Невольник чести Владимир Серебряков
        #
«Если день не заладился с утра, нечего и ожидать перемен к лучшему. После того как
«Феникс» потратил большую часть утра, пытаясь зайти в столичную гавань и не напороться при этом на рифы,- под громогласную ругань капитана Жюно, поминавшего богохульным образом портовое начальство, что не соизволило выслать лоцманов,- оказалось, что унижения французов в чужой земле только начинаются…»
        Владимир Серебряков
        Невольник чести - Господи Иисусе, Пресвятая Богородица, святой Денис и все святые!
        Секретарь в ответ на этот вопль истерзанной души даже не повел бровью. За долгие недели пути из Тулона он успел привыкнуть к капризам своего хозяина - точней сказать, привык сносить их наподобие капризов погоды, без жалоб и надежд. Граф Эжен де Сегюр жаловался на судьбу самое малое по две дюжины раз на дню, поминая при этом все чины ангельские и всех святых. Человек разумный не стал бы искушать небеса, взывая к их милостям без нужды, но граф не отличался большим умом. Иначе он, без сомнения, проглотил бы свою неприязнь к всемогущему регенту. И тогда ему не пришлось бы оглашать морские просторы тщетными жалобами на неблагосклонность судьбы - а точней было бы сказать, королевского Протектора, который и отправил не в меру говорливого графа на другой конец света, представлять интересы его величества ЛуиXVIII при дворе князя Нефритовых островов.
        - Святая Троица!- возопил граф, отдышавшись.- Покровы Господни и кровь Христова!
        Секретарь, отвернувшись, поморщился.
        - За что?!- Вопрос был, конечно, риторический, но граф и не ожидал ответа. Он жаждал излить душу.- За что такая несправедливость? Почему этот выскочка, этот… провинциал!.. правит Францией, в то время как я, потомок древнейшего рода, вынужден отправляться в это нелепое путешествие, послом даже не к императору, а к какому-то наместнику! Какой позор, какое неуважение!
        По мнению секретаря, его светлость не заслуживал лучшей участи. Горе было только в том, что ему, секретарю, приходилось путешествовать вместе с хозяином.
        Корабль качнуло. Томик стихов, которые пытался перечитывать французский посол, слетел со стола, презрительно шорхнув страницами.
        - Святой Денис!- взвыл его светлость, всплескивая пухлыми ручками.- Что за несчастье?
        Доступный разумению графа набор богохульств был не слишком широк, и его светлость брался перечислять святых по новой вскоре после начала очередного меланхолического приступа. Но сказать ему об этом мог бы лишь человек неблагоразумный, а этому пороку секретарь был подвержен в наименьшей степени.
        - Кажется, мы входим в порт, ваша светлость,- ответил он спокойно, захлопывая тетрадь.- Хисуириуми.
        Он поднял книгу, бережно разгладив помятые страницы.
        - Исту… что за варварский язык!- возмутился де Сегюр.- Что это значит, Эдмон?
        - Сколько я могу понять, название следует понимать как «Изумрудная гавань»,- отозвался секретарь.
        На самом деле гавань была Нефритовая - как и острова. Секретарь знал об этом уже давно. В отличие от своего господина, коротавшего томительные дни плавания над бессмертными строками Шенье, он успел в суматошные предотъездные дни приобрести все, что только издавалось в Париже о загадочной морской державе Востока, а за время пути - не только прочесть, но и заучить мало не наизусть, а самое важное - еще и переписать в тетрадку. Этого было до обидного мало… но лучше, чем феерическое невежество, в котором продолжал пребывать его светлость, до костей мозгов убежденный в несравненных преимуществах всего французского.
        - Пф! Граф демонстративно уткнулся носом в сборник поэм.- Поговорите с капитаном, Эдмон. Пусть готовят мой багаж к высадке… к выгрузке… неважно.
        Не в характере секретаря было жаловаться на судьбу - иначе капризная Фортуна давно бы угодила в опалу у заваленных доносами олимпийцев,- но искушение становилось почти непреодолимым. Чтобы отогнать его, поднимавшийся по лестнице Эдмон заставил себя поразмыслить о могуществе Протектора. Судьба излишне болтливого де Сегюра решалась в противостоянии двух великих стариков. Вероятно, граф полагал, что может быть полезен одному из них, но не учел - хватка епископа Отенского в последние годы ослабла, а кроме того, тот никогда не испытывал сочувствия к бесполезным подпевалам. Возможно, великий подлец попытался вполсилы отстоять де Сегюра и отправить в путешествие на другой край света кого-нибудь помоложе - не ради самого графа, а ради того, чтобы не ставить жирный несмываемый крест на заморских интересах Франции. Но в этот раз верх взяла бешеная натура «маленького гиганта», чью природную мстительность, как поговаривали, еще подстегивали в последнее время приступы почечной колики.
        Эдмону лишь единожды, и то мельком, издалека, выдалось увидать человека, вошедшего в историю со словами «Двух батарей довольно будет, чтобы разметать этот сброд!» Регент показался ему дряхлым, усталым, крошечным; раздутые, нездорово бледные щеки словно присыпала могильная пыль. И все же глаза знаменитого полководца смотрели на толпу, как прежде, горделиво и зорко, сверкали ярче, чем регалии Защитника Короны. Они пронизывали насквозь, и их касание преобразило юного Эдмона. В тот день он поклялся пойти по стопам артиллерийского капитана Буонапарте - быть может, не так далеко, как зашел корсиканец, не один десяток лет пробывший французским самодержцем во всем, кроме имени.
        - И к чему это меня привело?- язвительно поинтересовался он сам у себя.
        Чем кончится схватка между Протектором и его министром иностранных дел, Эдмон понял, едва заслышав о ее начале. Трудно было ожидать романтического благородства от человека, который в смутные годы метался между западным и восточным берегами Атлантики, словно челнок,- острословы говорили, будто он, как паук, заплетает морские воды золотой нитью. Возможно, если бы епископу Отенскому - или князю Перигор, или гражданину Талейрану, смотря по обстоятельствам,- хватило неразумия выбрать одну из сторон, исход смуты, охватившей Францию на рубеже веков, оказался бы иным.
        Зато от человека с нелепым именем Наполеон и столь же нелепой корсиканской фамилией следовало ожидать красивых жестов - ими он жил, ими делалась его головокружительная карьера: от грохота пушек, переводивших парижскую чернь на котлеты по-гамбургски, под грохот пушек, приветствовавших освобожденного узника Тампля, к грохоту пушек, давших салют победителям в Битве народов, закрепившей власть Франции на Европейском континенте - в посрамление наглому бритту. Шум и блеск окружали его, даже когда в том не было особенной нужды. Пожертвовать посольством к нихонскому наместнику ради удовлетворения оскорбленной чести - это было вполне в его духе.
        Рассуждения подобного рода можно было длить еще долго, но тут как раз кончился трап, и секретарю сиятельного графа пришлось отвлечься.
        Капитана Жюно он нашел на юте - тот стоял рядом с рулевым, вглядываясь в проплывающий в отдалении берег. Матросы торопливо и деловито убирали паруса.
        Первое, что пришло в голову Эдмону, когда тот впервые увидал на горизонте холмы Нефритовых островов, было - «мой перевод точнее». Встающие из темных, неспокойных вод Тихого океана берега резали взгляд изумрудной зеленью, тысячами оттенков зелени, залившей пологие холмы. Казалось невозможным, чтобы подобная красота существовала в действительности - совершенная, застывшая, точно картина величайшего из мастеров.
        - Близко ли порт?- осведомился секретарь, цепляясь за поручень. Чем меньше парусов надувал ветер, тем сильней качало «Феникс». Было так холодно, словно зима, от которой удрали мореплаватели, все же настигла их, несмотря на то что в Южном полушарии близким Рождеством Христовым знаменовалось начало лета.
        Капитан уставился на пассажира так, словно видел впервые, потом вздрогнул, будто вспомнив о чем-то.
        - Даже слишком,- ответил он, указывая вдаль.
        Эдмон присмотрелся. За кормой по правому борту виднелись паруса - до странности скособоченные, широкие, украшенные неразборчивыми рисунками. Один, два… три и еще два почти на горизонте.
        - Мы миновали Гэта,- проговорил Жюно, размашистым жестом обнимая и океан, и оба Нефритовых острова.- И ветер, как назло… Придется поворачивать оверштаг. И не приведи Пресвятая Дева Мария налететь на здешние подводные скалы - размолотит в щепу!
        Несмотря на то что вырос секретарь в портовом Марселе, проведенные в бунтарском городе годы он затер в памяти так успешно, что сейчас не отличил бы оверштаг от оверкиля. Что же касается крепости Гэта - она, как знал Эдмон, прикрывала вход в гавань Хисуириуми, княжеской столицы. Но, как ни вглядывался он в горизонт, там, где сходились смарагдовый берег, лазурное небо и стальные волны, невозможно было различить ощерившегося бойницами бастиона.
        - Здешние воды так опасны?- полюбопытствовал он.
        Капитан вздохнул.
        - Смотря как подходить к гавани,- объяснил он.- Если со стороны пролива - ничуть. Для опытного шкипера, конечно. Течение там сильное, в дрейф не лечь. А вот если мимо пролива промахнешься, тогда тяжело. Не так из-за рифов - есть опасные места, не без того, особенно на западном побережье Собачьего,- ну так хлебнуть трюмом соленой воды можно и в Паде-Кале. Эти вон…- Он снова повел рукой, но теперь Эдмон сообразил, что Жюно указывает на далекие паруса.- Застанут без шелковины в виду берега - пиши пропало. Особенно близ равнины Сигеро… Видывал я в открытых портах наших ребят, которым не повезло,- и датчан, и лимонников, чтоб им пусто было, но в лапы нихонцев я даже англичанину не пожелаю попасть!
        Эдмон с уважением глянул на разукрашенные крылья патрульных шаньги.
        - Вот и выходит,- заключил Жюно,- что близ рифов порой плавать не так опасно.
        В вышине заплескались паруса. «Феникс» тяжело качнулся и лег на новый курс.
        - А что здесь может быть нужно морякам?- спросил секретарь, пытаясь отвлечь себя от мыслей о княжеских палачах.
        - Золото,- усмехнулся Жюно.- В здешних горах моют золотой песок… но торговать им разрешается, лишь выплатив княжескую долю. А она велика.
        Он сплюнул за борт. Темная от табака капля канула в белую пену.
        - Проклятые нихонцы,- пробормотал он.- Лучше бы они были простыми дикарями.
        - Простите?- переспросил Эдмон в недоумении.
        - Поймете,- выговорил Жюно напористо.- Поймете, когда встретитесь с ними. Они считают нас варварами. Но при этом не гнушаются торговать с нашими купчишками - и на золото меняют не стеклянные бусы, не английский набивной ситец, не «воду жизни» и даже не ружья! Они покупают наши секреты! Двадцать лет назад местные солдаты - здесь их называют асигару - являли собой позорный сброд, в расчет следовало принимать только фунебан, абордажников. Сейчас… я, ей-же богу, рад, что у нас нет колоний в Австралии, потому что поселенцы в Сиднее и Мельбурне дрожат от страха, завидев паруса нихонских вако на горизонте!
        Вставший над бурными водами темный бугор вдруг ударил в глаза зеркальным блеском.
        - Бастион Гэта,- указал капитан.- Можете передать его светлости, что через час мы будем в порту Хисуириуми.

* * *
        - И это называется «посольство»?- возопил граф де Сегюр, придерживая шляпу.- Должно быть, в последней вандейской деревне можно найти лачугу столь же убогую, но где-то еще? Никогда!
        Про себя Эдмон усомнился в словах господина. Для начала - граф едва ли разъезжал по вандейским деревням. А кроме того, дом был вовсе неплох, если учесть, в каком окружении находился.
        Если день не заладился с утра, нечего и ожидать перемен к лучшему. После того как
«Феникс» потратил большую часть утра, пытаясь зайти в столичную гавань и не напороться при этом на рифы,- под громогласную ругань капитана Жюно, поминавшего богохульным образом портовое начальство, что не соизволило выслать лоцманов,- оказалось, что унижения французов в чужой земле только начинаются.
        Нихонский офицер в нелепо расшитом халате, что сходил в здешних краях за парадный мундир, первым взошедший на борт пришвартованного «Феникса», не знал ни слова на языке чужестранцев - обычное дело в здешних краях, как пояснил капитан. Южные моря, всего полвека назад видевшие отвагу Лаперуза и его спутников, напрочь забыли звуки французской речи. Даже те немногие жители островной империи, что считали нужным выучить иноземный говор, предпочитали английский - обычно в ублюдочном виде торгового «ток-писина»… или русский, искаженный едва ли не сильней.
        Портовый чиновник, впрочем, говорил по-английски - в достаточной мере, чтобы выразить свое невысокое мнение о гостях Хисуириуми, не прибегая к прямым оскорблениям. К несчастью, граф де Сегюр так и не узнал об этом, потому что сам из принципиальных соображений не владел никакими иностранными языками (если не считать за таковые латынь и начатки древнегреческого, позабытые им давно и прочно). Посредником пришлось выступить несчастному секретарю, не без оснований опасавшемуся, что излишне прямолинейный Жюно ляпнет что-нибудь невпопад. Голос нихонца напоминал монотонный щебет, и распознать, какие он на самом деле испытывает чувства, было совершенно невозможно, если не понимать слов.
        А вот интонации пребывающего в капризной злобе графа невозможно было воспринять иначе, как оскорбление - даже не зная ни слова на языке Корнеля и Расина. Возможно, поэтому досмотр судна затянулся на несколько часов, а вопросы, заданные невыразительным тоном, больше походили на изощренное издевательство.
        Потом Эдмону пришлось долго - непростительно долго, на взгляд де Сегюра,- искать в шумном, чужеязыком порту носильщиков, чтобы те оттащили впечатляющую гору посольского багажа куда следует. А заодно - выяснять, куда именно следует, потому что старый Париж по сравнению с улочками Хисуириуми был проще пифагоровых штанов. Носильщики были грубы, непочтительны, глумливы и неаккуратны, чем вдохновили посла на долгую тираду о сходстве разноплеменной черни, каковую Эдмон выслушал, сохраняя на физиономии почтительное выражение и с трудом сглатывая черную желчь.
        Вероятно, граф ожидал, что от пахнущих рыбой доков его паланкин (секретарю пришлось брести рядом, преданно заглядывая поверх ширмы и пошатываясь с отвычки к твердой земле) вскоре удалится, поднимаясь в гору, откуда снисходительно поглядывал на серые стены крепости Гэта княжеский дворец, встопорщенный немыслимо хрупкими башенками. Однако носильщики с прибаутками поволокли сундуки и ящики совсем в другую сторону. Граф поинтересовался, не сошел ли с ума их проводник - длинноусый, сгорбленный старикашка, нанятый за совершенно немыслимую сумму. Проводник высказался в том смысле, что живет в княжеской столице едва не со дня ее основания, и если бака-гайдзин думает, что разберется сам, то пусть станет дорога ему узорчатым татами. Де Сегюр унялся, и фантастическая кавалькада потащилась дальше.
        Если бы не общество капризного графа, Эдмон бы мог получить от прогулки немалое удовольствие. Француз проходил мимо приземистых домиков, будто вырезанных из плотной бумаги, в тени незнакомых деревьев, под щебет неведомых птиц. Его окружали голоса, перекликивающиеся на загадочном нихонском наречии, незнакомые запахи - экзотических цветов, таинственных благовоний, непонятных кушаний. Уличные разносчики торговали с лотков нехитрой снедью, сновали странно разодетые горожане, доносился откуда-то звон колокольчиков. На перекрестке усталый стражник, размахивая скипетром, наводил порядок среди забивших улицы носильщиков, телег и рикш. В стороне от дороги виднелись пронзительно-алые воротные столбы, увенчанные резной перекладиной: проход между ними не вел совершенно никуда, рядом в кумирне горели душистые свечи - их синеватый дымок растворялся без следа в хрустальном воздухе.
        Вот только радоваться этому благолепию пришлось весьма недолго, потому что с нешироких улиц нижнего Хисуириуми проводник весьма быстро увел процессию в совсем уже непролазные переулки города чужаков. Здесь селились иноземцы, имевшие в княжеской столице свои интересы,- не согласно особому распоряжению селились, а по своей воле, не в силах противостоять тихому, неумолимому давлению со стороны местных жителей. Дома здесь больше походили не на фигурки, столь излюбленные министром Силуэтом, а на странные подобия европейских, словно местные строители пытались, как могли, исполнить желания заказчиков, но действовали при этом исходя из своего опыта и понимания. От того кварталы здешние походили не на Лондон, не на Брест, не на Амстердам и даже не на, упаси божья матерь, Санкт-Петербург, а на все европейские города разом, какими они могли бы представиться в опиумных грезах художнику-недоучке. Нихонскому, следует добавить, художнику.
        И народ здесь обретался столь же несуразный. Если где-нибудь в Индии или Китае европейский квартал казался бы островом цивилизации в мутном, полноводном озере, то в Хисуириуми он более походил на грязную лужу. Здесь бок о бок оказывались стиснуты хорошо охраняемые лабазы и особняки богатых купцов - и трущобы, каких постыдился бы последний клошар. Прохожие являли собою столь же удивительную смесь: от пузатых негоциантов до постнолицых иезуитов, от обаятельных прощелыг до обладателей физиономий настолько жутких, что хотелось зажмуриться… торговцы, миссионеры, пираты, авантюристы, негодяи - европейцы и азиаты вперемешку. Там малаец-головорез кроет на чем свет стоит синего от татуировок носильщика-туземца, а в паре шагов от него двое почтенного вида английских джентльменов лишь немного повышают голос, чтобы перекрыть шум. Миновали церковь в глубине квартала, полускрытую навесом над уличной лавкой,- Эдмон, лишь миновав ее, осознал, что поверх пузатых куполов вздымаются восточные кресты. На паперти клянчили милостыню двое прокаженных.
        Потом проводник сообщил, что они пришли.
        - В конце концов, Эдмон, спросите этого негодяя - может, он ошибся?- капризно потребовал граф.
        Вздохнув, секретарь перевел вопрос на английский. Он надеялся, что привычный к
«ток-писину» нихонец его поймет. Старик пожал плечами и требовательно протянул руку за монетой. Эдмон вздохнул снова и расплатился, не торгуясь - сначала с проводником, потом с грузчиками, тут же свалившими тюки и сундуки на дощатую мостовую. Остались только носильщики при паланкине - их отпустить было никак невозможно, покуда граф де Сегюр не убедится, что именно в скромном домике за символической, не выше колена, оградой и располагается посольство величайшей европейской державы к антиподам. Нефритовые острова располагались по другую сторону земного шара скорей от Испании, нежели от Франции, но ради красивого латинского слова точностью можно было пренебречь.
        - Я выясню…- пробормотал секретарь скорей для успокоения совести - его светлость явно не слышал, поглощенный более важным занятием: он картинно постукивал пальцами по краю носилок и оглядывался с несказанным презрением на лице.
        Однако Эдмон не успел даже ступить на дорожку, ведущую к дверям. Хлопнули лакированые ставни, и миг спустя из дому вылетел невысокий, круглолицый и темноволосый мужчина европейской наружности в костюме, весьма модном лет двадцать тому назад. На лице незнакомца отражалось мучительное ликование, словно он боялся поверить собственному счастью.
        - Ваша светлость!..- с придыханием простонал он.- Ваша светлость! Мы уже и не чаяли!..
        - Т-табернак!- с чувством промолвил граф, обрывая его излияния.
        - Милейший, да вы забываетесь!- Секретарь не упустил случая осадить возможного соперника. Сейчас он видел один только способ уцелеть и вернуться, хоть когда-нибудь, в родную Францию - держаться обеими руками (а также ногами и зубами) за непотопляемую де Сегюрову персону.- Где его превосходительство посол, барон де Барант?
        Незнакомец нелепо открыл рот, отчего похож стал на золотистого карпа из декоративных прудов в «чистом городе». Пудра со щек начала осыпаться.
        - Мы полагали,- добавил Эдмон, милосердно включая во множественное число и графа, который едва ли задумывался о дальнейшей карьере своего предшественника,- что господин посол встретит нас в порту, чтобы на «Фениксе» отплыть во Францию… И кто вы вообще такой?
        Я, простите, камердинер его превосходительства… бывший. Жан-Пьер Ривароль, к вашим услугам. Но… как может быть, чтобы вы не знали?
        - Чего?- едва не заорал секретарь.
        - Его превосходительство похоронены на христианском кладбище,- прошептал лакей и неожиданно разрыдался, опершись о плечо опешившего Эдмона.
        - Если б вы знали…- всхлипывал он,- если б вы только знали… я остался совсем один… прислуга разбежалась почти вся… но я знал, знал… все в доме готово, только вас ждет…
        Секретарю стало мучительно неловко.
        - Успокойтесь,- пробормотал он сквозь зубы,- успокойтесь, и объясните, наконец, что случилось с его превосходительством?
        - Его убили,- прошептал Ривароль, глядя на Эдмона честными глазами комнатной собачки.
        Пересказать, какие ужасы промелькнули в мыслях несчастного секретаря, было решительно невозможно. Слава местной гильдии наемных убийц распространилась даже в Европе - благодаря маркизу де ла Пайетри, с обычной лихостью сделавшего героем одной из своих драм заезжего нихонского нинша.
        - Здешние дуэли…- продолжал камердинер, сглотнув,- это какой-то кошмар…
        Эдмон слегка успокоился. Гибель на поле чести - прискорбна, конечно, однако случалось всякое. Вскоре после появления в Париже молодого марсельца газеты раструбили на весь свет историю приснопамятной дуэли не кого-нибудь - восходящего светила французской науки, ассистента профессора Коши, уже затмившего своего учителя,- в которой тот отправил к праотцам своего противника. И если бы не заступничество Протектора, дело могло бы кончиться для молодого Галуа весьма печально…
        - Кровь Христова! Эдмон!- нетерпеливо окликнул секретаря де Сегюр.- Эта лачуга - действительно посольство Франции? И кто этот шут, поливающий крокодильими слезами вашу жилетку?
        Лакей обиженно шмыгнул носом, словно мальчишка.
        От начала переулка донеслись сдавленные вскрики и заполошная божба. Эдмон поспешил к посольскому паланкину, преследуемый неотвязным Риваролем.
        Разбираться в тонкостях нихонского этикета секретарь еще не начинал, но приближавшийся к недоумевающим французам чиновник явно был из придворных князя-дайме: своеобычный нихонский халат на нем отличался благородным изяществом и тонкой отделкой, свисающие с пояса лаковая коробочка, веер и кобура с пистолем достойны были занять место в музее, торчащие за плечами рукояти сабель поблескивали серебром. Даже странно было, что этот утонченный дворянин бредет пешком по не слишком чистой улице, рискуя замарать длинные шаровары. Пускай даже за спиной его маячат не только эфесы сабель, но и двое сурового вида телохранителей.
        Не доходя до носилок, нихонец остановился, чтобы отвесить молчащему де Сегюру поклон - не особенно глубокий.
        - Мой господин дайме, Симадзу Есимото,- промолвил он на безупречном французском, глядя послу прямо в лицо,- соизволяет посланникам бангайкокудзин быть представленными к его двору через три дня от сегодняшнего, в полдень.
        Он протянул - не графу, а опешившему Эдмону - крест-накрест перетянутый ало-белыми лентами сверток.
        - В ознаменование чего передает сей великодушный дар,- закончил нихонец.
        Только по привычке секретарь смог ответить ему молчаливым поклоном. Нихонцы разом, как солдаты, повернулись кругом и двинулись прочь - не прощаясь.
        - Хм,- нарушил молчание де Сегюр.- Возможно, нихонцы - не такие варвары, как мне показалось. Получить приглашение, чтобы вручить верительные грамоты, сразу после прибытия… весьма, весьма…
        Эдмон недоверчиво покосился на посла. Всякий раз, как секретарю казалось, что он привык к хозяйским глупостям, граф открывал в себе новые глубины идиотизма. Чтобы доставить приглашение с такой издевательской точностью, нихонские филеры должны были следить за путешествием незадачливых чужеземцев от самого порта. И ничего не сделали, чтобы избавить французов от унижений - безразличие попросту оскорбительное!
        - Да!- Посол обернулся к секретарю.- А что он ввернул за словечко такое… зубодробительное?
        Секретарь покачал головой.
        - Я знаю,- несмело промолвил Ривароль.- Так здешние называют… ну, чужаков. Не всяких, а как бы это… нежеланных. Диких. Португальцы, например, или русские - те просто «чужеземцы». А мы с англичанами - бан-гай-коку-дзин. Варвары.
        Эха в преддверном зале не было. Совсем. Подошвы глухо стучали по отполированным до блеска половицам, но и только - звуки гасли, не распространяясь, отчего каждый слышал только свои шаги. Казалось, что собравшиеся на аудиенцию у князя скользят по глянцевому полу, точно капли дождя по оконному стеклу. Фигуры самураев походили на шахматные - стилизованные, угловатые.
        Все географы, чьими трудами секретарь зачитывался по ночам в неделю перед отъездом, в один голос твердили, что нихонцы не любят монументальных зданий - дескать, подверженные землетрясениям, тесные и многолюдные Родные острова непригодны для строительства Пантеонов и Акрополей. Наверное, ученые общались с какими-то другими нихонцами - а может, мстительно подумал марселец, и вовсе никогда не выезжали за пределы Иль-де-Франса. Дворец удельного князя Нефритовых островов вблизи походил на помесь Бастилии с Версалем. Обманчиво стройные башенки вблизи оборачивались чудовищными бастионами. Даже если бы противник сровнял с землей крепость, что прикрывает вход в гавань Хисуириуми, дворец еще долго смог бы отбивать атаки - и отвечать канонадой, потому что пушки между хрупких, вычурных стенных зубцов выглядывали совсем не потешные. И все во дворце носило отпечаток того же безумного стремления к грандиозному, в то время как привычка и внутренняя склонность тянули мастеров следовать образцам, выработанным за века стеснения и ограничений.
        Зал, который Эдмон про себя именовал «тронным», тянулся вдаль, насколько хватало глаз. По сравнению с ним преддверный зал (располагавшийся, по нихонским понятиям, во дворе - хотя, чтобы попасть сюда, граф де Сегюр и его спутник проделали долгий путь по галереям и коридорам замка) казался немного тесноватым. Впрочем, при иных обстоятельствах бесконечные ряды лаковых колонн действовали бы марсельцу на нервы. Ворота, отделявшие внутреннюю часть дворца от преддверия, носили имя «Золотых», хотя выкрашены были карминным лаком - это кованые иероглифы на столбах блистали золотом. На поперечной балке письмен не было; там сиял маленьким солнцем простой герб княжеского рода: крест, вписанный в круг.
        Граф де Сегюр, вероятно, полагал возможным поразить диковатых туземцев, когда одевал этим утром лазурный с золотом парадный мундир полковника Королевской гвардии. Секретарю казалось забавным и характерным, что, испытывая бесконечное презрение и ненависть ко всем затеям корсиканского выскочки, граф тем не менее обеими руками держался за свой потешный чин, полученный только благодаря стремлению Протектора умаслить старую аристократию, которую сам же регент отодвинул от кормила власти. Офицеров Королевской гвардии в Версале и около мелькало так много, что из них одних можно было, наверное, составить армию, и редко кому из них приходилось задуматься - почему их терпит рядом с собою регент, прославленный полководческими талантами? Граф де Сегюр, по крайней мере, носил чин полковника без лишних рефлексий и не задавался вопросом, каким полком ему командовать.
        Однако рядом с придворными нихонского князя французский посол выглядел бледно, невзирая на золотое шитье и несколько фунтов ваты, призванных скрыть недостатки графской фигуры - уроки д’Оревильи не пошли де Сегюру впрок. А еще он выглядел… неуместно, и секретарь вначале даже не понял, отчего ему так показалось. Только потом он сообразил: одеяния самураев все до одного являли собою вариации на общий мотив. Их объединял не только покрой и материал, не только особенные оттенки тяжелого плотного шелка, но и что-то неуловимое и древнее, до странности древнее в городе, основанном чуть больше века назад. Впрочем, нихонцы начали свой марш по островам Тихого океана куда раньше. Иначе им не удалось бы закрепиться на чужих землях достаточно прочно к тому времени, когда здесь появились большеглазые носатые пришельцы с другого края Земли.
        - Чего хочет от меня этот человек?- раздраженно поинтересовался де Сегюр.
        С усилием оторвав себя от раздумий, Эдмон вслушался. Приставленный к гостям лакей кое-как владел французским, однако выделить смысл из потоков размеренного, убаюкивающего щебета было нелегко.
        - Просит разуться, ваша светлость,- объяснил секретарь.
        Теперь он и сам заметил - по другую сторону Золотых ворот пол устилали циновки, какими здесь пользовались… да проще было сказать, к чему их не пытались приспособить нихонцы: в пищу не употребляли разве что. В преддверном зале их не было; паркет блестел, словно садовый пруд, и казалось, что из-под половиц вот-вот пошевелит губами огромный золотой карп.
        - Это переходит всяческие границы!- заявил де Сегюр почти человеческим голосом.
        Эдмон не стал упоминать о том, что английский посол уже миновал ворота, не погнушавшись показать нихонцам белоснежные шелковые носки. И еще несколько европейцев последовало его примеру - очевидно, при всей внешней неприязни нихонцев к гайдзинам, ко двору были допущены не только посланники иноземных держав… но додумать эту мысль он не успел.
        - Я…- сдавленным голосом произнес посол,- человек терпимый.
        Секретарь едва сдержался, чтобы не расхохотаться.
        - Я готов снизойти к местным суевериям и нелепым обычаям. Но всему есть пределы. И,- физиономия де Сегюра налилась дурной кровью,- будь я проклят, если стану раздеваться на потеху каким-то косоглазым дикарям!
        - Осмелюсь заметить, ваша светлость,- вполголоса пробормотал секретарь,- что посланники иных держав вовсе не считают подобное требование обременительным…
        В других обстоятельствах Эдмон скорей последовал бы примеру евангельского Иуды, чем вызвался спорить с графом, однако смелость его подстегивалась тем обстоятельствам, что найти слуге замену посол едва ли сумел бы. За три дня оба успели выяснить, что французов в княжеской столице можно было пересчитать по пальцам.
        - Меня,- отрубил де Сегюр,- не волнует, что унижаться позволяют себе англичане или какие-нибудь, помоги мне Христос, испанцы! Но посол его величества…
        Секретарь молча стиснул зубы.
        - Ну посмотрите только!- перебил сам себя посол.- Кто этот человек? До чего может опуститься европеец на Востоке!
        Эдмон осторожно повернул голову. В первый момент ему показалось, что де Сегюра обмануло зрение и все иноземцы, кроме двоих французов, уже покинули преддверный зал. Потом он понял, что имел в виду посол: только черты лица - тонкие, словно бы наскоро отчерченные острым пером,- выдавали чужестранца. Даже непокорные вьющиеся волосы уложены были в фантастическую прическу и сколоты длинными деревянными шпильками. Саблю незнакомец по местному обычаю заткнул за пояс.
        Увлеченный беседой с седым самураем, объект посольских инвектив не обращал на французов никакого внимания.
        - Откуда только появляются подобные типы?- ворчал де Сегюр вполголоса.- Я бы сказал, что он корсиканец, если бы не боялся оскорбить корсиканцев! Или здешними делами заинтересовалось какое-нибудь, прости господи, Королевство обеих Сицилии?
        - Господа?- прозвенел за спиной Эдмона тонкий голос.- Князь ждет.
        Секретарь резко обернулся - ему в голову не приходило, что из здешних лакеев кто-нибудь может знать французский, и тем более не могло прийти, что заговорит с бангайкокудзин не лакей. Белоснежный шелковый халат нихонца был покрыт вышивкой настолько тонкой, что немудрено было спутать ее с набивкой, шальвары волочились по полу, на поясе болтались веер и лаковая коробочка - одним словом, типичный самурай, вот только сабли при нем не было. И однако Эдмона шатнуло, будто запоздало взяла верх коварная привычка человека, долго проведшего в море, подлаживаться под ритм качки. На миг секретарю померещилось, что пространство вокруг смялось нелепым образом, искажая очертания подобно неровному стеклу.
        Безупречный самурай едва доходил ему до пояса.
        Накатило головокружение и тут же прошло, когда бдительный рассудок впихнул невозможное в рамки привычного. Эдмон сообразил, что японскому дворянчику от силы лет семь. А то и меньше - уж больно тот был щуплый.
        - Господа?- повторил мальчишка с обычным нихонским безразличием.
        - Эдмон, что нужно этому… ребенку?- брезгливо полюбопытствовал де Сегюр.- И, в конце концов, долго мы будем стоять здесь?
        Он решительно шагнул к Золотым воротам и чуть не споткнулся, когда мальчишка загородил ему дорогу.
        - Ваше превосходитерьство,- промолвил маленький нихонец вежливо,- потрудитесь оставить ваши меч за дверью. Не подобает явряться перед рик дайме с оружием.
        Не обращая внимания, граф попытался обойти нахального мальчишку, чтобы ступить на порог, но, к его возмущению, стражники-буси встали на пути французов. Мальчишка же совершил нечто попросту немыслимое: ухватившись за ножны посольской парадной сабли, он развернул де Сегюра лицом к себе, продемонстрировав тем правоту Архимеда - при наличии подходящего рычага, конечно.
        - Господин де Сегюр,- головокружение вновь охватило секретаря, потому что ледяной голос никак не мог принадлежать мальчишке-несмышленышу,- потрудитесь принести извинения.
        - Что?!- вскричал посол… и осекся, осознав то, что его помощник понял за миг до того: не Золотые ворота служили теперь центром притяжения для неслышно скользящих по зеркальному полу фигур. За какие-то секунды вокруг вздорных чужаков собрался широкий и плотный круг нихонцев. Суровые лица были непроницаемы, но Эдмону казалось отчего-то, что покинуть этот круг будет весьма затруднительно. Живыми, по крайней мере.
        Молчание нарушил новый голос:
        - Молодой господин Сакамото, я вами недоволен.
        Раздвинув круг, к бледному от избытка чувств мальчишке подошел тот самый иностранец, чью манеру одеваться по-нихонски только что высмеял де Сегюр. Французов он подчеркнуто не замечал.
        Мальчик при виде странного гайдзина рассыпался звонким крошевом нихонского щебета, словно порванный кошелек. Незнакомец прервал его взмахом руки.
        - Нет, молодой господин Сакамото, вы неправы. В первую очередь оскорбленной стороной является ваш отец… я полагаю. Ваш хозяин, милейший,- он неожиданно обернулся к Эдмону, и секретарь невольно отшатнулся, пронзенный огненным взглядом, - вряд ли хотел нанести смертельную обиду князю Нефритовых островов?
        Ошеломленный француз только головой помотал. Де Сегюру, должно быть, изменил дар речи, потому что посол только пялился на смуглого европейца в нихонской одежде, не издав ни звука.
        - В отсутствие почтенного родителя вы, молодой господин, были совершенно правы, приняв оскорбление на свой счет.- Незнакомец хищно улыбнулся.- Но поскольку вы еще слишком молоды, чтобы достойно защитить честь семьи, это, полагаю, придется сделать вашему учителю. Если никто не найдет в этом умаления чести семьи Сакамото? .
        Он окинул взглядом круг. Отдельные нихонцы видимо просветлели лицами; остальные, следовало полагать, просто не знали французского. Мальчик низко поклонился, сложив ладони на груди.
        - Да кто вы такой, сударь, черт вас дери?!- взорвался наконец, де Сегюр.
        Незнакомец обратил на него пламенный взор.
        - Я имею честь представлять при дворе князя Симадзу Есимото его величество Петра Павловича, самодержца и императора Всероссийского. Можете обращаться ко мне… Тайхоу-сан. Я привык к этому имени. Выбор оружия, как я понимаю, остается за мной.
        - Что-что?- опешил де Сегюр.
        - Вы не сняли саблю,- ответил русский.- В Нихоне прийти в гости с оружием - значит показать, что вы не доверяете хозяину. Это смертельное оскорбление. В данном случае пострадала честь господина Сакамото Хатихей, княжеского… мажордома. Его сын по молодости лет не может принять ваш вызов. Это делаю я.
        - Мой вызов?..- растерянно пробормотал граф. Ему и в голову не могло прийти, что тешить гонор в чужой стране может оказаться рискованно.- Но я посол Франции! Я лицо неприкосновенное!..
        - Пока нет.- Лицо русского посла исказилось в улыбке.- Вы не были представлены его княжескому высочеству, и не вручили верительных грамот.
        - Что здесь происходит?- последние слова прозвучали на английском, и посол непонимающе нахмурился. Зато Эдмон понял сразу и, еще не повернувшись, склонился в низком поклоне.
        На пороге тронного зала, под блистающими золотом гербами, стояли двое. Один, немолодой и сухощавый, смотрел прямо перед собой, и лицо его было - белей муки. Второй…

«Не смотрите им в глаза»,- советовал автор «Записок о путешествии в Инутусе». Судя по тому, что мсье Картре выжил и смог оставить дневники своих путешествий, совет был хороший. Поэтому Эдмон так и не глянул в лицо повелителю Нефритовых островов. Но отводить взгляд все время было мучительно тяжело. Приходилось сосредоточиваться на незначительных деталях - вот, халат второго расшит теми же крестами-в-круге, но круг сдвоенный, как на одежде мальчишки… значит, это и есть мажордом Сакамото?
        Секретарь ожидал, что с объяснениями выступит русский - как его, Тайхофф?- но вместо этого заговорил один из стражников. После каждого слова он униженно кланялся, и рассказ отнял бы изрядно времени, если бы князь не прервал самурая одним взглядом. Воцарилось молчание. Эдмон кожей ощущал, что происходит нечто важное, но не мог и догадываться - что.
        - Еросику,- промолвил князь безучастно, глядя сквозь мажордома.
        Щекам Сакамото вернулся румянец.
        - Еросику,- прошептал он, глядя на русского посла.
        Тот молча отвесил поклон на здешний манер.
        - Завтра в полдень,- проговорил господин Тайхоу, повернувшись к послу, и тишина опала вишневым цветом.- На лугу у ручья Курокава. Сабли.
        Его светлость дернулся было сказать что-то - возразить? Возмутиться?- но пальцы дайме дрогнули повелительно, и даже граф де Сегюр не мог ошибиться в значении этого жеста. Склонив голову, чтобы не выдать злобным взглядом истинных своих чувств, неудачливый посол отступил на пару шагов, потом резко развернулся и почти бегом двинулся к выходу, даже не оглянувшись проверить, следует ли за ним секретарь.
        Эдмону ничего не оставалось, как отступить вслед за хозяином. «Аудиенция,- крутилась у него в голове нелепая фраза,- прошла неудачно…»
        Речка Курокава протекала за окраиной Хисуириуми. В нижнем ее течении прозрачную воду мутили городские отбросы, покорные струи уносили в море мусор и бумажную шелуху; выше, по склонам невысокой гряды, лепились ухоженные поля. Но на краю богатого квартала Инутории речка, прежде чем нырнуть с разбегу в клоаку нижнего города, забегала за покрытый изумрудной травой по самую макушку холм, похожий на глыбу драгоценного нефрита, и там переводила дух на черных камнях, которые дали ей имя. По другую сторону реки простирался луг. Попасть туда можно было только через изящный мостик, переброшенный над мелкой, холодной и быстрой рекой,- или же обходным путем, покинув дорогу на Кинуока, откуда пылили тяжело груженные сталью, шерстью, лесом и золотом подводы. Со стороны тракта подходить к лугу было не принято. Туда удалялись обычно потерпевшие поражение, при условии, что могли еще ходить. Был в ходу даже оборот «удалиться в Кинуока», что значило - позорно проиграть на дуэли.
        Графу де Сегюру перспектива проделать долгий путь через холмы не грозила. Во-первых - потому, что удаляться ему было некуда, кроме как обратно в посольство. А во-вторых - потому, что европейцев не пускали к золотым россыпям.
        Место было изумительно красивое. Практичные нихонцы даже установили у моста беседку, чтобы любоваться оттуда горными вершинами, что выглядывают из-за лесистых холмов на севере… ну и дуэлями тоже. Сейчас места в беседке для всех желающих не хватило. Эдмону пришлось торчать на ярком солнце. Невзирая на низкое происхождение, секретарю пришлось выступить в роли графского секунданта - больше желающих не нашлось во всех посольствах европейских стран, сколько ни искал. А у Эдмона зверски болела голова.
        Еще бы ей не болеть, когда ночь перед поединком секретарь провел без сна! Это его светлость ухитрился по невежеству своему продрыхнуть сладко до девятого часа утра - очевидно, устроенный господином де Сегюром челяди грандиозный скандал изрядно успокоил посольские нервы и разогнал сплин. Марселец же все это время носился по Хисуириуми, подобно сатане. К середине ночи он обнаружил себя проливающим пьяные слезы в портовой таверне, в обнимку с иезуитским миссионером, корейским рикшей и татуированным туземцем-охранником. Оплакивали незавидную судьбу самого Эдмона.
        - Он сущий туматауенга,- бормотал туземец, которого развезло сильнее всего.- Много маны у него. Больше, чем у многих те тоа нипон, многих те вакаранги…
        Русского посла хорошо знали в городе. Впервые он одержал победу в поединке в первый год после своего прибытия в почетную дипломатическую ссылку на Хисуириуми - в тридцать третьем, добрых шесть лет тому назад, еще до того, как давать ему уроки снизошел лучший фехтовальщик Нефритовых островов, некий Сайто-кун. С тех пор он врос в нихонскую жизнь так прочно, что даже настоящее имя его напрочь забылось, сменившись почтительным «Тайхоу-сан». Он женился на нихонке, водил тесную дружбу со многими сановниками при дворе дайме и давал уроки сыну княжеского мажордома.
        Он был секундантом барона де Баранта на роковой для последнего дуэли.
        Вот с этим человеком новому французскому послу предстояло сойтись в поединке.
        Выдравшись из цепкой хватки собутыльников, приговоривших вместе не одну чашку изумительного по гнусности пойла, секретарь долго бродил по ночному городу и, вернувшись в посольство, сидел в саду до утра, не в силах не то что сомкнуть глаз, но даже прилечь. В других обстоятельствах Эдмон упивался бы теплой, сладкой ночью, бризом, срывавшим огромные алые цветы с могучих деревьев-сангреалий, что расцветают к Рождеству… но томительное беспокойство, предчувствие ужаса снедало впечатлительного марсельца.
        Ближе к полудню граф осознал наконец-то, что ему предстоит дуэль, причем на саблях - оружии, которым его светлость владел с точки зрения сугубо юридической. Де Сегюр был отменным стрелком и умело орудовал шпагой… но кому могло прийти в голову драться на кавалерийских палашах? Однако нихонский кодекс в этом смысле был весьма суров: единственным достойным дворянина оружием признавался меч. Из пистолета можно было пристрелить бешеную собаку или туземного царька, а споры между равными решала сталь, изумительная сталь мастеров Нара или Киото - местные плавильни Кинуока и Мураманга давали продукцию не хуже, но требовательные мастера-кузнецы предпочитали проверенный материал.
        К несчастью, отреагировал де Сегюр на приближающееся событие в обычной манере - капризами и жалобами. Он вконец извел придирками уже пострадавшего днем ранее Ривароля, с трудом облачился в полковничий мундир и закончил тем, что отправился на поединок со злополучной парадной саблей. Уже отчаявшийся найти в своем нанимателе хоть гран здравого смысла, Эдмон мог только взирать на эти приготовления с отчаянием и стыдом.
        В результате французы прибыли на луг у реки Курокава точно в полдень, когда зрители уже начали проявлять нетерпение.
        - Что это за толпа?- высокомерно полюбопытствовал де Сегюр, уделив собравшимся нихонцам единственный верблюжий взор.- Не терплю зевак!
        Секретарь, успевший заметить на одежде собравшихся гербы рода Сакамото, промолчал.
        Тайхоу-сан ждал на дальнем краю вытоптанной площадки. По всему лугу трава росла высоко и буйно - еще бы, мрачно подумал Эдмон, столько крови она впитала!- но здесь, перед беседкой, тысячи ног вбивали ростки в землю, пока те не скорчились, заплетаясь грубым сукном.
        Загорелое лицо русского посла было спокойно, не отражая тревоги или нетерпения. Обок него стояли трое: мажордом Сакамото с сыном и какой-то незнакомый буси с тяжелым футляром в руках.
        - Ваша светлость,- произнес Тайхоу негромко,- мы уже заждались.
        Де Сегюр демонстративно вытащил из кармана часы, отщелкнул крышку, покосился зачем-то на бьющее в глаза солнце.
        - Ровно полдень,- сварливо буркнул он.- Приступим?
        - Господа,- Эдмон обрел наконец голос,- можем мы надеяться, что вы разрешите свой спор миром?
        Русский покачал головой.
        - К несчастью, речь идет не о споре,- отозвался он.
        - Возможно, извинения…- не уступал секретарь.
        Тайхоу задумался.
        - Об этом следует спрашивать не у меня,- промолвил он наконец,- а у молодого господина Сакамото. Я лишь защищаю его имя, как подобает учителю.
        - Чтобы я извинялся перед мальчишкой?- вскричал де Сегюр.- Да никогда в жизни, клянусь святым Денисом!
        Мажордом стиснул кулаки так, что пальцы посинели. Его сын перенес оскорбление более сдержанно, однако на щеках мальчика вспыхнули алые пятна, будто от двух звонких пощечин.
        - Еросику,- процедил господин Сакамото Хатихей таким тоном, что у Эдмона мурашки по спине побежали.
        Секретарь успел за вчерашний вечер выяснить смысл этого слова. Оно оказалось очень емким и значило примерно «я всецело полагаюсь на вас в том, что, как мы оба знаем, должно быть сделано». То же самое вчера сказал своему мажордому князь… и молодого француза охватила странная уверенность в том, что, даже если бы граф снизошел до извинений, мальчишка с горящими глазами отказался бы принять их.
        - В таком случае,- безмятежно проговорил русский посол,- извольте приготовиться ко встрече с Создателем.
        У де Сегюра отпала челюсть.
        - Вы, конечно, можете отказаться,- уточнил Тайхоу.- Но едва ли трусость к лицу дворянину.
        Посол затравленно оглянулся, и на миг в душе Эдмона вяло шевельнулось сочувствие. Де Сегюр сам не рад был, что загнал себя в тупик, откуда законы чести не дозволяли выйти иначе, как через дуэльное поле. Но цена отступления была слишком велика. Бежать с островов - куда? Во Францию, где незадачливого посла, разрушившего всякую надежду на мирные отношения с Нихоном, вряд ли встретят с распростертыми объятьями… а дворянина, отказавшегося от дуэли, публично смешают с грязью.- X… хорошо!- просипел он.- Приступим?
        Сакамото-старшый подал знак, и безымянный самурай выступил вперед, открывая футляр. На белом шелке покоился нихонский меч.
        - Поскольку ваше оружие едва ли пригодно для достойного поединка,- пояснил Тайхоу,- господин мажордом взял на себя смелость предложить один из собственных мечей. Этот клинок был откован мастером Сеги на двадцать седьмом году эры Сюрихаи… и с той поры хранится в роду Сакамото.
        Эдмон бережно принял коробку из полированного дерева. На темных ножнах не было ни единого украшения; только на плоской овальной гарде просматривался почти стертый узор. Должно быть, слово «хранится» по отношению к мечу имело некий особенный оттенок - оружие выглядело древним и грозным, точно ветеран Великой кампании, затесавшийся в толпе молодых олухов.
        - Благодарю,- отрубил граф. Отстегнув парадную саблю, он бросил оружие на траву и небрежно подхватил нихонский меч. Ножны тут же развалились на две половинки. Среди столпившихся перед беседкой нихонцев пронесся неодобрительный шепоток.
        На взгляд Эдмона седой клинок и впрямь напоминал уменьшенную кавалерийскую саблю. Нихонский меч явно был предназначен для размашистых рубящих ударов, и привычки европейского фехтовальщика в обращении с ним могли скорей помешать, чем помочь. Однако выхода у де Сегюра уже не оставалось. Он перехватил эфес покрепче и сделал шаг вперед.
        Стоя лицом к лицу противники выглядели скорее комично - еще статный и красивый, невзирая на многие излишества распутной парижской жизни, де Сегюр ростом почти на голову превосходил по-нихонски щуплого и жилистого, неуловимо похожего на обезьяну русского посла. Казалось, что француз сейчас сомнет врага, раздавит, как давила Великая Армия, даже не заметив, жалкие ошметки австрийских и британских войск.
        - Начинайте!- фальцетом воскликнул секретарь и взмахнул рукой.
        Что случилось затем, Эдмон так и не понял. Русский внезапно ринулся вперед с пронзительным, рвущим нервы «Иииийяи!». Блеснула сталь; над лугом метнулся звон столкнувшихся клинков, и тут же его перебил жуткий, короткий хруст.
        Граф Эжен де Сегюр переломился пополам, точно арлекин. Страшной силы удар пришелся на правое плечо, и дьявольский нихонский клинок без труда рассек ключицу и ребра, наискось раскроив грудную клетку до самого позвоночника, вместе с легкими, сердцем, жилами и всем прочим. На землю рухнуло уже мертвое тело.
        Все произошло так быстро, что Эдмону осталось лишь тупо взирать на залитый кровью полковничий мундир. Что-то мягко ударило его в лоб, в скулу; секретарь машинально утер лицо ладонью.
        - Вазамоно,- прошелестел полный сдержанного чувства голос мажордома.

«Он не успел даже взмахнуть мечом»,- промелькнуло в голове у марсельца. Потом он понял, что руки его в крови. Удар, располовинивший торс несчастного де Сегюра, был такой силы, что брызги с победно вскинутого клинка алым дождем осыпали неосторожного секунданта. Кровь была повсюду. Она липла к рукам, грела лицо, она склеила волосы и заливала глаза, она застила свет полдня, ее медный вкус притягивал желчную горечь из-под сердца. Голова раскалывалась от боли. Эдмону стало вдруг очень легко, только в ноздри бил жаркий запах металла и багряная пелена мутила взор, пока не накатила темнота и сознание с благодарным вздохом не отлетело прочь.
        Когда он очнулся, перед глазами что-то мелькало. Не сразу Эдмон сумел сосредоточить взгляд - это были тени листьев за бумажной ширмой. Пахло цветами и дымом.
        - Вы уже очнулись, сударь?- прозвучал властный голос. Так могла бы говорить горная река: быстро и неумолимо.
        Секретарь разом вскинулся с циновки, на которой лежал. Он находился в незнакомой комнате, в чужом доме. А напротив, скрестив ноги на восточный манер, восседал Тайхоу-сан. Человек, только что убивший на дуэли французского посла.
        Дар речи отказал марсельцу. Молодой человек судорожно искал подходящие слова и не мог найти.
        - Выпейте со мной чаю,- внезапно предложил русский, понаблюдав некоторое время за Эдмоном.
        Тот смог только кивнуть, глядя на хозяина дома завороженно, будто воробей на змею.
        Будто по сигналу, хотя хозяин дома не шевельнул и бровью, раздвинулись занавеси. Низко склонившийся слуга опустил на пол перед ложем низенький столик, уже накрытый - миниатюрная циновочка, на ней - пиала с чем-то густым, темным, дымящимся и чашечка с горячей водой.
        - Пейте,- властно произнес Тайхоу.
        Эдмон послушно взял пиалу обеими руками. Содержимое обжигало пальцы сквозь тонкий фарфор.
        - Это… чай?- осторожно поинтересовался секретарь.
        Русский усмехнулся одними глазами.
        - Это суп,- объяснил он.- Простой суп. В вашем состоянии - очень полезно. Кроме того, учитель Сэн не советует наслаждаться чаем на пустой желудок. Голод нарушает спокойствие, а с тревожным сердцем не почувствуешь вкуса. Чай будет позже.
        Секретарь отхлебнул комковатого варева. Вкус был… ни на что не похожий - так точней всего. Ни в Марселе, ни в Париже ничего даже отдаленно схожего с нихонской кухней пробовать Эдмону не доводилось, и молодой француз боялся даже догадываться, из чего приготовлено целебное блюдо. Однако головная боль отступала с каждым глотком, в животе разливалось приятное тепло, а когда Эдмон запил скользкое сладковатое месиво водой, стало совсем хорошо.
        Хозяин дома поднялся на ноги, чтобы заглянуть в медный чайник, подвешенный над жаровней в углу.
        - Скоро закипит,- объявил он, доставая из лакированного шкафчика по очереди две пиалы, покрытую чеканным узором серебряную коробку и что-то вроде метелки.- Полагается дождаться этого момента в тишине… однако, боюсь, учитель Сэн зря тратил свои таланты на меня, грешного. Кроме того, нам есть о чем поговорить, сударь мой…
        - Я вас слушаю.- Эдмон постарался сдержать дрожь.
        Собственное положение казалось ему теперь еще более хрупким, чем бумажные стены нихонского домика. Единственный, кто мог бы защитить марсельца от злой воли любого из местных чиновников,- посол де Сегюр - уже, верно, отпет и готов занять место рядом со своим предшественником, на христианском кладбище за окраиной гайдзинского квартала.
        - Мне искренне жаль,- промолвил русский посол, глядя не на собеседника, но мимо, в сторону неглубокой ниши, где висел ровно обрезанный кусок рисовой бумаги, украшенный единственным сложным иероглифом,- что я оказался не в силах спасти барона де Баранта.
        Эдмону показалось, что он ослышался.
        - Барона?- переспросил он.
        Тайхоу кивнул.
        - Разумеется.- Он помолчал еще минуту, заглядывая в чайник.- Скоро зашумят сосны… Барон был добрым христианином, хотя и католиком, а кроме того - мудрым человеком. Мы с ним пришли ко взаимопониманию очень скоро. И если бы не его упрямство, нам не пришлось бы иметь дело с графом де Сегюром…
        Должно быть, секретарю не удалось сдержать недоумения. Русский вздохнул.
        - Вы понимаете,- спросил он,- почему я вынужден был вмешаться, защищая честь семьи моего ученика?
        Эдмон покачал головой.
        - Оскорбление, которое нанес - подозреваю, не умышленно, а по невежеству - ваш господин, можно было толковать двояко: как адресованное княжескому дому - и тогда это повод к войне - и как нацеленное в адрес мажордома Сакамото, чьи обязанности включают, помимо иного, надзор за дворцовой стражей. Первое ваш посол отверг. Мой оскорбленный ученик должен был вступиться за честь отца… но я догадывался, что граф не воспримет его всерьез. У меня не оставалось выбора - ибо что я за учитель, если не смогу спасти вверенного мне отрока?
        Глаза Эдмона вылезли на лоб. Тайхоу-сан плеснул в пиалу немного кипятка из чайника и принялся методично взбивать метелкой пахучую зеленую кашицу.
        - Понимаете, месье,- продолжал он,- нихонский кодекс чести суров. Оскорбление смывается не кровью, но смертью. Если бы граф де Сегюр отказал молодому Роману Сакамото в сатисфакции, тот мог бы смыть позор, лишь покончив с собой. Святитель Николай, возводя первый православный храм в Аомори, мечтал светом христианства изгнать этот жестокий обычай, однако верующие буси лишь видоизменили его: жаждущий очищения причиняет себе тяжелую рану, в то время как избранный помощник наносит удар милосердия. Посудите сами - мог ли я оставаться безучастным, зная, что несчастный господин Сакамото обратится ко мне за помощью в сем кровавом обряде для своего младшего сына, зная, что в таком случае моему крестнику предстоит погибнуть от моей же руки? Разве мог я вырваться из оков чести?!
        Капля чайной массы выплеснулась из пиалы, упав на циновку. Посол стиснул зубы так, что желваки заходили на скулах, и замер на мгновение, поглощенный битвой с захлестнувшими его чувствами.
        По внезапному наитию бывший секретарь осознал, что наблюдателей из закатных краев вводили в заблуждение невыразительные лица нихонцев. Вовсе не безразличие, исполненное верблюжьей надменности, скрывали чуть раскосые бронзовые маски, а бури страстей, душевный пламень и стальной блеск. Неудивительно, что жители островной империи столь ревностно придерживаются правил этикета! Только обычай и жестокая самодисциплина не позволяют им выплеснуть на мир огненную лаву чувств, подобно жерлу вулканической горы Тэнгуяма. Сдержанность, как ножны, скрывает мечи душ. Европейские ножны, солидные и прочные, защищают скрытый в них клинок. Нихонские - защищают людей от безжалостной стали.
        И бешеный нрав русского посла, проявившийся только что на миг, как нигде к месту оказался в этой стране. Клинок нашел себе ножны.
        - Полагаю,- осторожно пробормотал Эдмон, пытаясь разрядить обстановку,- что, имея такого учителя, мальчик без труда одержал бы победу в дуэли с его светлостью… если бы тот снизошел до поединка.
        - Что?..- Тайхоу осторожно подлил горячей воды в пиалу, принюхался и снова застыл, глядя на свиток с иероглифами.- А, понимаю… Вы решили, будто я его наставник в кендо, пути меча.
        - Но вы сказали…
        - Я его учитель, это верно,- пояснил посол,- но не в фехтовании, а в стихосложении. Что же до благородного искусства меча, мы с Романом в равной мере ученики достопочтенного Сайто-куна.
        Голова у секретаря пошла кругом. Ему в голову не могло прийти, что европеец может впитать в себя неуловимую атмосферу островной империи достаточно глубоко, чтобы писать стихи на местном наречии. Но вдобавок учить этому самих нихонцев!..
        - Прошу.
        Русский посол подал Эдмону пиалу. Секретарь с сомнением принюхался. Зеленоватая жидкость никак, по его мнению, не подходила под определение «чая», но Эдмон заставил себя сделать глоток. Вначале граната разорвалась во рту, оглушив лавиной ароматов, потом еще одна влетела в череп и, побренчав ехидно, грянула так, что ошметки тумана разом вынесло из головы. Упрямо слипавшиеся веки разомкнулись.
        - Благодарю…- прошептал Эдмон и замолк, не зная, что еще сказать.
        Тайхоу-сан протянул руку, и француз покорно отдал чашу. Заглушать вторым глотком впечатление от первого казалось ему почти святотатством.
        - В чайной церемонии,- наставительно произнес русский,- пиалу передают по кругу между гостями. Таков обычай.
        Он отпил немного, и замер, будто кобра, глядя на сложный иероглиф… нет. Должно быть, волшебный напиток и впрямь прояснил рассудок Эдмона, иначе тот не уловил бы: на листе полупрозрачной бумаги легкими взмахами кисти начертаны не письмена. То был крест, православный крест, слитый с едва узнаваемыми буквами.
        - Вы сказали,- невольно вырвалось у него,- что мальчик - ваш крестник?
        Посол кивнул неторопливо.
        - Да, он православный, как и его отец. Я зову его Романом, хотя на людях он пользуется нихонским именем Рема. Римские миссионеры появились на Родных островах первыми, но православие понемногу берет верх… хотя большая часть нихонцев придерживается старой, языческой веры. Мне удалось кое-что сделать в этом отношении…
        Он вновь передал чашу Эдмону, и француз против своего желания сделал еще глоток.
        - Вы, европейцы,- проговорил Тайхоу, и Эдмон поразился, насколько обыденно и уместно прозвучало это «вы»,- совершаете ошибку, полагая, будто Нихон - это империя того же свойства, что державы Старого Света. Ни император, ни его двор и министры не имеют существенной власти над удельными князьями-дайме. А те, в свою очередь, пребывают в постоянном соперничестве. В интересах России - чтобы князь Нефритовых островов поддерживал добрососедские отношения с Великобританией, представленной поблизости австралийскими колониями. Их союз направлен против общего врага - княжества Инутусе, чьи жители многое переняли от туземцев своего архипелага, людоедов и прирожденных злодеев. А это по цепочке ослабляет давление на восточные рубежи Российской империи. Если дать волю князьям севера, Россия останется вовсе без выхода к Тихому океану…- Он сделал паузу.- Поэтому вмешательство Французской империи в политику Южных морей для нас крайне нежелательно. С бароном де Барантом мы достигли взаимопонимания в этом вопросе. С графом де Сегюром… не успели обсудить наши разногласия. Но теперь проблема встает снова.
        Он отобрал пиалу у зачарованного Эдмона. Молодой француз чувствовал себя, словно вновь встретился с Протектором Буонапарте - то же магнетическое обаяние, ту же неосознанную власть над людьми имел могущественный и загадочный Тайхоу-сан.
        - Узнав о случившемся, ваш епископ Отенский, несомненно, направит в Хисуириуми нового посла,- продолжал русский.- С которым вновь придется искать общий язык. А если учесть, что Нефритовые острова служат для дипломатов чем-то вроде Нерчинска…
        Эдмон не знал, где находится Нерчинск, но суть сказанного уловил верно. Новый посол мог оказаться куда хуже самодовольного и невежественного де Сегюра. Он мог оказаться… прирожденным дипломатом.
        - Вы могли бы помочь мне,- заключил Тайхоу,- но я не уверен, что согласитесь.
        - И в чем,- опасливо полюбопытствовал Эдмон,- может заключаться моя помощь?
        - Вы можете занять место французского посла,- ответил русский.
        У секретаря отпала челюсть.
        - Почему бы нет?- риторически поинтересовался Тайхоу.- Вы посвящены во все дела своего,- он перекрестился,- покойного господина. И, что еще более важно, вы уже здесь. Талейрану нет нужды посылать вам замену до той поры, пока один из его подопечных не проштрафится достаточно сильно, чтобы заслужить ссылку к антиподам - а это может произойти еще не скоро. А я, в свою очередь, могу замолвить за вас слово перед господином мажордомом. И дайме примет от вас верительные грамоты.
        Впервые он поднял на Эдмона пронзительный, острый, жаркий взгляд.
        - Если вы не станете действовать против интересов России,- заключил он.
        Эдмон задумался. Конечно, интересам Франции такая политика никак не соответствовала. Потерпев неудачу в открытом бою, Протектор не оставлял попыток уязвить раненого, но еще полного сил британского льва, где бы тот ни пытался отстоять захваченное. В интересах Франции было бы побудить удельного князя обрушиться на беззащитные колонии Нового Южного Уэльса и Квинсленда… но не в интересах некоего молодого человека из бунтующего Марселя.
        Пока министерство иностранных дел соблаговолит заменить самозваного посла, могут пройти годы. И все это время Эдмон будет распоряжаться посольством, средствами на его содержание… вести дела со французскими негоциантами, буде такие заплывут в гавань…
        Возможно, сам Тайхоу-сан смог бы ответить отказом на подобное предложение. На миг Эдмону стало зябко - он попытался представить себе, что творится на сердце у человека, которого собственное правительство отправило в ссылку на другой край света, и все же он не только пережил удар, не только заставил чужую землю принять себя, но и не озлобился, продолжая долгие годы трудиться на благо родины, которая столь жестоко с ним обошлась. Но если русский дворянин оставался невольником чести, то сын французского моряка не мог позволить себе такой роскоши.
        - Согласен,- решительно промолвил он.
        - Я так и думал.- Действительно на губах посла мелькнула едкая усмешка, или это только показалось марсельцу?- Что ж… чай остыл, и гостям пора расходиться. Вы уже достаточно пришли в себя, чтобы добраться до французского посольства? Я могу вызвать носильщиков.
        - Благодарю, но не стоит.- Эдмон поднялся с ложа. Затекшие мышцы протестовали.- Легкая прогулка пойдет мне на пользу. Как и знакомство с городом. Судя по всему, мне предстоит пробыть в Изумрудной гавани достаточно долго.
        - Весьма на это надеюсь.- Русский тоже встал и хлопнул в ладоши, подзывая слугу. - В таком случае - не стану задерживать. Никита проводит вас. Увидимся, полагаю, в ближайшие дни во дворце.
        - Всего доброго…- Эдмон осекся. Ему показалось невежливым обратиться к этому человеку прозвищем, пускай и почетным, когда позабытое настоящее имя не составляло секрета.- Всего вам доброго, господин Пушкин.
        - Всего вам доброго…- В глазах посла сверкнул бесовской огонек.- …месье Дантес.