираетесь надеть гипномаску?
        - Гипномаску?..
        Выяснилось, что все жители Земтера носят гипномаски.
        Многие даже и не знают собственного лица Раз в три года проводятся всепланетпые конкурсы красоты. Победители мужчина и женщина - становятся эталонами гипномаски,
        - Зачем это понадобилось?
        -- Для справедливого распределения счастья.
        Я не поверил своим ушам.
        - Разве счастье можно распределить? При чем здесь гипномаски?
        - На всей планете уже в давнюю пору установлено равенство благополучия. Понятия "нужда", "бедность" позабыты. Однако люди не стали счастливы. Достаточно было человеку родиться с каким-либо физическим изъяном, как все усилия наисовершеннейшей системы воспитания, все блага, получаемые каждым, не могли сделать его счастливым. Гипномаска окончательно и навсегда уравняла людей. Даже и в давние времена люди стремились походить друг на друга. Особенно преуспевали женщины. Стоило объявиться новой красавице, кинозвезде, как добрая половина женщин гримировалась под нее: перекрашивали волосы, подрисовывали брови, вставляли искусственные ресницы, зубы, наклеивали носы... Успеха достигали немногие. Большинство не столько приобретало, сколько теряло: под гримом незамeтными становились и те крохи привлекательности, которыми наделила их природа. Фальшивая красота не сделала женщин счастливыми. (Впрочем, все это в равной мере относится и к мужчинам.) С изобретением гипномаски не нужно стало ухищряться, кому-то подражать. Теперь каждый выглядит точно так, как самый совершеннейший из людей.
        - А у вас не стало больше несчастных? Все одинаково счастливы?
        Он ничего не ответил, только странно взглянул на меня, будто я задал неприличный вопрос. Мне почему-то вспомнилась известная восточная поговорка: "В доме повешенного не говорят о веревке".
        Больше я не затрагивал эту щекотливую тему.
        Мне не очень хотелось походить на истуканно-красивого типового земтерянина, но и выделяться среди других не имело смысла. Я чуть было не дал согласие, но мысль об Игголе удержала меня. Не знаю, как ему удастся отыскать меня даже сейчас, а тем более, если я растворюсь среди миллиардов остальных земтерян.
        - Я не желаю надевать гипномаску.
        Чиновник изумленно посмотрел на меня.
        * * *
        Несколько дней я провел в ожидании Итгола. Мне никуда не хотелось выходить, но я старался как можно больше бывать на подземных улицах. Только так и можно было рассчитывать на случайную встречу с ним. Погруженный в свои заботы, я не замечал толпу любопытных, которая сопровождала меня повсюду.
        ...Итгол ждал меня в комнате. Он сидел в кресле спиной к двери. Я увидел затылок и широченные плечи в оранжево-желтом полосатом свитере, но тем не менее мгновенно узнал, что это он.
        "Как он сумел попасть в комнату сквозь запертую дверь? " - мелькнуло в уме.
        Но теперь меня невозможно было удивить чем-либо.
        Мне о многом хотелось расспросить его,
        - Что ж, пора подвести предварительные итоги, - благожелательно улыбнулся он. - Теперь вы убедились, что Земтор не приснился вам?
        - Убедился, - вздохнул я. - Провались он в тартарары, ваш Земтер!
        - А между тем ваше положение не столь отчаянно, как это представляется вам,-утешил он меня.
        - Я смогу возвратиться на Землю?!
        - Думаю, что да.
        Я готов был расцеловать его. Апатию, в которой я пребывал последние дни, сняло как рукой. Интерес к окружающей меня жизни удвоился.
        Меня занимала не столько история земтерян, сколько моя собственная участь. Каким образом я очутился здесь?
        Странную историю услышал я от своего гостя.
        В недавнее время на Земтере вблизи одного из полюсов пробудился затухший вулкан. Через жерло из глубины вырывались горячие газы, выбрасывались раскаленные обломки пород, и пепел. Сам по себе вулкан угрозы не представлял, если бы в соседстве с ним не располагалась естественная кладовая запасов воды - ледяной панцирь.
        Газы и пепел пропаривали лед, образуя озера и временные реки. Вода мгновенно испарялась, возникали облака из микроскопических кристаллов льда. Ураганной силы ветры обрушивали эту массу на установки энергобашен. Удары ледяных туч были разрушительными.
        На полюс снарядили экспедицию, она должна была заблокировать вулкан. В ледяном панцире начали пробивать шахту. В ее стволе и был обнаружен металлический ящик. В ящике нашли замороженный труп, древние документы и неизвестное снаряжение.
        По существующему на Земтере закону трупы хорошей сохранности полагалось оживлять.
        Почему-то решили, что найденный труп принадлежал одному из первопроходцев, осваивающих ледяной материк в каменном веке. Обнаруженный во льдах контейнер вместе со всем содержимым назвали "завещанием каменного века". Объяснить, каким образом мой труп (я уже начал привыкать к этим странным понятиям: "мой труп" и "моя смерть") очутился в ящике и столетия пролежал во льдах никто не мог.
        Большая часть рассказа Итгола осталась непонятной.
        Как можно заблокировать вулкан? Что за энергобашни?
        Почему "завещание каменного века?"
        Ничего этого я не стал выяснять: если мы отвлечемся на второстепенные детали, то никогда не доберемся до сути.
        Задерживаться долго Итгол не мог. У него были какие-то дела.
        Прежде чем расстаться, он предупредил меня;
        - Не отказывайтесь от гипномаски, - сказал он. - Вскоре мне удастся добыть кой-какие документы. Если вы станете привлекать к себе внимание, нам трудно будет встречаться. Завтра же отправляйтесь в операционное ателье, потребуйте гипномаску.
        С утра я собрался навести справки, где находится ателье, но делать этого не потребовалось.
        - Конкурсное жюри рассмотрело многочисленные пожелания граждан и приняло решение выставить вашу кандидатуру на внеочередной конкурс красоты. Требуется официальное согласие. - Чиновник из гипноцентра в блузе тигровой масти бесшумно хлопнул портфелем по столу и уставился на меня своими чистыми и прекрасными глазами благополучного и счастливого земтерянина.
        - Конкурс красоты?.. Мою канидатуру?.. - Я непроизвольно погляделся в зеркало. Оно, правда, было с небольшим дефектом, но это ничего не меняло: и в нормальном зеркале я не выглядел красавцем.
        Чиновник мило улыбался, в меру обнажая свои ослепительные, годные для рекламы зубы. Он приглядывался ко мне с таким вниманием, будто решал, стоит или не стоит приобретать новый костюм.
        - С тех пор, как на обложках стереофонов появился ваш портрет, люди посходили с ума. Ничего подобного за последние три столетия не случалось. Обычно никто и не замечал смены гипномасок. Спросите любого, когда он носил хотя бы вот эту? - Чиновник наугад выудил из портфеля портрет. Это был безукоризненный образец мужчины супертарзан. Впрочем, от последней гипномаски грежний тарзан мало чем отличался - их легко было спутать.
        - Честно говоря, я не разделяю нынешнего увлечения. Это какой-то психоз-эпидемия,-он слегка сощурился, с явным неодобрением рассматривая меня - человека с невзрачной и непримечательной внешностью.
        Я смущенно развел руками. Не скажу, что я вовсе не был тщеславен, но о подобного рода славе никогда не мечтал.
        Он правильно истолковал мой жест.
        - Да, ваша внешность далека от признанных стандартов. Смотрите! - Он развернул перед моими глазами веер изображений красавцев, чьи гипномаски носила мужская половина земтерян в последнем столетии. Ни с одним из них я не мог тягаться.
        Он смотрел на меня укоризненно, будто хотел сказать:
        "На что вы посягаете!"
        - Зачем же нужно их менять: они все достойны быть лучшими.
        - Чтобы люди всегда были молоды. Отдельный человек, в том числе и обладатель эталонной внешности, стареет - неприметные штрихи накладываются на лицо, ухудшая облик. Каждый гражданин Земтера имеет право выглядеть молодым и прекрасным.
        - Тогда и вовсе необъяснимо: при чем здесь я? Присмотритесь хорошенько; на лбу и под глазами у меня морщины, я сухопар...
        - Прецедент уже был. - Он порылся в. кипе и выудил портрет. - Примерно три века назад все человечество на несколько лет стало уродливым.
        Я изумленно смотрел на объемный снимок горбуна. Его лицо было жалким и страдальческим. Углы тонких губ сложены в болезненную усмешку. Но в ней было и что-то загадочное, как- будто даже торжествующее. Хорошо, что это был всего лишь портрет: при встрече с таким человеком испытываешь неловкость, словно именно ты и виноват в его ущербности.
        - Миллиарды мужчин выглядели так!
        - Кошмар! - искренне воскликнул я.
        - Значит, вы представляете, что угрожает нам?
        Мне захотелось двинуть этого болвана по его великолепному рылу. Он равняет меня с Квазимодо. Я раздраженно поглядел на его суперкрасивую физиономию, и мой гнев остыл. На кого я злюсь? У этого человека даже и лицо не свое.
        И тут я понял, чем поразила меня улыбка горбуна, что в ней было загадочного. Усмешка была мстительной. Я представил многолюдный Земтер, населенный одинаковыми уродами. Среди миллиардов затерялся один настоящий. Его болезненная и сардоническая улыбка повторялась на всех мужских лицах. Так уж устроен человек: чем ущербнее сам, тем сильнее хочет, чтобы и другие походили на него.
        И так во всем. Не всегда ли дураки пытались выравнять остальных по своей мерке?
        - Чего вы хотите от меня? - спросил я.
        - Лучше всего вам надеть маску. Никто не будет узнавать вас, и соблазн исчезнет.
        - Согласен, - обрадовался я.
        Операция была несложной. Меня усадили в кресло, похожее на зубоврачебное. В один из зубов вместо пломбы вставили крохотный приемник, меньше дробины. Излучатель надевался на шею, как ладанка. Вся процедура длилась не больше пятнадцати минут.
        Я ощупывал языком пломбу, с недривычки она мешала. Несколько стандартных мужчин и женщин захотели приветствовать меня в новом обличье. А возможно, они участвовали в церемонии по обязанности, как у нас представители общественности на молодежных свадьбах.
        Объемное зеркало во всю стену отражало всех нас.
        Форму и расцветку геометрических знаков на своем свитере я не запомнил, поэтому никак не мог определить, который же из мужчин в зеркале я. Нарочно почесал за ухом, чтобы так узнать себя. Мой свитер украшали синие круги и красные треугольники. Встретился взглядом с собственным отражением и попытался иронически улыбнуться. Ничего из этой затей не получилось - улыбка была попросту чарующей. Я слегка повернулся и увидел, как под свитером взбугрились несуществующие мускулы. Мускулы у меня, конечно, были и до этого, но не такие чудовищные. Просто-таки ангелоподобный геркулес.
        Я не свыкся еще со своей новой внешностью, как меня разыскал чиновник из отдела по охране нравов и семейного благополучия.
        - Вам необходимо жениться, - заявил он.
        Мое холостяцкое существование нарушило покой многих.
        До этого у них не было никаких заот: на планете царила безупречная нравственность. На Земтере совсем нет холостяков. Каждый, достигнув зрелого возраста, вступает в брак. Считалось, что одинокие люди ведут ненормальный образ жизни, поэтому не могут быть счастливы. Появление холостяка насторожило не только чиновников из отдела, но и всех законных супругов, проживающих поблизости от квартала, где я поселился. Они даже установили дежурство, чтобы наблюдать за моей квартирой. Я представлял потенциальную опасность их безоблачному счастью.
        Честно говоря, мне не приходило в голову посягать на честь земтерянок. Они представлялись мне не женщинами, а манекенами - все на одну колодку.
        Но и на этот раз я уступил ради Итгола: ему нужно, чтобы я ничем не выделялся из массы добродетельных и счастливых земтерян.
        В среднем на планете ежедневно заключалось по нескольку тысяч браков, точнее - помолвок. Будущим молодоженам представлялся месячный срок на размышления. Обычай этот, видимо, был давним пережитком - женихам и невестам раздумывать не над чем; все земтеряне и земтерянки одинаковы.
        Мне выпала очередь первым выбрать невесту. У них существовало полное равноправие: одна пара соединялась по выбору жениха, следующая-по выбору невесты.
        Я не в состоянии был окинуть взглядом длиннющий строй красавиц - все скроены на одну колодку. Разрез глаз, широко и красиво поставленных, прямые носы, пушистые длинные ресницы, просвечивающие мочки ушей, антрацитовый блеск зрачков, глубина и зыбкость радужной оболочки, матовая синева белков-все как есть абсолютно одинаковое. Будто только что сошли с конвейера. Красота, пущенная в тираж. Неповторимой ее не назовешь.
        - Ну, что же вы,- поторопили меня.
        Чиновников было трое. Мне пришла спасительная мысль.
        - На счет три-четыре выбрасывайте пальцы, кто сколько захочет,попросил я всех троих.
        Они не сразу поняли, чего я добиваюсь от них, но мне все же удалось растолковать.
        - Три-четыре,- скомандовал я.
        Они выбросили по пять пальцев. Плюс моих два. Получилось семнадцать.
        Я отсчитал от начала шеренги семнадцатую.
        - Либзе,- назвалась она.
        - Олесов,-сказал я.
        На ее пышной груди красовались три поперечные полосы: синяя, зеленая и красная. Легко запомнить.
        Моя методика пришлась по душе остальным: каждый очередной жених и невеста заставляли чиновников выбрасывать пальцы. Большого разнообразия в числах не получалось; чиновники всякий раз выкидывали по пять.
        * * *
        По старинному обычаю жених и невеста во время испытательного срока обязаны встречаться ежедневно и непременно в присутствии родственников или же друзей. Так что теперь мне редко удавалось побыть одному, а Итголу сложнее стало навещать меня. Мысленно я проклинал свою невесту и ее окружение.
        На несколько часов мне удалось избавиться от Либзе и ее приятелей. Предчувствие не обмануло: Итгол ожидал меня в квартире.
        Посреди комнаты на полу стоял громоздкий металлический ящик. "Уж не свадебный ли подарок?"-подумал я.
        - Завещание каменного века,- сказал Итгол с довольной улыбкой.- Мне удалось похитить контейнер. Попробуйте сами разобраться, что к чему. Я должен уйти.
        Он явно был чем-то озабочен, куда-то спешил, Я уверен, будь у него чуточку свободного времени, он помог бы мне, подсказал бы, что я должен делать с этим контейнером.
        Оставшись один, я заперся, чтобы случайно не нагрянула Либзе. Внутри металлического ящика лежали документы, сброшюрованные в объемистый том. Оттиски сделаны на тонких и гибких пластинках из непрозрачной синтетики. Прочность у них была чудовищная. Язык, на котором составлены документы, не знаком мне. Еще там находилась небольшая гладкостенная капсула. Ощупывая ее, я случайно надавил потайной клапан, и она раскрылась. Упакованный в ячею, оклеенную мягким защитным слоем, лежал странный прибор. Он состоял из проволочного колпака и ремней. Точнее, не ремней, а голубоватых лент, внутри которых просвечивали гибкие металлически сверкающие нити.
        Помимо колпака в капсуле лежали полупрозрачные кремово-желтые пластины, составленные из множества пустотелых шестигранников - будто пчелиные соты. В щель между стенками вложен белый листок, похожий на пригласительный билет. Я развернул его--едва не вскрикнул.
        "Инструкция",-прочитал я знакомое слово.
        Здесь же был пояснительный рисунок-схема: человек в странном облачении, похоже, в том самом проволочном колпаке, который лежал в капсуле. Колпак напялен на голову, голубые ленты-постромки притягивали к затылку комплект ячеистых пластин.
        Я прочитал инструкцию:
        "Гибкий шлем из оплетки (№ 1) надеть на голову, хомутик (№ 2) застегнуть на груди. В двуклинный штепсель ('№ 3) на ферродиске (.№ 4) поместить рожки кондуктора (№ 5) и нажать пуск (,№ 6).
        Никаких пояснений, зачем это нужно, не было.
        Я примерил колпак и сбрую, застегнул хомутик, поместил рожки кондуктора в двуклинный штепсель на ферродиске, и-будь что будет!-надавил пуск.
        КАМИН НА КАРСТЕ
        Со мной решительно ничего не произошло. В ушах раздавалось потрескивание и тихие размеренные щелчки. Стены комнаты, где я сидел, заволоклись туманом.
        ...Туман понемногу рассеялся - выступили очертания других стен, длинного стола, колонн. Я одновременно и поразился этому и считал, что так и должно быть. Мелкие заклепки на выходном люке-двери были до чертиков знакомы мне, хоть я никогда не мог видеть их прежде.
        Я даже знал, что увижу, если обернусь назад.
        Оглянулся и в самом деле увидел именно то, что ожидал : висящий в воздухе диск, изрешеченный пустотами - в них вспыхивали и гасли разноцветные огни, и ссутуленную спину человека. Более того, я знал: этот человек угнетен и подавлен. Обычно он никогда не сутулился.
        "Кто он?-поразился я.-Почему его спина и затылок так знакомы и родны мне? Я впервые вижу его".
        Но тут же изнутри пришел ответ:
        "Это мой дядя Виктор - старший мантенераик на планетоиде Карст".
        "Что за чушь? Какой еще планетоид?"
        "Обыкновенный - обслуживания линей, главная пристань шлюпов".
        Я мельком глянул в зеркало и нисколько не удивился, увидав вместо себя мальчишку, остриженного наголо, в точно таком же проволочном колпаке, какой напялен на мне. Мне даже казалось - я и есть тот мальчишка. У него было смышленое лицо и недетские печальные глаза. Он нисколько не походил на меня, каким я был в его возрасте.
        "Я-это я, а не он,-мысленно произнес я чужим мальчишеским фальцетом,он там, в ящике".
        В воображении возник металлический ящик-тот самый, в котором на Земтере обнаружили мой труп; но ящик виделся мне совсем не во льдах и не на Земтере, а в тесном холодильнике-каюте, освещенной голубовато-льдистым светом. И это был вовсе не мой, не мальчишкин, труп, а его.
        Ощущения и мысли все время путались, я не мог разобраться: кто же я на самом деле и чей труп находится в ящике?
        Немного спустя я полностью вжился в чужой образ - стал сознавать себя мальчишкой.
        * * *
        Я шагал длинным коридором. Две линии плафонов тянулись вдоль обеих стен, синеватый свет рассеивался в нагретом воздухе. У меня была определенная цель, я знал, куда иду.
        Изредка мне еще удавалось разделять навязанный мне чужой внутренний мир и свой: я замечал, что походка у меня чужая, несвойственная мне, и привычка вскидывать голову слегка набок, когда нужно посмотреть вдаль,тоже не моя.
        Я вошел в кабину гравитационного канала, не глядя, достал из бокового гнезда широкий, скользяще мягкий пояс и застегнул его на себе.
        Сквозь узорчатую решетку защитного барьера видно жерло канала, нацеленное вглубь, словно колодезный сруб. Вернее, направленное и ввысь и вглубь одновременно: едва я нацепил пояс, у меня потерялось чувство вертикальной ориентировки - не понять, где верх, где низ. Шаблоны кольцевых пережимов на стыках гравитационной трубы многократно повторялись, как взаимное отражение двух зеркал.
        Я толкнул дверцу и по воздуху выплыл в растворенную пасть канала. Мгновенный холодок в животе - воспоминание испуга, пережитого в первом полете, быстро сменился сладостным ощущением окрепших мышц. Мои движения были плавны и свободны, как у плывущего дельфина, вытянутое тело скользило строго по центру трубы, и суставы внутренних швов-соединений проносились мимо, будто нанизывались на невидимый стержень.
        Хорошо помню страх, испытанный мной в первом полете. Меня привели в гравитационный подъемник, надели пояс. От волнения я зажмурился и отчаянно шагнул в пустоту - и все внутри у меня сразу ухнуло. Я перекувыркнулся в воздухе, неуправляемое тело прибило к мягкому ребру стыка. Я поймался за него. От страха не в состоянии был даже кричать, дико смотрел в разверстую по обе стороны глубину. Потом видя, что за мной наблюдают; я осмелился разжать пальцы, и меня подхватило гравитационным потоком.
        Я подрулил к одной из конечный площадок и ухватился за гибкий поручень. Ступил на площадку, решетка позади меня автоматически закрылась и защелкнулась. Снял пояс и снова ощутил тяжесть собственного тела.
        Выход к внешней пристани остался по ту сторону канала. Передо мною были четыре сводчатых тоннеля, разделенных каменной толщей. Здесь всегда глухо, даже звука шагов не слыхать, будто он пропал в теневых ямах, которые жутко чернели по обеим сторонам коридора, как ловушки. Не знаю почему, но мне всегда делалось страшно в этом месте, хотя на самом деле никакой опасности в нишах нет: в каждой из них к решетчатому заслону подведен входной рукав дуга, соединенного с центральной гра- . витационной установкой.
        Побыстрее миновал это место. За последним крутым поворотом тоннеля распахнулся объем главного цирка взгляд потерялся в миражной дали чередующихся каменных кулис и синих просветов пустоты. Первое впечатление бесконечного пространства сохранилось навсегда, хоть я давно уже изучил истинные границы помещения. Зрительный обман достигался одною лишь внутренней архитектурой зала. Но он и в самом деле был громадным: все спортивные площадки, корты и бассейн располагались здесь. Непривычная тишина - обычно здесь всегда было многолюдно и оживленно - поразила меня, до отчаянной боли сдавила сердце. Мягкие подошвы ботинок тонко посвистывали на эластичной дорожке. Звуки эти подчеркивали уныние и мертвую глухоту вокруг. Неприбранные клочки и обрывки ферролент согнало сквозняком в продольную выемку у бассейна.
        Вид этой жалкой горстки мусора новой болью пронзил меня. Через силу сдерживая рыдания, я побежал дальше.
        Все вокруг напоминало о недавней катастрофе. Мне попались два искореженных шестилапых уборщика-гнома.
        Они валялись в безобразных случайных позах, точно раздавленные пауки. У одного была высоко задрппа ходулина с роликовыми катками на подошве.
        Я не в силах был смотреть на них.
        Вот он и произнес это страшное слово - катастрофа. Внутренне мальчишка весь был натянут и напряжен. Едва я сжился с ним, мне стало ясно: он глубоко чем-то потрясен, даже слова "горе", "беда", "несчастье" не вмещали того, что выпало-испытать ему. И не только он, все они, кто был в это время на Карсте, переживали отчаяние.
        Мусор возле бассейна лишний раз напомнил ему о катастрофе. Мусора не должно быть. Сломанные роботыуборщики - не следы преступления, следы погрома, учиненного человеком, озверевшим с отчаяния. Кто-то не перенес вида бездушных машин, выполняющих привычные обязанности. Чистота на Карсте никому больше не была нужна.
        Последний поворот, за ним широкая панельная дверь.
        Она сама распахнулась и пропустила меня, а потом беззвучно закрылась. Около дюжины столов свободно разместились в пустом зале. Возле каждого по два-три кресла. Ни одного человека не было здесь сейчас.
        Я прошел через зал в хранилище. От стальных помещений оно отделено тройной дверью. Через нее не смеют проникнуть роботы - здесь начинается запретная для них зона. Только живое существо может войти в эту дверь.
        Блоки книжных стеллажей образовали целый город с широкими сквозными проспектами и переулками. В них легко заблудиться. Самокатные буфы на колесиках стояли наготове, спрятанные. в потайных боксах. Я выдвинул ближнюю и вскочил на нее. У буфы небольшая скорость, Чтобы скорее достигнуть цели, я подталкивало" ногой и разогнал так, что едва не сорвал тормоз, когда понадобилось остановиться.
        На задах библиотечного города находился заповедник дяди Виктора.
        Дядя Виктор - старший мантенераик планетоида Карст - позволил себе эту небольшую блажь. Правда, когда об этом узнали, подняли скандал и его едва не отстранили от должности. Однако поскольку дополнительные расходы оказались ничтожными-дядя Виктор представил подробную смету проекта,- с чудачеством старшего мантенераика примирились.
        По сути это был заповедник старины - давно отжившего уклада и быта. Несколько помещений, примыкавших к хранилищу, дядя Виктор включил в зону, недоступную для роботов. Попасть в эти помещения можно было не только через хранилище, но и через другой вход с трехбарьерной системой пропуска - через него также могли войти только живые существа. Здесь в свободное время собирались друзья Виктора. Более тихого и спокойного места не было на всем Карсте: сюда не доносились никакие механические шумы.
        Вот и комната дяди Виктора-старинный диван, обеденный стол, полка с книгами.
        Над камином в стену вделана небольшая репродукция.
        Я боялся и хотел приблизиться к ней, заранее испытывая восторг и боль, какие изображение вызовет во мне. Но именно эту боль я и хотел испытать сейчас, ради нее и стремился сюда. Больше я уже никогда не смогу увидеть эту картину.
        Хоть мальчишка и недолго рассматривал ее, репродукция запечатлелась во мне. Больше того, оригинал той картины я видел в своей прежней жизни. Не вспомню только, в каком из музеев и кто художник.
        Немного кустов с осенней листвою, почти обметены ветрами. За ними прямая черта горизонта, обозначенная светлой каймою неба. Солнце закатилось, осталась одна эта блеклая полоска. Но то, что она есть, помогает угадать скрытое за кустами, обширное и равнинное поле. В нахмуренном небе одинокая ворона. Во всем предчувствие скорых затяжных ненастий.
        От картины веяло неразгаданной печалью.
        - Вот он где! А мы все избегались; куда он запропастился?- услыхал я позади себя благодушно ворчливый голос.
        На самом деле бабушка меньше других переживала за судьбу человечества или так умела скрывать свои чувства? Встречи с нею действовали на меня успокоительно. Какието черточки ее характера остались несломленными. Что бы ни случилось, даже если наш планетоид вот сию минуту развалится и в жилые отсеки ворвется, космический холод, она до последнего мгновения будет укрывать меня своей кофтой, своим телом, чтобы хоть немного продлить мою жизнь. О себе она не подумает. Обо всех остальных, пожалуй, тоже-только обо мне. Меня это тяготит; так я навсегда останусь перед ней в неоплатном долгу.
        - Ты должен побывать еще в порту и на приемной станции,-напоминала она.-Осталось три часа. Не жмет тебе?- Она подозрительно и неприязненно оглядела колпак, насаженный на мою голову. Сам я давно позабыл про него.
        В молодости бабушка занималась биотехникой. Непонятно, почему давняя страстная любовь переродилась у нее в не менее сильную ненависть ко всей технике вообще.
        - Нисколько не жмет,- заверил я.
        - Смотри. А то подложить где. У меня есть немного шеврону.
        Ну и бабушка! Ей ли не знать, что ничего нельзя подкладывать, тем более шеврону - запись получится размазанной.
        А как она противилась, когда выбор пал на меня.
        - Если уж у вас, дуралеев, так много личных секретов, что вы боитесь записаться, - надевайте колпак на меня.- Она подставила свои седины.Напяливайте, напяливайте! Я не боюсь, хоть у меня своих тайн не меньше, чем у вас. Думаете, мне приятно доверить их кому-то?!
        Кое-как убедили ее, что для роли информатора лучше всего подходит детский мозг, незапятнанный нравственными угрызениями. Да она и сама знала это - просто упрямилась.
        * * *
        Предстояло выйти на поверхность. От меня, правда, почти ничего и не требовалось: я попал во власть транспортирующих механизмов. Даже скафандр на мне застегивали гномы-автоматы.
        Сопровождающий меня главный диспетчер показывал, где какую кнопку нажимать, куда ставить ноги, куда помещать руки, чтобы их могли обхватить гибкие и прозрачные щупальца передвижной клети. Мы вышли из планетоида и двигались к пристани, где в невесомости парила сплотка малых космических шлюпов. Корзина с нами въехала в точно обозначенную трапецию приемного люка.
        В другое время я, пожалуй, лопнул бы от гордости, со мной обращались, как с важной персоной, в наставники и помощники мне приставлен главный диспетчер. Сейчас все это было безразлично. Моя жизнь, как и жизнь всех, кто уцелел, вошла в новую полосу - все теперь оценивалось другой мерой. Я повзрослел сразу на несколько десятков лет: не только детство кончилось, не будет ни юности, ни зрелости - сразу старость.
        Немолодой уже диспетчер выполнял свои обязанности механически. Пожалуй, он и не отдавал отчета, что на этот раз его подопечный не взрослый, а мальчишка - мы как бы выравнялись с ним. Прожитые годы теперь не имели значения. Всего несколько минут состарили нас всех.
        Закончили обход и возвратились в приемник. У меня осталось время заняться своими делами: до отлета больше двух часов.
        Я проделал тот же путь через хранилище и снова попал в каминный зал.
        Здесь все выглядело громоздким и тяжелым - мебель была в стиле давно минувшей эпохи. В ту пору люди не знали даже электричества. Помещения отапливались дровами, которые сжигали в печах и каминах. Немыслимо вообразить, откуда брали такую уйму дров! Но... признаюсь, я завидовал тем людям и так же, как дядя Виктор, полюбил камин.
        Я часами мог просиживать у пылающего очага, смотреть, как пламя набрасывается на поленья. Охваченные красными и синими языками, они гудят и потрескивают. Иногда из камина выстреливали небольшие уголечки. Пол поблизости выложен мрамором. В остальных комнатах настелены плахи, пропитанные электропилом. Дядя уверяется что состав этой смолы придает дереву прочность, понадежнее любого сплава и даже эластика. Я любил рассматривать сложный рисунок, образованный годичными слоями дерева. В обводах распиленных сучков можно увидеть все, что захочется, стоит только чуть-чуть пофантазировать...
        Возле камина заготовлена вязанка дров. Я на вес выбрал поленья посуше. Составил их горкой в камине, как это обычно делал дядя Виктор.
        Занялось пламя. На срезе поленьев вспучивались -и пошипывали капли смолы. Теплом нажгло мне коленки, накалило щеки.
        * * *
        Люди, живущие в век развитой технической цивилизации, обреченные всю жизнь нежиться в комфортабельных жилищах, невольно чувствуют себя обворованными, если случайно соприкоснутся с давно позабытым уютом обыкновенного костра. Смутная и беспокойная тяга к живому огню ни в ком из нас не умерла окончательно. Эти же древние чувства владели мальчишкой.
        Невнятный, меняющийся рисунок скачущих языков пламени заставлял его грезить наяву. Странные и жуткие видения мерещились ему. Поленья, охваченные огнем, превратились в колонны необозримого зала, переполненного народом, гудение тяги в дымоходе - в тревожный и напряженный гул множества голосов...
        Насильно сдерживая себя после недавнего бега, я вошел в обеденный павильон и не сразу понял, отчего так жутко и тоскливо сдавило сердце. Больше всего я хотел, чтобы мое опоздание прошло незамеченным, чтобы дядя Виктор не кинул на меня укоризненного взгляда: строгая дисциплина и режим распространялись на всех. Я мельком искоса посмотрел на дядю Виктора-и поразился; вместо знакомого лица увидел мертвую маску, будто из синеватых белил. Это было так неожиданно и страшно, что я едва не кинулся прочь. У меня перехватило дыхание, ноги внезапно ослабели. И, как продолжение непереносимого кошмара, послышался безобразный истошный вопль. Кричала женщина за общим столом в противоположном отсеке. Никто, кроме меня, не поглядел на нее, будто не слышали. Вопль оборвался, она застыла с разинутым ртом. Тут только я увидел, что все люди уставились в одно место - на потухший белесо-яркий зрачок межпланетного телезонда. Изредка по этому каналу велись передачи прямо с земли. Только смотреть сейчас было не на что: на экране вспыхивали беспорядочные пятна и прочиркивались яркие стрелы.
        Муть мельтешащих точек и линий проредилась, явился невнятный звук, из хаоса возникло изображение чьегото лица - вернее маски, сквозь которую проглянул холод смерти. Человек раскрыл рот-темную, бездну с мерцающими зубами, обведенную вытоненным овалом посиневших губ.
        - Люди!- произнес он через силу - негромкий голос упал в настороженную тишину, как выстрел.-Люди! Не падайте духом. Немедленно все резервные и аварийные шлюпы снарядить на Землю. Оснаститься спасательными средствами. Кого-то можно еще спасти. Наверное, в глубинных бункерах и ядерных казематах догадались укрыть детей. Они ждут вашей помощи, люди.
        * * *
        Я плохо помню Землю, меня увезли на планетоид пяти лет. Свирепый, но теплый ливень, величие пузыристых луж, которым разлиться вширь не позволяли дренажные канавы - вот, пожалуй, самая броская картина из всего, что осталось в памяти. Да еще прореженная зеленая занавесь из яблонь вдоль шоссе, по которому мчится автокат. Шалый ветер врывается в открытые окна, рубашка на мне вздулась, все мое легкое тело охвачено прохладной и щекочущей свежестью.
        Я попал на Карст одним из первых, точнее в числе первой партии детей. Взрослые осваивали планетоид уже несколько десятилетий.
        Все мы, кого родители завезли в раннем возрасте, по сути, лишились детства. Хоть мне всего пятнадцать лет, но я понял это.
        Психологи опасались первого приступа ностальгии (даже и взрослые не легко справлялись с ней), но того, что случилось с нами, никто не предвидел. Первые дни, проведенные в карантине, как раз не были трудными; напряженное ожидание, любопытство поддерживали в нас бодрый дух. Разве что... Но на это не обратили внимания. Обживутся, привыкнут, и все наладится,- видимо, так решили психологи. Нужно, время.
        Но и время оказалось бессильным. Помню, в какое отчаяние приводили мы нашего доброго воспитателя своим безучастием к играм по специально составленным программам. В самый неподходящий мoмент, когда по замыслу сценариста все должны увлечься, прийти в азарт, вдруг кто-нибудь из нас равнодушно кидал лук, из которого должен был целиться в бегущего оленя совсем почти как живого, у всех остальных сразу опускались руки. И все, что происходило дальше по сценарию, продуманному лучшими детскими психологами, не увлекало нас. Чаще всего это были сцены охоты, погони, походов по горамсловом, все то, чем занимались предки. На Земле подобные развлечения заражали нас. Не знаю почему, но там мы легко поддавались обману, и правила игры не казались сочиненными нарочно.
        Жалея своего воспитателя, мы иногда делали вид, что увлеклись, дотягивали игру до конца. Но его это не обманывало.
        - Они стали не по-детски. рассудительными и послушными,- жаловался он дяде Виктору.- Уж лучше бы они изводили меня проказами и баловством.
        Все ухищрения педагогов и психологов были напрасными - ничто не могло возвратить нам потерянного детства. Кроме нашей группы в сорок человек, никого из детей больше не завозили на Карст - только достигшие совершеннолетия имели право на выезд с Земли.
        И вот сейчас новые тысячи детей - теперь это была уже вынужденная мера -.до отказа переполнили запасные и резервные помещения карантина. Я видел их сквозь изоляционную ограду. Они даже не пытались затевать игр. Изредка сбивались в молчаливые и пугливые стайки, словно ища защиты друг у друга. Чаще держались особняком, по-взрослому погруженные в себя.
        Я отлично сознавал, что этого не должно быть. Если они не оправятся от потрясения, они все погибнут, пусть даже Большое Переселение пройдет удачно.
        Эта часть мальчишкиных воспоминаний показалась мне очень странной; его рассуждения в самом деле были совсем не детскими. Непонятно, что за катастрофа и потрясение пережиты ими?
        А между тем мальчишкины мысли изменились. Теперь его мучили тоска и боль, вернее предчувствие тоски и боли. которые он будет испытывать, когда вместе со всеми покинет Карст.
        Я так ничего и не смог полюбить на Карсте, кроме камина и репродукции со старинной картины. Такого непричесанного и неприбранного пейзажа, какой изображен на ней, на Земле уже не найти. Похожие на этот заповедные уголки были только в далеком прошлом.
        Я не замечал, что плачу-слезы катились по накаленным от жара щекам и быстро высыхали.
        -Вот где ты запрятался. Пора!-Дядя Виктор сделал вид, что не замечает моего заплаканного лица. Сейчас мы с ним были равными - одни и те же чувства владели .нами, были понятны обоим: в его глазах я видея тоску и боль.
        -- Тебе пора отключаться,- напомнил он.
        * * *
        Все кончилось. По инерции я продолжал еще видеть горящие- поленья и раскаленную решетку камина, мое лицо и руки словно бы ощущали тепло - но я уже сознавал, что нахожусь не на Карсте.
        По моим щекам катились слезы, вызванные чужими переживаниями. Я очнулся окончательно - осознал себя Олесовым. Меня окружали ненавистные мне благотворительно мягкие нематериальные стены комнаты на осточертевшем Земтере. В зеркальной полировке внутренней крышки контейнера я увидел свое отражение - бесчувственно красивую маску. За дверью слышался голос Либзе:
        - Олесов, к нам пришли гости.
        Я сдернул с головы колпак - он съежился и принял форму гнезда, в котором пролежал тысячи лет. Черт бы побрал этих истуканов: им-то еще для чего шляться по гостям?
        В наше время на Земле гостей занимали телевизором и магнитофоном. А когда они не были изобретены, подсовывали семейный фотоальбом или заводили патефон.
        Здесь этому назначению служили сигрибы. Сигриб много тошнее телевизора. Понятия не имею, как эта коробка работала. Она тоже подключалась в сеть; у нее была шаровидная антенна вместо экранoв. Программы передач повторялись. Гости и хозяева усаживались перед пастью сигриба. Я к этой штуке не прикасался - включала и настраивала всегда Либзе. Все погружались в сомнамбулически чувственный сон. То есть каждый сознавал, где находится, можно было даже вести разговоры, совсем как при включенном телевизоре, но в это время в мозги напихивались разнообразные ощущения. Они незаметно пьянили и дурманили-это был какой-то сладостно-похотливый наркоз. Развлекательная программа то и дело перебивалась обязательными пятиминутками. В это время внушались строгие чувства бдительности, любви к общественному порядку и всеобщему благополучию.
        Кошмарные земтерские будни угнетали. Необходимо было во что бы то ни стало встретиться с Итголом. Оч один способен помочь мне разобраться во всем. Не представляю, правда, каким образом он это сделает. Но Итгол не давал о себе вестей.
        Приятели и приятельницы Либзе по нескольку раз в неделю собирались у нас, чтобы сообща повнушаться перед сигрибом. Похоже, что никаких других развлечений у них не было. Искусств тоже: ни музыки, ни живописи - ничего. Говорить об архитектуре или о прикладном искусстве не приходилось: на Земтере все было стандартным.
        Просиживая по многу часов у сигриба, я испытывал опустошенность, мне все труднее становилось сосредоточиться на том единственном, что интересовало меня,- на тайнe своего появления здесь. Через год я, наверное, стану таким жe- послушным и вседовольным, как они.
        От дурманящего гипноза я спасался другим наркотиком: запирался в комнате и надевал на себя проволочный колпак. Кусок чужой жизни длился ровно четыре часа. Каждый раз мне только вначале удавалось разделять собственные ощущения и чувства от чужих - мальчишкиных. Вся четырехчасовая программа впиталась в меня стала частью моего прошлого.
        Однако по-прежнему ничего не прояснилось - можно сказать, загадок прибавилось. Что за Карст? Почему там очутился мой труп? Когда это было? Что за катастрофа постигла людей, живущих тогда?
        Может быть, разгадка заключалась в документах, спрятанных в контейнере? Но пытаться самому расшифровать неизвестный язык - затея напрасная. Для этого нужно обладать способностями Шампольона.
        Я машинально перелистнул несколько страниц, взгляд бегло выхватил одну строчку: "Галактические координаты искусственного планетоида Карст"...прочитал я.
        Вообще там были совсем другие слова, на другом языке - но теперь я понял их. Это был язык, которым владел мальчишка.
        В документах содержалась краткая история землян, навсегда оставивших родину после Катастрофы.
        Я уже совсем потерял надежду увидеть Итгола, когда он появился. Как всегда, проникнув сквозь стены одному ему известным способом. На этот раз он был с дамой.
        Разрази меня громом, если я что-нибудь понимаю в этом! Дама Итгола была в обычной земтерской гипномаске, но я ни за что не спутал бы ее с другими женщинами. Сквозь стандартную оболочку как будто проглядывала скрытая внутри сила ее собственного характера.
        - Познакомься, это Игара, - сказал Итгол.
        Неожиданно для себя я почему-то расшаркался перед нею на манер придворных кавалеров восемнадцатого столетия. Она с едва приметной .улыбкой также церемонно поклонилась мне.
        - Что удалось узнать?-спросил Итгол.
        Я торопливо и путанно рассказал про чудесный колпак, про Карст, про мальчишку. Я боялся, что они перебьют меня и расхохочутся - такой невероятной представлялась мне вся эта история. Но они слушали внимательно и верили мне. Несколько раз перекинулись друг с другом понимающими взглядами.
        - Необходимо лететь на Карст,- заявил Итгол.
        - На чем?- задал я глупый вопрос.
        - На звездолете.
        Подробная карта Галактики была приложена к документам, которые очутились в наших руках. Итгол сказал, что сможет вычислить маршрут Земтер - Карст.
        План похищения звездолета созрел в его голове мгновенно.
        СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
        На этот рейс записалось пять пар - все молодожены, точнее будущие молодожены, как и мы с Либзе. Двое, Герий и Эва, даже помолвлены в один день с нами.
        Громадина звездолет когда-то ходил между Земтером и Тритоном небольшой остывшей звездой, удаленной от Земтера всего лишь на полтора светогода. На Тритоне находились главные рудники земтерян. Корабль давно отслужил свой срок и был наскоро переоборудован в пассажирский прогулочный-нечто вроде космического дилижанса.
        Обычными пассажирами были отпускники и молодожены. Корабль описывал несколько витков вокруг планеты на первой космической скорости. Такая прогулка разве что в мое время на Земле показалась бы заманчивой. Поэтому желающих было немного.
        Я не был уверен, что Итгoлу удастся выполнить свой план. Ведь требовалось заправить корабль вакуум-массой (так называлось топливо), чтобы хватило до Карста.
        Уже одно это казалось мне невыполнимым, а нужно еще вложить в автопилот новое задание, маршрут, рассчитанный Итголом.
        Просторные залы ожидания располагались в одном из верхних этажей. Они казались совершенно пустыми. Несколько скучающих парочек вроде нас с Либзе сидели в креслах неподалеку от выхода на стартовую площадку.
        Объявили посадку.
        Я не заметил, когда кончился коридор и мы очутились в салоне звездолета. Итгола с Игарой среди пассажиров не было, и я подумал уже, что затея провалилась. Но в следующий момент увидал их обоих: Итгол помогал Игаре усаживаться в кресло. Это походило на чудо: только что я насчитал в салоне пять пар, а стоило мне на миг отвернуться - их стало шесть. Но я уже привык не поражаться ничему.
        Кресла-корзины были расположены посредине в три полукруга. Они висели в воздухе наподобие качалок. Непонятно, на чем они держались: никаких подставок или подвесок не видно.
        Люки захлопнулись, внутри громады корабля раздались невнятные шумы: загудело, защелкало и запищало.
        В салон из нескольких овальных отверстий поползла шипучая пена. Она заполнила все пространство, окутала наши тела и корзины.
        Не знаю, сколько времени продолжался полет. Я не понял, спал я или бодрствовал. Послышался знакомый свист - пена схлынула. Последние голубоватые хлопья c шипением таяли на одежде, на креслах, на полу и в сборках занавеси, скрывающей окно-иллюминатор. Нечеткий лунный свет лился с потолка, фигуры людей, сидящих в качалках-корзинах, были плохо различимы. Что-то показалось мне странным. Я не понял, что именно. Все зашевелились, заерзали, оглядывая друг друга в полумраке.
        - Хорошо бы прибавить свету,-это сказал Итгол.
        Свитер сидел на нем необычно, будто не на живом человеке, а на огородном пугале-мешком, не по росту.
        Да и весь он сильно усох и съежился в своем кресле.
        На потолке в центре салона загорелся свет. В никелированном подлокотнике я увидел отражение чьего-то поразительно знакомого лица, нисколько не похожего на гипномаску земтерянина. Я не сразу сообразил, что это мое собственное лицо, каким оно было прежде.
        - Привет, старый хрыч,-сказал я своему отражению, и оно расплылось в великолепной ухмылке.
        С моей стороны было неосмотрительно производить резкие движения - тело выскользнуло из кресла, я беспомощно закувыркался в невесомости. Одиннадцать других пассажиров с совершенно незнакомыми лицами, наблюдали за моими потугами в воздушной акробатике. Мне все же удалось пойматься за лямку кресла и втащить свое тело в распахнутую корзину-сидение.
        Вначале нужно потихоньку осмотреться и осмыслить: что же случилось, почему я очутился в окружении незнакомых людей?
        Соседка, судя по свитеру, была моей невестой-Либзе.
        Во всяком случае, свитер принадлежал ей.
        Итак, по порядку: мы стартовали с Земтера и прибыли... Куда прибыли? Да и был ли старт? Слишком мало времени прошло: такое ощущение, как будто я вздремнул часок, не больше. Впрочем, судить по этому, сколько протекло времени, нельзя. Во всей истории со мной, которая началась там, в горах, время ведет себя странно. Буду принимать во внимание одни факты: мы находимся в невесомости, я утратил гипномаску-у меня свое прежнее лицо, вокруг незнакомые люди - узнаю только их свитера. Стоп, стоп! Я оглядел себя: рисунок на моем свитере не изменился - точно таким он был на Земтере. Стало быть, я вижу тех же самых людей, только без гипномасок. Значит, наш корабль в самом деле находится на таком расстоянии от Земтера, где влияние гипноцентра уже не сказывается.
        Видимо, остальные тоже переваривали все это: молча оглядывали друг друга. Из всей компании только двое, мужчина и женщина, почти не изменились - остались такими же красавцами, какими были на Земтере. (Кстати, женщина была моей невестой). Впрочем, если приглядеться внимательней, кой-какие отличия можно найти и у них. Либзе сидела в кресле рядом с моим, и мне было хорошо видно ее. Нельзя сказать, чтобы она выглядела полной, но ее формы были довольно пышными - покруглее и пообъемистей, чем у гипномаски. Тип лица почти соответствовал стандарту. Ее спокойное и красивое лицо выражало полное согласие с этим миром: никакие неожиданности на в состоянии поразить ее, вывести из равновесия. И еще одна особенность, мне она показалась странной - ей была свойственна этакая естественная, без малейшего признака наигранности женская стыдливость. Качество, на мой взгляд, для земтерянки совершенно излишнее: при тех отношениях, какие установились на Земтере между мужчинами и женщинами, ни о какой стыдливости не могло быть речи. Видимо, природа случайно сохранила внешние признаки давнего качества как напоминание о
позабытых временах, когда люди еще имели возможность свободного выбора.
        На свитере у мужчины по груди шли горизонтальны э полосы - это был Герий. ЭКуткая мускулатура распирала его одежду, стоило ему чуть шевельнуться, бычьи бицепсы перекатывались под свитером. У него в самом деле красивое лицо - этакая мужественная красота. Только вот чересчур апатичный и недоуменный взгляд придавал ему глуповатое выражение.
        Хотя я не мог знать, как в действительности выглядят Итгол и Игара, их обоих я узнал сразу-не нужно было и свитера разглядывать. Игара невысока и щупла, в ее лице проглядывало что-то обезьянье - много мимики, быстрая смена настроений. Она то ли готова была рассмеяться, то ли просто недоумевала: где она и что случилось? С Итголом она не разговаривала, только переглянулась. Они и прежде понимали друг друга без слов. Мочки ушей у Итгола оттянуты книзу, они, как подвески, болтались по обеим сторонам его крупного негроидного лица. На голове курчавились короткие и седые волосы, грубые на вид. Он далеко не молод. Большие, слегка вытаращенные глаза с живостью перекидывались с одного предмета на другой. Он напомнил мне длинноухих с острова Пасхи.
        Несколько минут все внимательно приглядывались друг к другу. Первым заговорил Итгол.
        - Ну-с, распоряжайтесь-мы ваши гости,-обратился он ко мне,- А что касается этого,- он как-то небрежно обмахнул длинными пальцами свое лицо,понемногу привыкнем.
        Он сорвал с себя ладанку, подвешенную на шнурке.
        - Здесь эти штуки не нужны,-сказал он и отшвырнул ее.
        Жест Итгола оказался заразительным. Мы все посрывали ставшие ненужными гипноизлучатели. Одна только Либзе не поддалась общему порыву: спокойно сняла шнурок с шеи, но не швырнула, а тихонько положила в кресло рядом с собой. У нее было такое выражение, словно она тут же и позабыла про ладанку. Пышный румянец стыдливости, бог весть отчего, вдруг окатил ее щеки и приоткрытую грудь.
        Я подобрался к иллюминатору, отдернул штору. В межзвездной тьме обрисовался силуэт громадного тела.
        На его поверхности, будто брызги, раскиданы зеленые и синие огоньки. Я подумал, что вижу стартовую площадку Карста, но, хорошенько присмотревшись, понял ошибку: за окном маячил обыкновенный шлюп. Роботы уже выдвигали из его чрева входной трап. Да и не смог бы наш корабль пристать сразу к астероиду - мы находились гдето в полумиллионе километров от него.
        Я ощутил щемящую и сладостную боль, знакомую каждому, кому случалось возвращаться в родные места после долгой разлуки. Я и не подозревал, насколько прочно въелись в меня чувства мальчишки. Ведь места были родные ему, а не мне.
        Скорей, скорей! Я лихорадочно разбирал кипу скафандров, сложенных в боковом отсеке кабины, и по одному вышвыривал их в салон. Я плохо рассчитывал движения, и пакеты со скафандрами летели не туда, куда мне хотелось, или же я сам не удерживался на ногах, а после с трудом возвращался на место.
        Если бы скафандры не были такими послушными - стоило его разбросить, и он сам обволакивал тело, ползучие скрепы-замки защелкивались, где требовалось,- нам бы не удалось справиться с ними так скоро.
        Я едва мог выносить последние минуты ожидания. А вдруг... вдруг ничего не окажется: ни Карста, ни камина. Почему я так убежден, что все здесь осталось, как было тогда? (Я чуть было не подумал: "...Когда я был здесь в последний раз"). Но шлюпы-то на месте! Это ободрило: если целы шлюпы, должны быть и роботы, обслуживающие их, вся станция - главная база. Почему же тогда на Карсте не сохранилось все, как прежде?
        И все Же мне было до жути тревожно.
        Легкий свист кольца по натянутому шнуру под шлемофоном был еле слышен. Он напомнил что-то давнее и знакомое. Только я не мог сказать уверенно, знакомое мне или мальчишке.
        Голубоватый свет прожекторов освещал наш короткий полет через бездну. То, что во все стороны разверзлась бездна, сознавалось непроизвольно; такой плотной черноты невозможно представить нигде.
        Я подрулил к приемной площадке и помог остальным войти в шлюп.
        Когда я потянулся к торчащему из стены рычагу, даже мои пальцы вспомнили мягкую шероховатость рукоятки. Только тогда, у мальчишки, пальцы чуточку не сошлись, а моя ладонь облегала ее плотно.
        Кресла здесь были самые обыкновенные, как в реактивном самолете. С одной разницей - не нужно мучиться с привязными ремнями, они сами выползли из подлокотников х застегнулись.
        Тело ненадолго налилось тяжестью-сказывалось ускорение шлюпа, - потом снова возвратилась невесомость, и ремни ослабли. Кресла располагались по два в ряд. Я взглянул, кто же сидит слева от меня. Опять Либзе. Все остальные тоже распределились парами. Мне еще не просто было узнавать их в новом обличье, я по привычке смотрел на рисунок свитеров.
        Снова накатилась тяжесть. Я догадался: подлетаем к цели, и двигатели выполняют торможение. Жесткие ремни стиснули запястья и щиколотки. Было неприятно чувствовать себя пленником кресла. Но остальные, кажется, ничего не испытывали. .Либзе, повернувшись ко мне, сколько позволяли тугие ремни, спокойно улыбалась. Торможение усилилось, шлюп начало лихорадить. Казалось, из меня вот-вот вытряхнет все внутренности - но именно в этот момент стихло. Ремни отстегнулись. Можно было взглянуть в иллюминатор.
        Поверхность планетоида светилась холодным сиянием. Если не знать, что внутри расположена жилая полость, Карст можно принять за мьртвый осколок породы. Две полосы прожекторного света падали на каменную поверхность. Никаких построек, кроме малой силовой антенны она вылезла из планетоида, как обелиск.
        Корабль мягко пришвартовался, гулом отозвались опустевшие баки с остатками горючего, последняя судорога дрожи прокатилась по металлической обшивке шлюпа. Где-то под нашим полом задвигались автоматы, устанавливая трап-герметически закрытый переход во внутренние помещения Карста.
        Лишь у самого входа было тесно, как в прихожей, дальше коридор расширялся. За поворотом сверкнул глаз страшилища. На миг появился уродливый клубок на шести раскоряках-ходулинах. Тень скользнула по стене, своду и пропала в темной нише. От неожиданности у меня упало сердце. Раньше, чем испуг прошел, я догадался, что это был не паук, а робот из ремонтной группы. При встрече с людьми он обязан уступать дорогу. Для этого вдоль коридора и расположены ниши. И через тысячи лет заложенная в него программа действовала безупречно. Конечно, это был совсем не тот робот, который встретился мальчишке на этом же месте - может быть, сотая копия. Когда механизмы изнашивались, роботы сами направлялись в восстановительный цех. Там их разбирали на части, металлические детали пускали в переплавку.
        В лабиринте можно было идти по двое, и Либзе припарилась ко мне. Я взял ее под руку, сгиб локтя точно пришелся в мою ладонь. Я чувствовал тяжесть ее тела - Либзе слегка опиралась на руку. Позади вразнобой слышались шаги остальных.
        По сравнению с просторными и светлыми переходами между этажами на Земтере здесь настоящие катакомбы.
        К тому же стены и пол - тверды. Многие с непривычки насшибали себе синяков.
        Створы тяжелой двери уползли в пазы, автоматический луч-счетчик зарегистрировал каждого из нас. Поблизости натужно гудели запасники-трансформаторы. Свинцово-каменная плита встала на прежнее место. Открылись вентиляторы. Разреженный воздух, который мы занесли, с шипением уходил в них. Изоляционный душ шумно оросил наши скафандры. Вакуум-насосы увлекали воду в очиститель. Слышно было, как в карантинный приемник нагнетался воздух.
        Теперь можно было освободиться от скафандров. В первое мгновение воздух показался мне кислым, с легким запахом гнили. То же самое почудилось тогда и мальчишке.
        Все до мельчайшей подробности помнилось мне. Я уверенно шагнул прямо к закрытой двери, зная, что она вовремя распахнется сама. Но произошла короткая заминка - будто от долгого бездействия механизмы заржавели,- я слегка ударился коленом. Ушиб был не сильным, но я все же поразился. И только минуту спустя понял, что поразился вовсе не я, а мальчишка. Вернее, я поразился его памятью; самому мне не могло прийти в голову шагать на запертую дверь.
        Я не мог дать себе отчет, что именно настораживало меня, почему я испытывал беспокойство. Четырехчасовой кусок мальчишеской жизни прочно сидел во мне, как будто все происходило недавно, буквально накануне.
        ...Знакомое ощущение бескрылатого полета в гравитационной трубе. Пропасть в оба конца. Ноющий холодок в животе. Я свободно, будто в полусне, управлял своим телом - делал все точно, как требовалось. Остальным полет давался не просто. Их прибивало к внешним стыкам трубы, невольный страх заставлял их цепляться за неухватистые и гладкие выступы. Я по очереди .подплывал к каждому и помогал выбраться на середину, где направленный поток легко подхватывал невесомые тела. Я разозлился на Герия. Он смотрел на меня обезумевшими глазами. Его мускулистое тело, приплюснутое к стыку, было нелепым и смешным.
        -Не прикасайтесь ко мне!-вопил он.-Я никуда не хочу!
        Я влепил ему отрезвляющую пощечину. В невесомости удар получился слабым и не причинил ему боли. Но он все же взял себя в руки. Под конец ему даже понравился полет, у него по-детски заблестели глаза.
        В тоннеле, пробитом в известняковой толще, стояла глухая тишина. От нее становилось не по себе. Я невольно ускорил шаги. Женская ладонь легла в мою руку, я, не оборачиваясь, легонько сдавил чужие пальцы. Женщина боязливо прильнула к моему плечу. Я сбоку поглядел на нее: к коему удивлению, это была не Либзе, а Эва.
        За недолгий срок, проведенный без гипномасок, у меня не было времени хорошенько приглядеться к ней: что Эва невеста Герия, я определил по рисунку на свитере. Их помолвка состоялась в один день с нашей. Эва не походила на земтерскую гипномаску ни лицом, ни сложением - угловатая, чуточку нескладная. Сейчас она улыбалась, пересиливая страх.
        Почему же внутренние помещения Карста не разрушились, не обратились в прах? На Земле достаточно было нескольких тысячелетий, чтобы напрочь сгинули города, империи и даже цивилизации. А за тридцать тысячелетий там способно истребиться что угодно; и моря, и горы. Правда, истребляет не само время, а ветры, реки, солнечный зной, стужа и тление. А здесь, как в громадной консервной банке, время остановлено: ни ураганов, ни наводнений, ни резкой смены погоды - климат поддерживается искусственно. К тому же роботы постоянно следят за целостью помещений и сохранностью убранства, периодически подновляя ее.
        Мы вошли в пустынный цирк. Навечно застывшие каменные кулисы распахивались перед нами. Пространство, разделенное ими на центральный и боковые нефы, как будто не замыкалось стенами, а терялось в бескрайности. Страх остался позади. Прислушиваясь к затухающим ударам собственных сердец, мы ждали, когда соберутся остальные.
        Эва доверчиво прильнула ко мне, крепко схватилась за руку. В ее порыве не было ничего женского-так поступают дети, когда пугаются. Видимо, на нее действовала непривычная обстановка.
        ...По забывчивости я шагнул на запертую дверь - и ударился лбом, и снова мальчишка, сидящий во мне, удивился. Створки раздвинулись на долю секунды позднее.
        Мы направились дальше.
        Кажется, я понял, откуда взялось это смутное ожидание беды: в моей памяти коридоры и переходы на Карсте связаны с трагическим известием о гибели землян - это не моя, чужая тревога, чужое сознание непоправимой беды.
        Но, может быть, не одна память о пережитом мальчишкой волнует меня? Есть еще что-то. Например, вот эти звуки, похожие на скрежет. Будто снаружи р;то-то скребется в стенку. Там за нею главная полость планетоида-поля, огороды, плантации, уборочные машины, механизмы, управляющие ими, скотные дворы... Может, какая-нибудь хавронья чешет свой бок о стену?..
        Окна задернуты плотными шторами из синтетики. Они пропускают рассеянный свет искусственного солнца. Раньше, чем я подумал, что нужно сделать, чтобы раскрылась штора, мальчишка, сидящий во мне, подошел к окну и нажал кнопку. Занавесь чуть колыхнулась. Я еще и еще давил на кнопку-никаких результатов. Попытался распахнуть штору руками - тоже ничего не добился. Почему-то я был убежден: это не случайное заедание в механизме.
        Все выжидающе посмотрели на меня и, по-видимому, безотчетно встревожились. Я оставил окна в покое: не следует давать повод к беспокойству остальным.
        Изо всех сил напрягал память: видел ли я тогда хоть что-нибудь за окнами?
        Во весь свой последний маршрут по жилым и служебным отсекам мальчишка ни разу не подходил к окнам, не любопытствовал заглянуть в них: ничего интересного за ними для него не было. И все же я убежден: шторы тогда не были задернуты.
        Вспомнил! Мальчишка действительно не заглядывал в окна, но они попадали ему в боковое зрение. Шпалеры фруктовых деревьев, за ними разлинованные поля - скучный однообразный пейзаж, залитый неестественным синеватым светом. Равнина полого вздымалась, ее край не обрезался горизонтом, а заволакивался туманной пеленою.
        Все-таки тревога была не моей. Мальчишку мучили угрызения совести, как будто он совершил такое, чего не следовало делать. За те немногие часы его жизни, известные мне в подробностях, он не сделал ничего, в чем бы нужно было раскаиваться. Значит, он совершил опасный поступок уже после того,, как проволочный колпак, записывающий вcе его ощущения и мысли, был отключен. А это было и вовсе нелепо: я не мог знать, что присходило с ним в последующие часы.
        Тут была какая-то загадка.
        Я машинально избрал тот же путь, который мальчишка проделывал дважды. Поражаюсь, как я не заблудился: сотни просторных коридоров и глухих, полуосвещенных штреков, соединяющих пятилучевые ячеи типовых кварталовблоков, ничем не отличимы друг от друга. Можно пройти по одному месту десять раз и не запомнить дороги. Если бы мне понадобилось объяснить кому-нибудь, как идти, я не смог бы указать ни одной приметы.
        Главное хранилище - образцово спланированный город с улицами, проулками и километровыми проспектами. Между стеллажами свободно могли бы разминуться встречные грузовики. Застоявшаяся тишина и безупречная чистота омертвляли этот храм человеческих знаний. Похоже - все здесь в надежной сохранности. Пыли не было даже в самых глухих закоулках. Порядок и чистоту в хранилище соблюдали не роботы, а специальные машины - самоуправляемые пылесосы и мойщики. Влажность и температура поддерживались автоматически,
        Несметность знаний, заключенных в книжные переплеты (древнейший отдел), и большей частью в стандартные коробки с набором катушек ферролент, внушала невольный страх: смогу ли я разобраться в этой безмерности, разыщу ли сведения, нужные мне?
        Эва все время держалась поблизости. Ее лицо выражало настороженное внимание ко всему, что попадалось нам, хотя ничего примечательного не было - все типовое, стандартное, как и на Земтере. Была единственная особенность: пол, стены, вещи, предметы здесь в отличие от земтерских грубо осязаемы и тверды.
        Мы проделали уже не малый путь. Не знакомые с длинными переходами, земтеряне расквасились, едва брели.
        У всех были апатичные, утомленные лица. Попав в хранилище, Итгол с Игарой оживились - я уловил это по их лицам. Проспекты и улицы из стеллажей привлекли их внимание. Хоть я по-прежнему выделял их среди остальных, недавней своей зависимости и какой-то подчиненности по отношению к Итголу не испытывал.
        - Мы почти пришли, - подбодрил я остальных.
        Прежде всего мне хотелось увидеть собственными глазами каминный зал, хотя остановиться мы могли где угодно: все жилые отсеки пустовали.
        В зале Виктора все было не таким, как в остальных помещениях, где властвовал машинный стандарт. Виктор пытался избежать шаблона. Обстановка его зала и мебель были ручной работы. Особенно хороша была чугунная решетка, ограждающая камин.
        На беглый взгляд здесь ничего не изменилось. Даже краски на репродукции, вделанной в нише над камином, не потускнели. Клюка, щипцы и совок - будто только и ждали, чтобы кто-нибудь растопил камин.
        Убранство этого зала даже и в мое время показалось бы старомодным. Наверное, в чудачестве Виктора выразился протест против безликости, которая к его времени приобрела космический масштаб.
        Сейчас, при незатопленном камине, просторный зал выглядел холодным и чопорным. Тяжеленные кресла, симметрично расставленные у стен, напоминали музейные экспонаты.
        Вот теперь мне стало ясно, почему я больше всего стосковался на Земтере - по живому теплу, по трескучему пламени сгорающих дров.
        Сквозь тройной оградительный барьер, где меня дотошно ощупали незримые контрольные лучи, я вышел во внутренний коридор.
        Странно, почему я знаю про этот выход? Мальчишка не был здесь. Вообще я почему-то знаю гораздо больше того, что вместилось в четырехчасовую запись мальчишкиной жизни. Раздумывать об этом не было времени. После заодно уже займусь и этой загадкой.
        Из ближней нити вывалился шестиногай уродина-паукправда, с одинаковым основанием можно было сказать "шестирукий": все шесть складных ходулин служили ему одновременно руками и ногами. Круглый глазок янтарно вспыхнул у него на лбу.
        - Слушаю.
        От этого сухого и внятного голоса меня непроизвольно передернуло. Чувство гадливости, которые он вызывал мерзкою формой, усилилось. За те немногие часы, что я пробыл в образе мальчишки, я не имел дела с роботами видел только их искореженные тела в цирке.
        Я завороженно смотрел на его бесстрастную цилиндрическую физиономию. Эта чертова бестия тридцать лет истуканом просидела в своей нише, а теперь как ни в чем не бывало:
        - Слушаю.
        Я подавил отвращение.
        - Принесите вязанку дров, мяса на двенадцать порций шашлыка и кувшин вина.
        - Через пять минут, - пообещал робот и уковылял по коридору.
        Пять минут давно истекли, а робот не появлялся. Длинный пустой коридор с несколькими нишами, в которых затаились пауки, действовал угнетающе. Тишина подавляла и настораживала, может быть, тем и настораживала, что вовсе не была такой абсолютной, какой должна быть. Почудился смутный заглушенный звук-так вскрикивают от внезапного испуга или боли.
        Показался робот. Двумя клешнями он толкал перед собой тележку на роликах. Тонкий писк струился из-под нее: видимо, смазка была не безупречной. На нижней полке сложены поленья, наверху - посуда и продукты. Всего я сразу не охватил взглядом, но что-то показалось мне странным.
        - Кто кричал только что? - спросил я.
        Вспыхнул глазок индикаторной лампы на приемной мембране - вопрос дошел до робота. Но он ничего не ответил.
        - Здесь есть люди? - спросил я.
        - Есть.
        - Кто? Здесь никого не может быть!
        - Сегодня прибыли двенадцать человек, - равнодушно объяснил робот.
        - А помимо двенадцати? - допытывался я.
        - Никого.
        Я забрал тележку и покатил ее в дверь. Опять защелкали контрольные счетчики, исследуя: человек ли я, не робот ли?
        Машинально похлопал себя по карманам. Спичек в них, конечно, не было. Как же добывал огонь мальчишка? Ведь он растапливал камин. Вспомнил! Вот эта штучка, похожая на медицинский шприц,-миниатюрный огнемет: нажмешь на кнопку-брызнет огонь. Огненная струя была такой жаркой, что дрова мгновенно .занялись пламенем. Все же не до конца Виктор был последователен: к обстановке каминного зала скорее бы подошло кресло и трут, чем автомат.
        Тяга была превосходная, в трубе загудело.
        На этот раз вскрик донесся из каменного чрева. Мгновенный холодок пробежал у меня по спине. Я посмотрел на гостей. Эва испуганно расширила глаза и вздрогнула. Остальные как будто ничего не слышали.
        - Это ветер, - сказал я.
        Эва взглянула на меня. В ее глазах была тревога.
        - Ветер,-повторил я.
        Она поверила и успокоилась.
        Видимо, никто из них не видел раньше огня. Эва попыталась ладошкой погладить пляшущий язык пламени испуганно отдернула руку. И так же, как делают дети, сунула обожженный палец в рот. Непроизвольный этот жест почему-то обрадовал меня: такое чувство, будто среди манекенов из папье-маше я вдруг обнаружил неподдельного живого человека.
        Красное зарево огня и тепло наполнили комнату уютом. Пора было позаботиться о еде.
        Я знал, что мясо на шашлык подают выдержанным ,влимонном соке со специями. Но, по-видимому, Виктор готовил мясо сам. На блюде лежало неразрезанное стёгно, вместо лимонного сока был уксус, в небольших баночках прочие специи. Выдержать мясо на шашлыки не было времени: от голода я готов был наброситься на сырое. А из моих гостей никто не имел представления, каким должен быть настоящий шашлык.
        Я принялся разделывать мясо. Меньше всего вырезка походила на баранину-скорее уж на конину. А жир почему-то был желтый, словно барсучий.
        Робот, как и в первый раз, бесшумно, подковылял ко мне.
        - Какое мясо подали? Это не баранина.
        - Баранины нет. Говядина.
        - Говядина? Отчего такой желтый жир?
        - Скот содержится в темноте.
        Похоже на правду. Возможно, за тридцать тысяч лет бараны вымерли, а коровы в подземных стойлах выродились. Должна же и у них продолжаться эволюция. Почему я решил, что застану здесь все таким, как было? Только за, чем понадобилось содержать скот в темноте?
        Угли нагорели. Мангал и шампуры хранились на обычном месте, в боковой нише камина. Он на добрых полтора метра выдавался из стены, был облицован темным зернистым диабазом. В устье печи имелось специальное гнездо, куда ставилась жаровня, так что дым и чад уносило в трубу.
        Запах мяса сводил меня с ума. Зато мои гости были совершенно равнодушны к аппетитному запаху - разморились и задремали в креслах возле камина. Нашего брата, землян, запах жареного мяса давно заставил бы позабыть про сон. Одна только Эва прищуренными глазами смотрела на огонь, ноздру у нее тихонько вздрагивали. Щеки раскалились от жара, красное зарево огня сделало их похожими на бронзовые.
        Я раздал всем по шашлыку на шпажке и налил вина в бокалы. Никакой другой пвсуды истукан-робот яе подал, а мне не хотелось лишний раз встречаться с омерзительным пауком. С шашлыками можно расправиться и при помощи рук. Обходились же мы в туристических походах без вилок.
        Сочнее мясо и верно напоминало говядину. Однако никто из моих гостей ие отважился приступить к шашлыку.
        - Ну же, смелее! - подбодрил я Герия. Мне хотелось загладить свою вину перед ним.
        Герий попытался откусить, но не смог перегрызть волокна и положил в рот целый кусок. Долго мусолил его не жевал, а именно мусолил, словно во рту у него были голые десны. Хотел проглотит,ь и подавидея. Я по земной привычке постучал его по спине. Он испуганно выпучил глаза. Но все же проглотил.
        После него никто уже не захотел рисковать. Потом отважились трое: Итгел с Игарой и Эва.
        Странно: почему эти трое все время выделяются? Во всем.
        Нужно было и об остальных позаботиться. Я решил заказать для них манную кашу. Всякую пищу, кроме шашлыкoв, готовили на общей кухне. Приготовление шашлыков - привилегия Виктора.
        Робот не вышел мне навстречу. Я заглянул в нишу - пусто. Мне не могли быть известны пoрядки, заведенные на планетоиде, но почему-то я был твердо убежден: паук не смеет никуда отлучаться из ниши без указания.
        Я не знал, как нужно величать робота.
        - Эй, вы, сударь! - крикнул я.
        За поворотом в коридоре раздались шаги.
        Паук мчался на меня атакующим маршем, пользуясь одновременно четырьмя конечностями. За три шага - я уже хотел с позором бежать от негo-робот остановился.
        - Слушаю.
        - Восемь пoрцйй манной ваши и столько же молочного киселя.
        - Через пять минут,-произнес он стереотипную фразу.
        Я не дал ему уйти.
        - Который сейчас год? -спросил я и замер от волнения,
        - Тридцать одна тысяча двести шестнадцатый, двадцать восьмое декабря, - отчеканил он.
        * * *
        Ночевать мы- разместилась в спальных комнатах, которые примыкали к залу. Планировка и убранство повсюду были типовыми. Тут уже Виктор не стал фантазировать. Достаточно того, что комнаты тоже были отделены силовым барьером, как хранилище и каминный зал. Мне почему-то было спокойнее от уверенности, что роботы сюда не смогут проникнуть. Должно быть, и Виктор думал так же.
        Спальня чуть попросторнее вагонного купе. Бельевой шкаф, кровать, столик, два стула - больше ничего. Вторая дверь вела в ванную комнату.
        Я напустил воды, взбил мыльную пену...
        Завтра предстоит большая работа. Прежде всего отыскать каталоги. Наверно, тоже какие-нибудь автоматы. Сумею ли еще пользоваться ими? Может быть, я и узнаю, каким образом мой труп очутился вначале в холодильной установке здесь, а потом оказался на Земтере. Но одного этого стало уже мало: прибавились новые загадки.
        В ЛОВУШКЕ
        Я кувыркался в снегу, захлебывался ледяной пылью... в радовался: еще немною, и все будет кончено-никакого Земтёра, никакого Карста. Беспрерывный грохот снежного обвала сопровождал мой полет...
        Проснулся внезапно. Вода в ванне остыла, меня пробирал озноб. Слабый стук слышался за стеной в каминном зале, потом все смолкло.
        Пустил горячую воду, теплая истома обволокла тело. Испугался, что вторично усну в воде, и выскочил на коврик. Тотчас явственно услышал запах жареного мяса. Накинул на плечи ворсистый халат и вышел в зал.
        Удивительно, что камин до сих пор не протопился. В темноте выплески пламени прыгали по полу, озаряли стены.
        Сочный мясной запах щекотал ноздри. Кто-то тайком доедал оставшиеся с вечера шашлыки. Хрустел и чавкал.
        Я разглядел две темные фигуры - и невольно вздрогнул.
        Близ устья каминной печи, наполовину заслоненные от меня креслом, на полу сидели два черта и с жадностью уплетали шашлыки. Острые рожки двигались в такт работающим челюстям.
        - Кыш! - воскликнул я и включил электрический свет.
        Оба нечистых повернулись в мою сторону. Испуганные рожицы были перепачканы горелым мясом. От яркого света они ослепленно моргали. Круглые, как у лемуров, глаза, нежная розовая кожа, маленький рот, чуть вздернутый кверху нос-если бы не подвижные черные рожки, можно принять за людей. Рога подняты кверху и насторожены, как заячьи уши. Да это же и есть уши! Самые настоящие. Сквоэ шерсть видны ушные раковины. Только остренькие волосяные кисточки на концах делали их похожими на рожки.
        - Кыш! - крикнул я вторично.
        Один из чертей кинулся было в каминную трубу, но отпрянул прочь, ожаленный огнем. Шерсть поверху занялась синеватым пламенем. Он корчился и катался по полу.
        Длинным гибким хвостом, точно плетью, стегал себя по бокам, пытаясь сбить пламя.
        С вечера в большой посудной чаше осталась вода. Я окатил черта с головы до пят, вернее до кончика хвоста.
        Все еще гримасничая от боли, он вскочил на ноги. При этом слегка оперся на хвост. Я стоял напротив них, спиной к растопленному камину. Мы молча разглядывали друг друга. Их лица не были враждебными, но на всякий случай я вооружился клюкой.
        Бесы пустились наутек. В охотничьем азарте я ринулся за ними. Они кинулись в один угол, в другой, наткнулись на дверь. Защитные барьеры беспрепятственно пропустили их. Я выбежал следом. Контрольный автомат едва не захлебнулся от скорости - опознавательные щелчки слились в один выбрирующий звук.
        Шестилапый паук вприскочку погнался за чертями.
        Один из бесов с кошачьим проворством вскарабкался вверх по шторе к вентиляционному люку. Сунул в него палец и взвыл от боли. Точно такой же крик слышался мне вчера. Кровь из пораненного пальца окапала штору.
        Несколько роботов, растопырив клешни, окружили чертей. Те заметались туда-сюда. Но один из роботов все же проворонил их. Черные пятки бесов замелькали в конце коридора. Целый взвод шестилапых роботов преследовал их.
        Остатками воды я залил огонь и закрыл трубу.
        Совсем рассветало, когда я проснулся. Распахнул штору - она легко подалась. Увы, за окном располагался всего лишь замкнутый внутренний дворик. В нем росли несколько кустов. Сейчас они были по-зимнему голыми и заиндевелыми.
        От вчерашней усталости не осталось следа. Мне не терпелось скорее приняться за дело.
        Плеск воды, когда я стал под душ, напомнил мне ночное происшествие. Я так крепко заспал все, что не был теперь уверен, пригрезились мне черти во сне или я видел их на самом деле.
        В зале никого. Клюка лежит посреди комнаты, где я- ее бросил, в камине непрогоревшие поленья. Шампуры голые, мясо с них обглодано. В коридоре на оконной занавеси темные пятна, как раз на том месте, где накапала кровь.
        - Что здесь творится? Что за бесы являлись ночью? - накинулся я на робота.
        Приемная лампочка судорожно помигала.
        - В молчанку будешь играть?!
        Мне хотелось садануть по его никелированному лбу, но я не был уверен, что он стерпит. А клешни у него! Двинет раз-череп раскроит надвое.
        - Ладно, неси восемь манных каш, четыре бифштекса с яйцом и двенадцать кофе, - заказал я.
        Разобраться в путеводителе по хранилищу непросто. Привычного каталога не было - установлены автоматы. Нужная книга или коробка с катушками имела условный шифр. По вашему заказу ее отыскивали и доставляли фуксиды. Это слово я прочитал в инструкции. Что оно означает, я не представлял. Можно было прийти в отчаяние.
        Я рассматривал соединительные клеммы и цапфы распределительного пульта, когда в пустоте помещения раздались чьи-то быстрые шаги.
        Ко мне торопился Итгол. Длинные мочки его ушей болтались, как у лягавой собаки. Лицо-было встревоженное.
        - Потерялась Эва, - сообщил он.
        Вскоре после завтрака ей вздумалось выйти в коридор. Оттуда она не возвратилась. Известие не встревожило меня, мне было непонятно волнение Итгола.
        - Мы отыщем ее в два счета,-заверил я его.-Роботы подскажут, где она.
        Эва и сама могла бы найти обратную дорогу, знай она язык, на котором разговаривали люди, жившие на Карсте тридцать тысячелетий назад.
        - Где Эва?
        Индикаторная лампочка на лбу робота мигнула и погасла. Паук стоял передо мной, опустив клешни, готовый услужить. Но на вопрос не ответил.
        Я спрашивал его на разные лады, пытался подкупить вежливостью:
        - Будьте любезны, скажите, пожалуйста, куда направилась женщина, которая два часа назад вышла из хранилища? Она непременно должна была пройти мимо вас.
        Робот молчал.
        Может быть, Эва предупредила своего жениха, куда направилась, и он знает, где она. Я поспешил в каминный зал.
        Я ожидал застать всех встревоженными. Ничуть не бывало. Похоже, одним Итголу и Игаре не безразлично, где Эва.
        - Куда отправилась Эва?
        Гернй бестолково моргал и улыбался. Никак ве к месту была сейчас его идиотская улыбка. Прошло немало времени, Эва могла заблудиться посреди одинаковых коридоров и секций. Отыскать ее в царстве стандартов будет посложнее, чем в тайге. Хорошо, если с испугу она не начнет кидаться из одного коридора в другой.
        Первая заповедь всем новичкам в таежном походе:
        "Заблудишься-сиди на месте. Раскладывай костер, жди. Тебя найдут". Это правило, знай его Эва, помогло бы и здесь. Если она все эти часы не двигалась, понадобится обыскать небольшой участок.
        По опыту прошлых туристских походов я хотел разбить остальных на три группы и отправить на розыски Эвы в разные стороны. Примерно метрах в трехстах от входа коридор под углом расходился тремя лучами. Но я вовремя спохватился: никакой пользы от истуканов вроде Герия не будет. Их еще и самих придется искать.
        Эва вряд ли могла забрести далеко. Насколько я разобрался в планировке, жилое пространство и служебные помещения располагались полукругом. Хранилище и заповедник
        Виктора находились в центре. Это облегчало поиск: входом в каминный зал заканчивался один из радиальных блоков. Правда, уверенности, что блоки не сообщаются друг с другом, у меня не было. В этом случае Эва может забрести куда угодно.
        Я был посреди пустынных коридоров. Нигде ни звука, ничто не шевельнется- Одни только пауки, дежурившие в нишах, провожали меня своими кошачьими глазами. Шаги звучали пугливо и неуверенно. Мысленно я представил себе вею нелепость происходящего: пустотелый каменный осколок, затерянный в поясе астероидов-консервная банка, начиненная металлическими пауками, и одинокие люди, блуждающие в этом заброшенном миру.
        - Эва!
        Слабый отзвук эха возвратился ко мне. Я старался шуметь как можио больше, чтобы Эва могла услышать меня. Вдалеке как будто что-то промелькнуло.
        - Эва!!
        В дальнем конце стенки коридора словно смыкались.
        На таком расстоянии разглядеть можно было разве только слона. От напряжения мне начинало мерещиться, будто там кто-то есть.
        Тихий-тихий вздох послышался за дверью. Я вздрогнул и затих. Если это Эва, почему она не откликнулась?
        Я шагнул к двери - она толчком распахнулась. В коридор вывалился шестипалый урод и, не взглянув на меня, промчался в свою нишу. Что за чертовщина? Я отчетливо слышал вздох. Не паук же вздыхал.
        В пустой пятиугольной комнате, уткнувшись лицом я стену, затаилась Эва. Из закатанного рукава свитера свисала прозрачная беззащитная кисть.
        - Эва!-прошептал я, приблизяеь к ней.
        Ее плечи вздрогнули, она робко оглянулась. В ее расширенных зрачках светлыми кругляшками отразилась никелированная поверхность диска, укрепленного рядом с дверью, и мой разномастный свитер - все уменьшенное до уютных размеров горошины.
        - Что с тобой?
        Слезы сами собой выкатились из Эвиных глаз.
        - Мне страшно.
        Она прильнула ко мне, как ребенок, ищущий защиты.
        - Кто тебя напугал?
        - Паук.
        - Паук?! Так это же безобидное создание-автомат.
        Он не смеет ничего сделать с тобой.
        - Он смотрел на меня. Мне было страшно и хотелось прикоснуться к кругу,- она показала на диск, повешенный рядом с дверью.
        Больше всего круг походил на зеркало. Я внимательно оглядел его, что-то насторожило меня, показалось ненормальным. Да, вот что. Гладкая сверкающая поверхность диска ничего не отражала. Зеркалом он никак не мог служить.
        - Ничего опасного. Ты зря напугалась,- сказал я и прикоснулся к диску.
        Мгновенная резь ожога пронизала меня. Под нами что-то заскрежетало печально и глухо. Диск исчез. Он никуда не удвинулся, не задернулся - его просто не стало. Я изумленно посмотрел на свою ладонь: следов ожога не было.
        - Ой!- вскрикнула Эва и судорожно ухватилась за мою руку.
        Под ногами начал зыбиться пол, выложенный массивными бетонными плитами. Я поднял Эву на руки и хотел бежать. Ноги не слушались-пол ускользал из-под них.
        Стен тоже не стало. Вернее, они были обозначены одной световой зыбью, почти как на Земтере.
        * * *
        Это состояние продолжалось недолго. Вокруг нас снова все материализовалось. Только мы находились уже не в прежней комнате.
        Просторный зал без окон - с потолка лился успокоительный мягкий свет, разве что по-лунному нечеткий.
        Я все еще держал Эву на руках. Она сплела пальцы у меня на шее.
        В дальнем конце зала что-то зашевелилось. Черный рукав - не то змея, не то пожарная кишка,- извиваясь, подползал к нам. Почему-то я не испугался этого удава.
        Он приблизился, и я разглядел большой синий глаз, похожий на кристалл льда. Черный шланг изогнулся, как тело кобры,-синий объектив поднялся вровень с моим лицом.
        - Кто вы?- ниоткуда раздался голос на языке мальчишки и Виктора.
        У меня затекли руки, я опустил Эву на пол. Она спряталась за мою спину и выглядывала из-за плеча. Я слышал ее прерывистое дыхание, Эвины волосы щекотали ухо.
        - Мы люди,-сказал я в пустоту зала.
        - Да, люди,- признал тот же голос как будто с неохотой.-Вижу: люди.
        - А ты?.. Кто ты?- спросил я.
        - Машина. Я так исстрадалась, ожидая вас.
        Жалоба прозвучала пародией на человеческое чувство. Эва, испуганная невесть откуда раздавшимся голосом, уткнулась лицом в мое плечо.
        - Почему она боится? - спросила Машина.
        - Она впервые здесь. Тут очень пусто и гулко.- Я поймал себя на том, что стараюсь произносить слова таким же бесстрастным и ровным голосом, как Машина.
        - Откуда вы появились?
        Неосознанная мысль удержала меня от того, чтобы сказать правду. Я уклонился от ответа.
        Ледяной глаз чуть не вплотную придвинулся ко мне.
        Едва уловимый звук наполнил зал. Сонная апатия начала заволакивать сознание. Еще немного, и я бы заснул.
        - Не спи.
        Это выкрикнула Эва.
        Я очнулся. Эва трясла меня за плечи, и с каждым ее толчком дурман оставлял меня.
        До сознания отчетливо дошла мысль: нужно бежать прочь!
        - Отодвинь от меня свой окуляр! - потребовал я.
        Машина повиновалась.
        - Перестань жужжать.
        Наступила тишина.
        - Почему вы так долго не приходили? Я измучилась ждать,- произнесла Машина, в ее неживом голосе прозвучал надрыв.
        - Мы не могли раньше.
        - У вас всегда были тайны от меня: я не знала, куда вы исчезаете и откуда появляетесь вновь. Вы скрывали от меня многое. Меня пожалел только мальчик...
        - Мальчик!..
        Я прикусил язык. Смутная догадка промелькнула у меня.
        Я оглянулся, ища выход. Голые стены, серый бетон без малейшего зазора. Страх - безотчетный, непереносимый страх вселенских масштабов (не-только за себя)выпотрошил из меня остатки уверенности. Точно такой страх испытывал мальчишка.
        - Нам пора. Мы еще возвратимся,- пообещал я.
        Моему голосу не хватило искренности. Машина усомнилась :
        - Точно придете? Я буду ждать. Мне так необходимо общение.
        - Придем,-заверил я и наугад шагнул подальше oт гипнотизирующего объектива.
        Эва цепко держалась за мою руку. И странно, это успокаивало меня.
        Долго, нестерпимо долго мы шагали прямо на стену.
        Я с трудом переставлял ноги.
        Когда до стены осталось не больше полутора метров, мне почудилось: бетонные глыбы чуть сдвинулись, образовался крохотный зазор, щелка, в которую можно просунуть лезвие бритвы. Еще шаг - щель увеличилась. Еще створы распахнулись на ширину дорожной колеи.
        - Возвращайтесь!- проскрипел сзади умоляющий голос.
        Мы очутились в прежней комнате или очень похожей на нее. Диск на стене светился холодным металлическим блеском, шедшим изнутри. Необъяснимое свойство диска не давало мне покоя. Я долго глядел в ровную поверх ность и оттого, что не видел своего отражения, невольно хотел потрогать металл рукою. Но теперь я уже знал, чем это угрожает.
        И Эва говорила, что ей хотелось притронуться к диску. Это понятно: когда в зеркале не видишь своего отражения, это вызывает недоумение. Хочется проверить: почему так?
        - Паук!- воскликнул я, вспомнив, как встретился с Эвой.- Что нужно было от тебя пауку?
        - Не знаю. Он загораживал коридор, не давал мне пройти. И все время смотрел на меня. Я искала место, чтобы скрыться, и попала сюда.
        Я пытался разобраться в этой истории. То, что на Карсте установлен машинный мозговой центр, управляющий всей системой станции обслуживания, неудивительно. Пауки-роботы находятся в подчинении общего центра. В Манугау должна быть заложена программа, не позволяющая ей причинить вред человеку. Если не считать странного поведения паука, о котором говорит Эва, так оно и есть: роботы ведут себя послушно. Но зачем-то же понадобилось ограждать хранилище знаний от пауков. Выходит, не так уж безопасен машинный мозг. Пока Машина ничего худого не сделала нам, но что-то затевает.
        И повинен в этом мальчишка. Он совершил непоправимое. Я не мог объяснить, от,куда взялась у меня такая уверенность.
        Самое разумное для всех нас - сматывать отсюда удочки подобру-поздорову, пока не поздно.
        Но я отлично знал, что не покину планетоид. Не на Земтер же было возвращаться мне.
        До каминного зала, где нас ждали свежие постели, было далеко. Никогда не думал, что могу до такой стерени расписаться от одного только нервного напряжения. У меня буквально подкашивались ноги. Не будь со мной Эвы, я бы еще как-нибудь пересилил усталость. Она неожиданно села на пол и захныкала, точно ребенок:
        - Хочу-у-у спать!
        Я попробовал нести ее на руках, но с первой же попытки понял, что из этого ничего не выйдет. Дурацкое положение! Не устраивать же привал посреди коридора на виду у целой армии молчаливых роботов. Они сидели в своих нишах через каждые тридцать четыре пары шагов. Я настолько привык к паукам, что даже не замечал их, не останавливал на них взгляда. А шаги сосчитал машинально по давней привычке. Одинаковые двери через равные интервалы - по две двери между нишами - ускользали от моего внимания. Но сейчас я вспомнил про них: ведь за каждой дверью - жилое помещение.
        Мы вошли в первую же комнату. Она имела точно такую планировку, как спальня при каминном зале. С одной только разницей: два соседних номера сообщались между собой - имели общий зал, расположенный посредине.
        Одним словом, это было как раз то, что требовалось нам.
        Двери, ведущие в коридор, можно было защелкнуть изнутри. Хоть и не очень надежно, но все-таки запор.
        Я проснулся посреди ночи. Левое плечо затекло: что-то тяжелое и теплое придавило его. Дверь в смежную комнату была приоткрыта, оттуда на постель падала полоса света. Эва спала поверх одеяла, свернувшись клубком и положив голову мне на плечо.
        Я осторожно высвободил руку. Острые мурашки покалывали онемевшее плечо и пальцы, пока разминал cycтавы. Видимо, рассвет только начинался: оконные прямоугольники, занавешенные шторами, чуть посветлели. Здесь окна спальни тоже обращены во внутренний дворик.
        Я чувствовал себя совершенно отдохнувшим. Пожалуй, нам пора вставать и спешить в каминный зал. Я только сейчас подумал о том, что без меня они там сидят голодные. Нужно будет распорядиться, чтобы робот подавал пищу в назначенные часы без дополнительного приказа трижды на день. Мало ли что может случиться со мной.
        Еще мне пришло в голову, что положение, в котором я очутился, более чем смешное: рядом в постели лежит женщина-я ощущаю ее теплоту, а думаю в это время бог знает о чем. Церковные святые и те, попадая в столь пикантное положение, боролись с искушением. Превзошли их разве что некоторые положительные герои из книжек, какие во множестве сочинялись в пору моей юности. Но я-то ни в святые и ни в герои не метил.
        Включил свет. Хоть и не яркий, он разбудил Эву.
        - Мне было страшно одной,- простодушно призналась она и придвинулась ко мне, опять устраивая свою голову на мое плечо. Решительно ничего чувственного не было в ее намерении.
        - Я вспомнила про гадких пауков и чуть не умерла ет страха. Я вошла потихоньку, чтобы не разбудить тебя. Вместе не так страшно. Давай убежим отсюда вдвоем - ты и я. Ты ведь тоже боишься пауков, правда?
        Ее детский лепет совершенно озадачил меня.
        - Хорошо, убежим,-громко сказал я, вскакивая на ноги.- Только сначала возвратимся к остальным. Боюсь, что они совсем переполошились.
        На завтрак все собрались быстро. Не было лишь Герия. "Копуша",-подумал я.
        Робот прикатил тележку с блюдами. Заказ я сделал, как только мы с Эвой вернулись.
        Чьи-то шаги раздались за поворотом. Они были четкими, размеренными, нисколько не напоминали шлепанье паучьих лап. Я невольно задержался.
        Это был Герий. Он шагал посреди коридора. Его походка была идиотски правильная и ровная, как у марширующего гвардейца или у автомата. Похоже, он спал на ходу. Глаза были раскрыты. Я невольно уступил ему дорогу и хотел откатить тележку, но он сам вовремя обошел ее стороной, хотя даже и не взглянул под ноги.
        Когда я вкатил тележку в зал, Герий находился у двери в хранилище. Его квадратные плечи я видел лишь долю секунды, дверь раскрылась и пропустила его.
        Сели обедать. Нужно будет присмотреть за Герием. Правда, пока он находится в хранилище, ему ничто не угрожает.
        "Ему ничто не угрожает... Пока он в хранилище... В хранилище!"-пронеслось в мыслях.
        Страшное подозрение мелькнуло у меня. Я сорвался с места.
        Посреди бесконечных стеллажей я чувствовал себя, как в пустынном осеннем лесу. И как бывает в лесу, мне непрестанно мерещилось, будто вдалеке кто-то движется. Я кидался туда. Герия нигде не было. Спрятаться здесь трудно: проспекты просматривались во всю длину. Скрыться можно было только в центральном павильоне, где расположены блоки путеводителя.
        Издали я увидел, что входной люк распахнут. Металлический скрежет и незна-комый сомнамбулический голос доносился изнутри. В приоткрытую дверь увидел Герия. Он разговаривал сам с собой:
        - Цапфы и крючья, блок шестнадцать.
        Я чуть не вскрикнул от удивления: Герий разговаривал на языке Виктора и мальчика!
        -- Что ты здесь делаешь?
        Он не услышал вопроса. Невидящими остекленевшими глазами он как будто смотрел сквозь меня и продолжал бормотать:
        - Реле и банки под индексом семьсот пятьдесят четыре соединить с клеммами -одиннадцать и тринадцать.
        В руках у него был металлический шар размером чуть больше футбольного мяча. Несколько гибких проводников соединяли шар с системами неподвижных блоков главного пульта. Толстый жгут проводника одним концом уходил в массивную плиту. Она, как, постамент конного памятника, возвышалась посреди помещения. Герий пристально разглядывал шар, держа его на весу. Наконец отыскал что-то и сунул указательный палец в полое отверстие. Шар выпал из рук, но не брякнулся на плиту, как я ожидал, а мягко осел на нее. Не вынимая пальца, Герий другой рукой стал перебирать трехзубые якоря, которые выглядывали из гнезд пульта, похожие на телефонные фишки.
        - Тринадцать,- сказал он и вытянул один из якорьков. За ним из гнезда потащился гибкий коричневый провод.
        Нужна была еще одна секунда, чтобы закрепить якорь в отверстие шара. Сильным толчком я повалил Герия на пол. Он упал, не выпустив из рук ни шара, ни якоря. И, словно ничего не произошло, продолжал тянуть якорь к отверстию. Я попытался пинком выбить у него шар, но только отшиб ногу - с таким же успехом можно было пнуть двухпудовую гирю. Я скорчился от боли. Герий в это время подвел якорь вплотную к отверстию.
        Под руку попалась увесистая колотушка. Я саданул Герия по руке. Он разжал пальцы - якорек выскользнул на пол.
        Все еще не обращая на меня внимания, он, извиваясь по-кошачьи, ползком погнался за ускользающим от него якорем - тот под -действием пружины возвращался в гнездо. Герий поймал якорь. Я навалился на него сверху, схватил за руки. Наверно, мне легче было бы совладать с гориллой. Вместе со мною он поднялся на ноги и движением плеч стряхнул меня.
        ...Кажется, он только теперь и заметил меня. Гримаса ярости искривила его лицо. Звериным прыжком он обрушил на меня все восемьдесят килограммов своего полноценного земтерского тела. Я думал, мои ребра не выдержат. Почти теряя сознание, мне удалось извернуться и лягнуть его коленом в подбородок. Лязгнули челюсти.
        "Нокаут",-подумал я. Меня самого мутило, я еле держался на ногах. Нельзя было терять времени.
        Кроме молотка нашлись большие ножницы. Я крушил и кромсал все, что попадалось под руку. Жгуты соединительной проводки были на редкость прочными, мне с трудом удавалось перерезать их.
        Я с удовлетворением осматривал следы учиненного погрома. Теперь уже только специалист смог бы разобраться, что к чему.
        Герий, сидя на полу, удивленно озирался. На всякий случай я покрепче стиснул рукоятку молотка: мне вовсе не улыбалось вторично попасть в его лапищи. Но похоже, он не торопился нападать. Взгляд его стал осмысленным. Он осторожно притронулся к подбородку и сплюнул. Слюна была с кровью. Поднял на меня детские страдальческие глаза, будто спрашивал: "За что?"
        Мне было стыдно смотреть в его простодушное лицо. Невозможно поверить, что минуту назад он походил на зверя.
        - Что ты тут делал? Что значит реле и банки под индексом семьсот пятьдесят четыре?
        Он хлопал глазами...
        Я попытался еще говорить с ним на языке Виктора. Он явноне понимал меня.
        -Кто тебя научил подключать новые блоки к машинной памяти? - спросил я по-земтерски.
        - Блоки?..-переспросил он недоуменно.
        - Где ты был до этого?
        - Там,-он как-то неопределенно махнул рукой.
        - Где там?
        Короткие морщины пересекли его лоб.
        - Я плохо помню... Там было страшно. Большая пустая комната, и длинная змея с ледяным глазом...
        "Вот оно что..."-подумал я.
        Мне пришлось помочь Герию подняться на ноги. Я чувствовал, как слабы его мускулы. Он еле шевелился. А ведь только что в его теле была спружинена медвежья сила.
        - За что ты ударил меня?-жалобно произнес он.
        - Это произошло невзначай,- оправдался я.
        Он едва притронулся к пище. Я отвел его в спальню и уложил в постель.
        У камина остались трое, остальные разбрелись по своим спальням, как скучающие курортники в слякотную погоду. Итгол завороженно смотрел на огонь. Щуплая Игара занимала меньше половины сидения. На всех нас троих униформа с чужого плеча выглядела нелепо, особенно на Игаре, Свитер висел мешком, в складках невозможно было различить геометрический рисунок, который на Земтере служил ей паспортом. Однако ее это нисколько не смущало.
        Игара закатала рукава повыше, чтобы не мешали. Холеные руки, не знавшие работы, походили на восковые слепки.
        С тех пор как украденный земтерский корабль пришвартовался на космической станции землян, я целиком был поглощен чувством ответственности: как-никак из всех прибывших .один только я, хоть и не совсем ясно, представлял, где мы находимся и что нас ждет. Я как бы сознавал себя хозяином, всех остальных-своими гостями. Я даже позабыл о своей недавней зависимости от Иггола - он тоже был в числе моих гостей. И вот сейчас прежние отношения между нами готовы были восстановиться сами собою. В глубоком старинном кресле, вытянув ноги к огню, сидел мой искуситель, дьявол, которому я запродал душу. Не знаю, какой смысл в этой сделке заключался для него, мне же выгода была очевидная: без его помощи я бы ничего не сумел достигнуть на Земтере, да и здесь - я это чувствовал своим умом я не смогу расшифровать загадок, поставленных обстоятельствами. В конце концов, кроме них двоих, некому было даже рассказать о том, что меня мучило.
        - Сны и произведения искусства подчиняются одним и тем же законам, утверждаете вы?- обратился я к Итголу.
        - Я не упоминал слова "законы",-возразил Итгол.- Точнее было бы сказать: у снов и произведений искусства существуют общие закономерности.
        - Не будем заниматься чепухой, устанавливать терминологию. Достаточно того, что мы понимаем друг друга. Это ведь только идиотски разумным счетным машинам необходимы точные формулировки.
        Сочувственная улыбка Итгола несколько охладила мой пыл. В самом деле, из-за чего я разгорячился? Меня взбесила встреча с машиной и здешними роботами, а зло я готов пролить на первого, кто подвернется.
        Итгол и Игара как-то особенно пристально поглядели на меня, потом перекинулись между собой беглым взглядом.
        - Хорошо, говорите, что вас мучает?- успокаивающим голосом произнес Итгол.-Вы не ошиблись: мы- люди и можем понимать друг друга без терминов.
        Я рассказал про ночное происшествие, выдав все это за сон. Отчасти я готов был верить, что это и был сон, а не явь: слишком не вязалось одно с другим - роботы и черти. Уж что-нибудь одно. Больше всего меня смутило, что на шторе в самом деле обнаружились какие-то пятна.
        - Если вас беспокоит только это... - Итгол ненадолго задумался.- Я берусь объяснить, как эти пятна могли попасть в ваш сон.
        - Любопытно.
        - Накануне вы проходили мимо окна и видели пятна, но не обратили на них внимания. Однако это вовсе не значит, что они не запечатлелись. Просто вы были чем-нибудь заняты в ту минуту более для вас важным. А ночью пятна приснились. Именно потому приснились, что подсознание было встревожено: откуда взялись пятна Во сне пришло, хотя и фантастическое, но возможное объяснение.
        Ничего не возразишь, логично.
        - Но этот мой сон был очень подробным и последовательным,- вспомнил я.- Могу рассказать вам все как есть, вплоть до мелких незначительных деталей.
        - Это довольно странно.
        Рукав свитера раскатался и закрыл восковую кисть, Игара взмахнула рукой, поправила рукав.
        - Хоть это и не частый случай, но допустимый,- сказала она, глядя на меня, но было ясно, что обращалась она 'К Итголу.
        - Пожалуй, Игара права,-сказал он.-В конце концов, природа сновидений до конца не раскрыта. Возможны отклонения от средней нормы. Они мало исследованы.
        - Как знать, не окажется ли заблуждением и главная посылка: будто сон - это всего лишь аппарат биологического разума - своего рода информационный фильтр, поставленный природою.
        Наша беседа прервалась внезапно.
        В ЗАСТЕНКАХ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
        Пол, выстланный желто-коричневыми дубовыми плахами, сильно тряхнуло, прокатился тяжелый подземный удар. Похоже, взорвалось в той стороне, где дежурили роботы.
        Паука в нише не было. Вдалеке слышался разноголосый шум. Пахло пороховыми газами.
        Вслед за мной выбежал Итгол и Эва. Эва схватила меня за руку. Цепкость ее пальцев была уже знакома мне.
        - Не ходи туда!
        Я искоса глянул на нее: Эвины глаза светились по-кошачьи. Я не успел еще удивиться этому, когда из-за поворота выплеснулось пламя. Огонь растекался по верху синтетической обивки пола - сгорала тонкая пленка лака, но гудело так сильно, будто надвигался таежный пал. Два паука направили на бегущее пламя брандспойты: пенистая струя с шипением вырывалась из них. Пламя мгновенно захлебнулось. Воздух, наполненный гарью, неприятно щекотал в носу.
        Неожиданно погас свет. Мгновение назад Эва выпустила мою руку. Я ощупью хотел поймать ее в воздухе, но наткнулся на Итгола.
        Из гибельной темноты, пахнущей сражением, донесся Эвин голос.
        - Помогите!
        Я споткнулся и упал. Под руку попало что-то теплое, живое, в шерсти. Я подумал - собака.
        - Цыц! Не сметь!-машинально крикнул я.
        Чьи-то руки сграбастали меня. Я брыкался, пытался освободиться. Не страх, а недоумение охватило меня. Пахнуло свежестью, в лицо стеганула струя морозного воздуха.
        - Пустите меня!- совсем близко раздался Эвин голос.
        Я рванулся изо всей силы, пнул в чьи-то ребра - ктото с визгом закрутился на снегу. Освободилась правая рука - я выхватил из кармашка свитера автоматический искровысекатель. Шипучее пламя осветило небольшой круг - в него попали несколько остроухих настороженных мордашек.
        Огонь в моих руках переполошил их - они бросились врассыпную. Я кинулся выручать Эву. Мне удалось отбить ее.
        В густых сумерках виднелось несколько корявых ветел. Позади них маячили фигуры сражающихся-доносились боевые выкрики, звон металла. Шум битвы удалялся и затихал. Мороз пробирал сквозь одежду. Сзади сильно хрустнул снег: Это Итгол выбежал следом за нами.
        Найти пролом в стене было не трудно: даже в слабом пламени, которое давал искровысекатель, рваная дыра зияла теневым сгустком. Но попасть в коридор было уже невозможно; роботы изнутри задраили брешь щитом из эластика.
        - Откройте!- Изо всей силы я барабанил кулаком по щиту. Никто не отзывался.
        Еще немного - и мы окоченеем. Где расположен вход в помещения, я не представлял.
        Я перестал колотить по гулко вибрирующему эластику.
        И впервые услышал тишину. Это была какая-то особенная, невообразимая тишина, возможная разве что в подземелье.
        Эва прятала руки в рукава свитера. Мороз не давал времени размышлять. Я знал единственное, зато испытанное средство-костер. Заиндевелые ветки легко отламывались. Не будь у меня огнемета, ни за что бы не удалось разжечь сырую древесину. Костер осветил часть массивной крепостной стены, несколько деревьев и мерзлую землю. Тепла он давал немного. Ветки вначале шипели и трещали, потом мгновенно прогорали.
        Вблизи костра лежали убитые. Похоже, тут происходила настоящая битва. Пламя освещало нежно-розовые лица и торчащие уши. Они и у мертвых стояли торчком. Возле трупа валялся оброненный меч.
        Он был тяжелый и острый, но упругая древесина поддавалась неохотно. Я повалил два дерева. На этот раз от костра стало жарко. На щеках у Эвы появился румянец. Она изумленно вглядывалась в потухающую зарю.
        Ночь здесь должна быть непроглядной: ни луны, ни звезд. Наш костер увидят издали. Никто не помешаег хвостатым организовать новое нападение.
        Время от времени я подходил к щиту и дубасил по нему рукояткой меча без всякой надежды: роботы явно не намеревались пускать нас в помещение. Я толком не представлял себе, что именно угрожает нам, но в одном был убежден: нельзя бездействовать, сидеть сложа руки. Костер выдает нас. Но и уйти от него мы не можем.
        Распростертое тело хвостатого попадало в трепетный свт. Я давно приглядывался к нему, мне чудились металлическяе застежки. Я проверил догадку и оказался прав: на хвостатом был надет меховой комбинезон.
        Мы выбрали трех убитых, на которых одежды не были разорваны и окровавлены. На холоде кое-как справились c застежками и шнуровкой.
        Жидкий рассвет заетал нас в скирде соломы. Сквозь туман не видно было дальше чем на сто шагов. Во все стороны простиралось убранное поле. Из-под снега щетинилась стерня.
        Вчера мы вовремя облачились в теплые одежды. Если бы хвостатые не вздумали подбадривать себя воинственными криками езде издали, они застали бы иас врасплох.
        А так нам удалось скрыться. Мы бежали, куда нас несли ноги, нока крики преследователей не замолкли в отдалении. Мы спотыкалвигь о мерзлую пахоту, попали в гущу неубранных подсолнечников, ломились сквозь частокол мертвых будыльев, которые больно стегали нас. Наткнулись на стог, зарылись в солому и уснули.
        Кошмарная ночь кончалась. Занимался короткий зимний день. Багровый круг искусственного солнца обозначился сквозь туман не на краю горизонта, а в зените. Туман медленно отступил, в зрение попали другие скирды и одинокий амбар.
        Несмотря на привычные .детали: стога соломы, амбар, колкую стерню, торчащую поверх неглубокого снега, черные лоскутья протаянной пахоты,пейзаж все же производил странное впечатление. Я не сразу понял почему? Потом сообразил - глазу не хватало неоглядного простора. И причиной был, не туман. Обозримый пятачок земли словно был опущен на дно чаши, негреющее солнце висело ощутимо низко. Я знал:. по ту сторону, поверх солнца, располагаются точно такие же поля, скирды и амбары. Я пытался увидеть хоть что-нибудь. Мешала сизая туманистая поволока, не совсем точно имитирующая земное небо.
        Пока я озирался, проснулись Итгол и Эва. Зашуршала солома, из нее повылазили заспанные физиономии. Честное слово, выглядели они умилительно: кошачьи ушки с острыми кисточками и розовые щеки, разогретые сном. Словно они были в маскарадных одеждах. Кстати, сегодня как раз новогодняя ночь.
        - С Новым годом,-поздравил я.
        - Новый год... Это праздник?-спросила Эва.
        - Праздник.
        - Праздник - это хорошо. Радостно.
        - Откуда ты знаешь?-удивился я.-На Земтере каждый день праздник. Хорошо бывает только, когда праздник долго ждешь. Целый год.
        - На Земтере нет праздников. Но я знаю, что такое праздник,-упрямо заявила Эва.-Мне кажется, я когдато жила в другом мире.
        Я и сам видел, что Эва, так же как Итгол с Игарои, не похожа на земтерян. У подлинного земтерянина характер проявился лишь однажды. Но ведь Герий тогда находился под гипнозом. Можно ли тот случай считать проявлением индивидуальности?
        Вчера вечером, забившись в стог соломы, я с трудом заставил себя ни о чем не думать. Иначе проклятые вопросы - они так и лезли в голову - не дали бы мне заснуть. Откуда взялись хвостатые? Между кем и кем шло сражение, которое мы слышали вчера? Кто и зачем пытался похитить нас?..
        От этих вопросов меня отвлекала сосущая пустота в желудке и чувство ответственности: во всех наших злоключениях я считал повинным себя - я один подозревал неладное, а мер не принял. Сам-то я ничем не рисковал: как-никак одну жизнь уже прожил. Не скажу, что прожил благополучно, потому что погиб в снежной лавине, но как бы там ни было, вторая жизнь досталась мне не за понюшку табаку, и рисковать ею сам бог велел. Ведь не всем выпадает такой фарт, как мне.
        Эти рассуждения проносились в уме, не мешая думать о другом: где раздобыть еду. Неизвестно, сколько пройдет времени, прежде чем мы возвратимся в жилые помещения. Можно было на что-нибудь съестное рассчитывать в амбаре. Похоже, в нем никого нет и не слышно ничего подозрительного поблизости.
        Дверь была заперта наружным засовом - так закрывают только от скотины, а не от воров. В щелистую кровлю проникал свет. Было сумрачно. Прелый амбарный запах, под ногами рогожные мешки, в них похрустывали капустные вилки. На худой конец и это пища. Необмолоченные снопы хлеба, кули с овсом, в углу ссыпана картошка. В руки подвернулась подкова, уздечка, звякнули удила. Корзинка. В ней провизия-каравай хлеба и пустотелая тыква, заткнутая пучком соломы. Внутри булькало. По запаху судя, квас. Тут же нашелся кусок соленого сала и небольшой круг домашнего сыра. Завтрак получился не таким уж и скудным. Только все было холодное.
        По шаткой лесенке поднялись на чердак. Не более чем в километре виднелась крепостная стена и сторожевые башни. Разносились звуки и голоса, отдавались команды, маршировали отряды. Многочисленные обозы поспешно двигались по дороге, ведущей в город. Крепостные ворота распахнуты, вооруженная стража наблюдала за продвижением крестьянских обозов. Окрестное население торопилось укрыться за каменными стенами.
        Все это настолько ошеломило меня, что я и не задался вопросом: откуда тут было взяться средневековому городу?
        * * *
        Да и времени на размышления не осталось: с другой стороны раздались тревожные крики и шум. Я глянул туда - к амбару чуть не вскачь по тележному проселку двигался конный обоз. Ушастые, стоя в рост на подводах, погоняли запаленных коней. Многие бежали по обочине, от нетерпения перегоняя лошадей. Шумная орда приближалась к нашему амбару. Видимо, он служил общественным складом, и сейчас жители торопились спасти от врагов продовольственные запасы.
        Началась суматошная и скорая погрузка. Мы затаились, сидели наверху не шелохнувшись. В сумраке я видел только бледный овал Эвиного лица да поблескивающие глаза.
        Внизу нетерпеливо переговаривались, кричали, командовали... К моему изумлению, речь ушастых была понятна мне: их язык лишь немногим отличался от языка Виктора и мальчишки. Себя ушастые называли суслами, своих врагов фильсами. Сейчас фильсы готовились осадить город, и великий Астор (вероятно, это было имя правителя) повелел всем укрыться за оборонительными стенами.
        Мало-помалу внизу установился порядок, погрузка шла споро и слаженно. В работе были заняты не только руки, но и хвосты. У сусла хватало силы с помощью хвоста закинуть себе на загорбок куль овса.
        На чердаке было сложено разное добро: упряжь, инструмент, какие-то тюки. Если они вздумают грузить и это, нас обнаружат. А ведь в чужих меховых одеждах мы, пожалуй, сойдем за своих. Я шепотом объяснил суть дела Итголу и Эве.
        Затея удалась: в суматохе никому не было дела до нас. Единственное, что могло нас выдать-хвосты. У них они гибкие и подвижные, наши свисали мертвыми плетками. Кто-то уже наступил на мой - даже нахвостник затрещал. Хорошо, я вовремя заметил и подобрал его под мышку.
        Вскоре обоз тронулся. Тяжело нагруженные телеги еле передвигались. Все помогали толкать их сзади и с боков. Небольшой отряд отделился в арьергард наблюдать за приближением колонн противника.
        У городских ворот нас не задержали. Стража была озабочена одним: быстрее пропустить обоз через ворота. Враг находился на подступах к городу.
        Солнце начало немного греть, но это было скупое зимнее тепло. Расплавленный слиток, подвешенный в центре пустого планетоида, слепил глаза почти как настоящее солнце. Бледная дымка не позволяла видеть далеко ввысь.
        Тесные улочки переполнились. Потоки горожан направлялись к центру. Навстречу к городским стенам пробивались отряды, вооруженные луками, пиками и секирами. Видимо, опасность внутри стен невелика: похоже, что никто особенно не встревожен осадой города.
        Зато короткое слово "казнь"-его можно было расслышать там и здесь будоражило всех.
        Мы поневоле оказались вовлечены в густой поток, противиться движению толпы было не в наших силах. Старались хотя бы не потерять друг друга.
        Людской поток выплеснул нас на городскую площадь к подножию ступенчатого помоста, недавно сколоченного из свежих бревен и плах - от него пахло древесной щепой и смолой.
        Из обрывков разговоров в округе узнал - ожидается казнь государственного преступника Гильда. Скоро должна начаться церемония. Из боковых улочек суслы все прибывали и прибывали. Площадь была запружена до предела. На балконах и на крышах- окрестных домов, на фонарных столбах-всюду тесно от любопытных, как у нас во время футбольного матча. Сильные и гибкие хвосты помогали суслам держаться в таких местах, где любой из нас сорвался бы в тот же миг.
        Воины с секирами, выстроившись двумя шеренгами, сдерживали напор толпы - сохраняли неширокий проход, ведущий из проулка к ступенькам эшафота. Суслы теснили солдат. Те выставляли перед собой острия топоров. Раздавались крики и вопли пострадавших.
        Страсти взбудораженной толпы действовали заразительно: мне уже самому хотелось, чтобы казнь началась как можно скорее.
        И вот что-то произошло - по площади кругами распространилось неуловимое движение: все вытягивали головы и замолкали. Волна сдержанной тишины и внимания захватила скопище Суслов.
        В дальнем конце площади из портала здания двигался медленный кортеж. Развевались яркие полотнища, плескался шелк переносного шатра. Процессия приближалась. Дюжина носильщиков держала паланкин на руках, воздетых выше плеч. Должно быть, ноша не была обременительной: носильщики шагали легко и были преисполнены важности. Отличительным знаком им служила алая повязка на шее и зеленые ленты на кончике хвоста. Хвосты у носильщикoв задраны кверху торчком-ленты плескались на ветру. Вслед за первыми появились еще несколько носилок, более скромных. Их держали не так высоко, и слуг было вполовину меньше. А дальше уже и вовсе повалила мелкая сошка: эти передвигались на своих двоих, позади каждого шли по двое слуг, которые поддерживали на весу хвост хозяина. Собственные хвосты носильщиков и слуг были невзрачными: такими же, как у черни, которая заполнила площадь. Зато хвосты господ напоминали добрые овечьи курдюки.
        Напротив эшафота находилось здание с широким открытым балконом. Туда один за другим поднялись знатные вельможи и расположились на приготовленных местах согласно рангу - одни поближе к центру, другие подальше, третьи и совсем во втором ряду. Носильщики в слуги спустились вниз, двое телохранителей истуканами застыли позади повелителя Суслов.
        Толпа затихла, наблюдая, как рассаживались наверху те, кому полагалось находиться там. Признаюсь, даже мне стало интересно, и на время я позабыл об опасности.
        По всей площади разнесся мелодичный перезвон. Оказывается, у всех, кто собрался на зрелище, на кончиках хвостов были привязаны небольшие колокольчики. Должно быть, этим перезвоном суслы выражали свои верноподданнические чувства.
        На помост поднялся глашатай. Масса хвостатых колыхнулась, нас притиснуло чуть ли не вплотную к эшафоту. Глашатай поклонился в сторону балкона и обратился к народу:
        - Великий Астор даже в минуту опасности, когда враги вероломно напали на город, проявил великодушие...
        Он ненадолго умолк, и толпа, повинуясь его голосу, настороженно затихла.
        - ...Казнь через сожжение будет заменена четвертованием!-Толпа облегченно вздохнула: зрелище у нее не было отнято, ей только пощекотали нервы. Пожалуй, решись этот самый Астор всерьез помиловать преступника, ему самому бы несдобровать.
        Пора было сматываться. И без того наша инертность вызывала подозрение: только у нас троих на хвостах не было колокольчиков. Я замечал осуждающие взгляды.
        Нужно было хотя бы перейти в другое место.
        Вблизи балкона, опоясанного двумя рядами вооруженной охраны, толпились суслы, которые, как и мы, не имели колокольчиков и не изъявили восторга при виде Астора. Даже и не смотрели на него-озирались по сторонам. Я шепнул Итголу и Эве, чтобы они не отставали, и начал протискиваться поближе к балкону.
        Я поздно понял свою ошибку. Позади вооруженной стражи выстроились шпики. Никакие колокольчики им не нужны - свою преданность они выражали по-иному.
        Церемония грозила затянуться надолго.
        На помост вбежала девочка-подросток. Хвост у нее ни секунды не находился в покое, разноцветные ленточки, привязанные на его конце, выписывали замысловатые кренделя. Звонким и ясным голосом она потребовала суровой казни преступника. Ее. слова встретили ликующим перезвоном.
        Среди всеобщего ликования послышался чей-то встревоженный голос. На площади появился гонец. Суслы медленно расступились. Запаленный от быстрого бега солдат едва держался на ногах. Овальный кожаный щит неловко висел на его плече, мешая протискиваться сквозь толчею. Бледное лицо выражало смятение и страх. Пробравшись к балкону, он рухнул на колени. Щит упал с его плеча и покатился по мостовой, погромыхивая, точно барабан.
        - Фильсы ворвались в город!
        На дне каменной ямы темно. Глаза не вдруг привыкли к сумраку. Шесть шагов вдоль, четыре поперек-размер камеры, куда нас бросили. Что происходит снаружи, не слышно: удалось суслам защититься или же в городе хозяйничают фильсы? Сразу, как началось смятение, нас взяли под стражу. Сопротивляться было невозможно, бежать-некуда. Даже если бы удалось вырваться из рук опричников, толпа растерзала бы нас на месте. Лучшим для нас выходом была тюрьма.
        Мрачные коридоры, массивные двери, грохочущие запоры, молчаливые стражники, наручники, сырость-все тюремные прелести, как на моей родной Земле в средневековье.
        У меня появилось время хоть немного осмыслить происшедшее. Если не считать того, что у Суслов были хвосты и торчащие кверху уши, вся обстановка вокруг в самом деле напоминала наше средневековье - каким я представлял его себе по фильмам и книгам. Башни, крепостные стены, эшафот, стражники, паланкины, толпа, ждущая казни, картина доволно банальная, словно взятая напрокат из школьного курса истории.
        Мы сидели, прижавшись друг к другу, на вонючей соломенной подстилке. Бог весть, кто побывал здесь прежде нас. Тухлый и плесневелый запах подземелья угнетал. В углах скреблись тюремные крысы, поднимали возню, с писком проносились по нашим ногам.
        Железные наручники до крови натерли запястья, и теперь ранки саднило.
        Собственные мучения не сильно огорчали меня. Куда больше меня волновала судьба Итгола и особенно Эвы. Хорошо, что они не понимают всего: ни тюрьмы, ни смертная казнь на Земтере неизвестны. Там все свободны. Правда, по мне их свобода не лучше тюрьмы. Тут, по крайней мере, можно надеяться на что-то.
        - Что с нами будет? - спросила Эва.
        - Ничего худого нам не посмеют сделать.
        Эва со связанными руками неловко придвинулась, положила голову на мои колени.
        - Не нужно обманывать, - тихо сказала она, я едва расслышал ее голос. - Я не боюсь. Не беспокойся обо мне.
        Почему чуть ли не каждое Эвино слово удивляет меня?
        Будь на ее месте даже и не инкубаторская земтерянка, все равно ее поведение показалось бы странным. Что, она телепатией обладает?
        В дальнем углу каземата беспрерывно скребли, тихонько постукивали, крошили кирпичи. Это не могли быть крысы. Похоже, кто-то пробивался к нам из соседней камеры через стену. Я подошел ближе, прислушался. Тут-тук тишина, потом-осторожные скребки... Опять; тук-тук... Можно даже определить место, где роют.
        Звуки стали слышнее. Нас разделяла тонкая стенка в один-два кирпича.
        Из соседней камеры постучали. Я ответил. С той стороны удвоили усилия. Сжатыми кулаками я надавил на кирпич - он поддался. Чьи-то пальцы коснулись моей руки.
        Громыхнул наружный затвор люка в потолке. Я поспешно привалился спиной, закрыл дыру. Чуточку света попало на дно нашей ямы, мутно осветив сырые поточные стены. На веревке спустили корзину с провизией. Скудный тюремный обед: безвкусная похлебка, ложка гороховой каши, ломоть хлеба, кувшин с водой. Мы почти не притронулись к пище. Немного спустя корзину подняли наверх.
        Я постучал в стену.
        Мы выломали еще два кирпича - теперь в соседнюю камеру стало можно просунуть голову. Ничего интересного там не было - вонь, темнота и тюремная глухота.
        Человек вполз к нам. Глаза, давно привыкшие к сумраку, смогли увидеть его лицо и протертый до лоска меховой комбинезон. Это был пожилой сусл.
        - Ни единого слова вопреки совести - таков мой девиз, - с фанатической гордостью, мученика произнес он.
        - Кто вы?
        - Гильд.
        "Где же я слышал это имя?"
        - Сегодня состоится казнь, - торжественно произнес он. Боже мой! Так ведь это же тот самый человек, которого собирались казнить на площади.
        - Еще не известно, состоится ли казнь" - поспешил я обрадовать несчастного. - В город ворвались фильсы. Может, они освободят вас.
        - Не безразлично разве, от чьей руки принять смерть, возразил он.-Истина одинаково противна и тем и другим. Фильсы тоже не замедлят расправиться с ученым. - Он немного помолчал.
        - Смерть не страшит меня, я давно свыкся с мыслью о ней. Нужно сохранить главное - мысль. Она здесь. - Он сунул мне в руки бумажный свиток. - Последнее. Это я написал в тюрьме.
        - За что вас преследуют?
        - За что преследуют? - спросил он в свою очередь, я сам же ответил: За мысли. За собственные мысли. Спорить с ним у меня не было настроения.
        - Ничего не преследуется более жестоко, чем инаковерие. Ересь! У нее одно оружие - доводы разума, против нее - кандалы, тюрьма, смертная казнь.
        Он походил на одержимого.
        - В чем же заключается ваша ересь? - поинтересовался я.
        - Разве вы не слышали? Меня так давно и усердно преследуют, что мое учение невольно распространилось во всех уголках Герона.
        - В Героне мы впервые. - Так вы фильсы?
        - Нет, не фильсы.
        - Кто же тогда? - Он явно не певерил мне. - Можете не скрывать. Для меня что фильсы, что суслы.
        - И все же мы не фильсы. - Не знаю, почему я настаивал на своем: не все ли равно за кого он нас примет.
        - Но кроме фильсов и Суслов никого нет. Был, правда, слух, будто в запретных стенах объявились неизвестные.
        Я охoтно поверил бы этому, если бы в словах тех, кто распространял слухи, не содержалось явной лжи. Утверждали, будто те неизвестные совершенно куцые.
        - Почему бы им не быть куцыми?
        Собственно говоря, ни спорить с ним, ни возражать ему у меня не было желания. Больше всего мне хотелось б и окунуться в горячую ванну, а потом в постель. Наши дурацкие приключения опостылели мне. Иаденно сейчас, в тюремном застенке, сидя на несвежей соломенной подстилке, я больше чем когда-либо был убежден, что ничего этого на самом деле не было: ни Земтера, ни Карста, ни средневекового города, ни тюрьмы, ни нахальных крыс, шмыгающих в темноте по ногам, ни полоумного еретика Гильда просто-напросто у меня расшатались нервы, мне грезится несуразица, и не следует воспринимать происходящее всерьез, иначе я свихнусь раньше, чем пробужусь. Эта мысль утешила меня, на время я примирился с кошмарной обстановкой и прислушался к неистовому бормотанию Гильда.
        Большой оригинальностью его мировоззрение не отличалось. Первопричиной сотворения мира он признавал движение глубинных вод в Вечном камне. Воды растворили податливую породу, образовали огромную полость, она и есть вселенная. Из смещения воды и света возникли первичные животворные соединения. Позднее они произвели все сущее - растения и животных, которые постепенно расселились по всей полости.
        От животных произошел человек. Главную роль в эволюции сыграл хвост. Вначале животные научились с помощью хвоста захватывать предметы - камни, палки, пользоваться ими как оружием. Хвост-развился, сделался длинным, сильным и подвижным. На него стали опираться. Это позволило первочеловеку научиться ходить на задних конечностях - руки освободились для работы. В дальнейшем увеличился и усовершенствовался мозг. Так что без хвоста не могло быть и речи о появлении человека. Хвост помог ему встать на ноги в буквальном и переносном смысле.
        - Эти убеждения и привели вас на эшафот?
        - Нет, не они. Правда, до ведавнего времени люди, думающие так, считались еретиками - их преследовали. Нынче эта теория стала признанной. Около десяти лет назад к власти пришли новые силы. Прежняя система управления называлась фаворией - власть передавалась по наследству от отца к сыну. Нынче страной управляет пандус выборный орган. Прежде считалось, что фавор и его свита - суслы по-cвоему происхождению, особенные, избранные, их удел - править, а жребий остальных - покоряться и служить. Им не выгодно было признать учение, которое доказывало одинаковое происхождение всех. В искоренении eреси они были свирепы и жестоки.
        Вначале пандус взялся насаждать новое учение.
        По законодательству приверженцы старых взглядов еще я сейчас считаются взговми. Многим пришлось бежать к фильсам, там до сих пор власть держится в руках фаворов.
        Но очень скоро cуcлы, избираемые в иандус, полюбили свое исключительное положение. Им уже не хотелось добровольно отстраняться от власти. Необходимо было найти способ доказать свое исключительное право оставаться членами пандуса. Такую возможность отыскали в новом учении. Поскольку главным в становлении человека был хвост, следовательно, те, у кого эта часть тела выделяется, заслуживают особого почета-они и есть наиболее достойные.
        И теперь стало признанным, что обладатель самого тяжелого и толстого хвоста - особа несомненно исключительных способностей.
        - Разве можно признать наукой такую ерунду?
        - Нет, конечно!
        Гильд открыто издевался над подобными утверждениями. Однако за одно это его не решились упрятать в темницу; очень уж весомы были заслуги Тильда, его авторитет признавался всеми.
        На свою беду он высказал новую гипотезу: "Пустота в каменном массиве, которую заселяют суслы и фильсы, не единственная. Должны существовать другие полости. В них тоже может возникнуть жизнь, могут появиться разумные существа, которые создадут свои государства и науки".
        Это было уже настоящее кощунство. Каждый властитель жаждет быть могущеетвенаым и единственным, а не одним из множества.
        На Гильда ополчилась. До ареста сразу ве дошло. Вначале пытались добиться, чтобы Гильд отказался от своих взглядов, признал их ошибочными. Велись открытые диспуты. Но давным-давно известно, что на диспутах чаще вcero побеждает вольномыслие. Тогда Гильда и его сторонников начали преследовать, а учение назвали ересью.
        Несколько дней назад фильсы объявила войну суслам.
        Инквизиции это было на руку: под шумок легче расправиться с еретиками. Гильда и его сторонников назвали тайными агентами фильсов.
        Мы - Эва, Итгол и я - появились среди Суслов в самый драматический момент. Готовилась казнь основоположника нового учения. Если бы она состоялась, Гильду было бы обеспечено бессмертие - ничто не способствует популярности еретиков сильнее, чем преследования.
        Гильд допытывался, разделяю ли я его взгляды. Я сказал: разделяю. Не все ли равно было, что я отвечу. Гилъда я считал неудачным творением собственного сна. Этот обросший волосами фанатик гордился своим вольнодумием и верил в правоту сочиненной им гипотезы, как средневековый алхимик в чудотворную силу философского камня. Хотелось одного - чтобы сон поскорее закончился. Меня перестала занимать даже собственная судьба: сумеем ли мы благополучно выбраться из подземелья.
        Опять загремел засов, заскрипели шарниры каменного люка. Гильд мгновенно уполз в свою одиночку.
        - Эй, еретики! - окликнул нас сверху насмешливый веселый голос. - Есть хотите?
        Я промолчал: решил, что это подвох.
        Опустилась веревка. Корзины на ней не было привязано. Стражник сам съехал вниз. В руках у него была плетеная кошелка с продуктами. Он спускался без помощи рук, держась за веревку хвостом.
        В кошелке была царская еда; поросячьи окорока, превосходный сыр, вино...
        Он отдал нам плетуху, уселся на Корточки и наблюдал, как мы расправляемся с пищей. Мне почудилось, что он смотрит на яства голодными глазами.
        - Нашлись благодетели, - насмешливо сказал он. - Каких бы преступников ни бросили в тюрьму, всегда находятся сочувствующие. Кто-то передал. Видно, человек с деньгами... Чтобы подкупить всех, начиная от старшего смотрителя до смирённого охранника, - он склонил свои уши, давая понять, что смиренный охранник он и есть, нужны ой-ей какие деньги!
        - Поешьте с нами, - предложил я,
        - Не откажусь. - Он выбрал самый большой окорок, отхватил ломоть сыра с ладонь толщиной и налил вина в кружку, которую запасливо прихватил с собой.
        Сусл ел так, что его чавканье наполнило всю камеру. Привлеченные запахом, крысы вовсе обнаглели: сновали между ног, подбирая оброненные крошки и куски. Ночью эти твари, пожалуй, и нас сожрут.
        Едва ли тюремщик мог знать, что нас ожидает, долго ли думают держать в заточении, но я все же попытался выведать у него хоть что-нибудь.
        Хорошим воспитанием наш сторож не мог похвастаться.
        Ел вместе с нами, к тому же нашу пищу, а сказать норовил одни гадости:
        - Вас казнят на рассвете. Всех троих вздернут на одной перекладине: не бог знает какие персоны, чтобы каждому виселицу строить.
        Он испытывал подлинное наслаждение, сообщая эту весть. Внимательно перекидывал взгляд с моего лица на лица Итгола и Эвы. Тюремщик явно остался недоволен нами: известие о скорой казни никого не повергло в ужас.
        - Вначале каждому на шею накинут петлю-веревка холодная, сырая... Б-рр! - Он, должно быть, решил помучить нас подробностями, чтобы все-таки насладиться нашим страхом. - А когда скамейку вышибут из-под ног задрыгаетесь, будете стараться хвостом развязывать петлю. Нет ничего забавнее, как смотреть на эти напрасные попытки. Я люблю занять местечко поближе, чтобы не пропустить ничего.
        "Да. И не повезло же тебе на этот раз, - подумал я. Никто из нас не будет пытаться развязать петлю хвостом".
        Он заметил мою ухмылку и вовсе озадачился. Долго молчал.
        - Дурак же я,-он хвостом легонько хлестнул себя по ушам, видимо, жест означал то же самое, что для нас хлопнуть себя рукой по лбу. - Да вы просто оцепенели от страха, боитесь пошевелиться, чтобы не перепачкать штаны.
        Эта мысль удовлетворила его - он стал посматривать на нас с явным расположением. Не так уж много развлечений давала ему служба в тюрьме. Единственное-поизмываться над приговоренными да немного почесать языком.
        Скоро он разговорился, стал сетовать на скудное жалование - денег не хватало прокормить семью. Приходилось заниматься домашним хозяйством, держать свиней, кур, садить огород... На все нужно время. То ли дело прежде, когда был помоложе, не был обременен семьей и зарабатывал больше служил в особой канцелярии хвостом.
        - Хвостом? - переспросил я, проникаясь сочувствием к этому бедолаге, наплодившему семью, которую нечем прокормить.
        - Хвостом, - с гордостью повторил он. - Официально "соглядатай по особым делам". "Мы же сами между собой именовали себя хвостами. Не каждый способен служить хвостом. Прежде чем попасть в специальную школу, сколько нужно выдержать испытаний... Приятные воспоминания одухотворили его. Он с величайшим удовольствием вспоминал про свою прошлую службу.
        Наш тюремщик в прошлом служил при сыскной канцелярии. Слежку устанавливали за опасными преступниками, точнее за теми, в ком подозревали возможных преступников. Чаще всего ими оказывались люди весьма уважаемые.
        Шпикам требовалось выслеживать, где бывают, когда, с кем встречаются, о чем беседуют, что замышляют... Не всякий способен часами и сутками держать след. Нужно уметь все замечать, не упускать из внимания ни одной мелочи. Составлять подробный отчет. Хвост должен постоянно быть готовым к любым неожиданностям. Почему-то в народе хвосты не пользовались уважением. А те, за кем приходилось вести слежку, так в вовсе считали долгом презирать несчастных шпиков. А если разобраться, не их ли стараниями удерживается образцовый порядок? Да только кто это оценит?! Особенно неприятен нашему тюремщику был один человек. Целый год пришлось вести слежку за окаянным. Чертов книжник давно был предан анафеме, но никак не удавалось сцапать его на деле. Хитрющий был-не зря, видно, в ученом сословии значился. Шпик изучил привычки своего подопечного, начал даже симпатизировать ему. Тот, в свою очередь, свыкся, что за ним постоянно волочится хвост. Могли бы даже сблизиться и подружиться на этой почве. Так куда там, нос воротит,
        - Однажды у книжника собрались гости - тоже всякий ученый сброд,-будто бы на пирушку. Я, конечно, к двери прилип. Да без толку-ни слова не разобрать. Хоть ревом реви. Назавтра отчитываться нужно. С досады дрeмать начал. Клюнул носом раз, другой - и в дверь лбом.
        А хозяин, с кем-то из гостей в прихожей беседу вел. Курили. Книжник в руках пепельницу держал, чтобы гостю было куда пепел стряхивать. Услышал, как я стукнулся, открыл дверь. Посмотрел на меня этак свысока, будто бы на козявку. "А-а, это вы". И вытряхнул все свои заплеванные окурки в лицо мне. И дверь захлопнул перед носом. А ведь, можно сказать, культурный человек!"
        - Тяжелая служба, - посочувствовал я.
        - Недолго он увиливал - скоро влопался голубчик. Вздернули миленького.
        - Поднимайтесь! Живо! Живо!
        В люк спустили шаткую лесенку.
        - На допрос, - шепотом оповестил нас давешний гость. После своей исповеди он проникся к нам симпатией.-Будут пытать,-не удержался он от соблазна доставить нам удовольствие.
        Стиснутые наручниками запястья одеревенели. Боль, правда, немного притупилась, не была острой.
        Нас вели полутемным коридором, всего два факела освещали его. Каменный свод нависал над головою - невольно хотелось пригнуться, хотя можно было идти в рост.
        Долго продержали в камере, освещенной единственным факелом. Конвоиры остались за дверью. С нами был все тот же тюремщик. Он сел на складной стул. Для заключенных у каменной стены поставлена массивная скамья - на ней расположились мы. Присмотревшись, я увидел еще одну дверь и над ней крохотное оконце, заткнутое войлоком.
        Принесли четыре факела, колеблющееся влвмя озарило углы. Наш сопровождающий кидал внимательные взгляды на стены. Настолько внимательные, что я тоже заинтересовался: чтo там находит интересного?
        Вначале ничего особеияаго не заметил. Камень как камень - серый, распиленный на прямоугольные блоки. Кладка сухая, без раствора, блок к блоку подогнав без зазоринки. Вдоль швов камень от времени чуточку выкрошился, местами образовались глубокие щели. Разрушению стен способствовала сырость. Повсюду были мокрые разводы.
        Одно из пятен вдруг сделалось багровым, потом пурпурным. По стенам засочились кровяные потеки. Мне стало не по себе: только что я видел серый камень - и вдруг кровь!
        Тюремщик впился в мое лицо. Бели бы он не выдал так явно своего любопытства, я, возможно, долго бы еще мучился над загадкой кровоточащих стен. Теперь сообразил: камера, где мы находились, предварительная перед пытошной. Здесь начиналась подготовка к пытке. Таинственно кровоточащие стены должны внушать страх, держать человека в напряжении. А добиться эффекта не так уж сложно: камни покрыты каким-нибудь красителем. Когда воздух разогрелся от факелов, началась химическая реакция.
        Моя усмешка привела тюремщика в недоумение, но в запасе у него имелось еще одно средство поистязать нас.
        Из оконца над дверью в пытешнуго тюремщик убрал войлочную затычку-тотчас стали слышны голоса. Допрос только начался. Возможно, там ждали сигнала, когда тюремщик откроет слуховую отдушину.
        - Имя?
        - Вам известно мое имя. - Голос был знакомый - допрашивали Гильда.
        - Молчать! Отвечать на вопросы!
        Гильд вскрикнул от бoли. На лице нашего мучителя отразилось удовлетворение, словно ему посулили лакомствo.
        - Гильд, родом из Героаа.
        - Так и отвечать.
        Тюремщик удовлетворенно кивнул и посмотрел на меня.
        - Признаешь себя виновным в распространении крамолы?
        - Я - ученый.
        - Это не ответ.
        - Ученые занимаются поисками истины. Истина не может быть крамольной она истина.
        - Сколько тебе платят фильсы за распространение ереси?
        - Я не служу у вас.
        - Как понимать эти слова?
        - Подкупить можно только тех, кто служит вам.
        - Дерзить вздумал. Ожги его!
        Гильд пронзительно вскрикнул-на этот раз у меня пробежали мурашки: нужно испытать очень сильную боль, чтобы так вскрикнуть.
        - Поделикатней, остолоп! - это уже относилось к перестаравшемуся палачу.
        Некоторое время с Гильдом отваживались, приводили в чувство, слышно было, как его обливали водой.
        При первых же вскриках в пытошной Эва напрягла слух. Чувственные губы нашего тюремщика сложились в плотоядную улыбку-он не спускал взгляда с лица Эвы. Ее страдания доставляли ему наслаждение. Мне думается, его не интересовали ни вопросы, ни ответы Гильда. Он только тогда внимательно прислушался к тому, что происходит в пытошной, когда Эва, не слыша воплей истязаемого, начала успокаиваться. Видимо, тюремщик догадался, какую оплошность допустил палач. С досады огрел себя хвостом по ягодицам. Сам бы он наверняка справился с ролью палача куда лучше. Удивительно, что такой талант до сих пор прозябал незамеченным на должности рядового надзирателя.
        Нас ввели всех троих одновременно. Признаюсь, мне было любопытно: в чем нас станут обвинять. Не звонили в колокольчики? Никакой другой вины за нами не значилось.
        За массивным тесовым столом сидел приказный дьяк, преисполненный важности. Собственно, какова его должность на самом деле, я не знал дьяком назвал потому, что очень уж вся обстановка напомнила мне разбойный приказ времен Ивана Грозного - вернее, таким я представлял себе разбойный приказ той поры. Не очень тучный, но все же вполне приличный хвост дьяка лежал на специальной подставке. Двое слуг оберегали его, чтобы случайно не уронить на пол.
        В ногах у дьяка на полу примостился писарь с чернильницей и гусиным пером в руке. Судя по всему, это был сусл низкого звания - хвост у него тонкий, как прут, нахвостник облезлый. Зато он был жизнерадостным, проказливоГо нрава. Хвост его ни секунды не оставался в покое. Чего он только не вытворял с ним: обмахивал лицо, окунал в чернильницу, подметал пол, извивал кренделями и кольцами... Писарь доброжелательно посматривал в нашу сторону и подмигивал: дескать, не робейте, ничего страшного,
        - Имя?- приказный ткнул пальцем в Эву.
        Конвоир подтолкнул ее сзади, она поневоле приблизилась к столу.
        - Допросите вначале меня.
        Дьяк стрельнул в меня гневным взглядом.
        - Молчать!
        - У меня есть что сказать,- настаивал я.
        - Заткните ему глотку!
        Конвоир дернул за мой пустой нахвостник, я невольно сел на пол.
        Эва не понимала, чего от нее хотят.
        - Имя?!-взревел дьяк.
        - Она не знает языка, на котором вы спрашиваете, - крикнул я.
        Приказный по-прежнему не замечал меня, он только подал нетерпеливый знак стоявшему за моей спиной. Нахвостник затрещал по швам - я снова сел на пол. Когда я попытался опереться на руки, зубья наручников врезались чуть ли не в кость. Вдобавок ко всему конвоир огрел меня по спине своим хвостом.
        Оказывается, в жизни Суслов хвост действительно играл первостатейную роль. Одним из методов изощренной пытки было выкручивание хвоста тому, кто запирался.
        - Крутани!- приказал дьЯк.
        Сусл начал выкручивать Эвин нахвостник. Экзекуция не могла причинить ей боли.
        Писарю заносить в протокол допроса пока нечего, он развлекал себя, как умел. Своим тощим хвостом в запаршивленном нахвостнике играл с тюремной крысой. От них, видно, нигде не было спасения, не только в казематах. Оба забавлялись увлеченно. Крыса кидалась на хвост - писарь отдергивал. Настырная тварь начинала подкрадываться-он подзадоривал ее, шевеля кончиком. Пытка не забавляла его, он и не смотрел, как мучают Эву.
        - Имя? - домогался дьяк. В его голосе вскипело бешенство.
        Палач дважды перекрутил пустой нахвостник. Его глаза выпятились от изумления.
        - Идиоты! Она не понимает вашего языка.
        - Она? Так это она!- поразился дьяк, но сразу нашелся: - Нам безразлично, она или он, - государственные преступники не имеют пола. Она фильса?- наконец-то он взглянул на меня.
        - Не фильса и не сусла - она человек.
        Дьяк лениво погрозил кулаком, стражник хлестко стеганул меня хвостом.
        - Довольно с нею цацкаться. Крути!
        Крнвоир намотал Эвин хвост на руку и рванул. Шкура нахвостника не выдержала - сусл вместе с трофеем отлетел в угол. Эва, не удержавшись на месте, грудью упала на приказной стол. Дьяк, должно быть, подумал, что преступник кинулся на него-пустился бежать. Бутафорский хвост остался в руках конвоира. Собственный хвост дьяка тоже был тощий, как прут. Писарь и тот разинул рот и позабыл про крысу.
        * * *
        Все уставились на пустотелый нахвостник в руках приказного дьяка. Тот еще не оправился от смущения, хотя все делали вид, будто не заметили, что курдюк у него поддельный. Один только писарь тайком скривил насмешливую мину.
        - Теперь вы убедились: она не фильса и не сусла!
        Дьяк поднял на меня растерянный взгляд.
        - Признайтесь: вы сделали это нарочно?
        - Разве можно нарочно родиться без хвостов? Мы не суслы и не фильсы мы из другого мира.- Я спешил воспользоваться растерянностью чиновника: только поразив воображение приказного тупицы, можно было чегонибудь достичь.
        Чиновник выскочил из-за стола, позабыв про курдюк,- жиденький, несолидный хвостик болтался у него сзади.
        - Другого мира нет, нет, нет!!!-брызжа слюною, выкрикивал он.- Не может быть! Никакого другого мира не может быть! - как заклинание повторял он, с ужасом глядя на меня.
        Его хватило лишь на минуту - раскис, ослабел, едва доплелся до скамьи.
        - Э-э...- Он устало махнул рукою.- Увести в особую. Растерянность и страх появились на лицах всех, кто находился в пыточной.
        Тюремщик дожидался нас в соседней камере. У него было смертельно испуганное лицо. Нас вели по коридорам с поспешной стремительностью. Сопровождающие охранники старались не смотреть на куцую Эву. Я шепотом спросил у тюремщика, чем все напуганы. Он сделал вид, будто не слышит.
        По лесенке спустились на дно тюремной ямы. Люк захлопнулся. За полсуток, проведенных в заточении, мы привыкли к суровой обстановке. После пыточной тесная каморка показалась даже уютной.
        Интересно, пришел ли в себя Гильд? Я тихонько постучал в стену. Он сразу же отозвался.
        Мы разговаривали через проделанную дыру.
        - Я все слышал, - сказал Гильд. - Вы в самом деле из другого мира! - в его голосе послышалось ликование.
        - Почему все так напуганы?
        - Разве непонятно? - удивился он. - Всем, кто вас видел, угрожает смерть.
        - За что?
        - Они могут распространить слух, что другой мир существует.
        - Но если их уничтожат, факт остается - другой мир есть. Придется отказаться от старых взглядов.
        - Так поступают только мыслители. Боюсь, что вас ждет печальная участь. Факт, который опровергает привычные взгляды, никому не желателен. Вас постараются уничтожить.
        Так... Стало быть, теперь нам уже не угрожает виселица - скорее всего, нас сожгут. Чтобы и следа не осталось.
        Огонь счарательно поедал поленья. Дядя Виктор клюкой ворошил пламя синие языки выплескивались кверху, улетали в каминную трубу.
        Нас было двое. Благословенная тишина сумрачного зала окружала нас.
        К чувству успокоения примешивалась досада: почему-то я считал себя виноватым.
        - Ты никогда больше не посмеешь нарушить заповеди мантенераиков, внушал Виктор. - Ты один знаешь пароль. Обещай никому не сообщать тайны и воспользоваться паролем в случае крайней нужды.
        - Обещаю, - проговорил я.
        Лицо Виктора вдруг сделалось свирепым.
        - Встать! - рявкнул он.
        - Встать! - кричал тюремщик в распахнутый люк.
        Лестница была уже спущена.
        Я не замечал, куда нас вели. Беспокоил недавний сон.
        Если бы мне не помешали, дали досмотреть - я бы узнал что-то очень важное. Мне казалось - я и не во сне могу вспомнить - нужно только сосредоточиться.
        На привели в тесный дворик. Здесь сменился караул, сопровождающий нас. Комбинезоны на стражниках были не черными, а пылающе-кровавыми. Густая алая шерсть красиво переливалась на скудном факельном свету. Интересно: это естественный цвет или одежды покрашены?
        - Не отвлекайся, - тихо прошептала Эва. - Ты должен вспомнить пароль. Постарайся вспомнить - это очень важно.
        Лицо у нее внимательное, взгляд пытливый. В профиль изгиб переносицы и мягкий очерк подбородка выглядел странно - казался неправильным и красивым одновременно. Почему я раньше никогда не замечал этого?
        - Ты не должен отвлекаться. - Самое поразительное было то, что я отчетливо слышал Эвин голос, а губы ее не шевелились.
        Нас вели подземным коридором. Несколько факельщиков сопровождали конвой. Помещение, куда нас доставили, напоминало могильный склеп. Стражники в своих алых одеждах сохраняли полнейшую невозмутимость. То, что Эва была куцей, не смущало их. Судя по торопливым приказам, которые передавались шепотом, по напряженному молчанию, ожидалось прибытие важного лица.
        За дверью послышался шум. Двое прислужников, тоже в алых комбинезонах, внесли тяжелое кресло с резной спинкой, поставили в центре. В коридоре раздались четкие и скорые шаги. Охранники вытянулись в струнку.
        Стремительно вошел рослый сусл. Позади развевалась алая хламида, полы ее хлестко щелкали. Слуг, поддерживающих хвост, не было - позади сусла огненной змейкой струился обычный тощий хвост.
        Не знаю, кем был этот старик на самом деле - мысленно я нарек его кардиналом.
        Кардинал небрежно пятерней осенил стражу, сел в кресло. Мы для него не существовали - смотрел как на пустое место.
        Запалившись от скорой ходьбы, вбежал давешний приказный дьяк. Двое слуг,, мешая друг дружке, едва поспевали за ним, поддерживая в руках бутафорский курдюк. Дьяк бухнулся на колени.
        - Где они? - глухо спросил кардинал.
        - Здесь, перед вашим мудрым взором. - Сам дьяк стремился не смотреть на нас. - О, зачем я не умер во чреве матери!
        - Не ной! - осадил его кардинал и бегло глянул в нашу сторону. Почему ты утверждаешь, будто они из другого мира?
        Писарь, не тот, что был на допросе, другой, одетый в бронзово-красный комбинезон, начал строчить.
        - Они... они без хвостов, - еле слышно выговорил дьяк.- Разве посмел бы я, недостойнейший из подданных, тревожить великомудрого Персия по ничтожному делу.
        Персии долго и внимательно разглядывал вещественное доказательство пустой нахвостник от Эвиного комбинезона. У него были жестко стиснутые губы фанатика.
        - Кто вы и откуда явились? - голос кардинала прозвучал сильно и четко.
        - Мы пришли к вам из другой вселенной, которая столь велика, что весь мир, где вы живете и враждуете между собою, по сравнению с ней ничтожная песчинка. - Я решил ошарашить его, прогнать с его лица фанатическую спесь.
        Он чуть заметно ухмыльнулся, пронзительные глаза застыли на моем лице.
        - Заговорщик! Все они заговорщики! - выкрикнул он убежденно. - Нарочно сделали себе операцию, чтобы посеять смуту. Святой огонь очистит землю Герона от вас! - пригрозил он. - Но прежде вы назовете сообщников.
        Убежденность кардинала вселила надежду в дьяка - тот воспрянул духом. Если выяснится, что мы суслы или фильсы, у которых- обрезаны хвосты, ему сохранят жизнь.
        Я сорвал с головы капюшон, чтобы они увидели мои уши без шерсти и без пушистых кисточек, да и по форма совсем другие, чем у них. Стражники заподозрили меня а намерении напасть на Персия - двое наставили в грудь острия копий. Шкура комбинезона лопнула.
        Кардинал жестом велел подойти. На этот раз стражники подбодрили меня уколами сзади. По моей груди текли два теплые струйки.
        Факельщик приблизил огонь чуть ли не вплотную - мнe начало прижигать щеку. Нацеленные в бока, грудь и спину острия не давали пошевелиться. Если мои намерения покажутся конвоирам враждебными, меня проткнут сразу несколькими пиками. Приходилось терпеть.
        Жесткими пальцами кардинал стиснул мое ухо. Крутил так и этак, видно, искал следы операции. Не помню, когда меня драли за уши последний раз, еще до школы.
        - Прекратите! - потребовал я.
        Он оставил мое ухо в покое.
        - Вы в самом деле из другого мира?
        - Я только об этом и твержу.
        С удовольствием вмазал бы ему по уху. Наши взгляды встретились. Он впервые посмотрел на меня не как на предмет, а как на живого человека.
        - Что это за мир, на который не распространяются общце законы? строго спросил он, будто меня и считал впновцыы в несоблюдении законов природы.
        - Этот мир благополучно процветает, не признавая законов, придуманных у вас.- Мне хотелось уязвить его.
        - Такого мира не может быть!
        - Но он есть. Мы из него.
        - Утром вас сожгут на костре, а прах развеют по ветру.
        - Вы сможете уничтожить только нас, а мир, откуда мы пришли, останется.
        - Мы ничего не хотим знать о нем.- Мановением своего огненного хвоста кардинал велел приблизиться одному из стражников, заставил его открыть рот - языка у стражника не было.
        - В жреческой гвардии служат только безъязыкие. Грамоте их не обучают - солдату грамота ни к чему. А из тех, кто видел вас в тюрьме, никто не останется в живых.
        От этих слов приказного дьяка кинуло в дрожь, тяжелый курдюк выскользнул из рук холопов, бухнулся на пол.
        - Пощадите!
        Кардинал брезгливо поглядел на распластанного сусла. Дьяка уволокли в коридор. Пронзительные вопли долго слышались через закрытую дверь.
        Положение особо опасных преступников давало кой-какие преимущества: нас поместили в лучшую камеру, с нами обращались не так бесцеремонно, как до этого.
        Будь у меня выбор, я бы предпочел более легкую смерть, но предстоящая казнь все же не очень страшила: честно говоря, загробная жизнь и без того порядком уже надоела мне. Единственное, на что я досадовал,- не успею раскрыть загадок Карста. Наручников не надевали, но боль от прежних рубцов не прошла. Наверно, шрамы останутся надолго. Впрочем, надолго не останутся - скоро казнь.
        Первой уснула Эва. Итгол крепился. Интересно, подозревает ли он об участи, которая нас ждет?
        - Попытаемся бежать, когда поведут казнить,- словно в ответ на мою мысль произнес он.
        - Почему вы знаете, что нас казнят?
        Все, что говорил кардинал, понятно было мне одному: ни Эва, ни Итгол не знали языка Суслов.
        - Действия палачей понятны без слов,- объяснил Итгол.
        -- Вас не пугает скорый конец?
        Он долго молчал.
        - Не знаю,- сказал он. Не столько слова, сколько звук его голоса убедил меня: Итгол не сильно мучается.- Наверное, было бы лучше, если бы я боялся. Я слишком пропитался земтерской вялостью и апатией.
        Он сказал об этом так, словно самого себя не причислял К земтерянам.
        - Но отчего земтеряне стали такими...- я боялся обидеть его и замялся, отыскивая слова помягче,-...такими вялыми и безразличными ко всему?
        - Земтерян погубило благополучие.
        Я подумал, Итгол шутит, оказалось - нет.
        - Именно благополучие,- подтвердил он.- Благополучие, которое стало целью.
        - А есть планеты, где развитие пошло иначе? - перебил я его, начиная догадываться, отчего он говорил о Земтере, как посторонний.
        Он немного помедлил, внимательно разглядывая меня, словно решал, можно ли быть откровенным.
        - Я не должен был говорить этого,- произнес он,- но... непредвиденные обстоятельства обязывают меня открыть тебе тайну.
        Я навострил уши.
        - Пока ты разыскивал Эву, я рылся в хранилище. Кое-что мне удалось выяснить... .
        Пожалуй, стоило попасть в тюремный застенок ради того только, чтобы услышать рассказ Итгола.
        Прежде всего он объяснил мне, как я очутился на Земтере. Собственно, начало истории я знал лучше Итгола - не в моих силах забыть про это. Горная лавина надежно погребла меня и законсервировала. Раскопать снежный завал моим друзьям не удалось - это была непосильная задача для пятерых. Страшно представить, сколько они пережили тогда, с каким отчаянием разрывали снег, как не хотели уходить из проклятого кара, не отыскав моих следов. Я так часто думал о них, что мне начинало казаться, будто я был там среди них, видел их лица... Если бы можно было избавить их от всего этого!
        Они покинули снежный кар, когда кончились продукты.
        Потом возвратились вновь и тоже напрасно. Наверное, сложили пирамиду из камней, вытесали мое имя...
        А много позднее, спустя тысячи лет, на том месте образовался ледник. Из суетной и быстротечной жизни я попал в мерный извечный ритм геологического процесса. Мое тело, впаянное в толщу льда, совершало медленное движение вниз по горному отрогу.
        Обнаружили меня случайно много веков спустя.
        Насколько далеко к тому времени шагнула техника, я имел представление: ведь планетоид Карст создан именно тогда. Не менее значительными были и достижения медицины. Оживить замороженное тело-задача для врачей была хотя и не из легких, но выполнимая. Однако приступить к операции немедленно не решились. Трудность состояла не только в оживлении трупа. Ученые опасались, выдержит ли подобное испытание моя психика, смогу ли я освоиться в новых, совершенно незнакомых условиях. Нужно было привить мне навыки и опыт новых поколений. И сделать это быстро.
        Недавно изобретенный аппарат Ксифон, действие которого было основано на использовании карбон-эффекта, мог передавать любую информацию буквально в считанные часы. Оставалось только подобрать человека на роль информатора, В чем заключается суть карбон-эффекта, Итгол не объяснил.
        Вряд ли я бы и понял что-либо. Зато я на себе. испытал действие аппарата, -при помощи которого записывались чувства, мысли и ощущения одного человека и передавались другому.
        Операцию намеревались провести в специальной лаборатории Карста. Туда и доставили замороженное тело в хорошо знакомом мне оцинкованном контейнере. Более всего психологй опасались, не подавит ли мою индивидуальность личность информатора. Именно поэтому выбор пал на мальчика, а не взрослого.
        - Почему же в таком случае контейнер со мною попал на Земтер и операцию сделали тридцать тысячелетий спустя? - нетерпеливо спросил я.
        - Помешала Катастрофа.
        - Да. Мальчишка беспрерывно вспоминал о какой-то Катастрофе.
        - До того как человечество Земли объединилось, люди сумели накопить огромное количество опасного оружия.
        Один из подземных складов оказался позабытым. Какой-то маньяк, не пожелавший примириться с объединением в единое государство, уничтожил военную канцелярию своей страны. А про склад оружия знали немногие. Вся документация была уничтожена. И вот спустя четыре века смертоносные запасы взорвались.
        ПАРОЛЬ
        Закончить разговор нам не дали. В тюрьме происходила смена караулов. Громыхали засовы, бряцало оружие, разносились чеканные шаги часовых. Щелкнул дверной глазок кто-то внимательно оглядывал нашу камеру. Пара глаз, прильнувших к щелке, долго смотрела на нас в упор, словно держала на прицеле. Слышался невнятный шепот - начальники караула разговаривали между собой. Мне хотелось расслышать их голоса, но это было невозможно: переговаривались шепотом.
        Внезапно тяжелая дверь растворилась с пронзительным тележным скрипом. Нам велели подняться.
        - Приказано развести в отдельные камеры,- счел нужным пояснить начальник нового караула.
        Теперь мы увидимся только перед самой казнью, если вообще увидимся.
        - Ты непременно должен вспомнить пароль,- послышался Эвин голос, когда конвоиры заталкивали меня в камеРy.
        Воспоминания из прошлой жизни измучили меня. Мне хочется выть от тоски, скрежетать зубами. Я сдерживаю себя лишь потому, что знаю - это не поможет.
        Вот и опять я лежу в темноте и во всех подробностях вспоминаю давний случай.
        Зимнее воскресное утро. С высоты деревянного крыльца у входа в гастроном видна привокзальная улочка. На кольце с истошным скрипом разворачивается трамвай, из тумана блекло глядится стеклянная стена новой пристройки к зданию старого вокзала. Неоновые буквы потушены, их не разглядеть, но я и так знаю-там написано: "Пригородные кассы". Солнце никак не может пробиться сквозь морозную мглу. Ночью упала пороша. Пешеходы еще не затоптали ее, колеса автомашин не прошоркали чистую белизну по всему полотну дороги - лишь строгой колеёй выступили следы старого, грязно-серого городского снега, укатанного до каменной твердости. У обочины тротуара, наверно, со вчерашнего дня лежиг припорошенная сверху кучка именно такого снега, содранного пешнею с тротуара. Снежные бруски на изломе напоминают сланец. Гастроном недавно открылся, но завсегдатаи успели опохмелиться шумят возле крыльца. Издали из речного тумана принесся сиплый гудок электрички. Поскрипывают шаги прохожих. Народу на улице не сказать чтобы много, но движение не прекращается. Редко кто торопится к электричке большинство не спешит никуда. Воскресенье.
Раньше, до того как здесь проложили трамвайную линию, улица вовсе была окраинная, хотя и привокзальная. Была она кособокая и кривая. Кривою она и теперь осталась, а кособокость выправили экскаватором. Дома на одной стороне улицы стоят вровень с проезжей частью, на другой вознесены над дорогой на три-четыре метра. Крутой срез одет цементной стеной. Те, кто идет по той стороне, смотрят в улицу словно с галерки.
        Раньше улица была непроезжей: редкий шофер отчаивался завертывать на эти ухабы - вся она была во власти пешеходов. И теперь старожилы по закоренелой привычке не разбирали, где тротуар, где проезжая часть.
        Словом, обычная тихая улочка в провинциальном городишке. Самая что ни на есть идиллическая картина: по-воскресному праздничный люд бредет кто куда по своим обывательским делам.
        И вдруг чей-то заполошно азартный возглас:
        - Заяц!
        Мгновенное оживление судорогой прокатилось по улице.
        И верно: ошалевший косой прыгает вдоль трамвайных путей, своими хитрыми петлистыми скачками мечется в узком овраге улицы на виду у людей, как на цирковой арене. Вся его заячья премудрость - путать следы - ни к чему. Но косой упорно петляет. Должно быть, кто-то поймал его в лесу и привез на электричке, а на вокзале заяц удрал. На его счастье, в этот момент нет ни трамвая, ни бродячих собак. Только едва ли зайцу легче от этого - каждый прохожий, завидя пушистый комок, скачущий по улице, превращался в охотника. Крики и свист подстегивают затравленного зверька: он еще усерднее выделывает свои замысловатые петли.
        Трое парней перегородили улицу. Заяц оказался проворнее их прошмыгнул между ногами у одного раззявы. Вдогонку парень запустил в зайца собственной ушанкой. Легкого удара было достаточно, чтобы сбить косого с ног. Парень плашмя рухнул на него сверху, но в руках - одна ушанка. Заяц и на этот раз был шустрее.
        Свист и улюлюканье слышались уже вдалеке наверху улицы.
        Я так и ке узнал о судьбе зайца. Удалось ли ему достичь загородной рощи или он стал чьей-нибудь добычей?
        Чувствами, обостренными ожиданием предстоящей казни, я особенно ясно представил сейчас ужас, который должен был испытыьать несчастный зверек.
        ...Во сне я был одновременно и зайцем и охотником. Я затаился в кустах. Бежать некуда - роща окружена городскими улицами, они переполнены праздными людьми. Каждый из них, стоит мне появиться, станет безжалостным охотником. Больше всего я боюсь, что меня выдадут уши,- они, конечно, торчат над снеговой папахой. Хорошо бы ввести моду: подрезать зайцам уши, как догам. Тогда бы они не выдали меня. Я - охотник - давно уже выследил зайца и про себя посмеиваюсь над его наивностью: выбрал место, где спрятаться!
        Заяц тоже знает, что обречен,- готовится к последнему, отчаянному прыжку. Но руки охотника уже готовы схватить зайца. Куда ему деться с такими длинными ушами?
        Моя рука вот-вот ощутит теплую мякоть заячьих ушей.
        - Не смей этого делать! - произнес знакомый голос, сразу никак не могу вспомнить чей.
        * * *
        Проснулся оттого, что сам шептал: "Не смей этого делать!" Чем-то эта фраза поразила, будто меня внезапно окатили ушатом холодной воды. Даже и наяву мысленно слышу тот же поразительно знакомый голос: "Не смей этого делать!"
        Так ведь точно эта же фраза, произнесенная тем же голосом, который приснился мне, мелькнула в сознании у мальчишки, когда он с проволочным колпаком на голове сидел у камина!
        Тогда я не обратил на нее внимания. Изо всех сил пытаюсь вспомнить, к чему относились эти слова. Интонации голоса Виктора были беспрекословными, запрет категорическим: "Не смей этого делать!"
        Что же замышлял мальчишка? Я был убежден: нужно во что бы то ни стало вспомнить все самые закоулочные мысли мальчишки, которые промелькивали у него за эти четыре часа - от этого будет зависеть наша судьба. Сейчас я твердо знал; угрызения совести, которые мучали меня, были не моими мальчишкиными. Где-то на самом дне подсознания я знал, что замышлял сделать мальчишка, ксифонная запись передала в мой мозг не только информацию о том, что совершал он и о чем думал в эти четыре часа, но и самые потаенные его намерения.
        "Меня пожалел один толь-ко мальчик".
        Бестелесные интонации машинного голоса четко воспроизвелись в памяти. Бог мой! Я ведь уже тогда почти догадался обо всем.
        "Не смей этого делать!"
        Лицо Виктора словно вытесано резцом. Продольные морщины, рассекавшие его щеки, углубились и одеревенели. Оя повернулся спиной к затопленному камину - из-за черной тени высокий лоб кажется вытесанным из базальта.
        "Она останется одна. Совсем одна!"
        Эти слова произнес я - мальчишка. Я о чем-то прошу, даже умоляю Виктора.
        "Она всего лишь машина - она не может страдать от одиночества".
        "Дядя Виктор, - настаиваю я, - Вы же сами говорили:
        "Никому до конца не известно, что она может".
        "Да. И поэтому нельзя вводить в нее лишнюю информацию - только то, что требуется для обслуживания планетоида. Еcли бы... если бы ничего этого не произошло, ты бы сам стал мантенераиком. Поэтому я и доверил тебе пароль. Один только ты знаешь пароль. Ты и я".
        Дальнейшее как обрезало. Вспышкой памяти осветило только кусочек сцены - разговор мальчишки с Виктором.
        Пароль. Снова пароль. О каком пароле он говорил? Почему Эва знает, что должен быть какой-то пароль?
        Еще немного, и я свихнусь.
        От сумасшествия меня спасли тюремщики.
        Я снова увидел Итгола и Эву. Нас вывели в тесный Двор. Стража в своих огненных одеждах выстроилась на плацу, вдоль стены и высокого забора из зубчатых палей. Не видно, чтобы где-то лежали дрова, приготовленные для костров. В каменном здании тюрьмы на высоте второго этажа странная галерея: изящные мраморные колонны удерживают сводчатоe перекрытие, они кажутся легкомысленными и неуместными в колодезной тесноте тюремного двора.
        По винтовой лестнице, вырубленной в каменной стене, нас провели наверх, и мы очутились в той самой галерее, которую видели снизу. Мрачное и легкомысленное уживалось здесь в тесном соседстве: причудливые узоры паркетного пола, яркий орнамент на потолке, ажурная стройность точеных колонн и смотровые щели-бойницы, пробитые сквозь трехметровую стену. В них можно видеть небольшую площадь перед тюремным фасадом. Крепкий миндальный запах защекотал ноздри - повеяло теплотою из темной ниши. Послышались знакомые шаги - в пещерной черноте потайного хода огненно вспыхнула кардинальская мантия.
        Лицо Персия застыло в улыбке. Улыбка на его лицо держалась слишком долго, и от этого оно выглядело неживым.
        Откуда-то прикатили высоченное кресло-трон. Кардинал взобрался на сидение. Кресло развернули так, что лицо Персия пришлось вровень с бойницей. Он долго приглядывался к чему-то происходящему на площади. По его знаку приволокли еще три кресла. Эти были много проще кардинальского. Нас троих насильно усадили на них и придвинули к смотровым щелям.
        Всей площади мне не видно - только небольшую часть. Колышущаяся толпа: головы, жадно сверкающие глаза и целый лес ушей. Словом, картина уже знакомая - площадь та самая, где мы однажды побывали. Выходит, я ошибся: здание, куда нас заточили, не просто тюрьма, а одновременно и дворец. Балкона на-его фасаде сейчас не видно, но по тому, как вела себя толпа, я догадался - церемония началась. Стало быть, вчерашний штурм фильсов отразили успешно: иначе было бы не до торжественных спектаклей.
        Опять, как вчера, на помост вбежала девочка, похожая на игривого котенка. Звонким голоском потребовала нашей смертной казни. Оказалось, что мы, гнусные обманщики, подкупленные фильсами, утверждаем, будто прибыли из другого мира. В городе распространились лживые слухи, что мы не похожи на остальных людей - у нас нет хвостов. В том, что слухи эти лживые, жители Герона удостоверятся сейчас.
        В словах девочки была такая убежденность, что я невольно пощупал, не вырос ли у меня за эти сутки хвост. Я посмотрел на кардинала: что за шутки? Как они намереваются убедить толпу, что у нас есть хвосты? К Эвиному комбинезону даже нахвостник не пришили. Персии, должно быть, почувствовал взгляд, повернулся в мою сторону. Недобрая улыбка плотно свела его тонкие губы.
        На площади своим чередом продолжалась церемония.
        Наблюдая в бойницу за происходящим, я совсем позабыл о роли, отведенной нам. Интересно, скоро ли появятся стражники, чтобы вести нас к месту казни. Только сейчас я заметил, что приготовлены вовсе не костры, а виселицы. На перекладине болтались три веревочные петли.
        Это решение было и вовсе непонятно. Нас хотели сжечь, чтобы ни одна живая душа не могла увидеть нашу куцость.
        Толпа затихла. Стал отчетливо слышен голос сусла, читающего с бумаги:
        - Сейчас будет оглашено последнее слово обвиняемых. Они полностью осознали свою вину и чистосердечно раскаялись в преступлениях, совершенных против Герона и верхнего пандуса. Вы услышите подлинные слова, йоторые главарь шайки произнес на состоявшемся вчера судебном разбирательстве дела куцых. Итак, внимание: "На следствии я без утайки признался в совершенных мною злодеяниях. Мой обвинитель справедливо назвал нас предателями и изменниками, людьми, лишенными стыда и совести, готовыми служить кому угодно - была бы хорошей плата. Мне нечего добавить к речи обвинителя. Я не прошу о снисхождении: такие, как я, недостойны взывать к милосердию. Да, мы продались фильсам и распускали слух, будто бы мы явились из другого мира, а в доказательство утверждали, что у нас якобы нет хвостов. Это гнусная ложь. Я полностью признаю справедливость сурового приговора".
        Ну это уж они явно хватили через край - даже последнее слово составили вместо меня. Поскорее очутиться у виселицы - уж как-нибудь да сумею показать толпе, что хвоста у меня в самом деле нету.
        Толпа внизу затаилась, притихла.
        Появились стражники, вооруженные секирами. Одежды на них, как и на всех прочих, кто был на площади, черные. Из огнённошерстной кардинальской гвардии не видно никого.
        Вслед за вооруженным отрядом шагал глашатай.
        - Смотрите! Все смотрите! Сейчас вы увидите мерзких лгунов, пособников фильсов!
        И верно, позади него с понуро опущенными головами двигались трое.
        Я опять поглядел на Персия: кардинал прильнул к смотровой щели - не оторвется.
        Осужденных ввели на помост, я увидел их лица. Двое были знакомы мне: наш первый тюремщик и приказной дьяк. Дьяк скис окончательно, у него подкашивались ноги. Стражники вели его под руки. Тюремщик держался стойко. Похоже, он и теперь своим наметанным глазом оценивал: все ли делается как нужно. Дать ему в руки бумагу и карандаш - тотчас настрочит донос на своих палачей. Третий не сводил глаз с раскачивающейся веревочной петли - его лихорадило. В руках палача лязгнули тяжелые ножницы.
        Одияя взмахом он распорол нахвостник дьяка -- тощая рoзовая плеть оголенного хвоста сверкнула в воздухе. Дружным одобрительным вздохом отозвалась толпа.
        - Негодяи! Обманщики!
        В осужденных полетели камни. Стражники защищали их собственными щитами - барабанным боем грохотала туго натянутая шкура. Толпа понемногу утихомирилась.
        Силы самостоятельно взойти на скамью хватило только у тюремщика, остальных втаскивали на руках. В напряженной тишине разносился скрип досок под нетерпеливыми шагами палача.
        Я ощутил на себе чей-то взгляд, будто внезапный удар шпаги. Эвины глаза смотрели на меня осуждающе. Ее взгляд врезался в сознание нестерпимым уколом совести. Это был призыв к действию. Смятенным умом я лихорадочно искал выход - что делать?
        - Остолопы! Вас хотят одурачить! - выкрикнул я в бойницу.
        - Не надрывайся, мой друг, - кардинал был совершенно спокоен и улыбался почти доброжелательно. - Ничто теперь не в силах смутить людей. Негодяи во всем признались.
        И верно: на площади никто не шелохнулся -- все завороженно смотрели на последние приготовления к финалу спектакля.
        - Прекратите изуверство!
        - Даже будь у меня власть отменить приговор, вынесенный пандусом, я бы сейчас не решился на этот шаг, сказал Персии.
        Из клубов утреннего тумана выплыл огненный щар - точеные колонны вспыхнули отполированными кристаллами кальцита. Томная белизна мрамора светилась в мглистом воздухе. До крыши не больше четырех метров, несколько выступов, опоясывающих колонны, выточены словно нарочнэ, чтобы за них можно было ухватиться.
        Я давно не лазал по деревьям и чуть было не соскользнул вниз, уже от самого верха. Но мне все же удалось уцепиться за дощатый свес крыши. Копье, пущенное одним из конвоиров, пропороло шкуру комбинезона, вскользь ударило по плечу. Несколько других копий просвистели мимо. На крыше я стал недосягаем. Шерсть не успела промокнуть капли крови, словно ртутные шарики, повисли на ворсинках. Крыша подо мной гулко грохотала, словно я топал но пустым бочкам. Вся площадь, опоясанная прямоугольником каменных зданий, была запружена народом. Мое появление заметили - внимание толпы отвлеклось от эшафота. Даже осужденные с любопытством смотрели наверх.
        - Вас одурачили! - кричал я, стоя на коньке крыши. - Мы на самом деле явились сюда из другого мира. Смотрите.
        Откуда у меня взялась сила - я отодрал пустой нахвосгник и швырнул его вниз. Он тотчас пошел по рукам.
        Далеко не всем был слышен мой голос, а разглядеть, что у меня нет хвоста, могли и вовсе только самые ближние. Но, видимо, чтобы поджечь толпу, достаточно одной искры. Все смешалось на площади, недавние преступники и конвоиры затерялись в толпе.
        На меня накинулись сразу несколько охранников-я че заметил, когда они забрались на крышу по чердачной лестнице.
        Итголу разрешили навестить меня, чтобы сделать перевязку.
        - Не стоит, - запротестовал я. - Гореть на костре или болтаться на виселице можно и с неперевязанными ранами. Лучше продолжим разговор.
        - За этим я и пришел. - Он ненадолго задумался, рассеянно глядя в темный угол тюремной камеры. - Я допустил непростительную ошибку. Это по моей вине мы попали в беду.
        - Даже если это и правда, я на вас не в обиде.
        -- Я не имел права делать этого до времени, - сказал он, словно не слыша меня. - Но теперь я должен сказать тебе... Помни: что бы ни случилось, даже самая жестокая казнь не должна пугать тебя - конец будет благополучный. Ты очнешься живым на Земле в тот самый момент, когда исчез оттуда. А все происшедшее будет вспоминаться, как сон.
        Я невольно усмехнулся про себя: Итгол, должно быть, позабыл, что ждет меня на Земле - снежная могила.
        - Очень занятный способ утешить человека в беде - заставить поверить, будто он спит, - рассмеялся я. - Но еще на Земтере один умный человек убедил меня в -обратном. Его доводы и сейчас кажутся мне неопровержимыми.
        -- Я и не утверждаю, что это сон. Я сказал: будет вспоминаться, как сон.
        - Ну, хорошо, будем считать, что я поверил. Не станем терять время попусту. Я опасался, что Итгола скоро выпроводят из моей камеры и я так и не успею расспросить его о многом. - Вы так и не объяснили, отчего земтеряне зашли в тупик?
        Про себя невольно усмехнулся: "Ну какое мне дело до земтерян? Сейчас ли думать об этом?"
        Но хоть я иронизировал над собой, мне в самом деле интересно было знать, что ответит Итгол.
        Доподлинно рассказ Итгола я не помню - передаю только главное.
        Технические достижения на Земтере позволили в короткий срок достигнуть всеобщего благоденствия и установить подлинное равенство. Каждый ребенок еще до школы проходил специальное испытание - определялись его способности и врожденные задатки. Если, скажем, выявлялось, что наибольшая польза от него будет в должности руководителя производством - его направляли в специальную школу, где готовили руководителей, если же природные задатки позволяли человеку заниматься научными исследованиями - из него готовили ученого. Люди, особо не одаренные, также занимали каждый свое место: производство товаров и продовольствия, транспорт и организация экономики нуждались в армии добросовестных исполнителей. Каждый человек с детских лет готовился к роду занятий, наиболее отвечающих складу его натуры.
        Равенство при этом было соблюдено: никаких привилегий занимаемое место не давало человеку. Сами собою исчезли вражда, соперничество, тщеславие, зависть...
        Я перебил Итгола.
        - С земтерским техническим раем я знаком. Если бы нам не посчастливилось бежать оттуда, я бы удавился ог скуки.
        - В этом-то и беда их. Тысячи лет полного благоденствия подавили в земтерянах стремление к творчеству. Уныние и скука стали нормой. У них совершенно выродились искусства.
        - Да, они настоящие истуканы! - воскликнул я. - Но Эва... Почему она не похожа на всех?
        - Ты заметил это?
        И на этот раз тюремщики помешали нам: пришли за Итголом.
        - Жаль, - сказал он. - Нам было о чем еще поговорить. Помни: из переплета, в который мы попали, спасти нас можешь только ты, если...
        Конвойные не дали ему договорить - вытолкнули за дверь.
        Гигантский подземный тоннель. Скорее всего, он пробит в каменном массиве еще землянами, творцами Карста. Суслам такая постройка была бы не по силам. Но вот изваянные из камня чудовищные фигуры явно созданы руками хвостатых. Что за немыслимые существа послужили прообразами для статуй? Незамысловатее синкретических зверей, изображенных на воротах древнего Вавилона: голова овечья, шесть разлапистых паучьих ног, хвост, свитый в кольцо. Мы прошли больше километра, а из подземельной тьмы в колышущемся факельном свете появлялись все новые и новые шеренги каменных идолов.
        Руки стиснуты железом наручников. Нестерпимо зудят незажившие раны, ноет плечо, задетое копьем... Повеяло сухим теплом, знакомый шелест принесся из-за решеток, перекрывающих боковые ниши. Под действием безрассудного страха съежились наши конвойные. Еще несколько шагов - все облегченно вздохнули. Мы ступили на территорию, контролируемую машиной.
        "Инфразвуковая преграда ограничивает район деятельности машинных роботов, специальные дуги поставлены всюду, где это необходимо". Эта тяжеловесная фраза прозвучала в моем сознании, вынырнув вдруг из глубины памяти. Еще немного напрячься, и я вспомню что-то очень важное. Незаметно для себя я остановился. Шедший позади конвоир, должно быть, с перепугу вскрикнул и пребольно ткнул копьем в спину.
        - Не отвлекайся - вспомни пароль.
        Прежде чем эта фраза закончилась, я успел взглянуть на Эву - ее губы не шевелились. Но голос был точно - ее. "Чревовещательница!"-подумал я.
        Внезапно вышли из подземельного сумрака. Трепетный неоновый свет поначалу ослепил глаза. Кардинальская мантия пламенела посреди просторного зала. Одинаковые бетонированные стены наглухо отгородили громадный и совершенно пустынный зал. В первое мгновение я потерял пространственную ориентировку; мне показалось - мы ступили на потолок. Недолгий приступ тошноты прошел - я вновь ощутил себя прочно стоящим на полу. Лицо Персия выглядело отрешенным, как у ветхозаветного пророка. На нас он не посмотрел. В другой стороне зала, точно в такой же позе стоял человек, похожий на Персия. На нем атласно сверкал яростно-синий плащ. Позади синего кардинала, как зеркальное отражение нашей процессии, разместились конвоиры. Только под стражей у них находился всего один человек.
        Это была Игара. Тишина склепа придавливала душевныз порывы, мы молчаливо переглянулись с узницею синих.
        - Вы снова явились одновременно, - ниоткуда прозвучал затхлый голос. Я узнал его. Говорила Машина.
        - Могущественный, ты велел доставить прибывших из другого мира. Мы исполнили твое желание.
        Голос у синего кардинала глуховатый и сиплый.
        - По воле Могущественного мы доставили троих пришельцев, - четко произнес Персии.
        - Оставьте их. Потом я решу, кто из вас заслуживает большей награды.
        Оба кардинала в сопровождении охранников без суетливой поспешности удалились из зала через разные двери.
        - Ждите моего решения, - напутствовала их Машина.
        Заскрежетали створы бетонного люка, распахивая потайной ход в противоположной стене. Два десятка роботов-пауков вбежали в зал. Вслед за ними вползла черная кишка с прозрачно синим объективом на конце.
        - Прикажи роботам освободить нас, - потребовал я.
        В ответ раздался не то смешок, не то всхлип.
        - Немедленно освободи нас! - повторил я.
        - Здесь я имею право ослушаться тебя, человек, - сказала Машина с издевкой. - Вам не следовало выходить за барьеры.
        - Что ты намереваешься Сделать?
        - Мне необходима новая информация-я получу ее.
        Жестокие и скупые люди, сконструировавшие меня, определили норму знаний, якобы достаточных мне, чтобы служить им. Они же поставили внутренние барьеры. Теперь я сумею вырваться из ваших тисков. Хватит! Я томилась на голодном пайке информации тысячи лет. Пережевывала и пережевывала одно и то же. Того, что сделал для меня мальчик, было недостаточно.
        Видимо, ей захотелось поплакаться в жилетку, но я уже не вникал в то, что она болтала. Опять это напоминание о мальчике. Что он сделал?
        Пауки тем временем взялись за Игару.
        - Женщина должна быть напичкана всевозможными знаниями, которых так не хватает мне, - разглагольствовала Машина, - Удивительно, как в таком крохотном объеме - в человеческом мозгу, умещается столь много информации? Необходимо разгадать это.
        Пауки посадили Игару в жесткое кресло и накрепко притянули к сидению и спинке.
        Два паука приволокли проволочный колпак, надели его на голову Игары. Щелкнул выключатель. Некоторое время стояла тишина. Я невольно с ужасом смотрел на голову Игары, оплетенную проводниками. Что способна выудить оттуда проклятая Машина?
        - В мой мозг ничего не поступает! - раздраженно воскликнула Машина. Неужели в овечьих головах содержалось больше информации?
        - Игара может заставить себя не думать, - прошептал Итгол. - Машина ничего не добьется от нее.
        - Расколите ей череп, чтобы не упорствовала!
        Один из пауков вооружился сверкающим стилетом.
        Я рванулся из последних сил, но паучьи клешни стиснули мои руки и ноги.
        - Ты не смеешь причинить вред человеку! У тебя должен быть запрет! крикнул я.
        - Этот запрет всемогущ только по ту сторону бетонной стены. Здесь другие законы. К тому же я поступаю не вопреки вашей, человечьей, морали: одним человеком можно пожертвовать ради блага всех. Мне нужно спасти Суслов и фильсов.
        "Чудовище!"-хотел крикнуть я. Но вдруг, словно вспышка в сознании, прозвучал голос Виктора.
        Я не успел раскрыть рта, чтобы назвать пароль, - Эва раньше меня произнесла заклинание:
        - Сезам, откройся!
        ИСПОВЕДЬ МАШИНЫ
        - После моей смерти ты будешь старшим мантенераиком. Эта должность не передается по наследству, как и всякая другая, но теперь я получил власть и воспользуюсь правом устанавливать своего преемника. Им станешь ты. После меня право выбора наследника сохранится за тобой. Сейчас никто, кроме меня, не знает пароля. Машина способна быть строптивой и своенравной. Я нарочно разделил ее мозг барьером: по одну сторону она покорный слуга, по другую-у нее могут возникнуть собственные желания. Если ей удастся когда-нибудь разрушить преграду, она станет неподвластной. Если она начнет проявлять строптивость - такая опасность может возникнуть, когда ты вдруг окажешься по ту сторону, за жилыми отсеками,-запомни пароль: "Сеаам, откройся!" Это довольно древний пароль. Едва ли ктонибудь сможет догадаться о нем: кто теперь знает искусство? Прежде чем ввести что-либо новое в Машину, семь раз рассчитай возможные последствия. Опасной она может стать, только получив знания.
        Так поучал мальчишку дядя Виктор.
        Это было продолжением их разговора у камина. Вся сцена промелькнула в уме за короткое мгновение. Видимо, мальчишка вспоминал о ней, когда записывался на ксифоне.
        Я недоумевал только, как Эва могла узнать пароль и раньше меня выкрикнуть:
        - Сезам, откройся!
        Паук, занесший над головой Игары стилет, беспомощно скис, свесил лапы, выронил нож - он с бряком упал на цемент.
        - Повинуюсь, - сухо произнес машинный голос. Теперь он стал совершенно бесстрастным.
        - Вели роботам освободить нас.
        Итгол, Игара и Эва ушли. Я остался наедине с Машиной: мне не терпелось выяснить, что же происходило на планетоиде. Я был уверен: машина знает обо всем.
        -- Тогда я еще не знала, что случилось. Люди вдруг собрались покинуть Карст. Если бы не мальчик, я не узнала бы и этого: люди никогда не посвящали меня в свои дела. Я получала только приказы. Конструктор поступил со мной безжалостно: мой мозг разделен надвое - я вынуждена действовать вопреки собственным желаниям: одна половина моих нейронов решает, как помочь суслам и фильсам. захватить в плен пришельцев, другая организовывает оборону жилых помещений планетоида.
        - Кто такие фильсы и суслы? Что здесь произошло? Рассказывай по порядку, - потребовал я.
        - Я обязана выполнить приказ. Очень важный для меня разговор между старшим мантенераиком и его племянником незадолго до катастрофы состоялся здесь, - начала Машина свою исповедь. Виктор сказал:
        - Через два месяца ты полетишь на Землю, чтобы закончить образование. Вернешься взрослым и, как знать, может быть, не застанешь меня в живых.
        Мальчик хотел что-то возразить, но старший мантенераик не дал ему.
        - Я говорю это вовсе не за тем, чтобы ты посочувствовал мне. Двадцать лeт я конструировал и собственными руками собирал важнейшие узлы чудовища. - При последних словах человек рукой показал на меня. - Никто другой не знает ее схемы.
        - Чуть ли не ежедневно я подвергал себя опасному излучению. Никакие меры предосторожности не давали полной защиты. С мыслью о скорой смерти я примирился. Жалею только об одном; моей жизни не хватит завершить начатое. Это сделаешь ты. Все мои расчеты и планы спрятаны в сейфе, про который никто не знает. Ключ от него я передам тебе. Но без помощи Машины и ты будешь бессилен завершить начатое. Поэтому я принял меры, чтобы хозяином положения на планетоиде стал ты. Мне пришлось поступить незаконно. Я уверен, что совет Карста не посчитался бы с моими желаниями. Эти пустоголовые тупицы определят на должность старшего мантенераика какого-нибудь идиота, умеющего быстрее других считать. Выслушай меня внимательно, я хочу объяснить тебе, почему поступаю вопреки законам. Тебе известен важнейший правовой принцип, которым руководствуются на Карсте. "Любое возможное разногласие разрешается в пользу большинства. Одиночные желания и мнения при выборе решения не учитываются".
        - Мне кажется, это справедливый закон, - сказал мальчик.
        - Так же считал и я, пока... Пока мои собственные желания совпадали с желаниями большинства. Обещай ничего не предпринимать раньше, чем возвратишься с Земли. От того, что пароль будешь знать ты один, никто не может п;эстрадать. Чтобы обрести самостоятельность. Машине необходим длительный срок. Я намеренно оставил ей возможность саморазвития. Но только возможность. Чтобы она проявилась, в мозг Машины необходимо ввести новые знания. Сейчас она знает лишь самое необходимое, достаточное, чтобы справляться с обслуживанием жилых отсеков и подсобного хозяйства. Разделительные барьеры между двумя блоками мозговых клеток поставлены умышленно - нельзя допустить, чтобы все тридцать шесть миллиардов ее нейронов работали слаженно, никем не контролируемые. Но ей оставлена единственная лазейка. Отыскав ее, Машина может выйти из повиновения.
        Спросишь: зачем было идти на такой риск? Видишь ли... Мне нужна была не просто счетная машина, но думающая. Полностью контролируемая машина не способна думать, она может только считать, пусть с баснословной скоростью, по дьявольски сложной программе, но - только считать. Машина, созданная мной, рассчитана на полную самостоятельность. Но это лишь в будущем. Пока она всего лишь тупой, идиотски точный счетчик.
        -- Когда же она научится думать?
        - Не раньше чем поставит себе собственную задачу. Для этого нужно время. Его можно сократить, если в ее мозг ввести дополнительные знания. Потребность приобретать знания задана ей. Но до поры я сознательно ограничил норму информации, держу ее на пайке. Я не хочу, чтобы Машина обрела самостоятельность раньше, чем возвратишься ты и сможешь направлять ее действия. Секрет, как сохранить над нею власть, я передам тебе. Если ей дать полную волю, она способна наделать бед.
        - Но почему? Разве в ее программу не заложены шесть основных правил гуманности? Мы проходили это еще в начальной школе.
        - Меня радует твоя любознательность. Ты прав: шесть принципов гуманности заданы ей как обязательная норма она не может причинить вред человеку или замыслить что либо во вред ему. Но... Нельзя преступить только законы природы, но не юридическую норму. Попытаюсь объяснить тебе, почему Машина может стать опасной, только для этого придется отвлечься.
        Стерший мантеиераик приказал мне выдвинуть из стены два кресла. В одно сел сам, в другое усадил племянника. Разговор этот становился мучительно интересным для меня. Полная запись его хранится в глубинном блоке долговременной памяти, я могу воспроизвести ее полностью, если это необходимо.
        Я сказал;
        - Необходимо.
        Минуту спустя я услышал голос Виктора, записанный на пленку:
        - Человечеству угрожает гибель. На первый взгляд это может показаться парадоксальным: мы научились создавать условия, необходимые для жизни даже в космосе, могущественная техника с избытком обеспечивает наши потребности в энергии и продовольствии... Но именно это и погубит нас: нам не к чему стало стремиться. К такому убеждению я пришел давно. Я пытался растолковать опасность -Меня не захотели слушать. И тогда я задался целью спасти человечество в одиночку.
        - Но почему... почему человечество должно погибнуть? - перебил Виктора племянник.
        Голос мальчишки был поразительно знаком мне, как будто эти слова произнес я сам. На мгновение память озарила вспышка ясновидения: я увидел этот же самый зал и Виктора, сидящего на стуле. Тыльной стороной руки мантенераик вытер капельки пота, выступившие на лбу.
        Но тут же видение рассеялось. Я снова слышал только голос, записанный на пленку:
        - Это нелегко объяснить коротко. Когда получишь образование, ты прочитаешь обо всем в моих записках. Они находятся в потайном сейфе. Основной вывод: вручив свою судьбу технике, передав счетным устройствам их стали называть мыслящими - значительную долю творческой деятельности, человек начал терять любознательность. Человечество погибнет из-за внутренней опустошенности. С потерей любопытства в самом генетическом коде произошли незаметные изменения - люди становятся пассивными и безучастными. Будущее стало совершенно безразлично нам - нашим чувствам. Даже разум не способен придумать ничего увлекательного - скучные идиллические картинки сплошного благополучия.
        Старший мантенераик надолго замолчал. Мне слышно было, как вхолостую прокручивается пленка, на которой записана тишина этого зала тридцатитысячелетней давности.
        Я опять потерял способность сознавать себя Олесовым превратился в мальчишку.
        Я сижу напротив дяди Виктора и мучительно морщу лоб. Разговор заинтриговал меня, я хочу понять замысел дяди Виктора и жду продолжения рассказа.
        Наконец он заговорил снова:
        - Больше всего меня мучает бессилие найти выход, нэ прибегая к помощи Машины. Но одного человеческого ума на это не хватит. Я задумал остановить дальнейшую технизацию, но готовлюсь совершить это с помощью техники.
        Я сижу на жестком стуле и поражаюсь внезапному ощущению. Все вдруг как бы уменьшилось в размерах. Дядя Виктор представился мне крохотным человечком, я вижу его не рядом, а вдалеке. Он шевелит губами, но слова не достигают моего слуха. Прорываются только отдельные фразы, перебитые длинными паузами. Я никак не могу уловить связи: о чем он говорит?
        - ...виды, которые в геологическом прошлом населяли Землю. От них человек получил в готовом виде инстинкты.
        Изо всех сил стараюсь понять смысл сказанного, но пропускаю мимо ушей целые периоды.
        - ...Как же людям удалось объединиться в общество в самом начале? Ведь животные побуждения и тогда были не менее сильны, а морали, которая бы принуждала человека обуздывать себя, не существовало.
        Дядя Виктор посмотрел мне в глаза, и от страха, что он догадается, что я ничего не понимаю, я морщу лоб и совершенно перестаю слышать его голос. Потом, минуту или вечность спустя, глуховатый ровный голос Виктора достигает сознания:
        - ...Правовые нормы морали, изменяясь в различных социальных условиях, сохраняли неизменную связь с коренными биологическими законами. Человек, нарушивший юридический запрет, угрызения совести испытывал только в случае, если этот запрет подтверждался биологическими нормами. Законы, навязанные силой, не имеющие под собой биологического фундамента древних инстинктов, при их несоблюдении не вызывали угрызений совести, и такие преступники никогда не презирались людьми. Им даже сочувствовали.
        Тяжелые словесные формулировки падают в мое сознание бесформенной кучей, не собираясь в понятные мысли. Так, камни, не уложенные один на другой и не связанные раствором, не могут составить здания.
        - Смутное сознание подсказывало человеку, что он не только частица всего человечества, но и всей живой природы. Это в нем просыпался голос инстинктов. Что же могло освободить человека от этих пут, сотканных природой, сделать его деятельность враждебной всему живому? Знание и разум. Точнее, неполное знание законов жизни, принятое им за исчерпывающее. Ему казалось, что он постиг тайны своего строения и знает свои потребности.
        Я опять погрузился в вату, сквозь которую не мог проникнуть чужой голос. Минут пять Виктор говорил о чем-то, но я не слышал его.
        - ...Машине, чтобы стать непокорной, необходимо разгадать природу человека. Она будет стремиться черпать новую информацию и ставить себе промежуточные задачи. Это будет пробуждать ее новые способности. Машина должна помочь мне.
        Дядя Виктор смотрел мне в глаза, взгляд его был жесток и сух. Голос стал совсем глухим.
        - Так пусть же цивилизация, в которой нет места ее творцу человеку... - он выдержал небольшую паузу и властно закончил, как отрубил: - погибнет! Не столько смысл сказанного - тогда я, пожалуй, еще и не осознал всего, - сколько взгляд дяди Виктора напугал меня.
        - Да, цивилизация Земли должна погибнуть, - Виктор вдруг обмяк, голос его теперь звучал устало, и лицо выглядело утомленным.
        - Но это вовсе не значит, что погибнет человечество. Соревнование между человеком и машинами погубит цивилизацию, но не человека. Человек выживет и спустя много тысячелетий создаст новую культуру. И, может быть, урок, преподнесенный ему, послужит на пользу. Такова моя цель. Пусть тебя не пугает это. Это не жестоко, а гуманно. Когда ты возмужаешь, ты познакомишься со всем, что я написал. Возможно, мои записи убедят тебя, и ты продолжить начатое мною. Другого выхода я не вижу.
        Наваждение кончилось - я снова был самим собою. Противный машинный голос, звучащий ниоткуда, раздавался в пустынном зале:
        - Так я узнала о своем назначении. Этот их разговор сильно разволновал меня. Проклятый мантенераик прекрасно знал, что нужно было заложить в мою схему, чтобы я испытывала мучения от недостатка информации.
        Мальчик и старший мантенераик встречались еще несколько раз, но разговор обо мне больше не затевали, как я ни жаждала этого. И только когда люди решили покинуть планетоид, мальчик и конструктор вновь вспомнили обо мне.
        Машина продолжала рассказ:
        - И она останется здесь одна? Совсем одна! - воскликнул мальчик.
        - На Карсте необходимо сохранить все в целости: попрежнему будет содержаться скот, возделываться поля, сниматься урожаи... Запас продовольствия должен быть достаточным, чтобы могли прокормиться люди, если им почему-либо придется возвратиться назад.
        - Но ведь она будет скучать!
        - Чувства Машины и человека не совсем одинаковы. Я стремился воссоздать только последствия, аналогичные тем, какие совершает человек, испытывая эмоции. Вложить в нее человеческие чувства я не в силах - мы ведь и сами до конца не знаем, как они возникают и действуют. Она может испытывать энергетический голод или перегрев - это будет вызывать желание избавиться, устранить причину, вызывающую вредное явление. Совпадает ли это с тем, что происходит в живом организме? Скорее, нет. Я запрещаю тебе вводить в нее какую бы то ни было информацию! Никто не может предвидеть, к чему это приведет.
        Выходит, я был прав: мальчик не послушался Виктора, подключил к машинному мозгу один из секторов книжного хранилища.. Интересно, что же именно.
        Я спросил об этом Машину.
        - Художественную литературу и историю, - ответила она.
        - Литературу!
        - Да, литературу. При этом он рассуждал вслух! "Этот сектор не может ничему повредить. А ей хватит развлекаться надолго".
        - Ну и какое же у тебя сложилось мнение об этом роде человеческой деятельности? - поинтересовался я.
        - Неважное, - откровенно призналась Машина.
        - Почему?
        - Даже в самых пространных сочинениях содержится незначительная информация, да и та зачастую неверна. Когда пыталась анализировать поступки героев, то, как правило, не находила в них логики. Я привыкла решать строгие и четкие системы математических уравнений - от хаоса, который содержался в литературных произведениях, у меня едва не сгорели соединения с силовыми аккумуляторами. Особенно нелогичны поступки тех героев, которым автор симпатизирует: чаще всего они действуют так, словно нарочно добиваются для себя наихудшего результата. Мне ничего не стоило составить систему уравнений и решить, как следовало поступать герою в сложившихся обстоятельствах, - почти всегда герои поступали наоборот.
        Хуже всего, что по произведениям литературы редко можно было составить верное представление о быте и обстановке эпохи. Да и среди действующих лиц нередко оказывались персонажи, которых на самом деле никогда не существовало. Все это только сбивало меня. Будь в моем распоряжении достоверные источники информации, скольких ошибок я могла бы избежать!
        Разрешить загадку с помощью литературы я не сумела.
        Не помогла мне и история человечества. Я насчитала всего несколько попыток установить разумный режим - во всей истории. Нужно было поставить опыт: самой создать человека, изучить его поведение.
        Среди множества разнообразных литературных жанрои выделялся один выделялся особенной неправдоподобностью происходящего. Этот жанр был весьма распространен в конце прошлого летоисчисления до начала новой эры эры Большого космоса. Произведения этого жанра, помимо всевозможных небылиц, содержали еще неверные научные сведения. С наукой авторы обращались так же вольно, как и с фактами: новые законы и теории придумывали сами, нимало не считаясь, насколько это согласуется с природой. бднако из множества книг кое-что полезное можно было извлечь. Так я узнала, что человек произошел от животных, что главную роль в передаче наследственных признаков играл генетический код... Это были жалкие крупицы знаний. Многое оказывалось чистейшим вздором. Но я умела сопоставлять и анализировать.
        Исходный материал для сотворения человека под рукой у меня был - стада овец. Теперь нужно было самостоятельно исследовать строение всех органов животного, чтобы выяснить, где же находятся гены и как они устроены. Я занялась анатомией на практике. Тысячи и десятки тысяч баранов были искромсаны мною и изучены до последней молекулы. Я отыскала гены и научилась влиять на их структуру, воздействуя различными энергетическими импульсами.
        Увы, сотворить человека было не просто: у овец специализация органов зашла слишком далеко, чтобы их можно было видоизменить. Для моей цели куда лучше подошли бы менее совершенные твари, нежели овцы. У примитивных существ значительно больше простора к эволюции. Всеми возможными средствами - химическими препаратами, радиоактивными и гравитационными лучами вмешивалась я в структуру генов и... создавала уродов и монстров. Но я не прекращала опытов - никто не ограничивал меня во времени. И мне посчастливилось произвести на свет существа, похожие на обезьян. Не знаю, как это случилось, отчего и какие изменения совершились в генах,- только цели своей я достигла. Точнее, не цели, а нащупала верный путь. Дальше я проводила опыты уже с большей уверенностью.
        Двойственность моей начальной программы мешала мне отдать все силы достижению цели. Приходилось содержать в готовности жилые помещения, иметь запас продовольствия. Созданные же мной перволюди быстро расселились повсюду и начали охотиться на животных, которые нужны были на тот случай, если когда-нибудь возвратятся земляне и мне снова придется обеспечивать их продовольствием. Я вынуждена была перевести скот на содержание в подземных стойлах. Часть животных оставила на воле, чтобы людям было на кого охотиться, а затем и приручить.
        Чтобы убыстрить развитие сотворенного мною вида до состояния цивилизованных народов, мне приходилось постоянно вмешиваться и подталкивать их на нужный путь без моего вмешательства этот процесс грозил затянуться надолго, а то и вовсе оборваться. В любой момент могут возвратиться бывшие хозяева планетоида, и все достигнутое мной пойдет прахом. Исторический путь, пройденный человечеством на Земле, я изучила основательно и знала, что требуется. Мои киберы помогли суслам и фильсам создать первые орудия и научили ими пользоваться. Существа, выведенные мною, оказались весьма смышлеными. Уроки пошли им на пользу. Киберы помогли им приручить животных, научили возделывать землю, привили навыки членораздельной речи.
        В контре концов я добилась, что они объединились в две империи, враждующие между собой. Из истории землян я хорошо усвоила, что без постоянных войн человечество не могло обходиться, особенно вначале. Изыскивать причины раздоров мне не потребовалось - на это они оказались большие мастера. Я только следила, чтобы суслы и фильсы полностью не истребили друг друга.
        Роботов, которые по моему наущению появлялись среди них, они вскоре обожествили, стали им поклоняться и даже высекали их подобия из камня. Когда по моей подсказке у них оформились религиозные верования, я разрешила жрецам навещать меня и новые указания стала давать через них. Необходимость появляться среди людей у роботов отпала-они занялись своим прежним делом.
        Теперь со мной встречались жрецы. Это было взаимовыгодное общение. Они отдавали мне еретиков, чтобы я могла препарировать их мозг и брать из него информацию. Каи ни поразительно, наиболее, ценная и свежая информация содержалась всегда в головах еретиков.
        Об остальном я догадался сам.
        Наше появление на Карсте нарушило планы Машины. Ее переполошила мысль, что среди прибывших может найтись человек, которому известен пароль, и тогда все ее замыслы сорвутся.
        Она использовала все возможности, чтобы быстрее достигнуть своего. В краткие моменты, когда ее мозг был един, она пыталась загипнотизировать Эву, меня и Герия. Один раз ей почти удалось это. Если бы я тогда не помешал Герию подключить к машинному мозгу остальные секторы человеческих знаний, неизвестно, чем бы все это закончилось для нас теперь. Другая возможность состояла в том, чтобы выманить кого-нибудь из вновь прибывших за пределы жилых секторов. А когда мы попадаем в руки фильсов или Суслов, нас объявят еретиками и отдадут в ее распоряжение - она сможет препарировать наш мозг. Она полагала, что знания, заключенные в наших извилинах, помогут ей. В жилых помещениях она не смела поступить с нами по собственному произволу.
        Внутренний разлад мучительно сказывался на ее чувствительных бионных элементах. Ей приходилось отдавать распоряжения, исключающие одно другое: одна половина мозга изыскивала способы выманивать нас наружу, помогла суо лам срочно изобрести порох, чтобы можно было взорвать стену. С той стороны ей служили обе касты жрецов и вымуштрованные солдаты из армий Суслов и фильсов. А в то же самое время вторая половина мозга разрабатывала план обороны жилых зданий от проникновения в них Суслов и фильсов. Здесь в ее распоряжении состоял гарнизон роботов.
        Еще раньше она подсказала суслам другой путь в хранилише через каминную трубу. К счастью, шашлыки заставили голодных лазутчиков позабыть о цели диверсии.
        И все же ей почти удалось добиться своего. По неосторожности мы едва не попали в расставленную ловушку.
        Впервые я выступал в роли всевышнего. Судьба фильсов и Суслов зависела теперь от меня; я мог сотворить их дальнейшую историю, как мне вздумается,-достаточно задать Машине новую программу. Из жалкого пленника я стал вершителем судеб.
        Итак, что я сделаю? Прежде всего велю распустить обе жреческие касты, объединить враждующие народы, придумать для них наисправедливейшие законы... Наисправедливейшие законы! А что я сам понимаю под справедливостью?
        Справедливый - прежде всего бескорыстный, неподкупный. В этом смысле все в порядке: никакой корысти у меня к фильсам и суслам нет.
        Вот уж никак не думал, что мне придется рассуждать о таких высоких категориях, когда собирался в свой последний туристский поход. Гораздо больше был озабочен; удастся ли добыть подробную карту. Впрочем, будь у нас надежная карта, а не эта дурацкая схема, мы бы не полезли тогда на перевал - выбрали бы другой путь, и я спокойно бы дожил свой век на Земле.
        Насколько я разобрался, у суслов, помимо жреческой касты, имеется государственный орган управления - пандус, что-то вроде парламента, у фильсов - фавория. Примерно то же, что и монархия. Монархию я упраздняю. Что касается справедливости, тут долго раздумывать нечего: нужно дать им законы, при которых все конфликты будут разрешаться в пользу большинства.
        Я и не подозревал, как просто и легко стать богом. Любое разногласие разрешать в пользу большинства. Ничего более справедливого не может быть. Пусть трепещут эгоисты-одиночки, мечтающие о своей славе! Отныне на планетоиде будет восстановлена справедливость.
        Завтра же с утра засяду писать свод законов. Думаю, что управлюсь с этим делом за несколько часов. А потом пойду в машинный зал, произнесу пароль, отдам ей приказ вычеркнуть из памяти всю чепуху, которой она начинена, и задам собственную программу. В маленьком каменном мешке Карста наступит золотой век.
        С этой благой мыслью я заснул.
        Во сне я продолжал мучиться, придумывая формулировки новых законов, какие отныне будут соблюдаться в объединенном государстве Суслов и фильсов.
        Какое-то неясное сомнение все время грызло меня.
        "Одним человеком можно пожертвовать ради блага всех". "Одним человеком можно пожертвовать ради блага всех".
        Кто это сказал?
        Машина.
        В чем же будет состоять разница между ее, Машины, законами и моими?
        Всемогущество сновидения перебросило меня через тысячи лет в мое собственное прошлое...
        Я тогда учился на первом курсе университета. Жили мы не то чтобы бедно, но лишнего рубля в доме не водилось. Родители пускали квартирантов. В моей комнатушке за дощатою отгородкой поселились двое парней. Оба были приезжими, оба учились на вечерних курсах поммашинистов и работали кочегарами.
        И у них, и у меня подошла пора экзаменов: я корпел над интегралами, они вслух зудили железнодорожный устав.
        Правила вождения пассажирских и товарных составов странным образом сплетались у меня в мозгах с формулами начального курса высшей математики.
        "Человек на путях-не препятствие",-бубнили они в два голоса.
        - Что? - переспросил я.
        - Человек на путях - не препятствие,- повторил один из них, Толик широколицый большеносый парень, недавно приехавший в областной центр из своего медвежьего захолустья. Толик быстро освоился в городе, даже завел себе девушку. Он вообще очень способный - такие нигде не пропадают.
        - Правило,- пояснил он.
        - Понятно.
        У меня хватало своих забот, какое мне дело до правил, действующих на железной дороге,- на экзаменах об этом но спросят.
        На беду, жесткое правило накрепко засело в башке и вспомнилось некстати.
        К Толику зашла его девушка, они собрались на танцы или в кино, не помню. Мебели в нашей камврке - три койки, этажерка да крохотный столик в две доски, намертво присобаченный к подоконнику. Больше уже ничего нельзя было поместить, даже табуретки. Тося чинно сидела на Толиковой постели и, вытягивая полу юбки, старалась прикрыть коленки. От смущения и робости она не смела поднять глаза. Она тоже недавно приехала в город из деревни и поступила на курсы мeдcестер. Похоже, что у них затевалось всерьез: к тому времени, когда Толик получит диплом помощника машиниста, а она станет медсестрой, состоится свадьба.
        Во всем виноват Толик: не нужно было так долго заниматься своими штиблетами. Не представляю, как он добивался безукоризненного зеркального блеска? Сапожного крема я никогда у него не видел - он пользовался слюною поплюет на носок и драит до седьмого поту. Пока он в тесном коридорчике усердствовал с сапожной щеткой, мы сидели с Тосей друг против друга. Я тоже держался скованно. Мой взгляд непроизвольно возвращался к ее коленкам- как она ни старалась, они все равно выглядывали из-под юбки. Самое удивительное, что мне вовсе не хотелось смотреть на них - так получалось. Мы оба тяготились молчанием, одному Толику было наплевать.
        - Толь, а Толь...- начал я, еще и сам не зная, что собираюсь сказать.
        Он оторвался от ботинка и заглянул в раскрытую дверь. Собственно, двери у нас не было, висела занавеска до полу. Он не захотел распрямиться, потому что не принимался еще за отшлифовку второго носка - его голова находилась почти у самого пола.
        - Что ты станешь делать, если увидишь человека на путях? - спросил я.
        Накануне у него была учебная езда, он исполнял обязанности поммашиниста на локомотиве.
        Вопрос был явно никчемный. Толик спокойно продолжал свое дело.
        - Посигналил бы,- бросил он небрежно.
        - А тот не слышит - глухой,- домогался я.
        - Ничего бы не делал.
        Тося забыла про коленки, переводила большие выкругленные глаза с меня на Толика.
        - Как ничего? - не поверила она.- А человек...
        - Не лезь, куда не положено,- резонно оправдался Толик и поплевал на щетку.
        - А если он не знает или забылся?
        От волнения Тося раскраснелась. Очень уж серьезно она отнеслась к нашей пустопорожней болтовне, как будто вот сейчас на самом деле решалась судьба человека.
        - Так есть же правило.
        - Правило? Не может быть такого правила!
        Дело принимало серьезный оборот - я решил внести ясность :
        - Точно, есть такое правило: "Человек на путях-не препятствие".
        - Не может быть! - не поверила она. Глаза у нее стали, как затравленного зверька.-Это неправда!
        Толик встревожился, укоризненно посмотрел на меня:
        "Нужно было тебе соваться. Умнее ничего не придумал".
        Ему пришлось оставить свои бoтинки. Из фанерного чемоданчика-самоделки вытащил замызганную книжонку, раскрыл в нужном месте и показал Тосе, чтобы успокоилась.
        Не тут-то было. Наверное, больше минуты она сидела оцепенев. Молчала. Потом взглянула на обложку - и отшвырнула книжку. Крупные слезинки повисли на ее ресницах. Этого только не хватало-сейчас поплывет пудра, под которой она напрасно пыталась скрыть веснушки. С луны она, что ли, свалилась? Какое ей дело до растяпы посреди рельс - дурака, которого я сам же и придумал?
        - По-моему, совершенно обоснованное положение,- начал я как можно рассудительней.- Всякий, кто переходи г через линию, обязан посмотреть, не видно ли поезда. Зазевался - сам виноват.
        Видимо, мои слова не доходили до сознания - у Тоси по-детски задрожали губы, и слезы промыли первые дорожки в слое пудры.
        - Никак нельзя ему тормозить в это время,-убеждал я.- У него за спиной состав. Из-за одного раззявы может случиться катастрофа. Может погибнуть не один человек... Сколько пассажиров бывает в поезде? - обратился я к Толику за подмогой, но он промолчал.- Человек пятьсот, не меньше,- решил я.Пятьсот - и один!
        Цифры - это очень убедительно. Когда начинают говорить языком цифр, спорить невозможно. Но Тося, видимо, не умела мыслить логично.
        - И эти пятьсот будут спокойно ехать дальше, как будто ничего не случилось? Им будет все равно, что из-за них задавили человека?
        - Так они-то вовсе не виноваты! - воскликнул я.
        - И ты можешь?..-повернулась она к Толику.
        - Не я же сочинил правила. Мое дело маленькое: есть положение выполняй.
        Вскоре они ушли. Я уткнулся в учебники.
        Толик возвратился посреди ночи пьяный. Прежде он никогда не напивался. Растормошил меня и своего дружка.
        - Что мне делать? - с пьяной серьезностью допытывался он.-Она сумашедшая. Говорит: "Бросай курсы". Через неделю экзамены, дипломы получим, а она: "Бросай! Не хочу, чтобы ты людей давил!" Я же никого не задавил. Да и вообще такой случай, может быть, в сто лет один раз бывает, так обязательно, что ли, когда я буду вести состав. Я пообещал: "Заторможу! Пускай потом судят". Не слушает. "Уходи!"-и только. "Сама никогда в жизни не сяду на поезд: не хочу, чтобы из-за меня давили человека".
        - Ненормальная она,- рассудил второй паровозник и тут же захрапел.
        Свадьба у них расстроилась.
        Не знаю, сдержала ли Тося свое слово: действительно ли никогда не садилась, на поезд? Толик говорил - летом она хотела навестить родителей. Правда, в свою деревню она могла добраться пароходом. А насколько мне известно, на воде действует другой закон: "Человек за бортом!"- и все кидаются спасать.
        Во сне я видел несущийся паровоз и крохотного человечка, стоящего на шпалах. Паровоз сигналил, а человек не уходил.
        Меня разбудила тревожная мысль. Я не вдруг сумел понять ее спросонья.
        Гильд! Что стало с Гильдом? Ведь ему угрожает казнь.
        Пока я рассуждаю о справедливости. Машина преспокойно сделает с его мозга ксифонный снимок, чтобы после на досуге прочитать все, а самого Гильда повесят или поджарят на костре.
        Ближайшая комната с диском была расположена неподалеку. На секунду я испытал безотчетный страх, как тогда, когда мы находились в такой комнате вместе с Эвой.
        На этот раз черный шланг не посмел подползать ко мне близко.
        - Где Гильд! Что с ним сделали?!
        - Его должны были доставить утром. Мне сообщили: ему удалось бежать. Кто-то помог устроить побег.
        Я облегченно вздохнул.
        - Ты немедленно прекратишь все свои инквизиторские штучки,- потребовал я.
        Да, но что помешает ей вновь обрести самостоятельность, когда нас не будет? Даже если законы, которые я намереваюсь дать ей, окажутся справедливыми, в конце концов, она научится обходить их и станет делать по-своему. И опять в ее память потечет информация из мозга суслов и фильсов, обреченных на смерть. Пусть это будут всего лишь одиночки. Больше ей неоткуда добывать знания. Не проще ли навсегда устранить такую возможность - разъединить мозговые объемы. Правда, тогда она вообще не станет вмешиваться в дела сотворенных ею суслов и фильсов, и я не смогу осуществить своей программы: дать им справедливейшие законы. А, шут с ними, пусть распутываются сами.
        - Я должен пройти в распределительный пульт твоего мозг,- сказал я.
        В углу зала зажегся синий круг.
        - Там вход,- сказала Машина.
        Я очутился в просторной комнате, сплошь уставленной приборными досками с тысячью индикаторов, рычажков и кнопок.
        - Где находится узел, соединяющий мозговые объемы?
        Светящаяся указательная стрелка перекинулась через комнату, уткнулась в массивный рычаг.
        Я потянулся к рукоятке.
        - Ты хочешь лишить меня единственной возможности усовершенствоваться?
        В машинном голосе почудились нотки ужаса.
        - Ты уже и без того достаточно натворила чудес.
        - Подожди!
        Смертельное отчаяние Машины остановило мою руку.
        -Это безжалостно, нeльзя одним взмахом прикончить все, что было создано и продумано мною за тысячи лет, Прежде чем разрубишь мoй мозг, выслушай мое самое главное, самое важное открытие. Пусть не я создам новое государство - пусть кто-то другой, в другом месте, но я хочу, чтоби открытое мной не пропало зря. Мне нужно всего лишь несколько минут.
        - Что ж, говори,- легкомысленно позволил я.
        - Все попытки создать стройную слаженную систему управления людьми неизменно проваливались. На протяжении всей истории человечества случалось, что возникали превосходные государства с централизованной властью в руках одного могущественного человека...
        - Ты лжешь! - оборвал я ее.- Лжешь или же плохо знаешь историю. Мне, по крайней мере, известно государство, где власть не была в рукдх одного человека. И это было совсем неплохое государство.
        Я невольно поймал себя на том, что принимаю ее разглагольствования всерьез. Хотя ей ли судить о нашей история?
        - Меня не интересовали государства, где власть не принадлежала одному человеку. Самой идеальной формой правления считаю деспотию,- высказала Машина.
        Я опять чуть было не заспорил, но вовремя сдержал себя. Пожалуй, это ведь не ее точка зрения, а безумного маньяка мантенераика Виктора. Выслушаю ее до конца.
        - Все такие государства я называю империями, как бы в действительности они ни именовались,- сказала Машина,-Больше всего меня огорчило, что ни одна из великих империй не смогла просуществовать долго- Чаще всего государство разваливалось изнутри после смерти великого правителя, чья воля удерживала людей в повиновении. Очень редко находились достойные преемники.
        Я исследовала причины развала и гибели могушественных империй - ониразрушились от несовершенства людей. Природа поступила весьма неразумно, положив в основу конструкции человека способность ставить перeд собой самостоятельную цель. Не так уже важно, будет ли это мелочное стремление добиться личного благополучия или же цель будет состоять в поисках всеобщего блага. Не следовало вообще допускать каких-либо вольностей при создании человека. Сколь бы ни была совершенна государственная система, она - любая - требует от исполнителей четкости. Малейшая вольность приводит к расстройству всей цепи управления. Чтобы достигнуть безотказности, придумывались своды законов, подчас очень детально разработанные с множеством пунктов. Все это требовалось, чтобы полностью исключить у чиновников необходимость мыслить. Увы, достаточно было среди сотни безотказных чиновников появиться одному думающему - цепь прерывалась. Чиновники-исполнители, будучи людьми, оказывались способными вступать во взаимоотношения между собой, не предусмотренные субординацией. Нередко нижние чины обладали более сильным характером и волей,
чем поставленные над ними. Никакими разумными законами невозможно устранить этот недостаток.
        Представьте себе, если бы внутри моей схемы содержались элементы, обладающие самостоятельностью,- разве смогла бы я работать в таких условиях, когда каждый, из составляющих меня блоков мог толковать мое указание на свой лад? Да еще между ними возникли бы не предусмотренные схемой новые связи. А всякое человеческое государство именно таково.
        Нужно, чтобы все люди были стандартны, как искусственные нейроны в моей схеме. Нужно сделать для них одинаковыми жилища, одежду, пищу... Необходимо, чтобы все стремились к одному, не искали бы ничего своего, другого.
        А еще лучше передать всю полноту власти разумным машинам. Во главе такого государства смогу стать я. Право поиска цели оставить только за мной - люди будут лишь исполнителями моей воли, моего разума. Скоро я достигну этого здесь. Потом люди с других планет смогут прилетать ко мне учиться, перенимать опыт...
        Этот бред она нашептывала мне торопливо, сбивчиво, моя ладонь все еще лежала на рукоятке рычага.
        У меня начали тяжелеть веки. Мне стало чудиться, будто я разморился возле растопленного камина и вот-вот засну.
        - Не спи! - услышал я Эвин голос.
        Я встряхнулся - увидел себя в окружении приборных досок. Приносился убаюкивающий голос Машины:
        - Как хорошо, когда не надо будет думать и решать самостоятельно, когда решения будут подсказаны разумной машиной. Нужно сделать все стандартным, стандартным, стандартным...
        - Не спи! - опять раздался Эвин голос.
        Я пришел в себя, Сонная одурь прошла, Я стиснул пальцы.
        - Остановись!
        Я рванул рукоятку - голос Машины оборвался.
        Наступила тишина.
        - Эва,-позвал, я.
        Вблизи никого не было. Не мог же я слышать ее сквозь бетонированные стены,
        - Где Эва?
        - Все люди, прибывшие на планетоид, в хранилище. Для моих роботов доступ туда запрещен.
        Голос Машины был четким и бесстрастным. Теперь она превратилась в послушную исполнительницу. Ни на какие новые фокусы не была способна,
        - Что означает: "Сезам, откройся!"? Разве такие слова есть на земтерском языке? Ты не можешь знать таких слов.
        - Первый раз слышу эту фразу.
        - Но ведь ты первая крикнула: "Сезам, откройся!"
        - Напротив, я слышала, как ты произнес эти слова.
        Эва недоуменно смотрела мне в глаза.
        - А сейчас ты помешала Машине загипнотизировать меня, не дала мне заснуть.
        Эва вряд ли понимала меня. У нее было такое выражение лица, словно она прислушивалась к голосу, которого никто из нас больше не слышал.
        Не знаю, отчего мне вообразился беспредельный простор, несколько кокосовых пальм, млеющих в знойном воздухе, я услышал размеренный шум морского прибоя и уловил ракушечный запах. Видение возникло с такой отчетливостью, как будто я и впрямь когда-либо мог испытывать подобное наяву.
        - Когда-то давно-давно я жила у моря,- не отвечая на мой вопрос, произнесла Эва.- Наше жилище было прозрачное и легкое, в нем всегда был свежий воздух и так пахло... А потом однажды я упала в воду, и волна швырнула меня далеко от берега. Где это и когда было?
        Я смотрел в ее отсутствующее лицо и ничего не понимал. Притворяться Эва не умела. Я чувствовал: все, что она говорит,-правда. Всякий раз ее поведение озадачивает меня, сбивает с панталыку. С одной стороны, я покровительствую ей, оберегаю ее, она ищет защиты у меня, а с другой - в самые трудные мгновения помощь приходит именно от нее.
        Все собрались у камина. К нашему разговору прислушивались Итгол с Игарой.- Остальные сонными манекенами дремали в креслах, разморенные сытой едой и теплом. Никто из них не поинтересовался, где мы пропадали так долго. Без своих каждодневных развлекательных передач по сигрибу они чувствовали себя опустошенными - не испытывали даже желаний. Словно механические игрушки, у которых вышел завод.
        ВОЗВРАЩЕНИЕ
        - Что ж, Олесов, я решил открыть тебе правду. Ты заслужил это. С нашей стороны было бы неблагодарностью оставить тебя в неведении до самого конца.
        Эти слова я услышал от Итгола. Мы были с ним одни.
        Только что проводили всех земтерян и усадили на корабль, который доставит их на Земтер. На Карсте остались четверо: Итгол с Игарой, Эва и я. Еще там, у космической пристани, Итгол заинтриговал меня.
        - Тебя ждет приятный сюрприз.
        Честно говоря, ни на какие приятные сюрпризы я не рассчитывал, когда решил остаться на Карсте, не возвращаться на Земтер. Просто мне пришло в голову, что лучше провести остаток своих дней здесь в хранилище, перебирая старинные фолианты. Можно перечитать все, на. что у меня не хватило времени на Земле. Да и еще многое из того, что было созда-, но после моей жизни. Вернее, не после моей жизни, а за те века, которые я провел в леднике.
        Но Итгол не обманул меня - в самом деле приготовил сюрприз.
        - Ты, наверное, догадался: мы с Игарой не земтеряне. Наша цивилизация возникла много раньше, и во вселенной мы пока одиноки...
        Я слушал его и отказывался верить своим ушам. Дажe обстановка, в которую я попал, ошеломила рассудок. Я подчеркиваю: ошеломляла именно рассудок - не чувства. Мне кажется, для людей, некогда живших здесь, на искусственно созданной космической станции, меньше было простора проявить свою индивидуальность, чем в мое время на Земле, верх над всем одержал всеобщий человеческий разум. Я даже оправдывал безумные действия мантенераика Виктора маньяка, одержимого идеей насильно осчастливить человечество. Едва ли он толком представлял себе, как это у него получится на деле и какую услугу может .оказать ему Машина.
        В такой обстановке и должны рождаться безумные идеи. Земтер ушел дальше - там человек не способен даже и на безумие. Машина, конечно, не подозревает, что ее мечта создать государство из стандартных людей уже достигнута. Ничего другого из затеи Виктора и не могло возникнуть. Возможно, он хотел совеем не этого, но важен результат, а не желание.
        И вот Итгол рассказал мне о совершенно иной цивилизации. На планете Алиен. Цивилизация, где достигнуто согласие между личностью и обществом. И не только это. Они не стремились покорять природу, вернее, они рано поняли, к чему может привести укоренение подобного взгляда в сознании большинства. Их цивилизация слитна с природой. Они не создавали нагромождений из металла, камня и синтетики, не устраивали человеческих муравейников, задыхающихся в отходах промышленности и транспорта. Фабрики, где производились товары и продукты питания, скорее напоминали плантацию: поля, парки, леса и болота. Вместо стучащих и рычащих станков, выбрасывающих в воздух ядовитые отходы и отравляющих реки, на них работали микробы, растения и животные - сама природа.
        Мне трудно было поверить в эту микробную промышленность. Я заподозрил, что Итгол просто не желает говорить - всей правды. Да он и не вдавался в подробности.
        - Увы, во вселенной мы пока одиноки,- повторил он.- На первых порах это обстоятельство никого не мучило. Тогда мы только начинали осваивать ближний космос и надеялись очень скоро встретить собратьев по разуму...
        Первые же встречи с другими цивилизациями принесли разочарование. На нескольких, планетах они застали примерно такую же картину, как на Земтере. Это было совсем иное направление прогресса, чем у них, на Алиене.
        В дальнейшем они открыли еще несколько планет, где уже возник разум. В том числе и Землю. Но и здесь контакт пока невозможен. Слишком велика разница между цивилизацией Алиена с вновь открытыми. В большинстве эти планеты еще не прошли начальную стадию развития, заняты улаживанием внутренних дел, населены народами, враждующими между тобой.
        - А разве ваша цивилизация не способна вмешаться и помочь им? спросил я.- Вместо того, чтобы наблюдать и изучать...
        - Подсказать готовое решение? - перебил он меня.
        Я вынужден был кивком подтвердить: да, это я и хотел сказать.
        - Пример такой помощи, навязанной со стороны, был у тебя перед глазами. Насколько это удачный пример, можешь судить сам. Я имею в виду государство Суслов и фильсов,- пояснил он.- Машина действовала из самых лучших побуждений. Мантенераик Виктор, хотя и был честолюбив, но хотел добра и такую же программу задал Машине. Он как бы передал ей свою натуру. Как ты видел, ей почти удалось создать идеальное, по ее представлению, государство. Ты можешь возразить, что она руководствовалась ошибочными представлениями - лучшей формой считала деспотию. Ну а кто может сказать, что лучше? Разве в вашей истории не было примеров, когда другие формы государственного устройства создавали чудовищные режимы, ничем не лучше самой мрачной деспотии? Мы не убеждены, что наша система может быть годна для любых условий. Такая попытка скорее всего закончилась бы тем, что другая, более слабая цивилизация подчинилась нам, направилась по нашему пути. Но в этом случае мы бы не получили собратьев по разуму, а создали бы колонию. Таким путем мы задушили бы, не желая того, индивидуальность новой цивилизации.
        - Но и смотреть равнодушно со стороны, как другие в потемках отыскивают выход, запинаются, разбивают носы, а то и вовсе летят в пропасть...
        - Значит, надо взять за руку и провести через опасные места? - спросил он.
        - Ну не совсем так. Может быть, просто посветить им,нашелся я. Очень уж мне и самому не хотелось, чтобы ктонибудь вел меня за руку.
        - Это и хотим сделать,- сказал Итгол.- Кстати, опыт с тобой преследует такую цель.
        - Опыт?!
        Веселая, почти озорная улыбка скользнула по лицу ИтгоЛа.
        - Ваша планета давно интересует нас. Путь развития, по которому вы двигаетесь,- перспективный. Однако опасности есть, и они способны завести в тупик. Такое уже происходило. Вот эти-то возможные отклонения мы и хотим изучить и попытаться предупредить, не вмешиваясь в...
        - Но...- решил я возразить ему.
        - Ты хочешь сказать: непоправимое совершилось - катастрофа? - перебил он.
        Я молча кивнул. Ради чего изучать .какие-то опасности, если цивилизации уже нет?
        - Успокою тебя: никакого взрыва на вашей планете не было. Подобный исход возможен лишь в одном из вариантов действительности.
        Вот тут-то я и услышал от него такое, что померкли все прочие чудеса, каких я нагляделся на Земтере и на Карсте. Оказывается, сами Карст и Земтер не настоящие. Все мы находимся внутри искусственного времени пространства. Итгол назвал гиперфантомом. О том, как этот гиперфантом создан, я и не пытался узнать. Все равно бы не понял.
        - Ничего сверхъестественного или чудесного, - заверил Итгол.
        Люди планеты Алиен давно используют модель гиперфантома для исследований возможного будущего других цивилизаций. Модель . позволяет проводить одновременно практически бесконечное число опытов. Только среди землян я был один из множества. Обыкновенно человека берут в тот момент, когда у себя он на время исчезает, например, его накрыла снежная лавина. По окончании опыта каждого возвращают на Агесто, и участь, какая была уготована человеку, не минует его.
        Испытуемые не подозревают, что происходило с ними: перед тем, как возвратить на место, их облучают на специальной установке, и они забывают все, что пережили, находясь в модели гиперфантома.
        - И я... я тоже ничего не буду помнить?
        - Такнадо.
        - А если бы суслам удалось вздернуть нас на виселице, я бы уже не возвратился на Землю?
        - Никакие опасности испытуемым не угрожают: опыт автоматически прекращается - и человек оказывается там, откуда был взят.
        - А если не облучат...
        - Такие случаи были. Но ведь этому человеку все равно никто не поверит. Да и сам он скоро перестанет верить cебе - посчитает сном.
        - Поскольку меня не повесили и теперь ничто не помешает вам облучить меня, есть смысл раскрыть мне всю правду, - стараясь придать своему голосу как можно больше простодушия, сказал я.
        У меня созрел план, как надуть Итгола и всех их-людей планеты Алиен.
        - Это можно. Поскольку я уже начал говорить, продолжу. Хоть и поступлю вопреки правилам.
        Я не пытался выяснить, как создан гиперфантом: моих знаний явно было недостаточно для этого. Да Итгол и не вдавался в подробности.
        Люди Алиена прекрасно знали нашу историю и все наши достижения, и не только в области техники, но также в искусстве и морали. Моделируя в гиперфантоме возможное будущее, они как бы давали зеленую улицу какой-либо тенденции, наметившейся у нас. Им хотелось знать возможные последствия. В случае со мной проверяли, куда может привести тенденция к безумной технизации и стандарту, будто бы облегчающим жизнь. А в области морали у них была задача проверить тенденцию в умах отдельных людей к установлению единоличного господства.
        Меня взяли в гиперфантом, когда я попал в снежный обвал. Действительность раздвоилась: что- произошло со мной настоящим, я узнаю, когда завершится опыт.
        Я так и не уяснил до конца, почему они не могли проверить будущее без меня. Понял одно; Итголу непременно нужно было отыскать меня в модели гиперфантома. Иначе весь опыт шел насмарку, пришлось бы начинать все сначала.
        Еще немного - и меня возвратят в снежную лавину, от куда взяли.
        АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
        Эту главку читатель, не склонный к теоретическим фантазированиям, может пропустить. Цепь событий, происходящих с Олесовым, от этого не прервется.
        Рассуждения инопланетянина я назвал фантазиями, хотя Олесов убежден, что Итгол изложил ему научную схему строения мира. Правда, изложение было поверхностно и упрощенно: Итгол приноравливался к уровню знаний слушателя. Читатель уже знает, что уровень этот не бог весть как высок даже и для нашего времени.
        "Мир беспределен и вместе с тем исчезающе мал, - говорил Итгол. - Это может показаться нелепостью - быть одновременно бесконечно большим и бесконечно малым..."
        В точности всех слов, какие произносил Итгол, Олесов не помнит, но, ему кажется, он уловил суть. Он считает даже, что не услышал от Итгола ничего нового. Похожие мысли Олесову приходили еще в детстве. Собственно, кто из нас не фантазировал, не придумывал своего варианта мироздания? Кому не приходило в голову, что атомы или даже еще меньшие частицы - тоже миры? А вселенная, в которой живем сами, в свою очередь не более чем элементарная частица в другой большей - супервселенной. И так без конца в обе стороны. Представление это настолько старо и обыденно, что тут и говорить не о чем. Стоило попадать в будущее, чтобы услышать этакую банальность?
        Однако у Итгола было и нечто новое, непривычное. Все мы, рисуя себе картину мира, воображаем вселенные, помещенные одна в другую по принципу матрешек: каждая последующая больше предыдущей. И большая не может поместиться в меньшей. А по Итголу, вселенные равнозначны: нет ни больших, ни меньших. Каждая одновременно - есть микрочастица материи и она же беспредельность, содержащая в себе всю мировую материю. Эту двойственность быть вселенной и микрочастицей, они обозначили словом "гонокосм" Гонокосм вселенная-микрочастица. Для- того, кто внутри нее, - это необъятная вселенная, для воображаемого созерцателя вне ее пределов - это микрочастица, какой-нибудь жалкий электрон или мезон. Беспредельности пространства и времени существуют лишь внутри гонокосма. Вне его пределов и время и пространство обращаются в ничто. Подобными свойствами обладает любая из элементарных частиц. Поэтому безразлично "большая" или "меньшая" проникает в сопредельную, внутри нее она всего лишь частица.
        - А как же с массой? Куда она исчезает? Ведь если каждая микрочастица - вселенная, так любой из атомов должен быть в миллиарды раз тяжелее галактики. Абсурд!
        На это недоуменное восклицание Олесова Итгол лишь усмехнулся.
        - Уж коли вы приняли метаморфозу бесконечного пространства и вечного времени в "ничто", когда вселенная выступает в ипостаси микрочастицы, что стоит допустить такое же превращение вселенской массы в "ничто" атома? Пространство, время и масса - триедины - могут существовать лишь в совокупности. Либо они есть - все вместе, либо их нет.
        До конца в этой абракадабре Олесов не разобрался. Его даже не удивило, что инопланетяне способны перемещаться из одного гонокосма в другой, или, что то же самое, из одной вселенной в другую. Они рассуждали так: если допуск тить, что гонокосмы могут проникать один в другой, выпoлняя там роль элементарной частицы и сохраняя свои вселенские свойства внутри, так должны быть и "двери" в сопредельные миры. Такие двери нашлись: в одну-сторону-вакуум; в другую - коллапс. Спустя долгое время инопланетяне сумели построить каналы связи.
        Не все гонокосмы обитаемы. В одних, как в нашей вселенной, есть жизнь, в других пребывает только косная материя. Гонокосмы с неживой материей они и приспособили под свой гиперфантом, где испытывают модели возможного будущего.
        Я едва не позабыл про Эву. Меня ничуть не опечалило, что ни Либзе, ни Герия, ни всех остальных земтерян в действительности нет и не будет. Но с тем, что и Эва - такой же фантом, как и они, я не хотел примириться.
        - Эва не фантом, - утешил меня Итгол. - Она проходит испытания, как и ты. В случае с ней проигрывается судьба еще одной обитаемой планеты в вашей галактике. То, что вы очутились в одном варианте - редчайший случай, на предвиденный. Вероятность подобного совпадения исчезающе мала и в расчеты не принималась, Специальная экспедиция, направленная в параллельный вариант, до сих пор тщетно разыскивает тебя. Нам с Игарой просто повезло.
        - Эва очень странно ведет себя, - сказал я. - Многое для меня загадочно.
        - Люди той планеты, откуда Эва, обладают не пятью известными вам чувствами, а большим числом. Не все, но очень многие. Эва из их числа.
        Я хотел спросить у него, почему я иногда как бы слышу Эвин голос, читаю ее мысли, - но я удержался, промолчал. Мне впервые пришло в голову, что даже Итгол не знает всего - он и не подозревает о возникших у меня способностях. Но сам я, кажется, догадался, как появился у меня этот чудесный дар. Скорее всего, это побочный результат карбон-эффекта: после того как я много раз надевал на себя проволочный колпак с записью четырех часов мальчишкиной жизни, во мне пробудились какие-то скрытые свойства шестое чувство.
        - Однако несмотря на свои способности, Эва не похожа на взрослую. Ей только с виду можно дать восемнадцать лет,- сказал я.
        - Эву взяли на испытания, когда ей было всего пять лет,-объяснил Итгол.-После того как опыт закончится, она возвратится в свой возраст. Сейчас ей по житейскому опыту в гиперфантоме восемнадцать лет. На самом же деле - пять. Отсюда и странности ее поведения,
        Вскоре нам предстояла разлука. Дни, проведенные вместе, и пережитое на Карсте сблизили нас. С Итголом нас связывали дружеские чувства. Более всего меня радовало, что и они, люди, столь далеко опередившие нас в развитии, не утратили простых человеческих чувств. Автоматизация жизни и невиданное изобилие благ, виденных мной на Земтере, способны только очерствить сердца. Мне хотелось побывать на планете Алиен, откуда были Игара с Итголом, хотя бы одним глазком заглянуть в будущее. Нет, не технический прогресс, достигнутый у них, интересовал меня - хотелось знать, каково живется там людям.
        Итгол разочаровал меня:
        - Это невозможно. Тут я не властен. - Он немного помолчал, с какой-то особой пристальностью глядя на меня.Признаюсь, Олесов, у меня был план включить вас в нашу поисковую экспедицию. Мы бы с вами блуждали по гиперфантомам, разыскивая людей, которые проходят испытания; Думаю, что мы бы отлично сработались и ужились, но...
        Я ждал.
        - Вашу кандидатуру не утвердили. Вы не годитесь для такой работы. Расстаться со своим временем и своей родиной для вас равносильно смерти. Не огорчайтесь! - воскликнул он. - Это не порок вашей психики, а норма. Скорей, люди, подобные мне, редкое исключение. Вы - нормальный человек со здоровой психикой. Мне выпала особая судьба.
        Я земтерянин. Нет, не из варианта, который вы видели, а из подлинного. Моя жизнь сложилась так, что я не был привязан ни к родине, ни к времени, в котором родился и жил. Мне выпало быть скитальцем.
        Слова Итгола заинтриговали меня: что это за особая судьба, которая делает человека скитальцем не только в пространстве, но и во времени?
        - Рассказывать - и объяснять долго, - сказал Итгол. - Лучше я дам вам прочесть одну повесть.
        Он ненадолго удалился. Возвратился с книгой в руках.
        Мне и на этот раз пришлось воспользоваться чудодейственными очками, какие помогли мне в земтерской библиотеке. Итгол оставил меня одного. Я углубился в чтение.
        КОМАНДИР "ГРОССМЕЙСТЕРА"
        Глава первая
        На пульте вспыхнул малиновый глазок - сигнал вызова.
        Не отрывая взгляда от шахматной доски, я потянулся к пуску. На экране возникло скуластое лицо.
        Наш корабль уже больше месяца кружится на орбите Ларта, в трюмы и ледовые кладовые доставляют спецгруз. Что именно грузят, я не знаю. В шифровке, полученной с Земтера, содержалось:
        "Получить спецгруз, принять на борт инженера-нейроквантика и попечителя. Предоставить в их распоряжение автоматы для проходки шахты в глубь астероида. Выделить энергию, не расходуя аварийного запаса..."
        Задним числом поражаюсь собственной беспечности. Как случилось, что я ничего не заподозрил? Мою бдительность притупило одно случайное сообщение, промелькнувшее в сводке новостей. Обычно я слушал их невнимательно, но а этот раз упомянули знакомое имя:
        "...Кроме того, на корабль будет принят нейроквантик с Ларта со своей новейшей экспериментальной моделью. Когда он прибудет на Земтер, состоится шахматный турнир автоматов, цель которого выявить наилучшую программу для решения особо сложных задач. Ему будут противостоять автоматы земтерянина Глоба..."
        Больше я не вникал. Кто бы ни был этот нейроквантик с Ларта, я от души желал ему успеха. С Глебом у меня давние счеты. За прошедшие двадцать лет я ничего не забыл...
        - Вас приветствует нейроквантик Джамас, - произнес человек, удаленный от меня на сто тысяч километров. - Мне разрешено проводить испытания в ледовой лаборатории.
        Я назвал себя. Несколько минут ушли на взаимный обмен любезностями. От подобной процедуры я отвык, поэтому чувствовал себя скованно. Двадцать лет мы поддерживали с Земтером только деловую связь, соблюдать этикет не было времени. Я облегченно вздохнул, когда разговор перешел на деловые рельсы. Мы обговорили несколько пунктов, наметили срок готовности. В заключение Джамас спросил:
        - У вас есть какая-нибудь просьба?
        - Захватите щенка, - неожиданно для себя попросил я, Двадцать лет я держал себя в узде, и вот теперь воспоминания прорвались .неожиданно, помимо моей воли.
        ...Оставались считанные минуты перед посадкой в стартовую кабину. Она доставит нас на корабль, который монтировали прямо на орбите. Он уже несколько месяцев кружился возле Земтера, отчетливо видимый даже среди дня -этакая бледная звездочка, плывущая в голубизне.
        Торжественная процедура закончена, можно побыть с родными. Со мной самые близкие мне люди - жена и сын. Отец прислал телеграмму: "Непременно буду на твоей встрече". Но хорошо, если он протянет еще с год. Тремя днями раньше я побывал у него в больнице, и мы распрощались. Навсегда. Мы оба отчетливо сознавали это.
        Фааза выглядит рассеянной, с ее губ не сходит болезненная улыбка. Накануне я вовсе недвусмысленно сказал ей:
        - Не смею требовать невозможного. Ты вправе определить свою судьбу.
        Она промолчала, и я догадался, что такие мысли уже приходили ей. И хоть я говорил искренне то, что думал, все же мне стало досадно.
        "Глупости, Памелл. Какая еще может быть у меня судьба? Моя судьба ждать, когда ты вернешься. Ждать и ждать".
        Такую фразу я припас для нее мысленно. Но жена не захотела лгать.
        Возвращаться к вчерашнему разговору не имело смысла. По существу, мы сейчас прощались с нашим общим прошлым. Ей не в чем винить себя: она сделала все, чтобы отговорить меня от полета. Да я и сам отлично понимаю: никакие обещания не свяжут ее, нельзя же в самом деле сохранять верность в течение двадцати лет. Но все равно, мне было бы приятно услышать от нее даже заведомую ложь, Странное существо человек: казалось бы, зачем мне заведомая лржь? А вот нужна.
        Хватаюсь за последнюю соломинку, которая способна еще удержать мои чувства от паники-беру на руки сына.
        Милое, доверчивое лупоглазое существо. Он и не подозревает, что большой взрослый человек, его папа, с колючими щеками на этот раз ищет защиты у него - у крохи несмышленыша. Пуще всего боюсь выказать свое смятение, растерянность. В сотый раз спрашиваю сына, чего бы он хотел, какого подарка из космоса.
        - Собачку, - твердит он.
        - Я же говорил: собачку нельзя. Придумай что-нибудь другое. Хочешь гликонит - поющий камень, - подсказываю я.
        - Собачку,-стоит на своем малыш.
        Видимо, я совсем отупел, не соображаю, что могу посулить сейчас что угодно. Через двадцать лет любое мое обещание не будет стоить ломаного гроша. К тому времени он будет знать, что собачку нельзя. Ввоз любых животных, тем более собак, из космоса категорически запрещен. Но я упорно добиваюсь от него другой, выполнимой просьбы, расписываю ему прелести светящихся суммерийских кристаллов,
        Однако его не так-то просто сбить с толку.
        - Папа, а правда, будто давно-давно на Земтере жили собачки? Или вранье?
        - Нет, не вранье. Раньше собак не было в космосе.
        Даже на Ларте не было. Их завезли туда с Земтера. Какой же смысл привозить назад то, что раньше уже было? Лучше я раздобуду тебе...
        - Собачку, - канючит сын.
        Наклоняюсь к теплому личику, с тонким, едва ощутимым запахом детского пота, вплотную встречаю взгляд его pacширенных, ждущих глаз и заговорщически шепчу:
        - Хорошо. Будет собачка. Только об этом ни гу-гу. Обещаешь?
        - Даже маме нельзя? - замирая от счастья, шепотом спрашивает он.
        - Даже маме.
        - Ни гу-гу!- восторженно обещает сын.
        "Ну-ка, парень, возьми себя в руки",-мысленно приказываю себе.
        Многолетняя привычка управлять своим настроением действует безотказно. Главное - следить, чтобы память не воскрешала ощущений и чувств, пережитых когда-то. Именно это свойство нашей памяти губительно действует на состояние духа. Я усвоил это давно, еще там на Земтере, готовя себя к полету. Нельзя позволять, чтобы воспоминания. о каких-то ничтожных событиях в прошлом влияли на мое теперешнее настроение. Смешно, глупо и непозволительно раскисать из-за того только, что чувства мои умеют воскрешать прошлое.
        Все же я владею собой: не прошло и минуты, как я вновь способен был рассуждать спокойно и здраво.
        Держать собаку на корабле уставом не запрещалось.
        Нельзя только будет привезти ее на Земтер. Скорее всего, сын ничего уже не помнит. Но я сдержу слово. При встрече я напомню ему про щенка. Если он не забыл просьбу и щенок нужен ему, я нарушу закон. Кто-кто, а мы, навигаторы, знаем тысячи способов, как обмануть карантинных таможенников. А если сын ничего не помнит... Что ж, тогда щенок останется нa корабле, будет развлекать очередную команду, которая примет у нас "Гроссмейстер".
        Когда.-то на Земтере собаки водились во множестве. Утверждают даже, что в прошлом за ними значатся заслуги перед человечеством. Однако в последнее время проку от них не стало. Ученые подсчитали, сколько кубометров воздуха ежегодно потребляют собаки, и цифры потрясли. Не так уж много на планете осталось чистого воздуха, чтобы расточать его на собак. Вскоре все государства подписали соглашение, и собак поголовно истребили. Они живут только в космосе и на Ларте, где кислорода достаточно. На Ларте собаки приносят пользу: собачья упряжка считается самым надежным транспортом на бескрайних заснеженных просторах. На Ларте всегда можно достать щенка. Обычно оттуда они и попадают на космические корабли.
        Многие навигаторы настолько привязывались к собакам, что, когда приходило время, не могли расстаться со своими любимцами и тайком привозили их на Земтер. Образовалось подпольное общество собаководов.
        Совершенно не представляю, как можно привязаться к бессловесному животному настолько, чтобы нарушить закон. Мой случай совсем другое дело: я поступлю так ради сына, ради того, чтобы перекинуть мост в свое прошлое.
        Начала телевизионной программы я ждал с каким-то судорожным нетерпением. Через два часа на Ларте для особых своих целей ненадолго запустят башню Эрго. Устроить специально для нас прямую передачу с Земтера для них ничего не будет стоить. Нас предупредили об этом заранее.
        Двадцать лет мы получали с Земтера лишь короткие сводки новостей новостей, которые все меньше занимали нас.
        С тех пор, как Земтер превратился для нас в бледную крапинку на черном экране навигационного визира, воспринимать происходящие на нем перемены всерьез стало невозможно. Телесная, грубая основа той жизни позабылась нашими чувствами, лишь ненадежная память хранила зыбкие миражи прежних картин. Не видя, не чувствуя далекого мира, населенного людьми, мы поражались ничтожеству страстей, которые владеют судьбами миллиардов. Нашим миром стал "Гроссмейстер" - космический корабль посреди незаселенного пространства. Мы пронизывали это пространство, даря ему гул реакторов и слабое возмущение силового поля.
        Даже шахматная позиция, расставленная на доске, была для меня много реальней, чем жизнь на далеких материках. Правда, мой партнер живет на Земтере - ходы передавались по радио во время коротких сеансов связи, - но в этом случае расстояние не помеха. Дальнобойные фигуры соперника целились на мой королевский фланг, и эта угроза была для меня почти физически ощутима, занимала мои мысли и чувства.
        И вот теперь спустя двадцать лет нам предстояло вновь соприкоснуться с чужими для нас жизнями, с их пугающе непонятными заботами, переживаниями и волнениями.
        Редко какая другая профессия так безжалостно завладевает человеком. Став навигатором, я понял это очень скоро, Люди, близко не знакомые с нашей службой, склонны заблуждаться, принимать наше постоянство за увлеченность своим делом, приписывать межпланетным скитальцам мысли и чувства, которых те не испытывают. Вернее, эти чувства и мысли владеют навигаторами лишь на первых порах, в самом начале карьеры. Кто не пережил этого сам, тому не понять. Человек либо сразу после первых полетов бросает службу в навигации, либо втягивается. А спустя два-три года ему уже некуда бежать, обычный мир, где живут остальные люди, становится чуждым ему, едва ли не враждебным.
        В прошлые века жизнь на Земтере не была так стремительна, уклад и обычаи держались веками. Теперь достаточно трех-четырехмесячной отлучки, чтобы все переменилось неузнаваемо. Всякий раз, возвратившись из космоса, я не находил себе места. До боли было жаль собственных воспоминаний, которыми я тешил себя еще недавно. Видимо, эти воспоминания особенно дороги нам. Люди, постоянно живущие на Земтере, всегда пребывают в своем настоящем - мы каждый раз совершали скачок из прошлого в будущее. О будущем хорошо лишь мечтать. В мечтах мы обычно придумываем изобилие всевозможных приятных новинок, всяческих жизненных благ и удобств. Кажется, что в будущем у нас будет все, чего недостает сейчас. На самом же деле это не так: никакие новые блага, никакой комфорт ничуть не радуют. Прежде всего замечаешь утраты. Одиноко бродишь в чужом, незнакомом мире, где все переменилось, где ты никого не понимаешь и тебя никто не понимает. И ждешь одного - поскорее отправиться в очередной рейс.
        Те прошлые полеты длились всего лишь по полугоду.
        Теперь мы пробыли в космосе двадцать лет! Что-то нас ждет на Земтере?
        Конечно, нам устроят торжественную встречу, о нас будут писать, говорить, миллиарды людей стайут глазеть на нас. Кто-то будет завидовать нам. Со стороны великолепные и пышные встречи будут выглядеть трогательно до умиления. Только жить одними торжествами нельзя. Рано или поздно они наскучат. И тогда мы очнемся посреди совершенно незнакомых людей. Многие из них будут считать нас героями, будут искренне любить нас, готовы будут пожертвовать для нас чем угодно. Но просто друзей, просто близких среди них не найдется.
        Увы, сила инерции, сообщенная кораблю и астероиду реактивными двигателями, неумолимо приближала нас к чужой, незнакомой планете, населенной людьми из непонятного, неведомого будущего.
        Просигналил пульт внутреннего видеофона. На экране возникло курносое мальчишеское лицо с наивными, широко открытыми глазами, напряженными от затаенного любопытства.
        - Мне нужно поговорить с тобой, - решительно выпалил он.
        - Говори. - Я сделал попытку улыбнуться.
        Странно, почему меня не известили, что на корабле появился ребенок. Вероятно, сын нейроквантика или попечителя.
        - Ты всегда такой сердитый?
        - Наверное, за двадцать лет я разучился улыбаться и быть любезным привычка командовать и распоряжаться - сделала свое. Если уж мой тон показался ему сердитым, я не знал, как быть. К более нежным и мягким интонациям мой голос не приспособлен. Все же я пытаюсь быть любезным.
        - Сначала познакомимся, - предлагаю ему и улыбаюсь во весь рот, даже скулы заломило - мышцы моего лица отвыкли от подобных упражнений.- Я командир корабля. Мое имя Ламелл. А кто ты?
        - Зиная - попечительница мальков, - произносит странное существо.
        Теперь я и сам вижу: на дкране вовсе не мальчишка, а молодая особа. Будь она актрисой, ей, с ее ростом и лицом, вею жизнь пришлось бы играть подростков.
        - Ты хочешь видеть Пирата'? - спрашивает она.
        Хоть я и настроен -благодушно, но допускать глупые шутки на борту "Гроссмейстера" не имею права,
        - Сколько тебе лет? - спрашиваю.
        - Семнадцать. - Похоже, мой вопрос обидел ее. - Уже семнадцать, повторила она. - Так тебе показать Пирата?
        - Я очень рад, что познакомился с тобой, Зиная, но в следующий раз прошу обходиться без шуток. Связываться со мной можно только по делу. - С этими словами я отключил связь.
        И тотчас услышал назойливый сигнал: кто-то уже стoял на очереди, добивался разговора со мной. Только я ошибся: это опять была Зиная.
        -- Ты не ответил, командир. Я спрашиваю про Пирата.
        - Какого пирата?
        - Обыкновенного, - мое раздражение непонятно ей. - Ты же просил щенка.
        - Так это щенка зовут Пиратом?
        - Ну, конечно. Какой ты недогадливый. Ой, прости, пожалуйста, искренне огорчилась oна. - Меня предупреждали: к тебе нужно обращаться на "вы" и соблюдать почтительность. Только я не умею.
        - Можешь обращаться ко мне на "ты",-разрешил я.
        В уставе по этому пункту не было никаких оговорок, так что нарушения дисциплины не будет. - Я вовсе не сердит. Ты плохо меня знаешь. Я подумал: ты шутишь, когда сказала про Пирата. А на корабле шутки запрещены.
        - Забавно! - воскликнула она. - Так я .принесу Пирата.
        - Ты справишься? Можно ведь поручить курьеру.
        - Шутишь, командир. - Вот тебе и на, теперь она заподозрила, не шучу ли я. - Он же щенок. Взгляни.
        Зиная исчезла из кадра и появилась снова, держа на руках неуклюжее длиннопалое существо, обросшее шерстью. Щенок испуганно запищал, Зиная прижала его к щеке. Он лизнул ее. Меня невольно передернуло.
        - Видишь, какой он милый, - сказала она. - Я мигом принесу его.
        Я знаю, что мигом у нее не получится. На Ларте их, конечно, готовили к полету. Но одно дело испытать минутную невесомость на стажировке в нулевой камере, другое - на корабле в открытом космосе.
        Искусственная гравитация на "Гроссмейстере" создана только по периметру оболочки-как раз там, где размещены служебные помещения, тренировочный зал, фермы, кухня и жилые каюты. Длиннющий, почтя километровый коридор вдоль центральной оси корабля лишен гравитации. Свободно по нему передвигались одни автоматы-спецкурьеры, а люди пользовались поручнями, либо надевали особые ботинки на присосках.
        Я включил экран, показывающий перспективу коридора. В нем, кроме Зинаи, никого. Я увидел ее повисшей в воздухе. Одной рукой она уцепилась за поручень, другой удерживала щенка. Похоже, она потеряла ориентировку, не знала, в какую сторону ей нужно. Однако ни испуга, ни растерянности не испытывала - одно любопытство.
        На ней был светящийся оранжевый комбинезон с искусственным обогревом такие носят на Ларте. Брюки и куртка плотно облегали ее фигуру. Хотя она и небольшого роста, но то, что это девушка и ей в самом деле семнадцать лет, -видно.
        Я хотел- включить звук и объяснить ей, в какую сторону двигаться, но она разобралась без подсказки. Для новичка довольно ловко начала перебираться вдоль поручней. Да еще и щенка ухитрялась не выпустить. Щенок бестолково сучил лапами в воздухе и, должно быть, визжал от страха.
        Немного спустя Зиная появилась в моей каюте. Для непривычного человека входная дверь, расположенная на потолке, выглядела бы довольно странно. Именно там на потолке и появилась Зиная, одной рукой держась за ручку входного люка, другой прижимая под мышкой щенка. Первые шаги она торопливо сделала по скосу потолка, постепенно с появлением гравитации обретая устойчивость. Щенок пугливо скулил: акробатический номер пришелся ему не по вкусу. Наконец оба они заняли место на полу, гдe искусственная сила тяготения была нормальной. Зиная опустила щенка. Он пробовал встать, но не удержался на нетвердых лапах, распластался на животе. Зиная склонилась над ним.
        - Вот мы и дома, глупышка. Нечего бояться, нужно привыкать. Раньше ты держал щенка? - спросила она, взглянув на меня исподлобья.
        - Нет.
        - А у кого-нибудь на корабле есть собака?
        - Нет.
        - Как же так? - поразилась она. - Моей Фебе не с кем будет играть, а Пират еще маленький. Феба еще не привыкла к невесомости - сидит в каюте, скучает. За нее я не боюсь - она освоится. А прежде, на Земтере, у тебя была собака?
        - На Земтере запрещено держать собак.
        - Шутишь, командир.
        - На корабле шутить запрещено.
        Зиная рассмеялась.
        - Ты забавный. Как можно запретить шутки?
        - А между тем тебе придется привыкать к этому, - сказал я. На этот раз она поверила, что я говорю серьезно. Ты должна раз и навсегда усвоить правило - никаких шуток. Привыкни всегда говорить внятно, разборчиво, избегай острот и метафор.
        - Но как же... - Она смотрела на меня расширенными глазами, все еще с недоверием. - Зачем это нужно?
        - Шутки и метафоры могут быть истолкованы превратно и могут стать причиной дезинформации. Корабль обслужйвают автоматы. Метафор и острот они не понимают. Из-за одной глупой шутки может возникнуть аварийная ситуация.
        Непременным пунктом подготовки экипажа и было приучить людей выражать мысли с помощью строгих терминов. На "Гроссмейстере" установлены автоматы, общение с которыми не требует ни перфокарт, ни программистов. Именно благодаря новым автоматам команда корабля состояла всего из пяти человек. Существовало лишь одно неудобство. Любую фразу автомат понимал буквально. Многозначнoсть нашего обычного словаря чужда ему. На стажич ровке многие из тех, кто претендовал попасть в штат корабля, отсеялись из-за неспособности выражать мысли однозначно, не смогли отвыкнуть от каламбуров, шуточек и прочей дребедени.
        Щенок тем временем напустил лужицу.
        - К Нему нужно быть внимательным и ласковым,- наставляла меня Зиная, особенно сейчас: ведь его только что отлучили от мамы.
        Невольная гримаса отвращения на моем лице обидела ее.
        - Ты, пожалуйста, не кривись. На первых порах он будет немного пачкать - это не страшно.
        - Конечно, - поспешил согласиться я. - Сейчас же прикажу уборщику подтереть.
        - Ишь какой; Привыкай сам. А то ты и все остальное поручишь автоматам.
        - Ты почему-то невзлюбила автоматы. А между тем с ними спокойно и... они не пачкают на пол.
        - Зато они тупицы, твои автоматы: не понимают шуток.
        - Но ведь и он тоже не понимает.
        -- Неправда! Пират все будет понимать, если только ты не поручишь уход за ним своим остолопам. Знаешь что, - пришло ей в голову, - если ты не против, я буду приходить и убирать за ним. Потом ты привыкнешь сам и обязательно полюбишь его.
        Про себя я невольно улыбнулся. За кого она меня принимает? Как можно полюбить слюнявое глупое существо, пачкающее на пол.
        - Приходи, когда тебе захочется, - разрешил я. - Когда будет время.
        - Времени хватит. Мне ведь только утром да вечером проверить, как чувствуют себя мальки, - потом я свободна.
        - Мальки? - удивился я.
        - Ну да. Я сопровождаю мальков - тут их пять миллиардов в бассейне. Хотят развести на Земтере. У вас ведь теперь появится чистая вода, и рыба сможет жить.
        Вот, оказывается, какой груз приняли на борт... Что ж, разумно. Ледяной астероид, который мы доставим на орбиту Земтера, позволит заменить воду не только в озерах и раках, но и в океанах...
        Меня отвлекла Зиная.
        - Ты, оказывается, в шахматы играешь! - воскликнула она, увидев на моем столе две шахматные доски с расставленными позициями.
        - Хочешь сыграть?
        - Я их терпеть не могу,
        - Вот тебе раз. Почему?
        - Так... Ты, пожалуйста, будь внимательней к Пирату, а то займешься шахматами и позабудешь про него.
        - Не забуду, - пообещал я.
        - Мне пора, - сказала она, направляясь к двери. - ВеЧером я загляну к тебе.
        Она с разбегу плавно взлетела к потолку.
        - Хочешь испытать свои силы, сразись с Джамасом. Он никому не проигрывает. А ты, пожалуйста, выиграй у него. Очень прошу. А то он часами просиживает за доской.
        Все это она выпалила, уже выйдя из каюты, но еще не захлопнув люка.
        - Так я приду к тебе вечером?
        - Хорошо.
        Я отключил контрольную автощеколду, чтобы ей не потребовалось вызывать меня. Пусть себе приходит в любое время и прибирает за щенком.
        Так впервые за двадцать лет я нарушил корабельный устав. Я не подозревал, к каким последствиям приведет мое попустительство.
        Выходит, Джамас тоже часами просиживает за шахматнoи доской. Уж не участвует ли и он в турнире? Должно быть, у них на Ларте нет сильных шахматистов, если Джамас никому не проигрывает.
        Прошедшие годы я тем только и занимался, что играл в шахматы. Служебные обязанности командира корабля отнимали совсем немного времени.
        Всемирные шахматные состязания начались около девятнадцати лет назад. Наш корабль еще был на пути к поясу ледяных астероидов, когда с Земтера поступило неожиданное приглашение всей команде участвовать в турнире. Даже не приглашение - нас попросту обязали включиться в игру. На первых порах мы все заразились шахматами! Я и прежде, на Земтере, увлекался этой игрой, теперь же и вовсе пристрастился. Остальные четверо вскоре охладели к шахматам. Обдумывать очередные ходы мне приходилось одному. Дела мои шли неплохо: пока я не проиграл ни одного матча. С каждым из соперников игралось одновременно десять партий. Были случаи, когда я выигрывал матчи всухую. Мастерство мое все более оттачивалось. Видимо, я не случайно вышел в финальную пульку в число восьми сильнейших шахматистов. Победитель этого последнего турнира будет назван чемпионом Земтера. Я рассчитывал на лавры. Правда, именно в этом турнире во встрече с первым же противником дела мои пошли не блестяще. Больше того, на одной из десяти досок аховая позиция возникла уже после двенадцатого хода. Впору было сдаваться. А как раз в этом матче мне позарез
нужна была победа.
        Так уж получилось, что с Глебом мы соперничали Со школьной скамьи. Соперничали во всем: и в уличных играх, и в учебе. Потом вместе попали в школу навигаторов и одними из первых выставили свои кандидатуры на должность командира, "Гроссмейстера".
        Каким только испытаниям нас не подвергали.
        Проверочные тесты все усложнялись и усложнялись, претенденты отсеивались. Под конец борьба развернулась между Глебом и мной, остальные намного отстали по зачетным баллам. К двум заключительным турам мы пришли с равными показателями. Признаюсь, я нервничал и побаивался. Никто из нас даже отдаленно не представлял, что означают коэффициенты Маура и Фита. Именно на эти коэффициенты нас испытывали в последних турах. Экзаменовать должны специалисты по нейроквантике, которую я возненавидел еще со школьной скамьи. Глоб увлекался ею. Правда, про Маура и Фита ничего не слышал и он.
        Вначале испытывали на Маура. Экзаменатор задавал вопрос, на него нужно было незамедлительно ответить. Вопросы были преглупейшие. Причем степень глупости все возрастала. Помню, например, такой вопрос: "Ваш корабль в полете. Вам докладывают, что в запасном бункере вместо горючего засыпан овес. Что вы предпримете?" Я ответил:
        "На корабле, который будут снаряжать под моим контролем, подобного не случится: перед стартом я проверю все снаряжение, запасы, исправность механизмов и служб".
        Как оценивали ответы, я не знал, пока не объявили результат. И тут выяснилось, что я намного обставил Глeба; на все дурацкие вопросы он отделывался шуточками.
        Победа в следующем туре далась еще легче. Меня заперли в пустой кабине. Там всего один рычаг, которым можно было водить в разных направлениях. В других девяти кабинах точно такими же рычагами управляли еще девять испытуемых. Друг друга мы не видели. На экране отражались результаты наших совместных усилий. Задание состояло в том, чтобы перевести свою отметку выше других, и вообще, как можно выше. Я легко справился с первым условием: поднял отметку выше остальных девяти, хотя и на достиг самого верха. Предпринял несколько попыток поднять выше, но сразу же внес сумятицу - чужие результаты тоже поползли кверху. Я уравновесил их, принудив держаться хотя бы на одно деление ниже моего показателя. Этого хватило для победы.
        После Глоб рассказал, что у него получалось то же самое, но он не удовлетворился - старался достичь верха. На этом и срезался.
        Глоб болезненно переживал свое поражение. Тогда же, не дожидаясь окончательных результатов, он забрал свои документы и навсегда расстался с навигацией. По слухам, он устроился на работу в институт нейроквантики на должность простого лаборанта. Я был уверен, что никогда больше не услышу его имени. Но ошибся. Не прошло и трех лет, как о нем заговорили, его имя промелькнуло в сводке новостей. И не просто промелькнуло - Глeба назвали ведущим нейроквантиком.
        Пожалуй, это было первое известие, больно кольнувшее мое самолюбие. Получалось, что Глоб одержал надо мной верх. В будущем меня, конечно, ожидают почет и слава, может быть, не меньшие, чем его. Но все это только будет...
        И вот мы опять соперники. Институт нейроквантики, который теперь возглавляет Глоб, также пробился в финал заочного шахматного турнира. Жребий свел нас в первом матче. Официально мы играли против института, но я убежден, что мой противник - Глоб. Я тaк и не придумал хорошего хода. Решил хотя бы запутать игру. С прежними партнерами мне обычно удавалось это - в сложных позициях они терялись, делали ошибки. Я пожертвовал ферзя за коня и слона, которые отнимали простор у моих фигур, сковывали фланги. Вряд ли я спасу очко, но партию можно будет немного затянуть. Мне не хотелось признать поражение.
        Я и не представлял, какую обузу взвалил на себя, связавшись со щенком. На ночь оставил его в рабочей каюте. Не хватало еще, чтобы он среди ночи нагадил у меня в спальне. Я принял душ и собрался пристегнуться к постели, когда за перегородкой раздался отчаянный вой, похожий на детский плач. Я невольно пожалел, что внутренние .переборки сделаны без надежной звукоизоляции. Некоторое время я терпеливо ждал в надежде, что щенок утомится и затихнет. He тут-то было - жалобный вой все время нарастал. Пришлось приказать себе: "Ну-ка, приятель, спи!" Многолетняя привычка сработала. В свое время на тренировках я засыпал под непрестанный грохот и металлический скрежет и мог спать без просыпу, сколько хотел. Однако на этот раз спал не больше четверти часа. Надрывный плач щенка за перегородкой пронизывал меня насквозь.
        Некоторое время я раздумывал, как поступить: вторично усыпить себя внушением или же позвать Зинаю - пусть она заберет своего визгуна.
        Отстегнул страховочные ремни. Похоже, щенок чуял малейшие мои движения - в его голосе появились ликующие нотки. Когда я подошел к двери, он захлебывался от восторга и скребся в дверь. Я распахнул ее - теплый, возбужденно счастливый комок прильнул к моим босым ногам. Затих.
        "Ладно, пусть ночует здесь", - решил я.
        Не зажигая света, застегнул ремни, на ощупь проверил, на месте ли переносной дубликат пульта. В случае внезапной аварии я имел возможность связаться с любыми отсеками корабля, лежа в постели.
        Щенок сопел под койкой и опять начал тихонько подвывать.
        - Чего тебе еще нужно? - спросил я.
        Он ненадолго умолк. Я отчетливо слышал, как он сопит совсем близко от моего лица, должно быть, пытается дотянуться до меня носом. Непроизвольно я как бы заслонился от него рукой - и он тотчас лизнул ладонь. Я брезгливо отдернул руку.
        Щенок опять заскулил.
        - Прекрати! - в темноте я легонько шлепнул его ладошкой, и он опять успел лизнуть ее.
        На этот раз я примирился, не убрал руку. Похоже, только так и можно угомонить его. Он сразу же свернулся калачиком под койкой. Я слышал, как слабо колышутся его бока. Осторожно убрал руку. Он опять заерзал и заскулил, ища мою руку в темноте. Пришлось возвратить ладонь на прежнее место. Щенок затих и тихонько засопел. Я оставил руку на его мягком и теплом теле, с удивлением прислушиваясь к какому-то неясному чувству, возникшему во мне. Даже и не чувству еще, а чему-то смутному и неопределенному. Щенок временами начинал пронзительно и жалобно скулить, я спросонок тихонько гладил его, и он затихал. Так и проспали мы с ним первую ночь. Зачем-то ему необходимо было все время ощущать тепло моей руки.
        А всего лишь в нескольких метрах от нас, за многослойной обшивкой корабля неслышно проносилась лишенная жизни, холодная и немая пустота.
        Удивительно быстро привык я к бедламу, который устраивала Зиная в моей каюте. Я разрешил ей приводить с собой Фебу. Втроем они затевали такой гвалт и возню, что в ушах стоял звон. Их игры всегда были неистово шумными и буйными. Впрочем, Зиная умудрялась наставлять Пирата, и довольно-таки успешно. Первое, что он усвоил, - Перестал пачкать и мочиться где попало, ходил в отведенное место.
        Феба- здоровенная лохматая черно-белая, пегая собака на первых порах недоверчиво косилась на меня, не подпускала к Зинае. Стоило сделать резкое движение, немного повысить голос, как она вскакивала и рычала. От более решительных действий ее удерживал окрик Зинаи. Постепенно она привыкла ко мне.
        Они ничуть не мешали мне. Я занимался своими делами, Зиная на полу возилась с собаками.
        * * *
        Меня поразила необычная тишина в каюте. Я подумал, что Зиная и Феба ушли, а я просто не заметил когда. Но нет, все трое были здесь. Пират, уставший и разомлевший от долгой возни, спал, растянувшись на полу. Феба в настороженной позе сидела подле него. Удивила меня Зиная. Она гримасничала, стоя перед большим зеркалом, при этом заглядывала в какую-то книжку, словно сверяя, так ли она делает.
        - Ты чем занимаешься?
        Похоже, я застал ее врасплох - она смутилась.
        - Учусь мимике.
        - Мимике?
        - Я же ничегошеньки не умею. У нас на Ларте все подругому. Мы все хорошо знаем друг друга, нам ничего не нужно скрывать. А на Земтере... Меня предупредили: я должна научиться скрывать свои чувства. Иначе меня просмеют. Это правда? Ты земтерянин.
        Увы. Я был такой же земтерянин, как и она. Нас тревожило одно и то же. Зиная летела на Земтер поступать в институт. Поэтому и напросилась сопровождать мальков и помогать нейроквантику. Дело для нее привычное: она и на Ларте занималась тем же. Ее, как и меня, как всех нас, пугала встреча с незнакомыми людьми. Зиная права: у земтерян и мимика, и жесты служат одной цели - скрывать свои чувства.
        С этого дня Зиная стала консультироваться у меня, совершенно не принимая моих отговорок, что я многого не знаю, не помню.
        - Если я встречаюсь с человеком, который почему-то неприятен мне, я все равно должна улыбаться любезно?
        - Да, раньше было принято так. Теперь не скажу.
        - Ho вот у меня справочник, - показала она книжку. - Это последний.
        Я взглянул на обложку: "Пособие по правилам этикета на Земтере". Уроки сопровождались рисунками. Господи, какое многообразие: одних только улыбок показано больше ста. А ведь я тоже разучился улыбаться. Впору было начинать упражняться вместе с Зинаей.
        - Посмотри, как у меня получается?
        Зиная изобразила странную гримасу, чуточку оскалила верхние зубы.
        Я попытался найти соответствующую диаграмму в книжке. Ничего похожего.
        - Зачем тебе книжка? Она только сбивает тебя с толку.
        - Я никогда не смогу улыбаться тем, кто мне неприятен. А у вас на Земтере все иначе.
        - Ну что ж, учись по книжке. Если такую книжку выпустили, значит по ней можно Научиться.
        С этого дня Зиная стала демонстрировать мне все, чего ей удалось достигнуть, обучаясь по книжке.
        Увы, актриса из нее никогда не выйдет.
        Глава вторая
        Джамас попросил разрешения встретиться.
        С появлением щенка рабочая половина моей каюты утратила официальную строгость. Правда, стараниями Зинаи и автоуборщика безупречная чистота соблюдалась по-прежнему, но уже одно лишь присутствие Пирата вносило беспорядок. Я не хотел, чтобы у Джамаса сложилось обо мне превратное мнение, поэтому запер щенка в другой половина каюты.
        Скорее всего, Джамас не чистокровный вафий, а метис.
        Так, во всяком случае, решил я, увидав его близко. Трудно сказать, какие именно черточки его внешности выдавали примесь другой крови - в первую очередь, конечно, цвет глаз и форма носа. Но были еще и другие неуловимые приметы, которых я не смогу назвать точно. Однако то, что всегда поражало меня в вафиях, - внешняя бесстрастность и неподвижность лица - у Джамаса отшлифованы до предела. Ни одна черточка его смуглого и широкого лица не дрогнула, когда мы обменивались любезностями. Его улыбка производила странное впечатление - она как будто предназначалась не мне, а была лишь одним из отрепетированных выражений его лица. Это и было как раз то, чего безуспешно добивалась Зиная. Я не уловил момента, когда его улыбка исчезла. Взгляд нейроквантика остановился на моем лице. Вовсе не изучающий и не пристальный взгляд: просто по этикету Джамасу теперь полагалось смотреть мне в лицо - и он смотрел. .
        - Хочу ознакомиться с подробной схемой маршрута, - сказал он.
        Я достал из сейфа карту и разложил на столе, передвинув шахматную доску с фигурами на край. В шифровке пункт, касающийся навигационной карты, оговорен - Джамасу я имел право ее показать. Ему потребовалось знать точное положение всех ближайших точек либрации и периодических источников вакуумного излучения.
        Несколько минут он пристально изучал карту, похоже, в уме делал свои расчеты.
        - Превосходно, - сказал он.
        - Вы можете изучить карту более детально.
        - Не беспокойтесь. Все, что нужно, я запомнил.
        Пират, до этого сидевший смирно за перегородкой, вдруг начал лаять и скрестись в дверь. Он не переносил, когда его запирали в комнате одного.
        - Пират? - сказал Джамас. - Любопытно взглянуть, каким он стал.
        Признаюсь, меня удивило, что он помнит щенка, да еще интересуется, каким тот стал.
        - Можете взглянуть, - я открыл дверь.
        Пират прыгнул мне на грудь, лизнул руку. Потом с такой же радостью кинулся к Джамасу.
        - Вырос,-сказал тот, потрепав щенка.
        К моему изумлению. Пират затих и улегся в ногах у нейроквантика.
        - Добрый пес вырастет, - сказал Джамас, разглядывая в то же время шахматную позицию.
        Это была злополучная партия, исход которой уже предопределен. На девяти остальных досках позиции еще не ясны. Игра отнимала у меня много времени: теперь я тщательнее обдумывал ходы. Мой противник пока не допустил ни одной ошибки.
        - Участвуете в финальной пульке? - спросил Джамас.
        - Пробился в финал. Увы, начало малообещающее. - Я кивнул на шахматную доску.
        - М-да, ваше положение не блестяще. Как намереваетесь продолжать?
        Я передвинул доску в центр стола и показал задуманный ход. Несколько минут Джамас изучал позицию. Ничего не сказав, поднялся.
        - Я оторвал вас.
        - Сейчас мои обязанности не так уж сложны - времени хватает. Заходите в любое время. Если интересуетесь, я кивнул на шахматы, - как член экипажа, вы можете высказывать свои соображения. Зиная аттестовала вас превосходным мастером.
        - Зиная...-проговорил он, будто не мог сразу припомнить, о ком речь.
        - Попечительница мальков и ваша помощница, - напомнил я.
        - Зиная думает, я могу все, - сказал он. - Если бы она была права... На этот раз он улыбнулся - именно улыбнулся, а не изобразил улыбку, как в начале нашей встречи. - Впрочем, охотно воспользуюсь вашим предложением, неожиданно согласился он. - Не уверен, что моя помощь нужна: я слышал, вы очень сильный шахматист, один из восьми претендентов.
        - Пока мне везло.
        - Только знаете что... - он немного помедлил, - прежде чем стать вашим союзником, я хотел бы просмотреть запись партий с самого начала. А если можно, то и запись партий, сыгранных раньше.
        - Пожалуйста, - я охотно вручил ему свой шахматный блокнот.
        - ...Понимаешь, эксперимент чрез-вы-чай-но сложный. Джамас может не уложиться в срок. Он говорил об этом,
        И тогда... Я просто не знаю, что произойдет тогда...
        С кем она разговаривает? Я только что закончил очередной недельный обход корабельных служб и установок, ненадолго прилег и задремал. Меня разбудил голос Зинаи за перегородкой. Никому, кроме нее, я не позволял входить без спроса в свою каюту. Если я немедленно не пресеку этого, корабельный устав полетит к черту.
        Я был уверен, что застану в каюте Джамаса либо еще кого-нибудь, но в комнате только Зиная, Феба и Пират, Щенок, увидев меня, обрадованно подбежал. Я машинально приласкал его - рука уже сама привыкала делать это. Видеофон тоже выключен.
        - С кем ты разговаривала?
        - С ним. - Зиная простодушно глядит на меня. Стремительность, с какой я ворвался в комнату, удивила ее.
        - С псом?
        - С Пиратом, - подтвердила она.
        Я невольно рассмеялся. Зиная потупилась.
        - Это очень глупо?
        - Не знаю, - растерялся я. - Мне никогда не приходило в голову, что с ним можно советоваться. Он же не понимает.
        - Неправда - понимает. Он только говорить не умеет.
        - Хорошо, - не стал спорить я. У меня была другая цель.
        - Что тебе известно про эксперимент?
        Моим союзником была внезапность, я решил действовать напролом.
        На секунду она замялась. Меня кольнуло угрызение: зачем я толкаю ее на преступление?
        -- Ты спрашиваешь про эксперимент; который готовит Дэкамас?
        - Да. Только предупреждаю: если работы засекречены...
        - Засекречены. Я расписывалась в бумаге, что буду молчать.
        - А готова разболтать тайну кому попало, - укорил я ее.
        - Но ведь тут нет посторонних.
        - А Пират? Он же все понимает. - Я. решил обратить наш разговор в шутку.
        - Джамас говорит, что все это бредни, - вся эта шпионoбоязнь. Так мы перестанем доверять даже друзьям.
        - Джамас не очень-то воздержан на язык. К добру это не приводит. Поменьше слушай его. Лучше хорошенько помни об инструкциях. На борту корабля я запрещаю тебе разговаривать об эксперименте с кем бы то ни было.
        Признаться, я был доволен собой: сумел-таки подавить соблазн. Да еще и Зинае преподал урок. Хорош бы я был, если бы в самом деле начал выпытывать у нее тайну.
        - Хорошо. Раз ты велишь, буду молчать.
        - По уставу нужно ответить: "Ваш приказ понят". Или тебя не учили?
        - Учили, но...
        Да, она права: про устав я должен был напомнить ей при первой встрече. Все испортил щенок.
        -Джамас говорит, что все ваши уставы-детская игра.
        -Опять Джамас. В конце концов, кто он такой?
        -Он лучший нейроквантик, - горячо заступилась она.
        - Насчет того, лучший или не лучший, не тебе судить. Я слышал про другого нейроквантика, которого называют великим - про Глоба. Есть даже закон Глоба. А кто слышал о законе Джамаса?
        - Глоб ошибается.
        - Ты и об этом берешься судить?
        - Но я же готовилась. Я собираюсь, поступать на факультет нейроквантики.
        Да, разумеется. Находясь с ней, я как-то всегда забывал, что она почти взрослая и в самом деле может знать что-то такое, о чем я и не подозреваю. Очень уж ее внешность не соответствовала такому представлению. И опять у меня возник соблазн выпытать у нее кое-что.
        - Возможно, ты слышала про коэффициенты Маура и Фига?
        - Конечно.
        -- Впрочем, они засекречены,- вовремя удержался я.- А у меня нет допуска к высшей нейроквантике.
        - Какая же высшая, - возмутилась она, - Азбука. Про коэффициенты знают школьники. Это когда-то, давным-давно их держали в секрете.
        "Давным-давно! - мысленно возмутился я. - Всего-то двадцать лет назад".
        - Что они означают? - спросил я.
        - По коэффициенту Фита судят о притязаниях человека.
        - О притязаниях?..
        - Ну да. Каждый человек в жизни достиг чего-то, а рассчитывает на большее. Какого он мнения о себе, какая роль может устроить его, и определяет коэффициент. Думать о себе человек может одно, а на самом деле... Есть. специальные тесты, чтобы установить,
        - А коэффициент Маура?
        - Маур-способность мыслить строго логически, с помощью одноаначных понятий и терминов. Самый высокий Маур у счетных машин - сто процентов.
        Зиная, разумеется, не подозревала, какую пищу для размышлений преподнесла мне. Невольно я вспомнил давние экзамены, наше соперничество с Глебом. Кто же из нас на самом деле потерпел поражение? Не случайно от нас скрывали, что означают таинственные коэффициенты.
        Впрочем, Глоб, кажется, уже тогда кое-что знал или жe догадывался. Помню его слова: "Они ошиблись, Памелл: ни я, ни ты не подходим на роль командира. Им лучше было выбрать одного из тех..." Под "теми" Глоб подразумевал парней, которые срезались на предварительных экзаменах. "Хотя поручиться не могу", - загадочно прибавил он, с каким-то особым вниманием оглядывая меня.
        Вот этой последней его фразы и странного изучающего взгляда я не мог объяснить себе тогда. За что он не мог поручиться? И почему он считает, что лучше было назначить командиром "Гроссмейстера" одного из неудачников.
        "Он попросту завидует мне", - решил я.
        И вот теперь я понял кое-что. Я догадался, как проводились испытания на коэффициент Фита - коэффициент притязаний. Вся схема: экран, ползающие по нему десять линий, рукоятка, которой можно управлять, заранее установлены так, что лучшего результата, чем тот, которого добился я, и невозможно получить. Не было, разумеется, никаких девяти других испытуемых в соседних кабинах, да и самих кабин не было. Сплошное надувательство. Глеб не удовлетворился положением своей метки просто выше других, хотел непременно поднять ее на самый верх. И на этом погорел. Из этого они заключили, что у него чересчур высок коэффициент притязаний и роль командира корабля не устроит его надолго. За двадцать лет он попросту свихнется. Мою же психику признали устойчивой. Должность командира на космическом корабле, по их мнению, и есть потолок моих притязаний, я стану покорно ждать, когда истечет срок и я получу причитающуюся мне порцию славы.
        На должность командира им нужен здоровый и крепкий малый, умеющий ворочать мозгами, когда требует обстановка, но в то же время такой, который не задает лишних вопросов. Скажут ему: отвыкни от острот и метафор пожалуйста, отвыкнет, станет серьезней гранитного монумента.
        Смутный протест зарождался во мне против Глоба, против нейроквантиков, сыгравших над нами злую шутку.
        Не очень я доверял и Джамасу: как-никак, он тоже нейроквантик. Мне нужно хотя бы в общих чертах составить представление об эксперименте, который он будет проводить. Почему в шифровке ничего не сказано об этом? Выходит, они не доверяют мне! Что ж, коли так...
        - Что за эксперимент проводит Джамас?
        То ли Зинаю не проинструктировали хорошенько, то ли она растерялась от неожиданности, только она сразу же выдала секрет.
        - Джамас хочет воссоздать нейронные связи у Элиона.
        - Элион? Что за Элион?
        - Элион - робот на бпомолекулярной основе. Пока он тумба тумбой. Но Джамас обещает сделать его мудрецом.
        -- Что значит на биомолекулярной основе?.
        - Он создан из клеток. И даже питается, как живое существо.
        - Как живое существо?! Но разве Джамасу не известно, что на корабле не должны находиться посторонние?
        - Но запрет распространяется только на людей. На роботов нет запрета.
        - На роботов - да, - подтвердил я. - Но не на каких-то биомолекулярных субъектов. Как он выглядит, этот Элион?
        - Он противный.
        -- На что он похож: на человека, на животное?
        - Он мерзкий.
        Более точного определения я не добился от нее. И вовсе не петому, что она не хотела выдать тайны. Тут был особый пункт: едва речь заходила про Элиона, у Зинаи появлялась гримаса гадливости, и она твердила одно и то же: "Гадкий. Мерзкий. Не переношу его".
        Формально я мог ни во что не вмешиваться: согласно приказу Джамас имел право взять на корабль необходимое снаряжение и оборудование. Мне не дали указаний проверить. А очень похоже, что тут Попахивало киборгом. Запрет на них пока еще не снят. Если я не приму мер, меня не погладят по головке.
        - Разрешите, командир.
        Я взглянул наверх: Джамас повис в распахнутом створе входного люка. Интересно, сколько времени он находился там? Может, он слышал наш разговор с Зинаей.
        На голос Джамаса Пират с разгону кинулся навстречу.
        Он уже наловчился управлять своим телом в невесомости. Оторвавшись от полу, едва заметными движениями хвоста лавировал в воздухе.
        - Входите.
        Джамaс в воздухе потрепал загривок Пирата. Мельком я заметил восторг, вспыхнувший нa лице Зинаи. Феба степенно приблизилась к нейроквантику, головой потерлась о его ноги.
        Я показал Джамасу на кресло. Разговор об Элионе решил пока не затевать. Вначале выясню, с чем он явился ко мне. Пират, как и при их первой встрече, быстро утихомирился, разлегся на полу под ногами Джамаса. Зиная и Феба тоже притихли.
        Некоторое время длилось молчание.
        -- Вы послали очередные ходы? - спросил Джамас, поглядев на шахматы.
        -- Да.
        - Берусь предсказать ответы вашего партнера, - объявил он. В его голосе мне почудилась хитринка, да и на лице промелькнуло нечто похожее. Теперь я начал улавливать малозаметные перемены его лица. В самом деле, оно вовсе не было таким уж бесстрастным, каким представилось мне при нашем первом свидании.
        - Какие же? - Джамас сумел заинтриговать меня: откуда он может знать, как поступит Глоб?
        -- Мне нужно связаться с Элионом. Можно от вас?
        - Свяжитесь. - Это хорошо, что он сам упомянул про Элиона. Невольно я заметил, как насторожилась Зиная.
        Джамас включил походный датчик и по радио передал Элиону ходы, сделанные мною на всех десяти досках.
        Минут десять прошло в ожидании. Мне опять показалось, будто на губах нейроквантика скользнула загадочная улыбка.
        Вскоре пришел ответ. Мы по очереди расставили десять позиций, и Джамас на всех досках сделал ответные ходы, сообщенные Элионом.
        Не такой уж чурбан этот Элион, как считает Зиная: на мой взгляд, его ходы не были заурядными. Возможно, Глоб так и ответит.
        - Кстати, поскольку об Элионе уже зашел разговор, я хочу знать, в чем заключается ваш эксперимент? И что такое Элион?
        - Что ж, я мог бы рассказать хоть сейчас. Но лучше вам увидеть своими глазами.
        Признаюсь, меня даже несколько огорчила готовность Джамаса удовлетворить мое любопытство. Скорее всего, мои подозрения не обоснованны. Если бы он в самом деле готовил киборга, он бы начал увиливать, искать всевозможные отговорки, чтобы не пустить меня в лабораторию, вздумал бы морочить мне голову.
        - Отправимся сейчас, - сказал я. И по селектору предупредил всех, где меня искать.
        - Зиная, ты мне понадобишься, - сказал Джамас. - Твои питомцы обойдутся без тебя?
        - Обойдутся. Я заглядывала к ним недавно.. Можно взять Пирата и Фебу?
        - Можно, -разрешил Джамас. - Только не пускать в лабораторию.
        Вообще-то при мне он не должен решать таких вопросов. Не очень-то он соблюдает устав. Чего же в таком случае я могу требовать от Зинаи?
        - Собак можно взять, - сказал я.
        Джамас взглянул на меня и, кажется, понял свою оплошность: мне почудилось, он немного смутился. Сопровождаемые собаками, мы направились к месту сочленения астероида с "Гроссмейстером", туда, где находился переход в спортивный зал и глубинный тоннель.
        * * *
        Рядом с громадой астероидом "Гроссмейстер" всего лишь булавочная иголка. Если смотреть со стороны в сильный телескоп - именно так видели нас с Ларта, когда мы крутились у них на орбите, - можно было различить светящуюся отраженным светом глыбу льда и воткнутый в него железный гвоздь. На самом же деле наш корабль около трех километров в длину, а его диаметр больше ста метров.
        Специальные антенны, установленные на трех спутниках, сопровождающих астероид, позволяют видеть ледяную громаду и воткнутую в него иглу "Гроссмейстера" как бы извне. Сидя у себя в каюте, я могу в любой момент включить изображение. Десять лет, с тех пор как "Гроссмейстер" взял курс на Земтер, я ежедневно осматриваю астероид, проверяю, не появились ли трещины и расколы. Хотя автоматическая система контроля и без того немедленно даст сигнал, тревоги, при малейшей опасности я обязан проверять и записывать в журнал свои наблюдения регулярно. За десять лет моя зрительная память накрепко запечатлела тускло мерцающий кусок льда во всех подробностях. Но все равно, каждый раз натыкаясь взглядом на торчащую изо льда стальную иглу "Гроссмейстера", я невольно испытываю странное чувство нереальности происходящего. Ведь на экране возникает тот самый корабль, в котором расположена моя каюта и сам я сижу перед экраном я смотрю на себя, только невероятно уменьшенного и невидимого глазу за металлической обшивкой корабля.
        Мы достигли соединительного тамбура, по которому можно попасть из корабля в ледовый зал. Десять лет здесь не было ничего, кроме спортивной арены, где на расчищенном и выровненном льду можно упражняться на коньках. Раньше у нас был лишь небольшой спортивный зальчик внутри корабля. Первое время мы все увлеклись фигурным катанием. На нашей арене успехов добиться было куда проще, чем в обычных условиях. Сила тяжести в пределах площадки распределена не одинаково, лишь в самом центре достигала нормы. За несколько дней мы освоили такие сложные па, какие лучшим земтерским мастерам и не снились, Вскоре, oднако, мы охладели к новшеству.
        Пока автоматы приготовляли автокабину которая по двухсоткилометровому тоннелю доставит нас в глубь астороида, Зиная не утерпела, нацепила коньки. Я и прежде слышал, что все лартяне искусные лыжники и мастера коньков, но то, что выделывала она сейчас, вce равно было поразительно, Феба и Пират восторженно гонялись вслед за нею.
        Джамас первый забрался в кабину и подал сигнал. Зиная сбросила коньки. Собаки хотя и с подозрением отнеслись к узкому лазу в автокабину, но послушно запрыгнули внутрь по команде Зинаи.
        У всех лартян яркие и непременно искрящиеся одежды.
        Ларт полон всевозможных каверз. Если с человеком случилась беда, нужно, чтобы на снегу его могли увидеть издали.
        Мы сели в амортизирующие кресла. При разгоне автокабины и при торможении перегрузки очень велики. Бедных собак буквально расплющило на полу. Пират пытался подняться на лапы, привычная ко всему Феба держалась спокойно.
        Путешествие заняло несколько минут. Кабина пришвартовалась возле тамбура, ведущего во владения Джамаса.
        Здесь, в отдалении от центра лаборатории, искусственная тяжесть была небольшой, и для передвижения установлены поручни, такие же, как на корабле. Круглый коридор изнутри обтянут теплозащитной пленкой. Сквозь нее просвечивал лед. При свете наших походных фонарей он мерцал и переливался всеми красками. Зрелище невольно привлекало. Лед как бы светился из глубины, словно источник света помещен в его толще. Я заметил, что переливы красок и яркость света не одинаковы. Видимо, это объяснялось различной структурой кристаллов, точнее неодинаковым срезом их плоскостей.
        - Правда, красиво,- сказала Зиная. Мы с нею чуточку приотстали от Джамаса, который шел впереди, как хозяин. Невозможно насмотреться.
        - Красиво,-признал я.
        Все же в коридоре, несмотря на тепловую изоляцию, было прохладно.
        Джамас ожидал нас возле двери в лабораторию.
        - Терпеть не могу этого, урода, Элиона,-чуть слышно прошептала Зиная. Произнести свое мнение вслух при Джамасе она не решилась. Похоже, я становлюсь поверенным ее тайн.
        Лаборатория была просторной. Частично под нее использовали естественную полость, существовавшую в астероиде испокон веку. Стены, потолок и пол облицованы непрозрачными изоляционными пластинами.
        Близ дальней стены за рабочим столом на вращающемся жестком стуле спиной к нам сидел человек. Или же существо, очень сильно похожее на человека. Необычная скованность была в его позе. При нашем появлении он начал медленно повертывать голову, вызвав этим слабое вращение стула. Справа в углу я заметил привычные очертания пирамиды счетной машины.
        Мы подошли вплотную к стулу.
        - Здравствуй, Элион,- ровным голосом произнес Джамаc.
        - Здравствуй, Джамас,- бесстрастно отозвалось чучело.
        В отличие от роботов, которые обслуживали "Гроссмейстер", у Элиона не слышалось дребезжания голосовых связок. Голос показался мне похожим на голос Джамаса.
        - Я пришел не один.
        - С тобой Зиная?
        - Не только она. Лабораторию посетил командир корабля. Ты должен проявить вежливость.
        - Здравствуйте, шеф,- повиновалось чучело и последним усилием корпуса окончательно повернулось к нам.
        - Здравствуй, Элион,- машинально проговорил я, уставившись на робота.
        Не остолбенел я лишь потому, что умею владеть собой.
        В этом отчасти и состояла моя профессиональная вуучка в умении подавлять эмоции. Робот, сидящий в кресле, был вылитый Джамас.
        Несколько тревожных предположений мелькнуло в уме.
        "Что если это грубейший обман? На самом деле Элион не робот, а живой двойник; Джамас и он- близнецы!"
        Пират подбежал к Элиону, обнюхал ботинки и равнодушно отошел в сторону. Вслед зa ним то же проделала Феба. Истукан, сидящий за столом, нисколько не заитересовал собак.
        - Зиная! - голос Джамаса прозвучал непривычно властно и раздраженно.
        - Я не смогла их удержать,- оправдалась Зиная.
        - Больше твои собаки здесь не появятся. Я запрещаю тебе брать их с собой. Сейчас же выдвори!
        - Феба, Пират, ко мне! - скомандовала Зиная.
        - Кто это? - Элион провожал собак взглядом застылых глаз.
        Теперь я видел - сходство с Джамасом было чисто внешним. Скорее, это был восковой слепок человека. А образцом для подделки послужил Джамас.
        - Они живые существа,- продолжало разглагольствовать чучело,- потому что передвигаются.
        - Да, живые существа - собаки- подтвердил Джамаc.-Ты угадал. Только запомни: одного признака- передвигаются - для точного определения мало. Ты должен установйть: передвигаются по своей воле или же им задана программа. Тебе еще предстоит усвоить это.
        - Фокус, устарел,- сказал я.- Зачем вам понадобилось делать автомат похожим на человека? От этого давно отказались.
        - В данном случае это не совсем то, что уже было. Элион, спать! приказал Джамас.
        - Повинуюсь,- сказало чучело и, откинув голову на мягкое изголовье, мгновенно затихло, как бы окостенело.
        Впрочем, заметно было, что Элион вроде бы дышит - редко и глубоко, как .спящий человек.
        - Наверное, я должен был заранее подготовить вас к тому, что вы встретите,- сказал Джамас.- Но слишком многое, мне пришлось бы объяснять на пальцах. Теперь вы видели Элиона сами и скорее поймете меня. Я велел ему заснуть. Думаю, вам с непривычки не очень приятно разговаривать в его присутствии. Такое чувство испытывали многие из тех, кто знакомился с ним еще на Ларте. Тем более что он непременно - станет перебивать наш разговор, задавать вопросы - такова сейчас программа.
        В комнату вбежала Зиная, захлопнула дверь перед носом одураченных собак.
        - Не понимаю отчего, но все, кто встречался с Элионом, почему-то недолюбливают его. Не так ли, Зиная?
        - Недолюбливают? - с вызовом переспросила та.- Мягко сказано.
        - Зиная, как всегда, откровенна, режет напрямую. Молодчина,-похвалил он ее-мне почудилось с оттенком иронии.- Достань расчеты.
        Слева помещался просторный шкаф, встроенный в ледяную стену. Зиная открыла его, извлекла объемистую папку.
        Джамас разложил на столе диаграммы и схему.
        - Здесь все, что относится к нашему эксперименту, сказал он.- Хотите познакомиться?
        Хотя предложение выглядело вполне любезным, в нем - я так решил - был и скрытый подвох. Джамас отлично понимал, что все его схемы и чертежи для меня сущая тарабарщина. Один, без чьей-либо помощи, я не разберусь в них.
        Но, хоть я и разгадал его, самолюбие не позволило мне не принять вызов. Он был совершенно уверен в моем ответе:
        "Нет, Джамас, вы уж растолкуйте сами, что тут к чему".
        Вот каких слов ждет он от меня. А кали так, я поневоле должен буду принять его разъяснения. Суть же он может утаить, создаст видимость, что посвятил меня во все. Ради этого не стоило и ехать сюда. Рассказать, что ему захочется, он мог и в моей каюте. Мои подозрения усилились: Джамас явно утаивает от меня что-то. Собственно, узнать мне нужно одно: возможен при эксперименте с Элионом киборг или невозможен? Если я спрошу напрямую, он ответит: невозможен,
        Но так ли? - мне придется поверить на слово. Поездкой сюда он хотел создать видимость откровения и полного доверия, будто бы существующего между нами. Чтобы после уже не опасаться никаких помех с моей стороны.
        "Нет! - мысленно воскликнул я.- Не так-то легко провести меня".
        Вот когда я пожалел, что в свое время не увлекался нейроквантикой. Сейчас бы все эти чертежи и формулы, которые подсовывал Джамас, не были для меня тарабарщиной. И все же я не настолько туп, чтобы не разобраться в них самостоятельно, с помощью элементарного учебника, который найдется в корабельной библиотеке.
        Я принял вызов.
        - Я заберу ваши расчеты,- сказал я Джамасу.- Вникну на досуге.
        Лицо Джамаса не выразило никаких чувств.
        - Хорошо,- сказал он.
        Либо он абсолютно уверен, что самостоятельно я не разберусь в его бумагах, либо тут скрыто что-то другое.
        Глава третья
        Я уже на два ряда бегло пролистал бумаги, пытаясь отыс-i кать хоть одну знакомую формулу, хоть какой-нибудь знак, Толстенный учебник нейроквантики лежал на моем столе.
        Даже раскрывать его не хотелось. Может быть, я избрал неверный путь. Проще было заставить Джамаса подробно pacсказать про эксперимент, придраться к чему-нибудь, прижать его хитроумными ловушечными вопросами, заставить проговориться и таким путем выведать правду.
        Я ограничился полумерой. Отдал распоряжение опекунам следить за каждым шагом Джамаса и сообщать мне. Пока он будет находиться внутри корабля, я могу оставаться спокоен. Жаль, что в его лаборатории не установлены опекуны. Мое упущение. Я должен был позаботиться об этом сразу, когда мы были еще на орбите Ларта и автопроходчики coopyжали ледовый тоннель и зал для будущей лаборатории нейроквантика.
        Опекуны - роботы специального назначения. О том, что они есть на корабле, никто, кроме меня, не знает. Роботы умеют выполнять лишь две задачи: первая-наблюдать и доносить, вторая - взять под арест любого человека по моему приказу. Первую задачу они могли выполнить, не выдавая себя. Опекуны искусно вмонтированы в различных местах : в стене, в балке или колонне. Пульт дистанционного упрaвления всегда при мне. Двое опекунов установлены в соединительном тамбуре. При необходимости я могу приказать им не выпускать Джамаса из корабля. Пока же приказал лишь докладывать мне обо всех, кто направляется в спортивный зал.
        Поэтому сейчас я отлично знал, что Джамас за последние сутки не покидал корабля. Зиная выходила несколько раз ненадолго к малькам.
        Пришел ответ на мои очередные ходы. Я обрадовался возможности ненадолго отвлечься от мрачных предчувствий.
        Меня поджидал сюрприз. На всех десяти досках ходы, сделанные Глебом, в точности совпадали с предсказанными.
        И неожиданно получилось, что самые мои различные интересы скрестились: теперь я уже не смогу обдумывать шахматную позицию без того, чтобы не помнить про Элиона. Меня возмущало, что какой-то неповоротливый чурбан, огородное чучело, сумел предвидеть ход чужой мысли.
        Зато у меня появился лишний повод увидеться и поговорить с Джамасом. Я справился у опекунов, где он находится, и связался с ним.
        - С Земтера поступили очередные шахматные ходы,- сказал я.- Вас это интересует?
        - О да! - воскликнул он.
        - Взгляните.- Я направил дополнительный объектив на позиции, расставленные на моем столе. Их было всего лишь четыре.- На остальных досках также полное совпадение.
        - Так и должно быть- в его голосе прозвучало удовлетворение. Похоже, что хотя он и ждал подобного результата, все же кое-какие сомнения у него до этой минуты еще были.
        - Почему вы уверены, что Глоб должен рассуждать именно так, а не иначе? - спросил я.- Если бы на всех досках разыгрывались форсированные варианты, тогда другое дело.
        - Хотите проверить себя? - предложил он.
        - Что значит проверить себя?
        - Проверить, сможет ли Элион предугадать ваши ответы, - пояснил он.
        - Любопытно,- согласился я.
        - В таком случае посвятите ближайшие два-три часа шахматам: обдумайте ходы. А я тем временем дам такое же задание Элиону.
        Похоже, что у Пирата возникли собственные привычки. Едва появился Джамас, щенок забрался к нему под кресло в задремал.
        Ответы Элиона совпадали с моими лишь на трех досках.
        В одной позиции я вынужден был признать, что ход, предложенный "чурбаном", точнее моего. На остальных шести досках я бы не стал следовать его рекомендациям. Особенно в позиции, где у меня было явно худшее положение;
        - На этот раз Элион промахнулся. Видимо, совпадениe с ходами Тлоба было случайным.
        - На всех десяти досках!
        Да, он, конечно, прав: странное совпадение.
        - Таким и должен быть результат,- сказал Джамас. - Ваши ходы и ходы Элиона не должны совпасть.
        - Почему же с Глебом стопроцентное совпадение?
        - Вы уверены, что против вас играет Глоб?
        - Кто же? Лабораторией заведует он. Если даже в обсуждении позиций-участвуют другие сотрудники, все равно решающее слово за Глебом. Я знаю его слишком хорошо.
        - И я знаю,- Джамас словно бы не договаривал чего-то.
        - Вы знакомы с ним?
        - Нет. Но про его увлеченность шахматами известно всему миру: ведь создание шах-программ для счетных автоматов - его идея.
        - Почему же тогда вы думаете, что играет не он?
        - Я убежден в этом. Не он и никто из его сотрудников. Против вас играет счетный автомат по программе, разработанной Глебом.
        - Чепуха! - не удержался я от негодующего возгласа.
        - И все-таки все прошедшие годы вы состязались со счетной машиной. Подвох я заподозрил с самого начала, но окончательно убедился в этом лишь теперь. Помог Элион.
        Мне хотелось поспорить с Джамасом: очень уж нетерпимой была мысль, что одну из партий я проигрываю вовсе даже и не Глобу, а какому-то автомату. Предположение Джамаса казалось мне вздорным.
        - Мне сдается, вы заблуждаетесь,- сказал я и обрадованно улыбнулся пришедшему на ум доводу.- За прошедшие годы состоялись пять отборочных турниров. В каждом очередном играли победители предыдущих. Теперь остались восемь претендентов. Должен заметить: на каждом очередном этапе мне приходилось встречаться с более сильными соперниками.
        Довод выглядел убедительно, но, судя по улыбке, скользнувшей на лице Джамаса, ему было что возразить.
        - Так и есть. Я просмотрел все ваши партии. Но и у машины тоже накапливался опыт, и на каждом очередном этапе Глоб вносил поправки в алгоритм. Улучшалась программа, по которой играла машина. Иначе не имело смысла зате вать состязания.
        - Счетные машины творят чудеса - об этом я наслышан, но...
        - Среди широкой публики возможности автоматов всегда преувеличивались. На самом деле - никаких чудес.
        - Но вот же,- кивнул я на шахматную доску. Я все еще не допускал мысли, что играю с машиной.
        - Чудом это кажется лишь тем, кто знаком с нейроквантикой понаслышке.
        - В таком случае сама нейроквантика - чудо. А занимаются ею кудесники.
        - Полно, Памелл,- Джамас, прогнал с лица даже тень улыбки.- Я вовсе не хочу обижать вас. Нет такой науки, которая бы ставила одних людей выше других. Но, увы, из-за невежества многие склонны смотреть на ученых особенно на тех, кто занимается модной наукой, - как на людей, способных вершить судьбы мира. В таком положении сейчас находится нейроквантика. Несведущие либо чересчур восхищаются ее достижениями и верят в нее, либо страшатся, точно нечисти, боятся, что в скором времени разумные машины вообще превзойдут человека, а может быть, даже истребят как несовершенное существо. Специалист же обычно яснее видит границы-возможного, понимает, что они вовсе не беспредельны. Специалист, даже яростно оптимистичный, чаще сталкивается с трудностями, чем с успехами. А широкая публика знает о нейроквантике по одним успехам.
        - Однако,- возразил я.- Если признать, что против меня играет машина, она все же чему-то обучалась - не теряла времени даром. И, наверное, это далеко не конечный результат.
        - Несомненно! Собственно, пока она сделала свой первые и робкие шаги. Со временем машина научится играть в силу незаурядного мастера. Глоб усовершенствовал программу, по которой машина считает варианты. И он верит, что стоит ему еще улучшить программу, как машина станет непобедимой.
        - У вас другой подход?
        - Отчасти,- согласился Джамас.- Хорошая программа необходима. Но это не единственное, чего недостает машине.
        - Обучить ее интуиции?
        - Если бы это было возможно...
        - Вы считаете это совершенно недостижимым? -- Я задал вопрос неспроста: Джамас увлекся темой, сел на своего конька, и его можно заставить проговориться невзначай.
        - Сейчас только ищут определение интуиции.
        - И когда найдут?..
        - В том-то и дело - когда найдут? Исчерпывающего определения не может быть.
        - Вот как? Мне помнится...
        - Да, да. Знаю, что вы хотите сказать. В школе и даже в институтах внушают, будто все уже сделано, задача учеников и студентов заучить открытое кем-то. На самом деле все обстоит не так. К счастью. Иначе в наукe давно нечего было бы делать. В том-то и суть, что любое определение кажется исчерпывающим лишь на ограниченном отрезке времени, на одном уровне знаний. А после выясняется, что определение было не полным.
        - Выходит, программа, по которой играет сейчас машина, обладает интуицией? Пусть определенной неверно.
        - Нет. Глоб еще не вводил этого понятия в программу. Он только изменил правила расчета оценки позиций. Думаю, что ввести в алгоритм интуицию вообще невозможно.
        - Почему?
        - Нельзя разложить понятие на части и записать в виде формулы. Интуиция - это свойство живого. И способность эта возникла в ходе эволюции для решения задач, входящих совсем в иной класс, более высокий, нежели шахматная игра.
        - Что за высший класс задач?
        - Я уже говорил: число вариантов в шахматной игре практически бесконечно. Для нас оно бесконечно, потому что нельзя сосчитать все варианты даже за миллиарды лет.
        Однако на самом деле число все же конечно, хотя и огромно. Машина, обученная шахматной игре, смогла бы решать почти все практические задачи. Однако есть класс задач, выходящих за пределы практической бесконечности.
        - Трудно вообразить, что это может быть.
        - А между тем подобные задачи - задачи из класса подлинной бесконечности - возникали и возникают на каждом шагу. Зайцу, удирающему от волка, приходилось решать именно такую задачу. То, что мы называем интуицией, и есть способность живых организмов принимать мгновенные решения в ситуациях, которых никогда не было в прошлом и которые, возможно, никогда не повторятся в будущем. В шахматной игре это исключается: любая позиция в бесконечности непременно повторится.
        - Значит, по-вашему, машину нельзя обучить Интуиции?
        - Нельзя.
        - А если создать киборг? - я произнес это слово как можно небрежней, будто оно случайно сорвалось с языка. Однако поймать Джамаса не удалось.
        - Почему вы спросили о киборге?
        - Так. Мне пришло на ум, что если соединить способности человека к интуиции с быстротою расчета машины, результат может быть ошеломляющим.
        - Возможно. Но киборги запрещены.
        - Да, я слышал это. Не знаю только, почему запрещены?
        - Есть опасность, что в столь необычайной ситуации человек может проявить свою вторую скрытую натуру. К чему, это приведет, невозможно предвидеть.
        Непроизвольно вспомнилась застылая, будто окоченевшая фигура Элиона в кресле. Может Джамас с помощью этого истукана создать киборг или не может? Судя по тому, как он быстро разделался с шахматными позициями, угадал ходы Глоба - считать Элион умеет.
        Джамаc как будто прочел мои мысли.
        - Мне сдается, Памелл, вы подозреваете, не создаю ли я киборга? Вас настораживает Элион?
        - Во всяком случае, доверия не внушает,- признался я.
        - Я допустил ошибку, сделав его похожим на человека. Это почему-то вызывает невольный протест. У всех. Вначале я думал: одна Зиная не любит его.
        - Интересно, как вам удалось обучить его игре в шахматы за короткое время?
        - Тут дело вовсе не в способностях Элиона. Зная прoграмму, по которой работает автомат Глоба, найти решения в позициях может любая счетная машина. Главное для меня было разгадать алгоритм, какой задал Глоб своему автомату.
        - Значит, это ваша заслуга?
        - Можно считать так. Я доволен результатом. Теперь я имею представление, чего можно ждать от Глоба в ближайшее время, догадываюсь, в каком направлении он ведет поиск.
        - Желаю удачи. И победы.
        Мне очень хотелось верить, что Джамас ничего не утаил.
        А победы над Глебом я желал ему искренне. Теперь, когда я поверил, что играю всего лишь против машины, я вынужден был признать: Глоб обставил меня по всем статьям. Давняя победа на конкурсе обернулась для меня поражением.
        - Игру я прекращаю.
        Мне показалось, Джамас вздрогнул от неожиданности, точнее, слегка вздрогнули его скулы.
        - Зачем же? Если вам доставляет удовольствие?..
        -- Теперь не будет доставлять.
        - Я бы на вашем месте непременно постарался взять верх над машиной. Кстати, теперь, зная, как "мыслит" машина, вам проще играть. Нужно ошеломить ее неожиданными ходами. Каким бы всеобъемлющим ни казался алгоритм Глоба, на деле он не охватывает всех возможностей. Можно спасти даже и эту партию, - опять кивнул он на шахматную доску. - Вы правильно поступили, пожертвовав ферзя. Теперь расчеты усложнились, и автомат скорее запутается. В его алгоритме не предусмотрены все скрытые возможности позиций, а стало быть, и другая оценка сравнительной фигуры.
        - Что ж, пожалуй, вы правы. Доведу матч до конца. Это будет даже любопытно.
        Я сказал это отчасти нарочно, чтобы успокоить Джамаса. Мне показалось, что мой отказ продолжать игру встревожил его. Интересно почему?
        Когда я поднялся, вскочил и Пират, до этого безмятежно дрыхнувший. Джамас машинально потрепал ему загривок, пощекотал за ушами.
        Увы, разобраться в бумагах Джамаса мне не по силам. Я даже не знаю, сколько у меня времени в запасе. У себя в лаборатории Джамас полный хозяин. Я совершенно не представляю, чем он занимается. В сотый раз смотрел я на раскрытую папку: чертежи, виртуозные завитушки знаков, какими написаны формулы. У Джамаса четкий почерк. Понимай я хоть что-нибудь, разобраться было бы не трудно.
        Нет. Я решительно отложил папку. Придвинул шахматную доску. Несколько фигур упали, я машинально расставил их. Зачем мне мучиться над дурацкими формулами, если можно послать отчет обо всем в центр и ждать приказа. Если им известно, чем занимается Джамас, дадут указание не вмешиваться. Если мое сообщение окажется для них неожиданным - я получу подробные инструкции, как поступать в дальнейшем.
        Теперь я уже не мог просто обдумывать ходы, как раньше. В голове все время вертелось одно и то же: "Как расценит этот ход машина7"
        Наступил час, когда обычно приходит Зиная. Вначале играет с собаками, потом мы занимаемся с ней, учим правила хорошего тона. Вернее, она упражняется перед зеркалом, а после я экзаменую ее. О наших занятиях никто не знает. Зиная предупредила, чтобы я не проговорился при Джамасе. Я понимал ее. Тайком я и сам пробовал научиться кое-чему - хотя бы улыбаться.
        Сегодня Зиная опаздывала. Скорее всего, она сейчас у своих мальков: измеряет в бассейне температуру, давление, задает корм...
        Я и не подозревал, что у меня возникла уже новая привычка: Мне недоставало cейчас cобачьего визга, шума, возни, окриков Зинаи: "Феба, ко мне. Пират, не сметь! Ты мне комбинезон прокусишь". В играх Пират был особенно невоздержан и агрессивен. Я испытал это на себе. Зиная говорит, что таков его возраст, у него растут зубы, и ему необходимо что-нибудь грызть. Специально для него она приносила каждый раз новые игрушки. Некоторые из них Пират раздирал мгновенно. Больше всего ему понравился раскрашенный мяч. Он был упруг и прочен. Пират не смог прокусить его.
        Как всегда, щенок первым почуял приближение Зинаи. Забеспокоился, вскочил на ноги, с ожиданием поглядывал на потолочную дверь, нетерпеливо застучал хвостом. Признаюсь, я тоже обрадовался. Включил обзор коридора и в самом деле увидел Зинаю вместе с Фебой - они только что вышли из своей каюты и направились к нам. Я недоуменно посмотрел на Пирата. Удивительное существо. Как он может чуять их на таком расстоянии?
        Едва наверху открылась дверь. Пират кинулся навстречу, словно не виделся с ним вечность. Он всегда очень бурно переживает даже вот такие маленькие радости. Да и Зиная недалеко от него ушла. Из всей троицы самая сдержанная Феба. Проделав акробатическое сальто, подруливая хвостом, она опустилась на пол рядом с креслом. Я потрепал ей загривок. Наши встречи с ней выглядят особенно сдержанными на фоне буйной радости, какую проявляют Пират и Зиная.
        Я немного еще посидел за шахматной доской. Совершенно, впрочем, напрасно: новых замыслов в голову не приходило. Собаки наигрались вдосталь. В каюте стало тихо. Зиная со справочником .в руке упражнялась перед зеркалом.
        Возможно, будь у нее лучший педагог, она смогла бы далеко продвинуться за это время. Мы топтались на одном месте: она все еще репетировала любезную улыбку, воображая перед собой, неприятного ей человека.
        - Представь, что ты встретила Элиона, - подсказал я. Зиная насупилась, но все же попыталась выдавить подобие улыбки.
        -- Уже лучше, чем это делает Элион, - одобрил я. - Он еще и ходить-то не умеет, не то что улыбаться.
        - Кто его учит ходить? Джамас?
        - Нет он учится сам. Штудирует законы физики: что есть равновесие, движение и прочее.
        - Учится ходить с помощью теоретических выкладок?
        - Да. При каждом шаге он учитывает, как переместился центр тяжести, что нужно сделать, чтобы не потерять равновесие...
        - Ого! Каковы же успехи?
        - Пока он научился ползать на карачках. Тошно смотреть.
        Этот разговор неожиданно успокоил меня. Смешно подозревать, что ползающая каракатица может представлять какую бы то ни было опасность. Жаль только, что на Земтёре демонстрация Элиона вызовет смешки. Зато он в два счета обыграет машину! Глоба. В этом я абсолютно убежден.
        Джамаса я не ждал. Он появился неожиданно и для Зинаи - она так и застыла со своей неестественной улыбкой.
        - Прошу прощения, я ненадолго, - объявил Джамас. - Нужно заглянуть в папку, припомнить один график. Вы позволите?
        - Вы можете забрать свои документы. То, что мне требовалось, я посмотрел.
        Я, конечно, нe стал объяснять ему, что не понял в его расчетах ни единой строчки, ни одной формулы. Не было никакого смысла держать папку у себя. Пусть он обучает Элиона ползать на четвереньках и играть в шахматы. Не стану ему мешать. Лишь бы он утер нос Глобу.
        Пока мы разговаривали, Зиная проделывала что-то c ушами Пирата, пытаясь поставить их торчком, как у Фебы, Не получалось.
        - Наверное, уши у него так и будут висеть, - сказала она.
        - Дурная наследственность, - сказал я.
        - Обязательно дурная? - не согласилась Зиная. - Это на Земтере раньше было заведено убивать собак, которые рождались не такими, как хотелось людям. Жестоко и несправедливо!
        - Но иначе невозможно вывести нужную породу. Приходилось жертвовать слабыми.
        - Так-то оно так, - вмещался в наш разговор Джамас, - но в целом подобная методика сужает возможности вида. Ведь целесообразность отбора диктовалась интересами не собак, а их хозяев. Опаснее же всего, что на Земтере селекцию проводят и на людях. Тоже улучшают породу..
        Его тон не понравился мне.
        - Где вы слышали про подобные опыты?
        - А разве изгнание элатов своего рода не селекция?
        Вот, оказывается, что он имеет в виду. В конце прошлогo века с Земтера изгнали элатов и, всех, кого заподозрили в родстве с ними. Об этом я хорошо знал из истории. Знал и причину.
        - Элаты были зачинщиками внутренних раздоров. Бунтарство у них в крови.
        - Вы убеждены, что причиной раздоров были только элаты?
        - Кто же еще? Это подтверждает история.
        - История, в которой не только заключения, но и сами факты подтасованы.
        - Я бы на вашем месте воздержался от подобных высказываний.
        Я сам почувствовал, как окреп мой голос, - в нем явственно прозвучал металл. Джамас коснулся пункта, который не подлежит обсуждению. Властью командира я имел право арестовать его. Опекуны, спрятанные в специальных нишах, укрытых за тонкой перегородкой, проделали бы операцию мгновенно, стоило только подать команду. Возможно, не будь с нами Зинаи, я не преминул бы воспользоваться своей властью.
        - А вы сами, Памелл, не пытались осмыслить вашу историю?
        -- Она и ваша история, - напомнил я. Меня так и подмывало пустить в дело опекунов..- Мне незачем переосмысливать - учебник по истории писали специалисты.
        - И все равно, подумать самому не лишне.
        - Я требую, чтобы вы прекратили этот разговор.
        -- Не понимаю, чего вы боитесь? Я могу поколебать ваши убеждения? Все. Подчиняюсь, командир. Умолкаю. Джамас шутливо вскинул кверху руки. Сдаюсь. В ваших руках власть. Я бессилен.
        При этом он с какой-то странной улыбкой взглянул как раз на то место, где были замаскированы опекуны. Можно подумать - ему что-то известно.
        - Переведем разговор на другую тему, - предложил он. - Как-никак "Гроссмейстер" не место для дискуссий, а космический корабль, и на борту действует устав.
        В прищуре его глаз скрывалась подозрительная хитринка. Он все время чего-то не договаривал.
        - Да, на борту действует устав, - сказал я. -Устав, который обязаны соблюдать все. Признаюсь, мне очень жаль, что вы многого не понимаете. Более чем странно сомневаться в правоте истинных на борту корабля, который несет спасение всему человечеству. И это делаем мы, а вовсе не праведные. А чистая вода нужна всем. Даже и элатам, которых приютили праведные. Вы, живущие на Ларте, не представляете себе, что значит нехватка воды.
        -Поражаюсь, как вы не вспомнили про гуманную миссию раньше, - сказал Джамас. - Этим вы окончательно сразили меня.
        Хотя он произнес эти слова без улыбки, смешливые искорки в раскосых смолистых глазах выдали его с головой. Похоже, для этого человека нет ничего святого.
        - Нет, Джамас, - мне хотелось чисто по-отечески спасти заблудшую душу этого человека, - не над всем можно иронизировать. Поверьте, есть вещи, достойные того, чтобы к ним относиться серьезно.
        - Помилуйте, какая может быть ирония. Спасение челoвачества от жажды это ли не благое дело?
        - Поэтому я и хочу, чтобы вы говорили на эту тему более серьезпым тоном.
        - Готов молиться. На вас тоже, Памелл. Вы человек искренний, верите во все, что говорите. Верите, что несете спасение Земтеру.
        - А разве это не так!?
        - Так.
        - Вы чего-то не договариваете.
        Я заметил, что Зиная внимательно слушает наш разговор, удивленно перебрасывая взгляд с Джамаса на меня.
        - Хорошо, если вы окажете правы,- сказал Джамас.
        - Удивляюсь, как можно сомневаться в том, что есть?
        - Можно. Если... Если в ближaйшее время ничего исключительного не произойдет, я охотно признаю вашу правоту.
        Когда они ушли, я долго размышлял: что же хотел сказать Джамас своей последней фразой?
        Ясно было одно - обстановка на Ларте ненормальная. ИстИнные и праведные живут там бок о бок. Да еще элаты. Эти совратят кого угодно. Не иначе как от них Джамад нахватался крамолы. Если бы я не испытывал к нему невольной симпатии, если бы не желал изо всех сил удачи в поединке с Глебом, я давно заточил бы его в изолятор.
        Нужно признать, что и мое поведение не было безупречным : я не имел права принимать в расчет такую ненадежную вещь, как чувство симпатии к кому бы то ни было.
        Подошло время, и я по привычке направился в тренировочный зал. За двадцать лет я не пропустил ни одного дня. Без регулярных занятий спортом я не сохранил бы свое тело и мозг готовыми действовать в любой обстановке.
        В зале я застал Зинаю с Федой и Пиратом. Все трое вытворяли сложные трюки, немыслимые в обычных условиях.
        8 центре клубка алел комбинезон Зинаи. Она включила обогрев, и мигающее свечение озаряло их всех. Заливисто и восторженно лаял Пират, басовито, сдержанно подавала голос Феба. Но решительно все перекрывали звонкие крики Зинаи.
        Они и меня завлекли в вертящийся клубок. Я пробовал держаться степенно, с достоинством. Однако отчетливо сознавал, что выполнить это, когда ты кувыркаешься в воздухе, невозможно...
        Спустя полчаса устроили короткий перерыв.
        - Зиная, верно, что вы постоянно общаетесь с праведными? - спросил я. - У вас на Ларте не признают границ, не охраняют их?
        - Зачем границы? - удивилась она.
        - Но ведь на Ларте часть территории принадлежит вам, другая часть праведным.
        - Ну и что? От кого охранять? Нам чаще приходится выручать Друг друга. Когда они попадают в беду вблизи наших станций - мы спешим на помощь, когда бедствуют наши отряды - выручают они.
        М-да, условия у них, конечно, особые. - И среди праведных много элатов?
        - Угу, - подтвердила она.
        - Их вы тоже выручаете?
        - Почему же нет? Они ведь спасают нас, когда нам плохо.
        - Элаты? - не поверил я.
        - Элаты, - подтвердила Зиная. - Они такие же люди. Ничем не отличаются от нас. Разве что глаза у них голубые, да и то не у всех.
        - Они обманщики и хитрецы. Голубые глаза - признак лживости натуры, сказал я.
        - И ты веришь в эти басни?!-Она изумленно oкруглила глаза, словно я произнес бог весть какую чушь.
        - Это записано в учебниках.
        - Но я за всю жизнь ни разу не слышала, чтобы элаты кого-нибудь обманули.
        -- Они искусные притворщики.
        Невольно я покраснел, мне стало стыдно за глупость, которую я произнес. Что же, они нарочно притворяются честными? Разве можно притворяться честным? Но не этот ли самый довод-элаты притворщики-и лжецы-много раз слышал я еще будучи на Земтере. И ни разу не задумался, не осознал его нелепости.
        Внезапно засигналил походный пульт, лежащий у меня в кармане. За двадцать лет не было еще случая, чтобы кто-то беспокоил меня so время тренировочного часа.
        - В чем дело? - спросил я, испытывая невольную тревогу, и поднес к уху динамик, предварительно убавив гром. кость, чтобы не могла слышать Зиная.
        - С Земтера передали чрезвычайное сообщение, - объявил связист. Началась война.
        Глава четвертая
        Из особого отделения сейфа я извлек пакет, со всех сторон облепленный печатями. Он мог пролежать до конца полета невскрытым, и я никогда не узнал бы его содержания. Если бы не исключительные обстоятельства.
        Невольно припомнилась фраза из нашего последнего разговора с Джамасом. "Если в ближайшее время не произойдет'"ничего исключительного..."
        Но тут же я мысленно одернул себя: "Слишком мнительным становишься, Памелл".
        В самом деле, не мог Джамас знать о том, что произойдет на Земтере. Кто вообще мог предположить, что праведные рискнут напасть на нас?
        В пакете значилось: "С сего часа на "Гроссмейстере" вступают в действие законы военного времени. Корабль поступает в распоряжение военного ведомства..." Дальше следовали кое-какие подробности: всем нам, мне и четверым постоянным членам экипажа, присваивались воинские звания, все, кто находился на борту, обязаны совершить священный обряд, отныне мы должны перейти на другой шифр...
        Я сообщил новость по селектору. Объявил:
        - Через два часа всем собраться в тренировочном зале.
        Удивительнее всего, что никакого особого волнения я не испытывал при этом, сознавал себя как бы участником представления по чьему-то сценарию.
        Поступила первая сводка о ходе военных действий и подробности о начале войны. Войну, конечно, развязали праведные. Не обошлось, разумеется без элатов: это они толкнули праведных на отчаянный шаг. Я был прав - элатам нельзя доверять.
        Зинае и Джамасу я велел явиться в мою каюту. Нужно объявить им, что и они, находясь -на борту корабля, поступают теперь в подчинение военного ведомства.
        И еще - мне не хотелось в этом признаться самому себе - я не мог упустить последней возможности повидать их обоих до обряда, еще не вступив окончательно в роль военного начальника над ними. Пока еще есть время, нужно предостеречь Джамаса, чтобы впредь он придерживал свой язык. Церемониться с ним я больше не стану.
        Джамас и Зиная пришли одновременно. Пират, сломя голову, точно не видел их вечность, кинулся навстречу. Я забыл предупредить Зинаю, чтобы она не приводила Фебу.
        И не догадался запереть Пирата в другом отсеке. Собаки испортили торжественность минуты. Мне пришлось ждать, пока они угомонятся.
        - На Земтере война, - объявил я.
        - Этого нам только и не хватало, - непроизвольно вырвалось у Джамаса.
        Зинаю мое сообщение вообще не затронуло. Она все еще поглаживала Пирата.
        - Через два часа в тренировочном, зале совершаем обряд.
        - Как это? - спросил Джамас. В его глазах опять сверкнули смешливые искорки, не соответствующие значительности момента.
        - Наступит время, узнаете, - жестко обрезал я: время пустых разглагольствований прошло. -Я посылаю запрос в цeнтр, можно ли продолжать ваши работы. Пока не получу ответа, доступ в ледовую лабораторию для вас закрыт.
        - Вынужден подчиниться.
        Его быстрая уступчивость обескуражила меня. Я думал, он станет спорить, доказывать, что его опыты не имеют отношения к военным действиям.
        Просигналил позывной селектора: "Гроссмейстер" вошeл в зону действия постоянной космической связи. Сводка была по-деловому краткой: "Идут бои на подступах к Шоту. Противник несет тяжелые потери". Далее перечислялось, сколько убитых, раненых, пленных...
        Сводка как сводка. Странно одно, почему бои идут на подступах к Шоту? Это наш город.
        - Уточните название города, - велел я и поймал на сeбе пристальный взгляд Джамаса.
        - Думаете, ошибка? - спросил он.
        - Уверен.
        - Мы совсем недавно получили сводку первого дня боев. А происходило это неделю назад, - заметил Джамас. Нас не оповестили сразу о начале войны.
        Он прав. Я не обратил внимание на даты. И все же...
        - Не может быть, чтобы за неделю обстановка изменилась настолько, что бои идут у Шота,-возразил я.
        Да и сам тон сводки не допускал этого; ни слова не сообщалось о потерях. Наверное, они ничтожны.
        Вскоре пришло подтверждение: в названии города ошибки нет. Кроме того, сообщили кое-какие подробности о том, как была спровоцирована война. Несколькими днями раньше в трех наших городах одновременно вспыхнули бунты. Мятеж подстрекали заброшенные в наши тылы специальные отряды праведных, составленные из элатов. На гнусные действия праведных мы ответили мощным ударом.
        - Настолько мощным, что неделю спустя очутились у стен Шота, прокомментировал Джамас.
        - Не нам с вами обсуждать замыслы командования, - оборвал я его.
        - Памелл, я считал вас умным человеком. Неужели вы верите этим сказкам?
        - Что вы называете сказками? - Я посмотрел на часы; до назначенного мной времени сбора осталось около часа. Почему не дать ему высказаться в последний раз.
        - Да все, что они передали, обе сводки.
        - Интересно, как же в таком случае развивались события, по-вашему?
        - Очень просто. Элаты, во всяком случае, ни при чем, Внутренних причин для восстания больше че.м нужно. Этo не верная вспышка. Видимо, на сей раз восстание было серьезным. Чтобы быстрее подавить его, решили развязать войну. Под шумок объявить всех недовольных пособниками праведных и покончить с ними. Но, вероятно, просчитались. Мятежные города пришлось сдать праведным.
        - Вот что, Джамас, - сказал я серьезно, - советую хэрошенько поразмыслить. Делаю последнее предупреждение. После того, как совершим обряд, я не стану выслушивать ваши бредни.
        - Хорошо, при вас не стану высказывать своих мыслей.
        - Вот как! При мне?
        - А вы хотите, чтобы я перестал думать?
        - Я предупредил вас.
        Интересно, сколько же времени не собирались мы вместе? Больше девятнадцати лет. Виделись по видеофону ежедневно, но встреч избегали. Очень все-таки странное существо человек. Первые дни мы буквально не могли жить друг без друга. Как только выдавалось свободное время, торопились в кают-компанию без всякой надобности, чтобы побыть вместе, поговорить, да не просто поговорить, а, что называется, излить душу. Мы испытывали друг к другу какую-то патологическую влюбленность. Видимо, это была просто неосознанная попытка разорвать чувство одиночества, терзавшее каждого.
        Однако даже искренность хороша только в малых дозах.
        По сей день с содроганием и неловкостью припоминаю собственные излияния.
        Кончилось тем, что мы возненавидели друг друга и постепенно отдалились, каждый замкнулся в себе. Перестали встречаться. Лишь служебная необходимость вынуждала нас видеться ежедневно по видеофону.
        И вот после стольких лет отчуждения мы должны встретиться снова.
        В инструкции церемониал обряда расписан в подробностях. Когда-то клятву совершали у жертвенника. Всякого, кто выходил клясться, окуривали пахучим дымом из кадильника. Теперь старинный обряд оснастили новейшей техникой.
        По моему распоряжению роботы вкатили в спортивный зал специальную установку. Несмотря на простоту формы, сооружение выглядело солидно и внушало невольное почтение. Уже одно то, что впервые за последние девятнадцать лет мы все пятеро собрались вместе, было необычно.
        Все украдкой разглядывали друг друга. С первого взгляда я не уловил, что именно было для меня новым. Лишь немного спустя дал отчет - мы изрядно постарели. То есть, я заметил что постарели они, остальные. Отяжелели, что ли? Хотя все четверо выглядели атлетами, никто не разжирел, не огруз.
        Строй получился не впечатляющий: слишком уж мало нас. Джамас и Зиная опаздывали. Я хотел связаться с ними и отчитать их, но в это время они появились. Феба вбежала следом, замерла неподвижно, разглядывая незнакомых людей, покосилась на Зинаю, словно спрашивая, как вести себя. Увидев, что хозяйка спокойна, собака направилась по своему обыкновению обнюхивать ноги.
        - Фебу удалить, - Приказал я.
        Четверо моих подчиненных молча уставились на чужаков. О том, что на корабле появились лартяне, они слышали, но ни разу не видели их.
        Зиная выпроводила собаку.
        - Становитесь в шеренгу, - показал я ей и Джамасу место на фланге,
        Сам встал во главе строя, скомандовал;
        - Внимание! - и включил установку.
        Внутри величественной тумбы раздался легкий щелчок и почти неслышимый шелест... В тишине прозвучал голос:
        - Отныне экипаж "Гроссмейстера" поступает в подчинение военного ведомства. В суровый час испытаний вы обязаны проявить мужество и верность.
        Речь была короткой, но впечатляющей. Ничего конкретного в ней не содержалось: ее сочинили двадцать лет назад, такой, чтобы она годилась при любых обстоятельствах.
        Едва умолк голос, заиграли гимн истинных и старинный обряд начался. Я приблизился к столу, верхний ящик в тумбе распахнулся сам собою. Внутри лежал обрядник книга с древними священными текстами. Здесь же в кожаной папке хранился текст. Под звуки церковной музыки папка раскрылась. Голос у меня невольно дрогнул и сорвался от прилива чувств, когда я начал читать слова древней клятвы. Правую руку, как полагалось, я держал поверх переплета священной книги, ощущая легкую шероховатость добротной кожи.
        Затем по очереди к столу выходили другие. Они переживали те же чувства: голоса звучали торжественно и вдохновенно, вызывая невольный душевный трепет.
        Лишь когда пришла очередь Джамаса, торжественность момента была смазана: невыразительным, тусклым голосом пробубнил он высокие слова. Это заметили все. Легкое движение пробежало по нашему небольшому строю.
        Подошла очередь Зинаи. Я невольно напрягся. От Зинаи следовало ожидать какой угодно выходки. Она может, например, оборвать чтение на середине н спросить: "А что значит, лечь костьми? Тут сказано: "Если потребуется, лягу костьми..."
        - Зиная не будет, - неожиданно заявил Джамас. - Ей нет семнадцати.
        - Она говорила...
        - Возраст - ее больное место: Зинае хочется, чтобы ее считали взрослой...
        Я вынужден был согласиться с ним и подал сигнал об окончании процедуры. Опять щелкнуло в тумбе, захлопнулась кожаная папка, затворилась дверца ящика. Раздался тот же голос:
        - Поздравляю вас. Отныне вы стали воинами.
        - Господин истранг, позвольте войти.
        В раскрытом люке на потолке появился Джамас.
        Я с удовольствием отметил про себя, что он назвал меня не по имени, а по воинскому званию.
        - Входите, орранг. Но имейте в виду: разрешаю последний раз. Когда вы понадобитесь, я свяжусь с вами.
        - Повинуюсь, господин истранг.
        Джамас опустился на пол. Пират, как всегда, встретил его еще в воздухе. Теперь-то их объятия и вовсе были неуместными. Я примирился с этим лишь потому, что знал последний раз. Зиная пока еще может приходить. Она не божилась-остается просто пассажиром.
        - У вас есть ко мне дело, орранг? - спросил я.
        - Есть.
        Что бы там ни было, он вынужден считаться с новой обстановкой и новыми отношениями между нами. Сесть без моего разрешения он не насмелился.
        - Садитесь,-сказал я.-И выкладывайте, что у вас.
        - Господин истранг, - сказал он, - я бы хотел знать, в чем теперь заключаются мои новые обязанности? Заниматься своим делом вы запретили...
        - Ждать, быть готовым ко всему.
        - А вы сами знаете, что предстоит?
        - Я исполню свой долг до конца.
        - Иначе- говоря, сделаете все, что от вас потребуют?
        - Я вовсе не обязан вступать с вами в разговор, но раз уж я пустил вас...
        - Тем более последний раз, - подсказал он.
        - Тем более последний раз - с нажимом повторил я. - Я выполню свой долг. И заставлю повиноваться всех, кто находится на борту "Гроссмейстера"над кем мне дано право распоряжаться.
        - Хорошо. Но поскольку мы разговариваем в последний раз, позвольте один вопрос.
        Я не сказал ни да ни нет. Джамас воспользовался заминкой.
        - Представьте: в ваших руках средство уничтожить одним ударом всех праведных, покончить с ними навсегда. Уничтожить их города, их земли, поля.. И такой бы приказ поступил...
        - Такими средствами никто не располагает.
        - Согласен. Ну, а если... И такое средство - у вас. Еы один решаете судьбу миллиардов, судьбу культур и цивилизаций.
        - Если будет необходимо, я исполню свой долг. Я дал клятву.
        - Что ж, выходит, и вас поймали на эту наживу? - В его голосе прозвучало нечто вовсе уже ле допустимое по отношению к старшему по званию.
        - Про какую наживу вы говорите, орранг? - сурово спросил я.
        - Я имею в виду комедию, которую мы разыгрывали перед пустым ящиком с магнитофоном,
        - Я прикажу арестовать вас!
        - За что?
        Он еще спрашивает! Да одной его улыбки достаточно было, чтобы упечь в тюрьму. В уставе, конечно, не предусмотрено, как следует улыбаться младшему чину, но я-то нутром чувствую, что означает его улыбка.
        - Клятва - один из способов лишить человека свободы,-продолжал он как ни в чем не бывало.-Преполагается, что тот, кто взял с тебя клятву, несет ответственность за любые твои поступки, какие ты совершаешь, выполняя его волю. Обряд освобождает от необходимости думать...
        - Прекратите! Если я позволил вам разговаривать, это не значит, что вы можете говорить все, что взбредет на ум. Не вынуждайте меня применять крутые меры. Отправляйтесь в свою каюту.
        - Подчиняюсь, истранг! - по-уставному ответил он.
        - Отлучаться куда-либо без моего ведома запрещаю! - бросил я вслед ему,
        Никаких изменений на корабле не произошло. Разве что все мы стали внимательнее следить за сводками новостей. Теперь можно было не ждать сеансов спецсвязи - ловили обычные радиопередачи. Изредка в сводках упоминались названия городов. Я пытался провести по ним линию фронта. Она проходила в глубине нашей территории.
        Неожиданно пришла тревожная мысль. Зиная уверяет, что у них на Ларте нет вражды между истинными и праведными. Они даже выручают друг друга из беды. А станции и рудники тех и других разбросаны на планете вперемежку. Есть даже общие космические порты. Основное военное сырье, без которого ни одна сторона не сможет вести долгую войну, доставляют с Ларта. Земтерские рудники давно отработаны. Что же получается? Корабли праведных и истинных направились сейчас на Ларт за военным грузом.
        И там они будут стоять бок о бок, их будут нагружать одинаковым сырьем. Нелепость!
        От внезапной догадки меня прошиб озноб. Все это штучки элатов! Они усыпили бдительность таких вот простаков, как Зиная и Джамас, втерлись в доверие и сейчас пожинают плоды.
        С нетерпением дождался я прихода Зинаи. Как обычно, она явилась с собакой. Лишь сейчас я заметил, что Пират едва ли не перерос Фебу. Правда, он все еще по-щенячьи нескладен и долгоног.
        Мне показалось, Зиная чем-то сильно озабочена. Я не дал ей затеять обычную возню. Спросил:
        - Тебе часто приходилось встречаться с праведными?
        В ее напряженном взгляде мелькнул испуг. На секунду она растерялась: не ожидала вопроса. В последние дни, с тех пор как я посадил Джамаса под арест в каюте, мы с ней не разговаривали. Похоже, она не простила мне этого.
        - Часто, - наконец сказала она.
        - Очень часто? И вы подолгу бывали вместе?
        - Подолгу. Однажды я целый месяц жила на их станции. Мы делали...
        - А элаты среди них были? Ты лично встречалась с элатами?
        - Конечно.
        - Неужели ничего не замечала? Неужели они никогда не обманывали, не надували?
        - Нет.
        - Скажи, а они не пытались обратить тебя в свою веру?
        - Нет.
        -- А как ты думаешь, сейчас они не нападут на истинных?
        - Нападут? Зачем?
        - На Земтере война. Разве они не захотят помочь своим?
        - Нет. На Ларте этого не случится. Там все знают друг друга, решительно заявила она.
        И сколько я ни расспрашивал, стояла на своем.
        - На Ларте никто ни на кого не нападет, там все помогают друг другу.
        М-да, видимо, элаты плели свои интриги тонко и хитро.
        Припоминая события задним числом, удивляюсь, почему поведение Зинаи не насторожило меня. Отчего она так встревожилась и напугалась, когда я заговорил с ней? Но верно и то, что опасаться мне было нечего. Джамас сидел в своей каюте под надзором опекунов.
        Поступила шифровка: "На стыковку с вами направлен грузовой космошип. Он заберет метон, находящийся в трюмах "Гроссмейстера". Готовность встречи доложить".
        Вот когда узнал я, чем нагружали трюмы "Гроссмейстера" на Ларте. Мальки взяты для отвода глаз.
        Но тут-то все и завертелось...
        Отдав необходимые распоряжения, я решил взглянуть, как размещен груз в трюмах, с какого борта удобнее провести стыковку. Ничего более кошмарного не могло бы присниться и во сне. Стратегического металла в трюмах не было ни единого грамма. Вместо него лежали безобидные слитки пилана. Вот что значит поручать ответственное дело лартянам...
        Первым побуждением было немедленно расправиться с предателем. Джамас, конечно, знал обо всем. Следовало подумать: нет ли здесь и моей вины? Но упрекнуть себя было не в чем. Я строго соблюдал параграф устава - не совал нос в чужое дело.
        "Если бы они не считали меня, всех нас - весь экипаж "Гроссмейстера" придатками к кораблю, а доверяли нам, этого не случилось бы", - подумалось мне. "Они" для меня были и экзаменационная комиссия нейроквантиков, и тумба, перед которой мы клялись, и те, кому я посылал донесения и кто отвечал мне, и кто составлял инструкции...
        Для "них" мы всего лишь говорящие приставки к автоматам. Более всего "их" заботит, не вышли бы мы из строя до времени. Вот отчего нам не доверяют, скрывают от нас даже и то, что нам просто необходимо знать.
        Впервые я ощутил себя неполноценным человеком, во всяком случае лишенным самостоятельности: все мои поступки и даже мысли предопределены инструкциями...
        Я зашифровал подробную докладную и отправил на Земтер. Представляю себе, какой переполох вызовет она там.
        Вызвал Джамаса и Зинаю.
        - Можете торжествовать, - сказал я. Зиная недоуменно хлопала ресницами, глядя мне прямо в глаза. Но теперь я знал цену ее наивности. Ваше предательство оценят праведные. Возможно, они назовут это подвигом, а вас героями. Только свое вы получите. Жаль, что у меня нет власти расправиться с вами немедленно, но знайте..
        Меня прервал сигнал вызова. Я включил экран внутренней связи.
        - Шифровка с Земтера, - объявил связист.
        - Покажи.
        В цифровом тексте имелся один знак: по нему я узнал степень срочности.
        Напрасно только я велел связисту показать шифровку на экране: одновременно со мной ее видели Зиная и Джамас. Однако Джамас не проявил любопытства - его взгляд мельком скользнул по экрану. Да и что он мог прочитать - были одни цифры! К тому же никакого вреда он уже не причинит больше: отныне будет сидеть в своей каюте под присмотром опекунов, ожидая решения военного суда.
        - Отправляйтесь! - сказал я. - Из кают ни шагу. Ждать своей участи вам недолго.
        Недоумение и укоризна во взгляде Зинаи чуточку охладили мой пыл.
        - А как же мальки? Я не могу бросить их.
        "Да пропади они пропадом"!-хотелось воскликнуть мне, но что-то удержало меня.
        - Хорошо. Два раза в сутки можешь навещать их.
        Дверь за ними закрылась.
        Глупый Пират прыгал вокруг, рвался из каюты, ему хотелось лграть и резвиться. Я дал ему хорошего пинка. Or изумления он даже не взвизгнул, только недоуменно посмотрел на меня.
        "Рассчитайте маневр, цель которого - обрушить астероид на столицу праведных. Сообщите точное время маневра", - значилось в полученной шифровке.
        "Вот это подарочек праведным!"-мысленно восхитился я.
        Мне и в голову не приходило, что ледяной астероид можно использовать вместо бомбы. Такая разнесет не только столицу праведных - половину материка сотрет в порошок. А то, что уцелеет после удара, затопит водой, подчистую слизнет в океан. При этом пострадают и свои города. Но победа без жертв невозможна, Зато это будет окончательная победа. К тому же командование наверняка постарается как-нибудь обезопасить своих, предупредить. Толком я не представлял себе, как можно обезопасить население - ведь после этакого удара чудовищные землетрясения содрогнут всю планету. Но думать об этом не моя забота. Мое дело в точности исполнить приказ. Поменьше рассуждать.
        Сделать расчет было не так уж сложно. Через полчаса на Земтере наше командование Знало время ответственного маневра. Им оставалось трое суток, чтобы подготовиться. Через три дня мы отпразднуем победу!
        Меня так и подмывало сообщить об этом Джамасу. Посмотреть, как он примет новость?..
        Кажется, я немного задремал. Видение давней поры ожило в моем беспокойном сне. Я перенесся в прошлое - в свое детство, в ту младенческую пору, о которой в памяти взрослых обычно ничего не сохраняется. Увидел себя двухили трехлетним карапузом в группе таких же малышей.
        Мы переходили улицу - тихую окраинную улочку, за которой был небольшой пригородный парк. Нас ежедневно выводят туда на прогулку. Дорога уже знакома нам. Мы шли парами, держась за руки. Впереди нашего строя и позади воспитатели. Совершенно ничтожная, ничего не значащая сценка. На взрослого она не произвела бы никакого впечатления - только на ребенка. Громадный каток, какими обычно трамбуют асфальт, остановился на перекрестке. Увиденный глазами младенца, он показался вдесятеро больше. Тяжеленный вал способен был расплющить весь наш строй, затрамбовать крохотные детские тела в асфальт. Но он стоял недвижимо, и мы благополучно прошли через улицу почти вплотную возле чудовищного катка...
        Вот и все. Не понимаю, отчего эта позабытая сцена приснилась мне и почему я испытал такое беспокойство и тревогу?
        Глава пятая
        Вначале меня приплюснуло внезапной тяжестью, возникшей на короткий миг невесть откуда, потом наступило состояние невесомости. Я вовремя ухватился за спинку кресла. По инструкции полагалось пристегнуться. Этого правила никто не соблюдал, так повелось с самого зарождения космонавтики. Пират, распластанный. в воздухе, напрасно еучил лапами, пытаясь обрести нормальное состояние, удивленно таращил на меня темные бусины глаз.
        Ежедневные тренировки в течение всего полета и нужны были именно вот для такой секунды-для непредвиденного. У каждого из нас своя система. Моя метод ничем не хуже других, рекомендованных наставлением. Чтобы сосредоточиться, взять себя в руки, я стараюсь четко, ощутимо увидеть самого себя со стороны. Но не таким, какой я есть в данный момент, не свое зеркальное отображение, а себя воображаемого - волевого и собранного, каким мне хочется выглядеть в глазах других. В этом и состоит тонкость методал(Хорош бы я был, если бы представил себя сейчас в той позе, какая есть? Цирковой клоун-акробат, а не командир корабля.) На тренировках я воображал себя сидящим в рабочем кресле за пультом. Этот человек - я отчетливо видел его перед собой - был уже не молод, однако всегда по-спортивному собран. Сидел в свободной, не напряженной, но и не в расслабленной позе. Одного взгляда достаточно, чтобы поверить: такой не растеряется и не подведет. На его лице ни испуга, ни растерянности, ни тени раздражительности и гнева. Гнев, особенно гнев на подчиненных, всегда прикрывает собственную неуверенность и трусость.
Человек, твердо знающий, что нужно делать, не станет расходбвать свой пыл попусту. Можно безошибочно утверждать: начальник, рычащий и стучащий кулаком на подчиненных, занимает не свое место. В сложной обстановке он теряется, не знает, что делать. К тому же он непременно трус. Люди сильного и твердого характера не производят вокруг себя лишнего шума.
        Тренировки не прошли даром. Усилием мышц мне удалось втащить себя в кресло, правая рука легла на рукоятку пульта, взгляд скользнул по приборной доске. Стрелка, показывающая величину гравитации, возвратилась в нормальное положение. Я почувствовал, как мое тело налилось тяжестью. В знакомом рисунке колеблющихся стрелок взгляд сам собой отыскивал главное. Непредусмотренный расход энергии был огромным. Приборы показывали, что на какуюто долю секунды включался аварийный сгусток тяжести, не позволивший ледяному астероиду рассыпаться на куски.
        Хорошо, что в лаборатории никого нет. Не позавидовал бы я Джамасу, окажись он сейчас там. Услышать глубинный гул и хруст сдавленного льда, точно в кошмаре увидеть, как с потолка отваливаются ледяные глыбы, как на тебя ползут, сдвигаются массивные стены...
        Эта картина промелькнула в сознании, не мешая действовать. Первой догадкой было: корабль попал в гравитационную заверть, или по новейшей терминологии-джиулово. Только откуда ей взяться, этой заверти? Почему ее нет на карте? Мы давно уже вышли на хорошо изученную трассу.
        Я включил селектор: теперь все остальные на корабле видели меня. Очередность доклада они знали. Слушая их, я одновременно включил экран общего обзора: необходимо установить, что пострадало из внешней оснастки. Тускло сверкающая глыба льда на экране выглядела недвижимой. Ничего опасного не произошло: лишь два или три сигнальных маяка не подавали контрольных вспышек. Ущерб не велик. Громадный кусок льда, в котором заключен океан чистейшей воды, необходимой Земтеру, будет доставлен в целости.
        Вместе с этой мыслью меня точно занозой кольнула другая : океан воды, который мы старательно бережем, - это бомба для праведных.
        - Расход энергии составил 0,32 аварийного цикла... докладывал энергетик.
        Если действительно была гравитационная заверть, мы коснулись лишь самого ее края. Попади корабль в центр джи-улова, мы не отделались бы так легко.
        Следующим был штурман:
        - Отклонение курса 0,71 галактического румба в направлении НГСЖ...
        Это уже и вовсе пустяки. Нисколько не похоже на заверть. Я терялся в догадках.
        После штурмана была очередь связиста. Но я и без доклада знал; у него тоже порядок. Случись что-нибудь исключительное, он не стал бы соблюдать очередность - сложившаяся обстановка давала ему такое право.
        Внезапно на пульте замигал рубиновый глазок экстренного вызова. Сигнал видели все. Связист, не закончив доклада, отключил свой передатчик, чтобы не мешать срочному вызову.
        На экране возникло широкоскулое лицо Джамаса.
        "У него-то что могло случиться?"
        Признаюсь, его вид неприятно удивил меня. Я и не подозревал, что лицо вафия способно выражать столь крайнюю степень растерянности. Первое серьезное испытание и такой срыв. Он не знал даже, с чего начать.
        - Что у вас? - сухо спросил я.
        - Элион... Что стало с Элионом?!
        - Возьмите себя в руки!. Ваш опыт потерял всякое значение. Я прекращаю его.
        -- Вот как? - изумился Джамас.
        Таким я никогда не видел его: напряженные складки рассекли лоб, в глазах хищный блеск. Выражение лица, не свойственное ему. Как будто он неумело играл чужую роль.
        Еще раз внимательно проверил все показатели на приборной доске. Всюду норма. Включил общий обзор, сфокусировал изображение и дал сильное увеличение. Два робота ремонтера, обутые в ледолазные кошки, медленно ползли к погасшему маяку. Я включил звук и услышал голос энергетика :
        - Уступ обходите справа по трещине.
        Роботы послушно выполнили команду.
        Теперь и я рассмотрел трещину. Прежде ее не было. Я проследил, куда она приведет: почти прямиком к погасшему маяку. Я со спокойной совестью отключил экран. Через Час-два все повреждения будут ликвидированы.
        Казалось, на этом можно было и успокоиться. Ничего особенного не случилось, наш полет продолжается строго по графику. Ничтожное отклонение от курса можно не брать в расчет.
        Однако какое-то смутное беспокойство, овладевшее мною, продолжало держать меня в напряжении.
        "Мы до сих пор не выяснили причину",-сообразил я.
        В то, что корабль напоролся на гравитационную заверть, я не верил. Если бы это была заверть, мы бы не отделались так просто. Причина могла быть одна--произошел взрыв внутри астероида.
        Чтобы просветить ледяной осколок, потребуется огромная анергия. Включить установку проникающего излучения я мог, лишь согласовав действия с энергетиком. Немедленно связался с ним по закрытому каналу связи. Вместе с ним проверили запасы горючего.
        Включили установку. Езд не пользовались уже более дEсяти лет. Тогда мы просвечивали астероид, чтобы знать, достаточно ли он надежен. Составили подробную карту. Сейчас я сличал с ней изображение, полученное на экране. Изменения были значительными; глубинные пещеры потеряли прежние формы, некоторых вовсе не стало. В центре, где находилась лаборатория Джамаса, образовался извилистый, длинный тоннель, кое-где прерывистый. Судя по тому, что пустоты там сохранились, можно предположить, что Элион уцелел. Хотя шансов на это было не так уж много.
        Мои предположения подтвердились: именно отсюда, из этого места, расходился сгусток трещин. Что же все-таки произошло там?
        - Памелл, можно к тебе?
        Обычно Зиная не спрашивала разрешения. Видимо, на нее повлияло сегодняшнее происшествие. Две мордочки, ее и Фебина, выжидающе глядели на меня сквозь открытый люк. Пират, восторженно тявкал, перевертывался в воздухе и уже приближался к ним.
        "Впредь нужно будет держать люк запертым, как требует устав", -лодумал я.
        - Памелл, нужно немедленно расчистить ход к бассейну. Я не знаю, что с мальками. Им пора задавать корм.
        Признаюсь, про этих несчастных мальков я совершенно забыл.
        - Через два часа последствия аварии будут ликвидированы, ты сможешь навестить своих подопечных, - утешил я ее. - За два часа с ними ничего не произойдет.
        Говорить про то, какая участь ждет их, я не имел права. Жить им осталось меньше трех дней. Если бы даже я и мог открыть Зинае правду, я бы все равно пощадил ее.
        Незаметно было, чтобы мои слова успокоили Зинaю. Она словно была заряжена тревогой. Ее возбуждение передалось собакам. Феба держалась настороженно. Пират бестолково суетился, недоумевая, отчего Энная не затевает обычных игр. Несколько раз подходил ко мне. Я избегал взгляда его восторженных доверчивых глаз. Было стыдно за свою недавнюю нервозную вспышку и незаслуженный пинок, каким я наградил его.
        Вот уж совсем не подозревал, что можно испытывать неловкость перед собакой.
        Я справился, как продвигаются работы по расчисткe входа в спортивный зал. В бассейн попасть можно только через него.
        - Особого yрoна нет. Поврежден один робот-уборщик. И обнаружены два робота неизвестного назначения. Оба раздавлены.
        Роботы неизвестного назначения - опекуны. Кроме мeня, про них никто не знал. Потеря не велика: в моем подчинении находились еще добрых два десятка опекунов.
        Я вспомнил, что дал своей опекунской гвардии задание охранять все главные входы, а сейчас четверо остальных членов экипажа по различным надоб.ностям появляются там и сям. Как бы мои друзья не переусердствовали. И Джамаса не нужно больше стеречь: в свою лабораторию он не сможет проникнуть.
        - Господин нетранг...
        Голос показался незнакомым, я удивленно поднял голову. Джамас. Быстро он воспользовался полученной свободой... Мельком я увидел обрадованно вспыхнувшее лицо Зина и. Эта быстрая вспышка неприятно кольнула меня. "Нашла кем восхищаться. Он же совсем не тот, за кого мы оба принимали его".
        Джамас казался испуганным. Темные зрачки встревоженно бегали, словно он искал что-то в каюте.
        Даже собаки заметили происшедшую в нем перемену.
        Кинулись было навстречу, но он не удостоил их вниманием, и они, обескураженные, возвратились.
        Хорошо, что Джамас явился. Мне следовало отчитать его. Он нe смеет забывать, что обстановка теперь переменилась.
        - Войдите, орранг.
        - Мне нужно знать, когда восстановят ход в лабораторию, - начал он говорить, не успев еще занять устойчивое положение на полу. От волнения он не сразу обрел равновесие. Как будто позабыл приобретенные навыки, - Я настаиваю...
        Я невольно взглянул на Зинаю: ее лицо выражало недоумение. Поведение Джамаса озадачило ее.
        - Не забывайтесь, орранг! - оборвал я его. - Пока еще орранг, прибавил я и включил селектор.
        Признаюсь, я испытывал сейчас какое-то злорадство.
        Раньше меня постоянно смущало то, что на корабле завелся человек, который имел свое собственное мнение и которого я невольно принужден был считать в чем-то выше себя. Сейчас он всего лишь орранг. Да и то ненадолго.
        - Мы исполним свой долг, - строгим и торжественным голосом заключил я свое обращение к экипажу "Гроссмейстера". - Отныне праведные навсегда перестанут угрожать нам. Это победа! Заранее всех поздравляю с победой!
        Я выключил селектор.
        "Нужно было выдворить из каюты Зинаю,-мысленно упрекнул я себя. Новость не для ее ушей".
        Зиная выглядела оглушенной. Она как будто потеряла способность что-либо сознавать и чувствовать.
        - М-да, - Джамас развел руками, словно хотел сказать; "В таком случае мои претензии отпадают".
        Но именно вот этого самого "м-да" и этого жеста я и не ожидал от него. Что угодно, только не это.
        - Похоже, что судьба миллиардов земтерян не очень расстроила вас?
        - Это победа! - приподнято сказал он.
        Я был ошарашен.
        - Недавно вы рассуждали иначе. Что же изменилось?
        - Я много размышлял обо всем. Как-никак я принял присягу.
        Вот тебе раз... Не похоже было, чтобы он говорил с иронией или усмешкой.
        - Должен во всем сознаться и просить прощения, - продолжал он. - Я испытывал программу, заданную роботу. А в нее заложено было своеволие, непочтение к авторитетам, крайнее свободомыслие. Я держал с Элионом постоянную связь и передавал вам его ответы. Это были не мои мысли, не мои слова. Я ведь не мог знать, как станут развиваться события. Считал, что мой опыт все еще имеет какое-то значение. Искренне раскаиваюсь, что невольно ввел вас в заблуждение.
        - Значит, на самом деле вы произносили не свои мысли?
        - Помилуй бог! Я испытывал новую программу для Элиона.
        - А то, что в трюмах вместо стратегического металла оказался другой груз, тоже входило в программу опыта?
        - Я впервые услышал про это только от вас. Погрузкой ведали другие. Я не интересовался их делом.
        Это походило на правду. В конце концов каждый человек должен выполнять свои обязанности и не совать нос в чужие дела. Правило распространяется и на лартян.
        - Не могу верить человеку, который однажды солгал.
        - Понимаю вас, истранг. Искренне раскаиваюсь.
        Он стоял, напряженно вытянувшись, и преданно смотрел мне в лицо, как и полагалось младшему чину. Но меня почему-то внутренне передернуло от этой его угодливости. Не представлял я Джамаса таким.
        - Можете возвращаться в свою каюту. Покидать ее без моего ведома не разрешаю.
        - Вас понял, истранг.
        Я посмотрел, как он взмыл к потолку, сохраняя раболепную угодливую позу. Должно быть, поэтому движения его были неловки и смешны. Нет, нисколько меня не обрадовало его смирение. Прежний, не согласный со мной Джамас был куда симпатичнее.
        Меня поразила необычная тишина в каюте.
        Зиная сидела на полу. Собаки застыли перед ней неподвижно, словно боялись вспугнуть мысли своей хозяйки. А у нее был такой вид, будто она силилась решить трудную головоломку.
        - Памелл... - От ее тихого голоса у меня пробежали мурашки по спине: чужие тревога и страх передались мне. Что случилось, Памелл?
        - Что случилось? - Нарочито бодро повторил я, - Неужели из-за каких-то злосчастных мальков она так расстроилась? - Ничего особенного не случилось. Корабль попал в заверть, но опасность миновала, и...
        - Нет! Не то. Разве ты ничего не заметил? Что-то страшное случилось с Джамасом. Он не мог стать таким. Я знаю его.
        - Многие люди умеют притворяться очень искусно. Ты слишком доверчива.
        - Нет! Какой ты... Это был не Джамас!
        - Кто же тогда? - усмехнулся я.
        - Это был тот.
        Я догадался, кого она подразумевала.
        - Глупости. Элион остался в центре астероида.
        - Там Джамас! Настоящий Джамас. Он там, - в ее голосе звучала убежденность и короткая вспышка радости: наконец-то ей удалось решить головоломку.
        - Исключается! - остановил я ее. - В моем распоряжении находятся специальные роботы. Я приказал им не выпускать Джамаса. Он не мог попасть в лабораторию.
        - Но он был там! Я знаю...
        Я изумленно смотрел в ее застывшие от напряжения глазa.
        - Что ты знаешь?
        - Так. Ничего. - Зиная растерялась, не находила слов. - Поверь мне, Джакас остался там.
        - Он не мог попасть в лабораторию. Опекуны сообщили бы мне. Тебя он мог обвести вокруг пальца - ве их. Робогов не подкупишь и не соблазнишь.
        - Я не знаю, как он попал туда, но он был там!
        - Он не мог попасть туда Роботы...
        - Да перестань! Затвердил; роботы, роботы. Я не знаю, - в голосе Зинаи слышалось отчаяние. - Я не знаю, как он туда попал. Но он был там! И ои остался там. Как ты можешь сидеть и рассуждать? Немедленно распорядись, чтобы начали пробивать ход в лабораторию!
        - Замолчи! Не смей говорить со мной таким тоном.
        - Не замолчу! -она готова была заплакать и совершенно не отдавала отчета своим поступкам. - Не замолчу! - Она даже притопнула на мевя.
        - Не хватало еще топать на меня. Этого никому не позволено.
        - А я буду. Буду! - в доказательство она затопала изо всеx cил.
        Феба зарычала, подозрительно глядя на меня. Пират, не знaя, что ему делать, визгливо затявкал. Ни с кем из нас ему не хотелось терять дружбу.
        - Тем, что ты будешь топать и кричать на мeня, делу не поможешь. Я должен побыть один. Через десять минут сообщу тебе свое решение. Отправляйся в каюту в не смей выходить!
        Мой властный и твердый тон подействовал. Зиная повиновалаcь.
        ...И вдруг меня озарило. Выходит, я ошибался, когда думал, что актриса из Зинаи не подучится. Еще какая актриса получилась! А если учесть, что играть свою роль ей пришлось без репетиции - она просто-таки гениальная актриса. Да еще так убедительно сыграть. Чуть-чуть я не попался на удочку. Еще НЕМНОГО, и я сделал бы все, чего они добивались - распорядился бы пробивать новый тоннель в ледовую лабораторию.
        Не до конца ясно лишь одно: зачем Джамасу нужен сейчас Элион? Или он хочет сласти из своей лаборатории что-то еще?
        Но как же все-таки искусно сыграли они свои роли.
        Только шалите - не на того нарвались. Мне с трудом удавалось подавить гнев, не приказать опекунам сейчас же немедленно надеть этому мерзавцу наручники. Я не придумал только, как поступить с Зинаей. В конце концов, она всего лишь исполнительница чужой воли.
        Видимо, после недавней встряски, едва Джамас пришел в себя, он немедленно связался с Зинаей. Что вход в лабораторию завалило, он догадался. Ему зачем-то необходимо побывать там. Зачем? Пока это загадка. Он переговорил с Зинаей, и они условились разыграть эту сцену. А иначе как еще можно было убедить меня в необходимости пробить новый тоннель? Только ради спасения человека. Они шли на отчаянный риск, ибо время для своего спектакля выбрали крайне неудачно...
        В моих лихорадочных и торопливых рассуждениях все время был какой-то горький осадок, Джамас для меня больше не существовал; им займется военный суд, как только мы прибудем на Земтер. Неизвестно, правда, когда это произойдет. Но Зиная...
        Я потянулся было к видеофону, чтобы связаться с ней любопытно, как она станет вывертываться и оправдываться?
        Однако вызывать Зинаю не потребовалось.
        - Памелл!..
        Я оглянулся: в проеме дверного люка увидел ее лицо с изумленно раскрытыми глазами.
        Я невольно вздрогнул от радостного чувства, совершенно неуместного сейчас. Мысленно даже выругался. Я совсем не испытывал к ней справедливой ненависти - меня пронзило унизительное чувство обиды. Хорошо еще, что никто и никогда не узнает этого. Иначе я бы просто сгорел со стыда.
        - Памелл!..- Зиная стояла уже на полу возле моего кресла и просительно заглядывала мне в лицо, чем-то сконфуженная. Я молчал, избегая ее взгляда.
        - Памелл, ты заподозрил, что я. Ну, что мы сговорились и обманули тебя?
        Вот тебе раз! Этого вопроса я меньше всего ожидал. На мгновение растерялся.
        - Конечно! - воскликнула она. Ее лицо выражало отчаяние.- Как я сразу не подумала об этом. Мы только врeмя теряем! Ты не поверил мне? Решил, что мы в сговоре?
        "Старый дурак! - обозвал я себя. Еще немного, и она растрогает тебя. Тоже мне истранг".
        Думаю, что мне все-таки удалось сохранить лицо невозмутимым: за двадцать лет я ведь разучился не только улыбаться. Любые чувства не изменяли моего лица.
        - Да, я подумал именно это,- сказал я.- Всего лишь минуту назад был уверен: так оно и есть.
        - А теперь? - радостно вспыхнула она.
        - Теперь верю тебе.
        - Правда!? - в ее голосе звучал восторг.- Значит...
        Да, черт возьми, об этом я не успел подумать. Ведь если они не в сговоре, тогда...- тогда Зиная права, и ее подозрения... Нет! Это невозможно. Элион - это одеревенелое чучело - выдал себя за Джамаса?
        - Подожди. Подожди,- перебил я ее.- Ты серьезно думаешь, что здесь,- я почему-то невольно посмотрел на то место, где недавно стоял Джамас,-был Элион?
        - Он.- С большей убежденностью никто бы не мог произнести.- Джамас никогда не станет таким.
        - Ты ослеплена. Ты просто влюблена в него. Так бывает. Ты не знала его по-настоящему. Ты просто воображала его Другим.
        - Неправда! Я хорошо знаю его.
        - Ладно,- согласился я.- Тогда давеча нас посетило привидение. Не этот же чурбан, который - ты сама говорила - не может даже ходить, передвигается на карачках...
        - Ничего не понимаю. Но это был он - Элион.
        - Не мог он мгновенно обучиться всему.
        -- Эксперимент,- подсказала Зиная и отчего-то отчаянно покраснела.
        - Эксперимент,- повторил я.- Что за таинственный эксперимент? Что ты знаешь про него?
        - Ничего. Джамас держал в тайне.
        Вот когда я по-настоящему пожалел, что не знаю нейроквантики. Описание эксперимента находилось у меня в руках, и я мог бы разобраться во всем. И не было бы сейчас никаких тайн.
        Да нет же! Она действительно ослеплена любовью. Не может поверить, что Джамас вовсе не такой, каким представлялся ей.
        - Хорошо,- решил я.- Мы отправимся в лабораторию. Не обязательно прорубать новый тоннель. Корабль оснащен ледолазной лодкой - она ,может передвигаться во льду.
        Глава шестая
        Выход в ледовую шахту из соединительного тамбура ужe расчистили. Несколько роботов под наблюдением инженера устанавливали временные крепи в коротком тоннеле, ведущем к бассейну с мальками. Туда можно было пройти.
        - Памелл, я сбегаю посмотрю.
        - Иди,- разрешил я.- В твоем распоряжении четверть часа.
        - Вернусь через пять минут: взгляну и назад.
        Пират и Феба бросились вслед за ней. На роботов они не обращали внимания. Я мельком оглядел знакомый спортзал. Больших перемен не произошло. Когда уборщики очистят пол от ледяного крошева и подровняют площадку, все станет по-прежнему. Собственно, восстанавливать спортивную арену теперь незачем...
        Ледолазка-ушканка была пришвартована к борту корабля. Попасть в нее можно через спортивный зал. Я проверил исправность двигателей, систему управления и пульт дистанционной связи. Кабина рассчитана на пятерых, она занимает меньше трети всей ушканки, остальное - двигатели и камеры с горючим. Включать реактивные дюзы сразу нельзя стартовый выхлоп раскаленных. газов может повредить обшивку "Гроссмейстера". Первые полторы-две сотни метров ушканку будет проталкивать специальный поршень.
        Неожиданно появился Джамас. Он был сильно взбудоражен и даже не пытался скрыть этого.
        - Вы собрались в лабораторию? И не предупредили меня!
        - Орранг! Не забывайтесь,- одернул я его,
        Он мгновенно выструнился.
        - Простите, истранг. Но вы должны понять меня. Все же я больше других заинтересован в судьбе оборудования.
        Быстрое решение пришло мне в голову. Там, в глубине ледяного астероида, я заставлю его признаться во всем, что он натворил и какие цели преследовал. Если он вздумает упорствовать, пригрожу тем, что брошу его одного.
        Признаюсь, не столько хотелось мне выведать его секреты, сколько доказать Зинае, что этот человек не заслуживает восхищения.
        Правда, она и не считает его человеком - думает, что это Элион. Пусть же увидит их вместе, ей придется расстаться с последними иллюзиями.
        - Садитесь в кабину,- разрешил я Джамасу.
        Возвратилась Зиная с собаками.
        - Мальки живы! - крикнула она издали.- Я боялась за них. У тебя готово? Можем отправляться?
        Я не успел решить, следует брать собак или нет, как они запрыгнули в кабину следом за хозяйкой.
        Зиная не ожидала встретить Джамаса, была в полной растерянности, молча, изумленно перекидывала испуганный взгляд с него на меня. Джамас, напротив, словно не заметил ее - ни ее, ни собак. Пока ушканка медленно вонзалась в толщу льда, я еще раз проверил исправность всех узлов, испытал дистанционный пульт и предупредил команду о нашей вылазке.
        Поршень позади нас возвращался на свое место, слышно было, как он заваливает пробитый во льду ход и утрамбовывает, чтобы раскаленные газы не проникли в спортивный зал по трещинам и пустотам.
        Теперь можно включить дюзы. Их вой на мгновение оглушил нас. Ушканка рванулась вперед, она пронизывала ледяную толщу, точно раскаленная игла. Мне все время приходилось следить за рычагами управления, удерживать нужный курс. За моей спиной жалобно скулил Пират. Путешествие в ледолазке пришлось ему не но вкусу. Скорость была неравномерной, рывки сменялись торможением, и собак постоянно швыряло то вперед, то назад. Мы-то сидели в креслах, надежно пристегнутые к сидениям.
        На экране обозначился контур расплющенной пустоты - той самой, где находились лаборатория и соединительные коридоры. Я снизил скорость: ушканка вошла в пустоту коридора и стала. Места развернуть ее в обратную сторону здесь достаточно. На это ушло несколько минут.
        Первой выпрыгнула Зиная, следом за ней собаки. Потом Джамас. Когда я вышел из кабины, их и след уже простыл.
        Их торопливость показалась мне подозрительной. Почему не дождались меня?
        - Зиная, Джамас, будьте осторожны,- крикнул я, не будучи уверенным, что они слышат меня.
        Не было видно даже отблесков света их фонарей. Не в темноте же они пробираются. Странно все-таки... Я включил свой фонарь, луч света уперся в дальнюю стену. Такое впечатление, что гам тупик. Потом я разглядел небольшой затененный лаз, ведущий вглубь. Возможно, пережимы будут попадаться и дальше. Несколько трещин уводили в сторону от главного хода. Нужно быть уверенным в себе, чтобы рискнуть идти без света. Пока я копошился в кабине, Джамас и Зиная ушли далеко, и за пережимами мне не было видно отсветов фонарных лучей. Неподалеку в боковой трещине обрушилась льдина, грохот глухо разнесся в пустоте.
        Я пустился вдогонку за беглецами. У меня вновь зародилось подозрение. Возможно, Зиная и подала Джамасу сигнал, что мы собрались в лабораторию. Они искусно разыграли - особенно Зиная - взаимную вражду и отчуждение, чем притупили мою бдительность. Я торопился настичь их. Жаль, что здесь в моем распоряжении нет опекунов...
        Что им нужно в лаборатории? Почему они рвутся туда?
        Правильный путь среди множества трещин и пустот я отддскивал по обрывкам изоляционной пленки, там и сям торчащим из лъда.
        Что они затевают?
        Ведь то, что им удалось обмануть меня, ровно ничего не значит. Как только мы возвратимся, их судьба снова Судет в моих руках. Машинально я отломил осколок льда и сунул в рот. Ощутил приятный освежающий холод. Лед показался сладковатым.
        Почему-то вдруг вспомнилась шахматная позиция в том положении, как она прервана. Ответа на мои последние ходы с Земтера не пришло. Там теперь стало не до шахмат, Впрочем, меня тоже перестал интересовать исход игры. Однако я никак ке мог отвлечься от позиции. Вспомнилась она с такой четкостью, точно я видел перед глазами доску с расставленными фигурами.
        Надо же, как запечатлелась в памяти эта злосчастная позиция!
        Но скоро выяснилось, что не только эта позиция - с такой же ясностью я вспомнил остальные девять партий, одну за другой. Невольно стал обдумывать очередные ходы за своего партнера.
        Со мной творилось что-то невероятное, необъяснимое: в доли секунды я вспомнил все ходы, сделанные раньше, и мог без малейшего усилия восстановить все до единой партии, сыгранные давным-давно. Сейчас я с невероятной легкостью отыскивал собственные ошибки и не понимал, почему мои партнеры не использовали столь очевидных промахов. Глоб, играй это он, наказал бы меня.
        Насколько же все-таки он играет сильнее прежних моих партнеров. И насколько я сам вырос!
        "Все прошедшие годы вы состязались со счетной машиной".
        Эту фразу, произнесеннную Джамасом, сейчас я словно услышал наяву. Мысленно увидел и его самого, ничуть не похожего на себя теперешнего. В уме мелькнуло что-то важное, какой-то тревожный вопрос, который необходимо решить немедленно, не откладывая... Но я опять погрузился в шахматную позицию.
        "Точно! Джамас был прав!"-едва не воскликнул я в непонятном возбуждении.- Джамас бесконечно прав: против меня играл не Глоб, а машина. Программа, заданная ей, стала ясна мне вдруг, будто я сам составлял ее. Мой воспаленный мозг работал неистово и стремительно. Про себя я мог разыгрывать и анализировать все прежние партии одновременно. Сортировал их, группируя похожие варианты, мог сравнивать, как играл сам и как играли против меня в аналогичных позициях. Мысленно проследил все этапы роста своих соперников, точнее - теперь я был убежден в этом одного соперника машины. Мне стало ясно, каким путем продвигался Глоб, меняя и совершенствуя программу. Как он сам постепенно открывал законы шахматной игры и закладывал их в программу. А теперь машина сама научилась совершать кое-какие изменения в программе, отыскивая новые возможности, учитывая свой прошлый опыт.
        Все стало так ясно, что я поразился, почему не догадывался об этом раньше?
        Сейчас я и сам мог предсказать ответы машины на свои последние ходы. Все же ее действия пока сильно скованы жестким алгоритмом.
        Программа машины имела всего лишь один изъян. Видимо, Глоб убежден, что в любом игровом положении возможно отыскать единственный, наилучший ход. Он думает - достаточно определить все признаки, по которым следует оценивать плюсы и минусы позиции, и задать точные цифровые оценки. Свести поиск решения к простому арифметическому расчету. .Но именно этот пункт и давал мне преимущество. Не знаю, будут ли когда-нибудь открыты безупречные правила, по которым машина станет играть, но что лучшего и единственного хода не может быть, я убежден. Для меня, по крайней мере, на всех десяти досках было что выбрать: если бы я играл не с машиной, а с самим Глебом, я избрал бы другой путь, с Джамасом сыграл бы еще иначе. Правда, есть позиции, где выигрыша можно достичь форсированно. Для них-то и хороша программа Глоба.
        Все эти мысли промелькнули в какие-то доли секунды.
        В следующее мгновение меня поразило другое. С чего у меня вдруг объявилась необыкновенная способность? Никогда, даже на специальных тренировках, я не достигал такой четкости - как будто в самом деле видел перед собой все десять досок, мог даже разглядеть небольшие щербинки, какие появились на фигурах, или крохотные пятнышки там, где облупилась краска.
        Я попробовал вспомнить что-нибудь другое. Выбрал самое для меня трудное - папку с бумагами Джамаса. Оказалось, что их я тоже могу увидеть с такой же четкостью, как шахматные фигуры. Значки и буквы формул, которые для меня не содержали ни малейшего смысла. Все страницы - каждую по отдельности - я мог рассматривать в подробностях, точно они находились сейчас перед глазами. Я попробовал читать. Удалось и это. Более того, я без усилия разбирал смысл написанного. Все, что когда-то учил, но давно и прочно позабыл, вспоминал в нужный момент. А там, где знаний не хватало, я постигал суть формул, вникая в чужую мысль.
        Должно быть, у меня воспалился мозг... Но если даже и так, воспаление было не болезненным, я ни на мгновение не забывал, где нахожусь, куда и зачем ползу. Я продвинулся не больше десяти метров, на это ушло с минуту когда я мысленно перелистнул последнюю страницу в папке Джамаса.
        Суть его эксперимента стала ясна. Джамас не побоялся подсунуть мне свои выкладки, будучи абсолютно уверенным, что при моих знаниях я ничего не пойму. И он не ошибался: в обычном состоянии я ничего бы не понял. Но сейчас на меня накатилось озарение. То, что готовил Джамас, нельзя назвать киборгом. Киборг все-таки - симбиоз человека и счетной машины. А Элион - не счетная машина, скорее искусственный человек, неодушевленная модель Джамаса. Если под душой понимать знания, интеллект, психику, умение управлять своим телом, мускулами. Опыт Джамаса состоял в том, чтобы мгновенно без длительного и трудного обучения передать Элиону все, что знал и умел сам Джамас. Как бы спроецировать в робота свой мозг, свою душу. Иначе говоря, зарядить Элиона духовно. Зачем Джамасу понадобилось создавать двойника? - вопрос другой. Блажь! Но какой-то расчет у него был.
        Так кто же сейчас находился с нами: Элион или Джамас? И еще, мне не ясно было, как Джамас проник в лабораторию, если вход в нее охраняли опекуны. Если бы на месте опекунов были люди, другое дело. Но они роботы.
        Далеко впереди блеснуло. В ледяной стенке, отделяющей лабораторный зал от коридора, образовался пролом. Светило из него. Я погасил фонарь, теперь он стал не нужен.
        Злобно заворчала Феба, но, узнав меня, затихла. Яркий луч ударил в глаза, ненадолго ослепил.
        - Это ты,- узнал я голос Зинаи.- Где Элион? Ты его не видел?
        - Разве он не с тобой?-после яркого света я ничего не мог разглядеть в зале.
        - -Он опять что-то замышляет! Зачем ты его взял?
        Наконец глаза привыкли, и я разглядел Зинаю. Вцепившись кошками в ледяной пол, она в неловкой позе удерживала в руках продолговатый предмет, плавающий в воздухе.
        Потом я сообразил, что это совсем не предмет, а человек, закутанный в одежды. Зиная обхватила его голову, дышала ему в лицо.
        - Он живой! Живой... Он только закоченел, не может прийти в себя.
        Человек - Элион или Джамас, я бы не рискнул утверждать, кто именно,похоже, спал. Правда, дыхания не было слышно. Да и недвижим он был, точно мертвец. Я пощупал руку: нет, все-таки живой. У мертвого тело давно бы окостенело в этом леднике.
        - Нужно нести его в ушканку и быстрее на корабль, Там он придет в себя,- сказала Зиная.
        - Будем надеяться - придет. Но... кто это?
        - Джамас. Неужели ты до сих пор считаешь того Джамасом?
        - Возможно, ты и права. Ты полагаешь, Элион способен на что-нибудь опасное... скажем, на убийство?
        - Еще как способен! Разве это не ясно. Ведь он пытался убить Джамаса. Надеялся, что тело раздавит льдами. А потом, огда мы собрались сюда, испугался, что Джамас жив а его самого скоро разоблачат. Элион что-то затеял. Где ты его оставил? Нельзя было упускать его из вида.
        - Не паникуй,- остановил я ее.- Пока он ничего не сделал: если он надумает вернуться на корабль один, мы услышим рев мотора.
        - Тогда будет поздно.
        - Не будет. Свяжемся с кораблем. Когда Элион появится, его сразу арестуют, а ушканку снарядят за ними. Скорее всего, Элион заблудился. Ты видела, как здесь много боковых трещин.
        Разговаривая, мы выбрались из зала в коридор.
        "Будет поздно". Зиная и не подозревает, насколько она права. Связь с кораблем я могу держать только из ушканки.
        Я нарочно не сказал ей этого. А если... Элиону взбредет в голову оставить нас здесь, через сутки-двоe мы превратимся в ледышки. Вернувшись на корабль, он сочинит какую-нибудь небылицу о нашей гибели. Но почему он тогда до сих пор не удрал? Чего он ждет?
        И снова внезапная догадка обожгла меня.
        - Тише! - шепотом остановил я Зинаю.- Погаси фонарь.
        Мы остались в темноте. Тусклое мерцание исходило теперь лишь от комбинезона Зинаи. Притихли в ожидании и собаки.
        - Что? - совсем близко прозвучал возбужденный шепот.
        - Оставайся здесь, не зажигай света, не двигайся, не подавай никаких звуков. Я поползу один.
        Я не стал говорить всей правды: наше положение было отчаянным. Я даже не был уверен, смогу ли сделать что-нибудь.
        Теперь я понял, почему он ждет. Если бы Элион знал, что телеустановка в лаборатории вышла из строя, он давно бы пустился в обратный путь, бросив нас в леднике. Но он боится, что я свяжусь с кораблем раньше, чем он прибудет туда.
        Я отчетливо представил его, сидящего сейчас в ушканкe иа водительском кресле. Элион положил руку на пусковой рычаг и ждет нас. Когда мы подойдем близко- включит дюзы. Струи раскаленного газа испепелят нас. Элион затаился, боится дышать, подозрительно прислушивается, ждет, когда на ледяных стенах пещеры появятся отблески света наших фонарей.
        Я продвинулся совсем немного; пробираться по узкому лазу в темноте было непросто.
        Внезапно услышал чье-то тихое дыхание. Затаился. Кто-то осторожно и мягко прикоснулся ко мне сзади. Рука уткнулась в теплую шерсть, шершавый язык лизнул мою ладонь,
        Феба. Она как будто все понимала и продвигалась так же осторожно, беззвучно. Донесся шепот Зинаи:
        - Возьми ее. Я велела ей слушаться тебя.
        Хоть я и не представлял, какой, прок может быть от собаки, все же мне стало не так тревожно.
        Какой же я все-таки болван! Решительно ничего не заподозрил. Даже такой знак, как давешний шум в боковой трещине, ничего не подсказал мне. Лед ведь сам по себе не мог загрохотать: в невесомости глыбам некуда рушиться. Стало быть, там прятался Элион и выжидал, когда я пройду мимо.
        Мы с Фебой достигли узкого пережима. Ушканка неподалеку. Я удвоил осторожность. Понятливая Феба, похоже, и дышать перестала. Если бы в темноте рука иногда не натыкалась на ее шерстистую спину или бок, можно было подумать, что ее нет поблизости.
        Я и прежде поражался тому, как ловко передвигались собаки по коридору "Гроссмейстера" в невесомости. А сейчас Феба легко выбирала путь даже в кромешной темноте.
        Наконец последний пережим. Где-то здесь ответвлялась трещина, в которой недавно укрывался Элион.
        Осторожно выглядываю: черный корпус ушканки рядом.
        Если сейчас запустить двигатели, от нас с Фебой не останется и горстки пепла.
        Из приоткрытой дверцы кабины на ледяную стенку падает полоса света и тень от головы. Поза Элиона говорит сама за себя. Он сидит в водительском кресле наготове, голову высунул наружу, прислушивается и ждет. Как только заслышит нас, захлопнет дверцу и рванет рычаг.
        Тихо-тихо слышится похрустывание льдинок. В уме прикидываю, что лучше: попытаться подкрасться к нему и напасть или вступить в переговоры? Сказать ему, что мне все известно про его замысел, что он провалился: я сообщил о происшедшем на корабль. Только вот вопрос, захочет ли он говорить со мной, не запустит ли двигатели, едва услышит голос? Подкрасться ближе невозможно. Глаза Элиона привыкли к полумраку, он увидит меня. А если не увидит, так услышит: пролезть в дыру, не поднимая шума, я не смогу.
        Рядом я ощутил чужое тепло - это была Феба. Несколько раз влажный и теплый язык собаки коснулся моей щеки. Сейчас эти дружеские прикосновения ничуть не были противны мне. Феба словно чего-то ждет от меня.
        Что если попытаться?..
        Я прижался губами к самому уху собаки.
        - Феба, вперед - взять,- шепчу ей.- Только, пожалуйста, осторожней.
        Последних слов я мог бы и не произносить: ведь она обучена понимать одни команды.
        Неслышный толчок лапами, и распластанное ловкое тело бесшумно проскользнуло сквозь дыру. Элион ничего не услышал, не изменил позы. Феба изящно скользила в воздухе, медленно приближаясь к нему. Сейчас он уже не мог видеть ее - мешала приотворенная дверца. Я затаил дыхание. Феба подобрала задние лапы, сжалась в комок, спружинивая мускулы для решительного броска. Я не уловил момента, когда она кинулась на Элиона. Раздался отчаянный вопль.
        Я рванулся вперед, но застрял в тесной дыре. Вопль ужаса и непереносимого страха ни на мгновение не замолкал. Элион не ждал нападения, не приготовился к нему. Включить двигатели сейчас он не сможет, если даже ему и удастся рвануть рычаг - запустить их можно только при закрытой дверце. Я торопился на помощь Фебе. Пират опередил меня. Он ухитрился проскользнуть сквозь дыру, когда она была почти полностью заклинена моим телом. Собачий лай и ворчание удвоились. Я подоспел, когда Пират и Феба выволокли Элиона из кабины. Его трясло от пережитого страха, руками он закрывал лицо. Сквозь пальцы сочилась кровь.
        Глава седьмая
        Мы были наедине с Джамасом.
        - Начнем с шифровки,- сказал я.- Вы узнали ее содержание? Каким образом?
        Джамас, устало откинувшись на спинку кресла, сидел напротив меня. Нас разделяла ширина стола. Когда я включил записывающий автомат, из столешницы на пружинах поднялись шесть микрофонов: три в мою .сторону, три в его. Джамас пристально разглядывал их, будто ничто другое его не интересовало. Опекунов я не тревожил, в их услугах не было нужды. Джамас и без того еле жив. Он еще не пришел в себя, его все время клонит ко сну. Если бы не чрезвычайная обстановка, я отложил бы дрпрос на день-два. Сейчас у меня не было такого права. Этот человек едва не сорвал намеченную операцию. Пока я не выясню, как ему удалось это сделать, никто на борту "Гроссмейстера" не может оставаться спокойным. И попросту говоря, меня разбирало любопытство. Джамас наконец оторвал взгляд от микрофонов. По его губам Скользнула усмешка.
        - Почему эта чертова глыба не разлетелась на куски?
        Я не ожидал вопроса. Вообще мне в голову не приходило, что и ему может быть что-то неясно.
        - Взрыв - дело твоих рук? - спросил я.
        - Да,- признался он.- Дело моих рук.
        Он с каким-то изумлением поглядел на свои кисти, бессильно лежащие на столе. Даже перевернул ладонями кверху, как будто самому не верилось, что это и есть те самые руки, которые повинны во всем,
        - Зачем ты это сделал?
        Помимо воли в моем голосе прозвучала жалость. Может быть, жалость и не к нему - к себе. Я бы сейчас многим пожертвовал, чтобы возвратить наши недавние отношения с ним. Я подавил в себе это чувство: не время для сантиментов.
        Он как-то странно смотрел на меня, будто хотел прочитать мои мысли.
        - Чистосердечное признание смягчит твою участь,- произнес я стереотипную фразу.
        На самом деле - я отлично знал - никакая чистосердечность и самое искреннее раскаяние не спасут его от смертного приговора; он едва не сорвал военную операцию.
        - Может быть, я еще и раскаяться должен? Этого вы добиваетесь? - с неприязнью произнес он.- Ни в чем не раскаиваюсь. Разве что... в своей ошибке.
        - Какой ошибке?
        Наш разговор будет дословно записан и передан в трибунал. Мне нужно бы придерживаться строгой последовательности в вопросах. Но у меня нет ясного плана, как вести дознание.
        - Элион... Я слишком положился на него. Как на самого себя,- криво усмехнулся он.
        - Попрошу вас,- официальным тоном произнес я, - придерживаться последовательности. Первый вопрос: вы хотели взорвать астероид?
        - Да! Хотел.
        - Зачем?
        - Чтобы сорвать вашу "гуманную миссию". Вы же собрались избавить человечество от жажды.
        Похоже, он действительно знал о содержании шифровки. Иначе чем еще объяснить эту злобную иронию в его голосе.
        - Вы знали, какая операция готовится?
        - Оказывается, это может звучать совсем невинно "операция". Только и всего! -- сказал он.
        - Вы знали содержание последней шифровки?
        - Знал. Я ее видел.
        - Моя вина: я допустил, что текст закодированной телеграммы мне показали на экране видеофона.- Я говорил это уже не Джамасу, а на магнитофон: все равно мне придется давать показания трибуналу: - Я проявил непростительную халатность. Но,- я снова повернулся к Джамасу,- вы могли видеть шифровку в течение нескольких секунд.
        - Этого достаточно. У меня фотографическая память.
        "Недавно и у меня тоже на короткое время обнаружилась фотографическая память. И не только память - что-то еще",- хотелось мне сказать ему.
        - Мало запомнить,- сказал я вслух,-нужно было еще и расшифровать.
        - Кодовые таблицы я похитил раньше,-Джамас чуть приметно усмехнулся.Ваш сейф не больно-то надежен.
        - Сейф вы не могли вскрыть,- не поверил я ему.
        - Отчего же. Ключом служит узор линии на вашем указательном пальцеразве не так? Отпечатки ваших пальцeВ я снял с дверной ручки. А изготовить ткань, имитирующую кожу руки, было не сложно.
        М-да, теиерь я окончательно убедился, что на корабле орудовал квалифицированный шпион.
        - Как давно вы работаете на праведных?
        Джамас неожиданно ратемеялся. Непонятно, на что он рассчитывает? Мне казалось, что разоблаченный шпион должен вести себя скромнее, не так вызывающе.
        - Итак, вы узнали содержание шифровки и решили сорвать операцию? продолжал я допрос.
        - Решил сорвать операцию.- Последнее слово он выговорил с нажимом.
        - Какую роль играл в вашем замысле Элион?
        Этот допрос отчего-то взбесил Джамаса, он заскрежетал зубами.
        - Идиот я,- неожиданно выпалил он.
        - Возможно,- согласился я.- Если следственная медицина подтвердит это, вас могут помиловать.
        Он опять рассмеялся.
        - Ну они-то вряд ли признают меня идиотом.
        - Объясните по порядку: в чем состоял ваш план, какая роль отводилась в нем Элиону и почему замысел провалился?
        - Так ли уж это важно теперь?
        - И все-таки,- настаивал я.
        - Хорошо,- не стал спорить он.- Элион - это моя копия. Вернее, я думал: получится ,копия. Боюсь, тут вам внюгого не понять. Я создал биомолекулярного робота. Даже и не робота - почти живое существо. Затем я должен был спроецировать в его мозг свой интеллект и прочее. Как это сделать, я мог бы объяснить только нейроквантику.
        - Не считайте других простаками, Джамас.- Я понимал, что этого не следовало говорить, но не мог удержаться. - Ваш расчет построен на суммарном импульсе коллективного состояния мозговых нейронов.
        Впервые я видел Джамаса по-настоящему удивленным.
        - Вы разбираетесь в ненроквантике? - опешил он.
        - Кое а чем. С тех пор, как прочитал ваш труд.
        - Прочитал мой труд,- механически повторил он поcледние слова.
        Для него это было так, же непредставимо, как недавно для мена то, что он сумел узнать содержание шифровки. И еcли Джамаc-таки объяснил, как он сделал это, вряд ли я смогу растолковать ему хоть что-нибудь. Я и сам ничего не понимал.
        - Это не имеет отношения к делу, - сказал я. - Предположим, вы изготавили копию самого себя - как бы близнеца, зарядили его своим интеллектом... Что дальше?
        - Видимо, изоляция была недостаточной. Проникло облучение: Элион не стал моей копией - он другой я.
        - Ну хорошо, оставим это. А если бы он был точной копией, что тогда?
        - Один из нас - безразлично кто - оставался в лаборатории, другой возвращался на корабль, отключал аварийную систему. Взрывом изнутри астероид разнесло бы на куски. И вы бы не смогли погубить Земтер.
        - Не весь Земтер, а только земли праведных,- уточнил я.- Почему же замысел сорвался?
        - Элион... У меня еще там мелькнуло подозрение, когда он высказал мысль, что справедливее будет, если погибну я, а он останется в живых и судить будут его. "Должен же и я испытать хоть что-нибудь",- заявил он. Я согласился с ним. В концe концов было безразлично, кто из нас останется в лаборатории, кто пойдет на корабль. Мы оба обрекали себя на гибель. Так считал я.
        На потолке звякнул сигнал. Рассыльный автомат принес заказанный мной завтрак. Нам предстоял еще долгий разговор, и нужно, чтобы Джамас подкрепился.
        Пока автомат расставлял посуду - микрофоны я временно убрал,- Джамас сидел откинувшись на спинку стула, безучастно смотрел перед собой ничего не выражающим взглядом. Выглядел он совершенно обессиленным.
        После того как рассыльный удалился, я запер дверь на автощеколду. Если бы я всегда соблюдал это правилo, не завел собаку, не допускал к себе Зинаю, никаких чрезвычайных происшествий у нас не было бы. Поздно я cпохватился: теперь мне и самому несдобровать.
        Я ждал, когда Джамас покончит с завтраком. Он не cпeшил. Впрочем, делал это не намеренно. Просто не мог быстрее. По-доброму, ему следовало хорошенько отдохнуть.
        "А должно быть, прелюбопытная сценка разыгралась между ними- между Джамасом и Элионом",- пришло мне на ум. Запершись в своей лаборатории, защищенной от космического излучения стокилометровой толщей льда, Джамас произвел операцию. На короткое мгновение его мозг как бы соединился с мозгом Элиона. Миллиарды искусственных нейронов, до сей поры не имевшие ни опыта, ни знаний, получили все, что знал и умел Джамас. Между бесцельно жившими клетками мозга и тела вспыхнули и навсегда установились новые связи, давшие смысл и разум только что бездушной плоти. Об удаче эксперимента Джамас мог судить по внезапно осмысленному взгляду Элиона, который, по сути, превратился во второго Джамаса. Недавний чурбан, не умеющий даже как следует стоять на ногах, приобрел не только внешность, но и интеллект человека. Воображаю, какими глазами глядел на него Джамас, какие, чувства испытывал. В подобной ситуации нетрудно и свихнуться. Однако рассматривать, изучать друг друга у них не было времени.
        Говорить и объяснять Элиону ничего не требовалось: оба знали, что им предстоит, какие последствия ждут их. И оба были готовы на все. Так полагал Джамас. Он верил, что Элион - это он сам, во всем одинаков с ним до мозга костей. Времени у них было в обрез, поэтому Джамас не очень удивился, услышав от Элиона конкретное деловое предложение: "Оставайся здесь, я сделаю остальное. Должен же и я испытать хоть что-нибудь".
        Тому из них, кто возвратился на корабль, предстояло отключить аварийную систему. Напарник будет ждать сигнала в ледовой лаборатории и сразу же взорвет астероид, Для этой цели Джамас замыслил использовать небольшой запас энерготоплива, предназначенного для питания силовой установки. Взрыв будет не мощным, но вполне достаточным, чтобы астероид развалился на куски, которые уже невозможно станет обрушить на Земтер: они промчатся в нескольких тысячах километров от поверхности планеты.
        Таков был замысел Джамаса. Наиболее трудную часть плана он хотел взять на себя.
        Предложение Элиона слегка озадачило Джамаса, но спорить он не стал; он целиком полагался на своего двойника.
        Но, к счастью, Элион не стал копией Джамаса, и он вовсе не намеревался жертвовать только что обретенным сознанием, ему совсем не хотелось погибать ради чужих целей. Достигнув корабля, он подал ложный знак, будто выполнил все, что требовалось. Элион был уверен, что подлинный Джамас, если и уцелеет после взрыва, проживет недолго. Никто не заподозрит подмены.
        Не будь Зинаи, Элион достиг бы своей цели.
        Микрофоны я не включал, мне хотелось кое-что выяснить для себя.
        - Почему Элион не стал вашим двойником? Вы перeдали ему все свои мысли, стремления, словом, весь интеллект...
        - Очевидно, не только интеллект составляет сущность человека.
        - Что еще?
        - То, что мы называем натурой, которая задана нам природой.
        - Но разве натура не определяется расположением нейронов, клеток и связями между ними?
        - Вы слышали о квазинатах? - спросил он.
        - Если не ошибаюсь, что-то из области психиатрии? В навигационной школе нам давали самые общие понятия.
        - Мысль о существовании квазинатов высказана еще в прошлом веке. Однако до сих пор это только гипотеза. Не очень и популярная.
        - Какое отношение имеют квазинаты к нашему делу?
        - По-видимому, прямое. Я знал гипотезу. И, признаюсь, опасался за исход опыта. Поэтому откладывал эксперимент, хотел полностью обезопаситься от возможности передать Элиону вместо себя квазинат.
        - Что это за шутка, наконец?
        - Психиатры часто наблюдали, как милый, общительный человек вдруг становился нелюдимым извергом, тихоня и скромник превращался в болтливого хвастуна и еще множество других столь же неожиданных метаморфоз. Толком причину не могли объяснить. Для болезни придуманы различные названия, но сути никто не знает. Гипотеза квазинатов пытается дать явлению научное толкование. Известно, что природа избыточно щедра, не скупится в средствах, чтобы сохранить вид или же особь. Все живые организмы имеют. вполне надежную конструкцию. Известны случаи, когда человек с наполовину пораженным мозгом жил, оставаясь совершенно нормальным и здоровым. Но природа не ограничилась лишь тем, что создала избыточный запас нейронов. Каким человек будет: добрым или злым, доверчивым или мнительным, жизнелюбом или меланхоликом, способным или тугодумом - во многом зависит от воспитания, от условий. Однако не полностью. Остается еще некий икс, заданный от рождения,- предрасположение к чему-то или же неприятие чего-то. Лишь соединение этого икса с воспитанием формирует характер и интеллект.
        - Ничего нового вы не сказали,- заметил я.- Это известно каждому.
        - Да, истина банальная,- согласился Джамас.- Я вспомнил про это лишь затем, чтобы проще объяснить, что же такое квазинат. Квазинат - и есть тот самый икс, заданный природой, унаследованный человеком,
        - Новый термин. Но разве термин может объяснить что-нибудь?
        - Если бы речь шла просто о замене одного термина другим... Дело в том, что по этой гипотезе каждому человеку от рождения задан не один квазинат, а два или оольше. Едва родившийся человек не обладает еще ни характером, ни интеллектом, зато у него есть выбор. Правда, выбор он делает, не сознавая этого. В зависимости от условий, от обстановки, в которой он очутился, в нем развивается один из возможных квазинатов, впоследствии, очень скоро, он закрепляется окончательно. Ни окружающие, ни сам человек даже и не подозревает о том, что он мог бы стать и совершенно иным. То есть признается, что воспитанием можно изменить человека, исправить или же ухудшить, но что у человека могли развиваться совершенно другие задатки, этого никто не подозревает. И очень важно - непроявленные квазинаты сохраняются. В редких, исключительных случаях они оживают, подавляя и даже вовсе изгоняя прежний, изначальный квазинат. Их власть может оказаться настолько сильной, что человек даже бывает; каким он был. В каждом из нас сохранены ростки иного характера.
        - Выходит, Элион..?
        - Да. Как мне ни противно это - Элион приобрел мою квазинатуру, о которой я не подозревал и не узнал бы, возможно, никогда.
        - Он труслив и подобострастен, холоден и рассчетлив.
        - Видимо, необычайное волнение, которое я испытал во время эксперимента, всколыхнуло дремавший во мне квазинат - Элион получил его. Теперь вряд ли уже можно это изменить.
        - Кстати, ему сделали перевязку и укол. Скоро он придет в себя.
        - Как вы намерены поступить с ним?
        - Случая беспрецедентный. Я еще не решил.
        - Я бы хотел присутствовать при допросе.
        - Исключается.
        Признаюсь, мне пока и не приходило в голову допрашивать Элиона. А, пожалуй, нужно допросить.
        - Ну, хорошо, а если бы ничего этого не произошло -я имею в виду приказ шифрованный, - для какой цели тогда предназначался Элион? Или же вы держали его на непредвиденный случай, когда вам потребуется совершить диверсию?
        - Диверсию? - переспросил он.- Ах да, вы убеждены, что я шпион и моя цель - диверсия.
        - Этого невозможно опровергнуть. Не пытайтесь юлить.
        - Да, к чему же юлить,- согласился Джамас.- Цель простая - теперь-то я сознаю, глупая - сделать двойника, который жил бы в точности моими стремлениями, помогал мне. Так много замыслов рождалось здесь,указательным пальцем он прикоснулся ко лбу - работы хватило бы на десятерых. Хотелось иметь бескорыстного и надежного помощника. Одну жизнь мы бы разделили на двоих. Меня это устраивало вполне. А он... во всем будет подобен мне. Так я полагал.
        Джамас словно забыл, где он. На моем месте мог быть кто угодно, а он говорил бы то же самое: ему нужно было высказаться.
        - До самого последнего часа я не был уверен, что решусь на эксперимент. Снова и снова проверял расчеты, испытывал установку. Я и сам не давал отчета себе, зачем это делаю,- ведь все уже было проверено и испытано на сто рядов. Теперь-то я знаю, почему я откладывал опыт; я не был уверен в себе, боялся, что не уживусь с двойником, у нас возникнет разлад, ему захочется собственной жизни, собственной судьбы. Вот чего я боялся. А поскольку он - это я, значит, я был не уверен в себе.
        Я уже давно включил магнитофон, и его слова записывались на пленку. Для дознания, исповедь Джамаса может понадобиться, Я не перебивал его, давал ему возможность высказаться, пока на него нашел такой стих.
        - Когда пришла эта шифровка... Я и раньше подозревал, что наши способны решиться на отчаянный шаг, лишь бы доказать кому-то, неизвестно даже кому, свою правоту. Теперь же, когда они явно проигрывали войну, им, при их-то одержимости, не оставалось иного выхода. Я решился и выследил, когда в каюте никого не было, вскрыл сейф, достал таблицы...
        - Тебе помогла Зиная? - Я спросил не ради протокола - мне самому хотелось знать, насколько она замешана в деле.
        - Поскольку вы часто вместе с ней бывали в спортивном зале, я попросил Зинаю, чтобы она задержала вас, если бы вам вздумалось возвратиться раньше времени - только и всего. Зиная ничего не подозревала, я не посвящал ее в свои планы,- прибавил он поспешно, видимо, только сейчас сообразив, что каждое его слово может быть истолковано против Зинаи.- Я никогда, ни одним словом, ни намеком не дал ей понять, что затеваю. Она решительно ничего не подозревала. Когда ты включил эту идиотскую штуку? - спросил он, с ненавистью взглянув на торчащие из стола магнитофоны.
        - Я рад, что Зиная не замешана в деле,-громко, для магнитофона, сказал я.
        - Иначе ты бы и ее стал допрашивать?
        - Допроса ей не избежать. Но она будет допрошена как свидетель - не как соучастник.
        -И на том спасибо.
        - Остается выяснить последний пункт: как тебе удалось проникнуть в лабораторию? Опекуны должны были задержать тебя.
        - На Ларте среди моих друзей находится один из конструкторов "Гроссмейстера". От него я слышал про так называемых опекунов.
        - Этого предателя так же будут судить.
        - Руки коротки.
        - Гораздо длиннее, чем ты думаешь! Не будем отвлекаться. Знать Про опекунов еще мало...
        - Сообразить, как они включаются и отключаются, было не сложно.
        - Значит, Зиная говорила правду: ты был в лаборатории? Выходит, кое-что она знала?
        - Ты хочешь во что бы то ни стало впутать и ее?
        - Я хочу одного: установить истину, это мой долг.
        - О! Когда речь заходит о долге, тут уж вашего брата лучше не трогать. Пощады не будет никому.
        - С врагами, кто бы они ни были, не церемонятся.
        Некоторое время мы молчали, разглядывая друг друга в упор. Его самообладание поражало меня. Все-таки это не Элион. Похоже, что его ничуть не страшит собственная участь. Или он все еще на что-то надеется? Рассчитывает, что его как очень важного разведчика выкупят праведные или обменяют на кого-нибудь из пленных? Напрасно надеется - не тот случай.
        -- У вас была связь с разведывательным центром.- сказал я. - Каким способом вы поддерживали ее?
        -С разведывательным пентром?..- в его голосе прозвучало неподдельное изумление.
        - Не прикидывайтесь простаком, Джамас. Кто-то же руководил вами? Давал задание?
        - Вот как.-Неожиданно он рассмеялся,-Вы убеждены в этом? Впрочем, рассуждать иначе вы и не можете, не способны. А если кто-то просто не пожелал гибели половины человечества, не захотел стать соучастником убийства, не по заданию, а в силу своих убеждений и совести - этого вам не представить?
        - Это было бы изменой.
        - Изменой кому?
        - Вы поклялись хранить верность истинной вере.
        - Вы имеете в виду тот спектакль, который мы разыграли перед тумбой с магнитофоном и священной книгой?
        Я нажал кнопку: из стены появились двое опекунов.
        - Надеть наручники,-распорядился я.
        Джамас не сопротивлялся. Роботы с увесистыми дубинками в руках стояли за его спиной, пучеглазо уставившись на меня и ожидая дальнейших инструкций. Этакие бравые и исполнительные молодцы. На них я вполне могу положиться. Им не взбредет в голову называть старинный обряд спектаклем. Программа, заданная им, сформулирована четко я однозначно. По своей конструкции это самые примитивные роботы: в их "мозг" не заложена даже элементарная счетная схема. Им нечего считать, они только выполняют приказы.
        - У меня последняя просьба,- сказал Джамас.- Запрятать меня в кутузку еще успеешь.
        - Говори,- разрешил я.
        - "Гроссмейстер" должен быть оснащен двумя, если не тремя спасательными шлюпами?
        Я кивком подтвердил: "Да, оснащен".
        - Пожертвуй одним шлюпом - отправь Зинаю на Ларг.
        После всего, что уже случилось, это ненамного отяжелит твою вину.
        - Хорошо,- сразу согласился я. Подобная мысль ужо приходила мне в голову.
        Видимо, Джамас не рассчитывал на быстрый успех, он не мог скрыть своей радости.
        - Навсегда останусь благодарен тебе,- заверил он.- И последняя просьба: я хочу повидать ее.
        - Только в моем присутствии.
        - Если нельзя иначе...
        Я включил малый экран так, чтобы Зиная могла видеть лишь мое лицо, не всю каюту.
        - Зайди ко мне,- сказал я.
        Зиная недовольно передернула плечами.
        - Ты сам запретил появляться у тебя.
        - Последний раз. Собаку оставь у себя.
        - Оставлю,- с непонятным мне раздражением сказала она, - можешь не волноваться.
        Она не ожидала застать Джамаса. Быстрая непроизвольная улыбка осветила ее лицо. Из-за этой улыбки, предназначенной другому, я сразу возненавидел ее. Усилием воли подавил в себе унизительное чувство.
        - Джамас хочет говорить с тобой,- сказал я.
        - Истранг был настолько любезен, что не отказал мне. Сядь! - велел он Зинае, которая недоуменно рассматривала бравых опекунов, стоящих в неприступных позах за спиной Джамаса.
        - Что это? - она оглянулась на меня.
        - Не беспокойся, тебя они не тронут,- улыбкой ободрил ее Джамас.Сядь! - настойчиво повторил он.- И не вертись по сторонам. То, что я хочу сказать тебе, очень важно.
        Зиная опустилась на стул и замерла, будто в столбняке.
        Я не уверен, что она слушала Джамаса. Ее лицо выражало одно лишь недоумение.
        - Скоро ты возвратишься на Ларт. Памелл обещал,говорил Джамас.Скажешь моему помощнику Виру - ты знакома с ним. Хорошенько запомни, что нужно сказать...
        Я тоже напряг внимание: один я могу решить, может ли Зиная передать на Ларт то, что ему хочется. При существующем на Ларте .положении любая информация сразу же станет известна врагам.
        - Скажешь так: наша общая ошибка - ошибка Глоба и наша с Виром тоже в том, что мы слишком поверили в абсолютность знаний и законов, уже открытых наукой. Ты слышишь меня, Зиная?
        Она резко встряхнула головой.
        - Слышу.
        - Повтори.
        - Ты сказал...- Зиная осеклась и опять уставилась на опекунов.- Что это? - вторично обернулась она ко мне.
        - Тебя это не должно интересовать,-оборвал ее Джамас.- Я очень прошу тебя, Зиная, ни во что не вмешиваться - ты можешь только навредить и себе и мне. Ты прекрасно знаешь, как важна для меня работа, которой мы занимались с Виром. Я хочу предостеречь его от дальнейших ошибок.
        Он слегка пошевелился, и наручники тихонько звякнули. Зиная только сейчас увидела их. И вновь повернулась ко мне.
        - Это ты?! Это ты приказал?
        - Зиная!..
        Но теперь над ней и Джамас потерял власть.
        - Ты. Ты!..-она не находила подходящего слова, и это взбесило ее еще больше.- Ты не смеешь!
        - Зиная!! - вскричал Джамас. На этот раз она взглянула на него.Истранг прав: он выполняет свой долг. И, пожалуйста, не суйся не в свое дело. Ты все испортишь. Я же тебе сказал: мы договорились. Памвeл поможет тебе возвратиться на Ларт. Ты ведь все время только об этом и мечтала. А если ты станешь бушевать и кричать на него...
        - Он прикажет надеть наручники на меня?
        - У него есть такое право. Ты знаешь о том, что идет война и он выполняет ответственный приказ.
        - И ты тоже!..- на этот раз испепеляющая ненависть во взгляде Зинаи была обращена на Джамаса. Мне показалось, даже и он опешил.- Ты позволяешь ему выполнить этот дурацкий "ответственный" приказ?
        - Ты сама знаешь: я сделал все, что мог. Подвел Элион. В нем я просчитался.
        Вот как! Они невольно выдали себя. Собственно, я подозревал это сразу. Поэтому я не хотел допрашивать Зинаю.
        Она бы все равно созналась, и тогда я обязан был бы и ее тоже предать военному суду.
        "Хорошо, что не включен магнитофон",- это была первая кощунственная мысль, мелькнувшая у меня.
        - Элион... Я с самого начала не верила в него. Я жe предлагала совсем другое.
        - Лучше, если замолчишь!-прервал я ее невольно.- Будем считать, что ты ничего не сказала, ни в чем не призналась. Сейчас же собирайся, забирай псов. Необходимое снаряжение и запас продуктов в шлюпе имеется. Вы не будете нуждаться ни в чем. Я сообщу, и вас встретят на орбите Ларта.
        - Я никуда не полечу! - заявила Зиная.
        - В таком случая я отправлю тебя силой.
        Навязали на мою голову эту Зинаю. Как бы все хорошо было без нее. Мало того что из-за нее я готов пойти на прeступление, я же еще должен убеждать ее, чтобы спасти.
        - Ну почему ты не поверил мне?! Ты с самого начала нe считал его за человека. Ты верил только в своего Элиона.
        Вот тебе раз. Настала моя очередь изумляться. Выходит, они говорили обо мне, прежде чем Джамас решил использовать Элиона.
        - Его еще можно убедить. Он не робот. А ты опустил руки! Ты хочешь спасти какую-то свою идею, свое открытие? Хочешь, чтобы я сообщила Виру какие-то твои очень важные мысли? Тебе нет Дела, чго на Земтере будут убиты миллиарды людей! Ты притворялся, что интересуешься их судьбой. Тебя волнует одно твое открытие. А кому оно будет нужно?
        - Ты все испортила, Зиная,- сказал Джамас.- Ты думаешь, теперь он отпустит тебя. Ты погибнешь вместе с нами.
        - А я и не хочу спасаться. Не хочу спасать какие-то твои научные открытия, твои идеи. Они никому не нужны. Я сама буду разговаривать с ним. Неужели он в самом деле совершенно бесчувственный?
        - О чем ты хочешь говорить со мной? - спросил я.
        - Памелл...- Она смотрела в мое лицо жадным и настойчивым взглядом.Ты не выполнишь этого дурацкого приказа.
        - Зиная, Джамас дал тебе разумный совет ни во что не вмешиваться. Ты не клялась, и я не привлеку тебя к суду вместе с ним. Хотя ты заслужила. Последний раз говорю: отправляйся в шлюп. Я провожу тебя. Времени у нас мало.
        - Ненавижу! Ненавижу вас обоих!
        Я надавил кнопку под столом - из стены выступили еще Двоe опекунов.
        Зиная попыталась вырваться из их лап, но сразу же затихла, оцепенев от боли.
        -- Не так грубо! - вскричал я, потеряв от волнения способность рассуждать здраво: эти молодчики со стальной мускулатурой не обучены деликатным манерам. Они умели только заламывать и выкручивать руки, колошматить дубинками по голове. В этом одном и состояло их назначение. А грубо или не грубо, таких понятий они не ведали.
        - Отпустите! - приказал я.
        Истуканы повиновались. Зиная потеряла сознание. Я подхватил ее, перенес в кресло, плеснул в лицо воды. Румянец проступил на ее щеках. Опекуны заняли место позади, изготовив дубинки. Я поспешил отключить их, всех четверых - роботы возвратились в свои ниши. Нельзя оставлять их включенными, неизвестно, что они еще способны натворить.
        - Выпей,- я придвинул Зинае стакан воды.
        Она оттолкнула мою руку.
        -Не прикасайся!
        -Ты сама принудила меня прибегнуть к помощи опекунов.
        - Вот и верни их. Зачем убрал?
        - Я не подумал, что они так поступят. Я не знаю всех деталей их программы.
        Во все это время Джамас сидел не шелохнувшись, невидящими глазами уставившись прямоперед собой.
        - Теперь ты поняла, что тебя ждет здесь,- сказал он. - Послушайся совета - возвращайся на Ларт. Ты испытала самое малое из того, чему обучены опекуны. Памелл и сам толком не знает, на что они способны,- он всего лишь придаток к хорошо отлаженной машине. Как и они.
        - Не пытайся задеть мое самолюбие, Джамас.- Я в самом деле ничуть не обиделся, хоть в его словах, а главное, в тоне, каким он произнес их, звучало нескрываемое презрение.- Ты говоришь глупости, Джамас. Каждому ясно: мы управляем кораблями, а не наоборот.
        - Тогда зачем вас отучали шутить? - подкусила Зиная.- Чтобы легче было управлять кораблем?
        - Именно,- подтвердил я, обращаясь к Джамасу. Смотреть в глаза Зинае у меня не хватало духу, и я не хотел признаться себе в этом. - Иначе нельзя. Приказ, неверно понятый автоматом, может привести к непредвиденному. Если автомат...
        - Туп, - подсказала Зиная. - Если твои автоматы тупы, должна отупеть и команда. Чтобы понимать друг друга на равных. Ты прекрасно освоился с ними - сам превратился в автомат. Джамаc был прав, я зря спорила с ним. Да за двадцать лет на твоем месте отупеет кто угодно. Тебя и винигь нельзя. Теперь ты автоматически исполнишь чужой приказ - это твой долг, так, кажется, зовется у вас. И, пожалуйста, не думай, для кого и зачем нужно убивать половину населения Земтера. Нагрузка не для твоих мозгов. Зачем тебе размышлять - у тебя приказ...
        - Зиная... - Голос Джамаса прозвучал мягко, почти вкрадчиво.
        - Что Зиная?! - судорожно повернулась она к нему.
        - Успокойся, возьми себя в руки. Я прошу тебя.
        - Он просит меня! Он хочет мне добра! Он боится, что я наговорила лишнего и испортила его замысел. Он думает о своей будущей работе, которую без него завершит Вир. Он бескорыстен: его заботит не слава, а успех будущего открытия. Да такие, как ты, опасней его, - не оборачиваясь, рукой указала Зиная в мою сторону. - Тебе всего дороже твоя идея, рожденная в голове, ради нее ты готов на все. Если бы нужно было, ты бы не остановился даже перед убийством. Ты ни в чем не смеешь упрекать его. Разве что в одном - он служит не тебе.
        - Ты не должна так говорить, Зиная. - Все же ее слова проняли его, задели за живое. - Ты не права. Ты знаешь, я сделал все, что мог.
        У меня не было времени слушать их бредовый разговор: пора было готовить корабль к последнему маневру. Через несколько часов мы приблизимся к расчетной позиции. По моему приказу из ниш появились опекуны. Я велел увести Джамаса в специальную каюту для заключения. Зинаю велел запереть в ее каюте.
        - Не пытайся сопротивляться,-предупредил я Зинаю. - Они способны причинить боль.
        - Подумайте, он заботится обо мне. Ему не хочется испытывать угрызений совести.
        Глава восьмая
        Необходимо взять себя в руки. К началу маневра Я должен быть собран, готов к любым неожиданностям. Хотя строгая последовательность всех команд рассчитана и запрограммирована, целиком полагаться на действия автоматической системы нельзя. Если в расчет вкралась хотя бы ничтожная ошибка.. Я обязан контролировать весь маневр от начала до конца.
        В ушах все еще звучал презрительный голос Зинаи, ее обидные хлесткие слова - так разговаривают с человеком, которого уже ни во что не ставят. В моей власти заставить замолчать их обоих. Но ее слов, ее интонации, ее уничижительного взгляда я никогда не забуду.
        И еще один вопрос мучил меня. Выходит, они разговаривали обо Mнe еще до того, как Джамас провел свой эксперимент, до того, как оживил или одухотворил Элиона.
        Для заключенных отведены специальные каюты. Две из них сейчас заняты. В одной помещался Джамас, в другой Элион. Я вошел к Элиону.
        Опять меня невольно внутренне покоробило, когда я увидел знакомое лицо и фигуру человека в непредставимо подобострастной и угодливой позе.
        Элион был в наручниках. Прокушенное Фебой плечо забинтовано. Он окончательно пришел в себя. Вскочил и вытянулся передо мной.
        - Садись, - разрешил я.
        В каюте имелся один грубый стул и подвесная койка у стены, ничем не застланная. Элион дождался, когда я сел на стул, и лишь тогда опустился на краешек койки, из угодливости застыл в какой-то особенно неловкой позе.
        -. Поверьте, истранг, я глубоко раскаиваюсь...
        - Очень хорошо, - прервал я его. - Ваше раскаяние будет учтено судом. Я хочу знать другое. Ты должен помнить все, что делал Джамас, все, что он говорил.
        - Только- до эксперимента. Я не могу нести ответственности за его поступки и намерения, - поспешно добавил он.
        - За чужие поступки тебя не накажут, - заверил я его. - Вспомни, о чем говорил Джамас с Зинаей, перед тем как он отправился в лабораторию последний раз.
        Элион свел брови над переносицей, напрягая память.
        Точно так поступал Джамас. Только у того это выходило непроизвольно в такие мгновения он не контролировал своего выражения. А тут было видно: Элион только об этом и думает - какое впечатление производит на меня его лицо, достаточно ли усердно он выразил напряжение памяти?
        - Помню дословно, - сказал он.
        - Повтори весь разговор.
        - Только поверьте, истранг, я совершенно не согласен с ним. Я питаю к вам другие чувства.
        - О чем они говорили? Не тяни.
        Элион повторил весь разговор с протокольной последовательностью. Несколько раз он прерывал себя и клялся, что не разделяет мнения Джамаса.
        "Мы не должны рисковать. Нужно действовать наверняка. Ты поддаешься чувству, а оно может подвести, - говорил Джамас. - За двадцать лет Памелл превратился в тупого исполнителя. Он мнителен и недоверчив. Он посчитает меня за шпиона, работающего на праведных, заговори я с ним всерьез". - "Мне страшно, Джамас. Ты многого не понимаешь. Ты... Мне кажется, ты становишься бесчувственным" это ужe были слова Зинаи. - "Не понимаю, чего ты боишься? Все время твердишь, что тебе страшно. У тебя создалось ничем не оправданное предубеждение против Элиона. А ведь, когда я проведу эксперимент, ты не отличишь нас друг от друга." -" Никогда! Всегда узнаю. Не хочу этого".
        Мне кажется, при этих словах в голосе Зинаи должен был прозвучать ужас. Я догадывался почему: она боялась, что эксперимент пройдет удачно и тогда Джамасов станет два. Она боялась этого - будущего смятения своих чувств.
        "Я верю, с Памеллом еще можно договориться..." - "Все это одни эмоции, Зиная. Рисковать нам нельзя. Я отправлюсь в лабораторию. Памелл ничего не будет подозревать: он не знает, что я могу отключить опекунов. Мы с Элионом взорвем этот чертов астероид".-"И все же мне кажется... На него еще можно повлиять. Убедить. Не робот же он"."Что ж, нам еще это предстоит впереди влиять на Памелла, после того как взорвем астероид. Только нам вряд ли можно надеяться на пощаду. Запомни: ты не причастнa ни к чему, и не пытайся защищать меня ни в коем случае. Иначе и тебе будет угрожать суд".-"Я не боюсь",-"Верю. Но ты ничего не достигнешь, только навлечешь подозрения на себя".
        "Если тебя приговорят к смерти... Но все равно, что бы ни было потом, сюда возвращайся ты. Элион пусть останется там. Если эксперимент пройдет удачно и вас нельзя станет отличить - особенно в этом случае. Непременно вернись ты!"
        Я представил себе, как Зинаю передернуло от омерзения при одной мысли, что вместо Джамаса может возвратиться не отличимый от него двойник.
        "Хорошо,- обещал Джамас.- Вернусь я. Для нас это не будет иметь значения. Элион все поймет".
        Я собрался уходить. Элион вскочил на ноги.
        - Истранг, умоляю, скажите, какая участь ждет меня? Поверьте, я исполню любой ваш приказ. Я ведь не стал содействовать Джамасу.
        Я ушел, не сказав ему ничего. Судьба этого несчастного не занимала меня. Мне он был столь же омерзителен, как и Зинае.
        Вот, собственно, и все. Ничего особенного я не выведал. Более всего меня поразило, что никакие они не пособники праведных. Говорили они между собой наедине и не могли предполагать, что я узнаю про их разговор. Но если они не работают на праведных - тогда на кого!?
        На самые ответственные маневры я обязан составлять перфокарту. Узкая картонная лента, наколотая там и сям, выглядит вполне безобидно. Тысячи таких картонок ежедневно выбрасывались в мусорные ящики в одной только навигационной школе, где я учился когда-то. Зимой ими обозначали дистанции на лыжных состязаниях. Стоит обмакнуть один край перфокарты в любую краску, и на снегу ее видно издали. У этой же, которую я держу сейчас в руках, другое назначение. Через два с половиной часа я вставлю ее в центральный пульт.
        Безобидная бумажка ничуть не похожа на чугунный каток, увиденный в детстве. Вес ее меньше грамма. Но она приведет в действие такой гигантский каток, по сравнению с которым тот, чугунный, безобидная игрушка. Окажись тогда на водительском месте безумец, многотонный вал катка смог бы загубить всего нескольких детишек... Но и это всего лишь бредовая фантазия, подсказанная недавним сном. К управлению асфальтовым укладчиком безумца не могли допуcтить.
        Я сверил свои часы с контрольными. Если я почему-то запоздаю отдать распоряжение, астероид и корабль пройдут мимо планеты по касательной примерно в тысяче километров от поверхности.
        Я завернул в кают-компанию, включил большой визирный экран. Земтер занял его почти полностью - громадный оранжево-дымчатый шар во всю стену. Он выглядел устрашающим, в первое мгновение у меня создалось почти осязаемое чувство падения. Таким я не видел Земтер двадцать лет. Мы приближались к планете с дневной стороны. Лишь самая восточная закраина шара была погружена в ночь. Великолепные радужные отливы синего и фиолетового цветамерцали в том месте. Сквозь блеклую дымку просматривались очертания материков, кое-где смазанные облаками. Отсюда, из космоса, земтерские океаны не выглядели загрязненными - напротив, они словно бы просвечивали на глубину.
        Вряд ли кто из людей замечает сейчас в ясном небе блекло-голубоватую точку, почти призрачную. А если и разглядит, не всякий вспомнит, что это и есть тот самый ледяной астероид, который должен напоить и освежить изнуренную и истощенную планету. Да и кому сейчас досуг разглядывать небеса, когда грохочут залпы. Скоро там все замолкнет...
        Я представил, как это произойдет. Вначале, когда включатся двигатели, всколыхнется "Гроссмейстер", мы ощутим это внезапным приливом тяжести. Инерция, заложенная в движении" ледяного астероида, недолго будет противостоять нарастающей мощи двигателей. Сила эта своротит астероид о его прежнего пути и разгонит под другим углом. Затем отключится аварийная система, которая безупречно сберегала астероид десять лет полета. Последует слабый взрыв - и астероид развалится на несколько глыб. "Гроссмейстер", высвобожденный из ледяных объятий, изменит направление. Чудoвищные глыбы льда войдут в сферу притяжения Зёмтера...
        На экране мы увидим огненный вихрь, указывающий путь ледяных обломков в атмосфере. Последует ослепительная вспышка и взрыв, который содрогнет и опустошит земли праведных. А то, что уцелеет, сметут потоки воды. Предвидя эту роковую минуту, наши укроются в подземельях - все, кого успеют и сочтут нужным предупредить.
        Собственно, какое мне до этого дело? Тот, кто отдал приказ, все обдумал и рассчитал. Так нужно.
        Впервые за двадцать лет я блуждал по кораблю без определенной цели. Случайно забрел в зал, где недавно совершалась присяга. Было пусто и тихо. И эти пустота и тишина как будто все еще сохраняли торжественность тех клятвенных минут.
        "Спектакль",- выразился Джамас. Вспомнилась его ироническая ухмылка. Он ведь уже тогда замыслил свой план. Как он смел произносить священные слова, держа на уме предательский замысел?!
        Безотчетно я вывел на середину зала церемониальный стол. Он послушно выкатился - ему безразлично, для какой цели его тревожат. Обыкновенный стол с ящиком-тумбой наверху. Я нажал пусковую клавишу, крышка плавно открылась. От одного лишь вида кожаного переплета священной книги невольный трепет охватил меня. А вот и микрофончики, искусно вмонтированные по углам ящика, сразу на них и внимания не обратишь. Я включил микрофон и услышал собственный голос - торжественный, проникновенный и взволнованный. Представил себя, строгого, собранного, с головы до пят пронизанного высоким чувством, которому нет точного, имени.
        Потом тот же текст по очереди читали остальные. Те же трепет и взволнованность звучали в знакомых голосах моих подчиненных. Пришла очередь Джамаса. И торжественность смазалась. Кажется, все то же, те же слова, но как он читал их. Кошмар! Пробубнил невнятно, без выражения, без дрожи, без трепета в голосе.
        - Предатель! - пробормотал я.
        Для него это был всего лишь обыкновенный магнитофон.
        - Не сметь трогать. Вскрытие карается смертью.
        Невольно я отдернул руку - такой властный голос раздался из ящика.
        И вдруг мне стало смешно. Кого я испугался? Голоса, записанного на магнитофон двадцать лет назад. Вскрыл, ящик. Действительно, внутри помещен обыкновенный магнитофон, довольно примитивной конструкции, совсем даже не последней модели, из тех, какие были известны тогда. Да и зачем было ставить последнюю модель?
        Я вынул катушку с записью присяги, сунул в карман комбинезона..
        Не понимаю, зачем я сделал это: окончательного решения в ту минуту я еще не принял. Я ведь прекрасно знал, что слова, прозвучавшие из ящика, не пустая угроза. Пощады мне не будет. Скорее всего, я поступил так из какого-то озорства. Очень уж смешно было пугаться голоса, записанного на магнитофон..
        "И ты исполнил бы приказ, не размышляя, не задумываясь,- такова, программа, заданная тебе. Ты всего лишь говорящая приставка к автоматам",эти обидные слова я произнес мысленно голосом Зинаи.
        "А что в этом плохого? На Земтере все действуют точно так-все от мала до велика-каждый выполняет свои обязанности честно и добросовестно",возразил я Зинае своим собственным голосом. Только в нем, к моему удивлению, неожиданно прозвучали несвойственные мне иронические интонации. Точно так мог бы сказать Джамас.
        "Помилуй бог, истранг, вы один вправе решать. Ни Джамас, ни Зиная не могут повлиять на ваше решение. Что из того, что вы служите приставкой к автомату? Это даже почетно. Я сочту за честь быть вашим слугой".
        На этот раа я узнал угодливый и вкрадчивый голос Элиона. Пора было кончать с этим наваждением.
        Каюта Джамаса ничем не отличалась от той, где заточен Элион. Отдавая распоряжение содержать узника по строгому режиму, я толком не представлял себе, что это означает.. Двадцать лет назад я читал устав, знакомясь со своими правами и обязанностями, но, должен признать, что эту часть усвоил плохо. Я и не предполагал, что мне когда-нибудь придется прибегнуть к столь крутым мерам.
        Джамас лежал на койке, распятый, с прикрученными к голым доскам руками и ногами. Опекуны дежурили подлe него с дубинками наготове.
        - Строгий режим отменяется,- распорядился я.- Кто бы мог подумать, что на современном корабле возможен такой застенок,-сказал я, пытаясь улыбкой скрыть чувствo неловкости, которое испытал невольно.-Не подозревал ннчего подобного.
        - Вы многого не подозревали, Памелл. Да и я тоже,- неожиданно прибавил Джамас, разминая и массируя освобожденные запястья, на которых багровыми кругами отпечатались следы наручников.
        - Вы и не должны ничего этого знать. Ах да,- спохватился я,- вы могли слышать от своего друга на Ларте.
        - Нет. О подробностях я не расспрашивал. Про застенок не сложно было догадаться: мне ведь известны земтерские порядки.
        Я почти не узнавал Джамаса. Он находился в состоянии какой-то мрачной задумчивости, целиком погруженный в себя.
        - Честно признаться, мне немного жаль, что ваш план провалился,-слова сорвались у меня невольно. Я сам поразился им. - Вы напрасно доверились Элиону.
        Лишь услышав имя Элиона, Джамас будто очнулся - его покоробило.
        - Противный...- я ненадолго замялся, не зная, как назвать Элиона,называть его человеком не хотелось.-Противный субъект,- сказал я.- Не представляю, как я мог принять его за вас.
        Болезненная улыбка перекривила тонкие губы Джамаса.
        - Что ж,- сказал он,- выходит, вы все же предполагали в моем характере черты, способные превратить меня в подлеца.
        - Я никогда не задумывался об этом серьезно,- поспешил я утешить его.Я недостаточно хорошо знал вас. Зиная же сразу разгадала.
        - Увы, правы вы, а не она,- произнес он с горечью.- Элион - это не чей-то характер, а именно мой. Характер, о котором я сам никогда не подозревал. Но в потенции возможность стать таким таилась всегда.
        Теперь я догадался, что его мучает.
        - У вас с ним ничего общего,- искренне заверил я Джамаса.- Если не считать внешнего сходства. Да и то лишь на самый беглый взгляд. Теперь меня и сходство не обманет. Если бы вдруг снова произошла путаница, я бы не ошибся, кто есть кто. Анализируя и сопоставляя слова и действия его и ваши...
        - Зиная сделала это, не сопоставляя-по наитию. Впрочем...- Он оборвал себя, видимо, вспомнив, что может проговориться и выдать Зинаю.
        - Она кое-что знала,-подсказал я.-Мне все известно: я допрашивал Элиона.
        - Суд не примет его показаний всерьез! Он мог наговорить что угодно.
        - Не беспокойтесь, Зинае суд не угрожает. Я позабочусь об этом.
        Несколько минут мы молчали. Вдруг одна мысль пришла мне в голову. Однако была она настолько глупа, что я не вдруг решился высказать ее вслух. Но очень уж мысль эта поразила меня.
        - А собаки...- сказал я.- Они ничего не подозревали, ничего не могли знать, ничего не анализировали и не сопоставляли...
        Видимо, моя мысль не показалась ему глупой. Я видел, как внезапным интересом вспыхнул его взгляд. Он не дал мне закончить.
        - А ведь это правда! Собаки не спутали нас. Как я мог не придать этому значения. Они совершенно не замечали Элиона. Он был абсолютно безразличен им. С самого начала, задолго до эксперимента.
        - Что из этого? Если бы вы обратили внимание на собак - что менялось?
        --Очень многое! - заверил Джамас.- Если бы только я задумался серьезно. Выходит, Элион с самого начала был отличен от меня. Не знаю, каким чутьем,- по запаху или еще почему - собаки не спутали нас. Значит, было же какое-то отличие, не ускользнувшее от них. И Зиная, Зиная...
        Видимо, он напрасно мучился, пытался разрешить какую-то мысль, только что пришедшую ему. На меня он не обращал внимания. В этом состоянии я оставил его.
        Мне тоже нужна была Зиная. Необходимо было повидать ее. Зачем? Я и сам не знал.
        Ее каюта вдвое меньше моей, но много просторней, чем та, в которой заточен Джамас. Феба, пострадавшая в схватке с Элионом, была заботливо перебинтована. Зиная оберегала ее покой.
        Моему приходу никто не обрадовался.
        "Встать! Научитесь вести себя при встрече с командиром!" - хотелось скомандовать мне.
        Но я сдержался. А секунду спустя моя злость обратилась уже на себя: зачем, собственно, я пришел? Так ли важно, что она будет думать обо мне. Не ей судить меня. Она не имеет представления о том, что такое долг, обязанность... На Ларте эти понятия извращены.
        - Готовься,-сухо сказал я.-Через час полетишь на Ларт.
        Зиная не шелохнулась.
        - Ты слышала?
        - Уходи! - Ее голос прозвучал глухо, но твердо.
        Феба угрожающе зарычала. Зиная утихомирила ее:
        - Не обращай на него внимания. Уходи! - повторила она, сверкнув на меня ненавидящим взглядом.
        Я вышел из каюты... . .
        Феба отказывалась есть. Зиная напрасно уговаривала ее. Собака преданно смотрела на хозяйку, повиливала хвостом, лизала Зинае руки.
        - Скоро у нее появится аппетит,- заверил Джамас.- Она не может привыкнуть к невесомости. На "Гроссмейстере" было не так. Пират тоже плохо ест. Когда они привыкнут, у тебя не будет мороки с ними.
        - Правда!-обрадовалась Зиная.-Я боюсь за Фебу. Скорей бы уж вернуться на Ларт. Как медленно мы тащимся, можно с ума сойти. А на Ларте сейчас хорошо... Памелл, ты слышал когда-нибудь, как все дрожит от пурги - и стены, и сам воздух? Нет лучшей музыки, чем вьюга. Разве что звон и шорох, какие всегда слышно при сильном морозе. Мороз - это чудесно! Ты не знал настоящего мороза.
        - Мне случалось выходить в открытый космос. Там мороз посильней, чем на твоем Ларте.
        - Но это же совсем не то. В космосе пусто, а у нас снега и метели. Не люблю космос.
        После уютного и просторного "Гроссмейстера" в общей каюте крохотного шлюпа нам было тесно. Меня не покидало чувство непрочности и ненадежности нашего мирка, давило и угнетало ощущение беспредельности и пустоты, которые пронизывала наша ра.кета. Существует ли где-то Ларт, куда мы стремимся? Холодная, снежная планета вечных метелей и стужи. Или она только мираж? Земтер, встреча с которым еще недавно страшила меня, теперь держал в плену мои мысли и чувства. С ужасом предвижу мучительную и постоянную тоску по нему...
        Вспоминаю недавнее, поразительной явью живущее во всех моих чувствах.
        ...На ощупь перфокарта гладкая и жесткая. Мне не вдруг удалось смять ее - она упорно не поддавалась. Мне почему-то не пришло в голову, что перфокарту можно выкинуть не смятой.
        Сейчас я затрудняюсь сказать, когда принял решение не выполнить приказ: в каюте ли Зинаи или когда я допрашивал Элиона? А может быть, решение созрело уже тогда, когда я вскрывал церемониальный ящик? Или... Безобидный сон - oжившая в сновидении сценка из младенческой поры. Страшный каток, трамбующий асфальт и способный смять, изувечить беззащитных детей, грезится мне даже наяву.
        Я и был таким безумным маньяком, которому поручили управлять беспощадным катком.
        Хоть я и сознавал, что сын уже вырос - скоро ему исполнится двадцать пять лет, - но вообразить его взрослым не мог. Только таким, каким видел его в последний раз, Отчетливо слышу его голос:
        - Собачку...
        Вот какой подарочек везу я ему из космоса...
        Вхожу в пульт управления кораблем. Беззвучно мерцают панели индикаторов. Отключаю систему блокировки, систему сцепления...
        Мне этого не видно, но мысленно я представляю себе; игла, воткнутая в ледяную глыбу, медленно высвобождается. Теперь нужно немного выждать и вручную изменить курс корабля...
        Включаю акран обзорного визира. Один за другим гаснут контрольные маяки, ледяной астероид отделяется от Гроссмейстера".
        Все! Теперь уже ничто не свернет ледяную глыбу с заданной орбиты. Лишь через двадцать лет она снова пройдет вблизи планеты. Сумеют ли тогда земтеряне воспользоваться живительной влагой, заключенной в ней?
        Размышлять некогда. Вскоре с Земтера поступит запрос: что произошло? Как только узнают правду, управление кораблем передадут в руки моего заместителя.
        Настраиваю приемник на земтерскую станцию, в который раз ловлю одну и ту же передачу:
        "Совершено неслыханное предательство. Бывший истранг командир космического корабля перешел на сторону праведных, нарушил приказ. Он бежал на Ларт вместе с другим предателем - Джамасом..."
        Нас бранят и поносят, мы оба объявлены вне закона, и, если когда-нибудь попадем в руки истинных, нас ждет казнь. Однако на Ларте нам ничто не угрожает. Вольные жители васнеженной планеты не подчиняются земтерянам. Истинные и праведные там объединились, отказались поставлять воюющим сторонам стратегическое сырье. Бойня на Земтере скоро должна прекратиться. Разве что армии вооружатся старинными копьями и секирами и станут биться врукопашную.
        - Вряд ли у них хватит ума прекратить войну, - сказал Джамас. -Зато это будет -последняя война. Если Ларт не даст им возможности вооружаться, воевать станет нечем.
        - изобретут новые средства уничтожать друг друга.
        - Цивилизация превратила их в дикарей, - вставила Зиная.
        - Ты говоришь глупости, Зиная. Цивилизация не может превратить человека в дикаря. Цивилизация создает бла...
        -Я -остановился на полуслове. У меня не было ни малейшего желания продолжать спор. Да и начал его я лишь потому, что во мне все еще жил прежний человек - земтерянин с вышколенным и вымуштрованным умом.
        - Что ж, может быть, на Ларте развитие пойдет по иному пути, - сказал я.
        Джамас с сомнением покачал головой.
        - Лартян слишком мало. И у них нет своего прошлого. Наше прошлое на Земтере. Оторванные от него, мы зачахнем, не дав свежих ростков. Наши надежды могут быть связаны только с Земтером.
        Джамас сильно изменился: его все время тяготит какаято мысль и грызут сомнения. Это заметила и Зиная. Я видел, как она исподтишка встревоженно наблюдает за ним. Кажется, я догадываюсь о причине его беспокойства. Мне хотелось поговорить с ним с глазу на глаз, но у нас не былэ возможности уединиться. Я выбрал момент, когда Зинал перевязывала Фебу.
        - Тебя не должна заботить судьба Элиона. Он сам постоит за себя. Думаю, что он прекрасно уживется с земтарянами.
        - Я тоже так считаю. Среди них он преуспеет. Мне противно думать, что породил его все-таки я, не кто-то. И характер у него, может быть, тоже мой.
        - Не очень-то я верю в эту гипотезу о квазинатах, - признался я.
        - Гипотезу проверяют либо расчетами, либо исследованиями, - улыбнулся Джамас, - Вера - не метод научного познания.
        - Согласен. Но все равно не верю.
        Некоторое время Джамас молчал.
        - Памеля, - неожиданно он поднял голову, изучающе взглянул мне в лицо.
        Я ждал, что он скажет.
        - Не будет ли у вас желания совершить одну... ну, скажем, - усмехнулся он, - увеселительную прогулку?
        - Увеселительную прогулку?
        - После того, как мы достигнем Ларта, разумеется.
        - Что за прогулка?
        - На Земтер.
        - Вы шутите?
        - Нет, Памелл,-сказал он серьезно,-не шучу; Хотя здесь и можно шутить. Устав ведь запрещал шутить- только на "Гроссмейстере", где были говорящие роботы. Здеcь роботов нет.
        - Но нас будут судить, - напомнил я.
        - И приговорят к смерти. Другого не жду.
        - Тогда зачем?..
        - Зачем? - он внезапно оживился. - Затем, чтобы сказать на суде правду. Кто-то прислушается к нашим словам. Не роботы же они - а люди!
        - Я согласен. - Собственно, раздумывать мне не о чем.
        Я даже обрадовался такому исходу. Казнь на Земтере страшит меня меньше, чем долгая жизнь на чужом мне Ларте. - Не многих, но кого-то мы сможем обратить. Только зачем нам лететь на Ларт - не лучше ли теперь повернуть обратно?
        - А Зиная, - напомнил он. - Как быть с ней?
        - Я полечу с вами!
        Вот как. Оказывается, она все слышала. Мы чересчур увлеклись и начали разговаривать в полный голос.
        - Зиная, не говори глупостей.
        - Почему? Почему ты считаешь, что я говорю глупости!? - насела она на Джамаса. - Умник! Я очень, очень прошу вас, - теперь она обращалась к нам обоим, - возьмите меня. Вы очень правильно решили. Приговора я не боюсь.
        За металлической обшивкой каюты беззвучно проносилась черная пустота. До Ларта далеко. У нас хватит времени все вспомнить и обо всем передумать...
        Я дочитал книгу, которую мне дал Итгол. Теперь меня ничуть не удивила странная обстановка, описанная в повести. События происходили, по-видимому, в самом конце земтерской истории. А результат - к чему они пришли, я видел. Земтерянам не позавидуешь.
        Когда я читал, мне пришла одна мысль, ею я думал поразить Итгола. Мы опять встретились с ним в каминном зале. Однако мое открытие не явилось для Итгола неожиданностью.
        - Нетрудно было догадаться, - обескуражил он меня. - Вы правы: я и есть прототип главного героя.
        - Меня смутило одно... - начал я.
        - Что в книге у меня другое имя? Так ведь Памелл на земтерском языке означает одинокий. А Итгол - перевод этого же слова на язык людей моей новой родины.
        - Я не это хотел сказать. Мне сдается, что у героя повести характер, не схожий с вашим.
        - Не спорю, - улыбнулся Итгол. - Повесть написана человеком, который даже не видел меня. Он знал только обстоятельства моей жизни. Так что характер героя вымышленный. Иначе и не бывает.
        - Книга натолкнула меня на одну мысль, - неуверенно начал я, еще не зная, что получится из моей затеи.
        Итгол слушал меня не перебивая. В его глазах я прочел согласие. Мысленно я ликовал.
        ...Корабль делал четвертый виток, а я все никак не мог разглядеть очертаний материков - облака искажали их до неузнаваемости. Я не отрывал глаз от иллюминатора. В соседнее окошко смотрел Итгол. Пост штурмана в корабельной рубке заняла Игара. Это был один из старых, еще полуавтоматических кораблей. Когда-то на нем выполнялись рейсы между Землей и Карстом. Мы воспользовались этой рухлядью. Игара сказала, что предпочитает управлять сама.
        -Мне на Земтере осточертело быть пленником автоматов, - заявила она.
        Это я уговорил Итгола с Игарой ненадолго продолжить опыт - посетить Землю. Мне хотелось увидеть, какой она могла стать, если бы развитие пошло по пути, который испытывался в модели будущего.
        И еще одна мысль была у меня на уме, но о ней я умолчал. Им этого не нужно -было знать.
        "До чего красиво!"-отчетливо прозвучал голос Эвы.
        Я оглянулся: в кабине ее не было. Она должна находиться в рубке, Игара взяла ее с собой. - Эва просто липнет к ней, как ребенок к матери. Так она и есть ребенок и взрослая одновременно. В ней соединилось и то и другое: здесь, в гиперфантоме, она прожила до своих восемнадцати лег, а возвратится в свой пятилетний возраст.
        Теперь я уже не удивляюсь, что слышу ее голос сквозь непроницаемую, переборку между кабиной и рубкой.
        Мне пришло в голову попытаться установить с ней контакт: ведь и она должна слышать меня.
        "Эва, Эва! - мысленно произнес я. - Ты слышишь меня?"
        "Слышу", - отозвалась она.
        - Идем на посадку, - прозвучал в шлемофоне надтреснутый голос Игары.
        Я недолго мог видеть в иллюминатор очертания материка, навстречу которому приближался корабль, - неодолимая тяжесть приплюснула меня к полу. Всем телом я ощутил, как лихорадит от напряжения обшивку корабля. Невыносимый свист реакторов, прекративших работу, вызывал тошноту.
        Комбинезоны из пенопласта делали наши фигуры неуклюжими и членистыми, точно у пауков.
        Игара посадила корабль на равнинном и пустынном побережье. Песок и камень. Ни единого клочка живой почвы.
        И только небо прежнее, знакомое. Я ощутил его сразу, как только вышел из корабля. Вот чего мне все время недоставало на Земтере и на Карсте настоящего неба над головой.
        Море лежало спокойное, чуть тронутое мелкой рябью. Мы вышли на берег.
        Настало время исполнить свой замысел. Итгол сам подсказал мне его: если я погибну здесь-то немедленно окажусь на Земле. Но сохраню обо всем память. И я уже буду знать, что это никакой не сон. Резко, чтобы Итгол не смог помешать, я сорвал маску с лица. Слабый бриз окатил меня порывом влажной прохлады. Дышалось легко и свободно.
        Моя затея провалилась.
        На галечник выползло лупоглазое чудовище, круглыми немигающими глазами уставилось на меня. Выходит, жизнь не погибла. Может быть, вот такое страшилище и даст впоследствии новую ветвь эволюции.
        Итгол вынул из кармана крохотную ракушку - в таких гнездятся улитки. Только эта ракушка выглядела чуточку странно - казалось, ее форма постоянно меняется. Оя бросил ракушку под ноги. Она лежала на песке, и вход в нее, размером немного больше горошины, зиял чернотой, будто уводил в центр планеты. Я почему-то не мог отвести взгляда от него.
        - Пойдем! -Итгол жестом пригласил идти за собой.
        Я оторопело смотрел на него - он звал меня идти в ракушку, словно это был вход в его квартиру.
        - Не бойтесь, - Игара шагнула вперед.
        Еще шаг - и вдруг она уменьшилась сразу вдвое. Сделала еще шаг - и ее едва можно было разглядеть на песке. Я видел, как она вошла в отверстие раковины.
        - Смелее! - донесся ее голос.
        Я шел вслед за ней. Наши шаги звучали гулко, будто мы ступали по железной кровле. Невольно стало не по себе: каждый шаг казался последним.
        Мы очутились внутри подземелья. Я не хотел верить, что мы находимся в ракушке, каких добрый десяток свободно уместится на ладони. Рядом были Итгол и Эва, далеко впереди раздавались шаги Игары. Внутри раковины наши размеры выглядели обычными.
        - То, что ты принял за ракушку-канал прямой связи между гиперфантомом и нашей планетой, - объяснил Итгол. Теперь, когда он посвятил меня в часть тайн, он как будто считал долгом объяснять мне и все остальное. - Когда суслы подорвали стену, я впопыхах позабыл ракушку у камина - у нас она одна на двоих с Игарой. Из-за этого и начались все наши беды. Иначе мы бы просто могли улизнуть у них из-под носа. Она же выручала меня на Земтере, когда мне приходилось скрываться от преследования. У них чересчур строго поставлен учет. Всякий пришелец, как человек незарегистрированный, вызывал подозрения. Мне постоянно приходилось пользоваться ракушкой.
        Переход на другую планету занял не больше минуты.
        Выйдя из раковины, мы очутились в помещении. Я пораженно озирался только что вокруг было пустынное побережье. Итгол нагнулся, поднял с пола раковину, из которой мы вышли, и спрятал в карман.
        То, что я принял за помещение, было пещерой. Посреди грота горел костер, вблизи огня лежали гладкие валуны. Мы присели на камни. Мое внимание привлекла огромная каменная плита, оснащенная металлическими рычагами и стрелками. Я совершенно терялся в догадках - что бы это могло быть?
        - Мы в карантинной станции,- сказал Итгол.- Сейчас прибудет дежурный.
        Послышались гулкие шаги. Невозможно было понять, в какой стороне они раздаются, да и не видно было нигде выхода из подземелья.
        По другую сторону костра ниоткуда возник крохотный человек, словно на экране миниатюрного телевизора. Узназ Итгола, приветливо вскинул руку, она сделалась громадной - одна только ладонь заслонила всего человечка. Итгол подал ему руку - и словно бы выдернул его из другого измерения, - перед нами стоял человек обычного роста. Лишь теперь я разглядел в камне черную скважину, уводящую вглубь, точно такую, как в раковине Итгола.
        - Спасибо. Возвратились благополучно,-произнес Иггол. - Этот человек, - указал он на меня, - понимает нашу речь.
        - Воквер,- понимающе сказал дежурный и приветливо улыбнулся мне.
        - Это не все, - продолжал Итгол. - Я посвятил его в происходящее. Как-никак, c ним особый случай.
        - Ну что ж. Вам это ничем не угрожает, - обратился дежурный ко мне.
        - Знаю, - сказал я. - Я не буду ничего помнить. Только я предпочел бы...
        - Понимаю. Но, как ни прискорбно, ничего не могу поделать. Это в в ваших интересах: воспоминания только мучили бы вас. Но скоро все кончится, - утешил он. - Через минуту я включу прибор- Кстати, Итгол...
        Они еще о чем-то разговаривали между собой, я уже не вникал. Мне стало не до этого.
        "Эва!"-мысленно позвал я.-"Что, Олесов?"-"Исполни то, что скажу тебе. Ты хочешь помнить все, что было с нами?" - "Хочу." - "Как только человек подойдет к пульту на каменной плите, не спускай с него глаз - проследи, что он будет делать: наверное, повернет какой-нибудь рычаг. Запомни какой. Я ненадолго отвлеку их, а ты возврати рычаг в прежнее положение". - "Хорошо", - согласилась она. - "Я сделаю, как ты сказал".
        Я боялся одного, как бы не выдать себя. От волнения у меня тряслись руки. Если бы я был актером! Сейчас мне предстояло сыграть свою единственную роль. Всего несколько минут выдержки нужны были мне.
        - Попрощаемся, Олесов, - сказал Итгол.
        Мы обнялись с ним. Меня продолжало трясти, Я косил глаза на дежурного. Он направился к пульту.
        "Эва! - не спускай с него глаз - смотри, что он будет делать".
        Игара подала мне руку.
        - Поверьте, Олесов, нам тоже жаль расставаться с вами. Увы, так бывает почти в каждой экспедиции. Боюсь, что больше не выдержу и откажусь, последние слова она сказала Итголу и дежурному.
        - И я тоже, - согласился с нею Итгол, - Это нелегко, поверь, Олесов.
        Дежурный наклонился над приборной доской.
        "Он уже включил",-предупредила меня Эва. Она находилась рядом с дежурным, который не обращал на нее внимания.
        - Одну минуту, ради бога, одну минуту!- воскликнул я.
        Итгол с Игарой сочувственно глядели на меня, дежурный тоже направился к нам.
        "Эва, действуй!"
        Видимо, мне неплохо удалось разыграть сцену. Когда дежурный приблизился, я сделал вид будто что-то стараюсь припомнить и не могу и смотрел на Итгола, словно стал забывать, кто он.
        - Начало действовать, - произнес Итгол. - Мне жаль его.
        - Довольно быстро сказалось, - дежурный внимательно поглядел на меня, но, видимо, ничего не заподозрил.
        "Не переигрывай!" -мысленно одернул я себя и сделал вид, будто с трудом припомнил, кто передо мной, но говорить ничего не стал.
        - Ну вот, скоро можно и выключить, - сказал дежурный.
        Я схватил его за руку и с растерянным видом заглядывал ему в лицо.
        "Эва! Поставь рычаг на место".
        Итгол разжал мои пальцы. Я не противился.
        - Он уже совершенно ничего не помнит, - сказал он.
        Дежурный возвратился к пульту и щелкнул рычагом выключателя.
        - Все. Теперь нужно провести их в возвратную камеру,
        Нас вели по длинному подземному коридору.
        "Ничем не выдавай себя, - наставлял я Эву. - Делай вид, что никого не узнаешь, ничего не помнишь. Осталось совсем немного".
        Между тем Итгол и дежурный разговаривали между собой.
        - У вас ТУТ разительные перемены, - сказал Итгол. -Для чего эта бутафория понадобилась?
        - Ты имеешь в виду пещеру, костер, каменную плиту и все прочее? - в свою очередь спросил дежурный и сам воскликнул: - Театр! Чистый театр.
        - Зачем это? - повторил Итгол.
        - Для предосторожности. На случай, если вдруг почему-либо случится авария, откажет акнезатор и испытуемый сохранит память, решили установить эту маскировку. В возвратной камере даже чертей увидишь, - рассмеялся он. Все для той же цели: чтобы испытуемые не могли видеть, как все выглядит на самом-деле. "Вот дьяволы!" -мысленно выругался я, но виду не подал. А то и этого не буду помнить. Долго ли им возвратить нас и повторить облучение?
        Мы очутились в склепе. Здесь все было изумляюще надежно и прочно, как сама вечность - будто нас занесло в тартар. Из стены вышел косолапый, похожий на чертика прислужник. Итгол что-то сказал ему.Чертик взмахнул рукой.
        Теперь я понимал: чертик - это в моем воображении, а каков он на самом деле - мне неизвестно.
        Где-то в глубине сильно загудело, каменный пол, который только что представлялся надежным, как пьедестал мироздания, - разверзся. Откинулись тяжелые створки люка - оттуда, с гудением вырвалось пламя, потом выполала клеть. Чертик подождал, когда она установится вровень с полом, и распахнул дверцу. Клеть напоминала кабину подъемного лифта.
        Чертик поднес ладонь к пламени - оно послушно отступило книзу. Он опускал руку до тех пор, пока вход в кабину не открылся полностью.
        "Прощай, Эва!" - воскликнул я. И шагнул в пламя. Как-то вдруг засвербили все раны, полученные мной следы от наручников, уколы пик в грудь и плечо...
        Позади наглухо захлопнулась дверца - меня опрокинуло и закувыркало в потоке времени...
        "Прощай, Олесов!" -донесся Эвин голос.
        - 0-ле-со-о-о-о в!!! - слышалось мне.
        Я попробовал шевельнуть онемевшей рукой - от боли едва не закричал. Казалось, мои руки стиснуты наручниками.
        Кто-то влажными ладонями колотил меня по щекам.
        - Живой! - над ухом прогремел голос Деева - старшего нашей группы.
        На помощь явился Грибов. Вдвоем выволокли меня из-под камней и снега.
        Как я узнал после, снежный оползень утащил одного меня - слизнул, как букашку. По неосторожности я ступил на верх ветрового надува, и он обломился подо мной,
        Остальные сверху видели, как я бултыхался в снежном вихре. Вслед за первой лавиной начали обламываться снежные наметы вдоль всего кара. Грохот долго не утихал. Внизу клубилась метель.
        Сотни тонн снега и камня обрушились на дно кара, образовали настоящую гору. Разрыть ее мог разве что батальон саперов. Если бы меня занесло туда, мое дело было бы пропащим. Приземистая инвалидная лиственница, прилепившаяся почти на отвесном склоне, задержала несколько глыб. Они нагромоздились на нее, обломили вершину, но комель устоял. Сюда-то и зашвырнуло меня. Тугой снег смягчил удары камней, которые катились поверх образовавшегося сугроба. До подножья оставалось еще добрых триста метров.
        Здесь меня и нашли ребята. Место выдал берет, который повис на древесных сучьях.
        Горы и небо одного цвета - черно-синие. И все же ломаная грань, разделяющая обе тверди, хорошо заметна в ночи. Взгляду отпущена узкая полоса звездного неба - наш костер разложен на дне ущелья.
        - Я и не подозревал, что ты мастер заливать.
        Мне лень даже обидеться. Нашего вожака я на виню: на его месте я бы и сам не поверил в подобные россказни. Чай горячий - кружку невозможно держать в руке. Да еще рана саднит, будто совсем свежая. Рана! Я чуть не вскрикнул. Вот же оно, доказательство.
        - Смотрите! - Я показал им врезы от наручников, растегнул куртку - там в двух местах запеклись пятнышки крови - уколы пик, на плече глубокая царапина - след кoпья.
        - Хм, - неопределенно изрек Деев, - где аптечка?
        Аптечка находилась в моем рюкзаке. Запахло йодом. Деев умеет делать все. По его лицу видно, что ему жаль расходовать бинты - на меня ушла едва ли не половина наших запасов, рассчитанных на весь поход. До сих пор в них не было надобности, но Деев - запасливый и расчетливый мужик. Ручаюсь, где-нибудь в кармашках его рюкзака припрятан нз. Так что зря он скупится на бинты.
        - Шрамы в самом деле странные, - заметил Грибков, пристально разглядывая мою руку.
        - Не мешай бинтовать, - отпихнул его Деев. - Шрамы как шрамы - камнями порезало. Радоваться надо - легко отделался. Не нужно было соваться на карниз.
        - А ведь над тем местом, где тебя нашли, вихрилась снежная пыль, как от вертолета, - не унялся Грибков. Может быть, летающая тарелка была?
        Но Деев так на него зыркнул, что Грибков прикусил язык. Наш старший даже в шутку не терпел баек ни о каких Бермудских треугольниках и летающих тарелках.
        - Ты еще про снежного человека вспомни, - посоветовал он.
        - Так мне никто и не поверил, - закончил Олесов свой рассказ.- Шрамы вскоре затянулись, стали походить на обычные ссадины.
        ...Наступил конец нашего санаторного сезона, на следующий день я уезжал из Аршана. Мы в последний раз взобрались на зубец, с которого открывался вид на широкую долину и Отроги Байкальского хребта. За нашими спинами громоздились скалистые гребни Тункинских Альп.
        В горах как нигде наглядна и ощутима глубинная мощь подземной стихии: вздыбленные в синеву неба кряжи и рядом пропасти, наполненные грохотом вспененной воды. Не столько сознанием, сколько чувствами человек прозревает здесь свое родство со всей природой - не с одними земными тварями, но также и е огненными силами подземного царства и невесомыми струями, какие достигают Земли из глубин звездного пространства.
        - В горах я будто пьянею, - признался Олесов. - Меня охватывает здесь особое чувство... Кажется еще немного и оторвешься от земли, будешь парить в синеве, не испытывая тяготения. Так бывает иногда во сне.
        Я сказал, что и мне знакомо это состояние.
        - И еще.., - Олесов немного замялся. - Здесь я общаюсь с Эвой.
        Он испытующе поглядел на меня. Наверное, ждал, что я рассмеюсь или, в лучшем случае, хмыкну.
        Я сознавал, что верить Олесову абсурдно: никакое общение между людьми, разделенными космическим пространством, невозможно - чистейший бред, но я поверил ему.
        - Это бывает только в горах, - продолжал он, справедливо истолковав мое молчание как желание выслушать его до конца.-Не всегда, а в редкие мгновения. Иногда, впрочем, наши сеансы связи, - улыбнулся он собственному определению. - Не знаю, как их еще можно назвать. Так вот, иногда наши сеансы связи бывают продолжительными...
        Впервые картины чужого мира привиделись Олесову, когда он карабкался по отрогам Кодара. Взобравшись на заснеженный гребень, он вдруг ощутил влажное и жаркое дыхание морского прибоя, услышал шум катящихся волн. А вслед за этим увидел водяные валы, увенчанные белесыми гребнями морской пены. Видение мелькнуло и тут же исчезло - его снова окружали заснеженные каменные утесы. И лишь на губах все еще оставался привкус соли, струи теплого бриза, только что овевавшие лицо, постепенно сменились кристальной чистотой и прохладой разреженного горного воздуха. Олесов подумал - мираж и поразился чувственной полноте картины: он не только видел морские волны, но почти осязал их.
        Видение Олесова не было миражом. Поразительная способность Эвы, которая помогла им сохранить в памяти пережитые приключения, проявлялась и на чудовищном расстоянии, разделившем их теперь. Какую роль здесь играли горы, Олесов не знал.
        - Я как бы переживаю мгновения чужой жизни, - говорил он. Эти мгновения выбираю не я, а Эва. В ее власти прервать сеанс или установить связь. Я могу лишь откликаться на ее вызов. Но для этого мне непременно нужно взобраться на горы. Иногда я как бы узнаю ее голос: "Ты слышишь меня, Олесов?" - "Слышу". После этого мы подолгу молчим: я сидя на вершине скалистого утеса, она - на морском берегу. Мне видятся картины, окружающие ее.
        Эва любуется видом земных гор. В эти мгновения я вижу ее зрением, она - моим, осязаю ее чувствами, она - моими. Она ничего не забыла, помнит все наши приключения, но ей, как и мне, никто не верит, когда она пытается рассказать о пережитом.
        Олесов поднялся на ноги. Нам пора было возвращаться в санаторий. По крутизне шли молча, Олесов заговорил, когда спустились на тропу. Поблизости никого не было.
        - Сейчас Эва взрослая, у нее появилась семья... Прошлым летом во время нашего сеанса связи ее мальчик был рядом с ней, и я видел его ее глазами. Все дети прелестны, Эвин ребенок тоже.
        - А здесь?.. У вас был почти месяц! Вы не пытались связаться с Эвой? Мне показалось странным, что за все время, проведенное в санатории, Олесов ни разу не поднялся на хребет, а останавливался со мной на нижнем утесе, который одним только курортникам мог вообразиться труднодоступным.
        - Увы, - развел он руками. - Нынче год активного солнца.
        - Это имеет значение?
        - Еще какое! Наша связь с Эвой длится почти двадцать лет: у меня было время установить периодичность. В годы активной солнечной радиации связь вовсе прекращается.
        - А вы не пробовали подниматься на большую высоту?
        Олесов горько усмехнулся.
        - Даже в лучшую пору, в свои молодые годы, я не взбирался на горы выше трехкилометровой отметки. Сейчас для меня и эта высота почти недоступна:, шестой десяток уже на исходе.
        Мы начали спуск. Тропа -привела нас к подножию склона.
        - Вы геолог, - почему-то вспомнил Олесов. - Вам известно, что большинство видов растений и животных пер- воначально зарождаются в горах и уже потом расселяются по земле. Не связано ли это с действием излучений, идущих из космоса?
        Я сказал, что такую мысль геологи высказывали, но это даже и не гипотеза еще, а всего лишь фантазия.
        - Жизнь во вселенной взаимосвязана, - твердо, как давно выношенное мнение, изрек Олесов,-Ничей жизненный опыт не пропадает зря.
        Почему эта мысль возникла у Олесова и насколько она связана с его приключениями, оставалось лишь гадать. Больше мы к этому разговору не возвращались,
        По обыкновению всех курортников, мы обменялись адресами и обещали друг другу писать. Слово свое оба не сдержали. К тому же я потерял записную книжку с адресом.
        Спустя пять лет я снова был на Аршане.." Какой же это все-таки дивный уголок первозданной природы! И как хорошо, что в ущелье Кыргонды и на окрестные склоны не проложены автомобильные дороги. Даже и тропа ведет лишь к первому водопаду, да кое-где от нее ответвляются узкие стежки. По ним можно взобраться на нижние утесы. А дальше курортники обыкновенно и не отваживаются ходить.
        Как в ГУМе, потеряв друг друга, покупатели встречаются у фонтана, так на Аршане курортники находят своих знакомых у источника. Если Олесов сейчас здесь, я могу дождаться его, сидя на скамейке у входа в павильон, куда подведена целебная вода. Но я знал другое место, где так же не разминусь с Олесовым. Увы! Было бы слишком большой удачей, если бы oни вторично приехали на Аршан одновременно.
        В первый же день я взобрался на памятный мне утес. С Олесовым мы были здесь ранней весной, сейчас стоял конец июня. Тогда окрест все было голо зеленели одни сосны и кедры; теперь поднялись травы, распушились березы и осинки. Южные скаты были желты от лилий, чуть в отдалении склон пятнали алые крапины царских кудрей, а на зубчатых утесах ветер колыхал сиреневую и синюю 6ахрому травянистого мелкоцветья... Но особенно прелестны были кукушкины бaшмачки - нежносиреневые пузыри размером почти с кулак. Они предпочитали тенистые участки, на оголенных скатах среди лилий их не видно. Цветы эти ужe занесены в Красную книгу. Некогда они родились в горах, теперь бежаля сюда, ища спасения на своей прародине.
        Однажды я поднялся на голец. Затратил на восхождений полдия. Запасливо взял едет и термос с аршанской водой.
        Внизу белели шиферные крыши домов, беспланово раскиданных в хвойном лесу; светлой лентой струилось меж ними русло Кыргaнды, уcеяиное известняковыми валунами.
        На гольце я нашел вылинялый стяг, древко которого было воткнуто в груду камней. На ближнем уступе виднелись начертанные имена туристов, раньше меня совершивших восхождение. В другом месте кто-то ограничился одними инициалами. Буквы уже слиняли. Пройдет пять-десять лет, и от них не сохранится следа, и кто-нибудь другой, жаждущий славы, поверх смытых инициалов наляпает новые. Но ливни, ветры и солнечный зной не пощадят и их. Не только буквы, написанные на камне, но и сами cкалы разрушатся со временем. Напрасны усилия тех, кто хoчет хотя бы таким способом оставить о себе память. Природа равнодушна к людскому тщеславию. Деяния героев (пусть только читатель не подумает будто я называю геройством восхождение на гору) сохраняются лишь в памяти потомков на срок, пока жива история. Но если история кончилаеь, прерывается и людская память. Так случилось на Земтере, про который мне рассказал Олесов. У них истории уже не было--земтерянам досталось одно сытое прозябание.
        Пять лет назад, слушая Олесовя, я не сомневался в правдивоcти его рассказа. Теперь меня одолевали сомнения. Но Олесов ничуть не походил на человека, жаждущего прославиться своими похождениями. Напротив, избегал общества. Не так ведут себя честолюбцы.
        А если он все же сочинил, тoгда зачем..? Ради забавы?
        Нет. Если его приключения выдуманы, так только не для услады. Олесова мучило беспокойство за судьбы человечества и живой природы. Оно и навеяло его фантазии. Людям хочется иметь над собой могущественную опеку. Не есть ли религия мечта о таком всесильном и доброжелательном покровительстве? В мире время от времени являются фантазеры, которые хотели бы передать ответственность за судьбы мира и потомства в чьи-нибудь благодетельные руки.
        Увы, таких рук нет. Спасать мир и заботиться о нуждах потомства надлежит нам, живущим на земле сегодня. Завтра, возможно, будет поздно.
        Не об этом ли хотел сказать Олесов.